Махно. Полковая казна [Никита Суровцев] (fb2) читать онлайн

Никита Суровцев Махно. Полковая казна

Посвящается моим родителям

«О, бездна богатства и премудрости

и ведения Божия!

Как не постижимы судьбы Его

и неисповедимы пути Его!»

из Рим.11:33

Все события, описанные в этой книге, являются вымыслом автора. Любое совпадение имен и фамилий, являются случайным. Автор не несет ответственность, за совпадение ситуаций, описанных в этой книге с реальными событиями.

Пермь. 1980 год

Глава 1

Судьба свела меня с этим человеком зимой 1980 года. Года развитого социализма, года ввода Советских войск в Афганистан, года Московской олимпиады, года смерти Владимира Высоцкого и года убийства Джона Леннона. Звали этого человека Владимир Леонтьевич Махно.

Было ему в то время пятьдесят восемь лет. Сейчас это возраст мужчины в полном расцвете сил, а тогда в далекие восьмидесятые это был возраст за гранью среднестатистической продолжительности жизни мужчин в Советском Союзе. Как было сказано в одном советском фильме тех времён: «…люди делятся на две категории: те, кто доживает до пенсии, и на остальных…». Но, не смотря на свой возраст, выглядел он весьма неординарно. Не высок, рост где-то до ста семидесяти сантиметров, сухощав и со статной осанкой. Очень напоминал Кларка Гейбела: такое же открытое, улыбающееся лицо. Почти чёрные с серебристыми висками волосы, зачёсанные на косой пробор. Тонкие усики. Не большие, чуть с прищуром, внимательно настороженные карие глаза. И открытая, слегка ироничная улыбка, которая почти не сходила с его лица. Пожалуй, только одно отличие от голливудского актера у него все же было – это зубы. У Кларка была ослепительная жемчужная улыбка, у Махно тоже была ослепительная улыбка, только не жемчужная, а золотая. Он улыбался открыто и искренне всем своим золотым «фасадом». Как он сам шутил – «это моё достояние, мой золотой запас». Ещё одна отличительная примета выделяла его: он постоянно держал в зубах чёрный мундштук с сигаретой, которая не всегда была и прикурена. Он и разговаривал порой, не выпуская изо рта мундштук. Одевался он то же по особенному, по крайней мере, его прикид выпадал из общей серо-буро-зелено-чёрной массы тех времён, которая перемещалась по улицам городов и называлась рабочим классом и трудовой интеллигенцией. Главная и узнаваемая деталь его гардероба была шляпа. Причём он ходил в ней почти круглый год, за исключением очень жарких дней. Шляпы были фетровые с широкими полями и каждому сезону и гардеробу соответствовала своя. Носил он их, с каким-то шиком, но это не были пижонские манеры. Шляпа была неотъемлемой частью его существа. Так непринужденно, но в то же время, подчёркнуто интеллигентно не многие могли носить шляпы, к тому же в СССР. Он всегда был при галстуке или в бабочке, рубашки темных цветов в тонкую светлую полоску, жилетка или тонкий трикотажный кардиган и пиджак. Брюки были всегда идеально отглажены, как говорили в то время – «о стрелку можно порезаться». На ногах были туфли, начищенные до лакированного блеска, и у него всегда был при себе кусочек «бархотки», которым он протирал туфли, заходя в помещение с улицы. Пальто, и костюмы, которые он носил, были не ширпотребовского производства, а сшиты на заказ у хорошего портного. В то время он работал художником-оформителем в тресте ресторанов, в котором в то же самое время начинал свой трудовой путь и я, Никита Суровцев.

Отроду мне тогда было двадцать два года. Роста я был приличного – сто восемьдесят три сантиметра, темно-русые волосы с прической а-ля «the Beatles», мушкетерские усики, серо-голубые глаза, нос с горбинкой, рот, над волевым подбородком, всегда излучал добродушную улыбку. Многие считали, что я похож на молодого, сэра Пола Маккартни. В меру накачан, но без фанатизма. Широкая грудь, шесть кубиков пресса, бицепс сорок пять сантиметров в обхвате, попа как орех (это чисто женское замечание), длинные, мощные ноги. Все это было скрыто под модным прикидом. В то время я, как не многие молодые люди одевался по моде и во всё фирменное. На работу я, носил строгий финский или польский костюм, обязательно при галстуке, в югославских или немецких ботинках, с заострёнными носками. В нерабочее время в джинсах и адидасовских кроссовках. Из верхней одежды зимой югославская дубленка и мохеровый шарф, на голове шапка-ушанка из крашеной ондатры, весной и осенью финский лайковый плащ или кожаная короткая куртка «Харрингтон». Вот такой типаж молодого человека того времени, который хотел и зарабатывал гораздо больше, чем ему могла предложить за работу любимая страна Советов. В духовном плане любил и много читал не только беллетристику, но и научно-техническую литературу. Был фанатом «битлов» и имел на виниле все девятнадцать альбомов этой группы. Заслушивался роллингами, кридами, с удовольствием слушал Брауна и Эрика Клиптона. Сносно играл на гитаре (достаточно, чтоб покорять сердца юных дам), неплохо танцевал как современные, так и бальные танцы. Венцом всему был компанейский, добродушный характер без зависти и подлости, но в душе я все-таки был авантюристом.

Глава 2

Однако, вернёмся к нашему повествованию и перейдём к тому моменту, когда я познакомился с нашим главным героем. Восьмидесятый год был объявлен в СССР годом изобретателя и рационализатора. Да, да не годом культуры или спасения дальневосточного леопарда, а годом рационализатора. У каждого времени свои причуды: кто-то хочет запустить техническую революцию, которая в то время уже «свирепствовала» во всем капиталистическом мире, а кому-то надо спасать уссурийских тигров и учить журавлей летать. Так вот вызвал меня к себе наш шеф Гриншпук Ефим Клименьтьнвич. В кабинете у него уже сидели начальник отдела кадров Ванюшкин Николай Васильевич и заведующий подсобным хозяйством, а по-простому директор свинарника Фрункин Марк Осипович.

– Так вот, молодые люди. – сказал шеф, – Нашему тресту поручено ответственное задание: представлять Пермскую область (тогда это ещё была область, а не край) на всесоюзном конкурсе рационализаторов и изобретателей, мать их, – поперхнулся Ефим Климентьевич, – Мало у меня головняков, так нет, на верху решили что наш свинарник и организация комплексного питания горячими обедами строителей, заслуживает того, чтобы высветить этот опыт на показ в Москве.-

Тут необходимы пояснения. Вам часто встречались директора свинарников – евреи? Мне нет. На моей памяти Марик был единственным представителем потомков Моисея, который был начальником свиней. Но это было ещё не все. Марик закончил ППИ с красным дипломом по специальности инженер-проектировщик станков и оборудования в тяжелом машиностроении. Вы скажете, что тут общего между свиньями и тяжелым машиностроением? А общее то, что только ум еврея мог соединить эти две абсолютно разные отрасли народного хозяйства. Не буду утомлять вас подробностями, попробую вкратце. Марик, по просьбе Ефима Клименьтича спроектировал линию откорма поросят, которая работала на пищевых отходах, в то время в избытке имевшихся во всех предприятиях общепита. Отходы привозились на свинарник, сгружались в емкость, где измельчались и проходили тепловую обработку. Затем по трубопроводу поступали в откормочный цех, где дозировано, распределялись в кормушки поросят. Другая линия подавала в стойла тёплую воду под определенным давлением и направлением, что позволяло обмывать свиней и смывать из-под них продукты их жизнедеятельности. Нужно отдать должное, на свинарнике была показательная чистота, и почти отсутствовали фоновые запахи. Благодаря неординарному мышлению двух представителей учения Каббалы, данный проект давал неплохой гешефт. Питание обладателей круглых «пятачков» было практически бесплатным, хотя по отчетности поросята съедали, положенную норму комбикормов. А благодаря халявному питанию пищеотходами и соответствующему уходу, поросята давали средний прирост по отчетности один килограмм в сутки, а по факту – кило четыреста.

Не хилый гешефт получался, если взять в расчёт то, что свинарник был рассчитан на пятьсот голов. Стоимость одного килограмма мяса в те годы, в общественном питании за килограмм составляла три с половиной рубля. Если бы эти подсчеты производили сотрудники ОБХСС (отдел борьбы с хищением социалистической собственности), то вместо конкурса изобретателей и рационализаторов, наши два иудея попали бы на скамью подсудимых по ст. 89 прим (старого УК РСФСР), которая предусматривала наказание, вплоть до высшей меры социальной защиты. И наверняка попали бы в историю наравне с директором Елисеевского гастронома и «железной Беллой».

Так вот на этот симбиоз сельхоз производства и криминального мышления нужно было оформить грамотную и красочную, как сейчас говорят, презентацию. Руководителем проекта назначили меня, а в помощь дали Марика, художника Махно и сотрудницу планового отдела Марину Черкасскую. Николаю Васильевичу поручили контроль над этим проектом.

Глава 3

Хочу остановиться на описании начальника отдела кадров. Ванюшкин был добродушнейший человек, как и все остальные начальники отделов кадров, попадавшиеся мне на моем трудовом пути. Круглолицый, голубоглазый «пузырь», про которых говорят, что боком он ещё шире. С огромным глянцевым «озером» на макушке, обрамлённым жиденькой порослью светлых волос. Ходил он точ в точ, как Винни-Пух из нашего мультика и даже чем то, но совсем чуть-чуть, был похож на артиста Леонова. Одет он был всегда в серый костюм, форму сотрудника милиции тех времён, оставшуюся у него с прежней работы, но без погон, петлиц и форменных пуговиц.

Попал он на работу в трест из РОВД Мотовилихинского района, кстати, там он то же занимался кадрами и досидел бы до своей пенсии, спокойно поклевывая носом в послеобеденной дреме. Но как говорится: человек предполагает, а Бог располагает. Случилась эта оказия, аккурат, перед самым Днём милиции. Необходимо сказать, что день рожденья Николая Васильевича совпадал с днём его профессионального праздника. И в этот год ему исполнялось сорок пять лет.

Зная его слабинку к алкогольным напиткам, и зная последствия данного действия, двое молодых оперов из ОБХСС решили подшутить над ним. Накануне они «приняли» одного фарцовщика, и среди конфискованных вещей оказались майки с аппликациями голых фотомоделей на фоне авто и мотоциклов. Майки эти были из нейлона и практически безразмерные. Кому из них пришла идея подарить такую майку Николаю Васильевичу не суть, важны последствия.

В РОВД все знали супругу Ванюшкина, Альбину Эдуардовну, женщину приятную внешне, но по характеру сущая Мегера. Она была воспитана в строгости и пуританстве и не допускала у себя в семье, каких либо излишеств, в том числе и алкоголя, не говоря уже о прочих вольностях. Что бы Николая Васильевича не искушал соблазн зеленого змия, за два дня перед каждым праздником она заступала на вахту и приходила встречать его с работы за час до окончания рабочего дня. Тем самым, не давая возможности мужу, как она думала, усугубить горячительных напитков и пуститься во все тяжкие. Но, как сказал Высоцкий – «…Уж ежели я чего решил, я выпью обязательно, а к этим шуткам отношусь я очень отрицательно». Бывало, что порой её тактика не срабатывала, и Ванюшкин все же вытекал из-под её опеки. А срывался он конкретно. Нет, не напивался до поросячьего визга. Он относился к той категории людей, которым нужно «пятьдесят грамм для запаха», а дури у него хватало своей. Что он выкинет, в таком состоянии, никто не мог предположить. Так получилось и в этот раз.

Два этих молоденьких опера купили бутылку коньяка, коробку конфет, поместили все это в фирменный пакет с рекламой сигарет «Marlboro», туда же отправилась и майка с эротической, а в те времена это называлось порнографической, рекламой мотоцикла «Harley Davidson». Зайдя перед обедом в кабинет к Ванюшкину, они скороговоркой выговорили поздравления и вручили пакет. Николай Васильевич расплылся в улыбке от такого знака внимания, и хотел убрать пакет в ящик стола. Но чёртик в коробочке не дремал и потянул Ванюшкина за ниточку любопытства, которая натянулась до предела и лопнула, тем самым спровоцировав на соответствующие действия. А именно, заставила «пузыря» заглянуть внутрь пакета. Увидав содержимое пакета, внутри Ванюшкина щелкнул тумблер, отключающий здравый смысл, и как писали наши классики: «…И тут Остапа понесло…».

В пакете он видел только одно: запретный плод. Его мозг лихорадочно начал работать. За доли секунды в его голове пронеслось все: и радость удовольствия, и эйфория, и блаженство, и расплата за содеянное, и наказание, и муки стыда и сожаления. Но чёртик уже потирал своими ручонками в предвкушении зрелища, которое не заставило себя долго ждать. Наш кадровик бережно извлёк из пакета бутылку трёхзвездочного армянского коньяка. В то время ни один, уважающий себя мужчина, не мог отказать себе в удовольствии, и не усугубить сто грамм этого блаженного нектара. Кстати тогда этот напиток был действительно великолепен. Николай Васильевич с любовью осмотрел бутылку, легким, профессиональным движением снял с горлышка бутылки «бескозырку», так называли мягкую фольговую пробку с «хвостиком», которыми в те времена запечатывали бутылки со спиртным, и отмеренным движением налил в стакан золотистой жидкости с ароматом винограда, дуба, кавказского горного воздуха и гостеприимства. Напиток плавно влился, растекаясь внутри, и обволакивая все неповторимым ароматом. Как истинный ценитель коньяка, Николай Васильевич, не стал перебивать вкус шоколадными конфетами Пермской шоколадной фабрики. Хотя нужно отдать должное качеству конфет, производимых на этой фабрике. Они были без преувеличения достойного качества, не зря наш, всеми любимый, «певчий дрозд», Лев Валерьянович, после гастролей в Перми, непременно затоваривался продукцией этой фабрики, в неимоверных количествах. Дождавшись, когда жидкость и аромат полностью заполнят его существо, Ванюшкин улыбнулся сам себе и не стал заставлять ждать свой организм следующей порции нектара.

Он в точности повторил предыдущую процедуру. Немного попархав в облаках эйфории он решил полюбопытствовать остальным содержимым пакета и извлёк оттуда майку в фирменной упаковке. Вскрыв пакет, Ванюшкин, сначала бегло, а затем все более внимательно начал изучать этот шедевр империалистической развратной пропаганды. То ли коньяк на него подействовал, то ли внутри него были скрыты какие-то потайные желания и мысли, но наш «пузырь» решил примерить маячку на себя. Как говорится: «Картина маслом».

На его глобусовидном животе, стройная блондинка превратилась в «кустодиевскую барышню» с размерами женских прелестей XXL. Вид сверху не давал ему возможности увидеть всей полноты определившегося шедевра, но интуитивно он ему уже нравился и мысли «мужчины в полном расцвете сил», потекли в определенном физиологией направлении. Рука сама потянулась к заветной бутылке, стакан наполнился на треть и коньяк, все так же божественно одурманивая, влился в него маленькими глотками. Николаю Васильевичу вдруг захотелось общения и желания с кем-нибудь поделиться красотой своего наряда. Этому способствовало и то, что он вдруг, не без помощи уже подействовавшего на его психику божественного напитка, вдруг представил себя молодым и стройным юношей с кудрявыми русыми волосами, безумно похожего на молодого Есенина. В супермодной майке, сводящейся с ума, как ему казалось, всех женщин. Ему вспомнились стихи про хулигана, всплыл в памяти романс, про «клён заледенелый» и ему захотелось простого человеческого общения.

С этой мыслью, и уже в голос, напевая про клён опавший, он вышел из своего кабинета и пошёл по коридору РОВД в поисках родственной души. Как будто чёртик подглядывал за ним, и на его беду дверь отдела дознавателей открылась, и в коридор выпорхнула Лизочка, стажёр – дознаватель, поступившая на службу всего неделю назад. Увидев юное создание, наш «пузырь» подпрыгнул от радости, и покатился своей неподражаемой походкой, к жертве случайного обстоятельства. Лизочка не успела, и пикнуть, как оказалась в объятиях Ванюшкина и была прижата к глобусообразному животу намертво.

Вот такую мизансцену увидали с одной стороны коридора Альбина Эдуардовна, жена Николая Васильевича, а с другой стороны коридора начальник РОВД, идущий вместе с заместителем начальником областного УВД по политической части. А дальше все пошло, вернее, просто вышло из-под контроля. Альбина Эдуардовна дикой кошкой кинулась на своего мужа, Лизочка от таких неприемлемых для себя «ласковых» объятий упала в обморок. Начальник РОВД дико зарычал, схватившись обеими руками за голову, а заместитель начальника областного УВД замер, открыв свой рот на максимально возможную ширину, и выронил из рук красную папку. Кстати в этой папке был приказ о присвоении Ванюшкину Николаю Васильевичу очередного звания подполковника, по случаю дня милиции и его сорокапятилетния.

Что было дальше, я думаю рассказывать не надо, потому что это было бы настоящее издевательство над личностью нашего кадровика. Констатирую лишь итог этого инцидента. Конечно же, приказ о присвоении очередного звания был аннулирован, и Николаю Васильевичу было предложено подать рапорт об отставке. Раны, полученные от острых коготков его супруги, зажили, он был в очередной раз прощён. А злополучная майка, вернее те клочки, что от неё остались, были выброшены на помойку.

Вот после вышеуказанных событий и попал наш Николай Васильевич на работу в трест ресторанов. О чем, кстати, и не жалел. Здесь он был уважаемым человеком и получал от директоров ресторанов и заведующих производством небольшие подарки в виде деликатесов, что в те времена было немаловажным обстоятельством, поскольку в стране наблюдался дефицит не только деликатесов, а вообще продуктов питания. IV

Вернёмся к сути повествования. Николай Васильевич вызвался познакомить меня с другими участниками проекта, и мы отправились в мастерскую художника.

По пути мы заглянули в плановый отдел. Это была оранжерея самых ярких и экзотических «цветов и ягодок», радующих взгляд и будоражащих мужское воображение. Действительно коллектив планового отдела состоял из очаровательных девушек и женщин, для которых подиум был бы более подходящим местом работы. Я застыл на пороге, оловянным солдатиком, наверное, даже приоткрыл рот, потому что в «груди дыханье сперло». В ответ, на меня устремились взгляды «анютиных глазок» и взгляды «чёрных и страстных очей». Наш кадровик, не обращая внимания на этот цветник, направился прямиком к столу начальника отдела Софьи Борисовны, женщины в возрасте, но от этого не менее привлекательной и я бы не задумываясь, сказал – желанной. Ознакомив её с приказом, они немного переговорили, и Софья Борисовна своим бархатисто-грудным голосом произнесла,

– Черкасская. Вы поступаете во временное подчинение к руководителю группы Суровцеву Никите Никитичу

Со всех сторон послышалось чирикание: «вся?», «навсегда?», «везет же некоторым», «а я то же не замужем», «а можно мы вдвоем, мы вместе учились и подруги». Все это чириканье сопровождал девичий смех. Софья Борисовны обвела всех строгим и властным взглядом и в отделе тут же наступила тишина. Из-за своего стола поднялась девушка с русыми волосами. Сказать, что она была просто симпатична – это то же, что сказать про картину Леонарда да Винчи «Джоконда» – это просто картина. Марина, на мой взгляд, была самым нежным цветком в этом роскошном букете женского великолепия. Она изящно повернула свою русую головку в мою сторону и как говорят классики: «Наши взгляды встретились», встретились посредине разделяющего нас пространства, встретились яркой вспышкой – молнией, которая, как мне показалось, озарила все вокруг. Её зелено-серые глаза имели чуть раскосый азиатский разрез. Аккуратный носик имел профиль греческих богинь. Чуть припухлые губы, из-под которых светились перламутровые, ровные зубки манили своей свежестью. Невесомый, точеный подбородок выгодно оттенял нежную, бархатистую, шею. Легкий, естественный румянец дополнял описание её портрета.

Одета она была в свитер из тонкой ангорской шерсти черного цвета с высоким воротом и юбку шотландку цветов клана Маккуин. Ножки были запакованы в чёрные из тонкого трикотажа гамаши, в те времена ни лосины, ни легенцы, тогдашняя мода ещё не знала. На ногах были австрийские зимние сапожки из чёрной замши на высоком каблуке. На тонкой талии к месту был широкий пояс из чёрной замши с причудливой пряжкой цвета антрацит. От моего взора не ускользнула и та часть женской фигуры, которая всегда привлекает настоящих мужчин. Её грудь эффектно выделялась на фоне черного свитера и имела весьма рельефную форму. В те времена ещё не было лифчиков модели «пушат», по этому, с уверенностью можно было утверждать, что её грудь была реально третьего размера.

Прервал моё оцепенение Николай Васильевич,

– Ну что, дети мои, попрошу на выход. Нас ждут великие дела! – и мы отправились к художнику.

Глава 4

Владимир Леонтьевич встретил нас в своей мастерской с неизменным мундштуком в зубах. Он поднялся со своего крутящегося стула, и вынул изо рта сигарету. После короткого знакомства и озвучивания сути нашего визита официальная часть была окончена. Махно бережно, по отцовски, взял руку Марины и с поклоном, как истинный джентльмен, поцеловал её запястье. Мы немного потрепались ни о чем, после чего Махно предложил за знакомство выпить по пятьдесят грамм коньячку. Наш кадровик замахал рученьками,

– Не обессудьте друзья, но это не про меня. Дал зарок себе и своей половинке, после определенных событий, приведших к плачевным последствиям, что больше ни грамма в рот, ни сантиметра… – чем вызвал дружный смех.

– Ну на нет и суда нет, – проговорил художник, улыбнувшись, – Прошу прощенья, милая барышня, – тогда я впервые услышал такое обращение к девушке и оно мне очень понравилось, – Составьте нам компанию, скрасьте наше мужское общество.

Марина кротко и в то же время немного кокетливо взглянула на него из-под пушистых ресничек, улыбнулась и нежно выдохнула,

– Попробую – .

– Ну, а вы, мой юный друг, не откажетесь поддержать компанию? – даже не вопросом, а скорее утверждением обратился он ко мне.

– Нет, – произнёс я, и сделал театральную паузу, – Не откажусь, – и то же расплылся в улыбке.

В общем Махно достал початую бутылку коньяка, Николай Васильевич сходил к себе в кабинет за шоколадом и лимоном, и мы приступили к решению «производственных вопросов». Забегая вперёд скажу, благодаря нашей дружной команде, и под моим чутким руководством, наш трест занял третье место на всесоюзном конкурсе. Коллектив был премирован автомобилем ВАЗ-21013, который получил Марик. В поощрение входила и денежная премия, в размере десяти тысяч рублей, которую поделили по справедливости: шеф получил пять тысяч, главбух три тысячи, а оставшиеся, равными частями были распределены между мной, кадровиком, художником и Мариной. Мы были не в обиде.

Но вечер был ещё не закончен. Николай Васильевич, чтобы не искушать себя, потихоньку слился. Почти одновременно с уходом кадровика, позвонила по внутренней связи секретарь шефа и сообщила, что Махно уже ждут в ресторане «Аэлита», для обсуждения деталей дизайна банкетного зала. Мы с Мариной то же собрались уходить, но Владимир Леонтьевич предложил,

– Не торопитесь, я буквально через пол часа освобожусь, и мы продолжим наше приятное общение – .

Возражений не последовало, и мы остались вдвоём.

Глава 5

Едва за Махно захлопнулась дверь, как мы с Мариной оказались в объятиях друг друга. Легкий кайф от коньяка и аромат духов «Estee Lauder», буквально свели меня с ума. Мы с жадным наслаждением целовали друг друга. В какой-то момент моя рука скользнула по телу Марины, собираясь произвести манёвр захода под юбочку, с целью попытаться освободить её от лишних предметов её гардероба. Но Марина тихонько прошептала на ухо,

– Не сейчас и не здесь – .

В голове промелькнула мысль, что я пролетаю, как «фанера над Парижем». Но оказалось, что такие мысли преждевременны.

– Возможны и другие варианты, познакомиться поближе, – прошептала мне на ухо Марина.

Она неторопливо опустилась на колени. Не спеша расстегнула молнию на моих брюках, и все так же неторопливо, но нежно и уверенно, довела меня до состояния, близкого к эйфории, эффект от которого, сравнить ни с чем невозможно.

Вот так, в один день, в моей жизни появились два человека, которые на много лет стали для меня близкими людьми и сыграли в моей жизни немаловажную роль. С Мариной у нас завязались отношения, которые с годами становились все крепче. А с Махно наше знакомство переросло в настоящую мужскую дружбу, не смотря на огромную разницу в нашем возрасте.

Украина. 1931–1933 года. Село Лютенька, Александровск

Глава 1

Мы сидели с Владимиром Леонтьевичем у него в мастерской. Был конец рабочего дня. За полчаса до этого приходила Вероника, заведующая кондитерским цехом кафе «Мечта”. Она принесла чудесные пирожные «буше» и бутылку молдавского коньяка «Белый аист». Накануне Махно расписал траурные ленты на погребальные венки для сотрудницы кафе, безвременно ушедшей в мир иной. Ленты у него шикарно получалось, весь трест обращался к нему, если была такая печальная необходимость. Мы попивали коньячок, закусывая пирожными. Набравшись смелости, я спросил,

– Фамилия у Вас звучная. Вы случайно не состоите в родстве с небезызвестным Нестором Ивановичем? -.

– Как ни странно, но состою, – сказал Владимир Леонтьевич, – Он был двоюродным братом моего отца. И, кстати, фамилия наша не Махно, как большинство полагают, а Михненко. И с этой фамилией я и прожил большую часть своей жизни. И родители мои то же жили с этой фамилией-.

Медленно и осторожно, как будто перешагивая через бурелом, начал он свой рассказ. Сначала не торопливо, как будто подбирая слова, а затем более уверенно, но с чуствувшейся сквозь повествование болью, все говорил и говорил…

– Это было летом одна тысяча девятьсот тридцать первого года, мне тогда шёл десятый год. Все население села Лютенька, где мы тогда жили, собралось на площади возле сельсовета. Мы, пацаны и девчонки, родившиеся уже при Советской власти, радовались больше всех. А повод был: в нашем селе устанавливали репродуктор – это чёрное «слуховое окно», являвшееся рупором прогресса и советской пропаганды.

Установить репродуктор вызвался наш учитель Шариацкий Василий Михайлович, он же по совместительству сельский электрик. Вообще Василий Михайлович был человеком активным и идейным. Год тому назад, сельская партячейка постановила снять с храма колокола, а наш учитель решил проявить инициативу, предложив снять ещё и распятие Иисуса, висевшее в храме с XVII века. Колокола мужики сняли, а вот на распятие у них рука не поднялась ни за какие коврижки, ни за угрозы наказания за неповиновение Советской власти, они не соглашались снять распятие. Тогда наш председатель Фома Кожин, руководивший антицерковным беспределом, подозвал к себе Шариацкого и безапелляционно изрёк,

– Ты, Василь, предложил, ты и сымай – .

Василий Михайлович даже обрадовался такому доверию, поскольку в душе был ярым атеистом и анархистом (не зря воевал под началом Махно и вдобавок был с ним из одного села). Распятие он снял, но проклятий в свой адрес услышал не меньше чем та проститутка, заразившая триппером половину казачьей сотни.

Необходимо описать нашего учителя, поскольку он будет играть не последнюю роль в нашем повествовании. Лет ему было около сорока. Довольно высокого роста, наверное, от этого он постоянно сутулился. Темноволосый, кареглазый мужчина, с вытянутым по лошадиному лицом, с широким, волевым подбородком, широкоплечий и с непропорционально длинными руками. Одет он был как многие в те годы: галифе, сапоги, гимнастерка, подпоясанная ремнём, пиджак и на голове картуз. Отличительной особенностью его было то, что он постоянно употреблял нюхательный табак. Делал он это забавно, наверное, потому, что на левой руке у него не было среднего пальца. Палец он потерял в двадцатом году на фронте, сражаясь в рядах армии Махно против Деникина.

Но вернёмся к основной теме общего сбора сельчан. После торжественной речи председателя о всеобщей коллективизации и необходимости политической грамотности по средствам информационной революции при помощи репродуктора, сельский духовой оркестр, состоявший из трубы, тромбона, тубы и барабана, трижды отыграл туш, и наш учитель-электрик в полном снаряжении полез на столб, прихватив и репродуктор. Добравшись до верха, он сноровисто закрепил на столбе «квадратный чёрный тюльпан», именуемый громкоговоритель и принялся подключать его к проводам. Необходимо заметить, что репродуктор работал от 220V. В общем, провода оказались под напряжением, и когда он подсоединял к ним громкоговоритель, Владимира Михайловича так долбануло током, что никакие страховочные пояса и «когти» для подъема на столб не удержали его на высоте. Летел он со столба быстро, успел только пару раз взмахнуть руками. Ударился о землю, с каким-то утробно-хрюкающим звуком и замер. Замерли и все зрители этого представления. Тишина стояла полная, слышно было, как жужжат оводы и вдалеке пофыркивают лошади. Но продолжалось это секунд десять, пока горе электрик не издал жалобный стон. И тут бабка Акменина громко проронила,

– Ни хрена этого антихриста не берет, – сплюнула и пошла проч.

А толпа вдруг взорвалась истеричным хохотом. Но хохот этот продолжался не долго, потому что из репродуктора сначала пошёл треск, потом хрип, а затем полилась мелодия вальса «амурские волны». Наверно это было самое яркое положительное событие в моем детстве. Я имею ввиду, установку репродуктора, а ни коим образом не падение нашего учителя.

После столь серьезного падения у Василия Михайловича перестала двигаться левая рука. Нет, он не сломал её, а повредил то ли сухожилие, то ли ещё что то. В итоге, после вышеупомянутого происшествия рука учителя висела плетью и чтобы она не мешала, он засовывал её под ремень гимнастерки.

Но все имеет свой конец, своё начало и хорошее в жизни заканчивается гораздо быстрее.

Глава 2

Вскоре наступили страшные времена, времена коллективизации, раскулачивания и голода.

А пока жизнь в селе шла своим чередом. Я учился в школе, сестренке Христинке шёл третий месяц. Детей у нас в семье больше не было. Вернее были ещё две сестренки близняшки, Сара и Аза. На этих именах настоял отец. Почему, вдруг, ему захотелось так их назвать, история умалчивает. Да и умерли они в младенчестве. Азочке не было и месяца, а Сара в возрасте полугода заболела воспалением легких и улетела на небеса, вслед за своей сестренкой, невинным ангелочком.

Мама, Мария Карповна, была черноволосая, кареглазая казачка, с дугообразными бровями, почему-то всегда бледная и грустная. Стройная и всегда легкая на подъём, хлопотала она по хозяйству целыми днями.

Отец, Леонтий Терентьевич, крепкий, не высокого роста мужчина, ходивший степенной походкой в хромовых сапогах, казацком гольфе с лампасами запорожских казаков, в светлой вышиванке и накинутом на плечи кафтане, носивший картуз по казацки, набекрень, с торчавшим из-под него кудрявым чубом, то же не сидел без дел, и был сильным казаком.

Хозяйство наше было не большое, но крепкое. Конь, лошадь, корова, бычок, десяток коз, хряк и пяток свиноматок, куры, утки, гуси. Мы жили особняком, отношения в селе поддерживали с немногими сельчанами, в том числе с учителем, председателем сельсовета, с бухгалтером колхоза по фамилии Крат, и двумя такими же крестьянами, как мой отец. Звали их Иосиф Брода, и дядька Никола Забудько. Мы все были не коренными жителями села Лютеньки, а пришлыми. Они все были земляками из Гуляй Поля, и как я потом узнал, все воевали в армии батьки Махно, только они называли его, почему то – «Малой».

Все началось зимой тридцать первого года, когда к нам в село приехал оперуполномоченный ОГПУ лейтенант Рудь. Молодой парень лет двадцати пяти. Высокий, сухопарый мужчина, с темными короткими волосами и колючими, как шило глазами. Одет он был в сапоги, шинель и форменную фуражку с синей тульей и красным околышем. Подпоясан офицерским ремнём. С одного бока у него висел маузер в деревянной кобуре, с другой шашка. Конь у него был вороной с белой звездочкой во лбу. Приехал он в помощь и на усиление сельского актива, для оказания помощи по ускорению коллективизации и укреплению колхоза, со звучным названием: «Союз красных хлеборобов». На здании сельсовета сразу появилась кумачовая растяжка «ДАЁШЬ ВСЕХ В КОЛХОЗ!».

Лентяи и пьющие мужики с его приездом, начали собираться на площади перед сельсоветом и митинговать на темы «справедливости»: всем все поровну и все обязаны дружно вступать в доблестные ряды колхозников. Было их немного, да и откуда взяться в те времена бездельникам и пьяницам. И терять им было нечего, потому что у них НИЧЕГО не было, в отличие от большинства крестьян, мужиков крепких, работящих, заботящиеся о своих семьях, которые вкалывали от зари до зари, которые хотели просто хорошо жить. Жить в достатке, рожать детей и радоваться жизни. Им не нужны были потрясения, они не были против Советской власти, но и не собирались держать на своей шее пьяноту. Но вожди страны Советов думали по-иному.

В общем ранней весной, по совету дядьки Фомы Кожина, отец и все земляки, то же вступил в колхоз. Пришлось отдать в колхоз лошадь, трёх свиноматок, пять коз и птицу. Кроме того три пуда пшеницы, картошку, овёс и семена подсолнечника и кукурузу. Так же поступили и наши земляки. Посевную в колхозе кое-как провели. Кто больше всех ратовал за колхоз, тот меньше всех работал, но зато требовал себе по максимуму. В общем, урожай на плодороднейшей Украинской земле, уродился хуже, чем на солончаках. Дальше – хуже. Половина скотины за зиму пала. К весне тридцать второго года на посев в колхозных закромах ничего не осталось и пошли по дворам активисты с требованием сдать излишки зерна и корнеплодов. А тут ещё продразверстка в помощь рабочему классу. Рудь начал косо посматривать на зажиточных мужиков. Вскоре ему в помощь прикомандировали взвод красноармейцев.

Через месяц первые десять семей, тех, кто не вступил в колхоз, под конвоем отправили в Сибирь, а их имущество и скот раздали малоимущим и оприходовали в колхоз. Дома их то же достались безпортковым босякам. Но не все безропотно шли в ссылку. Дядька Щусь был зажиточным мужиком, волевым и крутым по характеру. В колхоз вступать отказывался принципиально. Когда к нему пришли, нет, не арестовывать, а изымать скотину, он выскочил во двор с шашкой наголо и кинулся в хлев. Там он рубал налево и направо, порой не убивая, а только колеча скотину. Нужно сказать, что скотины было много: только лошадей три кобылы, а бычков, коров и телок больше десятка. Вой скотины, доносящийся из хлева, был жуткий. Когда Щусь выскочил из хлева, он был с головы до ног в крови, глаза его дико сверкали. Пришедших за ним солдат охватила оторопь. Бойцы не решились войти во двор, а Рудь спокойно вынул из кобуры маузер и пол обоймы всадил в Щуся. На выстрелы из хаты выскочила жена Щуся, Матрона. Недолго думая, Рудь пустил и в неё две пули. За этот «подвиг» Рудя не только не наказали, а наоборот ещё и наградили.

От таких бесчинств народ вообще притих. «Раскулачивание» продолжалось. Дом дядьки Щуся, под железной крышей и с хорошим подворьем, по решению парт ячейки, достался пьянице и подзаборнику Гене Лаптеву. Достался за то, что он был самый неимущий, и у него было девять душ детей мал, мала меньше. Жили они впроголодь в полуразрушенной хате, которую и хатой то можно было назвать только глядя на неё издалека. Так вот, торжественно передали ему добротный дом, а он через неделю продал в соседнее село железо с крыши, ворота и всю живность, которую ему то же выделили. На вырученные деньги он устроил грандиозную попойку, на которую позвал всю голытьбу села. Пил он целый месяц, пил до тех пор, пока не издох в канаве под забором.

Глава 3

Я тогда был ещё мал, чтобы разбираться в политической ситуации, но всеми фибрами души чувствовал надвигавшуюся беду. Отцу и матери приходилось все больше времени работать в колхозе, иначе могли не поставить трудодень и мы с Христинкой, ей тогда было чуть больше годика, и она ещё не ходила, а только ползала по хате, были предоставлены сами себе. Ни бабки, ни деда у нас не было. Они померли ещё в двадцатых годах. Поэтому заботы, по домашнему хозяйству и скотине лежали на мне.

На днях молодая свиноматка опоросилась. Мать собиралась с утра помогать ей, потому что у свиньи был первый опорос. Но свинья, есть свинья, не дожидаясь помощи, опоросилась ночью. То ли с перепугу, то ли что, но половину поросят она сожрала. Отец хотел её сразу пустить на мясо, но мать упросила его не делать это. Кто знал, что какая-то свинья может принести столько горя и страдания. Отсадили свинью в отдельный загон, а поросят подложили другой свиноматке. На этом и забыли, в хозяйстве всякое бывает.

Прошло не больше недели. Родители ушли на покос колхозных заливных лугов, а мы остались дома. Я с утра, как обычно, напоил скотинки и задал всем корма. Соседские ребятишки, дети дядьки Николы Забудько: Агашка, Митька и Савелий, позвали меня играть в «чижа». Есть такая деревенская игра. Инвентарь наипростейший: один «чиж», это небольшая чурочка длиной пять, диаметром три-четыре сантиметра и заострённая с обеих сторон. У каждого игрока была своя «ракетка», а проще говоря, небольшая досочка длиной до пятидесяти сантиметров и шириной пять, с одной стороны обструганная под рукоятку. «Чиж» лежит на земле, игрок ударяет по краю чурочки ракеткой так, чтобы чурка подлетела в воздух и в этот момент игрок должен изловчиться и ударить по чурке так, чтобы она как можно дальше улетела. У кого «чиж» дальше улетит, тот и выиграл. Простая игра, но увлекала с головой, и время летело незаметно. В общем, опомнился я, когда солнце было почти в зените, а мы были далеко за околицей.

Прибежав домой, первое, что я увидал – это была та свинья. Морда её была в бурых пятнах. Меня пробил озноб от предчувствия чего-то страшного и непоправимого. Я палкой загнал свинью обратно в хлев. Как она открыла, и выбежала наружу, было непонятно. Затем я бросился в хату и остолбенел. Весь пол был в кровавых пятнах, вокруг были лохмотья детской одежды. Христианки не было. От ужаса я онемел и бросился во двор. Я метался по двору в поисках моей сестренки, но её нигде не было. Я начал кричать и звать на помощь. Мимо проходила бабка Акменина, на мои вопли она вбежала во двор,

– Что случилось? – спросила она, тряся меня как грушу, видимо пытаясь таким образом привести меня в чувства.

– Свинья, Христина, – только и мог я пролепетать.

Сразу поняв, что произошло, она заполошно заголосила,

– А-ааа. Люди добрые помогите-е-е-е! —.

На её дикие вопли стали сбегаться сельчане. Бабки отвели меня к соседям, где пытались привести в чувства. Но все было тщетно, меня била крупная дрожь и я все повторял,

– Христинка, Христинка… -.

Очнулся я на лавке в хате дядьки Николы. Рядом сидела его жена, моя крёстная Елена, она прикладывала к моему пылающему лбу мокрый рушник и все приговаривала,

– Тише, тише, спи, спи-.

Болел я почти полгода. От нервного потрясения у меня отнялись ноги и я онемел. Сельский врач ничего не мог сделать. Бабки читали молитвы и наговоры. Меня поили какими-то травами. Парили и растирали в бане. Все было тщетно. Эти полгода я провёл у крёстных в хате, кресная Лена и Агашка присматривали за мной.

Трагедия, постигшая нашу семью, свалила не только меня. Мама помутилась рассудком и ни кого не узнавала. Все ходила по селу и искала Христинку. Отец как мог, справлялся с хозяйством, но и он был не двужильный. Почти всю скотину забил на мясо (смотреть было некому). Дело в том, что с августа тридцать второго года ввели закон о «пяти колосках», и почти сразу ввели натуральные штрафы, по которым крестьян за то, что они не справлялись с дневными нормами выработки в колхозе или за прогулы наказывали «натуральными штрафами» путём изъятия продуктов питания. Сначала, пока ещё было что изымать, забирали мясо и сало, затем хлеб и картофель, а потом дошли и до сухофруктов. Под эти штрафы попали почти все селяне, конечно кроме актива, то есть тех, кто не работал, а больше всех горлопанил. Кстати на изъятие продуктов делали набеги все те же активисты. К тому времени председателя сельсовета дядьку Фому Козина арестовали, как пособника кулачеству, и с тех пор о нем ничего не было известно. Отнятые продукты активисты в большинстве случаев делили между собой. Покрывал их все тот же ОГПУшник Рудь. Затем стало ещё хуже, наше село поставили в области на «Чёрную доску», это означало, что никаких поблажек нашему селу не будет, а будут ужесточены меры социального воздействия, то есть репрессии. И тогда по селу пошёл голодный стон.

Люди от голода мёрли целыми семьями. Начались случаи каннибализма. И как, издевка, на стене сельсовета появился плакат: «Есть своих детей-это ВАРВОРСТВО». А ОГПУшники начали репрессировать тех, кто пытался сказать хоть слово против коллективизации, или утаить продукты. Даже за малейший проступок, могли арестовать или даже расстрелять без суда и следствия. Целыми улицами арестовывали и мужиков, и женщин, и детей. По этапу пошли десятки сельчан.

Поздней весной тридцать третьего года померла наша мама, Мария Карповна. Пришла Агашка вся в слезах и заголосила,

– Вотька, – меня так все кликали, – Мамка твоя помёрла – .

И тут со мной, что то произошло

– Зато она найдёт там, на небесах, Христинку, – вдруг вымолвил я, как будто и не было полгода немоты.

Потом я с трудом, но сел на лавке. Гася, во все глаза смотрела на меня. Потом неистово давай креститься и выскочила из хаты. Почти тут же в хату ввалились сначала её братья, а потом крёстная. Они помогли мне встать и отвели в нашу хату.

В переднем углу, в кое-как сколоченном гробу лежала мама. Лицо её было спокойное, только очень худое. Казалось, что под кожей сразу был череп. Но моё внимание, почему то привлекли её руки, нет, скорее, ногти на руках. Они были, как бы обособлены от рук и всего тела. Имели лилово-серый оттенок и были не гладкие и ровные, а какие то рифленые. До сих пор у меня в глазах стоят только её ногти. Мы с отцом просидели возле гроба всю ночь.

На следующий день её похоронили. Помогали нам наши земляки: Крат с женой Маней, крёстный Забудько с кокой Леной и детьми, Брода с женой, Шариацкий. Не было Фомы Козина, жены Шариацкого, она то же умерла от голода, и ещё, у Броды умер сынишка. После похорон отец пошёл в сельсовет за справкой о смерти мамы, чтобы на неё не начисляли продуктовые штрафы. В справке причина смерти была указана: от психического расстройства. Когда отец попытался сказать, что она умерла от голода, его выставили за дверь, а Рудь, который там был, гаркнул вдогонку,

– У нас, в СССР, нет голода. Это буржуйская пропаганда-.

Потом учитель рассказал, что работникам ЗАГСа запрещено было писать диагноз «от голода», максимум, что писали: «от истощения». Голод свирепствовал и забирал своей костлявой рукой все больше и больше народа.

Глава 4

Дня через три после похорон, поздно ночью, к нам в дом пришёл Шариацкий с незнакомым мужчиной. Это оказался американский журналист Мэг Маккольм. Он на свой страх и риск отправился по Украине и Поволжью с целью рассказать на западе о голоде в СССР. А к нам они пришли вот по какой причине. Мэг, более десяти лет, работал журналистом в Европе, в частности в Париже. Там он познакомился через американских анархистов с Нестором Махно и его семьей: женой Галиной (Агафьей) Карповной, в девичестве Кузьменко и дочкой Еленой. Семья была на грани развода и в 1927 году все же развелась. После этого Маккольм неоднократно встречался с Галиной, поддерживая более чем дружеские отношения, и она рассказала, что у неё в СССР остались две сестры, Мария, в Украине и Елизавета, живущая в Ленинграде. И Галина, перед отъездом Мэга в СССР, попросила его попытаться узнать, что ни будь, о её сестрах. Все это Мэг рассказал Шариацкому. Действительно: пути Господни неисповедимы. Оказалось, что наша мама в девичестве имела фамилию Кузьменко и была младшей сестрой жены Махно, а мой отец был двоюродный брат Нестора Ивановича. Вот так американский журналист узнал о судьбе не только сестры Галины, но и повстречался с родственниками Нестора Махно. Кроме того, оказывается, в Ленинграде он нашел и Елизавету, третью сестру. Мэг записал отцу адрес Елизаветы. Тогда и я узнал, что атаман Махно был моим двоюродным дядькой. Мужики всю ночь проговорили с американским журналистом о Махно, его жене, хоть и бывшей, о дочке Елене и о тетке Елизавете. Оказалось, что мы с Еленой ровесники. Под утро мужики разошлись.

А через день мы узнали, что Шариацкого арестовали. Кто-то донёс на него, что он встречался с иностранным журналистом. Уже после войны я узнал, что нашего учителя расстреляли в тридцать восьмом году.

Не прошло и двух дней, как под вечер к нам прибежала Маня Крат. В то время она работала на почте,

– Левон, беда, – еле выдохнула она, – Из района пришла телеграмма. Приказано тебя арестовать. Завтра приедет в село ОГПУшник из области, по твою душу. Надо тебе бежать. Я телеграмму ещё не отнесла Рудю, прямиком к тебе с почты прибежала-.

Отец послал меня до крёстного. Я опрометью сбегал за дядькой Николой. Отец все рассказал куму, на что тот сказал то же, что и Маня,

– Надо бежать-.

– Но куда? – спросил отец, – На что жить в бегах? С Вотькой как быть? Его же не пощадят, если я его оставлю – .

– Бегите оба к маскалям, там затеряетесь-, сказал Забудько, – А насчёт грошей поступим так…, – и они о чем то зашептались.

Мы с отцом быстро начали собирать не хитрый скарб, состоящий в основном из тёплой одежды и еды. Кума Елена то же принесла немного еды, хотя они, как и все голодали. Через полчаса мы с батей, были уже за околицей села. А через час Рудь матерился на всю «ивановскую», не найдя в хате отца и меня. Соседи в один голос утверждали, что мы сразу после похорон Марии собрали пожитки и ушли из села. Рудь, конечно не поверил, пригрозив напоследок нашим кумовьям, и пошёл докладывать в область, что Михненко Леонтий Терентьевич скрылся в неизвестном направлении со своим сыном Владимиром десяти лет отроду.

Вот так мы стали скитальцами.

Впоследствии я узнал, что Рудь все же дознался, что нас предупредила Маня Крат. Её и мужа арестовали. Крат был расстрелян, а Маня сгинула, где то в лагерях.

Глава 5

Мы направились в Александровск, ныне Запорожье в район Гуляй Поля, откуда был родом мой отец и вся наша семья. Если быть точнее, то направлялись мы в село Шагорово, ныне Марфополь, находившееся в семи верстах от Гуляй Поля, там была ткацкая фабрика «Революционная ткачиха», раньше это была мануфактура пана Шабельского. В усадьбе у этого пана до революции жили мой дед Терентий Родионович и его брат Иван Родионович – отец Нестора Махно. В девятнадцатом году комендантом Гуляйполя был Поликарп Махно, брат Нестора Ивановича, он не допустил погрома усадьбы и мануфактуры. Управляющим тогда был Фима Кёрнер, у отца которого, Марка, работали мой дед и отец Нестора Махно, соответственно садовником и кучером. Семья у Кёрнеров была большая и если бы Поликарп, не заступился в своё время, то, скорее всего, всех их порешили бы анархисты или красные. А комендант Гуляйполя выдал мандат, по которому заводчики были персонами неприкасаемыми. Но продлилось их безмятежное существование недолго. В конце девятнадцатого года белоказаки гетмана всея Украины Скоропадского захватили Александровскую губернию и жестоко обошлись с повстанческой армией Махно. От побоев гайдамаков помер Поликарп. Досталось и Кёрнерам. В живых чудом остался только Фима. Вот к нему отец и направился вместе со мной.

Добрались мы без происшествий. Фима встретил нас радушно и приютил на первое время у себя. Он так же работал на этой фабрике и как прежде был управляющим. На следующий день отец начал собираться в дорогу.

– Тятя, мы что, уже уходим? – спросил я,

– Нет, сынку. Мне на пару дней нужно отлучиться, а потом я вернусь —, сказал он, – Не бойся, я тебя не брошу-.

Ещё затемно отец отправился по своим делам, а мы, с Фимой плотно позавтракав, чем Бог послал, отправились на фабрику. Люди встречали его с уважением и неизменно здоровались с ним по имени и отчеству.

Росту он был не высокого, даже не дотягивал до ста семидесяти сантиметров. Почти лысый, с большим еврейским носом, большими ушами и крупным ртом. Глаза были миндалевидной формы и на выкате. Не красив, но почему то, чертовски, обаятельный мужчина. Одет он был в цивильный льняной костюм серого цвета в редкую тонкую белую полоску. Белую косоворотку, льняной белый картуз и парусиновые штиблеты. Одна бойкая казачка со смехом, обратилась к нему

–, Что же это Вы Ефим Маркович, вроде, как и не женаты, а дитя уже завели на стороне? -.

– Так это сродственник ко мне с Полтавы приехал, а своих то у меня так и нет-, ответствовал он.

– Эх, Ефим Маркович, да только одно Ваше слово и любая коммунарка готова родить Вам хоть пятерых, а я так и самая первая буду-, проговорила она и звонко рассмеялась.

Управляющий немного смутился, но то же дерзко и озорно смотря на казачку сказал,

– Ох Каллиста Андреевна, введёте Вы меня во грех-.

И мы пошли дальше. Предприятие было огромное, по территории ездили подводы, хаотично перемещались люди, наверное, с какой то определенной целью. Из репродуктора звучали патриотические песни. Здесь голода почти не ощущалось, и люди были даже более приветливыми, чем у нас в Лютеньке. Фима делал ежедневный обход, и я волей-неволей обходил с ним цех за цехом. Везде было движение людей и всеобщий подъём. Было видно, что управляющий на своём месте. С кем бы он ни заговорил, все с серьезным видом отчитывались перед ним или обращались с вопросами и просьбами. Можно сказать, что Фима был крепким хозяйственником.

Отец вернулся через три дня, усталый, но в приподнятом состоянии.

– Теперь все будет хорошо, и мы отправимся в Ленинград, к твоей тетке Елизавете, – сказал он, – Дождёмся пока Фима поможет нам с проездными документами до Ленинграда и отправимся в путь.

Но, если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Зря Фима брал меня на фабрику.

Из всех родственников Нестора Махно, мужского пола, пережили его, а он умер в 1934 году в Париже, единицы. Несмотря на большой род Махно. У Нестора было четыре старших брата: Поликарп, Савелий, Емельян, Григорий и сестра Елена. У моего отца не было ни сестёр, ни братьев. Дед в молодости провалился под лёд на переправе, сильно застудился и с тех пор не мог исполнять мужские обязанности. Поликарпа убили гайдамаки, Савелия вместе с матерью в 20 ом году – белогвардейцы Деникина, а Григория в 19 расстреляли красные. Емельян погиб еще в первую мировую. Не щадили и детей родственников Нестора. Особенно досталось детям Савелия. Советская власть считала Махно врагом народа, и хотя «отец народов» объявил во всеуслышание, что дети за родителей не в ответе, тем не менее, все подвергались гонению. В том числе жена и дочь Нестора Ивановича после войны отбывали срок в лагерях. Жена – восемь лет, а дочь – пять.

В своё время, хлопцы повстанческой армии батьки Махно натворили много дел на Украине и не только там. Конечно, много осталось люда, который имел затаенную злобу на все семейство Махно. Желающих отомстить роду Махно было достаточно.

В общем, когда мы только добрались и поздним вечером пробирались до Фимы навстречу нам попался колченогий мужик, вместо одной ноги у него ниже колена была деревянная культя. Этого же мужика, днём я видел и на территории мануфактуры. Мне ещё не понравилось, как он зло и пристально смотрел на меня. Как я потом узнал, это был сын старухи Ганны из деревни Моховка. В этой деревне жила мать Галины, жены Нестора Ивановича. Старуха Ганна выдала мать Галины красным. Красные не пощадили её и прямо перед хатой расстреляли. Когда Галина узнала, о казни матери и кто выдал её мать, она с небольшим отрядом махновцев, ночью прискакала в деревню, выволокла Ганну на улицу, и лично зарубила ее шашкой. С тех пор сын Ганны вынашивал злобу на род Махно. И надо же, удача, один из родственников, хоть и в темноте, но он все же узнал моего отца, сам приплыл к нему в руки. Днём, увидав меня, он полностью убедился в этом. Дождавшись, когда из области вернётся начальник Александровского ОГПУ, он донёс на нас. Но как есть злые демоны, так есть и ангелы хранители.

За казачкой Калистой увивался этот начальник ОГПУ, а Каллиста сохла по Фиме, хотя, что она в нем нашла? В общем, ОГПУшник каким-то образом проговорился, и Каллиста не замедлила предупредить Фиму, а уже Фима моего отца. На сборы у нас были считанные минуты. Мы похватали свои пожитки, Фима сунул нам узелок, куда впопыхах наложил какой-то еды, и мы бегом кинулись прочь из села. Мы бежали всю ночь, я под конец еле передвигал ногами.

А что, спросите вы, было с Фимой? Фима был рождён точно под счастливой звездой Давида. Его сначала арестовали, но буквально через три дня выпустили. Помогло и то, что он был на хорошем счету у партийных органов, как сильный и практически не заменимый руководитель мануфактуры. С другой стороны Каллиста поставила перед начальником карательных органов ультиматум: или Фиму выпускают, или начальнику ОГПУ не видать тело Калисты Андреевны как своих ушей. Но везению все равно когда-то приходит конец. Фиму расстреляли, как и тысячи евреев, фашисты, во время оккупации.

Глава 6

А мы с отцом, полностью обессиленные просто рухнули под кустом, на берегу какого то ручья. Жаркий весенний полдень. Возле ручья, в тени кустарника лежат двое. Сухопарый мужчина с длинными, почти до плеч, волосами смолисто-чёрного цвета и парнишка, лет десяти. Они спят. Это мы с отцом. Первым проснулся отец и сразу разбудил меня.

– Давай сынку перекусим и пойдём дальше. Надо ещё думать как будем до Ленинграда добираться, – сказал он, и развернул узелок.

Там была краюха чёрного хлеба, бутылка молока и здоровенный кусок копченого толстолобика. Это все, что Фима успел положить нам в дорогу. Толстолобик был, такой жирный, что вся газета, в которую он был, завернут, просто промокла от жира. Мы накинулись на рыбу, потому что последний раз ели почти сутки назад. Отец отломил мне половину от краюхи, а сам не стал, есть хлеб. Рыба исчезла в наших желудках в мановение ока. Чуть позже наступила жажда. А из питья только молоко.

– Молоко мы пить не будем, а то желудки наши выкинут все своё содержимое наружу. Воду из ручья пить то же опасно, она студёная и от неё может случиться заворотом кишок, – сказал отец, но немного погодя все же добавил, – Я попробую немного попить из ручья. Если все будет хорошо, попьёшь и ты – .

Он припал к воде и жадно стал её пить большими глотками. Я испугался за отца

– Тятя, хватит, – вскрикнул я, но отец как будто не слышал.

Он пил и пил воду из ручья. Когда оторвался, на лице его блуждала непонятная улыбка.

– Какая она все же вкусная и сладкая – .

Я не решался пить воду из ручья. Минут через десять у отца начались первые колики, сначала он не придал этому значения, но вскоре колики повторились и были гораздо болезненнее. Через полчаса он уже корчился от боли. В небольшие мгновения затишья болевых приступов он скороговоркой начал говорить,

– Сынку деньги у меня на поясе. Там же карта. Сбереги её. Адрес тетки Екатерины то же там. Прости сынку – .

Потом начались непрерывные боли, сопровождающиеся дикими стонами и криками отца. Я наблюдал все это и понимал, что ничем не смогу ему помочь. Он затих как то неожиданно. Выдохнул и его тело начало вытягиваться, как по струнке.

Я всю ночь просидел возле тела отца. Утром, пересилив себя, я все же снял с отца пояс. В нем лежали деньги, какая то карта, золотые царские червонцы, драгоценности, две справки из сельсовета, выданные ещё Фомой Козиным, на моё и отца имя, и Ленинградский адрес моей тети Елизаветы Жак.

Я как смог, выкопал не глубокую могилку и похоронил отца там же на берегу ручья под кустом ракитника.

Ленинград. 1981 год

Глава 1

Первый раз я посетил «Северную Пальмиру» в июне 1981 года. Не то что бы я мечтал посмотреть «белые ночи» (в Перми они почти такие же) и развод мостов. В те годы это не было таким культовым событием. Причина была банально проста – Ян Тивельман поехал в Ленинград за «товаром», и попросил меня подстраховать его. Отчего же не помочь человеку, к тому же вся поездка за его счет и плюс вознаграждение по итогам вояжа.

В день летнего солнцестояния, мы прилетели в Ленинград с моим товарищем, по имени Ян Тивельман, он был на два года старше меня, худощавым, чуть ниже меня ростом, с темными волнистыми волосами, типично еврейской наружности, хотя по паспорту он был «русский». С большими темно-карими глазами, и густыми, почти сросшимися бровями, не маленьким, орлиноподобным носом, под которым расположились пышные «бабаджаняновские» усы, тонкие губы и немного заострённый подбородок, завершали его портрет.

С трапа ТУ-134 мы сошли, как два иностранца: оба в джинсовых костюмах он в «Levi’s, я» в «Lee». Оба в солнцезащитных очках под зелёными стёклами фирмы «Raiban», каплевидной формы, именуемой в народе «авиатор». В фирменных футболках и оба в кроссовках фирмы «Adidas». В общем и целом красавцы-мужчины. Из «Стаканов», так называли аэропорт Пулково местные жители, мы с шиком, то есть на такси, поехали в «Озерки», на проспект Энгельса, к знакомому Яна, Женьке Беляеву. Прилетели мы в пятницу, а на вечер воскресенья у нас были уже куплены обратные билеты. На работе не дали «без содержания», и мы рискнули за выходные успеть «затоварить» Яна «вельветом», то есть джинсами, юбками, куртками из вельвета. Этот материал был очень популярен в те годы и изделия из него на барахолке стоили подороже, чем одежда из «джинсы». В общем, планы были такие: в субботу с утра на «Гостинку» (универмаг Гостиный двор на Невском), после обеда в «Альбатрос» – это магазин в Ленинграде по типу московских «Берёзок», где так же можно было отовариться фирменной одеждой и электроникой за торгсиновские чеки и боны. В воскресенье днём культурная программа, а «вечерней лошадью», то есть самолетом, обратно в Пермь.

Мы приехали к Женьке около трех часов дня. Он жил с женой Ниной и мамой. Жена у него была на девятом месяце беременности и вот-вот должна была родить. По этой причине мы не стали обременять их своим присутствием, и побросав сумки, двинули в центр города. Метро было, буквально, через дорогу от дома и мы за двадцать минут доехали до центра, на станции «Невский проспект» вышли как раз возле «Гостинки».

Поднявшись на второй этаж галереи, где обычно тусовались фарцовщики, мы делали вид, что прогуливаемся. Народу было не много, так как был поздний полдень, и «барыги» уже в основной массе своей разбрелись по барам или попивали пивко на галерее. Надо сказать, что Ян был «рубаха парень» и везде и со всеми без особого труда мог наладить контакт. Так и здесь. Мы подошли к небольшой группе парней и девчонок и Ян как со старыми добрыми друзьями заговорил с ними, в момент, поддержав тему разговора.

Через пять минут мы со всеми перезнакомились и общались, как старые, добрые друзья. Парни потягивали пивко и Ян спросил,

– А где можно пивка зацепить? -.

– Момент – . Сказал кудрявый, как Анжела Дэвис, Равиль, – Серега, – кликнул он парнишку, лет десяти, – Не в падлу, мотнись за пивком ребятам-.

– Да запросто, – отозвался он.

Ян сунул ему пятерку, сказав, – На все, если доволочёшь, и себе зацепи что захочешь – .

Серега стартанул, а Равиль философски изрёк,

– Талантливый парнишка. Какие стихи пишет. С места может на любую тему сочинить, довольно приличный перл. Далеко пойдёт – .

Вот так, ни о чем не подозревая, мы познакомились с будущим руководителем группировки «Ленинград», Сергеем Шнуром.

Мне сразу приглянулась одна темноволосая девчонка, со стрижкой «каре», чертовски похожая на Мирей Матье. Я даже описывать её не буду, чтоб не испортить своим корявым слогом, идеальный портрет французской певицы. Она была не одна. От неё ни на шаг не отходил здоровенный, белобрысый амбал, с кучерявыми, как у Иванушки из сказки режиссёра Александра Роу «Морозко», волосами. Но Лика, так её звали, выбрала момент и подошла ко мне сама.

– Привет, – проворковала она, – У меня вельвета нет, но вчера из «Финки» (так местные Финляндию называют) мне привезли партию немецких бесшовных лифчиков. Надеюсь, у тебя найдутся любительницы такого товара? Если возьмёшь партию, отдам с чисто символическим наваром, – и загадочно улыбнулась.

– Почему бы и нет, – с трудом от охватившего меня волнения, пролепетал я.

– Тогда запоминай. Улица Садовая, дом тридцать два, в доме, где «пышечная», вторая парадная, первый этаж на право. Завтра в десять утра, – сказала и словно танцуя, отошла к амбалу, который быком поглядывал на меня.

Глава 2

Мы ещё часок покрутились по галерее и решили прогуляться по Невскому проспекту. К тому же, в Ленинграде жил и работал мой армейский друг Леха Бурдин, или как мы его звали в армии «Школьник». Я чертовски хотел с ним повидаться. Мы с Яном направились к Сенатской площади, где у памятника Петру-I, он и работал фотографом. Мы надеялись застать его там. И как говориться: «Предчувствие его не обмахнуло…», действительно, Леха охмурял туристов и склонял их к запечатлению исторического момента – посещению Медного всадника, путём получения фотографий на фоне вышеуказанного памятника.

