Твоё слово (СИ) [Яна Лисканова] (fb2) читать онлайн

Пролог

Я сидела на кирпичной кладке, выложенной в несколько рядов вокруг клумбы. Что за цветы — не знаю. Зачем их посадили около ящиков с мусором — тоже. А вот на вопрос, зачем я сижу на кирпичной кладке, выложенной вокруг клумбы, которую разбили в двух метрах от мусорки, я ответить могу:  потому что только здесь безлюдно и можно посидеть и подумать. А подумать мне было о чем и помимо несоответствии нарядно-радостного и угнетающе-удушливого на расстоянии слишком близком.

— А чего ты такая грустная тут сидишь? — спросила какая-то тетка, выворачивая из ведра отходы.

— А есть причины веселиться? — ответила вопросом на вопрос я с лицом подростка, в порывах юношеского максимализма убедившегося, что все тлен и причин для радости нет.

— А то как же! — счастливо воскликнула дородная розовощекая женщина, которая переросла состояние «все_тлен» лет -дцать назад, — день рождения у наследника драконьего престола!

— Драконьего? Прям натурально драконьего? А может он и сам того… дракон? — я подперла щечку кулачком в ожидании ответа.

— А кто ж еще? Золотой дракончик! — тетка стала подозрительно на меня поглядывать, но улыбаться не переставала, хотя уже и не так беззаботно.

Вот ровно также я улыбалась нашему соседу дяде Восе, когда лет в четырнадцать поняла, что сказки о других мирах, которые пересекаются с нашими и в которые нас не пускает мировое правительство (потому что теми, кто не знает об Устройстве Хаоса, управлять легче) он рассказывает на полном серьезе и даже не только когда пьян!

Лет с восьми, когда мы с отчимом только переехали в новую квартиру, я с ним была знакома.

Дядя Вося сажал меня и других дворовых ребятишек себе на колени и рассказывал сказки о Другом мире, из которого он прибыл, чтобы рассказать Этому миру Правду. Рассказывал он, надо признаться, потрясающе — даже взрослые порой останавливались, чтобы послушать.

Но репутацию имел местного юродивого, который не прочь опрокинуть в себя грамм двести-триста, если дадут, и спеть похабную песенку часа в четыре утра. Петух Блаженный — погоняло, которое ему дали, когда он в третий раз перебудил весь двор еще до рассвета.

Местные мужики относились к нему со спокойным пониманием, бабы — недолюбливали, вынужденные слушать перепевку неприличных песен от непослушных чад, дети — обожали, а подростки — обходили по периметру с вот такой вот улыбкой, которую мне сейчас демонстрирует незнакомая женщина, с надеждой спрашивая, — не местная, чтоль?

— Не местная, да, — успокоила ее я, — очень не местная.

— Оно и видно, — тихонько выдохнула тетка, — весь Высокий с ночи празднует, только и галдят что о драконьем наследничке!

И только я ни сном, ни духом. Ни сном весь этот бред уже оправдать не могу, ни исходом духа!

Вполне живая, и вовсе даже не спящая сижу и слушаю про какого-то там дракона золотого, наследника золотой короны, золотого трона, золотой ложки, с которой его кормят, и золотого унитаза. Или здесь еще нет унитазов? Золотого ночного горшка!

В общем, форменный бред, но ощущения вполне реальные. И запах вони от мусорного ящика, и нагретых солнцем кирпичей под задницей, и даже ощущение праздника — вполне реальные. 

Дядя Вося, почему, ну почему я тебе не верила? Но главное как — как! — Мировое Правительство допустило, что я оказалась здесь, а мой дом — где-то там? И, главное, где — Здесь и как мне вернуться в Там?..

Глава 1. Гадание дяди Воси

Рассветало. Я сидела в заваленной всяким хламом и макулатурой комнате, которую не убирала, кажется, никогда. Вот оно — мужское воспитание!

Никто мне не говорил — ты же девочка, уберись, друзья подумают что ты свинья, замуж никто не возьмет… В нашей с Олежей квартирке убиралась только олежина же мамка, ненавидевшая меня всеми фибрами души и демонстративно обходившая мою комнату стороной. Надеялась, видимо, что я утону в мусоре или задохнусь пылью.

Но я стоически держалась! И даже раз в месяц собирала весь мусор в доме в огромный черный пакет и выносила к бакам, а раз в полгода-год мыла полы, но только если у меня получалось их отыскать.

В любом случае, чтобы действительно не задохнуться пылью на радость старой карге, я старалась чаще открывать окна и проветривать, так что в комнате у меня все-таки было свежо. Хлам всякий меня вообще не напрягал, а вот плохие запахи выводили из себя, поэтому хоть я и была потомственной свиньей, посуда с объедками у меня неделями не стояла, одежду я пусть и не гладила, но стирала довольно часто и даже приучила истериками и скандалами Олежу выносить мусор, а не ждать, пока им пропахнет вся квартира.

Так что я сидела в кресле и дышала свежим чуть прохладным то ли еще ночным, то ли уже утренним воздухом.

На часах было без двадцати пять, я закончила статью и вносила правки.

Точнее, конкретно сейчас я, развалившись в кресле, пыталась открыть слезящиеся глаза и одновременно собрать не то что не выспавшийся, а скорее не спавший мозг в кучу и внести-таки гребенные правки. Получалось пока не очень. Веки категорически отказывались подниматься, а в голове была какая-то густая тяжелая пустота и разогнать ее у меня не получалось.

Утром надо отправить статью, Шура, отправить статью, открывай глазки и смотри ими в монитор! Глазки смотреть не хотели. Глазки хотели спать. Под глазками залегли две огромные черные бездны, намекающие, куда мне стоит пойти со своей писаниной.

Я взяла блестки для лица, которые Олежа подарил мне на день рождения со словами: обмажься ими — может хоть какой-нибудь мужик подумает что ты бриллиантик, раз так блестишь. Блестки назывались «Маленькая принцесса» и купил он их, судя по всему, в Детском Мире. Я размазала их под глазами, и черные бездны превратились в звездное небо. Это было обещание уставшему организму. То ли обещание ночного сна, то ли неба в алмазах — но точно чего-то хорошего…

Я вдохнула. Выдохнула. Повернула ноутбук от окна, чтобы залезающие как спруты в комнату солнечные лучи не лезли в монитор — я и без них уже почти ничего не вижу. Скрючилась над монитором и продолжила работу. 

К девяти утра, отправив статью под названием «ОН НЕ ВСТАЛ — шокирующее признание известной актрисы о причинах развода с четвертым мужем», в которой подробно расписывала, как жестокосердечный мужчина не уступил в метро место старушке, я пошла на кухню заморить червячка, чтобы наконец со спокойной душой и спокойным желудком лечь спать.

Но не тут-то было.

— О, Шура! — стрельнул в меня радостным взглядом Олежа, заливая остатки растворимого кофе кипятком, — как хорошо что ты уже не спишь!

— Еще, — поправила его я, — я еще не сплю. Но уже собираюсь.

— Надо сходить в магазин, — без прелюдии начал он, — у нас закончились кофе, молоко и туалетная бумага!

— Ну так сходи, в чем проблема? Я всю ночь работала и если и пойду куда-то, то только в кровать, — сообщила я, сооружая бутерброд.

— Ты всю ночь работала, а я сейчас иду работать. Мне некогда! 

Я внимательно посмотрела на Олежу. Работать? Я не ослышалась? Может у меня галлюцинации от недосыпа? Я стояла и пялилась на него с недоверием во взгляде.

— А если не пойдешь — тебе же хуже! Жопу себе будешь статейками своими подтирать, — закончил отчим.

— Ты собираешься работать? — все никак не могла прийти в себя я.

Олежа посмотрел на меня так, будто я оскорбила его в лучших чувствах, поправил галстук (где он его откопал вообще?) и вышел в коридор.

— Пора, знаешь ли, становиться финансово независимым! Я взрослый мужчина!

Пока он собирался — на работу! — и уходил, демонстративно тяжело вздыхая и рассказывая, видимо, своим ботинкам, что его никто не ценит, я зашла в туалет проверить — бумаги и правда не было от слова совсем. Салфетки, как назло, тоже закончились. И в магазин мне, похоже, сходить все-таки придется, если не хочу действительно своими статейками подтираться.

Это было так жестоко, что я даже всхлипнула носом и выдавила из себя скупую слезу. Благо, глаза после ночи работы за компьютером и так слезились, а нос от недосыпа у меня всегда немного закладывало. 

Я стояла перед выбором: пойти переодеться или идти прямо в домашней одежде? Посмотрела в зеркало. Топик и спортивки, а сверху домашний халат. Если так подумать, лучше одежды для весеннего утра я бы и не нашла. Не вспотею точно, а если ветерок подует — тут как тут халатик! Почти летнее пальто! Да и вообще, я же в одежде по земле кататься не собираюсь, так что она вовсе не перестанет быть домашней только от того, то я пройдусь в ней до магазина разок. А значит, никакой нужды переодеваться ни сейчас, ни потом — нет.

Эта мысль хоть немного подняла мне настроение, и выходила из подъезда я уже не воплощением вселенской скорби, а просто немного уставшим человеком.

На меня неожиданно пахнуло жарой, хотя вроде совсем недавно из окна в комнату заливалась утренняя прохлада. Солнце уже лупило в и без того страдающие глаза, а уши заполняло стрекотание птичек, бабочек, соседских собачек и детишек, которых вывели погулять, чтобы они по нужде или от скуки в четырех стенах не наделали в тапки. Эти звуки проснувшегося, знакомого с детства двора  рождали непонятную тоску…

— Ждет тебя дорога дальняя, — загробным голосом гадалки в седьмом колене пропел дядя Воська, — стоишь ты на перепутье двух миров!

— Дядь Вось, я бы с вами поболтала, но жуть как тороплюсь… — попыталась я сбежать от человека, которому неделю назад какой-то засранец подарил карты Таро.

Но дядя Вося уже схватил меня за руку, усадил на скамейку и, не слушая возражений начал раскладывать карты.

Мой обреченный выдох пропустил мимо ушей, но глаза плутовато заблестели. А я давно поняла, что прекрасно он знает, как людям порой с ним неловко — его вполне осознанными стараниями и неловко. Но строить из себя дурака, посмеиваясь внутри над реакцией окружающих — оно же всем удобнее, мне ли не знать, сама порой только этим и развлекаюсь. Олежа говорит, что у дядь Воськи и понахваталась в детстве, а теперь уже не переучить.

Дядька тем временем выложил картами какую-то загогулину, подозреваю, никак не относящуюся к принятым у профессиональных шарлатанок способам гадания, посопел над ней и выдал:

— Фигура вышла в виде спиральки дерьма. Это значимо.

— А если б еще и на кофейной гуще гадали, было бы вообще однозначным ответом на все…

— Не паясничай, девка! — засопел обиженно, — Сбиваешь связь с космосом.

Подул ветерок, зашуршали молодые листочки, мальчишки гоняли мяч по полуразваленной детской площадке, тоненько переругиваясь. Солнечно, тихо, тепло, облачка по небу ползут — ну вот совсем не для гаданий атмосфера.

— Итак, первая карта — дурень! Вроде бы… 

— Есть такая карта?

— Сама смотри, коли не веришь! И проверь заодно, че-то без очечков не вижу нихера…

— Шут.

— Отлично! Значит она, что раздолбайка ты знатная, и что-то с тобой произойдет, отправишься ты куда-то!

— И куда же? — гадает дядя Вося в лучших традициях — размыто и бессмысленно.

— Вторая карта — вот бесстыдники! — мужской орган то, кажись… Отправишься ты, милочка, на ху…

— Это башня! — заглянула я в карты.

— В башню! Башня у нас значит, что произойдет что-то у тебя хуе…

— Третья карта — суд, что она значит? — поторопила я соседа.

— А то и значит — суд.

Что, вот так прямо в лоб, без всякой иносказательности? В данном случае, лучше уж бы она значила какое-нибудь душевное перерождение — связываться с правосудием кто же хочет.

В любом случае, карт еще много, все их толковать — на сколько же это затянется? Надо сматывать удочки, а то я вообще сегодня спать никогда не лягу.

— Дядь Вось, я вспомнила, что мне торопиться надо — распродажа только до десяти, давай догадаем, когда вернусь? — а там я еще какую отговорку придумаю.

Я подскочила, ускользнула от дядькиной руки, раскланялась и, не слушая возмущенного пыхтения, вывернула из подъезда.

— Потом уж поздно будет, дурная!.. — орал мне вослед дядя Воська.

Нет, дядя Вося, придумать отмазу никогда не поздно! Спустя пару сотен метров немного сбавила темп и шла уже, не торопясь.

Вдруг прямо рядом со мной с противным скрипом резко тормознула огромная черная машина, секунда — и я уже на заднем сидении с двух сторон придавленная крупными мужчинами в черных же костюмах.

Цирк какой-то…

Что происходит? Сердце упало в желудок и начало там отбивать чечетку. 

— Здравствуй, Сашенька, — поприветствовал меня голос с переднего сиденья.

— Здрасти, — осторожно ответила я, — а вы кто? Мне вообще-то в магазин надо, а он в противоположной стороне, — зачем-то сообщила я, тоскливо глядя на пролетающий за окном спальный район, — мы не туда едем!

— Нет, Саша, мы едем туда.

— Шура, — поправила я, — меня все называют Шура.

— Хорошо, Шура. Ты ведь догадываешься, почему здесь и что будет дальше?

Я сидела и хлопала глазами. Нет, черт возьми, я вообще ни разу не понимаю, почему здесь и что там должно дальше произойти. Может они меня с кем-то перепутали?..

Я всегда считала, что внешность у меня на радость непримечательная, очень обычная. С такой внешностью, если принарядиться там, накраситься — буду ну просто голливудская звезда! А если нет — в толпе за меня глаз вообще не зацепится. Самая идеальная внешность для журналистки, я считаю!

Поэтому перепутать меня могли с любой девушкой моего возраста и комплекции, как мне кажется.

— Мы предупреждали, ты не услышала — не надо теперь так смотреть, — сказал незнакомый голос весомо.

Как так? Удивленно? С искренним непониманием, что вообще происходит? Я озвучила свои сомнения.

— Может вы меня с кем-то спутали?

— Ты Саша Солнцева?

— Да.

— Ты накатала расследование про новый бизнес-проект Геннадия Семеновича Слепкина?

— Ну да.

— Тогда не строй из себя дурочку, тебе совсем не идет, — отрезал голос.

Никого я из себя не строила, я честно и искренне не понимала, зачем я здесь. Ну выложила расследование в онлайн-издательство, ну и что? Можно подумать, никто так не делает!

— Твои покровители плохо тебя охраняют, девочка, зря ты им доверилась… — с наигранным сочувствием начал мой похититель.

— Да нет у меня никаких покровителей!

— Если б не было, ты бы не была такой наглой и не игнорировала бы наши предупреждения! — повысил голос мужчина, — Я же попросил, не строй из себя дурочку! Ты слов не понимаешь?

У меня такое чувство, что мы с этим господином на каких-то разных языках говорим, потому что я действительно его не понимала. То ли он просто псих, то ли у меня от недосыпа мозг-таки выпал в кому…

— Мы тебя предупреждали, что не оставим без ответа, если ты выложишь статью, не раз предупреждали; мы даже были так добры, что для начала просто припугнули тебя и твоего отчима — показали, что не шутим… Но ты не услышала. Тебе не стоит винить никого, кроме себя.

А ведь если вспомнить, мне действительно присылали угрозы… Честно говоря, я даже не вчитывалась, просто кидала в спам. И звонили с разных номеров, угрожали, но я просто трубку брать перестала — а что мне на эту фигню время тратить? Стоять и слушать, что ли?

А еще меня как-то, когда я вечером домой возвращалась, к стенке прижали, нож к горлу приставили...

Я тогда знатно перепугалась! Мужик с ножом что-то мне говорил, но я была сосредоточена на том, чтобы не глядя включить в сенсорном телефоне звук сирены и, честно говоря, особо его не слушала, просто кивала невпопад… Олежу тоже недавно в переулках попинали, ссылаясь на меня и мою работу, но тогда только вышла моя статья про Влада Самалина, режиссера, который номинировался на Оскар!

Такая потрясающа история! Он каждую неделю заказывал проституток азиатской внешности, обряжал их в костюм Сейлор Мун и связывал кинолентами, которые воровал из хранилища Москино.

Как я об этом узнала, спросите вы? Просто была у меня одна знакомая с совсем не славянской, так сказать, внешностью.

В пятнадцать лет ее тогдашний бойфренд пообещал, что бросит ее, потому что она недотрога и вообще, есть девушки посговорчивей, ну она и согласилась. О контрацепции, видимо, ни сном ни духом были оба, потому что сразу же она и залетела. Родители на слове «аборт» распсиховались и детишек поженили, чтоб все прилично было, но хрупкая мужская психика долго не выдержала и новоявленный отец сбежал. Родители его от внука отреклись со словами: нагуляла. И ее родители тоже постепенно слились, ведь головой надо было думать, а не одним местом, не надо на шее у нас сидеть, не маленькая уже.

История была мне ну очень знакомая, потому что ровно в такой же переплет в свое время попала моя мама, разве что все-таки постарше была — на этом мы и сошлись в свое время.

В итоге знакомая моя осталась одна-одинешенька в Москве, которая слезам не верит, с ребенком и без образования. Не_славянская внешность проблем ей принесла тоже не мало — то с работы без зарплаты выгоняли, то квартиру сдавать не хотели, потому что «весь свой аул же потом заселишь», и в итоге она пошла торговать телом, благо была симпатичной,  миниатюрной и совсем юной! Взяла себе какое-то японское имя в качестве псевдонима, выучила пару фраз на самурайском и начала зарабатывать хоть сколько-нибудь приличные деньги, чтобы ребенка на ноги поднять.

Ну и столкнула ее жизнь с этим режиссером. И что-то он ей там недоплатил, и на улицу в итоге выгнал без вещей, в том же костюме Сейлор Мун, а дело было за городом, в начале весны — темно, холодно, никого нет вокруг. Поймала она кое-как машину, а водитель, не будь дураком, тоже свое получить захотел.

В итоге она, слава богу, живая-здоровая до дому добралась, даже не отморозила себе ничего, но с готовым планом мести в голове и сердцем, наполненным справедливым негодованием!

Статья у нас получилось заглядение! Одна из моих любимых работ! Интересная, с огоньком и ни слова не приукрасила. И фигура такая — симпатичный известный режиссер — о таком грязные подробности кто почитать не захочет? Тем более, его после этой статьи жена бросила, с громким скандалом и еще половину состояния в суде отжать собирается.

Не чета этим унылым денежным махинациям старого никому не известного хрыча Слепкина!

Я даже особо и не расследывала ничего, они же все по одной схеме работают! Это режиссера мы выслеживали, как ниндзя, фотки делали, интервью проституток собирали…

Вообще я писала для нескольких онлайн-изданий, самым любимым из которых было недели.ру — самая желтая газетенка на свете! Моя вечная любовь.

В любом случае, я ожидала мести от режиссера, которому довольно громко подмочила репутацию, но никак не от Слепкина! Поэтому спросила:

— Да кому нужен ваш Слепкин? Эту статейку-то прочитали, наверное, два человека! Стоит из-за этого так злиться? Людей средь бела дня похищать?

— Он государственный чиновник.

— Кому интересны чиновники?

— Ты правда дура, что ли? — этот вопрос всегда, если честно, вводил меня в некоторый ступор.

Да, я признавала где-то в глубине души, что порой у людей были основания так думать, но вслух это признавать точно не собиралась. Но не говорить же, что я умная. Это как-то нескромно…

— Понятно, — ответил мой похититель, — парни, пакуйте ее.

Стоп, что?.. 

Мне заломили руки и начали их связывать. В голове резко образовалась пустота, только как-то глухо стучала в ушах кровь, звуки будто приглушились. Руки заледенели и я мелко задрожала. Меня держали крепко, и я даже дернуться не могла, только тупо пялилась вокруг и хлопала глазами. Дыхание сбилось и из горла выбился глухой хрип:

— Вы шутите, что ли?.. — мне на голову надели черный пакет и растянули его на все тело, перевязав на лодыжках веревкой.

Все происходило так быстро, а я будто замедлилась, никак не могла уследить за событиями… Что происходит?..

— Шура, да ты и правда дурочка! — весело заметил мужчина, пока меня вытаскивали из машины в четыре руки, его голос был приглушен, то ли из-за стука сердца в ушах, то ли из-за пакета, — мы с тобой с самого начала не шутили, стоило бы понять — не маленькая уже…

А потом меня подкинули и я полетела. Был удар обо что-то твердое, кажется, я отбила себе руку и бедро. Я плыла в густоте и темноте, неторопливо, кажется, опускаясь ко дну… 

Мне не хотелось умирать. Очень-очень не хотелось. Это единственное, что было в голове. Там не было ни проституток, ни Слепкина, ни статей, ни злости, ни радости, ни-че-го… Только желание выбраться отсюда поскорее.

И я дернулась. Совершенно бесполезно дернулась. Оттолкнулась неожиданно ото дна и начала бешено извиваться, чтобы заполнить эту темноту и тишину хотя бы своими движениями, ощущением того, как напрягаются мои мышцы.

И вдруг голова и плечи оказались над водой, я наконец вдохнула — воздух с водой — и на меня обрушилось целое море звуков! Целый океан очень громких звуков! Я закашлялась и поняла, что сижу на дне, голова над водой, а вокруг просто куча людей! Они меня что ли в ручей у детского сада бросили? Неважно!

Кто-то тыкнул меня в голову.

— Эй, ты еще что такое? — опасливо спросил кто-то.

— П-помогите… — прохрипела я.

— Оно говорит…

— Я в пакете, меня связали… Вытащите… Развяжите…. — голос еле слушался, меня била крупная дрожь, — пожалуйста!..

Меня вытащили, усадили куда-то, развязали, и я начала судорожно вытряхиваться из чертова пакета! На глазах были слезы облегчения, я все еще дрожала. Солнечных день ударил прямо по глазам, звуки вдруг стали еще громче и я начала растерянно оглядываться вокруг. Я была на площади какого-то города, под завязку набитого людьми, сидела на краю фонтана, а напротив меня стоял мужик и смотрел на меня как на седьмое чудо света.

— Ты как тут оказалась? — спросил он.

— Меня связали и выкинули, — честно ответила я.

— Что средь бела дня творится! — воскликнул мой спаситель, — куда только стражи смотрят?

— Куда-то не туда, очевидно… — всхлипнула я.

— Ну-ну, девка, не плачь, — похлопал он меня по плечу и задумался, — я это… пойду, наверное… а ты тут это… ну, не плачь!

Мужик решил, что возиться со мной не хочет, и ушел. А я тихонько заползла обратно в фонтан, потому что меня давила толпа. Осмотрелась, но кроме странно одетых людей ничего не увидела. Где я вообще?

Минут пять я еще размазывала по лицу сопли, а потом все-таки вылезла из фонтана и, расталкивая людей локтями и получая ответные тычки, кое-как все-таки выбралась из этого радостного столпотворения. Попетляла по улочкам и вышла в какой-то двор. Тут было безлюдно, тихо и был бордюрчик вокруг клумбы, на который я могла присесть.

Отличное место для раздумий о сложившейся ситуации! А ситуация, прямо скажем, становилась все более странной…

Глава 2. Шут. Козочка

И вот я сидела у клумбы и думала. Теперь уже можно было, потому что никто не мешал и не отвлекал, а значит можно проанализировать ситуацию, в которую я попала.

Что мы имеем? Ну кроме Шурочкиной психики, которая к такой совсем не нежной любви была не готова?

Во-первых, я в незнакомом городе, абсолютно точно не в Москве. Во-вторых, люди здесь одеты как на каком-нибудь историческом фестивале и празднуют день рождения золотого дракона, наследника своего драконьего престола. В-третьих, выкинули меня ну абсолютно точно в реку, да еще и с приличной высоты, потому что правый бок я себе-таки отбила, а вынырнула я в фонтане посреди площади.

И, наконец, в-четвертых, дядя Вося, старый пьянчуга, говорил, что я стою на перепутье двух миров, и это была не метафора.

Что мне теперь делать?

Хорошо, что здесь, кажется, тоже весна, причем довольно теплая, можно, наверное, и на улице заночевать, если что?..

А вообще-то зачем ждать ночи? Сил что-то решать у меня все равно нет. Ночью в любом случае будет холоднее, чем днем.

Я обошла клумбу вокруг, присматриваясь. Порылась в мусорке. Нашла там какой-то старый, вонючий, ободранный плед со следом от пищевых отходов, слава богу, только с одной стороны, натаскала еще какого-то тряпья, тоже явно не свежего и свила себе за клумбой почти уютное гнездышко!

Может в другой день, я бы и побрезговала, но сегодня организм, измученный и ночной работой и покушением на свое существование, отказывался что-то делать и требовал сна, а я была с ним полностью солидарна. В общем, я моментально влилась в свою новую жизнь — жизнь человека без определенного места жительства! Уснула в мусоре на улице, подложив под голову сумку, ничем не терзаясь, кроме ноющего бока. Возможно, у меня просто шок, и когда я посплю и наберусь сил, обязательно устрою истерику. Надо будет только сначала кого-нибудь найти — не в воздух же мне реветь с криками: за что, боже, за что… 

По ощущением, поспала я всего-ничего, пару часов от силы, но когда разлепила глаза, вокруг уже была темень. Разбудил меня какой-то мужик, тыкая в меня палкой.

— Эй! — оклинул меня громким шепотом чей-то силуэт, — эй, ты не спишь?

Очаровательно.

— Уже нет, — ответила я зло, кутаясь в вонючий, но уже полюбившийся, плед.

— Отлично! — вот уж не согласна! — у тебя есть дом?

— Нет, — рявкнула я.

— А деньги? — уже довольным голосом спросил мужик.

— И денег нет! — вот гад, сначала тыкал мне палкой в больной бок, а теперь словами — в болезненную жизненную ситуацию!

— Замечательно! — действительно.

— Зато у меня есть венерические заболевания! — на всякий случай предупредила я.

— Че? — как бы попонятнее объяснить?..

— Полезешь ко мне — нос сгниет и отвалится.

— А-а-а… А ты симпатичная? Ну хоть чуть-чуть? Петь умеешь?

— А вам зачем? — на всякий случай я все-таки отодвинулась.

— Ну смотри! — радостно начал он, усаживаясь прямо на мою новую кровать. Вот наглец! — Меня бросила моя певичка, нашла себе, значит, хахаля… А у нас выступление! Выступление, понимаешь?!

— Ага, — кажется я начала понимать, к чему он ведет, и готова была его выслушать.

— А она меня прям сегодня и кинула, стерва! — действительно стерва, — ну я и пошел новую певичку искать!

— По помойкам? — уточнила я.

— Ну, раз на помойке спишь, значит деньги не лишними будут!

— Резонно, — кивнула я.

— Ну так что, симпатичная? Поешь там, танцуешь может? — еще раз спросил мой новый коллега.

— Очень симпатичная! — не стала скромничать я, — пою как птичка, танцую как нимфа!

— Вот и отлично! — тут же подскочил он, — пошли, я в свете фонаря на тебя гляну, а по пути я тебе слова песни расскажу — выучишь! 

Что ж, я действительно скакала, причем действительно очень резво, по сценке какого-то грязного кабака и орала слова песни, надрывая глотку, потому что иначе никто бы меня не услышал в этом пьяном шуме.

Придерживала полы халата, почти как леди. Халат мы с Ереком, менестрелем с красным носом и заплывшим лицом, решили подвязать так, чтобы в полутьме казалось, что я в платье. Кстати, он сказал, что я действительно очень симпатичная, только совсем не фигуристая, а это не очень хорошо.

Я думала наоборот. Была бы я еще и фигуристой, я бы точно не рискнула выступать с дурацкой песенкой среди пьяных мужиков.

Тем более в компании мужчины, который клятвенно мне пообещал, что если ко мне будут приставать, он убежит, сверкая пятками, так быстро, что окружающие даже вспомнить не успеют, что со мной еще кто-то был. Я на это возмущаться не стала, потому что точно знала: если кто-то из местных забулдыг захочет с Ереком подраться, я убегу, сверкая пятками, так быстро, что окружающие и не вспомнят, что с ним еще кто-то был!

В общем, мы нашли общий язык! 

Я аж вспотела, пока прыгала, изображая кошечку! Вообще, надо сказать, публику я заводить умела. К концу вечера, когда пела я уже хрипловато и стоя на одном из тяжеленных, массивных и засаленных столов этого питейного заведения, повторяя в десятый раз наш скудный пока репертуар, подпевали мне если не все, то очень многие.

Прыгать я больше не могла, но компенсировала это более амплитудными и пафосными жестами и не менее пафосной мимикой, которая помогала моим слушателям понять, насколько резво скачет козочка и как высоко прыгает кошечка, и почему это очень важно.

Под конец мы ходили по рядам с тряпичным мешочком и собирали деньги — кто сколько даст. Местных расценок я не знала, но монеток нам не жалели, и это радовало! Кажется, жизнь потихоньку налаживалась — сложно думать иначе, когда пару часов назад спала на помойке, и вот уже слышишь звон монет, приличная часть которых отойдет тебе!

И, конечно же, именно в тот момент, когда я уже начала радоваться жизни, кому-то обязательно надо было все подпортить. Какой-то мужик схватил меня за руку и дернул на себя, усадив на колени. Монетки жалко звякнули в мешочке в моих руках, к горлу подступила тошнота от сладковатого запаха немытого тела в перемешку с перегаром,  меня ощутимо передернуло от неприятного прикосновения.

— Ну что, козочка, попрыгаем вместе? — то ли спросил, то ли утвердил мужчина, хлопнув меня по бедру.

Я нашла глазами Ерека.

Он смотрел на меня с искренним сожалением — еще бы, ему же теперь опять в поисках певички по помойкам шастать, и совсем не факт, что найдет еще одну такую же заводную красотулю, как меня назвал хозяин сего заведения. Так что мой музыкант тихонечко двигался спиной в сторону выхода, догадываясь и о том, что сутенером моим ему не быть, и о том, как отреагирует пьяный мужик на отказ.

— Я бы с удовольствием, но у меня муж и трое детей дома некормлены!.. — пискнула я, непонятно на что надеясь.

— Ты мне не ври, девка, — не повелся мужик, — тебе сколько, лет шестнадцать? Какие дети?

— Четырнадцать! — не растерялась я, решив зайти с другой стороны, — вы правы, милостивый господин! Я еще слишком юна для взрослых отношений…

Я потупила глаза в пол и попыталась незаметно отодвинуться, но меня прижали только плотнее.

— Не трепыхайся, — выдохнул он мне в лицо зловонные пары, от которых заслезились глаза, — я деньгами не обижу!

Какие деньги! Ну какие деньги! Я еще не дошла до края, чтобы на такое соглашаться, разве не видно?

— Я не хочу, отпустите, — промямлила я, проявляя чудеса гибкости, чтобы только отдалить хоть немного свое лицо от его, и вдохнуть пусть и не свежий, но все-таки воздух.

— А что, я тебе чем-то не нравлюсь? — сузил он глаза, — считаешь, что слишком хороша для меня?!

Именно так я считала, и уже готова была это высказать, себе на беду, но…

— Отпустите девушку, она же сказала, что не хочет, — спокойный голос каким-то образом не потонул в окружающем шуме, и был почему-то настолько значим, что все поумолкли и повернули головы в его сторону.

— Ты тут что, рыцарь, что ли, выискался?! — рявкнул мужик, опять прижимая меня к груди резким движением, вдавливая в могучую и вонючую грудь мой несчастный во всех смыслах нос.

— Ну что вы, господин, — все так же спокойно и доброжелательно продолжил человек с комплексом супермена, — просто я уверен, что вы сможете найти себе даму на вечер и без насилия, так зачем же зря тратить и время и нервы на ту, которой вы не по душе? Мы же не можем нравиться всем — это нормально. Давайте не будем портить этот чудесный вечер разборками, а лучше отпразднуем день рождение наследника!

Я ожидала, что этот благородный господин сейчас будет бит, потому что говорить пьяному грязному борову, что он может быть кому-то не по душе, значит — напрашиваться на кулак.

Но, на мое удивление, его не то что не попинали, но даже слова против не сказали! Наоборот, все как-то поуспокоились, повеселели, вспомнили, что сегодня действительно день рождения их будущего чешуйчатого и крылатого господина на золотом горшке. Мой неудавшийся ухажер скинул меня с своих колен почти ласково, я даже не протаранила лицом пол, и сплюнул в мою сторону.

— Милая леди, не составите мне компанию? — вежливо, но в достаточной мере нейтрально спросил этот господин.

Я подошла немного неуверенно, и присела на скамью за его столом. Вообще, настроение у меня начало ползти вверх, я вообще не умела долго грустить. А мысль о том, что я не только благополучно избежала вполне вероятного насилия, но мне еще и не придется делиться заработком, по-моему, вполне недурным, с Ереком, а только откинуть процент хозяину кабака, не могла не радовать.

Я завязала мешочек и спрятала его поближе к сердцу, которое он грел одним своим существованием, превращая-таки себя в фигуристую девушку.

Посмотрела наконец на своего спасителя. Внешность у него была, вроде, обычная, ничем не запоминающаяся — уже завтра я бы не смогла его описать. И это было странно. У меня была очень цепкая память — на имена, даты, события… И да, на лица. Я всегда — всегда! — находила во внешности человека что-то, за что цеплялся глаз, благодаря чему и запоминала легко. А у него глаз вообще ни за что не цеплялся…

— Леди, вам когда-нибудь говорили, что у вас очень острый взгляд, когда вы думаете? — поинтересовался странный человек.

— Может и говорили, но я такого не помню, — отмахнулась я от мужчины, продолжая вглядываться в его странно-обычное лицо. Да что с ним не так? Кажется, вопрос отразился у меня на лице.

— Это морок.

— Что? — встрепенулась я, наконец вынырнув из раздумий.

— Ну, морок, не слышали? Смазывает внешность так, что никто не может ее запомнить. Вы же поэтому так бестактно на меня пялились? Вы очень внимательны к деталям, но не очень — к чужим чувствам, я угадал?

— В общем-то, да, — он меня устыдить что ли пытался? — а зачем вы скрываете внешность?

— Ну разве мало на свете причин скрывать свою внешность? — улыбнулся мужчина, — но главная, полагаю, в том, чтобы быть неузнанным?

— Я бы вас по голосу все равно узнала, — уверенно заявила я.

— А кто вам сказал, что я не в состоянии изменить и свой голос, — парировал он.

— Меня зовут Шура.

— Раш, — представился в ответ мужчина как-будто даже смущенно, — простите, что не представился сразу. Давайте я угощу вас в качестве извинений?

— Давайте, — не стала скромничать я.

Есть хотелось жутко, а вот тратить только-только заработанные деньги — не очень.

— Я вас никогда здесь раньше не видел, где Ерек отыскал такую яркую девушку?

— На помойке! — радостно ответила я.

— Вы немного похожи на моего племянника… — с улыбкой заметил Раш, — он тоже очень любит смущать окружающих с самой невинной улыбкой на свете.

Меня полностью устраивало, что этот мужчина смотрел на меня как на своего несносного младшего родственника мужского пола, так что я окончательно расслабилась и утянула его в разговор. Честно, поговорить с приятным собеседником мне очень хотелось, а еще больше хотелось — собрать информацию о том месте, в которое я попала.

Глава 3. Шут. Улица Лавок

Я сидела на лестнице у двери дома номер девять на улице Лавок. Опять встречала рассвет. Вокруг не было ни души.

Я сидела на чуть холодном камне ступеней и наваливалась на перила. Мышцы, не привыкшие к хоть какой-нибудь регулярной физической нагрузке, ныли от моих ночных скачек по столам кабака и от дороги от кабака до улицы Лавок, которую я еще и нашла не с первого раза. Язык не ворочался от долгого и обстоятельного разговора с Рашем, которому я успела и пожаловаться на тяжелую жизнь, и рассказать о своих талантах, и аккуратно выбить у него довольно подробный рассказ о городе, в который я попала после неудачного покушения.

Раш, жалостливый джентельмен, конечно взялся мне помочь — на то и был расчет придуманной на ходу грустной истории о деревенской девочке, которая осталась совсем одна в этом огромном мире и пошла искать призвание в Столице. Мой благодетель, услышав — конечно же случайно упомянутую! —  историю о том, как я работала в своей деревне в местной газетенке, конечно написал рекомендацию своему знакомому из уже их местной газетенки, чтобы бедная беззащитная девочка не шлялась ночью по злачным местам, а зарабатывала своим умом, коли уж он есть.

Как он определил наличие ума в моей голове — одному богу известно, а может он просто добродушный простофиля, который хочет всем помочь, независимо от того, будет ли от этого прок.

Как ни странно, понять его мне было сложно. То ли и правда просто милый добряк, то ли это тоже «морок», за которым еще что-то скрывается… Пока что сил на то, чтобы гадать, что он за человек и человек ли вообще, у меня просто-напросто не было. Хватало и того, что он меня накормил, напоил и нашел мне приют и работу, написав и туда, и туда рекомендации каким-то своим знакомым.

Конечно, не факт, что они чего-то стоят, но он хоть какое-то направление мне задал, а дальше я и сама разберусь, что за людям он меня порекомендовал и от доброты ли душевной или имея на то свои мотивы.

А еще он вывалил на меня с польщенным видом кучу полезной информации, стоило с блестящими глазами попросить его побольше рассказать об этом «чудесном, волшебном, потрясающем городе, лучше которого я никогда ничего не видела». Рассказывал он часа два, а может и больше.

Я же активно задавала наводящие вопросы, кивала, улыбалась и очень, очень внимательно слушала. Оказалось, что попала я в Высокий Город, столицу Шинрской Империи. Шинрская Империя была драконьим государством, хотя большинство населения и состояло из представителей других рас, преимущественно людей, оборотней и самых разных смесков. Шинрская Империя состояла в Содружестве Трех Государств и являлась как основателем этого Содружества, так и документально закрепленным лидером.

В общем, я без шуток, попала в другой мир и, честно говоря только-только в тишине раннего утра начала это осознавать.

Солнце лениво поднималось над Высоким Городом, одинаково облизывая белым, еще не греющим, светом и черепичные крыши домов, и шпили башен, и позолоченные купола храмов Отца-Дракона, которому почти все здесь и поклонялись. Аккуратные, но немного неровные каменные домикишки не больше пяти этажей в высоту отбрасывали резкие тени на такую же каменную, неровно выложенную дорожку улицы Лавок.

Сам город находился в Драконьих Горах, которые тянулись почти через весь континент и которые и были, исходя из названия, основным местом жительства сливок имперского общества — драконов. В этой части гор как раз и находилось гнездо, как они сами это, видимо, называли, Золотого рода. Императорский дворец, уходивший вглубь камня, снаружи буквально стекал со склона скалы прямо к расположенному в горной долине огромному и протяженному озеру Нерша, вокруг которого располагались Кольца города. От Первого, опоясывающего само озеро, и до Третьего.

Улица Лавок находилась в Третьем Кольце на Северо-Востоке Высокого Города, а значит, на приличном возвышении и не так уж далеко от Главного Кольца вокруг самого Императорского Дворца.

К чему я все это рассказываю? К тому, что вид мне открывался шикарный. Озеро и правда было просто огроменное и блестело в лучах восходящего солнца, Высокий Город казался просто бесконечным, а позолоченное… да все что только можно позолоченное! — сверкало, кажется, ярче самого солнца.

Я сидела на каменной лесенке, любовалась тем, как неизвестный мне город в неизвестном мне мире встречает рассвет, и тихонько всхлипывала. Просто на всякий случай. Про запас, так сказать. Вдруг еще что-нибудь дурацкое случится со мной, а времени на пожалеть себя не будет? 

Мужчина, чье лицо было спрятано мороком, выходил из кабака «Веселый свин» в раздумии. Он неторопливо шел по улицам родного и знакомого до последней улочки города. Да и как не запомнить все улочки за сотни-то лет жизни?

Только-только начал задаваться рассвет, и вокруг все еще было темно и немного промозгло. Приличные горожане еще не проснулись, а неприличные уже засыпали — на улицах было пусто и тихо.

Каблуки его ботинок из-за этого стучали как-то особенно громко.

Мужчину это почему-то веселило, и он старался стучать ими только громче — этот звук как будто бы резал тишину. Казалась, что его ботинки хрустят по этой противной и холодной утренней упокоенности, как по только-только появившемуся на лужах льду.

Как будто этим неуместным звуком он помогал солнцу быстрее подняться, осветить улицы, прогнать с улиц эту звенящую тишину и  наполнить красками и звуками.

Его не отпускали мысли об этой странной девочке. Она его конечно знатно повеселила своими дурными плясками, но это не отвлекло его внимания от странной одежды, странных взглядов и странных историй. Он никогда не видел таких тканей. Такого кроя. Таких ботинок. В ее речи проскальзывали слова, которые  звучали как бессмыслица. И слова, которые не могла знать простая малообразованная человечка из глубинки. Ее история была шита белыми нитками, но любой завсегдатай этого заведения легко бы в нее поверил. Кроме него. Но такого, как он, там и не должно было быть.

Дурная привычка с молодости — шляться по злачным местечкам Высокого, когда что-то гложет.

Мысли о девочке так и крутились в голове. Кто она? Откуда? Зачем здесь? Он, как ни странно, не мог ее понять, хоть и считал себя довольно проницательным. То у него складывалось впечатление, что она и правда просто попала в сложное положение и ей нужна помощь, милая чудачка с хорошо подвешенным языком и полным отсутствием чувства такта; то казалось, что она цепкая, хитрая и расчетливая и что-то вынюхивает.

Так или иначе, а присмотреть за ней стоило… 

Идеальная женщина. Что она такое и с чем ее едят? Как-то мне пришлось писать совершенно дурацкую статью «10 признаков того, что вы идеальная женщина». Как ни обидно, но отсебятину не приняли, и мне все-таки пришлось выслушивать мнение мужчин на эту тему и лазить по форумам.

Итак, идеальная женщина должна быть умной. С ней не должно быть скучно, она должна уметь поддержать начатый мужчиной разговор об особенностях рыцарской морали в эпоху средневековья или о ценности для социологиии и философии трудов Отто Вейнингера. Но всегда должна помнить, что умничающих зануд никто не любит, и не лезть в каждую дыру со своими оченьважными комментариями.

Идеальная женщина должна быть независимой. Какому адекватному взрослому человеку захочется быть нянькой для другого взрослого человека? В двадцать первом веке в людях ценят финансовую и эмоциональную независимость! Но кичиться своей независимостью идеальная женщина не будет, а будет помнить, что мужчина в паре все-таки не она.

Конечно, идеальная женщина должна быть нежной. Поддержать, утешить, успокоить — это в женской природе, и когда современные дамы идут против нее, это выглядит противоестественно! И совсем не привлекает. Женщина должна уметь своей нежностью зарядить на позитивные эмоции.

Кстати, про зарядить! Идеальная женщина умеет вдохновить своего мужчину на подвиги. После общения с ней, мужчина должен захотеть покорить все доступные и недоступные вершины!..

В общем, много там еще всякой всячины было. Я совершенно искренне была убеждена, что женщины, подходящей под все критерии идеальности — просто не может существовать в природе. Я не верила, я смеялась, я злорадствовала над неудачниками, которые в своих бесплодных поисках рискуют остаться ни с чем… Но сегодня я признаю, что была не права.

Как минимум одна практически идеальная женщина все-таки существовала, пусть и не в нашем мире.

Ева.

Та, к кому и направил меня Раш в поисках жилья, отписав рекомендацию от себя на имя Евы Киныси, которая сдавала несколько комнат в своем доме. Она нашла меня с утра, прикорнувшую у ее порога, тут же повела на кухню — Ева отказалась говорить о делах с бедной замерзшей пташкой.

Так что меня напоили горячим молоком с медом, чтобы я не заболела и накормили плотно вкусным завтраком, чтобы я не отощала. И только потом, прочитав письмо от Раша и выслушав мою историю, Ева, ласково улыбаясь мне и заставляя мое сердце натурально трепетать, показала уютную комнату на чердаке и предложила договориться о цене, когда я найду работу. Видит бог, я готова была отдать ей все свои спрятанные у сердца достоинства, но все-таки была рада, что делать этого не пришлось.

Только до обеда, пока Ева проводила мне экскурсию по моему новому жилищу, к нам зашли аж трое мужчин и каждый совершенно очевидно подбивал клинья к госпоже Киныси. Она относилась к этому совершенно спокойно — не давала и намека на какой-то ответ, но была безупречно вежливой. Практически весь дом был оплетен каким-то плющом с маленькими голубыми цветочками, и когда я спросила о них Еву, оказалось, что в Империи это что-то вроде ухаживаний. Когда я поинтересовалась, кто за ней ухаживает, она развела руками со словами:

— Они никогда не исчезают, кто-нибудь всегда наколдовывает новые — я и уследить не успеваю.

Такая активность в сторону одной женщины могла бы удивить — но только того, кто не успел хотя бы с минуту пообщаться с Евой. Одной ее улыбки хватало, чтобы настроение поднялось, а все тревоги улеглись; она была потрясающе внимательна, но совершенно ненавязчива; она буквально распыляла вокруг себя какую-то волшебную атмосферу, из-за которой хотелось притащить к ее порогу мамонта; она была очевидно умна, но это ни капельки не раздражало и не настораживало; у нее были восхитительные длинные светло-русые волосы и самое прекрасное на свете лицо, которое было прекрасно из-за той, которая под ним жила, а отнюдь не из-за правильных линий и длинных ресниц, которые тоже были в наличии!..

В общем, я могла бы бесконечно перечислять, почему она практически идеальная женщина. И, полагаю, не только я.

Почему же практически, а не совсем идеальная? У нее был один недостаток, который, к сожалению тут же бросался в глаза, но который, как ни странно, все-таки никого от нее не отпугивал.

Она была бревном. В самом прямом смысле этого слова. Двухметровая деревянная кукла, к которой привязали душу и лицо. Голем.

Конечно же, я собиралась выяснить, кто создал эту святую женщину, зачем, а главное — как. Если я не смогу отсюда выбраться, может я себе мужа так создам. Но спрашивать напрямую точно не собиралась — вдруг тут это каждому ребенку известно.

Хотя я, конечно, знатно прибалдела, когда огромная деревянная женщина разбудила меня с утра. И отреагировала довольно эмоционально. Но Ева меня простила, ведь, в отличии от меня, она была воспитанным человеком! Големом, то есть.

В общем, я сидела в своей новой комнате, за которую пока могла не платить, с нарисованной картой, в которой подробно прописано, как мне дойти до издательства, в которое мне написали рекомендацию, и с кошелем денег, из которых я все-таки не заплатила ни монетки хозяину кабака, потому что вообще про него забыла и просто ушла, и радовалась жизни. Пока все складывалось очень даже неплохо.

Порадовало, что ванная здесь вполне приличная, черт ее знает, как она работает и откуда берется вода, но главное — что ее не надо натаскивать ведрами и кипятить! Одежду мне Ева почистила каким-то заклинанием, а на будущее объяснила, где можно постирать руками. Был еще вариант самой выучить схему, слова и заковыристые пасы руками, но чтобы это все стало очищающим заклинанием, а не бесполезным трепыханием, неодаренным, навроде меня, нужен магический накопитель.

Я, естественно, тут же захотела его купить, но Ева только посмеялась и сказала, что они очень дорогие, и мне лучше пока потратиться на что-то более полезное. Например, на еду.

Звучало справедливо — объедать Еву мне почему-то не хотелось. Никак не могла понять, почему — скромность никогда не входила в список моих хороших качеств. По-моему, скромность вообще не входила в список хороших качеств. Но кто бы меня слушал.

Я еще раз оглядела свою комнату. У окна стоял добротный деревянный рабочий стол, напротив шкаф для одежды, в котором пока был только комплект постельного белья, под скатом крыши — кровать. Для того, чтобы сказать, что жизнь прекрасна, оставалось только одно — устроиться на знакомую и любимую работу.

Глава 4. Шут. Дно Империи

Госпожа Киныси смотрела в окно на свою новую постоялицу, которая, приплясывая и постоянно сверяясь с нарисованной ей картой, направлялась в сторону издательства газеты «Дни Империи». Хвостик волос невнятно-русого цвета подпрыгивал в такт ее движений, халат забавно развевался за спиной как маленький плащик, а глаза блестели в предвкушении. Мужчины порой заинтересованно поглядывали на обнаженную полоску живота, но Шура этого не замечала.

Еве девочка понравилась. Хотя Еве все нравились. Слава Отцу-Дракону, это никогда не мешало ей делать свою работу. Деревянной рукой Ева взяла со стола письмо и керамические глаза вновь пробежались по строчкам.

Ее любимый воспитанник зашифровал ей просьбу приглядеть за странным ребенком. Не лезть без нужды, разрешено убрать в крайнем случае, но только после того как будет понятно, кто она и откуда, что ей нужно. Что она вызнает. Если подозрения окажутся беспочвенными, помочь девушке нормально устроиться.

Да, Ева тоже заметила, что Шура как будто бы собирает информацию. То, как она задает вопросы и провоцирует не диалог, а монолог с ее, Евы, стороны. Госпожа Киныси всегда была хорошей слушательницей, и это было одной из причин, почему она многим нравилась — разумные очень любили говорить о себе и о том, что им интересно, и поэтому любили тех, кто умел их слушать.

Госпожа Киныси умела.

И за свою долгую жизнь ей редко приходилось встречать существ, готовых с искренним интересом слушать, а не говорить. Шура слушала с самым что ни на есть искренним интересом. Вот только, в отличии от той же Евы, ее интерес был продиктован отнюдь не нежной симпатией ко всему живому.

Ева тихонько рассмеялась — ее мальчик всегда был добрым и отзывчивым к чужой беде. Годы не так уж сильно изменили его, как может показаться. Письмо загорелось в ее рук, сжирая чернотой бумагу, но не дерево ее тела. 

Я шла по симпатичной, залитой солнцем улочке, жадно прислушиваясь к разговорам прохожих и разглядывая все, до чего дотянуться глаза. Вот старая ратуша с огромными колокольными часами — о ней мне рассказывал Раш. Здание было возведено еще когда Высокий Город только-только строился из разрозненных поселений вокруг озера Нерша, и сам город официально «родился», когда начали идти часы и перестанет существовать, говорят, когда они остановятся!

Конечно, за ними постоянно следят, чтобы они не дай боже случайно не остановились. Или их кто-нибудь не остановил, вызвав панику. Меня вот так и подмывало что-нибудь с ними сделать и посмотреть на реакцию горожан.

— Вот и я о том же!.. — возмущалась какая-то женщина в летах, вытирая мокрые руки о передник, — моего племянника на прошлой неделе стражи попросили лавочку свою прикрыть, якобы на него жалобы!..

А на императорском дворце были огромные астрономические часы и на них я тоже собиралась сходить и посмотреть, хоть и не сегодня. Про них, конечно же, говорили, что идут они с самого сотворения мира, и когда остановятся, этот мир перестанет существовать! И да, гадкая мыслишка о том, как было бы весело их остановить и посмотреть представление с одной из башен дворца меня, конечно же, посещала.

— На Востоке Третьего сейчас вообще смысла открываться нет, — сплюнула ее собеседница.

Идти мне было минут двадцать, как обещала Ева. Издательство, в которое я собиралась пробиться всеми правдами и неправдами, тоже находилось на Северо-Востоке Третьего Круга.

— Берта, где красные гвоздички?! — орал кто-то из цветочной лавки, — Ну заказывали же красные гвоздички!

— В заднице твоей гвоздички! — был ему ответ, — Ты мне деньги за прошлый месяц когда отдашь?! Ты обещал поставить меня главной в новой лавке, почему я вообще все еще здесь продавщицей тухну?!

— Знаешь сколько я за нее стражам отваливаю?..  — возмущенно, но уже не так громко ответили Берте, — не доросла еще, не окупишь.

Берта что-то ответила, но я уже прошла мимо.

Вспомнилось, как я также полтора года назад ходила по изданиям, отправляла везде резюме. И не потому что так уж нужны были деньги.

Просто меня тогда на четвертом курсе выгнали с журфака, потому что я рассорилась с половиной профессоров и принципиально саботировала их пары. Ну да, еще статейку об одном особенно вредном преподавателе я умудрилась впихнуть на главную страницу недели.ру.

Статью быстро удалили, но говнецо у мужика на душе осело. Он меня не просто выгнать из университета умудрился, но и разослал всем, кому мог (а мог многим) такую потрясающую характеристику обо мне, что даже мои нежно любимые недели.ру попросили меня закрыть дверь с другой стороны. Как я ее потом снова открывала — отдельная история!

В любом случае, я была так зла и обижена, что твердо решила стать не просто очень клевой журналисткой, но пробиться так высоко, как только можно, чтобы потом отомстить этому жестокому мужчине за его месть!

Сейчас мной владели совсем другие чувства, но энтузиазма было не меньше. Я шла по широкому перекрестку, пропуская лошадей и повозки, подходила к угловому зданию в пять этажей. Внушительно!

— Здесь находится издание «Дни Империи»? — спросила я у мальчишки, раздававшего газеты на углу, указывая на красивый фасад и массивную дверь входа.

— Нет, госпожа! Вон там, — указал он чуть дальше вверх по улице, — может сразу и купите дно… в смысле, дни империи! — и впихнул мне в руку газету, сразу потребовав пару медяшек.

Я заплатила, потому что полистать газетку, куда я устраиваюсь, лишним не будет. Свернула ее трубой и, отбивая свернутой бумагой ритм по бедру, пошла вверх по улице.

Ну что ж. Уже не так внушительно. Я стояла и смотрела на унылый серый фасад с осыпающейся штукатуркой и треснутыми то тут, то там стеклами. Все те же пять этажей и всего пять минут расстояние, но какая разница!

Я вдруг как будто не в столице Империи оказалась, а в деревне Олежиной мамки, которую жители гордо звали поселком городского типа. Вот такое же ощущение — что когда-то кому-то до всего этого дело было, но так давно, что никто не помнит когда и кому. Штукатурил же кто-то это здание, кажется в голубой? Штукатурил! Но это, похоже было лет пятьсот назад, а то и больше.

Над деревянной дверью висела замызганная табличка, изобличающая издательство — «Днио Империи».

Это меня странным образом приободрило! Недели.ру вот на форумах наши читатели называли Насрали.ру. А Дни Империи по мнению местного контингента были настоящим Дном! Я улыбнулась от щекочущего в животе и горле чувства узнавания и сопричастности. Это то, что мне нужно. 

Я кинула сумку под одно из окон дома, села на нее и развернула газету. Что тут у нас?

«Высокий Город отпраздновал день рождения наследника» — фу, скучно.

«В Ледяных Чертогах новорожденному дракону дали имя Лиашасс» — да кому какая разница?

«На главной площади в северном фонтане завелось чудовище» — судя по описанию очевидцев, чудовище черное, продолговатое и страдает судорогами. Кажется, я даже знаю, откуда оно взялось!

Этой газете я очень, очень нужна! Я резко подскочила, закинула сумку на плечо и прошла в здание. Внутри было помилее, чем снаружи. Недалеко от двери сидел за столом, видимо, кто-то вроде охранника или вахтера.

Он похрапывал, укрыв лицо последним выпуском газеты, выражая, видимо, свое отношение к подаче материала. Я потыкала ему в плечо. Он всхрапнул, дернулся, все-таки проснулся и вперил в меня недовольный взгляд.

— Что надо?! — рявкнул он, — Ящик для жалоб в углу, я даже стрелочку пририсовал! А все равно, твари, будят и будят! Вы все то ли слепые, то ли тупые…

Я посмотрела в указанную сторону. Там действительно был ящик. Мусорный. И стрелочка с пылкими объяснениями, где редакция «Дни Империи» видит ваши жалобы и предложения. Ой, зря я его разбудила…

— Нет, я не жалобы писать, я на собеседование, — снова посмотрела я на охранника.

— На что? — не понял он.

— На работу к вам устраиваться! — охранник посмотрел на меня очень странным взглядом.

— Если так сильно приперло, девка, иди на панель лучше, — отсоветовали мне не слишком ласково.

— Где тут у вас кабинет главного редактора? — проигнорировала я предложение.

— Главного редактора ей подавай! — взревел старый засранец, — Вот обнаглела! Проваливай, пока взашей не погнал! Всех, кого надо, мы сами найдем.

— Да я просто…

— Ты просто уходишь, — указал мне мужик на дверь. И чего он так взъелся-то?

— Мне назначено!

— Вот наглая пигалица! — обалдел охранник, — врет и не краснеет! Сегодня никому не назначено!

Не прокатило. Черт.

— Ну хоть в туалет-то зайти можно? — я постаралась сделать самое жалостливое и подобострастное лицо — на человека с синдромом вахтера должно подействовать.

Давить на таких, если ты не биг босс — большая ошибка! Как я вообще ее допустила?

— Тут тебе не клозет, — отказал, но уже не так категорично.

— Но я так долго сюда шла, сейчас лопну просто! Дядечки, миленький, ну пожалуйста! — мужик уже ощутимо смягчился.

— Ладно, иди направо и до конца коридора, — смилостивился он, — бумагу бери в ящике для жалоб и предложений.

— Зачем? — не поняла я.

— А чем еще задницу подтирать? — удивился охранник.

— И правда, — я схватила пару бумажек из ящика и пошла по коридору.

Отошла на приличное расстояние от старого цербера и подперла плечами стену. Мимо проходили люди, но я их не дергала. В этот раз жертву надо подбирать с умом! Я вглядывалась в лица, в поисках того самого… Лица поглядывали на меня с любопытством в ответ. Вдруг мой взгляд поймал странного мужчину. Звериные желтые глаза и жесткие серые волосы — он посмотрел на меня в ответ с таким же любопытством, цепко, настороженно, но без страха.

— Ты симпатичная, — заметил он, — не хочешь вечером погулять?

— Нет, — выкуси, Олежа, опыт последних дней показывает, что я очень даже популярная женщина, что бы ты там себе не думал! — я жуть как занята.

— Как хочешь, — перестал улыбаться этот не человек, — и посимпатичней найду.

Мир другой, мужики все те же!

Я продолжила наблюдение. Наконец, спустя еще пять минут, в коридор завернул нервного вида молодой, надеюсь, человек, высокий, худой и с грустными глазами. Я тут же отлипла от стены, начала высокомерно оглядывать обстановку. Когда он собирался прошмыгнуть мимо меня, поймала его за руку.

— Где здесь кабинет главного редактора? — спросила я, глядя на него высокомерно и с достоинством, как Валиде-султан!

— Я… я… — начал мямлить он; я выразительно подняла левую бровь, — я сейчас объясню… 

Я скакала по лесенке, напевая песенку про козочку. Пятый этаж, кабинет 13, прямо, налево, прямо! Желудок сжался в волнении, когда я подошла к заветной двери. Я выдохнула, постаралась унять сердцебиение — нельзя выдавать свое волнение перед другими! Будешь трястись и мямлить — ничего не добьешься. Постучала.

— Кого там твари преисподней принесли?! — не слишком радужное начало.

— Здравствуйте, можно войти, это срочно! — сказала я и тут же прошмыгнула в кабинет.

— Ты еще кто? — главный сидел за массивным заваленным всякой всячиной столом.

Стопки бумаги возвышались небоскребами, керамическая тарелочка завалена пеплом и окурками, накуренное помещение утопало в тумане, который мешал и дышать и смотреть.

Да уж, у любого просителя тут же и глаза заслезятся и дыхание перехватит — редактор поставил себя в заведомо выигрышное положение перед теми, кто заходит в его угрюмую не проветриваемую обитель! Окна зашторены тяжелыми портьерами, ни один предательский лучик солнца не прошмыгнет. Возможно, я поняла, чем так прогневала стража у двери имперского дна: у начальства, судя по всему, тяжелое похмелье — поэтому и не принимает сегодня!

А старый сторожевой пес злиться на всех, кто хочет побеспокоить страдающего от неумеренного употребления главного редактора. Мужчина тоскливо сжимал дрожащими руками виски и даже не открыл глаза, чтобы посмотреть, кто это такой наглый к нему пожаловал.

— Я хочу устроиться к вам корреспондентом, — негромким голосом начала я, чтобы не раздражать его, — у меня есть рекомендация, посмотрите, пожалуйста.

— Задницу себе подотри своей рекомендацией! — рявкнул мужик и сам же и поморщился. Почему мне все, интересно, сегодня предлагают бумажками подтереться? — пошла вон.

— Ну вы хотя бы прочитайте перед тем, как гнать! — настаивала я. Если уж Раш помог мне с жильем, значит и в газету его письмецо устроиться должно помочь!

— Я несчастный мужчина, которого все мучают просто ни за что, — тоскливо завыл мой будущий работодатель, — я не хочу ничего читать! Я хочу опохмелиться!

— Если у вас ничего нет для опохмела, давайте я сгоняю и куплю, — радостно предложила я, — а потом вы прочитаете мою рекомендацию!

— Ты издеваешься надо мной?! — взвизгнул мужик, опять поморщился и посмотрел на меня такими грустными глазами, что я и сама поверила, что я над ним просто жесточайшим образом издеваюсь. Вот буквально ни за что.

— Ну почему же?.. — спросила я.

— Мне нельзя!

— Печень?

— Жена!

Мы посмотрели друг на друга. Помолчали. Он тяжело выдохнул из себя воздух, я поковыряла носком ботинка пол, посмотрела из-под ресниц:

  — Вы хотите об этом поговорить? — предположила я.

— Нет, девочка, я хочу, чтобы ты закрыла дверь с другой стороны.

— Погодите!.. — вскинулась я, — я..

— Или ты уходишь, или я вызываю Дирка, и ты все равно уходишь, — отрезал мужчина, тоскливо глядя на меня снизу вверх.

— Кто такой Дирк? — попыталась я вновь начать диалог.

— Ты видела его у входа, — а, этот Дирк, — не понимаю, как он вообще тебя пропустил?..

Ну все, он уже разговаривает не со мной, а со стеной — я его теряю! Что же делать?.. Мысль пришла внезапно. Попробовать можно, а с последствиями разберусь потом!

— У меня есть настоящая сенсация! — главный скептически на меня глянул. И правильно, сенсации-то у меня никакой нет. Разве что могу рассекретить загадочного монстра из фонтана на площади, — не верите? А зря! Я никогда не вру, я очень принципиальная девушка.

— Да что ты? — ехидно оскалился главный редактор.

— Именно! Конечно я вам не расскажу свою животрепещущую новость, а то вы у меня ее украдете.

— Украду, — кивнул мужчина, — и что же ты предлагаешь?

— Я принесу вам в клювике готовую статью, — сказала я так, будто бы она у меня уже есть, редактор заинтересованно поднял брови, — на первую полосу! А вы-таки прочитаете мою рекомендацию и возьмете меня хотя бы на испытательный срок!

Глава 5. Шут. Сенсация

Я сидела на сумке у стены какого-то дома в довольно людном проходном месте недалеко от издательства, в тени навеса спрятавшись от довольно жаркого дневного солнца.

Жевала хлеб с сыром, которые мне с собой на перекус дала Ева, и слушала. Мне срочно надо было ухватиться хоть за что-то, чтобы найти тему для не просто статьи — очень клевой статьи.

Такой, чтобы главред ахнул от умиления, возопил от восторга, пустил скупую журналистскую слезу и взял меня в штат.

Обычно в таких ситуациях, когда тем не было, а написать что-то кровь из носа надо, я включала в голове волшебный фильтр и просто лазила по интернету в поисках чего-то, за что зацепится глаз. Это работало безотказно, потому что когда я без шуток концентрировалась на работе, даже самая казалась бы не имеющая значения деталь выводила меня к довольно интересной информации. Думаю, дело было в том, что сконцентрированный исключительно на работе мозг просто переваривал все поступающую информацию  с точки зрения «а куда это может нас привести», замечая то, что сконцентрированный на «пожрать-поспать-поссать» мозг просто игнорировал как ненужное, даже если оно прямо в лицо било подсвеченной неоновыми лампами надписью «Я Здесь!».

Но интернета здесь не было, так что для начала я решила просто послушать, что говорят люди, а потом может пороюсь в других газетах или еще что придумаю.

Меня слегка удручало, что я практически ничего здесь не знаю: ни местных реалий, ни истории, ни популярных нынче артистов, в чьем грязном белье можно было бы порыться… К сожалению, это очень, просто возмутительно сильно сужало список тем, которые я могу освещать. Меня это даже слегка пугало, но и немного возбуждало тоже. И я вслушивалась и вслушивалась в разговоры проходящих мимо людей. Облокотившись о стену дома и прикрыв ресницами цепкий внимательный взгляд — слушала.

— Когда ж ты уже повзрослеешь?!..

— Я купила льна на рубашки за просто смешную цену в…

— Мы у Реми праздновать будем…

Солнышко ползло по небу, легкий теплый ветерок гулял по улицам, я сидела как снайпер в засаде, не шевелясь и почти сливаясь с местностью. Какая-то дворовая кошка прошлась прямо по моим ногам, даже не заметив меня.

— …она говорила, что ей красные розы нравятся, — красные розы, какая банальщина! Ну да в этом мире, наверное, еще не успели их запихнуть в каждую дешевую открытку и романтическую балладу, — так зачем тебе ей голубыми вьюнами окно оплетать?

Мимо меня прошли двое парней, горячо обсуждая очень важный вопрос: дарить ли даме цветы, которые ей нравятся или подарить те, за которыми уже закрепилась в этом мире репутация символа большой и чистой любви.

Красные или голубые? Юноше больше нравились голубые, потому что красный цвет — какой-то вульгарный! Но даме он почему-то нравится… Так что же ей подарить? Я бы посоветовала все-таки голубые. Но не ей, а своему другу. Как символ большой и чистой любви. А еще лучше — сразу своему отражению.

— В задницу эти красные розы! — утвердил парень уже в отдалении. Ну да, а куда ж еще. Там уже и рекомендации, и жалобы, и предложения, и цветы там будут совсем не лишними. Наоборот, придадут очарования! Вон Берта туда же засунула своему начальнику тоже вульгарно-красные, но гвоздички. Чем этот юноша хуже?

А за что она так на начальника наехала? Он же ей деньги платит… А-а-а, точно! Он не платит, поэтому и наехала. А еще он обещал ей… Так. Стоп.

Вдруг Мысль — именно так, с большой буквы М! — озарила мою голову! Я вся напряглась и почувствовала, как моя внутренняя ищейка встала в стойку. Тихонько, все также напряженная и натянутая как струна, я встала, подхватила сумку и неторопливо двинулась на Восток Третьего Круга. Во мне уже потихоньку начинал бурлить азарт, и я надеялась, что иду в правильном направлении. Не географически — географически-то я на удивление точно помнила, что мне надо на восточную часть Круга.

Широкая улыбка вдруг растянулась на моем лице, заставив отпрянуть какую-то женщину с ребенком. 

Аррирашш са’Варшш, дядя Его Императорского Величества Ярролима Второго, бывший Первый Советник, бывший глава Министерства Внешних Связей, бывший руководитель одной из групп Теневого Министерства, а ныне просто вздорный дядюшка Императора, поднимался пешком по, кажется, бесконечной винтовой лестнице заброшенной башни дворца.

Башня эта называлась Спящей.

Около десяти тысячелетий назад одну ведьму не позвали на праздничный пир в честь дня рождения принцессы, юной золотой драконицы из рода са’Варшшей, и обозленная женщина наслала проклятие на башню, в которой жила принцесса, усыпив всех, кто в ней в тот момент находился и продолжая усыплять любого, кто к ней приблизится. Существует мнение, что той ведьмой была сама Мать-Земля, поэтому только благословение Отца-Дракона и смогло снять проклятие Спящей Башни, да и то, не одно тысячелетие спустя. Но упоминания Матери-Земли приравнивались в Империи к ереси и, хотя у Аррирашша были основания думать, что проклятие имело вполне божественное происхождение, вслух бы он об этом сказал, только если бы ему очень захотелось эпатировать публику и понаблюдать за реакцией. Позволить-то он себе это уже давно мог, а вот возраст, к счастью или к сожалению, такие порывы немного, но притупил. Хоть проклятие милостью Отца-Дракона и сняли, но башня имела до сих пор скверную репутацию. И не без оснований. Уснувших в этом месте вечным сном было очень не мало.

Аррирашш тоскливо посмотрел на порванные кружева на рукаве новой рубашки. Окружавшие Спящую Башню заросли терновника преодолеть на своих двоих без потерь не мог даже он. Наконец, лестница закончилась и вильнула в небольшой коридор с дверью в конце. Из-под двери выползал в темноту лестничного пролета яркий и теплый оранжевый свет, скрип пера и детское мурлыканье, порой перетекающее в слова драконьей колыбельной, которую сам Аррирашш и пел в детстве на ночь своему маленькому внучатому племяннику. Мужчина тихонько отворил дверь.

— Дядя Арши! — улыбнулся ему подросток радостно и чуть ехидно, — я думал, ты сегодня уже не придешь.

— Почему это? — спросил мужчина, устраиваясь в кресло.

— Ты приходишь через день, но вчера тоже был.

— Вчера был твой день рождения, как я мог не прийти? — мужчина улыбнулся.

— Отец не пришел, — "наверняка нашел какое-нибудь дурацкое оправдание, -чуть дернув губой подумал дядя Арши, — в которое сам не верит, но мне будет его впихивать с пеной у рта, доказывая, что он очень, очень хотел прийти, но обстоятельства были сильнее!»

— Ну и дурак, — сказал мужчина, вздернув брови, — мы отлично посидели с тобой!

— Расскажи, как прошел день, — улыбнулся племянник, — ты сбегал в город?

— Я же не подросток, — возмутился мужчина, — я почтенный дракон. Я не сбегаю, я ухожу!

— Днем прибегал отец, — ласково улыбнулся русоволосый парнишка, но глаза блестели насмешкой, — искал тебя. Сказал, что ты опять сбежал из дворца и никого не предупредил.

— У меня уже скоро седина появится, — возмутился Аррирашш, — а я должен отчитываться перед своим собственным племянником о своих перемещениях?!

— Он Император, — насмешливо вздернул бровь мальчишка.

— Ничего-ничего, — закивал в такт своим словам мужчина, прикрывая лукавое золото глаз ресницами, — ему полезно поволноваться. А я уже слишком стар, в моем возрасте спрашивать разрешения на простую прогулку — просто неприлично!

— А в молодости ты спрашивал? — спросил племянник.

— Нет, — пожал плечами дядя Арши, — но в молодости нами должен владеть бунтарский дух, а не стариковская рассудительность, спрашивать на что-то разрешение, когда ты молод, просто…

— Неприлично? — уточнил парень, понимающе кивая головой.

— Ты так хорошо меня понимаешь! — всплеснул руками мужчина, — не то что твой отец! — он поковырял ногтем подлокотник, опять скривившись, заметив порванный рукав, — я вчера встретил одну забавную девочку, думаю она бы тебе понравилась — на вид очень проблемный ребенок!.. 

— Я требую адвоката! — продолжала я веселить сторожей местного обезьянника.

— Кого-кого она там требует? — оскалился только подошедший мужик в серой форме стражника, почесывая щетину.

— Да кого только не требует! — ответил его сидевший на лавочке коллега, не отрывая взгляда от газеты. Там что кроссворды, что ли? — Еще немного и самого Императора Златоликого потребует привести, чтобы объяснил нам, какие мы нехорошие.

— Эта и Отца-Дракона позвать не постесняется! — хмыкнула Марта.

Марта была одной из прекрасных представительниц представленного здесь рассадника сифилиса и хламидий. Естественно, меня посадили в одну камеру с проститутками, и слава богу, скажу я вам! Кроме того, что они абсолютно не агрессивны, при виде меня, дурного ребенка, как выразилась однажды моя учительница по математике, у них, по-моему, проснулось что-то навроде материнского инстинкта. Меня это абсолютно устраивало и я старательно дурила, чтобы еще больше им понравиться и под корень отрубить любые сомнения в том, что я могу быть кем-то иным, кроме милой дурашки, за которой надо приглядеть, а то дел натворит.

— Вы не имеете права меня тут держать, я честный человек! Ну почему они меня не слушают? — повернула я к сокамерницам взгляд, полный искреннего недоумения.

— Ты рылась в ящиках в кабинете почтенного купца, стоя в двух метрах от его трупа, когда прибыла стража, — остро взглянул на меня сидевший на скамеечке страж, выглядывая из-под газеты, — не очень красивая ситуация, не находишь?

Действительно, некрасивая, но на самом деле для самой стражи, а отнюдь не для меня. Ситуация обрисовывалась ну очень интересная, но чтобы ее обрисовать, мне надо отсюда выбраться.

— А что, ты правда пришила мужика? — с любопытством спросила все та же Марта. Я посмотрела на нее. Усталая насмешливая улыбка накрашенных ярко губ, чуть оплывшая талия и опухшее лицо. Она явно попивала, и выглядела бы потасканной, если бы не живой внимательный взгляд, не грустный и не веселый.

— Как вообще можно такое подумать! — возмутилась я, — разве можно придушить такого борова вот этими вот ручками, — я потрясла своими тонкими конечностями перед зрителями.

— А ведь и правда! — Марта посмотрела на стражников с насмешкой.

— Да все убивцы так говорят! — возмутился один из них ей в ответ, — ее словам нет веры!

— Вот-вот, — поддакнул только подошедший, но уже знакомый мне еще один актер этого представления. К его сожалению, я его очень хорошо запомнила, но виду не подавала, поэтому на чуть взволнованно заданный вопрос:

— Если ты пришла уже после убийства, то может кого-то видела, а? — соврала, не моргнув и глазом с самым честным видом:

— Нет, никого! Но это сделала не я, значит кто-то до меня там точно был!

— Да-да, конечно, — нервно засмеялся мужчина, — послушать их, так вечно кто-то другой там был, это не я!

Мне тоже хотелось засмеяться, но я упорно делала грустные и честные глаза, давя улыбку, что бы не дай их Отец-Дракон, он не перевел меня из разряда «скину все на нее» в «она могла что-то видеть!». В первом варианте я нужна живой, а во второй я живой совсем не нужна! К счастью для себя и к его сожалению, я действительно кое-что видела, а еще кое-что слышала, а вкупе с моими подозрениями картина сложилась интересная, хоть и довольно прозаичная. 

Конечно, стоило мне еще днем, после похода в издательство, дойти до Восточной части Третьего Круга, как я немного застопорилась. Энтузиазм внутри булькнул и притих. С чего начинать-то? Мысль, которая привела меня сюда, была слишком абстрактна, и не имела под собой ничего, кроме уличной болтовни.

— Извините, — остановила я проходящую мимо женщину среднего возраста, с необычными рыжими глазами и довольно доброжелательной улыбкой, — я ищу одну цветочную лавку… Не помню адреса… Но мне сказали, что она на какой-то улице на Востоке Третьего, где много разных лавок, может вы знаете?

— Конечно милая, — улыбнулась мне женщина, — идешь вниз по улице, не сворачивая, где-то около десяти минут, потом увидишь…

Мне пришлось напрячь все извилины, чтобы запомнить максимально подробное объяснение, и клятвенно пообещать хваткой женщине, что если мне понадобятся специи, то я пойду я только в лавку ее брата, в Летнем переулке, и друзьям всем о ней расскажу, и не только друзьям, а вообще каждому встречному только о ней и буду заливать соловьем. Нужная мне район, Лисий базар, нашелся через двадцать минут, ноги, не то чтобы привыкшие к таким длинным прогулкам уже гудели, как и голова от дневного солнца, так что передвигаться я старалась по теням. Что делать дальше я натурально не знала, поэтому решила просто ходить и болтать с местными в надежде разговорить их на что-нибудь интересное.

Что же я хотела узнать?

А хотела я узнать, кто именно и в каких масштабах занимается здесь рэкетом! Да-да, мир другой, схемы все те же! До этой мысли я дошла, вспомнив разговор цветочников, и еще кого-то, кого даже не помню — удивительно, что эта ненужная мне в тот момент болтовня вообще отложилась в голове. Но отложилась так или иначе, и отложилась двумя тезисами: лавки на Востоке сейчас не открыть, потому что ни с того ни с сего закидают жалобами; чтобы все-таки открыть, надо заплатить стражникам.

Я допускала мысль, что может тут это норма — платить стражам порядка, если хочешь работать в торговле, но первый же разговор в первой попавшейся мясной лавке развеял это убеждение. С разговорчивой продавщицей, на счастье, женой хозяина, мы быстро нашли общий язык.

Я рассказала ей, что только полторы недели, как приехала в Высокий Город, что в моем родном городке родители держат книжную лавку, которая достанется моему старшему брату, а у нас с ним отношения не очень, вот я и приехала покорять Столицу! Что собираюсь со временем открыть свою торговую точку, да только узнать бы как тут все работает. Какие лицензии нужны, кому платить, какие налоги. В довольно богатом на ненужные подробности рассказе госпожи из мясной лавки было очень много всего, но ни слова о том, что надо отваливать процент стражам правопорядка. На вопрос о том, где самое выгодное место, чтобы открываться, ожидаемым ответом было:

— Да на Востоке Третьего Круга, наверное, там же целый торговый район! — она задумалась на мгновенье, — но тебе туда лезть не стоит, не доросла еще. Туда и так не каждый пробиться может, а последнее время, говорят, странные дела творятся! Не знаю уж, что, но даже некоторые сторожилы местные позакрывались! Лучше у Нершы, там сейчас строятся новые районы, места незаняты…

Большего от нее я узнать не смогла. В Лисьем базаре же не стала лезть с расспросами к первым встречным и для начала просто прогулялась по узким улицам, забитым открытыми лавками и магазинчиками; все галдели, зазывали, запахи смешивались и от этого немного кружило голову.

Я вглядывалась в лица из-под ресниц, вслушивалась в разговоры, делая вид, что разглядываю товары, но ничего важного не звучало. Я так гуляла около получаса, а потом приметила пару болтливых, по виду глуповатых продавщиц. Немного постояла у их лавок, примечая, как и о чем они заводят разговоры, и пошла в бой!

Повезло мне не сразу — первые две были просто наемными работницами и особо ничего не знали, третья же была хозяйкой, и на проверку оказалась довольно внимательной и неглупой, с ней я долго болтать не стала, побоялась вызвать подозрения. Наконец, мне повезло! Старшая сестра хозяина продуктового магазинчика оказалась очень жадной до информации (читай, сплетен), не в меру болтливой и в меру глупой. История о брате, который собирается открывать магазинчик писчих принадлежностей к этой встрече уже успела обрасти подробностями, а дополненная информацией из прошлых разговоров, звучала максимально реалистично!

— …а они в кабинетике-то заперлись, брат мне, мол, не твоего мелкого женского ума дело! — рассказывала мне громким шепотом дородная женщина около тридцати лет с глуповатыми, но задорно блестящими глазами, — не пустил, значит, ну от меня ж так просто не отделаться! — даже не сомневаюсь, — я под дверку — шнырь! И, значит, слушаю, что они там…

— Ага, ну и что? — кивала я, наклонившись к ней всем корпусом на прилавок.

— Ну, все о том же, о деньгах, как водится! Братец ему обещал каждый месяц отваливать золотом, с тех пор и проблем как не бывало! И жалобы прекратились, и проверки, и стекла не бьют! У Веты с соседней улицы тож самое было, верь моему слову! И у Бара… А вот Лука из книжного, старый дурак, не договорился, и его так проверками замучили, что закрылся в прошлом месяце!

— Да вы что! — всплеснула я руками, — а что, ему и переезжать, поди, пришлось?

— Еще бы! Он, как и мы, над лавкой и жил, — продолжила она, — сейчас у внучки на шее сидит, скряга. В угловом доме в начале Даровой улицы, его Вета видела — сидит на лавочке, в даль, говорит, с тоской смотрит! — угловой дом в начале Даровой улицы, я даже знаю где это, — еще бы не с тоской, его книжная лавка здесь, говорят уж лет триста стояла…

Спустя еще минут двадцать уже довольно бесполезной болтовни (от этой женщины и правда так просто не отделаться!), я наконец вышла на улицу, радостно вздохнула и направилась в сторону Даровой улицы.

Но тут мой взгляд зацепился за одинокого стража, который, нервно вытирая руки о штанины и напряженно глядя вперед, шел в противоположную моему маршруту сторону. Мужчина был так напряжен и сосредоточен на себе, что даже не заметил, что я пошла за ним, как ребенок за бабочкой. С предвкушением во взгляде, легкой радостной улыбкой и ручками, которые аж чесались от желания поймать и оборвать крылышки!

Я шла за ним довольно долго, конечно, на расстоянии, но не теряя из вида. Преследователь из меня был не самый лучший, но и не самый плохой! Будь он повнимательнее, точно бы меня заметил, но он был явно из той породы, что от волнения теряют всякую концентрацию. И как он в стражники-то попал? На его спине расползалось пятно от пота, он пытался выглядеть грозно, но получалось скорее потешно.

Стражник в сером мундире зашел в довольно богатый дом с прилегающей к нему постройкой магазинчика, судя по всему, антиквариата. Зашел в жилую часть. Я обошла дом, надеясь, что в одном из окон увижу своего нового почти-знакомого. В идеале, окна должны быть приоткрыты, чтобы я могла еще и подслушать, но увы и ах!

Я намотала кругов пять вокруг дома, как собака, потерявшая след. А потом услышала грохот, не слишком сильный, если не прислушиваться, и звуки возни. Через минуту уже все затихло. Я встала на углу дома с торца, чтобы видеть вход, и — действительно! — через пол минуты мужчина в сером мундире, еще более нервный, чем до этого, и еще более старающийся не показать свою нервозность, показательно неторопливо вышел из дома. Огляделся, и чуть расслабился, когда понял, что вокруг ни души. Ну, кроме меня.

Когда стражник ушел, минут через пять я вышла с другой стороны улицы и спокойно зашла в дом. Дверь была не заперта, в доме было тихо — не было даже слуг, хотя их присутствие бы не удивило, учитывая размер дома. Я немного побродила внизу и, никого не обнаружив, пошла наверх.

Хозяйский кабинет я нашла довольно быстро. Как и самого хозяина. Он лежал на полу, его глаза бездумно и мертво смотрели вверх. Честно говоря, подспудно, чего-то подобного я и ожидала, но увидев труп в метре от себя, я все-таки не смогла сдержать дрожи. Мне не потребовалось много времени, чтобы успокоиться, но на хозяина кабинета я все-таки старалась не смотреть. Обошла комнату. Выдохнула. Призадумалась. Нет смысла просто перерывать тут все подряд, на это уйдет кучу времени.

Почему его убили?

Если он платит — все хорошо; если не платит — просто вытурить его отсюда, как остальных, кто не согласился на крышевание. Мужик совсем не беден, мог и взбрыкнуть. У него же могли быть какие-нибудь рычаги влияния? Если за всей этой историей стоит кто-то достаточно влиятельный, то просто довольно состоятельному купцу выделываться было не с руки.

А если все это детская самодеятельность? В смысле, если все это устроили те самые обычные стражники? Потому что на мой взгляд выглядит история масштабно, но непродуманно. С мелкими лавочниками работает безотказно, а вот торгаш посерьезней мог и развалить этот карточный домик. Но почему-то вместо этого глупо умер. Или я себя накручиваю и это просто любовник его жены? Ну нет, любовная история это слишком банально, не тянет на сенсацию! Думай, Шура! Вдруг у мертвого торгаша были какие-нибудь доказательства незаконности всей этой истории? Почему бы и нет? Сейфы искать нет смысла, я их все равно не открою, поэтому оставалось перерывать ящики стола в надежде, что он был слишком самонадеян, и поэтому и умер. И поэтому что-то интересненькое мог позволить себе и не прятать далеко. Мне в руки попался мешочек с красивенькими прозрачными камушками.

Я ненадолго залипла, рассматривая один из них через солнечные лучи, проникающие в комнату.

И тут камушек заговорил! Я от неожиданности его чуть не выронила.

— …вы понимаете, что это незаконно? — через помехи спросил камушек.

— Мы и есть закон, — о, боже, да это же диктофон!

Разговор продолжался в том же ключе, вполне однозначно показывая, что в стражах порядка затесались бандюги, но внизу уже слышался грохот открываемой двери и топот поднимающихся ног.

— Выключайся, выключайся!.. — шептала я диктофону без кнопочек.

Слава всем местным богам, камушек поутих. Его и все остальные, вытащив их из мешочка, я рассовала по карманам. В комнату ввалились мужчины в серых мундирах. Во главе с моим убийцей! Я посмотрела на него, он на меня.

— Арестовать девушку, — кинул он остальным и обратился ко мне, — вы обвиняетесь в убийстве господина Тревора Ласки.

— Это ошибка! — закричала я, — я никого не убивала! Это…

Ну нет, рано пока выдавать этого мужика.

— …это кто-другой! Я бы никогда!.. 

Вот так я оказалась за решеткой. Вообще, разве меня не должны бы бросить в темницу? Если уж меня обвиняют в убийстве, странносажать меня к проституткам. Или это потому что я назвалась любовницей господина Ласки? Но с чего они взяли, что господин Ласки получал свои ласки за деньги, а не от большой любви?

Сидела я тут уже довольно долго, на вопросы о моей дальнейшей судьбе не отвечали, зато много всякого интересного узнала из простой болтовни с проститутками. Например, что в Восточное Отделение Третьего Круга полгода назад поставили нового главу, и жизнь жриц любви стала совсем не простой, потому что оборотень оказался с гнильцой, но затейник тот еще.

Сейлор-Мун обмотанные кинопленкой нервно курят в сторонке! Слушала я с большим, ну просто очень большим интересом! Мои новые подруги оказались настоящими спонсорами хорошего настроения и интересной информации. Уходить отсюда мне хотелось все меньше и меньше…

— Девчонка, на выход, — к камере подошли двое мужчин, один в мундире, другой в плаще. У меня по спине пробежал предательский холодок, прямо от загривка и до того места, которое чует проблемы у большинства, но только не у меня.

— Зачем? — пискнула я.

— Выпускают тебя, под ответственность этого господина.

Я взглянула на мужчину в плаще. Да ладно?

Глава 6. Шут. Тревор Ласки

— Так значит, ты убила господина Ласки? — спокойно поинтересовался Раш.

— Нет, конечно, — фыркнула я чуть ли не оскорблено, — как ты себе представляешь, я смогла бы придушить этого борова?

— А что ты делала в его кабинете, над его трупом, роясь в его ящиках? — все также вымораживающе светски поинтересовался мужчина. У меня даже волоски на руках привстали от его тона, хотя, видят боги, я была очень невосприимчива к угрозам.

— Ну, я…

— Ты же не будешь и меня убеждать в том, что ты его любовница? Что ты его беззаветно любила, и он обещал на тебе жениться? Что его жена не понимала его так, как ты? Что ты искала нюхательные соли, в надежде, что они помогут привести его в чувства? Что просто не могла поверить, что он умер? — пересказывал он мои объяснения со стражей, совершенно неожиданно для меня самой заставляя меня смутиться. От осознания этого факта я разозлилась. Почему я вообще должна ему что-то объяснять?!

— Я что, на допросе?! — рявкнула я, — Я не просила меня вытаскивать! Ты сам решил мне помочь, это не значит, что я теперь обязана перед тобой отчитываться!

Раш даже не обернулся на меня, спокойно шел дальше, заставляя меня семенить за ним, как Пятачок за Винни-Пухом, подстраиваясь под его широкие шаги.

— Ну что ты, конечно не обязана, просто мне любопытно, — его тон не изменился, — во что именно ты успела вляпаться всего за один день? Ну просто чтобы быть морально подготовленным в следующий раз, когда госпожа Киныси перепугается из-за того, что уже ночь, а ты обещала вернуться к ужину, и, связавшись со всеми местными госпиталями, не кинется ко мне с просьбой найти маленького беззащитного котенка, потерявшегося в этом большом жестоком городе.

Черт, знает, паскуда, как надавить на совесть даже тем, кто ее еще в детстве за горсть конфет продал! Теперь мне стало и правда неловко. Перед Евой уж точно. Это чувство мне не понравилось. Я же никого не просила за меня переживать!

— Ничего страшного не случилось, я просто искала информацию для статьи, — призналась я, хотя делиться этим мне совсем не хотелось.

— И как, нашла? — поинтересовался Раш, все-таки посмотрев на меня.

— Да, почти все, что нужно было, нашла, — нехотя призналась я, переворачивая камушки в кармане штанов. Как хорошо, что меня не обыскивали! Еще опросить бы того старика и Марту, пожалуй, и можно писать. Закончить все я собиралась уже завтра. Так-то, все уже и так ясно. Рэкет. Старый добрый рэкет. Но кое-какие доказательства и красочные подробности лишними не будут. Подробности о бедном добропорядочном старике, которого вытурили из дома родного, и о развратном волчаре, главе Восточного Отделения Стражи в Третьем Круге, который мучает бедных профурсеток за гроши.

— Ты видела кого-нибудь подозрительного перед тем, как вломилась в чужой дом? — спросил мужчина все так же спокойно.

— Нет, — соврала я.

Раш хмыкнул, но больше ничего спрашивать не стал. Интересно, о чем он думает?.. 

Мужчина думал о том, что, во-первых, девчонка и правда что-то активно вынюхивает, и, во-вторых, к его проблемам это никакого отношения явно не имеет. Это значило, что тратить на нее время вовсе не обязательно.

Но он понимал, что все равно будет. Зачем? Кто бы знал.

Да, у нее явно отсутствует инстинкт самосохранения, совесть, чувство такта и физическая сила, зато в наличии симпатичная мордашка, слабенькие ручки, неуемное любопытство и чуйка на неприятности. Очень дурное сочетание для юной леди. И почему-то ему не очень хотелось, чтобы ей во цвете лет свернули ее тоненькую шейку. Вообще-то, Аррирашш догадывался — почему.

Примерно с таким же исследовательским интересом, как и у Шуры в разговоре с проститутками, блестели карие глаза запертого в Спящей Башне малыша Энри, когда ему удавалось пообщаться с разумными существами. Разве что племянник был поизящнее в исполнении и не такой напористый. Проницательность, хорошо работающая логика, внимательность к мелочам и цепкая память в сочетании с абсолютным непониманием сути близких отношений, ввиду их практически отсутствия, отдаляли его от других разумных.

Арши был рядом с племянником первые годы жизни и последние два. Тот момент, когда дети учатся выстраивать отношения с другими, глядя на близких, он пропустил. И все пропустили. У него не было близких, и Энри просто-напросто не понимает как сближаться с другими и, главное, зачем. Нет, не так. Он абсолютно одинок и этого даже не замечает, лишенный даже самой возможности это заметить. И Аррираша, всем сердцем привязанного к племяннику, это ужасно удручало.

Шура чем-то напоминала ему Энри. Была в ней какая-то… неприспособленность? Наверное, это не так уж и важно. У Аррирашша было свободное время, наконец-то. И он вполне мог потратить его на то, чтобы присмотреть не только за Энри, но и за Шурой. Он и ей станет заботливым дядюшкой!

Принятое решение грело душу, поэтому оставшийся путь до дома Евы дядюшка Арши улыбался и намурлыкивал подозрительно поглядывавшей на него девчонке старую колыбельную, которую пела ему еще Ева, когда он сам был малышом. 

У Раша как-то резко изменилось настроение в лучшую сторону, и это меня настораживало. Чего он радуется-то? Подул прохладный ночной ветер и я чуть поежилась. Раш — ну конечно же! — это заметил и накинул мне на плечи свой огроменный и тяжеленный плащ, мерзко захихикав, когда я спотыкнулась о его полы.

— Ничего-ничего, будешь заваливаться, я тебя поймаю, — убежденно произнес он, — а так хоть не замерзнешь!

Когда мы дошли до дома, Ева развела настоящий кипиш, заворачивая нас в покрывала и заливая теплый чайком, хотя ночь была не такой уж холодной, чтобы переживать. Ужин меня тоже-таки дождался, чему я была очень рада, так как после без преувеличения тяжелого трудового дня была дико голодной. Мы сидели за столом на кухне: я, Раш и Ева. Я растеклась по стулу, наклоняясь к столу только иногда, чтобы с мерзким прихлюпыванием высосать из чашки еще немного ароматного чайку. Без рук, даже не поднимая чашки. И смотрела на Раша. Он бы, судя по всему, и на приеме британской королевы в вилках не запутался. Спина прямая, локти на стол не заваливает, ест и пьет, вообще никаких звуков не издавая, даже… Прям бесит.

«Я Раш, помогаю женщинам и детям, никогда не повышаю тона и умею размешать сахар в чашке, не издав ложечкой ни одного дзинька!»

— Ты хочешь что-то спросить? — доброжелательно поинтересовался Раш.

— Уже довольно поздно, ты домой не собираешься? — не стала я ходить вокруг да около.

— Я ночую здесь, — спокойно пояснил мужчина.

— Ты здесь живешь? — удивилась я.

— Нет, — улыбнулась Ева, с нежностью глядя на Раша, — но мой мальчик тут всегда желанный гость, а уже действительно довольно поздно.

— Логично, — согласилась я.

— Кстати, раз уж ты остаешься, — начала Ева, — может завтра с утра погуляешь с Шурой, покажешь, где тут у нас что, она же в столице впервые!

Вот уж милашки Раша только мне не хватало, когда я пойду допрашивать проституток! Я уже хотела было начать отнекиваться, но вдруг замерла. Посмотрела на Еву. На Раша. Они беспечно улыбались, но меня это не обмануло. Меня пасут! Они просто хотят за мной проследить. Я постаралась скопировать их улыбку.

— Я была бы рада, если бы ты мне провел экскурсию по городу, — радостно согласилась я.

— Вот и замечательно! — мужчина приободрился и начал рассказывать, куда он меня поведет. Я улыбалась, кивала, а сама думала, есть ли у моего окна какое-нибудь дерево, по которому можно было бы спуститься. Дожила. Сбегаю от чудаковатой парочки, возомнившей себя моими родителями, через окно. Олежа меня так никогда не пас! Он вообще, по-моему, иногда забывал, что с ним кто-то еще живет. И это было очень, очень удобно. Какой это, оказывается, напряг, когда кто-то о тебе волнуется.

Дослушав грандиозный план нашей завтрашней прогулки, я начала собираться к себе в комнату. Если подумать, я уже три ночи не спала, как нормальный человек, в кровати. А у меня на завтра тоже грандиозные планы, хоть Раша в них и нет, так что я должна выспаться.

Уснула я сразу, и снился мне дядя Воська в платье из карт таро. У него в руках была маленькая арфа и он что-то заунывно пел, сидя на обрыве. Рассвет сменялся закатом, день — ночью, облака бежали по небу, выворачиваясь и видоизменяясь, так быстро, будто в перемотке. Я посмотрела вниз, на город, сползающий золотом со скалы и черепичными крышами до прозрачного неподвижного озера. Город то утопал в зелени, то укрывался в снегу, а дядя Вося все пел что-то заунывное, дергая струны: то ласково перебирал умелыми пальцами, то дергал, будто надеясь, что они не выдержат и оборвутся. А потом вдруг замолк и время, до того бежавшее слишком быстро, остановилось. Он повернулся ко мне и сурово припечатал:

— Дурья башка!

Я проснулась. Солнце уже освещало комнату, на улице шумели люди. Я тихонько встала с кровати, умылась в заранее подготовленном тазике с водой, оделась и стала собирать сумку. Рекомендация от Раша, ручка с блокнотом, местные аналоги диктофона… Их, пожалуй, с собой пока брать не буду, а лучше припрячу. Но понять, как они работают, стоит, заодно запишу с них основные тезисы.

Я взяла один из камушков голубоватого цвета, повертела его в руке. Дунула. Понажимала на него. Подкинула. Он молчал.

Так, что я вчера сделала? В общем-то, ничего, просто разглядывала его. Просвечивала через солнышко. Попробовала поймать камушком солнечный луч.

— Я правильно понимаю: я вам плачу каждый месяц оговоренную сумму и все проблемы прекращаются? — спросил записанный голос сквозь помехи.

— Да, господин Ласки, и вообще — закон будет на вашей стороне! — насмешливо пропели ему в ответ.

— А если я откажусь?.. — спокойно уточнил мужчина, который, видимо, все-таки отказался.

— Ну-у, — потянул его собеседник, — не жалуйтесь потом, что мы не предупреждали.

Эта знакомая по последнему разговору из моего мира формулировка заставила меня вздрогнуть.

Слегка подрагивающими руками я завернула камушек в бумажку и подписала цифрой «1», занесла в блокнот, что услышала. Прослушала второй, третий, четвертый… Заворачивала, помечала, записывала. Тревор Ласки успел поговорить и с несколькими стражами, называя их по именам, и с соседями, которые согласились на эту схему, но не прочь были пожаловаться на произвол.

И с самим господином Вольтом, Главой Восточного Отделения Стражи, который пытался убедить его в том, что над ним самим стоят очень важные разумные, с которыми лучше не связываться. Убеждал таким тоном, будто сам император всю эту схему придумал и осуществил, но я в это не очень верила. Сердце колотилось быстровато, а от рук отлила кровь и они подмерзали, хотя в комнате было тепло.

Я никогда не думала о справедливости, возмездии, восстановлении правды и прочей ерунде. Иногда, слушая своих одноклассников, однокурсников, читая книги и слушая пафосные речи героев фильмов, я удивлялась: почему все стремятся к таким поверхностным, относительным, объективно недостижимым и в широком масштабе бессмысленным вещам, как — свобода, правда, справедливость, жертвенность… Точнее, нет, не так.

Почему свое совершенно нормальное желание жить лучше, комфортнее, обладать большими ресурсами и властью, говорить все, что вздумается и не получать за это звездюлей, люди оправдывают всеми этими вещами?

Я никогда не думала о морально-этической стороне вопроса — мыслить такими категориями всегда казалось мне странным. Я пыталась стать известной журналисткой, чтобы иметь возможность безнаказанно раскатать в асфальт преподавателя, который выгнал меня из универа.

И сейчас меня немного смущало, что я осознала в себе желание раскатать в каменную мостовую этих недокрышевателей не забавы ради, а потому что они шантажировали, угрожали и убили Тревора Ласки. Человека, с которым я не была знакома; человека, до которого мне, по хорошему, нет никакого дела. Что изменилось в моей жизни от его смерти? Разве что только информации для статьи прибавилось — так это скорее плюс. Значит, объективно, эта ситуация должна меня радовать? Так почему я тогда так раздражена?

Я решила не думать об этом. В конце концов, это не имело особого значения, потому что никак не меняло моей цели. Шестой камушек почему-то не заговорил, и это гораздо важнее.

— Ну давай, работай! — шипела я, вертя его в солнечных лучах, — ну же…

Камешек не отвечал, но когда я его сжала два раза подряд, он вдруг подсветился красным.

— И что это значит? — спросила я у него, снова сжимая его дважды. Он снова стал голубым, — да ладно?!

Я опять просветила его через солнце и он послушно повторил моим голосом:

— И что это значит?

Настроение тут же поднялось! Я проверила последний камушек и он тоже оказался пустым. Закинула оба в карманы, кинула в сумку денег и решила, что пора отсюда выбираться, пока Ева или Раш не решили, что меня уже пора будить на увеселительную прогулку для туристов. 

У моего окна дерева не было.

Да и слава богу, наверное. Не то чтобы я умела по ним лазать. Я вырвала листок из блокнота, написала, что у меня появились срочные дела и мне ужасно жаль, что погулять с Рашем я не смогу и оставила ее на столе. Спрятала записывающие камушки в мешочек с деньгами и пошла на разведку.

Приоткрыла тихонько дверь — за ней никого не было. Прошлась немного, прислушиваясь. Вроде, тихо. Спустилась по лестнице до первого этажа и услышала с кухни звуки разговора. Чтобы дойти до выхода надо было пройти прямо перед открытой дверью кухни, так что я осмотрелась, нашла в дальнем конце коридора окно и все также неслышно поползла к нему. На счастье, оно как раз было открыто, так что неловко переваливаясь через подоконник, я выбралась на улицу никем не замеченной! Оглядела задний двор, вдохнула теплый воздух и, выбравшись из переулка на главную улицу, пошла в сторону Восточной части Кольца.

Минут через двадцать дошла до Лисьего Базара и, спросив у прохожего, где Даровая улица, на которой сейчас должен тоскливо доживать свой век старый Лука, свернула в переулок. Ноги еще от вчерашних дорог не отошли, а я, видимо, и сегодня их погоняю хорошенько по городу. Как тоскливо без метро и автобусов! Надо будет, когда вернусь домой, аккуратно разузнать у Евы насчет общественного транспорта. Может он здесь вполне себе существует, а я как дура на своих двоих.

Я шла по узеньким улочке, стиснутой с двух сторон рядями домов в два-три этажа. Тут было не особо шумно, но и не тихо — люди общались с громкостью соседей в коммуналке. Все тут, похоже, друг друга знали и на меня, чужачку, смотрели с подозрением. Будто я не по улице иду, а реально к ним в дом вломилась! Атмосфера тут такая и была — соседи по лестничной клетке субботним утром распахнули двери, чтобы провести ген.уборку в общем коридоре.

— Не подскажете, далеко еще до начала Даровой улицы, там угловой дом должен быть… — решила я уточнить дорогу у выбивающей веником пыль из ковра дамы. Близнец этой даже на вид тяжеленной, потертой и пыльной, сколько ни бей, тряпки, кстати, лежал у меня на деревянном полу в комнате на чердаке. Так что с женщиной я почувствовала некое родство.

