Слава КВКИУ! [Александр Иванович Вовк] (fb2) читать онлайн
- Слава КВКИУ! 3.92 Мб, 312с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Александр Иванович Вовк
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Александр Вовк Слава КВКИУ!
Посвящается нашему начальнику курса бесконечно уважаемому незабвенному Петру Пантелеевичу Титову
1 Вот и всё! – непроизвольно подвелись итоги последним событиям. – Скоро самолёт окажется в воздухе, и чужая жизнь, к которой я тактично прикасался в течение трёх скорбных дней, покатится без меня, как без меня она обходилась почти полвека. Но теперь меня больше удивило, до чего же легко я стал ворочать уже не отдельными годами, как раньше, а целыми десятилетиями! Вернулся обратно, будто полвека зачеркнув! Надо же! Неужели, совсем древним стал! Конечно, такое грустно замечать на незаконченной дистанции. Грустно! Но думать об уходе пока категорически не хочется и, тем более, готовиться к нему. Ведь решил же я когда-то с завидной принципиальностью, для себя решил, что человек должен жить, пока он социально активен, пока он нужен окружающим. Но если стал всем в тягость, то на возраст можно даже не смотреть. По всему выходит, пришла пора… Но у меня, слава богу, есть ещё кое-какие силёнки, да и аргументы, чтобы задержаться в этом мире хоть на несколько лет, а может, и десятилетий. Я ведь многое пока тяну на себе, а семейству своему вообще, так сказать, жизненно необходим. Ещё не обуза – скорее, буксир! И ладно об этом! Никто ведь и не торопит! А когда действительно мой вопрос будет решаться всерьёз, так всё равно без согласования со мной обойдутся.
Такие вот дела! А сюда, в Казань, много раз остро тянула тоска по собственной молодости. Очень уж хотелось в знакомых местах согреть душу воспоминаниями трудных, и всё же вполне счастливых пяти лет. Только в бесконечной гонке моих будней это никогда не получалось. А на днях рванул без долгих сборов. Старый друг… Мы же всегда надрывали жилы. Во всех делах спешили, как на пожар. Мы постоянно что-то созидали! Надеялись, будто самое великое дело своими руками вершили, коммунизм строили! Светлое будущее для всех честных людей! И для этого никогда не щадили себя, словно и впрямь не подозревали о той неизбежности, которая стороной никого не обходит. Все мы были из одного теста, только оно оказалось на удивление недолговечным! Потому теперь всё чаще слышим – то один, то другой… Вот и ты, родная, уж прости, отговаривала меня со скрываемым испугом, уговаривала не лететь. Боялась, как бы что в дороге… Я понимаю – ты знаешь, что мы уже не те, когда всё давалось легко и просто, да еще и не на блины ведь позвали. Всё меняется в нашей жизни! Хорошо хоть, всегда в лучшую сторону! Думаю, понимаете, что шучу! Далеко не всегда!
Но здесь точка в моей нынешней роли поставлена, и я, внутренне опустошенный, хотя и стараюсь не вгонять себя в транс, покидаю Казань. Так ничего, в общем-то, не вспомнил, ничего нового не узнал и даже не увидел того прежнего, к чему все эти годы тянулось сердце. Казалось, почему же? Ведь целых три дня… Странный вопрос! Кому он в голову только мог прийти? Не для того же прилетал! А следующему приезду уже не быть – к чему дипломатическое лукавство? Из моих болезней хоть пасьянс выкладывай! Жаль, конечно, что ничего не удалось здесь поглядеть! Будто и не прилетал! Но ничего не поделать! И однокашников маловато осталось. Надеялся хоть в пути заглушить тоску, погрузившись в новизну дорожной жизни, но, конечно же, ничего из этого не вышло. Так и давят воспоминания. Так и давят! Каждая ночь – это же отдельное сражение. Сражение с бессонницей, с воспоминаниями, с раскаянием и сожалением, с всякими моксарелами и корвалолами. И все они постепенно меня одолевают и мною овладевают! Диалектика!
Эх, тоска, тоска! Вспомнилось бы сейчас что-то жизнерадостное! Что-то жизнеутверждающее! Такие воспоминания только и полезны! Но любые приятности нас покидают, когда они особенно нужны. А остаются и долбят, безжалостно долбят сознание лишь самые тяжёлые, самые скорбные воспоминания. Вот их и стереть бы навсегда! Но кто подскажет, кому это удалось? «Ладно! – подумалось мне. – Обойду-ка я этого врага с фланга! Может, и перехитрю добивающую меня тоску, покопавшись в отвлечённых пустяках! Во всякой ерунде! Время и пройдёт, а оно само собой многое из памяти изымет».
Возьму для начала великого мудреца Дарвина… Прав он был или нет? Часто в последнее время что-то его критикуют. Думаю, напрасно цепляются. Прав всё же старина оказался, как бы его не клевали! Работает-таки эволюция! Ещё как работает! Но и у меня к Чарльзу есть претензии. Например, современного человека, по всему видать, всё же не природа создала! В этом вопросе старик, кажется, промахнулся. Зря он всё живое под общий знаменатель подвёл. Эволюция, думаю, взяла уже готового человека, да и долепила, приспособив к местным условиям! Наверное, смогла бы и сама сделать всё с нуля, было бы времени больше, – не бог весть, какая сложность, этот человек! Он лишь сам о себе и мнит, будто самый, самый, а на деле – кому угодно уступает! Конечно! Никак не летает, слабо бегает, под водой немногое умеет, обоняние и слух – хуже некуда! Только объемом своего мозга и гордится, но даже в этом проиграл пещерному неандертальцу! Так или иначе, но природа в развитии человека – «царя природы» – не столь многого и достигла! Не стану скромничать, я неплохо знаком с различными гипотезами происхождения человека. Мне эта тема всегда была интересна. Но ведь ни одна гипотеза не подтверждена археологическими находками. Ведь так и не обнаружены промежуточные существа между обезьяной и человеком. Вроде они и должны быть, да не находятся! И, скорее всего потому, что их никогда и не было. Иначе говоря, все официальные гипотезы вполне могут оказаться ошибочными. Рассыпаются умозрительные гипотезы, построенные лишь в чьём-то воображении! После осознания такого факта современная наука, будто лбом в стену упёрлась! Только и ждёт теперь, когда же последний неандерталец к ней на конференцию явится и сам разъяснит, как же всё происходило в действительности! Даже человекообразных обезьян изучать всему ученому содружеству запретили. Оказалось-то, что эти обезьяны тоже весьма не правы! Они продолжают эволюционировать! Однако, что совсем уж скверно, в неправильном, то есть, в обратном направлении! Получается, будто человек с его гипотезами, для них и не авторитет совсем, и идут они куда-то мимо, как бы ни при чём! Сами по себе! А Дарвин такого поворота не предусмотрел! Всем понятно, что большой конфуз настиг современную науку! Ей, конечно, стыдно, но объяснить своё состояние она пока не может и не желает, потому многое держит от нас под запретом! Но мне кажется, не сама наука в утайках виновата, а ей объяснять кем-то весьма влиятельным запрещено! Потому сия наука на многое закрывает наши глаза и тем самым поворачивает наше сознание в угодную кому-то неправильную сторону. Чтобы мы ни в чём не смогли разобраться! В общем, та ещё у нас наука! Та ещё! И не стоит на неё молиться, будто она-то всё знает и работает на нас! Зачем таблицу Менделеева без объяснений переиначили? Зачем первым элементом водород поставили, а не эфир, как было у автора? Зачем об эфире, из которого Менделеев предлагал черпать бесплатную космическую энергию, вообще говорить запретили? Менделеев же изучение эфира считал важнейшим делом своей жизни и посвятил ему несколько своих книг! Зачем же Менделеева с его эфиром вдруг высмеяли? Разве по-научному это! А то, что вместо эфира всучили дорожающую нефть, работающую в единой связке с долларом, разве по-научному! Зачем нам фокусника Теслу подсунули? Ведь после этого клоуна ни одного чертежа, ни одной схемы, ни одного расчёта не осталось! Так у инженеров не бывает! Но как же тогда этот липовый гений свои дивные электростанции строил и прочие энергетические чудеса творил? Явно, подставной он! Артист! До него всё это было открыто и известно, хотя и не всем! Только избранным! А уже избранные от остальных скрывали! А чего стоит прохвост Эйнштейн с его теорией, которая на практике совершенно не работает? То есть, как и те гипотезы о происхождении человека. Ничего не подтверждается! Чепуха выходит, а не великая теория! А гений подставной! Но во всём мире не просто как-то, а государственными актами строжайше запрещено даже сомневаться в этой липе! И любого ученого, нарушившего запрет, немедленно подвергнут уничтожающей обструкции. А великий Леонардо из города Винчи? Нам даже из художника великого мастера на все руки и на все века слепили! Судя по всему, ему благодарное человечество всюду памятники должно ставить! Нет, однако, памятников! Не заслужил, выходит? Или забыли поставить? А такая наука как история, которую, лишь спятив, можно наукой называть! Она что собой представляет? Из неё же во все стороны ослиные уши торчат! Сплошные вымыслы, легенды, перевёртыши, сокрытие многих интересных находок, открывающих глаза на истину! Вообще-то после объединения всего мне известного, выясненного вопреки этой странной науке, уже не удивляет, что некоторые факты, тщательно затираемые современной наукой, позволяют предположить, будто нынешние люди появились на своих местах совсем недавно. Понимаю, что нам смешно об этом думать, но получается, будто всего пару веков назад. Современные люди появились на руинах другой земной внезапно погибшей, но очень высокоразвитой цивилизации, и стали всё откапывать, стали кое-что восстанавливать из того, что им досталось. А теперь всё это выдают за свои достижения, за свою собственную Древнеримскую или Древнегреческую историю! Вполне возможно, что всякие Леонардо и Ньютоны «открывали» то, что находили в руинах, и после осмысливания сразу становились великими? Но для поддержания свалившегося на них величия, истину, конечно, следовало похоронить. И это было просто! Это и было сделано! Участники истинных событий давно в могилах, а последующим поколениям мозги сначала прочистили, а потом чепухой заполнили! И всё! Не осталось в этой научной истории истины ни на грамм! Теперь кому-то можно всем любые сказки впаривать, извлекая для себя определенную выгоду! Ведь копаться в этих сказках тем, кто весь день только и думает, как бы прокормиться, некогда!
Ну, вот! Повеселился! Разнёс современную науку в пух и прах, и сразу полегчало! Хоть тяжелые воспоминания слегка оттеснил! А без липовой науки мы все как-нибудь обойдемся! Мы ведь и сами с усами! А почему бы не так?! Вот мне, например, с годами всё чаще представляется, будто всё живое на Земле, кроме человека, создала действительно природа. Это не моя, это общепринятая идея. И я против нее ничего не имею! И даже понимаю, как трудно природе это дело далось! Ведь всё с нуля начинала! Без материалов, без запчастей, без планов и без чертежей! Однако же справилась! И много чего на Земле сотворила и натворила! Но далее всё-таки потрудилась не она! Думаю всё же, не она обезьян дотянула до уровня современного человека. В этом деле постарался неизвестный нам, но крайне заинтересованный в создании помощников внешний разум.
Я, разумеется, догадываюсь, что подумали бы обо мне, если бы я решился публично рассказать о моих совершенно ненаучных догадках! Сразу бы с иронией навалились на меня (ведь всем им ясно – бредит человек!): «И что это за внешний разум? И кого вы конкретно в этой роли видите? Неужели бога? Тогда с вами всё ясно – вы не материалист! И потому, какой между нами может быть диалог?!» Конечно, чтобы меня не заклевали, чтобы не посчитали за сумасшедшего, пришлось бы мне с народом объясниться, не очень его разогревая. И тогда я бы сознался, что и сам многого не знаю и не понимаю! Но работаю! Вы сами-то, господа ученые материалисты, можете объяснить, как когда-то из космической пустоты, из ничего образовалось нечто в виде галактик, звёзд, планет? Где же в то время прятался закон сохранения? Большой взрыв! Это же туфта не лучше промысла божьего! Не вяжется и у вас! Только вы эти моменты стыдливо прикрываете от всех, как и церковь прикрывает свои нестыковочки! Как и где, скажите мне, если только не в бреду немощного мозга, способна существовать бесконечность и вечность? Я понимаю, что бесконечным может быть кольцо! Или иная замкнутая фигура! Но вы же навязываете нам иную бесконечность – во все стороны! Чем же эта невообразимая задача отличается от любой теологической задачи, где бог существует одновременно в трёх лицах? Такое ведь тоже человеку в нормальном состоянии не понять! Потому как тоже придумано для оболванивания людей! Как и ваши бесконечности во все стороны, и вечности! Раз человек это представить не может, значит, он начинает считать себя дурачком, потому слушает «умных» учёных, а уж они ему расскажут, постараются…
А внешний разум? Он ведь, верь в это или не верь, часто обнаруживает себя каким-нибудь косвенным образом! Потому он есть, и его можно смело обсуждать всерьёз! Его от этого не убудет! Он однозначно есть! Но что он собой представляет и где он пребывает – это пока, как говорят, не нашего ума дело! Но я так думаю, что внешний разум однозначно материален. Это не досужие выдумки! И никакой он ни дух! И светящихся божественных нимбов над ним вы не обнаружите! Скорее всего, он очень далёкого внеземного происхождения. Потому, понятное дело, значительно разумнее всех нынешних людей, вместе взятых. Конечно же, он или они, если их много, почти всё знают о нашем мире и о нас, и всё умеют! Нас они в развитии опередили, примерно, как мы папуасов или ослов! Если даже не больше! Кстати, кому-то может показаться забавным, но внешний разум, если у кого-то появится такое желание, можно вполне называть Богом или Создателем! В общем-то, религия его нам именно в таком качестве и преподносила всегда! Правда, из этого не следует, будто религия не лжёт во всём остальном! Видимо, простое совпадение понятий! Некая накладка явлений!
И всё-таки, если я и не сошёл с ума, то нечто невозможное, если даже не божественное, со мной всё же происходит! Судите сами! Ведь чудеса! Как я под конец своей атеистической жизни сам пришёл к осмеиваемому наукой и мной выводу, будто человек создан кем-то извне?! А если так, то почему же, в самом деле, не назвать того, кто это сотворил, уважительно Богом или Создателем! При этом он всё равно (или они) материален! Не какой-то там святой дух, а самый обыкновенный инопланетный человек, только с несравнимо более высоким уровнем всякого развития, нежели мы. Признаюсь, что я и сам над собой посмеиваюсь, когда развиваю эту невыясненную до конца тему! Ведь смею рассуждать так, будто бога за бороду ухватил! А это всего лишь шаткая гипотеза! Я и сам нахожу в ней слабые места, но кто предложит нечто лучше моего? Мне нравится развивать свои гипотезы! Мне всегда это интересно делать, хотя я не доверяю их содержание широкой публике! Но опять отклонился в сторону!
Почему же мне вздумалось, будто человек – это продукт Создателя, а не матушки-природы? Так ведь очень просто это! Судите сами! Если не Создатель, то кто? Ясное дело, остаётся всё валить на природу! Вот только она, скажу я вам то, в чём сам совершенно уверен, сделала бы всё, лишь бы живые существа, ее любимые дети, жили вечно. Вечно! Для этого природа и внедрила во всё живое особый механизм обновления! Ведь каждая клеточка любого живого организма с течением времени хотя и стареет, но своевременно заменяется молодой, потому весь организм будто остаётся прежним. Потому у природы любое существо если уж когда-то бы умирало, то только не от старости. Но пока, несмотря на столь мудрые ухищрения природы, вечно жить у нас не всегда получается! Почему? Да потому, что есть внешний разум или Создатель! Он всё решил по-своему! И он оказался сильнее неорганизованной природы! Она сдалась! А он сразу всему назначил свой предельный срок существования! Как только наступает этот срок, Создателем же назначенный, то клетки перестают обновляться. Этим запускается одряхление организма. Как результат, появляется слабосилие, наваливаются неизлечимые болезни, слабеет память, зрение, слух и сообразительность. И всем становится ясно, что наступила пора бедолаге исчезать! Знать бы нам, в чём состоит тот вредоносный механизм старения? И какие часы его запускают? Поломать бы их по-тихому! А кто подаёт команду? Можно ли с ним договориться? Ещё мне интересно, что же отмеряет людям срок? И зачем? Неужели мы этот механизм с рождения в себе носим? А как от него избавиться? Он где в нас сидит, почему не тикает! Вопросов много. Потому судите мою гипотезу, как хотите, или свою предлагайте, но надо же, в конце концов, нам себя и своё существо понять! Надо во всём том, чем науке заниматься кто-то запретил, самим разобраться!
Как я догадываюсь, Создатели однажды, без приглашения заявившись на Землю, без промедления приспособили ее под свою лабораторию. Хотя они и всемогущие Боги, но в многочисленных и толковых помощниках, выполнявших трудоёмкую черновую работу, нуждались. В качестве заготовки для таких помощников Создателю, если он с собой готовых людей не привёз, более всего подошли обезьяны, но лишь в качестве первоначального сырья. Ведь они весьма туповаты для выполнения интеллектуальных заданий! И не приучены работать, то есть, долго и кропотливо реализовывать определенные технологии! И нуждаются в постоянном пристальном контроле! И конституция их тела, особенно, ладони и пальцы, плохо приспособлены для тонкой работы. Но не крокодила же Создателю выбирать! С ним еще больше пришлось бы возиться! Итак, выбор пал на обезьян! Но и их пришлось значительно модернизировать, да так, как природа до сих пор ни с одной из них не поступила! Не смогла! Даже для Создателей та модернизация оказалось делом сложным. Потому они и стали экспериментировать, чтобы получить людей, приспособленных к определенной работе. Вылепить универсального работника, пригодного для любого дела, видимо, не сразу удалось. Или не захотелось. Ведь универсал должен знать и уметь более остальных, стало быть, ему некоторый интеллект нужен. Потому и контроль над ним понадобится более пристальный. Как бы ему нечто дурное в голову не взбрело! Универсал еще и мнить о себе начнёт сверх всякой меры! Носись потом с его нелепым тщеславием! Зачем лишние хлопоты? Поначалу Создателей больше интересовало качество живого материала, нежели количество! Размножением экземпляров, доведённых до нужного уровня, поручили заняться самим людям. Но в процессе опытов у Создателей появилось немало промежуточных вариантов: негры, желтокожие, белые и прочие. Они все получались разными! Только внешне схожими, но даже в устройстве внутренних органов сильно отличались. И кровь у всех разная. Зачем эти сложности природе с ее единственным механизмом совершенствования – с эволюцией? А создатели вынуждены были широко экспериментировать! Они создавали для себя наиболее пригодные варианты работников. До сих пор у каждой расы видны свои особенности. Чёрные обладают выносливостью и силой, которой не бывает у белых. Желтокожие невероятно работоспособны и экономичны. Съев жменьку рисовых зёрен, они способны работать тридцать часов в сутки без перерыва! Зато среди негров и желтых не бывает гениев! Но я отвлёкся. Природа действительно не стала бы убивать свои творения, но для Создателей люди всегда считались расходным материалом, пригодным для конкретной работы, а не для вечной и счастливой жизни! Потому Создатели задумали человеческий материал периодически обновлять, чтобы он не особо развивал свой интеллект. Смерть для этого – наилучший автоматический регулятор! И перенаселения на планете не случится, если люди слишком увлекутся!
Ну и что с того? – обязательно спросили бы меня. – Что с того, что мы являемся продуктом непонятного внешнего разума? Пусть он даже сам Бог! И тогда я ответил бы так. Если мы стали продуктом или изделием внешнего разума или Создателя, то он и теперь должен наблюдать за порядком в своей земной лаборатории. И на всей планете, которую считает не нашей, а своей. Ведь это логично? Вполне! Вот и выходит, что Создатель за нами наблюдает, если, конечно, не улетел за пределы видимости! А если он здесь, то пусть уж начнёт поскорее и на нашей планете свою генеральную уборку! Пусть выполнит божественные обязанности Всевышнего! Пусть уберёт накопившийся мусор, который сами люди убрать оказались не в состоянии! В общем-то, давно пора этим заняться! Такой вертеп на Земле учинили алчные людишки, созданные когда-то для чёрной работы, что, того гляди, всю планету загубят! Знать бы только окончательный замысел Создателя. А вдруг тот замысел нам не понравится? А если Создатель смотрит на нас не иначе, как некие фермеры на своих свиней, которые достигли известного возраста? 2 Справа, подняв подлокотник между креслами, переплелась любвеобильная парочка. Здесь она обосновалась ещё до меня, и с тех пор, пожалуй, застыла в демонстрационном поцелуе, будто загипсованная. Даже девушке с веслом, красующейся в любом районном парке, далеко до этих «раскрепощенных» чудиков! Понятное дело! Их как тесто на дрожжах распирает потребность выделиться, а чем – из-за интеллектуальной ограниченности они не знают! Культурёшки маловато, как заметил однажды мой знакомый! Из пещеры и звериных шкур – да в самолёт! Они теперь совсем другие, нежели мы были в их возрасте! Да и как иначе? Как иначе, если они погружены в радикально изменившуюся жизненную среду. У них нет войны! Нет голода! Нет денег! Но появилось много свободного времени. Появились теледебилизоры с присущим им культом насилия и растления. Появилось много соблазнов. Одни телефоны и компьютеры чего стоят?! Изменение сути молодых – это их реакция на изменение содержания и условий жизни. Теперь за одну человеческую жизнь всё много раз кувыркается вверх дном. То, знаете ли, лишь в крестьянских семьях когда-то любые работы из года в год оставались неизменными. Потому не менялись и орудия труда, не менялись жизненные цели семьи. И они всегда совпадали с целями каждого ее члена – только бы выжить! Не было ни нормальных школ, ни доступных институтов. Любое образование передавалось, только как жизненный опыт от старших. Оттого ветеранам особое почитание полагалось. А нынешняя молодежь кнопки шустрее нас нажимает, потому мы для них – лохи! А сами-то они считают от излишней простоты, будто бога за бороду ухватили. А носом-то тычутся, да шишки себе набивают! Потому что прервалась вековая связь поколений. Это очень плохо! Весь опыт народный без пользы улетучивается. Вынуждает молодых каждый раз начинать свой путь сначала! Но даже не в том главная беда! Если наши молодые мораль и нравственность своего народа не усвоят, а так сегодня и происходит под внешним воздействием, то сами они ее породить ни за что не смогут! Потому человечеству обязательно придёт конец! Без морали и нравственности оно очень скоро выродится в животных. Или того хуже – в беспощадных и кровожадных зверей, которых в народе принято называть фашистами! Не все, конечно, но таких окажется вполне достаточно, чтобы всех остальных со временем сожрать!
Что это со мной? Неужели старческое брюзжание? Капризное нежелание приспосабливаться к изменениям реальности? Да, нет же! Зря волнуюсь! Всего-то стремление понять, что именно меняется, почему оно меняется, и во что это может вылиться? Только такие вопросы могут дать главный ответ, что же делать? Бороться с изменениями, как с огромным злом для планеты, или принимать их?
Помнишь, родная моя? В юности нашу жизнь наполняло нечто иное. Действительно помнишь? Ведь мы не считали себя особенными – тогда многие были такими же, – но уж только не нынешними. Мы больше считались с мнением окружавших нас людей. Мы больше гордились своей страной и ее придуманной историей. Для нас святым было понятие Родина. Мы верили, что дальше только нам придётся сохранять и развивать свою землю. Мы не признавали эгоизм. Мы верили в дружбу и не считали секс любовью. У нас и слова-то столь гаденького и любимого сегодня не было. А любовь мы понимали как уважение и обожание. Нынешней молодёжи так жить не удаётся! Они смеются над нашими «пережитками»! Помню, разъехавшись по разным городам и вузам сразу после окончания школы, мы будто надвое разорвались, поскольку до тех пор ещё не расставались никогда. В мучительной разлуке, которая нас проверяла на прочность, наша жизнь тянулась долгих полгода. Но в канун 68-го ты не выдержала и, бросив важные дела и учебные долги, метнулась ко мне за тридевять земель. Трудно даже оценить силу того твоего героического порыва! Из знойного Ашхабада – в ледяную Казань, преодолевая огромные трудности стремительного перелета туда и обратно! Всего несколько дней в запасе, а расстояния, а билеты, а деньги! Ты и тогда была героем! Твоими усилиями мы, хотя и немного, но побыли вместе, и опять были счастливы. И потом на новогоднем вечере в Доме офицеров, куда мне посчастливилось с помощью начальника курса достать пригласительные билеты, я безуспешно искал уголок, чтобы уединиться с тобой, такой обворожительной, любимой и любящей, чтобы всего-то обнять, всего-то прижаться, ощутить твоё родное волнующее тепло. Но всюду были люди! Мы при них не могли! Помнишь, как гремели на всю округу наши сердца? Мы наполнялись трепетом от простых прикосновений. Мы были счастливы украденными у правильного течения жизни мгновениями, зная, что скоро разлука опять придавит нас, но ничего себе не позволяли. Моя ответственность за твою судьбу была подлинной, не на словах. Я не мог рисковать твоей судьбой. Это сегодня появились какие-то позорные «гражданские» браки. То есть, люди живут вместе, а ответственности перед собой, друг перед другом и перед детьми не несут! Как такое возможно?! Только и остаётся признать, что это и есть самый настоящий брак! В худшем смысле слова! Мужикам без совести это, может, и выгодно, пристраиваться, а женщинам-то каково… И где женская честь осталась? Где мозги, наконец?! Где семья? Такими действиями все они, молодёжь, не свои судьбы решают, а свою страну под корень подрубают! Семья всему основа, а не пресловутый успех или то, что они теперь называют любовью. Позорники! Совсем не пытаюсь тебя и себя водрузить на пьедестал. Хотя мы неплохо бы смотрелись! Прямо как монумент Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». Но зачем нам это? Тем более, теперь, когда и наш золотой юбилей остался в прошлом! Просто хочу как-то понятнее для себя самого выразить, что мы были другими! Почему-то совсем другими. Но это не означало, что мы были безликими, одинаковыми или неинтересными. А о том, о прошлом… К чему лицемерить? Кое-где и тогда допускалось обниматься и целоваться у всех на виду. Тем более, в часы всеобщего веселья, когда всё гудело в Новый год. Но мы даже тогда стеснялись посторонних глаз. И только вдали от людей всё, что имелось у нас нашего, открывалось нам, и только нам. Мы берегли всё это от всех, и никто не смог бы на него взглянуть даже самым добрым взглядом. Мы берегли наш с тобой мир, и иначе не умели и не хотели! Может, мы с тобой уже тогда устарели со своими архаическими правилами? Пусть даже так, но ни о чём не жалею и извиняться не хочу! Не за что! 3 На трёх креслах впереди обосновалась молодая семья, но за высокими спинками никого из них я не видел. Лишь иногда, при повороте головы к супруге, меж подголовников мелькала короткая стрижка мужчины, видимо, офицера. Впрочем, почему же офицер? Сегодня большинство парней стрижётся под лысых. Его жена, не замолкая, мило щебетала, нешуточно волнуясь по каждому пустяку. Ей непременно следовало знать всё. И который час? И как скоро включится вентиляция; неужели только в полёте? И прилетит ли самолёт вовремя? И кто их будет встречать? И разорится ли теперь свекровь хоть на маленький букетик? И надёжный ли им попался самолёт? И стоит ли заранее попросить пакет? Правда, не проявляя эгоцентрической напористости, она всё это проговаривала мужу тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания со стороны. А «Стрижка» терпеливо отвечал на каждый вопрос с той ласковой усмешкой, которая выдавала абсолютное обожание и прощение за всё, что угодно. А третье кресло, которое передо мной и у окошка, досталось егозе лет пяти-шести. Она уже успела вывернуться наизнанку, чтобы заглянуть в моё пространство, протиснув ко мне голову сначала с одной стороны своего кресла, а потом и с другой. Но я ее пока не интересовал. Как говорится, и, слава богу! Но возможности девчушки воздействовать на окружающих я недооценил. Очень скоро она заработала как маленький вулкан с торчащим хвостиком волос, перехваченных бантом. Пока двигатели не гудели, было слышно, как мощным потоком сыпались на родителей ее вопросы. Она успешно повторяла натуру своей беспокойной матери! Но родители отвечали редко – не успевали, да их дочке ответы и не требовались. Ей нравилось лишь задавать вопросы: – А зачем самолеты расправляют крылья, если они ими не машут, как птицы? – Так ведь редко кому удаётся летать без крыльев! – успел поделиться мудростью отец. – Разве что во сне! – Да, да! – радостно поддержала девочка. – Во сне крылья не нужны! Я без них летаю! Зато во сне ноги не бегут! Как вареные макароны делаются! Судя по всему, в тот момент мама задумала усадить дочку, чтобы пристегнуть ее к креслу, поскольку засветилось соответствующее табло, но егоза не сдавалась, изворачиваясь во все стороны. Попутно она продолжала выяснять: – А почему самолёт куда-то бежит, бежит, только потом взлетает, а воробышек – прыг, скок, и его уже нет? – Так ведь самолёт очень большой! Ему скакать как воробышку трудно! – доходчиво объяснила мама. – А красивая тётя, которая нас конфетками угостила, всегда в этом самолётике летает? – Пожалуй! – подтвердил папа. – И она билеты тоже долго, как и мы, в кассе достаёт? – не угомонилась девочка. – Так ты её и спроси! – предложил папа. – Только когда конфетки закончатся! – согласилась девочка. – Тогда позову и спрошу! И не волнуйтесь! Сказать «пожалуйста» я не забуду! – и сразу без паузы опять. – А почему пузырьки в моём стакане не тонут? – Потому что очень лёгкие, вот и всплывают! – посмеялась мама. – Всегда легкие? – уточнила егоза. – Ну конечно, всегда! – подтвердила мама. – А как же их в стакане утопили? – не унималась дочь. – Всё, Дашенька! Помолчи хоть немного, а то самолёт не взлетит! – решил остановить поток вопросов папа. Не тут-то было! Её здоровое любопытство, казалось, не иссякнет никогда: – А если он не взлетит, мы на поезде поедем? А если летчики забудут моторы на земле? – Тогда точно придётся возвращаться! – ответила мама, смеясь. – А как наш лётчик дорогу в Москву знает? Он что же, в воздухе ее видит? – Конечно! – подтвердил папа. – Ты не обманываешь? Ведь на воздухе дорога совсем без краёв! – Всё равно он знает! – выразила уверенность мама. – А если станет темно? – Дашенька, летчик всегда смотрит по специальным приборам… – принялся деловито объяснять папа, но дочка не дослушала: – Понятно, понятно! На тех приборах крупно написано: «Если налево полетишь, в Москву прилетишь! А если прямо, то… Тогда куда? – заставила загрустить родителей Даша. – А как мне быть, если я захочу на воздух? – не унималась дочка. – Надо летчику сказать, да? А разве он меня без вас выпустит? Он на ключ закрылся или просто так? Надо постучать к нему, да? А если он испугается и потому забудет дорогу? 4 Мой самолёт вырулил на взлётную полосу и затаился перед тем, как врезаться в небо. Потом напрягся, сильно загудел моторами, задрожал огромным серебристым телом и побежал изо всех сил. Всё чаще застонали от ударов стыки бетонных плит, но мой «Ту» оставил их в покое, резко задрав прозрачный нос, он устремился в высоту, оставив внизу множество земных проблем, оставив позади себя мою Казань. За несколько взлётных секунд я не успел разглядеть зону отчуждения вдоль взлетной полосы. А с нею у меня многое связано. Что осталось только в воспоминаниях. Но формировались они не в современном, большом и красивом, а ещё в старом аэропорту очень старой и сплошь деревянной Казани с чудовищно грязной главной улицей Николая Баумана, на которую без стеснения жители выливали помои. У меня всё было ещё в том аэропорту, который от крашенного кирпичного сарая отличался, пожалуй, лишь затейливым украшением на крыше – маленькой остроконечной башенкой.
Раньше аэродром вплотную примыкал к окраине Казани и к ряду капитальных казарм военного авиационно-технического училища. Те казармы, краснея кирпичом в три этажа, казались махинами среди одноэтажных лачуг местных жителей. От казарм до аэродрома, где курсанты сутками напролёт осваивали свои самолеты, лишь бы поскорее на фронт, было рукой подать. Значит, меньше времени тратилось на суету. И всё равно, иной раз даже на обед не ходили, лишь бы закончить запланированное в срок. А после войны Никита Хрущёв взялся громить нашу военную авиацию с ещё большим усердием, нежели когда-то это делал проклятый Геринг со своим люфтваффе. Именно тогда на базе красных казарм основали военное училище ракетных войск стратегического назначения.
Стратегов Хрущёв любил, потому денег для них не жалели, и училище получилось почти образцовым, если судить по его преподавательскому составу, учебно-материальной базе и программам обучения. Оно давало курсантам самое передовое инженерное образование. И очень скоро выпускники демонстрировали его в войсках своей инженерной хваткой и умением разбираться в премудростях действительно сложной техники. Заодно такие же училища, приравненные к военным инженерным академиям, появились в Ростове, Перми, Коломне и Саратове. То казанское ракетное училище проработало всего несколько лет, и его опять перепрофилировали. В общем-то, в нем продолжали учиться ракетчики, но уже сухопутчики. Их ракеты были поменьше, но сухопутчикам, как говорят, и их хватало за глаза. За пять лет курсантов превращали в лейтенантов. И они для обеспечения боевой готовности ракетных дивизионов и бригад разъезжались туда, где дислоцировались советские сухопутные войска, в том числе, и за границу, что не выпускали из виду местные красавицы. Впрочем, кому теперь это интересно? 5 В то чудесное время мы ещё были курсантами ракетного училища. Для физической тренировки командиры регулярно развлекали нас кроссами. Прямо вдоль взлётной полосы аэродрома. Он к тому времени уже стал пассажирским. Выровненная местность хорошо подходила для забегов. Но для них совсем не подходил я, поскольку не был рождён «лосем». Это для них, человекообразных, промчаться, что один, что три километра на пятерку труда не составляло. Меня же такие мероприятия сражали наповал ещё до их начала. Меня заранее трясло от предчувствия самых неприятных последствий дикого перенапряжения. И настроение портилось уже от ожидания чрезмерных нагрузок! Во мне задолго до старта погибало всё – от пяток до макушки, – и оставшиеся чудом нервы взрывали меня как динамит, только тронь! Но при всём желании это поймёт лишь тот счастливец, которому пришлось самому испытать, что такое армейский кросс. Да еще в военной робе! Ещё и в сапогах! Объясняю новичкам! Дистанция в тысячу метров трудна уже потому, что требует почти такой же скорости, как на стометровке, но финиш-то в десять раз дальше! Считай, десять стометровок без отдыха! Пожалуй, на галерах бывало легче! Впрочем, болтать можно всякое, видя кросс со стороны, но если ты не рождён спринтером, а тебя впутали в это поганое дело, пытать станут до смерти! И не рассчитывай, будто четыре минуты до финиша, это пустяк! Не думай, будто как-то перетерпишь, будто как-то соберёшься, как-то сконцентрируешься… Скажу тебе так! Извивайся, как угодно, но до самого финиша, а, может, даже до смерти, каждая секундочка покажется тебе сущим адом. И только тогда, возможно, ты поймёшь, что такое настоящий курсантский кросс! Но даже с полным пониманием сути вопроса, тебе придётся ещё много раз, убивая себя, нажимать и нажимать. Даже если ступни в тяжёлых подкованных сапогах с первого шага нальются горячей тяжестью, и никак не поднять бедро! И ты с первых шагов будешь тяжело задыхаться, наполняя горящие лёгкие живительным кислородом, которого тебе всё равно не хватит. И почти реальные вилы вонзятся в правый бок. И острый привкус металла появится во рту, как результат нехватки в крови не кислорода, а углекислого газа. И густая слюна, всасываемая с мощным воздушным потоком, того гляди, перекроет твою глотку и задушит насмерть. Но чтобы сплюнуть, сил у тебя не хватит, потому что они полностью уйдут в ноги! Да и дыхание к тому времени собьётся. И сердце, вполне вероятно, не выдержит чрезмерной нагрузки! С комплексом таких проблем в норматив не уложиться. Потому тебя ждёт двойка, презрение товарищей и повторение полного спектра уже известных тебе адских мук! На дистанции, бывает, так и хочется завыть из последних сил: «Люди! Кому же это надо? Ведь не всем дано!» Но воплям на трассе никто не внемлет! А требовать на финише продолжают от всех! Потому для многих спортивные кроссы превращались в нечеловеческую пытку! И для меня. С непривычки, конечно! 6 Но это всё – про километр! А чтобы уложиться в войсковой норматив на трёх км, потребуется не столько скорость, сколько лошадиная выносливость и воля. Понятно, что на трёшке темп чуть ниже, зато до отказа нагружаются не только легкие и ноги, но даже волосы! И все насилия над собой продолжаются в три раза дольше! Хотя бы потому, что тех метров на пути к финишу становится тоже в три раза больше! Но кажется, будто во сто крат! На трёх км без крепкой воли делать нечего, даже если ты лось! Что говорить, если признанный спринтер, гепард, и тот в таком темпе не протянет более двухсот метров, жалея себя! А бедному курсанту любые дистанции должны быть нипочём! Что на скорость, что на выносливость! И всем проверяющим, в общем-то, плевать, что твой внутренний голос вопит на издохе, взывает к милосердию! Тот голос приходилось в себе глушить! Курсант ни за что не должен ему верить! Он должен рвать жилы, задыхаться, перегреваться, но только не сдаваться! Хлюпики с длинной дистанции сходили сразу. И потом брели вдоль неё униженно, понимая, кто они такие, раз уж уступили своей слабости, раз уж не смогли! А для самооправдания они демонстративно хватались за правый бок и сплевывали в сторону, будто испытали всё по полной. Когда-то им придётся понять, что нет другого способа осилить дистанцию, кроме как силой своей воли многократно повторять все мучения с возрастающим напряжением. Хотя бы во время утренней зарядки. Или в какой-нибудь спортивной секции. Но обязательно бегать, бегать и бегать. В противном случае, придётся долго носить обидное для самолюбия клеймо – хлюпик. Но те, кто упорен, кто не жалеет себя, когда-то преодолеют все трудности, даже не родившись лосями! Не жалея себя, всегда добиваются большего! Иначе в армии нельзя! Иначе не стать мужчинами! 7 Даже самый здравый совет остаётся всего-то теорией, поскольку напрягает организм не разговор, а физическое действие. Нам же приходилось бежать ещё и с уклоном вверх. И пусть для ревущего от дурной мощи самолёта тот уклон едва заметен, но не для нас же! Нам и без него было тошно! Помню, мы всякий раз, даже понимая бесполезность своей затеи, пытались склонить начальника курса капитана Титова Петра Пантелеевича к старту в противоположную сторону, то есть, под горку. Бесполезно! Он всегда отшучивался: – Тяжело в ученье, привычнее в бою! – Легко в бою! – неосторожно поправлял кто-то из нас. – Вот видите! – только и посмеивался Петр Пантелеевич, отец наш родной, между прочим. – Всё и сами знаете! Потому – приготовиться! Теперь – на старт! Внимание! Марш… И по этой команде наш взвод принимался подкованными сапогами в ритме каждого шага колотить землю. Постепенно мы вытягивались в разреженную струнку. Впереди, как всегда, бежали наши лоси. За них цеплялись другие, кто хотел так же, но едва ли долго мог. А в хвосте, всё больше отставая, уже пыхтели те, кто продвигался вперёд на голой воле. Медленно или слишком медленно, но всё-таки топал вперёд. А рядом с отставшими курсантами неизменно пыхтел Генка Панкратов, наш заместитель командира взвода. Он лосем тоже не числился, но отстававших всегда подгонял и воодушевлял. Это ему же потом перед начальством за каждого отдуваться: – Нажимай! Нажимай, говорю! Погода-то чудесная! Нажимай, не сдавайся! А ведь ему было трудно, как и нам. Да и о погоде Генка обычно привирал. Она выпадала нам либо холодная, либо ветреная, так что многие на кроссах простывали, потом хрипели бронхами, температурили из-за обожженных и воспаленных легких. Но бывала погода и жаркой, и безветренной вдобавок. Тогда на дистанции мы пылали и дыханием, и телом, словно жерла доменных печей. А под дождиком, даже слабым, на бегу мгновенно промокали! Потом наш пот высыхал с влагой дождя, создавая пелёночный или младенческий запах. А ведь помыться можно было лишь в нашем казарменном умывальнике, где двадцать кранов и ледяная вода. Зимой вообще приходилось заботиться, чтобы курильщики на ночь не оставили открытой форточку. Тогда даже батареи отопления размораживались, не только краны! И какой температуры была у нас вода? И не захочешь, станешь моржом! Впрочем, и без метеосюрпризов нам хватало неприятностей! Например, не было случая, чтобы нас не нагонял взлетающий самолёт, дымящий тоннами сожженного керосина! Тот дым сбивал дыхание, портил нашу кровь, но мы всё равно его глотали, лишь бы уложиться в норматив! Так надо! Зато становилось смешно, когда к каждому иллюминатору припадали лица пассажиров. Ещё бы им не радоваться, глядя на нас! Столько сумасшедших сразу! И все бегут, бог весть, зачем! А немыслимо чадящий самолёт легко обгонял нас и напоследок поддавал так, что мы надрывно кашляли, сбивались с темпа, но были обречены бежать и напрягаться. Вот такими были наши кроссы вдоль взлётной полосы! Однако ж, странное дело! Когда за спиной остались десятки лет без тех кроссов, все подробности вспоминаются без желчи, лишь с доброй улыбкой. И даже с гордостью за себя, мол, как ни было тяжело, но мы же не отступили! Мы выдержали всё. Много чего выдержали, закалившись на будущее. Выдержали главное – экзамен на соответствие тому непростому для страны времени. И экзамен на соответствие выбранному нами самими делу. 8 Зимой мы продолжали бегать вдоль той же взлётной полосы, будь она неладна, только уже на лыжах. За самый горизонт зачем-то убегали! Километров на десять, а иногда и дальше. Потому дистанцию нам закольцовывали. Поначалу она поднималась вверх, мимо взлётной полосы, мимо антенн радарных установок, без сна качающихся и вращающихся, а после половины пути, где наши номера переписывал какой-нибудь преподаватель с кафедры физподготовки, устремлялась обратно, к желанному финишу, где хоть какой-то покой! Когдаорганизовывали массовые забеги, то есть, в масштабе всего училища, измотанных бегунов на старте-финише поджидал духовой оркестр. Он даже в мороз бодро дудел что-нибудь весёленькое, хотя губы у музыкантов легко примерзали к мундштукам, и сбивал измотанных бегунов с налаженного ритма. Зато потом, если удалось отдышаться, можно было из армейского термоса кружками хлебать обжигающий сладкий чай с лимонной кислотой. Сколько угодно! И это становилось признаком заслуженной райской жизни! 9 – Ой, мамочка! Посмотри же скорее! Там настоящий человечек! Совсем как муравьишка! – возбужденный голос Даши, глядевшей в иллюминатор, вернул меня в действительность. – Мама? Это Мальчик-спальчик? Или он притворяется? Ой! Ещё маленькая машинка к нему едет! У них там всё сделано будто настоящее, да? 10 Помню, многих в училище удивляло, что я поступал в него из далекого Туркменистана. Меня поначалу воспринимали с подозрением, как замаскированного басмача или ахалтекинца. Это забавляло, поскольку выдавало вопиющую неосведомлённость вчерашних школьников в национальных вопросах собственной страны. Об ахалтекинской породе они даже не слыхивали! И бог с ними! По мне выходило, будто не я, а они свалились с Марса! Я действительно много лет прожил в центре грозной пустыни Каракумы. Никто не представлял, что и там не всегда жара! В феврале недели две такой колотун случался, что зубы сами собой лязгали. Всего градусов пять мороза, но они равнозначны двадцати в средней полосе. Без снега, зато и с ветрами, которые с вездесущим песочком устраивали страшную жизнь, ведь тёплой одежды из экономии не покупали. Всего-то две недели – переживём! И действительно, новогодние каникулы я с друзьями по традиции проводил на крыше. Отлично загорали, раздевшись до трусов! В Казани мне завидовали и не верили, по простоте своей, считая, будто такое возможно лишь в Африке. «Ну, да! – возражал я. – Плохо вы Африку знаете!» Остальное время в Каракумах было замечательным! Всегда особой голубизны небо и, если даже не тепло, то жарко. Понятно, почему мой организм естественным образом приспособился к тем условиям. И лыж там, отродясь, никто не видел. Но в училище это воспринималось как моя личная неприспособленность к нормальным для северян условиям! И никто не хотел понять, что для моего несчастного организма эти условия совершенно не нормальные! Они – ужасные! Но никто обо мне не заботился! И никто не делал скидку на необходимость акклиматизации, на то, что мгновенно она не происходит. Меня бросили в сражение с морозом без минимальной подготовки! Наиболее трагично это вышло в один из самых чёрных дней моей жизни. Мне пришлось на общих основаниях взвалить на плечо военные лыжи (с непривычки казалось, будто это два брёвна с заостренными носами) и в строю взвода направиться к трассе. К той самой трассе, о которой я уже вспоминал. Душу и тело леденил нарастающий страх и мороз, парализующий своими объятиями! 11 Ещё накануне я перенервничал из-за неопределенности задачи. Я плохо спал, поскольку безнадежно пытался понять, за счёт чего же движется лыжник? Каким образом можно отталкиваться, если лыжи всегда ступают параллельно и вперёд? Без практического опыта это понять было невозможно. О, боже! Я никогда не вставал на дрова! Правда, мальчишкой немного катался на чужих роликовых коньках! Но то же было летом, когда тепло! И с коньками, в общем-то, всё мне понятно. Поставил ногу под углом к движению – оттолкнулся, поехал. Потом так же поставил другую – оттолкнулся, поехал. И – до бесконечности, только ноги менять не забывай! А от чего отталкиваться на диковинных дровах? Шутники утверждали, будто их стоит в лыжню поставить, а куда надо ехать, они сами знают! Врали, конечно! Понятно, что как-то отталкиваться всё же придётся, но как, если лыжи проскальзывают? Поначалу я думал, будто надо отталкиваться палками, однако в кино увидел мастеров-лыжников вообще без палок. Очевидно, секрет не в них. К утру я так и не разобрался, а спрашивать не стал, чтобы не засмеяли! Наделся, всё решится само собой на старте. Ведь побегут же все, – так же побегу и я! Но природа против меня встала на дыбы. Определяющим врагом оказался мороз. 12 Климат в Казани никогда не отличался справедливостью – две зимы в году и лишь одно лето! Абсурд! Первая зима приходила в самом начале года. Это был январь, потом февраль, а за ними и весь март. Много позже наступала робкая весна и настоящее жаркое лето. Но и в конце мая в оврагах ещё сохранялось немало снега. А прекрасное лето долго не задерживалось, поскольку совсем скоро в жизнь вторгалась вторая зима – ноябрь и декабрь! Две зимы в году – это уже чересчур! В общем, со всех сторон, куда ни глянь, одна зима и только зима, а, значит, сильные холода и крепкие морозы! Лето – только в воспоминаниях! Ну, и скажите мне после этого, как можно всю жизнь прожить в Казани?! Точно так же, как в холодильнике!
Ещё утром, когда в продуваемых шинельках мы выстроились перед казармой для проверки готовности с лыжами и креплениями, похожими на сбрую лошадей, мои руки безнадёжно окоченели. В таком случае они ещё и зверски болят! Мне сразу расхотелось ставить рекорды. Мне вообще никогда не хотелось становиться лыжником! Заставили! Со слезинками, выступавшими от боли и замерзавшими на ресницах, я в тот момент более всего жалел, что все лыжники мира вольны в подборе рукавиц на свой вкус, и только курсанты обделены даже в этом. Ещё осенью нам выдали вязаные машинным способом двухслойные перчатки коричневого цвета – в них-то и следовало тужить до весны. Если, конечно, они сами до неё доживут! И редко у кого доживали! Южанин в тех толстых, но слабо согревающих перчатках чувствовал себя как без них. Пальцы, начиная с кончиков, быстро отмерзали до пугающего побеления, но согревать военные руки в карманах считалось тяжким грехом! Что там лыжи?! Даже во время коротких переходов из одного учебного корпуса в другой, мои пальцы замерзали так, что писать наотрез отказывались. Я отогревал их, зажав между ног, приходя в норму едва ли не через час, но лекторы меня не ждали. Если замерзать приходилось долго, а такое во время занятий на местности случалось часто, то надо мной будто страшный суд вершился! Каждый раз! Мороз скрючивал меня и вдоль, и поперёк! А затем уничтожал по частям и целиком! Из носа тонкой струйкой стекала лишняя вода, называемая конденсатом! Отмораживались не только пальцы рук, но и пальцы ног, хотя прятались они в портянках и сапогах. И даже уши повисали, словно тушки магазинных кальмаров! И нос предательски белел! И щёки тоже часто сдавались! Я же тогда не сомневался, что вечное кипение в котле намного предпочтительнее, нежели однократное промерзание насквозь! В аду, хоть и в мучениях, но всё-таки останешься живым, а на морозе быстро околеешь! Скоро я на практике познал, что отмороженные уши не только болят. И с них не только лоскутами сползает погибшая в моих муках кожа, но они фантастически разбухают, они тяжелеют, потому раскачиваются как у африканского слона! Я раньше и не предполагал, что отмороженные уши выглядят как крылья! Их увесистые колебания приходилось ощущать с каждым шагом, и мне казалось, будто сзади кто-то скрытно подбирался! О! Как же я жалел битых французов в то холодное время! Всех – до единого! Их и бить-то не приходилось – они сами собой загибались от холода! Лично я, проверив это на себе, считаю, что на всей планете трудно найти человека более несчастного, нежели насквозь промёрзший бедняга. Но меня никто не понимал! Почему? Так никто не верил, судя по себе, будто при каких-то пятнадцати градусах можно так быстро и сильно коченеть. Не находя понимания, я никогда и не жаловался, и помощи не просил, решив для себя, что моей немилосердной судьбой мне предписано погибать молча и в одиночку! 13 Тем не менее, моя проблема совсем не была шуточной, как кому-то казалось. И не только я, в конце концов, замерзал даже при слабом морозе. Замерзали и другие южане, но северяне нас в упор не замечали! А ведь мы страдали не из-за своей изнеженности, а из-за неверных настроек организма. Во мне, например, точно знаю, какой-то термостат за много лет приспособился к жарким условиям пустыни, где я долго жил, а в Казани условия оказались иными. Термостату следовало срочно менять настройки, но быстро в нас это не происходит. Потому организм, по привычке считая, будто я всё ещё пребываю в жарком климате, слишком малую часть энергии от потребляемой мною пищи превращал в тепло. В пустыне этого хватило бы с лихвой, но только не в Казани! Только не лютой зимой. И моя кровь, недостаточно подогретая для местного холода, обделяла теплом леденеющие ноги, руки, уши, нос и открытую кожу. Эта кровь, как главный переносчик тепла в организме, возвращалась к сердцу более охлаждённой, нежели допускалось здоровым телом. Потому и внутренние органы не добирали тепла. И, значит, все химические и биологические реакции, определяющие моё существование, значительно тормозились. И, как следствие, ещё меньше вырабатывалось тепла. И температура тела снижалась ещё больше. И так далее, вплоть до нуля! Ну, не напрасно же температуру тела считают критерием здоровья! Не зря же придумали для ее замера градусники, которые нам, чуть что, суют подмышку! Измерили температуру тела – и сразу всё понятно! Болен человек! А если температура совсем низкая, тогда что? На это врачи не реагировали. А сегодня как? И ещё. У остывающей крови быстро и весьма существенно возрастает вязкость. В итоге, сердцу становится не по силам продавливать ее, густую, особенно, в тончайшие капилляры пальцев рук и ног, ушей, носа, глаз, мозга. Оставшись без крови, они в первую очередь лишаются тепла, кислорода и питания, без чего существовать не могут. Потому на холоде клетки замёрзших органов задыхаются, холодеют и отмирают. Это заметно даже внешне. Без крови они белеют. Вывод-то прост, но кому он был интересен: «Замерзающий человек вовсе не капризничает, проявляя якобы своё неумение терпеть зимние неприятности. Замерзание – это ничуть не неприятность! Это – самая настоящая медленная гибель. Уговорами или приказами околевающего бедолагу спасти невозможно! Его можно лишь отогреть!» 14 А я всегда терпел систематическое переохлаждение и только терпел, зарабатывая себе всякие циститы и не только. Иного выхода у меня и не было. Я терпел и приспосабливался, как только мог, не видя иных вариантов. И ведь правильно делал, поскольку в то ужасное для меня время мой организм ускоренно привыкал к новым условиям. И постепенно я, действуя со своим организмом заодно, достиг кое-каких успехов. Действуя по собственной методике, я старался при любом морозе как можно дольше обходиться без перчаток. И руки действительно привыкали к холоду. Так или иначе, но во вторую зиму я страдал от морозов значительно меньше, чем в первую. 15 Но продолжу о моём лыжном дебюте. Во время первого и столь памятного лыжного кросса я промёрз настолько, что стал прозрачным! Если бы мои мозги, несмотря на переохлаждение, ещё могли соображать, то они пришли бы к одному – наступал мой конец! Пока я дотащил «дрова», они несколько раз свалились с плеча, поскольку придерживать их замерзшими пальцами я не мог. Дрова, будто специально, каждый раз распадались на составляющие – одна лыжа летела вправо, другая катилась влево, отдельно выворачивали руки палки. А поскольку всё происходило в плотном строю, то кто-то налетал на мои причиндалы, кто-то из-за них падал, кто-то с испугу шарахался в сторону и сам образовывал новые завалы, в которых всегда вспоминали меня, разве что не хвалили. У окоченевшего тела сил для ответа не находилось, ведь в состоянии льда никто не может оставаться полноценным организмом. В общем, мне доставалось со всех сторон! И всякий раз приходилось заново утрясать деревянное барахло в одну кучу, как-то приспосабливать её на плече и ковылять вслед за всеми. Между тем, пальцы превратились в безжизненные крюки. Они давно не шевелились! И даже нос, пожалуй, отмёрз. И снаружи! И изнутри! В лёд превратились и слёзы моих немыслимых мучений, слепив ресницы так, что я не видел, куда бреду. Перед собой я различал лишь бесформенные ореолы и шевеления! Абсолютно уверен, что представить и оценить мои беды человеку, лично не пережившему весь их ужас, совершенно невозможно! Тут никакое кино не поможет! Никакой Амундсен! Нужно только самому… 16 По аналогии, но аналогии обратной, в памяти возник забавный случай. Помню, в один из жарких июльских дней на одесском пляже «Лонжерон», когда всё живое стремилось поскорее плюхнуться в воду, по соседству со мной разместились три лиловых кубинских негра. Они не раздевались и не купались. Они лишь задумчиво глядели на горизонт и, наверно, подогревшись как у себя на родине, сильно по ней тосковали. «Ну, понятно, почему они за горизонт пытаются заглянуть – тоскуют! Но почему не раздеваются? – размышлял я. – Чтобы не шокировать загорающий народ шоколадным загаром? Стесняются, пожалуй!» Но я давно от сведущих людей знал, что чернокожие – народ абсолютно бесцеремонный! Стесняться чего-то, они в принципе не способны. Потому всегда ведут себя хамовато и нагло. Разговорившись с экстравагантными соседями о том, да о сём, я поинтересовался, почему же они сидят, не купаются: – Жарко ведь! И вода прогрелась до двадцати! – подзадорил я их. – Не каждый день в Одессе такое чудо случается! Да и акулы у нас съедобные, если даже встретите! Они засмеялись и сознались, что сегодня всё-таки прохладно, а вода почти ледяная. У себя в Гаване они купаются, если ее температура выше тридцати! Признаюсь, неграм я тогда не сочувствовал. На одесском пляже они казались очень смешными. Столь тёплой воды в Одессе ещё не бывало. За нею следовало в баню ходить! Точно так же смешным, как те негры, казался своим товарищам и я, поскольку они никак не могли признать, что во мне действительно всё насквозь промерзает! Заодно они удивлялись и моим причудам с «дровами». Подумаешь – диковинная проблема! Встал на них, и побежал! И зачем мудрить? А я проклинал разрумяненных любителей русской зимы всех подряд! Они же, как один, – полноценные лицемеры! Ну, какой человек в здравом уме, объясните мне, сможет любить мороз, если сам насмерть замерзает? Это купчишкам нравилось навеселе, в медвежьих тулупах и в валенках, изображать распахнутую настежь русскую душу! Если бы разок промёрзли как я, поглядел бы я на их дешёвый оптимизм! Потому на мороз их и надо выдворить! Для пробы! На крепкий мороз-морозище! И тогда, я полагаю, они и меня вполне поймут! И про любовь свою к русскому морозу басни петь перестанут! Ещё и проклинать его, душегуба, как и я, станут! 17 Вблизи старта нас перестроили в две шеренги. Командир взвода старший лейтенант Володин, классный мужик и образцовый офицер, велел снять шинели и аккуратно уложить их рядом, чтобы в линеечку. Все самостоятельно готовились, то есть, закрепляли лыжи на сапогах, каким-то странным образом, по их же словам, попадали в мазь и вообще, бог знает, чем занимались. Кто не успел ранее, запихивали в брюки припасённые газеты, чтобы по ходу не разморозить свою систему. Испытанный курсантский приём. К тому времени я только внешне оставался живым, а справиться в таком состоянии с лыжной сбруей было невозможно. Её толстые брезентовые ремни следовало подогнать по длине сапога, прогоняя те ремни туда-сюда сквозь острую металлическую пряжку. Муторная работа даже в идеальных условиях! Но мои пальцы не шевелились даже сами по себе, даже без нагрузки, а мои глаза сквозь льдинки слёз мало что видели! Я сдался судьбе на милость. Я превратился в битого француза! Но очень скоро мои неунывающие товарищи, закончив последние приготовления, возбужденно, будто застоявшиеся кони перед свадьбой, пересмеивались и, встав на лыжи, энергично ими стучали и елозили на месте. Они, весело переговаривались между собой, волновались, будто не «попали в мазь», и теперь разъезжали ее, пританцовывая на снегу. «Что за мазь? – лишь удивлялся я. – И как в неё можно не попасть?» Кажется, все, кроме меня, были не только готовы к старту, но и радовались ему! Все рвались в бой! Все, кроме меня! Я знал, что этот бой станет для меня последним. Даже не пытаясь совладать со сбруей, понимая, что всё равно погибну, я воткнул в неё сапоги, как в домашние тапочки. Пальцы ног давно скукожились. В тот миг я согласился бы нырнуть в котёл с кипящей смолой, лишь бы согреться! Я представлял собой некий балласт с лыжным номером, чуть живой, но уже бесполезный! Старший лейтенант Володин, оценив общую готовность, перестроил всех в одну шеренгу и весёлым тоном, выдыхая клубы пара, напутствовал: – Не забудьте отметиться на развороте! И расправьте свои номера! Лучше расправьте, чтобы их легко прочитали и записали! И кровь из носу, но первые разряды мне привозите! Готовы? Тогда – на старт! Подъезжайте! Все приблизились к черте, обозначенной по краям флажками, потолкались, чтобы втиснуться в первый ряд, и замерли в ожидании команды. Я как-то пристроился за всеми, чтобы никому не мешать. Мои глаза мало что видели, выдавая радужные круги, слипшиеся с ресницами. Почти сразу прозвучал протяжный вопль: «Внима-а-ание! Ма-а-арш!» В тот же момент я через вибрации грунта ощутил остервенелый деревянный топот и отчаянное стремление взбудораженной человеческой массы вырваться вперед! Пинаясь палками и локтями, все бросились с накатанной площадки к единственной колее, по которой и следовало далее бежать. Я им не мешал, оставаясь сзади. С первых шагов обозначились «лоси». Теперь я различал, как они, наклоняясь почти до земли, энергично выпрямлялись в пояснице, отталкиваясь обеими палками, и оттого мощно разгонялись, оставляя остальных всё дальше за своей спиной. Отставшие часто сучили ногами, пыхтели, как могли, и тоже старались ускоряться. Я всё ещё не понимал, что делать, дабы не отстать от взвода, потому всем телом дернулся за ним. Жаль только, мои лыжи не поняли этого манёвра, переплелись, и я оказался в снегу. Надо мной кто-то обидно ругнулся, неаккуратно перескочив через меня, и помчался дальше. Уткнувшись в плотный снег, я поцарапал нос и утратил пространственную ориентацию. Потом долго соображал, как же подняться, если длинные лыжи на ногах торчали в разные стороны, словно противотанковые ежи! Боже мой, даже палками себе не помочь! Если бы на них опереться, если бы уже стоял, но лёжа, они сами становились обузой. К тому же одна палка своим кольцом намертво захватила лыжу. Я догадался, что погиб! Меня раздавила безысходность! Наконец, можно было не вставать… Погибшим это делать ни к чему! Всё же я затрепыхался, чтобы прочувствовать своё новое состояние! И даже приподнялся, и даже разглядел, как у меня перед носом, устремляясь вдаль, поочерёдно заелозили две чужие лыжи. На одной белой краской коряво было нанесено: «Не уверен…». А на другой: «Не обгоняй!» Я и не собирался! Потому опять свалился на бок! И, отдохнув, долго боролся с непослушными лыжами, будто перевернутый на спину жук! И лёжа мечтал отъехать или отползти от старта так далеко, чтобы стать незаметным, чтобы больше не позориться! Но нет худа без добра! Оказалось, что я слегка согрелся. С чего бы это? Только руки по-прежнему оставались чужими. Бесполезные палки волочились по лыжне за счёт ремешков, зато освободившиеся ладони я засунул в карманы брюк. В них оказалось слегка теплее. Но такое решение таило угрозы. Палки поочерёдно переплетались с лыжами, и я нырял носом в снег. Потом… В общем, зачем подробно воспроизводить все мои муки? Итак, всем понятно! Но кое-в-чём я всё же разобрался, поскольку худо-бедно, но удалился от старта, пожалуй, на полкилометра! Прогресс налицо! Кто-то впереди продолжал маячить белым номером, но догнать его мне не светило. По крайней мере, не сегодня. А разворота, где смогли бы срисовать мой номер, мне вообще не видать. Разве, через месяц, если в пути не замерзну. Внутренне я приготовился к тому, что за сход с дистанции Володин меня покарает, но что я мог поделать? Такова, видно, моя судьба! Без вариантов!