Леха росту был «метр с кепкой на коньках», а если точнее один метр пятьдесят шесть сантиметров. Его еле взяли в армию, но все же взяли. Круглолицый, постоянно улыбающийся, отчего глаза почти скрывались в набегающих морщинках. Плотненький мужчинка в клетчатой рубашке, джинсах и кедах. На груди фотоаппарат с огромным объективом, за спиной огромный кофр, а в левой руке ещё и тренога. Вот в таком виде и встретил я своего армейского друга, с которым мы многое в армии повидали.

Леха с радостным возгласом кинулся мне на встречу, едва не запнувшись о свой инвентарь. Мы немного потискали друг друга, мыча от радости, что то нечленораздельное. Потом я представил его Яну, и мы решили не откладывая, обмыть нашу встречу. Алексей закинул свой инвентарь в киоск «Союзпечать», знакомой киоскерше и мы не спеша отправились фланировать по центру «северной столицы», хотя нет, в те времена её так ещё не называли. Наверное, будет правильнее сказать, что мы направили свои натренированные тела по улицам и проспектам «Колыбели революции». Прогулялись по Невскому, дошли до Аничкова моста, где Леха научил нас сходу определять, какие скульптуры коней-лошадей подкованы, а какие нет. Дело в том, что чуть дальше Невский пересекается с Литейным и Владимирским проспектами, на Владимировский выходит Кузнечный переулок, на котором располагались кузницы, где подковывали лошадей. Так вот, те кони, что идут в сторону Эрмитажа, уже подкованы, а те, что идут им на встречу ещё нет. В итоге, немного приобщившись к монументальным шедеврам культурной столицы, мы решили по-взрослому выпить и закусить.

С этой целью направились в ресторан с помпезным названием «Метрополь», который находился на улице Садовая. Это был один из старейших ресторанов. На первом этаже в вестибюле нас встречал швейцар, он же при необходимости и гардеробщик. После швейцара нас уже подхватывал метрдотель, и по старинной, с вытертыми ступенями, лестнице провожал на второй этаж, где на выбор предлагал пройти в банкетный зал, с программой варьете, или в более демократичный с разливным пивом и раками, «пивбар». Нам изыски были ни к чему, и мы направились на право, в более демократичную и привычную обстановку.

Пиво было отличное, холодное, не разбавленное в двухлитровых керамических кувшинах. Раки были донские, как говорил наш юморист Карцев: «Ну, очень большие раки, но по пять рублей». Мы взяли по кувшинчику и по десятку раков на брата, бутылочку коньячку и по порции шашлыка. Шашлык там подавали прямо на шампурах, украшенный овощами и зеленью. Одним словом устроили «пир горой». Мы великолепно сидели и вспоминали армейские годы. Леха вспомнил, как мы намывали золото.

А было это так. Служили мы под Хабаровском, недалеко от станицы Корфовская, кстати, там похоронен, и я своими глазами видел могилу, гольд Дерсу Узола из одноименного фильма Акиры Куросава, получившего за эту картину «Оскара». Наша воинская часть находилась в Херцурском заповеднике, с трёх сторон её окружали сопки, а с четвёртой было огромное болото, которое перетекало на Китайскую территорию. Леха был картографом-секретчиком, а я делопроизводителем в продслужбе. В общем армейские «блатники». Как то летом решили сходить порыбачить на речку со звучным названием «Золотой ключик». Взяли удочки, ведро, тормозок с едой и пошли. День был солнечный, но накануне прошёл, дождь и земля была влажная. Переходя, через какой-то ручей, мы заметили звериные следы.

– Чьи бы это могли быть следы?, – спросил Леха.

– Наверно рысь, – сумничал я.

– Да, нет, следы рыси я видел, – сказал Леха.

В общем, не заморачиваясь мы пошли дальше.

И только через пару лет, уже на гражданке, смотря передачу «В мире животных», с нашим любимым ведущим Николаем Николаевичем Дроздовым, я увидел сюжет из Уссурийской тайги, где показывали точно такой же ландшафт с идентичными следами. Николай Николаевич, своим неповторимым голосом, указывая на следы, добродушно вещал,

– А вот это следы уссурийского тигра. Он здесь прошёл не более получаса тому назад – .

Признаюсь, от этого откровения мне реально поплохело, не смотря на то, что я был у телевизора.

Вышли мы на берег речки как то неожиданно, и в это самое время солнце выглянуло из-за облака. Мы встали, как вкопанные, все дно было усыпано золотыми песчинками и мелкими самородками, которые сверкали на солнце, и завораживая, манили к себе. Ощущение было такое, как будто я оказался в «Эльдорадо». Мне сразу вспомнился фильм «Золото Макеты». Не сговариваясь, мы кинулись в речку и стали пытаться собрать голыми руками самородки. Тогда мне реально стала понятна фраза: «Золотая лихорадка». Немного поостыв от первого потрясения морально и физически, потому что вода была ледяная, мы выбрались на берег и стали разглядывать свой «улов».

– Так дело не пойдет. Нужна лопата и сито, – сказал я и мы направились обратно в часть.

В итоге мы с Лехой намыли холщовый мешочек, килограмм так на двенадцать. Леха спрятал его у себя в секретке, а я взялся договориться с офицерами КИПа о переплавке песка в слитки.

Прапорщик Коваленко, из КИПовской лаборатории, прибыл в продслужбу за месячным довольствием. У нас с ним были хорошие отношения, и я решил договориться с ним о переплавке.

– Николай, ты не торопишься? У меня спиртик есть и балычок чаучи. Может, обмоем паек? – сказал я.

– Да запросто, – обрадовался он

Слово за слово, и я потихоньку подвел его к необходимой теме.

– Сможешь для меня кое-что переплавить? – спросил я.

Николай вдруг дико захохотал. А когда успокоился, шепотом спросил

– Золотишко намыл? -.

Я побледнел, а он опять давай смеяться,

– Не ты первый, и не ты последний попался на этот фокус. А фокус в том, что это не золото, а сульфат железа или «ложное золото».

На этом наше золотоискательство и закончилось, и мы остались с носом.

Это была дежурная версия для всех. А на самом деле мы намыли целый пуд золота. Николай сделал несколько слитков и развальцевал их под определенный размер. Мы с Лехой на свой страх и риск запрятали это золото, в дембельских чемоданах. Расчет был на то, что солдатские шмотки особо проверять не будут, поскольку в каждой части были свои особисты, которым было поручено проверять солдат. Так и получилось, и мы привезли на гражданку по восемь кило чистого золота. Целый год мы искали канал сбыта. Реализовали на первый раз пять килограмм цыганам. Остальное золото, мы надежно спрятали до лучших времен, поскольку, в те времена, золото дорожало практически каждый год. Большую часть, вырученных денег, Леха предложил, как сейчас бы выразились, сконвертировать в валюту. Чем он с успехом сейчас занимался в Ленинграде. Это был наш с Лехой, маленький секрет. Впоследствии, большую часть заработанных мной денег, я пересылал Лехе, а он закупал зеленые денежки с портретами Американских президентов.

Глава 3

Посмеявшись, мы продолжили вкушать шашлычок под коньячок, и просидели в «Метрополе» до самого закрытия. После чего, решили пойти поглазеть на развод мостов. Потом вдоль по Невскому проспекту дошли до лавры Александра Невского.

Спать не хотелось. Погода была великолепная, ночь – белая, мы – молодые. Не сговариваясь, мы продолжили наш променад. Вдруг Леха говорит,

– Я знаю, куда мы направимся. На Стремянной улице есть великолепная рюмочная, туда частенько артисты заглядывают, после того, как закроют ресторан в Доме актера – .

И мы широкой шеренгой, направились по Невскому проспекту в рюмочную. Дошли до улицы Марата и свернули налево, затем направо, на Стремянную улицу.

Возле рюмочной было столпотворение. Рядом стоял «Луноход», так называли ментовский уазик желтого цвета с голубыми полосками вдоль кузова, который сверкал своей «светомузыкой». Звучала гитара и хрипловатый голос пел: «Пора, пора, порадуемся на своём веку, красавицам и кубку, счастливому клинку…». Это пел Михаил Боярский. Не так давно вышел фильм «Д Артаньян и три мушкетера» и Боярский стал кумиром почти всего населения Советского Союза. Мы поспешили туда.

Вокруг Миши (может немного фамильярно, но в тот вечер, вернее ночь, все обращались к нему именно так) пританцовывали и подпевали десятка два молодых людей. На миг мне показалось, что я в кругу своих близких людей, но вскоре я понял отчего. Лица были знакомы потому, что я их часто видел на экранах телевизоров и кинотеатров. Здесь были Олег Борисов, Василий Ливанов, Николай Караченцов, Александр Абдулов, Олег Янковский. Такое обилие Ленинградских и Московских актеров сначала меня удивило, но потом все встало на свои места. Это были игроки знаменитого театрального матча по футболу, между московским «Лен комом» и ленинградским театром «Ленсовета». Матч тогда закончился вничью. Мы «выставили» коробку шампанского за «победила дружба», и уже на равных влились в компанию Мельпомены.

Часов в пять утра народ начал разбредаться кто группами, кто парочками. Мы решили не беспокоить Беляевых, а пошли к Лехе, благо он жил недалеко, на Пушкинской улице. Он снимал комнату, во дворе дома, где над аркой красовался довольно странный барельеф – голова лошади.

В девять утра мы были уже на ногах. После контрастного душа, мы выглядели свежо, жизнерадостно и были полны сил и энергии. Леха пошёл к «Медному всаднику», Ян поехал к Беляеву за сумками, а я направился на Садовую, к Лике.

По дороге, у метро Маяковская, я купил букет розовых пионов и в великолепном расположении духа, был на Садовой уже через двадцать минут.

Лика открыла почти мгновенно, как будто стояла за дверью.

– Привет, – улыбаясь сказал я.

– Привет, – то же улыбнулась она.

На ней была коротенькая вельветовая юбочка серо-стального цвета и легкая футболка. Мы прошли в комнату, Лика поставила цветы в вазу и сходила на кухню, чтобы наполнить вазу водой.

– Чай, кофе?, – спросила она, – Или что покрепче?-.

– Давай, наверное, покрепче, – сказал я.

Она достала из бара джин и швепс, налила джина на два пальца и плеснула в стаканы швепс. После непродолжительного молчания, вызванного поглощением джина, она положила передо мной пакет, где было штук пятьдесят бюстгальтеров. Оценив их качество, я спросил,

– Почем?, – поинтересовался я.

– Если заберёшь все, отдам по червонцу, – улыбаясь, ответила она.

О такой цене и говорил Ян, когда объяснял порядок торгов.

– Идёт, если юбочку за «полтос» отдашь, – улыбнулся я.

Лика встала, непринужденно сняла юбку,

– Могу и майку в придачу отдать, – сказала, и не торопливо сняла её.

Кроме ажурных трусиков, на ней больше ничего не осталось. Я встал с дивана и подошел к ней. В голове у меня звучала строчка из песни:

«… У ней, такая маленькая грудь,

И губы, губы алые как маки,

Уходит капитан в далекий путь,

И любит девочку из Нагасаки…».

О, что она вытворяла со мной в постели. Да, да, я не ошибся, потому что инициатором всех этих балетных па, пируэтов, акробатических этюдов и немыслимых поз «Кама сутры», была Лика. Достоевский про таких барышень говорил – «…С такой женщины я не слезал бы до декабря…».

Продолжалось это божественное безумие не меньше часа. Уставшие, но довольные, мы, наконец, выпустили друг друга из объятий. Отдышаться Лика мне не дала,

– Не расслабляйся, «Казанова», – шутливо проворковала Лика, – Вставай, а то с минуты-на-минуту должен мой Алёша Попович подойти – .

Уговаривать меня не понадобилось, потому, что встречаться с этим амбалом не входило в мои планы. Я по быстрому оделся, допил оставшийся в стакане джин, подхватил пакет, нежно поцеловал Лику и направился к двери.

– В пакете мой номер телефона, звони, – проговорила напоследок это божественное создание, так и оставшаяся обнаженной, после эротической феерии, отчего ещё больше была похожа на французскую певицу.

Через год она уехала во Францию, куда перед этим переехала её семья. Судьба еще сведет нас, но позже.

Глава 4

Ян уже ждал меня возле метро. Он сообщил, что Нина, Женькина жена, родила двойню. Близнецов назвали Шурик и Юрик.

Мы за полчаса добрались до «Альбатроса». Дав на лапу «халдею на воротах» «трешку», мы зашли внутрь. Поглазев, для приличия, минут тридцать мы вышли наружу. И буквально тут же к нам подкатил прыщавый юнец и с комично-деловым видом осведомился,

– Че то ищем конкретное?-

– Вельвет имеется? – в тон ему задал вопрос Ян.

Прыщавый юнец, указал взглядом, на похожего в профиль на вопросительный знак, парня. Мы с Яном подошли к нему и заговорили на интересующий нас предмет, уточнили фирму, размер рубчика, цвет, цену и прочие детали. В свою очередь он поинтересовался о количестве, которое нам нужно, и готовы ли мы сегодня совершить сделку. На что Ян положительно ответил и предложил показать товар.

Гуня, так представился фарцовщик, предложил пройти в парадную ближайшего дома. Мы не возражали и направились туда. На углу к нам присоединился товарища Гуни, Толик, как он представился. На плече у него была не маленькая сумка, да и сам он был по всем показателям, полу тяж.

Что-то щелкнуло у меня в мозгу, и я дал «маяк» Яну, быть наготове. Печальный опыт «кидка» у нас с ним был в Москве. Дело было зимой. Приехали мы в столицу за «штанами», так мы джинсы обзывали. Рома, который нам позвонил и предложил партию, пропарил нас «завтраками» и в оконцовке слился. Но Ян приехал с «капустой» и уже нацелился на гешефт. На удачу, поехали на Беговую. Немного покрутились и встретили мало знакомого барыгу, который пообещал за малую мзду свести нас с «серьезным человеком». Мы поехали на метро в Текстильщики, там зашли в подъезд жилого дома, на лифте поднялись на последний этаж, прошли чуть выше на площадку и оказались у обитой дерматином двери с номером квартиры. Барыга позвонил. Мы минуты две ждали, затем из-за двери раздался сонный голос,

– Кто?-

– Серега, это я. Клиентов привёл – .

Дверь открылась, на пороге стоял рыжий парень в домашнем махровом халате и тапочках.

– Че разорался, – буркнул он.

– Да вот, ребят штаны интересуют – .

– Я же сказал, по мелочам не беспокой меня – .

– Они не меньше десяти «пар» готовы взять – .

– Ты сначала светани джинсу. – сказал Ян, – А потом и про количество поговорим-.

Серега ушёл, прикрыв дверь. Минуты через три он вышел и кинул в руки пакет,

– На заценивай – .

Мы с Яном разглядывали строчку, зипер, лейбл. «Levi’s» был знатный.

– По сто тридцать отдам, если десяток возьмёте – сказал рыжий.

– А если двадцать возьмём, по сто десять отдашь? – спросил Ян.

– Нет, по сто двадцать, – сказал Серега.

Ударили по рукам, Ян отсчитал бабло и передал деньги Сереге. Пакет остался у нас, а Серега пошёл за товаром. Мы отсчитали барыге комиссионные, и он свалил. Подождали десять минут, потом ещё пять минут и начали звонить в дверь. На наши звонки никто не реагировал. Мы стали стучать, затем я в сердцах с силой ударил в дверь ногой, и она распахнулась. Нашему взору предстал коридор, оклеенный обоями, на полу постелен кусок линолеума, а в конце коридора был проём справа. Мы ринулись туда. За поворотом был сквозной проход на чердак соседнего подъезда. Вот так нас «кинули».

Так вот помня этот опыт, мы с Яном были готовы к непредвиденным ситуациям. Да ещё и полутяж, зачем то передал Гуне сумку перед тем, как мы зашли в подъезд.

Гуня первый, я за ним, потом Толик и замыкал процессию Ян. В общем, когда мы не остановились между первым и вторым этажом, я был уже на взводе. Вступив на площадку второго этажа, я с короткого разворота впечатал пятку в челюсть полутяжу. Не осознав ничего, он провалился в глубокий нокаут и плавно оседал на руки к Яну. Тем временем, чуть присев я провёл двойку в печень и челюсть Гуне, которую он удивленно подставил под мой кулак. Парень безмолвно осел, даже не охнув. Я сдернул с него обе сумки, и мы с Яном кинулись на улицу. Выскочив за угол, мы удачно поймали такси.

Садясь в машину, я бросил водителю,

– На Невский, к «Гостинке», шеф – .

Немного отъехав, я расстегнул первую сумку. Там лежали пакеты с вельветовыми штанами, пакеты с такими же рубашками, юбками, куртками. Заглянув во вторую сумку мы увидели ещё пакеты со штанами, несколько коробок с жвачкой, фирменные футболки и что-то по мелочам. Мы смотрели друг на друга, и не сговариваясь, я громко произнёс,

– Шеф, мы передумали, давай в Пулково.

Там мы купили билеты на ближайший рейс до Москвы, и уже оттуда до Перми. Все это я рассказывал в мастерской Владимира Леонтьевича, где мы в очередной раз попивали коньячок. Он от души смеялся над концовкой моего вояжа в Ленинград. Немного успокоившись от смеха, он налил в стаканы коньяка и мы выпили.

– Да, Ленинград. Как много у меня с ним связано, – сказал с грустью в голосе Махно.

Украина. Тридцатые годы. Александровка, Малиновка, Сталино (Юзовка)

Глава 1

– Помнится, я обещал рассказать, как добрался с Украины до Ленинграда, – сказал Махно, – Только это было не просто, для этого мне пришлось пережить еще много приключений. Так вот, слушай…

И мы перенеслись опять в Украину тридцатых годов.

Почти сутки я просидел у могилки отца. В моей голове был полнейший хаос: что делать, куда направиться, где взять еды? Все это усугублялось ещё и тем, что районы, особо подверженные голоду, были отцеплены заградотрядами. Справка, которая была у меня на руках от сельсовета, давала право передвигаться в пределах Сталино (ныне Донецкой) области, да и то только с отцом, а отца уже нет. Деньги отец оставил, но воспользоваться ими открыто было равносильно самоубийству. Но как говориться: «глаза боятся, а руки делают», так и я направился в сторону Юзовки (это прежнее название Сталино), благо отец в, общем, рассказал в каком направлении нужно идти. Отцовский пояс я тщательно спрятал на себе, оставив немного мелочи. До села Малиновка я дошёл только на следующий день. В этом селе жили родственники моих крёстных, и они неоднократно бывали у них на троицу, что бы в родительскую субботу посетить кладбище, где была похоронена мать коки Лены.

Хату семьи Проценко я нашёл только к вечеру. Дядька Филипп и тетка Лукерья встретили меня не приветливо. Они, как и все, голодали. Этот взгляд измученных глаз, окружённых темными кругами, не просто говорил, а кричал и стонал от голода. Не знаю почему, но я не стал рассказывать о том, что мы бежали от ОГПУ и что отец мой умер. Я рассказал, что мама и Христинка померли, и мы с отцом решили пойти на заработки в Юзовку. Отец задержался у Фимы на фабрике ещё на пару дней, а меня отправил вперёд, чтоб я его у них дождался. К своим словам я добавил и деньги, которые достал из кармана и спросил, можно ли на них что-то купить из еды. Дядька Филипп, схватил деньги, и ни говоря, ни слова вышел из хаты. Вернулся он вскорости, и принёс литр горилки. А тетка Лукерья собрала на стол, что Бог послал. Поев, я спросил,

– Куда мне можно лечь, я еле держусь на ногах – .

– Ложись на лавку у печки, – сказала тетка.

Хоть я и устал, но сон никак не шёл. И еще, что то меня тревожило, что то настораживало. Может это мне казалось, но взгляды, которые на меня, порой, устремляла тетка Лукерья, меня реально пугали. Вскоре сон все же одолел меня.

Но среди ночи, меня как будто что то толкнуло и я открыл глаза. Стояла ночь. За занавеской, где стояла хозяйская кровать, слышался шёпот тетки Лукерьи,

– Чего разлёгся, пьянчуга. Скоро рассветет, как будешь перетаскивать его в сарай? -.

Дядька Филипп, что то не членораздельно пробормотал.

– Опять все придётся самой делать, – пробурчала его жена.

Меня охватил дикий ужас. Было известно много случаев людоедства, и видимо Проценко то же грешили этим. Я как мог тише, сполз со скамьи, на которой спал, и тих, тихо пополз к двери. За шторкой слышалась, какая то возня и шёпот Лукерьи,

– Нашёл время, когда приставать. Что вдруг тебя приспичило, охальник, – уже кокетливо шептала жена Филиппа.

Я воспользовался моментом и выскользнул в дверь. Пулей проскочив через двор, и перемахнул через плетень, бросился наутёк. Я бежал и плакал, от страха, от обиды на свою судьбу, так резко превратившую мою спокойную жизнь в гонку на выживание.

Глава 2

Через четыре дня я все же добрался до пригорода Юзовки. Эти дни я почти ничего не ел, и спал, где придётся, пару раз попал под дождь, был измождён, одежда на мне кое-где была разорвана. В общем, классический вид беспризорника. Моей целью был железнодорожный вокзал. Откуда я планировал отправиться в Ленинград. Почти наугад, но иногда интересуясь дорогой к вокзалу у прохожих, которые шарахались от меня, я почти достиг цели. И не мудрено, вокзал находился совсем рядом.

Но тут путь мне преградили четверо подростков, примерно моего возраста, и такие же тощие и чумазые.

– Эй, фраерок, топай сюда, – гаркнул один из них.

Я неспешна подошёл.

– Не местный?, – спросил тот же пацан.

– Нет, я с Гуляйполя, – почти правду сказал я.

Дальше разговор пошёл своим чередом: почему здесь, почему один, есть кто здесь знакомые? Я рассказал, как есть.

– Жратва или гроши есть?, – поинтересовался все тот же парнишка, который назвался Михалик.

– Еды не видел уже два дня, а гроши трошки имею, – сказал я и вынул из кармана пятирублевку, которую заранее извлёк из отцовского пояса.

– Ух ты, где взял?, – спросил Михалик.

– На паперти, какой то нэпман расщедрился, – соврал я.

– Пошли к спекулянтам, – сказал все тот же парень, и мы направились по «прошпекту», как сказал Рудик, на базар. Там другой парнишка, по имени Мурат (явно гречанок), взяв пятерку, уверено направился к какой-то бабенке, и они скрылись в подворотне. Минут через десять, Мурат, уже с котомкой на плече, радостный и вприпрыжку, появился возле нас.

Михалик, на правах «старшего», повёл нашу компанию в укромное место, где мы смогли спокойно поесть. Расположились мы на первом этаже заброшенного дома. Тут надо бы описать всю «честную компанию».

Михалик, оказалось, что это его фамилия, а звали его Никола, был парнишка крупный, но, как и все мы тощий. Говорил он как то смешно, при разговоре постоянно высовывая кончик языка. Одет он был, если это можно назвать одеждой, в рваный пиджак на два размера больше, с подвернутыми рукавами. Какие-то полосатые штаны, и на ногах резиновые, но то же дырявые калоши.

Мурат был не высокого росточка, с чёрными кучерявыми волосами, как у цыганёнка, и темными, навыкате глазами. Одет он был в штаны и рваную вышиванку с оторванным наполовину одним рукавом и неимоверно грязную.

Двое других были белобрысые братья близнецы Рудик и Савва. У Савика выступал живот, разбухший то ли от голода, то ли от глистов, а Рудик картавил. Вот и все различие между ними. Из одежды на них были какие-то лохмотья на босу ногу.

Вот в такой компании я и очутился. Михалик, по-деловому поделил часть еды между нами, а остальное засунул обратно в котомку. Поев и разомлев на солнышке я, как и остальные, задремал. Из объятий «Морфея» меня вернул крик Савки,

– Шухер, менты! -.

Я с дико раскрытыми глазами вскочил, но никак не мог сообразить, что же мне делать. Так соляным столбом я и стоял, а пацаны, как горох рассыпались в разные стороны. И тут я услышал,

– Не дрейфь, босяки, свои, – сказано это было с каким то легким акцентом.

Я повернулся на голос, и увидал двух мужчин. Один из них был тот самый американец Маккольм, который приходил к нам в хату, в Лютеньке, и рассказывал о Махно и его жене с дочкой. Он меня не узнал, да и не мудрено. Вид у меня был ещё тот. Зато он выглядел, как настоящий Нэпман, одет, что называется «с иголочки». Под стать ему был и второй мужчина. В руках у него был саквояж, а у Маккольма, объемный вещмешок. Первый появился Никола,

– А, это вы, «буржуи милосердия», – сказал он, и пояснил для меня, – Это американцы, они маскируются под работников «Красного креста». Только ихней организации разрешено находиться в городе, остальных сразу объявляют шпионами и арестовывают. Они нам помогают продуктами – .

Тут нужно пояснить. Второй советский голодомор 1932–1933 годов всячески замалчивался, а районыего распространения были оцеплены заградотрядами. Это делалось, чтобы не допустить беженцев в большие города и на индустриальные стройки, где работало много иностранных специалистов, в том числе и американцев. От них и других иностранных граждан информацию о голоде скрывали всеми возможными способами, и ни о какой помощи голодающим даже и речи не могло быть. За редким исключением допускали Международный «Красный крест».

Мэг, ещё в голод двадцатых годов, оказывал помощь на территории Советской России и Малороссии. Помощь оказывалась от «Американской администрации помощи» (American Relief Administration), которую возглавлял в то время, будущий президент США Герберт Гувер. А в этот раз, Маккольм, под видом сотрудника миссии «Красного креста», находился на территории СССР. На самом деле он освещал для европейских газет реальную ситуацию с голодомором. А так же, по мере возможности, вместе с сотрудниками миссии «Красного креста», оказывал всестороннюю помощь беспризорникам. Вот так, нежданно, негаданно, я встретил Маккольма, человека для меня знакомого, и можно сказать, почти родню.

Я подошёл к нему и сказал,

– Вы не узнаете меня? Я, Володя, сын Левона Мехненко – .

Он пристально вгляделся в меня, потом с нескрываемым удивлением произнёс,

– Владимир. Что случилось? Почему ты здесь? Где Леонид?, – вопросы сыпались и сыпались, а я вдруг заплакал горько, навзрыд, безостановочно, с всхлипами и подвыванием.

Он прижал меня к себе, и как мог, пытался подбодрить. Успокоившись, я рассказал, как после его ухода, арестовали Шариацкого, как потом пришла из области телеграмма на арест отца, как мы бежали к Фиме, в Гуляйполе, как вскоре нам пришлось бежать и оттуда. Рассказал, как умер отец, как меня чуть не съели Проценко, и как, в общем, я очутился здесь.

Выслушав меня все долго молчали.

Первым изрёк Михалик,

– А кому сейчас легко? -.

Обстановка разрядилась.

Второго мужчину, звали Луи Селин, он был француз. К тому же он был врач, и как потом ещё оказалось и писатель. Он дал Савику, какие то порошки, намазал мазью и забинтовал ногу Мурату. Из вещмешка они достали банки с американской тушенкой, хлеб и мешочки с крупой. Михалик, деловито, по взрослому, поблагодарил «миссионеров» за помощь, и велел Савке все убрать в тайник.

Маккольм сказал, что меня здесь не оставит, что я пойду с ними и он обо мне позаботится. Я попрощался с пацанами, и мы с Магериджем и Луи, отправились к ним домой.

Глава 3

Миссия «Красного креста» располагалась не далеко, в доме, фасад которого, был выполнен из красного кирпича. «Крыша покрыта железом, выкрашенным в зелёный цвет. Верхняя часть крыши была увенчана узорчатой чугунной решёткой. За домом был большой сад. Особняк был ограждена забором из дикого песчаника. В заборе были деревянные ворота, обрамленные прямоугольной аркой из кирпича. Перед фасадом дома были разбиты клумбы с цветами и проложены дорожки из камня. Особняк был построен из кирпича розовато-алого цвета. На втором этаже был балкон, ограждённый фигурной решёткой. На балконе также были колонны. Окна были большие, прямоугольные. Верхние своды окон были украшены прямоугольными узкими выступами. Двор был замощён брусчаткой. Во дворе располагались цветочные клумбы, фонтан и беседки. Беседки были увиты диким виноградом. С балкона второго этажа был, виден весь посёлок Юзовка».

Нас встретил охранник, Ивар, поинтересовался про меня и пропустил внутрь. В доме Селин позвал служанку Марту, и поручил ей приготовить для меня ванну и чистую одежду. Маккольм проводил меня в комнату, и сказал, что здесь я буду жить. Он собирался уходить, но я попросил его задержаться, и достал, спрятанный на мне пояс с деньгами и документами. У меня никого не осталось из родных, а с этим богатством, я сам ничего не смог бы сделать. Поэтому я решил довериться Магериджу. Передавая их, я сказал,

– Это все, что у меня осталось от прежней жизни – .

– Не беспокойся, я все сохраню, – сказал он.

Вскоре пришла Марта. Она проводила меня в комнату, отделанную зеркалами и мрамором. Посреди стояла большая лохань, то же мраморная (потом я узнал, что это ванна). Марта рассказала и показала, как пользоваться водой. Про мою одежду, поморщившись, она сказала,

– Все брось в угол, потом сожжем – .

Она указала на табурет, на котором лежала чистая одежда,

– Это для тебя, – сказала и ушла.

Такого великолепия я никогда не видел. Наверное, с полчаса, я ходил по этой комнате, и с интересом все разглядывал. Затем, забравшись в ванну, я погрузился в тёплую воду и ощутил себя на «седьмом небе». Это было истинное блаженство. Помывшись, я ополоснулся чистой водой, насухо вытерся, и оделся в новую одежду. Одежда была, конечно, не новая, но чистая и отглаженная. Рубашка, брюки, носки и парусиновые штиблеты. Я посмотрел в огромное зеркало. Оттуда на меня смотрел худющий парнишка, с впалыми глазами и с торчащими в разные стороны волосами. Я взял расческу и попытался причесать непослушные длинные, темные волосы. С трудом, но мне это удалось.

Вышел я из ванны, как «новая копеечка».

– Совсем другое дело, – сказала Марта, – А то я уж подумала, что дьяволёнка, или чертенка подобрали наши господа, – и засмеялась.

Она была родом из Германии. Симпатичная, в меру упитанная фрау, лет двадцати пяти. Записалась добровольцем в «протестантскую благотворительную организацию Германии» в 1931 году, и сразу же уехала в нейтральную Швейцарию. Там она записалась добровольцем в Международный «Красный крест» и таким образом оказалась в СССР. Была она приветлива и добродушна. Следила за порядком в особняке, закупала продукты, вернее принимала те продукты, которые доставляли курьеры из торгсина, и давала распоряжения кухарке.

Маккольм строго запретил мне покидать особняк, и я целыми днями изучал его помещения. В доме насчитывалось 16 комнат. Некоторые из них имели вид парадных залов (гостиная, столовая, бильярдная). Обнаружив библиотеку, я допоздна засиживался там, зачитываясь книгами о путешествиях великих мореплавателей. Заметив это Марта спросила,

– А иностранные языки ты знаешь?-.

Я ответил, что нет, тогда она предложила научить меня немецкому языку, и мы почти все её свободное время посвящали этому предмету. Через месяц, я уже сносно мог «шпрехать» на немецком языке, с баварским, как утверждала Марта, акцентом. Мужское население особняка почти не бывали в доме, порой пропадая на целые недели. Кроме нас с Мартой в доме находился охранник, эстонец по имени Ивар и молоденькая повариха Оксана, которая была, как и я, сиротой и миссия разрешила ей постоянно проживать в особняке. Было ей лет 18–19, но была она не по возрасту бойка и расторопна. Ко всему прочему она с удовольствием училась у Марты кулинарии, и постоянно удивляла своими кулинарными изысками. Вот в таких условиях и проходило моё пребывание в особняке.

Этот особняк принадлежал до революции промышленнику англичанину по фамилии Юз. Кстати от этой фамилии и пошло старое название посёлка, а в, последствии, и города Юзовка. Ещё до революции Юзы уехали в Англию, и в дом заселился их новый управляющий Адам Александрович Свицын и прожил в доме до 1918 года, пока красные не национализировали фабрику. После него, на свою беду, в дом заехал с семьей Чумак Иван Васильевич, казначей повстанческой армии Махно. Заехал он в дом с мандатом от самого Нестора Ивановича. Но в том же 1918 году, когда Юзовку захватили войска гетмана Скоропадского, попал в плен вместе с семьей. Гайдамаки гетмана, Всея Украина, отличающиеся особой жестокостью, зверски расправились не только с ним, его семьей, но и всей челядью, проживавшей в доме. Женщин перед смертью зверски насиловали, а челядь по одному вешали во дворе. Самого Ивана Васильевича зверски пытали и издевались над ним не один день. В конце концов, не добившись от Ивана Васильевича нужных им сведений, а именно, где спрятана полковая казна Махно, отрубили ему голову, и водрузили её над воротами. Тело его, больше недели, лежало не захороненное, а челядь и родня висели по всему двору. Когда в город вошли красные, и они (сами не ангелы), но ужаснулись такому зверству.

Эту историю, как то на ночь, рассказал нам охранник-эстонец, добавив в конце,

– Вот неприкаянные души и бродят с тех пор по особняку – .

Мы с Оксаной перепугались, а Марта отругала Ивара за такие побасенки и запретила впредь рассказывать, что либо, подобное. Но зерно страха уже попало в детские, неокрепшие души и вскоре дало свои «всходы».

Я строго соблюдал наказ Маккольма, не выходить в город. Была в доме не широкая короткая пологая лестница, которая спускалась во двор с каменными дорожками и цветущими клумбами, куда я мог выходить беспрепятственно. В дальнем конце двора была беседка, и мои новые знакомые-беспризорники, захаживая на территорию особняка, располагались там. Я нередко выпрашивал для них, у Оксаны, немного еды и тогда мы долго сидели с пацанами и делились своими новостями. Порошки, выданные Селин, Савику, помогли и его, прежде огромный живот, впал внутрь, как и положено голодному беспризорнику. Я особенно сдружился с близнецами, и они чаще других захаживали ко мне. Однажды я рассказал им историю, что поведал охранник. Пацаны сначала, как и я, испугались, и стали неистово креститься. Но чуть позже Савва предложил подкараулить эти привидения. «Дурное дело не хитрое», и мы договорились в эту же ночь заступить на дежурство.

Когда в доме все улеглись, я тихонько впустил в дом близнецов. Мы прошли в библиотеку и спрятались за огромным секретером, стоявшим в дальнем углу комнаты. Как и положено, во всех страшных историях, ровно в полночь, что-то тихонько щёлкнуло, и один из стеллажей, бесшумно пополз в сторону. Оттуда сначала появился слабенький луч света, а затем что-то огромное, бесформенное, и как нам показалось, парившее в воздухе. Тусклый луч света освещал эту бесформенную глыбу, как то снизу, и от этого чувство, что ЭТО парит в воздухе, усиливалось. Мы дрожали, как осиновые листочки, и еле сдерживались, чтоб не закричать. А эта масса переместилась через библиотеку, и скрылась в боковой двери, ведущей на лестницу. Эта лестница вела и на второй этаж, и в жилые комнаты, и в цокольный этаж, где находились кладовые и подсобные помещения. Предположить, куда ОНО направилось, мы не решались. Я взглянул туда, где были пацаны, ничего видно не было, только мелко, мелко стучали, чьи то зубы.

Наше оцепенение продолжалось минут пять. После чего Савка сказал,

– Пора ноги делать! -.

– Нет-, ответил Рудик, – Я до рассвета не двинусь с места-.

Так мы просидели около часа. Вдруг из боковой двери опять появилось свечение, а затем «глыба ужаса». Оно так же проследовало к стеллажам, как мне показалось, до чего-то дотронулось, затем опять что-то тихонько щелкнуло и стеллаж, так же тихо, отъехал в сторону. Нечто шагнуло в проём и пропало, после чего стеллаж опять встал на место. Мы непроизвольно все разом выдохнули и немного расслабились.

– Что это было?, – первым заговорил Савик.

– Че не понял что ли, привидение, – отозвался Рудик.

– Нет, это был живой человек, – уверенно сказал я.

Мы ещё немного поспорили на эту тему и договорились завтра встретиться в саду и все подробно обсудить.

Я выпустил пацанов на улицу, и сам тихонько направился к себе в комнату. Проходя мимо комнаты Магды, я заметил полоску света, выбивающуюся из-под двери.

Глава 4

На следующее утро я отправился в библиотеку. Внимательно изучая тот стеллаж, который ночью совершал манёвры, вначале, я ничего не заметил, и стал уже на ощупь обследовать все выступающие элементы шкафа. Вдруг один вензель поддался повороту по часовой стрелке, и стеллаж бесшумно скользнул в сторону, открывая за собой довольно большой проход. Он тянулся метра на три, а затем поворачивал вправо. Пока я разглядывал проём и думал, куда он может привести, опять, что то щелкнуло, и стеллаж встал на своё место. Я понял, что одному мне не под силу, разобраться с этой загадкой.

Дождавшись полдня, я вышел в сад. Там уже была вся «честная компания» (с ударением, в слове «честная» на «а»). Я сразу рассказал им о секрете стеллажа. Пацаны призадумались, а Михаилк говорит,

– Надо кому-то идти внутрь, а ты, Вотька, останешься на стреме и через определенное время откроешь стеллаж, чтобы впустить нас обратно. Но надо это сделать днём. Ночью я и под расстрелом не пойду – .

На том и порешили. Операцию назначили на воскресенье, потому что Марта и Ивар, по воскресеньям ходили в католическую церковь, а Оксана брала выходной. Малькольм и Селин были в отъезде.

В назначенный час я впустил Михалика и Мурата в дом. Мы прошли в библиотеку, я зажег, приготовленную керосиновую лампу, вручил её Мурату, и повернул вензель. Стеллаж отъехал. Мурат с Михаликом перекрестились и шагнули в проём. Мы договорились, что через полчаса я снова открою проход. Пацаны скрылись за поворотом, а стеллаж встал на своё место. Я приготовился ждать, но вдруг стеллаж начал отодвигаться. Я вскочил, предчувствуя, что то недоброе. Но в проёме стояли пацаны.

– Айда с нами, там за поворотом есть рычаг, который открывает дверь, – сказал Никола.

И мы втроём, пустились на поиски чего-то неопознанного и таинственного. Через десять минут ходьбы, мы оказались у железной двери, с колесом по центру. Повернув колесо, мы навалились на дверь, и она плавно отворилась. За дверью был бетонный бункер. Возле стен стояли ящики из-под оружия, пулемёт, коробки с американской тушёнкой, коробки с галетами и много ещё чего. Я даже присвистнул,

– Вот это, да! —.

Михалик по-деловому осмотрелся, и изрёк,

– Да тут оборону можно держать! Только вот от кого? -.

Оставив думки на потом, мы решили продолжить обследование, и понять, есть ли ещё другой выход? Помещение было не маленькое и состояло из нескольких комнат. В одной из комнат обнаружилась ещё одна дверь, но опять с секретом. Немного поискав, мы нашли потайной замок. Нажав на него, дверь отползла в сторону, и открылся новый проём, который вёл, судя по запаху, в канализационный коллектор. Отыскав секретный замок снаружи, мы смело устремились вперёд.

За стенкой, что-то шумело. Мы немного прошли почти по сухому коллектору, и увидели яркий дневной свет. Дойдя до края, мы увидали, что находимся на берегу речки. Что бы понять, куда все же выходит коллектор на местности, мы разделились. Мурат вышел наружу, а мы, с Николой, вернулись обратно, в подземный в бункер. Решение, более внимательно, осмотреть другие помещения возникло само собой. Одно помещение было закрыто, и попытки найти потайной замок не приносили результатов. Мы уже отчаялись в своих попытках, и Михалик со злости, топнул ногой. Вдруг, что-то заскрежетало, и площадка под нашими ногами стала уходить вниз, открывая небольшое отверстие в стене, при этом дверь оставалась на месте. Мы в изумлении смотрели на это отверстие и не понимали, что произошло. Никола, набравшись смелости, заглянул внутрь и подсветил фонарем.

– Там, сбоку, какой-то крюк торчит, – сказал он.

– Попробуй потянуть за него, – предложил я.

Никола последовал моему совету. Где-то внутри прозвучал щелчок, и непослушная дверь поползла в сторону. В слабом свете, нашей лампы, мы увидели комнату, заставленную ящиками. С опаской войдя туда, мы первым делом попытались найти потайной замок, что бы не остаться замурованными в этом каменном мешке. Но не могли найти даже намека на замок. Тогда Михалик остался снаружи, а я приступил к изучению содержимого ящиков. Открыв наугад ближайший ящик, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Ящик был полностью заполнен золотыми монетами. В следующем, были украшения из золота и драгоценных камней. Третий ящик был наполнен какими-то бумагами. Меня осенило. Я понял, что это та самая полевая казна Батьки Махно. Я вышел из комнаты, дав возможность Михалику, удовлетворить свое любопытство. После осмотра содержимого ящиков, он вышел из комнаты с выпученными глазами. Немного придя в себя, мы стали думать, как закрыть дверь. Первым сообразил Никол. Он протянул руку в нишу в полу и потянул рычаг на себя. Дверь послушно встала на свое прежнее место. Осталась еще одна проблема, как закрыть нишу в полу?

– Помнишь, как она образовалась?, – спросил я.

– Да, я топнул ногой от злости, – сказал он.

И мы, как сумасшедшие, начали топать ногами. Через пять минут безуспешных попыток, мы выбились из сил. И тут случилось чудо, Никола опять, от злости, топнул ногой, и ниша начала подниматься вверх.

– Как ты это делаешь, – удивленно прошептал я.

– Не знаю, – так же шепотом ответил он.

Я начал внимательно осматривать, то место, куда топала нога Николы. В одном месте, возле самой стены, я заметил чуть-чуть выступающий из пола, незаметный кирпич. Ощупав его со всех сторон, я попытался нажать на него. И он едва заметно ушел в пол. В следующее мгновение, плита в полу опять поползла вниз. Немного подождав, я опять нажал на кирпич, и плита вернулась на прежнее место. Выдох облегчения вырвался у нас одновременно.

Возвращаясь в дом, мы наперебой делились друг с другом, увиденным в ящиках. На пол пути я остановился и сказал,

– Никола, давай поклянемся никому не рассказывать, то, что мы увидели. Пусть это останется нашей тайной – .

– Что, даже пацанам не расскажем?, – спросил Михалик.

– Никому. Я боюсь, что знание о существовании этих сокровищ, может повлечь большие беды и несчастья, – грустно, но уверенно и настойчиво, сказал я.

– Зуб даю, – серьезно и по взрослому поклялся Михалик.

– Клянусь памятью моих родителей и сестренки – не менее торжественно произнес я.

Вот в таком серьезном виде, мы и вернулись в дом.

Там я отнёс лампу на место, и мы вышли в сад. Близнецы от нетерпения не находили себе места, увидав нас, кинулись на встречу. От нашего, не полного рассказа, у них глаза на лоб повылазили. Начали сыпаться разные предположения, одно фантастичнее другого. Немного поостыв, мы стали ждать Мурата.

Глава 5

Он пришёл только через два часа. – Пацаны, в городе облавы. ОГПУшники свирепствуют. Всех «подпоясанных» заметают, – рассказал Мурат.

Поясню: после революции «подпоясанными» стали называть сначала офицеров, а потом и всю интеллигенцию. Оттуда пошло и слово «распоясался», им называли в основном бандитов и анархистов. Это был у них такой «форс», ходить в шинели или пальто без портупеи и пояса.

– Разберутся, ты лучше расскажи куда подземный ход вывел, – сказал Михалик.

– На речку Скомарошку (нынешняя Бохмутка), – ответил Мурат.

Мы услышали, какой то шум в особняке. Я сказал парням, чтоб они сидели тихо, а сам пошёл в дом.

В доме были Ивар и Марта. Они о чем-то оживленно беседовали, но увидав меня замолчали.

– Владимир, – сказала Марта, – из дома ни на шаг! Власти что-то задумали не ладное. В городе аресты, на окраинах стреляют – .

– Не беспокойтесь, Марта, я кроме сада, никуда не выхожу, – сказал я и отправился обратно в сад.

Там я рассказал, что услышал от Марты и посоветовал им остаться на ночь у нас в саду, благо ночи были тёплые. Вечером я выпросил у Оксаны немного еды, взял «керосинку» и направился к пацанам. Мурат, ещё раз сделал вылазку в город и рассказывал последние новости. Оказалось, что ОГПУшники ищут каких-то иностранных журналистов.

– Все ОГПУ Украины стоит на «ушах», – сказал он.

– А с этого места, поподробнее-, услышали мы голос Ивара.

Парни сначала хотели бежать, но Ивар изловчился и загреб сразу обоих близнецов.

– Не дрейфь, сказал он, я вас не первый день в саду вижу. Хотел бы, так давно уши надрал, – добродушно сказал охранник, – Лучше расскажи, откуда знаешь про журналистов?, – обратился он уже к Мурату.

– Так спекулянтка одна трепалась, ей хахаль её рассказал, что про голод в Украине стало извечно за границей. Так «мусора» и «огпушники» землю носом роют, ищут шпионов, – выпалил гречонок.

– А вы хлопчики, чьи будете?, – обратился он к близнецам.

– А мы сами не местные, нас с Эстонии судьба сюда закинула. У отца мельница своя была, вот сельчане и упросили его продать излишки муки в Советскую Россию. Поехали мы всей семьей и два дядьки ещё с нами были. Только не доехали. Под Псковом напали лихие люди на наш обоз и всех перестреляли. Как мы остались живы, одному Богу известно. В общем, помыкались мы, натерпелись. А как ноги сюда вывели, сами не поймём-, ответил Савик.

– Так мы земляки, я то же из Эстонии, обрадовался Ивар, и перешёл на эстонский. Рудик с радостью подхватил родную речь и они особнячком стали болтать (наверное, о жизни).

Глубокой ночью я проснулся, от какой-то возни в доме. Выйдя из своей комнаты, я понял, что вернулись Магеридж и Луи. Маккольм увидав меня, поманил к себе и сказал,

– Володя, если вдруг тебя кто-либо спросит, скажи что всю неделю, мы с Луи, были дома и почти никуда из дома не отлучались. Это очень важно.

– Хорошо, другого ответа от меня не услышат, – серьезно сказал я.

Глава 6

– Твои подозрения, Володя, в отношении Проценко, были не беспочвенны, – сказал американец, – Мы были в Малиновке. Местные жители рассказали нам, как неделю назад в селе пропал мальчонка. Раньше то же были случаи пропажи детей, но в этот раз пропал сынишка председателя сельсовета. Мать, потеряв сына, бегавшего во дворе, сразу кинулась в сельсовет, а там как раз прибыл отряд красноармейцев за очередными поборами сельчан. Отец мальчонки, взмолился и упросил командира прочесать близлежащие хаты. Командир поднял солдат по тревоге, и они принялись прочёсывать хату за хатой. И вот, в хате Проценко они наткнулись на жуткую картину. В сарае лежал уже обезглавленный малец, а жена Проценко орудовала над трупиком кухонным ножом. В углу, с бутылкой горилки сидел сам Проценко. Солдаты выволокли их во двор. Сбежавшиеся сельчане накинулись на людоедов, и в буквальном смысле порвали их на куски. Потом в сарае нашли закопанные головы ещё шестерых детей. Так что, Володя, считай, что тебе повезло – .

Меня передернуло от мысли, что не проснись я, в ту ночь, такая же участь ждала бы и меня. Всю ночь я слышал, что домочадцы не спят. Кто то ходил, что то передвигали и волокли по полу. Постоянно слышались приглушённые голоса.

Утром, опять упросив Оксану дать немного еды, я выбежал в сад к ребятам. Перекусив, они все же решили пойти и выяснить обстановку.

Зайдя в дом, я пошёл в библиотеку, в надежде спокойно почитать. Но вскоре я невольно стал очевидцем следующего разговора. Говорил Луи,

– Обстановка крайне сложная, ОГПУ, наступает нам на пятки, по этому я принимаю решение о закрытии миссии «Красного креста» и консервации нашей деятельности по сбору информации. Совсем не вовремя лорд Бэррет озвучил в Лиге Наций, данные по голодомору в СССР. В ОГПУ совсем не дураки сидят и сразу сообразили, откуда пошла утечка информации. Да и связной после встречи здесь в доме с Магдой, как в воду канул. По этому завтра Магеридж с Володей отправляются в Ленинград, к родственникам ребёнка, благо, что у него случайно остались сопроводительные документы, выданные Сельсоветом. С проездными документами будет гораздо проще. Я и Магда, отправляемся в Киев в протестантскую миссию. Постараемся там переждать тяжелые времена. Ивар переходит на нелегальное положение и остаётся в Юзовке для связи и контроля над объектом. У них с Оксаной сложились серьезные отношения, смогут вдвоём устроиться как муж и жена – все это было сказано уверенным, спокойным голосом человека, привыкшего к тому, что его слушали и ему подчинялись, – А теперь три часа на сборы и в ночь уходим.

Но у Кукловода свой сценарий пьесы под названием жизнь. И марионетки будут послушно выполнять задуманное им. Не прошло и часа, как возле особняка послышался конский топот, кто то резко, по-военному отдавал команды и в дверь дома бесцеремонно начали стучать ногами и винтовочными прикладами. Благо, что Юзы строили свой дом по английской поговорке: «Мой дом-моя крепость». Так что первый натиск дом выдержал. Все домочадцы, не теряя времени даром, прихватили все самое необходимое и через потайную дверь в библиотеке, покинули особняк. Перед уходом, Ивар выбежал в сад и возле потайной калитки, как бы невзначай «обронил» часть вещей. Всё произошло не торопясь, но за считанные минуты дом опустел, как будто в нем никогда и никого не было. Мы прошли по подземному ходу до бункерных помещений.

Там Селин сказал,

– Планы не меняются, просто немного придётся переждать в этих помещениях – .

Марта и Оксана постарались, как могли, благоустроить наше пребывание в бункере. Оборудовали спальные места и занялись приготовлением ужина. Не было никакой нервозности и суеты. Как будто эти люди всю жизнь уходили из-под носа ОГПУ.

Мы провели в бункере гораздо дольше времени, чем предполагали. ОГПУшники устроили натуральный террор. Через их гребенку не возможно было проскочить, и нам пришлось почти неделю прожить в подземелье.

Что бы ни терять время даром, Ивар решил обучить меня пользоваться оружием. Правда была одна неувязочка, стрельбы проходили без патронов. Но, тем не менее, азы владения оружием, я получил. По крайней мере, мат часть знал назубок.

Однажды, я спросил у Маккольма,

– А что за той дверью, которая постоянно закрыта? -.

– Мы бы сами хотели это знать. Предполагаем, что там полевая казна Нестора Ивановича, но попасть за эту дверь мы не можем. Испробовали все варианты, – со вздохом констатировал Магеридж, – Кстати, помнишь ту карту, что ты мне передал. Так вот, я виделся с твоим крестным, и он сказал, что там закопаны не малые деньги в золоте. Бог даст, все успокоится, и ты сможешь забрать это золото. Оно по праву твое. Я не хотел тебе говорить, но твоего крестного и крестную арестовали, а их детей отправили в детские дома – .

Эта новость уколола меня в самое сердце. Я потерял последних близких мне людей, связывающих меня с моей малой Родиной.

Первыми, ближе к полуночи, покинули бункер Магда и Луи, предварительно переодевшись в пастора и монашку. Мы с Маккольмом то же переоделись и стали выглядеть сельскими жителями как отец и сын. Через час, после «служителей церкви», покинули бункер и мы с американцем. Выйдя из коллектора, мы направились сначала вдоль берега, а потом Макгередж уверенно провел нас дворами к железнодорожному вокзалу. Садиться в пассажирский поезд было опасно, и мы направились к сортировочной станции, где формировали грузовые составы. Сориентировавшись на местности, Маккольм сказал, что выберем нужный состав и попробуем вскочить в него при отходе.

Не прошло и часа, как мы уже ехали на платформе товарного выгона, покидая территорию Украины.

Что касается Ивара и Оксаны, то они официально поженились, правда, по поддельным документам, по которым Ивар стал Иваном. Сразу, после женитьбы, они усыновили близнецов и стали жить дружной семьей под фамилией Матекины.

Михалик попал в детский дом, а в, последствии, стал крупным партийным боссом.

А Мурат стал известным бандитом.

Ну а мы через три недели, но все же добрались до Ленинграда, и я встретился со своими родственниками.

Пермь. 1981–1982 год. Рэкет

Глава 1

Большинству обывателей, слово «рэкет», стало известно в начале 90-х годов, но первый рэкет в Перми, датируется 1975 годом. А первые посадки прошли уже в 1976 году. По делу пошли Леша «Подберез», Саша «Добрыня» и Саша «Косорот». Они погорели на рэкете коллекционеров икон. Получили они от шести до восьми лет лишения свободы. Но лиха беда начало. По делу пошли только они трое, но как Вы понимаете, количество серьезных парней, которые были причастны к данному виду деятельности, не ограничивалось только ими.

Ещё в Мотовилихинском тресте ресторанов я подружился с Зифаром. Зифар был татарин. Старше меня на пять лет и имевший большой «жизненный опыт» в виде трёх сроков по 2, 3 и ещё три года лишения свободы. Все по ст. 144 УК РФ Советского времени. Он ходил «на дело» с Ангеликой, известной, в то время, воровкой. Конечно, Ангелика была не Сонька «золотая ручка», но то же воровка известная. Был он худощав, чуть ниже меня ростом. Немного дерганый, но в целом адекватен. Одевался он по моде, но не понятно, почему вся одежда была коричневых тонов. Как то я спросил у него про эту особенность его стиля. Он без замедления ответил,

– Представь, Новый год, праздник, все нарядные, в карнавальных костюмах, а я одену коричневый костюм, коричневые ботинки, встану в угол, буду вонять, изображая говно, и весь праздник всем испорчу.-

То ли в шутку, сказал, то ли всерьёз, у него невозможно было это понять. Был он достаточно смазлив, девки к нему так и липли, чем он пользовался без зазрения совести.

Нужно пояснить читателю, что конец семидесятых и восьмидесятые годы, были годами поголовного воровства народного достояния. Воровали все и всё. Была даже поговорка: «Все, что ты не унес с работы – ты украл у семьи». У нас в тресте работал завхозом военный отставник, Александр Иванович. Так вот у него квартира была похожа на склад канцтоваров. Сотнями лежали на книжных стеллажах коробки скрепок, кнопок, карандашей, ручек, перекидных календарей, в общем, все, что только он мог украсть в тресте. На мой вопрос,

– Зачем в таких количествах? -.

Он ответил,

– Так больше нечего воровать на моей должности – .

Александр Иванович, как у Ильфа и Петрова, был мелкий застенчивый воришка, но остановиться он не мог. Вот так и другие воровали, кто по мелочам, а кто и по крупному. Наиболее были тому примером «пивовозы», пивники, бармены, «мясовозы». За месяц они «наживали» на «леваках», недоливе, пересортицах и прочих «фокусах» советской торговли до десяти тысяч рублей, при том, что средняя зарплата в СССР тех времён, была сто пятьдесят рублей в месяц. «Жигули» последней модели, стоили девять тысяч шестьсот рубликов. Что касается «цеховиков», то там доходы были уже на порядок выше.

Как то, сидели мы дружной компанией, в ресторане «Центральный». Я, Зифар, Сашка «Цыганок», Валентин «Сынок» и Юрка «Демидовский».

Сашка, Валентин и Юрка были друзьями еще с «малолетки». «Цыганок» был душа компании. Такой же чернявый и кучерявый, как натуральный цыган, он всегда был в центре событий. Всегда стоял горой за дело и друзей. Без раздумий мог кинуться в любую заваруху. Была у него жена Зойка, которую он безумно любил и которой никогда не изменял. Если после кабака, мы с барышнями отправлялись в «нумера», то Сашка, никогда. Он ехал домой, к своей Зойке. Любимым их с Зойкой шутливым приветствием была песенка. Сашка начинал:

– Гоп стоп Зоя, кому давала стоя?-

Зойка в шутку отвечала:

– Начальнику конвоя.-

Валентин был старше всех. Был он не высокого роста, немного полноват, уже имел конкретную лысину и носил очки. Был он похож на снегиря. Да, не на щегла, не на воробья, а почему-то именно на снегиря. Наверное, еще и по тому, что он был розовощек, и как будто застенчив. По виду – чистый «ботаник». Но внешность бывает обманчивой. Валентин, как и Зифарка, был «щипач» и ходил на «дело» по старинке: в одиночку и с заточенной с одного конца, пятикопеечной монетой, на воровском жаргоне «писка». С этой монетой он не расставался даже на зоне, что однажды спасло ему жизнь. Как то две «торпеды», попытались в лагере лишить его здоровья, но Валентин, вскрыл «пиской», одному сонную артерию, а другому оставил отметину от уха до рта на всю оставшуюся жизнь. После освобождения он без «ствола» не ходил, говорил:

– Грехов много, а врагов еще больше, но кто вооружен, того и предупреждать не надо – .

Юрка был самая легендарная личность. Это был атлет: широкие плечи, высокий рост, ни грамма жира. Славянский тип лица с широкими скулами, большим ртом и крупным носом. Русые волосы и серые глаза. Кулаки, как пудовые гири. Первый срок он получил в пятнадцать лет за разбой. На зоне срок увеличили, и вышел он в двадцать семь лет. С ним предпочитали не ввязываться в драку, поскольку удар у него был, что у молотобойца, кувалда, да и «задней» он не знал. Однажды, получив удар в спину электродом, который, как потом выяснили врачи, вошел в сердечную мышцу, но он все же выбил дух из нападавшего. После чего самостоятельно дошел до больнички.

Вот такой дружной компанией мы частенько отдыхали в ресторанах и барах. Были мы молоды, кровь бурлила, энергия выплескивалась, как шампанское из бутылки. После небольшого возлияния спиртного Юрка говорит,

– У меня сосед появился. Купил «трешку» в соседнем подъезде, за месяц забацал ремонт, мебель вся импортная. А вчера «шестерку» себе взял цвет «белые ночи». Может на гоп-стоп возьмём? -.

Зифарка отозвался,

– Че, мы «бакланы», что ли? Тут надо с умом, какую-то «постанову слепить» – .

– А что тут думать, – встрял я, – Надо молодых «бакланов» на него вывести, пусть жути наведут, да ещё и колеса по протыкают. А тут Юра нарисуется, хулиганов этих изловит и они перед соседом покаются, да ещё и убытки возместят. Тут соседа можно и брать, тепленьким, в оборот – .

– Нет. Обойдёмся без хулиганов. Все сработает «Щуплый» – ,

Немного задержусь на «Щуплом». Это был детина под сто девяносто сантиметров ростом и массой в полтора центнера. Глаза навыкате, нижняя губа оттопырена в презрительной ухмылке. Руки и пальцы, как на шарнирах. В общем, типичный образ хулигана, времён СССР. Познакомились они с Зифаркой ещё на «малолетке». Зифар не дал «обидеть по беспределу» толстого, неуклюжего на тот момент, простодушного, но наделённого богатырской силой пацана. А Серега, так звали «Щуплого», в благодарность привязался к Зифару, как собачонка. После они опять встречались на зонах, то «Щуплый» причаливал в зону, где уже был Зифар, то наоборот. Дружбой это, в полной мере, назвать было нельзя, но все просьбы, исходившие от татарина, Серега исполнял добросовестно. Так было и в этот раз.

Глава 2

Через пару дней, когда сосед «Демидовского» возвращался ночью домой, перед ним из темноты выросла внушительная фигура и произвела короткий, но сокрушительный удар, мощным кулаком, в нос. От такого тычка у жертвы сначала потемнело в глазах, а затем оттуда же брызнули искры фейерверка, не хуже, чем салют на 9 мая. Но это было только начало, «Щуплый», а это был он, бил болезненно, но с умом, что бы жертва прочувствовала весь ужас ситуации, в которую она попала. При этом он приговаривал,

– Ишь, развелись тут буржуи жидомассоны. Жируют, на «шестерках» разъезжают, а простому народу выпить не на что. Я тебя каждый день буду тумаками угощать, мало не покажется – .

И тут произошло чудо. Из темноты вынырнула другая фигура и «точным» ударом ноги, в голову хулигана, откинула того от жертвы. Это был Юра «Демидовский». Он коршуном накинулся на нападавшего и несколькими ударами уложил того на землю. Затем он подошёл к жертве,

– Живой?, – спросил он.

– Да, – еле слышно отозвался сосед.

Юра помог ему встать и усадил на скамейку. Затем он направился к «хулигану» и подтащил его к жертве, при этом, не давая нападавшему встать на ноги,

– За что ж это ты, мурло не мытое, набросился на человека? -.

Громила, уже жалобным голоском, ответствовал,

– А че он жирует: хата, машина, прикид и все такое. А мне выпить не на что-.

– Так вот, быдло, по беспределу ни кому не позволено нападать на честного фрайера. Если ещё хоть раз ближе, чем на пять метров, подойдёшь к нему, порешу, – злобно прошептал «Демидовский», и для убедительности приставил лезвие «выкидухи» к горлу амбала,

– И передай остальным, кто его пальцем тронет, будет иметь дело со мной. Ты меня знаешь, погань?, – навис над ним Юра.

– Да, да, да, – заблеял тот, – Кто ж не знает «Демидовского»?-.

Юра выпустил горло бугая из рук и дал ему пинка. Тот, со скоростью спринтера, исчез в темноте.

– Ну что, давай знакомиться, – сказал «спаситель», – Меня ты уже слышал как величать. А ты, кто будешь, мил человек? -.

– Серега, я, Тюленев, – сказал, шмыгая носом сосед.

– Так вот, Серега, этот и другие алкаши, тебя уже не тронут, но залетные, могут. Скромнее надо быть, сосед, а то и впрямь, как Секретарь Обкома, себя ведёшь. Так можно и на более серьезных людей нарваться, – глубокомысленно сказал Юра.

– Юрий, приезжайте завтра в ресторан «Галактика», часам к восьми вечера. Я там барменом работаю. Посидим. Надо же мне Вас отблагодарить, заодно и обсудим ситуацию, – сказал сосед.

На том и порешили.

Останавливаться на этом эпизоде не стану, поскольку таких барменов, «пивовозов», метрдотелей и даже директоров ресторанов и кафе было не мало. При чем, Тюля, был чуть ли не единственным барменом, которого мы «прессанули».

