Оазис Чёрного джинна и другие волшебные восточные сказки [Александр Зиборов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Чудесные дары

Было ль, не было, а жили в одном горном кишлаке Кухистана двое юношей – Сафар и Махкам. Оба статные, сильные и красивые, но очень и очень бедные. Махкам жил со своей старой матерью, а сирота Сафар – в прислужниках у богача Ширинбая.

Много добра имел Ширинбай: плодородные поля, большой дом с садом и озером, огромные сундуки, набитые роскошными халатами, платками, сапогами, посудой, одеялами, подушками и другими вещами. А самым большим его богатством была дочь – красавица Лола. Стройная, грациозная, луноликая, с тысячью косичек. Не удивительно, что Сафар с Махкамом влюбились в неё, но даже сами себе не смели в том признаться. Они понимали, что Ширинбай ни за что не отдаст им в жёны свою единственную дочь. И только вздыхали, слыша в саду песни Лолы.

Однажды хозяин послал Сафара за хворостом. С другом пошёл и Махкам, вдвоём веселее. У бурливой реки друзья увидели старый карагач и решили:

– Срубим его на дрова!

Уже было топорами замахнулись, но тут вдруг дерево сказало им человеческим голосом:

– Не рубите меня, пощадите, а я вас награжу чудесными дарами. Выбирайте, что хотите: счастливую молодость или счастливую старость?

Переглянулись юноши, надолго задумались. Первым сделал свой выбор Сафар:

– Так и быть, дай мне счастливую молодость, устал я от бедности и тяжёлой работы.

– А я тогда выбираю счастливую старость, – решил Махкам.

– Как решили, так и будет, – пообещал старый карагач.

…В этот же вечер красавица Лола призналась Сафару, что любит его и готова убежать с ним из дома жестокосердного отца, который ни за что не позволит им быть вместе. Едва поверил своим ушам юноша, поспешил поделиться радостью с другом. Горько стало Махкаму, но сдержал он обиду, ничего не сказал.

Ночью Сафар вывел из байской конюшни двух самых резвых скакунов, на одного посадил возлюбленную, на другого сел сам. Попрощался с другом и уехал.

Стук копыт услышал конюх, выбежал и успел разглядеть, что сообщником дерзкого похитителя был сын нищенки Махкам. Побежал к Ширинбаю и рассказал о том.

Рассвирепел богач, весь дом поднял на ноги, послал слуг в погоню, но поутру они вернулись ни с чем.

Тогда богач направился с приспешниками к кибитке, где жила мать Махкама. Хотел расправиться с её сыном, да так сильно оттолкнул старую женщину, стоявшую на его пути, что она упала, ударилась головой о стену и тут же умерла. Ширинбай выхватил саблю, дабы срубить голову юноши, но тот чудом вывернулся и убежал. Навсегда покинул родное селение.

Сафар же с Лолой ехали всю ночь, стараясь как можно дальше отдалиться от кишлака, совсем из сил выбились. Заметили впереди рощицу и решили в ней передохнуть, ведь даже кони шатались от усталости. А здесь разбойник считал богатую добычу, которую он ночью отнял у проезжавших по дороге купцов. Увлекся, перекладывая монеты, а в это время на полянку выехали Сафар с девушкой. Разбойник перепугался, подумав, что его настигла грозная стража, вскочил на своего коня и поспешно ускакал, беспощадно нахлёстывая камчой лошадь, не прихватив ни монетки.

Смотрит Сафар, на расстеленном прямо на траве халате лежат кошели с деньгами, драгоценные камни на солнце переливаются, женские украшения, а неподалёку свалена груда богатой одежды. Удивился, но вспомнил о волшебном карагаче, который наградил его счастливой молодостью, подумал: наверное, это дерево устроило так, чтобы я получил всё это добро. Выбрал самую хорошую одежду для себя, а всё остальное сложил в хурджины и увёз с собой.

Далее они ехали без приключений, никого не встретив в пути, и спустя неделю оказались в большом городе Хелаверде.

– Тут нас никто не знает, – решил Сафар, – можно жить спокойно.

Купил просторный дом с садом, лавку и стал в ней торговать. Удача не покидала его, скоро он стал одним из самых богатых купцов города. Все уважали Сафара за его честность и доброту. Лола родила ему семерых детей, один другого лучше. Не мог порадоваться своему счастью Сафар.

Однажды в его лавку вошёл человек злодейской наружности, взглянул на хозяина и глаза лиходея загорелись ненавистью. Это был тот самый разбойник, которого они напугали в рощице. Грабитель узнал Сафара, но виду не показал, про себя же решил, что непременно отомстит. Ночью он поджёг лавку и она сгорела раньше, чем кто-либо успел прибежать тушить пожар.

Несколько дней спустя в доме судьи Кадырбека произошла дерзкая кража – похитили драгоценности его жены. Судья объявил, что даст десять золотых монет тому, кто укажет вора. Тут к нему явился разбойник (он-то и совершил это преступление) и сказал, будто слышал, как купец Сафар похвалялся обладанием драгоценностями жены Кадырбека. Судья тут же послал стражников в дом Сафара и они нашли в одном из его сундуков похищенные вещи, которые истинный вор туда злонамеренно и подложил. Схватили хозяина, избили и бросили в зиндан, где Сафар просидел много лет.

Когда падишах выдавал замуж свою дочь Зухру за афганского принца, то приказал в честь такого события освободить всех заключённых.

Вернулся домой Сафар, а там – незнакомые люди. Они рассказали, что его жена продала им дом, сама же поселилась на окраине в лачуге. Младшие дети умерли от голода, а со старшими она ушла нищенствовать.

Закричал Сафар великим криком, упал в беспамятстве. Добрые люди уложили его на подстилку, побрызгали в лицо водой. Не скоро он пришёл в себя. Не захотел оставаться в городе, а отправился странствовать по свету, искать свою жену и детей…

Мы оставим его бредущим по пыльным дорогам в неизвестное и расскажем о судьбе друга его детства Махкаме.

Помните, он убежал из родного кишлака, опасаясь гнева Ширинбая, который считал его сообщником похитителя своей дочери?

Долго несчастный юноша странствовал по свету. Был в Ходженте, Канибадаме, Пенджикенте, Хороге, Герате, Дамаске, Багдаде. На некоторый срок нанимался кому-либо в прислужники, а накопив деньги, снова пускался в путь. Шли годы. У него выросла густая курчавая борода. На голове начали появляться седые волосы, а потом – проплешина.

Однажды сел Махкам на камень у реки и задумался о своей горестной жизни: вспомнил, как потерял родной дом, мать, друга, любимую. Подумал, что всю жизнь скитался по свету, а счастья не видал, семьи не завёл, даже пристанища нет у него. До того горько ему стало, что решил утопиться.

Размотал чалму, один конец затянул крепким узлом на своей шее и принялся искать камень потяжелее, чтобы привязать к другому. Нашёл такой у берега в воде. Ухватился за него, тянет-тянет, а поднять не может. Едва на берег выкатил, чуть руки не оторвались. Отёр грязь и видит – золото! То был огромный самородок чистого золота величиной с конскую голову.

Ох и обрадовался Махкам, все печали от него прочь улетели. Долго бился, но всё-таки отломал кусочек золота от самородка, а его до времени припрятал, чтобы кто другой случайно не нашёл. Продал меняле на базаре взятый кусок – сразу разбогател. Дом купил, куда позже тайно от всех перевёз найденный золотой самородок. Когда ему требовались деньги, то он отламывал от него немного и продавал. Помня о своей бедной жизни, Махкам выстроил странноприимный дом, где каждый путник мог отдохнуть, сытно поесть, а перед уходом получал от хозяина немного денег.

Однажды пришёл к нему нищий и попросил подаяние. Пригляделся Махкам и узнал своего друга Сафара. Обрадовался великой радостью, завёл в свой дом, велел подать самые вкусные яства, накормил и стал расспрашивать о его жизни.

Рассказал ему обо всём Сафар. Пожаловался, что до сих пор не нашёл свою жену Лолу и детей. Разбередил старые душевные раны Махкама: снова тот вспомнил молодость, дом, мать. Заплакал горючими слезами. Сафар тоже зарыдал. Проклял Махкам старый карагач и Сафар тоже последними словами его ругает.

В великом гневе вскочил Махкам, разорвал на себе одежду и взял топор. Сафар ухватил другой. Оседлали они коней и помчались, что было сил.

Доехали до своего кишлака, но в него заворачивать не стали, повернули к речке, где рос старый карагач. Спешились около него. Ухватили топоры сподручнее, расставили ноги поудобнее, и с двух сторон одновременно в ствол волшебного дерева врубились острые лезвия…

Оазис Чёрного джинна

Сказители повествуют, открыватели тайн рассказывают, что в славном городе Хелаверде жил-был гончар Ахмад. Он растил трёх дочерей и одного сына: двенадцатилетнего Саида, самого младшего, самого любимого и, как сие нередко водится, самого избалованного. Не сказать, чтобы очень уж избалованного, но такое за ним водилось, ведь родителям смотреть за сыном было некогда – они работали с утра до вечера, дабы прокормить семью. А это было весьма нелегко.

Саид же обычно был предоставлен самому себе и делал то, что хотел. Больше всего он любил бегать по окрестностям кишлака с такими же сорванцами, как и он сам, бродить по окрестным холмам, лазить по деревьям, купаться в речке, дразнить кошек и собак. Ещё Саид любил халву, особенно кунжутную, и миндаль в сахаре, которые иногда по праздникам приносил домой с базара отец, но такое случалось не особенно часто, гораздо реже, чем того хотелось мальчику.

От сверстников ещё его отличало и то, что он был обучен дядей Кадыром грамоте, читал книги и был большим фантазёром. Любил уйти один на речку или спрятаться в тутовой рощице и мечтать. Например, он представлял себе, что найдёт волшебную лампу, такую же, какую имел Аладдин, потом потрёт её бок – из лампы выйдет страшный обликом джинн и исполнит всё, что пожелает владелец лампы.

"Перво-наперво, – думал Саид, – скажу, чтобы он принёс мне халвы, много халвы: кунжутную, мастову, нишаллу и поднос засахаренного миндаля. Вот будет вкуснятина! А когда наемся, то попрошу выстроить мне прекрасный дворец, как у падишаха. Нет, ещё лучше, из чистого золота, драгоценных камней и чёрного дерева. На шляпках гвоздей пусть сияют бриллианты. Бассейны с розовой водой будут обложены цветным мрамором и в них станут плавать золотые рыбки, а на дне вместо песка прикажу джинну положить отборный жемчуг…"

В тот знаменательный день Саид сидел у речки и глядел на бурный водный поток, на его сплетающиеся и расплетающиеся струи воды, которые, попадая на огромные валуны, вскипали белой пеной и обиженно клокотали.

Сегодня против обычного мальчик думал не о волшебных предметах, а о караване, который утром ушёл в далёкий таинственный Китай. Саид не знал, где находится Китай и насколько он далеко от Хелаверда, но представлял его себе в виде сказочной страны, таинственной и неотразимо притягательной. Да и мог ли его воображаемый Китай быть иным, если он знал о нём понаслышке, от таких же неосведомлённых сорванцов, как и он сам!

Как гордо восседал на своём могучем гнедом иноходце главный купец в белокисейном тюрбане! Как важно выступали верблюды, кивая тяжёлыми головами, неся на себе тюки с товарами! Как храбро глядели вооружённые охранники!.. Половина Хелаверда сбежалась посмотреть на караван. Как завидовал Саид, словами не описать! Его душа рвалась к ним. Он отдал бы всё, только бы поехать с ними в Китай, но разве его возьмут?!.

Глубоко вздохнул Саид. Тут вдруг увидел маленького кеклика, за которым гнался ястреб. Птичка с трудом уворачивалась от хищника, видимо, сильно устала, а потом юркнула в переплетение колючих ветвей кустарника унаби. Ястреб со злобным клёкотом летал вокруг, пытаясь добраться кривым клювом до пташки. Та сидела внутри куста, сжавшись в комок и дрожа от страха.

Пожалел её Саид, поднял увесистый камень и швырнул в хищника. Ястреб обозлился и бросился на мальчика. Тот от неожиданности споткнулся и упал. Около него оказался увесистый сук. Саид схватил его, вскочил и изо всех сил ударил нападавшую птицу. Ястреб упал наземь, хрипло закричал и вдруг превратился в клуб смрадного дыма, который медленно, почти не рассеиваясь, поднялся вверх и затерялся в облаках.

Удивился этому Саид, до того удивился, что даже не успел напугаться. Только подумал, что это, наверное, должно быть очень страшно, когда птица превращается в дым. Такого он никогда не видывал. Немного опомнившись и придя в себя, мальчик заметил, что перед ним стоит молодая женщина: поразительно красивая, с нежным румянцем на щеках, с её головы чёрными змейками свисали сорок косичек, а одежда переливалась всеми красками радуги.

– Здравствуй, Саид, – ласково сказала она.

– А вы кто, откуда здесь? – с испугом спросил мальчик. – И кто вам сказал, как меня зовут?

Странное дело: ястреба он не испугался, как в дым тот превратился не испугался, а сейчас ему стало не по себе, хотя женщина имела самый добрый вид.

– Я пери Мехрнигор, – объяснила она, – я добрая волшебница, о которых ты читал в сказках. Я та птица, которую ты защитил от злого колдуна Эрвера Мазбута. Проси у меня всё, что хочешь.

– Ой, как хорошо! – воскликнул Саид. Страх у него сразу же прошёл. – Значит, вы можете дать мне летающий ковёр, чалму-невидимку или волшебную лампу?

– Могу, всё могу, но хорошенько подумай, прежде чем выскажешь своё желание, – предупредила пери Мерхнигор, – иначе потом будешь сожалеть и сокрушаться, что выбрал не самое лучшее.

– Действительно, – согласился Саид, – нужно подумать, ведь хочется иметь и ковёр, и чалму, и волшебную лампу, и многое другое. А выбирать нужно что-то одно.

Задумался, что же ему попросить у пери? И тут вспомнил о караване, который утром ушёл в Китай, и под влиянием накативших на него чувств залпом выпалил, даже удержать себя не успел:

– А можно, чтобы у меня был большой караван с товарами? Я хочу стать купцом, странствовать по свету, всё видеть, всё знать и быть богатым. А все станут на меня смотреть и завидовать. И я так хочу побывать в Китае!

Пери Мехрнигор опечалилась:

– Ты сделал не лучший выбор, но так и быть: караван ты получишь. Вдобавок я хочу дать тебе от самой себя ещё один подарок: я наделю тебя дивным знанием гончарного мастерства, им ты будешь владеть лучше любого другого человека на свете. Каждый, кто увидит твои изделия, станет ими восхищаться и по-хорошему завидовать тебе.

– Лучше бы вы дали мне волшебную лампу, – недовольно сморщил нос Саид. – Зачем мне лепить горшки, это очень скучно.

– Уже нельзя, – строго произнесла пери Мехрнигор, – ты сделал свой выбор. Вон твой караван, иди и владей им, как знаешь.

Повернулся Саид, а сзади и вправду стоит большой караван в сорок верблюдов, точно такой же, какой утром отправился в Китай. Обрадовался, побежал к нему со всех ног, но вспомнил о волшебнице, хотел было её поблагодарить, обернулся, а она уже исчезла, точно её и вовсе не было. Огорчённо развёл руками мальчик, но делать нечего, направился к каравану, где его с поклоном встретил сам караван-баши Искандер ибн-Борвози аль-Самарри и многочисленная прислуга. Громкими криками они приветствовали своего хозяина.

Загордился Саид, нос кверху задрал. Таким счастливым себя почувствовал, что и рассказать трудно. Его заботливо усадили на верблюда и караван двинулся в путь: поехал мальчик в Китай, совсем позабыв о родителях и сёстрах. Так со многими случается, поэтому не будем слишком уж осуждать его, а посмотрим, что приключилось с ним дальше.

Много дней караван шёл по пустыне. Вокруг были одни барханы, песок с редкими кустами саксаула. Лишь иногда пробегала юркая ящерица или проползала змея, порой стремительно пролетала птица.

Было жарко. Саиду надоело с раннего утра и до позднего вечера монотонно покачиваться на жёстком хребте верблюда. У него затекли ноги, и он уже давно жалел, что пустился в столь дальний путь. Тем более, что караван-баши на вопрос о Китае ответил, что до него предстоит добираться не один месяц. Саид глубоко вздыхал, мысленно клял себя за опрометчивый выбор и сожалел, что не выпросил у пери волшебного коня, который летает по воздуху, или летающий ковёр, или чарыки-быстробеги. Но ничего изменить он не мог, поневоле приходилось терпеть все тяготы трудного пути.

Стоял знойный полдень. Саид дрожал, разморенный жарой. Его за плечо потряс караван-баши и показал на горизонт, где виднелись чёрные точки, передвигающиеся по пескам:

– Разбойники!

Саид поднял усталую голову, с трудом осознавая угрожающее положение, в котором оказался. Потом вскрикнул, разглядев зловещего вида людей, скачущих с обнаженными саблями в руках. Иные держали длинные копья, почти у всех за поясами торчали кривые кинжалы. На солнце отражалась гладь стальных доспехов, круглых щитов с набалдашниками.

Стремительно разбойники налетели на караван, перебили охранников и всю прислугу. Храбро бился караван-баши, но и он пал, пронзённый копьём. Какой-то бородач вознамерился было отрубить голову Саиду, но другой разбойник его остановил:

– Не трогай мальчишку, мне нужен прислужник, давно ищу такого!

Вот так Саид лишился каравана с богатыми товарами и оказался в плену у разбойников: он стал слугой одного из них. Готовил своему хозяину еду, стелил и убирал дастархан, постель, всячески угождал, а перед сном чесал ему пятки, что тому весьма нравилось. По ночам Саид горько плакал о своей участи, ибо питался объедками, не досыпал, а работал сверх всякой меры – хозяин не давал ему бездельничать, постоянно приказывал делать то одно, то другое. Сколько раз пожалел мальчик о своем нерасчётливом желании иметь караван, и сосчитать трудно. Самыми ругательными словами ругал себя за то, что не попросил чего-нибудь другого. А ведь добрая пери предупреждала его, предупреждала!..

В один из последующих дней случился страшный самум – песчаная буря. После неё разбойники заблудились и никак не могли выбраться на правильный путь. Кончились запасы воды, а они всё ещё пробирались по пустыне и вокруг был только песок, один песок, ничего кроме песка. Хотелось пить. Жара истомила всех до предела. Шершавые языки царапали сухие гортани, на зубах скрипел песок. Разбойники уже устали ругаться, проклинать своё тяжёлое положение, едва удерживаясь в седле.

Саиду начало казаться, что его могут убить, дабы напиться его крови. От этой мысли внутри у мальчика всё сжалось в комок, на мгновение он даже потерял сознание. "А что им стоит сделать это, – думал он в страхе, – вон сколько людей они поубивали совсем зазря! И меня не пожалеют". Ему казалось, что он угадывает во взглядах разбойников желание покончить с ним и был едва жив от страха.

Лишь случайно они наткнулись на старый заброшенный колодец. С радостными криками бросились к нему наперегонки и столпились у края. Вода находилась столь далеко, что только ощущалась её прохлада, но самой живительной влаги было не видать.

Разбойники принялись гадать, как им лучше добраться до воды? После собрали все верёвки, какие только нашлись у них, связали в одну и бросили жребий, кому спускаться вниз. Выпал он чёрнобородому грабителю, что чуть было не зарубил Саида при нападении на караван. Тот злобно выругался, ему не хотелось лезть в глубокий колодец, но пришлось скидывать халат. Тут его взгляд упал на мальчика, и он радостно воскликнул:

– Вот кто туда полезет, он лёгкий! И подымать обратно его нетрудно! А со мной же вы намучаетесь.