— Начало будет, когда до конца дойдешь, — объяснила дама, выбив облако пыли прямо мне в лицо.

Если я когда-нибудь займусь пропагандой семейных ценностей для повышения демографических показателей, это будет слоган моей пролайферской пропагандистской кампании! «Найди конец — найдешь и начало. Начало новой жизни!».

Или это слоган для похоронной конторы? «Для них — конец, для вас — начало!», а неофициальный, для своих, так сказать, будет: «Для вас — конец, для нас — начало!».

Или напечатать это на листовках какой-нибудь оппозиционной партии: «Они довели вас до конца, мы доведем к началу!», а если попытаться усидеть на двух стульях, то властьимущим можно предложить напечатать листовки со слоганом: «Мы привели вас к началу — они хотят сделать его концом!». А на самом деле, начало и конец находятся в одном и том же месте, и шевелиться никто не собирается.

В одной и той же типографии можно будет символично заказать обе партии листовок — чтоб скидку сделали! А сэкономленное — себе в карман. И вашим, и нашим, так сказать!

Когда я наконец вышла из этой узкой душной коммунальной улицы, на меня подул ветерок, солнечные лучи брызнули в лицо, а главное, на меня перестали пялиться. Угловой дом я нашла быстро, как и грустного старичка на скамейке у двери. Он кормил голубей хлебными крошками и переодически тяжело вздыхал.

— Вы Лука? — уточнила я.

— Да, доченька, — поднял он на меня глаза, полные невыразимого смирения, — тебе что-то нужно?

— Вообще-то, да! — улыбнулась я, — я журналистка, веду расследование о превышении должностных полномочий Восточного Отделения Стражи.

— Что? — не совсем понял меня старик.

— У вас вымогали деньги стражи, ведь так? Угрожали? Шантажировали? — Лука сжал губы, нахмурился и кивнул, — это незаконно. Но вы и сами знаете. Я могу помочь вывести преступников на чистую воду!

— Не слишком ты юная для таких дел? — спросил он.

— В самый раз! — улыбнулась я уверенно, — у меня уже достаточно сведений, но мне хотелось бы осветить и вашу историю, если вы не будете против.

— А стоит ли?.. — неуверенно начал он.

— Стоит, дедуль, кто, если не мы?! — начала я давить на него, — ведь то, как они поступили с вами — это безобразие! И не только с вами! — начала я горячо доказывать ему важность этого предприятия, — Если их не остановить, сколько еще пострадают так, как вы? Нельзя сидеть сложа руки, надо бороться с этой гнилью! — вот-вот, в глазах старика уже появляется что-то похожее на надежду, чуть-чуть додавить, главное не переборщи, Шура! — Ваша история может помочь многим, очень многим. Понять, что они не одни хотя бы, понимаете?

— Да, но… — все еще сомневался в необходимости кому-то противостоять старик.

— Если это дойдет до нашего Императора — а я об это позабочусь, поверьте — он не оставит это, — вроде же они любят своего златорожего… в смысле, златоликого господина? Не за красивые же глазки? — я почти уверена, что мы сможем добиться восстановления справедливости! Может вам даже лавку вернут, ну или хотя бы компенсируют ее потерю…

— Думаешь? — неуверенно спросил старче, но глаза блеснули уже не так тоскливо.

— Да наверняка! — очень на это надеюсь, обманывать старика не хотелось. Но если что, я уж придумаю что-нибудь. Или попрошу Раша о помощи. Он же добряшка, грустному дедуле наверняка помочь захочет.

— Ну, — начал Лука, — давай-ка зайдем в дом? Я налью чаю и расскажу?..

Он уже не выглядел таким безрадостным, оживился и повел меня в дом и, когда усадил меня, налил чаю и всунул в руки печенюшку, которую я с удовольствием грызла, начал рассказывать.

— Началось все еще зимой… — я дважды нажала на записывающий камушек.

История была ясна с самого начала, но, дополненная грустными подробностями о том, как Лука раз за разом менял витрины, писал заявления, на которые не было ответа, кроме новых подставных жалоб, искал встречи с начальником и гонял веником бандюг в серых мундирах стражей закона, выглядела ярче и вызвала бы сочувствие даже у распоследнего пня. Даже я слегка посочувствовала мужчине — а это показатель ого-го!

Говорили мы довольно долго, сначала он рассказывал, а я уточняла кое-какие детали, потом мы договаривались, какие вещи я не буду публиковать из его рассказа. А потом он завел меня свою сокровищницу! В комнату, где огромными небоскребами возвышались книги из его когда-то лавки. Лука, увидев мои блестящие искренним незамутненным восторгом глаза, предложил одолжить что-нибудь почитать. На мою горячую благодарность только засмеялся:

— Бери, доченька, мне не жалко! — улыбнулся он, — и обязательно приходи еще, даже если ничего из этого твоего расследование не выйдет, устрою тебе бесплатную библиотеку!

Святой человек. Похоже, ему слегка не хватало общения! Но я была только рада. Куча информации об этом мире, которая мне была ну вот совсем не лишней, да и Лука мне понравился. Он красиво рассказывал и вкусно пек печенье, у него была моя бесплатная библиотека и смешной рыжий кот Фрайш, который, по-моему, за мной ухлестывал. Я довольно долго бродила меж книжных завалов и, для начала, выбрала три книги. Распрощались мы тепло, и теперь мне оставалось только найти пристанище проституток!

Марта сказала, что ошивается у кабака «Сладкие Перси» в Горьком переулке. Я знала, что это дальше Лисьего Базара, а там решила спросить дорогу. Когда я проходила мимо дома Тревора Ласки, внутри как будто что-то сжалось, напряглось. Ну и дурость. Мне это не важно.

— Подзаработать хочешь? — с насмешкой поинтересовалась старуха, у которой я спросила дорогу до Горького переулка.

— Что-то вроде того, — не стала спорить я.

Конечно, не сложно было догадаться, что Горький переулок — не самое респектабельное место города и юной леди там делать нечего. Но то леди, а я почти корреспондент газеты «Дно Империи»! Я бодренько проходила мимо обветшалых домишек и обрюзгших людишек, ни на ком не заостряя внимания. Впечатление это место производило неоднозначное: вроде и грязно, и попахивает, и взгляды у всех такие то ли тупые, то ли оценивающие, и дурные слова, и визгливый смех… Но я бы тут с удовольствием прогулялась подольше. Хотя, конечно, ножичка в кармане очень не хватает.

Спустя десять минут петляний по улицам нашелся, наконец, кабак «Сладкие Перси». У входа стояла вульгарная девица и дымила как шаман какого-нибудь индейского племени. Я решила для начала подойти к ней.

— Ты знаешь Марту? — спросила, не здороваясь.

— А ты еще кто такая? — поморщилась девушка, препарируя меня взглядом густо обведенных глаз.

— Она сказала, что здесь клиентов подыскивает, — так же проигнорировала ее вопрос, как и она мой, — она сегодня работает, или ее еще не выпустили из темницы?

— Работает, — выдохнула девчонка сизое облачко, — но так рано она никогда не приходит. Будешь ее ждать, милашка? — насмешливо пропела профурсетка.

Ну да, стоять тут и ждать Марту для меня не самая хорошая идея. А то ведь и правда дождусь. Не Марту, а кого-нибудь из ее клиентов. А ножичка в кармане нет! Но не уходить же, в самом деле. Я оценивающе посмотрела на девчонку напротив.

— Нравлюсь? — томно спросила она.

— Симпатичная, — не стала я врать, — давно работаешь?

— Что ты, мне вообще пятнадцать и это мой первый раз! — блеснула она глазами.

— Тогда не подойдешь! — грустно выдохнула я, слегка бряцнув монетами.

— Два года.

— Здесь, на Востоке Третьего?

— Ну да.

Мы посмотрели друг на друга.

— Надо поболтать про одного клиента, — одними губами сообщала я.

— Два серебряных, маленькая извращенка! — улыбнулась девушка.

— По рукам, — я вернула ей улыбку.

И тут вдруг кто-то прижался ко мне сзади, оплетая сильными руками и заставляя сердце дернуться в груди. И с придыханием прошептал в ухо голосом Раша:

— А меня третьим возьмете? — чертчертчерт, — я обещаю, что буду хорошим мальчиком и доплачу!

— Ты следил за мной, — обиженно прошипела я.

Ну что ему от меня нужно? Ненавижу, когда лезут в работу. Еще и такие сомнительные личности, как он. А хороших людей я всегда, с самого детства, считала в высшей мере сомнительными, подозрительными и дико странными.

— Я смотрю, ты и без меня себе экскурсию по достопримечательностям города устроила, — улыбнулся мужчина, чуть отстраняясь, но не опуская рук с моих плеч.

— Так, — выдохнула я и задумалась, — доплатить милой даме ты можешь, если так хочется, — начала я, — но третьим не возьмем. Веди, где ты там общаешься обычно с маленькими извращенками? — обратилась я к притихшей девушке.

Она пошла, за ней я, за мной Раш. Очаровательно. Он с самого начала за мной ходил, что ли? И не лень было? Или уже тут нашел?

— Меня зовут Раш, — обратился к девушке мужчина, — а вас?

— Лия, — отозвалась она с кокетливой улыбкой, но, зуб даю, была вполне довольна тем, что третьим его я не пригласила.

— Очень приятно, — дружелюбно отозвался Раш.

Я фыркнула и чуть не подавилась слюной. Разозлилась от этого еще больше. Ну чего он приперся?! Я не собиралась опять в тюрьму попадать! Правда я и вчера не собиралась… Но, в конце-то концов, я взрослая женщина!

— Шура, все в порядке? — взволнованно спросил этот засранец.

— Нет, — не стала врать я, — ты мешаешь.

— Разве? — деланно удивился он, — А ты знаешь, я тоже немного расстроен. От меня сегодня сбежала дама, обещавшая мне свидание. Так бьет по самолюбию! 

Конечно, ничего по самолюбию Аррирашша не ударило, просто потому что он прекрасно знал, что девчонка попытается сбежать навстречу новым неприятностям. Хотя конечно он не оценил степень ее дурости, поэтому, когда ее понесло в Горький переулок, он все-таки слегонца выпал в осадок.

Глава 7. Шут. Дурик и Бобрик

Горький переулок был районом, который оживал по ночам. Днем это было довольно унылое местечко — солнечный лучи как будто выжигали все его краски, резко выделяли все несовершенства его облика: трещины-морщины на обвислой коже, пятна грязи и заплаты на свалявшихся грязных одеждах и усталый, сонный и тупой взгляд опухших слезящихся глаз пьяницы. И все же, в этих водянистых глазах даже днем порой блестело что-то острое.

А с наступлением темноты Горький переулок преображался. В свете магических огоньков он превращался из старого, потухшего нелюбимого родственника, о котором никто из семьи старается не упоминать на людях, чтобы не пришлось краснеть перед новыми знакомыми за такое родство, в эксцентричного богатого дядюшку, который может позволить себе носить женские панталоны и дымить прямо во время семейного обеда; который будет учить тебя мухлевать с картами, обдирая в процессе обучения до нитки, даже если не нуждается в деньгах, в отличие от тебя; которого все люто ненавидят и симпатию которого втайне жаждут заслужить. Да, дядюшка, который продает всех и продается всем с одинаковой улыбкой.

Все самые грязные дела Высокого обычно проворачивались именно здесь. Это место было особым — слепым пятном в глазах императорского дворца и всех подчиненных ему служб. Оно было особым еще и потому, что не расползалось. Все, что происходит на Горьком переулке — там и остается. Как только оно выходит из слепого пятно, оно перестает быть в слепом пятне. И идиота, нарушившего границы, проложенные не одну сотню лет назад, жалеть бы никто не стал. Ни одна сторона, ни другая.

Аррирашш, в общем-то, догадывался, что до этого места Шура тоже доберется. Это достопримечательность, кажется, была как раз в ее вкусе. Не думал, правда, что так скоро. Кто ей вообще посоветовал сюда сунуться? Хорошо еще, что не успело стемнеть. Судя по тому, что девчонка вполне целенаправленно шла к борделю, зарегестрированному под кабак, науськали ее вчерашние сокамерницы. Аррирашш даже подумал о том, что неплохо бы было поговорить с Главой местного Отделения Стражи и попросить на будущее сажать девчонку в одиночную камеру. Но перед этим надо посоветовать Городской Управе Главу сменить — не нравилось мужчине, что бают об этом волке.

А Шура такими темпами совсем скоро в преступных кругах либо станет своей, либо ее пришибут, чтоб проблем не принесла. Арши бы поставил на второе.

«Надо бы узнать, что она там вынюхивает для своей статейки, и какими проблемами для нее это может обернуться» — подумал мужчина, улыбаясь милой девочке Лие, которая привела их к какой-то халупе. Аррираш уже собирался зайти за Шурой, но… 

— Стой, — прижала я руку к его груди, отодвигая назад, — я уже говорила — третьего не берем!

— Ты хочешь, чтобы я стоял здесь один и ждал? — грустно прошептал мужчина, — я же не собираюсь вам мешать, посижу тихонько в уголочке, даже глаза закрою!

Ага, глаза закроет и будет греть уши. Нет уж. Мне не нравится, когда лезут в мою работу. Лия насмешливо захихикала и утянула меня за руку в комнатушку, закрыв за мной дверь. А Раш остался стоять за дверью один. Мне могло бы стать его жалко, если бы я была жалостливой девочкой, но я не была. Поэтому я почти сразу забыла о нем и уже собиралась набросится на Лию с вопросами, но она прижала палец к моим губам. Я удивленно смотрела, как эта наглая девица роется в моей сумке в поисках чего-то. Мой блокнот сильно ее удивил, но она быстро взяла себя и мою ручку в руки и стала что-то писать.

— Так что ты хотела узнать? — спросила она, тихонько выводя буквы: «Твой парень не человек, и через дверь услышит. Хочу сверху еще одну серебрушку!».

— Тревор Ласки, знаешь такого? Пришибли недавно, Марта сказала, что он здесь ошивался в последнее время, — придумывала я на ходу, злобно сопя в сторону этой вымогательницы: «Вольт — Глава Восточного Отделения, расскажи то, что о нем говорят в ваших кругах»

— А как он выглядел? — спросила она, провоцируя меня на поболтать, пока она пишет.

— Ну, — задумалась я, — крупный такой мужчина, с брюшком, залысиной, волосатыми пальцами…

Вспоминать его было сложновато. Я же не видела его живым. Как он двигается, как он ходит, какие у него жесты, мимика… Тело невыразительно, когда не живо. Что о нем можно сказать?

Я помню у меня был кот. Огромный серый котяра с длиннющей шерстью и наглым взглядом повелителя мира. Когда он умер, и я смотрела на его тело, я никак не могла его узнать. Он казался маленьким, игрушечным даже. Как будто скукожился. Когда он был жив, пространство вокруг него как будто было заряженным, наполненным, может поэтому он казался больше, чем был на самом деле; он был пластичным, подвижным, как желе. А когда умер — стал маленьким, твердым и сухим. Это был не мой кот Ритузик, это было что-то другое, совершенно незнакомое.

— У него была бородавка под левым глазом… — продолжила я, — и голос, знаешь, такой спокойный, низкий, уверенный. Как у человека с твердой позицией, с какими-то убеждениями. Такой, м-м-м… — я думала, какие бы слова подошли еще для голоса, который я слышала из камушков, — неизворотливый, а очень прямой. Думаю, у него и взгляд был прямой… И держался он спокойно.

Лия продолжала писать, пока я еще двадцатью предложениями описывала одно и то же, потому что больше было описывать нечего. Ничего я не знала про Тревора Ласки, кроме того, что его убили. И за что его убили. Ну еще кто его убил. Когда Лия, наконец, закончила, я вздохнула с облегчением — ну, шпионские игры у нас! — и тут же припрятала блокнот во внутренний карман сумки. Потом Лия сказала мне, что про господина Ласки ничего не слышала, но поспрашивает у своих, и уточнила, когда именно работает Марта.

— Видишь, — радостно сказала я Рашу, выходя из дома, — не так уж долго ждал!

— Ага, — улыбнулся он мне понимающей улыбкой.

Если он и правда слышит сквозь стены, то я даже не обманываюсь, что он не понял нашего замысла. Актриса из меня так себе, сценарист тоже не очень, а режиссер — вообще аховый. Хорошо хоть оператором мне быть не пришлось для этой зарисовки! Но, главное, что он все равно не знает, зачем я сюда приходила. Его поведение, мотивы которого, к слову, мне совершенно не понятны, ясно указывало, что разборки со стражей он бы не одобрил. Не то что бы мне нужно его одобрение, но по тому, как легко он вытащил меня из местного обезьянника, в который меня упекли по подозрению в убийстве, могу судить, что ему меня притормозить, если уж в голову взбредет, будет совсем не сложно.

— И куда мы теперь? — поинтересовался мужчина.

— Домой.

— И что, даже не зайдем по дороге еще в какое злачное местечко? — вот как можно, сохраняя тон таким безукоризненно вежливым, без нотки язвительности, довести довольно равнодушного к всякого рода насмешкам человека, до желания придушить от злости?

— Очень смешно, — фыркнула я, — да будет тебе известно, я специально злачные местечки вовсе не ищу, — говорила я уверенно, но сама себе верила мало.

— Как скажешь, — не стал спорить Раш.

Терпеть не могу, когда люди соглашаются с тобой из вежливости, хотя вы оба понимаете, что это согласие — фальшивка. Когда я так делаю — отношусь к этому нормально, а когда со мной так делают — терпеть не могу.

Мы шли уже по вполне приятной приличной улочке, вечерело. Улицы утопали в оранжево-красном сиянии, поддувал ветерок. На меня накатила приятная усталость, а компания Раша на самом-то деле не особо раздражала. Такая тихая вечерняя атмосфера наводила на мысли, которые в беготне прошедших дней в голове просто не помещались.

Что происходит? Где я? Как я сюда попала и зачем? Думаю, я знала ответы на все вопросы. Ничего особенного во вселенском масштабе не происходит, я в столице Шинрской Империи, попала сюда через какой-нибудь случайный портал (а какой еще может быть в середине реки?), попала случайно, не зачем, а ну вот просто как-то так. Я могла бы потратить время на поиски кого-то или чего-то, что могло бы вернуть меня домой.

Но есть ли смысл тратить на это время?

Мне, по большому счету, что там, что здесь — никакой особой разницы. Разве что там привычнее, знакомее, но привычнее же — не значит лучше? Ради чего мне возвращаться домой? Ради профессора, которого я так и не закидала какашками мести ради? Это, конечно, важно, но настолько ли, чтобы прям трепыхаться? Стоит ли трепыхаться или просто расслабиться и приспосабливаться к новому миру?

Второй вариант, честно говоря, был более волнующим. Рождал в животе приятные мурашки и румянил щеки предвкушением. Что еще нового я узнаю? С какими чудесами и ужасами я еще столкнусь здесь? Огромная деревянная женщина, мужчина, спрятанный мороком, город, красивее которого я не видела… И это только первые пару дней.

Лучше я потрачу время на изучение географии, истории и законов этого места, чем на поиски пути назад. Тем более деда Лука мне уже и выделили книги по этим предметам. Сейчас это уже было решением, а не просто попыткой не пропасть в незнакомом месте. Если и правда есть способ вернуться, я могу найти его и потом. Если вообще захочу.

— Все в порядке? — чуть взволнованно спросил Раш, заметив мою задумчивость.

— Да, — честно ответила я и улыбнулась, — все очень хорошо, — он вернул мне улыбку, — ты сегодня остаешься?

— Нет, — он замолчал ненадолго, — Евы сегодня ночью тоже не будет, так что дом в твоем распоряжении! Пообещай не шалить, — с улыбкой, но серьезно, попросил мужчина.

— Обещаю.

С Рашем мы еще зашли в лавки со всякой едой — объедать Еву и дальше мне не хотелось. Деньги почти закончились. Видимо, не так там много и было, как мне казалось. Но меня это не особо тревожила, потому что уже завтра я собиралась получить работу. Мы распрощались с мужчиной у двери, он не стал заходить даже на чай. Торопился куда-то, видимо. Почему он потратил на меня так много времени?

Дома и правда никого не было — тишина, пустота, вечер уже тенями проникал в комнаты, заполняя углы темнотой. Я налила себе чаю, приготовила бутербродов, наложила печенюшек и пошла наверх — заниматься делами! В моем уютном гнездышке тоже уже было темно, так что я зажгла магические светильники, как учила меня Ева, поставила поднос с перекусом на стол и стала доставать все, что у меня есть.

Выложила кристаллы с записями и достала блокнот, куда Лия настрочила историю похождений господина Вольта по злачным местам.

Прежде, чем читать записи Лии, я пролистала свои старые записи и… не поняла ни слова.

Я открыла странички с рассказом проститутки, и текст был вполне понятен. Вернулась назад и увидела только какую-то непонятную наскальную живопись, написанную абсолютно точно моей рукой. Вообще, конечно, стоило раньше подумать о том, как так вышло, что я и речь чужую, даже не иностранную, а иномирную, понимаю, и письменность. Что-то приобрела, что-то потеряла, так что ли? В любом случае, это сейчас и не имело особого значения, хотя и немного угнетало. Я снова открыла записи Лии.

Ворам Вольт был из той породы, что любят абсолютное доминирование. И физическое, и, особенно, моральное. Все его мерзкие игры сводились к тому, чтобы расчеловечить, свести до уровня объекта без свободной воли, причем постепенно, прямо на глазах у жертвы.

Одной из особенностей его заказов было систематичное и принципиальное нарушение заранее оговоренных условий. Ему нравилось отбирать у девушек возможность отказать. Ставить в условия, где у женщины, вроде, есть возможность отказаться от чего-то, и в самый неожиданный момент дать понять, что такой возможности не предусмотрено.

Судя по всему, он был просто помешан на том, чтобы принуждать людей к чему-то, наглядно им демонстрируя, что у него есть эта возможность — принудить. Это были даже не сексуальные предпочтения, а какая-та жизненная позиция. Или детская травма. Даже наверняка. Но у меня это вызывало разве что легкое любопытство — грустная история детства могла бы сделать мою статью еще интереснее!

Да, я была равнодушна к его пристрастиям, они не вызывали у меня праведного негодования, пока не касались меня лично. Но я осталась бы к нему также равнодушна, даже если бы за всем этим крылась самая трагическая на свете история детства. В моих глазах это бы его никак не оправдало — я не видела необходимости как-то оправдывать чье-то желание насадить свою власть.

Хотя такое поверхностное и вульгарное проявление этого желание заставляло меня чуть брезгливо кривиться. Насиловать проституток? Выгонять на улицу стариков? Разве это не жалко?

Он рождал желание щелкнуть его по носу. Поступить с ним также, как поступал он, но сделать это изящно, а не вот так вот.

Половину ночи я переслушивала и перечитывала материалы. Делала наброски статьи, выписывала основные и второстепенные тезисы, подводила к ним аргументы и живописные иллюстрации из собранных историй. Но никак не могла добиться того внутреннего удовлетворения, которое бы говорило мне, что работа, если и не идеально, то хороша.

Я выпила уже две чашки чая, съела все бутерброды и перегрызла половину запасов печенья. Но мысль упорно не шла. Надо было освободить ей дорогу!

Я перестала думать о статье, о Вораме Вольте, о дедушке Луке, о Марте… И пошла за третьей чашкой чая, собираясь выпить ее на крылечке, наслаждаясь ночной прохладой. Надо передохнуть и отвлечься, а то у меня уже глаза замылены.

Я спускалась по лестнице на первый этаж. В одной руке светильник, в другой — пустая кружка. Вообще-то, было немного жутко. Каждый шорох в пустом доме настораживал. Когда я наконец дошла до кухни, то включила все светильники, и, вроде, успокоилась; заварила чаю, нетороплива пошоркала в сторону крыльца. Предусмотрительно захватила с собой покрывало с дивана в гостиной и, закутавшись в него, села на ступеньки и стала сдувать парок над кружкой.

Небо было глубокого темно-кобальтового цвета, такого яркого и глубокого, какого я никогда не видела. И такое близкое-близкое, не то что в мегаполисах. Город спускался вниз, к такой же темной, как и небо, а может даже темнее, глади огромного озера, больше похожего на море без волн.

А к горизонту небо светлело в голубовато-розовый цвет и в такой же цвет от горизонта светлело озеро Нерша. Было тихо, и эта тишина рождала какую-то особую объемность пространству. Каждый звук, даже не громкий, удивлял и немного пугал своей чужеродностью.

Как в городе может быть так тихо? Может это что-то вроде спального района? Когда я лучше узнаю это место, оно перестанет меня так удивлять и восхищать? Надеюсь тогда, что я никогда не узнаю его до конца. Хотя с местными законами познакомиться все же стоило, а то они тоже не прочь иногда удивить в самом грустном смысле этого слова…

Я выдохнула и уронила голову на колени. Ну конечно. Законы! Как можно опустить Восточное Отделение Стражи ниже плинтуса по настоящему красиво, не зная законов? Спасибо тебе, деда Лука, что подкинул мне книжонку с основными законами Империи и Особыми Законными Актами, касающимися Высокого Города. Кажется вторую половину ночи я потрачу на самое скучное чтиво на свете, но чего не сделаешь ради благого дела?..

Я неторопливо поднялась, сладко потянулась, улыбнулась самому красивому небу на свете и потопала наверх — к знаниям!

Так я и просидела ночь над книгой, параллельно делая наброски для статьи. К шести утра начал задаваться рассвет, и я оторвалась от работы. Пошла вниз, за новой порцией чая, а потом неожиданно для самой себя вышла встретить солнышко на крыльцо, все с тем же покрывалом и с той же кружкой. Улеглась на перила, привычно сдула с кружки парок от чая, вдохнула немного морозный утренний воздух. Под ногами клубился жиденький туманчик, на ступеньках было немного сыро. Я смотрела за тем, как просыпается город вслед за солнцем, так же неторопливо.

Зевала я так, что челюсть хрустела, глаза то и дело закрывались, а утренний туман по ногам заползал в голову. Я решила, что стоит пару часов поспать и продолжить работу если не на свежую, то хотя бы на посвежевшую голову.

Я знала, что надолго не засну — когда я начинала сводить всю информацию в один текст, на меня нападала ужасная неудовлетворенность, которая не проходила, пока я не заканчивала работу. Поэтому я преспокойно заползла под одеяло, свернулась там клубочком и провалилась в сон практически моментально. 

Я опять оказалась на обрыве, но уже одна. Время бежало. Бежало облаками, солнцем, луной, сменой временгода, часами на ратуше, и другими часами… я знала, что они установлены на императорском дворце, но видела их почему-то прямо перед собой. Огромные, в бирюзе и золоте, с бегущими как в последний раз стрелками на нескольких циферблатах, они должны были закрывать мне вид на город, но почему-то не закрывали... 

Когда я проснулась, часы показывали полдевятого утра. Я прямо в ночной рубахе, которую мне выделила Ева пошлепала в ванную комнату на втором этаже — и освежиться, и взбодриться перед работой. Долго плескаться не стала, потому что рабочее возбуждение уже гнало меня наверх, к бумагам. Через пару часов я более-менее была удовлетворена результатом, так что закинула текст статьи, бумажку со всеми именами и стопочку со стенограммами записей камушков в сумку, оделась и пошла вниз — завтракать.

На кухне было какое-то оживление: ласковый смех Евы, незнакомые мужские голоса о чем-то спорили, звон тарелок и ложек.

— Доброе утро, — поздоровалась я.

— Доброе утро, милая! — улыбнулась Ева и мое и без того хорошее настроение тут же поднялось на пару ступенек.

— Это она?! Она же, да? — вперил в меня глаза какой-то чудик с всклоченной темной шевелюрой в мятой черной рубахе, — какая-то она не женственная…

— Не думаю, что в этом доме еще одна странная девица живет, так что не задавай тупых вопросов. Ну конечно она!— оборвал его чопорного вида молодой мужчина с приглаженной волосок к волоску темными волосами и серьезным, как у Олежи во время запора, взглядом. Оба мужчины были темненькие, худощавые и высокие, с похожими чертами лица — не слишком выразительными, но приятными.

— Шура, знакомься, это Дорик и Борик! — представила мне мужчин Ева, заставив меня фыркнуть от смеха в кулак, а их поморщиться от досады, — Дорик, Борик, знакомьтесь, это Шура!

— Ева, любовь всей моей жизни, — пафосно начал приглаженный Борик, — я же просил не коверкать мое имя в присутствии посторонних! Шура, — повернул он ко мне мгновенно посерьезневший взгляд, — этого Дурика можешь называть как хочешь, а меня зовут Бор.

— Шура! — взвился с места всклоченный Дорик, — меня зовут Дор, а этого зануду все зовут Бобриком — и ты не стесняйся!

— Вы братья? — спросила я, усаживаясь за стол и принимая у Евы тарелку с завтраком.

Оба, как по команде, разлаялись, возмущенные до глубины души таким предположением. Накинулись на меня так, будто сама мысль о том, что они могут быть связаны кровью, даже не высказанная — святотатство, преступление государственного масштаба, а уж вслух такое спрашивать…

— Ты совсем что ли?! — орал Дурик, — да мы же не похожи совсем!

— Это просто оскорбительно, ставить меня на одну ступень с этим!.. — кипятился Бобрик.

— Ладно-ладно, — примирительно подняла руки я, — как скажете, вы совсем не похожи.

— Вот и правильно!.. — уселся обратно на свое место всклоченный, — вот и хорошо, что ты поняла…

— Не говори больше таких вещей, будь добра! — скривился в мою сторону прилизанный. Где Ева их откопала? Что же, вежливое обращение они не заслужили, поэтому…

— Значит, Дурик и Бобрик, — начала я, прожевав кусок яичницы и полюбовавшись на вновь готовые взорваться физиономии, — вы в гости или живете тут?.. 

Я шла по улице и улыбалась солнышку! Какой чудесный день!

Близняшки Дурик и Бобрик оказались старыми друзьями Раша. Большую часть времени они действительно живут с Евой, но порой уходят в загул. Вместе. Конечно же потому, что терпеть друг друга не могут.

Хоть во внешних проявлениях они действительно были довольно разные: громкий и чудаковатый непричесанный Дурик и претендующий на звание самого импульсивного зануды Бобрик, но все же были очень похожи. В том числе и тем, что были абсолютно невоспитанными, но искренне считали себя образцами сдержанности и тактичности. Взрывались они буквально из-за всего, и моя не слишком ласковая натура их совсем не жалела, находя все новые и новые болевые точки! Отпустила бедолаг я только к обеду, вспомнив, что мне вообще-то надо в издательство. Выходила из дома я под аккомпанемент отчаянных воплей оскорбленных до глубины души мужчин:

— Не возвращайся, стерва! — орал Бобрик.

— Чтоб ты в лошадиный навоз вляпалась, ведьма! — перекрикивал его Дурик.

Очаровательно. И вам того же! Когда я проходила мимо цветочной лавки, с которой, в общем-то, и началось мое плодотворное расследование, решила воспользоваться последним из свободных камушков и позаписывать болтовню людей на тему странностей в Лисьим переулке. Доказательства лишними не бывают!

— Добрый день! — улыбнулась я хмурой продавщице Берте, — можно мне букет красных гвоздичек!

— Сейчас, уважаемая, — Берта, позевывая, вышла из-за прилавка, — вам сколько?

— Давайте три, — много денег тратить не хотелось.

— Ленточкой перевязать?

  — Перевяжите! — я оглядела лавку, забитую цветами, — а хорошо тут платят? А то я тоже думаю в цветочный устроиться, свежо тут так, красиво…

— Да ерунду платят! — тут же проснулась девушка, — когда вообще платят…

— А что, хозяин у вас нечестный? — сочувственно спросила я, — чтож вы не уволитесь?

— Да было бы куда пойти! — вздохнула она, — а нечестный-то еще какой.

— Что, серьезно? — удивилась я, — Прямо обманывает?..

— Ну как, — замялась она, — вот обещал меня поставить главной в новой лавке на Востоке Третьего, а теперь говорит — не доросла еще! Не окупишь вложенное!

— Это раньше он думал, что окупите, а теперь — нет? — возмутилась я, присаживаясь на стул; камешек в кармане уже горел красным.

— Да открытие дороже вышло, — отмахнулась она, — на Востоке сейчас пока страже не отвалишь, лавку не открыть — жалобами закидают и прости-прощай!

— Да вы что!..

К издательству я подошла уже ближе к полднику. Полюбившееся табличка-обличитель «Дно Империи» уже почти привычно согрела сердце. Цербер у двери, уже набравший воздуха в грудь и готовый разразиться потоком грязной брани, примолк, стоило мне всунуть ему букет цветов и разлиться в сиропе подобострастных благодарностей за то, что не дал моему мочевому пузырю лопнуть. Старик хмурился, цыкал, фыркал, но слушал вполне благосклонно. И когда я прошла мимо входа в здание, даже не спросил, куда это я намылилась.

На пятый этаж я буквально залетела! Отбила веселый ритм костяшками по двери тринадцатого кабинета и услышала удрученное:

— Да когда ж вы меня все в покое оставите?! — от главреда.

— Добрый день! — радостно пропела я, заходя в кабинет.

— Опять ты, — буркнул мужчина, выдувая колечко дыма, — вид у тебя больно радостный, — хмуро заметил он, — неужто и правда что-то накопала?..

— Не просто что-то! — мурлыкнула я довольно, доставая из сумки статью, — Вот, ознакомьтесь.

Редактор вырвал из рук листы бумаги и прочитал весь текст секунд за тридцать по горизонтали. Посмотрел на меня настороженно. Еще раз пробежался по тексту. Затянулся и снова глянул на меня.

— Ты серьезно? — я кивнула, — вот чертовка. А доказательства-то есть, что это не твоя фантазия, а правда?

— Вот стенограммы, — сгрузила я ему на стол еще стопку с листами, — сами записи предоставлю только когда выйдет статья с моим именем, но… — я достала камушек с болтовней местных лавочников и продавцов, — это вам на разогрев, так сказать!

— Сядь вон там, я все просмотрю, — указал он мне самокруткой в сторону заваленного бумагами кресла. Я переложила макулатуру на пол и села. Через пятнадцать минут мужчина откинулся на спинку кресла и на лице его начал расползаться радостный оскал.

— Что ты там про рекомендацию в прошлый раз говорила? Давай сюда. 

Из издательства я выходила счастливым человеком с удостоверением специального корреспондента газеты «Дни Империи». И греющим душу и тело авансом. На радостях я твердо решила пройтись по торговым рядам и обновить гардероб. От одежды еще не попахивало, но свежей она тоже отнюдь не была!

— Эй ты, малявка! — думаю, мне стоит завести коллекцию халатиков — очень удобная часть гардероба, — я к тебе обращаюсь! Что-то ты больно счастливая.

— Что? — я повернулась на знакомый голос. Дурик и Бобрик стояли у входа в издательство и злобно на меня поглядывали.

— Чего лыбишься, спрашиваю? — Дурик упер руки в бока.

— А что, нельзя? — улыбнулась я еще радостнее, — а чего вы здесь делаете?

— Как что? — удивился Бобрик, вскинув темные брови, — следим за тобой.

— З-зачем? — они же не настолько отчаянные, чтобы прикопать меня где-нибудь от обиды, да?

— Арши сказал, ты проблемный ребенок, и за тобой нужен пригляд, — с мерзкой улыбочкой пояснил мужчина.

— Арши — это кто? — уточнила я, и так догадываясь. Кому еще в этом мире взбрело бы в голову назвать меня ребенком, да еще и проблемным, а главное — переживать из-за этого.

— Ты его называешь Раш.

Что же. В принципе, исходя из его поведения чего-то подобного можно было ожидать. Меня это, конечно, бесило, но я не торопилась высказывать свое возмущения. Проблемы надо решать по мере их поступление, а компания двух придурков на данный момент, по крайней мере, мне не сильно мешала.

— Ну тогда приглядывайте! — не стала спорить я, развернулась и пошла в сторону Лисьего базара.

— Мы предпочли бы приглядывать за тобой дома, — сказал Бобрик таким тоном, будто и правда ожидал, что я сейчас развернусь и пойду домой.

— А мне какая печаль? — я продолжала идти, не заморачиваясь наличием двух, видимо, нянек за спиной.

— Какая же ты наглая! — взвился Дурик, — мы на нее время тратим, а она даже спасибо не сказала! Куда ты идешь?

— За новой одеждой, — не стала скрывать я.

— Все бабам лишь бы тряпки да цацки! — тяжело вздохнул растрепыш.

Нет, милый, меня сексизм в принципе не трогает, а от тебя тем более! По торговым рядам я мальчиков провела с огоньком. Сначала я полтора часа выбирала новый халатик с цветочным узором, перемерив все — от самых дешевых до тех, которые не смогла бы купить и продав свои почки; потом купила самые дешевые, какие нашла рубаху и штаны, предварительно поводив их чуть не по всей улице; потом решила смутить их просьбой о помощи в выборе исподнего, но, к сожалению, к тому моменту до них все-таки дошло, что я издеваюсь, и выбирать они мне помогали с огромным удовольствием…

— Возьми лучше вот эти, пусть в тебе будет хоть что-то соблазнительное, — отсоветовал мне Бобрик громким голосом.

— Нет, ты что! — возмутился Дурик, — мы же должны озаботиться ее безопасностью! Возьми вот эти, — ткнул он меня носом в длиннющие противно желтого цвета панталоны с коричневым цветочком сзади — на непредвиденный случай, видимо, — если какой отчаянный извращенец на нее и позарится, то стоит ему юбку поднять, посмотреть — все желание отпадет! Точно тебе говорю!

Спорили они до хрипоты, громко и с чувством — люди уже начали подходить посмотреть на бесплатное представление, а кто-то даже делал ставки, какие мне-таки купят труселя! Должна признать, удар был хорош, меня все-таки заставили испытать легкое чувство неловкости. Как только я это осознала, схватила пару самых дешевых коротких то ли шортиков, то трусов и пошла рассчитываться с продавщицей. Про меня эти кретины, очевидно, уже забыли, наслаждаясь обществом друг друга, потому что вышла я одна и спокойно в тишине побрела в сторону дома.

Поймали они меня только на середине пути и долго возмущались тем, что я их жестоко бросила. Так и сказали — бросила. Но когда мы подходили к дому, я поймала себя на мысли, что, кажется, поход за одеждой нас немного сблизил. Я до сих пор старательно выводила их из себя, а они пытались меня ужалить, но с обеих сторон за этим уже не стояло желания, даже неосознанного, по-настоящему обидеть. Это немного удивляло, но раздражения не вызывало.

Дома уже ждала Ева, с ужином, а еще позже пришел и Раш. Весь вечер я просидели за столом в шумной компании, даже не вспомнив о своем желании почитать вечером историю Шинрской Империи.

Глава 8. Шут. Огонек

Дор и Бор родились в один день.

В соседних домах одинаково состоятельных оборотней, чьей собственностью являлись их родители. Одинаково необразованные служки, смыслом жизни которых было не прогневать хозяев. Дор и Бор были оба мальчишками на подхвате и по долгу «службы» часто сталкивались.

Дору говорили: смотри какой у соседей мальчик умелый да услужливый; Бору говорили — ровно то же самое.

Дор и Бор знали друг друга с самых юных лет и, волею обстоятельств, были практически отражением друг друга. Стоило Дору увидеть свое отражение — умелого и услужливого мальчишку, которому на роду написано не быть ничем большим, чем служка, которого и пнуть не жалко за нерасторопность, Дор приходил в ярость и очень хотел это отражение пнуть — за расторопность; чувства Бора были абсолютно зеркальны.

Дор и Бор, не сговариваясь, как только это стало формально возможно, пошли поступать в Особое Практикомагическое Училище, благо у обоих были очень не плохие магические и физические показатели, которые оба же при любой подвернувшейся возможности с самых младых ногтей, пусть нелепо, со скрипом, но очень отчаянно и старательно, старались развивать в тайне от всех. Обоих не взяли, зато новость о том, что два человечка имели наглость, не спросив хозяев, пойти позориться на экзаменах мгновенно облетела округу.

Дор смотрел на свое отражение, которому не хватило ума и сил поступить и изменить свою жизнь к лучшему — и презирал его; Бор смотрел на свое отражение, которое теперь может пнуть практически каждая крыса — и презирал его ничуть не меньше.

Дор и Бор терпеть друг друга не могли.

Но никто во всем мире, даже в мыслях, не верил, что Бор вырвется из этого тесного мирка и будет жить лучше, кроме Дора; и никто во всем мире не верил, что Дор способен на большее, чем драить клозет, кроме Бора. Отражение этой веры в глазах друг друга было причиной всех их — совершенно бессмысленных в глазах других — трепыханий.

Когда Дор и Бор поступали в третий раз под пересечением насмешливых взглядов, произошло судьбоносное знакомство. Во дворе Училища, уже после прохождения вступительных испытаний, они подружились с забавным милым парнем Рашем. И в этом году они наконец переступили порог этого заведения в качестве студентов. Появилось на свете еще одно существо, которое безоговорочно верило, что Дор и Бор способны на большее, чем драить клозеты, что они могут вырваться из своего тесного мирка и жить лучше.

Через много лет они узнали, что на самом деле не завалили ни одного вступительного экзамена. Импульсивные и обидчивые, спустя много лет Дор и Бор вернулись в родные пенаты для выяснений всех обстоятельств у участников тех событий! 

— А когда вы поженись, вы чью фамилию возьмете — Дурика или Бобрика? — поинтересовалась я, болтая ногой в воздухе. Высокий Город гудел как растревоженный улей, и мою самодовольную радость испортить сегодня не могло вот буквально ничего!

— Да как ты смеешь, наглая пигалица! — верещал Бобрик.

— Конечно, мою! — вторил ему Дурик не менее возмущенно.

— Ты совсем что ли?! — Бобрик ошалело уставился на Дурика, — она же издевается над нами!

— Да как ты смеешь над нами издеваться? — Дурик сощурил на меня глаза.

— И чтоб ты знала, — Бобрик повторил возмущенный взгляд, — если бы это вообще было возможно, конечно он бы взял мою фамилию!

— Это еще почему?! — они окончательно переключились друг на друга и я могла смотреть дальше ненадаедающее представление «У кого длиннее волшебная палочка».

Идея этой постановки длинною в жизнь заключалась в попытке показать: в чем же смысл жизни мужчин в целом, и этих двух — в частности. А главная ирония этой пьесы, полагаю, заключалась в том, что волшебные палочки у них совершенно одинаковые. Точно, конечно, не знаю, но можно как-нибудь поиграть в вуайеристку. Не любопытства ради, конечно, а только для более полного анализа этого художественного произведения!

— А ну, спускайся, наглая девчонка, я тебе задницу надеру! — вспомнил про меня Бобрик. Я поерзала по древесной коре, устраиваясь поудобнее и лениво улыбнулась.

— Бобрик, ну ты чисто Дурик! Кто ж в здравом уме после таких угроз спустится? — спросила я.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты настоящая стерва? — ошалело спросил Дурик.

— Может и говорили, но я не помню! — отмахнулась я.

— Спускайся по-хорошему, а то я ведь и сам тебя сдернуть могу! — операция «Сними котика с дерева» продолжалась, но была она отнюдь не спасательной.

Началось все с того, что с утра пораньше я, естественно, пошла на работу, раз уж она у меня появилась. Борик и Дорик увязались за мной, но у входа в издательство все также восседал старый цербер Дирк. Они встретились взглядами и мир застыл на мгновение… искра, буря, безумие!.. Нашла коса на камни!

Сцепились мужчины крепко и с первого же слова. Я отошла в сторонку, чтобы им не мешать, пару минут просто смотрела, но заканчивать в ближайшее время они, походу, не собирались. Еще минута мне понадобилась, чтобы набросать бизнес-план.

Значит так!

Сейчас я оставляю их здесь на первый бесплатный концерт — зрители вон уже подтягиваются. Сторож здесь явно одна из местных достопримечательностей, Дорик и Борик тоже не пальцем деланные!

Завтра уже начну ходить по рядам с мешочком и собирать — для начала кто сколько даст! Похожу так пару дней, а потом предложу зрителям делать ставки: горячая молодость или опытная старость? Качество или количество?.. Надо будет вечером продумать рекламную кампанию! К главреду я пошла одна. Не то чтобы я сбегала, просто не хотелось ждать, пока они закончат. А отвлекать как-то неудобно! Не каждый день находишь родственную душу.

— Здравствуй, моя радость! — проворковал радостно главный, — присаживайся! Присаживайся поудобнее! Ты принесла мне кристаллики?

— Конечно! — я высыпала камушки ему на стол. Мужчина тут же радостно их заграбастал.

— Вот и умничка, возьми мешочек с деньгами! — он пододвинул мне позвякивающий тяжелый мешочек, — а теперь по делу. Сходи на четвертый этаж, там найди пятую дверь. Покажешь свое удостоверение специального корреспондента — тебе выдадут все, что может понадобиться и дадут список тем на сегодня, сколько хочешь, столько и бери. Но к шести вечера чтоб все в клювике принесла. Ничего важного сегодня нет, так что просто включай фантазию и изгаляйся как можешь. И так каждый день. Появится что-нибудь важное — пиши на артефакт связи, который тебе выдадут, и старайся почаще его проверять, чтоб ничего не пропустить. Ну, вроде все! — задумчиво почесал небритую щеку главред, — а теперь иди, благославляю на подвиги, моя потерянная дочь! — и осенил меня какой-то странной закорючкой, показывая на дверь.

На четвертом этаже мне выдали планшет с приклеенным плотным листом и инструкцией по эксплуатации — артефакт связи; сшитую стопку листов для записей; пару писчих принадлежностей и небольшую горстку записывающих кристаллов. Сурового вида тучная дама ласково пообещала поменять местами руки с ногами, если хоть одного кристалла потом недосчитается.

Список сегодняшних тем висел на стене и добрая половина там уже была вычеркнута, но на моих глазах сами собой появлялись новые! Какое-то время я просто пялилась на это чудо расчудесное.

— Новенькая? — спросил какой-то парень, с интересом на меня поглядывая; я кивнула, — подожди, я тебе сейчас список найду.

Парень зарылся в соседним с ним шкафу чуть не по пояс, а через минуту достал картонку и протянул ее мне. На ней начали появляться и исчезать те же темы, что и на стене. Вот она какая — магия!

Внизу меня ждало огромное разочарование: Дорик и Борик ворковали со сторожем, милыми улыбками раскатывая в асфальт мое бизнес-предложение. И как я не подумала что эти сумасбродные вредные мужики со своей вспыльчивостью могут не только разлаяться с первого слова, но и полюбиться с первого лая?..

— О, явилась! — строго глянул на меня Бор, — а теперь объясни — это что такое?!

— Ты куда вообще полезла? — вторил ему Дор, пихая мне в лицо утренний выпуск «Дней Империи». Я схватила газетенку, и на первой же странице увидела свою статью, пробежалась по горизонтали и, дойдя взглядом до своего имени, улыбнулась широко и радостно. Мужчин перекосило.

— Это моя статья! — подняла я на них свой сияющий гордостью взгляд.

— Ты понимаешь, что не доросла еще в такие дела влезать?! — прикрикнул на меня Борик.

— А я говорил, ужо лучше на панель, чем в такое, — одобрительно покивал сторож.

— А чего же тогда в это дело не влезли те, кто дорос? — не стала злиться я на не слишком радостную реакцию.

— Больше чтоб в такие дела не лезла, — отрезал Дорик, старательно строя из себя, видимо, ответственного взрослого.

— Да-да, как скажешь, — я не стала спорить.

А зачем? Пока ничего особо интересного не намечается, а когда наметится — я и спрашивать не буду. Если им понравилась роль моих нянек — пусть играют, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало!

Пока мы выходили из издательства, и Борик, и Дорик оба жужжали мне в уши, как плохо это может кончиться, что не мне лезть к вышестоящим и прочая-прочая…

Шли мы в сторону винной лавки «Огонек», которая сегодня проводила благотворительную акцию под руководством какого-то богатея. Чем дольше мы шли, тем очевиднее было, что новость о предприимчивых стражниках Востока Третьего Кольца распространяется, как пожар. Мое лицо становилось все радостнее, лица моих спутников все угрюмее. Уровень громкости их бессмысленных занудных нотаций — все выше!

— Да как этот засранец только посмел написать о нас что-то подобное?! — негодовал мужчина в сером мундире с газетой в руках, — эх, найти бы его…

— Вот точно, — согласился его товарищ, — интересно, что бы он сказал, глядя нам в глаза?

Мы все втроем, не сговариваясь,  примолкли, опустили очи долу и быстренько прошли мимо.

— Слышала?! — шептал мне в правое ухо Борик, — ты слышала?! Кого они там ищут, а?!

— Это они про тебя! — шептал в левое Дорик, — это тебе в глаза они хотят посмотреть! И что бы ты сказала, глядя им в глаза? Не убивайте меня, пожалуйста?

— Я бы попросила у них интервью! — рявкнула я этим придуркам. Шепотом.

В общем, они еще днем были накручены без меры. А потом мы пришли в «Огонек». Винная лавка была вполне себе милой, хозяин — высокий худой старик с острыми ушами и водянистым взглядом высокопарно вещал о том, как важно благородство в наши неспокойные времена. Потом рассказал о том, как проходил вчера мимо горящей церквушки и решил устроить завтра спонтанную благотворительную акцию, чтобы собрать средства на ее восстановление. И написал в редакции чуть не всех местных газет, чтобы они это, безусловно, важное событие осветили и освятили.

Старик был, конечно, не промах. Раз пять он мне намекнул, что нужно вынести название лавки в заголовок, еще столько же, что его личность важно упомянуть в достаточной мере развернуто, чтобы страна знала своих героев, и отдельно объяснил, как важно подобные новости выносить на первую полосу, чтобы у разумных в этом городе был пример достойного поведения, которое достойно освещается. Я покивала, поулыбалась, спросила, от чего в церквушке произошло возгорание…

— Да какая разница?! — удивился мужчина, — главное же, что произошло! Не откажитесь продегустировать мой товар?

Мы не отказались! Совсем не отказались! Хозяину я клятвенно пообещала сделать все, что смогу, а Дорик и Борик, вроде, после дегустации немного подобрели.

— Мы обратно в издательство? — вполне миролюбиво спросил Дорик, — или домой?

— Надо было бутылочку у этого ушастого купить… — грустно выдохнул Борик.

— Нет, мы в сгоревшую церковь, — радостно сказала я.

Борик и Дорик оба тормознули и подозрительно на меня уставились.

— Милочка, по-моему, тебе вполне хватит информации состряпать ему рекламу, — резонно заметил зануда Бобер.

— Еще как хватит, — согласно тряхнул нечесаной гривой Дурик и задумался, — может просто на плечо ее закину и оттащим домой? Напишет свою статейку, а ты вечером в издательство закинешь?

— Идея хорошая, — кивнул Бор, — но в издательство вечером пойдешь ты. А я могу ее сейчас до дома дотащить.

Чего?! Да они в конец оборзели! Слава богу, ни один вопрос у них не обходился без спора, так что под шумок я решила сбежать, но, когда я уже почти завернула за угол, они все-таки заметили побег и кинулись за мной.

Долго бегать я не могла, поэтому, когда в боку закололо, не придумала ничего лучше, чем вскарабкаться на первое подвернувшееся незнакомое мне желудевое дерево и начать сверху обстрел бессовестных тюремщиков мелкими твердыми плодами…

Аррирашш пробирался через терновник, фыркая, сжимая губы в тонкую линию и хмуря брови. И мечтал только об одном: только бы, когда он пройдет через этот кошмар и пойдет к выходу, ему никто не встретился. Последний год с обитателями дворца он практически не общался. Вполне осознанно. В общем-то, приходил он сюда, по большей части, только ради Энри. По-хорошему, надо уже надавить на Ярма, да забрать мальчишку к себе, к Еве. Но этот горе-родитель сам не знает, чего хочет. И в моменты, когда он к сыну все-таки тянется, отбирать его насовсем кажется чем-то настолько эгоистичным, жестоким и неправильным… Сколько лет прожито, сколько грехов на душу взято, сколько интриг сыграно, а Арши все равно оставался в некоторых моментах до неловкости мягким. Не самое хорошее качество для существа его положения, но как себя переделать, если это не смогла сделать даже жизнь?

Энри сегодня обнял его на прощание. При мысли об этом, улыбка сама поползла по лицу и мужчина, неведомо чему смутившись, опустил голову, прикрыв лицо волосами — как будто кто-то мог его увидеть в зарослях терновника у проклятой башни, к которой никто в здравом уме и не подойдет. Мальчик к нему привязывался — это хорошо. Значит, и к другим сможет.

Арши поднял лицо к небу — солнце было уже в зените. Стоило сегодня зайти к Ариэлю в издательство, спросить, как там Шура устроилась. Интересно, а Шура его когда-нибудь обнимет?

Уже через пару часов ему самому хотелось ее обнять. За шею. Крепко!

Сначала он просто немного удивился — город стоял на ушах, и чем дальше, тем больше. Разговоры, шепотки, блестящие глаза возмущением ли, насмешкой ли… Звуки города были чуть тревожнее, чем обычно. Горожане странно посматривали на стражников, те реагировали по разному: кто-то упорно смотрел в даль, кто-то злился, а кто-то неловко вздыхал и чесал затылок. Аррирашша раздражало, что он каким-то образом ни сном, ни духом, что происходит: надо срочно все разузнать и навестить своих — все ли в порядке…

Тут его взгляд уткнулся в пару, судя по виду, студентов, язвительно проходившихся по государственным структурам в целом и отделениям стражи в частности. Ребятишки хихикали уткнувшись в газету. Утренний выпуск «Дни Империи». Первая полоса.

«Нетнетнетпожалуйста…»

— Молодые люди, искренне прошу меня простить, что отвлекаю вас, — начал Аррирашш и голос его был абсолютно спокоен, — но не могли бы вы мне продать этот выпуск?

— Дядь, — потянула девица, — ну где мы потом новый найдем? Уж, поди, распродали все! А этот мы в рамочку поставим и на стену повесим!

Арши молча потянул ей мешочек с золотом — столько не стоила ни одна газета, да что там, все выпуски этой газеты, наверное, столько не стоили.

— Я просто тоже очень хочу в рамочку и на стену! — объяснил мужчина с улыбкой. Глаза же его были не веселы, они просили о милосердии.

— Э-э-э, — брови парня подскочили, когда он заглянул в мешочек, — сильно, видимо, хочешь…

— Очень! — согласился Раш, забирая газету и усаживаясь прямо на ступеньки.

«Старый дурак!.. Какой тебе еще Энри? Ты за одной девчонкой уследить не можешь, даже когда она у тебя перед глазами козочкой скачет… Как есть коза! А ты — баран! Недооценил — теперь получай! И что за заголовок? Никто так не пишет!..»

«Дни Империи — выпуск от 12 дня первого месяца весны — ОТСЫПЬТЕ СТРАЖЕ ИЛИ СТРАЖА ВАМ ОТСЫПЕТ САМА!

Наш специальный корреспондент, Шура Солнцева, провел расследование подозрительных событий, происходящих последние месяцы на Востоке Третьего Кольца Высокого Города, в частности на всем известном и всеми любимом Лисьем Базаре.

«Плати или заплатишь» — вот девиз нового Главы Восточного Отделения Стражи.

Монополия на насилие издревле находится в руках государства в лице силовых структур. Мы поддерживаем эту систему, потому что верим — она призвана хранить порядок! Но что если разумные, которым вручили власть судить и миловать, до нее просто не дозрели? К кому обращаться, когда закон нарушает не сосед и не покупатель, а представитель этого самого закона? Если просьбу найти того, кто в ночи побил витрины твоей лавки, рвут у тебя на глазах, издевательски вопрошая: «И что ты нам сделаешь? Мы — власть!»? И обрывки бумаги осыпаются в ваших глазах осознанием собственного бессилия.

Не хотите чтобы вас вытурили из родного дома? Забрали у вас дело, на которое вы положили всю жизнь? Платите. Помимо налогов, платы за недвижимую собственность, доставку материалов и всего прочего — платите. Страже. Их зарплаты и так формируются из ваших налогов? Не важно. Вы все равно должны заплатить. Не за выполнение их должностных обязанностей, а за то, что они не будут превышать своих полномочий.

И постарайтесь не дергаться в возмущении. Да, неприятно. Но смерть — еще неприятнее.

Тревор Ласки, лавочник в третьем поколении, примерный семьянин и ответственный подданный своей страны, не даст соврать. Попытка вывести на чистую воду эту грязную систему заработка стоила ему жизни…»

На третьей странице была еще одна статься за Шуриным авторством под заголовком «ИЗВРАЩЕННЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ ГЛАВЫ ВОСТОЧНОГО ОТДЕЛЕНИЯ»

Аррираш читал и кусал ногти. Дурная привычка из детства, от которой он себя давно отучил. Ну, ему так казалось. Ну вот куда она полезла? Разворошила осиное гнездо — она хоть знает сколько разумных ее теперь люто ненавидят?! И к чему это может привести? За всеми ведь не уследишь! Почему нельзя было просто обратиться к нему? Он бы сам все решил — тихо и без громких последствий!

Ну да, она же журналистка! С чего бы ей радоваться тихим решениям?.. Кстати, о журналистах… Мужчина встал, свернул газетенку и неторопливо отправился в сторону издательства. А какой смысл теперь торопиться?

Дирк его привычно не заметил и вот он уже спокойно пересчитывает ступеньки до пятого этажа. Зашел он тихо и без стука. Когда Ариэль поднял на него раздраженный взгляд, мужчина уже уселся в кресло, закинув ногу на ногу и выразительно глядел сквозь морок. Вообще-то, он не любил быть таким невоспитанным, но не всегда и не со всеми есть смысл сдерживать раздражение. Ариэль подскочил, ткнул в него свой указующий перст и, не вытаскивая из зубов самокрутки, утвердил:

— Не отдам! — Ариэль затянулся и выдул дым из носа, — девчонку не отдам! Она мне теперь как дочь родная, ты это понимаешь?! Мое золотце!

— Не сомневаюсь, что золотца она тебе сегодня принесла не мало, — согласился Раш.

— Нам даже в срочном порядке пришлось заказывать еще одну партию, представляешь? — радостно улыбнулся кот, укладывая лицо на сложенные руки.

— Вот радость-то! — всплеснул руками Аррирашш, — ты понимаешь, что ей теперь одной из дома вообще лучше не выходить? Далеко не все хорошо отнесутся к такому громкому разоблачению, в том числе и из правительственных структур!

— Так ты же взял ее под свою опеку! — удивился оборотень.

— Я не собирался трубить об этом на каждом углу и привлекать к ней внимание, просто хотел помочь девочке.

— Ну чего ты от меня-то теперь хочешь? — вздохнут главред, — я ей эту тему не давал, никуда ее не наводил — она сама все нашла!

— Ну и подписался бы своим именем! — раздраженно предложил Арши.

— Ага, а эта маленькая выскочка бы потом в отместку смешала его с таким дерьмом, какое даже мерзкой псине из Восточного Отделения не снилось! — возмутился мужчина, чуть не сплевывая дым от табака, — нет уж, такую гадину лучше сильно не злить — себе дороже!

Аррирашш раздраженно постучал пальцами по подлокотнику. Во-первых, придется теперь самому проконтролировать, чтобы все причастные к этому делу сели и сели на долго; во-вторых, неплохо бы натравить проверки вообще на все Отделения Стражи — Арши всегда считал, что им уделяют маловато внимания — причиной тому было довольно равнодушное, в общем-то, отношение старшей расы к младшим, почти все ресурсы обычно уходили на внутренние драконьи склоки, внешнеполитические игры и красивую архитектуру; в-третьих, неплохо бы поговорить с самой девочкой о благоразумии и рассудительности. Мужчина тяжело вздохнул и поднялся с кресла для посетителей. 

* * *

С дерева они меня все-таки стащили.

Я не особо и сопротивлялась — залезла я туда, потому что мне надо было время на раздумья, и я его сполна получила. В обмен на обещание дать им почитать набросок статьи прежде, чем отдавать его редактору, они согласились все-таки сводить меня к сгоревшей церквушке.

Втравить Дурика и Бобрика в очередной спор не на жизнь, а на смерть, было делом техники! А пока они лаялись я как раз успела поболтать и с пожилой прихожанкой и с мальчишкой-принеси-подай. Прихожанка ничего не знала, только осеняла себя каким-то, видимо, священным знаком и все повторяла: «шо ж эт деитсся!.. Как жиш это…».

Мальчишка же рассказал совершенно замечательную историю о том, что главный служитель этой церквушки — страстный любитель вылакать бутылочку-другую винца, и не раз уже опрокидывал свечи, просто обычно сам же их вином и тушил, а тут вот что-то не по сценарию пошло — священный дом погорел, но всех кто в нем находился, увести-таки удалось — опрокидывая бережно хранимые запасы вина того самого главного служителя…

Мальчишка сказал, тот закрылся в подвале своего дома и ни с кем не хочет разговаривать, потому что ему грустно, ведь венец своей коллекции он хранил как раз за алтарем.

Я старалась не хихикать слишком громко, но все равно то и дела неловко хрюкала в кулак. Винная лавка «Огонек» — спонсор моего хорошего настроения на весь день! Будет им реклама. И я приложу все силы, чтобы забабахать ее на первой полосе! Думаю, эта история даже Дорику с Бориком должна понравиться!

— Ребята, — позвала я; оба резко примолкли и уставились на меня подозрительными взглядами — думали, верно, о том, не успела ли я еще что выкинуть за то время, на которое они обо мне напрочь забыли, — нам нужно интервью жреца! 

— Может быть: «Огонек» знает как уберечь от огонька? — предложил Борбрик.

— Внесу в список, но надо подумать еще! — я записала на листочек еще один вариант заголовка. Мы сидели вокруг стола цербера на пропускном пункте в имперское дно. У нас был мозговой штурм.

— Разожги и потуши! — предложил старик Дирк; я кивнула и вписала.

— Винная лавка «Огонек» решила утешить жреца Лория, — сказала я, почесывая затылок, и тут же внесла еще один вариант в список.

— Винцо утешения для потерявшего венец коллекции! — выдал Дурик. А неплохо! Я послушно вписала.

— Можно еще смешивать разные варианты, — предложила я, — например: разожги винцом — потуши венцом!

Мужчины захихикали. Сидели мы тут уже часа полтора. Началось с того, что когда мы пришли, сторож грязно ругался с каким-то мужиком; тот был крупнее и наглости ему было не занимать, старика он уже ощутимо теснил. И что-то такое в нас всех проснулось…

Дорик и Борик-то с ним успели подружиться, а я просто уже считала это место своим и склочного старика — тоже своим. В общем, мужика мы втроем так облаяли, что он посчитал лучшим удалиться, пусть и выкрикивая в нашу сторону цветастые проклятия. И как-то так получилось, что статью я писала прямо здесь, пока они болтали о своем, стариковском. А потом втянула их в придумывание заголовка — чего они без дела маются? Получилось что-то вроде обмена опыта.

Я узнала, как весело с суровым видом рычать на каждого, кто переступит порог издательства; он — какое это непередаваемое удовольствие публично изгаляться над чужими историями! Под конец, когда мы уже понесли статью редактору, он даже сказал:

— Знаешь, девка, не надо тебе на панель, — я чуть не прослезилась.

Дорик и Борик потом почти всю дорогу обсуждали, какая несуразная из меня вышла бы проститутка, но я их почти не слушала. Думала о том, что да, сегодня все вышло довольно весело, но что если в другой раз эти кретины действительно закинут меня на плечо, приволокут домой и буду я писать под их надзором статейки на тему того, как назвали чьего-то там новорожденного в каких-то там чертогах, какой объем зерна собрали этой осенью и какое это имеет значения для процветания Империи и где в Высоком можно поесть вкусные отбивные не сильно облегчив кошелек.

Или десять признаков идеальной женщины по мнению Дирка, потому что ни у кого другого интервью мне взять не дадут. Я не привыкла к такой навязчивой непрошеной заботе со стороны не таких уж и близких мне людей. Да я вообще не привыкла к навязчивой заботе. Если подумать, я не помню такого пристального внимания к своей персоне в принципе — никого и никогда не волновало где я, когда вернусь, о чем и о ком пишу и вот это все. И такое поведение меня настораживало и нервировало.

Раш попросил их за мной приглядывать. Потому что я проблемный ребенок. Вообще-то, в свои двадцать два, ребенком я себя не считала однозначно. Но ничего не имела против того, чтобы так думали остальные.

Обычно это означало, что мне дадут пару снисходительно высказанных бесполезных советов и не будут принимать меня всерьез — меня это устраивало. Но чтобы за мной реально бегали как за пятилеткой, которая может отравиться, съев куличик из песка? Люди, которые всего пару дней назад узнали о моем существовании?

Тут я задавалась вопросом, что с ними не так?

Борик и Дурик, видимо, просто придурки и им причины не нужны — сказали, что можно наматывать нервы бедной девочки на кулак, они наматывают; Ева заботилась, по-моему, вообще обо всех, и единственной ее проблемой была повышенная возгораемость; а Раш? Что не так с Рашем?

Пока я не пойму первопричины всего этого кипиша, от меня точно не отстанут. Конечно, я могла бы просто накопить деньжат, да съехать от них подальше, но…

Мне не хотелось. От Олежи я не съезжала, потому что не было смысла тратить на это время и деньги — он мне не мешал. Раш же немного борщил со своей помощью и заботой о моем бренном тельце и, потенциально, это могло стать проблемой. Отвлекать своих нянек, чтобы опросить свидетелей мне было не так уж и весело, а от Лии я могла бы узнать и побольше, если бы не эти шпионские игры. А что будет дальше?

Логичным и правильным было бы со временем съехать. Но мне почему-то была неприятна мысль об этом. Так что пока я решила подождать и посмотреть, что будет дальше…

Ночью мне опять снились все те же сны. Я иду по обрыву, подо мной — Высокий Город, спокойная гладь озера, бегущее как в перемотке время; иду, но вперед не двигаюсь, а стрелки часов все бегут и бегут… Мою лодыжку обвивает гибкое длинное змеиное тело, останавливая, золотые чешуйки блестят. Я переступаю и иду дальше. А гибкий хвост снова и снова обвивает ноги петлей, притормаживая, а я вновь и вновь переступаю и иду дальше. И стрелки все бегут, и времена года меняются, и в небе беспокойно и торопливо клубятся облака.

Проснулась я еще до рассвета и решила, уже, видимо, по традиции, встретить новый день у порога дома. Спустилась на кухню, налила себе чаю, укуталась в покрывало и тихонько скрипнув входной дверью вышла в предрассветную прохладу. На ступеньках сидел Раш.

— Доброе утро, — я села рядом с ним. Вид у него был усталый.

— Доброе…

— От тебя куча проблем, — сказала я.

— От тебя тоже, — не остался в долгу мужчина.

Наверное, просто еще не пришло время. Но ничего пояснять никто из нас не стал. Мы просто сидели в тишине еще не проснувшегося города и встречали рассвет.

Глава 9. Шут. Заказы

Я сидела в своей чердачной комнате, прямо на ковре, обложенная бумагами и работала, периодически посматривая в окно — не близится ли рассвет. Стопки бумаги выстраивались в моем жилище в целый город из небоскребов, и делали это как-то просто катастрофически быстро! Ну да, тут всю работу не сохранишь одним вордовским документом. Тут кучи и кучи макулатуры.

Последнии недели я работала. Много работала. Писала порой по три статьи в день, мотаясь по городу в сопровождении Дурика и Бобрика — как будто им действительно заняться было больше нечем. Но, так как в серьезные дела она пока не влезала — просто потому что их пока и не было — они мне не особо мешали.

Ругались, язвили, дурили, лезли по поводу и без, но, в целом, не мешали. Их общество становилось все привычнее — все больше веселило и все меньше раздражало. Порой, конечно, и не так уж и редко, хотелось побыть одной — я не привыкла проводить с кем-то так много времени, но даже это было вполне терпимо.

Мне очень не хотелось это признавать, но врать самой себе — удел тупиц. А что бы обо мне ни думали другие, сама я себя тупицей не считала. Так вот я, кажется, к ним привязывалась. Слава богу, совсем чуть-чуть! Пока я еще не решила, оставаться ли мне в доме Евы и в их компании, это было лишним. Но держать с ними дистанцию было сложно — они просто перли на пролом, заполняя все больше пространства в моей жизни. Такими темпами мы станем лучшими подружками к концу месяца! Вчера вот у нас была пижамная вечеринка. Ну, точнее ночная работа, после которой они отрубились прямо у меня в комнате. Хватило наглости даже залезть в мою кровать. Я бы их согнала на ковер, но и сама была так вымотана, что покорно ютилась у стенки, к утру монополизировав одеяло.

Ева была гораздо тактичнее и, держать с ней дистанцию было легче. С одной стороны. С другой — ее ненавязчивая забота была еще хуже. Недавно мы сидели вместе в гостиной, после обеда, и она сказала:

— Хочешь, я сегодня всех отсюда уведу, и ты побудешь одна?

Как она смогла предложить это так, что я четко поняла — для нее это не проблема?

Я хотела. Очень. И от ее предложения, как будто бы мимолетного, как будто она спрашивала, хочу ли я чаю, почему-то вдруг стало так неловко и тоскливо. Я кивнула, стараясь не смотреть в ее понимающие керамические глаза. Мне одновременно хотелось ее и обнять и кинуть в нее спичку. А чегомне точно не хотелось, так это анализировать свои чувства. Пока я не решила, оставаться здесь или нет, это тоже было лишним.

С Рашем было еще сложнее. Мы виделись не так уж и часто, но больше всего выкинуть куда подальше из своей жизни мне хотелось именно его. Последнее время он начал меня раздражать. Недавно я со злости даже чуть не пнула его по ребрам, но он перехватил мою ногу, а потом так противно-участливо спросил, что случилось и чем я расстроена.

Надо заработать побольше денег и съехать отсюда.

И у меня уже был план, как можно увеличить доход!

Надо сказать, всего за пару недель я умудрилась стать в этом городе, ну или по крайней мере в Третьем Кольце, довольно популярной.

Не хотелось бы себя обманывать, дело, конечно, в том, что в моем мире журналисты знакомы с маркетингом и не брезгуют изучать социологию, так что зацепить людей за больное мне легче, чем большинству здешних писак, умеющих зачастую только пересказывать с неизменным пафосом события дня — большего от них никто и не требует. Я умею больше — поэтому под дверью нашего издательства уже периодически собираются толпы моих верных фанатов. Они хотят знать, как я выгляжу, где я живу и можно ли привлечь к уголовной ответственности за скотский характер!

Так вот, мое имя уже довольно известно, не пора ди начинать брать заказы? Передо мной лежало три предложения: написать разгромную рецензию на оперу популярного композитора графа Виноя; закидать какашками общепит господина Мазыля и обрушиться всей силой праведного негодования на мастерскую «Котелки Ли».

Что же выбрать? Мне бы хотелось подгадить всем трем! Говнишко на душе почему-то бурлило и требовало выхода хоть на кого-то, так что журналистского вдохновения мне бы хватило на всех.

Но господа, не оценившие творчество графа Виноя, не приложили к просьбе билетик на концерт, зато вместо этого сами же и написали мне все тезисы. А я не люблю, когда за меня пытаются сделать мою работу. Сумму они, конечно, предложили такую, что я почти готова продать все свои принципы, которых у меня и так осталось немного, но все-таки в музыке я не разбираюсь от слова совсем, а это значит одно: статья получится дурацкой и поверхностной. Как же довести графа до слез, если я не разбираюсь в том, что он делает? С огромным сожалением я, давя на корню все меркантильные порывы, все-таки отодвинула от себя первое предложение. Скупая слеза почти сорвалась с моих ресниц.

Предложение раскритиковать в пух и прах кафешку господина Мазыля явно исходило от обиженной женщины. В письме не было даже попытки, даже намека на попытку как-то красиво оправдать этот саботаж, заказчица честно и искренне просил закатать чертова Мазыля в асфальт, потому что достал уже выделываться, бессовестный бабник — пусть лучше жрет говно, свинья поганая! Что ж, я только за! Действительно пусть, тем более цена тоже неплохая, хоть и не в половину такая как… Нет, Шура, не думай! Лучше посмотреть, что там за котелки.

Третье предложение было пронизано таким морализаторским пафосом, что животики надорвешь! Беспринципный господин Кальт посмел проводить развлекательные уроки серьезной науки для богатеньких неучей. Очаровательно!

Надо взять идею на вооружение — в этом мире еще не наступила эра капитализма, так что продавать святые для общества вещи очень и очень выгодно — конкуренции-то почти нет! На будущее надо сделать себе пометочку и подумать над бизнес-планом, а пока устранить возможного будущего конкурента.

Итого, два из трех — берем!

Я снова глянула в окно — уже начинало светать. Подскочила и побежала вниз за чаем и покрывало, перед дверью замедлилась и не торопясь вышла, тихонько прикрывая за собой дверь. Обернулась.

— О, ты и сегодня здесь,  — я спокойно и неторопливо присела на ступеньку возле мужчины, — доброе утро! Это уже становится традицией?

— Доброе, Шура, — улыбнулся Раш, — видимо, да. Все работаешь?

— Угум, — кивнула я, с наслаждением глядя на раскинувшийся вниз Высокий, вздохнула полной грудью прохладного воздуха, подула на чай, придвинулась к мужчине, чтобы ощутить тепло чужого тела и блаженно улыбнулась. Хо-ро-шо. Все-таки как классно встречать рассвет, даже чужое общество особо не мешает. Все равно появляется это восхитительное чувство уединения в огромном городе.

Последнее время мы с Рашем постоянно сталкиваемся именно на рассвете, на пороге Евиного дома. Иногда сидим молча, иногда разговариваем. Я обычно выхожу довольно уставшая после ночной-то работы; Раш тоже выглядит измотанным, но я не спрашиваю — почему.

Вдруг Раш положил голову мне на плечо. Я замерла.

— Можно же? — спросил он тихонько, — я так устал…

От его тона во мне забурлило что-то, отдаленно напоминающее жалость. Забурлило неожиданно, сильно, и почему-то с каждой секундой только разрастаясь. Я чуть не крякнула от неожиданности, когда увидела свою руку, которая тянется погладить его по голове. Отбой, нас таким не проймешь! Не проймешь, я сказала!

Рука нехотя вернулась на место. Я сидела, напряженная как струна, и молчала, смущенная собственной реакцией. Ну устал он, ну и что? Я тоже может устала. С чего бы мне должно быть его жаль? Олежу я никогда не жалела, хотя он с семи лет был моим опекуном. Если он от чего-то и уставал, это было скорее поводом позлорадствовать!

Ну, сравнение-то, конечно, дурацкое. Где Олежа и где Раш? Потомственный диванный ленивец, который ради других не пошевелил бы и пальцем, проглядывающим в дырявом носке, и джентельмен как из романов Джейн Остин. Чистоплотный в мыслях, порядочный в действиях.

Нет, было, по-моему, и в нем говнецо! Ну, в смысле, я никогда еще не встречала людей, которые могли бы по-черному иронизировать над окружающими, сохраняя такой безукоризненно вежливый тон, что даже я не всегда могла понять, где надо обижаться. 

— Ничего себе ты, мать, вырядилась! — присвиснул Дор.

— И куда мы в таком виде собрались? — уточнил Бор, оглядывая меня с ног до головы.

Да, я была вполне ничего, если приодеться и причесаться! Тут Ева мне помогла, одолжив короткое домашнее платье, которое мне было как раз до середины щиколоток. Легкое, темно-красное, оно волнующе открывало красивые ключицы и подчеркивало тонкую талию. По крайней мере, так считала Ева. Я тоже думаю, что смотрелась очень даже ничего. Причесанные убранные волосы, сережки и кулончик, блестевший в яремной впадине красным камушком. Простенько, но изящно.

Конечно, Дорик и Борик, видевшие меня в основном в мятой рубахе, широких штанах и домашнем халате, были слегка удивлены. Тем более, позавчера, когда они узнали, что я иногда забываю расчесать волосы и торжественно вручили мне расческу перед выходом из дома, а она застряла в волосах, именно они вычесывали мои колтуны из гривы. Но это все вовсе не значило, что я не умею быть чарующей и соблазнительной — просто мне для этого нужна причина.

— Мы идем в кафе! — объявила я.

— Только не говори, что у тебя там свидание, — скривился Борик.

— Ну, скажем так, — я кокетливо поправила выбившийся локон, — я на это рассчитываю!

* * *

Аррирашш шел по гулкому коридору императорского дворца, нарочно оставляя каблуком черточки на начищенном до блеска паркете. В этом паркете можно было бы увидеть свое отражение, наклонившись, но дракону его положения и возраста кланяться так низко было бы неуместно даже Его Императорскому Величеству.

Слава Отцу-Дракону, Арши всегда был достаточно неуместным, так что наклонился, сложившись практически пополам, и взглянул в свое мутное отражение в полу. Золотая коса тяжело упала с плеча на пол. Мужчина резко выпрямился и пошел дальше. Покривился, вспоминая только прошедший разговор Ярролимом.

— Я хочу его забрать, — Аррирашш решил закинуть удочку — ну а вдруг? Племянник посмотрел на него усталым и чуть раздраженным взглядом золотых глаз. Помолчал.

— Нет, — выдохнул он, опуская глаза, — и не говори о нем здесь.

— Я могу забрать его и уехать на другой конец Содружества, — Арши улыбнулся, — ты забудешь о нем. И обо мне.

— Нет, — Император даже не посмотрел на него, — и вообще тебе стоит заканчивать со своими гулянками и возвращаться во дворец. Твоя помощь была бы не лишней, — вот тут, когда речь зашла об интересующей его теме, Ярм-таки посмотрел на него, — носишься по Нижним Кольцам, занимаешься какой-то ерундой! У нас в родовом гнезде черти что твориться, а ты о семье даже не думаешь…

Все два года, что Арши пытается вылезти из этой игры, Ярм под разным соусом преподносит ему одно и то же блюдо под названием «Вернись». Но Аррираш не хотел, на самом деле никогда не хотел. Ни оставаться, ни возвращаться. Все, что он делал для семьи, для страны — видит Отец-Дракон, сделал он немало — было только, чтобы уйти потом без чувства вины. И уж теперь такими манипуляциями его точно не проймешь. Мужчина поднялся и с улыбкой закончил разговор:

— Мое предложение в силе. Всегда.

А сейчас он пойдет к Энри и проведет с ним весь день! Мальчик хоть не такой вредный зануда, как его отец. Арши накинул на себя отвод, чтобы его не видели слуги и побрел в сторону Спящей Башни, по дороге закатывая рукава.

— Ты их точно читаешь? — удивленно спросил мужчина, — а то такое чувство, что просто пролистываешь… Как можно так быстро читать?

— Не знаю, — улыбнулся Энри, — но если не веришь, могу процитировать какой-нибудь отрывок?

Арши не уставал удивляться Энри — он читал книги с какой-то невероятной скоростью, при этом умудряясь их запоминать. И опять внутренне поморщился — с такими мозгами сидеть запертым в башне? Это просто извращение какое-то.

— Лучше расскажи, чем ты сейчас занимаешься? Все за той девочкой бегаешь? — малыш повернулся к нему всем корпусом и посмотрел с любопытством.

— Еще как бегаю! Ее уже три раза чуть не пришибли, а она все равно, никого не слушая, продолжает лезть, куда не следует, даже не думая о последствиях, — тяжело вздохнул Раш, — только и бегай за ней, хвосты убирай!

— Все как ты любишь? — неожиданно фыркнул Энри, — без моей заботы она пропадет! — передразнил он мужчину, скорчив серьезное лицо, выпрямив спину и постукивая пальцами по подлокотнику.

— Ты просто ее не видел! Она даже волосы не расчешет, пока ей не напомнить, — Арши постучал пальцами по подлокотнику и вдруг замер. Посмотрел на хихикающего подростка, — ничего ты не понимаешь!

Энри расхохотался. 

— Ох, господин Мазыль, ну что вы такое говорите! — я прикрыла смущенную улыбку кулачком и тихонько рассмеялась, — я совсем не так прекрасна, не смущайте меня!..

— Смущение — главное украшение женщины, — пророкотал мне мужчина, глядя на меня сверху вниз, — но вам и оно не нужно.

— Если вы будете продолжать мне льстить, — деланно строго сказала я все тем же тихим ласковым голоском юной прелестницы, — я уйду! Давайте лучше поговорим о вас. Вы хозяин такого чудесного кафе!

Дорик и Борик сидели за соседним столиком и смотрели на меня, как на чудовище. Я услышала, как Дорик шепнул на ухо Борику: «Женщины — страшные! Что это такое?», а Борик ему ответил, не сильно понижая голос: «Знаменитое женское коварство! Не смотри, а то кошмары сниться будут!». Я отвлекла Мазыля на какого-то человека в окне, а сама шикнула на придурков, показав им кулак. Вроде, примолкли.

— Вы наверняка так много работаете! — я посмотрела на него с блестящими восхищением глазами, — у вас, верно, не так много времени на отдых…

— Ну что вы, даже у меня порой есть время отдохнуть, — мужчина в ответ блеснул намеком в глазах — рыбка клюет! — например, вечером я вполне могу пригласить вас на свидание…

— Не верю, — всплеснула руками я, — вы что же, одиноки?

— Совершенно! — мужчина чуть наклонился, а я из под ресниц посмотрела на официантов — в их глазах читалось что-то вроде: что, еще одна? — Почему вы подумали, что я не один?

— Просто вы такой… — я опустила очи долу, задышала чаще от смущения.

— Какой?.. — понизил он голос, уже не стесняясь меня соблазняя.

— Такой видный мужчина, — я вскинула смущенное, но решительное лицо, влажные распахнутые глаза, а господин Мызыль довольно прищурился.

За соседним столиком кривлялись два придурка, но я умела держать лицо. То, что господин Мазыль — знатный потаскун, я поняла еще по стилю письма заказчицы и сразу решила, что раз прекрасная госпожа обижена на него как на мужчину, то и бить нужно именно в этом поле! В конце концов, должен же хоть кто-то удовлетворить желания этой обманутой леди, хоть бы и за деньги?

Но для начала надо было во всем убедиться и собрать побольше информации. Обязательно ли было при этом совращать бедного мужика, который сам еще не знал, как попал? Наверное, нет, но я тоже иногда хочу приодеться и повеселиться! Желание это у меня появляется очень и очень редко, но я никогда себе в нем не отказываю.

Последний раз был в шестом классе. Тогда моя одноклассница Маша с чего-то решила, что раз она отличница, то может читать мне нотации. Она целую неделю нудела мне в уши в такой потрясающей снисходительной манере, при этом искренне веря в то, что пытается непутевую меня, прогулявшую половину четверти, направить на путь истинный, причем исключительно от доброты душевной. Делала она это громко, на показ, постоянно приводя себя в пример и ухитряясь каким-то совершенно невероятным образом параллельно и блеснуть знаниями перед учителями и завоевать симпатии одноклассников.

Хоть убейте, не могу объяснить, как она умудрилась занудством, которое, вроде бы, всех бесить должно, расположить к себе наших одноклассников. Но талант ее признаю. Так вот, если первые пару дней я слушала с интересом, потому что, ну, она была ничего так оратором, то потом меня стало это задалбывать. Прямые просьбы отвалить она превращала в агрессию с моей стороны, за которую я получала еще и порцию душеспасительных бесед. Окружающие почему-то считали нас подружками, а я начинала раздражаться. Поэтому в какой-то момент начала делать все, как она хотела: делала дз, ходила на уроки, рассказывала всем, какая она клевая, и смотрела на нее с искренней благодарностью.

Когда она, наконец, рассказала, кто из мальчиков ей нравится, я уже была во всеоружии. Должна сказать, соблазнительница из меня не такая уж непутевая, как думают обычно окружающие, глядя на мои застиранные футболки.

Поэтому стрельнув глазами в официанта и позвав его за собой, когда ушел мой кавалер на сегодня, я, вполне сносно ему поулыбавшись, смогла узнать обо всех практически нынешних дамах хозяина кафе, вплоть до нескольких адресов. Откуда они у официанта?

Просто обо всех своих похождениях Мазыль, не стесняясь, рассказывает своим сотрудникам вплоть до самых незначительных подробностей. И даже предлагает иногда отдать попользованных. Хозяин общепита явно не слишком уважал женщин, считая, что хорошая девочка до свадьбы ни-ни, а раз да-да, то совсем даже не хорошая и сама виновата. При этом совсем не гнушался заводить интрижки под видом серьезных отношений.

Не всех его нынешних подружек мы смогли найти, но парочка таки были осведомлены, что сегодня в пол шестого им собираются нагло изменять прямо у входа в кафетерий «Рассветная роса» — не отходя от кассы, так сказать! 

Дорик и Борик, судя по всему, на тему моего женского коварства будут изгаляться еще с неделю.

— Ничего-ничего, вот он заглянет ей под юбку, а там самые дешевые портки! — рассуждал Дорик, — тогда-то он и поймет, что она приличная девушка и пойдет себе искать другую! Надо было тебе, Шурик, покупать то исподнее, которое я советовал!

— Да нет же, — не соглашался с ним Борик, — он увидит ее портки и сразу женится на ней — потому что она приличная девушка (да простят меня все приличные девушки!) — он же именно такую ищет среди распутниц!

— А вдруг и правда женится? — испугался всклоченный, — статейка-то ладно, ну ославит на весь Высокий! А с женой потом всю жизнь куковать…

— Думаешь, пора спасать мужика? — кивнул прилизанный.

— Отбой, мальчики, не будет никакой свадьбы — он же мне изменяет!

— Технически, это он другим изменяет с тобой. Уводишь чужого мужика!

— Он что собака, чтобы его уводить? — огрызнулась я, впрочем, даже не разозлившись.

— Шура, все мужики — те еще псы! — наставническим тоном начал Бобрик, — некоторые просто брехливые псины, некоторые волки-одиночки, некоторые комнатные собачонки, виляющие хвостиком при виде хозяйки, но суть-то — суть-то! — одна! Так что если соберешься кого соблазнять — сразу нас предупреждай, — мужчина приобнял меня за плечо и ласково улыбнулся, — чтобы мы успели спасти бедное наивное животное.

Вот дрянь-человек! Спать спокойно не сможет, если дневную норму гадостей не скажет. Не мне, конечно, судить, но ударить его очень хотелось!

— Ну вы-то, конечно, волки-одиночки! — только и смогла съязвить я в ответ. 

Пол-шестого я стояла, вся такая хорошенькая и воодушевленная перед входом в «Рассветную росу», господин Мазыль вышел, улыбаясь мне чарующе и покровительственно, и я, не теряя времени, тут же ухватилась за его локоть и прижалась поближе, потому что…

— Это еще кто такая?! — возопила симпатичная женщина, выходя из-за угла дома, — почему она на тебе виснет, Рик?..

— Э-э-э… — пробормотала я, с удивлением глядя на своего кавалера, — господин Мазыль?..

Мужчина ощутимо напрягся, но лицо держал, только немного свел брови, пытаясь, видимо, решить, кто посимпатичнее и перед кем ему оправдываться.

— Милая, — обратился он ко мне (сочту это за комплимент!), — с этой женщиной мы расстались уже давно, но она продолжает меня преследовать… Мне так неловко об этом говорить!.. — не переборщи с надрывом в голосе, дорогой, а так, почти верю!

— Ах… ах ты, паскуда! — глаза женщины были словно блюдца, она явно не ожидала, что перед ней даже оправдываться не будут, просто бортонут без объяснений в сумасшедшие бывшие.

— Так она твоя бывшая?.. — пролепетала я неуверенно.

— Ну конечно!

— А я тоже твоя бывшая? — поинтересовалась еще одна леди, прищурив глаза.

— Что это значит?.. — вскинула я глаза на хозяина то ли таверны, то ли харчевни.

— Я все объясню, — почти спокойно и уверенно произнес мужчина, но глазик дернулся. Чуть в отдалении на представителя недоговороспособного типа из семейства псовых сочувственно поглядывали мои товарищи.

— А давай-ка, милый, ты сначала мне объяснишь? — уперла руки в боки подружка номер два, — я раньше нее твоей дамой значится стала, так что мне первой и объясни!

— А мне можешь ничего не объяснять! — сплюнула номер один, — я тебе яйки просто оторву и сделаю себе из них сережки, и можешь мне ничегошеньки не объяснять!

Что же, дальше было только веселее! Дамы накинулись на Рика Мазыля, как разъяренные фурии, параллельно очень громко рассказывая кто он есть и куда ему дорога. Он поначалу тоже пытался им объяснить, что раз дают — надо брать, но его это ни к чему не обязывает и что-то там про заслуженное отношения к девушкам с пониженной социальной ответственностью, и отбивался не только от словесных, но и от физических атак. Но одна из обиженных кошек оказалась магичкой и грамотно чем-то сковала его и по рукам и по ногам.

Я отошла в сторонку и скрестила пальцы, в надежде, что кто-нибудь все-таки выболтает что-то поинтереснее того, кто и кем является. Надежда с каждой минутой затухала и я даже уже приуныла. Обычно мне очень везло на горяченькое, но видимо все-таки придется написать банальную статейку про любовный треугольник, в котором один из углов не только туповат, но еще и подгнил основательно. Следить за разборками собралась уже небольшая толпа, а я думала о том, не пора ли домой и что у нас сегодня на ужин.

— Мне еще месяц теперь лечиться от тех болячек, которые ты разносишь, как портовая ш…! — о, а вот это интересненько!

— Смотри, как у нее глаза загорелись, — ткнул мне в щеку Дурик; я вяло от него отмахнулась, прислушиваясь.

— Да от срамных болячек и не так глаза могут загореться.

Вот! Вот он! Тот крючок, который мне был нужен… «Нечистые помыслы, нечистое тело, нечистая харчевня»! 

Брать заказы мне понравилось. Темы были не заезжаны всеми местными газетами, платили больше. Правда откидывать процент начальству мне все-таки пришлось. Главред, видимо, не за красивые глазки занимал свое место, потому что знал не только то, что заказы я вообще беру, но и у кого и за сколько. Притвориться дурочкой не получилось, так что оторвать от сердца пару золотых обрезов мне все-таки пришлось.

Как раз, когда я выполнила второй заказ, рассказав жителям Высокого Города о бездуховности и меркантильности хозяина лавки «Котелки Ли», господина Кальта, главред вызвал меня на ковер и долго, муторно и очень тоскливо рассказывал мне, какая я жестокая и лицемерная девочка, раз наживаюсь на заказах в обход бигбосса.

Одинокий лучик солнца пробивался сквозь плотные занавески, освещая плавающую в пространстве пыль и клубы сигаретного дыма; за окном тонким голоском кричал мальчишка, призывая покупать газету со срочными новостями, а начальник даже и не думал замолкать, заставляя слушать бесконечное количество поучительных историй о том, как судьба наказывала жадных да мелочных разумных, возвращая им сторицей.

— …и вот он, вроде бы и богатый и успешный, а счастья нет. Нет, понимаешь? Вроде и смог наживиться, но его мелочность и постоянный поиск какой-нибудь выгоды лишили его главного! А знаешь, что главное в жизни? — мужчина посмотрел на меня с сочувствием.

— Толстый кошелек?.. — предположила я, тоскливо глядя на часы.

Он болтал без умолку уже пятьдесят пять минут о какой-то ерунде, заставляя меня чувствовать усталость пополам с тоской. Даже Машенькины лекции о важности школьного образования меня так не выматывали. Это талант. Были бы здесь телевизоры, ему бы надо было стать ведущим какой-нибудь занудной телепередачи. А вообще, я готова была покаяться обо всех своих прегрешениях, только бы он меня наконец отпустил, ну или хотя бы просто замолчал.

— Близкие отношения! Да-да, не кривись. Дружба, любовь — вот что важно! И именно это он упустил в погоне за деньгами! И кинулся с моста от тоски, — главред возвел в мою сторону свой указующий перст, — и если будешь в погоне за звонкой монетой водить за нос начальство, тоже останешься одна-одинешенька и плохо кончишь!

Напугал ежа оголенной ягодицей.

— Хорошо, как скажете, — вздохнула я и спросила с надеждой, — можно уже идти?..

— Иди, — отпустил меня мужчина, сияя не меньше, чем монетки, которые у меня отобрал, — но, Шура, я вообще-то серьезно тебе говорю: не концентрируй все свое внимание на одной лишь работе. И, пожалуйста, с заказами поаккуратней, не забывай проверять источники.

— Да-да, — кивнула я и побыстрее закрыла дверь с другой стороны, пока он еще какую поучительную историю с грустным концом не вспомнил.

По дороге домой заскочила в книжную лавку старика Луки, которая персонально для меня была скорее библиотекой. Хотя законы Империи, историю Содружества и сборник анекдотов я все-таки в итоге купила. После всех разбирательств и арестов в деле о Восточном отделении стражи, государство все-таки возместило Луке потери и помещение, где до этого была его лавка, ему вернули. Благодарил он за это меня и, как ни странно, из-за этого было немного неловко, потому что я для него ничего в итоге не сделала, все само собой разрешилось. Но от возможности почитать книжки нахаляву и бесплатных печенюшек я, конечно, не отказывалась и к Луке иногда заходила.

— Милая, здравствуй! — улыбнулся старик, собирая морщины вокруг глаз, — я тебе пару книжек отложил и вот, тебе передать просили, — Лука протянул мне небольшую коробочку.

— Спасибо, — я удивленно посмотрела на подарок или послание? — а кто передать-то просил?

— Да я как-то и не присматривался, — развел руками хозяин книжного магазинчика, — вроде, мужчина… Даже и не запомнил — старый, память дырявая!

Может память, может морок как у Раша. Не так уж и важно, дома посмотрю. Как и еще шесть писем с предложениями для статей!

Глава 10. Шут. Няньки

Шинрская Империя — очень забавная. По-моему. Начать стоит с того, что она очень четко разделена на Верхнюю Империю и Нижнюю Империю, и жители каждой думают, что основная часть граждан — это они. По-хорошему, конечно, если немного утрировать, можно разделить скорее на Империю Господ и Империю Слуг. Так-то, вроде, и не сильно отличается от любого другого государства, но соль в том, что Империя началась как-раз таки с Господ.

Драконьи Горы, которые тянуться через весь почти континент от севера к югу, по сути и есть Шинрская Империя. Верхняя Империя. На юге горы заворачиваются в так называемую Колыбель, где и появилась первая раса этого мира милостью Отца-Дракона, постепенно расселяясь на всю протяженность Драконьих Гор и отстраивая себе родовые гнезда. Предприимчивые ящерицы довольно быстро сообразили, что самим грязную работу делать не с руки и стали образовывать под гнездами что-то вроде поселений, а потом и городов-колоний, где разводили себе чернорабочих, по сути рабов. Конечно, в книгах все описано куда красивее — что-то про приобщении младших рас к высокой культуре. Постепенно, с развитием экономики и усложнением общения с соседями, которые не будь дураками, тоже активно развивали свои государства, младшие расы наделяли правами — там немножко, тут чуть-чуть — приобщая их к более сложным работам и вот тут уже да, к высокой культуре. Так появилась Нижняя Империя. Жители предгорья искренне считали, что основной кипиш происходит у них, драконьи господа смотрели на это снисходительно со своих гор и занимались своими господскими делами.

Забавно было то, что учебники по истории Шинрской Империи, написанный жителями Нижних городов, описывали события происходящие в Нижних городах, имея в виду, что это и есть история Шинрской Империи в целом; и ровно точно так же историки-драконы описывали события Верхней Империи как события всей Шинрской Империи. И судя по всему, никого это не смущало.

Кстати, история Верхней Империи состояла преимущественно из родовых драконьих склок, нередко довольно разрушительных; но последние пару тысяч лет в горах все более-менее спокойно, а репутация правящего рода золотых драконов, са’Варшей, такова, что на данный момент ее одной и хватает, чтобы приструнить всех недовольных. Интересно, как бомбанет, когда на блестящей золотом репутации появится какое-нибудь пятно? Не могут же они вечно оставаться на коне?..

Я заложила закладку в книге и протерла глаза. Было уже довольно поздно, но я решила перед сном все-таки разобрать стопку писем с заказами и коробку от неизвестного отправителя. В общем и целом, работы на неделю мне и так хватало, но может там будет что интересненькое.

Я разложила все письма перед собой, пробегаясь глазами по тексту. Большую часть отмела почти сразу — топить чьих-то конкурентов и вообще не особо интересно, а за такие деньги и время тратить не стоит.

Было пару писем благодарностей за достойную позицию и крепкие морально-этические установки от каких-то стариков-профессоров из Имперской Магической Академии за мою статью о мастерской «Котелки Ли», в которой я в самых пафосных выражениях доказывала, что хозяин мастерской — абсолютно бездуховное существо, для которого ничего не свято, кроме денег.

Писали мы ее целым квартетом: я, Дор, Бор и старый цербер Дирк — в сторожевой каморке и закусывая Евиными пирожками дешевое вино. Было весело. Неоценима была, как ни странно, помощь всех в написании этой благопристойной похабщины.

Дор и Бор, оказывается, имели не только два высших магических образования — практикомагическое и теоретикомагическое, но и неплохие связи в академических кругах, а значит примерно знали, куда ветер заплесневелых консерваторов дует и куда флюгер повернуть. Откуда у них такие связи спрашивать я не стала, потому что и от новости о том, что у них по два высших образования, в то время как у меня — ни одного, еще не отошла.

Дирк же был совершенно непревзойден в придумывании пыльных аргументов с истекшим сроком годности на тему того, почему старое — лучше нового. Разглядел ли кто-нибудь в нашей статье тонкую иронию? Очень в этом сомневаюсь! Но было весело и неплохую прибыль мы поделили поровну.

В принципе, такие небольшие дела меня на данный момент вполне устраивали. За большие, на самом-то деле, браться мне пока было рановато, потому что история не доучена, в законах я плаваю и на местности ориентируюсь далеко не всегда. Выручало меня то, что я в целом не глупая и умею сохранять невозмутимый вид, даже когда ни черта не понимаю, что происходит. Ну еще, конечно, детское личико, неопрятный вид и глуповатая улыбка, которую я отрепетировала еще в десятом классе, когда решила податься в журналисты. И ведь пригодилось!

Поэтому открывала коробку, как я догадываюсь, с заказом, я с интересом, конечно, но без энтузиазма. Про морок я у Раша поспрашивала еще неделю назад, так как и себе такую штучку хотела очень — очень полезно в работе! — но мужчина мне сказал, что на такое нужна лицензия, которую мне вот сто процентов не выдадут, а без лицензии это не законно, да еще дико дорого. И очень посоветовал просто не соваться туда, где морок мог бы мне пригодиться.

Старик Лука, который мог описать по памяти даже узоры на халате, в котором я к нему прибегала лишь однажды — да только книгу вернуть и тут же по делам — и помнивший на зубок где и какая книжка у него в лавке лежит, а где брошюрка, вряд ли бы не запомнил внешность того, кто просил мне что-то передать, да еще так неуверенно утверждать о поле.

А у кого есть лицензии на морок? Точно не у кого попало, а у серьезных людей и нелюдей, которые на несерьезные вещи не размениваются. Зато на них размениваюсь я!

Так что кристаллики записывающие я прослушала, заказ прочитала, наводки глянула, да и сложила все обратно. Деньги предлагали такие, каких я в этом мире еще не видела, но увидеть очень хотела. Только поэтому я решила еще поразмышлять, но откровенно говоря, браться за дело не хотелось. Серьезные дяденьки, которые занимаются политикой и денежными махинациями, меня никогда не вдохновляли на творчество. Зато приносили много проблем! За чертова Слепкина с его скучными темными делишками меня чуть не утопили, как слепого котенка.

До рассвета еще оставалось около пяти часов и стоило уже ложиться, если не хотела проспать. А проспать я очень не хотела!

* * *

— Ярролим, — Император поднял глаза на своего Первого Советника и одного из немногих близких друзей. Шарам Хоррх происходил из не очень знатного рода, но блестящие мозги и близость с тогда еще наследником помогли ему в итоге выбиться на самый верх. Мало кому было позволено обращаться к Ярролиму по имени, но Шараму Император подобное позволял.

— Да? — Его Величество помассировал переносицу, тяжело вздохнув. Он догадывался о чем опять пойдет речь.

— Ты не можешь больше игнорировать эту проблему — ее нужно решить.

— Я решу. Это все? — Ярм вернул глаза к документам.

— Ваше Величество, должен напомнить вам, что могущество вашего рода строится в первую очередь на его чистоте.

— Да ты что, — император так и не оторвал взгляд от отчета соглядатаев из северного королевства, — а я и не знал!

— Ваш род, ни разу не запятнавший себя связью с низшими расами, сохранил в себе больше всего магического благословения Отца-Дракона.

— Спасибо, что напомнил, это очень важно, — Ярролим и сам не замечал, как становился похож на своего дядюшку в моменты легкого раздражения, и предпочел бы не замечать и дальше. Шарам думал, стоит ли попытаться привлечь его внимание, сравнив с Великим Князем Аррирашшем, или не стоит раздражать Императора еще больше. Его друг вскинул брови, постукивая пальцами по подлокотнику.

— Существование этой проблемы ставит под угрозу безопасность всей Империю! — вспылил Хоррх, решив все же не лезть в семейные разборки, — да посмотри же на меня!