Серега был не плохим парнем и с деловой жилкой, нет даже не жилкой, а канатом. Ну, какому русскому в десятом поколении, придёт в голову мысль выправить себе новые метрики, где мать его уже была не русской Маней, а дочерью Исаака, Марией. По этим метрикам он уехал на «Землю Обетованную», где получил гражданство. Оттуда во Францию, где женился на какой-то богатой и титулованной старушке, которая через три года отправилась в мир иной. А наш Тюля, получив наследство и титул, перебрался в тихую буржуазную Швейцарию, где до сих пор благополучно здравствует.

Слухи по городу распространялись быстро. Желающих добровольно делиться, не законно нажитым добром, было достаточно. Благо наша репутация, работала не хуже любой рекламы. За полгода с небольшим мы обложили «данью» порядка двадцати предприятий общепита в центре города и столько же «индивидуумов».

Не смотря, на свой теневой авторитет, мы продолжали трудиться на благо Родины, не спеша, поднимаясь по служебной лестнице. Зифарка стал начальником отдела строительства в тресте ресторанов. Мне предложили должность директора кафе в Мотовилихе, и я стал самым молодым на тот момент, директором кафе по всей Пермской области.

Глава 3

Как-то, глубокой осенью, уже в конце ноября, мы решили с «Демидовским», отметить моё назначение в ресторане «Кама». Расположились за столиком прямо перед эстрадой. Официанты «мухой» накрыли стол по высшему разряду.

Не прошло и пяти минут, как к нам за стол подсели две девицы, которым хотелось приключений на одно свое, весьма привлекательное и аппетитное место. Звали их Марина и Оксанка. Марина была стройненькая шатенка, с кудряшками на голове. Яркая помада не делала ее вульгарной, а наоборот придавала ей какую-то свежесть и притяжение. Бюст у нее был достойный, никак не меньше четвертого размера, и она выгодно пользовалась этой своей восхитительной частью тела. Округленькая попка и стройные ножки гармонично сочетались с ее тонким станом. Сапожки «казачки», на высоких каблучках, исправляли нехватку ее не большого роста, и делали ее фигуру гармоничной. Оксанка была тощенькой брюнеткой, но смазливая на личико. Ее гуцульская красота и длинные стройные ноги приковывали взгляды мужчин. Всем было весело, кордебалет отплясывал на сцене канкан, барышни глупо хохотали и пили шампанское. Один Юрка грустил. Душа его чего-то просила, а чего, было не понятно. Так прошли первые полчаса. Я болтал с барышнями, напрямую делая им не пристойные предложения, они кокетничали и томно опускали глазки. Вдруг Юрка с ухмылкой взял из вазы с фруктами, самое большое яблоко, прицелился в лысину здоровенного мужика в центре зала, и со словами:

– Видишь того лысого? Это же тот «голубой», с Пермского телевидения. Терпеть не могу пидерастов, – говорит он, и кидает это яблоко ему в голову.

Яблоко в момент достигло своей цели и разлетелось вдребезги.

Сидевший за соседним столиком грузин, наблюдая с самого начала этот «этюд», начинает хохотать во все горло, указывая пальцем в сторону лысого. Лысый, с диким рычанием и сверкающими глазами, вскакивает, видит гогочущего грузина, и думает, что это он отрядил в него яблоком. Хватает со стола бутылку шампанского и кидается на грузина. В итоге через минуту весь кабак гудел, как улей с разъярёнными пчёлами. Дрались все. Крушили все подряд, в ход шли бутылки, вазы, столы, стулья. И даже, как в вестерне, кто-то в кого-то, кем-то кинул. А мы, как ни в чем не бывало, сгребли девчонок в охапку и под шумок спустились по лестнице вниз к гардеробной. Юра умиротворенно улыбался.

Пока мы получали вещи, к ресторану уже подкатили штук пять «луноходов». Мы спокойно вышли на улицу, но не тут то было. К нам подошёл ментовский офицер и попросил предъявить документы. Нас точно увезли бы в райотдел милиции, но тут из Уазика вышел Вовка Жаров, сосед по дому, он проходил срочную службу водителем, в ментовском батальоне. Он переговорил со старшим, и посадил нас к себе в машину. Договорились, что он нас отвезёт домой.

Было жутко холодно, но снег еще не лег. В желтом треугольнике света, исходившем от фонарных столбов, как метеоры пролетали крупинки снега. Под одним из таких фонарей, мы заметили лежащую без движений, фигуру. Остановив машину, мы вышли и увидели, что на мерзлом грунте, скрючившись, лежит старушка-нищенка. Одета она была в солдатский бушлат, на голове коричневая шаль, на ногах коричневые чулки и войлочные боты.

– Отмучилась «Баба Яга». Надо бы в морг ее отвезти. – с сожалением сказал второй мент.

– Давай в криминальный морг, там Славка практику проходит, сегодня вроде бы он дежурит, – сказал я, и мы, погрузив холодное тело старухи, поехали в морг.

«Баба Яга», личность была известная в определенных кругах. Погоняло своё, она получила по праву. Дело в том, что вместо одной ноги у неё был протез. Бабка она была безобидная. Ходила по пивнушкам и попрошайничала. Никто ее не обижал, да и она была из породы тихих алкоголиков. Пока старуха была трезвая – мыла полы в рюмочных, а как напьётся – её забирали в вытрезвитель, где проспавшись, она опять же мыла полы. Жилья у неё не было, вот она и кочевала между рюмочными и вытрезвителями. Менты частенько сами ее забирали и отвозили в вытрезвитель, что бы она на ночь не осталась на улице.

Привезли мы её в морг, сдали Славику, он – санитарам. Мы собрались уже уезжать, но услышали:

– А помянуть усопшую? – сказал Славка, – Не хорошо, не по-христиански как то получается —.

Славка был сыном академика. Вся его семья была медики, уже в четвертом поколении. А Славка был балбес. Он учился в мединституте уже восьмой год. Его несколько раз выгоняли и опять восстанавливали. В большинстве случаев по просьбе его ученых родителей, но был случай, когда, уже отчисленный из института, Славка оказался очевидцем ДТП с пострадавшими. Особо пострадала маленькая девочка. И если бы не умелые действия «вечного студента», она скончалась бы еще до приезда «скорой». Его действия были настолько профессиональны, что когда разбирали этот случай, то врачи не могли поверить, что это сделал отчисленный студент-шалопай. После этого случая ректор мединститута сказал:

– Да, талант и наследственность не пропьешь. Я его восстанавливаю в институте, и он будет учиться, пока не получит диплом.

И оказалось, что был прав. Слава все же закончил мединститут. Защитил сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертации. А впоследствии, стал ведущим хирургом в центре глазной хирургии имениФедорова.

Бухнуть нас уговаривать было не надо, да и обстановка не стандартная. Хоть и морг, но все равно какое-то развлечение.

В кабинет дежурного патологоанатома можно было пройти сразу из коридора, но наш медик, на правах хозяина, решил провести экскурсию по моргу. Мы с Юркой, тихо ухмыльнулись, а Слава повёл девчонок и ментов в «разделочный цех».

Когда Слава зажег свет и глаза посетителей привыкли к освещению, девчонки сначала остолбенели от увиденного, а потом взорвались диким визгом, за ними следом заорали менты, причём они визжали ещё громче. И не мудрено. Увидеть на мраморных столах трупы, из которых кто-то был накрыт простыней, кто-то нет, нужно было иметь хорошие нервы. С кем—то работа была уже закончена, а кто-то лежал в полуразобранном состоянии. Рядом находились емкости с внутренностями. К тому же морг был криминальный, и в основном сюда поступали пациенты, ушедшие в мир иной по весьма неприглядным обстоятельствам. Немного успокоившись, «экскурсия» направилась дальше, в следующее помещение. Там в огромной ванне, в растворе формалина, придавленные обыкновенными чугунными радиаторами, спокойно лежали усопшие.

– А дальше, у нас морозильная камера, куда определили и вашу «находку», – пошутил Славик, – Пойдёмте, посмотрим, как она там устроилась – .

Не успели мы дойти до дверей мертвецкой, как оттуда послышался приглушённый тяжелыми дверьми голос,

– Эй, мусора, что за шутки! Открывай!

От этого голоса даже у меня мурашки побежали, а остальные…

Это нужно описать отдельно и каждого.

Слава стоял прямо, но с дрожащими руками. Глаза были на выкате, рот искривлён в испуге, и нижняя губа мелко тряслась.

Оксанка, с диким визгом кинулась к выходу из морга, причем строго попрямой, на ходу перескакивая через прокрустовы ложа, на которых лежали покойники.

Вовка Жаров забился в угол и неистово крестился.

Его друг присел от страха и одновременно с воплем ужаса из него выходили газы, с громким звуком паровозного гудка, и в придачу, испуская дикую вонь.

Юрка стоял белый, как полотно и лихорадочно пытался вытащить из кармана пистолет.

Маринка от страха, сначала оцепенела, а потом, когда вдобавок ко всему с одного из трупов в ванне, съехала батарея, и труп начал всплывать, издавая булькающие звуки, рухнула без чувств мне на руки.

Я перепугался не меньше других, но наугад, или от испуга, выпалил,

– Это же «Баба Яга», она же бессмертная – .

Слава первым справился с испугом, шагнул к двери и открыл засов. За дверью, действительно, стояла бабулька. Была она голая, с картонной биркой, привязанной к большому пальцу на её собственной ноге, протез почему-то не отстегнули, и это воистину была сюрреалистическая картина. Она стояла, уперев одну руку в бок, а второй крутила возле носа Славика, при этом распуская пальцы веером.

– Вы, че, «волки позорные», заморозить, что ли меня хотите? И вообще, это что за вытрезвитель такой, бабы и мужики вперемежку лежат, да ещё и голые. Где моя одежда – ?

Тут нас всех пробил истерический хохот. Бабка так и не поняла, что попала не в вытрезвитель, а в морг. Мы посмеялись, Слава налил старушке спирта и показал место, где она могла переночевать.

Оставаться в морге, после такого «представления», ни у кого не было ни малейшего желания. Выйдя на улицу, мы распрощались с ментами. Поймали такси и в четвером с девчонками поехали в гостиницу «Турист».

Там, наши кудесницы, то ли от нервного перевозбуждение, то ли действительно были такие задорные, но устроили нам грандиозное шоу, как в фильмах для взрослых, которое продолжалось до самого утра. Профессионально, и в то же время изысканно и изящно они ублажали нас, и себя, затем вдвоем по одному из нас, затем по одной сразу нас двоих. Без преувеличений, малышки доставили нам несказанное удовольствие.

Глава 4

С утра я отправился на новую работу, где меня ждал коллектив, который стал для меня родным на целых четыре года. Но поработать мне не удалось.

К обеду позвонил Зифарка, и сказал, что приехали какие-то кавказцы, и держат «мазу» за армянина, цеховика, которого мы пару дней назад «прессанули» по полной программе. Я вызвонил парней из нашей команды Игорёху, Олега и Борьку. Игорь заехал за мной, и мы по пути забрали остальных.

С Олегом и Борькой мы были знакомы еще до армии. Они жили в общаге авиационного техникума, которая была рядом с моим домом, рядом с домом была и общага торгового техникума, где проживало четыреста молодых сексапильных девчонок. Вот в этой общаге мы и познакомились, постепенно, знакомство переросло в дружбу. Нас звали, тогда, мушкетерами, потому, наверное, что мы были молодые и дерзкие и, еще по тому, что все трое носили мушкетерские усы. Игорь был совсем молодой парнишка, но дерзкий и духовитый. В армии он не служил. Его мама «отмазала». А попросила его пристроить сестра, Людка Дудкина, с которой мы в свое время встречались и, простите за подробность, как то в порыве страсти сломали кровать ее родителей, на которой страстно занимались любовью. Игореха был высокий блондин, но не в черном ботинке, хотя отдаленно напоминал Пьера Ришара, по крайней мере, комичной неуклюжестью, уж точно. Такие же светлые, кудрявые волосы и обезоруживающая, простодушная улыбка.

Когда мы приехали к Зифару, то там уже все собрались. Тема была следующая: мы обложили данью цеховика, который выпускал женские колготки, сначала он не хотел платить, но когда мы ему популярно объяснили «политику партии и правительства», скрипя сердцем, но все же заплатил. И тут, на те, приехали послы заморские. Приехали «синие» из Ростова на Дону. Люди серьезные, обратились к авторитетам и через них назначили сходняк.

Зифарка сказал, что пойдут они втроём с «Сынком» и «Демидовским». Что особо переживать не стоит, так как долю с темы, на общак мы занесли сразу, да и тему изначально то же обсуждали. Нам на сходняке появляться не нужно, но подстраховать не мешает. И мы, зная, где будет сход, на двух машинах должны были припарковаться невдалеке и ждать. Остальное объяснит «Щуплый».

Сход был назначен на ипподроме, и мы по дороге туда, забрали ещё и «Щуплого». Он вышел из дома с довольно объемной сумкой и загрузил её в багажник Игорехиной «жучки». Приехав на место, «Щуплый» открыв багажник, достал из сумки «калаш» и дал его мне,

– Пользоваться не разучился, – пошутил он.

Олегу и Борьке достались два обреза, себе Серега взял то же «калаш».

– Распределимся следующим образом, – сказал Серега, – Я узнал, после сходняка, абреки, поедут на вокзал, поедут по «Пьяной дороге». Мы с Олежкой и Борькой, едем сейчас. Останавливаемся перед переездом, делаем вид, что сломались и ждём машину с гостями. Вы ждёте, когда они выйдут, – это он говорил уже нам с Игорехой, – И садитесь им на хвост. Едете за ними, не прижимаясь. После крайнего поворота перед переездом, останавливаетесь и включаете аварийку. Это будет нам сигналом. После того, как мы отработаем, подъезжаете, поливаем их машину бензином и в разбег. Игорь, ты канистру с бензином взял?, – уточнил «Щуплый».

– Да, – коротко бросил Игореха.

– Если, вдруг, они меняют маршрут, и едут в аэропорт, то вы, вдвоём догоняете их, обязательно до поста ГАИ, либо перегораживаете им дорогу и открываете огонь на поражение, либо на ходу расстреливаете их машину. Но по любому, машину с гостями упустить нельзя и потом обязательно надо сжечь, – подвёл Серега итог, глядя на нас с Игорем.

В принципе мы были готовы к чему-то аналогичному, поскольку рано или поздно могли появиться конкуренты, либо кто-то из клиентов мог сподобиться на отпор. Но все равно адреналин скаканул порядочно, и все немного нервно покуривали, пряча огоньки от сигарет в кулаке.

Серега с парнями выдвинулись на место, а мы остались ждать, сидя в машине с включённым двигателем. Примерно через час из ворот выехала светлая «Волга» гостей, и мы двинулись за ней. Все шло по плану «А», машина свернула на «Пьяную дорогу», не скрою, я с облегчением выдохнул. Мы сопроводили ее до поворота, включили аварийку и встали. Ждать пришлось не долго, потому что до переезда было метров триста пятьдесят. Сначала мы увидели быстрые яркие вспышки, и только мгновение спустя услышали автоматную очередь. Затем ещё четыре хлопка погромче и все стихло.

– Давай, – сказал я Игорю и тот стартанул к переезду.

Остановившись, Игорь, выскочил из машины, достал из багажника канистру, и начал поливать «Волгу» бензином. В машине было четыре трупа, трое гостей и цеховик.

Олег бросил в машину зажжённую спичку. Огонь мгновенно поглотил машину и тех, кто в ней был.

Вот так я прошёл первое боевое крещение. Забегая вперед, скажу, менты так и не поняли, что это было. Тела обгорели досконально и установить кому принадлежали останки не представлялось возможным. Машина то же оказалась неидентифицируемой, поскольку двигатель и кузов машины не имели серийных номеров, а номерные знаки были украдены с другой машины. Со стороны криминалитета вопросов то же не возникло, поскольку сход закончился миром и стороны претензий друг к другу не имели. А Зифар, Юрка и Валентин всю ночь отвисали с ворами в бане ипподрома.

«Щуплый» сноровисто собрал оружие в сумку. Они с Игорехой сели в его машину и поехали обратно, в сторону ипподрома, мы же поехали в сторону вокзала, оттуда по Ленина поехали в кафе «Театральное».

Все посеянное, рано или поздно, дает свои всходы. Так и исчезновение цеховика-армянина принесло свои плоды. Буквально через месяц цеховики средней руки, стали просить о встречах, для определения условий сотрудничества.

Адреналин зашкаливал, внутри меня мелкой дрожью вибрировал невидимый перфоратор. Борька курил одну сигарету за другой. Олег вел машину молча, но гнал, как сумасшедший.

– Придержи коней, – сквозь зубы прорычал я.

Олег сбросил скорость и трехлинейно выматерился.

– Такого расклада я не ожидал, – только и мог сказать он.

В «Театральном» нас встретила Лиза Совитская, метрдотель этого заведения. Знойная гречанка, с шикарными черными, как смоль, волосами. Стройная, точеная фигурка с пышной грудью и, как ни странно для гречанок, со стройными длинными ногами. Ее прожигающие насквозь карие глаза, могли свести с ума любого мужчину.

– Водки, бутылку, и что ни будь закусить. Поторопись, – вместо приветствия буркнул я, и мы прошли в самую дальнюю кабинку.

Лиза сама принесла заказ, видя наше мрачное настроение, вместо рюмок принесла стаканы и разлила сразу всю бутылку. Мы не сговариваясь, молча влили в себя водку. Я посмотрел на Лизу, и она метнулась за второй бутылкой. Пока она ходила, я сказал:

– Пацаны, как бы то ни было, но ЭТОГО ничего не было! И будет лучше, если вы уедете из города на недельку. В конце недели позвоните мне, думаю, ясность уже будет. И лучше всего прямо сейчас и езжайте, через час «Кама» отходит на Москву, так что, успеваете. Машину оставьте мне – .

Подошла Лиза, разлила очередную бутылку, мы так же молча выпили, но на этот раз плотно закусили. Парни молча встали, мы пожали друг другу руки, и они ушли.

Лиза появилась с очередной бутылкой, на это раз разливать не стала, а осторожно, присела на краешек дивана, и молча смотрела на меня своими прожигающими глазами. Я встал, взял ее за руку и уверенно направился в ее кабинет. Она все понимала без слов. Зайдя в кабинет, она закрыла дверь на ключ и вскинула голову, молча смотря мне прямо в глаза. Я притянул ее к себе и жадно до боли, впился в нее губами, она вскрикнула, но не отстранилась. Развернув ее спиной к себе, я грубо овладел ею. Ей было больно, но она не проронила ни слова и молча терпела мою грубость, пока я не выплеснул в не весь адреналин, бурливший во мне.

Мы вернулись в, зал и в этот вечер я напился до беспамятства.

Проснулся я у Лизы. Как ни странно голова не болела. Лиза уже приготовила завтрак и порхала по кухне в футболке и трусиках. Эта идиллическая картина взбудоражило мои мужские струнки и я не мог удержаться, чтобы не заняться с этой прелестной представительницей греческих гетер, сладким утренним сексом. После чего со спокойной совестью я отправился на работу.

Глава 5

Необходимо рассказать о моей работе и как я туда попал. За неделю до описываемых событий, вечером, раздался телефонный звонок:

– Вас беспокоит секретарь начальника комбината питания завода имени Ленина. Никита Никитич, Вы могли бы завтра, к 11–00, прибыть к нам в контору. С Вами хотят переговорить по поводу Вашего трудоустройства-.

– Отчего же нет, с удовольствием прибуду, – сказал я и повесил трубку.

Я ждал этого звонка, потому что, за день до этого, мой друг детства, Юрка, сказал, что может замолвить за меня словечко, если я не против, по поводу работы. Он пояснил, что место директора кафе во дворце культуры имени В. И. Ленина, вакантно. Я возражать не стал.

Приехал я без пяти минут до назначенного времени. Одет я был «с иголочки»: черный с проседью и в тонкую серую полоску костюм, белая рубашка, и серо-сине-бело-черно полосатый галстук. Дополняли внешний вид шикарные черные остроносые ботинки. Если сказать одной фразой, то я был «элегантен, как рояль». В назначенное время, секретарь пригласил меня в кабинет начальника.

От первого впечатления, я сначала оторопел. За столом сидел крупный мужчина, с весьма неординарной внешностью. В первое мгновение мне показалось, что за столом сидит крупная свинья. Нет, я никоим образом не хочу обидеть Петра Николаевича, так звали начальника, он милейший человек. Но посудите сами. Перед вами мужчина, с большой, почти лысой головой и крупными, вздернутыми вверх ушами. Маленькими, круглыми, голубыми глазками, широко посаженными между собой. Расплывшиеся в улыбке губы «бантиком». Завершал картину курносый нос, с толстым и раздвоенным кончиком. Без преувеличения ни дать, ни взять пятачок. Оторопь продолжалась мгновение, и думаю, что даже самый внимательный наблюдатель не смог уловить мое замешательство.

Я, подчеркнуто корректно, поздоровался, сначала с ним по имени отчеству, затем с остальными присутствующими. А были в кабинете еще три человека. Небезызвестная вам, Софья Семеновна Бушуева, она к тому времени сменила место работы. Лидия Николаевна Леденцова, мама моего друга детства Вовки Леденцова. И Владимир Семенович Томилин, с которым мы в свое время занимались в одной секции бокса. Правда, он был старше меня на три года. Оказалось, что все трое являются заместителями Петра Николаевича.

– Кроме меня, Никита Никитич, остальные присутствующие с Вами давно знакомы и без преувеличения весьма положительно характеризуют Вас, – проговорил начальник.

– Благодарю за лестные отзывы, – немного стушевался я.

– Перейдем к делу, – уже более официально сказал Петр Николаевич, – Мы предлагаем Вам принять руководство небольшого, но весьма ответственного предприятия. Это кафе, кроме основной работы, отвечает за все мероприятия, проводимые во дворце культуры. А это обслуживание сессий Обкома, Облисполкома, Облсофпрофа, театральные постановки, праздничные концерты и прочее и прочее. Обслуживать придется как руководителей завода, города и области, так и министров и секретарей ЦК КПСС и прочую номенклатуру.

– Не так страшен черт, как его малюют, – решил пошутить я.

На лицах присутствующих промелькнула тень испуга. Но обстановку разрядил Петр Николаевич, по детски хихикнув в кулак, отчего и другие прыснули коротким смехом.

– Будем считать, что Вы не из робкого десятка, но впредь, поаккуратнее с народным фольклором, – сказал начальник, – Исходя из Вашей реплики, можно сделать вывод, что ответственная работа Вас не пугает, и вы готовы принять предприятие, – не вопросительно, а утвердительно под итожил он.

– Постараюсь оправдать Ваше доверие, – без тени иронии ответил я.

– Софья Семеновна представит Вас коллективу. Даю Вам две недели на принятие дел и разработку мероприятий по оптимизации работы предприятия, – закончил аудиенцию Петр Николаевич.

Вот так, мгновенно и конкретно, я стал самым молодым директором в Пермском областном общепите.

В кафе заканчивался капитальный ремонт, и оставались небольшие штрихи, требующие завершения общей картины. Из коллектива в наличии были только зав производством, заместитель зав производством, два повара, кондитер и целый взвод буфетчиц. Зато филиалов основного предприятия, было достаточно. В состав предприятия входили: два буфета, обслуживающие мероприятия в театральном секторе, на первом этаже и один на втором. Банкетный зал на тридцать персон, для VIP клиентов на третьем этаже. Буфет в кинотеатре и буфет в биллиардном зале. Кроме этого бар на стадионе «Молот», стационарные киоски по ул. Крупской и Розалии Землячки, буфет в бане. Основное предприятие состояло из пищеблока, холодного, мясного, овощного и кондитерского цехов, склада и моечного отделения. Зал кафе, рассчитанный на сто посадочных мест, имел ультрасовременный интерьер и шикарный бар с внушительной стойкой. Кроме этого был мини банкетный зал, с отдельным входом с улицы. Это помещение предназначалось только для руководства завода, которое регулярно осчастливливало нас, своим присутствием.

Мое представление коллективу, как директора, было коротким. После озвучивания моего имени отчества, Софьей Семеновной, я коротко, но без лишних предисловий объявил, что с каждым лично проведу беседу. Останутся только те, кто соответствует критерием современного работника общественного питания. Личностные характеристики и бывшие заслуги то же будут приняты во внимание.

– Тогда мне нечего переживать, – вызывающе – демонстративно, заявила зав производством Тамара Сергеевна.

– Не факт, – резко парировал я.

На этом первое знакомство и закончилось.

В течение двух недель я произвел кадровые перестановки и принял на работу новых сотрудников, тем самым полностью укомплектовав штат. Зав производством я уволил и назначил на ее место бывшего заместителя, Марию Владимировну, женщину порядочную, добродушную, а главное профессионала высокого класса. Была она не маленького роста и весьма аппетитна в телесном плане. Ее можно было сравнить со служанкой-негритянкой из мультфильма «Том и Джери». По комплекции, по поведению и манере двигаться они были как сестры близнецы, только Мария была белокожая. Полностью укомплектовали уже вместе с ней штат поваров и кондитеров. Особо гордились, что переманили к себе Пигасову Елизавету Петровну, шеф-кондитера из кафе «Лакомка», старейшего предприятия Перми.

С буфетчицами я лично провел кастинг. Оставил практически всех, только произвел рокировку. Более вежливых, привлекательных и расторопных буфетчиц, оставил на ответственных точках. Более наглых и прожжённых поставил на точки, где наглость, является вторым счастьем.

Барменов взял своих близких ребят, Вадика и Володю. Официантов набрала «Маринка из морга», а она стала метрдотелем. Оказалось, что она не шалава, как мы сначала с Юркой подумали (каюсь). Она работала метрдотелем в кафе «Майское», но против моего предложения она не смогла устоять.

Пищеблок оснастил оборудованием и инвентарем по последнему слову техники. В баре было все, от кофеварки «Балатон», до фризера для производства мягкого мороженого и сатуратора, по продаже «Coca-Cola» и «Fanta», появившихся у нас после «Олимпиады-80». В те времена еще была разрешена реклама спиртных напитков и табачных изделий. Владимир Леонтьевич изготовил рекламные витражи со слайдами в человеческий рост, на которых была изображена реклама сигарет и спиртных напитков из зарубежных журналов. В то время это было смелое и новаторское решение. Но даже строгой приемной комиссии эта идея понравилось.

Первый видеомагнитофон и японский телевизор в общепите, появились у нас на предприятии, и я выторговал у директора дворца лекционный зал, и организовал там первый в Перми видеосалон.

Борька, в то время работающий председателем объединенного студенческого профкома, организовал на постоянной основе молодежные дискотеки для студентов пермских вузов, которые проходили четыре раза в неделю. С его же подачи, девчонки из института культуры организовали на дискотеках подтанцовку в стиле «Гоу-Гоу», правда, не в таких откровенных нарядах, как сейчас, но идея была та же. В банкетном зале, они же организовали закрытый показ стриптиз танцев, для VIP клиентов, в том числе и для руководства завода, партийных и административных боссов, что пришлось весьма кстати. В то время руководители и «партайгеноссе», были еще, настоящими мужиками.

Все сотрудники дворца культуры были поставлены на довольствие в нашем кафе, по такому же принципу, как рабочие на заводе. Стоимость обедов для сотрудников дворца составляла пятьдесят процентов от реальной стоимости. Остальные деньги завод перечислял в виде дотаций. За обеды работники не платили наличными, необходимые средства вычитались у них из зарплаты.

На стадионе наладили работу бара. Барменшей туда я поставил сестру Игоря, Людмилу, которая как рыба, влилась в производственный процесс и лавировала в океане спортивных страстей и не только. Она договорилась с директором стадиона, и организовала доставку горячих обедов для рабочих стадиона, а их было не мало. Для большего охвата клиентов, на матчи выходили дополнительные буфетчицы с тележками для пирожков, и конечно с водкой, но из-под «полы».

Через два месяца предприятие работало в полную силу, перевыполняя производственный план и побеждая в соцсоревнованиях.

На первом этаже дворца, немного сократив торговый зал одного из буфетов, я оборудовал для себя кабинет с комнатой отдыха и прямым входом с улицы и запасными выходами, один в фойе дворца, другой прямо в театральную ложу.

Вся наша команда неизменно собиралась в биллиардной дворца, где и решала основную часть вопросов «теневого характера».

В помещении биллиардной, вместо буфета, организовали хороший бар. На должность маркера, я пригласил известного в недалеком прошлом биллиардиста, дядю Сашу, и он с удовольствием согласился. Туда же иногда заезжал и Владимир Леонтьевич, они с дядей Сашей были давние друзья. Он великолепно играл на биллиарде. Мы уже реже стали с ним встречаться, но тем не менее, когда выпадала возможность, мы часами засиживались с ним и он продолжал рассказы о своей жизни. Вот в одну из таких встреч он снова завел разговор о своей не легкой, но интересной и насыщенной судьбе.

– В Ленинград мы приехали уже на пассажирском поезде. Паровоз прибыл на Варшавский вокзал, – проговорил Махно, глядя с прищуром чуть вправо и вверх.

Ленинград. Тридцатые годы

Глава 1

В Ленинград мы приехали уже на пассажирском поезде. Паровоз прибыл на Варшавский вокзал, – проговорил Махно, глядя с прищуром чуть вправо и вверх…

В тридцатых годах, Ленинград уже обрел статус «города-музея», в нем накрепко «законсервировалось» прошлое, отчего он никогда не воспринимался как город исключительно советский. Не многие помнят, что Невский проспект назывался тогда, "Проспект 25 октября", но местные продолжали называть его Невским, и даже кондукторши в трамваях, объявляли двойное название остановок – например: Улица Восстания – Знаменская, проспект Володарского – Литовский, и так далее. Почти все улицы ленинградцы назвали по старым названиям, хотя они были давно переименованы. И даже приезжие, только освоившись в Ленинграде, уже начинали называть улицы по-старому.

В те годы это был город еще не вымершей окончательно русской интеллигенции, город, сохранивший традицию русской культуры. Это был город Мандельштама и Ахматовой, Хармса и Введенского. Отчасти, это запечатлелось в его внешнем облике – исторический центр Ленинграда был практически не тронут большевиками. Но Ленинград вовсе не был мертвый город, скорее, он на время затаился и уснул, что, наверное, и дало повод Мандельштаму воскликнуть:

"В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем."

Вместе с тем, в быту, в обыденной жизни Ленинград все же нес в себе многие характерные черты советского города тридцатых, которые на фоне четко запечатленной на нем печати прошлого, воспринимались, пожалуй, ярче и выразительнее, чем где бы то ни было еще.

В облике тридцатых годов совершенно очевидно сказывался, и дух тех годов. Например, в новостройках, появившихся в центре Ленинграда. На улице Рубинштейна в начале тридцатых годов был построен знаменитый дом-коммуна "Слеза социализма", еще, напротив Петропавловской крепости, появился тоже дом-коммуна, известный как "Дом политкаторжан". Коснулись новшества, и Зимнего дворца, его большевики перекрасили в красный цвет, перекрасили плохой краской, которая почти сразу облезла. Так что вкрапления большевизма, появлялись даже в центре. Но, главные перемены – это пласты внутренней жизни в коммунальных квартирах, в псевдо коммунах тридцатых годов, в стилистике поведения, в стилистике одежды, которая резко отличалась от истинной петербургской культуры.

С точки зрения одежды, средний ленинградец тех лет был одет бедно. Бедно, потому что еще не были отменены карточки, их отменили только в тридцать пятом году.

Хотя появились и роскошные магазины. Например, был открыт знаменитый магазин, на Невском проспекте, в доме 12, получивший название "Смерть мужьям", кстати, он впервые открылся еще до революции и имел такое же название. На том месте, впоследствии была знаменитая трикотажная фирма. Магазин открылся, но шить в нем вещи можно было только по так называемым талонам, так что для простого обывателя, практически это было невозможно.

Модны были очень простые вещи, то есть мода была простая и демократичная. Но демократизм проявлялся не потому, что это был стиль жизни, а оттого, что это было нищенское существование. Большинство девочек ходили в халатах, в сатиновых халатах, с белыми воротничками, а под халатом можно было видеть ситцевое или фланелевое платье. Женщины обычно ходили в саржевых юбках, хотя пределом мечтаний было крепдешиновое платье, а на ногах – кожаная натуральная обувь.

Но, обычно, довольствовались хождением в парусиновых туфлях и парусиновых ботинках, которые чистили зубным порошком. На танцплощадках от этого оставались следы. Были в обиходе и резиновые туфли с голубой каемочкой и застегивались они на пуговку. А зимой носили боты из толстого сукна, и в них можно было туфли вставлять.

Воистину нужно было быть гением, чтобы суметь одеться в то время в Ленинграде. Ткань, которая была в продаже, представляла собой настоящую паклю, в которой даже нитки не держались. И за это надо было еще и платить.

Но везде ощущался оптимизм, ощущался и в официально трактуемой моде, она носила чисто спортивный характер, это очень любопытно. Такой стиль спортивной женщины, спортивной, молодой, яркой, лишенной косметики, но красивой от своей молодости, это действительно стилистика тридцатых годов. Кстати, такая же мода была популярна и на Западе.

Кино было наиболее популярным видом развлечения того времени. Это уже была норма городской жизни, норма городской культуры. Этому в большой мере способствовала киностудия «Ленфильм», в тридцатых годах имела название «Союз-кино». Одним из первых фильмов, этой студии, был «Чапаев». Новые фильмы выходили на экраны не чаще одного раза в год, но какие это были замечательные фильмы. Только «Веселые ребята» чего стоили. Активно шло строительство новых кинотеатров «Рот-Фронт» и «Гигант».

Появился и джаз, чему активно поспособствовал Леонид Осипович Утесов (Лазарь Иосифович Вайсберн).

В те времена были очень распространены гостевые визиты, и, как правило, сопровождались они застольем и, естественно, потреблением спиртных напитков, что, в общем-то, было нормой жизни.

С едой в Ленинграде дело обстоят еще хуже, чем с одеждой, если это вообще возможно. Мясные магазины, почти все располагались в подвалах, ниже уровня мостовой, были похожи на гроты, и источали крайне неприятные запахи. Люди с продуктовыми карточками, толпились, ожидая своей очереди, за плотным занавесом из мух, испускающих легкое жужжание.

Сталинский Ленинград тридцатых годов – это типичный мегаполис, в котором была и преступность, и проституция, и пьянство, и завуалированные формы наркомании, все это существовало. Другое дело, что на поверхности это не лежало в связи с жесткими регламентирующими мерами властных структур, и это было вполне естественно.

Насчет криминальности, уголовных дел. Она была большая, между прочим, только об этом ничего не сообщали, почти ничего не говорили и не писали. Поэтому, кого это не коснулось непосредственно лично, тот может быть и ничего не знал вообще.

Про ситуацию тридцатых годов не только в Ленинграде, а вообще в СССР, довольно жестко, но, на мой взгляд, правильно описал очевидец тех дней, французский писатель Луи Селин, кстати, наш старый знакомый по Юзовке: «Надо признать, что коммунизм – это самая безжалостная, дьявольская форма эксплуатации простого народа! Коммунисты готовы выпить из народа всю кровь, вытянуть из него все жилы!.. Это худшая форма эксплуатации!.. Я говорю дьявольская, потому что у них, в отличие от других, есть еще их супер сволочные идеи. Они постоянно морят свой народ, свой "господствующий класс" всей этой ужасающей нищетой и делают это обдуманно и цинично. Здесь все просчитано. Они прекрасно понимают, что делают! Заставить людей не думать, голодать, они готовы уничтожить, стереть с лица земли свой «любимый» народ!.. Издеваться над ним! Не оставить на его теле ни одного живого места! Накачать его тоской до такой степени, чтобы он захлебнулся ею!.. Переломать ему все кости, зажать в кулаке и превратить в тряпку, о которую может вытирать ноги каждый, кто захочет.»

Пропагандировалось всеобщее равенство. «Но классовое разделение все же было и походило на места в зрительном зале театра. В царской ложе сидят местные партийные боссы. В первом ряду – ветераны революции. Партер заполнен прочей советской номенклатурой. Рабочие в выходных костюмах сидят на галерке. На балконах толпятся колхозники, инженеры, чиновники, и стахановцы, самые шумные, болтливые и фанатичные сторонники режима. Их очень много, это одержимые, эксгибиционисты. Завершали эту картину студенты в спортивной одежде и белых кепках, которые сновали по всему театру. Складывалась картина, как бы всеобщего равенства. Но все это «равенство», заключается в том, что каждый может в любой момент и без всякой вины потерять голову – это очень страшное равенство.»

Всего этого, конечно, я не знал.

Глава 2

Мэг, проживший в Ленинграде более пяти лет, хорошо ориентировался в городе. С вокзала, мы на трамвае, доехали до Литейного проспекта, а оттуда, уже пешком дошли до улицы Чехова, где проживала со своим гражданским мужем, Николаем Оболенским, моя родная тетка, по материнской линии Елизавета Карповна Кузьменко (Жак).

Жили мои родственники в двухкомнатной квартире бывшего мужа Елизаветы. Дмитрий Жак, был советским служащим, человеком интеллигентным и высоко порядочным. С присущими, этой классовой категории, атрибутами. А именно, лысиной, округлым животом, в косоворотке и хлопчатобумажном костюме. Не смотря на отсутствие волос, мужчина он был видный и с волевым лицом. Жак Дмитрий Константинович, работал начальником ленинградского областного УНХУ. В этой квартире, еще с дореволюционных времен, проживала вся семья Жак. Впоследствии, мать и отец Дмитрия, отошли в мир иной, а квартира осталась Дмитрию Константиновичу. После развода он съехал в служебную квартиру, оставив недвижимость и все имущество моей тетке.

Встретили нас по-родственному, с лобзаниями, слезами и причитаниями. А когда Мэг, вкратце, рассказал об испытаниях, выпавших на мою долю, воцарилось гробовое молчание. Первой пришла в себя тетка.

– Завтра, с утра, пойду во Владимирский собор и закажу поминальную обо всех, безвременно усопших, – как потом оказалось, тетка Елизавета была набожна и по воскресеньям, ходила в храм и соблюдала все церковные посты и праздники.

– Царствие им небесное, – сказала и трижды перекрестилась, мы то же перекрестились, – Однако, жизнь продолжается. Надо Володю поставить на учет. Зарегистрировать, как положено. А то потом ни в школу определить, ни карточки получить, не сможем – .

Елизавета была женщина красивая и чернявая, как моя мама. Такая же стройная, но не имела, той нездоровой белизны, что была у моей мамы. Безусловно, они были очень похожи, и лицом, и в манерах двигаться, и в поведении. Одета тетка была просто, но по-городскому, в темной твидовой юбке, ниже колен, и светло-бирюзовой ситцевой блузке. Волосы у нее были собраны «шапочкой». На ногах были простые парусиновые туфли. В какой-то момент мне даже показалось, что это моя мама передо мной.

Гражданский муж тетки, Оболенский Николай Николаевич был из знатной княжеской семьи. Его отец в начале двадцатого века был градоначальником Санкт-Петербурга, но в свете определенных обстоятельств, их семья иммигрировала во Францию. Николай же остался в России. В то время он учился в Санкт-Петербургской духовной семинарии. Однако революция семнадцатого года круто изменила его судьбу. Семинарию он не закончил, но остался глубоко верующим человеком.

Он был высокого роста, с дворянской осанкой. Его темно-серые глаза смотрели спокойно и вдумчиво. Темные, зачесанные назад волосы, открывали его широкий лоб. Прямой нос и чуть выступавший вперед подбородок, подчеркивали его происхождение. В манерах он был настоящим аристократом. Его характер поражал своей добротой и пониманием, но вместе с тем решения, принимаемые им, были обдуманны и тверды. Одет он был в полувоенный френч и галифе, заправленные в сапоги.

Конечно, расспросам не было конца, но спохватившись, Елизавета, вдруг захлопотала и через пять минут постель в соседней комнате для меня уже была готова. Впервые, за несколько дней я оказался в мягкой, чистой кровати и через мгновение спал крепким сном.

Глава 3

Утром, когда я проснулся, Маккольма уже не было. За завтраком мы с теткой обсудили вопрос о моей регистрации. Сия обязанность досталась ее бывшему мужу, поскольку, он был на короткой ноге с милицейским начальством района. Вопросом, относительно моего дальнейшего обучения в школе, занялась тетя, поскольку, она была преподавателем изобразительного искусства, а по-простому, учителем рисования, в школе, расположенной в соседнем квартале. Позавтракав, мы с Елизаветой отправились, как она сказала, на ознакомительную экскурсию по Ленинграду.

Ленинград предстал передо мной огромным каменным существом. Раньше мне не доводилось видеть столь монументальных зданий в таком количестве. Габариты и пространства города, буквально, поглотили меня. Я, как молекула, как инфузория или «туфелька», чувствовал себя в огромном этом мире.

А тетка, непринужденно, знакомила меня с этим миром,

– Это Фонтанка, это Аничков мост, на той стороне проспекта Казанский собор, вот канал Грибоедова, а это «Спас на крови», это уже Мойка, а вот Александровская колонна и Эрмитаж, это «Медный всадник», а через Неву, Ростральные колонны и «Стрелка» Васильевского острова. Там, вдалеке, Петропавловская крепость, а на этом берегу, если ты посмотришь сюда, то увидишь шпиль Адмиралтейства и купол Исаакиевского собора, – не умолкая говорила Елизавета.

Я впитывал все это, как губка, ссохшаяся от безводия. Все это было неимоверно интересно. Мы побывали на Марсовом поле, прогулялись по «Летнему» саду, «… Где лучшая в мире, стоит из оград…». Там впервые я попробовал мороженое. Его вкус навсегда остался в моей памяти, и еще запомнились слипавшиеся от сладкого пальцы.

Уже под вечер мы вернулись домой. Умывшись, я рухнул на кровать и проспал до утра.

Через пару дней все формальности, по моему проживанию в Ленинграде, были решены.

Я, как юный следопыт, изучал окрестные дворики и улицы. Однажды утром, выйдя во двор, я увидел там парнишку, довольно таки пухлой комплекции. Он что-то собирал в дырявый таз.

– Привет, меня зовут Вотька, – подойдя к нему, сказал я.

– А меня, Владимир, – хихикнул он, – Выходит мы тезки.

– Ага, а что это ты делаешь?, – спросил я

– Скоро в школу, а наш учитель по физкультуре, сказал, что мы с классом, пойдем в поход, и будем там, на костре печь картошку. Вот я и хочу потренироваться, и собираю дрова для костра, – обыденно проговорил он.

– Понятно. Давай я тебе помогу, – сказал я и мы стали собирать ветки и деревяшки. Насобирав целый ворох дров, мы пошли, почему-то, к нему домой. Он жил на первом этаже дома, в соседней парадной. На мои вопросы, он однозначно отвечал,

– Увидишь – .

Он деловито разместился на кухне. Запихал на дно тазика картошку, скомкал и засунул под дрова бумагу, и поджег.

Но, как вы понимаете, картошку мы конечно не поели. Через пять минут костер горел не только в тазике, но и под ним. Благо, что окна были открыты, и этот «пожар империализма», с улицы увидал дворник. С ведром воды он заскочил через окно, на кухню и залил водой наш «пионерский костер». Пол под тазиком не успел прогореть, но след оставил внушительный. След остался и на мягком месте Вовки Кандера (это его фамилия), после того, как его мать Аделаида Львовна, то же учитель, но математики, от души поработала солдатским ремнем по его, вечно ищущей приключений, заднице.

Вот так мы и познакомились с Вовкой, с которым, впоследствии, учились в одном классе, а потом и в одном техникуме.

Вовка, как я уже говорил, был не худенькой комплекции. Коротко стриженные темные волосы, над розовощеким лицом, с умными, но в то же самое время, и хитрыми темно коричневыми глазами, ассоциировавшиеся, почему-то, с медвежьими. Да и его манеры и повадки, напоминали то же медвежьи. Что творилось у него в голове, не было понятно даже ему самому. Порой там рождались такие мысли, после которых ему было не только стыдно, но порой и страшно. Однажды он решил починить какой-то не работающий электроприбор. Результат был плачевен. Электричество потухло во всем квартале. Предохранители выбило на трансформаторной подстанции. Смех смехом, а этим эпизодом занимались сотрудники НКВД. Они предположили, что имела место диверсия. Опрашивали соседей на предмет подозрительных лиц. И почти поймали «диверсантов», но это оказались узбеки-старьевщики, и к этому случаю они не имели никакого отношения.

Еще я познакомился с Юркой Казаковым, живущим в соседнем доме и Шуриком Водолагиным, из соседней парадной. Все мы были одного возраста и учились в одной школе, но в разных классах. Юрка был помешан на спорте. Он занимался и легкой атлетикой и играл в футбол. Шурик, был забияка и драчун, но за друзей шел в огонь и воду.

Школа приняла меня радушно, и я влился в школьный коллектив, став неотъемлемой его частицей.

Как и все мальчишки того возраста, мы дружили и ссорились, дрались и мирились, в общем жили полноценной жизнью. Тетя Лиза обнаружила у меня задатки художника и занималась со мной живописью. С Николаем мы вечерами засиживались за игрой в шахматы, или я внимательно впитывал истории, рассказанные Николаем, о Российском государстве. Марта, давала уроки немецкого языка, они с Луи появились в Ленинграде осенью. Магеридж бывал у нас редко, но всегда тренировал меня английскому боксу, за что я ему очень благодарен. Карту и деньги, которые я передал ему на хранение, он в целости и сохранности передал Елизавете, которая сначала растерялась, а потом, со словами,

– Это всегда пригодиться, – спрятала все в надежное место.

«Юзовская» компания частенько собиралась на квартире у Елизаветы. Но в декабре тридцать четвертого года, после убийства Кирова, все изменилось. Усилились репрессии и с тридцать пятого года, начался реальный террор. Репрессировались не только Советские граждане, гонениям и репрессиям, подверглись и иностранцы, к тридцать седьмому году, за связь с иностранцем, уже грозила 58 статья, с лишением свободы от пяти лет. По этой причине встречи стали реже, и стали больше походить на подпольные сходки.

В одну из таких встреч Селин сетовал,

– Хотел сделать репортаж о советской семье. Чем живут, во что верят, что их интересует. Но когда мы с Мартой вошли к ним в квартиру, то увидели это пролетарское семейство во всей красе. Злая, фанатическая жена, преступная, идиотическая девчонка их дочь, и папаша – одно плечо выше другого, глаза косят и вертятся в разное время и в разные стороны. Вечный кретинический смех, и руки все время что-то шарят. А советская пресса печатает их портреты, портреты передовиков производства. Да это же какие-то чубаровцы, с лицами преступников. Положим, и лица буржуев то же немногим лучше, и не знаешь, что с этим всем делать. Или время такое? -.

Вопрос повис в воздухе. И потому, что был чисто риторический, и по тому, что никто не хотел вслух говорить о тех опасениях и переживаниях, лежащих у них на душе. Все затая дыхание ждали, что скоро придет что-то неотвратимое и страшное.

Как бы то ни было, но наступал канун нового, 1935 года. И во всеуслышание было объявлено, что Новый год будет праздноваться, как официальный праздник с елками, «дедами морозами» и «снегурочками». Для меня, как и для всех моих сверстников, этот праздник был впервые, и мы с потаенным волнением и в ожидании чего-то таинственного и неизвестного были в предвкушении чуда.

Перед Новым годом зашел Дмитрий Жак, он принес елку и игрушки к ней. Им, на работе, выдали эти атрибуты новогоднего торжества вместе с праздничным пайком.

Елизавета решила сделать нам и себе подарки и попыталась купить что-то в магазине. Так она всю ночь простояла в очереди. Говорили, что привезут костюмы для мужчин, а для женщин обувь и платья, но не привезли. Она и мы с Николаем, остались без обновок. Но вместо одежды, привезли детские коляски, и она купила ее. Знакомый спросил у нее,

– Что, у тебя ребенок появился? Ты же, кажется, не ходила с животом?-.

А она отвечает,

– Да нет, я купила коляску, а потом перепродам ее, кому надо будет, потому что потом-то не будет колясок, вот сейчас они есть, а потом не будет – .

Мы посмеялись, но обновок все равно хотелось. И тогда Елизавета взяла из тайника несколько золотых монет, и пошла в торгсиновский магазин. Там она, на это золото, купила себе и нам прекрасную одежду и много всякой вкуснятины. Новый год праздновали весело и дружно. К нам пришли и Марта и Луи и Мэг. С нами праздновали и мои новые друзья Вовка, Шурик и Юрка. Елизавета сделала и им подарки. Она подарила им по огромному леденцу, в виде разноцветной сосульки. Мы веселились всю ночь.

По случаю Нового года, были организованы уличные гуляния. Люди под гармошку распевали задорные песни. Весь Невский был заполнен людьми. В районе Гостиного двора построили ледяные горки и народ «паровозиками» скатывался с этих горок. Мы с парнями то же катались с горки. Вот таким радостным и сказочным запомнился мне этот праздник. Все беды и невзгоды, преследовавшие меня, остались позади. Я так думал. Но, человек предполагает, а Бог,располагает.

Глава 4

Уже в январе арестовали Марту, по обвинению в связи "с фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической ячейкой, действовавшей в СССР в пользу польской разведки". Но ей повезло, за нее вступились влиятельные дипломаты из Германского посольства и Председатель миссии «Красного креста» в СССР. Кроме того Марта была членом миссии Лиги наций в СССР. Только благодаря этому, ее, не отправили в ГУЛАГ, а депортировали на родину в Германию.

Но сразу после Новогодних праздников, по городу пошел слух, что будут выселять «Бывших». Об этом нам рассказал Луи Селин, и сказал, что Николай обязательно попадет в список «бывших людей». Еще он сказал, что не о каком переселении речи не идет. Планируется большой террор и расстрелы неизбежны. В этот же день было принято решение о «переправке» Николая за границу. Елизавета, не теряя присутствия духа, собрала все вещи мужа. В эту же ночь, Селин отвел Николая в дом, где располагалась миссия «Лиги наций». Через неделю, при содействии посольства Франции в СССР, была организована «переправка» князя во Францию.

И действительно: «НКВД была разработана операция «БЫВШИЕ ЛЮДИ», в отношении лиц, принадлежавших до революции к привилегированным сословиям. Проводилась она в русле репрессий так называемого "кировского потока" По плану Управления НКВД (циркуляр № 29 от 27 февраля 1935 "О выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда и пригородных районов в отдаленные районы страны") в течение одного месяца предполагалось выселить 5 тысяч семей. Для проведения операции организован специальный штаб и мобилизована агентура. С 28 февраля по 27 марта 1935 высланы и осуждены ОСО НКВД 11 072 человек, в том числе бывших князей – 67, графов – 44, баронов – 106, офицеров царской и белой армий – 1177, "служителей культа" – 218. Почти все они были расстреляны.»

В середине февраля, к нам в квартиру, с обыском, пришли сотрудники НКВД. Елизавета пояснила, что сразу после Нового года, она рассталась с сожителем, и его настоящее местоположение ей не известно. Тем не менее, обыск был произведен по полной программе. Благо, что Мэг помог Елизавете убрать все следы пребывания князя в квартире, и никаких компрометирующих улик у нас не было найдено.

Нас оставили в покое ненадолго. В начале апреля, ночью, нас разбудили и приказали собирать вещи. Дело в том, что с апреля этого же года, «Управление НКВД расширило масштабы операции "Об очистке погранполосы Ленинградской области и АК СССР от кулацкого и антисоветского элемента". В ходе этой операции было выселено 22 511 человек.». Под эту «гребенку» мы попали, как семья «бывших» из первого паспортного списка, в котором значился Николай Оболенский. Отвезли нас в спецприемник НКВД, где нам было разъяснено, что мы подлежим выселению, как члены семей «бывших людей». Спорить было бессмысленно, и мы уже смирились с нашей участью. Но на утро, следующего дня, нас без объяснений выпустили. У проходной нас ожидал Дмитрий Жак. Дело в том, что Елизавета, по документам, все еще являлась женой Дмитрия. А ему, ночью позвонила соседка и сказала, что нас арестовали. Без промедлений, Дмитрий стал поднимать все свои связи (как ни странно, телефонное право, присутствовало и в те времена) и он сумел объяснить, что арестовали нас, по ошибке.

Луи, власти, то же, не двусмысленно дали понять, что его пасквили, крайне негативно влияют на международное мнение мировой общественности о Советском образе жизни, и что его присутствие на территории СССР, может закончиться по весьма неблагоприятному, для него, Луи, сценарию. Не дожидаясь развязки сюжета, Селин, весной этого же года, отбыл к себе во Францию, где с еще большим остервенением, стал изобличать советский строй, и даже выпустил две книги по этому поводу.

Магеридж, как постоянный представитель Лиги наций, еще два года прожил в Советском Союзе. После чего уехал во Францию. Там, судьба, свела его вновь с Луи Селин, Мартой, Галиной Мехненко, Николаем Оболенским, его братом Александром и его женой, княжной Верой Оболенской (это уже другая, но не менее трагичная история). А в тридцать восьмом году он вернулся в Америку, где продолжал свою журналистскую деятельность, и получил «Пулитцеровскую премию».

А у нас жизнь продолжалась. Меня и моих друзей на первомайские праздники приняли в комсомол. Торжественное вступление в члены ЛКСМ проходило, как ни странно в здании Зимнего дворца, где одно из крыльев здания было отдано под постоянно действующий музей комсомола. После торжественного вступления в ряды комсомола, все направились на площадь перед Зимним дворцом, где должен был состояться праздничный концерт. Выступали как профессиональные артисты, так и самодеятельные коллективы и отдельные участники. Мы больше болтали между собой и смеялись, чем смотрели представление. Вдруг, что-то до боли знакомое и родное резко ударило мне по слуху. Сначала я не понял, но потом отчетливо осознал, что я услышал имя и фамилию, которые отозвались для меня эхом из прошлого. В моем мозгу, кто-то вновь прокрутил, как запись на пластинке фразу: «Выступает, ученица шестого класса, Гатчинской школы-интернат, Агафья Забудько, с песней о Родине». Я соскочил со своего места и стал пробираться к сцене. Агашка, а это была она, вдохновенно пела, не обращая ни на кого внимания. Песня закончилась, зрители аплодировали, а я еще не добрался до первых рядов. И тут я стал махать руками над головой, и кричать,

– Агашка, Гася, Гася! -.

И она меня увидела. Прямо со сцены, она прыгнула на площадь, благо высота была не большая, и кинулась мне навстречу. Она подпрыгнула и повисла у меня на шее.

– Вотька, ты как здесь? Мы думали, что вы с дядькой Левоном сгинули. А моих родителей, тятьку с мамкой, арестовали. Братьев в другой детский дом отправили, – все это скороговоркой говорила она, одновременно плача и смеясь.

Немного успокоившись, мы уже более осмысленно, стали беседовать. Оказалось, что их школа-интернат находится в Гатчине, что их привезли на концерт и на экскурсию по Ленинграду. Они остановились в гостинице «Октябрьская» и будут в Ленинграде до третьего мая. Тетка Елизавета то же была здесь, на площади, и мы отправились ее искать. Когда нашли, я объяснил кто это. И попросил, что бы она переговорила с преподавателем Агаши, на предмет возможности взять ее к нам в гости, как родственницу. Как ни странно, сложности не возникло, и Гасю отпустили к нам до завтрашнего обеда. Так я вновь встретился с Агашкой, этим лучиком счастья из нашего, уже далекого, детства.

Впоследствии, Елизавета, воспользовавшись связями бывшего мужа, смогла перевести Агату в один из интернатов Ленинграда. Нашей радости не было предела. На летних каникулах мы обошли все музеи Ленинграда, побывали во всех значимых исторических местах. Узнали неимоверное количество легенд и поверий про город.

Конечно, были у меня и другие интересы и увлечения. Я продолжал заниматься боксом, но уже в спортивной секции, которая называлась «Юный динамовец».

Не бросал я и занятия по живописи. Мне нравилось рисовать, наверное, еще и по тому, что давалось это без видимых усилий. На летние каникулы Елизавета договорилась в академии художеств, о возможности посещения мной уроков художественного мастерства у преподавателей академии. Я очень волновался, но любопытство и желание познать что-то новое, побеждали, и я каждый раз бежал на занятия с надеждой о том, что мне откроются новые секреты художественного мастерства.

Хватало время и на друзей, с которыми мы играли в дворовой футбол, с мальчишками из соседних дворов. Играли и улица на улицу. Доходило и до драк, но инициаторами их мы никогда не были. Мы были за честные игры без подлости и подтишков.

Глава 5

В этом году я закончил седьмой класс, и мне необходимо было определяться с дальнейшим обучением, или с трудоустройством. Решающую роль сыграл все тот же, Вовка Кандер. Как я говорил, его мать была учителем математики в техникуме торгово-кооперативного учебного комбината ЛСПО, расположенном в соседнем доме. С этого года в техникуме открывалось новое отделение. «Механическое отделение машинистов холодильных установок в предприятиях потребкооперации». На тот момент это было прогрессивное направление, сравнимое с современным направлением компьютерного программирования. Посоветовавшись с родными, я подал документы в приемную комиссию. Экзамены, мы с Вовкой сдали на отлично, и были зачислены с первого тура. Вот так начиналась моя взрослая жизнь.

Учеба давалась мне легко. Наверное, потому, что жажда знаний была у меня в крови. И каждый новый предмет открывал для меня что—то новое. Даже текущие оценки были только «отлично». Я выступал на соревнованиях по боксу, защищая честь нашего техникума, и был неоднократным победителем городских соревнований. Мой портрет висел на доске почета лучших учеников техникума. Как говорят, я был: «активным членом социалистического общества», и возглавлял комсомольскую ячейку курса.

На втором курсе у нас началась производственная практика, где мы впервые увидели машины, производящие холод. Агрегаты были огромные, кругом обвешанные манометрами и какими-то еще приборами. Гул стоял неимоверный. За толстенными, обитыми оцинкованным железом, дверями, находились холодильные камеры. Температура в них была минус двадцать пять градусов по Цельсию. Мастер участка подробно рассказывал нам устройство этих машин. Мы во все глаза смотрели на все это фантастическое производство. На практике, мы познавали весь этот процесс производства холода, и правильное, без перебойное обслуживание машин и агрегатов.

Не обошлось и без курьезов. Всему виной, как обычно, Вовка. Однажды, в конце недели, мастер отпустил нас домой сразу после обеда. Но мы не пошли домой потому, что начальница цеха мороженного, пообещала угостить нас в конце дня мороженным. Что бы скоротать время, мы с Вовкой и другими парнями решили поиграть в прятки. Как я говорил раньше, что творилось в голове у Вовки, было никому не известно. В общем, он прятался так, что никто не мог его найти. Наигравшись, мы пошли за обещанным мороженым. Маня, молодая заведующая цехом мороженого, как и обещала, поставила перед нами ведерко с мороженым. Вовки не было. Я спросил у Мани, не видела ли она нашего друга. Она сказала, что он уже приходил, поел и ушел. Мы наелись мороженого, если конечно такое возможно, и отправились по домам.

Вечером, к нам пришла Аделаида Львовна, и поинтересовалась, не у нас ли ее отпрыск. Она сказала, что у них с Вовкой на сегодня билеты в кино, сеанс уже скоро, а этого оболтуса нигде нет. Пропустить поход в кино, в те времена, было чем-то не реальным, и мы забеспокоились. Вовкина мать сказала, что обошла уже всех его друзей. Беспокойство возрастало, и я сам не зная почему, побежал на комбинат. На проходной я спросил про Вовку. За его выкрутасы, он был личностью известной, и его знали все вахтеры. Но вахтер сказал, что не видел его, выходящим через проходную. Я прямиком побежал к мастеру и объяснил ему ситуацию. На комбинате было десять холодильных камер, и мастер решил их все осмотреть.

– У этого фокусника, не заржавеет, спрятаться в камере, – с тревогой сказал наш мастер дядя Миша.

Мне стало не по себе. Была весна, и одеты мы были почти по-летнему, а в камерах был жуткий холод. Открыв шестую по счету камеру, нашему взору предстало следующее зрелище. Вовка занимался своим любимым делом. Он пытался разжечь костер, сложенный из досок от деревянных поддонов.

– Наконец то, – всхлипывая, вздохнул он, – А то я думал, что мне придется перетаскивать это мясо еще несколько раз с места на место, если не получится развести костер – .

Оказалось, что он постоянно прятался в камерах, поэтому мы не могли его найти. А в этот раз была пятница, и рабочие, завершив работу, уже закрыли камеру на выходные и ушли. Если бы я не сообразил поискать Вовку на комбинате, а Вовка не перетаскивал бы с места на место мясо, то не известно, чем бы все закончилось. А так исход был предсказуем. Как обычно, пострадала Вовкина пятая точка, которая постоянно искала приключений.

В конце года, активистов техникума, в число которых, входил и я, собрала в актовом зале директор техникума Кузнецова Людмила Николаевна и зачитала постановление Совнаркома. «Согласно Постановлению Совета Народных Комиссаров Союза ССР № 773 от 28 апреля 1936 года «О всесоюзной переписи населения 1937 г.». В частности, перепись приказано производить в следующем порядке: с первого по пятое января тридцать седьмого года предварительно заполняются переписные листы. Шестого января этого же года, с восьми часов утра до ноля часов ночи производится сама перепись, то есть счет населения, проверка и сбор предварительно заполненных переписных листов, а также заполнение переписных листов на тех лиц, на которых они почему-либо не были предварительно заполнены. С седьмого по одиннадцатые января производится проверка правильности счета населения и заполнение переписных листов».

Из техникума нас отобрали десять человек, и мы были направлены в ленинградское УНХУ, для краткосрочного обучения, где с напутственным словом перед нами выступил Жак, являвшийся руководителем этого учреждения. В общем, перепись мы провели по «стахановски». Почти трое суток все счетчики самоотверженно выполняли свой долг, правильно понимая, поставленную перед ними Совнаркомом, задачу.

«По результатам переписи, руководству страны сообщалось, что «общая численность населения по переписи шестого января 1937 года составила 162 003 225 человек, включая контингенты РККА и НКВД.