Все согласились с его предложением.

Саида опоясали верёвкой, туго затянули узел и начали спускать в колодец. Страшно было мальчику, ему мерещились всяческие ужасы, и чем ниже его опускали, тем становилось темнее и страшнее… А вот и дно. Внизу оказалась просторная сухая площадка, а вода находилась в стороне от неё. Саид отвязал верёвку, её вытянули вверх и спустили с привязанным кувшином. Он наполнил сосуд, а разбойники подняли его наверх. Затем кувшин спустили снова…

Сначала разбойники напились сами, а затем напоили лошадей и наполнили бурдюки про запас.

Наконец верёвка пришла без кувшина.

– Обвязывайся, мы тебя вытащим! – крикнул кто-то сверху и эти слова гулким раскатистым эхом отдались в стенах колодца.

Перепугался Саид, трепещущими руками побыстрее обвязался верёвкой и его начали поднимать, но почти сразу вслед за этим верёвка где-то наверху оборвалась и мальчик упал. Хорошо, что с небольшой высоты, поэтому лишь немного ушибся, хотя весь вывалялся в пыли. Видимо, верёвка перетёрлась о край колодца, когда много раз поднимали и опускали кувшин с водой.

Постояли разбойники у колодца ещё какое-то время, поговорили и отправились дальше, ведь другой верёвки у них не имелось. А что для них значил какой-то мальчишка!..

Саид остался в одиночестве на дне тёмного глубокого колодца. Сел он, зарыдал. Долго плакал великим плачем, даже устал. Потом перестал, справедливо рассудив: "Плачь, не плачь, а горю не поможешь".

День прошёл, второй начался. Есть хочется. Чувствует Саид, что-то давит ему на грудь острым концом. Посмотрел, а за пазухой лежит кусок сухой лепёшки, который он сунул ещё во время езды с разбойниками по пустыне: тогда его мучила жажда и он не мог есть сухой хлеб, потому и положил его за пазуху.

Обрадовался находке мальчик, но сразу всю лепёшку кушать не стал: поделил на две равные доли, одну съел, а другую на следующий день оставил. Единственная радость – воды было предостаточно.

Спать лёг пораньше, ведь известно, что когда спишь, то есть не хочется.

Проснулся, глянул наверх – там виден кусочек светлого неба. Значит, день наступил. Вздохнул Саид, достал оставшийся кусок лепёшки и стал раздумывать: съесть ли его сразу весь или хоть чуточку оставить на потом?

Правильно или нет, но пришёл к выводу, что следует съесть весь. А чтобы вкуснее было и горло сухарь не драл, стал его размачивать в воде. Тут вдруг заметил в воде светлый блик. Такой странный, что сразу заинтересовался им: что это такое, откуда идёт этот лучик света? Сбоку откуда-то, словно вдали в стене под водой фонарик светится. Присмотрелся, скоро убедился, что это ему не кажется. Ход там имелся, но вот ведь какая закавыка – весь он находился под водой. Правда, мальчик плавал чуть ли не лучше всех своих сверстников. Решил Саид, что он доплыть сумеет.

Распустил халат поудобнее, пояс подвязал не сверху, а под него, чтобы движения не стеснял. Набрался решимости, глубоко вздохнул и бросился в воду. Плыть пришлось не очень много, менее чем через минуту, он оказался в маленькой пещерке, скорее, норе. Перед ним был узкий лаз.

Раздирая плечи в кровь мальчик стал карабкаться наверх. Порой ему казалось, что он застрянет тут навечно, но страх перед такой страшной смертью придавал новые силы и Саид с новой силой продирался дальше… И вот он оказался на поверхности, шагах в двухстах в стороне от колодца, в маленькой ложбине. Узкий вход в нору прикрывал чахлый кустарник и со стороны он был почти незаметен. Наверное, в далёкие времена его вырыл шакал или гиена.

Огляделся мальчик по сторонам и приуныл: везде он видел пески, только пески. Решил пойти по следам разбойников – хоть и злодеи, но всё же люди! Не погибать же в пустыне без еды и уже снова без воды!

Вернулся к колодцу и тут увидел, что следы ведут в прямо противоположные стороны: то ли отряд разбойников разделился, то ли незадолго перед ними тут побывал кто-то ещё…

Гадал довольно долго, но потом махнул рукой и пошёл по тем следам, которые были больше похожи на оставленные разбойничьим отрядом.

Двигался по пустыне весь день, немалую часть ночи, а потом и всё следующее утро. И день. Пески казались безбрежными. Вдруг на горизонте он заприметил что-то тёмное, похожее на верхушки деревьев.

– Там люди! Спасён! – закричал Саид, полный ликования.

И уже не обращая внимания на обжигающий ноги песок, прокалённый неутомимым знойным полуденным солнцем, побежал вприпрыжку. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди и помчаться впереди него к желанной цели.

И вот желанная, спасительная сень деревьев. Саид увидел перед собой дерево, увешанное тяжёлыми сочными грушами. Сразу же с ходу сорвал несколько штук и впился зубами в освежающую мякоть плода. Ах, как было вкусно! Разве можно описать словами всю прелесть этих дивно пахнущих янтарных груш? Нет, это невозможно!

Съев всего лишь три штуки, Саид почувствовал неудержимую жажду и даже сладкие груши стали ему казаться приторными.

Он направился в глубь сада и обнаружил ручеёк со свежей холодной водой. В нём плавали большие рыбы, которые при его приближении метнулись в сторону. Бросившись наземь, мальчик принялся пить прямо из ручья. Затем разделся и искупался, после чего почувствовал такой прилив бодрости, что даже засмеялся, так ему стало хорошо. Хотелось прыгать, плясать, но уже спустя несколько минут он ощутил в ногах сильнейшую усталость, они словно бы налились тяжестью. Саида неудержимо потянуло в сон. Он присел на траву в тени дерева и, сам не заметив этого, крепко уснул.

А проснулся только на следующий день, когда наступило утро и в кронах защебетали птицы.

– Нужно найти хозяев сада, – решил мальчик, – расскажу им всё и попрошу помочь. Наверное, они не откажут мне в помощи.

Сразу же направился на поиски. Весь сад обошёл, но людей не сыскал и понял, что тут никого нет. Только он один и есть, конечно, если не считать рыб в ручье да птиц, порхающих в воздухе. Понял, что находится в оазисе, где людей, кроме него самого, нет. За пределами этого местечка лежали безводные пески, солончаки да глиняные такыры.

Огорчился Саид, вспомнил родителей и слёзы сами потекли из его глаз. Наверное, они думают о нём, беспокоятся, а он бросил их и уехал, даже о них не подумал.

"Эх, надо было попросить у пери что-нибудь такое, – вздохнул Саид, – что никто и никогда не сумел бы отобрать. Например, силу тысячи богатырей-пахлавонов, а не караван. Зачем мне был нужен этот караван? Глупый я, глупый! Недаром так грустно посмотрела тогда на меня пери. Плохой я сделал выбор. Увы, но сейчас уже поздно сожалеть об этом".

Решил Саид больше не вспоминать о волшебнице и её подарке, не бередить себе понапрасну душу, ведь толку от этого не было никакого, а лучше заняться делом: подумать, как ему выбраться отсюда?

Он надеялся, что где-нибудь поблизости находятся населённые земли и однажды, набрав фруктов, попытался пройти к ним через пески. Шёл, шёл, долго шёл, ещё не кончился запас еды, как он почувствовал сильную жажду, которую совсем не утоляли сочные фрукты, и повернул обратно. Едва добрёл, умирая от жажды.

В оазисе, несмотря на одиночество, жизнь у него была неплохой: вода в роднике текла свежая, холодная и чистая, как слеза ребенка. В ней водились крупные рыбы. Можно было бы их ловить, но сырыми есть их он не мог, а огня не имел. Не знал, как его разжечь, ведь это дома всегда делали родители.

Иногда случались довольно холодные ночи. Это заставило Саида соорудить шалаш, внутрь он натаскал груду листьев, потом в них зарывался, когда мёрз, они служили ему вместо одеяла, которого у него не было.

Упомянутый ручей выбивался из небольшой скалы, протекал через весь оазис и на его окраине растекался в небольшое озерцо. Вода впитывалась песчаной почвой, а потому уровень воды был почти постоянным, несмотря на довольно обильный приток.

Когда Саиду хотелось кушать, то он рвал с деревьев яблоки, вишни, виноград, персики, абрикосы, инжир, гранаты, сливу и утолял ими голод. Также здесь росли арбузы, дыни, тыквы, горох, пшеница, ячмень, рис и фасоль. Собирай – ешь! Лишь одно мучило мальчика – одиночество.

"Вот если б сюда отца с мамой, сестрёнок да наших мальчишек, – вздыхал Саид, – то-то было весело!"

В мечтах о родном доме ему пришла мысль изготовить сосуды для воды и попытаться ещё раз пробраться через пески к людям. Возможно, на сей раз ему повезёт.

Набрал на такыре глину. Замесил, тщательно размял, добавил мелко нарубленной соломы. Вспомнил, что так делал его отец. Перемазался с головы до ног и слепил нечто кривобокое, уродливое. Поставил: едва стоит, вот-вот свалится. На солнце несколько дней сушил, но чуть воды налил – расползся сосуд, как бумажный. Тогда Саид сделал другой и сушил вдвое дольше прежнего, но и этот оказался не крепче. Хлопнул себя по лбу:

– Обжечь его нужно! Как же я забыл, так всегда делал мой отец!

Деваться некуда, стал разводить огонь – тереть палкой о палку. Взмок от обильного пота, а огня не добыл. Собрал сухую траву, листву, мелкие веточки и сложил в кучку, а сам принялся камнем о камень бить, искры высекать. Бил, бил – руки уже ноют от боли, а толку нет, хоть плачь.

С досады зашвырнул камни от себя подальше, но тут же устыдился своего поступка, подумал: "Не они виноваты, а моё неумение, на себе надо свою злость срывать!.."

Пошёл, подобрал камни и вновь принялся усердно стучать ими друг о друга. Не получилось. Отдохнул, в озерце искупался и за палку взялся: стал тереть да с такой силой, что вскоре древесная пыль на нижней задымила, на ней появилась красная огненная точка. Чуть дыша, мальчик положил сверху на неё сухую былинку – она затлела. Вторую, третью, четвёртую, потом листики, а за ними веточку – и вот уже горит огонь. Добавил прутьев, толстых палок, а сверху – сучковатую корягу. И заполыхал жаркий костёр!

Насадил Саид на конец палки яблоко и начал его печь: шипит яблоко, соки пускает, а как испеклось, вмиг съел лакомство. Потом другое яблоко насадил на деревянный шампур.

Наелся вдоволь, принялся собирать хворост, разбросанный под деревьями. Обложил им вылепленные горшки и поджёг. Загудело яростное пламя. Как стали дрова прогорать, ещё подбросил. Всю ночь поддерживал огонь, не спал. Скучно немного было, но он нашёл себе занятие – занялся сооружением печки, вернее очага. Вырыл яму, обложил с боков камнями, а посередине разжёг огонь. Забегая вперёд скажу, что после в этом очаге он постоянно хранил угли под золой и от них разжигал новый огонь, когда тот ему требовался. А если огонь тух, то приходилось опять браться за палки, долго-долго тереть их друг о друга, чтобы добыть новый огонь. Это было утомительным и тяжёлым занятием.

Под утро мальчик потушил огонь и осмотрел горшки: несколько штук треснули, но зато остальные остались целыми. Постучал ногтём – звенят. Обрадовался, быстро набрал рисовых зёрен, в ручье поймал рыбу, выпотрошил её. Налил воды в горшок и в нём на своём очаге сварил суп.

Ел, едва язык не проглатывал – так было вкусно, хотя и без соли! Это и понятно, ведь чего долго не пробуешь, то вдвойне слаще кажется.

Так и пошло: захотелось Саиду жареных зёрен – он слепил сковородку. На ней и рыб жарил. Для питья изготовил кувшины и пиалы, для хранения сушеных яблок, персиков, груш, слив и других фруктов – большие звонкие сосуды-хумы. Такие огромные, что в них мог бы маленький ребёнок влезть и даже развернуться внутри. Поначалу хумы получались некрасивыми, перекошенными, уродливыми, часто при обжиге лопались. Лишь постепенно мальчик научился лепить их прочными, а бока стал украшать узорами, чтобы они были красивее, ведь такой и пользоваться приятнее.

Скоро он до того гончарное дело освоил, что запросто лепил самую различную посуду, а также игрушки, свистульки. После дом себе сложил глинобитный, очаг-тандыр сделал, лепёшки в нём пёк, а в холодные ночи грелся около него. За работой не замечал, как идёт время, а потому и меньше скучал.

Однажды родителей вспомнил, затосковал и загорелся желанием идти к людям. Выбрал лучшие сосуды, два из них связал верёвкой из ивовой коры, лямки приделал, дабы за плечами нести. Один наполнил чистой водой из родника, а второй свежими и сушеными фруктами. С ними пошёл через пустыню.

Первые дни терпел, но как стал подходить к концу запас воды, то повернул обратно, так и не отыскав людей.

Возвращался в оазис по своим следам, но всё равно заблудился, начал плутать, изнемог и так устал, выбившись из сил, что бросил сосуды с остатками еды и питья, далее брёл наугад. Лишь чудом наткнулся на свой оазис и решил отныне не покидать его, такими сильными были пережитые ими муки жажды и отчаяния.

"Лучше жить тут на всём готовом, чем умереть в пустыне" – решил Саид.

В дальнейшем попыток выбраться отсюда он не предпринимал.

Шло время.

Как-то Саид заметил, что вода из озерца уходит в песок без всякой пользы, пропадает даром. Задумался: "А нельзя ли использовать её на какое-нибудь хорошее дело?"

Вспомнил, как в схожем случае поступил односельчанин Искандер: тот песчаное ложе пруда обмазал глиной. Саид принялся таскать глину с такыра и раскидывать по дну озерца. Потом равнял руками, ныряя под воду. Действительно, фильтрация воды сократилась, уровень озера повысился, излишек полился через край и впитывался жарким песком.

Саид придумал отвести эти воды к такыру, дабы оросить его. Корягой прокопал к нему канаву, песчаное дно обложил слоем глины, который высох на солнце и стал непроницаем для воды. Затем пустил в неё ручей. Позже вдоль арыка посадил деревья, а на такыре – ещё и различные овощи и растения. Особенно хорошо росли там арбузы, дыни и тыквы.

Долго трудился, весь такыр озеленил. Когда закончил работу, то первые посаженные деревья уже цвели. Безжизненный такыр в сад превратился.

– Вот бы родителей сюда, – в который уж раз вздохнул Саид, глядя на плоды своих рук, – как бы они порадовались. И ведь всё это сделал я сам!

Теперь он оказался свободным от дел и вновь заскучал. Задумался: "Чем бы ещё заняться?" И принялся лепить всякую посуду, обжигать её. Немало сделал. Горкой сложил. Правда, пользовался немногими. Утешал себя: "Ничего, всё равно когда-нибудь сюда придут люди, им это всё понадобится. Мне спасибо скажут".

Там, где он глину брал, образовалась большая яма. Саиду пришла мысль пустить в неё воду. Не мешкая, прокопал канаву и у него появилось ещё одно озерцо. Только это сделал он сам, чем очень гордился. В нём мальчик часто купался: в жаркие дни плескаться в холодной воде было огромным удовольствием. А так как он и в дальнейшем глину отсюда брал, то яма постоянно увеличивалась в размерах.

– И как только я раньше не догадался так сделать! – досадовал Саид. – Ныне мне сам падишах может позавидовать – такого сада с прекрасными озёрами нет ни у одного владыки мира!.. Только одно плохо – скучно. Эх, домой бы вернуться!

И всегда при этой мысли он глубоко вздыхал.

Однажды Саид гулял по своему новому саду, зашёл в самый дальний край такыра, где ещё не бывал. Там начинались пески, а у горизонта виднелся другой такыр. Пригляделся, показалось ему, будто там виднеется нечто зелёное. "Что это может быть? – заинтересовался он. – Схожу погляжу".

Быстро поспешил туда и увидел, что за такыр он принял глиняный холм, за которым находился глубокий и широкий овраг с отлогими краями, а в нём рос сад. То зелёное, что видел Саид издалека, оказалось верхушками деревьев. Здесь бил мощный родник, даже больший, чем в его оазисе и вода в нём была не менее превосходной.

Пригляделся, странной показалась ему форма оазиса: она поразительно напоминала след человека, только тогда этот человек должен был бы доставать головой облака Нет, такого быть не может, покачал головой мальчик, просто случайное сходство.

Проходя по саду, то там, то здесь, Саид видел побелевшие кости каких-то огромных животных и валявшиеся рядом вьюки. Приглядевшись, он понял, что это верблюжьи костяки. Несомненно, какой-то караван забрёл сюда после песчаной бури или просто заблудившись. Люди погибли ещё в песках, а выносливые животные добрались до оазиса и впоследствии умерли здесь. Судя по внешнему виду тюков и костей, это произошло очень давно.

Слева от себя на склоне холма мальчик заметил вход в пещеру и загорелся любопытством: "А что там может быть?"

Вошёл и восторженно ахнул – вся пещера оказалась заполненной тюками, мешками, хурджинами, узлами, сундуками, кувшинами, свёртками тканей и самыми различными вещами, перечислять которые можно было очень долго. С раннего утра и до позднего вечера можно было рассказывать о том, что здесь находилось: шитые золотом и серебром ткани, различная одежда, обувь, ларцы с рубинами, алмазами, сапфирами, топазами, яшмой, бирюзой, нефритом, бериллом, жемчугом; кошельки с золотыми и серебряными монетами, мешки с серебряными слитками, разнообразное боевое оружие: мечи, сабли, кинжалы, ножи, копья, пики, дротики, алебарды, булавы, чеканы, щиты, кольчуги, доспехи, поножи, наручные щитки, шлёмы… Всё оружие оказалось в целости и сохранности, было щедро смазано маслом и аккуратно уложено. Описать найденные сокровища было невозможно – слишком слаб человеческий язык!

Едва поверил такому богатству Саид.

Не сразу в стороне он разглядел на подстилке высушенный, словно мумия, труп старика с длинной седой бородой. Тот сжимал в руке калам, а перед ним стояла пустая чернильница – чернила в ней высохли много лет назад. Тут же лежала книга. Ветерок, любопытствуя, перебирал её шуршащие страницы: старец умер, не дописав фразу до конца.

Долго рассматривал труп, который, несомненно, был в жизни очень мудрым человеком. На благородном лице старца лежало неизгладимая печать обширных познаний, лоб избороздили многочисленные морщины – следы постоянных размышлений.

Бережно завернув книгу в кусок ткани, Саид взял её с собой. Решил позже её прочитать.

Неподалёку от пещеры Саид выкопал глубокую могилу и в ней похоронил умершего, обернув его вместо савана отрезом дорогого китайского шёлка.

Затем много дней перетаскивал разбросанные повсюду тюки в пещеру, а верблюжьи кости зарыл за пределами сада. Здесь в песке он обнаружил точно такие же кости. Немного поразмыслив, Саид подумал, что их закопал в своё время старец.

Уже в этот день мальчик начал читать книгу, найденную в пещере. Вот что он прочёл в ней…

Чёрный джинн, Или Жизнеописание Шакара сына Хамдама

Слава вечно живому, неизменно сущему!

Я хочу поведать о своей горестной жизни. Если её записать кончиком иглы в уголках глаз, то она послужит назиданием для поучающихся и наставлением для разумеющих.

