«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации [Геннадий Русланович Хоминский] (fb2) читать онлайн

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книгу, которую Вы сейчас держите в руках, нельзя назвать ни мемуарами, ни автобиографической повестью. Я никогда не был пилотом и никогда не служил в Афганистане. Это рассказы про одного очень хорошего парня – Павла Колокольникова. В действительности такого парня никогда не было. Это всё плод моей фантазии.

Что побудило меня написать её? Наверное, попытка представить себя в описанных мной ситуациях. Как бы я повёл себя на его месте? Что бы чувствовал, что бы говорил, как бы действовал, будь я Пашей Колокольниковым. Все герои моей книги – мои друзья, жили и поныне живут и даже не представляют себе, что я дал им другую жизнь, перенёс в новую среду. Это, наверное, похоже на театр, где я и мои друзья играем какую-то пьесу, представляя себя героями моих вымыслов. Мы живём в ином измерении; того, что с нами происходит на моей сцене, никогда не было, да и быть не могло. Это представление. Вот оно окончится, и мы все, живые и здоровые, смоем с себя грим военных лётчиков, стряхнём запахи войны и пойдём жить дальше уже своей жизнью.

Почему Пашка Колокольников? Наверное, навеяло фильмом «Живёт такой парень» по мотивам произведений Василия Шукшина. С одной стороны, совершенно простецкий парень, свой в «доску». С другой – глубокий философ, у которого не так всё просто в жизни. Весёлый балагур, который не задумываясь сел в горящий грузовик и, рискуя жизнью, спас народное добро. Про моего Пашу Колокольникова, или, как его звали в училище, «Колокольчика», нельзя сказать, что его жизнь есть подвиг, что он оставил за собой след и на него кто-то будет равняться. Не было этого. Он просто честно делал свою работу и честно исполнил свой долг. Таких у нас миллионы.

Все истории, случившиеся с ним, происходили на самом деле. Участником каких-то событий был я сам, о других слышал от друзей и знакомых. Так что не всё есть плод моей фантазии, и, возможно, кто-то из читателей узнает в героях себя или своих близких. Может быть. Кто-то увидит ошибки в описаниях работы пилотов, некорректно используемую авиационную терминологию. Приношу свои извинения.

Глава 1

В Афганистане, в «чёрном тюльпане»,

C водкой в стакане мы молча плывём над землёй,

Скорбная птица через границу

К русским зарницам несёт ребятишек домой.

В «чёрном тюльпане» те, кто с заданий

Едут на родину милую в землю залечь,

В отпуск бессрочный, рваные в клочья —

Им никогда, никогда не обнять тёплых плеч.

А. Розенбаум

В кабине мерзко пахло горелой резиной, жжёным металлом, порохом и ещё чем-то непонятным. То ли кислотой, то ли ещё чем. Грохотал по носовой обшивке большой кусок остекления, который болтался на каком-то тросу. Вдруг грохот пропал, и в кабине зашумел воздух; было ощущение, как будто в машине на большой скорости внезапно полностью открыли окно. Свежий воздух резко ворвался в кабину и вытеснил всю прочую вонь. Запахло землёй, травой, чем-то далёким из детства и таким мирным. Я резко повернул голову вправо и увидел, что кусок остекления, до этого барабанивший по железу, исчез. Видимо, лопнул державший его трос. Алексей сидел на своём месте, судорожно, так что побелели кисти рук, сжимал штурвал. По лицу его текла кровь. Она залила ему весь комбинезон, капала на руки и на штурвал. Я сконцентрировал свой взгляд на земле, она была непривычно близка. Но мы не падали, а продолжали планировать. Под нами были виноградники, я хорошо видел убегающие под носовой обтекатель ряды. Видел деревянные столбы, к которым была привязана проволока, видел лозу, плетущуюся между проволокой, видел маленькие зелёные листики. В мозгу пронеслась мысль – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком.

Глава 2

«Нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком», – я сидел в кабине учебно-тренировочного самолёта Як-52, а мой инструктор по полётам стоял на крыле и читал мне нотацию. Капитан Трофимов, или, как его называли курсанты, – Трофимыч, не умел распекать курсантов. Все его нотации и нравоучения больше походили на задушевный разговор старшего с младшим. «Ты куда глядел при посадке? Ты видел, что выравнивать было ещё рано? – он посмотрел на меня и улыбнулся. – Ты что же, хотел угробить меня и себя? Не удастся, сынок, пока я сижу в задней кабине, ты себя не убьёшь».

Да, мой первый полёт в передней кабине не очень удался. Вроде на земле, на тренажёре, у меня всё получалось достаточно гладко. Правда, тренажёром списанный Як-52, без мотора, без крыльев назвать было сложно. Ты сидишь в кабине, пристёгнутый ремнями по всем правилам, а инструктор стоит на стремянке и даёт вводные. «Высота 30, скорость 160», – я уменьшаю обороты двигателя и тяну немного ручку управления на себя. «Высота 1 метр, скорость 120», – я перевожу двигатель на режим холостого хода и потихоньку отдаю ручку управления от себя. «Всё, посадка. Молодец», – говорит инструктор. Так мы и «летали» на земле, и у всех всё хорошо получалось.

1974 год, сегодня первый полёт в передней кабине. Полётное задание выучено наизусть. Всё просто. Взлёт, полёт по коробочке, посадка. Самое главное – строго выполнить все действия по подготовке самолёта. Обойти его и сделать всё, что написано в Руководстве. Как нам рассказывали курсанты четвёртого курса, это самое сложное. Тут-то и можно нахватать штрафных баллов. Короче, мы все, курсанты третьего курса, учили до тошноты Руководство по лётной эксплуатации самолёта Як-52. Так что любого из нас разбуди ночью и спроси, на какой скорости произойдёт сваливание самолёта в штопор, не раздумывая получали ответ – «130 километров в час, при перевёрнутом полете 180 километров в час». То есть мы все готовились к первому полёту самым серьёзным образом. С утра уже что-то витало в воздухе. Все были непривычно собраны, дисциплинированы. Чувствовалось, что сегодня не обычный день занятий. Сегодня Первый полёт. Волновались все. Это потом сказалось на предполётной медкомиссии. Практически каждый третий был отстранён от полётов – повысилось давление. Повторную комиссию нужно пройти сегодня же, после обеда. Хотя я тоже волновался не меньше других, давление у меня не скакнуло, и врач уверенно шлёпнула печать «Годен» на листок полётного задания.

– Курсант Колокольников.

– Я.

– К выполнению полётного задания приступить.

– Есть, – и я, чеканя шаг, двинулся к стоящему у края поля самолёту.

«Колокольчик, ни пуха ни пера», – услышал я из строя курсантов, допущенных к полёту в первой половине дня. Те, кого не допустили, бродили уныло по краю поля, поглядывая завистливо в нашу сторону. Вспомнилось, что, когда мы, курсанты первого курса, сидели в учебном классе, с нами занимался командир взвода старший лейтенант Падалко. Кто-то спросил, а все ли мы сможем стать лётчиками? Комвзвода ответил: «Сколько взводов в эскадрилье первого курса? Верно – два. А сколько на четвёртом курсе? Правильно – один. То есть в два раза меньше. Почему? После первого курса отсеется человек 10 – не смогут втянуться в ритм жизни курсанта, начнут проваливаться на общеобразовательных дисциплинах. Затем на третьем курсе, когда начнутся полёты. Кого-то забракует медкомиссия, кто-то сам поймёт, что летать – это не его стихия».

Топая к самолёту почти строевым шагом, я понимал, что из тех ребят, что кучкой стоят на краю поля, кому-то не суждено будет никогда сесть в кабину самолёта. Эти мысли меня отвлекли от главного, и когда я подошёл к самолёту, то начисто забыл, что нужно делать дальше. Подошёл и стою как пень. Тут техник из взвода обслуживания, что стоял у двигателя, прикрыл рот пилоткой и тихо, но достаточно внятно, так что его было слышно всем, подсказывает: «Доложи инструктору, доложи инструктору». Да, я вспомнил. «Товарищ капитан, курсант Колокольников к выполнению полётного задания готов».

– Вижу, что готов, – Трофимыч улыбнулся, – модель самолёта не забыл?

– Никак нет, Як-52.

– Ну, орёл, полетаем?

– Так точно, товарищ капитан, полетаем.

– Приступить к подготовке.

– Есть.

В голове моментально всплыли все указания по осмотру самолёта из Руководства, и я, чуть было не рванул осматривать двигатель. Но тут прямо передо мной оказался техник, я почти столкнулся с ним. Он жутким шёпотом, так что было слышно на весь аэродром, прошипел: «Доклад». Я замер и пытаюсь быстро сообразить, что делаю не так. Но тут техник подносит руку к пилотке и бодро говорит: «Товарищ курсант, самолёт Як-52, бортовой номер 074 к вылету готов. Техник старший сержант Васильев». И опускает руку. А я никак не могу сообразить, что должен ответить. В голове крутится устав, Руководство, но ничего приличествующего данному моменту там не находится. И я не придумал ничего лучшего, чем сказать: «Спасибо». Техник хихикнул и громко ответил: «Пожалуйста, рад стараться». Я обернулся на Трофимыча – он что-то записывал в журнал. По его улыбке было видно, что он всё слышал. Вот теперь у меня всё, что написано в Руководстве по осмотру самолёта, напрочь вылетело из головы. Штрафные баллы обеспечены, подумал я и отправился вместе с техником обходить самолёт. Правда, старший сержант мне помогал. Он останавливался там, где было нужно, и смотрел куда нужно. Я послушно повторял всё за ним. Как собака Павлова, пронеслось в голове. Нужно встряхнуться, нужно собраться. Ведь я не один раз это уже всё проделывал на тренажёре. Пока я пытался встряхнуться и собраться, осмотр уже закончился, и можно было залезать в кабину. Меня била мелкая дрожь. Наверное, от волнения, и я очень боялся, что это заметят и Трофимыч, и техник. Обстановку разрядил Трофимыч, видимо, всё-таки заметивший мою несобранность. Он обратился ко мне просто: «Паша, на какой скорости полетим?» Я моментально включился: «170 километров в час, при достижении высоты 300 метров – 180». Почему он назвал меня Пашей? Откуда он знает, как меня зовут? Мысли носились в голове так быстро, что я и не сообразил, что, в полётном задании написано – пилот-курсант Павел Колокольников.

– Ну вот, ты же всё знаешь, чего разволновался.

Да, я в самом деле всё хорошо знал. Вчера на самостоятельных занятиях мы разбирали все этапы полёта. Каждое движение было отработано в голове. А перед этим ещё много раз на «тренажёре». Трофимыч посмотрел мне в глаза пару секунд и скомандовал: «В кабину. И не думай, что я сижу сзади и буду исправлять твои ошибки. Меня нет, ты летишь один». Я улыбнулся ему в ответ. Всё. У меня всё на месте, всё, что я должен сделать, я знаю точно. Дальше всё шло как по маслу. Никаких проблем. Запустил двигатель, вырулил на полосу, взлетел. Полнейшая концентрация внимания на приборах. Обороты, высота, скорость, крен. Изредка, как того требовало Руководство, взгляд на землю. Хотя на земле я так ничего и не увидел, и даже не понял, зачем на неё смотреть. Трофимыча сзади не слышно, может, он точно не сел в самолёт. Мне ведь не было видно. Понимаю, что это полная ерунда. Сидит он в своей кабине и делает пометки в своём журнале. Трофимыч подал голос при первом повороте: «Паша, следи за скоростью, при повороте она падает, а скорость – это жизнь. Как у нас говорят, лучше потерять тёщу, чем скорость в повороте». После третьего разворота понижаю обороты двигателя и начинаю потихоньку снижаться. Теперь приходится всё чаще смотреть на землю, нужно поймать момент начала четвёртого разворота. Увлёкся и не заметил, как снизился ниже 100 метров. «Высота», – прогремел в наушниках голос Трофимыча, да так неожиданно и громко, что я даже испугался. Глянул на высотомер – лечу ниже 100 метров. Должно быть не менее 150 – вспоминаю Руководство. Плавно беру ручку на себя. Снижение прекращается, потом начинается набор высоты. Это я почувствовал даже без прибора. «Скорость», – снова раздалось в наушниках. Я толкаю вперёд ручку газа и гляжу на указатель скорости: 150. По Руководству не менее 170. Теперь вижу, что стрелка высотометра переваливает за 150. Отдаю ручку от себя, теперь скорость быстренько подбирается к отметке 170 и уверенно собирается её превысить. «Про четвёртый не забыл?» – опять голос Трофимыча. Конечно, забыл. Гляжу на землю и никак не могу найти отмеченные мною ориентиры для начала поворота. Но тем не менее начинаю делать поворот. Гляжу на указатель крена, на шарик указателя скольжения, который никак не хочет лежать в среднем положении, на скорость и высоту. Что-то всё разбегается, и мне никак не удаётся удержать постоянным крен; высота вроде в норме, но скорость выше 170. Выравниваю самолёт и ищу полосу, но что-то её не видно. «Следи за высотой и скоростью, полоса справа. Ручкой вправо, крен 30 градусов, затем выравниваешь, считаешь до трёх и так же влево, – голос Трофимыча был спокоен, – волноваться не надо, делай всё как на тренажёре». Я немного успокоился и сделал всё так, как сказал Трофимыч. Теперь я видел флажки на торце полосы. Она была точно передо мной. Я снова сконцентрировался на приборах. Скорость, высота. Высота, скорость. Очнулся от этого занятия, когда в наушниках снова раздался спокойный голос Трофимыча: «Ты куда собрался лететь, сынок?» Я глянул на землю и вижу, что посадочные флажки уже под нами, а высота ещё 10 метров. «Выполняй всё по Руководству. Посадка с перелётом». Легко сказать «выполняй». Я ручку от себя, как скорость сразу возрастает. Прибираю ручку газа – высота быстро начинает уменьшаться. «Гляди на землю, а не на приборы», – снова голос Трофимыча. Гляжу, трава под нами быстро проносится под крыло.

– Ручку от себя, двигателю малый.

Выполняю; трава, однако, всё быстрее и быстрее уносится под крыло. Чувствую, что ещё мгновение, и самолёт со всего размаха ударится о землю. Беру ручку чуть-чуть на себя.

– Я сказал, от себя, а не на себя.

Я глянул чуть вперёд и увидел кусты, которые росли за торцом полосы. Они быстро летели на нас, а я не мог ничего поделать. Вдруг двигатель взревел на взлётном режиме, ручка сама, больно ударив по коленке, прижалась почти к самому сиденью. Это Трофимыч взял управление в свои руки. «Уход на второй круг, выполняй сам», – голос Трофимыча прозвучал совершенно обыденно, никакого волнения в нем не чувствовалось. Я тоже быстренько успокоился и достаточно чистенько выполнил набор высоты и все повороты. После третьего сбросил скорость и начал снижение. Трофимыч молчал. Поймал ориентир для входа в четвёртый и начал разворот. Всё шло хорошо. «Дальше всё делаешь строго по моим командам», – практически прошептал Трофимыч. И мы сели, вернее, сел я по подсказкам Трофимыча. Вырулил на стоянку, выключил двигатель. Лётный комбинезон на груди был мокрым от пота. Трофимыч вылез из задней кабины и встал на крыло.

– Понял, что произошло?

– Не успел уследить за всеми приборами, – пролепетал я.

– И правильно, всё твоё внимание должно быть на земле. Там и высота, и скорость, и крен.

– Но как же без приборов я узнаю скорость и высоту?

– Узнаешь, я научу. Приборы нужны только до высоты выравнивания, а потом только на интуиции. Овладеешь – будешь летать, нет – ищи работу на земле.

– Не хочу на земле, – почти что по-детски сказал я, – я научусь, обязательно.

– Запомни, самое главное в полёте – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всё вокруг. Нужно видеть приборы, нужно видеть землю, ориентиры, видеть небо.

Это я запомнил на всю жизнь. Видеть землю и небо, видеть облака. В этом и есть красота полёта. Это то, ради чего многие становятся лётчиками.

Вечером в курилке от вопросов не было отбоя. Уже весь курс знал, что я ушёл на второй круг. Что случилось, что произошло? Это, как я видел, мучило всех курсантов. И тогда на очередной вопрос, что произошло, я ответил: «Ты сколько пробыл в небе?»

– Ну, минут 10.

– А я почти 20.

Потом было много полётов и с Трофимычем, и без него. И днём, и ночью. В хорошую погоду и в сильный ветер с дождём. И на Як-52, и на Ан-26. Время учёбы было спрессовано до предела, дни летели за днями.

И вот я сижу на своей кровати и держу в руках новенькие лейтенантские погоны с голубым просветом. Я это или не я? Как будто всё это произошло не со мной. Я, простой сельский парнишка, видевший самолёты только в кино, никогда не мечтавший стать офицером, стал военным лётчиком. Как? Почему? Зачем?

Глава 3

Тёплая и уже пыльная весна 72-го года. Я болтаюсь возле районного военкомата. Мама сказала, что она встретила своего старого знакомого, Петра Сергеевича, который работает военкомом, и он сказал, чтобы её сынок заглянул к нему. Вообще-то у моей мамы каждый встречный – её знакомый. Неудивительно: всю жизнь она проработала в нашей школе. И она знает всю молодёжь посёлка – все учились у неё русскому языку и литературе. Она знает почти всех жителей посёлка, вернее, тех, кто был папами и мамами её учеников. И вот я околачиваюсь возле военкомата и до сих пор не решил – заходить или нет. Призывной возраст ещё не наступил, да и в военкомат вызывают обычно повесткой, а не просят зайти через маму.

«Паша, ты чего там болтаешься, давай заходи, дело есть», – крикнул в раскрытое окно Пётр Сергеевич. Я его не очень хорошо знаю, живёт он на другом конце посёлка. Захожу во внутрь и оторопел: на входе за столом сидит Людка, в военной форме. Никогда не знал, что она работает в военкомате и носит военную форму. Людка – наша соседка, на два года старше меня. «Паша, привет. Заходи, Пётр Сергеевич ждёт тебя». «Привет», – буркнул я. Настроение почему-то сразу испортилось. Зря пришёл, подумал я. Людка, конечно, красивая девчонка, но парня у неё нет. Я, во всяком случае, никого возле неё не видел – как-то совсем некстати подумал я. Она, конечно, мне нравилась, несмотря на то, что была старше меня. Дверь кабинета раскрылась, на пороге стоит Пётр Сергеевич, в военной форме, полковник. Протягивает руку, поздоровались: «Заходи, Паша, присаживайся. Разговор есть». Я прошёл, сажусь на стул возле стола.

– Как дела, чем занимаешься? – спрашивает меня.

– Да всё нормально, дядя Петя. Вот, к выпускным готовлюсь.

– Чем после школы думаешь заниматься? Работать или учиться?

– Мама хочет, чтобы я поступал в институт.

– В какой? А сам что хочешь?

– Да не знаю ещё точно. Наверное, в институт связи.

– Паша, а ты не думал стать военным? – спрашивает Пётр Сергеевич. У меня даже под ложечкой что-то кольнуло, настолько это было неожиданно.

– Не знаю, дядя Петя, не думал. Мне до армии ещё целый год.

– Знаю, Паша. Но в военные училища набирают с 17 лет. Выучишься, будешь офицером. Зарплата получше, чем у связиста. На пенсию раньше уйдёшь.

– Дядя Петя, мне про пенсию ещё рано думать, – улыбнулся я.

– И то верно, – Пётр Сергеевич улыбнулся в ответ.

– Паша, есть у меня разнарядка на одного кандидата в военное училище. Краснодарское высшее военное училище лётчиков. Что думаешь?

– Да вы что, дядя Петя. Я и самолёта настоящего в глаза не видел, какой из меня лётчик.

– Да ты не спеши, Паша. Это ведь я тебе предлагаю из уважения к Вере Николаевне, маме твоей. Она одна живёт, выйдет на пенсию – нелегко ей будет. А тут ты, военный лётчик. Это какая помощь матери.

– Дядя Петя, я вот так сразу сказать ничего не могу, мне нужно с мамой посоветоваться, сами понимаете. Вопрос серьёзный. Вот так всё поломать и уехать.

– Паша, тебе хоть как уезжать из села придётся. Нет у нас здесь института связи. Это, кажется, в Ташкент ехать нужно. А закончишь институт и не захочешь в родное село возвращаться. Где здесь будешь работать? Провода по столбам привязывать? Паша, смотри на вещи серьёзно. Тебе хоть как придётся покинуть своё село, если, конечно, не захочешь трактористом в МТС¹ работать.

– А что, трактористы тоже люди и на селе очень нужны.

Пётр Сергеевич помолчал с минуту.

– Ладно, Паша, разговор заканчиваем. Думайте с мамой, решайте. Жду тебя через три дня. Если откажешься, найду другого кандидата. Но не хотелось бы. Ты парень хороший, вон даже нашей Людочке нравишься, – улыбнулся Пётр Сергеевич.

От слов о том, что я нравлюсь Людочке, меня бросило в краску.

– Физически крепкий, умный, школу закончишь хорошистом. Кому, как не тебе, поехать в лётное училище на всём государственном довольствии? Из матери не будешь деньги тянуть. В Ташкенте жизнь недешёвая, стипендии не хватит. Да и то – если дадут. Всё, будь здоров. Вере Николаевне поклон.

Я вышел из кабинета, чувствую – лицо горит. Навстречу мне Людка. Улыбается.

– Ну и как, Паша? Пообщались? Вечером выходи на улицу, поболтаем. Пока.

– Пока, – сдавленным спазмом голосом ответил я и быстро вышел на улицу. Чувствую, что Людка смотрит вслед.

Не оборачиваясь, свернул в первый проулок и перевёл дыхание. Уши продолжали пылать, и я испугался, что это заметно со стороны. Потихоньку побрёл в сторону дома. Мысли в голове носились со страшной скоростью. Людочка, Люда, Людка. Предложение Петра Сергеевича. Всё смешалось в какой-то клубок. Я остановился. Попытался немного разобраться, что со мной происходит. Конечно, это Людмила, как называла её моя мама. Чего греха таить – она мне очень нравилась. Невысокого роста, немного коренастая, больше похожа на парня-подростка. С короткой стрижкой, черноволосая. И одевалась в основном как парень. Я не помню её в платье или в юбке. Обычно по улице она проходила в брюках и майке. Или в спортивном трико. Но спортом она не занималась, я, во всяком случае, этого не слышал. Помню её ещё девчонкой. Неудивительно – жили мы через дом друг от друга. И всё босоногое детство проводили в одной компании. Потом она сразу повзрослела, когда пошла в первый класс. Она шла по улице в школьной форме с белым фартуком и белым бантом, который непостижимым образом был завязан у неё на коротко стриженной голове. Позади шла тётя Дуся, её мать, и несла букет цветов. А я стоял возле своей калитки в трусах и потёртой майке и смотрел ей вслед. А она даже не обернулась. На этом наша детская дружба закончилась. Когда через два года я тоже пошёл в школу и встречал Люду в коридоре, она на меня не обращала никакого внимания. Однажды, когда я закончил шестой класс, мы с ней вместе поехали в пионерский лагерь. Попали мы, конечно, в разные отряды, ведь Люда закончила восемь классов и была уже совершенно взрослая девушка. Она была на голову выше меня. Однажды я увидел, как Люда курила за сараем со взрослыми парнями из их отряда, попытался ускользнуть, но она заметила меня, окликнула. Я подошёл. «Если расскажешь матери, башку оторву. Понял? – громко сказала она. – Это мой сосед», – пояснила она своей компании. Когда я закончил восьмой класс, Люда заканчивала школу. Была линейка. Как мне показалось, она была самая красивая из всего выпуска. В нарядной форме, только теперь без банта, с короткой стрижкой. С сильными руками и широковатыми для девчонки плечами. Она могла любому парню заехать между глаз, если он начинал вести себя не так. Потом я её практически не видел. Изредка встретимся на улице. «Привет, Паша», – «Привет, Люда». Я не знал, чем она занимается, где работает или учится. Моей маме она не нравилась. Мы не раз вместе видели, как Людмила загоняла свою подвыпившую мать домой, перемежая свою речь матерными словами. Мама громко вздыхала и говорила: «Яблоко от яблони… Жалко Людмилу, пропадёт девчонка». Она открыто курила, проходя по улице, была какая-то независимая. Парней около неё я не видел. Может, эта её независимость, какая-то свободность мне и нравилась. Помаленьку я стал искать встречи с ней. Выглядывал через забор и, когда видел, что она идёт домой, выходил на улицу и шёл навстречу. «Привет, Люда», – «Привет, Паша». На этом наше общение заканчивалось. Но мне всё сильнее хотелось большего. Хотелось поговорить с ней, взять её за руку, вместе с ней сходить куда-нибудь. Я не раз строил планы нашей встречи, готовил слова, которые позволят завести с ней дружбу, будут больше, чем обычное приветствие. Но каждый раз при встрече с ней всё происходило одинаково. «Привет, Люда», – «Привет, Паша». Постепенно я начал думать о ней всё чаще и чаще. Я иногда не мог заснуть, представлял себе начало нашей дружбы, а может быть, и не просто дружбы. А может, я люблю её? Мне становилось страшно, что обо мне подумают мои одноклассники, соседи. Ходит с девушкой старше себя. «Целовать курящую девчонку – всё равно, что лизать пепельницу», – не раз слышал я это высказывание от своих умудрённых опытом друзей. Что они скажут мне при встрече? Душа разрывалась на части. Бросить её, забыть. Тем более что между нами вообще ничего нет. Даже не поговорил с ней ни разу. Но, с другой стороны, я её, наверное, любил. Любил без ответной любви.

И вот сегодняшняя встреча. Она меня привела в какой-то шок. Дядя Петя сказал, что я Людочке нравлюсь. С чего бы это? Её предложение вечером встретиться… И тут я вспомнил о причине, которая меня привела в райвоенкомат. О предложении дяди Пети. Мысли мои переключились на новую тему. Военное училище, военный лётчик. Как далёк я от всего этого. Но почему бы и нет? Ведь есть много самолётов, и военных, и пассажирских, на которых летают лётчики. Они чем-то отличаются от меня? Пожалуй, нет. Такие же парни, как и я. Так почему бы мне не стать одним из них? Вылезаю я из самолёта в красивой форме лётчика – правда, я форму лётчика ни разу не видел, но думаю, что она очень красивая, – и меня встречает у самолёта Людочка. И мы, обнявшись, вместе идём куда-то. Красота. Людочка обязательно меня полюбит в такой форме. Так незаметно я подошёл к своему дому. Мамы дома не было. Я пообедал и вышел во двор полежать на кровати. Кровать стояла на улице за домом в яблоневом саду. Она была очень старая и очень крепкая. Сколько я себя помню – кровать была всегда. Летом мама стелила на неё соломенный матрац и укрывала одеялом. Я всегда любил лежать на этой кровати и думать. Полежу, подумаю о самолётах, о Людочке. Лёг и быстренько заснул. Не успев даже начать думать.

Вечером, когда уже начало смеркаться меня разбудила мама. «Павлик, пошли ужинать. Уже вечер. Ты что, весь день проспал? У тебя через неделю сочинение, ты не забыл?» – мама была в своём репертуаре. Конечно, не забыл. Да я и не здорово переживал по поводу экзаменов, особенно сочинения. Свои четвёрки, а если повезёт, то, возможно, и пятёрки я получу по всем экзаменам. А особенно по сочинению, ведь проверять мою писанину будет мамочка. Хотя она много раз меня предупреждала, что отнесётся к моей работе строже, чем к работам моих одноклассников. И я в этом не сомневался. Но я знал и то, что мои знания литературы и русского языка были не хуже, чем у одноклассников, а может, даже и лучше. Прожить всю свою жизнь с учительницей – что-то да значит.

Сели за стол, ужинаем. Мама спрашивает, встретился ли я с Петром Сергеевичем, зачем он меня звал? У меня ёкнуло внутри. Нужно обсудить и принять решение. Я маме достаточно подробно всё рассказал. Она внимательно посмотрела на меня и говорит: «Сам-то что думаешь, Павлик?»

– Даже не знаю. Как-то всё очень неожиданно.

– Как я понимаю, ты сам до конца ещё не знаешь, кем хочешь быть.

– Думал стать связистом, а теперь не знаю. Но лётчиком – никогда даже мыслей не было. А тем более военным.

– Мы многое не знаем, что будет впереди. Но приходит время, и нужно делать выбор. Ты, сынок, уже вырос, и настало твоё время принимать решение.

– Да, я понимаю, но как-то всё неожиданно.

– В жизни так часто бывает, Паша.

– Мама, я честно не знаю, что мне делать, но дядя Петя дал на размышление три дня; день уже, считай, прошёл.

– Паша, давай думать так. Тебе семнадцать лет. Если ты поступишь в военное училище, окончишь его, тебе будет двадцать один. Вся жизнь впереди.

– А если не поступлю?

– Пётр Сергеевич сказал, что если ты поступаешь по разнарядке от военкомата, то у тебя очень большие шансы.

– Ну а если всё-таки не поступлю?

– Не поступишь – вернёшься и пойдёшь в свой институт связи. Экзамен, как сказал Пётр Сергеевич, в училище в июне, а в гражданских вузах – в августе. Так что ты, Паша, ничего не теряешь.

Я задумался, мамины слова меня несколько успокоили. Почему бы не попробовать? Не поступлю в военное, поступлю в связь. Провалю в связи, пойду работать в колхоз. А следующей весной в армию. А что будет потом, загадывать уже не стоит. Так мы с мамой и порешили.

– Завтра пойди к Петру Сергеевичу и скажи, что согласен, – сказала мама. И тут я вспомнил о нашей встрече с Людочкой. Часы показывали почти семь. Она, наверное, уже вернулась с работы, а меня на улице не было, – подумал я. От этой мысли меня бросило в пот, который липкой струйкой потёк по груди.

– Паша, что с тобой?

– Ничего, пойду прогуляюсь.

– Пойди, Пашенька. Там Людмила уже несколько раз заглядывала к нам во двор. Не тебя ли выглядывает? – улыбнулась мама.

Меня снова бросило в краску, и я пулей вылетел на улицу. Там никого не было. Я не спеша пошёл в сторону её дома, стараясь не заглядывать во двор и окна. И, уже проходя мимо, услышал: «Паша, привет».

Я остановился, потихоньку развернулся и подошёл к её калитке. За калиткой стояла Люда и смотрела на меня.

– Привет.

– Ты не спешишь?

– Да нет.

– Пойдём пройдёмся?

– Давай.

Люда вышла, закрыла за собой калитку на задвижку и взяла меня под руку. Кровь прихлынула к моему лицу. Хорошо, что было уже темно и, надеюсь, моей краски Люда не заметила.

– Ты чего трясёшься, боишься меня?

– Чего мне тебя бояться? – несколько грубовато ответил я.

– Вот и я думаю, чего меня бояться? – и она плотнее прижалась к моей руке.

Тут, как на грех, вышла из своего дома тётя Тамара, мамина подруга. Она посмотрела на нас, улыбнулась и сказала: «Добрый вечер, Людмила, добрый вечер, Паша. Мама дома?»

Я готов был провалиться сквозь землю: «Дома», – буркнул я в ответ, и мы пошли дальше.

– Какой ты ещё маленький, Паша, – Людмила хихикнула и ещё крепче сжала мне руку выше локтя. Несколько шагов мы прошли молча. Я посмотрел на Людмилу. Оказывается, теперь я был на голову выше её и в плечах пошире. Не то что несколько лет назад в пионерлагере.

– Паша, ты хорошо подумал над предложением Петра Сергеевича?

– Да, подумал. Мы с мамой решили его принять.

– Пашка, ты молодец. Это так здорово – быть военным, а особенно лётчиком-истребителем.

– Не знаю, не пробовал.

– Поверь, Пашенька, мне, я в этом уже что-то понимаю.

– Люда, а как ты попала в военкомат?

– Пётр Сергеевич – старый знакомый моей мамы. Когда она совсем запилась, я заканчивала десятый. Пётр Сергеевич пришёл к нам, и мы долго разговаривали. Уехать куда-нибудь учиться я не могла. Мамка бы совсем без меня пропала. Идти работать в колхоз не очень хотелось. Пётр Сергеевич предложил мне работу в военкомате секретарём. Я съездила на курсы, аттестовалась и теперь служу в военкомате.

– Как это – аттестовалась? – спросил я.

– Просто. Приняла присягу и стала военнослужащей.

– У тебя и звание есть?

– И звание, и форма. Я рядовая советской армии, – Люда засмеялась, – а форму ты видел.

– Я тебя никогда не видел в форме на улице.

– А я никогда в ней по улице не хожу. Зачем смущать односельчан? Переодеваюсь в военкомате.

– Люда. Мне страшно уезжать из дома. Как мама будет без меня?

– Пашенька, мужчины всегда покидают родительское гнездо. Кто раньше, кто позже. Тебе, видно, суждено покинуть его в семнадцать лет. Тебе ведь уже есть семнадцать?

– Да, ещё зимой исполнилось.

– Вот видишь, ты уже совсем взрослый.

Незаметно для себя мы сделали круг по посёлку и снова подходили к нашим домам.

– Не переживай, Паша, езжай спокойно. Я присмотрю за Верой Николаевной. Учись, а я буду ждать тебя.

– Как ждать? – у меня перехватило дыхание.

– Как девушки ждут своих парней. Ты ведь хочешь, чтобы я была твоей девушкой?

Я полностью лишился дара речи. И вдруг я почувствовал на своей щеке губы Людочки. Она меня чмокнула в щёку и побежала домой. Калитка быстро открылась и закрылась. Я ничего не успел сказать ей вслед. Побродил несколько минут около дома, чтобы дыхание успокоить и вернуть нормальный цвет своему лицу.

На другой день с утра я как штык стоял возле старенького одноэтажного дома, с выкрашенным в зелёный цвет штакетником. Здание райвоенкомата было открыто, но я не заходил. Вчерашний поцелуй не давал мне покоя. Я видел через открытое окно Людочку. Она что-то печатала на машинке. Наконец, набравшись смелости и придав себе независимый вид, я вошёл.

– Люда, привет.

– Привет, Пашенька. А Петра Сергеевича сегодня не будет. Я ему передам, что ты согласен.

– А… – попытался что-то сказать я, но Людочка меня перебила, – а мне сейчас жутко некогда. Пока.

– Пока.

А дальше дела с выпускными экзаменами и медкомиссией меня полностью захватили. Целыми днями я мотался из военкомата в школу, из школы в поликлинику и снова в военкомат. А вечерами были встречи с Людочкой. Уже никого не стесняясь, мы гуляли по посёлку, ходили в клуб смотреть кино, жарко целовались у её калитки. Время пролетело незаметно.

И вот я сижу дома с Людочкой, и мы вместе разбираем толстый пакет с документами для поступления в Краснодарское военное училище лётчиков. Там и медицинская карточка, и аттестат о среднем образовании, и различные справки, и характеристики. А самое главное – билет на поезд, который уходит из соседнего посёлка через три дня. Вернувшаяся из школы мама присоединяется к нам и разглядывает документы. В глазах её грусть и даже где-то слёзы, хотя она старается не подавать вида. Весело, даже излишне, она шутит, треплет меня по голове. Но я чувствую, что ей несладко.

Последние три дня мама на работу не ходила, Людочка тоже отпросилась, Пётр Сергеевич разрешил ей помочь мне со сборами. Я занимался хозяйственными делами: поправил дверь в сарае, опрыскал все яблони в саду, да и вообще переделал кучу всяких дел. Мама занималась тем, что собирала мне вещи в дорогу, а Люда готовила еду в поезд. Кончилось это тем, что вещей набралось на целый чемодан, а продуктов хватило бы недели на две. Под громкие возражения двух женщин я убирал ненужные мне вещи и продукты. Оказалось, что у нас с мамой не было чемодана – никуда мы с ней не выезжали. Люда притащила свой. Хорошо, что он оказался маленьким, и вопрос с вещами решился очень просто. Но с продуктами на дорогу они оказались сильнее меня, и мне пришлось загрузить полную сетку.

И вот настал последний вечер перед отъездом. Поезд уходил на следующий день почти в обед. Вечером собрали застолье. Были мы с Людочкой, мама, пришла её подруга тётя Тамара, пришёл Пётр Сергеевич, два моих дружка из класса, а также неожиданно пришла тётя Дуся, Людочкина мать. Спиртного за столом не было. Мы с мамой никогда не употребляли, тётя Тамара тоже. Мама предложила налить Петру Сергеевичу и тёте Дусе, но Пётр Сергеевич решительно отказался. А Люда так посмотрела на свою маму, что та тоже отказалась. Мои друзья помялись, но тоже отказались. Так что ели пельмени с бульоном, пили холодный домашний квас, потом был чай с тортом, который испекла Люда. За столом я увидел, что между дядей Петей и тётей Дусей происходит какой-то молчаливый разговор. Они ничего не говорили, но постоянно обменивались взглядами. Люда потом рассказала, что когда-то давно они были женихом и невестой. Потом Пётр Сергеевич уехал учиться в военное училище, Людочкина мама его не дождалась, вышла замуж за другого, потом и они разошлись. Так что Люда с тётей Дусей, как и мы с мамой, жили вдвоём.

На другой день я проснулся рано, но мама была уже на ногах и готовила мне завтрак. Мы не успели поесть, как к нам пришла Люда. Она была какая-то серьёзная и неразговорчивая. Глаза были усталые и, наверное, заплаканные. Как я понял, она не спала всю ночь – прорыдала в подушку. Мне тоже было как-то невесело. Пошли втроём на автобусную остановку. Встречавшиеся нам по пути сельчане здоровались и желали счастливого пути. Уже практически все знали, что я еду поступать в военное училище и что мы с Людмилой теперь «жених и невеста». У автобуса мама прижала меня к себе и сказала, чтобы я о ней не беспокоился, а думал больше о себе и о предстоящих экзаменах. «Я не желаю тебе, чтобы ты скорее возвратился. Скорее – это значит провалиться на экзаменах. Вернёшься на каникулах после первого курса, это не так и долго», – и заплакала. С Людочкой я не прощался, она ехала со мной до станции. Мама меня поцеловала и пошла домой.

Когда приехали на станцию, мой поезд уже стоял, и до отправления было минут пятнадцать. Мы быстро нашли мой вагон, и я занёс в него свой чемодан и сетку с едой. Нашёл своё место и положил всё на полку. Вышел. Людочка стояла у вагона, она была готова разреветься. Я ей сказал тривиальное: «Жди меня, и я вернусь». Она захлюпала носом и сказала в ответ: «Я тебя буду ждать следующим летом. Обязательно, любимый. Я буду ждать тебя на этой станции, только ты сообщи, когда будешь ехать. Не забывай меня». Поезд загудел и потихоньку тронулся, мы ещё раз быстро поцеловались, и я заскочил в вагон. Рассовал свои вещи под полку и залез на пустую верхнюю. Лёг и моментально уснул. Проснулся под вечер. На душе было муторно – мама осталась одна, Людочкины поцелуи жгли мне губы, я ехал неизвестно куда и зачем. Постепенно я расслабился, спустился с полки, поужинал с попутчиками и снова залез наверх. Ночью уснуть не смог. Вспоминались горячие Людочкины губы, её упругая грудь, которую я прижимал своей ладонью через платье. Её широко открытые глаза цвета кофе. Её запах. За этот месяц, как мы с ней стали встречаться, она стала для меня родным и любимым человеком.

Чем дальше я отъезжал от дома, тем быстрее ослабевала тоска по маме, по дому. Реже вспоминалась Людочка. Тем больше я думал о том, что меня ждёт впереди. Какие у меня будут друзья, как я буду сдавать экзамены, как буду учиться. И чем ближе я был к пункту назначения, тем сильнее начинало биться сердце в предвкушении нового.

Глава 4

И вот я в Краснодаре. Документы сдал в приёмную комиссию, получил талончик на проживание в общежитии, которое находится в городе. Дело в том, что курсанты первого и второго курса живут в казарме на территории училища, а курсанты старших курсов живут в общежитии в городе. Абитуриентов также селят в общежитие. Поселили меня с одним парнем из Подмосковья. Зовут его Серёга. Парень приехал из какого-то военного городка, где его отец служит лётчиком. И дед Серёги тоже был лётчиком. Короче, династия. Комната, где нам предстояло прожить две недели, принадлежала четверокурсникам, которые сейчас разъехались на каникулы. Все стены комнаты были обклеены фотографиями военных самолётов. Серёга в них разбирался досконально. Сразу же по фотографиям он называл модель самолёта, его данные, где его построили. Именно построили, а не сделали или собрали, как я думал. Я против Сергея был полным дилетантом. Я не знал практически ни одного названия самолёта. В течение первой недели шли консультации по различным предметам. Большинство парней были из военных гарнизонов, где служили их родители. Они быстренько сбились в группу. Интересы у всех были чётко выражены – авиация. В своём коллективе постоянно обсуждались модели самолётов, двигателей и прочей авиационной техники. Я был среди них гадким утёнком, с которым не о чем было общаться. Мои родители не служили и не летали. Сам я ни разу не был на аэродроме.

Самым первым экзаменом было моё здоровье, вернее, годность к лётному обучению. Из нашей группы в 40 человек семерых сразу отбраковали. Я же, хотя никогда не занимался целенаправленно спортом, прошёл. Отжимался от пола, крутил велосипед, после чего у меня сразу мерили пульс и давление. Крутили на вращающемся стуле – всё было хорошо. На медкомиссии пролистали мою медицинскую карточку, посмотрели рентгеновские снимки и результаты тестов. Затем без вопросов поставили печать «Годен». Сергей же, против всех ожиданий, не прошёл. Что-то у него было не так с сердцем. Он рвал и метал. Кричал, что найдёт управу на этих коновалов. Что у его отца большие связи в министерстве, что они никуда не денутся и зачислят его, как миленькие. Но несмотря ни на что, через два дня его в комнате уже не было. Далее я жил один. Остальные экзамены я сдал без проблем на все четвёрки, а за сочинение получил даже пятёрку, о чем немедленно написал домой маме. Затем было собеседование с каким-то полковником. Он долго читал документы, которые собрались в папочке с завязками. Потом молча разглядывал меня. Я ни капельки не волновался. Мне было всё равно, поступлю я или нет. Хотя, если честно, мне поступать уже не очень хотелось – я чувствовал себя чужим среди этих знатоков авиации. И подозревал, что так чужим и останусь. Затем полковник спросил меня, откуда я, кто мои родители. Я спокойно и обстоятельно отвечал. Потом он спрашивает, почему я решил стать лётчиком, ведь у меня нет ничего, что бы меня связывало с авиацией. И я, не успев подумать, отвечаю, что это военком, знакомый моей мамы, посоветовал. Полковник стал снова рыться в папочке. «И всё-таки, почему вы решили стать лётчиком, и не просто лётчиком, а лётчиком-истребителем?» – повторно спрашивает он. Я немного подумал и отвечаю: «А почему бы мне не стать лётчиком, первым лётчиком-истребителем из нашего села?» Полковник ухмыльнулся и говорит: «А в самом деле – почему бы вам не стать лётчиком? Учитесь, потом посмотрим».

Так я был зачислен курсантом. Через пару дней нас перевели в казарму на территории училища. Выходить в город было нельзя. Нас переодели в военную форму курсантов. С курсантскими погонами с голубым фоном и большой золотой буквой «К». Занятия в училище, впрочем, как и во всех учебных заведениях, начинались с сентября. Так что до сентября мы занимались как солдаты. Учили уставы, занимались физической и строевой подготовкой. А ещё ремонтировали казарму: красили стены, натирали полы воском, чистили двери и окна. Короче, дел хватало, грустить о доме было некогда. Так что мечтали, чтобы скорее начался сентябрь. Думали, будет полегче. Ничего подобного. Просто к этой работе, к которой практически привыкли, добавились занятия в классах. Физика, химия, история, русский язык и литература, математика. Все парни приуныли. Они ожидали чего-то авиационного, а здесь как в обычной школе. Тем более что большинству курсантов, которые приехали из военных гарнизонов, все эти занятия давались с трудом. Для меня же всё это были «семечки». Я без напряга писал контрольные работы, сочинения, сдавал зачёты. Так что довольно быстро я выбился в лучшие курсанты. Если бы не физическая подготовка. Вот где была моя головная боль. Я достаточно неплохо бегал короткие и длинные дистанции, но вот занятия на перекладине мне упорно не давались, и я постоянно был предметом насмешек своих сокурсников, когда «сосиской» висел на перекладине и не мог сделать ни одного подъёма с переворотом. Начал заниматься штангой и добился неплохих результатов, но перекладина мне так и не сдалась. Зато почти все мои однокурсники легко делали и подъём с переворотом, и выход силой, и, даже крутили «солнышко». Надо мной подтрунивали и говорили, что для лётчика-истребителя перекладина – главный снаряд. Я понимал, но ничего поделать не мог.

Прошёл первыйсеместр. Из нашей эскадрильи отчислили двух парней за неуспеваемость, несмотря на то, что они лихо справлялись с перекладиной. Я же числился в лучших учениках, по всем предметам у меня были отличные оценки, и только по физподготовке стоял твёрдый трояк. Перед началом второго семестра у нас были каникулы, одна неделя. Мы отдыхали. Не было никаких занятий. Давали увольнительные в город. Я тоже сходил один раз, и мне больше не хотелось. Делать в городе было нечего. Печальное зрелище – южный город зимой. Снега нет, кругом одна грязь, дожди. Короче, Краснодар не понравился. То ли дело у нас в Казахстане, в моей родной деревне. Зима так зима, со снегом, с морозом. Лето так лето – жара. Друзьями я так и не обзавёлся. В своей эскадрилье я был белой вороной. Во-первых – отличник, во-вторых – слабак. Ну и, самое главное, я ничего не знал ни об авиации, ни о самолётах. Общался только с одним парнем. У нас была одна кровать. Он спал на нижнем ярусе, я – на верхнем. Олег, так его звали, тоже был слабо знаком с авиацией. Его отец работал на заводе, где строили самолёты. По общеобразовательным дисциплинам у него были не очень твёрдые четвёрки, по физподготовке, как и у меня, – твёрдая тройка. Он поговаривал, что зря поступил в лётное, и планировал после первого курса уйти из училища, поступать в нормальный технологический институт. Затем работать на заводе, как его отец.

Однажды, когда мы с Олегом отказались от увольнительной по причине дождя, сидели в комнате для курения и разговаривали про всякую всячину, вошёл дневальный и сказал, что меня вызывает к себе начальник училища. Я быстренько привёл себя в должный порядок, подтянул ремень, застегнул воротничок и отправился в штаб. Дежурный по штабу завёл меня в кабинет к начальнику. Начальника училища я видел только несколько раз на разводе. В кабинете сидел ещё тот самый полковник, который принимал меня в училище, и командир эскадрильи.

– Курсант Колокольников по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал я.

– Проходите, курсант, присаживайтесь. Как дела, как учёба? – спрашивает начальник.

– Всё хорошо, товарищ полковник, – отвечаю я.

– Вижу, почти отличник, вот только физподготовка подкачала.

Тут в разговор вступает полковник, который принимал меня: «Валерий Анатольевич, считаю курсанта Колокольникова неперспективным. Учится хорошо, спору нет, но вот вряд ли он сможет стать лётчиком-истребителем. Не тот характер. Да и физподготовка не удовлетворительна. Я считаю, что будет лучше, в первую очередь для курсанта, если мы его отчислим сейчас, а не на третьем курсе, когда начнутся полёты».

Меня как будто окатили из ушата холодной водой, по груди потёк липкий пот.

– А вы, старший лейтенант, что думаете? – спрашивает начальник училища у командира эскадрильи.

– Я согласен с товарищем полковником. Курсант Колокольников физически слаб, сомневаюсь, что за два года он наберёт нужную форму. Ещё есть проблемы общения в казарме, как-то он не влился в коллектив эскадрильи, друзей нет, ходит особнячком.

– Понятно, Павел Колокольников. Поймите и нас. Обучать неперспективного курсанта мы не можем. Положим, вы сможете подтянуть физподготовку и закончить училище. И стать неперспективным лётчиком. Вам не будут доверять. Движения по службе не будет, – он замолчал и внимательно разглядывал меня. Через минуту продолжил: – Павел, у меня есть к вам предложение, уж коль скоро вы решили стать лётчиком. Мы можем перевести вас в другое училище, где готовят не истребителей, а лётчиков военной транспортной авиации. Недавно звонил мне мой друг, начальник училища из Балашова. У них сложился недобор по первому курсу, и он просил прислать курсантов, которых мы считаем неперспективными истребителями. Дело в том, что в Балашове готовят лётчиков в военно-транспортную авиацию. У них значительно ниже требования к физподготовке, но выше к математике и физике. Павел, если вы твёрдо решили стать лётчиком, и не просто лётчиком, а военным лётчиком, то для вас это реальный шанс. Если останетесь у нас, то вряд ли дотянете до третьего курса. Вот зачем я вызвал вас к себе. Думайте, к 18:00 дайте ответ. Если согласитесь с нашим предложением, то завтра вас оформим, и послезавтра выезжаете в Саратов. Занятия начинаются через три дня. Можете быть свободны.

– Есть, – отчеканил я и строевым шагом вышел в коридор.

Вернулся в казарму, Олег ждал меня: «Ну что, зачем вызывал?» Я ему всё подробно рассказал.

– И раздумывать тут нечего, соглашайся, – с ходу сказал он, – ты же сам понимаешь, не быть тебе истребителем. Замордуют на физподготовке. Ты сравни себя хотя бы с тем же Русланом: на перекладине он бог, одни пятёрки. И не важно, что по математике и физике у него натянутые трояки. Пойми, для истребителя главное здоровье, а не таблица умножения. А транспортники – это же совсем другое дело. Расчёты курса, загрузки. Полёты по несколько часов. Там головой думать нужно, а не мышцами.

– Хорошо, Олег, дай мне немножко подумать самому.

Я вышел во двор части, прошёлся под мелким и нудным дождём по плацу. Я понимал, что я учусь не своему делу. Ну какой из меня лётчик, тем более истребитель? Поступил по инерции, учусь по инерции, а хочу ли я этого? Вот вопрос. Я видел много фотографий истребителей. У самолётов, в кабине. Это всё сплошь коренастые крепкие парни с открытыми улыбающимися лицами. Примерно такие, как Руслан. А я? Тощий, высокий и хилый. На перекладине подтянуться толком не могу. Также вспомнил фото лётчиков из транспортной авиации. Стоят возле громадного самолёта. Атлетами их не назовёшь, есть даже у некоторых брюшко. А один вообще был в очках. Представил себе прокладку курса на тысячи километров. Это какой же уровень математики должен быть? Так мало-помалу я себя убедил, что мне прямая дорога в транспортники. Повернул в сторону штаба. Вижу, мне навстречу идёт командир эскадрильи. Я остановился, он подошёл ко мне.

– Ну что, Паша, надумал?

– Наверное, вы все правы, и я согласен на перевод.

– Молодец, Паша. Верное решение. Ты пойми меня правильно. Передо мной стоит выбор – оставить тебя и отчислить Руслана. А ведь Руслан мало того, что сам потомственный лётчик-истребитель, так он ещё и рождён быть истребителем. А ты, Паша, извини, у нас случайный попутчик. Не обижайся, но это правда. А в транспортниках ты можешь добиться большего. Всё, иди в казарму, пакуй вещи. Я сам скажу начальнику.

Отчислить Руслана. Это невозможно, он не сможет жить без авиации, не то что я. Руслан – самый взрослый парень на нашем курсе, ему уже двадцать лет. Он дважды поступал в училище и дважды проваливал вступительные экзамены. Это его последний шанс. Руслан – парень русский, но сильно смахивает на кавказца. Нос орлиный, весь чёрный, бриться ему приходится дважды в день, и несмотря на это, он постоянно выглядит небритым. Волосы растут со страшной скоростью, и не только на лице. И спина, и грудь, ноги и руки. В общем, Руслан прямой потомок примата. Интеллектом тоже ушёл недалеко. Но что касается истребительной авиации, ему в познаниях нет равного. Мне было приятно, что я не стал для него врагом, из-за которого ему не хватит места на курсе.

Я вернулся в казарму. Олег ждал меня, вместе с ним было ещё несколько парней из нашего взвода. Они уже были в курсе событий. Видимо, Олег успел растрезвонить о моей встрече с начальником училища. «Всё, пацаны, покидаю я вас. Перевожусь в Балашовское училище», – с порога сказал я. Все сели, кто курил – закурили. Я обстоятельно всё рассказал парням. Среди них был и Руслан. Он хлопнул меня по плечу: «Решение мужчины. Спасибо», – и вышел из курилки. Вечером я сел и написал письмо маме и Людочке. Мол, у меня всё нормально, переводят в другую часть, сюда не пишите. Как устроюсь на новом месте – сразу сообщу.

Сборы были недолги. И через три дня я уже был на новом месте. В принципе всё то же самое, такая же часть на краю посёлка. Такая же казарма, такая же кровать, и опять у меня верхнее место. Но было одно существенное отличие: это зима. Настоящая, снежная с морозами и вьюгами зима. Влился в учёбу я с ходу. И сразу понял – отношение к учёбе здесь другое: и преподаватели более требовательны и знания у курсантов значительно выше. Физподготовка была, но никто не смеялся, когда я никак не мог сделать свой любимый подъём с переворотом. Оказалось, что делать его из 20 курсантов нашего взвода могут всего 5 человек. Зато по успеваемости к концу курса с первых позиций я плавно перекочевал во вторую половину. Да и ребята тоже отличались от тех, Краснодарских ребят. Какие-то они были другие. В чём разница, понять не могу, но другие.

Глава 5

Закончен первый курс. Каникулы. За этот год воспоминания о доме как-то улетучились. Некогда было вспоминать. А сейчас, в преддверии поездки домой, всё ожило вновь. Как там мама, как моя Людочка? Как они ждут меня, как встретят? Что я им буду рассказывать?

Я лежу на верхней полке плацкартного вагона, который мчит меня по бескрайним просторам родного Казахстана, и представляю себе встречу с Людочкой. Я дал домой телеграмму с номером поезда и вагона. Меня ждут, я в этом не сомневался.

Подъезжаю к своей станции, стою в проходе с чемоданом, весь такой нарядный, в парадном мундире, и смотрю в окно на встречающих. Поезд медленно катит вдоль перрона, и вдруг я вижу идущих по перрону маму и Людочку, она бежит впереди мамы и хочет догнать мой вагон. Меня она не видит и крутит головой вслед каждому проезжающему окну. Наконец поезд остановился, я практически первым выхожу из вагона, и на меня налетает моя Людочка, виснет у меня на шее, целует. Подходит мама, и я с трудом отцепляю от себя Люду и обнимаю маму. У неё, как и у Людочки, в глазах слёзы, я тоже вот-вот расплачусь с ними за компанию. Людочка что-то мне рассказывает или спрашивает, я её не слышу и смотрю на маму. Она как-то неуловимо изменилась за прошедший год. Я замечаю у неё морщинки вокруг глаз, мама сгорбилась, и седых волос стало больше. А ведь ей только пятьдесят лет. Тяжело ей одной, без меня. Наконец сумбур встречи прошёл, я взял чемодан в руку, другой рукой взял под локоть свою маму. Людочка семенит сбоку от меня и тоже держится за ручку чемодана. Мы пошли на выход из вокзала. Оказывается, нас встречает машина – это Пётр Сергеевич дал служебный уазик для моей встречи. Мы лихо покатили по знакомой дороге, затем по посёлку. Всё как и прежде, ничего не изменилось. Подъехали к нашему дому. Зашли в комнату. Боже – это мой родной дом, где я прожил семнадцать лет. Какой-то особый запах, который мне напомнил моё детство. В зале был накрыт стол. На столе стояли различные закуски, накрытые газетами. Видимо, Люда с мамой готовились к моей встрече загодя. Я раскрыл свой, а вернее, Людочкин чемодан. Я с ним уезжал в училище. В чемодане лежали небольшие подарки, которые я купил на станции в Саратове. Маме и Людочке. Потом пошёл в свою комнату переодеться. Людочка чем-то стучала на плите, видимо, готовилось горячее блюдо. Я достал из своего шкафа брюки и рубашку. Но оказалось, что я вырос. Брюки не застёгивались на животе. Рубашка вообще не желала застёгиваться, и рукава были коротки. Вот так дела. Вошла Людочка и рассмеялась, следом зашла мама: «Ты, сынок возмужал, плечи расправились, и, наверное, подрос».

– Да не может быть, мама, – возразил я.

– Возмужал, возмужал. Стал не мальчик, а мужчина, – затараторила Людочка.

– Ладно, завтра пойдём в магазин, что-то нужно прикупить. Деньги у меня есть, – ответил я.

Пришлось остаться в военных брюках и рубашке, с которой я отцепил погоны. В дверь постучали, и сразу, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл Пётр Сергеевич. Он был в форме, и я, по привычке, вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, – рассмеялся он и пожал мне руку.

Мы уселись за стол. Народу было немного. Пришла ещё тётя Тамара.

– А твоя мама, она придёт? – спросил я у Людочки.

– Нет, болеет. Запой у неё, – как-то зло ответила Люда.

Мы сидели и ели пельмени. На столе стояла бутылка водки. Людочка налила мне и себе по рюмке. Пётр Сергеевич отказался. Отказались также мама и тётя Тамара. Мы с Людочкой чокнулись и выпили за моё благополучное возвращение. Я, не переставая, рассказывал о жизни в училище, о занятиях, о друзьях. О том, почему меня перевели в другое училище. Людочка налила по второй. Выпили за здоровье. Мама как-то укоризненно посмотрела на Люду, и я понял её неодобрение. Людмила без умолку рассказывала поселковые новости. Она раскраснелась от выпитого и постоянно обнимала меня. Затем налила ещё. Мама сказала, что, может быть, уже достаточно водки, но Люда ответила, что сегодня такой праздник, ваш сын вернулся. Выпила сама, я пить не стал. Внутри у меня что-то произошло, настроение начало улетучиваться. Людочка предложила выйти подышать воздухом. Мы вышли во двор. Она сразу прижалась ко мне, обняла за шею и начала целовать. Не знаю почему, но мне было неприятно.

– Пашенька, ты что, не соскучился?

– Соскучился, радость моя, очень соскучился, но как-то не нужно так.

– А как нужно, Пашенька? Пойдём ко мне, мать спит, её пушкой не разбудить. Я очень соскучилась, ты даже представить себе не можешь, как мне было плохо без тебя.

– Людочка, милая, не нужно торопить события. Всё будет в своё время. А так можно только всё испортить. Я очень сильно тебя люблю, но не нужно через силу.

– Я поняла, Пашенька. И я тебя очень сильно люблю. Пойдём в дом, а то подумают невесть чего, – ухмыльнулась она, – меня и так Вера Николаевна как-то недолюбливает, что ли.

– Да нет, Людочка, она тебя любит и уважает.

Мы вернулись в комнату. Людочка налила себе ещё рюмку и молча выпила.

Тётя Тамара и Пётр Сергеевич засобирались по домам и вскоре ушли. Люда начала собирать со стола пустые тарелки и отнесла их на кухню мыть. Я хотел пойти помочь, но она улыбнулась и сказал: «Не нужно, Паша, я сама справлюсь. Иди к маме, она так соскучилась». Я вернулся в комнату. Мама собрала салаты, и я отнёс их в холодильник. Люда закончила мыть тарелки и собралась уходить.

– Я тебя провожу.

– Не нужно, Пашенька, я сама. Побудь с мамой, – и убежала.

А мы с мамой просидели допоздна. Она меня всё расспрашивала об учёбе в училище, о моих товарищах, о командирах. Я ей всё подробно рассказывал.

Мама рассказала, как дела в школе, что к ней частенько заглядывали её ученики. Особенно после того, как она рассказала им, что её сынок Павлик поступил в военное училище и будет лётчиком-истребителем. Она была классной руководительницей в выпускном десятом классе. «Девочки полы во всём доме перемыли, а мальчики дрова и уголь перетаскали в сарай», – рассказывала мне, улыбаясь, мама.

Пришло время ложиться спать. Я улёгся на свою родную кровать. Она пахла домом и мамой. Растянулся на ней и закрыл глаза. Я дома, как хорошо, и неважно, что через три недели нужно будет снова уезжать. Три недели – это так много. Незаметно для себя я заснул. И снится мне, что сижу я в кабине самолёта (правда, кабина здорово напоминает кабину ЗИЛ-130) и кручу штурвал, который очень похож на обычный, только очень большой, руль. Надо мной синее-синее небо. Ни облачка. Рядом со мной сидит моя Людочка. Она высунулась в окошко и что-то кричит. Я глянул в зеркало заднего вида и вижу маму. Она бежит за нами и машет мне рукой, чтобы я вернулся. Я посмотрел вперёд и вижу, что мы летим очень низко, буквально в метре над землёй. Под нами зелёная, аж глаза режет, трава. Я начинаю крутить руль, чтобы развернуться и подлететь к маме, но самолёт продолжает лететь вперёд. Вдруг очень сильно зачесался нос, нужно срочно почесать, но руки заняты рулём. И я открываю глаза. Надо мной склонилась Людочка, травинкой щекочет мне нос и смеётся. Позади неё стоит мама и улыбается: «Вставай, засоня, уже обед скоро». Я глянул на висевшие на стене старые ходики – точно, уже почти обед. Я классно выспался, целый год я так не высыпался.

– Людочка, а ты не в военкомате? – спрашиваю я.

– А у меня сегодня отгул. Вставай, завтракаем и пойдём в универмаг за обновками. Не ходить же тебе весь отпуск в солдатской рубашке.

– Конечно, сынок, нужно кое-что купить, – сказала мама, – и я пойду с вами, если не возражаете.

– Обязательно, Вера Николаевна, пойдём все вместе, приоденем нашего солдата, да зайдём на базар, что-нибудь купим к ужину.