Однако из-за того, что показанная численность населения СССР сильно разошлась с провозглашенными с самых высоких трибун оценками, и ее результаты выявили огромные потери населения, в том числе от голода тридцать второго, тридцать четвертого годов, когда страна потеряла, по разным данным, от 6 до 8 млн. человек. Так же наблюдалось сильное увеличение доли жителей в «ссыльных» северных и восточных районах. По итогам переписи получалось, что в стране «воинствующего атеизма» собственно атеистов почти нет. Кроме того, тридцать процентов женщин не умели читать по слогам и подписывать свою фамилию, а это был по переписи критерий грамотности. В целом, четвертая часть населения в возрасте 10 лет и старше не умела читать, хотя говорилось о всеобщей грамотности в СССР. Данные переписи были немедленно изъяты и уничтожены. Ее организаторов репрессировали.»

В первом издании «Большой советской энциклопедии» о переписи населения 1937 года сообщалось следующее: «6 января 1937 года была проведена новая перепись населения Союза ССР. Однако ввиду того, что пробравшиеся к руководству переписи населения враги социализма – троцкистско-бухаринские агенты иностранных разведок – вредительски организовали перепись населения. СНК СССР в постановлении от 23 сентября 1937 признал организацию переписи населения неудовлетворительной, а сами материалы переписи дефектными. СНК СССР указал, что перепись населения 1937 была проведена ЦУНХУ Госплана СССР с грубейшим нарушением элементарных основ статистической науки, а также с нарушением утверждённых правительством инструкций. СНК обязал провести новую всесоюзную перепись населения в январе 1939».

Кто-бы мог подумать тогда, что эта перепись отрикошетит по всей моей дальнейшей судьбе.

С октября тридцать седьмого года пошли аресты руководителей организаций, ответственных за проведение переписи. Арестовали и Дмитрия Константиновича. Счетчиков, проводивших перепись, стали вызывать на допросы на Литейный. Вызвали и меня.

При входе в здание, я предъявил повестку, и меня отправили на третий этаж. Возле кабинета 306, я немного перевел дух и постучал в дверь. Из-за двери прозвучало,

– Войдите – .

Я вошел. За столом сидел офицер НКВД и что-то писал. Так продолжалось минуты три. Я молчал, а офицер писал. Наконец он поднял голову и внимательно стал меня разглядывать. В первый момент я его не узнал. Может от того, что этот человек был почти седой, а может быть от того, что правая сторона его лица была изуродована шрамом. Но через мгновения, я отчетливо понял, что передо мной сидит не кто иной, как наш сельский ОГПУшник, Рудь.

– Это хорошо, что ты меня узнал, обойдемся без прелюдий, – сказал Рудь, отчего у меня, как-то по-особенному, заныло под «ложечкой»,

– Долго же я искал твоего батьку и тебя. А сколько лишений мне пришлось перенести из-за вашего бегства. Ну что, садись, в ногах правды нет, да и разговор у нас будет долгий, – уже с ехидством и какими-то садистскими нотками, проговорил он.

Я понял, что отсюда я уже не выйду.

– Вот так, началась моя жизнь каторжанина, – сказал Махно и замолчал. Молчал он минут десять, а потом вновь заговорил. И то, что я услышал от него, было похоже на сценарий к самому ужасному триллеру, который ни до не после, я нигде и не от кого больше не слышал.

Пермь. 1982 год. Еврейская пасха

Глава 1

Это было перед самой еврейской пасхой. В биллиардную приехали бармены с кафе «Мечта», Сеня Лангер и Леня Борода. Борода и Лангер были их реальные фамилии. Это были Донецкие евреи, которые приехали в Пермь и показали возможности работы не только барменам, но и привезли еще ряд «тем», дающих возможность зарабатывать хорошие деньги. Мы с ними начали работать одними из первых и обе стороны все устраивало. Разговор начал Сеня.

_ Я, конечно, дико извиняюсь, но, сколько я могу помнить своим коммерческим взглядом, у нас с вами был гешефт. Мы вам платим и спокойно работаем, не оглядываясь по сторонам на улице и не имея хамских выходок от клиентов на работе, – выдал он тираду с еврейскими заворотами.

– Короче, Сеня, что случилось? Не рви мне сердце, и уже таки расскажи из-за чего весь этот кипишь, – в тон ему, шутливо передразнил его, Валентин.

– Уже два дня подряд, каких то три поца дико хамят у нас в баре. Третьего дня имели наглость приставать к моей Мадлен, а вчера, вообще напили на четвертной, побили посуду и ушли не заплатив, – это уже Леня вставил свое слово.

– А вы, что, не сказали с кем работаете?, – зарычал «Демидовский»

– От них в ответ были слышны только усмешки и мат, который мне не хотелось бы повторять, – сказал Леня.

– Они представились?, – спросил Юрка.

– Нет, сказали, что не наше собачье дело, – нервно сказал Сеня.

– Мы сегодня приедем, покажете их нам, – сказал «Сынок».

Бармены уехали, а мы договорились, во сколько соберемся в «Мечте».

Мы подтянулись тремя группами. Боря, Олег и Зифар приехали первыми и заняли столик, блокирующий выход. «Щуплый» с Валентином страховали в машине. Мы с Юрой и «Цыганском» приехали последними, уже в разгар барной тусовки. Когда мы вошли в бар кто-то из «итальянцев» мелодично, но в приличном темпе исполнял популярный хит. Две молодых пары танцевали на середине танцпола, окруженные восторженной толпой молодежи. Как потом мы узнали, это были москвичи, команда по спортивному рок – н – ролу. Они ритмично и изящно «крутились и качались» в такт музыки. Их подбадривали посетители бара. Вот музыка закончилась и все направились к своим столикам. Мы уселись за барной стойкой. Сеня взглядом указал на трех парней, сидевших в центре зала.

– Это же «Гнус», шестерка «Шороха», я его еще на зоне хотел порешить, – удивленно сказал Юрка, – Он без поддержки барзеть не будет. Значит и «Шорох» здесь. Дела, по ходу, серьезные, – мрачно закончил он.

В это время один из парней «Гнуса» поднялся со своего места и развязной походкой, направился к столику москвичей. Нагло наклонился к одной из девушек и грубо стал тянуть ее за руку. Один из москвичей попытался что-то сказать ему, но в ответ получил толчок лоб, и плюхнулся обратно на стул. «Цыганок» вообще был всегда за порядочность в отношении с девушками, и такое поведение его крайне возмутило. Он подошел к амбалу, который был на голову выше его, и ни слова не говоря, боковым ударом уложил того «спать». Сразу же из-за стола вскочил «Гнус» и его подельник, и они ринулись на «Цыганка», но увидав нас, сначала приостановились, а когда «Гнус» понял, что перед ним «Демидовский», то у него реально подкосились ноги и он чуть не рухнул на пол. Другой бык кинулся к выходу, но там его блокировали Борька с Олегом. Юра ухватил полуобморочного «Гнуса» за шкирку, мы с Сашкой подхватили вырубленного быка под руки и потащили их в вестибюль, туда же выволокли Олег с Борькой и свою «добычу». Кто был в вестибюле, вмиг испарились. Юра взял «Гнуса» за горло и оторвал от земли,

– Вижу, падла, что узнал меня. Тебе же сказали, чья это поляна, – зарычал Юрка.

В ответ не прозвучало ничего, только по вестибюлю пошла вонь, и из штанов «Гнуса», что то закапало на пол.

– Да он обосрался, – сказал Борька.

Юрка разжал пальцы и бычара рухнул на пол скомканным кульком.

– Волокем их в машину, – зло буркнул Юрка, на его лице была гримаса брезгливости и злости.

Мы вышли и направились к машинам, стоявшим во дворе кафе. Странно, но быки не упирались и шли достаточно спокойно. У меня что-то екнуло под «ложечкой» и в этот момент сзади грохнули, почти одновременно, два выстрела. Мгновение мы стояли, замерев на месте. Затем, один из быков дернулся и Борька рукояткой пистолета, который держал наготове, ударил того в висок, от чего у того подкосились ноги и он затих. Юрка выпустил «Гнуса» и схватился за пистолет, озираясь во все стороны. Мы с Сашкой, так и остались стоять, держа вырубленного быка под руки.

– Ша, братва, свои, – услышали мы голос Валентина, – Здесь была засада, и вас уже ждали, – сказал он, появляясь из темноты вместе со «Щуплым», и таща за собой что-то тяжелое, – Пришлось повозиться, это Серега его выпас – .

– Шустро грузим всех по машинам, и на «Южное», – резко проговорил «Демидовский».

Упрашивать нас не пришлось, через минуту, мы уже отъезжали от кафе в сторону южного кладбища, заняв «места, согласно, купленных билетов»: мы в салонах, быки в багажниках.

Братья Черкашины были «старшими» в кладбищенской мафии. Два худющих альбиноса с кожей землисто – розового цвета. Они, реально, были похожи на огородные пугала. Одежда на них висела, как на вешалке, а головы были похожи на черепа, обтянутые кожей, с впалыми глазницами. Кто их не знал, то увидев ночью, мог навсегда остаться заикой. Но, в общем, они были нормальные пацаны, не хуже и не лучше других. У каждого своя работа и, наверное, она и накладывала свой отпечаток, в том числе, и на внешность и на образ жизни, а они, как никто другой, подходили под это философское умозаключение.

Подъехав на кладбище, мы с «Сынком», направились в «офис» кладбищенской конторы. Ночное время не замедляло ритм жизни на кладбище, а как нам показалось, наоборот, жизнь била ключом.

Неделю назад, я навещал могилку отца, в день его смерти и повстречался с Виктором, одним из братьев Черкашиных. Я передал для смотрителя пару бутылок водки и закуску, чтоб помянули моего отца. Мы немного поболтали и как то сама собой, всплыла тема, возможных «двойничков», то есть возможность захоронения в одну могилу, основного клиента, то есть усопшего официально, и неучтенное тело, которое закапывали в ту же могилу, но чуть раньше и без церемонии прощания. На что тот ответил: – Любой каприз, за ваши деньги – .

Братья сидели в своем кабинете и не спеша попивали чифирь.

– Какими судьбами, уважаемые?, – спросил Виктор.

– Ты знаешь, я как в воду глядел, в крайнюю нашу встречу, – поздоровавшись за руку, проговорил я.

– Какой объем услуг потребуется?, – деловито поинтересовался он.

– На четыре персоны, – вздохнув, выдавил я из себя.

– Холодные? – так же деловито поинтересовался Виктор.

– Не все – изрек я.

– Охлаждать сами будете, или нам доверите —, как о чем то обыденном спросил он.

– Одного сами охладим, остальные в вашем распоряжении, – хладнокровно вступил в разговор «Сынок».

– Толик, определи парней в помощь нашим друзьям, – попросил он брата, и мы вышли из конторы.

«Гнус», всю дорогу, пока его волокли, скулил и ныл.

– Говори, – почти спокойно сказал ему Юрка.

И тот залепетал, запинаясь и путаясь в словах. Было понятно, что все спланировал «Шорох», но по чьей наводке, «Гнус» не знал. Когда было понятно, что от него больше ничего добиться не удастся, стоявший сзади него «Щуплый», до упора, воткнул в него заточку. «Гнус» не издал ни звука, и повалился на землю. Юрка спихнул ногой его в могильную яму, и мы ушли.

На дворе стояла ранняя весна, все в природе просыпалось и оживало. Только здесь, на кладбище, было тихо и покойно. Даже деревья просыпались от зимней спячки как то по-особому, не охотно, что ли. Мы шли к машине не спеша, думая каждый о своем.

– «…Это только начало лета…», – словами из популярной песни заговорил «Сынок», – Надо было, Юрок, кончать тогда «Шороха». Если мы его первыми не найдем, он не успокоится – .

Выйдя с кладбища, мы расселись по машинам. Мы с Зифаркой и Борькой, поехали обратно в «Мечту», остальные кто, куда, а Сашка, к своей Зойке.

Глава 2

Веселье в «Мечте» подходило к своей кульминации. Все уже перезнакомились, перетанцевались, определились, кто с кем и куда поедет. Одним словом нормальная ресторанная обстановка. Сеня, напряженно-вопросительно глядел на нас.

Зифарка, хохоча, спросил: – А че это у тебя, Сеня, с лицом? Сотри испуг. Все позади, – и они с Борькой подсели за столик к двум барышням, с которыми Борька еще раньше познакомился.

Я уселся за стойкой, Сеня налил мне сотку коньяка, которую я залпом осушил. Настроение было на нуле, когда в зал вошла Маринка, Сенина жена. Зашла она не одна, а вместе с очаровательной барышней. Меня, словно к месту пригвоздило. Я бесстыже и неприлично уставился на нее, и не мог отрывать взгляд. Она заметила меня и когда наши взгляды встретились, то же не отвела глаз, а продолжала смотреть, при этом еле заметно улыбаясь. Она была одета в розовое трикотажное платье из тонкого мохера, которое облегало ее фигуру, как перчатка. Все прелестные изгибы ее изящной фигуры были предоставлены взорам, устремившихся на нее глаз. В какой-то момент я даже, испытал ревность ко всем окружающим. Но она не обращая ни на кого внимания, и шла прямо ко мне. Это была та представительница, еврейского народа, про которую без иронии, говорят, что она Богиня. Черные волосы, плавно кудрявились вдоль ее немного смуглого лица с выразительнейшими, маслиновидными, изумрудными глазами. Ее пухлые губы явно говорили о ее страстном, возможно и безудержном темпераменте. Аккуратный, с легкой горбинкой нос, поражал своим совершенством. Ее фигура, античная, красотой тела, была прелестней стана Венеры Милосской и притягивала к себе магнитами обеих полюсов.

– Привет, меня зовут Лена. А тебя я знаю, ты Никита, мне про тебя Мадлен много рассказывала, – немного игриво, сказала она в минорной тональности своим гортанным голосом.

– Привет, – только и смог пролепетать я, отчего она негромко рассмеялась.

Подошла Маринка и поздоровалась со мной, – Привет, Никита, это Лена, она замучила меня расспросами о тебе. Увидала тебя сегодня, когда ты приходил, и пристала ко мне, познакомить просит. Вот, Лена, это Никита, но я вижу, что я вам уже не нужна, – хохотнула Мадлен, и отправилась за стойку, к мужу.

– Как же я мог тебя не заметить? – скорее сам себе, чем ей сказал я.

– Да не мудрено было, видел бы ты себя со стороны. Сплошной комок нервов, как пружина, готовая распрямиться в любую секунду. Но взгляд спокойный и уверенный. Я сразу поняла, что ты победитель. Кстати, а что с этими жлобами? Они за столик не заплатили, Сеня переживает, – наивно прощебетала Лена.

– Забудь про них, они больше не появятся. А Сеня убытки спишет на издержки производства-, непринужденно сказал я, так и не оторвав от нее ни на секунду взгляд.

– Никита, ты меня съешь глазами, – опять засмеялась она, – Пойдем лучше потанцуем – .

Пел Тото Кутунья, своим неповторимым, хрипловатым голосом. Лена доверчиво прильнула ко мне всем телом, и я ощутил исходящую от нее едва заметную дрожь. Ее волосы приятно щекотали мне шею, аромат ее духов проникал даже в подсознание моего мозга, и неимоверно будоражил мои внутренние струны. Музыка закончилась, а мы продолжали танцевать, крепко прижимаясь, друг к другу. Выручил Сеня, включив еще одну медленную мелодию. В середине второй мелодии было уже ясно, что мы сегодня не расстанемся, возможно, даже не только сегодня.

Глава 3

– Марина, если вдруг меня будут спрашивать по телефону, ты знаешь, что сказать, – сказала Лена, и мы направились к выходу. По пути, я забрал у парней, ключи от машины и мы исчезли из кафе, словно растворились в грезах предстоящих наслаждений.

В гостиницу мы не поехали, а отправились к Сене на квартиру. Оказалось, что Сеня с Мариной поедут к Лёне и будут там отмечать еврейскую пасху. Не заметно для меня, Лена взяла у Марины, ключи от их квартиры.

Назвать эту ночь безумной, переполненной наслаждениями и открытиями, значит, ничего не сказать. Наверное, только выдающимся поэтам доступно выразить словами те чувства и переживания, наполняющие близость между мужчиной и женщиной тем неповторимым и не забываемым восторгом, который испытывают два человека, нашедшие друг друга во вселенной. Мне же это не доступно. Могу сказать только то, что таких эмоций, ни до, ни после этой ночи, я не испытывал.

Она была открыта для всех моих желаний и экспериментов. Чем больше я ее узнавал, тем еще больше мне хотелось ее познавать. Она была податлива, как материал для лепки, в руках хорошего скульптора. Но сказать, что она испытывала все это впервые, не будет истиной. Она знала, умела и хотела испытывать все то, что хотел и я. И это доставляло ей реальное наслаждение. Она наслаждалась тем удовольствием, которое испытывал я, наслаждаясь ею. В непродолжительные моменты отдыха, она без умолку щебетала, как птичка, на утренней зорьке. Щебетала обо всем. О том, что ей нравится в жизни, о том, как много в этом мире добра и света. Она была прелестно наивна и с каждым мгновением ее притяжение, поглощало меня всего без остатка. Так, под ее щебетание, я не заметил, как уснул.

Проснулся я мгновенно. Она сидела обнаженная, возле меня и смотрела, улыбаясь и плача одновременно. Я попытался ее успокоить, но она ответила, что это от счастья. За завтраком, который она приготовила, все встало на свои места. Я понял причину ее слез. Лена была замужем за небезызвестным в Перми человеком. У них была дочь, которой на днях исполнился годик. Лена была из очень порядочной и уважаемой еврейской семьи, с ортодоксальными традициями. Вышла замуж Лена в восемнадцать лет. Ее семья и семья ее мужа были дружны. Муж был старше Лены на двенадцать лет. И случилось так, что в день, ее совершеннолетия, будущий муж, силой овладел Леной. В этот же день он попросил ее руки у родителей Лены. Родители возражать не стали, потому что в планах обеих семей этот брак считался, как бы, по умолчанию.

После завтрака, Лена позвонила Мадлен, и уточнила обстановку. Никто не звонил, и она вздохнула с облегчением.

– Но все равно, мне пора домой, у меня сердце не на месте, когда я долго не вижу моего ангелочка, – проговорила она.

– А как зовут ангелочка?, – спросил я.

– Юлия, – улыбнулась она.

– Красивое имя. Когда мы увидимся снова?, – взяв ее руки, спросил я.

– Никита, я бесконечно счастлива, что познакомилась с тобой. Этой ночью я порхала в небесах, как бабочка. Это было ни с чем несравнимое блаженство. И я благодарна Богу, что он подарил мне тебя, – нежно целуя меня, шептала Лена, – Но, милый, нам не нужно больше встречаться. У меня предчувствие, что наши встречи закончатся трагически. Ты же хорошо знаком с моим мужем, и знаешь его характер и на что он способен. Я боюсь не за себя, и за тебя я не боюсь, потому что уверена, что ты волевой человек и ты настоящий мужчина. Я боюсь, что если наша связь станет известна, то мой муж сделает все, что бы я никогда не смогла видеть мою дочь, – с этими словами у нее по щекам потекли слезы.

Я прижал ее к себе и не знал, что сказать. Нежно гладя ее, я целовал волосы этого неземного создания. Через секунду мы уже были одним целым, и реальный мир был, где-то далеко, далеко.

Но всему бывает «…Свой конец, свое начало…». Лена приняла душ, сделала макияж, оделась, и с грустным видом, глядя на меня, сказала

– Я запомню тебя таким, каким увидела в первый раз – .

Она не захотела, что бы я ее отвозил на своей машине, а попросила вызвать такси. Такси пришлось ждать почти час, в те времена вообще было везеньем, если ты дозвонился до таксопарка. Когда пришла машина, она прижалась ко мне и страстно, на грани истерики, поцеловала меня.

– Прощай, – выдохнула она.

Глава 4

Я с головой окунулся в работу. Был сезон отчетно-перевыборных собраний и прочих номенклатурских посиделок. На наше предприятие нахлынули обслуживания. Количество делегатов конференций всегда было около тысячи человек, и нашему коллективу необходимо было накормить всю эту ораву. Причем не просто накормить, а накормить не менее двух раз, да еще, как правило, делегаты набивали полные сумки снеди из наших буфетов. Приведу только одну цифру, всевозможных бутербродов и канапе на конференцию делали от пяти до шести тысяч штук. Это не считая тарталеток, коктейль-салатов, жульенов, заливных, пирожных в ассортименте и выпечки. Подготовку к серьезным конференциям начинали за три дня. Весь коллектив переходил на осадное положение, работали сутками напролет. Снабжение таких мероприятий было то же на высшем уровне, начиная от икры черной и красной, мясных, колбасных, рыбных деликатесов, заканчивая дефицитными кондитерскими изделиями, импортным пивом и импортными алкогольными напитками. Сейчас никого этим не удивишь, а в Брежневские времена, это было, на грани фантастики.

Но были еще и VIP делегаты. Для них в большом банкетном зале было организовано отдельное обслуживание. Питание у них было трехразовое, с утра легкие закуски, в виде заливной осетрины или заливного языка, бутерброды с двумя видами икры, кофе, пирожные и выпечка. Обед был царский, три вида холодных закусок, мясная и рыбная нарезки, на первое уха из осетрины, на горячее на выбор, стейк из говядины, цыпленок табака или свиной эскалоп. В обед им полагались и спиртные напитки, но, как правило, в обед никто не излишествовал. Обслуживание официантов было организовано «в обнос», то есть подача, и уборка блюд проводились только официантами и строго по регламенту. Все было чинно и торжественно. Зато в ужин партийные бонзы и прочая номенклатура, отрывались по полной программе. Не редки были случаи, когда их, через черный вход, выносили к машинам, как дрова.

Вот в таком гастрономическом эдеме, я и работал. Коллектив работал на энтузиазме. Из-за того, что были переработки, средняя зарплата сотрудников была около четырехсот рублей, Плюс после каждого большого обслуживания каждому сотруднику, начиная от грузчика и кухрабочей и заканчивая метрдотелем и барменами, Мария Владимировна лично вручала небольшой презент. Но, кто был уличен в воровстве, уже через полчаса получал полный расчет и «волчий билет». По этой причине текучки кадров почти не было и через полгода работы, наш коллектив стал как одна дружная семья.

Мария Владимировна и Маринка безупречно выполняли свои обязанности. Мне же практически досталась забота о снабжении. Но с этим вопросом я справился «на раз». Сам начальник Общественного питания Пермского Облисполкома, Михаил Маркович Гинзбург благоволил ко мне. Я мог зайти к нему в кабинет, практически, в любое время. Разнарядку на деликатесы, для нашего предприятия, он подписывал практически не глядя. На складах работали то же живые люди, в основном женского пола. А любая женщина любит красиво одеваться и благоухать французскими ароматами. А кто постарше, еще имели и детей, которым нужны были импортные «шмотки». Но в эпоху всеобщего дефицита, когда даже за туалетной бумагой ездили в Москву, быть красиво одетым было сложно. Но у меня с этим проблем не было, один Ян Тивельман обеспечивал практически любой каприз моих визави. И по этой причине любые деликатесы я получал в любом, разумном, количестве, без каких либо хлопот. Как правило, я завозил только заявку, доставку осуществляли складские службы. Точно так же я работал с мясокомбинатом и ликероводочным заводом.

Глава 5

Теневой бизнес шел своим чередом. От «Шороха» не было ни слуху, ни духу. Поскольку и «Шорох» и мы действовали по беспределу, афишировать этот эпизод мы не стали. Авторитеты то же не поднимали эту тему, по этому, все шло, как шло. Но вдруг, случилась оказия, которую никак не ждали. Позвонила мама, и сказала, что моего двоюродного брата, Леню Лаптева, арестовали у нас в Перми.

– Мама, ведь он офицер и служит где-то под Семипалатинском, удивленно сказал я.

– Не знаю, сынок, но мне позвонил какой-то молодой человек и передал эту информацию, – взволнованно говорила мама, – Леня в каком-то «первом номере».

– Хорошо, мама, я попробую, что ни будь выяснить, – попытался я ее успокоить.

«Первым номером», в простонародье, в Перми, называли следственный изолятор, точнее СИЗО № 1, по этому, народное название и было в обиходе.

Я вспомнил, что начальником опер части в сизо, работает мать Наташки Астрономовой. Эта была моя одноклассница, которая после восьмого класса, лишила меня девственности (это, почему-то вдруг вспомнилось). Созвонившись с ней, она пообещала поговорить с матерью насчет свиданки. К вечеру она перезвонила, и сказала, что бы я завтра к десяти утра, был возле сизо.

На следующий день, ровно в десять, я подъехал к изолятору. Наташка уже ждала меня. Мы с ней подошли на проходную и она попросила, что бы вызвали ее мать. Ирина Поликарповна, не заставила себя ждать. Она вышла, поздоровалась, взглянула на сумку, и осведомилась, есть ли что запрещенное. Я ответил отрицательно, но все равно досмотр произвели. Мы с ней вдвоем прошли в комнату свиданий, и она вышла, не говоря ни слова. Минут через десять привели Ленчика. Видок у него был кислый. Он и так по жизни, всегда был тюней, а тут такое неординарное событие. Мы обнялись.

– Ну, рассказывай, какими судьбами тебя угораздило здесь оказаться? Ты же под Семипалатинском служишь?, – как мог непринужденнее начал я разговор, – «Че мусора шьют?»-, попытался я пошутить.

– Два убийства и одно тяжелое телесное, – чуть не плача выдавил из себя Ленька.

Я чуть со стула не упал.

– Что?, – только и смог я изречь.

И Леньчик начал рассказ. Направили его, еще одного офицера и отделение солдат, в командировку, сопровождать секретный груз в Белоруссию. Все шло по плану, по графику прибыли в Пермь и состав загнали на сортировочную станцию для переформирования. Сказали, что маневровка займет не менее двадцати часов, то есть почти сутки. А мы в дороге уже неделю. Вот и решили оставить двух караульных, а сами с солдатами сходить в баню.

После баньки, с Валеркой, это второй офицер, пропустили по паре кружек пивка, пока ждали тех караульных, что не помылись. Затем, после того, как они помылись, пошли обратно к составу. А там, начальник станции с военным комендантом. И с места на нас «Палкана» спустили. Почему не доложились, почему покинули территорию станции без доклада, в общем, пошло и поехало. Но вмешался начальник сортировки и стал уговаривать коменданта не наказывать ребят. А нам тихонько говорит, вы проставьтесь и я все улажу.

Мы согласились, Валерка сходил за водкой, я взял на закуску продуктов из пайка и мы пошли в кабинет к начальнику станции. Изрядно выпив и закусив, военный комендант ушел. А гражданский давай предлагать нам расслабиться с проститутками. Я к этому не охоч, а Валерка загорелся. Вот начальник нас и повел на какую-то блат хату.

Это был частный дом на отшибе. Когда мы туда зашли, то увидали натуральный шалман. И девки полуголые, и какие-то мутные мужики. Я сразу стал Валерку отговаривать, но одна полуголая лярва, прямо повисла на нем. Я попытался отговорить Валерку, но молодость и недельное воздержание, взяли верх над молодым, неокрепшим телом.

Я вышел, и пошел через пустырь на станцию. Пройдя десятка три шагов, я услышал сзади топот бегущих. Обернувшись, я увидел, что на меня бегут три человека, два мужика и хозяйка дома. Всмотревшись, я увидел, что в руке у первого, пистолет, и он нажимает курок, а выстрелить не может. Меня спасло то, что он не догадался снять ПМ с предохранителя. Быстро сориентировавшись, я выхватил свой ПМ, снял с предохранителя и навскидку выстрелил в того, кто был с пистолетом. Пуля попала ему в горло, он завалился навзничь, хватаясь рукой за горло. Пистолет выпал у него из рук.

Мужик, бежавший вторым, подобрал пистолет, догадался снять с предохранителя и нацелился в меня. Я успел выстрелить первым и как на стрельбах, попал в десятку, то есть в лоб мужику.

Хозяйку ничто не остановило, и она продолжала бежать в мою сторону с ножом, в поднятой руке. Лицо ее было искажено гримасой злобы. Я немного замешкался, все же женщина. Но когда между нами осталось буквально три шага, я плавно дважды нажал на спуск.

Я кинулся в дом. Валерка лежал у порога с пробитой головой. Начальник станции тупо моргал глазами. Я закричал на него, что бы он вызывал скорую и милицию. Когда я бежал в дом, то даже не подумал взять Валеркин пистолет. В общем, приехали медики и милиция, Валерку и раненного мужика забрали в больницу, трупы в морг, а меня сначала в милицию, а потом сразу сюда. Закончил Ленька свою историю, смахивающую на хороший вестерн.

– Ну, ты как Чарльз Бронсон из «Великолепной семерки», – только и смог я сказать, – Ладно не тушуйся, что-нибудь придумаем. Главное в хате веди себя правильно. Сегодня смотрящему по хате придет «малява», и ты будешь под опекой. Вот «грев», поделись обязательно с сидельцами. Возьми себе сигареты, чай, средства личной гигиены и шмотки. Остальное пусть братва сама поделит, – с этими словами мы попрощались, и конвойный увел Леню в камеру.

Зашла Ирина Поликарповна.

– Просьбы, пожелания есть?, – деловито спросила она.

– Нет, благодарю, Вы и так уже многое для меня сделали. Я Ваш должник – уважительно сказал я, – В свою очередь могу Вам предложить отовариваться на постоянной основе у меня в кафе. Я работаю, – она не дала мне договорить.

– Да знаю Никита, где ты работаешь. Спасибо, обязательно воспользуюсь твоим предложение – уже более мягче сказала она, – Ты лучше Наташке моей жениха найди, а то ведь скурвится, шалава – .

– Да у Вас тут больше возможностей, – пошутил я, – Обязательно постараюсь, – уже серьезно сказал я, а сам подумал, где ж я твоей Наташке, жениха найду. На ней пробу негде ставить.

Приехав на «базу», я поделился с пацанами новостью.

– Какой-то «ворошиловский стрелок», – не то со смехом, не то с уважением проговорил Зифар.

– Надо искать хорошего адвоката, желательно из «золотой десятки», – сказал «Сынок», и в этот момент в биллиардную вошлаМария Владимировна, – Маша, из ваших знакомых, случайно, не найдется адвоката из «золотой десятки», – шутливо обратился к ней Валентин.

– Имеется, – в тон ему ответила Маша, – Райхман Исаак Анатольевич, Вас устроит?, – все в том же тоне продолжила она.

– К-к-к-кто?, – заикаясь спросил Валентин, – Исаак Анатольевич? Так он же бриллиант в «золотой десятке».

Наверно, нужно пояснить, что это такое, «золотая десятка». Все очень просто, это лучшие адвокаты Перми. Которые выигрывают в суде десять дел из десяти. И совсем не обязательно, что бы их было десять. Основной упор на десять дел из десяти. А Райхман, действительно, был легендарной личностью.

– Мария, с этого места поподробней, – вступил уже я в разговор.

– Мы действительно, очень близко знакомы с Исааком Анатольевичем, – почему-то, немного кокетливо, сказала она.

– Мария, мне нужна с ним встреча, – сказал я безапелляционно, и вкратце, объяснил суть проблемы.

– Хорошо, только есть ряд нюансов. Во-первых, вам придется пожертвовать, одной из Ваших очаровательных барышень, например Мариной, – потупившись сказала она.

– Не понял, в смысле, «пожертвовать»?, – удивился я.

– Дело в том, что Райхман, весьма падок на молодых, симпатичных особ, а если они к тому же не пуританки, то он готов пожертвовать чем угодно, – все так же, смотря в пол, произнесла она.

– За этим дело не станет, Маринка его без штанов оставит, – заржал «Демидовский».

Позвали Маринку, объяснили ей ситуацию, и поставили конкретную задачу, заключавшуюся в том, чтобы Райхман стал Ленькиным адвокатом и со всей серьезностью взялся за дело. И не просто взялся, а выиграл его с оправдательным приговором суда.

Мария договорилась о встрече на сегодняшний вечер, а Маринка отправилась наводить марафет, что бы наповал сразить «золотого адвоката».

Не буду вдаваться в подробности, только скажу, что Исаак Анатольевич был сражен чарами Маринки наповал и взялся за это, весьма не легкое дело. Следствие шло очень долго и тяжело, им занимались военные следаки, потом дело передали в военную прокуратуру, потом был первый выездной трибунал, на котором Леньчику дали минимум из возможного, то есть восемь лет лагерей строгого режима. Мы все были в шоке, один Райхман не падал духом.

Он лично поехал в Москву, надавил на скрытые рычаги, поднял максимум связей, даже попал на аудиенцию к самому Министру Обороны СССР, Дмитрию Федоровичу Устинову. Результат был ошеломляющий, повторный выездной трибунал полностью оправдал Леню, восстановил в звании, и министерство обороны (не слыханно), выплатило ему жалование, за все месяцы, проведенные в тюрьме, выплатило компенсацию и предоставило полугодовой отпуск, на восстановление здоровья.

Райхман, соответственно получил огромный гонорар, который плавно перетек из его рук, к Маринке, в виде бриллиантовых и изумрудных побрякушек в уши, на шею, на запястья и пальцы рук. Все в этой истории остались счастливы, а я в первую очередь, несмотря на все понесенные затраты, которые, как вы понимаете, легли на мои плечи.

Вот такие чудеса случались, если кукловод знает, каких марионеток и за какие ниточки нужно дергать. В жизни нет ничего невозможного, и я в этом убежден.

Глава 6

Но все это будет только через полтора года, а у нас наступило лето и в город потянулись с гастролями московские театры. Приехал и московский театр сатиры, с ведущими актерами, такими, как Ольга Аросева, Вера Васильева, Анатолий Папанов, Андрей Миронов, Александр Ширвинд и много других известных актеров. Они выступали на двух площадках, на сцене нового драматического театра и на сцене нашего дворца.

В один из гастрольных дней у нас на сцене должен был выступать Анатолий Папанов и после него еще ряд артистов, в заключении должны были выступать Ширвинд и Державин. Но Папанову не здоровилось, и администратор нашего дворца уговорил Андрея Миронова выступить вместо Папанова. Вначале тот на отрез отказался, но услышав размер гонорара, со своей неподражаемой улыбкой скромно сказал, – За такой гонорар, я мог бы и один весь вечер выступать на сцене – .

– Нет, ну что Вы, публика хочет увидеть еще и Ширвиндта с Державиным, – не подумав, брякнул администратор. Миронов обиделся, но виду не подал.

И вот в назначенный час мы ждали приезда Миронова, но, приехали сразу все трое, то есть Миронов, Ширвиндт и Державин. Перед концертом мои сотрудники всегда накрывали малый банкетный зал для артистов, что бы те могли выпить чайку или кофе и слегка закусить. Так было и в этот раз, но вдруг прибежала Маринка, она была ответственная за эти мероприятия, и с порога заявила,

– Они бухие и просят коньяку – .

– Без проблем, скажи Вадиму, пусть принесет бутылку «Вардзии», – сказал я и сам направился в банкетную комнату.

Зайдя туда, я увидел трех веселых мужиков, действительно немного в тонусе, но держались они великолепно. Мы познакомились, пришла Маринка, принесла коньяк и закуску к нему. Она разлила по бокалам коньяк, мы чокнулись, Ширвиндт выдал короткий тост за знакомство и уже через пять минут непринужденно болтали, как старые знакомые.

Вскоре подошло время выступления Миронова, и я предложил перебраться за кулисы, что бы Андрей мог в паузах присоединяться к нам. Сказано – сделано. Официанты накрыли за кулисами столик, заставили закусками, и веселье продолжилось. Очередную бутылку коньяка принес Вадик, бармен. Он разлил коньяк по бокалам и скромно стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Чего стоишь, в ногах правды нет, присаживайся, – сказал Александр Анатольевич. Вадющку уговаривать было не нужно, он присел, наполнил и себе бокал, который заблаговременно принес с собой. Не заметно подошло время выступления Ширвиндта и Державина. И тут на глазах произошло радикальное изменение состояния актеров. Только что они вальяжно сидели за столом, попивая коньяк, и по виду реально были в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести. Но в мгновения ока они преобразились, и даже самый прожжённый ГАИшник не смог бы заподозрить в них пьяного человека. Бодро выйдя на сцену, они добросовестно стали отрабатывать свой репертуар. Пока Вадим ходил за очередной бутылкой коньяка, мы с Мироновым непринужденно разговаривали.

– Ты думаешь, почему я все время стоял и до выступления да же не присел?, – немного пьяным голосом сказал Андрей.

– Может у тебя геморрой?, – пошутил я.

Андрей хохотнул и сам себе ответил, – Да потому, что я бы со стыда сгорел, если бы вышел на сцену к зрителю в мятых брюках – .

А я подумал, а ведь он прав, только настоящий профессионал своего дела мог учитывать все до самой последней мелочи. Мы еще поговорили ни о чем, как обычно это бывает в компаниях.

Но настало время репризы Ширвиндта и Державина, где они играют двух актеров, которые выступают в спектакле на премьере, при этом волнуясь и заикаясь, затем в сотый раз, когда ведут себя уже вальяжно и даже импровизируют, затем спектакль тридцать первого декабря, где они скороговоркой отрабатывают сценку. И наконец, утренний спектакль первого января, где они выходят на сцену еще не проспавшиеся, с диким амбре, в вывернутом наизнанку пиджаке. Так вот, после каждой мини сцены, они заходят за кулисы, а потом возвращались на сцену. В этот раз все было так же, только в каждый заход, они выпивали по четверти бокала коньяку. Были они и без того хорошо выпившими, а тут в ускоренном темпе вообще окосели, и на последнюю сценку реально вышли практически «вдупель». Из зала послышались сначала робкие, аплодисменты, а затем зал взорвался в овациях. Слышались крики «Браво».

Из зала доносились голоса: – Вы посмотрите, реально, как пьяные, вот это мастерство – .

Мы, за кулисами, хохотали до упада. Если б вы знали, что они действительно напились «в зюзю», вы бы не так аплодировали, подумал я.

После концерта, застолье переместилось в банкетный зал, куда Борька уже привез стриптизерш. Долго просто созерцать на прелестных юных дев быстро надоело и мы решили переместится в банный комплекс, с целью получить эстетические и физические удовольствия одновременно. Борька повез девчонок на своей машине, а мы поехали на «Волге» Вадима.

В районе оперного сквера, машина вдруг заглохла. Оказалось, кончился бензин. Время глубоко за полночь. Присмотревшись, мы увидали «Волгу», стоящую возле Горисполкома. Дружной компанией, с канистрой и шлангом в руках мы подошли к машине, в которой сидел водитель.

Миронов и Ширвиндт подошли к водительской двери, – Здрасьте, вы нас узнаете?, – еле подбирая слова, проговорил Миронов.

Водитель от неожиданности только кивал головой.

– Понимаете, мы тут встали, – опять заговорил Андрей. Его отодвинул Вадим,

– Подожди, давай я, – то же малопонятно начал Вадик, – Братан, дай я у тебя отсосу, – промямлил он.

Водитель моментально изменился в лице и уже хотел сказать, наверное, что-то грубое.

И тут на помощь пришел Ширвиндт, который уточнил, – Бензина, дружище. Наша лайба высохла-.

– Ну конечно, – с облегчением выдохнул водитель и сам нацедил нам в канистру бензина.

А Ширвиндт сказал, словами героя из фильма «Ирония судьбы, или с легким паром»: – «Я же говорю, что я никогда не пьянею» – . Хохоча, мы дошли до машины, залили бензин, и поехали в баню.

Вот такое знакомство состоялось у нас с этими талантливыми, великолепными и веселыми актерами.

Глава 7

Утром я нашел у себя в кармане контрамарку на две персоны, на все спектакли театра комедии с автографами Миронова, Ширвиндта и Державина. Почему то сразу вспомнил за Владимира Леонтьевича и поехал к нему на работу.

На работе его не оказалось, секретарь сказала, что он заболел. Я поехал к Махно домой.

Дверь открыла миловидная женщина.

– Здравствуйте, Вы наверно Агата Николаевна? А я, Никита, – проговорил я.

– Ой, это Вы, Никита? Володя много о Вас рассказывал. Проходите, – мелодично сказала она.

– Кто там, Гася?, – это уже Владимир Леонтьевич, подал свой голос.

Я вошел в комнату, Махно лежал на диване, под пледом, рядом на табуретке лежала куча лекарств. Вид у художника был не важнецкий, под глазами темные круги, губы синевато-лиловые.

– Что, это Вы, Владимир Леонтьевич, болеть вздумали? Я Вам контрамарку принес на все спектакли московского театра комедии. И даже, с автографами артистов. Вот посмотрите, – и я вручил ему контрамарку. Он внимательно взгляну, и его брови поползли вверх.

– Гася, ты только посмотри, чьи автографы!, – передал он картонку жене. Она взглянула на нее и всплеснула руками,

– Не может быть, это же Миронов, Ширвиндт и Державин – улыбаясь, говорила она, – Только вот воспользоваться, к сожалению, мы не сможем. У Володи предынфарктное состояние, а врачи только разводят руками. Говорят, что в кардиологии нет мест, – вдруг погрустнев тихо сказала она.

– А какой все же диагноз, – спросил я.

– Да, вот, они даже медкарту оставили, говорят, пусть будет у вас вместе с анализами и кардиограммой, вдруг придется скорую вызывать, – сказала она.

Я взял карту, прочитал, но, конечно, ничего не понял. Но набрал номер телефона Славика, вечного студента-медика. Славка ответил почти сразу

– Привет, хорошо что ты меня застал, а то я уже был в дверях, что-то срочное?, – спросил он.

Я объяснил ситуацию и зачитал диагноз из мед карты. После недолгого молчания к телефону подошла его мама, профессор медицины в области кардиологии.

– Никита, зачитайте еще раз диагноз, – попросила она. Я прочел еще раз.

– Диктуйте адрес, я сейчас высылаю бригаду реаниматологов. Пусть пациент лежит, и ни в коем случае не встает, – строго сказала она, – Почему его не госпитализировали с таким диагнозом? – это были уже ее мысли вслух.

Буквально через пятнадцать минут в дверь позвонили, и Агата Николаевна впустила в квартиру медиков. Те деловито измерили давление, сделали кардиограмму и попросили хозяйку собрать все необходимое для госпитализации, – Мы забираем пациента в больницу, – коротко сказали они.

– Куда вы его повезете?, – спросила она.

– В областную больницу, в кардиологию. Вы можете поехать с ним – предложили они.

Оказалось, что Махно был на грани обширного инфаркта, и вряд ли бы выкарабкался. Анна Анатольевна (мама Славика), потом, сказала Агате, чтоб они на меня молились. Если бы я не проявил инициативу, то до утра наш художник, вряд ли бы дожил.

Почти каждый день, я навещал его в больнице и привозил все необходимое. В итоге общих усилий, через двадцать один день, «подремонтированного» Леонтьевича выписали. Мы приехали вместе с Агатой Николаевной забирать его из больницы. Анна Анатольевна, лично, вышла провожать. Я подарил ей букет цветов, который купил по дороге в больницу. Они дружески попрощались, и мы уехали.

Глава 8

Дома, у хозяйки уже был испечен домашний торт, и мы просидели за чаем до самого вечера. Я уже собирался уходить, когда Владимир Леонтьевич сказал

– Не торопись, Никита, у меня к тебе серьезный разговор, – и мы перешли из кухни в комнату.

– Никита, помнишь, я тебе рассказывал про карту, которую перед смертью мне передал отец? Так вот, эта карта с указанием координат, где закопан схрон с золотом. Там закопано золото моего и Агафьиного отца, а так же Григория Ивановича, брата Нестора Махно. Там порядка тысячи золотых червонцев и еще кое-какое золото и драгоценности, которые наши отцы спрятали на «черный день», но как ты знаешь, не смогли воспользоваться. Мы с Гасей уже стары, детей Бог не дал. Осталась только одна родственница, дочь, Нестора Ивановича, Елена. Она сейчас живет в Казахстане, адрес я тебе то же дам. Я хочу передать тебе эту карту. Если получиться найти это золото, то одну треть отдай Елене, остальное можешь оставить себе и распорядиться по своему усмотрению. И еще, про тайник в особняке Юзов, в Донецке. Я подробно описал, где находится потайной рычаг и как открываются механизмы. Если не получится проникнуть в подземелье из дома, то в конверте, приблизительные координаты выхода из подземелья. Правда, высока вероятность, что искать придется долго, потому что, Ивару был отдан приказ замаскировать выход из подземелья. И еще, в отдельном конверте лежит еще одна «карта», вернее зашифрованная криптограмма на куске кожи, на которой зашифрован еще один схрон. По не проверенным данным, эта вторая карта, которую Нестор Махно передал своему начальнику контрразведки Леве Задову. Эта карта, вернее то, что от нее осталось, досталась мне при весьма нестандартной ситуации. Доверять или нет этой карте, у меня нет определенной уверенности, но тем не менее, она существует, правда состояние ее, очень плохое. С 1943 года, я как мог, хранил ее, и она прошла со мной весьма не простой путь. В общем, если удастся восстановить ее, то вероятность того, что ты найдешь еще один из схронов с драгоценностями, весьма велика. Как ты понимаешь, это опасное мероприятие. Но, если получится найти казну и схроны моего отца и Махно, то ты станешь весьма обеспеченным человеком и не будешь ни в чем нуждаться. Конечно, ты вправе отказаться, – закончил он.

Недолго думая, я пришел к такому умозаключению: а почему бы и нет!

Владимир Леонтьевич передал мне объёмный, запечатанный пакет, и мы пожали друг другу руки.

– Ну, а теперь, если ты не торопишься, могу продолжить повествование про мои мытарства, – с улыбкой сказал он.

Я не возражал.

Ленинград. «Кресты», Ухти́нско-Печо́рский исправительно-трудовой лагерь

Глава 1

Из молодого парня с колючими глазами, Рудь превратился в матерого чекиста и по виду, и по манере держать себя, и даже в голосе появились другие тональности. Сергей Аркадьевич возмужал, стал шире в плечах и набрал дополнительную массу. Шрам, проходил через половину лба, рассекая бровь пополам, обезображивал верхнюю часть скулы, прерывался на пару сантиметров и заканчивался маленьким хвостиком.

– Если бы я не был атеистом, то сказал бы, что Божий промысел толкнул тебя в мои руки, – продолжал он,

– Давай начнем сначала. Кто вас предупредил и куда вы с отцом сбежали – .

Я понял, что ему наверняка известно многое, поскольку было понятно, что нас с отцом искали и искали серьезно. По этому я рассказал ему, что посреди ночи отец поднял меня с постели, и мы ушли из села. Рассказал ему, что мы ходили из села в село и искали работу. Рассказал, что отец умер от заворота кишок. Рудь настоял, что бы я в точности рассказал, где я схоронил отца. Я, как мог, рассказал, где это произошло. Затем я рассказал, что добрался до Юзовки и там, почти год прожил с такими же беспризорниками, как я. Рассказал, как на товарняках добрался до Ленинграда, и поселился у тетки, по материнской линии. На вопрос НКВДшника, как я нашел тетку, я рассказал, что перед смертью отец передал мне поздравительную открытку с ленинградским адресом тетки.

Еще до первых обысков у нас в квартире, по настоянию все того же Магериджа, мы с Елизаветой разработали легенду моего появления в Ленинграде. И сейчас я в точности рассказывал то, о чем мы с тетей договорились.

– Ладно. На первый раз достаточно. Посидишь пока у нас в изоляторе, а я проверю все то, что ты тут начирикал, сказал Рудь, и вызвал конвоира.

На следующем допросе, Рудь пытался выяснить у меня, какие инструкции давал нам, директор УНХУ, Жак. На что я ответил, что Жак вообще с нами не разговаривал, а перепоручил инструктаж сотрудникам его организации. Кстати Дмитрия Константиновича то же арестовали, но вскоре, за отсутствием состава преступления, освободили и он продолжал работу в той же организации и на той же должности. Впоследствии он был ответственным по Ленинграду и области за проведение переписи населения тридцать девятого года, которую с успехом провел.

Но уже на втором допросе все встало на свои места. Рудь интересовало совсем другое.

Его рвение имело под собой конкретную подоплеку, о чем я вскоре узнал. Рудь преследовал свои, шкурные интересы. Его интересовали места схронов награбленного армией Махно, золота.

Глава 2

Начну по порядку. Во времена гражданской войны, как я уже рассказывал, мой отец воевал в рядах повстанческой армии Нестора Махно и являлся сотрудником контрразведки. Он входил в специальное подразделение, занимающееся «снабжением» армии, а фактически, это подразделение занималось сохранностью экспроприированных золота и драгоценностей. А сохранять было что.

В свое время к батьке перешло все золото атамана Григорьева, который пециализировался на ограблениях банков. Только золотых слитков было более ста двадцати килограмм, двести пудов серебра, полтора миллиона золотых рублей царской чеканки и прочие драгоценности, которые исчислялись десятками миллионов в пересчете на золото. Сам Батька, то же был не прочь, поживиться за счет буржуев. Возглавляли это подразделение братья Нестора Ивановича, Григорий и Степан. Туда же входили мой отец, казначей войска Чуб Иван Васильевич и дядька Никола Забудько. Это подразделение выполняло поручения только Батьки, в том числе и организовывало схроны награбленных сокровищ. Не подчинялось это подразделение, даже знаменитому Леве Задову, начальнику всей контрразведки армии Махно.

Он то и был виновником, в том числе и моих, неприятностей. В двадцать первом году, он вместе с Нестором Ивановичем и его женой Галиной, сбежали за границу, в Румынию. Батька переплыл Днестр вплавь в сопровождении супруги Галины и семидесяти «штыков». При переправе, поддерживал Батьку, раненного в ногу, контуженый Лева Задов. Можно только представить, какого страху натерпелся не умевший плавать Лева.

В Румынии, власти поместили махновцев в лагере для интернированных. Только верхушке, Нестору, Галине и Леве Задову, разрешили вольно проживать в Бухаресте.

Через какое-то время, оставшись без средств к существованию, Махно, Галина и Задов задумались: а нельзя ли откопать клады и взять из них хоть какие-то драгоценности? Но как это сделать? И тут им подвернулись бывшие петлюровцы, связанные с Сигуранцей, Румынской контрразведкой. Предложение сколотить диверсионный отряд оказалось как нельзя более кстати. Под этим прикрытием можно было попасть в Гуляйполе и вернуться обратно. Нестору Махно, обладавшему звериной интуицией, эта затея не понравилась.

Так и вышло, все пошло не так. На территории СССР их уже ждали сотрудники НКВД, во главе с известным чекистом Медведевым, с которым судьба уже сводила Леву Задова.

В тот момент Лева Задов с ужасом понял, что его миссия провалена. Тертый калач, он наверняка предвидел и такое развитие событий, поэтому без колебаний согласился сотрудничать с чекистами. А история о его хрустальной мечте вернуться на Родину, покаяться и выпросить у советской власти прощение была сочинена руководством ГПУ при пере вербовке Левы.

Став сотрудником ОГПУ, Задов написал в Румынию, что для поиска тайника нужна помощь, и Махно прислал ему своего адъютанта Александра Лепетченко. Вместе они отправились в Гуляйполе. Чекисты под командованием Медведева скрытно следовали за ними по пятам. В селе Туркеновка недалеко от Гуляйполя они нашли нужный им, заброшенный колодец.

«Одну за другой поднял Лева из колодца две четырех вёдерные медные кастрюли. Только с его нечеловеческой силой можно было сделать это. Когда сняли крышки, драгоценные камни и золото, словно запотев, тускло заблестели перед глазами. Бесчисленное множество крестиков, монет, колец, сережек, браслетов, ожерелий…».

Через мгновение кладоискателей окружили чекисты. Лепетченко, поняв, что эта засада, схватился за пистолет, но застрелиться не успел. Ему скрутили руки. Впоследствии, все равно, расстреляли.

Понимая, что таких тайников должно быть много, от Левы потребовали координаты остальных схронов. Тут чекистов ждало разочарование. Дело в том, что хоть Лева и был начальником контрразведки, но ему не были известны места захоронения драгоценностей. Этот вопрос был известен только братьям Махно Григорию и Савелию, и членам спец отряда. Но Григория и Савелия, как известно, убили еще в гражданскую войну. Понимая это, в Главном политуправлении при НКВД РСФСР, всех бывших махновцев, кого удалось арестовать, допрашивали: что им известно о кладах Махно? Большинство ничего не знали. И это естественно, вряд ли те, кто копал землю, таскал драгоценности и маскировал схроны, остались в живых. Знать о том, где спрятаны сокровища, могли один-два человека.

По памяти Задов озвучил имена и фамилии членов группы Григория. В том числе он назвал и фамилию моего отца.

Свидетелем этого признания Левы Задова, стал, молодой еще тогда сотрудник ОГПУ, по фамилии Рудь.

Когда его командировали во главе отряда, к нам в Лютеньку, он и не подозревал, что судьба сведет его с моим отцом. Задачи у него были другого характера. Обратил он внимания на отца, только тогда, когда отец пришел за справкой о смерти матери. Молодой, натренированный ум, вспомнил разговор о членах специального подразделения Махно, где прозвучала фамилия моего отца. И Рудь начал наводить справки. В области, отца идентифицировали, как родственника Махно и члена повстанческой армии. Срочно был отослан приказ о его задержании.

Ну а дальше вы уже знаете.

«В архивах ГПУ не нашлось дела о кладе, хотя Медведев не раз говорил, что все сокровища были сданы государству по акту. Но где этот акт и куда подевались сокровища батьки Махно? Не исключено, что протоколы допросов 37-38-го годов, где Лев Задов рассказывал, какой ценой выкупил свою жизнь и получил чекистскую работу, из дела просто-напросто изъяли и уничтожили.»

Не исключено, что к этому приложил руку Рудь, или кто-то из его сообщников. Уверенности в моих суждениях, мне придает и тот факт, что допросы, которые со мной проводил в течение почти шести месяцев Рудь, изобиловали и запугиваниями, и хитрыми уловками, и «спец средствами» при проведении допросов, а по-простому мордобитием. Не было случая, что бы при очередном допросе, я хоть раз не получал кулаком в челюсть или глаз. Сокамерники, то ли в шутку, толи всерьез делали ставки. Приду я после допроса с очередным синяком под глазом, или разбитой губой. За эти месяцы мое лицо как будто окаменело, и побои приносили мне больше моральную боль, чем физическую.

Мое счастье, что Рудь не догадывался о существовании карты и тем более не знал о тайнике с полковой казной Махно. Если бы я выдал себя хоть намеком, то думаю, что он нашел бы методы и способы разговорить меня. А так все закончилось тем, что кроме сына врага народа, мне еще был инкриминирован саботаж в проведении переписи населения.

Глава 3

Известная фраза «Сын за отца не отвечает» была произнесена Сталиным в декабре 1935 года, на совещании в Москве передовых колхозников с партийным руководством

Однако через пол годы вышло постановление, по которому было предписано, всех оставшихся после осуждения детей-сирот до 15-летнего возраста взять на государственное обеспечение, что же касается детей старше 15-летнего возраста, о них решать вопрос индивидуально.

Чуть позже я узнал, что на отца, еще в тридцать четвертом году было заведено уголовное дело, как на врага народа, по которому он был заочно признан виновным и приговорен к длительному сроку. А я, согласно принятого Решения Политбюро ЦК ВКП(б), был членом семьи изменника родины и попадал под репрессии.

Во исполнение этого приказа 15 августа 1937 года последовала соответствующая директива НКВД, уже содержащая ряд уточнений: регламентированы тотальные репрессии только против жён и детей, а не вообще любых членов семьи. Это и спасло Елизавету от ареста.

В отношении детей старше 15 лет предписано арестовывать только в случае, если они будут признаны «социально-опасными». В дальнейшем подобная политика несколько раз корректировалась. В октябре 1937 года директивой НКВД репрессии в отношении ЧСИР расширены, однако уже в ноябре такие аресты прекращены. Но я попал под первую волну репрессий, чему с ярым остервенением способствовал Рудь.

К описываемому периоду, мне уже исполнилось пятнадцать лет, и из ребенка я преобразился в юношу – подростка. Роста я был не высокого, где-то под сто шестьдесят пять сантиметров. Черные волосы я носил на косой пробор. Уже тогда у меня появилась привычка смотреть с прищуром, отчего не у всех это вызывало положительные эмоции. Особенно это раздражало конвоиров и Сергея Аркадьевича. От пережитого голода начала тридцатых, я был довольно худощав и весил всего сорок два килограмма. Был я подвижен и находился в хорошей спортивной форме.

Первые два месяца меня держали в подвалах «дома на Литейном», про который говорили: «Войдешь туда ребенком, а выйдешь стариком».

Затем перевели в «Кресты». В СИЗО меня и еще десять человек, привезли под вечер. Меня определили в камеру на третьем этаже. Когда конвоир открыл дверь в камеру, оттуда пахнуло, нет оттуда вылетел комок воздуха, наполненный запахами человеческого пота, смрада, вонючих портянок, горелых тряпок и еще чего-то не понятного, но противного. И не мудрено, в камере находилось человек двадцать, хотя предназначена она была на трех человек. Заключенные стояли плотной массой, заполняя все пространство камеры. Свободным был небольшой пятачок возле «параши», а если быть точнее, то только «параша» и была свободной. Меня впихнули в камеру, и я оказался прямехонько на «параше».

Как правило, новый человек в хате, всегда вызывает интерес сидельцев. Но здесь этого интереса не наблюдалось. Я поздоровался, как меня учили опытные сидельцы, представился кто и по какой статье. В ответ последовал только один вопрос:

– На какое «погоняло» откликаешься? -.

Я ответил, что у меня нет никакого погоняла. Камера немного оживилась. Начали выдавать «шедевры каторжанского юмора». Немного повеселившись, угомонились, и послышался суровый голос,

– Быть тебе «Малым».

Я сначала удивился, а потом сказал,

– Моего дядьку так друзья звали – .

– А кто у нас дядька?, – прозвучал тот же голос.

– Махно. Нестор Иванович Махно, – сказал я.

На мгновение воцарилось молчание, а потом камера загудела. Кто-то с интересом, кто-то с презрением, а кому-то это было вообще безразлично, но тем не менее какое-то разнообразие в жизнь заключенных это известие привнесло.

Простоял я возле «параши» два дня. Затем, двух сокамерников с вещами «попросили» на выход. На их место вскоре привели других арестантов, но я уже не стоял возле отхожего места.

На допрос меня водили чуть не каждый день. Но через месяц, издевательства Рудя, «прервал» приговор, вынесенный мне Особой тройкой, по которому мне «впаяли» семь лет лагерей по ст. 58 УК РСФСР.

Дело в том, что главным инструментом "Большого террора" в Ленинграде тридцать седьмого, тридцать восьмого годов, стала «Особая тройка»

«Особая тройка Управления НКВД по Ленинградской области, в которую вошли второй секретарь обкома ВКП(б) П.К.Смородин, прокурор П.Б.Позерн и начальник УНКВД ЛО Л.М.Заковский. Создана тройка была приказом НКВД СССР от 31 июля 1937. За короткий промежуток времени ею осуждено более тридцати тысяч человек. Всего в ходе "Большого террора" в Ленинграде и области с 5 августа 1937 по 16 ноября 1938 органами НКВД осуждены по политическим обвинениям пятьдесят тысяч человек, из них сорок пять тысяч человек приговорены к расстрелу. Кроме того, по приговорам Особой тройки Управления НКВД по Ленинградской области расстреляны две тысячи двести заключенных лагерей, а по приговорам «двойки» (Комиссия в составе наркома внутренних дел и прокурора СССР) расстреляны еще восемнадцать тысяч жителей Ленинграда.»

Я привожу эти данные подробно и пофамильно, для того, чтобы народ знал своих «героев», и не забывал о тех, кто погиб от их рук.

После вынесения приговора, я просидел в «Крестах», еще три месяца.

За это время мне предоставили два свидания с родными. Первый раз пришла Елизавета. Она изо всех сил держалась, что бы не разрыдаться. Я, как мог, успокаивал ее. Она принесла мне еду и теплые вещи. На второе свидание она пришла вместе с Агашей. Лица их сияли. Новостью поделилась Гася, которая рассказала, что Елизавета и Дмитрий Константинович, официально находившиеся в браке, удочерили ее. Теперь она носит фамилию Жак и живет у Елизаветы. Это была действительно замечательная новость. В конце свидания, Агата задержалась, и глядя мне в глаза, сказала,

– Я буду ждать тебя – .

Я не знал, что ответить, но сказанное Агашей, было мне приятно, и глубоко запало мне в душу.

Знала бы она, сколько ей придется ждать меня, и что нам всем придется пережить.

Ранней весной для меня прозвучала команда конвоира: «Мехненко, с вещами на выход». Конвоир провел меня на первый этаж здания и впихнул в камеру, в которой уже находилось человек тридцать арестантов. Все были определены на этап, по этому, были с пожитками, отчего в камере было еще теснее. В течение часа, в камеру запихнули еще человек десять. От такой давки и духоты люди начали терять сознание. Опытные сидельцы знали, что делать в таких случаях. Сначала рассказывали анекдоты, как правило, политические, потому что всем терять было уже нечего. Затем, начали читать стихи. Читали свои стихи, стихи известных поэтов и не очень. Кто-то продекламировал Ахматову:

«Перед этим горем гнуться горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

Для кого-то веет ветер свежий,

Для кого-то нежится закат –

Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат…»

Не скажу, что это была панацея от давки и духоты, но дало возможность пережить те пятнадцать часов, что мы находились в этой камере.

Из камеры, нас вывели во двор тюрьмы, погрузили в «воронки» и повезли в порт, где пересадили на баржи. Только там я узнал, что нас отправляют в Ухтпечла́г (Ухти́нско-Печо́рский исправительно-трудовой лагерь, УПИТЛа́г) – подразделение, входившее в структуру ГУЛАГ НКВД СССР. Про этот лагерь среди заключенных ходили дурные слухи.

Глава 4

Мы прибыли в лагерь в середине апреля. За время этапа от болезней и голода, умерло пятьдесят заключенных, но это никого не интересовало. С барж нас высадили прямо в ледяную воду, где мы стояли почти по пояс в воде, вытянувшись вдоль берега. А по берегу прогулочной походкой шел начальника II отделения III отдела ГУЛАГа лейтенант Кашкетин. В руке его был маузер, которым он, как дирижер палочкой, помахивал перед лицами заключенных, и монотонным голосом, гнусаво вещал,

– Вы, враги народа, и прибыли в лагерь не для отбывания назначенного вам срока, а для того, что бы полностью перевоспитаться. Всю вашу дурь и гниль я лично буду вышибать из ваших тупых голов своей пролетарской рукой при помощи моего верного друга «товарища маузера». Для примера, – и он произвел выстрел в голову, находящегося прямо перед ним заключенного, – Так будет с каждым, кто просто подумает, что его осудили ни за что. Все вы преступники, которым не место в Советском государстве, – прозвучал следующий выстрел, и очередной заключенный с дырой в голове упал в прозрачную, холодную воду, выпуская из отверстия в голове алую ленту крови, тут же подхваченную течением реки.