Наконец, незначительный пригорок визуально закрыл меня от старта, и я расслабился, едва не оставшись из-за перенапряжения без спины, перестал шагать. И принял решение. Раз уж мне не суждено дотянуть до разворота, то подожду-ка я своих ребят здесь. А там будет видно, как жить дальше! Не расстреляют же меня, в самом деле! Я успокоился и огляделся. На бугре продолжала вертеться параболическая антенна с надписью «Тесла». Её будку разукрасили бело-красными полосами. Чтобы наши лыжники случайно не наскочили? В будке, конечно, тепло, но там другая напасть – коварное излучение. Приходилось держаться подальше. Чуть впереди безмятежно отдыхали трое однокурсников из взвода, стартовавшего до меня. Они призывно мотали в небе лыжными палками, приглашая к себе, но наши настроения вряд ли были совместимы – я ощущал себя битым французом, а они – беззаботными курортниками. Рядом мощно прорычал серебристый Ту-134, набирая скорость. От него расходилась морозная волна, искрясь снежинками. Только потом донеслись раскаты реактивных двигателей, а их копоть новым слоем рассеялась по снегу. К окошкам с интересом припали, показывая на нас пальцами, полные счастья пассажиры. Им, как и мне, очень хотелось домой, но их-то желания скоро сбудутся, я же вконец замёрзну здесь с прикрученными к ногам дровами. Тоска резанула душу! Хотя бы мама почувствовала, что творят с ее сыном! Понятное дело, она не почувствовала. Она на двух сковородках, как обычно, пекла любимые мной блины. И как после такого, скажите мне, курсанту не тосковать о нормальной человеческой жизни? 18 От последних воспоминаний в мозгу застряла памятная дата. Конечно, тогда было 13 июля 67-го года. Крохотный вокзал маленького, жаркого, но с очень низкой влажностью курортного городка Байрам-Али. Я, наконец, вырвался из рук плакавшей матери, чтобы не зареветь самому, и укрылся в вагоне увозившего меня поезда. Мама-то сердцем знала, что я уезжал от нее навсегда. Уезжал, чтобы встроиться во взрослую жизнь. Я же тогда ровным счётом ничего не понимал, но не хотел ничьих слёз. Ещё что-нибудь подумают! В голове варилась странная каша. Ещё была надежда, будто всё происходившее – это просто так… Как бывает после сна, – лишь глаза раскроются, и всё окажется по-прежнему, всё на своих местах. Всё знакомо и любимо! А было мне тогда полных семнадцать лет и полтора месяца сверху. Столько же набрал в 43-м мой отец, когда его призвали на фронт, почти полностью поглотивший предыдущие призывы. И отец уходил от плачущей матери, моей бабушки. И тоже – навсегда. Впрочем, у него вышло не так уж скорбно, как у большинства. После войны он несколько раз возвращался домой, но только в отпуск. А из родного дома тогда тоже выпорхнул навсегда! Как раз в тот военный день. И я потом не раз прилетал в родительский дом на каникулы. Но для матери это становилось лишь радостным эпизодом в ее жизни. Это совсем другое для нее, нежели она ждала, потому что родной птенец давно оказался вне ее опеки. Очень уж неожиданно он оперился и вылетел из-под её крыла! Теперь она не имеет на него прежнего влияния, да и он смотрит на нее теперь как на мать, а не на прежнюю маму, которая когда-то составляла весь его мир. 19 Пока мы сдавали четыре вступительных экзамена с одним днём подготовки перед каждым из них, нас усиленно эксплуатировали при появлении таких возможностей, но готовиться давали. Никто и не возражал. Нам было даже интересно. Например, как-то раз нас построили, отсчитали человек сто и повезли на комбинат «Оргсинтез», самый крупный не только в нашей стране, но и в Европе. Его тогда только готовили к пуску, потому нам, разумеется, доверили самое важное – подметать плоскую крышу одного из цехов. И мы обомлели от его размеров. Лишь ввиду подлинной бесхозяйственности и расточительности, как нам казалось, на той крыше не устроили аэродром или хотя бы несколько футбольных полей. Но мы свою задачу решили на совесть. Четыре больших самосвала вывозили строительный мусор, который с нашей помощью спустили вниз по специальному жёлобу! Но не это главное! Не мусор и не крыша врезались в память после посещения комбината, а то, как нас туда везли! Вполне по-военному везли. Организованно! На открытых однотипных грузовиках по путанной окружной дороге вокруг города. А мы жадно регистрировали в памяти ускользающие впечатления. И вдруг! Чудо действительно произошло вдруг, но продолжалось долго! Нам показалось, будто всю земную атмосферу подменили насыщенным яблочным ароматом. Будто нас вперемешку с теми яблоками утрамбовали в одной корзине! И это представлялось настолько же удивительным и внезапным, как и обыденным, что мы даже устыдились своих восторгов! Настигнутые яблочным ударом, мы продолжали мчаться и молчать, внешне не проявляя удивления, а запах продолжал нас атаковать, не отставая! Каждую секунду… Знаю, что сегодня кто угодно ухмыльнётся, мол, и что же в том необычного? Ну, яблоки! Пусть даже очень много яблок! Что же, вы их до того никогда не видели? Или не знаете, как чудесно пахнут некоторые сорта? Ну, запах – и что с того? Такие люди нас не поймут! Дело-то было не в запахе! Совсем не в нём! Ни в какой сказке, ни в каком сне, я даже не мечтал встретить подобный аромат с таким фантастическим размахом! Чтобы на всю округу! Чтобы четверть часа он преследовал нас, мчащихся мимо! Невероятно! В общем-то, мне уже приходилось как-то собирать урожай в яблоневом колхозном саду, но даже там запах по носу не бил! И только вдоль шоссе под Казанью, где тянулись даже не огромные колхозные сады, а обычные на вид неказистые дачки, прячущиеся за почерневшими от времени дощатыми заборами, встретилось это феноменальное чудо! Одна дачка за другой! Одна за другой! Заборы, заборчики! Дачи, дачки! И всё! Никаких огромных садов! Лишь скромные разрозненные участки, садики, деревья! Так откуда же взялся этот бесконечный запах аппетитных яблок! Неужели за дачными заборами больше ничего не росло? Может, из нас не все тогда вполне осознали, что встретились с подлинным чудом! Пожалуй, где-то в Индии или Никарагуа, где жителям не в радость даже экзотические бананы и обезьяны, оно показалось бы заурядным, но ведь не в средней полосе… Я и сегодня помню то наше коллективное потрясение! И совсем не запах яблок помню, а то, как мы бесконечно ехали и ехали, и жадно вдыхали, и вдыхали аромат… А он не исчезал километр за километром! В нём заключалось удивительное и непознанное нами чудо природы. В нём было острое ощущение новой необычной для нас жизни, была тщательно маскируемая нами тоска по родному дому и близким людям, по свободе, которой мы надолго лишимся, сдавшись по собственной воле в военное училище. Что-то внутри меня тогда дрогнуло: «А всё ли я правильно делаю? По тому ли пути решил идти всю жизнь? Не разочаруюсь ли? Выдержу ли? Не стану ли потом переигрывать судьбу заново, будто кто-то выделит мне дополнительные годы жизни?» 20 Второй раз нас привезли уже в реальный, хотя и земной рай. Именно так тогда я это и воспринял. Только представьте. На узкую полосу песчаного берега Волги тонким слоем ласково накатывают легчайшие волны. Даже не волны, а зеленоватые струйки ластящейся к ногам воды. Исполнив ритуальный танец, струйки отступают по разглаженному ими же песку. Чудный запах мелкой рыбёшки, серебрящейся в солнечных бликах, перемешивается с запахом смолы огромных сосен, вцепившихся в берег разветвленными жилами своих корней. Высокие шапки хвои таинственно шумят. Другой берег едва различим в толстой дымке многих километров. Просто сказка! И в этом природном великолепии догадались разбить международный молодёжный лагерь «Волга». К нашему приезду он оказался почти готов к приёму первых гостей. Оставались лишь некоторые штрихи, которые нам и предстояло торопливо нанести на эту красоту своими руками. Не знаю, кого куда (мы тогда плохо знали друг друга и даже считались конкурентами в вопросе поступления), но меня сразу определили на работу в кафе. Оно поместилось в прозрачном легком здании с крышей в виде ракушки голубоватого цвета. Всё было красиво, удобно и современно. Впрочем, мне немедля посоветовали не пялиться по сторонам, а вместе с тамошним электриком Толей поскорее подключить к сети всевозможные светильники в баре, а ещё – соковыжималки, миксеры, электрические чайники, кофемолки, печки, духовки и даже не знаю, что! Воспользовавшись столь ответственным заданием, я попросил принести корзину ананасов и два кг мороженого – чтобы испытать соковыжималки и миксеры. Моей просьбе вняли, что-то записали в блокноте и обнадежили: «Ага! Ждите!» Когда я справился с большей частью работы, так и не испытав оборудования из-за отсутствия ананасов, меня в связи с временным отсутствием каких-то электротехнических штуковин отпустили на перекур. У Волги, которая в этом месте казалась мелкой и ручной речушкой, было спокойно и красиво. Буквально в десятке шажков от кафе едва заметные колебания воды и лучи солнца, объединившись на песчаном дне, рисовали причудливые узоры. Приятный запах сосновой смолы, любимый мною с детства, склонял к лености. Сидеть бы там всегда и вдыхать полной грудью тот дивный хвойный воздух. Под ногами трещали давно раскрывшиеся сосновые шишки, а юркие мальки стремительно шныряли на мелководье. Удивительная простота природы здесь превратилась в красоту, которая бесконечно расширялась во все стороны, и приятный запах гниющих водорослей дополнял милую сердцу картину, делавшую меня беспомощным от внезапно раздавившего душу счастья. То и впрямь был настоящий рай! А, может, просто сказка, сотворенная людьми и местной природой! Но и сказка возводилась не для нас! Не для курсантов, доставленных сюда на день и для ускоренного наведения марафета, а для приезжей иностранной молодёжи! Нас умело оттесняли от этой красоты то ли неведомые нам обстоятельства, то ли наши собственные планы на военное будущее, то ли полное отсутствие справедливости на Земле. Знаете ли, очень обидно становилось оттого, что в жизни каждому уготовано нечто своё, но совсем не то, что ему хочется! И тогда, обессиленный этой милой красотой, предназначенной не нам, присел я на песочек, облизанный тишайшей Волгой, разулся, опустил в воду ступни, и так мне тошно сделалось от внезапно пережитого, что не описать! Непосильная тоска прямо-таки придавила. Хоть плачь, хоть криком кричи от всей этой непонятности, безнадёги, бесправия, безысходности и прочувствованного вдруг своего сиротства и ненужности. Рядом текла иная жизнь. И мне тоже хотелось в неё. Но такой исход совершенно исключался. А почему, собственно говоря? Я уехал из дома недавно, меньше месяца прошло, а обратно тянуло уже до умопомрачения. Особенно, ночью, когда служба оставляла в покое. Так и бросил бы всё здесь, а сам метнулся обратно, домой! Штыки в землю! Бери шинель! Всё к чертям! Судите, как хотите! Надоело! Впереди всё непонятно! Справлюсь ли! Удержусь ли? Устал! Но что-то подсказывало: «Раскисать нельзя! Надо работать! Когда плотно занят, как-то забываешься. Тогда живёшь, а не стонешь!» Вот и электрик Толя что-то принёс, машет мне рукой: – Что, друг? Превратился в яблочное повидло? Я тебя понимаю – в таком раю только экзотические фрукты и кушать, а не метлой махать! Но производственный план – самый важный план! Умойся в Волге, и через минуту – вперед! К новым вершинам европейского социализма! «Шутник! Но он-то сейчас почти дома! Значит, не сирота казанская, как я. И едкие сомнения в правильности выбранного курса его, как видно, едва ли гложут!» 21 Однажды всех нас, абитуриентов (так называли претендентов на зачисление в училище), беспорядочным строем (на другой мы были не способны) отвели в клуб. То было большое краснокирпичное здание в три этажа. В нём самым важным, конечно, был огромный зрительный зал. Сначала перед нами выступил весьма скромный и немногословный летчик-испытатель герой Советского Союза Георгий Мосолов, которого я давно знал, благодаря его мировым рекордам высоты и скорости. Этим все тогда гордились! Я же авиацией, как и вообще техникой, интересовался с малых лет. А теперь увидел Мосолова таким, каким он был в жизни. Признаться, это произвело сильное впечатление. Ещё бы! Герой! Рекордсмен! Биография! Легенда! Тяжелая авиационная авария поставила крест на его лётной карьере и военной службе. И все лишь удивлялись, как он вообще остался жив в ситуации, когда на высоте около тридцати километров с самолёта сорвало защитный колпак кабины. Лётчики называют его фонарём. Произошла разгерметизация. Мосолова чем-то улетающим сильно искалечило, однако сильнейшая воля позволила ему спастись. Мы тогда проводили аналогию между ним и Алексеем Маресьевым. В те годы герои пользовались огромным уважением народа. Тогда наш народ знал Героям цену! Это потом он качественно изменился сам, а вместе с тем перестал почитать и тех, на кого ему по-прежнему следовало равняться. Говорил Мосолов негромко. Мы понимали – ему тяжело. Помогал микрофон. Можно было издалека заметить, что части черепа на лысой голове у него нет! Ужас! Вместо нее вибрировала, будто мембрана кожа, провисшая в травмированных местах. Смотреть на это было жутковато, даже заставляло отводить глаза для передышки, но сама травма становилась вещественным доказательством того, что мы видим не придуманного, а настоящего героя и, в то же время, обыкновенного смертного человека, как и мы. Но мы-то не герои. Кто-то сегодня, пожалуй, нас не поймёт, но я сознаюсь – впечатление от встречи было сильным. Ведь Герой обращался именно к нам! Он говорил для нас, хотя кем мы для него были? Обычными безликими мальчишками, которые ничем великим себя пока не проявили? Да и проявим ли когда-то, большой вопрос. Но ещё много дней потом лётчик Мосолов мне вспоминался. Он будто сам вопросы мне задавал: «А как бы поступил ты, с проломленной головой в полуразвалившемся самолёте, истекая кровью? И вообще, как ты считаешь, спасать себя – это подвиг или простое стремление выжить? А если прибавить спасение самолёта? Стоило ли его спасать, когда сам буквально обнимаешься со смертью? Присягу ты пока не принимал, это я знаю, но всё-таки спрошу: а что такое воинский долг, ты как его понимаешь? А понимаешь ли, что свой долг ты обязан выполнять до конца, даже едва живой? До последнего шевеления! Разве не так было на фронте? Но я ведь, по большому счёту, и не мог поступить иначе – у меня просто не было другого выхода, кроме как стараться выжить! И мне неудобно теперь, когда люди превозносят меня как Героя! Ведь в своем представлении я остался самым обыкновенным лётчиком, который всего-то старался выполнить полётное задание. Такой я и есть. Я лишь старался посадить машину, чтобы на земле можно было разобраться в причинах аварии. Никакого героизма в своих действиях не вижу! Это – всего лишь моя работа! Сложная, иногда опасная, но работа, которую кто-то для страны, для вас, для всех нас должен делать! Я готов рассказать вам, мальчишкам, которые скоро везде заменят нас, всю правду того полёта, но она предельно проста, а вы ждёте от меня захватывающей героической истории. Я мог бы ее придумать, но это будет не честно! Вы должны узнавать от старших настоящую жизнь, а не придуманную!» После того, как начальник политического отдела училища полковник Дыбалин поблагодарил Георгия Мосолова за интересную беседу и вручил ему букет цветов, на сцену поднялся для разрядки училищный духовой оркестр. В занимательной форме его дирижёр и начальник рассказал нам о каждом музыкальном инструменте, сразу же демонстрируя его в действии. Фагот, тромбон, свирель, литавры! Что раньше я мог о них сказать, но после того рассказа хоть немного ориентировался. Потом нам мастерски исполнили фрагменты наиболее известной и популярной классической музыки. Пожалуй, впервые я почувствовал сильнейшее воздействие оркестра на людей. Менялась музыка, менялось и настроение. То она текла нежно, расслабляя меня, то бурно и восторженно! То напрягала таинственностью, будто жилы вытягивала, то переполняла тревогой и страхом! Потом воодушевляла и поднимала на немедленные подвиги, вселяла уверенность и силу! Здорово! И интересно. Заодно мы узнали, что училищный оркестр, ставший в скором времени вполне нашим, уже лауреат многочисленных конкурсов и премий, которые я и запомнить не успел. Но некоторая гордость за «наше» училище во мне уже зародилась. Я, как и все, пожалуй, стал понимать, что чужие достижения в какой-то степени уже воспринимаются нами как собственные. И если я поступлю в училище, то стану причастен к ним более, нежели теперь. По всему выходило, что теперь и от меня потребуются какие-то достижения, которые прославят училище. Но что я могу? Пока – ничего! 22 Мигом пронеслись три напряженные недели, сдавленные в неразделимый сознанием серый комок напряженных дней. За это время внутри меня кое-что перегорело, а снаружи что-то притёрлось! Я слегка успокоил свои нервы, перетерпел, нацелился. А как только оказался среди зачисленных в училище трёхсот везунчиков, всех нас без раскачки взяли в такой плотный оборот, что самому теперь не верится. Первые полгода не то чтобы скучать, но не хватало времени, чтобы на завтрашние занятия авторучку чернилами заправить… Теперь в это трудно поверить, но так и было! То тяжелое время сегодня вспоминается с улыбкой. Поначалу мы почти непрерывно подвергались истязаниям, которые обобщенно назывались курсом молодого бойца. То была адская смесь первоначального военного обучения с всевозможными пытками днем и ночью! Были ранние подъемы и непривычные утренние зарядки. Были очереди в туалет и умывальник, спешка всюду, неумелая подшивка подворотничков и занятия весь день. Были вечерние поверки, до которых трудно дотянуть, не заснув на ходу. Было капание на мозги новоиспеченных командиров отделений, преисполненных собственного достоинства, и их крикливые команды «становись», «подтянись»… Ну, да! Нам недоставало лишь одной команды – «утопись!» Припоминается, как наш командир взвода старший лейтенант Володин, он же – курсовой офицер, – проводил на плацу занятие по теме: «Строевые приёмы с оружием». Всё было нам в новинку, всё непросто, всё утомительно, всё тяжело и физически, и психологически! Когда те приемы выполнял сам Володин, демонстрируя их нам, на него было приятно поглядеть, насколько всё получалось чётко, красиво, без сучка и задоринки. Но когда пытались повторить мы, то сразу всплывала наша полная беспомощность и неуклюжесть. Мы ничего не умели. Мы быстро уставали. Мы нервничали, не успевали, злились друг на друга, срываясь в мелочах. Всё опостылело, но нас держали крепко, потому приходилось учиться, приходилось успевать, приходилось овладевать!
И вдруг ко всем нашим неприятностям еще и дождь полил. Не ливень, но все равно, самый настоящий летний дождик. Под таким долго не простоять – промочит насквозь. А наш Володин даже бровью не повёл, хотя стоял под тем же дождём, что и мы! И нам не позволил шелохнуться: – «Смирно! Стыдно военнослужащему от дождика раскисать! Продолжаем занятия! Ремень… Отпустить! Чётче, товарищи курсанты! Чётче! Резче! Фиксируйте крайние положения! Самостоятельно принимайте положение «смирно». И – не шевелись! В ходе строевых занятий мы не принадлежали себе. Нашей воли в нас будто и не было – мы подчинялись командам командира взвода, подчинялись еще не закрепившемуся в нас долгу, подчинялись неизвестно зачем придуманной дисциплине. И как будто не было ничего удивительного в том, что мы уже не обращали внимания на непрекращающийся дождь! Ну, и что с того, что продолжался он, основательно поливая нас, ведь мы так и продолжали выполнять диковинные приёмы с автоматами, изредка сдувая с носа зависшие на нём капли влаги, поскольку руки постоянно заняты. «На ремень! На грудь! Оружие – положить! В ружьё! Ремень – отпустить, ремень – подтянуть! Оружие – за спину…»
А дождь, между тем, не кончался. Уже на плацу асфальт почернел, а потом покрылся лужицами с разрастающимися в них кольцами. Видимо, надолго он за нас взялся! Мы нешуточно промокли. Сначала неприятно потекло за ворот с фуражек, с ушей, потом капли зависали на носу и срывались с него во время резких движений с автоматом. Но вытираться-то нельзя! Недопустимо совершать даже лёгкие движения, не связанные с выполнением оружейных приёмов! Все видели, конечно, как на парадах военнослужащие стоят, не шелохнувшись. Вот и мы также! Скоро к спине приклеилась гимнастёрка и майка под ней, хотя плечи под толстыми погонами остались островками сухости. Вода в избытке затекала даже в рукава…
Но мы дождались короткого перерыва, когда дождь заметно ослаб. Тогда наш Володин в потемневшем от влаги кителе скомандовал: «Взвод! Разойдись!» Как же хотелось сразу присесть или прислониться к чему-то уставшей спиной, но плац всегда пуст, как чисто поле, а с него далеко не убежишь! Да и Володин может специально потренировать, как он обычно и поступал, поддерживая в нас внутреннее напряжение. Чуть что, сразу команда: «Взвод! В две шеренги становись!» Попробуй не успеть на своё место. Будет тренировать снова и снова, пока не научишься. Но не тебя одного, а всех. Потому товарищи хорошо понимали, из-за кого они испытывали дополнительные мучения. Понимали, кому должны быть благодарны! Учитывая это, мы горохом раскатились в разные стороны, особо не удаляясь и пребывая в готовности опять занять своё место в строю. И вдруг удивились, и даже рассмеялись, сами не понимая, от чего нам, промокшим до нитки, стало так весело? Просто там, где только что мы стояли, посреди мокрого асфальта и луж, остались наши четкие сухие следы! Ровно тридцать шесть крохотных сухих площадок! След к следу! В две струнки! А вокруг мокрый асфальт, разогретый показавшимся солнцем, уже интенсивно парил. Так же парили и мы своими гимнастёрками защитного цвета. В таких же воевали наши отцы и деды! Кто-то скажет, пустячок! Пожалуй, что так! Что уж там! Дождик, сухие следы, мокрые гимнастёрки, оружейные приёмы! Смешно! Но всё это врезалось в душу и в память как символ нашего первого преодоления себя. Ведь на гражданке от дождя мы со смехом бросились бы, куда придётся, а теперь… А теперь, вон они, наши сухие следы на асфальте! Наши первые следы в большой истории страны, которую мы впредь обязаны защищать! А пока мы со смехом дивились этим следам, постепенно становясь другими, приспосабливая своё индивидуальное существо к новой роли в большой Советской Армии!
На следующий день, сразу после интенсивной тактической подготовки, старший лейтенант Володин опять дрессировал нас, но уже без оружия, как и полагалось по расписанию занятий. Потому строевые приёмы мы осваивали не на училищном плацу, а на заасфальтированной площадкерядом со своей казармой. Тот день уходящего казанского лета выдался очень жарким. Более остальных это чувствовали мы, надрываясь и вышагивая то в одиночку, то шеренгами по четыре, то взводным строем. Наши гимнастерки в характерных местах потемнели от пота. Володин всех основательно загонял, называя это издевательство сколачиванием подразделения и добиваясь полного взаимопонимания и однообразия наших движений. Возможно, подразделение от его действий и впрямь сколачивалось в нечто более плотное, но мы едва не разваливались на части от усталости, от жары, от тяжелых черных сапог, которые солнце с лёгкостью превращало в индивидуальные печки для пылающих от жара ног. А ещё сползающие портянки, в кровь натирающие ноги… Ладно, о них – потом!
Но даже в мучительной жизни курсантов случались просветы. Это мы поняли, когда заметили приближение знакомого старичка в белом фартуке. Только ему разрешалось торговать на территории училища то пирожками, то вкуснейшими беляшами, почти домашними, даже мороженым. Старичок с напряжением толкал в нашу сторону обычную для городов того времени тележку-термос. Именно из таких тележек мы когда-то покупали волшебного вкуса мороженое. И вот оно само приближалось к нам, будто в сказке. Но нам-то как быть? У нас ведь строевая подготовка! Мы в строю… Из него по своему желанию не выйдешь!
Володин, молодец, как специально подгадал под нас, объявив перерыв. Мы облепили тележку. Старичок справлялся шустро, и мы вмиг получили своё эскимо, отсчитав ему по двадцать две копейки серебром и медью. Боже мой! Забытый шоколадно-сливочный вкус! Осколок притягательной гражданской жизни! Потянулись минутки блаженства, мигом вернувшие нас в счастливое прошлое.
Всё рухнуло внезапно! И ничего не поделаешь, раз уж раздалась въевшаяся в нашу печень команда Володина: «Взвод! Закончить перерыв! В две шеренги… Становись!» «Боже мой!» – лихорадочно обдумывали мы свои действия. Никто из штатских этого понять не в силах! Но и мы не знали, как нам быть? Следовало броситься к месту построения и без суеты занять своё место. Но мороженое то здесь причём? Как быть с ним, ведь оно едва распечатано? Не выбрасывать же? Может, где-то пристроить на время? И жалко! И дорого для нас, еще не получивших даже первого своего денежного содержания в должности курсантов – семь рублей восемьдесят копеек. В нашем сознании тогда никак не укладывалось, что мороженое можно выбросить! Какое-то мгновение тридцать шесть одетых в военную форму мальчишек растерянно переглядывались, оглядывались на Володина (неужели не шутит?!), который будто и не понимал их терзаний, их душевных мук. И, уже самостоятельно подчиняясь тому служебному долгу, который через некоторое время станет самой их сущностью, дрогнули… Кто-то в сердцах первым швырнул мороженое в бак с дымящимися окурками. Потом туда же полетели и остальные порции. Кто-то ещё тянул время, старался лизнуть про запас и чуток задержаться на фоне остальных. Но раздалась команда «Равняйсь!» И пришлось броситься в строй… Кажется, тогда мы отбросили не столько своё несъеденное мороженное, сколько безответственное до тех пор отрочество. И потому начинали понимать нечто самое главное в жизни достойных мужчин. Уже готовились ради него жертвовать для начала своими житейскими радостями, а потом, если придётся, и жизнью. В этом состоит одна из многих особенностей выбранной нами профессии! Приходилось привыкать!
В третий памятный раз наши услуги понадобились в Вахитовском районе Казани. Почти рядом с ракетным училищем. Тогда у входа в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького городские власти готовили открытие монумента «Павшим за советскую власть». По смысловой трактовке монумент казался необычно смелым. Хотя бы тем, что фигура раненного полураздетого человека была представлена лежащей. Он из последних сил тянулся к светлому будущему, указывая впереди себя вытянутой вперед рукой. Сразу представлялось, будто умирающий от ран боец просит соотечественников быть достойными погибших за светлое будущее героев. Казалось бы, по такому поводу ёрничать не пристало, однако быстро нашлись острословы, не со злости, возможно, переименовавшие монумент – «Все вы там будете!» Дело в том, что вытянутая рука указывала на кладбище, вплотную примыкавшее к парку. В общем-то, намёк оказался достаточно прозрачным, хотя и неправдоподобным, ведь на том кладбище давно не осталось свободного места. Но именно на нём в марте 1962 года первоначально был захоронен Василий Сталин. Изощренная хрущёвская клевета на его отца коснулась и сына. В Казани Василия только окончательно добили, хотя травили долгие годы. Официально всё выставили в выгодном для Хрущёва свете. Даже зная в подробностях, что Василий в своей жизни накуролесил немало, мне его и теперь жаль. Хотя и в нравственном плане он не годился на роль идеала, и пил, иной раз, изрядно, но, несмотря ни на что, оставил после себя немало достойных свершений, которые гнилой человек, каким был сам Хрущёв и оба его сына, не совершил бы никогда. В Казань же Василия Хрущёв сослал после им же организованной восьмилетней отсидки в различных тюрьмах. Всегда не под своим именем, а под номером и в одиночных камерах, что особенно мучительно. Сослал не смирившегося, поскольку Василий так и не прекратил заявлять повсюду, что Хрущёв является убийцей его отца, убийцей Сталина! Но сажать за это было нельзя, ведь Василий не лгал! В его словах заключалась истинная правда! Потому восемь тюремных лет Василий отсидел в отместку Хрущёва великому вождю. Именно столько военный трибунал во время войны назначил сыну Хрущёва, когда тот, хотя и непреднамеренно, но застрелил своего товарища-офицера. Застрелил его, пребывая в пьяном виде. По всему выходило, что Никита Хрущёв всё же отомстил Сталину! Отомстил хотя бы посмертно! Пусть не в полной мере, ибо хрущёвского отпрыска за измену расстреляли, а расстрелять Василия Джугашвили (все документы ему принудительно переделали на эту фамилию) Хрущёв так и не решился, хотя очень хотел. Василия не расстреляли, но потом подло отравили. Как и отца. А по стране распространили слухи, будто Василий сам виноват – очередной раз перепил сверх всякой меры. Пардон, я удалился от темы! Вернусь-ка я к монументу «Павшим за советскую власть». Моя связь с ним образовалась, когда мы с товарищами убирали вокруг монумента прилегающую территорию. Всё было, как всегда в подобных случаях. Подметали, вывозили строительный мусор, мраморную крошку и прочее. Однако, шутки ради, я несколько возвысил свою роль. Но и не лгал, интригуя некоторых знакомых, будто к монументу имею самое непосредственное отношение. Будто в определённой мере я являюсь соавтором архитектора Василия Маликова. Это всегда срабатывало! Всегда и всех крайне удивляло, вызывало ко мне дополнительный интерес и уважение, а потом, когда я сознавался, в чем именно состояло моё соавторство, все веселились. Розыгрыш неизменно удавался. Мне всё прощали. 23 Коль уж я надумал нумеровать давние наши «подвиги», то четвертый раз, а потом и пятый, и даже шестой, мы кропотливо готовили к покраске огромные ферменные мачты. Потом на них, правда, не нашими усилиями, взгромоздили секции из мощных прожекторов. Такие же мачты с множеством прожекторов можно встретить на всех железнодорожных станциях. Но наши мачты разместились в четырёх углах училищного стадиона, чтобы зимними вечерами освещать каток. Его заливали на весь овал стадиона! Потому он казался невероятно большим. Там под хорошую музыку, разносящуюся на всю округу, весело кружилась вся молодёжь нашего района. И мы, разумеется, тоже иногда катались, если удавалось сбежать с обязательной самоподготовки. Невозможно было упускать возможность познакомиться с девчатами, когда они все сразу собирались на нашем катке! Правда, нам всегда мешало еще одно препятствие. На весь взвод имелось всего две пары коньков с ботинками, на размер которых приходилось закрывать глаза.
Но вернусь в настоящее. Вчера, сразу после захоронения товарища, я улучшил момент и спросил идущего рядом бывшего сослуживца, чтобы поддержать разговор, как там поживает наше ракетное? Ответ оказался неожиданным: – А никак не поживает! – в сердцах отрезал собеседник. – Училище ведь готовило советских офицеров! А когда появились всякие президенты, то они всё советское уничтожали! Наше училище даже не закрыли, его снесли до основания! Выкорчевали! И каток пошёл туда же! Всё советское, ненавистное им, пошло под корень! Изничтожили! Чтобы молодёжь не догадывалась, какой великой у них могла быть родина! А опустошенную территорию, лишенную человеческой жизни, сдали своим лизоблюдам под высотки. Теперь они бабло там наваривают! Будто сам не знаешь! Или мы с тобой в разных колониях живём?
Раньше для нас такие понятия как Родина, земля, страна и государство сливались в нечто единое, трудно различимое. Мы над этим не особенно и задумывались, потому что нам и не надо было об этом думать. Всё вокруг было нашим, общим, своим! Всё было родным! Теперь всё иначе. Нашей осталась лишь земля, потому что в ней нас, возможно, ещё похоронят. А всё остальное – оно для нас теперь чужое! Нашу Родину растерзали и уничтожили, а государство стало не то огромной ворующей у себя же бандой, не то, как коллега только что сказал, иностранной колонией. Конечно же, и бандой, и колонией. И я не нахожу оснований, чтобы к этому добавить хоть что-то обнадеживающее! Благодаря документам, подписанным Горбачёвым на Мальте, мы действительно стали жить в колонии. Многие этого не замечают. Впрочем, ровно так происходит и в Германии, и в Японии. Да и во всей Европе. Мозги продули, и люди не сознают ещё того, в чём именно они кувыркаются, зарывшись в свои мелкие житейские проблемы. Они продолжают считать, будто рабы непременно должны быть в наручниках и в кандалах! Но новые буржуи теперь экономят даже на этом! Одна у них задача – закопать почти всех, ибо производство во всём мире сворачивается в плановом порядке, и рабы как работники больше не нужны. Останутся лишь немногочисленные слуги паразитов! Странно, что в этой ситуации у кого-то поворачивается язык, чтобы очередной раз опорочить Сталина! Боже мой! Что за люди живут в среде нашего большого и многонационального народа с весьма тяжелой историей последних столетий? Ведь только Сталин и сделал их людьми, да еще и обеспечил принадлежность к великому народу! И только он сумел превратить вековую колонию, которую только негодяи и болваны до сих пор называют великой Россией, в великую самостоятельную державу, в СССР! В первое государство не для жирующих на людской крови паразитов, а в страну свободных людей, строящих счастливое будущее для всех без исключения своих советских детей! Казалось, этот народ и после Сталина должен был продолжать его великое дело, для себя продолжать, для своих детей, но без Сталина он народом сразу быть перестал. И теперь мало отличается от быстро тающего стада баранов, в котором промышляет стая озверевших алчных шакалов! Это обидно! Это стыдно и унизительно, но великий народ обязан ежеминутно доказывать своё величие великими делами, а не трибунными декларациями отщепенцев! Обязан доказывать, а не ждать, когда в его величие поверят шакалы, жаждущие его плоти! Сегодня, когда вспоминаю о нашем «великом» народе, мне кажется, будто опять он станет народом не ранее, чем найдёт в себе честь и силы вернуть прежние названия городам-героям Сталинграду и Ленинграду, переименованным в нечто несуразное из самых подлых побуждений врагами народа! Но пока наш народ, сильно поглупевший в последнее время, считает это полной ерундой, недостойной его внимания. Может, это и ерунда, поскольку она – лишь обязательное начало восстановления своего величия, как народа, а дальнейшее укрепление заявленного величия потребует, куда больших разумений, усилий, жертв и, главное, великих свершений! 24 Но опять вернусь к финалу первого лыжного кросса. Первого, разумеется, в моей жизни. Долго я грустил тогда за пригорком, делающим меня незаметным со старта. Следил за работой «Теслы», поджидал своих товарищей-лыжников. От внезапно свалившегося безделья мне даже взгрустнулось. До острой боли в сердце. Хоть плачь, да ведь не поможет! К тому же я заметил, что Володька Селин, один из наших лосей, уже прошёл всю дистанцию и теперь рвётся к финишу. Красиво идет. «Умеют же люди!». А на пятки ему наступает Толька Клименков. Мощности в нём, будто в тракторе, но тяжеловат, потому хрипит, сопит, но разве его остановишь? В метрах двадцати держится Толька Щуплецов, да так красиво идёт, что его размашистым безукоризненным шагом можно лишь любоваться. Прирождённый лось! Вот я и подумал тогда, что пришло моё время. С моей-то скоростью, если я за самых последних ребят зацеплюсь, то на финише к вечеру буду! Потому пора из засады выходить и двигать «дрова» в известном всем направлении.
Вышел я на лыжню вслед за промчавшимися с ветерком товарищами и уже собрался в путь, да слышу сзади раздраженный окрик: – Лыжню! Я тогда лыжных порядков не знал. Ясное дело, первый раз выступал. Потому с лыжни не убрался. «Да и почему я должен? Тебе же надо! Сам-то прёшь так, что любой танк позавидует! Вот и объезжай, зараза! Не трамвай – с рельсов не сойдёшь!» А позади опять резко, уже зло и чуть ли не в спину мне: – Лыжню! Лыжню! Твою мать! Не успел я посторониться, да и не очень-то хотел, как мощный толчок в зад отправил меня носом в снег. И хотя подобное положение в тот день было привычным, но выходить из него с достоинством я ещё не научился. Пока крутился, барахтался, переворачивая свои «дрова» в нужное положение, опять слышу сзади знакомую песню: – Лыжню! Тут уж я отполз, насколько смог, но палка на лыжне осталась. Слышу хруст. Конец нашёл мою палку. А с одной, рекордов мне не поставить! Правда, жалеть о том я не стал! Пока снег с ушей стряхивал, слышу вопль протяжным срывающимся голосом: – Лыжню-ю-ю-ю! Ну, думаю, если каждому условия создавать, до финиша мне не добраться. Не пущу больше никого! Что за несправедливость! Сильный слабому обязан помогать, а здесь слабого все гоняют! Несправедливо! Пока искал правду, получил новый пинок в зад и устно – весьма насыщенное эмоциями пожелание. И опять я трепыхался в снегу. Все лыжи поперёк! Шапку пришлось палкой подтягивать. А в ней увесистая порция снега! Но спорт – он такой, сильных только выжимает, а слабых засушивает! Слабаки спорту не нужны! Не стал я на весь мир обижаться, натянул шапку с остатками снега и хотел вернуться на лыжню, да только опять сзади всё то же… В общем, каждому понятно, что оказался я в некой очереди, и мне в ней места не нашлось! Но ведь и я не лыком шит! Как-никак, а часть дистанции самостоятельно прошлёпал-таки, потому понял кое-что в этом лыжном деле! Вот уже и финиш красной растяжкой в глазах рябит, и оркестр мазуркой по ушам дубасит. Тут-то я и сообразил, что рановато финиширую. Совсем уж рановато! Ещё подумают, будто я лось! Но кто поверит, что с первого раза первый разряд сделал тот, кто едва ногами сучит? И что мне оставалось? Не задний же ход включать?! Продолжал чуть медленнее пилить, отталкиваясь одной палкой, но к финишу-то и к позору своему, всё равно приближался чересчур уж быстро. Беда! Но и отсидеться уже негде. Хоть обратно поворачивай! Оглянулся я с надеждой на чудо. Вижу, – догоняет меня большая группа наших. Тогда и пришло спасительное решение. Ударил я себя по переносице ребром ладони, да, видно, пожалел. «Когда не надо, кровь сама хлыщет, а теперь не допросишься! Больно, конечно, по замёрзшему носу, но как иначе?» Стукнул ещё раз. Она и пошла, горячая! Тогда принялся я елозить ногами, уже что было силы. Приноровился в итоге. Голову назад запрокидывал, чтобы кровь экономить, но когда оркестр в мою честь загремел, дернулся я-таки на радостях и который раз в лыжах запутался. Вскочил сразу, будто спешить мне надо, и давай ногами топать! Рвусь к финишу, будто Тузик с цепи! Оркестр помогает, работает, может, даже для меня одного! Почёт и уважение! И сзади никто не мешал. Никто не рявкал, подавай ему лыжню! Потом мне объяснили, оказалось перед самым финишем лыжню можно не уступать. За десяток метров до него я рухнул, весь в крови. На встречающих это произвело сильное впечатление. Сразу меня подняли, довели под руки до финишной черты и зафиксировали моё почти рекордное время. И санинструктор подоспел. Уложил меня, сунул нашатырь под нос, удалил кровоподтёки ваткой со спиртом. Всё – как положено! Отлежался я в сторонке на санитарном матрасе, пока интерес ко мне не угас, да заковылял к термосу, чтобы горячего чаю хлебнуть. Очень уж хотелось. Только тогда и заметил, что как-то согрелся. Даже пальцы ожили! Чудеса, да и только! Может, кровопускание помогло? Но самое главное, для чего оно пригодилось, – оно смыло мой позор! Совсем никто не воспринимал меня как дезертира, сошедшего с дистанции! Никто не расстреливал!
Когда взвод собрался, все отдышались и чайку пивнули, захотелось нам в казарму. Стали собираться. Просунул я одну лыжу в крепление другой, как все это делали, туда же пристроил и сохранившуюся палку, а тут, как раз, старший лейтенант Володин построение объявил. Вижу, он, нет-нет, да поглядывает в мою сторону. Сначала я думал, будто беспокоится о моём состоянии, но скоро догадался, что всё не так, ведь слишком хитро улыбается! «Теперь точно при всех опозорит! – думаю. – Потом никогда не отмоюсь!» Сержант Панкратов доложил Володину о наличии людей и готовности. Он по-доброму усмехнулся, поздравил нас с первым финишем, смягчив строгости военных ритуалов, и объявил, что хоть одно хорошее дело нами уже сделано! Точных результатов забега пока нет, но теперь ясно, что все постарались! Не уронили ни честь взвода, не свою собственную! – Помните, – добавил Володин, – как я перед стартом всех призывал, чтоб кровь из носу, но первый разряд сделать… И кое-кто это воспринял чересчур буквально! Наши ребята, видевшие меня на финише, засмеялись, а командир взвода продолжил, одобрительно поглядывая в мою сторону: – Прекрасный дебют! Едва ни первый разряд! Такими темпами скоро и мастеров сделаем! Теперь уже все поглядели на меня, понимая эту похвалу каждый по-своему, а я совсем растерялся. «Какой уж там первый разряд, если за бугром отлежался! Скоро об этом все узнают! Как говорится, что скажут в коллективе? Какой позор!» – Сержант Панкратов, ведите взвод в казарму! До обеда всем можно отдыхать! – скомандовал Володин. 25 Разложив всё по местам, мы расслабились, занимаясь, кто чем. Я подгадал момент, когда из канцелярии выйдут все, кроме Володина, и постучался: – Товарищ старший лейтенант, разрешите войти? – А! Герой дня! – с улыбкой приветствовал меня командир взвода. – Проходи и садись поближе! – пригласил он. – Кровь-то перестала идти? Часто у тебя такое? Я не стал садиться и отвечать на его вопросы, а сразу взял быка за рога: – Товарищ старший лейтенант, я вас обманул… Я на развороте не отмечался. Не добежал… – моя воля с каждой секундой размягчалась, но всё-таки я свалил с себя эту тяжесть. – Я знаю! – подтвердил Виктор Александрович, не проявляя эмоций, будто мои слова вообще не имели никакого значения. – Тогда зачем так… Ещё и героем обозвали! – Ты садись… Садись к столу! – опять пригласил командир взвода и продолжил, видя, что я не шелохнулся. – Ладно уж, стой, если не набегался! – я дернулся от его насмешки, но он примирительно махнул рукой. – Ты же из Байрам-Али призывался? Там ещё наша 111-я ракетная бригада дислоцируется! Верно? И в Каракумах лыж, конечно, никогда не видел? Так ведь? Вот я и подозреваю, что ты там мог на верблюдах кататься, но не на лыжах! Так? У меня отлегло. «Он всё правильно понял!» – В общем-то, и на верблюдах не пришлось! – засмеялся я. – И в этом не повезло? – весело среагировал командир. – Пустяки! Ещё наверстаешь! А на сегодня тебе достаточно и такого результата! – утвердительно произнёс Володин. – Не унывай! Наша служба всему научит! Но к лыжам и к морозу привыкать придётся! Надо закаляться! Сегодня всего-то пятнадцать, но скоро ударит двадцать пять. А потом и все сорок! А ты не пугайся – многие на моих глазах привыкали. Сам ведь знаешь, сколько твоих товарищей из Краснодара поступали и, так называемого Прохладного, где тоже зимы не бывает. Полгода обычно всем хватает, если по тёплым щелям не прятаться! Значит, и тебе хватит! Как сам-то думаешь? Я неопределенно пожал плечами, но теперь-то я знал, что мне делать дальше. 26 Поначалу мы не представляли, и представить не могли, насколько же нам повезло с командирами! Думали, будто в армии везде всё одинаково, всё по уставу, везде, как и у нас. Теперь радуюсь вполне искренне. И восхищаюсь не памятниками, а живыми людьми, которые нас на совесть воспитывали и учили! Строго к нам относились, но человечно воспитывали и правильному учили! А ведь командиры, между прочим, тоже люди! И бывают они очень разными. Им тоже свойственны самые различные качества, в том числе, глупо это скрывать, не очень привлекательные. Ну, а подчиненным приходиться лишь мечтать, чтобы командир оказался настоящим человеком. Именно это во всех ситуациях остаётся самым главным качеством для любого командира. Но при спокойном течении жизни сложно разобраться, кто есть кто? Кто на что способен? Кто и как поведёт себя в сложной и опасной ситуации?
Людям несведущим, ну тем, которые искренне верят, будто вооруженные силы созданы для красивых парадов, всегда кажется, будто любые воинские подразделения, части и соединения сплочены, монолитны, управляемы и готовы в любой момент вступить в бой… И так далее. Для большинства штатских все военные кажутся оловянными солдатиками. Одинаковыми и послушными, разве что, живыми и активными! Я часто встречался с такими представлениями об армии. Многим почему-то кажется, будто любого человека достаточно переодеть в военную робу, и он сам станет военнослужащим всей своей сутью. Но всё не так! Не понимаю, кто заражает общество таким примитивизмом? Но он распространён. Население не понимает, что мало призывника переодеть, мало его даже обучить! Всегда остаётся вопрос: «А станет ли он воевать за отечество?» Обычно думают, будто это произойдёт автоматически. А как же иначе? Ведь есть командиры – они якобы заставят! Впрочем, подобный примитивизм и поверхностное понимание (скорее, непонимание) теперь заметны во всех сферах жизни. Не только в военной. Общество деградирует, что ли? А ведь вооруженные силы – это, прежде всего, люди! Люди с их индивидуальными настроениями, убеждениями, принципами, проблемами, наклонностями, привычками, желаниями и нежеланиями! Неужели они все мечтают воевать, убивать и быть убитыми, или даже просто гарцевать на парадах, словно размалеванные кони на цирковых аренах? Нет, конечно! Но их об этом и не спрашивают. Их заставляют! Им внушают, что так надо! Но неужели это всех призывников убеждает? Не уверен! Но считается, будто так и есть! Однако любые заблуждения всегда приводят хотя бы к разочарованиям. Часто с тяжелыми последствиями. И вот уже призывники собраны в воинские коллективы (иногда очень крупные). И в каждом назначен свой руководитель, за всё и за всех отвечающий. Всё это – почти как на гражданке. Но воинские коллективы помимо обычных задач, проблем и целей всегда имеют еще и весьма специфические задачи, проблемы и цели – военные. Причём они, решаемые, как правило, в бескомпромиссной и кровавой борьбе, значительно опаснее, труднее и сложнее, нежели любые гражданские. Истинные военные люди к этому приучены. Они стремятся разрешать любые конфликты преимущественно силой. А это уже – бой! Или даже сражение! Это – не мирная беседа! В бою о гражданской безмятежности думать не приходится. К чему я столько наворотил? Только к тому, чтобы показать – в боевой ситуации роль самого незначительного, самого рядового военного человека значительно выше, нежели она у любого даже самого крупного штатского руководителя. А уж что говорить о командире?! Именно от командира подчас зависит всё! Он может обеспечить успех боя в проигрышной ситуации, но может привести к поражению даже в случае явного преимущества! И если командир на своей должности несостоятелен, если не справляется, не может подчинить воинский коллектив интересам победы, то гибель и самого коллектива становится неминуемой. Вопрос времени. Причем, приходится смотреть шире. Гибель вполне может угрожать и другим подразделениям и соединениям. На войне всё тесно увязано и взаимообусловлено. Значительно сильнее, нежели в обычной жизни. Мораль проста и, казалось бы, она вполне очевидна! Не должно быть командиров, которые не «на высоте»! Вряд ли противник позволит что-то исправить со второй попытки! А непоправимые ошибки часто стоят настолько дорого, что их просто нельзя допускать, не подвергая риску потерять всё и вся! В этом нехитром выводе, в общем-то, и сокрыта вся важность и сложность воинского труда. Можно ли, зная его, формировать армию из числа тех, кого всего лишь переодели и даже обучили, но не заглянули в душу, не нацелили на победу, не вдохновили на защиту родины, не выработали ответственность и убежденность в правоте и нужности своего опасного и кровавого дела?
Мне довелось в течение многих лет служить в Прибалтике. А тамошние призывники пользовались необычным для остальных союзных республик преимуществом. Они почему-то все служили поблизости с родными местами. И по выходным к ним лавиной наезжали на своих машинах родственники. Мне ли не знать, насколько для солдата это важно! Впрочем, никто из наших офицеров и не возражал, мы только удивлялись, почему белорусы или казахи, украинцы или молдаване, считавшиеся равноправными с прибалтийцами, были лишены такой возможности. А для многих жителей Прибалтики такие путешествия не становились чрезвычайными, потому что Литва и Латвия сравнительно малы и все расстояния в них малы. Чуть дальше располагалась лишь Эстония, откуда добираться до Калининградской области было довольно-таки далеко и долго. Видимо, в ответ на создание столь исключительных условий для солдат из числа местных, после их увольнения в запас в ракетной бригаде обнаруживались следы вредительства. Где-то электрическая проводка военной техники оказывалась перерезанной, где-то в картере неожиданно застучавшего двигателя боевого автомобиля обнаруживался песок. Таковой на поверку оказывалась скрытая суть приспосабливающихся «защитничков», наносивших по всем правилам конспирации удары со спины. Хотя большинство коренных прибалтийцев служили абсолютно честно, добросовестно и показывали себя только с хорошей стороны. Тем не менее, должно быть ясно, что даже советского человека, родившегося и выросшего в СССР, было недостаточно переодеть в военную форму, чтобы он становился настоящим защитником страны, которая его взрастила. Если задуматься над этим, то получалось, будто вся система воинского воспитания, все эти патриотические плакаты и политзанятия, все кинофильмы и мероприятия, работавшие на патриотизм, оказывались не в состоянии противодействовать влиянию антисоветской среды, скрыто враждебной советскому народу. Такой средой часто оказывалась семья, в которой, например, дедушка, дядя или другие родственники не так уж давно были убеждёнными нацистскими служаками, были ярыми врагами всего советского. Но после окончания войны они приспособились, затихли, прикрылись, чем угодно и умолкли до удобного случая. Наивно было считалось, будто все враги перевоспитались, но официальные власти именно так и считали. И когда такие же враги развалили Советский Союз, выйдя из подполья, особенно в Прибалтике и в Западной Украине, стало, наконец, понятно, насколько же руководство страны руководствовалось неверными представлениями о положении дел. Но не верю, что оно, имея столько источников информации и средств ее обработки, имея мощные аналитические структуры, ошибалось случайно. Скорее всего, оно вело некую игру, которая была отнюдь не в интересах советского народа. Именно та игра и привела в итоге к поражению сил добра в нашей стране. А потом, кстати, цепочкой, и во всём мире. И сегодня продолжаем скатываться…
Теперь еще пару слов о монолитности и о прочем, что очень важно. Вообще-то, редко кто-то принимает в расчёт, что в любой армии всегда полно либо предателей и трусов, либо потенциальных предателей, которые открыто себя заранее не проявляют. Так было и в Советской армии, не говоря уже о Красной. Почему я вспомнил об этом? Так ведь за ответом далеко ходить не надо! Даже с моего курса несколько человек в смутное время переметнулись в Канаду и в Израиль. Возможно, кто-то еще куда-нибудь смотался. Не исключаю, что даже в Германию, солдатами которой убиты десятки миллионов советских людей, защищавших родину. Это ли не сегодняшние предатели? Конечно! Нашим моральным уродам для себя ничего не жаль! Уродам комфорт значительно дороже чести! Потому они с гордостью разъезжают на германских Мерседесах, БМВ, Ауди (Хорьх) и на Поршах. Их не смущает даже кровь родного деда и его брата, которая сочится из этих машин! Они действительно ничего не знают или не хотят знать? Например, что талантливый конструктор Порше – автор не только популярного многие десятилетия автомобиля «Жук», но и тех самых немецких «Тигров», которые так хорошо убивали советских защитников Родины! Которые создавались не для защиты Германии, а для уничтожения людей, брезгливо называемых тогдашними немцами низшей расой! Наших уродов не волнует, что они сегодня поддерживают финансами фирмы, выпускающие для них дорогие авто? Их не волнует, что эти фирмы, и не только эти, международный Нюрнбергский трибунал признал действовавшими против человечности. Против жизни на Земле! Потому было решено стереть их с лица Земли окончательно, как величайшее зло! Чтобы другим было неповадно! Так бы и сделали, но кровавое знамя фашистской Германии подхватили США и Великобритания. Они помешали приведению приговора в действие. Ведь сами уже готовили против Советского Союза, против советских людей, новую войну. Теперь – на полное уничтожение. Значит, новые фашисты опять нуждались в концлагерях, в оружии массового уничтожения, в печах для человеческих тел и любом ином оружии, лишь бы оно помогало избавляться от людей! «Успешные» меня спросят: «Ну и что с того? Я-то причем? Я не убивал! Просто советская страна распалась, люди ищут себя в других местах… Что же им остаётся делать?!» Знакомая песенка! Песенка любого предателя! Категорически не согласен с «успешными»! Люди не ищут себя в других местах! Люди – это только те, кто хоть как-то продвигает человечество вперёд там, где живёт, а не поганит его своим существованием везде и всюду! По крайней мере, стремится к прогрессу, а не паразитирует на человечестве всюду, где только удаётся! Изменники всё-таки – не люди! Они ведь сами отбросили принятую среди людей мораль как им ненужную, утратили честь, ёрничают над понятием Родина! И хотя – они не совсем животные, но всё-таки уже и не люди, а лишь некие существа в обличье людей! Это так же как человек, надевший маску животного, не является им в действительности, так и животное, воспользовавшееся образом человека, таковым не становится! Я ведь тех однокашников-предателей до поры считал и своими товарищами, и товарищами по оружию, но, как выяснилось позже, они давно созрели для предательства и были готовы убивать и мой народ! Уверен, получив тогда приказ, они стреляли бы в меня и во всех нас без колебаний. Точно так же поступят многие и сегодня, живущие среди нас и считающиеся по людской наивности своими, и соотечественниками, и товарищами, и друзьями! Это те, кто «умеет жить!» Разумеется, жить за чужой счёт! Между прочим, мощный Советский Союз развалили, в значительной степени, в силу политической близорукости вполне порядочного советского населения, в общем-то, не желавшего развала. Якобы по воле близорукого населения, которое называло себя народом. Государство все силы направляло на защиту от внешнего врага, а внутреннего врага во внимание не принимало! Все не очень-то верили в его существование! Все ведь считали, будто мы давно едины! Будто мы все за мир, за социализм, друг за друга! Будто не может стать врагом тот, кто родился в советской стране, кто рос, учился, жил рядом с нами! «Что они, сумасшедшие что ли? – думали чаще всего советские люди. – Разве до сих пор неясно, что западный образ жизни для большинства даже их собственного населения, это всего лишь набор мифов! О чём спорить, если в богатейших США ежегодно тридцать миллионов человек и более получают пособия на продукты! Без этого они не выживут! Нам же Голливуд вкручивает мозги! Для этого и вдавливаются по всему миру американские пропагандистские лощенные как обложки их журналов фильмы, внимание к которым дополнительно приковывают с помощью кривляния «знаменитых» сверхбогатых актрис и всяких призовых статуэток! А фильмы-то низкопробные! Это же надо понимать, чтобы самим не вляпаться!»
Но среди советских людей оказалось немало тех, кто не только желал, но и делал многое против советской власти, против интересов народа, против самого существования СССР. Попросту – вредил! Фактически, они против народа вели свою войну, прикидываясь «своими в доску». Тайно работали на подрыв ненавистного им советского строя! Чего в этом смысле стоят хотя бы всякие андроповы, брежневы, косыгины, горбачёвы, лигачёвы, шеварднадзы, яковлевы… Это же настоящие перерожденцы, портреты которых всюду вывешивались для преклонения! Да если бы только эти «деятели»! Их в стране оказалось слишком много! Они пробрались не только на самый верх управления государством, но множество их, всяких гайдаров и чубайсов, топталось где-то на подходе! А кто знает, сколько их было в начале вредительского пути?
Андропов очень неглупо распространил среди своих доверенных пропагандистов общественных и экономических наук вражескую теорию конвергенции. А уже они стали ее вдавливать в головы советского населения. Видимый всем смысл конвергенции заключался в том, что капитализм и социализм, существуя рядом, совсем необязательно должны враждовать. Более того, они якобы постепенно во многом сближаются и взаимно обогащаются. Это якобы объективный процесс, которого советскому руководству не следует опасаться. Просто следует терпеливо ждать, не злить капитализм, и когда-то он сам во всём разберётся и мирным путём превратится в прогрессивный социализм! В общем, как в той песенке: «Не надо печалиться! Вся жизнь впереди! Ложись, друг, и спи!» Такая теория понравилась, прежде всего, тем, кто любым способом уже накопил немало богатств, но в СССР не мог ими распоряжаться, как хотелось, но это стало бы возможно, если реставрировать капитализм. Отсюда и желание богатеньких подорвать устои социализма в Советском Союзе. Но и простым советским людям к этому времени с помощью объективного или специально организованного дефицита товаров народного потребления было внедрено убеждение, будто в западных странах давно достигнуто полное изобилие всего и вся! Потому, сколько бы с высоких трибун народ не убеждали в преимуществах социализма, этот народ по-тихому завидовал капитализму с его красивыми витринами! Стало быть, в конце концов, сближение с капитализмом показалось выгодным даже самым честным и работящим людям! И они сильно заколебались в вопросе, а стоит ли им защищать советскую власть? Им-то от этого какая польза? Они же не знали, что к такому выводу их давно умышленно подводили! В то же время, на хваленном Западе у 95 % населения жизнь совсем не такая, какой она казалась по голливудским фильмам! Сегодня-то в РФ это поняли почти все, кроме тех самых пяти или десяти процентов, но что-то вернуть стало сложно. Чтобы это не допустить, в доблестном услужении неправедному капиталу теперь находятся все те структуры, которые раньше защищали завоевания социализма!
Именно не осуждаемая возможность обогащения более всего и понравилась взращенной при Брежневе советской буржуазии. Обогащаться она давно была согласна! И давно этим занималась активно, но не могла приятно для себя потратить огромные средства. «Вот если бы сблизиться с капитализмом еще сильнее! До братских объятий! Но для этого следует свернуть шею непокорной советской власти! Отменил же Хрущёв диктатуру пролетариата – быдло даже не заметило! И, тем более, не сообразило, что в действительности это означало. Конечно же, только легализацию диктатуры буржуазии! Но сразу ей разгуляться не дали! Следовало закрепить успех! Следовало устроить перестройку, ускорение, модернизацию, обновление… А уж в той суете и неразберихе, под самые красивые лозунги о демократии и свободах, окончательно покончить с СССР!»
Между прочим, никто даже теперь в РФ не замечает, насколько же капиталистический способ производства страдает слабоумием. Насколько он проигрывает в эффективности социалистическому плановому хозяйству! Но это именно так! Кажется, любой замечал избыточное количество услуг и товаров в магазинах. Действительно, сколько типов телевизоров, стиральных машин, автомобилей, сковородок, лампочек – да чего угодно, при капитализме производится без необходимости? Лишь малая часть этой продукции найдёт своего покупателя! Но она уже произведена! Напрасно затрачен труд, энергия, материалы, ресурсы оборудования! Страна в массовом количестве производит не только то, что никому никогда не понадобится, но и делает это в десятках различных вариантов! О стандартизации и унификации, фантастически удешевляющей и упрощающей производство, капитализм даже не хочет думать! Дорог лишь свой карман! Взгляните, вот стиральная машина фирмы Индезит. Рядом с ней продаётся точно такая же по характеристикам Бош, Электролюкс, Самсунг, Хайер, Беко и другие! Зачем? Это ли не слабоумие капитализма, взращенное на алчности? Пожалуй, все обращали внимание на интересное явление. Если на вашей улице открылась первая аптека, то через некоторое время за нею как грибы откроются новые и новые аптеки. Такое слабоумие не позволяет подняться ни первой аптеке, ни остальным. Потому однажды первая аптека перепрофилируется, скажем, на продажу автозапчастей. Дело у нее пойдёт на лад, но скоро и все остальные аптеки станут продавать запчасти! Опять все окажутся на грани краха! Это и есть капитализм! Это и есть его слабоумие! Но теперь капитализму приходит конец повсеместно. Это уже очевидно! Хотя многие люди пока не понимают, что нечто новое не может принести им улучшение их жизни. Даже если это в перспективе и видится кому-то, то следует вспомнить, что приход новой формации всегда сопровождается уничтожением предыдущей! 27 Но продолжу начатое прежде. На параллельном с нами курсе взаимоотношения с командованием изначально сложились противоположно нашим. К сведению, термин «параллельный курс» означает, что у этого курса такой же год обучения, как и у нас. То есть, первый, второй или, например, пятый, но только на другом факультете. Факультетов в нашем училище было всего два. Первый считался механическим, а второй – электрическим. На моём факультете, на первом, упор в программе обучения делался на сложные механические системы, а на втором – на электрические устройства и электрические машины. Не скрою, при поступлении все хотели учиться на втором факультете. Считалось, будто в прикладном смысле для последующей жизни более понадобятся знания и умения по электрооборудованию. Мол, в механике и самому просто разобраться… Вообще-то, это совсем не так! Немного я встречал специалистов даже с механического факультета, которые были способны выявить причину отказа простенького редуктора. Не стоит думать, будто всё в механике так уж прозрачно! Но после зачисления в училище нас распределяли по факультетам, не особенно-то выясняя наше желание, а руководствовались своими кадровыми соображениями, потому между параллельными курсами возникало напряжение. Возможно, зависть или обида. Трудно это определить наверняка! Однокурсники второго факультета всегда охотно демонстрировали над нами превосходство, поскольку попали учиться туда, куда сами и наметили. Вряд ли всегда и во всём их превосходство имело какие-то основания. Но дух соперничества между нами всё же был. Возможно, с нашей стороны он вызывался лишь стремлением доказать, что второй факультет напрасно пыжится – мы ни в чём ему не уступаем. Впрочем, особого напряжения у кого-то из нас это не вызывало. Я, по крайней мере, такого не помню. И ещё, кстати, будет замечено. На нашем курсе отношения между всеми сложились в большей степени простецкие, дружеские, доброжелательные и открытые. Тон этому, видимо, задавал наш начальник курса и курсовые офицеры. А вот на втором факультете каждый курсант старался напускать вокруг себя как можно больше туману, важности и неприступности. Каждый пыжился, делая вид, будто он козырный туз или его близкий родственник. Почти каждый был чуть ли не король – исключительный и величественный от осознания собственной значимости. Мы над этим лишь посмеивались. Однако яростных стычек или подлинной враждебности, прорвавшейся хоть однажды наружу, я не припомню. Зато к любым старшекурсникам, независимо от факультета, у нас, помнится, всегда было столь же подчёркнутое уважение, как к людям, которые с честью уже преодолели все трудности, лишь предстоявшие нам.
Так вот, опять вернусь к командирам. На параллельном с нами курсе курсанты своими командирами никогда не восхищались. Напротив! Кто в том был виноват, мы тогда не очень-то задумывались. Забот нам и без того хватало! Начальники курса и командиры взводов на втором факультете менялись часто, а обстановка всегда напоминала минное поле – того и гляди, что-то и где-то взорвётся. Вновь назначенные командиры обычно старались «закрутить гайки», поскольку справедливо полагали, будто дисциплина на курсе плохая. На это курсанты, понимая, что в них видят не людей, а лишь объекты, волю которых пытаются подавить любой ценой, противодействовали. Чаще всего, они активно подставляли своих командиров перед их начальниками так, что те выглядели весьма неумными. Курсанты тихо саботировали любые приказы и распоряжения своих начальников, выполняя всё наоборот, но делали это с видом, полным преданности и усердия! Просто так не придерёшься! И что особенно удивляло, на тот несчастный параллельный нам курс всякий раз назначали, казалось, самых опытных и знающих своё дело офицеров, но воз с места они не сдвигали. Все командиры, вместе взятые и по отдельности, вплотьдо выпуска так и не сумели расположить к себе курсантов, не заслужили у них авторитета, потому-то и продолжалось всё на их курсе через пень-колоду! Случалось там, курсанты из строя, если удавалось укрыться за чьей-то спиной, позволяли себе шуточки, бесившие начальников. Оскорбленные, они мгновенно выплёскивали своё раздражение, проявляли открытое неуважение уже ко всем подчиненным, требовали признаться, «кто это сказал?» Разумеется, такие действия лишь увеличивали разрыв и не оставляли надежды на взаимопонимание. А раз у воспитателей нет авторитета, то воспитание курсантов происходило стихийно. Жизнь, учеба и воинское воспитание тянулись как-то сами собой в расчёте на то, что после выпуска все непосильные муки неудавшихся воспитателей, наконец, закончатся чем-то определенным.
Зато на нашем курсе, которым с первых дней и вплоть до выпуска командовал Пётр Пантелеевич Титов, всё складывалось принципиально иначе. И сравнивать-то нельзя с тем, что происходило у соседей! Но в чём был секрет нашего начальника курса? Если уж быть совсем откровенным, то я не знаю до сих пор! Да, не знаю! Хотя закончил службу полковником. Уже потому, казалось, должен понимать куда больше своего бывшего начальника курса, который тогда был всего-то капитаном, потом, правда, уже при нас стал майором. Ан, нет! Я и теперь в вопросах взаимодействия с людьми преклоняюсь именно перед ним, перед нашим немногословным Пётром Пантелеевичем, и мысленно всегда свои решения примеряю на него. Говорят, он воспитывался в детском доме. Может, сказалась именно та жизненная школа? Или очень хорошими оказались его учителя? Всё это возможно, но мало кому поможет извлечь хоть какие-то уроки для себя. Мне это вспомнилось к тому, что в последнее время я наблюдал, как вдавливают в людей мнение, будто из советских детских домов дорога вела только в воры или бандиты. Кто этому поверил, пусть обернётся на нашего Пётра Пантелеевича. Он собой олицетворял самый правильный ответ на этот вопрос. Он был идеальным советским командиром, правда, всего на уровне роты, чем по своей численности и являлся наш курс.
А секретов у Титова, может быть, и не существовало. Просто умный порядочный человек, честно делавший своё дело и, главное, сумевший относиться к нам, мальчишкам требовательно, умно и справедливо. Относиться по-отцовски! Он понимал, что мы пока лишь дети. Физиологически взрослые, но ещё дети умом и душой, потому не всё понимаем, много мним о себе, самоутверждаемся, обижаемся ни на что… Когда думаю об этом, всегда вспоминается Александр Бек с его «Волоколамским шоссе». Отличная книга. В ней прекрасно показано, как именно умный командир формировал свою дивизию, как воспитывал вверенных ему случайных и очень разных людей, настраивал их на выполнение своего воинского долга, а, в общем-то, на подвиг.
Вполне сознаю, что только благодаря Пётру Пантелеевичу на нашем курсе не привилась и так называемая солдафонщина. То есть, все требования службы в нас никогда не вдавливали, ломая нашу волю, как обычно это делается через глупые и всё-таки обязательные для армии приемы – строевую подготовку, уставы, запугивания и наказания. На первый взгляд, никакого издевательства, как будто и нет! Одни лишь трудности овладения воинским ремеслом. Но это было официально, лишь для виду, но сама система подчинения младших старшим подталкивала некоторых командиров к замаскированным издевательствам, к подавлению личной воли подчиненных, а не к повиновению осознанному. То есть, к подавлению собственных интересов, своего «я», ради интересов своего народа, которому следовало служить! Обычная практика состояла в том, чтобы сломить волю непривыкших к новому порядку и непокорных, еще вчера самостоятельных людей! Силой, давлением на психику, угрозами, внушением всевозможных страхов заставить подчиняться! Именно, заставить! Чтобы каждому стало ясно, что подчиняться всё равно придётся. Хотя бы затем, чтобы не вышло себе дороже! В общем-то, это не что иное, как самая обычная дрессировка. Дрессировка животных. Только еще хуже, поскольку кусочка сахара за правильное поведение даже не предвидится. Только кнут и изнурение!
Людей со стороны необычно спокойное положение на нашем курсе всегда удивляло. Оно удивляло и нас самих, не то, что посторонних. Поначалу нам тоже казалось, будто в армии без всей этой ерунды никак не обойтись. Но мы сразу заметили, что наш начальник курса не очень-то одобряет казенные словечки: «есть!», «так точно!» и «никак нет!» Нам он об этом, конечно, не говорил. И, разумеется, не одергивал нас, если мы их применяли, поскольку это требовалось воинскими уставами. Тем не менее, он приучал всех говорить нормальным человеческим языком. Никогда не давил на нас силой своей должности, своими погонами. Военная специфика языка, объяснял он, должна проявляться в четкости и краткости формулировок, а не в громком выкрикивании шаблонных фраз. И, тем более, не в лизоблюдстве. «Никогда не теряйте себя перед начальством! Вы обязаны исполнять служебные приказы, но не извиваться перед теми, кто старше вас по положению, в стремлении услужить им лично». И мы это впитывали. Будет понято неверно, если кто-то решит, будто наш Пётр Пантелеевич был молчуном. Совсем не так! Он весьма толково говорил по существу любого вопроса, интересно рассказывал, если уж начинал, прекрасно реагировал на чужие шутки, если они оказывались уместны. Но никогда не пустословил. Не рассуждал, бог весть о чём. Поставит, бывало, без сюсюканья и долгих разъяснений нам задачу и, извольте выполнять! Только и уточнит напоследок: «Вопросы есть? Тогда вперёд!» Подразумевалось, что мы сами должны включать своё понимание и инициативу для решения любой задачи! Впрочем, иногда и Пётр Пантелеевич мог продержать нас в строю с полчаса и даже дольше. Пока его самого не поджимал распорядок дня. Чаще всего, это становилось замаскированным, но заслуженным наказанием. Мы, разумеется, не радовались, но и не возмущались. Такое случалось, если нас, как полагал Титов, следовало слегка повоспитывать нравоучениями, что-то объяснить, от чего-то предостеречь, что-то вдавить в наше путаное представление о действительности. Например, в связи с чьим-либо вызывающим проступком. Но и тогда Пётр Пантелеевич выражал своё резкое отношение, даже возмущение и презрение, лишь к самому проступку, но не допускал оскорблений и унижений личности виновного. А каждый из нас, разумеется, примерял всё сказанное на себя, и был уверен, что Пётр Пантелеевич говорит не о нём. «Пётр Пантелеевич лишь предупреждает, чтобы и я такое же не сотворил! Он не перестаёт меня уважать! Он верит мне!» – думали мы. И не ошибались. Он верил, что мы берём с него правильный пример. Верил и доверял, не опекая. Опека ведь всегда подсекает самостоятельность.
Меня весьма интересует, потому я часто задаю себе один и тот же вопрос: «Откуда у Пётра Пантелеевича и наших командиров взводов было столько мудрости? Они ведь были всего на несколько лет старше нас». К третьему, к четвёртому и, тем более, к пятому курсу училище вложило в нас целый океан общественных, инженерных, специальных и военных знаний. Под их воздействием мы действительно выросли. И во многом обошли своих командиров. Пусть нам еще не вручали дипломы инженеров, но, по своей сути, мы уже стали инженерами, а вот наш Пётр Пантелеевич и командиры взводов так и остались со средним военным образованием. Формально они сильно от нас отстали. Они и сами это понимали. Понимали это и мы. Тем не менее, их авторитет в наших глазах ничуть не снижался. Мы их по-прежнему уважали не за звёздочки на погонах и должности, а за их роль в нашей жизни и за то, как они ее исполняли. Уже много-много лет потом мы вспоминали наших первых командиров только добрыми словами! Было за что!
Вот дополнительный штрих к портрету Петра Пантелеевича. Моя милая супруга всегда удивлялась и никогда не могла понять, почему мне, профессиональному военному, целому полковнику, всегда предельно не нравилась строевая подготовка. Я действительно к ней относился критически и, осознанно починяясь требованиям службы, тихо ее ненавидел. И всегда считал, что природа напрасно наградила головным мозгом людей, марширующих под бравурные марши – для такого занятия достаточно и спинного! Это кто-то из великих подметил, прямо мне в унисон. Я люто ненавидел тупость строевой подготовки ещё до той поры, когда узнал мнение на ее счёт Фридриха Энгельса. А у него, между прочим, был великолепный военный опыт! Так вот, Энгельс с присущей ему безупречной логикой сделал когда-то своевременный и гениальный вывод: «С появлением автоматического огнестрельного оружия строй для армии утратил своё значение!» Насколько же это верно! Пока воевали копьями и прочей ерундой, строй обеспечивал силу и стойкость всего войска, где все сражались плечом к плечу, перекрёстно защищая один другого, но под градом пуль из пулемётов такой строй лишь умножал потери! Потому для сохранения людей, без которых не победить врага, стал более разумен рассыпной строй, неорганизованный, беспорядочный, при котором невозможно всех или почти всех поразить одной очередью, одной бомбой или одним снарядом! Ну, не одним, так несколькими! Следовательно, терялся смысл правильного строя. Пропадал смысл и бесконечной муштры в строю в мирное время, ради тренировки на случай боевых действий! Их-то стало разумнее вести в рассыпном строю! В общем-то, не буду преувеличивать! В какой-то степени строевая подготовка полезна для армии и сегодня, но ее роль в мирное время теперь доведена до абсурда. Особенно, в тех случаях, когда эта подготовка оказывается в компетенции некоторых своеобразных начальников, которые ее используют как воспитательное средство. Или для военных парадов! Парады – это вообще унизительный для армии цирк, превращающий людей, достойных уважения, в оловянных солдатиков, услаждающих праздных бездельников. Но я согласен и с теми, кто утверждает, будто строевая подготовка, как воспитательное средство, всё же до сих пор в армии работает. Да, работает! Но как? Очень уж не нормально! Осуществляется всё та же дрессировка людей, словно, животных. Понятное дело! Если принуждать подчиненных часами вышагивать, – а это немалая физическая нагрузка, – то можно легко довести этих людей до сильнейшей усталости. Этого легко добиться, прохлаждаясь в сторонке. Но в таких случаях «воспитаются» самые слабые физически и слабые духом. Именно они, в конце концов, сдадутся: «Чёрт с ним! Подчинюсь! Лишь бы отстал! Лишь бы отдохнуть!» Но разве солдаты со сломленной волей и подавленной инициативой – это лучшие солдаты в бою? Это лишь более удобные солдаты для плохих командиров. Да и то, в мирной обстановке. А в военное время таким командирам, как показывает опыт, могут и в спину выстрелить, припомнив незаслуженные обиды. И такое на фронте случалось не раз! Ну, а не самые слабые ни за что не сломятся! Как бы их не гоняли по строевому плацу. Но много ли толку от такого воспитания? Такие солдаты всё равно не будут уважать командиров, потому на смерть за них не пойдут. Впрочем, итак всё понятно – без уважения к себе со стороны подчиненных командиры никогда и ни за что не смогут взять ни крепости, ни города! Потому командиры, как чистые строевики, армии не нужны! Следовательно, не нужна и строевая подготовка, доведенная по своей сути до наказания или изнурения! Она лишь ослабляет армию! С этих позиций (нам тогда казалось) подходил к строевой подготовке и наш Пётр Пантелеевич, но как-то ему в курилке процитировали Энгельса, и что же мы услышали в ответ: – Знаете ли! Энгельс служил в Прусской армии! Так? В ней действительно слишком много внимания уделялось строевой дрессировке, и всё же она была нами многократно бита! Потому не советую воспринимать столь прямолинейно, будто строевая подготовка – основа военного успеха. Но и не надо считать, будто сегодня она совсем не нужна! Это вам лишь хочется, чтобы так было! Но скоро вы заметите, что любой большой начальник, приезжая с проверкой и тем более с инспекцией, свою работу всегда начинает со строевого смотра. Хорошо это или плохо, но это факт! И если подразделения внешне не опрятны, не слажены, плохо показывают себя при выполнении строевых приёмов и при прохождении с песней, то дальше, друзья, как вы не садитесь, а в музыканты… Мораль проста: и сегодня надо уметь себя показать, а строевая выучка в этом деле пока очень важна! Можете считать – к сожалению, но пока она важна! И вам – в первую очередь! Возразить было трудно и ни к чему! Ещё и потому, что мы давно знали – пусть наш Пётр Пантелеевич и не уважает строевую подготовку, но сам-то любые строевые приемы, особенно, труднейшие, с оружием, выполняет настолько образцово, что наблюдателей его мастерство, доведённое до совершенства, обычно завораживает. Цирк, да и только! 28 Впрочем, однажды заслуженная слава капитана Титова, слава лучшего строевика, нашему курсу сильно навредила. Всё случилось в один из самых холодных зимних месяцев. Где-то на стыке 68-го и 69-го годов. Наш Казанский гарнизон собирался посетить большой-пребольшой начальник – первый заместитель Министра обороны СССР, Главнокомандующий Объединёнными вооружёнными силами государств – участников Варшавского договора, дважды Герой Советского Союза, член ЦК КПСС Маршал Советского Союза Якубовский Иван Игнатьевич. Иначе говоря, к нам ехал ревизор! С любыми возможными последствиями! Прежде всего, для больших начальников гарнизона. От перепуга все они, а далее по цепочке до самого низа, стояли на ушах. Заранее готовились ко всему, не зная, к чему, лишь бы угодить. Одной из ближайших практических задач считалась первоначальная встреча маршала на аэродроме. Целоваться с подчиненными в соответствии со странными традициями Леонида Ильича маршал, конечно, не станет, но не дай-то бог, вызвать его недовольство с первых шагов! Разумеется, важнейшим вопросом оказался выбор образцового начальника почётного караула и состава самого караула для встречи маршала на аэродроме. От безупречности этого выбора и первого впечатления, произведенного на Якубовского, зависели судьбы начальников. Понятное дело, в качестве начальника почетного караула выбор пал только на нашего Петра Пантелеевича. Лучшего строевика в гарнизоне просто не нашлось! А за ним в качестве почетного караула потянули и весь наш курс.