И вот мы – я посредине, Людочка слева обеими руками вцепилась мне в руку, мама справа, я держу её под локоть, – чинно вышагиваем по посёлку. С нами все здороваются, спрашивают, как мои дела. Тропка по посёлку хорошо утоптана – пыли нет. Солнышко светит прямо над нами, на небе ни облачка. Как во сне, который мне сегодня приснился. Настроение отличное, вчерашняя хандра пропала. Я снова вместе с мамой, а рядом со мной девушка, которую я люблю и которая любит меня.

В поселковом универмаге купили мне новые брюки и пару летних маек. Затем зашли на базар, но ничего не купили, так как всё, что там было, было и у нас дома. Дома я переоделся и стал похож на простого сельского парня. Людочка на кухне жарила картошку с салом. Мы с мамой сидели на диване, и она рассказывала местные новости. Из моих одноклассников почти никого в селе не осталось, все уехали в город, кто учиться, кто работать. Так что в посёлке осталось всего несколько человек из нашего выпуска. Но я с ними никогда дружбы не водил, так что на мамино предложение встретиться с одноклассниками я ответил отказом. Никогда у меня с ними ничего общего не было, а тем более сейчас. Мне было хорошо дома с мамой и Людочкой. Поужинали. Наступил вечер. Жара на улице спала, было тихо. Где-то мычали коровы. Весь народ выходил на улицу и рассаживался по скамейкам у заборов. Молодёжь потянулась в центр, где был клуб, в котором показывали кино, а после фильма начинались танцы. Мы с Людочкой решили никуда не ходить, а просто погулять по улице. Мама пошла к тёте Тамаре, и они вынесли табуретки, поставили во дворе у забора и сели поговорить. Прошлись с Людочкой туда-сюда и подошли к её калитке.

– Паша, зайдём ко мне. Ты ведь у меня ни разу ещё не был.

– Да неудобно, тётя Дуся, наверное, дома.

– Мама уехала к подруге, приедет завтра к обеду, так что стесняться некого и нечего.

Мы зашли в дом. Я ведь и в самом деле никогда в нём не был. Вернее, был, когда ещё бегал босоногим пацаном. Но ничего не запомнил. В комнатах стоял запах табака, видимо, тётя Дуся и Людочка курили в доме. А так было чистенько, богатства никакого. Как и в нашем доме, да, собственно, как во всех домах, в которых я бывал. Людочка повела меня в свою комнату. Комнатка маленькая, прибранная. Из вещей только шкаф и кровать. Даже стола не было. У кровати стоял стул, на котором лежали её вещи. На подоконнике стояла начатая бутылка водки, заткнутая свёрнутой газетой. Я сделал вид, что не заметил её. Людочка прижалась ко мне, и мы начали горячо целоваться. Она так страстно целовала меня, что у меня всё поплыло перед глазами. Не помню, как это произошло, но я оказался перед ней совершенно раздетым. Мои руки жадно гладили её тело, которое вскоре тоже осталось без всякой одежды. Я не понимал, что делаю, но я гладил её бедра и груди. Дыхание перехватило, я не мог сказать ни слова, и только Людочка что-то шептала мне на ухо. Я не понимал её слов, сердце бешено колотилось. Мы повалились на кровать. Перед моими глазами были её упругие груди, которые я жадно целовал. Я понимал, что сейчас происходит что-то очень запретное, что этого не должно быть, но ничего не мог поделать. Внезапно я почувствовал, что куда-то проваливаюсь, я был в Людочке. На меня нахлынула волна жара, я ничего не соображал. И вдруг меня как током стукнуло: так не должно быть. Ей должно быть очень больно, должна быть кровь. Но ничего этого не было. Людочка жадно целовала меня и прижимала к себе. Её широко открытые глаза были безумны. Внезапно по её телу прокатилась какая-то дрожь, она поняла, что со мной что-то не так. «Пашенька, мой родной, мой любимый, не останавливайся. Я тебе потом всё объясню, ты поймёшь меня и простишь», – горячо шептала она. Но во мне что-то сломалось, я не находил этому объяснения. Но чувствовал, что что-то не так. В голове звенели колокола, тело дрожало, язык распух и был сухой. Я не мог сказать не слова. Наконец я через силу произнёс: «Почему, почему? Ты обещала ждать меня». Я поднялся с кровати и сел. Людочка продолжала лежать, закрыв лицо руками: «Пашенька, милый, всё не так, как ты думаешь. Я тебе всё объясню. Я люблю тебя и только тебя одного». «Почему?» – вновь тупо спросил я и начал одеваться. Людочка, как была раздетая, так и подошла к подоконнику, взяла бутылку, выбросила газетную пробку на пол и сделала несколько глотков прямо из горлышка бутылки. Я торопливо вышел на улицу. Было уже совсем темно, но я всё равно боялся, что меня кто-нибудь заметит. Но, к счастью, на улице никого не было. Я быстро вошёл в свою калитку и прошёл за дом, в душ. Разделся и включил воду, которую я набирал сегодня днём. Она прогреться не успела, и меня обдало практически ледяной водой. Но я стоял под холодными струями и смывал с себя следы нашей любви. По лицу текли слёзы. «Почему она так поступила со мной?» – стучало у меня в мозгу. Внезапно мне вспомнились сальные рассказы Руслана из Краснодарского училища. Как он говорил, в их гарнизоне не было ни одной женщины в возрасте от 18 и до 30 лет, с которой бы он не переспал. Рассказывал во всех деталях, чем отличаются девушки от женщин. Я теперь окончательно понял, что я не первый у Люды, что она с кем-то уже переспала. За что, почему? Я не находил ответа. Меня начал бить озноб, и я резко выключил лившуюся на меня холодную воду. «Не хватало ещё простыть», – вдруг подумал я. Услышал мамины шаги по дорожке, она тихонько подошла к душу: «Пашенька, у тебя всё нормально?» – спросила она.

– Да, мама, всё хорошо, уже выхожу.

– Вода ведь совсем холодная.

– Не переживай, я уже иду. Иди в дом.

Мама ушла, я оделся и тоже пошёл в дом. От предложенного чая я отказался и пошёл в свою комнату. Не раздеваясь, я лёг на кровать и закрыл глаза. Подошла мама и села рядом.

– Павлик, я догадываюсь, что произошло. Не говори ничего. Сынок, пойми, Людмила тебе не пара. Забудь её. Она предала тебя.

– Ну почему, за что?? Она обещала ждать меня.

– За этот год, Павлик, она несколько раз заходила ко мне. И каждый раз от неё несло спиртным. Вокруг неё часто крутились какие-то парни. Я сама видела, как кто-то провожал её домой. Они были оба достаточно пьяны. Как возвращался тот парень, я не увидела. Наверное, он остался ночевать у неё. Павлик, выброси её из головы, я понимаю, что это непросто сделать, но это необходимо. Ты молодой, тебе ещё учиться четыре года. За эти годы много воды утечёт. Не нужно сожалеть о ней, она тебя недостойна.

– Мама, ты тётю Дусю, её маму, давно знаешь?

– Давно, очень давно. Мы вместе начинали строиться. Мы с твоим отцом и она со своим Петей. Дружили. Вместе праздновали новоселье. Потом Петю перевели – он ведь был офицером – в другую часть. Дуся должна была поехать к нему, как только он устроится. Но она загуляла. Водка, проклятая, её и сгубила. Как сгубила её отца и мать. Правда я их не знала, но люди говорили, что отец Дуси сгорел от водки, а мать зимой где-то замёрзла. Вот и Дуся начала пить, у неё появились мужики. Когда Петенька за ней приехал, они прожили ещё месяц, и вместо того, чтобы с собой её забрать, они развелись. Любил он её сильно. Вот от этой любви и появилась Людмила. Твой отец, Сергей, к той поре уже погиб, попал в аварию. Ты у нас появился поздно, мне уже было 32 года. Я ведь, почитай, на десять лет старше Дуси. А как она сейчас выглядит?

– Петя – это Пётр Сергеевич?

– Да. Хороший мужик. Если бы Дуся не пила, хорошо бы жили. Вот, сынок, что говорят в народе. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Ой, боюсь, что Людмила повторит судьбу матери. Петя после выхода на пенсию сюда вернулся, видимо надеялся, что сможет образумить Дусю. Но поздно уже было. Спилась совсем.

– Мама, а мне Люда говорила, что у неё был другой отец, а с Петром Сергеевичем они не были женаты.

– Ну, я не знаю, зачем ей это Дуся говорила. Пётр Сергеевич её настоящий отец.

Мама поднялась: «Ладно, Павлик, тебе спать пора, я тебя совсем заговорила. Завтра работать будем, горевать не когда. Дел невпроворот».

Мама вышла, а я разделся и долго не мог заснул.

Проснулся утром рано, но мама была уже на ногах. Готовила завтрак. Сегодня она решила начать побелку комнат. Хотя, как мне казалось, этого не требовалось. Просто она решила загрузить меня работой, что бы некогда было предаваться раздумьям. Ну что ж, побелка так побелка. Мы с ней достаточно быстро управились, хотя на самом деле был уже вечер. Оставалось вымыть полы. Про Люду я сегодня совсем не думал, и только к вечеру засосало в груди. Я вышел на улицу, чтобы незаметно для мамы заглянуть в её двор – дома ли она. Но не успел я дойти до её калитки, как Люда сзади окликнула меня. Она возвращалась с работы.

– Паша, привет. Чем занимаешься?

– Да вот, в комнатах побелили с мамой, осталось полы вымыть.

– Иди домой, я переоденусь и через минуту зайду к вам, – как ни в чём не бывало сказала Люда.

Я вернулся домой и сел на стул. И точно, через минуту Люда была у нас.

– Вера Николаевна, я пришла помочь вам. Давайте я полы вымою.

– Да не нужно, Людмила, мы сами управимся.

Но Люда уже схватила ведро и пошла на улицу за водой, затем, вернувшись с полным ведром воды, она взяла у мамы тряпку и сноровисто начала мыть полы.

– Вера Николаевна, не беспокойтесь, я всё вымою, а вы лучше пока что-нибудь на ужин сготовьте.

Мама вздохнула и пошла на кухню. А я стал помогать Люде передвигать стол и стулья, менять воду, протирать мебель. Не прошло и часа, как всё было готово. В комнатах пахло свежестью, полы блестели, вся мебель сверкала чистотой. Ни соринки, ни пылинки. Мама к тому времени сварила картошку в «мундире», нарезала солонину и хлеб. Мы сели ужинать. Разговор как-то не клеился, всё больше молчали. Правда, Люда напомнила мне, что необходимо прийти в военкомат и встать на временный учёт, о чём я совершенно забыл. Я пообещал завтра с утра непременно зайти. Люда предложила, чтобы она с утра зашла за мной и мы вместе пошли в военкомат. Я согласился. Поужинав, Люда пошла домой. Ни я не вызвался её проводить, ни она не предложила этого. Мы с мамой остались одни. Быстро убрав посуду, я начал маме хвастать своим сочинением, которое я писал на курсовом экзамене и которое было признано лучшим по курсу. Мама внимательно его прочла и говорит: «Павлик, к тебе учитель словесности видимо благоволит. Сочинение хорошее, спору нет, но оценки явно завышены. Грамматика – пять. Но есть две запятые, которые он подчеркнул, а ещё есть две, которые он не заметил. И грамматическая ошибка – тоже не заметил. Так что четвёрка, и то не очень твёрдая. А по сочинению тоже есть изъяны. Тема раскрыта хорошо, но диалоги и прямая речь – так не говорили в восемнадцатом веке. Это современный стиль изложения. А тебе нужно было передать дух того времени». Она встала и подошла к книжному шкафу. Достала томик Достоевского «Идиот» и подала мне.

– Прочти, Фёдор Михайлович очень точно в диалогах передаёт манеру разговора людей разных сословий.

– Мама, да зачем мне это нужно? Всё. Русский язык и литература в прошлом. Теперь у нас будут совершенно другие дисциплины.

– А окончив училище, ты хочешь быть солдафоном или культурным интеллигентным человеком, офицером, лётчиком? Это ведь элита армии. И если ты будешь писать с ошибками, мне будет очень стыдно за тебя.

– Мама, тебе не будет стыдно за меня никогда. А «Идиота» я обязательно прочитаю. Обещаю.

Утром Люда зашла за мной, и мы вместе пошли в военкомат. Только шли рядом, а не под ручку.

– Паша, мне нужно многое объяснить тебе.

– Не надо, Людочка, всё и так понятно.

– Ничего тебе не понятно, ведь ты даже выслушать меня не хочешь.

– Мне не нужны твои объяснения, Людочка, что случилось, то уже не изменишь.

– Пашенька, я очень виновата перед тобой.

– Ничего ты не виновата, у тебя своя жизнь, и ты распорядилась ею, как тебе было угодно. У меня своя – я тоже распоряжусь ею, как угодно мне. Извини.

– Это ты, Пашенька, извини меня.

– Людочка, человек даёт обещание и сам его нарушает. Ты обещала ждать меня и не стала. Так что при чём здесь извинения? Извиняются тогда, когда делают что-нибудь нечаянно. Ты сама сделала свой выбор.

Мы зашли в военкомат, Петра Сергеевича ещё не было. Люда достала из сейфа печать и поставила мне её на отпускное удостоверение. Я молча положил бумагу в нагрудный карман и вышел. Почему-то мне стало легко и просто. Словно камень с души свалился. Люда мне ничего не должна, я ей тоже ничего не должен. У неё своя жизнь, у меня своя. Через несколько дней я уеду учиться дальше и появлюсь здесь только через год. Время летело быстро. Днями я с мамой чем-то занимался. То дом снаружи подновили, то дверь в сарае перевесил, чтобы не цепляла пол. Вечерами я с упоением читал Достоевского. Раньше я читал что-то по школьной программе, но сейчас роман меня захватил. Я не мог оторваться и торопился закончить его, чтобы не тащить книгу с собой в училище, тем более что там читать времени особо не было. Люду ни разу за эти дни я не увидел.

И вот каникулы позади, завтра уезжать. Мама наготовила мне провианта в поезд. Я собрал вещи в чемодан. И вдруг вечером зашла Люда, она, как мне показалось, была немного навеселе. Спросила, когда я завтра уезжаю и можно ли прийти проводить меня. Я сказал – как хочешь.

Утром мы с мамой вышли из дома, я нёс чемодан, мама – сетку с продуктами в дорогу. Нас догнала Люда: «Ой, чуть не опоздала. Здравствуйте, Вера Николаевна. Привет, Паша». Мы поздоровались и пошли все вместе на автобусную остановку. На остановке я попрощался с мамой и Людой. Она, видимо, ожидала, что я ей предложу проводить меня до поезда, но я сказал ей: «Пока, будь счастлива». И всё.

Глава 6

Второй курс пролетел так же быстро, как и первый. Заниматься стало труднее, и мне приходилось достаточно сильно напрягаться, чтобы не скатиться до троек. Строевая подготовка, на удивление, мне далась достаточно легко, и меня частенько ставили в пример моим сокурсникам. Занялся спортом, получил второй разряд по бегу и гиревому спорту. Сам себе удивляюсь. Ведь я никогда раньше не занимался спортом. Письма от мамы я получал регулярно, так же быстро и отвечал. Она часто стала болеть зимой. Жалко, что помочь ничем не могу. Про Людмилу ни слова. От Люды письма тоже приходили, но редко. Она описывала поселковые новости, погоду и прочее. О себе ни слова. Письма кончались лаконичным «целую».

Затем пришло письмо от мамы, где она сообщила, что умерла тётя Дуся. Замёрзла пьяная, не дойдя до дома. Я написал письмо Люде со своими соболезнованиями, ответа от неё не получил. Пролетела зима с морозами и снегом, с марш-бросками и стрельбами. Пришла весна. Получил письмо от Люды, короткое, в полстранички. Она писала, что выходит замуж и просит меня её простить. Я послал ей открытку с поздравлением и написал, что мне её прощать не за что. Наступило жаркое и пыльное, как часто бывает в Поволжье, лето. Отпуск в этом году был коротким – 10 суток, не считая дороги.

Я вышел на своей станции. Меня никто не встречал. Сел в автобус, приехал в свой посёлок. Вышел с чемоданом. Никого на остановке нет. Быстренько дошёл до своего дома, захожу. На пороге встречает мама. Она приболела, разыгрался радикулит. Обнялись, мама поплакала.

Я зашёл в свою комнату переодеться и, о чёрт, опять всё мало. Нужно завтра идти снова покупать обновки. Сели за стол обедать. Вдвоём. Нам никого и не надо. Нам хорошо вдвоём. Мама рассказала про дела в школе. Тяжело ей уже работать с детьми, здоровье стало подводить. А до пенсии ещё почти пять лет. Я рассказал про свою учёбу. Как-то мы начали отдаляться друг от друга. Видимо, время разлуки берёт своё. Час поразговаривали, и говорить стало не о чем. О Люде ни слова. Пришла тётя Тамара. Тоже постарела, ходит как-то боком. Нога болит. Хорошо, что у мамы есть старая закадычная подруга, тётя Тамара. Я её знаю столько, сколько помню себя. Посидели-посидели, да я пошёл спать, сказал, что устал в дороге. Лёг на свою кровать. Как я по ней скучаю в казарме. Какая-то она домашняя, родная. Сплю я на ней с самого детства. Лёг – не спится. Стал строить планы на завтра. С утра сразу в военкомат, отметиться; пойду в форме, так как переодеться не во что. Затем в универмаг, купить новые вещи. Потом домой – переодеться и пообедать. После обеда нужно маму отвести в больницу, пусть посмотрят, что с ней. Вот вроде и всё. В военкомате увижу Люду… Что-то засосало в груди. Ведь я её любил, да, наверное, ещё продолжаю любить, хотя себе в этом не признаюсь. Весь год я о ней не думал, вроде бы совсем забыл. А оказывается – нет. С этими мыслями я и заснул.

В военкомат я заходил с бьющимся сердцем. Какая будет наша встреча? Открываю дверь, за столом сидит другая девушка в форме, Люды не видно.

– Здравствуйте, вам кого?

– Здравствуйте. Я прибыл в отпуск, нужно встать на временный учёт. А как вас зовут?

– Меня зовут Лена, а вы кто?

– Павел Колокольников, прибыл из училища в отпуск. А Пётр Сергеевич на месте?

– Петра Сергеевича мы проводили на заслуженный отдых, ещё зимой.

– А где он живёт? Хочу зайти поздороваться.

– Пётр Сергеевич уехал из посёлка, насовсем, дом продал. А куда, не знаю.

– А вы откуда, что-то я вас раньше не видел?

– А мы с мужем переехали из соседнего посёлка. Уже три месяца назад.

– Понятно, – ответил я и подал Лене отпускное удостоверение.

Она поставила печать, и я пошёл в универмаг. После обеда, одевшись в новую одежду, я пошёл в больницу. Мама со мной идти не смогла, она еле-еле ходила по дому – так болела спина. Я зашёл к доктору, он хорошо знал мою маму и выписал ей какое-то растирание. Я купил его в аптеке и пошёл домой. Народу на улице было мало – разгар рабочего дня, знакомые вообще не встречались. Люда тоже на глаза не попалась, хоть я и не торопился заходить домой, постоял возле своей калитки. Дома я снова переделал множество разных дел. Сад наш выглядел заброшенным, много сухих веток, между деревьями трава по колено. Сухие ветки я все вырезал и сжёг. Траву выкосил косой, благо я это умел делать с малолетства. В прежние годы наш сад был очень ухоженным, мама всё лето работала в нём. Я всегда помогал. Весной сам делал обрезку яблонь, опрыскивал деревья, косил траву между деревьев. Теперь за садом ходить было некому. Что мог я сделать за десять дней отпуска? А мама уже не могла, силы не те. Заглянул в сарай. Дров и угля почти не было, всё мама сожгла за зиму. Я спросил, как быть. Она ответила, что дрова и уголь заказала в правлении и оплатила, теперь ждёт, когда привезут. На следующий день я с утра пошёл в правление к председателю и попросил всё привезти, пока я дома. Председатель обещал завтра-послезавтра всё завезти. Мою маму все в посёлке знали и уважали, поэтому в помощи никогда не отказывали. На другой день привезли и дрова, и уголь. Всё выгрузили у забора на улице. Раньше мы с мамой всё таскали носилками. Теперь мне всё это предстояло сделать одному, хотя мама настойчиво предлагала свою помощь, но я её, естественно, от этого избавил. Сказал, пусть лучше борщ варит, если может, а с этими вещами я сам разберусь. Не сегодня, так завтра всё будет в сарае. Я переоделся и начал носить дрова в сарай. Потихоньку, с перерывами, к вечеру я управился. Только собрался закрывать калитку, как слышу: «Паша, привет». Меня как током стукнуло. Поворачиваюсь, стоит Люда с каким-то мужиком. «Бог в помощь, ты давно приехал, в отпуск?» – говорит Люда. Вижу, что она крепко навеселе, так же как и её парень.

– Паша, это Коля, мой муж, а это Паша, ты про него слышал, – сказала Люда.

Мы поздоровались. От Коли несло водкой конкретно. Он улыбнулся и говорит: «А, лётчик? Первым делом самолёты, а девушки потом? Пролетел ты, Паша, своё счастье, вот что я тебе скажу», – и засмеялся. Мне хотелось ему сразу врезать, еле сдержал себя. Коля был на голову выше Люды и какой-то кабанистый. Здоровый, сутулый, но не толстый. Я ответил: «Каждому своё счастье нужно, а про чужое рассуждать не стоит». Коля набычился: «Это что, в мой огород камешек, что ли?» Смотрю, он готов к драке. Но тут вмешалась Люда: «Колян, пошли домой, у нас с тобой ещё дела есть», – и потащила слегка упирающегося мужа домой. В руке у неё была сетка, в которой лежала большая бутылка вина и банка магазинных огурцов. Они скрылись в своей калитке, а я пошёл к себе. На душе было муторно, как-то жалко стало Люду. Я зашёл в комнату, мама сразу увидела, что настроение у меня испортилось: «Павлик, что случилось?» – спросила она, хотя по её лицу я понял, что она знает, что случилось. Мама села на стул и говорит: «Павлик, не нужно о ней думать, ни к чему это. Пьёт она вместе со своим мужем. Как мать похоронила, так и пьёт постоянно. Из военкомата её выгнали, чем занимается – не знаю. Николай вроде хороший парень, работящий, тракторист, но тоже выпивает часто, председатель мне жаловался. В общем, два сапога пара. Жалко девчонку», – она вздохнула, и по её лицу потекли слезы. «Мамочка, не нужно, каждый сам выбирает свою судьбу», – попытался я её утешить. «Нет, Павлик, не всегда человек бывает кузнец своему счастью. Есть ещё такая вещь, как наследственность. Где-то на генном уровне у неё всё это было заложено. Дед умер от водки, бабка – от водки, её мать, Дуся, царство ей небесное, – от водки. Я надеялась, что гены Петра Сергеевича перебьют наследственность по материнской линии, но не тут-то было. Люда начала курить ещё в пятом классе, в восьмом я почувствовала от неё запах алкоголя. А сейчас что? Каждый божий день, как только я её увижу, она пьяная. И не дай бог будет у них малыш – кем, думаешь, он вырастет? Вот так вот, Павлик. А ты говоришь, кузнец своего счастья». Мы замолчали.

Отпуск пролетел незаметно. Пора возвращаться в училище. Третий курс жил уже не в казарме, а в общежитии. Можно спокойно ходить куда хочется, ложиться спать, когда захотелось, вставать на зарядку не нужно. Стало немного полегче. Закончились общеобразовательные дисциплины, начались специальные. Стало значительно интересней учиться. Письма от мамы приходили регулярно. Ей стало получше, реже стала болеть. Скучно ей одной, но ничего не поделаешь. Жизнь есть жизнь. Я уже никогда не смогу быть с ней. В одном из писем она написала, что у Людмилы родилась дочка Машенька. Что она уже год как не берёт спиртного в рот. С Николаем они развелись, тот спился окончательно. Может, даст Бог, образумится, возьмётся за голову. Ладно, посмотрим. Хотя что мне до этого? У неё своя жизнь. Может, бросит пить, дочку на ноги поставит.

Этим летом каникул у нас не будет. Выпускники третьего курса летом собираются на учебном аэродроме, где нужно налетать сто часов. А это, как говорят старшекурсники, немало.

Глава 7

Пролетело 5 лет моей военной службы после окончания училища. Я получил звание старшего лейтенанта. Полетал на Ан-26, правда, совсем немного: перевели на Север, на Новую Землю. Переучился на Ан-12. Север мне очень понравился. Это была хорошая школа жизни. Там я стал, надеюсь, настоящим офицером. Повзрослел, возмужал. Это было заметно даже мне самому. На Севере я стал хорошим лётчиком. Приобрёл опыт различных полётов. Летали в самых тяжёлых метеоусловиях, когда летать было нельзя. Летал и на правом, и на левом кресле. Сажал самолёт в одиночку. То есть к 1981 году я был уже достаточно прожжённым служакой и лихим лётчиком.

Начинался совершенно новый этап моей службы. Я получил назначение в Ташкент, в полк военно-транспортной авиации. Прилетев в Ташкент, я первым делом пришёл в строевую часть – нужно было стать на учёт и получить направление в общежитие. Пришёл прямо с самолёта, так как остановиться мне было негде, а часть располагалась на территории аэропорта. Дорогу мне показал ВОХРовец² на КПП³. 1981 год, весна, было тепло. Это вам не Север, откуда я прибыл для дальнейшего прохождения службы. В руках у меня был небольшой чемоданчик. Все свои вещи, нажитые за годы службы на Севере, я оставил дома, куда заезжал на несколько дней по пути в Ташкент. В строевой части мне ничего не дали – я имею в виду направление в общежитие, – а отправили к начальнику штаба. «Ещё неизвестно, где вы будете служить, есть несколько базовых аэродромов», – сказала мне женщина-майор. Таскаться по части с чемоданом было как-то неудобно, и я его оставил в кабинете у майорши. Нашёл помещение, где размещался штаб, захожу. Дежурный провёл меня в кабинет начальника штаба. Посреди кабинета стоит огромный стол, размером с биллиардный, весь заваленный бумагами, картами, схемами. У стола стоит маленький, сухонький полковник и что-то вычитывает в журнале. «Старший лейтенант Колокольников, прибыл для дальнейшего прохождения службы», – отрапортовал я. «Проходи, присаживайся», – полковник кивнул на ряд стульев, стоящих вдоль стены. Подошёл, сел, разглядываю комнату. Ремонта не было давненько. Все столы тоже завалены бумагами. Судя по столам и стульям около них, в штабе обитало человек пять. Полковник был невысокого роста, крепенький, такое впечатление, что он весь сделан из мышц, ни килограмма жира. Как рельса, подумал я. Если его ударить кулаком хоть в грудь, хоть в живот, то разобьёшь себе руку, а ему ничего не будет. Седые волосы коротко стрижены, но не лысый. Гладко выбрит, хотя, как я думаю, это сделать непросто, так как лицо изборождено морщинами. Возраст определить невозможно. Ему может быть и сорок лет, и шестьдесят. Одним словом – старый служака. Прошло минут пять, наконец полковник посмотрел на меня, подошёл и сел рядом.

– Откуда, старлей?

– С Севера.

– Север большой.

– Новая Земля, посёлок Рогачёво, аэропорт Амдерма-2, – ответил я.

– На чём летал?

– На Ан-12, вторым пилотом. В документах всё записано, они в строевой части.

– Предлагаешь мне сходить в строевую часть?

– Никак нет, товарищ полковник. Извините.

– Где ещё служил?

– В Мелитополе, но недолго.

– Откуда родом?

– Из Казахстана, из деревни.

– Родители, жена, дети?

– Холост, товарищ полковник. Есть только мама.

– Это хорошо, – задумчиво сказал полковник. – Какой налёт?

– Небольшой, около 500 часов.

– Короче, так, старлей. Есть у меня один самолёт, вон стоит на стоянке, 037, – полковник подошёл к окну, я за ним, – есть экипаж. Но нет командира. Справишься?

– Товарищ полковник, у меня нет допуска на первого пилота.

– Это не вопрос. Обкатаем, получишь.

Он снова подошёл к столу, порылся в куче бумаг и извлёк одну из-под самого низа. Начал читать и что-то записывать в журнал. Я постоял столбом, повернулся и снова сел на стул. Полковник, кажется, обо мне совершенно забыл. Так прошло ещё минут 15. В комнату заглянул, судя по лётному комбинезону, лётчик. Поскольку на комбезах погон нет, то звания неизвестного. Полковник обернулся: «А-а, Витя, зайди-ка на минутку. Как раз думал про тебя», – полковник протянул руку, поздоровался.

– Вениаминович, давай быстрее, времени нет. Самолёт готов, экипаж на борту.

– Погоди, погоди. Вот тебе стажёр на левое кресло, старший лейтенант Колокольников, принимай, – сказалполковник.

– Да я же в отпуск ухожу.

– Вот до отпуска и откатаешь. Давай полётное задание, я тебе впишу стажёра.

Полковник взял листок и вписал меня в задание.

– Вениаминыч, может, тогда мне второго оставить дома, что-то он приустал, плохо выглядит.

– А кто полетит вторым?

– Да вот же, старлей.

– Я же ясно сказал: стажёр на левое кресло, а не второй.

– Ладно, старлей, потопали, тебе ещё комбез нужно найти и в медчасть заскочить, штампик поставить.

И Витя быстрым шагом пошагал к выходу. В прихожей на вешалке висел чей-то комбинезон, Витя оглянулся – нигде никого, снял комбинезон с вешалки и сунул мне в руки: «Прилетим, на место повесишь».

Мы вышли на улицу и бодрым шагом двинулись в сторону домика санчасти. Витя был полная противоположность полковнику. Тоже маленький, но какой-то кругленький. Чем-то похож на колобка. Когда он быстро шёл, то я боялся, что ещё чуть-чуть быстрее, и он упадёт и покатится. Зашли в санчасть, на входе сидел дежурный. Соскочил и отдал нам честь.

– Оля у себя? – спросил Витя.

– Никак нет, вышла, товарищ майор, – ответил дежурный.

Теперь я хоть знал звание своего нового командира.

– Скоро вернётся?

– Да, сказала, на минутку.

– Подождём.

– Ну, старлей, давай знакомиться, – сказал майор Витя.

Я приложил руку к фуражке и доложил: «Старший лейтенант Колокольников, Павел, прибыл с Севера для дальнейшего прохождения службы».

«Майор Кондратьев, Виктор – для своих, для тебя пока Виктор Фёдорович», – сказал майор и протянул мне руку.

Хлопнула входная дверь, и в помещение вбежала, запыхавшись, молоденькая девушка в белом халатике. Было ей от силы лет 20, а может, так показалось, потому что она была похожа на девочку-подростка. Волосы, русые и длинные, запрятаны под медицинскую шапочку. Под халатом надеты джинсы.

– Оленька, мы тебя ждём.

– Виктор Фёдорович, вы же улетели, я вас отметила.

– Да вот вернулись за подкреплением. Знакомься, старший лейтенант Павел. Это чтобы душманам несладко было. Стажёр, ставь быстренько штампик, и мы помчались.

Оля пробежалась по мне глазами, как по пустому месту, и шлёпнула печать в полётное задание. Вообще-то я всегда вызывал какой-то интерес у дам, а здесь – ровным счётом ничего. Ладно, попозже разберёмся. Мы уже с майором почти вприпрыжку неслись к стоянке, где стоял мой любимый Ан-12, а возле него тёрлись два лётчика.

– Витя, ну на фига тебя понесло в штаб, уже бы полпути протопали.

– Игорёк, не гунди. Игорь, наш штурман, – сказал мне на ходу майор.

– Ребята, наш стажёр на левое кресло, Павел, – громко сказал майор, – прошу любить и жаловать, до отпуска мне его нужно откатать. Всё, по местам, взлетаем.

Вошли в самолёт, в кабину пилотов. Всё было мне знакомо. Экипаж был полный – пять человек. Следовательно, места для стажёра предусмотрено не было. Я примостился за спиной бортмеханика. Началась привычная подготовка к вылету, быстренько всё сделали, запустили двигатели и начали выруливать. Чувствовалось, что экипаж слётан, все знают своё дело. Довольно долго стояли на предварительном, так как самолёты регулярно взлетали и садились. Понятно, ведь аэродром был гражданским, и мы терпеливо ждали своего окна. Но вот диспетчер дал нам разрешение на взлёт, майор достаточно лихо вырулил на полосу и, не притормаживая, двинул РУД⁴ы вперёд. Так же лихо взлетели с хорошим набором высоты, и не успели убраться шасси, как он резво крутанул штурвал и с предельно допустимым креном начал выходить на курс. Мы у себя на Севере летали как-то поинтеллигентнее, что ли. Майор оглянулся на меня и, заметив, что я достаточно напряжённо смотрю на приборы, сказал: «Паша, тут летают немного иначе, чем в Союзе». Я ничего не понял. «Костя, иди в комнату отдыха, сегодня у тебя отгул», – сказал он хрупкому парнишке в правом кресле, – Паша, занимай место».

Я устроился, поставил ноги на педали, пристегнулся.

– Второму принять управление.

– Есть, – ответил я, – второй управление принял.

– Первый управление отдал. Курс 160, высота 8.200.

– Есть курс 160, высота 8.200.

Автопилот был выключен, пилотировал вручную, удерживая курс, высоту и скорость. Это я умел делать неплохо. Почему не даёт команду на включение автопилота? Видимо, хочет проверить меня на технику пилотирования. Проверяй, не жалко. Техника у меня была на высоте.

Я повернулся к командиру: «Виктор Фёдорович, куда летим-то?»

Сзади кто-то ехидно заметил: «Стажёр не знаком с заданием?»

«Город Кабул, Демократическая республика Афганистан. Где Советский народ оказывает дружескую помощь братскому афганскому народу, за что братский афганский народ долбит что есть мочи советских солдат», – спокойно сказал майор. Видимо, я здорово изменился в лице, и майор добавил: «Паша, мой совет. Не думай о политике, от этого башку сразу снесёт. Думай о полёте, о том, как тебе это самую башку, а также головы ещё пяти членов экипажа, в целости и сохранности домой вернуть. Через полчаса перелетим границу, где каждая сволочь только и думает о том, как бы тебя сбить».

Все молчали – может, меня стеснялись, может, уже всё выговорили. Я глядел вперёд. Облачность, которая была достаточно плотной при взлёте, рассеялась. Впереди показались горы. Этот вид меня заворожил. Никогда мне не приходилось летать над горами. Чёрные глыбы хребтов со снежными верхушками наползали на нас. Казалось, что они будут выше нас, и мы не сможем перелететь через них, но каждый раз очередной хребет оказывался ниже, и мы спокойно его пролетали. Правда, спокойным полёт уже назвать было нельзя: нас достаточно хорошо трепал ветер. Я пытался заглянуть вниз, в ущелье, и не мог увидеть его дна.

– Управление передать первому, – вернул меня в кабину голос майора.

– Есть.

– Первый управление принял.

– Второй управление передал.

– Экипаж, начинаем снижение. Паша, руками ничего без моей команды не трогать. Руки со штурвала сними, ты пока не знаешь, что ими делать. «Может, Костю разбудить?» – раздался сзади голос бортмеханика. «Не стоит, справимся, да, Паша? Всё только по моей команде». Штурман Игорь спросил: «Афганская посадка?» «Нет, всё нормально, горы чистые», – ответил ему радист. Я опять не понимал, что значит «горы чистые» и «афганская посадка». Потом спрошу. За окном быстро темнело. Мы летели по ущелью достаточно быстро, быстрее, чем положено по Наставлению. Впереди ничего не было видно. И только силуэты тёмных гор по бокам. Скорость снижения была тоже достаточно большой. И вдруг впереди, там, где мгновение назад ничего не было, засветилась дорожка огней – ВПП⁵.

– Шасси, закрылки полностью, – раздалась команда.

Я быстренько перевёл рукоятку шасси на выпуск, и как только загорелись лампочки «Шасси выпущено», перевёл рукоятку закрылков на максимум. Самолёт как будто упёрся в вату. Я повис на ремнях. Игорь бодро читал высоту и скорость. Я не успевал соображать, много это или мало, как мы бойко ударились о бетон и быстренько покатились по полосе.

– Паша, тормози.

Я плавно нажал на педали. Глянул вперёд. Быстро приближались огни торца полосы, а мы всё ещё бодренько катились. Я ещё сильнее нажал на тормоза.

– Тормози, тормози, – прокряхтел майор, – сумел разогнать, теперь сумей остановить.

– Не понял, Виктор Фёдорович?

– Я сказал, шасси и закрылки.

– А я что?

– А ты шасси выпустил, а закрылки секунд через пять.

Наконец мы остановились метрах в двух от конца полосы. Майор добавил оборотов и начал рулить на стоянку.

– Так ведь в Наставлении написано – сначала шасси, а потом закрылки.

– Ты, Паша, Наставления выучи и забрось куда подальше. У нас здесь свои Наставления. Написанные кровью наших погибших товарищей.

Прозвучало достаточно пафосно из уст майора, и только впоследствии я понял значение его высказывания.

Мы пошли в аэропортовскую столовку. В животе у меня урчало, да и все были голодны. Как я понял, у экипажа это был третий рейс без перерыва. Быстренько проглотив макароны с котлетами, мы вернулись к самолёту. Возле грузового люка аккуратными штабелями стояли одинаковые ящики. Оружие, наверное, – подумал я. И только подойдя ближе, при свете фар, я увидел на ящиках фамилии.

– Это что, Виктор Фёдорович? – робко спросил я.

– Груз 200.

Я, конечно, знал, что такое груз 200, и мне стало как-то не по себе. Полный багажный отсек трупов.

– Отвоевались ребята, – сказал бортмеханик.

– Вот так, старлей. Сюда живую силу, назад – груз 200, – сказал майор. Мне стало немножко жутковато. О том, что в Афганистане идёт война, я, конечно, знал. Но почему-то не думал, что на этой войне гибнут люди. Война была где-то далеко. В Союзе о ней знали мало, по телевизору в новостях практически не показывали.

Самолёт быстро загрузили солдаты, и мы получили разрешение на вылет. Была ночь. Абсолютная темнота. Кое-где по аэродрому горели лампочки, но они не давали никакого света. Огни на ВПП были тоже выключены. И только огромные, чуть мерцающие звёзды на той части неба, которая не закрывалась горами. Майор скомандовал: «Стажёр – в левое; Костя – из отгула вызываю, занимай правое, а я посплю немного. Завтра в отпуск, дел валом. Паша, если меня довезёшь целого и здорового, стажировка у тебя закончится. Пилотировать умеешь, видел. Если что, ребята помогут. А тебе нужно становиться командиром. Летать тебя научили, а вот быть командиром – этому не научишь. Либо есть эта жилка в человеке, либо нет. И тогда до пенсии будешь вторым. Всё. Не трясти и не будить», – и майор, взяв какой-то бушлат с вешалки, вышел из кабины.

Все четверо посмотрели на меня. Мне было как-то неловко. Но я по-хозяйски уселся в левое кресло, пристегнулся и думаю, с чего начать.

Но тут подал голос Костя: «Чего рты разинули? За работу, уже ночь на дворе».

Все быстренько начали щёлкать переключателями, запускать двигатели. Двигатели ровно загудели. Константин сказал: «Старлей, я сам вырулю, а то в потёмках заедешь не туда». Я кивнул. Костя вырулил на полосу, она была жутко тёмной. Фары и ходовые огни не включали. Мы стояли и ничего не делали. Минуту, две. Я уже заёрзал на своём месте. «Двигатели прогреты», – доложил бортмеханик. И тут полоса вспыхнула огнями, так что с темноты было больно глазам. Костя посмотрел на меня и кивнул. «Экипаж, взлетаем», – каким-то чужим голосом скомандовал я и толкнул РУДы вперёд. Костя положил на РУДы свою руку и вывел двигатели на максимальный режим. Бортмеханик подстраховывал его. Самолёт резво покатил по бетонным плитам, штурман читал скорость. Я очутился в своей стихии. Мы взлетели, скорость росла, и её рост я компенсировал увеличением скорости подъёма. «Курс 60», – скомандовал штурман. Я не спеша повернул штурвал, держа крен в пределах 30 градусов.

– Командир, держи 45, – подсказал Костя.

– На такой скорости 30 – это максимум, – ответил я.

– Я знаю, но иначе мы можем вписаться вон в тот склон, – и Костя показал пальцем в темноту ночи.

Я не стал искать склон, в который мы можем вписаться, а просто ещё повернул штурвал, пока указатель крена не встал на отметке 45. Запищала сигнализация «Крен велик». Но скорость уверенно росла, и сигнализация вскоре выключилась. А дальше всё было как обычно, как у меня было уже сотни раз. Правда, тогда я сидел в правом кресле второго пилота, а сейчас в левом. Всё немного не так, как я привык. Но ничего, быстренько разобрались. Экипаж хорошо знал своё дело, и мы спокойненько летели. Я вгляделся в темноту ночи. Ничего не было видно. Ни земли, ни горизонта, и только звёзды были на своём месте. Спать не хотелось. Куда меня забросила судьба? Ещё вчера ночью я спал в родительском доме, где одиноко жила моя мама, где прошла вся моя жизнь, пока я не уехал в училище. Раненько утром мы с мамой пришли на автобусную остановку, и я, попрощавшись с ней и утерев ей слёзы, сел в автобус. Затем самолёт до Ташкента, и вот – не прошло и суток, как я в небе над Афганом с полным багажником страшных ящиков.

– Старлей, снижаемся, посадка в Ташкенте, на спецстоянке нас уже ждут, – сказал Игорь.

– Что за спецстоянка? – не понял я.

– Увидишь.

Сели чистенько, по-академически. Рулил на стоянку Костя. Зарулил. Несмотря на глубокую ночь, на стоянке было много народу. Грузовые машины стояли чуть поодаль. Я не понимал, что это за люди, и только когда начали выгружать ящики, до меня дошло – это же родители погибших солдат. Кто-то стоял молча, кто-то вычитывал надписи на ящиках и, найдя нужную, с плачем кидался на этот ящик. Было жутко, страшно, неприятно, и я быстро ушёл на другую сторону самолёта, чтобы не видеть этой картины. Выгрузка закончилась, все потихоньку разъехались. Бортмеханик замкнул самолёт. Майор сказал: «Всем по домам, отдыхаете двое суток. Я в отпуск».

– А мне что делать? – спросил я.

– Тебе отдыхать и к командиру. Стажировку закончил, я ему сообщу, – и майор быстрым шагом двинулся вместе со всеми.

Про меня никто не вспомнил, и я в одиночестве побрёл туда, куда пошёл экипаж. Кто они такие? Я не знал их званий, фамилий. Знал, как зовут, и то не всех. Больше ни с кем из них мне летать не довелось, так, иногда случайно где-то сталкивались: «Привет». – «Привет».

Куда мне идти, непонятно. Общежития у меня нет. Искать гостиницу в городе ночью не хотелось. Можно, конечно, провести остаток ночи в аэропортовском ресторане, но настроение было не то. И я отправился в сторону домиков воинской части. Зашёл в помещение штаба. Дежурный сладко спал за столом, подложив руки под голову. Не проснулся. Я тихонько прошёл дальше по коридору и увидел стоящий у стены диванчик. Подложил под голову свёрнутый комбинезон, снял туфли и растянулся на нем. Быстро заснул. Разбудил меня вчерашний полковник. Я даже не знаю, кто он такой.

«А ты что здесь делаешь? Как слетали? Нужно было пойти в общежитие лётного состава, через три домика отсюда. Да ты же новенький, ещё ничего не знаешь», – быстро заговорил полковник. И не дожидаясь ответов, добавил: «Дуй в строевую, бери направление в общежитие, оно за территорией аэропорта, говорят, очень приличное. Короче, размещайся, обустраивайся, отдыхай. На всё про всё тебе неделя. В понедельник в шесть жду. Свободен».

Я в армии уже почти десять лет и прекрасно знаю, что неделя – это не семь дней, а столько, сколько скажет старший. В самом деле – сегодня раннее утро четверга, а в понедельник к шести быть в части. Ну что, не привыкать.

Этой недели из четырёх дней мне вполне хватило. Заселился, обустроился, загрузил холодильник продуктами. Всё воскресенье провёл в городе. Ташкент мне очень понравился. Таксист сразу привёз меня на Алайский базар: «Это самое главное место в Ташкенте», – сказал он. Боже, какие вокруг были запахи! На Севере, как я понял, не пахнет ничем. А тут – шашлык, плов, самса, цыплята табака. И всё это пахнет, да так, что голову сносит. Хочется попробовать всего. А ряды со свежей клубникой! Даже у нас в Казахстане её ещё не было, а тут – россыпи. Я присел в маленькой чайхане, и мне принесли пиво и цыплёнка. Объедение. Был бы живот безразмерный, я бы ещё съел и плов, и шашлык, и самсу, и чебурек. Но увы. Не лезет. Ладно, оставим на другой раз. Прошёлся по городу. Очень много деревьев и цветов. Арыки с прохладной водой. Звенят трамваи. Где-то играет узбекская музыка. Очень много молодёжи, все одеты по-летнему. Небо синее-синее. Ни облачка. Встречные девушки мне улыбаются. Благодать.

И вдруг меня как током стукнуло. Я вспомнил страшные ящики с грузом 200. Свой полёт в Кабул, где, как сказал майор, каждый хочет меня убить. Настроение сразу резко пошло вниз. Я не мог смотреть на гуляющих людей, на улыбающиеся пары. Перед глазами стояли страшные ящики. Я быстренько поймал такси и уехал в своё общежитие.

В понедельник без пяти минут шесть я вошёл в здание штаба. Полковник был уже там. Поздоровались.

– А ведь мы не познакомились, старший лейтенант Колокольников, – сказал полковник. – Командир части полковник Васильев, Иван Вениаминович, – и он повторно протянул мне руку. – Получил о тебе отзыв от майора Кондратьева. Не припомню, чтобы стажировка закрывалась за один полёт, – сказал полковник, – ну да ладно, поглядим, допуск будешь мне сдавать. Как тебе слеталось, как Афган?

– Да вроде всё нормально.

– Ну дай-то бог. Сколько уже ребят из полка потеряли.

– Лётчиков?

– Да, сбивают наших иногда. Взлёт и посадка – самые уязвимые этапы полёта.

– Иван Вениаминович, Виктор Фёдорович заговорил об афганской посадке, но не рассказал, что это такое. Как я понимаю, особая технология посадки?

– Да. Паша, придумали наши асы, как сделать посадку максимально короткой, чтобы духи не успели развернуть свои стингеры.

– А взлёт?

– Ну тут ничего не попишешь, ракетой в небо не умчишься. Надейся только на себя, своего стрелка да вертолёты прикрытия.

Он подошёл к своему громадному столу и долго рылся, перекладывая бумаги из угла в угол. Наконец, видимо, нашёл, что искал. Подал мне общую тетрадь в клеточку.

– Это, Паша, записки наших лётчиков об афганской посадке. Кого-то уже нет, кому-то это спасло жизнь. Внимательно разберись, уверен – пригодится.

Я пролистал тетрадь. Там были графики, схемы заходов и какие-то рассуждения. Обязательно сегодня изучу.

– Куришь? – спросил полковник.

– Никак нет.

– Молодец, а я закурю.

Полковник задымил папиросой и подошёл к окну.

– Гляди, твой экипаж уже возле самолёта. Пошли знакомиться.

Я подошёл к окну и увидел на стоянке, возле Ан-12 с бортовым номером 037, несколько что-то обсуждающих между собой людей в форме.

Мы подошли к самолёту. Сбившиеся в кружок парни быстренько построились и стали по стойке «смирно». Здоровый парень с капитанскими погонами доложил: «Товарищ полковник, экипаж самолёта по вашему приказанию собран. Помощник командира – второй пилот капитан Ливанов».

– Вольно, – сказал полковник и прошёлся вдоль строя.

Стояло два офицера, два прапорщика и один сержант.

– Товарищи лётчики, представляю вам вашего командира, старшего лейтенанта Колокольникова Павла. Он прибыл с Крайнего Севера и будет служить у нас в полку. Опытный пилот, прошёл стажировку у майора Кондратьева. В ближайшее время получит допуск на первого пилота – и в полёт, – полковник подошёл к Ливанову.

Капитан Ливанов совсем не походил на лётчика. Огромного роста, этакий бугай, лицо широкое с постоянной улыбкой. «Ему бы кузнецом работать с его ручищами», – подумал я.

– Второй пилот Ливанов Алексей, в полку уже два года. Неоднократно летал в Афган. Пилот от Бога, но командиром быть не захотел – видите ли, «не моё это». Жена, куча детей, живёт в Ташкенте.

– Иван Вениаминович, какая куча, всего двое.

– А тебе сколько нужно?

– Трое.

Все заулыбались, расслабились. Полковник тоже улыбнулся и подошёл к следующему лётчику. Тот хотел отрапортовать, но полковник жестом остановил его.

– Старший лейтенант Сидоров Сергей. Штурман, опыт полётов три года. К нам пришёл неделю назад, ещё не летал, ждём вас.

«Кассир Сидоров», – ни с того ни с сего подумал я. Совершенно обычный парень, рост средний, вес средний, внешность средняя, правда, острижен наголо – это видно даже через фуражку.

Подошёл к следующему – невысокому, упитанному прапорщику.

– Прапорщик Хухрянский Максим, бортмеханик. В полку уже три года, знает самолёт на уровне конструктора. Любую неисправность голыми руками прямо в полёте устраняет. Любимец всех полковых женщин. Блин, не пойму, за что они его любят? Посмотреть не на что, – полковник хитро улыбнулся.

– Ну прямо уж не на что, товарищ полковник, – возразил Максим, – женщины знают, куда смотреть.

Все засмеялись.

– Где твоя выправка, Макс? Ведь ты же прапорщик. Знаменосец, значит. А какой из тебя знаменосец?

– Вы правы, товарищ полковник, никудышный из меня будет знаменосец. Не для этого я рождён. Вон, пусть Виталя будет у нас знаменосцем.

Все опять засмеялись.

Я внимательно посмотрел на Максима. Маленький, толстенький. Форма висит мешком, не подогнанная, видимо, он её не часто надевает. Лицо то ли небритое, то ли чумазое. Хитринка в глазах. Фуражка надета как-то лихо, на затылок, густые волосы выбиваются из-под неё. Чувствовалось в нем какая-то харизма. Скорее всего, он душа любой компании.

Полковник подошёл к следующему прапорщику. Тот стоял красный, видимо, он и был Виталей. Это была полная противоположность Максиму. Мало того, что Максим был ниже плеча Виталия, так ещё Виталий был вдвое уже Максима. Рост, скорее всего, приближался к двум метрам, хотя в плечах не более 44 размера. Короче, на роль нашего знаменосца он тоже явно не тянул. Я про себя окрестил его – горбыль.

– Прапорщик Бусов Виталий, радист. Только после школы прапорщиков. Опыта нет никакого. Не летал. Так что, старлей, тебе его вводить в строй.

Полковник остановился у замыкающего строй казаха.

– Бортстрелок, сержант Еркен, блин, фамилию никак не запомню.

– Кожахметов, товарищ полковник, – вставил сержант.

– Да, да. Кожахметов, прибыл из учебки, где полгода учили стрелять. Оценки отличные. В деле не видел. Служить у тебя будет полтора года. Если, конечно, всё хорошо будет. А будет хорошо или не будет, зависит от тебя, старлей, и всего твоего экипажа, – закончил представление полковник. – Экипаж, разойдись.

Никто никуда не разошёлся, все подошли ко мне и полковнику.

– Значит, так, ребята. 037 закрепляю за вашим экипажем. Самолёт только недавно прошёл капитальный ремонт. Но тем не менее его нужно полностью проверить, понял, Макс? – полковник посмотрел на Максима.

– Всё сделаю, Иван Вениаминович, не беспокойтесь.

– Я и не беспокоюсь. Это вы с командиром беспокойтесь. Команда на вылет может поступить в любой момент. Получить необходимые запчасти. Старлей, не переживай, Макс с Лёхой всё знают. Только подгоняй их.

– Не нужно подгонять нас, – насупился Алексей, – я не враг себе, чтобы на непроверенном самолёте в Афган соваться.

– Ну и отлично. Можете запускаться, рулить по стоянке, я дежурного предупрежу. Со стоянки не высовываться, это всё-таки гражданский аэродром.

Дни летели за днями, и я постоянно видел, как Максим с Алексеем лазили то по кабине, подняв полики, то по крылу, то под капотом двигателя. Сегодня я подошёл к самолёту, у которого был запущен третий двигатель. Алексей стоял вместе с инженером по эксплуатации и слушали, что им кричал Максим, который был на стремянке под двигателем. Я поздоровался и спросил у Алексея, как дела. Вместо него зашумел на меня инженер-лейтенант: «Задрал твой Макс, всё ему не нравится». «Да как может нравиться, – закричал со стремянки Максим, – когда шторки заедают».

– Они у всех заедают.

– Мне плевать на всех, на 037 заедать не должны.

Я поддакнул Максиму: «Конечно, не должны». Не успел отойти от самолёта – мне нужно было зайти в штаб, – как меня догоняет Виталий: «Товарищ старший лейтенант, у нас резервная радиостанция не выдаёт нужную мощность».

– Так тащи её в лабораторию.

– Я оттащил, так прапорщик Тимофеев говорит – тащи обратно. Она только из ремонта с завода, и мы делать её не будем.

– Тащи снова. Я с ним поговорю.

– Там ещё Еркен жалуется, говорит, пулемёт влево туго поворачивается.

– Так пусть со станины снимет и хорошенько помажет. Я ещё подойду.

Зашёл в штаб, подхожу к Ивану Вениаминовичу. Поздоровались. Он чего-то улыбается: «Паша, поздравляю, пришёл приказ о присвоении тебе очередного звания – капитан». Я подтянулся и громко отвечаю: «Служу…» Полковник замахал на меня руками. «Не на плацу – орать».

– Иди в строевую, распишешься в бумагах. У них уже всё готово.

Затем задумался и говорит: «Ты, Паша, офицерский закон знаешь?» Я сразу смекнул, что к чему: «Конечно, не первый день в армии».

– Так вот, плюнь и забудь. У тебя друзья в полку есть?

– Да, мой экипаж и экипаж майора Кондратьева.

– Ну, Виктор Фёдорович в отпуске, его экипаж в командировке. Так что они не в счёт. А желающих у тебя напиться в полку найдётся немало. Уже были ходоки из фино и из снабжения. Ты, мол, Вениаминович, предупреди молодого капитана. Я их послал куда подальше, и тебе рекомендую сделать то же самое. Это друзья на одну пьянку.

Полковник стоял возле окна и смотрел, как мои проверяли двигатель.

– Да что же он делает? – закричал полковник и быстро вышел из штаба. Я за ним. Вижу, как Максим соскочил со стремянки и своей пятернёй, всей в масле и солидоле, провёл по лицу лейтенанта, повернулся быстро и давай убегать. А лейтенант за ним. «Отставить!» – громко закричал полковник, и все остановились. Максим отскочил подальше от лейтенанта и замер, а лейтенант с мазутными полосами на лице пытался что-то ответить, но не мог, его раздирал смех. Смеялись и все участники события.

– Лейтенант, в чём дело?

Вместо него быстро затараторил Максим: «Я же ему говорю, смазать нужно тросики, тогда и шторки застревать не будут. А он – ты задницу себе смажь, в туалет ходить будешь быстро, а тросики идут с завода. А мне плевать, что с завода. Я залез, смазал, а потом и его харю смазал, чтобы он обедал быстрее. Послушайте, товарищ полковник, не застревают?» Он быстро поднялся по стремянке, нырнул под капот и несколько раз прогазовал двигатель.

«Да, всё нормально», – крикнул Алексей.

– У-у, немытая чучундра, – крикнул Максим и замахнулся на лейтенанта, – три дня искал со своими бездельниками.

Все расхохотались, а лейтенант вытирал лицо ветошью.

– Значит, так, капитан, – полковник посмотрел на меня. Все замерли и тоже посмотрели на меня, – бери своих орлов и дуйте, отмечайте.

– Что отмечать? – скорчив хитрое лицо, спросил Максим.

– Ваш командир получил очередное звание.

– Ура! – закричали все и начали похлопывать меня по плечам.

– Куда дуть, товарищ полковник, у нас резервная радиостанция не работает и пулемёт туго поворачивается, – возразил я.

– Ну, с пулемётом разберётесь сами, а станцию тащите в лабораторию.

– Так таскали уже, а какой-то прапорщик не хочет принимать, говорит, из ремонта она.

– Тащи ещё раз, а Тимофееву скажи, что, если она к утру не будет работать, я ему её засуну в… он знает, куда я её засуну. Хватит болтать. Алексей, вези всех к себе, нечего пьянку в общаге устраивать. И без фанатизма. Завтра в обед всем быть на месте.

Вечер, почти ночь. Громадные листья чинары, под которой мы сидели, закрывали звёзды. Это была большая и, наверное, очень старая чинара, вокруг которой была построена большая беседка. Человек, наверное, на тридцать. По одну сторону стола сидели мои ребята да Лариса, жена Алексея. Во главе стола сидел Иван Вениаминович. По другую – двое милых пацанов. Они смотрели телевизор, который стоял тут же. Иван Вениаминович присоединился к нашей компании с час назад. Как я понял, он бывал здесь достаточно часто. Его хорошо знали детвора и Лариса. Потом я узнал, что и он и Алексей с Ларисой были из одного города – земляки. На столе стояла недопитая бутылка водки. В одном из стаканов на дне лежали две маленькие звёздочки, моё капитанское повышение. Стояла большая чашка с пельменями, которые уже почти остыли. Тарелка с солониной и тарелка с крупно нарезанным салом. Мы уже достаточно плотно поужинали, так что больше не хотелось. Много не пили. Наверное, бутылки две, которые убрали со стола. Ко мне подсела Лариса: «Павлик, можно мне вас так называть?» – спросила она. «Конечно, хотя меня чаще называют Паша. Павликом меня звала в детстве мама», – ответил я. «И я буду звать тебя Павликом. Ты ведь немного моложе моего Алексея», – сказала Лариса. Она замолчала. Лариса была под стать своему мужу, высокая, коренастая. Как говорится, кровь с молоком – и в горящую избу войдёт, и коня на ходу… Одета в простой домашний халатик, волосы длинные, заплетены в косу, которая доходила Ларисе до пояса.

– Павлик, я очень боюсь за Лёшу, как он полетит. Он уже полгода не садился в самолёт после той катастрофы. У него был сильнейший психологический срыв, я боялась даже, что его могут списать.

– Что за катастрофа? Я ничего не знаю.

– Полгода назад погиб его экипаж. Они разбились при посадке в Афганистане. Лёша случайно не был там. Они с соседом накануне разгружали машину с картошкой, и он надорвал себе спину. Утром на вылет, а он ни согнуться, ни разогнуться. Короче, его в тот полёт не пустили, заменили другим пилотом, и они все погибли. Как он переживал, это надо было видеть. Даже попал в госпиталь.

Лариса замолчала. «Павлик, я прошу тебя, пригляди за ним. Мне кажется, что он теперь боится летать. А если боится, то может наделать глупостей», – почти со слезами на глазах сказала Лариса.

– Лариса, не беспокойся. Я не позволю ему сделать никакую глупость. Всё будет хорошо, и он снова поверит в себя.

Мы замолчали, и я огляделся. Лёха о чем-то тихо разговаривал с Сергеем. Они оба были семейными людьми. Но если Лёха жил со своей семьёй в Ташкенте, то жена Сергея с двумя детишками жила у своих родителей где-то в российской глубинке. Никак не осмелится на переезд. Да и куда переезжать? Сергей за три года после окончания училища поменял пять мест службы. Дай бог, чтобы в Ташкенте остался надолго, тогда и жену с ребятишками привезёт. Иван Вениаминович подсел к Лёшиным мальчишкам и что-то с ними живо обсуждал. Максим откинулся на спинку скамейки и подрёмывал. Он уже свою программу по хохмам выполнил. Виталя потихоньку что-то бренчал на гитаре, но ни одной застольной песни у нас не получилось. Да и не хотелось. Был такой полный расслабон, что не только говорить, но и вообще ничего не хотелось. Иван Вениаминович принёс хорошую, в нашем понимании, весть. С самолётом всё закончили. Даже пулемёт смазали. Завтра нас поставили в план полётов. Иван Вениаминович сказал, что к вечеру вылетаем. Он полетит с нами проверяющим для ввода меня в первые пилоты. Выпили ещё по одной, чтобы количество взлётов всегда равнялось количеству посадок. Закусили салом с луком. Иван Вениаминович поднялся и начал прощаться. Пора, дескать, и честь знать. Тем более что завтра в ночной полёт. Засобирались и мы, но Лариса категорически заявила, что никуда нас не отпустит и что она постелила всем четверым на веранде, на полу. Её поддержал Иван Вениаминович, так что мы без долгих уговоров остались. А ему было идти недалеко, он жил почти по соседству. Проснувшийся Макс потребовал продолжения банкета, так что мы выпили ещё по одной и улеглись в рядок на полу.

Утром умылись из колонки, стоящей во дворе. Холодная вода быстренько привела нас в чувство. Сон и утреннее похмелье как водой смыло. Позавтракали яичницей с салом, которую нажарила Лариса. Попрощались, вышли на улицу. Скоро подошёл автобус, и мы, с одной пересадкой, доехали до аэропорта.

Пришли на стоянку как раз к обеду. Возле самолёта уже стояли машины с ящиками. Чуть поодаль сидели прямо на траве с десяток солдат. Макс взял в штабе ключи и побежал открывать самолёт. Лёха подошёл к старшему по погрузке и начал проверять документы. Серёга и Виталик спокойно стояли в сторонке. Еркен начал помогать снимать ящики с машины. Лёха его окликнул и сказал, чтобы тот занялся своим делом, и загружал боекомплект в самолёт. Еркен подбежал к машине, в которой стояли цинки с патронами и лентами для пулемёта, а также упаковки с тепловыми ловушками. Он начал сноровисто с помощью ожидающих солдат грузить их в самолёт. Часа через два погрузку закончили, и мы были готовы к вылету. Я собрал весь экипаж и отправил в медпункт на контроль, а сам зашёл в штаб за Иваном Вениаминовичем. Он уже был готов, сидел за своим столом в лётном комбинезоне и что-то писал. Я подождал минут пять, и мы вместе быстро пошли в медпункт. Мои осмотр уже прошли и сидели в беседке для курения возле медпункта. Иван Вениаминович заполнил полётное задание и отдал Ольге на подпись. Она была какая-то задумчивая и неразговорчивая.