– Любая попытка неповиновения или саботажа будет пресечена на месте, – прогнусавил он и прозвучал еще один выстрел.

А вдоль строя стояли конвоиры с винтовками наперевес. С поводков, беснуясь и дико лая, пытались вырваться натасканные псы. Изображая из себя оратора, лейтенант продолжал свой кровавый «спич», не забывая периодически стрелять в заключенных.

Недалеко от нас стояли рядом отец и сын Мартыновы. Отец попытался задвинуть сына себе за спину. Лейтенант заметил это движение, но первоначально не подал вид, а продолжал движение в их направлении. Дойдя до Мартыновых, он остановился, повернулся в их сторону, и со зловещим выражением лица произнес,

– Круговой поруки здесь не будет, – и прицельно выстрелил в грудь отца, за спиной которого, прижавшись к отцу, держась за него, и дрожа всем телом, стоял сын Саша, мой одногодок. Убойная сила пули, выпущенной из маузера, была такова, что одной пули хватило на два незащищенных человеческих тела. Отец и сын одновременно погрузились в воду.

Когда этот изверг закончил свой «проникновенный» доклад обойма его маузера была пуста, а в воде плавали пятнадцать трупов вновь прибывших заключенных.

То, что даже бывалые сидельцы были в шоке, можно было бы не говорить, потому что все стояли не просто молча и опустив головы. Все боялись даже дышать. Кровь, реально застыла в наших жилах, но не от холода, а от мысли: что же ждет нас дальше, если не успели мы прибыть в лагерь, а уже полтора десятка зэков расстреляли ни за что.

Этап разделили на блатных и политических и разными колоннами повели в жилую зону и разместили в бараках по отрядам.

Народ в лагере был крайне изможден. Мне сразу вспомнились года голодомора, когда люди ходили с такими же темными кругами вокруг глаз над впалыми щеками.

«Бугор», встретивший нас в бараке, без тени усмешки, глухо произнес,

– Добро пожаловать в ад. Располагайтесь на свободные нары. Сегодня отдыхать, а завтра в шесть утра подъем. Норма выработки для всех одинакова. Нет нормы, нет пайки. Все харчи на стол. Крысятничества не потерплю. Закон для всех один, – с этими словами он отвернулся и пошел вглубь барака.

Мы, вновь прибывшие, постарались разместиться вместе. Покидали «веревки» на нары, харчи, что осталось с этапа, выставили на стол. Стали подтягиваться и другие каторжане. Как обычно, стали искать земляков и знакомцев.

Весь барак работал на кирпичном заводе. Работали в три смены, круглосуточно. Норму выработки определяло начальство, а «бугор», звали его Николай Иванович, имевший погоняло «Весло», доводил эти нормы до нас и строго следил за их безоговорочным выполнением. Пайка была мизерная до невозможности и составляла чуть больше тысяч калорий, хотя нормальному мужику минимально необходимо в день две с половиной тысячи калорий. Но все безропотно трудились и выполняли норму выработки. Молчали от страха, потому что, буквально два месяца тому назад за невыполнение непосильного «урока» по лесозаготовкам, начальник опер части Финкельштейн поставил на ночь на лед реки Ухтарки при тридцати градусном морозе, тридцать четыре человека заключенных из седьмого барака. Всем тридцати четырем человекам пришлось ампутировать отмороженные ноги. Большинство из них умерли уже в лазарете.

Терпение сидельцев лопнуло, когда начались массовые казни политических заключённых Ухтпечлага в районе реки Юн-Яга. Карательной операцией руководил помощник начальника ГУЛАГа, все тот же лейтенант Кашкетин. Тогда, в посёлке Чибью, расстреляли восемьдесят шесть заключённых. Но бунт начался, когда стали известны события, прозванные среди заключённых как «кашкетинские расстрелы». Тогда в районе реки Ухтарки было расстреляно тысяча восемьсот заключенных. Такое большое число заключённых нельзя было быстро уничтожить «обычным способом», и поэтому пошли на хитрость – инсценировали пеший переход в другой лагерь, по дороге, из засады, открыли пулемётный огонь. Оставшихся в живых каторжан, НКВДшники, добивали из личного оружия.

Бунт подняли политические заключенные Водного промысла, в июле тридцать восьмого года, Это было самое большое подразделение, насчитывающее почти четыре тысячи человек. Узнав о событиях в Чибью и на реке Ухтарка, заключенные разоружили охрану и заперли ее в казармах. Лейтенанта Кашкетина линчевали, привязали его за ноги к двум лошадям, и пустили их в разные стороны. Убили еще пятерых конвоиров, участвовавших в массовых расстрелах. Начальника лагеря, старшего майора госбезопасности Иоссем-Мороз, посадили под арест в его же кабинете и вызвали руководство НКВД.

В августе прибыло начальство. Начальника лагеря арестовали и назначили на его место старшего майора госбезопасности Цесарского. Активистов бунта перевели в другие лагеря, а сам Ухтпечлаг расформировали и создали на его базе четыре отдельных ИТЛ. Всех каторжан то же поперебрасывали в разные лагеря.

Я волей случая попал в драматический театр Ухто-Печерского исправительно-трудового лагеря на должность художника-декоратора. При расформировании лагеря в одном из бараков, я встретил профессора Ленинградской художественной академии Савицкого Якова Михайловича, к которому на летних каникулах я ходил на занятия по живописи, еще в Ленинграде. Он меня сразу узнал и очень обрадовался. Он рассказал мне, что его перевели в драматический театр лагеря на должность главного художника, и он набирает штат художников, в котором обязательно найдется место и для меня. Он записал мои данные и через три дня меня перевели в штат театра. Вот, что порой вытворяет «кукловод» человеческих судеб.

Возможно, благодаря такому повороту судьбы, я и выжил в этом северном аду. Кроме основной работы в театре, у заключенных я был «доктором», то есть, если по-простому, набойщиком татуировок. Специальность уважительная, но ответственная. Штатный «доктор», должен быть профи в своем деле. Это не «партаки на малолетке мастырить», здесь обращались люди уважаемые и требующие индивидуального подхода. Набить «Фрак с орденами» дело серьезное и требующее определенного навыка и знания «масти».

Как бы то ни было, но перевод меня в театр художником, спас меня, и дал возможность познакомиться не только с блатными сидельцами и идейными политзаключенными, но и окунуться в чертоги Мельпомены и приобщиться к великому и прекрасному искусству театра.

Не буду подробно описывать будни каторжанина, скажу только, что человек ко всему привыкает, и я привык и дотянул бы свои семь лет, если бы не началась война.

В конце весны сорок второго года, среди каторжан пошли разговоры о том, что свой срок, можно не отбывать, а пойти на фронт, и там кровью искупить свою вину, честно воюя за свою Родину.

Много пересудов было на эту тему. Политические, как и блатные, разделились на два лагеря. На тех, кто хоть сейчас готов был идти в бой и на тех, кому это было либо «за падло», либо неприемлемо из-за ненависти к существующему строю. Уже тогда было понятно, что добром это противостояние не кончиться.

Мне было двадцать лет. Да, я был зол на Советскую власть, но злость эта, концентрировалась, почему-то, на конкретной личности, а именно на этом хитром и алчном НКВДшнике, по фамилии Рудь.

По сути своей, я не был антисоветчиком и кулацким выкормышем. Да, я видел перегибы и несправедливость. Но время все лечит. И к тому же я был комсомольцем.

В сорок втором, еще до того, как вышел указ Сталина, о штрафных подразделениях, я не задумываясь, записался добровольцем в штрафную роту 42-й армии Ленинградского фронта. Это было, если можно так выразиться, экспериментальное штрафное подразделение. Необходимость создания его была вызвана тяжелым положением, сложившимся в тот период, на позициях сорок второй армии.

Добровольцами нас записалось двести пятьдесят человек, но сто сидельцев не прошли по разным причинам. Кто по здоровью, кто по возрасту, а кто и по статье, по которой отбывал срок.

– Пожалуй, на сегодня закончим. Я немного устал, да и тебе, Никита, еще добираться домой, – посетовал Махно.

Я не возражал.

Пермь. 1982 год. Сочи, Крым,

«… море, пальмы, девушки и прочее, прочее…»

Глава 1

К сентябрю моральные и физические силы, хоть и молодого организма, начали давать сбой. Я выпросил у руководства завода отпуск, и мы с Игорехой и Олегом, рванули на юга. Первоначально поехали одни, а через пару дней должны были подъехать Маринка и Ленка Каменева с подругой Ларисой.

Приехали в Сочи, разместились в Дагомысе. Сняли три шикарных номера в «Интуристе» с видом на море, правда, заплатили немерено.

Прелести сочинского гостеприимства не заставили себя долго ждать и уже через пятнадцать минут, в один из наших номеров впорхнула стайка «ночных бабочек», предлагая незабываемые удовольствия за небольшую благодарность в виде определенного количества зеленых билетов казначейства США.

А почему бы и нет. Мы молоды. Девчонки симпатичны. А деньги, как сказал в известном фильме главный герой: «Деньги ляжку жгут». «Официальный прием» был не теплым и дружеским, а горячим и любвеобильным. Но не став растрачивать все силы разом, мы под вечер отправили «мотыльков» охмурять других гостей курорта. Сами же заказали столик в ресторане, где была шикарная развлекательная программа, в том числе с участием Киевского варьете. Как гласил рекламный буклет и народная молва, танцовщицы были высшего разряда. Я потом узнал, что их поклонники, дарили им кольца с бриллиантами в несколько карат, и колье, достойные английской принцессы Дианы.

Но для начала мы решили искупаться в море. Это был неописуемый восторг. На море был полнейший штиль. Вода имела все лазурно-бирюзовые цвета перламутровых оттенков, какие даже редко встречались на шедеврах гениальногоАйвазовского. Наплававшись до полного изнеможения, я вышел на берег, и рухнул на знаменитую сочинскую пляжную гальку. Перевернувшись на спину, я закрыл глаза, и предоставил жаркому южному солнцу, ласкать себя.

Мое блаженство продолжалось не долго. Вскоре я услышал над собой знакомый голос,

– Или мне это не кажется, или у меня действительно таки шикарное зрение. Вы только посмотрите, как тесен мир, и куда бы не ступила праведная нога иудея, ей нужно быть очень аккуратной, что бы не затронуть, какого-то достопочтенного поца, – конечно же, это мог быть только Сеня, бармен из кафе «Мечта».

Мы дружески обнялись. Оказывается, Сеня с женой и друзьями уже две недели жарятся на пляжах Сочи, и завтра собираются на неделю съездить в Грузию и посетить Сухуми, Гагры и Батуми. Сегодня они делают «прощальную гастроль» в ресторане «Интуриста». Мы сказали, что и мы собираемся провести там остаток дня и ночи. На том и расстались, договорившись, встретится прямо в ресторане.

Вечером, мы не стали торопиться в ресторан, к тому же программа начиналась в двадцать два, а изюминка программы, варьете, только к полуночи, поэтому мы решили немного прогуляться по вечернему Дагомысу.

О, этот пьянящий южный воздух, наполненный неуловимыми ароматами и стрекотанием цикад, сводил с ума любого, кто хоть раз вдыхал его. Сумасшествие этого аромата не проходило с годами, а вызывало постоянные рецидивы ностальгии блаженства. А ночное, южное небо с бриллиантовыми россыпями звезд, как черные, с искорками очи прелестной гречанки. «Небо в алмазах», как говаривал классик. Шум ночного прибоя и шорох гальки на пляже, были похожи на симфонию, с вздохами и томными выдохами, как будто исходили от живых существ, слившихся в экстазе нежных объятий. Наслаждаться всем этим можно было до бесконечности.

В ресторан мы попали уже после одиннадцати. Оказалось, что наши столики располагались почти рядом. Но когда я увел, кто был в компании с Сеней, у меня от повышенного артериального давления, которое скакануло вверх, как индекс «Dow Jones» в хорошие, для американской экономики времена, закружилась голова, а сердце бешено запрыгало в межреберном пространстве, как тигр только что попавшийся в клетку. Кроме прочих, за столом сидела Лена со своим мужем. Я на автопилоте подошел вместе с парнями к их столику, чисто автоматически со всеми поздоровался и все это время, изо всех сил старался не смотреть на Лену, потому что, стоило, нашим взглядам встретились, и реально случился бы разряд молнии. Я даже почувствовал в воздухе запах озона, и по моему телу пробежала мелкая дрожь.

Может не совсем вежливо, но на середине Сениного тоста, по случаю встречи, вдали от дома, я развернулся и отправился к своему столику. Все было как в тумане. Только перед глазами стояла загорелая, как креолка Лена в легком белом, почти воздушном платьице, с красиво уложенными волосами, двойной ниткой жемчуга на шее и в белых босоножках на стройных ножках.

Периодически, как бы невзначай, мой взор скользил по залу и выхватывал столик, за которым сидела Лена. Веселье у них было в разгаре, и из общего гомона я порой различал ее веселый голос. Она несколько раз тоже взглянула в сторону нашего стола и наши взгляды пересеклись. Одними глазами она показала мне на выход, поняв ее, я через какое-то время, вышел на террасу ресторана, переходящую в густые заросли туи. Еще вечером я приметил, что такие заросли не случайны и в них можно отыскать укромные местечки. Не думаю, что я единственный, кому приходили на ум такие мысли. К тому же южные ночи весьма темные и в шаге от себя можно не заметить препятствие или человека.

Ждать пришлось не долго. После того, как со сцены конферансье с пафосом и придыханием буквально прокричал,

– Встречайте, на сцене «Чаровницы», – зал взорвался криками и аплодисментами.

Почти одновременно с овациями появилась Лена. Я стоял в тени, но она интуитивно сделала несколько шагов в мою сторону и оказалась в моих объятьях. Она томно шептала мое имя, какие-то слова срывались с наших губ, а руки делали все возможное, что бы наши тела слились воедино. Как нам это удалось, я не понял, но у нас это получилось. Какое-то время мы исполняли дикий и причудливый танец страсти, сопровождавшийся выдохами и стонами. Продолжался он не долго, но закончили, мы эту безумную пляску любви и экстаза, одновременно.

– Милый, свяжись в Перми с Мадлен. Она скажет, как меня найти. Ой. И вытри помаду, я тебя всего перепачкала, – сквозь смех сказала она и растворилась в ночи.

Зайдя в туалет, я увидел, что не только сам, но и моя рубашка, были испачканы помадой. Поднявшись в номер, нашел такую же рубашку, у Игорехи, она была мне немного маловата, но это не имело значения. Переодевшись, я спустился в ресторан.

Появившись в ресторане, я сразу заметил какое-то напряжение и подозрительные перемещения по залу лиц армянской национальности. На сцене то же наблюдалось какое-то замешательство. Присмотревшись, я понял суть происходящего. Оказалось, что Игореха, скупил сразу все розы у цветочницы, которая фланировала между столиками, и прямо во время выступления варьете, заскочил с этими цветами на сцену, и рассыпал их перед одной из танцовщиц, со словами,

– Ты меня очаровала. Выходи за меня замуж, – и встал на одно колено.

А это была, как мы потом узнали, прима этого ансамбля, Дашенька. По совместительству она была предметом воздыхания одного сочинского цеховика, армянской национальности.

Игореха так и стоял перед Дашенькой на одном колене, звукорежиссер включил не ту «фанеру», зал зааплодировал Игорехе, Сеня, с присущим только ему, еврейским юмором, закричал: «Горько», армяне набычились, а я хохотал до слез, в предвкушении развязки.

К нашему столику присоединился Вова «Цунами», товарищ Сени по Донецку, который был в их компании. Развязка не заставила себя ждать. Когда Игорь, все же сошел со сцены, представление продолжилось, а к нашему столику двинулась толпа армян (по одному они не могут).

Первую пятерку, подошедших к нам смельчаков, мы положили, не дав им сказать и слова. После чего начался «Танец с саблями» из балета Хачатуряна «Гаяне». С трех сторон на нас двигались суровые армянские парни, в руках у некоторых были прутья арматуры. Это уже был серьезный поворот ситуации. И тут опять послышался призыв Сени, с присущей только ему картавостью: «Бей армян, спасай Россию!». На такой клич откликнулась добрая половина зала. Но шикарной драки не последовало. Братья армяне, так же дружно, ретировались с поля боя. И наступил всеобщий «Happy end». Началась русская попойка, на которой все поперебратались, под шумок, чуть не досталось грекам, но во время сориентировались, что греки – это греки, а армяне – это армяне. Сдвинули столы и одной дружной компанией сыграли «свадьбу», после которой Игореха «украл» Дашеньку, которая была не против брачной ночи. Мы же гуляли до самого закрытия ресторана.

На следующее утро армяне попытались получить сатисфакцию, но я, предвидя это, позвонил «Песо», вору в законе, который расположился в той же гостинице, что и мы. Через полчаса у армян не осталось никаких вопросов к нашей дружной компании.

Сеня с женой, Лена с мужем и Лёня, то же с супругой, отправились на «Комете», корабле на подводных крыльях, в путешествие по Грузии.

Вова «Цунами» остался с нами в Сочи. Вечером приехали девчонки и мы всей компанией, кроме Игорехи (у него был медовый месяц), отправились на пляж. Наши пермские красотки, своими фигурками, привлекли внимание всего пляжа. Особенно выделялась блондинка Леночка. На ней был шикарный закрытый купальник небесно-голубого цвета. Спереди была аппликация с торсом негра, который улыбался во все тридцать два белоснежных зуба и демонстрировал свои мускулы, держа руки, поднятыми вверх и как будто, поддерживал груди. Этот купальник привез ей из командировки в Японию ее отец, он работал в Горисполкоме, заместителем председателя. Недолго размышляя, мы всей компанией ринулись в море. Накупавшись, нанырявшись, надуревшись мы вышли на берег. Лена с Вовой уплыли в море за буйки. Минут через двадцать и они вышли на берег. И тут перед нами предстала следующая картина: Лена, в настолько прозрачном купальнике, который отметал все сомнения, что она действительно натуральная блондинка, непринужденной походкой наяды, выходила на берег. Немного прикрывал ее только белозубый негритос, на животе, который радостно поддерживал ее сочные груди. Сначала я подумал, что мне показалось, но когда Олег засмеялся, девчонки захихикали, люди кругом заахали, а Лена завизжала, понял, что я еще в здравом уме. Только Вовка сориентировался, схватил полотенце и набросил его Лене на плечи. Ленка сначала расплакалась, но после бокала сухого вина, немного отошла, а через пять минут, когда купальник стал высыхать, и вновь обретать небесно-голубой цвет, засмеялась. Всем стало понятно, что когда купальник сухой, эффект «прозрачности» пропадет.

Но это был фурор. Еще месяц по всему Сочи рассказывали про этот случай, конечно, с преукрасами и пикантными дополнениями.

Но мы этого не слышали, потому что утром следующего дня морем, отправились в Крым.

Буфеты на «Кометах», в то время снабжали по высшему разряду, и мы за восемь часов путешествия, опустошили буфет от бутербродов с черной икрой и от знаменитого коньяка «КВ», с лошадиной головой на этикетке. Нас даже не обеспокоила качка, начавшаяся в середине пути. Большинство из пассажиров очень тяжело перенесли это событие. Особенно глядя на одного мужчину, который пытался преодолеть «морскую болезнь», постоянно поедая вареные яйца. В конце концов, это ему не помогло, и он так же, как и большинство пассажиров, выскочил на палубу, чтоб не испачкать салон корабля.

В Крыму было скучновато. Единственным запоминающимся событием была встреча с нашими прославленными хоккеистами Петровым, Михайловым и Васильевым. А познакомились мы с ними, когда направлялись в знаменитый ресторан «Медведь», расположенный возле одноименной горы и знаменитейшего пионерского лагеря «Артек».

По дороге в ресторан мы повстречали трех очаровательнейших барышень. Олег, как павлин распушил хвост и пытался блеснуть интеллектом и обаянием. Девчонки похихикивали, но не кокетничали и не флиртовали. Перед входом в ресторан, они немного ускорили шаг и только тогда мы увидали, что они направились к трем парням, почему-то, показавшихся нам очень знакомыми. И тут Вова восторженно воскликнул,

– Парни, это же Петров, Михайлов и Валера Васильев – .

– А где Харламов?, – это уже Олег задал глуповатый вопрос.

– Может тебе еще и Третьяка позвать?, – беззлобно осведомился своим сипловатым голосом Володя Петров, и уставился на Олега своими чуть на выкате, немного водянистыми, но все равно небесно-голубыми глазами.

Тут мы все дружно засмеялись. Мы познакомились и предложили посидеть дружной компанией, отметить знакомство и вкусить знаменитого Массандровского портвейна под отменный люля-кебаб и виноград. Предложение было принято с благодарностью, и мы дружной компанией, просидели в «Медведе» до самого закрытия. К нашему столику подходили люди, которые просили автографы. Ребята ни кому не отказывали. Находились и такие посетители, которые просили автографы и у нас. Мы ради шутки, но с серьезным видом, то же раздавали «почеркушки».

Володя с Леной все это время были, как не разлей вода. Он был из Донецка, как и Сеня, по «профессии» он был «ломщик», то есть занимался валютными операциями и в придачу, ловкостью своих рук, мог вместо ста рублей за товар отдать девяносто или восемьдесят, причем клиент ничего не подозревал, и уходил довольный и счастливый.

Это был среднего роста, коренастый русоголовый парень, с печальной улыбкой на лице и грустными зелеными глазами. Он пригласил Лену к себе в гости в Донецк, и она с удовольствием согласилась. Но они решили ехать через Киев, потому что, Игореха собрался туда к своей Дашеньке, у которой заканчивались гастроли в Сочи. Перед отъездом мы с «Цунами» обменялись адресами и телефонами.

Из Крыма, мы заехали еще в Ростов на Дону. Там, по просьбе пермских авторитетов, встретились с нужными людьми, которые угостили нас на «Лебердоне» шашлыком от знаменитого дяди Миши, мангал его торговой точки был такой длины, что когда он ставил шампур на правый край мангала, на левом, шашлык был уже готов.

Из Ростова, на самолете, мы вылетели в Пермь, где нас ждала работа.

Глава 2

Когда вернулись в Пермь, была поздняя осень, но на дворе было настоящее «бабье лето». Все было вокруг в золотисто-оранжевых тонах, листья под ногами шуршали и нашептывали строки из пушкинских стихов про осень.

На официальной работе все было в норме, отчетно-перевыборные конференции пока не начались и обстановка была спокойная. Через пару дней после выхода позвонила секретарь Гинзбурга, и сказала, что завтра в десять утра мне необходимо прибыть к начальнику областного общепита.

В назначенное время я прибыл в контору и прошел в кабинет Михаила Марковича

– Как отдохнул, где был, что видел?, – басовито проговорил он, вместо приветствия.

Я вкратце рассказал ему, конечно без подробностей, но все же похвастался своим знакомством с нашими знаменитыми хоккеистами. Зная его любовь к хоккею, подарил ему бланк меню ресторана «Медведь», на котором расписались все трое игроков. Естественно, он был очень рад такому знаку внимания.

– Послушай, Никита, я вот зачем тебя пригласил. Собираю делегацию в Финляндию, по обмену опытом. Хочешь поехать?, – как то даже обыденно, сказал Гинзбург.

Поездка за границу, в те времена, да еще и в капиталистическую страну, была несбыточной мечтой, и по этому, я не задумываясь, выпалил,

– Да!

Со стороны это получилось немного комично, и было похоже на сцену из фильма «Невероятные приключения итальянцев в России», когда к Миронову обратился один из итальянцев и спросил: «Андрюша, ты хочешь заработать миллион?». На что Миронов незамедлительно и с таким же подобострастием, ответил фальцетом: «Да!».

Михаил Маркович, наверное, то же вспомнил эту сцену, потому что ехидно улыбнулся, но не засмеялся,

– Тогда готовься, поедешь в составе делегации. Кстати, помнишь, трест, в котором ты работал. Так вот тема обмена опытом схожая: комбинат питания и подсобные хозяйства в системе общепита, – почти торжественно, сказал он.

И тут мне в голову пришла наинаглейшая мысль, и я ее озвучил,

– Михаил Маркович, без Марины Черкасской, мы бы вряд ли заняли призовое место. Все расчеты и текстовую часть готовила она. Недаром, Ефим Климентьевич назначил ее начальником планового отдела. Может, найдется еще одно свободное местечко в делегации?, – заискивающе, и глядя преданными глазами, озвучил я свою мысль.

– Посмотрим, но ничего обещать не буду, – буркнул он.

На том и разошлись. Поездка планировалась под новый год, с расчетом попасть в Финляндию на католическое рождество.

Через неделю позвонила Марина,

– Никита, у меня такая новость, – чуть не задыхаясь от счастья, выпалила она.

– Ты едешь по обмену опытом в Финляндию, – закончил я.

На том конце провода воцарилось молчание, видимо, Марина лихорадочно думала и сопоставляла факты.

– Так это твоих рук дело?, – угрожающе – шутливо закричала она в трубку, – Какой же ты мерзавец! Я люблю тебя!, – уже нежно проговорила она, – Я хочу тебя, прямо сейчас. Бросай все и приезжай, – совсем тихо проговорила она.

Разве мог я отказать этой женщине? Женщине, с которой мне было спокойно и хорошо. Женщине, которая никогда не обременяла меня ни какими просьбами, от которой ни разу в жизни я не слышал слова упрека или каприза. В наших с ней отношения, не было безумной страсти, не было и ревности. Наши отношения были как спокойное течение в полноводной, широкой реке, без порогов и перекатов, без мелей и быстрин. Они были плавными и спокойными, на душе от общения с ней становилось умилительно хорошо и покойно.

Жила она на улице Пушкина, напротив «Горьковского сада». Двухкомнатную квартиру я купил ей полгода назад. Квартиру сразу отремонтировали и обставили мебелью на ее вкус. Приехал я под вечер с бутылкой «Токайского» венгерского вина и разными вкусняшками. Мы не виделись больше трех месяцев и соскучились так, что первоначально нам было не до вина и деликатесов. Сбросив груз расставания, насладившись друг другом в полной мере, мы немного успокоились. Усталые и голодные, мы накинулись на вино и еду. Я рассказал ей, как получилось, что ее включили в делегацию, и обрадовал еще больше, когда она узнала, что я тоже еду в Финляндию. Всю ночь я провел у Марины, получая несказанное блаженство от ее ласок. Она была нетороплива и нежна, и умела вовремя остановиться, чтоб не дать мне взорваться в экстазе удовольствий раньше времени. Наши ласки могли продолжаться часами и заканчивались ярчайшим калейдоскопом наслаждений.

Наша поездка в Финляндию едва не сорвалась. В ноябре 1982 года скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Но назначенный новый генсек, Юрий Владимирович Андропов, не стал в корне менять действующую ситуацию. Тем не менее, дисциплинарные меры и номенклатурные перестановки сначала дали надежду на улучшение ситуации в стране. Но ему не суждено было стать реконструктором действующей Советской системы. Вскоре и он отправился в мир иной. Жизнь в стране по-прежнему тихо, но уверенно сползала в болото забвения.

Сформированную в Финляндию делегацию собрали в актовом зале конторы областного управления общепита, и провели инструктаж. Куратором от КГБ назначили моего одногрупника Александра Крысенко. Хороший парень, отслужил в погранвойсках, после армии отучился в школе КГБ и назначен в Пермское городское управление КГБ СССР на должность оперативного сотрудника. Он курировал общепит и торговлю, отрасли для него знакомые, много было и знакомых по Пермскому техникуму советской торговли, который мы с ним заканчивали.

В начале декабря наша делегация выехала в Москву поездом. В Москве мы пробыли трое суток, посещая музеи и выставки. И в обязательном порядке посетили мавзолей, где и поныне возлегает вождь мирового пролетариата В. И. Ленин. Из Москвы, на фирменном поезде «Красная стрела» мы прибыли на Московский вокзал Ленинграда. В Ленинграде мы пробыли двое суток. Там я встретился с Лехой Бурдиным, предварительно созвонившись и договорившись, что он снабдит меня валютой в виде финских марок. Леха все так же работал фотографом и на свой страх, и риск, занимался валютными операциям. Как говорили в то время, ходил под «бабочкой», так на жаргоне называли 88 статью УК РСФСР, которая предусматривала наказания вплоть до высшей меры социальной защиты, то есть расстрела. Немало «работенки» подкидывал ему и я. Почти весь теневой «приход» я переправлял Лехе, а он превращал советские рубли в иностранные банкноты, в основном зеленого цвета. Леха посоветовал, как можно провести валюту, чтоб не вызвать подозрения. Но я ему сказал, что этим вопросом займется Марина, она сама сказала, что у нее есть свои женские хитрости нелегального провоза через границу негабаритных предметов. Леха посмеялся, но одобрил и такой вариант. Он же и посоветовал взять чемоданы по больше, и наполнить их до отказа старым барахлом, которое не жалко выбросить. Впрочем, у остальных членов делегации чемоданы были не меньше, но в основном, они делали ставки на сувениры, черную икру и водку.

В Финляндию мы отправились на двухэтажном автобусе фирмы «Volvo», предоставленном нашей делегации, финской стороной. Может по этой причине досмотр на таможне был чисто символический, и все провезли то, что хотели.

Встретили нас радушно, без преувеличения. Разместили в современном отеле, в номерах, какие нам и не снились в те годы. В каждом номере были белоснежные махровые халаты. Из средств личной гигиены было все от шампуней до зубной пасты и расчесок.

Приветственный ужин проходил в кафе, на первом этаже отеля. Мы скинулись, и выставили на стол водку и черную икру, чем вызвали неописуемый восторг финской делегации. В целом, вечер удался.

С утра нас повезли на комбинат питания, снабжающий обедами финские леспромхозы. На этом предприятии я впервые увидел, как делается разовая пластиковая посуда. Посуду делали в том количестве, которое было необходимо для нужд производства. Посуду делали в полном ассортименте от стаканов с крышками и контейнеров для всех блюд, и заканчивая всеми столовыми приборами. На этом же комбинате нам показали способ шоковой заморозки готовой продукции, которая на точке потребления размораживалась и разогревалась в микроволновых печках, предоставляемых этим же комбинатом питания.

Мы ходили по цехам с широко раскрытыми глазами и приоткрытыми ртами, поражаясь новаторством и объемами производства.

Не обошлось и без казуса, который сморозил председатель Народного контроля Областного управления общественного питания некто Хахалев Юрий Николаевич. Он, пораженный масштабами производства, спросил,

– А как вы боретесь с недовложениями на таком большом производстве?, – чем вызвал недоумение руководителя финской делегации. Сначала никто не понял вообще, что это такое. Но когда все же втолковали в чем суть дела, то возмущению финнов не было предела,

– Это же воровство, и оно должно быть наказано по всей строгости закона, – четко сформулировал ситуацию руководитель финской делегации, а Гинзбург, после этого случая, запретил задавать вопросы, без согласования с ним.

После такой масштабной экскурсии у нас был день отдыха и нас повели в финскую сауну, предупредив, что сауна у них смешанная, мужчины и женщины находятся вместе в одном помещении. Соответственно никто не был готов к такому повороту событий, поскольку плавки и купальники никто с собой не взял. Но нас успокоили и объяснили, что разовые плавки и купальники, а так же тапочки, простыни и прочие необходимые принадлежности, мы получим на месте. В общем, и баня удалась, поскольку был будний день и народу было не много, а кроме того как сказал Жванецкий: «У нас с собой было». Дружеские отношения наладились и всю икру, водку и сувениры делегация обменяла на финские марки у членов принимающей стороны. Саша Крысенко смотрел на это сквозь пальцы, поскольку в принципе, это не являлось преступлением. Больше следили за антисоветскими элементами и выявляли попытки вербовки наших граждан.

Следующие три дня мы постоянно передвигались по Финляндии и нам показывали различные предприятия общественного питания. Запомнился один финский бизнесмен, который открыл придорожное кафе и в непосредственной близости подсобное предприятие по откорму свиней, кур, индюшек и чего-то еще. Фишка этого предприятия заключалась в том, что порции блюд были неимоверно велики и стоили не дешево. Но все дело заключалось в том, что огромный щит вдоль дороги, извещал о том, что, заплатив один раз, клиент может неограниченное количество раз получить те же блюда дополнительно, но уже бесплатно. Одним условием было то, что клиент должен подходить уже с пустой тарелкой. Но порции были настолько велики, что не каждый мог съесть все, не говоря уже о том, что бы подойти за добавкой. Расчет был на человеческую алчность. И в девяносто случаев из ста давал желаемый результат. То есть на тарелках оставалось много не съеденной пищи, которая благополучно шла на корм свиньям и прочей живности. И предприятие процветало несколько лет. Процветало до тех пор, пока в этот район Финляндии не заехали на заработки сибирские лесорубы. Уже через полгода, свиней было не чем кормить.

Затем нас привезли в Хельсинки, где предоставили шикарную гостиницу и свободное время до двадцать шестого декабря. За это время все успели купить, что хотели и по приемлемым ценам, поскольку уже работали рождественские ярмарки. Провожали нас так же радушно, как и встречали. Из Ленинграда, всей делегацией, мы вылетели в Пермь.

Глава 3

Неприятности начались еще в октябре. Сменился военком района, и новый начальник стал пересматривать дела всех «блатников». Попал он на эту должность прямиком из госпиталя, после ранения в Афганистане, и всех, кто пытался «закосить» от армии, направлял в учебку в Ташкент, откуда через три месяца бойцы отправлялись в Афган. Вот таким образом, наш Игореха, попал в Афганистан.

В ноябре, Олег попал в больницу, с не проходящей головной болью. Первоначальный диагноз поставили менингит, но прописанное лечение не помогало. Я попросил Славика устроить Олегу консилиум. По результатам анализов и исследований, у Олега обнаружили опухоль головного мозга. Операция была уже бессмысленна, и мы поддерживали его только на обезболивающих препаратах. Второго января его не стало.

На этом неприятности не закончились. В конце января позвонил Зифар, и огорошил трагической новостью. Убили Валентина. Кто-то всадил «Сынку» под лопатку нож. Мы вчетвером: Зифар, Юрка, Серега и я, собрались в биллиардной. Зифар сказал,

– Это дело рук «Шороха», он уже не остановится. С ним надо решать вопрос радикально. «Щуплый», брось все. Займись только «Шорохом». Выследи эту тварь и прикончи его. Парни, лишний раз нигде не светитесь, старайтесь меньше передвигаться, а лучше на время залечь на дно, конечно у кого есть возможность, – закончил он, виновато поглядывая на меня. Мне по любому не получалось уйти в тень полностью.

К тому времени к нам примкнули боксеры, со старшим Геной Ильинским. Парни были молодые и дерзкие и рвались в бой.

– Дадим боксерам больше «вольного». Пусть контролируют наших клиентов. Никита, давай устроим к тебе на практику парнишку боксера, он учится в торговом техникуме, зовут его Леха. Отличный полутяж, перспективный и дерзкий парень. Пусть постоянно будет при тебе, пока не решим вопросы, – предложил Зифар. Я не возражал.

На том и порешили. Я работал, «Щуплый» был в поиске, Зифарка занялся подбором бойцов среди татарской диаспоры, где к тому же у него было предостаточно родни. А «Демидовский», «Демидовский» с тоски запил. Причем запил по «черному», беспробудно. А пьянка у него была дурная. Напившись до определенной кондиции, он доставал ручной пулемет ПКМ, присоединял к нему «цинк» с патронами, и клал рядом с собой две гранаты. Надевал на голову армейскую каску, на себя бронежилет, и ложился в коридоре перед дверью. «Я живым, ментам не сдамся»: говорил он. Правда, лежал он не долго, практически сразу засыпал. Тогда Оксанка, а она к тому времени, прижилась у него, отсоединяла цинк с патронами и прятала в кладовке. На следующее утро, Юра божился, что пить больше не будет, но через час забывал про данное обещание и опять напивался до беспамятства. Его можно было понять, он потерял лучшего друга.

Развязка наступила в начале марта. Чуть раньше описываемых событий, освободился вор в законе «Бурят», пермский парень с правильными понятиями. До нас дошли слухи о том, что «Шорох» пытается влиться к «Буряту» в бригаду и хочет предложить ему выгодное дело. «Бурят» базировался в кафе, на площади у цирка, там он обычно назначал встречи. Мне на работу позвонил человек, который дал эту информацию, и сказал, что сегодня на восемь вечера, «Бурят» назначил «Шороху» встречу. Я тут же созвонился с Зифаром и колесо завертелось.

В семь вечера, «Щуплый», с винтовкой СВД, занял позицию, на чердаке дома, по улице Уральская сто тринадцать, Зифар ждал его в машине во дворе этого дома. Я страховал их в «шестерке», которую припарковал на улице Уральская, возле военкомата, на случай, если за ними будет преследование. В мою задачу входило, локализовать преследование.

Выстрела никто не слышал, но человек, шедший по площади к кафе, вдруг упал в весеннюю слякоть. Из-под его головы причудливыми разводами стали появляться красные пятна, смешивающиеся с мартовским снегом.

Через пару минут на площади перед цирком началось какое-то движение. На посту ГАИ, который находился напротив цирка, вдруг заревели сирены на патрульных машинах и засверкали проблесковые маячки. Еще через три минуты, в арку, из двора сто тринадцатого дома, выехала машина, за рулем которой сидел Зифар, и проехала мимо меня. Я оставался на месте еще три минуты, но больше никаких машин не было. Не было еще и потому, что ГАИ перекрыло движение по улице Уральская в обе стороны. Я спокойно поехал следом за парнями. Серега и Зифар поехали избавляться от машины, на которой они были. Машину эту угнал накануне Сашка «Цыганок». За пятым таксопарком, свернули в лог к «мичуринским садам». Облили машину бензином и подожгли. Потом мы спокойно доехали до базы.

Мы молча выпили за упокой души вновь преставившегося раба Божьего Геннадия, так звали «Шороха», и обсудили план дальнейших действий. Решили, что Зифар с «Цыганком» поедут в Казань, а Серега, заберет Юрку, и они отправятся в Москву. Я останусь на работе, мое алиби смогут подтвердить с десяток моих сотрудников, за божившись, что я ни на минуту не покидал здания дворца культуры. На том и разошлись.

В этот вечер в биллиардную заехал и Владимир Леонтьевич. Мы как обычно решили поговорить с ним о его непростой судьбе. Но этого не случилось, на то она и судьба, что бы делать все по своему сценарию.

Примерно через час позвонила Оксанка. Единственное, что я мог понять сквозь ее слезы, это были слова «беда» и «горе».

Когда я приехал к Юркиному дому, то увидел, что весь двор полон машин с мигалками как милицейских, так и скорой помощи и даже пожарных машин. Окна квартиры, где жил Юрка были выбиты, а кирпич вокруг окна кухни покрыт копотью.

Сидя в машине, я наблюдал за всей этой вакханалией. Сначала из подъезда вынесли на носилках одно тело, затем вынесли носилки на которых лежало что-то бесформенное. Потом два санитара вывели под руки Оксанку и посадили ее в скорую помощь, которая, включив сирену, стала выбираться со двора, сквозь стоявшие машины. Я последовал за «скорой». Как я и предполагал, Оксанку повезли во вторую клиническую больницу на улице Ленина.

Ее завели в приемный покой. Я немного выждал, что бы убедиться, что с ней не будет сотрудников милиции, и пошел в приемное отделение. Славик проходил здесь практику, и мы частенько устраивали с «сестричками» из реанимации ночные оргии, по этой причине я хорошо знал расположение помещений в больнице. Нашел я Оксану в отдельном боксе. Бедная девочка лежала на кушетке с широко раскрытыми глазами, и тихо подвывала жалобным голоском.

Увидав меня, она не закричала, как я предполагал, а зашептала,

– Никита, они оба мертвы-.

– Оксана, расскажи, что случилось?, – спокойно проговорил я.

Набрав в грудь побольше воздуха, она сначала задержала дыхание, а потом, сбиваясь на рыдания и всхлипы рассказала следующее,

– Юра, как обычно напился и полез за своим пулеметом. Накануне я перепрятала ящик с патронами. Он начал кричать на меня, требуя, чтоб я отдала ему патроны. Я закрылась в спальне. Вдруг, раздался звонок в дверь. Юра, как закричит: «Врешь, не возьмешь», и тут что-то тяжелое упало на пол, затем еще что-то упало. Я вдруг поняла, что он бросил гранаты. Я упала на пол и закатилась под кровать. В этот же момент, почти одновременно раздались два взрыва. Минут через пять, набравшись смелости, я вышла из спальни. Все было в дыму, кое-где горела мебель. В коридоре лежало, обезображенное и изуродованное взрывом тело Юры, входная дверь разлетелась на куски. А в подъезде лежит Сережа. Я набрала тебя по телефону, и потеряла сознание. Когда я очнулась, то увидела перед собой доктора с ваткой и нашатырем. Потом приехали менты. Они записали мои данные, после чего врачи привезли меня сюда – .

– Я понял. Слушай и запоминай. Про пулемет ты узнала накануне, когда он его положил в коридоре. Когда он уснул, попыталась сбежать, но не нашла ключи. Тогда спрятала патроны, что бы он тебя не убил. А сегодня целый день пряталась под кроватью. Он и не помнил, что ты у него в квартире. Все, больше ты ничего не знаешь. Завтра я пришлю кого-нибудь из девчонок, они тебя заберут, – проинструктировал я ее, а самому в голову лезли кадры из фильма «Семнадцать мгновений весны», когда Штирлиц, ведя по коридору гестапо радистку Кэт, инструктировал ее: «Слушай девочка, слушай и запоминай…».

На следующий день, когда позвонил Зифар, я рассказал ему о трагедии.

Похоронили мы их на Южном кладбище. Братья Черкашины подобрали им спокойное место не далеко от Валентина и Олега, и взяли на себя все хлопоты по организации похорон. Поминки организовали у меня в кафе. Народу было не меряно. Был на поминках и Владимир Леонтьевич.

Когда все разошлись, мы сели с ним у меня в кабинете и под коньяк он продолжил повествование о своей нелегкой судьбе. По сравнению с теми перипетиями, которые выпали на его голову, наши проблемы были просто детскими шалостями.

Война. 1942 год. Ленинград, Ржев

«И ежели останешься живой,

гуляй, рванина, от рубля и выше».

В. Высоцкий

Глава 1

Самой первой штрафной ротой во время Великой Отечественной войны была сформирована отдельная штрафная рота 42-й армии Ленинградского фронта. Рота была сформирована двадцать пятого июля сорок второго года, за три дня до знаменитого Приказа № 227 (неофициально названного «Ни шагу назад»). В составе сорок второй армии она воевала до начала октября этого же года. Это было, если можно так выразиться, экспериментальное штрафное подразделение. Необходимость его создания была вызвана тяжелым положением, сложившимся в тот период на позициях сорок второй армии.

Рота была сформирована из сидельцев Ухто-Печорского исправительного лагеря. Добровольцами нас записалось двести пятьдесят человек, но сто сидельцев не прошли по разным причинам. Кто по здоровью, кто по возрасту, а кто и по статье, по которой отбывал срок. В последствие численность штрафных рот составляла двести пятьдесят человек, а когда прибывал новый эшелон с заключёнными, то рота по численности личного состава превышала обычный стрелковый батальон.

Что за народ тут был? Были и политические, были бандиты, и уголовники-рецидивисты, и просто воры. Это уже позднее, из тыла стали прибывать и несправедливо пострадавшие. Опоздание на работу свыше двадцати минут считалось прогулом, за прогул судили, и срок могли заменить штрафной ротой. Причиной отправки в штрафную роту из фронтовых частей могло быть «невыполнение приказа, проявление трусости в бою, оскорбление старшего начальника, драка, воровство, мародёрство, самоволка, а может, просто ППЖ комполка не понравился боец, и прочее и прочее».

Прошедшие отбор заключенные были переведены в отдельный барак. В течение недели мы прошли минимальный курс молодого бойца. Затем, под охраной взвода солдат войск НКВД, были погружены на баржу, и отправлены на большую землю. По прибытии нам выдали обмундирование, оружие и на машинах, все так же под охраной НКВД, отправили на передовую.

Командиром роты был назначен капитан Котоменок, сухощавый, немного веснушчатый сорокапятилетний блондин. Поджарый, как гончая, он был высокого роста, с длинными руками и лицом со впалыми щеками. Он редко улыбался своей железной улыбкой, свои зубы он оставил в подвалах «дома на Литейном».

Командиров взводов и отделений, он назначил, исходя из тех документов, которые ему были на нас предоставлены. Я попал в первый взвод, нашим командиром назначили Колю Лидовского, совсем молодого парня, попавшего в лагерь прямиком из военного училища, где он на учебных стрельбах застрелил своего командира роты, за издевательство над ним в процессе обучения.

Это уже потом в штат роты входили: восемь офицеров, и четыре сержанта «постоянного состава», а пока командиры взводов и отделений назначал командир роты.

Нас накормили на полевой кухне. Порции были полновесные, и варево было сытным и достаточно вкусным. Выдали нам и сухие пайки, состояли они из разных баночек, в том числе в одной был американский сыр, в другой были сосиски. Было и наше украинское сало и немного сухарей. Сухие пайки были рассчитаны на трое суток.

К вечеру мы были уже в окопах. Котоменок собрал комвзводов и поставил перед ними боевую задачу. На острие атаки на деревушку, находившуюся на стратегической высоте, была наша рота. А общая картина была такова. Батальон, в который входила наше подразделение, должен был нанести удар по противнику и освободить деревню. В последствие с этого небольшого плацдарма, должно быть развито наступление наших войск, на этом участке, позволявшее частям второй армии выйти из окружения.

Деревушка была надежно укреплена противопехотными огневыми точками и эшелонирована двумя рядами окоп. Задача была практически не выполнима, но у Котоменка был свой план действий. Заключался он в следующем. Силами полковой артиллерии под утро должна быть проведена артподготовка наступления из всех стволов, после которой должно начаться наступление. Так вот артиллеристам был отдан приказ за пятнадцать минут до конца артподготовки, перенести огонь дальше позиций противника. Наша рота, уже во время артподготовки, скрытно должна выдвинуться в направлении деревни, а когда огонь будет перенесен дальше позиций противника, мы пойдем в атаку. Предложение было конечно безумное, но давало небольшой шанс развить успех за счет неожиданности.

Выдали нам по двадцать патронов и по две гранаты, усиление составляли четыре станковых пулемета «Максим», по одному на взвод. Мы пытались, хоть немного поспать перед боем, но сон не шел. Я лежал в окопе и глядел в летнее ночное небо, затянутое серыми облаками, плывущими почти над самой головой. Вспоминались эпизоды из жизни. В основном вспоминал родных. Больше всего вспоминалась Агаша и ее слова, которые она произнесла при последней нашей встрече.

И вот началась артподготовка. Командир роты отдал приказ,

– В атаку бойцы, и чтоб я ни звука не слышал. Ползем молча, и не гремя костями. Когда пойдем в полный рост всем идти молча – .

Мы ползли, прижимаясь к земле и цепляясь за нее, как будто боясь, что она оттолкнет нас от себя. Внутри меня все дрожало, но адреналин уже начал вырабатываться организмом и мышцы напряглись сами собой, а мозг начал лихорадочно работать, просчитывая всевозможные варианты развития событий, хотя я ни разу не ходил в атаку и вообще не был в такой обстановке.

Расчеты командира были точны, и когда наша артиллерия перенесла огонь внутрь немецких позиций, мы были уже перед окопами противника. Не скажу, что в едином порыве, но мы поднялись почти одновременно и безмолвными привидениями двинулись на немецкие окопы. Немцы заметили нас слишком поздно. Мы стреляли, в упор, уже находясь в их окопах, а потом кололи штыками, били прикладами и резали «финками» и «заточками». Это безмолвное нападение вселило страх во врага. Никто из нас не проронил ни слова. Немцы дрались ожесточенно, но кричали и визжали, когда их резали, как свиней. Все было кончено в считанные минуты. Заняли первую линию обороны мы без потерь, но Котоменок не дал нам ни секунды промедления и скомандовал,

– Вперед, на вторую линию обороны. Пулеметчики, занять позицию. Рота, в атаку, вперед! -.

Пулеметчики тут же открыли огонь по позициям врага, облегчая нам атаку. Мы, все так же молча, серой массой, в белесой утреней дымке, двинулись на вторую линию противника. Но то ли мы быстро наступали, то ли артиллерия затянула артподготовку, но в атаку мы шли под завывание наших снарядов, некоторые из которых не долетая до противника взрывались, и вызывали потери в наших рядах. Но мы не останавливаясь, и уже почти бегом атаковали позиции противника. Когда мы были возле немецких окопов, здоровенный мужик, по имени Фрол, выхватил саперную лопату, готовясь прыгнуть в окоп, и уже выбрал жертву своего нападения. Но в этот момент рядом с нами разорвалась мина. Один осколок, как топором отсек голову Фрола, и она полетела вперед его, в окоп к немцам, с широко раскрытым ртом и вращающимися глазами. Все это я увидел за доли секунды. В следующий момент, Фрол, уже без головы, спрыгнул в окоп, ухватил намеченную жертву за грудки, и обрушил на того всю мощь удара саперной лопатой. От всего этого, волосы у меня на голове встали дыбом. А немцы, увидев, что русские, даже без головы могут воевать, как пробки из бутылки с шампанским, повыскакивали из окопов и улепетывали до ближайшего лесочка, беспорядочными группами.

Мы заняли немецкие позиции почти без сопротивления врага, и только в окопе, комвзвода Лидовский, сказал,

– Володя, у тебя кровь – .

И действительно, гимнастерка на мне была пропитана кровью. В пылу боя, я даже не заметил, что ранен, а рана была не маленькая. Наверно, та же мина, что отрезала Фролу, голову зацепила и меня. Рана была сантиметров на двадцать пять, грудь и часть живота, были прорезаны, как будто я сделал себе харакири. Причем из раны на животе, из этой битвы.

Позже, историки озвучат, что наши действия способствовали выходу части личного состава второй армии. К концу июля из окружения вышло почти десять тысяч бойцов и командиров. Примерно столько же красноармейцев и комсостава, все же не сумели пробиться сквозь вражеское кольцо. Впоследствии мы узнали, что во многом этому поспособствовал бывший командующий второй ударной армией генерал Власов, который с остатками второй армии, сдался в плен и стал предателем и активным пособником фашистов.

Глава 2

Очнулся я в санитарной машине от неимоверной боли. Машину безостановочно трясло. В кузове сидели и лежали раненые красноармейцы. Кроме раненых с нами ехал санитар, молоденький парнишка с рыжей шевелюрой, подстриженный под «ежик».

– Куда нас браток везут?, – с трудом проговорил я.

– В Ленинград, в госпиталь. Быстро ты очнулся. Военврач, когда тебя увидел с вываленными наружу кишками, подумал, что ты, не жилец, а вон оклемался раньше других, – с улыбкой сказал санитар,

– Мы уже с Московского шоссе свернули на Международный проспект —, сказал медбрат (Международным проспектом до пятидесятого года называли Московский проспект),

– А сейчас, свернули на Лиговский, – продолжал комментировать он.

Я подумал, что нас везут в «Мариинскую» больницу, но для меня было полной неожиданностью, когда медбрат завершил «экскурсию»,

– Конечная, улица Чехова.

Мне показалось, что у меня галлюцинации, но нет, машина заезжала во двор техникума кооперации, где я учился до войны. Оказалось техникум переоборудовали на время войны под госпиталь.

Второй галлюцинацией было то, что среди сестер, принимающих раненых, мне показалось, что я увидел Агату и Елизавету. Они стояли рядом, в белых халатах, с белыми косынками на головах, исхудавшие, усталые, но без тени растерянности, а наоборот полные уверенности в своих силах, но в то же время с болью и состраданием в глазах.

Когда санитары проносили меня на носилках мимо тетки и Агаши, глаза мои впились в них с мольбой о том, чтобы они взглянули на меня. Я попытался приподнять руку, и в этот момент Агата посмотрела в мою сторону. Сначала она неузнала меня, и не мудрено, с последней нашей встречи прошло пять лет. Я повзрослел, возмужал, превратился из худощавого подростка во взрослого мужчину. Годы, проведенные в лагере, безусловно, наложили и свой отпечаток.

Она одной рукой ухватилась за Лизу, а ладошку другой прижала ко рту. Глаза ее были широко раскрыты, она сделала пару шагов в мою сторону, а потом бросилась ко мне.

– Володя, это ты?, – только и смогла проговорить она. Следом, к носилкам, бежала и тетка Елизавета.

– Да, это я, мои родные, – только и смог сказать я. Слезы радости душили меня и не давали выговорить ни слова. Я плакал и улыбался одновременно. Вот так произошла наша встреча после пяти лет разлуки.

Первые часы они не отходили от меня ни на шаг. У них была масса вопросов, и я как мог, отвечал. Потом они рассказали, как пошли работать в госпиталь, и что порой сутками не бывают дома, хотя до дома идти меньше ста метров. В общем, это были первые, сумбурные разговоры после столь длительного расставания.

К первому сентября, моя рана настолько хорошо затянулась, что доктор не просто разрешил, а рекомендовал мне вставать и ходить самостоятельно. Возможно забота моих близких, возможно родные стены помогли, а может организм был молодой и сильный, или вообще рана была не столь серьезная, но как бы то ни было, я действительно мог ходить, не испытывая болей и неудобств.

Все свободное время, а его, к сожалению, у Агаты было совсем не много, она проводила со мной. Мы рассказывали друг другу, как жили и выжили, я в лагере, они в блокадном Ленинграде. Я старался не расстраивать Агашу и рассказывал только забавные случаи из лагерной жизни, она рассказывала, как они пережили самую трудную блокадную зиму. В какой-то момент, из ее глаз полились слезы, она тихо заплакала и прижалась ко мне всем телом. Я обнял ее и нежно повернул голову к себе. В следующий момент наши губы соприкоснулись. Сначала осторожно и не решительно, а затем с жаром и страстью, до головокружения и полного отрешения от реальности. Это был наш первый поцелуй. Мы с трудом оторвались друг от друга, и в этот момент я произнес,

– Агаша, выходи за меня замуж – .

– Я безумно хочу этого, – прошептала она и крепко прижалась ко мне всем телом. Ее сердечко часто-часто стучало, а тело еле заметно вибрировало и вздрагивало.

В этот же день мы поделились этой радостной новостью с Елизаветой. Она заплакала, и по-бабьи запричитала, а потом принесла икону Богородицы, и благословила нас.

Главный врач госпиталя, под Лизину ответственность, отпустил меня на свадьбу на два дня. Зная, что проживаем мы в соседнем доме, он не выдал ни каких документов, а только отдал мне справку, с которой я из лагеря был направлен в штрафную роту.

Свадьбу решили сыграть в субботу, пятого сентября. Регистрировались мы в ЗАГСе Октябрьского района, сейчас это Адмиралтейский район, он находился на углу Вознесенского проспекта и улицы Садовая, в доме городских учреждений, еще его называли дом с совами, поскольку фасад его украшали скульптуры сов. Мы пришли в ЗАГС без фаты и подвенечного платья, но благодаря Елизавете у нас были золотые кольца. Агата надела свое самое лучшее розовое шелковое платье, оставшееся после школьного выпускного. В блокаду она похудела, и платьице немного было великовато, но ее красоту затмить было невозможно. За то время, что мы не виделись, из девчонки, Агата превратилась в очаровательную барышню, с темно русыми волосами, заплетенными в косу, и красиво уложенными на голове. Стройная, длинноногая, с оформившейся грудью, для меня она была идеалом красоты. Ее лицо излучало спокойствие и женскую нежность, которую она была готова подарить близкому человеку. Глаза ее были широко распахнуты, и в них можно было увидеть весь ее внутренний мир, прозрачный, как утренний воздух. Аккуратный носик – пуговкой, был чуть-чуть вздернут вверх. Губки ее были немного пухловаты, но от этого еще более желанны.

На мне была военная форма, которая была весьма мне к лицу. Из щуплого подростка, я преобразился в молодого человека, спортивной наружности, с темными, коротко стрижеными волосами. Я был худощавый и загорелый, с прищуренными карими глазами и сжатыми в узкую полоску губами, над которыми были тонкие усики. А в остальном, я был все тот же, дерзкий, упрямый и целеустремленный.

Кроме нас была тетка Елизавета и военврач Антон Карлович, который не ровно дышал в теткину сторону, и смотрел на нее преданными глазами спаниеля. Было еще несколько пар, но большинство народа приходили в ЗАГС зарегистрировать смерть своих близких, такова была блокадная действительность. Женщина, регистрировавшая наш брак, хмуро спросила наши фамилии и быстро заполнила свидетельство. Вручая документы, она бросила скупое: «Поздравляю». На этом торжественная часть бракосочетания закончилась.

Сухие статистические данные комитета по делам записи актов гражданского состояния, гласят, что за сорок второй год брак зарегистрировали три тысячи триста девяносто пять пар. А выговорите – война.

По дороге домой мы попали под обстрел, но все обошлось. Дома женщины организовали настоящий праздничный ужин, в меню которого входили консервы, черный хлеб и винегрет, он стал главным украшением стола. Была еще бутылка вина и спирт во фляжке. Антон еще принес и подарил Агате и Елизавете букетики живых цветов, их он выменял в Ботаническом саду на докторскую пайку.

Приглашенная Елизаветой, соседская пара, принесла патефон. Мы все танцевали под модные тогда лирические песни Козина и Виноградова. Было весело и радостно, на миг даже показалось, что нет войны, и мы никогда не расставались.

Первую брачную ночь, которую мне подарила Агата, я не смогу забыть до конца своих дней. Мы с ней были целомудренны и невинны. То что должно было произойти между нами, ни я, ни она в своей жизни еще не испытывали. Не буду вдаваться в подробности, по тому, что считаю, произошедшее между нами, должно с нами и остаться. Есть в жизни моменты, случающиеся по воле судьбы и Бога, которые должны иметь таинство происшедшего между двумя любящими сердцами, и остаться только у них в памяти.

Весь второй день мы не выходили из спальни, только к вечеру Агата сказала,

– Володя, представляешь, в начале августа открыли филармонию – .

И действительно, в августе сорок второго года вновь открылась городская филармония, где регулярно исполняли классическую музыку. Здесь во время первого блокадного концерта, девятого августа, впервые прозвучала знаменитая седьмая, «Ленинградская Героическая» симфония Дмитрия Шостаковича, ставшая музыкальным символом блокады. Её исполнил оркестр ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга.

Музыка была для Агаты тем душевным бальзамом и энергетическим генератором, который буквально преображал ее. Еще в тридцатые, мы частенько ходили на концерты, и после каждого посещения филармонии, она буквально преображалась. Ее лицо как будто начинало светиться изнутри, глаза были устремлены вдаль, а руки она не произвольно прижимала к груди. Вспоминая это, я предложил ей пойти на концерт.

В этот вечер тоже давали симфонию Шостаковича, только пятую. Вход был свободный, но нас попросили поторопиться, потому, что уже прозвучал третий звонок. В зале было немноголюдно, но от того торжественность момента не исчезала. Оркестр на одном дыхании и с не поддельным патриотизмом и воодушевлением исполнил это бесспорно выдающееся произведение. Зал стоя аплодировал музыкантам.

Домой мы шли молча. Агата и я были под неизгладимым впечатлением. Лицо Агаты, действительно светилось, и я вместе с ней был в ее мечтах и грезах.

Я не сразу сообразил, что обращаются к нам. Только после того, как последовал властный окрик, я понял, что обращаются именно к нам.

– Красноармеец, ко мне!, – скомандовал начальник патруля, – Предъявите документы!-.

Я достал из нагрудного кармана, единственный документ, который у меня был, а именно справку о том, что я направляюсь из ИТЛ в штрафное подразделение сорок второй армии.

Ознакомившись со справкой, начальник патруля сделал суровое лицо, и скомандовал,

– Арестовать дезертира! -.

Такого поворота событий я не мог себе представить даже в кошмарном сне. Все то, хрустальное и светлое, которое еще мгновение тому назад, окружало нас, разбилось вдребезги на мельчайшие осколки, которые невозможно собрать и соединить воедино. Безоблачное ясное небо, в мгновение ока исчезло. Земля разверзлась под ногами, и я провалился в Тартарары.

Два бойца взяли автоматы наизготовку, и меня повели в комендатуру.

Бедная Агата. Она стала доставать из сумочки свои документы, затем свидетельство о заключении брака. Командир патруля только прорычал,

– Так он еще и жениться успел, Казанова хренов – .

Я уговорил Агашу идти домой. Сказал, что в комендатуре во всем разберутся. Однако, блажен, кто верует.

В комендатуре, я попытался прояснить ситуацию, показал рану, сказал, в каком госпитале нахожусь на излечении. Дежурный связался с госпиталем, там сказали, что никаких увольнительных, никому не выдавали.

Зашел начальник комендатуры. Здоровенный мужчина, в звании майора, с пышными, как у Буденного усами. Выслушал доклад дежурного и подвел итог, как будто топором отрубил,

– Расстрелять! -.

Двое красноармейцев взяли автоматы наперевес и скомандовали мне: «на выход». Как мы шли, я не помню. Только за водонапорной башней я услышал команду,

– Стой! -.

Мне в руки сунули лопату, и боец, который был постарше, потупив глаза проговорил,

– Копай, сынок, могилку. Хоть похороним тебя по христиански, а не как бешеную собаку под забором – .

И я начал копать. Я копал и понимал, что происходит, что то сюрреалистическое, не реальное. Почему я здесь, а не с любимой женщиной, металась в моей воспаленной голове, как птица в клетке, эта мысль. Это не справедливо! Я искупил свою вину перед Родиной кровью, в бою! За что меня расстреливать? Я молод! Я хочу жить!

Мои мысли прервал все тот же голос,

– Хватит. Вылезай. –

Я выбрался из ямы. Бойцы смотрели на меня с полным безразличием, видимо им не первый раз приходилось приводить приговор в исполнение.

– Дайте закурить, напоследок, – еле выговорил я.

– Отчего же не исполнить последнее желание, – философски заметил все тот же боец. Он ловко закрутил самокрутку и дал мне. Я прикурил ее, повернулся к ним спиной и сел, свесив ноги в выкопанную яму. Ноги меня уже не держали.