Мы-то всего этого не знали, когда нас внезапно сорвали с занятий, что считалось совершенно неординарным событием. Потом поспешно одели в то, что всегда было под рукой, и только для демонстрации особой праздничности момента выдали дополнительно тоненькие белые перчатки. Наверно, капроновые. Времени для выравнивания по ранжиру, а не по взводам, что было для нас более привычно, и для слаживания подразделения в новом качестве почти не оставалось. И хотя точного времени прилёта маршала мы не знали, но нам периодически сообщали, чтобы мы не расслаблялись, будто «он уже почти вылетел из Москвы!» Нам некогда было рассуждать на тему, что означает «почти вылетел». Мы тренировались возле казармы, не теряя времени. В конце концов, капитану Титову сообщили – пора! И он строем повёл свой курс в аэропорт, чтобы к сроку занять указанное место. Погода делала всё возможное, чтобы нам навредить. Было градусов пятнадцать, но по лётному полю гуляла метель. Временами ветер становился сильным, хотя постоянно нёс в себе миллионы болезненных снежных зарядов. Все снежинки превращались в мелкие пульки, когда вонзались в наши лица, уши и даже шеи. Подчас они не давали открыть глаза, заливая их растаявшей пеленой. А мы и на аэродроме принялись тренироваться с автоматами в положении «На грудь». Кто бы знал, как сильно эта штуковина напрягает шею своими тремя с половиной килограммами! Хорошо, хоть не знаменитый ППШ времён войны! Тот вообще весил пять килограммов с половиной! А голая кожа на морозе одинаково прилипает к любому металлу, потому что это не зависит от веса автомата. Белые перчатки, конечно же, оказались декоративными, а взять с собой свои штатные рукавицы нам не позволили, чтобы они, припрятанные потом в карманах, не раздували шинели. Натянуть же тайно белый капрон на рукавицы оказалось невозможно – тесноват. Ситуация представлялась безвыходной. Скоро наши руки превратились… Всем, пожалуй, понятно! Но на лицах нам надлежало демонстрировать уверенность и невозмутимость. На равных с нами переносил все муки этой встречи и Петр Пантелеевич. Более того, совсем скоро из-за мощного озноба мы не могли и слова вымолвить, а ему ещё предстояло при встрече маршала без запинки перечислять его многочисленные титулы! В окоченевшем-то состоянии! Воспользовавшись задержкой самолёта, Петр Пантелеевич принялся нас тренировать к почётной встрече, надеясь заодно и разогреть. И мы старались. Старались довести до совершенства весь ритуал. Мы старались не подвести любимого командира. Но холод делал своё дело, истязая нас до появления пугающего безразличия, – явного признака переохлаждения всего организма. Прошёл час, но маршал не прилетел. Пётр Пантелеевич разрешил греть руки в карманах и завязать ушанки под подбородком. Это помогало лишь отчасти. Потому начальник курса принял решение разогреть нас иначе. Только бег – тяжелый, долгий бег – мог разогреть наши тела и вернуть их к жизни. – Напра-во! За мно-о-й! Бего-о-ом, марш! – скомандовал наш Титов и с нарастающим темпом побежал вдоль полосы. Мы строем побежали за ним. Но разве то был бег? Жалкое направленное вдоль взлётной полосы передвижение. Бежать по-настоящему было трудно и больно. Полы длинных шинелей парусили под напором ветра и мешали подниматься бёдрам. Из-за многократно усилившейся нагрузки поднимать ноги было невыносимо тяжело. Пальцы в сапогах и руки давно потеряли чувствительность. Кожа на лице от ветра, льдинок и мороза одеревенела настолько, что ни сморщиться, ни улыбнуться не получалось. Из носа постоянно что-то текло и превращалось в сосульки. От горячего выдоха опущенные клапана шапок возле рта покрылись инеем. Заиндевели ресницы и брови. Вдыхая холодный воздух на бегу, мы что-то разжигали в лёгких. Автомат в положении «На грудь» через натянутый ремень с каждым шагом больно бил по шейным позвонкам, отдаваясь в мозгах. Мы очень устали от того, что уже пережили. Очень устали от бега, но приходилось пересиливать себя. Постепенно мы растянулись более допустимого, уже не соблюдая дистанцию и интервалы. Кое-кто не выдержал темпа и остался позади… Я тогда, как и все мы, из-за сплошного промерзания плохо понимал действительность, но, кажется мне, что Пётр Пантелеевич прогнал нас километра два вдоль взлётной полосы. Когда же развернулись обратно, ветер перестал бить в лицо, даже помогал бежать. И полоса в обратную сторону наклонилась в нашу пользу. И вообще стало значительно веселее – ведь возвращались! И мы заметили, что как-то отогрелись. Постепенно стали отходить даже пальцы рук в этих идиотских негреющих перчаточках. Мы повеселели. Посыпались проклятия и шутки. Жизнь возвращалась в нас. Наш отец, Пётр Пантелеевич, опять нас спас! А потом мы снова ждали маршала, дежуря у взлетной полосы. И разные самолеты редко, но всё же взлетали и садились, обдувая нас потоками искрящихся льдинок.
И через два часа маршал не прилетел. Мы продолжали дежурить. И самолеты по-прежнему изредка садились и взлетали, дополнительно обдувая нас ледяным ветром. В промежутках между самолётами Зилы-снегоуборщики лениво, как казалось со стороны, скребли от снега длинную и очень широкую полосу, на которой даже большие самолёты казались букашками.
Маршал не прилетел и через три часа. А мы всё ждали, частично превратившись в лёд, и давно были не в силах на что-то реагировать. Самолеты по-прежнему иногда взлетали и садились, но только не тот маршальский борт, которого мы так долго ждали, проклиная и его, и всё на свете. Казалось, мы кем-то умышленно брошены на погибель. Мыслей от общего переохлаждения давно не осталось. Они попросту замёрзли в заледеневшем мозгу! Но даже потом, через годы, я часто вспоминал тот случай и снова зло чертыхался от бесполезного возмущения. Как же так? Никто о нас, замороженных живых людях, даже не подумал! Выходит, наши большие начальники только приказывать и научились, не отвечая за последствия своих приказов, за свою нерешительность или недомыслие! Как бы мы воевали, промёрзшие насквозь, если бы тогда это реально понадобилось? Мы бы и рады, но усилиями больших начальников оказались бы не в состоянии. Ни одна сволочь (и как же называть их иначе?) не считала себя обязанной хоть немного подумать о людях, которые не капризничают, а которые бессмысленно погибают! Никто из высоких начальников, прикрывавших почётным караулом свои высокоподнятые задницы, не позаботился, пребывая в тепле, о брошенном на морозе личном составе. Неужели столь сложно было дать команду, чтобы мы ждали вылета, а ещё лучше, самого прилёта маршала Якубовского из Москвы хотя бы в здании аэровокзала? Но для того, чтобы дать подобную команду, следовало думать не о том, как угодить маршалу, значит, следовало думать не о себе, а о людях, которые обязаны тебе повиноваться и все твои приказы, даже самые бессмысленные и бесчеловечные, исполнять беспрекословно. Кто из высоких начальников тогда думал о людях? И не только о брошенном на погибель почётном карауле, а вообще, обо всех самых простых людях, не занимавших высоких постов. А ведь именно таких в советской армии насчитывалось несколько миллионов. Заботиться о них не значило выступать с высоких трибун, сверкая многочисленными наградами, а значило заботливо создавать этим людям человеческие условия в повседневной жизни с ее обычными и самыми необычными трудностями. С холодом, с жарой, жаждой, с невозможностью выспаться или помыться! Создавать людям человеческие условия, чтобы они могли выполнять возложенные на них обязанности. Много ли таких трудностей испытывали, как и мы, люди с генеральскими погонами? И какая от них польза нашей стране, если они давно служили не народу, а своим начальникам, оберегая тем самым своё собственное и вполне безбедное существование? Мы для тогдашних командиров оказались лишь средством, способом, подразделением – чем угодно, но только не людьми, заслуживающими к себе внимания! К чему я опять затеял этот разговор? Да всё к роли личности на определенной военной должности! Наш Петр Пантелеевич, если бы поднялся до больших должностных высот (чего с ним не случилось), вёл бы себя иначе. В этом я совершенно уверен и, думаю, так же уверены были все мои однокашники. Он в любой ситуации остался бы настоящим человеком, потому и о других людях бы не забыл! 29 Баня нам полагалась раз в неделю. Она была на территории училища. И лишь однажды, когда что-то сломалось, Петр Пантелеевич строем повёл всех в городскую баню на улице Красной Позиции. Менее получаса ходьбы от училища. Разумеется, для нас, ведь более ста человек нахлынуло, всё было зарезервировано. Чтобы штатский народ не сошёл с ума от огромной очереди, вызванной нашим нашествием. Как-то вечером наш взвод, раскрасневшийся после бани, вернулся в казарму. В руках у всех – обычная картина – мокрые полотенца, мочалки, завёрнутое в них наполовину раскисшее мыло. Как обычно, мы собирались всё это размеренно разложить для просушки, поменять постельное бельё, подшить свежие подворотнички. Всё, как водится. Но в коридоре, нетерпеливо выглядывая из дверей своей канцелярии, нас в поиске первого встречного встречал Пётр Пантелеевич. Ему только что звонили с одиннадцатой кафедры, просили, по возможности, прислать курсантов для отбрасывания снега от учебного корпуса. Мол, работы минут на десять, но надо прямо сейчас. Первым под руку попался я. Пётр Пантелеевич в двух словах поставил задачу, но я не удержался от возражения: – Товарищ капитан! Разрешите, я всё там сделаю через часок! Мы вспотевшие после бани, а мороз ниже двадцати! Заболею ведь… – Ты задачу получил? – спросил Пётр Пантелеевич в такой форме, что возражать не имело смысла. И, действительно, после такой фразы закономерно последовала предполагаемая ее концовка. – Вот и выполняй! Делать было нечего. Я доложил командиру отделения, какую получил задачу, взял лопату и отправился отбрасывать снег. Работы оказалось много. Периметр здания – сто десять метров. Снег предстояло отбросить на метр. И хотя это и до меня в том году делали много раз, но после последнего снегопада снова навалило с полметра, да ещё прошлый снег успел слежаться. Провозился я там около двух часов. На следующий день всего ломало. Чувствую – горю. Отпросился в санчасть. Вообще-то, следовало поступать иначе – во время утреннего осмотра заявить командиру отделения о плохом самочувствии, он сообщил бы по команде. Дежурный по курсу записал бы меня на приём, который состоялся бы после обеда. Но тогда в училище, как раз, командование сильно опасалось гриппа и, конечно, его распространения, потому действовало указание: «Немедленно! При первых же признаках! И тому подобное». Моя температура оказалась выше тридцати девяти. Ангина. Меня положили в лазарет и стали лечить. В общем-то – пустяк в том возрасте. Обычное дело – живые люди, случается, болеют! Но на следующий день в палату зашёл Пётр Пантелеевич. Просто зашёл, как бы по пути. Просто поинтересовался: «Ну, как ты тут? – спросил он меня. – Ничего? Ну, давай, выздоравливай поскорее!» Я-то знал, что зашёл он не по пути! Это он специально ко мне приходил! Извинялся таким образом! Не на колени же ему, в самом деле, передо мной падать! Я итак всё понял и был благодарен за понимание! В общем-то, то его обязанность – знать всё о подчиненных. И заботиться об их здоровье. Но в моём случае можно было бы и не заходить. Можно было позвонить в санчасть. Или, в конце концов, послать дежурного по курсу, чтобы узнал подробности. Я бы, признаюсь, и сам бы так поступил в отношении своих солдат. Но с моей стороны это стало бы только признанием моей причастности к болезни, но не признанием вины и, тем более, не извинением, а Пётр Пантелеевич сделал иначе! И это мне дорого! Такой человек и на аэродроме никого морозить бы не стал. Он людей не только понимал – он заботился о них по зову души. И не только потому, что это являлось его служебной обязанностью. Человек он такой был! Человечный! 30 Ох уж эти наши бравые генералы! Вся грудь в орденах! Кто же о них в таком случае плохо подумает? Но неужели и впрямь на фронте также всё было дико, не по-людски? Если так, то к неисчислимым мукам советских солдат и офицеров добавлялись даже не смертоносные действия сильнейшего и звереющего врага, а рукотворные ужасы, творимые своими же командирами, которые думали лишь о том, как сохранить себя и свои должности. Не как врага уничтожить, а как своему начальнику угодить!
Но, пожалуй, придётся признать, что было именно так! Потому что и теперь, если приглядеться, слишком часто всё происходит аналогично! Слишком часто! Почему же тогда могло быть иначе? Выходит, весьма живучим и сегодня оказался тот бесчеловечный жуковский подход: «Нечего о солдатах думать? Не генералы ведь они, и не маршалы, чтобы с ними носиться! Их, вон, сколько… Если понадобятся, бабы ещё нарожают!» Да, уж! С почётными караулами да фуршетами простой народ, который всегда к подвигам был готов, у нас нигде не встречали! Не маршалы! А я думаю, что и генералов, и маршалов, и президентов всякого калибра нечего встречать с почетными караулами! Они что же, без этого свою работу делать не могут? Зачем им особые почести? И на каком, собственно говоря, основании? Что – мы им, чем-то особенным в своей жизни обязаны? Я таких оснований не знаю. Пусть себе работают, если они действительно работают! А коль так, то нечего себя прислугой и прихлебателями окружать! Неужели роскошь в работе помогает? Или надо кому-то пыль в глаза пустить? Или от надуманной собственной важности щеки раздувать? 31 Я и впрямь содрогнулся, когда много позже (уже сам офицером стал) до меня дошёл истинный смысл того, что не однажды слышал от подвыпивших фронтовиков в разговорах меж собой. Надо сказать, в прежние времена фронтовики еще вспоминали что-то вслух, чем-то делились, но не с нами, мальчишками, и ни с кем-то посторонним. Только сами с собой. И только те, кто не просто видел это со стороны, кто сам всё испытал… Они по опыту своему знали, что никто их не поймёт! И кто же поймёт, что даже там, на святом как будто фронте, награды часто получали совсем не те, кто их заслужил. Не всякий раз, но очень часто! Но даже я тогда, хотя искренне интересовался той войной, не мог понять смысл сказанного солдатами фронтовиками, ведь Жукова я представлял не иначе как самым заслуженным народным полководцем. Потому не мог понять и того солдатского выстраданного и хлесткого словца – жуковщина. А ведь было оно равнозначно солдатскому приговору столь расфуфыренному множеством орденов мундиру, сердце под которым никогда не пронизывала чужая боль! Позже, спустя годы, мне уже не приходилось слышать хлёстких солдатских фраз в адрес Жукова, в которых было столько обиды и невысказанного в лицо презрения за его отношение к людям. Наши фронтовики умолкли. Зато потом его всё чаще превозносили! Воспевали! И эти воспевания, пожалуй, и заглушили всю фронтовую правду. И я сейчас (хорошо бы всем меня понять) не имею цели опорочить ни Жукова, ни вообще, никого. Только бы справедливость восстановить. По отношению к истинным героям, которые так и остались незамеченными. То есть, поблагодарить всем миром тех людей, которые не только подвиг совершили, но и в последующей жизни оказались достойны подражания. А если получалось всё не так? Если потом герои жили некрасиво, а молодёжь всё это видела, да и понимала, будто подлость уже и не подлость вовсе… Мол, почему бы и мне не так же, если даже герой… Нельзя нам, то есть, всему честному народу, допускать размывания моральных ценностей! Нельзя героев забывать и прославлять вместе с ними на равных тех, кто такими не являются! Вот какую я цель перед собой всегда вижу! Разве я не прав? А Жуков – это герой, сути которого народ не понял, не узнал! Герой, более всего прославляемый, но скомпрометировавший себя так, что хуже и не бывает. И не только тем, что людей людьми не считал, а лишь материалом для решения своих задач. Он и на большие подлости сгодился. Не буду пока об этом. Заведусь ведь сразу. Потом только о том и стану думать, не остановлюсь. Знаю себя! А сердечко уже, нет-нет, да прокалывает характерной болью. Нельзя мне хоть в дороге заводиться.
Война, конечно, время тяжелейшее, время горестное, совершенно особое. Она и в людях нуждается особых, очень своеобразных. Война их сама и выбирает из толщи народа. И особенно тяжело ей приходится при подборе полководцев, по сути, повелителей миллионов судеб. Те самые полководцы, возвышенные своим служебным положением над кровавой бойней, обязаны обладать особыми качествами, чтобы выполнять свои обязанности. В первую очередь, они должны понимать, что в их руках судьба родины и народа. Они должны быть находчивы, хитры, решительны, изобретательны, храбры. Они должны иметь стальные нервы. Не должны трястись от ответственности за свои ошибки и за свои поражения. Их не должно волновать мнение о них других людей, они должны идти напролом к поставленной цели, не глядя ни на что, и ни на кого! Чрезвычайное самолюбие, тщеславие и высокомерие – это, к сожалению, тоже о них! Такой гадости в них – с избытком! Это их внутренний двигатель! Но должны иметь и стальную волю, непреклонный характер, несгибаемость и настойчивость. Они всегда злобны, грубы и хамоваты! Вам за этим еще образ Жукова не видится? Он ведь таким и являлся, не так ли? Если так и думаете, то я с вами согласен. Слышал я, слышал и такие слова. Мол, большие полководцы – люди особенные. Нам не чета! Они, как правило, очень грубы, резки, с завышенным самомнением и прочими чертами, которые позволяют их считать невоспитанными эгоистичными чудовищами. Это действительно так! Они такие! Но не обязательно же они – негодяи! К тому же, если они вдруг сделаются ласковыми, добрыми и нежными, то ни за что не смогут быть настоящими полководцами! Другими они станут людьми. Уже неспособными к своему кровавому делу! Если они о каждом будут заботиться, да одеяльца на ночь поправлять, то не смогут с твёрдостью свои армии на смерть посылать. А без этого ни одна война не обходится!
Я и с этим, в общем-то, согласен. Но совесть-то терять нельзя! Совесть – это же основа человечности человека! Понимание того, что он не пуп Земли! Выветрится совесть, и останется лишь лютый ненасытный зверь, бессмысленно губящий себе подобных! Как и произошло с Жуковым! Это ещё, если совесть у него была. В чём я сомневаюсь! Нельзя же предавать свой народ ради себя самого! Именно совесть и должна быть тормозом, если вдруг потянуло на подлость! Верно говорят, что перечисленные качества, весьма специфические, способны превратить героя в злого гения, для которого живых людей вроде и не остаётся, а лишь одна, так называемая, живая сила! И такой человек будет легко жертвовать людьми! Всё зальёт кровью без раскаяния. Будет бросать народ на смерть, как шахматные фигурки, не переживая! Для него, великого, то будет всего-то игра! Разве не так было под Москвой? Никакого мастерства, никакого замысла – одно лишь просил Жуков для обороны Москвы. Дайте мне ещё хотя бы три армии! Их ему и дали – сибиряков! А три армии – это триста тысяч жизней! Скажут мне, они – герои, закрывшие своими телами страну! Если бы не они! И это так! Они герои! Но Жуков не герой! И никакой он ни полководец! Он до конца войны, почитайте сами его мемуары, так и не понял, что врага надо уничтожать, а не «вытеснять!» Это его термин! Он везде и сам признавал, что везде врага вытеснял! А враг, не будучи дурным, отходил, набирался сил и опять возвращался за нашей кровью! Тоже мне – полководец! Напыщенный дилетант! Все сражения превращал в кровавый пинг-понг! Он даже на завершающем этапе войны продолжал вытеснять! Иначе не погнал бы в лоб миллион солдат на сильно укреплённые Зееловские высоты! Раз в лоб – значит, потери, любому заранее понятно, окажутся самыми тяжелыми и большими. Этого и добивался, наш герой? Чем больше потери, тем больше слава! «Разумеется, – скажет всякий, – ведь такое превозмог! Столько погибших!» Говорят, будто война сама дозволяет полководцам абсолютно всё, ведь заранее-то считалось, будто они для своего народа совсем не злые гении, а добрые. Считалось, будто любые их действия идут народу на пользу уже потому, что они занимают столь высокие посты, имеют столь большие звёзды на разукрашенных золотом погонах! Им всё прощалось! Им запросто всё сходило с рук. Любые ошибки, любые злодеяния прощались под предлогом, будто иначе и быть не могло! А уж об их вине и разговора быть не могло! Считалось, будто это кому-то и что-то нельзя, но им, им, великим, – можно всё! Постепенно в глазах населения полководцы были наделены прямо-таки божественными полномочиями и неприкосновенностью! Их чтили, несмотря ни на какие их грехи! Их не снимали с пьедесталов, несмотря ни на какие подлости и даже измену своему народу! Есть примеры тому! Есть! Сдаётся мне, что люди, способные на умышленные злодеяния, являются чудовищами. Они не имеют жалости, не имеют совести, они не знакомы с честью! Только властолюбие, тщеславие и эгоизм. Особенно, в случае одержанной чужой кровью победы. Они легко подменяют в себе цели защиты родины своими корыстными целями! Чудовищу, сколь его ни прославляй, всегда будет мало почитания, мало восхищения! Ему грезится сверхвласть! Власть над всем и всеми. Такая власть, чтобы никого рядом и близко не стояло! Ради неё они готовы на любое преступление. Ради неё они готовы и свой народ уничтожить без колебаний. Или сдать его в рабство, как сделали Ельцин, Горбачёв и последующие, которых мы проморгали, ровно, как когда-то проморгали и подлую сущность Жукова. И теперь всё продолжается с прежней глупостью. Герой он у нас, видите ли! И я ничего не преувеличиваю! Вняли бы этому те, кто до сих пор превозносит не погибших и раненных солдат, кровью которых полита наша земля, кровью которых она и освобождена, а маршалов, вроде Жукова или Конева. Эти два – вообще должны быть объявлены вне закона. Ко всем своим аморальностям, они еще и особо опасные государственные преступники. Оба играли чуть ли не главные роли в военном перевороте в июне 1953 года, развернувшего Советский Союз в сторону, противоположную подлинному социализму. Усилиями Жукова, рвавшегося к власти, для этого вполне допускалось военное столкновение войск НКВД и Красной Армии. И две придворные танковые дивизии заранее были введены в Москву и заняли боевые позиции, чтобы при необходимости спасать заговорщиков-преступников, заливая столицу кровью мирных советских людей. А другая придворная дивизия готовилась бомбить столицу с воздуха! Бомбить свой народ, чтобы обрести над ним полную, как они говорят, «законную власть»! Сегодня это может показаться бредом, потому что война тогда всё же не началась! Но разве это важно? Важно лишь то, что Жуков был готов развязать побоище! И не он остановил развитие трагических событий, подталкивавших СССР к гражданской войне. Он-то ни в чём не сомневался! Он бы не дрогнул, обрушив на советский народ смертельный огонь его же армии! Он жаждал только власти. Остановило войну руководство НКВД, понявшее, что противостояние с Красной Армией страну уже не спасёт, поскольку человека, способного её вести сталинским курсом, жуковы расстреляли средь бела дня в его же доме из крупнокалиберных пулемётов! В центре Москвы убили Лаврентия Берию, второго человека в государственной иерархии СССР! Разве этих преступников хоть что-то остановило бы? Повторю главное. Военную часть переворота возглавлял наш Герой, четырежды липовый, не имевший элементарной человеческой совести! Сталин, между прочим, обладал, куда большими талантами, но он же не превратился в зверя! Выходит, что можно быть великим полководцем, каким стал в конце войны Сталин, но оставаться человеком!
Всякий раз, когда я в таком ключе вспоминал о Жукове, жена с сожалением пыталась меня урезонить: – Ты опять? Пойми же ты, наконец, дурья твоя башка, пойми, дорогой мой, кто он, а кто ты! Неважно кем он был на самом деле, важно кем его люди себе представляют! Ты же в их глазах перед ним обычная Моська, которая пытается куснуть величайшего полководца всех времён и народов! А ты надеешься их в этом переубедить! Наивно! Пытаешься им объяснить, будто они сами ничего не понимают и ничего не знают! А хоть бы и так?! Они же тебе в ответ смеются, будто только ты всё и знаешь! Только ты один в ногу и идёшь! Ну, зачем ты упираешься в эту гору? Тебе ее не свернуть, хотя я прекрасно знаю, что ты честен и пытаешься донести истинную правду, только кому она нужна? Да еще теперь! – Ну, как ты не понимаешь! – сразу заводился я. – Как можно молчать, когда при тебе святое топчут! Я и без тебя понимаю, что Жуков до сих пор под аккомпанементы той своей дорогой власти, не сталинской, слывёт у несведущего народа маршалом победы, освободителем народов! И наш народ слышать не желает о том, что Жукову было всё равно, кого «защищать» или убивать, если он свой народ в 53-м едва опять не погрузил в пучину войны ради собственной власти, собственной прихоти! – Да, знаю я всё! – не успокаивалась жена. – Всё знаю! Только речь-то не о Жукове, по большому счету, а о том, что ты напрасно себя бульдозером мнишь! Не свернуть тебе эту гору! Только склочником или завистником обзовут! Карьеристом, фашистом – кем угодно! Ты же сам это знаешь! Если ложь у людей в голове засела, то для правды в ней места не найдётся! Как раз твой случай! Им же вдолбили, а обратно не выдолбишь! – Ты понимаешь? – не соглашался я с очевидностью. – Если Конев хоть после войны стал подлецом и трусом, поддержав государственный переворот, так он же во время войны проявил себя действительно толковым командующим, приближая победу. А военная слава Жукова – насквозь липовая. Она связана лишь с теми операциями, которые разрабатывали и проводили другие генералы. Проводили под руководством Сталина, который уже не доверял военным, с треском провалившим начало войны при значительном превосходстве своих сил. А Жукову, как церберу, кем его Сталин и держал, доверялось лишь контролировать подготовку войск к операциям и собирать информацию для доклада Ставке. Но он и с этим плохо справлялся. Есть стенограммы, где Сталин выражал недовольство… – Да пусть ты трижды прав! – не сдавалась и жена. – Только нашему населению вникать в такие подробности никогда не захочется! Никогда! Они же все, как думают? Раз уж он объявлен героем, так пусть героем и остаётся! Пусть даже государственный преступник, для которого народ ничего не значил, но пусть всё так и остаётся! Он же большой человек, значит, ему всё можно! Даже родину предавать! У них там, у великих, своя жизнь, свои законы! А народ у нас отходчивый! Если вождя, который всех поднимет на спасение страны, нет, то можно и не напрягаться! Лишь бы ничем не рисковать! Ему и в рабстве неплохо живётся! Не было бы хуже, говорят! Не было бы войны, говорят! И чёрт с ним, с будущим наших детей, с нашей страной, с нашей историей! Будто ты сам этого не знаешь, родной мой? И всё равно взрываешься! Зачем? Плохой ты у меня, всё же, сапёр! Не предвидишь мин, на которых подорвёшься!
Но Сталин после войны всё же «отдал должное» Жукову. Потому в должности его понизил и убрал с глаз долой. А при Хрущёве маятник для Жукова качнулся в обратном направлении. Жуков ему понадобился во время госпереворота, а потом за это был отблагодарён – назначен-таки Министром обороны. Потому дальше и сам Хрущёв, и остальные, так сказать, преемники, тщательно скрывают от народа роль Жукова в госперевороте. А то ведь дёрнет когда-то народ за верёвочку, да и вытянет весь клубок подлостей ими всеми сотворённых.
Я хорошо помню, как пожилые фронтовики, дымя в усы едким и дешёвым табаком, вспоминали с горечью, почему же немецкие командиры, в отличие от нашего комсостава, своих людей берегли всегда? Почему немцев берегли, а наших – не очень! Почему так? У немцев, чуть что, сразу – ложись! Земля им всегда, как и их командиры, была в помощь, даже если она не их земля, а наша кровная. А уж, коль они залегли, то понапрасну не высовывались. Немецкие командиры никого под пули напрасно не гнали, впустую людьми не рисковали. Зато сразу вызывали себе огневую подмогу. И тогда по нашим позициям работала их авиация и артиллерия. Ведь и та, и другая подчинялись непосредственно немецким пехотным командирам, кровно заинтересованным в уничтожении красноармейцев перед собой, а не в имитации! Это больно говорить, но нашуавиацию, даже когда пехоте светила верная гибель, трудно было дождаться! Пехотным командирам следовало раскланиваться, да заявочки подавать! Желательно, дня за три! Радиосвязи-то наша авиация до конца войны практически не имела. Какая там оперативность? Потому и три дня! Притом наша авиация ещё умудрялась на пехоту свысока поглядывать, хотя ее экипажи погибали не реже пехотинцев. Однако в единую систему огня всё это так и не складывалось, не помогало успешнее громить врага. И я думаю, из-за генералов! От них зависело единство управления огнём и его эффективность! От них должна была исходить забота и о людях на войне, и об их жизнях, а не о бессмысленных налётах и бомбардировках! Не о перетягивании канатов между собой! А артиллерия… Бог войны! Тоже ведь без слёз не вспомнить! Какой с неё толк, если всегда бабахала по площадям, а не по разведанным целям! А их, когда требовались, всякий раз не оказывалось! Потому немцам в блиндажах да в укрытиях от наших обстрелов даже страшно не становилось! Но грохот артиллерия производить умела! Он, наверно, ей и засчитывался! Как артподготовка, так битый час земля грохочет, если не дольше. Из всех стволов! И потому свои задачи артиллерия, якобы, выполняла! Вот только немцы после тех задач лишь посмеивались. Они хорошо изучили возможное время обстрелов, потому предусмотрительно прятались в укрытиях. Знали и продолжительность огня, и даже то, что русские скоро опять начнут тупо штурмовать в лоб, ложась на пули. А немцы – опять их из миномётов. Значит, опять огромные и неоправданные потери! И опять русские станут всё упрямо повторять, как у них принято – «любой ценой!» От своей пехоты русские артиллеристы обычно отбивались, оправдываясь, будто берегут снаряды. Действительно, их в бою всегда не хватало, потому что палили густо и пусто! Палили в белый свет, а не по разведанным целям! «Мы их шрапнелью и миномётами, – удивлялся в своём блокноте убитый немецкий офицер, – давно вся высотка кровью залита! А они всё лезут, ползут, бегут! У них это героизмом называется. Только после наших миномётов редко кто воскресал! А русские командиры не понимают, опять своих людей на верную смерть толкают! Будто война – это всего-то мясорубка для человеческих тел, а не борьба умов и техники! Ни умов у них не видно, ни техники!»
Помню я, спросил как-то об этом на лекции по истории КПСС, когда о героизме комиссаров речь зашла. Но полковник ответил совсем легко. Кому-то показалось, даже убедительно. «Видите ли, товарищи курсанты, фашисты берегли своих солдат только потому, что их людские ресурсы были весьма ограничены!» Стало быть, красноармейцев на фронте было вполне достаточно даже для их бессмысленного уничтожения! Вот почему людей, оказалось, жалеть не требовалось! Оказалось, что людей даже не предполагали беречь! Как не вспомнить жуковское откровение: «Бабы ещё нарожают!» Отсюда и соответствующее поведение на фронте командиров. Особенно, генералов. Причём их самих за годы войны треть погибла. То есть, многие из них и себя не жалели! Это и есть героизм? Не в том, оказывалось, чтобы задачи играючи решать (за счёт военного искусства, за счёт превосходящей техники и вооружения), а в том, чтобы не жалеть ни людей, ни себя? Так, что ли? Но ведь, принимая свои решения, генералы нутром понимали, что людей жалеть, в общем-то, им смысла нет. Конечно, нельзя об этом вслух говорить! Нельзя их просто так посылать на смерть, но как генералам быть иначе, если по-другому они не умели? Куда проще делать, как всегда! Приказал «вперёд!» и «ни шагу назад!» – и всё! Считай, свой долг генерала перед родиной исполнил! Не отступать же приказал! А то, что задача в данных условиях невыполнима, что нужно как-то иначе, это для генерала не столь уж важно. Приказ отдан, а остальное пусть делают подчиненные! Это – их работа! Пусть своей кровью заливают пустые поля, да безымянные высотки! Это их судьба! Почти все командиры так и рассуждали, безропотно выполняя любые приказы. А попробуй не выполнить! Потому сия наука и переходила от одного командира к другому! Понятное дело, если людей в ходе боя сильно побьют – это, конечно, плохо. Плохо, поскольку батальоны, полки и дивизии окажутся неукомплектованными и слабыми. Но что же делать, если иного не дано? Только и оставалось жертвовать своими, а потом ждать, когда живых пришлют. С матюгами сверху, разумеется, но ведь пришлют когда-то! А если и не пришлют, то скоро ослабленные части во второй эшелон отведут. Там спокойнее! Там и выживать проще! Ну, а если уж совсем много народу поляжет, так ещё лучше, между нами говоря! Тогда не то, что во второй эшелон, тогда вообще с передовой уберут. На переукомплектование. Это же в тыл! Почти, как в отпуск! И зачем людей беречь против собственной выгоды? Мне же самому любой ценой выжить надо! У меня же мать! Меня жена и дети дома ждут!
Ох уж эта психология людей на войне! К самому себе тяжёлый вопрос всегда камнем висит: «При такой психологии получается, будто среди генералов настоящих героев и быть не могло! Так, что ли?» Нет! Уж это – враньё! В жизни всё получается сложнее, чем на бумаге! Немало героев было и среди генералов! И даже теперь такие встречаются, наверное! Но не о них ведь речь! Им-то наша слава! Но после войны скрывать былые просчёты и поражения – это только будущему врагу помощь оказывать! Кому не ясно? Нельзя горькую правду скрывать! Нельзя о войне героические мифы сочинять, будто мы всех всегда побеждали! Вот только война та до сих пор от народа-то сокрыта! Лишь вершки где-то выглядывают! А уроки-то не извлечены! И выводы не сделаны! «Зачем нам? Мы же – победители!» Народ же сегодня уверен, послушав генералов, будто после войны они всю эту работу выполнили, как и положено! Но ошибается народ! После войны генералы в своей славе купались! Им не до той работы было, которая их собственные просчёты да подлость всему народу высветила бы!
У командиров, должностями пониже, тоже своя логика поведения выработалась. Им людей беречь, конечно, приходилось! Сами-то от них зависели! Плечом к плечу держались! Но если приказ поступал, тут уж не о людях приходилось думать, а о выполнении приказа, иначе с самого погоны сорвали бы, да в штрафбат! Конечно, можно было и в бутылку полезть, доказывая своему начальнику, что он дурак. Но дальше-то что? Известно, что! «Проявил малодушие, отказался выполнять приказ!» Выходило так, будто и не за людей переживал, не о них заботился, а пошёл против командира, вражина! Или даже струсил! Потому одна дорожка останется! Та самая, которая прямиком в трибунал ведёт! А тот неправильный приказ уже кто-то другой будет выполнять. И именно так, как ты его выполнять не стал. А людей-то всё равно побьют. По всему выходило, что следовало сразу промолчать! Лучше с начальством не спорить, свои предложения при себе держать! Лучше думать, как бы начальству угодить, а люди – это богатство наживное! Если сказали – вперёд, значит, надо вперёд! Без размышлений! И уж не время думать, зачем, да почему вперёд и можно ли иначе, чтобы все подчиненные уцелели! Не надо думать! Не надо! Выполняя приказ, надо умирать молча! Тогда и награды достанутся, хотя бы посмертно! И уважение от начальства придёт! А на рожон лезть, всё одно, что в пекло загреметь. Оттуда живыми не возвращаются. Если говорить начистоту, так командир взвода – это кто вообще? Это же дешёвый расходный материал! Ну, день он протянет, если оборона или наступление! Ну, два, если передышка! Так какой смысл его беречь, если всё решено – не сегодня, так завтра!
Так и воевали, большей частью! Героически погибая, не думая! Не рассуждая! Жизнями, расплачиваясь за привычку бить врага не умом, а кровью его заливать нашей! Авось немцы от ужаса захлебнутся этой кровью! Тогда наша и возьмёт! Потому враги множили наши потери немерено! Вон, до сих пор погибших не подсчитают. Уже тридцать миллионов набралось, а кто их считал, если, где ни копни, везде кости людские неподсчитанные? По архивам сгоревшим, объясняют, подсчитать нельзя, а по костям, как видно, и не пытались. А как же с потерями могло получиться иначе, если с одной стороны враг лютовал, а с тыла наших били свои же командиры, защищая себя от гнева своих начальников?! Потери? Ну, так что же, если потери? Чем они больше, тем большими героями казались наши генералы! Как же иначе? Такое побоище они выдержали, что живых людей не осталось! Конечно, генералы – герои! Ордена им немедленно! Как же трудно воевалось нашим генералам! Так и хочется их пожалеть! Особенно, политработников. Всяких начальников политотделов и членов военных советов армий и фронтов. Погоны у них красивые, звезд больших много, грудь для орденов широкая, а ответственность за принятие любых решений, от которых и зависит результат боя и сражения, не на них – на командире или командующем! Слишком я по генералам прошёлся, можно подумать? Так ведь по заслугам! Кто-то и правду должен в глаза сказать! Не всё же им восхваления, да награды!
А вообще-то, страшно это и ужасно! Но ведь можно всё плохое и не вспоминать! Можно стыдливо не говорить о нём вслух, как и было принято все послевоенные годы. Можно бесконечно и безопасно для себя восхвалять героизм и вечный подвиг советского солдата, не вынося из избы накопившийся сор. Тогда уж точно не промахнёшься! Хвалить – это безопасно. Но для начала следует выяснить, кого можно и нужно хвалить? Ведь кто-то из генералов это вполне заслужил, а кого-то следует на чистую воду вывести. Но до сих пор всех только и хвалят! Это уже в странный ритуал превратилось. Если кто-то был на фронте или рядом, то уже – герой. Значит, фронтовик! Уважаемый человек! А мне всегда хочется понять, как именно тот человек воевал и где? Потому что очень много оказалось фронтовиков, которые не на передовой находились, а где-то рядом с ней! Кому-то, конечно, и рядом, и далеко от передовой приходилось своё дело делать совсем не потому, что они прятались от опасностей. Это так! Но ведь им и почести полагаются иные! Совсем иные, нежели тем, кто своей грудью пули и осколки останавливал! Сколько их там, на забытых всеми полях лежать осталось, едва присыпанных землёй!
Трудно теперь в этом разобраться? Ещё бы! И очень трудно, и очень запутанно! Вот, к примеру, моя мама после освобождения Одессы 10 апреля 1944 года сразу устроилась работать швеёй в мастерской, хотя ей тогда годочков набежало всего-то тринадцать лет и пять месяцев! Разве это не подвиг? Но тогда никто так не считал! Это было нормой. Тяжёлой нормой. Моя мама шила обмундирование для фронта и после войны была признана ветераном войны. Я горжусь ее вкладом в нашу победу. Но заметьте, она ветеран не тыла, а войны! Правильно ли это? Конечно! На войну ведь работала! А разве справедливо? Нет, конечно! По отношению к тем, кто ползал на брюхе в грязи по передовой, несправедливо. Над кем пули, осколки и мины свистели чаще, нежели мы теперь моргаем! И почти каждый тот кусочек металла кому-то приносил самую настоящую смерть! Понимаете, о чём я? Тогда ведь многие советские люди совершали подвиги, очень многие! Миллионы людей совершали подвиги, никем не замеченные и не отмеченные! Такой героический у нас тогда имелся народ! Но цена тем подвигам всё же была разной, согласитесь! Потому разные всем нужны и почести!
Для меня особенно странно, что не мы, русские, а наши враги, немцы, подумали об этом заранее. Чтобы потом не разбираться с каждым персонально. Это у немцев, а не у нас, были введены особые знаки отличия и привилегии тем, кто ходил в настоящую атаку. Именно в атаку! В первую атаку! Во вторую! В третью, если уж повезло выжить в первых двух, что маловероятно! Это-то и было самым большим, самым настоящим героизмом! Им приходилось не просто числиться на фронте или даже на передовой, никогда не высовываясь из блиндажа, а именно ходить в атаку! Им приходилось собою делать ту самую войну! После атаки выживали немногие. Им приходилось в упор стрелять во врага, уже стреляющего в тебя, драться штыком и прикладом, как и предписано уставом! Вступать в противоборство с врагом, тоже стремящимся победить и выжить, не зная заранее, кому же повезёт остаться пусть даже раненным, но живым! Приходилось бороться с врагом лицом к лицу! Именно бороться, а не значки на картах в штабах рисовать. Если со столь справедливыми критериями, какие были у немцев, подходить и к нашим фронтовикам, то немало прославленных героев, усыпанных орденами и медалями, неожиданно предстанут в ином свете! Пусть им станет обидно, но так поступать требует справедливость к истинным героям! Всё равно ведь надо когда-то отделять зёрна от плевел! Хотя бы ради тех, кто по-настоящему воевал, кто погибал и всю эту самую настоящую и ужасную войну тянул на себе. Тянул за тех, кто выжил и потому получал награды. А исследования, чьими-то усилиями остающиеся в тени, показывают, что именно в Красной Армии процент обслуги, не принимавшей участия в атаках, был значительно выше, чем в вермахте. У них почти все воевали с оружием в руках, а в любой нашей дивизии две трети штыков почему-то постоянно во втором эшелоне ждали, когда первый эшелон перебьют! У немцев если была дивизия, так она вся до последнего солдата сражалась, а у нас из такой же дивизии две трети бог знает, где и чем занимались! Возможно, нужным делом, но ведь не стреляли, не шли в атаку, вырывая огнем и натиском своих тел победу. Потому ударная мощь немецкой дивизии была выше, даже при формальном равенстве с нашей дивизией по численности личного состава. А в штабах соотношение сил по количеству дивизий подсчитывали! От кого это зависело? Сами догадаетесь?
Я понимаю, что обязан привести разгромные примеры несправедливостей военной поры. То есть, назвать тех, кто лишь числился фронтовиком, кто увешан боевыми наградами, но трудно объяснить, за что он их получил. Но разве я говорю об одном или другом человеке? Моя тема значительно шире! Отдельные люди стали хитрить потому, что это можно было делать в разное время и во многих местах. Проблема носит или носила массовый характер. Хотя я могу кое-кого назвать конкретно, да и то, не теперь. Во-первых, правильнее было бы назвать всех, но мне-то это не по силам! Понадобится колоссальный объем расследования! Во-вторых, просто перечислить тех людей, это же недопустимо мало. Мне же все обвинения придётся обосновывать! А для одного человека такой объем работы непосилен. Но я рад и тому, что хотя бы обратил внимание на проблему. Надеюсь, это станет зёрнышком, которое когда-то прорастёт и принесёт полезные плоды. А мы, возможно, хоть когда-то научимся различать истинных фронтовиков и тех, которые не вправе фронтовиками называться. Чтобы легче было начинать такую работу в отношении генералов и офицеров, рекомендую книги Юрия Игнатьевича Мухина «Если бы не генералы!» и «Отцы командиры». В них много конкретных персонажей, детальные расследования и обвинения, которым я доверяю.
Мне только теперь вспомнился известный многим людям писатель, журналист, киносценарист, военный корреспондент и общественный деятель, двадцать лет работавший главным редактором популярнейшего журнала для молодёжи «Юность», Борис Николаевич Полевой (настоящая фамилия – Кампов). Он автор многих книг, в том числе, и крупных романов, интересных, патриотичных, но почему-то никто из читателей не может вспомнить ни одной из этих книг, кроме как, «Повесть о настоящем человеке». Никто их, видимо, не читал и не читает. Или я нахожусь в среде, в которой случайно так получилось? Впрочем, дело не в книгах. Вспомнился он как человек, увешанный боевыми орденами, которые не заслужил. Как и большинство писателей, Борис Полевой всю войну был на фронте. Не воевал, а был! Был где-то рядом с фронтом. По крайней мере, в глаза врагу ни разу не смотрел и ни одного врага не убил, тем не менее, был награждён пятью боевыми орденами: Орденом Красной звезды, двумя орденами Отечественной войны второй степени и двумя орденами Красного Знамени! Редкий набор столь высоких наград даже для самых заслуженных фронтовиков! Как же так?! Алексея Маресьева, о подвиге которого Борис Полевой написал так, что сам прославился навеки и был за это награжден и премирован Сталинской премией, да, самого Маресьева за его высочайшее мужество никто не наградил. Маресьева представили к званию Героя Советского Союза уже потом, когда он, преодолевая свою физическую непригодность к управлению самолётом и упрямое сопротивление командиров, не разрешавшим ему летать, стал без ног воевать и сбивать вражеские самолёты. А вот Борис Полевой, всего-то описавший подвиг Маресьева, да еще с лихими придумками, даже фамилию исказил, сделался широко известным. Потому и увешан орденами. В послевоенное время он к своим боевым наградам добавил ещё шесть орденов и Золотую звезду Героя Социалистического труда… Не берусь судить, за что, но не очень-то понятно? За что на него пролился ливень наград и премий? Как-то не очень это соотносится с его земными делами. Чтобы столько наград получить, будучи чиновником, нужно было, по крайней мере, в одиночку коммунизм в стране построить! Нет? Возможно, я не совсем беспристрастен? И всё же, более всего меня удивляет, что его награждали именно боевыми орденами! Боевыми! Ну, литературные премии присуждали, это понятно – были литературные достижения. Но боевые ордена следовало давать истинным и обязательно воевавшим героям, а не героям пера! Возможно, кто-то не знает, но ордена в СССР не раздавали с высокого плеча, кому что достанется, а имелись определенные законом статуты, которые чётко оговаривали, за что и чем награждать. Так, например, орден Красного Знамени, которым Борис Полевой награждён дважды, является очень высокой боевой наградой. Это первый орден, учрежденный Советским правительством. Длительное время он оставался единственным орденом. Как это ни скучно покажется кому-то, но следует узнать некоторые формальности. Статут ордена Красного Знамени гласит, что им награждаются не все подряд, кто понравился, но только: военнослужащие армии и флота, пограничных и внутренних войск, сотрудники органов Комитета государственной безопасности СССР и другие граждане… (КГБ сюда внесли уже после войны; до нее и в ходе войны государственной безопасностью занимался НКВД – народный комиссариат внутренних дел). Награждение производится (цитирую документ): за особо значительные подвиги, совершенные в боевой обстановке с явной опасностью для жизни; за выдающееся руководство боевыми операциями воинских частей, соединений, объединений и проявленные при этом храбрость и мужество; за особое мужество и отвагу, проявленные при выполнении специального задания; за особую отвагу и храбрость, проявленные при обеспечении государственной безопасности страны, неприкосновенности государственной границы СССР в условиях, сопряженных с риском для жизни; за успешные боевые действия воинских частей, военных кораблей, соединений и объединений, которые, несмотря на упорное сопротивление противника, на потери и другие неблагоприятные условия, одержали победу над противником и нанесли ему крупное поражение либо способствовали успеху наших войск в выполнении крупной боевой операции. Ну и расскажите мне об указанных в статуте ордена подвигах Бориса Полевого? Где его особо значительные подвиги? Где особое мужество и отвага? Где условия, сопряженные с риском для жизни? Ничего этого не было у него и в помине, а ордена, именно, боевые ордена, – налицо! Как же так? Может, он какой-то чересчур секретный герой? Такие случаи бывают, но вряд ли он к ним причастен. Если теперь поглядеть в статут ордена Отечественной войны второй степени, их у него тоже было два, то там условия награждения еще более конкретные и никак не подпадают под «подвиги» Бориса Полевого. Этим орденом награждается тот: кто сбил в воздушном бою, входя в состав экипажа: тяжелобомбардировочной авиации – три самолёта; дальнебомбардировочной авиации – четыре самолёта; ближнебомбардировочной авиации – шесть самолётов; штурмовой авиации – два самолёта; истребительной авиации – два самолёта; кто совершил, входя в состав экипажа: тяжелобомбардировочной авиации – 15 успешных боевых вылетов; дальнебомбардировочной авиации – 20 успешных боевых вылетов; ближнебомбардировочной авиации – 25 успешных боевых вылетов; штурмовой авиации – 20 успешных боевых вылетов; истребительной авиации – 50 успешных боевых вылетов; дальнеразведывательной авиации – 20 успешных боевых вылетов; ближнеразведывательной авиации – 25 успешных боевых вылетов; корректировочной авиации – 10 успешных боевых вылетов; авиации связи – 50; транспортной авиации – 50 успешных боевых вылетов с посадкой на своей территории и 10 успешных боевых вылетов с посадкой на территории, занятой противником; кто сумел восстановить, освоить и использовать захваченный трофейный самолёт в боевых условиях; кто артиллерийским огнём лично уничтожил тяжёлый или средний или два лёгких танка, или в составе орудия – два тяжелых или средних танка или три лёгких танка противника; и далее так же конкретно. Очень-очень конкретно! Потому вполне обоснован вопрос: «А где танки и самолеты, уничтоженные Борисом Полевым? Где вылеты, за которые, даже не оговаривая их результаты, экипажи награждали орденами, поскольку сам по себе вылет становился подвигом?» Писать романы – это «подвиги» всё-таки иные, нежели реально за Родину жизнью рисковать! Я не имею в виду, что романы Бориса Полевого не воодушевляли воинов на подвиги. Это тоже было важно и нужно, но как оно соотносится с конкретным статутом полученных им в награду боевых орденов? Тем не менее, когда Борис Полевой выходил на люди с множеством боевых орденов, его ведь принимали за истинного героя! Его считали тем самым, который более других фронтовиков обладал особым мужеством и отвагой, рисковал своей жизнью, совершал боевые вылеты, сбивал самолеты противника, уничтожал его танки и живую силу и при этом остался живым! Его считали истинным героем! И очень сильно ошибались! Потому своё уважение, признание и любовь люди дарили не тем, кто это действительно заслужил. Мне могут возразить, что он же не сам себя награждал! Это его награждали! Большие начальники наградные документы подписывали! Значит, считали, что достоин! Пусть так! Но разве можно так обходиться со статутом орденов? Это же закон о правомочности награждения. Почему бы Бориса Полевого, также нарушив статут, не наградить орденом Мать-героиня первой степени? У нас ведь, как выяснилось, всякое незаконное действие вполне допускается! Или это не так? 32 К сожалению, мне известно немало весьма обидных для соотечественников случаев, когда истинных героев упорно не награждали раз от разу, несмотря на представления к наградам, законным образом обоснованные их командирами, зато кто-то совсем уж легко получал боевые награды каким-то странным образом. Тот же Борис Полевой. Потому-то во мне давно живёт подозрение, а может во время войны в наградном отделе работали враги? Судя по многим результатам такой работы, у них были свои утонченные методы унижения истинно заслуженных фронтовиков.
Знаю, что могут возразить. Мол, не одинок Борис Полевой! Так и я о том же! И сам могу подсказать «такого же». Например, Константин Симонов! Он тоже имел много боевых наград, хотя, как и Борис Полевой в войну непосредственно не воевал, а служил военным корреспондентом. Но из всех орденов, полученных Симоновым, а их семь, только орден Красного Знамени получен во время войны. И ведь было за что! Достаточно узнать боевой путь Симонова. Особенно героическим он был, на мой взгляд, в самом начале войны, в самом неопределенном, самом тяжелом, самом страшном и непонятном времени, когда всюду была паника, страх, непонимание обстановки. В это время Симонов под непрерывными бомбардировками, обстрелами, окружениями выполнял свою работу, хотя не знал, существует ли его редакция после всего того, что случилось. Его офицер НКВД даже за шпиона принял и собирался по законам военного времени расстрелять на месте. Спастись помог почти невероятный случай. Чего стоит лишь один боевой поход Симонова на подводной лодке Л-4 «Гарибальдиец», выполнявшей самое настоящее боевое задание у берегов Румынии! Командир лодки отказался давать Симонову интервью: «Знаю я вас! Напишете всяких небылиц! Это своими глазами надо видеть! Это надо самому пережить, чтобы понимать!» Думал, что тем самым отшил Симонова, но тот пошёл в боевой поход на равных. Задыхался со всеми! Рисковал жизнью со всеми! И заслужил уважение командира лодки. То есть, был признан своим! Признан человеком, которого по его делам можно считать настоящим фронтовиком, а не тем, кто пишет рядом с фронтом! Кстати, разрешение на поход Симонова у командования флота пришлось буквально выбивать. Другой бы воспользовался отказом, сказав бы командиру лодки: – Вот видите! Я-то хотел, да не пускают! Но тогда это был бы уже не Симонов! Ещё два ордена Отечественной войны первой степени Симонову были вручены уже после войны, но сразу после неё. В мае и сентябре 45-го. Уже за работу в редакциях фронтовых газет, как было и у Бориса Полевого. Но всё же Симонов – есть Симонов. Он везде на равных был там и с теми, о ком писал! В подтверждение этого в одном из представлений на награждение орденом так и записано: «…за написание серии очерков о бойцах частей 4-го Украинского фронта и 1-го Чехословацкого корпуса, и за нахождение во время боев на наблюдательных пунктах командиров 101-го и 126-го стрелкового корпуса и в частях 1-го Чехословацкого корпуса в период наступательных боев». Так же он вёл себя и на другой войне, на Халхин-Голе в 1939 году, куда был послан в первую командировку в места боевых действий. Уже на месте, получив ориентировку от редактора местной дивизионной газеты, он уехал в монгольскую степь и пропал. В общем-то, его уже посчитали погибшим, но вернулся, хотя и с большим опозданием. Не на пироги, чай, ездил! Везде он ходил, буквально на самом острие, на самом краю! Надо мной посмеются: «И чем же отличается твой Симонов от Полевого? Такой же военный корреспондент!» Хотя бы тем отличался, что Симонов на фронте работал настолько рисково, что можно только удивляться, как он выжил! Повезло! А Полевой, да простят моё кощунство люди, выжил бы обязательно. Разве это не боевой героизм на фронте? Разве Симонов не больший фронтовик, нежели Полевой?! Но всё равно – к наградному отделу у меня много вопросов, неудобных для него. 33 Да уж, напрасно проговорился о немцах наш бравый преподаватель, наш боевой полковник! Случайно, но ведь проговорился! Сам-то он был, конечно же, из тех, кто о своей оговорке и не подумал, и не пожалел. Или сам не понял, что сказал? Судя по профилю его кафедры (кафедра марксизма-ленинизма), если он и воевал, то в качестве политработника. А эта категория офицеров и особенно генералов на фронте являлась особой кастой, которая больше говорила, нежели делала, и уж более писала и говорила, нежели воевала. Были и исключения, но не сейчас о них. Потому они и исключения, что отличаясь от обычного порядка, оказываются весьма редкими.
Истинная правда об отечественной войне в том и состоит, что непомерно огромной кровью далась нам та необходимая и тяжелая победа над врагом, наметившим полностью истребить наш народ! И для победы пролил тогда своей крови народ, увеличив и без того неизмеримое своё горе, значительно больше, нежели требовалось! Очень уж часто генералы транжирили кровь народную напрасно, а страшную правду о делах своих они от народа после войны засекретили. Более того, прикрыли свои некрасивые «подвиги» множеством незаслуженных наград. Сегодня люди видят не дела ветеранов, они видят лишь награды! Вот и судят по ним, что герой пред ними! А кое-кого из тех героев судить бы следовало. Но народ от справедливой идеи уводят в сторону! «Не дай-то бог, вражда начнется!» Куда проще всех изменников и трусов простить, даже наградить, но ни в чём не разбираться!
Именно в том, по разумению простых, но не глупых солдат и была та самая жуковщина! На фронте кровь народная рекой лилась, отнимая жизни ни за что, и никто не отвечал! Всё списывалось на тяжелые времена, на тяжёлую борьбу с проклятыми фашистами. После войны жуковщина многим была знакома и понятна. Да и я к тому времени немало узнал от фронтовиков того, о чём в наших газетах никогда не писали! И не только не писали, но и молчали, как полагалось. Молчали, поскольку правда очень не приветствовалась. Мол, пора о страшном забывать! Нельзя же людям всегда о войне помнить, так и руки опустятся! А работать-то надо! Надо работать, чтобы жить! Как будто всё правильно. Но кто и когда нам объяснит, почему немецкие офицеры и генералы питались по общей норме из одного котла со своими солдатами? А к нашим выходцам из народа, если они в звании полковник и выше, приставляли отдельного повара! А ведь из тех поваров можно было не один полк сформировать, который бы с оружием в руках защищал Родину, а не прислуживал «красным командирам из народа». И ещё! Судя по всему, немецким генералам их офицерская честь не позволяла на фронте под бочком содержать полевых жен или любовниц. Не знаю, может, у них так выходило лишь потому, что немецкие генералы и офицеры оказались слишком далеки от своего народа? Или они по недомыслию полагали, будто на фронте все силы следует отдавать для победы над врагом, а не для всяческих утех? Бог им судья, этим непонятливым немцам! Но наши-то, молодцы! Всё себе позволяли! И у всех на виду! И как нам их не понять! У них ведь жизнь одна! И сколько их на фронте было, таких же морально и нравственно уродливых красных командиров? Всех и не счесть, как не счесть и суммарный вред от них! Но везде считалось, будто они – выходцы из народа! Стало быть, все тяжести своего народа чувствуют! Вместе с народом страдают! Кровь людскую берегут, ибо без неё нет жизни! Даже интересно – из какого только народа тех выходцев призывали? Не похоже, что из нашего? 34 Скажу честно, очень не хотелось мне старое дерьмо ворошить! Но ведь всё оно – только продолжение воспоминаний о командирах, об их истинной сути! Как же не отдать им должное, не разобравшись в этой сути? Кого-то обязательно помяну добрым словом, пусть и с опозданием, кого-то – словом иным. Но, вспоминая настоящую войну, придётся плясать от печки, выявляя ту самую «жуковщину». Чтобы не путали истинных героев с приспособленцами и негодяями. И чтобы большие начальники задумались, почему многое тогда делалось не для победы, а вопреки ей! И совсем не по глупости, значит, умышленно. Кто-то специально культивировал предательство. Потому и столько погибших. Особенно, в самом начале войны. Это трагическое для нас начало и было, как раз, следствием невиданного по размерам предательства генералов. Наркомат внутренних дел сразу после войны это успешно выяснял. Виновные в пособничестве и измене попадали под суд и получали сроки. Но до суда доходили лишь сравнительно мелкие сошки. Да и такую практику восстановления справедливости по мере удаления от войны решили упразднить! То ли для общего спокойствия, то ли для спокойствия прятавшихся где-то пособников. А деятельность наших генералов-пораженцев после победы в войне так и остались в тени. И даже оказалась под надёжным прикрытием тех виновников трагического начала войны, которые потом заняли высоченные посты, прославились и потому могли уже легко менять официальное представление о прошедшей войне. Могли кое-что затушёвывать, а кое-что, напротив, выпячивать для привлечения общественного внимания или его дезинформации. Особенно просто это делалось через художественную литературу, генеральские мемуары и кинематограф. На вершине пирамиды, с которой велось наблюдение за «правильностью понимания войны», уверенно держался маршал Жуков. Тот самый, который в значительной степени и повинен в страшных поражениях Красной Армии в начале войны, ибо сам их, видимо, и организовывал, а потом постарался всё свалить на мертвого Сталина! Думаю, что и Павлов, и Кирпонос, и множество других генералов должностями пониже именно с согласия Жукова открывали вермахту все пути-дороги вглубь страны. Слышал я, будто без его рецензии, правки или рекомендации никакие книги о войне, даже мемуары, в свет не выходили. Разумеется, всё, неугодное Жукову, из истории войны вычёркивалось, но кое-что надуманное, но его прославляющее, приписывалось! Я ничего не придумываю. Например, в последних грехах его после войны открыто обвиняли Конев и Рокоссовский. Неплохо Жукову помогали в этом деле и остальные маршалы, прикрывая друг друга и искажая былую реальность в своих интересах. Одна лишь постыдная сдача Севастополя чего стоит! Правду о предательстве рядовых защитников города всеми командующими и командирами, всеми политработниками и старшими офицерами, которые удрали на большую землю, спасая свои шкуры, потом выдали за непревзойдённый героизм всех! Почему всех? Если командование проявило трусость и оказалось предателями, а героями были только солдаты и матросы, сражавшиеся за город, пока оставались живы!
После победы правда войны, ее невидимая многим суть, умышленно подменялась героизацией самой войны. Выходило некое приключение, а не война. Настоящая правда столь чудовищного явления как война была задвинута на дальний план. И это процесс, на первый взгляд, был даже полезен для воспитания патриотизма, но в действительности – крайне вредоносный. Война умышленно представлялась прекрасным временем и пространством для подвигов и свершений! Молодёжи внушалось, будто ей не повезло родиться и жить без войны. Мол, молодёжь многое потеряла из-за того, что ей негде проявить себя в полной мере, а вот на фронте можно было развернуться во всю ширь… В действительности война всякий свой миг, это невыносимое горе и немыслимые страдания народов. И если на ней есть место подвигам, то еще больше места она оставляет для гибели самых лучших, как правило, людей, для самой отвратительной подлости, для человеческой низости, трусости, предательства, измены и самых отвратительных поступков. Даже после окончания войны ее раны не заживают десятилетиями, а моральные травмы и деформация морали в обществе остаются навсегда. Знаете, как красиво сегодня красавец Лещенко поёт: «День победы порохом пропах! День победы со слезами на глазах, с сединою на висках, и прочее!» Как будто всё правильно. Но в этой красивости мне видится та самая, недопустимая героизация войны. И какая-то красивая неправда, притворяющаяся истиной. Неуместны там красивые слова. Люди это чувствуют, потому на могилах они молчат. И молчанием говорят о своих чувствах ещё выразительнее. Может, я и не замечал бы всего этого, и во мне не протестовало бы всё против этих душещипательных фраз, если бы не один фронтовик… Незнакомый. И говорил он не мне. Но я замер тогда и слушал его. Почти мальчишкой был. Что-то, наверное, не понимал. Что-то представлял по-своему. Но я тогда понял главное. Он говорил, что люди на фронте никогда не мечтали о дне победы. Ну, какой еще день победы?! Они мечтали о конце войны. У них это даже выродилось в некое заклинание, в поговорку. Они только и спрашивали друг друга, спрашивали себя, не надеясь услышать ответ, когда же она, проклятая, закончится? Когда? И при этом думали только о себе – доживут ли? Повезёт ли домой вернуться? Боялись своим вопросом судьбу спугнуть? А если суждено погибнуть, то как? Лишь бы не как те, кто на их глазах мучился с распоротыми животами, из которых… Лучше бы сразу. Так бывало. Раз – и уже ничто для человека не важно. Так – хорошо! И порохом война не пахнет. Порохом – это опять чересчур красиво! Романтично! Возвышенно! Это годится для стихов и песен. В жизни война пахнет очень дурно. Особенно в обороне, в окопах. Она пахнет трижды прокисшим на солдате потом и старой мочой, которая тут же, в окопе хлюпает. А ещё война пахнет поносом. Да, да! Настолько гадко пахнет, что лучше бы никого рядом не было, а всё равно к товарищам жмёшься, несмотря на свои и их запахи, поскольку без товарищей на войне, ты вообще ничто. Да! В войне красивого ничего нет! Она всегда пахнет страхом. Стоит выпрямиться в своём неглубоком окопе, где тебе приказано держаться до последнего дыхания, как снайпер сделает своё дело. Он давно тебя дожидается! Он очень терпеливый и настойчивый. Он обязательно дождётся тебя, как дождался уже многих твоих товарищей, если только расслабишься. При таких порядках, посмеялся тогда фронтовик, в кусты не сбегать! Там всё при себе приходилось держать. А это – хуже всего! Настолько унизительно, что лучше бы пуля… А чего стоило непрекращающееся гниение трупов? Этот гадко сладковатый запах, когда ветер с нейтральной полосы в нашу сторону… Этот запах доводил до сумасшествия. Если морозы, то как-то легче переносилось, но летом… После захлебнувшейся атаки даже раненных под обстрелом вынести не могли, а уж о погибших до поры и не думали. Так они и лежали, непогребённые. К ним и ночью подчас подобраться было невозможно. От ракет светло как днём. Огонь ураганный. Кто пытался, рядом лёг. Ещё более страшное с людьми случалось при ожидании скорой атаки. Такое внутреннее напряжение у всех, что никак его не описать. Такой страх! Такая надежда! И даже согласие на собственную гибель, лишь бы скорее! И полное смирение со своей судьбой! Тут любой к богу обращался! Любой крестился! И всё же – борьба с врагом где-то внутри всегда была на первом месте. Готовность бороться насмерть в себе подогревалась. Оттого всё в человеке находилось под столь высоким давлением, что немца и штыком колоть не приходилось. Впрочем, как и нас. Стоило лишь обозначить укол, слегка дотронуться до человека, как он замертво падал от разрыва сердца, от ужаса, от того, чего всегда больше всего боялся, но всегда ждал и теперь понял, что дождался. И сердце не выдерживало. Там уже не штык вершил судьбы, а крепкость нервов, умение забыть все земное, все человеческое. Забыть жалость! Только вперёд через их тела! Пока не упадёшь. После тех откровений фронтовика я несколько ночей вскакивал в поту. Мама говорила, будто кричал в полный голос, куда-то бежать всё порывался. Я тоже помню свой ужас. Какая уж там красота?! Какая героизация, к чёртям?!
Потому люди, считающие себя порядочными, должны предостерегать человечество от войны любыми средствами – хоть действиями, хоть заклинаниями! Война – это не место для испытания себя! Это не место для демонстрации каким-то ребятам своих возможностей миру! Война – это самое жуткое чудовище, создаваемое против себя самими людьми!