– Оленька, как дела? – спросил её Иван Вениаминович.

– Всё хорошо, товарищ полковник.

– Не обманывай меня, я же всё вижу. Что приключилось?

– Да ничего, всё нормально, – но в её голосе были слёзы.

Я понял, что при мне она ничего не скажет, и быстренько вышел из кабинета. Иван Вениаминович вышел минут через пять, весь какой-то задумчивый. Я не стал его ни о чём спрашивать – не моё дело, если нужно будет, сам расскажет. Уже начинало вечереть, облачка на небе приобрели розоватый оттенок.

– Вы чего ещё здесь трётесь? Бегом на самолёт, пора вылетать. Разрешение получено, – прикрикнул Иван Вениаминович.

Парни подорвались и рысью устремились на стоянку. Один Макс шёл несколько вальяжно, хотя и быстро. Мы с Иваном Вениаминовичем шли не спеша, он молчал, но чувствовалось, что ему надо выговориться. Наконец он заговорил: «Жалко девушку. Хорошая, умница, но не везёт в жизни. Жениха полгода назад похоронила. Он летал в экипаже вместе с Лёхой. Они погибли. А про Алексея ты, наверное, знаешь».

– Да, Лариса рассказала. Она очень переживает за него.

– Был тут пару месяцев назад один командировочный с завода, закружил девчонке голову и улетел. И ни слуху, ни духу. А она беременная осталась. Просила его найти. Найти можно, только проблему это не решит. Найти, чтобы морду набить? Стоило бы. Но жизнь это не изменит. Так что ты, Паша, с ней поосторожней. Ты парень молодой, холостой. Не обидь её. Вижу, она тебе приглянулась.

Мы подошли к самолёту. Все были на местах, только Макс был в задней кабине. Он склонился над Еркеном и проверял, как тот уложил ленты в пулемёт и установил контейнеры с тепловыми ловушками. Оно и понятно, для Еркена это был первый настоящий вылет. Увидев, что мы с полковником поднялись на борт, Макс вылез из задней кабины, закрыл грузовой люк и прошёл в кабину. Серёга уже залез в свой штурманский отсек и поглядывал снизу на нас. Иван Вениаминович протиснулся к правому креслу: «Паша слева, я справа; Алексей, отдыхаешь», – сказал он и начал усаживаться. Я занял левое кресло, подрегулировал под себя, хотя я уже несколько раз в него усаживался. Это я сделал, скорее всего, из-за пункта Наставления, где записано, что, заняв своё место, необходимо его отрегулировать под себя. Всё-таки летим с проверяющим. Оглянулся на Виталика – парень заметно нервничал. Это его первый боевой вылет. Полёты в школе прапорщиков не в счёт. Макс тёрся сзади и на своё место не садился. Полковник повернулся к нему: «А ты что, особое приглашение ждёшь?»

– Никак нет, товарищ полковник, просто так удобнее в случае чего помочь пилоту.

– Без сопливых справимся, проверяющий на борту. Действовать строго по инструкции.

– Есть, товарищ полковник, – и Макс, кряхтя, занял своё отдвижное место между нами.

– Капитан, приступайте.

Я встрепенулся и начал подавать команды. Экипаж приступил к подготовке к вылету. Все действовали достаточно грамотно и чётко. Даже несколько показушно – вот, мол, какие мы умелые. Полковник чётко выполнял все операции второго пилота. Запустились, вырулили. Несмотря на то, что получили разрешение на взлёт, я затормозил на предварительном, прочитали карту. Добавил газу, вырулили на исполнительный. Опять остановился. Прочитали карту. Краем глаза вижу ухмылку на губах полковника. «Внимание, экипаж, взлетаем», – громким голосом отдал я команду. Взлетели, убрали шасси, механизацию, легли на курс. Всё чистенько, по-академически, как любил говорить мой командир на Севере. Иван Вениаминович расстегнул ремни, потянулся: «Похоже, поужинать забыли. Радист, крикни Лёху, он там целую авоську со снедью припёр, я видел». Виталя быстренько мотнулся в комнату отдыха, откуда показалась довольная физиономия Алексея: «Что, вспомнили, а я знал, что так будет», – весело заулыбался он. «Макс, освобождай место», – согнал он Максима с отдвижного кресла, на котором быстренько развернул газету и начал раскладывать варёные яйца, нарезанное сало, лук, солёные помидоры, хлеб. Конечно, всё это нужно было делать в комнате отдыха, но тогда бы не получилось общего застолья. Иван Вениаминович взял в руки солёный помидор: «Алексей, я чувствую, тебе там ещё что-то Лариса положила на дорожку», – хитро подмигнул он Алексею. Алексей зарделся: «А разве можно?»

– Вот ты уже столько летаешь, а основное правило не выучил. Желание проверяющего – закон для проверяемых.

– Сейчас будет, – Алексей снова исчез в комнате отдыха.

Через секунду он снова показался, в руках у него была медицинская грелка, в которой было что-то налито.

– Жена положила для компресса, если снова в спину вступит.

– Не вступит, – Иван Вениаминович взял грелку.

На столике быстро организовалось три солдатские кружки. «А что вы здесь делаете?», – раздался из-под наших ног голос Сергея. Он, видимо, услышал наши голоса и решил выглянуть наружу.

Макс подал ему бутерброд с салом. Иван Вениаминович налил в две кружки на палец водки из грелки. Себе налил полкружки. Одну кружку подал мне, другую – Серёге. «Парни, хочу выпить за ваш экипаж, за вашего командира. Вижу, что все ребята подобрались хорошие, а будет ли хорошим экипаж, зависит от тебя, Паша. Ладно, живы будем, не помрём», – и он опрокинул кружку себе в рот. Выпил одним глотком. Выпили и мы с Серёгой. Закусили. Серёга спустился к себе и уткнулся в карту. Выпили по 50 граммов и все остальные. Закусили. Убрали газету с кресла. Макс уселся на своё место. Иван Вениаминович пристегнулся, устроился поудобнее и закрыл глаза. Летели на автопилоте. Молчали. Я глядел вперёд. Уже практически совсем стемнело. Свет в кабине я не включал, чтобы лучше было видно, что за окном. Впереди на нас надвигались горы. Их изрезанные гребни хорошо было видно на фоне тёмно-синего неба. Афганистан. Как он встретит меня, справлюсь ли? Было немного волнительно, и хотя я достаточно часто сажал самолёт в различных условиях, в плохую погоду, но это было на своей земле, как здесь говорят – в Союзе. А впереди была чужая, враждебная страна. Мои размышления прервал храп, донёсшийся с правого кресла. Я щёлкнул выключателем освещения. Иван Вениаминович похрапывал, откинув голову назад. Я кивнул на него Максиму. Он повернулся и что-то сказал Виталику. Виталик подал ему чей-то комбинезон, и Максим аккуратно подсунул его под голову Ивану Вениаминовичу. Храп прекратился, но ненадолго. Я снова выключил свет в кабине. Через несколько минут в шлемофоне прозвучал голос Серёги: «Командир, пролетели границу». Тут же подключился к разговору Виталя: «Диспетчер Кабула рекомендует занять эшелон 7 500 метров и выключить навигационные огни, выход на связь только перед посадкой. Бортов в нашей зоне нет». Максим щёлкнул переключателями. Я ещё раз изучил схему захода на аэродром Кабул. Время начала снижения неумолимо приближалось, а в правом кресле безмятежно дрых Иван Вениаминович. Конечно, в этом ничего страшного не было, сажал я самолёт несколько раз в одиночестве, но мне было бы значительно спокойнее, если бы кресло занял Лёха. Он, кстати, пришёл в кабину и примостился на кресле у Виталика.

– Командир, до аэропорта 100 километров, можно снижаться, – раздался голос Серёги.

– Лучше ещё потянуть километров 30, потом покруче пойдём, – подсказал Лёха.

– Серёга, снижение через 30 километров, – сказал я в переговорник Сергею.

Повернулся, поглядел на правое кресло, видно было плохо, но храп был отчётлив. Я помахал рукой Лёхе, пусть, дескать, ещё поспит. Сергей дал команду на начало снижения, и я передвинул РУДы на малый газ и отдал штурвал от себя. За окном была темень. «Серёга, ты мои глаза. Лечу по твоим командам», – сказал я Сергею. Он промолчал. Затем скомандовал: «Вертикальная двадцать, вправо 10». Я послушно всё сделал. Сзади нервничал Лёха, затем он согнал Макса с его места, отодвинул кресло бортмеханика и примостился бочком у кресла правого пилота. Виталий нервно сообщил: «В горах было замечено движение, предлагают афганскую посадку. Огни ВПП включат, когда будем на прямой». Ну что же, афганская так афганская. Нужно когда-то начинать. Я повернулся к Лёхе: «Ты сажал»? Он отрицательно помотал головой. Я включил подсветку приборной панели. В кабине стало чуточку светлей. Поглядел на спящего Ивана Вениаминовича. Глаза закрыты, голова откинута немного назад. Руки лежат на подлокотниках. Что-то не верится, что он реально спит. Скорее всего, хочет меня проверить в нестандартной ситуации. Ну что же, проверяй. Постараюсь сделать всё правильно. Перед глазами предстала общая тетрадь со схемами афганской посадки. Я внимательно посмотрел на приборы: кажется, пора начинать к ней готовиться. Я легонько потянул штурвал на себя. Снижение мало-помалу прекратилось, скорость начала падать. Серёга постоянно даёт изменение курса, так как мы летим уже в ущелье. «Всё, командир, мы почти на прямой, перед самой полосой сделаешь левую змейку, и мы на полосе, – сообщил Серёга, и через несколько секунд добавил: – пора снижаться, а то пролетим». Скорость упала почти до минимально возможной, и я скомандовал Лёхе: «Шасси, закрылки полностью». Загрохотали выпускаемые шасси и противно завизжали моторы выпуска закрылков. Самолёт задрожал, и я полностью двинул штурвал от себя. Серёга читал вертикальную и горизонтальную скорость. Моя задача была вести самолёт так, чтобы горизонтальная не росла, а вертикальная была максимальной. Скоро к этим данным он начал читать высоту и расстояние до порога полосы. По груди потёк пот, так что даже защипало. Лёха стоял сбоку, готовый в любой момент вцепиться своими ручищами в штурвал, за которым вроде бы безмятежно спал Иван Вениаминович. Но я видел краем глаза, что его пальцы побелели от сжатия подлокотников. Не спит, хитрюга, – пронеслось у меня в мозгу.

– Командир, выравниваем, – громко сказал Лёха.

– Нет, ещё высоковато.

– Левая змейка, – резко сказал Серёга.

Я от души крутанул штурвал влево, через пять секунд – вправо. И тут прямо перед нами вспыхнули огни ВПП.

– Лёха, выравниваем.

Я со всей силы потянул неимоверно тяжёлый штурвал на себя, Лёха сразу включился и тоже подхватил штурвал. От перегрузки, как мне показалось, затрещало подо мной кресло. Серёга быстро читал: «50, 30, 20». Лёха крикнул: «Не долетим, добавь оборотов». И тут как гром среди ясного неба прозвучал голос Ивана Вениаминовича: «Не добавлять, всё нормально, штурвал от себя». «10, 8, 7, торец, 5, 3, посадка», – радостно доложил Серёга, и самолёт застучал колёсами по бетонке. «Так вы не спали?» – воскликнул удивлённо Лёха. «Ага, с тобой поспишь: уселся мне на колени, да ещё локтем под дых», – сердито ответил Иван Вениаминович. Все засмеялись. Нервное напряжение как рукой сняло. Стало легче дышать и хотелось говорить. Огни на полосе выключили. Стало снова темно, ничего не видно. Виталий крикнул: «Впереди будет машина, покажет, куда парковаться». Через пару минут к нам подъехал уазик и, моргнув габаритами, поехал вперёд. Мы за ним. Зарулили на стоянку, где нас ждал техник. Он махнул руками – можно глушить двигатели. Мы выключили двигатели, открыли грузовой люк и вышли наружу. Нас встречал начальник аэропорта. То, что с нами летит командир части, конечно, было известно. Он отрапортовал полковнику, поздоровались. Иван Вениаминович представил меня и сказал, что это я сажал самолёт и что он сегодняшним числом оформит на меня допуск на первого пилота.«Сложнейшая афганская посадка, капитан не сдрейфил, на помощь не позвал. Быть ему командиром», – затем он сказал, что остаётся на аэродроме и с нами назад не полетит. Они сели с начальником аэропорта в машину и укатили. А мы расположились неподалёку от самолёта и начали доедать Лёхины припасы. В столовую никто идти не захотел. Часа через четыре мы вылетели назад в Ташкент. Долетели спокойно. Это был мой первый самостоятельный полёт в Афганистан. Затем был второй, затем – десятый, а потом я потерял счёт этим полётам.

Глава 8

Прошёл уже целый год моей службы в Ташкенте. Я полностью втянулся в очень жёсткий ритм полётов. Ящики с грузом 200 уже не вызывали у меня никаких эмоций. Груз как груз, такой же, как ящики с вооружением, с оборудованием для аэродромов. Я перестал думать о смысле этой бессмысленной войны. Разве может быть какой-нибудь смысл в планомерном убийстве тысяч советских парней? Я воспользовался советом, данным мне моим первым наставником в Ташкенте, майором Кондратьевым Виктором Фёдоровичем. Не думать о политике, думать только о полёте. Летать стало проще. У меня одна забота – слетать в Афганистан и вернуться оттуда целым. И у меня это получалось неплохо. Экипаж подобрался хороший, надёжный. Все ребята своё дело знали и выполняли его отлично.

Вот и сейчас мы летим в свой родной Ташкент. Ташкент и в самом деле стал мне родным городом. Тут все мои друзья, любимая работа, служба. Мой любимый командир. Был солнечный день. Солнышко очень сильно светило в боковую форточку со стороны Алексея, и тот закрылся от него шторкой. Вдруг тишину кабины прорезало громкое пиканье СПО⁶. Шум работающих двигателей был не в счёт. Этот гул был частью общего фона и не воспринимался, как что-то необычное. А здесь резкий и противный «пик-пик». Я глянул на индикатор: источник радиоизлучения был на один час от нас. Алексей тоже это увидел и быстренько убрал шторку, защищающую его от солнышка. Но в небе мы ничего не увидели, да и солнце било почти прямо нам в глаза. Первым самолёты увидел Сергей.

– Командир, вижу самолёты на час. Даже группу самолётов.

Я пока ничего не могу увидеть.

– Виталик, слушай эфир по всем частотам.

– Слушаю, пока тихо.

– Командир, вон они, – вскричал Алексей и ткнул пальцем в стекло.

Теперь и я увидел несколько точек на синем небе.

– Сергей, постарайся их разглядеть в бинокль, – отдал я команду штурману, так как только у него был бинокль.

– Есть, вижу. По контурам похожи на F-16. Четыре самолёта, скорее всего пакистанские.

– Ясно, других здесь и быть не может.

– Командир, поймал их частоту. Но говорят только на арабском, ничего непонятно, – сказал Виталик.

– Пакистанцы говорят на панджаби или на пушту, – вставил Сергей.

– Ты-то откуда знаешь? – спросил я.

– Книжки читаю.

– Какая мне разница, на панджаби, на арабском – всё равно ничего непонятно, – ответил Виталик.

– Дальность около трёх километров, – добавил Сергей.

– Серёга, дай карту.

Он протянул мне карту с нанесённым нашим маршрутом и точки с пакистанскими самолётами.

– Виталя, дай связь с оперативным.

– Командир, оперативный на связи, – через минуту доложил Виталий.

– 03, я 037. Нахожусь в 150 от точки входа. На расстоянии 3 километра наблюдаю четыре пакистанских самолёта, направление один час. Идут параллельными курсами, – доложил я оперативному дежурному.

– 037, я 03. Сохранять курс и высоту, ждите дальнейших указаний, – прохрипело радио.

– 03, вас понял.

Прошло около пяти минут.

– 037, это 02. Как меня слышите? – раздался голос Ивана Вениаминовича, полностью искажённый аппаратурой ЗАС⁷.

– 02, слышу вас хорошо.

– Паша, поверни вправо, иди на пересечение, внимательно, границу с Пакистаном не пересекать.

– 02, вас понял, выполняю.

Я довернул вправо, расстояние с самолётами начало сокращаться. Уже без бинокля можно было определить тип самолёта, это были F-16, были видны пилоны с подвешенными ракетами.

– Серёга, смотри внимательно, мы не должны пересечь линию пакистанской границы.

– Командир, до границы полчаса лёта.

И тут я вижу, что истребители повернули и пошли к нам наперерез. Расстояние между нами начало стремительно сокращаться, и через несколько секунд мы оказались на расстоянии около сотни метров. Одна пара повернула и пошла параллельным курсом, сбросив скорость. Мы могли видеть пилотов в кабинах. Другая пара продолжала приближаться и начала летать вокруг нас. Было жутковато. Я немедленно обо всём доложил командиру.

– Паша, в провокацию не ввязываться. Поверните в сторону нашей границы и выходите кратчайшим путём. Вы слышите их радиопереговоры?

– Переговоры слышим, но всё на непонятном языке. Повернули, курс на Куляб.

– 037, вас понял. Повторяю, на провокацию не реагировать. Постарайтесь выйти с ними на связь. Включите все навигационные огни.

– Вас понял.

– Паша, действуй по ситуации, обо всём докладывать мне, я на связи.

– Вас понял.

– Виталя, выйди с ними на связь на английском. Скажи, что мы – советский самолёт военной транспортной авиации, выполняем санитарный рейс, оружия на борту нет, – отдал я команду Виталику и внимательно прислушивался, что он говорит.

Виталик начал говорить на английском языке; как я понял, ему отвечали, так как разговор приобрёл вид диалога.

– Командир, они ответили, – крикнул мне Виталик, – предложили нам быстрее убираться восвояси. Я им сказал, что мы над территорией дружественной нам страны и имеем все необходимые разрешения на пролёт над территорией Афганистана, а они являются нарушителями границы.

– Молодец, Виталя, что ещё говорят?

– Сказали, что нас не тронут, если мы больше не будем делать попытки полететь в сторону Пакистана.

– Совсем паки обнаглели, – сказал Алексей, – ведут себя, как хозяева неба.

Я немедленно доложил Ивану Вениаминовичу о проведённой радиосвязи. На что он ответил, чтобы мы быстрее уходили к себе и что из Душанбе уже вылетели наши МиГи. Мы продолжали лететь в сторону Куляба, вскоре с нами на связь вышел командир звена МиГ-31 и попросил описать ситуацию, так как он имеет задание отпугнуть пакистанцев, а в случае невыполнения уничтожить их. Я сказал, что одна пара самолётов летит на расстоянии около ста метров справа от нас на той же высоте и скорости, а другая постоянно кружит вокруг нас. Командир звена сказал, что нас они увидят минуты через две и чтобы мы не меняли ни высоту, ни курс. Мы все внимательно стали смотреть вперёд. Первым их увидел Сергей, затем и мы с Алексеем. Это были небольшие точки впереди по курсу, которые стремительно приближались к нам. Они шли выше нас и через мгновение пронеслись над нами, создав мощную воздушную струю, так что нас начало хорошенько трясти.

– Командир, сзади самолёты, четыре штуки, делают разворот в нашу сторону, – доложил торопливо Еркен: он не знал, что происходит, и для него это было полной неожиданностью.

– Ерик, это наши, спокойно, всё нормально, – ответил я ему.

Раздались звуки выстрелов пушки. Над парой F16 прошли следы трассеров. Другая пара, которая кружилась вокруг нас, бросилась врассыпную: один вправо, другой влево. Над нами пронеслось четыре наших истребителя, которые на большой скорости скрылись впереди, где развернулись и вновь пронеслись над нами. Пакистанцы резко развернулись и двумя парами полетели в сторону пакистанской границы. На связь вышел командир звена истребителей: «037, это майор Тимофеев, командир звена Миг-31. Паки рванули к себе домой, как у вас дела, нет повреждений?»

– Это 037, капитан Колокольников. Всё нормально, летим домой по маршруту Куляб, Душанбе, Ташкент.

– Гляди, наши возвращаются, – сказал Алексей.

Я тоже увидел, что все четыре МиГа развернулись и подлетели к нам на расстояние метров пятьдесят. Скорости сравняли, и один МиГ-31 завис около кабины с моей стороны.

– Капитан, а ты случайно не учился в Краснодарском в 72 году?

– Да, учился.

– Это Руслан, может, помнишь?

– Руслан Тимофеев?

– Да, Колокольчик, это я. Если помнишь, я твой должник. Ты мне своё место уступил, а то меня бы турнули из училища. Ты где доучивался?

– В Балашовском, военно-транспортном.

– Молодец, ты классный лётчик. С удовольствием бы проводил тебя до границы, но, боюсь, топлива не хватит. Будь здоров, Колокольчик. Будешь в Душанбе – найди.

– И тебе, Руслан, чистого неба. Ну и ты, если будешь в Ташкенте, – найди.

Лётчик в истребителе помахал мне рукой, затем махнул вперёд. Истребители одновременно включили форсаж и мгновенно стали удаляться, нас только несколько раз сильно тряхануло. Через несколько секунд их уже не было видно.

Все повернулись ко мне, даже Сергей высунулся из штурманской.

– Начинали учиться вместе, – пояснил я ребятам.

– Так ты, командир, ещё и истребитель? – хитро спросил Максим.

Я ничего отвечать не стал. Когда-нибудь, наверное, расскажу.

– Второму – принять управление.

– Второй управление принял, – ответил Алексей.

– Первый управление отдал.

Я откинулся на спинку кресла и невольно погрузился в воспоминания тех далёких лет.

1977 год. Вот я сижу на своей кровати и держу в руках новенькие лейтенантские погоны, с голубым просветом. Я это или не я? Как будто всё это произошло не со мной. Я, простой сельский парнишка, видевший самолёты только в кино, никогда не мечтавший стать офицером, стал военным лётчиком. Как? Почему? Зачем? На эти вопросы ответов у меня не было. Как-то так сложилось.

В строевой части училища получил документы и направление в полк, который базируется в Мелитополе. В предписании было указано: «Прибыть к месту службы в пятидневный срок». Это что же получается, я и домой заехать не смогу? Я подошёл к майору, начальнику строевой части, с вопросом, как же мне попасть домой.

– Пять суток, не считая дороги, – это стандартное время при переводе в другую часть, – ответил он. – На самом деле можешь на эти пять суток поехать домой, так как время в дороге считаться не будет.

– На пять суток и ехать не стоит, – ответил я.

– Совершенно верно. Лучше езжай в свою часть и там попросишь отпуск, обычно дают месяц.

– Спасибо, так и сделаю.

Долго ли курсанту собрать вещи? На другой день я уже лежал на верхней полке купейного вагона и ехал на Украину. Было очень интересно побывать там, ни разу не был. Особенно хотелось побывать в настоящем лесу. В Казахстане кругом степь, в Поволжье тоже степи. Мелитополь тоже оказался в степи. Было лето, но жары не чувствовалось. Поезд бойко стучал на стыках рельс, унося меня к новой и неизвестной жизни. Как меня встретят в части, появятся ли друзья? Как часто буду летать? Как мне сказали в строевой части, основной самолёт у них Ан-26. Самолёт мне хорошо знаком, я уверенно сдал на нём все необходимые нормативы и получил допуск второго пилота.

Прибыл в Мелитополь, разыскал свою воинскую часть. Она оказалась неподалёку от города, среди бескрайних степей. Аэродром располагался рядом. Правда, он был за бетонным забором, так что с территории части самолёты было не видны.

Подошёл к дежурному офицеру: «Товарищ майор, курсант… ой, извините, лейтенант Колокольников для дальнейшего прохождения военной службы прибыл». Майор пожал мне руку, спросил, где я остановился. Узнав, что я ещё нигде не остановился, а приехал сразу в часть с чемоданом, он выписал мне направление в общежитие и вместе со мной пошёл к командиру части. Командир части, полковник, был очень большим. Я имею в виду его размеры. Рост за два метра, вес, наверное, килограмм сто пятьдесят. Очень тяжело ему было передвигаться по кабинету, это чувствовалось. Я ему также доложил о прибытии.

– Лейтенант, очень хорошо. Летать умеете?

– Так точно, допуск на второго пилота самолёта АН-26.

– Ладно, располагайтесь, обживайтесь, а мы пока подумаем, куда вас пристроить. Так вы прямо из училища, домой не заезжали? – спросил он, разглядывая мои документы.

– Так точно, прямо из училища.

– А почему домой не заехали?

– В училище сказали, что сначала к месту службы.

– Так, очень хорошо. Поезжайте домой, погостите месяц, а за это время мы с начальником штаба определим вас в какой-нибудь экипаж.

– Спасибо, товарищ полковник.

– Зайдите в строевую часть, я им сейчас позвоню, оформите отпускное, получите проездные документы и езжайте домой. Тридцать суток, не считая дороги.

– Есть, товарищ полковник.

– Майор, общежитие не оформляй пока, документы получит и пусть едет в город, поживёт в городской гостинице, пока купит билет на поезд. Все свободны.

Мы с майором повернулись и вышли из кабинета. Он забрал у меня записку в общежитие, отвёл в строевую часть и сказал, что автобус в город будет в семь вечера.

Как-то не очень приветливо меня приняли в части, но зато еду домой на целый месяц. Это компенсировало мне потерю настроения после общения с командиром. Я понимал, что со мной возиться ему неохота, а так сбагрил в отпуск, а за это время всё должно уладиться.

Короче, через два дня я снова лежу на верхней полке в купе и смотрю в окно на пробегающий мимо пейзаж. Сначала шли сплошные леса, затем стали появляться поля, затем степи. Ближе к дому степь была уже вся выгоревшая. Лежал и думал: что меня ждёт дома, как там мама? Дома не был почти два года. Маме я даже не написал, что еду домой в отпуск. Пусть будет сюрприз, решил я. Вспомнил, как подъезжал к дому после первого курса, как встречала меня Люда и мама. Как там Люда живёт? В груди защемило. Ну как живёт, так и живёт. Мне до неё дела нету.

Сошёл на своей станции, сел в автобус, еду в свой посёлок. Все на меня смотрят. Офицер, лейтенант. Нужно было переодеться в гражданку или не нужно? С одной стороны, в гражданке ехать проще: меньше взглядов, меньше вопросов. С другой стороны, маме будет приятно, когда я заявлюсь в посёлок в военной форме.

Зашёл в дом без стука. Мама стояла около плиты и что-то готовила. Обернулась.

– Павлик, сынок! Ты ли это? Я ведь чувствовала, что на днях приедешь. А телеграмму не стал давать, хотел мне сюрприз сделать?

Она прижала меня к себе, расцеловала, усадила за стол.

– Я как знала, вареников тебе настряпала. Тебя, наверное, варениками никто не кормил?

– Какие, мама, вареники в курсантской столовой? Суп да каша – еда наша.

Хорошо приехать домой после длительной разлуки. Всё своё, всё родное, за всем соскучился. Вечером пришла тётя Тамара. Вместе поужинали, напились чаю. Долго мы с мамой разговаривали про дела в посёлке, в школе. Я рассказал о выпускных экзаменах, о получении всех зачётов и допусков. Рассказал о приезде в часть под Мелитополем. Мама меня успокоила, сказала, что всё будет нормально, что зря я ожидал, что меня там ждут не дождутся.

– Ты, Павлик, пока никто. Офицер без году неделя, да и лётчик больше на бумаге. Пройдёт время. Год, три, пять. Вот тогда и будут тебя ждать и встречать по-другому.

Засиделись допоздна, всё разговоры разговаривали. Про Люду я ни разу у мамы не спросил. Зачем? Всё это в далёком прошлом, хотя интересно было бы узнать, как она живёт. Набравшись смелости, я решил зайти к ней. Всё-таки что-то же нас связывало. Горячие поцелуи, прогулки по ночам, и даже та ночь, где наша сумбурная любовь, не успев начаться, сразу же закончилась. Всё уже перегорело, обиды на неё у меня не было. Что ни делается, всё делается к лучшему.

На другой день маме сказал, что пойду немного прогуляюсь, а сам пошёл к её калитке. Всё та же калитка с щеколдой, облупившееся крылечко. Во дворе какое-то запустение. Не видно, что кто-то занимается поддержанием порядка. Подумал, может, она уже не живёт здесь? Но тем не менее толкнул уличную дверь. Дверь открылась. Захожу, в нос ударил запах табака и сивухи. Прошёл в комнату и остановился. На полу, на разостланном одеяле ползал ребёнок. В какой-то замусоленной пижамке. Коротко стриженная головка. Любопытные глазки уставились на меня, ротик скривился в гримасу испуга, и девочка громко заплакала. Я пожалел, что не подумал что-нибудь взять для ребёнка. Нужно была вначале зайти в универмаг и купить какую-нибудь игрушку. Из Людиной комнаты послышались грузные шаги, и на пороге появилась Люда. Она была заспана, неопрятна и от неё разило перегаром.

– Чего орёшь, Машка, матери поспать не даёшь? – и тут она увидела меня.

Как-то изменилась в лице и попыталась улыбнуться.

– А, Пашенька пришёл. Вспомнил свою любовь старую и зашёл. Молодец. Как дела, как учёба? – дребезжащим голосом спросила она.

– Всё нормально, Люда. Учёба закончилась, вот в часть направляюсь. Заехал к маме на недельку-другую. Зашёл поглядеть, как ты живёшь, – ответил я.

– Поглядел? Ну и вали отсюда. Мне от тебя не нужна жалость. Сама справляюсь, и с дочкой сама, и со всем тоже.

Я внимательно поглядел в лицо Люде. Боже, как она стала похожа на тётю Дусю, свою мать. Волосы, хоть и коротко острижены, как-то сбились, лицо отёкшее, под глазами синяки. Да и сама вроде растолстела. Жалко мне её, но ничего не поделаешь. Я молча повернулся и, не прощаясь, вышел на улицу. Прошёлся немного. Подышал свежим воздухом и пришёл к себе.

– Где был сынок, что видел, кого-нибудь встретил?

– Никого не встретил. Прошло более четырёх лет, как я уехал из посёлка, а ничего в нём не изменилось.

– А чему здесь меняться? Молодые уезжают, остаются одни старики. Кто скоро работать на полях будет – непонятно. Людмилу, часом, не встретил? – спросила вдруг мама и внимательно посмотрела на меня.

– Нет, мам. Да и зачем? – ответил я и отвёл глаза.

Но, как я догадался, она всё поняла.

– Да, пропала девка. Машеньку жалко. Я ей иногда заношу что-нибудь вкусненькое. Но ничего тут не поделаешь.

Месяц пролетел, как один день. Много чего я успел переделать дома. Несколько раз прошёлся по посёлку, но ни бывших одноклассников, ни старых знакомых ни разу не встретил. Не встретил ни разу и Люду, хотя, честно сказать, хотел увидеть её ещё раз.

И вот я снова лежу на привычном месте – на верхней полке купе. Настроение не очень. Как-то не так, я думал, произойдёт моя первая встреча в новой части. Вышел в Мелитополе на вокзале. Поскольку был уже вечер, в часть я не поехал. Устроился в гостинице, где останавливался прошлый раз. Утром, оставив вещи, я сел на автобус и поехал в часть. Дежурный меня сразу привёл к командиру. Полковник снова долго рассматривал мои документы и потом сказал, что мест в офицерском общежитии пока нет, придётся мне пожить в городской гостинице. Экипаж, в котором мне предстоит летать, также ещё не определен. Затем он сказал, чтобы я ехал в город и отдохнул денька три-четыре. Потом приехал снова к нему. Делать нечего, я вернулся снова в гостиницу. Там делать тоже было нечего. Я гулял по городу, но больше лежал в номере и читал книгу, которую мне дала мама. Было скучно и тоскливо. Через четыре дня я снова стоял перед командиром. Дышал он очень тяжело, мало передвигался, и было видно, что он нешуточно болен. Он снова долго читал мои документы, было такое ощущение, что он полностью забыл обо мне. Однако он сказал, что место в общежитии для меня готово и в экипаж меня определили к капитану Коваленко. Только сейчас весь экипаж находится в отпуске, так что пока я поступаю в полное распоряжение замполита. Я зашёл в строевую часть, сдал наконец-таки все документы, получил направление в общежитие и направление в офицерскую столовую. Пока я стоял в кабинете у начальника строевой части, туда заглянул маленький живчик в погонах капитана. Живчик, потому что он не мог стоять на месте, постоянно перемещался по кабинету и размахивал руками.

– Так, лейтенант Колокольников, дуже добре, замполит части капитан Косенко, – говорил он скороговоркой и с украинским акцентом, – полковник Тарасов вам сказав, що пока вашого экипажа немае, будете у мене.

– Так точно, товарищ капитан.

– Дуже добре, сегодня устраивайтесь в общежитие, и завтра с утра чекаю вас в клубе части. Всё понятно.

– Так точно, товарищ капитан. Только у меня вещи остались в гостинице в городе.

– Вы меня поняли, в восемь ноль-ноль чекаю вас в клубе. Можете быть свободны.

– Разрешите идти.

– Идите.

Я зашёл в общежитие, которое располагалось неподалёку, на территории части, нашёл коменданта и получил ключи от комнаты. Поднялся на второй этаж, нашёл свою комнату и открыл дверь. В нос ударил запах табака и сивухи. В комнате было достаточно грязно, на полу было мусорно. Стол завален окурками. Стояли грязные стаканы и немытые тарелки с остатками какой-то еды. Было две кровати. Одна кровать была не заправлена, со сбитой простынёй и одеялом, которое лежало на полу у кровати. Другая кровать была без постели, видимо, моя. Зашёл в туалет – грязища по полной программе. Я открыл окно, чтобы хоть как-то проветрить комнату и пошёл к дежурной за постелью. Она выдала мне какой-то грязный матрац, одеяло и подушку. Постельное бельё я брать не стал, так как оно имело очень несвежий вид. Всё это я отнёс и положил на свою кровать, замкнул комнату и пошёл на автобусную остановку, чтобы съездить в город за своими вещами. Зайдя в гостиницу, в которой было чисто и уютно, я решил сегодня не возвращаться в общежитие, а остаться здесь до утра и уже утром вместе со своими вещами вернуться в часть. На душе было очень гадко. Мало того, что, как я чувствовал, никому был не нужен на службе, так ещё и условия проживания были отвратительны. Но делать нечего, нужно принимать то, что есть. Со временем всё уладится, утешал я сам себя. Сходил в универмаг, купил себе пару простыней, наволочку на подушку и полотенце.

Утром со своим чемоданом я пришёл в общежитие. Зашёл в свою комнату. Сразу увидел, что она немного преобразилась. Во-первых, кровать соседа была заправлена, стол почищен, пол подметён. Но в туалете всё было, как и вчера. Я оставил свой чемодан у кровати и быстренько пошёл в клуб части. Войдя, я сразу увидел замполита: он демонстративно посмотрел на часы – было без двух минут восемь, – затем подошёл ко мне и поздоровался.

– Лейтенант, як тебе зовут? – спросил он.

– Павел, товарищ капитан.

– Так вот, Павел. Наша задача – подготовить клуб к празднику дня части; у вас ноживка е? – говорил капитан быстро и с сильным украинским акцентом.

– Никак нет, товарищ капитан.

– Ни бида, сходите в магазин и купите. Фанеру я достану. Будете выпиливать буквы, текст я дам.

– Есть, – ответил я с кислой миной.

Заниматься выпиливанием каких-то там букв мне совсем не хотелось, да и замполит мне не понравился. Но делать нечего: приказ командира – закон для подчинённых.

Так началась моя офицерская служба в части. Вечером с ободранными руками, так как пилильщик фанеры был из меня неважный, я вошёл в комнату общежития. На кровати лежал мужик лет сорока и похрапывал. От него несло перегаром. На стуле висела рубашка с погонами старшего лейтенанта. Эмблемы связиста. Я подошёл к шкафу, чтобы повесить туда свою одежду, которая была в чемодане. Однако в шкафу не было ни одной вешалки, а вещи старшего лейтенанта были свалены прямо на полу шкафа. Разбирать чемодан я не стал. Оставил в углу возле шкафа. Снял рубашку, но так как второго стула я не увидел, то положил её на кровать и прошёл в туалет умыться. Выйдя из туалета, я увидел, что сосед сидит на кровати и смотрит на меня не очень трезвым взглядом.

– А, сусид, давай знакомиться. Мене звати Микола, фамилие Задериушко.

– Очень приятно, – ответил я, – Павел Колокольников.

– Так ты, лейтенант, тилько из училища, лётчик?

– Да, на неделе приехал.

– Ну и как тебе тут, командира видел?

– Да, видел.

– Совсем старик здав… Ну ладно, давай за знакомство, – и он достал из тумбочки начатую бутылку водки, – сходи, ополосни склянки.

Я взял два стакана и сходил в туалет, помыл их в умывальнике.

– А что, Микола, в туалете такой срачёвник? – спросил я.

– А, ерунда. В субботу приведу пару бойцов, всё отдраят.

Он достал из тумбочки тарелку, накрытую газетой. В тарелке были остатки какой-то еды – рис и поломанная котлета.

– На вот, закусь.

И он разлил водку в два стакана. Пить я совершенно не хотел, но как-то механически взял стакан. Чокнулись: «Ну, будем знакомы». И выпил. Водка была противная и тёплая, закусывать из недоеденной тарелки я не стал.

– Тебя куды, Паша, определили?

– В экипаж капитана Коваленко.

– Це до Толику, ну, тебе повезло, – сказал он таким тоном, что я сразу понял, что ничего хорошего не жди, – но он в отпуск укатил два дня назад, а зараз чем будешь заниматься?

– Помогать замполиту.

– Это придурку Косенко?

– Да, капитану Косенко.

– Сразу посылай его куды подальше и не дай систы на шею, а то замордуе, – и Микола налил по второй.

Выпили, и я решил пройтись прогуляться, да и есть хотелось нешуточно.

– Ладно, Микола, я пройдусь, осмотрюсь, что и как.

– Давай, прогуляйся, а я вздремну.

Я надел рубашку и вышел на улицу. Было тепло, летом жары на Украине не бывает. Температура очень комфортная. У общежития никого не было – это хорошо, так как разговаривать ни с кем не хотелось. Прошёл в сторону офицерской столовой. От неё за несколько метров несло запахом хлорки и кислой капусты. Но тем не менее зашёл. В обеденном зале за крайним столиком сидел солдат, он спросил мою фамилию, нашёл в какой-то тетради и предложил сесть за свободный столик, а сам пошёл на кухню. Поскольку все столики были свободны, я сел за самый крайний. Солдат принёс мне тарелку с макаронами, хлеб и чай. На макароны смотреть не было никаких сил. Сплошной слипшийся комок, политый какой-то бурдой коричневого цвета. Я подозвал солдата и спросил, что есть, кроме макарон. Он ответил, что была картошка, но её уже всю съели. Потом посмотрел на мои петлицы и сказал, что есть ещё столовая лётного состава, там кормят получше, добавил он. Я съел хлеб, выпил чай и пошёл на улицу. Покрутил головой, увидел приземистое здание с вывеской «Столовая лётного состава» и отправился туда. В зале сидела женщина в белом переднике и проверяла записи в тетрадке. Я представился, она поискала мою фамилию, но не нашла и сказала, что, видимо, меня ещё не записали в авиаотряд. Я вышел снова на улицу и решил поискать какое-нибудь кафе или ресторан. На улице увидел двух разговаривающих женщин и подошёл к ним.

– Добрый день. Подскажите, где здесь можно поужинать, а то в столовую меня ещё не записали? – спросил я.

– Вы, наверное, недавно приехали? – спросила одна из них, – неподалёку есть приличное кафе, я вас провожу, мне как раз в ту сторону.

Она попрощалась с подругой, и мы пошли по тротуару вдоль улицы. Женщина спросила, откуда я приехал и где буду служить. Я рассказал. Она показала, где находится кафе, и мы попрощались. А затем сказала, что ещё непременно увидимся, так как она работает в медчасти у лётчиков и спросила, где я остановился. Я сказал, что в офицерском общежитии. Женщина ответила, что очень хорошо знает это заведение.

– С кем же вас поселили?

– Странный старший лейтенант, фамилия – Задериушко.

– Знакомый персонаж. Мой вам совет, не оставайтесь там, если не хотите спиться.

– А куда же мне деться?

– Езжайте в город, снимите квартиру. До части недалеко. Утром и вечером на автобусе, зато будете нормально жить и отдыхать.

Я сказал, что, наверное, так и сделаю. Попрощался ещё раз, поблагодарил за совет и вошёл в кафе. Народу было много, в основном молодые офицеры. Сидели компаниями, пили водку и закусывали дешёвыми салатами. Я сел за свободный столик, так, чтобы никого не видеть. Съел какую-то котлету, запил чаем и отправился в общежитие. Миколы в комнате не было. Я как-то расстелил постель и лёг в кровать. Не спалось. Всё было не так, как я представлял, когда ехал из училища. Ну да ладно, разберусь – не маленький. С тем и заснул. Сосед вернулся поздно, сильно выпивший и, не раздеваясь, рухнул на койку и сразу захрапел. Да, видимо, нужно поступить так, как мне посоветовала молодая женщина – даже не спросил её имени. Завтра после работы отправлюсь в город и поищу себе жилье.

Целый день я выпиливал буквы и вечером, не заходя ни в общежитие, ни в столовую, поехал в город. Квартиру я нашёл быстро, стоило мне в магазине спросить у кассирши, кто сдаёт комнаты. Сдавала одна старушка. Комната мне понравилась, большая, чистая, светлая. Недалеко от остановки. Старушка тоже была приветлива, но сразу сказала, что кормить меня она не будет. Могу питаться в столовой, могу готовить сам. На кухне есть всё необходимое, холодильником могу пользоваться. Только строго предупредила – никаких друзей, подруг. Никакой пьянки. Я дал ей честное слово, что буду вести себя примерно, и заплатил сразу за месяц вперёд. Переночевал, а на другой день вечером перевёз свой чемодан. Миколы в комнате не было, так что прощаться не пришлось.

Весь месяц я под руководством замполита готовил клуб к празднованию дня части. Напилил букв, прибил их на фронтоне. По фойе развесил старые фотографии и стенные газеты. Короче, месяц пролетел.

Ждал, когда же меня вызовут к командиру. Не дождался и пошёл сам. Полковник меня выслушал, я ему сказал, что он обещал меня отправить в экипаж к капитану Коваленко. Было такое ощущение, что он всё начисто забыл.

– Коваленко нет на месте, у них тренировочные полёты, будут через неделю. Зайдёшь. Всё, свободен.

Я вышел весь расстроенный. Тренировочные полёты – мне бы тоже нужно с ними полетать, но про меня командир забыл. Решил в части не показываться, поехать в город и неделю пробыть там. Всё равно про меня никто не помнит, никто не ждёт. С такими мыслями я побрёл на остановку и сел в автобус.

– Лейтенант, а что не здороваемся?

Я поднял голову и вижу ту самую молодую женщину, которая предложила мне переселиться в город.

– Извините, задумался, – ответил я и поглядел на неё, – а вы тоже в город?

– Да, есть дела. Как устроились?

– Спасибо вам большое за совет, устроился хорошо.

– Ну, спасибом сыт не будешь, – она рассмеялась, – а поужинать в городе можно.

– С удовольствием, тем более я не ужинал, а друзьями пока не обзавёлся.

– Вот и хорошо. Я дела свои быстренько сделаю, и мы с вами можем поужинать в кафе, я знаю хорошее и недорогое. Идёт? Меня, кстати, зовут Валя.

– Извините, Павел, – представился я.

– Хорошо, Паша. Через час на этой остановке, а кафе неподалёку, – сказала Валентина и быстро пошла по улице.

Я зашёл к себе в комнату, переоделся в гражданку и вышел к остановке. Вскоре подошла Валентина, и мы отправились в кафе. Кафе в самом деле было достаточно приличным. Поужинали, выпили по бокалу вина. Я рассказал Валентине про себя, про училище, про то, как съездил домой. Она, в свою очередь, про нашу часть, про старого полковника, который совсем заворовался вместе со своей женой. Она майор и служит начальником продовольственного снабжения. Про то, что в части полная анархия, но у него есть высокие покровители в округе. Про то, что серьёзно болен, но по состоянию здоровья уходить на пенсию не хочет.

– Короче, Паша, тебе крупно не повезло, что попал в эту часть. Ничему ты здесь не научишься, но запросто от безделья можешь спиться. Экипажи летают мало, я-то, как начальник медицинской службы, знаю.

– Так ты, Валентина, военнослужащая?

– Да, капитан медицинской службы. Попала в часть после окончания медицинского института.

Я чуть не поперхнулся. Не думал, что она целый капитан. Вот те на, познакомился. Валентина заметила моё смущение и сказала: «Паша, не напрягайся. Это на службе я капитан, а так просто женщина, и, надеюсь, привлекательная.

– Да, Валентина, ты очень красивая, просто значительно старше меня в звании.

Да и не только в звании. По возрасту ей было, наверное, за тридцать. Но выглядела она обалденно. Стройная, загорелая, с правильной фигурой. Брючный костюм подчёркивал её формы. Лицо открытое, приветливое. Волосы тёмные, подстрижены выше шеи. С такой женщиной пройтись даже мне, двадцатидвухлетнему мальчишке, было очень приятно.

– Паша, звание дело наживное. Начнёшь летать, и звёзды не заставят себя ждать. Но мой тебе совет – пиши рапорт о переводе, напиши, что тебе здесь не климат или что-то в этом роде.

– Ну, как-то неправильно. Не успел приехать, ещё служить не начал, а сразу перевод. Нет. Я послужу немного, сам разберусь, что к чему, потом, может и переведусь.

– Ну как знаешь, не маленький.

– Валентина, а где ты будешь ночевать, ты же живёшь на территории части?

– Паша, не нужно намёков, я переночую у подруги.

– Какие намёки, мне хозяйка строго-настрого запретила кого-либо к себе приводить.

– Хорошая у тебя хозяйка.

Мы вышли из кафе, я проводил Валентину до дома, где жила её подруга, и пошёл к себе.

Интересная женщина, судя по всему, немолода. Лет, наверное, за тридцать. Но очень симпатичная, подумал я ещё раз. Понятно, что дружба с такой женщиной, начальником медслужбы, очень мне может пригодиться. Интересно, замужем она или нет. Скорее всего, нет, иначе бы не пошла со мной в кафе, а сразу же вернулась в часть. С такими мыслями я и заснул.

Утром пришёл на остановку автобуса, Валентина была уже там. Поздоровались. Подошёл автобус, он был достаточно полон. Пропустив Валентину вперёд, залез и я. Она развернулась ко мне лицом, и мы ехали, прижавшись друг к другу. Она прижалась, наверное, плотнее, чем было необходимо, и обняла рукой меня за талию, как бы придерживаясь. Меня бросило в краску. Я стоял смущённый и не знал, что говорить. «Какой ты ещё маленький, Паша», – прошептала она мне на ухо. Доехали, вышли, попрощались. Я пошёл в штаб, хотя мне там делать было нечего, ведь командир сказал, чтобы я зашёл через неделю. Ладно, покажусь ему снова на глаза, может, что и изменится. Но полковника на службе не было. Я поболтался по территории и встретил своего соседа Задериушко.

– Привет лейтенант, занят?

– Да вроде нет.

– Пойдём, пообедаем, поговорим.

– Пойдём, делать всё равно нечего.

Мы зашли в кафе, в котором я уже бывал. Микола заказал украинский борщ и двести граммов водки. Я тоже заказал борщ и салат. Принесли салат и графин с водкой. Микола разлил по стаканам. Мы чокнулись и выпили.

– Микола, расскажи, ты ведь уже немолодой, а всё в старлеях ходишь.

– Да так получилось. Я не лётчик, я связист, а там звания дают не как пилотам. Да ещё был командиром роты, а работать с солдатами – это не воробьям козюли выковыривать. То самоволка, то ещё что приключится, а кто виноват? Понятное дело – командир роты. Вот звание и задерживают. Но мне теперь наплевать на звёзды. Через год на пенсию.

Нам принесли борщ, и он разлил остатки водки. Выпили.

– А почему связистам звания дают не так, как лётчикам?

– Да, не так. Знаешь анекдот?

– Какой?

– Были три друга. Один закончил лётное училище, другой – морское, третий – связи. Переженились, вот их жёны как-то собрались и про мужиков давай говорить. Одна говорит: «У моего такая красивая форма, чёрная с якорями». Другая: «А у моего така лётная, с голубыми погонами», а третья: «А мой всё время чумазый ходит». Встречаются ещё через некоторое время. Одна: «А мой по морям плавает, уже капитан». Друга: «А мой в небе летае – уже майор». А третья: «А мой всё чумазый ходит». Прошло ещё время, снова встречаются. Перва говорит: «А мой поплыл по морю и утоп». Друга: «А мой полетел по небу и упал, разбился». Третья: «А мой старлея получил». Смекаешь, лётчик, в чем суть анекдота?

Пообедали, распрощался с Миколой, и как-то так получилось, что оказался около медчасти полка. Захожу. В кабинете сидит Валентина и что-то пишет. Увидела меня, повернулась.

– Вам что, товарищ лейтенант?

– Да ничего, так просто зашёл.

– Товарищ лейтенант, прошу вас впредь в нетрезвом виде на территории части не появляться.

– Извините, товарищ капитан.

– Паша, иди домой, тебе сказал командир – через неделю, вот через неделю и придёшь. Незачем тебе общаться с Задериушко.

– Извини.

Я вышел из кабинета, щёки горят, как у нашкодившего мальчишки. Быстро прошёл на остановку, дождался автобуса и уехал к себе.

Всю неделю ничем не занимался. Съездил на море, искупался, но, если честно, Азовское море мне не понравилось. Вечерами бродил по улицам города. Вроде цели не было, хотя на самом деле надеялся встретить Валентину. Не встретил. Через неделю снова приехал в часть, зашёл к полковнику.

– Тебе Коваленко? – спросил он.

– Так точно, вы же меня определили к нему в экипаж, – ответил я.

– Хорошо, зайди в строевую часть, пусть тебя включат в лётный отряд, я им позвоню. Найдёшь Коваленко, скажешь, что я тебя поставил к нему стажёром.

– Товарищ полковник, у меня уже есть допуск на второго пилота.

– Лейтенант, свободен.

– Есть.

Я вышел из кабинета на улицу. Куда идти искать Коваленко, понятия не имел. Спрашивать всех подряд – несерьёзно. Из знакомых у меня только старший лейтенант Задериушко и Валентина. С Миколой встречаться не очень хотелось: опять будет водка. С Валентиной тоже – в памяти стояла последняя встреча, когда она выставила меня из кабинета, как мальчишку. Хотя, чего греха таить, сам виноват. Ну, из двух зол, как говорится, выбирают меньше. И я отправился в санчасть. Но там меня встретил какой-то солдат и сказал, что начальника медицинской службы сейчас на месте нет, будет позже. Я вышел и вспомнил, что мне нужно зайти в строевую часть. В строевой части нашли мою карточку, что-то написали на ней карандашом. Потом выписали направление к начальнику службы продовольствия и в медчасть. Зашёл в отдел продовольствия. В кабинете сидела пожилая женщина в форме майора.

– А, лейтенант, заходи, присаживайся. Слышала, что прибыл к нам молодой лётчик из училища, да никак дойти до моего кабинета не может.

– Извините, только сейчас получил команду зайти к вам и встать на учёт.

– Ну ничего, лучше позже, чем никогда, – и засмеялась старческим смешком.

Она взяла моё направление, переписала мою фамилию в толстенную книгу. Затем выписала мне направление в столовую лётного состава, причём поставила дату, когда я первый раз прибыл в часть. Ну да ладно, воруете – воруйте. Моё дело маленькое. Затем расспросила меня, кто я, откуда, где устроился, какие планы на жизнь. Сказала, что, если что нужно или какие вопросы будут, могу обращаться запросто в любое время. Они с мужем всегда рады помочь молодёжи.

От неё пошёл в медчасть. Валентина была на месте. Она улыбнулась мне, как старому знакомому.

– Что, Паша, определили в авиаотряд?

– Да, вроде того.

– Необходимо пройти медицинский осмотр и сдать анализы. Анализы сдашь в городской поликлинике номер три, у нас с ними соглашение есть, это напротив колхозного рынка.

– Хорошо, когда сдать?

– Завтра натощак. А сейчас я тебя осмотрю. Раздевайся до трусов.

– Зачем до трусов?

– А ты хотел бы полностью раздеться? – она засмеялась. – Всему своё время.

Я покраснел, как красна девица, и снял рубашку и брюки. Валентина померила мне давление, пульс, затем рост и вес. Всё записала в новую карточку.

– В четверг зайдёшь после обеда, будет окулист и стоматолог, а в пятницу после обеда – кардиолог. Можешь одеваться и идти.

– Куда?

– Искать капитана Коваленко.

– А где его искать и как я его узнаю?

– Иди в кафе, он, скорее всего там. Увидишь компанию лётчиков, подходи смело и спрашивай Анатолия. Задериушко тоже, наверное, там будет. Только, пожалуйста, не пей.

– Хорошо, спасибо, – и я вышел из медчасти.

Подходя к кафе, я уже слышал громкие разговоры и смех. Вошёл внутрь. Несколько столов было сдвинуто, и за ними сидели около десяти человек. Микола был среди них. Я подошёл и громко спросил, где мне увидеть капитана Анатолия Коваленко. Один из них повернулся: «Я Коваленко».

– А, лейтенант Паша, – поднялся из-за стола Задериушко, – проходи, садись, что будешь – водку или пиво?

– Лейтенант Колокольников, мне говорил про тебя старик, – протянул капитан Коваленко.

– Давай, Паша, садись, – не унимался Микола.

– Отставить! – громко сказал Коваленко, – молод ещё сидеть за одним столом с командиром экипажа, эту честь нужно заслужить.

Теперь я увидел, что Коваленко изрядно пьян.

– Лейтенант Колокольников Паша, слушай мою команду. Завтра… нет, лучше послезавтра, а то завтра я могу ещё не проснуться, – короче, послезавтра в восемь часов в кабинете лётной подготовки. Как штык. Как понял, доложить.

– Послезавтра в восемь часов в кабинете лётной подготовки.

– Молодец, свободен.

– Толя, да Паша свой человек, я живу з ним, нехай присяде, – заступился за меня Микола.

– Я сказал, молод ещё. Шагом марш, строевым, как положено отходить от командира, – скомандовал Коваленко.

И я, под дружный смех собутыльников, вышел из кафе. Так меня не унижали даже в училище.

Через день я был в кабинете подготовки лётного персонала. Капитан Коваленко был уже там. Он что-то записывал в журнал.

– Здравия желаю, товарищ капитан, – бойко отрапортовал я.

– Так, стажёр, – он даже не поздоровался со мной, – что мне с тобой делать?

Подошёл к стеллажу и вытащил книгу «Руководство по лётной эксплуатации самолёта Ан-26». Книга была мне хорошо знакома и зачитана в курсантской библиотеке буквально до дыр.

– Держи, изучай.

– Товарищ капитан, у меня получены все зачёты по Руководству и есть допуск на второго пилота.

– Отставить разговорчики, выполнять.

– Есть, – буркнул я и сел за стол к окну.

Коваленко вышел, я остался в кабинете один. Сидел и тупо смотрел в книгу. И как долго мне этим заниматься? В кабинет время от времени заглядывали другие лётчики, брали или клали литературу на стеллаж и, окинув меня взглядом, так же молча выходили. Пришло время обеда, я сходил в столовую и снова вернулся на своё место. После обеда в кабинет уже никто не заглянул. И только поближе к вечеру туда зашла Валентина, она была в форме.

– Привет, Паша.

– Здравствуй, Валя.

– Ну и как тебе Коваленко?

– Да никак, сунул Руководство, говорит – изучай. Да я его уже наизусть знаю, ещё с училища.

– Паша, мой совет. Уж коли ты решил здесь остаться и послужить, не спорь с Коваленко. В порошок сотрёт своими придирками. Дали книгу – читай, пока не поступит другая команда.

– И долго?

– Каждый день с утра и до вечера, если не хочешь проблем.

– А когда летать?

– А вот про это забудь и не думай. Летают очень мало. Раз, два за месяц. Но когда придёт время повысить классность, они напишут нужное количество часов в книжку, и всё. И лётные часы самолёта нарисуют, и топливо спишут, и на фиктивный ремонт самолёт отправят. Я тебя предупреждала. Воруют, что только можно украсть.

– Ну это же не служба, а чёрт знает что.

– Мой совет остаётся в силе – переводись, пиши рапорт в министерство, – сказала Валя и вышла.

– Я подумаю, – ответил я уже самому себе.

Так прошло две недели. Каждое утро с трудом заставлял себя пойти на остановку и поехать в часть. Делать мне там было совершенно нечего, да и никто не интересовался, есть ли я, чем я занимаюсь. Но однажды днём в кабинет ввалились несколько человек во главе с Коваленко. Они были шумны, о чём-то спорили и на меня не обращали никакого внимания. Но тут Коваленко одним движением руки прекратил спор и сказал: «Мужики, знакомьтесь, наш стажёр, лейтенант Паша». Все подошли и пожали мне руку.

– Паша, а это наш экипаж.Завтра вылетаем на тренировочный полёт по маршруту, на три дня, – сказал Коваленко, – иди готовься, и не забудь зайти в медпункт, пусть Валя на полётном задании поставит тебе печать.

Ну наконец-то. А то это бездельничанье уже достало. Я сунул книгу на стеллаж и подсел к экипажу. Они обсуждали какую-то рыбалку. Коваленко повернулся ко мне: «Я же тебе сказал, иди готовься. Не забудь получить комбинезон». Я встал и вышел из кабинета.

Пошёл первым делом в медчасть. Валентина была на месте.

– Паша, привет. Слышала – летишь?

– Да, а то совсем затосковал. Мне нужно печать поставить в полётное задание.

– Печать, Паша, ставится после медосмотра. Сейчас мне некогда, зайди после шести. А пока иди на склад вооружения, получи комбинезон.

Так я и сделал, и ровно в пять минут седьмого снова вошёл в медчасть. В коридоре никого не было, в кабинете была одна Валя, она стояла и смотрела в окно. Когда я вошёл, она задёрнула шторки и подошла к двери, повернула ключ в замке. Что-то было в ней не то: щёки раскраснелись, грудь под халатом была видна, на ней не было бюстгальтера.

– Паша, раздевайся.

Я послушно стянул с себя рубашку и брюки. Валя подошла ко мне. Близко, очень близко. Её рука скользнула мне по животу и опустилась на трусы.

– Пашенька, сними, – тихо, почти шёпотом сказала она и прижалась ко мне своим телом.

Под халатиком, как я понял, ничего не было. Я подхватил её за талию и прижал к себе, а она стянула с меня трусы. Меня бросило в дрожь, и я ничего не мог с собой поделать.

– Пашенька, что, у тебя никогда не было женщины? – спросила Валя, и её губы прижались к моим.

Я ничего не мог ответить, а только гладил её бедра под халатиком.

– Глупенький, халатик можно снять, – и она, отодвинувшись от меня, расстегнула пуговицы.

Халат упал к ногам, и я почувствовал её упругую грудь, плоский живот, её бёдра, которые прижимались ко мне. В голове всё кружилось, в ушах стоял звон, и я не слышал, что говорила она. Сам отвечать ничего не мог, язык не слушался меня.

– Пашенька, не напрягайся, я всё сделаю сама, ты же ничего не умеешь.

Мы пододвинулись к кушетке и завалились на неё. Что происходило, я ничего не соображал. Только её горячие губы, её упругая грудь перед глазами.

Всё пролетело. Мы лежали на кушетке, плотно прижавшись друг к другу. Валя улыбалась чему-то, мне было легко и хорошо. Я пытался что-то сказать, но Валя закрывала мне рот поцелуем.

– Не нужно ничего говорить, не нужно ничего обещать. Всё прекрасно. Нужно жить здесь и сейчас. Завтра не наступит никогда. Завтра – это миф. О завтра можно только мечтать, но живёшь ты только сегодня.

– Но как же. Завтра у меня полёт.

– Это ты думаешь, что будет полёт, ты надеешься. Но утром проснёшься, будет уже сегодня – и полетишь. Всё происходит только сегодня, сейчас.

Мы встали, оделись. Я не знал, что делать дальше.

– А теперь, Пашенька, домой. И о том, что произошло, знаем только ты и я. И ещё, Пашенька, не верь тому, что ты можешь услышать обо мне. Тебе было хорошо со мной, я тебе понравилась? Вот про такую меня и думай. Всё, тебе пора на автобус.

Я еле дождался утра. Примчался в часть в надежде увидеть Валю, но она мне нигде не попалась. В кабинете лётной подготовки собрался весь экипаж капитана Коваленко. Он рассказал о полётном задании, и мы вышли к служебному автобусу – ехать на аэродром.

Наконец-таки я увидел свой любимый Ан-26.

– Всем заняться подготовкой к вылету. Стажёр, иди в кресло второго, готовь кабину.

– Есть, – радостно выкрикнул я и побежал к самолёту.

Что и как делать, я очень хорошо знал, всё было мне привычно. Через пять минут всё было включено и проверено. В кабину прошёл Коваленко и не спеша уселся в своё кресло. Следом за ним прошёл второй пилот и остановился в проходе, так как в правом кресле сидел я.

– Стажёр, всё готово?

– Так точно, товарищ капитан.

– Сеня, на своё место, – он кивнул второму, – а ты, стажёр – сзади.

Я уступил место лётчику.

– Сеня, проверь всё ещё раз.