– У меня жена осталась в Ленинграде, сообщите ей, если христиане, где меня закопали, – проговорил я и назвал адрес Агаты и тетки Елизаветы.

Цигарки оставалось на две затяжки. В голове была пустота. Я просто сидел, и ждал выстрела в спину.

Вдруг мой слух уловил топот, чьих то ног, затем послышался крик,

– Отставить!-.

Я сидел и не понимал, что происходит. Оказалось, прибежал посыльный из комендатуры.

– Отставить. Комендант приказал вернуть его в комендатуру. Сформировали целый эшелон таких же нарушителей, как этот. Их погонят под Ржев, – выкрикнул посыльный.

На ватных ногах я дошел до комендатуры, там меня передали сотрудникам НКВД, сопровождающих эшелон, и меня запихнули в один из вагонов. Через час с Финляндского вокзала эшелон тронулся на Ржев.

А в это время в храме Владимирской иконы Божьей матери, на коленях, перед иконой Богородицы, стояли две женщины и молили ее о том, чтобы она заступилась и сберегла раба Божьего Владимира.

Все восемьсот семьдесят два дня блокады, в Ленинграде круглосуточно были открыты все действующие храмы.

Глава 3

В вагоне тускло горел керосиновый фонарь. Было душно и накурено. Пахло портянками и кислой едой. На нарах расположилось человек сто.

Ближе к входу, сидела компания молодых красноармейцев. У одного из них была гитара, он перебирал струны и печально напевал:

"…По пыльной дороге устало

рота штрафная идёт…

Лица нахмурены, брови суровые,

только вперёд и вперёд,

искупленье нас ждёт…

Кто там, кто там захныкал,

вспомнил жену или мать —

ты не один, а нас целая рота,

и каждый готов умирать…»

– Падай к нам, пехота, – проговорил парнишка, который играл на гитаре, – Меня зовут Виталик Васин, я из Новороссийска, это Боря Гачияев из Карачаево-Черкессии, это Толик Пикуль из Запорожья, это Володя Питривский из Омска, а это Игореха Зингер из Перми, – представил он бойцов, сидящих на нарах.

– А я Володя Михненко из Ленинграда, – сказал я и присел к бойцам.

– Смотрю, гимнастерка новая, только выдали?, – поинтересовался Виталик, – Новобранец?

– Нет, гимнастерку выдали в госпитале. А туда я попал по ранению, полученному в бою. Я воевал в штрафной роте сорок второй армии, – парировал я его «выпад».

Кое-кто присвистнул, от такого откровения, кто-то недоверчиво поглядывал в мою сторону.

– Так выходит, что ты искупил свою вину перед Родиной, чего же опять в штрафники?, – недоверчиво спросил Виталик.

Что бы не возникало больше вопросов, я расстегнул ремень, и задрал гимнастерку, показывая еще не до конца заживший шрам, наискосок проходящий по моему торсу. Воцарилось молчание. Затем Виталик опять спросил,

– Так за какие заслуги опять в штрафники? -.

Скрывать мне было нечего, и я рассказал, как все случилось. Рассказал, как рыл себе могилу, и как в последний момент расстрел отменили.

– А меня застал зам комполка со своей ППЖ у них в спальне, – хохотнул Виталик.

– Меня за драку, – проговорил кавказец.

– Я то же одному перцу челюсть свернул, за то, что он пайку моего товарища украл. Но вышло, что виноват я, – подал голос пермяк.

Оба хохла скромно промолчали. В общем, знакомство состоялось. Другие штрафники, что были в вагоне, то же кучковались небольшими группами, и были поглощены своими разговорами и занятиями.

К утру наш эшелон подошел к понтонной переправе, которую запустили меньше месяца тому назад на Ленинградском берегу Ладожского озера. Сначала переправили два паровоза, тянувшие наш эшелон. Затем двумя подходами, переправили и вагоны, из которых нас не выпустили. Мы боялись налета немецкой авиации, но все обошлось. Предстояла самая опасная часть пути, Ириновская ветка, которая больше всего была подвержена налетам вражеской авиации.

Паровозы развили максимальную скорость, и неслись по рельсам как скакуны по степи. Но все равно, миновать без приключений этот участок, нам было не суждено.

Внезапно из-за горизонта выпорхнули два штурмовика «Henschel 129», и на бреющем полете, атаковали наш эшелон. Зенитки, установленные на эшелоне, открыли огонь по самолетам. Паровозы издавали непрерывный гудок, похожий на рев быка на бойне, которого не забили с первого раза. Первые бомбы легли, не долетая до состава, но пулеметные очереди прошили несколько вагонов, вырывая из ник доски. Крики раненых были слышны, сквозь стук колес и рев паровозного гудка.

На второй заход штурмовики зашли с двух сторон и открыли перекрестный огонь. Бомбы опять не попали в состав, и самолеты стали выполнять вираж для разворота и захода на следующую атаку. И в этот момент очередь из «шилки», счетверенного пулемета «максим», достала один из «Хенкелей». Один из двигателей самолета вдруг выбросил сначала сноп огня, а затем повалил черный дым. Штурмовик пытался набрать высоту, но вдруг, клюнул носом, и свалился в штопор. Через мгновение, от столкновения самолета с землей, появилась мощная вспышка, сопровождаемая довольно громким взрывом.

Второй штурмовик не стал искушать судьбу, и ретировался за горизонт. Эшелон продолжал мчаться на максимальной скорости. Еще через два часа мы были уже далеко за линией фронта, и паровоз, немного сбросил ход. Дальше, до самого конца следования эшелона, никаких происшествий не случилось.

Глубокой ночью эшелон остановился на каком-то полустанке. Лязгнули засовы на вагонах, и двери со щемящим сердце железным скрежетом, откатились в сторону. Последовала команда: «Из вагонов!». Мы горохом посыпались на насыпь. Не успели выгрузиться, последовала команда: «Строиться по вагонно!». Насыпь освещали фары машин, припаркованных напротив состава. В отцеплении стояли бойцы войск НКВД. Построились довольно быстро, без суеты и толкотни. Опять последовала команда: «Направо, шагом марш», и эшелон не дружным строем двинулся в ночь.

Больше суток, кроме воды, во рту не было ни крошки. Но никто не роптал и не выказывал недовольства. Примерно через час, наше подразделение вошло в лесополосу. Еще минут через десять мы оказались на довольно большой поляне, на которой находились армейские палатки, а из одной приятно тянуло ароматными запахами пищи.

Костры были разведены. Мы разместились в палатках и повалились на нары. Состояние было такое, что не понять, чего больше хочется, есть или спать? Но голод взял свое, и мы дождались своей очереди для принятия пищи. Порции каши с мясом были внушительны, и мы полностью утолили голод. После чего, последовала команда «Отбой».

С утра, по команде «Подъем», отцы командиры, поставили перед комвзводами задачу, и мы приступили к прохождению курса молодого бойца, так как две трети прибывших в эшелоне, никогда в армии не служили, по причине отбывания срока в «местах не столь отдаленных». Режим секретности был на высшем уровне. Все открытые места сверху были затянуты маскировочной сеткой, разводить костры, в дневное время было строго запрещено, курить разрешалось группами не более пяти человек, в строго отведенных местах. Покидать лесополосу категорически запрещалось.

Ночью мы не смогли увидеть весь масштаб, сосредоточения войск в данной лесополосе, но при утренней пробежке, нашему взору предстала грандиозная картина. Личного состава в лесополосе, находилось, примерно, десять эшелонов. Здесь были и артиллерия, и танковые части, и саперные войска. Пехоту представляли в основном штрафники, как ротные подразделения, так и штрафные батальоны, состоявшие в основном из бывших офицеров.

Боевую подготовку с нами проводили старшины и офицеры, уже побывавшие в боях, многие были с легкими ранениями и отказались от госпитализации. Их опыт был, без преувеличения, бесценен. За короткий промежуток времени мы получили навыки в разминировании и типах мин, применяемых немца, доходчиво объяснили наставники, как идти в атаку, как выбрать укрытие, используя ландшафт местности. Рассказали о хитростях немецких солдат, на которые часто попадали вновь прибывшие. Обучили стрельбе из гранатомета и крупнокалиберного пулемета. Истребителей танков за три дня обучили пользованию противотанковыми винтовками. В общем и целом за короткий промежуток времени мы получили навыки, дающие нам шанс, хоть и мизерный, на выживание.

А шанс был действительно мизерный, потому, что в день, на передовую отправлялось по две штраф роты и батальон новобранцев, прибывших из деревень, нашей необъятной Родины. Никто, кроме немногочисленных раненых, обратно не возвращался. Наша «очередь» подошла через три дня. Ночью, скрытно, всю нашу роту, состоящую из пятисот красноармейцев, построили, и мы маршем отправились на боевые позиции. Наше подразделение входило в состав шестнадцатой стрелковой дивизии. Направление нашего удара, было обозначено деревней Полунино, так называемая «высота двести». Противостояла нашим войскам девятая армия вермахта. До нас это направление наши войска штурмовали в течении двух недель. Ценой неимоверных потерь нашим войскам удалось закрепиться на теперешних позициях.

Чем ближе мы подходили к передовой, тем явственней и невыносимей, становился сладковатый тлетворный запах, разлагающихся тел. Колонны шли к передовой, обходя «рощи и долины смерти», в которых сотнями лежали погибшие бойцы. Трупы никто не убирал. Во-первых, было не кому, а во вторых их было настолько много, что любая попытка произвести хотя бы братские захоронения, заканчивалась неудачей. Поскольку даже ночью немцы постоянно вели минометный и артиллерийский обстрел.

Еще затемно дойдя до передовой, мы разместились на позициях, и командир поставил перед нами задачу. Мы должны были поддержать атаку танкового батальона и закрепиться на «высоте двести».

Бойцы, находившиеся в окопах, с присущим русскому солдату юмором, приветствовали нас. Но сквозь шутки и прибаутки проскальзывало полуистерическое состояние солдат. В основном здесь были солдаты, попавшие на передовую только вчера, но уже совершившие две безуспешных атаки на позиции противника, в результате которых больше половины состава осталось лежать на нейтральной, простреливающейся со всех сторон, полосе. Солдат, прибывших раньше, почти не осталось. Данную высоту безуспешно штурмовали наши войска уже две недели, но враг намертво закрепился на своих позициях. Незавидная перспектива предстоит нам, подумал я.

Но весь ужас ситуации стал проявляться с рассветом. Наверное, даже знаменитому русскому мастеру психологического рассказа, Гаршину, «человеку со стальными нервами», как про него говорили его современники, не под силу было бы описать это поле, засеянное не корнеплодами или зерном, а трупами солдат. Засеяно, это не кощунственное выражение, а реальность. Наши убитые солдаты лежали поверх друг друга в несколько рядов на всей видимой территории. Для понимания всей трагедии, приведу сухие строки статистики. Самое кровопролитное сражение девятнадцатого века было Бородинское, там погибало более восьмидесяти пяти тысяч человек с обеих сторон. Самым кровопролитным сражением начала двадцатого века, было Верденское. Там с обеих сторон погибло и было ранено, четыреста тридцать тысяч человек. Во время Ржевской мясорубки, только Советский Союз потерял четыреста пятьдесят тысяч человек убитыми.

За нами была «глухая стена», представлявшая собой заградительные отряды войск НКВД, вооруженных автоматами и пулеметами, в то время, как наша матчасть оставляла желать лучшего. Вооружены мы были винтовками и карабинами, весь боезапас составлял не более двадцати патронов на брата. На взвод было по одному ручному пулемету. На всю роту только четыре пулемета «Максим» и три гранатомета. Еще были четыре противотанковых ружья. В довесок к боекомплекту мы получили, кто по две гранаты, а кто по две бутылки с «коктейлем Молотова».

А перед нами был матерый враг, знаменитая девятая армия вермахта. Опытнейшие бойцы, имеющие навык боевых действий по всей Европе. Боевые командиры, которые умели воевать, а не только отдавать приказы. Глубоко эшелонированная система обороны, имеющая сильную артиллерийскую поддержку и поддержку моторизированными частями. Авиация германских войск, еще имевшая в то время, достаточно сил, наносила существенный урон в наших рядах, не только физический, но и психологический.

Вот в такой обстановке, предстояло нам воевать и побеждать врага, всеми имевшимися в наличии средствами.

Глава 4

Еще не совсем рассвело, когда наша артиллерия начала артподготовку из всех имевшихся в наличии стволов. На фоне общего гула, выделялось завывание «Сталинских органов», так немцы называли наши «Катюши». Бойцы стали готовиться к атаке, кто молился, кто еще раз проверял оружие, кто, извините, справлял нужду. И в это время, к гулу артиллерии присоединился еще другой звук. Мы сначала не поняли, а затем, когда с неба с жутким ноющим воем посыпались бомбы, все попадали на дно окопов. Откуда взялись эти немецкие «штуки», как наша авиация проморгала налет двух десятков немецких бомбардировщиков, теперь уже все равно, поскольку бомбы сыпались с большой точностью. Бомбы, которые падали перед окопами, взрывной волной засыпали наши окопы останками наших солдат, лежащих на поле боя. Володя Петривский неистово крестился, не отрываясь глядя вверх и бормоча слова молитвы. Старик Моисеевич, еврей, записавшийся добровольцем, сошел сума. Он беспрестанно хихикал, и все протирал грязным носовым платком свои круглые, на мягких дужках очки. Сверху на него сыпались комья земли и ошметки человеческих тел, а он все сильнее протирал очки. Санитарка Клава тихо плакала, сидя на дне окопа, ей некуда было укрыться, никто не выкопал ей нишу в стенке окопа, куда можно было бы спрятаться от бомбежки. Один из зэков, прибывший с нашим эшелоном, окликнул ее,

– Сестричка, дашь, тогда пущу к себе – .

Клава заплакала еще громче, но поползла к нему. Тот без тени смущения овладел ею. Да, были и такие отморозки. Но прожил этот зэк не долго. Когда пошли в атаку, Виталик, который наблюдал эту сцену, пробегая мимо этого отморозка, как бы невзначай, воткнул ему под лопатку штык и отправил его в небесную канцелярию для получения пропуска. Надеюсь в ад.

Авианалет закончился одновременно с артподготовкой. Мы услышали, как взревели моторы танков, а затем к этому звуку примешался лязг гусениц.

Взводный по цепочке передал команду «Приготовиться к атаке» и через некоторое время, когда танки были перед нашими позициями, поступила команда «В атаку!»

И тут произошло неожиданное. Еще минуту назад светило яркое, сентябрьское солнце, на небе не было ни единого облачка, и вдруг небеса разверзлись, и с неба сплошной стеной полил дождь. Мы двигались за танками под проливным дождем, который не собирался прекращаться. Под ногами было жуткое месиво из человеческих тел, которые лопались под нашими ногами и источали тошнотворный запах гниющей плоти. Меня вырвало, когда Борис, поскользнувшись на трупе, упал лицом в это омерзительное месиво и на него посыпались черви из лопнувшего тела. Через сотню шагов заработали немецкие минометы, и уже было не до трупов. Одновременно с минометами, немцы открыли огонь из орудий по танкам. Продвижение теряло темп еще и по тому, что от проливного дождя, земля моментально стала не проходимой и два танка завязли в этой грязи. Но офицеры, идущие в атаку впереди нас, не обращая на это внимание, командовали «Вперед, в атаку!». Начался и оружейный огонь, когда мы приблизились на расстояние выстрела к вражеским позициям. С каждым шагом, огонь становился все плотнее, то тут, то там, падали убитыми или раненными бойцы. Шедший рядом со мной Виталик, улыбался остервенелой улыбкой, в его взгляде читалось желание дойти до окопов и всадить штык в первого, попавшегося под ругу немца. Я стрелял и вновь перезаряжал винтовку, стрелял, и заряжал вновь. Пули свистели над головой и рядом, но я даже не пригибался. До окопов было уже рукой подать. Я выдернул чеку из гранаты, и со всей силы бросил ее в сторону немецких окоп. Граната упала прямо в окоп и моментально взорвалась. Бойцы, шедшие рядом, последовали моему примеру. Кинул гранату и Толик, но в этот же момент, пуля попала ему под левый глаз, и он медленно стал оседать. Как он упал, я уже не видел. Патроны кончились за пять метров до позиций немцев. Я бросил вторую гранату и упал на живот. После взрыва я вскочил и одним прыжком преодолел разделяющее меня с врагом расстояние. Приземлился я на голову здоровенному фрицу, который собирался выпрыгивать из окопа и драпать прочь. Но судьбу его решил мой нож, который вскрыл ему горло от уха до уха. Справа Виталик мастерски орудовал своим штыком, отправляя в мир иной одного фрица за другим. Я подобрал автомат, убитого мной немца, и кинулся в сторону блиндажа, где Борька сцепился сразу с двумя фрицами. Подскочив к ним, я ногой откинул одного немца в сторону и вдогонку пустил короткую очередь. Тем временем, Боря разобрался со вторым «гансом». Я выпустил длинную очередь в блиндаж, и мы с Борькой вломились туда. Офицер и радист получили по порции свинца и покойно пребывали в неестественных позах. Из рации слышалось немецкое гавканье, но мы, не обращая внимания, выскочили из блиндажа, ища очередную жертву. В окопе были только наши. Первая линия немецкой обороны была сломлена.

Командиры экстренно провели перекличку, оказалось, что мы потеряли не так уж много бойцов. Последовала команда гранатометчикам и истребителям танков занять позиции. В этот момент в окоп стали спрыгивать НКВДэшники из заградотряда. Их командир переговорил с нашим ротным. Они договорились, что НКВД поддержат нас огнем пулеметов и при надобности бойцы заградотряда вступят в бой с немцами, а мы, во что бы то ни стало, должны закрепиться во втором эшелоне обороны противника, но предупредил, что обратно в окопы, они нас не пустят. Тем временем мы вооружились трофейным оружием, собрали все боеприпасы, которых у немцев, в отличие от нас, было достаточно, и приготовились к очередной атаке. Я, Виталик, Володя Петривский, к тому времен пришедший в себя, вооружились автоматами МП-40, «Schmeisser» и нацепили на себя немецкую разгрузку с магазинами для автоматов. Боря вооружился ручным пулеметом МП-60 и обмотался, как революционный матрос дополнительными лентами с патронами.

В это время, немцы, придя в себя, открыли огонь из гранатометов, наши гранатометчики, не заставили себя долго ждать и бросили немцам «ответку». Командир, скомандовал «В атаку!»

Пригибаясь от осколков мин, мы, воодушевленные первой победой, ринулись в атаку.

Потерь у немцев было гораздо меньше. Но это не говорит о том, что они были лучше нас. Просто военная тактика предусматривает то, что потери обороняющейся стороны, в среднем, в шесть раз меньше, чем у атакующих войск. Тем не менее, потери были не маленькие, и так же как у нас, у них не было возможности захоранивать своих погибших. Но немцы, есть немцы, и во всем у них должен быть порядок. Так и в этом случае. Похоронные немецкие команды просто складировали трупы штабелями, кои наблюдались в нескольких местах, и представляли для нас, некоторое подобие защитных сооружений. Командир обратил на это наше внимание, когда немцы открыли кинжальный пулеметный огонь из оборудованных огневых точек. Один из штабелей с трупами немецких солдат, находился правее огневой точки, и мы с Виталиком и Борисом, под прикрытием огня, организованного по приказу командира, ринулись к нему. Благополучно достигнув укрытия, мы, не смотря на смрад, исходивший от трупов, расположились за штабелем.

– Какие будут предложения?, – спросил Виталик.

– Предложение простое. Вы открываете огонь по пулеметной точке. Я захожу правее, в мертвую зону, и пробираюсь к ДОТу. Ну а там, дело техники и фарта, – наигранно бравируя, выпалил я.

– А что, может и прокатит, – почесав подбородок, изрек Борис.

– Володя, возьми гранаты, я тут прихватил несколько штук, – сказал Виталик.

Гранат было четыре штуки, и их мы связали попарно.

– Володя, у немецких гранат, химический запал, и они взрываются только на двадцатой секунде. Имей в виду это факт, – подсказал Виталик.

На том и сговорились. Я приготовился и когда Боря дал длиннющую очередь по немецкой амбразуре, я сорвался с места и пулей устремился в сторону ДОТа. Благополучно достигнув намеченного рубежа, я упал и откатился в сторону, защищаясь от окопников, стенкой амбразуры. И вовремя, потому, что в то место, где я только что был, ударила пуля снайпера. Ливень так и не прекращался, и было не понятно, на руку это мне, или наоборот. Долго думать времени не было. Я, как можно ближе подполз к амбразуре и приготовился к решающему броску.

По взмаху моей руки, Боря и Виталик выпустили в сторону пулеметной точки длинные очереди, что на мгновение остановило ответный огонь немцев. И в этот момент я кинулся к отверстию в амбразуре, заблаговременно выдернув шнурок от запала на гранатах. Все было рассчитано до миллиметра, но непрекращающийся ливень сыграл роковую роль в этом героическом эпизоде. Когда я прыгнул на амбразуру, пытаясь пролететь чуть выше огневой прорези, забрасывая в нее гранаты, моя толчковая нога скользнула по мокрой траве, и прыжок не имел той амплитуды, на которую я рассчитывал. Я пролетел прямо перед стволом пулемета, правда, гранаты легли в цель и залетели внутрь ДОТа, но в последний момент немецкий пулеметчик, все же успел нажать на спусковой курок. В меня попало четыре пули, одна в левое плечо, другая пробила левый бок и две пули попали в правую ногу, одна выше, другая ниже колена. Три первых прошли на вылет, и не задели жизненно важных точек, а четвертая раздробила кость ноги.

Второй дот накрыли наши гранатометчики, и мы смогли выбить врага из второй линии обороны, и заняли намеченные позиции.

Ко мне подбежали Борька с Виталиком и санитарка Клава. Быстрыми, профессиональными движениями, она накладывала повязки на мои раны.

– Его срочно надо в санбат. Он может умереть от потери крови, – деловито проговорила она.

Парни положили меня на плащ-палатку, и бегом понеслись к нашим позициям.

Когда ребята проносили меня мимо первой траншеи, командир заградотряда остановил их и спросил,

– Как фамилия героя? Буду ходатайствовать о представлении его к правительственной награде – .

– Красноармеец Михненко Владимир Леонтьевич, – уже на угасающем сознании проговорил я.

Пермь. 1983 год. Пермь, Москва, Донецк, Ростов на Дону

Глава 1

Еще в армии, я подал документы на заочное обучение в знаменитую «Плехановку», на экономическое отделение. Два раза в год, я на протяжении пяти лет ездил в Москву, для сдачи экзаменов. В этом году пришло время сдачи госэкзаменов и защиты дипломного проекта, и я написал на работе заявление на очередной отпуск и отправился в Москву на защиту. Перед выездом, я созвонился с Вовой «Цунами» и договорился, что приеду к нему в гости в Донецк.

Сдача экзаменов и защита дипломного проекта, прошли на «Ура», да и по-другому быть не могло, потому что вовремя сделанные презенты, всегда приносят положительные результаты. После торжественной части, вручения дипломом, большая часть нашей группы поехала в ресторан «Арагви» отмечать это знаменательное событие. Наша группа была представлена практически всей географией Советского Союза. От Прибалтики и Калининграда до Владивостока и Камчатки, и от Грузии и Краснодарского края, до Якутии и Чукотки.

Парни и девушки были практически одного возраста, и, как правило, уже занимали достаточно высокие должности в своих регионах. Особенно мы сдружились с Геной Сокирко, заместителем начальника Управления торговли Краснодарского края.

Геннадий Михайлович, если быть точнее был мужчина интеллигентного вида, лет на десять старше меня. По росту и по комплекции мы были одинаковы, правда его «фейс» был шире моего, и живот был более округлый. Светлые, вьющиеся волосы, голубые глаза, маленький нос «пуговка», полные розовые губы и подбородок с ямочкой. Вот, почти, точный портрет краснодарского номенклатурщика, в хорошем смысле этого слова. Одет он был с изыском, достойным лондонского клерка. А по натуре, был рубаха-парень.

За банкетным столом мы подсели к двум девчонкам из нашей группы. Гене приглянулась Веста из Прибалтики, а мне жгучая брюнетка Луиза из Абхазии.

Веста была блондиночка, не высокого роста, с пышной грудью и пропорциональной фигурой, с достаточно тонкой талией и не выпирающей, но аппетитной попкой. Миленькое, прибалтийского типа, личико с голубыми глазами и чувственными губами, производило магнетическое действие на мужчин. Стройные ножки завершали портрет этой весьма сексапильной особы.

Луиза была полная противоположность Весте. Высокая, стройная брюнетка, на длинных, что не характерно для абхазок, ногах с тонкой талией, которая выгодно подчеркивала ее соблазнительную задницу, которой она умело, но не вульгарно, покачивала из стороны в сторону при ходьбе. Длинные роскошные волосы, свободно обнимали ее плечи. Изогнутые черные брови и длиннющие ресницы обрамляли ее карие глаза восточного типа. Прямой, чуть великоватый нос, ничуть не портил общего портрета этой кавказской красавицы. Манящие губы Луизы, безусловно, свели с ума не один десяток мужчин. Говорила она с кавказским акцентом, бархатистым, немного приглушенным голосом, от которого желание овладеть ею доходило до пика сексуального возбуждения.

Коньяк, шашлык и прочие грузинские яства были великолепны. Настроение у всех было на должном уровне, и мы веселились до самого закрытия. Гена предложил продолжить банкет у себя в номере. Он остановился в «люксе» гостиницы «Космос». Номер был шикарный. Два этажа сплошной роскоши. Антикварная мебель, ковры, хрустальные люстры. Две спальни с огромными кроватями, на которых мог разместиться целый гарем наложниц. Две ванные, одна с огромным джакузи. На первом этаже шикарная гостиная с кожаной мягкой мебелью, стеклянными столами и огромным телевизором. Для восьмидесятых годов это был, по настоящему, роскошный номер, только в зарубежных фильмах можно было увидеть всю эту роскошь и шик.

– Живут же люди, – в один голос воскликнул я и девчонки, от чего все дружно рассмеялись. Веселье продолжилось и длилось еще двое суток, плавно перетекая от выпивки и танцев к аморальному поведению, попросту называемое развратом.

Икра черная и красная, мясные и рыбные деликатесы, фрукты, шампанское, коньяк. Вот тот, не полный, перечень блюд и напитков, которым был укомплектован номер Геннадия. Я полюбопытствовал,

– Ты случайно не Крез? -.

– Нет. Это наша «золотая Беллочка», хотя многие называют ее «Железной Беллой», управляющая общепитом из города Геленджик. Я обмолвился, что еду на защиту дипломной работы, так она мне презентовала и номер люкс, и обслуживание «all inclusive». Придется по приезду отрабатывать как в постели, так и по работе, – отчего то с грустью рассказал Гена.

Девчонки были под стать интерьеру и угощениям. Томная, немного медлительная блондиночка Веста, ублажала сразу всех троих. То, что она вытворяло, еще не было достаточно распространено в Советском Союзе. Особенно мы были приятно удивлены, когда она доводила до экстаза Луизу, которая не могла скрыть то блаженство, которое ей доставляла Веста, и кричала в голос, при достижении оргазма. Мы практически выполняли роли статистов, пристраиваясь то к одной, то к другой барышне с разных сторон, то сразу вдвоем к одной из барышень. Особенно это нравилось темпераментной Луизе, которая, во истину, была ненасытна.

Но все хорошее, когда-нибудь заканчивается, закончилось и путешествие в «царство» Диониса и Вакха.

Только на третий день я сел в фирменный поезд «Донбасс» и отправился в Донецк к Володе.

Глава 2

Володя встретил меня на новенькой «шестерке» цвета «беж».

– Что за секретность, Никита?, – спросил Володя.

– Поехали куда-нибудь, промочим горло, там и поговорим, – предложил я, – Только давай проедем мимо дома Юза.

Володя немного удивился, но ничего не сказал. Мы сначала поехали по проспекту Артема, затем свернули на Университетскую улицу. Через несколько минут машина притормозила возле двухэтажного дома из розового кирпича.

– Посмотрите направо, перед вами дом Юза, основателя современного Донецка, – голосом профессионального гида проговорил Вова.

– А что сейчас здесь находится?, – это уже я подал голос.

– Льют безалкогольные напитки, по-моему, артель глухонемых – не совсем уверенно сказал он, – Если хочешь, наведу справки.

– Было бы замечательно, и еще, продумай, возможно ли туда попасть официально, может с какой-то проверкой?, – уточнил я.

– Хорошо, а пока, поехали на Ветку в ресторан «Вильнюс», там отличный кофе-гляссе и хороший коньяк – предложил Володя, и мы стартанули с пробуксовкой. «Цунами» любил быструю езду и гонял на предельных скоростях по поводу и без него.

Интерьер ресторана был на западный манер, столы со стеклянными столешницами, кожаные диваны и кресла, отделка стен была приглушенных тонов. Официантки были как на подбор, все чернявые, длинноногие на высоченных каблуках, в черных мини юбках и ярко алых шелковых кофточках.

Володя заказал кофе, коньяк и лимон. Мы выпили за встречу, повторили еще и только после третьего «шота», я набрался храбрости и заговорил.

– Вовчик, я хочу поделиться информацией, которая при благоприятном исходе принесет не малый барыш. Но оговорюсь сразу, дело серьезное и в деле я не один. Не буду ходить вокруг да около, скажу только, что дело идет о золотых монетах, закопанных еще со времен гражданской войны. Брат Нестора Махно, Григорий, закопал пару, тройку сотен золотых червонцев. Карту я запомнил. Необходим металлоискатель, пару человек в подмогу для, страховки, ну и оружие – выпалил я.

– Моя доля? – деловито спросил «Цунами».

– От общего количества зарытого золота, моя доля составляет треть. Половина моей доли – твоя. Все затраты компенсируются в полном объеме – предложил я.

– Как быть с ворами? Надо бы долю закинуть, – поморщившись, сказал «Цунами».

– Говорю же, все затраты компенсируются, я имею полномочия, – уверенно проговорил я.

– Тогда согласен. По рукам – немного подумав, Володя сказал, – Предлагаю сегодня продолжить культурную программу, а завтра начнем заниматься делами. Да, кстати, а может и некстати, чем тебя заинтересовал дом Юза?

– Сначала надо кое что проверить, а там видно будет, – уклончиво сказал я.

На этом подвели итог, и продолжили культурную программу. В «Вильнюсе» мы провели несколько часов. Кухня была великолепна. Коктейли из морепродуктов, рыбное ассорти, включающее осетровый балык, слабосоленую семгу, копченый палтус и угорь. Завершала блюдо черная икра, лежащая солидной горкой, в огромной икорнице, которая стояла на льду. Бутылка Донецкого шампанского была хорошим началом банкета.

Донецкое шампанское имело свою историю. «История Артемовского завода шампанских вин началась в одна тысяча девятьсот пятидесятом году, специальным указом Совета Министров СССР. В нем говорилось: «обязать Министерство угольной промышленности на договорных началах с Министерством пищевой промышленности СССР произвести откачку воды из тоннелей (бывших гипсовых шахт) Артемовского завода шампанских вин Укршампанкомитета Министерства пищевой промышленности СССР. И уже через год, был заложен первый купаж Донецкого шампанского.»

Пока официанты сервировали стол и выполняли заказ, к нам за столик подсели, две очаровательных путаны, которые предварительно поздоровались и спросили у «Цунами» разрешение присесть, называя его по имени, из чего я предположил, что они давно и близко знакомы. За первой бутылкой шампанского, последовала вторая, затем еще и еще. Наполнившись, как воздушные шарики, пузырьками от шампанского, мы решили сменить обстановку.

Володя повез нас на улицу Вавилова, в топовое место, под названием «Донецк вечерний». Ресторан был действительно на уровне. Не навязчивая, но очень стильная обстановка, приглушенный, хорошо продуманный свет. Метрдотель встретила нас прямо у входа, поинтересовалось, бронировали мы или нет столик. Услышав отрицательный ответ, предложила нам столик, стоящий в небольшом углублении, но не далеко от эстрады. Вова выбрал это место еще из-за того, что здесь был живой звук, играли три молодых парня с великолепными голосами. В их репертуаре были отечественные и зарубежные хиты. Некоторые гости ресторана, специально ходили сюда для того, что бы насладиться их выступлением.

Володя, как завсегдатай этого ресторана,заказал сырную и фруктовую тарелки, цыплят табака с пикантным соусом и армянский «Юбилейный» коньяк.

Официанты этого рестораны были только молодые парни, высокие, подтянутые и с неизменными улыбками на лицах. Одеты были в черные брюки, и белые рубашки при бабочках. Обслуживание было на высшем уровне, все блюда появлялись на столе незаметно, словно по мановению волшебной палочки, рюмки с коньяком наполнялись как будто сами по себе, присутствия официантов практически было не заметно.

Музыканты, действительно, заслуживали внимания, их игра на гитаре, клавишных и ударной установке производила впечатление. Основным солистом был Гена Трепченко, он же играл на ударных, соло на гитаре исполнял Серега Айвазов, клавиши были прерогативой Пети Бубнова. Вокал Сереги и Пети, не вызывал нареканий, но Гена был бесподобен. Барышни, присутствовавшие в ресторане, без преувеличения, «кипятком писали по ляжкам», когда ансамбль исполнял «Michelle» из репертуара группы «The Beatles», а влюбленные пары не могли оторваться друг от друга, когда со сцены звучала песня Звездинского в исполнении Гены

«Очарована, околдована,

С ветром в поле, когда то, повенчана…».

Вечер был в разгаре, когда к нашему столику подошел молодой человек, спортивного телосложения. Спутница, сопровождавшая его, была явно барышня, высокого, но ночного полета.

– О, Серега, – обрадованно проговорил Володя, – А столь поздние прогулки и такое приятное общество не вредят твоему спортивному режиму, – обнимая Сергея, проговорил он.

– Я не на долго, Нонна упросила меня зайти сюда, чтобы послушать свою любимую песню, – немного смущенно проговорил Серега.

– Знакомься, Никита, будущая звезда мировой атлетики, как минимум однократный, правда, в будущем, олимпийский чемпион, Сергей Бубка, собственной персоной – пафосно представил парня Вовка.

Парень смущенно протянул руку, для рукопожатия. Разве мог я тогда представить, что буквально через пять лет, Сергей, станет олимпийским чемпионом и тридцати пяти кратным рекордсменом по прыжкам с шестом, а в, последствии, звездой непревзойденной величины в мировом спорте.

Вечер мы закончили у «Цунами» на квартире.

Глава 3

С утра, Володя сделал несколько звонков, мы привели себя в порядок, после вчерашнего вечера. И выдвинулись в город. Володя поехал на улицу Гринкевича, в кафе «Шоколадница», славящееся своим горячим шоколадом, который как нельзя лучше подходил к нынешнему состоянию, отягощенному вчерашним возлияния спиртных напитков.

В кафе нас уже ждали два парня нашего возраста.

– Знакомься, Семен и Дима. Семен, мой двоюродный брат, а с Димкой мы дружим с самого детства. А это Никита, про которого я вам рассказывал – представил нас Володя.

Мы пожали друг другу руки и для начала, решили позавтракать. Кроме горячего шоколада, официант принесла нам горячие тосты, печёночный паштет и луковый конфитюр. Сочетание паштета с луковым конфитюром было шедевром кулинарного мастерства. Такого вкусного, горячего шоколада, я еще не пробовал. До сих пор не могу понять, какие ингредиенты придавали ему такой пикантный аромат. На десерт нам принесли мороженое, под названием «Космос». Надо отметить, что Донецк славился своим мороженым, которое начали выпускать в городе в далеком тридцать шестом году, когда город именовался еще, Сталино. Мороженое само по себе было очень вкусное, но дополнительные ингредиенты, а именно, кленовый сироп, коньяк и тертые и карамелизированные грецкие орехи, припудренные измельченным шоколадом, придавали ему непередаваемый вкус.

– Металлоискателя не нашел, но взял на прокат у саперов, миноискатель, – сказал Семен, – Лопаты и стволы, я то же загрузил в «Ниву», она стоит в гараже – буднично закончил он.

– А как пользоваться прибором, то же взял в аренду?, – пошутил Володя.

– А там проще простого, наливай и пей, – так же шутливо проговорил Сема, – Одеваешь наушники, включаешь прибор и давай косить, – закончил он.

– Да и правда, не Боги горшки обжигают, справимся, – подвел я итог.

В гараже стояла темно зеленая «Нива». Володя сел за руль, я рядом, парни разместились сзади.

– Командуй, «командор», куда направить нашу «антилопу Гну»?, – спросил наш «Козлевич».

– «Ударим автопробегом по бездорожью» в сторону Полтавки, – в таком же тоне скомандовал я.

Дорога была сносная, и через три часа мы подъезжали к Полтавке.

– Куда теперь?, – поинтересовался Володя.

– К югу от Полтавки, есть небольшое озерцо, на его северной стороне, есть небольшой источник, так вот, нам туда, – по памяти представив перед глазами карту, объяснил я.

Проезжая окраину Полтавки, Володя поинтересовался у аборигена, как проехать к ближайшему водоему. Мужик махнул рукой в сторону лесочка, и мы покатили в том направлении. Минут через десять, проселочная дорога вывела нас на берег безымянного озера. Озеро было не большое, берега заросли камышом, виднелись следы копыт животных. Видимо здесь был водопой. Вдали были мостки, с которых, наверное, местная ребятня ныряла, когда купалась на озере. Мы вышли из машины, разминая затекшие ноги. Природа пробуждалась и набирала соки из влажной земли, напитывая растения и деревья живительным соком. Сирень и каштаны пышно цвели вокруг озера, аромат от цветов, пьянил и навевал приятные мысли и воспоминания.

Мы не спеша стали обходить озеро, пытаясь увидеть впадающий в него ручеек. Он был виден издалека, и мы направились в ту сторону. Пройдя по руслу ручья, мы вышли к его истоку, который представлял собой керамическую трубу, горизонтально торчавшую из земли. Из трубы, не большой струйкой текла прозрачная вода. Над трубой был сооружен двускатный навес «ковчег», под которым спряталась небольшая иконка Казанской Божьей матери, а на вершине, был установлен небольшой, деревянный православный крест. Под струей, образовалась природная чаша, которую, кто-то заботливо обложил речной галькой. Мы по очереди напились из источника. Вода была ледяная, и имела вкус талого снега.

Я стал прикидывать направление, в котором нужно было вести поиски, а Семен и Дима, направились к машине за шансовым инструментом и миноискателем. Сделав необходимые вычисления, я определил примерное место клада, одел наушники, включил прибор, и приступил к поискам.

Со стороны, наверное, я походил на Петро, героя фильма «Трембита», которого играл Савелий Крамаров, и который бегал по селу и окрестностям с миноискателем, пытаясь найти мины. Однако, у меня была другая цель, и я сосредоточенно, квадрат, за квадратом, обследовал участок земли. Внезапно, из лесочка начали выходить коровы, сначала пара коров, потом еще, и наконец, вышло все стадо, которым командовал плюгавенький мужичонка, одетый в военную плащ-палатку, на голове была украинская соломенная шляпа, на ногах заброды, а в руках кнут, которым он нехотя пощелкивал, давая понять коровам, кто тут главный. Коровы направились к озеру на водопой, а мужичок, уперев свободную руку в бок, наклонил на бок голову, и прищурив один глаз, саркастически изрек,

– И что это мы тут делаем, чего это мы тут ищем? Уж не шпионы ли вы?-.

– Нет, отец. Мы тут с друзьями были на пикнике, и потеряли ключи от дома и работы. Так вот ищем, но пока безрезультатно, – непринужденно ответил мужику Семен, – Ты, случайно, не находил здесь связку ключей?

– Пикник, говорите? Ну, ну. Уже больше трех лет, сюда ни одна машина не заезжала, а вы говорите, ключи. Ну, ну!, – толи подозрительно, толи с угрозой, проговорил мужичок, и ни говоря больше, ни слова, погнал стадо в село.

Через минуту мы уже забыли о мужичке, и продолжали поиски. Минут через пять, прибор противно запищал, я поводил петлей влево и вправо, сигнал не пропадал. Сема и Дима, взявшись за лопаты, начали копать в этом месте. Углубившись сантиметров на сорок, лопата Димы, издав скрежет, наткнулась на что-то металлическое. Ребята стали копать энергичнее, и через пару минут выкопали находку. Нашему взору предстала шашка, времен гражданской войны. Вова крякнул от досады, но больше никто не проронил ни слова.

Я опять нацепил наушники, и приступил к поискам. Почва периодически выдавала писклявые звуки, выходящие из ее глубин, но стабильного сигнала все еще не было. От однообразия ситуации меня уже мутило, и я передал наушники Володе. Он с азартом взялся за дело, поскольку без дела, ожидать «у моря погоды», ему то же наспичело. Прошел еще час, все было безрезультатно. Володю сменил Семен. Когда он, надев наушники, взял прибор, то смачно матюгнулся,

– Я понял, почему все бес толку. Прибор то настроен на самый слабый режим, – сказал он, и перевел прибор на максимальный режим. Остальные иронично посмотрели в мою сторону.

Буквально через пятнадцать минут, Семен уловил устойчивый сигнал. Определили размеры квадрата и начали копать. Яму копали полтора на полтора метра. Когда мы углубились на полметра, со стороны села послышались звуки, приближающегося автомобиля. И через пару минут, на поляну выехал УАЗ. Из машины вышли три мужика, двое из них держали в руках обрезы.

– И что это мы тут делаем?, – пробасил один из них, наверное, старший.

– С чего ты взял, братан, что перед тобой кто-то отчитываться будет, – жестко ответил Володя.

– Да с того, фраерок, что это моя территория. Я «Леший», может, слыхал?, – опять пробасил он.

– Ну а я «Цунами», и у меня свой интерес, который тебя не касается. Костя «Пардон» в курсах, так что давай разойдемся краями, – в ответ сказал Вовка.

– Нет, братан, так не пойдет. Зашлешь долю, со своего интереса, тогда и разойдемся краями – ,все так же басовито проговорил «Леший».

Ситуация накалялась, нужно было срочно находить выход, из сложившейся ситуации. Нервы были у всех на пределе. В этот момент из лесополосы блеснул солнечный зайчик. Первым на снайпера среагировал Володя, он в падении сделал два выстрела в сторону солнечного блика. Сема, одновременно с ним, выхватили ствол, и не целясь, от бедра выстрелили в амбалов с обрезами. Один из них, падая, успел выстрелить в ответ, но попал в «Лешего», которому пуля пробила ссади левое бедро, другой здоровяк, не успел даже крякнуть. В этот момент я, стремглав летел к лесополосе, петляя как заяц. Я предполагал, что снайпер еще жив, и была крайняя необходимость локализовать стрелка. Но опасения были напрасны, снайпер лежал, уткнувшись носом в землю.

В пылу схватки, мы не сразу заметили, что Димка неподвижно лежит на боку. К нему кинулся, Сема и Володя, а я приблизился к «Лешему», который, сначала, стонал и корчился от боли, но пока я дошел до него, он затих. Пуля, разворотила ему пол бедра и вырвала часть живота.

– Димка, очнись-, кричал Сема, но в ответ была тишина.

Первым заговорил «Цунами»,

– Пацаны, возможно, стрельбу слышали в селе, по этому у нас не так много времени, а дел еще невпроворот, – сказал он.

Я и Володя взялись за лопаты, и в темпе стали копать яму. Когда глубина уже была чуть больше метра, послышался характерный звук удара железа о железо. Ускорившись, мы, наконец-то, откопали деревянный ящик от патронов, обитый снаружи цинком. Вынув его наружу, мы увидели, что он набит золотыми монетами.

Убедившись, в том, что это то, что надо, мы с трудом погрузили в багажник машины тяжелый ящик и инструменты. На заднее сиденье положили Димку.

– Что будем делать с этими отморозками?, – спросил Семен.

– Самая действенная схема, это запихать их всех в УАЗик, и поджечь. Пусть потом по головешкам устанавливают кто это такие.

– Но сельчане сразу опознают их, – засомневался Семен.

– Ты думаешь, что это сельские бакланы?, – спросил я, – Думаю, у них бы духу не хватило наехать на нас. Мне почему-то кажется, что они именно нас хотели здесь увидеть – .

– Но откуда? Даже мы, до последнего момента не знали, куда поедем, и машину эту Димка только вчера угнал, – удивленно возразил мне Володя.

И тут мне пришла в голову безумная мысль. Я подошел к «Ниве», и стал осматривать днище. К своему неудовольствию я нашел, то, что искал. Рядом с задним амортизатором, я обнаружил, прикрепленную к днищу машины, черную коробочку, которая чуть заметно помигивала красным огоньком. Я молча подозвал парней, и указал им на находку.

– Но как?, – только и мог вымолвить Семен.

– Потом разберемся, не время сейчас. Планы меняются, – сказал «Цунами».

Трупы парней из бригады «Лешего», оставили лежать там, где их застала «костлявая». Димку переложили туда, где он был убит, и вложили ему в руки оба ствола. Пусть теперь, мусора или те, кто установил маячок, ломают голову, что тут произошло. Сами осмотрели УАЗ, на предмет «сюрпризов». В машине был передатчик, который и отслеживал, наше передвижение. Сняв и выбросив в озеро, маячок с «Нивы», мы поехали прочь от этого гиблого места, сначала, в сторону Гуляй поля, затем на Мариуполь, потом на Таганрог, а уже оттуда в Ростов-на-Дону.

В Ростов мы приехал под утро.

Глава 4

Въехав в Ростов, я попросил Володю остановиться возле первого таксофона. Набрав, нужный мне номер, я услышал голос «Коли-Ростовского».

– Смольный на проводе, – шутливо проговорил он в трубку.

– Колян, это я, Никита, привет-, ответил я.

– Никита, дружище, какими судьбами?, – радостно заорал он в трубку.

– Погоди, радоваться. Коля, мне и двум моим друзьям, надо схорониться на время, да так, чтоб ни одна душа не знала, – охладил я его радость.

– Понял, не дурак, дурак бы не понял. Запоминай адрес, – и он продиктовал адрес и примерный маршрут.

Подъехав к указанному адресу, мы увидели частный дом, за высоким забором. Не успели мы остановиться, как ворота отворились, и молодая девушка, взмахнула рукой, приглашая нас. Въехав во двор, я помог ей закрыть ворота.

– Меня зовут Жанна, – представилась она.

– Я, Никита, а это Володя и Семен, – проговорил я.

– Проходите в хату, я перекусить собрала. Наверно проголодались и притомились, по номерам на машине вижу, что не местные, – заботливо проворковала, эта внимательная и хорошенькая казачка.

Мы прихватили из машины сумки, в которые заблаговременно упаковали содержимое цинкового ящика. От лопат и миноискателя, мы избавились по дороге, выбросив их в какую то речушку.

Умывшись во дворе, мы зашли в хату. Убранство было самое наипростейшее, посредине горницы стоял стол, заставленный, как свадебный. «Перекус» состоял из кубанского борща, зелени и малосольных огурчиков. Отбивные из свинины, были размером в две ладони и толщиной, в три сантиметра. На гарнир было картофельное пюре. Завершала, убранство этой «скатерти-самобранки», запотевшая литровая бутылка самогона.

Жанна, заботливо, налила всем борща, не забыв положить в тарелки по огромному куску мяса. Сдобрив борщ сметаной и рубленой зеленью, мы приступили к трапезе, не забыв для начала, наполнить и осушить стаканы с живительным нектаром, типа самогон. Промежуток между первой и второй был не долгим, и мы вновь наполнили и осушили стаканы. Доев борщ, мы приступили к мясу с картошкой. Когда мы осушили по третьему стакану самогона, Жанна уважительно заметила,

– Ну, прямо, как донские казаки, только не крякаете, после выпитого, – смешливо сказала она.

– Как говорится, каждый может выпить, но не каждый может крякнуть. Для этого нужна большая практика. А мы так, дилетанты-любители, – добродушно заметил Семен.

– Однако, у вас ни в одном глазу, либо вы не дилетанты, либо у вас какие то крупные проблемы, – еще раз поразив нас своей наблюдательностью, заметила Жанна.

Мы переглянулись, но промолчали. На сухую еда не шла, но и напиваться не было причин, по этому, Семен, стал наливать по половинке. Вторую бутылку только начали, когда приехал Николай. Я познакомил его с ребятами, и мы продолжили обед. Жанна, поняв, что наступило время мужских разговоров, потихоньку вышла на кухню и занялась мытьем посуды.

– Никола, надо бы в первую очередь избавиться от машины, причем продавать или сжигать не нужно, нужно разобрать ее по винтикам, так, что бы стала не идентифицируемой, и в первую очередь уничтожить номера. А то даже Жанна заметила, что мы иногородние, – сказал я.

– У Жанны глаз – алмаз, ее на мякине не проведешь, она у нас глазастая, – немного с иронией сказал Николай, – А что касается твоей просьбы, то все сделаем в лучшем виде. Переплавку не обещаю, но то, что никто и никогда не найдет от этой машины, даже гайку, обещаю, – закончил он.

Через какое то время приехал человек Коли «Ростовского», повесил новые номера на нашу «Ниву», свои мы сняли еще до его приезда, и уехал, ни говоря, ни слова. Мы еще посидели немного, после чего и Коля стал собираться, ссылаясь на неотложные дела. Жанна, показала, где мы можем поспать, и мы мешками повалились на кровати, уснув еще в полете.

Мы проспали до вечера, когда приехал Николай, мы уже встали и привели себя в порядок.

_ Ну что, куда бросим свои натренированные тела, – весело поинтересовался Николай.

– Все равно, давай куда-нибудь на воздух, – сказал Семен.

– Тогда к дяде Мише, на «Лебердон», – безапелляционно заявил я.

На этом и сговорились. Жанна, сослалась на домашние дела, и не поехала с нами.

Наверно, нужно пояснить, почему мы оказались в Ростове-на – Дону, а не в каком другом городе, необъятной нашей страны. Я как-то рассказывал, что уже заезжал в этот город. А заезжал я, по просьбе одного уважаемого человека, который попросил помочь с решением одного деликатного вопроса. Человеком, которому нужно было помочь, как вы понимаете, был Коля «Ростовский». Николаю понадобился постоянный, бесперебойный канал поставки валюты. Я вывел его на Леху в Ленинграде, а тот познакомил его с нужными людьми. Благодаря этому Коля стал монополистом по валютным операциям в своем родном городе. В свою очередь, я мог рассчитывать на ответную услугу с его стороны, и, посоветовавшись с Володей, я не скрывая ничего, обрисовал Коле ситуацию, в которую мы попали.

– Да, серьезный переплет, – резюмировал он, – Но давайте разберем эту ситуацию, и начнем все с самого начала – предложил он.

Проанализировав ситуацию, мы пришли к следующему заключению. «Цунами», по моей просьбе, давал задание Семену и Димке, не посвящая одного в поручение другого. Но произошло непредвиденное, Димка и Семен пересеклись «случайно», и Семен поинтересовался у Димки, не знает ли он, где достать металлоискатель. Тот пообещал подумать, а потом дал Семену адрес, где он может взять миноискатель. Затем, сложив дважды два, он понял, что дело идет о чем-то серьезном, и «курсанул» своих хозяев, скорее всего это КГБ, поскольку у милиции не было бы возможности в такой короткий срок, обеспечить операцию спец средствами. Второй довод заключался в том, что о «Лешем» и его бригаде ходили слухи, что они какие-то мутные, и возможно, работают на «контору», что, как мы увидели, подтвердилось на все сто процентов.

Но были и хорошие аспекты, это то, что никто не знал про мое участие в этом деле. По этому, я мог чувствовать себя относительно спокойно, не входя в круг подозреваемых.

Исходя из сложившейся ситуации, решили следующее. Я еду в Ленинград, превращать «дьявольский металл» в зелененькие бумажки, с портретами американских президентов. Володя и Семен, на время «ложатся на дно» в Ростове. Затем они втроем едут в Геленджике, где у Коли «Ростовского», то же были сильные позиции.

– Давно хотел пожить на морском побережье, – сказал Володя.

– Вот и здорово, – сказал Калян, – так и сделаем. Но, Никита, в Ленинград, я тебя сам отвезу. Не хочу никому доверять, поскольку дело уж очень серьезное, да и мой интерес в этом деле не маленький, – хохотнув, сказал он, – Ну, а вы, братья, акробаты, поскучайте пока у Жанны, хотя я сомневаюсь, что она даст вам поскучать, – сказал Коля и загоготал во все горло, мы дружно его поддержали.

Не теряя времени, на следующее утро, мы с Николаем, выехали на машине в Ленинград. В четыре руки, мы доехали до места за сутки. Передали драг металл Лехе и в этот же день, я вылетел в Пермь, а Коля, через два дня благополучно доехал до Ростова. И на следующий день, он с Володей и Семеном, и еще с тремя ростовчанами, на двух машинах благополучно добрались до Геленджика.

Лехе понадобилось чуть больше месяца, что бы выгодно, учитывая и свой интерес, превратить «звонкие монеты» в хрустящие «фантики», под названием доллары. Конвертировал я не все золото, а лишь то, что необходимо было отдать ворам, Коле и Володе, остальное золото, я пока придержал.

По итогу, в том кладе, что мы откопали, оказались золотые монеты времен Екатерины II, которые были в пять раз увесистее золотых «Николашек рыжих», так называли золотые червонцы, выпущенные во времена царствования Николая II, которых в кладе было предостаточно. В переводе на доллары США, в кладе находилось золота на пять миллионов. Из которых триста тысяч, «Цунами» передал ворам, двести тысяч получил Коля «Ростовский». По полтора миллиона отложили Махно, и дочери Нестора Ивановича, Елене, и по семьсот пятьдесят тысяч долларов заработали мы с Володей.

Война. 1943–1945 год. Пермь, Сталино (Донецк), Запорожье, Прага

Глава 1

Из-под Ржева, меня и еще тысячи таких же раненых красноармейцев, кого пешком, а кого на подводах, на машинах, в санитарных эшелонах, доставляли в госпиталя разного профиля. Медицинские учреждения были разного уровня, начиная от медсанбатов во фронтовой полосе, и заканчивая госпиталями в тылу нашей страны. Мне можно сказать повезло, потому что меня удалось погрузить на поезд, переоборудованный под санитарный эшелон. Нашему эшелону конечной точкой маршрута следования был предписан уральский город Пермь. Назвать наш поезд санитарным эшелоном, можно было только по тому признаку, что все пассажиры имели ранения разной степени тяжести. В остальном, это был обыкновенный поезд. Ни каких специализированных помещений, типа операционной или перевязочной не было. Санитарные условия оставляли желать лучшего. Персонал, который имелся, в составе поезда, состоял из трех врачей, пяти медсестер и с десяток санитарок и санитаров. Медикаментов почти не было. Раненые выживали только на волевых качествах. До конечной станции живыми доехали только две трети красноармейцев.

Разместили нас в военно-медицинском госпитале, который находился в центре города, почти на берегу реки Кама. Палаты были огромные, а сводчатые потолки возвышались более, чем на пять метров. Кругом стояли кровати, на полу была выстелена метлахская плитка, стены были покрыты кафелем, с потолков свисали огромные бронзовые люстры. Санитарки и медсестры, заводными волчками, перемещались по этим огромным пространствам, и не понятно как успевали оказывать раненным бойцам помощь. Помощь требовалась почти повсеместно, кто-то просил пить, кто-то просто стонал, кто-то в беспамятстве метался по кровати, пытаясь разорвать бинты, которыми был привязан к ней, в целях безопасности. Врачи появлялись на утреннем обходе, или в экстренных случаях, поэтому санитарочки здесь были на правах ангелов хранителей. Только они, по своей сердобольности и милосердию могли успокоить бойца, которому ампутировали обе ноги. Только они могли найти те слова, от которых в душе начинала теплиться искорка надежды, позволяющая не сойти с ума. Сложнее всего было с «самоварами», так называли раненных, которые потеряли и руки и ноги. Но таким, врачи рекомендовали вводить морфий, по скольку боли не столько физические, сколько душевные, не позволяли принять эту шокирующую действительность, произошедшую с ними. Мозг отказывался воспринимать саму суть того, что ты несмотря ни на что жив, а жив ты для чего?

Ранения, полученные мной, в основном не принесли большого вреда моему молодому организму. Серьезные неприятности доставила пуля, раздробившая мне кость ниже колена. В полевом санбате мне как могли, обработали раны и отправили в тыл. Пока формировали эшелон, пока шла погрузка раненных красноармейцев, пока дошла до меня очередь на операцию, моя рана начала гноиться. До конца жизни буду благодарить военврача III категории Вишневскую Галину Александровну, которая резко пресекла предложение об ампутации мне ноги. Она сама лично проводила операцию, которая длилась более трех часов, и извлекла все осколки из раненой ноги. Правда, пришлось удалить и крупные осколки кости, из-за чего был не благоприятный прогноз на быстрое срастание, и было опасение, что моя нога будет чуть короче. Но, благодаря стараниям Галины Александровны и заботе санитарочек, в конце концов, все обошлось, правда, в гипсе я провалялся более полугода. Провалялся, это мягко сказано. В те времена при переломах, особенно, нижних конечностей, использовалась методика растяжек и противовесов. Так вот, моя срастающаяся нога была задрана при помощи хитрых приспособлений, вверх, и зафиксирована в таком положении, а противовесом для вытяжки, служила обыкновенная спортивная пудовая гиря. Почти вся нога, для лучшей фиксации, была замурована в гипс, от лодыжки и до бедра. Вот таким лежачим памятником я и провел первые полгода в госпитале.

Это было в канун Нового 1943 года. Перед праздником, штабисты зачастили к нам в госпиталь. Приходили целыми делегациями, в основном с наградными листами. В один из таких дней, как то неожиданно, возле моей койки, выросла целая делегация штабистов, и медработников.

Во главе делегации был полковник из военкомата, что само по себе было уже не ординарным случаем.

– Красноармеец Мехненко?, – командным голосом полюбопытствовал он.

– Так точно, – отчеканил я.

– За героизм и мужество, проявленные в боях, в составе 126-й штрафной роты 42-й Армии Ленинградского фронта, наградить красноармейца Мехненко Владимира Леонтьевича, медалью «За отвагу», снять судимость с Мехненко, как искупившего свою вину перед Родиной, – торжественно проговорил полковник и вручил мне коробочку с медалью и удостоверение.

– Служу трудовому народу – . Немного растерянно, проговорил я и принял награду из рук в руки.

Но по довольному виду собравшихся, а их было гораздо больше, чем при обычном награждении, я понял, что это только первая часть «маркезонского балета». И действительно, с еще более напыщенным видом, полковник продолжил,

– За личное мужество и героизм, проявленные, в боях за город Ржев. Наградить красноармейца Мехненко Владимира Леонтьевича, орденом «Красной звезды». Красноармеец Мехненко, своей грудью закрыл вражескую амбразуру, тем самым дав возможность бойцам своего подразделения, овладеть стратегической высотой 200. К приказу прилагается справка, выдана красноармейцу Мехненко Владимиру Леонтьевичу в том, что с него за проявленное мужество и отвагу в борьбе с фашизмом определением военного трибунала 151-й стрелковой дивизии от 17 октября 1942 г. снята судимость. Председатель военного трибунала 151-й стрелковой дивизии военный юрист III ранга Сорокин. Кроме того, приказом 357 от 20 октября 1942 года, присвоить красноармейцу Мехненко Владимиру Леонтьевичу, внеочередное воинское звание – «сержант» – .

Вот тут со всех сторон послышались крики: «Ура!», «Герой!», и прочие похвальные эпитеты. Я потерял дар речи. Не то, чтобы я не думал о награде, но получить сразу две награды, да еще одна из них «Красная звезда», это было за гранью моего тщеславия. Пуститься в пляс, на радостях, не позволила загипсованная нога, но настроение было отменное. Как только поздравления поутихли, я решил написать письмо Агате и Елизавете, где в подробностях, конечно не шокирующих их женские сердца, рассказал о наградах и немного, о том, за какие заслуги я их получил.

В госпитале я пробыл почти год. Сначала срасталась нога, затем понадобилось время на то, что бы я вновь смог ходить. Дело в том, что при операции было удалено более трех сантиметров кости, и что бы кости срослись, потребовалось время. Впоследствии, мне пришлось долго и упорно разрабатывать ногу и практически заново учиться ходить.

В конце лета сорок третьего года в госпиталь прибыли представители прокуратуры 54 стрелковой дивизии 5 ударной Армии Юго-Западного фронта. Задача «купцов» состояла в отборе военнослужащих для комендантского взвода при военной прокуратуре дивизии. Среди них выделялся старшина Колупаев, мужчина среднего возраста, не высокого роста, с лицом, явно славянского происхождения. Форма сидела на нем, как влитая, а на груди были медаль «За отвагу» и орден «Солдатской славы» 3-й степени. Как потом я узнал, Иван, так звали старшину, был ординарцем у дивизионного прокурора и прибыл в госпиталь для того, что бы помочь отобрать необходимых бойцов. Первоначально, капитан, старший группы, знакомился с личными делами претендентов, а старшина, в неформальной обстановке в «курилке», ненавязчиво узнавал не достающую информацию о красноармейцах. Это было обусловлено тем, что при освобождении оккупированных территорий, у военной прокуратуры, появлялась работа по выявлению предателей, работавших на фашистов при оккупации и в комендантский взвод прокуратуры, набирались бойцы с определенными качествами и навыками.

В своей анкете я отметил, что свободно владею немецким языком, стреляю из многих видов огнестрельного оружия, владею навыками рукопашного боя. Положительным фактором явилось и то, что я родом с Украины, а в данный временной промежуток, 54 дивизия входила в состав войск, освобождающих Донбасс и Запорожье. Сыграли свою роль и награды, полученные мной. А после того, как я с капитаном, непринужденно побеседовал минут пять на чистейшем баварском наречии, мою кандидатуру утвердили, и я вместе с десятью бойцами из числа годных к строевой службе, был отправлен на Юго-Западный фронт в распоряжение военной прокуратуры 54-й стрелковой дивизии.