Родился я в славном городе Ходженте. Мой отец Хамдам ибн-Джафар был почтенным, всеми уважаемым человеком. Он владел большим плодородным садом и сдавал его в пользование Музаффару сыну Ахмеда, которого породил Ахмад. Да будет доволен ими обоими Всевышний! Кроме того отец имел крепкий дом и лавку с товарами на базаре. Он занимался торговлей и дела его процветали.

При рождении мне дали имя Шакар. Через год мать благополучно произвела на свет моего брата Исмаила. Так уж получилось, что большая часть родительской любви пришлась на мою долю, поэтому я рос избалованным, своенравным мальчишкой. С юношеских пор пристрастился к безделью, пирушкам и всяческим развлечения.

Родители пытались обучить меня разным наукам и ремёслам, но я ничего не усвоил, кроме искусства письма и чтения, в чём, скажу не хвастая, добился немалых успехов. Также мне нравилась игра на дутаре и бубне. В скором времени я в совершенстве изучил эти искусства и на пирушках по просьбе приятелей постоянно увеселял их. Ничем более серьёзным заниматься я не желал, о чём сейчас горько сожалею, ибо моё беспутное поведение стало причиной многих бедствий и ужасного положения, в котором я теперь нахожусь.

Но в те дни я жил беспечно, не обращая внимания на увещевания родителей, на их призывы заняться каким-нибудь делом. А вот мой брат рос Исмаил трудолюбивым и благоразумным. Он не преуспел в учении, но добился немалого на стезе ремёсел: был хорошим кузнецом, умел лепить и обжигать кирпичи, выкладывать из них кибитки и дувалы. Исмаил с раннего детства любил труд в поле, пахал, обрабатывал землю. Отец пытался научить его торговать, но брат не смог научиться этому делу.

На моих щеках уже закудрявилась борода, когда внезапно от неизвестной болезни умерли наши родители. На смертном ложе отец призвал нас с Исмаилом к себе, дабы разделить между нами наследство. Мне он поручил лавку с товарами, она считалась самой большой и доходной в городе, а поле вместе с домом отдал брату. Деньги же поделил поровну. Каждый из нас одобрил его решение, ибо Исмаил с детства тянулся к труду на земле, я же считал его чересчур тяжёлым и унизительным. А вот торговля нравилась, её я находил лёгкой и прибыльной.

Похоронив родителей, я купил дом с садом и хаузом и занялся торговлей. Но скоро мне надоело сидеть с утра до вечера в лавке, улыбаться привередливым покупателям, выбегать с полусогнутой спиной навстречу особо уважаемым людям. Я поручил все дела в лавке надёжному человеку, каковым посчитал Ага-бабу аль-Исфагани, то есть исфаганцу. Ага-баба вёл всю торговлю и один раз в месяц приносил мне условленную долю дохода.

Я же тем временем занимался весёлыми пирушками с друзьями. Мы собирались у одного из нас в саду, нанимали музыкантов, певцов и проводили время в своё удовольствие. Приятели просили меня и я пел им, подыгрывая себе на дутаре, используя умно сплетённые слова Алишаха Самарканди:

«Любовь дарует зрение незрящим,

Дарует наслаждение скорбящим.

В безумцев превращает мудрецов

И наделяет мудростью глупцов.

Любовь бессильных награждает силой,

Безногий встанет, чтоб бежать за милой».

И Низами:

«Кто не любил иль отлюбил,

Тот, кто остыл давно,

Хоть в нём ещё немало сил,

Покойник – всё равно».

И Саади:

«Наверное, страсть не зря дарует нам судьба

Своею властью.

Величие царя, ничтожество раба –

Прах перед страстью».

И опять Саади:

«Ты говоришь мне: «Не ходи за той, чей строен стан.

Ты стал посмешищем для всех, безумен ты иль пьян?»

О ты, мудрец, советов мне напрасных не давай:

Ну, как могу я не ходить, когда на мне аркан?..»

И Хафиза, перед которым почтительно немеют остальные поэты, признавая его своим царём:

«Будь славен тот, кто страстью наделён,

Кто цепь её носить приговорён.

Что знаешь ты про сладость этой муки?

Любовь пьянит того лишь, кто влюблён…»

Скоро имеющиеся у меня деньги подошли к концу, а тех, что приносил Ага-баба, хватало ненадолго. И тогда он – да поразит его наизлейшей проказой шайтан! – предложил продать ему лавку, представив дела в ней как самые наихудшие, совсем пропащие. Я поверил, позабыв поговорку, что все плуты родом из Исфагана, – и продал.

Потом знающие люди говорили, что он дал мне меньше половины настоящей цены. Да и те деньги Ага-баба скопил, утаивая из выручки.

Я вновь занялся делами удовольствий, погрузившись в море блаженств, посещая острова наслаждений и срывая цветы приятства и неги. Всё это продолжалось до той поры, пока у меня водились деньги.

Затем я был вынужден продать свой дом. Исмаилу я сказал, что тоскую по родительскому крову и хотел бы жить с ним под одной крышей. Из уважения к моему старшинству брат выделил в своём доме мне большую комнату, где я и поселился. В это время он уже был женат на Ширмо, дочери горшечника Нияза, и она родила сына Исмата да дочь Малику.

Нужно ли говорить о том, что очень быстро я потратил на удовольствия и эти деньги. Настали тяжёлые для меня дни. Отчаявшись, я подсмотрел, где Исмаил хранил свои деньги и ночью взял их, совершив злокозненное дело.

Брат обнаружил пропажу, но на меня подозрений не возымел, ругая неизвестных воров. Ещё усерднее дерзких похитителей проклинал я. Простодушный Исмаил растрогался и принялся успокаивать меня.

Когда закончились деньги брата, то я уже знал, где их можно взять.Будучи однажды в гостях у кузнеца Рахима, я запомнил расположение его комнат. Ночью прокрался в спальную, неслышно открыл сундук и отыскал на его дне платок с монетами, собранными Рахимом сыну на свадебный туй.

Впоследствии так я делал многажды: пользовался всяким удобным предлогом, чтобы побывать в гостях, всё внимательно высматривал, запоминал, искусно выспрашивал, а спустя некоторое время тайком под покровом ночи пробирался в дом и крал.

Не было ничего самого плохого, чего бы я ни совершал! Я не только влезал в чужие дома, чтобы ограбить хозяев, но даже останавливал ночью на дороге поздних прохожих и, угрожая ножом, забирал у них деньги, халат, чалму и чарыки. Однажды, когда я с узлами чужого добра вылезал из дома водоноса Одины, то хозяин схватил меня. Растерянный и донельзя испуганный, я выхватил нож и ударил его… Шайтан направил лезвие прямо в сердце – водонос упал замертво, а я убежал, бросив вещи.

В городе начали говорить обо мне нехорошее, но доказательств ни у кого не имелось и я жил беспечно, не обращая внимание на разговоры за моей спиной. Исмаил же твёрдо верил в мою частность, ибо был простодушен от природы, я уверял его, что живу праведно на деньги, доставшиеся мне в наследство от отца.

Потом шайтан зародил во мне желание ограбить дом богатого купца Бобосадыка. И тут счастье отвернулось от меня! Один из его домочадцев страдал бессонницей, не спал и увидел меня. Я едва успел закрыть лицо рукою.

…И вот в наш дом ворвались стражники, они начали искать похищенное. Долго ничего не находили, так как я прятал вещи на половине дома, которую занимал мой брат. Потом всё же обнаружили и схватили Исмаила.

Дело в том, что идя на грабёж, я всегда надевал его халат и чалму. Потому подозрения пали на него.

Исмаила жестоко избили так, что синяки налезали один на другой, и поволокли к главному кази Ходжента.

Суд был скорым: брата приговорили к казни путём отсечения головы.

Страшно закричала его жена Ширмо и упала без сознания. А рядом с ней, плача, ползали маленькие дети, не понимая, что приключилось с их матерью.

Всевышний снял с моего сердца жир злобы и жестокосердия, слёзы навернулись на моих глазах. Не сознавая, что делаю, я выступил вперёд и признал себя виновным в воровстве.

Главный судья не хотел мне верить, считая, что я выгораживаю брата. Тогда я в подробностях рассказал обо всех грабежах и злодеяниях, совершённых мною, ничего не утаивая: даже о том, что именно я убил водоноса Одину, поведал о хитрой уловке с одеждой Исмаила. Я сообщил подробности, которые мог знать только сведующий, и кази не мог не признать правоту моих слов.

Брата отпустили, а меня схватили и безжалостно повязали верёвками по рукам и ногам.

Главный судья был в затруднении, так как справедливо считал всякую казнь чересчур лёгкой для подобного кознодея, каковым я являлся, а придумать достойное содеянному мною не мог. Тогда он повелел отвести меня высоко в горы и там привязать к дереву, дабы дикие звери растерзали меня.

Люди одобрили такой приговор, они радовались, провожали меня на казнь бранью и злейшей руганью. Только мой брат с Ширмо плакали, жалея меня.

Целый день и многобедственную ночь я провёл привязанный, но звери не подходили ко мне. Возможно, оттого, что неподалёку находились караульные, бдительно следящие, дабы я не освободился сам или с помощью другого человека.

Наступила вторая ночь. Холодная, звёздная. Я горько раскаивался в содеянном, считая жестокую кара вполне заслуженной. Вспоминал мудрые слова Абулькасима Фирдоуси:

«От злобы, что нацелена в людей,

Как правило, страдает сам злодей.

Бывает так: кто совершает зло,

В конечном счёте пожинает зло».

Около полуночи страшно завыли шакалы в ущелье и тотчас же смолкли, будто испугавшись кого-то. Меня затрясло от непонятного страха. Послышался шум внезапной бури, настоящего урагана, хотя до этого не было ни облачка, ни малейшего дуновения ветерка. Мерцающие звёзды заслонила чёрная тень исполинского джинна. Стремительно пролетая в небе, он увидел меня. Устремил свой полёт вниз, точно почуяв родственную душу, ухватил и поднял одним мизинцем – верёвки лопнули, будто паутинки. С жутким хохотом джинн унёс меня, находившегося в беспамятстве, с собой.

Иногда я приходил в сознание и слышал сильнейший рёв – это был крик рассекаемого им при полёте воздуха.

Окончательно пришёл в себя, когда джинн добрался до своего жилища где-то в горах Кухистана. Ещё издали я увидел удивительное зрелище: среди множества горных отрогов, к небу вознеслась странная белая гора, походившая на огромный отполированный столб, внизу широкий, но постепенно суживающийся к верху. Его венчал такой же белоснежный дворец, походивший издали, на чудесную игрушку, произведение искусного ювелира или виртуозного резчика кости. Своей небывалой красотой он ошеломлял ум и похищал разум. Казалось, что прекраснее его не сыскать и в садах рая.

Но лишь издали дворец казался маленьким. По мере приближения он словно рос в размерах и оказался на самом деле больше любого другого дворца в мире. И всё равно джинн в его двери не проходил, а с превеликой натугой пролезал через широкое окно. Жил он в самом большом помещении этого дивного чертога – в тронном зале, в остальные просто не мог проникнуть, таким огромным было его тело.

Джинн хотел меня съесть, но передумал, так как недавно изловил в море кита и обглодал его до последней косточки.

– Оставлю тебя на завтрак, – сказал джинн и завалился спать, храпя так, что сотрясались, едва не падая, стены.

Поразмыслив над своим бедственным положением, я нашёл, как мне показалось, спасительный выход: напрягаясь изо всех сил, я подтащил туфлю джинна к стене и поставил так, что смог по ней вскарабкаться на подоконник. С него я намеревался слезть на землю и убежать. Но – о горе! – до земли было слишком далеко, горный склон был почти отвесной кручей.

Я заплакал великим плачем, но тут услышал девичий голос. Поднял голову и увидел на крыше дворца башенку, откуда выглядывала красавица. Она была столь прекрасна, что казалась второй луной на небосводе. Настоящая луна – владычица ночи – покрылась дымкой облаков, словно оробела и готова была удалиться, говоря: «Зачем тут я, когда есть ты?!.»

Она спустила мне верёвку, и я взобрался к ней.

Звали девушку Дуньё. Она была дочерью афганского султана. Перед самой свадьбой с багдадским принцем её похитил и принёс сюда джинн. Он намеревался съесть добычу, но передумал, поужинал десятком слонов, их стадо он выловил по пути сюда в пустыне, оставив девушку на завтрак. Ночью она развязала путы и скрылась в дальних помещениях здания, куда не мог пробраться джинн.

По её просьбе я спустился в зал за мясом кита. Дуньё провела меня к комнату, где у ней имелся самодельный очаг и котелок. Сварила мяса и мы стали его есть. За едой девушка рассказала мне историю Чёрного джинна, так его называли…

Когда он родился, то у его матери из груди пошло чёрное молоко. Испугалась она, ужаснулись все джинны и ифриты, ибо подобного ранее никогда не происходило.

Позвали мудрого прорицателя, провидящего все тайны будущего. И он предсказал, что Чёрный джинн будет отцом всех пороков, покровителем зла и всяких несправедливостей. А потом взбунтуется против Создателя всего сущего – о святотатственная дерзость! – соберёт подначальных джиннов, ифритов, маридов и пойдёт войной на Всевышнего. Тогда наступит конец света.

Выслушав прорицателя, джинны вознамерились было убить младенца, но вступилась, пожалев сына, мать. Защитила, выкормила сына своим чёрным молоком.

Рос Чёрный джинн быстро: через год он был ростом со взрослого, а потом стал выше самых высоких своих сородичей. Его все боялись, ибо под его ногами прогибалась земля и начинали бить родники. От его взгляда качались звёзды и падали вниз огненным дождём кометы. От сильных вздохов колебались, словно от свирепого шторма, воды мирового океана. Он был способен, ухватив хрустальный небосвод, потрясти его так, что сыпались звёзды, а плевком мог сбить луну.

Приобретя столь неимоверную силу, Чёрный джинн начал творить всякие безобразия, и родная мать отказалась от него, прокляла самым страшным проклятием, выгнав навсегда из родного дома.

На время он было образумился, поступил в ученики к мудрому волшебнику ибн-Хазру. Обучился у него приёмам магии, стал искусен в тайных науках. Потом поссорился со своим наставником, затеял безобразную свару. Кудесник оказался бессилен усмирить возмутителя спокойствия и в гневе удалился в неведомые края, оставив свой прекрасный дворец неукротимому буяну.

Затем я поведал Дуньё о себе, о своём бедственном положении.

– Убежать отсюда невозможно, – сказала девушка, – путь к дворцу есть только по воздуху. Будь мы птицами, тогда бы улетели. А так надежд на свободу нет.

Она подвела меня к окну и показала вниз: стены дворца переходили в почти отвесный склон горы, а далеко внизу торчали острые скалы: они ждали неразумных смельчаков, которые полезут, сорвутся и упадут на них, превратятся в кровавое месиво. При мне архар, легко скакавший по кручам, отступил от гладкой белый горной стены, ибо его копытам не за чего было зацепиться. А уж человек тут и вовсе был бессилен.

– То, что видишь ты – не гора, а рог огромного чудовища, которого своим могуществом одолел волшебник ибн-Хазр и завалил его множеством гор, но тот всё ещё жив, время от времени шевелится и тогда происходят землетрясения. После каждого из них он понемногу приближается к свету, свободе. Когда-нибудь он освободится, но когда это случится – не знает никто, кроме создателя. А дворец выточен волшебными мастерами на кончике рога того животного. Постепенно он поднимается всё выше и выше над землёй. Так что о побеге даже нельзя и думать.

Рассказ Дуньё огорчил меня. Я захотел перед сном помолиться, девушка дала мне красивый коврик тонкой работы. Позволила оставить его у себя. Впоследствии на нём я всегда молился. Я мог бы выбрать себе и другой, ковров и ковриков во дворце было очень много, но мне больше всех прочих приглянулся именно этот.

Утром мы проснулись от бешеного рева Чёрного джинна, который обнаружил мой побег и сильно разозлился. От топота его ног тряслась гора с расположенными на ней чертогами. В конце концов, он успокоился и улетел по своим делам.

Девушка повела меня вниз, по пути она открывала двери маленьким ключом, который подходил ко всем замкам. В зале мы набрали остатки мяса кита, унесли наверх, нарезали в длинные полоски и повесили сушиться на верёвке. Потом взяли кумганы и запаслись водой из огромного бурдюка Чёрного джинна, который был сделан им из шкур нескольких китов.

Дуньё рассказала, что Чёрный джинн всегда выпивает его, как он считает, досуха, до последней капли, но бурдюк столь огромен, что в нём всегда остаётся воды на несколько кувшинов. Она пошутила:

– Для муравья и капелька дождя – потоп. Он думает, что оставил нас без воды, а нам и одной его «капельки» хватит очень надолго.

Когда Чёрный джинн прилетал во дворец, то мы прятались как можно дальше, а когда улетал, проникали в зал и собирали еду. Это были остатки туш китов, слонов, бегемотов, носорогов, буйволов, а иногда верблюдов или лошадей. Прочие животные были слишком малы для огромного чудовища и он ими пренебрегал. А может быть, даже и не замечал подобную мелюзгу.

У Дуньё имелся дутар и мы, поочередно, играли на нём, веселя друг друга, не давая горьким мыслям утвердиться в уме. Иногда устраивали поэтические состязания.

Как-то я особенно горько сетовал на несвободу, вздыхал и строил разнообразные несбыточные планы освобождения. Девушка взяла музыкальный инструмент и спела стихи Насира Хосрова:

«Зачем нам то искать,

Что можно не искать?

Зачем нам там кричать,

Где надо промолчать?»

А потом ещё и незабвенного Руми:

«Пусть будут малыми желанья,

Когда возможности малы:

Соломинка при всём старанье

Не может удержать скалы».

Тогда я не удержался, взял дутар и спел ей:

«Я уходил цветущий, как гранат,

Колючкой жёлтой я пришёл назад.

Кто был в аду, но не был на чужбине,

Не понимает, что такое ад».

Дуньё ответила стихами многомудрого Саади:

«Вчера ушло от нас,

А завтра не настало.

Есть лишь идущий час.

И этого немало!»

Я с ней не согласился:

«Седой не будет никогда,

Как юный, веселиться.

В песок утекшая вода

В исток не возвратится».

Словами короля поэтов Хафиза девушка заявила:

«Живи, пока тебе живётся,

Пока ликуешь и страдаешь.

Нам жизнь не на века даётся,

Всего на миг; ты это знаешь!»

Я вздохнул и спел:

«Пройдёт пора цветов и караван пройдёт,

Тяжёлый караван из дальних стран пройдёт,

Пройдёт короткий год, другой придёт на смену,

А с ним – всё может быть – жизнь, как туман, пройдёт».

Она снова вспомнила сладкоустого Саади:

«Не убивайся ни о чём –

Всё временно,

Хоть ночь темна,

Но светлым днём беременна».

Я улыбнулся, печаль моя временно утихла. Мы отправились в прогулку по многочисленным помещениям дворца. В них мы видели немало интересного, часто находили полезные для себя вещи. Я обзавёлся хорошей одеждой, кинжалом искусной работы, который резал даже металл.

Однажды я обратил внимание на сломанную дверь маленькой комнатки. Спросил Дуньё. Она сказала, что дверь взломала она, очень уж ей хотелось посмотреть, что там. В комнатке девушка нашла сундук с различными вещами. Среди них лежал какой-то пергамент с незнакомыми ей письменами. Его она употребила на растопку. Из сундука Дуньё забрала зеркальце, котелок, тюрбан из драгоценной кисеи, шёлковый пояс, дутар, прекрасную саблю в драгоценных ножнах, кошель с золотыми монетами, ключ, который, как она потом выяснила, открывал каждую дверь в замке, и коврик, подаренный ею мне для молитв.