– Уже проверяю, вроде всё нормально.

– Экипаж, приготовиться к запуску, – отдал Коваленко команду. – Стажёр, стоять в кабине запрещено, иди в грузовой отсек.

– Есть, – грустно ответил я.

Вышел, сел на лавочку у окна. В салоне сидели ещё три человека. Двигатели запустились, и самолёт начал выруливание. Выехал на ВПП. Остановился и через несколько секунд начал разбег и взлетел. «Хороший взлёт», – отметил я про себя. Мы легли на курс и начали набирать высоту. Под нами были прямоугольники полей, затем показалось море. Вошли в облачность, нас несколько раз тряхнуло. Вскоре облачность прошли и полетели на эшелоне. Под нами было сплошное море облаков. Я сидел и думал: «А где же стажировка? Так и прокачусь пассажиром?» Но минут через пятнадцать в салон вошёл бортрадист и сказал, что меня зовёт командир. Я вошёл в кабину. Лётчик справа встал, уступая мне место. Я занял его и взял в руки штурвал. Коваленко немедленно крикнул: «Руки со штурвала. Сиди и ничего не трогай». Я снял руки и откинулся в кресле.

– Стажёр, что видишь на приборах?

Я прочитал высоту, скорость, курс, сказал, что летим на автопилоте.

– Молодец, ориентируешься.

Я не понял, это была шутка или сарказм. Ориентироваться в приборах меня научили ещё на третьем курсе. А на четвёртом я уже пилотировал Як-52, на пятом – Ан-26 и получил допуск к полётам на самолёте в качестве второго пилота; кстати, не все курсанты его получили. Кто-то будет ещё стажироваться в части, но у меня всё получилось сдать с первого раза. А сейчас я сидел и смотрел в окно на уходящие под нас облака.

– Через две минуты подходим к ППМ⁸, – доложил штурман.

– Всё, стажёр, уступи место старшему.

Я поднялся и вышел из кабины. На душе было гадко. Я понял, что так пройдёт весь тренировочный полёт. Как в анекдоте: «Можно посмотреть телевизор? – Можно, только не включай». Так и у меня. Сиди, пилотируй, но ничего не трогай. Так, собственно, и получилось. Сели на промежуточный аэродром, весь экипаж отправился в кафе пообедать, обо мне никто не вспомнил. Я даже не познакомился с экипажем, толком не знал, как кого зовут.

Вернулись на свой аэродром в Мелитополь. За весь полёт я трижды готовил кабину, два раза посидел в пилотском кресле, ничего не трогая, – вот, собственно, и всё. Ко мне обращались не иначе, как «стажёр». По имени никто ни разу не назвал. Я понимал, что всё нужно заслужить. И уважение товарищей, и доверие командира. Но как, если мне ничего не доверяют делать?

Вышли из служебного автобуса у кафе. Все пошли отмечать возвращение. Я один побрёл по улице и дошёл до здания медицинской части.

– Товарищ лейтенант, вас вызывает товарищ капитан, зайдите, – я обернулся и увидел солдата из медчасти.

Зашёл в кабинет, Валя была одна. Она подошла к двери и щёлкнула ключом.

– Привет, Пашенька, как слетал? Что-то настроение, вижу, не очень; что случилось? – спросила Валя и поцеловала меня в щёку.

Я ей всё подробно рассказал.

– Не расстраивайся, но и будь готов к тому, что так будет продолжаться долго. Коваленко летает со своим экипажем уже несколько лет, новеньких у себя не приемлет. Да и летает редко. На этот месяц у него в плане ничего нет. В следующем – опять учебно-тренировочный. Так что летать ты здесь не научишься. Если не хочешь закиснуть, пиши рапорт о переводе. Я думаю, тебе подпишут.

– Наверное, я так и сделаю. Как-то неправильно всё. Может, в других частях будет по-другому?

– Конечно, Пашенька, будет по-другому. Иди, переодевайся, сходи в душ, а вечером после шести заходи на медосмотр.

– Конечно, Валя, – сердце у меня заколотилось, настроение сразу выправилось, и я вышел из кабинета.

Вечером всё было очень сладко. Мы не торопились.

– Валечка, ну как же я могу написать рапорт о переводе? А ты?

– А что я, Пашенька? Мне ещё служить, как медному котелку.

– Я теперь не смогу без тебя.

– Сможешь, Паша, сможешь. Ты молодой, здоровый мужик. Найдётся ещё девушка, которую ты полюбишь и которая полюбит тебя. Всё у тебя будет хорошо. А обо мне будешь вспоминать как о сладкой конфетке, которую встретил на своём жизненном пути.

– А ты, Валя, будешь помнить меня?

– А это, Пашенька, будет зависеть от тебя, – и она крепко прижалась ко мне в страстном поцелуе.

Писать рапорт я собрался, только никак не мог определиться, когда. Месяц прошёл в полном бездействии. Исключения составляли еженедельные политзанятия и физо. Иногда вечера в медицинском кабинете. К себе домой Валя меня ни разу не пригласила, я даже не знал, где она живёт. Ко мне также ни разу не заходили, даже когда бывали вместе в городе. Ходили несколько раз в кино и кафе. Валя каждый раз оставалась ночевать у подруги.

Через месяц состоялись очередные тренировочные полёты. Со мной повторилось всё то же самое. На мой прямой вопрос, когда же я сяду в правое кресло, Коваленко ответил: «Стажёр, ты ещё совсем зелёный, неопытный. Я пока не могу доверить тебе наши жизни».

– Но ведь вы же будете рядом?

– Стажёр, со своим вторым мы летаем уже пятнадцать лет, я ему полностью доверяю, я в нем уверен.

– Так как же вы будете доверять мне, когда не подпускаете меня близко к управлению?

– Стажёр, я всё сказал. Не нравится, пиши рапорт. Летали без тебя и будем летать.

– Да разве вы летаете? Один раз в месяц. Нам в училище говорили, что лётчиков в транспортной авиации катастрофически не хватает.

– За всю авиацию говорить не буду, а нам хватает и без тебя. Всё – разговор окончен. Не хочешь, можешь не лететь, а если летишь – иди готовь кабину.

Вернувшись из полёта, мы с Валей написали рапорт с просьбой перевести меня в другую часть. Коваленко рапорт подписал без разговоров. Пришёл к полковнику. Он решил заняться воспитательной работой. Как я могу, молодой, неопытный, быть чем-то недовольным? Что во всём сам виноват, не смог найти общего языка с Коваленко, что мне нужно подойти к нему и извиниться за свою дерзость и продолжать служить в этой части. А он, полковник, поговорит с Коваленко, чтобы меня больше привлекал к управлению самолётом. Я ответил, что разговаривать с Коваленко, а особенно извиняться, я не пойду. Я твёрдо решил перевестись в другую часть. Полковник побагровел и пообещал перевести меня туда, где Макар телят не пас.

Вечером в медчасти я всё это рассказал Вале.

– Ну что ж, Паша, Рубикон перейдён, назад дороги нет. А полковник в самом деле может тебе подгадить. У него хорошие связи и в штабе округа, и в кадрах, в министерстве. Так что жди сюрприза.

Через два месяца меня вызвали в строевую часть и вручили приказ о переводе в другую часть.

– Товарищ майор, а где эта часть расположена? – спросил я у начальника строевой части.

– Лейтенант, получите проездные документы – узнаете. Стыдно, у нас без году неделя, а уже поскандалил с лучшим лётчиком части, оскорбил командира.

– Да товарищ майор, я…

– Можете быть свободны, лейтенант. Через неделю зайдёте за документами, – прервал меня майор.

Я зашёл в медчасть, Валя была на месте.

– Я получил приказ о переводе.

– Куда?

– Там только номер части, а куда, не сказали.

– Ну, думаю, на курорт тебя не пошлют.

– Да это понятно.

– Есть три заповедных места. Крайний Юг, Крайний Север и Дальний Восток.

– Дали неделю на сборы.

– Ну вот иди и собирайся, – сказала Валя каким-то изменившимся голосом.

Я написал письмо домой, о том, что переезжаю. Как устроюсь – сообщу. Собрал свои нехитрые пожитки в чемодан и через неделю появился в строевой части. Получил пакет с документами и проездное требование. Станция назначения – Архангельск. Понятно, значит, Крайний Север. Пошёл в медицинскую часть. Валю не видел всю неделю. Захожу, Вали нет. Дежурный сказал, что она уехала в командировку, будет через две недели. Вот так вот. Даже не попрощались. Обидно.

Лёжа на верхней полке купейного вагона, я вспомнил её волосы, которые окутывали моё лицо, её запах. С этими воспоминаниями я заснул.

Просыпаюсь от того, что меня трясут за плечо. Открываю глаза, около меня стоит Максим: «Командир, скоро посадка, просыпайся». Я продрал глаза, помотал головой, отгоняя сновидения.

– Командир, ну ты и дрыханул, храп был на всю кабину, – с улыбкой сказал Алексей, – думал тебя не будить, самому сесть, но побоялся, что диспетчер услышит, как ты храпишь.

Раздался дружный смех. Смеялся Алексей, смеялся Максим и Виталик. Даже Сергей выглянул из своей кабины и тоже засмеялся.

Глава 9

Разговорились мы как-то с Алексеем, в какое время суток более комфортно летать. Просто делать было нечего, сидим в кабине и треплемся о чём-нибудь. Вот в одном из полётов и поймали эту тему. Что касается лично меня, то мне очень нравится вылетать под вечер, когда ещё солнышко не село, но вот-вот сядет. В этом случае прилетаешь на аэродром посадки ночью. Вопреки логике обычного человека, который считает, что ночная посадка – это какой-то экстрим, я скажу так, что это наиболее комфортные и безопасные условия для лётчика. Нет ничего, что отвлекало бы тебя от процесса посадки. Сидишь и ориентируешься только по приборам, нет соблазна начать что-нибудь рассматривать на земле. Полоса ярко освещена, и при определенном навыке ты достаточно точно можешь определить расстояние до торца и свою высоту. Зато в полёте происходит чудесное превращение дня в ночь. Меняется цвет неба, цвет облаков. Постепенно меняются контуры земной поверхности. Если летишь за солнышком, то видишь, как оно не спеша уходит за горизонт, и вскоре его уже практически не видно, только ярко-красная полоска указывает то место, где оно скрылось. Затем и эта полоска начинает менять свой цвет и из ярко-красной становится серой с желтизной. Затем и серая исчезает, уступая место совершенно чёрному небу. Примерно та же картина, только в обратной последовательности, происходит при вылете под утро – это когда вылетаешь ночью, а садишься днём. Да, красота такая же, но вот я этого не люблю. Не люблю вылетать под утро. Как ни крути, перед полётом отдохнуть нормально не получается, особенно если прилетел ночью. Разгрузка, заправка, погрузка – хоть этим и занимается бортмеханик, но ты всё равно не отдыхаешь и вылетаешь обычно достаточно уставшим. И вот когда наступает волшебная игра красок неба и встаёт солнце, тебе так хочется спать, что хоть спички в глаза вставляй. Видимо, организм на каком-то своём уровне просто отключается, с тем чтобы в день прийти более-менее отдохнувшим. И начинается тяжелейшая борьба со сном. А бороться со сном совершенно бесполезно, он всегда тебя победит. Это мне рассказывали, когда я ещё был курсантом, это мне рассказывали мои командиры – наставники, это я теперь знаю сам. Не беда, если задремал Максим или Виталик, в случае чего я их мигом разбужу. Не беда, если задремлет Сергей в своём штурманском отсеке. Но вот как нам быть с Алексеем? Поступаем просто. Сначала разговоры о чем-нибудь. Затем, когда чувствую, что ответы начинают запаздывать, разрешаю ему подремать. А ведь нужна самая малость, буквально пятнадцать-двадцать минут – и всё, человек уже снова может работать. И точно, через двадцать минут он открывает глаза, и тогда отключаюсь я. Короче, не люблю я полёты ранним утром, и всё.

В этот раз всё получилось, как и заказывал. Из Ташкента вылетали практически в сумерках. Взлетели, я упивался красотой вечернего неба. Вспомнил свои полёты на Севере, где буйство небесных красок было во сто крат сильнее. Север, которому я отдал три года. Который сделал из меня настоящего лётчика и мужика.

Ехал я в плацкартном вагоне поезда Москва – Архангельск и не знал, что меня ждёт впереди. Вышел в Архангельске, пошёл в военную комендатуру на вокзале, подошёл к дежурному капитану, подал свои документы и прошу рассказать, как мне попасть в свою часть.

– Что-то, лейтенант, я не знаю такой части в Архангельске, – ответил он мне, – это, может, в Ватеге, там лётчики стоят.

В комнату вошёл подполковник, начальник комендатуры.

– Лейтенант, что у вас за вопрос?

– Да вот часть свою найти не может, – ответил за меня капитан и подал подполковнику мои документы, – я ему говорю – это, может, в Ватеге.

– Может, и в Ватеге, – ответил подполковник, – но вам в любом случае должны были выдать проездные документы до ворот части.

– Это всё, что у меня есть, – сказал я.

– По-хорошему, мы вас должны сейчас задержать и отправить в городскую комендатуру, чтобы там разбирались. Но, думаю, толку в этом не будет, – подполковник походил по кабинету, видимо, думая, что со мной делать. – Капитан, посадишь его на ближайший поезд до Онеги, проводнику скажешь, что едет бесплатно. А там до Ватеги доберётся на автобусе.

– Слушаюсь, – ответил капитан.

– Езжай, лейтенант, ищи свою часть, это лучше, чем сидеть на гауптвахте в городской комендатуре. В Ватеге много стоит лётных частей – найдёшь. Успеха.

– Спасибо, товарищ подполковник.

Мы вышли с капитаном и пошли на вокзал. По расписанию поезд на Онегу уходил через два часа. Капитан завёл меня в какую-то столовую на вокзале и попросил подошедшую к нему девушку, Ирочку, накормить меня. Затем проводил к поезду и сказал бригадиру, что я еду без билета по распоряжению коменданта.

В Онегу я приехал уже вечером и сразу зашёл в комендатуру. Объяснил, что к чему. Комендант сказал, что о такой части он не слыхал, однако тем не менее посоветовал съездить в Ватегу, но это только утром, так как вечерний автобус уже ушёл.

– Ночевать тебе, как я понимаю, негде, – сказал комендант, – поэтому пойдёшь ко мне. Мои уехали в отпуск, так что место для ночлега есть. Заодно и поужинаем. Меня зовут Михаил Кондратьевич.

– Спасибо, Михаил Кондратьевич, но как-то неудобно.

– Тебя как звать?

– Павел, Колокольников Павел.

– Павел, а на скамейке на вокзале, думаешь, удобно? Всё, посиди, через полчаса пойдём.

Квартира оказалась достаточно большая, трёхкомнатная. Жил Михаил Кондратьевич со своей женой и двумя детьми. Но они уехали в отпуск, как сказал Михаил Кондратьевич, на Большую землю. Мы с ним славно поужинали, выпили, и я всё ему рассказал про себя, про свою службу в Мелитополе.

– Да, Павел, дураков и проходимцев в армии достаточно. Но могу точно сказать: на Севере их значительно меньше. Они в основном крутятся в тёплых местах, у нас, на Севере, они не задерживаются. Север – он имеет свойство выталкивать от себя всякое дерьмо, остаются только настоящие люди, но, если остался, то на всю жизнь. Север от себя просто так не отпускает. Я со своей Люсей приехал сюда тоже сразу после училища. Поездили, послужили и на Новой Земле, и на Земле Франца Иосифа, и на материке. Но так с Севера никуда и не уехали – не отпустил он нас. Но на пенсию, надеюсь, отпустит, и поедем мы жить в тёплые края, в Воронеж, – я сам оттуда.

Утром он посадил меня на автобус до Ватеги, пожелал хорошо устроиться и заехать к нему, рассказать, как дела. Мы пожали друг другу руки.

В Ватеге я также зашёл в комендатуру, показал свои документы. Местный комендант внимательно всё прочитал и говорит, что в Ватеге такой части нет, это он знает точно.

– Есть полк транспортной авиации, но номер части другой.

– Как же мне быть? – спрашиваю.

– Не знаю. Наверное, нужно с их командиром поговорить, может, он что знает.

– Хорошо, как его найти?

– Как найти – понятно, вопрос, как туда попасть. Они стоят в тридцати километрах отсюда. Ладно, посиди, сейчас что-нибудь придумаю, – и вышел.

Вошёл минут через десять: «Лейтенант, тебе повезло, сейчас поедет машина из санчасти, довезёт тебя. Пробудет она там с час и обратно. За час тебе необходимо всё разузнать и на этой же машине вернуться. Иначе там застрянешь, а я пока позвоню их командиру». Комендант посадил меня в грузовик ЗИЛ-157 в кузов, так как в кабине с водителем сидели две женщины. Одна из них заглянула в кузов: «Лейтенант, к нам?»

– Наверное, нет, ищу свою часть, никак не могу найти.

– А зачем тебе искать, оставайся у нас, нам молоденькие лейтенанты ох как нужны, – ответила она со смехом, – а вообще-то Анатолий Павлович все части наперечёт знает, это которые на Севере. Так что поможет.

Машина покатила по таёжной дороге, и через час мы были у ворот воинской части. На воротах была приварена большая красная звезда и крылышки, как у меня на петлицах. Дежурный сразу провёл меня к командиру части – видимо о моём приезде уже предупредили. В кабинете сидел майор, встал, поздоровался: «Трофимов Анатолий Павлович».

– Лейтенант Колокольников Павел, – и я рассказал всю историю моих поисков дальнейшего места службы.

Майор прочитал все мои бумаги, потёр лоб, открыл сейф, достал блокнотик и начал его листать.

– Да, лейтенант, есть на Крайнем Севере такая часть, но это не у нас, это в Амдерме.

– Ну наконец-то, – обрадовался я, – а как туда попасть?

– Никак. Это закрытый посёлок, и гражданские туда не летают. А требование у тебя выписано только до Архангельска. Как решить вопрос – не знаю.

– Что же мне делать?

– Ехать обратно в Архангельск, придёшь в штаб армии, вот адрес, – и он написал ла листке, – найдёшь начальника кадровой службы генерала Батурина, скажешь, что от меня. Он тебе сможет помочь. Только постарайся не встречаться с патрулём в Архангельске: срок, отведённый для переезда, истёк, тебя запросто сделают дезертиром, потом попробуй оправдаться. Всё, беги на машину. Удачи, лейтенант.

Не успел я сойти с вагона в Архангельске, как ко мне подошёл военный патруль проверить документы. Без лишних слов меня отвели снова в комендатуру вокзала, где меня встретил знакомый подполковник. Я ему всё рассказал.

– Да, Трофимов прав, ходить по городу с просроченным предписанием не годится. Сиди тут, а я что-нибудь придумаю.

Через некоторое время он заходит и говорит: «Поедешь с моим водителем на машине, он тебя довезёт до бюро пропусков в штаб. Там будешь добиваться встречи с генералом Батуриным. Понятно, к нему тебя не пустят, но постарайся попасть в кадровую службу штаба. Тебя хотя бы на гауптвахту оттуда не отправят. Вещи оставь здесь, потом заберёшь».

В бюро пропусков дежурная, женщина в форме прапорщика, выслушала мою историю и выписала мене пропуск в 304 кабинет. Захожу в кабинет, за столом сидит женщина, лет пятидесяти, в форме майора.

– Здравия желаю, товарищ майор, разрешите обратиться, – чётко отрапортовал я.

– Здравствуйте, проходите, присаживайтесь, – совсем не по-офицерски ответила мне, – что у вас случилось, лейтенант?

Я ей всё рассказал; она слушала, не перебивая, только делая пометки в тетрадке.

– Ну что же. История не нова, такие казусы происходят достаточно часто. Есть два варианта. Первый: я вас задерживаю, и мы начинаем разбираться в вашей истории. Займёт месяцев шесть, особенно если учесть, что у вас были проблемы с командиром части.

Она внимательно посмотрела на меня. По-видимому, у меня был такой вид, словно меня окатили холодной водой. Она улыбнулась как-то по-доброму, с сочувствием.

– Второй вариант. Я вам выписываю проездные документы назад в вашу часть, и вы там получаете новые, правильные. Вариант, как я вижу, вам тоже не очень нравится.

– Извините, мне совсем не хотелось бы возвращаться назад в Мелитополь, а нельзя ли найти какой-нибудь третий вариант? – промямлил я.

– Все другие варианты зависят от генерала.

Она встала, походила по кабинету; я было дёрнулся подняться, но она махнула – сиди, мол. Подошла снова к столу, полистала тетрадку.

– Сделаем так. Сейчас вы спуститесь на первый этаж в кафе и просидите там до шести вечера, потом поднимитесь ко мне, и я провожу вас в гостиницу, чтобы вас патруль не забрал. В гостинице вы будете ждать меня, не выходя из номера. Завтра я переговорю с генералом и сообщу вам его решение. Думаю, он сможет всё уладить. Устраивает?

– Конечно, большое спасибо, – улыбнулся я. – Извините, а это генерал Батурин?

– Да, Батурин, а вы откуда его знаете?

– Мне о нем сказал майор Трофимов, командир части в Ватеге.

– Толик?

– Да, Анатолий Павлович, – ответил я.

– Да ты, лейтенант, пробивной парень, далеко пойдёшь. Кстати, Толик мой сын.

Я хотел что-то сказать, но тут дверь кабинета открылась, и вошёл генерал. Я вскочил и отдал честь. Но на меня он даже не взглянул.

– Марья Николаевна, вы сегодня шикарно выглядите, с Днём рождения Вас, дорогая, – густым басом проговорил генерал и поцеловал ручку женщине.

– Спасибо, спасибо Иван Кузьмич, Вы всё помните, это приятно. Вечером ждём вас к себе, Толенька тоже приедет.

– Обязательно, Машенька, обязательно, – и он собрался выходить.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться, – я сам не понял, как у меня хватило смелости это сказать.

– Слушаю вас, товарищ лейтенант, – генерал повернулся ко мне.

– Товарищ генерал, тут такая история, – начал было говорить я, но меня перебила майорша.

– Иван Кузьмич, лейтенант переводится из Украины к нам на Север, да там с документами напутали, надо бы помочь лейтенанту, парень хороший, – сказала вместо меня майорша.

– Следуйте за мной, лейтенант, – и генерал быстрым шагом вышел из кабинета.

Я следом за ним, даже поблагодарить Марию Николаевну не успел. Генерал подошёл к другому кабинету и вошёл в него, махнув мне рукой, чтобы я тоже входил. В кабинете сидели два подполковника, которые вскочили. Генерал обратился к одному из них.

– Вася, разберись, пожалуйста, с лейтенантом, там что-то напутали с документами. Поможешь попасть в его часть. Завтра доложишь, – потом повернулся ко мне. – Тебе здесь помогут. Лётчик?

– Так точно, товарищ генерал, военно-транспортная авиация, – отчеканил я.

– Служи, лейтенант, – и он повернулся к выходу.

– Спасибо, товарищ генерал, – крикнул я вслед.

Через два дня я сидел в аэропорту города Архангельска и ждал спецрейс до Амдермы. Вокруг меня сидели солдаты-срочники и несколько офицеров. Я сидел и думал, что много есть хороших и добрых людей на нашей земле, которые отнеслись ко мне по-доброму, помогли, подсказали. На душе было хорошо и приятно. Я был уверен, что и в новой части на Крайнем Севере меня тоже будут окружать добрые и отзывчивые люди.

– Командир, разрешили посадку в Кабуле, – прервал мои воспоминания Виталик.

– Экипажу приготовиться к посадке.

Посадка прошла совершенно гладко, было темно, вертолётов прикрытия не было, по нам никто не стрелял. Идти никуда не хотелось, да и незачем. Перекусили в самолёте тем, что было. Думал вылетим часа через два, но, как всегда, что-то пошло не так. Вначале не могли впихнуть все привезённые ящики в грузовой КАМАЗ, несколько штук осталось лежать у самолёта, пришлось грузовику делать два рейса. Из-за чего не могли начать загрузку самолёта грузом 200. Когда загрузились, оказалось, что никак не могут завести заправщик, который должен был нас дозаправить. В принципе, горючего должно хватить до Ташкента, но рисковать на ровном месте не хотелось. Как ни уговаривал меня начальник аэропорта, я категорически отказался вылетать, пока меня на дозаправят. Наконец-таки притащили заправщик на буксире и самолёт дозаправили. Короче, вылетели мы под утро, когда ещё было темно, но восток угадывался чуть посеревшим небом и обрисовавшимися силуэтами гор. Ночь прошла без отдыха. Всё как всегда. Еркен постоянно отстреливает тепловые ловушки, и они красивыми оранжевыми звёздами разлетаются в разные стороны от самолёта. По нам никто не стреляет, всё спокойно. Внезапно откуда-то спереди-снизу по нам начал стрелять пулемёт. Я видел вспышки выстрелов. На мой взгляд, пулемёт был далековато, чтобы доставить нам неприятности. Однако вскоре какая-то шальная пуля попала в нас. Мы услышали, что по нам что-то звякнуло; пуля была не разрывная, поэтому громкого звука не было.

– Экипаж, по нам, кажется, попали, проверить все системы, – быстренько отдал я команду.

– Командир, выключилось питание на навигационном оборудовании, – быстро доложил Сергей.

– Макс, проверь, что случилось.

– Выбило один из предохранителей в электрической цепи, – через несколько секунд доложил Максим.

– Замени, – я поглядел в сторону Максима – он уже менял предохранитель на электрощите.

– Зараза, снова выбило, где-то замыкание, – крикнул Максим.

– Всем проверить приборы, что ещё не работает, – громко сказал я, – Макс, смотри по схеме, где могло замкнуть.

– Сначала нужно проверить, что не работает.

– У меня всё не работает, даже света нет, – первым ответил Сергей.

– Не работают обе радиостанции, – доложил Виталий.

– Лёха, что у нас? – спросил я Алексея.

– Проверяю. НПП⁹ работает, высотомер работает, двигатели в норме, вот – не работают радиокомпасы, не работает радиовысотомер, остальное вроде всё в порядке, – доложил Алексей.

– Серёга, вылезай, делать тебе там нечего, и вместе с Максом берите схему и ищите, где могло замкнуть, – крикнул я Сергею в штурманский отсек.

Максим отодвинул своё кресло, чтобы Сергей смог вылезти, и пошёл в комнату отдыха, где лежала вся документация на самолёт. Сергей вылез и пошёл за ним.

– Виталий, доставай резервную станцию – она же от аккумуляторов работает – и настраивай.

– Командир, уже делаю.

– Ну что, Лёха, летим на руках: автопилот, наверное, тоже не работает.

– Да нет, командир, работает, проверил.

– Автопилот не включать от греха подальше, пилотируй в ручном.

– Есть, – ответил не очень бодро Алексей.

Я откинулся на спинку кресла. Ничего страшного не произошло, самолёт управляется, основные приборы работают, с навигацией как-нибудь совладаем – слава Богу, по этому маршруту летаем уже не первый раз. Вот только связь. Ничего, Виталий сейчас запустит резервную станцию, и доложимся на землю.

– Командир, со станцией что-то не того. Выдаёт маленькую мощность в эфир, – прервал мои размышления Виталий.

– Приёмник работает? – спросил я.

– Да, работает, я всех слышу, но меня не слышат.

– Ничего, подлетим ближе – услышат, а пока поставь аккумулятор на подзарядку, может, разрядился, – сказал я.

– Хорошо.

Сзади подошёл Максим: «Командир, замыкание где-то в кабеле в штурманском отсеке».

– Лезь, ищи, – ответил я.

Максим взял фонарик и, кряхтя, полез в штурманский отсек.

– Есть, командир, – через минуту крикнул снизу Максим и вылез из отсека.

– Слышу – свистит ветер; снял панель, а там дырочка от пули. Я её заткнул стиральной резинкой, – начал рассказывать Максим.

– Ты бы ещё резинку от трусов взял, – съязвил Алексей, – там же есть специальный герметик в шкафчике.

– Знаю, это потом, – огрызнулся Максим, – посмотрел на проводку, и вижу автоматную пулю – она воткнулась в пучок проводов и застряла, на излёте видно была.

– Вытащить не пытался?

– Нет, побоялся.

– Правильно. Что будем делать, какие соображения?

– Я думаю, лучше не трогать, долетим с тем, что есть. Уже светает, как-нибудь найдём дорогу в Ташкент, – ответил Алексей.

– Согласен, тронем – ещё что-нибудь повредим.

– Даже если вытащу пулю, всё равно устранить замыкание вряд ли смогу, – сказал Максим.

– Серёга, как штурман, что скажешь?

– Сейчас летим на Термез, немного пониже опустимся, визуально его найду. Потом повернём на Душанбе – его в горах трудно не заметить, – затем разворот на Ленинабад и снижение, а там увидим автодорогу Самарканд – Ташкент и прямёхонько до Ташкента.

– А почему от Термеза на Самарканд не повернуть? – спросил я.

– Боюсь, Самарканд с воздуха не узнаю, там очень много посёлков.

– Так, Серёга, ты штурман, тебе и карты в руки, полезай к себе и смотри в оба.

– Есть, – ответил Сергей и полез в свой отсек.

– Лёха, пилотируй сам, я отдохну до Ташкента.

– Есть, – ответил Алексей.

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Вспомнил, как в далёком 79 году на Крайнем Севере я, ещё совсем зелёный, только после окончания курсов по переучиванию на Ан-12, сижу в правом кресле, весь мокрый от пота, и вместе со своим командиром ищем место для вынужденной посадки в тайге.

Всё было хорошо, обычный рейс, каких у меня уже набрался с десяток. Светит солнышко, под нами белая пелена облаков. Пилотирую я – вернее, автопилот, а я осуществляю контроль, командир дремлет, бортмеханик пошёл поставить чай. В этом экипаже я летаю уже три месяца. Летаем часто, по два, а то и три раза в неделю. Анатолий Иванович – мой командир, майор – меня отстажировал и ввёл в строй, выдав мне допуск к полётам в качестве второго пилота. Хороший мужик, внимательный, ни разу не повысил на меня голос, даже когда я допускал косяки. И весь экипаж дружный, меня приняли как в свою семью, все помогают, подсказывают. И с бытом помогли устроиться более-менее нормально. Живу в комнате один, в доме офицерского состава. В этом же доме живёт и весь наш экипаж. Живут с семьями и детьми. Я – единственный неженатый и самый молодой из экипажа. Внезапно тишину прерывает резкий сигнал выключившегося автопилота. Я моментально беру штурвал своими руками.

– Паша, не волнуйся, чего самолёт раскачиваешь вверх-вниз. Держи высоту. А теперь доложи, почему выключился автопилот, – спокойно спрашивает Анатолий Иванович.

Я не могу оторвать взгляда от планки высотомера, которую постоянно пытаюсь держать в центре, на остальные приборы нет времени глянуть.

– Нет сигнала от ПВД, – докладывает бортмеханик.

– Валера, я не у тебя спрашиваю, а у Паши, – прерывает бортмеханика командир. – Паша, зачем так напрягаешься, поймай тенденцию болтания по высоте и не догоняй планку, а работай на опережение, и всё будет нормально. А теперь внимательно рассмотри остальные приборы.

Я пробегаю по всем приборам глазами и вижу, что указатель скорости стоит на нуле.

– Скорость нулевая, – говорю командиру.

– Командир, не работает навигация, – слышу доклад штурмана.

– А теперь Валера нам сообщит, что случилось, – спокойно сказал Анатолий Иванович.

– Выключился главный электрощит, – сообщил Валера.

– Почему?

– Выбило вводной автомат.

– Подключи ещё раз.

– Сразу выбивает. Сейчас не работают все электросистемы.

– Вот теперь понятно: не работают все электроприборы, работают только инерционные и барометрические. Работает гидравлика, это уже хорошо, самолётом можно управлять, – спокойно, как в классе говорит Анатолий Иванович, – Паша, что нужно делать?

У меня по груди тёк липкий пот, ноги мелко дрожали: «При неисправности электрооборудования необходимо совершить посадку на ближайшем аэродроме», – ответил я.

– Штурман, где ближайший аэродром?

– Триста километров, впереди по курсу, восьмая площадка называется, но без радиокомпаса на него не попасть, – ответил штурман.

– Паша, снижайся ниже уровня облачности, будем искать его визуально, – ответил командир.

– Игорёк, какие есть ориентиры, чтобы его найти? – спросил командир штурмана.

– Слева от нас, километров в тридцати, есть таёжная дорога до площадки.

– Отлично, ищем дорогу и по ней – на аэродром.

Я плавненько снижался, вроде всё у меня получается хорошо. Я даже несколько успокоился. В самом деле, чего я занервничал, когда весь экипаж спокоен. Снизился до тысячи двухсот метров. Прорвали облачный слой, перед нами простиралась бескрайняя тайга. Всё было заполнено серо-чёрными верхушками деревьев. А я думал, что деревья будут зелёными, но оказалось не так.

– Паша, доверни на тридцать градусов влево, всем искать дорогу, – скомандовал командир, – Паша, ты пилотируешь.

Я довернул на нужный курс и вперился глазами в навигационный прибор, где был виден и курс, и высота. Остальные внимательно разглядывали тайгу, даже радист подошёл и встал сзади бортмеханика. Я снизил скорость практически до минимума, что бы верхушки деревьев не так быстро проносились под нами. Внезапно раздался звук сирены, я даже вздрогнул от неожиданности. Моргала красная лампочка «Аварийный остаток топлива».

– Что случилось, Валера? – спросил спокойно командир и выключил сирену.

– Черт, у нас же не работают насосы перекачки в расходный бак, – крикнул Валера.

– Что дальше? – спросил командир.

– Топлива на пятнадцать минут, потом двигатели остановятся.

– Отлично, вечер перестаёт быть томным, почему раньше молчал?

– Не подумал, виноват, командир, —ответил Валера.

– Что можно сделать?

– Можно попытаться запустить насосы от преобразователя напрямую, минуя главный щит.

– Эта ситуация описана в Руководстве?

– Нет.

– Значит, не факт, что получится?

– Постараюсь, чтобы получилось.

– Постарайся, Валера, от этого многое зависит.

– Я понимаю.

– Экипаж, готовимся к аварийной посадке, нужно найти подходящую площадку, поскольку топлива у нас всего на пятнадцать минут, а запустится ли насос – непонятно.

– Вижу дорогу, – прокричал штурман.

– Паша, поворачивай, иди над дорогой, – сказал Анатолий Иванович, – Игорёк, куда будем садиться?

– На дорогу не сможем, узко и очень неровно, нужно искать.

– Ищем все, Паша пилотирует, высота триста, скорость минимальная. Посадка на дорогу в самом крайнем случае.

– Есть, – ответил я и ещё крепче сжал рога штурвала.

– Паша, спокойней, штурвал не поломай, – улыбнулся командир.

Я расслабил руки и тоже время от времени смотрел в окно на проносящуюся под нами тайгу.

– Километрах в трёх справа есть буровая, на неё будет поворот с дороги на девяносто градусов, – сказал Игорь.

– Ищем поворот. Паша, повернёшь направо по команде.

– Вижу поворот, – крикнул Игорь, – поворот на девяносто вправо по моей команде.

Через пару секунд: «Поворот». Я полностью плавно повернул штурвал вправо, добавил оборотов и отрабатывал педалями снос.

– Командир, а второй-то соображает, – прокомментировал бортинженер Валера. Он раскрутил щит и копался у него внутри.

– Игорь, делай отсечки, нужно пройти над площадкой и рассмотреть её.

– Влево, курс двести, – скомандовал Игорь.

– Есть влево двести, – ответил я.

Через полминуты: «Курс сто семьдесят».

– Есть сто семьдесят.

– Курс восемьдесят, – скомандовал Игорь.

Я повернул.

– Паша, конфигурация посадочная, но не садимся, а рассматриваем, высота сто двадцать, – сказал Анатолий Иванович.

Я уменьшил скорость, выпустил шасси, закрылки.

– Курс посадочный триста пятьдесят.

Я плавненько зашёл на курс и увидел впереди километрах в двух площадку. Буровой там не было, площадка была хорошая, широкая и заканчивалась широкой дорогой в сторону дороги, над которой мы летели.

– Валера, остаток топлива.

– Минут пять – семь.

– Хорошо. Игорь, заход на посадку по малому кругу.

– Поворот двести шестьдесят.

Я начал выполнять поворот.

– Второму передать управление первому. Первый управление принял.

– Второй управление передал.

Дальше летел командир.

– Курс сто семьдесят.

– Есть сто семьдесят, – ответил Анатолий Иванович и плавно положил самолёт на бок.

– Командир, заработало! – внезапно крикнул Валера.

– Ну ты, блин, заикой меня сделаешь; что заработало? – спокойно спросил Анатолий Иванович.

Я уже успел поглядеть на панель – красная лампочка «Аварийный остаток топлива» не горела. Анатолий Иванович вновь включил сирену, она молчала.

– Экипаж, прекратить посадку, идём на восьмую площадку. Штурман, давай курс, высота – под облачность. Второму взять управление, – отдал команды Анатолий Иванович.

– Второй управление принял.

– Первый управление передал.

– Валера, а слабо тебе запустить АРК¹⁰? – спросил Анатолий Иванович у бортмеханика.

– Командир, я ведь простой техник, а не волшебник. И так сделал, что мог.

Мы потихоньку долетели до аэродрома восьмой площадки, пару раз прошлись над аэродромом, чтобы нас все увидели, так как радиостанция у нас так и не заработала, и благополучно сели.

На базу вернулись через неделю. Командир пригласил весь экипаж к себе в гости. Нужно было отметить наше благополучное возвращение. Женщины лепили пельмени. Мы, ввалившись дружной ватагой в ДОС¹¹, разошлись по своим комнатам умыться и переодеться. Когда я, чисто выбритый, в спортивном костюме зашёл на общую кухню, столы были накрыты: стояли блюда с нарезанными солёными огурчиками, с салом, отварным мясом, а на плите кипела большая кастрюля с пельменями. На подоконнике стоял ряд бутылок с водкой. За столом уже сидел Валера и грыз хрустящий огурчик. Его жена прикрикнула на него, чтобы дождался остальных и не хватал ничего со стола. На кухню заскочили двое мальчишек, дети Игоря, и начали кружить вокруг стола.

– Света, давай накормим детей, и пусть бегут играть, а то посидеть не дадут, – сказала Люба, жена Анатолия Ивановича.

– Так, гвардейцы, быстро за стол, сейчас положу пельменей, – прикрикнула Светлана, жена Игоря. – Любаша, зови свою Машу, пусть тоже пообедает, пока все не сели.

Люба вышла с кухни и пошла звать Машу. Вошла Маша, я её несколько раз видел в коридоре: дочь Анатолия Ивановича и Любы. Маша была в спортивных штанах и майке. Анатолий Иванович повернулся к ней: «Машка, могла бы надеть нормальное платье, не на спортплощадку идёшь».

– А кого мне стесняться, щеглов этих, что ли? – и повернулась к мальчишкам.

Одному было двенадцать лет, другому десять. Маша же была уже девушка и пошла в девятый класс.

– Маша, прекрати, у нас новый человек, ты ведь ещё не знакома с Павлом, – сказала Люба.

Маша жеманно подошла ко мне и протянула руку: «Мария, можно Маруся».

– Павел, – ответил я и взял её ладонь в свою.

– Машка, ты у меня довыпендриваешься, останешься без пельменей, – прикрикнул на неё Анатолий Иванович.

– Толя, да пусть она сядет со взрослыми, уже ведь девушка, чего ей с детьми сидеть, – сказала Светлана.

– Да пусть сидит, только пусть оденется, как положено сидеть за столом, – ответил Анатолий Иванович.

Маша вышла с кухни и через пять минут, когда мальчишки вылезали из-за стола, вошла в коротком платьице. Она была красива, с короткой современной стрижкой под Гавроша. «Пройдёт ещё годик-другой, и превратится в подлинную красавицу», – подумал я. Все начали рассаживаться за стол. С жёнами были все, кроме, естественно, меня и радиста Славика, который отправил свою семью к родителям на Большую землю. Все налили. Встал Анатолий Иванович: «Друзья, я предлагаю первый тост за нашего нового члена экипажа, за Павла. За то, что он славно влился в наш небольшой, но дружный коллектив. За то, что в трудной ситуации он классно пилотировал наш лайнер и доставил всех на матушку землю живыми и здоровыми».

– А вы где были, старые и опытные? – спросила Люба.

– Любаша, каждый был занят своим делом. Игорёк смотрел, куда нам лететь, Валера чинил электричество.

– Ну а ты, старый полярный волк?

– А я отдыхал и размышлял о бренности нашего бытия, – завершил со смехом Анатолий Иванович.

– Да ну тебя, тебе все хиханьки да хаханьки, – ответила Люба, – а мы здесь себе места не находили целые сутки, пока на позвонили с восьмёрки.

В конце концов все выпили за меня и начали закусывать. Ко мне подсела Люба и начала расспрашивать, кто я да откуда. Я всё ей обстоятельно рассказывал. Смотрю, а мой рассказ уже слушают все.Рассказал о своей службе в Мелитополе. Хорошо захмелевший Валера стукнул кулаком по столу: «Неужели ещё есть такие гады, которые наживаются на нас, на лётчиках?» Его успокоила Светлана.

– Вы уже определились, куда будет поступать Машенька? – спросила она у Любы.

– Ой, не знаю, ничего не знаю.

– Чтобы поступать, нужно математику сначала выучить, – вмешался в разговор Анатолий Иванович.

– Математику я знаю, осталось выучить высшую математику, – с ехидством сказала Маша.

– Нет у нас хорошего преподавателя в Рогачёво, – сокрушённо сказала Люба, – что делать, ума не приложу.

– Что делать? Самостоятельно заниматься, что ещё делать, – сказал Анатолий Иванович. – Павел, он тоже учился не в московской школе, а математику выучил, раз в училище поступил.

– Ой, а ведь, верно, Павлик, может, ты с нашей Машей позанимаешься математикой? Ты, наверное, ещё не всё позабыл, – сказала Люба.

– Ну а чего же, постараюсь помочь. Моя мама работает учительницей в школе, правда, русский язык и литература, но по математике у меня была твёрдая пятёрка и в школе, и в училище.

– Отлично, у нашей Машки и по литературе тоже твёрдая тройка.

– Толя, не переживай, ещё впереди два года, подтянет, Паша поможет, – сказала Люба.

– Я про это «не переживай» слышу уже два года.

– Анатолий Иванович, я позанимаюсь с Машей, и она обязательно подтянется к выпускным.

– Мне что, тетрадки принести? – съязвила Маша.

– Нет, Маша, сегодня мы заниматься не будем, не тот день, а вот с завтрашнего дня и начнём. Ты когда в школу ходишь, с утра или с обеда? – спросил я тоном учителя, как обычно разговаривала моя мама с учениками.

– С утра, – ответил Анатолий Иванович, – а с обеда она балду гоняет.

– Папа, запарил уже, – сказала Маша и вышла из-за стола.

– Толя, прекрати её дёргать, у девочки и так мозги набекрень, – заступилась за дочь Люба, – Маша, сядь доешь.

Но Маша молча вышла из комнаты.

– Вот, блин, характер, – произнёс Анатолий Иванович.

– А ты чего хотел, вся в тебя, – ответила Люба.

Ужин закончили без Маши. Когда уже собрались расходиться, Анатолий Иванович сказал: «Всё, отгулы на десять дней, пока самолёт будет в ремонте. Паша, а ты позанимайся с Машей, пожалуйста».

– Обязательно, Анатолий Иванович. Люба, спасибо за ужин, спокойной ночи, – и я пошёл в свою комнату.

На другой день я проснулся поздно, спешить было некуда. Умылся и собрался готовить себе обед. В дверь постучали, я подошёл и открыл. У двери стояла Маша: «Дядя Паша, здравствуйте, извините меня за вчерашнее. Мама зовёт вас на обед, с вчера много осталось, нужно доедать, а потом со мной заниматься», – мило улыбнулась Маша.

– Хорошо, Маша, иди, сейчас спущусь.

Жили мы на разных этажах. Семейные и начальство жили на втором, самом теплом этаже. Офицеры без семей – на третьем, а на первом жили прапорщики и сверхсрочники. Анатолий Иванович с семьёй занимал две комнаты, находящиеся в конце коридора. Они располагались одна напротив другой. Эти комнаты были отделены от коридора фанерной стенкой, которую он, видимо, поставил сам. В перегородке была входная дверь. В результате получилась достаточно просторная двухкомнатная квартира со своим санузлом и небольшой прихожей. Кухня, где Люба готовила, была общая на весь этаж. А небольшой обеденный стол размещался в комнате, где спали Анатолий Иванович и Люба, он был отделен от спальной большим шкафом. Я постучался и вошёл в комнату. За столом сидели Маша и Люба, Анатолия Ивановича не было. Видимо поняв мой немой вопрос, Люба сказала, что Толю с утра вызвали в штаб, и предложила мне садиться за стол.

– Паша, что у вас случилось в полёте? – тревожно спросила Люба.

– Да так, мелочи, ничего особенного, не работала радиостанция, – смущаясь вопроса, ответил я.

– Паша, когда ничего особенного, то Толя не устраивает пьянку для всего экипажа и не считает это своим новым днём рождения, – ответила Люба, – я за двадцать лет хорошо изучила своего мужа.

– Люба, просто сломался насос, Валера его починил, и мы нормально долетели.

– Конечно, нормально, сели на ближайшую площадку, где только смогли, лишь бы не упасть, – со вздохом сказала Люба.

– Дядя Паша, а что, вы могли разбиться?

– Ну что ты, Машенька, твой отец очень опытный лётчик, да и экипаж тоже. Мы бы ни за что не разбились.

– Папа сказал, что это вы вели неисправный самолёт, правда?

– Маша, я пилотировал совершенно нормальный самолёт, были некоторые проблемы, но они мне не мешали. Анатолий Иванович слишком преувеличил мои заслуги.

За разговорами мы пообедали, и Маша пригласила меня в свою комнату. Я просмотрел её тетрадки по математике. Ничего страшного не было, мы с ней порешали задачки, и она под моим присмотром сделала домашнюю работу. Всё было не так уж плохо. Хотя их школьный математик явно не тянул. Я узнал, что математику у них преподаёт отставник, который не захотел уезжать с Севера. Вот и нашли ему работу. Начались наши ежедневные занятия по математике и литературе. Я, когда не было полётов, по полдня проводил с Машей. Она была очень усердная девочка, и вскоре мы догнали все темы. Девятый класс она закончила без троек и уехала на каникулы с Любой к её родителям.

Вернулись они к сентябрю, и Маша сразу прибежала ко мне: «Дядя Паша, здравствуйте, как я соскучилась по нашим занятиям, в деревне совершенно нечем было заняться», – с порога отчиталась Маша. Я немного смутился, так как тоже скучал за ней. Маша подросла, похорошела, загорела. У неё заметно округлилась грудь, и теперь это была уже не девочка-подросток. Это была очень привлекательная девушка. «У многих мальчишек в школе мозги снесёт», – подумал я. Снова начались наши занятия, хотя смысла в них уже особого не было. Она достаточно уверенно решала все задачи и примеры по математике, легко давала характеристики Базарову и Пьеру Безухову. Да и я как-то сблизился с семьёй Анатолия Ивановича. Часто, практически ежедневно, меня оставляли обедать и ужинать. Вечерами мы все вместе сидели и играли в лото, так как телевизоры на Новой земле ещё не показывали, а в клуб ходить часто не хотелось. Мы с Любой всё чаще поднимали вопрос о поступлении Маши в институт. Маша всё более склонялась к авиационному, но однажды она нам заявила, что хочет поступать не в институт, а в военное училище лётчиков. Мы все опешили. Первым пришёл в себя Анатолий Иванович.

– Ты что, Машка, белены объелась? Какое военное лётное училище, совсем девка с ума сошла.

– Машенька, девочка моя, – запричитала Люба, – хватит мне одного лётчика в семье, да девочек и не берут в военные училища.

– Берут, я точно узнавала, в порядке исключения.

– Это почему же ты решила, что ты исключение? – сурово спросил Анатолий Иванович.

– Потому что я дочь лётчика.

– Машка, выбрось эту дурь из головы! – прикрикнул Анатолий Иванович.

– Маша, на самом деле быть военным лётчиком очень непросто, – вмешался я в семейный диспут, – я начинал обучение на лётчика-истребителя и не смог отучиться, здоровья не хватило. Мы же с тобой решили: будешь поступать в авиационный институт, а это значительно сложнее, чем просто быть лётчиком.

– Вот-вот, Паша, образумь эту дуру, – Анатолий Иванович встал из-за стола и вышел из комнаты.

– Машенька, поступишь на аэродинамический факультет, будешь конструировать новые планеры, которые смогут летать быстрее и выше, чем существующие, рассчитывать крылья, чтобы самолёты могли взять больше груза, – я воодушевился своим рассказом и продолжал: – Это значительно сложнее и важнее, чем просто крутить штурвал самолёта.

– Дядя Паша, но ведь я хочу сама летать, как ты, как папа.

– Маша, никто не запрещает тебе летать, в Москве есть прекрасные аэроклубы, куда берут девушек без всяких исключений, было бы здоровье, желание и время.

– Дядя Паша, это ты серьёзно – про аэроклубы? – глаза у Маши разгорелись.

– Конечно, серьёзно, можем узнать адрес и написать туда письмо.

– А где мы узнаем адрес?

– В библиотеке есть здоровенная подшивка журнала «Авиация и космонавтика», нужно пролистать её, и наверняка найдём.

– Дядя Паша, завтра же идём в библиотеку.

На другой день мы с Машей пришли в библиотеку, я взял подшивку за последний год, и буквально через пятнадцать минут попалась статья про спортивную авиацию, про аэроклуб ДОСААФ¹², где был и адрес этого клуба. Не откладывая в долгий ящик, мы прямо в библиотеке написали письмо в аэроклуб с вопросами по поступлению, затем зашли на почту и отправили это письмо. Домой пришли в приподнятом настроении, Маша вся светилась. Рассказали о нашей затее. Анатолий Иванович одобрил.

Через несколько дней был у нас очередной полёт. Лететь долго – три часа, ночь. Все подрёмывают, а мы разговариваем о том, о сём. Наконец Анатолий Иванович поднял тему, которая должна была непременно проговориться нами. Отношения между мной и Машей.

– Паша, я тебе очень благодарен за Машу, ты смог для неё стать настоящим другом, смог подтянуть её оценки в школе, направить её мозги в нужную сторону, я имею в виду институт. Но я тревожусь за другое. Последний год ты не сходишь с её языка. Дядя Паша то, дядя Паша это, дядя Паша так сказал, дядя Паша так сделал. Я подозреваю, она в тебя влюбилась.

– Да вы что, Анатолий Иванович! Она же ещё ребёнок, да и я не мальчик из её школы.

– А-а, Паша, плохо ты знаешь девчонок. Хотя – влюбилась и влюбилась, но я о другом. Ты, Паша, взрослый человек, и вся ответственность за Машкины поступки лежит на тебе. Не дай тебе Бог воспользоваться её влюблённостью. Узнаю, что ваши отношения переступят грань детской влюблённости девчонки, сам тебя из самолёта выкину. Ты меня понял, о чём я говорю?

– Анатолий Иванович, даю вам слово офицера, что этого не произойдёт. Я ей не позволю, чтобы наши отношения зашли так далеко.

– Я на тебя надеюсь, старлей. Окончит Машка институт – если ваши отношения сохранятся, буду рад принять тебя в нашу семью.

– Да вы что, Анатолий Иванович, Маше только восемнадцать, а мне уже скоро двадцать пять. Она в Москве найдёт себе парня, и всё у неё будет хорошо, а я так, временный идеал для девушки.

– Ну, это ты, Паша, напрасно. Любаша моложе меня на целых десять лет, и, как видишь, живём уже двадцать лет вместе.

Началась наша с Машей подготовка к выпускным экзаменам. Я сижу за её столом, проверяю её работу, а она стоит сзади и смотрит мне через плечо. Потом наклоняется ко мне и ложится на спину своей окрепшей грудью. Я отодвинулся, а она снова делает то же самое.

– Маша, стой нормально, мешаешь.

– Это чем же я мешаю, дядя Паша?

– Сама понимаешь.

– Дядя Паша, встань, пожалуйста.

Я недоуменно поднимаюсь, а Маша повернулась ко мне и плотно прижалась: «Дядя Паша, поцелуй меня». Я остолбенел и, чтобы не усугублять обстановку, чмокнул её в лоб.

– Дядя Паша, не так.

– А как?

– Как мужчина целует женщину.

– Ты что, Маша? Какая же ты женщина, ты ещё совсем маленькая девочка, если об этом просишь.

– Дядя Паша, не смейся надо мной. Я люблю тебя.

– Машенька, и я люблю тебя, как маленького шаловливого котёнка.

– Дядя Паша, прекрати, ты же понимаешь, о чём я говорю.

– Я-то, Машенька понимаю, а вот ты, наверное, нет. Ты молодая и очень красивая девушка, ты должна сейчас думать не обо мне, а о том, как сдать выпускные, а затем вступительные экзамены. И если ты будешь думать о всяких глупостях, то запросто можешь провалиться. И тогда тебя твой папа отправит в деревню, работать в колхоз.

– Зачем ты, дядя Паша, смеёшься надо мной? Это очень серьёзно.

– А раз серьёзно, то и давай разговаривать серьёзно. Ты мне, Машенька, тоже очень нравишься. Такую замечательную девушку я ещё никогда в своей жизни не встречал. Но тебе в первую очередь нужно выучиться и приобрести специальность, устроиться на хорошую работу, а потом уже думать о любви.

– Я это всё понимаю, но я не смогу без тебя, дядя Паша.

– Сможешь, Машенька, ты же умница, ты всё сможешь.

– Дядя Паша, дай мне слово, что пока я буду учиться, ты не женишься на другой женщине, а потом я приеду сюда, и мы с тобой поженимся.

– Милый и глупый ребёнок.

Выпускные экзамены Маша сдала просто великолепно. По случаю чего был устроен торжественный ужин для всего экипажа. После этого началась подготовка к поездке в Москву. С Машей поедут Анатолий Иванович и Люба. И вот вещи все собраны, мы всем экипажем вышли проводить Машу и командира с женой. Маша подбежала ко мне: «До свидания, дядя Паша, я тебя очень люблю, я буду тебе писать», – и поцеловала меня в губы, после чего, смущённая, помахала всем рукой и побежала к машине, где её ждали родители.

Анатолий Иванович с Любой вернулись через месяц вдвоём. Маша осталась в Москве. Она сдала вступительные экзамены на одни пятёрки, что было очень приятно и для меня. Они помогли дочке устроиться в общежитие, и она осталась в институте, где проводились дополнительные занятия по основным предметам для поступивших студентов. Примерно через месяц мне пришло письмо из Москвы от Маши. Я не ожидал и даже разволновался, открывая его. Маша писала, как здорово жить в Москве, что она никогда не была в большом городе. Её очень поразило московское метро. Театры, концерты, кино, выставки, галереи. Ей очень понравился институт, учиться очень интересно. Очень хорошие ребята на курсе. Что она съездила в аэроклуб и написала заявление, и теперь нужно пройти медкомиссию и с октября начнутся занятия. Что она очень скучает по мне, своим родителям и по всему Рогачёву. Письмо заканчивалось «Целую, Маша». Ко мне в комнату зашла Люба и спросила, что Маша мне написала. Я ей показал письмо, так как ничего личного там практически не было. Люба сказала, что примерно то же самое написала и им. Через несколько дней я написал ответ, где подробно описал, как приходит наша лётная жизнь, что ей нужно в первую очередь учиться в институте, а потом уже заниматься в аэроклубе.

Была тёмная полярная ночь, мы летели уже очень долго и порядочно устали. Ночь назвать тёмной можно было с определённой натяжкой – над нами полыхали зелёные полосы северного сияния. Подобное сияние было достаточно часто в верхних широтах. Когда в полнейшей тиши на небе разыгрывается грандиозное зрелище, загораются и гаснут фосфоресцирующие зелёные полосы через всё небо, от горизонта и до горизонта. Хотя, если честно, я всегда думал, что северное сияние должно выглядеть по-другому – так, как его изображают на картинах. Но, как мне пояснили старожилы Севера, такое сияние – явление не очень частое. Однажды мне довелось увидеть и его. Я шёл по улице, был достаточно сильный мороз, лёгкий ветерок, и вдруг небо разверзлось потоком красок всех цветов радуги. Несмотря на то, что была полнейшая тишина, в моей голове звучал целый органный хорал. Цвета переливались и внезапно гасли, потом вспыхивали в другой части неба. Цвет менялся от синего до красного. Было такое ощущение, что меня придавило к земле, я смотрел и испытывал какой-то первобытный ужас. Как мал человек перед лицом космоса, перед лицом стихии! На улице застыли ещё несколько случайных прохожих. Внезапно всё прекратилось, так же, как и началось. И город погрузился во тьму полярной ночи. А сейчас мы сидели с командиром и зачарованно смотрели на небо. К нам подобрался Славик, наш бортрадист. Правда, ему было уже далеко за сорок, но он всё равно был Славик: «Паша, передали радиограмму из штаба, тебя срочно вызывают в Архангельск, в штаб армии». Вернувшись на базу, я быстренько собрался и на первом попутном борту вылетел в Архангельск. Несмотря на зиму, там не было непроглядной полярной ночи, а были дневные сумерки. Я подошёл к уже знакомому зданию и вошёл в бюро пропусков, где мне выписали пропуск в 306 кабинет к майору Трофимовой. Я помнил то далёкое время – прошло уже три года, как Марья Николаевна Трофимова мне здорово помогла. Вхожу в её кабинет; всё без перемен.

– Товарищ майор, старший лейтенант Колокольников по вашему приказанию прибыл.

– Проходите, присаживайтесь, – она внимательно посмотрела на меня, – Вы у меня уже были, что-то лицо ваше мне знакомо?

– Так точно, – и я вкратце рассказал о своём визите в штаб.

– Очень хорошо, я помню. Вызвали вас, Павел, вот для чего. Сейчас Советский Союз оказывает братский интернациональный долг, ведя боевые действия в Демократической Республике Афганистан. Для поддержки боевых действий сформирован полк транспортной авиации, – она замолчала и внимательно посмотрела на меня, – этот полк нуждается в хороших командирах экипажей Ан-12. Есть предложение отправить вас туда. Вы молоды, перспективны, стоите в плане на подготовку вас командиром. Вы не женаты, да и к Северу ещё не прикипели.

– Товарищ майор, я офицер и буду служить там, где необходимо Родине, – пробубнил я.

– Я это знаю, но мне бы хотелось, чтобы ваше решение переехать в Афганистан было осознанным и взвешенным. Я ещё раз повторю – идут боевые действия в районе Кабула. Летать придётся в Кабул, туда, где стреляют. Насколько готовы вы расстаться со своими друзьями, с установившимся бытом, со своим экипажем, наконец?

Она замолчала и выжидательно смотрела на меня. Затем подошла к боковому столику и налила два стакана чая, один поставила возле меня на стол.

– Павел, мы можем направить в Ташкент любого другого перспективного пилота, поверьте, у нас таких много, но у большинства встают проблемы – жена, дети, прикипел к Северу и другой жизни не представляет. Не хочется ломать человека. Но самое главное – пойми, там идёт война, там тебя могут убить.

– Я это хорошо осознаю. Я, как вы говорите, молодой, перспективный, ни жены, ни детей. Мне проще собраться и уехать на новое место. У меня, в случае чего, не останется ни детей-сирот, ни вдовы. За всех сказать не могу, но любой член нашего экипажа также поехал бы в Афганистан, правда у каждого возникли бы проблемы. У меня их нет. Переехать могу в любое время. А что до того, что война и могу погибнуть – извините, я это знал, когда решил стать военным лётчиком.

– Очень хорошо, Павел, я вас услышала. Теперь с вами хочет пообщаться генерал, – она подняла трубку, набрала номер и сказала: – товарищ генерал, старший лейтенант Колокольников у меня. Да. Слушаюсь.

Она поднялась из-за стола: «Пойдёмте».

В кабинете генерала Батурина беседа практически слово в слово повторилась. В завершение генерал сказал: «Старший лейтенант, возвращайтесь в свою часть, собирайте вещи и через неделю должны быть у майора Трофимовой, готовый отправиться к новому месту службы, – затем подошёл ко мне, крепко пожал руку. – Удачи, Павел».

Сборы были недолги. Закатил отвальную, собрал весь экипаж. Все дружно пожелали мне счастливой дороги, синего неба и чтобы количество взлётов всегда равнялось количеству посадок. Так прошли три года моей службы на Крайнем Севере. Как приехал с одним чемоданом, так с одним чемоданом и уехал.

– Командир, подлетаем, сейчас увидим Ташкент, – прервал мои воспоминания Сергей.

– Отлично, Виталя, пробуй связаться с землёй.

– Не слышат, – через несколько секунд доложил Виталий.

– В зону аэропорта без связи залетать нельзя. Серёга, где ещё сможем сесть?

– Есть рядом аэродром – Ташкент восточный, но он тоже под управлением АДЦ¹³ Ташкент, соваться тоже опасно. Ещё есть полоса под городом Чирчик, в тридцати километрах, но, боюсь, её нам найти будет непросто.

– Экипаж, летим в Чирчик, Серёга – ищи, Виталя, вызывай постоянно Ташкент южный.

– Чирчик так Чирчик, – весело сказал Алексей, – я там бывал на базаре. Серый, командуй, куда поворачивать.

– Командир, Подход нас видит на локаторе и постоянно вызывает, но не слышит, – крикнул Виталий.

– Серёга, пролетим над Ташкентом, может, поймут, что к чему. Лёха, на ответчике 7700.

– Есть, командир, – ответил Алексей.

– Командир, они поняли, что у нас не работает радиосвязь, и предлагают садиться в Восточном! – прокричал Виталий.

– Лёха, пролетим над ВПП, высота триста, помашешь крыльями, что, дескать, вас поняли.

– Есть, командир, – радостно ответил Алексей.