Но куда меня занесло? Если верить моим глазам, то, куда ни глянь, всюду одни враги! А я еще и отношения между собой предлагаю выяснять? Что получится после такого поиска справедливости? Ясно, что! Беда получится. Народ наш итак сегодня не то чтобы разобщён – он до критического состояния пропитан враждой друг к другу, которая вызвана и усилена массовой нищетой. Люди ненавидят шикующих воров, бессовестных торгашей, ненавидят развратную молодёжь, ненавидят чиновников, откровенных коррупционеров у всех на виду и «успешных» жучек. Все вместе дружно ненавидят Москву – отдельное государство, пирующее на крови народа. Москва в ответ презирает всех остальных. Такое же происходит с Татарстаном, Башкирией, Дальним Востоком, Сибирью… В эту среду остаётся лишь искру внести, и всё сразу повалится по принципу домино. А заграница нам поможет! Она давно руку на нашем пульсе держит. Вот со своими делишками чуток разберётся, и тогда нам точно поможет! А загранице помогут многочисленные диаспоры, будто специально для этого пригреваемые олигархами. Сколько теперь здесь диаспор, ненавидящих своих местных, якобы русских работодавцев за их алчность, ненавидящих всех, даже честных местных жителей. Сколько на нашей территории прочно закрепившихся китайцев, молдаван, азербайджанцев, армян, киргизов, казахов? Им же только сигнал дай, как они бросятся завоёвывать себе жизненное пространство, уничтожая нас! Нам они на нашей же земле места точно не оставят! Что уж говорить, если родная по крови Украина, ближе некуда, теперь наш злейший враг, открыто готовящийся к войне с нами. Да ещё с активной помощью Запада. И в этой помощи можно не сомневаться – она будет на все сто! Впрочем, разве сейчас с Украиной нет войны? А преданная, по сути, Малороссия? Это что? А Донбасс? А разве вырванный у Украины вопреки двухстороннему договору Крым, плохой катализатор войны? А Прибалтика – это разве не лютый враг при всей ее внешней интеллигентности? В годы Великой Отечественной разве не фашиствующие прибалтийцы стали добровольными палачами белорусов и украинцев? Правда, тогда и западэнцы оказались не менее кровавыми помощниками немецких оккупантов, уничтожая население «родной» Украины. Так ведь сегодня прибалтийцы, западэнцы, а с ними и остальная украинская молодёжь с уже хорошо промытыми мозгами, настроенная агрессивно против русских, якобы сделавших Украину нищей, бросится вырезать русское население без размышлений и сожалений! А ведь есть ещё и агрессивное окружение более развитых и лучше вооружённых стран! Они-то всегда хотели к нам прийти без приглашения! А сегодня и желание, и возможности усилились. Мне смешно, как бывшему, но всё же неплохо подготовленному военному, слышать о том, что наша прежняя мощь и наше ядерное оружие надежно нас защищают от любой агрессии. Это очень наивно, поскольку в разных частях планеты войны идут непрерывно, но ведь никакого ядерного оружия в них не применяется! Сначала точно такие же войны могут возникнуть на окраинах РФ. Мало ли где? Подойдут Японские острова, Калининградская область, Кавказ, Осетия? Разве этих вариантов мало? Эти периферийные войны, как, например, были чеченские, опять покажутся недостаточными для того, чтобы махать тяжёлой ядерной дубиной! Разумеется! Первое применение даже самого маломощного ядерного оружия – это ведь чрезвычайно серьёзный шаг, который снимет все запреты на начало ядерной войны. А другой-то дубины у нас давно не осталось! Одна видимость и тщетные надежды. Уж мне-то, ракетному полковнику, это как не знать? Потому в тех незначительных, на первый взгляд, войнах, учитывая одновременную активизацию вражеских диаспор, западной диверсионной агентуры, побежавших за рубеж крыс, торговой и, в первую очередь, продовольственной блокады, Эрэфии никак не победить. Теперь соотношение экономических, людских и военных ресурсов сложилось для нас значительно хуже, чем в сорок первом. Но тогда, ко всему прочему, была крепкая ещё и воля со стороны мудрого вождя, знавшего что делать, был глубокий тыл, были резервы всего и вся, предусмотрительно заготовленные за Волгой и Уралом, был, в конце концов, народ, ставший в беде великим. А теперь что от этого осталось? В сложившейся обстановкевнутри нашего разрозненного и накаленного народа нельзя выяснять отношения! Нельзя провоцировать вражду! Но как ее избежать, если она объективно существует? Как? Да очень просто! Понять, что всем нам объединяться следует! Объединяться и подниматься во имя спасения страны, народа, себя! Вот и вся национальная идея – объединяться, чтобы выжить! Такую идею нельзя от народа скрывать, как нельзя скрывать чрезвычайную сложность положения страны и все угрозы! Народ в них не очень-то верит! Национальная идея должна во всех укорениться осознанно! Каждый гражданин должен почувствовать себя спасителем своей страны в ситуации, в которой ее, кажется, уже ничто спасти не может! Но надо хотя бы попробовать, если мы остались народом, а не сделались безропотным стадом! Ради такой национальной идеи даже наши отъявленные воры, по-моему, смогут немало полезного сделать. Не всегда же о мошне думать! Производство надо обязательно разгонять на полную мощность! Людей работой и зарплатой обеспечивать! Сельское хозяйство «на себя» перетягивать! Налоги с богатых брать по 90%! Им вполне хватит и того, что останется! Смертную казнь матерых преступников, то есть, врагов, возобновить! Воспитательную работу вести без давно въевшихся в нашу жизнь лживых выкрутасов, без подлой рекламы и тайных алчных расчётов. В столь сложнейшей, прямо-таки, безвыходной ситуации и руководство страны, пусть даже прежнее, показавшее свою несостоятельность, должно людей нацеливать и объединять в единое целое. Оно обязано проявлять прямо-таки небывалую мудрость и невероятную активность, дабы нам подольше продержаться до внешней агрессии, одновременно изменяя любую ситуацию в свою пользу. Вон как Сталин пакт с Гитлером заключил! В том пакте невероятная мудрость проявилась! Благодаря ей Германия принялась всей своей промышленной мощью нас к войне готовить, а не себя! Но от нынешней власти я такой мудрости не видел и полезной деятельности не замечаю. Мне кажется, что всё делается как раз наоборот. И народ не чувствует смертельной для себя опасности совсем. На уме большинства лишь размер зарплаты да платежи за ЖКХ. А «благополучные» озабочены лишь возникшими вдруг препятствиями на пути в Турцию или Таиланд. Потому и возможный результат я предвижу. Жаль мне страну! Жаль мой одураченный и сильно поглупевший народ! Сам собой он организоваться никогда не мог! А уж теперь – и подавно! Народ, народ… А что же такое народ, если по существу? Пользуемся все этим термином, будто он всем понятен, а объяснить-то редко, кто может. И всё-таки! Что ты сам-то думаешь? Думаю, что народ это не все люди нашей страны. Не всё население. Народ – это всего лишь наибольшая часть населения, но всё же часть. Часть того населения, именно та часть, которая никогда вовремя не понимает, что ее обманывают. Прозрение у народа происходит всегда с опозданием. Чаще всего, со столь большим, что уже и руками махать поздно! Так в народе говорят: «После драки кулаками не машут!» Потому и организоваться народ сам не может, что вовремя не понимает, когда его обманывают. А после драки… А мне кажется, будто присказка лживая! Дезорганизующая! Расслабляющая! Лишающая воли! Ведь воевать за справедливость нужно и после неудачной драки! Воевать до полной победы!
35 Но опять в голову лезет всякая ерунда. Хорошо хоть, в воспоминаниях мне самому себе ничего не приходится доказывать. Мне давно всё ясно! Причём мнения своего я не скрываю, но и трубить о нём не вижу смысла. Зачем? Всем известно, что русские люди никогда не верят в то, чему верить не хотят! Интеллектуальное упрямство! И никакие аргументы их не подвинут к истине! Они даже собственными глазами всё будут видеть, но этим же глазам не поверят, если решили не верить! Где уж с таким настроем им в истине разобраться! И всё же, действительно, сдался мне этот Жуков! Он уж похоронен почти полвека назад! Но стоит поперек моих мозгов опять! Многое, видно, в нашей жизни напортил! Казалось бы, шут с ним! Ну, был он самовлюбленным, болезненно тщеславным, был человеконенавистником, готовым на всё, лишь бы забраться на самый верх, где воплотился бы в абсолютного вурдалака. Именно таким бы он и проявил себя, каким сам рисовал советскому народу образ Сталина после смерти вождя. Но мне-то он зачем? Может, затем, что слова фронтовиков никак не забываются? То же не обыкновенные слова были! То были выплеснувшиеся наружу страдания. Он после войны ещё больше наворочал! Уязвленное самолюбие Жукова не могло смириться с тем, что в мирное время он, якобы самый великий полководец всех времён и народов, не возглавил нашу страну, как это сделали у себя на родине генералы Эйзенхауэр и де Голль. «Даже неполноценный Хрущёв, тоже мне, липовый генерал, и тот меня обошёл!» – злился Жуков. Ведь его даже министром обороны не назначили. Недооценили или Сталин понимал, с кем имеет дело? И как же хорошо, между прочим, что не назначили! Когда Хрущев сделал его все же министром на короткое время, то Жуков всё равно успел наворочать! Например, перевёл вооруженные силы на ночной образ жизни! Зачем? Он сам-то это понимал? Конечно! Только, чтобы показать всем, будто он может всё, что ему вздумается. Или ещё. Заставил всех подтверждать спортивные нормы, независимо от возраста и состояния здоровья. Всех, кроме себя, разумеется! Тогда покинули Армию очень многие боевые генералы и немолодые офицеры, особенно, когда-то раненные, прошедшие войну, но способные боевым опытом принести своей стране еще немалую пользу. Хрущёв, сам подлец, каких свет не видывал, подлеца Жукова видел насквозь, потому скоро сам и снял его с должности Министра и отправил на дачу как в заключение. Боялся Никита Хрущёв, кабы Жуков ещё один государственный переворот не устроил! Боялся, чтобы и его самого не скинул! Опять ведь его недооценили. Опять его обидели! Опять с его заслугами не посчитались!
Но хватит! Вперёд надо смотреть! Сам ведь только что решил, что людей наших объединять нужно, а размышления о Жукове их разобщают. Не хочу свои воспоминания о нём смешивать с воспоминаниями о людях, которых есть за что уважать. Которые не имели столь высоких должностей и такого множества наград, но в любых ситуациях оставались людьми. Для меня последнее обстоятельство всегда имело решающее значение. На таких людей и надо сегодня опираться. В нашем народе их всегда находилось тем больше, чем тяжелее наступали времена! 36 Вот! Вспомнились, наконец, наши училищные генералы. В Казанском ракетном их было два. Люди, совершенно разные по любым признакам. Так нам казалось. Разные военные судьбы. Разный стиль работы. Разное отношение к подчиненным. Старшим по должности был начальник училища генерал-майор Ромашкин. В представлениях курсантов (может, мы со своего уровня и не сумели многого разглядеть) он был военным барином. Все пять лет учёбы мы только и видели его то на трибуне, то проезжающим мимо в персональной «Волге». И хотя в машине он объезжал совсем немалые территории вверенного ему училища, но и в других случаях предпочитал видеть нас на почтительном расстоянии. Подробности деятельности из его кабинета нам, разумеется, были не доступны. Даже мне! А ведь я раз тридцать нёс службу часовым у Знамени. То есть, много часов простоял напротив его кабинета. Туда входили самые разные офицеры, потом они выходили в том или ином настроении, но разведать что-то конкретное мне так и не удалось! «И что с того? – вправе спросить меня каждый. – Почему же решил, что он барин?» Так ведь, чего стоит одна его дистанция? Показная важность и неприступность! Прямо-таки величественность! Но мне не приходилось от кого-то слышать восторгов в адрес нашего начальника училища как человека. (Просто мне не повезло?) Более того, складывалось впечатление, будто его уважали лишь за погоны генерал-майора! Зато заместителем начальника училища к нам сослали, да еще с понижением, генерал-майора Савельева. Раньше он командовал дивизией РВСН. Это само по себе вызывало к нему наше уважение! Но не только это. Тамошняя сорока на хвосте принесла, будто сняли Савельева с дивизии за тяжелое происшествие с гибелью нескольких человек. Такое в войсках случается! Не кондитерская же фабрика! И совсем не факт, что генерал Савельев был хоть сколько-то виновен. Но он как командир за всё должен отвечать! Он и ответил! Наказать-то, как принято в армии, всё равно кого-то следовало! Если кто-то наказан, значит, меры приняты! Дело завершено!
Мы, курсанты училища, Савельева опасались и одновременно любили. И было за что! Он нас не чурался, был крайне въедливым и знал даже скрытые стороны курсантской жизни. Не считал для себя унизительным остановить любой взвод и проверить, словно старшина, обувь, состояние каблуков, чистоту портянок, носовые платки… Его интересовало всё! И не только наш быт, но и умонастроение, потому задавал вопросы, выяснял мнения. Думается мне, по своему богатому фронтовому опыту генерал понимал, что подчас ничтожные мелочи определяют исход самых важных дел, вот и нас подводил к тому же выводу. Савельев всегда, где должны быть курсантские подразделения, появлялся неожиданно. Не следил и не выслеживал, нет, он просто жил нуждами училища и потому считал необходимым знать всё в нём обо всём. Если во время перерыва между занятиями его замечали на главной аллее, когда взвода строем переходили из одного учебного корпуса в другой, поднималась «тревога» и все стремительно перетекали на параллельную аллею. Куда угодно, лишь бы с его глаз долой! Почти наверняка остановит и начнёт выяснять, почему, например, заместитель командира взвода идёт не впереди строя, а сбоку? Или почему последняя шеренга не заполнена? Или почему не у всех курсантов есть перчатки? И почему старшина до сих пор не наказал курсанта за утрату выданных ранее перчаток и не выдал ему другие? Или сделает замечание, чтобы свои портфели и папки убрали внутрь строя… Мелочи? Конечно! Но таков уж воинский порядок! Что останется, если его перестанут соблюдать? Вполне возможно, опять кто-то погибнет на стартовой позиции, как случилось когда-то у генерала Савельева. Он не мог повторно такое допустить. Наши приёмы с увиливанием генерал, конечно, всегда разгадывал. Случалось и так, что взвод только свернёт за спасительный угол учебного корпуса, как сразу с генералом и повстречается! Савельев с доброй улыбкой уже поджидал за углом! «Попались, голубчики?!» Но генерал не имел обыкновения выискивать, к чему бы придраться, коль уж встретились. Он не выдумывал недостатки, если их не было в реальности. Ему лишь во всём требовался порядок. Как хорошая хозяйка не может потерпеть в своём доме того, что её способно опорочить, так и генерал Савельев наводил порядок в доме, за которым ему поручено следить.
Вспоминаю рассказ своего товарища Юрия Сухова. Однажды он нёс службу дневальным по курсу. Неожиданно на входе в казарму появился генерал Савельев. Обычно с других курсов всех нас обязательно предупреждали: «К вам направился…» А в тот раз это правило не сработало; вынырнул прямо перед носом. Курсант Сухов, как и подобало дневальному, громко подал команду: «Курс! Смирно! Дежурный по курсу – на выход!» Генерал остановился перед ним и спокойно поинтересовался, кто ещё находится в казарме? – Товарищ генерал! – доложил Сухов. – Весь личный состав находится на занятиях! Здесь остался только наряд. Если считать со мной, то три человека! Из командования курса – только старшина Бушуев, он находится в каптёрке. – Вольно! Оставайтесь! – разрешил Савельев и по длинному коридору направился вглубь казармы. Перед ним в соответствии с уставом внутренней службы вынырнул с докладом дежурный по курсу младший сержант Дегтярёв. Взмахом руки генерал прервал его доклад и велел отвести в каптёрку. Дверь в нее в конце коридора была распахнута, но старшины Бушуева на месте не оказалось. Это показалось странным, ведь в каптёрке много ценных материальных средств, потому бросать всё вот так, безнадзорно, никто бы не стал. Но ситуация оказалась весьма показательной для понимания нашего генерала Савельева. Иначе говоря, если угодно понять, какой ужас охватывал кое-кого при встрече с генералом Савельевым, достаточно вспомнить ту незапертую в каптёрку дверь и последующее поведение нашего бравого старшины Бушуева. – Где же ваш старшина? Испарился он, что ли? – усмехнулся генерал Савельев в сторону младшего сержанта Дегтярёва. – Не знаю! – растерялся дежурный. – Только что был здесь! – Ладно! – опять усмехнулся генерал, поглядывая на открытую форточку. – Плохо вы, товарищ младший сержант, знаете обстановку на курсе. – А теперь проводите меня в умывальник и туалет! Там, благодаря усилиям наряда, всё оказалось в порядке. Но старшину не нашли и там. На обратном пути генерал обстоятельно осмотрел все курсантские кубрики. Проверил прикроватные тумбочки, в которых редко бывал должный порядок. То голый обмылок прилипнет к непокрытому салфеткой донцу ящичка, то зубная паста скручена рулетом, а то и вообще всё брошено навалом. Но теперь не к чему было придраться. Савельев заглянул даже под матрасы наших металлических кроватей, нет ли чего лишнего и хорошо ли натянуты на пружинных сетках матерчатые подматрасники? Проверил порядок в так называемой шинельной, а потом и в сушилке. Заглянул в канцелярию начальника курса, где поморщился от табачного дыма и вида окурков в пепельнице – символа неаккуратности. Сам генерал не курил даже на фронте. Не встретив более никого, Савельев махнул рукой дежурному, мол, оставайтесь, и покинул казарму нашего курса. Вполне возможно, что капитану Титову в тот день пришлось выслушать кое-что неприятное. А наши мужички после ухода генерала принялись гадать, куда же, в самом деле, спрятался Бушуев? Ведь не испарился же он, как предположил генерал! Но ни к чему не пришли, поскольку мест, чтобы спрятаться от курсантов в их собственной казарме, просто не существовало. Загадка осталась неразгаданной!
Старшина Бушуев появился минут через двадцать, нервно озираясь, будто едва оторвался от погони: – Генерал ушёл? – в первую очередь выяснил он настороженно, кивая вглубь коридора, и готовый ретироваться. – Ушёл он! Давно ушёл, товарищ старшина! – ответил Сухов. – Уф! – стал шумно отдуваться Бушуев, прислонившись к тумбочке дневального и вытирая лицо солдатским платком. – Кажись, пронесло! Надо же! – никак не мог он успокоиться. – Пришлось из-за него в форточку вниз головой нырять! Едва шею не сломал! Окна-то из коридора на техническую территорию зарешёчены, будь они неладны! Думал уже, не просочусь! Тесная, чёрт бы её побрал! – обрадовался, наконец, старшина своей удачливости. – А зачем вы так сложно, товарищ старшина, маневрировали? – подколол его Сухов. – Ты ещё молод, чтобы мне вопросы задавать! – огрызнулся Бушуев. – Поживи с моё, так и не в такую щель залезешь! – И всё же – зачем в форточку, а не через дверь? – добивал старшину Сухов. – Зачем, да зачем! – разозлился вдруг старшина. – Будто не знаешь, как генерал Савельев нашего брата-сверхсрочника любит?! Он бы мне матку на изнанку вывернул! Ни за что! А если бы нашёл упущение, то я и не знаю, что бы он придумал? Вот я, на всякий случай, и использовал запасный выход! – Так ведь генерал Савельев и нас всех крепко любит! – посмеялся Сухов. – На всех, в случае чего, и форточек не хватит! – Ты у меня… Ты у меня скоро не только в форточку пролезешь, а сам ещё не знаешь, куда! – пригрозил старшина и направился в каптёрку завершать пересчёт портянок и курсантского белья. Он готовился к очередной помывке личного состава. 37 Было когда-то и такое! – тепло вспомнилось мне приключение старшины. – Но припоминаю и более интересный случай. Уже с другим моим товарищем, с Ковалем Адамом. Имя у него несколько неожиданное, прямо-таки, первочеловек, а не военнослужащий! Но для Западной Украины оно привычно, поскольку он и сам оттуда. А парень Адам, с какой стороны ни глянь, отличный. Правда, тот случай больше характеризует генерала Савельева, нежели нашего Адама. Так вот! В тот памятный день курсант Коваль исполнял обязанности помощника дежурного по училищу. Нам, старшекурсникам, столь ответственные роли уже доверяли! Дело было днём. Начальник Адама в наряде, дежурный по училищу полковник Кожевников, интереснейший, между прочим, мужик, в соответствии с распорядком дня ушёл в столовую на пробу пищи. Так положено, прежде чем дать своё разрешение на ее выдачу. Ну, а Адам, конечно, остался за него, сидя в помещении для дежурного. В традициях армии это помещение располагалось на входе в управление училища. Большое окно в коридор позволяло Адаму контролировать входящих и выходящих. Ему на беду, хотя время подходило к обеду, но впервые в тот день в управление вошёл генерал Савельев. Адам, оформляя служебные журналы, замешкался и не вскочил своевременно, замерев в воинском приветствии. Или еще что-то генералу не понравилось, но он остановился и взмахом ладони подозвал курсанта Коваля к себе. Адам метнулся в коридор, представился генералу, как и положено, уже почувствовав своей задницей, что дело пахнет керосином, и заодно сообщил ему, что из облисполкома поступила телефонограмма. В соответствии с ней генералу Савельеву в пятнадцать часов следовало явиться в зал заседаний облисполкома города Казани! – Когда приняли телефонограмму? – доброжелательно к Адаму, но с досадой в сторону облисполкома уточнил генерал. – Около десяти утра, товарищ генерал-майор! – ответил Адам. – А сейчас уже сколько? – с ярко выраженным сожалением спросил генерал. Не все из нас тогда знали, что генерал Савельев голос на людей никогда не повышал. Случалось, он крепко ругался. Такое бывало, но всегда без крика. Если же он обнаруживал у курсантов значительные промахи, то при одном лишь взгляде на генерала всем казалось, будто у него схватило сердце. Лицо кривилось, словно от боли, и выражало разочарование и сожаление. Хотя жалко-то ему всегда было нас, бестолковых. И за наши промахи генерал ругал не нас, а себя! Да! Это было заметно, и совершенно удивительно для нас. Он не искал виновных, считая проступки курсантов своей собственной недоработкой или других командиров. Ни на кого не ругался, выражая даже самое сильное недовольство не в лицо виновному, а куда-то вниз и в сторону. Это выглядело так, будто рядом с собой генерал видел нерадивую собаку, которой всё и высказывал. И голоса опять же не повышал. Правда, виновникам от его разочарования легче не становилось. Более того, столь странная реакция генерала действовала сильнее, нежели эмоциональные разносы со стороны некоторых несдержанных офицеров. Курсантам становилось стыдно и обидно за себя. Это работало безотказно.
Ещё вспоминается, что генерал Савельев ко всем обращался на «ты». И хотя в армии это не дозволено, но на Савельева никто не обижался. У него это получалось по-отечески тепло. Тем более, солидный возраст, огромная фигура и генеральские погоны вдобавок. Потому понятно, что его фамильярность все принимали как должное и без обид. В годы нашей курсантской юности над нами возвышалось немало и других офицеров, которые тоже обращались к нам на «ты». И мы всегда чувствовали, каким именно тоном это сказано – с пренебрежением или по-отечески. В соответствии с этим ощущением и реагировали. – Сейчас тринадцать часов десять минут, товарищ генерал! – ответил Адам, слегка робея. – Так почему же ты, сынок, не предупредил меня раньше? Почему сразу не разыскал? – с сожалением выдохнул в сторону генерал. – Так я же здесь вас ждал, товарищ генерал! В управлении! Думал, вы вот-вот в свой кабинет… Генерал прервал Адама как раз с тем сожалением, которое у него всегда выходило наружу, если он чем-то был не доволен: – Ну, какой кабинет? Какой ещё кабинет!? – в сердцах махнул он рукой. – Ты на четвёртом курсе и до сих пор не знаешь, что я штаны по кабинетам не протираю? Действительно, не знаешь? Наш Адам был тем человеком, которого должностями и большими звёздами не испугать. Он с кем угодно говорил, не теряя головы и достоинства, зато совершенно забывал о воинской выправке, более всего напоминая собой крестьянина, да и только: – Товарищ генерал! Я, конечно, слышал, что вы не любите кабинеты! Да! Но ведь и я до обеда на занятиях! Откуда же мне о вас знать? Может, вы в это время и работаете в кабинете! Генерал Савельев поглядел на курсанта с удивлением – этот ответ напоминал выговор самому генералу, но спросил с улыбкой: – Напомни свою фамилию, сынок… – Курсант Коваль, товарищ генерал. – Коваль, говоришь? Это кузнец, что ли? Так? А полное имя? – Адам Петрович, товарищ генерал! – Белорус? – Нет! Украинец! Из Ровенской области! – как-то по-крестьянски потупившись, произнёс Адам. – А отец кто? Чем занимается? – Фронтовик он! – застенчиво ответил Адам. – Без ног вернулся. А вообще-то, он в колхозе всегда… Из крестьянской семьи! – Вот что, сынок! За то, что ты меня оставил без обеда, я тебя прощаю, но за твою пышную шевелюру я тебе объявляю трое суток ареста. Это для начала! Но если к вечеру ты мне не покажешься в образцовом виде, то накажу и твоего командира! Пусть не зевает впредь! Ясно тебе, Адам Петрович? – Так точно, товарищ генерал! Разрешите идти? Генерал не стал отвечать, лишь устало встряхнул ладонью в сторону курсанта, мол, иди, что с тебя взять, и стал тяжело подниматься на второй этаж. Зато Адам, вернувшись в помещение дежурного, поскрёб пальцами лоб, как это делают русские люди, сожалея, что опять промахнулись, и стал ждать дежурного по училищу. Без него помощник не мог покинуть свой пост, чтобы срочно постричься.
Минут через пятнадцать генерал Савельев с кожаной папкой для бумаг прошёл мимо Адама к выходу. Возле двери он притормозил, что-то вспомнив, повернулся в сторону Адама и громко, чтобы курсант услышал через стекло, сказал ему с усмешкой: – Насчёт ареста я, сынок, пошутил! Это забудь! А всё остальное остаётся в силе! – и вышел из здания. Вот такая простенькая история имела место в нашей курсантской жизни. История ещё об одном командире, о котором остались самые хорошие воспоминания. Командир ведь всегда воспитатель. И отношение подчиненных к нему зависит не от строгих законов, не от жёстких уставов, не от дисциплинарной практики. Оно зависит от личности самого командира. Потому-то при равенстве всех факторов за одним командиром подчиненные готовы идти на смерть, доверяя ему во всём, а другого ни во что не ставят, и подчиняются лишь затем, чтобы минимизировать свои неприятности от общения с ним.
Но как можно из большого количества претендентов выявить тех командиров, за которыми пойдут? Как их выбрать, если это не очевидно? Никто не подскажет волшебного решения этой задачи. Никто не подскажет решения, которое бы помогло любому командиру или кадровику безошибочно и, действуя чисто формально, решить такую задачу. Но всегда остаётся логическая зацепка, позволяющая решить ее правильно! И ею может стать только авторитет командира у своих подчиненных. Если командир пользуется им в своём малом коллективе, то успех, скорее всего, будет ему сопутствовать и в дальнейшей карьере, то есть, по мере продвижения на всё более высокие должности, когда и подчиненных у него становится всё больше. У маршалов подчиненных могут быть миллионы. Но мне, к сожалению, часто приходилось наблюдать выдвижения некоторых офицеров совсем по другим принципам. Потому, наверно, и среди генералов встречаются люди уважаемые, но ведь много и других. У нас, случалось, даже министром обороны назначали людей, которые уже с первого взгляда оцениваются, как совершенно непригодные по профессиональным, моральным и нравственным критериям. Всякие сердюковы и прочие! А долгое время население вообще готовили к тому, чтобы на этот пост поставить женщину! Это, за какие заслуги перед отечеством? Или совсем не перед ним? Так или иначе, но и любое государство, и армия, и рыба всегда гниёт с головы! Кстати, в аттестации, подготовленной ещё до войны командиром кавалерийской дивизии Рокоссовским на своего подчиненного, командира полка Жукова, сделан очень точный и принципиальный вывод. Не ручаюсь за его формальную безупречность, но ручаюсь за смысл: «Нецелесообразно использовать (Жукова) на штабной работе, поскольку он ее органически ненавидит!» Однако этот объективный вывод во внимание не приняли, и перед войной Жукова не только назначили на штабную должность, но, более того, даже на должность самого главного штабника – Начальника Генерального штаба Вооруженных Сил. Это стало серьёзной ошибкой, отразившейся на всей истории нашей страны. Если человек ненавидит какой-то вид деятельности то, понятное дело, успехов в нём ожидать не приходится. Промашку, скорее всего, допустил Сталин. Он был гениален во многом, он и в поступках человеческих разбирался гениально, но только не в людях. Он не видел их насквозь. Потому они часто подводили. Вот и с Жуковым получилось так же. Сталин сразу разглядел выдающиеся волевые качества Жукова и посчитал, что такими же должны оказаться и его общечеловеческие качества. Это вышло иначе! И промашка Сталина лишь подтверждает чрезвычайную сложность подбора нужного человека на должность командира и начальника. Что же касается Жукова, то, несмотря на стремительный карьерный рост, его редко кто уважал. Близкое окружение его опасалось или даже боялось, но никогда не уважало, и, тем более, не любило. Потому, идти за ним с тем высоким вдохновением, без которого не бывает действительно великих побед, мало кто собирался. Чтобы нейтрализовать отсутствие уважения, Жуков использовал жестокость. Уже потому его назначение в качестве начальника Генштаба или командующего никогда не могло стать более удачным, нежели назначение человека, которого люди просто уважают. 38 Кстати, только сейчас пришло на память нечто, вполне достаточное и для оправдания нашего генерала Ромашкина, к которому, как я уже вспоминал, курсанты любовью не пылали. Но за свой вывод я уже оправдывался тем, что с нашего уровня многое в генерале мы могли не увидеть и не разглядеть. Так вот, теперь я считаю большой заслугой генерала Ромашкина его реакцию на одно позорное происшествие в училище, которое вспомнилось по ходу дела. Читателям, далеким от армейских будней, для начала следует понять, что в наших вооруженных силах большинство командиров умышленно замалчивали происшествия (если удавалось, конечно), чтобы не портить мнение начальства о своей деятельности. Практика эта, безусловно, абсолютно порочная, зато распространенная! Потому решение генерала Ромашкина не замазывать, а изжить грязь, всплывшую в училище, вызывало к нему моё уважение. События развивались так. Известное дело, что за отличия в учёбе курсантов всегда как-то поощряли. И правильно делали! Для этого победителей разумнее всего выявлять по результатам учебы в конце учебного года. Так и делали. Потому однажды личному составу училища объявили о присуждении весьма отличившемуся старшекурснику (фамилию не помню) Ленинской стипендии. Ого-го! Для этого было недостаточно одних отличных оценок! Требовалась, как мы все представляли, и выдающаяся активность в общественной жизни, и в спорте, и в художественной самодеятельности, в олимпиадах и еще, бог знает, что! Но раз уж присудили, то курсант, само собой, заслужил не только почетнейшую стипендию, но и наше всеобщее уважение! А как же иначе, если он во всём – самый-самый! Если оказался лучшим среди всех! В общем, мы все так и считали. Но через полгода генерал-майор Ромашкин объявил личному составу училища, что в выборе кандидатуры для присуждения Ленинской стипендии командование допустило непростительную ошибку. Оказалось, что нынешний лауреат не только не достоин почётной стипендии, которой он теперь лишен, но, более того, не достоин считаться нашим товарищем и курсантом. Оказалось, что он уличен в краже денег у своих товарищей. Реакция многих сотен военных людей, стоявших в строю, была одинаковой – полное молчание! Люди, как говорят, переваривали обрушившуюся на них информацию. Всем было ясно, что генерал произнёс слова, не подлежащие сомнению. Всё, конечно, так и было! Хотя те слова оказались для всех странными и неожиданными. Так же стало ясно, что меры, принятые начальником училища, вполне соразмерны проступку. Но столь громкого разоблачения в училище мы еще не знали. Не потому, что не случалось воровства – во многих воинских коллективах, где бок о бок сутками напролёт трутся почти полтораста человек, изредка происходили кражи. Как говорится, песню без слов не оставишь! Но с негодяями, если они выявлялись, всегда расправлялись тихо, своими силами, не поднимая шума и не привлекая посторонних. А чтобы вот так, открыто, при всех, без намёков, и сразу в лоб, такого многие и представить себе не могли. Но получилось именно так! Никакого сокрытия, несмотря на позорность события! И получилось, благодаря решению лишь одного человека – генерала Ромашкина. Его поступок, считали мы, достоин уважения! И его воспитательное воздействие оказалось очень сильным. Все поверили, что теперь не одни пострадавшие будут бороться с этим позором, но и руководство училища станет с ними действовать заодно. Заодно и урок преподали, чтобы никому неповадно было. С провинившегося курсанта при всех срезали погоны, после чего он был переведён в дивизион обеспечения учебного процесса на должность рядового. Вот так и должны поступать командиры, но бывает… В общем, не стоит продолжать! 39 А Маршал Советского Союза Якубовский в Казань, между прочим, в тот раз так и не прилетел! Потому и мы его не дождались! Только на четвертом часу ожидания у взлётной полосы нам скомандовали: «Торжественную встречу отставить! Возвращайтесь в своё подразделение!» Теперь я не помню, все ли мои товарищи выдержали то издевательское испытание, не заболев? Перенести-то его мы были обязаны, но и свои выводы сделали. А всем ли удалось избежать последствий для своего здоровья? Честно признаюсь – этого я не помню, ведь сразу навалились другие заботы. Но несостоявшуюся встречу маршала Якубовского я запомнил хорошо. Он бы лучше к врагам нашим так относился, а не к нам! Через полгода его попытка встретиться с нами повторилась. Хорошо, хоть летом!
Во второй раз в связи с встречей больших начальников события развивались чуть иначе. У нас как раз заканчивалась летняя экзаменационная сессия, когда сообщили, что на базе нашего училища во время летнего отпуска, то есть, в августе, будут проведены сборы высшего командного состава Вооруженных Сил. Казалось бы, нам следовало радоваться – нас-то здесь в августе не будет, то есть, вся встречная суета пройдёт мимо! Однако, уже наученные кое-каким военным опытом, многие из нас предостерегли товарищей от поспешного излияния чувств: «А не пожелаете ли вы ещё разок изобразить почётный караул?» В чём-то они оказались правы. Наша радость оказалась преждевременной. Уж не знаю, кому на территории нашего училища что-то не понравилось? Могу лишь предположить, что некий гонец из МО приехал сюда предварительно, перед визитом маршала, чтобы проверить учебно-материальную базу училища, но, как теперь можно вообразить, выразил недовольство начальнику училища генерал-майору Ромашкину земляными кюветами, водосточными канавами, тянувшимися вдоль одной из внутренних дорог. Та дорога вела к важному для учебного процесса учебному корпусу №120. Теперь училищу следовало срочно задернить земляные кюветы вдоль всей дороги, то есть, засадить их газонной травкой. Не сомневаюсь, что гонец добавил от себя, будто «в противном случае маршалу Якубовскому ваша дорога может не понравиться». Понятно, что с упоминанием имени маршала указание гонца приобретало наибольшую убедительность. Возможно, при этом он говорил правду. Так было или иначе, мне это не известно, но подготовка к задернению началась немедленно. Более того, столь «почётная» задача на наш курс и была возложена. Простая на первый взгляд работа в реальности оказалась грандиозной по многим критериям. Первые же расчёты поразили. Оказалось, что задернению подлежала площадь около тысячи квадратных метров. Как будто, и не много. Всего-то квадрат со стороной тридцать пять метров! Измеренная же на местности площадка виделась огромной. Нам предстояло где-то раздобыть дерн именно в таком количестве, потом уложить его вдоль дороги, слева и справа, и обеспечить надёжное приживание травы. Из курсантов-ракетчиков мы на время превращались в юных мичуринцев. А ведь экзаменационную сессию никто не отменял! Нас ждала титаническая работа! Понятное дело – начальникам всегда виднее, как ее выполнять! Вот только они забыли учесть очистку кюветов и тщательное нивелирование их поверхности. А эти работы оказались чуть ли не самыми трудоёмкими. Чтобы рассеять появившиеся массовые сомнения в возможности столь срочного выполнения столь титанических работ, нам без обиняков объяснили, что трудности в ходе выполнения приказа могут возникать любые, это никого не интересует, но если задание не будет выполнено к первому августа, то далее всё продолжится за счет наших отпусков. Столько дней, сколько понадобится для завершения работ! Стимул оказался действенным. Мы пахали самоотверженно! Но теперь мне вспомнились даже не сами работы, а лишь некоторые их фрагменты.
Сразу выяснилось, что труднее всего отыскать бесхозную площадку-донор с хорошей, но никому ненужной травой, откуда потом и предстояло черпать тот самый дёрн. Но у кого-то из особо ушлых ребят, уже не вспомню имя, вовремя возникла чудесная идея – подраздеть задернённые участки, тянувшиеся вдоль взлётной полосы аэродрома. Они имели девственную траву, поскольку были недоступны населению, входя в зону отчуждения. Эта трава на наше счастье совсем не интересовала руководство аэропорта. Нам легко отдали ее в полное распоряжение. «Только не приближайтесь к взлётной полосе, не выходите на неё и не пересекайте ни при каких условиях! Ясно вам? Тогда работайте!» Скоро наш Пётр Пантелеевич получил официальное разрешение на срезание и вывоз части дёрна из зоны отчуждения аэропорта, и мы навалились на это дело! Так уж при распределении обязанностей получилось, что я со своим взводом весь тот период занимался только укладкой дёрна. Конечно же, он укладывался после подготовки поверхности кюветов, которая также легла на нас. Другими делами я не только не занимался, но и не имел времени интересоваться ими. Я, как и все мои товарищи, зарылся носом в землю в самом прямом смысле слова! Работа оказалась не столь уж простой, если оценивать ее первые результаты, не понравившиеся командованию, и совсем не лёгкой. Одновременно с нами кто-то подрезал дёрн в аэропорту. Кто-то грузил его большими и тяжелыми пластами на автомобили. Кто-то аккуратно разгружал в нужном месте, чтобы не порвать на куски. Кто-то с теодолитом следил, чтобы в струнку вытягивались края будущего газона. Да! Ещё кое-что добавлю ко всему! Скоро, уже ближе к завершению работ, жизнь заставила нас сформировать «особую бригаду большой мощности». Бригада отвечала за одуванчики. Как нас предупредили, своим неорганизованным цветением они вполне могли до слёз расстроить старого маршала-фронтовика. Пришлось в это поверить! Главная забота бригады большой мощности вытекала из того, что милые одуванчики распускались совершенно неравномерно и беспорядочно. Они не по-военному покрывали яркими желтыми пятнами весьма большой прямоугольный луг напротив того самого учебного корпуса №120, мимо которого маршал не прошёл бы ни за что, поскольку в нём старшекурсники оттачивали своё профессиональное мастерство. Нельзя же, в самом деле, расстраивать маршала! Потому наличие недисциплинированных желтых пятен на траве сразу вошло в диссонанс с представлениями училищного руководства об образцовом воинском порядке. Но сами одуванчики о тех представлениях ничего не знали и потому регулярно вспыхивали желтым цветом не там и не в том количестве, которое было допустимо с точки зрения руководства. Более того, некоторые из одуванчиков со временем превращались в вызывающе белые парашютики. Такое явление, по мнению руководства, вообще никуда не годилось! Оно могло сбить маршала с пути! Бригада, ревностно относясь к своим обязанностям, рано утром, прямо с подъема, бросалась срывать желтеющие одуванчики, подсчитывая для отчёта их общее количество. Одновременно приходилось сдувать образовавшиеся противозаконно парашютики. И всё-таки идеальный порядок не получался. Ведь в течение дня всё равно где-то выскакивали новые признаки беспорядка. Для их устранения бригада дежурила постоянно. Ей же вменялась ещё одна ответственная обязанность, выполняемая в свободное время. Обязанность возникла в связи с тем, что часть травы, тут и там, теряла свою свежесть и отвратительно желтела. По поводу участи самой травы никто не переживал, но она отвратительно контрастировала с равномерно зеленым фоном. А это, безусловно, считалось признаком непростительного беспорядка. Пожелтевшую траву красили! Да, да! Что же с нею можно было сделать иначе? Мы её красили зеленой краской из небольших пульверизаторов, заранее подбирая колер. Но не всякий раз получалось в масть, потому на общем фоне желтели уже не только пучки травы, но и большие участки, неудачно покрашенные. Для достижения успеха требовалось проведение научно-исследовательских работ. На них бригада настаивала, требуя время и средства. Понадобилось бы несколько лет, чтобы накопить результаты и сравнить их с эталонами. Это позволило бы более удачно проводить корректировку цвета. Но наше руководство научный подход не заинтересовал! На разумные предложения руководство ответило гневом, поскольку работа по задернению, и любая иная работа вокруг корпуса №120, считалась первоочередной и «горящей». Учитывая требование срочности, наши специалисты ограничились краткосрочными исследованиями. В частности, было выявлено, что нитрокраска из-за более токсичной основы скорее приводит к пожелтению травы. Более подходящими для наших трудов оказались масляные краски, коих нам без промедления доставили двадцать трехкилограммовых банок. Однако рисунки маслом по траве оказались делом не простым, буквально, искусством. Во-первых, из-за большей вязкости красок пришлось отказаться от краскопультов. Проблему решили переходом на малярные кисти, но резко снизилась производительность. Во-вторых, масляная краска на траве очень долго не высыхала, потому вся бригада, сдувавшая в это время одуванчики, перепачкалась сама, а через покрашенные сапоги изрисовала все дороги, дорожки, крылечки и даже коридор в корпусе №120, ведущий к туалету. Не совсем научное решение проблемы и без привлечения Академии художеств СССР предложил Петр Пантелеевич: – Будет справедливо, если бригада, занятая нанесением краски, займётся и устранением её в нежелательных местах! Такое решение понравилось всем, за исключением состава самой бригады. Все её члены дружно проклинали масляную краску, которая плохо удаляется, везде оказывается очень заметной, а объём работы из-за неё разрастается, словно зеленый снежный ком! – Конечно! Это вам, работнички, не одуванчики сдувать! – потешались над ними остальные. – Если бы сами всюду не намазюкали, не пришлось бы теперь и подтирать!
Пожалуй, я чересчур долго задержался на этой истории, потому сверну-ка её поскорее, но сначала расскажу, чем же наша эпопея закончилась? В общем-то, получилось всё прекрасно! Все порученные работы мы выполнили как раз перед наступлением августа, хотя ради отпуска кое-кому пришлось поработать по вечерам и даже при свете фонарей. Нас едва не подвели одуванчики. Вечером их выщипали всех до одного, а утром 31 июля, когда начальник училища на месте знакомился с нашими успехами, тех желтых одуванчиков, будто нам назло, оказалось полным-полно. И там они, и здесь, будто маленькие солнышки, горели яркой желтизной на фоне темно-зеленой травы! Выходило, что победить их мы так и не смогли! Природа победила! Но генерал невозмутимо обошёл территорию по обновленной дороге, осмотрел окультуренное поле возле учебного корпуса и остался доволен. Глядя на вызывающе желтеющие одуванчики, он лишь усмехнулся, приняв мудрое решение: – Работу вашу я принимаю! – сказал он нашему начальнику курса. – Сделано на совесть! Иного от капитана Титова и его курса я и не ожидал. Думаю, пора вам, товарищ капитан, уже майором стать! Курсантов можете отправлять в отпуск, в соответствии с учебным планом. А одуванчики… Что ж, видно, с ними ещё придётся поработать перед приездом маршала. Но уже не вам. И всё. Взмахом руки генерал подозвал к себе «Волгу», дожидавшуюся в отдалении, и оставил нас бурно торжествовать победу! У кого-то даже предложение возникло «качнуть» нашего начальника курса, но Пётр Пантелеевич панибратство пресёк, указав старшине Ярулину: – Собирайте инструмент, приводите его в порядок и ведите людей в казарму. Пусть заместители командиров взводов получают на личный состав отпускные документы… А дальше, надеюсь, вы и сами знаете, что делать! 40 В тот же день Пётр Пантелеевич распустил нас по домам на полных тридцать суток, в которые включалась и дорога. У всех её длина была различной. Чьи-то родители жили в Казани, и дома можно было оказаться через час. Но кто-то, как я, например, ещё долго летел и летел, перескакивая с самолёта на самолёт. Но дольше всех, дальше всех и труднее всех приходилось добираться до родного дома нашему товарищу Пешкову. Сначала на трех самолётах до Якутска, а потом, на чем придётся еще триста км на север, а уж в заключение – на родных сердцу олешках! На самых настоящих оленях! Другого транспорта там не дождёшься! Потому и выходило у нашего Пешкова – туда неделю, да обратно неделю. Это – в лучшем случае! А то ведь как задует, как заметёт среди лета, так и олени не помогут. Придётся пережидать, где непогода застала, теряя драгоценные денёчки отпуска! А для курсантов нет на свете ничего ценнее, нежели возможность побывать дома. И моя душа оглушительно пела, сердце стучало учащенно, наполеоновские планы на отпуск рвались наружу из усиленно трудившихся полгода мозгов. Эти планы всегда рождались по ночам… Перед самым убытием в аэропорт мне сообщили, вроде как в шутку, что слева от взлетной полосы при благоприятных условиях на взлёте можно разглядеть сюрприз. В общем, опять загадка! Конечно же, не меня одного разбирало любопытство: какой ещё возможен коллективный сюрприз? Но никто эту загадку тогда не отгадал, а те, кто всё знал, не проговорились, как и было имизадумано. 41 Честно признаюсь, не припомню ни одного случая, чтобы я встретил тебя как положено, у трапа самолёта и с цветами. Каждый раз, то занят был по самую макушку, то телеграмма запаздывала… В общем, я никогда не оправдывал твои надежды. А ты ко мне за эти годы срывалась три раза в удачно выгаданные праздничные деньки. А летом и зимой уже я к тебе прилетал на каникулы. И нашим родителям от зависти (я-то улетал к тебе, и совсем ненадолго заглядывал к ним) казалось, будто мы виделись чересчур часто. Так казалось кому угодно, но только не нам! Ты однажды даже выговор от родителей заработала, когда продала подаренные тебе модные сапоги, лишь бы купить билет на самолёт! Ко мне, конечно! – Он тебе кто? – упрекала любящая и переживающая за тебя мама. – Кто он такой? Не муж ведь, чтобы ты стремилась к нему всякий миг, на всё готовая! – Мама! Ну, зачем ты так?! Ты же всё знаешь! Жених! И скоро мы поженимся! – Пока всё это – лишь слова и обещания, которым грош цена! А я тебе так скажу, доченька! Много еще у тебя будет женихов – к каждому не налетаешься! И кем ты именоваться станешь, когда он там, вдали, себе другую найдёт? А это у них просто получается! – Мама! Ну, что ты говоришь?! Зачем ты так! Он же не такой! – Ну, ну! Так все поначалу говорят, доченька! А потом локти кусают! Особенно, когда в положении оказываются! – Мамочка моя! Ты не поверишь, но у нас это невозможно! – Это почему ещё? – встревожилась мама. – Больные, что ли? – Нет! Но всё равно – невозможно и всё! – Ну, ну! – закончила разговор мама. – Поглядим ещё, как оно дальше сложится!
Теперь, когда ты уже сама прабабушка, мне осталось лишь усмехнуться, ведь я тогда, как и ты, хорошо знал, почему твоё интересное положение до поры невозможно! Просто, я так сильно тебя любил, что это определяло и всё остальное в наших отношениях.
Но я отклонился от того, что начал вспоминать, отклонился от Петра Пантелеевича. Всякий раз, когда ты прилетала ко мне, я, волнуясь, спешил к нему, к своему начальнику курса. «А если не отпустит? Объективных причин вполне достаточно – и выдумывать не надо! Учёба, наряды, отсутствие свидетельства о браке!» Но отказа никогда не случалось. Оно и понятно. Лишенный родителей в малолетстве (они были, кажется, репрессированы) маленький Петя воспитывался в детском доме и потому хорошо понимал цену притяжения любящих душ. Он знал, что их недопустимо разлучать, но всегда и во всём следует помогать. Так и поступал. Петр Пантелеевич не задавал много вопросов. Не проверял меня на лукавство! Не инструктировал, не лез в душу. Он ко мне, как и ко всем, относился по-человечески. Просто, выслушав просьбу, доставал чистый бланк увольнительной записки и, заполняя ее, объяснял свои возможности: – От занятий освободить не могу, но потом – пожалуйста! Потом будешь свободен до утра! Утром я докладывал о прибытии, соображая, как завтра стану провожать тебя в аэропорту в учебное время, а Петр Пантелеевич этим и сам интересовался: – Когда невеста улетает? В Ашхабад? – В Ашхабад через Москву! Самолёт завтра утром! Около десяти утра. – Сложное время! – вполне обоснованно сетовал Петр Пантелеевич. – Занятия! Да уж ладно! Сегодня после занятий и до утра – свободен! А как завтра проводишь, так сразу – на занятия! Вопросы? – Благодарю, товарищ капитан! Разрешите идти? – Своей невесте от меня привет передайте! Что тут скажешь? Человек! Человек с большой буквы!
Во время проводов ещё в старом аэропорту мы досиживали последние минутки перед объявлением посадки на твой рейс. Сквозь слезы ты почувствовала приятный пищевой аромат. Мы повертели головами и носами. Оказалось, что в соседнем ряду кресел упитанный мальчуган посылал в рот одну зефирину за другой. – Зефир? – удивилась ты. – Откуда? – Не знаю! Может, в буфете? – предположил я, хорошо зная, как тебе нравится бело-розовый зефир. Следующее действие оказалось для тебя роковым: – Успеешь? – спросила ты, понимая, что я сделаю, всё что угодно. – Тогда возьми мой кошелёк! – протянула ты. Я взял (я получал около восьми рублей – не пошикуешь!) и пошёл. Зефир был упакован в бумажные пенальчики с прозрачной целлофановой крышкой. В каждом пенальчике виднелись четыре зефирки. Я купил три упаковки. Ты обрадовалась как ребёнок, но не успела вкусить, как объявили посадку. Мы сразу разволновались, сообразив, что наше общее время истекло, и стали продвигаться к указанному выходу. В твоих руках оставалась небольшая сумочка, в которой лежал талон на сданный в багаж чемоданчик и всякие мелочи. В нее же впихнули зефир. Через двадцать минут я взглядом проводил взлетевший твой самолёт и помчался в училище. Засунув руку в карман, обнаружил твой кошелёк и все деньги. Других ты не имела! Меня охватил ужас, поскольку я представил тебя на пересадке в Москве. Хорошо, хоть прилетала ты в Домодедово, и из него же улетала в Баку. В Москве никуда переезжать не приходилось. Но предстояла пересадка в Баку. Билет у тебя был, но ждать в аэропорту своего рейса в Ашхабад предстояло весь день. Без денег! А в Ашхабаде? Даже на автобус мелочи нет! Что я наделал! Как ты прорвёшься?! Уже потом ты мне описала в письме свои приключения. Конечно, отсутствие кошелька заметила только в Москве, когда надумала сдать чемодан в камеру хранения. Тогда и выяснилось, что даже пятнадцати копеек, нужных для этого, у тебя нет! Ещё хуже вышло в Баку. Ты засела в зале ожидания на много часов. Хорошо хоть соседи по креслам попались хорошие: – Девушка! – обратилась к тебе, в конце концов, одна из женщин большой азербайджанской семьи, тоже давно ждавшей своего рейса. – Мы уже два раза поели, а ты всё сидишь и сидишь… Неужели не голодна? – Спасибо, я не хочу! – застеснялась ты своей ситуации. – Ой, не обманывай меня, дочка! Ты за это время даже в туалет ни разу не сходила! Или за чемодан свой боишься? Так, иди! Мы приглядим! Не волнуйся! Пришлось тебе объяснять свою ситуацию. – Ах, как обидно получилось! – забеспокоилась женщина, по-своему обратилась к мужу, а потом вручила тебе пять рублей. – Это тебе, дочка! Сходи, что-нибудь поешь! Пять рублей! – подумал теперь я. – Это было много! Люди, получавшие минималку, то есть, шестьдесят рублей, жили на два рубля в день! А тут – целых пять! Дай бог здоровья той женщине и всей ее семье! Они не только вошли в твоё положение, но и весьма ощутимо помогли! Всё-таки советские были люди!
А когда в 69-м ты прилетела ко мне на Октябрьские праздники, Петр Пантелеевич специально для тебя достал красный пригласительный пропуск на главную трибуну Казани! «Невесте передайте! Пусть на вас с трибуны поглядит, а то ее в толпе по незнанию Казани легко затрут!» С тем могучим пропуском ты легко преодолела все милицейские заслоны и действительно весь парад стояла чуть ли не в центре трибуны. Можно сказать, весь парад и принимала! Но меня всё равно не разглядела. Да и как было разглядеть? Столько парадных коробок мимо прошло! Восемь на восемь! Значит, по шестьдесят четыре человека в каждой! Одна за другой! Сначала наше ракетное прошло – все десять коробок! Потом так же танковое училище промаршировало, и разные части гарнизона. И в каждой парадной коробке буквально все на одно лицо, все в одинаковых серых шинелях, для тебя неразличимых! Кроме суворовцев, конечно! Те были в своих обычных черных шинелях с красно-желтыми нашивками, да еще с лампасами! Настоящие генералы! Потом ты от обиды даже плакала всерьёз, что не смогла меня разглядеть: «Такого случая больше не будет!» Это верно! Такого больше не случалось. Такое способен был устроить только наш Петр Пантелеевич. 42 Наконец, элегантная стюардесса пригласила всех занять свои места в соответствии с билетами. Мне, шустрому курсанту, повезло даже в этом. Я оказался, как и хотел, у окошка и с левой стороны салона. Оставалось с несоответствующим ожидаемому событию волнением ждать, боясь пропустить, боясь не разглядеть или не понять того, что составляло суть обещанного сюрприза. Заинтриговали! «Неужели они так просто нас надуют? – посмеивался про себя я. – Впрочем, разве в этом сюрпризе моё счастье? Оно меня дожидается дома!» Я разместился и осмотрелся. Предо мной без устали вертелась любознательная непоседа. Носиком она усердно мусолила толстое стекло иллюминатора, пытаясь преодолеть его пределы, чтобы еще до взлёта разглядеть всё необычное. А рядом с ней возбуждённо шептались, понизив голоса, совсем молодые ее родители, видимо, не нашедшие в чём-то взаимопонимания. Справа устроилась зрелая супружеская пара. Мужчина с потускневшими орденскими планками. Я их сразу распознал. Целых три ордена! Два «Красной Звезды» и «Отечественная война». А ещё медали: «За боевые заслуги», «За победу над Германией» (как же фронтовику без нее?), и другие, юбилейные и памятные. «Фронтовик, видно, настоящий, заслуженный!» – решил я. – В следующем году намечается большое празднование – ведь уже 25 лет прошло после великой Победы. Поговорить бы со знающим человеком о военной поре, да его жена нас разделяет. Тут уж по душам не поговоришь!» Жена фронтовика и сама взяла меня в оборот, как выяснилось, из-за моей курсантской формы. И я с почтением отвечал на её незатейливые вопросы, связанные с её внуком, который как раз сдавал вступительные экзамены в Пермское военное училище. И до взлета мне пришлось объяснять, нравится ли мне моя будущая профессия, не обижают ли нас старшекурсники, хватает ли мне денег, как я оцениваю своих командиров, не курю ли, и хорошо ли нас кормят? Потом она решила, препарируя меня, ещё глубже изучить намечающуюся жизнь внука. Для начала бабушка принялась выяснять, не собирался ли и я когда-то поступать в Пермское училище? И почему не собирался? Почему выбрал именно Казанское училище? Не жалею ли я об этом? Какие перспективы в службе? Где служат наши выпускники? Почему нас учат полных пять лет, ведь раньше и трех вполне хватало? Её более всего огорчало, что родной внук, который даже родился в Казани, выбрал для себя училище в очень уж далекой и холодной Перми, хотя и в Казани есть целых два военных училища. И, говорят, очень даже хороших. «И какая ему разница, где учиться?!» – сокрушалась бабушка, понимая, что теперь навсегда лишится любимого внука.
Всё же маленькая егоза занялась и мной. Для начала она принялась на кителе разглядывать петлицы с блестящей окантовкой и пушками, потом читать буквы на погонах. В конце концов, решилась копнуть и меня: – А куда ты летишь? – стала она выяснять с неподдельным интересом. Пришлось отвечать, поскольку девочка замерла, глядя на меня, действительно ожидая ответа: – Сначала в Москву, – ограничился я неполным ответом, но не тут-то было. – А потом? – А потом – суп с котом! – вступилась за меня мама егозы. – Не приставай, Света, к дяде! И взрослым надо всегда говорить «вы»! Сколько тебе напоминать? – А потом вы куда полетишь? – то ли по ошибке произнесла девочка, то ли назло маме. – После пересадки мне еще до Ашхабада придётся добираться, а через две недели полечу к родителям в Алма-Ату. – Ой, мамочки родненькие! Как далеко! – закачала головой егоза. – Там же моя бабушка живёт!
Я не стал уточнять, где живёт бабушка Светы, поскольку самолёт вздрогнул и медленно покатился на исходную для взлёта позицию. Загорелось табло с просьбой не курить и пристегнуть ремни. Вдоль кресел проплыла стюардесса в синем костюме, раздавая с подноса желающим леденцовые конфеты. – А у тебя там везде невесты? – не унималась любопытная кроха. – И все тебя ждут? – Света! Сколько тебе повторять? – постаралась приструнить дочку мама. – Не приставай к незнакомым людям! Девочка шепотом поинтересовалась: – А тебя как зовут? Скажи мне тихонечко, чтобы мама не слышала. Пусть думает, будто мы давно знакомы! – Пусть! – шепотом поддержал игру и я. – Александр. – Так у тебя везде невесты? – не ослабляла интерес к этой теме Светлана. – Ни одной пока! – шепотом ответил я. – Тогда тебе везде весело живётся! – рассудила она, видимо, переработав на свой лад, случайно подслушанный взрослый разговор.
«Возможно, – подумал я с усмешкой. – Но когда же я получу право назвать тебя, свою давнюю любовь-одноклассницу, настоящей невестой? Ты хоть теперь сдашься? Завтра снова спрошу напрямик! А ты опять лукаво уточнишь: «Это можно считать предложением руки и сердца?» – Именно так и считай! – отвечу я тебе в который раз, заранее зная ответ: – Продолжаешь брать меня штурмом? – смеялась ты. – А я опять отвечаю тебе – нет! Нет и нет! И так будет до тех пор, пока мы не окончим свои вузы! Знаешь, это легче всего, броситься в пламенные объятья, забыв обо всём на свете, но тогда мы останемся и без образования, и без специальности! А ведь именно это должно стать фундаментом нашей семьи, ведь так? А мы своими же руками разрушим все планы не только на ближайшую пятилетку, но и на всю последующую жизнь! Ты этого добиваешься, дуралей? Подожди еще немножко, ведь я тебя тоже очень-очень… Всего-то два-три годика осталось! Я от тебя никуда не убегу! Даже не надейся! А ты? Я всегда с тобой соглашался! Ведь со своей мудростью ты всегда оказывалась правее меня! Я же, не особенно раздумывая о последствиях, всегда был готов взмахнуть шашкой. Главное, считал я, ввязаться в бой, а потом героически преодолевать все трудности вплоть до полной победы. А ты во всём проявляла не по возрасту житейское благоразумие и предусмотрительность, тормозя меня, где следовало! Если успевала! Я никогда на тебя не обижался. Молодчина ты, конечно! Но сколько можно, всё-таки… Я всегда считал, что вечная любовь – это лишь прекрасная сказка! Сказка, которую можно рассказывать сколько угодно, но в жизни ее не встретишь! Любовь – штука непрочная, что ни говори! Она может существовать, как показывает опыт миллионов, только в сильно разреженном пространстве, где не бывает сильнейшего напора многих соблазнов. А в реальной жизни всё очень сжато, всё деформируется! То, что оказалось далеко, обязательно тускнеет. Если даже не в плотном тумане, когда совсем не разглядеть, то хотя бы в житейской суете. За несколько оставшихся лет вполне могут разрушиться не только наши планы, но и наши отношения. Как тебе такие возможности? Но столь важный вопрос я тебе не задавал. И никогда не задам! Ведь в нём сквозит либо недоверие к тебе, либо моё неверие в самого себя! Ни того, ни другого у нас тогда не наблюдалось! Но разве ты и я, совершенно особенные? Мы что же – уникальные? Не как все? Разве от случайностей и соблазнов мы со всех сторон защищены волшебной бронёй или каким-то волшебным заговором? Когда я об этом думал, настроение портилось. Я уверял себя, что за предстоящие годы разлуки мы оба сохраним верность друг другу. Но как быть, если ослабнет взаимное притяжение душ, а останутся только клятвы и обязательства? Что тогда? Выполнять свои обязательства или сказать банальное «прости и забудь»? Всегда ли моя душа будет тянуться к твоей душе с такой же силой, как в эти минуты. Я же сгораю от любви к тебе! Но как же часто я сгораю! Не сгореть бы без остатка… В общем, мне только и оставалось допускать, что мы с тобой действительно были уникальной парой! А всё ли в столь сложной жизни получается в соответствии с нашими желаниями? 43
«Как же давно… Как давно происходил тот рядовой, в общем-то, полёт. Но стоит лишь прикрыть глаза и всё возникает как наяву. Я ещё курсант! Я отпускник…» Вот и наша красавица-стюардесса торопливо поднесла кому-то стакан воды, постояла рядом, дожидаясь. Потом с милой улыбкой приняла пустой стакан и вернулась за перегородку. Вот и самолёт выкатился к началу взлётной полосы, застыл на пару секунд, проверяя моторы на полной мощности, и будто с цепи сорвался. А за окном с нарастающим ускорением всё видимое вдруг помчалось назад. Быстрее, быстрее, ещё быстрее… Вот наш «Ту» задрал свой клетчато остекленный нос. Земля в ответ глубоко нырнула под крыло, и только тогда я заметил…
Я сразу заметил обещанный сюрприз! Заметил и обрадовался, возликовал и возгордился, словно мальчишка! Прямо-таки безмерная радость взорвалась в груди. Я даже задохнулся от волнения! Сознаться кому-то было бы стыдно – так разволновался от пустячка! Мальчишка! Какая мелочь! Впрочем, нам было чем гордиться! Ведь вдоль взлётной полосы, может, на целую сотню метров растянулись фантастически большие, словно выведенные сказочным великаном буквы. Они легко читались: «Слава КВКИУ!» И всё так аккуратненько! Всё под линеечку! И чёрная земля, ещё не иссушенная солнцем, контрастно выделяла каждую буковку на фоне зеленого поля! «Слава КВКИУ!» И мощный восклицательный знак в конце! Вот ведь, молодцы! «Слава КВКИУ!» Кажется, там, на аэродроме, – вспомнил я, – наш третий взвод пахал на заготовке дёрна! И кто додумался такое вырезать?! И всё в секрете удержали! Мелочь, а прошибает на всю глубину души!
– Мама! Мама! Там большие буквы как в букваре! – не сдержала восторги Света, вернув и меня в действительность. – Это, конечно, наш Слава написал. Он в старшей группе! Слава Долгов. А у этого Славы такая трудная фамилия, я даже не знаю! А на другой крыше тоже большие буквы были. Они про Славу Капээсэс! Я тоже не знаю! Мама заинтересованно взглянула в оконце и успела прочитать уплывавшую в прошлое надпись: – Действительно, слава! Слава КВКИУ! Что за КВКИУ? – обратилась она к мужу. – Лёш, ты-то, наверно, знаешь? – Наш папа всё знает! – гордо пропела Света так, чтобы сквозь грохот моторов в самолёте это узнали все. И тогда папа, положив журнал на колени, включился в разгадывание подвернувшейся неожиданно загадки: – Название какого-то вуза, пожалуй… Буква «К» означает, конечно, «Казанский». Если буква «У» означает университет, то он в Казани единственный, и в сокращении звучит как «КГУ». Стало быть, не наш случай! Остаётся какое-то училище. Странно, кстати, почему университет в Казани носит имя Ленина? Он учился-то в нём всего два месяца, а потом был сослан на перевоспитание в имение матери, в Кокушкино. Мать-то Ленина помещицей была! На мой взгляд, университет следовало назвать именем Лобачевского. Величайший математик мира! В Казанском университете преподавал сорок лет! Двадцать лет был ректором! Да, ладно… Вернемся к нашим баранам. – А где наши бараны? – с хохотом заинтересовалась Света. – Хочу к баранам! – Это папа так пошутил! – успокоила девочку мама. – Ну, да! Всего-то пошутил! – подтвердил папа, не прекращая гадать. – Военное училище, возможно… В Казани я знаю суворовское, танковое и ракетное. Странно только, что в сокращении нет ни буквы «С», ни буквы «Т», ни буквы «Р». То есть, ни суворовское, ни танковое, ни ракетное! Какое же тогда? Музыкальное? Ремесленное? Профессиональное? Педагогическое? Ничего не подходит! Странно… Надо подумать… – сдался папа. – Если вам интересно… – предложил я свои услуги. – Да, да! Раз уж не разобрались сами! – развернулся ко мне папа девочки Светы, и я с удовольствием раскрыл «военную тайну»: – Казанское – это всем понятно! А дальше идёт буква «В». Она означает не военное, а высшее! Потом буква «К» стоит рядом с буквой «И». Они означают – командно-инженерное! Ну и последняя буква «У», конечно же, училище. Вообще-то, это моё училище, потому я хорошо знаю! – с гордостью закончил я. – Ах, вон оно как! – воскликнул папа. – Но почему же это училище не названо ракетным, если оно ракетное? – Пожалуй, от перестраховки! – с показной серьёзностью предположил я. – Допустим! – согласился папа. – У нас всегда от своих секретят то, что врагам хорошо известно! Но здесь, как мне казалось, должно размещаться нечто авиационное. Думал, это какие-то авиаторы свой аэродром так лихо расписали! – Были и такие! В войну ещё! И после неё! Авиационно-техническое училище! А сейчас уже мы дерн для училища добывали… Вот эти буквы ради шутки и вырезали! – Во, как! Лихо задумано! После этого все подростки только в ваше училище будут поступать! – по-доброму усмехнулся папа. – Ну, это вряд ли! – усомнился я. – Мало кто, кроме нас, это увидит! Тема разговора иссякла. Папа отвернулся и снова взял в руки свой «Октябрь»! Самолет всё ещё карабкался ввысь, и табло на переборке салона не погасло. Подниматься с мест запрещалось. Мама помогала дочке прочистить заложенные уши. Фронтовик с женой сидели напряженно, прикрыв веки, и трудно глотали слюну. Видимо, летали они редко. А я в мыслях устремился к тебе. Живо представил, как в Ашхабаде сразу позвоню из автомата по твоему общежитскому номеру, будто через междугородку, будто издалека, а через пять минут появлюсь перед тобой! Только бы оказалась дома! Как же я соскучился, сил нет, родная моя… Сердце выпрыгивает от волнения. И никто меня не поймёт! Только письма полгода, письма, письма.… Их всегда ждешь, прекрасно сознавая, что ничего они в нашей жизни не решают, разве что пар иногда стравливают из закипающей души! На короткое время, потому что сразу опять приходится ждать, вытягивая этим ожиданием из себя жилы. Ждать, убеждая себя, что мы обязательно дождёмся друг друга, мы всё выдержим. Как же я тебя люблю! Как тянется к тебе моя душа! Но как ни тяжело мне без тебя, а жизнь всё равно заставляет терпеть, заставляет делать своё дело. Моё дело – нужное! С этим не поспоришь! Но как же я скучаю, родная, как брежу тобой, только тебе и могу об этом рассказать! Только тебе… Разве можно о сокровенном, о личном, тем более, об интимном, принадлежащем лишь двоим, – и вслух? Разве можно на всеобщее обозрение? И не стыдно? И не хочется провалиться от своего стриптиза? Раньше любому было ясно, что это недопустимо, безнравственно, низкопробно, гадко. Теперь многим так уже не кажется! Приучили постепенно всех к безнравственности, к разврату. Он теперь всюду подаётся, как приправа. Сплошная мерзость в кино, в телевидении, в современных отрыжках, именуемых по-прежнему книгами, в которых описание надуманных небылиц подаётся вперемешку с кровью, зверствами и непременной порнухой! Без этого сучья Мельпомена уже не мыслит своего «творчества». Растление населения, будто ничем аморальным уже и не является! Что происходит? Верхушка всё это одобряет! Одобряет превращение населения в животных! В таких же бессовестных и продажных, как они сами! Как на Западе, на котором воздействие этого комплексного яда давно испытано и дало нужные результаты! Не сами же они упразднили нравственность? Им это навязали, обязали! Приучили с детства! Вдавили вседозволенностью, а теперь уже и законами вдавливают! Там уже давно кошмар содомии состоялся! Там уже давно люди превращены в гадких животных. Теперь настал наш черёд? Теперь пора давить тех, кто этому противостоит? А начиналось-то всё с простого – с возможности выставлять напоказ из корыстных целей абсолютно всё, что вздумается! Лишь бы навар был! Оказалось, что загнать эту заразу обратно в бутылку очень трудно! Это даже не джин! Низкопробность и тиражирование разврата – это же убийца всего человеческого! Потом опять эпоха Возрождения понадобится? Или теперь до того уже не дойдёт?
Какое же всё-таки чудо – эти летние каникулы! Но до Ашхабада ещё далеко! Сначала нужно прорваться через водоворот Домодедова! Хорошо бы, на ближайший ашхабадский рейс попасть, хоть через Красноводск, хоть через Баку! Но это – вряд ли! Ближайший рейс будет моим только при сказочном везении! Хотя все милые женщины в синей аэрофлотовской форме, вершащие суд над жаждущими в процессе регистрации пассажирами, билетами и багажом, к солдатам и курсантам всегда относятся по-матерински. Вот и проверю, какой я везунчик, и какой я летунчик! 44 Давненько всё было. Тогда сердце от счастья выпрыгивало, а сегодня от него болит! Ещё не хватает мне осложнений в полёте. Это всё от воспоминаний! Дополнительные волнения. Откинув назад спинку кресла, я попытался хоть недолго подремать, надеясь именно так прекратить затянувшиеся воспоминания, но ничего не вышло. Они меня не оставляли, возникая бессистемно, то одни, то другие, и спать не позволяли. Оно и понятно! От каких-то картин мне становилось грустно, что-то другое, наоборот, веселило. Но каждое воспоминание непременно сменялось очередным. И, надо думать, так будет до бесконечности.
«Странно! Почему мне до сих пор вспомнились одни лишь командиры? А где преподаватели? А где все товарищи-однокашники? – удивился я. – В моём формировании как инженера приняла участие добрая сотня педагогов. До середины третьего курса у нас шла общеинженерная подготовка, как и в гражданских вузах, только более широко и глубоко, поскольку нас уже тогда приучали к инженерной деятельности с военной спецификой. Но на ранних курсах у нас большинство преподавателей были штатскими. Странно, что до сих пор никто из них не вспомнился. Даже женщины! А ведь получился бы весёлый разговор!»
Но если уж я задал направление воспоминаний, так они ему и подчинились сами собой. В какой-то мере я помню абсолютно всех преподавателей. И не только тех, кто работал в нашем взводе. Помню и других, учивших моих товарищей из других взводов и даже работавших на втором факультете. Но их я знал поверхностно – фамилию, кафедру, возможно, что-то индивидуальное или выдающееся. Как правило, наши преподаватели были довольно-таки интересными люди, не замыкавшими весь свой мир на работе. Таких преподавателей мы сразу выделяли из остальных. В первую очередь, конечно, обращали внимание на глубину их профессиональных знаний. Это выяснялось достаточно быстро и просто. Но мы весьма ценили и форму подачи материала. В ней угадывалась и личность самого преподавателя, и его отношение к нам, и мировоззрение, и характер, и темперамент. Более всего нас радовали преподаватели, сами любившие работать с нами. Этого не скрыть! И, конечно, ценился юмор. Он не только поднимал настроение, но и подкрашивал нашу серо-зеленую жизнь. Помню полковника Концевого! Что ни фраза, то шутка! После неё он обычно выдерживал паузу, не переставая улыбаться во весь рот, и наблюдая нашу реакцию. На такие занятия мы спешили с ожиданием радости.