Как-то разжигая очаг, я в стороне обнаружил кусок древнего пергамента и подумал: «А не тот ли, что лежал в сундуке?» Показал девушке и она подтвердила: тот самый. Оказывается, она сожгла его не весь. Отрывала от него по частям, а один кусок сохранился.

Текст на нём был написан по-фарси, которым владел я. Начало и конца тут не было, как и оборванного края. Но даже то, что мне открылось из остатков написанного изумило меня сильнейшим изумлением: на время я даже позабыл дышать.

Оказывается, этот сундук некогда принадлежал известному мудростью наимудрейших царю Сулейману ибн-Дауду, который подарил его царице Савской. Она же вручила его как дар своего глубочайшего почтения волшебнику ибн-Хазру, обладателю тысячью достоинств. Каждый из предметов в нём являлся диковинной вещью, каковой больше не сыскать во всей вселенной. Например, волшебный ключ был отцом всех ключей – открывал любой замок. Котелок варил по желанию всё, что только хотелось, нужно было произнести заклинание «шулям-кулям». Дутар играл чудесные мелодии, стоило лишь молвить слова «жакра-кажра». Коврик является творением ифритов: его соткали из отборных цветов радуги, горного эха, благоухания весеннего дождя, щебета райских птиц и лунного блеска. Если сесть на него и сказать «ашем-башем!», то он полетит, куда тебе нужно, захочешь – остановится. Зеркальце могло показать всё, что происходило в мире, но волшебные слова были утеряны, на обрывке пергамента их не имелось. Так что его использовать мы не смогли. Также ничего не было сказано о тюрбане, поясе и кошеле, какими волшебными свойствами обладали они, осталось нам неизвестным.

Дуньё огорчилась, что ничего этого она не знала раньше. Пролила жемчужины слёз из драгоценных раковин своих глаз. Потом рассказала, что зеркальце уронила за окно в пропасть, когда гляделась в него поутру. Впрочем, всё равно заклинания мы не знали и воспользоваться им не смогли б.

Я тут же проверил истинность написанного в пергаменте. Поспешил к котелку и сказал, что хочу плова, который обычно готовят халифу Багдада, а затем произнёс нужные слова: «шулям-кулям». И тотчас же котелок наполнился ароматнейшим горячим пловом. Мы ели с таким желанием, что могли проглотить и свои языки, ведь давно не пробовали даже обычной человеческой еды, а такая показалась просто объедением.

После еды стали собираться в путь. Решили взять с собой котелок. Я также забрал из сундука кошель с монетами, они нам могли пригодиться в мире людей.

Мы с Дуньё сели на коврик и я произнёс магические слова: «Ашем-башем! Лети!» Он тут же поднялся в воздух, по моему желанию через окно вылетел наружу и быстро понесся по небу прочь от этого страшного для нас места. Я мысленно ускорял и ускорял наш полёт.

День и всю ночь мы с Дуньё мчались через высокие горы со снежными вершинами, глубокими ущельями, зелёными долинами. Остановились лишь раз в плодовой рощи, где поели люля-кебаб из волшебного котелка и фрукты, сорванные с деревьев. Напились из ручья с чистейшей водой. Потом началась великая пустыня: бескрайняя, безжизненная, наводящая ужас на смотрящего своим жутким видом.

Взошло солнце.

Сзади послышался сильный шум. Мы оглянулись и увидели, что нас настигает Чёрный джинн. Я понял – спасения нет. Стал избавляться от тяжёлого груза, дабы убыстрить наш полёт. Первым бросил кошель с золотом. Потом – кинжал. Затем и котелок, как мне не было этого жалко.

Но уйти от погони нам не удалось. Увидев нас, Чёрный джинн издали яростно плюнул. От его меткого плевка коврик перевернулся, мы свалились с него и, кувыркаясь, стали падать вниз. Джинн злобно захохотал, ловко подхватив на лету девушку.

По воле Всевышнего подо мною оказался высокий бархан, я покатился по его крутому склону, взмётывая пыль и разбрасывая песок. От удара потерял сознание.

Когда очнулся, то увидел, что Чёрный джинн ищет меня, пылая яростью, его лоб пересекли жилы гнева. Ещё глубже зарылся в песок, закрыв лицо концом тюрбана. И он меня не заметил. Так я спасся от неминуемой гибели.

Весь день просидел в своём убежище под слоем песка.

В сумерках осторожно вылез наружу и увидел, что Чёрного джинна нет. Не нашёл я ни коврика, ни Дуньё. Что случилось с девушкой, какова её участь – не знаю до сего дня. Всю ночь провёл в слезах и сетованиях.

Раздумывая над своим положением, я понял, что теперь моя участь стала ещё горше: я находился посередине великой пустыни, не имея ни еды, ни питья.

От великого горя посыпал голову песком, восклицая:

– Лучше бы Чёрный джинн погубил меня, когда я оказался в его власти! Это было куда более лёгкой смертью!

Днём от палящего зноя меня стала мучить жажда: шершавый язык обдирал горло, я чувствовал приближение смерти, сознание покинуло меня…

Очнулся я от дуновения свежего ветерка. С трудом поднялся на ноги, они меня едва держали. Была ночь и ярко светила луна. Вдали я увидел притягательное мерцание и направился к нему. Скоро оказался возле небольшого озерца. Бросился к воде и напился. Вознёс хвалу Создателю за спасение, а потом лёг на тёплый песок и крепко уснул.

Проснувшись, я не увидел озерца и изумился: "Что за чудо?!"

Внизу, на дне оврага, я заметил бьющий из-под земли родник, а оглядев местность, увидел влажные стенки оврага и понял, что недавно он был полон водой, но она размыла одну из его стен и растеклась по пустыне, бесследно впиталась жаркими песками.

Два дня я пробыл возле родника, стеная и плача, горюя о своей многопечальной судьбе.

На третий день мимо пролетала пери. Увидев родник, она спустилась к нему. Я упал к её ногам, умоляя спасти меня, но пери покачала головой:

– Я не в силах помочь тебе. На тебя наложено страшное по силе заклятие Чёрного джинна: тебе – о несчастный! – суждено оставаться тут всю жизнь. Я не могу снять колдовские чары. Этот джинн гораздо могущественнее меня. А сей источник, как и сам овраг, возник от удара его ноги. Подобные ему родники с оврагами есть и вон за теми барханами.

Я вновь обратился к волшебнице с просьбой о помощи. Пери ответила:

– Подожди меня здесь, я скоро вернусь.

И улетела.

Вернувшись, она сказала:

– Я была у волшебника ибн-Хазра, самого искусного из нас в магии, волшбе и чародействе. Он также не в силах снять заклятие, но поможет тебе поддержать жизнь, ибо косвенно виноват в твоих несчастьях тем, что сам некогда обучил Чёрного джинна этому могущественному заклятью. На, возьми мешочек с семенами, пойди по оврагу и с молитвой разбрасывай их по сторонам. Ещё ибн-Хазр велел тебе передать: "Ежели кто-то возьмёт на себя заклятье Чёрного джинна, тогда ты сможешь удалиться из сих мест. Только так, не иначе. Большего мы для тебя ничего сделать не можем. Прощай!"

После таких слов пери улетела.

Я последовал её совету. Взял мешочек, прошёл по оврагу до самого конца разбрасывая семена в стороны, пока они не кончились. Овраг завершался у гряды низких скал, в которых я увидел отверстие пещеры. Вошёл, оказалось, что она внутри тянулась на сотню моих шагов, а когда я вышел наружу, то удивлённо ахнул: весь овраг зарос прекрасным садом. На ветвях деревьев зрели, наливаясь соком, яблоки, груши, инжир, миндаль, виноград, персики, урюк, абрикосы, вишни, черешни, тутовник, айва, фисташки…

Я подбежал к деревьям и стал рвать плоды, есть их, наслаждаясь нежным вкусом. Подобных я не пробовал никогда прежде.

Неизвестно откуда прилетели птицы и сад оживился их щебетанием. Не видя людей, я с удовольствием внимал птичьему пению.

Позже в своём саду я также обнаружил кукурузу, горох, арбузы, дыни, тыквы и другие полезные мне растения. То ли птицы принесли их семена, то ли они имелись в мешочке, что дала мне пери, истина мне неизвестна. Чуть позже я обнаружил в ручье рыб. Они вырастали огромные, а ловить их было нетрудно.

Так я жил год за годом. Своим жилищем избрал пещеру, где устроил лежанку из хвороста, а сверху её покрыл сухой травой и листьями. Иногда выдавались холодные ночи и я мёрз. Вставал, чтобы согреться, бегал и прыгал. Впрочем, такое случалось крайне редко.

Однажды приключилась песчаная буря – самум. Ветер нёс клубы песка с пылью, едва не ломая гнул деревья. Я укрылся в своей пещере, со страхом думая, как бы не занесло весь мой сад, тогда бы я несомненно погиб.

Но этого по воле Всевышнего не случилось. Хвала вечно сущему!

Спустя сколько-то дней к моему саду прибрёл из пустыни караван усталых верблюдов, нагруженных товарами. Животные были крайне измождены, людей с ними не оказалось. Увидев воду, они поспешно устремились к ней и принялись пить с такой жадностью, что мне показалось, будто уровень воды в ручье понизился. Потом они разбрелись по саду, объедая кусты и деревья.

Пожалев измученных верблюдов, я поснимал с них тюки, но раскрывать не стал, так как надеялся, что вскоре подойдут их владельцы. "Вдруг кто-то согласится остаться здесь вместо меня, – с надеждой думал я, – место тут красивое, еды и питья вдоволь".

Долго ждал, но люди так и не явились.

Тогда только я решился вскрыть тюки и обнаружил в них товары, которые купцы обычно везут на продажу: здесь были басрийские и индийские ткани, дамасское оружие, каирские кувшины, металлические чаши и блюда. Я нашёл ларцы с драгоценностями, мешочки с золотыми и серебряными монетами. Но куда я мог употребить их в моём бедственном положении?!.

Я не знал, что мне делать с этим привалившем богатством, мало полезным для меня в моём бедственном положении.

Поразмыслив, перенёс всё найденное в пещеру, где было сухо и безопасно. Там сложил всё самым аккуратным образом.

Через несколько дней я обнаружил опасность, грозившую подорвать моё благополучие – она таилась в верблюдах. Одиннадцать огромных зверей обладали невероятным аппетитом, пожирая всё, что им попадалось на пути: траву, тростники, кустарник, овощи, листву и прутья деревьев. Залезая в ручей, они обрушивали его берега, мутили воду, пугали рыб. Я понял, что мой чудесный сад может погибнуть, а после него умру и я. Нужно было удалить прожорливых животных из сада.

Попытался прогнать их в пустыню, но тщетно: они убегали от меня в другой конец сада и продолжали творить разрушения.

Скоро я осознал всю тщетность своих усилий, нужно было действовать иначе.

Не сразу набрался духа. Наконец всё же решился, отыскал среди оружия копьё и острую саблю, с ними направился к ближайшему верблюду. Животное жевало стебли сахарного тростника, косясь на меня влажными чёрными глазами, готовое в любую минуту убежать. Я пристально следил за ним и в последний момент, когда он был готов это сделать, бросил копьё… Остриё пронзило грудь верблюда. Он взревел и помчался прочь огромными скачками. Выбежал за пределы сада и тут повалился набок, истекая кровью. Я приблизился и, превозмогая отвращение к кровопролитию, рубанул саблей по жилистой шее, почти перерубив её. Верблюд в последний раз дёрнулся и затих – умер.

Только в этот миг я осознал, что мне необыкновенно повезло: убей я животное в пределах сада, то потом бы не сумел его выволочь в пески, дабы закопать, ведь зверь был преогромный в сравнении со мной. Здесь же я выкопал саблей глубокую яму и закопал тушу.

После этого направился ко второму животному, но внезапно почувствовал сильнейшее отвращение к смертоубийству, которое не смог перебороть. Отшвырнул от себя оружие и удалился в свою пещеру.

На следующее утро, выйдя в сад, я ахнул: настолько велики были разрушения от прожорливых верблюдов.

Преисполнился великого гнева, отыскал брошенное оружие и погнал одно из животных в пески. Он долго петлял между деревьями, потом всё же убежал за бархан. Тут я настиг его, ударил копьём и прирезал саблей.

Затем таким же образом поступил ещё с одним верблюдом.

До вечерней темноты я успел закопать лишь одного. Сильно устал. На следующий день ныли все мышцы тела. На сей раз я взял для рытья большое медное блюдо, им выбрасывать песок было сподручнее, чем саблей и ладонями. К полудню схоронил второе животное. Оставшееся время отдыхал. Наутро почувствовал себя окрепшим и полным сил.

В этот день я убил двух верблюдов, а назавтра ещё одного. Потом прикончил троих. День ушёл на то, чтобы их схоронить.

После этого я вновь не мог даже подумать об убийстве. Пересиля себя, погнался за верблюдицей и уже был готов поразить её копьём, но не сумел: она посмотрела на меня столь жалостливо, словно понимая мой замысел, что мне показалось, будто она обладает разумом, только говорить не способна.

Ещё три дня я ничего не предпринимал, а верблюды усердно объедали сад. Испугавшись за свою судьбу, я снова начал охоту и убил всех остальных, кроме одного. Последнее животное было крайне осторожным и, видя печальную участь своих собратьев, стало необыкновенно пугливым. Иной раз, когда я был особенно настойчивым, оно убегало так далеко в пески, что я его даже и не видел, пережидало там некоторое время, а затем возвращалось. Я ничего не мог с ним поделать.

Минуло несколько недель. Я заметил, что сад быстро восстанавливает ущерб, становится похожим на тот, каким он был прежде. Один верблюд не мог сильно ему повредить, поэтому я решил пощадить животное. Мне было приятно видеть живое существо и осознавать, что я тут не одинок.

Только позже я сообразил, что мог бы употребить мясо верблюдов в пищу, ведь посуда у меня имелась, а в одном из тюков я нашёл кремень и кресало с трутом. Можно было развести огонь. Я досадовал, что не подумал об этом. Но вспомнив о кулаках после драки, бьют ими по своей голове.

Жил я неплохо, но в тоскливом одиночестве, не зная, чем занять себя. Пробовал танцевать, но это мне быстро надоело. А вот пел я часто и с удовольствием:

«Сил не жалей,

Работай и не плачь.

Для нас, людей,

Работа – лучший врач».

Стихи Бинои:

«Суть наша с юности ясна –

Посмотришь и поймёшь:

Ведь если хороша весна,

То целый год хорош».

Стихи Гургани:

«Сто звёзд не значат ничего,

Когда блестит луна.

Сто рук не сделают того,

Что голова одна».

Стихи Саади:

«Можно мужа мудрым звать,

Если словом он владеет,

А бессмысленно болтать

Даже попугай умеет».

Опять Саади:

«Добру учить глупца иль подлеца –

Напрасное старанье.

Свечой светить над головой слепца –

Напрасное старанье!»

И стихи Ибн Йамина:

«Не жди, чтоб выросла на грядке мята,

Где ты колючку посадил когда-то!..»

Чтобы не пребывать в безделье, принялся осматривать товары, перекладывая их заново. Моя одежда совсем обветшала, тогда я отрезал кусок индийской ткани и сшил себе новые шаровары, рубашку и плащ. Из кисеи свернул новую чалму.

Время от времени случались самумы, но особых неприятностей они мне не доставляли.

Я вспоминал дворец Чёрного джинна, принцессу Дуньё, сундук с волшебными вещами. Она долго имела их, не подозревая о том, что могла бы воспользоваться ими с великой пользой для себя. На коврике девушка могла улететь, получить свободу. Котелком девушка пользовалась, словно он был самым обычным, тогда как по желанию предоставлял любую еду. Дутар мог бы развлечь её, играя любые мелодии, но она услышала музыку только после того, как рядом оказался я, умеющий играть на этом инструменте. Зеркальце показало бы весь белый свет, но она об этом не знала, потеряла его. Я часто думал: а какими волшебными свойствами обладали другие предметы? Может быть, тюрбан мог давать мудрые советы своему хозяину или делал его невидимым?.. Сабля, вполне возможно, могла одолеть целое войско, а пояс давал необоримую силу или переносил владельца туда, куда тому хотелось. Кошель вполне мог оказываться всегда полным золота, сколько ни доставай его оттуда…

Ни Дуньё, ни я этого не знали. Не узнаем уже никогда. Увы. Я произнёс к этому случаю слова Асади Туси:

«Слёз о том не лей, что потерялось,

Лучше пожалей то, что осталось».

Не так уж редко люди бывают слепцами, не зная об истинной сути предметов, людей или происходящих вокруг событий. Например, если говорить о себе, то разве я когда-либо знал, какое это сокровище иметь рядом живых и любящих тебя родителей, заботящихся о тебе, готовых придти на помощь? Я даже и не думал об этом, пока не потерял навсегда их. Да и то не сразу, а спустя много лет.

Также я не ценил любящего и верного брата Исмаила, каковой был у меня. Не очень уважительно относился к его жене Ширмо, а они даже в беде не отвернулись от меня, не осудили, когда я навлёк на них позор и смертельную беду. Они были настоящими драгоценностями в моей жизни, украшали её, словно бриллианты корону шахиншаха, но их блеск был невидим для меня. Увы, увы, увы. Теперь мне оставалось лишь запоздало каяться и просить себе прощения у Всевышнего. Справедливо говорит пословица: «Вспомнив о кулаках после драки, бей ими по своей голове».

После одного из самумов я обратил внимание, что верблюд нередко уходит в пустыню, и всё к одному и тому же месту. Это меня заинтересовало. Я направился вслед за ним и обнаружил полузанесённый песком большой караван. Тут были и люди, давно умершие и высохшие, похожие на египетские мумии.

Среди товаров я нашёл изделия чеканщиков и ювелиров, кузнецов и ткачей. Во многих тюках лежали шёлковые, хлопковые халаты – простые и с ватной подкладкой, в других – чарыки, сапоги сафьяновые и кожаные. В кошелях были слитки белого серебра и красного золота, монеты – полновесные динары и дирхемы, а также – лалы, алмазы, сапфиры, яшма, бирюза, нефрит, опалы…

Постепенно всё это я перенёс в свою пещеру и сложил там. На это у меня ушёл почти месяц.

В каком-то вьюке я нашёл принадлежности писаря и много листов хорошей бумаги, что навело меня на мысль написать историю своей жизни в назидание другим людям. Это занятие скрасит излишне долгий досуг, меньше буду скучать. Уже в этот день я исписал немало страниц.

Как-то я посмотрел на себя в зеркало и увидел, что волосы на моей голове поседели: моя жизнь приближалась к закату. Я заплакал великим плачем, закричал, ударяя себя по лицу, и упал в беспамятстве. Долго лежал, пока не пришёл в себя.

В один из последующих месяцев случилась песчаная буря, после которой к моему саду пришёл караван из семнадцати верблюдов. На одном из них находился юноша с признаками тяжких страданий на лице. Других людей не было.

Я отвязал его, снял с верблюда и влил в рот воды: юноша начал дышать сильнее, но в себя не приходил. Тогда я набрал прямо с дерева самых крупных абрикосов, выжал в чашку их сок и влил в рот юноши. Через некоторое время он с трудом открыл глаза. Я опять дал ему сока, а под вечер – мякоть плодов.

Весь следующий день я поил его свежим виноградным соком и это вернуло юноше прежние силы. Он рассказал мне свою историю.