Я видел, что он сильно устал, пилотируя самолёт вручную. Пролетели над ВПП, помахали крыльями и пошли курсом на Ташкент восточный.

Глава 10

«Хоть бы ноябрьские праздники провести дома, детей уже не видел несколько недель», – тихо ворчит Алексей. Он сидит прямо на бетонке, облокотившись спиной о колесо шасси. Ночное небо над Кандагаром было усыпано звёздами. Нигде я не видел такого звёздного неба, как в Афганистане. Я ходил вокруг самолёта, разминая затёкшие ноги, и немного нервничал. Что-то затянулась загрузка. Ящики с грузом 200 стояли штабелем у грузового люка, но никто ими не занимался. Заправщик давно уже укатил на свою площадку. Было тихо, только миллионы цикад оглашали всё своими голосами. Я заглянул в грузовую кабину. На полу, подложив под себя чехол от двигателя, посапывал наш новый бортстрелок Нурлан, заменивший демобилизовавшегося Еркена. Комнату отдыха оккупировал Максим и храпел так, что, наверное, на весь аэродром слышно. Я прошёл к кабине пилотов, чтобы вызвать по связи дежурного по аэродрому. Сергей с Виталиком заняли наши с Алексеем места в кабине и дрыхли. Не стал их будить. Вернулся на бетонку. Постоял, потянулся. Устали все. Это уже третий полёт без перерыва. Вторую ночь на ногах – или, лучше сказать, на задницах. Летней духоты не было. Всё-таки ноябрь. Была какая-то утренняя свежесть. Спать не хотелось, и я решил прогуляться пешком до здания аэропорта. Пошёл, но, пройдя сотню шагов, остановился. Что там делать? Попытаться ускорить загрузку – очень хотелось вылететь по темноте, но, похоже, всё равно не успеть. Посмотрел на небо. Оно уже не было бездонно-чёрным. В нём появилась некая серость, предвестник скорого рассвета. А, будь как будет. И я побрёл снова к самолёту. На нём не было ни единого огонька, но силуэт хорошо просматривался на фоне уже сереющих гор. Лёха задремал. Я подумал, где бы примоститься, но тут услышал звук мотора, обернулся. К нам катил ГАЗ-66. Ну наконец-то. Вылезли солдаты из санитарного батальона и начали затаскивать ящики в салон. Вспугнутый ими Нурлан вышел наружу. «Ты чехол сверни и на место положи», – крикнул ему проснувшийся Максим. Он тоже вышел на бетонку. Нурлан зашёл вовнутрь. Из машины вылезли три солдата в парадной форме – сопровождающие. Подошёл дежурный аэропорта, передал портфель с документами. Я перебросил его Алексею. Погрузка быстро закончилась, и я крикнул: «Все по местам». Дежурный сказал, что вертолёты поднимать не будет – ещё темно, и все душманы спят. «Ладно, не впервой. Будь здоров», – ответил я и последним зашёл в самолёт. Максим закрыл грузовой люк, и мы все расселись по своим местам.

Виталий доложил, что разрешение на взлёт получено, и мы все начали готовиться к вылету. Через 15 минут мы вырулили на ВПП и сходу начали взлёт. Я поглядел в боковую форточку – на земле ничего не было видно. Всё было нормально. Убрали шасси, убрали механизацию. Двигатели ревели на взлётном. Всё хорошо. Внезапно сбоку полыхнула яркая вспышка и раздался взрыв. Самолёт тряхнуло, но всё оставалось по-прежнему, взлёт продолжался. «Нурик, что это было?» – крикнул я в переговорник. «Ничего не понял, командир, ракеты не было, это точно», – ответил Нурлан. «Макс, проверь». Максим бодро защёлкал выключателями. «Всё нормально, командир», – ответил через несколько секунд Максим. Я потянул РУДы назад, потом вперёд. Двигатели работали нормально. Повращал штурвалом, понажимал педали. Всё работает, как обычно. «НЛО¹⁴», – произнёс Алексей. «Взлёт продолжаем», – сказал я в переговорник. Оглянулся за спину – Виталик сидел на своём месте; заглянул вниз, в штурманскую кабину, – Сергей был на месте, но они как бы прислушивались и принюхивались. Алексей тоже был весь собран. Внезапно я почувствовал, что с самолётом что-то не то, но что именно – не мог понять. То ли какой-то посторонний запах появился в кабине, то ли посторонний звук. По приборам всё было ровно. Вдруг открывается дверь в грузовой отсек, и кто-то громко кричит: «Мужики, огонь на крыле!» Максим срывается с места и выскакивает вслед за бойцом. Я быстренько ещё раз пробежал глазами все приборы – всё нормально. Входит Максим. «Командир, из третьего летят искры», – крикнул Максим с порога.

– А огонь?

– Огня не видно.

– Продолжаем взлёт, – сказал я и немного убрал тягу двигателей. Продолжали набор высоты, только теперь не так резво. И вдруг я почувствовал, что самолёт начал крениться вправо. Я выровнял. И тут Максим обрадованно крикнул: «Есть, командир. Масло. Давление падает, температура растёт в обоих двигателях». Все как-то повеселели: нет ничего хуже неизвестности, теперь всё становилось понятно. У нас проблемы, но на душе стало спокойнее. Было ясно, чего ожидать и что делать. Я вывел третий на малый газ. Но температура масла продолжала расти, и скоро стрелка войдёт в красный сектор. Давление было почти на нуле. «Третий винт на флюгирование, двигатель выключить», – отдал я команду. Максим защёлкал выключателями, потом так смущённо говорит: «Двигатель не выключается. На флюгирование не переходит. Нет управления». Это уже интересно. Нужно пойти самому посмотреть на двигатель. Сделать это можно только из грузовой кабины.

– Командир, четвёртый сбросил обороты, температура на максимуме! – взволнованно крикнул Максим.

– Второму взять управление.

– Есть. Второй управление принял.

– Первый управление отдал, – доложили мы звукозаписывающему устройству.

Я отстегнул ремни и пробрался к выходу. Дверь в грузовой отсек была открыта. Я видел, что трое солдат сидели тесной группкой и перепуганно смотрели на меня. «Не дрейфьте, бойцы, и не такое бывало», – бодро крикнул я им. Они испуганно улыбнулись. Я подошёл к иллюминатору и посмотрел в него. Было уже светло, но солнце ещё не встало. Из-под капота шла струя чёрного дыма, в выхлопную трубу летели искры. Я присоединил свой шлемофон к разъёму связи.

– Меня слышно?

– Слышно, – ответил Алексей.

– Прекрати набор высоты и уменьшай скорость до минимума.

– Понял.

Я почувствовал, как скорость начала уменьшаться. Струя дыма пошла более сильная, а сверху двигателя на консоль начали пробиваться языки пламени.

– Макс, горит третий.

– По приборам пожара нет.

– Пожаротушение в ручной, включай первую ступень.

– Есть.

С двигателем ничего не произошло. Огонь не уменьшился, дым также валит густой и чёрный.

– Командир, система не сработала.

– Вижу.

– Макс, быстренько перекачай всё топливо на левую сторону.

– Уже сделал. Осталось килограмм сто. Может, сбросить?

– Нельзя, Макс, здесь открытый огонь, взорвёмся. Включай вручную вторую ступень пожаротушения.

– Командир, двигатель должен быть отключён, а он не отключается.

– Жми, Макс.

– Есть.

Я глядел на двигатель. Раздался хлопок и двигатель окутало туманом. Через пару секунд туман рассеялся. Дым продолжал валить, но огня я не увидел. Хотя, конечно, дыма без огня не бывает.

– Командир, пожар четвёртого, сработала первая ступень, на табло ничего не изменилось, горит «Пожар», – в шлемофоне раздался голос Максима.

Ну вот этого нам только и не хватало для полного счастья. Горят два правых двигателя. Это уже не смешно.

– Макс, вырубай четвёртый.

– Уже пробовал, не управляется.

Здесь мне делать было больше нечего. Четвёртый двигатель не видно. Я посадил бойцов у иллюминатора и сказал, что, если увидят огонь, пусть быстренько бегут и скажут мне. Вернулся в кабину, умостился на своё место. Алексей кивнул мне на штурвал, мол, бери управление. Я махнул головой – не надо, лети сам, а я подумаю, что делать. Нагнулся к Сергею.

– Сколько лететь до Ташкента?

– Если с такой скоростью, то часа полтора.

Точно. Забыл. Я быстро глянул на указатель скорости. Мы летели на самой минимально возможной. «Лёха, потихоньку разгоняйся», – сказал я. Легко сказать – разгоняйся, если третий и четвёртый двигатель не работают, а флюгирование не включается. Это как цепь с ядром на одной ноге. Правда, скорость немного возросла, но левые двигатели работали на полную мощность. Сергей посмотрел на указатель скорости, что-то посчитал.

– Пожалуй, за час долетим.

– Где ещё можем сесть?

– Если не возвращаться в Термез, то Душанбе и Ленинабад.

– Понятно. Летим на свой аэродром. Ленинабад держи запасным.

Очень не хотелось садиться там, где нас не ждут. Проблема с гостиницей, проблема с ремонтом. А куда девать груз 200? А пограничный контроль? Короче, тянем до последнего в Ташкент. Максим сбегал, ещё раз глянул на двигатель: «Дымит, зараза, но огня не видно».

– Мой отец говорил – что сгорит, то не сгниёт, – сказал своё Алексей.

– Ну ты, братан, обнадёжил, – вставил Виталий.

– Командир, нужно где-то садиться, на одной стороне не долетим, левые двигатели работают на максимуме, долго не протянут.

– Экипаж, летим в Ташкент, – ответил я.

– Командир, не долетим.

– Не долетим, так пешком дойдём, – вновь сострил Алексей.

Вскоре все угомонились, молчим, и каждый молит про себя, чтобы долететь и сесть. На меня напало какое-то оцепенение. Алексей пилотирует, Максим всё щёлкает у себя тумблерами. Виталий не переставая слушает эфир. Нурлан, наверное, спит в своей будке. Сергей склонился над картой и что-то шепчет одними губами. Короче, каждый чем-то занят. Это чтобы время быстрее пролетело. Незаметно я отключился.

Тишину прерывает голос Сергея: «Через 5 минут начинаем снижаться. Аэродром посадки Ташкент южный». Все встрепенулись.

– Управление передать первому.

– Есть.

– Первый управление принял.

– Второй управление передал.

Самолёт несколько раз качнулся из стороны в сторону, пока я подбирал положение руля и элеронов. Алексей разминал затёкшие от долгого напряжения руки. Не очень просто держать самолёт, который летит на одной стороне, а другой тормозит. Я перевёл левые на малый газ и начал потихоньку снижаться. Снижаемся, снижаемся, и тут вскрикивает Виталий: «Нам не дают посадку!»

– Как не дают?

– Диспетчер сказал, что аэропорт закрыт.

– Что за хрень? Включи громкую и переключи на меня.

В громкоговорителе послышался шум эфира.

– Ташкент вышка, я 037. Прошу посадку.

– 037, аэродром закрыт. Посадку запрещаю.

– Вышка, это борт 037, спецрейс из ДРА. Лечу с грузом 200. На борту аварийная ситуация, пожар двух двигателей, прошу срочную посадку, заход по прямой.

Несколько секунд была тишина.

– 037, говорит РП¹⁵. Посадка запрещена, уходите на запасной.

– РП, прошу связь с военным сектором, это 037.

Прошло несколько секунд.

– 037, это диспетчер военного сектора, переходите на нашу частоту.

– 037, понял.

Виталик пощёлкал тумблерами. В громкоговорителе раздался голос.

– 037, Паша, это ты? Это Фёдор. Что у вас случилось?

– Федя, горим и падаем, а очень не хотелось бы.

– Паша, ничего не могу поделать. Ожидаем литер. С минуты на минуту. На вышке полно кагебешников. Паша, продержись минут 15, и сядешь.

– Федя, не могу. Конец связи.

– Виталий, включай рабочую.

– Включил.

– Борт 037, ответь Ташкент подход.

– 037 на связи.

– Приказываю освободить зону. Курс 320, высота 1200. Как приняли?

– Подход, принял, но выполнить не могу. Конец связи.

– Виталий, выключи эту хрень.

– Есть, командир.

– Внимание, экипаж, садимся.

Закипела предпосадочная суета. Сергей читал карту. Вдруг Алексей говорит: «Вижу справа борт, похоже, ИЛ-62. Это и есть, наверное, литер. Командир, мы сближаемся».

– Экипаж, продолжаем посадку.

– Командир, борт изменил направление, идём параллельными курсами. Расстояние менее полукилометра.

– Продолжаем посадку.

– Борт уходит. Пошёл на второй. Ну, Паша, держись.

– Чего держаться. Медленнее нашей Аннушки самолёта в армии нет. Дальше Афгана не пошлют. А звание – дело наживное.

Пришло время выпускать шасси. Шасси вышли, встали на упор. Вроде всё нормально. Я сгонял Максима посмотреть на правые двигатели глазами. Максим быстро вернулся: «Вроде всё нормально, только сильно дымят оба». Что же там горит? Непонятно.

Сели мы чистенько, правда, дым валил вовсю. Быстро затормозили и свернули с полосы на грунт. К нам мчались пожарка и штуки три уазика. Правые двигатели выключились, как только мы выключили бортовое питание. Пожарка от души облила нас пеной и сразу уехала. Подъехал тягач, без разговоров зацепил нас и отвёз на спецстоянку, где мы обычно разгружались. В это время красавиц лайнер Ил-62 чиркнул колёсами по бетонке. Вылетели облачка дыма из-под колёс, и он мощно покатился по полосе. Нас завезли на стоянку, на которой стояло несколько грузовых машин, автобус и небольшая группа мужчин и женщин. Женщины в черных платках. Встречали своих сыновей, которых мы им привезли с войны в цинковых гробах. Груз 200. Не люблю я эту процедуру разгрузки, поэтому стараюсь из самолёта не выходить. Отправляю разговаривать и руководить процессом разгрузки Алексея и Сергея. Смотрю в форточку. Подъезжает уазик, и из него прямо на ходу выскакивает полковник и начинает орать: «Кто командир?» Алексей что-то ему говорит и машет мне рукой. Делать нечего, выхожу и докладываю полковнику:

– Командир экипажа капитан Колокольников.

– Военный комендант аэродрома полковник Алексеев. Ты что творишь, капитан, под трибунал захотел? Тебе приказывали уйти в зону ожидания? Или вы там в Афгане совсем распустились и на приказы вам наплевать?

– Полковник, перестаньте орать. На вас женщины смотрят.

Полковник оглянулся. Вокруг нас стали собираться женщины и мужчины, которые приехали сюда на автобусе. Разгрузка самолёта прекратилась. Все смотрели на нас.

– Кто запустил сюда гражданских? Это особо охраняемый объект.

– Полковник, эти люди приехали сюда за своими детьми, которых убили на этой войне и которых я доставил сюда из Афганистана.

Из толпы вышел старик в военной форме. Погоны полковничьи: «Это вы убили моего сына на вашей войне. Я его отдал вам живого и здорового. А теперь этот капитан привёз его нам с матерью, а вы его трибуналом пугаете!» – старик замахнулся палкой на полковника. Толпа загудела и двинулась к нам поближе. Полковник побледнел и быстро сел в свою машину, но отъехать не успел. По ВПП с сиреной неслись несколько машин. Впереди ехала машина РП, за ним ГАИ, затем несколько правительственных машин и снова ГАИ. Полковник выскочил из машины и встал по стойке смирно. «Ну, капитан, ты меня попомнишь», – сквозь зубы процедил он. Машины заехали на стоянку и остановились. Из передней правительственной машины вышел Андропов, из второй – неизвестный мне узбек. Позже я узнал, это был Усманходжаев, который несколько дней назад был назначен Первым секретарём вместо Рашидова. Полковник пулей подлетел к Андропову: «Товарищ Генеральный секретарь…» Андропов жестом остановил его. И подошёл к нашему строю из шести человек. «Так это вы задымили всё небо перед нашим самолётом?» – спросил Андропов. Я вытянулся в струнку и не знаю, что отвечать; посмотрел ему в лицо и заметил улыбку в его глазах. На душе отлегло, и я спокойно ответил: «Так точно, мы», – и улыбнулся.

– Молодцы, невзирая на высокое начальство, прямо перед нашим носом лихо посадили горящий самолёт. Ваше звание?

– Командир экипажа капитан Колокольников.

Андропов повернулся к стоящему позади него генералу: «Александр Яковлевич, Колокольников с сегодняшнего дня майор. Весь экипаж представить к Государственным наградам». Затем повернулся к нам и сказал: «Бойцы, лётчики, спасибо вам за службу». Мы, не сговариваясь, дружно прокричали: «Служим Советскому Союзу!» Теперь Андропов повернулся в сторону стоящих людей и спрашивает у меня: «Это что за люди?»

– Это, Юрий Владимирович, родители своих сыновей, которых мы доставили из Кандагара. Груз 200, – отвечаю я.

Стоящий сбоку Усманходжаев тихо спросил у генерала, который стоял рядом с ним: «Что такое груз 200?» Генерал ему тихонько ответил. Усманходжаев пододвинулся к Андропову и начал ему на ухо объяснять. Юрий Владимирович его прервал и громко ответил: «Иманжон Бузрукович, я прекрасно знаю, что такое груз 200. Это погибшие дети этих родителей». И, повысив голос, он сказал, обращаясь к родителям: «Ваши дети погибли, выполняя свой воинский интернациональный долг. Они пали как герои на земле Афганистана. Спасибо вам за ваших сыновей. Родина их не забудет. Александр Яковлевич, прошу вас проконтролировать, чтобы похороны были достойны их славы, а родители получили необходимую поддержку», – сказал он, повернувшись к генералу. «Слушаюсь, Юрий Владимирович», – ответил тот, а Усманходжаев добавил: «Я сам проконтролирую, не беспокойтесь Юрий Владимирович». «Продолжайте разгрузку, майор», – это он сказал мне. Я кивнул Максиму, и тот побежал к самолёту.

Андропов подошёл к каждому из стоящих у машин родителей, пожал руку и высказал соболезнование.

Затем они расселись по машинам и выехали со стоянки. На ВПП их ждали машины ГАИ, которые сразу заняли места в голове и хвосте колонны. Мы все смотрели им вслед. Разгрузка закончилась, ко мне подошёл старик полковник, молча пожал руку, и все сели в автобус. Не успели они вырулить со стоянки на автомобильную дорогу, как по ВПП примчалась машина ГАИ и встала впереди колонны. Все машины развернулись и выехали на ВПП. Впереди была машина ГАИ, которая включила мигалки и сирену, и все не спеша поехали к грузовым воротам.

Полковник, с красным, потным лицом сел в свою машину: «Ну, майор, мы с тобой ещё встретимся», – и уехал. Но на его, а может, и на моё счастье, я его больше никогда не видел.

Мы остались у самолёта одни. Что я испытывал в те минуты, трудно сказать. Радости от получения майорского звания почему-то не было. Было скорее стыдно перед этими женщинами, перед стариком полковником. Если бы не подъехали к нам высокие руководители государства, всё завершилось бы иначе. Меня с экипажем отвезли бы на губу, и неизвестно, чем дело бы закончилось. Родителей погибших солдат вытолкали бы с аэродрома взашей. Мои мысли прервал подъехавший уазик пограничников. «Ну вот, вспомнили про нас», – пробурчал Виталий. Дело в том, что мы формально прибыли из-за границы, и нас обязательно должны встречать пограничники, но к нашему прилёту их не было. Обычно они ждут нас на нашей спецстоянке. Из машины вылез старший лейтенант и два бойца. Со старлеем мы были уже достаточно хорошо знакомы, он частенько встречал наш экипаж. Звали его Витёк, так он знакомился. Молодой безусый парнишка, недавно из училища. Сам родом из Ташкента, где и живёт со своими родителями. «Что, Витёк, проспал?» – развеселился Алексей. Они были ровесниками, правда, Алексей был уже капитаном. И если Витёк был молоденький парнишка, то Алексей был уже мужик. Когда два дня не побреется, то становится похож на бомжа. У Алексея красавица жена и двое ребятишек. «Так нам позвонил комендант и сказал, что все прилёты отменяются. А потом такое началось, что рассказывать долго. Первый поехал на вашу стоянку, ну я думаю – расстрел на месте, а оказалось – награды», – оправдывался Витёк. «Блин, что я запишу, все уже разъехались, а мне нужно журнал заполнить», – заныл Витёк. «Да запиши что хочешь, никто твой журнал не читает», – сострил Сергей.

– Ладно, разберусь. Тебя, Паша, подвезти?

– Не нужно. Я пройдусь с ребятами.

Витек обошёл вокруг самолёта. Я вместе с ним впервые увидел, что он из себя представляет. Правое крыло, оба двигателя и вся сторона фюзеляжа были чёрными от копоти. Что там могло так гореть и коптить? На обшивке ещё кое-где болтались остатки пены, хотя она почти вся стекла грязными лужами на бетон.

– Да, здорово вам досталось. Это при взлёте?

– Да. Шарахнули чем-то, сами не поняли. Витёк, забери с собой Серёгу и Макса. Им нужно отписаться да документы сдать.

– Паша, без проблем. Только тесновато будет в машине.

– Ничего, не баре.

Я попрощался с погранцами, и мы вчетвером не спеша двинулись на КПП. Жили мы в общежитии, недалеко от аэропорта. Можно пройтись пешком, можно поймать частника. Посмотрим. С одной стороны очень устал, с другой – хорошо пройтись полчасика по тротуару. Светит солнышко, ещё почти утро. 6 ноября 1983 года. Завтра праздник, но, пожалуй, никуда не пойду. Нужно отоспаться. Размышления мои прервал Виталик. «Что, командир, обмываем большие звёзды и ордена?» – они шли с Алексеем и, видимо, уже составили план действий. Нурлан брёл чуть сзади. Ему нужно идти в казарму. Она находилась на территории части в аэропорту. Он был срочником, сержантом, и, чтобы выйти в город, ему нужна была увольнительная. Алексей ему крикнул: «Нурик, дуй в казарму. Отметься у дежурного. Когда мы что-нибудь придумаем, я тебя вызову». Нурлан махнул рукой и пошёл в сторону казармы. «Что же, идея хорошая», – встрепенулся я. «В общаге есть заначка, пара пузырей. Для начала хватит. Но сначала умыться, переодеться. Не ходить же в комбезах», – и мы пошли быстрее. Нам повезло. У КПП стоял автобус, который привёз смену в аэропорт и теперь возвращался в посёлок авиастроителей, где и была наша общага. Водитель без разговоров взял нас с собой.

– Из Афгана? – спросил он.

– Оттуда, – ответил Алексей.

– Был я там. Полтора года. Как там сейчас?

– Осень, – ответил Алексей, и все замолчали.

Выгрузились у входа в общежитие. На крыльце стояли несколько парней с девчатами. Все были из общаги, лица знакомые, но как кого зовут, я не знал. «Здорово, мужики, с возвращением. Мы в парк по пиво, можете с нами, если хотите», – сказал один из них. Все они были в джинсах и коротких майках. Несмотря на то, что был ноябрь, на улице было очень тепло. Мы же были в комбинезонах, достаточно засаленных и чумазых. На моём комбезе было большое тёмное пятно на груди, это пот, который, как всегда в минуты опасности, заливал мне грудь. Будь он неладен. Поздоровались с каждым. Улыбнулись девчонкам. «Спасибо, ребята. Две ночи не спали. Счастливо прогуляться», – ответил я. Мы прошли в холл. Взяли ключи у дежурной. Я, как командир, жил в одноместном номере. Алексей с Сергеем жили вместе тоже на втором этаже. Это считался офицерский этаж. Виталий и Максим жили тоже вместе, но, как прапорщики, на четвёртом этаже.

Не успели мы подняться на второй этаж, как за нами следом по лестнице стали подниматься два офицера в форме. Они тащили ящик коньяку. Алексей весело сказал: «Народ к празднику готов». На что один из офицеров ответил: «Если бы себе. Мужики, вы случайно не знаете, где живёт Колокольников?» Мы переглянулись. Виталик ответил: «Случайно знаем, а зачем он вам?»

– Да вот, передачу ему несём.

Я остановился и спустился на несколько ступенек к ним.

– Здравия желаю. Я Колокольников, что за передача, от кого?

– Генерал передал для вас, – и он кивнул на ящик.

– Какой генерал?

– Он сказал, что вы знаете.

Тут я сообразил, что это генерал, который был с Андроповым. Я махнул Алексею, и он подхватил ящик у офицеров. «Передайте генералу наше спасибо», – ответил я и достал одну бутылку. Это был армянский коньяк КВВК. Протянул эту бутылку одному изофицеров.

– С праздником.

– Нет, нет, нет, – отказался он, – служба только начинается, ещё успеем.

Я поставил бутылку на место. Они развернулись и быстро сбежали по ступенькам. Виталий потёр руки: «Отдых только начинается, командир». Алексей поставил ящик у двери моей комнаты. «Так. Умыться, переодеться, привести себя в порядок. Через час у меня. Виталя, перехвати Серёгу с Максом, чтобы никуда не свалили. Лёха, заскочи в казарму, забери Нурлана. Всё», – отдал я распоряжения и занёс ящик к себе. По размеру моя комната была такая же, как и у Алексея с Сергеем. Только в ней стояла одна кровать и был большой стол. Так что каждый раз собирались у меня. Или у Алексея дома. Жил он в частном доме, в пригороде Ташкента, примерно час езды от аэропорта. Но часто ночевал в общежитии в ожидании вылета. Вот и сейчас он остался в общежитии, так как уехать домой он мог только с разрешения начальника штаба, если в плане не было полётов. Понятно, что мы в ближайшее время никуда не полетим. Самолёт встанет на ремонт недели на две, если не больше. Но уйти он формально не мог, да, судя по всему, и не хотел. Ящик коньяка – это не каждый день генерал проставляется.

Я сходил в душ, отмылся, побрился. Переоделся в чистое. Натянул на себя спортивный костюм и лёг на кровать. Спать не хотелось. Столько всего случилось за это утро. Даже поручкался с самим Генсеком. Это, не считая майорских погон, которые я ожидал не ранее чем через пару лет. А ещё пожар, который почему-то отошёл на задний план. Чем же нас долбанули? Поразмыслив, я решил, что это всё-таки был «Стингер». Почему его не увидел Нурлан и почему он не взорвался в двигателе? Вот вопрос. Скорее всего, что-то случилось у него с двигателем, и он подлетал к нам по инерции, поэтому в темноте его совершенно не было видно. Сработало самоуничтожение, и он подорвался в десятке метров от нас. Ещё меня мучило то, что я постоянно потею. Просто неудобно перед ребятами – что ни случись, у меня комбинезон хоть выжимай. Сколько себя помню, ещё с курсантских времён. Я даже ходил к доктору в ташкентский госпиталь, сдал анализы. Старенький полковник мне объяснил, что в минуту опасности или ещё чего экстремального в кровь выбрасывается большая доза адреналина, которая повышает работоспособность, повышает реакцию, убирает боль. Но при этом происходит побочный эффект. У меня, например, начинается обильное потоотделение. «Человеческий организм есть тайна непознанная, доступная только создателю, – сказал полковник, – и благодарите его, что это просто пот, а ведь бывает ещё и энурез, и диарея». Что ж, спасибо и за это, не хватало мне ещё обделываться в каждом полёте.

Тут легонько постучали в дверь. Я встал, повернул ключ. Дверь приоткрылась и в комнату заглянула молоденькая девушка. Я опешил, никогда раньше её не видел. «Здесь проживает майор Колокольников?» – тихо спросила она, с любопытством разглядывая меня. «Я Колокольников», – отвечаю. Она прошла в комнату. Девушка была высокая, красивая, аж дух захватило, в форме стюардессы. Оглядела комнату, вернулась к двери, открыла её и громко сказала: «Всё нормально, заходите». И ко мне в комнату ввалилась огромная компания. Я даже не успел посчитать, сколько. Было ещё несколько стюардесс и остальные парни в форме ГА¹⁶. «Иван», – просто сказал один из них и протянул мне руку. «Павел», – ответил я недоумённо. Компания загоготала. «Что, не понял? Это ты сегодня меня чуть не бортанул на посадке и заставил уйти на второй. Не узнаёшь?» – и засмеялся. Тут только до меня дошло, что это экипаж с Ила. Я не знал, что говорить. Но тут Иван взял инициативу в свои руки. «Генерал Рябенко сказал, что передал тебе ящик коньяка, а про закуску забыл. Так мы принесли всё с собой», – и кивнул на большую стопку различных пакетов и коробочек. Он скептически оглядел мою комнату: было понятно, что всем в ней не разместиться. «Есть в этой богадельне помещение более просторное?» – спросил Иван. «Спокойно, мужики, пять минут, и всё организуем», – я вышел из комнаты и пошёл к Алексею. Сергей уже был на месте, лежал на кровати чистый и бритый. Рядом с ним сидел Нурлан, он тоже переоделся в форму. «Мужики, подъём, у нас гости. Нужно найти место для пьянки», – сказал я с порога. «Сейчас организуем. На сколько?» – поднялся Сергей.

– Нас шестеро и их человек десять. Есть девушки.

– Ленинская комната годится?

– Годится, ищи ключи.

Сергей быстро вышел в коридор.

– Нурлан, гони на четвёртый. Зови парней.

– А что жрать будем? Выпить-то у нас в достатке, а из еды у меня только полбулки хлеба да банка огурцов, – запереживал Алексей.

– Они всё принесли. Пошли к гостям.

Выйдя в коридор, мы тут же услышали громкие голоса, которые доносились из моей комнаты. Мужики уже открыли бутылку и разливали по стаканам, которых было только шесть. Одна из стюардесс нарезала колбасу. «Паша, держи. За тебя. Мы слышали, тебе сегодня Первый присвоил майора. Будь здоров», – Иван залпом выпил. Выпил и я. Иван был старшим в этой гоп-компании, это сразу чувствовалось, хотя я не очень-то понимал в аэрофлотовских нашивках и погончиках. Разлили остальным. Все выпили, даже девушки. Их было шестеро, все в одинаковой форме стюардесс. Все молодые и красивые. Пилотов было восемь человек. Почему так много? – подумал я. Открывается дверь, и Сергей с порога кричит: «Командир, всё готово. Занимаем актовый зал. В Ленинскую не пустили, сказали, что мы там всё загадим». «Актовый так актовый. А столов там хватит?» – спрашиваю Сергея.

– Уже хватит.

– Дорогие гости, вперёд!

Все дружно подхватили пакеты, коробочки, ящик и пошли следом за Сергеем.

– Командир, стаканы захвати.

Я сгрёб все стаканы, и мы двинулись на первый этаж, где располагался актовый зал. Дежурная с любопытством проводила нас взглядом. Весть о наших приключениях уже докатилась до общежития.

В актовом зале всё было почти готово. Нурлан с Виталиком таскали стулья, Сергей начал расстилать неизвестно откуда взятые скатерти. Девушки резали колбасу, помидоры, сало прямо на скатерть – тарелок не было. Сергей это увидел и помчался разыскивать посуду. Мы с Иваном примостились на углу стола и налили ещё по одной. Выпили. Просто, без тоста. Примчался Сергей, принёс стопку тарелок и целую сумку стаканов и рюмок. Все расселись. Начали знакомиться. Алексей встал, он вообще любил быть тамадой: «Как я уже посчитал, выпили по две стопки. Третья стопка…» – тут его перебивает одна из стюардесс: «За девушек!» «Нет, милая дама. Вы находитесь на территории воинской части, а военные пьют третий тост за тех, кого с нами нет», – сказал Алексей. Все молча встали и также молча выпили. Потом выпили за девушек, потом за авиацию, потом ещё за что-то.

Я спрашиваю у Ивана, почему их так много, как вы все, мол, в кабину помещаетесь. А он отвечает, что на самом деле летит два самолёта с одинаковыми бортовыми номерами. И в каком полетит Первый, никто заранее не знает. «Но это страшная тайна, которую ты узнал. Теперь я вынужден тебя убить», – со смехом добавляет он и наливает мне полный стакан. «Убить?» – вдруг включается в разговор Нурлан. Он сидит напротив нас и видимо, всё слышал. «Да я за командира любого порву. Да знаешь, сколько раз нас пытались убить?» – Нурлан был изрядно пьян. Виталий, который сидел с ним рядом, положил ему на плече свою руку, и тот замолчал.

– Что, досталось вам сегодня? Здорово вы дымили.

Все притихли, прислушиваясь.

– Да какая-то хрень взорвалась возле двигателя. Ничем затушить не смогли. Так и коптили до самого Ташкента.

– Командир, это не ракета, – опять подал голос Нурлан, – я бы её обязательно увидел. Не было ничего, хлебом клянусь.

– НЛО, – веско сказал Алексей, – другого ничего быть не могло.

Я встал: «Да, нас сегодня хотели убить. Три раза. Первый раз какой-то хренью, потом – чтобы мы разбились, уйдя в зону ожидания, потом сраный полковник грозил расстрелом. А мы сейчас сидим с новыми друзьями за этим столом, в окружении прекрасных девушек, пьём отличный коньяк и счастливы. Такой вот день 6 ноября».

– День чудес, да и только, – сказал Алексей.

– Да, Лёха, а самое главное чудо то, что мы все живы.

Глава 11

– Лёха, как-то странно нас грузят, ты не обратил внимания? – спросил я у сидевшего на своём месте Алексея.

– Мне по фигу, скорее бы домой да спать, – ответил Алексей.

Я видел в форточку, что ящики то затаскивали в самолёт, то выгружали обратно. Возле люка стояло три машины, загруженные ящиками с грузом 200. Комендант лазил между машинами и что-то сверял с записями в тетради. Уже начинало светать. В кабину поднялся Максим и присел на Виталькино место.

– Макс, что там с погрузкой? – спросил его Алексей.

– Да шут его знает, грузят по какому-то списку. Этого грузить, этого не грузить. В Кабуле вечно какая-то херня с отправкой. И здесь устроили очередь из жмуриков.

К самолёту подбежал дежурный сержант из штаба и что-то кричит мне, но за гулом моторов машин я его не слышу.

– Макс, сходи, узнай, что ему нужно, – крикнул я Максиму.

– Кому? – не понял Максим.

– Да вон, дежурный по штабу руками машет, – ответил я.

Максим, кряхтя, поднялся и поплёлся в багажный отсек.

– Опять какая-нибудь вводная, – проворчал Алексей, – запарили уже. Скорее бы вылететь да домой.

В кабину зашёл Максим.

– Командир, тебе письмо. Посыльный сказал, что уже несколько недель лежит в коробке, а ты не заходишь, почту не проверяешь.

– Да откуда здесь может быть мне письмо? Мне все пишут в Ташкент.

– Ну, этого я не знаю, командир.

Я взял конверт, на нём был написан Кабульский номер войсковой части и моя фамилия. Почерк был мне знаком, я его знал, но никак не мог вспомнить, откуда. Я быстро посмотрел на обратный адрес. Москва. Меня как током стукнуло. Боже мой, Маша! Аж руки затряслись.

– Командир, что с тобой, – взволнованно спросил Алексей, – от кого письмо?

– Не от кого, а откуда? Лёха, письмо из моей юности. От Маши, дочери моего командира с Севера, Анатолия Ивановича. Вот не ожидал.

Я вскрыл конверт и начал читать. Почерк был тот же самый, что и у Маши в детстве. Письмо начиналось словами: «Дядя Паша, пишет вам Маша. Вы меня помните?» Маша писала, что закончила авиационный институт и работала до последнего времени в КБ Сухого, а сейчас сидит в декрете с сыном, которого назвали Павликом. Муж – лётчик-испытатель из этого же КБ, подполковник. Только с его помощью ей удалось найти меня. Что она очень счастлива и благодарна мне за всё.

Наконец-то погрузка была закончена, и нам дали разрешение на вылет. Взлетели, вышли на эшелон. Солнце уже встало и вовсю светило в Алексееву форточку. Пилотировал Алексей, а я закрыл глаза и вспомнил посёлок Рогачёво, наш ДОС, в котором мы отмечали наши маленькие победы. Вспомнил Машу, с которой я занимался. Её признание в любви. Вспомнил Север. Метели. Летнюю тундру, всю в россыпях озёр. Северное сияние. В груди защемило. Такое ощущение, что это всё было не со мной, а с каким-то другим старшим лейтенантом Колокольниковым.

Сели в Ташкенте, начали заруливать на спецстоянку. Вдруг нам диспетчер поменял стоянку, и мы поехали на нашу стоянку у штаба. Зарулили, остановились, выключили двигатели. Никто нас не встречает. Нет машин, нет родственников погибших. Что-то мне это не нравится. Вышли из самолёта, к нам навстречу шагает Иван Вениаминович. Он в лётном комбинезоне, с чемоданчиком.

– Паша, как слетали? Всё нормально? Как самолёт? – Иван Вениаминович забросал меня вопросами.

– Товарищ полковник, всё хорошо. Что-то случилось?

– Случилось, Паша, случилось. У моего старого друга, ещё по военному училищу, сын погиб в Афгане. Он в вашем самолёте.

– Кем он был? – спросил Алексей.

Все мои ребята вышли из самолёта и собрались вокруг нас.

– Капитан, командир батальона.

– А ваш друг? – спросил Сергей.

– Замкомандующего военного округа генерал Трофимов Юрий Иванович.

– Война никого не щадит, – промолвил Алексей.

– Значит, так, ребята. Генерал Трофимов с супругой будет встречать сына в Одессе, откуда они родом. Самолёт, по моему указанию, загрузили двухсотыми, которые из Одессы и области. Разрешение на полёт получено. Я знаю, что вы уже двое суток без сна. Я, конечно, могу вызвать другой экипаж, но мне хотелось бы полететь с вами. Паша, что скажешь?

– Товарищ полковник, мы летим. Отдохнём по очереди в полёте.

– Спасибо. Экипаж, два часа на подготовку и вылетаем. Паша, командуй.

– Есть.

Закрутилась предполётная подготовка. Алексей занимался заправкой, Сергей ушёл в штурманскую, Максим лазил на стремянке под крылом. Что-то они с техниками там откручивали. Я подошёл к ним и спросил, что случилось. Максим ответил, что ему не нравятся насосы подкачки, какой-то из них подсвистывает, но определить, какой, они не могут. Но так всё нормально, можно лететь.

Вот только одна незадача – не собирались мы никуда больше лететь, и вещей с собой никаких у нас нет. Только комбинезоны. Я сказал об этом Ивану Вениаминовичу, на что он ответил: «Паша, ничего больше и не нужно. Летим туда, разгружаемся. Отдых часов десять-двенадцать и обратно. Так что завтра к вечеру будем дома. Командировочные документы я оформил. Только вот деньги сможете получить, когда вернёмся. Но ужином я вас накормлю».

– Что, даже не искупаемся в Чёрном море?

– Думаю, что нет. Тем более плавок у вас с собой наверняка нет.

Иван Вениаминович поставил свой чемоданчик в кабину и пошёл в штаб.

Вскоре подошёл Сергей. Он принёс большой портфель с документами. Все подошли к нему.

– Серый, это что? – спросил Максим.

– Карты и схемы заходов по всему маршруту, – ответил Сергей.

– А сколько нам лететь? – спрашивает Максим снова.

– Часов шесть, если не больше.

Максим присвистнул.

– Ты, Макс, лучше технику ещё раз проверь, – сказал ему Сергей, – чем лезть туда, где не понимаешь.

– Серёга, не тронь матчасть, и она не подведёт, так у нас говорят, – съязвил Максим.

– Максим, а что с насосами? – спрашиваю я.

– Да ничего страшного. Один какой-то при запуске повизгивает, а потом всё пропадает. Нормально работают. Командир, чтобы разобраться досконально, нужен день.

– Ладно, Макс. При запуске двигатели проверишь на всех режимах.

– Конечно, командир.

Подошёл Алексей: «Макс, хватит трепаться, бери Витальку и придумай, что будем жрать шесть часов».

Максим с Виталиком пошли в сторону части, а мы с Сергеем и Алексеем зашли в самолёт. В багажном отсеке появился неприятный запах. Видимо, цинки были неплотно запаяны. Я подошёл к пульту и открыл задний люк, чтобы проветрить самолёт. Мы зашли в кабину.

– Командир, ты летал по шесть часов без посадки? – спросил Алексей. – А то что-то я переживаю. У нас что? Полтора часа само много.

– По шесть не доводилось, но три-четыре часа летал. Не переживай. Разницы никакой. Основная работа у Сергея.

– А мне что, две точки на карте или двадцать две – всё одинаково.

– Ты, самое главное, в Турцию или Иран нас не заведи, – сказал я и похлопал его по плечу.

На самом деле я видел, что все ребята волнуются. Виталик застелил весь столик листами с частотами и позывными всех аэропортов, где мы будем пролетать. Вдруг запищала радиостанция. Виталик ответил, затем включил громкоговоритель. На связи был дежурный по части. Он приказал немедленно закрыть багажный люк, так как запах от нашего самолёта уже дошёл до штаба. Я толкнул Алексея, и он вышел в багажный отсек закрывать люки. В отсеке трупный запах был очень сильный. Неудивительно. Самолёт стоял на самом солнцепёке, а утренняя свежесть давно прошла. Тем более что уже август. В кабине пилотов я открыл все форточки и включил вентиляторы, чтобы меньше пахло. Подошли Максим с Виталиком. Принесли несколько бумажных пакетов. В одном были видны помидоры, огурцы и прочая зелень. В другом лежали горячие лепёшки. В третьем – жареное мясо, это было ясно по запаху и маслянистым пятнам на пакете.

– Ребята, а что это у нас так воняет? – заметил Максим.

– Заноси продукты в кабину и быстрее закрывай дверь, меньше будет вонять, – прикрикнул Алексей на медлительного Максима.

– Командир, разрешение на запуск получено, – доложил Виталик.

– А где полковник? – спросил Максим.

– Вроде в штабе его видели, нужно за ним сходить, – сказал Алексей.

Максим сразу сделал вид, что очень занят, и начал постоянно щелкать переключателями. Виталик нацепил шлемофон, застегнул его и тоже сделал вид, что ничего не слышит. Никто не захотел выходить в вонючий грузовой салон.

– Я схожу, – сказал я Алексею и начал вылезать со своего кресла.

– Что за фигня, помоложе нет? – громко крикнул Алексей, обернувшись к Максиму.

– Ладно, не суетитесь. Пойду разомнусь, а то ещё весь день сидеть.

Я встал, набрал полные лёгкие воздуха и, не дыша, быстренько пробежал через багажный салон к открытому боковому люку. Выскочил на улицу и, отойдя на десяток метров, отдышался. Захожу в штаб. Иван Вениаминович с кем-то разговаривает по телефону: «Юрий Иванович, мои соболезнования супруге, мы уже вылетаем. К обеду, по московскому, будем в Одессе. Ещё просьба: людей к самолёту близко не подводите, запах сильный. Ну, видимо, не все цинки были запаяны. Да, в Ташкенте жарко. Нет, в Кабуле грузились ночью. Да. Экипаж тот же самый. Не переживайте, прилетим, отдохнут. Крепись, генерал. Ты солдат, и твой сын был солдат. До встречи». Иван Вениаминович посмотрел на меня: «Трофимов звонил из Одессы. Ждут сына. Как это тяжело – хоронить своих детей. Всё готово?» Я кивнул. Иван Вениаминович взял из шкафа свой парадный мундир с медалями, и мы пошли к самолёту. Под крылом самолёта в тени стояли шесть сопровождающих сержантов, в парадной форме, с автоматами. Они быстренько встали в строй и отдали нам честь. Мы пробежали в кабину, не дыша, следом сопровождающие, закрыв носы фуражками, пробежали в отсек отдыха.

– Все готовы? – спросил Иван Вениаминович. – Макс, а ведро приготовил?

– Какое ведро? – не понял Максим.

– Ну ты, блин, даёшь. Нас шестеро, да сопровождающих шестеро. А лететь почти шесть часов. На узелок будем завязывать?

– Так мы никогда в туалет не ходили, сколько летаем.

– Макс, хватит придуряться, дуй за ведром, это тебе не полтора часа лететь, – прикрикнул на него Алексей, – да и вообще сходить отлить всем не мешает.

Алексей отстегнул ремни и начал вылезать со своего кресла. Сергей тоже начал выбираться из своего отсека.

– Бойцов с собой захватите, – крикнул ему Иван Вениаминович.

Мне не хотелось, и я в форточку увидел, как все дружно, с заткнутыми носами, выбежали из самолёта и отправились в штаб, в туалет. Через несколько минут все так же дружно вернулись назад. Максим нёс с собой большое ведро, из которого дневальный мыл пол в штабе.

– Где его поставить? – спрашивает Максим.

– Под жопу себе сунь, задолбал уже, – сорвался Алексей.

Было видно, что он не в духе. Оно понятно. Два полёта, ночь без сна.

– Лёха, не заводись. Макс, поставь ведро у двери в грузовой отсек, – сказал я.

– Да я не завожусь. Просто как-то не по себе. Нежданно-негаданно – на другой конец Союза. Лариса будет волноваться, обещал к обеду быть, – ответил Алексей.

– Лариса девочка большая, подождёт, подождёт, а к вечеру сходит к автомату у магазина, позвонит дежурному, тот всё объяснит, – спокойно сказал Иван Вениаминович, – ты лучше на полёт настраивайся, а не трать нервы на Макса, это бесполезно. Разрешение на вылет получено?

– Так точно, – ответил я.

– Ну, с Богом.

– Экипаж, запуск двигателей!

Все занялись свои делом. Работа привычна, всем хорошо знакома. После запуска двигателей Максим продолжал щёлкать тумблерами и переключателями. Что-то записывал в блокнот. Проверял по секундомеру. Иван Вениаминович, который стоял позади Максима, спрашивает: «Макс, что-то не так?»

– Всё нормально, товарищ полковник. Двигатели на малом, замечаний нет, – отрапортовал он.

Взлетели, вышли на эшелон. Взяли курс на очередной привод. В кабине тесновато. Иван Вениаминович согнал со своего места Виталика, который пристроился на полу в проходе. Смотрю, Алексей начал клевать носом. Обернулся и показал на него глазами Ивану Вениаминовичу.

– Лёха, вылезай, я сяду, иди подремли в комнату отдыха, – сказал Иван Вениаминович.

Алексей без слов вылез со своего кресла, куда забрался Иван Вениаминович, и пошёл в комнату отдыха.

– А где он ляжет, там же шестеро сопровождающих? – спросил Максим.

– Ты за него не переживай, – ответил Виталик, который вновь сел на своё место.

Я ожидал, что бойцы зайдут к нам в кабину, но никто не зашёл. Я оглянулся на Виталика, он понял меня и пошёл посмотреть, как там устроился Алексей. Вшестером на одной лавке не поместиться. Через минуту Виталий вошёл и сказал, что бойцы разместились в грузовой кабине на ящиках, все шестеро.

– Там же вонь стоит, – сказал Максим.

– Нет, нормально. Всё проветрилось.

– Паша, ты как, не дремлешь? – спросил меня Иван Вениаминович.

– Нет, всё нормально, сон пропал. Серёга вон носом клюёт, – махнул я головой в сторону штурманского отсека.

– Серый, вылезай сюда, я на твоё место сяду, – крикнул Сергею Иван Вениаминович.

Сергей вылез, глаза красные, видно, что устал сильно. Показал Ивану Вениаминовичу на карте, где мы, дал листок с маршрутом и пошёл в комнату отдыха к Алексею. Иван Вениаминович залез в штурманский отсек и устроился в кресле.

Примерно через час вернулись Алексей с Сергеем. Умытые, посвежевшие.

– Отдохнули? – спросил я.

– Да, вздремнули чуток, всё нормально, – ответил Алексей и занял своё место.

– Серёга, бери Макса и готовьте обед, – крикнул снизу Иван Вениаминович.

Вскоре вошёл Максим и сказал: «Кушать подано. Идите жрать, пожалуйста».

– Что на обед? – спросил Иван Вениаминович.

– Бутерброды, помидоры, огурцы, чай, – ответил Сергей.

– Раздавай на места, вместе веселее.

– Наверное, нужно сначала сходить отлить, – сказал Виталик.

– Да, а кто потом это будет выносить? – забеспокоился Максим, – сомневаюсь, что наземный техник это сделает.

– Макс, почётное право вынести ведро предоставляется тому, кто первый в него сходит, – весело сказал Иван Вениаминович, – традиция.

– Ну давай, Виталик, захотел идти – иди, – быстренько сказал Максим.

– Да нет, наверное, я обожду, – ответил Виталик, – давайте лучше обедать.

Максим дал каждому кусок лепёшки с лежащими на нём кусками мяса, а Сергей – по помидорине и огурцу. Все дружно начали есть. Затем Сергей подал каждому по кружке чая, а Максим давал добавку. Пообедали. Иван Вениаминович вылез из штурманского отсека и пошёл в комнату отдыха: «Пойду полежу, что-то сморило меня после обеда». Внезапно все услышали, как в ведро зажурчало.

– Товарищ полковник, вы первый, вам и выносить, – весело проговорил Максим.

– Макс, ты не угадал, – ответил Иван Вениаминович и закрыл дверь в комнату отдыха.

Потом к ведру сходил Виталик, потом Алексей. Максим обиженно сопел: он понимал, что ведро – это его проблема.

Алексей занял своё место.

– Паша, подремли чуток, я отлично отдохнул.

Я снял шлемофон и забросил его за спинку кресла, чтобы не мешал отключиться. Отодвинул кресло назад и положил голову на подголовник. Достал из кармана Машино письмо и ещё раз перечитал его. Она продолжала называть меня «Дядя Паша», прямо как маленькая. Алексей посмотрел на меня.

– Что, Паша, старая любовь?

Я не ответил, закрыл глаза и незаметно для себя уснул.

И вот я снова сижу в кабине своего любимого самолёта. Сзади кто-то подходит и закрывает мне глаза. Я сразу узнаю.

– Машенька.

Встаю с кресла и обнимаю её. Мы прижимаемся друг к другу.

– Дядя Паша, мне так хорошо, давайте танцевать.

Мы выходим в грузовой отсек и начинаем танцевать вальс. Меня ничуть не беспокоит, что в кабине пилотов никого не осталось. Вальс звучит всё быстрее и быстрее. Мы кружимся всё быстрее и быстрее. Внезапно начинает открываться грузовой люк. Я смотрю вниз на землю и вижу сплошное море тайги. Деревья от горизонта и до горизонта. Мы с Машей подходим к люку и, взявшись за руки, прыгаем вниз. Боже, на мне же нет парашюта. А Маша дёргает своё кольцо, её парашют раскрывается, и она стремительно уносится вверх от меня. Вернее, это я продолжаю своё стремительное падение вниз. Я смотрю на приближающуюся землю. Подо мной уже выжженные горы, и они все в огне. Куда мне приземляться? Я замечаю немного в стороне ровную площадку и планирую на неё. Приблизившись, я вижу, что это сложенные в ровные ряды деревянные ящики с цинками внутри. Груз двести. Ящики тянутся и справа, и слева, и впереди. Мне некуда приземлиться. Ужас сковывает моё сердце, и я начинаю кричать. Вдруг кто-то сильно трясёт меня за плечо. Оборачиваюсь, это Максим.

– Ты чего, командир, кошмары снятся?

Я сижу и трясу головой, отгоняя страшный сон. Приснится же такое. Маша, Машенька. Зачем я оттолкнул её тогда от себя? Возможно, было бы всё иначе? И я не вёз бы полный багажник трупов и не видел убитых горем родителей погибших ребят. Но, как говорит моя мама, история не имеет сослагательного наклонения. Я – это я и занимаю то место, что уготовано мне судьбой. А Машенька – своё.

– Паша, что случилось? – сзади стоял Иван Вениаминович.

Я рассказал ему про письмо.

– Иван Вениаминович, прочитайте, ничего личного в письме нет.

Он прочитал и отдал письмо мне.

– Хорошая девушка, ты ей обязательно ответь. Видишь, даже сына назвала в твою честь.

– Нет, Иван Вениаминович, не буду я отвечать. Пусть думает, что письмо меня не нашло. Жить прошлым нельзя, как нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Моя юность вместе с Машей давно осталась позади. Я живу здесь и сейчас.

– Хороша Маша, да не ваша, – резюмировал Алексей, который слышал весь наш разговор.

На том тему и закрыли. Маша улетела вверх, я вниз. Как в моём кошмарном сне.

– Сергей, как у нас дела? – спросил Иван Вениаминович.

– Всё отлично, товарищ полковник. Примерно через час начнём готовиться к посадке.

– Ну вот и славненько, – ответил Иван Вениаминович и пошёл снова в комнату отдыха.

Через полчаса он вышел. Мы все ахнули. На нём был парадный мундир, вся грудь в орденах. Мне не доводилось видеть Ивана Вениаминовича при полном параде.

– Ну, чего рты разинули, – сказал он, – послужите с моё, тоже не меньше будет.

Мы летим над морем и начали снижение. Нам дали заход с прямой, что было достаточно удивительно. Обычно, даже в своём Ташкенте, нас держат на круге, пока все гражданские не разлетятся. Сели, диспетчер руления повёл нас к пассажирскому перрону. Остановились, выключились. К багажному люку раскатали ковровую дорожку. Вдоль неё встали солдаты с карабинами. В стороне стоит военный духовой оркестр и играет траурные марши. У дорожки стоят несколько человек в военной форме, у здания аэропорта – грузовые машины. Из самолёта вышел Иван Вениаминович и строевым шагом зашагал к стоящим людям, от которых отделился генерал и пошёл навстречу Ивану Вениаминовичу. Иван Вениаминович отдал рапорт, и они обнялись. К генералу подошла женщина в траурном платье, Иван Вениаминович обнял и её. Как мы поняли, это был генерал Трофимов с женой, которые встречали своего погибшего сына. Из самолёта начали выносить ящики, на которых были написаны фамилии погибших, и медленно, под звуки оркестра, несли по ковровой дорожке и ставили в кузова автомашин. Через полчаса всё было закончено, машины уехали, уехали стоящие поодаль автобусы, ушли музыканты, свернули ковровую дорожку и увезли на машине. Затем к нам подъехал тягач и отбуксировал нас на дальнюю стоянку. Мы вышли из самолёта и стоим, что делать дальше – непонятно. Иван Вениаминович уехал с генералом.

– Одежды нет, денег тоже нет, давайте располагаться на отдых прямо здесь, – предложил Виталик.

Он единственный из экипажа, не считая Максима, не отдыхал весь полёт.

– Виталя и Макс, идите в комнату отдыха, а мы посидим здесь, пока не разберёмся, что к чему, – сказал я.

– Слушаюсь, – ответил Виталик и пошёл в самолёт.

Максим за ним, но через пару минут идёт назад и несёт ведро. Оно было наполнено до половины. Отнёс в сторону и вылил в траву. Затем пошёл в самолёт. Всё молча, чувствуется – устал, даже похохмить не захотел. Мы огляделись вокруг. Метрах в пятидесяти стояла беседка, видимо, для караула. Сейчас в ней никого не было. Мы втроём, не сговариваясь, пошли в неё и сели на лавочки. Говорить не хотелось, устали.

Примерно через час к самолёту подъехал уазик «таблетка». Мы поднялись и подошли к нему. В уазике сидел старший лейтенант, он вышел, поздоровался с нами.

– Вы майор Колокольников?

– Так точно, – отвечаю.

– Позвонил генерал Трофимов, сказал побеспокоиться о вас. Что вам нужно?

– Поесть и поспать, – ответил вместо меня Алексей.

– Накормить вас – проблем нет, выпишу вам талончики, и в офицерской столовой накормят. А насчёт поспать даже не знаю. Общежитие полное, комнаты отдыха у нас нет. Ладно, поехали со мной, что-нибудь придумаем.

Из самолёта вышли Виталий с Максимом. Они быстренько поставили колодки под колёса, замкнули люки, и мы все забрались в уазик. Подъехали к двухэтажному зданию штаба воинской части. Зашли вовнутрь. Старший лейтенант оказался дежурным по штабу. Он нам выдал талончики на питание в офицерской столовой и показал, где она расположена.

– Пообедаете, приходите сюда, что-нибудь придумаем с вашим размещением.

Мы сходили в столовую. Официантка узнала, что мы прилетели из Ташкента и привезли погибших солдат. Весь персонал столовой вышел на нас посмотреть. Посетителей, кроме нас, не было. Нас отлично накормили. Не спеша вернулись в штаб. Дежурный повёл нас на второй этаж, где размещался большой актовый зал.

– Другого помещения сейчас я предоставить вам не могу, до утра располагайтесь, а завтра, как мне сказали, вы улетите домой. Если что будет ещё нужно – я в комнате дежурного.

На сцене за кулисами стояли два дивана, которые мы с Алексеем сразу заняли. Сергей вышел в коридор и вскоре вернулся с вестью, что там стоит ещё один диван. Они с Виталиком его притащили и тоже поставили за кулисы. Больше спальных мест мы не обнаружили. Спать сидя было тяжело, и Максим с Виталиком решили вернуться в самолёт. Там хоть можно нормально лечь в комнате отдыха.

Я лёг на диван, вытянулся. Оказывается, я сильно устал за эти два дня. Ни разу не прилёг. Несмотря на то, что было ещё светло, я практически моментально заснул. Проснулся от разговора. Огляделся. Было светло. Непонятно, ночь прошла или ещё не начиналась? На соседнем диване сидел Алексей, а рядом с ним Иван Вениаминович. Они меня не видели и продолжали свой разговор.

– Бедная Полина Тимофеевна. Какой удар. Похоронить сына, на которого возлагалось столько надежд. Он ведь собирался жениться по возвращении из Афганистана. На похоронах была его невеста. Юрий Иванович держался, но ему было очень тяжело. Он ведь мог не отпустить его на войну, но он не стал вмешиваться в разнарядку.

– А сколько парню было?

– Ваш ровесник.

Они замолчали. Я глянул на часы, они показывали десять часов. Вот это я дрыханул. Алексей увидел, что я проснулся: «С добрым утром, командир, пора собираться». К нам подошёл Сергей, он уже умылся и вытирался носовым платком. Я вспомнил, что вчера забыл свой портфель в самолёте. Так что ни зубной щётки, ни полотенца. «Ладно, у самолёта умоюсь», – подумал я.

– Так, Серёга, дуй к дежурному, возьми талончики на завтрак и иди к самолёту, зови Макса с Виталей, а мы сразу к столовой, – сказал Иван Вениаминович, – завтракаем и домой.

Вышли из штаба, дежурный и какой-то солдат застыли по стойке «Смирно», так как Иван Вениаминович был в своём парадном мундире. В штабе было пусто.

– Странно, а где народ? – спросил я.

– Так ещё рано, – ответил Алексей.

Я снова глянул на свои часы.

– Ты же время не переводил? Так что ещё только семь утра.

Мы не спеша пошли к зданию столовой и сели в курилку возле неё. Через полчаса показались наши ребята. Впереди шёл Максим. Подойдя, он поздоровался и говорит: «Товарищ полковник. Есть две новости».

– Что, одна плохая, а другая совсем плохая? – спросил Иван Вениаминович.

– Нет, одна совсем плохая, а другая совсем хорошая.

– Самолёт угнали? – спрашивает Алексей.

– Нет, угнать его невозможно, это самая плохая новость.

– Макс, перестань дурака валять, что случилось? – осадил его Иван Вениаминович.

– Не работают насосы перекачки. Я ещё в Ташкенте заметил, что один при запуске подсвистывает.

– Плохо; а какая же тогда хорошая? – спрашиваю я.

– Мы остаёмся в Одессе.

– Будем ремонтировать? – спрашивает Алексей.

– Вряд ли получится.

– Нет, насосы нужно менять, – ответил Иван Вениаминович, – пошли позавтракаем и будем разбираться.

Быстренько позавтракав, мы пошли к самолёту.

– Виталя, запроси разрешение на запуск для проверки двигателей, – отдал команду Иван Вениаминович.

Через пару минут Виталий сказал, что разрешение получено.

– Ну, Макс, демонстрируй, – сказал Иван Вениаминович.

Максим начал щёлкать тумблерами, и двигатели по очереди стали раскручиваться. Через несколько минут работали все четыре двигателя. Иван Вениаминович стоял за спиной Максима и внимательно смотрел на приборы.

– Вот видите, товарищ полковник, насосы не включаются. Скоро загорится авария.

– Вижу. Выключай, – ответил Иван Вениаминович, – что же, ситуация сложная, лететь нельзя. Всем быть на местах, я в штаб.

Время идёт, что делать – непонятно. Сели в беседку, где сидели вчера, Виталий на борту, слушает радио. На душе муторно. Нет денег, нет общежития, нет одежды. Прошло часа два, видим – к нам едут две машины. Вчерашний уазик и «Волга». Мы подошли к остановившимся машинам. Поздоровались. На «Волге» был генерал Трофимов в гражданке, я его узнал. Все поднялись в кабину. Максим опять продемонстрировал, что не работают насосы. Выключились, вышли из самолёта.

– Что будем делать? – спрашивает генерал.

– У меня нет ни запчастей на Ан-12 и нет ни одного специалиста для ремонта, – отвечает какой-то майор.

– У тебя, Иван, в Ташкенте есть? – спрашивает генерал.

– Специалисты есть, пришлём. Насчёт насосов – созвонюсь, узнаю, – ответил Иван Вениаминович.

– Хорошо, через два часа в штабе. Командира экипажа тоже жду, – ответил генерал.

– Есть, – ответил Иван Вениаминович, – экипаж на местах, майор Колокольников со мной.

– Есть, товарищ полковник, – ответил я.

Машины уехали. Иван Вениаминович зашёл в самолёт и переоделся в комбинезон.

– Товарищ полковник, мне бы стремянку и пару техников, насосы снять, и я разберу, может, там ничего страшного, – сказал Максим.

– Макс, поперёк батьки… Отставить самодеятельность. Лёха – за старшего, Максу ничего не разрешать крутить. Паша, пошли в штаб, будем звонить.