— Не преувеличивай, — Ярм-таки посмотрел Первому Советнику в глаза, — только легитимность моего рода на троне.

— Ваш Род на троне — и есть залог мира в Шинр…

— Ну хватит! — закатил глаза Император, — Неужели у нас настолько хорошая пропаганда, что даже тебе мозги промыло?

Шарам Хоррх прикрыл глаза рукой, выдохнул. Помолчал.

— В такие моменты вы безумно напоминаете мне вашего почтенного дядюшку!

* * *

— … да ей просто повезло, что я лично зачаровывал дом, и его так просто не найти, — Аррирашш хмурил брови, ковыряя пирожное, — а то бы собрания желающих ее вздернуть уже давно проходили бы под окнами дома, а не издательства. А стража, уж поверь мне, тактично отвернется, стоит хоть кому до нее добраться!

— Тебя раздражает, что она не думает о своей безопасности или что она не говорит тебе: «спасибо за заботу, милый дядюшка!», — улыбнулся Энри ехидно.

— И то и другое! — не стал врать Аррирашш, — она вообще не понимает, зачем я это делаю.

— Честно говоря, я тоже не понимаю, — мужчина вскинул на племянника удивленные глаза и даже перестал мучить десерт; расплылся в снисходительной ласковой улыбке, наклонив голову к плечу и сощурив глаза.

— Потому что она похожа на тебя, Энри, — мальчик выглядел удивленным, — а еще потому, что мне теперь не все равно. Я заметил ее, потому что она чем-то напомнила мне тебя, но теперь это уже не так важно — важно, что заметил и развидеть уже не могу. Я уже привязался и переживаю за нее.

— А она за тебя? — с исследовательским интересом в глазах спросил Энри.

— А ты? — улыбнулся ему мужчина.

— Ты говорил, что отвечать вопросом на вопрос не вежливо! — наигранно возмутился Энри, — И причем тут я?

— Ты за меня волнуешься? Переживаешь? — племянник удивленно фыркнул, задумался и забарабанил пальцами по столу, — Я знаю, что нет. Ты просто не мыслишь такими категориями — тебя не научили. Как и ее, судя по всему.

— Ты хочешь, чтобы я за тебя волновался? — вот в такие моменты Арши действительно верил, что перед ним ребенок.

— Ну, если очень-очень упрощенно, — засмеялся мужчина, — я не буду объяснять, чего я хочу, иначе это теряет смысл.

Арши просидел в Спящей Башне аж до полуночи и, продираясь в темноте серез заросли, только надеялся, что Ярм еще не спит и они смогут поговорить. Мерить шагами длиннющие коридоры дворца мужчине не хотелось от слова совсем, поэтому он решил немного пошалить и залезть через окно. Охранки он обошел, не нарушая контура, вполне успешно, подпалив только многострадальные кружева на манжетах, и приземлился прямо на подоконник, сложив тут же крылья, чтобы пролезть.

— Ты ошалел, дядя?! — вопреки словам и тону, Ярм даже не дернулся от неожиданного визитера.

— Мне было так лениво идти ногами! — тоскливо сообщил Аррирашш, — я уже не в том возрасте для таких прогулок, понимаешь?

— Тебе не так уж много лет для таких заявлений, — раздраженно выдохнул Император. По взгляду было понятно, что говорить он не хочет от слова совсем, а вот выкинуть бедного старого родственника из окна бы не отказался.

— Я старше тебя в два раза!

— Так ты пришел меряться прожитыми летами? — вскинул брови Ярм, — а наш библиотекарь старше в два раза тебя, и что? Ходит себе по коридорам, как и все. Твои тысяча с хвостиком лет — скорее средний возраст. Но уж никак не оправдание для таких чудачеств и…

— Ты не заговоришь мне зубы, не дорос еще, — Арш закинул ногу на ногу, все также сидя на подоконнике, — ты не можешь дальше тянуть, Ярм, проблему надо решать. Ты хотел, чтобы я помогал семье? Я предлагаю помощь в решении этой семейной проблемы.

— Пошел вон, — отрезал Император.

— Отдай мне его, ты не можешь и дальше просто делать вид, что его не существует…

— Пошел вон! — заорал уже мужчина, — я сам решу, что с ним делать! Почему каждый думает, что мне нужны советы!

— Потому что сам ты ничего не решаешь, матерью-землей ты проклятый сосунок! — зашипел Аррирашш.

— Пош-ш-шел вон! Я сказал — нет! Я твой Император, пр-р-роваливай к своим людиш-шкам! — его голос уже вибрировал, наполняясь силой.

Аррирашш выдохнул, закрыл глаза, смиряя раздражение и, с до отвращения спокойной улыбкой поклонившись, вылетел в окно.

— Как прикажете, Ваше Величество, — Раш решил до рассвета погулять по Высокому Городу. А там Шура вылезет из своей берлоги с ним посидеть и точно поднимет ему настроение. Будет кутаться в пледик, делать вид, что не ожидала его увидеть и с искренним, таким чистым восторгом, как в первый раз, любоваться тем, как просыпается его любимый город. Солнечные лучи будут золотить ее заспанное лицо, утренняя прохлада придвинет ее к нему поближе, он успокоится и с холодной головой продумает план похищения маленького принца, запертого в проклятой башне.

* * *

И снова я стояла на обрыве. И снова подо мной торопился жить Высокий Город. И снова небо бешено мелькало рассветами и закатами, прогоняя грозы и выворачивая облака.

Озеро Нерша было все так же недвижимо, будто не вода, а зеркало. Стрелки огромных астрономических часов все ускоряли свой разбег, становясь невидимы моему глазу, и я со странным предвкушением ждала, когда же они остановятся. Я шла, но никак не могла продвинуться вперед, а гибкое золотое чешуйчатое тело обвивало ноги, останавливая. Я перешагивала, шла, снова перешагивала, но это змеиное тело становилось все больше — перешагнуть его все сложнее, но я продолжала через него перелезать и шла дальше. Зачем я это делала? Тело меня не раздражало, так что наверное — из вредности. Я уже даже не перелезала, а вскарабкивалась и переваливалась через него с упорством, достойным лучшего применения. Вдруг я увидела дядю Восю. Он был гол и прикрывался только огромной картой таро.

— Что у нас там, Шура? — спросил он, — без очечков нихрена не вижу!

— Это Шут, дядь Вось, — отвечаю я ему, карабкаясь через огромное тело, обдирая ладони о местами встопорщенную чешую, — но она вверх ногами!

— А я знал, — улыбается он в ответ и произносит почти с гордостью, — знал, что ты бестолочь!

— А какая вторая карта? — почему-то это становится важно, — какая вторая, дядь Вось?

— Вторая…

И конечно тут я просыпаюсь. Солнце уже показалось из-за горизонта, и я, забыв о дурацком сне, подскочила с кровати. Схватила с рабочего стола, заваленного  бумагами не хуже, чем у главреда, кружку с уже остывшим вчерашним чаем и потопала вниз. Чай покрылся пленочкой, на внутренней стороне кружки остались коричневые кольца — но новый я заваривать не буду. И вовсе не потому, что тороплюсь. Если бы я торопилась, то бежала бы по ступенькам, а я спускалась чинно и с неторопливым достоинством!

Раш уже сидел на ступеньках, сидел, будто на троне, весь такой расслабленный, величественный. Он занимал почему-то больше пространства, чем обычно.

— Доброе утро, — сказал от каким-то особенно доброжелательно-отстраненным тоном.

— Доброе, — ответила, присаживаясь рядом.

Мне казалось, что у него что-то случилось. И я стояла перед очень серьезным вопросом: спрашивать или не спрашивать? С одной стороны, чужие переживания меня, в общем-то, волнуют только в контексте работы. Удивительно и даже дико, что я вообще сейчас задаюсь этим вопросом. Что бы у него не случилось, меня это не касается и не особо-то и волнует.

Может он в собачью какашулю наступил и теперь грустит, и если так, то подробности мне не сильно интересны. А может, его бросила жена, и тогда мне придется слушать тоскливую бессмысленную историю о том, как он несчастлив и как несправедлива жизнь, и тогда уж лучше послушать про собачьи какашули, которые кто-то злостно оставил вот прямо специально у него на дороге с единственной целью — испортить ему обувь и настроение. Короче говоря, я была уверена, что не хочу знать, из-за чего от него веет вселенской тоской с налетом гордого смирения жестокой судьбе.

Но откуда-то же во мне взялся порыв его спросить, хотя это однозначно не принесет мне никакой пользы. А этот вопрос: у тебя что-то случилось? — я задавала только когда допускала, что информация может быть полезна, ну или хотя бы интересна.

Ладно, потом разберусь, на кой черт мне оно надо.

М-м-м… Раш? — позвала я, он повернул ко мне невыразительное лицо, которое я бы ни за что не узнала в толпе, — у тебя…кхм, что-то, — давай, Шура, рожай! — что-то случилось?

Я чувствовала себя так, будто только что избавилась от мучительного запора. Появилось такое странное облегчение и при этом мелкая дрожь, как когда ты сильно напрягаешь все мышцы, а потом резко расслабляешься. Не знаю почему и зачем, но, кажется, я была готова героически выслушать его нытье. И меня даже немного воодушевляло, что он мне что-то расскажет, а я потом не напишу об этом в газете. Это было странно и как будто бы неправильно. И от этого волнующе.

Что-то подобное я испытывала, когда разрешила где-то лет в пятнадцать или шестнадцать какому-то мальчику на класс старше потрогать свою грудь после уроков в пустом классе. Когда этот прыщавый извращужка с ошалевшими от весны и подростковых изменений гормонами спросил, может ли от пощупать сиськи, я сначала, конечно, хотела сказать твердое «нет».

Ну, потому что хорошие девочки не дают незнакомым мальчикам щупать сиськи в пустом классе. Но буквально за день до этого Олежина мама, в очередной раз решившая пройтись мне по ушам на тему того, какая моя мать потаскуха, рассказывала, как себя должна вести хорошая девочка и что с ней станет, если она перестанет быть хорошей.

И неожиданно для этого мальчика я дала добро на легкий петтинг, ощущая удовольствие от того, что мне класть болта на то, как должна вести себя хорошая девочка, и заодно на Олежину маму, которой я потом этот перфоманс описала в мельчайших подробностях, разве что немного приукрасив. И это ощущение порочности, бунта против привычного и налета осознанно задавленной стыдливости меня тогда неплохо взволновали.

Сейчас, задавая Рашу вопрос о том, чем вызваны его переживания, задавая этот вопрос, не имея никаких скрытых мотивов и расчетов получить какую-то пользу, задавая, чтобы он мог — прости господи! — облегчить душу, я чувствовала себя так, будто совершенно отбилась от рук! Это было настолько интимно, что я, кажется, даже раскраснелась. Я ожидала, наверное, почти всего — любую историю, от зевотно-унылых переживаний о том, что его никто не понимает до секретной информации о грядущем вторжении пришельцев — но не того, что он мнесказал.

— Ты. Со мной случилась ты, — выдавил он.

— Что, прости? — я совершенно не поняла его. Надеюсь, это не признание в любви?..

* * *

Раш, слегка раздраженный тем, как прошел разговор с коронованным племянником, привычно проветривал голову, гуляя по улочкам Высокого. Рашу очень хотелось разозлиться на Ярма всерьез, не чувствовать никаких угрызений совести за то, что решился сделать, но он не мог.

Потому что понимал: Ярму тяжело. Привязанность к своему дитя — инстинктивное, естественное и абсолютное чувство у таких, как он.

Драконы — единственная истинно магическая раса во всем мире: инстинкты у них, в отличие от тех же оборотней были построены не столько на наличии животной ипостаси — которая в научном понимании этого слова животной ипостасью и не была — сколько на реакциях на магическую составляющую мира, которая нитями пронизывает каждое существо, каждый предмет — магией заряжен сам воздух; и драконы, не нуждающиеся ни в каких ритуалах, схемах, расчетах и любых других манипуляциях для взаимодействия с магией мира, но зависимые от нее всем своим существом, имели специфический набор реакций — магические инстинкты. Одним из них была крепкая порой необоснованная симпатия к существам с наиболее схожими магическими источниками. Поэтому у драконов крепкие семьи и преимущественно очень хорошие внутриродовые отношения. Родители не могут не любить своих детей, потому что их магия созвучна.

Но Энри — не магическое существо. И никакой инстинктивной любви к нему нет ни у одного его родственника, даже у самого Раша. И Ярролим — дитя своей культуры, снисходительно относившийся к младшим расам и почитающий все драконье — абсолютом, нормой, а все отличное — неким, пусть порой и незначительным и не оправдывающим ненависть, насилие и эксплуатацию, но все-таки отклонением от нормы, не понимал, как относиться к Энри.

Его нормальная родительская любовь — драконья любовь, и иной он просто не знал. Он не понимал, как любить этого сына, но не любить не мог. Ведь ничего не испытывать к своим детям могут только люди и никакие иные существа, а он дракон — любовь дракона к своему ребенку абсолютна, люди и драконы — как две крайности. И любая схожесть с самой младшей, самой слабой расой — довольно унизительна. Ярм не знал, как относиться к сыну, но и оторвать его от себя не мог.

Рашу было совершенно искренне жаль своего племянника, он прекрасно понимал, что мальчика ни в коем случае нельзя признавать, но и запирать его в башне и держать при себе, не имея цели приблизить по-настоящему — не решение. Это отсутствие решения. Решения, которое должно быть принято, так или иначе. И если это не сделает Ярм, это просто сделает кто-нибудь другой. Например, Раш.

В общих чертах, он уже набросал план похищения, осталось договориться кое с кем, найти подходящее местечко, может где-нибудь на окраине Содружества, может еще подальше, и дождаться подходящего момента. С одним своим давним знакомым, еще со времен, когда Раш координировал одну из групп Теневого Министерства, можно было переговорить как раз сейчас. Время до рассвета еще было, так что мужчина завернул в сторону Горького переулка.

Улицы горели магическими огнями, которые оставляли причудливые блики на стенах домов и дороге; взрывы смеха — раскатистого, визгливого, мелодичного — переплетались нитями с постоянно, непрерывно текущим то тут то там шепотком, разбавляясь иногда сдавленными криками и стонами, на которые никто не обращал внимания; разумные существа, одновременно до предела раскрепощенные, не сдерживаемые границами закона, и настороженно-замкнутые, глядящие на каждого встречного цепко и настороженно. Тут было достаточно тех, чьи лица скрыты мороком, и окружающих совсем не удивляло наличие теней, за которые не зацепится взгляд.

Раш спокойно и уверенно прошел по знакомой узкой улочке, завернул в тупик между домами и спустился в подвал одного из домов по грязной каменной лестнице.

С Ловким Раш познакомился лет пятьдесят назад, когда тот подделал для одного довольно важного с точки зрения внешней политики документика императорскую печать. Заметил он это по чистой случайности, но все-таки заметил — и с последствиями безболезненно разобраться сумел.

И была у Аррирашша одна такая нехорошая черта: когда какой-нибудь разумный его заинтересовывал, Раш был склонен забывать о том, что он представитель правящего рода, приличных лет представительный мужчина, и становился не лучше любопытного мальчишки. О том, что договор с Норвеским Королевством, над которым бились около пяти лет чуть не пошел прахом по ветру из-за потрясающе ловко подделанного документа, подделанного, в общем-то мальчишкой — забавы ради и чтобы доказать, что может, а не пальцем деланный, Аррирашш никому говорить не стал! Просто потратил пару ночей на то, чтобы перепроверить печати на всех самых важных бумагах, побродил в кругах противников установления дружественных отношений с закрытым человеческим королевством и вышел на Ловкого, с которым тут же и задружился.

— Раш! — тут же узнал его лис, стоило переступить порог его мастерской, — а я — веришь, нет? — только о тебе вспоминал! «Дно Империи» — это ж твоего пьяного котенка газетка, да?..

— Ариэль опять кому-то не тому на подпитии глаз подбил? — Раш устроился на дорогущем, но ободранном диване, пока Ловкий доставал ему из шкафа последнюю чистую чашку для чая.

— Насколько я знаю, пару недель назад ему жена глаз подбила, и он теперь в завязке, — поделился лис, — нет, я не про него — он скорее всего сейчас страдает в своем кабинете, с тоской глядя на травяной сбор. Я об их новенькой. Та, которая активно поднимает начальству настроение, пока он в завязке. Кажется, она решила не примыкать к кому-то одному, а гадить всем без разбора, и ненавидят ее уже почти все слои населения, кроме разве что вашей братии, до которой она еще не добралась, да таких же беспринципных, как она, но они скоро доберутся до нее, когда на Горьком объявит цену кто-нибудь очень обиженный ее писаниной, — лис лукаво, как умеют только оборотни его вида, улыбнулся, поставив перед Рашем поднос с чаем и пирожками, — признавайся, ты же не мог пройти мимо такой чудачки, да? Я же тебя знаю!

— Шура в последнее время, вроде, подуспокоилась, — вздохнул мужчина, — о тех, кто мог бы в порыве чувств завернуть в ваш переулок — не пишет. Так, по мелочи…

— Ага, по мелочи! — хрюкнул парень, — мне тут мышка нашептала, что она сегодня что-то вынюхивала про Бронса из городской группы теней! Завтра, вроде, обещают с утра большой кипиш по этому случаю.

— Чт… — Раш поперхнулся чаем, — твоя мышка ничего не напутала?! Она бы до мест, где можно про Бронса вынюхивать дойти бы не успела, за ней Дор и Бор присматривают, пока в отпуске…

— Дурика с Бобриком за ней приставил? — ухмыльнулся лис, — да этих бестолочей обвести вокруг пальца как нечего делать! Тем более это же заказуха, наверняка с наводками…

— Угум… — Раш одновременно и сам ощущал себя бестолочью, и злился.

Вот чего ей спокойно не сидится? И как он не уследил, идиот? И почему он должен раз за разом прикрывать ее задницу даже не за спасибо?! Да-да, конечно, он не должен, просто не хочет, чтобы милую девочку, к которой успел привязаться, пришибли.

А когда человек сам за себя не волнуется, за него вдвойне сильно волнуются близкие — неужели так сложно это понять?! Неужели ей действительно нет совершенно никакого дела до того, что он чувствует? Что Дорик с Бориком уже придумали, как будут отгонять от нее женихов лет через десять? Что Ева шьет ей платье к Дню Города, что она была самой прелестной девочкой на празднике? Неужели она именно такая?..

Бронс был отбитым на всю голову гадом. Но очень полезным гадом. Много чего про него можно понаписать, конечно, но все это не только сам Бронс, мстительный как темные слуги Безымянной, без ответа не оставит, но и командир его группы, а может на это и Теневой министр внимание обратит, и все — не будет больше не только Шуры, но и любого упоминания о ней.

— Заешь, кажется мне пора, — Раш тяжело поднялся с нагретого места под понимающим взглядом Ловкого, — спасибо за информацию.

— Всегда рад!

После этого Раш в экстренном порядке, под аккомпанемент ариэлевского нытья, угроз, увещеваний, шантажа и, кажется, даже стонов боли, в ночи остановил тираж ежедневной газеты «Дни Империи». Да, завтра они не заработают ни одного обреза. Да, не смогут даже покрыть затраты. Ничего — переживут.

А Аррирашш уже не был уверен, что сейчас хочет видеть маленькую хитрую засранку. Но поговорить с ней стоило. Может она правда просто не понимает? Ну бывает же такое?.. Непохоже, что она хочет самоубиться во цвете лет.

Раш чувствовал усталость.

Ярм ведет себя как ребенок, Шура ведет себя как ребенок — и мужчине тоже уже хотелось встать в позу и, плюнув на всех и вся, вести себя как подросток, который делает только то, что ему хочется, и думать, что мир просто его не понимает. И отвратительнее всего было от осознания, что он не может.

Он понимает Ярма, понимает, и совсем не хочет делать ему больно, отнимая ребенка, даже если он пока не знает, что с ним делать.

Он понимает, что Шура не умеет быстро сближаться, если вообще умеет, и глупо ждать, что она вот так с разбега начнет думать о чувствах тех, кто о ней заботится. Просто было до соплей обидно, что, кажется, его понять ни один из них не хотел.

Раш был накручен. Раш устал. Он сел на ступеньки Евиного дома, улегся на перила и стал ждать самую проблемную девочку во всем Высоком Городе. Он пытался успокоиться, но не получалось. Раз за разом, думая о том, как чуть не каждый день, после почти каждой статьи, он ходит по домам, по лавкам, по улицам — и проверяет, угрожает, убирает, предостерегает; как проверяет охранки, покупает новые (на всякий случай), ставит дополнительные патрули то к дому, то к издательству, выбирая тех, кто еще не готов в нужный момент отвернуться и сделать вид, что ничего не видел, а таких стражников скоро не останется во всей столице! И она раз за разом просто отмахивается. И не одного даже спасибо. И да, не обязана, не просит, но от этого вот вообще не легче. Ему-то уже не все равно! А ей еще как.

И когда она вышла, как будто бы не торопясь, хотя чай был явно вчерашним, уселась рядом и с таким напряженным выражением лица, как будто рожает, выдавила из себя это: «Раш, у тебя что-то случилось?». Как великое одолжение. И в любой другой день, наверное, он был бы очень рад, он бы заметил как для нее это непросто, как она очаровательно раскраснелась, как ждет ответа… Но не сегодня.

— Ты, — ответил он, вспоминая, как пару часов назад остановил работу целой типографии, подтер задницу работой огромного количества существ, — со мной случилась ты.

Глава 11. Шут. Арест

— Что, прости? — нет, не такого ответа я ожидала.

— Скажи, ты хоть иногда задумываешься, о ком ты пишешь? И к каким это может привести последствиям? — очень неожиданный заход. При чем тут вообще это?

— Ну ты опять? — я прямо чувствовала, как у меня начинает болеть голова.

Этот разговор у нас происходит с периодичностью раз в неделю, по-моему. И ни к чему не приводит. Так зачем опять его начинать? Тем более, я вовсе не ищу намеренно проблем на свою голову. Просто делаю то, что считаю нужным делать.

Ок, это может обернуться плачевно, но это моя зона ответственности, и то что он в нее влезает — его решение и его выбор, я-то об этом не просила. Он сам с чего-то решил, что я нуждаюсь в опеке — ну ладно, чем бы дитя не тешилось. Но почему он думает, что он может реформировать мою жизнь по своему усмотрению? И при этом мне еще и что-то предъявлять?..

— Мне из-за тебя пришлось отозвать сегодняшний выпуск «Дней Империи», — чего?! Он остановил выпуск газеты?!

Я была в таком шоке, что даже не нашлась, что ответить, просто сидела и хлопала глазами; а он продолжал говорить так, будто сделал мне великое одолжение.

— И это просто удачное стечение обстоятельств, что я успел это сделать сегодня, потому что завтра даже я, не факт, что смог бы разобраться с последствиями твоей глупости…

— Глупости? Что, прости? Ты нормальный вообще? — он остановил выпуск чертовой газеты.

Просто взял и остановил. Потому что ему что-то там не понравилось в моей статье. У меня появился личный цензор. О-ча-ро-ва-тель-но. Такими темпами писать я буду в его присутствии и только о том, как удачно разродилась тетя Клава с соседней улицы и на ком женился дядя Вася из дома напротив. И только в положительном ключе.

— Ты хоть знаешь, кто такой Бронс? — улыбнулся Раш, — кто ему покровительствует? Что с тобой могут сделать за раскрытия информации, которая, на минуточку, является недоступной для широкой общественности и отнюдь не просто так? Знаешь? Думаешь хоть иногда о последствиях своих слов?

— Тебя это не касается! Это моя работа, мои слова и мои последствия! — вспылила я, подскакивая со ступенек, — и жизнь тоже моя: захочу — буду беречь, как зеницу ока; захочу — выкину на помойку! Ты кто такой вообще, чтобы за меня решать?! Муж, брат, сват?!

В тишине утра мои слова гулко разносились по улице. Тухли магические огоньки, освещавшие улицы ночью и солнце раскаленными белыми лучами проходилось по крышам домов, по моему лицу и глазам.

— А мне обязательно быть мужем, братом, сватом, чтобы о тебе волноваться? — его голос был спокоен, ровен, но так холоден, что я передернула плечами, — а если я возьму тебя в жены, ты хотя бы иногда будешь ко мне прислушиваться, а? Ты поверишь, что Бронс не твоего полета птичка? Что информация, которую ты щедро раздаешь всем подряд, опасна может быть не только для тебя? Что за последствия твоих слов отвечать порой потом не только тебе? Тебе, похоже, плевать на себя, да? И поэтому тебе и на других плевать?

— Это не тебе решать, во-первых, кому и сколько информации выдавать; во-вторых, тебя вообще не касается на кого мне плевать, а на кого нет, — я чувствовала, что говорю не то, что меня не услышат; чувствовала, что мне говорят не то, что сама не слышу, но, господи боже, раскаленный белый свет нового дня лег мне на глаза, и как же мне было все равно; я чувствовала только ярость и какую-то непонятную жгучую обиду, — а в-третьих, иди ты к Мать-Земле и ей мозг бери!

Я вбежала в дом, скинув чертово покрывало на диван, влетела по лестнице на чердак и с разбега плюхнулась на кровать. В утренней рассветной тишине были хорошо слышен стук каблуков, удаляющийся от дома.

Меня потряхивало, глаза почему-то жгло, дыхание сбилось и было каким-то прирывистым, будто меня тошнит. Горло перехватило. Странные ощущения. Как когда мне в живот на физкультуре случайно попали мячом.

Я чувствовала себя идиоткой. Ну вот чего я так вспылила? Надо было делать как всегда: улыбаться, соглашаться, делать по-своему. А потом врать на голубом глазу, что так вышло случайно. Ну рабочая же схема!

Почему меня так колотит? Почему мне вообще обидно? Я принципиально ни на кого не обижаюсь, мщу из вредности — да, но всерьез обижаются только дураки, у которых, видимо, где-то завалялись лишние нервы. Я же не дура! Ну, то есть дура. Чего так злиться-то было? Какая разница мне до того, чего он там хочет, чтобы всерьез с ним спорить? Ну хочет и хочет — это не значит, что нужно тратить свое время на попытки что-то там доказать.

Но обидно все-таки было. И доказать, что я права, все-таки хотелось. И не спорить у меня не получалось. Потому что почему-то мне было не все равно. И это, наверное, было самым отвратительным.

Я спросила, что у него случилось, потому что он выглядел расстроенным. Это ошибка номер раз. Чужие проблемы — не мое дело.

Я позволила обиде захватить мои чувства. Это ошибка номер два. Обижаются только дураки, умные — мстят.

Я начала спорить. Это ошибка номер три. Спорят только те, кому не все равно на мнение оппонента.

Я психанула и ушла, хлопнув дверью. Как это комментировать — я даже не знаю…

Мне не нравилось, что он так активно лезет в мою жизнь, но еще больше мне не нравилось, что меня это вообще трогает. Надо держать с ним дистанцию. А еще посоветоваться с Дором, Бором и Евой, ведь они хорошо его знают, а значит и с его тараканами должны быть знакомы.

Заснуть я уже не могла, работать тоже. Хотя я уже продумала и решила, как буду дальше себя вести, успокоиться до конца почему-то не получалось. Я все думала, что я могла бы ему сказать? Как он мог бы ответить? Совершенно бесполезные мысли, которые тем не менее никак не отпускали. Я еле-еле дождалась завтрака, вывалившись кубарем из комнаты, как только услышала, что Дорик с Бориком уже встали. 

— Ребята, нам надо поговорить! — начала я без предисловий.

— Мне уже страшно, — Дорик глянул на меня подозрительно, оторвавшись от книги.

— Раш остановил сегодняшний выпуск «Дна»! Из-за моей последней статьи! — я чувствовала, что вот-вот опять готова завестись, так что выдохнула и продолжила спокойнее, — как думаете, это нормально? Просто, по-моему, не очень, но вы его лучше знаете. Он распсиховался на меня и ушел, громко цокая каблуками!

Да, я немножко привирала. Распсиховалась-то скорее я, но уверена, в душе он тоже не был спокоен! Да я его таким неспокойным вообще никогда не видела. Просто он из того типа, что психуют с самым вежливым тоном, попивая чаек, закинув ногу на ногу и оттопырив мизинчик!

— Там же вроде было про какое-то средство от облысения с незаконно завезенными в Империю компонентами, да? — нахмурился Борик, — мы еще вчера в Горький переулок зашли, он из-за этого переживал?..

— Да нет, из-за абзаца про графа Бронса из Теневого министерства, — сказала я. Борик поперхнулся чаем, Дорик посмотрел на меня со священным ужасом. Из-за угла выглянула Ева со странно натянутой улыбкой.

Этот Бронс что, правда такой известный? Я, вроде, прощупала почву вчера, когда в булочную ходила, никто особо ничего про него не знает, так, взбалмошный график со Второго Кольца.

— Ты рехнулась?! — выпучил на меня глаза Борик, одновременно откашливаясь от чая, — не отвечай! Я сам вижу, что рехнулась!

— Да что тако… — начала я, с удивлениям поглядывая на реакцию своих… сожителей.

— Шура, милая, — чуть сдавленным голосом позвала Ева, — а откуда ты знаешь про Бронса из теневиков?

— Ну… Там-сям походила, поболтала — все как всегда, — я присела за стол, все так же озадаченно глядя на их совершенно явную нервозность, — да что с ним не так-то? Я его вообще между делом упомянула, — сказала я, — про то, что он сейчас как раз поставщиков ищет, которые…

— Милая, просто Теневое министерство — это ТАЙНОЕ министерство, — Ева все продолжала смотреть на меня то ли как на неизлечимо больную, то ли как на душевнобольную, — о нем знает относительно узкий круг разумных и подавляющее большинство давали клятву на крови о неразглашении. А остальные просто в какой-то момент исчезают.

— Серьезно? — удивилась я, — а к чему вообще такая скрытность? Да и как-то многовато для узкого круга лиц, вы вот, очевидно, знаете…

— А ты знать не должна! — подскочил Дорик, всплеснув руками.

— И почему же я тогда знаю? — съязвила я, — об этом жуть какой тайной правительственной организации! Существование которой, конечно, всех ну просто очень удивит!

— Поязви еще тут! — зашипел Бор, доставая из шкафа какой-то блокнот и что-то там читая, а потом объявил, — сейчас и будем узнавать, почему и от кого тебе известно. И зачем.

Следующие часа полтора меня натурально допрашивали. Мне пришлось вспомнить буквально каждую секунду последних двух дней. Благо, память у меня крепкая, и каждое лицо я в состоянии была описать достаточно подробно и живо. Под конец я уже не злилась, осталось только глухое раздражение, основательно придавленное нежеланием выходить на новый конфликт и продолжать общение.

В итоге я почти тепло распрощалась с ребятами, поклявшись здоровьем своего отца, которого никогда в жизни в глаза не видела, что буду хорошей девочкой; посижу дома, пока мы не разберемся, как все это произошло и никуда лезть не буду. Разворачиваясь в сторону лестницы, растопырила скрещенные за спиной пальцы и спокойно пошла на чердак.

Закрыла дверь на крючок и легла на цветастый, немного пыльный ковер. Солнце скрылось за тяжелыми весенними тучами, распухшими до фиолетово-синей темноты от наполняющей их влаги. Окно было открыто и в комнату задувал ветер.

Было жарко и влажно. Комната утопала в тени, но магические огоньки я зажигать не собиралась. А то сразу станет уютно и мило, а мне сейчас не уютно и не мило. Я, не вставая, прямо по ковру, покатилась в сторону сумки, переворачиваясь с боку на бок. В сумке была коробочка с сигаретками, которую мне неделю назад подарил главред вместо премии, причем с таким видом, будто я должна скакать от радости и целовать его в обе щеки. Когда я попросила отдать мне деньгами, он назвал меня дурой и сказал, что это на черный день, и с моим характером у меня их будет много, и я ему еще спасибо скажу за предусмотрительность.

— Спасибо, начальник! — сказала я в пустоту, признавая, что была не права.

На деревянной коробочке была нарисована симпатичная синяя гвоздичка. Мне нравилось, как охра дерева сочеталась с бирюзовой краской, которой был раскрашен цветок. Это сочетание цветов напоминало мне… да, один из снов, кажется… там были часы похожей расцветки!

Я открыла и понюхала. Пахло горько гвоздикой. То, что надо! Горький вкус в горький день. В углу, на камине, которым пока не было нужды пользоваться, лежали спички. Маленькая картонная коробочка была запылена, но мне было все равно, что на пальцах остался грязный след — чиркнула и затянулась гвоздичной сигаретой, поднеся кончик к огоньку. Кашлянула пару раз для приличия и пошла тоскливо смотреть в окно, потому что все приличные дамы должны, томно затягиваясь сигареткой, тоскливо смотреть на затянутое тучами небо из окна, когда их никто не понимает. Чем я хуже?

Скидывая пепел в чашку с недопитым вчерашним чаем, я пыталась проанализировать, что происходит, как я к этому отношусь и что делать дальше. В душе ворочалась и ворчала обида, мешавшая думать трезво. Хотелось пойти, схватить Раша за грудки и трясти, трясти со словами: «Ну я же старалась! Старалась! Как умела!».

А чего я старалась? Старалась не брать дела, которые по моим прикидкам могли быть проблемными. Ну, в моем понимании этого слова. Я отказалась от нескольких довольно денежных заказов, оправдывая себя тем, что мне они просто не интересны, но в голове мелькало то, от чего я старательно отмахивалась. Что им будет приятно, что я так поступила. Глупо. Они же об этих заказах даже не знали, поди!

Итак, мысль первая: мне немножко, где-то очень-очень глубоко в душе хотелось угодить Рашу. Но так, чтобы он не знал, что мне этого хочется, но при этом оценил мои порывы. Кошмар.

Мысль вторая: мне не все равно, что они думают, настолько, что я готова тратить время и силы на споры и потом еще долго не могу успокоиться. Такого со мной, по-моему, вообще еще никогда не было, по крайней мере, в осознанном возрасте. Кошмар!

— Шура, — Ева постучала в дверь и я кинула окурок в чашку с чаем; ничего, потом помою… или новую куплю, — можно войти?

Я открыла дверь. За порогом стояла Ева с подносом с чаем и пирожками. Я пообещала себе, что, что бы она ни сказала, не буду спорить. Спорят только дураки. Нет смысла тратить нервы. Я все равно ничего не докажу.

— Я хотела поговорить с тобой…

— Конечно, — улыбнулась я, — только у меня немного неприбранно!

Ева оглядела мою заваленную комнату со слегка натянутой улыбкой, керамические глаза чуть блестели в темноте. Она села в кресло с едва слышным скрипом.

— Извини, давно пора смазать шарниры — да руки все не доходят.

— Ага, — я уселась прямо на ковер напротив нее; ветер закружил по комнате, вздувая занавески и играясь с листами бумаги, — спасибо за чай.

— Не за что, милая, — она поправила юбку, глядя на свою деревянную руку и не поднимая взгляд, — я вот что хотела сказать — тебе может быть неприятно это будет услышать — но ты все-таки не совсем права в этой ситуации, — я молчала, и Ева, поняв, что я не собираюсь это отрицать, продолжила, — ты еще совсем юная девочка и одна в этом городе, и Раш, в некотором смысле, взял над тобой опеку, понимаешь? И мы все тоже, потому что ты такая милая. Но мы волнуемся за тебя и стараемся оградить тебя от проблем, и нас всех немного расстраивает, когда ты как-будто бы назло продолжаешь их искать. Я понимаю, что ты вовсе не специально. Просто ты привыкла, что тебе везет, и не думаешь о возможных последствиях. Но, знаешь, везение тоже порой заканчивается…

Она говорила, говорила, но я ее почти не слушала. Опека? Мне что, пять лет?

Мысль третья: они не принимают меня всерьез, и считают, что знают лучше, как мне жить, и обязали меня слушаться, обосновывая это своим волнением. Кошмар…

— Я вижу, что ты меня не совсем услышала, давай мы все успокоимся и вечером поговорим?

— Хорошо! — улыбнулась я, закрывая за ней дверь.

Я допускала, конечно, что они тут все старше, умнее, опытнее и дальше по списку. И даже знала, что так и есть. Но на самом деле это значило только то, что они старше, умнее, опытнее и дальше по списку. И ничего больше.

Они могут думать что угодно обо мне и моем раздолбайстве, но каких-то особых прав на мою жизнь им это не дает вот вообще ни разу. И их волнение — это их эмоции, и меня они к чему не обязывают. Я и так старалась, насколько могу, фильтровать темы для статей. Но видимо это было зря. Я как будто сделал первый шаг назад, позволив им думать, что я и дальше буду отступать, если они посчитают, что надо. Я не хочу выстраивать свою дальнейшую жизнь, опираясь на то, насколько Раша или Еву взволнует тот или иной ее аспект.

За окном сверкнула молния, на секнду осветив комнату. Город как будто примолк в ожидании, и вдруг громыхнуло так, как будто разорвало небо. Начал накрапывать дождик. Я подползла к окну. От недосыпа заслезились глаза. Было обидно, но я не знаю точно, из-за чего. Как-то это по-дурацки. Пока я была маленькой, все бежали, сверкая пятками от возможности взять надо мной опеку, а теперь вот целая очередь: мама, папа и два брата-акробата.

Но мне-то это уже не нужно. Я уже давно сама со всем разобралась, и эта забота теперь вызывает только недоумение и легкое раздражение.

Мысль четыре: я съезжаю. Кошмар.

Я посмотрела на посылку с заказом, которую мне передал старик Лука. Если отработаю, денег должно хватить на вполне приличный вариант где-нибудь поближе к издательству.

Небо еще раз громыхнуло, и тут же вослед дождь за окном полил стеной, со злостью барабаня по крыше. В комнате стало еще темней, звуки бесконечного количества капель, разбивающихся о черепицу прямо над моей головой заполнили пространство. Я все-таки зажгла магический огонек, осветивший пространство на метр вокруг меня и открыла коробку. Прочитала письмо с предложением разоблачить коррумпированного члена Городского Совета, прослушала записывающие камушки, прислоняя их прямо к уху, чтобы было слышно хоть что-то в звуках весенней грозы. Выглядело все так просто и однозначно, что наваливалась тоска. Я решила, что не буду торопиться, тем более голос этого барона Арино мне понравился: веселый, злой и очень осмысленный. Такой голос не может принадлежать кому-то глупому.

О морально-этической стороне вопроса о нормальности взяток мне, выросшей в российской действительности, где взятки — неотъемлемая часть культуры и менталитета во всех слоях общества, вообще сложно было судить.

Практически всех моих знакомых в этом отношении всегда шатало по крайностям: либо взятки это зло, зло, зло; либо — так устроен мир, не мне его менять, пойду дам денег врачу из роддома, где будет рожать моя жена.

Я пока никакой твердой принципиальной позиции на этот счет себе не придумала, тем более что в придумывании твердых принципиальных позиций я никогда не была сильна. В большинстве случаев, мне всегда было легко понять аргументы разных сторон и представлять какую-либо из них, признавая логичность приличной части доводов оппонентов, выглядело скорее как кривляние. Кривлянием я, конечно, тоже порой занималась, но исключительно забавы ради. Эмоции редко застилали мне взгляд настолько, чтобы я могла всерьез встать в позу и доказывать какую-ту одну точку зрения, причем искренне. Ну вот сегодня такое со мной случилось.

И к чему это привело? К какой-то совершенно дурацкой ситуации, в которой я просто не хочу понимать чужие доводы, а мои никому не интересны. Ну и раз я пока не готова их понимать, то и думать об этом смысла нет.

Я умяла остывший пирожок, запивая его чаем и огляделась вокруг. Комната на чердаке мне очень нравилась. Оставлять ее не хотелось. Если кто-то будет здесь жить после меня, я уверена, он будет жить не правильно, не так, как надо именно в этой комнате. Он не будет знать, что комнату зовут Агриппина, что у нее страстный роман с Творческим Беспорядком, и убираться в ней надо очень осторожно. Что ее надо почаще проветривать, а на рассвете она любит побыть наедине с собой.

Оставить здесь что ли какую-нибудь свою метку? Совесть засыпает, просыпается маленький вандал. Я залезла под кровать, протирая белой рубахой запыленный пол, и маленьким ножичком для заточки карандашей нацарапала на полу небольшое солнышко.

— И что ты делаешь? — от неожиданности я дернулась и ударилась головой об кровать.

— Нельзя заходить без стука, — проворчала я, выползая из-под кровати.

— Ты пойдешь завтракать? — Борик сидел на корточках у кровати и старательно смотрел на меня с неодобрением.

— Да, — кивнула я, — а еще я хочу сегодня зайти к Луке, мне надо ему книгу отдать. Можно?

— Я подумаю, — отрезал он и снова посмотрел на меня так сурово, как только умел. Брови сошлись на переносице, губы сжались.

— Ты думаешь, что от твоего пылкого взгляда у меня проснется совесть? — уточнила я, поднимаясь и пытаясь отряхнуть рубашку хоть немного от пыли.

— А получается?

— У меня нет совести, — покачала я головой.

— Вообще, или умерла в мучениях от жестокости этого ужасного мира? — уточнил мужчина, ведя меня за руку по лестнице.

— Хотела бы я сказать, что дело в жестоком мире, но, по-моему, я всегда такой была, — я подозрительно косилась на его руку, которая держала меня за запястье, — вы меня теперь по очереди за ручку водить будете?

— Надо будет — будем за ручку водить.

— К чему такие сложности? — я покорно шла за ним.

— Потому что ты проблемный ребенок, — фыркнул он.

— Как скажешь, — я кивнула, — хотя вообще-то я уже взрослая, но даже если и проблемная, вам-то с этого что?

— Просто, — он резко остановился и я чуть не врезалась в него; посмотрел на меня сверху вниз, — так получилась, что ты теперь наша, и мы должны о тебе заботиться. И было бы лучше, если бы ты не мешала нам это делать.

Наверное, именно в этот момент вся злость, раздражения и обида отступили.

— Я поняла, — осталась только жалость и понимание, что теперь-то точно надо съезжать.

Я знала, что это значит, когда приходится о ком-то заботиться, потому что этот кто-то твой. Да еще и проблемный. Заботиться о проблемном ребенке — тяжело. Я могу хоть двести раз сказать, что я взрослая и обо мне не надо заботиться, но они думают иначе и это их право. Я знала, что если ты начинаешь о ком-то заботиться, то перестать, просто от того, что тебе говорят, что это необязательно, не получится. Можно от этого только сбежать.

Если поначалу решение съехать было скорее желанием послать их всех к черту с обиды и, возможно, я бы передумала часа через два-три, то сейчас я поняла, что обрывать эти связи совсем все-таки не готова. А для этого надо было как-то лишить их возможности обо мне заботиться. Может даже стоит переехать, например, в другое Кольцо. У озера Нерша, вроде, сейчас активно идет застройка, там наверняка много всего интересного происходит. Я там наверняка нужна. Как я могу быть там не нужна? Но ведь Имперскому Дну я тоже нужна! Завтракала я очень грустно и очень часто вздыхая. Что еще делать, я пока понять не могла. 

Дорик вел меня за руку к Лисьему базару в книжную лавку Луки. Я с размаху влетала в лужи, пачкая ему и себе штаны. Тучи после дождя не разошлись, а только схуднули и поседели, делая небо каким-то низким и ровным, и оно иногда проливалось легкой моросью. На душе было тяжело. Мне не нравилось принятое решение — оно не приносило того удовлетворения и спокойствия, которое обычно приносят принятые решения. Я знала, что это потому, что я не могла до конца понять, чего я хочу. Мне нужен был взгляд со стороны.

В моем мире этим взглядом со стороны обычно был, как ни странно, дядя Воська. Он вообще не слушал, что я говорю, отвечал какими-то дурацкими заумными фразами, никак не относящимися к делу, но у меня равно все более-менее все раскладывалось по полочкам в голове после наших разговоров, а точнее — моих монологов.

Я склонна была думать, что дело было в том, что порой мысли и чувства, абстрактные и размытые в голове, нужно было просто вслух сформулировать в слова, и тогда эти мысли становились ближе и понятнее. И что с ними делать дальше, вроде, тоже становилось понятнее. Но ни Дорику с Бориком, ни Еве, ни тем более Рашу, я высказаться не могла. Они будут осознанно или нет, но говорить то, что удобно им. И это, конечно, нормально, но никак мне не поможет разобраться, что я делаю не так. А что-то я делала не так. Потому что когда я делаю все так, я чувствую себя хорошо.

Я бы, пожалуй, с большим удовольствием поболтала, например, с Мартой или Лией — проститутки почему-то всегда вызывали у меня необъяснимую симпатию. Может потому, что находились они обычно где-то вне общепринятой человеческой морали. И говорить с ними было поэтому легче.

Но не думаю, что Дорик согласился бы отвести меня в бордель, учитывая обстоятельства. А Лука, как и дядя Вося, был старым. Так что может и прокатит. 

Лука напоил нас чаем, забрал сборник анекдотов, который я дочитала как раз вчера.

— Чего-нибудь тебе еще найти, доченька? — спросил он, убирая какие-то бумаги с прилавка.

— Что-нибудь про устройство городского управления, наверное, — я не хотела писать про взятки барону Арино, вообще-то, я скорее была бы не против взять у него, например, интервью за чашечкой чая, но разобраться с системой городского управления было бы не лишним; Дорик посмотрел на меня то ли с мольбой, то ли с осуждением, но говорить ничего не стал, — и какой-нибудь сборник тоскливых стихов о несправедливости мира.

— Э-хе-хе, — улыбнулся Лука, собирая морщины у глаз, — знаю я одного поэта, который писал о несправедливом мире, который не понимал его тонкой души! Много пафоса, мало смысла. Хочешь?

— Еще как! — кивнула я и, когда Лука ушел на охоту, потерявшись в книжных шкафах, обратилась к Дорику, — мне надо поговорить с Лукой наедине.

— Нет, — мотнул мужчина растрепанной головой.

— Ну ты совсем! — вскинулась я, — я хочу поговорить о личном!

— Ты никогда не говоришь о личном! Ты говоришь только по работе и о работе. Не о работе ты говоришь, только когда травишь дурацкие несмешные анекдоты, над которыми сама же и смеешься, — отрезал Дорик, скрестив руки на груди.

— А кто еще над ними должен смеяться? — удивилась я.

— Все остальные, например? — предположил Дор, — шутки должны смешить окружающих?

— Кто сказал тебе такую глупость? — всплеснула я руками, — шутки рассказывают, чтобы развеселить себя, конечно же! В любом случае, если ты не дашь мне поговорить с Лукой, я расшибусь, но все равно поговорю о личном. С Мартой, например.

Я смотрела на него, он на меня. Я знала, что Дорик как кот — считает себя самцом королевских кровей, но взгляд все равно отведет первым.

— Я буду стоять под дверью и подслушивать! — вскинулся Дорик, ударил кулаком по столу и вышел.

Ну, лучше под дверью, чем над душой. Я пододвинула стул к прилавку и села ждать Луку. Он пришел минут через пять с тремя книжками. Кроме жизнеописания прошлого Главы Городского Совета, сборника стихов, там еще был любовный роман.

— Почитай, лишним не будет, — сказал старик, — так о чем ты хотела поговорить? 

— Ну, — с чего бы начать, с параллели, может? — вот у вас же есть дочь, — Лука кивнул, — вы же радовались, когда она съехала, да?

— Я радовался за нее, что она вышла замуж; но тосковал по ней, конечно, — он уложил подбородок на кулак.

— В смысле? Скучали, что ли? — удивилась я.

— Ну конечно, — кивнул он, — сложно отпускать своих детей. Всегда спокойнее, когда она рядышком, под боком!

— И вас это не утомляло? Сколько вы о ней заботились лет-то…

— Ну, иногда, конечно, утомляло, — засмеялся Лука, — она у меня была той еще кокеткой по молодости! Такие тут петушиные бои у нас молодчики устраивали — ты бы видела!

— Ничего себе, — я вспомнила суровую тучную женщину со скалкой в руках, — но теперь-то вы рады, что о ней не нужно заботиться?

— Так о близком же приятно заботиться! — я чуть не поперхнулась чаем на такое абсурдное заявление.

— Вы очень странный старик, — поняла я, — вам об этом говорили?

— Ну ты сама-то, когда заботишься о ком, тебе потом разве не приятно? — удивил меня Лука.

— Она ни о ком не заботиться, — из-под двери пролез тоскливый шепот Дорика.

— Это правда, — кивнула я.

— Что, вообще ни о ком? — удивился мужчина, и я кивнула, — не верю! Неужели ты никогда не делала что-то для другого, а не для себя?

Я задумалась. Вообще-то, один раз было. Но я никогда больше этот трюк повторять не собираюсь. Это была единоразовая акция в качестве благодарности конкретному человеку, с которым ни в этом, ни в том, ни в любом другом мире никто никогда не сравнится. Все остальное, что я когда-либо делала для других, было с расчетом получить что-то взамен. Например, я покупаю Луке чай и продукты, потому что он делиться со мной книгами.

— Было такое, — все-таки сказала я, — но это было исключение, подтверждающее правило.

— Жестокая женщина, — слышался загробный шепот из-под двери, — очень жестокая женщина, которая на всех клала волшебную палочку…

— Так! — вдруг разозлился Лука, — ну-ка помолчи и не лезь, дурень!

Я хрюкнула. Дурика назвали Дуриком, а волшебные палочки все-таки существуют, и я знаю, что куплю себе в подарок на день рождения!

— Милая, а как же ты строишь отношения с разумными? — уточнил мужчина, собирая складки на лбу.

— Как человек, выросший при капиталистическом строе! — радостно возвестила я, — на взаимовыгодной основе!

— Не знаю что такое капиталистический строй — нигде о таком не читал, — тихонько сказал мужчина, со значением блеснув на меня глазами, — но у тебя ведь есть или были близкие? Родители? Друзья? Соседи даже, может? Вот как ты с ними общаешься?

— Э-э-э… Ну?.. Ты — мне, я — тебе? — такие вопросы всегда вводили меня в ступор.

Вроде бы ответ очевиден, но именно из-за этой очевидности кажется, будто ответ неправильный, и должен быть како-то другой, посложней.

Помню, одна моя одноклассница отвечала на уроке истории, и учительница не хотела ставить ей двойку, но ничего другого поставить ей было нельзя, потому что она не то что исторические события, которые мы тогда проходили, не знала — она и двух слов связать не могла. И тогда учительница, глядя на нее самыми грустными глазами на свете, спросила, какой город был столицей Киевской Руси. Ну чтобы она ответила хоть на один вопрос, получила свею тройку и ушла с глаз долой и из израненного невежеством сердца учительницы — вон. Ночью того дня учительница орошала подушку слезами, потому что в задумчивости замер весь класс оболтусов.

— Какие интересные принципы построения близких отношений, — Лука пригубил кружку с чаем и с интересом спросил, — а какие еще принципы в общении с разумными у тебя есть?

— Сделал гадость — в душе радость! — это же считается за принцип?

Судя по нецензурному шипению за дверью — таки нет.

 — Где покакал — там и варежки оставил? — на меня посмотрели с упреком, — ну тогда не знаю!

— Понятно, — вздохнул Лука, — вот смотри: когда я готовлю к твоему приходу пирожки, завариваю тебе чай, стараюсь подобрать тебе нужные и интересные книги — тебе приятно?

— Да, — ответила я совершенно честно, дожевывая румяный и еще теплый пирожок с мясом, — очень приятно; поэтому я к вам и хожу, а не записалась еще в библиотеку, хотя там книг побольше.

— А мне приятно, что ты всегда приносишь что-нибудь, когда приходишь, — ответил он, улыбнувшись, — травяные сборы, о которых я даже не слышал; конфеты, которые сам бы себе никогда не купил; хлеб с чесноком из булочной Сима, который мне бы не продали, потому что моя красавица-дочка довольно громко в свое время отвергла ухаживания симова сынка, и с тех пор он меня на порог не пускает…

Честно говоря, я всего этого даже не замечала. В смысле, это же ерунда — пройтись по дороге по лавкам. А он об этом так говорит, как будто я ему каждый раз гору денег приношу.

Не ходить в гости с пустыми руками меня выдрессировала Олежина мама. Сначала я искренне не понимала, зачем это нужно, но потом поняла, что когда приносишь в гости что-то, что потенциально человека может обрадовать, то он гораздо охотнее расскажет то, что тебе интересно, или, наоборот, не будет сильно лезть, или отдаст тебе на откуп свой холодильник. Олежина мама после этого собой очень гордилась и искренне не понимала, почему у нее не получилось провернуть такой же фокус с приобщением меня к домашним делам под лозунгом: «Ты же девочка». А слушать и запоминать я умела. Поэтому чем-то само собой разумеющимся было после рассказа Луки о его нежно любимом хлебе с чесноком именно из этой булочной — зайти и купить в следующий раз.

— Это и есть забота, — пояснил Лука.

— Разве? — я бы так не сказала, по-моему, все тот же расчет.

— В некотором смысле, это напоминает твое «ты — мне, я — тебе», — согласился с моими мыслями мужчина, — но только ты делаешь что-то для другого, зная, что ему будет приятно. И порой этого даже достаточно для «ты — мне». Радости того, кто тебе дорог.

— Звучит как-то глупо и бессмысленно, — я была немного озадачена и запутана этими странными размышлениями Луки.

— Я не за хлеб тебе, милая, пирожки пеку и книжечки подгоняю, — тихонько рассмеялся мужчина, снова собирая складки у глаз, — просто ты мне нравишься, и я хочу чем-то тебя порадовать. Тебе приятно — и мне в радость, — я уставилась на него, как на пришельца, а он улыбнулся только шире, — можешь мне не отвечать, но просто подумай вот о чем. Есть ли кто-то, чье присутствие в твоей жизни для тебя важно? Разумные, безкоторых тебе было бы жить хуже или скучнее, чем с ними. Тебе нравится, когда они счастливы? Ты грустишь, когда им плохо? Что ты хочешь и можешь для них сделать? Я уверен, что такие в твоей жизни есть. Ты многих притягиваешь к себе, многим нравишься — значит в тебе самой много всего интересного, чем ты можешь поделиться. Просто ты не умеешь. И даже не знаешь, что не умеешь. И что так вообще можно. Попробуй — вдруг понравится. Это бывает очень весело.

— Не вижу в этом ничего веселого, — отрезала я, почему-то слегка разозлившись, — только лишнюю головную боль.

— Только для тех, кто зациклен на себе, милая, — моя резкость его ничуть не задела, — но не надо трусить только от того, что тебе могут не ответить взаимностью. Кто-то не ответит, а кто-то — ответит.

Я решила, что все-таки об этом подумаю. Но не уверена, что прямо сейчас, потому что сейчас в голове одновременно мутилось от всего, что он сказал, и тех вещей, о которых я начинала думать из-за его слов; но и была еще какая-то звенящая пустота. Так бывает, когда тебе говорят что-то жуть какое умное, либо же абсолютно бессмысленное, и ты не можешь вместить это в свою черепушку.

— У нее взгляд такой, как будто она сейчас взорвется, — грустить потому, что грустно другим? Как это? А если чужое горе — мой хлеб? — старик, ты сломал ее! Верни, как было!

— Помолчи, не мешай!

Когда Дорик прищемил палец и обмотал его бинтами до размера яйца, мне не было грустно, а скорее очень весело, я даже стишок написала.

— Не видишь, она думает?! О серьезных вещах, между прочим!

У Дора было десять пальцев,

Как у любого мальца,

А потом ему прищемило,

И стало три яйца.

— Думаешь? — да, не все, что выходит из-под моего пера, имеет художественную ценность, но определенная смысловая нагрузка все-таки есть, — взгляд и правда очень осмысленный, — наверное, — А долго она еще будет думать?

На самом деле, думать, как оказалось, мне осталось совсем не долго. Черт.

* * *

— Пожалей меня, — Раш упал головой на плечо Ловкого, — я несчастный старый мужчина, которого никто не любит.

— Ты не старый, — лис похлопал друга по плечу.

— Но ты не сказал, что любишь меня.

— Всегда знал, что ты на этом зациклен, — засмеялся лис, — находишь кого-нибудь любопытного и активно до него домогаешься, пока не получишь заверения в вечной любви!

— Ты меня поймал, — кивнул мужчина и подал оборотню исписанный лист бумаги, — на, посмотри.

— Угу, и что это? — Ловкий читал, периодически хихикая.

— Воображаемая история жизни Шуры Солнцевой, которую нужно очень-очень срочно сделать документально доказуемой. У нее вообще никаких документов. Она появилась из воздуха.

— Вообще-то, скорее из воды, — Раш глянул на него снизу, — иномирянка. Но очень ловко мимикрировавшая.

— Иномирные порталы — антинаучный бред, — сказал Раш заученную фразу.

— Ты не мне, ты ей это объясняй, — согласился лис, — значит, бывшая жена свинопаса? До двадцати одного жила в деревне Гаденькие Злыбни? Такая вообще существует?

— Я даже в ней жил пару недель в прошлом году, — мужчина тоскливо вздохнул, — настоящая выгребная яма.

— Вы поссорились, значит? Твоя месть выглядит мелко, нелепо и по-детски.

— Я знаю, — кивнул Раш, — но только такая ее и проймет, можешь мне поверить.

В окно залетела маленькая красная искорка, приземлившись в раскрытую для нее ладонь Аррирашша, и развернулась коротким посланием. У мужчины дернулся глаз.

«Шуру арестовали»

Глава 12. Башня. Камера №9

— Вы готовили клеветнеческий материал про барона Арино, подделывая доказательства; угрожали свидетелям и писали угрозы самому барону, требуя от него определенных действий, угрожая в случае их невыполнения опорочить его репутацию и…

— Э-э…кхм, нет, я всего этого не делала, — ничего себе я какая — настоящая преступница, гроза Высокого Города, мучительница бедных баронов; в горле першило и я иногда запиналась, и вообще говорила как-то хрипло и тихо — не так, как обычно. Это почему-то смущало.

— По месту вашего проживания найдены неопровержимые доказательства вашей вины, давайте не будем тратить ваше и мое время, и вы просто подпишите признание, — тон этого следователя был таким успокаивающе равнодушным, что я немного выдохнула. Често говоря, я думала меня отведут… ну, например, в пыточную, где раскаленными щипцами вытащат из меня любые признания за полторы минуты, потому что дольше я не продержусь однозначно. Будут кричать и давить, а я очень не люблю когда на меня кричат и давят — вести себя начинаю совершенно неадекватно и сказать могу вообще все, что угодно.

— Признание — это хорошо, — потянула тихонько, отметив как чуть блеснули глаза следователя, — но можно узнать, что за доказательства моей в-вины? Ну просто…м-м… вы так уверенно говорите, а я знаю, что этого не делала! — следователь разочарованно покачал головой — плохо, — но раз вы так уверенны, то, конечно, на это есть причины! Но я почему-то уверена, что этого не делала! Может я забыла? Бывает же такое, да?.. Может меня подставили, а может и нет, но мне бы хотелось понять, почему вы так уверенны в моей вине, — бледные холодные глаза мужчина наконец посмотрели прямо на меня с легкой заинтересованностью, — вдруг я в нее тоже поверю! Если я преступница, то, конечно, меня надо наказать, но я бы хотела знать точно… — так, Шура, а теперь вспоминай что-нибудь грустное и смотри на него, смотри на него со вселенской тоской и непониманием — пусть поверит, что ты растерянная и сбитая с толку дурочка, которую не сложно дожать! В конце концов, это почти правда! Я хлюпнула носом и напрягла мышцы рук так, чтобы они задрожали. Следователь скучающе вздохнул.

— Подделанные записи с кристаллов и наброски для статьи, найденные в комнате, которую вы снимаете по адресу улица Лавок, дом девять; письма на имя барона Арино, написанные вашей рукой; показания свидетелей, — равнодушно перечислял следователь.

Вообще, мужик был красивым.

Я редко отмечала такие вещи именно как женщина, обычно мой глаз цеплялся за другие черты и отмечал их за привлекательные.

Например, Лука очень красиво собирает складки своего старого лица в каком-то одном месте в зависимости от эмоций, которые испытывает: если он радуется и улыбается, они все расходятся солнечными лучами вокруг глаз; если ему грустно и тоскливо, то складки уныло провисают в нижней части лица; если задумчив и серьезен — морем волнуются по лбу.

Ева была красива из-за совершенно чудесного несоответствия ее живого, ласкового и плавного нутра со скрипучей, сухой, негибкой наружностью. От Дорика с Бориком было невозможно оторвать глаз, когда они вспыхивали, словно спички, из-за какой-нибудь ерунды — их яркая живая мимика и неспокойные, живущие как будто отдельно от тела, руки в эти моменты были очень красивы.

Про Раша я ничего сказать не могла, потому что ни его внешность, ни его движения просто не запоминались, но у него была очень красивая манера речи и очень красиво было то, как в его характере сочетались наивное джентельменство порядочного человека и тонкая язвительность дьявольски проницательного засранца.

Этот следователь, который сейчас сидел передо мной — или правильнее сказать, я перед ним — был именно привлекательным мужчиной. Красивые черты лица, тонкие, но не смазливые, скорее чуть резкие; аккуратно убранные черные волосы — не забавно прилизанные, как у Борика, а именно убранные — средней длины;  белая без единого лишнего залома рубашка и идеально скроенный под его фигуру темно-серый жилет; пропорциональная фигура; примораживающий взгляд бледных, то ли голубых, то ли серых, но очень выразительных, глаз и главное — харизма, которая сшибала на подлете. Такие самцы рекламировали дорогущие часы или портмоне в журналах для бизнесменов и политиков. Или читали их. Хотя не уверена, что такая шикарная фигура может быть при сидячей работе. Бизнесмен — это же сидячая работа?..

— …и того, с учетов всех собранных доказательств, вам вменяется подрывная деятельность против основ государственности Шинрской Империи…

— Так, стойте! — вдруг проснулась я, — что?.. Какая еще подрывная деятельность?! Меня же пять минут назад обвиняли в клевете!

— Вы меня вообще слушали, госпожа Солнцева? — мужчина выразительно приподнял бровь. Он еще и брови выразительно поднимает, стервец!

— Посмотрите на меня, — ткнула я себе в грудь пальцем, решив пойти с другой стороны, потому что разжалобить его у меня, судя по всему, таланта не хватит, — ну какой из меня оппозиционер?! Я же божий одуванчик! Я мухи не обижу! А вы меня чуть ли не в террористки записываете! Я простая журналистка, которую жестоко подставили, я просто пишу о событиях в городе, как и многие другие! Давайте вместе разберемся в этом недоразумении!

— Самые опасные преступники порой скрываются под самой невинной личиной, — спокойно ответил мужчина, — например, симпатичной юной девушки…

— За симпатичную — спасибо! Вы тоже очень хороши собой, — надо его заболтать и вызнать побольше информации, но как это сделать, если у меня от его сурового взгляда коленки потряхивает? — но все же, как вы дошли до мысли, что я что-то там замышляю против Империи? Мне действительно предложили заказ на барона Арино, вместе с записывающими кристаллами передали, но я еще не давала своего согласия и уж точно ничего не писала!..

— Улики говорят об обратном.

— Эти улики мне передали под видом заказа! — объяснила я снова, — кто-то меня подставил!

— У вас есть враги?

— Полагаю, все, о ком я писала и их родственники, — прикинула я.

— Какой вы интересный одуванчик. Значит, и мухи не обидите? — ох, черт, — и кто же вам передал заказ? Полагаю, с него и надо начать нашу совместную попытку разобраться с этим недоразумением?

— Это был!.. — и тут я замолчала. Ох, черт. Батюшки мои.

— Ну, кто? — с интересом спросил мужчина, — вы девочка внимательная, вряд ли бы не рассмотрели?

— Ну… — я смотрела на него, он — на меня. Он знал, что я не отвечу. Ох, черт. Чертчертчерт.

— Да? Я внимательно слушаю, — я чуть скривилась; кажется, он начинает меня раздражать.

— А можно хотя бы посмотреть улики? — спросила я без особой надежды.

— Мы обычно не доверяем улики подозреваемым.

— Резонно, — кивнула я; в голову не лезли никакие идеи, — и со свидетелями мне никак не поболтать?

— Боюсь, что нет, — кивнул следователь, — но если вы напишите признание, подробно и честно, вам это зачтется.

Ага, на том свете. Что же делать?

— Может вы мне честно расскажете, почему я здесь и мы попробуем решить этот вопрос мирно? — поинтересовалась я, впрочем, не сильно рассчитывая на положительный ответ.

— Я же уже объяснил, — деланно удивился мужчина, — потому что вас обвиняют в клевете против уважаемого разумного и связи с террористическими организациями.

— А что за организация? И через кого я с ней связана? — правда ведь интересно.

— Всю информацию я вам дам, когда вы будете готовы подписать чистосердечное признание — чтобы вы ничего не перепутали, — интересно, свидетелей по моему делу они таким же образом искали? — поверьте, сотрудничество со следствием вам и правда зачтется.

— Тогда… тогда я готова, — я опустила голову, шмыгнула носом и протянула руку, в которую тут же вложили папку с информацией на врагов государства, которым мне полагалось помочь устроить свидание со службой безопасности государства. Открыла папочку и постаралась опустить голову еще ниже, чтобы скрыть под волосами алчный блеск своих глаз, дорвавшихся до информации, которую мне, может, и не дано будет использовать, но любопытство это не сильно притупляло.

О-ля-ля, сколько всего интересного! А вот этого персонажа я помню по рассказам Лии! Конечно, это был всего лишь повод не думать о ситуации, в которую я попала, но даже так, информация лишней не бывает. Я так зачиталась, что перестала следить не только за временем, но и за окружением. Поэтому аж подпрыгнула, когда у меня из-под носа выдернули папочку с информацией и сунули чистые листы и заправленное чернилами зачарованное перо.

— По-моему, вы уже достаточно освежили память и можете начинать сотрудничество со следствием, — мужчина стоял за моей спиной и словами не передать, как это напрягало. Я не стала оборачиваться.

— Я… я еще должна подумать, понимаете? Я очень растеряна и не хотела бы спешить… — мне на плечо легла рука и я вздрогнула всем телом; ухо обжег чужой шепот.

— Госпожа Солнцева, портить мне настроение дурацкими играми — не самый мудрый ваш шаг, — по шее пошли мурашки.

— К-конечно, я понимаю…

— Хотя вам, конечно, спешить уже некуда, — он обошел стол и снова сел на свое место, — поэтому, если вам так будет угодно, можете подумать, — очень мне не понравилось, как это прозвучало, но, полагаю, но то и был расчет, — какую камеру вы бы предпочли?

— А м-можно меня к проституткам? — попросила я. И тут следователь впервые изменил своему коронному выражению абсолютного равнодушия и улыбнулся. В горле резко пересохло, сердце зашлось в неровном ритме, а руки задрожали уже вполне натурально. И вовсе не от того, что улыбался мужчина красиво, хотя, надо признать, не без этого. Просто мне кажется, именно с такой радостной улыбкой всякие психопаты топят в детстве котят. Руки похолодели, а подмышки взмокли.

— Думаю, вам подойдет камера одиночного заключения номер девять, вы же жили в доме номер девять? Думаю, это маленькое сходство вас порадует, — ласково объявил сатрап.

— Одиночную?.. — я уже ее ненавижу.

— Джим, отведите даму в одиночную камеру номер девять и предупредите всех, что разговаривать с ней нельзя. Сначала пусть покается в своих грехах, а потом болтает, сколько влезет.

— Покаяться в грехах?! — вдруг разозлилась я, — а вы кто, служитель божий, чтобы вам каяться?! И кому вы служите? Мать-Земле, верно?

— Вы не облегчаете свой приговор, милая, — покачал головой мужчина, — мне записать вам в дело еще и обвинение в ереси?

Меня тащили по коридором, а я активно брыкалась и кусалась. Молча, но упорно.

А почему молча?

— Сатрапы! Тюремщики! Деспоты! — орала я, не жалея глотку, в надежде прогнать хоть часть той паники, которая вдруг на меня напала.

У меня всегда так. Когда происходит что-то плохое, первое время я вообще не реагирую, потому что страх доходит до меня, как до жирафа отрыжка. Но уж потом ударяюсь в панику основательно. Когда за мной захлопнулась железная дверь, я, даже не осмотревшись, потому что все равно ничего не видела, начала бесполезно метаться по камере. Меня била крупная дрожь и конечности были ледяные, а голова наоборот — горячая. Я пнула дверь со всей силы и взвыла. Минуты полторы прыгала на одной ноге, баюкая пострадавшую конечность. И наконец, слегка успокоилась.

Камера номер девять была совсем маленькая — два на два метра, без окон. Стены были каменные, пол тоже, из мебели — издевательски шикарный, но абсолютно бесполезный стул. У одной из стен в человеческий рост выложена солома, от которой пахло, как от нужника, хотя судя по виду — это мое спальное место. Видимо, каждый заключенный сам решает, что он на этой соломе — спит или ссыт, потому что никакого даже ведерка в моей новой обители не было. Я села на стул, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу. Аскетичненько. В этом месте мне не оставалось ничего другого, кроме того, чем я заниматься однозначно сейчас не хотела — думать. Ну или каяться в грехах!

Весь запал резко пошел на убыль и я уныло растеклась по стулу, хлюпнув носом уже совершенно искренне. Отлично, еще не хватало разреветься! Это очень поможет. Ну и какая разница? Что вообще может помочь, если мне даже говорить ни с кем нельзя, пока я не подпишу чистосердечное? Я знала, что в столице с прошлого года признание, написанное подозреваемым в трезвом уме и твердой памяти и добровольно той самой заколдованной ручкой, которая определяла добровольность, сканируя организм на наличие переломов, порезов или обширных гематом, мог признать недействительным разве что их Отец-Дракон. Так что если подпишу признание в подрывной деятельности против государства, то вот тогда меня абсолютно точно, без всяких сомнений, никогда отсюда уже не выпустят. И так вряд ли выпустят, но тут еще есть простор для фантазии.

С сожалением и даже легким стыдом, сама себе я все-таки могла признаться, что вряд ли продержусь долго. Сидеть, ничего не делать, ни с кем не разговаривать в этой тесной каменной клетке долго я вряд ли смогу. Просто крыша поедет. Мне уже сейчас хотелось кинуться на дверь, взвыть и признаться вообще во всем, о чем попросят, лишь бы со мной поговорили. Потому что мне не хотелось, совсем не хотелось думать о своем, быть в себе, быть наедине с собой.

Я уперлась локтями в колени и уронила лицо в чуть дрожащие холодные ладони, сдавленно застонав. Я не хотела здесь находиться. Я знала, что это Башня Порядка. Что здесь держат особо опасных преступников. Построили ее черти знает когда, мне о ней как-то рассказывал Раш, когда мы гуляли по городу, и я спросила, можно ли сходить туда на экскурсию. Радуйся, Шура, такой экскурсии удостаивается не каждый!

Я не хотела об этом думать, но воспоминания о прошедшем дне навязчиво лезли в голову как кадры фильма, отрывисто, не по порядку. Какой-то дурацкий бесконечный день, в котором все идет не так. Таких до отвращения насыщенных эмоционально дней у меня не было уже давно.

Вот мы с Дориком собираемся потихоньку идти домой; вот врывается в лавку отряд стражников в серых мундирах во главе с чернявым красавчиком-следователем, который тут же пеленает Дорика, а мне заламывают руки и прижимают лицом к столу; какой-то стражник отталкивает старика Луку, который пытается проскочить ко мне, и мужчины начинают обыск, хотя больше было похоже, что они просто громили лавку, как обычные вандалы. Зачем-то со стола, к которому я была прижата, скидывают чашки и блюдца, а на пирожок, упавший прямо мне под ноги, наступают грязным сапогом. Как будто специально. Хотя почему как будто, наверняка специально. Акция устрашения, почему бы и нет. Банально, но обычно действенно. В любой другой день это не произвело бы на меня особого впечатления. В любой другой, но не сегодня. Не в этот день, когда меня и так шатает от споров и наставлений, неприятных разговоров и неприятных решений. В любой другой день чертов раздавленный пирожок я бы даже не заметила, но не после признание, что его пекут специально для меня, просто чтобы порадовать. Потому что моя радость по непонятной причине этому странному старику приносит удовольствие.

Я чувствовала, как шатает какой-то мой внутренний стержень, ось, вокруг которой я строю жизнь и меня шатает вместе с ней. Чувствовала, как рвет плотину, которая годами охраняла мое душевное равновесие, как она трескается, держится из последних сил, но чем больше я думаю — а с каждой минутой в этой камере не думать было все сложней, потому что кроме меня, моих мыслей и дурацкого стула здесь ничего и не было, даже чертова окна — тем больше эта плотина трескается. Сколько я тут сижу? Может минут десять, а может и пару часов. Меня снова накрывала паника и мне сложно было судить.

Я подскочила и начала ходить по камере кругами и горланить песни и стихи, которые только могла вспомнить в таком состоянии, не знаю сколько так проходила, но в какой-то момент мышцы стали нещадно ныть, а голос охрип, и я плюхнулась обратно на стул, растеклась по нему и снова мысли коршунами слетались к моей голове.

Меня никак не отпускали мысли о Луке, которому почему-то было совсем не в тягость заботиться о своей неспокойной дочери одному, и которому почему-то совсем не в тягость было подсуетиться ради меня с треклятыми пирожками. Но теперь-то он точно мне их больше не приготовит. Он только отстроил заново свою лавку, только все вернулось к тому, как должно было быть, и снова все разрушилось, растопталось этими грязными сапогами людей в серых мундирах, которых туда привела я.

Заботиться о ком-то — сложно и утомительно и приносит только головную боль и лишние проблемы. Я это знала.

История была стара как мир.

Мама не хотела рожать в семнадцать, но мой отец, его родители, ее родитель, бабки, дедки и даже, кажется, соседские кошки наперебой рассказывали ей сказки про ты_только_роди_а_мы_, а по итогу, в общем-то, девочка осталась одна с ребенком на руках. Отец сбежал в первый же месяц, еще через месяц слились его родитель со словами «нагуляла», ее родители раз в полгода брали меня на денек, чтоб доча могла отдохнуть и очень собой гордились, бабки с дедками оказались уже староваты для таких подвигов, а у соседских кошек были свои выводки котят.

Я помню, как спросила маму, почему у меня нет папы, и она ответила: потому что заботиться о ребенке — сложно. Он сбежал.

Я помню, как спросила, почему у всех две бабушки, а у меня ни одной, и она ответила: потому что заботиться о ребенке — сложно. Они сбежали.

Я помню, что видела, чувствовала, почему-то очень четко, что маме тоже сложно обо мне заботиться, что она тоже хочет сбежать, но почему-то не сбегает. И я не уверена, что мне хватит слов, чтобы объяснить, насколько я была ей благодарна за это. За то, что все те, кто меня хотели, сбежали, а она, которой я никогда не была нужна — нет. Я долго не могла решить, как мне сказать ей спасибо, чтобы она поняла, по-настоящему поняла, что все это не зря. Мне было восемь, когда меня, наконец, озарило. Я подобрала момент и шепнула ей тихонько на ушко, что я совсем не обижусь, если она уйдет от меня и больше не будет обо мне заботиться. Что я даже плакать не буду. И действительно не плакала. Я была за нее искренне рада, когда она ушла навсегда, напоследок обняв меня и сказав спасибо. И до сих пор за нее рада.

Когда Олежа понял, что мама больше не вернется, я уточнила у него, когда он от меня сбежит. Он ответил, что никогда, если я буду сама о себе заботиться. Вообще, Олежа оставил меня, потому что успел к тому моменту подписать все документы на удочерение. И разбираться с ними снова ему совсем не хотелось. Он тогда сказал, что я слишком большая, чтобы оставить меня у кого-нибудь под дверью и слишком маленькая, чтобы сама могла разобраться с бумагами. Олежина мама, конечно, пыталась ему промыть мозги на тему чужого ребенка, но я не приносила проблем, а мама каждый месяц переводила ему деньги на счет, с каждым годом все больше. И, кстати, до сих пор переводит, хотя я уже давно совершеннолетняя. Ему даже работать не нужно было, пока я жила в его квартире. Наверное, это все и решило. И это было идеально. Все, что мне нужно было, я делала сама — от уроков до еды, ему не приходилось делать для меня ровным счетом ничего, и именно поэтому мы столько времени прожили вместе.

Я с пятнадцати лет зарабатывала себе сама и на карманные расходы, и на репетиторов, мне не нужно было готовить, меня не нужно было заставлять чистить зубы, ходить на родительские собрания, выбирать мне ВУЗ — обо мне не нужно было заботиться. Как же я опять попала в эту ситуацию? Где я ошиблась? 

Кажется, я задремала прямо на стуле, а когда очнулась, болела голова, ныли затекшие мышцы, першило в горле. Я чувствовала себя разбитой и потерянной. И физически и морально.

Чем больше я думала, тем больше понимала, что я самая настоящая дура. Я позволила им всем заботиться обо мне и теперь все кончено. Я даже не заметила, что они заботятся обо мне. Это была такая глупая ошибка. Я вдруг заметила, что дергаю себя за пряди. Так я делала только в детстве, когда сильно волновалась, поэтому резко одернула руку и подскочила со стула. Опять начала мерить шагами комнату. Опять запела, чтобы прогнать мысли, уже хриплым голосом. Глаза слезились, желудок сжался. Я не знаю, сколько я уже здесь… Меня даже не кормят. А может про меня вообще забыли? Сколько я уже здесь? Пару дней, по-моему…

Дано ли мне еще будет отсюда выйти? Поговорить хоть с одной живой душой? Я распласталась по двери и начала выкрикивать проклятия, только чтобы не выкрикивать признания своей вины вообще во все, начиная с сотворения мира.

Сколько я уже здесь?..

* * *

— В чем-чем ее обвиняют? — чуть приподнял брови Аррирашш.

— В подрывной деятельности против государства, но для широкой общественности мы решили ограничиться клеветой, Ваше Высочество, — послушно повторил граф Сибанши.

— Ну, в общем, я много чего мог бы сказать, — вздохнул Арши, — но давай не будем ходить вокруг да около. С нее надо снять все обвинения.

— Вот как, — граф откинулся на стул и внимательно посмотрел на собеседника, — а на каком основании?

— Следственная ошибка, хитрый трюк для поимки настоящего преступника, — предложил мужчина, постукивая пальцами по подлокотнику, — ну что я тебе рассказываю? Придумаете то, что для вас будет удобнее.

— Да нет, Вашество, я про другое, — граф повертел в руках ручку, — вам-то она зачем?

— Она внучатая племянница госпожи Киныси, — улыбнулся Арши, — и моя дорогая воспитательница очень просила меня разобраться с этим недоразумением.

— Как интересно, — вскинул брови следователь, — а еще вчера по документам она была никем.

— Видимо, вы не смогли отыскать нужные документы. Оно и не удивительно, Шура, знаете, родилась в очень маленькой деревеньке, ее даже на картах не всегда обозначают. Но я вам все принес, вы можете ознакомиться.

— Благодарю, — кивнул граф, просматривая документы, — как интересно нынче свинопасы консуммируют брак. Он не смог попасть, куда надо?

— Говорят, он знатно выпивал, мог и не попасть, — ничуть не изменился в лице Аррирашш, но внутри чертыхнулся, проклиная особенности физиологии и культуры народов и рас Дальнего Востока. У них там целый культ был вокруг невинности тела и души, причем как вокруг женской, так и вокруг мужской. Аррирашш бы не сильно удивился, если бы узнал, что сам граф чист и непорочен, как дитя. Но в любом случае, их аристократия очень тонко чувствовала такие вещи, как именно они это делают, науке пока неизвестно, но факт оставался фактом. Вообще, когда граф Сибанши только начинал свою карьеру, шуток на эту тему ходило великое множество, а сейчас даже Арши не рискнул бы выражаться на этот счет перед мстительным засранцем.

— Понятно, — чуть скривился граф, — я напишу отчет на имя министра, что госпожа Солнцева теперь полностью на вашей отвественности. Если она принесет проблемы — а я в этом уверен, если мне позволено высказать свое скромное мнение — ответ пусть спрашивают с вас.

— Конечно, — кивнул мужчина, — я могу с ней увидеться?

— Если вам будет угодно, — граф поднялся со стула и повел Аррираша в сторону темниц, — мы можем перевести ее в другую камеру, но пока не закончиться суд и она не даст клятвы на крови о неразглашении всей информации, которую успела узнать, выпустить ее совсем мы не можем.

— Не затягивайте, — только и ответил на это Его Высочество, а потом с любопытством посмотрел на графа, — а что, много она успела узнать?

Граф только чуть скривился и не стал отвечать. Арши тихонько хрюкнул в кулак.

У двери одиночной камеры номер девять стражи были слегка напряжены, а один и вовсе прислонил ухо к двери, прислушиваясь. Раш тут же напрягся.

— С ней все в порядке? Может нужно вызвать ей лекаря?

— Экзорциста ей вызовите, — тихонько чертыхнулся стражник, опустив глаза.

— Открывайте, — нахмурился граф Сибанши.

* * *

Я сидела на шикарном стуле, с бархатной отделкой и помпезными резными завитушками в каменной каморке, пропахшей грязью, потом, ссаниной и бесконечной болью заключенных, без окон и с одной железной дверью. Сидела воплощением достоинства и смирения. Покаявшаяся уже во всех своих грехах, громко и с чувством, уж не знаю кому, но кому-то покаялась...

Сколько я здесь? Такое чувство, что вечность. Все мои основы, все мое мировосприятие, моя ось, плотина, границы, крепость, стены, стекла — все было разрушено до основания. Лежало уже даже не руинами — пепелищем — под моими ногами. Я не знала, кто я; не знала, зачем я; не знала, что со мной будет дальше. Я просто разрушенная и покаявшаяся буду сидеть на этом стуле, и ничто не сможет сдвинуть меня больше с места, потому что смысла шевелиться больше не было.

Дверь скрипнула и тяжело открылась. Я с легкой заинтересованностью подняла глаза, и свет резанул по ним с жестокость, так характерной для любого мира. На пороге появился Ангел. Наверное, это ему я каялась, и он пришел за моей грязной душонкой? Он был неземно красив, хмур и весь был будто золото. Волосы, глаза, сюртук — все сияло золотом, но я почему-то не видела за спиной десять пар крыльев. Или шесть? Или сколько должно быть пар крыльев у суровых представителей небесной канцелярии, когда они являются пред взором падших женщин?

— Наконец ты пришел, — надтреснутым голосом прошептала я.

Ангел улыбнулся мне.

— Ты ждала меня? Рад слышать!

— Можешь забирать мою душу! Только сначала тебе ее придется найти, — объяснила я, — Олежина мама говорила, что я бездушная скотина. Олежина мама была права. Надеюсь ты не будешь плакать, Ангел, если в лабиринтах моего разрушенного чужой добротой и чужой жестокостью разума не найдешь и проблеска души. Если ты заплачешь, я засмеюсь — и все мое покаяние станет каким-то нелепым…

— А говорила, по голосу узнаешь, — по голосу? Я нахмурилась, внимательнее посмотрела на Ангела. За его плечом стоял почему-то красавчик-следователь и смотрел на меня с интересом.

Подождите-ка, по голосу? Я подскочила со стула и с размаху врезалась в грудь мужчины, тут же оплетая его руками и ногами.

— Раш! — взвыла я, — солнышко! Золотце! Вытащи меня из этого кошмара и я буду самой послушной девочкой на свете, обещаю!

— Правда? — он подхватил меня за бедра и я повисла на нем на манер обезьянки, уткнувшись носом в крепкую шею, — и часто ты выполняешь свои обещания?

— Не особо, но в этот раз постараюсь! — я все-таки разревелась, продолжая что-то тихонько бормотать и размазывая сопли по шикарному сюртуку. 

— Что вы с ней тут творили?! — зашипел Аррирашш, со злостью глядя на графа Сибанши, — вы ее накачали чем-то?!

— Да нет, — граф все с тем же любопытством смотрел на засопевшую девушку, — просто на пару часов в одиночной камере оставили…

Глава 13. Башня. Граф Сибанши

Когда Раш узнал, что Шуру арестовали, он сразу догадался кто и почему. Не сложно было догадаться. Если уж по Горькому переулку пошла информация, что Шура упомянула в статье Бронса, пусть и искаженная и слегка преувеличенная, то логично, что эти шепотки поймали и люди из Теневого министерства. Удивительного тут было две вещи: во-первых, что сам Арши об этом не подумал и не кинул своим людям в министерстве даже весточки, чтобы не торопились — мужчина оправдывал себя тем, что в отпуске знатно разленился и немножко поглупел, а еще тем, что та ночь выдалась на редкость паршивой в принципе, и им владели обида, злость, непонимание и все такое дальше по списку, затуманивая его способность мыслить вперед; во-вторых, на Шуру план был придуман заранее (ну просто на всякий случай), хотя по итогу сделали все кривенько и впопыхах — клеветнеческая статья о бароне-таки должна была выйти, и только после этого громко и пафосно на всю столицу должны было объявить, что госпожа Солнцева — лгунья, и провести показательную порку.

Со злорадством Раш думал о том, что в итоге вместо показательной порки журналистки графу придется выставить идиотами стражников. С легким волнением он также думал о том, что придется провести очень серьезный разговор с Шурой, а она и так вся на нервах, и кто его знает, как отреагирует на просьбу согласовывать с ним темы для статей. Этот длинный день наконец закончился, но проблема еще не была закрыта. Арши чувствовал себя немножко идиотом. Он взрослый дракон, ему уже тысяча двести тридцать шесть лет, ему не раз приходилось общаться с детьми — тот же Ярм в детстве был тем еще оболтусом и проблем приносил ну всяко не меньше Шуры — а он так сплоховал с подбором правильных слов. Не то что не смог их найти, а, по хорошему, даже не искал. Просто с чего-то решил, что раз он так о ней переживает, то она должна к нему прислушаться. Как деспотичный родитель. Но Раш ведь всегда был добрым дядюшкой и никогда — деспотичным родителем! Дядюшкой, которому можно доверить секреты, и который, поэтому, может в нужный момент подстраховать. Помниться, своему старшему брату он лет семьсот назад как раз читал лекцию о том, что если хочешь, чтобы ребенок слушался, не надо ему ничего запрещать, надо выстроить с ним доверительные отношения, и он без всяких запретов будет к тебе прислушиваться.

И теперь так сесть в лужу самому? Довольно иронично! В любом случает, теперь он не будет на нее давить, скидывать на нее ответственность за свои чувства, просто будет самым добрым дядюшкой в мире и когда-нибудь она ему откроется! И вляпываться в неприятности будет только под его заботливым надзором!

— Э-хе-хе, — Раш потер переносицу и выдохнул.

— У тебя странное лицо, — сказал Борик.

— Выглядит жутко, — заметил менее тактичный Дорик.

— Не хочешь с нами поделиться? — улыбнулась Ева, подливая чаю.

— Я окружу ее такой заботой, что она не устоит, — объявил Арши, — я не буду ни в чем ее упрекать, буду мил, предупредителен и снисходителен к ее причудам.

— А по-моему, ее надо розгами отходить, — предложил Бор с той спокойной милой улыбкой, которая говорила о серьезных намерениях.

— Поддерживаю, — встрял Дор; Арши вскинулся и раздраженно посмотрел на тех, кто хотел порушить его грандиозные планы.

— Мы не будем на нее давить! — сказал он и с надеждой посмотрел на Еву, ожидая поддержки.

— А-ха-ха, — улыбнулась она, продолжая подливать чай и не замечая, что он уже льется на белую кружевную скатерть, — нашему солнышку следует научиться думать о последствиях, разве нет?

— Лучше расскажи, как она там и когда ее вернут, — все уставились на него.

— Ну, во-первых, я заставил графа Сибанши уступить ей свои покои на время ее пребывания в башне порядка, так как они самые приличные, — с воодушевленной улыбкой сказал мужчина.

— Невинная девица в его покоях? — хохотнул Дор, — вот умора! Я бы посмотрел, как в глубине его равнодушных глаз клубится паника…

— Бедняжка, наверное, слегка смущен, — с добродушным злорадством отметила Ева.

— Скорее уж весь чешется в ожидании, когда ее можно будет оттуда выпнуть, — резонно заметил Бор.

— Именно! Поэтому я рассчитываю, что он сам постарается закончить со всем поскорее, а не затягивать, — кивнул Раш, постукивая пальцами по подлокотнику, — вела она себя странно — верно, перенервничала — но быстро заснула. Я собираюсь с утра к ней зайти. Думаю, суд будет где-то через неделю — дольше он просто не выдержит.

— А без суда совсем никак? — спросила Ева.

— «Высокий вестник» уже выпустил партию со срочными новостями об аресте Шуры, хорошенько прополоскав ей косточки, не стоит оставлять эту тему подвешенной — ее лучше закончить публично, очистив репутацию, чтобы в дальнейшем ни у кого не было вопросов, — мотнул головой Раш.

* * *

Я проснулась ночью. И поняла, что выспалась. Комната была не моя. Нет, не так, очевидно, что комната и не могла быть моей — одиночная камера тоже не была моей — но комната была явно чьей-то. Полагаю, меня устроили с удобствами стараниями Раша, слегка кого-то потеснив. Раш же мне не приснился? Были у меня сомнения на этот счет. Не может же быть, что все это взаправду: меня заточили в башне и тут в лучах света в проеме тяжелой железной двери появляется сияющий золотом рыцарь и на руках выносит меня на свободу, пока я помечаю своими соплями и слезами его сюртук. Картинка получалась какая-то ну слишком красивая и поэтому вызывала недоверие. Тем более, с Рашем мы поссорились, с чего бы ему приходить и помогать мне?

Я вспомнила свои вчерашние размышления в одиночной камере и поморщилась. Чувствовала себя дурой. У меня появились, кажется… может быть, судя по всему… по моим расчетам. Те, чье присутствие в моей жизни меня устраивает. Чье присутствие даже желательно. В смысле, когда я представляю, что их рядом нет, все кажется уже не таким забавным. Ладно, хватит ходить вокруг да около. Они мне слегка симпатичны! А это значит, что ни за что нельзя было позволять именно им заботиться обо мне. А я позволила. И уж после такого представления они наверняка поняли, что все это слишком утомительно и тяжело и больше не захотят быть частью моей жизни. Я бы не захотела.

Мысль об этом как-то неприятно дергала внутри, как будто я проглотила длинную нитку и очень четко ощущала, как она тянется через все мое нутро, натягиваясь и царапая внутренние органы. Одновременно с этим я чувствовала некоторое облегчение, ведь меньше людей в твоей жизни — меньше проблем.

— Вы так тяжело вздыхаете, — раздалось в темноте, и я аж подпрыгнула, — верно, думаете о том, что приносите много проблем окружающим, и они когда-нибудь вас бросят?

— К-красавчик-следователь?.. — глаза, привыкшие к темноте, смогли рассмотреть в темном углу мужской силуэт, который я опознала только по голосу, — не думаю, что вы умеете читать мысли, так что, полагаю, вы о себе? — я чуть успокоилась и продолжила уже увереннее, — Я принесла вам какие-то проблемы? Что вы вообще делаете в моей комнате ночью?

— Вообще-то, это вы в моих покоях, и хотя формально я дал на это свое согласие, ваше присутствие в моей постели приносит мне почти физический дискомфорт, — голос вроде был спокоен, но моя чуйка слышала дрожащие раздражением ноты за этим внешним спокойствием. Почему-то это слегка меня взбодрило! Всегда приятно знать, что плохо не только тебе. Я поплотнее укуталась в одеяло, повозилась по простыням, потерлась щекой о подушки…

— Прекратите, — зашипел силуэт, вышел из тени и сел в кресло, глядя на меня с тем осуждением, которое может позволить себе представитель власти в сторону неблагонадежного гражданина. Или с осуждением, которое себе может позволить одетый с иголочки мужчина в сторону расхристанной девушки в его постели.

— Ну раз уж формально вы дали свое согласие на мое присутствие здесь, зачем же вы пришли посреди ночи? Вы же не собираетесь меня коварно соблазнить? — я и так видела, что нет, но вдруг у меня получится его смутить, и ему станет еще некомфортнее?

— Упаси меня все боги этого мира от такой глупости, — сказал насмешливо, ничуть меня, впрочем, не обидев, — просто вы не внушаете мне ни капли доверия и я за вами слежу, — пояснил мужчина.

Я скосила глаза в сторону его секретера. Ну и ладно. Не очень-то и хотелось.

— Слушайте, а что вообще происходит? — поинтересовалась я, потому что действительно была в легком замешательстве, — меня больше не обвиняют что ли ни в чем?

— С точки зрения закона — ваша совесть теперь чиста; с точки зрения широкой общественности — вы вызываете массу вопросов, — уколол следователь.

— Ну если у закона больше нет ко мне вопросов, — я с надеждой посмотрела на мужчину, — я могу уже уходить?

— Пока нет, — скривился он, — сначала будет суд, который вас оправдает, потом мы еще с вами побеседуем, и только после этого вы можете уходить.

— А скоро будет суд? — спросила я, вставая с кровати и прохаживаясь по комнате, внимательно поглядывая на то, что меня окружает. Конечно, ничего интересного я найти не смогу — за мной же следят! Но хоть немножко его побесить — вполне в моих силах. Я подошла к столику с зеркалом, заставленному всякой мелочевкой, взяла в руки баночку, похожую на те, в которых в лекарских лавках продавали всякие микстурки, открыла, понюхала. Пахло приятно.

— Это духи? А где вы их купили? Я бы тоже такие хотела! — я накапала на запястье и принюхалась. Пахло чем-то терпко-горьким, древесным и чуть-чуть сладким. Повернулась в сторону мужчины — он улыбался, но бледные глаза полыхали тлеющим бешенством. Кажется, перелет! — ой, простите, я положу на место и больше не буду трогать!

— Суд будет послезавтра, — сдавленным голосом сказал мужчина.

— Быстро вы работаете! — я юркнула обратно под одеяло, решив все-таки больше не раздражать следователя, но все-таки не удержалась от вопроса, — а чьи духи? От вас просто пахнет иначе…

— Ничьи, — ответил он, сам кажется слегка удивленный тем, что все еще со мной разговаривает, — я сам их сделал.

— А для кого?

— Ни для кого. Просто когда-то этот запах мне понравился, и я решил его воссоздать.

— А чей это запах? — он замер на секунду и как будто погрузился в себя.

— Ох, — вздохнула я и ошарашено уставилась на мужчину, — любовная история!..

— Что? — он вынырнул из мыслей и раздраженно на меня глянул, — какой бред!

— Она не приняла ваши чувства? — с жаром спросила я, но, не получив реакции, продолжила задавать вопросы, — или вы ее? Нет? Вас свели родители, но она захотела свободы и сбежала? У вас был продолжительный роман? Нет? Значит у вас была интрижка? Ну конечно! Такие, как вы не способны петь серенады под окном, признаваясь в любви… И интрижка закончилась раньше, чем вы осознали свои чувства?! — я с жадностью следила за реакцией на каждый новый вопрос и предположение; невнимательному человеку могло бы показаться, что его лицо вообще не меняется, или даже что он меня не слушает, но я невнимательной не была! — вы тоскуете, потому что все закончилось ничем!

— Не несите бред, — отрезал мужчина и я поняла, что большего пока не добьюсь.

— Ладно, — я покладисто сложила лапки на колени, — но вы меня, знаете, вдохновили! Просто вы такой, судя по всему, равнодушный сухарь, но даже вы смогли испытать это пылкое страстное чувство! Видимо, вы настолько ему отдались, раз уж даже воспроизвели ее запах и нюхаете его одинокими ночами… — он сощурил глаза, — простите-простите! Просто глядя на вас, я думаю, что даже для меня еще не все потеряно! — объяснила я, на удивление, довольно искренне.

— Суд будет сегодня вечером, — обрадовал меня следователь. 

Ситуация получилась забавная. Графа явно напрягало мое общество, но оставлять меня в своей комнате одну он категорически не хотел. И, в общем-то справедливо, потому что мои зыбкие морально-этические установки никак бы меня не тяготили, когда бы я полезла по его шкафам, даже не с какой-то определенной целью, а просто так, потому что могу. Не то чтобы я была так уверена, что могу, потому что про существование такой раздражающей меня и, наверное, всех домушников вещицы, как охранные чары, я все-таки знала, и очень сомневалась, что следователь ими бы не озаботился. Но рисковать ему явно не хотелось,потому что заинтересовать меня могли не только всякие милые журналистскому сердцу секретики вышестоящих, но вообще все. Поэтому он скрашивал мое заключение своим обществом, и я не стеснялась этим пользоваться, мастерски выводя его на хоть какое-нибудь взаимодействие.

К утру я уже считала нас лучшими подружками и твердо решила, что он будет моим другом по переписке. Вообще-то, друга по переписке я мечтала завести лет с тринадцати, но всегда это заканчивалось ничем. Чаще всего почему-то мне удавалось заманить в переписку в соц.сетях именно мужчин, но спустя какое-то время все они начинали делать отнюдь не дружеские намеки.

С первым мы очень мило общались, пока он не начал переодически рассказывать в, в общем-то, совершенно мне не интересных анатомических подробностях  о своих сексуальных похождениях. Причем действовал парень аккуратно, сначала намеками, потом набросками историй, но чем дальше, тем подробнее я узнавала, откуда берутся дети. Мои робкие попытки хотя бы немного его урезонить намеками о том, что мне еще нет и пятнадцати и не доросла я еще до таких историй, к сожалению, не увенчались успехом, и общение сошло на нет.

Второй был более тонкой душевной организации и через какое-то время общения свято уверовал в то, что безумно в меня влюблен. Я ему насколько умела тактично отказала и спросила, насколько ему нормально будет дальше со мной общаться и не стоит ли прекратить общение. Молодой человек ответил, что все нормально, он рад будет общаться дальше, но нет-нет да напоминал мне о том, как нежно он меня любит, обычно в ситуациях, когда я не отвечала ему дольше пяти минут и выглядело это примерно так: «Я же тебя люблю, почему ты так жестока!», и вообще всячески давил на жалость и упрекал меня в равнодушии. В те моменты, когда он этого не делал, общаться с ним было очень интересно, потому что человеком он был начитанным, неглупым и забавным, поэтому продержалась я довольно долго, но в тот момент, когда я поняла, что готова начать с ним встречаться, лишь бы он перестал ныть, общение я прекратила.

Третий приплыл, когда я вообще почти ни с кем не общалась, кроме тестовых заданий для государственного экзамена, и к тому моменту я настолько изголодалась по общению, что фотографию полового органа в сопровождении сальной шуточки в личных сообщениях восприняла, как божью милость, и с разбегу начала выспрашивать у него про его интересы, хобби, домашних животных, ну и всякое такое. Присылала ему фотки распустившихся по весне одуванчиков, рассказывала, как готовлюсь к экзаменам. Мужик, конечно, немного прибалдел от моей настойчивости, но на наивной вере в чудо, точнее в то, что я захочу с ним изучить человеческую анатомию, продержался почти месяц. В какой-то момент и до него дошло, что сдаю я литературу и совокупляться готова только словесно и то, в таком взаимодействии я обычно выступаю в роли активной стороны, и мои домогательства не пришлись ему по вкусу, поэтому в какой-то момент он просто перестал отвечать на мои сообщения.

Поэтому сейчас, глядя на графа, которого мое присутствие в его спальне волновало только в том плане, что он волновался, успеет ли к вечеру организовать суд, чтобы на следующий день меня уже здесь не было, я осознавала, что нашла того человека, с которым смогу переписываться без всякого романтического и сексуального подтекста! Осталось только убедить его, что это чудесная идея. Пока что не получалось, но я в себе была уверена и не отчаивалась.

Я все так же сидела в кровати, растрепанная, помятая, но довольная тем, что у меня есть собеседник и все мысли можно занять именно им; следователь все так же сидел в кресле напротив, эффектно развалившись и закинув ногу на ногу, смотрел на меня чуть исподлобья, опираясь виском на кулак. Мы завтракали, точнее это я завтракала, а мужчина только пил кофе. В общем-то, только тогда, когда передо мной поставили поднос с едой, я осознала, какая голодная.

— Согласитесь, следить за мной будет совсем не сложно в ситуации, когда я сама буду писать вам о том, что происходит в моей жизни! — привела я новый аргумент в сторону дружеской переписки.

Граф слегка приподнял бровь, но взгляд даже не блеснул интересом.

— Мне не нужна переписка с вами, чтобы следить за вами.

— А зачем, — я проглотила наскоро дожеванный кусок бекона, — зачем это делать за казенный счет, тратить чье-то время и средства, если я сама же предлагаю вам регулярные отчеты о себе!

— Не уверен, что вашим отчетам можно будет доверять, — пояснил он.

— Как грубо! — вскинулась я и ударила себя в грудь, — я журналистка! Честная журналистка! Я пишу только правду и ничего, кроме правды!

— Не спорю, — кивнул следователь, — к нашему глубочайшему сожалению, в ваших работах мы не нашли ни слова лжи, — я самодовольно завалилась на подушки, попивая кофий и кивая в такт его словам, — но в преувеличениях, приуменьшениях, вырывании из контекста, перекручивание фактов и прочих методах донесении своей точки зрения не прибегая ко лжи, вы — профессионал почище герцога Мирная.

— А это кто? — уточнила я.

— Он работает над максимально понятными широкой общественности формулировками вещей, необходимых к публикации.

— Занимается пропагандой на благо Империи? — попыталась я перевести на понятный мне язык.