Звали его Юсуф и он был сыном правителя Багдада. Юсуф влюбился в афганскую принцессы, родители договорились о свадьбе, но девушку похитил неведомый злой дух. Юноша поклялся, что во что бы ни стало найдёт свою невесту, собрал караван и направился на поиски. Объехал много стран, но никто о девушке ничего не знал. Теперь же он направлялся в Балх, но в пути случился самум, все погибли, остался в живых он один. Долго Юсуф блуждал по пустыне, вода кончилась, он едва не умер от жажды и, теряя силы, привязал себя к верблюду, надеясь, что тот отыщет дорогу к людям. Впал забытье и очнулся только в моём оазисе…

Скоро юноша оправился от перенесённой болезни. Только тогда я рассказал ему свою историю. Когда дошёл до описания девушки во дворце Чёрного джинн, то он вскочил с места в сильнейшем возбуждении:

– Это она – Дуньё, моя невеста! Так вот кто похитил её тогда! Я обыщу все горы Кухистана и обязательно найду её! Украду у Чёрного джинна!

Не сразу он успокоился и дослушал меня до конца.

– Я должен попытаться выбраться к людям. Лучше погибнуть в песках, чем оставаться тут! – вскричал он.

В его голосе было столько страсти, что я даже не осмелился обмолвиться и словом о своей затаённой надежде предложить ему взять заклятье Чёрного джинна на себя. "Нет, – сказал я сам себе, – Юсуф не согласится, даже и спрашивать бесполезно. Нужно помочь ему уехать отсюда, пусть попытается найти свою невесту".

Юноша решил снарядить несколько верблюдов и на них пересечь великую пустыню. С ним стал готовиться в путь и я. Ещё раньше мы перенесли все товары, что оказались на верблюдах, в пещеру, а животных нагрузили сушеными плодами и бурдюками с водой. Припасов нам должно было хватить на несколько месяцев.

Теперь можно было ехать. Я попытался сесть на верблюда, но он начал рваться, неистово метаться из стороны в сторону и брыкаться. Я ничего поделать с ним не смог и отступил. Попробовал усесться на другого и вновь повторилась прежняя история. Не подпустили меня к себе и остальные верблюды, а вот с Юсуфом они вели себя спокойно.

Отчаявшись, я решил всю дорогу идти пешком, и мы вышли в путь. Но не успел я отдалиться от оврага с пещерой и на один фарсанг, как меня остановила неведомая сила. Я не мог ступить дальше и шагу. Чары Чёрного джинна не давали мне покинуть это место.

Я сказал об этом юноше, он опечалился и поначалу хотел было остаться со мной, но я его отговорил. Я видел, как он рвался домой. Такой жертвы я принять не мог. Юсуф повиновался мне. Мы простились, и он уехал один.

А я, опечаленный великой печалью, повернул и направился обратно к оазису. Как тяжек, многотруден был каждый шаг, словно я шёл к палачу на казнь. Я вынуждал себя вернуться в свою тюрьму. Я потерял всякую надежду вырваться из неё. Так я был наказан Всевышним за свои прошлые грехи. О вечно Сущий, дай мне силы выдержать новое испытание! Уехал мой юный друг, теперь я оказался вдвойне одинок. Как это тягостно, вновь оказаться наедине с самим собой, когда даже слова молвить некому! О горе мне, это наказание за мою беспутную молодость! И поделом!..

Вернувшись в пещеру, я упал на постель и заплакал великим плачем…

Заснул поздно ночью, во сне за мной гонялся Чёрный джинн. Я убегал от него, а ноги становились ватными, проваливались в песок, веки слипались и я не мог разъять их…

Проснулся с больной головой. Вышел из пещеры, совершил омовение.

Тут я увидел идущего по саду старца с совершенно белой бородой, которая опускалась ниже пояса. В руке он держал кривой посох.

– Мир тебе! – поприветствовал меня он.

Я ответил, пожелав и ему мира.

– Какой красивый сад! – восхитился старец, – ранее его тут не было. Кто сотворил такой?

– Этот сад пророс из волшебных семян мудрого ибн-Хазра, хвала ему, – сообщил я. – А ваш покорный слуга лишь разбрасывал их, как мне было указано прекрасной пери. Прошу вас разделить мой завтрак, не обижайтесь за его скудость. Я живу здесь много лет и питаюсь только тем, что даёт мне сад.

– А много ли надо дервишу, вечному странники! – воскликнул пришелец. – Для меня и это – огромное богатство. Я считал бы себя счастливым, если бы владел подобным садом.

Мне пришла мысль, что этот человек может остаться в оазисе взамен меня, ведь он ему так сильно понравился, но устыдился и туго натянул поводья скакуна своих желаний, направив в сторону учтивости.

Спросил: как он сумел добраться до моего оазиса через великую пустыню? Дервиш сказал, что с ним посох волшебника ибн-Хазра, а его обладателю никакой лиходей, дикий зверь или ещё кто не смеют причинить какой либо вред. Если же посох воткнуть в землю, то из неё начинает пробиваться чистейший родник и вырастает сладкая дыня или арбуз, что кому больше нравится.

Я повёл гостя в пещеру.

Дервиш поразился, собранному здесь богатству. Я предложил ему выбирать любую вещь, которая понравится.

– Позже я что-нибудь возьму, тут очень много хороших вещей, а пока мне ничего не надо, – отказался он, – мой халат, ичиги и чалма – ещё крепкие. Вот когда изношу их, обветшают, тогда можно будет думать о замене. Всевышнему угодны воздержание и бережливость.

Я угостил дервиша так хорошо, как только мог в моём положении.

В беседе он поведал, что его зовут Ходжа Сафар, родом он был из Кабула. С детских лет ищет истину, посвятил себя Богу и всегда мечтал поселиться в каком-нибудь уединённом месте, чтобы без помех предаваться святому бдению и молитвам.

Сердце моё забилось о грудную клетку, как ладонь искусного музыканта о тугой бубен: "Вот к кому можно обратиться с просьбой взять на себя заклятие Чёрного джинна. Но как стыдно предложить такое. Проникнутый ко мне добрыми чувствами дервиш согласится, я уеду, а он останется. Затем уже, если передумает, то уйти отсюда не сможет. Оазис станет для него тюрьмой. Я наказан за свои грехи и хочу переложить свою кару на совершенно неповинного человека".

Ходжа Сафар заснул на ложе, которое я ему уступил, а я пишу в полночной тишине при свете серебряного светильника. Завтра утром смиренно выскажу ему свою просьбу, удержать себя не смогу. Пусть забирает себе оазис, пещеру со всем добром и богатствами… Я готов отдать всё, лишь бы вырваться из плена. Согласится ли благородный дервиш на добровольное заточение здесь?.. Если отвергнет, то я настаивать не стану. Да и разве можно уговаривать кого-либо по доброй воли сесть в тюрьму? Пусть даже ею будет такой оазис! Нет, ни за что!.."

+ + +

"Счастливого пути тебе, Шакар сын Хамдама, благополучия и процветания! Велики были твои грехи, но ты искупил свою вину перед Создателем и я не сужу тебя, ибо тоже грешен.

Я, Ходжа Сафар, скоро умру, ибо чувствую приближение Азраиля – ангела смерти. Он уже проверяет остроту своего меча. Но подожди, обрыватель нити жизни, дай мне докончить эти строчки! Дни мои были сочтены, когда мой многомудрый наставник ибн-Хазр направил меня сюда, дав мне свой посох и подсказав возможность совершения богоугодного дела: дабы я принял на себя заклятье Чёрного джинна и вернул свободу несчастному человеку.

Я намеренно хвалил сад и пещеру, восторгался собранным богатством, которое на самом деле мне совершенно не нужно, как богатства всего мира. Умолчал про свою настоящую цель, дабы облегчить душевные муки несчастного человека: пусть пребывает в уверенности, что я рад владеть всем этим, и живёт спокойно.

Я вручил ему свой магический посох. Мне он больше уже не был нужен. С этим посохом нигде не заблудишься – он всегда укажет верный путь. Даже в самом пустынном месте с ним не останешься без еды и питья: стоит воткнуть посох в землю, как тут же в на нём появляются три стебля, на одном из которых вырастает сочный арбуз, на другом – сладкая дыня, а на третьем – янтарная гроздь винограда. Никто из лиходеев не обидит имеющего такой посох – он отведёт глаза их, они ничего не увидят. Ежели кинется дикий зверь, то из посоха грянет молния и стегнёт так, что тому придётся пускаться наутёк со всех ног, если, конечно, остался цел.

Шакар сын Хамдама долго благодарил меня со слезами на глазах, сердечно обнимал, кланялся, несколько раз возвращался. И, наконец, пошёл через пески, такыры, барханы – за горизонт. Пошёл к людям, свободе. Ушёл от меня навсегда.

А я остался, думая о Шакаре сыне Хамдама, мысленно желая ему счастья. Суждено ли ему встретиться с Дуньё, Юсуфом – это знает лишь Создатель.

Только через два дня после ухода Шакара сына Хамдама, я заметил, что он забыл рукопись, в коей изложил историю своей жизни. Столь велика была его радость расставания с этим местом, которое было ему узилищем…

Дрожит, слабеет моя рука. Продолжу писать, когда наберусь сил, если это позволит мне ангел смерти Азраиль…"

+ + +

Дочитав рукопись, Саид понял, что перед ним лежит на смертном одре вовсе не Шакар сын Хамдама, как он думал поначалу, а великодушный Ходжа Сафар, направленный сюда мудрым ибн-Хазром.

С этого дня забот у Саида прибавилось: он трудился у нового родника. Тот был куда полноводнее первого, но его воды уходили в трещины, питая влагой лишь небольшой участок земли. Саид заполнил трещины камнями и глиной и направил ручей в прокопанные канавки. Рядом с ними посадил различные деревья, кустарники, растения. Сад увеличился вдвое.

От каждодневного труда крепли его мускулы, плечи стали такими широкими, что им бы мог позавидовать иной силач. Сам того не заметив, Саид вырос и был уже не мальчиком, а крепким и красивым юношей.

Несмотря на минувшие годы, память о людях не слабела: он часто вспоминал своих родителей, сестрёнок. Ничто в такие минуты не радовало его: ни прекрасные плодоносные сады, что он насадил, ни струящиеся прохладные воды родников, ни озерца, ни глиняные изделия, которые он теперь лепил с неподражаемым искусством, ни синева небес, ни щебетание птах… И сны ему снились о родных местах, друзьях.

Стараясь не поддаваться унынию, Саид стремился как можно больше времени находиться за работой…

…Он лепил узкогорлые кувшины, когда услышал весёлый девичий смех и вскочил с криком:

– Люди, люди!

В воздухе он увидел летящих прекрасных пери. Среди них он разглядел и ту, что некогда подарила ему караван. Рванулся было к ней, но сразу же остановился: ведь она обязательно спросит, что он сделал с её подарком, а какой он может дать ответ? Что скажет, чем оправдается? Эх!..

Понурился Саид, сел и голову опустил, руками её обхватил, едва удерживая горючие слёзы… Тут почувствовал, кто-то коснулся его плеча. Поднял голову и увидел пери Мехрнигор.

– Вижу, Саид, ты многое понял, – сказала волшебница, – но не стану тебя укорять – дело прошлое. Не горюй, ты вернёшься домой. Вот это перо доведёт тебя до родных мест, а захочешь сюда назад воротиться – брось его перед собой, онотебя обратно приведёт. Больше мы с тобой никогда не увидимся. Прощай! Будь счастлив и удачлив!

Сказала так и улетела.

– Спасибо тебе, прекрасная и добрая пери! – только и успел крикнуть ей вдогонку юноша.

Сразу же принялся готовиться в путь, но вспомнил о песках, о том, как едва не погиб в них, и опечалился. "Как же я сумею перейти через них? – подумал он. – Мне это не по силам. Неужели обманула пери? Нет, быть того не может! Да и у меня имеется волшебное перо – оно укажет правильную дорогу".

Саид принял неуклонное решение завтра же отправиться в путь.

– А там пускай будет то, что будет! – сказал он сам себе.

Наутро он проснулся от сильного рёва верблюдов.

Вскочил с постели – смотрит, а перед ним целый караван, только людей нет, ни одного. Вокруг обежал, всё осмотрел – нет никого. Не станут же они от него прятаться, какой им в этом резон?

Освободил верблюдов от ноши и стал ждать: может, хозяева ещё подойдут, всякое ведь бывает? Долго ждал – никто не явился.

– Наверное, люди погибли после самума или в песках заблудились: еда и вода кончились, все погибли, а верблюды сюда прибрели. Они-то выносливые, не то что люди, – размышлял мальчик. – Или это пери Мехрнигор их мне подарила? Не зря же она пообещала, что я вернусь домой.

Повеселел Саид, принялся перетаскивать товары в пещеру. "Мне они незачем, – решил он, – опять разбойники встретятся – ограбят".

Нагрузил верблюдов подарками для родных, которые отобрал из тех сокровищ, что находились в пещере, а также своими хумами, в которых вода в самый знойный день оставалась прохладной. Лепил их юноша из отборной глины, добавляя особую солому и тополиный пух. Оттого сосуды пропускали сквозь свои мельчайшие поры воду, как бы потея, и вода в них не нагревалась, оставалась всегда холодной.

– Отцу покажу, – с гордостью сказал Саид, – он никогда таких не делал. Вот обрадуется, что я теперь владею гончарным мастерством.

Закончив приготовления, взобрался на самого сильного верблюда, а остальных сзади привязал один за другим. Пустил перед собой по воздуху пёрышко волшебницы, оно сразу вперёд полетело, путь указывая. За ним и повёл свой караван Саид.

Долго он ехал по бескрайней пустыне, очень долго. Во время перехода через безжизненные просторы великой пустыни Саид наткнулся на руины Мёртвого города. Полуразрушенные крепостные стены, укреплённые башни всё ещё выглядели очень величественно.

То ли вспомнилось откуда, то ли словно было навеяно кем-то, но в ушах Саида зазвучало непонятное слово «Палгиат». Может быть, так звался в прошлом этот город?..

У открытых медных ворот стояли два стражника. Их грозная наружность и гордая поза внушили ему робость. Саид несмело подошёл к ним, внутри его росло недоумение. Стражники словно не замечали его, не реагируя на пришельца даже простым жестом или каким иным движением. Юноша приблизился и вдруг понял, что они не живые: то были статуи, изготовленные небывало искусным мастером. Он даже сделал мельчайшие морщинки на их бронзовых лицах, брови и волосы. Они выглядели живыми людьми, только что не разговаривали.

Саид не удержался, постучал одну из статуй по руке и она зазвенела металлом. Но тут же одежда свалилась с ней кусками истлевшей рванины. Его взору открылись такие анатомические подробности тела стражника, что стало ясно: это вовсе не статуя, а человек, превращённый в бронзу. Второй был точно таким же. Едва были тронуты его доспехи, как они тут же упали вниз, ибо подкладка истлела и совсем не держала их.

Волшебное пёрышко не последовало за Саидом, когда он решился войти в город, осталось у ворот, застыв в воздухе, словно приколоченное гвоздём к чему-то невидимому.

Просторные улицы заполняли красивые здания. Большие лавки были полны богатыми товарами. В них сидели купцы, рядом стояли покупатели в позе торгующихся, но безмолвные, ибо все оказались бронзовыми. С многих трухлявые одежды сорвал ветер, на некоторых они ещё оставались, но стоило только тронуть её, как ткань – прекрасная на вид – тут же распадалась и превращалась в тлен.

Саид увидел маленького воришку, который тянулся к кошельку купца, тот заметил покушение на свою собственность и возмущённо поднял брови, но… навечно застыл в бронзе. Так они и пребывали в этих позах, будучи в полной наготе, ничего из одежды на них не сохранилось. От кошелька остались лишь те его обрывки, которые придавливали золотые динары и серебряные дирхемы. Саид смутился наготе воришки и купца, отвернулся и последовал дальше.

Всё из товаров, что могли сгнить, – сгнили: дорогие ткани, одежда, овощи и фрукты, зелень, свитки книг.

А вот прочие товары, изготовленные из дорогих пород дерева, глины, металлов, оказались в целости и сохранности. Саид с интересом осмотрел изделия гончаров, некоторыми заинтересовался, осмотрел кувшины, изготовленные необычным для него способом. Постарался запомнить их особенности, чтобы при случае эти приёмы повторить в своей работе.

В ряду теперь уже почти абсолютно голых ювелиров Саид увидел груды золота, серебра и драгоценных камней – яхонтов, индийских алмазов, изумрудов, бадахшанских рубинов, ярчайшей бирюзы. Мимо пройти он не смог. Долго осматривал, любовался ими. Потом отобрал лучшие и завязал в свой пояс. Остальные оставил лежать на своём месте…

Главная улица привела его к величественному дворцу. Металлическая стража не воспрепятствовала ему войти внутрь. На пыльном цветном мраморе оставались следы Саида. За многие и многие годы сюда никто не входил. Всё вокруг покрывал слой пыли.

Приёмный зал диковинного убранства был полон вельможами, визирями, знатными людьми, эмирами, телохранителями, солдатами.

На золотом престоле восседал величественного вида шах с прекрасной короной на челе, драгоценные камни на неё, будучи даже покрытыми пылью, излучали свет. Этот властелин тоже был бронзовым, как и все его сановники и прислуга.

Около трона стоял дородный мужчина, преисполненный важности и чванства. Саид тронул его и одежда с него упала на пол. При этом что-то громко звякнуло. Он нагнулся и поднял связку ключей. Понял, что это, вероятнее всего, был главный казначей шаха.

Саид стал ходить по дворцу и если дверь оказывалась закрытой, то открывал её ключами. Он спустился в глубокий подвал и там нашёл богатую казну. Ткани изумляли своим дивным видом, но рассыпались от одного прикосновения. Сундуки оказались полными золотом. А в одном были бесподобные рубины, сапфиры и алмазы, что цену их невозможно было покрыть деньгами. Саид выбросил на пол те, что находились в его поясе, и отобрал самые лучшие из сундука. Очень он жалел, что не может взять их больше.

Ему захотелось пить. От пыли в воздухе першило в горле. Он вспомнил, что во внутреннем дворике видел фонтанчик, из которого текла вода. Поднялся наружу, нашёл воду и напился.

Он не сразу заметил, что мраморный пол дворика чисто подметён. Его брови удивлённо поползли вверх. Неужели тут есть живые люди?!.

Огляделся, в стороне заметил маленькую дверь, к которой вела чистая дорожка, а все прочие оказались в пыли. Он поспешил к дверце. За нею оказалось несколько жилых комнат и в одной из них на кровати лежал седобородый старец. Он тут же приподнялся, опираясь на худые, совсем иссохшие локти и сказал:

– Мир тебе, Саид! Входи, будь моим гостем. Прошу простить меня, что мои годы и немощь не позволяют выказать тебе своё почтение должным образом.

Саид в ответ поприветствовал его и спросил:

– Кто вы? Откуда вам известно моё имя?

– Меня зовут Муслим ибн-Мансур. А насчёт твоего имени в двух словах не объяснишь, это очень длинная история. Позволь мне рассказать её несколько позже. Хотя я сильно болен, но сегодняшний день проживу: умру я только завтра…

– Как вы можете это знать наверняка?! – воспротестовал Саид.

– Я знаю это столь же верно, как и твоё имя. Я ведь не ошибся в нём, так?

Саид кивком подтвердил это.

– Значит, окажется правдой и это. Узнаешь, почему. Но всему своё время. Поставь столик и постели на него вон ту скатерть.

Саид исполнил сказанное. Едва он постелил скатерть, как на ней чудесным образом появились блюда с разнообразными яствами. Тут были пилав, люля-кебаб, от которых шёл легкий парок, словно они были только что доставлены с кухни. Грудой лежали лепёшки, на золотых блюдах находились разнообразные фрукты, кунжутная халва, нишалла, тростниковый сахар, рахат-лукум, мёд, шербет в кувшине и розовая вода для омовения рук.

Еда пробудила сильный аппетит у Саида, он с пребольшим удовольствием поел.

Муслим ибн-Мансур тоже отведал немного пилава, сделал несколько глотков шербета. Потом взял сочный персик, но съел только половину.