«Только не начать бы вспоминать всех подряд! – испугался я. – Тогда придётся каждому давать характеристику… Объяснять, почему запомнился этот, а не другой? С какой кафедры? Чем именно запомнился? И так далее. Зашьюсь, ведь! Сотни людей! А всё-таки, кто же из преподавателей вспомнится в первую очередь? Кто из них в памяти всплывёт сам собой? Кто возникнет без нажима?» 45 Я подождал, прикрыв глаза, чтобы вспоминалось само собой, но ничего не вышло. Всё равно в тумане поплыли очень многие. И всё же одно лицо оказалось как-то ближе и ярче… Пожалуй, это была она! Да, наша красавица Бочкова Л.Г.! А имя и отчество совсем не помню. Жаль, конечно, но что же всё-таки помню? Нам она преподавала «Детали машин», но никто не вникал в то, что именно она старалась вдавить в нас согласно программе. Мы даже не конспектировали за ней, не следили за мыслью и указкой. Мы только слушали с каким-то самоубийственным упоением и восторгом ее голос. Нам было важно не то, о чём эта милая женщина повествовала, а лишь то, как она это делала! Да, она была весьма приятна собой. И с небольшой натяжкой, пожалуй, годилась нам в матери, но главным ее достоинством мы признавали совершенно фантастический по красоте голос, необыкновенный, грудной, бархатный, что ли? Сравнительно низкий, но всепроникающий, слегка напоминающий голос Майи Кристалинской. Майя ведь всем тогда нравилась. И не только своим голосом, но и явной добротой в нём заметной, какой-то необъяснимой женской нежностью, доверчивостью и, кажется, ещё и надёжностью. По одному голосу можно было поверить в полную искренность человека. Но голос Кристалинской всё же не добирал каких-то таинственных струнок. А у Бочковой такие струнки он имел и потому заставлял вибрировать наши истосковавшиеся по дому души с огромной амплитудой! Всё-таки встречаются иногда голоса, обладающие необъяснимым воздействием на людей. И странно ведь не только это. Если на планете миллиарды голосов, то почему же не удаётся найти в точности такой, например, истинно мужской голос, как был у Магомаева или Михаила Круга? Или божественно-ангельский голосочек Анны Герман? Муслим всегда восхищал мощью голоса. Его тембр будоражил всех до дрожи в теле; Анна же пленила неповторимой печалью и нежностью. Зато мне всегда становилось смешно и даже стыдно, когда воспевали якобы потрясающие голоса Лемешева или Козловского! Ну, абсолютно же недоделанные голоса! Просто-таки, немощное блеяние вместо полноценного мужского голоса! Я бы со стыда сгорел, а им хоть бы что! Блистают! Человеческие голоса – они же зеркало души. Они столь важны в общении людей именно потому, что тесно связаны с личностью их обладателя, а люди научились разбираться в голосах подсознательно. Слышишь голос, и становится понятен сам человек. Послушаешь Козловского, и понятно, что перед тобой нечто далекое от того, кто олицетворяет собой настоящего мужчину. Человека уверенного, могучего, честного, верного, способного прийти на помощь слабому или обижаемому. Боже мой! Сколько бы я ни мучился, не смогу передать, что за голос был у нашей Бочковой! Что за тембр, что за тональность! Что за чистота! Что в нём было волшебного и парализующего, не знаю, ей богу? Но мы всякий раз совершенно цепенели, с одинаковым упоением слушая в ее исполнении любую лекцию по каким-то деталям машин! Не знаю, возможно, тот поражавший нас в сердце голос не оценили бы на оперной сцене, но нам до того и дела не было. Мы, все как один, но тайно от остальных, поскольку стеснялись, признавали его неслыханным чудом природы. Вам кажется, будто своими смешными восторгами я так ничего и не объяснил? Согласен! Это у меня никогда и не получится! Да и как охарактеризовать настоящее чудо? Оно потому и чудо, что необычно, прекрасно и совершенно необъяснимо! Можете удивляться сколь угодно, и я вас пойму, но не смогу описать тот голос так, чтобы кто-то смог его представить таким, каким его слышали мы. Может, то был и не голос совсем, а атлас или бархат? Или саксофон, звуки которого опьяняют, проникая в самую душу и заражая сердце волнением? Или он напоминал дудочку факира, звук которой усмирял не ядовитых кобр, а нас, ребят, истосковавшихся по женской ласке. В конце концов, всякий читатель, имея некоторое воображение, замешанное на собственном жизненном опыте, может представить сам, о чём думали в лекционной аудитории сто тридцать молодых парней, когда они ждали прихода милой изящной женщины. Ведь перед их глазами всю неделю только и мелькал надоевший защитный цвет военной робы. А у нее и каштановые волосы, и причёска была такой, что вполне заслуживала отдельных восторгов. Мы свою Бочкову не только ждали с волнением, мы ее приходу были несказанно рады. А она с милой улыбкой заходила в аудиторию, легким кивком принимала доклад нашего старшины о наличии людей на лекции, здоровалась со всеми, будто пришла к нам на свидание, опять же, мило улыбаясь, и этого нам оказывалось достаточно! Уже первые звуки ее голоса вводили всех в устойчивый транс. Мы куда-то улетали… Какие ещё детали машин, в самом деле?! Кому они нужны, если каждый погружался в специфическое состояние, то ли просто внимая этому чудесному голосу, то ли что-то вспоминая под него, то ли окунаясь в расплывчатые розовые невозможные мечты! Мы буквально засыпали с открытыми глазами, и нам чудилось то самое прикосновение матери, которое было так необходимо в немощном детстве, когда только в матери и заключалась вся наша жизнь, или неизведанная пока нежность единственной любимой. Наша муза в ходе лекции имела обыкновение прохаживаться по аудитории, как на подиуме. Чаще всего на ней был достаточно строгий, но элегантный костюмчик, а на его лацкане красовался крупный зеленый крокодил! Точнее, значок популярнейшего сатирического и юмористического журнала «Крокодил». Оказалось, наша Бочкова работала в нём нештатным корреспондентом! Видимо, кроме пленительного голоса, у неё в избытке оказалось и сатиры, и юмора! Истинно – божье создание! Она, никогда не пользуясь какими-то записями учебных материалов, оперировала ими достаточно свободно, потому легко ходила вдоль рядов, а мы затуманенными глазами автоматически отслеживали каждый ее шаг. Она, конечно же, не могла не замечать наркотического воздействия своих чар, но ни разу не выдала себя и не заставила кого-либо покраснеть, вернув его в безрадостную действительность, заполненную пресловутыми валами и осями, шестернями и муфтами, шпонками и шлицами, водилами и зубилами! Боже мой! Никто ведь, кроме нас, не узнает, если не повезёт, насколько завораживающим был её голос! Я за всю жизнь ничего подобного больше не встречал! И должно быть ясно каждому, что курс «Детали машин» мы прослушали, словно он был песнью соловья, не запомнив ни фига, кроме сладости усыпляющего голоса нашей милой преподавательницы. Вполне можно удивляться этой сказке со счастливым концом или не верить ей, но наша муза, как оказалось, не только прекрасно нас понимала – женщина, всё-таки, и мать, – но даже на экзамене никого не огорчила! И это притом, что многие из нас на все вопросы билета могли извлечь из памяти лишь ее дивный голос!
Пожалуй, если при ком-то постороннем я бы в деталях вспомнил эту историю, то не только меня, но и весь мой курс, возможно, и всё училище, назвали бы, мягко говоря, странными. Ещё бы! Из всех преподавателей я запомнил лишь одного или одну, но и она никого не вдохновила своей наукой, зато возбудила сто тридцать молодых людей на мысленные подвиги! Причём – всего-то одним своим голосом! «Ничего себе! По всему выходит, весьма замечательное было у вас ракетное училище! Но чему вас в нём учили?!» – будет вправе спросить меня любой.
Ладно! Я, конечно, слегка преувеличил! Кое-что из тех «Деталей машин» мы на ус всё же намотали. И даже защитили в течение семестра курсовой проект, рассчитав и начертив в сборке и в деталях некий редуктор. В точном соответствии с индивидуальным заданием. Ну, а мне по воле случая пришлось выполнить два таких проекта. И не потому, что очень понравилось или ни до чего иного я не додумался. Всё было не так!
Как раз тогда твой курс ашхабадского политехнического института собирался в указанный туркменский совхоз на традиционную уборку хлопка. Обычное дело! Потому преподаватели и выдали своим студентам задание на курсовой проект по деталям машин заранее, чтобы было о чём на досуге подумать. Тогда тебя, родная моя, и осенило на мою голову! Мне-то, по-твоему, делать было нечего! Потому, пока ты собирала белое золото, я должен был сделать тебе курсовой проект. Прекрасная идея для применения приобретенного опыта! И я вкалывал по вечерам, да по выходным, как правило, после выматывающего воскресного кросса. Далее все спешили гулять и расслабляться, а я – опять за твои чертежи! Но успел-таки переправить к сроку сие творчество в Ашхабад. И когда ты вернулась из колхоза с трудовой победой в руках, готовый курсовой тебя ждал. Весть об этом вызвала жгучую зависть твоих химиков-технологов, которые в деталях машин разбирались меньше нашего. Не их профиль! Потому почти все передрали твой проект без разбору, даже не заглянув в собственные задания. В них ведь они поначалу ничего не понимали! Но очень скоро выяснилось, что драли-то они совсем не то, что нужно им. Кому-то требовалось разработать проект червячного редуктора, кому-то зубчатого одноступенчатого редуктора или клиноременной передачи… В общем, не угадали! В итоге, разумеется, крайним оказался я, поскольку не выполнил за них все варианты! Что и было мне передано через тебя от всех твоих сокурсников в истинно оригинальных выражениях.
Пожалуй, подобные воспоминания с моей подачи не сделают чести всем моим преподавателям! Крайне обидно! Я-то всегда считал, что большинство из них заслуживали самой высокой похвалы! Так и было в действительности, а то, что показалось после моего рассказа, так это всего лишь неразумные предпочтения моей памяти. Потому и надеюсь, что она одумается и сама подберёт нечто более профессиональное, не в обиду будет сказано искренне обожаемому нами доценту Бочковой. 46 Кажется, сработало! Перед глазами возник Робинзон! Совсем как живой… Робинзоном меж собой мы звали начальника кафедры «Сопротивления материалов» доцента Рождественского, человека несколько странного, но уважаемого за профессиональную фанатичность и доброе к нам отношение. В военные годы он работал конструктором у Андрея Николаевича Туполева, когда тот в роли полузаключённого возглавлял КБ на казанском авиационном заводе. И среди нас ходили легенды, будто Робинзон занимался проблемами прочности несущих элементов конструкции самолётов, совершая в этом деле прямо-таки чудеса. Ответственная работа! Эти легенды передавались от одного рассказчика к другому, разумеется, со ссылкой на некие незыблемые авторитеты, но достоверность легенд, понятное дело, никем не проверялась. Как, впрочем, ещё одной, уже местной сказки или легенды. Я ее расскажу. Однажды у руководства нашего училища, кажется, возникло прямо-таки непреодолимое желание перестроить главные ворота. Всё-таки – лицо училища! Охота – пуще неволи! Но всех подробностей того проекта я, конечно, не знаю! Захотелось руководству, например, арку над воротами соорудить. Или основные колонны выложить фундаментально, чуть ли не красным мрамором. Или кирпичом! В общем, кто-то основательно к этой задумке приложил свои мозги и руки, чтобы получились наши ворота не хуже московских триумфальных. Это тех, которые посвящены победе в войне 812-го года. Если задумано, то и сделано! У нас всегда так было! Потому скоро вокруг старых ворот началось такое… В общем, развернулось нешуточное строительство! Даже смотреть было интересно и страшно одновременно. Страшно потому, что входить-выходить мимо дежурного солдатика, проверявшего пропуска, приходилось крайне осторожно, дабы не наступить на валяющиеся всюду половинки кирпичей, доски с торчащими гвоздями, россыпи песка и вообще, чтобы не вляпаться в сгустки цементного раствора или чего иного. Но в обеденное время одного из будних дней перед триумфальными воротами завороженно притормозил наш Робинзон. Всегда рассеянный из-за глубочайшего погружения в себя, он с интересом глядел на недостроенные ворота и, видимо, что-то высчитывал в уме. То он характерно разводил руки в стороны, то обе как-то странно и одновременно выворачивал, при этом наклоняясь. И снова что-то прикидывал в уме, и опять смотрел на ворота сквозь прицел из раздвинутых двух пальцев. В итоге Робинзон удовлетворился своей работой, это по его настроению стало заметно, и, повеселев, посоветовал солдатику: – Сынок! Ты рядом с этой колонной не стой! Это весьма опасно! Тот случай, пожалуй, не перешёл бы в легенду, но ворота в тот же день рухнули всей своей монументальной красотой. И действительно едва не придавили солдатика, который, несмотря на участие в его судьбе Робинзона, никуда со своего поста уйти не имел права.
И всё же в курсантской среде Робинзон был знаменит другим пристрастием. По субботам после обеда он всегда являлся к нам в казарму. Разумеется, до тех пор, пока его сопромат был для нас актуален, то есть, вплоть до экзамена. Читателям, прежде всего, следует узнать, что странный наш Робинзон даже летом не снимал своего заношенного драпового пальто неизвестного цвета. И всегда носил меховую шапку, многое повидавшую. Если по-хорошему, то её следовало выкинуть еще до войны. Впрочем, у меня это сорвалось напрасно. Перемену своего наряда Робинзон допускал лишь в дни чрезвычайной жары, и сразу утрачивал столь привычную свою оригинальность. Так вот, каждую субботу, когда курсанты в превосходном настроении ускоренно собирались в увольнение, которого тягостно ждали всю неделю, мимо дневального, вежливо с ним расшаркавшись, в казарму заходил Робинзон. Он без объяснений проходил в Ленинскую комнату, где садился за стол, заваленный подшивками газет, и начинал ждать, ни на что не отвлекаясь. Пальто и даже шапку он не снимал, поскольку необходимости в том не видел. Робинзон просто неподвижно сидел, глядя в одну точку, громко вздыхал и ждал. Он ждал курсантов, которые должны явиться к нему на консультацию, чтобы облегчить себе жизнь. Чтобы им не приходилось искать Робинзона на кафедре. «А вдруг их не отпустят?!» Задолжников, как предполагал Робинзон, судя по выдающимся успехам нашего курса в сопромате, должно набраться немало. «Они же просто не могут теперь не заинтересоваться! – наверное, прикидывал Робинзон. – И не могут не понимать важности сопромата в своей дальнейшей жизни!» Однако курсанты важность сопромата по субботам недопонимали. Робинзону стоило выглянуть в коридор, и он бы увидел весь курсантский субботний бедлам, олицетворяющий полное отсутствие творческих порывов, на которые он так надеялся. Кто-то, назначенный для генеральной уборки казармы, всегда приходившейся на субботу, уже скоблил ножичком деревянный пол, исшарканный за неделю сапожным гуталином. Кто-то поливал этот же пол водным раствором порошковой краски. От неё пол краснел и становился наряднее. Кто-то из курсантов, лишенных в тот день увольнения, разгонял макловицей на длинной палке ту подкрашенную воду по полу. Кто-то, перескакивая через объемную лужу, уделал брызгами зазевавшихся товарищей, вызвав вполне прогнозируемую реакцию. Кем-то сдвигались в сторону металлические койки и тумбочки, чтобы не мешали уборке. Всё это образовывало непреодолимую баррикаду. Нагромождались на постели неугодные в данный момент табуретки. Поверх них наваливалось вообще всё, что кому-то мешало в данный момент.
Конечно же, всюду слышалось характерное недоумение тех, кто в ужасном беспорядке терял, например, только что поглаженные брюки, оставленные на минутку сапоги или фуражку. Особенно обидно было обнаруживать это на грязном полу, уделанное красной макловицей. Такое тоже случалось, а молодые и сильные ребята от огорчения не всегда сдерживались. А в это же время кто-то, демонстрируя накачанный голый торс, торопливо одевался, хотя кто-то еще в кальсонах спешил в умывальник, явно, не успевая за остальными. Кто-то кричал кому-то и ругался. Кто-то радостно пел в унисон со своей душой, предчувствуя замечательный вечер! И все курсанты в нашем стометровом коридоре в совокупности представляли собой действующую и очень шумную модель броуновского движения. Кто-то бежал в каптерку или умывальник. Кто-то стремился в туалет или обратно. Но абсолютно все спешили! Все суетились, одевались, раздевались, брились, мылись, в общем, лихорадочно готовились к увольнению. В период столь массового головокружения в нашей казарме приходилось видеть много интересного, но былосовершенно немыслимо заставить хоть кого заняться сопроматом! Но Робинзон обстановку не анализировал. Он стоически ждал своего счастливого случая, будто начинающий рыбак. И в итоге обязательно заполучал кого-то из курсантов. Просто кому-то становилось жаль нашего Робинзона, и тогда он обращался к доценту с волновавшим якобы всех вопросом. С этого момента Робинзон преображался. Он принимался добросовестно исполнять свою важную роль. С воодушевлением, которое прямо-таки многоструйными фонтанами выплёскивалось наружу, он принимался что-то объяснять, прикидывать различные схемы нагрузок, тут же рассчитывать их, хоть сосредоточенные, хоть распределенные. Он чертил эпюры сил, моментов и напряжений, тут же яростно перечёркивал их, как не особо удачные, чертил всё заново, вырывал листы из своей тетради, и объяснял, объяснял, объяснял тем, кто его совсем не слушал. В это время курсанты ему и не требовались. Робинзон настолько упивался решением любой задачи по сопромату, что она его удовлетворяла сама собой. Но по ходу дела он, всё сильнее распаляясь, сначала скидывал шапку, отбрасывая ее, куда попало, ввиду полной ненужности в данный момент. Чуть погодя, на спинку стула швырялось пальто. И он, ни на секунду не останавливаясь, всё чертил и чертил свои эпюры, выявлял реакции конструкций, рассчитывал прогиб балок, расписывал заумные формулы, сопровождая их непонятными никому объяснениями и морем собственных эмоций… Наступал момент, когда разогретый невероятным энтузиазмом Робинзон ослаблял галстук, потом, не довольствуясь достигнутым эффектом, скидывал его, развязывая узел. А через какое-то время уже и рубашка, давно мокрая от рабочего напряжения, летела, куда придётся. Робинзон оставался в майке и не замечал, что курсанты давно не оценивают элегантность его технических решений. Курсанты в числе немногих, оставшихся к тому времени в казарме, лишь устало смотрели рядом любую и достаточно серую телепередачу. В конце концов, Робинзон, изрядно разгоряченный непрерывной работой в течение двух-трёх часов, удовлетворялся и начинал процедуру постепенного свёртывания своих творческих порывов. Он одевался до исходного состояния, всё еще рисуя зачем-то эпюры, и когда на нем, наконец, оказывалась видавшая виды шапка с опущенными клапанами, ставил точку на консультации, рассеянно благодарил всех присутствующих за внимание к сопромату и удалялся. И притом не забывал вежливо попрощаться с одуревшим от вынужденного безделья дневальным, давно оседлавшим ввиду временной удаленности начальства неприкосновенную в обычное время тумбочку.
Можно добавить, что каждый курсант обязательно отчитывался перед Робинзоном за усвоение учебного материала. И за несколько домашних работ. Но в них мало кто разбирался хорошо. А Робинзон из-за этого переживал, обнаружив, что мы не смыслим в его деле, и всегда сам наводящими вопросами нам подсказывал, проявляя при этом невиданную находчивость. И делал так лишь затем, чтобы мы уверились, будто самостоятельно пришли к правильному ответу. Выходило так, что он ещё и наше самолюбие берёг! За это мы были ему благодарны, ещё не понимая одной важной истины. Сопромат потому и стал для нас почти непостижимым предметом, что Робинзон был увлечён именно им, а не преподаванием сопромата. Ему бы чуть больше методического мастерства, без которого невозможен хороший преподаватель, а он так и остался прекрасным человеком, хорошим конструктором и инженером, но не стал настоящим преподавателем. 47 Такое с преподавателями вузов случается. И не столь уж редко. Чтобы стать хорошим педагогом, прежде всего, конечно же, надо досконально знать свою науку. Это условие обязательное, но, как принято говорить у математиков, недостаточное. Надо к этому добавить умение таким образом преподносить учебный материал, чтобы обучаемые его усваивали. Потому истиной навсегда будет утверждение, что плохи не студенты, не разобравшиеся в изучаемом предмете (если они действительно учатся, а не придуриваются), а плох преподаватель, который, во-первых, не помог им разобраться, а во-вторых, не увлёк их своим предметом. У нас же в высшей школе издавна считалось, будто преподаватель, имеющий учёную степень, лучше преподаёт, нежели ее не имеющий. А ведь это чушь! Но официальное заблуждение живуче, поскольку в системе высшего образования оно многим выгодно. На практике же очень часто лучшим преподавателем оказывается некто без всяких учёных степеней, но обладающий комплексом совсем иных достоинств. Тем не менее, даже плохим преподавателям, но со степенями всегда платят значительно больше, нежели хорошим, но без них. Ведь принято считать, будто у остепенённых выше квалификация. Вполне возможно! Такое тоже бывает! Но следует уточнить, о какой квалификации дискуссия? О квалификации ученого или о квалификации преподавателя? Разве к учёной степени само собой прикладывается методическое мастерство и талант педагога? Мне не однажды приходилось учиться у докторов наук, которые в роли профессоров были беспомощны и смешны. Звание профессор – высокое звание, но оно не про них, не про тех липовых профессоров! Однако на любую ученую степень доктора наук почти автоматически навешивают ученое звание профессор. Отвратительная, необоснованная и вредная практика, считаю я. В этой практике просматривается искусственно продавливаемое превосходство науки перед преподаванием. И со стороны непросто бывает разобраться, насколько это обосновано или наоборот. Ведь затуманивают глаза всякими учеными степенями, званиями и регалиями, которых, столь же весомых, не бывает у педагогов. Вот и получается, будто они менее значимы, нежели те липовые ученые. Кроме того, педагоги всегда проигрывают ученым потому, что учат студентов только устаревшим знаниям! Это совершенно объективно. Данный вопрос психологически сложен для понимания, но так и есть. Преподаватели всегда преподают прошлые знания, давно открытые и давно известные многим. Эти знания заметно отстают от наиболее «свежих» идей и теорий в самой науке. Но иначе и не могло быть! Система образования не может идти с наукой вровень. Хотелось бы, конечно! Хотя бы в интересах внедрения всего самого передового в производство, но невозможно! Сначала что-то открывается впервые, потом оно осмысливается коллегами по науке, потом принимается решение обучать этому в вузах, а потом уже популяризировать более широко. Иначе не может быть, как не может телега двигаться впереди лошади! Оно и понятно! Ведь даже передовые доктора наук в вузах отстают от своих коллег, но работающих в науке. Еще как отстают! И чем больше их возраст, тем это заметнее! Но бессмысленные попытки запрячь в одну упряжку осла и трепетную лань в нашей системе высшего образования не прекращаются! Иными словами, по-прежнему преподавателям навязывается обязанность заниматься «наукой». Но преподаватели, разумеется, к этому приспособились, выдавая для отчётности вал псевдонаучного навоза. Поди, в нём разберись! Это вредит образованию и обесценивает науку. И ещё! Не надо нам копировать американскую систему! Она ведь, если вникать, ужасна, поскольку решает совсем не те задачи, которые ей якобы вменены в обязанность! Образование в США всегда держалось только на лучших мозгах, которые они охотно отсасывали и отсасывают в свои вузы со всего мира. Но американские вузы, даже наиболее престижные (престижные – с подачи самих американских вузов), мало отличаются от наших самых заурядных заочных факультетов при институтах и университетах. У американцев, пусть это многим покажется странным, студентов вообще не учат. Именно так! Судите сами! Разве можно назвать обучением вручение студентам в начале семестра перечня учебников и книг, за которые они должны в конце семестра отчитаться перед своим профессором? На этом роль профессора у них заканчивается! Потому заканчивается и обучение! У нас это воспринимается как абсолютное надувательство или мошенничество, но в США – это норма. У них, видите ли, так принято! А потому, всё просто! Не согласен? Пошёл вон! Значит, не достоин! В подобной системе успевающими становятся лишь студенты с большими деньгами – они всё купят – или с прекрасной способностью к самообучению. Такой способностью чаще всего отличаются корейцы, вьетнамцы, китайцы и прочие выходцы из Юго-Восточной Азии. Но я ведь изначально затеял разговор только о профессионализме преподавателей. А как вы думаете, какими могут быть преподаватели в американской системе образования, где им не приходится преподавать? Правда, они не совсем уж бездельничают. Нет! В американской системе от них строго требуется не обучение студентов, а составление отчётов о результатах личной научной деятельности. Для этого им предоставляют должности, зарплаты, лаборатории, обеспечивают всем необходимым… Лишь бы за всем этим следовали полезные определенным фирмам результаты! И результаты будут! Уже потому, что чужеземные мозги очень стараются выдать их, чтобы навсегда закрепиться в США. Вот и всё! А где же хваленое образование? Его нет! Точнее, нет американского образования, но есть отличное неамериканское, полученное Штатами бесплатно вместе с лучшими иноземными мозгами! Полученные за счёт того, что эти мозги лелеют мечту перебраться в США на ПМЖ, как наиболее предпочтительный вариант своей жизни. Такой же, в общем-то, является и высшее образование в Англии. Только плата за него там самая высокая в мире. Но советская система высшего образования убедительно доказала своё превосходство над всеми иностранными системами. Хотя бы научно-техническими прорывами СССР до войны и после нее, достижениями в изучении космоса, в ядерной физике. После основательной лжи об СССР, вдавленной в некритичное население РФ, мало кто знает правду, но в шестидесятые годы именно США безнадёжно отставали от Советского Союза в кибернетике и в генетике. Я не придумываю! Это оценки самих же американских специалистов! Эти оценки их очень пугали! Но советских специалистов силовым приёмом заставили перейти на американскую систему программирования, забыв обо всём своём. Это сразу поставило их в положение догоняющих. А получилось так из-за предательства или надувательства руководства СССР. Перед принятием рокового решения наше последующее отставание буквально во всём было подано как наиболее целесообразное для экономии финансовых и прочих ресурсов страны! Здорово обосновано! Можно сказать, даже изящно! По всему видно, основательно готовились враги наши задурить нам головы! Хоть по крупицам, но долбили изнутри! И так далее. Много чем удавалось гордиться Советскому Союзу. А было достигнуто всё только за счёт успехов в образовании. Теперь гордиться нечем! Снова враги подсуетились! 48 Пусть всё так и было, но ведь любой может спросить: были ли, в конце концов, и в моём вузе преподаватели высокого уровня или никто кроме Робинзона или Бочковой не вспоминается? Были, конечно! Ещё какие! Но я в своих воспоминаниях так всё запутал, что с моей подачи эти люди остались в тени. Даже сам не пойму, как такое получилось! Но постараюсь исправиться!
Абсолютным образцом преподавателя с гражданских, то есть, общеобразовательных кафедр, я всегда считал доктора физико-математических наук профессора Терегулова. Он читал лекции и вел практические занятия по «Теоретической механике». Наука сложная, но свою работу он исполнял, как и положено профессору – блестяще! Терегулов был доктором наук в расцвете сил. Всего-то тридцать восемь! Лекции читал только по памяти! И насколько же мастерски он это делал! Залюбуешься! Наши конспекты становились идеальными! Логика, стройность, немногословность и чёткость во всём. Никаких отступлений от темы даже для нашей разрядки, что практиковали многие преподаватели. Только на первой лекции Терегулов перед нами извинился: – Я знаю, что военные люди не приемлют, когда кто-то держит руки в карманах. У вас так не положено! Но придется потерпеть! Понимаете ли, я на своей первой лекции когда-то так волновался, что мои руки гуляли сами по себе. Одна из них схватилась за оголенный провод под напряжением. Меня хорошо тряхануло. С той поры в правой руке у меня всегда мел, а левую я на всякий случай прячу. Такая вот история. Не взыщите!
Как-то наш профессор забыл, на чём остановился в прошлый раз. Мы заинтересованно ждали конфуза, ведь такое случилось впервые, однако ничего не произошло. Он лишь взял в свои руки чей-то конспект: – Запишите следующий учебный вопрос… – и далее всё продолжилось как обычно. Но всё же… В ходе какой-то лекции Терегулов на наших глазах, будто в стену упёрся. Замолчал, глядя на недописанную математическую зависимость. И молчал долго. Слишком долго, чтобы это не стало для нас загадкой. Вообще-то, есть, пожалуй, некая продолжительность паузы для любого преподавателя, которая никем не будет воспринята, как забывчивость, угрожающая обычному течению занятия. Ну, что же такого, если замолчал преподаватель на десять секунд. Или на двадцать. Пусть даже на минуту. Дыхание переводит или в горле пересохло. Мало ли что случается с человеком? Но наш профессор был недвижим и минуту, и более того. Он молча поддерживал кулаком подбородок, молча глядел на исписанную им же доску, и думал, ни на что, не обращая внимания. Нам-то было ясно, что он позорно забыл доказательство сложной теоремы. Порвалась его логическая нить. И мы, довольные, отдыхали, глядя на него снисходительно. «С кем не бывает?!» Конспекты ждали продолжения. Профессор продолжал молчать. Пауза затянулась до бесконечности, а мы остались без преподавателя. Он нас не замечал, рассматривая лишь исписанную мелом доску. И тогда с задних столов послышалась ехидная фраза, которая многим пришла в голову, но ведь только один не промолчал: – Ну, конечно! Даже академик в теореме путается, а с нас три шкуры потом сдерёт! Надо сказать, что даже после этой провокации ничего не изменилось. Терегулов стоял, уставившись на заполненную формулами доску, словно она могла ему нечто важное подсказать, а мы заинтересованно ожидали хоть какой-нибудь развязки. Наконец профессор, будто ничего и не происходило в течение пяти минут, своим обычным голосом, повышения которого мы никогда не слышали, произнёс: – Есть ещё одно, и очень интересное доказательство этой теоремы. Но чтобы не портить ваши конспекты, я покажу его позже. А теперь продолжим начатое. «Ага! – усомнились многие из нас. – Красивая отговорка, не более того!» Каково же было наше изумление, когда Терегулов, закончив доказательство теоремы, предупредил нас: – А теперь поглядите на второе доказательство. От вас я его требовать не буду, но хотя бы поглядите, насколько красивыми бывают некоторые находки математиков!
Мы и не знали, что он хвалил себя. Но из скромности так и не назвал. Спустя несколько дней на доске объявлений его кафедры мы обнаружили поздравительную грамоту, адресованную Терегулову Ильтузару Гизатовичу Академией наук Татарской Автономной ССР, как одному из видных представителей казанской школы механики деформируемого твердого тела, механики пластин и оболочек, а также за новое изящное доказательство известной ранее фундаментальной теоремы для расчёта оболочек. А это и ракеты, и цистерны, и баки, и трубопроводы, и самолёты, и подводные лодки… Кстати, с 1992 года, как я узнал много позже, доктор физико-математических наук профессор Терегулов И.Г. заведующий несколькими кафедрами казанских вузов был избран действительным членом Академии наук Республики Татарстан и руководителем Отделения математики, механики и машиноведения АН РТ. Такие у нас были преподаватели! Не все, конечно, но ведь был и настоящий академик! Надо сказать, в те времена и докторов наук-то было маловато. Не в каждом институте они водились. Кандидатов-то и тогда было полно, а доктора считались редким товаром. Это уже потом их настрогали, из кого попало! В результате, получился стыд и срам, а не доктора! Это мне хорошо известно – сам такой! Нет уже «новых направлений в науке», которые должны появляться после каждой защиты докторской диссертации! Новых направлений нет, а докторские диссертации плодятся без конца! Дошло до того, что при мне декан одного из сельскохозяйственных факультетов защищал докторскую диссертацию по теме «Метод разбрасывания дерьма по полям!» Правда, она была сформулирована более «научно», но суть именно такая! Эта тема не только на докторскую не тянула, она и для студенческой курсовой работы не очень-то подходила! Засмеяли бы! Но новоиспечённого доктора наук все заискивающе поздравляли с «большим вкладом»… Думаю, вкладом того самого дерьма! Однако все поздравляющие хорошо понимали, что начальника надо уважать даже за его дерьмо!
Сдавать экзамены академику было легко, если, конечно, курсант всё знал! Тогда Терегулов через его плечо, не мешая, заглядывал в листок для подготовки, задавал малозначащий вопросик, и если ответ его устраивал, тут же заключал: – Ставлю вам «отлично»! Если не «отлично», то обязательно уточнял: – Вас четвёрка устроит или ответите ещё на один мой вопрос? Или: – Могу поставить только «удовлетворительно»! Вы согласны или продолжим? А в самых неприятных случаях он говорил обычно так: – Сможете вывести уравнения двойного маятника? Нет? Тогда вопрос решается однозначно! И, не сюсюкая, отдавал курсанту незаполненную зачётную книжку. Наш профессор ни себе, ни нам нервов понапрасну не портил. Не пустословил. Во всём был – хоть куда! И преподаватель прекрасный, и ученый настоящий, проложивший свой заметный след в науке. И по нему потом пошли многие, развивая его теорию оболочек. 49 Но среди штатских преподавателей, даже без учёных званий и степеней, было немало чудесных педагогов. Например, помню нравившуюся мне умницу! Её фамилия в ту пору была Лукьянова. Сильва Васильевна была молодой. Может, около тридцати? Потому и не успела обрасти степенями. С ее-то знаниями математики, педагогическим мастерством, с ее целеустремленностью и напором, да не защитить какую-то кандидатскую! Для нее это, пожалуй, – сущий пустяк! Но, мало ли в жизни случается! Бывает ведь, что человек способен на очень многое, да судьба такую свинью подложит, что весь потенциал человека и не раскроется. А как в действительности сложилось всё у Сильвы Васильевны на исходе ее трудовой деятельности, я так и не узнал. Мог ведь приехать в Казань на встречу выпускников на четверть века после выпуска, но служебные дела тогда настолько зажали, действуя заодно с нетерпеливым начальством, что сорвалась моя поездка. Очень жаль. Надеялся увидеть именно ее, Сильву Васильевну! Хотелось рассказать, что и мне потом пришлось много лет преподавать. Что именно ее я вспоминал чаще других преподавателей, как образец. Именно ее методику старался воплощать в своей практике. И вообще, я нисколько не покривил бы душой, признавшись, что она мне тогда нравилась не только как преподаватель.
Но своё тёплое слово я так и не сказал. А она моей благодарности вполне заслуживала. Ей было бы приятна моя оценка. Мы все нуждаемся в поддержке, которая выражается в заслуженной честно похвале! Но и этот долг остался за мной… Очередной не отданный долг. К тому же мне потом сообщили, что Сильва Васильевна и сама обо мне спрашивала, не приехал ли, где теперь? Странно даже – как она могла меня запомнить? Среди выдающихся математиков я у неё не числился. Выходит, запомнить могла только в том случае, если помнила всех, кого тогда учила. А она могла даже такое! Я же говорил – умница! Сильва Васильевна вела у нас математический анализ. Читала лекции для всего курса, а в нашем взводе проводила и практические занятия. Её наука непростая, требующая скрупулёзной точности в словах и символах. Ошибёшься хоть в чём-то – всех запутаешь. Сразу вопросы валом пойдут. Начнёшь истину раскапывать – занятие скомкаешь! Тут нужен особый дар! Это же – математика! А у нашей Сильвы была безукоризненная строгость математических выкладок, абсолютная ясность мысли, простота изложения! Никогда сама не путалась и нас не путала! Как есть, умница! И на посторонние темы не отвлекалась. Разве однажды, когда я опоздал на практическое занятие. Но тогда наш заместитель командира взвода Генка Панкратов сразу за меня вступился: – Товарищ преподаватель (так принято было обращаться)! Этот курсант выполнял важное задание! Прошу к нему проявить снисхождение! – красиво выразился Генка. Сильва Васильевна улыбнулась: – Ну, если командир просит о снисхождении, тогда – другое дело! Но вы меня, как я понимаю, разыгрываете! Так ведь? – Нет, Сильва Васильевна! Без подвохов. Вы же знаете, что наш курсант Матвеев уже более месяца числится в госпитале. Так вот, именно с ним важное задание и связано. После сложной операции нам приходится курсанта Матвеева ежедневно подкармливать! Приходится носить ему еду. – Вот оно как?! Похвально! Не пристало товарищей в беде оставлять! Проходите, товарищ курсант, садитесь! – подвела итоги Сильва Васильевна. – А теперь продолжим! Может, тогда она меня и запомнила? Хотя вряд ли она поняла существо моего «важного задания».
Если же объяснять причину моего опоздания подробнее, то дело было так. Мой друг Олег Матвеев считался уважаемым «лосем», однако на него было страшно глядеть на финише. Очень уж задыхался и во время бега, и потом. Скоро выяснили причину. В ходе планового медицинского осмотра нашли значительные затемнения в лёгком. Направили в госпиталь. Там диагноз подтвердили и рекомендовали хирургическую операцию, однако делать ее в госпитале не стали. Намечались сложности. Операции на лёгких, которые не так давно стал делать знаменитость Фёдор Углов, делали в стране пока немногие хирурги. Но Олегу следовало удалить лишь верхнюю часть одного лёгкого. Для этого пришлось бы либо удалить его полностью, либо вырезать все рёбра с этой стороны, оставив без защиты сердце. Инвалидность! В госпитале Олегу посоветовали для начала обратиться к некому Морозову – рядовому хирургу из железнодорожной больницы Казани. Сказали, будто он делает чудеса. Вручили направление от госпиталя и материалы обследования. Морозов не стал упираться в то, что больной из другого ведомства, сразу поставил Олега в свою очередь на операцию. А потом сам её и сделал, но по своей методике. Действительно удалил всего-то верхушку одного лёгкого, но при этом и рёбра оставил целыми! Сделал из рёбер, как он говорил, форточку. Вот так хирург! Вот так мастер! Но без всяких ученых степеней! А со всей страны к нему съезжались доктора медицинских наук, чтобы научиться! Но я о другом. О своей роли в том давнем деле. А роль была проста и связана со следующим. Несмотря на то, что в больнице пациентов нормально кормили, Олег постоянно был голоден, а хирург Морозов его аппетит лишь поощрял, говоря, «это пойдёт в плюс». Потому я и вызвался каждое утро относить из курсантской столовой порцию еды Олегу в больницу. Ему до нормального веса не хватало около двадцати килограммов! Мне в моём деле повезло с расстояниями! Если в железнодорожную больницу лететь напрямик, как птица, то вышел бы всего километр. Но я летать не умел, потому проложил свой маршрут по земле. Пришлось учесть, что утром мне следовало проделать не только всё, как обычно, но и многое дополнительно. Например, до общего завтрака сбегать в столовую; загрузить едой специальный небольшой армейский термос; между делами позавтракать самому; отнести еду Олегу в больницу; вернуться в казарму, оставить там шинель; в столовой отдать термос в мойку; а уже потом мчаться на свои занятия в корпус, определяемый расписанием занятий. При такой напряженности мне трудно было не опоздать, хотя я почти всегда успевал. Главным образом, за счёт энтузиазма. Но возникали и объективные сложности. Во-первых, любого, кто на занятия или с занятий следовал без строя, как я, ждала кара патруля. Его не интересовали оправдания, ему для отчёта были нужны лишь факты задержаний! Разжалобить патруль проблемами в своей судьбе никому не удавалось. В потенциале самые большие сложности создавали два офицера нашего училища, о которых среди курсантов неспроста ходили страшные легенды. Первый из них – майор Воропаев, занимал должность офицера по режиму. В его задачу входило обеспечение пропускного режима, то есть, исключение проникновений в училище посторонних лиц или даже своих, но в неустановленных местах, иначе говоря, через забор. Самовольщики, не сознавая этого, показывали возможным врагам пути скрытного проникновения в режимное военное учреждение. Вторым препятствием для меня мог стать подполковник Погодицкий, начальник строевого отдела училища. В его служебные обязанности по совместительству входило и обеспечение того же самого порядка, которым занимался майор Воропаев. Именно эти два офицера не только своими служебными обязанностями, но и проявляемым усердием не зря слыли непримиримыми врагами всех училищных самовольщиков, лихо перескакивающих через заборы. На беду самовольщиков, оба офицера были мастерами хоккейного спорта и, как о них тогда говорили, без особого труда догоняли любого курсанта, как бы лихо он не драпал. Потому курсантов это даже стимулировало совершенствовать свою кроссовую подготовку. Но и она не всегда спасала. Периодически по училищу разлеталась информация о новых жертвах и чем для них закончились их незаконные похождения. К чести майора Воропаева, его методы работы не исчерпывались бегом. Они были весьма разнообразны. Иной раз в самое ходовое время он поджидал курсантов у их любимой тропы. Иногда заранее густо мазал солидолом заборы в наиболее популярных местах, а потом выискивал курсантов, жирно себя отметивших. Ведь от солидола не так-то просто освободиться, даже если заранее припасти растворитель. Но кто же его припасал в действительности?! Солидол всякий раз становился уликой и почти катастрофой, ведь нарушителя отчисляли из училища. К указанным сложностям, которые могли легко стать и моими, прибавился крепкий мороз. Уж не меньше двадцати он держался целый месяц.
Утром я от столовой трусцой пересекал стадион, заскакивал по трибунам, как по ступенькам на самый верх, а оттуда спрыгивал на «вольную территорию» и припускал к больнице. Воздух от бега обжигал легкие, бил по ушам и носу. Мешал термос и вещмешок, в котором я прятал хлеб, сахар, масло и то другое, что передавали Олегу товарищи. Но больше всего мешал глубокий снег. Хотя тропа на моём пути и имелась, но всего в одну ступню. Бежать по ней приходилось осторожно, и всё равно я часто заваливался на бок со своим жидким грузом. Тем же путём я и возвращался. В один из дней везение закончилось. Почти преодолев очищенный от снега каток стадиона, я услышал властный окрик: – Товарищ курсант, стойте! Я оглянулся. В теплом спортивном костюме майор Воропаев совершал пробежку вокруг стадиона и, ясное дело, не обделил меня вниманием. Убежать в шинели и с грузом я бы не смог. Пришлось остановиться. Но и позорно возвращаться не стал, только застыл в ожидании. «Пусть сам подходит, если появился интерес!» – Вы куда через забор направляетесь, товарищ курсант? Разве вам КПП не подходит? – с иронией уточнил майор. – Если через КПП, то я опоздаю, товарищ майор! – Ого! – усмехнулся он. – Вы еще и с претензиями?! Между прочим, все, кто имеет пропуска, проходят через КПП и не опаздывают, а вы, кажется, особенный у нас? И что это вы выносите из училища без материального пропуска? Судя по всему, это не курсантское имущество! Вам оно не положено! Я молча слушал обвинения, пока майор надо мной издевался, а потом рассказал свою задачу. По мере рассказа майор Воропаев менял отношение ко мне, я это наблюдал, потому не боялся за последствия нашей встречи на пограничной полосе, однако моё время уходило. Я мог опоздать на занятия. – Ладно, вижу, уши оттираешь уже, а бежать тебе еще изрядно. Действуй, как задумал, а встречи со мной, считай, не было! Товарищу своему передавай мои наилучшие пожелания. Пусть выздоравливает! Вот только, герой, не представился ты мне! Кто такой? – Виноват, товарищ майор! Спешил! – оправдался я и назвал свою фамилию и взвод. – С курса Титова, значит? – Так точно, товарищ майор! – Ну, ладно, беги! Считай, не видел я тебя, потому Титову не докладывай! – Спасибо! – поблагодарил я, и мы разбежались. Вот таким в реальной обстановке, в которой с моей стороны было серьёзное нарушение, но без злого и корыстного умысла, оказался майор Воропаев. А ведь его иначе, нежели зверем, в курсантской среде не называли!
Всё-таки вернусь к уважаемой Сильве Васильевне. Думаю, нелегко ей работалось в чисто мужском коллективе. Ещё и не в случайно подобравшемся мужском коллективе, в котором обычно есть молодые и неженатые, но присутствуют и степенные семейные мужики, есть и серьёзные пожилые, относящиеся к красивым женщинам как к дочерям. В общем, всякой твари там обычно есть по паре. Там молодёжь, если и балует, то с оглядкой на старших. У нас же все были, как на подбор, – молодые, холостые и озабоченные. А что означает для женщины попадание в такую среду? Только одно! Пристальное и критическое внимание мужиков. Хотя для каких-то молодок оно могло проявляться даже в общем обожании, но не это важно. У нас оно всегда было лишь пристрастным вниманием множества молодых парней. Не катастрофично, конечно, но и нелегко женщине постоянно находиться под таким прицелом!
Дальше я расскажу именно об этом. Вот только не хочу, чтобы кто-то всё истолковал иначе, нежели представлялось тогда мне. А я и теперь полагаю, что тот случай не может бросить даже малейшую тень на нашу Сильву Васильевну. Потому смело о нем и рассказываю. Более того, считаю, что Сильва Васильевна весьма достойно вышла из некрасивой ситуации, в которую ее неуклюже и незаслуженно поставил наш товарищ (поберегу и его честь, не называя фамилию). Всё случилось так. Как-то перед летней сессией Сильва Васильевна читала нашему курсу лекцию по математическому анализу. Как всегда, ей приходилось много писать на доске, поворачиваясь к аудитории спиной. Все напряженно работали с конспектами, вникая в суть сложного учебного материала. Темп работы был высоким. Отвлекаться – себе дороже! Сильва Васильевна снова была на высоте. Следить за ходом ее мысли мне нравилось, иногда – буквально до восторга. С нею самые сложные для понимания математические задачи становились будто прозрачными, и легко укладывались на листы конспекта. Но! Ох, уж эта прозрачность! В один из моментов, когда Сильва Васильевна в полной тишине внемлющей ей аудитории постукивала мелом по доске, все услышали кроме стука чей-то развязанный комментарий: – Смотри! Трусы просвечиваются! При этом большинство из нас, в их числе и я, испытали огромный стыд, будто мы сами допустили столь гадкую бестактность. Но дело было сделано, и исправить что-то никто из тех, кто и не одобрял вульгарные пошлости, оказался не в силах. В большой аудитории, где только что напряженно работали более ста человек, повисла тишина. Все замерли. И от стыда, и от ожидания реакции Сильвы Васильевны. Она не дрогнула, лишь на долю секунды её мел слегка споткнулся и тут же продолжил выводить математическую зависимость. Сильва Васильевна продемонстрировала великолепное самообладание. Она дописала, что собиралась, повернулась к нам лицом и прокомментировала, не моргнув глазом, что и следовало комментировать для наших конспектов. Многие из нас понимали ее состояние, и понимали, что вина одного неисправимого балбеса из нашей среды легла на нас всех. Я даже хотел встать и извиниться, но это было невозможно, ведь Сильва Васильевна сделала вид, будто ничего не заметила. По голосу своего товарища мы, конечно, сразу узнали, кто нас опозорил, ведь давно знали о каждом почти всё, а распознала ли Сильва Васильевна тот голос, исходивших с одного из тридцати мест, занимаемых опозорившимся третьим взводом? Вполне могла распознать, поскольку вела в нём практические занятия, часто заслушивая то одного, то другого курсанта. Но запомнила ли? Только во время сессии мы узнали ответ на этот вопрос. Третий взвод, сдавая экзамен по математическому анализу, показал немыслимо низкий результат. Средний балл за взвод составил – 2,87! У них оказалось такое количество двоек, которого училище по математике ещё не знало! Это было грустно и смешно ещё потому, что достигнутый на экзамене средний балл совпал с ценой бутылки водки! Дополнительный повод для насмешек. Все, конечно, догадывались, что в столь диковинном результате хотя бы частично проявилась скрытая месть Сильвы Васильевны, но никто, кроме пострадавшего третьего взвода ее за это не осуждал. И самое главное, что никто при всём желании даже из этого взвода не мог обижаться на нее обоснованно. Более того! Скорее всего, Сильва Васильевна никого умышленно и не топила. Просто третьему взводу она не протянула руку помощи, хотя другим взводам помогла, как всегда. И было понятно, что у нее ещё не прошла обида, нанесённая подло и незаслуженно. Ведь обычно к курсантам Сильва Васильевна относилась весьма благосклонно и уважительно.
Теперь давно растаявшая во времени та неприятная сцена сдаётся мне весьма занятной ещё и потому, что за ушедшие годы уже современные милые женщины, нас окружающие, изменились чрезвычайно сильно. И ведь не только внешне. Если в моей молодости они изобретали любые приёмы, лишь бы ни одна складочка на одежде ненароком не выдала их женского естества, то теперь у них этого нет и в помине! Ничего мы не замечали тогда и у нашей Сильвы Васильевны. Уж не знаю, что разглядел наш шут! А что теперь?! Теперь любая девица считает большим упущением, если ее одежда не проявляет её скрытые формы с абсолютной точностью, будто она голая!
Меняются, однако, не только моды, времена и нравы. И даже не их восприятие разными поколениями! В моё время женщины, между прочим, как это ни обидно для кого-то, не на словах знали такое понятие, как женская честь. Теперь для многих честь – лишь устаревшее слово. Не более! Милые женщины! Ругайте меня любыми словами и сколь угодно, но вы ведь сами согласились, в общем-то, что теперь вы не совсем люди! Не люди, а так себе! Покорное приложение к тому, кто соизволит вас содержать. И что особенно меня ужасает, – большего вам, в большинстве, и не надо! А где же честь? Где грандиозные жизненные планы и не менее грандиозное их воплощение с пользой для страны? Именно такое ведь раньше было присуще почти всем советским женщинам с детства! Они ведь горели и делами, и идеями, буквально! И во многом соперничали с мужчинами! И не желали им уступать! Были даже летчицы! Были капитаны судов! Но оставались женственными, милыми, добрыми, а потому и любимыми, с которыми мужики во всём считались. Но выродились незаметно, что ли? Мелковаты стали, однако… Или мне это кажется? 50 Что-то часто я стал ворчать… Видно, и впрямь душой старею. Или нет? Ведь ты, родная моя, ко мне относишься по-прежнему, а ты у меня была и остаёшься главным индикатором справедливости и моим народным судом! Конечно, я и сам понимаю, что нет мне смысла высказывать своё несогласие со временем и с людьми, которые это время олицетворяют. Ведь они сами считают его своим и абсолютно правильным временем. Они выросли с ним. Они другого времени и других порядков абсолютно не знают. Они не знают даже, что в мире всё может быть иначе! Им лучшим кажется то, что привычнее. Потому, кто из них меня послушает всерьёз? И, тем более, кто прислушается? Кто воспримет мои критерии о справедливости и порядочности, как свои? Никто! Потому что нарушилась связь поколений. Молодёжь теперь воспитывают не старшие опытные и мудрые люди, а реклама и «наши» фильмы, сделанные по заказу Голливуда за его же счёт. Понятно, с какими целями. Всюду побеждает пресловутый продакшен, проповедующий всей планете свои приторные сказки! Помню, слышал я чью-то мудрую фразу, будто мы считали главными врагами ядерный Пентагон и агрессивное НАТО, но куда страшнее оказался лакированный и якобы приятный во всех отношениях Голливуд. Именно он заразил души наших детей липкой буржуазной гадостью. Дети выросли и стали «не нашими» детьми. И совсем не нашими людьми, непохожими на нас, не советскими. Мы в молодости убежденно пели, что «не нужен нам берег турецкий», а им только этот берег и нужен. Да еще два-три раза в год его подай! Молодые уже действительно, как бы они не ухмылялись, ничего не понимают, кроме самих себя. Да и не хотят понимать ничего, кроме своих потребностей. Дай! Продай! Купи! Хочу! Что еще? Наиболее употребляемые их слова уже не родина, не страна, не народ, а лишь одно – комфорт. В нем они видят смысл человеческой жизни. Погрузиться в обстановку безделья, где всё вертится вокруг них, и всё вертится для них! Эгоизм и лень, возведенные в статус идеала, это же символы нынешней эпохи! Сегодня почему-то возобладало стремление быть не созидающим человеком, который всё, включая пресловутый комфорт, создаёт своими руками, а поудобнее устроиться неким малоподвижным упитанным мопсом. Людям, сумевшим познать жизнь, какой она есть на самом деле, понятно, что комфорт не может быть целью жизни! И, тем более, её смыслом! Это лишь средство, чтобы ничего не делать! Опасное средство! Способное погубить даже не отдельного человека, а всю цивилизацию целиком. Он убивает всякое стремление к развитию. Он уничтожает главное достоинство человека как биологического вида – способность мыслить, мечтать и, главное, воплощать свои высокие мечты в жизнь! Неужели молодым это так сложно понять? Нет, конечно! Но им не хочется понимать! Понимание разрушит их планы, покой и безделье! Ещё, не дай-то бог, заставит, действовать!
У меня в мозгу иной раз прокручивается некий аргументик против такой заразы, как современный комфорт. Я представляю идиллическую картинку. Самодовольный красавец на шикарном автомобиле мчится по прекрасной ночной трассе. Вокруг – бескрайние просторы. Вдали – заснеженные горы. Всего в дециметре за бортом – лютый мороз! А ему, – хоть бы что! Сидит в модной рубашонке и насвистывает в такт чудесной музычке. Во всём присутствует расслабленность! Умиротворение! Стремительное движение к далёкой цели без особых усилий! Вдруг двигатель замолчал. И хотя машина ещё долго катилась по инерции, но фары померкли. И печка напомнила открытый холодильник. Темная ледяная пустыня приблизилась вплотную. Красавец струхнул. Несколько раз стартером подёргал подкачавший движок, но тот не отозвался. Что еще можно сделать? Этого красавец не знал. Тишина стала окружать и давить. Не та тишина, которая желанна, а очень страшная, угрожающая бедой! Никто не летел навстречу, никто не нагонял роскошный автомобиль красавца сзади. Он остался наедине с любимым комфортом. Телефон на большом удалении от ретранслятора стал бесполезной игрушкой. Рассчитывать стало не на кого, а с самого себя, что взять! Хотя и случайно, хотя и принудительно, но красавчик осознал, что комфортное существование не способствует не только самосовершенствованию, но даже выживанию! Он ничего полезного не знал и ничего нужного не умел! За многие годы не научился даже самому элементарному! Просто всё ему доставалось само собой! За него всегда и почти всё делали другие люди, его не интересующие! Утром слегка занесенную снегом машину обнаружила бригада дорожников. Помогать водителю было поздно. А ведь даже нецивилизованный эскимос, наверняка высмеиваемый красавцем в каждом удобном случае, вполне бы выжил в таких условиях, поскольку привык полагаться не на уют и чужие услуги, а на свои знания, умения, смышлёность и силу. В конце концов, спасая свою жизнь, красавец мог сжечь бензин, шины, сиденья. Да, что угодно сжечь, лишь бы не околеть! Но он до этого не додумался! Он привык полагаться на кого-то. Вот и теперь кто-то должен был его обогреть, разобраться в неисправностях мотора, доставить в теплую гостиницу, но впервые желающих его обслуживать рядом не оказалось. И всё закончилось! Оказалось, что комфорт, если уж так он нужен, следует самому себе и создавать. Только тогда и останешься хозяином собственной жизни. Если считать, что для каждого человека нет ничего дороже его единственной жизни, то становится ясно, что люди, уповающие на комфорт, выбирают неверные средства для выживания. Они окружают себя тем, что в критических ситуациях их не спасает, а губит. Пребывая в комфорте и лени, они не могут уяснить даже того, насколько резко всё вокруг однажды может измениться. Взгляните хотя бы на собак. Домашние из них, то есть, окруженные заботой и комфортом, сразу погибают, едва хозяева опоздают с какой-либо прививкой, зато бездомные уверенно шарят по мусорным бакам, пьют воду из луж, спят на снегу и всё им нипочём! А причина всё та же. Выживание и комфорт – не совместимы, если только выживание не обеспечивает кто-то другой, специально для этого приставленный! Комфорт – это лёгкость жизни. В идеале – это безделье! И потому – это быстрая деградация! Комфорту следует противопоставлять действие, напряжение, преодоление себя, работу! Иначе всех ждёт животность, варварство, конец цивилизации. Он непременно явится со стороны. Оттуда, где люди не поражены бездельем! Но почему же нынешняя молодёжь только комфортом и бредит? Только им всё и мерит? У них это липкое словечко чуть ли не в каждой фразе! Что это, недомыслие? Конечно, это оно! Чем больше люди знают о мире и его взаимосвязях, получая высшее образование, тем меньше у них желание действовать самостоятельно и даже принимать решения. Паралич воли! Это давно замечено! Понимать мир самостоятельно и строить его они не научились! А те поколения, которые могли их этому обучить, у современной молодёжи авторитетом не пользуются. Понятное дело! Старики же кнопки медленно нажимают! Кому-то мои мысли покажутся занудным нравоучением, никак не связанным с действительно трудной и напряженной жизнью современной молодёжи, – так, ради бога! Я ведь никого не учу жить! Я лишь рассуждаю сам с собой о том, что мне кажется важным! А дело молодых впитывать это от меня, воспринять или пропустить мимо себя! Если понадобится, если увижу интерес в глазах, я ведь не гордый, охотно им расскажу, к чему сам пришёл своим долгим жизненным путём. Молодёжь ведь разной бывает. Есть и та, которая комфорт презирает. С нею разговаривать легче и интереснее. Она хотя бы знает, что колбаса не растёт на колбасном дереве!
Вообще-то, за зловредную роль в расслоении поколений, которое давно налицо, я не обвиняю ни стариков, ни молодых. Это, по большому счёту, не их вина, а их большая общая беда! И она, как мне представляется, искусственно организована. Иникакой мистики здесь нет! Сплошной материализм! Иначе говоря, если видны последствия, то для них существовали и причины! А вполне возможно, и люди, эти причины организовавшие. Не так ли? Причин того, что наши поколения расслоились, достаточно много. Некоторые из них можно устранить или ослабить, потому что понятно их существо. Но бывают и причины, воздействие которых невозможно объяснить. Такие причины действительно есть, а понять их механизм мы не можем. А кто-то, пожалуй, всё-таки может! Но нам он не объяснит, поскольку использует эти механизмы в корыстных и самых антигуманных целях. После того, как всё человечество, разом рехнувшись, поверило, будто деньги являются важнейшей ценностью жизни, людьми стало легко управлять с помощью этих красиво разукрашенных бумажек. Мировое правительство (или как его называть?) давно, воспользовалось этим. Оно купило с потрохами весь тот научный мир, который посчитало выгодным заставить работать на себя. И лучшие умы человечества давно и усердно пашут на идею уничтожения населения планеты! И самих себя!
Мне кажется, что выдающуюся роль в разъединении поколений и вообще, в управлении населением за счёт его оболванивания, играют всяческие компьютеры. Персональные, стационарные, переносные, мобильные, встроенные в телефончики – любые! Во многом они совершили революцию в жизни людей. Недавно мне пришлось увидеть, как глухонемая девушка молча говорила с кем-то на огромном расстоянии. Разве раньше это было ей доступно?! А тут перед экранчиком своего аппарата она делала руками привычные знаки и смотрела, как ей таким же образом отвечают по телефону, находясь вне пределов видимости. Для нее же этот микроскопический компьютер с экраном стал окном в мир! Стал чудом, позволившим хоть в чём-то преодолеть свои тяжелые ограничения! Но часто эти системы нам вредят. Причем, на мой взгляд, на людей воздействует не столько само «железо», сколько какие-то неведомые населению засекреченные программы, в нём заключенные. Я не знаю принципа и механизма их действия, но отчетливо вижу результаты такого действия. Некоторые механизмы воздействия могу предположить более точно! Прежде всего, можно использовать тот факт, что люди являются животными стадными. Чаще об этом говорят иначе, мол, люди – существа социальные. Здесь есть лишь лингвистические отличия, а суть одна и та же! То есть, как ни обидно кому-то, но люди в подавляющем большинстве ни о чём и никогда самостоятельно не думают. Но им всегда интересно чужое мнение. Они его буквально поглощают! И лишь повторяют действия, фразы или поведение других людей. Допустим, более уважаемых ими, или раскрученных пустышек-кумиров, или признанных в обществе авторитетов. Для молодежи кумирами обычно становятся эстрадные существа. Помню, какими идолами сделали никчемных Битлов! В единое целое тогда переплелись многие цели и задачи тех, кто реально правит миром. Ими ведь проверялось комплексное воздействие на молодежь музыки, огромных людских масс, сосредоточенных в одном месте, чаще на стадионе, и наркотических веществ, активно распространяемых в тесной толпе! Для этого из грязных подвалов Лондона вытащили тех самых Битлов, ни на что, в общем-то, не годных, подключили к ним выдающихся композиторов, отмыли, одели, вдохновили, обогатили, чтобы они обрели уверенность в себе. Потом подарили несколько привлекательных мелодий и получили головокружительный результат! Вчерашние грязные оболтусы стали сначала кумирами обкурившихся марихуаной стадионов, а через них и всей молодёжи планеты! Опыт удался! Всё сравнительно просто оказалось в руках тех, кто знает, как это делать, и может щедро оплатить! И стало вполне очевидно: если неких авторитетов зарядить нужной информацией или притягательными манерами и направить определенным образом (об этом теперь говорят – раскрутить!), то большие человеческие массы станут их копировать и действовать аналогично. Можно считать, будут вести себя как куклы-марионетки! То есть, станут легко программируемыми безмозглыми существами в миллионных и даже миллиардных тиражах! Разве не удивляет, как быстро в молодёжную среду внедрили такую дикость, как наркотики, женское курение, татуировки, макияж? Те, кто заказывал такую музыку, достигли того, чего желали! Но предполагаю, что есть и более затейливые механизмы. Помните, когда-то широко ходили разговоры о двадцать пятом кадре в кино? А почему бы и нет?! Но современная электроника способна на большее! Пресловутая цифровизация быстро шагает по планете. Сначала она порабощает людей своими возможностями, следом, параличем разума и воли. Кропотливо собирает на всех исчерпывающие досье, составляет социальные рейтинги и рейтинги политической лояльности, а потом маркирует опасных и неугодных и утилизирует их! Как? Очень просто, пожалуй! Можно блокировать банковские карточки. Они стали прямо-таки источником жизни! Можно устраивать типовые концентрационные лагеря! Разве немцы свои античеловечные технологии скрывали? Нисколько! И теперь они, давно отработанные, вполне могут понадобиться. И если кто-то в этом сомневается, то даже странно!
Впрочем, всё возможно. Со мной кое-кто не раз делился выводами, будто люди со временем совершенствуются, становятся цивилизованнее. Я не возражал. Пусть думают, как хотят, но мне представляется, будто после разрушения социализма в людях всё меньше остаётся морали и человечности. Об этом не принято говорить, но иногда приходится. Поглядите сами вокруг себя. Разве мало знакомых вам людей, готовых только ради зарплаты совершать самые скверные поступки, даже любые античеловечные преступления? И у них всегда есть аргументы для самооправдания. Прежде всего: «А что я мог сделать, если мне начальник приказал?!» Или: «Неужели мне следовало возражать, чтобы остаться без работы?!» Поглядите по сторонам, поглядите! Вы легко найдёте точно таких среди продавцов, среди учителей, врачей, секретарей, преподавателей вузов, военнослужащих, полицейских, студентов, мелких банковских работников… Может, достаточно перечислять? Проще сказать, такие приспособились всюду. Они давно не являются уродливыми исключениями. Дух спасения себя любой ценой, без каких-либо моральных ограничений, уже пропитал современных людей-эгоистов. Являясь продуктами человеческого стада, они, тем не менее, в трудную для всех минуту забывают о нём и оказываются абсолютными индивидуалистами. Разве они откажутся в ущерб себе выполнять преступные приказы своего начальника или преступного режима? Разве давно у нас пытали утюгами и закатывали в асфальт? Или это не фашизм? Во время войны таких хотя бы пособниками фашистов называли! Называли изменниками! А теперь мы тех, у кого руки в крови или при случае окажутся в крови, только бы им без работы не остаться, начинаем даже оправдывать. Разве не так? А сами себя они совсем уж легко оправдывают. Это кто-то пособник, но не они же! Так что же стало с моралью? Или всё хорошо? И даже лучше и лучше?
В интересах внешнего управления сознанием населения, нас вполне могут облучать через телевизор, телефон, планшет или электрический чайник какими-то сигналами сверхвысокой или сверхнизкой частоты. Вообще, чёрт знает, какой частоты! Любые колебания легко модулируются некими исполнительными сигналами-командами, которые загоняются населению под корку и никак не обнаруживаются самими подопытными кроликами! А запрограммированные кролики потом делают именно то, что от них и требуется! В частности, они в штыки воспринимают всё, не подтвержденное официально (потому всегда остаются в дураках). Или же считают всех, кто старше их более чем на десять лет, лохами! (Молодые, кажется, так теперь нас называют?) Потому передача опыта от поколения к поколению прервана. Теперь легко разделять и властвовать! И ничего нового не требуется! Да и зачем новое, если старые приёмы вполне работают! В качестве механизма управления людьми прекрасно подходит дезинформация. Она вдавливается в население с помощью всевозможных шоу и псевдоновостных программ. Дезинформация легко переворачивает сознание людей вверх дном. Для них сторонники вдруг становятся их врагами, враги – защитниками и учителями! Например, многие до сих пор считают Зюганова коммунистом, а Жириновского демократом, хотя эти штрейкбрехеры отличаются лишь своей демагогией, но не делами, и даже не голосованием за различные антинародные законы! Впрочем, там же не голосование, а полная имитация любой деятельности! Боже мой! Ведь руководство СССР, как ни странно, своему народу во вред, изо всех сил старалось, чтобы советские люди не догадались, что они живут хотя и не в раю, но в самой лучшей стране на свете! Так и было! Но они должны были завидовать Западу, не понимая, что рай там устроен для очень немногих, а как живется большинству, никому в мире не показывают! Западу все в СССР должны завидовать! Так проще будет СССР разрушить! Наивное население ничего же не понимает! Оно шумит, переживает, возмущается, но до причин собственных бед додуматься не может. Оно не имеет представления о классовых интересах и их роли в своей жизни. Оно даже гордится многочисленностью своих протестных акций. Глупцы! Разве такие акции как-то улучшат их трудную жизнь?! Ни за что! А вот оказать себе помощь в осуществлении нового кровавого майдана они могут. Кто же точно знает, когда станут опять из пулемётов расстреливать собравшихся на площади? Разве такого не бывало? Если же недовольных людей соберётся очень много, можно для торжества правопорядка и демократии пригласить иностранных легионеров! Разве не так уже бывало? Теперь многие оболваненные соотечественники не в состоянии понять, как они без наручников оказались рабами? Но такое уж оно – современное финансовое и цифровое рабство! Деньги и природные богатства всё равно рекой утекают в метрополию, даже если население не заковано в кандалы! Формально не заковано! Люди теряют страну! Люди теряют себя и не сознают этого. Что будет дальше? 51 Я выглянул в овальное окошко. Наш самолёт спешил обогнать полупрозрачные облака, стелющиеся под нас. Пассажиры вокруг, даже дети, давно притихли, окунувшись в дремоту, а я продолжал вспоминать и, насколько возможно, размышлять. Любимое занятие! Но оно не терпит суеты, которая в обычной жизни нас душит и почти нигде не оставляет в покое. Редко удаётся вот так, как теперь, повспоминать, подумать о том, что не давит на психику своей необходимостью и срочностью. Казалось бы, под монотонный гул моторов перед глазами должны прокручиваться именно три последних дня, насыщенных минором, но в мозгах крутилось совсем другое, – всё давнее и обычно не вспоминаемое. Всё оно, конечно, сразу отступит на третий план и забудется, как только меня настигнут обычные дорожные заботы и хлопоты. Тот же прилёт в Домодедово. Сразу придется мчаться на регистрацию своего транзита и так далее. «Это мне-то мчаться? Как вы себе это представляете? Хорошо, хоть не придётся заезжать в саму Москву. Давно не приемлю ее утомляющую нормальных людей нерациональность во всём и неподкреплённый ничем вызывающий снобизм москвичей!»
«Кто же более остальных закрепился в памяти из военных преподавателей? – стал припоминать я. – Как ни странно, но затрудняюсь ответить! Запомнились-то многие, но каждый по-своему». Кто-то запомнился причастностью к очень важному или интересному для меня предмету обучения. Кто-то – методикой преподавания. Кто-то – привлекательностью собственной личности! Да, мало ли чем? Например, весьма важную дисциплину – теорию ракетных двигателей – вёл у нас кандидат технических наук подполковник Кондратьев. Мне он очень нравился «истинно» ученым видом – большие очки, внушительные залысины, солидность, чувство собственного достоинства. Лекции он проводил безупречно. Всегда логично, последовательно, исчерпывающе и, в то же время, всё сформулировано кратко, прямо под запись. И отношения с нами он наладил прекрасные, хотя такие, что дистанцию мы всегда ощущали. Иной раз Кондратьев разряжал нас забавными историями, произошедшими с известными ракетчиками. Он со многими знаменитостями был лично знаком. Мы те истории особенно ценили – интересно, и конец занятия казался ближе. Кондратьев никогда не опускался до пошлостей или нелитературных выражений. Его занятия всегда были насыщенными, без «воды», сплошь математизированными, с большим количеством эскизов, схем, графиков и заполненных табличек. Много лет спустя мне стало известно, что в Кондратьеве я не ошибался. Он стал-таки заместителем начальника училища по научной и учебной работе. Достаточно высокая и достойная его должность. Рад за него. Мне всегда казалось, что он к этому и должен прийти. Правда, «сорока» на хвосте принесла, будто «многие коллеги им недовольны». Будто «зазнался, ни с кем не считается». Не знаю! Я в таких вопросах мнения «сорок» не воспринимаю. Я предпочитаю во всём разбираться самостоятельно и составлять о людях собственное представление, благо, о Кондратьеве оно у меня уже давно сложилось. Таким пока и остаётся. 52 Были еще два очень интересных преподавателя, внешне даже несколько схожих между собой. Когда каждый из них по отдельности работал с нами, им невозможно было не любоваться. Вполне естественно, что меня тогда мало интересовали методические проблемы преподавания. И не мог я предвидеть, что когда-то стану преподавать, тем не менее, уже тогда искренне восхищался обоими подполковниками-преподавателями – Неврединовым и Гамазовым. В первую очередь учёба свела меня с Неврединовым. Он преподавал топогеодезию. Запомнилась его особая педантичность в самом лучшем смысле этого слова, абсолютная точность и пунктуальность во всём. Ни одного лишнего слова в определениях! Такой же точности он добивался и от нас. Ни секунды потерянного учебного времени. «Товарищи курсанты, дирекционный угол, это угол между вертикальной линией сетки карты и направлением на данную точку, отсчитываемый по часовой стрелке!» Во как! Абсолютная истина, и никаких лишних слов! И всё другое точно так же! До сих пор хорошо помнится, что он в нас вколачивал. И, слава богу, что нас учили такие люди! Как сегодня вижу перед собой подполковника Неврединова, призывавшего нас к порядку по случаю приближающегося конца занятия: – Товарищи курсанты! Прошу не отвлекаться – у нас ещё тридцать пять секунд! Встретившись с такой постановкой вопроса впервые, мы, курсанты, конечно, подчинились. И как могло быть иначе, если этого требовал старший офицер и наш начальник! Но внутренне тогда все над ним смеялись! «Ну, какие могут быть секунды, в самом деле?! Стоит ли до такой степени мелочиться? Ведь конец занятия неизбежен, как мировая революция! Раньше на полминуты или позже, какая разница?»