— Если вам так будет понятнее. И вообще, за все, что вы натворите в будущем, ответ теперь нести ему — он пусть за вами и следит.

Я уже начала думать над следующим аргументом, как в дверь робко поскреблись и, чуть отворив, в щелочку прошептали:

— Простите, что отвлекаю, Ваша Светлость, но там Его Высо…

— Пуская, — махнул рукой граф.

Через секунду двери стремительно распахнулись и на пороге появился мой вчерашний то ли сон, то ли явь. В отличие от вчерашнего вечера, омраченного ложными обвинениями, жесточайшим допросом и часами паники и отчаяния в одиночной камере, сегодня я, спокойная, выспавшаяся и накормленная могла рассмотреть мужчину более внимательно и без сбивающих с толку фантазий. Он был среднего роста, приятно крепко сложен, красиво аккуратно и дорого-богато одет — но при этом почему-то не производил впечатления, что чистюля и аккуратист, как, например, красавчик-следователь, у которого, наверное, глаз начнет дергаться, если от долгого сидения штаны помнутся. Лицо у мужчины было, скажем так, на любителя, но при этом завораживало, и не пялиться было сложновато. Открытый чистый лоб, тяжелые надбровные дуги, светлые брови вразлет будто тянулись к вискам, как и глубоко посаженные ярко сияющие расплавленным золотом глаза — вообще лицо было довольно хищным и чуть вытянутым вперед; сами черты резкие, но, в противовес, впечатление производили довольно мягкое. Думаю, дело было в том, что хотя мужчина в данный момент был не очень спокоен, по жизни, я могла сказать довольно уверенно, Раш был спокойным и вежливым не совсем человеком. По скулам и линии волос блестела мелкая золотистая полупрозрачная чешуя, уходящая в волосы, конечно же такие же роскошно золотые. Вот тут мне вполне по-женски захотелось удавиться от зависти, потому что по плечу струилась длинная густая коса, которую хотелось то ли полапать, то ли мстительно вырвать ко всем чертям. И приклеить ее себе на затылок вместо моего мышиного хвостика.

Рассматривать его было довольно весело, потому что он весь состоял из каких-то противоречий: не сказать что красивый с точки зрения общепринятых стандартов красоты, но даже красавчик-следователь просто-напросто терялся на его фоне; хищная, внушающее неясные опасения внешность, но впечатление он производил вполне располагающее. Я разглядывала его долго, жадно и ни капельки не стесняясь — в конце концов, я давно мечтала узнать, как же он выглядит.

Тем более, пока я нагло пялилась, невежливо ухмылялась, и вообще всячески заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке, у меня было время прикинуть, что происходит и как себя вести. Очевидно, резкая перемена моего приговора была связана с «Его Высо…», и думать о том, какие жизненные обстоятельства занесли сиятельную рептилию из Верхней Империи в грязный кабак, где я не так давно чуть не стала представительницей древнейшей профессии, было пока рановато, а вот о том, почему он вообще сюда пришел — самое оно. Точнее, ну я не дурочка, конечно же из-за меня. Но вот зачем ему я, «проблемный ребенок» — теперь уже совершенно очевидно проблемный — мне было не понятно.

— Госпожа Солнцева, я пришел справиться о вашем самочувствии, — кашлянул он, осторожно вылавливая мой взгляд, — госпожа Киныси, ваша четвероюродная пра-пра-пра-пра… кхм, бабушка очень о вас волнуется. И Дор с Бором, и Лука. Все ждут вашего возвращения с большим нетерпением.

— О, — многозначительно кивнула в ответ я, поддерживая игру, — передайте ей, что я чувствую себя отлично, милый граф прекрасно обо мне позаботился. Он был так мил, что даже все это время скрашивал мое одиночество, — я осторожно глянула на скучающего следователя, — видимо, беспокоился, что я переволновалась из-за всей этой ситуации… Мы так мило пообщались, что даже дали друг другу обещание писать письма! — нет, ну а вдруг прокатит?

— Как мило с его стороны, — Раш подозрительно посмотрел на раздраженно цыкнувшего в мою сторону графа Сибанши, — вы оставите нас ненадолго?

— С удовольствием, Ваше Высочество, — чуть более поспешно, чем следовало бы, подскочил граф, но я резко вскинулась вперед, обхватив его за бедра.

— Подождите! — оба мужчины поражено застыли, глядя на меня, как на привидение.

— Госпожа Солнцева, — прошипел следователь, — отпустите меня. Вы ведете себя неприлично!

— Ра… э-э… Ваше Высочество, а можете вы нас оставить на минутку? — спросила я у Раша, — мне нужно кое-что спросить у Его Светлости... Как у будущего друга по переписке! — я не очень понимала, к чему все эти расшаркивания между нами троими, но это, вроде, было забавно.

— Совсем сдурела, паршивка, — дал мне подзатыльник граф, первый не выдержав этого цирка, — ты кого из комнаты выгоняешь, блаженная?

— Все в порядке, — произнес Раш, глядя на графа, — я вас оставлю. На минуточку.

Он улыбнулся совершенно спокойно, развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что где-то что-то хрустнуло. 

— Что с тобой не так? — со всей возможной любезностью спросил мужчина, не поворачивая в мою сторону головы.

— Я его совсем не понимаю! — тут же начала объяснять свою проблему, — что ему от меня надо?! Он заботился обо мне все это время, они все заботились. Ну ладно, у всех свои странности! Но до того, как вы пригласили меня погостить в Башне Порядка, они мне, в общем-то, все по очереди высказались на тему того, какая я проблемная, и как они устали!

— Их можно понять, — кивнул граф, устало развалившись в кресле.

— Вполне, — согласилась я, — так разве не логичнее бы было меня вообще отсюда не вытаскивать?

— Я бы на их месте так и поступил.

— И я тоже, — я кивнула, радуясь, что мужчина, кажется, уловил мою мысль, — если тебя что-то утомляет, от этого надо избавляться, а тут случай такой удобный подвернулся! Почему они тогда ждут меня и волнуются? — я вздохнула, почесав висок, — я всегда думала, что все вот эти вещи — ну там дружба, любовь, сочувствие, забота — просто социальные конструкты для наивных, возведенные в абсолют посредством массовой культуры… Что наша потребность в близких связях во многом обусловлена нашей верой в то, что без этого никак, что так должно жить; а наши представления о том, как эти близкие связи строятся — просто принятые в обществе и закрепленные в культуре стереотипы.

— Я не понял около половины тех слов, которые ты произнесла, — усмехнулся граф, — и советую тебе их больше не произносить, но общую мысль уловил. Ты считала, что некоторые способы взаимодействия, принятые в обществе — выдумка этого самого общества, — я кивнула, — хорошо. А что ты думаешь теперь?

— Не знаю… — я потерянно посмотрела на мужчину, — я не знаю, я запуталась.

— Ты уверена, что такие вещи нужно обсуждать со мной? — с надеждой спросил он.

— Конечно, потому что мы похожи.

У следователя дернулся глаз.

— Что привело тебя к таким неожиданным выводам? — он прищурил свои бледные глаза.

— Ну вы же тоже не умеете выстраивать с разумными близкие отношения, потому что считаете их выдумкой. Вы же не будете отрицать, что согласны полностью или почти полностью с тем, что я только что сказала?

Он промолчал, продолжая внимательно на меня смотреть, а я опять бросила взгляд на баночку с духами. Он проследил мой взгляд и почти незаметно вздрогнул.

— А теперь представьте, что это мы не правы, а они правы, — мы продолжали смотреть на прозрачную колбочку с бледно-желтой, чуть маслянистой жидкостью внутри, как будто она могла дать какие-то ответы.

* * *

Раш не подслушивал. Во-первых, это было нетактично, а еще немного унизительно; во-вторых, на данный момент, никакой необходимости в этом не было. Вообще-то, Раш был не таким уж и любопытным до чужих секретов, но именно сейчас хотелось совсем не по-королевски прильнуть ухом к двери, впитывая в себя не просто каждое слово, но каждую интонацию.

Значит, этот графеныш теперь — ее друг. Интересно, с чего вдруг? Они знакомы всего день. Раш сел на диван, раздраженно постучал пальцами по деревянному подлокотнику и призвал себя успокоиться. Не давить, холить, лелеять, поддерживать, ненавязчиво направлять. Таков был план. Но Сибанши абсолютно точно, без всякого сомнения, так себя вести бы не стал, при этом его поведение, очевидно, подтолкнуло ее к желанию подружиться. Что же он такого сделал или сказал, что она уже с ним советуется? Ему же на нее плевать, в этом нет никакого сомнения!

Раш вдруг замер, посидел так пару секунд и выдохнул. Так. Кажется, он нащупал. Граф о ней не беспокоится, не заботиться, ему вообще нет дела до ее благополучия. Поэтому она чувствует себя с ним так комфортно.

Мужчина чуть смущенно посмотрел на дверь, за которой сидели Шура и ее новый друг по переписке, чувствуя себя старым болваном. Она бесилась не потому, что Раш пытался ограничивать выбор тем для статей или отозвал из типографии последний выпуск газеты. На нее давило их неравнодушие.

Глава 14. Суд. Клятвы

— …таким образом, с госпожи Шуры Солнцевой сняты все обвинения и… — монотонный голос судьи продолжал зачитывать оправдательную речь, но меня это особо не трогало. Я почти не вслушивалась. На меня накатило какое-то равнодушное отупение. Еще днем. Я редко впадала в такое состояние. Обычно когда надо было серьезно подумать, но думать не хотелось. А от слова «серьезно» у меня и раньше всегда начиналась изжога.

Когда закончился суд — а длился он всего часа полтора, и то только из-за бесконечного количества каких-то непонятных бумажек, которые надо было собрать, и речей, уместить которые можно бы было в пару предложений, а не пару страниц мелкого текста — меня повели в отдельную комнату, где выдали текст клятвы, которую я должна была произнести, пока мне полосуют ладонь ритуальным ножом. Любопытства ради, я поинтересовалась, как именно работают клятвы на крови. А работали они сурово, но топорно. Все муки преисподней обещаны были тому, кто нарушит клятву, данную на крови, но только если будут нарушены условия, озвученные тем, кто ее дает. Я, например, клялась, что не буду распространять ни в какой форме ни одной живой душе ту информацию, которую узнала, пока находилась под стражей. Но наивные стражи порядка почему-то не допускали, что я могу узнать ту же информацию из других источников — благо, когда знаешь, что искать, это не то чтобы невыполнимая задача — и распространение информации, которую я узнала не находясь под стражей, условий клятвы не нарушают.

То есть, при желании, обойти клятву я на самом деле могла. Их счастье, что я не была в этом заинтересована. Клятв я дала аж три штуки, и пока их давала, придумала по несколько вариантов того, как можно обойти каждую. В общем-то, просто так, без всякой цели. Может даже расскажу о них графу Сибанши, если он будет отвечать на мои письма.

Все это время рядом со мной был Раш, теперь уже снова под мороком. Он меня не трогал, почти со мной не разговаривал, и вообще, ровно как и я, был весь в себе. Наверное, со стороны мы представляли собой тоскливое зрелище — унылые человечки. Чем был озадачен Раш, я не имела ни малейшего понятия, а спрашивать поостереглась. Вдруг он опять злиться на меня, а я пока не готова с этим разбираться. С одной стороны, мне было гораздо легче, когда он меня не трогал и не мешал мне заниматься самокопанием; с другой, его отчужденность почему-то слегка подбешивала. Почему-то мне казалось, что он такой молчаливый, потому что все-таки злиться на меня. Казалось бы, у его «Его Высо…» могло быть массу всего, что могло бы его тревожить, и далеко не факт, что я вхожу даже в первую десятку, но меня не оставляла ничем не обоснованная уверенность, что он на меня злиться. И я злилась на него за то, что он на меня злиться. А еще в голове крутились абсолютно бессмысленные, но до ужаса навязчивые, фантазии о том, как он мог бы высказать мне свое раздражение, и как бы я ему ответила. В своем воображении я то кричала на него, обвиняя во всех грехах, то с обескураживающим равнодушием игнорировала все претензии, то логически обосновывала неуместность всех его чувств. Зачем вообще было об этом думать, если он ничего мне не говорил, тем более не предъявлял — не имею не малейшего понятия, но не думать об этом почему-то не получалось. И это злило даже больше его воображаемых претензий в мою сторону.

Из-за того, что мне приходилось думать о такой ерунде, я не могла подумать о действительно важных вещах. А именно — о том, как мне дальше общаться с людьми. У меня появились сомнения в выбранном мной когда-то способе взаимодействия с людьми. И я либо должна была найти подтверждение тому, что сомнения не оправданы, либо подкрепить эти сомнения более серьезной доказательной базой, которая разрушит к чертям, возможно, все мои представления о мире. И я, конечно, очень хотела бы, чтобы мои сомнения оказались всего лишь минутной слабостью, но задница уже чуяла проблемы, связанные с необходимостью приспосабливаться к новым обстоятельствам. И все, что я сейчас могла, это успокаивать сердце ложью о том, что все будет хорошо, и готовить мозг к глобальному переосмыслению нашей системы ценностей.

Мы с Рашем и сопровождающими меня стражами вышли из парадной двери Башни Порядка и в молчании прошли прилегающий к зданию двор, вышли через массивную, опоясывающую тюрьму, каменную стену в которой был выбит проход с двумя дверьми и оказались на свободе!

На свободе как-то сразу стало повеселее. Может потому, что воздух на свободе слаще, может меня слегка нервировали враждебные взгляды стражников, а может дело было в любопытном собрании людей у главного входа в двор башни. Толпа была явно чем-то недовольна, и были у меня догадки на этот счет.

— А чего они там делают? — спросила я у одного из стражников. Он весело на меня глянул.

— Протестуют против вашего освобождения из-под стражи, госпожа! — улыбнулся он.

— И давно? — я с любопытством разглядывала протестующих.

— Уже часа три как, госпожа, — прикинул мужчина, почесывая подбородок.

— Давай просто обойдем их, — с надеждой предложил Раш, — они все равно не знают, как ты выглядишь.

— А ведь точно не знают, — покивала я; Раш страдальчески вздохнул, уже примерно догадываясь, в какую сторону текут мои мысли. А я ничего не могла с собой поделать. Мне нужно было отвлечься от тоскливых дум! 

— Мы, верные подданные Шинрской Империи, должны выступить одним фронтом — выступить организованно, выступить убедительно! Мы должны дать понять этой выскочке, что нам не так просто запудрить головы красивыми заголовками! И мы на этом не остановимся, мы пойдем дальше! — я совершенно неожиданно обнаружила в себе не только ораторский талант, но и лидерские качества; обнаружила я это богатство в блестящих восхищением и одобрением глазах протестующих, которых за полчаса превратила из разрозненной толпы униженных и оскорбленных в разумных с твердой гражданской позицией, в то, что я через, ну скажем, пол года планирую превратить в политическую силу, — я объявляю этот день — днем основания нашей Золотой Партии Патриотичных Подданных! Сокращенно — ЗППП! Мы будем собираться с вами два раза в месяц и координировать нашу деятельность по борьбе с иностранными агентами, которых подослали в нашу славную Империю для подрыва нашего влияния на международной арене! Я оставлю в «Высоком Вестнике» время и место нашей следующей встречи! А сейчас, господа, расходимся!

И действительно разошлись, перед этим чуть не по очереди подходя, чтобы поблагодарить меня и выразить свою благодарность.

— Это всего лишь моя обязанность, как патриота, — объяснила я, серьезно и без улыбки глядя в глаза толстенькому господину с волосатыми пальцами и фанатичным блеском в глазах, который хвалил меня за мои твердые убеждения.

Последним подошел Раш. Честно говоря, я ничего подобного не планировала, просто хотела покричать с толпой, вылить, так сказать, все напряжение прошедшего дня. Но неожиданно людям мои кричалки очень зашли и в какой-то момент, неожиданно для самой себя, я оказалась на возвышении, в окружении благодарных слушателей и меня понесло. Я действительно как будто бы освобождалась от напряжения, мне становилось легко и весело; но вот подошел Раш, вот я поймала себя на мысли, что только что сделала, и мне стало как-то не по себе, опять навалилась тяжесть. Я ожидала осуждения или увещеваний, но он просто взял меня за руку и повел к заказанному заранее экипажу. Почему-то от этого стало еще гаже. Наверное, его чаша все-таки переполнилась? Он ничего не говорил, и я не могла об этом не думать. Но даже усевшись рядом со мной в простую деревянную карету, он продолжал держать меня за руку, и это немного успокаивало.

— Прости?.. — неожиданно вырвалось у меня и я замерла, сама удивленная этим.

Он ответил не сразу, и минуты его молчания превратились для меня в какую-то вязкую жарко-холодную бесконечность, в ожидание какой-то развязки.

— Ничего, разберемся, — спокойно ответил он, продолжая смотреть в окошко и держать меня за руку. От его ответа почему-то перехватило горло, но все напряжение выдулось из меня на выдохе. Я решила не думать и просто сосредоточиться на том, какая у него приятная рука. Странно-большая, больше моей, сухая и теплая, а на костяшках гладко-скользкая шершавость — чешуйки. 

Стоило мне только выйти из кареты недалеко от дома, меня тут же заключили в крепкие деревянные объятия; стало вдруг шумно, как-то резко и неожиданно, Дорик и Борик что-то говорили на перебой, Ева приглаживала мои волосы, а я продолжала держать Раша за руку. Я смотрела на них и понимала, что они и правда рады меня видеть. На удивление, очень рады. Хоть убей, не понимала, почему, но запала я им в сердца, похоже, крепче некуда. Я не знала, что говорить, что отвечать, как вообще себя с ними вести, поэтому на все просто послушно кивала. Меня накормили, напоили, завернули зачем-то в плед, хотя я вовсе не замерзла, расчесали и заплели волосы, и Раш все так же за руку повел меня в комнату.

Наконец, я осталась одна. В комнате все осталось, как и было, да и что могло измениться всего за один день, пусть и бесконечно долгий для меня лично. На улицы было уже темно, потихоньку зажигались магические огоньки, проникающие порой оранжевыми линиями в мою комнату; белым шумом приятно звучали звуки засыпающего города — тише звучали голоса, лай собак в этих утихающих улицах звучал громче и отражался от каменных стен. Из приоткрытого окна задувала прохлада приближающейся ночи.

Я села на кровать, навалившись на стену. Выдохнула обреченно и подобрала ноги к груди. Пришла пора думать. Я еще раз тоскливо вздохнула. Все-таки это тяжело, когда все от тебя без ума. Я им всем так нравлюсь, что они готовы продолжать взаимодействие со мной, даже тогда, когда оно явно в убыток. Это… это почему-то ранило. Вообще-то, у меня довольно большая семья. Если это нормально, заботиться о ком-то, даже если он приносит проблемы, просто потому, что этот кто-то тебе нравится, то получается я своей семье не нравилась? Не то чтобы мне нужна была их забота или любовь, не то чтобы мне вообще было до них особое дело — меня никак не трогало кровное родство и все они, кроме мамы, разве что, были для меня просто чужими людьми, но… Неужели я им с самого начала настолько не нравилась? И если я им по какой-то причине была несимпатична, то почему я так симпатична для Раша? Евы? Дурика с Бобриком? Луки?

Я хорошая или плохая с точки зрения окружающих? Почему одни от меня отворачиваются, а другие — нет? Если и с одними и с другими — всего лишь я? Очевидно, что дело было не только и не столько во мне. Маме я тоже нравилась, но заботиться она обо мне не хотела. И Олеже я нравилась. А Олежиной маме я никогда не нравилась, но она все равно частенько впрягалась в то, что считала моими проблемами. В чем разница между ними и теми, кто окружает меня в этом мире? Я могла бы подумать, что разница именно в том, что это другой мир, но весь мой опыт взаимодействия с разумными в этом мире говорит о том, что разницы в социологическом плане особой нет. Ну, то есть, у тех же оборотней есть, например, животные инстинкты, которых нет у людей, а у драконов есть магические инстинкты, которых нет ни у одной из рас этого мира, и это конечно вносило разнообразия, но разница не была такой уж сильной. Разумные в этом мире были по сути такими же, как люди — в моем. Были порядочные и не очень, были ранимые и равнодушные, были жестокие и жалостливые, глупые и умные, и далее и далее. Они точно так же менялись в зависимости от того, находятся ли они одни или являются часть какого-то сообщества или просто толпы, они покупались на яркие заголовки абсолютно так же.

Может моя семья просто сплошь состояла из слабаков? Поэтому они не смогли заботиться даже о той, рождения которой, вроде бы, ждали? А я такая же? Я ни о ком не забочусь. В отличие от моего, ну например, отца — принципиально, а не в зависимости от обстоятельств, но все же.

Я вспомнила, что мне говорил Лука перед тем, как меня арестовали.

«Есть ли кто-то, чье присутствие в твоей жизни для тебя важно? Разумные, без которых тебе было бы жить хуже или скучнее, чем с ними.»

Мне нравятся мои… ну пусть будут сожители. Так вот, мне нравятся мои сожители. Я уже абсолютно уверенно могла сказать, что не хочу лишиться их общества.

«Тебе нравится, когда они счастливы? Ты грустишь, когда им плохо? Что ты хочешь и можешь для них сделать?»

Я не понимаю идеи со-чувствования, но мне точно гораздо спокойнее и веселее, когда они спокойны и веселы, и меня напрягает, когда они чем-то огорчены. Не то чтобы мне из-за этого становилось грустно, просто напрягало, и хотелось, чтобы они поскорее снова стали веселыми.

А вот вопрос, что я могу для них сделать, был уже поинтереснее. Он предполагал не самокопание, а какие-то действия.

Чего они от меня хотят? Чтобы я не ввязывалась в проблемы и была послушной милой девочкой. Значит, я ей стану. Принятое решение — грело душу и приносило облегчение. Я легко провалилась в сон, пообещав с утра подумать над подробностями своего плана по превращению себя в солнышко, которое умеет заботиться о сожителях и не бежит от проблем! 

Я стояла на обрыве. Смотрела как бежит время, все быстрее и быстрее. Змеиное тело обвивало меня кольцами, но я не шевелилась. На обрыве сидел дядя Вося, бренькал тоскливенько на гуслях.

— Так и будешь стоять? — спросил он удивленно, поворачивая ко мне голову.

— А надо идти? — с тихим шуршанием меня оборачивало гибкое чешуйчатое тело, проходясь по шее, шипя в макушку.

— Тебе — всегда надо, — кивнул старик, дергая струну.

— Все равно ведь не двигаюсь вперед, сколько не иду, — вздохнула я, впрочем, не сильно огорчаясь. Не то чтобы мне до всего этого было дело.

— Так если ты просто ногами шевелишь, не думая — конечно, никуда не двинешься, — хихикнул дядя Воська.

— А мне никуда и не надо, — удивилась я, — разве я говорила, что мне куда-то надо?

— Поэтому сколько бы ни шла, никуда и не дойдешь, — он повернул старое лицо от меня обратно к небу и, болтая в воздухе ногами, запел что-то. Я не могла разобрать слов, как это часто бывает во сне. Теплые кольца то сжимали меня, то чуть ослабляли захват, за спиной раздавалось уютное шипение и шуршание, а старик все что-то тихонько завывал, дергая струны; а время бежало.

— А если я решу, куда хочу пойти?

— Тогда и пойдешь вперед.

— Но впереди обрыв, — я вскинула брови.

— Значит, судьба у тебя такая, — улыбнулся мне дядя Вося.

Я помолчала, то ли секунду, то ли вечность, а потом уточнила, не знаю зачем, указав на устроившую меня в своих кольцах змею.

— А это кто?

— Человек, — ответил дядя Вося.

— Что-то не похоже, — старик опять хихикнул.

— Наша Мать сказала мне как-то: соскреби дракону чешую — найдешь человека. Все мы ее дети по сути. 

Я ворочалась с боку на бок, но снова уснуть не получалось. За окном еще было темно, в доме — тихо. Я скинула одеяло, и спустила ноги на холодный пол, зашаркала в поисках тапочек. Укуталась в покрывало и пошла вниз, на кухню, чаю хоть попить. Когда я спускалась с лестницы, увидела, что с кухни из приоткрытой двери льется приглушенный свет.

Ева сидела за столом, перед ней лежали какие-то тряпочки и кружева, и она, почти неслышно намурлыкивая какую-то песенку, что-то шила. Стоило мне приоткрыть дверь, она подняла на меня ласковый взгляд керамических глаз. Интересно, как вообще керамические глаза могул быть ласковыми?

— Что-то ты рано, милая, не спится? — я присела напротив нее и кивнула, — давай я тебе молока подогрею?

— Давай, — я улеглась на стол лицом, — а что ты шьешь?

— Платье тебе на День Города, — она взяла небольшую металлическую кастрюльку с красивой резной ручкой и налила в него молока, — а то все соседи уже шепчутся, что я девочку не могу прилично одеть, ходит у меня в чем придется!

— Зато ты меня кормишь, — сказала я, — ты им объясни, что я как дворовая кошка, меня главное — подкармливать, а платья я все изгваздаю, шарясь по помойкам.

— Ты не дворовая кошка! Ты моя пусть и дальняя, но родня! — важно возразила Ева, поворачивая ко мне нахмуренное лицо, и явно не без легкого ехидства добавляя, — и бывшая жена гордого свинопаса! Тебе не пристало ходить в чем попало.

— Эка я из жизни выпала, — нахмурилась я удивленно, — чья-чья бывшая жена?

— Тебе Раш сам расскажет о твоей жизни до загадочного проишествия в фонтане на главной площади, и ты уж будь добра его выслушать, — хохотнула деревянная женщина и посерьезнела, — слышала когда-нибудь о межмировых порталах? О них любят писать всякие фантазеры в приключенческих романах. Очень интересно! Сама зачитываюсь. Жаль, что перемещения между мирами — лишь выдумка.

— Да, и правда жаль, — кивнула я. В общем-то, жаль мне не было. Мне было никак. Ну разве что слегка любопытно, как возможно то, что признано невозможным. Залетела в голову грешная мысль посмеяться над местным Собранием Ученых Существ, доказав, что они глубоко не правы в своих научных изысканиях.

— О чем думаешь? — спросила Ева вроде бы просто так, но я почувствовала ее напряжение.

— Ну… — что бы такое соврать, — я решила стать цветочницей.

Кружка, в которую деревянная женщина собиралась налить мне молока, чуть не полетела на пол.

— Что? Цветочницей? — посмотрела на меня внимательно, — это тебе для работы надо?..

— Ну да, я решила, что продавать цветы — мое новое призвание, — кивнула я и сама себе поверила; хотела утром продумать план — вот и он, — цветы — это мило и совсем не опасно. А у нас недалеко как раз есть цветочная лавка. Туда и напрошусь. Платье мне, кстати, пригодится! Продавщица цветов ведь должна быть хорошенькой? Значит, буду хорошенькой. Давно пора. Наберусь опыта, а потом может и свою лавку забабахаю. Почему нет? Цветы — это мило!

Ева улыбнулась мне немного натянуто, но мое сердце наполнялось решимостью с каждым новым произнесенным словом. Я буду продавать цветы! Тогда они от меня точно никуда не сбегут. Какие проблемы может принести просто хорошенькая цветочница?

— Может ты еще подумаешь? — неожиданно попросила Ева. Меня это удивило и даже немного обидело. Разве она не должна быть рада? Наверное, она мне просто не верит. И правильно — в таких вещах верить надо не словам, а делам! Вот устроюсь цветочницей, принесу ей букетик ее любимых норвеских ромашек, вот тогда она и будет рада. С улыбкой я приняла из ее рук кружку и, завидев в окне тонкое дребезжание солнечных лучей у горизонта, поднялась на выход.

Раш сидел на ступеньках. Я присела рядом и сдула парок от горячего молока с медом. От утренней прохлады по плечам прошлась легкая дрожь, почему-то вырываясь из меня довольной улыбкой. Мне было на удивление хорошо. Я нагло притиснулась к теплому боку Раша, боднула его лбом в плечо. Мужчина покосился на меня чуть удивленно, а потом обнял за плечи рукой.

Ощущение было странное. Я с удивлением поняла, что мужчины меня, кажется, никогда не обнимали. Разве что какие-нибудь малознакомые дядечки иногда лезли, навязывая свое общество, и порой приходилось перетерпеть, чтобы не нарваться на агрессию. Но вот так, наверное, никогда.

Его рука была большой и горячей, ее тяжесть приятно давила на плечи — хотелось, чтобы он меня в эти руки покрепче завернул, и стало бы совсем как в гнездышке. Я прижималась лицом к его плечу и, немного, к груди. Все его тело было твердым и это было, вроде бы очевидно, но непривычно и потому — странно. Я не была мягкой. Я была довольно худой, местами даже слегонца угловатой, но, по сравнению с ним, я ощущала себя мягкой и податливой. Мне всегда казалось, что мои бедра похожи на пудинг, обернутый кожей, а его были твердыми и крепкими. Я знаю, потому что потрогала, проигнорировав нервное покашливание мужчины.

Я запоминала и впитывала ощущения объятия с мужчиной, и это вызывало приятное волнение, как перед возможностью узнать что-то новое. Утро становилось все лучше и лучше. Раша хотелось потрогать всего, пощупать, но в какой-то момент он поймал мои руки, уложил их себе на бедро и начал читать занудную лекцию за нравы современного поколения, совершенно очевидно издеваясь надо мной. Ну потому что когда он становился безукоризненно вежливым и обращался на Вы — это было верным признаком его желания слегонца побесить собеседника.

Глава 15. Влюбленные. Цветочница

Я стояла перед зеркалом и заплетала косички. Я хотела заплести две косички, потому что по моему мнению это бы сделало мой образ хорошей девушки более цельным. Вообще образ хорошей правильной девушки в моей голове был довольно размытым и смутно напоминал то ли Искру Полякову из советского фильма, то ли Фанни Прайс из романа Джейн Остин. Поэтому я не до конца понимала, как мне следует себя вести — стать убежденной идеалисткой с твердыми принципами и таким же твердым устремленным вдаль взглядом или тихим, робким и уступчивым ангелоподобным существом с легким свечением вокруг головы.

Как организовать себе подсветку в форме нимба в домашних условиях — я не знала, твердые принципы — работа не одного дня, так что решила для начала ограничиться светленьким закрытым платьицем в цветочек и косичками. Уж на косички меня должно было хватить. Но почему-то не хватило.

— Это просто какой-то кошмар, — шипела злобно я своему отражению, пытаясь понять, почему я похожу скорее на Пеппи Длинный Чулок, а не нашу старосту с журфака, к образу которой я стремилась.

— Согласен, — кивнул Борик, — никогда еще не видел женщину, которая не умеет заплести даже простых косичек. Обычно девчата шпильками орудуют так, что на дрожь пробивает, а твои потуги на прическу пробивают только на смех. Это и правда просто кошмар — мы тебе никогда не найдем жениха!

— Со своим растрепанным женихом разберись, а потом уже мне кого ищи! — рявкнула я раздраженно, но тут же примолкла, вспомнив, что я теперь хорошая, — прости, пожалуйста, я больше так не буду…

Борик уже было набрал воздуха в грудь, чтобы выдать мне привычную возмущенную тираду, но на моих извинениях вдруг поперхнулся, примолк и посмотрел на меня с подозрением. Я же пыталась снова заплести косичку, но у меня почему-то она странно заворачивалась, пальцы путались, я опять начинала раздражаться.

— Давай заплету, недотепа, — проворчал Борик, отнимая у меня из рук волосы, — куда ты хоть такая нарядная собираешься? Опять куда-то влезть собираешься?

— Я собираюсь устроиться продавщицей в цветочный магазин! — обрадовала его я, но он почему-то не обрадовался, а только тяжело вздохнул.

— Для дела нужно? — уточнил он обреченным голосом.

— Нет, просто буду работать теперь цветочницей, — я улыбнулась его отражению скромно и ласково. Он напрягся еще сильнее.

— Давай ты просто расскажешь подробности, а не будешь темнить, — нахмурился он, — а то опять тебя из лап правосудия вытаскивать…

— Я ничего не темню, я правда собираюсь работать теперь в цветочном, — возразила я, рассматривая результат его труда. Косички получились ровные и аккуратные.

— Я с тебя глаз не спущу, — он зыркнул на меня многообещающе, а я резко повернулась, обняла его и выдохнула в грудь:

— Спасибо, Бобрик, ты меня прямо спас! — тело в моих руках закаменело и замерло от напряжения. Он тоже был приятным на ощупь, но не так, как Раш. Борик похлопал меня по плечу, дернул за косичку, отстраняя, и снова посмотрел на меня озадаченно. Зашел Дорик.

— Она точно что-то задумала, — обреченно поведал он. Я раздраженно выдохнула. Ну пусть думают, что хотят. Со временем они поймут, что я серьезно.

По залитым солнцем улицам я вышагивала с уверенностью принявшего важное решение человека. Дорика с Бориком это не успокоило, но я пока решила не обращать на них внимание. В платье было жарковато, моя привычная одежда продувалась гораздо лучше, а сегодня ветерок был совсем легким и довольно жарким. Я остановилась у первой цветочной лавки и решительно зашла внутрь, по пути вспомнив, что мой новый образ не предполагает слишком уж большой решительности и попыталась состроить вид попроще. Там мне, к сожалению, решительно отказали. Так же как и во второй лавке. В третьей меня согласились взять на пробу на неделю.

— Может сначала к Луке в гости зайдем? — попробовал меня отвлечь Борик, — он был бы рад тебя видеть.

Я чуть вздрогнула и скривилась.

— Нет. Может потом, — и схватила корзину с цветами, которую должна была опустошить к обеду, продавая прохожим дешевенькие чуть попорченные цветочки, который уже нельзя продать в лавке за хорошие деньги.

* * *

Арши задумчиво рассматривал в очередной раз порванный рукав. Он не знал, какую линию поведения лучше выбрать с Шурой. Излишнее внимание ее напрягает, давить на нее бесполезно, ограничивать — не слишком умно в долгосрочной перспективе. А услышит она только тогда, когда захочет слушать. Раз пока не готова, то все разговоры — пустое сотрясание воздуха.

С Ярмом тоже все сложно. Он вообще теперь не хочет разговаривать. Обиделся как маленький ребенок и гордо воротит нос от любого даже намека на серьезный разговор.

Энри на закинутую удочку особо не отреагировал. Возможность увидеть что-то, кроме Спящей Башни, вызывает у него восторг, но что-то кардинально менять он не особо хочет. И все читает, читает, буквально запоем, судя по докладам — жертвует даже сном, хотя необходимости в этом нет никакой. И нервный немного в последнее время. Даже во время визитов Арши порой нет-нет, да заглянет в книгу, в тетради свои. Вроде и рад его видеть, а вроде хочет поскорее остаться один и продолжить свое непонятное исследование непонятно чего. Как будто торопиться куда. Или готовиться к экзамену. Дергать его сейчас — только раздражать. Но к похищению все готово, так что осталось только прощупывать почву и ждать подходящего момента.

Раш решил немного прогуляться по лабиринту в дворцовом парке на верхних этажах. Лабиринт этот заканчивался смотровой площадкой, открывавшей вид на огромные астрономические часы и распростертый под ними Высокий Город. Для драконов он был скорее нижними этажами.

Лабиринт, правда, был заколдованным, и найти выход к площадке было порой сложновато, а иногда — невозможно. Раш решил попытать счастье, просто потому, что во время прогулок думалось ему всегда легче.

Опять вспомнил, как Шура сегодня на рассвете льнула к нему, и по телу разлилось довольство. Так или иначе, но они сближаются, а это хорошо.

— Ваше Высочество, — тихонько прошелестел Первый Советник, выходя из-за поворота и низко кланяясь. Раша его присутствие не удивило, мужчина приметил его взгляд еще минут пять назад.

— Здравствуй, Шарам! — улыбнулся Аррирашш, — как дела? Как сам?

Если Ярмова дружка такое неформальное, даже скорее простецкое, обращение и покоробило, то вида он не подал. Растет! Раньше кривился, плевался, заламывал руки и пытался устыдить тоскливым взглядом существа, которого окружают одни идиоты. Ярм тоже его порой дразнит. Такого как не подразнить?

— Нижайше прошу прощение, что отвлекаю, но мне нужно с вами поговорить, — он вскинул решительный взгляд, тут же, впрочем, скрыв его под ресницы, и опустил на них полог тишины.

* * *

— Понимаете, господин Лиру, нам надо привлечь внимание! Ну вот чтобы мы были не просто десятой цветочной лавкой в ряду, а чтобы наше название знали все! Нам нужен скандал, или что-то особенное, что отличало бы нас от других! Вот чем мы отличаемся от других? — я подняла палец, с вопросом глядя в близорукие глаза своего нового начальника; взгляд их почти всегда был какой-то пустой и бессмысленный, но я не теряла надежды.

Господин Лиру посмотрел на мой палец, покусал губы в поисках ответа на вопрос, глянул на Дорика с Бориком, видимо в надежде на то, что они ему подскажут ну хотя бы пантомимой, перевел на меня чуть затравленный взгляд и, гулко сглотнув слюну, ответил.

— Мы ответственно работаем?.. — он поднял на меня свои грустные оленьи глазки.

— Вы у меня спрашиваете? — я подняла брови и чуть подалась корпусом в его сторону, — я тут три дня всего работаю!

— А такое чувство, что вечность… — промямлил он куда-то в сторону, неловко почесывая лысый затылок.

— О, господин Лиру! Это так мило! — улыбнулась я радостно и потупила взгляд, изображая смущение, — мы и правда знакомы будто вечность…

Он попытался выдавить мнеответную улыбку и, чуть выдохнув, глянул с надеждой на дверь, набрал воздуха в грудь, чтобы что-то сказать… Ну нет, ты так просто от меня не уйдешь!

— Так что насчет моего вопроса? Есть у нас что-то, что качественно отличало бы нас от других?

— Ну наверное… м-м-м… не знаю… — он замямлил, переводя взгляд в окно, — а это вообще важно?

— А вы хотите получать больше денег? — уточнила я.

— Наверное?..

— Вот и я хочу! Так давайте увеличим доход, я все уже придумала! — я подскочила и заходила кругами по кабинету, не в силах сдержать радостного возбуждения.

— А давайте я вам премию выпишу? — он вскинул на меня взгляд, полный мольбы. Полный мольбы объяснить ему, как надо продвигать свой бизнес!

— Зачем? — удивилась я, — вот увеличим поток клиентов и тогда подумаем о премиях сотрудникам! Так, все, не сбивайте с мысли. Лучше возьмите грифель и записывайте! Начнем с того, что закажем статью про свадьбу, ну, положим, четы Вильтов, и через всю статью пустим нитью не навязчивую похвалу организовавшей оформление цветочной лавке «Штокроза»…

— А что за господа Вильты? — перебил меня Борик.

— Фамилия не нравится? — удивилась я, — ну придумай любую другую… это вообще не важно! Так вот…

— Извините, госпожа Солнцева, — кашлянул начальник, — а что за «Штокроза»? Наша лавка называется «Ландыши»…

— Ах да! — спохватилась я, — забыла сказать — мы меняем название! «Ландыши» — никуда не годится, это банально до тошноты, и никто не запомнит. Так вот, за две недели я организую нам нормальную рекламу! Конечно, придется поменять вывеску, да и вообще тут надо над оформлением подумать…

Я продолжала рассказывать, начальник побледнел от радости, продавщица за прилавком пожевывала яблоко, внимательно глядя в приоткрытую дверь, не желая пропустить ни секунды моего монолога, а Дорик с Бориком поглядывали на меня напряженно — еще с утра — но не лезли. Я рассказывала и рассказывала, с чувством, вдохновенно, активно жестикулировала. Приводила примеры, обрисовывала перспективы, задавала риторические вопросы и сама же на них отвечала. У меня даже голос слегка охрип и я немного вспотела от усердия. Все-таки жаркий сегодня денек. Уже до лета немного осталось. Ева мне рассказывала, что оно в Высоком довольно жаркое, а на пару дней, во время второго месяца лета, солнце вообще не заходит за горизонт, как у нас на севере у полярного круга, и в эти дни, в полдень, солнце жарит так, что раскаленный камень может обжечь. В ночь между этими днями в Шинрской Империи праздную день Солнца, которое есть одно из воплощений Отца-Дракона и является покровителем правящего рода Са’Варшей. Жару я никогда особо не любила, поэтому с легким волнением думала о том, как пережить эти дни. Но гораздо интереснее мне было, как такие погодные выкрутасы переживают старики. У них же вечно давление скачет, суставы ноют, поясницу ломит на смену погоды! Ну это по моему опыту общения с пожилыми людьми. Здесь они наверное привыкшие? Я тут недавно узнала, что Рашу лет больше, чем прабабке моей прабабки, вот теперь думаю, может ему шерстяной пояс для спины подарить? Выглядит он, конечно, скорее лет на тридцать семь-сорок, но теперь уже меня это не обманывает!..

— Ну вот, на сегодня пока все, — закончила я и промочила горло остывшим чаем, — пойду набросаю тезисы для рекламы и придумаю слоган, а потом пробегусь по редакциям, закинем рекламу — пока куда возьмут!

Господин Лиру вытер платочком вспотевший лоб и закивал болванчиком.

— Идите… Идите!.. Я тут дальше сам, а вы пока идите, — пробормотал он и куда-то побежал — наверное вдохновился и пошел писать нормальный бизнес-план. Я положила перед собой листок бумаги и начала набрасывать слоган. «Наша Штокроза цветет даже в морозы»! «Штокроза. Надежность — наш козырь»…

— Шура, — позвал меня Дор, отвлекая от работы, — так ты что, серьезно?

— Что именно? — я повернулась к нему, но в мыслях продолжала думать над слоганом, заодно прикидывая, в какую газетенку лучше закинуть рекламу. «Дни Империи» сейчас, конечно, все читают из-за моего скандала, но с главредом я встречаться не хотела. Вчера утром, когда я пришла попрощаться, он отказывался меня выпускать, пока я не заберу свои слова об увольнении обратно. Пришлось отпрашиваться у него в туалет, а там лезть через окно! Мужчина послал по моему следу своего старого, но все еще на удивление быстрого и цепкого, пса Дирка. Мужчина взял след и долго не отставал, но молодость все-таки победила. В общем, им стоит дать время на то, чтобы принять с достоинством мое решение.

— Ты действительно теперь тут работаешь? — уточнил Дор, глядя на меня внимательно и напряжено, — просто вот бросаешь свое призвание и работаешь в цветочном? Будешь продавать цветы и в перерывах подминать под себя начальство? 

Все хорошее настроение с меня смыло, будто водой облили.

— А ты не рад? — чуть раздраженно спросила я, сузив глаза.

Призвание? Но ведь они сами бесились из-за моей работы. Я уволилась. Почему они опять чем-то недовольны? Почему они не рады? Я решила, что они важнее. Меняюсь под них, платья эти дребанные трижды ношу, косички сегодня сама заплела, и нашла себе работу, которую никак не назвать опасной. Им не надо больше обо мне заботиться, что еще их всех напрягает?.. Почему смотрят на меня с таким выражением?

Я прикусила щеку, чтобы успокоиться. На меня резко накатила то ли обида, то ли злость, то ли еще что-то, но мне хотелось устроить некрасивую великовозрастную истерику. Схватить за грудки Дурика, затрясти и, плюясь слюной, кричать: «Ну что, что тебе еще не так?! Я все сделала, как вы хотели, разве нет?!». Я отвернулась, наклонилась к листу и закарябала третий вариант слогана, но лист под напором порвался. Черт. Ну просто все против меня. Откинула раздраженно карандаш и еще раз промочила горло, чтобы проглотить этот комок раздражения в горле.

— Не хочешь сходить к Луке? — спросил Бор, — он будет рад тебя видеть. Передавал, что нашел тебе сборник самых пафосных и самых бессмысленных стихов в целом мире. Он волнуется о тебе — зайди хоть покажись.

Я задышала чаще и стиснула зубы, чтобы промолчать.

— Правда, Шур, — подхватил Дор, — сходи, поболтай с ним, он отлично тебя понимает!

— Вам-то какая разница! — выдохнула с хрипом я и подскочила. Пнула стул, еще раз глубоко вдохнула и выдохнула, успокаивая себя. Села обратно и стала набрасывать тезисы для рекламной заметки.

— Шу… — начал Дор.

— Если не собираетесь помогать, то хоть не мешайте — у меня рабочий день в самом разгаре.

Больше они меня до конца дня не трогали. Болтали, шутили, дразнили, немного натянуто поначалу, но уж лучше так. Когда мы побежали по ближайшим издательствам, стало повеселее, почти как обычно.

Особенно когда мы поймали двухместную пролетку. Я на колени садиться отказалась, ровно как и идти пешком, поэтому по итогу жарких споров Борика усадили на колени к Дорику. Рожи у обоих всю дорогу были серьезнее, чем при запоре, даже когда я громко и со вкусом измывалась над их нежными отношениями. Потом я вспомнила, что я теперь хорошая и попыталась их успокоить и приободрить, и вот тогда они распсиховались, остановили пролетку, вытянули из нее меня, и дальше мы шли пешком. В общем и целом, день прошел весело!

Но засыпала я все-таки немного разочарованная. И снился мне снова обрыв над Высоким Городом. Я все так же стояла, оплетенная змеиными кольцами, и с непонятным волнением смотрела, как бегут стрелки на огромных астрономических часах, отсчитывая время этого мира.

* * *

В ночной темноте за столом сидели четверо. Их лица были напряжены и сосредоточены, освещены только дрожащим жидким светом нескольких свечей, зажженных по центру стола. За окном накрапывал легкий дождик, а одинокая капелька воска доползла прямо к столу, растеклась по дереву лужицей и тут же затвердела. Четверо переглядывались, периодически тяжело вздыхая.

— Наше сегодняшнее собрание объявляется открытым, — прошептал ровно и значимо один из голосов.

— Тема, которую нам следует сегодня обсудить: странное поведение Шуры. Чем вызвано, к чему может привести и что с этим делать, — не менее важно продолжил второй голос.

— Мальчики, а зачем свечи-то зажигать? — спросила Ева, с интересом поглядывая на вещь, которую даже не одаренные магией существа почти не используют в повседневной жизни, предпочитая магические светильники.

— Чтобы подчеркнуть серьезность момента, — ответил ей Дурик, — у нас тайное собрание, вообще-то. На тайных собраниях используют свечи.

— Разве что в дешевых романах, — ответил Раш, которому за свою жизнь приходилось бывать на многих тайных собраниях.

— Ну значит мы в дешевом романе! — окрысился Дор, — Не отвлекайтесь, мы должны решить, что делать с Шурой. Она уже благополучно перехватила бразды правления у хозяина своей цветочной лавки и собирается проводить революцию на рынке цветочного дела! Она на полном серьезе! Это не новое дело, она из издательства уволилась…

Ева и Арши чуть удивленно переглянулись. Мужчина последние дни заходил только посидеть с Шурой на рассвете, большую часть времени проводя с Энри, нервное состояние которого его немного беспокоило. Разговор с Шарамом, который сует свой нос в чужие дела, тоже отвлек его, заставив потратить время на то, чтобы подчистить хвосты. Этот зануда узнал про Шуру и подумал, что она его любовница. А «представитель правящего рода не имеет права марать репутацию семьи связью с человеком». Да что бы эта ящерка знала! Еще учить его будет. Раш чуть нахмурился.

— Все так серьезно?

— Еще как, — кивнул Борик.

— Может у нее просто нервное переутомление после заключения в одиночной камере? — предположила Ева, — пусть отдохнет, и все может само пройдет…

— Она там просидела часа три! — воскликнул Борик, — а страданий столько, будто целый год!

— А ее там головой не били, случаем? — на всякий случай уточнил Дорик.

— Точно нет, — Раш мотнул головой, — может к Луке ее отвести? Вы говорили, он неплохо проводит душеспасительные беседы? И они дружат, разве нет?

Парни переглянулись и нахмурились.

— Мы ее уже третий день зазываем в книжную лавку к Луке зайти, но она всегда отказывается, — Борик чуть смущенно почесал висок, — а сегодня при упоминании Луки жутко разозлилась! А ведь она вообще редко злится всерьез.

Ева встала заварить всем еще чаю, задумчиво перебирая пакетики с засушенными травами. Она собирала их прошлым летом и в начале осенью, и пора бы отправляться за город пополнять запас… В этом году она хотела съездить с Шурой чисто женской компанией.

— Они ссорились разве с Лукой? — уточнила Ева у Дорика.

— Нет, точно нет, — мужчина пару раз мотнул вечно лохматой головой, — у меня есть предположение… странно, конечно, прозвучит, но, по-моему, она просто трусит. 

— Чего? — Раш удивленно на него посмотрел, — она-то?!

— Луке во время ареста лавку опять разгромили… А они прямо перед этим… У них там такой разговор был, не знаю как описать. Мило они очень пообщались, в общем. Я думаю, ей просто стыдно перед ним.

— Не думал, что ей может быть за что-то стыдно! — хихикнул Борик.

— Перестать, — пресекла Ева довольно строго, — она живое существо. Со своими странностями, но вовсе не бесчувственная.

Внутренние часы, которых у меня раньше никогда не было, разбудили меня перед рассветом, как и всегда в последнее время. На кухню я спускалась уже завернутая в покрывало; Ева там для меня уже забила заварник травяным сбором, и мне оставалось только вскипятить воду и залить его.

Я поставила на плитку чайник с водой, щелкнула костяшкой огненные магнакопители под ней и села ждать. Каждый раз, когда чайник со свистом закипал, булькая внутри кипящей водой, я закрывала глаза и вспоминала. Не могу сказать, что очень уж хорошо помню свое детство, но какие-то отдельные моменты моя детская память зафиксировала очень ярко и объемно.

Например, как мама будила меня по утрам перед работой, чтобы мы вместе позавтракали. Мама уходила на работу очень рано, зачастую на рассвете, или перед ним — зимами, а возвращалась — очень поздно. Поэтому я всегда любила посидеть с ней во время завтрака. Она ставила на газовую плиту зеленый чайник с почерневшим от времени дном, и он закипал вот с точно таким же свистом. Сонная я, торопливая мама, чай с бутербродом и этот зеленый чайник, свистящий паром и щелкавший крышкой. Он так громко закипал, что казался мне живым, еще одним персонажем нашей утренней рассветной сказки.

Магнакопители грелись моментально, а воды я залила немного, так что закипела она быстро. Я сделала себе чай и пошла на крыльцо. Как и всегда, Раш пришел раньше. Я присела около него, развалившись на его плече и сдула парок с кружки, глядя как он растворяется в воздухе.

Небо было темно-серым, а вокруг гулял туман, и видно было разве что дом напротив. Вспомнился мультик про ежика. Он искал и искал дорогу, а потом нашел, и они с медведем пили чай и считали звезды.

— Доброе утро, — я зевнула аж до хруста челюсти.

— Доброе, Шура, — ответил мне мужчина, — ты теперь в цветочном работаешь?

— Да, — только бы не новый поток подозрительных взглядов, я от них уже так устала.

Раш кивнул спокойно.

— Понятно. Нравится?

— Ну да, неплохо, — я пожала плечами; работа как работа, в общем-то, — а что?

— Да просто я недавно виделся с бароном Арино — он же тебя вроде заинтересовал? — хотел попробовать договориться на интервью для тебя…

У меня внутри все забурлило и запенилась, улыбка расплылась по лицу, я в уме уже начала прикидывать вопросы… А потом на меня свалилось осознание, что я теперь цветочница. Точно. Чертчертчерт.

Ну может один последний разочек?..

Нет, Шура, ты сама все выбрала, сама расставила для себя приоритеты.

Никаких интервью.

— Не надо, — выдавила из себя со скрипом; могу себе вообразить, как перекосило мое лицо, — спасибо.

Раш кивнул и обнял меня за плечи.

— Ты боишься опять попасть в Башню Порядка? — неожиданно спросил он.

Я удивленно на него посмотрела. Причем тут вообще Башня Порядка? Вообще-то, не понравилось мне конкретно в одиночной камере, а остальное было — вполне терпимо, а моментами даже очень весело! Я призадумалась, завалившись на теплый бочок Раша всей спиной, и он уткнулся лицом мне в макушку.

— Да не особо, — его дыхание я ощущала то ли кожей головы, то ли вообще волосами, и это было забавно и приятно, — вы все этого боитесь, разве нет?

На пару секунд он перестал дышать — я чувствовала это прямо волосами.

— Ты решила стать цветочницей, чтобы мы не волновались?

— Ну да, — это же очевидно; я даже повернула лицо в его сторону, забыв, что через морок не увижу точно выражение его лица.

И тут меня будто будто по голове ударило и куда-то утянуло. Его лицо было очень близко, просто невероятно близко к моему. Я не видела его практически, но ощущала его близость кожей. Меня охватило какое-то странное чувство непонятного томления. Хотелось что-то сделать, но непонятно, что именно. Как предвкушение чего-то волшебного и нового, из-за чего внутри по желудку пошла мелкая дрожь и сердце забилось. Дышать стало немного тяжелее. Воздух стал слишком плотным, а пространство сузилось до ступенек, на которых мы сидели.

— А сними морок, — зачем-то попросила я.

— Что?.. — удивился мужчина.

Хотелось его покусать. Или обнять так крепко, чтобы у него ребра захрустели! Я подняла руку, желая прикоснуться к его лицу…

— Шура, с тобой все в порядке? — обеспокоено спросил мужчина, и меня вдруг выкинуло из этого вязкого состояния, в котором не существовало ничего, кроме этого странного томления и его лица, которое я не вижу, в промозглое туманное утро. Звуки вернулись, глаза снова могли смотреть на что-то, кроме его мутного лица; я моргнула и нахмурилась. Что это было?.. Магия?

— Шура? — я удивленно посмотрела на Раша. Приложила ладонь к венке на шее слева.

— У меня ритм сердца повышен, — констатировала я; мужчина приложил ладонь к моему лбу.

— Температуры, вроде, нет… Иди-ка ты домой, сегодня сыро, заболеешь еще.

— Ага, — кивнула я тупо; уже рассвело где-то там, за плотной и низкой серой пеленой неба, туман рассеялся — а еще мгновение назад было темно и волшебный туман клубами укрывал нас от всего остального мира, — ты пойдешь? 

Он не пошел со мной в дом, ему надо было куда-то идти по делам, так что на кухню, где уже готовила завтрак Ева, я зашла одна. Я думала о нескольких вещах: во-первых, я была расстроена, что Раш ушел — последнее время я его только на рассветах и вижу; во-вторых, меня немного раздражала общая запутанность ситуации. Я предпочитала, когда в общем и целом в моей жизни все систематизированно и понятно. Мотивы, цели, стратегии достижения целей — мои и тех, с кем я взаимодействую. Сейчас все было как-то запутанно и оттого я не знала, как мне поступать в разных ситуациях. То, что кажется очевидным мне, видимо, не очевидно окружающим. А то, что кажется им естественным, для меня — странно.

Мое новое окружение сильно отличалось от моего старого. И не плоской деревянной грудью, дипломами о высшем магическом образовании или возможностью превратиться в огромную летающую змею, а системой ценностей. 

Я сидела за столом, ковыряла рагу и тоскливо вздыхала. Ева с беспокойством на меня посматривала, делая стежки.

— Шура, все хорошо?

— Наверное, — я почесала бровь, — или нет? Я запуталась…

Ева ласково мне улыбнулась и протянула ко мне длиннющую деревянную руку, заправив огромной ладонью прядь за ухо. Как и обычно бывало, когда Ева улыбалась, по телу разлилось тепло.

— Я тебе нравлюсь?

— Да, — просто ответила я.

— Ты мне тоже, — она кивнула, чуть скрипнув шарниром, — и мне будет приятно, если ты со мной поговоришь.

Я удивилась.

— Но ведь мы и так разговариваем, — Ева хихикнула и покачала головой.

— Не так. Мне будет приятно, если ты поговоришь со мной о том, что тебя беспокоит. Может я смогу помочь, а может нет, но мне будет хорошо от мысли, что ты доверяешь мне свои переживания и даешь возможность тебе помочь.

Меня это возмутило.

— Но ты мне сама раньше говорила, что заботиться обо мне сложно! А теперь, что тебе будет приятно. Ты зачем меня путаешь?

— Заботиться сложно о том, кто сам о себе заботиться не считает нужным. А когда с тобой делятся, это приятно; когда дают тебе возможность заглянуть глубже, узнать больше, — объясняла она, — не судорожно потом разбираться с последствиями, предотвращая проблемы, посыпавшиеся на дорогую голову, а узнать о них заранее, быть хотя бы готовым — это очень приятно, — я молчала, сосредоточившись на ее словах, пытаясь их понять, но пока не получалось, — На самом деле никто из нас не имеет права заставлять тебя делиться, просто мне, да и остальным, очень этого хочется.

— А можно попроще? — я потерла виски.

— Ну вот представь, что я хочу начать продавать травяные сборы, но не знаю, как найти себе покупателей.

— Я тебе хорошую рекламу вмиг организую! — тут же предложила я.

— А как ты это сделаешь, если я тебе не говорю, что хочу продавать травяные сборы и не могу найти покупателей? — я удивленно на нее уставилась; а ведь и правда, — ты можешь мне помочь, Арши может, но только если я вам расскажу. Вы оба можете мне помочь, даже сильно не напрягаясь, но у вас нет такой возможности, потому что я вам не даю даже шанса. Ты могла бы меня порадовать своей помощью, но я тебе не позволяю, даже не допускаю такой возможности.

Я представила такую ситуацию и почувствовала… обиду. Иррациональную. Глупую. Обиду. Я могу сделать все просто и быстро, но вместо этого смотрю, как Ева с тоской перебирает свои травки. Картинка была такой яркой, что я даже скривилась.

— Поняла, вроде, — я кивнула головой, прогоняя образ.

— Смысл в том, что помогать тяжело, когда тебе не позволяют помогать, а не делать ты этого не можешь, — я снова кивнула, — дело не в том, что мы не хотим о тебе заботиться, иначе и не заботились бы, а в том, что ты от нас закрываешься — вот что тяжело перенести.

Надо было прояснить еще один вопрос.

— А почему вы вообще обо мне заботитесь? — я внимательно посмотрела на ее привязанное к деревянному шару головы поясками лицо, — нет, сейчас-то уже понятно, но с начала? Вы приняли меня сразу и без вопросов. Я понимаю, что это из-за Раша. Вы в этом просто пошли за ним, приняли как факт, что я с чего-то теперь своя. Но почему он обо мне заботится?

— Ты же читала мифы о сотворении мира? И про появление первой расы?

Я кивнула. Вообще-то миф о сотворении этого мира в Империи не сильно отличался по сути от мифов в моем мире.

Сначала был Хаос, покрывавший все сущее черным полотном, а потом на золотых крыльях появился Он, Отец-Дракон, Демиург, и белыми рогами разорвал черное полотно, зародив жизнь. Отец-Дракон создал по образу своему и подобию драконов, Старшую Расу, урожденных господ, а потом развлекался тем, что придумывал всякие другие расы, видимо от нечего делать, но любимчиками его остались те, что были больше всего похожи на него самого. А потом Хаос, или Темная, или Мать-Земля, обиделась и обзавидовалась и тоже решила наклепать что-то антропоморфное. Получились люди.

Мать-Земля — Тьма, а Отец-Дракон — Солнце, она — земля, а он — покрывающее ее небо, драконы — возвышенные и одаренные, люди — приземленные и, в общем-то, довольно так себе. Конечно, добрые господа нас, неудачный эксперимент Темной Госпожи, все-таки приняли, но легкое пренебрежение все-таки прослеживалось в культуре и сейчас.

Дальше шла эпичная битва Света против Тьмы с разгромным счетом понятно в пользу кого. А насчет драконов было вообще массу всего интересного! Например, они спали редко, но основательно, и будить их надо максимально нежно, иначе есть риск стать завтраком. А еще они обожали все, к чему привыкали, особенно если оно блестело. Драконьи сокровищницы были неприкосновенны и порой довольно неожиданны по содержанию. Если бы у них были соски, то найти в сокровищнице глубоко пожилого дракона одну любимую, из далекого детства — было бы делом совершенно обычным. Кстати, интересно, а что в сокровищнице Раша? И насколько наглым с моей стороны было бы напроситься в гости? Это я и спросила у Евы. Она на мой вопрос расхохоталась.

— Понимаешь, Арши всегда был необычным мальчиком! — теперь мне еще больше захотелось в его святая святых, что у него там, интересно? Коллекция ночных горшков прислуги?

— Ты в правильную сторону подумала, — улыбнулась Ева, — Всем известно, что драконы очень берегут то, что им нравится. Чаще всего это драгоценные металлы и камни, порой артефакты или книги, просто какие-то памятные вещи…

— Да ладно?.. — ошарашено прохрипела я, кажется догадываясь, что сокровищница «необычного мальчика Арши» состоит вовсе не из ночных горшков.

— Арши вот любит людей. Но присваивать людей сейчас запрещено, поэтому он просто присматривает за сохранностью того, что ему дорого. И ты…

— Часть его сокровищницы? — уточнила я.

— Да, — кивнула Ева, — на самом деле, это довольно грустно, ведь человеческий век короток. А ты еще и жуть какая неспокойная, — припечатала она с несвойственной ей язвительностью. 

— И большая у него сокровищница?

— Нет, слава Отцу-Дракону. Дор и Бор вот тоже его сокровища. И я. Есть еще пара разумных в Высоком, но они в основном полукровки, и Арши переживает за них не так сильно, как за своих людей.

С одной стороны, меня почему-то радовало, что в его глазах я практически буквально бриллиантик, с другой — довольно наивно с моей стороны было когда-то думать, что я могу просто переехать, и они все перестали бы обо мне заботиться. И Ева, и Дорик с Бориком — по сути действительно его. И идут за ним. И если он решил, что у него теперь новое золотце, то они скорее за мной бы переехали, чем вышли бы на прощание помахать платочком и пожелать удачи в новой жизни, выдохнув с облегчением. Если бы они мне не нравились, и я сама не хотела бы отпускать их из своей жизни, ситуация бы меня напрягла. Но и мне, и им повезло, что я все-таки привязалась.

Надо сказать, что узнав точно мотивы Раша, а неизвестны мне все-таки были только его мотивы (мотивом остальных был сам Раш и его веселые тараканы), я немного успокоилась. Некоторые моменты мне прояснились, и картину в общем я видела почетче.

— Милая, возвращайся в издательство, — неожиданно прервала мои мысли Ева; я вскинула на нее взгляд, — проблема ведь не в том, что ты влезаешь в неприятности со своими статьями.

Я смотрела на нее напряженно и чуть испытующе.

— А в чем?

— В том, что ты не думаешь о последствиях. И в том, что многое не знаешь о нашем мире.

— И что мне, каждое слово согласовывать и отказываться от всего, что может принести проблемы? — я улыбнулась ей, — Я тогда вообще ничего писать не смогу.

— Смысл в том, Шура, что твое слово для этого города уже значимо. Каждое твое слово. И каждое слово надо взвешивать, думая, к каким последствиям оно может привести тебя и других. Не для того, чтобы отказываться от всех слов, которые могут быть опасны, а для того, чтобы знать какую ты за них несешь ответственность. Готова ты к этой ответственности или нет. Ты больше не можешь, как маленькая, просто делать все, что в голову взбредет, не задумываясь о том, к чему это приведет. Но это и не значит, что ты больше не можешь делать ничего. Понимаешь?

Как ни странно, я понимала.

— Мы все переживаем, что ты отказалась от любимого дела. Но может это вовсе не обязательно? — я уставилась в тарелку и снова начала расковыривать еду ложкой, — просто попробуй работать более вдумчиво. Вдруг это будет не хуже, чем раньше?

— Может… — кивнула я. Было немного обидно, что никто не оценил мою попытку сделать им приятно, но гораздо больше меня воодушевила мысль, что я могу вернуться в газету. Попробовать снова, но немного по-другому? Узнавать еще больше информации? Не только о теме статьи, но и как она будет смотреться в общей картине? Какие есть причины написать о чем-то и к каким последствиям это может привести? Это почему-то наполняло меня энергией. Это казалось интересным.

Работать более вдумчиво.

Я чувствовала, что мне очень хочется попробовать. Возможно, это будет очень даже весело.

Глава 16. Влюбленные. Нерешительность

Ева неторопливо пришивала к платью кружево — изящное, тонкое, но очень ненавязчивое. Оно было почти незаметным, но безумно красивым, и, по мнению госпожи Киныси, очень подходило Шуре. Еве все больше и больше нравилась эта девочка, хотя сказать откровенно, Еве многие очень нравились.

Она с самой юности, безумно далекой для человеческой памяти и потому очень смутной в воспоминаниях, была до смешного снисходительной к недостаткам разумных существ, но очень благодарной и открытой к достоинствам. Можно было бы подумать, что Ева была наивной и видела только хорошее, но на самом деле Ева была проницательной гораздо более, чем обычно казалось окружающим. Сколько сама Ева себя помнит, она по самым мелким и незначительным поступкам могла сделать вывод о человеке в целом. Очень легко, как дышать, она подмечала самые незаметные детали и не менее легко по ним делала выводы. Тон голоса, мимика, слова, поступки… Она уже плохо помнила события, даты, из ее памяти количеством прожитых лет выдавливало образы когда-то важных для нее существ, но она вряд ли сможет забыть, какой восторг и любопытство с самого детства в ней вызывали разумные. Их чувства, мысли, поступки, блеск глаз, взмах руки, слезы, улыбки.

Ева тихонько рассмеялась, сравнивая себя с Шурой. Ей казалось, что Шура смотрит на мир с таким же восторгом и любопытством, как и она когда-то, просто ее интерес вызывают немного иные вещи.

Ева не думала — и готова была поспорить с каждым, кто ей подобное заявит с несвойственной ей строгостью — что Шура равнодушная или бесчувственная. Что она невнимательна к другим. Просто ее забота была такой же ненавязчивой, незаметной и тонкой, как это кружево.

Она, например, знала, что Ева любит маленькие нежные норвеские ромашки, и свежий букетик всегда стоял на кухонном столе в вазочке. Без слов, улыбок, без всего того, что могло бы обратить внимание на то, что это она, Шура, делает для нее, Евы. Она не обращала на это внимание других, потому что и сама не считала это чем-то важным.

Мысли Евы плавно перетекли с Шуры к Арши. Когда-то, когда она еще была человеком, Ева была прислугой, хотя по сути, рабыней, в императорском дворце. Не было никаких причин, почему юный принц мог бы вообще узнать об ее существовании, если бы не особенности его характера.

Аррирашш всегда был необычным мальчиком, да! Слишком ласковый, слишком неамбициозный, слишком тихий и абсолютно неспособный к принятию иерархических систем — не слабый вовсе, но ни капли не конфликтный. Он одинаково прямо смотрел в глаза своим высокородным сородичам и бесправным поломойкам, к неудовольствию первых. С возрастом он смог воспитать в себе какую-никакую жесткость и расчетливость, научился плести интриги, с горем пополам освоил необходимый минимум в боевых искусствах, но суть его все-таки не поменялась.

Мальчик, когда-то сбегавший к ней на нижние этажи, чтобы послушать с маленькими служками придуманные ей сказки; с чего-то однажды решивший, что она его воспитательница, и заставивший всех это принять. Каким-то образом он стал центом ее жизни, ее короткой человеческой жизни, на протяжении которой он не успел вырасти даже до молодого мужчины. А она стала его главным сокровищем.

И он не смог ее отпустить. Мать-Землю и до этого не привечали на драконьих землях, но когда она благословила дитя Отца-Дракона, позволив ему воспользоваться чуждой для Его детей магией и создать голем с живой душой, поклонение Ей и упоминание Ее имени стало приравниваться к ереси.

Власть правящего рода строится на отсутствии любых связей с Ее детьми и Ее магией. На том, что они единственные чисты перед Его взором. То, что Аррирашш просил Ее благословения и получил его — государственная тайна.

Когда-то Еву звали Ларой. Но это было давно и неправда.

* * *

Первый Советник был был в легком отчаянии.

Когда-то он пообещал себе положить жизнь на служение императорскому роду, возвысившему и приблизившему его, низкородного недо-дракона, смеска, только за способности, за ум, за дело. Всю жизнь его преследовало по пятам его сомнительное происхождение. Ему довольно рано пришлось понять, что одного старания мало. Что талантов — мало. Ума — мало, трудолюбия — мало и желания — тоже мало. Что все это имеет значение только тогда, когда тебе готовы дать хоть шанс себя продемонстрировать в деле. Что на тебя готовы будут посмотреть, только если кто-то важный об этом попросит.

Шарам же ко всему прочему никогда не был особенно коммуникабельным. Замкнутый зануда — так бы его охарактеризовали многие. И не давали ни шанса. Но он был упертый, вот уж чего не отнять. Он легко смирился с тем, что никому не сдались его ум, трудолюбие, чистоплотность, но это смирение его, как ни странно, не останавливало.  Попытка за попыткой, провал за провалом, он искал кого-то, кто сможет его оценить, принять и забрать себе его верность.

С Ярролимом они учились вместе в столичной академии. Все представители правящего рода обязаны были получить образование в Высоком Городе, социализируясь среди представителей разных рас. Блажь — по мнению Шарама, но кто его спрашивал. Во время учебы они никогда не общались, да и с чего бы? Ни по положению, ни по характеру они были не схожи и особого внимания друг на друга не обращали. Просто через три года после выпуска, когда Шарам сидел в каком-то убогом кабаке на нижних этажах города, к нему неожиданно подсел мужчина с неприметной внешностью и спросил, почему такая светлая голова до сих пор не выбилась в приличное место. Оказалось, это был Ярм. Выбрался погулять под мороком и очень удивился, увидев его. Балбес. Нахватался от дяди дурости. Начал ныть, что его окружают одни кретины, заказал дешевой выпивки, а на утро Шарам проснулся во дворце с похмельем и провалами в памяти, но в должности личного помощника Ярма.

Са’Варши все были такими. Ярм мог сколько угодно думать, что это только его дядюшка — взбалмошный чудак, не вписывающийся в строго-иерархичное драконье сообщество, но Са’Варши все были такими. Они справедливо были Над драконьими родами, а не в ряд с ними, и конечно же дело было не в том, что лишь они остались «чисты пред Его взором», не запятнав себя никакой связью с детьми Темной. Но именно это было аргументом для остальных Гнезд. И правящий род не должен был лишаться этого аргумента.

Са’Варши были над условностями строго-иерархичного драконьего сообщества. Это было невероятно прекрасно. И это могло стать тем, что их погубит.

* * *

Я сидела перед зеркалом, заплетала косички. Вообще-то сегодня я не стала надевать платье. Но косички почему-то хотелось оставить. Сама я особо себе раньше никогда волосы не заплетала — в хвостик или пучок только. И получалось, мягко выражаясь, слегка небрежно.

Стоит ли мне вернуться в издательство?

Пару раз на какие-то школьные праздники мне заплетала косички Олежина мама. Ворчала, в сто двадцать пятый раз проходилась по моему происхождению, но зачем-то заплетала, завязывая их нелепо-огромными белыми бантами размером с мою голову каждый. Где, интересно, она их покупала?

И стоит ли мне снова писать статьи?

Со второго этажа шумно спускались на завтрак Дорик с Бориком. Переругивались, как всегда. Ева ласковым голосом их успокаивала и звала скорее за стол. В отражении я увидела, как Бор заходит в комнату, оставляя Дорика на кухне уговаривать Еву завтракать сладкими пирогами, а не рагу. Он подошел и положил подбородок мне на макушку.

— Доброе утро, — мужчина посмотрел мне в глаза через отражение.

— Доброе, — улыбнулась я.

— Хорошо получается уже, — он повертел в руках одну из косичек, а потом приложил ее мне под носом, делая усы, — почему ты не хочешь зайти к Луке? Это важно. Ответь мне, пожалуйста?

Я замерла и задумалась. Честно говоря, я и сама не могла точно сказать. Я каждый день думала, что надо зайти к Луке, но каждый раз меня что-то останавливало, я находила кучу совершенно незначительных причин, почему это надо сделать потом, а не сейчас. Я хотела его увидеть, поболтать с ним, но при мысли о встрече меня как будто начинало придавливать к земле бетонными плитами. Или будто все внутренние органы вдруг сжимались до размера сухофрутов.

— Не знаю, — ответила я Борику, скривившись, — не знаю. Хочу, но не могу. Не знаю! Как это объяснить?

Обычно я четко знала, чего хочу, а чего -нет. И если нет — то почему. И просто не делала, особенно не заморачиваясь; не хочу — значит не надо. А тут вдруг: хочу, но не делаю, не делаю — и мучаюсь, что не делаю. Всегда думала, что люди, не умеющие анализировать свои эмоции и желания — просто глупые, а теперь сама вот такая. Последнюю неделю я вообще не понимала, что со мной происходит. Я не то что Борику, я самой себе не могла внятно объяснить, и это было ужасно непривычно.

Стоит ли мне вернуться в газету?

— Значит, все-таки хочешь? Скажи четко.

— Да.

Борик кивнул.

— Тогда я сам тебя отведу. Хочешь? — я молчала, — тебе не надо решать, я просто отведу тебя туда, потому что сам хочу зайти к Луке. Дурик сегодня уедет дурить, а одну тебя оставлять я бы не хотел. Ты сейчас в каком-то странном состоянии.

Я кивнула.

— Спасибо.

Он непривычно спокойно мне улыбнулся и потрепал по плечу, уходя на кухню.

— Борик, — окликнула его я и спросила, когда он повернулся, — а сколько тебе лет-то?

— Четыреста восемнадцать, — спокойно сказал Бор, будто люди столько живут, — как и Дорику! 

В мире было много вещей, которые не могла объяснить современная наука. Большая их часть касалась бессистемной и жуткой магии Темной Госпожи. Официально, по указу Собрания Ученых Существ, это даже теперь не принято называть магией. Магия пошла от Отца-Дракона, а стихийные выбросы силы Безымянной — не магия, а какая-то теургия. Обычно последствия этих хаотичных выбросов силы признавали просто ересью, и старательно делали вид, что ничего не произошло. Со временем все свидетели умирают, все записи изгнивают, а что бабки бают — так на то они и бабки, чтоб всякую чушь баять!

Но были и такие чудеса, которые со временем в байки превратиться не могли, как ни старайся. Например, на территории Шинрской Империи жило около двухсот големов разного уровня развития. План по их незаметному уничтожению уже, конечно, осуществлялся, но пока не особенно успешно. Да и големы были неотъемлемой частью человеческой культуры и чтобы их уничтожить — не только физически — надо много времени. Благо у детей Отца-Дракона времени предостаточно.

Самым проблемным проявлением силы Безымянной, с которой не получалось разобраться на протяжении тысячелетий, были долгожители среди людей. Фактически, их бы можно было назвать бессмертными, потому что ни одного зарегестрированного случая ненасильственной их смерти просто не было. По всем показателям они были обычными людьми. Это могли быть магически одаренные люди, могли быть пустышки, женщины и мужчины — не важно. Они ничем не отличались от других, поэтому их невозможно было вычислить до определенных лет. Отец нынешнего императора вместо того, чтобы тратить силы и ресурсы на попытку их переловить, просто насадил с помощью пропаганды уверенность в том, что долголетие — особое благословение Отца-Дракона младшей расе. И ловить их теперь не надо было. Потому что им и скрываться нужды не было!

Дор и Бор были долгожителями. Они редко задумывались о том, почему, как и зачем все это — просто принимали как факт. В общем-то, если бы это не заметил Арши, они бы сами, наверное, даже и не поняли бы и лет в семьдесят только начали бы задумываться о том, почему все их ровесники похожи на сморщенные стручки, а они все еще молоды и прекрасны! Дор и Бор были не самыми внимательными людьми во всем, что не касалось их магического образования и дальнейшей работы в академии. 

Это было прелюбопытно, конечно. Почему в мире существуют люди, которые в теории могут жить бесконечно? И точно ли бесконечно? Может и их срок годности ограничен, просто науке это пока не известно?

Об их необычном даре я думала, пока Борик вел меня к Луке. Просто если я начинала думать о Луке, мне становилось немного волнительно и хотелось куда-нибудь убежать, а бегать я не любила — у меня были слабые ноги и я быстро выдыхалась. Так что я сконцентрировалась на мыслях о Дорике и Борике и пыталась вспомнить все, что за это время попадалось мне об их феномене. Получалось какое-то очень скудненькое количество информации — там пару упоминаний, здесь пару строк… оно и не удивительно — специально я об этом не читала.

Надо сказать, сожители у меня все были как на подбор! Огромная ящерица под мороком, идеальная женщина в деревянном теле и два бессмертных придурка. И я — девочка-припевочка. Эта мысль меня позабавила, так что я решила что-нибудь спеть на радость прохожим.

Борик глянул на меня с жалостью, но ничего говорить не стал.

А я тихонько завывала Лепса и ловила лицом выглядывающие порой из-за облаков солнечные лучи. Погода так-то была хорошая, но очень облачная. В небе клубились большими валунами тяжелые облака чуть припухшие синевой, но не разливающиеся пока дождем. Из-за них лукаво выглядывало солнце, обозначая свое присутствие золотой каймой по краям прикрытия. Мы уже подходили к Лисьему базару, и хотя я продолжала улыбаться и петь, ноги похолодели от волнения, и шла я медленно.

К книжной лавке мы подходили очень медленно, в основном из-за меня. Я шла неторопливо-неторопливо, следя за шагами, чтобы ступни попадали только на цельные камни и не дотрагивались до их линий соприкосновения.

Звякнул колокольчик на двери.

— Лука, добрый день!

— И тебе доброго, Бор, — Лука улыбнулся, собрав морщины вокруг глаз, и тут увидел меня, мнущуюся за спиной у мужчина, — Шура, милая! Как я рад тебя видеть!

Он вдруг вздрогнул и сделал неловкий шаг в мою сторону.

— Привет, — кивнула я и, нахмурившись, опустила глаза.

— Подойди, дай хоть посмотрю, что с тобой все в порядке, — он опять улыбнулся. Я сглотнула вязкую слюну, выдохнула и подошла. Он взял мое лицо своими сухими сморщенными руками и поднял его, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Как ты? — Лука с улыбкой смотрел меня, — я переживал очень, что тебя не отпустят… И очень рад, что это недоразумение разрешилось! Все-таки такая ты бесстрашная девочка!

В горле образовался комок, который я никак не могла сглотнуть, и из-за него было сложно дышать. Из-за этого даже глаза немного заслезились. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что я расстроена и собираюсь плакать, потому что это не правда, и потому что мне понравилось, как он назвал меня бесстрашной, хоть это тоже не было правдой, так что я уткнулась лицом ему в плечо и обняла его. Почему-то так казалось, будто я спряталась и говорить было немного легче. А мне было что сказать.

— Лука, прости, пожалуйста, что из-за меня тебе лавку порушили… — я шептала ему в плечо чуть хрипло, — мне очень стыдно, я больше так не буду!

Этой фразе меня научил Олежа. Он говорил, что так надо извиняться перед людьми. Его мама так в детстве научила.

Лука засмеялся и похлопал меня по плечу.

— Ты не виновата! — соврал он, — Но если ты за меня волнуешься и чувствуешь за собой вину, посыпать голову пеплом — самый бесполезный вариант извиниться. Если хочешь показать мне, что тебе не все равно, можешь просто помочь мне прибраться, например!

Я тут же отстранилась и закивала.

— Что-то я один тут не могу управиться, а в компании и быстрее и веселее! — он опять сосредоточил все свои полосочки морщин вокруг глаз — так красиво, как только у него получалось, — Но сначала попьем чайку, ребятишки!

Я дожевывала пирожок и пролистывала книги, проверяя, не порваны ли и не измяты страницы, и можно ли их еще продавать. По большей части Лука на самом деле уже почти все прибрал: поломанную мебель (которой, слава богу, было немного) выбросил, пол от осколков и грязи убрал и все раскиданное разложил по кучкам, которые мы и разбирали. Стражи успели пошалить и в его комнатах над лавкой, так что работы нам нашлось немало. Я была рада. Не думаю, что Луке так уж нужна была моя помощь. Нужна она была скорее мне, потому что это было единственным способом почувствовать себя хоть немного получше. Извиниться не только словами. Я была благодарнаЛуке, что он дал мне такую возможность.

Это было необычное чувство. Я была рада, что человек мне позволил сделать что-то для него. Позволил, потому что знал, что мне будет приятно, что мне это важно и нужно.

И теперь я примеряла эти чувства на других.

Будет ли приятно Рашу, если я буду советоваться с ним на тему наводок для статей? Мне это не нужно. Но он хочет знать, во что я ввязываюсь. Ему будет приятно, если я сама буду рассказывать?

Будет ли приятно Еве, если я порошу ее найти мне огромные белые банты размером с мою голову и заплести ими на день города две косички? Обычно мне нет дела до того, как я выгляжу, но Еве нравится меня одевать и причесывать, чтобы все соседи видели, что я красавица, и не смели говорить, что я дворовая кошка, которая лазает по помойкам, даже если это правда.

Будет ли приятно Дорику и Борику, если я попрошу их быть со мной рядом и защитить меня, если что, ведь сама я очень слабая? Да, они и так ходят со мной, и сами себя считают моими то ли няньками, то ли телохранителями, но я их об этом не просила. И получается, что я как будто делаю им одолжения, принимая их защиту, которая уже не раз меня выручала. Меня это, в общем-то, устраивало, потому что ни к чему не обязывало. Будет ли им приятно, если я откажусь от удобного для себя положения, попросив о защите?

— О чем серьезном с таким лицом думаешь? — спросил Бор, не отрывая взгляда от книги.

— О наших отношениях, — ответила я честно.

Борик неловко кашлянул, резко выдохнул, выпуская из себя воздух, и испуганно посмотрел на меня.

— Шура, ты мне очень нравишься!.. Но…— сказал он и немного замялся.

— Да, ты мне тоже, — я подняла на него взгляд. Выглядел он ошарашенным.

— Понимаешь! — он тяжело сглотнул, и продолжил хрипло, — Ты мне скорее как сестричка!

— Ладно, — я кивнула и взглядом предложила ему продолжить мысль, потому что не понимала, к чему он все это.

— Ты… Ты не обижаешься?.. — я мотнула головой, — прости, что не могу принять твои чувства. Просто я не вижу в тебе женщины…

Я посмотрела на него еще более удивленно. А потом до меня дошло. Я сложилась пополам, хрюкая и подвывая в колени. На звуки выглянул Лука из-за стеллажа и спросил, что случилось.

— Мы тут в чувствах объясняемся! — рассказала я, безуспешно попытавшись сделать серьезное лицо.

— Помолчи!.. — Борик схватил меня за локоть, а другой рукой попытался закрыть рот, — Ничего, Лука, все в порядке! Просто недоразумение!

— Никаких недоразумений! — возразила, отнимая его руку от лица, — Большая и чистая любовь юной девы, разбившаяся на тысячи мелких осколков о чужое равнодушие к моим прелестям!

— Нет у тебя никаких прелестей! — возразил Борик, вспыхивая.

— Он уже и прелести заценить успел, — рассказала я Луке, грустно качая головой, — а чувства принять не хочет! Все они такие…

Лука захихикал в кулак и зарылся обратно в свою гору книг за соседним стеллажом.

Борик еще раз подозрительно на меня глянул, сведя брови на переносице.

— То есть ты в меня не влюбленна? — во мне зарождалась новая волна смеха, выбираясь из горла пока только мелкими пузырьками веселья, — Сердце от моего жгучего взгляда не заходится в бешеном ритме? — на мой насмешливый взгляд он, кажется, обиделся, — Ты же сама недавно обниматься лезла! Что, даже ни разу глаза пеленой не заволакивало от того, как хочется на меня напасть и коварно соблазнить? Я вообще-то очень соблазнительный мужчина!

Почему-то на моменте про напасть и соблазнить вспомнилось, как на рассвете мне действительно хотелось напасть… на Раша. Только не чтобы причинить вред или соблазнить, а чтобы… Тут мысль застопорилась. Я сама не знала, чего вдруг тогда так залипла на Раша, и чего от него хотела. Дыхание слегка сбилось.

— О ком ты сейчас подумала?! — удивленно, но очень настойчиво спросил Бор, хватая меня за плечи, — Ты же о ком-то подумала? Чего так раскраснелась?

Я скривилась. Почему-то говорить мне не захотелось. Обычно я не стесняюсь говорить обо всем, что в голову взбредет, но сейчас мне почему-то не хотелось, чтобы он связал наш только прошедший разговор и мои мысли о Раше. Он наверняка подумает, что это как-то связано, а это не так. Надумает себе всякой ерунды, побежит рассказать своему муженьку, потом они вместе побегут рассказывать Еве, потом… В общем, глупость — но я почему-то не хотела, чтобы Раш вдруг услышал, будто я о нем что-то не то подумала. Это рождало внутри какой-то незнакомы и неприятный зуд.

— О тебе подумала! — рявкнула я на Бора, — сейчас как поцелую!

* * *

— Энри, у тебя все в порядке? — в очередной раз спросил Раш, в общем-то, понимая, что бесполезно сотрясает воздух, и ответа, который хотел бы получить — развернутого и обстоятельного — не получит. Энри не понимал, что значит — не в порядке. Он всю жизнь прожил в теплице, не понимая, что он — цветочек в тепле. Одинокий принц, не знающий, что такое одиночество. Он не знал, что значит «все хорошо» и не знал, как это «все не хорошо». Но Арши видел, что все, как минимум, не как обычно.

Подросток был неспокоен, что вообще не вписывалось в его характер. Он как будто куда-то торопился, хотя уж ему-то торопиться было однозначно некуда. Он читал запоем, боясь прерваться, начинал капризничать и раздражаться, когда его отрывали. Что-то искал, но сам не знал — что. На прямой вопрос смотрел озадаченно и пожимал плечами, косил взглядом в сторону стола с книгами и тетрадями и тоскливо вздыхал.

Арши знал список всей литературы, которая прошла через его внучатого племянника, и мог с уверенностью сказать — нет никакой системы. Он читал все, что дают, даже не выбирая. Мужчина внимательно посмотрел на мальчика и улыбнулся.

— Можешь заняться своими делами, я не буду отвлекать. Посижу еще немного и пойду, — Энри тут же оживился, подбежал, обнял благодарно и кинулся к книгам, зарываясь в них моментально и основательно, буквально забывая, что в комнате еще кто-то есть.

— Спасибо, дядя, — только и кинул он напоследок, по сути, прощаясь на сегодня.

— Не за что…

Что с ним происходит? Физически — точно ничего. Может дело в том, что он сходит с ума в этом нелепом заточении? Возможно же такое? Арши не видел других причин  странного поведения.

Он допил свой чай, подошел к парнишке, поцеловал его в макушку и вышел, тихо закрывая за собой дверь. 

Арши сидел тихонько в тени деревьев во внутреннем дворцовом саду. Была ночь, свет магических огоньков не касался его убежища. Дул прохладный ветерок и вокруг было тихо. Только шелест листвы, стрекот насекомых и отдаленно-приглушенные голоса, почти не слышные тут. Мужчина облокотился о ствол дерева и тяжело выдохнул.

Все было готово для похищения Энри, но… Но Арши малодушно, как и его венценосный племянник, ждал, что решение примут за него. Осознавать это было неприятно настолько, что мужчина не мог удержать лицо и то и дело кривился. Похитить мальчика — значило полностью поменять свою жизнь, и не только свою. Потому что были еще близкие ему существа, которые не оставили бы его и те, кого не смог бы оставить он сам. А еще совсем не хотелось ранить Ярма — дурного родителя, да, но и любимого племянника. Хотелось, чтобы он сам дал отмашку — забирай! Это было бы легче. Гораздо легче. Без гложущего от одних только мыслей чувства вины.

Поэтому сегодня мужчина снова пошел к императору. Снова присел ему на уши. Снова его облаяли и выгнали. И Арши понимал, что это не в последний раз. Окончательно принять решение и действовать он пока просто не мог. Это требовало решимости, которой у него, кажется, просто не было. Энри ему дорог, очень сильно дорог. Безумно дорог. И промедление и нерешительность заставлялм его чувствовать себя ничтожеством, не способном позаботиться о благополучии дорогого ребенка.

Но Ярм дорог ему уж точно не меньше. Кажется еще не так давно он златоглазым вихрастым мальчишкой прятался от дяди в портьерах, дулся на отца и подшучивал над учителями. Арши следил за его успехами, подсказывал, направлял, поддерживал на протяжении сотен лет. И предавать его совсем не хотелось. Это было так дико и противоестественно.

Аррирашш не мог пока сделать выбор. Он упрекал в этом Ярма, но сам, по сути, ушел от него не очень далеко…

Мужчина опять поморщился. Хотелось отдохнуть от этих мыслей. Неожиданно начал задаваться рассвет.

Сегодня он не пойдет к Шуре, хотя увидеть ее хотелось. Просто сегодня больше, чем в уютной утренней тишине посидеть с ней, хотелось побыть одному, и чтобы никто не трогал, и чтобы не перед кем не чувствовать себя недостаточно заботливым и внимательным.

Глава 17. Влюбленные. Раздражение и Вопросы

За время моего недолгого отсутствия ничего здесь не изменилось. Все так же плотно занавешенные шторы не позволяли солнечным лучам проскользнуть в кабинет; все также тяжело дышалось от туманом стоящего сигаретного дыма; бумаги, тетради, книги, газеты — все также возвышались небоскребами, превращая помещение в темный и унылый затуманенный город будущего с возвышающимся над ним демиургом в лице главреда. Бог этого бумажного города моментально от обиженного жизнью несчастного мужчины, которого никто не жалеет, переходил в состояние радостного возбуждения, когда чуял возможность озолотиться, прославиться или ославить кого-нибудь — а лучше все вместе. Я ему предоставляла «все вместе», так что меня он любил нежной любовью меркантильного человека. И очень страдал, когда я разорвала нашу трепетную связь. И готов был мне все простить за то, что вернулась.

Честно говоря, я немного боялась, что обижу хозяина цветочной лавки своим скоропалительным уходом, хотя мы с ним уже построили такие грандиозные планы… Но он все воспринял на удивление радостно и спокойно, даже премию мне выписал на дорожку. Ну, если не строить из себя дурочку, конечно я вполне понимаю его радость. Но мне нравилось делать вид, что не понимаю. Дорик и Борик презабавно закатывали глаза, а господин Лиру совершенно очаровательно пытался подобрать слова, чтобы меня не обидеть, и пытался скрыть свою торопливость, когда выпроваживал меня из своей обители.

Делать вид, что не видишь чужой неловкости из-за своих слов и действий — было моей дурной привычкой. Зато я не курила, не пила и не ругалась матом!

— Шура, золтце мое ненаглядное! — главред продолжал петь мне дифирамбы, — не покидай нас больше! Ты же понимаешь, что это место — твой дом родной! А я тебе как отец, правда же?

— Ага, — кивнула я.

— Ты вот мне почти как дочь!

— Почти верю!

У главреда, как я заметила, была одна презабавная черта. Он очень любил забалтывать людей без всякой причины. Причем происходило это не постоянно. То есть, вот сегодня он рычит и фыркает на каждого, кто к нему заглянет, чтобы выметался — и из него полслова не выдавишь, даже по делу; а на завтра каждого неудачника, волею судьбы случайно попавшегося ему на глаза (или того хуже — заглянувшего к нему в кабинет по дурости), он не выпускал из своих лап порой часами, оплетая потоком бессмысленных историй, лишних подробностей и пафосного филосовствования. Самым страшным было, что ты никогда не угадаешь, какое у него сегодня настроение — послать тебя к Темной с твоими дурацкими отчетами о финансировании и расходах на месяц, или завалить десятком поучительных историй, щедрых на ненужные мелочи, вроде описания того, какой в «тот знаменательный день» был дождь — ливневый или моросящий. Для главреда разница была принципиальной, для попавшего в его сети существа — не очень.

Сейчас он уже сорок минут к ряду расписывал, как важно быть преданным делу всей душой и не бросать на пол пути. Каждая из его историй (а шла уже третья) заканчивалась для главного героя плачевно — один с горя спрыгнул с моста, второго зарезали в переулке. В перерывах он вставлял ремарки о том, как рад меня видеть и как чудно, что я одумалась, пока не стало поздно. А потом снова рассказывал, что бы со мной стало, если бы было уже поздно.

Еще через двадцать минут, напитавшись до отвала моей тоской и отчаянным желанием сбежать хоть бы и через окно, налюбовавшись унылым выражением моего лица, которое я даже не пыталась скрывать, он, наконец, закончил с прелюдией.

— Ты пришла с пустыми руками, или есть что-то на уме? — мужчина улыбался от уха до уха, уложив лицо в ладони.

— Хочу взять интервью у барона Арино, — поделилась я.

— Тот мужик, которого ты оклеветать собиралась? — спокойно уточнил начальник.

— Он самый!

— Вау! — еще шире улыбнулся мужчина, — так беги скорее, чего сидишь, глазами хлопаешь? Даю тебе свое отцовское благословение!

Большего мне и не надо было, я подскочила и побежала, пока он не вспомнил еще какую-нибудь историю из криминальных хроник. Стоило мне выйти из темной дымной пещеры повелителя имперского дна, на меня пахнуло свежим воздухом из распахнутого окна и глаза резануло таким ярким дневным солнцем. Хо-ро-шо.

Рядом стоял очень грустный мужчина с какими-то бумажками и смотрел со вселенской тоской на дверь номер тринадцать. Видимо понимал, что сегодня тот самый день, когда начальство не прочь поболтать, и морально готовился бессмысленно потратить пару часов жизни. Меня-то главред долго не мучал, я-то любимый работник. А ему вот можно только посочувствовать. Мужчина заметил мой исполненный жалости взгляд и поджал губы. Набрал в легкие побольше воздуха и постучал.

Я еще немного постояла, высунувшись из окна, надеясь проветрить легкие от задымления, и пошла вниз, где меня ждали Дорик с Бориком. Они, конечно, сцепились языками с Дирком.

— Долго ты, — объявил при моем появлении Дор.

Дирк усмехнулся.

— Да нет, на самом деле быстро! — он-то хорошо знал начальство.

Я уселась на предложенную табуретку в теплом кругу придурков, в который отлично вписывалась. В общем-то, все шло замечательно. Я вернулась в издательство, у меня появились новые профессиональные вершины, которые я собиралась покорить, в отношениях с ребятами все более-менее понятно — выработана новая стратегия, и в ближайшее время я готова начать ее осуществлять. Хотя теперь я думаю, стоит ли называть их ребятами? Может быть, правильнее — дом престарелых? Клуб анонимных старичков? Сообщество людей глубоко за сто? «В четыреста жизнь только начинается!»

Тем не менее, весь день я была слегка раздраженной, хоть этого и не показывала. Какой-нибудь жутко оригинальный юморист из моего мира мог бы пошутить на тему пмс, но у меня пмс не было. Я вообще не верила в существование пмс и считала это выдумкой, призванной закрепить гендерное неравенство! Однажды я сказала об этом Олеже, на что он на удивление робко заметил, что как-то на отказ срочно сбегать в аптеку за обезболивающем и прокладками, потому что у меня неожиданно начались месячные, я устроила ему скандал с битьем посуды, а потом ревела в подушку весь вечер. Вот интересно, Олеже приходила в голову мысль, что дело не в скачущих гормонах, а в том, что когда тебе больно и кровь течет, ты не слишком расположен к окружающим?

Сейчас больно мне не было! Но к окружающим я была слегка не расположена.

Рассвет я сегодня встречала одна. 

Я проснулась, как и всегда, прямо перед рассветом. Выслушала утренний возмущенный монолог чайника, залила приготовленный Евой заварник и отправилась на крылечко. Я открыла дверь, и, не глядя, даже поздоровалась в пустоту. Мой голос в предрассветной тишине разошелся, как круги на воде. А его не было.

Я даже не сразу поняла, как это так. Как его может не быть здесь? Он всегда здесь, сидит сиротливо на ступенечке, облокотившись на железные перила, когда я выхожу с утра. Он всегда здесь. Я с круглыми от шока глазами обошла крыльцо. Постояла.

— Раш, — позвала его, как будто то, что он мог куда-то спрятаться и сейчас выпрыгнет и закричит: «Не ждала уже, а вот он я!», было логичнее, чем то, что он просто не пришел.

Я еще постояла, обиженно глядя на его обычное место. То, что на второй ступеньке с правого краю никто не сидит казалось какой-то ужасающей своей неправильностью дикостью. Я обошла дом, упорно не веря, что он мог не прийти. Как это он мог не прийти ко мне? Мы же уже со всем разобрались! Он пришел за мной даже в Башню Порядка после ссоры, а сейчас, когда все хорошо, просто взял и не пришел?!

Наверное, он просто опаздывает. Эта мысль немного успокоила и я села на вторую ступеньку, чуть левее, не занимая его места. И стала ждать.

Шли минуты. Солнце показалось из-за горизонта, начиная неторопливо оглядывать и оглаживать лучами свои владения, а он все не приходил. Я прислушивалась к каждому шороху, пытаясь расслышать его обычный возмутительно громкий стук каблуков, но он не все не приходил. Мой нетронутый чай остыл и покрылся неприятной пленочкой, которая оставляла темные кольца на белой кружке, а его все не было. Я сидела в каком-то отупении, не понимая, что не так с этим миром, ведь он всегда приходил, а сейчас солнце уже встало, соседи проснулись — а его нет.

Он же не может совсем не прийти? Конечно, нет! Ведь…

А, собственно, что «ведь»?

— Раш?.. — позвала я еще раз, надеясь, что он все-таки придет и разрушит своим присутствием зарождающийся вопрос. Голос был каким-то дрожаще-высоким, будто испуганным, и я прочистила горло, чуть разозлившись на себя саму.

Раш не пришел, и вопрос начал все-таки противно формулироваться в голове, которая зачем-то отказывалась не думать.

А с чего бы ему приходить, в общем-то? Я ему кто? Его сокровище? Может у него по всей столице таких девочек-бриллиантиков на каждом углу понатыкано, и вот сегодня он встречает рассвет с какой-нибудь другой, а не со мной. Эта мысль взбурлила во мне бурю негодования. Кажется, я затарахтела не менее возмущенно, чем чайник с вскипевшей водой. Проходящий мимо мужик ойкнул, осенил себя каким-то знаком и, подозрительно на меня оглядываясь, поспешил прочь.

Туда тебе и дорога. Не надо на меня пялиться, когда я раздражена.

В любом случае, с чего я взяла, что я для него какая-то жуть какая особенная? Потому что он уделял мне много времени, вытаскивал из неприятностей и волновался обо мне? Но, если подумать, это просто в его характере. Он знает обо всем, что происходит в жизни Дорика с Бориком или Евы, он говорит о моем главреде так, будто тот ему сын родной, и здоровье его печени — дело первостепенной важности. Насколько я для него важна? И почему, черт возьми, это вообще меня волнует? Почему-то от мысли, что я для него важна настолько же, насколько все остальные или даже меньше, стало обидно. Я эгоистично хотела, чтобы самой важной была я.

Весь день я провела будто бы на автомате. Я что-то говорила, что-то делала. Уволилась из цветочного, вернулась в издательство, поговорила с главредом, чувствуя иррациональное желание расцарапать ему лицо, отвечала на вопросы Дирка о ближайших планах. Но мысли мои вертелись вокруг Раша. Почему он не пришел? Почему не предупредил, что не придет? Почему до сих пор не примчался с извинениями и объяснениями? Почему мне это вообще нужно? У него что-то случилось? Зачем мне знать, что у него случилось?

Кто я для него?

— О чем ты думаешь с таким страшным лицом? — спросил Дорик.

— Наверняка о чем-то личном, — с заумным видом ответил Борик, — о работе она думает с лицом влюбленной дурочки, а с таким напряжением во взгляде она может только считать деньги и думать о личном! Денег у нее сейчас нет, потому что ее кошелек ты украл еще пять минут назад, после того, как она не отреагировала на твой палец в ее ноздре, так что считать ей нечего, — и закончил свои размышления выводом, — Значит о личном!

Ева вот мне тоже нравится, но меня совсем не беспокоит, что она сегодня чинила сюртук Дорика, а не дошивала мне платье. Мне очень нравится платье, которое она шьет, но даже если она бросит в процессе и не будет заниматься ничем, кроме как починкой Дуриковской одежды — благо он умудряется рвать ее с удивляющим постоянством — я бы не расстроилась. Почему же меня так бесит, что Раш не пришел?

— Но это что же получается, — Дорик удивленно взметнул вверх бровями, — ей кто-то нравится?!

— Что?! — вскинулся Борик.

— Как думаешь, это возможно?..

— Она еще слишком маленькая, — брови Бора сурово сошлись на переносице, — ей еще рано думать о мальчиках! Да и кто бы ей мог понравится? Она ни с кем, кроме нас, не общается!

— Ну вообще-то, она постоянно с кем-то общается, — не согласился Дор, задумчиво почесывая подбородок, — но ни к кому особого интереса никогда не проявляла… Ну кроме проституток. Тебе не кажется, что у нее какая-то нездоровая тяга к жрицам любви?

— Возможно, но мы сейчас не об этом! — не дал сбить себя с темы мужчина, — Не отвлекайся! Единственные, к кому она проявляет хоть какой-то интерес, не привязанный к работе — это ты, я, Ева, Лука и проститутки.

Может мне стоит узнать у Евы, есть ли у Раша в сокровищнице еще живые девочки, кроме меня? Если нет, то хоть в чем-то я буду особенной! Но ведь на самом деле вопрос в том, зачем мне вообще быть особенной? У нас и так все хорошо!