После благодарственной молитвы творцу сущего скатерть опустела: на ней уже не оказалось ни яств с напитками, ни остатков еды, ни даже крошек. Исчезло и масляное пятно, которое упало с куска баранины, когда его нёс к своему рту Саид. Он смутился от мысли, что испортил скатерть, но как почистить её не знал. Теперь же пятна не стало, это вызвало у Саида чувство облегчения.

По просьбе старца Саид сложил и убрал скатерть, отодвинул в сторону столик.

– А теперь, Саид, повесь серьгу внимания на уши и внимай удивительную историю. Мой отец Мансур – Величайший – был властелином этого дворца, этого города и многих других. Он обладал великой мощью и повелевал тысячью эмиров, каждый из которых главенствовал над десятью тысячами воинов. У них были сокровища, каких не видел глаз и не слышало ухо. Мой отец покорял великих царей и губил богатырей. Все сопредельные страны трепетали перед его необоримым могуществом. Но он был нечестивцем, творил зло и поклонялся силам зла. Такими же были и его эмиры, их воины. Я тоже стал бы таким, но в возрасте двенадцати лет мне во сне явился святой мудрец и рассказал о творце вселенной, научил, как молиться ему. Потом в один из дней, ставших самым чёрным днём в моей жизни, я услышал ужасный рёв с неба, который прозвучал чудовищным по силе громом с неба. Этот рёв похищал разум у тех, кто слышал его. Я повалился ничком, закрыв свои уши руками. Долго лежал так в беспамятстве. А когда пришёл в себя и вышел наружу, то увидел, что мой отец и все придворные превратились в металлические статуи. Кинулся на женскую половину, но и там увидел точно такую же картину: моя мать Малика и многочисленные мои тётушки из гарема отца стали бронзовыми. Я повалился и долго лежал в спасительном обмороке, не будь его, я бы точно сошёл с ума.

Очнувшись, я увидел рядом прекрасную пери Джаухар. Она мне всё и рассказала.

Оказывается, некогда Чёрный джинн украл дочь афганского султана в ту самую ночь, когда должна была произойти её свадьба с багдадским принцем…

– Юсуфом! С принцем Юсуфом! – вскричал, не сумев себя удержать, Саид.

– Да, именно Юсуфом, – подтвердил Муслим ибн-Мансур, – как тебе стало известно это имя?

Саид рассказал о том, что прочитал в рукописи Шакара сына Хамдама.

– Удивительная история, – молвил старец. – Но тебе известна лишь часть её, а другая ведома мне. Теперь же эти половинки соединились в целую картину. Но я продолжу свой рассказа…

Так вот, багдадский принц Юсуф после долгих и упорных поисков сумел найти у магов Магриба летающего коня, отдал за него великие сокровища, купил и стал его владельцем. На нём он полетел в горы Кухистана, нашёл свою возлюбленную и похитил её у Чёрного джинна. Тот скоро обнаружил пропажу и пустился в погоню.

Как ни быстро они неслись по небу на летающем коне, он догнал беглецов и хотел было уничтожить их, но тут ему преградил путь могучий волшебник ибн-Хазр. Он защитил влюблённых и дал им возможность избежать смерти в спасительном бегстве. А волшебник оказался тут не случайно. Некогда у него уже был конфликт с Чёрным джинном, но тогда он не сумел совладать с ним, удалился в известные ему места, усовершенствовал свои познания в магии, колдовстве и волшбе, накопил огромную силу. Потом решил пресечь злодеяния джинна и явился сюда. Между ними разгорелась великая битва – битва всех битв! После длительного боя ибн-Хазр сумел одолеть лихотворца, лишив всех сил и сознания. После чего наложил на Чёрного джинна многие магические цепи, неодолимые путы и заточил его в бездонных пещерах под своим замком.

В таком виде он пребудет там тысячу лет. Потом очнётся и у него снова произойдёт новый бой с ибн-Хазром. Тот готовится к ней, копит силу и ждёт, когда из-под земли полностью выйдет наружу белый единорог. Именно на нём он помчится в бой против Чёрного джинна и подвластных ему ифритов, шайтанов, оборотней и колдунов. Этому зверю – единственному из всех животных на земле – не страшны сотворённые из мрака преисподней чёрные молнии джинна.…

Об этом мне рассказала пери Джаухар. А беда с нашим городом из-за такой молнии Чёрного джинна: её он пустил в ибн-Хазра, но тот отвёл её от себя в сторону и она поразила наш город, а благодатную некогда местность него превратила в пустыню, преодолеть которую смертные не в силах.

Меня спасло то, что я молился истинному богу и не был нечестивым, не поклонялся злу. Пери Джаухар подарила мне эту скатерть, научила, как ею пользоваться. Она сказала, что через много лет, когда я буду совершенно седым и немощным, сюда придёт молодой человек по имени Саид. На следующий день я умру, а ты похоронишь меня. Вместо савана она велела воспользоваться этой скатертью, других целых тканей во дворце нет.

Уйти из города, пересечь пустыню было невозможно. Я остался жить в этом дворце. В нём прошла вся моя оставшаяся жизнь. Ничего интересного в ней для тебя нет, поэтому я прекращаю рассказ.

Вот и вся моя история, вот откуда я знаю твоё имя и знаю день своей смерти. До тебя сюда не являлся ни один человек, так что ошибиться я не мог. Да и все признаки приближающейся ко мне смерти налицо.

Саид грустно повесил голову.

Как сказал Муслим ибн-Мансур, так всё и произошло. Утром он успел помолиться, но от еды отказался, ибо не смог проглотить даже маленького кусочка, ни сделать глотка шербета. Попросил помочь выйти ему в сад. Там он сел на скамью под деревом и долго сидел, прислонясь спиной к стволу, глядя на небо, на стены дворца, в которых прошла вся его жизнь. Потом задремал.

Саид тем временем обследовал те комнату здания, в которых ещё не побывал. Когда вернулся, не сразу решился потревожить сон старца. Давно уже прошло обеденное время, когда всё же осмелился он обратиться к Муслиму ибн-Мансуру со словами просьбы, дабы тот разрешил воспользоваться волшебной скатертью. На слова старец не откликнулся, а когда Саид подошёл и тронул руку шафранного цвета, то она оказалась холодной: Муслим ибн-Мансур умер во время сна. Заплакал горючими слезами. А потом выкопал могилу тут же во внутреннем дворике, где нашёл свою смерть старец. В ней и похоронил его, завернул в волшебную скатерть. Она преобразилась в чудесный белоснежный саван.

После этого Саид не стал задерживаться в мёртвом городе и поспешил наружу – к солнце, свежему воздуху и свободе.

У главных ворот его ожидало пёрышко, которое тут же полетело дальше, а он последовал за ним.

Саид уходил всё дальше и дальше от города, но в ушах долго звенело тоньше комариного писка: «Палгиат», «Палгиат», «Палгиат»…

Заночевал в пустыне, у маленького костерка из сухого саксаула, а ночью его приснились страшные сны: он убегал от чудовищ мёртвого города, убегал, но так и не мог никак убежать…

Примерно через неделю в пустыне стали появляться растения, заморенные солнцем. Но раз они росли, то значит, местность была всё же не столь засушливой как та, что Саид уже миновал. Появилась надежда на близость заселённых мест. Он стал чаще оглядываться по сторонам. Вот неожиданно летящее пёрышко замедлило движение, остановилось и опустилось на песок. Такого раньше не случалось. «Что бы это значило?» – озадаченно подумал Саид. А в следующую минуту заметил в стороне группу людей. Понял, он выбрался из великой пустыни, надобность в пёрышке теперь отпала. Но на всякий случай подобрал его и спрятал глубоко в своей чалме.

Поспешил к людям. Оказалась, что они возвращаются в своё селение после встречи со святым, который живёт в уединённом месте. Его имя было ходжа Ахванд.

– Он знает всё-всё! – уверили Саида сельчане.

– Я ходил к нему, чтобы узнать, как вылечить сына от астмы. Ходжа Ахванд дал мне травы, чтобы изготовить отвар, и я знаю, что скоро мой сын поправится.

– А мне ходжа не велел продавать корову, как я намеревался сделать, ибо она почти не даёт молока. Сказал, что с завтрашнего дня молока в её вымени будет всё больше и больше, хватит на всю семью.

– А мы с моим младшим братом – кузнецы, – сказал мохнатобровый силач. – Больше года мы трудились не покладая рук, скопили немалую сумму денег, но в минувшую ночь в дом пробрался вор и похитил все. Ходжа Ахванд не стал называть мне имя вора, сказал, что его я узнаю ещё до возвращения в свой дом, вот я и тороплюсь туда. Горе этому дерзкому вору, не будет ему от нас с братом пощады! А имя его я узнаю, раз это сказал мудрец, не было ещё случая, чтобы не сбывались его слова!..

После этим слов младший брат повалился ему в ноги. Завывая, стал посыпать себе голову песком с пылью. Со слезами он признался, что украл общие их с братом деньги. Зарыл кошель в землю за кузницей, где они сейчас и находятся.

– Шайтана сбил меня с пути честности на греховную тропу порока! – истошно завопил вор. – Прости меня, брат, ты был мне вместо отца, а я так отблагодарил тебя!

Старший брат посмотрел на него, повздыхал и поднял младшего с колен, помог отряхнуть пыль с одежды и привести её в порядок, говоря, что прощает ему содеянный грех.

– Правду сказал ходжа Ахванд, – изумлённо переглядывались прочие сельчане, – мы все слышали его слова: «Имя вора от меня ты не услышишь, его ты узнаешь ещё до возвращения в свой дом». Так и случилось! Ходжа Ахванд – святой, ему ведомо всё!

Отвергнув предложения стать их гостем, Саид сказал, что хочет повидать ходжу Ахванда, поговорить с ним. А потом придёт в селение.

Ему показали тропинку и велели держаться её, она приведёт к ходже Ахванду.

Так и оказалось. Жил святой в неглубокой пещерке, выкопанной на склоне глиняного холма. Рядом росло тутовое дерево, ветки которого были усыпаны крупными плодами. А чуть в стороне из-под земли пробивался маленький родничок, его воды попадали в округлую яму, из неё текли мимо тутовника и затем уходили в песок, словно выпивались им.

Святой сидел неподвижно на грубой тростниковой циновке, словно статуя, скрестив ноги, весь уйдя в себя. Из одежды на нём была лишь жалкая набедренная повязка. Около него стояло блюдо с виноградом, абрикосами, яблоками, гранатами и грушами. В куске чистой материи находились лепёшки. Несомненно, это были дары недавно приходивших сюда сельчан.

Саид не решился нарушить молитвенное состояние мудреца, он сел под деревом и стал ждать. После своей наивысшей точки солнце прошло к западу примерно на половину пути.

Наконец ходжа Ахванд вздохнул, распрямил ноги и повернулся в сторону гостя.

– Ты пришёл за советом, но мысли твои не созрели до слов, – сказал он. – Да и тебе нужны не мои советы, тобой движет любопытство, а также жажда жизни и мудрости.

Саид удивился, хотел возразить, но вдруг понял, что ходжа Ахванд сказал чистую правду. Рассмеялся:

– Вы правы, до ваших слов я действительно думал, что пришёл за советами. Получается, что вы знаете меня лучше, чем я сам. Удивительно!

– В пословице говорится, что мудрый всегда поймёт дурака, ибо некогда был таким, а вот дурак никогда не поймёт мудрого, ибо таковым никогда не был. Хотя в данном случае я имею дело не с дураком, а просто с юношей, который не обладает опытом жизни. И я таким был.

– Да, опыта у меня нет, жизни и людей я почти не знаю. Увы.

– Со временем этот твой недостаток пройдёт.

– А не могли бы вы сообщить мне самое-самое главное и важное о жизни.

– Сделать это и легко и просто.

– Это почему же?

– Это понять тебе поможет притча. Одному великому царю тоже пришла схожая мысль, он вызвал к себе самых мудрых людей своего государства и велел изложить в книгах самое главное, важное и интересное в жизни всех народов и стран. Они попросили десять лет срока.

Когда срок минул, то мудрецы привели ко дворцу караван из сорока верблюдов, нагруженных свитками книг. Когда царь поглядел на них, то ужаснулся: «Я не смогу прочитать и малой части этого! Повелеваю вам выбрать из этого только самое-самое, чтобы я мог это прочитать». Мудрецы попросили дать им на это год. Затем вернулись, ведя трёх верблюдов с книгами. Царь посмотрел и сказал: «Даже этого для меня слишком много. Изложите только то, что является самым общим, самым важным для всех людей, всех времён и всех народов. Сколько вам для этого нужно сроку?». Вперёд выступил один из мудрецов и сказал, что завтра он доставит требуемое. На следующий день он принёс царю маленькую сафьяновую шкатулку. Царь открыл её, в ней лежал маленький пергамент. На нём золотом были написаны следующие слова: «Они рождались, жили и умирали».

Саид почесал голову:

– Несомненно, в этой притче сокрыта великая мудрость. Надо будет над ней хорошенько поразмыслить.

– Это полезно каждому. Сколь люди ни различны между собой, но во многом они сходятся: каждый хочет жить, и жить хорошо. Каждый тянется к удовольствию, наслаждениям, не всегда задумываясь о их цене. А ведь за всё в этом мире нужно платить. Нередко очень высокую цену.

– Увы, теперь и я понимаю, пусть в какой-то степени, эту великую мудрость – за всё нужно платить, – вздохнул Саид. – Не захочешь сам заплатить – тебя заставят.

– Столь же велика и другая истина, – сказал ходжа Ахванд, – запомни и повторяй: Слепой рок будет повелевать тем, кто не сможет повелевать собой.

– Чувствую, в этом вы тоже очень и очень правы, – согласился Саид. – В своё время я очень захотел увидеть дальние народы и страны, но так ничего и не увидел, уже половину жизни пробыл в оазисе.

– Я знаю, – сказал ходжа Ахванд, – ты жил в оазисе Чёрного джинна. Знаю, как ты попал туда, как жил и как выбрался оттуда.

– Значит, прошлое вам известно? А как насчёт будущего, его тоже знаете?

– Знаю. Но это – твоё будущее, его ты должен сделать сам, поэтому не надейся, что я тебе расскажу о нём.

– Хотелось бы, но если нельзя – значит, так тому и быть. А вот бы посмотреть на другие страны. Наверное, это очень интересно.

– Да, интересно. Одежды у людей разные, но внутри они все одинаковые. В главном сходятся.

– Но даже и та маленькая разница между ними, несмотря на сходство в самом главном, как вы говорите, очень даже интересна. Я был бы не прочь побольше поглядеть на эту разницу. Надеюсь в будущем совершить путешествие, поглядеть на иные земли.

Ходжа Ахванд встал.

– Иди за мной.

Направился к своей пещере. Саид пошёл за ним и очень удивился, что она казалась ему неглубокой: ход вёл в глубину холма. Он становился уже, в одном месте пришлось пригнуться, чтобы пройти дальше. А когда он осторожно выпрямился, то увидел впереди свет. Через минуту оказался на склоне каменного ущелья, заросшего диким виноградником. На маленькой площадке горел костёр. На каменной плоской глыбе стоял кувшин с молоком, рядом лежал сыр, вареный картофель и хлеб.

– Ходжа Ахванд, где мы? – изумленно спросил Саид, оглядываясь по сторонам.

– Здесь меня называют иначе: Отшельник Виноградного ущелья, – последовал ответ. – Это место очень далеко в пространстве и времени от того, где мы с тобой находились. Садись, ты у меня в гостях.

Мудрец бросил на валун серую шкуру козы. Тут Саид заметил, что вместо набедренной повязки ходжа Ахванд… то есть, Отшельник Виноградного ущелья опоясан такой же шкурой. Когда он его надел – Саид этого не видел.

В глиняные кружки грубой лепки мудрец налил молоко. Предложил брать сыр и хлеб. Саид отведал немного того и другого.

– Несомненно, ты хочешь осмотреть эти места, пойдём, – предложил Отшельник Виноградного Ущелья. – Я тебе покажу их, без меня ты заблудишься.

Они спустились по склону к протекавшей внизу неглубокой речке с кристально чистой водой, из которой иногда показывался плавник стремительно проплывающей форели. В ущелье росли незнакомые Саиду деревья. Дальше они переходили в сплошной и тёмный лес, какого он никогда прежде не видел и побоялся в него заходить. Несомненно, лес был населён разными животными. Раз мимо них пронеслась лань, а потом появились преследующие её волки. Мудрец поднял руки, и волки смешались, сбились в кучу, толкая друг друга, ощетиниваясь и огрызаясь. Саид испугался, что они накинутся на него, но Отшельник пошёл дальше, даже не глядя на них. Волки повернулись и бросились бежать в ту сторону, откуда прибыли.

– Стой и ничего не говори, – сказал мудрец.

Саид обернулся и увидел, что им навстречу идёт человек в необычной одежде. В руках он нёс корзинку ягод. Приблизившись, подошедший мужчина встал на колени, что-то бормоча. Отшельник сказал:

– Встань, Мойрис, поспеши к броду на речке. Поищи её в кустах.

Мойрис издал радостный крик, ещё раз поклонился и удалился ускоренной походкой, оставив корзинку.

– Отведай малину, Саид, такой ты никогда ещё не пробовал. Очень вкусная, можешь мне поверить.

– А зачем он приходил к вам, чего хотел? За что он дал вам эти ягоды?

– Я бы и без подношения помог, – ответил Отшельник, – но ему будет приятно, если я приму его дар. А искал он свою лучшую овцу, которая отбилась от стада. Я указал ему, где её искать. Она зацепилась своей шерстью о валежник в зарослях кустарника и сама выпутаться не может… Думаю, ты достаточно всего здесь нагляделся, можно возвращаться обратно.

Саид возражать не стал.

У пещеры они ещё немного посидели на камне. Саид ел ягоды. Действительно, они были необыкновенно вкусными.

– Оставь корзинку тут, около горшка и иди за мной.

Отшельник направился к пещере. Саид поспешил за ним. В конце подземного хода оказались густые кусты, пришлось раздвигать их и пролезать, держа их рукой. На сей раз они оказались под навесом из длинных широких листьев. Дальше находилось пространство с редкой растительностью, которое переходило в морской берег. С изумлением Саид увидел, что они находятся на острове. У шалаша лежали сосуды из кокосовых орехов, верх которых был срезан. На банановых листьях лежала копра, ямс, батат и ещё что-то. Над головой шумели листвой кокосовые пальмы.

Мудрец теперь вместо шкур был опоясан плетёным шнуром, с которого свисало множество верёвок.

Перехватив взгляд Саида, он сказал:

– Думаю, ты догадываешься, что здесь меня зовут не Отшельником и не ходжой Ахвандом.

– А как?

– Это имя очень диковинное для твоего уха и ничего тебе не скажет. Но так меня называют жители близлежащих островов. Тут есть довольно большие и населённые. Они часто приплывают ко мне, хотя знают, что я не люблю эти визиты. Но отказать не могу, если кому нужна помощь. Сейчас собрался плыть сюда рыбак Айонг. У него больна мать. Смертельно больна. Айонг – хороший рыбак и почтительный сын. Помочь ему ничем нельзя, но я могу избавить его от напрасных усилий и зря потерянного времени. Да и себя спасу от неприятности отказа ему.

– Как именно?

– Вот сейчас его захлёстывает волна, лодка тонет, его подарок – связки бананов – уходит на дно. Он будет вынужден вернуться, но прежде чем соберётся в путь, узнает о кончине любимой матери. Будет сожалеть, что не успел побывать у меня. Увы, мы очень часто не ведает о подоплёке событий, о хитросплетениях причин и последствий, судим по внешним признакам, не проникая мыслями в глубину.