Оказалось, что разница была! Только позже мы проверили на себе, что каждое занятие подполковника Неврединова действительно рассчитывалось с точностью, в которую трудно поверить, но она становилась нашей реальностью! До секунды! И проверить это мог каждый. Ведь топогеодезисты при наблюдении таких небесных светил, как Солнце, действительно работают с секундомером. Вот и мы потом, чтобы достичь нужной точности измерений, обязательно сверяли хронометры, привязываясь к началу шестого сигнала радиостанции «Маяк» в любой час ноль-ноль минут. Право же, не наша вина в том, что под воздействием чьего-то высокопоставленного непонимания сути этой важной сверки, точное время на «Маяке» вдруг стало совпадать не с началом шестого сигнала, а просто (?) с шестым и к тому же растянутым звуковым сигналом. А ведь он итак очень длинный! Целая секунда писка! И после такой реформы никто не объяснял, когда именно начинается час – одновременно с началом сигнала или с его концом. В общем, мы ещё раз убедились, что точность теряется не от излишней педантичности исполнителей, а от изрядной глупости некоторых начальников! Лишь поначалу мы недооценивали «мелочность» подполковника Неврединова. Но уже через много-много лет я и сам старался работать, подражая ему. Спасибо нашему старшему товарищу не только за топогеодезию, но и за его науку педантично работать и жить!
С подполковником Гамазовым мне посчастливилось познакомиться несколько позже, но я рад, что такая встреча в моей жизни состоялась. Он был совершенно образцовым преподавателем. Для сравнения могу поделиться своими посторонними наблюдениями, то есть, не в нашем училище. Так вот, в гражданских вузах столь классных специалистов я не встречал, хотя самому немало пришлось в них преподавать. Хорошие преподаватели, конечно, встречались и там. Было бы глупо утверждать обратное, хотя лично мне они не попались. Но был же Терегулов, например, который преподавал и у нас, и в Казанском университете, и в КИСИ, и в других вузах. Значит, всё же были преподаватели достойные и в гражданских вузах Казани! По-моему, особенно много их могло быть в Казанском авиационном институте – КАИ! Очень серьёзный вуз! Знаменитая кузница авиационных кадров. Этот вуз даже самостоятельно решал, чему и как учить студентов. Мало каким вузам в стране это доверяли! Но с КАИ, будучи курсантом, я плотно связан не был. Моя полная занятость являлась тому оправданием. Мне в гражданских вузах не везло на радующие встречи. За пятнадцать лет на разных кафедрах попадались только плохие или очень плохие преподаватели. Приспособленцы! Моего уважения они не могли заслужить. В вину им можно поставить плохое знание собственной учебной дисциплины, разбазаривание учебного времени на пустую болтовню, вопиющую непунктуальность, отвратительные формулировки, неспособность работать без конспекта из-за плохого знания учебных материалов, полное отсутствие связи с обучаемыми во время занятия, высокомерность в отношении студентов, легкость многочисленных отступлений от учебного плана. Да, мало ли чего мне приходилось видеть! А взяточничество? Полная низость! Абсолютно уверен, что следовало взашей гнать большинство тех штатских преподавателей, независимо от их формальной квалификации, с которыми мне приходилось контактировать. Они, большей частью, не учили студентов, а калечили их и профессионально, и морально. Правда, есть очень серьёзное дополнение к моим обвинениям. Эти обвинения очень современны. То есть, военных преподавателей своей молодости я сравниваю с нынешними преподавателями гражданских вузов, хотя за эти годы всё в стране перевернулось вверх дном. Даже нечто черное повсеместно стали выдавать за белое! Возможно, полвека назад моё мнение о преподавании в тех же гражданских вузах было бы иным. Может, низкий современный уровень – это результат уже нынешней «модернизации» образования? Но сам я этого уже не узнаю, поскольку тогда не было возможности посещать занятия в гражданских вузах, а чужим выводам без личной проверки обычно не верю! Впрочем, на нескольких занятиях в Туркменском политехническом институте я присутствовал, когда прилетал к своей невесте, студентке этого вуза. Но разве я вправе по ним составлять представление обо всём учебном процессе? И, тем более, обо всех вузах страны. Но я всё-таки косвенно его составил, зная уровень профессиональных знаний своей супруги, выпускницы факультета технологии неорганических веществ. И этот уровень я считаю высоким, хотя бы потому, что она без проблем была принята на работу в крупное ленинградское НПО «Авангард», в его НИИ. И числилась среди лучших работников. Стало быть, я в своих оценках не ошибаюсь!
Предвижу, что меня кто-то упрекнёт: «Если видел, как всё плохо в гражданских вузах, то почему же не боролся, коль уж такой честный, такой справедливый, такой борец за правду?» Упрёк считаю справедливым. Отвечу на него так. Не мог! Не мог бороться сразу со всеми, да ещё, не имея союзников! Такое, никому не по плечу! А союзников для борьбы я так и не нашёл. Все держались за свои места, и им было глубоко наплевать на состояние преподавания в их родном вузе. Смысл их существования описывался несколькими принципами: «Зачем портить отношения с начальством? Своя рубашка ближе к телу! А своя зарплата – ещё ближе! Жизнь прекрасна, но коротка – она была бы гораздо лучше, если бы не было студентов!»
Надо учитывать, что гражданские вузы всегда были сильны круговой порукой! Они никогда и ни при каких условиях собственный мусор на всеобщее обозрение не выносили, не выносят и не вынесут! Даже если этот мусор любое проявление жизни в вузе задушил! В гражданских вузах рука всегда другую руку моет. Тамошние псевдоучёные обязательно под себя готовят и новые кадры. Можно смело утверждать, что себя же они во всей красе и воспроизводят! Как воспроизводят и прежние традиции, и прежние «порядки». Потому мало надежды, что когда-то станет чище. В общем, такая преемственность традиций называется у них научными школами! Когда-то в споре с описанными корифеями одного гражданского вуза я сам нашёл, как мне показалось, точную формулировку состояния современной системы высшего образования в стране: «Самый плохой военный вуз, лучше любого самого хорошего гражданского!» Может, со временем этот тезис и перестанет быть истиной, но только не сегодня! Я совершенно искренен, не защищаю честь мундира, и вполне отдаю себе отчёт в сказанном. Мне, знаете ли, статистическая пыль в виде количества профессоров и докторов в каком-то прославленном вузе не сможет закрыть глаза на истинное в них положение! Насмотрелся я вдоволь! В любом военном вузе организация проведения занятий на голову выше! Потому лучше и результаты, хотя в военных вузах значительно реже попадаются выдающиеся таланты среди обучаемых. В гражданских вузах, особенно, в прославленных, их значительно больше! Подготовка крупных специалистов там налажена в единичных экземплярах, остальных – как придётся! В армии – всё наоборот! Очень важно, что в армии работает хотя и не идеальная, но достаточно принципиальная система контроля преподавателей, что не позволяет халтурить даже прирожденным пройдохам и лентяям. В штатских вузах – всё наоборот! Там нет ни такой системы, ни элементарного контроля! Бабушка мне о такой организации труда говорила просто: «Пусти козла в огород!» Так вот! Подполковник Гамазов преподавал нам «Теорию полёта». Это та звёздная наука, которую когда-то начинал разрабатывать Константин Эдуардович, узнаваемый теперь, как мне кажется, всюду по имени-отчеству, потому фамилию его не называю! В общем, это та самая наука, которая оперирует всевозможными углами рыскания, тангажа, вращения, углами атаки, космическими скоростями, устойчивостью и неустойчивостью полета, управлением летательных аппаратов переменной массы и так далее. Поначалу всё это для нас было полным кошмаром! Но ничего, скоро нас многому обучили! Постепенно всё улеглось и в наших головах! Каждое занятие подполковника Гамазова было блестящим! И, надо сказать, его стремление нас образовать всё-таки не пропало даром. Он действительно многому нас научил. И потом мы вспоминали добрым словом и его великолепно отработанные занятия, и его самого. 53 Мне врезался в память наш первый буссольный ход. Занятие тогда проводил полковник Пущай. Он служил на кафедре топогеодезии и тоже запомнился самым лучшим образом. В тот день было двадцать девятое мая, мой день рождения, но снег на северной стороне оврагов еще лежал. И это притом, что дневное тепло сюда пришло давно. А какой тогда был год, у меня выветрилось. Либо 1968, то есть, окончание моего первого курса, то ли следующий, когда мы учились уже на втором. Занятие было полевое, то есть, на природе. Погода нам досталась приятной, солнечной. Караваны белых облаков не предвещали дождя. К 16 часам взвод вывезли далеко за город, и машина ушла обратно. Красота в тех местах прямо как в сказках о былинных богатырях и сонной древней Руси. Вокруг Казани вообще места живописные. Поначалу мы расположились на господствующей высоте по соседству с тригонометрическим пунктом. После уже привычного давления города, простор нам казался космическим! Видимость – на десятки км, пожалуй! В любую сторону! Хотя и с дымкой, снижающей резкость и контрастность, особенно если глядеть через мощные объективы. Местность своеобразная. Не ровная, не гладкая, а причудливо холмистая. Очень красиво! Где-то темнеет пятнышко леса, где-то блестит речушка, пробираясь по дну овражка! Словно ориентиры, расставленные для нас, вдали уединились прозрачные берёзки. Или дубы с широкополыми шапками из веток и листвы. Куда ни глянь, видны поля под озимыми, огромные и поменьше! Одни растянулись светло-зелеными полосами вдоль дороги, другие пристроились к ней поперёк! Дальняя деревенька, собранная из крохотных домиков, растянулась вдоль прямой и чересчур уж широкой улицы, безжалостно изрытой тракторами в недавнее распутье. Оторвавшиеся от мира хуторки и чёрно-белые коровы в лугах, словно игрушечные. Небо голубое, зелень во все стороны и светлая, и темная, и пятнистая. А далеко на Востоке нырнул за горизонт большой тёмный лес. На востоке осталась Казань, всем своим городским телом загороженная от нас длинным холмом. Мы замерли среди невзрачных полевых цветов, почему-то опасаясь топтать их сапогами. Молча любовались сказочной русской природой. Тянули время. Кому хотелось, спокойно покуривал. Всем тайно мечталось, чтобы нас здесь оставили в покое.
Теорию буссольных ходов мы заранее познали в классе. Предстояло научиться прокладывать эти ходы на местности. Вообще-то, буссольный ход – это всего лишь ломанная прямая на местности. Он начинается с точки, координаты которой уже известны, а завершается в точке, координаты которой предстоит определить. Трудности связаны с тем, что конечная точка находится на большом удалении и не в пределах прямой видимости. Приближаться к ней приходится в несколько этапов (заходить «из-за угла»), производя измерения и вычисления в узловых точках. Полковник Пущай напугал нас своим строгим видом при первом знакомстве в начале семестра, но скоро выяснилось, что он человек добрейшей души. Вот и теперь позволил нам налюбоваться местностью, прежде чем предложил заместителю командира взвода Генке Панкратову построить взвод для постановки задачи. Задача оказалась предварительной: проверить и приготовить к работе всё, что требуется, поскольку скоро начнём работать. Взвод поделился на десять групп по три человека в каждой. Группам досталось по одной перископической артиллерийской буссоли ПАБ-2А в комплекте с полосатой двухметровой рейкой к ней для измерения расстояний. Кроме того, у каждого курсанта имелась полевая сумка, а в ней топографическая карта местности, тетради с конспектами, бланки, карандаши, резинки, курвиметр, компас, командирская линейка, циркуль-измеритель и тяжелая стальная пластина с гравировкой, называемая хордоугломером. Разумеется, все носили на себе любимый противогаз! Шинели мы сложили рядом с ненужным пока имуществом в стороне. Читателю, которому не довелось прокладывать буссольные ходы, будет интересно, что буссоль – это простенький оптический прибор для измерения магнитных азимутов и дирекционных углов. В сборе она тяжеловата, 15 кг, но чаще всего используется «голенькая» буссоль на складной металлической треноге. Она уже легче – около 6 кг.
Когда мы приготовились к работе, то от полковника Пущая получили для разминки и притирки в группах достаточно простую задачу. У всех групп буссольный ход вышел коротеньким, всего с одной узловой точкой. Полковник Пущай запустил секундомер, и время нашей задачи пошло. Все заторопились, выполняя заранее распределенные между собой обязанности. В каждой группе один человек работал с буссолью, другой бегал с вехой и дальномерной рейкой, выставляя их, где следовало, а третий записывал показания и производил расчёты. Сразу выяснилось, что гладко было на бумаге, а на местности возникла неразбериха и несогласованность в группах. Докричаться до своего товарища, убежавшего с рейкой за триста-четыреста метров, очень трудно, только горло порвешь, связи ведь нет. А он, словно специально, отвернулся и рейку держит с наклоном. Ветер крик сдувает или ещё что-то не так! Постоянно мешали другие группы. Делая свою работу, они заслоняли нужную веху, тоже кричали, тоже суетились, тоже нервничали, но отсутствие связи и огромные расстояния этим не компенсировались. Все безобразия усиливались десятикратно, ровно по количеству групп. К тому же показания с буссоли снимались в делениях угломера, непривычных для ракетчиков. В одном большом делении угломера – шесть градусов. В одном малом – 3,6 минуты! Это затрудняло расчёты в градусной системе. Да и буссоль в каждой точке хода приходилось переустанавливать заново. То есть, переносить ее, укреплять треногу в грунте, опять добиваться горизонта с помощью шарового уровня, а затем и совмещения с магнитным меридианом. Ещё следовало вбить колышек и по вертикали над его перекрестием расставить веху. И только затем наводить буссоль для измерения углов. Без связи управление любыми действиями каждой группы осуществлялось либо криком, либо жестам, о которых заранее не договорились. В общем, всё делалось, как придётся! По измеренным углам и расстоянию между соседними точками производились тригонометрические вычисления. Это позволяло последовательно вычислять координаты узловых точек, а потом и конечной. Все отсчёты заносились в специальные бланки. В них же производились вычисления. Бланки слегка облегчали работу, позволяя заполнять нужные графы машинально, но при вычислениях, несмотря на громоздкость чисел, приходилось обходиться карандашом и бумагой, ведь в те годы ещё не было даже простейших электронных калькуляторов.
Теперь мне кажется, что идея погрузить читателя в подробности работы оказалась неудачной, поскольку суть моих воспоминаний отнюдь не о самом буссольном ходе, а лишь о полковнике Пущай и о наших с ним приключениях. Можно сказать, о мытарствах!
Постепенно все группы перетекли к последней точке, где и заканчивали последние вычисления. Полковник Пущай по очереди проверил результаты работы всех групп, не оглашая оценки. Потом построил взвод и объявил, что время работы в расчёт пока не принимал, поскольку оно «ни в какие ворота!» А по поводу точности объявил правильные координаты конечной точки и попросил каждую группу самостоятельно вычислить погрешности своей работы по обеим осям. Если они более двух метров, то оценка «неуд». А потом добавил, что по его сведениям ни одна группа с задачей не справилась. Мы приуныли. Мы ведь так старались. «Ладно! – подвёл окончательные итоги полковник Пущай. – Попробуем еще раз! Старшие групп для получения новой задачи – ко мне! Начало работы всех групп – по моей команде! Вопросы?» Вопросов у нас ещё не было.
Через час напряженной работы разбор наших успехов по случаю очередного буссольного хода повторился. Теперь почти все группы по точности вошли в норматив, но даже у тех из них, которые опять не справились, грубых ошибок не оказалось, лишь отдельные погрешности, загубившие окончательный результат. «Перерыв пятнадцать минут! – объявил преподаватель. – Как раз до приезда за нами машины. А после ужина вернёмся и продолжим занятие здесь уже в ночных условиях! Как и предусмотрено расписанием занятий!» Перерыв растянулся на полчаса. Уже темнело. Наконец, полковник Пущай объявил всем: – Перерыв прекращаем, хотя машина к 18.30 за нами не пришла! Опоздавших мы никогда не ждём, потому продолжим занятие!
Для нас это стало неприятной неожиданностью. Ужин явно срывался, но не по вине присутствовавших, потому решение преподавателя казалось вполне логичным. Мы перенастроились, ведь иных вариантов действий всё равно не оставалось. Старшим групп полковник Пущай выдал новые задания и опять запустил секундомер. Работа закипела. Мы наивно полагали, будто уже получили достаточный опыт, потому справимся быстрее и точнее. Не тут-то было! К прежним проблемам добавилась темнота. И этот факт оказался решающим. Сразу выяснилось, что штатные щелочные аккумуляторы для подсветки буссолей и вех едва живы. Наши всегда слабые карманные фонари тоже продержались недолго, но даже если и светили, то их приходилось как-то удерживать над бланками и одновременно писать. И сам бланк приходилось прижимать в плоскости полевой сумки, удерживаемой на колене. Дополнительных рук для этого не предусматривалось. А уж производить вычисления при тускло дрожавшем освещении было либо трудно, либо невозможно – хоть глаза выколи! В темноте даже слегка налаженные «переговоры» жестами с носителями дальномерных реек больше не получались. Мы просто не могли разглядеть друг друга. Зато где-то впереди мерцали сразу двадцать подсветок всех десяти реек и десяти вех! Выбирай любую! Но с какой вехи снимать отсчёт? Разобраться в этом без связи было невозможно, а ошибка сводила всю работу насмарку. Правда, скоро мы сообразили, что снять отсчёт на чужую рейку, не так уж страшно, поскольку ошибка в расстоянии окажется незначительной, а вот навести буссоль на чужую веху, означало крах всей работы. Мы дико хрипели и кричали, подавая команды через огромные расстояния. Мы бегали навстречу друг другу, чтобы наполовину сократить расстояния и договориться по существу, но всё это было чересчур болезненно для нас, а для результата – бесполезно и тупо! Очень скоро мы подошли к отчаянию. Буссолисты даже в шинелях стали мерзнуть, мало двигаясь, а другие отчаянно потели от бега с рейками и вехами на дальние дистанции. Всё чаще сказывались несовпадения темпераментов и неурегулированные прошлые трения. Всё чаще слышалась ругань, взаимные недовольства и упрёки. Быстрее всех закипали буссолисты, поскольку они наводили объективы на какую-то веху, но не знали, чьей она является. Расчетчики тоже взрывались всё чаще, поскольку и у них ничего хорошего не получалось. Кроме того, постоянно ломались карандаши, терялась резинка-стёрка, дырявились от карандаша бланки, которые приобрели весьма неопрятный вид. Ни у кого не оказалось перочинного ножа для карандашей. От безысходности грифели оголяли зубами. Всё это напоминало не работу специалистов, а ночное копошение древних существ в серых шинелях. Даже рейщики-дальномерщики выражали своё недовольство, поскольку их чаще всех костерили, а что следует делать, они вовремя не знали и не слышали. Кроме того, они справедливо возмущались, что «бегая и устанавливая», они не получают нужного опыта настоящей работы, чтобы потом уверенно отчитаться перед преподавателем. Полковник Пущай всюду присутствовал невозмутимо. Он никого не одергивал, никому не подсказывал, ни в чём не помогал. Он лишь наблюдал, переходя от одной группы к другой, от одного рабочего места, к другому. Ближе к полуночи буссольные ходы всех групп опять подошли к естественному финалу. Еще какое-то время группы делали вычисления и оформляли отчеты, подсвечивая себе всем, что было. Наконец, то одна, то другая группа заявляла о полном решении задачи. Полковник Пущай подтверждал – «Принял!» Затем фиксировал в своей тетрадке с твёрдой обложкой время окончания работ и очерёдность, но по-прежнему хранил молчание, чтобы не сбивать с рабочего ритма тех, кто пока работал. После доклада последней группы Пущай нас ошарашил: – Лучшую по точности группу возглавляет сержант Селин. Но даже у них точность определения координат оценивается как абсолютный «неуд»! Оценки остальных групп, думаю, всем понятны! Какие есть вопросы, товарищи курсанты?
Все молчали разочарованно и подавленно. Все переживали неудачу, но понимали, что не имеют никакой возможности что-то улучшить. Выходит, не созрели! Весь взвод за полевое практическое занятие заработал только «неуды». Это уж никуда не годилось! Время подходило к часу ночи. Звезды обходились без луны. Было очень темно, лишь на краю земли светлячками мерцали окошки каких-то домиков, да по далёкому шоссе в обе стороны разъезжались светлые пятна фар. «Буссольные ходы – это, конечно, замечательное занятие, – думали многие из нас, – но если уж дело не пошло, то ночью оно не поправится! Как его в такой темноте наладишь? Потому самое время где-то прикорнуть. А то ведь без ужина остались, теперь и без сна останемся! Не порядок! Мы стали переглядываться между собой в поисках союзников такого плана, но вмешался полковник Пущай. Он приказал старшему сержанту Панкратову построить взвод, что и было сделано. – Товарищи курсанты! – спокойно начал полковник. – Понимаю ваше недовольство собой! Понимаю ваше стремление всё исправить! Но любое загубленное дело можно исправить, только сделав его лучше! Так? Вижу, что все согласны! Потому сейчас старшие групп получат у меня новое задание, и все начнём работать! Вопросы? – Есть просьба, товарищ полковник! – заговорил Толька Клименков. – Товарищ полковник, дайте нам минут пятнадцать для согласования некоторых вопросов! – Для хорошего дела – сколько будет угодно! – разрешил Пущай и обратился к замкомвзвода. – Товарищ старший сержант, а вы известите меня, когда будете готовы. Всё! Взвод в вашем распоряжении! – и отошёл в сторону. – Мужики! У меня есть идея! – взял инициативу в руки Анатолий Клименков. – Мы ведь двойки получаем из-за того, что отсчёты снимаем по чужим вехам, а потом никакие расчёты не сходятся! Так? – Понятно, что так! – поддержали его многие из нас. – И сейчас же всё опять повторится! В темноте не разобрать, куда наводить! И не докричаться! Не уточнить, не перепроверить! И команды не доходят! Опять всё перепутаем! – Потому я и предлагаю! – азартно заговорил Клименков. – Надо каждому свою веху обозначать разными огнями! Пусть одна группа машет фонарём рядом с вехой вверх-вниз, вверх-вниз! А другая – слева направо, справа налево! Третья – кругами… В общем, нам сейчас договориться надо, тогда и путаться перестанем! И нужные команды в группах тоже можно как-то обозначить! Например, «Ко мне!», «Назад!», «Ничего не вижу!»… – Толково! – одобрили из строя. – А ещё надо к следующему занятию ножи для карандашей из ножовочного полотна всем сделать! – И заказать кувалды или хоть молотки, чтобы колышки забивать на всю глубину, а то ведь качаются! – Это точно! Сейчас грунт мягкий, а зимой ни за что бы, не вколотили! – Ну, это уже планы на зиму, а пока надо поспешить с сигналами. Давайте по группам разойдёмся и всё согласуем! – Правильно! Но кто-то должен проследить, чтобы сигналы в разных группах не совпадали! – посоветовал Анатолий Щуплецов. В общем, лёд растопили. Мы были полны решимости проверить, насколько такие меры помогут нам победить ночные буссольные ходы. Через минут двадцать группы были готовы, старшие получили от преподавателя новую задачу, щёлкнул секундомер, и работа закипела с новым энтузиазмом.
Около трёх часов ночи все группы, уже более организованно проложив свои буссольные ходы, сосредоточились у точки, координаты которой надлежало определить. Старшие всех групп доложили полковнику Пущаю полученные координаты, а он занёс их в таблицу своей тетради и объявил: – Товарищи курсанты! Появились первые победители буссольного хода! Ваши усилия не прошли даром… Оказалось, что две группы за точность получили «хор», четыре группы – «уд» и четыре – «неуд». Настало время кому-то радоваться, а кому-то, хоть слёзы лить от безысходности! И всё же повеселели все, ведь доказали себе, что можем-таки победить даже самую, казалось, непосильную задачу! Возможно ведь такое, хотя раньше в себя мы в темноте не верили. – Теперь слушаю вас! – заявил полковник. – Какие есть предложения? Все молчали. Предложений или распоряжений мы ждали от преподавателя, и он не стал тянуть: – Предлагаю после короткого перерыва продолжить занятие! Вполне возможно, что еще один буссольный ход сделает победителями всех! Глупо сдаваться на полпути! Правда, те группы, которые своими результатами довольны, могут направляться на холм к тригопункту и там дожидаться остальных! – Ну, уж нет! В бой пойдём все вместе! – решительно ответил за всех Геннадий Панкратов, наш командир. – Не сели бы только аккумуляторы окончательно! – Одобряю ваше решение, товарищ старший сержант! – поддержал его полковник. – Но, может, кто-то против такого решения? Может, кто-то устал? – Перекурить бы! – послышалось из строя, и все засмеялись. – И карандаши поточить! – Перекур десять минут! – объявил полковник. – Все свободны!
Очередной за эту ночь буссольный ход (уже никто не мог вспомнить, каким он стал по счёту) последняя группа закончила в 4.50. Давно уже опрокинулся ковш Большой Медведицы, прокрутив за собой всё звёздное небо, но оно еще не осветилось приближением рассвета. Зато стал накрапывать дождь. Чуть-чуть. Почти, не надоедая. Оставляя нам надежду, что не усилится до неприятного. Все были довольны собой, хотя устали настолько, что могли бы лечь прямо на негустую траву, лишь бы снять нагрузку с ног, со спины и шеи. Итоговые оценки всех групп, объявленные полковником Пущаем, оказались хорошими. Две группы получили даже «отл», но никто им не завидовал! Все понимали, что теперь и они могут претендовать на отличные оценки. Ночное раздражение давно всех покинуло. Теперь всё чаще кто-то шутил, а остальные дружно реагировали – то ли смеялись, то ли сами что-то рассказывали. – Вот что, ребята! – заговорил полковник Пущай. – Перед вами стоит еще одна сложная задача, но будем её решать или нет, отдаю на ваше усмотрение! Мы напряглись. «Неужели опять придётся браться за буссоли?!» Никто этого уже не хотел, заранее напрягаясь, потому все молча уставились на полковника. Даже Генка Панкратов не изъявил желания, как наш командир, опять бросаться в бой. Мы молча ждали, и полковник с усмешкой произнёс: – Хорошо бы сейчас костёр разжечь! Да только сушняка здесь не найти и дождь моросит! – Это мы мигом! – многим понравилась такая идея, и все стали выискивать под ногами и, главное, вокруг разбросанного кучками кустарника сушняк.
Как же огонь ночного костра сближает людей! Языки пламени всех согрели. Отблески костра с треском гуляли по счастливым лицам моих товарищей, гордых тем, что они преодолели своё неумение! Преодолели внутреннее сопротивление и стали победителями и себя, и обстоятельств. Охватив костёр неплотным кольцом, мы расслабились рядом с ним, сидя и лёжа, но спать никому не хотелось. Костёр подпитывал нас столь простой, но и необычной для повседневности энергией, которой нам так не хватало. Казалось бы, ну что в том костре и в той ночной атмосфере товарищеского бодрствования, могло быть таинственного и романтического? Но нам тогда безотчётно так и казалось, и всёнравилось! Мы чувствовали уставшими телами, что занимаемся очень трудным, но важным для страны делом, и от этого наполнялись уверенностью, что приняли правильное решение, поступив в ракетное училище. И теперь никто с этого пути нас не собьет! Все завороженно наблюдали за пламенем и разлетающимися по ветру искрами. – Товарищ полковник, а вы ведь воевали? – надеясь на интересное повествование, спросил Генка Панкратов, когда настала пора что-то сказать. Все замерли в ожидании, глядя на полковника, орденские планки которого сами отвечали на этот вопрос. Он очень долго не отвечал, хотя вопрос мимо себя не пропустил. Только смотрел на огонь, ковырялся ровной, словно указка палкой в костре и молчал. И мы молчали, постепенно охватываемые беспокойством, не задели ли случайно запретную для полковника тему. Наконец, он произнёс, по-прежнему глядя только в костёр: – Как без этого? Ведь я с двадцать пятого года? Как в феврале исполнилось семнадцать, так сразу и призвали. Но не на фронт. Сначала в артучилище. Там девять месяцев нас, успевших окончить девять или десять классов, учили артиллерийским премудростям. Тогда таких грамотных набиралось немного. А в феврале 44-го всех младших лейтенантов отправили на фронт. Тогда уже не было так страшно. Закончилась безысходность отступления. Начинал я с Кенигсберга. Как-то уцелел, а через год и два месяца война закончилась. Почти для всех. Вот и всё! Казалось, всем стало ясно, что дальше разговор не продолжится. Почему-то полковник этого не хотел. Тем не менее, кто-то отличился простотой: – Может, что-то интересное было… Полковник Пущай взглянул на него, как ни ребёнка, непонимающего разговор взрослых, долго ворошил костёр, видимо, чтобы сбросить возникшее внутреннее напряжение, и очень спокойно произнёс убийственную фразу: – На войне бывает интересно только тем, кого она никак не затрагивает. У остальных на войне бывает не интерес, а ожидание неизбежной огромной беды! Постоянное ожидание. Днём и ночью! Никто не посмел уточнять высказанную мысль, но всем ли она стала ясна на всю глубину? Разговор угас, не начавшись, однако оставил неприятный осадок в душе. Стало совершенно ясно, что человек, сидящий перед нами, знал такое, о чём мы могли знать только понаслышке. Действительно, что мы знали с детства? Разве, что время тогда было тяжёлое, изматывающее, кровавое, голодное? И всё! Но даже эти знания возникали у нас не на основе личного опыта, а лишь как результат того, что узнавали мы из книг или кино, принимаемых за истину, но были ли они истиной? Нет! Мы и сами понимали, что часто получали сведения столь незначительные и поверхностные, что нам не терпелось узнать и даже пережить все самые настоящие подробности того времени. Но мы опоздали! Это стало совершенно невозможно. Тогда мы именно так и думали – невозможно! Но не стоило нам зарекаться! Очень скоро многие из нас испытали войну по полной программе. Хотя, хорошо ещё, не на своей территории. – Я понимаю, о чём вы хотите знать! – вдруг заговорил полковник. – Только никогда не просите, – я не о себе, а вообще, – не просите фронтовиков рассказать правду о войне. Всё равно, никто не станет рассказывать! От этой фразы все встрепенулись, но едва она застряла в мозгу, как все ушли в себя, стараясь понять причину столь категоричного предупреждения. Нам, пока даже не двадцатилетним, понять это было трудно. Хотя многие давно заметили массовое нежелание фронтовиков вспоминать подробности войны и удивлялись тому. Почему? – Почему? – именно это слово вдруг прозвучало от кого-то. – Если никто нам не расскажет, то пусть так и будет, но интересно узнать, почему никто не расскажет? Что ещё за секреты через столько лет после войны? – Это трудно объяснить! – произнёс полковник и задумался. Потом продолжил тихим и не очень уверенным голосом. – Причины, пожалуй, у всех разные, только результат всегда одинаковый! Может, кому-то просто нечего рассказать. Бывает и так! Может, и в боях человек не участвовал, а врать, слава богу, не хочет! Чаще бывает стыдно фронтовикам оттого, что настоящие герои рядом погибали, а они, хотя и так себе, но живыми остались. Стыдно, что не погибли! Стыдно, что герои их своими жизнями прикрыли! А бывает так, что человек слабость проявил, струсил, кого-то мог спасти, да не стал спасать. Потом всю жизнь себя винит – разве о таком кому-то расскажешь запросто? Есть и такие, которые хвалиться ни за что не станут! Наград у них нет – так кто же поверит?! Но большей частью все фронтовики молчат потому, что никому они не в силах объяснить самое главное! – сказал полковник и опять замолчал, подбирая слова, что ли? – Во-во! В чём же оно, это самое главное? – ещё сильнее напряглись все мы. – Да, в том! – уверенно и громко произнёс Пущай. – Что нечем фронтовикам, даже героям, хвастаться! Почти на всех чужая кровь! А от этого страшно бывает по ночам! На всех почти чужие смерти и жизни! У всех, хоть и короткое, но собственное малодушие было! И желание выжить тоже было! А уж оно искало для себя самые разные способы! Разве всё расскажешь?! Сколько людей выжило, столько и искалеченных судеб! Столько и историй было, что лишь в кино их и можно красиво показать, а в жизни они совсем иные, эти истории! Подчас, очень не красивые, и очень не героические. Такая она, война, знаете ли, пакостная для всех штука! – остановил себя полковник, заметно волнуясь. Все молчали. Полковник оголил наручные часы из-под длинного рукава шинели и удивился: – Видать нас совсем забыли!? Вот вам и пример, прямо как на войне! Не могли ведь забыть, но забыли! Вечером машина не пришла – мы как-то справились, так ее и утром нет! – Может, ещё придёт! – успокоил всех Клименков. – Беда не в том, что машины нет! Беда в том, что она опоздала! На войне люди за чужое опоздание своими жизнями расплачиваются! Кто же потом расскажет, как он людей погубил?! Машина обязана была приехать в 6.30 утра, чтобы вы успели до завтрака сдать на кафедру полученное вчера имущество, позавтракать, а уж потом до обеда отдыхать, и так далее. Сейчас как раз 6.30, а машины на подъезде не видно. – Подождём! Мы ещё успеем! – послышались реплики. – Нет, товарищи курсанты! Ждать не будем! Старший сержант Панкратов! Взводу разобрать имущество и приготовиться к пешему маршу в училище. Расстояние до города – 28 километров. Первый малый привал – через час движения. Проверяйте людей, имущество и сразу выдвигаемся на маршрут! – Есть, товарищ полковник! Взвод, в две шеренги становись… – Однако круто нас полковник отгоризонтировал! – крякнул кто-то недовольно. – Не лучше ли подождать? – Помолчите! – приструнил замкомвзвода. – Не оставаться же нам здесь навсегда? В училище разберёмся, почему нас бросили? А сейчас разобрать всё имущество, привести его в походное положение! Командиры отделений, всё проверить, и приготовиться к построению в походную колонну. Старшие групп будут лично сдавать на кафедре топогеодезии все имущество. Разойдись!
Свою машину мы встретили по пути, уже прошагав в течение двух часов около десяти километров. Надо сказать, что некоторые обстоятельства той ночи и последующего марша очень помогли нам понять «ногами», что такое военная жизнь, приближенная к боевым условиям. А это очень хорошо прочищает сознание. Когда все устали и кто-то предложил устроить еще один привал, полковник Пущай громко усмехнулся, обращаясь ко всем: – Вот вам и маленькая война! Будете вы о ней кому-то рассказывать с гордостью, как настоящие победители или захотите забыть? Оставшись без ужина, прокладывая всю ночь буссольные ходы совсем не в тепличных условиях, вымотавшись до предела, мы тащили на себе тяжёлые буссоли в полном комплекте, дальномерные рейки, дополнительные аккумуляторы, личное имущество и свои шинели, без которых с подъемом солнца уже вполне могли обойтись! В 9.20 на встретившейся по дороге машине мы въехали в училище. Полковник Пущай попрощался с нами, напомнив, что скоро мы в том же составе встретимся на ночном занятии по прокладыванию уже теодолитных значительно более точных ходов. А мы сдали топогеодезическое имущество, сразу определили аккумуляторы на зарядку и отправились в казарму. В столовой для нас оставили расход. Разумеется, только завтрак, который у всех закончился полтора часа назад. Пока Генка Панкратов докладывал начальнику курса капитану Титову о наших приключениях, мы успели скинуть шинели и умыться. В общем, не стоит расписывать остальное. Ведь итак понятно, что наша жизнь и далее продолжилась в правильном направлении! Но полковник Пущай, которому мы были благодарны за науку, оказался слегка не прав! Мы совсем не стыдились ни нашего с ним ночного занятия, превратившегося из-за некоторых случайностей в приключение, ни своих ролей в этом занятии. Ведь мы учились! Мы наработали нужный нам практический опыт! Спасибо за это вам, товарищ полковник!
А до меня только теперь дошло! Это через пятьдесят-то лет! Я вдруг ухватил смысл того, что, наверное, тогда хотел донести до нас полковник Пущай. «Вот, глядите, не пришла за вами машина! Это сорвало ваш ужин, утром опять же из-за отсутствия машины было нарушено учебное расписание. Для вуза – это же ЧП! Это факт! Тем не менее, как только начнётся расследование, совершенно все окажутся ни при чем! Все окажутся правыми! Но машины-то не было! И всё равно в этой дезорганизации никто, получается, не виноват? Так?» Может полковник пытался нам сказать, что точно также когда-то тормозили истину всякие жуковы и прочие с ним генералы-пораженцы (не верившие в способность Красной Армии победить), потому что именно из-за них начало войны стало для СССР столь трагическим! Из-за них немцы буквально смели 22 июня своё главное препятствие – мощный, но спящий Западный Особый военный округ. Из-за них он не был приведен в полную боевую готовность, хотя в неё были приведены округа, находящиеся на второстепенных стратегических направлениях. Всё из-за Жукова! Из-за него была уничтожена основная преграда на пути завоевателей! И уже семьдесят лет народу загаживают мозги пресловутым вопросом – кто тогда был виноват? А это и выяснять не требуется, ведь абсолютно ясно! И ясно, кто истину о начале войны во лжи утопил! Тот, кто во всём и виноват! Кто заинтересован в оправдательной лжи! Кто обвинял в этом других! Кто имел большую власть заставить многих замолчать! Чем страшнее последствия, тем глубже всегда закапывают истину! Так неужели полковник Пущай уже тогда это понимал? Понимал, но не мог нам сказать открытым текстом, только намёками. Неужели он тогда уже понимал всё и про партию? Про вдавливаемое в головы народа хрущёвыми, брежневыми и их прислужниками вредоносное заклинание «Слава КПСС»! Ведь Сталин давно понял, что партия ещё до войны выполнила свою миссию и должна отойти от управления государством. Давно понял, что верхушка партии стала заниматься собой, потому стала тормозить развитие страны. И последующие события подтвердили правильность выводов Сталина. Именно эта верхушка его сразу и убила, как только почувствовала угрозу для своего высокопоставленного положения. И эта же верхушка, даже не принимавшая участие в государственном перевороте, лишь из-за страха за себя, всякие Молотовы и Ворошиловы, тут же предала и память Сталина, и весь свой народ! И все последующие съезды партии, а это тысячи коммунистов, трусливо или тупо поддержали изменников и государственных преступников! Нам говорили всегда, будто там, в партийной и советской верхушке, среди делегатов съезда, собраны самые лучшие, самые достойные… А оказалось-то, что собраны самые худшие, самые трусливые, самые подлые! Потом под это подводили антисоветские выводы, будто коммунизм по своей сути настолько гнил, что предательство верхушки закономерно! Подлая ложь, рассчитанная на разрушение сознания людей! А разве Сталин предал? А разве десятки тысяч большевиков до революции, рискуя жизнью, скитаясь по тюрьмам и ссылкам, теряя здоровье, предали коммунистическую идею! Это уже потом на их места проскочили проходимцы, карьеристы, откровенные вредители, подсадные утки! Ими, как убийственными вирусами, наполнилась вся власть страны советов, а заболев обогащением и накопительством, она предала идею, перестала служить народу! Повела его не к коммунизму, а обратно, к капитализму, желанному верхушке. Неужели полковник Пущай уже тогда это понимал? Вряд ли! Тогда лишь самые приближенные к руководящей верхушке могли понять ее внутреннюю суть и сделать подобные выводы. Верхушка слишком закрылась от народа, чтобы он мог в ней разобраться под оболванивающие выкрики «Слава КПСС!» 54 Боже мой! Едва в тени моей ослабшей памяти не остался наш с тобой, Людок, спаситель! Наш давний ангел-хранитель Рэм Петрович Большунов. Подполковник, преподаватель с кафедры конструкции ракет. Он к тому времени весь семестр преподавал нам конструкцию штатных ракет. И сразу приучил к тому, что любое занятие начинается с письменной летучки. Она длилась всего пять минут. Стремительно и результативно! За это время мы должны были вписать ответы в розданные Рэмом Петровичем листочки. На очередном занятии узнавали оценки. Прощались «неуды» лишь тем курсантам, которые не присутствовали на предыдущем занятии по уважительным причинам. Но им ещё предстояло отчитаться за пропуск. Набравшим за семестр пять отличных оценок и не имевшим двоек, полагался «автомат» на экзамене. Хороший стимул! Он прекрасно работал – мы к каждому занятию подполковника Большунова готовились тщательнее, нежели к другим. Этот приём, кстати, я перенял и всегда использовал, когда самому пришлось преподавать. Ты, надеюсь, ещё помнишь Рэма Петровича? Да и как его забыть?! Лишь вспомнил сейчас и сразу почувствовал на собственном лице улыбку. Почувствовал необъяснимую, кажется, радость! А всё потому, что он – наш ангел-спаситель! Дело было так. В августе 71-го Рем Петрович оказался руководителем месячной производственной практики нашего взвода. Практика проводилась на машиностроительном заводе в городе Воткинск. То был просто не завод, а чудесная сказка! Целый производственный город! Вся территория – это и цветы, и зеленые аллеи, и ровные ряды корпусов, и порядок, и дисциплина такая, что ни одного человека в рабочее время на улице не встретишь, и великолепное оборудование, и передовые технологии! Ну, и продукция у завода соответствующая! Чудо! Населению страны было известно, что Воткинский машиностроительный завод выпускал сковородки, детские коляски, сеялки-веялки и детали для ижевских мотоциклов. Такое было прикрытие. В действительности производились советские боевые ракеты, разработанные в КБ Сергея Королёва и Александра Надирадзе. Возможно, и другие ракеты, но нам по соображениям секретности знать об этом не полагалось! Эти соображения казанские практиканты сразу познали на себе, как только попали на завод. Всех сразу строго предупредили: «Только взгляните не туда, как окажетесь в первом отделе под подозрением в шпионаже». И те подозрения, надо сказать, не были следствием массовой шизофрении комитета госбезопасности, как теперь кто-то часто предполагает! Нет! Воткинское ракетное чудо действительно притягивало к себе шпионов всех мастей! Потому на заводе и всё вокруг него было пропитано бдительностью. Даже городской железнодорожный вокзал находился от города так далеко, будто аэропорт! А поезда к нему приходили только узкоколейные! Возможно, чтобы чужих сюда даже случайно не могло занести! Но занесло. Во-первых, наш взвод. Мы были одеты во всё гражданское, дабы ни у кого не возникало сомнений в том, что «мы мирные люди!» Ну, да! Мирные! Но наш бронепоезд стоит на запасном пути. И, пожалуй, не на узкоколейном. Во-вторых, чужой здесь оказалась ты, моя родная душа. Воспользовавшись своими каникулами, ты решила весь август провести со мной в Воткинске. Ведь я тебе уже расписал в цветах и красках (хотя сам в тех краях никогда не бывал), какая в окрестностях Воткинска красота. Первозданная дикая тайга! О твоем намерении приехать в Воткинск я уже знал из писем, но когда и как это осуществится, точно не знала даже ты. Только и ориентировалась на моё сообщение, что первого августа я уже буду в Воткинске на практике. Это же лишь с современными телефончиками можно всё легко и быстро согласовать, находясь на удалении в несколько тысяч км. Но тогда полная неопределенность с рейсами, билетами и прочими дорожными проблемами, которые часто решались в последнюю минуту, делала даже телеграммы бесполезными. Они не всегда успевали за событиями! В общем, на одном самолёте из Ашхабада ты прилетела в Москву. На другом самолёте перелетела из аэропорта «Домодедово» в Ижевск, а оттуда умудрилась попасть на таинственный узкоколейный поезд, включающий три древних вагона, идущих в Воткинск! Достойное путешествие, в котором ты опять, моя хорошая, проявила себя как воистину героическая личность! Я тобой не зря гордился! Потом ты мне рассказала, что в вагоне к тебе с расспросами совершенно случайно пристала любопытная девочка. Ты ей, очевидно, понравилась, потому ее заинтересовало, к кому ты, такая красивая, едешь? Может, она его тоже знает! Девочка была любопытна, но мила, потому ты тихо, по секрету, сообщила ей, что едешь к жениху. Другая часть разговора значения для тебя не имела, но первая вдруг оказалась решающей. Мы уже в более поздних разговорах с тобой оценили твоё невероятное везение, как заботу о тебе твоей судьбы! Надо пояснить. Когда ты с небольшим чемоданчиком и с тяжелой сумкой, в которой через полстраны везла для меня чарджоускую дыню и виноград, вышла из поезда, на убогом перроне к тебе обратился неизвестный мужчина приятного вида: – Вы Людмила Васильевна? – спросил он вежливо и, видимо, знал, что не ошибся. – Да… – проронила ты, полная удивления. – Странно! Кто в этих далёких краях мог меня знать, да и этого человека я никогда прежде не встречала! – Не волнуйтесь! Меня ваш жених предупредил, что вы можете приехать сегодня. Я даже обратный билет в Казань на вас уже заказал. Вместе со всеми. Я ваш разговор с девочкой слышал. Зовите меня, Людмила Васильевна, Рэмом Петровичем и держитесь за меня крепче. Автобусик до города здесь ходит маленький, а желающих всегда много. Придётся и нам его брать штурмом! Давайте мне все ваши вещи. Ты испугалась, наблюдая, как «Пазик» уже отчаянно атаковали недавние пассажиры узкоколейки. Смотреть на это было страшно. Ты сразу оценила, что шансов попасть вовнутрь и, тем более, доехать, у тебя мало. – Нет! – испуганно отказалась ты. – Я на следующем! Я не смогу локтями, как они! – Придётся! Следующего всё равно не будет! Держитесь за меня! Нам обязательно надо втиснуться! – Тогда я в зале ожидания посижу… – Да, нет здесь никакого зала ожидания! Здесь на ночь всё закрывается! Пойдёмте же скорее, иначе нам придётся худо! О такси здесь даже не знают! Рэм Петрович, загруженный твоими вещами, подталкивая тебя, что было сил, как-то вдавил тебя в автобус и втиснулся сам. Вдвоём вы как-то доехали до места. Только зонтик, оставшийся в твоих руках, после путешествия ремонту не подлежал. Его пришлось выбросить. И виноград сильно помяли! Потом мы старались представить, чтобы могло произойти, если бы не случайная встреча в том вагоне с Рэмом Петровичем? Когда я думаю об этом, я ощущаю свою абсолютную беспомощность перед устрашающей неизвестностью. Боже мой, ты, конечно же, в тот автобус втиснуться не смогла бы. Значит, осталась? Но где? Дальше моё воображение всегда приводило меня в такой ужас, что я от безысходности впадал в транс. Ты была совершенно беззащитна в обстоятельствах, в которых и я не мог тебя защитить. Я даже ничего не знал! Если бы с тобой что-то тогда случилось, то я не только не простил бы себе этой беспечности, но и жить дальше с такой виной не смог бы. Это точно! Боже мой, спасибо нашему ангелу, прекрасному человеку и отличному преподавателю Рэму Петровичу Большунову! 55 Ну, вот! Мою память, кажется, понесло! Вспомнился ещё один преподаватель. В общем-то, не хотелось вспоминать его, вспоминать былые неприятности, но придётся, коль уж та история сама собой теперь всплыла! С тем преподавателем у меня случился конфликт. Правда, не я стал его инициатором. Я лишь действовал в ответ. При первой встрече тот преподаватель представился подполковником Абдразяковым. В нашем взводе он вёл практические занятия по системам управления штатных ракет и казался (на наш взгляд, разумеется) человеком технически грамотным, знающим свою дисциплину и материальную часть ракет назубок. Кроме того, его отличала неизменная уравновешенность и, нам это особенно бросалось в глаза, то ли демонстративная самоуверенность, то ли самодовольная бравада. Но и эти качества превращались у него в достоинство. Выходило так, словно он привык из любых ситуаций выходить победителем. Возможно, так оно и получалось, хотя нам нашёптывали, будто он – кум королю. Зять высокого партийного начальника. Не знаю, не уточнял.
В общем, Абдразяков как преподаватель нам нравился. Объяснял он всё досконально, подробно, последовательно, не мельтешил, следил за тем, чтобы мы успевали записывать. То есть, всё, как и следовало, но часто, правда, вполне уместно и достойно, он иронизировал или шутил, чем, впрочем, ещё сильнее располагал к себе. Да и его учебная дисциплина сама по себе была для нас весьма интересной. Это, конечно, не его заслуга, но всё-таки объясняло, почему на занятия Абдразякова мы ходили с удовольствием. Надо сказать, на той кафедре перед нами действительно раскрывались удивительные технические решения приборов, отвечающих за ориентацию ракеты в полёте, за ее устойчивость, стабилизацию центра масс, за программный разворот. Многое нас удивляло и восхищало. Оно и понятно! Множество миниатюрных гироскопов, измерители ускорений и углов, электронные реле времени, бортовые компьютеры, коммутаторы, посеребрённые и позолоченные контакты, чтобы не окислялись со временем… Это же так интересно! Самое современное! Самое передовое! И всё следовало досконально изучить. Но ведь и обстановка нас к тому подталкивала… 56 Нас, двадцатилетних мальчишек, тогда захватил мощный водоворот военного научно-технического противостояния, спрятаться от которого в каком-то придуманном мире мы не могли. Это противостояние очень многое определяло в нашей военной жизни. То, что легко могли пропускать мимо себя студенты и, тем более, студентки, жившие совсем иными жизненными ценностями, было сутью нашей дальнейшей службы, всей нашей жизни. Мы старались вникать в международную жизнь и понимать значительно больше, чем нам полагалось. Мы стремились предугадывать события, анализировали создавшиеся в мире ситуации. Мы вникали в войны, которых тогда возникало и велось немало. Мы тоже готовились воевать.
Политическая ситуация в мире в те годы была острой и, можно сказать, разнообразной. Чего только не происходило! Я и теперь многое помню, будто оно случилось вчера. Может, в это трудно поверить, но я и сейчас, если напрягусь, могу восстановить основные события, которые определяли ситуацию в мире за годы моей учёбы. Может, не вспомню точные даты, но в месяцах вряд ли ошибусь. Тем более, помню года. В общем, даже интересно сейчас проверить себя. Неужели всё ещё живёт во мне пережитое тогда? Итак, вспоминаю, так сказать, на спор с самим собой! Ха, ха! Начинаю.
Начну с года поступления в училище. В начале 67-го США ввязались в войну с Вьетнамом. А очень скоро в Пекине против СССР была проведена вражеская провокация – захват советского посольства. В том же 1967 году было и нечто приятное для поддержания мира. Например, США, Великобритания и СССР договорились о запрете любых военных действий и ядерных испытаний в космосе. Зато Франция ввела свободный рынок золота, а китайские военные ввели в Пекине военное положение! И то, и другое сильно напрягало мир. Кажется, в марте американцы провели бомбардировку своего союзника, Южного Вьетнама – чтобы были послушнее! В марте же, находясь на похоронах своего мужа в Дели, дочь Сталина Светлана Аллилуева, от которой отец фактически отказался еще тогда, когда она выросла и стала куролесить, попросила в посольстве США политического убежища. После этого в СССР случился дворцовый скандал, в результате которого вместо Владимира Семичасного Комитет государственной безопасности возглавил Юрий Андропов. Не мог я тогда догадаться, что некоторые тайные политические круги в СССР Аллилуеву могли специально использовать для того, чтобы произвести эту рокировку в пользу Андропова. А он потом, опираясь на власть всесильного комитета, пятнадцать лет разваливал СССР изнутри. Правда, и до того сделал немало для развала, возглавляя партийное содружество социалистических стран на подобающей этому должности в международном аппарате ЦК КПСС. Тогда же, в 1967 году, Верховное командование НАТО было изгнано из Франции и переехало в Бельгию. Французы совершили этот демарш только затем, чтобы Советский Союз перестал рассматривать Париж в качестве основной ядерной цели в случае начала войны. Парижу пообещали. Потом возник острый военный конфликт между Сирией и Израилем; боевые действия между Грецией и Турцией. А Международный трибунал признал США виновным в агрессии против Вьетнама! В июне того же года началась известная «шестидневная война» Израиля с рядом арабских государств. Это сильно задело СССР, поскольку он занимался усилением обороны арабских государств, поставляя им военную технику и вооружения. Оборона не сработала не по вине СССР. Просто арабы сами затеяли сложную интригу, не допуская к себе наших военных советников, но внимая советникам из Великобритании. Кроме того, арабы военную технику и вооружение активно покупали у Великобритании, Франции и США. Вся эта странная военная композиция, технически несовместимая, да еще под руководством английских военных советников, просто не могла оказаться боеспособной! Арабские страны были разгромлены в пух и прах, а их вооружения сожжены израильскими воздушными ударами. В результате тех событий и в поддержку арабских государств СССР совершил непростительную для себя внешнеполитическую ошибку (если ее не организовали наши внутренние враги!) – он разорвал дипломатические отношения с Израилем, лишившись возможности как-то на него воздействовать. Буквально следом Китай объявил об успешном испытании своей водородной бомбы! Это пострашнее, нежели граната в руках обезьяны! Тогда же началась гражданская война в Конго, где работали наши военные советники. Надо знать, что Конго «сидит» на немыслимых богатствах, которые вывозятся из нее, в то время как население остаётся чуть ли ни самым нищим в мире. В августе в США, помню, случились очень массовые расовые волнения. Дело шло к изменению отношения в американском обществе к чернокожим, которого они давно добивались силой. А Китай схлестнулся на границе с Индией. В конце года Соединенные Штаты Америки захлестнули массовые демонстрации против призыва на военную службу и отправки во Вьетнам. Протесты оказались настолько серьёзными, что США отменили призыв в вооруженные силы, начав ускоренный переход на свободный наём. Кажется, события, наиболее заинтересовавшие меня тогда, я перечислил. Могу перейти и к следующему году.
1968-й мне запомнился не столь уж многими событиями, но некоторые из них оказались весьма опасными. Будто специально в честь Нового года студенты организовали в Варшаве демонстрацию против политической цензуры. Казалось бы, чего им не хватало, этим студентам, и как их затрагивала политическая цензура? Однако то было явно подогретое извне мероприятие. Оно преследовало облегчение вдавливания в Польшу враждебной западной литературы. Через десять лет те меры сработали на всю мощь, став началом развала всей социалистической системы. Летом ГДР ввела визовый режим для западных немцев, что привело к серьёзному недовольству своих же восточных немцев, поскольку разорвались многие семейные связи. Из-за этого возникло напряжение, как в ГДР, так и в остальном мире. Кажется, именно в июле в Москве с огромной помпой 61 государство подписало договор о нераспространении ядерного оружия. Я и теперь отношусь к нему неопределенно. Сдаётся мне, будто многих войн удалось бы избежать, если бы страны-участницы тех войн имели своё ядерное оружие. Впрочем, в этом я полностью не уверен. При чрезмерной ретивости некоторых стран, могло получиться и наоборот. Очень хорошо мне запомнилось 21 августа 68-го года. Утром в Одессе, находясь в отпуске, я как раз выдвигался на пляж, но прослушав «последние известия» по радио, узнал о вводе ночью на территорию Чехословакии войск дружественного Варшавского договора, и опешил. Это были войска Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши и, конечно, Советского Союза. Перед ними ставилась цель защитить социализм в ЧССР, предотвратить утрату Коммунистической партией Чехословакии (КПЧ) властных полномочий в пользу противников КПЧ, а также не допустить выхода страны из социалистического содружества и Организации Варшавского Договора, к чему призывали антикоммунистические силы. Ситуация по моим представлениям была столь серьёзной, что я отставил пляж, подумывая, а не объявят ли сегодня всеобщую мобилизацию? Ведь войска НАТО тоже могут резко отреагировать! Однако хорошо помню, как ждал этого весь день, но складывалось впечатление, будто в Советском Союзе никто вообще не обратил внимания, что мир оказался на грани ядерной войны. И правильно сделали, что не заметили, поскольку жизнь покатилась и далее в прежнем режиме, благо и руководство НАТО голову не потеряло. Но для угрозы миру тех событий, видимо, оказалось мало, потому в конце августа уже Франция показала себя. Она объявила об успешном испытании водородной бомбы в южной части Тихого океана. То есть, стала пятой ядерной державой в мире, несмотря на недавнее подписание договора о нераспространении ядерного оружия. Получилось странно. Хотя Франция и не нарушила договор, так как у других стран ядерное оружие не покупала, но сама-то его сделала! Разве так по договору можно? Распространения вроде бы не произошло, но ядерное оружие появилось еще в одной стране! Или это не распространение? Ну, а дальше я, помню, стало еще веселее. СССР вдруг резко потребовал от Западной Германии прекратить вмешательство в дела восточноевропейских стран. Разумеется, это требование более всего касалось вмешательства в чехословацкие события. Но в противном случае СССР пообещал вторжение! Это уже было более чем решительное заявление! Мне показалось, чрезмерно решительное! Не дай-то бог, придётся выполнять свою угрозу! В ответ на это США, Великобритания и Франция предостерегли Советский Союз от столь опасного шага но, как мне казалось, всё же прекратили и подстрекать, и всячески поддерживать реакционные силы в ЧССР, потому события стали постепенно затухать. Далее в том же году вспоминаю интереснейшую информацию, существо которой я так и не понял. Она заключалась в следующем. Правительство Западной Германии начало проверку благонадежности своих государственных служащих. Оказалось, что несколько высших чинов службы безопасности и военного ведомства, имевших доступ к секретной информации, покончили жизнь самоубийством. Уж не знаю, то ли правительство подозревало убийства, то ли само не могло предположить, в чём причины сей странной эпидемии. И ещё! То, что никогда не забыть! 16 марта 1968 года американские морские пехотинцы из роты «Чарли» 1-го батальона 20-го пехотного полка армии США высадились из вертолётов во вьетнамской деревне Сонгми. И, словно в бою, принялись убивать крестьян, работавших на рисовых полях. Во время беспорядочной стрельбы случайно убили своего, и тогда лейтенант Уильям Келли приказал в отместку уничтожить всю деревню. Солдаты насиловали женщин и детей, убивали грудных младенцев и стариков. Было убито 504 мирных жителя, из них 210 детей. Но нашёлся-таки порядочный человек в США. В марте следующего года Рональд Райденаур, услышавший об этом преступлении во время своей службы во Вьетнаме, демобилизовался и сообщил о нём президенту Никсону, в Пентагон, в Госдепартамент и многим конгрессменам. Его письма, взывавшие к человечности, нигде не вызвали реакции. Они привлекли внимание лишь одного-единственного человека – конгрессмена Морриса Оделла. Его возмущенная позиция привела к началу расследования. Чудовищные преступления американских варваров были доказаны специальной комиссией. О них узнал весь мир! Люди планеты содрогнулись, узнав подлинное лицо американского завоевателя. Несмотря на это, в Вашингтоне выводы комиссии не признали убедительными. В ходе следствия количество обвиняемых, представших перед военным трибуналом, сократилось до шести. Но и они были оправданы, за исключением лейтенанта Уильяма Келли, отдавшего преступный приказ. Его для демонстрации «торжества американской справедливости» приговорили к пожизненной каторге. Но через несколько дней после вынесения приговора он по особому распоряжению президента США Ричарда Никсона был переведён из тюрьмы под домашний арест. В 1974 году стало известно, что Келли президентом вообще помилован и освобождён. Такую свободу и демократию всегда обеспечивают миру США!
Я потом часто возвращался к этому в своих мыслях. Всё пытался понять, откуда же истоки такого поведения американских вояк? Они ведь тоже набраны в армию из среды, надо полагать, нормальных не агрессивных людей. Тех людей, которые выросли в любящей семье, живут своей работой, интересами семьи, заботами и вечными, во многих случаях неразрешимыми проблемами. У нас мало кто знает, что в американских вооруженных силах рядовому составу платят очень мало. За месяц даже одной тысячи долларов не получается! А главным стимулом, чтобы добровольно шли в армию, стала возможность для полунищих американцев после военной службы за счет государства получить высшее образование. Но с условием, что за время службы не было ни одного нарекания, не говоря уже об отказе убивать, грабить, жечь! Потому нищие, попадая в вооруженные силы, готовы на всё! Они готовы стерпеть любые издевательства над собой! Готовы совершать любые преступления, если прикажут! Готовы становиться зверьми! И с большинством именно это и происходит! Только бы после службы получить образование и подняться, как это им представляется, на более высокий общественный уровень. Но кто же им, безродным плебеям, разрешит подняться? Смешно даже! Кто разрешит им смешаться с элитой?! Есть масса всяких условий, выполнить которые они никогда не смогут! Они всё равно останутся почти на дне, но душу свою, убивая людей где-то в Корее, Лаосе, Вьетнаме, Конго, Алжире, где угодно, уже продадут дьяволу! Может, это национальные особенности только американцев? Может, так! Естественные или выработанные! Условные или безусловные! Но ведь почти так же вели себя в годы войны и германцы на нашей территории. Причём и литовцы, и латыши, и эстонцы, которые свою государственность-то получили лишь благодаря СССР, люто ненавидели и зверски уничтожали советских людей. Куда немцам до них! Прямо-таки, истребляли всех подряд! Безжалостно! С удовольствием! Откуда это? А разве другие народы не свирепствовали так же? Русские в пору гражданской войны, что творили сами с собой?! Особенно, казаки, ныне прославляемые. За что, кстати? Ладно, это отдельный разговор! А как зверствовали в Америке голландцы, португальцы, французы, испанцы! Всякие конкистадоры или как их тогда называли? Они вообще, по некоторым оценкам, сто десять миллионов туземцев уничтожили. Чем теперь занимаются и американцы во Вьетнаме, Сирии, Ливане и где им угодно. Откуда это в людях, которые внешне вполне нормальны? Почему они убивают себе подобных? Или у них мозги отшибло? Забыли своё детство, забыли свою мать? Понятно, что выродки среди людей всегда появлялись и будут появляться! Но они – печальное отклонение природы от нормы. Не уследила природа! Но как же целые народы… Что об этом говорят наши знаменитости? А что они говорят? Либо осознанно поддерживают то, что от них требуют хозяева, то есть, откровенно лгут, либо и сами ничего не понимают. Возьмите «Войну и мир» Льва Толстого! Разве он понимал причины возникновения войн? Конечно, не понимал, если поводы выдавал за причины! Такого бреда намесил, что стыдно за него. Прошло немало лет с тех пор, когда люди впервые задались таким вопросом! Люди стали лучше в этом разбираться! Мог ведь и Лев Николаевич почитать хотя бы Клаузевица, своего современника. Тот в этом вопросе в корень смотрел! Война, говорил он, есть продолжение довоенной политики, но иными, уже насильственными средствами. Замечательно ведь! Почти как Ленин! Но это о политике целых государств! А у государств морали нет! Вернее, она есть, но самая отвратительная! Мол, всё хорошо, что идёт на пользу своему государству, а на другие страны можно даже не смотреть! Так и до фашизма недалеко! Потому он и кружит постоянно где-то рядом! Но люди – не государства! Так что же их превращает в зверей? Я ведь тоже военный! – думал я тогда, когда был курсантом. – Я тоже призван и буду убивать, если начнётся война! Но я готов убивать не всех, а только врагов! И только для того, чтобы они не убили всех нас, русских! Я же – для защиты интересов народа и его судьбы! Не стану же я убивать беззащитных людей, невраждебных, безвредных! Не стану, конечно! А если прикажут? Да! Если прикажут? Если найдётся такой же Уильям Келли? Ведь приказ командира – закон для подчиненного! Невыполнение приказа грозит трибуналом и расстрелом уже мне самому! Стал бы я тогда выполнять? То, что любое убийство абсолютно против моего существа, это ясно! Это и обсуждению не подлежит! Это совершенно недопустимо для меня, но если над самим занесён меч? Как поступил бы я тогда? Нам же никогда не говорили о том, что некоторые приказы могут быть преступными и их выполнять нельзя! Нам об этом не говорили! Нас этому не учили! Чтобы не думали! Чтобы не сомневались! А сам бы я смог разобраться? Смог! Конечно, смог бы! Не стал бы я стрелять! А если самого под расстрел бы подвели? Если бы вопрос так поставили, что либо ты, либо тебя? Тогда как бы ты запел? Нет! Стрелять в ребёнка! В малыша? Что же я, спятил? А в беззащитную женщину? В мать! Нет! Уж лучше стреляйте в меня! Ни за что не заставите! Тогда ведь кто-то и в моих родных станет стрелять? Нет уж! А если в пленного врага? Выстрелил бы? Нет, конечно! В пленного нельзя! Он беззащитен! Всё так! Но лишь пока всё так! А если его освободить, если сбежит, то опять же в тебя станет стрелять! Так, может, лучше его сразу, того? Нет! Всё же – нет! Нельзя же пленного! Нельзя. А почему нельзя? Только потому, что в тебя этот запрет вдолбили? Тебя этому с детства научили! Только потому и нельзя? Лежачего не бить, да? А он встанет и тебя убьет! Это тебе понравится, чистюля? Ну, не знаю я! Может, потому что учили… Такая у нас обстановка была. Гуманистическая! Правильная обстановка! Мораль человеческая! Высокая мораль! Я ее с детства впитал и ни за что не смогу в пленного! Пусть он и враг, нас немерено убивавший! Всё равно не смогу! А они-то смогли почему-то? Почему смогли? Не знаю, почему? Вседозволенность? Безнаказанность, безответственность, гарантированная самим президентом? Они же не только в детишек стреляли, они ножами резали всех на куски, изверги! Вот кого надо расстреливать с самого детства! А разве в детстве они были такими? А если были, тогда в чём же причина? Почему уже в детстве извергами стали? Круг замкнулся. Дело в обработке сознания? В идеологии? В подавлении личности? Так выходит, что и совесть подавляется? Так, что ли? Что, скажите мне, наконец? Что людей делает даже не зверьми, а настоящими чудовищами? И можно ли такими сделать кого угодно? Меня, например? Впрочем, меня – нельзя! Не получится! Стало быть, и других получится не всех! Но почему люди делятся на тех, кого можно превратить в зверя, и на тех, кого никак не выйдет? Кто их делит? Кто создаёт чудовища, когда и зачем?
Такие вопросы меня часто волновали в молодости, когда был курсантом. Теперь я давным-давно военный пенсионер. За всю службу мне так и не пришлось кого-то убивать. И это хорошо – легче спится! Хотя в последнее время сомневаюсь в жизнеспособности чисто гуманитарной идеологии. Сгубили ведь мою страну именно с такой идеологией! Сгубили оттого, что всех врагов своих жалела! Разрешала им, и говорить, и поступать против себя. Всё прощала! Всё надеялась, что поймут, что одумаются, что оценят человеческое отношение к себе! А они всегда поступали, и всегда будут поступать иначе! Всё безжалостнее они сталкивали огромный красивый народ в небытие! И он туда свалился! И исчез! Пройдёт еще лет десять, и скажут, не искажая истину, исчез он без следа! Вон, США, даже со своими гражданами не миндальничают! Там все у них под прицелом, все в каком-то терроризме подозреваются! Ни сядь, ни повернись – сразу стреляют! Даже слово сказать не дадут, не говоря о реальной свободе! Скажи, например, капитализм! Или негр! Так сразу и загремишь в тюрьму! Чудеса, если по-нашему! Но такая у них свобода! Такая демократия!
Год 1969 тоже оказался полон тревожных событий. Главное из них, мне тогда казалось, случилось 1 марта. В тот весенний день возник вооруженный пограничный конфликт между СССР и Китаем. На реке Уссури в районе острова Даманский. Погибли более пятидесяти советских пограничников. Спустя неделю советские войска перешли советско-китайскую границу в Синьцзяне, и конфликт был решен, как народу сказали, силовыми методами. Но нам долго лгали о том, что поставили тогда китайцев на место. Лгали. А не так уж давно остров Даманский вместе с нашей кровью вообще отдали Китаю. Он рассматривает это как свою победу над СССР. Всюду предательство, покрываемое толстым слоем лжи! Тогда же полковник Муамар Каддафи сверг короля Ливии Идриса, и страна сразу выдвинула требование немедленного закрытия всех британских военных баз на своей территории, что Великобритании явно не пришлось по нраву. А в США миллионы американцев участвовали в демонстрациях против Вьетнамской войны. В ноябре США после длительных массовых протестов японского населения заявили о своей готовности вернуть Японии остров Окинаву и удалить с его территории своё ядерное оружие.
В январе 1970 года лидер Китая Mao Цзэдун обвинил руководство СССР в «закоренелом неоколониализме» и установлении в стране «фашистского диктаторского режима». Лихо! Потому отношения с Китаем, который стал независимым государством только усилиями СССР, портились всё более. Причиной этого поначалу было предательство советским руководством памяти Сталина, более чем уважаемого Мао икитайским народом, а потом в Китае стали развиваться собственные странности, связанные с культом личности Mao Цзэдуна. Культурная революция! Дацзыбао! Хунвейбины, громившие всё подряд, особенно культуру своего народа, его интеллигенцию, наиболее образованных людей, ученых! В феврале аквалангисты ВМС Египта потопили израильский транспортный корабль. В ответ израильская авиация уничтожила в Суэцком заливе несколько египетских минных тральщиков. Летом в ленинградском аэропорту двенадцать советских граждан (преимущественно евреи) попытались под видом свадьбы захватить пассажирский авиалайнер с целью перелёта всем составом в Норвегию. В сентябре палестинские террористы захватили четыре пассажирских авиалайнера – один в Каирском аэропорту (Египет), два в аэропорту Доусонзфилд (Иордания) и один в аэропорту Хитроу (Лондон). В том же месяце и опять же палестинские террористы захватили пассажирский авиалайнер английской компании. Ещё через десять дней они взорвали три самолета, захваченных ранее в аэропорту Иордании. Оставшиеся в живых заложники были освобождены после того, как Великобритания, Западная Германия и Швейцария выпустили на свободу всех арестованных палестинских террористов.