— Думаешь ее тяга к проституткам неспроста?! Думаешь, она… из этих?.. — Дор ошарашено посмотрел на товарища.

— Это вряд ли, — мотнул прилизанной головой Бор, — она рядом с ними совсем как ребенок себя ведет, по-моему, они ассоциируются у нее с образом матери!

— По-моему, ты мудришь, — скривился Дор, — подожди-ка. Подожди-ка! А может… — он снизил голос до шепота, — Может я ей нравлюсь?.. Ну, как мужчина. О Отец-Дракон, бедная девочка, я не смогу ответить ей! Она же мне как дурная младшая сестричка…

Борик вдруг взорвался хохотом на всю улицу, и я вздрогнула, выныривая из своих мыслей.

— Чего смеешься? — спросила я, глядя на Бобрика, согнувшегося пополам прямо посреди улицы и уронившего лицо в ладони. Он продолжал мелко вздрагивать от смеха и, кажется, даже тихонько подвывал. Дорик шипел и злился, как кот, которому наступили на хвост.

— Ну а кто еще это может быть?! Ты что ли?! — верещал он, тыкая в Бобрика пальцем, — Или может Лука? Так ему же лет пятьсот, с него уже пыль сыпется!

— Это тебе уже лет пятьсот, — я пнула его по ноге, почему-то обидевшись на пренебрежительный тон в сторону Луки, — Это с тебя пыль сыпется, рухлядь!

— Четыреста восемнадцать, вообще-то! — обиженно поправил Дурик, — и я мужчина хоть куда!

Я махнула рукой и, отвернувшись, пошла дальше. Мне было не до споров.

— Шура, подожди! — он схватил меня за руку и с какой-то нелепой серьезностью посмотрел мне в глаза, — кем ты хотела бы, чтобы я для тебя был? Это очень важно.

Я удивленно на него посмотрела. Кем? В смысле?

— Моим… — я глянула в небо в поисках ответа, — моим… другом? — я сама немного удивилась вырвавшемуся слову, — Я бы хотела, чтобы ты был моим другом. И Борик тоже, — я наполнялась уверенностью с каждым произнесенным словом, — Я хочу с вами дружить! Будете со мной дружить? А еще я хочу, чтобы вы были рядом со мной. Мне нравится работать в вашей компании. С вами весело. И мне приятно, что вы меня оберегаете. Что вы хотели бы, чтобы я сделала для вас в ответ?

— О, Отец, — прошептал Дорик с повлажневшими глазами; Борик подозрительно нахмурился, — Ты тоже это слышишь? Да?..

— Мы взломали, — прохрипел Бор, — мы взломали ее панцирь! Она теперь наша!

Два кретина так и не ответили на мой вопрос, зато устроили непонятный кипишь, постоянно дергали меня, пока мы шли домой, и по пути мы зашли в винную лавку «Огонек», чтобы купить вина. Конечно, хозяин выгнал нас взашей, потому что после нашей памятной рекламы на первой полосе продажи у него упали. Вообще-то в такой ситуации ему бы не разбрасываться клиентами, но мне было все равно, я была равнодушна к вину. И вообще меня волновал другой вопрос.

Кем я хочу, что бы Раш для меня был?

Бесполезно думать о том, кем я хочу быть для него, пока я не пойму, чего я сама-то от него хочу и зачем? Я хочу, чтобы Дорик и Борик были моими друзьями, которые постоянно напоминали мне, что я зачем-то кому-то нужна. Лука был, как дед Мороз, который почему-то авансом внес меня в список хороших детей; а Ева, как Богоматерь, которой можно и помолиться и покаяться и почему-то становится легче, даже просто от ее понимающего взгляда. Марта и Лия, как старшие сестры, ехидные и лукавые, но понимающие в мире побольше моего. А еще был красавчик-следователь, который, несмотря на всю нашу очевидную непохожесть, виделся мне почему-то моим отражением. И я очень хотела узнать о нем больше, потому что мне казалось, что это поможет мне понять себя лучше. Мне всегда казалось, что я отлично себя понимаю, но последнее время это кажется пустым бахвальством. Только я думаю, что мне все понятно — и возникают новые вопросы. И у него вопросы в глазах были те же, что и у меня. Или мне так чудилось. Но я все-таки ему напишу.

А вот кем был в моей жизни Раш? И кем я хотела бы, чтобы он был?

Бор и Дор шли чуть позади и о чем-то переговаривались, наконец-то успокоившись.

— И все-таки, как думаешь, ей кто-то нравится?

— Мы же уже выяснили, что в ее окружении нет того, кто мог бы быть ей симпатичен, раз уж это не мы! — фыркнул Бор.

— Ну да, — кивнул Дор и вдруг остановился и задумался, — подожди-ка… Подожди-ка! А помнишь, Арши после ее суда все бесился, что она как-то быстро сблизилась с этим придурком отмороженным, Сибанши? — Бор нахмурился и кивнул, — Он еще тогда что-то говорил про то, что мы к ней подбираемся, как по оплетенному охранными чарами полю, радуясь маленьким победам, а граф одним холодным взглядом выбил из нее желание подружиться!

— А ведь точно…

Мужчины задумчиво и внимательно посмотрели в удаляющуюся тонкую спинку девушки, с плеч которой стекал аляпистый шелковый домашний халат в цветах.

Глава 18, Влюбленные. Искра, застывшая в смоле

— И что он ответил? — с улыбкой спросила Ева, выслушивая мою историю о том, как я увольнялась из цветочной лавки «Ландыш». Я рассказывала ей, как у нас прошел день, утаскивая то ломтик морковки, то дольку помидора с тарелки, пока она нарезала салат. От помощи она всегда категорически отказывалась, считая кухню только своей территорией. Я против не была — домашние обязанности меня никогда не вдохновляли, и помощь я предлагала только потому что мне нравилась Ева, а вовсе не потому что мне нравилось готовить.

— Он на коленях умолял меня остаться, — слегка приукрасила я, — Плакал и все спрашивал: «Шурочка, милая, ну как же я без вас?! Ну у нас же такие грандиозные планы по расширению! На кого вы меня оставляете?», ну и все в таком духе, — я стянула со стола кружочек огурца и закинула в рот, — Но я была непреклонна! Нет, говорю, не могу остаться, душа просит другого!..

— Это славно, что ты знаешь, чего хочешь, милая, — женщина скинула в салатницу нарезанные огурцы, а я чуть скривилась на ее слова. Вообще-то, все не так уж славно, потому что понять, чего я хочу, почему-то последнее время требовало слишком больших усилий.

— Угу, — я уныло кивнула, — А Раш сегодня придет, не знаешь?

— Обещал к ужину подойти, — на огромной чугунной сковороде шипело растаявшее сливочное масло, — передавал извинения, что не смог сегодня с тобой посидеть с утра. Кажется, у него неожиданно образовались какие-то дела…

— Да ладно, мне и одной хорошо, — я махнула рукой, — я даже и не заметила!

Ева кивнула мне спокойно, но зачем-то продолжила.

— Поверь, он не стал бы без причины так поступать, — она кинула щепотку соли в салат и начала перемешивать, — Может ты с ним поговоришь, узнаешь, что у него случилось?

Я задумчиво посмотрела на свои руки.

— Ну если ты просишь…

— Прошу, — кивнула Ева, скрипнул шарниром, — извини, все забываю смазать.

Она чуть смущенно засмеялась, продолжая помешивать салат, а я задумалась над тем, что же мне сказать Рашу, когда он придет. Не хочу, чтобы он видел, что его жестокое равнодушие к моей судьбе, которое он продемонстрировал сегодня с утра, выбило меня из колеи аж на целый день. Мне это еще самой надо переварить.

— Я тебе смазку купила по дороге, она в коридоре стоят, — сказала я Еве, стаскивая еще одну помидорную дольку, которую женщина оставила для меня на доске.

Дорик и Борик весь вечер вели себя подозрительно тихо, о чем-то шептались, иногда поглядывая на меня то ли с жалостью, то ли с осуждением. Я даже не пыталась разобраться, что у них там за игра новая, все ресурсы моего организма уходили на то, чтобы вести себя, как всегда. Прозвучит дико, но мне почему-то не хотелось, чтобы Ева решила, что я из-за него веду себя как-то странно и сказала об этом Рашу.

Вообще-то, я знала, что для большинства окружающих людей я по жизни веду себя слегонца странно, и на общем фоне попробуй разбери, но то — большинство, а это — Ева. У нее глаз-алмаз и чуйка на душевные терзания, как у добермана тети Светы с нашей с Олежой лестничной клетки на шаурму. Эта внимательная псинка чуяла шаурму, даже если ты заворачивал ее в десять пакетиков и нес подмышкой пуховика, и начинала тоскливо завывать на весь этаж, и выла, пока не приходила тетя Света, и неловко глядя в пол, не просила чуть-чуть шаурмы для несносной собаки. И ведь давали. Потому что знали, что иначе собака не заткнется. Проверено опытным путем!

На самом деле мне немного хотелось накинуться на Еву с расспросами о нем, в голове даже уже прикинула список вопросов. И вообще-то, я обязательно вопросы выпишу и задам, но перед этим придумаю какой-нибудь благовидный предлог, который бы объяснил, чем вызвано мое повышенное любопытство.

Я сидела, и чувствовала себя какой-то дурочкой. Все знают, что я по жизни любопытная. Если я и начну выспрашивать про Раша, если я только сделаю вид, что это ни капельки не странно, окружающие воспримут это как должное. Ну всегда же так делала — и работало. Но почему-то сейчас свою повышенную заинтересованность в вопросе показывать не хотелось. Особенно с учетом того, что я пока и сама не разобрала, что это за повышенная заинтересованность и в чем ее причина. Поэтому я просто с тщательно скрытой нервозностью ждала прихода Раша, надеясь, что стоит мне посмотреть на него, ну или на худой конец, поговорить с ним — и все станет на свои места. Я тут же пойму, какое место он занимает в моей жизни, какое я — в его, и все станет прекрасно, я смогу снова спокойно жить и работать, и вопросы межличностных отношений наконец отойдут на второй план и перестанут меня мучить своей неопределенностью!

Наивная!

Стоило ужину приготовиться стараниями Евы, всем домашним усесться за стол, наконец соизволил явиться этот бессердечный, бессовестный, жестокосердечный чешуйчатый гад, который с поражающим в самую душу равнодушием сегодня утром меня кинул! Вроде я за день подуспокоилась и решила, что обижаться на Раша — глупо, в конце концов у него действительно что-то могло случиться, и я даже хотела бы знать, что, но… Но стоило ему спокойно и радостно со всеми поздороваться, помыть руки и сесть за стол, во мне взбурлили потоки то ли лавы, то ли говна. Весь вечер я прожигала его самым суровым своим взглядом, громко бряцала посудой и демонстративно разговаривала со всеми, кроме него. Он три раза порывался извиниться, и мне бы заткнуться да извинить, но это сказать легко, а вот сделать…

В общем, особого смысла перед Евой делать вид, что я не расстроена, не было, потому что теперь даже до Дурика дошло, что я жутко обижена, что Раш продинамил меня с нашими традиционными посиделками на рассвете. 

— Шу… — опять начал он, но я грубо его перебила, со стуком приземлив чашку на стол.

— Передайте соли, пожалуйста! — попросила я, попытавшись улыбнуться. Ева передала мне солонку.

— Держи, милая… Думаешь, недосолено? — поинтересовалась она.

— Ну что ты, Ева, у тебя всегда очень вкусно и досолено, — я посмотрела на нее с благодарностью, — просто если один господин продолжит меня отвлекать от твоей прекрасной еды, я ему эту соль в глаза засыплю.

Раш поперхнулся и начал откашливаться. Борик похлопал его по спине, глядя на меня с возмущением, но говорить что-то поостерегся.

Дурик, видимо, решил спасать положение и переводить тему в безопасное русло. Чуть заикаясь и глядя на солонку в моей руке, спросил, что у меня там с работой и нет ли каких идей; идем ли мы куда завтра и все такое.

— Да, мы пойдем завтра в администрацию Городского Совета, узнавать про интервью барона Арино, — я посмотрела на Дурика максимально доброжелательно, чтобы он понял, что обижаюсь я не на него, и бояться ему нечего.

Раш, конечно, тут же дернулся и с надеждой сверкнул глазами.

— Я могу обо всем догово…

— Нет.

Я отрезала даже быстрее, чем подумала.

— Да почему нет?! — всзвился Бор.

— Ну не знаю, а вдруг он неожиданно решит не договариваться и даже не предупредит? — я ковыряла ложкой в тарелке, со злостью глядя на скатерть, — Уж лучше самой все сделать.

Раш смотрел на меня глазами побитой собаки весь оставшийся вечер, и хотя мне хотелось отпустить ему вообще все грехи, что-то злобное во мне шептало, что надо додавить, доиграть сцену, чтобы он точно понял, какой дурак, и больше так не поступал. А потом уже разбираться, почему он такой дурак.

После ужина я гордо удалилась в свою комнату, скрестив пальцы, чтобы он пошел за мной. А если не пойдет? Если поцокает своими каблучками куда-нибудь по своим делам? Наверняка у него есть дела… Я сидела на кровати и дергала прядь, нервно поглядывая на дверь. Стоило услышать, как по лестнице неторопливо стучат каблуками, я схватила с пола какие-то бумаги и начала вчитываться в них, будто там что-то очень, ну просто непередаваемо важное написано!

В дверь постучали.

— Шура, можно войти? — в отличие от меня, Раш стучал, действительно спрашивая разрешение войти, а не предупреждал приличья ради, что сейчас дверь распахнется. Так что я ответила не сразу, зная, что он будет стоять и ждать. И все же разрешила войти.

Он тихонько прикрыл за собой дверь и присел на ковре у кровати, прямо под моим взглядом. Морок вдруг начал с него буквально стекать, обнажая истинное обличие. Дыхание перехватило. Все-таки внешность у него колоритная. Волосы будто нити золота и сверкали не меньше. На меня грустно смотрели янтарные глаза с вертикальным разрезом. Господи ты боже мой… Сколько я уже таких звериных глаз видела на улицах города, а все равно каждый раз — как в первый. Я не замечала, но под мороком даже одежда кажется какой-то невзрачной, не цепляющий глаз, а сейчас я с удивлением рассматривала пышные рукава белой рубашки с изящным кружевом, стекающим аж до костяшек. Захотелось неприлично захихикать, но я держала суровое и непреклонное выражение лица. Смотрела с осуждением в его красивые глаза, слегка очерченные морщинками. Захотелось их потрогать, но я сдержалась.

— Ты как-то просила меня снять морок, — он нарушил молчание, уложив голову на край кровати и продолжая внимательно смотреть на меня снизу вверх, — Тебе ведь нравится неприлично пялиться на всех? Наверное, тебе было слегка неуютно от того, что меня не получается рассмотреть? Хочешь, я буду снимать морок, когда мы в доме?

— Хочу, — я решила воспользоваться случаем, пока он чувствует себя виноватым.

— Я хотел бы принести тебе извинения за то, что не пришел сегодня с утра и даже не предупредил тебя… — он тихонько придвинулся ближе к моим коленям, и сердце неожиданно скакануло сначала в горло, а потом спряталось в желудок, и оттуда заполошно посылало мне какие-то сигналы, которые не получалось разобрать, потому что мозг был слишком занят тем, что обрабатывал образы, полученные от глаз. У него волосы слегка разметались по краю кровати — эти золотые нити так красиво смотрелись на белых простынях… И лицо было такое одухотворенно-грустное, что захотелось в него потыкать пальцем… Или ущипнуть за щеку. Он робко улыбнулся, и на щеке неожиданно появилась ямочка. Сердце перестало пытаться достучаться до мозга — оно замерло от шока. У этого прохиндея еще и ямочка на щеке…

— Ага, — прохрипела я, пытаясь понять, что такое опять со мной происходит.

Я прокашлялась и попробовала еще раз, но взгляд то и дело плыл, как и умные мысли.

— Хорошо, но больше так не делай. Не то чтобы я прямо ждала тебя! Хотя ладно, я ждала, — зачем-то призналась я, — А ты не пришел. Это было как-то не очень… Не делай так.

Я стекла с кровати на пол и привалилась к его боку. Он тут же обнял меня рукой и улыбнулся, уткнувшись мне в макушку. Его прикосновение выбивало мысли еще основательнее, чем внимательный взгляд. Хотелось то ли прижаться посильнее, то ли оттолкнуть его. Но я взяла себя в руки, волевым усилием прогнала туман из головы и спросила то, что хотела спросить.

— У тебя что-то случилось? — мне было немного боязно. В прошлый раз с этого вопроса началась ссора. Задавать его было сложно и… Мне было бы не очень приятно, если бы меня снова оттолкнули. Интересно, когда я ворчала на подобные вопросы, для окружающих это было так же неприятно?

На мой вопрос Раш ответил не сразу, но я и не торопила.

— Ну, понимаешь, — он вздохнул, — Мы иногда осуждаем в чем-то других, но на самом деле и сами поступаем также, — на секунду я даже подумала, что он обо мне, но возмутиться я не успела, — Я ругал одного своего родственника из-за того, что он не может взять себя в руки и решить одну проблему…

— Уж не императора ли ты ругал? — поинтересовалась я, представляя себе картину и стараясь не засмеяться.

— Ну да… — он скривился, и теперь-то мне это было отчетливо видно, — Но важно не это. Важно то, что я и сам не могу взять себя в руки и решить эту проблему, хотя мог бы. Но это потянет за собой столько новых проблем, и не только для меня… И я как будто жду какого-то знака. Или что кто-то решит проблему за меня, понимаешь?

— Честно говоря, не особо… — я почесала висок, — Никогда, вроде, не страдала от нерешительности. Но ты продолжай! Я слушаю.

— В общем, дело в том, что это очень важный вопрос. Для огромного количества разумных. И я постоянно думаю, как то или иное мое действие отразиться на них.

— И в итоге вообще ничего не делаешь, — понимающе кивнула я.

Он захихикал, уткнувшись мне в плечо.

— Было у тебя такое?

— Нет, наверное… — я попыталась вспомнить, но обычно если я уже проанализировала ситуацию и понимаю, что надо что-то решать, то решаю, делаю, а потом уже разбираюсь с последствиями, — Но я не думаю обычно, как мои действия отразятся на других, в отличие от тебя, поэтому легче решаюсь на что-то. Постоянные мысли о других, наверное, сильно тормозят.

— Наверное, — он выдохнул мне в шею, и по ней разбежались мурашки. Захотелось еще раз почувствовать его дыхание на своей шее. Интересно, а у него по коже мурашки разбегутся от моего дыхания? Я уложила голову ему на плечо и подула прямо в венку.

— Что ты делаешь? — хохотнул он и дунул мне в лицо. Я поморщилась. Что-то не то.

— Просто проверяю. Неважно.

— Ладно, — кивнул он, — Можно все-таки я договорюсь с бароном об интервью? В качестве извинений?

Я кивнула.

— Мы сегодня встретимся на рассвете? — уточнил он.

— Ну если ты так просишь! — он улегся мне на колени и улыбнулся так светло и радостно. Прямо как солнышко. Золотые нити разлетелись лучиками по моим коленям вокруг его головы. На щеке опять появилась эта ямочка, делавшая его почти мальчишкой, если бы не слишком цепкий и чуть-чуть усталый взгляд, очерченный морщинками. Он смотрел мне в глаза. И это опять произошло. Как прошлым утром — я будто упала куда-то. Сердце снова скакануло и забилось быстрее неровным ритмом, выбивая из груди потяжелевшее дыхание. Воздух стал вязким, будто я застряла в смоле, в которой нет никого и ничего, кроме моего почему-то сбившегося дыхания и его лица с этими необъяснимо теплыми глазами. Еще немного, и они застынут янтарем и застряну в нем на века, и меня найдут через сотни, а может тысячи, лет и будут восстанавливать по мне историю древних цивилизаций. Только секунду назад эти глаза были теплыми, как весеннее солнышко, и вдруг обожгли меня, поймали — я не могла шевельнуться, только смотрела в его узкие звериные зрачки. Он протянул ко мне руку и, схватив за затылок, неожиданно напористо и непреклонно потянул мое лицо к своему, все так же удерживая мой взгляд своим. Почему-то мне казалось, что стоит мне моргнуть, отвести взгляд — и я смогу выбраться из этой вязкой смолы, но мне не хватало силы воли это сделать. Стоило моему лицу приблизиться, тонкие узкие зрачки стали расползаться, заполняя гипнотизирующее меня золото радужки, превращаясь в бездны. По телу пошел озноб.

— Раш… — выдавила из себя я; я не могла сама разорвать этот контакт, но может он сможет? Мне было то ли хорошо, то ли страшно, и я боялась пошевелиться, но может он знает, что делать?..

— Раш?..

Он вздрогнул и эти пугающие меня черные бездны свернулись, возвращая глазам тепло и возвращая меня в реальность.

Прохладный вечерний воздух вдруг ворвался в горящие легкие из открытого окна, в уши залились звуки — внизу до сих пор болтают ребята, на улице лают собаки и ругаются мужики, мое сердце стучит так, что слышно в другом конце города. Он лежал на моих коленях и смотрел на меня удивленно и растерянно, а я все так же склонялась над ним, закрывая нас, словно занавесками, своими волосами.

Мы смотрели друг на друга, но уже без тумана в голове и глазах.

— Я буду ждать на крыльце, и только попробуй не прийти, — спокойно произнесла я, отстраняясь. Посмотрела в окно, за которым уже окончательно стемнело. Зевнула. Раш поднялся на ноги и с улыбкой, на которую я, конечно, ответила, пожелал мне добрых снов, закрывая за собой дверь. 

Я, не шевелясь и даже, кажется, не дыша, прислушивалась к звуку его шагов по лестнице. Стоило им затихнуть внизу, я подскочила, намотала пару кругов по комнате, пнула стопку бумаги и немного успокоилась, созерцая мягкое приземление разлетевшихся листов. Рухнула на кровать лицом вниз.

Вот дура. И как я сразу-то не заметила? Мне было не все равно, что он обо мне подумает, мне хотелось его трогать, от его присутствие сердце заходилось неровным ритмом и мне хотелось быть для него особенной. Я утешала себя только тем, что никакого плотского интереса ни к кому конкретному я раньше никогда не испытывала, поэтому сразу и не заметила. Зато я теперь знаю, кем я хочу, чтобы Раш для меня был. Я хочу, чтобы он был моим мужчиной. От этой мысли я захихикала в подушку. Теперь я точно не хочу знать, сколько ему лет!

Я опять вспомнила его глаза, его разметавшиеся по моим коленям волосы и внутри полыхнуло. Я простонала в подушку. Хотелось его поцеловать! Вот зачем я хотела, чтобы он снял морок — я хотела его поцеловать! Никогда бы не подумала, чтопонимать свои чувства и желания может быть так сложно. Будто мне каждый день подкидывают новую дурацкую загадку, не разгадав которую я не смогу перейти на следующий уровень. И это игра, кажется, не закончиться никогда, она — бесконечные загадки человеческой души, своей и чужой. И выйти бы из этой игры, и жить себе спокойно, как раньше, но этого «спокойно» уже мало. И мне снова и снова надо решать эти загадки, а потом снова и снова приспосабливаться к ответам. И как я докатилась до такой жизни?

Я хочу, чтобы Раш был моим мужчиной. Ну тут все просто — надо сделать его своим мужчиной!

Думаю, перед другими женщинами у меня есть кое-какое конкурентное преимущество — я часть его сокровищницы, и он уже от меня в любом случае никуда не денется, что бы я ни учудила. Удобненько.

Я еще раз прокрутила в голове все, что знаю о драконьих сокровищницах. Драконы очень привязчивы; не любят расставаться с тем, что им дорого; хранят свое, как зеницу ока и психуют очень громко и с огоньком, если кто-то на их сокровища позарится. Вроде даже, так однажды началась война с одним из государств Содружества. Обычно, конечно, за такими красивыми историями о причинах бойни стоят геополитические интересы, но в данном случае речь шла о союзном государстве, с которым воевать было, мягко говоря, не с руки, но воевать пришлось, потому что распсиховавшаяся ящерица, у которой украли деревянную игрушку солдатика из сокровищницы, не оставила своим поведением никакого выбора.

В общем, если у меня не получится соблазнить его с первого раза — не страшно! Скорее всего, количество попыток у меня не ограничено! С этой мыслью я и уснула, предвкушая уже сейчас наше утреннее свидание.

* * *

Этой ночью Аррирашш не стучал задорно каблуками ботинок по каменным дорогам Высокого Города. Его шаг был почти неслышен, если не прислушиваться. Он скользил по теням, никем не слышимый и не видимый. Перекатывал плавно вес, не желая привлекать к себе внимания. Его лицо, скрытое мороком, было спокойно и не выражало никаких эмоций, как обычно бывало в моменты, когда внутри нарастало напряжение, и бурлило от невысказанных слов и чувств.

Мужчина вдруг остановился и уставился перед собой.

Конечно, связи драконов с людьми порой имели место быть, но очень, очень редко. Причин было множество, и хотя самой очевидной — той, что лежала на поверхности — было привитое с детства презрительное отношение к самой возможности поставить человека на равную ступень со старшей расой, вступить в близкую, пусть даже только физически, связь, все же сам Раш считал презрение — лишь защитным механизмом, призванным уберечь и самого дракона и все общество в целом. И хотя сам он с детства слегка выпадал из этой системы, неправильной он ее вовсе не считал.

Драконы очень ценят привычки. Возможно больше, чем любые другие разумные расы в мире. Драконы очень привязчивы не только к вещам, но и к живым существам, к местам, к обстоятельствам.

А люди такие хрупкие. Они живут — мгновение. Их чувства переменчивы. Их воля — абсолютна. Раша это безумно привлекало. Он обожал людей и иногда втайне благодарил Темную, что она создала таких невероятных существ. У каждой расы в мире были инстинкты — безусловные, неизменные реакции, которые должно было уважать, ведь избавиться от них невозможно. Дракон не мог не любить семью, потому что близкие магические источники вызывали сильную симпатию и привязанность — и защита членов семьи от опасностей была инстинктивной магической реакцией. Оборотень в период размножения находил по запаху подходящего партнера и независимо ни от чего очень навязчиво ухаживал, потому что звериные инстинкты требовали этого бескомпромисно. Продолжать можно было и дальше, и дальше.

Но только люди не имели никаких инстинктов. Не все из них это понимали. Но Собранием Ученых Существ это было доказано еще задолго до того, как Раш родился, и повторные испытания с большей выборкой проводились чуть ли не каждое столетие. У людей не было инстинктов. Единственным, что регулировало их поведение была их воля. Далеко не всегда свободная, но ее возможности порой казались просто безграничными. Поражающими. Ну Раша они точно поразили в самое сердце — до сих пор отойти не может.

Люди были самыми беззащитными и самыми в перспективе опасными существами в мире — пугало и первое, и второе. А еще они были единственной расой, которая с драконами не могла скрещиваться ни при каких обстоятельствах. Да-да, одним очень эксцентричным ученым из драконьего племени даже опыты проводились, пока об этом не узнали и не приговорили его к казни. Но эти опыты не привели ни к чему. Человеческая женщина не могла зачать от дракона; человеческий мужчина не мог оплодотворить драконицу. В общем-то, это и раньше было ясно, но подтверждения лишними не бывают.

Драконы, особенно знатные, ни при каких обстоятельствах, если они душевно здоровы, не посмотрят на человека, как на объект вожделения. Это вбито в головы с младых ногтей. Дракон, которого уличают в подобной связи, становится нерукопожатым. На Нижних Этажах Империи думают, что драконы просто берегут свое сердечко, которое привязывается так же быстро, как умирают люди. И это было правдой. В Верхней Империи думают, что просто брезгуют порочить себя связью с непонятными и бесполезными детьми Темной. И это тоже было правдой.

Но если смотреть отстраненно — был целый комплекс достаточно серьезных причин, почему дракону с человеком любовных связей лучше не иметь. И Раш никогда даже не пытался их оспорить. Даже смысла не видел. Он причин, почему не стоит строить близкие связи с людьми, знал даже больше, чем самые закостенелые блюстители традиций.

А ему, представителю правящего рода, даже думать о таком не стоит, даже на полсекунды. Он и не думал. Как бы он ни любил людей, на человеческих женщин он никогда не засматривался. Это даже звучало странно. Конечно, Арши понимал, что это просто потому, что его так приучили с детства, просто он вовсе не был бунтарем или борцом с системой. Иногда в нее не вписывался — да, но не оспаривал.

Наверное поэтому, пусть и вспыхнувшее всего на мгновенье и быстро задавленное, но все-таки желание взять ее в охапку, крепко поцеловать и… не так важно, что именно еще, но все-таки это желание, вполне мужское, ни разу не платоническое, своим появлением ударило прямо под дых. Выбило почву из-под ног и обескуражило. Конечно, нет в мире ничего невозможного, но как же сложно поверить, что люди тоже бывают женщинами! В отношении людей такая функция, как вожделение, у старшей расы просто отключена воспитанием.

Но стоял и как будто до сих пор видел ее глаза, всматривающиеся в него. Этот вечно цепкий, одновременно равнодушно наблюдающий и полный абсолютно детского любопытства и восторга взгляд темных глаз, будто залезающий ему под кожу. Этот взгляд распугивал по холке мурашек, и хотелось ответить тем же — и он смотрел, слишком внимательно смотрел из-под морока при каждой встрече. А вдруг и он сможет залезть ей под кожу?

Он опять чувствовал ладонью ее плечо. Угловатое, не округло-мягкое, а острое, тонкое, как у подростка. Почему-то ему нравилось обнимать ее за эти совсем не мягкие плечи и он и не отказывал себе в удовольствии. Очень зря! Но сложно отказаться от этого забавного чувства диссонанса. Когда она лезет в каждую неприятность, которую только сможет найти, с непрошибаемой дурной уверенностью, что с нее все как с гуся вода, она кажется такой большой, даже как будто внушительной, яркой, что глаза слепит. А сидя в его объятиях совсем маленькая с этими своими острыми плечами. Даже смеяться хочется: ну как с такими маленькими плечиками можно быть такой уверенной в своих силах?

Его взгляд снова совсем не по-дружески цеплялся за мягкие округлости груди, не спрятанные за нижними рубахами, корсетами — такие близкие… И там, под ними, громко и неровно выстукивало ее сердце, когда то ли он поймал ее взгляд своим, то ли она — его.

Раш выдохнул и выкинул мысли об этом, в общем-то, незначительном эпизоде из головы. И все-таки пошел дальше, все так же тихо, стараясь не привлечь ничье внимание.

Он взрослый мужчина, его таким не проймешь. А чувства людей очень переменчивы, ничем не ограничены, серьезных чувств она ему и не демонстрировала, просто мимолетное желание.

Очень хотелось снова не прийти на рассветные посиделки. Дать себе время успокоиться. Но при мысли о том, что в этот раз Шура его так просто не простит, и кто его знает, чем может обернуться уже серьезная обида… По позвоночнику пробежала неприятная дрожь, и мужчина покачал головой. Нет, к рассвету он будет на привычном месте на крыльце Евиного дома, ждать Шуру!

* * *

У Энри в башне картина за день ничуть не поменялась. Это становилось уже привычным, а значит — не так било по нервам, расслабляло. Заставляло думать, что вроде все не так и плохо. Раш, вроде, и понимал это, но поддавался этому состоянию, ничего не мог с собой поделать. Он не готов был просто взять и сделать. И искал лазейку, лишь бы и не делать ничего. Такое состояние, когда оно очевидно для тебя самого — очень унизительно.

— Малыш, пожалуйста, обрати на меня внимание хотя бы на пять минут, — Арши улыбался, но очень устало. И Энри, хоть и нахмурил недовольно брови, а все таки отложил книжку и уставился на дядю.

— Я хочу похитить тебя отсюда и сбежать, — не давая себе возможности передумать выдал мужчина, — Что ты об этом думаешь?

— Ничего, — честно признался подросток, — Я об этом не думаю.

— Совсем-совсем? — уточнил Арши, постукивая по подлокотнику пальцами.

— Угу, — Энри кивнул и бросил взгляд на часы. Отсчитывал пять минут.

— А подумаешь? — Аррирашш обреченно посмотрел на мальчика, в чьих глазах не загорелось ни искры интереса.

— Если ты просишь, — он снова кивнул; помолчал немного, все так же глядя на часы, а потом спросил неожиданно, — Как у тебя с той девочкой дела? С Шурой. Уже называет тебя «мой милый дядюшка»?

Раш, конечно, не дернулся, не вздрогнул и вообще не шелохнулся. Выражение его лица не изменилось. Но внимательный Энри заметил, как мужчина застыл на мгновение, а потом чуть отвел остекленевшие глаза. К своему неудовольствие, Арши все-таки увидел искорки интереса в глазах племянника, но совсем не на той теме, которую ему сейчас хотелось бы обсуждать.

— Хочу знать, — заявил мальчик с той уверенностью, которая характерна только существам, не слышавшим отказа.

Ну вот теперь пусть услышит!

— Нет, — Арши поднял брови, все так же глядя куда-то в стену поверх головы своего собеседника, — Есть такое понятие — личная жизнь! Давай я тебе лучше расскажу, как дела у Евы…

— Я знаю, что такое личная жизнь, — перебил Энри, — но впервые слышу об этом от тебя. У вас что-то произошло? Что-то неловкое для тебя? Угадал? Ты поэтому не хочешь говорить?

Раш чуть скривился. Радоваться ему или нет? Наглый мальчишка практически прижал его к стенке, заставляя проговаривать то, о чем ему и думать не следует, и это не очень хорошо. Но он вроде повеселел и не смотрит больше на часы — а это замечательно…

— Я на секунду, — начал Арши, буквально выдавливая из себя слова, — Нет, даже на полсекунды! Кажется… Захотел ее поцеловать.

Лицо Арши окончательно окаменело, взгляд прикипел к каменной стене, будто там было что-то жуть какое интересное, в то время как Энри распахнул удивленно и глаза и рот, раскраснелся и воодушевился, требуя продолжения. Такой интерес мужчину сильно удивил.

— И ты ее поцеловал?! — спросил он.

— Нет, конечно, — фыркнул мужчина на абсурдное предположение, — Она же человек!

— Ну и что! — горячо возразил подросток, — Я читал пару книжек, где дракон так страстно влюбляется в человеческую девушку, что Отец-Дракон даже дарует ей долгую жизнь, которую они, конечно, проводят вместе! Ты так не хочешь?

Да, Раш, конечно, знал, что Энри не особо избирателен в литературе и читает все подряд, но так всерьез воспринять дешевый любовный роман с Нижних Этажей?

— Это немного не так работает… — неуверенно начал он, глядя в блестящие глаза внучатого племянника; глаза, которые наконец перестали стрелять в сторону циферблата часов.

— Я читал, как это бывает! — уверенно начал он, — Ты нравишься ей, она тебе, вы двести страниц разбираетесь в своих чувствах, спасаете мир, а потом женитесь и заводите детишек! Могу тебе еще и физиологически рассказать, как это работает…

— Вот не надо! — вскинулся мужчина с мольбой в глазах, — Не надо, милый, я знаю, как это работает! Но с людьми у меня детишек точно не может быть, а мир вроде и без нас ничего себе, существовал столько лет… И еще столько же просуществует без двухсот страниц сердечных страданий.

— Ну ты и зануда, — снисходительно улыбнулся подросток, — Если ты целуешься так же уныло, как рассуждаешь, то действительно лучше не целуй. А то двести страниц страдать будешь в одиночестве.

Арши прокашлялся, поражено глядя на Энри. Помолчал. Постучал пальцами по подлокотнику и, обиженно скривив лицо, сказал:

— Я и не собирался целовать. И страдать тоже. Страдать тем более. Что я мальчишка из-за такой ерунды страдать?

Энри зацепился взглядом карманные часы Арши и тут же снова выпал из разговора. Вся его легкость и язвительность испарились, он взглянул на часы, пробубнил что-то про то, что пять минут прошли и забыл про дядю.

Рашу ничего не оставалось, кроме как допить свой чай и закрыть за собой дверь Спящей Башни. 

Мужчина решил прогуляться по лабиринту, но практически сразу его выловил Первый Советник. Его лицо, сосредоточенное и с ноткой осуждения, не выражало радости от встречи. Нехорошо. Разве он не должен радоваться при встрече со своими любимыми саВаршами?

— Шарам, милый, ты чего-то не в настроении, я смотрю? — с почти искренним беспокойством спросил Аррирашш, улыбнувшись улыбкой доброго дядюшки, — Я могу тебе тебе чем-то помочь?

Шарама почти перекосило от такого обращения, но он все-таки смог удержать лицо. Вот умничка!

— Вообще-то, можете, Ваше Высочество, — ответил он сразу после того, как, видимо, про себя посчитал до десяти и успокоился, — Я бы настоятельно вас просил больше не общаться с журналисткой из газеты «Дни Империи». Не у многих, но все-таки у некоторых, возникли вопросы о ваших отношениях после того, как вы вытащили ее из Башни Порядка. Конечно же, очевидно, что никаких отношений нет, но даже слухи могут иметь неприятные последствия. Это бросает тень на вашу семью. Прошу вас, будьте благоразумны. Сейчас и так не самые спокойные времена…

Он не успел договорить, потому что его резко пригвоздило к земле, будто на тело свалился огромный валун. Щека впечаталась в сырую траву, и не было возможности даже приподнять лицо.

— Шарам, милый, тебе тоже стоит быть благоразумнее, — ни капли не изменившимся тоном произнес Аррирашш, — И не забывать, с кем именно ты разговариваешь.

— Я… Кх-х…— Первый Советник откашлялся, — Я нижайше прошу прощения… Ваше Высочество.

— На первый раз прощаю, — Арши присел на корточки и погладил Шарама по голове, приподнял за подбородок и с ласковой, чуть снисходительной улыбкой закончил, — Но больше так не глупи, будь добр. Ты мне нравишься, конечно, но не настолько, насколько Ярму.

Шарам опустил глаза, выражая покорность, и еще раз извинился. Арши помог ему встать, все с той же лаской старшего родственника во взгляде отряхнул от земли, рассказал анекдот, который вычитал в Шурином сборнике смешных историй, и отправил государственного мужа и дальше заниматься государственными делами, напутствовав напоследок не лезть в чужую жизнь.

Когда Шарам наконец скрылся за поворотом и его шаги затихли в отдалении, улыбка на лице Раша тут же съехали, он тяжело опустился на корточки и обхватил руками голову. Кошмар!

Взрослому мужчине не пристало устраивать такие некрасивые истерики! Рашу было очень стыдно за себя. В первую очередь, потому что он понимал, что не отреагировал бы так, если бы дружочек Ярма не попал в точку. Конечно же, Раш даже и не думал о Шуре, как о женщине, точнее думал, но не дольше пары секунд. Но эти пару секунд были, а потом еще и Энри по ушам проехался. Естественно, это вовсе не изменило направление его мыслей. И на слухи, по большому счету, ему было плевать, благо вокруг него их всегда ходило предостаточно, и порой не без причины. Но для таких слухов он причин давать точно не собирается.

И все-таки ему было неловко, и слова Шарама в эту неловкость попали прицельным выстрелом, ведь он почти дал причину для таких слухов. Оставалось только надеяться, что Шарам, который все же не так плохо его знает, не дойдет до мысли, что дядюшка Арши еще никогда ни на какие его слова не реагировал демонстрацией силы. И не задастся вопросом, чем же отличается этот раз.

Глава 19. Влюбленные. Поцелуй

Я стояла привычно на обрыве. Дядя Воська тренькал на своих то ли гуслях, то еще чем-то струнном.

— Дядь Вось, а что там в картах после Суда-то было? — спросила я, вглядываясь в даль.

— А я тебе говорил, что потом уж поздно будет! — захихикал старик, — А ты убежала, дурочка! Дядька тебе когда плохое советовал, что ты его не слушала, а?

— Ты мне, когда я впервые на студенческую вечеринку пошла, посоветовал понижать градус, потому если повышать — плохо станет, — напомнила я ему о том дне, когда зареклась пить и завязала с вечеринками, — Плохо стало. Потому что понижать, оказывается, нельзя. Только повышать.

— Кто старое помянет — тому глаз вон! — взвился старик, — И вообще, чего ты стоишь-то?

— Думаю, куда идти.

— Так со всех сторон обрыв, — напомнил дядя, — Какая тебе разница-то?

— Разница в том, что именно я буду созерцать в последнем полете, — честно ответила я, — Поэтому — большая! Думаю, пойду прямо, там часы такие красивенькие.

— Да-а, — потянул дядя Вося, сощурившись, — Тока времени осталось чуть.

— А потом что будет?

— А потом будет то, что будет после того, как будет сейчас, — он почесал подбородок, вглядываясь с часы, — Это глубокая мысль.

— Правда? Звучит, как бессмыслица, — я вскинула брови, — много у тебя еще глубоких мыслей?

— Целая коллекция, — старик кивнул, улыбнувшись небу, — Вот, например. Чтобы начать что-то делать, надо что-то начать делать.

— Чтобы стать богатым, надо разбогатеть, — продолжила я.

Дядя подхватил.

— Если хочешь нравиться людям, надо понравиться людям.

— Если хочешь сделать что-то хорошо, надо придумать что-то, и сделать его хорошо!

— Если хочешь понять смысл жизни, надо найти смысл жизни и понять его!

Мы продолжали перекидываться самыми глубокими мыслями из всех, которые я слышала в своей жизни, а потом я вдруг спросила.

— Зачем я здесь?

Дядя Вося дернул струну и перевел на меня взгляд.

— Чтобы понять зачем ты здесь, надо понять зачем здесь ты.

Я задумалась. Зачем могу быть нужна я?

— У меня есть какая-то суперсила?

— Дурить и рассказывать несмешные анекдоты? Если это считается за суперсилу, то — да. Поэтому. Такая не могла не привлечь его внимание.

Как и бывает во сне, я почти не держала нить разговора. Но почему-то он казался мне важным, и я сосредоточилась, чтобы не упустить ничего, не отвлечься.

— Чье? И зачем?

— Затем, что ты свободна от предрассудков этого мира.

— Я тебя не понимаю, — фыркнула я и отвернулась.

— А тебе и не надо. Почему ты до сих пор стоишь, раз решила, куда идти? 

Когда я проснулась, было еще темно. Рассвет даже намеком еще не начал задаваться, и это радовало. Было время немного подумать. Я решила, что Раш должен быть моим мужчиной. Каким должен быть мой первый шаг? Как человек я ему уже нравлюсь. А как на женщину он на меня вряд ли когда-нибудь смотрел. Я и сама на себя так не смотрела. Не было на это никаких особо причин.

Значит, для начала надо напомнить ему, что я женщина, да так, чтобы он уже точно не смог забыть! А вот каким образом это сделать?

Я щелкнула по магнакопителю, разогревая плитку, и поставила на нее чайник.

Думаю, мне не стоит резко менять свой облик или поведение. Мне будет некомфортно, и я буду выглядеть не клево, а неловко. Может стоит его немного полапать? Это не будет выглядеть слишком странно, потому что я так уже делала! Но у меня будет, так сказать, простор для действий. Вот только я-то в нем мужчину, как оказалось, и так вижу, а мне нужно, чтобы он увидел во мне женщину. Так что в идеале, конечно, лучше бы он меня полапал!

На этой мысли я неожиданно зависла. По позвоночнику прошлась шеренга мурашек, а щеки и шея вспыхнули жаром. Наверное, с этим торопиться не стоит. Он же такой неловкий, и только вчера мне рассказывал, как не любит принимать решения! Испугается еще. Лучше я все возьму в свои руки, чтобы ему вообще ничего не надо было делать!

Чайник закипел, и я вынырнула из своих мыслей.

Я открыла дверь, с легким волнением опустила глаза на лесенку и выдохнула, когда уперлась взглядом в его спину.

— Доброе утро, Шура, — он, как всегда, говорил негромко, но с тем спокойствием, которое отчетливо слышно даже среди шума.

— Доброе! — я плюхнулась рядышком и привычно прижалась к его боку, отметив, что хоть он и не шелохнулся, мышцы рук напряглись. Сдула парок с кружки и вдохнула прохладный утренний воздух. Э-эх, хорошо! Птички поют в тишине утра, солнышко на горизонте наклевывается… Красота. Вот только что-то я, похоже, погорячилась насчет взять все в свои руки.

Потому что руки мелко, почти незаметно подрагивали. Кровь отлила от занемевших конечностей, а сердце так бухало о ребра, что слышно, наверное, было даже на соседней улице. А от мысли, что Раш-то точно слышит с этим своим супер-слухом не-человека, оно билось только еще сильнее, а от этого снова становилось еще более неловко, и сердце еще больше уходило вскачь! Красота. Я со спокойной улыбкой упорно смотрела только прямо перед собой, хотя не видела ровным счетом ничего. Щеки, по ощущениям, полыхали, да и вообще все лицо, а плечи слишком часто, до стыда часто, вздымались от учащенного дыхания. Кра-со-та.

Я не могла пошевелиться. Меня выворачивало от мысли, что он прекрасно понимает, насколько мне неловко; понимает, почему мне неловко; понимает, как действует на меня его присутствие. Мне никогда в жизни не было так неловко. Мне вообще по жизни редко бывает неловко, даже самую малость. И я совершенно не знала, как бороться с этим состоянием, потому что я банально с ним никогда не сталкивалась. Красота…

Ну что, Шура, взяла все в свои руки? И как ощущения? Я сглотнула и быстро чиркнула взглядом по Рашу. Это чертяга выглядел как всегда, то есть спокойным, как мамонт! Я тут волнуюсь, а он преспокойно лыбится в небо! Красота!

— Вот тебе письмо, — Раш протянул мне конверт, за который я еле смогла ухватиться, — Тут адрес есть, надо по нему пойти, передать письмо секретарю, и барон Арино примет тебя. Подойти надо к обеду. Ты рада?

Горло перехватило и, хотя я постаралась незаметно его прочистить, ответила все равно сдавленно и как-то хрипло.

— Оч-чень рада, да, — я кивнула, спрятала конверт в карман и снова уставилась в небо. Постаралась считать облачка в надежде немного успокоить дыхание, и начала незаметно отодвигаться от мужчины. Но тут Раш приобнял меня, как он, в общем-то делал не редко, но именно сейчас это было лишним. Начал что-то рассказывать, но в ушах билось сердце, и я почти не слушала, что он там бормочет, только кивала невпопад. Как же я была взволнованна, словами не передать. Это просто безумно злило. Особенно потому, что он-то совсем не выглядел взволнованным. Я с тоской думала о том, что планы по соблазнению переносятся на неопределенный срок, потому что для начала мне надо научиться дыхательным упражнениям, которые бы помогали мне успокаиваться и не робеть от его прикосновений.

Раш уложил ладонь прямо на плечо, иногда невзначай его поглаживая кончиками пальцев, будто что-то нащупать там хотел, кроме костей и кожи. Он вдруг наклонился к моему лицу, скользнул ладонью на лоб, чуть поворачивая мою голову в его сторону и с искренним, таким выбешивающим сейчас, участием спросил:

— Шура, с тобой все в порядке? Выглядишь как-то нездорово… Ты не заболело ли, а то лицо горит? — я сейчас расцарапаю тебе лицо, шутник, и мне сразу станет легче! По глазам же видела, что он все прекрасно понимает. Я прищурила глаза. Хотелось выбить его из колеи, чтобы он не был таким раздражающе равнодушным.

— Да, все замечательно, — ответила я шепотом, а потом прошипела прямо в его губы, — просто я зла, и ты за это ответишь!

Я резко подалась вперед и прижалась своими губами к его. Чисто теоретически, я знала, что делать дальше, но практически воплотить это не могла, потому что меня опять, опять сковало от дикого стыда! Это было так до соплей обидно, что я, кажется, даже вхлипнула и от неловкости зажмурила глаза, еще плотнее бесполезно вжимая свои губы в его. Хотелось поцеловать его со страстным равнодушием, как настоящая роковая женщина, и гордо удалиться, но, видимо, навыки роковой женщины с неба не падают!

Я судорожно выдохнула, собираясь отстраниться, но тут его рука вплелась в мои волосы на затылке, резко прижимая меня обратно. Его губы уверенно раздвинули мои, тут же углубляя поцелуй. Из тела будто резко вынули весь костяк, и не падала я только потому, что одной рукой он прижимал меня к себе за затылок, а второй локтем за талию вжимал меня ближе к себе, и я как будто расплылась в его руках. Все мысли вымело из головы, а по животу будто кипятком плеснули… Он прикусил нижнюю губу и скользнул языком внутрь, а моя рука уже успела запутаться в его волосах, сжимая их в кулак на затылке, расплетая и путая косу.

Я простонала ему в губы, когда он прошелся ладонью по шее, продолжая целовать, и крепче в него вжалась, оплетая руками за плечи.

Отрезвило меня, наверное, только когда он забрался рукой под рубаху. Откуда-то резко вернулись в голову трезвые мысли, и я ужом выскользнула из его объятий и, неожиданно, с его колен. Морок как будто начал немного сползать с него, и я видела, как в меня впивается его взгляд. Он немного наклонил корпус, будто перед броском, все не сводя с меня затуманенного, но цепкого взгляда исподлобья. Это будоражило. Хотелось посмотреть, что он сделает, но вместо этого я выдала:

— Вот теперь я отомщена! — он вскинул брови, и его взгляд начал проясняться, — А теперь сиди тут, мучайся и думай над своим поведением! Нельзя дразнить людей, если не готов к ответу.

Я почти гордо удалилась, лишь слегка пошатываясь, и даже не хлопнула дверью! Я могла собой гордиться. Наверное. Хотя лобызание в публичном месте не большой повод для гордости, зато я точно могла сказать, что женщину он во мне все-таки видит.

Я упала на диван в гостиной лицом вниз и решила не шевелиться, пока меня не заставят. По телу до сих пор бежала дрожь, и лицо горело. Не знаю, почему я сбежала. Кажется, его напор меня слегка обескуражил. Что-то я немного не так себе это представляла. Ну да, я бы предпочла, чтобы инициатива была в моих руках. Но, наверное, мне не стоит забывать, что ему лет больше, чем моей прабабке, и он отнюдь не милый простачок. Нет, милый, конечно, но не простачок.

* * *

Солнышко неторопливо и равнодушно выкатывалось из-за горизонта. В соседнем доме ругалась семейная пара. Бабочки кружили вокруг собачьх какашек, неприглядной кучкой вываленных посреди дороги. По небу проплывало одинокое облачко, чей путь Аррирашш отслеживал взглядом. Облачко было в форме бабочки и плыло в сторону императорского дворца.

Раш уперся локтями в колени и уложил в ладони лицо. Он созерцал рассвет в уютном уединении; лицо его не выражало эмоций, кроме созерцательной успокоенности. Как, оказывается, спокойно он жил последние пару лет. Расслабился. Забыл, как думать головой.

Поцеловал Шуру. Почему? Ну, потому что что-то нехорошее в нем пробудило ее совершенно неожиданное смущение. Ее раскрасневшееся лицо и сбившееся дыхание — какая радостная неожиданность. Просто подарок. Он-то уже было решил, что она вообще на такие эмоции не способна, а тут на тебе — как нормальная молодая девушка смущается и робеет. Такое чудо. Расчудесное чудо. Конечно, захотелось смутить ее еще сильнее. А кому бы не захотелось? Шура вот, почуяв слабость собеседника, обычно только распаляется и давит до последнего. На самом деле, Арши хорошо ее понимал, потому что тоже любил так развлекаться. Ну и не удержался. Раш был уверен, что ни один мужчина еще не вызывал в ней такой реакции, потому что видел, как она сама была удивлена и не очень понимала, что вообще происходит. Это очень и очень грело самолюбие, глупо отрицать. Хотелось насладиться моментом. Насладился.

Когда она прильнула к нему, так неловко, что-то перещелкнуло у него в голове, и он просто поплыл. И в первый момент совсем не понял, куда это она от него сбежала и зачем? А теперь вот спасибо от всей души хочется сказать, что хоть ей сознательности хватило это остановить.

Вспомнился опять разговор с Шарамом. Наглый мальчишка был прав во всем, кроме одного — для слухов причины все-таки есть. Теперь.

Надо поговорить с Шурой, и все прояснить. А пока он еще посидит и проветрит голову. Пусть выдует из нее весенним ветерком все неуместные и лишние мысли.

* * *

Я лежала недвижимо на диване и страдальчески вздыхала, когда меня нашла Ева. Конечно, она спросила, что у меня случилось. Я не стала отвечать, потому что не знала пока, что ответить. Меня шатало от желания найти Раша и снова его поцеловать, потому что было очень приятно, и я бы не отказалась повторить, до желания пулей вскочить наверх в свою комнату, залезть под одеяло и больше оттуда не вылезать. Ева поставила чайник, и звук вскипающей воды меня немного успокоил. Было в нем что-то уютное и домашнее. Я вяло поплелась на запах разогретых пирожков на кухню и тяжелым кулем свалилась на стул, снова тоскливо выдохнув.

— Не могу понять, хочу я соблазнить Раша или нет? — ответила я наконец на вопрос Евы о том, что же у меня случилось. Деревянная тарелка для салата выскользнула из ее руки и тоскливо стукнулась об пол. Ева повернула в мою сторону удивленное лицо.

— Ч-что, прости? — уточнила она, — Тебе нравится Раш?

— Наверное, — кивнула я, глядя на рассыпавшуюся по полу морковь, — Но я опять немного запуталась. Можешь со мной поговорить?

На протяжении следующих сорока минут Ева очень ласково и, как умела, ненавязчиво подводила меня к мысли, что Раш мне вовсе не нравится, что он просто первый близкий мужчина в моей жизни и что я проецирую на него все невысказанное и чувственное, что во мне накопилось за многие годы. Что мне следует подождать, подрасти, набраться опыта и я пойму разницу между настоящим чувством и первым неразборчивым порывом. Я кивала, конечно, потому что допускала, что это правда, но внутренне не соглашалась с ней. Не знаю почему, но, кажется, мне нравилась даже мысль о том, что Раш мой или может стать моим мужчиной. И причины тут в общем-то уже не были важны. Почему мой взгляд зацепился именно за него? Почему рукам приятно щупать именно его? Почему именно его взгляд выбивает из меня смущение? Не имею ни малейшего понятия, пусть хоть бы и я просто кинулась на него, как на первого попавшегося мужчину, которому я небезразлична. Но это уже случилось. И… Почему-то даже мысль о том, что от чувств, на которые я раньше никогда не была способна, можно отказаться.

В школе, в университете, на работе — везде. Я смотрела вокруг, и все в этих чувствах тонули, по разному, но все увлекались друг другом. Смотрели с надеждой вослед объекту страстных чувств, писали записочки, неловко приглашали на свидания. Я все ждала, когда и я стану по-идиотски улыбаться от эсэмэсок, выть как белуга от отчаяния — и вообще по всякому сходить с ума от взаимодействия с противоположным полом. Я перебирала в себе эмоции, вглядывалась в лица — и не находила. Сердце било ровно, глаза смотрели трезво. Не знаю, зачем мне это надо было? Но зачем-то я внутренне — наверное даже себе в этом до конца не признавалась — очень ждала, когда же я, как все, смогу почувствовать это иррациональное, глупое и прекрасное. На поверхности, я немного гордилась тем, что так спокойно и отстраненно могу смотреть на людей, но где-то внутри завидовала тому, как могут сладко обманываться другие. Смотреть на обычного человека, и видеть не обычного человека, а кого-то прекрасного, может даже идеального. То ли не замечать того, что видят другие, то ли видеть больше, чем окружающие. Попробуй разбери.

И это чувство, из-за которого я и правда будто слегка поглупела и сегодня на рассвете с трудом смогла из себя выдавить только пару слов, пару дурацких бессмысленных слов, меня пусть и раздражало, но одновременно оно было сейчас моей самой большой ценностью. Мне абсолютно нет дела до причин. Я просто была очень рада, что у меня оно тоже есть. И отказаться от этого раздражающего чувства — это что-то совершенно дикое для меня. Как вот для Евы мысль о том, что Раш интересует меня как мужчина.

Я бы хотела ей все объяснить, но, честно говоря, не очень знала как, а еще мне немного лень было говорить, потому что волнение, которое я испытала на рассвете, слегка меня вымотало. Да и Ева, по жути взволнованная, сейчас бы меня не услышала. Она все что-то бормотала, что лучше не давать этому чувству прорасти, потому что это неразумно и причинит мне боль, а я все кивала.

— А Раш знает, что ты… ну… — она слегка замялась.

— Думаю, да, — я кивнула, и почувствовала, как слегка наливаются жаром щеки, — Он был бы полнейшим кретином, если бы не понял.

— Это хорошо. Ты не волнуйся, я ни в коем случае не буду с ним об этом говорить! — зачастила она, беря меня за руку, — Это твое личное, в любом случае! Мне бы очень хотелось, чтобы ты была счастливой девочкой, а с Рашем это никак не получится… Он же дракон, он не сможет ответить на твои чувства.

Я опять покивала. Ответил на поцелуй — ответит и на чувства.

За завтраком я эту тему не поднимала. Как и глаз, потому что Раш тоже сидел за столом, вызывая во мне всполохи смущения, раздражения и радости.

Думаю, разговаривать на тему моих планов на Раша нет смысла ни с кем, кто знает, что он дракон. Просто Ева напомнила мне одну вещь, о которой я напрочь забыла за ненадобностью. Драконы с людьми семей не строят. И не только семей. Из тех книг, которые я успела прочесть за все время, вполне можно было сделать вывод, что драконы и люди — это как два совершенно разных вида, которые не скрещиваются ни при каких обстоятельствах. Даже если очень стараться. Доказано Собранием Ученых Существ.

Я раньше об этом не думала, потому что не было никакой причины об этом думать. А теперь вот задалась вопросом — а почему так? Можно было бы подумать, что это потому что люди — единственные дети Матери-Земли, а драконы — первая раса, созданная Отцом-Драконом, что бы это не значило. Но оборотни, сиды и другие мелкие расы были созданы, по преданиям, все тем же Отцом-Драконом (хотя сами далеко не всегда были с этим согласны, особенно если не являлись подданными Шинрской Империи), и все же с людьми вполне себе скрещивались. Как и с драконами, хотя и случалось такое редко. Думаю, причин было много, но, в общем, для большинства — роман между драконом и человеком казался скорее дикостью. По моим представлением, это как если бы голубь влюбился в стрекозу. Или овца просваталась к рыбке.

Поэтому Ева так и всполошилась. Она считала, что мне бы следовало вырвать свои интерес с корнем, пока он не разросся в серьезное чувство, не без причины считала, что так было бы благоразумнее. Вот только благоразумие моей сильной стороной никогда не было, особенно если оно заставляло меня чувствовать себя плохо. А мысль о том, что я могу отказаться от этих чувств было мне ощутимо неприятно, вызывая и тоску, и раздражение, и даже немного обиду.

Я не хотела от этого чувства отказываться, потому что откровенно говоря, не уверена была, что оно со мной еще когда-нибудь приключится. Может я себя недооцениваю, конечно, но отношения с людьми, по-настоящему близкие, те, о которых пишут книги и снимают фильмы, никогда не были моей сильной стороной. Я очень легко общаюсь и завожу знакомства, но сама суть близких отношений, которая обычно была доступна всем вокруг меня, до распоследних, кажется, кретинов, от меня почему-то всегда ускользала. Я пыталась понять и проанализировать порой, когда мне нечем было заняться, по каким правилам они строятся и, главное, для чего; и даже иногда пыталась воспроизвести. Но что-то не сходилось.

И вот наконец, оно пришло. У меня появились близкие связи — и я чувствую, что это оно, а не то жалкое подобие, которое я пыталась сварганить от нечего делать любопытства ради. И так же, как я не откажусь от своей дружеской привязанности к Дорику с Бориком, я и не откажусь от своего женского интереса к Рашу. Потому что таким, как я, не стоит разбрасываться такими вещами. Чувства, которые они во мне вызывают, заставляют меня иначе смотреть на мир, полнее его ощущать, и это слишком ценно, чтобы выкидывать, потому что так благоразумнее. Особенно когда благоразумие — вообще ни разу не цель моей жизни.

И был только один человек, который, как мне кажется, по-настоящему смог бы меня понять. Красавчик-следователь. Тем более, я задолжала ему письмо!

Я собиралась написать его сразу после завтрака. Но задницей чуяла, что перед этим меня уволокут поговорить о «наших отношениях», которых в романтическом смысле быть не может. Уж больно извиняющиеся и грустные взгляды кидал в мою сторону Раш, даже в таком состоянии орудуя столовыми приборами без единого лишнего звука. Интересно, как для него со стороны выглядят мои манеры только вышедшего из пещеры хомосапиенса? Я вдруг обнаружила, что локти держу на весу, не разваливая их на стол. Когда только успела убрать?.. Конечно, положила их обратно.

Вполне ожидаемо, стоило мне выйти их кухни, меня поймал Раш и, придерживая за спину, будто я собиралась убежать, повел наверх — поговорить. Его присутствие уже ожидаемо меня смутило, но именно оттого, что это было ожидаемо, так сильно из колеи, как утром, меня это не выбило. Я позволила дыханию сбиться, фантазии уйти вскачь, и тихо наслаждалась легким, едва заметным прикосновением его пальцев к своей пояснице. Мне все еще было немного неловко из-за того, насколько для него должна быть очевидна моя реакция на его присутствие, но уже могла включить мозги и успокоить себя тем, что в моих чувствах ничего постыдного нет, что он, хочет или нет — но все-таки на них отзывается. Отзывается, даже не смотря на то, что в голове, наверное, уже написал целое сочинение на тему «Почему это неприемлемо».

Поэтому я шла и наслаждалась собственным смущением и собственными мечтами о большем, его неловкостью и его легким прикосновением, которое только раздразнивало.

Я слушала его только первые полминуты. Во-первых, потому что и так было ясно, что он скажет. Во-вторых, солнечные лучи очень красиво подсвечивали его золотистые глаза и волосы , он как будто весь светился — ну натурально святой, пытающийся направить грешницу на путь истинный. В-третьих, даже за полминуты его занудства с примесью сожаления что-то разбилось в моей черствой душе.

Последнее стало неожиданностью. Потому что я прекрасно знала, что он мне скажет (примерно то же, что и Ева), была к этому, как мне казалось, готова и собиралась, как и обычно, пропустить мимо ушей бесполезную информацию. Почему-то не получилось. Почему-то хотелось вырвать ему язык и съесть его, только бы он замолчал и перестал говорить, что я для него как сестричка или племянница.

Я головой-то понимала, что он брешет, причем, что удивительно, судя по всему, самому себе — ни сестричек, ни племянниц так не целуют, во всяком случае, порядочные люди, к которым он все-таки худо-бедно относился. Но при этом все равно начинала в себе сомневаться. А вдруг не брешет? Вдруг правда? Вдруг рефлекторная мужская реакция от неожиданности, которая больше не повторится?

Я вдруг подумала — а если я ему совсем-совсем как женщина не нравлюсь? И он считает меня навязчивой? Сомнения вдруг роем залетели в мою голову и начали ее нещадно атаковать. Это и разозлило и отрезвило.

Да какая к черту разница? Я собираюсь соблазнить этого мужчину! И может быть даже родить ему детей! И мне без разницы, что человек не может родить детей дракону — что-нибудь придумаю! В крайнем случаю, найду какого-нибудь ребятенка на улице — они же там тоже водятся? Или котенка заведем! Котенка даже лучше.

Это успокоило меня не до конца, но помогло взять себя в руки. Я даже подумывала поцеловать его еще раз для закрепления результата, тем более мне этого очень хотелось, не меньше, чем заткнуть его. Но я решила пока не рисковать, а посидеть в засаде. Надо понаблюдать, придумать план, а потом уже действовать.

Так что стиснула зубы, улыбнулась и продолжила кивать на все его слова. Чтобы отвлечься, начала внимательно следить за его лицом, подмечая все реакции. Мне повезло, что он очень обязательный, потому что, не смотря на ситуацию, морок он все-таки снял, как и обещал когда мы наедине. Отметила я пару моментов: во-первых, он часто опускал взгляд на шею и ключицы; во-вторых, постоянно невзначай касался плеча; в-третьих, то, что я не спорила и со всем соглашалась, его ни разу не успокоило, а только насторожило. Наверное, успел уже запомнить, что это не самы хороший знак! Успокаивать его я и не собиралась. Пусть понервничает. Не одной же мне переживать?

Ушел он, нервно на меня оглядываясь. Я улыбнулась ему и даже помахала рукой, на что он только тяжело выдохнул и попросил меня быть благоразумной. Это слово скоро станет для меня, что красная тряпка для быка. Под благоразумием они имеют в виду отказаться даже от попытки во избежание душевных ран? Может мне любопытно, что это за зверь такой — душевные раны!

Я не торопясь зашла обратно в комнату. Уселась за рабочий стол и взяла чистый лист бумаги. Солнышко уютно освещала мою комнату, ярко выделяя в своих лучах лениво плавающую по пространству пыль. Я взяла в руки перо.

«Дрогой Красавчик-Следователь!

Это я, Шура Солнцева, пишу тебе письмо, как и обещала. Ты рад? Ну конечно ты рад! У тебя же наконец-то появился друг! Ты, наверное, уже и не надеялся, что это когда-нибудь случится, но потом в твоей жизни появилась я, как ветер перемен, как вестница весны… Как луч надежды!

Теперь ты понимаешь, что эта игра доступна и тебе, и ты, конечно, счастлив, ведь как любое социальное существо ты хочешь быть частью общества, а не отщепенцем, даже если не признаешься в этом никому, включая себя самого. Тебя не может не раздражать, чтонегласные схемы близких взаимоотношений между разумными существами доступны даже твоей необразованной прислуге, но почему-то — не тебе.

И вот теперь ты с чистой душой можешь сказать, что это не так, ведь у тебя есть я — твоя верная подруга по переписке!

Близкие отношения, как я недавно узнала, строятся на желании помочь друг другу быть хоть немного счастливее, и я дам тебе пару советов, которые по моему мнению сделают тебя в перспективе счастливее, чем сейчас.

Итак, во-первых, отыщи того, кому ты сделал те духи и подари их. Желательно заодно подарить букет ее любимых цветов и спеть серенаду под окном — говорят, это романтично. Я помолюсь Отцу-Дракону, чтобы у тебя все срослось (но ты просто обязан сообщать мне все детали по ходу этого презабавного дельца, потому что меня уже сейчас разрывает от любопытства, а мы теперь друзья — доказано Собранием Ученых Существ!). Во-вторых, потренируйся перед зеркалом глупо улыбаться. Скорее всего, получится не с первого раза, но навык полезный и очень облегчает жизнь — гарантирую. И в-третьих, перед тем как падать на колени перед той, чей запах ты вспоминаешь одинокими вечерами, потренируйся как быть душкой на мне.

Твое первое задание! Я дала тебе пару советов, которые могут сделать тебя счастливее, теперь твоя очередь! Дам подсказку: я буду счастлива, если Раш станет моим мужчиной. Теперь подскажи мне, как это сделать.

П.С. Все занудные речи про то, что это невозможно, глупо, неуместно, «ты еще маленькая» разрешаю оставить при себе и не тратить зря чернила!

На веки вечные твоя подруга, Шурочка!»

Глава 20. Звезда. Барон Арино

Мы с Дориком и Бориком неторопливо плелись по жаркому дневному солнцу в сторону Здания Городского Совета. Где нас ждал чудесный барон Арино, который ну конечно же взяток никаких не принимал! И вообще наверняка он душка!

Хотя пару вопросов из моего списка после общего совещания все-таки пришлось вычеркнуть. Надо сказать, было это довольно забавно и, как ни странно, совсем меня не раздражало.

После нашего разговора с Рашем я еще какое-то время посидела у себя на чердаке, во-первых, чтобы успокоиться, во-вторых, чтобы поработать. Встречу с бароном Раш организовал все-таки ну очень быстро (хотя, учитывая его положение, ему может и организовывать ничего не пришлось — просто поставил перед фактом), и это было, само собой, не плохо, но было бы еще лучше, будь у меня чуть больше времени на подготовку. Ну хотя бы пару дней, а по-хорошему — недельку. Как можно организовать по-настоящему интересное интервью с человеком, о котором знаешь только, что тебе жуть как понравился его голос? Ну еще имя и должность.

Но просить все перенести на другое время я не стала. Подозреваю, для Раша в этом не было бы проблемы, но барон бы тогда наверняка заранее меня невзлюбил. Он и так вряд ли впечатлится журналисткой, которая добралась до него не своей профессиональной наглостью и врожденной навязчивостью, а всего лишь как протеже высокопоставленного лица — портить впечатление о себе еще больше не хотелось бы!

Поэтому я еще раз прошерстила книжку о системе городского управления в столице; попыталась быстренько полистать историю последних нескольких сотен лет в Высоком; вытрясла все, что смогла, из Дорика с Бориком, которые с самого утра решили приобщиться к труду — и как смогла составила более-менее приличный список вопросов.

Потом все, конечно, собрались в гостиной проверить список на наличие чего-то, способного организовать мне новую экскурсию в Башню Порядка. За некоторые вопросы я билась до последней капли крови; от каких-то отказалась довольно легко, потому что и вписала-то их с расчетом показательно отказаться, продемонстрировав, что готова идти на компромиссы. В общем-то, все оказалось вовсе не так страшно, как я думала — мои новые цензоры были довольно лояльны и, судя по всему, за возможность получать все сведения заранее готовы были потерпеть некоторые вольности.

Раш, может, и заметил бы некоторые мои хитрости в формулировки иных вопросов, но ему до сих пор немного неловко было смотреть мне в глаза, что смущало и бесило, поэтому он смотрел на шею и ключицы, что смущало и радовало. Расчет себя оправдал — я специально сегодня надела рубаху с очень широким воротом, который шел практически от плеча до плеча, иногда волнующе сползая! Ну, надеюсь, что волнующе. А еще забрала волосы в пучок, открывая шею. Пусть смотрит, от чего отказался, глупый старый змей!

Смотрел. И моментами даже плыл. Я еще иногда невзначай поводила плечом, чуть спуская тонкий халатик и наклоняла голову, открывая шею. Лицо старалась держать, но в голове ухахатывалась самым злодейским смехом, глядя на его реакцию. Но глупым он все-таки не был, так что, конечно, не поверил, что я это случайно, и бросал на меня обиженные и раздраженные взгляды.

Мне его жалко не было.

Сочувствие вообще никогда не было моей сильной стороной, а сочувствие к проблемам, которые я не понимала — тем более. В тех причинах, которые мне озвучил Раш, никакой проблемы не было, были только предрассудки. Вот если бы он сказал мне просто «нет», я бы поняла, а попытку убедить меня в том, что я просто не понимаю своих чувств и вообще еще слишком юная и неопытная — не понимаю. Тем более, откуда ему знать наверняка, что именно я чувствую? Пусть говорит за себя! А за меня решать не надо, сама как-нибудь разберусь.

Поэтому пусть мучается, глядя на мою шейку, которая все-таки не дает ему покоя!

Когда мы с ребятами выходили в путь-дорогу, Раш, не скрываясь, вздохнул с облегчением. Это немного обидело. Поэтому я старалась отвлечься, слушая болтовлю и очередную склоку Дорика с Бориком. В этот раз они пытались разобраться, как правильно тушить мясо вольмских овец, а я тихонько подливала масла в огонь, вставая то на одну, то на другую сторону. Всерьез они никогда не ссорились, просто не соглашаться друг с другом было их способом общения.

Когда я на половине пути вспомнила, что мне еще надо зайти к заколдованным почтовым ящикам и отправить письмо графу Сибанши, ребята вдруг примолкли, и остальную часть дороги мне пришлось думать о своем. Чтобы не думать, почему Раш такой дурак, я решила сосредоточится на работе, тем более, что подготовлена была не самым лучшим образом и волновалась, как перед экзаменом. 

Здание городского совета было, конечно, впечатляющим. Помпезные завитушки, рельефы, кариатиды с, конечно же, обнаженной грудью, а то и обеими… Вот мне, кстати, всегда было интересно, почему стоит женщине прилюдно обнажиться, ей прилетит от общества за пониженную социальную ответственность, а если эта женщина выбита из камня заботливыми мужскими руками, то никаких проблем, хоть бы она на главной площади столицы крышу подпирала, не прикрытая даже волосами?

Я может тоже хочу голая стены придерживать, и чтобы меня за такое не отвели в темницу на пару дней подумать над своим поведением. А может устроить перфоманс? Встряхнуть Высокий, а то они что-то заскучали? А можно, интересно, это сделать как-то так, чтобы потом без темницы и штрафа?..

Внутри было почти так же шикарно, как и снаружи: начищенный пол блестел, начищенные разумные тоже — хоть солнцезащитные очки надевай! Портьеры были, как и полагается, тяжелыми; картины, как и следует, претенциозные. Окружающие, без сомнения, смотрели на трех зашедших, видимо, по ошибке оборвышей с искренним недоумением, а порой и откровенно кривились.

В общем, все было, как и должно быть! Я улыбнулась и помахала рукой недовольно глядевшему на меня мужчине, чьи пухлые складки двойного подбородка презабавно передавливались стоячим воротничком, сделанным будто не из ткани, а из выбеленного картона. Он скривился еще сильнее, наверное от нехватки воздуха из-за этой пыточной конструкции, и я послала ему воздушный поцелуй в утешение!

Борик дал мне подзатыльник.

— Перестань, балда! — зашипел он мне, безуспешно стараясь не меняться в лице, — Это не хрен с горы, а очень уважаемый оборотень в Городском Совете!

— Этот «не хрен с горы» недавно изменил жене с подругой их дочери, а той на минуточку, всего пятнадцать! Если это всплывет, его может и из совета погонят… — поделился Дорик, — Вроде замять пытаются, девчонку уже в монастырь выслали, но кто знает. Так что не очень-то и уважаемый, как по мне!

Я почесала подбородок, продолжая беспардонно пялиться на уважаемого оборотня, который уже багровыми пятнами пошел.

— Да что ты говоришь, как интересно… А как его зовут?

— Шура, нет! — вскинулся Бор.

— А почему нет-то? — удивился Дор, — По-моему, вполне заслужил Шурино внимание!

Бор еще раз глянул на предмет нашего обсуждения, потом на меня, и тяжко вздохнул.

— Барон Дильт. Но мы разве никуда не торопимся?

— Еще как! — кивнула я, — Но вы тут что-то стоите, глазами хлопаете!

Приемная барона Арино была настолько вычурно-помпезно-безвкусной, будто сосредоточие всего дорого-богато, которым дышало это здание как внутри, так и снаружи, что навевала на подозрение, что он слегка подтрунивает над окружающими. Его секретарь, сухонький мужичок средних лет с самым серьезным и сосредоточенным лицом перебирал какие-то наверняка жутко важные бумажки. Его абсолютно суровое выражения лица потомственного ботаника, который должен бы носить скучненький серенький выглаженный сюртук без всяких украшений, ярко контрастировало с желто-зеленым бархатным костюмом в облаке кружев и позолоченных застежек. Я не удержалась и хекнула в кулак.

Мужчина поднял на меня взгляд, полный невыразимой тоски и осуждения. Что-то подсказывало мне, что это не проявление его своеобразного чувства стиля, а обязательная рабочая униформа.

— Вам назначено? — скрипнул он.

Я впихнула ему в руки письмо, он глянул, кивнул, и пошел предупредить начальство о визите. Мы все втроем как-то не сговариваясь решили порассматривать узоры на стенах и не смотреть на мужчину, потому что не очень хотелось оскорбить его жалостью и смешинками во взгляде.

— Ну наконец-то, вы пришли! А я так вас ждал, так ждал! — на пороге кабинета стоял он. Тот, на которого я чуть не написала клеветническую статью! Хотя я по глазам видела, что взятки он берет, но по-настоящему доказать это вряд ли кто-то вроде меня сможет, да и цели такой не было. Он понравился мне еще по голосу, а теперь вот с первого взгляда!

Он был почти лыс; кругл, как яйцо; кожа его была белой, как кефир; он весь был в кружевах и пудре, а на лице задорно и хитро блестели сощуренные от улыбки глазки. На пару секунд даже захотелось послать Раша с его тараканами, да приударить за бароном! Уж этот-то кобениться не будет.

Но я взяла себя в руки и вспомнила, что очень серьезная девушка, а вовсе даже не ветреная. Правда когда барон галантно отодвинул мне стул, улыбаясь такой сладкой улыбкой, что ей отравились наверное не единожды, я все-таки не удержалась и совершенно глупо хихикнула, стрельнув в него глазами. Он польщенно улыбнулся и присел за свой рабочий стол.

Должна сказать, кабинет у него был гораздо проще в плане дизайна, чем приемная. Наверное, чтобы во время работы в глазах от завитушек не рябило. Я достала записывающий кристалл, положив его на кофейный столик, блокнот и карандаш. 

Первые пять минут мы мило выспрашивали друг у друга, как настроение, налить ли чаю, и всякую такую бессмыслицу. По крупице нарастало напряжение и предвкушение, но мы пока его не обозначали, продолжая беззаботно улыбаться. Его взгляд, внимательный, такой добродушно-веселый на поверхности и холодно-цепкий внутри вызывал одновременно сильное волнение и радость. Что этот колобок выкинет, интересно?

Ему тоже было явно любопытно, да и как иначе, если репутация идет впереди меня. Наконец, тоскливый секретарь, разряженный в кружева и каменья, принес нам чаю, и стоило звякнуть посуде, как началось интервью.

— Ваша светлость, для начала, я бы хотела побольше узнать о вас и вашей жизни! Конечно, некоторые моменты я и так знаю, но мне бы хотелось поближе познакомить читателя с вами, что бы дать людям возможность по-настоящему оценить широту вашей личности! — барон благодарным кивком отметил, что оценил подлиз, и я могу продолжать, — Расскажите, пожалуйста, о вашей жизни до назначения в верхний круг Городского Совета. Ведь вы человек, потомственный, насколько я знаю, и житель столицы не в первом поколении, — перефразируя, барон был из семьи бывших рабов, — Как вы добились таких высот? Вы стремились к этому с самого детства?

Мужчина хихикнул в кулак, но глаза блеснули довольно холодно. Он развалился в кресле и начал говорить. Маленькая месть за напоминание его происхождения не заставила себя ждать.

— Я родился в жаркий летний день третьего месяца лета. По рассказам моей матушки день был не просто жаркий, но еще и очень влажный, и оттого все хоронились по теням! Она, тяжело переваливаясь на отекших от бремени ногах, подошла к окну, подставила лицо солнцу и поняла: сегодня! Сегодня он увидит свет. Материнское сердце не ошиблось. Да и когда оно ошибалось! А моя матушка, знаете, женщиной была мудрой и… — и тут барона понесло.

Надо будет как-нибудь свети его с главредом, вот интересно посмотреть, кто кого переплюнет в размазывании двухминутной истории на два часа? Барон Арино не упускал ни единой детали из своего рассказа о детстве, постоянно отвлекался на сторонние темы, не менее богатые на ненужные подробности — ведь это очень важно понять, насколько его троюродный дядя был пропащим, а сверчок, которого съел от голода барон — маленьким и страшным. Пока что могла сделать вывод, что барон лучше растягивает даже небольшую историю на целое эссе, а у главреда сам запас историй побольше. Даже не могу пока сказать, что хуже.

Через час мы не дошли еще даже до подросткового возраста, зато у мужчины, вроде, поднялось настроение от созерцания наших кислых мин, поэтому я обнаглела достаточно, чтобы в первый же удачный момент не слишком очевидно его перебить, и перефразировала вопрос на более конкретный, о его обучении и общении со сверстниками.

Чувствую я, что если потом писать все, что он скажет, то места в выпуске ни на что, кроме его интервью не хватит. И то, оно влезет, только если шрифт еще мельче сделать… Прям мемуары.

— Было для вас важным доказать тем, кто в вас не верил, что вы заслуживаете большего, чем предлагалось вам, как человеку? Задевало ли вас, что у других рас больше возможностей?

Барон улыбнулся сладко, сузив глаза.

— Я бы солгал, если бы сказал, что меня совсем это не задевало, но и говорить, что это имело для меня первостепенное значение, не буду — так как это не правда.

— А вы никогда не врете?

— Конечно же, никогда! Врать — это же нехорошо.

— Вы думали когда-нибудь о том, сколько светлых умов среди младшей расы пропало из-за предрассудков, хотя они могли бы принести пользу обществу, как это делаете вы?

— Я предпочитаю думать, что тот, кто хочет принести пользу обществу — это и делает, как может. А не оправдывается тем, что перед ним открыты не все двери. Все двери открытыми не будут никогда. Что же теперь, вообще ничем не заниматься?

У меня не получалось пока его поймать, но я не сдавалась! Некоторые закрытые двери можно попробовать и отмычкой открыть.

— Расскажите немного о том времени, когда вас назначили членом Городского Совета. Какими были ваши ожидания? Ваши планы? Первые шаги на такой высокой должности?

Кажется, банальность этого вопроса его слегка расслабила, так что он начал преспокойно отвечать о том, какая это честь и ответственность с тем вежливо-скучающим видом, с которым говорят заученные фразы для зрителей.

— …понимаете, планы, они появляются только когда ты уже попривык, почву прощупал, отчеты посмотрел и обстановку в целом разведал. Тогда и планы могут появляться! Так что я не торопился влезать в устоявшийся процесс, я для начала старался в него максимально вписаться!..

Да, видела я, как он вписался. Прямо вместе с секретарем и с порога так вписался, что всем бы так вписаться! Основательный человек — никаких полумер.

— Понятно, — я покивала с улыбкой, — А вот скажите, а с чем связано то, что довольно стабильный по составу городской совет обновился почти вполовину за первый же год вашего назначения? Сто лет никто никуда не двигался, а тут вдруг аж шесть штук за шесть месяцев с мест своих полетели!

Барон широко улыбнулся, чуть наклонив лицо и, наконец, снова начал смотреть прямо на меня, а не куда-то сквозь.

— Это был просто какой-то кошмар, вы не представляете! Целая серия скандалов с участием таких уважаемых мужей — мы все за головы хватались, можете мне поверить! Над восстановлением репутации в глазах общественности мы работали потом не мало…

— Да уж, представляю, сколько работы поприбавилось… Репутация — это же так важно! А они не только свою запятнали, но и всему совету досталось! — барон покивал с самым наигранно-грустным видом.

— Но все хорошо, что хорошо кончается! Они все же были известны своими довольно нетерпимыми консервативными взглядами. Кажется, даже выступали против вашего назначения?

— Да, но я вполне могу их понять! На самом деле, Совет потерял довольно много — ведь так важно, чтобы в нем были представлены разумные разных взглядов. В том числе и те, кто защищает традиции. Традиции — святое!

— Это правда, — согласилась я, — Кстати, заметила забавную закономерность! Вы знали, что вылетали бывшие члена совета, если смотреть по фамилиям, в алфавитном порядке? Будто кто-то, решая кого убрать первым, кого вторым, решил не заморачиваться и оставить решение этого вопроса букварю?

— Да вы что! — всплеснул пухлыми руками мужчина, рассыпая вокруг себя облако своих вычурных кружев, — Верно, сам Отец-Дракон и решал, кому же еще в этом мире судить позволено? Только Отцу-Дракону да Его Императорскому Величеству!

— Долгих лет Величеству, да хранит его Отец-Дракон, — я патриотично приложила руку к сердцу.

— Долгих лет, да, — согласился барон Арино, снова вцепляясь в меня глазами, — Вы хотели спросить что-то еще?

— Скажите, вот сейчас намечается кампания, целью которой является дать возможность младшей расе учиться в Высокой Императорской Академии Магии. Официально вы придерживаетесь нейтральной позиции на этот счет, но у меня есть основания думать, что…

— Минуточку, — перебил меня он, — Господин Дор, господин Бор, не будете ли вы так любезны ненадолго оставить нас с госпожой Солнцевой наедине?

Дор и Бор были конечно вовсе не за, но барон смог их умаслить, пообещав, что ничего со мной за пару минут не случится. Они вышли, нервно оглядываясь.

— Под дверью подслушивать будут, — предупредила я.

— Даже не сомневаюсь. И даже не сомневаюсь, что их немаленького магического потенциала и обширных теоретических знаний вполне хватит, чтобы расплести с дверей заглушку.

Я не очень поняла, зачем тогда вообще было их выгонять, но не стала спрашивать. Может ему так спокойнее?

— Шура… я же могу вас так называть? — я кивнула, — Так вот, Шура, мне не нравится направление, которое вы выбрали. Я не приму такое интервью. Я не могу на вас надавить, к сожалению, потому что ваш покровитель — не моего полета птица, поэтому предлагаю поговорить.

Он смотрел на меня без улыбки. Она вообще стекла с его лица как-то очень стремительно, стоило Борику с Дориком закрыть за собой дверь. Это очень меняло весь его облик. Если до этого его нелепый наряд и мягкое колыхание пухлых белых щечек делало его похожим на зефирку с мышьяком, то теперь он был больше похож на гильотину, на которой какой-то шутник нарисовал цветочек.

Я скривилась от обиды. Я очень внимательно на самом деле выбирала направление вопросов. Я помнила, о чем мне говорила Ева — про более вдумчивую работу, про то, как мои статьи впишутся в общую картину. Я почти со стопроцентной уверенностью могла сказать, что хоть барон Арино добрым лапушкой вот вообще не был, он явно продвигал права младшей расы. Делал он это не сказать чтобы громко, ни разу не на показ, но я видела. Например, по его инициативе закон об обязательной ответственности отцов за незаконнорожденных детей расширили и на полукровок, и хотя о людях там не было ни слова, но именно человеческим женщинам это было на пользу в первую очередь.

Довольно многие представители условно старших рас, по старой привычке еще со времен рабства, заводили ни к чему не обязывающие связи именно с человеческими женщинами, в том числе и потому, что по закону никакой ответственности за это не несли. То есть, если забеременеет оборотница, например, то мужчина обязан жениться. На небольшое количество человеческих аристократок это тоже распространялось в некотором роде, но обычных женщин, коих было  большинство, можно было пользовать без всяких переживаний о возможной ответственности. Даже если доказано, что человеческая женщина родила от вот этого конкретного нечеловеческого мужчины, он не обязан был ребенка признавать или даже содержать. Это было удобно. Для мужчин, конечно.

На самом деле, примеров было не так чтобы много, но я видела. Я точно видела их направление. И мне казалось, что это то, о чем стоит написать.

— Что конкретно вас не устраивает? Я всего лишь хочу обратить внимание читателей на то, что идет работа в сторону расширения прав людей, и вы в этой работе принимаете активное участие. Что не так? Я старалась выбрать хорошую идею для работы! Я думала о том, как это воспримут читатели, будет ли это полезно знать обществу в целом, как это повлияет на отношение к вашей работе… Ну и все такое. Я не наобум выбрала направление, как это делаю обычно. Так объясните мне, что вам не нравится, что вы выкинули мой записывающий кристалл?

Барон посмотрел на меня снисходительно. Он, кстати, действительно его расколол надвое какой-то печаткой со стола и выкинул. А это казеное имущество, мне за него отчитываться еще!

— Шура, то о чем вы говорите — «кампания по расширению прав людей» — действительно идет, и да — я активно ее продвигаю. Ну просто потому что в какой-то момент работать исключительно ради власти и материальных благ стало безумно скучно, и я решил найти себе благородную цель. Как и вы, полагаю? — это было не совсем правдой, меня не только благородные цели, но и материальные блага не сильно интересовали, но я кивнула, чтобы он подумал, что мы похожи, — Но я человек — заинтересованное лицо. Меня не особо захотят слушать. Даже сами люди больше верят тому, что говорят нелюди, так мы привыкли считать их лучше и умнее нас. Слова и действия нелюдя прозвучат в обществе серьезнее, громче, значительнее. Раньше свидетельство одного оборотня или сида равнялось пяти человеческим. Сейчас по законы наши голоса вроде равны, но закон — это просто бумажка, гораздо важнее то, что твориться в головах у разумных, — он постучал пальцем у виска, — А там голоса даже двух людей до сих пор не равны голосу одного нелюдя.

— Но если даже наши права будут защищать нелюди, то это и не изменится, — ответила я.

— Да, но у каждого из нас в этом спектакле своя роль. Моя в том, чтобы не потерять свое место и возможность продавливать нужные нам законы сверху; докрикиваться снизу — чья-то другая. Может ваша? Но точно не моя. Поэтому я прошу вас вообще больше не затрагивать тему прав людей в связке с моим именем. Удивительно, как вы вообще дошли до мысли, что я этим занимаюсь?

— Даже и не знаю, — честно ответила я, — я очень удачливая. Интересная информация буквально сама падает мне в руки!

— Охотно верю! — он снова улыбнулся, — Тем более что раз я не могу на вас надавить, то предлагаю обмен. Вы пишете статью, которая отмоет мое имя от любой связи с вопросом прав людей, а я расскажу вам кое-какую интересную информацию, касающуюся вас лично. 

Я выходила из здания городского совета не самым радостным человеком на свете. Дорик и Борик обеспокоено мельтешили, пытаясь вызнать, чего мне там такого интересного сообщил барон, потому что сообщил он мне выкладкой документов с комментариями, а не словами, которые мои дурные братишки подслушивали через дверь.

После мы еще пару минут поговорили наедине, обсуждая новый план действий. Обдумывание полученной информации в тот момент я отложила на потом и сосредоточилась на работе. Если говорить о работе, то все сложилось замечательно.

Я не лукавила ведь о том, что слова Евы о более серьезном отношении к своей работе и к своим словам, которые уже стали что-то значить для этого города, произвели на меня впечатление, и я действительно серьезно их обдумывала. Я искала что-то, что могло бы сделать мои статьи не разрозненной писаниной, а чем-то целым, имеющим единую цель. Как бусинки на ожерелье. Но нити для этих бусинок я придумать не смогла, потому что это слишком сложно. Я более-менее равнодушна ко всем социальным слоям, классам, властьимущим, идеологиям и религиям. Мне сложновато выбрать из списка неважных для меня вещей ту, которая неважна мне чуть менее, чем остальные. Да это и не то. Хочется чего-то, что было бы мне близким и важным.

Сами по себе, права человека таковыми для меня не являлись, даже не смотря на то, что сама я была человеком. А вот грандиозные планы барона меня заинтересовали, и работать с ним в команде мне хотелось. Что я ему и предложила. Мне вот совсем не сложно любую новость освещать через призму борца за права людей, настраивая читателей на определенный лад, пропагандируя им ненавязчиво идею о том, что люди не хуже других рас.

И да, то, что у меня наконец появилась эта ниточка, та основа, что будет проходить через всю мою работу, очень грело душу.

А вот информация, которую в качестве взятки мне предложил барон Арино, вгоняла в тоску и уныние. Я тяжело вздохнула и уселась на нижнюю ступеньку какой-то статуи. Меня с обеих сторон тут же облепили ребята.

— Ну, подели-и-ись с нами, — завыл мне в ухо Дорик.

— Не темни, — отрезад Борик и добавил чуть тише, — Ну пожалуйста.

Я еще раз тяжело вздохнула.

— Да расскажу я, дайте мне только самой переварить сначала. Лучше расскажите, что это за статуя? — я тыкнула пальцем за спину на огромную каменную женщину, которую скульптор не облагородил даже самой тонкой тряпицей.

— Это Альвира Далемская, она была Визамской принцессой, — начал рассказ Борик, — Визамия — это одно из государств Содружества, на западе от Империи. Вольмское княжество — это тоже государство Содружества, еще западнее от Визамии, напало как-то на них, и было уже на подступах к столице, когда император скончался от сердечного приступа, а наследника у него не было, и вот тут-то и началась паника. Ну, его дочь, Альвира, взяла, да и организовала оборону города, а потом и с Вольмской княгиней договорилась о довольно мягких условиях капитуляции. А потом ввела новую систему управления, при которой нет одного монарха, а есть целый Совет Аристократов — чтобы не было больше такого, что при смерти самодержца все в Темной катилось.

Я вроде даже мельком читала что-то подобное, но меня, честно, больше заинтересовала Вольмская княжна, у которой в народе столько разных прозвищ было, что и не поймешь, как к ней относились-то? Кровавая Княгиня, Солнце Вольмы, Вольмская Мамаша — и это только те, которые я помню.

— А почему Альвира Далемская голая? — поинтересовалась я. Вроде, в Визамии, в отличие от той же Шинрской Империи, нравы были довольно ханжеские. Вряд ли она организовывала защиту города без хотя бы накидки, потому что дело было зимой, насколько я помню. А договариваться на мягкие условия капитуляции нагой она могла разве что с князем, но вряд ли с княгиней.

— Ну так на голую смотреть поприятнее, — объяснил Дорик, почесывая подбородок и в задумчивости глядя на статую, — Ну да, точно поприятнее!

— А почему тогда мужские статуи в одежде, — возмутилась я, — Это нечестно! Мне тоже приятнее было бы на них смотреть, будь они без одежды!

Борик посмотрел на меня с возмущением, а Дорик хихикнул.

— Не доросла еще на голых мужиков смотреть!

Я не стала спорить, потому что Борика вообще не переспорить. Я считала, что уже вполне доросла! Мысль о широких мужских плечах и крепких бедрах, которые от меня жестоко скрывают скульпторы-сексисты, конечно довела меня до мысли о Раше и о том, что от меня скрывает его одежда. Тут же стало снова грустно. Я опять скуксилась.

— Чего ты киснешь? — спросил Дорик, — Может есть что-то, что могло бы тебя развеселить?

Я уже хотела сказать, что ничто на свете не способно меня сейчас порадовать, но потом вскинулась.

— Вообще-то есть кое-что!

Парни заинтересованно наклонились.

— Скажите, а вы могли бы… 

Домой мы возвращались в чудесном расположении духа ближе к ужину! Все трое! Периодически кто-нибудь из нашей супертроицы начинал глупо хихикать, и двое других не могли не подхватить — и это неизбежно перекатывалось в хохот на всю улицу. Прохожие обходили нас по дуге. И правильно делали. Ведь по улице шли настоящие вандалы!

А где-то там, у здания стражи прямо перед входом томно возлежала нагая статуя Альвиры Долемской с подписью на груди: «Ходила голая по главным улицам столицы. Административное правонарушение — арест на трое суток и штраф в размере пятнадцати золотых обрезов!».

И заколдована она была так, что пока наказание не отбудет и деньги не уплатят, с места ее не сдвинуть!

Дома меня ждал еще один сюрприз — граф Сибанши прислал мне ответ! Дорик с Бориком как-то сразу поскучнели и нахмурились — не ладят с графом что ли? — но мне было не до этого. Я, радостно взвизгнув, выхватила письмо из Евиных рук и побежала наверх — читать. Может это было наивно, но я надеялась, что его письмо хоть что-то сможет расставить по местам в моей голове. Потому что после разговора с бароном Арино мое казалось бы окончательное решение завоевать Раша сильно пошатнулось. По какой-то новой дурацкой традиции этого мира, стоило мне принять какое-то решение и выбрать стратегию поведения, появлялись новые и новые вопросы и обстоятельства, которые путали мне карты.

Глава 21. Звезда. Сомнения и Решения

Ева сидела на кухне, и пока в кастрюле на плите доходил суп, подшивала подол Шуриного платья. Она тихонько рассказывала сказку про храброго лиса Лу, который всегда поступал правильно, и к каким это приводило радостям и бедам окружающих.

Раш ее почти не слушал. Сказку он эту знал наизусть — в детстве она была его любимой. Он часто ее вспоминал, когда надо было принимать какое-то решение.

Что такое правильное решение? Оно определяется требованиями совести, сердца, морали? Или теми последствиями, к которым приведет? Раш всегда помнил, что решение, правильное с его точки зрения, может обернуться бедой для других. С самого детства он думал о своих решениях с точки зрения того, какие у них будут последствия, и стоят ли они того, чтобы решение было принято и осуществлено.

Из-за этого он хорошо умел анализировать ситуации и довольно точно прогнозировать события — эти его навыки были довольно полезны на должности Первого Советника, особенно в связке с импульсивным Ярмом, который частенько рубил с плеча; хорошо они вписывались в планирование операций групп Теневого Министерства. Очень они мешали ему в личной жизни только. Они были корнем его нерешительности. И хорошо работали, только когда рядом был кто-то, кто меньше думает и больше делает.

Ева продолжала говорить, тихо, но с выражением. Раш может и не вслушивался в слова, но сам ее голос успокаивал, почти убаюкивал. Но стоило вспомнить Шуру, как в душе снова поднималось раздражение и желание покусать засранку. Дразнить его вздумала.

Да она наверняка вообще не слушала, что он говорил! Она отлично умеет пропускать мимо ушей то, что ей неинтересно. Наверное, надо еще раз с ней поговорить? Или Еву попросить? Раш поднял глаза на Еву, она улыбнулась, заметив его взгляд, продолжая рассказывать про Лу, а в душе мужчины снова улеглись все тревоги от ее улыбки, и плечи расслабились, и ответная улыбка поползла по лицу.

Раш не мог ответить на чувства девушки, но и оставлять этот вопрос подвешенным не собирался.

Вдруг из окон послышался хохот ребят, и Ева отложила шитье, попросила присмотреть за плитой и пошла их встречать. Она взяла со стола конверт.

— Кому это? — поинтересовался Арши.

— А, это Шуре, от графа Сибанши, — она улыбнулась и пошла в прихожую.

Мужчина удивленно глянул ей вслед. Это было необычно, что граф ответил, да еще и так быстро. Рашу казалось, что Шура ему не особенно понравилась. Да и тратить время на ерунду он не особенно любил. С чего бы вдруг он так переменился и без вопросов ввязался в переписку с девчонкой, которая явно его раздражала. Да и вообще не походила на разумных, с которыми он мог общаться не по работе и дольше десяти минут.

Мужчина немного напрягся, забыл про плиту и тоже пошел в прихожую. Успел он ровно к тому моменту, как Шура с блестящими глазами и шальной улыбкой выхватила письмо и, даже не поздоровавшись с ним, улетела наверх. Это было немного неприятно. Чем этот отмороженный график ей так приглянулся, что стоит его имени замаячить, она тут же обо всех забывает? Чем она могла ему приглянуться, Раш понять мог — Шура яркая, Шура бьет стены напролом, а может даже не замечает их. Это и бесит и привлекает. Общаться с ней не всегда легко, но никогда не скучно.

Но он-то ей чем мог понравится? Тем, что он симпатичный?

— Ты чего фырчишь? — спросил Дорик хмуро, а потом просиял, — Ты тоже заметил, да?!

— Что именно?

Дор хмуро глянул на лестницу, по которой убежала Шура.

— Что ей этот график, чтоб его Темная задрала, приглянулся, — ответил Бор.

Ева вскинула брови.

— Не уверена, что вы правильно поняли ситуацию… — она немного неловко улыбнулась.

Дорик с Бориком переглянулись.

— Мы на сто процентов уверены. Шура втюрилась в этого графеныша!

— А она вам сама сказала?.. — снова попробовала вразуми Ева, но мужчины переглянулись и где-то там, по своим мужским связям, решили, что звучит очень логично, но совсем не воодушевляюще.

Арши покачал головой.

— А ведь и правда… Она еще при первой встрече с чего-то решила, что они похожи и должны дружить. И ведь она уже взрослеет, начинает думать о мальчиках. Логично, что она могла прийти к мысли, что раз она так сразу захотела с ним подружиться, то он подойдет для первого романтического чувства…

— Да-да! — важно покивал Дор.

Борик неодобрительно качал головой.

— Ей еще рано думать о мальчиках, тем более о таких… Лет десять бы еще подождать, мы бы ей сами первого мальчика нашли.

— Подождите, — Ева снова попыталась вразумить их, — Но ведь она и с бароном Арино сразу захотела подружиться, как только голос его в записях услышала — она сама говорила! В ее случает — это не аргумент…

— Барон некрасивый, а граф — красивый, — объяснил Дорик, — Какая молодая девушка посмотрит на этого кругляша? А вот графа будто прямо из любовного романа выписали — красивый, суровый, непонятый миром!

— Почему я сразу не подумал на графа? — сокрушенно пробормотал Арши.

— Ну, наверное, есть причины думать не на него! — Ева блеснула глазами в его сторону и даже чуть повысила голос.

— Какие? — Бор улыбнулся чуть снисходительно, — Это точно не я и не Дурик, и уж очень вряд ли это Лука! Кто еще это может быть? Не Арши же, а!

— И правда… — Арши почесал висок, с обидой глядя в окно. И правда, с чего он взял, что это он? Да, она его поцеловала, но она из тех, кто может сделать такое из простого желания смутить. И эта она в итоге первая отстранилась. И она никогда ведь не говорила, что он ей нравится! И если откинуть его собственные домыслы, ведь это действительно дико звучит — он же дракон! Не без причины такое в приличном обществе было почти извращением. С чего бы ей вообще смотреть в его сторону в этом плане?

Когда он ей все объяснял, она спокойно с ним соглашалась, не спорила. Даже не переспрашивала, не уточняла — она сама прекрасно знает, что это дикость. Так с чего Раш взял, что Шура как-то по особенному на него смотрит? За свои прошлые мысли стало даже как-то неловко, и он чуть скривился.

Но все-таки, что она нашла в этом выхолощенном равнодушном мужчине с атрофированной эмпатией? Да у него если папочки уголок к уголку не разложены, у него глаз начинает дергаться! Разве это привлекательно?..