Глава 2

Эшелоны в сторону фронта шли беспрепятственно, но на некоторых узловых станциях, возникали небольшие заминки, вызванные тем, что в первую очередь железнодорожники пропускали литерные с техникой и боеприпасами. Составы с бойцами, кроме резерва Ставки, могли задержать и на целые сутки. Так получилось и с нашим составом. В Воронеже, наш состав, поскольку он был сборный, отправили на переформирование и загнали на запасные пути. В пути мы были уже трое суток, и хотелось кроме сухого пайка, разжиться чем-нибудь вкусненьким. Старшина взял с собой меня и еще одного бойца, и мы отправились на поиски съестных припасов и кипятка. На соседних путях формировался еще один эшелон. Наше внимание привлекло скопление бойцов в середине состава. Там перепуганной стайкой сгрудились человек пять девчат в форме, с вещмешками, в погонах младших лейтенантов медицинской службы. Их обступила целая толпа бойцов, едущих на фронт. Слышался смех, шутки, порой и не совсем пристойные. А девчата, с немного растерянными лицами, как могли, отбивались от острот, сыпавшихся со всех сторон.

И вдруг, наш старшина, как закричит,

– Шурка!, – и через толпу бойцов, кинулся к девчатам.

– Тятя!, – звонко и радостно откликнулась одна из девчат и кинулась навстречу нашему старшине.

Вот такие подарки, порой, дарит судьба людям. Ну, скажите, разве это не Божий промысел, встретить в водовороте войны, на железнодорожной станции, через которую проходят в сутки десятки тысяч человек, отцу, родную дочь. Шутки стихли, бойцы с пониманием отнеслись к такой неординарной встрече, а наш старшина, не мог наглядеться на свою взрослую дочь, которую он не видел с тридцать восьмого года. С тех пор, как Александра уехала учиться в Воронежский фармацевтический техникум, который с успехом закончила и получила направление на фронт. Направили ее и подруг, выпускниц техникума, на службу в санитарный эшелон, формировавшийся здесь, в Воронеже.

С тех пор, как они виделись в последний раз, Шурочка повзрослела, похорошела, но была все такая же худенькая. Давала о себе знать дистрофия, которой она переболела в детстве. В то время многие болели и дистрофией и рахитом, времена были тяжелые. И тем не менее это была красивая, высокая, стройная девушка, с темно русыми, длинными волосами, с серо голубыми глазами, слегка припухлыми губками и небольшим, аккуратным носиком. Отец не мог наглядеться на свою старшую дочь. А всего у Ивана Терентьевича было пятеро детей. Александра, старшая дочь, Петр, который стал летчиком и воевал в Корее, Василий, судьба которого не сложилась, и он по глупости угодил на зону, Надежда тихо и скромно прожившая свою жизнь и воспитавшая двоих детей, и Николай, «заскребыш», но самый шустрый из детей. Он до 1953 года, в составе спецподразделений МГБ, гонялся за ОУНовцами и «бендеровцами» по закарпатским лесам.

Время за разговорами летело не заметно, уже отправился эшелон, возле которого произошла встреча, уже мы проводили девчат до санитарного эшелона, в котором им предстояло служить, а отец с дочкой все о чем то переговаривались, то смеясь и улыбаясь, то с грустью вспоминая что-то из прошлой жизни. Но всему свое время и пришло время расставаться. Иван, не стесняясь, пустил слезу, а Шурочка, по детски, всхлипывая и что-то бормоча, плакала навзрыд. Но все равно, это был один из самых счастливых дней, который остался в их памяти навсегда.

Всю ночь, мы проговорили с Иваном. Он рассказал о себе и своей семье, я рассказал ему о своей жизни. В чем-то наши жизни перекликались, скорее всего, перекликалась его жизнь с жизнью моего отца, они были ровесниками, так же как я с его старшей дочкой. Но все равно во многом наши судьбы были похожи, как судьбы миллионов людей в Советском Союзе, переживших коллективизацию, репрессии и войну. Вот на этой жизненной волне мы и сдружились. Иван был обстоятельным, хозяйственным мужчиной. Не зря прокурор дивизии, майор юстиции Никеенко Алексей Михайлович, уважительно относился к своему ординарцу, а Иван Терентьевич, по-отцовски заботился о своем командире. По-отцовски потому, что майору было всего двадцать пять лет. Звание и должность свою прокурор дивизии получил за боевые заслуги, о чем свидетельствуют два ордена «Боевого красного знамени» и орден «Красной звезды». В прокуратуре многие величали Ивана «Батей». Не столько из-за возраста, сколько из-за того, что с ним всегда можно было поделиться сокровенным, или попросить совета в той или иной ситуации. Одним словом – «Батя».

Еще через сутки, наш эшелон достиг железнодорожной станции Красный Лиман. Оттуда, на попутке, мы добрались до населенного пункта Лозовое, где базировалось наше подразделение. Кроме нас прибыло еще двадцать человек личного состава. В основном люди были обстрелянные и бывалые. Многие прибыли из разведывательных подразделений. Контингент подобрался серьезный, да и задачи, стоящие перед нами имели Государственное значение.

С первых дней нас разбили на отделения по десять человек, и мы приступили к занятиям по специальной подготовке. Я был назначен командиром третьего, отделения, которое занималось разведкой и сбором информации. Военспецы отрабатывали с нами приемы рукопашного боя, работу на радиостанции, картографию, совершенствовали немецкий язык, занимались огневой подготовкой и осваивали технику владения не только ножей, но и любых колюще, режущих предметов, то есть всего того, что могло попасть под руку в нужный момент. За короткий промежуток времени мы в совершенстве освоили те навыки, которым нас обучали. Без хвастовства скажу, что мы знали больше десяти мест, только на заднице человека, не сильный укол в которые был смертельным, или выводил противника из строя на длительный срок. Могли перерезать горло противнику, картонным мундштуком от папиросы, обезвредить часового мы могли одним движением руки, резко дернув за каску часового. Дело в том, что немецкие солдаты, как известно «уставники» и носили каски, строго по уставу, то есть ремень от каски закреплялся на подбородке двойным ремешком, что позволяло без особых усилий сломать шейные позвонки не сильным, но резким движением, дернув козырек каски вверх и назад. Подрывное дело мы изучили в совершенстве и профессионально могли, как заложить взрывное устройство, так и обезвредить его. Одним словом мы были готовы к выполнению любой боевой задачи повышенной сложности как на территории контролируемой Советскими войсками, так и на временно оккупируемой территории.

Глава 3

Посыльный из штаба разбудил меня среди ночи, меня срочно требовал явиться военный прокурор.

– Сержант Мехненко, к нам поступила оперативная информация о том, что в освобожденном нашими войсками населенном пункте Татьяновка, скрывается опасный военный преступник, полицай по фамилии Пискун. Этот полицай ответственен за репрессии и расстрелы наших граждан на оккупированной территории. Перед вашим подразделением поставлена боевая задача, захватить эту мразь живым, и доставить в расположение дивизии. Подчеркиваю, доставить живым. По имеющимся сведениям, он имеет информацию, о месте нахождения архива полиции, который немцы не успели вывезти при отступлении. К выполнению, поставленной задачи, приступить незамедлительно. На выполнение задания, даю трое суток, – не громким голосом, но с интонациями, позволяющими понять, на сколько важно это задание, приказал военный прокурор, – Всю оперативную информацию, по данной операции, получите у командира разведывательной роты батальона. Вопросы есть? -.

– Ни как нет. Разрешите выполнять?, – бодрым голосом отрапортовал я.

– Выполняйте, – ответил майор.

Бойцы отделения были уже на ногах. Обрисовав им, поставленную задачу, мы приступили к экипировке и подготовке снаряжения. Через полчаса бойцы были готовы к выполнению задания, а я получил всю оперативную информацию по месту нахождения предателя. По данным, полученным разведкой от местных жителей, Пискун прятался в доме своей любовницы, некоей Татьяны Мезенцевой.

До Татьяновки мы добрались затемно. Определившись, где находиться хата подружки предателя, я определил позиции бойцов, и разведчики в точности заняли позиции. Захват решили провести на рассвете, что бы избежать ненужных сюрпризов.

Но нас опередил сам Пискун. Едва забрезжил рассвет, как бесшумно приоткрылась дверь в хату, и вышла Татьяна. Она оглянулась по сторонам, и дала знак, после чего вышел и Пискун. Они обнялись на прощанье, и в момент, когда они проходили мимо амбара, с его крыши, как лавина, на них обрушился Костя Куменчиди, здоровенный грек, прозванный бойцами «Шифоньер». Костя, реально был богатырем. Сто тридцать килограмм живого веса при ста восьмидесяти пяти сантиметров роста, прибавьте к этому нереальную силищу, и вы получите настоящего Геракла. Внешний вид его то же соответствовал его далеким предкам. Кудрявые волосы, прямой нос, почти круглые карие глаза, выдавали в нем, потомка Олимпийских Богов. О силе Кости ходили легенды, рассказывают, что послали его в разведку, за «языком», так он сразу двух принес. Принес, это в прямом и переносном смысле. Потому, что когда он их обезвреживал, то немного перестарался и отправил обоих «фрицев» в глубокий нокаут. Пришлось ему их нести, а как? На себе не удобно, так он взял каждого за поясной ремень, и как чемоданы, донес до передовой. За этот подвиг его наградили медалью «За храбрость».

Такого расставания парочка явно не ожидала. Полицая, Костя вмиг подмял и заломил ему руки за спину, одновременно заткнув тому, рот кляпом. Помня поставленную задачу, взять предателя живым, Костя не сильно помял полицая, а вот его подружке досталось сполна, поскольку Костаки упал всей своей восьми пудовой массой, прямо на хозяйку, отчего та, лишилась чувств, и пока она приходила в сознание, все уже было кончено.

Пискун сидел в хате, на табурете, и растеряно хлопал глазами, а его любовница подвывала в углу за печкой, потирая ушибленные телеса.

Применяя, полученные от военспецов знания по ведению экспресс допросов в боевой обстановке, Гриня Фейсман навис над полицаем, как коршун над голубкой, и в приблатненной манере, шипя и брызгая слюнями, «колол» предателя, что называется «по горячему»,

– Ну, что, падла, вот и пришло время ответить, за то, что переметнулся к фашистским оккупантам. Будь моя воля, я бы тебя, мразь, на месте кончил, без суда и следствия. Спасти свою вшивую душонку, сможешь, если «расколешься», как сухой пень. Ты меня понял?, – дико сверкая выпученными глазами вещал Гришка.

Гриня был молодой парень, попавший на фронт из Соликамского ИТЛ № 15. Был ранен дважды, и так же, как и я, прямо из госпиталя был направлен в армейскую прокуратуру. Отсидел Гриня, в общей сложности восемь лет, и за этот отрезок времени научился «ботать по фене», как на родном языке. Был он высок, худощав, имел темно русые волосы, узкие, да еще и прищуренные карие глаза, довольно большой, но тонкий и с горбинкой нос. Губы были, острые, как лезвие ножа. Пальцы рук постоянно исполняли танец «веера» и сам он был весь, как на шарнирах.

Полицай, что-то нечленораздельно лепетал, дрожа всем телом и постоянно икая.

– Где заховал архив полиции? Ткни пальцем в карту. Живо!, – не сбавлял темпа наш доморощенный следак.

– Я его не прятал. Архив спрятал начальник полиции, гауптман Рудь, он сейчас назначен начальником полицаев в Юзовке, – еле ворочая языком, промямлил Пискун.

Меня, будто током ударило.

– Как ты сказал его фамилия? – переспросил я.

– Сергей Рудь, – еще больше испугавшись, еле слышно, проговорил полицай.

– Особые приметы у него есть?, – спросил я,

– У него шрам во все лицо, – немного задумавшись, сказал Пискун, – Еще, он весь седой, как лунь.

Я понял, что это тот человек, который искалечил мою судьбу, но виду не подал, сейчас было не до личных отношений.

– С чего ты решил, что архив полиции у твоего начальника? – еле сдерживая волнение, спросил я.

– Мы его вместе с ним вывезли, когда началась суматоха, при зимнем наступлении «красных», ой, простите, Красной Армии. Мы тогда четыре ящика с документами погрузили на подводу, и Рудь сказал, что он знает место, где архив можно надежно спрятать. Сел на подводу и уехал один. Через час он вернулся, но подвода была пустая, – рассказал полицай.

– Где это было, в каком населенном пункте?, – продолжал я допрос.

– В Новоселовке, там тогда располагалась полевая жандармерия.

– А сейчас, где Рудь? – вкрадчиво спросил я, пытаясь не спугнуть удачу.

– В Авдотьино, там сейчас находится жандармерия. Там же находятся подпольщики из группы Саввы Матекина. Рудь лично их пытает. Немцам некогда заниматься подпольщиками, и они отдали их на растерзание этому зверю. Он их лично пытает, и лично сбрасывает в шурф шахты 4–4/бис на Калиновке. Было двадцать пять парней и девушек. Сейчас не знаю, сколько осталось в живых, – разговорился Пискун, – И немцев там сейчас не больше взвода, основные силы перебросили на передовую. А полицаи, как и я, бегут, пока еще есть возможность.

– Игорь, связь с командиром, – обратился я к нашему связисту.

Игорь Длиннопол был связистом в нашем подразделении. Высокий, крепкий блондин с грубыми, но не отталкивающими, а наоборот добродушными чертами лица. До войны он занимался боксом и был чемпионом Краснодарского края вполу тяжелом весе.

– Связь, командир, – через минуту доложил он.

Я доложил командованию, что объект нами захвачен, но «груза» при нем нет, по полученным в процессе допроса данным, груз находится в Новоселовке. А лицо, которое прятало архив, сейчас в Авдотьино. По имеющимся у нас данным, в Авдотьино не более взвода немцев, а полицаи собираются провести карательную операцию, по ликвидации подпольщиков группы Саввы Матекина. Прошу дать разрешение, на проведение операции, по освобождению подпольщиков и захвату начальника полиции, с последующим выходом на интересующий нас архив.

Через минуту было получено «добро» на проведение операции. В помощь нам в Авдотьино направили еще одну группу с местным проводником. Получив координаты, где состоится встреча и пароль, связь завершилась.

Мы связали Пискуна и его любовницу, и оставили их в хате. Через час, другой, их обязательно доставят в прокуратуру.

Мы в темпе выдвинулись в сторону Авдотьино. К вечеру встретились со второй группой, которой командовал Серега Аракелян. Безбашенный армянин, презирающий опасность и страх. Высокий, молодой парень, с коричневыми, миндальными глазами, с черными густыми волосами, спадающими на лицо, казацким чубом. Из отличительных особенностей у него был шрам во всю левую часть лица, который он получил в рукопашной схватке с четырьмя фашистами, в которой в живых остался только он один.

В проводниках был молодой парнишка, который постоянно приподнимал правое плечо, одновременно, склоняя к нему голову. Кого-то это движение мне напоминало, но я ни как не мог понять кого. Но когда он заговорил, неповторимо картавя, сомнений уже не было, это был Рудик, один из братьев близнецов, с которым меня свела судьба в Юзовке в тридцатые годы.

– Рудик, это я, Вотька, помнишь меня?, – кинулся я обнимать его.

Сначала он не понял, но уже через мгновение, глаза его засверкали, и он, расплывшись в радостной улыбке, бросился ко мне в объятья.

– Володя, если бы ты не сказал, то я вряд ли тебя узнал, – смущенно проговорил он.

– Это и понятно, столько времени прошло, да и испытаний выпало не мало. Но об это после. Как будем прорываться в Авдотьино?, – уже серьезно задал я вопрос.

Рудик рассказал, как пришел с той стороны и предложил тем же путем добраться до нужного места. Рассказал он так же, что Савва Матекин, это его братишка, близнец, который еще в апреле попал в руки фашистов, подвергся бесчеловечным пыткам и был сначала расстрелян, а потом сброшен в шурф шахты.

– Зная повадки этого нелюдя, Рудя, могу предположить, что он сейчас в Калиновке, с арестованными нашими товарищами. В ближайшие дни будет наступление Красной Армии, и он это знает тоже, и будет пытаться провести карательную акцию в ближайшие часы. Предлагаю выдвинуться в Калиновку к шахте 4/бис, где эти сволочи казнили беззащитных жителей Сталино. Они не щадили ни женщин, ни детей. Может нам удастся спасти кого-нибудь из подпольщиков.

Услышав эту информацию, бойцы в полголоса, стали «поминать по батюшке» всех фашистов вместе с Гитлером, было понятно, что попадись им в руки эти нелюди, то в живых из них, вряд ли кто-то останется.

Определив по карте направление нанесения удара и план действий, мы двумя группами двинулись в тыл врага. Гриня, Рудик и Асан, выдвинулись первыми, выполняя задание по обеспечению разведки. Я четко обрисовал перед бойцами ситуацию и поставил каждому боевую задачу.

Мы прибыли вовремя. Наши разведчики доложили, что «зондер команда» отцепила подступы к шахте. Доставили около сотни мирных жителей, в основном это женщины и дети, и готовятся к проведению карательной акции. Ждут прибытия транспорта с подпольщиками.

Мы с Аракеляном в темпе проанализировали обстановку. Асан, как штатный снайпер получил задание ликвидировать часового на вышке, Костя и еще три бойца с пулеметами, должны были обойти позиции врага справа, и при внезапном начале карательной акции, отсечь расстрельную команду жандармов от гражданского населения, тем самым переключая внимание врага на себя. Я со своими бойцами должен был встретить машину с подпольщиками, и неожиданным нападением, деморализовать врага, освободить подпольщиков и ликвидировать или взять в плен сопровождающих полицаев, бойцам был дан приказ огонь открывать, только при визуальном контакте с целью. Гриня расположился рядом со мной и получил задание, ликвидировать водителя машины. Его выстрел являлся началом операции. Я же, рассчитывал на то, что Рудь поедет в кабине машины, и мне необходимо будет обезвредить его. Аракелян, получил задание разместить своих «головорезов» так, что бы у них в «шаговой доступности» были жандармы из отцепления. А что с этими фашистами делать, ребята знали. Но для всех был один особый приказ, седого полицая, со шрамом на лице, брать только живым.

Едва мы успели занять позиции, как услышали шум мотора, подъезжающего авто.

– По моей команде, – шепотом отдал я Грине приказ, и когда до нашей позиции оставалось не более пяти метров, скомандовал, – Огонь!

Гришка короткой очередью сразил водителя, и машина встала, как вкопанная, я оторвался от земли, и кинулся к машине, но тут же на подсознании, упал на землю, и перекатился влево. И вовремя, потому, что Рудь среагировал молниеносно, сразу после выстрела, он выхватил пистолет, одновременно с этим открыл дверь, и, выпрыгивая из кабины, начал стрелять. Причем, стрелял он не наугад, а четко определив цель, когда засек мой прыжок в сторону машины. Если бы не моя реакция, то его пули попали бы в цель. Но, Гриня был на чеку, увидав маневр полицая, он дал длинную очередь из автомата, тем самым, заставляя врага упасть ничком на землю. И в этот момент я уже не подкачал. Одним прыжком я оказался над полицаем, который уже переворачивался на спину, и пытался выстрелить из пистолета. Но такого шанса я ему не мог предоставить, и уже на излете, отточенным ударом ладони, нанес коварный тычок под нос противнику, тем самым деморализовав и лишив его возможности сопротивления. Мы с Гриней моментально «спеленали» этого ублюдка, и я в целях сохранности такого «ценного товара», оттащил его под машину, чтоб никакая шальная пуля не зацепила его.

А бой уже стих. Бойцы справились с поставленными перед ними задачами, правда, операция чуть не пошла по другому сценарию. Немцы, не дожидаясь прибытия полицаев, решили ускорить проведение акции и стали выхватывать из толпы людей и толкать их в сторону места казни. Как потом рассказывал Костя,

– Эти сволочи, стали вытаскивать из толпы женщин с малолетними детьми. Дети плакали, а женщины брали их на руки, прижимали лицом к своей груди, и шли к стволу шахты с поднятой головой. Когда до места казни оставалось не больше десяти шагов, я сказал бойцам, что открываем огонь по моей команде, не дожидаясь условленного сигнала. Но тут прозвучала короткая очередь, и мы не сговариваясь, одновременно открыли огонь по фашистам, – он рассказывал, а скупая мужская слеза скатывалась по его не бритой щеке,

– Это чудо, что мы вовремя успели, – тихо закончил он.

Аракелян, со своими бойцами, как привидения возникли из темноты, и молча резали солдат из «зондер команды». Серега же, выбрал себе целью двух офицеров и трех солдат из их охраны. Ножами, в обеих руках, он как в танце, крутясь и, то подпрыгивая, то приседая, порезал их на лоскутки в течение считанных секунд. В общей сложности, бой длился не более полутора минут.

Спасти удалось больше ста женщин, детей и стариков. Подпольщиков спасли только пятерых, остальных полицаи замучили и расстреляли. Да и из пяти, в живых осталось только четверо. Девочка Марина, невеста Саввы, умерла на руках у Рудика. Девичье сердечко не выдержало истязаний, которые достались на ее долю. По приказу начальника полиции, все полицаи ежедневно, в течение недели насиловали эту хрупкую девочку. Как она не сошла с ума, одному Богу известно.

Ну, а что касается «зондер команды» и их приспешников, то получилось так, что в живых остался только один главный полицай, для остальных фашистов, не нашлось места на нашей грешной земле. Всех этих ублюдков, отправили прямехонько в Ад.

С нашей стороны потерь не было.

Я думаю, что читатель не будет строго судить участников этой операции. Приведу лишь сухие цифры статистики: «За время оккупации г. Сталино (Донецк), только на шахте 4-4-бис Калиновка за период с ноября 1941 года до первых чисел сентября 1943 года было расстреляно и сброшено в шурф шахты около 75 тысяч человек. При общей глубине шахты в 360 метров 305 метров были завалены телами убитых. Фашисты, боясь ответственности за содеянное, бросали в шахту каустическую соду, которая ускоряла разложение трупов, а при отступлении подорвали шахтный копер и завалили таким образом ствол шахты.

Один из гитлеровских пособников на судебном процессе, проходившем в октябре 1947 года в театре оперы и балета, показал: "грудных детей, а также детей в возрасте 5–6 лет матери брали на руки и с ними подходили к стволу шахты: немцы расстреливали одновременно мать и ребенка"».

Глава 4

Доставили мы этого «оборотня» в прокуратуру армии, в целости и сохранности. За проявленные мужество и героизм, проявленные при освобождении мирных жителей, все участники операции, включая и Рудольфа Матекина, были представлены к боевым наградам. Меня и Аракеляна, наградили орденами «Солдатской славы» III степени.

Следователи прокуратуры получили необходимые сведения от Рудя, не особо утруждаясь. Рудь пытаясь выторговать себе жизнь, пошел на сотрудничество со следствием и сам предложил выдать место схрона архива жандармерии.

Сопровождать полицая, для изъятия архива назначили меня. Со мной поехали Костя, Игорь, Гриня и Асан, для этих целей нам выделили полуторку. Добрались до места мы в течение двух часов. Это был небольшой хутор, расположенный на берегу небольшой речушки и, состоящий из хаты, амбара, мельницы и риги. Не смотря, на военное время, хутор выглядел весьма ухожено. Не доезжая пятьдесят метров, я дал команду остановиться. Оставив Костю охранять Полицая, я с остальными бойцами отправился разведать обстановку.

Вокруг стояла тишина, которую нарушало только тихое журчание речки и поскрипывание мельничного колеса. Отворилась дверь хаты, и во двор вышла пожилая женщина. Приложив ладонь к глазам, она посмотрела в нашу сторону, и не спеша двинулась к забору.

Я подошел к забору, и представился. Женщина покорно покивала головой, и отворила калитку.

– На хуторе еще кто-то есть, – осведомился я.

– Ни, никого нема, – ответила женщина, – Усе поутикали, – на смеси русского и украинского языков, ответила она.

Тем не менее я дал команду бойцам, и они приступили к осмотру.

Никого не обнаружив, я махнул рукой Косте, и он подвел полицая. Женщина всплеснула руками и проговорила,

– Ой, Сирко, гуторила я тебе, шо с немчурой связываться, себе на погибель. Был человеком, когда служил у красных, так нет. Чего тебе не хватало?, – причитала она.

Рудь косо посмотрел на женщину и ничего не ответил.

– Показывай, где спрятал ящики, – приказал я.

Тот направился к риге, и дойдя до угла, указал на силосную яму,

– Здесь, – коротко бросил он.

Я посмотрел на бойцов, Гриня выразил общее мнение,

– Пусть сам и копает, шестерок здесь нет – .

На том и остановились. Костя снял с Рудя наручники, тот взял вилы и начал разгребать силосную яму. Через пару минут вилы уткнулись во что-то твердое. Рудь нагнулся, и начал разгребать руками. Никто не заметил, как в его руках оказался автомат, из которого он моментально дал навскидку длинную очередь. Парни были хоть и натренированные, но на мгновение растерялись. Этого оказалось достаточно, что бы пули зацепили сразу троих. Костя, Гриня и Длиннопол получили по заряду свинца. В Костю попало две пули в грудь, Гриня получил одну пулю, но в лоб, а Игорю достались три пули в живот. Асан первый среагировал и в падении выпустил очередь из автомата в Рудя, который уже выскочил из ямы и бежал в сторону речки, попала только одна пуля, в плечо по касательной. Я выпустил короткую очередь и ринулся за полицаем. На ходу я крикнул Асану, чтоб он оказал помощь товарищам, а сам кинулся преследовать Рудя.

Бывший НКВДшник бежал в сторону речки, непрерывно отстреливаясь. Я припал на одно колено и дал прицельную очередь по ногам беглеца. Пули попали в цель, и Рудь на полном ходу, кувыркнулся через голову и перекатился за валун. Оттуда он открыл огонь в мою сторону, но я уже лежал за поваленным деревом. Наша перестрелка была не долгой, потому что у полицая закончились патроны, и он, выбросив в сторону автомат, стал просить о пощаде.

– Да не смотри ты на меня, как охотник на загнанного волка, – начал разговор Рудь.

– Да не волк ты, а бешеная собака, – в ответ сказал я.

– Подожди, пристрелить всегда успеешь. Володя, ты же пострадал от Советской Власти, неужели у тебя нет чувства ненависти к коммунистам, неужели ты не хочешь им отомстить?, – с надрывом продолжил он.

– Нет у меня ненависти к нашей власти, не она меня наказала, а ты. Это по твоей алчности и мстительности я попал в лагеря. И если я хочу отомстить, то только тебе, потому что ты бешеный пес и тебя необходимо ликвидировать, – спокойно ответил я.

– Подожди, Володя. С этим архивом, мы станем богачами. Там такие данные хранятся, что тебе и не снилось, – все пытался он торговаться.

– Мне снилось, как я тебя убиваю, и убиваю неоднократно, за всю мою семью, и всех моих близких, которых уже нет, и нет их по твоей вине, – начиная закипать, говорил я сквозь зубы.

– Не торопись, убить всегда успеешь. Лучше послушай, что я тебе скажу. Я нашел клад Махно, вернее знаю, где место схрона. Лева Задов перед казнью, надеясь на снисхождение, рассказал, где закопан клад и даже отдал мне карту, по которой я смогу найти клад. Вот посмотри, – и с этими словами он стянул с левой ноги сапог, и начал выворачивать его наизнанку.

На внутренней стороне голенища был пришит кусок кожи, на котором были выжжены в определенном порядке, какие-то цифры, буквы, точки, черточки и еще какие-то значки. Все это походило на какую-то криптограмму, которая для непосвященного человека была просто белибердой.

– Только я знаю, на какую карту нужно наложить эту схему, что бы найти клад, – продолжал Рудь, в надежде, что этим сможет вымолить свое спасение.

– Меня это не интересует. Молись, если веришь в Бога, – решительно сказал я и начал поднимать ствол автомата.

Не понятно как, но Рудь вскочил на простреленные ноги и кинулся на меня. Но я был как пружина на взводе, и ожидал чего-то подобного. Молниеносно выстрелив, я попал полицаю прямиком между глаз. Его голова запрокинулась назад, рот открылся в диком оскале, и из горла вырвался предсмертный дикий хрип, оборвавшийся на взлете.

Вот так закончилось существование этого алчного искателя чужих кладов, который ни чем не гнушался для достижения своей корыстной цели, для которого не было ничего святого.

Но меня волновало другое обстоятельство. Стояла тишина, и никто из моих бойцов до сих пор не подошел ко мне. Я бегом направился к хате, и остолбенел. Гришка лежал с пулей во лбу, Костя был на грани потери сознания и тихо стонал, Игореха тихо лежал с остекленевшими глазами, глядя в небо. На нем лежал Асан, с воткнутыми в спину вилами, а рядом лежала молодая девушка, с простреленной грудью. Чуть в стороне, на коленях, постоянно отбивая поклоны и причитая что-то не членораздельное, всхлипывала мать Рудя, а возле машины сидел солдатик шофер, обхватив голову руками.

Я кинулся сначала к Косте,

– Как ты, братишка?, – спросил я.

– Хреново, дышать не могу, – отозвался он.

– Молчи, – попросил я, – Мать, хватит поклоны отбивать, быстро сюда. Закрой раны и прижми платок к ним, – волнуясь, крикнул я, а сам бросился к шоферу.

– Боец, что тут произошло?, – строго спросил я.

– Я не видел, откуда она появилась, увидал только, как она схватила вилы, и вонзила их в спину Асану, когда он пытался помочь Игорю. Только, когда она замахнулась второй раз, я успел выстрелить в нее. Я не видел, откуда она взялась, – проговорил боец.

Я встряхнул его за плечо и приказал подогнать машину поближе. Когда он подъехал, мы первым делом погрузили Костю, который держался в сознании из последних сил. Затем мы достали ящики с документами и то же погрузили их в машину. После чего мы положили в кузов тела наших ребят. В конце мы закинули в кузов и трупы полицая и девушки.

– Мать, уходи отсюда, а то придут следователи, и я не думаю, что они оставят тебя в покое, – посоветовал я женщине.

Она печально посмотрела на меня и сказала,

– Мне некуда идти, да и если не эти следователи, то другие, все равно спросят за сынка, предателя, так что я останусь здесь, – еле слышно проговорила она.

Я не стал ее переубеждать, и мы поехали в расположение нашей части.

За такие «художества», штрафбат мне был гарантирован, но спасло наступление наших войск на город Сталино, которое началось буквально через пару часов, после моего возвращения в расположение подразделения.

Прокурор армии, майор юстиции Никеенко, жутко строго посмотрел на меня,

– Если бы ни твои заслуги, сержант, прямиком бы направил тебя в штрафбат. Благодари Ивана Терентьевича, вступился за тебя, как квочка за цыплят. В общем, так, от должности командира отделения, я тебя отстраняю, переходишь в подчинение во второе отделение, под команду сержанта Аракеляна. Все. Свободен. Исполнять, – закончил майор.

Наши части овладели Сталино почти сходу, немцы были деморализованы своими неудачами и отступили к Дону. Но злости у них как будто прибавилось, перед самым нашим наступлением, они согнали в подвал дома преподавателей индустриального института по улице Университетской, жильцов дома, преимущественно женщин и детей, и заживо их сожгли.

Наше подразделение осталось в Сталино, и следователи армейской прокуратуры приступили к работе, по выявлению предателей и полицаев и расследованию зверств, которые они совершали на оккупированной территории Донбасса.

Капитана юстиции Устинова и наше отделение прикомандировали к опергруппе УНКВД по Сталинской области. Возглавлял опергруппу капитан Аренсон. К нам в группу зачислили и Рудольфа Матекина, как активного подпольщика и участника боевых операций. В результате работы нашей опергруппы, и при неоценимой помощи Рудика, нами было выявлено более двадцати предателей и фашистских прихвостней, все они понесли заслуженное наказание. Наша группа так же выявила два крупных захоронения советских военнопленных, одно в районе клуба имени Ленина, где было захоронено около тридцати тысяч красноармейцев, другое, на территории Центральной поликлиники, где по нашим данным было предано земле до двадцати тысяч наших соотечественников.

Опять, сухие данные статистики: «За время оккупации на территории Сталинской области было убито и замучено 174416 мирных граждан,149367 военнопленных, сломаны судьбы 252 тысяч граждан, угнанных в Германию, нанесен материальный ущерб в размере 30 миллиардов рублей.»

Эти цифры говорят нам, потомкам: "Не забывайте!"

Глава 5

В Сталино, мы задержались не долго, буквально через месяц, в середине октября сорок третьего года, наши войска, при участии Юго-Западного фронта, начали наступательную операцию, которая была составной частью битвы за Днепр, по разгрому запорожской группировки вермахта,

Перед наступлением, в конце сентября, наше подразделение передислоцировали в Запорожье и расквартировали на хуторе Работино. Здесь расположилась прокуратура 54 дивизии. Центральную усадьбу, хозяйкой которой была Галина Зинченко, молодая хуторянка, муж которой погиб еще в первые дни войны, занял прокурор Никеенко. Его ординарец, Иван Терентьевич, кроме исполнения своих непосредственных обязанностей, бескорыстно помогал Галине Афанасьевне. Починил изгородь, нарубил целую поленницу дров, и в свободное время занимался обрезкой фруктовых деревьев. Почему-то, по особенному, он относился к яблоням. Их было с десяток в саду Галины, и каждой из них, он делал обрезку веток индивидуально, разговаривая с деревьями, как с живыми существами. Многие бойцы считали это чудачеством, а вот Галина смотрела на него с теплотой и какой-то потаенной надеждой в глазах. Чернобровая казачка, с шикарными черными волосами, заплетенными в одну большую косу, и красиво уложенную на голове, с пышными грудями, бесстыдно выпирающими из-под кофты, и соблазнительно покачивающимися в такт ее красивой походки, сводили с ума всех бойцов без исключения, только Иван Терентьевич смотрел на нее поотцовски, без тени похотливости. Как то вечером, когда «Батя» сидел на завалинке, к нему подошла Галина, и села рядом.

– Умаялись за целый день?, – ласково спросила она.

– Есть немного, – спокойно отозвался Иван.

– Хозяйственный Вы. Видно, что до войны Вы были крепким хозяином. А семья у Вас есть? – спросила Галина.

– Да, жена Мария, и пятеро детей. Старшая, Александра, сейчас на фронте, начальник аптеки в санитарном эшелоне, а остальные дети дома, с Марией, в деревне на Вятке, – задумчиво проговорил он.

– А я вот вдова, на Петеньку моего в первые дни войны получила похоронку. Деток Бог не дал, вот и коротаю день за днем в одиночестве, – утирая скупую слезу, проговорила Галина.

– Не отчаивайся. Ты баба ладная, дородная. Вот война закончится, придут солдатики с фронта, и не будет у тебя отбоя от ухажеров, выйдешь замуж, нарожаешь деток, все будет хорошо, – с теплотой в голосе сказал Терентьевич.

– Ты мне люб, Иван Терентьевич. Как ты появился на хуторе, сердечко мое не находит себе покоя. Вся я истомилась, иссохлась по тебе. Почитай больше двух лет не чуяла мужской ласки. Ваня, приласкай меня, не побрезгуй, – чуть не плача зашептала Галина.

Иван Терентьевич, то же был живой человек, и то же не видал женской ласки с самого начала войны. Они не сговариваясь, одновременно поднялись, и не спешно направились на сеновал. Любились они страстно, до самозабвения, отдавая друг другу всю не растраченную ласку, выплескивая наружу всю чувственность и нежность. До самого рассвета они не выпускали друг друга из своих объятий. Перед рассветом Иван собрался уходить. Галина удержала его за руку, и ласково поглаживая его по волосам сказала,

– Ванечка, я вечером буду тебя здесь ждать снова, – сказала и поцеловала его в губы.

– Не будем загадывать заранее, идет война, – отчего-то погрустнев, тихо прошептал он, крепко поцеловал Галину, и ушел.

На дворе никого не было, Иван Терентьевич присел на крылечко, свернул «козью ножку», зацепил из кисета самосада, и не спешно раскурил цигарку. Деньки стояли, как на заказ теплые и солнечные, осень абсолютно не чувствовалась. На родине у «Бати» уже стояла поздняя осень, а здесь в Украине, было тепло, совсем по летнему. Казалось, что война где-то не здесь, что ее вообще нет, и он сейчас займется хозяйством, выведет коня, запряжет в телегу и отправится на дальние луга за уже подсохшим сеном.

– Иван Терентьевич, будь так добр, поторопи повара с завтраком, меня комдив срочно вызывает – потягиваясь и позевывая, как-то по-домашнему, обратился прокурор к ординарцу.

– Через десять минут все будет готово, товарищ майор, – уже стоя отрапортовал Иван Петрович, и направился в сторону полевой кухни.

Кухня располагалась на окраине хутора, в небольшой рощице. Там наблюдалась утренняя суета, повара колдовали возле котлов, бойцы из наряда чистили овощи и кололи дрова.

– Что-то рановато ты, Иван Терентьевич, – поздоровавшись сказал старший повар.

– Прокурора комдив к себе затребовал, так что давай пошевели булками, – шутливо сказал «Батя».

Внезапно, на горизонте появился «Messerschmitt Bf 109». Его противно жужжащий звук нарастал с приближением к нашим позициям, на борту уже просматривался белый дракон, извергающий красно-желтые языки пламени. Приближался этот «дракон» почти на бреющем полете. В какой-то момент он начал извергать реальные языки пламени, выплевывая очереди из крупнокалиберного пулемета, и в момент, когда он пролетал уже над хутором, из его брюха вылетели две бомбы, и с ноюще-воюще-визжаще-писклявым звуком устремились к земле. Разорвались они почти в центре хутора, но тем не менее не причинив ощутимого вреда. Сбросив бомбы, «Мессер» заложил вираж, и ушел в сторону своих позиций. Был этот немецкий асс, каким-то не убиваемым, сколько в него не стреляли, ни кто не мог его сбить, только пару пробоин получил этот самолет за целую недели своих наглых вылазок.

Иван Терентьевич подхватил котелки с завтраком и направился обратно.

– Ваня, пережди пять минут, «Мессер» сейчас зайдет на второй круг, – попытался остановить ординарца старший повар.

– Успею, – коротко бросил Иван, и бегом кинулся в хутор.

Видимо, там, «на верху», кто-то решил, что рубеж жизненного пути уже завершен и завершен не только для того, кто на земле, но и для того, кто в буквальном смысле оторвался от земли, думая, что он бессмертен. Все произошло в считанные секунды. Вновь «Мессер» шел на бреющем полете, выпуская длинные трассирующие очереди, Иван бежал со всей возможной скоростью, строго по прямой, не петляя и не пригибаясь, Серега Аракелян, с ручным пулеметом наперевес, стоя во весь рост, выпускал длинные очереди в сторону летящего самолета. Невольные свидетели этого эпизода, неотрывно смотрели этот документальный фильм, под названием «Жизнь». Финальные кадры этого эпизода, протекали, словно в замедленном темпе. Все пули, выпущенные из «Мессера» не попали в цель, и Иван продолжал свой бег. Зато одна из длиннющих очередей из пулемета Сереги, достигла своей цели, и за хвостом самолета потянулся черный шлейф дыма вперемежку с языками пламени. Со всех сторон послышались радостные крики, и никто не заметил, как у «Мессера» открывается люк для бомбометания, и оттуда вылетают две бомбы, и почти в горизонтальном положении, устремляются к земле. Трагический финал этого «кино» наступил буквально через несколько секунд, когда одна из бомб, коснувшись земли, разорвалась буквально в метре от Ивана Терентьевича. Огненно-земляной «цветок» буквально поглотил ординарца в своем взрывном вакууме, не дав «Бате», ни единого шанса на спасение.

На взрыв, от упавшего самолета, никто не обратил внимания, все молча смотрели на то место, где еще секунду назад был живой человек, а сейчас на этом месте была воронка от взрыва, в которую медленно оседала пыль, вперемежку с черным дымом.

Похоронили Ивана Терентьевича, вернее то, что от него осталось в этот же день, 25 сентября 1943 года, в усадьбе Галины Афанасьевны. На этом настояла Галина, она же выбрала место для захоронения, в саду, под яблонькой, которую Иван накануне своей гибели обрезал и беседовал с ней.

Через неделю, после случившихся событий, меня вызвал к себе наш прокурор, майор юстиции Никеенко.

– Проходи, присаживайся, сержант, – сказал он, указывая мне на табуретку, – Разговор у меня к тебе есть, Владимир Леонтьевич.

И прокурор вкратце изложил мне, мою же биографию.

– Я изучил материалы твоего дела, и пришел к выводу, что осудили тебя без особых на то оснований. Немало поспособствовал этому и убитый тобой Рудь. Кстати, расскажи мне сам, как все-таки было дело, – непринужденно попросил майор.

Я рассказал ему все, начиная с того момента, как к нам в село прибыл Рудь, и заканчивая тем, как он допытывался у меня, где отец спрятал сокровища Махно.

– Я так и предполагал. Хорошо, с этим все ясно. Но вызвал я тебя по другому вопросу. После гибели Ивана Терентьевича, у меня все еще нет ординарца. Может, согласишься на должность ординарца? Я не в приказном порядке хочу, поскольку по принуждению брать ординарца, себе дороже. А ты мужик правильный. К тому же немецкий хорошо знаешь, как боец ты тоже не промах, да и машину умеешь водить, а мне как раз выделили «Jeep». Соглашайся, Владимир.

Я встал, поправил гимнастерку и, глядя прямо в глаза Никеенко, сказал,

– Буду служить на совесть, что бы оправдать Ваше доверие, товарищ майор юстиции – .

– Вот и молодец, и впредь, если мы наедине, то можешь обращаться ко мне по имени и отчеству, – сказал прокурор, – Можешь приступать к выполнению своих обязанностей, немедленно – .

– Так точно, Алексей Михайлович. Разрешите идти-, по уставному сказал я.

– Идите, – ответил майор.

Вот так, судьба совершила очередной поворот в моей жизни.

Глава 6

Наша дивизионная прокуратура двигалась вслед за основными частями, которые семимильными шагами продвигались к границам нашей Родины, уничтожая врага и выталкивая ошметки его былой «непобедимой немецкой машины» за пределы нашей Родины. Наша дивизия, в составе пятой ударной армии и 3-го Украинского фронта участвовала в освобождении Никополя, Кривого Рога, Одессы. После освобождения Украинских территорий, наши следователи выявляли преступления фашистов над мирным населением и военнопленными. За проявленные заслуги, прокурору Никеенко было присвоено внеочередное звание полковник юстиции, с вручением ордена «Суворова». Мне присвоили очередное звание и на моих плечах красовались погоны старшины, на груди то же произошли изменения, и к существующим наградам добавился орден «Солдатской славы» 2-й степени.

В конце марта сорок четвертого года нашу дивизию передали в резерв Ставки Верховного Главнокомандующего. В составе 1-го Белорусского фронта мы участвовали в боях за освобождение Белоруссии и конкретно города Минск. А к концу июля вышли на государственную границу СССР, северо-западнее города Брест, и сходу форсировав реку Западный Буг, вступили на территорию Польши.

До октября месяца, следователи дивизионной прокуратуры, выявляли, расследовали и составляли протоколы о зверствах фашистов на территории Белоруссии. То, что становилось известно о карательных акциях в отношении мирного населения, не укладывалось в голове. Невозможно было представить себе те зверства, которые происходили в Белоруссии, не укладывалось в голове, что это сделали люди. Нет, не возможно назвать этих животных, людьми. Разве может человек, здравомыслящий, заживо сжигать десятками и сотнями мирное население, включающее стариков, женщин и детей. Как назвать тех, кто сбрасывал живьем детей и стариков в колодцы и бросал туда гранаты. Как назвать тех извергов, которые вешали на площадях городов и населенных пунктов детей, девушек, женщин, старух, лишь за то, что они были просто Советские граждане. В лагерях для военнопленных, красноармейцы умирали сотнями ежедневно, от того что не было элементарной медицинской помощи, от того, что пленные и в летний зной и в зимние морозы, находились в лагерях под открытым небом, без теплой одежды и пищи.

Затем была Польша, Восточная Пруссия. Следователи дивизионной прокуратуры принимали участие и в боевых действиях, отважно сражаясь с врагом, так было при ликвидации группировки противника юго-западнее Кенигсберга, нынешнего Калининграда. В боях за этот город был ранен полковник Никеенко, рана была серьезная, но не смертельная. Оказав полковнику первую помощь, санитар рекомендовал срочно отправить прокурора в санитарный батальон. Не смотря на протесты прокурора, мы с санитаром погрузили его в «Jeep», и я на предельной скорости, помчал в санбат. Передав командира на попечение врачей, я отправился на поиски кухни, потому что, со вчерашнего вечера во рту не было маковой росинки. По дороге я нагнал девушку в белом халате и белом колпаке на голове.

– Девушка, подскажите, где здесь полевая кухня?, – поинтересовался я.

– Вам нужно в другую сторону, – застенчиво ответила она, и повернулась в мою сторону.

– Александра, это Вы?, – удивленно воскликнул я, – Это я, Володя, мы с Вами познакомились в Воронеже, я был с Вашим отцом, – продолжил я.

– Ой, действительно, – обрадованно воскликнула она, как Вы здесь оказались? – поинтересовалась она.

– Я привез своего командира полковника Никеенко, он получил ранение в бою, – кратко рассказал я.

– Жаль, отец наверно переживает, ведь он у него ординарцем служит, – искренне посочувствовала Александра.

Я сначала не осознал, а потом, глядя ей в глаза, понял, что она ничего не знает о смерти своего отца. Я не знал, как поступит в сложившейся ситуации и лихорадочно искал выход. Затем я взял себя в руки, и предложил проводить ее.

– Но вы же голодны, – немного удивленно сказала она, но по ней было видно, что это предложение ей по душе.

– Александра, а давно Вы получали письма из дома, – как бы невзначай поинтересовался я.

– Вы знаете, за последний год, я трижды меняла место службы. То меня назначили начальником аптеки санитарного эшелона. Затем перевели в другую часть. Там, предыдущая начальник аптеки погибла. После перевели в Минск, в госпиталь, а месяц назад, перевели начальником аптеки сюда в 427-м отдельный медико-санитарный батальон. И я уже больше года не получала писем из дома и от отца, – немного грустно сказала она.

– Александра, чуть больше года тому назад, Ваш отец, Иван Терентьевич, погиб, смертью героя, – потупив глаза, озвучил я прискорбную новость.

Она безмолвно стояла с широко раскрытыми глазами, из которых катились крупные слезы. Шурочка вынула из кармана халата, марлевый платок, приложила его к лицу, и только после этого, разрыдалась. Я прижал ее голову к своей груди, и тихонько поглаживал ее по спине, одновременно тихонько похлопывая. Она плакала навзрыд, ее плечи вздрагивали в нервном возбуждении. Через какое-то время она затихла, подняла заплаканные глаза, и тихо попросила рассказать, как погиб ее отец. Я рассказал, без подробностей момента гибели. Рассказал, что похоронили его в яблоневом саду, на хуторе Работино, Запорожской области, в поместье Галины Афанасьевны Зинченко. После этого я проводил ее до аптеки и передал на попечение ее подруг. Вот так, не жданно, не гаданно, я вновь встретился с дочкой Ивана Терентьевича. Хотя встреча была омрачена тягостным известием, но все равно я был рад встретить знакомого человека.

Пока Никеенко находился в санбате, я почти каждый день навещал его, а заодно и встречался с Шурочкой. Мы быстро сдружились, и она и я были рады каждой встрече. Когда у нее были свободные минуты, мы или гуляли в саду, где расположился медсанбат, или сидели и разговаривали прямо в помещении аптеки. Я рассказал ей об Агате, как мы с ней поженились, она рассказала, что переписывается со своим односельчанином, которого зовут Григорий, и он воюет на Дальневосточном фронте. Тем, для бесед было предостаточно и мы без умолку болтали обо всем.

В апреле, дивизия в составе армии, вместе с медсанбатом была передана в 1-й Украинский фронт и на завершающем этапе войны воевала на Берлинском направлении. А 6 мая 1945 года дивизию экстренно перебросили в Чехословакию, участвовать в Пражской операции.

День победы мы встретили в Праге, вернее в ее пригороде. Нашу дивизию расквартировали на территории старинного замка, места в замке, конечно, было много, но что бы усадить всех бойцов за столы, было принято решение расставить их вдоль шоссе. Жители из соседних хуторов и деревень, несли всевозможные угощения, начиная от мяса и колбас и заканчивая пивом, чудесной выпечкой и кондитерскими изделиями. Большинство солдат впервые видели торты и пирожные, которыми славились чешские кондитеры. Настроение было радостное, и казалось, что все, вот война закончилась, значит все буде хорошо. За столом было настоящее веселье, кто-то пел, кто-то танцевал, а кто-то просто попивал знаменитое чешское пиво. Внезапно веселье начало затихать, виной тому была колонна немецких военнопленных, которую вели со стороны Праги. Пленные были грязные, одежда на них была порвана и испачкана, голодные взгляды немцев были устремлены на наши столы, ломившиеся от еды.

Как-то, само собой сработало неизменное русское сострадание. Наши женщины, санитарки, связистки, не сговариваясь, стали брать со столов еду и нести ее к колонне немецких военнопленных. Сначала конвоиры хотели преградить им дорогу, но осознав, что это не в русских традициях, позволили передать пленным еду. Те, в свою очередь, не верили, что такое может быть. Ведь они, своим европейским, «цивилизованным» умом не могли осознать, что на свете кроме «европейской цивилизации», есть русское сострадание и милосердие к побежденному врагу. Для них было чуждо и дико милосердное отношение к поверженному противнику. Они были поражены, от того, что их не бьют, как бездомных собак, не травят дикими выходками и унижениями, а наоборот, проявляют к ним доброту и благожелательность, не смотря на все зверства и беды, принесенные ими нашей стране и людям.

Но этот эпизод не омрачил общей картины радости от Победы. Уже через минуту все забыли о колонне пленных солдат. Веселье продолжалось до поздней ночи.

Глава 7

На следующий день случилось ЧП, на утреннюю поверку не явился целый взвод солдат. Тут же были организованы поиски пропавшего взвода, которые закончились, не успев толком начаться.

Оказалось, солдаты нашли тайный вход в винные погреба замка, в которых хранилось вино в огромных бочках, которые от пола до потолка занимали все помещение подвала. Подвал был заполнен вылившимся из бочек вином, приблизительно на метр глубины. В этом «море» вина, лицом вниз, плавали солдаты. А из отверстий в бочках, проделанных автоматными очередями, продолжало вытекать вино, в котором захлебнулись пьяные солдаты. Дичайший случай. Видимо уже в состоянии опьянения, кому-то надоело наливать вино из кранов в бочках, и они решили просто проделать отверстия автоматными очередями. Сначала было весело, а потом, когда алкоголь взял свое, солдаты просто падали или садились на пол, а вино все текло и текло, и солдатики, не в силах подняться, или просто во сне, захлебывались вином. Утонул в вине целый взвод, в полном составе, во главе с командиром взвода, лейтенантом Комаровым.

Не успели наши следователи расследовать это ЧП, как поступил приказ, дивизионной прокуратуре выдвинуться в окрестности Карловых Вар. Там союзники наткнулись на два концентрационных лагеря, Сватаве (Цводау) и лагерь Stalag XIII, в местечке Фолькенау, куда американских солдат привел трупный запах. Там было вырыто порядка двух тысяч могил для Советских военнопленных. Не все могилы были заполнены, гораздо больше трупов было свалено прямо на территории лагеря, эти трупы и издавали запах, который привлек Американских солдат, которые освободили оставшихся в живых военнопленных.

Сватава был женский лагерь, в котором содержались и работали женщины из Европы и Советского Союза. Работали они на немецкую компанию «Siemens». Этот лагерь был конечным пунктом назначения, для «маршей смерти», которые организовывали фашисты, перегоняя узниц из лагерей со всей Европы в лагерь Сватава. Всего, в конце войны, из участниц «маршей смерти», немцами было убито более двухсот пятидесяти тысяч узниц. Известны случаи, когда на узниц «маршей смерти», устраивались, воспитанниками «гитлерюгенда», так называемые «охоты на зебр», название это, как издевку, выдумали из-за полосатой арестантской робы. Конвоиры специально отпускали узниц, яко бы на свободу, а эти малолетние твари, воспитанники «гитлерюгенда», охотились на безоружных и изможденных женщин, как на диких зверей.

Когда мы прибыли в Stalag XIII, то были шокированы увиденным зрелищем. Стоял ужасающий трупный запах. Над лагерем летали огромные стаи ворон. Выжившие военнопленные, были похожи на обтянутые кожей скелеты. Вместо одежды на них были какие-то лохмотья, многие были вообще без одежды. Все они просили еду. Прибывший с нами военврач, категорически запретил давать им хоть что-то, кроме простой воды.

– Поверьте, любая пища может их убить. Сейчас приедут санитары, и определят всех освобожденных, в госпиталя. Пожалуйста, проконтролируйте, что бы ни кто не давал им еды, – поднявшись на борт грузовика «Studebaker US6», вещал военврач.

Мы выводили из вонючих бараков людей, которые не могли самостоятельно передвигаться. Были и такие случаи, когда люди умирали прямо у нас на руках. Военврач пояснял, что возможно сердце не выдержало из-за импатии, так называемой «сердечной волны» или синдрома «разбитого сердца». Через какое-то время стали подъезжать машины с санитарами и забирать освобожденных военнопленных в госпитали и медсанбаты. В живых удалось спасти не более пятисот человек, хотя лагерь был рассчитан на десять тысячи узников. Позже, в госпиталях умерло еще около ста человек. Узники были настолько измождены голодом, что не только жидкая и дозированная пища не могла вернуть им жизненные силы, но и специальные физрастворы, вводимые им внутривенно, были бессильны.

Вместе с нашими следователями работали и американские журналисты. Снимал на камеру весь этот ужас молодой солдат по фамилии Фулер, впоследствии он станет известным режиссером, а его документальный фильм об освобождении военнопленных из концентрационного лагеря Stalag XIII, станет документальным доказательством о зверствах фашистов в лагерях для военнопленных, на Нюрнбергском процессе. Среди журналистов я заметил знакомое лицо. Ну конечно, ни одно серьезное событие не могло обойтись без Маккольма. Я направился в его сторону и окликнул по-русски,

– Мэг, дружище, забыл старых друзей, – шутливо проговорил я.

– Excuse me, – проговорил он по-английски.

– Маккольм, это же я, Вотька, опять не узнал меня, значит богатым буду, – со смехом сказал я.

– Володя, неужели это ты?, – широко раскрыв глаза, закричал Мэг от удивления.

Мы обнялись и стали тискать друг друга в объятьях.

Перебивая друг друга, мы задавали новые вопросы, не успевая отвечать на заданные ранее, задавали и отвечали. Немного успокоившись, перешли на нормальное ведение беседы, из которой я узнал, что Мэга направили сюда, как специалиста по Европе. Я, не вдаваясь в подробности, вкратце рассказал ему, что служу ординарцем. Хоть мы и были союзниками на тот момент, но все бойцы и командиры были предупреждены о соблюдении военной тайны. Может поэтому разговор особо не клеился. Но все равно нам обоим было приятно встретиться вновь. Напоследок, мы договорились о новой встрече, но на всякий случай, Маккольм дал мне свой Нью-Йоркский адрес, который я сохранил, а по привычке еще и запомнил.

Вот в таком состоянии, вызванных увиденным в лагере, и встречей старого знакомого, я возвращался в расположение медсанбата. Там продолжал лечение прокурор Никеенко. Маршрут проходил по дороге № 6, и в целом занимал чуть более двух часов. Проезжая через Крушовице, уже на окраине города, я увидел, как от одного из домов, бежит полураздетая девушка. Платье на ней было разорвана, волосы были растрепаны, и она не переставая просила о помощи,

– Hilf mir (помогите мне) – кричала она.

– Was ist passsier? (Что случилось?), – спросил я.

– Betrunkene Russin will mich vergewaltigen (пьяный русский хочет меня изнасиловать), – почти рыдая прокричала она.

– Hab kaine Angs (не бойся) – попытался я ее успокоить.

И в этот момент я увидел, как из домавыбегает мужчина, одетый только в сапоги и трусы. В руке он держал пистолет и размахивал им.

По всему было видно, что человек этот смертельно пьян.

Заплетающимся языком, он кричал,

– Держи эту немецкую сучку – .

Отдавать на растерзание этому безумцу беззащитную девушку, абсолютно не представлялось возможным, и я попытался утихомирить этого пьянчугу словами. Но он взбесился и, направив на меня пистолет, выстрелил. Моментально среагировав, я присев, ушел вправо, перекувыркнулся, и оказался прямо перед ним. От него разило, как из отхожего места. Я коротким ударом в кадык, отправил его в глубокий нокаут, и пока он падал, я успел вырвать из его руки пистолет. А из дома, по направлению к нам бежали два офицера с пистолетами в руках.

– Руки вверх, оружие на землю, – кричал один из них.

Другой кричал,

– На землю, лицом вниз – .

Я не стал геройствовать, и положив ТТ, лег на землю и раскинул руки.

– Кто такой, документы, – прокричал мне в ухо капитан, с малиновыми петлицами войск МГБ.

– Старшина Мехненко, ординарец прокурора 54 стрелковой дивизии, полковника юстиции Никеенко, – доложил я.

– Встать. Документы, – скомандовал все тот же капитан.

Я достал документы и передал их капитану. Тот внимательно изучил документы и вернул их мне.

– Что ты тут делаешь, и куда направляешься, – уже более дружелюбно проговорил он.

Я рассказал, по какому вопросу был в Карловых Варах и, возвращаюсь в расположение части.

– В общем, так, старшина, давай езжай в свою часть, и моли Бога, что бы наш шеф не вспомнил об этом происшествии.

– Ты, капитан, хоть намекни, куда я влип —, спросил я.

– Личный порученец Абакумова. Больше тебе знать не положено, – вполголоса сказал капитан.

– А с девчонкой что будет? – серьезно спросил я.

– Да хоть себе забери, – сказал капитан, и они со вторым офицером, поволокли безвольное тело порученца обратно в дом.

– Куда тебя отвезти, – спросил я по-немецки, и она сквозь слезы ответила,

– В Кладно, – сказала девушка.

Это было мне по пути. Через полчаса мы были в Кладно, я высадил ее там, где она указала. На прощанье она сказала, что ее зовут Ганка. Я пожелал ей, что бы берегла себя, и уехал.

Остаток пути я проехал без происшествий. По прибытии доложил прокурору общую обстановку, увиденную в лагере.

– Я уже в курсе. Весь госпиталь на ушах. Принимают военнопленных. Да, досталось им, не позавидуешь, – задумчиво проговорил он.

– Представь, нам каждого из них придется допросить, а потом все они отправятся в лагеря. Согласно, Приказа Ставки Верховного Главнокомандующего от 16 августа 1941 года № 270, все они считаются дезертирами, – тихо проговорил прокурор.

Следующее утро встретило меня ударом сапога в живот, отчего я слетел с кровати. Не успел я сообразить, что произошло, как с двух сторон начал получать болезненные пинки ногами, обутыми в сапоги, в разные части тела.

– Отставить, – услышал я голос прокурора, который буквально рассвирепел от такого обращения ко мне.

– Товарищ майор госбезопасности, отдайте приказ вашим подчиненным о прекращении противоправных действий против арестованного, – еле сдерживая себя прорычал Никеенко, – Я не позволю применять силовые меры воздействия в отношении арестованного, – закончил он.

Ответа не последовало, а меня подхватили под руки и поволокли на выход, два МГБшника.

Мой мозг кипел, от всевозможных умозаключений. Я не знал за собой ни какой вины, тем более такой, за которую, еще до ареста, начинают избивать. Сопоставив факты, я пришел к выводу, что влип по полной программе, и скорее всего, причиной тому был вчерашний инцидент.

Так оно и вышло, меня доставили в Крушовицу, и поместили на гауптвахту. Через час меня повели на допрос, на котором присутствовал вчерашний пьянчуга в трусах. Оказалось, он носил погоны генерал майора. Били меня профессионально, я не терял сознания, но боль была адская. «Избиение младенца» продолжалось не меньше часа. Я весь был в крови, с рассеченными губами и бровями, выбитыми зубами и сломанными ребрами. Мне уже казалось, что палачи поставили перед собой цель, забить меня до смерти. Но вдруг, побои прекратились.

– Хватит, я хочу, что бы он дожил до расстрела, – сквозь туман в голове, услышал я голос порученца Абакумова.

Меня доволокли до камеры, и бросили прямо на пол, где я и потерял сознание.

Два дня меня никто не допрашивал, не избивал. В обед второго дня ареста меня посетил санитар, который обработал раны. На третий день, дверь камеры отворилась, и в проеме я увидел генерала-порученца. Он вошел в камеру, посмотрел на меня, как на дворовую шавку, и изрек,

– Живи. Скажи спасибо своему прокурору, – сквозь зубы процедил он и вышел.

В скорости, за мной пришел конвой, и меня этапировали в фильтрационный лагерь, где находились военнопленные из лагерей, «власовцы», дезертиры и прочие уголовные элементы. На допросе, который проводил следователь из нашей дивизии, я узнал, что только благодаря усилиям полковника Никеенко, я остался жив. Полковник дошел до командующего 2-го Украинского фронта, маршала Малиновского, который лично разговаривал с Абакумовым, после чего мне заменили расстрел на десять лет лагерей, все по той же 58 статье УК РСФСР, лишили звания и всех наград.

– Вот таким завершающим, минорным аккордом, закончилась для меня Великая Отечественная Война, – с горечью в голосе, сказал Махно.

– Владимир Леонтьевич, я Вас сейчас огорошу новостью, которая, я так думаю, подсластит Ваше печальное настроение, – улыбнувшись, сказал я.

– Ну, попробуй, – немного удивившись, казал он.

– Иван Терентьевич Колупаев, мой дед, а Шурочка – это моя мама, – улыбаясь, сказал я.

– Вот уж, во истину, пути Господни не исповедимы, – немного ошарашено, проговорил Махно.

Пермь. 1983 год. Наум Хартман

Глава 1

Пермь встретила меня проливным дождем. Цвела сирень, а как правило, на цветение сирени, в Перми всегда были дожди. В аэропорту меня ждал Гена.

– С приездом, – улыбаясь, сказал он, – Поехали в «Театральное», перекусим, поговорим, – предложил он.

Я понял, что разговор будет не простой, и не для чужих ушей, иначе мы поехали бы ко мне в кафе. По дороге, мы практически не разговаривали.

В кафе нас встретила Лиза, как всегда восхитительно-очаровательная. Выпив и закусив, Гена начал разговор.