Островок оказался небольшим, Саид обошёл и оглядел его примерно за половину часа. Затем они снова направились в пещеру.

…Выход туннеля занавешивала шкура. За ней оказалось жилище, остовом которому служили огромные кости какого-то животного. На них были натянуты шкуры. Посередине горел жирник. Дым поднимался и уходил в отверстие на самом верху крыши. Убранство было самым скромным. Мудрец снова оказался одетым в шкуры, но уже совсем иные, чем раньше. На ногах были меховые сапоги. Саид удивлённо уставился на них.

– Я – шаман Йырк, – сказал мудрец. – Мы с тобой в моём чуме. Снаружи меня ожидают. Давно сидят. Ждать они умеют. Нужна моя помощь. Голодное время настало, хотят знать, где им охотиться, иначе скоро начнут умирать дети. Я поговорю с ними и они уедут. Это дело недолгое. А ты пока оденься, потом сможешь выйти наружу.

Йырка показал на груду одежды, накинул на голову капюшон, отвернул полог и вышел. В чум ворвался поток обжигающего тело ледяного воздуха с инеем и снегом. Саид ошеломлённо ахнул.

Казалось, прошла целая вечность, пока Саид сумел разобраться в предназначении каждого предмета, одеться. Почти сразу же после этого в чум вошёл Йырк. Саид смущенно отвёл взгляд. Чувствуя себя неловко в новом облачении.

– Поверь, что оно необходимо. Идём, ты убедишься, что я прав…

Такого Саид никогда не видел: всё вокруг было покрыто глубоким снегом. Ни деревца, ни скалы. Вокруг царило безмолвие белых равнин.

На снегу были видны многочисленные крупные и мелкие следы людей, вдавленные полосы.

– Это следы полозья нарт, – сказал Йырка, – ко мне приезжали на собачьих упряжках.

Он долго объяснял Саиду, что такое нарты, собачьи упряжки.

Они прошлись по снегу к ледяной глади.

– Море, – объяснил Йырка.

Из полыньи высунулась чёрная усатая морда какого-то водного животного, увидев людей, оно тут же скрылось подо льдом.

От мороза онемело лицо.

– Нужно возвращаться, иначе не миновать беды, – сказал мудрец. – Иначе ты сильно простынешь и заболеешь.

В чуме он подвесил над жирником котелок. Принёс замороженную рыбу, настрогал от неё множество тонких полосок мяса. Такого Саид никогда не пробовал: оно буквально таяло во рту. Травяной чай не только согрел, но и придал сил.

…Очередной подземный переход вывел в землянку. Оказалось, что она находится в светлой роще деревьев с белыми стволами. Мудрец смотрелся столь же непривычно в шароварах и холщовой рубашке навыпуск, опоясанной шнуром. Звали его волхв Всевед.

Из-за деревьев вышел огромный медведь. Встал на задние лапы и направился к мудрецу. Принялся реветь, словно жалуясь на что-то. Всевед достал из кармана кусок ржаного хлеба и сунул в пасть зверя. Тот пожевал и проглотил. Потом мотнул несколько раз головой и направился в лес.

– Жалуется, что слишком часто люди здесь стали появляться, нарушают его покой. Топтыгин прав, но тут уж ничего не поделаешь: придется уступить ему, уйти куда подальше, иначе быть беде. Обидно ему, такому сильному лесному воеводе, но иного выбора нет. С людьми тягаться – без шкуры можно остаться.

После долгой прогулке по берёзовой роще, волхв угостил гостя грибами, мёдом и квасом.

…Потом они побывали в горной местности, необычайно живописной и дикой. Здесь трудно дышалось («Высота, мы с тобой находимся высоко в горах», – пояснил махариша Тапасмитра, так теперь звали мудреца). Блистали на солнце вековечные снега. Яркая синева неба сосала глаза, на него было трудно смотреть…

Затем Саид осознал, что он находится в глубине тёмной сухой пещеры рядом с практически нагим мудрецом, который сидел в позе лотоса и находился в глубоком трансе. Их сознания были связаны и юноша чувствовал себя в потоке мыслей необоримо могучего интеллекта. Постичь вселенскую мудрость он не мог, ведь маленький горшок не может вместить в себя в море, даже если его закинуть в самую глубокую океанскую впадину…

Грубые руки бесцеремонно схватили их и поволокли к выходу. Там глаза Саида, отвыкшие от дневного света, ослепило полуденное солнце. Оно окончательно вывело мудреца из того привычного состояния транса, в котором он пребывал. Внимание его рассредоточилось, он понял, что теперь уже не сможет удержать себя в состоянии самадхи и осмотрел окрестность.

Всего лишь мгновение ему понадобилось, чтобы понять – его потревожили воины очередного завоевателя вселенной, каковым тот себя мнил. Через его сознание юноша также узнал, что мечом и насилием венценосный владыка подчинил своей воли сопредельные земли, держал подвластные народы в непрерывном трепете и страхе за свои жизни, которые походили на крохотные искорки под бушующим ветром. Погасить их он мог одним жестом руки.

Завоеватель вселенной совершал очередной поход против непокорного государства, вёл войско через горы и тут в глубине тёмной прохладной пещеры его воины обнаружили седобородого старца, совершенно нагого и столь худого, что рёбра едва не прерывали обтягивающую их кожу. Он сидел неподвижно, скрестив ноги, похожий на каменное изваяние, устремив взгляд внутрь самого себя. Рядом находился какой-то юноша.

Солдаты скорее догадались, чем заметили, что жизнь ещё не покинула старика, и тогда они в служебном рвении бесцеремонно приволокли его к своему владыке вместе с мальчишкой.

Властелин с презрением оглядел седые космы волос, выпирающие рёбра отшельника, худые ключицы, тонкие ноги с почти высохшими комками жёстких мускулов. Лицо его искривила улыбка: на какое-то мгновение он ощутил жалость к этому ничтожному созданию, столь мало похожего на человека. Мальчишку он одарил одним взглядом и забыл о нём, испытывая интерес только к старику.

– Кто ты? – милостиво осведомился полководец.

Отшельник молчал. Саид читал в его сознании пронзительно острую жалость к этому человеку, который безосновательно ставил себя выше всех себе подобных. Мудрец видел в его душе гнездившийся страх. Завоеватель вселенной не мог завоевать себе даже и одного дня спокойствия и безопасности, пребывая в постоянном опасении за свою жизнь. Каждый день мог стать для него последним, ибо слишком много у него имелось соперников, врагов: даже его собственные дети втайне жаждали занять место своего отца. Подчинённые силой государи ненавидели своего повелителя, хотя и тщательно скрывали это чувство за маской покорности и полного повиновения. Все жаждали удобного случая: яд, кинжал или стрела, посланная метким стрелком, могли оборвать жизнь владыки.

Мудрец подумал о тех городах, которые захватил и разорил завоеватель вселенной, которые он залил потоками крови и которые превратил в руины, совершенно безлюдные. Подумал о тысячах и тысячах людей, что стали жертвами – среди них были дети, женщины, старики, молодые девушки и юноши… Из их голов складывались пирамиды, на которые стаями слеталось вороньё…

Отшельник затрясся от сострадания ко всем этим многочисленным жертвам неуёмного честолюбца. Из его глаз потекли слёзы.

Лицо властелина исказила презрительная гримаса. «Жалкий трус, – подумал он, – ничтожнейшее создание, как и все людишки: он испугался одного звука моего голоса. Несомненно, немало наслышан о моих великих деяниях и сейчас дрожит от страха за свою жалкую шкуру».

– Знаешь ли ты, кто я? – соизволил осведомиться владыка, ожидая увидеть трусливое кивание головой, подобострастные поклоны и услышать сбивчивый лепет.

Мудрец ничего не ответил, словно не слышал обращенного к нему вопроса. Саид понимал, что отшельника трясло от осознания бесплодности всех попыток многочисленных завоевателей покорить вселенную, чтобы установить единый порядок, который они мнили единственно справедливым. Старец думал, что этот, как и многие другие воители, будет заливать землю кровью, причинять людям неисчислимые страдания и муки, а потом сойдёт в могилу, истлеет, станет прахом, которым будут замазывать щели, а его имя забудут.

Отшельник почти стонал от своего бессилия изменить хоть что-то, предотвратить бесчисленные жертвы. Он ведал, что родятся и сойдут в могилы многие поколения, прежде чем вселенную завоюют Добро, Истина и Красота, только они будут править людьми в грядущем.

Мудрецу было открыто будущее, и он знал, что пройдёт совсем немного времени и этот самодовольный властелин, отпив из кубка отравленное вино, уйдёт в небытие. Его сыновья перессорятся между собой за власть, погибнут тысячи людей, и они сами также, пока самый жестокий и коварный единолично не захватит власть…

Завоеватель вселенной зевнул: неожиданно ему стало скучно. Да и мог ли долго занимать его мысли этот ничтожный старик! Владыка вспомнил о подчинённых ему великих государях, о множестве своих сокровенных сокровищах, о дворцах, об огромном гареме с прекрасными женщинами, о своём храбром и послушном войске. Что знал этот нищий обо всём этом? Он – просто червь, пылинка, в сравнении со всемогущим повелителем!

Завоеватель вселенной хотел было приказать обезглавить старика вместе с мальчишкой, но ему было лень шевельнуть пальцем, дабы сделать этот страшный знак воинам. «Они не заслуживают даже этого», – горделиво подумал владыка и, зевнув, тронул поводья своего могучего скакуна. Больше он об отшельнике не вспоминал.

Солдаты переглянулись: они ожидали привычного знака своего повелителя, чтобы пустить в ход мечи, но того не последовало. Поэтому они просто оттолкнули от себя старика с мальчишкой и поспешили вслед за своим повелителем.

Мудрец вернулся на прежнее место в глубину тёмной пещеры. Саид последовал за ним. Сел рядом, скрестив ноги, как отшельник, медленно и глубоко вобрал в грудь воздух, а затем выпустил его, очищая себя от скверны. Мудрец успокоил дыхание, сосредоточился: из холодного горного воздуха он вбирал в себя тайную энергию – прану. Утишил биение сердца, теперь его толчки стали редки и почти незаметными, течение крови по жилам предельно замедлилось. Мудрец возвращался к своему обычному состоянию транса, в котором он до этого пребывал не одну сотню лет.

Он вновь стал частицей необъятной вселенной: он был в ней всем – каждым атомом, каждой частицей вещества, каждой звездой, каждой галактикой… Он был всем: от мельчайших пылинок до сверхгигантских скоплений звёзд – метагалактик… Он был и тем, что есть, и тем, что некогда было, и тем, что ещё только будет… Он был везде: в каменной пещере и в лесном ските, безлюдной пустыни и в гроте у бушующего студёного северного моря, в каморке под лестницей старого дома и в хижине южноамериканца, расположенного в горном виноградном ущелье…

Сознание мудреца пронизывало всю вселенную, все её бескрайные просторы, во всех её ипостасях – прошлых, настоящих и будущих. Он знал все тайны бытия, для него не было ничего непознанного. Он ведал всё. Кроме одного, – зачем есть он? Но очень желал постичь это…

Потом Саид с мудрецом видели хоровод жриц среди величественных дольменов… Обозревали окрестности с высоты скального массива с почти отвесными стенами, куда можно было забраться лишь по верёвкам. Потому это место было этаким сухопутным островом…

Неожиданно лицо мудреца сделалось озабоченным. Он сказал:

– Мы должны расстаться. Иди по этому подземному ходу первым и окажешься у своих верблюдов, с ними ты продолжишь путь, а мне нужно быть в ином месте. Там я очень необходим, без моей помощи не обойдутся.

– Можно, я подожду вас там? Вы же всё равно потом вернётесь к себе.

– «К себе»?

– Ну, я хотел сказать. Что вернётесь к себе домой. Наверное, ваш дом там. Или как дом.

– Везде мой дом, везде я у себя: и там, и здесь, во всех местах, где мы с тобой побывали, и во многих других, которые ты не видел. Они все – единое целое. Как пальцы руки: хотя пальцы и разные, но составляют единое целое.

– Спасибо за советы, за всё-всё.

– Благодарить меня не нужно. Каждый делает то, что он может и обязан. Не благодарим же мы птицу за то, что она летает, а рыбу за то, что она плавает. Но я тебя понимаю. Что-то понял и я из общения с тобой. И тоже благодарен тебе за это.

– Но я же ничего вам ничего хорошего не сделал!

– И я – не больше. До свидания! Счастливого пути!

Саид прошёл по подземному ходу и оказался на склоне глиняного холма. Увидел тутовник, ручеёк, своих верблюдов. До захода солнцу оставалось пройти не менее четверти небосвода. Саид успел добраться до селения, где его хорошо приняли и устроили на ночлег. Никто из местных жителях никогда не слышали о Хелаверде, родном городе Саида, не знали, где он находится. Сообщили, что неподалёку – всего в двух-трёх днях перехода – находится большой город. Выразили уверенность, что уж там найдутся сведующие люди и укажут верный путь. Утром накормили гостя и он продолжил свой путь.

В пустынном месте Саид увидел холмик только что закопанной могилы. Рядом молился юноша, внешность которого говорила об уме, благородстве и силе. Он должным образом поприветствовал его. Юношу звали Бахджат. Он рассказал, что нашёл тут умирающего от жажды и голода измождённого человека. Хотел напоить и накормить его, но тот так ослабел, что мог умереть от одного глотка воды, от одного кусочка хлеба. Из последних сил умирающий прошептал:

– Мы мне уже не поможешь, но моя смерть – не самое худшее: дома меня ждёт молодая жена, надеется на моё возвращение. Сходи к ней и скажи, что я освобождаю её от клятвы верности. Пусть будет счастлива с другим.

Бахджат пообещал ему исполнить просьбу, и этот человек умер успокоенным.

Оказалось, что эта женщина жила в том городе, куда направлялся Саид. Они решили стать попутчиками, держаться вместе.

Уже в дороге Бахджат рассказал свою историю…

Несколько лет назад он спросил умудрённого опытом минувших лет старика, чье лицо беспощадное время избороздило арыками морщин:

– Что самое ценное в жизни, ради чего не жалко пожертвовать всем, даже и самой жизнью?

Старик долго думал, а потом ответил так:

– Ты ещё юн, очень юн, Бахджат. В мире много хорошего, приятного и красивого, но – временного. Порой такое ненадолго ошеломляет разум, затмевая на время всё остальное, как ослепительное солнце делает невидимым прекрасный блеск луны. Но это, повторю, лишь временно. А истинно ценны и прекрасны – Вера, Надежда и Любовь. К сожалению, люди не всегда это понимают.

Не поверил юноша, пылко воскликнул:

– Ещё и двадцати лет я не прожил на этом свете, во что следует верить – не знаю, на что надеяться – тоже, а что касается любви… Ещё никто не любил меня и я не любил никого, так что о любви ничего сказать не могу. Может быть, действительно, как ты говоришь, Вера, Надежда и Любовь – самое лучшее в нашем мире, но я этого не знаю, а верить на слово не привык. Клянусь честью мужчины – а я хоть и молод, но мужчина! – что обойду весь белый свет, но узнаю, истинны ли твои слова, о мудрец?

Бахджат простился со стариком, близкими и отправился в путь. И всем, кого встречал в дороге, задавал один и тот же вопрос: что такое Вера, Надежда и Любовь?.. Много ходил, ни одну пару сапог износил, но убедительного ответа не услышал.

Однажды в совершенно пустынной местности юноша набрёл на маленькую полуразвалившуюся кибитку, в которой ютился древний старец. Тот доживал последние дни и попросил Бахджата:

– О юноша, помоги мне. Вот эту книгу я писал всю свою жизнь и верил, что каждый, кто прочтёт её, станет лучше, чем был до этого. Опасаясь недобрых людей, я писал её шифром, понятным лишь мне одному. Если я умру, то уже никто не сможет прочитать мой труд. Я открою тебе значение этих знаков, а ты расшифруйкнигу и распространи среди людей. Сам я этого сделать уже не успею, ибо болен и скоро умру.

Бахджат не смог отказать в просьбе умирающему старику, остался жить у него. Выучил шифр, и вскоре старец умер с улыбкой на просветлённом лице. Юноша похоронил его, взял книгу и отправился в путь.

– Так что, – заключил свою историю Бахджат, – после того, как я извещу женщину о смерти её мужа и передам его последние слова, займусь книгой. Если я пообещал, то обязательно сделаю это.

Под вечер путники увидели оазис, направились к нему, надеясь найти пристанище на ночь.

Оказалось, что тут происходила свадьба. Но никто из гостей не веселился, все сидели со скорбными лицами. Прекрасная невеста спорила с красивым юношей, а рядом с бесстрастным лицом стояла устрашающая своим суровым обликом старуха в чёрном одеянии.

– Мать, – обратился к ней Бахджат, – почему вы не вмешаетесь и не успокоите их?

Старуха даже не повернулась к нему, словно не слышала его слов.

Тогда недоумевающий Бахджат подбежал к спорящим и сам развёл их в стороны.

– Почему вы ссоритесь? – спросил он.

Юноша показал на старуху:

– Это Смерть. Она пришла ко мне в день нашей свадьбы, но моя невеста намерена пожертвовать собой и умереть вместо меня, а я не согласен. Смерть должна взять меня!

– Нет, меня! – запротестовала девушка. – Я люблю тебя и умру, если разлучусь с тобой!

– Нет, ни за что! – пылко воскликнул юноша. – Ты должна жить, пусть она убивает меня! Я не смогу прожить и дня без тебя!..

И вновь они принялись горячо спорить, доказывая своё право на смерть.

Бахджата поразила сила их любви. Он повернулся к старухе и сказал:

– Убей меня, а они пусть живут и радуют собой друг друга.

– Но ты должен донести до людей книгу мудреца, – напомнила Смерть: её было ведомо всё.

– Этот юноша или кто-то из его потомков напишут не менее мудрую книгу, – ответил Бахджат.

– Также ты обещал вернуть женщине её клятву, данную мужу. Если ты не сделаешь этого, то она прождёт всю жизнь в напрасных надеждах.

– Кто надеется, тот не может быть несчастным, – возразил Бахджат, – а кого бы ты ни убила из этих двух – для другого жизнь станет истинным наказанием.

– Тогда ты умрёшь, – сказала Смерть, – приготовься. Если у тебя есть какое-нибудь желание, то скажи его, а потом отведай моего напитка.

– Да, у меня есть последнее желание! – воскликнул Бахджат, поднимая чашу с напитком Смерти. – Я бы хотел, чтобы каждый человек знал, что самое прекрасное из всего сущего на земле – Вера, Надежда и Любовь! Я пью за них!

Он осушил сосуд до дна и бесстрашно посмотрел Смерти в её ужасные глаза. Та содрогнулась от его взгляда, в смятении отступила и исчезла. Что именно напугало Смерть – знает лишь она сама. Смерть ещё никому не открывала своих тайн, а спросить её некому.

Затем юноша, не мешкая отправился к женщине с заветом её мужа.

Саид пожелал ему счастливого пути, а затем принялся опрашивать опытных людей, бывалых купцов, чтобы они указали ему путь к Хелаверду.

И скоро нашёл таких. Всё хорошенько выспросил у них. Ёще немало трудностей претерпел он в пути по землям людей, о них мы рассказывать не будем, но всё же в один прекрасный для него день верблюды остановились у дверей отчего дома.

Застыл юноша перед ними. Боится, робеет, войти не решается: как его встретят родители, ведь столько времени он пропадал неизвестно где?..

Тут его случайно из окна мать увидала, сразу же узнала и с криком выбежала навстречу, залилась счастливыми слезами. Сестры, отец явились, встретили Саида наилучшей встречей… Вот радость-то у всех была! Тут же расстелили дастархан, пригласили соседей на угощение в честь возвращения любимого сына. Он стал отрадой смотрящих на него родителей.

