Палач [Георгий Чернов] (fb2) читать постранично, страница - 2

гласившему, что есть хорошие, которые должны жить, а есть плохие, которым суждено умереть, он шел в лесную чащу и выносил свои приговоры. Кто хороший, а кто плохой, достойный того, чтобы на него обрушить свой праведный гнев, он выбирал случайно. Для начала он давил жуков, слушая приятный хруст под ногой. А кто из нас в детстве не давил жуков? У жука нет души. Откуда ей взяться в таком крохотном тельце, источающем сущее зловоние? Но только вот Сережка в этом шел дальше, ведь у животных тоже нет сознания и души. Чем тогда они лучше жуков? Взяв на вооружение новую философию, он начал глушить белок камнями, ставить на них ловушки, а потом придумывать для них изощренные казни. После тяжелого рабочего дня нужно было, перед тем, как идти домой, смыть с рук следы крови, и для этой цели обычно он шел к ручью, давно ему знакомому, в котором он периодически ловил мальков, и начинал усердно оттирать кровавые разводы. Именно тогда он узнал, что кровь высыхает, а когда она высыхает, ее труднее отмыть. Как раз в тот день он пришел домой поздно, после тщетных попыток избавиться от кровавых следов на руках. Отец был на службе, потому встретила его мать. Она осветила его своим сочувственно-испуганным взглядом, склонилась перед ним, нежно коснулась своей рукой его щеки, другой рукой взяв его окровавленную руку, и с глаз ее заструились слезы. Он чувствовал их соленый вкус, когда она прижала его к себе со всей своей силой, и через ее плечо смотрел вдаль, в ночную пустоту.

– Пойдем домой, – процедила она сквозь слезы и повела его в дом. Она долго отмывала его руки от крови, медленными движениями, словно поглаживая его измученное тело, проникая в не менее измученную душу.

Она, звали ее, кстати, Ирина М., женщина была чудесная. Но, правда, малообразованная и наивная. Но внешность ее имела божественные очертания: белоснежные волосы, заплетенные в хвост, до слепоты ясные голубые глаза, аккуратный вздернутый носик и тонкие, словно нить, губы с острым подбородком делали ее ангелом небесным, особенно во впечатлительной голове шестилетнего мальчугана. Она не поверила, что ее сын убивает животных. Не хотела верить. Она и не спрашивала его, а объяснила себе это так, что он, вероятно, нашел в лесу уже мертвое и пытался спасти. «– Доброе у него сердце», – вздыхала она про себя. Ну а Сережа с этим и не спорил. Совесть ему была не знакома. В отличие от отца, Ирина не видела в сыне ничего странного. Она, как и любая мать, считала свое дитя особенным, а раз так, то его излишняя замкнутость и молчаливость – это всего лишь его особенность, не более. Она любила его, а Сережа любил ее в ответ. Но любил, скорее, как кот, который любит хозяина. Вечерами она нежно прижимала его к своей груди, читала ему сказки, учила читать и писать, но получалось у него плохо. Ему больше нравились числа. Считать у него выходило лучше, но излишняя леность и абсолютное безразличие ко всему не позволяла ему уйти в этом слишком далеко. Больше всего ему нравилось слушать сказки из старой, потертой книги, что мать хранила в прикроватной тумбочке. Слушал он не столько истории, сколько сам голос ее, бархатный, тихий, теплый. Порой он думал, что она нереальна, что он представил себе, будто она существует. Он не мог поверить, что такое ангелоподобное создание может любить его, быть к нему неравнодушным.

Также, по воскресеньям в доме М. собирались разного рода гости. Все они были друзьями и знакомыми отца. Среди них был серьезного вида жидковатый прапорщик с пышными усами и лысиной на макушке. Он очень любил трепать Сережу по голове, что второго очень раздражало, и говорить:

– Ну что, когда к нам, в армию? А? – он был глуховат, ввиду чего всегда добавлял «а?» слишком рано, когда ему еще не успели ответить, либо только еще начали, тем самым перебивая собеседника. Но Сережа молчал, и когда прапорщик это понимал, то со вздохом сожаления давал ему легкого подзатыльника и шел по своим делам.

Вторым гостем был майор со шрамом вдоль виска. Он, как и отец, тоже ходил в своем кителе, не снимая ни на минуту. Сереже он нравился больше, ибо он был самым молчаливым, а потому всем, что он обычно говорил ему, было «привет, сорванец». Как-то раз он пришел на Сережин день рождения, все так же, в армейском кителе и фуражке, и подарил ему шахматную доску.

– Я слышал, такие дети… ну, одаренные, они хорошо в шахматы играют. Я тут недавно книжку читал… а, впрочем, неважно, – сказал он не без доли смущения. Сережа принял подарок, и потом, когда был совсем уже один, решился его осмотреть. Играл он в них совсем уж по своему, ведь учить его было некому, и впоследствии совсем про них забыл. Внутри них завелся паук, наплетший паутины, и паук этот очень заинтересовал Сережу. Он часами с упоением смотрел на него, прерываясь только на еду, и перестал даже выходить из дома в лес.

II

В свой восьмой день рождения Сережа сильно захворал. Расстроенные родители судорожно отменяли приглашения по телефону, ожидая врача. Когда он пришел, его встретил отец, проводил в залу,