– Зифарка последнее время практически не бывает на «базе». У него теперь два предмета интереса. Во-первых, он познакомился с девчонкой, по имени Ира, она дочь Героя социалистического труда, Игнатова Георгия Валентиновича, конструктора авиадвигателей. «Татарин» по уши в нее влюблен, завалил ее цветами, каждый день водит ее то в кино, то в театр, что для него не характерно. А в остальное время, пропадает в спортзале, занимается новомодным каратэ. В секции одни татары. Зифарка, по ходу, всю свою родню и вообще, татарскую диаспору, туда загнал.

– Влюбился, это хорошо, может остепениться немного, – шутливо высказал я свое мнение.

– Так кто бы был против?, – сказал боксер, – Дело не в ней. Я про каратэ и диаспору хочу поговорить. Дело в том, что Зифар, везде ставит своих соплеменников, а моих бойцов, в подведомственные точки, они не пускают. Я пытался с ним поговорить, но он отшучивается, говорит, ищи новые точки для работы, – закончил Гена.

– Так, по большому счету, он прав. Мы когда с тобой договаривались о сотрудничестве, то, как раз в твои обязанности и входил поиск новых точек и их контроль, – сказал я.

– Это понятно, поиск и контроль новых объектов. А контроль существующих точек, как осуществлять?, – сказал он.

Я удивленно посмотрел на боксера. В его маленьких глазках искрились огоньки хитрости. Отложив столовые приборы в сторону, и тщательно вытерев рот салфеткой, я очень серьезно спросил,

– Что ты хочешь мне сказать, конкретно? -.

– Только то, что сказал, – опустив глаза, сказал Гена.

– Тогда почему ты хочешь обсудить этот вопрос только со мной, без Зифара? – спросил я.

– Мне кажется, что ему сейчас не до серьезных разговоров. У него «romantigue» на уме, – попытался отшутиться Гена.

– «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», – философски заметил я, – Дело, прежде всего. Завтра соберемся на «базе» и обсудим этот вопрос – закончил я.

На том и договорились. Гена уехал, а я, ослепленный, очарованием Лизы, решил посвятить себя времяпрепровождению с этим очаровательным созданием, к тому же, до закрытия кафе оставалось не больше часа. Но, перед тем, как перейти к плотским утехам, я дозвонился до Зифарки, и рассказал ему о сути нашего с Геной разговора.

К вечеру следующего дня, в биллиардную приехали Зифар с «Цыганком», Борис. Чуть позже приехал Гена с Лехой Елкиным, молодым, перспективным полутяжем, который «отбывал» практику у меня на предприятии. Подтягивалась и молодежь. Сначала приехали боксеры, чуть попозже, приехали и Зифаркины татары. Атмосфера была не из разряда, дружелюбных, но все держали себя в руках.

Разговор начал я.

– Зифар, у Гены к тебе есть ряд вопросов, – сказал я, глядя в сторону Зифара, – Гена, озвучь то, о чем ты вчера мне говорил, – продолжил я, уже обращаясь к боксеру.

Гена, немного стушевавшись, начал что-то мямлить о равных долях в бизнесе, о том, что нужно отчитываться за свои поступки и прочую «лабуду».

Зифар даже не стал дослушивать его до конца.

– Ты что, мусор, думаешь, что я с тобой буду на равных «базарить»? Ты, мусор, и твой номер шестнадцатый, – прямо глядя в глаза боксеру, спокойно проговорил татарин.

Воцарилось молчание, которое длилось не более пяти секунд. Затем, одновременно вскочили Зифар, Гена и Сашка. Гена попытался нанести Зифару прямой удар в челюсть, но Зифарка, чуть отклонил голову вправо, и удар провалился. В этот же миг, Зифар выхватил из рукава «притыку» и попытался нанести удар ножом в живот боксеру. В этот момент, «Цыганок» встал между Зифаром и Геной, левой рукой, он отбил выпад татарина, и рука с финкой, не попала в цель.

Тут уже все были на ногах, казалось крупной заварухи не избежать. Молодняк ощетинился, достаточно было одного движения или возгласа, и начнется бойня. Но все тот же «Цыганок», не повышая голос, спокойно сказал,

– Ша, братва, хотите помять друг другу ребра, идите на свежий воздух, там есть, где разгуляться, а здесь «кипежа» не будет, – обратился он к молодежи, – А вы, пацаны, присядьте. Давайте спокойно перетрем эту тему, без лишних телодвижений. Мы и так многих потеряли, – закончил он.

Зифарка обосновал свои высказывания тем, что Гена лет пять тому назад, был потерпевшим в драке, и по этому эпизоду зачинщики драки получили, по приговору суда, срок. На это Сашка сказал, что мы не на воровской сходке, что бы разбирать такие ситуации.

На претензии Гены, Зифар пояснил, что доля Гены оговорена заранее, и ни чем не ущемлена, а если он хочет иметь больше, то пусть, со своими бойцами, разрабатывают новых клиентов. Тут татарин был абсолютно прав. На этом и закончили «официальную часть». Все выпили на «мировую» и вскорости, Гена с Лешей и молодняком уехали.

– Миру с боксерами не будет, надо разбегаться «краями», – сказал Зифар. Никто не возразил, потому, что это было очевидно. Решение вопроса, отложили на ближайшее будущее. Еще не много посидев, все разъехались, а я отправился к Махно.

Глава 2

Взяв с собой, заранее испеченный моими кондитерами торт, я отправился к Махно.

Владимир Леонтьевич и Агата Николаевна, радушно встретили меня. Агата Николаевна стала накрывать на стол, а мы с Махно, уединились в другой комнате.

Я подробно рассказал о своих приключениях, не забыв упомянуть и о том, что нам на «хвост» чуть не сели компетентные органы.

– Все, я думаю, обошлось, однако, в ближайшее время, путь в Донецк, нам с моими друзьями, заказан, – закончил я повествование моих похождений, – Тем не менее, по оптимистичным подсчетам, от реализации золота, из схрона Вашего отца, мы сможем получить примерно пять миллионов долларов США. За вычетом всех понесенных расходов, Ваша и Елены доля, составят примерно по полтора миллиона, все тех же долларов, – улыбаясь, подвел я итог.

Махно надолго задумался. Потом, как бы очнувшись, сказал,

– Никита, как я уже говорил ранее, мы с Агашей, уже не молодые люди, и поверь, мы привыкли довольствоваться тем, что у нас имеется. Поэтому те деньги, что ты получишь от реализации золота, мы бы с женой хотели оставить тебе. Не возражай, это обдуманное решение, – твердо сказал он, – Но то, что причитается Елене, пожалуйста, передай ей. По крайней мере, съезди к ней в Казахстан, и расскажи все, как есть, – подытожил художник.

Мы перешли в гостиную, где Агата, уже накрыла на стол, и электрический самовар, поблескивая мельхиором, испускал парок. Заварочный чайник источал неповторимый аромат цейлонского чая «со слоном», а торт «Горный хрусталь», был чудесным украшением стола. Мы с удовольствием попивали, обжигающий и неповторимо ароматный чай, не забывая, периодически, лакомится вкуснейшим тортом.

Супружеская чета Махно, рассказывала о своих будничных радостях и бытовых проблемах. Агата, посетовала, что Владимир Леонтьевич не бережёт себя, и никак не хочет бросить курить. Не ходит на прогулки, которые ему порекомендовал врач. На что Махно посетовал, что ходить то и не куда, да и экология в Перми, оставляет желать лучшего. Вспомнили и о тетке Махно, Елизавете, которой семьдесят пятый год, но она отказывается приехать в Пермь, что бы совместно жить. Агата, почему-то, вспомнила о том, что давно не была на море, где она так любила понежиться на теплом песочке.

И тут, мне пришла в голову, шальная мысль, и я ее незамедлительно озвучил,

– А не хотите перебраться в теплые края. Например, в Крым, или в Краснодарский край?, – огорошил я их неожиданным вопросом, – Может и Елизавета Карповна, изъявит желание, на старости лет, погреться на солнышке, возле моря.

Никто не ожидал такого поворота в разговоре, даже я сам. По этой причине за столом воцарилось неловкое молчание, которое немного затянулось. Я понял, что к данному предложению ни кто не готов, и что бы не продолжать ту неловкость, которая возникла, поспешил откланяться.

От Махно я поехал к Марине, на Пушкинскую. Она безумно обрадовалась моему приходу, к тому же это было для нее сюрпризом, поскольку я появился без предупреждения, но с огромным букетом пионов и бутылкой шампанского «Белый свет». Целый вечер она не отходила от меня, постоянно улыбаясь и нежно прижимаясь ко мне. Я не мог не заметить такое поведение, и не выдержав, спросил,

– У тебя такой вид, будто ты получила гран-при на Каннском кинофестивале? -.

– Круче, – лучезарно улыбнулась она, – Я беременна – .

Наверное, у меня был вид счастливого идиота, поскольку я лишился дара речи, и мог только широко улыбаться и моргать глазами. Когда, все же, речь ко мне вернулась, я смог вымолвить, только одно.

– Я счастлив! -.

Маринка кинулась мне на шею, и мы безостановочно целовали друг друга, кружась по комнате. Волны счастья, периодически накатывали на нас, как прилив в океане, и подолгу держали нас на гребне волны. Только глубоко за полночь, когда сил уже не было, мы прекратили это безумное плаванье по волнам счастья.

Пригубив шампанского, я рассказал Марине о том, что предложил Махно перебраться на юга. Марина чуть не подскочила на кровати от услышанного.

– Ты не поверишь, но я неоднократно думала о том, что бы сменить этот серо-грязно-промозглый климат, на более солнечный и теплый. Пределом моих мечтаний был небольшой домик на берегу моря, – мечтательно выговорила она.

– Значит, так тому и быть, – твердо сказал я.

На следующее утро, едва я зашел в свой кабинет, как раздался телефонный звонок. На том конце провода был Саша Крысенко, КГБист, с которым мы ездили в Финляндию.

– Привет, Никитос, – с ударением на последний слог проговорил он, – Не хочешь со мной пообедать сегодня? Давненько не ел я солянку в «Неве». Составь мне компанию, часиков в тринадцать – .

– Отличная идея, буду ровно в час, – сказал я и повесил трубку.

Я не стал ломать голову над тем, для чего понадобился нашим доблестным чекистам, а погрузился в работу. Однако, без пяти минут час, подъехал на улицу Куйбышева, где в одноэтажном здании голубого цвета, дореволюционной постройки, располагался ресторан «Нева». Ресторан этот, был знаменит не только отменной солянкой, но и официанткой Риммой, пышногрудой еврейкой, с весьма аппетитной попой и ярко каштановыми, короткострижеными волосами. Любой посетитель считал за праздник, если его обслуживает Риммочка. До сих пор не могу понять, в чем заключался ее шарм и привлекательное притяжение. Знаменит ресторан был и тем, что в нем постоянными клиентками были дамы с «пониженной социальной ответственностью». И все мужское население Перми, знало, что в «Неве», обязательно найдет себе, и весьма за приемлемую цену, всего от трех до пяти рублей, барышню, не обремененную нравственными условностями.

Саша уже сидел за столом, и я был не удивлен, что нас обслуживала именно Римма. Крысенко, как я уже писал, был коренастый брюнет, ростом не более ста семидесяти пяти сантиметров, с жидкими волосами, имеющий крупные боковые залысины, славянский нос, карие, внимательные глаза, не выразительный рот и подбородок с ямочкой. Одет в простой темный костюм, отечественного производства, светлую рубашку при темном, однотонном галстуке. Одним словом, ни чем не выделяющийся, мужчина, который пройдет мимо, и ты не вспомнишь, как он выглядел.

– Привет, – почти по дружески, поздоровался Александр, – Я уже сделал заказ, и думаю, что ты не будешь возражать против солянки и шашлычка, под коньячок? – продолжил он, и немного обескуражил меня этим.

– Ты же знаешь, что я за любой «кипеж», кроме голодовки, – вместо приветствия, пошутил я.

Тем временем, официантка принесла солянку, и мы непринужденно болтая, стали поглощать это произведение кулинарного искусства, периодически наполняя коньяком наши рюмки, и незамедлительно осушая их.

Покончив с солянкой, и в ожидании шашлыка, Саша, без обиняков, сказал,

– Никита, ты, Зифар и Цыганков, то есть вся ваша группировка, находитесь «под колпаком» у нашего ведомства. Ваш «боксер» работает не на МВД, как вы предполагали, а на нашу «контору», и он вас всех слил. Правда у него нет ничего конкретного, кроме предположений, но он работает над этим, – совсем по-будничному, закончил он.

– И почему, ты мне об этом говоришь?, – то же, пытаясь быть равнодушным, поинтересовался я.

– Ну, во-первых, я не из тех, кто забывает добро. Если бы не ты, в семьдесят пятом году, то Юра Галкин, точно меня зарубил бы топором. Только ты не струсил, и кинувшись на него, «вырубил» с одного удара, – проговорил он, чем тронул в моем мозгу воспоминания, негативного характера, – А во-вторых, не хочу, что бы ты оказался «мальчиком для битья». Поясню. Твой друг, Зифар, специально пошел на обострение отношений с Геной. Он не зря уделяет столько внимания молодежи, из татарской и башкирской диаспоры. Он готовит почву, чтобы взять все под свой единоличный контроль. Гена, то же не промах, и вынашивает свои, не менее амбициозные планы, по поводу контроля над группировкой. Один ты, не, понятно, чем занимаешься и, не понятно, о чем думаешь. Если честно, то ты для меня «темная лошадка», но сейчас не об этом, а о том, что в ближайших планах твоих сподвижников, нет места для тебя. Надеюсь, ты это понимаешь? И в-третьих, у меня есть свой интерес к этой теме. И если мы правильно поймем, друг друга, и ты поможешь мне, то я помогу тебе, – закончил он свой, немного затянувшийся монолог.

– И в чем заключается твой интерес?, – как бы, между прочим, поинтересовался я.

– Самый обыкновенный, шкурный интерес, – улыбнувшись, сказал Крысенко, – Буду откровенен с тобой, потому что, надеюсь, что с годами подлости в тебе так и не появилось. Дело в том, Никита, что внутриполитическая обстановка в стране, крайне негативна. Наше «престарелое правительство», ни как не хочет понять, что пришло время перемен. Новые лидеры нашей страны вынашивают планы по перестройке существующей системы управления государством, и вскоре придут к реальной власти. И для того, что бы не оказаться за бортом перемен, я хочу подготовить плодотворную почву, для себя. Когда страна начнет перестраиваться, появятся сотни тысяч частников, работающих на себя. А кто их будет защищать и взращивать? Поверь, государству будет не до них. И для того, чтобы они производительно трудились, им нужна будет такая же защита, от беспредельщиков, которую сейчас оказываете вы, мелким жуликам. Воры законники, то же сориентировались в обстановке, и сделали упреждающий ход. Они договорились с «цеховиками» о том, что организуют им защиту от «бакланов» и прочей шушеры, а те в свою очередь, с каждого заработанного рубля, будут отчислять по десять копеек в воровскую казну. Вот и я, руками Гены и его спортсменов, создам организацию, которая будет оказывать всестороннюю потдержку частникам, заключающуюся не только в защите от хулиганья, но и оказывающую всестороннюю помощь, на законодательном и правительственном уровне, – сказал Александр, чем не мало меня удивив.

– И что же, требуется от меня?, – уже понимая, куда он клонит, простодушно поинтересовался я.

– Самую малость. Список всех ваших подопечных, и условия работы с ними, – ни секунды не задумываясь, спокойно проговорил комитетчик.

– А какой мой интерес во всем этом гешефте?, – подытожил я.

– Самый, что ни наесть прямой. Я даю тебе возможность соскочить с «подножки этого трамвая», который прямиком едет к серьезной «прожарке» в нашей «конторе». Я гарантирую твою безопасность от воров, которые, как ни странно, то же собираются прибрать к рукам ваше «предприятие». «Бурят», был в теме, «движухи», которую навел «Шорох». А ты, один из первых, в их «списке на выбывание» из темы, – сказал Александр, удивив меня, глубиной своих познаний ситуации. Немного помолчав, он продолжил, – И, последнее, на мой взгляд, не менее важное обстоятельство, мы останемся друзьями, – с улыбкой, закончил он.

– Расклад я понял, – без оптимизма в голосе, сказал я, – Что-то подобное я предполагал, и принял некоторые меры. Но для завершения всех дел, мне нужно пару месяцев – .

– Я всегда знал, что ты, Никита, умный человек, – с явным облегчением, выдохнул Саша, – Можешь ходить не оглядываясь, у меня все под контролем, – хитро улыбнулся мой бывший сокурсник.

Мы допили под шашлык, армянский коньяк, обменялись дополнительными телефонами, и условились о месте и времени следующей встречи.

Глава 3

После полной реабилитации нашего «Ворошиловского стрелка», (я имею в виду Леню, двоюродного брата, которого, благодаря адвокату Райхману, оправдали за двойное убийство), его перевели в Казахстан, в город Джамбул. Там его назначили заместителем командира по политической части, батальона охраны 181 отдельного вертолетного полка. Почему я вспомнил за Ленчика? Да потому, что мне предстояла поездка в этот Казахский город, в котором проживала Елена Мехненко, дочь Нестора Ивановича.

Я позвонил Лене и предупредил, что приеду в гости, попросив его, по возможности, меня встретить. Леня, конечно, обрадовался, и сказал, что он, с семьей, будут с нетерпением ждать моего приезда. И меня он, обязательно встретит.

Леня ждал меня в аэропорту, на батальонном УАЗике. И по дороге домой, я попросил его проехать мимо дома, по адресу, 5-й микрорайон, д. 8. Леня, не много удивившись, сказал, что нам туда же, поскольку, они живут в 10 доме.

Родственники встретили меня со всем радушием. Сюрпризом, для меня было то, что за день до моего приезда, к ним приехала Ленина мать, и моя крестная, тетя Галя. А Оксанка, жена Лени и Дашутка, его дочурка, смотрели на меня во все глаза, как на героя-спасителя, что крайне меня смущало.

Но, неловкость первых мгновений встречи прошла, и мы дружно сели за стол, уставленный всевозможными яствами. Были там и разносолы, которые привезла тетя Галя, главным кулинарным шедевром были соленые грибы «рыжики». А особенным было то, что их солили в пол-литровых бутылках, настолько они были крошечные. Кроме грибочков, на столе было нежнейшее, слегка розоватое сало, домашняя кровяная колбаса, соленые огурчики-корнишоны, помидорчики в собственном соку, домашние пельмени, шаньги с картофелем, и огромный рыбный пирог, приготовленный по фирменному рецепту нашей бабушки Анюты. Ну и как водится в порядочных семьях, на столе стояла запотевшая бутылочка водки «Пшеничная». Я достал из сумки, привезенную с собой бутылку венгерского «Токая» и огромную коробку шоколадных конфет «Сказки Андерсона» для дочурки Лени. Кроме того из сумки были извлечены и «дефициты», такие, как икра, копченые колбасы и рыба, кофе и прочее. Застолье продолжалось до глубокой ночи. Разговорам не было конца, и не мудрено, поскольку мы с крестной не виделись пять лет.

На следующее утро, я отправился с крестной прогуляться по городу. Восточный город утопал в зелени. По путеводителю мы доехали до мавзолея Кара хана, потом посмотрели восточные бани Кали-Юнуса и завершили импровизированную экскурсию в архитектурном комплексе Тектурмас.

По дороге домой, я специально прошел мимо дома № 8. Дом представлял собой типовую панельную пятиэтажку, постройки Хрущевской эпохи. Возле дома росли ленкоранские акации, а возле подъездов, как и у нас, сидели бабульки, только в основном казашки.

Перед отъездом, Махно предупредил меня, что за Еленой, в любом случае, ведется негласное наблюдение сотрудниками КГБ, или внештатными агентами, поэтому, необходимо было продумать визит к ней домой. Приезд в Джамбул моей крестной, оказался как нельзя кстати.

Дойдя до второго подъезда, я остановился и обратился к тете Гале,

– Крестная, у меня к тебе не совсем обычная просьба. Поднимись на третий этаж, и позвони в квартиру 31. Скажи, что тебе нужна Люси Махно. Если тебе откроют, то скажи, что у твоего племянника, то есть у меня, есть для нее информация от ее троюродного брата Владимира Леонтьевича Михненко. Если ее это заинтересует, то пригласи ее сегодня вечером к нам домой, – попросил я.

Тетя Галя, внимательно посмотрела на меня, потом не торопясь вошла в нужный подъезд. Через пять минут она вышла, и спокойно сказала,

– Она придет к нам сегодня в восемь часов вечера – .

Дома, я попросил Ленчика, сводить всю семью в кино, объяснив тем, что мне необходимо вечером встретиться с одним человеком. Леня с пониманием отнесся к моей просьбе и в семь вечера, они всей семьей отправились в кинотеатр «Радуга», на премьеру фильма «Мэри Поппинс, до свидания».

В назначенное время раздался дверной звонок. Открыв дверь, я увидел пожилую женщину, на вид, соответствующую своему шестидесятилетнему возрасту. Она была выше среднего роста, стройная, одета в темно синее платье, свободно облегающее ее фигуру. Короткие, темно русые волосы были красиво уложены. На лице присутствовал легкий макияж. Для своего возраста, она выглядела достойно. Однако, глаза были усталыми и настороженными.

– Добрый вечер, – первым поздоровался я, – Прошу Вас, проходите, – предложил я.

– Здравствуйте, – коротко проронила она, – Мне передали, что у Вас для меня есть информация, – так же сдержано проговорила она с легким французским акцентом, который у нее, с годами не исчез.

– Да, это так, – подтвердил я, предлагая ей присесть.

Затем, я достал письмо от Владимира Леонтьевича, и передал ей.

Она, еще раз, внимательно посмотрела на меня, и погрузилась в чтение. Письмо было написано на трех листах с обеих сторон, поэтому чтение заняло не менее десяти минут. За это время я принес с кухни торт. Чай и посуда, были уже на столе. Закончив чтение, она долго молчала, устремив свой взор в пустоту. Затем она, как будто очнувшись, посмотрела на меня,

– Никита, Владимир пишет, что у Вас есть важная информация, касающаяся нашей семьи, – мягко спросила она.

– Да, но сначала, я хотел бы показать Вам, еще и фотографии Ваших родственников, – и передал ей несколько фото, где были запечатлены Елизавета Карповна, Владимир Леонтьевич с Агатой Николаевной. На одном фото был и я с Махно.

Попивая чай, Елена Нестеровна внимательно разглядывала снимки.

– Да, сходство поразительное. Он очень похож на моего отца, – пояснила она.

Отложив фотографии, Елена внимательно смотрела на меня, в ожидании дальнейшего разговора.

Я без обиняков рассказал ей о том, что Владимир Леонтьевич передал мне документы, которые указывали на место захоронения клада, о том, что он передал мне и кожаный лоскут с какими-то цифрами и знаками, принадлежавший в свое время Леве Задову, рассказал и о потайной комнате, где хранилась казна Махно. Поведал о том, что нашел клад, принадлежащий их семье. Озвучил я и сумму, которая по праву, принадлежит ей. Но эта информация не вызвала ни какого интереса у дочери Махно. С грустью в голосе она сказала, что ей это не нужно, да и что она будет делать с этими ценностями.

– Вы лучше расскажите мне о моих родственниках. Я помню, Маккольм рассказывал, что у меня есть еще тетя, Елизавета. Как она? Жива?, – с неподдельным интересом, попросила она.

Я сказал, что на одном из фото, Елизавета, и что она живет в Ленинграде, все по тому же адресу.

– Вы знаете, я всё-таки больше знаю о Владимире Леонтьевиче. К сожалению, на его долю, так же, как и на Вашу, выпала не легкая судьба, – начал я свой рассказ про ее брата, который затянулся более, чем на час. Все это время, Елена, с нескрываемым интересом слушала повествование жизненных перипетий, выпавших на долю Владимира Леонтьевича. Во время рассказа, она неоднократно прикладывала платок к глазам, из которых капали слезы.

– Как все таки, схожи наши с ним судьбы, – печально проговорила она, – Но, пожалуй, мне пора откланяться, уже довольно позднее время, – сказала она, вставая, – Мне бы хотелось еще поговорить с Вами о моих родственниках, если Вы не возражаете, – уже у самых дверей сказала она.

Мы договорились о встрече, и она ушла.

На следующий день, к назначенному времени, я пришел в кафе, которое предложила Елена. Обменявшись, при встрече приветствиями, мы не спеша перешли к разговору, о «… делах давно минувших дней …». Вначале я, подробнее, чем накануне, рассказывал ей все то, что узнал от Махно, начиная с его детских воспоминаний. Затем, как-то, само собой разумеющееся, я перешел к повествованию о себе, и закончил тем, как я нашел клад.

– Елена Нестеровна, если Вы отказываетесь принять все, причитающиеся Вам дивиденды, то хотя бы скажите, что я могу для Вас сделать. Вот Владимир с Агатой, решили переехать на черноморское побережье, в Краснодарский край. Может, и Вы, хотите переехать с ними?, – спросил я.

– К сожалению, я не «выездная». Да, и желания поменять место жительства, у меня не возникает, здесь похоронена моя мама, – пояснила она, – А что касается, Вашего предложения, то могу Вас заверить, что мне абсолютно, ничего не нужно. Я не испытываю ни в чем нужды, да и потребности мои, с годами, сведены к минимуму. Государство назначило мне достойную пенсию, которой мне с моим мужем, вполне хватает, – с грустью в голосе сказала она, – А с деньгами, которые Вы нашли, распорядитесь по своему усмотрению, – уже более мягким тоном предложила она.

– А впрочем, Вы могли бы сделать одно хорошее дело для нашей семьи. Но оно связано с определенными сложностями, – вдруг, как будто о чем-то вспомнив, сказала Елена, и немного погодя, начала повествование своей истории.

– В двадцатых – сороковых годах, мы с мамой и отцом, жили во Франции. Мама работала в издательстве, а я была манекенщицей. Когда, в 1940 году, немецкие войска оккупировали Францию, моя мама, Агата Кузьменко, как и сотни русских эмигрантов, вступила в ряды французского сопротивления (Resistance), а конкретно, в подпольную организацию «Гражданская и военная организация», сокращённо – OCM (Organisation Civile et Militaire). Возглавлял эту организацию полковник Альфред Туни, а генеральным секретарем была княгиня Вера Оболенская («Prinzessin Viki»), с которой моя мама вместе работала еще в книжном издательстве Жака Артюи, организатора французского подполья. Вместе с княгиней Вики и другими членами подполья, они занимались сбором информации по строительству немцами оборонительной системы «Атлантический вал». Однако в рядах подпольщиков появился предатель. Его звали Луи Селин, кстати, Владимир должен его помнить, поскольку он был частым гостем в семье его тети Елизаветы. Княгиня вычислила предателя, и предупредила других членов подполья, и она же порекомендовала маме уехать в Германию, к нашей общей знакомой Марте, которая жила на тот момент в Германии. Однако, самой Вике, спастись не удалось. В 1943 году ее арестовали. Ни какие невзгоды не смогли сломить волю этой прекрасной женщины. Её высоко порядочные жизненные принципы были непоколебимы перед пытками фашистских палачей. В гестапо ей дали прозвище «Prinzessin – ich weiß nicht» («Княгиня – я не знаю). Не добившись от княгини никаких признательных показаний и не склонив ее к сотрудничеству с нацистами, в августе сорок четвертого года, ее гильотинировали. Мы с мамой обязаны жизнями этой прекрасной женщине. Я знаю, что у нее остались родственники во Франции, и хочу, что бы Вы попытались их найти, и оказать им всестороннюю помощь, если они в ней нуждаются. Всю информацию я Вам подготовлю, – закончила свой рассказ Люси Махно.

– Вы, конечно, понимаете, что выезд во Францию, не такое уж простое дело. Тем более, вызовет определенные сложности и тот аспект, что мне придется наводить справки о необходимых людях. Но, я Вам обещаю, что при любой возможности, исполню Вашу просьбу, – очень серьезно заверил я Елену Нестеровну.

– Благодарю Вас, за обещание, и отношусь к этому с пониманием, – в ответ сказала она, – А расскажите, Никита, как Вам удалось найти этот клад?, – вдруг спросила она.

Я поведал, как Владимир Леонтьевич, рассказывая о своих мытарствах, сначала упоминал о кладах, а затем, передал мне необходимые сведения и карту, места схрона клада.

– Остальное было делом техники, – улыбнулся я, – Однако, есть еще один схрон, но найти его будет практически не возможно. Дело в том, что картой является кусок кожи, с выжженными на нем цифрами и знаками. Как подступиться к разгадке этой тайны, ума не приложу, – посетовал я.

– Мне кажется, я смогу Вам помочь в разгадке этой тайны, – задумчиво и о чем-то вспоминая, сказала дочь Махно, – Мне необходимо кое-что проверить. А завтра, мы с Вами встретимся, и продолжим наш разговор, – подытожила она.

На следующий день мы встретились, и отправились на прогулку в парк Женис. Елена Нестеровна продолжила рассказ о княгине Оболенской и с каждым ее словом, я впечатлялся судьбой этой русской женщины. Тогда, я дал себе слово, что обязательно найду родственников «Prinzessin Viki». Прогулявшись по парку, мы присели на скамейку. Елена раскрыла сумочку – ридикюль, и извлекла оттуда вещицу, оказавшуюся записной книжечкой в кожаном переплете. Книжка была старая, с пожелтевшими листками бумаги. Внутри книжка была исписана стихами, цитатами и прочими заметками.

– Это единственная вещь, оставшаяся у нас с мамой еще с тех далеких времен, когда мы жили во Франции. Сотрудники МГБ, после тщательной проверки, не нашли в ней ничего крамольного и оставили ее маме. Она дорожила ей, говоря, что в ней сохранена вся романтика ее натуры. Кстати, здесь есть и стихи моего отца, – сказала она и стала искать их в книжке.

«Проклинайте меня, проклинайте,

Если я вам хоть слово солгал,

Вспоминайте меня, вспоминайте,

Я за правду, за вас воевал.

За тебя, угнетенное братство,

За обманутый властью народ.

Ненавидел я барство и чванство,

Был со мной заодно пулемет.

И тачанка, летящая пулей,

Сабли блеск ошалелый подвысь.

Почему ж от меня отвернулись,

Вы, кому я отдал свою жизнь?

В моей песне ни слова упрека,

Я не смею народ упрекать.

От чего же мне так одиноко,

Не могу рассказать и понять.

Вы простите меня, кто в атаку

Шел со мною, и пулей сражен,

Мне б о вас полагалось заплакать,

Но я вижу глаза ваших жен.

Вот они вас отвоют, отплачут

И лампады не станут гасить…

Ну, а батько не может иначе,

Он умеет не плакать, а мстить.

Вспоминайте меня, вспоминайте,

Я за правду, за вас воевал…»

Н. Махно 1921 г.

–, грустно и почти шёпотом, прочитала Елена стихи своего отца.

– Но не это я хотела Вам сообщить, – продолжила она, – После освобождения, мама передала мне эту книжечку и попросила, что бы я ее сохранила. И, если мне доведется встретить кого-нибудь из наших родственников или родственников Льва Зеньковского (Левы Задова), передать эту вещицу им. Так же она просила сказать им, что в этой книжке то, о чем Лева не знал, но до конца жизни надеялся, что получит необходимую подсказку. Я, честно, ничего тогда не поняла, но после Вашего рассказа о лоскуте кожи, с которым Лева расстался, только из-за надежды на то, что ему сохранят жизнь, поняла смысл маминых слов. Мне кажется, что разгадка находится в этой книжке. И еще, не знаю для чего, но она просила передать, что бы внимательно отнеслись к изданиям Шуберта. Да, не произведениям, а именно к изданиям Шуберта, – закончила она.

Я с благодарностью принял эту раритетную вещицу, еще не предполагая, каким образом она сможет мне пригодиться.

– Елена Нестеровна, – перешел я к более меркантильным темам, – Я не смогу объяснить Владимиру Леонтьевичу причину, по которой не смог Вас убедить в том, чтобы Вы приняли от него, подчеркиваю, от него, а не от меня, хотя бы часть, по праву принадлежащих Вам денег и драгоценностей. Давайте придем к компромиссу, я оставлю Вам несколько сберегательных книжек, на предъявителя. В каждой будет сумма, не более пяти тысяч рублей, которая не вызовет подозрения у сотрудников сберкасс. А Вы, если возникнет необходимость, воспользуетесь ими, – и с этими словами, настойчиво, но не бесцеремонно, положил несколько серо-синих тоненьких книжечек, с символикой Сбербанка СССР, в ридикюль Елены Нестеровны.

Было видно, что она смущена, но мой умоляющий взгляд, остановил ее от отказа.

– Спасибо Вам, Никита, за те приятные новости о том, что у меня еще есть родные и близкие мне люди, и надеюсь, я смогу поддерживать с ними связь. Мне писать не безопасно, поскольку, вся корреспонденция, приходящая на мой адрес, подвергается проверке. У меня есть подруга, которой я могу доверять. Вот ее адрес. Если Вас не затруднит, то передайте его Владимиру Леонтьевичу. И если он посчитает возможным, вступить со мной в переписку, я буду безмерно рада этому, – с надеждой в голосе, закончила она.

Я поспешил заверить, что для ее брата это будет, так же радостным событием. Проводив ее до дома, я попрощался с ней, заметив при расставании, что не смогу забыть то время, которое мы с ней провели, и поцеловал ее руки. Она нежно посмотрела на меня, и по матерински, поцеловала меня в лоб.

Больше мы с ней не встречались.

В конце 1989 года, в письме к Владимиру Леонтьевичу, она написала, что получила очень важный документ, цитирую:

"Прокуратура СССР.

Прокуратура УССР.

Михненко Елене Нестеровне.

Сообщаем, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года уголовное дело, по которому вы были репрессированы, прекращено и в настоящее время вы реабилитированы".

– Такой же документ, – писала она, – Пришел и в адрес моей матери. Где же они были десять лет назад?.., – с грустью, а не со злобой, писала она брату.

А в январе 1993 года, в телепрограмме «Время» прошло сообщение, что «…в городе Джамбуле, в Казахстане, 26 декабря 1992 года умерла Елена Нестеровна Михненко, Люси Махно – последний прямой потомок Нестора Ивановича Махно…».

Ей было 70 лет – она родилась в польской тюрьме 30 октября 1922 года. Похоронили ее рядом с матерью, на джамбульском кладбище "Зелёный ковёр", номер захоронения – № 6069, там сейчас, стоит памятник, на котором начертано: «Кузьменко Галина Андреевна и Михненко Елена Нестеровна, с выбитыми датами рождения и смерти обеих женщин». На их могилку, служитель кладбища, постоянно возлагает живые цветы. Об этом позаботились мы, с ее троюродным братом.

Глава 4

Вернувшись в Пермь, я, по пути к Марине, заехал к Махно, рассказал им о встрече с Еленой, передал ее фотографию, на обратной стороне которой она написала: «От мадам Люси, с любовью» (манеры поведения, полученные при жизни во Франции не искоренить), и адрес, на который они могут писать ей письма. Они с Агатой, прослезились и сердечно поблагодарили меня. Но я не собирался сводить разговор только к моей поездке в Джамбул, и перешел к вопросу переезда к морю. Как и для всех людей в возрасте, любые перемены были сопряжены с волнениями и переживаниями. Я заверил их, что все хлопоты по переезду беру на себя. От них мне необходимо было согласие и по возможности помочь мне выбрать жилье, которое их устроит. Тут же встал вопрос о тетке Елизавете, на что я предложил сначала заехать к ней в Ленинград и постараться уговорить ее на переезд, а уже оттуда ехать к морю. Такого разворота событий они не ожидали, и попросили дать им подумать месяц, другой. Я сказал, что могу им дать подумать неделю, максимум две, и с этими словами простился.

Марина встретила меня с лучезарной улыбкой и неизменной нежностью в глазах. Из Казахстана, я привез ей знаменитые алма-атинские яблоки. Как только я извлек их из дорожной сумки, они заполнили всю квартиру благоуханием. На столе уже стоял праздничный ужин, который она сама приготовила. Настоящая семейная идиллия, и только. Первым делом я принял ванну, поскольку с водными процедурами в Джамбуле была «напряженка», из-за проблем с водоснабжением. А после великолепного ужина, мы предались нашему любимому занятию, нежно и в то же время страстно, окунулись и провалились в божественные объятия Эрота.

С утра я отправился на работу. Предстоял не простой разговор с Петром Николаевичем, начальником комбината питания. Но сначала я выслушал Марию Владимировну. По ее словам, все было в полном порядке. Происшествий никаких не произошло, план выполняли, все были живы и здоровы. Хорошо, когда все тылы прикрыты, подумал я.

– Мария Владимировна, я принял решение, – почти официально начал я, – Я покидаю вас. Но это секрет, никто об этом не должен знать.

От удивления, не только глаза, но и очки Марии, «поползли на лоб». Она на время потеряла дар речи.

– Да, Маша, так надо. Поверь, мне самому тяжело от такого поворота событий, но я принял окончательное решение, – закончил я.

– Это из-за ваших «терок» с боксерами и блатными?, – проявила она удивительную осведомленность.

– Ну, с боксерами ты права, а вот про блатных, я пока не в курсе, – немного удивился я оперативности «синих».

– Два дня уже приезжают в биллиардную послы от «Бурята», а самого пока не видели, – рассказала она.

– Спасибо за информацию, – сказал я, – Предупрежден, значит вооружён.

С Петром Николаевичем, разговор вообще неполучился. Он только и смог сказать,

– Все мои планы перевернул с ног на голову, – махнул рукой и прорычал, – Приказ об увольнении подпишу сегодня же – .

К обеду подъехал Зифарка, с которым мы еще вчера вечером договорились о встрече. Вместе с ним приехали два его двоюродных брата Игорь и Рафик, парни накаченные, дерзкие, прошедшие Афганистан. Последнее время он без них ни куда не ездил.

– Ну что, Никита, дела из рук вон плохо, – вместо приветствия сказал он, – С одной стороны Гена с боксерами поддавливает, а с другой братва «Бурята», по понятиям хотят «побазарить», просят увеличить долю, или отдать часть рынка, – зло сказал он, – Что делать будем?

– Привет, не русский, – улыбнулся я, – Все, что не делается, все к лучшему, – попытался я пошутить, но посмотрев на Зифара, понял, что «…Шутки здесь не уместны…».

– Ну а если серьезно, то есть два варианта, первый начать войну, и второй, отдать часть рынка. Для первого нужны бойцы и возможности, которых у нас, к сожалению нет. На мой взгляд, лучше худой мир, вместо доброй ссоры. Если не примем правильное решение, то может получиться, как в той поговорке, «Жадность фраера сгубила», – подытожил я.

– Конкретно, что ты предлагаешь?, – пробурчал он.

– Во-первых, нужно всех «цеховиков» «слить» блатным. Это их прерогатива, и мы, по большому счету, «распахиваем их огород». После этого, им предъявить нам будет нечего. Долю мы регулярно засылаем, не беспредельничаем, «босяков» на «киче» и после отсидки «подогреваем», так что кругом «по понятиям», – подвел я итог.

– Ну, допустим, резон в этом есть. А что с боксерами делать будем?, – все еще без оптимизма сказал татарин.

– Там еще проще. Они голодные, а значит жадные. Будут кидаться на любую кость, которую мы им кинем. Предлагаю отдать им всех «индивидуалов», то есть пусть они сами контролируют барменов, «пивников», «мясовозов». Сейчас они самостоятельны, но на смену старым директорам предприятий приходят новые, молодые и амбициозные. Еще год, два и директора предприятий сами будут собирать дань со своих подчиненных. Наша задача не упустить предприятия, а значит рано или поздно, финансовая подпитка у боксеров будет таять. Нам необходимо выиграть время, за которое ты воспитаешь своих «батыров» и создашь «татаро-башкирскую орду», с которой можно буде воевать, – закончил я и сам рассмеялся своей шутке. Захохотал и Зифар, он сразу понял «ход конем» в этом гамбите.

– Звони «Буряту», договаривайся о встрече. Лучше сегодня, потому что, по моим данным, блатные собираются меня «заказать». Хорошо, если уже этого не сделали, – сказал я.

У Зифарки изменилось выражение лица. Он попытался что-то сказать, но не успел, – Откуда знаю, не спрашивай, – как отрезал, сказал я.

Встречу назначили на восемь вечера, все в том же кафе у цирка. Когда мы, с Зифаром, приехали, Гена был уже там. После недолгих «приветственных речей», перешли к делу. Я, вкратце, озвучил суть нашего предложения. Никто не ожидал такого поворота событий, и за столом воцарилось молчание.

– Ход ваших мыслей мне нравится, – заговорил «Бурят», – А главное, он своевременный и грамотный. В Библии сказано: «Даром получили, даром отдавайте. Поделиться можно и нужно даже истиной, а не только материальными благами», – изрек он цитату из Библии и хохотнул, – А мозги у тебя, фраерок, правильно работают. Живи, – сказал он и пристально посмотрел на меня. Я, то же, прямо посмотрел ему в глаза и подумал «…Одна голова – хорошо, а с туловищем лучше…». Своим взглядом я дал понять, что мне известны его истинные планы.

Гена, от радости, полез обниматься, но я его притормозил и сказал, – Удачи, братан, на самостоятельных хлебах, – после этого мы с Зифаркой, сославшись на неотложные дела, ушли.

В машине татарин сказал,

– А ты был прав, Никита. Видел бы ты, как у «Добрыни», перекосилось лицо от досады, после того, как «Бурят» сказал тебе, «…Живи…», – немного помолчав, Зифар продолжил, – «Добрыня» сейчас у них, «штатный» исполнитель.

Позже я узнал, что наш «ход» на опережение, действительно спас мне жизнь.

Но расслабляться было рано.

– Да, похоже, мы выиграли немного времени, но это не надолго. И вопрос гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Мне необходимо «потеряться» на неопределенное время, так что, если я вдруг исчезну, не удивляйся и не ищи меня. А когда и куда, тебе лучше не знать, – высказал я Зифару свое видение этой ситуации, – Тебя они не тронут, это будет «не по понятиям», но все равно, будь всегда начеку —, посоветовал я Зифару.

Глава 5

Еще один не закрытый вопрос оставался у меня в Перми. Когда я приехал, то Мария Владимировна, первым делом проинформировала меня о том, что уже много раз звонила Лена, и просила перезвонить ей, как только я появлюсь.

Утром, на работе, зазвонил телефон.

– Слушаю Вас, – по привычке сказал я.

– Никита, привет, – прозвучал в трубке бархатистый голос Лены.

Ничего не могу с собой поделать, когда слышу ее голос. Внутри происходят не ведомые мне процессы, которые приводят меня в неописуемое состояние радости, волнения, ожидания и предчувствия неизбежного наслаждения.

– Привет, моя хорошая, – еле сдерживая себя от возбуждения, сказал я, как можно спокойнее.

– Мы можем встретиться? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказала она.

– Конечно, в любое время – не задумываясь, выпалил я.

– Тогда через час у речного вокзала, на Перми I, – сказала она и повесила трубку.

Через час, с букетом алых роз, я был у речного вокзала. Через пару минут подъехала и Лена. Что-то в ней изменилось за то время, что мы не виделись, но от этого она была все так же прекрасна и желанна. Взяв букет роз, она слегка прильнула к нему лицом, затем взяла меня под руку и повела в здание речного вокзала. Мы поднялись на третий этаж, там, в вестибюле, сидела за письменным столом женщина, которая добродушно, но внимательно посмотрела на нас.

– Вам должна была звонить Мадлен, – сказала Лена.

– Да, конечно. Вот ключи, ваш номер «5», – приятным голосом произнесла администратор.

Коридор был застелен ковровой дорожкой, которая скрывала звук наших шагов. Дойдя до двери с нужным номером, я открыл дверь, и мы вошли внутрь. Нашему взору предстало помещение с дворцовым интерьером. Высоченные потолки, с которых свисала хрустальная люстра, были украшены живописными фресками с амурами и купидонами. Стены были украшены «зеркалами» из лепнины, в которых были фрески с живописными сюжетами, на которых были изображены прелестные дамы, в стиле «ню». Мебель в гостиной была резная и инкрустирована бронзой. На полу был ковер, не реального размера, который застилал всю огромную комнату. Спальня была под стать гостиной. Центром ее была огромная кровать в стиле Людовика XIV, белого цвета с позолоченной инкрустацией. На стенах, отделанных шелком, цвета бордо, разместились бронзовые бра, в виде канделябров. Диван и кресла были обиты атласом нежно кремового цвета, пол полностью был скрыт ковром с длинным ворсом. Было ощущение, что мы попали в королевские покои. Заглянув в ванную, мы одновременно ахнули от восторга. Эта комната была венцом апартаментов. Вся в нежно кремовом кафеле с вензельным рисунком, с огромными зеркалами на двух стенах и огромной ванной, стоявшей посредине комнаты, на бронзовых ножках в виде львиных лап. Такой роскоши, признаюсь честно, я не встречал раньше, нигде и никогда.

Эта атмосфера и довольно долгая разлука, вычеркнули нас из числа людей, живущих на этой планете, и переместили в нереальный мир наслаждений и экстаза, который продолжался, по моим ощущениям, бесконечно. Начав безумный танец жаждущих ласки тел в ванной, не заметно для самих себя мы переместились в спальню, где подвергли испытанию на прочность, антикварную кровать, которая едва выдержала натиск наших безумных пируэтов. Обессиленные, но все еще, не утолившие жажду близости, мы лежали на кровати, не в силах не только пошевелить хотя бы пальцем, но и не в состоянии сказать хоть слово.

В реальный мир меня вернул голос Лены, которая нежно нашептывала мне ласковые слова. Внимательно осмотрев комнату, я увидел на столике бутылку шампанского, стоящую в ведерке со льдом.

– Это они предусмотрительно позаботились, шампанское как раз кстати, – сказал я и, открыв бутылку, наполнил бокалы.

– А я от мужа ушла, навсегда, – как тост, сказала Лена.

– Тогда, за этот решительный и, надеюсь, осознанный шаг, – в ответ проговорил я, и мы осушили наши бокалы.

– Наполни бокалы, у меня еще есть новости, – загадочно улыбаясь, проговорил мой ангелочек.

Не скрою, меня заинтриговали ее откровения, и я вновь наполнил бокалы.

– Никита, наша семья приняла решение эмигрировать на родину, в Израиль, – залпом выдохнула она, – Но это большой секрет – .

В те годы, многие еврейские семьи эмигрировали за границу, но услышать это от близкого человека, мне доводилось впервые, и я не знал, как на это реагировать.

– Ты не рад за меня?, – спросила Лена, видимо увидев на моем лице удивленное выражение.

– Просто, для меня, неожиданно слышать от тебя о таких серьезных поступках. Не знаю, что сказать, – признался я, – Но, все равно, во-первых, я рад, что ты сделала правильный выбор, и ушла от мужа. А во-вторых, думаю, ваша семья приняла обдуманное и взвешенное решение переезда на «Землю обетованную», – уже с шутливым оттенком, закончил я.

– Все сложилось как-то само собой, мама сказала, что пора возвращаться на родину. Возражать ей никто не посмел, – то же пошутила Лена.

– Никита, возьми меня в жены, я буду тебе верной и любящей женой, – вдруг, тихо и вкрадчиво, но в то же время, осознанно и вполне серьезно, проговорила она.

Представьте себе картину, на кровати, в подушках, сидит обнаженная прекрасная барышня, с бокалом шампанского в одной руке, и гроздью винограда, в другой, и предлагает сидящему рядом, и то же обнаженному мужчине, взять себя в жены. У мужчины, от таких слов, наиглупейшее выражение на лице и отвисшая челюсть.

Конечно, что-то подобное, я мог себе представить, но в данный момент, это предложение застало меня врасплох.

– И мы уедем за границу вместе, – продолжала она, неотрывно глядя мне прямо в глаза.

Я взял себя в руки, и со всей, возможной лаской в голосе, сказал,

– Только не сейчас. У меня есть ряд неотложных дел, которые я не могу оставить не завершенными. От этого зависят судьбы других людей, которых невозможно подвести. Я дал слово, – уже твердым голосом завершил я.

– И к тому же, какой из меня иудей, я русский до десятого колена, – попытался перевести в шутку разговор.

– Это не проблема. Я уже все продумала, у нас есть человек, который сделает для тебя новые документы, по которым ты будешь вместо Никиты, Наумом, рожденном в ортодоксальной семье, – вполне серьезно сказала она.

– Конечно, это в корне меняет дело, – улыбнулся я, – Но, повторюсь, я дал слово – .

– Хорошо. Давай оставим, пока, этот разговор о переезде. Но скажи, ты возьмешь меня в жены?, – вновь спросила она, глядя на меня покорным взглядом.

– Да, – коротко, но уверенно сказал я, – К тому же, новые документы мне бы не помешали, – шутя, проговорил я, и заключил в объятия самую страстную, на всем свете, женщину.

Дальнейшее, что происходило с нами, авторы любовных романов, расписали бы страниц на десять, при условии того, что их фантазии и словарного запаса, хватило на воссоздание всего, что мы смогли претворить в реальность, той ночью.

Оказалось, что Лена была настроена серьезно, и на следующий день мы поехали в ателье, сниматься на фото, для моих новых документов, по которым я стал Наумом Натановичем Хартман.

Глава 6

Через десять дней, я, как и обещал, появился у Махно дома. Супруги встретили меня радушно, и усадили за стол пить чай с пирогом, который Агата Николаевна испекла к моему приходу. В этот раз она испекла яблочный штрудель, который ей явно удался. Обстановка была идиллическая, и я на волне этого настроения, перешел к интересующему разговору. Владимир Леонтьевич сказал, что они все взвесили, и согласны на переезд в теплые края. Но необходимо съездить в Ленинград к Елизавете, и попытаться уговорить ее переехать вместе с ними. Он себя не важно чувствует, поэтому поедет Агата.

Договорились, что ближайшим рейсом мы с Агафьей Николаевной вылетим в Ленинград. Уже на следующий день, вечером, мы приземлились в аэропорту Пулково. Елизавету Карповну, о своем приезде, мы предупредили телеграммой, по этому, когда мы появились на пороге ее квартиры на улице Чехова, она встретила нас с радушной улыбкой.

Для своих семидесяти пяти лет, она выглядела достойно. Стройная, в строгом темном платье и туфлях, она была воплощением ленинградской интеллигентности. Ее глаза смотрели проницательно и добродушно. Агата расплакалась, но Елизавета не проронила ни слезинки, а просто прижала ее к себе и нежно гладила по волосам. Эта сцена, тронула меня до глубины души, и я с первых минут проникся к Елизавете Карповне, глубокой симпатией. Меня представили, и мы прошли внутрь квартиры.

Стол был сервирован по всем правилам этикета, правда, угощения были скромные. Мы исправили это упущение, добавив к угощениям хозяйки, немного деликатесов, которые захватили с собой.

Агата рассказала, о моей поездке в Джамбул и встрече с Еленой. Показала фотографию могилки Галины, которую я им привез. Рассказала так же, что я отыскал один из кладов, которые в свое время закопали ее и Володин отец. Я дополнил рассказ тем, что Елена Нестеровна ни в чем не нуждается, здоровье ее отличное, жилищные условия достойные. Правда передвигаться по стране ей все еще запрещено, о чем она искренне сожалеет.

Елизавета Карповна внимательно нас слушала, стараясь не упустить ни единой подробности. Завершила Агата свое повествование тем, что благодаря мне, они с Володей решили переехать на юг к морю, и были бы безмерно счастливы, если Елизавета присоединится к ним. Тетка только руками всплеснула. Эта новость пришлась ей по душе, и, к величайшему нашему удовольствию, сказала, что не прочь присоединиться к ним. «Приданного», как она пошутила, у нее на один чемодан, так что, ей собраться в дорогу, как в той поговорке: «Нищему собраться, только подпоясаться», чем всех нас рассмешила. Одна проблема, что делать с квартирой?

– Мы с Володей, то же думали по этому поводу, – сказала Агаша, – И пришли к такому выводу. После того, как мы устроимся на новом месте, при условии, что все Вас устроит, вернемся к обсуждению этого вопроса. А пока, просто закроете квартиру, и предупредите соседей, что поехали на отдых к морю, – предложила она. Решение Елизавету Карповну устроило, и мы все, в хорошем настроении, отправились спать.

На следующий день Агата и Елизавета отправились на прогулку по достопримечательностям Ленинграда, а я поехал к Лехе, чтобы оговорить некоторые вопросы. От Лехи, я позвонил «Коле Ростовскому», с которым разговаривал, неделю тому назад, когда был еще в Перми. По моей просьбе Коля должен был озадачить своих друзей в Геленджике, по вопросу покупки двух квартир, трехкомнатной для Махно, и однокомнатной для Марины. Как говориться: «На ловца и зверь бежит», оказалось, что продаются одновременно две квартиры, и как раз те, что нам нужны. Более того, квартиры находятся в одном доме. Однако, ценник был не маленький, потому, что дом находится в центре города, и имеет негласный статус «Горкомовского дома». Я сказал, что нас это устраивает, и завтра вылетаю в Краснодар, попросил так же чтобы кто-нибудь встретил нас в аэропорту. После чего позвонил Марине, и попросил ее, завтра, прилететь в Краснодар.

Вечером, я сообщил женщинам, что мы с Агатой завтра вылетаем в Краснодар, и о том, что в Геленджике, нам уже подыскали достойное жилье. Билеты на самолет приобрел Леха, причем на меня был приобретен билет, уже по новому паспорту.

Самолет приземлился в Краснодарском аэропорту Пашковский по расписанию. Для меня было приятным сюрпризом, что меня встречал Володя «Цунами». Мы по-дружески обнялись, затем я представил ему Агату Николаевну. Марина должна была прилететь только вечером, и Володя предложил проехать в город, посмотреть его достопримечательности, и где-нибудь пообедать. Смотреть было особо нечего, и мы поехали в ресторан «Центральный» на улице Красная. Интерьер в ресторане был, как будто из сталинской эпохи, под стать были и официанты, в черных юбках, белых блузках, с кружевными передниками и кокошниками. Однако, кухня нас приятно удивила. Кубанский борщ был наваристый и такой густой, что ложка стояла. Однако цвета он был не красного, как принято, а золотистого, с ароматом чеснока, и сверху посыпан зеленью и рубленым салом. Посуда, по размерам, больше напоминала маленькие тазики, чем тарелки под первое блюдо, такие они были огромные. На второе мы заказали бефстроганов. Это блюдо так же удивило нас своей подачей. Подавали его в двух тарелках, в одной был картофель фри с солеными корнишонами и жареными лисичками. На второй, полу порционной тарелке подавалось нежнейшее мясо с обильным количеством соуса. Вкус был выше всяких похвал, и такой подачи я еще нигде не видел. На десерт к чаю нам подали эклеры, которые по размеру, больше напоминали маленькие батоны. В общем, торжественный обед, по случаю нашего прибытия в Краснодарский край, удался.

Марина прилетела только поздно ночью, самолет задержался из-за непогоды в Перми. Из аэропорта мы поехали в Геленджик. Дорога проходила по равнинным местам, но ночью мы все равно ничего не смогли разглядеть, пока не доехали до Новороссийска. К этому времени уже начался рассвет.

Море выскочило на нас из-за поворота совсем неожиданно. Нашему взору предстала перламутрово-голубая гладь моря, сливающаяся на горизонте с таким же ярко голубым небосводом. Впечатление было не забываемое. Наши барышни восхищались увиденными пейзажами, и вполголоса переговаривались друг с другом.

Володя забронировал нам два номера в пансионате «Кавказ». Когда мы вышли из машины, и я вдохнул утренний чистейший воздух, у меня, от избытка кислорода, закружилась голова. Воздух наполняло щебетание птиц и стрекотание цикад. Небо над нашими головами, не имело края, было такое ощущение, что оно бесконечно.

Я посмотрел на наших женщин, их лица светились лучезарными улыбками, в глазах у них было столько радости, что я сразу понял, предложи я им остаться здесь даже в шалаше, то они с радостью бы согласились на это.

Мы разместились в номерах и договорились с Володей, что он заедет за нами после обеда. Когда он подъехал, то я уже успел созвониться с маклером, который отвечал за сделку по купле продаже квартир и договориться с ним о встрече. Ехать нужно было на улицу Шевченко.

Мы подъехали к пятиэтажному дому, расположенному возле городского стадиона, где нас уже ждал невысокий парнишка, с кудрявыми черными волосами.

– Миша, – представился он, – Если вы готовы к просмотру, то пройдемте, – предложил он, и повел нас дом. Мы поднялись на второй этаж, и Михаил сам открыл входную дверь.

– Это трехкомнатная квартира, общей площадью 86 метров. Здесь проживал секретарь Геленджикского Горкома партии. Он получил повышение в Москву, и уже уехал. Квартира продается вместе с мебелью, – выпалил он скороговоркой, пропуская нас в квартиру.

Квартира была светлая, просторная, с высокими потолками, и полностью обставленная современной добротной мебелью. Агате Николаевне с Мариной хватило пяти минут, что бы обойти все квартиру, и принять положительное решение.

Вторая, однокомнатная квартира, была в этом же подъезде, только этажом выше. Квартира была просто огромная, для однокомнатной квартиры. Только кухня была почти 20 метров. Окна выходили в сторону моря. Марина, от счастья, была на седьмом небе.

Уточнив, не изменилась ли цена на квартиры, и, получив положительный ответ, я отсчитал задаток, и забрал ключи от обеих квартир. Переоформление документов на правообладание жилья, назначили на завтрашнее утро.

На следующий день нотариально оформили все необходимые документы и произвели полный расчет с хозяевами квартир и маклером Мишей. После чего, счастливые, и жизнерадостные, отправились на прогулку по городу. Под вечер наши барышни отправились на квартиры, что бы более в спокойной обстановке осмотреть свои покои. Мы же с Володей, отправились пропустить по кружечке пивка.

Пиво в Геленджике продавалось по всей набережной. Торговали из «коров» в кружки, которые едва споласкивали. Но в те времена это было в порядке вещей. Никто не боялся заразиться, а особо чистоплотные ходили со своими банками, но их были единицы. Пиво было отменное, насыщенное и плотное.

Попивая пиво, я поинтересовался у «Цунами», чем он здесь занимается, на что получил ответ из фильма «Свадьба в Малиновке»: «… У вас мигрень бывает?, – спросил отставной солдат, которого играл Михаил Пуговкин. – Нет, у нас ни кого не бывает, – с грустью ответила хохлушка, роль которой исполняла Миронова, и добавила со вздохом, – Скукота – …». Поинтересовался я и про то, как в Донецке, обстоят дела, на что Володя ответил, что менты успокоились, но он пока повременит возвращаться домой.

Я ему рассказал про обстановку в Перми, и добавил, что скоро скучать будем вместе, чем обрадовал его.

Вечером состоялся совет «собственников жилья», на котором единогласно был вынесен вердикт о том, что они готовы переезжать, хоть завтра, что все их устраивает, и вообще, они счастливы, и считают, что им несказанно повезло. Я был то же рад, что все так быстро и удачно завершилось. Переезд решили осуществить через пару недель, что бы успеть Марине, рассчитаться с работы, а Агате, забрать тетку из Ленинграда. Я их заверил, что во всем им помогу.

Через день мы вернулись в Пермь.

По приезду в город, я встретился с Сашей Крысенко.

– Реально, Никита, я тебя недооценил, – не скрывая восхищения, сказал он, – Что бы так сыграть на опережение, нужно суметь просчитать ситуацию. И главное, ты себя вывел из-под удара. «Бурят» всем запретил терроризировать тебя, сказав, что ты ему еще пригодишься, – продолжил он.

– Вот список, который тебе нужен, но моя безопасность, все еще в твоих руках. Не забывай, – напомнил я ему, наш уговор, – И еще, скинь с меня «хвост» на несколько дней, – попросил я.

– Неделя, не больше, – подумав, ответил он, – дольше я не смогу проконтролировать ситуацию – .

Мне этого было вполне достаточно. Дело в том, что на завтра, у нас с Леной должна была состояться регистрация брака, по моим новым документам.

В одиннадцать утра, Лена, на машине своего брата Макса, забрала меня из оговоренного места. Оттуда мы поехал в Индустриальный райисполком в отдел ЗАГСа. Там нас без проволочек расписали, и мы на законных основаниях стали мужем и женой. Что впоследствии должно было помочь мне с выездом за границу нашей родины, для воссоединения со своей законной супругой. Мы провели этот день вместе, поскольку договорились, что более, до ее отъезда, мы уже не увидимся.

Все события проходили в бешеном темпе. Мне нужно было потеряться не только от блатных, но и пропасть из поля зрения сотрудников КГБ. Для этого мною была разработана оригинальная схема.

Для Марины, четы Махно, и для себя, по новому паспорту, я приобрел билеты на самолет в Краснодар, одновременно с этим по своему законному паспорту, я купил билет на рейс в Москву, который вылетал из Перми, почти одновременно с Краснодарским рейсом. Я зарегистрировался на оба рейса, но полетел в Краснодар, по новым документам.

Никиты Суровцева, с тех пор, и след простыл. Комитетские спохватились через неделю, после моего отъезда, но их поиски не увенчались успехом. Что касается блатных, то им было не до этого. Буквально через месяц, после моего исчезновения, «Бурята» настигла в Москве, пуля киллера. Через год пропал и Зифар. Его машину, изрешеченную автоматной очередью, нашли в Мулах, на дне пруда. Однако его тело, до сих пор не найдено и не известно, жив ли он.

Вот так, в одночасье, Наум Хартман, материализовался из Никиты Суровцева, что позволило ему спокойно продолжить охоту за казной Махно, и не только за этими сокровищами.

Но, об этом, в следующих историях.

Оглавление

Пермь. 1980 год

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Украина. 1931–1933 года. Село Лютенька, Александровск

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Ленинград. 1981 год

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Украина. Тридцатые годы. Александровка, Малиновка, Сталино (Юзовка)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Пермь. 1981–1982 год. Рэкет

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Ленинград. Тридцатые годы

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Пермь. 1982 год. Еврейская пасха

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Ленинград. «Кресты», Ухти́нско-Печо́рский исправительно-трудовой лагерь

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Пермь. 1982 год. Сочи, Крым,

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

Война. 1942 год. Ленинград, Ржев

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Пермь. 1983 год. Пермь, Москва, Донецк, Ростов на Дону

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Война. 1943–1945 год. Пермь, Сталино (Донецк), Запорожье, Прага

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Пермь. 1983 год. Наум Хартман

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6