Он построил хороший дом, разбил около него сад. Устроил гончарную мастерскую и скоро обрёл славу лучшего мастера во всей округе. Не раз с благодарностью вспоминал пери, которая наделила его таким даром. Ему уважительно кланялись при встрече даже старики. Позже Саиду родители невесту нашли, хорошую свадьбу сыграли. Родились дети. Он жил долго и счастливо, пока не пришла Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний и они с женой умерли.

Рассказывали мне люди, заслуживающие доверия, что уже будучи совсем взрослым мужчиной Саид вновь побывал в оазисе Чёрного джинна, посетил мёртвый город Палгиат, увиделся с ходжой Ахвандом.

О том, что он увидел и узнал, написал в книге, прочитать которую завещал своим потомкам.

Вот так говорят, а правда ли – не знаю.

Рука мастера

Давно это было. Те далёкие времена даже деды наших дедов не застали. Но в памяти людской это сохранилось. Наверное, история того заслуживала. Так ли это на самом деле – судить вам.

Большой и сильной страной управлял жестокий падишах. Он владел вазой невиданной красоты. Говорили, что лучше её не сыскать на всём белом свете. Она стоила подати с целой страны. Об этой вазе поэты складывали звучные песни и о ней с придыханием в голосе говорил народ. Тщетно мечтали взглянуть на неё владыки сопредельных государств. Сулили немалые богатства, но – тщетно.

Падишах очень дорожил вазой и хранил её в изукрашенном искусной резьбой, инкрустацией и драгоценными камнями сундуке из сандалового дерева, обёрнутого многими слоями шёлка, парчи и ваты. Сундук этот запирался на крепкий замок, а ключ от него властелин хранил у себя, не доверяя даже своим самым верным слугам. Время от времени он доставал вазу и любовался ею в одиночку, а у всех дверей и окон снаружи комнаты стояла бдительная стража, которой было велено убивать любого, кто посмеет приблизиться.

Однажды приключилась непоправимая беда: падишах неосторожно выронил вазу, она упала на пол и – трах! – разбилась. Великим криком вскричал властелин, вырвал из своих редких волос целую прядь и заплакал горьким плачем, но было уже поздно – вместо прекраснейшего творения перед ним лежали обломки.

– О горе горькое! – схватился он за голову. – Что мне теперь делать?!

Когда горе его немного улеглось, падишах повелел собрать лучших гончаров со всей обширной страны. Скоро их пригнали в столицу. Образовалась огромная толпа человек в двести.

Он пришёл, оглядел их суровым взором и приказал починить вазу, да так, чтобы она ничем не отличалась от прежней.

– Иначе, – пригрозил грозный повелитель, – палач укоротит каждого из вас на голову! Приступайте к делу немедленно!

Делать нечего, гончары поспешно принялись за работу, но сколько они ни бились, ни старались, а починить вазу, конечно же, не смогли. Ещё и потому, что слишком много их было, к осколкам вазы могли подступить немногие. Они спорили между собой, препирались и в конце перессорились, не в силах сойтись в едином мнении. Только что не подрались, опасаясь охранявших их стражников.

Пришлось гончарам признать своё бессилие.

Нахмурился падишах, обуреваемый неистовым гневом, готовый сделать страшный жест пальцем, которым он отправлял на казнь людей, но тут к его трону сквозь толпу пробился мастер-гончар, самый умелый и прославленный из всех. Он уезжал за пределы страны к родственникам, а когда узнал о случившемся, то поспешил на родину. Мастер бесстрашно предстал перед владыкой и сказал твёрдые слова, в которых сквозила мудрость:

– О великий государь, никто, кроме всевышнего, не способен сделать бывшее не бывшим, а поломанное – целым. Переложи вину этих людей на меня и отпусти их с миром. Я берусь изготовить вазу, которая ничем не будет отличаться от той, что оказалась разбитой.

Падишах сдержал свой гнев, надолго задумался, потом спросил:

– За какой срок ты берёшься исполнить сказанное?

– Дай мне месяц. И если ты решишь, что я не сдержал слово, делай со мной всё, что хочешь. Я в твоей власти.

Падишах засомневался, он не верил обещанию, но потом всё же согласился:

– Так и быть, даю тебе, о ничтожный, месяц сроку, и только один месяц! Но смотри, если твоё творение хоть в самой малости уступит моей прекрасной вазе, я прикажу казнить тебя наихудшей казнью, которая только существует. Иди, работай! Поручаю дать тебе всё необходимое для работы и строго охранять, глаз не спускать круглосуточно!

Гончара повели в мастерскую. У окон и дверей встали стражники – нести охрану, дабы он не сбежал. А мастер, не обращая на них внимания, принялся за работу. Трудился много дней, не покладая рук и изготовил вазу. Посмотрел, мысленно сравнил с той, что была у падишаха, и сам признал, что она не походит на неё. С огорчением отставил в сторону. Даже руки его опустились. Покачал головой и отправился отдыхать, решив повторить попытку, но уже с большей собранностью и напряжением всех сил…

Назавтра он опять усердно принялся за дело. На этот раз он трудился с удвоенной энергией, вкладывая в работу всю душу… А когда посмотрел на результат своих многодневных трудов, то сокрушённое покачал головой: нет, не похожа, ничем не похожа, у падишаха была совсем другая.

Сделав краткую передышку, мастер принялся за новую вазу. На этот раз он показал всё, на что был способен, работал как никогда прежде, зная, что неудача принесёт ему смерть. И ваза вышла такой красивой, какой у него не получалась ни разу в жизни. Мастер сам восхитился своему умению, возрадовался великой радостью, испытывая гордость за себя, но когда вспомнил, какой была ваза владыки – понурился, посерев лицом: на неё она была совсем не похожа. Он и на сей раз не добился желаемого подобия. У гончара даже слёзы выступили из глаз от огорчения.

Было уже поздно, и он пошёл отдыхать. Спал беспокойно, а едва засветило солнце, вскочил с постели и поспешил начать работу. Трудился не один день с утра до позднего вечера, а когда закончил, то и на сей раз признал, что его вновь постигла неудача…

Времени оставалось мало, мастер даже засомневался: удастся ли ему создать новую вазу? Взялся за работу исступлённо, понимая, что решается его судьба: ежели и на этот раз ему не удастся добиться желаемого сходства, то жестокосердный владыка прикажет предать его мучительной казни.

Работал он как никогда прежде: каждое его движение было рассчитано, каждый жест осмысленным и полным значения, он всё видел, всё замечал. Его искусные руки мяли глину, послушно принимавшую нужную форму… В этот раз мастер превзошёл самого себя – его новая ваза оказалась намного лучше предыдущих, но сходства с вазой падишаха не имела. От отчаяния у гончара опустились руки…

Тут он услышал шум на улице и уверенную поступь за стеной. Кто-то державным шагом вошёл в комнату. Мастер поднял голову.

Это был падишах, горевший желанием увидеть творение гончара. Он грозно посмотрел на него и сказал:

– Назначенный срок миновал. Где обещанная тобою ваза? Сумел ли ты, о ничтожный, сделать её не хуже моей?

Мастер честно признался:

– Нет, мне не удалось добиться этого. Увы, несмотря на все мои старания, меня постигла неудача. Сходства добиться я не сумел.

Он печально вздохнул, в последний раз посмотрел в окно на деревья и далёкое синее небо, в котором вольно летали птицы. Он больше не увидит их вновь – до конца сегодняшнего дня его казнят…

Падишах страшно разгневался. Топнул ногой, призывая стражу, но тут его взор упал на ряд ваз. Их было пять. Владыка застыл в оцепенении, пожирая их глазами: ничего подобного ему ещё видеть не доводилось. Его разбитая ваза была в тысячу раз хуже наихудшей из них, а самая последняя затмевала своим совершенством и красотой все остальные.

– Откуда они у тебя? – молвил изумлённый падишах.

– Их сделал я сам, – ответил мастер, разводя руками, – но ни в одной мне не удалось добиться сходства с твоей разбитой вазой. Я не сдержал своего слова и признаю, что заслуживаю смерти.

– Эй, стража! Все сюда! – загремел на всю комнату громоподобным голосом падишах. В ту же секунду в комнату вбежали могучие воины, обнажив мечи. – Охраняйте этого человека, как самих себя! Вы отвечаете за его драгоценную жизнь. И ежели хотя бы один волос упадёт с его головы – вы лишитесь всех своих волос вместе с головами. Равного ему мастера ещё не создавал всевышний, и хвала всему сущему, что он живёт под нашим необоримым владычеством!..

Падишах был крайне жестоким, но всё же умным человеком. Он понял, что этот гончар – истинный мастер, следующий в своём деле только законам красоты и совершенства. Даже под страхом лютой смерти он не смог покривить душой и заставить себя сделать творение хуже, чем был способен: каждая последующая ваза выходила у него лучшей предыдущей, хотя и не похожая на ту, что была разбита. В этом он с собой совладать не смог даже под угрозой неминуемой лютой смерти.

…Говорят, падишах столь дорожил своими вазами, что спрятал их в тайник, вход в который не знал никто, кроме него самого. Там в одиночестве он любовался своим сокровищем.

В предназначенный срок владыка умер, но отыскать его сокровище не удалось даже самым ловким ловкачам. Наверное, и ныне эти пять ваз находятся в неизвестном нам месте. Может быть, когда-нибудь кто-то случайно наткнётся на захороненный клад, и тогда ошеломлённому взору предстанет чудо – пять чудесных ваз, в которых воплотилась честная душа настоящего мастера.

Волшебное дерево

Давным-давно это было. В далёком горном кишлаке жил Бобоназар. Бедняк из бедняков. Носил он не одежды, а сплошные заплатки, которые сидели друг на друге. Его жена Бибигуль едва успевала их пришивать. Деньги у него появлялись так редко, что он даже плохо помнил, как они выглядят.

А вот зато детей имел много – одиннадцать: Аноргуль, Лола, Ситора, Мирзо, Рустам, Бахром, Гульчехра, Саида, Хамид, Джамшед и маленькая Зарина. Последней всего-то годик исполнился. Соседи удивлялись: и как только всё семейство размещается в маленькой старой саманной кибитке?! Но в тесноте, известное дело, не в обиде.

Однажды в краю выдалось чересчур знойное лето. Дожди не выпадали долго, земля высохла и все посевы у бедняков выгорели. У богачей же они радостно зеленели, ибо те отвели всю воду на свои поля и сады. И урожай у них выдался отменный: стебли гнулись под тяжестью налитых соком колосьев, деревья стояли, усыпанные сочными плодами. Ветви гнулись под ними, только чудом не ломались.

Убирать обильный урожай богачи нанимали бедняков. Плату же назначали самую ничтожную, ведь желающих поработать было очень много. Иные даже ссорились между собой, врагами становились на очень долгое время.

Пошёл и Бобоназар собирать персики к Султанбаю. Целый день от утренней зари до заката трудился. Потом едва спину разогнул – вся одеревенела, с трудом разогнул её, намозоленные пальцы ныли, а ноги дрожали от усталости. Султанбай же за такой тяжкий труд швырнул ему несколько медяков да насыпал в полу халата тех персиков, что похуже, и велел убираться со двора.

Едва передвигая ноги, поплёлся Бобоназар домой, а у ворот его встретила гурьба детишек, своих и соседских. Каждого оделил персиком Бобоназар и ещё два у него остались. «Вот и хорошо, – подумал он, – один отдам жене, а второй съем сам».

Тут он увидел дервиша в стоптанных ичигах и в таком изодранном и грязном халате, что даже невозможно было определить его первоначальный цвет. Шёл странник, опираясь на кривую клюку, еле ноги волоча от голода. Подошёл и слабым голосом попросил подаяние.

Сжалился Бобоназар и дал ему одну из монет, а потом выбрал персик посочнее и протянул нищему, подумав: «Сам-то я ладно, как-нибудь обойдусь, а он может умереть от голода».

Поблагодарил его дервиш. Не спеша, съел беззубым ртом сочный фрукт. Вытер губы от обильного сока, а косточку протянул Бобоназару:

– Возьми, добрый человек, и посади в своём саду, хорошо полей и тебе добром за добро воздастся.

Сказал так и заковылял дальше. Не успел Бобоназар опомниться, как дервиш словно в воздухе растворился, хотя двигался, вроде бы, очень медленно, едва ноги переставляя. Просто чудо.

Даже засомневался Бобоназар: а был ли он? Потом подумал: «Видимо, это святой человек, нужно его слова исполнить».

Ребятишек своих на речку за водой послал, а сам принялся копать в саду ямку. Хорошо взрыхлил почву, положил косточку и засыпал землёй. Потом обильно полил водой.

Утром проснулся, в сад вышел и ахнул: там за ночь дерево выросло. Само невысокое, любую веточку можно рукой достать, но развесистое и всё усыпано различными фруктами, да так, что под ними даже листьев не видать! И чего только на нём не было! Друг подле друга росли нежные персики, тугие сочные яблоки, душистые груши, янтарный инжир, увесистые гранаты с рубиновыми зёрнами, крепкокорые грецкие орехи, грузные медовые кисти винограда разных сортов, радостно пламенеющие вишни, похожие на золотые слитки абрикосы… Всего и не перечесть!

Вначале глазам своим не поверил Бобоназар. А как опомнился, за женой и детьми побежал. Они пришли, увидели чудо-дерево и несказанно удивились. Бибигуль долго слои глаза протирала, не верила, что видит подобное чудо.

А вскоре весь кишлак собрался, все хотели посмотреть на диковинку. Жаль, что нас с вами там не было!

Смеётся от радости ребятня, утирает слёзы Бобоназар с женой и всем раздают фрукты. Но сколько их ни брали с дерева, сколько ни срывали – меньше не становилось. Сорвёт кто яблоко – на этом месте другое вырастает, прямо на глазах наливается соком. Каждому односельчанину по корзине добрый старик наполнил плодами, а на дереве их не убавилось.

С этого дня семья Бобоназара зажила безбедно: еды у них теперь имелось вдосталь. И соседям помогали. Те же в долгу не оставались: проезжая мимо на ослике, дровосек скидывал вязанку дров у ворот их дома; заходил маслодел и заносил касу масла; охотник оставлял фазана или куропатку: лепёшечник – только что испечённые лепёшки; портной – рубашку, а то и халат… И сами они с пустыми руками не уходили – каждого хозяин оделял фруктами со своего волшебного дерева.

Уважаемым человеком стал в кишлаке Бобоназар. Даже баи стали первыми с ним раскланиваться и усиленно зазывать в гости. Односельчане предупреждали: не води дружбы с богатеями, к добру это не приведёт. Известное дело, с кем поведёшься, от того и наберёшься.

Об этом хорошо сказал поэт:

«Скакун арабский мой потёрся возле клячи,

И нравом стали иной, и бегать стал иначе».

Поначалу Бобоназар внимал их советам и отказывался, но потом всё же стал принимать приглашения. Лестным казалось недавнему бедняку уважительное отношение баев, ведь те принимали его с большим почётом, приятные слова говорили, льстили, расхваливали наперебой…

Вскружило всё это голову Бобоназара. Мало ему стало имеющегося достатка, стал он посылать детей на базар – продавать плоды чудо-дерева. Люди покупали их охотно, ведь таких сочных вишен, освежающих груш, огромных гранат, солнечно светящихся персиков не имелось даже в садах самого бухарского эмира.

Незаметно менялся нрав Бобоназара. Односельчане удивлялись: денег у него появилось много, а вот доброты, сострадания к ближним поубавилось. Уже сам он стал ездить на базар и продавать фрукты втридорога, подолгу торгуясь из-за каждого медяка. Совсем человек совесть потерял. Сосед разорился, в долги влез, так Бобоназар купил его участок земли и присоединил к своему. Новый дом к старому пристроил, семь сундуков с добром накопил.

Изменился не только нрав Бобоназара, но и его внешность: он толстел прямо-таки на глазах. Три подбородка наел. Шея толще головы была.

Ходил степенно, живот при этом колыхался, словно там метался барашек. Целыми днями только и делал, что торговал на базаре или лежал на тахте в тени виноградника и пил кок-чай со сластями. Особенно он любил вкуснейшую кунжутную халву и пахлаву. Или в гости к баям ходил – они стали его лучшими приятелями. В подарок им носил доверху нагруженные фруктами корзины. Не сам, конечно, а даст какому-нибудь мальчугану мелкую монетку – тот и тащит, сгибаясь в три погибели под тяжёлой ношей, а Бобоназар впереди налегке шагает, спесиво задрав нос к небу. Нищим подавал обычно самую мелкие монетку, а зачастую, когда они встречались ему на пути, норовил пройти мимо, презрительно отвернув голову в сторону.

Бедняки всё реже и реже заходили в его дом – уж больно спесивым и жадным стал хозяин. Всех встречал неприязненным взглядом, только что со двора не гнал, и с такой неохотой разрешал рвать плоды со своего чудесного дерева, будто от собственного тела отрывал кусок мяса. И всё вздыхал, подсчитывал, сколько бы он мог выручить за эти фрукты на базаре. Страшно багровел от злобы, она его буквально душила. А в один день купил двух щенков волкодавов. Скоро они выросли и стали такими огромными псами, что никто и близко не рисковал к дереву подойти, далеко кругом обходили.

По ночам ему спалось плохо, терзали думы о ворах, ведь недаром сказано, что худшее из всех видов – такое рабство, когда человек становится рабом богатства. Ни днём, ни ночью нет ему покоя. Только разговоров и дум о том, как бы побольше добра скопить да наполнить ещё один сундук одеялами, халатами, платками, да как устеречь их от злоумышленников. Особенно недоверчивы к другим вот таким скоробогачи, в каждом видят негодяя.

Однажды проходил по кишлаку нищий и обратился за подаянием к Бобоназару. Тот доселе не отказывал таким, но на сей раз жадность застила ему глаза, он и головы не повернул в сторону просителя – наотрез отказал.

Тихо произнёс странник:

– Правду говорят люди, что жир корысти плотным слоем покрыл твои глаза, уши и сердце. Глух и слеп ты к мольбам бедняков.

Обозлился Бобоназар, ногами от возмущения затопал, вознамерился было обругать дерзкого бродягу, повернулся и… обомлел: перед ним стоял тот самый святой дервиш, что когда-то дал ему косточку от персика. Ругательства застряли в горле Бобоназара, словно он подавился ими. Комом застряли в его горле. Едва дышал.

Странник же направился прямо в сад и огромные злющие псы-волкодавы его не тронули, а побежали рядом, скуля и помахивая хвостами. Подошёл он к дереву, сорвал один персик и в тот же миг исчез.

С этого дня дерево начало сохнуть и чахнуть. Фрукты же, когда их срывали, больше уже не вырастали. Скоро совсем высохло, как рьяно ни поливал, ни ухаживал за ним Бобоназар, и превратилось в сухую палку.

…Что далее приключилось с Бобназаром – нам неведомо, забыли о нём люди. И поделом: он о них не думал, и они ему отплатили тем же. Но память о волшебном дереве сохранилась и передаётся из поколение в поколение. О нём я слышал от своего деда, а ему рассказала его бабушка. Говорил он, что чудесное дерево вновь должно на земле вырасти, когда переведутся люди, подобные Бобоназару. А когда такое будет, не знаю, сами решайте.


ФОТО НА ОБЛОЖКЕ: Pixabay License. Бесплатно для коммерческого использования. Указание авторства не требуется: РИСУНОК НА ОБЛОЖКЕ: Pixabay License. Бесплатно для коммерческого использования. Указание авторства не требуется: egypt-1980586_1280


Оглавление

  • Чудесные дары
  • Оазис Чёрного джинна
  •   Чёрный джинн, Или Жизнеописание Шакара сына Хамдама
  • Рука мастера
  • Волшебное дерево