И почему тогда она ответила на его поцелуй? Тренировалась на нем?

— Я должен с ней поговорить.

Ева устало потерла лоб.

— Не самая хорошая твоя идея.

Раш удивился.

— Почему же? Я волнуюсь. Мне важно знать, чем он ее так привлек. Да и вообще, она же такая наивная и беззащитная! — Ева покачала головой, а Дорик с Бориком согласно поддакивали, — Может он ей наплел чего, откуда нам знать? Она совсем юная, и много не знает о мужчинах!

Раш убедил сам себя в том, что его вмешательство необходимо и с поддержкой верных друзей пошел все разузнать. Вообще-то, это даже хорошо, что Шура все-таки ничего такого к нему не испытывает. Иначе это могло бы стать проблемой. Обижать ее совсем не хотелось, хотелось, чтобы ее первое чувство было счастливым.

Но все-таки, почему граф?!

Мужчина поднялся наверх и тихонько постучал.

— Шура, можно?

— Да.

Девушка сидела с ногами на кровати. Заходящее солнце скошенной линией проходилось по ее щеке и шее. Она вскинула на него чуть уставший взгляд, в котором плескался невысказанный вопрос. Ее руки плетьми разметались по бокам, плечу чуть ссутулились — она не выглядела прямо грустной, скорее озадаченной и слегка раздраженной. Но по мнению Раша, у нее это и было грустью. Его собственное раздражение тут же стекло с него вместе с мороком, он улыбнулся ей ласково и присел на ковер у ее кровати.

В ее глазах что-то вспыхнуло в этот момент, какая-то решительность, но тут же погасло вместе с блеском, и они снова стали матово-задумчивыми.

— У тебя что-то случилось? — он уложил подбородок на край кровати и посмотрел на нее внимательно снизу вверх. Взгляд скользнул по груди, открытым ключицам, шее и остановился снова на глазах.

— Да так…

— Я переживаю за тебя. Буду рад, если ты захочешь поделиться.

Раш старался не давить на нее. Глаза ее снова вспыхнули вниманием и снова погасли на выдохе. Она тяжело уронила свою голову на кровать рядом с его, свернулась и посмотрела на него.

— Я расскажу. Правда. И тебе, и Еве, и Дорику с Бориком. Просто не сейчас. Мне немного подумать надо самой. А потом уже я попрошу взгляда со стороны, и может даже помощи. Хорошо?

— Хорошо… — Раш смотрел на нее. Она улыбалась. Не так, как обычно, а как-то мягко, участливо. Она взяла кончик его прядки и просветила через последний оранжевый солнечный лучик. Захихикала и потрепала его по голове. И вдруг поймала его взгляд и застыла.

Раш смотрел на нее. Она уже не улыбалась. Но это ее не портило. Серьезное выражение лица тоже очень ей шло. И взволнованное, смущенное. Скулы порозовели, глаза вопросительно распахнуты, и чуть приоткрытые губы… Он смотрел внимательно, зная, что ее это еще больше смущает. Чуть придвинул лицо, и она, немного погодя, сделала то же. В ту жу секунду Раш резко сократил расстояние между ними, прижимаясь к ее губам, вдыхая ее судорожный выдох. Чуть куснул нижнюю губу, наказывая, что в прошлый раз оттолкнула его, не приняла его ласку.

Он целовал ее, и она отвечала, делилась с ним своим дыханием, зарывалась в волосы — и он был доволен. Доволен, что она не отталкивает, принимает. Раш отстранился, чтобы полюбоваться, и улыбнулся, сощурив глаза. Она лежала, глядя на него ошалелыми, но явно довольными глазами, дышала часто. Мужчина провел большим пальцем по раскрасневшейся щеке, по губам.

А потом дал себе мысленно подзатыльник. Что он творит… Он же хотел поговорить с ней о графе Сибанши… Граф Сибанши. Да чем он ей понравился-то?!

— Граф… — прошептал он вслух.

— М?.. — она, кажется, даже не расслышала.

— Граф Сибанши… — снова попытался Раш, продолжая все же рассматривать ее шею, —  он же тебе нравится, да?

— Ага, — сказала она, ни секунды не задумавшись, продолжая гулять взглядом по его лицу.

Мужчина сглотнул вязкую слюну, чуть скривился от накатившего вдруг раздражения, но упорно продолжал.

— Тогда тебе, наверное, не стоит целоваться с другими мужчинами… — выдавить это из себя было неожиданно тяжело. Он посмотрел на нее.

Она вдруг будто застыла, в глазах появилось осознание, а потом секунду назад расслабленное лицо начало вдруг наливаться бешенством. Раш тоже удивленно замер. Ее оскорбило, что он заострил на этом внимание? Но ведь он вовсе не имел ввиду, что она легкодоступная, или что-то вроде того, просто!..

— Ах ты гад плешивый! — зашипела она, яростно сверкая глазами и отталкивая его с кровати, — Змей вонючий!.. Да как ты?!.. 

— Ну как, поговорил с ней о ее чувствах к Его Сиятельству? — спросила Ева со своей обычной мягкой улыбкой, но необычно язвительным тоном.

— П-попытался, — кашлянул Раш, потирая расцарапанную щеку, которая, впрочем, уже почти заросла, покрывшись чешуйками.

— Ну Арши! — воскликнул Дорик, — Не умеешь с женщинами разговаривать — не берись! Мне теперь разгребать и успокаивать…

Ева вскинула на него прищуренный взгляд.

— Вот уж не стоит, давайте-ка я сама лучше с ней поговорю, когда она немного подуспокоится.

— А может… — начал Бор.

— Нет, — Ева могла быть довольно категоричной, пусть и не часто.

* * *

Я была в бешенстве. Я очень редко всерьез злюсь, потому что это слишком утомительно и довольно бесполезно, а сейчас я даже не просто злилась — я была в бешенстве! Пинала кровать, раскидывала бумагу, била подушку и очень, очень грязно ругалась. Ко мне в комнату пытался пробиться Борик, но я так заковыристо подсказала ему дорогу, куда он мог бы пойти, подкрепив слои слова таким весомым аргументом, как кинутый в его сторону стул, что он все-таки догадался, что меня сейчас лучше не трогать. Вообще-то, догадаться можно было бы и раньше, но, как оказалось, мужики и правда редкостные тупицы!

Олежина мамка мне говорила, а я не верила! Да нет же, Алевтина Владимировна, они такие же люди, как и мы! Она мне сказала тогда, что я еще не стреляная, и вообще дура, а вот потом пойму. Поняла!

Я тут наряжаюсь, глазки строи, лежу под ним, чуть ли не на все согласная, а этот пень меня про графа спрашивает?! Сам же поцеловал, а потом: «Ой, Шура, это же не прилично, раз он тебе так нравится!». Откуда он это взял вообще?.. По-моему, он просто надо мной издевается! Ну нельзя жеи правда не понять?

Как это неблагородно, Раш, а еще джентельмен!

У него вообще женщины когда-нибудь были?

Я плюхнулась на кровать и взвыла в подушку.

А я еще переживала за него. Хотела благородно отказаться от всех притязаний на его тушку. Я опять вспомнила ворох документов, по которым успела только скоро пробежать взглядом. И комментарии на полях барона Арино. И его веселый взгляд и едва слышный шепот.

— Прочтите.

«Некий господин под укрывающим заклятием целовал некую госпожу на рассвете сего дня. Это могло бы остаться тайной только двоих, но, к сожалению, за неким господином была установлена слежка, как и за некой госпожой. За некой госпожой, каюсь, следил я — из чистого любопытства. А за неким господином — существа посерьезней. Узнал я об этом потому, что существа посерьезнее пришли ко мне с утра с интересным предложением, на которое я, разумеется, согласился. Но некий господин в будущем может быть мне полезен, поэтому я предупрежу некую госпожу, чтобы она была осторожнее» — бумажка исчезла сразу, как я прочитала.

Бумаги с отчетами, газетные вырезки, стенограммы каких-то разговоров — я знала, что не успею запомнить, поэтому просто выхватывала основные мысли и откладывала в памяти, делала какие-то пометки в блокноте. Ситуация получалась какая-то очень не очень.

Я, помнится, читала о том, как для правящего рода важно не иметь никаких тесных связей с людьми — это как-то связано с их культом Отца-Дракона — потому что это чуть ли не единственное, на чем держится их власть. Конечно же, по моему скромному мнению, это было бредом собачьм. И то, что саВарши чисты перед взором своего божественного отца, и никогда с людьми даже в поле не срали; и то, что их власть на этом держится. Поэтому я и всерьез это не брала. Как вообще может такое быть, что роман не претендующего даже на трон дракона с человеческой девчонкой может поставить под удар весь его род?

Теперь я понимала, что просто дура. Тут речь не столько о вбитых с детства культурных установках, с которыми у Раша и без меня, судя по всему, полный швах, а скорее о банальной борьбе за власть, в которой эти установки являются не причиной, а поводом. Под предлогом своей «чистоты пред взором его» саВарши трон-то когда-то и захватили, устроив очередную заварушку, коих в свое время было немерено.

Так что это жирный репутационный плюсик в глазах других драконов. И вот если этот плюсик можно будет стереть, то вот тогда уже можно поставить под вопрос власть саВаршей. И мои лобызания с Рашем — если найдется достаточно серьезных доказательств тому, что это не чья-то выдумка, а чистая правда — могут этот плюсик стереть. А там уж дело техники.

Вопрос в том, есть ли у кого-то цель такая — дискредитировать правящий род? И ответ судя по всему — да, еще как! Это-то мне и показал барон Арино.

Это были разрозненные на первый взгляд случаи, разговоры, статистики и преступления, каждое из которых в той или иной мере дискредитировали императорскую семью. По чуть-чуть, по мелочи — не знаю, как барон это вообще заметил. На последнем листе было написано мелко, но размашисто: «Предположительно, через 250-300 лет».

Полагаю, речь шла о том, через какой срок можно начинать активные действия по началу новой большой заварушки в драконьих гнездах с неизбежным втягиванием всей Империи в гражданскую войну с целью переворота. Для драконов срок ерундовый, а вот новое поколение остальных граждан вырастить вполне можно. Не такое патриотичное. Потому что сейчас никаких настроений против правящей семьи я не видела, по крайней мере, масштабных. Но много ли надо, чтобы их создать? Общественным сознанием не так уж и сложно манипулировать, если есть мозги и ресурсы.

Например, среди вырезок из газет была моя статья про Вольта, главу отделения стражи. Его утвердил на это место не Городской Совет, а Императорская Канцелярия, то есть фактически ставленник Императора творил бесчинства с беззащитными слоями населения. И я просто по счастью не упомянула это в статье, просто потому, что не знала. А так могла бы и упомянуть. Потому что, а почему бы и нет? Вышло бы еще громче. Как хорошо, что я этого не знала.

И даже так, я до сих пор порой слышу упоминания о нем в разговорах на улицах, как о примере того, что императору плевать, что происходит ниже драконьих гнезд. В основном, от молодежи. И не то, что бы они не правы.

А еще там были записи каких-то девушек, которые утверждали, что сам император к ним по ночам захаживает. Мол, человечки ему по душе больше, чем его чешуйчатая императрица. И ладно бы, болтовня и болтовня, но ведь почву таким образом подготовить к обвинениям посерьезнее — самое оно.

И меня бы все это никаким боком не касалось, но…

Я тут мимоходом скропометировала одного саВарша. И не просто разговорами, а чем посерьезнее. Дважды.

На самом деле я злилась сейчас не столько на Раша — хоть он и идиот, конечно — а из-за того, что не знала, что делать. Я не хочу, вот вообще не хочу давить в себе чувства к нему. Хочу, наоборот, их холить и лелеять, взращивать — пусть цветут буйным цветом. Кто знает, будет ли еще такое в моей жизни, чтобы отказываться? Но мне и не хочется, чтобы у него были проблемы. Даже если будут они через двести лет, когда меня уже не будет.

Конечно, придется поговорить с ребятами о том, что я узнала — проблема в любом случае не моего масштаба. Пусть сам император уже и разбирается — связаны ли активные попытки приписать ему человеколюбие в самом прямом смысле этого слова и все остальное, и является ли это реальной угрозой, или нет. Со своей стороны я могу только больше не дискредитировать самого Раша. Но как же хочется!

Я опять вспомнила, с какими блестящими глазами он каждый раз вспоминал про своих племяшек. Мне страшно было стать причиной его проблем. Проблем посерьезнее, чем просто косые взгляды.

Вообще-то, корень моих проблем — этот их дурацкий Отец-Дракон! Может поработать над развенчанием его культа?..

Я опять страдальчески взвыла в подушку, потому что только это мне и оставалось… Хотя, вообще-то, у меня письмо графа не прочитано… Стоило вспомнить про графа и последнее упоминание его имени, как захотелось опять расцарапать Рашу лицо. А ведь еще поговорить с ним придется.

В любом случае, все потом. Пока у меня еще остается наивная и слабая надежда, что письмо графа сможет хоть чем-нибудь меня порадовать.

«Здравствуйте, глубокоуважаемая госпожа журналистка!

Во-первых, я бы хотел от всей души поблагодарить вас за ваши советы! Они, безусловно, ценны и важны. Тем, кто о них спрашивал.

Во-вторых — хорошо. Если вы просите не объяснять вам, насколько бесполезно, безнадежно, бессмысленно и безответственно ваше решение приударить за вообще любым драконом, тем более за драконом императорского рода — я не буду.

И, в-третьих, если уж вы решили что вам зачем-то нужен этот желтоглазый старый хрен, то вот что вы должны сделать (учтите, любое отклонение от инструкции приведет вас к неизбежному провалу операции):…»

Хм-м-м… А вот это уже интересно!

Письмо графа меня взбодрило. Во-первых, я обожаю инструкции! Во-вторых, я ненавижу грустить. В-третьих, пусть катятся к Темной Госпоже и Отец-Дракон, и Император, и все их чертовы заговоры.

Не может такого быть, что чистые и прекрасные чувства юной девы менее важны, чем интересы какой-то дурацкой империи! Я не хочу выбирать, поэтому просто буду делать что-нибудь, а там посмотрим по обстоятельствам!

Давить в себе интерес к Рашу я не буду, но и торопиться — тоже. Сначала надо поговорить с ребятами, разведать обстановку и придумать какой-нибудь план действий! А потом этот мужчина все равно будет моим. 

Я шла прямо. Прямо к обрыву. Время летело так стремительно, что я ничего не видела вокруг. Где-то сквозь грохот ускоряющихся стрелок часов звонко дергались старческими руками струны. Я шла, а рядом и далеко звучали обрывки фраз, которые я порой не успевала выхватывать, хотя они казались важными.

— На правду может и не обижаются, а вот за хамство могут и в зубы дать! — Олежина мама хлестнула меня скрученным полотенцем по заднице.

— Куплю себе тогда вставную челюсть, как у вас!..

— Вы немного похожи на моего племянника… — с улыбкой заметил Раш, — он тоже очень любит смущать окружающих с самой невинной улыбкой на свете…

— Тебе говорили, что ты настоящая грубиянка?! — верещал Борик.

И я отмахивалась от него где-то и когда-то:

— Может и говорили, но я не помню!..

— Поскреби дракона — и найдешь человека!.. — хохотнул дядя Воська.

Почему-то от попытки вслушаться болеть начинали глаза, будто я вглядывалась. А потом чьи-то руки мне их закрыли, опуская в беззвучную темноту. Я спросила Ее:

— Почему я?

Я знала, что Она улыбнулась, хоть и не видела этого.

— А потому что в твоей голове так пусто, что я очень органично в ней помещаюсь. Веришь?

— Верю. А ты вообще кто? — я как будто бы знала, но и не знала ответ.

— Мамка твоя! 

Проснулась я, как и обычно, когда начало светать. Полежала немного, подумала. У нас с Рашем традиционное утреннее свидание. Отменять его из-за какой-то дурацкой слежки я, конечно, не собиралась. Но и ставить своего будущего мужа в неудобное положение тоже не хотелось… Точнее, хотелось, конечно, но не так.

Пока кипятился чайник, я придумала вполне сносный по моему мнению вариант, как можно и уважить друга, и немного повеселиться.

На крыльцо я вышла с самым смущенным и грустным лицом, которое только могла изобразить. Я громко вздохнула, подняла слезящиеся глаза в небо и проморгалась, едва сдерживая слезы.

Мужчина, кажется, уже догадался, что его ждет какое-то представление, потому что его изначально слегка напряженный плечи расслабились, и он повернулся ко мне корпусом, вскинув брови.

Я еще раз очень громко и очень тоскливо вздохнула, а потом села чуть поодаль от него.

— Раш…

— Доброе утро? — заинтригованно спросил мужчина, что происходит, — Шура?

— Да-да, доброе! — отмахнулась я от него, — То есть нет! Совсем не доброе… Для моей совести!

— Даже так? — он уложил лицо в ладони и приготовился внимать.

— Мне так ужасно, так непередаваемо стыдно перед вами, Раш… — я с отчаянием посмотрела в небо и приложила руку к груди, — Я так бесстыдно поступала, что сейчас даже мысли об этом причиняют мне жуткую боль! Мое поведение!.. То, как я вешалась вам на шею… Ах! Что за бесстыдство! — я уронила лицо в ладони, явно слегка переигрывая, — Это ничем не может быть оправданно. Ведь мои проблемы с алкоголем не могут служить оправданием — они скорее отягчают преступность моего поведения… Мой начальник говорил, что это затягивает, но я не верила, что такое может случиться со мной. Я думала, что могу себя контролировать, понимаете?..

— Нет, если честно, — покачал головой мужчина, и я зыркнула на него злобно из-под пальцев, — Никогда не имел проблем с алкоголем!

— Ах, это очень обнадеживает! В общем, я только хотела сказать, — я говорила достаточно громко, — Я приношу вам свои глубочайшие извинения! И не менее глубокую благодарность, что не воспользовались сами и не позволили воспользоваться другим моим слабоволием и затуманенным разумом… Вы истинно благородный мужчина!

— Я не мог поступить иначе, милая, — Раш покивал, — но вам однозначно надо лечиться! — я снова посмотрела на него со значением, — С алкогольной зависимостью лучше разбираться на самых ранних этапах, пока она не испортила всю вашу жизнь.

— Благодарю за совет, так и поступлю.

Мы еще посидели молча какое-то время, разглядывая небо, пока Ева не позвала нас домой.

— Ты на меня больше не злишься? — уточнил Раш, когда мы уже сидели на кухне. Я мотнула головой.

— Что проку на тебя злиться? — Ева хихикнула в ладонь, блеснув керамическими глазами в сторону мужчины. Сам он на укол внимания не обратил, а просто улыбнулся.

— Тогда позволь уточнить, что это только что было?

— Я все объясню, но только когда Дурик с Бобриком проснуться. Не хочу по несколько раз одно и то же рассказывать! — я пожала плечами и с противным хлюпаньем, от которого у Раша всегда забавно дергался глаз, пригубила чай, — Так что я объявляю экстренное собрание, тема которого: «Романтические притязания в контексте внутриполитической угрозы»!

— Звучит интригующе! — улыбнулась Ева.

Раш поиграл бровями, выстукивая по столу пальцами какой-то ритм.

— И пояснять ты ничего не собираешься? — я радостно мотнула головой, — Ты же помнишь, что Дор и Бор иногда до обеда могут спать?

Я кивнула, преданно глядя ему в глаза. Томить его было вовсе не обязательно, но меня немного обидело, что он был ни капли не смущен и даже слегка не напряжен после нашего вчерашнего поцелуя. У меня вот периодически сердце вскачь уходило, а стоило вспомнить подробности — волнение сворачивалось узлом в желудке. Раш же, по-моему, просто был рад, что я на него не кидаюсь больше.

Все было немного хуже, чем я думало, хоть и не безнадежно. Женщину он во мне видел только при очень близком рассмотрении. Но зато как раз на этот случай у меня была подробная инструкция от графа Сибанши, и я собиралась ей воспользоваться, когда представиться удобный случай.

Дор и Бор, на счастье Раша, ввалились на кухню уже через полчаса. Но я опять отказалась говорить, пока всем не нальют чаю! Наверное, мне просто хотелось немного потянуть эти уютные моменты, пока никто не знает, что творится что-то не очень клевое. На улице сегодня было пасмурно — небо было монолитно-серое, низкое, из-за этого в дома было темновато даже не смотря на то, что утро. Сидеть всем вместе в теплом свете магических светильников, слушать булькающее возмущение закипающего чайника и перешучиваться друг с другом — было очень приятно.

Последние новости не вгоняли меня во вселенскую тоску, потому что к тоске я вообще была не особенно склонна, но я не могла не думать о том, что происходит что-то серьезное, на что я скорее всего никак особенно повлиять не смогу. И к чему все приведет, я ни имела ни малейшего представления. Честно говоря, больше всего мне хотелось ничего не говорить им, и просто жить, как жила.

— Итак! — я вскинула руку, призывая всех к тишине, — Я объявляю наше собрание открытым. На повестке дня несколько равноценно важных вопроса, которые не терпят отлагательства!

Все ждали, с интересом меня разглядывая. Я насладилась паузой.

— Во-первых, кто втемяшил Рашу в голову, что мне нравится граф Сибанши? — я успела уже немного прикинуть подозреваемых, пока мы ждали, поэтому перевела осуждающий взгляд в сторону Дора и Бора; как ни странно, это же сделала Ева, хотя ее осуждение было таким ласковым, что должно было их скорее успокоить, — Отвечайте честно!

Дорик немного замялся, тряхнул растрепанной темной башкой, переглянулся с нервно сглотнувшим Бориком, который зачем-то пытался прилизать и без того прилизанные волосы, и кашлянул, начиная.

— Ну, он конечно своеобразный, этот граф… Но если он тебе нравится, мы сами его тебе притащим! Просто…

— Откуда у вас вообще взялась такая информация, что он мне нравится? — уточнила я, перебивая.

Борик взял слово.

— Шура, не надо принимать нас за дураков! Мы все видим и все чувствуем! — мои глаза округлялись, пока уши слушали все хитросплетения их мыслительного процесса на пути к выводу, что я запала на графа. Надо сказать, в этом был какой-то резон, поэтому язвить я не стала, а просто в какой-то момент перебила, четко обозначив.

— Мне нравится граф, но вовсе не как мужчина, — в этот момент я пыталась из-под ресниц следить за реакцией Раша. Он просто чуть приподнял брови и посмотрел на меня. Не было ощущения, что он прямо рад этой новости, и я скривилась.

Борик и Дорик уже без моего участия начали спорить о том, кто же мне тогда нравится, ведь кто-то же должен быть! Не знаю, с чего они так решили, но кто-то действительно был!

— Мне нравится Раш! — обрадовала я друзей, с удовольствием глядя, как замерли ребята, пытаясь осмыслить сказанное мной, и как Раш поперхнулся чаем, — Знатно вы промахнулись!

— Но Арши… — начал было Дор, — Он же, ну… Дракон!

— Поскреби дракона — найдешь человека, — пожала я плечами.

— Кто тебе глупость такую сказал?! — воскликнул Бор.

Я фыркнула и огрызнулась на него первой подвернувшейся мыслью.

— Мамка моя!

Ева трогательно прижала руки к груди и посмотрела на меня с жалостью.

— Шура…

— Мне нравится Раш — и точка! Я просто ставлю вас в известность, как и обещала, — я повернулась в сторону предмета разговора, в надежде увидеть его озадаченность или смущение, но поганец расплылся в польщенной улыбке.

— Очень приятно знать, что я еще очень даже ничего, — он благодарно кивнул. Есть у меня предположение, что он не очень всерьез воспринял мои слова!

— За тобой следят, — уж от этого-то он вряд ли отмахнется. Но Раш только чуть удивленно приподнял брови, все равно продолжая улыбаться.

— О чем ты вчера с бароном Арино говорила наедине? — тут же уловил суть Бор и посерьезнел.

Я посмотрела на ребят, вздохнула и начала последовательно и неторопливо все выкладывать, умалчивая только о поцелуе с Рашем. Ну точнее немного преуменьшила, сказав, что просто чмокнула его в губы.

— …я запомнила некоторые статьи, которые он мне показывал — у меня есть более-менее точный список заголовков. Можно проверить. Там еще были какие-то отчеты о том, что сокращаются расходы на развитие «Нижних Этажей» — это, я так понимаю, все, что ниже ваших гнезд? — я посмотрела на Раша.

Он кивнул.

— Я уже давно не слежу за отчетами, и вообще руку на пульсе не держу, но все Гнезда периодически сокращают расходы на Нижние Этажи — это очень распространенная практика, когда надо увеличить расходы на Верхние. Насколько сильно это будет в ущерб младшим расам зависит от конкретного сюзерена. Ярм перегибать и сам не будет скорее всего, и Первый Советник у него — довольно ответственный в этом отношении. Я не могу точно сказать, есть ли там повод для беспокойства, пока не увижу сами отчеты, — Раш задумался, постукивая пальцами по столу, — Но по своему опыту могу сказать, что одни и те же цифры можно очень по-разному показать, в зависимости от цели демонстрации того, кто отчет составляет. Я сам так делал. Все так делают. Я могу переделать свои старые отчеты так, что в них не будет ни цифры лжи, но они будут ясно указывать, что государство летит к Темной. А могу эти же цифры составить в таблицу так, что мы окажемся самым процветающим государством мира.

— Но причины-то для беспокойства есть? — спросила я.

Раш внимательно на меня посмотрел, а потом кивнул.

— Есть кое-что, что я не могу вам рассказать. С учетом этого — причины для беспокойства есть. Хотя паниковать пока не стоит. Но если кое-что, о чем я вам не расскажу, всплывет, то сроки, обозначенные бароном, можно смело делить на четыре.

Раш откинулся на стул и опять забарабанил пальцами по подлокотнику.

— Дор, возьми список заголовков у Шуры — отыщи и сами статьи и все, что сможешь еще. Кто писал, по чьему заказу, откуда информация, когда публиковали, как отреагировали. Забеги к Ариэлю — у него еще поспрашивай.

Дорик кивнул и взял у меня листочек.

— Я схожу во дворец, постараюсь к вечеру вернуться… — он вдруг повернулся в мою сторону, — У тебя сейчас ведь есть работа?

— Да, — я кивнула, — интервью барона оформить и отправить и у меня еще куча заказов непросмотренных лежит.

— Но у тебя ведь уже есть какое-то идеи по этой ситуации? — спросил он, зная ответ.

— Естественно!

— Набросай, если успеешь, к вечеру. Хочу посмотреть.

— А потом мы будем спасать империю? — я хрюкнула в кулак.

— Вообще-то, это не наша работа, — вздохнул мужчина, — есть разумные, которые золотые обрезы за это получают. Но, пожалуй, неплохо бы для начала самим почву прощупать и узнать, с кем мы вообще дело имеем? Ярм-то точно, стоит ему рассказать, развернет активную деятельность… Не хочу пока торопиться, так ведь и спугнуть можно.

Ева чуть нахмурилась.

— Может не стоит самодеятельности? Ты правильно сказал — не наша это работа. Я знаю, что для тебя Ярролим все еще ребенок, но на самом деле он Император. Дай ему самому разобраться.

— Ты меня тоже за ребенка держишь уже не одно столетие! — ого, претензия прозвучала и правда по-детски! — Ярм не умеет работать тихо. У нас вот есть, например, барон Арино, который работает на два фронта. Думаешь, если Ярм разведет кипишь, наш предполагаемый враг не сложит два плюс два и не спросит с барона?.. А он меня вполне устраивает на своем месте!

Вообще-то, я не была уверена, что барон работал на два фронта. Точнее, не так, как предполагал Раш. Ведь тогда получается, что он абсолютно бездарно слил информацию, что в случае чего на него и правда выйти легче легкого! Барон показался мне мужчиной осторожным и вовсе не глупым. Возможно, предложение, о котором он говорил, никак не связано с предметом наших обсуждений? Кто тогда следил за Рашем?

Я не стала пока озвучивать свои сомнения, и молча слушала, как Раш убеждает всех пока самим разведать обстановку. Честно говоря, я эгоистично думала о том, что если Раш сейчас пойдет и выложит все Императору, меня-то уж точно больше до всего этого не допустят, и я узнаю гораздо меньше, чем могла бы. А у меня уже проснулся аппетит во время еды!

Поэтому я не мешала Рашу, а набрасывала в голове, что я могу сделать для служения Императору. Надо сказать, была у меня одна идейка…

Глава 22. Звезда. ЗППП

— Дорогие сограждане! Я объявляю конец второго собрания Золотой Партии Патриотичных Подданных! Мы обсудили с вами огромное количество важных вопросов, пришли к согласию по многим из них, мы готовы действовать, и я считаю — это большой успех. Мы умеем слушать друг друга, мы радеем за благо нашей Империи, мы готовы не только говорить, но и делать, и как показал последний месяц — делаем. Это характеризует не столько нас, сколько наше государство в целом. Наши слова, наши поступки — это то, по чему нас будут судить наши потомки, и давайте не дадим им усомниться в том, что мы сделали все, чтобы они жили в мире и процветании! Я благодарю вас за внимание, но еще больше — за вашу ответственную и твердую гражданскую позицию! Газета «Дни Империи» также попросила передать, что рады сотрудничать с нами и публиковать новости нашей партии. Завтра в ней будет статья с основными тезисами сегодняшнего собрания моего, Шуры Солнцевой, авторства. Все мои доходы с работы в этом издании все также идут на поддержку нашей партии. Еще раз спасибо, что согласились выслушать мою историю! Тюрьма заставила меня переосмыслить свою жизнь, и теперь я хочу положить ее на служение Родине! Встретимся через месяц, и отчитаемся о своих успехах! И помните — начало будет, когда мы дойдем до конца!

Я сошла с небольшой трибуны, которую сама себе и соорудила из мусорного ящика, стибзенного с улицы, тепло попрощалась со всеми и наконец немного выдохнула.

Последнее время работала я на износ. Но и план я придумала масштабней некуда. Такой мистификации, которую я решила устроить, этот город вряд ли видел! Если раньше я писала за разные идеи и настроения без разбору, то теперь у меня аж три личности, каждая из которых отвечает за свои общественные течения. Для каждого я собираюсь стать Голосом, выражающим их настроения, а значит через меня будет протекать все, что можно использовать в пропагандистских целях — что бы ни пропагандировали.

Итак, вашему вниманию!

Шура Солнцева — с недавних пор ярая патриотка, создательница ЗППП в этом мире, колумнистка «Дни Империи», сознательная гражданка — опять же, с недавних пор. Верит в Императора, молится Отцу-Дракону, ненавидит оппозиционеров и циников! Вылезла из бедноты, развелась с безвольным спившимся свинопасом и поехала покорять столицу.

Саша Янусова — циничная оппозиционерка, обсерет вас и вашу Родину ни за что и за все хорошее — недорого и качественно! Не пойдет замуж, пока в Империи женщинам не дадут разводиться в одностороннем порядке; считает, что драконы многовато на себя берут, и их с их Отцом давно пора послать по Темной Матушке! Дочь довольно состоятельного купца. Пишет для газеты «Хорошие Новости».

Алекс Брит — аристократ в десятом колене, интеллигент по праву рождения, консерватор до мозга костей! Считает, что место описанных выше дам на кухне, и обязательно выскажет это в максимально вежливо-снисходительном ключе. Рассуждает на тему внешней политики, реже — на тему внутренней; не очень понимает, зачем еще больше расширять права младшей расы, если у них и так уже все есть; курит дорогие сигары. Выпускается в ежедневной газете «Времена Империи»

Все они уже потихоньку начинают вставлять друг другу шпильки, высказывать несогласие с позициями друг друга и, при необходимости, готовы начать конфликт! 

На самом деле, последние недели все мы бегали в мыле. Дорик мотался от одного конца отнюдь не маленького города в другой, пытаясь основательно разобраться со всеми ниточками, которые получилось вычленить из тех статей; Раш недавно поговорил с Императором и смог-таки как-то договориться не пороть горячку и дать нам сначала самим немного прощупать почву, не привлекая внимание — и теперь в качестве благодарности отрабатывает во дворце, заскакивая в гости еще реже, чем раньше; Ева как стрекозка скачет по всяким званным ужинам, а потом скрупулезно протоколирует все настроения, которые царят в рядах интеллигенции — как оказалась, она вхожа в огромное количество домов, и не то что бы это удивляло. Ее глаза всегда смотрели очень внимательно, будто насквозь, но взгляд при этом оставался ласковым: создавалось ощущение, что она видит все твои грязные секретики, но ты все равно ей нравишься — это подкупало.

Я тоже не сидела на месте, это если мягко выразиться. Точнее сидела-то я как раз почти все время дома (особенно последнюю неделю), но работала почти без перерывов. Моя идея со временем сосредоточить все настроения народа в одних руках — точнее в руках одной группы лиц — была встречена положительно, но я сильно недооценила сложность осуществления этой задумки.

Когда приходил Раш, я старалась проводить с ним побольше времени, но даже так у меня не было сил не то что поприставать к нему — у меня не было сил даже на то, чтобы из-за этого расстроиться. Я и не расстраивалась. Просто ходила за ним по дому, рассказывала, как прошел день, сидела с ним рядом, привалившись к его плечу и, как ни странно, мне этого было пока достаточно.

Тем более, что Раш, по-моему, все больше привыкал к моему присутствию. Стоило мне присесть рядом, он привычным движением закидывал руку мне на плечи, даже сам особо не замечая; забываясь, частенько поглаживал плечо или утыкался лбом в макушку. Никто не акцентировал на этом внимания. Возможно надеялись, что если сделать вид, что этого нет, то его и не будет. Я выжидала, потому что больше ни на что сил не было.

Статьи для трех ежедневных изданий писать было очень, очень сложно, а анализировать и систематизировать все заявки — еще сложнее. Меня откровенно не хватало, и я подключала к процессу и Дорика с Бориком, и Еву, и главреда, и даже Дирка порой. Особенно много мне помогал Борик, потому что был со мной практически круглые сутки, и его тоже надо было чем-то занять, а то он уже начинал скандалить от скуки. А Дорика рядом не было, и скандалил он со мной! Раньше-то я веселилась, глядя на все это со стороны, а оказалось, Борик отлично умеет выедать мозг чайной ложечной окружающим, когда рядом нет его лохматого муженька.

— Мы в «Дно» сейчас? — он присел рядом со мной на ящик.

— Да, — я кивнула и, прищурив глаза от солнца, подняла лицо к небу, — а потом надо заскочить в магазин за сладостями!

— Лучше б сразу домой, — скривился он в ответ.

Я потеребила связку защитных артефактов на запястье. Этих украшений с недавних пор понавешано на меня было, как на цыганку. Были они все дорогущие до ужаса, но клуб «Самодельная Бижутерия» по улице Лавок дом девять переделал их в дешевую дребедень, чтобы не привлекали внимания.

Началось все еще три недели назад. Сначала на меня чуть не наехала карета. Точнее, меня в толпе кто-то толкнул, и я буквально вылетела на дорогу прямо под лошадь. Спасло меня то, что я наступила на выкинутую кем-то кожуру проко, продолговатого фрукта, похожего по вкусу на персик. На этой кожуре я по инерции пролетела через всю дорогу и врезалась в лавку продавца этого самого проко. За разгромленную лавку пришлось заплатить, зато отделалась я подвернутой ногой, парой синяков и легким испугом.

Потом меня чуть не пришибло обвалившимися балками реставрируемого храма Отца-Дракона. Отца-Дракона я и до этого любило не слишком пылко, а с того дня перед сном воздаю благодарность за прожитый день Матери-Земле, ну просто назло! Не пришибло меня, опять же, по чистой случайности: я испугалась грохота, запуталась в ногах и грохнулась ровнехонько в вырытую перед храмом канавку. Балки упали сверху, перекрыв собой небо, и я оказалась аж на двадцать минут погребена в сырой земле, пока меня оттуда не вытащили. Отделалась испорченным халатом и соплями на следующий день. Из-за халата — любимого! — рыдала потом полдня, пока Борик не отвел меня на рынок и не купил мне новый.

Было еще пару неприятных инцидентов, которые нас уже немного насторожили, но по-настоящему паниковать мои друзья начали, когда в меня чуть не попала отравленная стрела. Не попала она, потому что я увидела огроменный одуванчик и наклонилась его сорвать. Стрелка не нашли, но в тот же день на Горьком переулке за мою голову объявили награду.

Не слишком большую, и Раш этот вопрос решил. Правда периодически объявления с моим портретом все равно появлялись там от разных заказчиков, которые не могли сказать ничего путного, кроме того, что я им просто не нравлюсь. Заявки были на небольшие деньги. Хотелось бы мне пошутить о том, что такая жалкая цена оскорбительна, но мне было немного жутко от мысли, что если дадут награду побольше, то кто знает, кто возьмется за это дело — и чем это для меня обернется.

Из дома я теперь почти не выходила, работая, так сказать, удаленно. А когда выходила, обвешана было всякими амулетами, артефактами, следилками и еще какими-то Рашевскими плетениями до такой степени, что ко мне в принципе приблизиться ничто не могло. Я не шучу, меня пыталась цапануть пчела, подумав, верно, что я цветочек, но билась в пустое пространство перед моим лицом, как будто бы в стекло. Упорно билась, но приблизиться так и не смогла!

Собственно, поэтому Борик от меня практически не отходил теперь. И только после этого Раш пошел поговорить с Императором.

Точнее, это было так. После первых нескольких случаев, которые закончились скорее шутками про мое невероятное везение, Раш ласково предложил мне посидеть пока дома, на что я, конечно, ответила, что это лишнее. Как ни странно, остальные меня поддержали. Улыбка Раша стала чуть более натянутой, а его поведение очень забавным! 

Сначала он пытался по всякому хитрить: за продуктами пусть прогуляется Дорик, все равно по пути; в издательство Борик пусть сходит один — ему надо иногда быть наедине с собой, чтобы не растерять душевную гармонию; об интервью я уже договорился — оно будет на дому… Потом Ева вставила Рашу звездюлей, чтоб не чудил, и он вроде подуспокоился.

А вот после того, как меня чуть не продырявили средь бела дня, а мое лицо стало широко известно обитателям Горького переулка, напряглись уже все, но особенно — Раш. Таким я его еще не видела. У ангельски терпеливого и до бесячки спокойного Раша случилась натуральная истерика.

Он ходил кругами по гостиной, периодически легким движением руки или ноги ломая мебель, и вслух рассуждал о том, что надо заказать дорогущий бронированный экипаж к соседней улице, вызвать доставщицу из булочной и, переодев меня в ее платье, вывести из дома в какую-ту их супер-охраняемую дворцовую башню, где живет его племянник. И лет пять мне лучше отсидеться там, пока обо мне вообще все не забудут.

Я и сама понимала, что какое-то время мне лучше не высовываться без нужды, быть поосторожней, но запирать себя в четырех стенах я уж точно не собиралась. Точнее, собиралась, конечно, но не так основательно! Раша несло куда-то не туда. Я, честно говоря, уже собиралась драться с друзьями не на жизнь, а на смерть, за возможность не сидеть в какой-то башне целые годы, но, как ни странно, мне даже делать ничего не пришлось.

— Арши, милый, иди подыши свежим воздухом, голову проветри, — Ева погладила его по голове, от чего он поджал губы. А потом разразился потоком сначала довольно веских аргументов в пользу своего предложения запереть меня на пяток лет, а потом уже откровенно дурацких, начал манипулировать, давить на жалость.

Апогеем стал момент, когда он с тоской в голосе сообщил мне, что в этой комнате меня, кроме него, никто не любит! Поэтому я не должна им верить, они все просто обо мне не заботятся — а он, Раш, заботится, поэтому я должна пойти наверх, собрать свои вещи и мы поедем в безопасное место, где до меня даже клещ добраться не сможет. А лучше наверх мы пойдем вместе, потому что там тоже может быть опасно! Когда Дорик с Бориком начали на него напирать, он взвился и начал угрожать и шантажировать. Блеснул в мою сторону глазами — каким-то нервным, слегка неадекватным, одновременно обиженным и умоляющим взглядом. Видимо, я должна была сказать, что я сейчас же побегу, соберу свои вещи и просижу в башне не пять, а все десять лет — ну просто на всякий случай! И все, кто считает, что я должна поступить иначе, совсем меня не любят и не ценят. 

И как мне хотелось это сказать, кто бы знал! Никогда бы не поверила, что меня можно разжалобить, но все случается впервые. Он снял морок и смотрел на меня так проникновенно, так чувственно, что хотелось сделать все, как он хочет и никак иначе... Единственное, что меня останавливало, было то, что я знала — взаперти да без дел, наедине с самой собой я на стенку полезу в первые же полчаса. Плавали — знаем. Если мне некому подпортить жизнь, я начинаю портить ее себе самой.

Парни увели Раша на крыльцо, выслушивая поток завуалированных оскорблений и угроз, переходящих в шипение. Я сидела все также на диване и даже, кажется, не дышала. Ева присела рядом и погладила по голове теперь меня. Ее огромная деревянная рука теплой не была, но теплее почему-то стало. Наверное, только в этот момент я поняла, что немного испугалась. Я видела раньше, как Раш злиться, бесится, не соглашается и спорит. Даже если он испытывает довольно сильные эмоции, внешне он остается спокойным. Лицо у него чаще всего спокойно-доброжелательное, и чем больше он с тобой не согласен, тем спокойнее и доброжелательнее он зачастую становится. Великовозрастных истерик он при мне еще никогда не закатывал. И должна признаться, все время, пока он злился, на меня довольно ощутимо что-то давило. Очень хотелось сделать все, что он хочет, лишь бы он снова стал спокойным.

— Чего это с ним? — спросила наконец я немного хрипло.

— Да ничего страшного — переживает просто, — она пожала плечами.

— Как-то он очень бурно переживает, или мне кажется? — я посмотрела на Еву, — У него взгляд такой неадекватный был…

— На самом деле, он довольно спокойно реагирует. Я же тебе говорила, ты — часть его сокровищницы. Любой другой дракон на его месте даже спрашивать бы не стал — схватил бы и отнес туда, где, по его мнению, безопасно. Арши очень хорошо умеет себя контролировать. Это почти инстинктивная реакция, и так как контролировать ее очень сложно, принято считать, что она вообще никак не контролируется, — Ева усмехнулась и добавила, — Ну и сами драконы зачастую даже и не пытаются себя утруждать.

— А Раш себя утруждает, — кивнула я, — Но почему?

— Даже и не знаю, — она снова пожала плечами, — Он всегда был не похож на своих сородичей. Но все-таки он не человек, поэтому до конца успокоит инстинкты не скоро. По своему опыту скажу, ближайшее время он будет активно строить из себя душку, чтобы притупить твое внимание, и тихонько и незаметно давить на твои слабости в надежде склонить тебя к тому, чего хочет он сам, — я нахмурилась; вот уж чего не люблю, так это тонкие манипуляции, на такие попадешься и не заметишь, — Не стоит на него за это обижаться. Он действительно, насколько это вообще возможно, деликатен к твоему личному пространству. Но и не позволяй переходить границу. В таком состоянии лучше четко ему говорить, что можно, а что нельзя, потому что сам он знает только одно — на его территорию покушаются.

Я снова кивнула.

— Хорошо. А почему вы все на моей стороне?

Ева удивленно на меня посмотрела.

— Нам надо было повязать тебя ленточкой и отдать на домашний арест длинною в несколько лет? Звучит довольно странно и дико! — для меня-то да, но мне казалось, что не для них; Ева, кажется, поняла, что я говорю о нашей ссоре перед моим арестом, и засмеялась, — Помнишь, что я тебе говорила? Дело было не в том, что ты попадаешь в передряги — проблема была в том, что ты вляпывалась в них абсолютно бесцельно и бездумно.

Я согласно кивнула. Теперь я и сама ощущала разницу. Не то чтобы как-то поменялись мои методы, но вся моя работа теперь проходит через какой-то внутренний фильтр. Это одновременно и ограничивало, но и делало все более… осмысленным что ли. И объемным. Значимым.

Через пятнадцать где-то минут в дом зашел уже абсолютно спокойный Раш. Он улыбался, пил чай, рассуждал с Дором и Бором, какие на меня лучше навесить защитные чары и как обновить защиту дома, куда можно ходить и каким маршрутом. Он выглядел, как всегда, так что я успокоилась и привалилась к его плечу. Он вел себя, как всегда — может только чуть более нервным был поначалу — так что у меня моментально вылетело из головы все то, что мне сказала Ева про его «почти инстинкты», которые он успокоит еще не скоро… 

События прошедшей недели промелькнули в голове. Я тряхнула головой, и огромные тяжелые сережки, увешанные напитанными магией камнями, забавно звякнули.

— Ну что, пойдем? — сказала я Борику, поднимаясь с ящина, и примирительно предложила, — В издательство и сразу домой! А за сладостями Дорик сходит.

Мы с Бориком, если и выходили из дома, то всегда шли разными маршрутами и всегда в сопровождении группы Теней. О последнем я узнала из письма графа Сибанши, который костерил меня на чем свет стоит из-за растраты государственных средств на охрану дурной девицы без инстинкта самосохранения, а потом это подтвердил и Раш, очень удивившись, что для меня было не очевидным наличие «достойного сопровождения».

Не буду кривить душой, чувствовать себя такой важной персоной, которой нужно «достойное сопровождение»  было очень приятно — самолюбие грело! А осознание того, что на мою охрану уходят государственные средства, очень веселило. Единственное, что беспокоило — мы все еще так и не знали, кому так понадобилась моя голова и из-за чего конкретно.

В издательство мы заскочили по пути за посылкой — заказов сейчас было немало. А дома уже ждал Раш. Он на секунду при встрече притянул меня в объятия — новая привычка. Мне она нравилась! Да и вообще, на удивление, беспокойство обо мне сделало его настоящим лапушкой!

Честно говоря, я ожидала, что после признания он начнет меня избегать. Мне, конечно, не очень нравилось, что на меня покушаются, зато последние события заставили его ослабить бдительность в отношении меня. Он беспокоился о тех, кто покушается на меня, а о том, что я покушаюсь на его честь — напрочь забыл! Поэтому, хотя особо сил на активные действия у меня не было, потихоньку сокращать расстояние между нами у меня получалось с большим успехом. На данный момент постоянный тактильный контакт между нами был уже нормой.

Мы привычно расселись в гостиной, Ева принесла на подносе чаю, и мы стали рассказывать об успехах прошедшего дня. Раш, прижимая меня к плечу, рассказывал о настрое Императора. Он дал нам месяц побаловаться, как он выразился, но дольше ждать не намерен, потом будет подключать все свои ресурсы, чтобы найти крыс. Не могу сказать, что мне было не все равно, что будет делать Император, скорее мне было не все равно, чего хочет Раш. И если его раздражало, что ему не дают нужной ему свободы действий — это раздражало и меня.

О моей журналистской постановке Его Величеству рассказывать не стали — только о том, что мой основной рабочий профиль, так сказать, переквалифицировался в рупор государственной пропаганды и даже нашел себе уже группу почитателей. Идея была Раша: он сказал, что лучше, если такая задумка не будет в руках власти, а останется в моих. Не знаю уж чем лучше — по-моему, он просто мелко мстил своему несговорчивому племяннику, который припахал его к бумажной работе с Первым Советником. А Первый Советник, судя по тону, Раша сильно раздражал в последнее время. Потому что постоянно лез в какие-то не свои дела, но в какие именно, мужчина не уточнял.

— Хочешь пойти со мной посидеть, пока я буду заявки просматривать? — я улыбнулась Рашу максимально невинно, ни на что не намекая, и он, конечно, кивнул согласно. Ева еще после ужина ушла к кому-то в гости, а потом и Дорика с Бориком Раш отправил по каким-то делам. Путь был свободен!

Все-таки ребята, хоть очевидно и не лезли, но своего маленького принца со мной наедине не оставляли — видимо переживали, что я тут же на него накинусь. И не без причины! Сегодня у меня был более-менее свободный вечер, Раш был дома, а остальных дома не было, так что я собиралась утащить его в свою берлогу и немного испытать его самообладание… 

Я перебирала письма, лениво переговариваясь с Рашем. Последнее предложение я перечитывала уже раз этак пятый и никак не могла его понять. Вообще, я усадила Раша на кровать, а сама уселась между его колен, облокотившись спиной на грудь — рассчитывала, что мне так будет уютнее, а ему волнительней. Получилось, конечно, наоборот! Не рой яму другому, как говорится…

Он ненавязчиво меня приобнял, уложил подбородок мне на макушку и читал письма вместе со мной, вставляя свое очень важное мнение, которое я пропускала мимо ушей… Потому что слишком ярко, слишком остро чувствовала его близость. Дыхание из последних сил старалась держать ровным, потому что меня до сих пор немного раздражало выдавать ему свою взволнованность. Мне не нравилось, когда у него было такое преимущество — он-то смущенным не был вовсе. Это раздражало еще больше: ну неужели я настолько его не привлекаю?!

По итогу, думать я вообще больше ни о чем не могла — мыслискакали по кругу от «его руки такие большие и теплые!» до «почему этот старый ящер так спокоен, когда в его объятиях такая принцесса?!».

Он хмыкнул мне в макушку.

— Чего? — спросила я и снова попыталась вчитаться в строки, — Что-то забавное там?..

— Пожалуй, — от его выдоха шевельнулись волосы; он снова усмехнулся чему-то.

Я повернула лицо в его сторону, но увидела только сползающую макушку — он уткнулся лицом мне в плечо. От прикосновения его губ к переходу между шеей и плечом я крупно вздрогнула всем телом. Это было неожиданно, и от этого места тут же разбежался табун мурашек-таракашек, явно смущенных и озадаченных поведением Раша. Он прижал меня к себе плотнее, а у меня внутри что-то бухнуло от неожиданности в желудок, сбивая дыхание окончательно. Чего это он делает?.. Это же я должна к нему приставать!

Он ладонью провел от живота к шее, продолжая дарить мне легкие поцелуи в плечо, с которого сполз ворот рубахи. Сердце выбивалось из груди. Лицу стало жарко. Я сглотнула вязкую слюну, и он довольно улыбнулся мне в плечо, почувствовав, как дернулось горло под его ладонью. Раш чуть развернул меня к себе и, заглянув мне в глаза снизу вверх самым тягучим своим взглядом, хрипло и низко спросил:

— Можно?..

Я не могла ответить, потому что не понимала вопроса, потому что что-то натягивалось внутри, потому что в ушах был только глухой звук ударов собственного сердца, поэтому просто потянулась к нему, и в следующий миг уже лежала на кровати под ним. Мужчина целовал меня, удерживая вес одной рукой, а другой прижимал за талию ближе к себе...

Я совсем потерялась в пространстве, мои руки уже обвивали его шею, утягивая рубашку вверх, чтобы прикоснуться к коже, ощутить под пальцами, как перекатываются мышцы. Он скользнул языком по нижней губе, прошелся ладонью по животу, выдавив из моего горла то ли стон, то ли хрип, и…

— А ну быстро руки убери!!! — дверь отворилась резко и с неожиданным грохотом, в комнату ввалилась по ощущениям целая толпа; Раш недовольно что-то зашипел мне в шею, а волнующий туман постепенно таял в моих глазах, — Руки, я кому говорю!

Я дернулась от крика и обреченно подняла руки…

Глава 23. Звезда. Обиды и хитрости, или обиды на хитрости

— Да не ты! — взвился Дор на мой жест покорности судьбе, и его лохмы будто ожили, начиная жить своей жизнью, делая его крики более выразительными, — Арши, немедленно убери руки, бесстыдник!

Я перевела удивленный взгляд на Раша. Одна его рука все также удерживала его вес — и я очень не хотела, чтобы он ее убирал; вторая обитала у меня под рубашкой — что тоже меня нисколько не напрягало. Немного удивляло, что, кажется, ввалились в комнату в самый неподходящий момент Дорик с Бориком отнюдь не по мою душу.

— Что такое?.. — я сощурила глаза в раздражении, когда поняла, что меня обвинять ни в чем не собираются, — Чего вы вваливаетесь без стука?!

Раш вдруг вскинулся и вперил в меня какой-то чуть дикий взгляд, от которого я слегка поежилась. Заметив мою реакцию, он тут же вернул лицу привычное выражение, спокойное и доброжелательное. Но за ним во взгляде все равно плескалось что-то цепкое, непримиримое, животное.

— Просто ты им не нравишься, — ударил словами мужчина, — Они тебя не уважают и не ценят. Вваливаются без стука… И им даже не стыдно, — он улыбался так добро, говорил так спокойно; а глаза внимательно следили за моей реакцией.

— Чего?..

— Раш, перестань немедленно! — строго сказал Бор.

— А я тебя очень люблю, — продолжал он, — Ты же меня тоже? Хочешь, будем вместе? Ты же хочешь?.. Давай я тебя уведу отсюда? — я не понимала, что с ним происходит, а его взгляд, буквально гипнотизирующий, не давал думать.

— Чего? — снова тупо переспросила я.

— Есть одно хорошее место! — он будто обрадовался моей заторможенности, — Тебе там понравится — обещаю! Мы там будем только вдвоем, никто не будет мешать…

Вот. Вот теперь я поняла.

«…ближайшее время он будет активно строить из себя душку, чтобы притупить твое внимание, и тихонько и незаметно давить на твои слабости в надежде склонить тебя к тому, чего хочет он сам…»

Озарение буквально пронзило голову болью, и я тихонько застонала от разочарования, откинувшись на подушку и закрыв глаза. Я-то думала, это я сижу в засаде и жду удобного случая, а оказывается в засаде сидел он и удобный случай даже не ждал, а организовывал. Это ведь он услал ребят по делам. И это он с утра взял половину заявок, чтобы я сегодня вечером могла передохнуть.

— Наверное, там безопасно, да? Не то что здесь… — прокряхтела я, посмеиваясь.

— Да! — он поцеловал меня в щеку и потерся носом о шею, — Если ты согласишься, я буду все время рядом — обещаю!

Я обняла его голову, прижимая к груди, и посмотрела на Дора с Бором, которые стояли у входа и виновато на меня поглядывали. Чип и Дейл спешат на помощь! Я прошептала одними губами благодарность, и они чуть приободрились.

— Арши, пойдем-ка вниз, — еще раз попробовал Дорик, но подходить слишком близко почему-то поостерегся.

Мужчина на предложение прижался ко мне сильнее.

— Раш, уйди пока, хочу побыть одна.

Он не сразу разжал объятия. Казалось, ему надо время, чтобы подготовить себя к тому, что он в этот раз проиграл, и уйти.

— Прости пожалуйста… — прошептал мне в шею, и чертовы мурашки опять волнующе разбежались от его дыхания. Когда он посмотрел мне в глаза, в них действительно было сожаление, и взгляд приобрел осмысленность.

Когда Дор с Рашем вышли, прикрыв за собой дверь, Борик тихонько присел ко мне на кровать.

— Ты как? — я тоскливо вздохнула, — Ты же знаешь, что это глупость, будто ты нам не нравишься?..

— Конечно, знаю! — фыркнула я, — Как я могу не нравится?

Бор хихикнул и прилег рядом со мной. Олежина мамка, узнав, что за десять минут в моей кровати побывало аж двое мужиков, наверное, не пережила бы такого позора. Бор лег лицом ко мне, и меня повернул лицом к себе, придвинувшись поближе.

— Ты как? — еще раз спросил он, — Поговори со мной.

Я сжала губы. Дышать опять стало тяжелее, а в носу засвербело.

— Ева меня предупреждала, — сдавленно начала я, — Что он будет давить на слабости, чтобы добиться своего… Она же очень ясно сказала! Почему я так облажалась?! Даже не подумала, что…

— Просто это Раш, — Бор погладил меня по голове, — Он по жизни старается не давать себе спуска, не играть с чужими чувствами без крайней необходимости… Не оправдывать свой эгоизм расовыми особенностями. Но они все-таки есть, и когда они прорываются, когда его суть берет верх… Это всегда неожиданно. От других — ожидаемо, потому что они себя и не ломают в угоду других, а от него — нет. Он, когда в себя придет, поверь, от стыда в зеркало смотреть не сможет еще долго.

Я всхлипнула и попыталась дышать ровнее, но получалось скверно.

— Знаешь, что самое отвратительное? Я даже обидеться на него не могу! Даже не злюсь… Я знаю, что могла бы так поступить даже и без «расовых особенностей». Но это, оказывается, так…

— Больно? — я кивнула и опять хлюпнула носом. Подбородок задрожал от еле сдерживаемых слез, и я снова попыталась глубоко вдохнуть.

— Любому другому я бы грязно отомстила… А ему даже мстить не хочется, просто ноет теперь все, и так внутри неприятно, — глаза слезились и понимающее лицо Бора расплывалось; он прислонился своим лбом к моему, — Мне хочется, чтобы он меня целовал, потому что сам хочет, а не чтобы меня сплавить в какую-то там башню… Это так унизительно, — я опять всхлипнула, а Бор все гладил меня по голове, — И я его понимаю, правда! Но вот больше всего неприятно его сожаление… Мне было приятно, а он теперь будет жалеть! Меня! Это так бесит!..

— У меня тоже такое однажды было, — неожиданно признался Борик, — Я был так счастлив, а потом это гадкое: «Прости меня! Мне не следовало это делать, забудь…» все испортило. Зачем вообще было это говорить?!..

— Дурик такой Дурик! — кивнула я, захлебываясь прорвашимися слезами и искренним сочувствием.

— Балда! — хрюкнул мужчина мне в макушку.

Не знаю, сколько он меня так успокаивал, но у него хорошо получалось. От его присутствия становилось теплее.

— Я думаю, мне придется все-таки грязно отмстить Рашу… — я уткнулась мокрым лицом в рубашку Бора, размазывая по ней слезы и сопли.

— Тебе станет от этого легче? — спокойно уточнил он.

— Думаю, ему станет легче, — просипела я, а потом вспыхнула раздражением, — Представляешь, мне его еще и жаль? Что это такое вообще?!

— Влюбилась, — потрепал меня по голове Борик, — Знаешь что?

— Что?

— Я буду на твоей стороне, — он вдруг улыбнулся так непривычно озорно, — Это все еще звучит немного дико, но… Если подумать, делать вид, что твоих чувств не существует только потому, что так не принято — еще более дико, — он ненадолго задумался, а потом выдал, — вот как мы поступим!..

* * *

Я летела с обрыва бесконечно долго. Мимо меня проносилось время и города. Разговоры, решения, сомнения — все бессмысленной мешаниной звучало в моей голове, или вокруг. Сделать шаг было моим решением, но кто-то летел, летел за мной. Успеет ли он?..

— Успеет ли он? — вторил мне чуть взволнованно старческий голос.

Двое сидели на обрыве, но я видела снизу только их болтающиеся ноги.

— Вот и узнаем! — ответили дяде Восе.

— А если не успеет? Это ж все Отцу под хвост!

— Там оказалось уже много моих раскладов, — покивала собеседница дядьки, — но я не сдаюсь — я верю!

— Каждый раз одинаково сильно?

— Да!

Успеет ли он?.. 

Я резко вынырнула из сна. Было жарко. Наверное потому, что Борик перед уходом завернул меня во все, во что можно было завернуть. Выбраться на свободу из всех этих одеял и пледов было на удивление сложно, так что пришлось повозиться. Зато когда я-таки распахнула окно, и прохладный, как ключевая вода, предрассветный воздух залил мне в комнату, жизнь показалась без преувеличения восхитительной! Небо было еще темным, хоть и голубело уже у горизонта, на улице было тихо. Прохлада утра успокаивала раскрасневшиеся в духоте щеки.

Я уже чувствовала себя намного лучше.

Одна из причин, почему я думаю, что у меня чудесный характер! Не могу долго переживать. Получаса обычно хватает на все сопли, а потом вдруг откуда-то появляется энергия идти и, если надо, весь мир перевернуть.

После разговора с Бориком стало совсем легко. А когда я вспоминала, что он теперь на моей стороне, на лице сама собой расползалась улыбка. Оказывается, это очень приятно, когда кто-то на твоей стороне.

Теперь мне помогали аж двое мужчин, объясняя, что мне надо делать и в какой последовательности. Письмо графа мы с Бориком тоже обсудили. А еще он вытряс из меня все подробности нашего с Рашем «общения» за последние время. Чуть не после каждого предложения мужчина хмурился, вздыхал, восклицал что-то малопонятное, а напоследок воскликнул:

— Опасность пришла, откуда не ждали!

На кухне никого не было. Я не стала зажигать светильники, потому что мне нравился этот уютный полумрак. Поставила чайник и села ждать.

Рассвет сегодня Раш будет встречать один. Совесть не позволит ему еще раз меня продинамить, тем более после того, как он провинился, а мне — очень даже! Весь этот день по плану я должна ходить с самым грустным лицом, которое только смогу изобразить. Задача на самом деле была непростой, потому что мышцы моего лица вообще слабо были способны на тоску. Но Раша нужно было додавить.

«Ему стыдно? Отлично — пусть станет еще стыднее!» — так сказал Борик. Прощение надо заслужить.

Сам он, оказывается, тоже бывал на моем месте, даже хуже. Его как-то раз похитили для научных экспериментов на тему феномена долголетия среди человеческой расы в тайную правительственную лабораторию. Рашу, конечно, ничего не сказали, но Раш, конечно, и сам догадался. Нашел он эту лабораторию и разнес ее в щепки вместе с Бориком, который к тому моменту и сам уже освободился — злой и очень одаренный магически; потом устроил большой махач с Императором, обиделся и ушел со службы. Но перед этим уволил со всех правительственных должностей Дорика с Бориком, спрятал их в какой-то пещере в глубине Драконьих Гор и не выпускал, пока их не нашла Ева и не вправила ему мозги.

И да, в горы оба полететь согласились сами. Дору Раш сказал, что Бора опять похитили и надо лететь спасать; Бору — что не получилось с одним, взялись за другого, и надо лететь спасать. А там уже завел обоих в такие каменные лабиринты, из которых без карты не выберешься.

Борик сказал, что после этого этого надо обязательно хорошо и со вкусом пообижаться, чтобы даже самая несознательная часть его драконьего сознания четко поняла, что сокровище готово его бросить, если он еще раз такое выкинет.

К счастью, обида на Раша во мне и правда сидела, пусть я и не злилась на него.

Как ни странно, чужое пренебрежение никогда по-настоящему меня не обижало. Я, сколько себя помню, была довольна равнодушна к чужому мнению обо мне, к чужим действиям или чувствам. Если и мстила, то только когда чувствовала, что это будет весело. Меня по-настоящему мало что могло ранить, если вообще могло. Мне не интересно было, что чувствуют люди. Точнее, я испытывала только любопытство, довольно равнодушное в общем-то чувство.

Но за последние месяцы очень многое во мне поменялось. Не суть, наверное, по сути я отношусь к разумным примерно так же, как и раньше. Просто появились те, чье мнение, чьи чувство, чье благополучие стало для меня небезразлично.

И особенно чувствительна я стала к тому, что думает Раш. Особенно к тому, что он думает обо мне. Даже не так, мне очень хотелось — это почему-то было безумно важно — чтобы он думал обо мне. Чтобы он разделял те чувства, которые испытываю я, тот же интерес, то же волнение.

И осознание, что он не чувствует того же, что чувствую я, вызывали обиду. Я вовсе не собиралась его заставлять или принуждать. Я бы не позволила такого в отношении себя, и вовсе не собиралась так поступать сама. Просто мне кажется, что он мог бы разделить эти мои чувства, если бы просто позволил себе посмотреть на меня по-настоящему, без вороха привитых предрассудков и многовековых страхов, без застилающего глаза образа дурехи, о которой надо позаботиться, чтобы она не нарвалась на неприятности.

И пока он меня не увидит, я руки опускать не собираюсь. 

А пока что я накапливала в себе обиду и грусть, чтобы немного наказать его своим самым несчастным лицом на свете. На это требовалось время и концентрация. Но накопленная несчастность тяжелила лоб, наваливаясь на брови, раздувала ноздри, накапливалась влагой в глазах. Я копила в себе силы, пока вставало солнце; попросила Еву меня не отвлекать, когда она пришла готовить завтрак, а лучше дать мне порезать лук…

И вот Раш отворил дверь, и его шаги по прихожей стали последней каплей. Он зашел на кухню, и я повернула к нему лицо… Да. Это было прямое попадание. Он хотел мне что-то сказать, но все слова, все извинения, оправдания — застряли у него в горле. Отлично!

Я полминуты просто смотрела на него, а потом тяжело вздохнула и отвернулась, продолжая резать лук. Плечи грузно опустились, волосы закрыли лицо. Раш судорожно вздохнул и присел рядом на табуретку.

— Шура… — начал было он, но я снова чуть повернула лицо в его сторону, и он примолк.

Сегодня я надела рубашку с воротничком и застегнула все пуговки до последней.

— Шу… — я снова вскинула глаза, он снова подавился словами.

Я резала лук. Довольно криво, конечно, но ведь не это главное. Главное, что в носу засвербело, и я шмыгнула носом. Раш начал постукивать пальцами по бедру, напряженно глядя на меня.

— Я… — начал было он, но я опять посмотрела на него со вселенской грустью во взгляде, длинно шмыгнув носом. Он опять не смог сказать, что хотел. Попытался еще раз, но мой проникновенный, наполненный слезами взгляд вновь притушил его энтузиазм.

Эта игра становится забавной!

Наверное, в тот момент, когда я об этом подумала, я и проиграла. Не иначе, смешинки появились в моих глазах в ответ на его неловкость, потому что он нахмурился и задумался. А потом сделал еще пару заходов, на которые я ответила максимально осуждающе-обиженно-смиренным выражением лица. Его же лицо слегка закаменело.

— Я и так знаю, что виноват, — просипел он, — А в тебе умирает прекрасная актриса! Но над контролем надо еще поработать!

Я вспыхнула, и наверняка вся накопленная за утро грусть мгновенно выпарилась со слезами из моих глаз.

— В тебе тоже умирает прекрасный актер! — прошипела я, — И уж ты-то отлично умеешь доигрывать до конца, да?!

Как и всегда, чем больше эмоций он испытывал, тем меньше они отражались на его лице. А чем спокойнее был он, тем сильнее закипала я. Было бы интересно изучить эту корреляцию. Он светски улыбнулся, взгляд стал бесяче снисходительно-доброжелательным.

— Я поступил недостойно, но мои мотивы были вполне понятны. Я волнуюсь за тебя, я хочу, чтобы ты была в безопасности, по-настоящему в безопасности. А вместо этого все, что я могу сделать — это отслеживать объявления на Горьком и усиливать охрану. Из-за того, что ты не умеешь принимать заботу.

Вот ведь гад! То есть я теперь еще и виновата?..

— Так вот как теперь выглядит забота?! — я вскочила со стула.

Он чуть наклонил голову, продолжая спокойно улыбаться, и покачал головой.

— Забота может быть разная! Поймешь, когда подрастешь.

Ева кашлянула неловко.

— Арши, тебе не кажется, что…

Я вскинула руку, останавливая ее.

— Нет-нет, мы еще не закончили!

На кухню завалились Дорик с Бориком, явно пришедшие на наши крики. Точнее на мои — Раш-то, стервец, говорил все с тем же вымораживающим спокойствием! Ну почему всегда так? Почему только я одна нервничаю и переживаю?! А он сидит себе, важный и непринужденный!

— Шура! — попытался меня урезонить Борик, выдавая какие-то гримасы, которые должны, верно, означать, что я играю не по сценарию. Но я уже была на взводе.

— Значит, как руками мне под рубашку лезть — так я уже достаточно большая, а как принимать решения, касающиеся моей жизни — так я не доросла еще?!

Мужчина сглотнул и закинул ногу на ногу.

— Ты просто лицемер! — я ткнула в него пальцем.

— Полагаю, есть основания так считать, — кивнул он, сплетая пальцы рук а замок и укладывая их на колено, — Но это не отменяет того факта, что ты мне дорога и я переживаю за тебя… — вдруг он фыркнул куда-то в сторону, — Может ты хоть иногда это будешь учитывать? Чувства тех, кому ты дорога?

— Ах ты гад! — вот теперь я обиделась по-настоящему! Я и так уже наизнанку вывернулась, думая о чувствах тех, кому я дорога, и продолжаю выворачиваться, постоянно советуясь в том числе и с ним. Мне всю жизнь провести взаперти что ли теперь, лишь бы никто за меня не волновался? А сам-то он так смог бы?!

Я хотела бы все это ему сказать, но не могла. Это одна из причин, почему я терпеть не могла споры, эту эмоциональную вовлеченность. Все, на что меня хватает в таких ситуациях это:

— Да ты гад! Да ты просто тиран! Деспот! — его лицо еще больше окаменело и он удивленно на меня посмотрел. Да-да, он надавил мне на больное, и я давлю на больное ему. Давно, вообще-то, заметила, что Раш, хоть и очень старается быть милашкой и ни на кого не давить, на самом деле в глубине души очень любит покомандовать!

Точнее, нет, не так. Он из тех, которые говорят, что все точки зрения имеют право на существование, а на деле считают, что есть только два мнения: его и неправильное. Мне кажется, корнем его нерешительности было в том числе то, что он активно пытался доказать самому себе, что другие то же могут быть правы. Хотя на самом деле так не считал. Но зачем-то заставлял себя так думать. У него была какая-то очень сильная потребность быть хорошим. Не быть диктатором. Не давить. И, кажется, это было немного не в его природе.

Он пытался принимать чужую точку зрения такой же важной, как и его, и поэтому не мог просто сделать так, как считает нужным. При этом в глубине все равно был уверен, что он знает лучше, понимает больше, и вообще вокруг одни кретины, и только он может позаботиться о том, чтобы с этими кретинами ничего плохого не случилось. Поэтому свою точку зрения продавливал окольными путями. Чтобы кто-то другой принял ЕГО решение и осуществил его.

Лишь бы не чувствовать себя плохим, властным, давящим.

— Ты настоящий тюремщик! Ты… — продолжила я, но тут большая рука зажала мне рот, а другая подхватила меня поперек талии, и меня утащили с поля боя. 

Борик утащил меня в мою же комнату, сгрузил на кровать и внимательно посмотрел в мои пылающие праведным гневом глаза.

— Это ты зря, — объявил он после недолгого молчания, — Нам надо, чтобы он чувствовал себя самым виноватым мужчиной на свете, а не взрослым, который спорит с непослушным ребенком.

Я вскинулась и ахнула.

— То есть, по-твоему, я веду себя, как непослушный ребенок?!

— Нет, по-моему, споры с ним ставят тебя в такое положение. Не забывай, он все-таки значительно старше тебя. На этом поле тебе не его не победить.

Обидно. Но отрезвляюще-честно. Я сдулась.

— Нам надо, чтобы он перестал смотреть на тебя, как на свою подопечную, — напомнил Бор, — Поэтому не стоит выдвигать ему претензии по типу «Ты меня ограничиваешь», они сразу ставят тебя в положение зависимости! Как будто он может это делать.

Я нахмурилась. Вообще-то я сама частенько позволяла людям думать, что они старше и умнее, дурачилась там по-всякому, создавала в их глазах образ… Ребенка, да. Чем несерьезнее ко мне относятся люди, тем легче из них вытащить информацию. В таком отношении есть много выгод.

Не ожидала, что это может обернуться против меня. Но в некотором смысле, я, конечно, сама виновата. Рашу-то я поначалу тоже пускала пыль в глаза. А теперь меня обижает, что он относится ко мне несерьезно. Глупо на него обижаться, ведь это мне надо, чтобы он изменил свое отношение ко мне. Его чешуйчатое высочество наверняка вполне устраивает положение умудренного жизнью дядюшки. И он переворачивает все так, чтобы сохранить статус-кво, что вполне логично.

— И что теперь делать? Мне сложно реагировать спокойно на него… — я подобрала под себя ноги и уставилась на друга, — Особенно когда он ведет себя так!

— Терпи. Нам надо выбить почву из-под его ног, а не твоих. У него, в отличие от тебя, были сотни лет на то, чтобы научиться смотреть на оппонента, как на неразумное дитя, даже если он не прав. Поэтому в споры с ним даже не лезь пока! — Борик задумался, и я не мешала ему; а потом он вдруг подскочил и заулыбался, — Я гений! Я без преувеличения — гений! Ты должна мне будешь миллион золотых обрезов! — он схватил меня за плечи и затряс, — Что бы ты вообще без меня делала?! Сопли бы на кулак наматывала! А я еще потанцую на вашей свадьбе!..

И затанцевал.

— Может расскажешь уже?

— Значит так, — он стрельнул в меня взглядом, — Садись, пиши письмо графу Сибанши! Мы, помнится, собирались позже к нему зайти, чтобы обсудить возможное интервью… Пиши, что придем сегодня! К обеду. Я отправлю ему заклинанием, чтобы сразу дошло!

Я покачала головой.

— Граф написал, что скорее откусит себе язык, чем даст мне интервью.

— Да пусть подотрется своим очень важным мнением! — махнул рукой Бор, — Кому оно вообще нужно? Это ведь просто предлог, чтобы зайти к нему!

— Подожди-подожди, — я подняла руку, призывая его к спокойствию, — Мне казалось, что красавчик Сибанши тебе не очень по душе. Да и вообще, у меня ведь вовсе нет цели по городу шататься, пока мы не разберемся, кому я так не нравлюсь. Что бы там Раш ни думал…

Борик снисходительно на меня посмотрел.

— Во-первых, тебя охраняют сейчас не хуже, чем важнейших лиц Империи — что бы там Раш ни думал. А то и лучше! Мало кто удостаивается сопровождения целой группы Теней. И защиток на тебе понавешано столько, что муха не пролетит. А самое главное, с тобой я! — он вдруг вспомнил про себя и почти зло на меня посмотрел, — Как ты вообще можешь за себя переживать, когда с тобой я?! Это оскорбительно!

— Прости, ты прав, — покаялась я, — Давай к сути.

— А во-вторых, твой красавчик не только меня бесит! — он самодовольно улыбнулся, — Я тут вспомнил, что Раш тоже был не рад твоему предполагаемому интересу к графу. Он сейчас на взводе, так что обязательно увяжется за нами, куда бы мы ни пошли, гарантирую! Уж не знаю, ревновал он или нет, но раньше против графа ничего не имел. Они всегда неплохо общались…

— То есть, нам надо заставить его ревновать? — спросила я, вскинув брови, — Но он знает, что нравится мне! Я могу хоть повиснуть на графе — что это даст? Это будет слишком очевидно.

— Поэтому нам и надо написать графу. Это не ты должна на нем виснуть, а он — на тебе!

Я прыснула, едва представив что-то подобное.

— Это будет выглядеть еще ненатуральнее! — Борик обиженно на меня глянул.

— Этот пройдоха вполне сможет сыграть натурально, если его в этом заинтересовать! Я уверен, с этим-то ты справишься. Вы же будто на одном языке говорите! На языке засранцев. Не зря же он на твои письма отвечает? Чует родственную душу! Не поверил бы, если бы своими глазами не увидел, — Борик уселся на кровать и откинулся на стену, — Напиши, что мы придем. И что ему надо будет проявить заинтересованность в тебе.

Я кивнула.

— Хорошо.

— А теперь запоминай, как ты должна себя вести с Арши! — мужчина посмотрел на меня строго, — И запомни, если дашь слабину, все пропало! Не ведись на его подначки, не отвечай на провокации, не позволяй выводить тебя в открытое противостояние! Вообще с ним не разговаривай, а лучше даже на него не смотри. Во-первых, он умнее и опытнее тебя. Во-вторых, любой растеряется, если на него внимания не обращать.

Последнюю мысль я даже записала на будущее.

— Одежду тебе выберу я, — постановил Борик, — Открывай шкаф, дитя мое! Сделаю из тебя женщину. 

— Когда ты в следующий раз спросишь меня, почему я никогда не перестану считать тебя моим маленьким миленьким несмышленышем, я тебе подробно отвечу, честно-честно, — Ева перебирала травки, решая, какой чай заварить.

Большие руки то и дело ловко засыпали щепотку листов крыжовника или мяты в заварник, а потом возвращались к разложенным на столе тканевым мешочкам, ею и вышитых.

Арши чуть кривил лицо, постукивая пальцами по столу.

— А когда ты в следующий раз мне скажешь, что малютка Ярм не умеет общаться с разумными, я найду чем возразить, Отцом-Драконом клянусь, — улыбнулась она, все так же не отрывая глаз от засушенных еще прошлой осенью трав, — Малютка Ярм хотя бы знает, как с девочками разговаривать.

Арши перевел нахмуренный взгляд в окно, тяжело вздохнув, и забарабанил пальцами быстрее.

— А если ты мне еще когда-нибудь скажешь, что вокруг одни дураки, я полностью с тобой соглашусь. С чем тут спорить?..

— Я понял! — наконец ответил мужчина.

Ева подняла на него ласково улыбающиеся лицо. Под ее взглядом Раш и правда почувствовал себя несмышленышем. Надо же было так глупо сорваться! Но взгляд Шуры в тот момент просто выбивал почву из-под ног.

Он все утро прождал ее на крыльце. Слышал ее шаги, ее дыхание там — на кухне. И все равно упорно сидел на крыльце. Ну а вдруг она решит выйти? Он должен был быть там на случай, если она решит выйти. И даже если не выйдет должен был быть там.

И ее осуждающий взгляд был, конечно, заслуженным. Он заставлял Раша чувствовать себя распоследним мерзавцем, но это же было по делу. Конечно, она должно быть очень обижена и расстроена…

Но она вовсе не была! Она притворялась, просто чтобы помучить его! А он и так мучается! Разве мало того, что он места себе не находит из-за беспокойства о ней? Выслушивает нытье Первого Советника о своей репутации, но не отзывает хоть более-менее приличную охрану, потому что без нее было бы совсем туго.

Требует отчета от охраны чуть ли не каждые полчаса, потому что иначе ни о чем думать не получается. Рашу очень, очень не нравилось, как все это выглядит. Если Шура не угодила кому-то, у кого есть деньги с ней разобраться, почему бы не поручить это профессионалам? Откровенно говоря, если бы не заинтересованность его, Раша, в этом вопросе, никто бы и разбираться не стал, хоть бы ее среди бела дня ножичком пырнули. Зачем так заморачиваться с десятком-другим подставных лиц? Действовать так с одной стороны нелепо, а с другой — профессионально, что не докопаешься. Никто бы не стал выискивать ни по запаху, ни по магическому следу, никто не стал бы опрашивать свидетелей. Не мучает город своими статейками больше — и ладно! Зачем так основательно прятаться? Если только не от него?

Но в том-то и дело, что о его, Раша, заинтересованности знают не так уж чтобы многие, чего бы там Шарам себе ни думал. И те связаны клятвами крепче некуда. Сто процентной гарантией они не были, конечно, поэтому он установил слежку за каждым, у кого были причины думать, что Рашу не все равно, что случится с Шурой. Это было довольно неприятно, потому что следить приходилось в основном за теми, кому он в общем и целом доверяет. За теми, кто ему нравится и за кем следить совсем не хотелось.

Слежки ничего не давали, выйти на заказчика через исполнителей не получалось. Раш нервничал. Самым лучшим вариантом было бы припрятать ее до лучших времен. Но думал так почему-то только он.

А теперь она еще и давит на него грустным взглядом! Ему и так грустно — разве это не очевидно?!

Где-то там, за пеленой страха и раздражения, он понимал, что глубоко не прав. Что, конечно, запирать свободного человека — не выход, что манипулировать ее интересом к нему — подло, что передергивать в разговорах с ним, делая ее виноватой — недостойно. Что его страхи не должны ее ни к чему обязывать. Если бы Рашу пришлось объяснить, что он чувствует, то он бы сказал, что это похоже на то, что все хорошее, что в нем когда-либо было, все хорошее, что он в себе кропотливо воспитывал, тонуло в потребности защитить то, что он считал своим.

Где-то глубоко внутри он себя осуждал, но на поверхности — считал себя правым. Остатки воспитания буквально принуждали его к тому, чтобы не сделать ничего дурного, не поддаваться инстинктам. Это были скорее доводы рассудка, которые он не чувствовал правильными по-настоящему, сердцем, а просто знал, что так правильно.

Он чувствовал, что Шуру надо срочно спрятать в одной из своих пещер, но знал, что этого делать не надо. Чувствовал, что согласие можно выманить и обманом, но знал, что так поступать нельзя. Чувствовал, что он сильнее, значит — его мнение важнее, но знал — что это варварство.

И чтобы справится с этим диссонансом — ему нужно время. И голова заказчика. Охранять сокровища — инстинкт. Притупить, приглушить — можно, но совсем не задавишь, хоть ты тресни. Пока опасность не минует, до конца он не успокоится. Это раздражало и вызывало головную боль. Звериные повадки были тем, что вытравить из себя хотелось, но до конца не получалось. А когда бурлили в нем, разгоряченные, и не то чтобы хотелось с ними что-то делать. Хотелось их просто принять.

И очень хотелось, чтобы к этому отнеслись с пониманием. Чтобы Шура просто понимающе собрала вещи и послушно полетела с ним в безопасное место.

Послушной она почему-то бывала, только когда он ее целовал. Мужчина вспомнил, как прижимал к постели девчонку и сглотнул; жар ударил в лицо. Потом ему станет очень стыдно, но сейчас он, раздраженный этими покушениями, мог думать только о себе.

— Так себя жалко! — тоскливо сказал он.

Ева понимающе покивала. Сверху донеслись шаги и болтовня Шуры с Бором. Стоило им спуститься, как Раш почувствовал прилив нового раздражения, которое очень старался в себе задавить, но получалось слабо.

За что она с ним так?!.. 

Борик оказался тем еще пройдохой. Честно говоря, не ожидала от такого вспыльчивого, импульсивного и прямодушного человека такой насмешливой хитринки в глазах при планировании операции по захвату и оккупации цитадели золотого рода. Оказывается, так называли Раша. Конечно, за глаза и только едва слышным шепотом. По драконьим меркам он был уже довольно взрослым и то, что за столько лет он так и не обзавелся спутницей жизни, было довольно странно.

Нет-нет, он вовсе не был непопулярен у противоположного пола! Даже наоборот! Богатый, родовитый, галантный — ну разве не идеал? Вот так и думали дамы, которым посчастливилось быть представленным ему.

Сначала отец, а потом и брат пытались подобрать ему выгодную партию из драконьих семей, где были девицы подходящего возраста. Ну или не совсем подходящего, но более-менее приемлемого. Раш мастерски, не оскорбив ни одну девицу и ни одного родителя ни одной девицы, разрушал все планы старших родственников. Он был мил, приветлив, ласков, дарил подарки и делал нетривиальные комплименты, но… почему-то никогда ничего не складывалось. И никогда к его поведению не могло возникнуть никаких вопросов.

То на горизонте появляется пылкий соперник, завладевающий вниманием его дамы и предлагающий ей романтический побег; то появляются слухи о том, что Рашу нужна жена только для прикрытия его «противоестественных наклонностей», то еще что-нибудь случается, после чего сам Раш с тяжелым вздохом мог только пожимать плечами и говорить: «Не судьба!», и все планы пристроить его находили свое последнее пристанище на помойке.

Со временем старший брат поумерил свою спесь и начал сватать ему дракониц попроще, еще позже — расширил круг кандидаток до сильных видов оборотниц и сидов из аристократических семей… Никто не мог взять эту неизменно вежливую, но все-таки неприступную крепость.

Когда на трон сел его племянник, Ярролим Второй, ситуация резко изменилась. Дорогому племяннику порочащие честь семьи слухи надоели, как и сам взбалмошный дядюшка, который их и распускал, и он поставил Раша перед фактом, что устраивает ему отбор невест. Его Императорское Величество устроил мероприятие с конкурсами и состязаниями — порой довольно нелепыми — и пообещал победительнице своего дядю и земли в центральной части империи. Ранее такие отборы устраивали только для принцесс, но все когда-нибудь случается впервые! Любимого дядюшку он связал родовой магией и усадил на возвышение наблюдать за ожесточенной борьбой дам за его скромную персону.

Раш, конечно, долго не выдержал. После соревнования по разделыванию техникой быстрого ножа деликатеса из норвеских земель, полового органа овцебыка, Его Высочество опустошил до капли свой магический резерв, но все-таки выпутался из пут, и сбежал с дипломатической миссией в Лирийские пустыни на пять лет.

Понять его поведение мне было сложно, потому что мне он частенько затирал про то, как хочет семью и детей.

— Слу-у-ушай, — потянула я, пока друг рылся в моем шкафу, — А я ему своим напором не напоминаю, случаем, о его непростой молодости?

Бор глянул на меня с усмешкой.

— Вполне возможно! Вообще-то Арши всегда предпочитал тихонь и милашек!

Я скривилась и фыркнула. Кому вообще могут нравится тихони и милашки?!

— Ни на одной из них он так и не женился, так что, видимо, не так они ему и нравились! — Бор только посмеялся.

Одел он меня просто отлично! Так же как и всегда! Вот только выглядела я при этом почему-то совершенно иначе. Все те же штаны, та же рубашка, тот же халат в его исполнении почему-то не выглядели небрежно, будто я оборвыш с окраины. Может дело в прическе, которую он мне сооружал минут двадцать; может в том, что его умелые ручки умели выплетать заклинания, которые разорили бы все химчистки моего мира; может в том, что он заставил меня заправить рубашку в штаны и плотно подвязал их ремнем, обозначая талию… А может в том, что он бил меня по спине всякий раз, как я начинала горбиться, и заставлял расправлять плечи. Точно сказать не могу, но выглядела я однозначно лучше, чем обычно!

Наградой мне был жадный и раздраженный взгляд Раша, который он тут же спрятал за улыбкой.

— Вы… — он чуть выдохнул сквозь зубы, — Вы что, куда-то собираетесь?..

Борик радостно ему улыбнулся.

— Да! — он приобнял меня за плечо и притиснул к себе, с гордостью на меня посматривая, — Оказывается, у Шурочки с графом там очень активная переписка, и, кажется, наша малютка почти дожала этого сухаря до интервью! Представляешь?! Конечно, о его работе мы спрашивать не сможем, но мнение аристократа о политической ситуации в стране в колонку Алекса Брита лишним не будет!

Я ответила Бору чуть смущенной улыбкой.

— Да я вроде ничего такого не делала… Но мы с красавчиком-следователем довольно неплохо друг друга понимаем! Не знаю даже, как это объяснить.

Раш все также улыбался.

— Мне сегодня надо во дворец только вечером. Я мог бы сходить с вами… — он посмотрел на меня с просьбой и таким проникновенным сожалением, что я почти поверила, — Если ты не против?..

Я не стала ничего отвечать. За меня начал спорить Бор — довольно жарко спорить, надо сказать. Так как спорить он вообще любил, полагаю, на какой-то момент мужчина даже забыл, что он в конце концов должен позволить себя уговорить.

Вышли мы в итоге, как и планировалось, втроем.

По пути нас поймала закрытая черная карета. Извозчик передал нам очень вежливое послание графа, который сокрушался, что мы не предупредили о визите заранее и не дали ему возможность подогнать достойный экипаж и сопровождение. Я еле удержалась, чтобы не захохотать в голос. Граф оказался очень азартным мужчиной! Не от большой и чистой любви ведь он согласился помочь?

Лично я ему в письме предлагала развлечение за наш счет во время обеденного перерыва. И развлекся он, без преувеличения, прекрасно!

Глава 24. Звезда. Спектакль

Граф принял нас в гостиной своих покоев в Башне Порядка. Она была небольшая, аскетично обставленная, явно необжитая, но все необходимое для приема посетителей в ней было. Мы сели за кофейный столик, граф сам налил нам чаю, мы начали неторопливую беседу, или даже скорее прелюдию к беседе.

Не знаю, чего я ожидала, но пока все было вполне обычно. Раш был вежлив и спокоен, Борик пару раз лениво плюнул ядом в следователя, следователь был примерно одинаково равнодушен ко всем. Я с противным хлюпаньем высасывала чай, явно действуя на нервы всем сразу.

Моя роль была в этом спектакле довольно пассивной, поэтому я ждала выхода на сцену главного актера.

— Не ожидал, Раш, что ты тоже зайдешь ко мне в гости, — его высокий гость был под мороком, поэтому, видимо, никаких расшаркиваний и реверансов сегодня не будет. И слава Темной Госпоже, что не будет!

Красавчик повернул свои ледяные очи в мою сторону. По хребту вполне ожидаемо прокатилась дрожь — все-таки очень у него вымораживающий взгляд!

— Могла бы и предупредить, — чуть нахмурился мужчина, — Ты же знаешь, как я не люблю сюрпризы.

Теперь знаю!

— Ну прости, красавчик, он в последний момент навязался! — я развела руками.

Граф продолжал сверлить меня взглядом. Казалось, он хочет меня то ли придушить, то ли распотрошить… Он же вроде согласился помочь! Почему он не смотрит на меня с любовью и обожанием?! Интересно, а он вообще способен смотреть на кого-нибудь с любовью и обожанием?..

Мне сложно было представить, что за леди живет в его сердце, но я была уверенна, что кто-то там живет. Моя чуйка — уж не знаю, женская или журналистская — уверяла, что я не ошибаюсь. Что это за женщина? Я бы хотела на нее посмотреть! А еще больше на то, как граф, томимый пылкими чувствами, пытается подбить к ней клинья.

Интересно, как он мог бы проявлять свой интерес?

Вот он стоит под окном и сурово перебирая струны какой-нибудь местной гитарки и поет любовную балладу…

На улицу спускаются сумерки, он крадется по саду в поисках нужного окна. Муж его возлюбленной уже пообещал начистить ему рожу, если он еще раз посмеет приставать к матери его детей. Но красавчик слишком упрям, чтобы так просто отступиться… Двор наполняет низкие и хриплые звуки музыки, ласкающие слух… И он начинает петь в последней попытке зацепить ее чувства.

— Мое сердце тобою похищено,

Опасная ты преступница!

Я тебе заключенье вменяю пожизненное,

Отклоняя все апелляции…

О да, после такого любое сердце дрогнет! Какой муж, какие дети! С представителями закона не спорят. Я хрюкнула в кулак, и все присутствующие умолкли, уставившись на меня с вопросом. Что-то я потеряла нить разговора…

— Слюной подавилась, — улыбнулась я и показательно откашлялась, — О чем мы там говорили?..

Граф Сибанши вскинул свои темные брови и опять пробуравил меня таким жутким, угрожающим и прямо-таки разделывающим как скальпель взглядом, что я и правда подавилась слюной. Тело пробило дрожью, и мне захотелось провалиться сквозь землю, покаяться во всех грехах и саму себя арестовать, только бы он перестал на меня смотреть…

Мужчина закинул ногу на ногу и в его глазах отразилось осуждение. Хотя оно, наверное, там было всегда — по долгу службы, так сказать…

— Ты что, не слушала? О твоей работе, между прочим, говорим. Меня расстраивает необходимость повторять одно и то же.

— Прости, — кашлянула и я и опустила очи долу.

Он вздохнул и посмотрел на меня даже как-то… обиженно?

— Ладно, так уж и быть, повторяю еще раз для тех, кто ворон считает. Но в этот раз слушай. Итак,…

Я внимательно смотрела, как двигаются губы красавчика, стараясь не смотреть в его глаза, чтобы не поседеть во цвете лет…

— Я не люблю повторять, — он сурово сводит свои идеальные брови, за которые его убила бы не только любая модница, но даже и я.

— А я хочу знать, что ты действительно меня любишь! — восклицает юная красавица, сбежавшая ради него из-под венца, — Я все время думаю о том, что я для тебя просто развлечение, что я тебе просто навязываюсь… Как ты ко мне относишься? Так ли я дорога тебе, как ты мне?..

Он подходит в ней вплотную и поднимает ее лицо за подбородок, глядя на очаровательно раскрасневшееся от смущения и слез лицо. Его глаза привычно лучатся осуждением.

— Значит, ты думаешь, что я подлец? Что я тебя просто использую?

Она вспыхнула еще больше и попыталась возразить, но тут он встал на одно колено.

— Ты любовь всей моей жизни. Если надо, я сражусь с целым миром, чтобы мы могли быть вместе, — он целует ее руку, — Я добьюсь того, что твой отец признает нашу любовь!

И смотрит на нее коронным взглядом от которого чувств лишится может даже бывалый вояка, что уж говорить про трепетную даму. Он подхватывает ее и несет в спальню, а потом!..

— Шура, — строгий голос вернул меня вреальность, — Можно поинтересоваться, что значит эта, м-м-м… блаженная улыбка.

Вот она, тактичность! Полагаю, улыбка на моем лице была откровенно идиотская. Судя по взглядам, еще какая.

— Ты же меня слушала? — уточнил граф, слегка улыбнувшись. Я сглотнула, по рукам пошел озноб. Попробуй скажи нет такому мужчине.

— Конечно, слушала! — по виску скатилась капелька пота. Граф неотрывно смотрел на меня, даже не моргая, и это пугало до усеру. Кажется, так внимательно он на меня не пялился даже во время допроса. Его ноздри слегка раздувались, будто он принюхивался. Наверное, от меня слегка несет потом? Да, я нервничаю! А кто бы на моем месте не нервничал? Ну что он на меня так смотрит…

Прямо представляю, как он так пялится на свою даму сердца, и сердце дамы не выдерживает! Подождите-ка…

Подождите-ка! А это случаем не тот самый взгляд полный любви и обожания в исполнении графа Сибанши?!

Я чуть не хлопнула себя по лбу. Так вот оно что! Я тут нервничаю, а со мной, видимо, просто заигрывают так оригинально! Я посмотрела на мужчину уже спокойнее, в очередной раз пропуская мимо ушей все, что он говорит. Он действительно совершенно откровенно меня рассматривал, даже особо не замечая всех остальных. Даже когда заговаривал с кем еще, все равно продолжал на меня поглядывать.

Я посмотрела на Борика. Он мне едва заметно подмигнул, что все идет по плану. Посмотрела на Раша. Тот барабанил пальцами по подлокотнику, стучал ногой по полу и исподлобья смотрел на графа так же неотрывно, как тот — на меня. Продолжал все же улыбаться, но выглядел вовсе не добро! Я подавила порыв радостно улыбнуться. И это только потому, что граф на меня смотрит? Нет, конечно, смотрит он на меня отнюдь не просто, но все же!

— Кстати, Шура, — я вновь посмотрела на следователя, когда он ко мне обратился, — Раз уж мы более-менее разобрались с рабочими вопросами… — он чуть помедлил, прищурив глаза, — Помнишь, мы с тобой обсуждали как-то любимые запахи?

Мы их не обсуждали, но я кивнула.

— Я хотел бы тебе кое-что показать в благодарность за твой совет. Надеюсь, вы не будете против, — он обратился к остальным, продолжая тем не менее смотреть только на меня, — если я украду вашу даму буквально на пару минут?

Кажется, Раш был против… 

Шура на него не смотрела. Шура с ним не разговаривала. Шура неприкрыто его игнорировала. Он прекрасно понимал причины такого поведения, но это все равно немного раздражало. Он по-всякому пытался втянуть ее в разговор, но она просто отмалчивалась. Арши прекрасно понимал, что это Бор ее обработал. Они с Дором всегда, чуть что, начинали демонстративно молчать, когда надо было «скорректировать» его поведение. Их же этому искусству обучила в свое время Ева. Передают вот теперь знания через поколения!

Пока они ехали в карете, Арши все думал о том, что если бы она на него не дулась попусту, то могла бы привалиться к его плечу. Ведь ей же это нравится! Она вообще последнее время была очень тактильной, постоянно его трогала. Его это порой смущало, хоть и не показывал, но Шура была из той породы существ, которым невозможно сказать нет. Возможно потому, что она особо и не спрашивала.

Арши был немного удивлен, что граф Сибанши отправил за ними карету. С чего такая забота? Для графа было бы характернее скорее заставить их на входе оформлять какие-нибудь ненужные бумажки забавы ради. С другой стороны, объяснить это было не сложно — мужчина и по себе знал, насколько легко Шура умела при желании располагать к себе разумных. Не ожидал он правда, насколько.

С графом они познакомились, когда Ярм пытался сосватать Аррирашшу сводную сестру графа. Попытка была уже довольно ленивой, скорее приличия ради. Сам Сибанши был родом с кельских земель, на востоке от содружества трех государств. Земли эти состояли из разрозненных государств, населенных преимущественно сидами. Магически одаренная сверх меры раса с культурой одновременно дикой и прекрасной. Их традиции были настолько сложными, для обывателя бессмысленными и пугающими, что большинство предпочитало на эти земли даже не соваться, а дипломатов в кельские государства готовили не менее пяти лет.

Род Сибанши был древним и, безусловно, знатным. Когда-то. Сейчас же из его представителей были только сам граф и, частично, его сводная сестра. Около трехсот лет назад граф, тогда еще совсем юный, спасаясь от кровавой смуты и обрушившейся на его семью гнева вышестоящих, прихватив сестру, бежал в Шинрскую Империю. Умный, харизматичный, магически одаренный сверх всякой меры, как и любой представитель его семьи, он довольно быстро смог устроить в драконьих землях жизнь свою и своей сестры. Со временем получил титул графа.

Его сестра так и не прижилась в итоге в Содружестве и вернулась со временем в родные земли. А граф остался. В отличие от единственной живой родственницы, он на удивление хорошо умел подстраиваться и ассимилироваться. На удивление, для такого в общем-то негибкого с виду существа. Культура и традиции его народа вовсе не были для него абсолютом, и он легко принимал чужие правила игры. Поэтому его с удовольствием закидывали в качестве шпиона в разные места. Одним из талантов его некогда знаменитой семьи была способность к метаморфозам, пусть и не полным, но подкорректировать черты лица он вполне мог.

Однажды Арши гостил в посольстве Вольмского Княжества, и одна очаровательная горничная передала ему мешочек записывающих кристаллов, ради которой он, к слову, и совершал свою дипломатическую миссию. Когда он решил с ней пококетничать, она стрельнула в него взглядом ледяных глаз и совсем не милым низким голосом посоветовала ему поделиться тяготами холостяцкой жизни с Матерью-Землей.

И все же были в нем культурные установки и расовые особенности, которые отличали его от окружающих и порой вызывали насмешки. До первых сломанных костей, конечно. Сиды считались самой красивой расой в мире, но и одной из самых кровожадных.

Регион, откуда граф Сибанши был родом, поклонялся локальной богине Морриган. Считалось, что она своей, так сказать, «благосклонностью» даровала мужчинам удачу в бою, но если богине казалось, что дар использовался не с умом, а сам одаренный был недостаточно благодарен, то оборачивалось это все божественным гневом. Вылилось это почему-то в особое отношение к любовным связям у ее почитателей. Женщины ли, мужчины ли, пуская кого-то в свою постель, даровали ему часть своей удачи, магии и жизненных сил — по крайней мере так считалось на родине графа. Вокруг невинности возвели целый культ, а соблазнения — были главной национальной забавой. Всего Раш не знал, по землям сидов он путешествовал, но некоторые места благоразумно обходил стороной.

Но что он точно знал, так это то, что все очень крепко завязано на запахах.

— Кстати, Шура. Раз уж мы более-менее разобрались с рабочими вопросами… Помнишь, мы с тобой обсуждали как-то любимые запахи?

Раш смог удержать спокойное выражение лица с очень, очень большим трудом. Поведение Сибанши с самого начало вызывало недоумение. Граф принял их на удивление радушно, в его понимании этого слова, конечно; сам заварил им чай из трав, которые на территории содружества явно не растут — наверняка подарок сестры из родных земель; с самого начала общался с Шурой, насколько вообще умел, ласково; повторял все по десять раз, когда она в облаках витала, только раз попросив быть повнимательнее — не скатившись при этом даже до угроз! Он смотрел на нее, внимательно смотрел за каждым ее движением, вздохом — Аррирашш даже и не представлял, что граф способен смотреть на кого-то так внимательно, не сквозь, не пренебрежительно, а… просто внимательно. С искренним интересом.

А еще он принюхивался. И вот это стало первым колокольчиком. Интерес к запаху был довольно откровенным заигрыванием. Явным проявлением интереса. Раш вспомнил, как поразительно красивая какой-то неземной, хищной красотой леди Сибанши совершенно не стесняясь вдыхала его запах, глядя прямо в глаза, и как граф потом минут сорок читал ей и Рашу заодно занудную лекцию о распутстве и ее последствиях.

И да, не смотря на явное неодобрение брата, она все-таки его соблазнила. Раш-то против не был, леди Сибанши никаких матримониальных планов на него не имела, была яркой личностью и красивой женщиной. А неодобрение графа было пусть и явным, но довольно… ленивым, что ли? Сам он тогда на вопрос ответил, что не имеет права запрещать ей охоту, это не просто грубо, а даже чуть ли не по-живодерски. Уточнять Раш не стал, слово «охота» применительно к нему вовсе его не смущало и не злило, и в общих чертах он понимал, что произошло.

И вот сейчас сам граф проявлял такого же рода интерес к Шуре. Вышел, значит, на охоту. И останавливать его — грубо и по-живодерски. Вот только он не у себя дома, а Шура в его играх учавствовать согласия не давала. Да по взгляду же ясно, что она ни сном ни духом, что вообще происходит!

Но когда они вообще успели так спеться, что даже обращаются уже на ты? Неужели пару недель переписки могли их сблизить? Ведь при последней встрече Сибанши вовсе не был так уж к ней расположен? Точнее, он был с ней на свой манер дружелюбен, но…

Вообще-то, Арши даже не присматривался. Это же Шура. Непоседливая, растрепанная, очаровательное существо — да, но не чарующая женщина. Мужчина всерьез и не задумывался, что кто-то может захотеть ее соблазнить.