Дежурный нам открыл чей-то пустой кабинет. Иван Вениаминович подсел к телефону, я – рядом, и он начал крутить ручку аппарата. Кое-как дозвонился до нашей части в Ташкенте. На складе нужных насосов не было. Нужно заказывать на заводе, а это не менее двух недель. Переговорив, зашли в кабинет к начальнику штаба, генерал Трофимов, уже в форме, был там. Было ещё несколько человек, я их не знал. Иван Вениаминович рассказал о звонке в Ташкент. Генерал обещал позвонить в Ташкент, в штаб округа и попросить ускорить получение насосов. В Одессу их привезут два техника из нашего полка.

– Что же нам делать с вашим экипажем? Общежитие не получится, в гостинице жить – денег у людей нет. Товарищи, что можем придумать? – спросил он у присутствующих.

– Товарищ генерал, давайте их ко мне на дачу поселим, – сказал полковник, судя по всему, начальник штаба, – сколько их?

– Их пятеро, Иван поживёт у меня, – ответил генерал.

– Очень хорошо, у меня дача на берегу моря, в Затоке. Впятером отлично разместятся. У меня родичи как раз вчера съехали. Жена сегодня там уборкой занимается. Вечером я вас и отвезу.

Полковник подошёл к сейфу, открыл его, достал пачку денег.

– Товарищ полковник, вот пятьсот рублей. На питание, на одежду. На две недели хватит. Вернётесь в Ташкент, получите деньги, пришлёте, – сказал он Ивану Вениаминовичу, – а сейчас берите дежурку, езжайте в город, переоденьтесь, водитель подскажет, где.

– Спасибо, Егор Владимирович, – генерал встал и пожал руку полковнику, – спасибо, товарищи, все свободны.

Мы с Иваном Вениаминовичем вышли на улицу. Он вытащил из пачки несколько купюр, остальные подал мне. Подошёл генерал Трофимов, они с ним сели в «Волгу» и уехали. Ко мне подошёл Егор Владимирович, сказал, что вечером в 18:00 ждёт меня с экипажем в штабе, а сейчас мы можем ехать в город, и показал на уазик.

Подъехали к самолёту. Ребята сидели в беседке.

– Так, народ, самолёт замыкаем и едем жить на море, на дачу.

– На какую дачу? – спросил Максим.

– Начальник штаба нам свою дачу предлагает, – ответил я.

– Надолго? – спрашивает Алексей.

– Недели на две, пока новые насосы не прилетят.

– А что так долго? – спросил Максим.

– Вот так. На складе в части нет. Будут заказывать на заводе, – ответил я. – А где Виталя?

– На связи, сейчас позову, – сказал Сергей и пошёл в самолёт.

– Макс, всё выключайте, замыкайте и поехали переодеваться, только давайте пошустрее: к шести вечера нужно быть в штабе.

– А на какие шиши жить и переодеваться? – спросил Алексей.

Я ему показал пачку денег.

– Ну, это другое дело, – ответил он.

Мы все сели в уазик и поехали к ближайшему универмагу. Зашли в отдел одежды. Продавщицы с удивлением поглядели на нашу толпу в комбезах и показали, где висят брюки и рубашки. Мы купили по две пары брюк и по две рубашки, чтобы не заниматься постирушками. Затем зашли в обувной отдел и купили сандалии, так как ходить в кроссовках не очень удобно. Водитель подсказал нам купить плавки: дача находится на берегу моря. В шесть часов вечера мы стояли, одетые как курортники, у штаба. Комбинезоны и кроссовки оставили в самолёте, а оттуда взяли свои чемоданчики с личными вещами.

Через несколько минут вышел полковник, правда, сейчас он был в гражданке, и мы пошли на стоянку машин. Пока шли – познакомились.

– Паша, знаешь, такое дело. Эта дача, где я вас поселю, не моя. Вернее, она моя, но я там не живу, а держу её для приработка. Мне платят в сезон по три рубля с человека. Но с вас я возьму по рублю – всё-таки свои, военные лётчики, а не курортники. Только не нужно никому об этом рассказывать. А вам я сделаю квитанции из нашей гостиницы. Отдадите в фино с отчётом о командировке, и вам оплатят проживание. Договорились?

– Конечно, Егор Владимирович, спасибо вам, – ответил я.

– Ну и славненько. Тогда с вас по четырнадцать рубликов с человека. За пятерых будет семьдесят рублей. На даче есть всякая посуда, можете сами готовить, магазин и базар рядом. Можете в кафе ходить, но там дороже и народу много. В общем, разберётесь – не маленькие.

Я отсчитал деньги и отдал полковнику.

Мы уселись в его «Волгу». Алексей, как самый объёмный, сел впереди, а мы вчетвером впихнулись на заднее сидение. Часа через полтора мы прибыли в посёлок Затока. Это место называется Каролино-Бугаз. Песчаная коса. С одной стороны омывается Чёрным морем, с другой – рекой Днестр.

У калитки нас встретила женщина. Вылезли из машины. Стоим, разминая затёкшие ноги. Женщина подошла к Алексею, протянула ему руку: «Тамара. А как вас зовут?»

– Алексей.

Она, видно, решила, что Алексей у нас старший, раз ехал на переднем сидении. А может, потому, что он выглядел как самый хозяйственный среди нас. Мы не стали её разубеждать, и она пошла показывать Алексею, где, что и как. Егор Владимирович подошёл и сказал, что у него есть хороший знакомый, Валерий Григорьевич, тоже военный, пенсионер, так вот он торгует отличным домашним вином.

– Я ему позвоню, и он будет завозить вам каждое утро по ведру.

– По ведру? – протянул Сергей.

– Нормально, нас пятеро, что такое ведро на всех? Пусть, конечно завозит, – встрял в разговор Максим.

– Хорошо, завтра он и завезёт. Он его продаёт по рублю за литр.

– Отлично, – сказал Максим.

– Через неделю мы заедем, – сказала Тамара, – постель поменяю. До свидания, хорошего вам отдыха.

Мы распрощались с Егором Владимировичем, с его женой Тамарой и они уехали.

Было время ужина, да и есть уже хотелось – обеда у нас не было. Решили пойти где-нибудь поужинать, так как на кухне, кроме пустых кастрюль и чайника, ничего не было. Вышли на центральную улицу и пошли по ней. Благодать, правда, есть хочется не по-детски. Вокруг нас гуляет народ. Девушки с интересом разглядывают нашу компанию. Впереди, судя по вывеске, показалось кафе. Подошли. У дверей стоит достаточно длинная очередь. Поинтересовались, сколько нам стоять. Как сказала женщина, за которой мы заняли, часа два, не меньше. Виталий присвистнул и предложил сходить в магазин, что-нибудь купить. Зашли в магазин, но там, кроме хлеба и рыбных консервов, ничего не было. Мы взяли пять булок хлеба, пять килек в томате и два килограмма риса. Соли, сахару. Продавщица заговорщицки подмигнула Максиму и шёпотом спросила, нужна ли нам водка. Макс, естественно, ей кивнул.

– Десять рублей, – тихо сказала она.

– Три бутылки, – также тихо сказал ей Макс.

Рассчитались и вышли из магазина. Какая-то бабушка сказала нам, что, если нужно что купить, надо идти на рынок и показала, где он находится. Мы зашли и купили картошки, свежих овощей и вяленых бычков. Со всеми этими запасами вернулись в дом. Виталий с Сергеем занялись приготовлением ужина, а мы с Алексеем сели на веранде.

– Ну, скажу тебе, здесь цены, это не Ташкент, – произнёс Алексей.

– Да, Ташкент – город хлебный, а Затока – курортный посёлок, и цены курортные. С такими затратами мы две недели не протянем.

– Конечно, затраты нужно будет сократить, особенно по водке. У меня с собой есть десять рублей. Можно, конечно, дать Ларисе телеграмму, чтобы выслала денег.

– У меня тоже чирик; спросим у ребят, что у кого есть. Но, думаю, много не наберём. И выслать мне невозможно. Все деньги на книжке, а книжка в общаге. Был бы Иван Вениаминович, он бы придумал, как деньги из части получить. Но он у генерала, а телефона я не знаю. Да и нашего полковника тоже телефона нет.

На веранду зашёл Виталик, в руках у него была большая сковорода с жареной картошкой. Сергей занёс нарезанный хлеб.

– А где Макс? – спрашиваю его. – Я думал, он с вами.

– Он пошёл знакомиться с соседями, скоро, наверное, придёт, – ответил Виталик.

Сергей занёс бутылку водки и нарезанный салат. Мы начали ужинать, не дожидаясь Максима. Кайф, полный расслабон. Жареная картошечка с бычками, холодная водочка под свежий салат.

Вскоре пришёл Максим с какой-то девушкой. В руке у него была бутылка вина.

– Марина, – представилась она и села за стол.

Закончив ужин, я отправился спать. По Ташкентскому времени был уже час ночи. Максим пошёл провожать Марину и сказал, чтобы его не ждали, но дверь не запирали.

Утром я встал рано, умылся, привёл себя в порядок. К дому подъехала голубая «Волга» и посигналила. Я вышел на улицу. Из машины вышел крепко сбитый мужчина. Он был на голову вышеменя и в плечах вдвое шире.

– Валерий Григорьевич, – он протянул мне руку.

– Павел, – просто ответил я.

– Мне позвонил Егор Владимирович, сказал, что на даче остановились командировочные лётчики.

– Так точно. Военно-транспортная авиация, прилетели из Ташкента, да вот подломались. Ждём запчасти.

– А я всю жизнь был танкистом. Завёз вам хорошего вина, – и подаёт мне трёхлитровые банки. Три штуки. Вино в банках разное, видно по цвету.

– Вы попробуйте, какое вам больше понравится, то и буду завозить, – сказал Валерий Григорьевич и дал мне бумажку с номером телефона, – может, вам ещё чего нужно – говорите, не стесняйтесь.

– Да что-нибудь из продуктов, если возможно, а то в кафе не попасть, а на базаре цены кусачие.

– Нет проблем. Овощи, фрукты, могу мяса привезти. Будет значительно дешевле, чем на вашем рынке.

– Спасибо.

– До завтра, если что ещё – звоните.

Так началась наша курортная жизнь. Валерий Григорьевич заезжал к нам каждое утро и завозил пару банок вина, овощей, фруктов, винограда, яиц, картошки, мяса – короче, всё то, что нужно для нормального приготовления еды. Виталик из всего этого нам прекрасно готовил, Сергей ему помогал. Мы с Алексеем ничем не занимались, только отдыхали. Максима мы видели редко. Вечерами он пропадал то у одних соседок, то у других. Затем до обеда отсыпался, а вечером снова уходил. Выносливый парень. Позавтракав, шли на пляж, где уже присмотрели себе отличное место. С соседями по пляжу установились хорошие отношения. Вместе играли то в футбол, то в волейбол, а то просто болтали. Погода была великолепная, море тёплое. Алексей всё вздыхал, что его пацаны и Лариса не видят такого.

– Знал бы, что всё так повернётся, обязательно взял бы с собой.

– Ну, это знать никто не мог, – успокаивал я его, – так что лежи и наслаждайся за четверых. Следующий отпуск не езди в свою деревню, а приезжайте на море.

Лежу, смотрю в синее небо, и не верится, что где-то идёт война и гибнут люди. А идёт ли война? О ней никто не говорит и, похоже, даже не знает. Когда наши соседи по пляжу, распив с нами очередную банку вина, выпытали у нас, кто мы и откуда, то были несказанно удивлены, что есть какой-то ограниченный контингент советских войск в Афганистане. В газетах про эту войну не писали, в новостях показывали крайне редко. И то, что там гибнут советские солдаты, люди не знают. В Ташкенте знали об Афганской войне больше. Демобилизация отслуживших солдат шла через Ташкент. И в городе частенько можно было встретить дембелей с орденами и медалями, инвалидов. В Ташкенте был госпиталь, куда привозили раненых солдат. В Ташкент прибывали борты с грузом 200. Дальше этот груз рассылали самолётами по местам призыва бойцов. Даже в Алма-Ате о войне уже практически не знали. А в Одессе и подавно. Обидно. Одна страна, одна армия. Но одни солдаты воюют и гибнут, а другие даже не знают об этом. Всё. Воспользуюсь советом, данным мне моим первым наставником, майором Кондратьевым Виктором Фёдоровичем. Не думать о политике. Будем думать о море, о девушках, которые стреляют глазками в сторону четырёх крепких парней (Максим с нами на пляж не ходил).

Через неделю, как и обещали, к нам заехали Егор Владимирович с Тамарой. Она всё проверила, в порядке ли. А Егор Владимирович сказал, что наши насосы уже получены и через три дня, вместе с техниками, прилетят в Одессу. Так что через два дня он за нами заедет. Вот и заканчивается наш вынужденный отдых.

За день до отъезда мы всей компанией решили сходить в кафе и отметить свой отъезд. Так как была суббота и в кафе попастьнепросто, мы отрядили Виталика занять очередь ещё в обед. Вечером Виталик зашёл за нами, так как очередь его уже подходила, и мы всем экипажем, начищенные, наглаженные, двинулись к кафе. Вошли, сели. Заказали водки, пива и различных закусок. Сидим, выпиваем. Играет музыка. За соседним столиком четыре девушки без кавалеров. Максим сидит и ёрзает на стуле, наконец не выдержал и подошёл к ним. Постоял, о чём-то поговорил, затем взял свой стул и поставил за их столик. Официант принёс бутылку шампанского, Максим открыл и налил себе и девушкам. Мы сидим сами, разговариваем и поглядываем на Максима, как у него разворачиваются дела. Вскоре он приобнял за плечи одну из девушек, а сам поглядывает в нашу сторону и делает какие-то знаки глазами. Оркестр заиграл медленный танец. Девушка, сидевшая к нам лицом, встала, подошла к Сергею и что-то сказала ему на ухо. Сергей встал, и они пошли танцевать. Следом за ними встал Виталик и подошёл к другой девушке, также пригласил её на танец. За столом остались мы с Алексеем. Он меня подталкивает, иди, мол, тоже потанцуй, тем более что девушка за соседним столом осталась одна. Максим со своей подружкой тоже ушёл танцевать. Я только-только набрался смелости, как к этой девушке подходит какой-то парень, крепко выпивший, берёт её за руку и тащит из-за стола. Девушка сопротивляется, повернулась и посмотрела на нас, как бы ища защиты. Я резко встал и подошёл к ним.

– Девушку отпусти, – сказал я ему и выдернул её руку из его руки.

– Не понял, тебе чего? – опешил парень.

– Девушка не танцует, – отвечаю я.

– Да ты кто такой, что решаешь, танцует она или нет? Сейчас я тебе рога поотшибаю, – парень попытался схватить меня за рубаху.

Я перехватил его руку левой рукой, а правой толкнул в грудь. Парень не удержался и упал на спину. Я не стал ждать развития событий, взял девушку за руку и посадил за наш столик. Упавший парень поднялся, но не пошёл ко мне, а направился к столику в углу, где сидела его компания и очень громко о чём-то спорила. Они все были изрядно пьяны. Было их человек восемь или десять. Среди них выделялся один пижон. Был он повзрослее остальных, было ему, наверное, лет тридцать, щеголевато одет и имел, как бы сказать, какой-то независимый вид. Чувствовалось, что в их компании он за главного. Подошедший что-то сказал ему, и вся их компания повернулась, и они начали смотреть в мою сторону. Музыка закончилась, и все ребята вернулись к столу. Они не видели, что произошло, поэтому все расселись и налили в рюмки. Девушки сели за свой столик. Я незаметно поглядываю на столик в углу. Они тоже выпили. Затем двое встали и направились к нашему столу.

– Ты, фраер, ты обидел моего друга. Толик зовёт тебя, чтобы ты извинился, – они встали рядом со мной.

– Не понял, в чём дело, вам что нужно? – приподнялся Алексей.

– Ты, кабан, сиди. Тебя не касается, – ответил один из них и толкнул Алексея на место, – нам нужен этот дрищ. Вставай, пойдём побазарим.

– Мужики, вы что-то попутали, – Алексей быстро встал, резко взял обоих за шкирки и стукнул друг о друга, – валите отсюда, целее будете.

– Ладно, ещё поговорим, – ответил один из них, и они пошли к своему столику.

– Паша, что случилось, это кто такие? – спросил меня Сергей.

– Да ерунда, пьяные придурки.

Из-за соседнего стола встала девушка, которую я защитил, и подошла к нам: «Ребята, вам лучше быстрее уйти отсюда. Это Толик, местный бандюган. С ним лучше не связываться».

– Вот ещё, нашёлся авторитет. Это ему лучше с нами не связываться, – ответил Максим.

– Ребята, я серьёзно. Рассчитайтесь и уходите потихоньку.

– Красавица, знаешь, мы от опасности никогда не бегали, – сказал Виталик.

К столику подошла девушка, которую обнимал Максим, и присела к нему на стул.

– У Толика отец – начальник милиции в Затоке. Он беспредельщик. Давайте пойдём к вам и там продолжим вечер.

– Милая девушка, понятно, что вечер испорчен, но просто так уходить не в наших правилах, – ответил я.

Тем временем к нам подошёл Толик с тремя парнями. Они бесцеремонно взяли стулья от другого столика и подсели к нам.

– Мне про вас рассказали, что вы лётчики из Афганистана. Хотя я срать хотел на лётчиков и на Афганистан, но вы можете убираться отсюда. Мы вас не тронем, а девчонки останутся с нами, – улыбаясь, сказал Толик и стряхнул пепел с сигареты, которую он держал в руке, прямо в наш салат, – даю две минуты, время пошло! Андрюша, рассчитай товарищей, – крикнул он пробегавшему официанту. Вся компания загоготала. Толик поднялся, налил из нашей бутылки в мою рюмку, выпил и бросил в эту рюмку окурок. Все повернулись уходить. Внезапно со своего места срывается Максим, подбегает к Толику и дёргает его за руку. Тот разворачивается, Максим бьёт его коротким ударом в живот. Толик складывается пополам и оседает на пол. Вся его компания оборачивается и кидается на нас. Но мы за это время успели соскочить со стульев и встретить их хорошими ударами. Несмотря на то, что в руках у них оказались кастеты и цепи, мы смогли им дать хороший отпор. Драка была не долгой и завершилась нашим явным преимуществом. Правда, пострадал Алексей – ему кастетом досталось по щеке под глазом. Пошла кровь, и Алексей прижал к щеке салфетку. Сергею достался хороший удар в челюсть. Несмотря на потасовку, оркестр продолжал играть быстрый танец, и публика не обратила на нас внимания. Из-за столика в углу соскочили ещё человек пять и кинулись к нам. В это время Толик поднялся на ноги и громко крикнул: «Ша! Разберёмся на улице. Рассчитайтесь и выходите». К нашему столику подбежал официант Андрюша, быстро рассчитал нас и тихонько говорит: «Постарайтесь обойтись без милиции, а то проблем будет ещё больше».

Вышли. На скамейках напротив входа в кафе сидело человек десять. Была ночь, ярко светили звёзды, но они были не такие, как в Афганистане, – таких звёзд я больше не видел нигде. Толик подошёл к нам и остановился напротив меня: «Мудаки, я вам дал шанс уйти подобру-поздорову. Вы им не воспользовались. Теперь мы вас будем иметь по полной. И запомните, это мой посёлок, мой ресторан, и все девчонки тоже мои. И не тебе, чмошник, решать, кому танцевать, а кому х… сосать», – и плюнул мне на рубашку. Вся его компания подтянулась к нам. Силы не равны: их вдвое больше. В руках у них цепи и обрезки арматуры. На помощь прохожих надежды не было. Из кафе никто не вышел, а случайные прохожие обходили нашу компанию стороной. «Ты парень смелый за спиной папочки и когда за тобой кодла, а чего ты сам стоишь?» – выкрикнул Виталий. Я тихонько сказал: «Занимаем круговую оборону, чтобы сзади не ударили. Первым вырубаем Толика, без него остальные – не бойцы». Мы сгруппировались так, чтобы они не могли напасть на нас сзади. Впереди встали я, Алексей и Сергей, сзади – Виталик с Максимом. Первым удар нанёс Сергей. Он стоял слева от меня. Внезапно он сделал резкий выпад вперёд и врезал Толику в челюсть. Удар был неожидан и достаточно силён, так что Толик не удержался на ногах и отлетел на руки своим дружкам. Те его подхватили и не дали упасть, но нападать на нас они не спешили. Толик сплюнул кровь на асфальт: «Ну, козёл, сейчас ты у меня попляшешь», – и вытащил из кармана раскладной нож. Это, видимо, добавило ему смелости, и он начал делать выпады в нашу сторону. Вперёд выступил Алексей: «Ну ты, урод, сейчас допрыгаешься», – и встал напротив него. Толик отступил на шаг назад, затем быстро прыгнул вперёд с выставленным ножом в руке, пытаясь с ходу достать Алексея. Алексей спокойно перехватил руку с ножом, отвёл её в сторону и свободной правой рукой из всех сил ударил Толика прямо в лоб. Тот резко отступил назад, остановился, потом закачался и со всего размаху рухнул на асфальт спиной. Нож отлетел куда-то в сторону. Все замерли.

– Ты что, Лёха, ты же его убил! – вскрикнул Виталик.

– Ни хрена с ним не случится, – ответил Алексей.

Вся компания Толика от слов Виталика пришла в какое-то замешательство, боевой пыл у них пропал, они его подняли и, шатаясь, потащили в кафе. На ступеньках какая-то женщина закричала: «Убили, убили!» Из кафе начал выходить народ. «Да нет, жив, дышит!» – крикнул кто-то. – «Скорую вызывайте!» Мы стояли, не зная, что нам делать. Подбежала девушка, которая сидела за соседним столиком: «Что стоите, быстрее валите отсюда, только не к себе. Где-нибудь спрячьтесь».

– Дельный совет. Пошли отсюда. Только прятаться мы нигде не будем, айда домой», – сказал я.

И мы быстренько пошагали к своему дому. Вошли в дом, стоим, не зная, что делать. Сергей говорит: «Девчонка права, нужно сматывать отсюда. Либо бандюки нас покромсают, либо менты повяжут».

– Согласен, – сказал я, – всё равно завтра выезжать.

– Быстренько собираем свои шмотки и валим отсюда, – сказал Алексей.

– Куда валить? – спрашивает Максим.

– В темноту, где нас не найдут, – ответил я и начал скидывать свои вещи в сумку.

За мной последовали все. Начали быстро выгребать свои майки и брюки из шкафа, из туалета свои принадлежности, из холодильника запасы продуктов, которые могли нам пригодиться. Но тут на улице раздалась сирена милицейской машины, и не успели мы сообразить, что делать, как в комнату ворвались три милиционера. Они лихо орудовали своими дубинками и нанесли несколько ударов мне по спине. Досталось также и всем остальным. Алексей было хотел дать отпор, но я его остановил: «Мужики, не сопротивляться». Видя, что мы не собираемся оказывать сопротивление, милиционеры успокоились, надели нам наручники и вытолкали на улицу. Я говорю: «Дом замкните, ключ у двери на гвоздике». Один из них пошёл, замкнул двери и сунул мне ключ в карман брюк. Нас привезли в отделение милиции и загнали дубинками в клетку из арматуры. Наручники сняли. «Ваши документы, быстро», – сказал дежурный лейтенант. Мы все подали ему документы, он разложил их на столе и начал рассматривать. «Так вы ещё и офицеры?» – протянул он.

– Да, мы военнослужащие Советской армии и требуем, чтобы вы вызвали военного коменданта, – сказал я.

– Ага, сейчас всё брошу и побегу за комендантом, – ответил он, затем добавил, – вы обычные преступники, хоть и с офицерскими погонами.

– Допустим, преступники мы или нет, может определить только суд, а пока мы задержанные, – отвечаю я.

– А ты что, грамотный? Фамилия! – крикнул лейтенант.

– Майор Колокольников.

Он кивнул милиционерам, и они втроём вошли в клетку и начали махать дубинками, нанося нам удары куда придётся. Алексей изловчился, поймал одного за дубинку, завернул ему руку и пинком вышвырнул из клетки. «Кто следующий?» – громко крикнул он. Остальные затихли и быстренько её покинули. Замкнули дверь и вышли из помещения. Мы сели на скамейку. Болела спина и плечо, куда мне достался хороший удар дубинкой.

– Вот влипли, – сказал Сергей.

– Это беспредел, – добавил Максим.

– Если они по беспределу, то и мы будем так же, – сказал Алексей. Глаз его заплыл, на щеке засохла кровь.

– Спокойно. Что у них есть на нас? Дали в морду сынку начальника милиции? Все видели в его руке нож, это была самооборона, но до утра, видимо, придётся пробыть здесь, – сказал я.

– Я думаю, нужно их в клетку не запускать, чтобы дубинками не махали, – предложил Виталик.

– Да, и требовать военного коменданта и составления протокола, короче, чтобы всё по закону, – завершил я.

Примерно через час дверь в комнату открылась, и вошли милицейский полковник и милицейский капитан. Полковник сходу заорал: «Бандиты, изуродовали моего сына, сгною, сволочи, вы до утра не доживёте!»

– Так этот хулиган с ножом – ваш сынок? – ехидно спрашиваю я.

– Молчать! Убью! Вы ему нос сломали и сотрясение сделали. Какой нож, кто видел нож?

– Товарищ полковник, прошу вас ознакомить нас с протоколом задержания, – говорю ему.

– Это кто такой умный? Подайте документы, – сказал он капитану.

Тот дал ему наши удостоверения. Полковник хмыкнул.

– Военные? Вы задержаны по подозрению в совершении уголовного преступления – нанесение тяжких телесных повреждений. Завтра утром следователь вами займётся.

– Мы требуем, чтобы вы вызвали военного коменданта, – сказал я.

– Майор? Вы Колокольников?

– Так точно, я.

– Всему своё время. И протоколу, и коменданту. До утра вы будете здесь, и эту ночь запомните надолго.

Они вышли. Мы снова остались одни. Сергей с Алексеем оторвали от рубашки Алексея рукава, свили верёвку и плотно привязали дверь в клетку, чтобы открыть её просто так стало невозможно. Слова полковника о том, что мы запомним эту ночь, нам не понравились. Мы решили держать оборону и не допустить, чтобы нас избивали.

Прошло часа два, дверь открывается и входит милиционер: «Колокольников, на выход». Подходит к двери клетки, пытается её открыть, но увидел, что она завязана, вышел в коридор.

– Товарищ капитан, посмотрите, что они сделали.

– Что сделали? – в помещение заходит капитан милиции и с ним Валерий Григорьевич.

У нас рты раскрылись от удивления.

– Привет, соколики. Что вы тут делаете? Семёнович, давай Колокольникова, пойдём к тебе, потолкуем.

Алексей развязал дверь, и я вышел. Зашли в какой-то кабинет. Капитан закрыл дверь. Сели.

– Паша, давай по порядку, что случилось? – начал Валерий Григорьевич.

Я всё достаточно подробно рассказал.

– Семёнович, а ты что скажешь? – Валерий Григорьевич посмотрел на капитана.

– Деталей не знаю, когда пришёл на дежурство, они уже сидели. Потом прибежал Тищенко и давай орать, что они избили его сыночка, сломали ему нос и сделали сотрясение мозга.

– Ну, положим, про нос я поверю, но про сотрясение мозга… Откуда у его Толика взялся мозг? В помине не было, собственно, как и у его папаши.

– Это точно, – поддакнул Семёнович.

– Паша, ты говоришь, что у него был нож? – спрашивает меня Валерий Григорьевич.

– Был, – отвечаю, – мы все видели.

– Семёнович, а что в протоколе?

– Да ничего. Нет ни протокола задержания, ни опроса потерпевшего, ни свидетелей, ни подозреваемых.

– Интересно девки пляшут, – ухмыльнулся Валерий Григорьевич, – может, и в журнале учёта ничего нет?

– Хочешь верь, хочешь не верь – ничего.

– Тогда что они здесь делают? Отпусти их, они нигде не числятся.

– Григорьевич, с радостью бы отпустил и ещё поблагодарил, что поучили уму-разуму Толика. Но, сам понимаешь, мне до пенсии ещё три года нужно дослужить, а вступать в конфликт с Тищенко – себе дороже.

– А что этот Тищенко тебе сказал?

– Сказал, чтобы до утра их отработал по полной, а утром они любой протокол подпишут.

– Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд, – вновь произнёс Валерий Григорьевич.

Видимо, он обдумывал дальнейшие действия.

– Майор, не бойся, не буду я вас обрабатывать. У меня самого сын в Афгане служит, срочник. А был бы на моём месте Козуля, который вас принимал, к утру бы вас инвалидами сделали.

– Значит, так, – произнёс Валерий Григорьевич, – уже ночь, спать давно пора. К утру приедет за вами гарнизонный патруль и увезёт в Одессу. Я позвоню начальнику гарнизона, он мой старый друг – охотимся вместе. Ты, Семёнович, напиши протокол задержания, что, мол, громко распевали песни, спать соседям мешали и протокол отдашь начальнику патруля, а он тебе расписку. Когда появляется ваш Тищенко на работе?

– Обычно часов в десять.

– Так вот, чтобы к десяти духу ребят здесь не было. А Тищенко скажешь, что приехал патруль, кто вызвал – не знаешь, и всех увёз, оставили тебе расписку. Поднимать бучу Тищенко побоится.

– Валерий Григорьевич, у нас там вещи остались на даче, и ключ нужно отдать Егору Владимировичу.

– Где ключ?

– Вот он, – я подал ключ.

– Хорошо, Паша, не переживай, я всё передам Егору, вещи он привезёт на аэродром. Ладно, Паша, может, ещё свидимся когда. Хорошие вы ребята, по делу отделали этого недоумка. Может, поймёт, что на его силу всегда найдётся другая сила.

Мы крепко пожали друг другу руки, и Валерий Григорьевич вышел. Я вернулся в клетку и всё рассказал ребятам.

Утром за нами приехали на уазике два солдата и лейтенант. Лейтенант быстро забрал протокол, наши документы, написал расписку, и мы поехали в Одессу. По дороге он отчитал нас, дескать, мы позорим звание советского офицера: напились, дебоширили. На что ему ответил Максим, мол, понимаешь, брат, отпуск закончился, немножко не рассчитали свои силы. Потом попели с девчонками, может, немножко громко. Но завтра улетаем в Афганистан, исполнять свой интернациональный долг. Лейтенант замолчал и посмотрел на нас с каким-то уважением: «Имейте в виду, что начальник гарнизона в курсе о вашем поведении».

Привезли нас на гарнизонную гауптвахту. Вышли во дворе. Двор просторный, посередине плац. По команде лейтенанта мы построились. Через несколько минут к нам вышел полковник. Взял документы у лейтенанта, прочитал.

– Майор Колокольников на месте, остальных в камеру, – отдал распоряжение лейтенанту.

Все ушли, я остался стоять один.

– Про ваши «подвиги» мне рассказал Валерий Григорьевич. Не одобряю. Взрослые люди, офицеры, связались с юным ублюдком. Не могли обойтись без драки?

– Извините, товарищ полковник, не смогли. Эти юные отморозки провоцировали нас, оскорбляли и драку затеяли первые, тем более что их предводитель начал размахивать ножом.

– Ладно. Будем считать, что морду набили ему правильно. Звонил Егор Владимирович, просил вас пристроить дня на три-четыре. Потом вы улетите. Попозже он заедет к вам. Пристроить вас могу только на гауптвахте, больше негде.

– Спасибо, товарищ полковник.

– Всё. Идите в камеру.

Камера была офицерская, с кроватями и постелью. Разместились в ней с комфортом и завалились спать.

Разбудил нас Егор Владимирович. Он вошёл в нашу камеру и присел на свободную кровать.

– Ну, что, герои, как дела? – спрашивает нас.

– Всё нормально, товарищ полковник, – только Алексея нужно показать врачу, у него вся щека в крови и глаз совсем заплыл.

– Лейтенант, – крикнул полковник в коридор, зашёл знакомый нам лейтенант, – проводите раненого к врачу.

– Есть, – и они вышли.

– Ну, устроили вы переполох в Затоке, начальник милиции сам не свой.

– А кто такой этот Тищенко? – спрашиваю я.

– Да бандит с большой дороги, только в милицейской форме. Со своим сынком обирает продавцов на базаре. Сынок с дружками ворует у отдыхающих, грабят людей в темных переулках. А папа их прикрывает. И управы на них никакой.

– Егор Владимирович, а наши вещи? – спросил Максим.

– Иди, в машине лежат, принеси сюда. Поживёте пока здесь. Сегодня прилетают техники из вашей базы, займутся ремонтом самолёта.

– Отлично, завтра домой? Можно мы Максима отправим на самолёт, пусть проконтролирует?

– Дело ваше, вы не арестованные, можете свободно ходить. Пусть быстрее собирается, вместе поедем.

Максим несказанно обрадовался, и они уехали на аэродром.

Вскоре пришёл Алексей: лицо заклеено пластырем, на глазу повязка. Оказывается, кастет рассёк ему кожу ниже глаза, пришлось зашивать. Хорошо, в глаз не попал. Вечером вернулся Максим, весь светится от радости. Самолёт готов к полёту, они с техниками всё проверили, утром за нами заедет Иван Вениаминович. Легли спать, кровати не очень удобные, долго не мог заснуть, столько всего произошло за этот незапланированный полёт. Наконец наступило утро. Быстренько встали, умылись, позавтракали. Сидим, ждём Ивана Вениаминовича. Ближе к обеду он пришёл к нам с генералом Трофимовым.

– Товарищи офицеры! – громко скомандовал я.

Все быстренько построились.

– Вот, Юрий Иванович, полюбуйтесь на этих красавцев. Стыдно, майор. У Серёги челюсть опухла, а с Лёхой что сделали? Собирайтесь, дома получите взыскания.

– Ну, ты уж, Иван Вениаминович, строго их не суди. Пострадали за правое дело.

– Ладно, товарищ генерал, разберёмся, – ответил Иван Вениаминович.

Мы взяли свои вещи и уселись в прибывший за нами уазик. Иван Вениаминович с генералом поехали на его «Волге».

Подъехали к самолёту. Аж сердце защемило, как я соскучился по нему. Поднялись, переоделись в комбинезоны, заняли свои места. Иван Вениаминович на правом кресле. Алексей, как раненый в бою, разместился вместе с техниками в комнате отдыха. Они о чём-то пошептались, Алексей пришёл, вытащил из своей сумки остатки нашей еды, собрал кружки, подмигнул мне здоровым глазом, улыбнулся и снова ушёл в комнату отдыха. Всё понятно. У них с собой было. Я достал из кармана комбинезона мятое письмо от Маши и разорвал его на мелкие клочки. Затем открыл форточку и выбросил наружу. Ветер тотчас подхватил обрывки, и они понеслись по полю. Назад возвращаться нельзя. Идти нужно только вперёд. И жить здесь и сейчас.

Глава 12

Шла обычная, даже, можно сказать, будничная подготовка к вылету. Максим с Виталиком занимались погрузкой в самолёт КАМАЗа. Сергей пошёл уточнять маршрутные карты, Алексей разбирался с заправкой, а я слонялся возле самолёта без дела. Через час всё будет готово и можно вести экипаж на медицинский осмотр. Но я решил сходить пораньше, возможно, удастся увидеться с Олей. Когда есть возможность, я всегда захожу в медпункт, и мы сидим за столом, пьём чай и разговариваем. Оля славная девушка, одна воспитывает своего сыночка Вадика. Когда Оля на дежурстве, за мальчуганом присматривает её соседка по общежитию, которая тоже работает в нашем медпункте. Я заскочил в раздевалку и достал с полки коробку с машинкой. Нужно занести Оле, пусть обрадует мальчугана. Я частенько приношу ему из магазина какую-нибудь игрушку или с базара свежих фруктов. Вадик начал хорошо говорить и учить стишки, и Оля с удовольствием всё мне рассказывает. К сожалению, мы с ней живём в разных общежитиях, так как Оля не военнослужащая, поэтому мы видимся не на службе очень редко. Это когда мои выходные дни совпадают с Олиными. Я заезжаю за ней на автобусе, и мы вместе с Вадиком, который едет на велосипеде, идём гулять в парк. Хорошо, парк расположен не далеко от Олиного общежития. Вот и сейчас я зашёл в медпункт, там кроме Оли никого не было. Поздоровались, она чмокнула меня в щеку. Я отдал ей коробку с машиной. Мы сели за стол, Оля налила чай и поставила банку с вареньем.

– Павлик, прекрати баловать ребёнка, у него игрушек больше, чем нужно малышу.

– Детей всегда нужно баловать, ведь это их детство. Оно пройдёт и больше никогда не вернётся, а игрушки запомнятся ему надолго.

– Летите?

– Да, сейчас придём на медосмотр.

– Куда?

– Как всегда, сегодня Кандагар.

– Когда назад?

– Надеюсь завтра с утра вылететь, к обеду будем.

– Я завтра выходная, прилетишь – заходи, я что-нибудь вкусненькое приготовлю.

– Оленька, ты меня балуешь.

– А что, нельзя? Мне, может, приятно тебя побаловать.

– Хорошо, если, конечно, нас не поставят в рейс без отдыха.

– Я тебя буду ждать.

В коридоре раздались шаги – это мои ребята пришли на осмотр. Я выглянул в коридор: «Что-то вы быстро управились?»

– Васильев поторопил, там какая-то шишка с нами летит, – ответил Алексей.

– Чаю не дали попить.

– Командир, вернёмся из полёта, иди к своей Оленьке и пей чай хоть до утра, – сострил Максим.

Остроты и шутки моего экипажа по поводу наших с Олей отношений уже достали. Да и нет никаких отношений. Просто дружеские, дальше поцелуя в щёку дело не доходило. Хотя, чего греха таить, Оля мне очень нравится. Красавица, умница. Хорошая хозяйка. Лариса мне неоднократно говорила: «Чего девушку мучаешь, делай ей предложение, и женитесь. Лучшей жены не найдёшь». Я это тоже понимаю, но что-то меня останавливает. Оля ко мне тоже очень хорошо относится, каждый раз желает удачного полёта и чмокает в щёку, каждый раз ждёт меня и волнуется, если задерживаемся. Но она тоже не форсирует события. Обожглась, крепко обожглась девочка. Теперь десять раз подумает, прежде чем принять какое-то решение.

Оля нам подписала полётное задание, поставила штампик, чмокнула меня в щёку, и мы пошли к самолёту. Возле самолёта стоял какой-то неизвестный мне генерал вместе с Иваном Вениаминовичем. Я подошёл и отдал честь.

– А вот и наш майор Колокольников, я вам про него рассказывал. А это генерал Евдокимов, начальник политотдела.

Мы поздоровались.

– Значит, это вас назвал «чёрным тюльпаном» наш композитор и автор песен Александр Розенбаум. Он прилетал в Кабул, давал концерт, и там прозвучала его новая песня.

– Товарищ генерал, первый раз слышу и о песне, и о композиторе, – вздохнул я.

– Товарищ Васильев, почему не проводится политическая работа с экипажами? О них сочиняют песни, а они не знают, – сделал замечание генерал.

– Товарищ Евдокимов, я тоже не слышал такой песни, хотя песни Розенбаума слышал много раз.

– У тебя в кабинете магнитофон есть?

– Так точно, есть, – ответил Иван Вениаминович, хотя я никогда не видел магнитофона в его кабинете.

– Пошли, кассета у меня с собой, – и быстро зашагал в сторону штаба.

Васильев за ним и махнул нам рукой, чтобы не отставали. В кабинете Иван Вениаминович достал магнитофон из стола, а Евдокимов вставил в него кассету, и зазвучали аккорды песни. Голос певца показался мне очень знакомым. Он пел об Афганистане, о погибших солдатах, о лётчиках, везущих груз 200. Песню я не понял, голова была занята другим. Все мысли о предстоящем полёте, так что слов толком не разобрал и не запомнил. Только вот Максим вставил своё замечание: «Товарищ генерал, про водку в стакане – это не про нас».

– Макс, заткнись, не про вас, это образ такой, – прервал его Иван Вениаминович.

Песня кончилась, и я повернулся к Ивану Вениаминовичу: «Товарищ полковник, разрешите начать подготовку к полёту».

– Да, да, приступайте, генерал летит с вами.

– Есть, разрешите идти.

– Да идите уже, я же сказал, – было видно, что настроение у Ивана Вениаминовича испортилось.

Мы дружно вышли из кабинета.

Взлетели, летим.

– Лёха, ты что-нибудь понял: что за песня, что за «чёрный тюльпан» и при чём здесь мы?

– Командир, песня должна быть ко времени и к месту, а не так – на ходу.

– Мужики, вернёмся в Ташкент, я её найду, тогда и послушаем, при чём там водка в стакане, – подключился Виталий.

Прилетели, сели – всё без проблем. Генерала встретил начальник аэропорта, они сели сразу в машину и уехали. У самолёта остался Максим, а мы все вместе пошли в сторону аэропорта. Нужно было поговорить с дежурным, чтобы нас побыстрее загрузили, и с утра вылететь. Но дежурный сам шёл нам навстречу. Поздоровались.

– Паша, вылет откладывается.

– Это ещё почему?

– Генерал Евдокимов завтра будет на совещании до вечера, потом пьянка, так что полетите послезавтра с утра.

– Вот блин, всё не слава богу, – проговорил Алексей, и мы все вместе развернулись назад к самолёту, чтобы забрать свои вещи и идти в гостиницу.

Подождали, пока Максим закончит с разгрузкой, затем отбуксировали самолёт в самый дальний угол стоянки, чтобы не мешал другим бортам. Собрали все свои личные вещи и дружной компанией потопали в гостиницу. Нурлан попросил, чтобы мы взяли его с собой, так как ночевать в чужой казарме ему не хотелось. Дежурная гостиницы не хотела селить срочника, но Максим ей так многообещающе улыбнулся, что она быстренько сдалась. Нашёлся отдельный номер для Максима и отдельный для Нурлана. Зачем отдельный номер для Максима, конечно, все поняли.

Утром, немного опохмелившись, так как в гостинице встретились с экипажем ГВФ¹⁷ из Москвы, чей Ту-154 стоял у перрона, и которые привезли на совещание какого-то большого политического члена, пошли в столовую. Позавтракали и стоим, думаем, как убить время до вечера. Делать совершенно было нечего. Я уже было собрался назад в гостиницу, чтобы провести весь день с книжкой, как ко мне подходит Нурлан и просит разрешения со своим земляком, который служит в роте охраны, сходить на базар.

– Командир, отличный базар, Берик там был много раз.

– А где твой Берик?

– Да вот он, – и Нурлан махнул рукой солдату, который околачивался неподалёку.

Подошёл старший сержант, представился. Я спрашиваю, что за базар, где он?

– Да вон, за колючкой, метров восемьсот; отличный базар, недорогой, и всё там есть, – отвечает Берик.

К нам подтянулись остальные наши ребята.

– Командир, о чём базар? – спрашивает Сергей.

– Да вот, Нурлан предлагает сходить на рынок, что-то ему там нужно.

– Мужики, это без меня, – сказал Максим, – я спать.

– Ну это, Макс, понятно, ночь была непростая? – хихикнул Виталий.

Максим повернулся и потопал к гостинице.

– Командир, ты же знаешь, что выход за территорию аэродрома запрещён, – сказал Алексей.

– Да там есть проход в колючке, все туда ходят, а в карауле мои ребята стоят, так что, майор, проблем не будет, – с акцентом сказал Берик.

– Тебе что надо-то, Нурлан? – спрашиваю я.

– Магнитофон хочу себе купить, скоро дембель, домой привезу.

– А деньги у тебя есть, там же афгани нужны? – спросил Сергей.

– Товарищ майор, они всякие деньги берут, даже рубли, но лучше доллары или чеки. А Нурлану, как земляку, я чеки у пацанов купил.

– А что там, на базаре, ещё есть? – заинтересовался Виталик. – Мне бы тоже магнитофон не помешал.

– Да всё у них есть, шмотки, кроссовки американские, техника всякая из Японии. Они недавно там встали, несколько дней. Ещё не всё расторговали.

– Мне ничего не нужно, делайте как хотите, – сказал Алексей, – хотя пацанам что-нибудь бы купил.

– А деньги у нас есть, а то у меня только чирик в кармане? – спросил я.

– У меня стольник, – ответил Серёга.

– И у меня стольник, – сказал Виталий.

– Богатые, бродяги. Ну, если мне займёте, то, пожалуй, схожу и я, – сказал Алексей.

– Надо бы дежурного предупредить, – решил я.

– Зачем? Не разрешит, так сходим, тут все так ходят, – засуетился Берик.

– Так никуда не пойдём, все за мной, – скомандовал я.

Пошли на АДЦ, так как дежурный должен быть там, готовились принять борт. Дежурный оказался мне хорошо знаком.

– Валера, тут такое дело, ребята хотят сходить на базар, который неподалёку, – говорю я дежурному, старлею с красной повязкой, – выпиши пропуска.

– Паша, блин, некогда сейчас, борт ждём, да и не положено, ты же знаешь.

– Может, попозже подойти?

– Паша, с КПП топать очень далеко, а вон там, в колючке, сделали проход – возьми кого-нибудь из местных солдат, они покажут. Только туда и обратно.

– Спасибо, Валера, я возьму Берика, – и кивнул ему на сержанта.

– Давай, только быстро.

– Разрешение получено, – сказал я, подойдя к своим, – веди, Сусанин.

И мы дружно двинулись вслед за Бериком, который подвёл нас к небольшой дыре в колючке. За колючкой, метрах в пятистах или чуть дальше, стояли несколько палаток и были видны какие-то люди. Мы по очереди пролезли в дыру и зашагали по натоптанной тропинке. Впереди шли Нурлан с Бериком и о чём-то громко разговаривали по-казахски. За ними Виталий с Сергеем, мы с Алексеем были в конце нашей процессии. Тропинка была хорошо протопана и проходила среди зарослей конопли. От неё исходил сладковатый запах, так что начала кружиться голова. Внезапно впереди раздался сильный взрыв, даже в ушах зазвенело; я глянул вперёд – где шли Нурлан и Берик, поднималось облако пыли, летели камни и куски человеческих тел.

– Ложись! – истошно крикнул Алексей, и я упал прямо в заросли конопли.

Прижался всем своим телом к земле и лежу, почти не дышу. Недалеко от меня упал здоровенный булыжник, и ещё что-то мягкое шлёпнулось на землю. Больше взрывов не было. Я приподнялся на руках – никого не вижу, все тоже лежат. Булыжник упал в полуметре от того места, где была моя голова. У меня аж в животе похолодало: ещё бы чуть-чуть, и он бы размозжил мне голову. А на тропинке неподалёку от меня лежал кусок мяса, и от него шёл сильный запах, как на базаре в мясном ряду, сочилась кровь – и меня резко стошнило. Пыль оседала, в воздухе стоял сильный запах горелого и ещё чего-то неприятного.

– Мужики, живы? – крикнул я сбившимся голосом.

– Всё нормально, командир, – подал голос Сергей, – попали в Нурлана с его другом.

Сзади послышался топот ног. Прибежало человек десять солдат в бронежилетах, которые быстро заняли круговую оборону, но никуда не стреляли.

– Всем прижаться, лежать! – крикнул один из них.

Я снова плотно прижался к земле. Но ни взрывов, ни выстрелов не было. Вскоре сзади раздался рёв двигателя, и БМП¹⁸, прорвав колючку, выехал впереди нас. Постоял несколько минут, затем на нём раскрылся люк и оттуда выглянул боец. Один из солдат, которые заняли оборону, поднялся и громко крикнул: «Старлей, похоже, на мине подорвались, атаки не видно».

– Всем быть на местах, ждать сапёров. Ну, суки, вы у меня получите, – и он махнул рукой в сторону базара, – как жопой чувствовал, не зря базар разбили у аэродрома.

БМП, лязгнув гусеницами, развернулся в сторону базара и начал стрелять из пушки. Я встал и увидел, что там, где был базар, взметались фонтаны из пыли, метались люди. Я видел бегающих туда-сюда женщин, детей, мужчин. Внезапно раздался сильный взрыв – я даже присел, – и над базаром поднялся столб черного дыма. БМП прекратил стрельбу, и из башни высунулся старлей: «Вот гады! Ты видел, лётчик, ты видел? Мины взорвались, в палатке лежали. Ну гады, с землёй сровняю». И БМП рванулся к тому месту, где был рынок. Не успел он уехать, как сзади раздалась сирена скорой помощи, и к пролому, оставленному БМП, подъехал уазик-таблетка. На бортах были нарисованы большие красные кресты. Из кабины выскочила Анюта, девушка-медик, а сзади вылезли несколько солдат-узбеков.

– Анюта, стой, назад, в машину, здесь мины! – громко крикнул один из бойцов.

Анюта быстро заскочила в кабину и остановилась на подножке. Я стоял и глядел на неё, а она на меня.

– Боже, Пашенька, ты жив? А нам позвонили и сказали, что ваш экипаж попал под миномётный обстрел.

Анюта. Я её часто встречал у самолёта, когда мы прилетали в Кандагар. Она стояла на стоянке и приветливо махала мне рукой. Часто она выходила из медпункта, когда мы грузились и готовились к вылету. Ничего странного в том, что мы часто сталкивались с ней, я не видел, хотя Максим иногда толкал меня в бок локтем и улыбался. Я не знал её фамилии, не знал звание – просто Анюта, и всё. И вот сейчас она стояла на подножке и смотрела на меня как-то по-особенному, на глазах слёзы. Она была в кроссовках и афганке, на плечах были погоны, но звание я рассмотреть не мог. Невысокого роста, крепко сбитая, с немного хрипловатым голосом – наверное, курит, – она смотрела на меня, и из её глаз текли слёзы. Затем села в кабину, а старый узбек-сверхсрочник что-то утешительное ей говорил. Она размазала слёзы по щекам, но никак не могла успокоиться. Закурила. Потом снова выглянула из кабины: «Паша, кто-то погиб?»

– Да, Анюта: наш бортстрелок Нурлан и его земляк Берик.

– Берик… какой Берик?

– Не знаю, сержант.

– Старший сержант?

– Да.

– Знаю. Он из роты охраны, ему через два месяца на дембель.

– Нашему Нурлану тоже, они земляки, с одного призыва, – ответил я.

– Вот вместе и полетят, – сказал солдат, который был ближе ко мне, – он из нашей роты.

Сзади снова раздался гул мотора, и к нам подъехал «Урал» с бойцами в кузове. Они попрыгали из кузова, взяли миноискатели и не спеша цепью пошли к нам по тропинке. Один из них прошёл около меня, он был сосредоточен и внимательно осматривал всё вокруг. Стоящие сзади уазика узбеки сели в траву и закурили. Вдруг один из бойцов, что заняли круговую оборону, громко крикнул, обращаясь к ним: «Эй, саксаулы!» – узбеки не отреагировали, тогда он поднял автомат и выстрелил в воздух.

– Саксаулы, бля, к вам обращаюсь.

Узбеки встали и посмотрели на кричавшего.

– Чую, вы чарс подорвали – поделились бы.

– Да, есть маленько, сейчас обдолбимся и начнём собирать жмуриков, – ответил один из них.

– Я говорю, отсыпьте малость.

– Иди, русский, дадим.

– Ты, жопа чёрная, не понял, бля, что с тобой дед разговаривает? – громко прикрикнул на них солдат.

– Погоди, шурави, сейчас принесём, – извиняющимся тоном сказал один из узбеков.

Они что-то достали из машины, и один из них, маленького роста, подбежал к солдату и передал ему пакетик.

– Спасибо, земеля, – ответил солдат, и к нему начали подходить остальные солдаты, которые занимали круговую оборону.

– Что такое чарс? – спросил я у солдата, который сидел неподалёку от меня.

– Пыльца с конопли, наркота, короче, – ответил он.

– Мамонт, а ты чо, опять не будешь? – громко крикнули из группы стоящих солдат.

– Не буду, завянь, Костян, ты же знаешь, – ответил боец.

– Почему мамонт? – вновь спросил я.

– Фамилия – Мамонтов. Не курю я эту дурь. Мне скоро на дембель, а я хочу вернуться из этого говна нормальным человеком, а не обдолбанным наркошей. А ты, лётчик, впервой в такой переделке – облевался весь? – спросил он.

– Да, в такой не бывал.

– Я тоже по первой блевал, когда трупы видел, а теперь привык.

– А ты, боец, откуда?

– Из Москвы.

Тут наш разговор прервал рёв БМП, которая остановилась возле нас. Из башни вылез старлей. Он был тоже в кроссовках, как и многие из бойцов, и в афганке, застиранной и высушенной афганскими ветрами добела. Был он чёрен, кучеряв, небрит. Очень колоритная фигура. На одном плече был погон, на другом он просто болтался на нитке. Звания не различить.

– Всё, сровнял с землёй духов. Лётчик, ты же видел взрыв мин на рынке, подтвердишь?

– Конечно, не беспокойся.

Он встал на корпус и громко крикнул: «Сапёры всё проверили, тут мин нет. Впереди по тропинке сняли ещё одну. Санитары, собирайте двухсотых, рота охраны – бегом в расположение, ну а вы, лётчики, вместе со мной, оставаться здесь и ждать. Скоро приедет машина из особого отдела со следователем.

– Зачем следователь? – не понял я.

– Уголовное дело расследовать. А как же: погибли два солдата, я расхерачил мирный душманский базар – это, лётчик, всё не так просто. Ты военный или гражданский?

– Военный, майор Колокольников.

– А я до сих пор старлей – а почему, думаешь? Да потому, что мочу этих духов и буду мочить. Ты, лётчик, сколько уже в Афгане?

– Долго, со счёта сбился.

– И я с самого первого дня.

– Что-то ты на цыгана, старлей, смахиваешь, – подключился к разговору Алексей.

– А я почти цыган и есть, из Молдовы я, браток, – старлей соскочил с брони, и они со своим экипажем устроились в тени БМП.

Подошли узбеки из санитарного взвода и начали собирать останки бойцов, которые были разбросаны вокруг воронки. Я, чтобы не смотреть на это, подошёл к уазику.

– Пашенька, как я испугалась, я думала, что ты погиб. Какое счастье, что жив.

– Повезло, Анюта, а мог бы идти впереди.

Мы стояли, смотрели друг на друга и молчали. Подошли узбеки, притащили тяжёлый цинковый ящик и погрузили в уазик.

– Паша, ещё увидимся, – сказала Анюта, и они уехали.

Мы все сели в кружок на вытоптанную коноплю и молчали. Солнце палило нещадно. Разгар жаркого афганского лета. Говорить было нечего. Через полчаса подъехал уазик, из него выскочил бравый майор в сапогах, в полевой форме, подпоясанный портупеей, с кобурой на боку. Старлей от БМП подошёл к нам. Майор со всеми поздоровался за руку, затем обратился к старлею: «Ну что, ты опять фигурант, Егор. Тебе ещё не надоело во все дыры влезать? Сколько я на тебя уже бумаги извёл».

– Володя, эти суки мин наставили на тропинке. На этой и ещё на той, что с КПП идёт, сапёры сняли. И на базаре у них мины хранились, вон лётчик видел, как рвануло.

– Ладно, Егор, это ты мне будешь завтра в кабинете рассказывать. А сейчас под домашний арест. И без фокусов.

Затем повернулся кнам. Забрал наши офицерские удостоверения и лётные книжки.

– Короче, из гостиницы ни шагу, завтра я сам к вам подъеду. Будем разбираться, почему вы самовольно покинули территорию части, в результате чего погибли два солдата.

– Товарищ майор, у нас завтра утром вылет с генералом Евдокимовым.

– Генерал найдёт, на чем убраться отсюда, не твоя забота, майор.

Майор развернулся, сел в машину и уехал. А мы побрели в гостиницу, где нас с нетерпением ждал Максим, который уже всё знал. Сели в мой номер, Алексей достал бутылку водки и разлил по стаканам. Все молчали, происшедшее давило на нас, трудно было осознать, что погибнуть мог любой из экипажа. Пить не хотелось. Я держал стакан в руке, Лёха тоже.

– Земля ему, нашему Нурлану, пухом, – сказал Максим и выпил один, – хотя он мусульманин, наверное, по-другому нужно говорить.

Мы сидели и молчали. Говорить было не о чем и не хотелось. Вдруг дверь раскрывается, и на пороге возникает сегодняшний старлей. В руках трёхлитровая банка.

– Привет, лётчики. А что такие кислые? Закусить чем найдётся? – и он поставил банку на стол.

– Егор, ты же вроде под домашним арестом? – спрашиваю я.

– Лётчик, знаешь, после каждой операции я сижу под домашним арестом, так что не привыкать. А вы что такие хмурые, товарищ погиб? И ты чувствуешь себя виновным в его гибели? В гибели виноват только сам погибший. И это практически всегда. Шёл бы твой стрелок и внимательно смотрел себе под ноги, вместо того чтобы трепаться со своим земляком, скорее всего, мину бы он увидел, замаскирована она была неважно, во всяком случае та, которая стояла дальше по тропинке. Радоваться нужно, лётчик, что не ты. Если бы я по каждому погибшему бойцу впадал в печаль и посыпал голову пеплом то, что бы было? А я живу и радуюсь, что живу. Хотя, как офицер и командир, я ответственен за жизнь своих подчинённых.

Он разлил спирт по стаканам.

– Давайте выпьем за упокой вашего товарища, – и он опрокинул стакан себе в рот.

Я тоже выпил, спирт обжёг мне горло, и я быстренько потушил его водой. Лёха достал из своей сумки привезённые продукты и разложил их на столе.

– А что теперь со следователем делать, как выкручиваться будешь? – спросил я старлея.

– Это с Володькой, что ли? Это ему нужно выкручиваться, а не мне. Знаешь, лётчик, если каждого офицера сажать после проведённой операции, то бить духов будет некому. Вот и пусть думает, как дело закрыть.

– Не понял, а что ты должен был сделать? – спросил я.

– Вывезти вас в безопасное место и ждать следователя. Он бы приехал, составил протокол. Затем вызвал местные власти и произвёл досмотр на базаре. А базара бы через час там уже и в помине не было, и ищи-свищи духов по всем горам. А они поставили бы мину на другую дорогу, и там снова подорвался бы какой-нибудь ротозей. А так я решил проблему кардинально, но не по закону. Зато спать буду с чистой совестью, что убийцы твоего стрелка получили по заслугам. Вот такой расклад.

– И что тебе теперь будет? – спросил Сергей.

– Лётчик, дальше Афгана не пошлют, меньше взвода не дадут и ниже лейтенанта не разжалуют. Так что, лётчик, живы будем, не помрём, – и залпом опрокинул в себя ещё стакан спирта.

Выпили все. Сидим, закусываем. Вдруг стук в дверь. Не дожидаясь ответа дверь открывается, и на пороге стоит Анюта. У меня, да и не только у меня, отвисла челюсть.

– Как я вычислила, где вы и чем сейчас занимаетесь? – весело проговорила она и подошла к столу.

Анюта принесла с собой пакет с консервами.

– Егор, ты, как всегда, там, где наливают. Открывай давай банки, и налейте даме.

Максим засуетился и, пока Егор открывал консервы, всем разлил чистый спирт.

– Анюта, это у нас третий тост, – сказал Егор и встал.

Встали все.

– Самая справедливая вещь на свете – смерть. Никто ещё не откупился. Земля всех принимает: и добрых, и злых, и грешников, а большей справедливости на этом свете нет, – сказала Анюта.

Все выпили, не закусывая, Анюта тоже. «Боже, какая девушка», – не ко времени пронеслось у меня в голове.

Пошёл разговор о том, о сём. Виталий притащил какой-то магнитофон и поставил кассету. Долго её крутил вперёд и назад, наконец нашёл, что искал.

– Мужики, «Чёрный тюльпан» Розенбаума, – и включил полную громкость.

Раздались аккорды песни, которую нам включал начальник политотдела.

В Афганистане, в «чёрном тюльпане»,

C водкой в стакане мы молча плывём над землёй,

Скорбная птица через границу

К русским зарницам несёт ребятишек домой.

В «чёрном тюльпане» те, кто с заданий

Едут на родину милую в землю залечь.

В отпуск бессрочный, рваные в клочья —

Им никогда, никогда не обнять тёплых плеч.

Когда в оазисы Джелалабада,

Свалившись на крыло, «тюльпан» наш падал,

Мы проклинали все свою работу,

Опять бача подвёл потерей роту.

В Шинданде, в Кандагаре и в Баграме

Опять на душу класть тяжёлый камень,

Опять нести на родину героев,

Которым в двадцать лет могилы роют.

Которым в двадцать лет могилы роют.

Но надо добраться, надо собраться,

Если сломаться,

То можно нарваться и тут.

Горы стреляют, «стингер» взлетает —

Если нарваться,

То парни второй раз умрут.

И мы идём совсем не так, как дома,

Где нет войны и всё давно знакомо,

Где трупы видят раз в году пилоты,

Где с облаков не валят вертолёты.

И мы идём, от гнева стиснув зубы,

Сухие водкой смачивая губы.

Идут из Пакистана караваны,

А значит, есть работа для «тюльпана».

И значит, есть работа для «тюльпана».

А. Розенбаум

Песня закончилась, все молча встали и молча выпили. Только теперь до меня дошёл глубокий смысл слов. «Чёрный тюльпан» – ведь это наш Ан-12, когда отстреливает тепловые ловушки. В горле стоял комок, так что я не мог ничего сказать. У Алексея слеза катилась по щеке. Анюта прижала платок к глазам, и её плечи содрогались от рыданий. Старлей Егор, встал, посмотрел на каждого из нас своими тёмными глазами, затем подошёл к каждому и пожал руку. Анюта подошла ко мне и прижалась к груди. Рыдала навзрыд: «Прости меня, не могу, мне столько приходится видеть смертей, что душа закаменела, а вот сейчас прорвало; какая страшная война и какая правильная песня». Понемногу все успокоились, и пьянка продолжалась своим чередом. Пили за медицину, за десант, за авиацию, за женщин и ещё за что-то – за что, уже не помню.