В 1971 году главные новости исходили от США. Во-первых, 20 февраля в США произошёл сбой в системе информации об угрозе ядерного нападения. Прошло ошибочное сообщение о пуске советских ракет в сторону США, что должно было вызвать мировую ядерную войну. Инцидент сумели урегулировать только за счёт наличия прямой связи между СССР и США и трезвого мышления военных с обеих сторон. Во-вторых, Президент США Никсон объявил о том, что собирается в следующем году посетить КНР. Весьма опасное для СССР сближение тогда только начиналось. В-третьих, президент США Никсон опять встряхнул весь мир! Он отдал распоряжение прекратить обмен долларов на золото, заморозить на 90 дней цены и поднять на 10 % пошлины на импортные товары. С той поры доллар превратился в обычную бумажку, хотя население мира этого не поняло. Оно и сегодня отдаёт свой труд и материальные ценности за фантики, ничем не обеспеченные! Правда, до сих пор действует давление США на весь мир, обязывающее покупать и продавать нефть только за доллары. Потому, в основном, они и в ходу! В-четвёртых, после 200-тысячной демонстрации противников войны во Вьетнаме в Вашингтоне арестовали 12 тысяч участников шествия. Движение в Америке против войны во Вьетнаме – не ради вьетнамцев, а ради самих себя – набирало всё большую силу. Скоро оно поможет прекратить войну. В сентябре Великобритания выслала из страны 105 советских представителей, заподозренных в шпионаже. В ответ советские власти арестовали и выслали из СССР в общей сложности всего 18 граждан Великобритании. Странно и возмутительно! Почему всего 18?
В мае 1972 года Президент США Никсон сначала отдал распоряжение о блокаде и минировании северовьетнамских портов, в которых разгружались преимущественно советские торговые суда, а потом, как говорится, не постеснялся первым из американских президентов посетить с официальным визитом Москву, чтобы подписать Договор об ограничении систем противоракетной обороны. По этому договору во всём СССР защите подлежала лишь Москва. Очень мило со стороны Правительства СССР, якобы работавшего в интересах всего советского народа! По крайней мере, оно нам такое обещало! В июле Президент Египта Садат, отвернувшийся от СССР в сторону США, выслал из страны 20 тысяч советских советников после того, как СССР отказался поставлять Египту требуемое вооружение. И правильно, что отказался! Сколько же Садату можно прощать его лицемерие?! В августе Коммунистическая партия Китая обвинила СССР, ни больше, ни меньше, в организации заговора с целью убийства Мао Цзэдуна, а США усилили бомбардировки Северного Вьетнама параллельно с выводом американских войск с территории Южного Вьетнама. В сентябре Япония и КНР согласились на прекращение состояния взаимной войны, в котором они находились с 1937 года. В октябре СССР и США подписали заключительный документ по ограничению стратегических вооружений (ОСВ). Он предусматривал ограничение числа ракет наземного базирования и ракет, установленных на подводных лодках. Причём руководство Советского Союза этим фактом почему-то весьма гордилось, хотя сокращение проводилось со значительным ущемлением советских интересов. Что это было? Начавшаяся игра в поддавки? Всё! Я выдохся, но главное до сих пор не забыл, теперь-то это видно!
Всё то время, политическую ситуацию в которое я слегка обрисовал, в училище мы продолжали изучать несколько устаревшие оперативно-тактические ракеты 8К14 Сергея Королёва, ещё состоявшие на вооружении, а вместе с ними изучали уже двухступенчатые твердотопливные красавицы «Темп-С», разработанные Александром Надирадзе в Московском институте теплотехники и имевшие втрое большую дальность. 57 И ещё кое-что вспоминается, очень важное для понимания ситуации. К тому времени военное противоборство блока НАТО и стран-участниц Варшавского договора достигло большого напряжения. США постоянно стремились достичь такого превосходства над СССР, чтобы, нанеся ему поражение, не получить неприемлемый для себя ответ. Потому наличие самого современного оружия и сильных вооруженных сил было обязательным условием мира на планете. Этим в СССР занимались на полную мощь!
К тому времени в войска поступили ядерные боевые части. Не только к стратегическим ракетам, но и к тактическим, и к оперативно-тактическим. Те боевые части создавали в «синагоге». Именно так русские по национальности специалисты в шутку прозвали фирму в Арзамасе-16. В ней советские ядерные проекты возглавляли сплошь евреи: Юлий Харитон, Яков Зельдович, Игорь Тамм и Андрей Сахаров. Они были отличными специалистами, однако получалось странно – почему среди них не было русских?
К тому времени Александр Надирадзе работал над уникальным самоходным стратегическим ракетным комплексом «Пионер». Это было то самое чудо, которое свободно перемещалось по территории нашей страны на автомобильном шасси, и потому его было очень сложно засечь американцам со своих разведывательных спутников. США попытались повторить эту советскую разработку в своём проекте МХ, о котором раструбили на весь мир, но так и не смогли! А у Надирадзе в замыслах и чертежах уже вырисовывался перспективный «Тополь», тоже мобильный, но с большей дальностью стрельбы, достаточной для прострела всей территории США.
К тому времени под давлением США Брежнев уже санкционировал физическое устранение Королёва и Гагарина, которые не потерпели бы позорного сговора Кремля и Вашингтона, если бы о нём узнали. Но сговор уже состоялся. Он касался помощи Советского Союза Штатам в проведении их лунной аферы. То есть, имитации американцами полёта на Луну с последующим обманом населения планеты, будто они на Луне побывали! Американцы собирались за счет купленного молчания СССР (подаренных 20 млрд. долларов пошли на строительство Ваза, КАМАЗа и БАМа) накрыть триумфом свой истинный позор! Этой афере, как они вполне разумно предполагали, помешали бы только Королёв и Гагарин, сразу бы объявившие о ней всему миру! Способ рассказать населению планеты правду о махинациях США они бы нашли! Действительно, разве Королёв бы смирился? Он всю жизнь посвятил этому полёту, он уже готовил его, а американцы хотели обмануть всех, будто это они первыми побывали на Луне, не поднимаясь даже в космос! Гагарин тоже стоял бы за Королёва и истину стеной! Его не смогли бы запугать исключением из партии, увольнением с работы или хоть чем-то иным! Дело в том, Юрий Алексеевич Гагарин был действительным, а не липовым героем. Он был человеком, достойным своей славы. Был единственный способ заставить Королёва и Гагарина смириться! Их следовало уничтожить! Остальные «герои» в СССР скромно смолчали бы и, подчиняясь давлению государственной подлости и своей корысти, легко изменили бы своему народу! Большой бедой они это не считали! «Их ведь вынудили так поступить!» Все они дали подписки о неразглашении этой мерзкой американо-кремлёвской аферы. Те подписки для подлецов и сегодня имеют прежнюю силу. Настолько большую, что в любом советском или эрэфовском фильме о космосе, если речь заходит, то зрителя сразу предупреждают будто «американцы выиграли лунную гонку». И связанная с этим прочая дребедень многократно вдалбливается в мозги зрителя. А это ведь – ложь! Все «люди истинного искусства и науки» до сих пор боятся сказать правду! Страшна-таки для подлецов вечная подписка!
То был незамеченный в созидающей стране многими, но очень решительный шаг в объятия злейшему врагу Советского Союза. Врагу не сказочному, не вымышленному, а самому настоящему, бескомпромиссному, безжалостному, нацеленному на полное уничтожение социализма. Враг давно ждал, на чём же СССР поскользнётся, чтобы его задушить окончательно. А то, что поскользнётся, враг знал наверняка! Знал, что СССР давно возглавляли те, кто восхищался Соединенными Штатами. Тайно от своего народа, разумеется. Но разве можно всерьёз противостоять тому, кем восхищаешься? В чьём превосходстве над собой уверен! Предательство начинается с мелочей. Сначала Брежневу очень хотелось заполучить в личное распоряжение американские легковые автомобили. В коллекцию! Потом получить от США еще какую-нибудь цацку или официальное одобрение его «гениальной политики». Постепенно это становилось маньякальной идеей Брежнева, а потом и его сущностью. Он уже не считал США врагом! Как можно? Штаты же его баловали! «Ну, не могли же они, – убаюкивал свою совесть Брежнев, – по-прежнему желать нас уничтожить, если я с американскими президентами, такой обаятельный, установил самые дружеские отношения?! Благодаря мне, США и СССР стали настоящими друзьями! Даже в космосе я им помог! Друзьям ведь надо помогать!» Большую роль в сдаче страны сыграло ближайшее окружение Брежнева. То были сплошь карьеристы! Подлые приспособленцы, которые, презирая мораль, социализм и идею коммунизма, во всём подыгрывали тому, от кого зависело их благополучие. Много было и убежденных врагов советской власти! И все они пели: «Мы договоримся, Леонид Ильич, – будет вам от американцев лимузин! Мы договоримся – будет вам от них медалька! Мы и Малую Землю для вас, любимый наш Леонид Ильич, воспоём, хотя ранее о ней и не знали! Вы у нас пятирижды Герой! И книжку о вашем великом вкладе в освоение целины напишем! Мы никому не проговоримся, что вы принимали непосредственное участие в государственном военном перевороте в 1953 году. Мы на всё готовы, ради вас!» А про себя-то думали: «Страна? Да хрен с ней! Нам и на Западе плохо не будет! Там наши старания по развалу СССР учтут! Там нам всё зачтётся! Мы ведь – элита! Мы – подлецы! Потому любой власти нужны!» Народ же верил, будто его ведут прежним путём, указанным Лениным и Сталиным. Ведь это всюду громко провозглашалось, а сам народ разобраться в этом не сумел. Так он и не понял, привыкший доверять, что ни словам, ни обещаниям новой власти верить не следует! Разве трудно было догадаться, приглядевшись, куда вели нашу страну многочисленные высокопоставленные выродки? Конечно, кое-то из народа и тогда о перспективах страны догадывался, вот только сам себе не верил, потому что совсем уж дикой, невозможной мерзостью казалось столь откровенное предательство руководства! Казалось немыслимым! На беду нашего народа, оно не казалось! Оно уже состоялось! А доверчивый народ даже сегодня в открывшуюся ему правду не очень-то верит, хотя всё случилось на его глазах. И уж вообще ему не понять, не догадаться, что в сей момент с ним творят ещё большее зло, ведь даже своё прошлое он осмыслить не может! Это так! Никакой народ не может обходиться без лидера, выражающего интересы народа. Но тот якобы лидер, который обязан был его возглавить в трудную минуту, предал этот народ. Он уже служил заокеанским хозяевам, потому умышленно не научил, не объяснил, не повёл. Он уже был управляем нашими врагами. Конечно же, США не упустили возможность шантажировать Брежнева его участием в предательстве народа и государственном перевороте 1953 года. И Брежнев со страха стал послушным и сговорчивым. Только не надо всё в кучу мешать! А то ведь у кого-то уже абсурдные выводы готовы, будто социализм оказался нежизнеспособен! Будто он заранее был обречён! И его следовало менять на шило! Слышал я такую чушь не раз! Только, как же ее можно повторять, зная, что СССР сокрушил всю объединённую фашистскую Европу, «известную подлостью прославленных отцов»? Ничего себе – нежизнеспособный СССР! Соображаете, какая это была мощь? Скорее всего, СССР оказался чересчур доверчивым. Но ведь не ошибся советский народ, когда доверил руководство страной Сталину. И с ним сам стал великим! А ошибся он, когда посчитал, будто те, кто многие годы тёрлись рядом со Сталиным, тоже были убеждёнными коммунистами, которым можно доверить страну. Не распознал народ предателей и поплатился! Могут сказать, будто предателей не распознал и сам Сталин. И будут правы. Перерожденцев в руководстве страны оказалось много, но и распознать их было очень трудно. Они же, враги, старались ошибок не допускать – это для них вопрос жизни! Возьмите для примера Ворошилова! Давний соратник Сталина, проверенный в трудные годы Гражданской войны. Как ему не доверять? Правда, после того, как Ворошилов завалил Зимнюю кампанию (война с Финляндией), Сталин сразу снял его с должности Наркома обороны, осознав его никчемность в военном деле. Но Ворошилов и далее не бедствовал – почти тридцать пять лет был на самых верхах, установив этим своеобразный рекорд! Видно, Сталин действительно, как и его народ, был слишком доверчив. Работал с тем, с кем пришлось, учил, направлял, контролировал и доверял, несмотря на ошибки. Выходит, высокий уровень человечности, присущий Сталину, оказался его ахиллесовой пятой.
В соответствии с секретным планом, продавленным через Брежнева Соединенными Штатами и одобренным высшим руководством тогдашнего СССР, 14 января 1966-го был убит Сергей Королёв. Его организм якобы не выдержал простенькую хирургическую операцию. Но почему же за исход той операции, которую министр здравоохранения Б.В. Петровский делал собственноручно и при этом проявил вопиющую халатность и непрофессионализм, он не был осуждён, а получил Золотую Звезду Героя соцтруда? Как прикажете это понимать? За убийство Королёва, даже если и неумышленное, даже если по халатности, не суд, а высокая награда и почёт! Что со страной стало? Разве измена ее руководства уже не была налицо? Или читателям опять нужны официальные доказательства и собственные признания? Но брежневские лизоблюды, кремлёвские холуи, опять всё устроили, всё официально объяснили, всё заболтали, всё закамуфлировали и опасные для себя факты от народа засекретили. Чтобы не догадался! Даже дочь Королёва настолько струсила, что с тех пор постоянно повторяла сказки своего министра, оправдывая его, о сложности операции и особенностях гортани отца, якобы изуродованной НКВД (а почему больного не обследовали, как положено?) Она ведь тоже доктор медицинских наук, потому всё понимала! Но и ее поведение легко понять! Ей, однако, было что терять, если вдруг захотелось бы своего министра на чистую воду вывести! Да и, понятное дело, пешка он! Лишь исполнитель! Заказчики убийства где-то наверху! А отца-то всё равно не вернуть! Честь же свою… «Ну, что ж делать, если так получилось!» А Брежневу всё сошло с его грязных рук! С ним-то всё понятно! Что взять с подлеца и труса?! Но вокруг Брежнева были же умные люди! И на очень высоких должностях. Люди, облеченные достаточной властью для пресечения измены. Неужели они не понимали, что никакой шантаж никогда не прекращается сам собой? За ним обязательно последуют ещё более тяжелые требования, которые придётся выполнять, чтобы скрыть и прошлые, и самые последние факты измены. Понимать-то они понимали, но и сами были столь сильно запятнаны, что боялись, как бы и их в чём-то не уличили, не шантажировали, не призвали к ответственности. За себя они всегда переживали, не за страну!
Всё по тому же секретному плану 27 марта 68-го в авиакатастрофе, которая вызывает лишь удивление у авиационных специалистов своей невозможностью, погиб Юрий Гагарин. Конечно же, тоже был убит. Но другим способом! И вполне установлено как было дело, и кто убийца, но опять все трусливо молчат! Если приказано убивать лучших людей, то кто же находится у руля СССР? Это хорошо понимали те, кто был рядом с тем рулём, но их всё устраивало! Получалось, что государственное преступление оказалось групповым! На самом высшем уровне! И всё – шито-крыто! Я специально не вспоминаю подробности, известные теперь многим мыслящим и интересующимся историей страны соотечественникам, чтобы сильно не затягивать повествование. Кому надо, тот кое-что и сам проверит! Заодно и убедится в моей правоте! А если кто верит лишь тем материалам, из которых официальные ослиные уши торчат, как что же с такими людьми поделаешь? Моя бабушка говорила о них: «Им ссы в глаза, а они тебе в ответ – божья роса!» Вы уж простите мою бабушку, она была почти неграмотной, но на мякине ее никогда не разводили!
Со смертью Королёва застопорились все космические программы Советского Союза. Одна за другой посыпались неудачи, да еще и с гибелью людей. Занявший место Королёва Василий Павлович Мишин, бывший раньше заместителем, явно не тянул. Но не сами инженерные проекты, а огромную организационную и пробивную работу, которой всегда занимался Королёв, словно буйвол. Никто не смог его заменить в деле раскачивания советской бюрократии. Советский космос и появился-то лишь благодаря пробивной силе Королёва! А его теперь называют великим учёным и так далее, но это явное преувеличение. Он был более всего бульдозером, сметавшим все препятствия на пути к своей цели, но не ученым, в привычном смысле этого слова! Он был просто настоящим инженером. Сила Королёва заключалась в том, что он не боялся привлекать к работе любых талантливых людей, которые быстро проявляли себя как выдающиеся инженеры и продвигали неизведанное дело к победе! Королёв не боялся, что это унизит его самого в чужих глазах. И правильно делал! Но превозносить его как великого ученого – это явный перебор! Это более относилось к другим Главным конструкторам. Например, к двигателисту Валентину Глушко, стартовику Владимиру Бармину, специалисту по автономным системам управления Николаю Пилюгину, радиосвязисту Михаилу Рязанскому и гироскописту Виктору Кузнецову. Все вместе они составляли Совет главных конструкторов, в котором и председательствовал Королёв. Он тонко чувствовал правильные тенденции, выявлял слабые места чужих проектов, умел взвесить новые идеи, оценить их перспективность, но сам ничего не разрабатывал и не создавал! Такова уж роль большинства руководителей. И это совсем не упрёк! Хороший руководитель обязан служить своим подчиненным, ибо это они решают все главные его задачи! А он должен создавать им нормальные условия для работы. Например, главную часть работы по проектированию знаменитой ракеты-носителя Р-7, которая и обеспечила Королёву все его знаменитые достижения, выполнил тот самый Феоктистов, которого и знают-то все лишь как космонавта. А он и в космос полетел лишь затем, чтобы на основе личного опыта лучше решать последующие космические задачи.
Итак, СССР стали часто посещать неудачи. Зато сразу после успешного протаскивания американской лунной аферы брежневский СССР во второй раз подыграл Штатам. Произошло это в так называемой совместной космической программе «Союз-Аполлон», которая с американской стороны опять оказалась полностью фиктивной. Иными словами, не было никогда того совместного полёта! Не было! Страшно даже вспоминать подробности! Сколько брехни понадобилось реализовать, согласовать, сымитировать, внедрить в головы людей, чтобы никто на планете не догадался, что США опять оказались банкротами!
Примечание-справка То было низкое предательство и обман советского народа! Кроме руководства страны, в первую очередь, Брежнева и Косыгина, послушным фальсификатором проявил себя Министр машиностроения Сергей Афанасьев и много других государственных мужей. В той подлости активно участвовали многие разработчики советских космических аппаратов. Правда, самых главных руководителей этой программы, Валентина Глушко и Бушуева, в аферу не посвятили. Иначе предатели не могли! Глушко и Бушуев неминуемо бы возмутились, и афера бы сорвалась! Потому их до самого старта держали в неведении, а потом мягко убрали под лживым предлогом, когда пришло время запускать «Союз-19» с якобы «отказавшей» связью, что было недопустимо! (Связь умышленно отключили советские предатели в Байконуре, чтобы не «засветить» подсоединение в Союзе-19 американского видеомагнитофона с голливудскими записями якобы космического полёта!). Управление стартом взяли на себя посвященные во всё прохвосты! Вообще-то при отказе связи на основном корабле стартовать должен был корабль-дублёр. Он уже стоял под парами, но его космонавты не были натренированы на подсоединение в космосе непростой аппаратуры обмана общественности. Потому-то и пришлось Глушко и Бушуева нейтрализовать. Запятнались в обмане своего народа и мировой общественности многие советские ученые. Прежде всего, как ни обидно, Президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш, хотя и являлся абсолютно порядочным человеком. Потому, видимо, через несколько лет он якобы покончил жизнь самоубийством (от позора?) или тоже был убит, когда решил больше не участвовать в преступном спектакле? Самая активная роль лгунов-изменников досталась космонавтам Алексею Леонову и Валерию Кубасову. Оба героя-предателя сыграли эту роль с большим энтузиазмом, как и полагалось убеждённым предателям! За это они в Кремле получили свои «заслуженные» награды! Участвовали в позорном спектакле и сотни других специалистов, лгущих до сих пор об успешности того якобы совместного полёта. Но вполне допускаю, что многие из них сути аферы даже не знали, поскольку наш-то «Союз-19» реально стартовал в космос, а то, что американцы полёт лишь имитировали, наши специалисты с Байконура видеть не могли! Фиктивный старт американцев проводился далеко, на мысе Канаверал в Северной Америке, у самого экватора. Сразу после старта, во время которого американский «космический» корабль лишь подпрыгнул настолько, чтобы стать невидимым для наблюдателей с земли, американских липовых космонавтов, рухнувших в океан на своём фанерном космическом корабле, подобрали готовые к этому военные корабли. Липовых космонавтов несколько суток держали в санаторных условиях до тех пор, когда им пришлось сыграть уже бодрое своё возвращение из космоса. Для этого их опять подняли в «спускаемом корабле» в воздух и «отпустили». Далее им осталось спуститься на воду на парашютах и изобразить радость возвращения на родную Землю! Но не учли «сапожники», не познавшие настоящего космоса, что после реального возвращения из невесомости они и стоять бы самостоятельно не смогли. Как случилось с нашими, но американцы сразу затеяли веселые митинги по поводу своей торжественной встречи! Они энергично прыгали от радости, они скакали, проявляя обезьянью прыткость! Странно! Наши еще несколько суток могли только лежать! Это ещё одно подтверждение, что не летали американцы! Липа! Но липа нераскрытая населению планеты, поскольку в заговоре участвовал промолчавший и опозоривший нас всех СССР. Вернее, опозорили нас кремлевские изменники и их пособники! Это же они пошли на измену, а не честные люди нашей страны!
Наиболее изобретательно при любом удобном случае все последующие годы продолжал врать своему народу Алексей Леонов. Не зря ведь он провел на курортах США около года для так называемой подготовки к совместному полету. Понравилась дважды Герою Советского Союза роль американского бездельника, мошенника и изменника родины! Он перед полётом и в Голливуде снимался. Голливудская Звезда! Там ему следовало имитировать перед камерой фиктивные контакты с американцами якобы на космической орбите. Переход из советского отсека якобы состыковавшегося советско-американского корабля в американский отсек. Правда, съёмки получились примитивными. Леонов лежал на дне специально сооруженного в павильоне стыковочного узла, делая вид, будто легонько касается пола рукой, а, не использует ее как точку опоры. Второй точкой опоры Леонова стал его собственный зад, который в поле зрения не попадал. Свободной рукой Леонов призывно взмахивал, якобы приглашая к себе лежащих напротив американцев. Но у всех на виду банально переползать, а не перелетать в «невесомости» на сторону Леонова они не решились. В общем, всем исполнителям той постановки стало ясно, что даже опытному космонавту не по силам достоверно изобразить космическую невесомость, валяясь на дне стыковочного узла в павильоне Голливуда! Тем не менее, Леонову пришлось усердно выполнять преступные приказы, уж как получится!
Теперь, когда стала очевидностью афера с фиктивными посещениями американцами Луны и, во-вторых, с фиктивным советско-американским полётом, мне сдаётся, будто и все остальные достижения США в космосе заслуживают очень больших сомнений. Указанные обманы мировой общественности столь очевидны и грандиозны, что можно, не рискуя ошибиться, утверждать, что за все годы «космической гонки» США вообще не совершили ни одного вывода в космос своих астронавтов! Всё, что они говорят и показывают на эту тему – ложь! Это подтверждается хотя бы состоянием астронавтов, показываемых миру каждый раз якобы после возвращения из космоса. После реального полёта они смогли бы лишь улыбаться, лежа на носилках, а они перед камерами скачут от радости и пляшут.
Если бы только СССР сам позорно не лжесвидетельствовал, будто все липовые достижения США являются святой правдой, разве бы кто-то в мире этим аферам поверил? Ни за что! Но коль уж даже Советский Союз признал… Мне трудно судить о причинах столь мощного провала технически развитой страны, ведь с боевыми ракетами у них всё получалось неплохо (правда, у боевых ракет габариты груза и его масса в несколько раз меньше, нежели у космического корабля – это вывести на орбиту значительно проще), но приметы провала с астронавтами налицо. Все липовые полёты американцев были совершенно невозможны только из-за отсутствия у них большой ракеты-носителя, способной разогнать тяжелый корабль больших размеров не то чтобы до второй космической скорости, но хотя бы до первой. Потому американский корабль не мог стать даже искусственным спутником Земли. А уж полеты на Луну для США были и подавно недоступны. Такой ракеты-носителя у США нет и сегодня! Но для якобы уже состоявшихся полетов американских беспилотных кораблей на Марс, как и на Луну, необходима вторая космическая скорость, которой у них не было, и нет! Стало быть, под сомнением оказываются и все американские марсоходы! Мне очень нравятся снятые этими марсоходами фильмы! Очень захватывают! Смотрятся эти фильмы очень убедительно и, кажутся, реальными! Но как их снимали американцы, которые не имеют двигателей для доставки марсоходов на Марс, остаётся загадкой? Видимо, опять же, в одном из павильонов Голливуда. Или где-то в другом месте? Ведь современные компьютерные технологии позволяют с лёгкостью смонтировать такую постановку без сложных полётов на Марс. И кто проверит, если даже лунную ложь на месте преступления пока не разоблачили. Даже по поводу 500 кг грунта, якобы доставленного американцами с Луны, а в действительности взятого на какой-то земной свалке поблизости, никто не смог обоснованно возмутиться. Никого и не подпустили, а потом тот грунт исчез! Фантастика! Кто и зачем украл из-под усиленной охраны 500 кг чего-то странного с американской мусорной свалки? Аналогичные сомнения возникают и насчёт знаменитого американского телескопа Хаббл. Его-то они как на орбиту выводили? Мне очень жаль разочаровываться в тех красочных снимках вселенной, которые сделаны этим чудо-телескопом, но, видимо, придётся! Факты свидетельствуют против США! А снимки сделали завораживающе красивые! На Земле мы такого никогда не видели, значит, проверить их реальность своим опытом не можем. Концы в воду! Или в космос?
Даже прославленные челноки Шаттл, как я понимаю, тоже были масштабными постановочными спектаклями. Тоже оказались грандиозным надувательством жителей планеты! Да и как можно поверить, уже зная упомянутое выше, будто с 1969 по 2011 год США запустили 135 челноков?! А врать, хоть чуток поменьше, им, как я понял, совсем не в радость! 135! Это же надо! Верно специалисты подметили, что в небольшую ложь люди могут не поверить, но в совершенно бредовую, абсолютно невозможную – обязательно поверят! Какое-то время НАСА даже приходилось все спектакли и соответствующие им декорации поддерживать, показывать запуски, приводнение, спасение многоразовых ускорителей, рекламировать, комментировать и так далее. Потом – надоело! Пользы-то никакой! Спектакли нужны лишь для сокрытия уже свершившегося надувательства! И тогда Штаты организовали убедительные поводы для приостановления фиктивных полётов, а потом и полного их прекращения. Поводами стали спектакли с гибелью двух челноков. Один сгорел якобы при спуске с орбиты из-за разрушения теплозащитного покрытия. Другой сгорел скоро после старта по той же причине! Ничего нового придумать не могли и выставили себя на весь мир болванами! Вы, почему же не исправили ТЗП в том же самом месте уже на новом корабле? Опять американцы на те самые грабли наступили! Ума не хватило или наоборот, хорошо понимали, что спектакль итак пройдёт с успехом? В каждом из челноков якобы погибло по семь американцев, которых задолго до старта «раскручивали» так, чтобы вся Америка их полюбила, а после их «гибели» содрогнулась, заплакала и признала, что больше летать, пока всё не исправят, нельзя! Нельзя губить таких милых астронавтов! Поводы сработали. Мир поверил в необходимость американцам сделать паузу. А сами американцы сразу перестали показывать спектакли, будто они летают в космос! Чего и добивались. Ложь осталась нераскрытой!
Но США нашли подходящий способ для «продолжения» полетов. Теперь в космос их возят с доставкой туда и обратно на российском космическом такси! Очень мило и, главное, весьма патриотично! Многие годы американцы впаривают всем, будто их передышка – дело временное и, главное, Штатам якобы и спешить с космосом нет нужды! А чтобы не возникало вопросов, почему за столько лет они до сих пор не доработали свои «выдающиеся» челноки, всему миру рассказывают очередную сказочку. Якобы усилиями каких-то частных болванчиков-любителей разрабатываются совершенно новые и очень современные американские космические корабли, которые в мире никому и не снились! И вообще, дело это якобы не столь уж и сложное! С ним и мальчики-любители вроде гениального Маска справятся! Мол, пусть пока потренируются, ведь столь «великой» организации как НАСА заниматься мелочёвкой недосуг! И всё же остаётся вопрос. Почему научно и промышленно развитые США за десятки лет космической эры так и не справились с запуском своих астронавтов? Потому что это настолько просто, как они утверждают? Или эта задача им была совсем не интересна? Не верится – старались догнать СССР изо всех сил! Ответ прост. Повторяю его – потому что у Штатов не было нужных двигателей! А создать свои они не смогли! Вот такие они великие, и таким неразвитым был по их заявлениям Советский Союз! Настолько неразвитым, что после его развала некоторые россиянские предатели стали продавать американцам те самые так нужные им космические двигатели РД-180. Американцы охотно используют их по прямому назначению! То есть, ставят на боевые ракеты, призванные уничтожить, если уж не СССР, так хотя бы РФ! Интересно узнать в лицо наших предприимчивых «деятелей», продающих Штатам выдающиеся средства для уничтожения РФ! Средства для уничтожения всех нас! Они, наверное, герои Российской Федерации? Но недавно руководство США сделало реверанс. Оно якобы возмутилось: «Как же так? Советские двигатели нельзя ставить на американские боевые ракеты! Эти двигатели настолько плохие, что в нужный момент могут США подвести! Ну а на космические американские ракеты их можно ставить по-прежнему! Своих-то у нас так и нет!» Можно предположить, что если американский Марс всё же существует в реальности, то лишь, благодаря непревзойденным советским двигателям РД-180. В таком случае уже никого не должно удивлять, если Роскосмос сегодня является лишь одним из мелких подразделений великого НАСА. Правда, служит этому НАСА Роскосмос беззаветно! Иначе, почему у НАСА даже без собственной ракеты-носителя дела вдруг наладились, а у Роскосмоса они постоянно терпят неудачи?
А чего же достиг за те давно прошедшие годы наш любимый Советский Союз? Постараюсь обобщить, не претендуя на полноту сведений. К тому времени уже беззвучно скользила по своей орбите фантастически огромная космическая станция «Алмаз», разработанная Владимиром Челомеем для разведки, точного определения координат вражеских целей по всей планете и наведения на них челомеевских же ракет. К великому сожалению, интригами Сергея Королёва станция «Алмаз» с помощью подло организованных постановлений ЦК КПСС была отнята у Челомея и переименована в «Салют». Её, не разобравшись в уникальности уже решенных Челомеем сложнейших технических и оборонных задач, Королёв выпотрошил, выкинув непревзойдённый оптико-электронный разведывательный комплекс, а образовавшийся просторный объем «Салюта» отдал своим космонавтам. Правда, для космонавтов станция стала подлинным спасением от гибели, ведь невесомость без возможности постоянно выполнять напряженные физические упражнения убивала космонавтов за несколько суток, а в «Востоках» и «Союзах» Королёва космонавты едва шевелились из-за истязающей их тесноты. Более десяти суток космонавты таких пыток не выдерживали. Они возвращались на Землю с инфарктами, едва живыми. Об этом, конечно, молчали! Однако станция, перейдя в руки Королёва и спасая космонавтов, утратила выдающиеся разведывательные возможности.
К тому времени на Южмаше уже производили самые тяжёлые боевые ракеты Р-36 разработки Михаила Янгеля. Противник за тот ужас, который эти ракеты наводили десятью ядерными зарядами большой мощности, прозвал их «Сатаной». Её мощь была чудовищной, но, к сожалению, ракета готовилась к старту в десятки раз дольше, чем американские стратегические «Минитмены», потому не годилась для успешного ответного удара. Она просто не успевала стартовать до прилёта американских ракет! К тому же в заправленном состоянии ракета могла находиться всего месяц, после чего подлежала утилизации. Экономически этот баснословно дорогой проект лихорадил Советский Союз гораздо сильнее, нежели нашего противника.
К тому времени великолепным ответом на агрессивное развертывание Штатами тысячи стратегических ракет «Минитмен» уже заканчивалось развёртывание совсем недорогих, но во многом опередивших американцев межконтинентальных ракет легкого класса УР-100, разработки Владимира Челомея. За кратчайшее время СССР развернул их на своей территории, как и американцы, ровно тысячу, связав управление пуском в единую устойчивую и к тому же адаптивную систему. Потому защищённость ракет от ядерного удара оказалась очень высокой, что не позволяло американцам разоружить Советский Союз упреждающим ударом. Нападение на СССР теряло смысл, ибо последовал бы ответ, последствия которого США никак не устроили бы. Таким образом, только Владимир Челомей создал для СССР вполне достаточную и надёжную систему защиты от ядерного нападения противника. Его стратегические ракеты обеспечили ядерный паритет с американцами. А ведь ещё и весь советский флот был оснащён его крылатыми ракетами! Вот это вклад! Именно Владимир Николаевич Челомей сделал то, что Сергей Королёв обещал, но так и не выполнил, заигравшись с космосом и плюнув на порученную ему оборону страны. В общем-то, со стороны Королёва это стало государственным преступлением, на которое в СССР закрыли глаза после триумфа первого и последующих спутников Земли. А ведь не спутники тогда были нужны нашей стране! Не на спутники страна выделяла Королёву огромные средства, когда работящий наш народ недоедал. Но в качестве упрёка и этого сказать мало, ибо с задачей ракетной защиты страны не справились и такие авторитетные разработчики ракет, как Михаил Янгель и Валентин Глушко, как ни старались. А, похоже, действительно старались. Не как Королёв, лишь имитирующий работу над стратегическими ракетами, но упрямо занимающийся космосом.
Владимир Николаевич Челомей стал для своей страны самой надёжной защитой. А вот для США, для НАТО и тайного мирового правительства он представлял собой прочнейшую стену, которую в борьбе с Советским Союзом они пробить никогда не смогут. Они это понимали, потому поставили задачу уничтожить конструктора физически. Это удалось только в декабре 1986 года, когда в стране царили новые, не патриотические порядки. Владимир Николаевич случайно попал в больницу с бытовой, но непростой травмой стопы, и с этого времени стал доступен врачам-палачам. Тогда-то у них и появилась возможность свободно вводить любые медикаментозные препараты. В том числе, и яды! Только теперь-то, когда мы знаем очень многое, нам понятно, что выйти из больницы Владимир Челомей не смог бы ни за что! Он давно был приговорён Штатами. Опытные советские исполнители, негодяи, конечно, лишь ждали удобного случая, чтобы не потянулся шлейф ненужных подозрений. Но тому руководству СССР было не впервой уничтожать людей, которые являлись подлинными драгоценностями нашего народа. Потому в один из дней, когда Владимир Челомей по телефону поговорил с женой, когда он поделился с ней, что «Придумал такое! Такое!», у него случился тяжелейший инфаркт миокарда. Спасать его, разумеется, как и планировали, не стали. Сказали, будто не смогли.
К тому времени советские стратегические подводные лодки уверенно догоняли американцев по суммарной ядерной мощи их ракет, став основной ударной силой на случай развязывания войны. К тому же – силой мобильной и простреливающей всю территорию США, оставаясь невидимой в пучинах мирового океана. Главная проблема первых советских атомоходов – высокая шумность. Но она была успешно разрешена в лодке проекта 971. Начиная с него, наши подводные корабли стали незаметнее американских.
К тому времени Дмитрий Устинов буквально изнасиловал экономику Советского Союза производством малоэффективных бомбардировщиков Андрея Туполева и немыслимой армады всё новых и новых танков. Содержание дивизий, вооруженных этими самолётами и танками, обходилось значительно дороже даже очень затратного их производства. К тому же в случае войны туполевские бомбардировщики, направленные поразить цели на территории США, почти наверняка должны были погибнуть. Для возвращения домой им не хватало дальности полёта. Конечно, предполагали, что удастся сесть в какой-нибудь дружественной стране Южной Америки, но, как говорят, бабка надвое гадала. Сегодня с этим несколько проще, так как имеются авиационные стратегические ракеты большой дальности. Самолёты могут запускать их, не долетая до цели на пару тысяч км, и сразу разворачиваться домой. Это равнозначно увеличению максимальной дальности полета бомбардировщика примерно на 4000 км и вывода его из зоны действия наземных сил ПВО. Как не жаль, но многочисленные танковые дивизии всего-то делали Европу заложницей противостояния США и СССР, но ни Штатам, ни Англии реально не угрожали. То есть, на наших главных противников они не воздействовали даже морально. Лишь Европа дрожала и возмущалась из-за близости советских танков, готовых за двое суток захватить всю ее территорию. На это европейцам всегда отвечали: «Не хотите советского ответного удара, так уберите со своей территории войска агрессивного по отношению к нам блока НАТО!» А как Европа смогла бы это осуществить, если почти каждая ее страна сама входила в НАТО и, кроме того, по своей политической сути являлась ещё и колонией, управляемой Штатами. Правда, танки могли пригодиться на случай военной конфронтации с Китаем. Она в то время усиливалась, что ни день. Но даже в таком случае более эффективными и менее затратными оставались другие средства борьбы, которые Устинова не интересовали даже с учётом того, что танки давно превратились в очень дорогие игрушки, которые невозможно защитить даже от одиночного солдата, вооруженного противотанковой управляемой ракетой. А ведь таких солдат в каждой армии в тысячу раз больше, нежели танков! Участь бронированных машин и их экипажей легко предугадать!
К тому времени гениальный конструктор Ростислав Евгеньевич Алексеев совершил подлинную техническую революцию в водном транспорте. Скорость его судов на подводных крыльях, принцип действия которых поначалу не был известен миру, возросла в несколько раз! На очереди стоял фантастический проект огромного судна неизвестного принципа действия, названного Алексеевым экранопланом. Многие опытные образцы таких чудо-машин разного размера уже носились над водами Каспия со скоростью самолетов! Были варианты и стратегических экранопланов, названных американцами «Каспийскими монстрами». Они могли нести через океан несколько ядерных крылатых ракет. Такие боевые машины резко пошатнули положение стратегической авиации, поскольку могли доставлять больший груз, нежели самолеты Туполева. Они были незаметны для радаров, защищены от падений с неба и имели скорость почти как у самолётов, до 700 км/ч.
После смещения Хрущёва Алексеев сразу почувствовал мощное противодействие даже в своей стране, не говоря уже о сильном беспокойстве в США. Тем не менее, работы всё же как-то велись. Однако, как можно догадаться, участь гения была предрешена. В 1976 году усилиями Андрея Туполева, Дмитрия Устинова, министров авиационной, оборонной и судостроительной промышленности СССР Ростислав Алексеев был отстранен от руководства созданным им КБ при заводе «Красное Сормово» в городе Горький, снят с должности и назначен здесь же простым инженером. Унижение былочудовищным и рассчитанным, конечно, на то, что Ростислав Евгеньевич его не перенесёт. То есть, выполняя заказ советского коррумпированного с самых верхов ВПК и заказ обеспокоенного руководства США, Алексеева можно было даже не убивать, как у них повелось, а лишь подвести его к смерти. К самоубийству, инфаркту или инсульту – было не столь уж важно. Лишь бы не генерировал идеи! Но Алексеев долго держался, находясь под неэтичным контролем нового начальника, своего ученика, имевшего вполне определенную задачу тормозить все важные разработки. Ему, конечно, хотелось всё из Алексеева «выкачать», вот только работа Ростислава Евгеньевича велась против всех правил и против науки. Только он знал, что и как делать, продвигаясь к цели какой-то неведомой никому интуицией. Украсть у гения его интуицию оказалось невозможно. Но в январе 1980 года в ходе испытаний боевого экраноплана Ростислав Алексеев получил травму, которая привела его в больницу. Остальное получилось просто. Выйти из больницы живым он уже не мог. Всё было решено за него в начале февраля 1980 года. На похоронах величайшего конструктора, до уровня которого не дотянулись нигде в мире и сегодня, не было никого даже из местного руководства! И оно побоялось за свою репутацию! Оно всё понимало правильно, и всё исполняло безропотно! Даже самое подлое «всё»!
К тому времени на подходе маячили великолепные высокоточные тактические ракетные комплексы «Точка» Сергея Непобедимого и его же оперативно-тактические ракетные комплексы «Ока». Они сильно напугали американцев резко возросшей огневой мощью советских соединений и объединений. Кроме того, ракета «Ока» имела столь сложную и путаную траекторию, что сбить ее до сих пор было бы невозможно! Правда, ее всё же «сбил» изменник родины Горбачёв, включив комплекс 9К714 «Ока» по меркантильным соображениям в советско-американский договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности 1987 года. Как и следовало ожидать, внутренние и внешние враги советского народа взяли Непобедимого, разработавшего двадцать два ракетных комплекса различного предназначения, принятых на вооружение (немыслимое достижение!), «на карандаш». В 1989 году специально подготовленные подстрекатели в фирме, созданной самим Сергеем Непобедимым (город Коломна) задумали провести модное горбачёвское мероприятие – выборы коллективом угодного им руководителя! То есть, удалить от работы человека, на котором держались все выдающиеся разработки фирмы. Это было очевидным унижением генерального конструктора и шаг против здравого смысла, потому Сергей Павлович Непобедимый хлопнул дверью! И правильно сделал! Как можно работать с теми, кто его так позорно предал?
К тому времени советская авиация уже готовилась вооружаться мощными авиационными комплексами с самолётами-перехватчиками МИГ-31. Эти удивительные комплексы были способны в случае войны сорвать массированный налёт на СССР стратегических бомбардировщиков США, осуществляемый по кратчайшему пути, то есть, через Северный Ледовитый океан, со стороны которого СССР был не защищён. Всего четыре самолета МИГ-31, оснащённых автоматизированной радиоэлектронной аппаратурой комплекса, решали эту задачу. Они были способны прикрыть полосу воздушного пространства шириной 1100 км. Фантастика!
В общем, моя страна уверенно набирала военную мощь. Взять ее врасплох или силой было более чем рискованно. Потому наши враги за рубежом и в нашей стране действовали иными средствами, но мы оценить такого рода угрозы самостоятельно не могли, а КГБ, который должен был заниматься этим, уже давно находился в руках Андропова, тайного, но лютого врага советской власти. Разумеется, он ей не помогал! Однако всё это мы осознали слишком поздно! Слишком! А тогда лишь восхищались ракетной техникой и овладевали своей военной специальностью инженера-ракетчика. 58 Но я удалился от конфликта с подполковником Абдразяковым, о котором начинал вспоминать. Чего только курсантам не приходилось изучать на его кафедре, как говорят, до последнего винтика! И всё было познавательно, потому и запоминалось как-то само собой. Но когда дело дошло до электрических схем «Борт-земля», сказались самые нехорошие и скрываемые мной от всех особенности моей памяти. Точнее сказать, ее отсутствие. Об этих схемах следует хоть немного рассказать, иначе несведущие не поймут, что же это за ужасные абракадабры – принципиальные электрические схемы, о которых я едва не сломал свои зубы! Они висели вдоль всех стен аудитории, но обычно оставались занавешенными, и раскрывались только при необходимости. Так требовали условия секретности. Каждая схема имела внушительную длину; метров десять и более. Ширина схем, а на стене она превращалась в высоту, у всех была одинаковой – два метра. Мои проблемы связывались даже не с огромными размерами схем. Беда в том, что в них следовало разбираться, можно сказать, с закрытыми глазами. Но каждая электрическая схема содержала тысячи элементов из системы управления ракеты и наземного оборудования. Все вместе они как-то взаимодействовали при предстартовой проверке ракеты, в ее подготовке к старту и при старте. На схеме все элементы были определенным образом обозначены и пронумерованы. И все были связаны между собой затейливой логикой и последовательностью срабатывания. В общем, для меня это было жуткое нагромождение того, в чём разобраться невозможно. Конечно, с первого взгляда оно вызывало уважение к разветвленной паутине из проводов, реле, контактов, датчиков и их переплетений, и к тем, кто всё это разработал. Они – молодцы! Но когда я осознал, что во всём этом многообразии мне придётся досконально разобраться, меня охватил парализующий испуг. Как можно запомнить всю последовательность включений и выключений сотен реле и тысяч их контактных групп, разбросанных по схеме в разных концах схемы? Ведь каждое реле имеет свою обмотку. Нужно помнить, в каком месте схемы она находится, показать цепи, по которым к ней подается ток и в каких случаях? Какие, где и когда контакты это реле замыкает, а какие размыкает? Какими контактами реле самоблокируется, а какие контакты, размыкаясь, готовят его отключение. Какие ещё реле срабатывают после этого, и что происходит с огромным количеством уже их контактов? И всё их множество надо найти на длиннющей ленте схемы, двигаясь вдоль нее и всматриваясь в одинаковые значки реле. И нужно показывать цепи питания всё новых и новых реле, контактов, контакторов, датчиков, исполнительных механизмов. И знать, что делает каждый из них и когда! Получалась внушительная многократно разветвляющаяся последовательность того, что следует брать только на память! Получалась стремительно разрастающаяся во все стороны лавина информации, которую я ни в голове, ни на стене, то есть, на схеме, соединить воедино никак не мог! Всё у меня перепутывалось, тормозилось и разваливалось! Я цепенел, приходил в ужас от навалившегося кома сведений, которые запомнить и упорядочить не мог, и увязал в них как в болоте! Столь безнадёжно всё происходило даже под уверенное повествование преподавателя. Он выстраивал работу схемы последовательно и красиво. Он уверенно перемещался вдоль схемы, повернувшись к нам лицом, а к ней спиной, и не глядя тыкал указкой в нужные элементы. Я же совершенно запутался уже в самом начале, а чтобы самостоятельно повторить, пусть не всё, но хоть что-то, – этого я даже представить себе не мог! Я безнадёжно буксовал! Нет! Я, конечно, не сдавался! Я напрягался, пытался, я старался хоть что-то запомнить! Но ничего не мог усвоить! Не мог, и всё! Я забывал и перепутывал эти многочисленные, почти одинаковые прямоугольнички реле, не мог отыскать их на схеме, не мог перенастроиться на поиск контактных групп, одна из которых оказывалась перед носом, но я и ее не находил, а другая пряталась где-то в десяти шагах! А где? Приходилось ее искать как иголку в стоге сена. За это время я забывал, что и зачем я искал! И, конечно, уже не знал, с чего возобновлять свой слепой поиск. Я каждую секунду буксовал, погружаясь в полную беспомощность и растерянность! Совсем не помню в той ситуации состояние своих товарищей. Просто, мне было не до них. Мне было ни до чего абсолютно, кроме этой чудовищной электрической схемы, повергшей меня в замешательство. Правда, я надеялся, что самостоятельно потом во всём разберусь. Точно разберусь! Потрачу времени значительно больше, чем кто-либо другой, но разберусь и запомню! Обидно, конечно, что так получается, но не страшно. Такая уж у меня память, если ее вообще допустимо называть памятью, а не эталоном забывчивости или дуршлагом дырявым! Но Абдразяков, как выяснилось, заметил мои проблемы. И стал подтрунивать, обращаясь, всякий раз, именно ко мне, как только заканчивал объяснять на схеме очередную цепочку: – А вам это понятно, товарищ курсант? – уточнял он, называя мою фамилию так, будто только я всех и задерживал, будто я совсем тупой, будто из-за меня приходится замедляться, притормаживая остальных. «В общем-то, так всё и было, но не означало же, что я должен терпеть его насмешки? Пусть я буду трижды тупым, но это не его дело! И, тем более, нечего выставлять меня на посмешище! Его дело научить меня, а потом проверить качество усвоения! Пусть этим и занимается! Никто еще тупым меня не считал! Пусть память у меня слабая, зато логика – всем на зависть!» Возмущение во мне забурлило настолько, что я даже о схеме забыл, а Абдразяков снова, разделавшись с очередным этапом объяснения работы этой схемы, всё тем же ироничным тоном поинтересовался: – А теперь вам ясно, товарищ курсант? – он опять смотрел в мою сторону так, будто я мешал ему продвигаться дальше вдоль этой чертовой схемы. Бурление во мне нарастало, но выступать курсанту против подполковника, вдобавок чрезвычайно самоуверенного, да еще против того, кто потом станет принимать у него зачёт, это как на танк с игрушечным пистолетом… Я сдерживал себя из последних сил. В голове вертелась уже не злополучная схема, а всякие бредовые идеи. Проскакивали даже отчаянные мысли, например, встать сейчас и при всех набить ему морду. Когда-то, еще до училища, мы в оскорбительных для нас ситуациях так и поступали! Только кровь смывала любой позор! Да мало ли чего, тогда вертелось в моей голове! Она закипала от новых неопределённостей и возмущения! Видимо, Абдразяков этого не понял. Но это был его, а не мой больной вопрос. Потому он, перейдя к новому участку схемы, снова выразительно поглядел на меня, приостановив объяснение: – Ну, а теперь вам понятно, товарищ курсант? – произнёс он с обидной для меня и уже отработанной им ироничной интонацией. Возможно бы, всё опять обошлось, но кое-кто из моих товарищей обернулся ко мне с насмешливой улыбкой, поддерживая тем самым явное издевательство надо мной. Я стараниями Абдразякова вдруг сделался для всех частью потехи нашего самоуверенного шутника-подполковника. И я не сдержал себя. Я не выдержал! Я поднялся с места, но молчал. Я держал паузу до тех пор, пока не увидел, что Абдразяков на моё несанкционированное действие остановился, словно вкопанный, и буквально переполнился нескрываемым удивлением. Только после этого я, чеканя каждое слово, под удивленные взгляды своего взвода, произнёс так, будто сам почувствовал себя разогнавшимся для наступления танком: – Товарищ подполковник! Я прошу вас в таком тоне больше мою фамилию не упоминать! Аудиторию раздавила тишина. Это я хорошо помню. И частью этой тишины и общего удивления в широко раскрытых глазах моих товарищей стало чрезвычайное замешательство Абдразякова. Это я тоже помню! Он оторопел и не мог вымолвить ни одного слова. Он, всегда чрезвычайно самоуверенный, некоторое время представлял собой полное смятение чувств и замешательство. Ещё бы! Вдруг на него при всех попёр какой-то курсант-недоумок! Я же, закончив фразу, самостоятельно сел на своё место и под столом крепко сжал в замок ладони, которые стали предательски трястись от возбуждения. Мне осталось ждать его ответа. У него, как преподавателя, были разные варианты действий. Если бы не его замешательство, то хозяином положения всё-таки оставался он. И он мог легко меня размазать. И мне казалось, что его минутная растерянность должна была подтолкнуть Абдразякова именно к такому самоутверждению, к собственной реабилитации. Я понимал, что в ходе этого же занятия, вполне возможно, или во время предстоящего зачета, он обретёт по отношению ко мне огромную мощь!
Месяца через два пришло время зачета. Все давно забыли тот инцидент, кроме меня и, думаю, и кроме Абдразякова. В соответствии с учебным планом зачёт проводился до сессии, то есть, отдельное время на подготовку к нему не выделялось. Мне же, будто специально, сильно не повезло. Все предшествующие дни, когда наши ребята готовились, кто, как мог, мне пришлось то в наряде стоять, то заниматься другими неотложными делами. Получилось, что на зачёт я шёл с туманом в голове, хотя такое со мной случалось редко. О схеме мне даже думать не хотелось, поскольку ее я так и не освоил, но в каждом билете обязательно один вопрос был по той ненавистной электрической схеме. Отсюда и моё настроение! Я предчувствовал, что через Абдразякова мне не пройти. И я сам помогу его торжеству, поскольку наверняка сам и засыплюсь, доказав, что он был прав насчёт моей тупости! Перед зачётом мои товарищи всё же припомнили тот случай и заранее смотрели на меня с сожалением, будто я уже завалил зачёт. Не сдать что-то с первого раза на четвёртом курсе – это было для всех чересчур. Такого мы, давно набравшись опыта, уже не допускали. Потому мне заранее стало и обидно, и стыдно. Но я был готов смириться, поскольку месть подполковника Абдразякова казалась неизбежной. Свой билет я вытянул с ощущением обреченности. И оно меня не обмануло. Вопрос по схеме оказался самым сложным и трудно запоминаемым. Что-то мне всё же по нему припомнилось, но логичного и связанного ответа всё равно бы не получилось. Было противно чувствовать себя недоумком, потому даже два других вопроса, которые я знал вполне нормально, я тоже скомкал. «Но Абдразякову засчитать их всё же придётся!» – порадовался я хоть такому результату. Однако вопрос по схеме считался более важным, нежели все остальные. Не ответив прилично на него, не приходилось рассчитывать на получение «зачёта». Схему я оставил на закуску. «Вот и выпали Абдразякову все козыри, чтобы рассчитаться со мной сполна! – решил я. – Стало быть, подошёл конец моей трагикомедии!»
Когда оставалось ответить по схеме, я зачитал преподавателю вопрос из билета и приблизился к ней, вызывавшей во мне дрожь. С чего начинать, мне было известно. Абдразяков слушал меня с добродушным видом. Но очень скоро я поплыл, сбился, ушёл в сторону и запутался настолько, что вообще замолчал. С тактической точки зрения это было недопустимо. Следовало нести любую околесицу, только не молчать. Это курсантская азбука, подчас помогавшая сдавать всё и вся без достаточных знаний. Однако молчать мне долго не пришлось. – Вы же до сих пор докладывали всё правильно! – подвёл зачем-то промежуточные итоги Абдразяков, явно мне подыгрывая. – Вот и указку уже направили на реле Р-72… Почему же не продолжаете? Я же вижу, знаете, что это реле замыкает свои контакты 21-41 и тем самым подает напряжение… – стал он тянуть меня со всей очевидностью. И я вспомнил! Да! Дальше мне всё было известно. Я обрёл привычную для себя уверенность и стал вполне толково отвечать. И всё же переоценил себя. Снова запутался в каких-то контактах, ушёл в сторону от требуемой последовательности включения реле, и опять замолк. До завершения ответа было далеко, но я выдохся и не знал, как продолжить. Моя схема, как выражаются ракетчики, опять зависла! – Ну, что же вы? – заинтересованно глядя на меня, удивился мой мучитель. – Вам же осталось показать только цепь подачи напряжения на реле Р-117! А дальше и рассказывать нечего! Дальше итак всё известно! Верно? – спросил он меня, будто это я нащупал истину, а не он. – Так точно, товарищ подполковник! – подавленно промямлил я. – Вот и хорошо! Рад, что схему вы прекрасно освоили! Вполне можете собой гордиться! – сказал он мне, похоже, издеваясь. – А поскольку и по программному механизму, и по индикатору ускорений претензий к вашему ответу у меня нет, то вопрос решается однозначно – ставлю вам зачёт! Возьмите вашу зачётку и позовите очередного курсанта! Я вышел из аудитории вспотевшим. Мне не верилось, что мои унижения закончились, но это подтвердилось вытянувшимися лицами моих товарищей. На них легко читался единственный вопрос: – Сдал?! И он тебя так просто пропустил? Чудеса! А мы-то рассчитывали увидеть кровавую расправу! Силён мужик, однако ж! Я так и не понял, на чей же счет пришлась тогда последняя реплика моих товарищей. Но подразумеваю, что всё же, не на мой! Ведь это подполковник Абдразяков мстить мне не стал. И когда я впоследствии освободился от известного всем синдрома студента, считающего, будто что-то знать следует только до сдачи экзамена, то догадался, что он и не собирался мстить, и уж меня своим врагом точно не рассматривал. Просто однажды он поступил со мной не слишком благоразумно, потому сделал для себя наперед выводы. Всю вину за тот инцидент он возложил, конечно, на себя. Вот и всё! А меня, по большому счёту, он даже зауважал. Я, по крайней мере, на его месте так бы и поступил. Всё-таки проявил мальчишка характер, не сломался! Это я не бахвалюсь – это заслуженный взгляд и оценка со стороны. Для меня же теперь это настолько далёкая история, что я даже не уверен, а со мной ли она произошла! Вот, пожалуй, и всё о том случае, и заодно, еще об одном хорошем преподавателе из моего родного училища, о подполковнике Абдразякове! Такие люди нас учили! Не устану повторять им слова благодарности за то, как именно они делали своё дело! Делали его на совесть! 59 Моя пожилая соседка вдруг застонала во сне и проснулась. Повертела головой по сторонам, словно, соображая под звук моторов, как она здесь оказалась, потом извлекла из сумочки какие-то лекарства или витамины и забросила в себя несколько горошин, не запивая. А мне от таких наблюдений вспомнились наши курсантские витамины. В нашем училище, чтобы о нем ни говорили, был настоящий культ учёбы. Почти никто из должностных лиц не имел права отрывать курсантов от самостоятельной подготовки. Считалось, будто они в это время настойчиво занимались учебными делами, а уж чем в действительности, никого не интересовало! Тем не менее, по пустякам нас никогда не беспокоили, и мы по очереди сбегали на каток к девчатам, что-то читали художественное или писали письма родным и любимым. Не всегда, конечно, но случалось и такое. Самостоятельная подготовка продолжалась ежедневно после обеда до ужина. Кроме субботы и выходных. Но не бывает правил без исключений. В первую очередь это касалось так называемого дежурного подразделения. Оно жило по обычному распорядку дня, ходило на занятия, убирало территорию, обедало со всеми, но при необходимости затыкало собой некоторые «дыры», заранее не предусмотренные всякими планами и графиками. Однажды пять человек из моего взвода, считавшегося в тот день дежурным подразделением, послали на разгрузку вагона воинского назначения. Среди тех пятерых оказался и я. В тупике станции Казань-сортировочная нас ждал обещанный железнодорожный вагон с настежь распахнутой дверью. Мы догадались, что груз уже принят, коль пломбы сорваны. Нам оставалось перекидать всё в автомобиль, которого рядом не было. Зато тут же находилась женщина, обрадовавшаяся нашему появлению. Видимо, давно ждала. Она назвалась провизором и на правах хозяйки груза поставила нам задачу: – В первую очередь, ребята, чтобы не допустить штрафа за простой, надо освободить вагон. Всё разгрузить сначала на снег. А уже потом – в машину, которая должна скоро подъехать! И тогда будете свободны! В пустом наполовину вагоне оказались фанерные ящики и большие картонные коробки, в меру тяжёлые. Для пятерых не столь уж много работы. Мороз под вечер набирал силу и, кажется, давно опустился ниже двадцати, потому затягивать это дело мы не собирались. Распределились. Кто-то работал в вагоне, кантуя груз к двери и подавая его вниз, кто-то укладывал ящики на улице. Заодно и согрелись. Хорошо, мы вовремя заметили, что одна коробка сильно деформирована, но ещё до нас. Причем при любых перемещениях из нее вываливались аккуратненькие упаковочки с лекарствами. Женщина-провизор, как ни странно, от этого не расстроилась: – А! – махнула она рукой. – Ничего, мальчишки! Переверните коробку на бок, чтобы больше ничего не высыпалось, а потом акт составим. Это же обычные витамины, причём, дешёвые. Было бы хуже, если дефицитные лекарства… Немало упаковочек с витаминами уже валялось на полу вагона. Пару штук мы случайно раздавили сапогами. Из них всюду покатились желтые шарики витаминов. Нам их стало жалко. Спросили провизора: – Если их скоро спишут, то, может, мы попробуем? – спросил розовощёкий Толька Клименков. Совсем недавно его, как донора, подходящего по группе крови, ночью увозили в госпиталь для прямого переливания крови какому-то подполковнику. Прямо в реанимации. Вроде бы, больше пол-литра тогда взяли. Потом, как всякий раз после сдачи крови, конечно, дали и отдохнуть, и накормили до отвала сгущёнкой и конфетами. – Да, на здоровье, ребята! – благословила нас провизор. – Ешьте, сколько угодно! – Такой большой! – подколол Клименкова Толян Щуплецов. – А надеешься витаминками поправить подорванное вином здоровье? – А почему бы и нет?! – запальчиво ответил Клименков и пару желтых шариков отправил в рот. – Сойдут! Кисленькие! Не все разделяли его решимость. Мало ли что из этого получится? Всё-таки, лекарство – не конфеты. – Неужели их можно съесть много? И не вредно? – не поверил Ермаков. – Конечно! – с доброжелательной усмешкой убедила всех провизор. – Это же витамин «П». Он вам только на пользу пойдёт! – Неужели, сколько угодно? – продолжали сомневаться мы. – Да, да! Ничего плохого не случится! В общем-то, к этому времени наша разгрузка была закончена. Мы сложили ящики рядом с вагоном и ждали машину. А тем временем, горстями разжевывали и рассасывали витаминки, гоняясь друг за другом, чтобы согреться. Особенно мёрзли ступни. Не рассчитывая долго работать на улице, мы прикатили в летних портянках, вот и пришлось энергично пританцовывать, чтобы не простыть. Через десяток минут я почувствовал неладное. Мне стало жарко, а руки сами собой потянулись к пылающим бровям. Они вдруг нестерпимо зачесались. То же самое началось на месте усов и подмышек. Следом воспламенилась грудь, затем и спина в районе лопаток! Я тайно от всех почесывался, но всё сильнее беспокоился о причинах неожиданной чесотки и горения. «Прямо-таки жар! Воспаление чего-то? Неужели отравился витаминами?» Подобную растерянность я заметил у своих товарищей. Они тоже усиленно чесались и удивлялись, ничего не понимая. Меня это слегка успокоило. Выходило, не мне одному стало не по себе! Наши лица покрылись красными пятнами. Глядя на товарищей, я представлял, что такие же пятна выступили и на моём лице. Беда! Стало ясно, что мы отравились этими чёртовыми витаминами. Перебрали, что ли? Нас всех бросило в жар. Мы даже шинели расстёгивали, как и кителя, до голого тела, лишь бы проветрить неожиданно разогревшиеся организмы. Мы не потели, но мы горели. «Чертовщина какая-то! На нас эксперименты проводят, что ли?» – Да, не волнуйтесь вы так! – успокаивала нас провизор, заметив общее беспокойство. – Это витамин «П» так действует. Это же никотиновая кислота! Скоро всё пройдёт! В это почти не верилось, хотя какой ей интерес нас травить? Но настроение упало. Поскорее бы всё здесь закончить, и домой. Но машины всё нет. Постепенно мы стали остывать, а вместе с тем проходило и наше беспокойство. Мы опять бегали, чтобы согреть ноги. На них витамины не действовали, ноги мерзли по-прежнему. Генка Панкратов обратил внимание, что и женщина-провизор съежилась. Тоже замёрзла. Он посоветовал ей отогреваться в конторе по соседству. «Мы к этим ящикам никого не подпустим, не беспокойтесь! И хорошо бы вам насчет машины ускорить, позвонить, узнать, что с ней стало. Может, ее и не будет сегодня». Получив разрешение от Генки, женщина с благодарностью убежала в тепло. В конторе всех нас всё равно не разместить, а то, хорошо было бы и нам туда. Если бы не пенсионный возраст хозяйки конторы, то мы, возможно, и уместились бы все, а так по очереди бегали отогреваться. В бегах прошло ещё часа полтора. За это время приходила пожилая весовщица-железнодорожница. Проверила пустой вагон, приказала нам вымести мусор и дала отмашку маневровому тепловозу, чтобы откатил вагон. А мы опять остались мёрзнуть, уже не рискуя согреваться никотиновой кислотой. Машина за ящиками приехала после девятнадцати часов. Мы стали ее загружать, а Генка метнулся в контору, откуда связался с дежурным по училищу и попросил прислать за нами машину. Дежурный по училищу Генку расстроил. Оказалось, что прежняя дежурная машина, которая нас на станцию и привозила, уже отработала своё и ушла в автопарк, а новая машина недавно повезла ужин караулу на гарнизонную гауптвахту. Стало быть, только часа через два! Генка взвыл от отчаяния: – Товарищ полковник! Мы здесь почти околели! До ее приезда не доживём! – Ничего не могу поделать! – ответил дежурный. – Как только, так сразу! Тогда Генка пошёл ва-банк: – Хоть подтвердите потом, что мы водку здесь не распивали, а только согревались! – Вы что, товарищ сержант? У вас там мозги совсем перемёрзли?! – закричал в трубку полковник. – Какая водка?! Я вам так подтвержу… Генка положил трубку и засмеялся: – Может, хоть теперь ускорит? Машина пришла очень скоро. Мы не успели погибнуть! Но дежурный по училищу потребовал по приезду нас к себе. Проверял, не пьяные ли мы, но сразу во всем разобрался, чертыхнулся и нас отпустил. Время ужина давно закончилось, но дежурный по курсу оставил нам, так называемый, расход. Мы знатно поели на ночь и отправились в казарму. Вечерняя поверка закончилась совсем недавно. Народ активно готовился к отбою, расхаживая в неглиже, по крайней мере, наполовину. Кто-то, не мешкая, сразу же свалился в койку, и через минуту спал, не обращая внимания на шум. Кто-то спешил в умывальник, чтобы умыться холодной водой по пояс. Были у нас заядлые моржи! Кто-то подшивал свежий подворотничок, кто-то гладился или чистил на завтра сапоги. Ведь на снегу пыли нет, потому сапоги зимой пачкались, в основном, от пола, постепенно становясь красными. Но чистить их можно было не каждый день, не то, что летом! В Ленкомнате кто-то «забивал» места напротив телевизора, чтобы посмотреть «как живут нормальные люди». В большом казарменном классе несколько человек вращали рукоятки шумных арифмометров «Феликс», рассчитывая систему охлаждения ЖРД для курсового проекта. Кто-то рядом с ними терзал иностранные тексты, накапливая переведенные на русский язык «тысячи знаков» для зачёта, и периодически чертыхался по-русски. Нас, едва появившихся в казарме, расспрашивали, где мы пропадали до отбоя в такой мороз? А мы со всеми щедро делились витаминами, которыми были набиты карманы шинелей. Народ получал дармовые конфетки и, довольный, расходился. Но через несколько минут наиболее чувствительные стали нас атаковать: – Вы что нам дали? – таращили они глаза. – Не спятили, случайно? Не отравили? Ведь всё тело чешется! Мы успокаивали их, подавляя смех: – Это ничего! До завтра пройдёт! Постепенно всё большая часть народа залетала в наш кубрик с встревоженными физиономиями: – Это шо? Покушение? Мы все в красных пятнах! Отравили, гады? Может, вам морды намылить? – Потом! Если доживёте! – отбивался я. Перепуганная публика начинала закипать. Приходилось ее успокаивать: – Ничего-ничего, ребята! – объяснял, в основном, я, поскольку моя койка располагалась у самого входа в кубрик, и ко мне пострадавшие обращались в первую очередь. – Просто нужно резко уменьшить приток кислорода в организм! – советовал я. – Как? Как уменьшить? – таращили на меня испуганные глаза. – Будто сами не знаете? – издевался я. – Надо присесть на корточки, низко наклонить голову и делать вдох как можно реже! И всё! Народ с надеждой отходил, и мы со стороны наблюдали развитие комедии, и едва сдерживали смех, вспоминая, как сами всполошились от непонятного жара. Правда, не все нам поверили. Кое-кто бросался тушить пожар своего тела холодной водой. Мы никого не разубеждали. Постепенно все успокоились и затихли в своих койках. Приближалась полночь, а за ней накатывал новый день, который должен был составить ещё одну крохотную часть нашей жизни, полной надежд на будущее! 60 В тот вечер мы провожали уходящий год, хорошо нам послуживший, и с радостью ожидали первых минут наступающего нового 1972 года… Впрочем, не с того всё начиналось. Если повествовать по порядку, то надо вернуться назад. Так вот! Сразу после обеда 31 декабря нас на обычном месте построил для напутствия Пётр Пантелеевич. Поздравил всех с наступающим праздником, не забыв и наши семьи, коими многие из нас успели обзавестись. Всё-таки за спиной осталась половина пятого курса. В грядущем году нас ждали грандиозные события – выпуск и распределение. А потом разлетимся навсегда, разрушив коллектив, с которым сроднились за пять лет! Что характерно, холод 31-го декабря 71-го года стоял собачий. Ниже двадцати, пожалуй! Потому Пётр Пантелеевич долго нас не держал, но на прощанье предупредил: – Еще одно объявление для всех. Завтра построение с лыжами здесь в… – он слегка помедлил. – В девять тридцать. Проведём лыжный кросс. Первый в году! И никаких шуток на этот счёт! Вопросы? Это настолько ошеломило нас, что вопросы сформироваться не успели. Мы, разумеется, единодушно были против столь сурового приговора, но молчали, подавленные. Что за праздник нам предстоит, если с утра намечено построение?! Значит, вставать не позже 8.30 на хмельную голову. К тому времени мы из курсантов превратились в слушателей. С начала четвертого курса мы жили не в казарме, а в отдельных квартирах курсантского общежития. Оно располагалось за территорией, но вплотную с училищем. Ежедневно после служебного времени мы становились свободными людьми. Даже питались за свой счёт и там, где сами считали нужным. Правда, большинство из нас с удовольствием ходило в офицерскую столовую, но семейные слушатели утром кормились, разумеется, дома. Прямо из ласковых рук своих жён или матерей. Чтобы мы чувствовали себя вполне достойно, нам платили немалые деньги. Считалось, что получали мы 95 р., хотя на руки после вычета подоходного налога выдавали только 87! Студентам жилось в три раза труднее. Их стипендия была неодинаковой в разных вузах. В технических и в университете платили 40-45 рублей, а в остальных – на червонец меньше. Причем студентам стипендия полагалась при отсутствии троек за прошедшую сессию, а нам – независимо от успеваемости. Нас ещё одевали и обували за государственный счёт! В военную робу, разумеется. Если кто-то позавидовал слушателям КВКИУ, могу успокоить. Мы оказались последним выпуском, вкусившим полноценную жизнь. После нас всех старшекурсников перевели опять в казарму и посадили на 15 рублей 80 копеек в месяц. И слушателями они перестали считаться. И по вечерам не имели права свободно куда-то уходить. Общежитие вернулось за училищный забор. Сразу напрашивается вопрос: «Зачем всё это?» Будто кто-то нам объяснял! Наверно, так было разумнее для госбюджета. Всё-таки армия и без нас съедала внушительные средства. Понятное дело, если всё делать по справедливости, то и студенты должны были получать хотя бы минималку, то есть, 60 р., но тогда нагрузка на бюджет выросла бы двукратно. Только в 856 вузах страны, не считая техникумы, учились пять миллионов студентов. Учились, но ведь не работали, ничего не создавали, то есть, отдача для народного хозяйства от них была нулевой. Столько иждивенцев бюджет не потянул бы. Курсанты, в общем-то, тоже являлись дармоедами, но всё же тянули военную службу. То есть, пребывали в достаточно высокой готовности к действию.