И интерес Сибанши был как снег на голову. Что вообще происходит?.. Раш попытался взять себя в руки и успокоиться. Может он просто ошибся? Ну почудилось ему сдуру?..

— Я хотел бы тебе кое-что показать в благодарность за твой совет. Надеюсь, вы не будете против, — граф даже не повернул глаз от нее, — если я украду вашу даму буквально на пару минут?

И перевел взгляд в сторону своих покоев.

Когда Раш заставил графа уступить Шуре свои покои перед судом, честно говоря, это было откровенным издевательством. Но Раш был немного раздражен и графа ему было совсем не жалко.

В спальню кого попало не приглашали. Раша вот леди Сибанши в свои покои так и не впустила, а ведь любовниками они были довольно долго. Вообще-то, Рашу бы успокоиться, ведь такое приглашение, пусть и на «пару минут», говорило о довольно серьезных намерениях. Но эта мысль почему-то только больше взбесила.

Но срываться и делать глупости он больше был не намерен. Поэтому выдохнул, вспомнил шум океана и крики чаек, и вежливо улыбнувшись, сказал:

— Против. 

Приглашение, вообще-то, было абсолютно невинным, и от этого еще забавнее было наблюдать за тем, как перекосило Раша. Ну, то есть, у кого другого это было бы легким недовольством, ничего не значащим, но для Раша, который почти всегда сохранял на лице полублаженно-доброжелательное выражение, это было именно что «перекосило».

Последние силы ушли на то, чтобы сдержать улыбку и ответить спокойно, как само собой:

— Конечно я с удовольствием зайду! Тем более вы обещали мне побольше рассказать о той вещице с вашего туалетного столика, которая заинтересовала меня в прошлый раз, помните?

А вдруг и правда расскажет? Вряд ли, конечно, но грех удочку не забросить!

— Конечно, — кивнул граф.

— Мы вам не мешаем? Нет? — опять напомнил о себе Раш, — Я сказал, что против того, чтобы юная девушка шла в спальню ко взрослому мужчине. Это абсолютно неприемлемо. Я могу понять безалаберность Шуры в этом вопросе, но вы, граф, могли бы быть и повнимательнее.

Я вспыхнула и уже даже открыла рот, чтобы сказать все, что я думаю о его «заботе», но поймала взгляд Борика и выдохнула.

— Я прошу прощения за свою невнимательность, — обратился ко мне граф с легким сожалением.

— Красавчик, — улыбнулась я графу, и его глаза, скучающие еще секунду назад, вспыхнули интересом, — Помнится, мы с тобой целую ночь провели вместе в твоей спальне. Думаю, мою репутацию еще с того памятного дня уже ничего не отмоет, так что можешь о ней и не переживать!

— Думаю, все понимают, что то была вынужденная мера. Попирать же все возможные правила приличия без достойного основание — абсолютно неприемлемо, — Раш говорил с графом, так же как и я; в сторону друг друга мы даже не смотрели.

— Думаю, все присутствующие понимают, что ничего крамольного не произойдет, и все переживания об этом не более, чем плесневелая, пыльная, бессмысленная ширма! — я посмотрела с вопросом на графа, — Вы ведь не собираетесь покушаться на мою честь?

Он наклонил голову и предвкушающе улыбнулся.

— Ну что вы!

Он его улыбки и низкого глубокого голоса по загривку побежали мурашки, но я все равно победно кивнула.

— О чем я и говорю!

Раш сверлил графа очень недобрым взглядом, а улыбка стала похожа на оскал. Воздух вокруг будто сгустился, и что-то давило на плечи.

— Не так уж и сложно соблазнить девчонку, которая в упор не видит очевидного, даже и за пару минут. Да, Ваша Светлость?

Вот теперь лицо перекосило уже у меня. Почему, ну почему я ведусь на такие дурацкие подначки, если они его, скажите мне кто-нибудь?!

— Не понимаю, о чем вы, — пожал плечами граф.

— Слушай, красавчик, а может ты свою комнату Борику покажешь, а? — прошипела я, растягивая улыбку в не менее выразительный оскал, чем у бессовестного ящера.

Прости меня, мой милый Борик, я снова не смогла… Если не переспорю, то хотя бы лицо расцарапаю! 

Борик оценивающе посмотрел на Шуру, а потом с видом царственно-снисходительным обратился к графу.

— Ну что же, милый друг, ведите меня в свои покои. Но должен предупредить, что бы вы не надумали лишнего, мое сердце уже отдано другому!

— Знаю я твоего другого и обещаю — я вырву твое сердце и действительно отдам ему, если ты посмеешь переступить порог моей спальни, — улыбнулся ему мужчина, — Мы подождем в коридоре.

Граф, выходя, демонстративно бросил обеспокоенный взгляд в сторону девушки и прикрыл за собой дверь. Отошел подальше от двери, позволяя улыбке чуть расползтись по лицу.

— И все-таки, почему ты согласился помочь? — не удержался Бор.

— Просто маленькая месть, — шепнул граф, — И все же я нимало удивлен его столь бурной реакцией… Кажется, я начинаю верить, что девчонка его-таки повяжет узами брака.

Борик прищурил глаза и довольно посмотрел на чистое небо в окне. Он давно знал Арши и почти с полной уверенностью мог сказать, что стоит ему самому себе признать симпатию к Шуре, дальше ей уже и делать особо ничего не надо будет. Точнее Арши, конечно, как любит, организует все так, что он вообще сидит глазками хлопает и не при делах, что происходит, но это и не так важно. Поначалу помочь Шуре он решил просто на эмоциях, но ее рассказ о том, что между ними происходит, надо сказать, почву из-под ног выбил. Он припомнил все, что происходило на его глазах, присмотрелся повнимательнее к поведению обоих и сделал шокирующие для себя открытие: Арши влюблялся. Если не присматриваться, можно подумать, что его отношение было таким же, как и ко всем остальным, кого он почитал своими. Но это было не так. Его отношение к Шуре было иным.

Насколько Бор мог судить, тяга этого дракона к людям и полукровкам с человеческими корнями была связана скорее с психологическими особенностями их расы. И больше всего ему нравились всякие отщепенцы, у которых эти особенности выражались наиболее ярко. Он любовался и восхищался своими сокровищами, оберегал их и поддерживал. Но это было исключительно платоническое чувство. Телесность его сокровищ интересовала его только как хранилище личности. Сам Бор считал это ошибкой, потому что телесность нимало определяло так нежно любимую Аррирашшем особенность людей — отсутствие инстинктов, и они даже порой спорили об этом, но по большому счету, это было не так уж и важно.

Важно было то, что его чувства к девушке уже были иными. Уж точно Бор никогда не ловил его на ревности в отношении своих близких. Абсолютно банальной ревности. В шутку — мог; но вот так вот раздражаться из-за по сути-то ерунды? Граф Сибанши Борика бесил, конечно, но про себя он мог признаться — мужиком тот был надежным, хоть и специфичным, но не подлым. А у Раша-то с ним вообще отношения всегда были вполне приятные и спокойные.

Ухаживания со стороны графа ничем плохим Шуре не угрожали, тем более он явно представил их как серьезные.

И Бор с Дуриком вполне могли бы из-за этого устроить бурю в стакане — ну просто чтобы жизнь медом не казалась! — а от Арши стоило бы ожидать, может и слегка настороженной, но вполне благосклонной реакции. Сибанши мог бы стать их девочке отличной нянькой… В смысле, мужем!

Бор вполне убедился, что Шурочкина симпатия ни разу не односторонняя, осталось только самого Арши в это носом ткнуть, а то ведет себя, как мальчишка… 

Когда за ребятами закрылась дверь, я глубоко вдохнула и выдохнула, призывая себя к спокойствию. Первое раздражение, вроде, схлынуло, и расцарапывать лицо я передумала. Это было бы с моей стороны слишком милостиво! Вместо этого я воскресила в памяти до смешного подробные инструкции графа, которые берегла на черный день. Будем считать, что это он!

«Успокойся настолько, насколько это вообще возможно. Смотри на него без страха или вызова, лишь с легкой заинтересованностью…»

Ты, красавчик-следователь, наверное, на всех смотришь так? Я подняла на Раша глаза. Вот уж кто отлично натренирован смотреть без страха и вызова, лишь с вежливой заинтересованностью! И все-таки он был напряжен, и было что-то в его образе… натянутое, неспокойное. Это и позволило мне немного расслабиться. Его неспокойствие успокоило меня. Не я одна переживаю? Вот и хорошо!

«Смотри на него ровно шесть секунд»

1, 2, 3, 4,..

Я не дотерпела, поднялась с кресла и, стараясь держать спину ровной, спокойно подошла к нему. Наклонилась над ним, уперев руки в подлокотники. Морок сполз с него, как и улыбка. Он откинулся и с интересом смотрел за мной. Это смущало, но и почему-то подбадривало. Молчит — и слава Темной! Конечно, стоило мне об этом подумать, как он открыл рот.

— Если пообещаешь сидеть дома и слушаться меня, — низким шепотом начал он, ласково и чувственно глядя мне в глаза, — можешь делать со мной, что хочешь!

Вот же!.. Дрянь-человек! Я сглотнула набежавшую слюну. Если признаться откровенно, предложение было заманчивым. Я из последних сил держала лицо, не позволяя алчному блеску отразиться в моих глазах. Он улыбнулся. Легко, открыто, завлекая…

Все, что писал граф, чему учил меня Борик, вылетело из головы. Ну почему он такой хорошенький? Это же просто грех так улыбаться! Он понимающе прищурил глаза, чуть наклонив голову. Опыт не пропьешь, да? Хочу, чтобы он так улыбался только мне…

Сердце заколотило о ребра, стало жарко… Не так уж сложно мне посидеть дома, если подумать…

Держись, Шура, ты можешь больше! Нельзя дать ему понять, что тебя так легко подкупить, даже если это правда! Я чуть прикрыла веки, глядя на него сверху вниз, и более низким и глубоким голосом, чем обычно, позволяя услышать поселившуюся в горле хрипотцу, озвучила встречное предложение.

— Если пообещаешь переосмыслить ценность своих плесневелых предрассудков, — я улыбнулась ему в ответ, — я разрешу тебе поцеловать свою ручку.

Была не была. Я потянула к нему руку…

«Если сделать, как надо, не получится, а он перехватит инициативу (уверяю тебя, так и будет), вот тебе последняя спасительная соломинка: у него очень, очень чувствительная шея. Особенно, передняя часть. Немного ласки, и тебе, в общем-то, больше ничего и делать не придется, если ты хоть слегка ему симпатична, как женщина» — не знаю, красавчик-следователь, откуда у тебя такая пикантная информация, но хоть немного я ему симпатична точно…

Я слегка провела кончиками пальцев по его горлу. Его губы приоткрылись, глаза заволокло чернотой расширившегося зрачка. Он то ли выдохнул, то ли простонал что-то. Раш вдруг показался таким… беспомощным, расхристанным. Волосы разметались по спинке кресла, глаза полуприкрыты веками и заволокло туманом. Я погладила шею чуть увереннее, наслаждаясь просто его видом. Самым прекрасным видом на свете. Нет, это точно преступление — быть вот таким вот хорошеньким. А если его еще в шейку поцеловать?.. Я потянулась к нему, жадно созерцая.

Во мне забурлил исследовательский азарт, густо помешанный на то ли телесном, то ли зрительном возбуждении — а то ли и всем вместе. И на ощущении власти, да. Разве это не восхитительно — осознавать, что одним прикосновением можешь заставить человека выглядеть вот так? А если убрать руку, то…

А если убрать руку, то! Я застыла на мгновение, уже в нескольких сантиметров от его губ и… Последним усилием воли отстранилась, чуть улыбнувшись. Я же приличная девушка, это меня надо совращать, а не наоборот!

Его непонимающий, обиженный взгляд тоже был прекрасен. Он что-то недовольно прошипел и одним смазанным движением вскинул руку, и вот я уже у него на коленях. Дальше и правда ничего делать не надо было. Да я и не смогла бы, потому что совершенно потерялась в ощущениях.

Его руки крепко фиксировали, и я бы вряд ли смогла куда дернуться, даже если захотела бы. Он целовал меня без всякого смущения, и у меня самой для него не осталось места. В моей голове не осталось места вообще ни для чего; спроси меня сейчас, как меня зовут — и то не отвечу.

Когда он начал стаскивать вниз рубашку, выцеловывая плечо, мне вдруг зачем-то захотелось совершенно по-женски спросить: «А ты точно меня любишь, дорогой?», хотя делать это вот вообще не стоило, потому что ответ я и так знала, и прекрасно понимала, что настрой он мне собьет, не смотря ни на какие разумные доводы.

Я жмурила глаза от каждого жгучего поцелуя, ерзая у него на коленях.

— Это ты со мной делаешь, что хочешь, а не я — с тобой… — хрипло прошептала я ему в макушку в итоге, — Так что это не значит, что я буду сидеть дома и слушаться тебя…

Он вдруг остановился. Из головы начало выдувать туман.

Да ладно?.. Только не говорите, что это дубль два только что был…

Я попыталась сглотнуть застрявший в горле комок и проморгаться от как-то резко выступивших слез. Ну а с чего я вообще взяла, что это все спонтанно? Что это просто само так вышло, потому что я все-таки ему хоть немного, хоть чисто по-плотски симпатична? Что я его соблазнила, а не он опять все устроил, как ему надо? Что это не потому что он нашел на меня рычаг давления, а просто… его желание?

Он поднял на меня протрезвевший взгляд.

— Нет, я… — я дернулась в его руках, но он удержал и сказал тверже, — Нет, милая, нет, я целовал тебя не поэтому… Слышишь?.. Нет.

Я всхлипнула. Прозвучит по-дурацки, но я уже убедила себя в том, что он старый хитрый обманщик, опять меня провел, мое сердце разбито, а ему нет прощения. И очень остро все это переживала. Хотелось то ли лицо ему расцарапать, то ли разреветься в плечо и потребовать на мне жениться… И было уже не важно, что это я все продумала и хитро его соблазнила, сердце отчего-то было уверена, что обманули тут его.

— А почему тогда?! — я не знаю, что именно меня так резко, так оглушающе выбило в истерику. Наверное, очередное осознание, что этот жуть какой хорошенький мужчина все-таки пока не мой. Что его самая лучшая на свете шея не для моих рук и не для моих поцелуев. Что вот это великолепие для какой-то другой женщины. На меня обрушилось осознание такой вселенской несправедливости, что я не могла пошевелиться. Кажется, я недооценила, насколько он мне нравится…

В голове возникли картинки, как какая-то бессовестная шмара трогает его шею, как он ей стонет что-нибудь вроде: «Нет-нет, прекрати!.. Ты меня смущаешь, не трогай меня там… Ох, да! Боже, да, еще!», и она, с коварной улыбкой развратной воровки, злобно хихикая, соблазняет моего бедного, беззащитного, такого преступно беспечного Раша. Он даже не попытался меня остановить, когда я потянулась к его шее! Он всем подряд что ли позволяет себя трогать?!

Я внимательно посмотрела в его виноватые глаза и очень четко осознала, что это его надо запереть дома, пока он не поймет, что я самая лучшая женщина в его жизни. Потому что ни одна уважающая себя дама мимо него пройти ну вот просто не сможет, даже не попытавшись его соблазнить. А этот глупыш же тает от одного прикосновения к шейке! Да что там, ему и простого взгляда порой хватало, чтобы завестись!

Вот прямо сейчас я как никогда поняла Раша. Потому что все, о чем я могла думать, так это о том, что его бы надо где-нибудь схоронить лет на пять, пока я не придумаю, как его в себя влюбить. Или какое-нибудь заклинание, чтобы он не мог видеть других женщин…

— Прости, — глухо попросил он.

— Нечего, — прохрипела я в ответ и погладила его по голове, прижимая к груди, — Разберемся!

Я уже начала придумывать, как уговорить его пока пожить у Евы, когда совершенно неожиданно он поцеловал меня в ключицу. А потом еще раз. Прижал меня к себе крепче и поднял глаза.

— Можно я тебя поцелую? Хочу поцеловать тебя.

В груди расплылось что-то теплое от его слов, от взгляда, которым он на меня смотрел. Жаркого, нежного, требующего, просящего… Столько в нем всего клубилось, сколько я никогда не видела. Я не могла ответить, потому что все слова из головы вылетели, просто наклонилась к нему, и уже почти поцеловала…

Дверь с грохотом отворилась.

— А ну-ка быстро прекратили свои лобызания! Вот наглецы, прямо в моей гостиной!..

Я разочарованно застонала ему в макушку, даже не слушая следующих переругиваний. Ну какого лешего-то опять?!..

* * *

Арши чувствовал себя распоследним идиотом, поправляя Шурочкину рубашку. Во-первых, Сибанши, конечно, очень недовольно смотрел на них, но явно не потому что они «лобызались», а потому что делали они это на его территории. Конечно, Арши и самому было бы за это очень неловко в других обстоятельствах, но сегодня граф его раздражал и испытывать перед ним стыд не получалось, хотя следовало бы. В любом случае, граф не ревновал.

— Шура, у тебя хоть капля совести есть? Я же уже не молодой, у меня сердце слабое!

Девушка посмотрела на него, скептически вскинув брови. Ну да, пожилым он явно не выглядел, хоть и на юношу не тянул от слова совсем. Но его всегда забавляло, как существа с коротким сроком жизни округляли глаза, стоило назвать свой возраст. И с большим удовольствием потом просил прикрыть окно, чтобы он не застудил спину, или сетовал на то, что от сырой погоды ноют суставы.

— Нет у нее совести! — ответил ему Сибанши с чувством, — А у тебя — тем более!

— Никогда его еще таким экспрессивным не видел, — присвистнул Борик.

— Это ты еще не видел, как его штормило, когда я в его бельевой шкаф полезла, — начала Шура, — Он потом полчаса перечислял синонимы слова «невоспитанная»… И даже ни разу не повторился!

Граф нашел какой-то очищающий состав и начал распылять его по комнате.

— Мое следующее письмо тебе, неблагодарная, будет состоять из синонимов слова «блудница».

Глаза Шуры блеснули любопытством и предвкушением.

— Ого!

А Арши сидел, смотрел на нее и продолжал чувствовать себя идиотом. Развели его как мальчишку. Ну да нет худа без добра. Когда она заплакала, подумав, что он снова ее разводит (хотя в этот раз плакать стоило бы ему), и мужчина начал это отрицать, он и сам понял, что его вообще-то от Шуры очень основательно ведет. Он же даже не попытался ее остановить. И не то чтобы мысли о том, что это неправильно, совсем вымело из его головы. Занудным голоском Шарама они где-то на задворках сознания звучали, но так тихо, так неважно, так пусто, что сосредоточиться на них просто не получалось.

Арши тоскливо улыбнулся, думая о том, каким он, оказывается, может быть слабовольным перед лицом опасности, если у опасности хорошенькие любопытные глазки, уверенные ручки и красивые ключицы. Захотелось снова ее поцеловать куда-нибудь в плечо, почувствовав под руками дрожь ее тела. Ну вот и что теперь с этим делать?..

— …просто шокирует! Тебе когда-нибудь говорили, что не стоит пользоваться чужой добротой?

— Может и говорили, но я не помню!

— Обязательно вспомнишь, когда Отец-Дракон тебе воздаст.

— А я в Темную Госпожу верю!

— Всегда было интересно, откуда в тебе эта склонность поминать богов? Не очень ты похож на того, кто перед сном воздает молитвы… — потянул Бор, с интересом глядя на графа.

— Я очень набожный мужчина. А еще у меня есть свободная одиночная камера. Передо мной однозначно не стоит хвастаться своей принадлежностью к еретикам, госпожа Солнцева.

..Ведь ничего не изменилось. Он все так же стоит в очереди на наследование престола, а она за последние полчаса меньше человеком не стала. Но… как же хотелось всех прогнать и продолжить начатое. И сказать ей что-нибудь вроде: «Возьми меня, я весь твой!», чтобы ее глаза опять жадно и весело загорелись, чтобы она расхохоталась от такой нелепой, но такой уместной формулировки. Чтобы она снова провела ручкой прямо по горлу, лаская, и ляпнула какую-нибудь дурость про то, что Рашу не стоит переживать о своей чести, потому что она готова взять на себя ответственность. Мужчина представлял себе все это и чувствовал, что это было бы самым правильным. Но можно ли просто отодвинуть весь мир, будто он не имеет никакого значения?

— Может ты все-таки слезешь с его колен?

— Знаешь, красавчик, мне и здесь удобно. Он пока летает где-то в своих мыслях — и меня это вполне устраивает! Потом он наверняка надумает какой-нибудь дури, и мне снова придется туманить его рассудок своими прелестями, чтобы от этой дури его отвлечь… Но пока он в моих руках, я собираюсь пользоваться моментом! — и потерлась щекой о его щеку; Раш привычно ее обнял, погладил по голове и уложил на плечо, — Будет потом что вспомнить хоть.

Даже прямо сейчас он потакал желаниям, которым потакать не стоило, косвенно подставлял свою семью. Он помнил эти взгляды, в которых все: удивление, непонимание, отрицание, гнев, страх…

Арши никогда не хотел выделяться. Никогда не желал ничего рушить. Но почему-то все его стремления, мысли, желания были чуждыми его окружению, непонятны его сородичам. И что-то ломали.

И он старательно мимикрировал, принимал правила игры, старался угодить. Просто чтобы они поняли — он вовсе не пытается с ними бороться, никого не осуждает, не насмехается. Лишь однажды он позволил этому прорваться, поправ все возможные правила приличия, нормы, потоптавшись на самой основе их культуры. Как тогда выразился старший брат, он плюнул им всем в лицо. Все, кто знал, именно это и чувствовали тогда. Все, кроме Арши. Он принимал, что он виноват, потому что вовсе не хотел спорить, раз так чувствуют окружающие; но он совершенно не чувствовал себя виноватым.

Тогда он был юным, и хоть в какой-то мере это его оправдывало в глазах других. Но в своих глазах он не нуждался даже в оправдании — связаться с Матерью-Землей и ее непонятной дикой магией было его собственным решением, отнюдь не в бреду принятым. Просто он считал, что Ева не может умереть. Что этот мир еще не дал ей и половины того, что она заслуживает. Что она не отдала миру и половины того, что есть в ее душе.

«Нельзя удержать в живом мире душу, которая уже прошла, закончила свой путь» — так Она ему тогда шелестом листвы прошептала на ухо. Она ему подсказала, Она его благословила, но Она ему ничего не обещала. Результат зависел не от Нее, и даже не от Аррирашша. И именно поэтому он считал себя правым. Потому что Ева осталась.

— А я тебе говорю, надо слушать свое сердце!

— Да-да, а у меня потом, после подобных лозунгов, мест в темницах не хватает на всех, кто решил сердце послушать… Надо голову включать.

— А я вот недавно купила на Лисьем магический шар — может его слушать?

— Я тебе как дипломированный маг говорю, и не в первый раз, кстати: это просто стеклянный шар! В нем ни капли магии!

— А я верю в чудо! Мой «немагический» шар, между прочим, на вопрос, стоит ли мне поприставать сегодня к Рашу, мигнул светом! Я поприставала. И смотри — он в моих руках, и даже не дергается никуда!

— Это был просто солнечный луч из окна — я видел!

— А где именно ты купила эту подделку? Я как раз хотел подбросить одному протеже высокопоставленного чиновника дело, которого и заслуживают его мозги — прямо как просил его дядя.

— Теневое министерство теперь занимается такими делами?

— Какие работники — такие и дела.

Но сейчас-то речь не идет ни о чем, кроме простого желания послать весь двор — с их тоской по масштабным заварушкам и попыткой выискать предлог для нее — в далекие дали и просто делать, что в голову взбредет. Ни на кого не оглядываться. Глупо, наивно, эгоистично — не по возрасту и не по положению. Но чем яснее он понимал, чего на самом деле ему хочется, тем сильнее хотелось это сделать.

Взять в охапку весь свой табор, Энри и Шуру подмышки — и укатить подальше отсюда, от всех этих клановых разборок, в которых обязан учавствовать, от Империи вообще. Может даже на другой континент. Иногда Арши думал, что он совсем не к месту родился в правящем гнезде самой могущественной расы в мире. Вообще-то, он совсем не отказался бы быть человеком… Как там Шура говорила? Поскреби дракона — найдешь человека?..

Мог ли он так поступить? Наверное, нет. Но помечтать-то можно? Арши решил дать себе время на переварить.

А потом пойти к Еве и сделать, как она скажет! Вообще, по мнению мужчины, она была единственным в мире существо, которое каким-то образом умудрялось делать, что хочет, не перекидывая на других свою ответственность.

— Когда же вы уже домой-то пойдете? Мне работать надо вообще-то — обеденный перерыв давно закончился.

— Какой ты негостеприимный!

— Нам и правда уже пора, — вдруг вынырнул из своих мыслей Раш, — Но вы не могли бы буквально на минутку оставить нас наедине?

Как ни странно, граф все-таки согласился выйти.

Мужчина поднял глаза. Шура была на удивление спокойна. Последние дни ее редко такой можно было увидеть. А сейчас в ней поселилось будто какое-то умиротворение. Она улыбнулась ему, открыто и искренне, чуть насмешливо — разве можно такой улыбке что-то возразить?

— Я не знаю, что сказать, — честно признался мужчина.

Она усмехнулась.

— Я тоже. Хотя нет — знаю! — она вдохнула, выдохнула и вдруг выдала, — Ты мне нравишься. И я хочу тоже тебе нравится. И волнуюсь, и это меня раздражает. А еще больше — что ты совсем не выглядишь взволнованным.

Он удивленно приподнял брови.

— Не выгляжу? Мне казалось последние дни я только взволнованным и выгляжу. Все спокойствие к Темной с тех пор, как ты появилась. Разве сегодня я выглядел спокойным?

— Ты хочешь… извиниться? — вдруг спросила она, глядя на него испытующе, — Ну, что опять не смог удержаться.

— Нет, — неожиданно для себя самого ответил он, — Я вовсе не жалею. Просто не знаю, что делать.

— А давай просто будем делать, что в голову придет, а там — как получится! — он рассмеялся тихонько ей в плечо. Отличный план!

— Пойдем домой?

— Ага! 

Когда он уже открыл дверь и встретился взглядом с взволнованным Бором, то понял, что кое-что забыл.

— Шура, — он повернулся назад, чтобы поймать ее взгляд, — Я хотел сказать, что ты тоже мне нрави… Что?..

— Шура! — граф пролетел мимо него, задев плечом.

Она растворялась на его глазах. И через миг исчезла.

Глава 25. Рыцарь Мечей. Пес Императора

— Защитки не были потревожены, — еще раз повторил граф Сибанши, — Портал не мог быть создан извне — нет вообще никакого следа.

— А у Шуры нет никакого, даже самого незначительного, дара, — взвился Дор, — Ты ее не переносил, Бор не переносил, Арши не переносил… Но кто-то же перенес! Значит след должен быть!

— Тебе твой Арши уже десять раз сказал — следа нет.

— Мальчики, у нас нет времени на споры, — прервала их Ева, — Скажите мне, как образованные и по жизни неглупые маги, каким образом она могла бы перенестись сама, не имея дара?

Дор тряхнул растрепанной головой, будто выметая из головы лишние мысли, и тут же успокоился:

— Вопрос надо иначе задавать. Самой Шуре никуда переноситься не надо было. Так что думать стоит о том, как бы мы поступили, если бы надо было перенести неодаренную девчонку со всеми ее щитами, артефактами, охраной и драконом под боком?

Когда Шуру увели прямо у них из-под носа, Бор тут же кинул весточку и Дорику, и Еве. Первый был, если не кривить душой, гораздо лучше подкован в теоретической магии — лучше, чем кто-либо еще знакомый Бору — и внимателен к деталям, Ева же в любой непростой ситуации умела оставаться спокойной и успокаивать других.

А успокаивать надо было всех и сразу. Арши держался из последних сил, чтобы не перевернуться в огромную крылатую ящерицу и не начать с дикими воплями летать над городом в поисках украденного сокровища — Ева сидела рядом, держала его за руку и раз за разом напоминала, что надо сначала понять, что произошло, а потом уж действовать. Он и сам это знал, просто ее голос успокаивал.

Бор, который уже давно считал безопасность Шуры своей святой обязанностью, не мог поднять глаз. Он знал, что посыпать голову пеплом — абсолютно бессмысленно, но перестать думать о том, что стоял в паре метров от нее, тоже не мог.

Ева посмотрела на графа. Он выглядел, как и всегда, спокойным, говорил по делу, но он тоже переживал. Ева не была с ним близка, но мальчик ей нравился. Довольно замкнутый и очень одинокий. В чем-то похож на Шуру. Тоже не очень умел строить близкие связи и не совсем понимал, зачем это вообще надо. И сам не осознавал, насколько в глубине души завидует окружающим, у которых это получается. И насколько ему самому нужна и важна эта переписка с девушкой. Как их развеселая компания ворвалась в жизнь Шуры, поставив перед фактом, что они теперь друзья, так и сама Шура теперь ставила перед фактом Сибанши. И хотя он не признался бы в этом даже себе, ему очень не хотелось, чтобы прервалась эта зарождающаяся связь.

— На ней куча побрякушек, доверху наполненных магией — это могло бы что-то дать? — граф посмотрел на Дора. Тот кивнул.

— Я тоже об этом подумал. Магии в защитках бы хватило для переноса. Но без направленности и заранее проделанных расчетов ее бы все равно использовать не получилось… А откуда бы им взяться? Чисто теоретически, если бы можно было заранее перенастроить… Ну нет, они чисто защитные, мы же проверяли! Я проверял!

— Дайте мне лист, — сказал Арши, — Выпишем имена всех, кто имел хоть какое-то отношение к побрякушкам, которые мы на нее навешали. А ты, Дор, пока думай, как можно было бы их «перенастроить».

Арши под диктовку записывал все, что ему говорили Дор и Бор — большая часть защитных артефактов и амулетов принадлежала им. Какие-то он выписал сам — они были из его коллекции. Параллельно он в столбик выписал и имена всех, кого подозревал в покушениях.

— О, там и мое имя, — приподнял брови граф, — Ну, в этом есть смысл.

Дорик вдруг вскинул глаза на Арши.

— Как не перенаправляй, но артефакты защитными быть не перестают. Они не активируются, если не чувствуют опасности. Не эти, которые мы ей дали, по крайней мере. Я никогда о таком не слышал, но — чисто теоретически! — в диапазон опасности можно включить и еще что-нибудь, кроме того, что обычно включают… С расчетом на перенос из места, где опасно по ряду заданных признаков! — Дорик размахивал руками, его глаза блестели, когда он об этом говорил, — Ну, например! Включить в признаки опасности концентрацию серы в воздухе выше допустимой нормы — артефакт замечает, артефакт переносит из опасного места… Думаю, это возможно. Но там работы не на одну неделю! Расчеты просто дикие должны быть — тут таблицу Фрина не используешь… И то, не факт что что-нибудь толковое получится.

— Значит, — кивнула Ева, — стоит, наверное, обратить внимание на то, что случилось прямо перед похищением? На какой отрезок времени до надо обратить внимание?

Дор смотрел на нее отсутствующим взглядом, делая в уме какие-то подсчеты.

— Минуты три — не больше…

* * *

Я визжала как свинья, которую ведут на убой. Почему? Потому что неожиданно осознала себя в воздухе, падающей слишком стремительно вниз. По ощущениям я летела не меньше километра, и сломала себе каждую кость. Но когда минут через пять я перестала костерить Отца-Дракона, встать у меня получилось с первого раза, хотя очень ныло плечо и грудь на вдохе.

Это было немного странно — мне обещали, что защитки в случае чего сработают на манер подушки безопасности, а если не кривить душой, то падала я все-таки не очень долго. По хорошему, даже синяков вообще не должно было быть, а у меня кроме них были свезены ладони, колено и, кажется, даже лицо. Это не слишком радовало.

Но, пожалуй, это было не самой главной причиной опечалиться.

Я вообще где?..

— Раш?.. — зачем-то позвала я.

Вокруг никого не было. Я была одна в незнакомом месте. Как я здесь оказалась? Меня похитили? Вроде, логично, тем более в свете последних покушений. Вот только на меня никто не нападал. Никого вообще вокруг не было, никто не отозвался, когда я пороорала матерный стишок их местного менестреля с подозрительно знакомым именем — Воська Златонегусто. Никакой злодей не прибежал рассказывать мне свой хитрый план, хвастаясь хитростью исполнения. Это ведь так обычно происходит?

Потеряшка Шура стояла и не понимала, что делать дальше. Как-то раз я уже оказывалась в подобном положении, кстати! Мне было лет шесть, вроде. Мы с мамой были в метро, как раз подъехал поезд. Я отвернулась на миг — и ее уже нет. Я, конечно, от жизни в этот момент была в таком шоке, что даже, кажется, разревелась. Побежала ее искать, звала, дергала за куртки людей. Какая-то женщина, когда поняла, что я потерялась, подхватила меня на руки, и мы начали искать маму вместе. Спустя двести прохожих, двух работников метро и одно отделение полиции мама все-таки нашлась! Я тогда уже была успокоена и накормлена сладостями, так что встретила ее радостной улыбкой, а вот на ней лица не было. Она мне потом сказала, что если я еще раз потеряюсь, надо стоять на месте и ждать, пока она меня найдет.

Я решила послушать хорошего совета и никуда не двигаться!

Но вокруг осмотрелась. Выложенная шершавой каменной плиткой дорожка вела к повороту впереди и к тупику сзади, а по краям дорожки были густые кусты метра под три высотой. Из-за этого было довольно темно. Я все-таки прошла немного вперед, просто чтобы посмотреть, что за поворотом. За поворотом, чуть впереди была развилка в разные стороны.

Все это было похоже на… лабиринт?

* * *

— И все? — удивился Дор, — Никакого иного воздействия, ничего? Просто пожамкались?

— Это можно как-товписать в диапазон опасности? — уточнил Арши, постукивая пальцем по подлокотнику.

— А она… была против? — уточнил мужчина, скривив лицо; Аррирашш посмотрел на него, как на идиота, — Понял-понял! Не знаю… Наверное, можно. Но это ж как извернуться надо! На самом деле, это гениально. Не уверен, что смог бы такое сам… Ну да артефакторика не мой основной профиль, но все же… Это исключительный талант. Таких по пальцам пересчитать. И мышление нестандартное. Чисто теоретически, я понимаю, что такое возможно, но ни в какие научные нормы не вписывается!

— Потом будешь восхищаться! — рявкнул Бор, — Предположим, что перенеслась она так. Если уж кто-то перенастроил артефакт и ключевым моментом для себя поставил ваши жаркие ласки, полагаю дело может быть именно в них? Кто-то, кого не устраивает ваша близость? Тех, кто мог об этом знать, по пальцам пересчитать. Так же, как и тех, кто мог бы об этом догадываться. Итак, пиши… Арши?!

— Арши, стой! — крикнула Ева в догонку, но он уже скользнул плавно из окна, расправляя крылья. Они блеснули золотом пера на солнце, и огромное гибкое чешуйчатое тело взмыло в небо, закрывая тенью прохожих, которых секунду назад раскидало воздухом, взволнованным взмахом широких крыльев.

Ева покачнулась тоже, и граф ее придержал, чтобы не упала.

— Он понял, кто это, — озвучил он мысли всех в комнате, — А я-то, грешным делом, решил, что больше всего подхожу на роль подозреваемого…

— Если тебя это успокоит, то я тоже, — кивнул Дорик, — Но что нам теперь делать? Куда он там полетел-то хоть?..

Ева опять перегнула через подоконник, ухватившись за него руками, и уставилась дракону вослед взглядом керамических глаз.

— Во дворец.

— Не уверен, что сидеть и ждать — хорошая идея, — потянул Бор, с сомнением глядя на большую деревянную спину, затянутую дорогой тканью, — Но если он знает, кто это… Нам есть вообще смысл его догонять?

— Есть, — кивнула Ева, — Но как проникнуть во дворец — это еще надо понять. В любом случае, я, кажется, догадываюсь, на кого подумал Арши… И даже предполагаю, где искать Шуру.

— Его Величество?.. — предположил Бор.

Она мотнула головой.

— Ему сейчас не до этого. У него свой секрет, с которым он не знает, что делать. Нет ему до Шуры дела. Да и разбиралось бы с ней, в случае чего, полагаю, Теневое Министерство.

— У нас нет такого приказа — это точно. Я бы знал.

— Ева, кто это? — не выдержал Бор.

Она повернулась от окна и посмотрела на мужчин немного расфокусированно,  будто вспоминая что-то. Ветер встрепал льняные, чуть волнистые локоны за ее спиной.

— Думаю, это Первый Советник, — прошелестела она, грустно улыбнувшись, — Хороший мальчик, но порой излишне категоричный в своей преданности. Его отец был безумно талантливым артефактором, но… Я не очень хорошо помню эту историю. В любом случае, последнее время он крайне назойливо советовал Арши не связываться с людьми. А если точнее, с Шурой, — она задумалась, разглядывая стену по левое плечо, — Есть еще кое-что, о чем я не могу сказать. Это не касается нашей девочки, но могло… скажем так, сосредоточить его злость от невозможности исправить ситуацию на ней.

— Вы уверены? — нахмурился граф Сибанши.

— Практически, — кивнула Ева, — Стоило подумать на него раньше… Но он такой хороший мальчик. На него думать совсем не хочется. В любом случае, я догадываюсь, каким способом он решил от нее избавится.

Ева помнила это место. Дворец. Сверкающий, огромный, возвышающийся над столицей на немыслимой высоте. Древний, полный тайн. Порой довольно жутких.

«Не ходи в лабиринт — людям там рады, но людям там не место, — улыбнулся ей когда-то маленький принц, — Ты и другим скажи: людям там не место.»

Вдалеке послышался рев.

— Долетел, — вздохнула Ева, — Ну что, мальчики! Как будем вламываться в императорский дворец? Есть идеи? Потому что меня туда точно не пустят!

Борик вдруг хмыкнул.

— Есть одна идея. Шурке бы понравилась!

* * *

Шарам ехал по улицам Высокого Города в закрытой карете. Вот и все. Дело сделано. Даже если на него подумают, а мужчина вполне такое допускал, доказать это будет невозможно.

Руки слегка потряхивало, так что он сцепил их в замок и крепко сжал. Дело сделано. Из лабиринта человечке не выйти. Остальное, в общем-то, не так важно. Его Высочество не опозорит себя связью с ней. Дело ведь было только в ней? Дядюшка Императора, как бы ни была сильна его любовь к людям, за многие сотни лет никогда не рассматривал их как объект своей страсти. Значит, дело было в ней. Что он в ней нашел, только Отцу-Дракону ведомо — да простит он заблудшего сына своего! Как на вкус Шарама, отвратительная девчонка — взбалмошная, нечесаная, невоспитанная особа. Но Его Высочество, хоть и виртуозно орудовал расческой, порой заставляя даже самого Шарама смирно сидеть, пока ему плетут какую-то мудреную косу, тоже был довольно взбалмошным, если не сказать больше.

Но теперь это уже не важно. Ведь дело сделано. Хоть что-то он должен был сделать, хоть от одной опасности он своих сюзеренов уберег. И не слезет с Его Величества, пока тот не даст ему разобраться со второй. Да! Первый Советник мог бы просто закрыть глаза и ничего не делать. Не хотят помощи — пусть сами разбираются. Но это так не работает — он знал. Однажды он уже не стал лезть со своей помощью, и это закончилось катастрофой. Для одной трижды никому не нужной семьи, но — катастрофой.

Самое ужасное — это не назойливость. Не влезание в чужие дела. Не неуважение к чужому праву делать со своей жизнью, что хочет. Самое ужасное — равнодушие. Молчание. Страх влезть не в свое дело. Особенно, когда речь идет о благополучии целого государства.

Поэтому он никогда не боялся высказать хоть даже Его Величеству свое мнение. Не боялся на нем настаивать, если считал себя правым. Не боялся лезть не в свое дело. Ведь если что-то тебе дорого, значит это твое дело?

Мать Шарама была драконицей. Не слишком знатной, не очень красивой, довольно слабой, как магически, так и душевно. Может поэтому его отец и полюбил ее — ему нравилось быть главным, хоть эта роль совсем ему не подходила. Псы и не должны быть главными, стезя псов — верно служить своим хозяевам. И хоть расой Шарам пошел в мать, нутро его было, как у многих поколений его предков — оборотней-псов. Первого Советника так и звали за глаза во дворце — Пес Императора. Шепотом, хихикая в ладошку — они думали, что насмехаются. А для него это было ближе имени, ближе должности. Для него эта кличка была наградой за труд, за преданность.

Награда, ценность которой никогда бы не понял его честолюбивый отец, думающий только о личной выгоде. Гениальный артефактор со слишком большими амбициями, слишком слабой волей и абсолютным неумением брать на себя ответственность. За что мать его так любила? И почему ее любовь делала его только хуже?.. Верно потому, что она потакала всем его слабостям.

Ну да его наработки смогли послужить благому делу. Значит, в его жизни был хоть какой-то смысл. 

— Мой мастер говорил, что такие, как я, рождаются не чаще раза в столетие, — любил говорить отец Первого Советника. Пока Шарам был маленьким, он слушал его с восхищением. Его отец — особенный. Может и он сам тоже — особенный?..

— Мне нельзя растрачивать себя на работу, которую могут выполнить и обыватели, — говорил отец; и мальчиком он слушал его и кивал. И мать слушала и кивала. Конечно, нельзя, ведь такие, как он, рождаются не чаще раза в столетие!

С возрастом Шарам начал задаваться вопросом: а можно ли таким, как он, которые рождаются не чаще раза в столетие, растрачивать себя в алкоголе, пустых разговорах и азартных играх?

На самом деле, его отец не врал. Он и правда был особенным. Его талант был исключительным. И с годами Шарам убеждался в этом только больше. Его жизнь тоже была исключительной. Исключительно бесцельной. Точнее цель была одна — удовлетворять свои сиюминутные прихоти. Он не обладал усидчивостью, он не был трудолюбив, и чем дальше — тем скуднее становился его талант, не подпитываемый ничем изнутри. Чем меньше он создавал, тем больше он пил. Чем больше он пил, тем быстрее утекало и без того не слишком богатое состояние родителей.

Когда Шарам пошел в школу первой ступени, их дом уже забрали в уплату долгов. Когда Шарам пошел в школу второй ступени, ему пришлось начать зарабатывать, потому что жить было не на что никому в их семье, кроме отца. Когда Шарам повзрослел достаточно и стал основным источником дохода в семье, он посчитал, что может поговорить с отцом о том, что его талант требует более трепетного отношения. Что такое потребительское отношение — неуважение к тому, что ему даровали боги.

Отец порыв не оценил. Очень не оценил. Мать потом обрабатывала ему разодранную в кровь щеку, сетуя на слабую регенерацию полукровки, глядела грустным смиренным взглядом и советовала не лезть на рожон.

— Но ведь он действительно может принести пользу обществу! Он может гораздо больше, чем… Спиваться так бездарно. Разбазаривать последнее, отнимая крохи у собственной жены. Мама, это не правильно! — горячился он.

— Милый, ну кто мы такие, чтобы решать за других? — гладила она его волосы отощавшей рукой, — Кто мы такие, чтобы решать за взрослого мужчину? Он ведь не дикое животное, он разумное существо… Мы его семья, а не дрессировщики, и не надзиратели ему, не хозяева, чтобы перевоспитывать. Мы должны просто рядом быть и поддерживать. Он исправится, поверь! Просто у него сейчас тяжелые времена… Надо просто быть рядом.

Но тяжелые времена были не у отца, а у них. И вера в то, что он исправится, кажется, таяла уже даже у матери. Она заболела. Шарам забросил учебу и все время посвящал заработку денег на хоть сколько-нибудь достойный уход для нее, на лечение. Отец не переставая ныл.

— Ты тут валяешься, а мы на тебя последние деньги тратим! Не стыдно? Ты должна быть благодарна мне, что я тебя терплю. Другой на моем месте давно бы уже ушел к нормальной бабе, ты ведь понимаешь? — возможно, он травил этим ее разум каждый раз, когда Шарама не было дома, а дома его не было почти никогда — деньги-то не с неба падали. Но однажды он вернулся пораньше и услышал сквозь приоткрытую дверь спальни…

Он сначала даже не поверил. Это же его отец. Его отец. Да, он слабовольное существо, да, он не самый благородный мужчина, но… Наверное, детское восхищение все же не до конца к тому моменту выветрилось из головы Шарама, но он не верил, что его отец может говорить это матери. Он тогда дождался, пока отец выйдет на крыльцо, прижал его за шею к стенке и поставил перед фактом. Что тот больше не получит ни копейки. Что либо он устраивается на работу — хоть нужники драить, не переломится! — либо пусть проваливает к Темной из дома. Что он, Шарам, запрещает ему пить. А если увидит, что взял в рот хоть каплю, то вырвет ему печень, если от нее еще что-то осталось.

И, на удивление, отца проняло. Он плакал, просил прощения, спрашивал, почему они его еще терпят, ведь он жалок, ведь такие, как он, рождаются каждый день в каждой подворотне. Они проговорили всю ночь. Отец вылил все оставшееся дома пойло, пообещал исправится… Может он бы и сорвался, может и нет — это уже было не важно. Потому что на утро матери не стало, а на прикроватной тумбочке лежала записка, где она просила простить ее, что она такая бесполезная. Отец пошел за ней.

Шарам не мог, даже спустя столетия, перестать думать о том, что все могло бы сложиться иначе. Что он мог поговорить с отцом раньше. Что он мог переубедить мать. Он ведь чувствовал, знал, что отец слишком слаб, чтобы стоять во главе чего-либо, даже собственной семьи. Почему, ну почему Шарам даже не попытался что-то исправить? Молчал, соглашался, уважал его право рушить свою жизнь, затаскивая на дно и жизни других? Боролся с последствиями, когда надо было обратить внимание на причину?

Он просто трусил. Это же отец. Он старше, умнее. Такие, как он, не чаще раза в столетие рождаются.

Первый Советник пообещал себе, что такое больше не повторится.

С востока, от Императорского  Дворца, по городу прокатил разъяренный рев. Мужчина крепче сжал переплетенные пальцы. Дело сделано. Одной проблемой меньше.

Глава 26. Рыцарь Мечей. Лабиринт Йешшей

Я, наверное, никогда не смогу стать послушной девочкой.

Не вините меня, пожалуйста, я правда пыталась. Я честно уселась на камень, лишь слегка прогретый солнцем, сидела и считала листики в ожидании спасения, кажется, бесконечно. Конечно, вы могли бы сказать: Шура, но ведь тебе и заключение в одиночной камере показалось бесконечным, тогда как на самом деле сидела ты там от силы пару часов! И будете правы. Когда я остаюсь в одиночестве, ну то есть совсем в одиночестве, когда за стенкой никто не храпит, внизу никто не шебуршит на кухне, мое восприятие времени очень сильно искажается…

Например, по моим ощущениям, с места я не двигалась часов шесть: успела подремать, потанцевать, придумать нецензурный стишок про Отца-Дракона, громко его продекламировать раз этак десять. Помечтать. О том, как меня спасает Раш, например.

Проламывая кусты, он появляется передо мной, смотрит на меня глазами, полными слез облегчения:

— Шурочка! Я так тебя искал, так тебя искал!.. Я думал, что потерял тебя навсегда, — он кидается мне в объятия, я ласково глажу его по голове.

— Ну-ну, милый, чего ты плачешь? Все закончилось. Я всегда буду рядом.

Он сжимает меня крепче, продолжая судорожно всхлипывать мне в плечо.

— Обещай, что больше не покинешь меня! Я осознал, что ты любовь всей моей жизни! И... я больше никому не позволю тебя обидеть!

А потом мы займемся страстным энцэ-семнадцать! Нет-нет!.. Энцэ-двадцать один. А потом меня, видимо, все-таки запрут на пяток лет. Да я и сама может запрусь, чего уж там...

Я глупо хихикала, глядя в заросли невидящим взглядом. Жаль, что нельзя передать ему свои фантазии силой мысли — повеселила бы его, а может он бы даже смутился! Боже, как я хочу его засмущать… В любом случае, подняла бы ему настроение, а то он там грустит и волнуется, наверное.

В общем, сидеть я там больше не смогла. Внутренние часы отжигали самбу, взрывая мой мозг. Заросли были такими высокими, что тут, кажется вечно царила полутьма и понять по небу, сколько времени, не представлялось возможным. Даже не так — я смотрела в небо и… не могла понять, сейчас вообще день? Ночь? Вечер? Это пугало. Наверное, чтобы отвлечь себя я и забивала голову всякой дурью.

Это место было, ну… жутковатым. И я не выдержала сидения на месте, и пошла. Куда? Да я даже не знаю. Просто пошла, куда глаза глядят. Даже если честно, побежала вприпрыжку.

Я вот помню, я в детстве немного боялась темноты. Однажды у нас оставалась Олежина мама и, конечно, на ночь она выключила мой ночник, ну потому что нечего электричество попусту тратить. Первые минут десять, растянувшиеся в моем сознании на годы, я стоически терпела. Потом вскочила с кровать и под грохот своего сердца в ушах вот также вприпрыжку побежала к выключателю, шлепнув по нему трясущейся ладонью.

Сейчас ощущения были чем-то схожими, хоть и сильно притупленными. Я старалась не переходить на бег, потому что ежесекундное оборачивание назад подтверждало: за мной никто не гонится. Нет смысла напрягать ноги и легкие. Но нет-нет, да хотелось сорваться на бег. Руки мелко потряхивало, дыхание уже сбилось. Я упорно думала о всякой ерунде, напевала песенки, разговаривала сама с собой.

Еще раз уже привычно обернулась. И завизжала. Нет, за мной не стоял монстр. За мной вообще никого не стояло. Просто… секунду назад сзади была дорога, по которой я шла, и вот уже тупик из все тех же высоченных густых кустов. Я выдохнула, схватилась за сердце, грязно матюкнулась и пошла дальше. Все-то в этом волшебном мире не по-человечески. На глазах выступили слезы.

— Вот ведь дряньство! — зашипела я, — Вы меня запугать решили? Меня?! Думаете, это так просто? Да это даже проще, чем просто! Вам нечем гордиться, ясно?! Меня вообще легко напугать. Да любой алкаш в темном переулке так может! Так что вам нечем гордиться!..

Стало как будто еще на пару тонов темнее, и шуршание листвы было каким-то угрожающим… Страх подгонял в спину, но я с упорством осла еле-еле передвигала ноги. Мне торопиться некуда! Ясно же, как день, что сама я отсюда не выберусь.

— Эх! — я где-то слышала, что если улыбнуться, то и настроение поднимется, так что насилу выдавила из себя кривенький оскал, — Раш, миленький, ну когда же ты меня уже найдешь-то, а?..

* * *

Аррирашш летел через дворцовые коридоры, сшибая все, что плохо лежит. Служки, приученные освобождать дорогу, если крылатые господа изволят злиться, схоронились так, будто их вообще здесь никогда не было. Мужчина с грохотом ввалился в приемную Первого Советника и, не обращая внимания на секретаря, вынес дверь кабинета. Пустого кабинета.

— Где он?! — Арши навалился на стол, нависая над секретарем; на губах лежала, будто приклеенная вежливая улыбочка, но кого она могла обмануть, если глаза сверкали бешенством, а голос переливался рычащими нотками?

Господин Нерилл, секретарь Первого Советника, хоть и был напуган, виду не подавал. Стиснул кулаки и, пусть и слегка сипло, но все-таки спокойно, произнес:

— Его Превосходительство отбыл еще утром по приказу Его Величества.

Именно в этот момент, неторопливо отбивая каблуками по паркету, степенно зашел и сам Император.

— Можешь идти, — кинул он господину Нериллу, даже не глядя на него. Мужчина едва заметно выдохнул, глубоко поклонился сначала Его Величеству, потом Его Высочеству и быстро удалился, стараясь не переходить на бег. Он много работал, чтобы занять то место, которое он занимал, и ему вовсе не хотелось зарекомендовать себя слабонервным нытиком.

Когда секретарь удалился, прикрыв за собой дверь, Ярролим Второй раздраженно фыркнул в сторону дяди и присел прямо на стол в приемной.

— Ну и что стряслось, что ты распугал весь дворец своими воплями? И зачем тебе Шам?

Арши едва сдерживал в себе клокотавшее внутри раздражение.

— Он украл мое сокровищ-щ-ще, — мужчина вскинул злой взгляд на племянника, — Он хотел ее убить, а теперь украл! Он украл ее!

Ярм нахмурился и проговорил максимально успокаивающим тоном.

— На кой Шаму твои сокровища? С чего ты вообще взял, что это он? Он с утра, поверь мне, занят так, что ему не до воровства всяких никому не нужных человечек вот ни разу.

Арши его не слушал.

— Он украл ее!

— У тебя есть доказательства? — вскинул брови император, — Ты не можешь обвинять Первого Советника без веских причин. Мы найдем твое сокровище, но, уверяю тебя, это не он. Его здесь нет, я отправил его на Нижний Этаж по одному вопросу. И воровать людей у него просто нет времени — у него каждая минута расписана. Да и зачем ему?..

Раш не стал даже заморачиваться с объяснениями и доказательствами. Все они были косвенными и не смогли бы убедить Ярма, что его любимый Шам в чем-то виноват! Вместо этого он потер переносицу и попытался собрать мозги в кучу.

Конечно, Шарам подставляться из-за Шуры бы не стал. Значит искать его сейчас смысла нет. Куда он мог ее перенести, чтобы и убрать ее, и самому не замараться? Да куда угодно! Магии в артефактах хватило бы, чтобы охватить почти весь город! Где ее искать? Может она уже?..

— …поисковый отряд? Эй, — Ярм щелкнул пальцами перед его лицом, привлекая внимание, — ты меня вообще слушаешь? Я говорю, давай отправим поисковый отряд Ларса. Лучше них нет никого. Они справятся всяко получше тебя одного, тем более в таком состоянии. Все с твоей девчонкой нормально будет, но Шама в это, будь добр, не впутывай.

— Отправь отряд, — кивнул рассеянно, продолжая думать.

Арши достаточно хорошо, вообще-то, знал Шарама. Сам его к должности и готовил в свое время. Он был прямодушным и вспыльчивым, когда высказывал свое мнение, и поэтому производил довольно обманчивое впечатление существа приземленного. Бесхитростного. На самом деле, Шам был мастером изящных решений. У него отлично работали мозги. Даже не так, у него очень красиво работали мозги. Окружающие считали его успех следствием трудолюбия и упорства — и это отчасти было, конечно, правдой. Но не менее важным был и талант. Первый Советник был вообще-то изумительно талантлив. Арши был почти уверен, что не сможет доказать его вину. Он вполне мог сделать дело даже не чужими руками, а, например, божьим промыслом! Он ведь…

Мужчина вдруг вздрогнул. Точно. Божий промысел. 

— Пропусти, кому говорю! — рыкнул Дорик, глядя на стража со злым прищуром.

— Прошу прощения, господин, но я не могу вас впустить без разрешения, — на лице мужчина не дрогнул ни один мускул.

Дорик нахмурился.

— И у кого мне надо спрашивать разрешение?

— Чтобы вам выписали разрешение, надо заполнить анкеты образца 6, 81 и 369, отнести заполненные анкеты на подпись в кабинеты номер 333, 933, 666 и 93 на первом, третьем, шестом и девятом этажах соответственно, — начал заученную инструкцию страж, — Если ваши прошения одобрят, надо сходить в канцелярию, заведующую особо опасным наследием культуры, и взять у них список документов, которые вместе с одобренными прошениями следует принести не позднее шести рабочих дней. В список входит нотариально заверенное завещание; заключение лекаря душ о том, что вы душевно здоровы; список всех живых родственников и подтверждение — конечно, нотариально заверенное! — что они извещены о вашем решении… В общем, вы ознакомитесь со списком. Когда вы принесете все нужные документы, их подлинность проверят, и, если все они соответствуют предписанным нормам, вам не позднее шести рабочих дней по месту проживание придет письмо с разрешением посещения Лабиринта Йешшей.

Дорик почесал лохматый затылок, задумчиво глядя на стража.

— То есть — я правильно понял? — мне нужно заполнить Темную тучу бумажек, чтобы получить разрешение… самоубиться?

— Именно.

— А попроще способа нет?! — вскричал взбешенно и расстроенно Дорик.

— Можете подняться на смотровую башню и выброситься в окно, — предложил невозмутимы страж, — Но после ваших родственников или вас, если вы каким-то чудом выживете, обяжут выплатить штраф за нарушение общественного порядка. Так что лучше всего сделайте это дома. Но предупредите соседей, чтобы не позднее, чем через двенадцать часов вызвали стражу вывезти труп, иначе ваших родственников обяжут выплатить штраф за…

— Но я хочу в Лабиринт! Это же так романтично, закончить жизнь в Лабиринте! Я не хочу гнить в земле! — всплеснул руками мужчина.

Страж устало вздохнул и на секунду тоскливо глянул в небо.

— Тогда надо получить разрешение.

— А без разрешения совсем никак?! — еще раз попробовал Дор.

— Никак.

— А если я заплачу?..

— Вам и так придется заплатить пошлину за разрешение, иначе вам его не одобрят.

— Да нет же! — раздраженно фыркнул Дор и чуть понизил голос, — Вам на руки, ну! Если я вам заплачу, отвернетесь на секундочку?..

— Не положено.

— Ну почему! Вам жалко, что ли?!

— Не положено, — устало повторил страж.

— Слушай, — Дорик взглянул на него просительно, — Ну чего тебе стоит?.. Ну никто же не узнает, я же из него уже не выйду!

— Не положено, — не повелся страж.

Дорик обиженно фыркнул и посмотрел на мужчину исподлобья. Тот ответил ему спокойным равнодушным взглядом.

— Хорошо вас тут дрессируют.

— Благодарю, — кивнул страж.

Они постояли так с минуту, послушали пение птичек. А потом Дорик упал перед мужчиной в золотом мундире на колени и схватил его за полы плаща.

— Ну пожалуйста! Ну очень тебя прошу, братишка! Мне прямо очень-очень надо!

— Зачем? — спросил страж, вырывая плащ из рук Дора. Спросил и тут же скривился, пожалев, но было уже поздно.

— О, это такая трагическая история! — вздохнул Дорик, и страж устало потер переносицу, — История о несчастной любви.

— Я не уверен, что…

— Я сейчас вам все расскажу! Дело было так, — Дор уселся на траве у выложенной камнем дорожки, ведущей ко входу в лабиринт, и подобрал под себя ноги, — Понимаете, угораздило меня влюбиться в одного мужчину.

— Кхм… Сочувствую?.. — мужчина чуть скривился, представив в красках.

— Да, он оказался настоящим козлом! Но самое ужасное, что даже так я его люблю… А он этого совсем не ценит. Я уже не знаю, что делать… Я для него все делаю, а он на меня только злится и кричит! Вечно только одни занудные ворчания! Я все делаю не так по его мнения, даже дышу, наверное, как-то неправильно…

— Мгм, — кивнул страж, вспоминая, как просился именно на пост стража Лабиринта Йешшей потому что думал, что здесь ему не надо будет общаться с разумными.

По небу плыли облачка, по виску стража стекала капелька пота. Все-таки жарко в полном обмундировании стоять тут. Надо со следующей зарплаты купить маг-охладитель. Вообще-то, учитывая, какие температуры поднимаются к началу лета, их могли бы и по долгу службы выдавать за счет казны. Хоть бы самые дешевенькие. Жарко…

— …и вот я говорю ему: «Но я же тебя люблю, мразь ты неблагодарная! Я же ну просто все для тебя, ну почему ты этого не ценишь, гавнюк ты прилизанный!!!», а он мне — нет, ты послушай! — он мне: «Ты только болтаешь, а на деле ничего!»… Это я-то?!.. Я-то ничего?! Да как он посмел?.. Бесчувственный сухарь, чтоб его Темная вилами в задницу драла! Не ценят нынче хорошего отношения… Эй! Ты меня слушаешь?

— Мгм, — рассеянно кивнул страж, выныривая из мыслей.

— Эй, солдатик, я тебе тут душу, между прочим, изливаю, — угрожающе зашипел Дор, и «солдатик», совершенно неожиданно для себя, вздрогнул, — Будь добр, слушай внимательно, а не глазами хлопай.

Страж вздохнул. К его великому сожалению, полномочий прогнать этого дурного у него не было… Мужчина уже было подумал, что день хуже стать не может, но тут из арки, ведущей во дворец вынырнул еще один молодой мужчина. Высокий, сухой и… прилизанный.

— Я знал, что ты мне изменяешь! — возопил он, тыкнув пальцем в неудавшегося самоубийцу, который все еще сидел у стража в ногах, — Что это за хмырь?! И что, он лучше меня?!

Мужчина неожиданно быстро оказался около них.

— Боюсь, вы неправильно поняли ситуацию, господин… — попытался вежливо все объяснить страж, но по лицу собеседника видел, что это совершенно бесполезно.

— То есть ты меня тупым сейчас назвал, что ли?!

— А чего ты на него орешь, он не виноват, что ты и правда тупой!

— Ты его защищаешь?! Изменщик!

Они начали грязно переругиваться и несчастный страж подумал, что они очень друг другу подходят.

— Если вы продолжите, я вынужден буду сообщить начальству, и вам выпишут штраф за нарушение общественного порядка… — снова попытался он вразумить мужчин.

— Чего ты там вякнул?!.. — одарил его прилизанный бешеным взглядом. И полез на него с кулаками… Нет, ну это уже совсем наглость!.. 

— В сам дворец проникнуть не такая уж большая проблема, — граф Сибанши, имевший опыт в таких делах, даже не сомневался, что все получится; они уже дошли до нижних полукружий-этажей, лестницей поднимающихся к самому дворцу, когда решили обсудить детали плана, — А вот как в Лабиринт пройти, я не уверен. Там охрану пару лет назад неплохо усилили. Кажется, был инцидент с сыном какого-то человеческого аристократа из Визамии. Захотел мальчишка в Лабиринт — иди в Лабиринт! Раньше никого не останавливали, а тут сына этого аристократа даже не предупредили, ЧТО это за Лабиринт. Конечно, он из него не вышел, и отряд спасательный Заблудшего не нашел. Был пусть и небольшой, но неприятный скандал. Там еще вроде Вольмская княгиня плеснула масла в огонь, прислав свои соболезнования с формулировкой «Ученье — свет, а неученье — смерть!». После этого визамские послы так распсиховались, что пришлось ставить охрану на Лабиринт.

— Всегда было интересно, почему вольмцы и визамцы так другу друга не любят? — поинтересовался Дор.

— Да у них что не столетие, то большая войнушка была до вступления в Содружество! С тех пор и не терпят друг друга… Это уже скорее даже традиция. Форма общения, что ли. Мне вот гораздо интереснее про Лабиринт Йешшей послушать, раз уж мы туда путь держим.

Пока граф пробивал им пропуски во дворец под чужие документы, которые Дор ловко вытащил у более-менее подходящих по комплекции разумных, Бор плел им довольно сложную обманную личину. Долго ее держать бы не получилось, но если внутрь попадут, она уже не сильно и нужна будет. Они сидели втроем в переулке между домами на ящиках.

— Лабиринт Йешший — это что-то вроде такого своеобразного храмового комплекса. Йешший — один из сыновей Отца-Дракона, как вы знаете, от смертной. Если верить легендам, он погиб, пытаясь защитить людей, принявших Отца-Дракона своим Богом, от гнева Темной Госпожи, их создательницы. Отец-Дракон принес в жертву любимого сына, чтобы спасти людей…

— Уж прям так все и было! Почему Мать-Земля в драконьих мифах всегда какая-та отбитая злобная стерва, которой расхреначить полмира — дело принципа? — возмутился Дорик.

Ева прыснула в кулак. 

— Так вот. Отец-Дракон принес сына в жертву ради спасения людей, и через тридцать три дня его сын Йешшей возродился богом Самопознания и Суда. И вот на территории Императорского Дворца частично сохранился древний храм, посвященный Йешшею. Состоит он из лабиринта с жертвенным алтарем по центру, и любая выбранная человеком дорога ведет к нему. Ни один человек, зашедший в лабиринт, выйти из него уже не сможет. Как Йешшей принес в жертву себя людям, так и люди теперь приносят себя в жертву ему. Честно говоря, как по мне, весь лабиринт — это и есть жертвенный алтарь…

Бор с Дором посмурнели еще сильнее.

— В том, что мы делаем, есть вообще смысл?.. В смысле, если Шура… — начал Бор.

— Думаю, да, — перебила Ева, — Есть у меня одна надежда. Возможно, Шарам перенес ее сразу в Лабиринт, а не ко входу. Вдруг не зашла бы?

— Ну и какая разница? — поторопил Дор.

— Тогда получается, — Ева немного неуверенно улыбнулась, — что она не заходила в Лабиринт. Может… даже скорее всего, это шанс. Ведь выйти не может тот, кто зашел. А ритуалы надо соблюдать точно.

— А может это все со мной происходит, потому что я не молюсь Отцу-Дракону? — предположила я, — Эй, Отец-Дракон! Неужели ты такой мелочный?!

Я продолжала идти, стараясь не замолкать ни на мгновение. В тишине становилось жутко, а в голову лезло слишком много ненужных сомнений и вопросов. Почему-то в этом месте они одолевали, словно рой оводов или мошек летом у речки. Но я с завидным упорством от них отмахивалась, разговаривая сама с собой о всякой ерунде. Или вслух придумывая, какой будет наша с Рашем первая брачная ночь. Во всех животрепещущих подробностях. Если здесь есть монстры, то пусть им станет неловко!

Я усилием воли держала голову прямо, но иногда все-таки поворачивалась назад. Честно говоря, я даже надеялась увидеть какого-нибудь жутика, чтобы можно было проораться вволю и сигануть со скоростью зайца, забыв обо всем, кроме необходимости двигать булками… Но максимум, что меня ждало, когда я оборачивалась, это изменения ландшафта. Например, в прошлый раз поворот в метре сзади, из которого я вышла секунду назад, вдруг стал длиннющим, ну просто бесконечным коридором вдаль.

Я никогда особо смелой не была. Ну то есть, да, чувство самосохранения у меня слегонца отбито — может в детстве уронили? — и я зачастую до последнего не понимаю, что происходит что-то, опасное для жизни и здоровья. Но когда все-таки понимаю, подвигов от меня ждать не приходится! Коленки трясутся, мозг отключается, и единственная надежда — что кто-нибудь все-таки меня спасет.

Я переставляла тяжелые ноги, декламируя пафосно-слащавый стишок, который вычитала в сборнике, подаренным мне Лукой. Когда же это было?.. Забавно! Вот стишок помню, а когда Лука мне его подарил — нет… Хотя он столько книжек мне дарил — не счесть. Сколько лет мы уже знакомы-то? Он почему-то до сих пор считает, что что-то мне должен. Често говоря, меня это раздражает. В смысле, сделала ли я на самом деле для него что-то хорошее? Ведь просто использовала его историю для статьи… Что это была за статья там?.. Не важно! Важно, что он просто под руку попался, но ведет себя иногда так, будто я лично ему жизнь спасла. Почему-то это заставляет меня чувствовать себя… ну, какой-то нехорошей.

Шура-Шура! А когда это тебе вдруг стало не все равно, хорошая ты или нет? Вроде всегда считала, что «хорошо» и «плохо» — это размытые понятия, смысл существования которых — контролировать поведение разумных! И не то что бы это плохо, контролировать разумных еще как надо, а то таких дел наворотят… А навязать чувство вины за свою нехорошесть и поощрять за попытку быть хорошим, как это понимается в данном историческом периоде — это вообще идеально. Но тебе-то с этого что?

Кажется, я попалась в эту ловушку! Потому что чувство вины за свою нехорошесть давило на плечи. Боже… только не говорите… что это у меня совесть проклевывается?..

Я попыталась отвлечься и решила подумать о Раше. Но вместо радостных мыслей о том, как я буду брать эту крепость, в голову лезли, казалось, решенные вопросы. Или просто закопанные поглубже.

Насколько правильно я поступаю, навязывая ему свои чувства?.. Даже зная о том, какими проблемами это может для него обернуться? Даже зная, что для общества такая связь — все равно что я тоже была бы мужчиной? Даже зная, что ему сейчас, мягко говоря, не до этого?.. Он переживает за племянника, который странно себя ведет; весь на нервах из-за покушений на мою тушку; его припахали опять к работе во дворце… А тут я со своим: хочу тебя, милый!

Неужели я такая… равнодушная? Так легко кладу с прибором на все, что мне не нравится? Даже если это касается благополучия тех, кто мне, по моему же собственному мнению, дорог.

У тебя будут проблемы из-за связи со мной? Да ну и ладно, снимай сюртук, потому что я так хочу!

— О Темная, — просипела я ошарашено, — Да я же стерва!..

Вокруг, будто эхом, прокатился смех, который я уловила буквально краем сознания, погруженная в свои мысли. По спине катил холодный пот, а от рук отлила кровь, и я не понимала — дрожат они от холода или от страха. Я подняла их к лицу и попыталась согреть дыханием.

— Стерва… стер-ва… сте… — раздавался эхом мой голос с разных сторон; разве мой голос мог быть таких ехидным?

— Знаю… — потерянно ответила я, и это прозвучало так жалко, что я будто вынырнула из тоскливой мути, глубоко вздохнув, — Я знаю! И что?! — крикнула и даже как-то успокоилась, — Не всем же быть милашками! В чем проблема? Ну не ангел я в тюбетейке, ну так не всем же ими быть! Раш — большой мальчик! Умный и клевый! Его не надо жалеть!..

— Вот такая ты, да?

— Да, именно такая! Восхитительно прекрасная в своем равнодушии красотуля!

— Ты даже понимая, что твои действия могут доставить другим (и не кому-нибудь, а друзьям!) проблемы (и не какие-нибудь, а серьезные!), все равно стоишь на своем…

— Я не стою, я иду!

— Куда же? К котлам Преисподней?.. — спросили ехидно.

— Прямо! Просто прямо, — ответила я.

— Вообще-то скорее дикими зигзагами…

— Я миленькая козочка! Я маленькая козочка! — запела я, не жалея глотку, — И резво я скачу… ПО КОЧЕЧКАМ! ПО КОЧЕЧКАМ!..

— Та еще коза, это правда. А кочечки — это чужие чувства?

— Раш — не маленький! Я не собираюсь решать за него, что ему лучше. Захочет — примет меня, не захочет — не примет! — отрезала я.

— Хорошее оправдание! Но ведь он уже не раз сказал тебе, что вы не пара. Чем ты слушаешь?

— Да он просто еще не понял! Сколько мы с ним знакомы, он… — я вздрогнула и остановилась; дыхание перехватило и я не могла протолкнуть в себя воздух; от конечностей опять отогнало кровь, и они похолодели и мелко задрожали, — А сколько мы знакомы?..

— Сколько?..

— Э-э-э… Год?..

— Разве?

— Десять?..

— Эхехе!

Я всхлипнула и задрожала сильнее. Когда мы с ним познакомились? И как? Я не могла вспомнить. И почему мы не пара? Я женщина, он — мужчина — все стыкуется! Почему?.. Я… я не могла вспомнить. Как я здесь оказалась? Давно? Такое ощущение, что я иду уже бесконечно долго. Как я сюда попала? Я помню, что шла по лабиринту…

— А куда шла-то? — спросили все также ехидно.

— Прямо?..

Я повернула голову в одну сторону. Повернула в другую. Вокруг все так же — никого и ничего. Кроме чертовых высоченных зарослей и выложенной каменной плиткой дорожки.

Вопрос на засыпку!

С кем я сейчас разговариваю?..

— Я знаю! Я знаю! — радостно завопило пространство вокруг, — С проданной в детстве за конфеты совестью?

— Если голос совести такой противный, то не зря продала… — прохрипела я и нервно хихикнула; а потом все-таки завизжала. Ну просто чтобы оно заткнулось.

Глава 27. Рыцарь Мечей. Ответственность за спасение

Аррирашша всегда пугало это место. Почему-то все вокруг всегда относились к нему, как чему-то обычному: ну храм, ну и что? Не самое милое местечко, конечно, но погулять по нему вполне можно — так о Лабиринте Йешшей говорил старший брат Арши. Сам же он, еще с тех пор, как ему в детстве объяснили, что это за место, не мог перестать думать о том, сколько душ здесь пропало. С недавних пор оно закрыто для свободного посещения, но на протяжении многих тысяч лет люди без всяких препятствий могли пойти погулять в Лабиринт, об опасности которого никто даже и не думал их предупреждать.

Что с ними там происходило? Никто точно не знает. Ни одна научная теория подтверждена не была. Но зашедший в Лабиринт человек из него уже не выходил. И найти потом не получалось даже тело. Порой на извилистой каменной дорожке появлялись чьи-то кулоны, ленты для волос или еще какая мелочевка.

Однажды, где-то около полувека назад, Арши нашел на дорожке конверт с письмом. На нем было написано имя и получателя, и отправителя, так что мужчина решил: почему бы не поработать почтальоном? Эта мысль повеселила. Но веселье довольно быстро с него слетело, когда он не смог найти ни существ с такими именами, ни адреса получателя. Арши тогда с фанатизмом прирожденного перфекциониста выискивал любые сведения, и все-таки смог докопаться. Девушка, написавшая письмо, работала во дворце служанкой более трехсот лет назад, пропала без вести, а дом ее семьи, которой она и писала письмо, снесли примерно тогда же, лет через тридцать.

Самым жутким в этой истории было то, что конверт с письмом даже потертым не выглядел. Мужчина его потом все-таки вскрыл и прочитал письмо. Обычное письмо обычной девушки своему обычному любимому мужу, но Раш над ним ревел. Сжимал лицо дрожащими руками, захлебывался слезами и долго еще потом не мог проглотить застрявший в горле ком. Он представлял, что она где-то там до сих пор бродит, а тем временем в мире уже доживают свой век внуки ее внуков.

Он повесил потом самодельную табличку у входа с подробным описанием этого культурного наследия, но не всех она останавливала. С огромным удовольствием подсказал визамскому аристократу, потерявшему здесь сына, на что надо давить, составляя жалобу, сам ее курировал, пока не достал Ярма настолько, что в Лабиринт Йешшей человеку теперь можно было бы проскользнуть только продравшись сквозь бесконечные тернии бесполезных бумажек, которые практически невозможно было собрать в нужный срок.

Аррирашша всегда пугало это место. Но каким-то совершенно невероятным образом оно его и притягивало. Для любой другой расы, кроме людей, Лабиринт был абсолютно безопасен. Да, он мог запутать и поводить тебя по своим дорожкам, но все равно всегда выводил к выходу. Арши приходил сюда, когда его что-то мучило, не давало покоя. Приходил и гулял по Лабиринту, представляя порой, как мимо него проходят Заблудшие здесь души. И молился Отцу-Дракону и его сыну Йешшею за их упокой.

Сейчас же он пролетел мимо равнодушного стража у входа, сам не зная, на что надеясь. Шура абсолютнейший чистокровнейший человек. У нее нет шансов в этом месте, если она и правда здесь. Но что-то гнало его вперед. Почему-то совсем не верилось, что Шура может просто… кануть в небытие, заблудиться и пропасть.

Мужчина дрожащей от тоски и злости рукой смахнул упавшую на лицо прядь и подумал о том, как это нечестно, что именно сейчас, когда он решился сдаться ее напору, признать свою симпатию ей и себе и открыться, нет и шанса на ее спасения, кроме глупой иррациональной надежды, что ОНА так просто исчезнуть не может. На чем эта надежда зиждилась, кроме его собственной симпатии, уверявшей его в том, что она особенная девушка и не может так просто умереть? И к чему эта надежда его приведет? Хотелось верить, что к светлому будущему, но скорее всего к болезненному разочарованию. Когда такие вещи заканчивались хорошо?

— Матушка… — прошептал он себе под нос, — Матушка, ну где она, подскажи?..

В ушах раздался Ее звонкий смех. Она всегда ему отвечала. Интересно было бы узнать, почему, но он не спрашивал. Что Ее тревожить глупыми вопросами?

«Все-то тебе на блюдечке подавай, ящерка!» — хохотнул голос то ли в его голове, то ли где-то вдали.

— Матушка, ну она же твое дитя!

Каблук стучал по каменным плитам, отсчитывая его торопливые шаги непонятно куда.

«Вот наглец, давить на меня вздумал?! Я тебе ее аж из другого мира вытащила, а ты от моего подарка нос воротил! Вот и мучайся теперь сам, дурной мальчишка»

— Ну скажи хоть, она жива еще?..

Она не стала утруждать себя ответом. Но мужчина приободрился, задумчиво постукивая пальцами по бедру.

Подарок ему, значит?..

* * *

— Я требую государственного адвоката! — Борик стукнул кулаком по столу; предательски растрепавшиеся волосы непривычно падали на лицо, и мужчина то и дело нервно из поправлял, выбиваясь из сурово-драматичного образа несправедливо осужденного, — Я знаю свои права! Мне положен адвокат!

— Вы избили дворцового стража. Вам не положено никакого адвоката, — ответил ему глава той самой дворцовой стражи; избитый мальчишка сидел тут же и с невыразимой тоской смотрел на Борика с Дориком — успокаивало его только то, что синяки расцветали не только на его теле, — Но могу предложить вам прокурора. Хотите прокурора?

— Я напишу жалобу! — пообещал Бор.

— Очень интересно будет ее почитать, — кивнул ему крепко сбитый оборотень средних лет, — Но это не освободит вас от штрафа за административное правонарушение. И скажите спасибо, что только штраф. За нападение на представителя власти можно и срок получить! Но вас, господа, по старой дружбе, так уж и быть, пожалею. Тем более, вы мне еще должны долг за выигрыш в споре.Честно говоря, я немного разочарован, что узнаю обо всем не от вас, а случайно.

Глава дворцовой стражи с легкой насмешкой и показным осуждением покачал головой. Бор старался держать лицо, а вот Дор скривился.

Спор этот они заключили лет сто назад — по пьяни. Сколько Дор с Бором себя помнили, почти всегда окружающие, видя их вместе, шутили либо на тему того, что они братья-близняшки, либо представляя их в образе пожилой супружеской пары. С Бротом, начальником дворцовых солдатиков, и, в общем-то, своим мужиком, они, пока еще служили на государственных должностях, водили что-то вроде дружбы. И как-то, после очередной остроты с его стороны на тему того, когда же они осознают свои чувства и признаются в них друг другу и окружающим, Борик с Дориком распсиховались и пообещали, каждый на свой лад, что никогда этому не бывать. Брот же был уверен, что еще как бывать. Ну или просто потешался над ними, что даже более вероятно.

Теперь, сидя перед старым собутыльником в образе поссорившихся голубков, мужчины с тоской осознавали, что должны ему по нынешнему курсу что-то около пятисот тысяч золотых обрезов. Суммы такой у них не водилось даже в самые лучшие времена. Даже на двоих.

Дорик посмотрел на Борика со значением. Тот потер переносицу, в очередной раз попытался пригладить волосы и кивнул.

— Запиши на счет Его Высочества Аррирашша, — улыбнулся Дорик.

Брот вздохнул.

— Я-то запишу, запишу. Но вы мне на вопросы все-таки ответьте, — мужчина приподнял брови.

— Я приревновал своего лохматого придурка! — вздохнул Бор.

— Не ценишь ты меня, — цыкнул на него Дорик, — Так ведь и правда кого поласковей найду!

— Нет, вопросы были другие, — покачал головой Брот.

Бор не слишком натурально удивился, приглаживая темную челку.

— Это какие же?

— Как вы проникли во дворец. Зачем устроили это представление. Где артефакт, открывающий посетителям вход в Лабиринт.

* * *

В сложных ситуациях всегда хочется действовать. Когда тебе страшно, тошно, когда происходит что-то, что выбивает почву из-под ног, и ты стоишь посреди водоворота проблем и вопросов… больше всего хочется что-то делать. Осознавать, что ты двигаешься к тому моменту, когда все закончится, и жизнь вернется в привычное русло. Приближать этот миг.

Было бы восхитительно прекрасно, если бы на каждый такой случай была хоть какая-нибудь инструкция. Что делать и в какой последовательности. Но сложные ситуации на то и сложные, что так просто не решаются. Чаще всего сложными ситуациями мы называем ситуации скорее незнакомые лично нам. Как раз те, в которых нашим жизненным опытом инструкция еще не написана.

Арши такие мгновения ненавидел всей душой. Потому что чаще всего в ЕГО сложных ситуациях от благополучного разрешения зависело не только ЕГО благополучие. Каждый новый раз он чувствовал себя потерянным ребенком, которого заставляют решать задачку из высшего магплетения.

Вот он идет по Лабиринту и абсолютно не знает, что делать дальше. Знает что делать что-то надо, а что? Делать что-то требует сердце, гонит вперед, но разум застыл, как кролик перед удавом. Как ее искать? В некотором извращенном смысле люди в Лабиринте попадают в другое измерение, и почувствовать ее у него вряд ли получится. При желании Раш мог бы услышать сердцебиение и почувствовать магию любого живого существа в Лабиринте, но сейчас он был в нем один — он это чувствовал. Это не значило, что Шуры здесь нет, но… по большому-то счету и никаких гарантий, что она здесь, у него тоже не было.

Вот! Вот этот момент больше всего ненавидел Аррирашш! Когда первый яростный порыв, когда ты еще можешь что-то сделать, и делаешь, забыв про сомнения, спал, и ты стоишь и не знаешь, куда идти дальше. Когда все сомнения вдруг снова налетают на тебя, и ты не уверен даже в том, что правильно дышишь, не то что правильно решаешь проблему. Да, было бы логично избавиться от ненужного человека именно так (в конце концов — так порой делали и драконы его семьи). Грех не воспользоваться же! Ни тела, ни крови, ни улик — ничего.

Но ведь наверняка он знать не может… И с чего он был так уверен? А вдруг он все-таки перехватил ее в городе?.. Как же это раздражает! Понять бы хоть, что она наверняка здесь.

— Шура! — позвал он снова, ни на что особо не надеясь, — Шу-у-урра-а-а!..

Он снова попытался услышать хоть чье-то дыхание, кроме своего, и… почувствовал!..

* * *

— И что теперь? У нас абсолютно никакого плана, — ворчал граф Сибанши; Ева относилась к этому с ласковым снисхождением — ну он же волнуется, — Мы просто будем бродить, надеясь на чудо?

— Чудеса порой случаются, — спокойно ответила Ева, — А мы будем бродить, готовые это чудо принять, а сами пока подумаем над планом. Не нервничай. Я понимаю, что ты дезориентирован, напуган и не знаешь, что делать — я тоже! — но только от того, что ты будешь торопиться сделать хоть что-нибудь и бесполезно мельтешить, лучше не станет.

Граф вздохнул. Ему было одновременно и комфортно, и некомфортно в обществе госпожи Киныси. Некомфортно — потому что она видела его, кажется, насквозь, а это непривычно и неприятно; комфортно — потому что она видела его, кажется, насквозь, а это очень облегчало общение. 

Какое-то время они шли молча. И, как ни странно, первым не выдержал граф.

— Как думаете, они и правда могут быть вместе?

Ева немного удивилась.

— А почему нет? Если захотят и постараются — могут. А все проблемы… ну, их надо решать по мере поступления.

— Я просто думаю, — мужчина чуть прищурился, — зачем ей это? Она ведь серьезно настроена, да? Нет, я понимаю, Арши обаятельный мужчина — меня вовсе не удивляет ее симпатия. Просто чего она хочет? Она явно не из тех женщин, кто мечтает поскорее выскочить замуж: ее, по-моему вообще мало что волнует, кроме работы. Зачем она в это влезает? Вряд ли у нее получится быть примерной женушкой и заботливой матерью. Почему бы просто не соблазнить его на роман, например. Ей вполне хватило бы ощущений.

Женщина внимательно на него посмотрела и улыбнулась.

— Не знаю, милый. Может она так крепко влюбилась. Может она просто хочет поиграть в эту игру, в серьезные отношения, как у нормальных девочек. Может она хочет семью. Может она просто хочет побыстрее застолбить Арши. Может все вместе.

Граф вскинул на женщину удивленный взгляд.

— И вы не собираетесь защищать своего мальчика от странной девицы, которая готова перевернуть ему всю жизнь, возможно, просто потому что хочет поиграть в нормальную влюбленную девочку? — он насмешливо приподнял брови.

— Мой мальчик тоже любит поиграть, — засмеялась она, — и опыта в играх у него поболе, чем у нее. Просто он пока и не вступал в игру, поэтому кажется, будто он может только принимать все, что она ему преподносит. Тем более, совсем он не мальчик.

Граф хмыкнул.

— Но тебя ведь не это интересовало? Вопрос был иной, да? — мужчина чуть напрягся, — Насколько этично врываться в чью-то жизнь, не будучи уверенным, что твои мотивы чисты и соответствуют заданным в обществе нормам. Ты ведь не из тех, кого это обычно волнует. Если ты задаешься таким вопросом в отношении… в отношении кого-то, то это, в общем-то, и есть ответ. Если тебе не все равно, что ты приносишь с собой в чью-то жизнь — это и есть ответ.

Мужчина не стал ничего отвечать. Только вдохнул поглубже, снова пытаясь поймать хотя бы отголосок Шуриного запаха. Она пахла для него чернилами и почему-то детскими леденцами. Его немного раздражало, что он может так ясно ее чувствовать. Обычно такие четкие ассоциации появлялись только при сильном интересе. Или если запах окружает, буквально заставляя к себе прислушиваться. Шура в ту памятную ночь, явно видя его раздражение, с блестящими глазами, словно кошка, обтерлась буквально обо все поверхности его спальни. И он не скоро смог полностью выветрить ее запах из своих покоев. Сейчас он просто радовался, что она такая вредная скотина, потому что если она здесь была, то он не сможет этого не заметить.

— И вы здесь, — раздалось неожиданно сзади, — Пожалуй, это обнадеживает, что наши мысли сошлись.

Аррирашш, вопреки словам, смотрел на них устало и разочарованно. Вот только граф на это внимания уже не обратил. Крылья носа раздувались, а холодные бледные глаза блеснули остро азартом.

Ева подняла руку, останавливая Арши от вопросов, и просто смотрела на графа Сибанши, надеясь, что не ошиблась, и он…

— Мы все-таки дождались чуда, госпожа Киныси, — мужчина говорил уже на ходу, пытаясь понять, какая дорога выведет их к более четкому следу, — Я чувствую ее запах…

Аррирашш на секунду прикрыл глаза, выпуская из груди воздух вместе с сомнениями, коротко поблагодарил Темную Госпожу, и выпустил из спины крылья, подхватывая подмышки и графа, и Еву. Блуждать пешком по Лабиринту в поисках нужной дороги можно хоть бесконечно.

* * *

— Видимо, я сошла с ума, — резюмировала я, — Я разговариваю с воздухом и у меня провалы в памяти. Значит, я сошла с ума? А может меня накачали какой-нибудь местной наркотой? Ну может же такое быть?

— Все может быть, — согласился голос.

— Меня зовут Шура, я журналистка, — каждые пару минут я повторяла основную информацию о себе, чтобы не забыть, — Моего будущего мужа зовут Раш, я живу на улице Лавок, дом девять. А почему я там живу? И как давно?..

— Всю жизнь!

Я покачала головой.

— Нет-нет! По-моему, не настолько долго. Но что же было до? Откуда я вообще взялась?

— У мамы из животика?

— Ну да! — я хлопнула кулаком по ладони, — Точно! Мама. Я ее, кажется, смутно помню… У меня была мама, а у мамы был чайник…

Я тяжело вздохнула.

— Долго мне еще тут бродить?..

— Всю жизнь! — противно захихикал голос.

— Не особо вдохновляюще, — вздохнула я и скривилась.

— А куда ты вообще идешь-то? — снова спросил голос.

Я всплеснула руками и распсиховалась.

— Да прямо! Прямо я иду! Сколько раз мне еще отвечать?! Ты который раз уже спрашиваешь?!..

Я повернула в очередной раз, и захлебнулась всеми своими возмущениями. Так-то, не сказать, что возмущалась я искренне, голос меня скорее бодрил, а бесилась я просто потому, что злость — лучше страха. Но даже это неискреннее возмущение с меня слетело, стоило увидеть за поворотом… человека! А жизнь-то налаживается!

— Тетенька, тетечка, миленькая! — взвизгнула я, подбегая к бледной от испуга женщине среднего возраста. 

Мы с ней шли под ручку, переговариваясь. Голос меня не беспокоил. Женщину звали госпожа Ласска, и она была повитухой. Она тоже не помнила, как оказалась здесь. Но это уже было не важно! Важно было, что ее трескотня (а госпожа Ласска оказалось ну просто прелесть какой болтливой!) Меня успокаивала и внушала надежду на лучший исход! Исход дела. А не духа, надеюсь.

— … и вот брожу, брожу здесь, деточка, и даже не знаю, как попала сюда — ты представь! И так на душе тошно, и все понять пытаюсь — а чего тошно? Оно ж когда тошно? Когда что-то не по совести делаешь! Когда супротив себя идешь, так мне бабка моя говорила. И все понять пытаюсь, где ж так оступилась… И вспомнить не могу. И чувствую, надо. А не могу!..

У госпожи Ласски были большие мягкие руки и большие влажные глаза. И мне ее было немного жалко, так что я решила, что могу потратить время и попытаться ей помочь! Все равно заняться больше нечем.

— Угм, — кивнула я, — а вы давно бродите-то здесь?

Она вздрогнула крупно всем телом и посмотрела на меня так растерянно.

— Не знаю… Иногда кажется, что уж вечность брожу. Но уж всяко не больше денька! А то б меня хватились уже, наверное.

Я кивнула.

— Ну да, наверное. А что последнее помните?

— Да вот… — она задумалась крепко, нахмурила брови.

Лицо у нее было, будто она сама рожает. Но смешно мне не было. Я сама с трудом могла припомнить, что было перед тем, как я сюда попала. Кажется, что-то приятное. Солнце в окно, чья-то аскетично обставленная гостиная, азарт и нежность. Образы только, за которые так тяжело почему-то было ухватиться. Солнце в окно, гостиная, чьи-то руки на мне. Так приятно, что сердце щемит. И хочется обратно. В этот момент, наполненный чувствами и ласками.

А вместо этого я брожу в унылом лабиринте с незнакомой женщиной, за которую цепляюсь от страха остаться одной, и которая цепляется за меня от того же. Было ли мне дело до того, как она сюда попала? Честно говоря, не особо. Да, ее растерянное лицо вызывало жалость. Но и только.

— …детишек принимала, — ну да, чем еще могла заниматься повитуха? — двое мальчишек. Один крепенький, а второй послабше. Человечек же…

Она удивленно на меня посмотрела, а потом снова нахмурилась.

— Один только человек, что ли? — удивилась я, — А второй кто? Чебурашка?

— Чебу… что? Нет-нет! — она даже рукой замахала, — Второй, слава Отцу, нормальный!

Я аж поперхнулась.

— А люди — это не нормально?..

— У людей — нормально, — кивнула она, — а вот у… у драконов… у драконов — нет.

Она остановилась. Посмотрела на меня. Я на нее.

— То есть, — почему-то в голове винтики работали со скрипом, — Из драконицы два сына вылезли. Один нормальный — то есть дракон, а второй — человек.

Она потрясенно кивнула.

— А они… ну, драконы… как все что ли размножаются? А как же яйца!

— Какие яйца?.. Детка, не морочь мне голову! — она смотрела на меня так, будто на ее глазах я сама яйцо отложила, — У императорской четы родился человечек! Человечек! Чем же они бога так прогневали?! Ой, что твориться!..

— У Императора?! — переспросила я, — У Ярролима Второго что ли? А это точно?

— Сама ж видела! — прикрикнула она, а потом вдруг сдулась и посмотрела на меня опять растерянно, — Только это секрет…

Я все-таки смогла удержаться и не захихикать, а сделала серьезное лицо. Ну конечно это секрет! Ну конечно, тетечка, это секрет!

— Ты уж не говори ни кому! — она сурово свела брови и вдруг вспомнила, что она меня старше, — Я тебе только по секрету сказала, а ты уж никому!

Я торжественно покивала, даже руку к сердцу приложила. А другую за спину завела и пальцы крестиком свернула.

— Обещаю! Никому!

Госпожа Ласска еще раз грозно на меня глянула, а потом, вроде, расслабилась.

— Слушайте, а это… ну, это же невозможно, да? — все-таки уточнила я.

Она задумчиво кивнула.

— Невозможно.

И все-таки это случилось! Так значит, тот мальчик из башни это…

Меня вдруг пронзило осознанием, и я застыла, пропускаю госпожу Ласску вперед. Почесала дрожащей рукой затылок.

— Госпожа Ласска, а это они только родились, получается?

— Ну да?.. — удивленно ответила она, — где-то с недельку.

— Так наследник у Ярролима Второго уже… лет шестнадцать, вроде, назад родился… А больше никого.

Я медленно и с большим трудом оторвала взгляд от своих ног и подняла его снова на женщину. Но передо мной стояла толко живая изгородь лабиринта метра три высотой. За-ме-ча-тель-но.

Вокруг эхом раздалось мое же хихиканье. Вот только я не хихикала. Вот вообще ни разу. Я злилась!

— Ну какого черта-то опять, а?! — завопила я, — Ну почему?!

— И что ты теперь собираешься делать? — раздался вопрос от невидимого собеседника.

— Идти? — а что еще мне остается, — Искать госпожу Ласску!

— А зачем она тебе?

— А мы не договорили, у меня к ней пара вопросов!

— И куда ты пойдешь?

— Ну… — она была передо мной. Прямо. Но сейчас передо мной стена!

— Пойдешь в обход? — с издевкой спросил голос.

И так это меня разозлило! Какой в обход?! Ну какой в обход?! Это же лабиринт!

— Ага, счаз!

И я поперла прямо.

* * *

— Это унизительно, — спокойно констатировал граф, — подмышкой меня еще никто не таскал.

— Запах ее лови! Все претензии мне потом выскажешь! — рыкнул на него Раш, не скрывая раздражения.

— Я тебе псина что ли? — вздохнул мужчина, не переставая ни на секунду, впрочем, принюхиваться.

— Красиво так все сверху! — восторженно вздохнула Ева, — Не злитесь, хорошие, мы ее обязательно найдем! Вот уже запах поймали.

Мужчины же были настроены не столь оптимистично. Ева была склонна думать, что им просто нравится ощущать себя центрами мироздания. Причиной всего, что происходит в мире. И нести это тяжкое бремя ответственности за каждый чих окружающих. Хмуриться и винить себя за все, потому что они причины всего. Сама Ева старалась здраво оценивать свои силы и лишней ответственности на себя не взваливать. Сделать все, что может, для тех, кто дорог? Да. Но если это не приведет к результату, то с этим надо просто смириться. Желательно заранее. Шура как-то охарактеризовала ее позицию цитатой из своего мира: «Делай, что должно — и будь, что будет».

Ее мальчики же считали, что любой результат — следствие только их действий. И потому до дрожи боялись ошибиться.

— Туда! — скомандовал граф Сибанши, вскидывая руку и указывая направление.

Они приземлились в коридоре лабиринта, и граф тут же оттолкнул от себя дракона, поводя головой в поисках правильного направления. Арши проглотил замечание о том, что он сейчас и правда похож на пса, потому что ему было не до язвительных замечаний.

— Отбой, — сказал только, — Я знаю, куда нам идти.

Ева повернула голову в ту же сторону, куда смотрел Арши. Расхристанный куст смотрелся до боли тоскливо в ряду своих ровно остриженных и плотно разросшихся товарищей. В нем была прореха с человека ростом, а листья разодраны и раскиданы с обеих сторон зеленой стены.

— Наше солнышко точно тут было! — радостно улыбнулась она.

Глава 28. Рыцарь Мечей. Обрывы и Срывы

Живая изгородь была плотной. Ручки у меня были слабенькие. Так что от усилий я аж вспрела, мокрой была, хоть выжимай. Но все равно упорно, даже немного отчаянно, продолжала идти строго вперед, зло раздвигая упругие ветки, которые то и дело рикошетили мне то по лицу, то по рукам. Больно, между прочим, но эта боль только распаляла, и я с новыми силами драла кусты, ворошила листья, и продиралась, продиралась строго вперед.

Одна ветка зарядила мне прямо в глаз, от чего тот заслезился. Ну конечно я начала его тереть! А потом для симметрии и второй. А когда глаза слезятся, сразу и нос закладывает. Естественно, это дико мне взбесило! И в итоге я начала сражаться с обидевшим меня кустом, рассказывая ему, какой он гадкий. Наверное, со стороны я выглядела максимально убого, размахивая руками в попытке ударить листья, и гнусавым голосом громко обижаясь уже на весь мир.

Но в некотором смысле это было прекрасно. Потому что злиться, оно всегда приятнее, чем бояться. Вот сейчас я никого не боялась!

Вы скажете, что тут никого нет, и бояться и так нечего? Но вообще-то тут явно кто-то был! И не один! Тут, на удивление, много кто был! И с каждым обесчещенным кустом, кажется, пустой мир этого мерзкого лабиринта наполнялся звуками. Но остановиться я уже не могла. Уже чуть не головой проламывая стены я перла вперед. Зачем? Да не знаю уже! Не помню, а может никогда и не знала.

Со всех сторон на меня обрушивались чьи-то голоса, зовущие, молящие о помощи или просто молящиеся, песни и разговоры с самим собой; и шаги, шаги, шаги по каменной плитке — такие отчетливые… Каблуки стучат, и это мне что-то напоминает, но ухватиться не получается. Чьи каблуки стучат по камню? Так показательно громко, не по возрасту…

А я рву руками заросли, пробиваясь вперед, и на меня обрушивается все больше и больше звуков. Они смешаны в огромную бесконечную массу, из которой невозможно что-то вычленить. Как будто меня окружают тысячи и тысячи людей!

Я уже почти не помню, кто я. Только то, что мне надо идти вперед, и вертись хоть весь мир на нефритовом жезле. Лицо было мокрым от слез и соплей, которые я подтирала рукавом халата. Нет-нет, я не грустила! Просто глаза растерла не к месту, но очень основательно.

— Меня зовут Шура! Я журналистка! Я нашла себе мужа, но, видимо, где-то потеряла, иначе не пойму, почему он не рядом! Как же его там зовут?.. Аш? Арш? У него имя шипит, как змея! — я болтала сама с собой, надеясь перекрыть своим голосом чужие, но получалось скверно, — Да заткнитесь вы все!

Рука соскользнула с довольно толстой ветки, и она с размаху врезала мне по носу. «Наши братья не останутся неотмщенными!» — как бы говорила мне эта ветка. Я же в ответ только жалко выла, и злобно драла листья. Не надо злить тех, у кого есть руки и нет совести.

Я не смотрела по сторонам, не прислушивалась, но все равно всем существом ощущала присутствие людей, которые тут бродят и не видят друг друга. Видели они только меня и ко мне липли. Нависали, цеплялись — но мне они были не нужны, они только отвлекали, и я шла вперед, делая вид, что не вижу и не слышу их. Боялась остановиться.

А в голове роились не воспоминания, не обрывки даже, а всполохи просто, искорки чего-то, что сдавливало грудь, тревожило, но не давало за себя зацепиться. Такое бывает, когда только просыпаешься, пытаешься вспомнить сон, а он буквально вытекает из головы, как ты за него не хватаешься.

— Меня зовут Шура! Я… — чертчертчерт, — Я… Я ищу своего мужа!

Я расковыряла дыру в очередной изгороди, продираясь через нее, жмуря слезящиеся глаза и чувствуя, как хлестко ветки бьют по щекам, царапая кожу.

— Я Шура, — шипела я гнусаво и хрипло самое важное слово, — Шу-ра!

Протянула руки, готовая ввинтить их в очередное разросшееся вьюнами препятствие, но… ощутила только ветер, бьющиеся в ладони.

Я резко распахнула глаза, все еще немного слезящиеся, но хотя бы не заплывшие влагой настолько, что ничего не видно. Капельки срывались с ресниц и улетали почему-то вверх. Воздух игриво растрепал мои волосы, подкинув их вверх, а потом бросив в лицо.

Подо мной раскинулся Высокий Город. Стекающий к озеру Нера, блестящий куполами и позолотой, утопающий в оранжевом свете теплого солнца, лениво ползущего в сторону горизонта. Свежий воздух заполнял грудь, играл с волосами, холодил щеки — и только теперь я поняла, как вязок и недвижим он был в коридорах лабиринта. Этот момент освобождения был так свеж и прекрасен, что я просто дала себе пару секунд насладиться им.

Я повернула голову от солнца, чуть слепившего глаза, и наткнулась взглядом на часы. Огромные астрономические часы, лазорево-золотые, восхитительно прекрасные; их стрелки двигаются с сотворения мира и остановятся, когда мир разрушится. Я видела их только очень-очень издалека (сколько ни обещала себе, все никак не могла сходить посмотреть поближе), и вот сейчас я их разглядывала и понимала… что я их уже видела. Это было дежавю. Нет, это был сон. Кажется, я видела их во сне, и раскинувшуюся подо мной столицу — тоже. Будто в этом моменте я уже была.