Виталий принёс откуда-то гитару и начал подбирать аккорды к «Чёрному тюльпану». К нему подошёл Егор, зажал гриф, и гитара замолчала. Он взял её себе: «Мужики, хватит о войне». И полилась песня.

На ковре из жёлтых листьев,

В платьице простом,

Из подаренного ветром крепдешина,

Танцевала в подворотне осень вальс-бостон…

Все как зачарованные слушали песню. Но вот она закончилась, была уже глубокая ночь. Начали расходиться.

– Анюта, я тебя провожу, – проговорил нетрезвым голосом Егор.

– Спасибо, старлей, но это тебя нужно самого провожать, – и она подтолкнула Егора к двери.

– Паша, а с кем ты живёшь? – спросила меня Анюта.

– С Лёхой, с кем же ещё – он мой второй пилот и помощник.

Анюта так выразительно посмотрела на Алексея, что он взял свою сумку: «Сегодня я пойду посплю у Макса, а то ему опять выспаться не дадут», – и собрался выходить. Анюта подошла к нему и сказала: «Спасибо, Лёха». Мы остались одни. Рано утром Анюта убежала в свой госпиталь.

Весь день слонялись по гостинице, но следователь так и не пришёл. На другой день к нам зашёл Иван Вениаминович – видимо, его специально вызвали разбираться с нами.

– Паша, дело очень непростое. Знаешь, что такое самовольное оставление части во время проведения боевых действий? Дело пахнет трибуналом. Погибли солдаты.

– Товарищ полковник, на войне всегда кто-то погибает. Мы могли получить официальное разрешение и выйти через КПП, а там на дорожке тоже были мины. Кто бы тогда был виноват в гибели Нурлана?

– Паша, прекрати молоть херню. И ещё просьба – не сдай дежурного офицера, кажется, его зовут Валера. Он-то здесь совсем ни при чём.

– Конечно, Иван Вениаминович, я всё понимаю и вины с себя не снимаю.

Следователь зашёл к нам только дня через три. Был он совершенно не в духе, с крепким перегаром. Дал каждому по листу бумаги и просил всё подробно описать, что мы все, кроме Максима, сделали. Наверное, прав был старлей Егор, говоря, что выкручиваться больше всех придётся именно следователю. Володя, так звали следователя, собрал наши исписанные листы к себе в папку, оттуда же вытащил наши документы и раздал каждому.

– Всё, можете быть свободны. А ты, майор, десять раз подумай, прежде чем нарушать инструкцию, особенно на войне. И постарайся, чтобы наша с тобой встреча была последней. В другой раз тебе, боюсь, никто помочь не сможет, – он пожал мне руку и вышел.

Я отправил экипаж к самолёту, а сам пошёл в штаб. Полковника Васильева я нигде не встретил, возможно, он уже улетел, спрашивать не стал. Начальник аэропорта сказал, что пока нам не пришлют нового стрелка, мы никуда не полетим. Я подошёл к самолёту, забрал ребят и мы, понурые, побрели назад в гостиницу. Анюту я больше не видел – видимо, было много работы, и она не могла ко мне зайти, а может, почему-то ещё. Я её тоже искать не стал – зачем? Что я ей могу ещё сказать, кроме того, что было сказано за ту ночку? Да и фамилию её я не знал.

На другой день в гостиницу пришёл посыльный из штаба и сказал, чтобы мы готовились к погрузке, а я шёл в штаб. В штабе я подошёл к дежурному, и он представил мне прапорщика, которого я несколько раз видел на аэродроме.

– Паша, это прапорщик Ковальский, заведующий складом службы вооружения. У него есть допуск на бортового стрелка. Летит в отпуск, согласился лететь с вами.

– Очень хорошо, самолёт на дальней стоянке, комбинезон ребята дадут.

Прапорщик взял свой чемоданчик и вышел, а я стал принимать документы на груз. Забили нас под самую завязку грузом 200. Где-то среди этих ящиков и ящики двух друзей, земляков, которые не дослужили до дембеля двух месяцев. Прощай, наш боевой товарищ Нурлан. Я уже сидел в кабине на своём месте, тут меня в спину толкает Максим и показывает в окно. Я обернулся: у самолёта стояла Анюта, глаза красные. То ли после бессонной ночи, то ли от слёз. Мне бы выйти из самолёта, прижать её к себе, но люки уже закрыты, мы готовимся к запуску. Я помахал ей рукой и показал большой палец, то есть «всё хорошо». В ответ она тоже помахала мне и подняла большой палец. К ней подошёл техник и прогнал её от самолёта – двигатели начали раскручиваться. А она всё стояла вдалеке и смотрела на меня. Мы начали руление, и мне её стало не видно.

Летим; я откинулся на спинку, сидел и думал. Думал об Анюте, которая подарила мне немножко счастья. Мы жили здесь и сейчас. Не было прошлого, не будет будущего. Я не знаю о ней ничего: кто она, откуда, есть ли у неё муж. Так же и она ничего не знает обо мне. Ни разу не спросила. Видел я её всего несколько раз, когда прилетали в Кандагар, а прилетали мы не очень часто. Когда ещё прилетим – неизвестно. Увижу ли я её ещё раз, будет ли она со мной, тоже неизвестно. Очень трудно строить планы на будущее, когда находишься на войне.

Двигатели мерно гудели, всё было спокойно. Скоро прилетим в свой, уже родной Ташкент. А там меня встретит Оля. Какое-то чувство вины кольнуло меня в сердце. Оля – она меня любит, а люблю ли её я? Наверное, люблю. А как же ночь с Анютой? Что есть правильно, а что нет? Как всё это непросто. Может, стоит принять совет Ларисы и жениться на Оле? Но тогда моя ночь с Анютой была бы изменой. А что такое измена? Я задумался.

Вспомнилась мне моя первая любовь – Людочка. Первая любовь никогда не забывается, сколько бы у тебя ни было после неё женщин. Первый поцелуй, первое прикосновение к телу, первые прогулки до рассвета. Людочку я не забуду никогда. Жалею ли я о том, что мы расстались? Вопрос очень непростой, и по прошествии более десятка лет я не имею на него ответа. Мог я в ту ночь не заметить, не понять, что Людмила мне изменила? Конечно, мог. Опыта у меня в этом деле не было никакого. Да и поняв, что я у неё не первый, мог промолчать. Но тогда в наши отношения закралась бы какая-то недоговорённость. Я бы знал, но смолчал; Люда догадалась бы, что я знаю, но ничего не говорю, – тоже бы смолчала. А так жить не годится. Жить нужно честно друг перед другом. Без обманов и недоговорённостей. Можно было поговорить с ней и простить её. Понять и простить. Да, молодая красивая девчонка, немного выпила в компании, потеряла над собой контроль, чем не преминул воспользоваться какой-то мерзавец. Понять можно и простить можно. Только что делать с доверием к человеку? Я ей доверял, она меня предала. Можно найти кучу причин, чтобы объяснить, понять, простить. Но вот ведь беда: как доверять ей после этого? Доверие не имеет градации. Либо доверяешь, либо не доверяешь. Нельзя в чём-то доверять, а в чём-то нет. Доверие – это триггер, имеющий всего два устойчивых положения. Доверяю – не доверяю. Это я понял совсем недавно, а в те далёкие годы я многого не понимал, – но, считаю, выбор сделал правильный. Нам с Людмилой не по пути. А то, что у неё гены алкаша, как говорит моя мама, – это вторично. Если бы мы были вместе, я бы постарался задушить в ней её пагубную тягу к алкоголю. В крайнем случае приложил бы все силы к этому. Но, как говорит моя мама, история не имеет сослагательного наклонения. Что произошло, то произошло. Могли быть вместе, но мы не вместе. Я о ней вспоминаю крайне редко. И каждый раз чувствую какую-то свою вину за её жизнь. Видимо, мне ещё предстоит ответить за это на Страшном суде, который вершится над каждым человеком. Всему своё время.

Обманывать Олю я не смогу, значит, нужно будет обмануть Анюту, хотя перед ней, впрочем, как и перед Оленькой, я не имею никаких обязательств. Но есть такое понятие, как совесть. Не должна она мучить человека, с совестью своей нужно жить очень дружно, и тогда никто – а в первую очередь ты сам – не сможет тебя упрекнуть, что ты поступил недостойно. И, видимо, нужно оставить всё как есть. Есть Оленька с Вадиком, они ждут меня в Ташкенте; есть Анюта, она ждёт меня в Кандагаре. С Олей у меня ничего нет и не было. С Анютой тоже. Эта ночь была вызвана тем стрессом, который получил я и который получила Анюта. Изрядная доля спирта, которую приняли я и Анюта, только усугубила то состояние, которое в нас уже было. И через нашу ночную любовь весь тот запас негативной энергии вышел из нас. В таком случае больше ничего у нас с Анютой не будет. А впрочем, жизнь покажет.

Вспомнилась мне ещё одна женщина, которая была мне очень близка. Далёкий 76 год. Боже мой, почти десять лет назад, целая вечность. Город Мелитополь, где-то на просторах Союза. Валя. Она многому меня научила, и не только в плане любви, но больше в понимании смысла жизни. Валя, Валечка, где ты теперь? Как сложилась твоя жизнь? Как уехал я из Мелитополя, так ни разу о тебе ничего не узнал. Даже попрощаться не пришлось. Наверное, это хорошо. Рубить нужно с одного удара. Мы жили только тогда. В те далёкие годы моей юности. В моей памяти она осталась славной женщиной, пригревшей на своей груди маленького щенка – именно таким я и был, молодым и наивным после окончания училища. Именно она выпроводила меня из Мелитополя, и я отправился в свой полёт по просторам Севера и долетел до Афгана. Хотел бы я встретиться с ней? Не знаю. Прошлого не вернуть, как говорится, нельзя войти в одну воду дважды. Что было, то прошло. А жить нужно теперь и сейчас. Нельзя жалеть о прошлом, его можно только вспоминать. Вспоминать, какой я был молодой и как мне было хорошо с той Валей в моём прошлом.

Сели в Ташкенте, зарулили на стоянку. Я вышел из самолёта и пошёл в штаб. У входа я ещё издали увидел женскую фигуру в белом халатике. Моя Оленька. И как-то стало на душе тепло и уютно. Я вернулся домой.

Глава 13

Последние полгода выдались очень напряжёнными. Летали много, даже очень много. Уставали страшно, но делать было нечего. Этот полёт из Баграма должен быть, по нашим расчётам, последним в этом году. Впереди отдых и новогодние праздники. И вот наконец-то шасси застучали по бетонным плитам Ташкентской ВПП. Что-то полёт получился очень тяжёлым, давненько так нас не доставали. Мало того, что это был третий полёт подряд, так всё шло косяком. Во-первых, забыл положить новую зубную щётку в свой лётный чемоданчик. Беда невелика, но жутко не люблю нечищеные зубы. И когда утром умывался из канистры прямо возле шасси, то зубы почистить не смог. Ерунда, мне не целоваться, но настроение испортилось. Пообедать не успели, так как столовка была закрыта на спецобработку. Нужно было задержаться на пару часиков, получить сухпай и как-то перекусить, но подвезли раненых – ждать было нельзя, нужно срочно лететь. И ведь было какое-то нехорошее предчувствие перед взлётом. Началось с того, что не запустился третий двигатель. Пришлось Максиму тащить стремянку и лезть под капот вместе с баграмским инженером по эксплуатации. Что-то они там подкачали, подкрутили, и двигатель запустился. А дальше пошло всё наперекосяк. На рулении Алексей прозевал поворот и чуть не скатился с рулёжной дорожки. Пришлось резко тормозить, да так, что в кабину заскочил сопровождавший раненых военврач и обматерил нас. На исполнительном старте карту прочитали, всё нормально, но табло «К взлёту не готов» продолжало мигать. Разобрались. В запарке Максим не выключил тумблер закольцовки гидросистемы. Потом оказалось, что не готов один вертолёт из прикрытия. Стояли, ждали на исполнительном полчаса. А самолёт был загружен ранеными, и с ними только один военврач. Он нас попросил везти поаккуратнее, так как среди них было несколько тяжёлых. Короче, к взлёту нервы у всех были уже подкручены. Только взлетели, сразу по нам пустили «Стингер». Один вертолёт промешкал с тепловыми ловушками, и «Стингер» угодил ему в двигатель. Вертолёт, оставляя за собой дымный след, быстренько направился в сторону аэропорта и благополучно сел. Мы продолжали взлёт с одним вертолётом прикрытия. Но, к счастью, «Стингеры» больше не вылетали. Однако через несколько минут с горы по нам ударил зенитный пулемёт. Он бил прямо в лоб. Я видел вспышки выстрелов, видел следы трассеров, которые, к счастью, уходили мимо нас. Серик, наш новый бортовой стрелок, взамен погибшего Нурлана, не видел пулемёта и не мог стрелять по нему. Хорошо, что его заметил вертолёт и начал обстреливать ту гору. Но тоже не попадал. И тут несколько бронебоек от пулемёта попали нам в фюзеляж. Было ощущение, что по корпусу ударили тяжёлым молотом. Удара было три или четыре. Но вскоре выстрелы смолкли – это их добил вертолёт. Мы все притихли и внимательно смотрели на приборы. Но ничего неправильного в их показаниях не было. Мы продолжали взлёт. Максим проверял все системы – всё было в порядке; затем пошёл в грузовой отсек к раненым. Вернулся через пару минут. Тоже ничего не увидел. Ну и ладно, летим дальше. Настроение было гадким. Как-то всё получилось неправильно. Проморгали «Стингер» и чуть не потеряли вертолёт. Попали под огонь пулемёта, хотя прекрасно знал, что он там может быть. Нужно было пораньше начинать делать разворот, тогда бы они нас не достали? Но я загляделся на дымящийся вертолёт и упустил момент начала разворота. Да ещё неизвестность, куда попали пули, тоже настроения не добавляла. А тут ещё заходит военврач и говорит, что два бойца померли, а он ничем не смог им помочь. Летели на минимально возможной высоте, так как грузовая кабина практически не герметична. И тут начались непонятки. В кабине становилось всё теплей и теплей. Я просунул руку под панель – оттуда дул горячий воздух. Сказал Максиму, чтобы он выключил отопление, но он ничего не мог с этим поделать. Кран отопления не управлялся. Странно. И вентилятор почему-то не включался. Видимо, снаряд всё-таки что-то нам повредил. Мы все по очереди начали раздеваться. Первым стянул с себя комбинезон Сергей, ему в своём отсеке было жарче всех. Затем Алексей, затем я. И только Виталий с Максимом стойко переносили жару. Внезапно заревела сирена. Я глянул на панель – моргала лампочка давления в гидросистеме. Естественно, выключился автопилот. Я подхватил штурвал и начал выравнивать накренившийся самолёт. Штурвал был очень тяжёлый, и я крикнул Алексею, чтобы помогал. Выровняли. Летим дальше. Держим штурвал в четыре руки.

Так и долетели до Ташкента, так и сели. Несмотря на то, что через неделю наступит Новый год, признаков зимы в Ташкенте не видно. Снега нигде нет, рулёжки чистые, трава зелёная. Зарулили на спецстоянку. Нас ждало несколько санитарных машин. Начали разгружать раненых, укладывать их в санитарки и увозить в госпиталь. Подошёл военврач и говорит, что пятеро не долетели. Пока мы одевали на себя снятые комбинезоны, машины с ранеными и военврачом уехали. Я выхожу из самолёта и, о чёрт, под крылом стоят пять носилок с мёртвыми. И никого больше нет. Я заскочил снова в кабину и начал вызывать военного коменданта, чтобы разобраться с трупами. Но тут в разговор вмешался дежурный по штабу и сказал, что меня срочно вызывает к себе командир части, чтобы я всё оставил на Алексея, а сам мухой летел в штаб. Но быстро не получалось – до штаба топать километра три. Начал вызывать дежурную машину. Пока дежурка ехала, на связь вышел военный комендант. Доложили ему об оставленных трупах. Он начал разбираться с медиками. Вскоре подъехал дежурный уазик, и мы, оставив Виталика и Максима караулить покойников, залезли в уазик и поехали к штабу.

Забежал в кабинет к Ивану Вениаминовичу и обомлел. За столом сидит моя мама, и они с командиром пьют чай с вареньем и пирожками, которые лежат в тарелке.

– Товарищ полковник, майор Колокольников по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал я, а сам смотрю на маму и глазам своим не верю. В последнем письме не было никакого намёка, что она собирается ко мне в гости.

– Павел, не на плацу – так орать. К тебе мама приехала, а ты даже не удосужился организовать встречу. Ну да ладно, мы с Верой Николаевной, покуда ты летал, чаи гоняли. Пирожки у вас, Вера Николаевна, знатные.

– Товарищ полковник, у нас там…

– Павел, всё знаю, потом разберёмся. Тягач я уже отправил, самолёт отбуксируем к ремонтной базе. И санитарка из госпиталя уже выехала, а военврачу я хвоста накручу.

– Павлик, какой ты взрослый стал, мне аж страшно. И голос такой – не как дома, и выправка, – проговорила мама, подошла и прижалась ко мне. – От тебя так сильно пахнет потом, ты, наверное, устал?

– Нет, мамочка, с чего бы мне уставать? Целый день в кресле.

– Павел, бери дежурку и езжайте с мамой в гостиницу, я уже звонил, чтобы ей приготовили номер. Отдыхайте, когда нужен будешь – вызову. Всё.

Я взял мамину сумку с вещами, сумку с припасами, мы сели в машину и поехали в гостиницу. Я привёл её в свою комнату, усадил на кровать, а сам пошёл в душ и переодеться. Выхожу из душа, а за столом сидят Алексей и Сергей и лопают мамины пирожки.

– А вы что тут делаете? Мне-то хоть оставьте.

– Командир, пирожков целая сумка, хватит и тебе, – с набитым ртом ответил Сергей.

– Павлик, не переживай, пирожков на всех хватит. Я много напекла, а закончатся, так я ещё спеку. Ведь Лёша и Серёжа – твои друзья?

– Мамуля, друзья, и я их хорошо знаю, поэтому и переживаю за пирожки. Так, Лёха, кончай лопать, иди зови остальных и найди ещё чайник, а то одного будет мало. Серёга, приведи сюда Серика, он тоже голодный, от пирожков не откажется.

– Пузырь прихватить? – забеспокоился Алексей. – Ведь мама приехала, а это в нашей жизни праздник.

– Ну, раз пошла такая пьянка – тащи.

Алексей с Сергеем быстренько ушли. Мы с мамой остались одни.

– Павлик, а тебя твои друзья любят и уважают, сразу видно. Сколько их у тебя?

– Мамуля, я командир, и меня любить не нужно. А уважают? Да, наверное, уважают.

– Тебя командиром зовут?

– Да, мамуля, я их командир, командир экипажа, и летаем мы вместе после того, как я попал в Ташкент.

– И сколько вас летает вместе, сынок?

– Мамуля, экипаж нашего самолёта шесть человек, включая меня.

– Пригласи их всех к себе, я хочу на них посмотреть, а заодно и покушают. Вы ведь не обедали.

– Уже позвал, скоро придут, и никаких пирожков нам не хватит.

– А у меня ещё сало есть и яблочки.

– Молодец, мамочка. Алексей принесёт ещё еды, и славно посидим. Ты лучше расскажи, как ты решилась ко мне прилететь, да ещё без предупреждения?

– А что, Павлик? В школе начались каникулы, я взяла отпуск и прилетела. Меня начальник районо на машине довёз до станции, там на поезде до города, а дальше самолётом. Билеты все он заранее мне заказал. Денег хватило, мне ещё Тамара дала на дорогу. Спасибо ей. С ней вместе мы пирожков настряпали. Думали, думали, что тебе привезти, вот и надумали пирожков разных наделать.

Дверь раскрылась, и весь мой экипаж ввалился ко мне в комнату. Принесли два чайника, стаканы, у Алексея была бутылка водки и пакет с разной снедью, которой его всегда снабжала Лариса. Даже Серик принёс завёрнутый в газету большой кусок копчёной конины, которую ему недавно прислали из дома. У Максима карманы куртки оттягивали ещё две бутылки. Но, думаю, ничего страшного. Самолёт встанет на ремонт, это пару недель. Так что можно расслабиться, тем более такой повод. Мама приехала. Началось славное застолье. Я познакомил маму с каждым своим другом. Ей все ребята очень понравились, особенно, мне кажется, Алексей. Он выглядел среди нас самым взрослым, и как бы умудрённым жизненным опытом. Пили чай, заедали пирожками. Пили водку, закусывали кониной и салом. Все хвалили мою маму, а той это очень нравилось – было видно по ней. Ближе к вечеру в комнату постучала и зашла дежурная по гостинице. Мы её тоже усадили за стол. Она сказала, что комната для моей мамы готова, на что мама возразила: «Я приехала не в комнате сидеть, а повидаться с сыном. Если можно, и Павлик не против, я поживу вместе с ним». Дежурная согласилась, только сказала, что нужно будет вечером, когда закончим ужинать, стол вынести в коридор, а кровать принести сюда. Виталий сказал, что это не вопрос, всё сделаем. И мы продолжили наш ужин. Мама расспрашивала каждого, кто он, откуда, как ему живётся. Особенно опечалилась, когда Сергей рассказал, что его жена с мальчиком и девочкой не захотела переезжать к нему от своих родителей и подала на развод. Он ей всё подписал и уже два года не видел ни её, ни детей.

– Дети, негоже жить в одиночестве, нужно вам всем обзаводиться семьями. Годы ваши летят, а потом может быть уже поздно.

– Мамуля, я знаю, что ты всех, кто моложе тебя, называешь детьми. Это очень приятно. Но на самом деле мы все давно уже не дети, мы солдаты. И наша служба не способствует обзаведению семьями. Вот только Лёха у нас исключение. Но таких жён, как его Лариса, больше, наверное, нет. Он семейный человек, но семью свою видит не часто. И только благодаря его Ларисе, которая его понимает и любит, он остался семейным человеком.

– Командир, есть предложение: завтра все ко мне. Лариса будет очень рада познакомиться с вами, Вера Николаевна. Вопрос с Васильевым я сам улажу, Серику оформим увольнительную на трое суток, – сказал Алексей.

– А вы, Лёша, где живёте?

– Мамочка, он живёт как помещик – в своём доме в пригороде Ташкента.

– Кстати, Вера Николаевна и Павел. Нечего вам околачиваться в гостинице, доживёте остаток отпуска у меня, места на всех хватит.

– Спасибо, Лёша. Я не знаю, удобно ли это; как Павлик скажет, так и сделаем.

– Мамуля, это отличный вариант. У Алексея чудная семья, большой дом, участок.

На том и порешили. Все начали расходиться спать, очень устали, двое суток без сна, да ещё этот крайний полёт все нервы вымотал. Если бы не приезд мамы, все давно бы дрыхли без задних ног. Сергей сгрёб всю посуду и пошёл на кухню мыть. Серик, положив голову на подоконник, спал. Виталий с Максимом вытащили лишнюю мебель в коридор и притащили вторую кровать. Затем забрали к себе Серика, распрощались и разошлись по своим комнатам. Мы остались с мамой одни. Я вышел на улицу проветриться, а мама стала собираться ко сну. Несмотря на то, что до Нового года была ровно неделя, на улице была чудная погода. Ветра не было, совсем не холодно. Воздух свежий и чистый. Звёзды на небе. Благодать. После выпитого мне было на душе спокойно и как-то умиротворённо. Постоял минут десять – на крыльце больше никого не было – и вернулся в комнату. Мама лежала в постели и смотрела на меня. Я тоже разделся, выключил свет и лёг.

– Мамочка, расскажи мне про себя: как ты живёшь, как твоё здоровье, как нашла меня?

– Павлик, нашла очень просто. Вышла с самолёта в аэропорт. Подошла к милиционеру и спросила, где здесь служат военные лётчики. Сказала, что прилетела к сыну, майору Колокольникову, может, он знает. Милиционер проводил меня до проходной в военную часть. Там стоял солдатик. Я сказала, что прилетела к сыну, он вызвал офицера; рассказала тому, что ищу тебя. Он позвонил куда-то, пришёл другой офицер и забрал меня в штаб, а там сидел Иван Вениаминович, который тебя знает. Очень вежливый и обходительный человек. Напоил меня чаем. Пока мы ждали тебя, обо всём расспросил. Культурный, не часто такого встретишь. Тебе, Павлик, очень повезло с командиром.

– Да, мамуля, мне, наверное, везёт на хороших людей. Я вообще думаю, что хороших людей очень много. Только они почему-то стесняются быть всегда хорошими. А как твоё здоровье?

– Да что здоровье, нормальное. Только вот желудок сильно меня беспокоит. Была в больнице, выписали мне лекарства, пью. Вроде помогает. Да ещё спина иногда даёт о себе знать. Ты лучше о себе, Павлик, расскажи.

– Да что рассказывать. Летаем, всё нормально. Бывает тяжело, но ведь мы солдаты, должны стойко переносить все тяготы и лишения военной службы – так записано в уставе. А вообще, мамуля, о военной службе рассказывать много нельзя. Но ещё будет время, обязательно поговорим. Ты лучше про себя расскажи.

Рассказывая о своей жизни и о жизни в посёлке, мама сказала, что 1 сентября её приглашали в школу, как самую уважаемую учительницу в районе, которая проработала более 25 лет в нашей школе. Ей сделал предложение начальник районного отдела народного образования, чтобы она согласилась поработать ещё несколько лет. «Выглядите вы отлично, здоровье тоже хорошее. Вера Николаевна, у нас сложилась тяжёлая ситуация, и в этом году у нас нет преподавателя по русскому языку и литературе», – уговаривали её. Короче, мама согласилась поработать ещё.

– Мне ведь, Павлик, скучно одной дома сидеть, особенно зимой. А так я при деле, с ребятами, с людьми, – словно оправдывалась она.

– Мама, если есть силы и позволяет здоровье, конечно, работай. И тебе веселее, и польза школе немалая, – согласился я, – расскажи, как прошла первая линейка. Ведь ты была на ней?

– Павлик, всё было отлично, как всегда. Выступил директор, представил меня – хотя что меня представлять, кто меня не знает? Родители, которые привели своих первоклашек, почти все учились у меня. Цветами завалили, еле половину или даже меньше до дому донесла. Знаешь, кто мне помог цветы донести? – и посмотрела на меня.

Меня как током стукнуло: неужели Люда? Но виду не подал: «Кто же?»

– Людмила, соседка наша. Она дочку Машеньку приводила в первый класс. Такая милая девчушка, правда, с короткой стрижкой, но зато с большущим белым бантом. И как только Людмила умудрилась его завязать?

Я вспомнил, как провожал глазами Люду в школу, в первый класс. Заглядывал через свою калитку, как она идёт, тоже с короткой стрижкой и белым бантом. В груди защемило, какая-то тоска, что ли. Да, тоска по детству, которое ушло и никогда больше не вернётся.

– Мама, расскажи, как Людмила, как живёт?

– Да живёт как-то. Устроилась работать в магазин продавщицей, пить вроде перестала. Мужиков около неё не видно. Может, образумилась? Тяжело ей одной дочку поднимать. Но женщина она ещё не старая, может, и сыщет своё счастье где, – мама глубоко вздохнула и смахнула с глаз слёзы.

– Про меня не спрашивала?

– Ну как же, спросила, как служишь, где, женился или нет. Я ей всё рассказала. Что служишь в Ташкенте. Про Афганистан говорить не стала – незачем. Что тебе уже за 30 лет, а всё живёшь бобылём.

– Мамочка, я не живу, а служу и летаю. И мне одному легче. Переживаю только за тебя, а так ещё пришлось бы за кого-то. Всё нормально, мамуля, всему своё время.

На том мы и заснули.

Утром проснулся поздно, часов в десять. Маминой кровати уже не было, а стоял, как обычно, стол. Ничего себе, я даже не услышал. Мамы в комнате тоже не было. Я быстренько встал, умылся, оделся и вышел в коридор. Слышу на кухне голоса. Захожу, а там уже человек десять слушают мою маму, как та рассказывает о жизни в посёлке. За разговорами она уже нажарила полную сковороду картошки с капустой и салом. И не зря, так как там же крутились Виталий и Максим.

– А вот и командир проснулся. Кушать подано.

– Ну вы, мужики, даёте – я даже не слышал, как кровать вынесли.

– Всё нормально, командир, отсыпайся после трудов праведных. Полковник Васильев где-то здесь уже ходил.

– Иван Вениаминович сказал, как только картошечка будет готова, его позвать, он в кабинете у коменданта, – сказала мама.

– Ну тогда пойдёмте завтракать. Макс, сгоняй за полковником, и ребят не забудь позвать.

Мы расселись за столом, посреди стояла большая сковорода и ещё шкворчала от жара. Макс зашёл и говорит, что Лёха с Серёгой ещё дрыхнут и просыпаться не хотят.

– Ладно, начнём без них, проснутся, придут, – сказал я.

– Как это дрыхнут, как без них? – сказал Алексей, заходя в комнату.

Следом за ним показался и Сергей.

Иван Вениаминович рассказал, что самолёт посмотрели техники: пробит бак с гидравлической жидкостью, перебит какой-то кабель и трубопровод. Короче, работы на полмесяца.

– Так что всем отгулы на две недели, за исключением Макса. Ты у самолёта, – сказал Иван Вениаминович. – Я слышал, Лёха вас забирает к себе. Хорошая идея. Вечером загляну, а то вы тут без меня мамин отпуск уже отметили?

Вскоре к гостинице подъехал командирский уазик, и мы с мамой и Алексеем поехали к нему домой. Проезжали по Ташкенту – маме город очень понравился; остановились на Алайском базаре. Хотел угостить маму пловом, но она отказалась, сказав, что рис её желудку противопоказан. На базаре купили гранаты, дыню и виноград – не ехать же в гости с пустыми руками, хотя Алексей говорил, что дома у него всего полно. Подъехали к дому; нас вышла встречать Лариса, мальчишек видно не было. Алексей с Ларисой освободили одну из комнат, которую занимали пацаны, и отдали её нам с мамой. Мальчишек переселили в зал. Они появились только под вечер, когда Алексей занимался разведением огня в мангале. На ужин предполагался шашлык, который Лариса поставила мариновать ещё с утра. Через некоторое время во двор ввалилась шумная компания во главе с Иваном Вениаминовичем. Были все, включая и нашего стрелка Серика. Они принесли с собой сумку с водкой и ящик Жигулёвского. Серик тащил большую сумку с различными овощами, которые мама с Ларисой принялись разбирать, мыть и чистить. Несмотря на то, что на улице было достаточно тепло, хотя уже заканчивался декабрь, стол накрывали на веранде, так как вечером обязательно будет прохладно. Через час всё было готово. Пиво стояло на столе, водка также. Стояли чашки с нарезанными помидорами и огурцами. Фрукты и виноград просто положили на скатерть, так как чашек для них не хватало. Посреди стола стояла большая кастрюля с варенной в мундире картошкой. Шашлык Алексей обещал подать минут через десять. Все расселись, налили по первой и выпили за мамино здоровье, за то, что нашла в себе смелость и приехала к нам в гости. Пока закусывали, Алексей притащил целую охапку шампуров с мясом, издающим такой запах, что у всех перехватило дыхание. На шашлык накинулись, как будто не ели целую вечность. Даже налить по второй было некогда. Но ничего, вскоре опомнились и продолжили трапезу, как и полагается, чинно и благородно. Иван Вениаминович встал: «Предлагаю выпить за славный экипаж майора Колокольникова, за его маму, которая проделала неблизкий путь, чтобы оказаться с нами за одним столом. За Ларису, без которой ничего этого не было бы. Но всё-таки в первую очередь за тебя, Паша, за твоё мастерство, которое не один раз спасало тебя и твой экипаж. Ура!»

Выпили третий тост за тех, кого нет с нами; выпили за женщин, за тех, кто в небе, и за много ещё чего правильного. Вскоре обязательные тосты были завершены. Мама пересела ближе к Ларисе, к ним присоединился Иван Вениаминович, и они о чем-то тихо беседовали. Лёхины мальчишки, поев шашлыков, ушли в зал смотреть телевизор.

Мама сказала: «Смотрю я на вас – все молодые ребята, офицеры, видные, а женат только один Лёша. И, главное, сколько вокруг красивых девушек. Ну что же вам нужно, что не женитесь?»

– Мамуля, я тебе уже несколько раз объяснял, что военная служба и семейная жизнь несовместимы. Ну куда я приведу молодую жену? В общежитие, а сам в полёты дня на три-четыре. А она будет одна сидеть в четырёх стенах, затоскует и убежит к своей маме. Или, чего доброго, найдётся друг, который будет её развлекать.

– Вера Николаевна, не переживайте, выйдет Павел на пенсию, тогда и жену найдёт, верно, Макс? – сказал Иван Вениаминович.

– Так точно, товарищ полковник, отбоя от женщин не будет, – лихо подтвердил Максим, – уж я-то знаю.

– Какая пенсия, ему только тридцать лет.

– Вера Николаевна, пенсия придёт – и заметить не успеете. В армии нужно отслужить двадцать пять лет, и на пенсию. Считайте. Четыре года училище, год в Мелитополе. Уже пять. Три года на Севере, а там идёт год за два. Это уже получается одиннадцать. Пять лет у нас. Тоже год за два. Осталось всего четыре года. Если будет у нас служить, то тоже год за два. То есть осталось отслужить ещё два года. И будет вашему Павлу тридцать три года. Возраст Христа. И явится к вам в деревню молодой подполковник, пенсионер, лётчик. Да невесты в очередь выстроятся, – резюмировал Иван Вениаминович, – уж Макс-то знает.

– Так точно, товарищ полковник. На свадьбу всем экипажем приедем.

– И я приеду, если пригласите, – сказал Серик.

– Конечно, Серик, ведь мы экипаж. Как говорится, один за всех и все за одного, – сказал Алексей.

– Я думаю, так долго ждать не будем, – хитро сказала Лариса и посмотрела на меня, – есть одна прекрасная женщина в санчасти.

– Это ты про Оленьку? – спросил Иван Вениаминович. – Хорошая девушка. Приехала к нам за женихом, а он погиб в Афганистане – наш, лётчик. Осталась одна, поступила к нам в медчасть. Потом появился один засранец, командировочный. Девушке мозги закрутил, да и укатил домой, к жене. А Оля с мальчиком осталась одна. Она мне как дочь, так что, Павел, никаких шуток с ней не потерплю.

– Да не до шуток Павлику. Я Олю хорошо знаю – когда ещё Лёша в госпитале после той катастрофы лежал, я с ней познакомилась, и сейчас общаемся. Павлик ей нравится, я знаю.

Я зарделся, как красна девица, и говорю: «Давайте вопрос с моей женитьбой отложим до утра, уже поздно». Все замолчали, каждый думал о своём.

Виталик взял гитару, несколько минут просто перебирал струны, а затем возникли неторопливые аккорды, и он запел: «Задремал под ольхой есаул молоденький». Ему начал подпевать Алексей, затем подключился Серёга. Песня получилась на славу. Мама с Ларисой перестали разговаривать и сидели слушали. «Он во сне видит дом, мамку да сестру». Песня закончилась. Алексей с Сергеем о чём-то переговорили с Виталием, и раздались аккорды новой песни. У меня пошли по телу мурашки. «В Афганистане, в «чёрном тюльпане», с водкой в стакане мы молча плывём над землёй». Все притихли, мама тоже замолчала и внимательно слушала. «Чёрная птица через границу к русским зарницам несёт ребятишек домой». Аккорды становились всё жёстче и жёстче. Голоса звучали всё твёрже и громче. Пели все. У Ивана Вениаминовича по щеке текла слеза. Слёзы были в глазах Ларисы. Слёзы душили Алексея, да и всех нас. «Но надо добраться, надо собраться, если сломаться, то можно нарваться и тут». Я внезапно вспомнил наш вчерашний полёт. Бронебойные пули могли попасть в кабину и убить меня или кого-то из ребят, могли попасть в двигатель, и всё могло быть очень плохо. «И мы идём, от гнева стиснув зубы, сухие водкой смачивая губы». Мама поднесла ко рту платок и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. «Опять нести на родину героев, которым в двадцать лет могилы роют». Затих последний аккорд. Все замолчали, затем молча налили водки в стаканы и так же молча выпили.

– Деточки мои, неужели эта песня про вас, Боже, как это страшно, – только и смогла вымолвить мама.

– Про них, Вера Николаевна, про Пашу, про Лёху, про Серёгу, про Витальку и Макса, про Серика и про всех тех, кто делает эту тяжёлую работу. Про тех, кто не смог вернуться из полёта, и про тех, кто не смог вернуться из боя, – сухим голосом сказал Иван Вениаминович.

– Я несколько раз слышала эту песню по радио, но не могла подумать, что это про тебя, Павлик. Очень жёсткая песня, написал её талантливый поэт, который сам, наверное, был на этой войне. Как страшно.

– Ну вы нашли, о чём петь. Только расстройство одно от вашей песни, есть ведь другие хорошие песни, – сказала Лариса.

Все замолчали. Мама, чтобы разрядить обстановку, спросила, что такое «чёрный тюльпан» и что такое «Стингер».

– «Чёрный тюльпан» – это наш самолёт, который на взлёте выпускает тепловые ловушки; если на него смотреть снизу, то он чёрный с алыми трассами ловушек, похож на тюльпан, – пояснил Сергей.

– Мамочка Верочка, «Стингер» – это такая ракета, которой духи хотят завалить наш самолёт, – ответил Серик, – но пока я сижу в задней кабине и вижу «Стингер», я его к самолёту не подпущу.

– Это Серик, наш бортовой стрелок, и он защищает наш тыл, – пояснил Максим.

– Да какой там «Стингер»! Вы, Вера Николаевна, посмотрите на Лёху. Его оглоблей не перешибёшь, не то что «Стингером», – со смехом сказал Иван Вениаминович.

Все рассмеялись, похлопали Алексея по плечам. Напряжение было снято, снова все начали разговаривать, шутить, есть остывшие уже шашлыки и пить пиво. Только мама сидела, замкнувшись в себе, и горестно вздыхала. Через несколько минут она сказала, что устала, и Лариса проводила её в комнату. Мы посидели ещё и разошлись спать уже за полночь. Я тихонько вошёл в нашу комнату, мама спала или делала вид, что спит. Я разделся и тоже лёг.

Проснулся утром рано. Но, несмотря на это, мамы в комнате уже не было. Я оделся и пошёл на кухню. За столом уже сидели Сергей, Виталик, Максим и Серик. Им нужно было возвращаться в гостиницу, а Серику – в казарму. Максиму нужно было идти на ремонтную базу и проконтролировать, как ремонтируется наш самолёт. Мама с Ларисой накрыли стол и разогревали на сковороде остывшее мясо. Скоро пришёл и Алексей с мальчишками. Я посидел, посидел, да и пошёл на улицу умываться. Утро было морозное. Вода подёрнулась ледком. Я разбил его и умылся прямо из бочки, стоявшей во дворе. Мимо прошли ребята на автобусную остановку, пожелав мне хорошенько отдохнуть. Вернулся на кухню. Мама о чём-тошепталась с Ларисой и Алексеем. При моём появлении они замолчали, и я понял, что речь шла обо мне. Опять, наверное, обсуждают мои перспективы на женитьбу, подумал я.

– Павлик, мы с Ларисой и Лёшей хотим в церковь съездить, ты поедешь с нами? – спросила мама.

– Мамочка, да что же я там буду делать? Я и в церкви то никогда не был.

– Как, сынок, что будешь делать? Попросишь у Бога, чтобы вам удача была в вашей тяжёлой службе, что бы он охранял вас от всяких духов и «Стингеров». Зачем люди в церковь ходят? У Бога попросить прощения, попросить здоровья, душу раскрыть перед ним. Сразу легче человеку становится. Душа очищается.

– Мама, я офицер Советской армии, майор, командир боевого самолёта, коммунист, наконец, а ты меня хочешь привести в церковь.

– Вера Николаевна, не нужно Павла уговаривать, не пойдёт он, да и зачем ему проблемы с политотделом, – сказал Алексей, – поедемте сами, пусть он дома отдохнёт, ему это нужнее.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – вздохнула мама.

Они встали и пошли из дома на улицу, где их уже ожидал сосед на «Москвиче», с которым Алексей договорился съездить в город.

Я побродил по двору, убрал мусор возле мангала, на котором вчера жарили шашлыки. На веранде убрал со стола оставшуюся с вчера посуду, отнёс на кухню и помыл. Собрал пустые бутылки. Подогрел себе оставшееся мясо, позавтракал. Делать было нечего. «Нужно было с ними поехать – в церковь, конечно, не ходить, просто погулять по городу», – запоздало подумал я. Я люблю бывать в Ташкенте. Очень приятный город, чистый; даже сейчас, когда на календаре зима, в городе полно зелени. Затем вспомнил все детали нашего крайнего полёта. Сколько раз говорил себе – нельзя отвлекаться ни на что при взлёте и посадке. А тут опять отвлёкся на подбитый вертолёт, и чуть самого не подбили. Нужно быть собраннее, тогда шансов благополучно вернуться домой и вернуть всех своих ребят значительно больше. В следующий раз на взлёте нужно попробовать немного изменить технологию взлёта. Шасси убрать сразу же после отрыва. И не задирать нос в облака в попытке быстрее набрать высоту, а наоборот, уменьшить вертикальную почти до нуля и максимально разогнаться на полном газу. И после этого убрать всю механизацию полностью. Самолёт, ясное дело, начнёт проседать, но у меня будет запас по скорости, смогу парировать. И когда закрылки полностью уйдут – штурвал на себя и спиралью с креном до сорока пяти градусов набирать высоту, не приближаясь к горам. Вертикальную постараться держать до тридцати метров, пока скорость не начнёт падать до минимальной, но я уже буду высоко и прямо над аэродромом. Я взял тетрадку, ручку и записал все процедуры. Надо бы показать это Ивану Вениаминовичу, но, боюсь, не разрешит. Сначала сам попробую – будет его ответ. Нет, говорить не стоит. Вот когда попробую сам, тогда и расскажу. За этими рассуждениями я не заметил, как подошло время обеда. Уехавшие в церковь до сих пор не вернулись. Наверное, решили побродить по Ташкенту. Может, на базар заехали – значит, чего-нибудь привезут вкусненького. Это бы хорошо, не нужно будет морочиться с обедом. Зашёл в зал, там мальчишки смотрели телевизор. Я присоединился к ним, но смотрел невнимательно и даже не понял, что показывали. Мысли были в моем самолёте. Вскоре приехали мама и Алексей с Ларисой. Как я угадал: они притащили полную сумку разной еды с базара и целую кастрюлю плова. Алексей ещё занёс бумажный мешок, в котором развозят почту. В мешке лежали наши шлемофоны.

– Алексей, про плов мне всё понятно, но шлемофоны для чего припёр?

– Женщины хотят их постирать.

– Да они же только из прачечной.

– Ну хотят, и всё тут.

– Павлик, как хорошо мы сходили в церковь, я такая довольная: помолилась, поставила свечки за всех твоих ребят, – подошла мама, – а ещё мы заехали на базар, Алексей накупил всякой всячины и горячего плова. Сейчас будем обедать, пока не остыл, хотя мне рис есть не следует, но не могу удержаться – так вкусно пахнет.

– Люблю я ездить на Алайский рынок, там можно купить всё, что только твоя душа пожелает, – подошла к нам Лариса.

Они с мамой быстренько нарезали салат, переложили плов в большую чашку и поставили на стол.

– Все за стол; Лёша, зови детей, – скомандовала Лариса.

После обеда я прилёг на диван у телевизора и быстренько заснул. Проснулся часа через два; в комнате никого не было, телевизор был выключен. Из спальни Алексея и Ларисы доносилось стрекотание швейной машинки. Мамы нигде видно не было. Алексей что-то делал во дворе. Я подошёл к нему и рассказал о своей придумке со взлётом.

«Мысль интересная, я тоже давно об этом думаю. Как мы взлетаем? Только оторвались, штурвал на себя и скорее вверх, а скорости нет, закрылки убирать страшновато – может просесть. И тянем вверх на самой минимальной. Ни тебе манёвр совершить, ни крен превысить. А горы – вот они. И приходится подлетать к ним почти вплотную, а там духи только этого и ждут. Но где это использовать, вот вопрос? В Кандагаре и так всё хорошо: горы далеко, а в Джелалабаде горы вплотную к полосе стоят, разгоняться негде», – сказал Алексей.

– Может, в Кабуле попробуем? – спросил я.

– Нет, в Кабуле вряд ли разрешат, там начальства всякого полно.

– А если без разрешения?

– Да ты что, с ума сошёл? Это верный трибунал и не только тебе. Все головы полетят. Нет, так нельзя.

Мы вернулись в дом, и Алексей пошёл в свою комнату, где над швейной машинкой склонилась Лариса и моя мама. «Интересно, что они там придумали?» – подумал я, заглядывая к ним. Но меня они не впустили, сказали, что им самим повернуться негде. Алексей вышел из комнаты, и мы пошли на кухню выпить пива. Вскоре к нам присоединилась Лариса и моя мама. По их виду я сразу понял, что они что-то хотят мне сказать. Повернулся к ним: «Ну и что вы там придумали, заговорщицы?» Мама ответила: «Павлик, пойми меня правильно. Я очень сильно переживаю за тебя и твоих друзей, ведь у вас такая опасная работа».

– Мамуля, не нужно. Работа как работа, да и не работа вовсе, а служба. Такая же, как у всех офицеров. Не нужно так переживать. Ничего с нами не случится, верно, Алексей?

– Конечно. Вера Николаевна, мы просто лётчики, такие же, как и в гражданской авиации. Вы ведь летели на самолёте? Ничего страшного нет, и за пилотов вы не переживали.

– Лёша, те пилоты летают над Советским Союзом, и по ним никто не пускает эти «Стингеры», и про них не складывают такие страшные песни. Павлик, послушай меня внимательно. Перед поездкой к тебе я ходила в нашу церковь, и батюшка Пантелеймон дал мне молитву «Живые Помощи» на специальной бумажке и освятил её. Эта молитва творит чудеса, и если молитва будет с тобой, то Господь в трудную минуту подскажет тебе, что нужно делать, и защитит тебя.

– Мама, ну это прямо из передачи «Очевидное – невероятное». Защитит меня и подскажет, что нужно делать, Алексей, это у него лучше получится, чем у какого-то там Бога. У меня есть экипаж, мои друзья, и мы все вместе и защитим себя и поможем себе остаться в живых.

– Паша, не нужно так. Вера Николаевна дело говорит, послушай её, она твоя мама, – сказала Лариса.

– Павлик, мы с Лёшей и Ларисой вместе ходили в церковь и взяли ещё бумажки с молитвой «Живые Помощи» для всех твоих ребят. И мы зашили молитвы в ваши шапочки.

– В шлемофоны, что ли? Детский сад какой-то.

– Паша, прекрати, – подал голос Алексей, – я специально ездил в полк и собрал все наши шлемофоны, а у нас их, если помнишь, по два на брата.

– И мы с Верой Николаевной зашили их в эти шлемофоны, или, как она говорит, шапочки, – сказала Лариса.

– Павлик, не нужно вредничать, от тебя ничего не требуется, просто пообещай мне, своей матери, что шапочка всегда будет с тобой, когда полетишь на самолёте.

– Мамуля, конечно, без шлемофона мы никогда не летаем.

– Ну вот и ладненько, Павлик. Теперь я буду спокойна за тебя и твоих друзей. Ещё, Павлик, хорошо бы выучить тебе «Отче наш» и читать перед полётом.

– Мама, ну это уже слишком. Хватит с меня и шапочки.

– А вот Лёша всегда читает «Отче наш» перед вылетом, – вставила Лариса.

– Дурдом какой-то. Ты, Лёха, случайно, ещё святой водицей не окропляешь наш тридцать седьмой? А то, может, попа позвать с кадилом?

– Да, читаю. А ты не знаешь, как это страшно остаться одному в живых из экипажа. А я остался, и в церковь после этого сходил, и свечки поставил, и молитву выучил, – Алексей весь побелел и руки у него дрожали. – А ты не забыл наш крайний полёт, когда мы с тобой штурвал держали в четыре руки и чудом сели без гидравлики. Так вот, я это чудо вымаливал весь наш полёт, и оно случилось. И я не хочу оставить сиротами детей своих и жену свою, и для этого я не только «Отче наш» выучу, но и полное собрание сочинений Ленина, если, конечно, оно поможет.

– Лёша, успокойся, не нужно так нервничать, – Лариса положила свою ладошку на большие руки Алексея.

– Ну вы даёте, – я взял себя в руки, – делайте что хотите, но меня оставьте в покое. Молитва в шлемофоне – ладно, её не видно, но читать молитвы и бить земные поклоны перед самолётом – это уж увольте, пусть Алексей этим занимается, а у меня перед вылетом других забот хватает.

– Паша, у меня тоже забот не меньше твоего, но, однако, когда я сижу в кресле и готовлюсь к вылету, то прочитать молитву про себя не помешает.

– Ты бы лучше внимательнее карту проверок читал перед вылетом, а то прошлый раз забыли выключить кольцевание гидросистем – хорошо, оно на индикатор готовности заведено.

– Ладно, Паша, кончай. С каждым может случиться.

– Не должно, Лёха, случаться, это наша с тобой, да ещё четырёх ребят, жизнь.

Тут Лариса поставила на стол бутылку водки, закуску в тарелке, налила четыре стопки.

– Прекратите спорить, лучше давайте, ребята, выпьем за вас, чтобы у вас всегда количество взлётов равнялось количеству посадок, чтобы берегли вы себя, а бережёного, как говорится, и Бог бережёт. Чтобы не забывали, что вас всех кто-то ждёт, и ради этих близких вам людей вы всегда возвращались живые и здоровые.

Выпили, закусили.

– Дети мои, как я счастлива, что познакомилась с Лёшей, Ларисой, что у тебя, Павлик, такие замечательные друзья. Теперь я за тебя совершенно спокойна и знаю, что с тобой ничего не может случиться плохого. На, Павлик, надень этот крестик, ты ведь крещёный. Должен святой крестик носить.

– Мама, мы же уже всё выяснили, хватит.

– Надень, Павлик, – сказала Лариса, – все твои друзья крестики носят – и Сергей, и Макс.

– Ну хорошо, куда от вас денешься, – и я подставил маме свою голову.

– Никогда его, Павлик, не снимай. Он твоя защита и опора.

Потом пошли разговоры про житьё-бытьё. Лариса рассказала, как они познакомились с Алексеем, мама рассказала про свою жизнь. Так за разговорами наступила ночь. Бутылку мы допили до конца и пошли спать.

На другой день мы все вместе – я с мамой, Алексей с Ларисой и мальчишки – поехали на автобусе в Ташкент. Решили сходить в парк, пацанов покатать на каруселях, да и просто отдохнуть. Время провели славно. Пообедали в ресторане. Ели цыплят табака, очень было вкусно, и, главное, маме понравилось. Она рассказала, что её беспокоит желудок, что она была у врачей, те ничего конкретного ей не говорят, но выписывают различные лекарства, она их исправно пьёт.

Дня через два к обеду к нам заявился Максим. Был он в каком-то засаленном комбинезоне, небритый, с мазутными руками, которые просто вытер ветошью, а не вымыл.

– Привет, Макс, что случилось? – встретил я его.

– Случилось, командир: нашу Аннушку починили, и она снова готова к вылету.

– Так быстро? Ты же говорил работы недели на две.

– Полковник Васильев организовал работу круглые сутки, всё разобрали, трубопроводы поменяли, бак запаяли, собрали, и сегодня запустили движки и даже порулили.

– Кто порулил, не ты ли?

– Да вы что, полковник сам и порулил.

– Это что же, Лёха, кончаются наши отгулы?

– Ну, по-видимому, да, – мрачно ответил Алексей.

Подошла Лариса: «Что случилось?»

– Лариса, всё отлично, наш самолёт починили, и он рвётся в небо, – ответил Максим.

– Когда? – спросила Лариса.

– Не знаю, вечером к вам все заедут, и Васильев тоже, – тогда, наверное, и узнаем. Меня за этим и послали вас предупредить.

– А переодеться и умыться тебя не послали? – спросил я.

– Некогда было, там машина шла в ваши края, меня и подбросили.

– Ну что же, нужно готовиться к приезду гостей, – сказал Алексей, и они пошли с Ларисой думать, что и как организовать.

Решили приготовить печёного барашка в тандыре. Тандыр у соседа есть, хороший, большой, а вот за барашком придётся ехать в город. Алексей пошёл договариваться к соседу за тандыр. Вернулся через пятнадцать минут, довольный. За тандыр договорился и барашка купил у него же – ему завезли на днях родственники на продажу. Правда, барашек ещё бегает и не знает, что его ждёт. Сосед обещал его быстренько освежевать и растопить тандыр.

Иван Вениаминович приехал уже поздно, часов в девять. С ним были и Сергей с Виталиком. Но то, что поздно, – ничего, так как барашек не дошёл до кондиции, ему нужно полежать ещё в тандыре с полчасика. Но пока разделись, умылись, сели за стол, выпили по первой – Алексей на здоровенном подносе принёс печёного барашка. Алексеевы мальчишки, как галчата, налетели на еду, быстро налопались и ушли в зал. Мы же ели чинно, не спеша, как и принято на Востоке. Мясо удалось на славу, никогда такой вкуснятины не ел. Я всё ждал, когда же Иван Вениаминович начнёт говорить о делах, но он всё нахваливал хозяйку с хозяином и разговаривал с мамой. Все уже наелись и даже объелись, откинулись на стульях и отдыхали. Виталик взял гитару, но Иван Вениаминович остановил его.

– Паша, завтра к обеду вылетаете в Кабул.

– Иван Вениаминович, мне бы маму проводить, она улетает послезавтра, а потом хоть каждый день будем летать.

– Сегодня на взлёте подбили Кондратьева, смог сесть, все живы. Правда, Виктор ранен, но, говорят, не тяжело. Завтра отвезёшь ему другого пилота, а его в госпиталь в Ташкент. Два двигателя пробиты, сейчас их снимают с самолёта. Завтра нужно ему отвезти новые. Так что, кроме тебя, некому.

– Сынок, ты про меня не думай, делай, что тебе говорят, выручай своих товарищей, а меня Лариса на автобус посадит, доберусь сама.

– Милая Вера Николаевна, вы эти разговоры бросьте. Я вас самолично провожу и в самолёт посажу, не беспокойтесь.

– Да Иван Вениаминович, у вас столько дел, стоит ли на меня, старуху, время тратить?

– Где ваши билеты, любезная Вера Николаевна?

Мама пошла в комнату и принесла билет.

– Вылет в четырнадцать двадцать. Час до аэродрома, час на регистрацию. Значит, ровно в двенадцать я за вами заеду, не извольте беспокоиться.

Все замолчали. Виталик перебирал струны.

– Только без этих ваших афганских песен, – скомандовала Лариса.

И по веранде полилась мягкая мелодичная музыка, и Виталий чистым голосом вывел:

Снова осень закружила карусель мелодий.

Поохочусь, с ветерком по нотам прокачусь.

И сыграю… Если я ещё на что-то годен,

И спою вам… Если я на что-нибудь гожусь.

Мы все потихоньку, очень тихо, чтобы не заглушить голос Виталика, начали подпевать.

Несмотря на то, что в аэропорт мы приехали рано утром, вылететь смогли только ближе к вечеру. Пока загрузили двигатели в самолёт, пока пришёл запасной пилот в экипаж майора Кондратьева, пока привезли молодых бойцов, которых кое-как усадили в самолёт, время и прошло. В Кабуле сели уже в потёмках. Обратно готовились вылететь к обеду. Мы с Алексеем ещё раз обсудили детали нашего предполагаемого взлёта, определили контрольные точки, когда убираем шасси, когда закрылки, когда начинаем подъём со спиралью. Всё тщательно промерили по карте и записали в тетрадку. Ребятам ничего говорить пока не стали. Подошёл Максим и доложил, что погрузка раненых закончена, Виктору Фёдоровичу устроили максимально комфортное место в отсеке для отдыха экипажа. К вылету всё готово, вертолёты будут нас прикрывать. Запустились, вырулили на полосу, всё готово. Я крикнул Сергею, чтобы он сегодня читал скорость и высоту каждые пять секунд. На его вопрос «зачем» я сказал – так нужно. Плавно двинул РУДы вперёд до упора, самолёт начал разбег довольно резво. Всё чаще и чаще стучали стыки бетонных плит.

– Подъём, – крикнул Сергей, и я плавно, но не сильно потянул штурвал на себя. Самолёт оторвался, но в небо не стремился. Убрали шасси, на высоте около ста метров я отдал штурвал от себя. От неожиданности Максим чуть не подлетел. Он, как всегда, стоял непристёгнутый.

– Командир, ты чего? – только и сказал он.

– Командир, мы куда летим? – крикнул Сергей. – Впереди гора.

– Мужики, всё нормально, – ответил Алексей и подхватил штурвал своими могучими руками: самолёт резво пошёл вверх.

Я попытался вернуть самолёт снова к горизонтальному полёту, но мериться силами с Алексеем мне не стоило. Короче, взлетели, как обычно.

– Ты что командир, под трибунал захотел. Мы же договорились: без разрешения Васильева ни в коем случае.

Я не ответил. Летели спокойно, пилотировал Алексей, я сидел и подрёмывал. Ночью спал плохо. Кровать досталась какая-то кособокая. А ещё вспоминал своё расставание с мамой. Как она меня обняла и перекрестила.

– Ты, сынок, исполняй свой долг с достоинством и честью, за меня не переживай, я не пропаду. Вокруг меня тоже людей хороших много, а мой наказ помни твёрдо, – сказала напоследок она.

Вспомнил её рассказ о времени, которое течёт по-разному для детей и стариков. У ребёнка дни пролетают быстро, не заметишь, как уже вечер, а годы тянутся невыносимо долго. Как не скоро ещё Новый год, как долго до дня рождения. У старых же наоборот: дни тянутся очень медленно. Пока дождёшься вечера, зато годы несутся со страшной скоростью. Только прошли Новогодние праздники, уже скоро снова Новый год.

Меня одолевала дрёма, а я знал, что с ней бороться бесполезно – всё равно она победит.

– Лёха, ты как?

– Всё нормально, командир.

– Тогда я вздремну пару минут?

– Давай, хоть до посадки.

Сели в Ташкенте. Зарулили на стоянку. Там стояло несколько санитарок и уазик командира. Иван Вениаминович пришёл встретить своего старого друга, Виктора Фёдоровича, который меня стажировал на командира. Хороший мужик, даст Бог, оклемается. Иван Вениаминович забрал меня в машину, и мы приехали в штаб.

– Маму твою проводил честь по чести. В самолёт посадил и капитану наказал довезти в целости и сохранности и организовать ей машину до вокзала.

– Спасибо. Товарищ полковник, у меня есть идея по ускоренному взлёту, мы с Лёхой всё проверили, должно сработать, – и подал ему исписанную тетрадку. Иван Вениаминович тетрадку пролистал.

– Рассказывай, что там придумали.

Я рассказал, на доске нарисовал. Иван Вениаминович внимательно всё выслушал, проверил мои расчёты и сказал: «Идея хорошая, но бестолковая. От “Стингеров” не поможет. Только может помочь от пулемёта, так как к горам близко не подлетаешь. Но минусов больше. Лететь на максимальной скорости у земли – а если порыв ветра? И швырнёт тебя об эту самую землю. И начинать разворот на максимальной скорости прямо у земли – это самоубийство. Надеюсь, ты помнишь, что при развороте самолёт проседает».

– Так точно, помню, но скорость будет большая, и просадка будет не значительная.

– Просадка будет такая же, как всегда, но при большой скорости всё произойдёт значительно быстрее, «мама» сказать не успеешь, как размажешься об землю. Молодец Лёха, что не дал тебе разбить самолёт и угробить экипаж.

– Откуда вы знаете, товарищ полковник?

– А вот оттуда, что я полковник, а ты майор. Пока вы в воздухе, я всё про вас знаю. А за инициативу хвалю. Нужно думать и придумывать, как нам уходить от огня душманов. Но это не вариант. Никому не рассказывай и сам забудь. Ребята поопытнее тебя разработали афганскую посадку, за что им низкий поклон от всех лётчиков, что летают в Афган, и ни один из них не разбился, выполняя её. Так что, товарищ майор, думай ещё, но без моего ведома ни-ни. Понял?

– Так точно, разрешите идти?

– Идите.

Глава 14

Я шёл по улице и не мог никак понять, что в ней изменилось. Улица была мне хорошо знакома, я много раз по ней бегал в магазин ещё мальчишкой. Собственно, это была одна из немногих улиц, по которым я частенько прогуливался, когда приезжал домой к маме. Невысокие дома, палисадники под окнами, деревянные заборы отгораживают их от проезжей части. Улица, никогда не знавшая ремонта и асфальта. За многие годы люди набили на ней тропку, которая шла по одной стороне дороги. Машины также утрамбовали себе небольшую колею, которая, петляя от одного края дороги до другого, обходила выступающие камни и низинки, в которых во время дождя собирались лужи. Я мог бы пройти с закрытыми глазами и не сбиться с тропки. Но что-то изменилось на улице. Не пойму. Те же невысокие заборчики из штакетника, где-то подкрашенные и обновлённые, где-то выгоревшие добела. Те же стены домов и те же окна с занавесками. Крыши – где шиферные, где из железа. Собаки, лениво лежащие за заборчиками, куры, копошащиеся в палисаднике. Солнце на блекло-синем небе. Уже прошла пора жары, которая была летом, когда небо приобретёт белизну и не будет уже таким прозрачно-синим, каким было весной. Уже осень, но дышится очень легко, хотя в воздухе и ощущаются остатки того летнего зноя. В памяти всплывали различные картины этой улицы, ведущей к магазину. Всё было то же самое. Скорее всего, изменился я сам. Стал по-другому смотреть на известные мне с детства вещи, по-другому оценивать их. Когда я был здесь последний раз? Приезжал на каникулы каждое лето, когда учился в училище. Но это не то. Когда служил на Севере, был дома всего один раз. Это за три года службы. Когда перевёлся в Ташкент – это первый мой отпуск, который провожу дома. В Афгане я с 81. Стало быть, был дома последний раз году в 78 или 79. Правда, мама приезжала ко мне в прошлом году, но это не в счёт. Это пять или шесть лет я не был дома. Кошмар, совсем маму забросил. Нужно это прекращать и бывать дома каждый год. Хотя бы недельку.