Но мы всё-таки оканчивали училище свободными людьми – слушателями. Потому считали, что начальник курса слишком уж задумал нас закрутить. Как-никак, а первый день нового года в стране считался выходным. А после лыжного кросса, какой выходной, когда пропотеешь? Да и сил почти не остаётся! В общем, плохое начало года! Тоска! Но всякий приказ Петра Пантелеевича для нас обретал силу закона! Перетерпели и тогда. Новый год мы, конечно, встретили. Кто как смог! Умолчу об остальных, которые жили по домам, но мы утром из окна общежития увидели невероятное и непонятное! Вроде, не напивались до одурения и должны соображать, как понять такое? После вчерашнего трескучего мороза снег везде интенсивно таял! Да ещё как!? Он с бешеной скоростью превращался в воду, будто под ним оказалась раскаленная сковорода! Сплошная вода и ее потоки покрывали всё вокруг, совершенно изменив привычную зимнюю картину! Нашему удивлению не было предела, а тому, что мы наблюдали вокруг, не было объяснения! Чтобы в Казани первого января под ногами хлюпала вода?! Невероятно! Да ещё сантиметров пять или десять глубиной! Это невозможно так же, как небо не может поменяться местами с землёй! Но мы это увидели сами! Вода совсем не впитывалась нижними слоями льда и снега, и почти никуда не уходила, потому ее уровень быстро прибавлялся. Мы брели к месту построения по щиколотку в воде. Лёд под водой стал необычно скользким, и кто-то, сразу потеряв равновесие, плашмя охладился в свеженькой водице! Кто-то чертыхался, спотыкаясь и скользя. Кто-то, резко дёрнувшись, не удержал лыжи. Они, свалившись в воду, окатили тех, кто оказался рядом. Спасаясь, они и сами поскользнулись и встали на колени. Началось невообразимое! Кто хохотал, кто ругался, кто плавал, кто скользил, предлагая всем успокоиться! Все понимали, что в происходящем из нас никто не виноват, но ещё до места построения многие оказались в мокрой одежде и вспотевшими, то ли от испугов, то ли от потепления воздуха. Ни о каком лыжном кроссе, если поступать по уму, не могло быть и речи, хотя вдоль взлётной полосы лыжня даже в тех условиях должна оставаться в порядке!
Но шут с ним, с этим сумасшедшим воднолыжным кроссом! Кто объяснит, какие силы, и какой волшебный жар за несколько предутренних часов растопил столько снега? Какое чудо легко победило минус двадцать, которые казались незыблемыми накануне. И откуда этот жар взялся? Какая метеорология или физика всё объяснит? Фантастика! Мы совершенно уверенно наблюдали то, чего не может быть! По крайней мере, никогда ещё не бывало! Зимние месяцы в Казани всегда стабильны и однообразны. Всегда мороз, и только мороз! Или даже очень сильный мороз! Но внезапного потепления, как теперь, никто не помнил! Чтобы точнее передать наше чрезвычайное удивление, припоминаю два важных обстоятельства. Во-первых, тот самый мороз, которому в Казани и следовало быть, к вечеру всё же одумался и вернулся! Потому всё, что растаяло утром, опять сковало прочным льдом. Везде образовался каток! Во-вторых, метеослужбы не только не объяснили сути нежданного явления и его причин, но даже не зафиксировали его, будто не заметили, а в последующем всегда отрицали. Что за странности? Нельзя же всех обмануть?! Оказалось, можно! Если официального подтверждения не было, то многие люди постепенно перестали верить сами себе. «Может, ничего и не было? Может, показалось! Праздник ведь! Мало ли что! Может, нетрезвые всё придумали!»
А что же получилось с нашим новогодним кроссом? Ничего не получилось! Мы, конечно, приплыли к назначенному времени к месту построения, неся с собой все лыжные причиндалы, и Пётр Пантелеевич, оказавшись перед нами в промокших насквозь ботинках, поздравил нас с наступившим годом, но тут же весело признал, что кросс сегодня проводить нецелесообразно. Это неожиданно для всех вызвало общий хохот, который стал и вздохом нашего облегчения! И Пётр Пантелеевич смеялся вместе с нами. Его новогодняя шутка удалась! 61 Ну, а теперь подумаем о том серьёзном, которое заключалось в странной метеорологической ситуации! Ни один опытный человек в здравом уме не поверит, будто метеослужбы не заметили и не зарегистрировали, а потом отрицали аномальное и столь резкое повышение температуры по собственной прихоти или по халатности. Разумеется, всё делалось умышленно и, конечно же, по чьему-то указанию «сверху»! Просто невозможно представить, чтобы работники метеослужбы пропустили свой звездный час! Невозможно представить, чтобы они тайно не гордились тем, что такое явление природы выпало как раз на их долю. Невозможно представить, чтобы они с благоговением не фиксировали то великое для них событие в служебных журналах, чуть ли не как собственное достижение.
Тогда почему то явление, ставшее для Казани уникальным событием, вдруг сделалось «несуществующим»? Почему всех обманули, прямо как в той песне: «А город подумал, а город подумал, а город подумал – ученья идут!» Моя бабушка в таких случаях говорила ещё понятнее, но вы уже должны это помнить! А, может, действительно, учения тогда шли? Какие-то совершенно секретные учения, о которых никому нельзя знать! А то, что мы увидели, нам видеть не полагалось, потому оно нигде и не регистрировалось. Потому и дана команда тем, кому полагалось, – всё отрицать! Я знаю по личному опыту, такие парадоксы в нашей жизни иногда случались. Более того, они великолепно «работали», убеждая население, будто ему всё померещилось! И ведь потом какие-то бабушки действительно уверяли всех подряд, будто «ничего такого они не припомнят, ничего такого не было! Это всё нынешняя молодежь понапридумывала!» Даже образованные люди, понимающие, что официальностям обычно доверять нельзя, часто верили именно им! Так истина и «затиралась»! Где, по большому счёту, настоящая история нашего великого народа? Где история нашей большой и великой страны, нашей территории? Она давно и вполне официально вычеркнута из нашего знания и нашего сознания. Она переделана, переписана, перекручена, растиражирована и с измальства вдавлена в мозги детей наших в самом извращенном виде! С какими-то бредовыми монголо-татарскими игами, якобы иностранными пришельцами Рюриковичами и «истинно русскими» Романовыми под еврейской фамилией Голдинштейн! А пять тысяч шестьсот лет по допетровскому календарю из истории нашего народа нагло изъято, вычеркнуто и выброшено! Кто теперь знает, что до реформы разрушителя Петра, которая одновременно проводилась во всей Европе, тоже заинтересованной в обмане, шёл семь тысяч трёхсотый год! А на следующий день он превратился в одна тысяча семисотый! Это как завтра вам скажут, будто вам всего три года! И паспорт перепишут на эти три года! Поди, потом, докажи, что ты не верблюд! И хотя всё проделывалось на виду, никто до сих пор не призовёт так называемую историческую науку к ответу. Куда эти раболепные служаки «ученые» подевали тысячи лет нашей истинной истории?! В ней же описывались реальные люди, события, достижения, от которых должны отталкиваться и мы, их потомки! Подумать только, приказано забыть многие тысячи лет, а вместо них в нас вдавили враждебные выдумки немецких русофобов Шлёссера и Миллера. Заодно изменили алфавит и грамматику, исковеркали язык, переставили местами или переименовали многие географические названия городов, морей и рек. Даже название страны нам придумали новое – Россия! Это от слова Пруссия получилось, что ли? Потому кое-кто до сих пор полагает, будто Россия есть то же самое, что и Русь. Придумали не существовавший никогда Древний Рим и Древнюю Грецию, перетянув их из близкого нам Средневековья на две тысячи лет назад! Понастроили свеженьких Колизеев и «египетских пирамид», которые для отвода глаз изображают якобы какую-то древнейшую загадку. Даже порядок захоронения людей на Руси подвергли унизительной реформе, запретив не только жить, но и умирать по-старому! По всей территории собирали старые надгробные плиты и памятники-истуканы, поскольку их надписи стали запрещенными для нас. Потом эти кладбищенские предметы замуровывали в фундаменты под церковные сооружения, откуда их не достать и через века. Надёжно упрятали! Церкви тоже перестраивались. Их привычные входы с четырёх сторон закладывались. Единственный вход оставался напротив невиданного ранее новшества – иконостаса. Чтобы выгадать для него место, снаружи у всех церквей делали пристройки с полусферической крышей. Будто всегда так и было! Жизнь поменяли абсолютно во всём. Даже еду какую-то запрещали, а что-то вворачивали. Гусли (был раньше такой музыкальный инструмент) тоже под запрет попали. Оно и понятно! Гусляры, перебирая струны, повествовали об истинной истории нашей земли и жившего на ней народа. Потому и запретили гусляров! А тех, которые «не поняли», что следует молчать, убили.
Но до сих пор никто в землях наших не возмутился краже истинной истории! Даже в советское время так называемые историки славно продолжали разрушительное для славянского самосознания дело Шлёссера и Миллера. Официально, между прочим, продолжали! С благословления всяких ЦК и Политбюро! Стало быть, не наши в них люди водились, если скрывали от народа его истинную историю, а навязывали придуманную врагами. На них работали! А население послушно поддакивало: «Как нас в школе научили, пусть так и будет! Пусть белое останется чёрным, а чистое – грязным! Нам-то что? Нас лишь бы не трогали! Лишь бы не было войны!» А вы уверены, что вас не тронут? Даже если захотят? Даже если опять надумают уничтожить тысячи лет нашей истории? Не заблуждайтесь! Ещё как тронут! А когда закопают, так и заголосят, будто мы совсем молодая и никчемная нация, еще недавно ходившая в дикарях и варварах! Не то, что Европа или Китай, к примеру! Потому нас следует держать в чёрном теле и учить, учить, учить! Вон, как учат теперь русских в Украине! Сразу, как только туда пришли фашисты, всем славянам объяснили, будто они некие особые славяне – независимые украинцы. А русские якобы веками не давали украинцам подняться! Потому они – вечные враги! И сработало! Подростки-дурачки ведь не знают, что Украина государством стала лишь благодаря советской власти. Эти дурачки теперь – лютые враги своим братьям-славянам. Готовы русским в глотку вцепиться. И убивают, и сжигают… Не ведают, что творят под воздействием фашисткой пропаганды из милой предателям Европы. А в Европе только руки потирают – вот даже украинский чернозём уже вывозятэшелонами. Так уже бывало. А в истории, говорят, всё повторяется. Потому и скрывают историю от нас, чтобы не знали, что нас ждёт. Чтобы не готовились! Чтобы долго не могли разобраться в новых «благодетелях».
Официоз всегда опирается на своих служак и приспособленцев, то есть, на наших «славных» историков. Это те служаки, которые окончили странные по своему содержанию исторические факультеты. Там всем студентам вбили всякие небылицы о нашей истории, чтобы они вбивали их потом гражданам страны, выдавая за подлинную историю! И ведь не стыдно им этим заниматься! «А как же нам быть? – недоумевают негодяи. – Нам ведь приказали молчать, вот мы покорно и молчим! Не менять же нам, в самом деле, профессию!» И притом они не считают себя ни лгунами, ни фальсификаторами, ни негодяями! Удивительная псевдонаучная прослойка профессиональных проходимцев – наши историки!
Ровно так же поступили тогда в Казани и доблестные метеорологи, своим покорным молчанием отправившие объективную реальность в засекреченное небытие! Но мы-то своими глазами видели ту реальность! Мы ее помним! Мы делали выводы и уже сами, без помощи официалистов, старались докопаться до истины! Нас в КВКИУ, и не только там, и не только нас, неплохо вооружили некоторыми объективными методами познания мира!
На этом было бы логично остановиться, оставив в покое то странное новогоднее потепление. Если бы не знать ещё кое-что на эту тему. Тоже весьма странное! Но я-то знаю! Потому предыдущий разговор – лишь начало того, что следует вспомнить и объединить с новогодним потеплением в одно целое. Поясню! Как ни странно, но опять же 31 декабря, только уже 1978 года, Казани опять преподнесли температурный или климатический, как хотите, сюрприз. Только теперь он предстал в виде совершенно фантастического мороза. Вам интересно, сколько было градусов? Я не метеоролог – я скрывать не стану и скоро скажу! В разных районах города температура слегка колебалась, что вполне обычно. Не стану обращать внимания и на попытки списать всё на неточности термометров и неумение людей ими пользоваться! Понятно, что это напоминает чушь! Даже если какой-то термометр и «врал», то остальные тысячи всё равно показали температуру минус 54-56 градусов Цельсия! Впрочем, если кое-кто в предновогодней суете и не знал истинную температуру, то прекрасно ощущал на себе ее чрезвычайность. Неспроста ведь железнодорожный вокзал был переполнен теми, кто пытался уехать, хоть куда! Или обогревался в вокзале, поскольку системы отопления жилых домов размораживались одна за другой. Транспорт, кроме электрического, от мороза перестал существовать. Из-за многочисленных аварий останавливались предприятия. А на улицах города появлялись только самые отчаянные или несведущие люди. Но через несколько минут на улице и они понимали, что с морозом лучше не спорить! Улицы города опустели – ни людей, ни транспорта! Мне самому не пришлось всё это увидеть воочию, потому что в то время я служил в Прибалтике. На ту местность тогда тоже свалились (откуда?) морозы до тридцати. Можно подумать по незнанию, что это ещё терпимо, но не для Прибалтики же, в самом деле! Там это стало настоящим бедствием. Так вот! Хотя мне самому не пришлось тогда пережить тот жуткий мороз в Казани, но свидетели описали мне поразившие их события по свежим следам. Не верить им я не могу. И все они называли те запомнившиеся ужасные 54-56 градусов, которые видели на своих термометрах. Кстати, перепуганные жители города своим термометрам поначалу тоже не очень-то доверяли. Да и шкала многих приборов была рассчитана на пятьдесят градусов. Правда, это не столь уж важно, поскольку подкрашенный спирт в термометрах продвигался туда, где градуировки уже не было, но ведь показания легко интерполировались. Было совершенно ясно, что мороз сильнее пятидесяти. И всё же из-за необычности ситуации некоторые люди сомневались. «И как можно верить каким-то странным чудесам?!» – думали перепуганные люди, еще не понимая, что прикоснулись к чему-то небывалому. В конце концов, кто-то и теперь может не верить жителям города, но как не верить свидетелям-трамваям? Им-то ради чего лгать? А казанские трамваи ещё несколько лет потом ездили с облупившейся от невероятного мороза краской! Пусть они не выдают, какой же точно была тогда температура, но однозначно «заявляют», что мороз был невиданным, ведь до тех пор краска зимой никогда не облетала, а сорок случалось каждую зиму.
А теперь вместе поразмыслим над главным! Учтём, как официоз отреагировал на невиданное новогоднее повышение температуры семь лет назад. Он тогда всё отрицал! И даже не зафиксировал тот рекорд, хотя не имел такого права. И по случаю мороза 54-56 градусов в Казани официоз опять поступил также! Опять – полное отрицание и замалчивание. До сей поры официальные данные указывают, будто самая низкая температура в Казани случилась 21 января 1942 года. Она составила – 46,8 градуса. Тоже ведь – ужас! Но 31 декабря 1978 года вместо фактического мороза в 54-46 градусов официально признаны всего 43! Именно столько сегодня можно найти в интернете применительно к тому памятному дню! Правда, газеты (их тоже можно посмотреть в интернете) того времени всё-таки упоминали сильные морозы, захватившие всю Европейскую часть СССР. И метеокарты с изотермами газеты публиковали, но только не для Казани. И даже признали, что в Архангельской области кое-где температура опускалась до 52-55 градусов. «Так то же в Архангельской области! – подумали многие. – Там всегда так! И ведь никто не скрывал! Выходит, что в Архангельской области действительно был такой мороз! Значит, не врали! Был бы он в Казани – тоже бы сообщили!» Но даже в Архангельской области, на Севере, такая температура – полная аномалия! Хорошо! Пусть под прицелом будет только Архангельская область! Но откуда в неё принесло сильнейшие морозы, которых нигде по соседству тогда не было! С Северного Ледовитого океана? С островов Шпицбергена? С островов Новой Земли? Не смешите, ребята! Там таких температур тоже не бывает! Тогда откуда же? А откуда сильнейшие морозы пришли в Казань, если всюду вокруг было «теплее», нежели в самой Казани? Неужели в Казани работал неведомый гигантский холодильник, дверцу которого нечаянно (или умышленно) приоткрыли накануне Нового года? А как же думать иначе, если морозы появились неизвестно, откуда!? Но ответ на эти вопросы не такой уж простой. Взять, к примеру, якутский посёлок Оймякон. Его часто называют полюсом холода Северного полушария, хотя до сих пор никто убедительно не объяснил, почему он им считается? В соседнем Якутске бывает ещё холодней, но его полюсом холода не нарекли! Ещё один миф! Какие-то объяснения наукой, конечно, предлагаются, но, кажется мне, все они лукавые. Чаще всего говорят о дефиците солнечной энергии в связи с географическим положением посёлка и сезонным наклоном земной оси. Но тогда самым холодным местом должен быть Северный полюс, а это совсем не так. Холода Оймякона нередко объясняют застоем холодного воздуха по ночам из-за особенностей рельефа. Но ведь и далеко вокруг Оймякона, на сотни километров, зимой ветров практически не бывает. Выходит, везде одинаковый застой! Так почему именно в Оймяконе зарегистрирована самая низкая температура? Видимо, сама Земля его охлаждает, высасывая энергию. Но никакие высасывающие жерла в окрестностях посёлка не обнаружены. Другие механизмы тоже неизвестны. Да и современным теориям о строении Земли такое высасывание энергии противоречит. И что же получается? Так и непонятно, почему в Оймяконе холоднее всего. Есть весьма интересная, неожиданная и вызывающая доверие теория Алексея Кунгурова. Мол, когда-то по причине обширных катастрофических явлений на огромной территории Восточной Сибири начались сильнейшие вибрации и подвижки земной коры. Потому газ, скопившийся на большой глубине из-за гниения органики, стал струйками просачиваться наверх, на поверхность. При этом он освобождался от действовавшего ранее огромного сжатия, то есть, расширялся. По законам физики в результате расширения газа, он охлаждался сам и охлаждал прилежащие пласты грунта. Теперь в некоторых местах грунт заморожен на глубину до километра. Его температура обычно держится около 3-5 градусов мороза. Это и есть знаменитая вечная мерзлота! Но, понятное дело, чтобы с ней не происходило, – оттаивала бы она или ещё сильнее охлаждалась, – она не сможет собою заморозить поселок Оймякон до столь низких температур.
Видно, истину только чёрт и знает! Но он же не расскажет! Не расскажет и почему в ту новогоднюю ночь температура воздуха в Казани свалилась до необъяснимых значений. Тайной останется и причина, по которой официоз этот факт засекретил? Какой-то интерес у него всё же был, коль всё накрыли колпаком недоступности!
Допускаю, что кто-то из читателей уже раздражён: «Все могут дурацкие вопросы задавать, да кто на них ответит? Сам-то ответы знаешь? Гипотезы хотя бы есть?» Конечно, есть! Сначала в Казани было внезапное и сильнейшее потепление в новогоднюю ночь! А ровно через семь лет там же и опять в новогоднюю ночь – внезапное, сильнейшее и необъяснимое похолодание! Опять Казань! Опять Новогодняя ночь! Опять полное и нелепое отрицание действительности! Слишком много совпадений, чтобы всё считать случайностью. Кроме того, оба случая близки по своей физической сути, хотя и противоположны по знаку. Оба относятся к метеорологии. Сам собой напрашивается вопрос, хоть как-то объясняющий эти случайности и молчание властей: «А не метеорологическое ли оружие испытывали в районе Казани? Природа-то на такие сюрпризы все годы наблюдения была не способна!» Уж не знаю, враги ли на нас испытывали то оружие или «наши» это делали на собственном населении? Впрочем, врагов, пожалуй, надо исключить. Им трудно было бы до Казани дотянуться. Скорее, это «наши» испытывали на своих! Конечно, молодцы, что разработали такую непонятную штуку! Но зачем соотечественникам жизнь портить?! Ведь оружие нужно чтобы свой народ защищать, а не гробить его подобно Жукову. Он 14 сентября 1954 года на Тоцком полигоне Оренбургской области сколько людей загубил? Только облучению в качестве подопытных кроликов тогда подверглись 45 тысяч человек! Разве не изверг? В этом же не было нужды! Сколько молодых людей умерли в скором времени из-за человеконенавистничества Жукова? Всё скрыто от нас! А оставшиеся живыми будут всегда молчать и умирать молча, ведь с них взяли подписки, что они никогда не выдадут своих убийц! Очень жуткие подписки. В случае разглашения они обещали самую страшную кару даже для родственников. После такого предупреждения точно замолчишь! А в Казани даже расписки не понадобились. Просто всем внушили, будто они идиоты, придумавшие ни весть что, и ничего вокруг себя не понимают! Так что, некоторые деятели на своём населении уже давно испытывали то, что хотели! Напрасно наивное население по этому поводу питало надежды на гуманизм власти. Могли и метеорологическое оружие испытать! К тому же, жертв от него получилось не так уж много. Но были! Если кто-то в метеорологическое оружие не очень верит, пусть вспомнит, что грозовые тучи в СССР научились разгонять ещё в пятидесятые годы прошлого века. А Дмитрий Сахаров вообще предлагал устроить двухсотметровую океанскую волну, которая бы прокатилась поверх США от Атлантики до тихоокеанского побережья, всё смывая на своём пути. Эта идея так обеспокоила руководство США, что оно задумало проверить, а возможно ли подобное безобразие? И ведь проверили! В результате испытания случилось невиданное цунами, затопившее несколько прибрежных стран Индийского океана. Погибло около миллиона человек. Да и известная ядерная катастрофа на АЭС в японском городе Фокусима была вызвана такой же искусственной волной. (Дело Сахарова живёт и побеждает!) Теперь, вполне возможно, военные уже научились поигрывать и температурой воздуха, вызывая по необходимости либо сильнейшую жару, либо чудовищный холод.
Тому, кто по-прежнему считает меня сумасшедшим, советую проверить хотя бы следующий факт. На территории Советского Союза в разные годы произведено около двухсот ядерных взрывов с якобы мирными целями. Мирными! Военные испытания к этим взрывам – ни ухом, ни рылом! И проводились они не в безжизненных районах Казахстана, как было 21 августа 1957 года при испытании первой межконтинентальной советской ракеты Р-7 (8К71) с ядерной боевой частью. И не на пустынных островах архипелага Новая Земля, где устроили ядерный полигон, известный всем иностранцам, а во вполне заселенных районах своей страны! О двух таких взрывах я с большим опозданием всё же узнал. Нешироко, но общественность известили, что в семидесятых годах в Башкирии для повышения производительности нефтяных скважин проводились экспериментальные ядерные подземные взрывы. Тогда сказали, будто взрывы себя не оправдали и в дальнейшем не проводились. Разве при нашей доступности подобной информации этому так легко можно поверить? Ну, пусть даже так! А остальные взрывы? Где, как, зачем и с какими последствиями для здоровья советского населения их произвели? Я не знаю! А вы знаете? Так вот, если вы не знаете даже о ядерных взрывах у себя под носом, станет ли с вами кто-то делиться информацией об испытаниях якобы фантастического метеорологического или климатического оружия, последствия которого можно легко списать даже не на испытания, а на капризы неуправляемой якобы природы? И ещё! В связи с этими испытаниями, мне очень интересно, чего же нам ещё ждать от столь заботливых «наших»? По-видимому, они народом могут пожертвовать лишь для того, чтобы проверить, удастся ли в случае необходимости уничтожить настоящего противника? При таком подходе к испытаниям, за ними не заржавеет! 62 Между тем, табло на перегородке салона ровно гудящего «Ту» погасло. И следом послышался приятный голос нашей стюардессы: – Уважаемые пассажиры! Прослушайте информацию о полёте. Наш самолет набрал высоту восемь тысяч метров и летит со скоростью 850 км/час. Температура воздуха за бортом минус сорок два градуса. Сейчас вам будут предложены прохладительные напитки. Командир корабля и экипаж желают всем приятного полёта. Спасибо за внимание!» «При такой температуре нужны не прохладительные, а горячительные напитки!» – усмехнулся я. Когда-то их действительно на борту подавали. В разных частях салона торопливо поднялось несколько заядлых курильщиков. Они устремились в хвост самолёта. Отравленный наркотиком организм постоянно требовал подпитки. «Не нарушили бы балансировку самолёта! – забеспокоился я. – Дурное дело, всегда нехитрое! Хорошо, что я к тем позорным соскам не пристрастился! Разве на первом курсе слегка. В первый же месяц попробовал из-за нервного перенапряжения, как и остальные. Слава богу, хватило соображения вовремя прекратить эту глупость!»
За окном восьмикилометровая толща воздуха размыла очертания небольшого городка с его крохотными домиками, равноудалёнными один от другого, с прямыми улочками, очень широкими тротуарами, деревьями и лучами шоссе, ровно уходящими во все четыре стороны. В городке привычно текла собственная жизнь людей, независимая от нас. Разве только, кто-то устремит свой взгляд ввысь, провожая наш крохотный самолетик неизвестно куда, да и забудет о нём сразу. «А если под нами тот самый Аткарск?» – вспомнил я, и во множестве деталей представил давно пережитую чрезвычайную ситуацию. 63 Помню, был чудный март очень далёкого 69-го года. В Ашхабаде, куда я неделю до того примчался к тебе на каникулы, весна проявила себя в полной мере. Погода стояла ласковая, солнечная, пахучая, теплая. Настолько теплая, что моя шинель даже в руках смотрелась нелепо, однако на обратном пути без неё мне пришлось бы туго! Неделя в твоих объятиях испарилась одним мигом. Настало время возвращаться в училище. Я собирался вылететь в Москву рано утром 9 марта, а оттуда в Казань. Билет был в кармане. Оставалось последнее препятствие – в пять утра добраться до аэропорта, но заказать такси в те годы было сложно. Современникам это представить невозможно! Сегодня как? Позвонил с сотового телефончика, и через несколько минут машина подкатит. Тогда сотовых не было в природе. Не было и голодных таксистов-частников, готовых мчаться в любое время, куда угодно, лишь бы свести концы с концами. В общем, хорошо потребителю, когда гримасы капитализма у него на службе! Накануне я попытался заказывать такси на утро из уличного телефона-автомата. Надо сказать, столь простые слова, как «на вокзал» или в «аэропорт», действовали на операторов такси магически, поскольку операторы вполне сознавали свою ответственность за опоздание пассажиров на поезд или самолёт, но в ночное время машин в их распоряжении не хватало, потому моё время стали корректировать. После торопливого пересчета в уме, учитывая разницу с Москвой на два часа, я сообразил, что предложение оператора меня не устраивало. Попросил подобрать что-нибудь другое. Пока перебирали ещё несколько вариантов, вертя в уме время вылета, время подъезда машины к дому, время в пути до аэропорта, время начала и окончания регистрации билетов, разницу во времени с Москвой, я основательно запутался, даже не заметив этого, но на чём-то мы сошлись. Стало быть, машину на утро я заказал. И был весьма рад тому, что тревожившее меня дело успешно завершено. Нам вместе оставалось провести всего несколько часов. И разве кому-то драматичность нашей ситуации не ясна? В общем, я больше не стал перепроверять свой заказ на такси, забыв о нём, как о деле решенном. Разумеется, короткую ночь мы не спали, проведя ее в бесконечных разговорах, воспоминаниях и планах на совместное будущее. Потом, когда будильник нас поторопил, быстренько собрались и вышли на улицу, чтобы там поджидать машину. Было по-летнему тепло и приятно, только наши души ныли от неизбежности расставания. В голове висел туман. Все слова будто закончились, и оттого мы молчали, заранее переживая еще не начавшуюся разлуку. Ожидаемое такси подкатило в назначенное время. Мы без трудностей доехали до аэропорта и присели в зале ожидания. По моим подсчётам до начала регистрации рейса оставалось минут сорок. Можно было не спешить, можно было ещё поговорить. Можно еще немного подержать твои ладони в своих руках. Потому я лишь краем уха услышал обычное объявление: – Закончилась регистрация на рейс 4248, вылетающий по маршруту Ашхабад-Москва. Просьба к пассажирам пройти на посадку к галерее номер два. Повторяю! Закончилась… – Что значит ранее утро! – удивилась ты. – Самолёты в Москву торопятся один за другим! Хорошо, хоть наш не так спешит! – Конечно, посидим Людок! Теперь не опоздаем! А с этим такси, столько было волнений… С этим московским временем! С этим пересчётом! – согласился я и одновременно ощутил рождение в себе смутного беспокойства. Чтобы не паниковать, я очень-очень медленно достал свой билет и взглянул на номер рейса. Это было странно! Очень странно! Но мой рейс имел такой же номер – 4248 – как у того, на который объявили конец посадки! «Да, действительно странно! – всё ещё повторял я, соображая. – Неужели бывает полное совпадение номеров? – и вдруг я догадался. Между лопатками защекотала струйка пота. Ноги стали ватными. – Какое совпадение?! Побежали!» – скомандовал я тебе. Мы бросились к стойке для регистрации. В вытянутой перед собой руке я протянул девушке в синем кителе свою последнюю надежду: – Девушка! А этот рейс, когда… Когда регистрация? Она спокойно взяла билет в свои руки и ответила без признаков сожаления: – Самолёт уже готовится к вылету. Посадка закончилась! С этим билетом вы в течение часа можете обратиться к дежурному по аэровокзалу. Билет перерегистрируют на ближайший рейс. – Как!? Девушка! А, может, я еще успею? Зарегистрируйте меня! Пожалуйста! Очень надо! Я сам добегу до самолёта, а? Вещей практически нет! – Ну, что вы?! За летящим самолётом вы точно не успеете! Да и свободных мест в нём нет! Я же вам объяснила – в течение часа! – Я… А следующий в Москву когда? – пока я ждал её ответа, моя душа с шумом в голове проваливалась в пятки. – Боже ты мой! Опоздаю ведь на регистрацию в Москве, а потом и в Казань не улечу! Принцип домино обязательно сработает! Опоздаю в училище! Лучше здесь повеситься! Без мучений! – Часа через два… Обратитесь в справочное или сами посмотрите расписание! – посоветовала красавица в форменной одежде. – А лучше, направляйтесь сразу к дежурному по аэровокзалу! – Ага! Он меня на своём личном домчит, что ли?! – съязвил я, не зная как теперь быть не только мне, но и тебе. – Да, не убивайтесь так, молодой человек! Ещё успеете! – посочувствовала красавица. – Война в ближайшие дни всё равно не начнётся! – усмехнулась она, намекая на мою принадлежность к вооруженным силам. Я развернулся к тебе. Ты смотрела на меня одновременно с ужасом, вполне осознав произошедшее, но и как на бога, который в самых безнадёжных ситуациях всё же способен творить чудеса. Теперь ты ждала чуда. Необходимость в нём явно возникла, но что я мог в сражении с Аэрофлотом? Мне стало жаль тебя. Я поцеловал твою щёку и предложил отойти в сторонку. Следовало сообразить, как быть дальше? – Вот, как мы поступим! – произнёс я железным тоном, чтобы ты успокоилась от вида моей решимости. – Считай, что ты меня уже проводила! Не перебивай меня! Понятно? Я и сам отсюда улечу, а ты отправляйся-ка сейчас в свой институт. Самое ведь время! Как раз успеешь на занятия. Потому, давай прощаться, но только без слёз! А я здесь в два счёта разберусь – пустяковое, в общем-то, дело! Только чересчур неожиданное! Считал, считал время под это такси… А следовало считать под самолёт! Когда-нибудь станем вспоминать это утро как самый лучший анекдот! Давай, поцелую тебя, и беги на занятия! Ну, улыбнись, родная! 64 Не стану утомлять читателя подробностями моего путешествия, но к шести вечера я добрался до Казани, отыграв у московского времени примерно три часа. И всё потому, что летел на северо-запад и почти со скоростью вращения Земли. Получилось бы ещё лучше, если лететь строго на запад. Этот эффект хорошо известен дальневосточникам. Вылетая из Владивостока или Хабаровска, они оказываются в Москве ровно в тот же день и в тот же час, в который вылетали из дома. Будто долетели мгновенно! А в родных городах, между прочим, жизнь уже перескочила часов на десять вперёд! Весенняя Казань, как и Домодедово, напрягла двадцатиградусным морозом. На улицах жуткое нагромождение снега. Для освобождения проезжей части снег тракторами привычно отброшен на тротуары. Высота образовавшихся снежных барьеров – три-четыре метра. По крайней мере, мой троллейбус и остальной транспорт тащился внутри снежного коридора, не имеющего крыши. Стало быть, пока я в Ашхабаде встречался с весной этого года, здешняя зима навалила снежка ещё больше, нежели за все отпущенные ей месяцы, хотя формально красавица-весна уже пришла и в Казань! Ведь было девятое марта! Но местные жители по опыту знали, что ждать тепла им придётся еще месяца два! В конце февраля, когда я улетал из Казани, двадцатипятиградусный мороз звенел в воздухе и хрустел под сапогами. А всего через несколько часов полёта я блаженствовал в настоящем раю! Плюс десять, деревья обзаводились листочками, и в воздухе царствовал аромат очищенного прошлогоднего хлопка! Но прошло несколько дней, и из весеннего Ашхабада я вернулся в дикий холод. В ту свирепую зиму, из которой с радостью недавно вырвался. И мне предстояло ещё два месяца дожидаться той самой весны, с которой я совсем недавно расстался в Ашхабаде! Две зимы за год – это отвратительно! Но две весны за год – это прекрасно!
Добравшись до училища, я, как и положено, доложил о своём прибытии из отпуска. И этим поставил точку на зимних каникулах. Потом начал торопливо готовиться к завтрашним занятиям, одновременно обмениваясь с товарищами отпускными новостями. Больше всего я ждал отбоя. Вымотавшись в дороге со всеми ее переживаниями, и после бессонной ночи, которая прошла в разговорах с тобой, я валился с ног. А впереди ждал новый учебный семестр. В него не следовало тащить за собой прежнюю усталость. Её и в свежем виде скоро появится навалом! 65 Однако спать в ту ночь не пришлось! Внезапно обстановка изменилась. Но подробности того, как именно всё развивалось, из-за той самой усталости я помню смутно. В памяти осталось немногое, только главное. Помню, как за час до отбоя нас построил старшина и приказал всем, кроме наряда, заступающего завтра, немедленно одеться теплее, переобуться в валенки, взять с собой весь инвентарь для уборки снега и ждать прихода начальника курса. «Куда это нам вздумалось, на ночь глядя? – недоумевали все. – Теперь снег чистить будем по ночам, будто дня не хватает! Или огромную снежную бабу слепим?» Через минуту поступил приказ инвентарь оставить в казарме. Лопаты обещали выдать на месте. Обычное дело: не спеши выполнять – поступит команда «отставить»! Вот и Пётр Пантелеевич появился. Он коротко обрисовал обстановку и нашу задачу. В гарнизоне объявлена чрезвычайная ситуация в связи с повсеместными снежными заносами автомобильных и железных дорог. Направляемся на помощь. Нас опять пересчитали, чтобы точно знать в пути, сколько было в начале, и направили в училищный автопарк. Там в нескольких колоннах нас дожидались дымящие на морозе военные грузовики, оборудованные тентами кузовов. Мы по-военному, – слышались лишь команды командиров, – распределились по машинам, и старшие машин опять всех пересчитали. Людей в автопарке собралось много, и они продолжали прибывать. Видимо, по тревоге поднялось всё училище. Обстановка напомнила ситуацию под Москвой в 41-м. Холод, ночь, неопределённость, ожидание больших трудностей. От этого настроение стало гнетущим. «Куда же нас? И зачем? Неужели всё это мощное и хорошо организованное перемещение, действительно только из-за снега?»
Нас, по возможности дремавших с поднятыми воротниками шинелей в тех промерзших кузовах, везли долго. Зуб на зуб не попадал. Спать по-настоящему, кажется, никому не удалось. Да и не разглядеть, кто спал, а кто лишь молчал, вспоминая резко оборвавшийся отпуск – темно! Лишь иногда вспыхивала спичка, если кому-то становилось невтерпёж без табачного дыма. Высадились мы, как нам сообщили, в районе небольшого города Аткарск. И потом ещё долго пробирались по узкой дорожке, будто специально прокопанной для нас в снегу. На всём пути снег, казалось, был лишь слегка притоптан, а не расчищен до грунта, потому шагалось тяжело. Рыхлый снег проминался даже под нашими огромными военными валенками, образуя сплошные, хотя и неглубокие ямки, а уж они с каждым шагом выворачивали нам ноги. Хорошо, хоть высокие снежные горы слева и справа защищали от ветра. А наверху он расходился вовсю. От постоянного напряжения мы скоро взмокли, но продолжали ползти друг за другом к неизвестной нам цели. Где же она? Наконец, длинная людская колонна, в которой двигались и мы, скомкалась где-то впереди и остановилась. Назад по цепочке передали команду самостоятельно распределяться вдоль дорожки с интервалом пять метров. Все засуетились, стали давить один другого, сдвигаясь назад. Откуда-то спереди конвейером нам принялись передавать деревянные лопаты, предназначенные специально для снега. Для рыхлого снега. Если попадается наледь, такая лопата обычно не выдерживает, разлетается на щепки. Но снег вокруг был свежим, не слежавшимся, сверху пушистым. И он продолжал подсыпать, наносимый, как нам казалось, одним лишь ветром. Поначалу задача показалась предельно простой. Под нами, как стало известно, проходили два рельсовых пути, заваленные снегом на пару метров. А метра два ещё до нас откинули наверх предыдущие герои. Нам предстояло завершить очистку рельсов, ступенчато отбрасывая снег всё дальше от них и всё выше. Дальше и выше, перебрасывая снег на более высокие ярусы, а потом и в чисто поле. Мы энергично взялись за работу, ею и согреваясь. Наконец-то наша задача лишилась таинственности. Отовсюду посыпались шуточки. Всё чаще раздавался смех. Иногда ветер доносил до нас и женский смех, что удивляло. Мы думали, будто это чудится, поскольку в нашем туннеле виднелись лишь серые курсантские шинели. Уже потом стало известно, что на этих работах трудились практически все воинские части гарнизона, наше училище и танковое, работники крупных предприятий, учреждений, организаций и студенты всех казанских вузов, техникумов, медицинских и педагогических училищ. Всего – более ста тысяч человек откапывали железнодорожные пути, засыпанные на многие километры, если даже не на десятки. Вот почему нас торопили! Вот почему мы работали ночью! Оказалось, что на сибирском и встречном направлении уже двое-трое суток в снежном плену стояли поезда. В том числе, пассажирские, скорые и почтовые. В тысячах промёрзших вагонов находились люди разного возраста и здоровья, страдали маленькие дети, кому-то требовалась медицинская помощь, не было воды, еды, отопление выдохлось без угля, запасы которого закончились, туалеты замёрзли… Очень много людей, терпящих бедствие, ждали от нас помощи.
Мы непрерывно работали почти всю ночь. Только около восьми утра, когда небо просветлело, наш конвейер по ярусной переброске снега по чьей-то команде остановился. От тех, кто работал на самом верху, стало известно, что в чистом поле из-под снега торчали верхушки телеграфных столбов. Даже провода кое-где были засыпаны. Стало быть, глубина снега достигала четырёх или пяти метров. Поначалу это воспринималось как шутка. Только подумав о том, сколько мы сами перекидали снега, можно было понять, что стихия постаралась всерьёз. Насыпало этот снег или его намело, значения не имело. Он легко утопил бы под собой всё живое и неживое!
А потом всем сделали сюрприз. Каждому преподнесли большой кусок копченой «краковской» колбасы, весом с полкило, и полбуханки хлеба. Однако есть нам не хотелось. Голод заглушила усталость. Спины гудели от многочасовых однообразных движений с тяжёлой лопатой. Руки и ноги мелко дрожали от перенапряжения. Разгорячённым телам хотелось пить, но не было припасено ни воды, ни чая, а растапливать во рту холодный снег – затея вредная. Мы устало жевали колбасу, не особо налегая на задубевший хлеб, и втайне боялись, как бы опять не пришлось браться за лопаты… Сил, казалось нам тогда, не осталось.
Но новые подвиги от нас не потребовались. По цепочке прошла команда, чтобы мы прокопали проходы от рельсов наружу, и сконцентрировались где-то там. Заодно сложили бы в кучу лопаты. Такое задание подняло наш дух и всех активизировало. Стало ясно, что мы свою работу закончили. И действительно! Скоро издалека послышались короткие и не очень громкие тепловозные гудки. В нашу сторону ползло огромное красное чудище, оборудованное мощными снегоуборочными приспособлениями. Чудище ползло медленнее, нежели черепаха, периодически крякая короткими предупреждающими гудками, очевидно, готовое замереть, если на путях окажутся люди. В поле от чудовища веером улетал фонтан снега, а рельсовые пути дополнительно очищались вращающимися ворсистыми щетками. Видимо, даже этот монстр не смог справиться с заносами, глубиной несколько метров, потому наша помощь пришлась ему в самый раз. «Просто удивительно, – только сегодня подумалось мне, – до чего же я узко видел этот мир? Ведь не задал себе простейший вопрос, а как же при таких заносах выживали окрестные населенные пункты? А в каком состоянии оказались автомобильные дороги с разбросанными на них одиночными автомобилями? Да много еще вопросов должно было у меня возникнуть, но я был убогим верхоглядом. Или так вышло из-за усталости?»
Скоро мимо нас медленнее пешехода поползли застоявшиеся пассажирские поезда. За дни снежного плена в районе тамбуров они обросли ледяными бородами. По всему видать, туго пришлось в этих холодильниках невезучим пассажирам. За час проползло всего четыре пассажирских состава. Дистанция между ними была минимальной, всего два-три вагона. Мы рассматривали и провожали их молча. Даже реагировать на что-то и, тем более, обсуждать, не осталось сил. Нас, капитально пропотевших во время напряженной работы, пробирал совсем небезопасный озноб. Но никто не знал, как и когда нас, новых челюскинцев, эвакуируют из убийственного мира холода. Похоже, мавр сделал своё дело и оказался не нужен! Оно и понятно! Как можно сразу увезти отсюда всех, кого доставляли много часов подряд? Всё сильнее хотелось спать. «Такое является частью гибели от переохлаждения! – подумалось тогда мне. – Или от усталости, накопившейся за двое прошедших суток?» В одной из групп курсантов, откуда послышался хохот, я заметил нашего Петра Пантелеевича. Он с нами наравне разделил свалившиеся на нас испытания.
Мы ждали спасения часа два или три, балагуря группками. Присесть было негде. И никто по-прежнему не эвакуировал ни одного работника. Над сотнями плотно стоявших людей поднимались клубы пара, но оттого им теплее не становилось. Постепенно в разговорах повеяло безнадёгой. Но в какой-то миг всё пришло в движение. До сих пор не знаю, кто же взял управление на себя, но люди струйками потянулись обратно на рельсы, преградив дорогу очередному поезду. Это было ново! Такую наглость было удивительно наблюдать, но машинист, высунувшийся из окна тепловоза, не покрыл нас трёхэтажным говорком, а только крикнул, размахивая рукой вдоль состава: – Давай, братва, распределяйтесь по вагонам! Скорее только! Бегите, ребята, пока я коней держу! И мы рванули! Не было времени замечать, кто в какой вагон забирался и как это удавалось. Каждый думал лишь о себе. Тем не менее, мы быстро сообразили, что в плацкартных вагонах нам делать нечего. В них и без нас народу невпротык, а ведь там боковые полки вдоль вагона, да ещё в два яруса. На них везде ютились пассажиры, которым и без гостей невмоготу! В купейных же вагонах мы плотно рассаживались и даже укладывались прямо на полу в коридоре, набивались в «предбанниках» перед туалетами, в тамбурах и на выгнутых дугой металлических площадках, под которыми звучно лязгали вагонные буфера. И все мы, если удавалось захватить клочок пола, сразу отключали волю и засыпали. Общая картина нашествия сотен военных на исстрадавшийся поезд, надо понимать, получилась той еще, если бы кто-то решил её увековечить в цветах и красках! Но этим никто не занимался. А мы хорошо понимали несчастных пассажиров, потому старались их не стеснять, воочию наблюдая плачевные результаты их многодневной осады. Они же, в свою очередь, понимали нас, терпимо относились к нашему присутствию и даже благодарили за изволение от снежной стихии. 66 Далее я ничего не помню. Видимо, в состоянии анабиоза чудом добрался до казармы. Дневальный мне даже обрадовался: – Шестьдесят восьмой! – процитировал он и записал для доклада начальнику курса мою фамилию. – Можешь сразу ложиться спать! Разрешено! А на ужин мы всех поднимем! Не проспишь! – сообщил он весело. – Не все вернулись? – нашёл силы уточнить я. – Что ты! Как и ты, подтягиваются со всех сторон, будто выпившие! Кто по одному, кто малыми группами. Ещё человек пятьдесят ждём! – поделился он. – Хорошо, хоть Пётр Пантелеевич вернулся! Теперь в канцелярии дежурит. Ждёт, когда все соберутся. А начальник факультета (полковник Макунин) давно рвёт и мечет! От него ведь тоже ждут доклада, а люди просачиваются, как при отступлении в сорок первом! Для начальства картина такой видится, будто наш Титов всё своё войско разбазарил! Попадёт ему, наверняка! Даже если, дай-то бог, все на родную базу возвратятся! – Да! – только и сказал я, чувствуя как слабею. Добрести бы до койки, а язык уже не слушается. В нашем кубрике меньшая часть коек оставалась аккуратно заправленной с тех пор, как мы уехали. На остальных без задних ног спали мои товарищи! 67 Вечером того памятного дня, то есть, десятого марта, нас подняли, чтобы отправить на ужин. К тому времени все до одного были на месте. Все ожили и повеселели, но, как ни странно, никто больше и словом не обмолвился о снежной эпопее. Никаких впечатлений! Ни тем вечером, ни в последующие дни. Странно, ведь никто молчать и не обязывался, но мы будто языки проглотили. Забыли, как отрезали! И всё! Может потому, что поначалу потребовалось время для осмысления ночных приключений, а потом навалились новые события, появились новые интересные задачи… По пути в столовую, разумеется, в строю, я поглядел на четырёхметровую стену снега, отброшенного от нашей казармы и аккуратно подрезанного со всех сторон. Как говорится, по-военному! «Ничуть не меньше, чем было там, на рельсах, – попутно оценил я. – А под Новый год наша снежная стена была вполовину ниже! Но ничего! Мы ее тогда, под присмотром Володина, в два счёта раскидали!» – вспомнилось мне предновогоднее приключение нашего взвода. А всё потому, что 31 декабря кто-то проговорился или пошутил с умыслом, но в присутствии капитана Володина. «Мол, как хорошо придумал первый взвод запрятать бутылки в снегу напротив казармы. Теперь всё в целости и сохранности!» Шутка удалась вполне, но нам она праздничное настроение тогда поломала. Володин, разумеется, приказал нашему взводу, рассчитывая обнаружить запрятанное, сначала раскидать стометровую снежную стену, якобы она получилась весьма неровной и близко от бордюра расположенной, а потом выстроить новую, уже правильную стену. Мы-то понимали, откуда ноги растут! Понимали, что нас друзья-товарищи сделали шутами себе на потеху, но выбора не было. Так и пришлось четыре часа подряд перекидывать снег, туда-сюда. Правда, и Володин, не выпускавший объект работ из виду, чтобы обнаружить спиртное, так ничего и не нашёл. Оно и понятно! Мы бутылки спрятали в другом месте! И, конечно же, не в казарме! 68 После полуночи, когда все продолжали встречать уже вступивший в свои права Новый год, расположившись в неглиже прямо на койках, между которыми были накрыты не столы, а табуретки, дневальный закричал, что было силы: – Курс! Смирно! Дежурный на выход! – Курсант Данилевский! – вскрикнул от внезапного крика и вошедший никем нежданный Володин, назначенный, видимо, к нам дежурным на эту ночь. – Вы, что же, Данилевский, так долго в армии служите, что совсем устав забыли? После отбоя команда не подаётся! – Не забыл, товарищ капитан! Но сегодня же ночь особая, новогодняя! Вот и захотелось вас поприветствовать и поздравить с Новым годом! Думаю, абсолютно все на курсе хотят вас поздравить! – Ну, ну! – только и сказал Володин, направляясь внутрь казармы. Но времени, в течение которого Данилевский держал удар, нашему курсу вполне хватило, чтобы замести следы пиршества в тумбочки, переставить табуретки и притвориться спящими. Володин, конечно, всё отлично понимавший, прошёлся по нашему уникальному стометровому коридору, старясь не обращать внимания на некоторые неубранные признаки того, что недавно происходило в казарме (иначе ему пришлось бы принимать масштабные меры – новогодняя ночь окажется испорченной), якобы остался доволен общим порядком, и надолго засел в канцелярии. Народ лежал молча, удивляясь настойчивости Володина – будто своей семьи у него нет! Народ ждал! Володин тоже ждал и не уходил.
В полвторого Володин-таки удалился. И в казарме опять началась бурная подготовительная кутерьма! Правда, на сей раз, – знаем мы эти военные хитрости! – уже поочередно дежурили специально назначенные наблюдатели, выглядывая через форточку на дорогу вдоль казармы. И не напрасно ведь выглядывали. Потому что минут через десять, только всё разложили, дежурный по форточке заголосил на всю казарму: – Полундра! Володин возвращается! Опять срочно всё было приведено в исходное положение. Но Володин так в казарму и не зашёл – не дождались мы, хотя ждали еще минут пятнадцать! Пошутил он над нами! Просто походил вблизи, шороху навёл, усмехнулся, пожалуй, и ушёл к своей семье. Сам ведь таким же был не столь давно! Знал, что к чему! Всё же настроение упало, мы почти перегорели, но не пропадать же добру! И началось! Постепенно развеселились! Всё-таки Новый год! Любимый с детства праздник! Жаль, танцевать той ночью было не с кем! Да и не очень галантно мы выглядели в обязательных белых солдатских кальсонах. Свет всюду погашен – светомаскировка, чтобы посторонних не привлекать, особенно, дежурного по училищу! И только наши белые кальсоны выделялись в темноте и дефилировали туда-сюда! Одним словом, маскарад! 69 На пути в столовую я по привычке проверил два «своих» дерева. Они были мощными с виду американскими тополями, изрядно пылившими летом надоедливым пухом. Но в том году оба тополя не перенесли февральские морозы, чем и привлекли моё внимание. В том лютом феврале морозище два дня держался минус сорок четыре! Это, кстати, был рекордный для меня мороз! Причём и в Каракумах однажды мне случилось пережить столько же, но уже тепла! Ещё точнее, жары! Стало быть, температурный диапазон моего существования, выявленный экспериментально, почти девяносто градусов! Впечатляет, если учесть, что в таком диапазоне физическое состояние воды проходит путь от льда чуть ли не до кипения! А я как-то выжил! Но это – отступление от темы. В столовую мы в любой мороз ходили в гимнастёрках, чтобы не мучиться с шинелями. А без них пробирало до костей. Я даже время засекал как-то. При морозе в сорок руки без перчаток совершенно дубели всего за тридцать пять секунд! Пальцы переставали слушаться! А мы-то всегда налегке! Так вот, проходили мы в тот жуткий мороз мимо «моих» деревьев, а они вдруг как загрохочут! Долгий такой треск, рассыпчатый, на молнию похожий, если она рядом по земле саданула! Мы из строя едва не разбежались, кто куда, не разобравшись поначалу, что случилось. Оказалось, всего-то стволы тех деревьев от сильного мороза лопнули. Я их потом из любопытства обследовал, но наружных трещин не выявил, потому и смотрел всякий раз на этих пострадавших гигантов, всё думал, что трещины со временем проявятся. Интересно ведь – не от расширения затрещало, а от холодного сжатия. Аналогично тому, как скорлупу орехов давлением раскалывают. Ну, а трещины, меня интересовавшие, даже летом не обнаружились. Деревья хотя и трещали, но выдержали, и даже потом не засохли. А курсантам, пусть любой морозище трещит, всё должно быть нипочём! Мы трещинами тогда не покрывались, а продолжали ходить в гимнастёрках и в столовую, и обратно. И на занятия в учебные корпуса и, разумеется, «домой»! На нас работала попутная акклиматизация. 70 Как-то само собой так вышло, что вспомнил я из родногоучилища, можно сказать, кого угодно, только не своих близких товарищей. Вспомнились и командиры, вспомнились и начальники! Были и преподаватели – и штатские, и военные. Но только не такие же курсанты, каким я и сам считался пять лет подряд. Почему же так? Может, потому, что для товарищей требуется особый разговор. Долгий разговор. Долгий он потому, что много было товарищей. И потому, что многое знаю об их курсантской жизни, и многое знаю о последующей офицерской службе. Так или иначе, но вышло именно так, как вышло – сегодня они отодвинулись на второй план.
И пусть мою странную память простят многочисленные товарищи и друзья, все однокашники, за то, что вдруг вспомнились мне сейчас не все они, а лишь один из всех, который даже другом никогда не был. Он служил во втором взводе, и я знал его весьма поверхностно. Не знал бы совсем, если бы о нем не ходили легенды, часть из которых я слышал, а развитие некоторых даже наблюдал в действительности. Причем, те легенды, которые мне пришлось узнать, вполне подтверждались действительностью. Тот курсант не был тем особенным красавцем, которые привлекают к себе общее внимание, и потому все их легко узнают. Нет! Он был, как раз, маленьким и слабосильным. О таких даже говорят – плюгавенький. При нас он не совершал общественно значимых поступков, после которых его авторитет должен был взлететь. Он не ставил спортивных рекордов и не входил в число «лосей». Даже не ставил таких диковинных рекордов, как однократное заглатывание содержимого одиннадцати стандартных банок сгущенного молока. У нас были и такие рекордсмены! И по пирожкам, которые продавались в чипке (курсантская чайная), рекордсмены тоже имелись! Но он и среди них не числился. И среди тех, кто готов по первому призыву лететь, куда угодно, его так же не встречали! Он был тихим, спокойным и, кажется, малоинициативным. В общем, можно долго вспоминать, где этого героя не удалось бы встретить. Проще его назвать, поскольку, несмотря на всё сказанное, о его существовании знали все! Это был ни кто иной, как курсант Гудеев. Он прославился, в основном, тем, что не расставался с художественной литературой нигде и никогда! Даже там, где чтение было запрещено и совершенно невозможно! Наш Гудеев читал везде. Например, в строю во время движения в столовую и обратно. И никакие воздействия командиров и товарищей его от этой привычки не отучили. Он продолжал читать всё подряд, всегда и везде! Даже ночью его обнаруживали читающим, сидя на окне в туалете. Где, между прочим, было темновато и сильно сквозило. Ему это не мешало! Что всех особенно удивляло, Гудеев читал и на всех лекциях подряд! Делал он это весьма странно, как нам казалось. Просто укладывал книжку на колени и, наклонившись к ней, читал, хотя именно в таком положении выдавал себя более всего. Но это не только не волновало его, но и преподаватели, будто ничего не замечали! Такая история не прошла бы ни у кого, а у Гудеева проходила запросто! Казалось, постоянно читая лишь художественную литературу, он мог безнадёжно отстать в своём образовании от товарищей, которые все лекции конспектировали, а потом штудировали их по конспектам. Оказалось, Гудеев в этом не нуждался. Надо сказать, что немногим удавалось с лёгкостью осваивать сложные математические дисциплины. Причем, всегда подразумевалось три основных уровня усвоения. Первый, это когда обучаемый всё правильно понимал и мог с конспектом всё рассказать. Второй уровень, когда мог сделать это по памяти. А третий – если мог свободно отвечать на любые вопросы, даже в иной постановке, нежели они ставились преподавателем. То есть, это было самое глубокое понимание и усвоение учебного материала. Оно легко давалось мало кому, но после тренировки – многим из нас. А Гудеев, никогда не слушая лекции вообще, шёл на экзамены и получал там свои отличные оценки. И его товарищи утверждали, будто все дни, выделенные для подготовки к экзамену, он тоже читал только художественные книжки! Как всегда! Вот и ответьте, товарищи учёные, как такое возможно?! Никак? Вот и я думаю также! Выходит, то был непонятный никому экземпляр! Но экземпляр – уникальный. Благодаря чему, он и стал среди нас знаменитым.
Кроме всего прочего, Гудеев обладал совершенно уникальной памятью. Меня это не только поражало, но и заставляло остро завидовать, поскольку своей памяти я не имею. Так уж получилось! Ни зрительной, ни слуховой, ни музыкальной, ни образной! Никакой! Но я научился с этим недостатком бороться и даже жить. Это – отдельный разговор! Но теперь должно быть понятно, почему я завидовал Гудееву. Моя зависть была белой, поскольку вреда я ему причинить не мог, как и он не был в состоянии хоть чем-то помочь моей беде. Но оставалась крохотная надежда, что я чему-то от него научусь. По части памяти. Отсюда и мой интерес к нему. В один из самых заурядных дней я застал Гудеева в его любимом месте. Он сидел в туалете на подоконнике, забравшись на него с поджатыми ногами, но не читал, как всегда, а запальчиво выдавал один за другим куплеты из блатных песен! А рядом стояла подогретая группа болельщиков. Оказалось, Гудеев поспорил с кем-то, что вспомнит сто таких куплетов, и теперь болельщики считали их вслух, никак не допуская для себя, будто такое возможно! При мне набралось сорок пять! Только представьте подобную задачу! Ну, кто из нас вспомнит столько же куплетов хотя бы из самых популярных, не блатных песен, которые для нас исполняют ежедневно? Я и трёх не наберу, пожалуй! Кстати, через часок я вернулся поглядеть на результаты спора. Они были очевидными. Гудеев уверенно завершал декламацию очередного куплета, а болельщики восторженно фиксировали превышение планового количества – всего набралось сто пять, вместо ста! Полная и убедительная победа! И уникальные способности! Жаль, однако, что они были направлены в сторону, противоположную прогрессу человечества!
Я же тогда не знал, как не скажу уверенно и теперь, с чем было связано – неужели с гениальностью? Но у нашего товарища периодически возникала острая потребность в алкоголе, и он как-то находил способы, чтобы приводить себя в состояние, которое славы ему не добавляло. Такая вот история мне вспомнилась. Очень не хочется, чтобы по ней делали выводы о нас всех. Большинство из курсантов училища не только не страдало гениальностью, но и другими популярными пороками также не страдало! Впрочем, сразу вспомнился ещё один товарищ – Хазиев Ринат. Он тоже при сдаче экзаменов был по-своему гениален. Являясь татарином в самом центре Татарии, он прекрасно этим пользовался. Был он удивительно хитрым и увёртливым. По крайней мере, когда на первом курсе я трясся перед экзаменом, как бы его не завалить, он лишь посмеивался, занимаясь, чем попало. «Так ведь преподаватель сам татарин! – усмехался Хазиев. – Разве он меня завалит?!» И действительно, у него всё проходило весьма гладко, уж не знаю, о чем они говорили между собой по-татарски. А если попадался русский экзаменатор, наш Хазиев вдруг совершенно забывал русский язык! Он настолько беспомощно что-то лопотал по-своему, что не пожалеть его было невозможно. Свою тройку он получал лишь потому, что, как думали о нём преподаватели, ему пока очень трудно учиться на русском языке. Но после экзамена Хазиев лишь ухмылялся: «Военная хитрость!» Русский он знал не хуже любого из нас! После выпуска этого славного защитника отечества хватило ненадолго! Его распределили в место, действительно не слишком приятное для культурного отдыха – в Сары-Озек. Глушь беспросветная! Но ведь и красавица Алма-Ата была не столь уж далеко, если слишком одолевала тоска по цивилизации. Служили ведь наши ребята и там! Но только не он. Там лейтенант Хазиев вдруг заболел странной болезнью. У него, видите ли, голова выросла до столь больших размеров, что он не мог пройти сквозь стандартные двери. Правда, со стороны это было не заметно. Голова как голова! Но Хазиев настаивал и, в конце концов, был комиссован по состоянию здоровья. Видно, опять татарская военная хитрость помогла решить возникшие шкурные вопросы! 71 «Как же давно всё это было! – удивился я воспоминаниям, порхающим в моей голове будто бабочки – туда-сюда, о том, о сём! – Полвека за спиной!» И до чего же удивительно всё-таки устроена такая штука, как человеческая память! Насколько поражают иногда ее возможности! Говорят даже, будто они безграничны. Ерунда, конечно! Но ведь никакое кино не покажет то, что у человека может пронестись перед глазами за какой-то миг! Ни один компьютер такое множество событий не воспроизведёт! Буквально всё – за доли секунды! И остались столь реальные ощущения, будто я опять всё прожил наяву.
В общем-то, не знаю, пережил бы, если всё пришлось повторять заново? Пять лет в училище! Тысяча восемьсот дней и ночей! И каждый день, и каждую секундочку заново пережить! Тяжело! Опять многое перетерпеть, себя опять преодолеть! Ведь сколько всего было, произошло, случилось… Пять лет напряженной жизни, учёбы, службы! Пять лет судьбы – это же огромный кусок моей собственной биографии на фоне истории огромной страны – и всего-то за долю секунды! А чтобы такое рассказать словами… Трудно даже представить, сколько времени понадобится! Да и не всякий доброволец выдержит столь пространные чужие откровения. Кому они нужны, по большому счёту? У каждого своё имеется, что однажды захочется вспомнить или забыть! А уж если всё это положить на бумагу… Тогда появятся горы манускриптов! И только в памяти очень уж всё компактно уложено, распределено по ее извилинкам и закоулочкам и даже систематизировано. Вплетено в крохотные секундочки и в невидимые глазом нейрончики моего мозга! Здорово, что всё-всё куда-то вплетено, но и грустно! Ведь прожил я не великое множество отдельных секунд, а большую, не столь уж простую, весьма насыщенную многими делами и событиями жизнь, где все секунды лишь фиксировали мои личные поступки и события, часто независящие от меня.
Впрочем, и это не совсем точно! Это не я, а мы с тобой, моя хорошая, вместе прожили столь большую жизнь. Действительно, большую! И действительно хорошую! Ведь никогда против совести своей не поступали! Потому сегодня наши любимые внуки стали старше нас, тех, ещё двадцатилетних, которыми мы остались в собственной памяти, да на пожелтевших от времени фото.
А наши дети и, тем более, внуки и правнуки лишь теоритически способны осмыслить, что и мы были когда-то молодыми. Они это знают, но сами не верят! Трудно им, мерящим всех на свой коротенький аршин, представить нас давным-давно молодыми. А ведь мы тоже радовались, как они теперь, тоже тосковали, пугались, терпели, добивались, огорчались, негодовали и даже свирепели. И в нашей жизни для всего находились самые настоящие и причины, и поводы, и силы! Дети, да и вообще, все молодые люди в своих представлениях склонны упрощать жизнь старших поколений. Молодым всё в жизни стариков представляется проще и бледнее, нежели всё у них было в реальности, нежели теперь происходит у них самих. Это только у молодых якобы всё сложно, насыщенно и очень важно! «А так ли это на самом деле? – подумал я и сразу поймал себя на том, что сказанное относится и ко мне самому. – Выходит, и я, олицетворяя собой старшее поколение, реальное житие современной молодёжи безотчётно примитивизирую!» Ладно! Пусть думают, как хотят! Но, чтобы им наше осознать, придётся самим многое пережить. От самого хорошего – до самого плохого. А в таком случае неразумно торопить время – оно само своё возьмёт! А взамен скроет в памяти прежние радости и даже глубокие шрамы, до сих пор, подчас, болезненные!
72 Но мы в далёкой нашей молодости сумели себя поставить, как надо! Разлетевшись по своим вузам на тысячи км и, находясь среди множества соблазнов, мы не изменили своей привязанности! Да что там скромничать! Мы остались верны своей первой любви! Такое слово молодым более понятно! Да! Мы сумели! И гордимся этим! Поскольку такое достижение теперь редко кому удаётся повторить! Трудно даже сосчитать, сколько раз за время учебы каждому из нас твердили доброхоты, «умудренные жизненным опытом», будто мы застряли в прошлом, будто мы не замечаем прелестей настоящего, будто сами себя обкрадываем оттого, что не живём полной жизнью в своей распрекрасной молодости, а ждём момента, с которого когда-то начнём жить. Мол, неразумно это! Нерационально! Теперь они посрамлены нашей супружеской историей! Только им всё равно не понять, за счет чего наше духовное притяжение оказалось сильнее того животного инстинкта, который сначала толкает молодёжь на поиски своей «единственной любви», потом – на поиск более хорошего варианта, то есть, на сравнение всех подряд, и, наконец, на абсолютную неразборчивость в отношениях. Ничего хорошего при таком подходе быть не может! Потому-то и разводы всюду, везде трагедии, потерянные годы, разрушенная на взлёте жизнь. Не так надо было жить! Смотрите на нас и делайте правильные выводы! Мы на соблазны не клюнули. Иной раз я и сам пытался понять – почему же те всеобщие инстинкты не одолели нас с тобой? Неужели другим так уж сложно было в этом разобраться? Не думаю, что так! Всё было достаточно просто! Но мы с тобой очень своевременно, – видимо, хорошие книги и фильмы помогли, – додумались до главного. Мы оба поняли, что наше счастье, наша судьба в значительной степени находится в наших же, а не в чужих руках! Потому мы сами своё счастье и строили. А каким оно вышло, зависело оттого, насколько мы оказались сильны, оказались умны, дальновидны, честны, верны… И, кроме того, мы всегда знали, что ни при каких условиях не смеем ради себя ломать судьбу друг друга и чужие судьбы! Потому-то у нас и получилось всё, почти как в сказке! И чем старше мы с тобой становимся – зачем уж теперь нам лукавить, становимся не старше, а старее, – тем сильнее чувствуем нужду друг в друге. Особенно, в связи с всякими инфарктами и инсультами, будь они неладны! Потому на основании собственного опыта я абсолютно уверен, что свою судьбу клянут лишь те, кто не смог её вовремя направить, как самому того хотелось, как самому мечталось! Видимо, когда-то сам не выдержал, поддался, увлекся, предал, не сумел, разменялся, устал, сломался! Но не моё это дело, в чужих судьбах копаться! А мы с тобой всё сумели! Ты с отличием окончила свой политехнический в Ашхабаде, а я своё КВКИУ, и только тогда мы объединились в нашу настоящую семью. И были у нас с тобой потом и удаленные от цивилизации гарнизоны, были полигоны, были и большие красивые города. Была интересная работа у тебя, была достойная военная служба у меня. Были достижения, в том числе, и общие. Были, к сожалению, и поражения. Всё у нас когда-то случалось, как, пожалуй, у всех, но нас ничто не смогло разлучить! И всемогущее время нас лишь проверяло, и тоже не смогло разлучить! И мы всё помним, и всё мы чтим! И своей жизнью, в общем-то, довольны. Не всё в ней складывалось гладко, как бы подчас хотелось, не всё удавалось, к чему стремились, но сегодня в своей биографии нам ни за что не стыдно! А это и есть самое важное условие для нас и нашего счастья! И вообще! По моим наблюдениям, жизнь прекрасна сама по себе! Независимо оттого, как она сложилась у нас или у кого-то! Более того, с каждым прожитым днём цена жизни только возрастает, достигая немыслимых высот, когда мы упираемся в финиш. Да! Жизнь удивительна и прекрасна! И за это ей, право же, – слава! Слава! А ещё – «Слава КВКИУ», задавшему в своё время нам верное направление в большой мир настоящих людей! Вечная слава нашему прекрасному училищу! 2021, март.
В книге использованы фотографии автора из личного выпускного альбома, посвященного выпускникам Казанского высшего командно-инженерного училища 1967-1972 годов обучения. Для обложки использован шаблон ЛитРес и фотография автора из личного выпускного альбома, посвященного выпускникам Казанского высшего командно-инженерного училища 1967-1972 годов обучения.
Последние комментарии
3 часов 14 минут назад
7 часов 22 минут назад
7 часов 39 минут назад
7 часов 59 минут назад
10 часов 41 минут назад
18 часов 4 минут назад