Чьи-то призрачные руки еще тянулись из лабиринта, хватались за одежду — за штанину, за полы халата; пытались цапнуть запястье. Я дернулась, чтобы освободиться, и… полетела вниз. Сердце резко ухнуло куда-то в желудок, а голова закружилась, и я полетела.

Ну конечно! Ну конечно, после всех мытарств в этих трижды проклятых зарослях я полечу вниз, чтобы превратиться в лепешку!

Мой прощальный вопль слышал, наверное, весь город. Ну, я на это надеюсь! Голос я не жалела, по крайней мере. И словарный запас тоже.

Бесполезно взмахнула руками, пытаясь уцепиться за… воздух? Но продолжала падать и визжать. Визжать и падать.

Очень не хотелось умирать. До соплей обидно было умирать вот именно сейчас. Может быть даже визжала я не от страха, а от обиды на несправедливый мир. Почему-то, стоило мне ощутить невесомость, как все мое ко мне вернулось. В смысле, я вспомнила, что было перед тем, как я очутилась в лабиринте. И, пока я летела в пропасть, именно этот момент самым огромным сожалением стоял у меня перед глазами.

Он хотел мне признаться. Я уверена, что он, черт подери, хотел мне признаться! Он повернулся, посмотрел на меня, и совершенно точно хотел сказать, что я самая прекрасная женщина во всех возможных мирах, и он хочет отдать мне не только руку и сердце, но всего себя со всеми потрохами! Я даже думаю, что он хотел встать на колени! Может даже серенаду мне спеть — а почему бы, собственно, и нет?

Но вместо этого меня выдернули бродить в каком-то жутком местечке из которого я нашла выход… ну, нашла выход. Да только не тот!

И сейчас я визжала, срывая голос.

— Оте-е-ец-Драко-о-о-он, ты засране-е-е-ец!.. — пусть все знают. Чтоб ему Мать-Земля на том свете спать спокойно не давала.

Своим воплем я задохнулась, когда с обрыва, точнее из проделанного моими многострадальными ручками выхода из лабиринта, сиганул кто-то большой и крылатый.

Без преувеличения огромные крылья распахнулись, закрывая своим размахом для меня весь мир. Мой Раш меня нашел! Да только поздновато! Я лечу минимум на десять секунд дольше, чем он! По-моему, это много, но физика никогда не была моей сильной стороной, да и ситуация не та, чтобы делать расчеты.

Так что я просто вперила в него взгляд и больше не отпускала его от мужчины; время будто замедлилось, и я словно в замедленной съемке смотрела, как от кромки волос растут рога, а лицо обрастает золотыми чешуйками. Конечно, этого очаровашку я хотела видеть своим мужем не из-за внешности. Но вот сейчас, сосредоточенный, злой, отражающий всем своим телом золото заходящего солнца, он был так прекрасен, что я захотела его еще больше.

Его тело увеличивалось, змеилось, и с последним рывком время вернуло свой разбег, а меня бухнуло по голове осознанием того, что я, черт возьми, сейчас расшибусь!

— Лови-и-и-и меня-а-а-а-а! — завопила я совсем не мужественно, и лицо у меня, искривленное ужасом и недоумением, наверное, было просто потешным. Но точно не для Раша.

Его глаза, огроменные, неожиданно приблизились. В одном из них я увидела свое отражение — ну чисто подранная кошка! — и подумала, что он похожи на смолу, в которой я готова застыть на веки вечные, только бы он успел. Успейуспейуспей.

Он поднырнул под меня огромной башкой, и сердце кувыркнулось, а вестибулярный аппарат потерял чувства от очередной не предназначенной для его истрепанных нервов смены положения тела в пространстве.

Я только почувствовала, как распласталась по нему, судорожно пытаясь ухватиться хоть за что-то. Руки нащупали что-то, похожее на ствол дерева, и я ухватилась обеими руками, так и не открывая глаз. Я себе клятвенно пообещала, что открою их только когда окажусь на твердой поверхности и в теплых объятиях… 

Стоило нам приземлиться, Раш буквально содрал с меня все украшения и, наконец, уткнул лицом в грудь, крепко прижимая к себе. Меня все еще слегка колотило, так что я просто обвила его руками, еще и ногу закинула для гармонии, и все-таки разревелась. Он зарылся пальцами в мои спутанные волосы, уткнулся в макушку и шипел что-то совершенно мне не понятное, но успокаивающее. От его шепота я подвывала только громче, совершенно не стесняясь.

Он небольно, но крепко, дернул меня за волосы, поднимая зареванное лицо. Поцеловал сначала щеки, нос, лоб, даже подбородок поцеловал. Сцеловывал соленые капли, массировал мне затылок, прижимал крепко к себе за талию. Уткнулся лоб в лоб и смотрел мне в глаза так внимательно. Он был до сих пор весь насторожен, натянут — мышцы напряжены так, что будто за камень держусь.

И мне как-то моментально расхотелось себя жалеть, хотя именно этим я и собиралась заниматься ближайшую неделю — минимум. Слезы высохли.

— Раш… — просипела я, пытаясь разгладить его лицо, — Аррираш-ш-ш…

Жалеть себя расхотелось, а вот его стало почему-то очень жаль. Он смотрел на меня, не моргая, будто боялся, что стоит ему хоть на долю секунды прикрыть веки — и я опять исчезну. Это могло бы порадовать — что я ему так важна. Но чувство было скорее неприятное. Мне было неприятно видеть такое его лицо. Я гладила лоб, пытаясь разгладить морщины, поцеловала его в обе щеки в надежде, что улыбнется. Но он будто закаменел весь, только стискивал меня все крепче.

Коса у него расплелась, и золотисто-русые локоны свободно разметались по плечам. За них я и дернула, наклоняя его лицо пониже, чтобы не стоять на цыпочках. И поцеловала.

Стоило только прикоснуться к его губам, совсем легонько, как он, наконец, отмер. И поцеловал меня сам, крепко, яростно, явно выплескивая накопившееся напряжение. Стиснул волосы в кулаке так, что я не могла пошевелиться. Да и не хотела. Только теснее прижалась, закрыла глаза, и отдалась.

Так его жалко почему-то было, хотя это вовсе не он летел сейчас вниз, представляя, как расшибется лепешкой о камень. Это не он блуждал по лабиринту, теряя себя. Не у него от царапин и синяков, оставленных плотными зарослями, щипало лицо и руки, и шею. Но жалко было все-таки его, а почему-то не себя.

Он слегка прикусил нижнюю губу, оттягивая, и прошипел мое имя. И снова поцеловал.

Его потихоньку отпускало. Он уже не накидывался, а ласкал. А я только стояла и принимала — пусть делает что хочет, только бы перестало так сдавливать внутри от жалости и вины. За что вины? Да не знаю! Но почему-то мне было плохо и стыдно, будто это опять я виновата. Я прижималась к нему и пыталась сцеловать с его щек слезы, которых не было. И меня потихоньку тоже отпускало.

Сзади что-то кряхтело. А я уже успокоилась достаточно, чтобы подумать о том, что вот сейчас идеальный момент, чтобы взять его в оборот. Он только спас даму из беды, весь издерганный, ничего явно не соображающий. Я же могу его быстренько соблазнить?.. А то вдруг он потом опять себе чего надумает и решит, что мы все-таки не можем быть вместе!

— Раш… — я максимально томно посмотрела ему в глаза, вся растеклась в его руках, — Ты же никуда не уйдешь?.. Давай побудем вместе, мне так страшно!

Его глаза блеснули тягучей смолой, он вроде даже не понял вопроса, но просительная интонация мимо ушей не пролетела, и на лбу просто неоном высветилась надпись: «Все, что хочешь, дорогая, только не трепи мне так больше нервы!», и он подхватил меня на руки и посмотрел снизу вверх с интересом. Я, надеюсь, соблазнительно прикусила губу. Сзади опять что-то настойчиво прокряхтело.

— Хочу, чтобы ты обнял меня покрепче и никуда не отпускал!.. — прошептала я, умоляюще глядя в глаза, — Мы же можем побыть только вдвоем? Мне было так холодно и одиноко! Я звала тебя… И ты пришел. Ты же никуда не уйдешь больше?

Он покачал головой, все также преданно глядя мне в глаза снизу. Я погладила его по голове. И он довольно что-то прошипел, даже рта не раскрывая. Будто звук через все тело шел.

— КХЕ-КХЕ! — снова назойливо прозвучало за спиной, и я обернулась, зло глядя на источник звука. Ну кто еще там нас опять отвлекает!

— Вас не учили, что не надо лезть в чужие дела?! А то можно и без зубов остаться! — раздраженно кинула я. К счастью, Раша мои метаморфозы не смутили; я даже боязливо глянула, но он все так же смотрел на меня, не отрываясь — и было ему глубоко фиолетово до того, как не томно я вызверилась на… А это кто вообще?

На меня обалдело уставился златовласый мужчина. Довольно симпатичный, неплохо сложенный, красиво одетый. Он приподнял бровь так выразительно, будто это движение было отточено годами практики. Вообще-то, мне стало перед ним как-то неловко. Неожиданно проснулась чуйка, которая верещала в голове дурниной, что мы наехали не на того.

Проснулась она потому, что в лице незнакомого мужчины, при более внимательном осмотре, нашлось… как это назвать? Семейное сходство? Фамильные черты?.. Золотой сюртук я до этого только на Раше видела… В общем.

— Ой, Раш, что-то мне нехорошо!.. Кажется, я сейчас в обморок упаду… — как могла попыталась исправить ситуацию я, растекаясь в его руках умирающим лебедем.

Он тут же взволнованно прижал меня к себе, подхватывая под колени, и сквозь ресницы я увидела, как зло и раздраженно он посмотрел на… ох, Мать-Земля, только бы не на Императора! Ну пусть это будет какой-нибудь четвероюродный дядя, ну пожалуйста! У меня нет сил на новые неприятности. 

Занавес раздвигается. Сцена:

Гостиная. Для разнообразия — совсем не аскетично, а очень даже роскошно обставленная. Ну а как еще она может быть обставлена во дворце? Правильно! Только роскошно. Золото, бархат, начищенный до блеска паркет, отмытые до скрипа стекла — и все в таком духе!

У окна, на диванчике, сидят два героя-любовника из одного романа, в котором не нашлось места принцессе. Судя по постным рожам, Его Величество, за время моей прогулки по местным достопримечательностям, успел и поглумиться, и допросить, и еще раз поглумиться.

Подтверждением этой теории служило то, что обращая на них свой повелительный взор, Император очень выразительно корчил рожу: «Не понимаю, почему они такие унылые! Мы очень весело провели время» — похожую маску цеплял на себя Раш, когда выводил окружающих своей вежливостью настолько, что у них скрипели зубы. Возможно, от него и понахватался. Говорят же — с кем поведешься, от того и наберешься! А я знала, что в формировании личности Императора Раш играл не последнюю скрипку.

У камина на диванчике сидела Ева, то и дело разглаживающая складки платья и поскрипывая шарнирами. Она радостно смотрела на найденную потеряшку, то есть — меня, и ее ничего не беспокоило. Да и чего беспокоиться, право слово? Только все порывалась к нам в объятия кинуться, а потом сама себя останавливала. И продолжала радостно блестеть в нашу сторону керамикой глаз и улыбаться.

За ее спиной стоял как всегда прекрасный и холодный — граф Сибанши. Он упрямо смотрел с стену и делал вид, что его здесь вообще нет. Наверное потому, что у него еще не закончился рабочий день, а его на увеселительной прогулке поймало даже не просто начальство, а начальство его начальства. И иногда поглядывало на него с вопросом, но пока еще не настолько заинтересованно, чтобы вопрос задавать.

Гораздо большую заинтересованность биг босса вызывала, к огромнейшему моему сожалению, я сама. Поглядывал он на меня с исследовательским интересом энтомолога. Но разговаривал исключительно со своим дядюшкой, вполне однозначно показывая, что до разговоров с большими дядями я еще не доросла, и со мной диалога вести никто не собирается.

Мужчина чуть кривил лицо. Может быть кто-то попортил воздух; может у него разболелся зуб; может блеск паркета слепил глаза, в конце концов! А может его слегка смущало, что я сижу на коленях его дядюшки. Это вроде как не очень прилично, и я бы даже слезла, честное слово! Но кто бы меня пустил? Раш держал крепко. И в ближайшее время, судя по всему, меня вообще будет с собой таскать везде, причем исключительно подмышкой.

Я, кстати, относилась вполне себе с пониманием. Ну просто я помню, как он психовал, когда понял, что на мою тушку покушаются, а тут я на его глазах чуть к праотцам не отправилась. В общем-то, если бы он на моих глазах чуть не умер, я бы наверное тоже к нему прилипла на какое-то время — и даже без всех этих их драконьих загонов.

— Из всех присутствующих здесь существ допуск во дворец есть только у Его Высочества Великого Князя Аррирашша и Его Светлости, — император обвел нашу развеселую компанию взглядом, остановившись на графе Сибанши, — Кто первый хочет упасть на колени и каяться в незаконном проникновении? Мне, по большому счету, не важно, — в противовес своим словам, смотрел он только на красавчика-следователя, — Можете хоть в алфавитном порядке. Кстати, граф, вы тоже можете присоединиться — в конце концов, вы сейчас не здесь должны быть.

Я поерзала, устраиваясь поудобнее, и вытерла чуть вспотевшие ладони о штаны. Все-таки Император — это вам не хухры-мухры! Такой тон и взгляд, наверное, с детских лет разучивают — чтобы каждый подданный мог почувствовать себя ничтожеством еще до того, как его в чем-нибудь обвинят. Раш положил ладонь мне на плечо и надавил, буквально укладывая меня на себя, и успокаивающе погладил по голове.

Спасибо, любимый, стало гораздо лучше! Особенно когда свой прищур Его Величество снова обратил на меня!

— Не хотите выбирать, я выберу сам, — потянул он, выразительно глядя на руку любимого дядюшки на моей голове.

— Ваше Величество, я вам уже говорил, что случилось, — спокойно ответил Раш, возвращая лицу привычную вежливую улыбочку, — Ваш Первый Советник покушался на жизнь четвероюродной внучатой племянница госпожи Киныси. Из личной непрязни. Все собравшиеся здесь всего лишь пытались предотвратить это гнусное преступление. И падать на колени и каяться… Думаю это стоит первым делом сделать именно вашему Первому Советнику, когда он вернется во дворец.

— И у тебя, конечно, есть доказательства? — поинтересовался император, кажется, прекрасно зная ответ.

— Ну зачем-то же я родился представителем правящего рода? Полагаю, я могу позволить себе казнить его без суда и следствия, основываясь лишь на своей глубокой и непоколебимой уверенности в его вине.

Его Величество на это только скривился.

— Нет, не можешь! А насчет этой… э-э-э… племянницы я бы еще подискутировал! Что вы себе вообще позволяете! Прямо во дворце! Что за лобызания?! Ладно она — дурная человечка! Ты-то как до такого опустился?!

— Не понимаю, о чем ты, — деланно удивился Раш, — я всего лишь успокаивал бедную, до смерти напуганную девочку!

Все, кроме Его Величества, тактично отвели взгляд от его руки, покоящейся на моем бедре. Вот нравятся мне эти его аристократические тараканы! Все все понимают, но мы до последнего будем упорно завуалировать, чтобы никто не дай бог не понял.

— Посмотри, она дрожит, как птичка! — продолжал Раш, войдя, видимо, в роль, — Все никак отойти не может от жестокости этого мира. Ее от страха ноги не держат! Как ты будешь оправдываться перед госпожой Киныси за это преступление? Как ты вообще можешь в ее присутствии заявлять, что преступник не получит наказание?!

Раша понесло. Дор с Бором и граф, за компанию, высматривали что-то в окне; Ева все улыбалась мне ласково, как бы говоря: «Не обращай внимания на этих остолопов! Теперь все будет чики-пуки!»; Его Величество злобно метал молнии в сторону своего дядюшки.

— Шама здесь нет! Как он мог на нее покушаться?! — таки смог вставить свое веское слово он, уловив момент, когда Рашу надо было перевести дыхание.

— Он использовал не запатентованную разработку своего отца в области арефакторики, чтобы перенести ее в Лабиринт. Его коварство и жестокосердечие не знает границ!

— Ваше Высочество, любезнейший дядюшка, — раздраженно зашипел Император, — Все знаю, что человек не может найти выход из Лабиринта! Что за бред ты несешь?! Если бы она там оказалась, то с ней уже можно было бы попрощаться!

Вот смотрю я на Императора и понимаю: любезнейший дядюшка у него в печенках сидит. Мне даже интересно, почему Раш его так бесит? Ну, точнее, я могу понять — Раш на самом деле тот еще латентный тролль, а за сотни лет, наверное, много накопиться успеет… Но, в общем и целом, он же душка! Ну просто лапушка!

Конечно, есть вариант, что я так думаю, потому что он продолжает тихонько поглаживать меня по голове, целуя иногда в макушку… Я довольно улыбнулась и потерлась щекой о его грудь. Раш весело на меня посмотрел, прищурив глаза. Вот оно, счастье…

— Она и не нашла выход, — томно прошелестел Раш, все также глядя только мне в глаза, — Она его сделала.

— Каким образом? — откинулся на спину кресла его племянник, видимо, смирившись, что до совести родственника не дозовется.

— Руками кусты раздеребанила, — хихикнул мужчина, а потом нахмурился, — Видишь — вся исцарапанная! Все из-за этой с-с-собаки вшивой!

Его Величество закашлялся воздухом, обалдело уставившись на меня. Повернулся в сторону графа, и тот кивнул. Мужчина подскочил и выбежал в коридор, приказывая первому встречному немедленно оцепить Лабиринт Йешшей и никого в него не пускать приказом Императора. Вдогонку крикнул не подходить к храму слишком близко и вызвать Главу Магического Министерства для анализа ситуации.

Ворвался обратно, театрально громко хлопнув дверью, и снова уставился на меня.

— Ты хоть понимаешь, что натворила?! Это место было создано Божественной Волей! Которая до сих пор плохо изучена даже Собранием Ученых Существ! Темная знает, чем обернется нарушение этого плетения! А вдруг вся столица улетит в Темный Хаос? И такое возможно!..

— Да как ты смеешь на нее кричать?! — тоже разозлился Раш, — Кричи на Шама — это его вина! Она всего лишь спасала свою жизнь. 

Переругивались они потом еще долго. Вполне допускаю, что даже получали от этого удовольствие. И хотя Раш однозначно был старше и опытнее в умении доводить любимых родственников до бешенства, его племянник все же был Императором. Поэтому явление Первого Советника мы так и не дождались. По итогу жарких споров Его Величество нас просто выпнул из дворца, припомнив даже то, что у Раша отпуск, и ему тут делать нечего — и вообще из отпуска он может не возвращаться! — и наказал охране нас не пускать, если они дорожат своими головами ну хотя бы как памятью.

Если говорить откровенно, мне до этого их Шама дела не было никакого. Я просто хотела домой, обнимашек и послушать, как вредный чайник возмущенно кипятит нам воду для чая. А утром встретить в Рашем рассвет.

Нет, конечно, появись такая возможность, я бы дала Первому Советнику смертный кошачий бой с выдергиванием волос, выковыриванием глаз и расцарапыванием наглой рожи. Но если мне такой возможности не предоставится, плакать не буду — лишь бы парень от меня отстал, а там пусть живет, убогий!

Совсем идиоткой я не была и понимала, что на должность такую важную кого попало бы не взяли. А еще я понимала, чем его смущало мое существование. Не удивительно, что Его Величество был не слишком расположен убирать верного слугу из-за какой-то девчонки, которую он, судя по взглядам на меня периодически бросаемым, сам бы не прочь отправить на увеселительную прогулку на еще какую-нибудь их опасную достопримечательность. Ну, только с гарантией, что я и ее не попрочу!

А Раш вот был сильно раздражен, хоть и улыбался мне и болтал о какой-то ерунде, пытаясь меня успокоить. Я уже давно была спокойна, только устала очень. И болтовню о ерунде поддерживала, чтобы успокоить скорее его. 

Дома мы все, наконец, выдохнули. Ева засуетилась на кухне, Раш опять усадил меня на колени, уткнулся в макушку и затих; граф решил почитать мне занудную лекцию о здравомыслии — непонятно только к чему? Дорик с Бориком лениво плевались друг в друга ядом, пытаясь прийти в себя от всех насмешек, которыми их успели засыпать за перфоманс у входа в Лабиринт, о котором нам рассказала во всех подробностях Ева.

В общем, все наконец было так, как и должно быть…

* * *

— Ты зачем к девчонке полез? —проворчал Ярм, так и не оторвавшись от отчета Главы МагМинистерства.

Шарам слегка вздрогнул, но моментально успокоился. Он только вернулся во дворец, и сразу пошел к Императору с докладом. Теперь стоило выбрать линию поведения: «Не понимаю, о чем вы!» или «Это все ради процветания Империи!». Шарам чуть прищурил глаза, и решил не строить из себя дурачка. Что должен был — он сделал, а это главное.

— Вы просто не знаете, что они!..

— Знаю, — отрезал Его Величество, — Но самоуправства в решении таких вопросов больше не потерплю. Думай, что делаешь. Дядя в бешенстве и в любой момент готов расстелить тебе красную дорожку в сторону плахи. Еще и оркестр пригласит и в первом ряду сядет. И будет прав. Ты мой Первый Советник. Ты мне нужен. Я едва не потерял твою голову из-за какой-то полоумной человечки.

Стоило Ярролиму вспомнить эту девчонку, как опять поднялось раздражение. И где только дядя таких находит?! Каждый раз смотрит на сокровища родственника и думает, что больше его уже ничем не удивишь, и каждый раз дядя Арши где-то нарывает еще одно чудо природы! И сидят все, не испытывая ни капли пиетета к вышестоящим, глазами хлопают — один другого краше! А что теперь с Лабиринтом делать?!..

— Его Высочество и сам должен понимать, что ведет себя неприемлемо для существа его положения, — Шарам предусмотрительно склонил голову, как бы соглашаясь, но тон его был ни капли не сожалеющим, — Кстати, насчет людей…

— Даже не начинай! — воскликнул Ярм, даже руку подняв, — Еще слово, и я все-таки отдам тебя на суд дяди, как, между прочим, и должен был по нашим законам. Ты покушался на его сокровище! Скажи спасибо, что девчонка выжила, иначе дядюшка без твоей головы из дома бы не ушел!

Первый Советник замер, отупело уставившись на Ярролима. Он, кажется, даже не дышал, просто забыл — как.

— Она… — сипло выдавил из себя мужчина, — она вы-выжила?..

В этот момент на него, верно, жалко было смотреть. Шам с трудом протолкнул в легкие воздух и судорожно сжал ладони. Император все так же читал отчет и бросил как бы между делом:

— Она выжила, — он скривился перелистывая страницу и просмотрел ее по диагонали, — А вот Лабиринт, кажется, нет! Слушай, Шам, это просто какой-то кошмар! Ты не мог отправить ее куда-нибудь подальше от дворца?.. Он вообще-то дорог мне как память.

Слова доносились до мужчины будто сквозь воду. Он что-то кинул про то, что ему надо закончить дела, и Его Величество махнул ему рукой, отпуская. Шарам вышел в коридор и быстрым шагом дошел — почти добежал — до ближайшего балкона, и только там смог нормально вдохнуть воздух.

То есть — она выжила?! Все его труды насмарку? И Аррирашш теперь вообще с нее глаз не спустит… Как и с него самого.

Его неожиданно сильно задела эта новость, будто кувалдой по башке. Он перекинул тело через ограждение балкона, почти свисая головой вниз, и старательно запихивал в себя воздух. Потому что иначе дышать не получалось. Из глаз выбило злые слезы.

Ну почему?.. Почему она не могла просто тихонько исчезнуть? Он столько времени и сил потратил на эту девчонку — и все зря? Она сама-то осознает, сколько проблем приносит и сколько еще может принести? Точно нет! А самое отвратительное — что об этом совершенно не хотят думать те, кто об этом думать обязан!

Оба они не хотят разобраться со своими проблемами, как какие-то дурные детишки. Шарам собирался избавиться от девчонки, а со временем тихонько убрать и мальчишку. Раз они не хотят — пожалуйста! Он готов сделать все за них! Но их же и это не устраивает!

И она каким-то чудом смогла выбраться из — подумать только! — Лабиринта Йешшей. У Первого Советника жутко болела голова, от злости и обиды было тяжело дышать. В голове было то ли пусто, то ли она лопалась от чувств, мыслей… даже это понять не получалось. Он потер виски заледеневшими пальцами, а потом приложил их к горящим глазам.

Все остальные проблемы казались абсолютно не важными, стоило только подумать о том, как Его Высочество, третий в очереди на престол, целовал какую-то человеческую девчонку! Даже нет — не какую-то! Самую дурную из всех, кого только можно найти в Высоком. Скандально известную журналистку. Хуже было бы разве только если бы он целовал шлюху. Хотя даже шлюху было бы лучше — уж это оправдать в случае чего труда не составит… А сам Император прячет во дворце бомбу замедленного действия. Собственного сына, который по какой-то ошибке родился… человеком.

При том, что родословная как Его Величества, так и Ее Величества — да упокоит Отец-Дракон ее душу — чиста от любой связи с людьми. Да и как они вообще могли затесаться в родословной вообще любого дракона?! У них с людьми даже самого распоследнего полукровки, даже откровенного уродца родиться не могло! Но все же это случилось.

И очень сомнительно, что другие гнезда отнесутся к этому с пониманием. Даже на равнодушие расчитывать не приходилось. Ухватятся за мальчишку с радостным улюлюканьем и устроят саВаршем и всему государству очень большие неприятности.

От маленького принца стоило избавиться. И Шарам прекрасно понимал, насколько это отвратительно даже звучит. Но от него уже давно стоило избавиться. Он сам готов был запачкать руки. Ну не хотят они — он сам возьмет грех на душу! Потому что даже сам факт существования мальчика — неприемлем. А уж то, что он живет во дворце, пусть и тайно — самая дурная блажь из всех, которые когда-либо позволял себе Ярм.

Голова продолжала наливаться свинцом, и Шам сдавленно застонал. Что ему делать?..

Он должен решить хотя бы одну проблему.

Глава 29. Смерть. Маленький принц и Время

— Ты понимаешь, что ты нам теперь до конца жизни обязана? — в который раз уточнил Бор.

Я кивнула, хотя смысл вопроса доходил до меня с опозданием. Конечно же после такого злоключения всем стоило немного расслабиться, поэтому ребята достали припасенную бутылку настойки, которую на черный день нам подарил Дирк после публикации статьи, в написании которой он принимал активное участие. На практике нормально расслабиться могли только Борик, Дорик, я и Ева.

Ева в принципе не видела смысла особо напрягаться, раз я дома и все хорошо. Дорик с Бориком по жизни накопившееся напряжение привыкли выливать моментально и громко, без всякого лишнего самокопания. Я тоже не относила себя к тому типу людей, которые жить не могли без самоедства и параноидального обдумывания жизни на двести шагов вперед, представляя себе самые ужасные варианты развития событий, которые срочно надо было предотвратить, иначе мир рухнет.

Граф Сибанши уныло хлебал настойку, довольно комично пытаясь понять, что он вообще до сих пор тут делает. Выглядел он озадаченно, и уже три раза объяснил мне, что искать он меня пошел только чтобы снять с себя все подозрения, ведь пропала я в его гостиной, и он вполне резонно был в списке подозреваемых.

Я кивала, но про себя думала, что рыбка поймала наживку и уже никуда от меня не денется. Граф окончательно и бесповоротно закрепился в качестве моего друга по переписке, и даже не только по переписке! И как он там у себя в голове это оправдывает — не так уж важно!

А Раш… ну, он почти весь вечер был хмур, подавлен, раздражен и молчалив. Ходил за мной, как привязанный, только вот это совсем не веселило. Не потому, что он мне мешал, а потому что мне хотелось, чтобы он уже тоже расслабился. Ева сказала, что это нормально, что ему нужно просто немного времени, и он сам успокоится.

Но от того, что он нервничал, я тоже нервничала. Не за себя — что со мной сделается? — а за него. Потихоньку он, вроде, расслаблялся. Ну, насколько мог. На лице снова появилась привычная спокойная улыбка, он иногда вставлял пару слов в беседу.

Про Лабиринт я рассказывала ребятам охотно, красочно привирая в одном и благоразумно умалчивая о другом. Вообще-то, все, что там происходило, было подернуто туманом, вязким, как воздух в этом самом лабиринте. Но в общем и целом, я помнила. Не все до мелочей, конечно, но так даже лучше. Кошмары сниться не будут!

На улице уже стемнело, граф засобирался домой, а ребята затихали и даже, кажется, клевали носами.

— Я, наверное, спать пойду, — я поднялась с кресла, и Раш глянул на меня чуть напряженно и вопросительно; я ему улыбнулась, — Поспишь со мной? А то я боюсь одна!

Он едва заметно выдохнул, кивнул и пошел за мной. Я поднималась, слушая как под ногами тихонько поскрипывают ступени; внизу еще продолжалась беседа, но уже не такая активная, раз почти все разошлись, а потому едва слышная, но очень уютная. Шагов Раша я не слышала, но знала, что он идет за мной, так близко, что я чувствовала тепло его тела. Самым громким звуком было биение моего собственного сердца в ушах.

Не знаю, чего вдруг, но я разволновалась. И то, что Раш идет сзади так неслышно, а его внимательный взгляд я ощущала не хуже прикосновения, одновременно пугало, но и… возбуждало.

Я зашла в комнату, пытаясь выровнять дыхание и немного унять дрожь. Вроде только утром из нее выходила, а кажется, будто меня здесь месяц не было. Раш лишь слегка прикоснулся кончиками пальцев к спине, а сердце снова пустилось вскачь. Он выдохнул неожиданно прямо над ухом так, что я вздрогнула:

— Пойдем спать? — я сглотнула вязкую слюну, неловко кивнула и пошла вперед, все так же не оборачиваясь.

Щеки наверняка полыхали, и это немного раздражало, но уже не так сильно, как раньше. Скорее волновало. Вот только тело будто одеревенело, и чувствовала я себя очень неловко. Так что даже не удивилась, врезавшись бедром в стул. Только чертыхнулась и покачнулась в сторону, стараясь не смотреть на него.

Раш положил руки мне на плечи, останавливая.

— Ты же не будешь в грязной одежде спать? — прошелестел он таким тихим низким голосом, что у меня дрожь по хребту пошла, и потянул вниз замызганный халат. Я аж дыхание задержала, потому что вдруг ощутила себя такой… смущенной? Что, черт возьми, он творит?!

— Ты что… — голос оказался каким-то хрипло-надломленным, и я прокашлялась, — ты что, меня соблазняешь?

Его руки уже спокойно и неторопливо расстегивали мою рубашку — пуговка за пуговкой. Я смотрела на пальцы, на чуть шершавую от мелких полупрозрачных чешуек тыльную сторону ладони. Щеки горели, и у меня не получалось поднять голову. Но, полагаю, у меня и шея горела, так что вряд ли мое смущение было бы для него сюрпризом.

— А ты против? — он спросил это так спокойно, будто бы даже буднично, если бы не царапающие хрипотцой звуки.

— Нет, — едва слышно, даже не шепотом, ответила я.

— Вот и славно, — так же тихо улыбнулся мне в плечо мужчина, забираясь ладонями под рубашки. Сердце ухнуло в желудок, сжалось там и расходилось по телу горячими волнами. Мышцы напряглись и мелко задрожали.

Я прикрыла глаза и поежилась, такой чувствительной вдруг стала кожа, будто и нет кожи, а только скопление нервных окончаний. Выдохнула судорожно; от поцелуя в основание шеи разбежались мурашки. Ощущения неожиданно стали такими яркими, что я попыталась отстраниться, но легкие объятия вдруг стали силками. Я всхлипнула.

— Куда же ты?.. — он властно прошелся ладонью от шеи до уже обнаженной груди и чуть сжал ее, царапнув коротко остриженными ногтями, и я выдохнула сквозь зубы. Интересно, он себя также ощущал, когда я, ни хрена не стесняясь, домогалась его в гостиной графа Сибанши? Таким же смущенным и будто бы даже беспомощным?.. Очень надеюсь, что да! Я сжала глаза до рези и все так же сквозь зубы помянула Темную. Он тихонько рассмеялся мне в шею, а потом снова поцеловал ее.

— Раш… — зачем-то позвала, обхватывая рукой его запястье, будто цепляясь за него.

— М-м? — мурлыкнул мужчина в плечо, продолжая выбивать из меня дрожь своими прикосновениями.

Почему-то я вечно забываю, что он уже, мягко говоря, не юнец. И вот опять — он трогает так уверенно, без всякой неловкости, смущения, заставляя меня как раз чувствовать себя совсем юной.

Хотя ко мне многие относятся чуть ли не как к ребенку, сама я себя маленькой никогда особо не считала, вот ни разу. И даже, как ни странно, юной. И тем более не была склонна к неуверенности, даже если была в чем-то неопытной. Сейчас же я ощущала себя именно так: юной и неопытной.

Конечно, за это ощущение я потом, когда попривыкну, на нем отыграюсь, но пока я зачем-то звала его, и цеплялась за него, будто он меня сейчас успокоит и все объяснит.

А он вместо этого только больше вгонял меня в краску своим спокойствием и нескромностью. Он повернул меня к себе, и тут же поцеловал, не так как обычно, а сразу глубоко, тягуче, соблазняя — хотя куда уж больше? Развязал завязку штанов, тут же забираясь руками под одежду. Я простонала прямо ему в губы, опять бесполезно дернувшись — то ли к нему, то ли от него. А он только глубже поцеловал, уже немного резко срывая остатки одежды.

В какой-то момент я осознала себя на кровати; простыни холодили обнаженную кожу, а он стоял надо мной на коленях и смотрел. Я чуть не дернулась в попытке прикрыться, но остановила себя в последний момент. Кожа вроде горела, но без тепла его тела было холодно, и я дрожала. А он все смотрел, не смущаясь, чуть наклонив голову в бок, улыбался ласково и добро, что совсем не вязалось с его абсолютной раскрепощенностью в действиях и похотью во взгляде. А самое ужасное, он был возмутительно одет. От того, что я обнажена, а он — нет, стало еще более неловко, до слезящихся глаз, но я упорно не пыталась прикрыться.

— Так и будешь смотреть? — я зло сощурила глаза.

Он в ответ озорно улыбнулся, сощурив глаза, покачал головой и наклонился, снова утягивая меня в поцелуй и срывая, наконец, свою дурацкую рубашку…

* * *

Я сидела на обрыве, весело болтая ногами. Мурлыкала что-то себе под нос, не очень внимательно наблюдая, как бегут стрелки часов.

— Хорошо тебе? — хихикнул кто-то.

— Очень хорошо! — кивнула я.

— Ну и хорошо, что хорошо! У меня тоже все по плану пока идет.

Я глубокомысленно покивала, и продолжила напевать какой-то веселый мотивчик. Когда все по плану — это, конечно, хорошо. А по какому плану?..

Я обернулась.

* * *

Проснулась я, как всегда, точно перед рассветом. Тело приятно ломило. Я приподнялась на локтях, придавливая волосы, и зашипела. А потом замерла, поймав взглядом мужчину в своей постели. Сердце пропустило удар и тут же забилось быстрее. Дурацкая улыбка расползлась по лицу. Лежит тут такой хорошенький!

Волосы золотом разметались по подушкам, ресницы подрагивают, а губы чуть приоткрыты. Я медленно, чтобы не разбудить, потянула к нему руку. Которую резко перехватили и, ухватившись за талию, перетащили меня на горячее со сна мужское тело.

— Продолжай, — хрипло предложил мне Раш, улыбаясь, но не открывая глаз, — Я еще сплю! Можешь поприставать ко мне, пока никто не видит…

Я уткнулась ему лицом в шею и прикусила ее, вырывая из него сдавленный стон.

— Я и при всех не постесняюсь! — в противовес словам я была все-таки слегка смущена.

Не тем, что он не спит, а тем, как прижимаются друг к другу наши обнаженные тела. Даже нет, скорее тем, как это приятно. Поэтому поцеловала его в шею, чтобы ему тоже стало приятно до смущения! Он выдохнул чуть сдавленно, притиснул меня к себе еще ближе и резко перевернулся, подминая под себя.

— Мы рассвет встретим тут?.. — уточнил он.

Я постаралась посмотреть на него максимально томно и соблазнительно, даже губу прикусила. Провела рукой по его плечу.

— Нет… Мы встретим его на крыльце, как и обычно! — и вскочила с кровати, прихватив с собой одеяло, — И нам надо торопиться — уже скоро рассветать будет. А чайник еще даже не вскипел!

Он прикрыл лицо ладонями и тихонько рассмеялся, поблескивая глазами из-под пальцев.

Как же хорошо!

* * *

Если бы Энри посмотрел в зеркало, отражение бы его позабавило. Золотисто-русые кудри как будто притомились завиваться и повисли уныло, под глазами залегли глубокие темные тени. И без того довольно худое тело подростка стало будто бы тоньше и еще более угловатым. Если бы Энри посмотрел в зеркало, отражение бы его позабавило.

Но в зеркало он не смотрел, потому что ему было некогда. Вообще-то странно использовать слово «некогда» применительно к тому, у кого по жизни нет никаких дел, кроме тех, которые он придумает себе сам. Но, как бы странно это ни звучало, ему было некогда. Он чувствовал, что не успевает.

Куда — кто бы знал? Но ему надо больше. Больше знаний, больше фактов, больше… Непонятно зачем, но ему надо было скорее узнать больше. Он чувствовал, что пригодиться может все. Даже то, что кажется ерундой. И единственным всегда доступным ему источником информации были книги. Так что читал он запоем, порой без перерывов даже на еду.

Память у него, на счастье, была крепкая. Запоминал он все моментально и надолго. Выяснилось это, кстати, не так давно, в разговоре с дядей Арши. Он довольно сильно удивился, когда племянник процитировал ему полстраницы из книги, которую читал всего однажды чуть не год назад.

Кстати, дядя что-то давно не заходил. Но оно может и к лучшему, потому что у Энри на общение времени не было, а от того, как дядя тоскливо скучает в углу, когда на него не обращают внимания, у мальчика почему-то неприятно ворочалось в груди. Будто он делает что-то нехорошее, хотя это абсолютно точно не так. Что может быть нехорошего в чтении книг?

На часах было без двадцати пять, и небо на востоке уже слегка голубело. Слова перед глазами расплывались, в голове поселился туман. Надо бы поспать, но его еще с вечера охватило какое-то предвкушение, волнение… что-то не давало ему успокоиться. Вполне возможно и адреналин от недосыпа…

— Ваше Высочество, — вдруг раздалось от двери.

Мальчик обернулся и с удивлением уставился на гостя. Обычно к нему в такое время никто не приходит.

— Господин Хоррх?.. — Энри видел его всего один раз, или, по крайней мере, помнит только один раз.

Но он знает не так много разумных существ, чтобы не запомнить их по именам. Почему-то, стоило увидеть мужчину в дверях, как скопившееся в теле напряжение отпустило. Будто именно его мальчик и ждал. Это облегчение заставило его наконец выдохнуть и вполне радостно улыбнуться гостю, пусть и нежданному.

— Рад вас видеть! — вполне искренне сказал подросток.

* * *

Рассвет сегодня был не особенно впечатляющим. Солнце за низкими монолитными тучами скорее обозначалось размытым белым силуэтом. Утро было туманным и влажным. Но мне в коконе покрывала и у Раша на коленках было тепло и уютно! Горячий мужчина сидел с голым торсом и даже не дрожал. Если честно, я была почти уверена, что он передо мной красуется.

Пока мы были на кухне и готовили чай, он успел и сладко потянуться, похрустывая суставами и выставляя на показ и волнующий изгиб спины, и плоский живот со слегка обозначенным прессом; и наклониться надо мной, закрывая мир своими широкими плечами; и чай заваривал, колдуя ловкими руками над заварником… Я послушно восхищалась, с удовольствием наслаждаясь зрелищем. Прицокивала, не отрывала от него взгляда, даже пару сальных шуточек опустила, на что Раш смущенно потупил глазки и захихикал, прикрывая рот ладонью.

Вообще-то, конечно, в краску он меня вгонял своим представлением, поэтому-то я старательно подыгрывала и шутила. Он делал вид, что верит, но периодически насмешливо блестел исподлобья глазами. Это не раздражало. Внутри что-то так приятно и сладко натягивалось, а стоило ему улыбнуться — распускалось ворохом разноцветных искр и окатывало волнами тепла до кончиков пальцев.

Я была просто до неприличия довольной и счастливой. Как, наверное, никогда. Мы болтали, сидя на крыльце, и наши слова невнятным шепотом расходились по пустой улице.

— Шур, — тихонько позвал он, укладывая подбородок мне на плечо, — а тебе нравится Высокий?

— Ну да, — кивнула я.

— А сильно?

— Очень! — улыбнулась я и ответила уже серьезнее, — Я люблю этот город. Наверное, это первое место, где я чувствую себя по-настоящему… уместно, что ли. Я везде могу приспособиться, конечно, — мне было неловко говорить серьезно и откровенно, но ему хотелось рассказать, — но вот так на своем месте, так правильно и, несмотря на все последние события, спокойно и счастливо я не чувствовала себя еще никогда. И нигде.

Он обнял меня крепче, и я засмеялась. Почему-то хотелось смеяться. Я всегда, в общем-то, плыла по течению, не оглядывалась ни вперед, ни назад, ни по сторонам. И все равно жила в ощущении постоянного бега куда-то… даже непонятно куда и зачем. А сейчас много всего происходит, надо оглядываться постоянно, думать о чьих-то там чувствах. Меня теперь с одной стороны связывает куча вещей, ограничивают движение, скрадывают свободу действий, а с другой — я себя чувствую почему-то свободнее. Хотя нет, не свободнее. Осмысленнее.

— Понятно…

Мне показалось, что он немного скис, и я уже хотела спросить, но тут дверь тихонько скрипнула, и из-за нее выглянула Ева. Льняные локоны скользнули с ее деревянного плеча, и их тут же подхватил легкий, но прохладный, ветерок. Кажется, сегодня будет не жарко.

— Пойдемте завтракать, может? — спросила она, — Вы давно сидите, а на улице прохладно.

* * *

— И что Марта ответила? — Дорик чуть не на стол залез, наклоняясь поближе ко мне, будто я говорю шепотом, и он может не расслышать ответ.

Я швыркнула, высасывая из чашки чаек, глянула мельком на привычно скривившегося от неподобающего звука Раша, который во время еды вообще не издавал ни звука.

— Говорит: «Добровольно ложиться в постель с мужчинами можно только для продолжения рода и за деньги! Вот ты лег бы в постель с мужчиной, если бы тебе ни дети, ни деньги не нужны бы были?», он конечно обалдел от вопроса!

Дорик фыркнул и уткнулся в стол.

— И что он? — поторопил Бор.

— А он: «Да я бы вообще с мужчиной в постель не лег!» И смотрит на нее то ли возмущенно, то ли оскорбленно… А она палец вверх, и такая, — я тоже подняла палец и старательно спародировала голос Марты, — «Во-о-от! Потому что у тебя нет матки, зато есть деньги! Если бы у меня не было бы матки, но были бы деньги, я бы тоже ни в жисть не легла с мужчиной в постель!».

Дорик с Бориком захохотали. Раш показательно обеспокоено глянул на меня, мол: «ты же не поверила этой глупой женщине?!», и я тоже засмеялась.

— Да она мужика этого просто позлить хотела! — объяснила я, — Взгляд поглупее состроила и так удивленно на него смотрела, типа: «Ты же не думал, что женщинам это может нравится? О, Отец, ты именно так и думал?!..», он потом такой пришибленный уходил.

— А псевдоним на Грязном у нее, вроде, Ласковый Сахарок? — уточнил Раш, нарезая нам яблоки.

— Я у нее то же самое спросила, — кивнула я, — А она смотрит на меня так весело: «Ну да, характер у меня если и сахерный, то только от слова хер!»…

Дорик с Бором снова захихикали. Было уютно. Весенняя гроза за окном, мы все на кухонке байки травим, чаи распеваем. Только графика нашего не хватает! И было бы совсем чудесно.

Будто услышав мои молитвы, в дверь постучали. Я почему-то была уверена, что там именно он. Ну потому что это было так правильно и к месту. Ева пошла встречать, и я тоже выползла в коридор и радостно улыбнулась подмокшему графу, стягивающему плащ. Он посмотрел на меня сурово и даже немного зло, а потом, судя по всему, превозмогая яростное внутреннее сопротивление, приподнял приветственно уголки губ. Брови при этом были сурово сведены на переносице. Я расхохоталась и за рукав потянула его на кухню.

Заходя, он наклонился к моей макушке и принюхался. Вскинул брови.

— Шура, я тебя поздравляю, — а потом повернулся к Рашу, — А тебе искренне сочувствую. Как ты так так вляпался, не мальчик уже вроде?

Я ткнула придурка локтем в живот.

— Он самый счастливый мужчина на свете. Ему только позавидовать можно — такую женщину отхватил!

Раш хрюкнул в кулак и закивал.

— Самый счастливый!

— Вот и умница, — серьезно сказала я, — А ты не пудри ему мозги!

— Прости, больше не буду, — так же серьезно ответил граф, — Это же твоя зона ответсвенности.

Ева прикрыла рот ладошкой и отвернулась. А Дор с Бором тактичностью не отличались, и скалились без стеснения. За окном громыхнуло и полило с новой силой. Ева поставила чайник, чтобы вскипятить еще воды.

* * *

Именно это утро я потом буду вспоминать апогеем своего счастья в этом городе. В городе, который навсегда останется для меня особенным местом, подарившим мне близких людей, а вместе с ними — ту самую осмысленность. Это не значит, что я только здесь, только в этом моменте, и была по-настоящему счастлива, но все-таки это отпечаталось в разуме чем-то особенным. 

Самые восхитительные моменты обязательно с той или другой стороны оттеняются дерьмецом. Так мне сказал однажды дядя Воська. Вот как это было, очень по-дядевосевски, если так подумать:

— Дядь, мне идти пора! Ну правда…

— Не отпущу, пока не расскажу! Ну куда ты дергаешься, егоза… Сиди смирно! Мудрый старец расскажет тебе мудрую истину. Внимай же, дитя дурное! Маялся я, значит, вчера с животом… Ну просто ужасть! Ну просто натуральная ужасть! Такие рези, такие боли, такая тяжесть… Не рыгнуть, не пернуть бедному дяде Восе… Застряло во мне — и ни с одной стороны выходить не хочет гадость… И так плохо, что аж реву! Весь день плохо, что в какой-то момент думаю: «Ну все, время твое, старый пень, отправишься ты в Ее чертоги…», и тут — чудо!..

— И откуда пришло чудо — сверху или снизу?

— Снизу — но да то не важно! Освободился от этой тяжести, от этой гадости — вот что важно. И вот ты знаешь, никогда в жизни я таким счастливым, истинно счастливым, таким просветленным, таким окрыленным и таким жизнелюбивым не был. Всегда какая-то суета, какие-то мысли, какая-то дурость… А тут — отпустило, и ты только об одном думаешь: как хорошо! Воздух никогда таким вкусным не был, небо — таким голубым… Все вокруг было так красиво, так правильно, а я — абсолютно счастлив. А все оттого лишь, что не больно. Какое это счастье, когда просто не больно?.. Часто ты об этом думаешь?

— Не особо.

— То-то и оно! Вот подумай. Чем чернее ночь — тем светлее утро. А самые восхитительные моменты обязательно с той или другой стороны оттеняются дерьмецом.

* * *

Эти ночь и утро были особенно восхитительны, наверное потому, что дерьмецом их оттенили с обеих сторон.

Время в этот день вело себя совершенно чудно — то замедлялось и тянулось, будто смола, то бежало, что не уследишь. Вот оно замедляется, когда я вдруг замечаю у Раша родинку за ухом и почему-то не могу перестать на нее смотреть — может даже в этот момент время остановилось, не могу сказать точно. Вот залетает золотая искорка и приземляется у Раша в руке емкой запиской, он как в замедленной съемке бледнеет, все радость будто стекает с его лица вместе с красками — и время вдруг срывается.

Я за временем не успела — слишком быстро. Он подскакивает, что-то командует, собирается, и только когда он уже бежит к двери, я хватаюсь за него и спрашиваю: «Что случилось? Что такое?.. Что?», а он говорит графу, что мы сегодня сидим дома и никуда не выходим, и что он отвечает за нас головой. Я оборачиваюсь к графу — все еще слишком медленная для этого куда-то торопящегося времени — и вот уже в доме остались только я, Ева и граф.

Иду к двери, потому что с той стороны Раш, какой-то неприятно-испуганный. Точнее мне неприятно, что он испуганный. Но в любом случае, он с той стороны, значит и мне туда?

Но граф тянет меня назад, я смотрю удивленно.

— Он попросил нас сидеть дома. Ему так будет спокойнее.

Я киваю. Ладно.

Смотрю на его неправдоподобно красивое нахмуренное лицо, и время снова замедляется. И тянется, тянется, тянется. Мы сидим и чего-то ждем. Сидим в гостиной: два хмурых хмурика и Ева, которая поит нас чаем со сладостями и пытается поддерживать видимость беседа. И все такое вязкое, и это длится просто бесконечность — не меньше. Я гипнотизирую часы и стучу пальцами по подлокотнику — этот звук отчего-то успокаивает.

В комнату залетает искорка, и время снова вскачь. Мы все будто оживаем, подскакиваем.

— Что там?! — спрашиваю, чуть не залезая на графа, чтобы прочитать записку в его руках, — Ну что?!..

«Ищем похищенного мальчика. Скорее всего не найдем. Но ищем. Надо. Д и Б»

В этот раз за временем я успеваю. Оно бежит — и мысли в голове складываются ему вровень, не отставая.

— Что за мальчик? — хмуриться граф.

Внучатый племянник Раша. Полагаю тот, который не наследник. Иначе так и написали бы — наследник. Ну или принц. А не мальчик. Мальчик — это человек. А как еще назвать человека, хоть триста раз он сын Императора? Другого дорогого Рашу мальчика во дворце, полагаю, нет — значит он.

Я молчу, не отвечаю. Ева мнется. Граф оглядывает нас и делает вид, что не задавал вопроса. И снова время выдыхается, и снова мы сидим и ждем. Ждем, ждем, ждем. За окном все льет, капли барабанят по дороге, а я барабаню пальцами по подлокотнику. Из-за туч темно, хотя еще утро… нет, уже обед… так вот, темно. Но иногда небо рассекают вспышки молнии, и небо будто разрывается с диким грохотом. Капли, пальцы, стрелки часов — звуки сливаются в одно. А мы ждем.

В какой-то момент напряжение отпускает. Ну потому что всерьез сидеть с подобающими ситуации угрюмыми и напряженными рожами, и таким же душевным состоянием просто невозможно. Потихоньку мы начинаем переговариваться и — нет, не перестаем волноваться, но — напряжение потихоньку притупляется. Но время все такое же медленное, никуда не торопится, а от того, что занять себя абсолютно нечем — или скорее любое занятие, кроме сосредоточенного волнения и трагического ничегонеделания кажется чем-то неуместным — время идет еще медленнее. Но мы потихоньку возвращали его в нормальный ритм натянутыми разговорами.

И вот снова. Медленно, медленно.

А потом дверь не отворилась, буквально откинулась, с грохотом, впуская ветер и топот сапог, разогнавших снова время. И оно опять бежит, и я опять только куски выхватываю, общую суть. А подробности потом и не вспомню, просто не успеваю запомнить. Бор с Дором вваливаются, мы подскакиваем, высыпаемся все беспокойной гурьбой в прихожую: «Ну что?! Что?», потом той же гурьбой обратно на кухню. Раша нет. Дор с Бором не радостные. Мальчика нет. Не нашли. Не найдут. Потому что его больше нет. Первый Советник под стражей. Предательство. Приговор. Император… Да кому какое дело до Императора?! Пусть вертится Император со всеми своими советниками вместе взятыми!.. Где Раш?

— Он потом придет…

— Когда потом?! — орет кто-то визгливо, срываясь, — Где он?! Надо к нему!..

Ору я. Господи, я никогда, по-моему, не орала. Даже и не подозревала, что умею психовать. В смысле, по-настоящему психовать, не наигранно.

— Шура, ему надо одному побыть.

— Нет, не надо! Отведи меня к нему! — я хватаю Дора за грудки, — Сейчас же!

— Он летает! — орет в ответ Дор, — Летает! Психует! Ты к нему в воздух подняться собираешься?! А давай! Я посмотрю, как ты это сделаешь!

Ева обнимает Дора, а меня оттаскивает граф. Вот дураки. Просто мы с Дором не можем изящно психовать в полете, выматывая крылья и подставляясь под молнии. У нас только один приземленный метод. Проораться. Сделать-то ничего не можем, вот и орем. А у меня откуда-то в голове картины одна ужаснее другой: вот он о скалы бьется, вот он в горе сжигает полмира, вот он безутешно ревет и глотает яд. Ну что за глупости? Откуда только в голове? Но тревога просто выедает изнутри. Хоть бы поорать дали, так нет же, Ева гладит Дор по голове, наливает ему чаю, что-то спрашивает. Меня граф утягивает в другой угол и начинает занудно что-то втолковывать. Я даже не слушаю, киваю невпопад.

И опять время успокаивается вместе с нами. Опять часы тикают и тикают, а время будто не идет. Сидим, грызем чертовы яблоки, тихонько переговариваемся и ждем. Ждем, ждем, ждем. Темная, ну что за день?! Он когда-нибудь закончиться?

Темнеет. Уже вечер?

— Я так больше не могу, — объявляю я.

На меня смотрят так, что я понимаю — всерьез мои слова не принимают. Но я и правда так больше не могу. Меня сейчас просто вырвет от тревоги и глупых мыслей, роем атакующих мою несчастную голову.

— Вы можете ему записку отправить? Так чтоб сразу дошла? — Дорик неуверенно кивает.

— Вряд ли он сейчас примчится по первому зову…

— Примчится, — обещаю я и карябаю дрожащей рукой сообщение, в конце вжимая перо так, чтобы листок чуть порвался под напором.

«Раш, мне очень плохо. Возвращайся, пожалуйста! Шура»

Обмакнула палец в чае и брызнула пару капель на листочек, чуть размазав чернила. Вроде, трагично получилось. Чуть смяла листок. Вот теперь точно.

— На, отправляй, — протянула записку.

— Ты правда хочешь его до сердечного приступа довести?

— Хочет психовать, пусть психует у меня на глазах, — отрезала я. 

Меня отправили наверх. Спать. Как будто я могла бы уснуть. Лежу, пялюсь в черноту. За окном затихает дождь. Все еще покапывает, но уже тихонечко. И опять я жду, жду, жду.

И наконец открывается дверь. Он заходит неслышно. Мокрый насквозь, без лица, подходит к кровати, смотрит на меня. Я двигаюсь к стенке, и он покорно укладывается рядом. Кровать намокла, но мне уже все равно. Обвиваю его и руками, и ногами, утыкаюсь носом в холодную шею и затихаю. Время, вроде, успокоилось и пошло нормально.

Глава 30. Солнце. Рассвет

Я никогда не была эмпатичным человеком. Я не знаю, как правильно сочувствовать. Да у меня и нужды такой не было никогда. Вот до этого всего.

Когда мои сверстники вопрошали в небо с невыразимой тоской: «Да зачем мне эта математика?! Пусть вертятся ваши дифференциальные уравнения с орбитальной скоростью Меркурия!», я так же вопрошала в небо с воплем: «Да зачем мне знать эти бесполезные банальные формы проявления сопереживания?!». И сейчас я очень надеюсь, что мои бывшие одноклассники решают-таки чертовы дифференциальные уравнения, потому что мне жизнь ответила на вопрос «Зачем?» и подкинула задачку в реальном времени. Вот пусть и они страдают — должна же в мире быть справедливость?

Пока что я с видом озадаченного котика сидела на кухне и смотрела на убитого Раша, который даже вида не подавал, что заинтересован в еде. И понятия не имела, как ему помочь. Наверное, со стороны я выглядела так, будто мне все равно. Ева выразила сочувствие, даже заставив его улыбнуться; Дорик и Борик что-то ему шепнули, на что он кивнул и взгляд, пусть на минутку, но потеплел.

А я просто сидела и смотрела. Я даже грустное лицо сделать не могла, хотя Борик меня попросил, сказав что я смотрю на него с любопытством, и выглядит это слегка не к месту. Нет, он вовсе меня не упрекал, он все понимал, просто дал подсказку. Я попробовала. Борик сказал, что лучше не надо, потому что так еще хуже. Потрепал по голове и сказал, чтобы я просто была с ним рядом.

Я была. Но ведь надо что-то сказать?.. Или… или может обнять? Почему-то мне было жутко неловко и немного страшно. Может он хочет, чтобы его не трогали? В итоге я сидела и смотрела на него с озадаченным любопытством и чувствовала себя максимально не в своей тарелке.

А еще мне было больно. Мне было больно, потому что Рашу было больно. Еве было больно, потому что Рашу было больно, Дору было больно, и Бору было больно — потому что Рашу было больно.

Это было странно — никто из нас не знал этого мальчика. Я даже не знала, как он выглядит. Но он был дорог Рашу, а значит в какой-то степени и всем нам.

Я не знаю, что такое потерять близкого человека. В том мире я любила только маму, и даже когда она ушла, я не чувствовала, что потеряла ее. Я знала, что она жива, что она стала свободнее и счастливее — и была рада за нее. В этом мире я каким-то образом умудрилась влюбиться в целую кучу существ, и стоило мне представить их мертвыми, как меня передернуло, и из глаз выбило влагу.

Я тряхнула головой, выкидывая образы из головы. Я не знаю, что чувствует сейчас Раш. Я очень не хотела бы узнать. И одновременно с этим мне до безумия хотелось проникнуть в его мысли, чувства, залезть ему под кожу — чтобы понять его, понять его боль — это было очень нужно мне, непонятно только зачем? Мне бы стало так же больно, но разве стало бы от этого легче ему? Тем не менее, я немного ненавижу себя за то, что не могу понять его, по-настоящему понять. Все мое существование до этого момента показалось бессмысленным, раз прямо сейчас, когда ему так плохо, я абсолютно бесполезна.

Я вдруг подумала о том, что по-своему он и меня любит. И что я умру гораздо, гораздо раньше его. И раньше всех остальных. И когда я умру, мне-то будет уже все равно, а им — нет. Как мне могла прийти в голову мысль, что это нормально — привязывать его к себе еще сильнее; и как мне не пришла в голову мысль, что ему будет очень больно? Ему, не мне. Поэтому и не пришла.

Чертова эмпатия — один-ноль в твою пользу, теперь я знаю, зачем ты нужна.

Я опускала плечи и голову все ниже.

Я не знаю как, но я умру только после того, как умрет он. Я не знаю как, но это я буду переживать его смерть, а не наоборот. Я не знаю зачем и кому, но я это обещаю.

* * *

Аррирашш существовал будто в киселе. Спал, ел, кому-то кивал, что-то слушал. Не было слез и даже, в общем-то, боли. Просто внутри все замерло то ли от усталости, то ли в ожидании чего-то. Он терял близких и раньше. В конце концов, сколько ему лет? Не раз и не два терял. И Энри был даже не самой горькой из потерь.

Просто… просто из-за чего он умер? Из-за того, что человек? Из-за того, что это позор для кого-то — что он человек? Так ведь нет. Даже Ярм это так не воспринимал. И Шам его так не воспринимал. И другие рожи бы кривили, но искренне, по-настоящему, не чувствовали бы так. На самом деле, он умер за глупый стереотип, который бы можно было использовать в политических целях.

По-ли-ти-ка.

То, чем всю сознательную жизнь занимался сам Арши. Ну потому что долг, надо. Хочешь — не хочешь, но ты в злате купаешься не за красивые глазки, а за все, что потом отдашь. Годы, столетия и десятки дорогих сердцу существ.

Арши не заводил семью, потому что… это не то место и не те обстоятельства, где он хотел бы строить семью. Потому что она тоже могла стать долгом, который придется отдать за право родиться в правящей династии. Право, о котором он не просил. Он только родился — и уже влез в долг. И отдает, отдает, отдает. И даже если не отдает — забирают. И лишь изредка удается выцарапать что-то для себя.

И вот он сидел и думал. О том, что с мальчиком даже не попрощался. И так и не показал ему мир. Да хотя бы город, в котором тот родился. Что он мог бы забрать его, но не забрал. Хотя все для этого было готово. Просто сбежать, прихватив Энри, лишь потому, что хочется — предательство. И ничего не делать с ним — тоже предательство. Того долга, который он не вернет даже до конца жизни.

Шура смотрит на него, сидит рядом, прямая, будто палку проглотила — и смотрит, кажется, даже не моргая. И во взгляде чудится осуждение. И хочется закричать, чтобы не смотрела на него так. Но она на самом деле смотрит просто внимательно — она всегда так смотрит. А чудится осуждение. А чудится оно потому, что он думает о том, что, по-хорошему, ее бы тоже следовало убрать, потому что она — свидетельство его «позорной связи», она и есть его позорная связь. А не должна быть.

Она — его предательство. Очередное. И вот сейчас — что ему делать? Что выбрать? Если он выберет ее, то все, что было отдано и потеряно — зря? Ведь он так и не выбрал Энри. Если вернуться во дворец, снова заняться делами государства, то его смерть… ну не будет хотя бы выглядеть настолько бессмысленной. А если плюнуть на все и на всех, взять девчонку в охапку, зацеловать и пообещать ей все, что она захочет — что она там хотела? Выйти за него замуж и приютить бездомного котенка? — то он просто… недостаточно любил мальчика, чтобы успеть спасти его?

Мужчине было тошно от самого себя. А она все смотрела. И ничего не говорила. А он все думал, думал, не замечая, как день сменяется ночью — и вот он в ее постели на чердаке. А она лежит рядом, смотрит на него. И молчит. Хоть бы обняла. А за что его обнимать? Он опять всех подвел.

А внутри даже не дергается ничего. Замерло то ли от усталости, то ли в ожидании чего-то.

И не хотелось уже ничего решать.

Он так и не смог заснуть — все думал, думал. И чем больше думал — тем бессмысленнее казалась вся его жизнь.

В детстве он втайне мечтал открыть свой трактир где-нибудь Кольце во Втором-Третьем Высокого. А может и еще поближе к озеру Нерша. И подальше от дворца. Он уже и забыл…

А как было бы славно. Вдруг представилось, что вот он хозяин трактира: на кухне колдует Ева, за столом в уголке о чем-то шушукаются Шура с Энри, а Дор и Бор лаются с посетителями… И стало так зло и обидно, что это не его жизнь, а чья-то другая.

Арши вдруг осознал, что в комнате светлеет. Уже рассветает?.. Он и не заметил — кажется секунду назад лег только.

Он повернулся в сторону Шуры. Она тоже не спала, смотрела на него. Чего она там высмотреть пытается? Девушка прищурила вдруг глаза, а потом оттолкнула его и руками, и ногами. Не ожидавший такой подлости, Арши просто скатился с кровати и с грохотом плюхнулся на пол.

Девчонка свесилась с края и снова уставилась на него.

— Лезь под кровать, — скомандовала она.

— Что?

— Лезь, говорю, под кровать, — спокойно повторила.

Почему-то Рашу стало обидно. Она же, вроде, говорила, что он ей нравится. Разве она не должна его ну хотя бы попытаться утешить? Ну или хотя бы просто обнять?.. А она пинается. Даже на одной кровати с ним лежать не хочет… Таким бесполезным и ненужным он себя, кажется, никогда не чувствовал. Поэтому полез под кровать. Видимо, там ему самое место…

— Что ты там видишь?

— Пыль, — честно ответил мужчина.

— Смотри внимательнее, — фыркнула она, — На полу.

Раш послушно стал осматривать пол, порой задевая затылком деревянные бруски, на которых лежал матрац. И вдруг замер.

— Нашел? — через какое-то время спросила Шура.

— Что это?

— Это солнышко! — радостно ответила она, — Это тебе, я дарю тебе солнышко.

Мужчина смотрел на вырезанное в полу «солнышко». Схематичное, абсолютно детское — кружочек и палочки-лучи. На пыльный пол упала капля, а за ней и вторая, третья. Раш не был скупым, в том числе и на слезы. Он уткнулся лбом в пол и тихонько всхлипывал.

— Спасибо… — с трудом выдавил он, — Спасибо!.. Оно такое хорошеньк-кое!..

— Я тебя люблю, — прошептала она тихонечко, и мужчина засмеялся сквозь рыдания.

— А по-помнишшь, —спросил он, вылезая из-под кровати, — помнишь, ты говорила… что твоя фамилия от слова «солнце»?

— Ага, — кивнула она, обнимая его, притягивая за плечи обратно на кровать.

Он ткнулся мокрыми, солеными губами ей в лоб.

— Мне нравится твой подарок. Я забираю солнышко.

Она удивленно распахнула глаза, и лицо залило краской. Она что-то прошипела сквозь зубы и отвела глаза. Ее до сих пор смущало ее смущение перед ним, и она резко дернула его за волосы вниз, прижимая лицо к груди, чтобы не смотрел. Раш противиться не стал, просто улыбнулся, дернул рубашку и прижался к коже губами. Слезы все еще влажнили веки и щеки, и ее грудь. Она выдохнула приглушенно и зарылась пальцами в его волосы.

Встретить рассвет на крыльце они не успели.

* * *

Раш трясся в карете уже третий час. Пальцы незаметно даже для их хозяина барабанили по бедру. Не то что бы длинная дорога прямо сильно раздражала, но в состоянии возбужденного ожидания каждая минута промедления казалось мучительной вечностью. Хотелось уже поскорее оказаться на месте — и что бы все решилось.

Мужчина кончиками пальцев чуть сдвинул шторку и с раздраженным вздохом уставился снова в окошко. Было темно, и человеческий глаз в эту облачную ночь не смог бы даже разглядеть дорогу, не освещенную ночным светилом. В этой части города ночью почти не зажигали магических огней. Да это местность к городу-то относилась разве что формально, по факту северный берег огромного, протяженного к западу озера был почти не заселен. Совсем же на западном берегу, куда направлялся Раш, было всего пару небольших поселений.

Недалеко от одного из них он остановил кучера. И дальше пошел своим ходом. Последние дни весны были дождливыми, но жаркими. Воздух за день прогревался хорошо, и ночи тоже были теплыми, но прохладный ветерок раздувал волосы и полы плаща. Раш глубоко вдохнул и несмело улыбнулся выглянувшей на пару секунд луне.

Пока ехал, в душе бурлило нетерпение, а теперь вот шел медленно, с трудом — как во сне. Он уже все решил, но последний шаг было делать… как-то неловко что ли. Мужчина одернул себя, встряхнул головой и пошел чуть быстрее.

Через полчаса из-за крон деревьев показались развалины старого храма. Точнее, это Раш знал, что когда-то тут стоял храм, а для других — это, наверное, уже даже не развалины. Каблуки сапог застучали по камню, поросшему травой в каждой щели, коих было не счесть. Где-то здесь была зала. Храма Матери-Земли.

— Матушка, — тихонько позвал он, — Доброй тебе ночи, матушка.

Ветер кинул ему в лицо его же волосы, озорно заигрывая. Приветственно зашелестели листья. Он постоял немного, собираясь с мыслями.

— Я тут подумал, — потянул Раш, пряча улыбку в ладони, — Такая ты добрая, сильная, умная и наверняка невероятно красивая!

— Подхалим! — хохотнула ему в ответ со всех сторон едва слышным шелестом.

— Только правду говорю, — покачал головой мужчина, — И вот ты такая замечательная… Может примешь приблудного сына?

Ответом ему заинтригованно мигнула луна.

— Усынови меня, а? Хочу быть твоим дитя! — Раш постарался состроить самое умильное лицо.

— А с чего ты решил, что такое возможно?

Раш откинул голову назад и глубоко вздохнул. В голове снова всплыло лицо Шуры:

« — … поскреби дракона — найдешь человека!

  — Это кто тебе такую глупость сказал?

    — Мамка моя!..»

— Да вот подумал — а вдруг? — улыбнулся мужчина.

— Не пожалеешь потом? — хихикнула Она как-то совсем не по-взрослому.

Раш пожал плечами.

— Да кто ж его знает?

— Ради нее?

— Ради себя.

Рассветало. Так неожиданно. Но время тут всегда как-то странно шло. Вот вроде середина ночи только, а вот уже рассветает. Раш предупредил Шуру, что ему надо отлучиться и он, может, не успеет к их привычному часу, но все равно было жаль, что сегодня его не будет на крыльце рядом с ней. Хотелось сорваться, расправить крылья — и успеть.

Вдруг мир взорвался болью, будто с него сдирали кожу, и он закричал. Протяжно, отчаянно, но стоило крику закончиться вместе с воздухом — боль прошла, как не было. Мужчина повалился коленями на камень, сдирая кожу с ладоней. Мышцы мелко дрожали, сердце стучало громко и рвано.

Вот и все. Нет больше Его Высочества Аррирашша саВаршша. Есть только человечек Раш. Мужчина не ощущал в воздухе магию, не дышал ей, не чувствовал ее, как все драконы. Связь с родом оборвалась, и этот миг Ярм, наверное, ощутил, как его смерть.

Но злой дядюшка не будет ему ничего объяснять. Злой дядюшка с громким хохотом сбежит в другую страну от всего этого дерьма, прихватив весть свой табор, и откроет трактир!

Смех начал разбирать его, и он уткнулся лбом в камень, потихоньку пытаясь выровнять дыхание.

* * *

Шура стояла на обрыве. Было темно, но потихоньку рассветало. У горизонта, вдали, небо белело, а над головой еще видны были звезды. Красиво. Стрелки часов на городской ратуше ползли к пяти часам утра. Девушка всматривалась в них, и внутри что-то волнующе стянулось в ожидании. Вдруг стрелки остановились. 

И девушка вскинулась, подскакивая на кровати.

* * *

— Часы остановились, — прохрипела я со сна в пустоту.

Откуда-то я была уверена, что так любимые городом часы встали. Меня разобрал смех. Вроде, мне обещали, что если часы встанут, Высокий Город прекратит свое существование! «Идут с тех пор, как город начал жить, и остановятся,  когда города не станет!» — так выгравировано на обратной стороне.

Я закуталась в плед и побрела на крыльцо — проверить, как там город!

Задавался рассвет. Он золотил пока только верхушки зданий, почти не касаясь земли, но с каждой минутой резкие тени становились чуть-чуть короче. Неторопливо, совсем неторопливо, даже как-то ласково, по-дружески, солнце прогоняло с улиц ночную прохладу.

Я обожала рассветы. Каждый день — как новое рождение. Восход солнца почти неизменно пробуждал во мне море энтузиазма. Гулкая тишина, по капельке заполняющаяся звуками, разговорами, смехом, скрипом, лаем…

Поэтому, наверное, я с огромным трудом переживала зимы: темные, хмурые, особенно в декабре, и мечтала когда-нибудь перебраться на юга — подальше от полярного круга.

Я облокотилась на перила, хлебнула чайку и почувствовала, что мне хорошо почти до слез. Спокойно так, тихо, свет заливает улицу Лавок. Скрипнула дверь с другой стороны улицы, и оттуда вышла, сладко потянувшись, тетушка Варта.

— Утречка! — кинула она мне, — А хде ж твой хахель?

— Доброе, — улыбнулась я, — Да вот, жду!

Солнышко уже поднялось, а я подниматься с насиженного места не хотела, хотя уже все затекло. Я ждала Раша и почему-то не хотела пропускать его возвращение. Какой-то он взволнованный был, когда уезжал.

На крыльцо вышел Дорик и присел на корточки рядом со мной.

— Ты тут уже часа три сидишь, — потянул он, — Волнуешься?

— Да не то что бы… — я задумалась, — просто хочу его встретить.

Он хохотнул и потрепал меня по голове.

— Лапушка какая! Я и не знал, что ты умеешь быть милой.

— Так удивлен, что у тебя сейчас мозг взорвется? Хочешь, покусаю тебя, чтобы ты успокоился? — спокойно предложила я.

— Хочешь, я тебе будку построю, чтобы удобнее сторожить было? — так же спокойно предложил в ответ он.

— Хочешь, я тебя облаю, чтоб не зубоскалил?

— Хочешь, я тебе за ухом почешу, чтоб не рычала?

— Хочешь, я буду тоскливо скулить ночами под твоей дверью, чтоб ты знал, как я тебя люблю?

— Хочешь…

— Хватит, — прекратил нашу игру Борик и потянул Дорика за шкирку в дом, — Не видишь что ли, она хочет, чтобы он вернулся и умилился, как она его верно дожидается у порога? А тут ты, наглая рожа, внимание на себя перетягиваешь! За такое она ведь и правда покусать может.

Я серьезно кивнула.

— Еще как могу.

Они ушли, оставив на моем лице улыбку. Хо-ро-шо. Я потянулась. Пройтись что ли, размяться хоть?

И тут сердце кувыркнулось в груди, стоило мне услышать знакомый стук каблуков по камню, показательно громкий и какой-то озорной. Я подняла лицо и улыбнулась еще шире.

— Доброе утро!

Мужчина улыбнулся в ответ, немного устало, но, в общем, довольно. Присел рядышком, и я завалилась на его плечо, укутываясь в его объятия.

— Шур, — позвал он через какое-то время, — Я знаю, что ты очень любишь Высокий… но что бы ты подумала, если бы я предложил переехать?..

Я удивленно вскинула брови и посмотрела на него.

— А далеко?

— Ага, — напряженно кивнул он, упорно глядя вперед, а не на меня.

— Ну давай, — легко согласилась я.

Он вздрогнул и повернулся ко мне.

— Что, вот так просто? Ты же говорила…

— Мне здесь хорошо, потому что здесь вы, — я сказала и только тогда поняла, что это действительно именно так, — Если вы все будете рядом, если ты будешь рядом, то я хоть на другой конец света перееду. Да и интересно мир посмотреть! Только там должно быть много солнца и короткая зима, — предупредила я.

Он весь как будто расслабился, уткнулся улыбкой в макушку.

— Шур, а выходи за меня? — тихонько прошептал он, — Построим дом, нарожаем котят — заживем…

— Ну если ты хочешь… — я скромно потупила глаза и опустила лицо, чтобы он не увидел победного блеска в глазах и довольной улыбки во все лицо, но он так насмешливо фыркнул, что я все-таки смутилась.

— Уже придумала имена для котят? — засмеялся засранец, перетягивая меня на колени.

— Наверху в тумбочке список лежит, — я спрятала лицо у него на груди.

Было немного неловко, но до неприличия хорошо.

Наверху в тумбочке и правда лежал список!

Первый Эпилог

Лес был хвойный, не слишком густой, да и не слишком большой. Так, лесочек! Высокие, что у мальчика дух захватывало, сосны распускались ветвями где-то ближе к небу, а у земли стояли голые стволы, из-за чего казалось, будто стоят они реденько, а местность хорошо просматривалась.

Все вокруг было залито солнцем, но как-то не так, как обычно, а по-особенному. Будто в дымке немножко. И даже не совсем солнцем, а скорее солнечными пятнами. А еще было много звуков. Людей вот, вроде, вокруг нет, но шумит что-то ненавязчиво со всех сторон. Шелест, стрекот, карканье,… и еще куча всего, что мальчик не мог понять — откуда столько всего? При этом все эти звуки, хотя их было очень много, не были громкими.

Мальчик постучал пальцами по бедру в раздумьях, как это лучше назвать: тихий гомон или громкая тишина?..

Он шел уже около полутора часа по этому лес, и каждая мелочь в нем вызывала тихий восторг. Даже то, как кололо от веток стопы — даже это было восхитительно. И воздух какой-то необычный… Не такой, каким он дышал раньше. А каким он дышал раньше?

Мальчик пошел дальше. Недавно он вышел на довольно широкую вытоптанную тропу и решил идти по ней. Она было теплой и ступать было приятно.

Мальчик шлепнул себя по руке. Что-то кольнуло, и он сделал это рефлекторно. Когда он поднес ладонь к лицу, на ней была сплющенная букашка. Она колется?

Спустя еще полчаса лес закончился, и перед взглядом мальчика распласталось поле. Вот оно было и правда залито солнцем. Щедро, ярко, так что восхищенно распахнутые глаза заслезились. Дорога, по которой он шел в лесу продолжалась и дальше, разделяя поле на две буйно заросшие травами половины.

Глаза-таки пришлось сощурить, потому что слепило в них нещадно, и зачесался нос. Мальчик потянулся, чтобы его почесать, и чуть не выколол себе глаз длинным грязным загнутым ногтем.

— Ого, — восхищенно потянул он, глядя на собственные руки, — Длиннющие!

Тут же зачесалось все, что только могло зачесаться, но мальчик решил не рисковать здоровьем и потерпеть. Он неторопливо двинулся дальше по дороге.

Солнце пекло голову, и это ощущение жара на макушки тоже было волнующе-прекрасным. Мальчик улыбался. А потом вдруг увидел у края дороги одуванчики. Раньше он видел их только на картинках!

А раньше, это когда?..

Мальчик плюхнулся на колени рядом с цветком, пригнулся к земле, облокотившись руками, чтобы пушистая головка цветка была на уровне глаз и взволнованно подул.

Цветок не разочаровал, разлетевшись белыми пушинками, и мальчику ничего не оставалось, как растянуть улыбку еще шире.

— Ва-а-ау, — потянул он.

Он попытался приподняться и зашипел. Не стоило дергать головой, ведь он случайно придавил локтями и коленями длинные свалявшиеся локоны волос невнятно русого цвета.

— Это еще что такое?! — вдруг раздалось за спиной.

Мальчик повернулся и увидел широкую женщину со странно большой грудью и настороженным взглядом.

— Одуванчик, — ответил мальчик.

— Ты — что такое? — сузила глаза женщина.

Вопрос был сложный, так сразу и не ответишь…

— Блаженный что ль какой? — предположила она и сама же и расслабилась от своего предположения, — Звать-то как? Откель тут взялся?

— М-м-м… не помню, — нахмурился мальчик.

— Что именно?

— Да все, — неуверенно пожал плечами и поднял на женщину трогательный взгляд потерявшегося котенка, — Может вы что-то знаете?

У мальчика протяжно завыло из желудка, и женщина жалостливо покачала головой.

— Ай ты бедняжечка! Ай мусечка бедная! Хошь, хлебушка дам? — и, не дожидаясь ответа, достала из корзинки краюшка, — На, пожуй, котик!

Мальчик грустно скривился.

— У меня желудок сводит, я не могу…

— Так это голода, ты вон какой худющий!

— От голода сводит желудок? — с любопытством спросил мальчик, принимая хлеб.

— Так да! — кивнула женщина, — А ты того… совсем что ль не помнишь? Ну хоть как звать-то?

Женщина растерянно осматривала жующего хлеб мальчишку. На вид лет тринадцати-четырнадцати, худой оборвыш… Волосы были полны колтунов и грязи, ногти будто век не стриг! А одежда, одежда-то, такие обноски даже бродяги не носят, того и гляди прямо на нем прахом по ветру разлетятся, даже и не понять, какого цвета были. Вроде не тот, с кем болтать стоит. Но лицо. Красивое мальчишеское лицо с на диво располагающей улыбкой и большими глазищами! Такого только обнять и плакать! Ну и кормить еще.

— Э… — начал он и запнулся, — Э…

— Ничего, — махнула женщина рукой, — сами тебе имя придумаем! Пойдем-ка, котик, я тебя накормлю! — мальчик растерянно хлопал глазами, но покорно шел, куда велят, —  Ну какой худющий…

Второй Эпилог

На краю обрыва сидела женщина. Ее темная, почти черная кожа лоснилась в лучах не по-весеннему жаркого солнца, а мелкие черные кудри спускались до земли, змеились по ней завитками и свисали с обрыва. В ней любопытно сочетались резкие, рубленые линии лица и увитых венами рук с выпирающими суставами и мягкие округлости женских форм. Она весело скалилась палящему солнцу.

Рядом сидел сморщенный старичок с лукавыми глазами. Эти глаза уже подрастеряли свой цвет, когда-то темно-карие, теперь они были невнятно-сероватые, размытые по краям радужки, но блестели задорно, а не устало. Старик сидел с маленькой смешной арфочкой на коленях и иногда невпопад дергал струны.

Они сидели на краю обрыва, свесив ноги, и с любопытством следили за суматохой в раскинувшейся под ними столице. Жители города бегали и кричали, пытаясь понять, почему часы на городской ратуше остановились и готовились, видимо, к концу света — не меньше. А конец света что-то не наступал. Многих это озадачивало!

— Все случилось, как вы задумали, — начал старик.

— Наконец-то! — фыркнула богиня, — А то уже надоело, что все идет кувырком — никакого порядка в мире.

— Что теперь будете делать?

— Жать, — Темная Госпожа подставила лицо солнцу, наслаждаясь прекрасной погодой, — С минуты на минуту должна прискакать белобрысая ящерица с воплями о том, какая я нехорошая, и закатить мне скандал с брызганьем слюны во все стороны, — она глубоко вдохнула и сощурила довольно глаза, — Ляпота!

Старик хихикнул, дернув струну.

— Мне, верно, уйти надобно?

— Зачем? — удивилась женщина, уставившись на него большими раскосыми черными глазами.

— Да разве заслужил я, старый грешник, такую милость! Полюбоваться таким чудом, как божественная истерика… Не для моих это ничтожных глаз! Меня ж после такого никак со свету сживут… — намекнул старик.

— Ну да, — согласилась богиня, — А ты во-о-он в тех кустах схоронись и сиди тихонечко! Он и не узнает…

Старичок снова хихикнул и резво подскочил к кустам, с кряхтеньем в них располагаясь. Богиня задумчиво поглядела на его копошение и решила, что ей тоже надо подготовиться к встрече, тем более что ждать осталось совсем чуть!

Она развалилась на земле будто на перинах с грацией светской львицы; продуманно разложила складки одеяний так, чтобы выглядело небрежно, но подчеркивало все достоинства тела; вытянула красивую шею и состроила самое равнодушно-доброжелательное лицо. Чуть размяла мышцы лица, гримасничая, нацепила вежливую улыбку и сощурила глаза в легкой насмешке. И вовремя!

Небо громыхнуло, вдруг затянувшись тяжелыми тучами. Ветер раздулся резкими порывами под махом огромных белоснежных крыльев…

— Ах ты стерва! — раздалось грохотом у женщины над головой, и в воздухе появился мужчина с пылающими праведным гневом глазами.

Богиня мурлыкнула, наслаждаясь чужим бешенством. Ля-по-та!

Третий Эпилог

В комнате, которую все почему-то считают будущей комнатой для гостей, хотя я решила — пока, правда, только про себя — сделать ее своим рабочим местом, было большое окно с очень широким подоконником. Если там устроится и задвинуть плотную тяжелую занавеску, которую я купила как раз для того, чтобы она не просвечивала, меня можно будет увидеть только с улицы.

Не говорила я о том, что это теперь мой рабочий кабинет, кстати, потому, что тогда здесь меня будут искать в первую очередь. Короче говоря, если все это обобщить, то я соорудила себе гнездышко, где меня не будут искать! По крайней мере, пока. И где мне не будут мешать.

Завтра открывается трактир Раша.

— Раш болван. Раш кретин, — я почесала нос, задумавшись, — Раш — беляш…

Так вот, о чем это я…

Развел такую суматоху, что нигде спокойно не поработать! Трактир еще даже не открылся, а я его уже ненавижу. 

— …в общем, этот мальчик-посыльный, когда ему на ногу упал канделябр, ляпнул кое-что нецензурное, что толковый словарь определяет либо как женщину легкого поведения, либо как риторическое восклицание, — рассказывала Шура, сидя у Раша на коленях, — При этом, как утверждает пострадавшая сторона, почему-то свято уверенная, что это было не восклицание, смотрел он точно на леди Вайлин, и ее муж посчитал это оскорблением достоинства благородной госпожи! Ну и написал на него заявление в отдел административных правонарушений… Раш?

— Слушай, а можешь попросить разместить объявление, что мы ищем художника для оформления комнат в трактире? — мужчина вчитывался в какие-то бумажки с счетами и даже не посмотрел на нее, — Хочу картины повесить!

Девушка озадаченно моргнула. Прищурила глаза. Он что, вообще ее не слушает? Как какой-то трактир может быть интереснее того, что она ему рассказывает? Девушка задумчиво постучала пальцем по подбородку. И поцеловала его в шею. А потом еще раз. Провела ладошкой по плечу…

— Солнце, давай не сейчас, у меня тут не сходится… — пробормотал он, чуть отстраняясь, но все также не поднимая на нее глаз.

Девушка на секунду застыла.

— Ты мешаешь мне работать! — вдруг вскричала она и, резво соскочив с его колен, ушла, громко хлопнув дверью… 

— О, Рашка-какашка! — я глянула в окно, чуть прищуриваясь от лучей заходящего солнца.

На западе Вольмского Княжества, самого отдаленного от Шинрской Империи государства Содружества, куда мы переехали где-то с месяц назад, было не так жарко, как в столице. Но солнечно. Меня это, конечно, радовало, но не настолько, чтобы не испытывать раздражение от того, что мне не дают спокойно поработать! В Высоком условия труда были не в пример лучше. Кажется, я скучаю по главреду… 

— Что значит — уходишь?.. — главред смотрел на журналистку круглыми глазами, и, собственно, кроме них в клубах сизого дыма, заполнившего привычно его кабинет, ничего и не видно было.

— Отправляюсь покорять новые горизонты! — жизнерадостно сообщила девушка — ей не привыкать начинать все с начала, и никакого особого страха она не испытывала, только волнующее воодушевление от возможности посмотреть мир.

— Предательница… — поражено выдал мужчина, — Гадкая предательница! На кого ты меня оставляешь, на этих бестолочей?!..

— На них! — все так же радостно кивнула она, не проникшись сочувствием; а потом посерьезнела, — Я вам хотела кое-что отдать…

Шура выложила несколько набросков для статей, список событий, которые непременно надо осветить от барона и Арино и, собственно, его данные для связи. Это был, в общем-то, первый Шурин проект, который ей, видимо, не судьба было довести до конца. Было немного жалко отдавать. Но девушка была уверена, что и на новом месте придумает себе большую и забавную цель, под которую будет подгонять все статьи.

Главред глянул, кивнул и посмотрел Шуре в глаза. Ласково улыбнулся.

— Ты же понимаешь?..

Она кивнула со спокойной, но немного грустной, улыбкой.

— Понимаю.

Конечно, она понимала, что на прощание главред разойдется по полной и будет своим бесконечным потоком «поучительных» историй делать ей мозги как минимум до вечера. А ведь еще даже не обед… И как она так промахнулась с выбором времени для прощания?

— Был у меня один знакомый, и вот, знаешь, не сиделось ему на месте по жизни, вечно куда-то переезжал, работу менял…

Девушка слушала, кивала и тоскливо считала пылинки, лениво кружащиеся в единственном луче солнца, который умудрился проникнуть в кабинет старого котяры. 

Я почесала кончиком пера нос и чихнула. Откуда-то из прихожей раздались голоса — кто-то спорил, кажется Дор. А, да! Сегодня же должны завезти постельное белье, а у Раша возникли какие-то вопросы по стоимости…

— Какой же заголовок придумать?.. — прошептала я с легким раздражением, — Рашка-дурашка!

Спор в прихожей набирал обороты. Ну не дают мне поработать, а все из-за чертова трактира! Что вообще хорошего в трактирах? 

Девушка покрутилась перед зеркалом, похмурилась, натянула на лицо выражение заплутавшей в мыслях дурочки и пошла в бой. Раш нашелся рядом с ящиками вина, сидел на корточках и задумчиво вертел в руках бутылку.

— Как-то стыдно поить таким гостей… — тоскливо потянул мужчина, — Но ничего лучше здесь не найти.

Шура присела рядышком и уложила голову ему на плечо, тяжело вздохнув.

— Раш, я вот просто не знаю, что делать! — грустным голосом призналась она, — А ты такой умный, может ты мне поможешь? Я сама не могу, мне очень нужна помощь…

Мужчина удивленно глянул на свою невесту, отставил бутылку, приобнял ее  за плечо и вполне участливо поинтересовался:

— Что случилось?

— Не могу придумать заголовок! — скуксилась девушка, — Да и вообще с текстом беда, может давай вместе подумаем? А то я сама совсем никак!

Мужчина тихонько рассмеялся и чмокнул ее в макушку.

— Ну что за глупости, ты очень умная девочка и со всем справишься. Лучше тебя я все равно не придумаю. Да и у нас открытие не за горами, а тут еще дел столько… Давай вечерком, а?

Шура еще с полминуты смотрела на него проникновенным взглядом дамы, попавшей в беду и нуждающаяся в помощи джентельмена, а потом резко сощурила глаза, как разозленная кошка и взвилась.

— Это просто кошмар! В этом доме никто не ценит мои труды, все разговоры только о вашем дурацком трактире! Из-за всей этой суматохи я не могу сосредоточиться на работе!

Мужчина озадаченно смотрел девушке вслед и уже решил все-таки пойти за ней, но со двора его позвал господин Хорий, который обещал выкроить время, чтобы пройтись по местным законам о содержании питейных заведений. 

Я тяжело вздохнула, снова глянула на почти пустой лист с несколькими бессмысленными закорючками, которые и не помню как накарябала, и скривилась.

— Рашек-барашек. Это ты такой пень или Лука меня надул?..

Я вспомнила, как мы прощались, и глаза зачем-то опять заслезились. 

— Ты только береги себя, милая, — в сотый раз повторял старик, поглаживая Шуру по голове.

Девушка слушала и кивала.

— И будь осторожна!

— Мгу, — дернула головой вверх-вниз.

— Постарайся не попадать в неприятности…

— Интересно, сколько еще формулировок одной мысли может придумать потомственный книжный червь? — со вполне искренним интересом спросил в пустоту Дорик.

— Не лезь на рожон только, хорошо? — улыбнулся Лука.

Шура улыбнулась в ответ и кивнула.

— И вот тебе книжечки в дорогу, — он сгрузил тяжеленную коробку Дору, и тот охнул, приседая под ее тяжестью, — Ты же замуж выходишь? Почитай женские романы, я тебе положил — авось чего попонятней станет! 

Я почитала. Сколько я успела заметить, чем меньше женщина может сделать без помощи мужчины, тем больше он ее хочет. А вообще, Лука мне частенько подкладывал одну-другую книжку такого плана, и у меня возникает подозрение, что они ему самому очень нравятся…

Я снова попыталась сосредоточиться на работе. Мальчишка-посыльный, которому грозит уже помимо штрафа еще и тюремное заключение, безусловно, заслуживал внимания. Теперь его обвиняют не только в оскорблении, но и в клевете. Я, когда сегодня от стражей это услышала, сначала минут пять хохотала с мужиками на тему того, что раз услышали оскорбление, то, видимо, было за что, а потом вдруг подумала, что может мужик и правда рогатый? Иначе чего его так корежит от одного несчастного словечка, которое и интерпретировать можно и даже нужно отнюдь не в сторону обвинений его жены в распущенности. Повыясняла немного, да и навыясняла! Такая там Санта-Барбара.

Начать стоит с того, что на территории Вольмского Княжества все еще действует один уже устаревший закон, по которому близкие родственники одного из супругов могут потребовать развод в случае доказанной супружеской измены.

Мы с Бориком сегодня побегали по городу, порасспрашивали и узнали пару интересных подробностей:

Во-первых, семейный бюджет супругов чуть более, чем полностью, состоит из богатого приданого леди Вайлин, с которым вряд ли кто захотел бы разводиться — я бы точно не захотела!

Во-вторых, у леди Вайлин, так сказать, сложный характер, и на беду своего супруга с его родственниками она не ладит от слова совсем, не смотря ни на какие деньги.

Ну и в-третьих, недавно ее недальновидный супруг аж на месяц уезжал в столицу княжества и не захотел брать с собой жену, оставив ее на попечение своей матушки и сестры, а одинокие ночи такие одинокие…

Я зло скрипнула зубами. У меня нынче ночи тоже не наполнены лаской.

— Раш — болван! — я это уже говорила.

Какой у меня бедный лексикон! Неудивительно, что не могу даже заголовок придумать. Но ведь раньше придумывала — и ничего. Просто раньше не было трактира. Во всем виноват трактир. Да кому нужны эти трактиры?! От них один шум, который мешает мне работать! 

Шура каждые пару секунд поглядывала на дверь в спальню. Он обещал, что они вечером поболтают о ее работе, так? Девушка подготовилась: уложила красивенько волосы, надела красивую ночнушку и красивенько же улеглась поперек кровати — чтоб точно не смог улечься спать, пока она не решит, что пора.

В душе бурлило приятное воодушевление, на лице сама собой расползалась улыбка. Но минуты шли за минутами, один час сменялся другим; от красивой позы затекло все, вплоть до задницы, а улыбка стекла с лица, и оно теперь выражало крайную степень раздражения. На часах было без десяти двенадцать, а она до сих пор сидела одна. Девушка беспокойно подергала себя за пряди. Может что-то случилось?

Подскочила с кровати, накинула халат и пошла искать потеряшку.

Мужчина нашелся (ну конечно же!) в кабинете. У девушки дернулся глаз.

— Чем занят? — спросила она с ласковым оскалом, который Раш бы расшифровал как намек на то, что ему срочно нужно просить прощение, за все и сразу. Расшифровал бы, если бы поднял глаза от писем.

— Да тут один человек мне кое-что пообещал и то ли забыл, то ли делает вид, что забыл… — мужчина задумчиво и немного обиженно смотрел на письмо перед собой, умильно подпирая щеку одной рукой, а другой барабанил пальцами по столу.

— Да ты что! — деланно возмутилась девушка, — А ты отправь его спать на диван, может он поймет, что так поступать нехорошо.

Раш вскинул наконец удивленный взгляд на девушку.

— А? 

— Раш по улице шел-шел и ботинком какашку собачью нашел…

Я нарисовала спиральку и ботинок рядом с его именем. Это значимо!

Мальчик-посыльный тоже выразился значимо. Даже более, чем собирался.

«…слова — это то, что определяет нашу реальность. Иной раз даже больше, чем мы думаем. Все цивилизации разумных существ существуют благодаря словам, ведь именно они регулирую наши отношения, будь то межличностные или межгосударственные; ими мы составляем нормативные документы, ими мы определяем свое развитие, ими мы выражаем свои чувства и мысли…»

— Ну, хоть что-то. Ведь людям так интересно почитать твои, Шура, философские размышления! Лучше поподробнее распиши размер и форму рогов мужа леди Вайлин.

Я устало вздохнула. Сгущались сумерки. Я смотрела в окно и понимала, что мне нравится этот городок, местами напоминающий разросшуюся деревню. Небо здесь было будто ближе, чем в Высоком, наверное потому, что не было таких высоких зданий. Воздух прохладней и суше, а деревья росли гуще, и их не особо сдерживали попыткой придать опрятность.

Завтра уже откроется трактир, и вряд ли работы у Раша станет меньше, раз уж он взялся за дело всерьез. Конечно, это не плохо, работа от многого может отвлечь, и то что он полон энтузиазма меня, на самом-то деле, радует. Последние недели перед переездом он был… ну, потухший какой-то. И некоторые изменения во внешности, пожалуй, только подчеркивали это. Волосы и глаза слегка потеряли в золотом блеске, под глазами залегли усталые круги, чешуйки побледнели и слезли с кожи — он выглядел, как обычный человек лет тридцати пяти-сорока. Он теперь им и был.

Меня это радовало ну просто до усеру. Потому что теперь у меня были немаленькие шансы умереть позже него. Он не будет смотреть, как я умираю. Никогда не была набожной, но все-таки поблагодарила за это от души местных божков.

И хотя все, вроде, было хорошо, но… почему он не бегает за мной, черт возьми?! Крутиться круглые сутки вокруг какого-то вонючего трактира, когда я тут разве что на шею ему не вешаюсь!

— Раш-дураш! — фыркнула я.

— Правда? — вдруг раздалось из-за занавески, что я вздрогнула от неожиданности и чертыхнулась.

Раш слегка отодвинул занавеску, и просунул в прореху нос. С улицы бликовали летающие по двору магические огоньки, которые зажигали, когда темнело, и его легкая улыбка смотрелась немного таинственно. Он еще немного отодвинул занавеску и прислонился плечом и макушкой о стену. Остриженные золотисто-русые пряди слегка завивались на шее, а челка падала на глаза. Перед отъездом он пришел к Еве с ножницами и попросил подстричь его, как в детстве.

С короткими волосами он выглядел моложе и смешливей. Особенно когда улыбался. Как сейчас.

— Истинная правда, — кивнула я, — Я никогда не вру.

Из-под упавших на глаза прядей весело блеснуло, и его улыбка стала чуть шире. От этого теплело на душе.

— А как насчет того случая в булочной неделю назад? Ты болтала с продавщицей часа полтора и умудрилась не сказать ни слова правды!

— Наверное, ты не очень меня любишь, раз докапываешься до такой ерунды и вообще все время мешаешь мне работать с этим твоим проклятым трактиром! — упрек был нелепый, даже мне самой стало неловко от того, как жалко это прозвучало.

Раш дернул лицом в сторону, прикрыл рот ладонью и захихикал.

— Это ведь ты сейчас не надо мной смеешься? — покусать его, что ли?

Он игриво стрельнул взглядом, и я на секунду забыла, как дышать. По телу волной прокатилось тепло, и внутри что-то приятно натянулось. Раш вдруг наклонился, все также удерживая взгляд, и прижался легонько своей улыбкой к моим губам.

— Прости, что был к тебе невнимателен, — прошептал он, не отстраняясь, — Обещаю исправиться…

Он облокотился руками по обе стороны от меня и навис, радостно улыбаясь.

— Я буду хорошим и сейчас же обращу на тебя все свое внимание.

— Здесь тесно, и вообще я занята. Я работаю.

В противовес словам я обхватила его и руками, и ногами — чтобы не дай Темная, не сбежал!

* * *

Рассветало.

Заснули мы с Рашем все там же, на подоконнике, укомплектовавшись в потрясающе причудливой позе от которой, конечно, все затекло. Но стоило первым лучам коснуться моих век, я тут же проснулась полная сил и точно знающая, что делать.

Кое-как, умудрившись не разбудить Раша, я вытащила из-под поясницы планшет с листами и перо, чуть подтянулась так, что мужчина скатился с моей груди на колени, и уложила планшет ему прямо на спину. Он проснулся, но я на него цикнула, чтоб дальше спал и не дергался.

В одном популярном священном тексте о создании мира Отцом-Драконом есть фраза, которая переплетается с той, что я слышала еще в родном мире…

Меня позабавило, что точно ее перевести на другой язык сложно, потому что в драконьем языке «слово» помимо своего основного значения имеет еще тридцать три в зависимости от контекста и три в конкретной фразе, которая почему-то запала мне в душу. Если точнее, то перевод «Слово» по порядку такой: правда, путь и закон.

Я торопливо начала записывать первый набросок заметки для утреннего выпуска. 

«УСТАМИ МЛАДЕНЦА ГЛАГОЛИТ ИСТИНА!

Возмутительная история случилась в северном квартале нашего чудесного городка! Мальчику тринадцати лет грозит тюремное заключение за распространение клеветы и оскорбление достоинства уважаемой леди! Ее муж твердо стоит на своем и намерен отстоять честь жены!

Каким путем пойдет закон, чтобы найти правду? 

Государства Содружества с древнейших времен строили законодательство, опираясь на священные тексты, ведь в них заключен голос великого Отца-Дракона, которого мы все почитаем…

«У Отца было Слово, он дал Слово своему дитя, дитя стало жить Словом» — эти слова знает каждый. В современной трактовке они означают, что если слово оказывается правдой, то в уста его вложил сам Отец-Дракон, а значит — оно является законом.

Что же, Отец дал Слово своему дитя, и Слово было «Б**ДЬ!..»

Конец!

Оглавление

Пролог

Глава 1. Гадание дяди Воси

Глава 2. Шут. Козочка

Глава 3. Шут. Улица Лавок

Глава 4. Шут. Дно Империи

Глава 5. Шут. Сенсация

Глава 6. Шут. Тревор Ласки

Глава 7. Шут. Дурик и Бобрик

Глава 8. Шут. Огонек

Глава 9. Шут. Заказы

Глава 10. Шут. Няньки

Глава 11. Шут. Арест

Глава 12. Башня. Камера №9

Глава 13. Башня. Граф Сибанши

Глава 14. Суд. Клятвы

Глава 15. Влюбленные. Цветочница

Глава 16. Влюбленные. Нерешительность

Глава 17. Влюбленные. Раздражение и Вопросы

Глава 18, Влюбленные. Искра, застывшая в смоле

Глава 19. Влюбленные. Поцелуй

Глава 20. Звезда. Барон Арино

Глава 21. Звезда. Сомнения и Решения

Глава 22. Звезда. ЗППП

Глава 23. Звезда. Обиды и хитрости, или обиды на хитрости

Глава 24. Звезда. Спектакль

Глава 25. Рыцарь Мечей. Пес Императора

Глава 26. Рыцарь Мечей. Лабиринт Йешшей

Глава 27. Рыцарь Мечей. Ответственность за спасение

Глава 28. Рыцарь Мечей. Обрывы и Срывы

Глава 29. Смерть. Маленький принц и Время

Глава 30. Солнце. Рассвет

Первый Эпилог

Второй Эпилог

Третий Эпилог