Так, рассуждая сам с собой, я подошёл к магазину. Напротив магазина, под ветками старой урючины, лежало старое-престарое бревно. Я его помню ещё мальчишкой, как мы собирались у магазина и сидели на этом бревне. Солнце нагревало его гладкую, без коры, поверхность, и сидеть на нём было сплошное удовольствие. Бревно было отполировано до матового блеска задницами многих поколений, выросших в нашем посёлке. С другой стороны, оно было всё изрезано ножом. Всевозможные сердца, имена давно уехавших отсюда парней и девчат, какими-то датами. Встречались даже непристойные надписи – правда, их пытались срезать, но что-то осталось. Сейчас на этом бревне со скучающим видом сидели четыре парня. Было видно, что они мрут от тоски и жаждут найти какое-нибудь развлечение. И этим развлечением, судя по всему, стану я. При моем приближении парни несколько приободрились и стали смотреть на меня в упор. Я подошёл к магазину и уже протянул руку к ручке на двери, как кто-то из них меня окликнул: «Земеля, закурить не найдётся?» Я повернулся и направился к ним.

– Не курю, земеля.

– А ты кто таков, что-то я не знаю тебя? Я здесь всех знаю, а тебя не видел.

– Человек, а кто ты?

Говоривший со мной сидел с краю, было ему на вид лет двадцать, не более, и он был старше других. Самому младшему из них было лет 16-17. Одеты все неброско, даже несколько скромно. Старший был явно настроен на драку и, как мне показалось, пытался внутренне распалить себя. Остальные как-то подтянулись и готовы были по команде наброситься на меня. Понятно, драки я не боялся, но и драться я не собирался. Как-то неприлично было бы драться с малолетней шпаной взрослому человеку. Поэтому я решил сгладить напряжённость.

– Да вот, парни, в отпуск приехал. Я-то сам местный.

– А к кому?

– К маме. Колокольникову знаете?

– Веру Николаевну? Это наша училка была, – подал голос самый младший.

Другой парень, стриженный под «ноль», сказал: «А у нас классной была. Так ты её сынок? Она рассказывала, что ты военный лётчик».

– Это точно? – спросил старший. – Садись, земеля, – он сдвинул пацанов в сторону, и двоим из них пришлось встать.

– Да, летаю.

Их напряжённость и враждебность испарилась, и в глазах всей четвёрки я увидел интерес к себе.

– А где летаешь? – спросил опять старший.

– Да вот, в Афганистане.

– А какое у тебя звание?

– Майор, – лица пацанов теперь выражали неподдельный интерес и восторг.

– И в боях участвовал?

– Нет, в боях не участвовал, воюют десантники и пехотинцы, а я грузы разные вожу.

– А ты знал Витька с Лермонтовской улицы, он в прошлом году десятилетку закончил?

– Да вы что, парни, я уже больше десяти лет назад из посёлка уехал, Витек тогда ещё и в школу не ходил.

– Убили его в Афганистане. На прошлой неделе хоронили всем посёлком. Военные были, салют из автоматов стреляли. Говорят, он был в цинковом гробу и его никто не видел. Мамаша его всё кричала, чтобы показали его, не верю, говорит, что он в гробу.

– А ещё на нашей улице есть Андрей, он вернулся из Афгана, – вставил самый младший, – его ранили в мочевой пузырь. Так он ходит с бутылкой, куда вставлен шланг. Его прозвали самогонщиком. Он любит бухнуть с мужиками за сараями. Он там постоянно отирается, а напьётся – там и лежит, плачет. Жалко его.

– Да, парни, на войне убивают. Ладно, пока. У меня дела.

Я попрощался с каждым за руку и пошёл. Меня окликнул старший из них: «Слышь, лётчик, а как тебя зовут?»

– Павлом.

– А меня Толик. Если что нужно, зови. Меня все знают. Скажешь – Толик нужен, я приду.

– Договорились, – и я ещё раз пожал ему руку.

Дома мамы не было, наверное, ушла к тёте Тамаре. Я пошёл в сад, хотел полежать на своей кровати, которая всю жизнь стояла между яблонь. Сад представлял из себя жалкое зрелище. Он практически весь высох. Яблони были уже старыми и яблок не давали. Всё заросло бурьяном. Жалко, очень жалко. Хороший был сад. Сколько себя помню, стояли здоровые яблони. Весной все в розовом цвету, осенью увешанные крупными яблоками. И жёлтыми, и красными. А какие они были сладкие – объедение. Мы с мамой их собирали и складывали в подвал на стеллажи. Варили варенье, делали компоты. Теперь этого уже нет. Кровать выглядела не лучше. Вся облупилась, доски, застилавшие сетку, прогнили. Сквозь них рос бурьян. Соломенного матраца тоже не было. Кому он нужен, если лежать на кровати некому?

Там и застали меня тётя Тамара с мамой. Боже, какие они стали старые. На глаза невольно навернулись слёзы. Мама выглядела особенно плохо. Вся сморщенная, сгорбившаяся. Ей уже шёл 63-й год. Тётя Тамара выглядела немного лучше. Маму донимает желудок. Уже несколько лет он не даёт ей покоя. Надо бы серьёзно заняться её здоровьем. Она жаловалась, когда ещё приезжала ко мне в гости в Ташкент. А я так ничего и не предпринял. Позор. Стыдно. Совсем маму забросил. Завтра же поедем с ней в больницу.

– Павлик, ты вернулся? Как прогулялся, встретил кого-нибудь? —спросила мама. Говорила она с трудом – видимо, опять болел желудок.

Мы пошли в дом, тётя Тамара тоже пошла с нами. Она поставила чайник на плиту. Вытащила из сумочки кулёк с конфетами, положила на стол и села на табуретку.

– Да, мамуля, прогулялся. Никого не встретил, да и кого я могу встретить – столько лет прошло. А вы где были?

– Ходили на поминки к Агафоновым: девять дней исполнилось, как они похоронили своего сына Витю. Убили в Афганистане. Приходил их племянник, приглашал нас и тебя тоже. Очень они хотели с тобой поговорить. Да ты уже ушёл.

– О чем, мамочка, мне с ними говорить? Я Виктора не знал, да и их практически не знаю.

– Витя учился у меня. Я его знала с первого класса. Хороший был мальчик, – мама утёрла слёзы, – и родители его хорошие люди.

– Земля ему пухом. Сколько парней гибнет в этой войне. Страшно, мама.

– Я им сказала, что ты завтра зайдёшь к ним поговорить.

– Мама, зачем? Что я им скажу? Чем утешу?

– Паша, ты офицер, служишь тоже в Афганистане. Найдёшь, что сказать.

– Мамочка, я не служу в Афганистане. Я служу в Ташкенте, а в Афганистан иногда летаю, грузы разные перевозим.

– Всё равно, Павлик, они тебя будут завтра к обеду ждать. Ещё придут Ивановы – их Колю весной тоже забрали в Афганистан. Они очень переживают. Коля тоже мой ученик. Обещай, Павлик: наденешь военную форму и сходишь.

– Хорошо, только тогда послезавтра мы с тобой поедем в больницу. Что-то мне не нравится твоё здоровье.

– Павлик, зачем? Я много раз была у врачей, что они нового скажут? Поболит, поболит и пройдёт, не переживай, – мама вышла из комнаты и пошла на огород, наверное, за огурчиками.

– Ой, Паша, горе какое – у Верочки обнаружили рак желудка, – тихо сказала тётя Тамара.

Меня как кипятком ошпарили.

– Вы что, тётя Тамара! Когда?

– Да уже года два, перед тем как ей к тебе в гости съездить. Она сначала не поверила, говорила, что, может, ошибаются, даже на работу в школу согласилась выйти. А потом всё хуже и хуже. Я с ней в город в больницу ездила. Предложили ей делать операцию, она категорически отказалась. Я предлагала тебя вызвать, чтобы вы с ней вместе решили, как быть. Она запретила это делать и строго-настрого наказала тебе не говорить.

– Но что-то делать нужно?

– Вера два раза лежала в больнице, ей химию делали, но что-то лучше не становится. Паша, не заставляй её ехать в больницу, бесполезно это, только её лишний раз расстраивать.

Я вышел из дома и пошёл на огород. Раньше мама огород не сажала – некогда было за ним ухаживать. После того, как вышла на пенсию, завела огурчики, помидорчики, зелень разную. Мама возвращалась с чашкой, полной огурцов. Я взял из её рук чашку и говорю: «Всё-таки давай съездим к врачам, я найду хорошего доктора, он тебя посмотрит».

– Павлик, милый мой сынок, не нужно никуда меня возить. Была я у докторов, выписали мне лекарства, я пью, мне легче становится.

Я понял, что лучше этой темы мне больше не касаться. Если у неё в самом деле рак, то никто уже не поможет. Тем более что мне через неделю возвращаться в часть. Как Бог даст, так и будет – вспомнил я мамину присказку.

Вечером после ужина я вышел на улицу. Дневная жара закончилась, наступил вечер с его прохладным ветерком. Нужно вынести стулья и посидеть с мамой на свежем воздухе, подумал я и только собрался пойти в дом за стульями, как меня кто-то окликнул: «Дядя Паша, добрый вечер». Гляжу, стоит парень, с которым я познакомился днём у магазина.

– Толик, привет. Ты ко мне? Заходи.

– Дядя Паша, я хотел, чтобы вы рассказали мне про самолёты.

– Толик, чего это я вдруг для тебя стал дядей?

– Ну как же. Вы майор, а я местная шпана.

– Ты это брось, шпана. Тебе сколько лет?

– Двадцать исполнилось, а что?

– А мне чуть больше тридцати, так что мы с тобой почти ровесники. Зови меня просто – Паша.

– Да неудобно как-то, может, по имени-отчеству?

– Толик, прекрати. Ты почему не в армии?

– У меня плоскостопие, не взяли.

– Понятно. Ты вроде не местный?

– Да, я из детского дома, с соседнего района. Сюда отправили после окончания школы учиться в ПТУ¹⁹ на механизатора сельского хозяйства.

– Так ты учишься?

– Нет, закончил. Учился два года, да уже год работаю. Получил права шофёра, тракториста, комбайнёра. Работаю в вашем колхозе. Скоро начнём урожай убирать.

– А живёшь с кем?

– В общаге от МТС.

– Короче, так, Толик, сегодня у меня рассказывать – настроение не то. Приходи завтра к обеду, дело есть. Там и поговорим. А сейчас я не могу.

– Хорошо, дядя Паша, к обеду буду, – и он быстренько зашагал дальше по улице.

Это хорошо я придумал, завтра не одному идти с родителями солдата разговаривать. Не люблю я эти разговоры. Даже когда мы прилетаем с грузом 200, я из самолёта стараюсь не выходить, чтобы не видеть убитых горем людей. Парень вроде хороший, может, и по хозяйству мне поможет?

– Паша, привет.

Меня как током стукнуло, поворачиваюсь и вижу – у калитки стоит тётя Дуся. Что за наваждение, у меня прямо язык отнялся. И только секунду спустя я понял, что это Людмила. Боже, как она похожа на свою мать. А ведь ей и тридцати пяти ещё нет.

– Привет, Люда. Как поживаешь?

Я вышел за калитку. Она рассказала, что живут вдвоём с дочкой. Машеньке уже десятый год. Замуж второй раз выходить не стала. Так сама и воспитывает девочку. Я рассказал про себя, что тоже холостякую. Обзаводиться семьёй никак не получается, служба к семейной жизни не располагает. Поговорили минут десять. Из её калитки выбежала Маша, как две капли воды похожая на Людмилу в детстве. Такая же короткая стрижка, одета в брючки и маечку. Подбежала к Людмиле и отпросилась пойти погулять к какой-то подружке.

– Ладно, Паша, идти мне надо, ужин готовить. Удачи тебе, будь счастлив.

– И тебе всего хорошего, Люда. Пока.

– Пока, – и она тяжёлой походкой пошла к своему дому.

Сердце защемило от тоски. Какая красивая девушка была, как я её любил. И как всё плохо закончилось. Даже слеза навернулась.

Повернулся к дому, вижу, мама стоит у стены, на глазах слёзы.

– Мамочка, ты чего?

– Ох, Павлик. Как мне её жалко. Исковеркала свою жизнь. Молодая женщина, а выглядит как старуха. Но пить прекратила. Давно уже не замечала. Живёт одна с Машенькой, во дворе порядок, мужиков не видно. Машенька учится хорошо. Дай-то Бог, дай-то Бог.

Мама развернулась и пошла в дом. Настроение посидеть на улице пропало, и я тоже пошёл домой.

На другой день к обеду я собрался идти к Агафоновым. Надел форму – мама даже брюки мне погладила; начистил туфли. Под маминым взглядом прицепил на мундир все свои значки, медали и орден, который получил после встречи с Андроповым. Настроение было не очень. Во-первых, не любил я ходить в мундире, во-вторых, что я скажу родителям погибшего солдата? Ума не приложу. В дверь тихонько постучали. Подошёл, открыл. На пороге стоит Толик, увидев меня, он раскрыл рот от удивления.

– Толик, проходи, я сейчас буду готов. Мама, это Толик, он работает в МТС, вчера познакомились. Толик, это моя мама, Вера Николаевна.

– Ну ты даёшь, дядя Паша, – только и смог вымолвить Толик.

– Анатолий, ты не из нашего посёлка? – спросила мама, – что-то я тебя не знаю.

– А вы что, всех в посёлке знаете? – насупился Толик.

– Мама всю жизнь проработала учительницей в нашей школе, русский язык и литература, она всех до единого в посёлке знает. Я вот решил пойти вместе с Толиком к Агафоновым, вдвоём проще.

– Ну, Паша, дело твоё.

– Я, Вера Николаевна, из интерната, из соседнего посёлка, а здесь учился в ПТУ, а теперь работаю в МТС. Сейчас комбайн готовлю к уборочной.

– Толик, а ты предупредил, что идёшь ко мне?

– Да, сказал бригадиру, что после обеда есть дела – задержусь, а вечером поработаю.

– Ну, я готов, пошли.

Мы вышли на улицу.

– А куда мы идём, дядя Паша?

– Ты вчера рассказывал про Витька с Лермонтовской.

– Которого в Афгане убили?

– Да. Идём с его родителями поговорить, они очень просили. Так что показывай дорогу.

И мы бодро зашагали по улице. Все случайные прохожие останавливались и здоровались с нами за руку. Кто меня знал, спрашивали, как дела. Из дворов на нас смотрели сельчане и тоже громко здоровались. Я отвечал им в ответ. Оно и понятно: не часто в нашем посёлке встречались военные, да ещё офицер и с медалями. Толик шёл рядом, и его распирало от гордости, что он идёт со мной. Он был примерно одного роста со мной, правда, в плечах поуже. Белобрысые волосы стрижены под «бобрик». На лице несколько мелких шрамов, видимо, из детдома. Руки пропитаны мазутом, не отмоешь. На ногах китайские кеды, уже изрядно поношенные. Простые холщовые брюки, тоже с пятнами мазута и рубашка с коротким рукавом. Собственно, как многие парни из посёлка, которые работают с техникой. Другое дело я. Офицерский китель – правда, я хотел пойти в рубашке, но мама настояла, чтобы я надел все свои медали. А на рубашку их не надеть. Пришлось надевать китель, несмотря на то, что на улице было жарковато. Но ничего, потерплю.

– Толик, а что ты возле магазина делал с пацанами?

– Да тут такое дело, дядя Паша, что мы вылавливаем командировочных и проучаем их.

– Не понял.

– Короче, полгода назад на танцах один командировочный закадрил Катьку из десятого класса. Что он ей обещал, не знаю. Только уговорил пойти к нему в гостиницу. Хорошо, мне ребята сразу сказали. Пошли мы втроём в эту гостиницу, а этот командировочный Катьку шампанским спаивает. Всыпали мы ему – мама не горюй, а Катьке щелбанов наставили, чтобы думала, куда и с кем идти. Потом решили с пацанами, что нужно всех командировочных припугнуть, чтобы носа вечером из гостиницы высунуть боялись. Так вот, теперь мы по очереди дежурим возле магазина и вылавливаем командировочных. Надаём по шее хорошенько, они из гостиницы и не выходят, боятся.

– Ну вы даёте. Так и в колонию загреметь недолго. Всю жизнь себе исковеркаешь.

– А если эти гады исковеркают жизнь нашей девчонке? Что лучше?

– Не знаю, но это не метод.

– А какой метод должен быть, если они на танцах носы задирают и к девушкам пристают?

– Наверно, обратиться в милицию.

– Не смешите меня, дядя Паша. Что милиция сделает? Ничего. А так получается действенно. Боятся выходить. А колонией меня не испугать. Детдом – та же колония, со своими понятиями. Если за себя постоять не можешь, зачморят.

– А ты мог постоять за себя?

– А я мог и сейчас могу.

Подошли к дому Агафоновых, зашли в калитку. Во дворе под навесом стояли несколько столов, видимо, после вчерашних поминок. Дом примерно такой же, как и наш. Из двери нам навстречу вышла женщина – видимо, увидела нас в окно и громко крикнула назад в дом: «Отец, выходи скорее, к нам гости. Здравствуй, Паша, Верочка нам про тебя много рассказывала. Какой ты важный стал, а ведь я тебя помню ещё маленьким». И она заплакала. Мне нужно было её как-то утешить, но я не знал как. Я даже не удосужился у мамы спросить, как их зовут. Но тут вперёд вышел Толик: «Наталья Николаевна, не нужно плакать, успокойтесь. Витька уже не вернуть, а Вам здоровье беречь надо».

– А, Толик, здравствуй. Ты что вчера к нам не зашёл? Все его друзья были.

– Извините, не мог с работы уйти. Зато сегодня мы вместе с дядь Пашей пришли.

– Заходите, заходите в дом. Отец, ты где там возишься? – вновь крикнула она.

На пороге появился крепкий, высокий мужчина. Я сразу понял, что хорошо знаю его, только никак не мог вспомнить – откуда.

– Здравствуй, Паша, здравствуй, Толик. Хорошо, что зашли, проходите в дом. Мать, накрой на стол.

Мы прошли в дом, в зал. На столе стояла большая фотография парня с чёрной ленточкой на рамке. Рядом стоял стакан, накрытый кусочком хлеба.

– А ты, вижу, Паша, меня не признал? Я ведь в школе работал, завхозом. А ты – офицер, майор, с медалями и орденом. Лётчик? Как служится?

Не успел я ничего ответить, как в комнату вошла Наталья Николаевна. Она принесла чашку с варёной курицей и стопку блинов на тарелке. Поставила на стол. Завхоз – не помню, как его звать, – подошёл к шкафчику, висящему на стене, и достал бутылку водки и четыре стопки. Наталья Николаевна сказала, что сейчас Ивановы подойдут, и он достал ещё две рюмки и поставил на стол.

– Толик, помоги мне с огорода принести помидорчиков и огурчиков, а я пока хлеба нарежу.

Толик мигом соскочил и вышел из зала.

Завхоз взял в руки фотографию сына: «Вот он, наш Витенька. Схоронили на прошлой неделе. А вчера вот поминки отвели. Хотя поминки делают на девятый день после смерти, но мы с матерью решили сделать на девятый день после похорон. А погиб он два месяца назад. Девять дней прошло, а мы с матерью не знали, что его уже в живых нет. И сорок дней прошло, а он не похороненный был. Привезли его из города на машине, с ним были два его друга. В цинковом гробу. Мы хотели гроб распилить, посмотреть, но военком запретил. Так его мёртвого и не увидели. А мать всё твердит: а может, там не он лежит. Может, обознались. А он где-то раненый лежит в госпитале и весточку нам передать не может». Он поставил фотографию на угол стола, пододвинул к ней стакан с кусочком хлеба. Рукой смахнул слёзы с глаз.

– А я так думаю, что это он, – продолжал завхоз, – он всегда любил залезть туда, где погорячее. Ни одна драка в посёлке без него не обходилась. То он заступался за девушку, то за друзей. Вот и в Афганистане, я думаю, он ни за кого не прятался, а лез вперёд других.

В комнату вошёл Толик, он нёс чашку с нарезанным салатом. «Иван Тимофеевич, там к вам Ивановы пришли», – сказал Толик.

– Пришли – пусть заходят. Вот Толик, хороший парень. Повезло, что признали не годным к службе. А так попал бы в Афганистан и пропал там. Он ведь тоже везде вперёд других лезет. Вместе с моим Витей не раз драку устраивал в клубе со шпаной всякой. Боюсь за него, если не образумится, то не миновать ему тюрьмы. Лихой он очень.

В комнату вошли Наталья Николаевна и мужчина с женщиной. Поздоровались, сели за стол.

Иван Тимофеевич наполнил рюмки, все поднялись, посмотрели на фотографию и молча, не чокаясь, выпили. Наталья Николаевна в голос зарыдала, пришедшая женщина обняла её за плечи, и они вышли из зала. В комнате остались одни мужчины. Иван Тимофеевич налил снова и молча сам выпил: «Вот ты скажи мне, майор, за что наши дети погибают, за что они воюют, за что кровь проливают? Что это за война такая? Я помню, был ещё малым пацаном – была война с фашистами. Отцы наши и деды воевали. Они воевали за свою Родину, они её защищали. Мой отец вернулся с фронта без руки. А сколько не вернулось? Но мы все знали, за что. Люди получали похоронки, горе было большое, но и гордость была, что погиб, защищая Родину. А за что погиб наш Витенька? Что он защищал? Ответа на мой вопрос я не могу найти ни в газетах, ни в телевизоре. Может ты, офицер, мне ответишь на мой вопрос?»

Все смотрели на меня, нужно было что-то говорить, как-то объяснить этим людям. А как – я сам не знал. С первых дней своей службы в Ташкенте я приучил себя – не думай о политике, думай о работе. Но сейчас мне нужно было говорить, говорить так, чтобы они меня поняли. А как? В голове полный сумбур. Рассказать то, что нам говорят на политзанятиях? Это значит сразу оскорбить людей. Говорить нужно от сердца, а как, если в сердце за эти года появилась пустота? А перед глазами стоят лица солдат, которых мы везём на эту бойню, и деревянные ящики, которые мы затем возвращаем родителям. Рассказать, что я лётчик военно-транспортной авиации и к войне не имею никакого отношения? Что-то вроде «моя хата с краю». Меня перестанут уважать в посёлке, и сам себя перестану уважать. Говорить, что мы все солдаты и выполняем приказ? Глупо, банально. Говорить о том, что политики заварили кашу, навязывая афганцам социализм, а расхлёбывать её приходится нашим парням – этак я и до части не доеду, загремлю в особый отдел. Но говорить надо. В комнату вошли заплаканные женщины, сели и тоже смотрят на меня.

Я встал, взял свою рюмку и молча выпил. Постоял и снова сел. Сел и заговорил. Я рассказывал, как нам пришлось собирать остатки нашего боевого товарища, стрелка Нурлана, подорвавшегося на мине. Как командир десантной роты расстрелял и растоптал базар возлеаэропорта, где были женщины, старики и дети. Раскатал с помощью БМП так, что хоронить было некого. Рассказал, что такое три полёта подряд, без сна и отдыха, и что такое афганская посадка. Как расстреливали наш самолёт на взлёте и посадке. Как мы хоронили наших друзей, которых подожгли на взлёте. Как вёз раненых бойцов в Ташкентский госпиталь, а они по одному постоянно умирали, и врач ничего поделать не мог, а только просил нас побыстрее долететь. Рассказал, почему наш самолёт назвали «Чёрный тюльпан». Потом я замолчал. Молчали все. Я глянул на стол – рюмки были полны. Встал, молча выпил и снова сел. Сил ни говорить, ни думать у меня не было. Я снова как бы окунулся в ужасы войны. В её кровь, грязь, мучения и тяжёлую, очень тяжёлую работу. Куда через неделю мне снова предстояло вернуться.

На улице уже был тихий прохладный вечер. Сколько времени мы просидели у Агафоновых, я не помню. Сколько мы выпили, я тоже не помню. Меня колотила внутренняя дрожь, а по груди тёк противный липкий пот.

На другой день я проснулся поздно, с головной болью. То ли от выпитого, то ли от разговоров. Мамы дома не было, она куда-то ушла – я не знаю. Вставать не хотелось, но я через силу заставил себя подняться и пойти в душ на улицу. Душ за последние годы сильно порушился, дверь была сорвана, пол прогнил, в баке воды не было. Настроение испортилось окончательно. Зашёл в дом, нашёл таблетку от головы, выпил и снова лёг. Дома столько нужно переделать, а я не могу себя заставить работать. Нужно с этим что-то делать. Во-первых, составить список работ, сделать график выполнения этих работ, иначе так отпуск и пролетит, а я ничего не успею. Достал из сумки блокнот с ручкой и начал писать. Почистить сад, отремонтировать душ, побелить в комнатах, да и, наверное, дом снаружи. Проверить ситуацию с топливом для печки. Сходить с мамой в магазин – она за эти годы порядочно поизносилась, купить ей обновы. Хорошо бы съездить в больницу, хотя мама и против, но нужно её уговорить. Написать-то написал, да мне через десять дней уже нужно быть в части. Хватит валяться, принимаюсь за работу. Встал, умылся. Пришла мама – она сходила в магазин, принесла каких-то продуктов.

– Ну что, Павлик, выспался? Вчера ты был сильно пьян, не нужно, сынок, увлекаться водкой.

– Мамуля, дело, наверное, не в водке, а в тяжёлом разговоре с Агафоновыми, родителями погибшего сына.

– Да, сынок. В магазине было много разговоров о твоём рассказе про Афганистан. Молодец, что не стал пересказывать газетные статьи.

Тут в дверь постучали, и на пороге появился Толик.

– Дядя Паша, ты как? Я заскочил узнать, может, тебе чего нужно. У меня сейчас обеденный перерыв, так я сразу к тебе.

– Анатолий, быстренько мыть руки, я вас обедом накормлю, – сказала мама и загремела кастрюлями.

– Вера Николаевна, не нужно, не беспокойтесь, я в столовку ещё заскочу.

– Я тебе заскочу. Мама сказала обед – значит, обед.

– Ну хорошо. Дядя Паша, может, тебе какая помощь нужна?

– Да, Павлик, не помешает. Вечером после работы заходи, поговорим.

– А что нужно?

– Да вот хотя бы душ отремонтировать.

– Я сейчас быстренько гляну, – и Толик выбежал из дома.

– Мне кажется, он хороший парень, только ветер в голове ещё гуляет, – сказала мама.

Толик зашёл в комнату, сел: «Душ нужно не ремонтировать, а делать новый. От старого ничего не осталось, всё погнило. Доски у тебя, дядя Паша, есть?»

– Да, что-то там в сарае лежит, нужно посмотреть. Вечером и поглядим.

– Хорошо, – и он принялся за мамин борщ.

После обеда я пошёл в сарай разбирать доски. Какие, по моему разумению, могли пригодиться, я вытащил во двор.

Через час ко двору подъехал трактор с тележкой. Я выглянул на улицу. Каково было моё удивление, когда я увидел за рулём трактора Толика. Он вылез из кабины и начал с тележки выгружать стальные уголки и газовую сварку.

– Толик, это что такое?

– Из этих уголков я сварю каркас для душа, потом его обошьём досками.

– Ты где это взял?

– Дядя Паша, не переживайте, всё законно. Я попросил уголки у Григорьича, главного инженера МТС, сказал, что нужно помочь Колокольниковой Вере Николаевне. Он всё разрешил, ещё разрешил автоген взять и дал два дня отгулов. Пятницу, субботу и воскресенье выходной. Так что мы с вами все дела успеем переделать. Мне всё равно в общаге заниматься нечем.

– Анатолий, при одном условии: что эти три дня будешь жить у нас, – мама подошла на звук трактора и тоже все слышала.

– Да ну, зачем, мне и в общаге нормально.

– Толик, обсуждению не подлежит, – сказал я.

– Хорошо, вы всё занесите во двор, а я пока трактор отгоню на базу.

Скоро Толик вернулся, и мы начали отмерять уголки. Он их разрезал автогеном на нужные размеры. Затем начал их сваривать, я только держал и помогал ему. Постепенно начал вырисовываться каркас. Старый душ мы разломали на доски и вынесли на мусорку. Толик подровнял лопатой сливную яму, мы сделали лаги из сваренных по двое уголков и застелили их новыми досками. Потом Толик постоял, посмотрел, что получилось, и снял доски с пола. Мы их отнесли к сараю, где был сделан импровизированный верстак, и Толик лихо их остругал рубанком. Вообще он был, как я понял, мастер на все руки. За что ни брался, всё у него получалось, и не просто хорошо, а как-то лихо. Про таких у нас говорят, что у него две руки правые. Короче, к вечеру пол был настелен, каркас выкрашен. Завтра с утра обошьём его досками, Толик сварит новый бачок, и душ готов. Вообще-то всю работу сделал Толик, а я только помогал ему, где нужно подержать, поднести, подать. Не рукоделец я, что ж поделаешь.

Вечером за ужином мы расспрашивали Толика, почему он оказался в детском доме, где его родители. Он нам всё подробно рассказал. Что родителей своих он совершенно не помнит, а в детском доме живёт с рождения. Мама горестно повздыхала, видимо, ей было жалко Толика. Хороший парень, а жизнь получилась такая тяжёлая.

– Нормальная у меня жизнь, Вера Николаевна, а то, что нет родителей – так кто ж виноват. Нас таких в детдоме было много.

– А не пробовал, ли ты, Анатолий, поискать их?

– А зачем? Если бросили меня, потому что не нужен, так зачем искать. Только расстройство одно. А если погибли где, то тем более. Я уже двадцать лет прожил без мамы, папы. Проживу и дальше. Людей вокруг меня хороших много – вот вы, например, с дядей Пашей.

От таких слов у меня ком подкатил к горлу, а мама смахнула слезу.

Постелила мама Толику в зале, на диване, где он великолепно расположился.

На другой день мы быстренько доделали душ, установили новый бак и набрали в него воду. Затем Толик занялся ремонтом в доме. Поправил все двери, которые скрипели и плохо закрывались. Поправил шифер на крыше. Забор. В общем, переделал кучу дел, до которых у меня руки не доходили. Затем побелили стены снаружи и покрасили окна и двери. Дом стал как новенький. Так выходные и пролетели. С понедельника Толик вышел на работу в МТС, и за неделю видели мы его только один раз. Он заскочил на минутку, поинтересовался, как наши дела. Мама похвасталась ему своими обновками, которые мы с ней купили в сельском магазине, а я сказал, что в следующий понедельник уезжаю, и просил обязательно прийти к нам на выходных.

– Обязательно, дядя Паша, – ответил Толик и умчался.

А в воскресение случилось нечто. С раннего утра к нашему дому потянулся народ. Парни и девчата. Кто с лопатами, кто с граблями, кто просто так. Это всё сплошь были мамины ученики разных годов выпуска. Мама бегала между ними, охала и ахала. С каждым целовалась. Я ничего не мог понять. Все подходили поздороваться со мной. Девушки, сбившись в группку, разглядывали меня и тихонько шептались. Мама приободрилась и говорит им: «Это мой сынок Павлик. Правда, хорош? И не женат ещё». Чем ввела девушек в смущение, и они со смехом разбежались. Вскоре появился Толик. Со всеми поздоровался и направил всех в наш запущенный сад. Закипела работа. Старые яблони выпиливались, выкапывались. Трава выдёргивалась, земля перекапывалась. И через три часа сад был пустой и чистый. Подъехал на машине Григорьевич, главный инженер МТС; он привёз в кузове саженцы яблонь, которые быстренько были рассажены в саду. Всем руководил Толик. Он знал, кому и что нужно делать. А тут ещё подъехал самосвал с углём, который в считанные минуты был перетаскан в наш сарай. В этом принял участие и я, так как годился только на то, чтобы что-то таскать. Мама собралась идти в магазин за продуктами, так как всех нужно было накормить и напоить. Толик её остановил, сказал, что всё уже предусмотрено, пусть не беспокоится. А народ всё прибывал и прибывал. Появились соседи, мамины старые знакомые; было много детворы. Кто-то притащил магнитофон, и на всю улицу загремела музыка. Подошли Людмила с Машенькой, поздоровались, но не остались, ушли к себе домой. Сияло на синем небе уже не жаркое, осеннее солнышко. Настроение было отличное. Работа спорилась, и вскоре сад было не узнать. Новенькие яблоньки сидели аккуратными рядами, побеленные, подстриженные. Между рядами земля была вскопана и вычищена. Любо-дорого посмотреть. А тут ещё подъехала машина председателя колхоза. В машине привезли большие термоса, как в воинской части. В термосах была еда на всю компанию. Были ящики с посудой, с хлебом, с овощами. Был также ящик с водкой. Я запереживал, куда же всех рассадить, но тут подошёл грузовик – в кузове стояли столы и лавки. Парни быстренько всё разгрузили и прямо на улице у забора поставили столы и лавки. Девчата нарезали салаты из овощей, расставили чашки и начали накладывать из термосов тушёную картошку с мясом. Все умылись и расселись за столы. Я был совершенно – впрочем, как и моя мама – ошарашен происходящим. Разлили водку. Председатель встал, взял рюмку и говорит: «Дорогая наша Вера Николаевна. Прошу принять мои извинения за то, что мы стали забывать о нашей старейшей учительнице. Оставили тебя в одиночестве, в то время как твой сын Павел принимает участие в освободительной войне в республике Афганистан. Но теперь я со своей стороны хочу пообещать, что правление колхоза будет постоянно помнить о тебе. Да и ты сама, не стесняясь, заходи со своими проблемами к нам. Мы всегда тебе поможем. Дай Бог тебе счастья и здоровья, а твоему сыну – чистого неба и мягких посадок. Ура!» Все закричали: «Ура!» – и выпили. Выпил и я. Закусили. Картошка с мясом была отменная, все проголодались и уплетали её за обе щеки. Затем взял слово главный инженер МТС: «Хочу пожелать здоровья и успехов нашему герою, майору, лётчику Павлу Колокольникову. Как Вы все знаете, он вырос в нашем селе. Отсюда он пошёл в лётное училище и сейчас исполняет свой интернациональный долг. Имеет награду, которую получил лично из рук Генерального секретаря КПСС товарища Андропова Юрия Владимировича. Это дорогого стоит. Ура, товарищи!» Выпили. Я сидел весь красный и не знал, куда деть глаза. Не люблю я такой похвалы, да и не достоин её. Это, видимо, Толик рассказал про меня, да ещё кое-чего приукрасил. Поднялся мужчина, с которым мы вместе носили на носилках уголь. Это оказался секретарь компартии колхоза: «Друзья. За Веру Николаевну мы уже выпили. А ведь я тоже учился у неё, так же как училась моя дочь и учится мой внук. Выпили за здоровье нашего героя Павла. А ведь он первый, и пока единственный, военный лётчик из нашего колхоза. Сейчас я хочу выпить за другого парня – за Анатолия, благодаря которому мы сегодня все вместе оказали посильную помощь семье Колокольниковых. Благодаря ему мы сегодня все собрались за этим великолепным столом. Он с Маринкой Павловой три дня не давал покоя ни мне, ни председателю, ни директору школы. Он поднял списки учеников, которые заканчивали нашу школу и которых учила Вера Николаевна, обошёл все дома. Он добился выделения саженцев из нашего питомника, он добился выделения продуктов на этот стол. Он ещё не комсомолец, но, когда он подаст заявление о вступление в комсомол, я первым дам ему рекомендацию. Ура!»

Официальная часть ужина закончилась. На улице стемнело. Ребята организовали переноски и сделали освещение. Включили магнитофон, и начались танцы. Молодёжь двинулась танцевать, а старички продолжали застолье. Оставаться за столом мне не хотелось, я наелся, а пить водку не люблю. Но и танцевать с молодёжью тоже как-то не по возрасту. Я им, как говорит Толик, в дяди гожусь. Хотя с некоторыми молоденькими девчонками я бы не прочь был потанцевать. Да и они со мной, думаю, тоже. Но мне завтра уезжать, а раздавать девушкам авансы я не люблю. Когда я ещё появлюсь здесь – наверное, не раньше, чем через год.

Мы с мамой потихоньку ушли в дом. Нужно было собрать чемодан, поговорить. Вскоре к нам заглянул Толик с девушкой. Он был немного выпивши.

– Это Маринка, она мне помогла всё организовать. Дядя Паша, правда, здорово всё получилось? Без неё я не смог бы.

Мама ахнула: «Мариночка Павлова, моя девочка, отличница. Где ты пропадала? Как закончила школу, так и не видела тебя больше».

– Я, Вера Николаевна, в город уезжала, учиться.

– На кого же?

– Я закончила медицинское училище и сейчас работаю в нашей поликлинике.

– Замуж, наверное, вышла.

– Жениться нам, Вера Николаевна, ещё рановато. Ещё на ногах не крепко стоим, – ответил серьёзно Толик.

Мы с мамой переглянулись и посмотрели на Толика с Мариной. Они держались за руки и улыбались.

– А что, вы всех своих учеников помните? – спросил Толик.

– А как же? Они все мои дети. На моих глазах выросли. Как я могу их забыть?

– Дядя Паша, можно я буду вам писать письма?

– Да, конечно, Толик, я буду только рад. Пишите вместе с мамой, только я не обещаю быстро на них отвечать. Знаешь, служба, времени бывает свободного мало.

– Дядя Паша, вы не беспокойтесь о Вере Николаевне, я к ней часто буду заходить. Помогу чем смогу.

– Спасибо, Толик. Приглядывайте за ней с Мариной, а то у неё здоровье, сам знаешь, не очень.

– Павлик, не нужно так переживать за меня. Ты лучше себя береги. И всегда надевай ту шапочку, которую я тебе сделала в Ташкенте.

Мама говорила о шлемофоне, куда она зашила молитву во время своего приезда ко мне в Ташкент. Я всегда его надеваю в полёты.

– Анатолий, а может, тебе перебраться из общежития ко мне? Комната Павлика свободна. А вдвоём будет веселее.

– Да зачем же, Вера Николаевна? Это неудобно как-то, и вас буду стеснять.

– Толик, это хорошая идея. И ты будешь под присмотром, и мама тоже. Я за.

– Мне тоже это нравится, лучше, чем в общаге с алкашами жить, – сказала Марина.

– Ну, не знаю, это нужно обмозговать.

– Да чего здесь обмозговывать: завтра я уеду, ты и переезжай. Вещей у тебя, думаю, немного.

– Какие вещи – одна сумка.

Тут в комнату постучали и вызвали Толика с Мариной на танцы.

– Анатолий, только ты больше не пей. Обещаешь?

– Обещаю, Вера Николаевна. Дядя Паша, я тебя приду проводить, – и он выбежал на улицу к молодёжи.

Мне мамина идея очень понравилась. Главное, мама будет под присмотром. А с её болезнью это очень важно.

С тем и легли спать.

А наутро я с Толиком поехал на станцию, откуда поезд повёз меня в Ташкент. К моим друзьям, к моему самолёту, к чужой войне.

Глава 15

Прошло совсем немного времени после моего отпуска, но я уже снова хотел где-нибудь отдохнуть. Я не спеша шёл по территории части и размышлял, что лучше – поехать куда-нибудь к морю или в свою деревню к маме. Была весна, солнышко мягко обогревало всё вокруг. Настроение было великолепное. Сегодня у меня выходной, но пришлось приехать в часть, так как нужно было срочно расписаться в каких-то журналах. Но мне не в напряг, всё одно в общаге делать нечего, а сидеть в такую погоду в комнате совсем не хотелось. Надеялся увидеть Олю и вечером куда-нибудь сходить прогуляться. Иду себе, размышляю, как вдруг навстречу мне из санчасти выходит Оля с Вадиком. Вадик с разбегу кинулся ко мне: «Паша, привет!» Подошла Оля, чмокнула меня в щёку: «Привет, Паша».

– Привет, Оленька, как дела, как пацан? – Вадик повис на моих руках.

– Вадик, быстренько слезь с рук, ты же взрослый, тебе уже шесть лет, шагай ногами, – сделала ему замечание Оля.

Я ссадил мальчугана на тротуар и взял за руку.

– Паша, проводи нас.

– Конечно, Оля, потом забегу к себе, переоденусь, и мы все вместе пойдём гулять. Погода отличная.

Идти на автобусную остановку не хотелось, тем более я был в форме, и я остановил такси. Подъехали к Олиному общежитию, и я намеревался на этой же машине поехать к себе. Но Оля сказала: «Пойдём, Паша, поговорить надо». Мы зашли в её комнату, Вадик побежал к умывальнику мыть руки.

– Паша, сейчас будем обедать, ты ведь голоден.

– В принципе, да, ещё не обедал. Думал, мы потом вместе зайдём в какое-нибудь кафе.

– Я всё приготовила.

– Отлично, Оленька, пообедаем здесь.

– Тогда мыть руки и Вадика загони домой.

Я вымыл руки и вместе с Вадиком сели за стол. На столе стояла чашка с салатом, а в тарелках лежали люля-кебабы с рисом, всё залито гранатовым соусом. Запах был обалденный. Оля достала из холодильника бутылку с вином и сок в графине. Я налил вина Оле и себе, Вадику сок. Все чокнулись за весну и выпили. Вадик не захотел сидеть на стуле и взгромоздился мне на колени. Затем взял свою тарелку с люля-кебабом и вместе с рисом пересыпал всё в мою.

– Вадик, это что за фокусы? – прикрикнула на него Оля.

– Я буду с Пашей из одной тарелки кушать.

– Оля, не нужно. Пусть ест, как ему нравится, мне не мешает, – и мы начали есть с ним из одной тарелки.

Вадик привязался ко мне давно, когда ещё был совсем маленький и называл меня только Пашей и никак иначе, сколько ему Оля ни делала замечаний.

– Паша, давай снимем квартиру и будем жить вместе, – тихо произнесла Оля и посмотрела на меня.

Я чуть не поперхнулся. С Олей мы дружим уже несколько лет. Вадик вырос у меня на руках. Все знакомые прочили нам совместную жизнь. Особенно Лариса много раз говорила – хватит, мол, дурака валять, живите вместе, детей рожайте, нечего тебе, Паша, бобылём жить. Лучшей жены не найдёшь.

– Оленька, отличная идея. Я согласен. В самом деле, давай жить вместе.

Оля мне очень нравится. Серьёзная девушка, красавица. Невысокого роста, можно сказать, что хрупкая, но сына, однако, одна вырастила. Отношения у нас с ней были совершенно простые, дружеские, если, конечно, может быть дружба между мужчиной и женщиной. На самом деле мы с ней даже ни разу не поцеловались, хотя дружили уже не один год. Ну, как говорится, чему быть, того не миновать. Решили, что, когда я вернусь из очередных полётов, мы займёмся поиском квартиры в городе, благо зарплата моя позволяет снять приличное жильё. Наступил вечер, Вадик лёг спать, а мы тихонько с Олей сидели на её кровати и разговаривали.

– Павлик, ты мне очень нравишься, ты сильный, надёжный, я думаю, нам с Вадиком с тобой будет хорошо.

– Конечно, Оленька, я сделаю всё, чтобы вам было хорошо.

– Павлик, я должна тебе сказать это сейчас. Я любила одного человека, люблю его и сейчас. Его нет, он погиб. Ты знаешь это. Я постараюсь полюбить и тебя, но обещать тебе этого не могу. Пусть пройдёт побольше времени. Но я тебе обещаю быть верной и хорошей женой. Павлик, я знаю, что у тебя есть женщина в Афганистане. Но это, Павлик, как бы тебе сказать, фронтовая жена, это любовь на час. Она может быть очень сильная и яркая, как вспышка метеорита. Но она обязательно погаснет. Вспышка метеорита не греет. А я буду тебе маленькой свечой, которая будет постоянно светить тебе и согревать. Ты будешь возвращаться домой, а не в общагу. Тебя будет встречать милая жена, Павлик, я ведь милая? – улыбнулась Оля и прижалась ко мне. – Тебя будут встречать любящие дети – а я тебе обязательно рожу ребёнка; тебя будет ждать горячий ужин, когда бы ты ни вернулся.

Оля обхватила моё лицо своими руками и начала меня целовать. В глаза, в щёки, в губы. А я её.

– Пашенька, только тихо, Вадик спит, – произнесла Оля, и мы укрылись одеялом на кровати.

– Оленька, милая, я люблю тебя, только тебя, а все другие женщины – это временно. Им очень тяжело, они на войне, и им нужна тоже любовь, любовь на час, как ты сказала, иначе они сойдут с ума от ужасов войны, от крови, от трупов. Ты меня должна понять. А любить я буду только тебя.

Мы лежали под одеялом. Олины груди упирались в мою грудь, её живот соприкасался с моим животом. Я гладил её упругие бёдра.

Утром я шёл к самолёту и, наверное, весь светился.

– Что, командир, настроение хорошее, дома не ночевал? – встретил меня Максим, – я-то догадываюсь, где ты был.

– Макс, заткнись, пока в ухо не получил.

– А я во второе добавлю, – вставил Алексей.

– Всё, молчу, молчу, – и Максим с улыбкой полез в кабину.

– Ну что, Паша, готовимся к свадьбе? Одобряю, молодец, – сказал Алексей.

– Просто не знаю, Лёха, как-то всё так неожиданно раскрутилось.

– Ни фига себе неожиданно. Пять лет вокруг Оли вьёшься – неожиданно, – рассмеялся Алексей.

Приземлились в Кандагаре. Я, как всегда, выглянул в форточку, чтобы помахать рукой Анюте, но её на стоянке не было. Она всегда встречала и провожала наш борт. Я даже не мог понять – она, наверное, специально приходила, несмотря на то, что была выходная. Но сейчас её не было. Наверное, срочные дела в госпитале, подумал я и собрался выходить из самолёта.

– Командир, на связи дежурный, никуда не расходимся, сразу погрузка, дозаправка и вылет, а тебе нужно зайти в штаб, – сказал Виталик.

– Ну вот и слава богу, а то опять что-нибудь приключится, – пробормотал Алексей.

«Это хорошо, вернусь в Ташкент ещё засветло и сразу поеду к Оле в общагу», – подумал я.

Вышел в грузовой отсек и крикнул: «Серик, сиди на месте, не вылезай. Скоро снова полетим назад». Спустился и пошёл по направлению к штабу. Немного не доходя до него, вижу – идёт навстречу старлей Егор. Остановился, поздоровался. Он был в новой афганке, белых кроссовках, на погонах по две звёздочки. Лейтенант. Я его не видел почти два года. Всё такой же кучерявый, правда, виски засеребрились.

– Привет, лётчик, я к тебе иду.

– Погоди, Егор, меня в штаб вызывали.

– Это я тебя вызывал, – отвечает он, – присядем.

Сели на скамеечку.

– Егор, что-то случилось? – спрашиваю, видя его хмурый вид.

– Случилось, лётчик. Анюта погибла.

– Как погибла? – у меня внутри всё опустилось.

– Как герой погибла, – и он начал рассказывать.

Егора со своим взводом – теперь он был не командир роты, а командир взвода – отправили в боевой поиск. Нужно было вылавливать душманов в предгорьях и забирать в плен. Они нарвались в одном кишлаке на засаду.

– Духи стреляли по нам, как бешеные. Троих моих убили, двоих ранили. Чувствую, нам крышка. Вызвал на поддержку вертолёты. Прилетели вертушки, смешали кишлак с землёй и улетели. Пошли мы делать зачистку, вдруг слышу за дувалом кто-то стонет. Захожу, а там лежит мальчишка лет двенадцати с перебитыми ногами. Нет чтобы его пристрелить сразу, чтобы не мучился, – пожалел. Сгрёб его и к вертолёту. Он от боли сознание потерял.

Егор достал сигарету и закурил; предложил мне, но я ведь не курю.

– Так, без сознания, вместе с моими бойцами притащили его в санчасть. А там как раз Анюта дежурила. Начала она ему штаны срезать, чтобы раны осмотреть, а он возьми и очнись. И вытащил из-за пазухи гранату да выдернул кольцо. Когда взрыватель щёлкнул, Анюта увидела, кинулась к нему да накрыла собой ту гранату. Никто больше не пострадал, только Анюта.

У меня всё поплыло перед глазами. Боже, Анюта, молоденькая девушка – и своим телом. Тело, которое я однажды ласкал и целовал. Боже мой, её-то за что?

– Какого чёрта я этого выродка духовского не пристрелил? Почему не увидел у него гранату за пазухой, когда тащил к вертушке? Вовек себе этого не прощу.

– Егор, ты любил её?

– Многие добивались её любви, но любила она только тебя, лётчик. Когда бы твой борт ни прилетал, она неслась на аэродром, чтобы увидеть тебя.

Мы замолчали, ком подступил к горлу, я ничего не мог сказать.

– Лётчик, я вечером зайду, выпьем за упокой её души.

Я ничего не ответил, повернулся и пошёл к самолёту. Весь экипаж стоял возле самолёта – они, видимо, уже всё знали. Молча посмотрели на меня и молча разошлись в стороны. Начали подвозить ящики с грузом 200. Я стоял и смотрел на них: в одном из ящиков была Анюта, девушка, с которой я провёл всего одну ночь, но которую никогда не забуду. Подошёл Егор, в его руках был букетик полевых цветов. Он читал надписи на ящиках, возле одного остановился. Я тоже подошёл к нему. На ящике краской было написано «Ст. л-т м. с. Кузина Анна». Егор положил на него букетик. К нам подошёл весь мой экипаж, а также узбеки из санитарного батальона. Постояли, помолчали. Внезапно налетевший порыв ветра подхватил букетик и рассыпал все цветы по стоянке. Егор отошёл в сторону и сел на траву. Я пошёл в кабину, узбеки затаскивали ящики в самолёт. Наконец всё было готово к вылету. Я выглянул в форточку. Егор стоял у самолёта и помахал мне рукой. Как Анюта. Я открыл форточку и крикнул: «Будь здоров, старлей». В ответ он тоже крикнул: «Удачи тебе, лётчик. Живы будем, не помрём». Я закрыл форточку. Слёзы подступили к самому горлу и не давали дышать. Алексей посмотрел на меня: «Командир, сегодня я сам». Я кивнул ему.

Взлетели, я сижу и ничего не вижу, слёзы застилают глаза. Подошёл Максим, подал нам с Алексеем по кружке водки: «Командир, выпей, отпустит». Я выпил и закрыл глаза.

Тоска навалилась с новой силой, и я уже не мог сдерживать душивших меня слёз. Поднялся с кресла, махнул Алексею рукой и вышел из кабины. В комнате отдыха сидели солдаты, сопровождающие груз 200. Я прошёл в грузовой отсек и там, среди деревянных ящиков, дал волю своим слезам. Я рыдал в голос, размазывая слёзы по щекам. И ничего не мог с собой поделать. Милая моя Анюта. Почему ты так рано ушла? Вдруг кто-то толкнул меня в плечо. Оборачиваюсь. Стоит сержант из сопровождающих.

– Что, майор, тяжело? – он замолчал. – Мы все знали, что она тебя любила. Но ничего не поделаешь – война. Ты солдат, и она была солдатом. На, друг, выпей за упокой её души, – и протянул мне кружку, которую держал в руке.

Я выпил. Спирт обжёг мне горло, но я не стал ни запивать, ни закусывать. Пусть физическая боль заберёт мою душевную.

– Майор, соберись, ты же солдат, лётчик. Ты должен довезти Анюту и всех этих ребят, что лежат в цинках. Ты должен довезти нас и свой экипаж, себя, наконец. Иди и делай свою работу. Пожалуйста.

Я умылся из канистры и пошёл в кабину. Мне полегчало.

Алексей посадил самолёт, и мы зарулили на стоянку, где, как обычно, были встречающие и машины. На краю стоянки я увидел уазик командира. Иван Вениаминович стоял рядом. Алексей затормозил прямо около него.

Вышел, подошёл, поздоровались. Иван Вениаминович стоит сам не свой.

– Знаю, Паша, о том, что случилось в Кандагаре. Анюту представили к правительственной награде – посмертно. Но это, Паша, не всё, – и он притягивает мне свёрнутый листок телеграммы.

«Дядя Паша, умерла Вера Николаевна. Толик».

Ноги подкосились, и я оперся о капот машины. Вышел водитель и помог мне сесть в кабину, а Иван Вениаминович подошёл к ребятам и что-то им сказал. Затем сел, и мы поехали в штаб. Вошли к нему в кабинет. Иван Вениаминович достал из шкафа бутылку водки, стаканы и закуску.

– Какая славная была женщина твоя мама, Паша. Пусть земля ей будет пухом.

Выпили.

В кабинет забежала Оля.

– Пашенька, родной. Прими мои соболезнования. Наверное, тебе нужно лететь домой? – и посмотрела на Ивана Вениаминовича.

– Лететь обязательно нужно, только вот как? Сегодняшний самолёт уже улетел, следующий рейс только послезавтра. На поезде ещё дольше. Вы здесь посидите, а я что-нибудь придумаю, – и вышел из кабинета.

Вскоре в кабинет вошли все мои ребята. Молча сели за стол. Налили.

– Царствие небесное рабе божьей Вере, – сказал Алексей.

Все выпили. Чувствую – я плыву. Это уже четвёртый или пятый стакан без закуски. Через полчаса зашёл Иван Вениаминович.

– Значит, так. Завтра нужно срочно доставить гироскопы на поверку в лабораторию, в Алма-Ату. Вылетаем раненько утром. Я – проверяющий, Алексей – стажёр на правое кресло. Паша – дублёр командира. Садиться будем в аэропорту Николаевка – это, Паша, триста километров от твоей деревни. На такси к вечеру будем у тебя дома. Сергей, иди согласовывай план полёта, со штурманом порта я договорился, Максим, на тебе погрузка блоков. Алексей с Виталиком, проводите Пашу в общагу, – быстро раздавал команды Иван Вениаминович.

– Паша поедет ко мне, – вмешалась Оленька.

– Оленька, Паше лучше сейчас побыть одному, ребята о нём позаботятся. Иди, дочка, домой, всё будет хорошо, – ласково сказал Иван Вениаминович.

Оля ушла, а меня посадили в командирскую машину, и мы с Алексеем и Виталей поехали в общежитие. Меня раздели и положили на кровать.

Заснул моментально, однако среди ночи проснулся весь в поту. Поворочался, встал, напился воды, снова лёг. От мыслей голова разрывается. Вспомнилась снова Анюта. Вспомнилось детство, как мы с мамой ходили за посёлок на заливные луга, чтобы я побегал по высокой траве. И чудится мне, что я снова стою на лугу, а впереди идёт мама, а рядом с ней Анюта. И идут они по лугу, хотя это вовсе и не луг. Трава низко пострижена, как на газоне. И кругом одна зелёная трава. И ничего больше нет. Идут они вперёд, а я стою на месте. Мама поворачивается и кричит мне, чтобы я не отставал. А я хочу их догнать, но никак не могу. Ноги вязнут в траве. Нет никаких сил идти быстрее. Они всё вдвоём останавливаются и машут мне руками, чтобы я догонял их, а я никак не могу. Хочу им крикнуть, чтобы подождали меня, но вместо крика изо рта идёт один хрип. А они уходят от меня всё дальше и дальше, и мне очень страшно, что они уйдут, а я останусь один. Бегу изо всех сил, но догнать никак не могу. А впереди бескрайняя степь. Нет ничего, только зелёная трава. Кричу им, но они меня не слышат, так как и кричать я не могу. Вдруг кто-то трясёт меня за плечо; я оборачиваюсь – стоит Виталик и трясёт меня, я отбиваюсь от него, снова пытаюсь повернуться к маме, но никакого луга нет, а есть белая стена.

– Командир, командир, проснись. Ты так сильно кричал во сне. Пора вставать, скоро вылетаем.

Я сел на кровать и никак не могу понять, где я, куда ушли мама с девушкой, а меня оставили одного. Постепенно ко мне вернулось сознание. Я встал и, пошатываясь, пошёл в душ. Горячая вода, почти кипяток, постепенно привела меня в сознание. Зашёл в комнату, сел на кровать. Простыня вся мокрая от пота. Я её сгрёб и отнёс в душевую. Оделся. Вышел на улицу. Весь мой экипаж стоял на крылечке и ждал меня.

Подъехали к самолёту, он уже был загружен и готов к вылету. Я постоял, подышал свежим утренним воздухом и поднялся в кабину. Однако моё место было занято: там по-хозяйски разместился Алексей. Иван Вениаминович сидел в правом кресле. Он мне махнул рукой, чтобы я шёл в комнату отдыха, что я и сделал. Лёг на лавку и моментально заснул. Заснул крепким сном, без сновидений. Просто провалился в небытие. Проснулся легко, как только двигатели сменили режим работы. Встал, потянулся, умылся и зашёл в кабину. Самолёт шёл на посадку. Я примостился за спиной Максима и глядел на горы, на поля, простирающиеся под нами, на город, который оставался в стороне от нашего маршрута. Небо было синее, земля – зелёная. И, несмотря на то, что летел на похороны своей мамы, настроение было хорошее. На душе было легко и просто. Видимо, за прошедшие сутки у меня всё отболело и ушло от меня. Сели. Нас встречал какой-то чин в полковничьих погонах. Иван Вениаминович, вышел, поздоровался с встречающим, и они куда-то пошли. Мы остались около самолёта. Что делать дальше, непонятно. Походили вокруг самолёта, а потом зашли в грузовой отсек и расселись на скамейках. Примерно через час к самолёту подъехал пассажирский уазик. Рядом с водителем сидит Иван Вениаминович.

– Максим, замыкай самолёт и едем. Машину дали на сутки.

– А что делать с контейнерами? – спрашивает Максим.

– Ничего, а что с ними делать?

– Мы же вроде их привезли на проверку.

– Ну, считай, проверили, – ответил Иван Вениаминович. – Ты, Макс, не в своё дело лезешь, тебе сказано – замыкай. Давай быстрее, время идёт.

Максим с Алексеем обошли самолёт, закрепили винты, подбили посильнее колодки под колёса, Макс всё замкнул. Через полчаса выехали. Водителем был прапорщик-казах, из местных: «Значит, на похороны едем? Кто умер?»

– Вера Николаевна, мама майора. Замечательной души была женщина, – ответил Иван Вениаминович.

– Тогда нужно, наверное, венок купить и цветов. Будем проезжать город, заедем на кладбище, там должны продавать, – сказал водитель.

– Так, может, что-нибудь ещё нужно купить – ты, Паша, не узнавал? – спросил Алексей.

– Где бы я узнал? Телефона дома нет.

– Неважно, заедем, купим всё что нужно, – сказал Иван Вениаминович. – Давай, прапорщик, в магазин заедем.

– Заедем, но лучше в городе, в местных магазинах ничего не найдёте.

– А сколько времени ехать до города?

– До города часа три, а до посёлка ещё час.

– Хорошо бы остановиться в магазине и взять чего-нибудь пожевать, – предложил Сергей, – с вечера во рту ничего не было.

– Да, не помешало бы, – добавил Алексей.

– А что, твои припасы все кончились? – спросил Иван Вениаминович.

– Конечно, товарищ полковник, – почитай, неделю дома не был. Что Лариса сложила, всё смели давно.

– Давай, прапорщик, вези нас в магазин, – сказал Иван Вениаминович.

– Где же мы найдём магазин-то? Нет нигде по дороге до самого города. Правда, есть кафе на перевале, там можно чем-нибудь перекусить, – ответил прапорщик.

Так и сделали. Остановились возле кафе, на стоянке стояло ещё несколько грузовых машин. Взяли салат из капусты в большой чашке и каждому по гуляшу – ничего другого не было. Заказали бутылку водки. Разлили на всех, кроме прапорщика, за один раз. Выпили молча. Поели; правда, Максим хотел взять ещё бутылку, но Иван Вениаминович не разрешил: «Макс, не на свадьбу едем. Достаточно». Поехали дальше, вскоре приехали в город. Заехали на кладбище, там был магазин, где торгуют всяческими вещами, которые необходимы при похоронах. Но магазин был закрыт. Мы даже расстроились. Но прапорщик вышел и по-казахски поговорил со сторожем. Тот отправил своего внука, который крутился неподалёку, за продавцом. Пришла женщина, открыла магазин, и мы купили несколько венков и бумажные цветы. Затем заехали в продуктовый магазин, где Иван Вениаминович купил ящик водки и конфет. Поехали дальше. Теперь дорога была мне хорошо знакома. Я задумался и начал вспоминать, как мы с мамой ездили по этой дороге в город, когда я был ещё совсем маленький. Затем – как мама собирала меня в первый класс. Тоже ездили в город покупать школьные вещи. Как я уезжал из своего посёлка в училище, как приехал в прошлом году в отпуск. Вспомнил Толика, который мне регулярно писал письма. Писала и мама тоже, но вскоре от неё письма прекратились. Толик писал, что мама стала плохо себя чувствовать, что её снова положили в больницу. Последнее письмо от Толика было пару недель назад. Он написал, что маме стало немного полегче и её выписали из больницы. И вот теперь телеграмма. Я жил в Ташкенте и не мог приехать. На службе был полный завал. Летали по трое суток подряд. Хотя нужно было всё бросить и приехать к маме: она, наверное, ждала меня. Но мой офицерский долг, долг солдата, превысил долг сыновий. Я не смог побыть с ней в её последние дни. Стыдно, очень стыдно. Теперь она уже никогда, совсем никогда не прижмёт меня к себе, не обнимет, не поцелует. На душе снова стало очень тоскливо.

Но вот мы въехали в посёлок, я отвлёкся от своих мыслей и стал показывать дорогу к дому. Возле нашего дома стояли люди и несколько машин. Мы вышли из машины и вошли в открытую калитку. Во дворе тоже стояли мужчины и курили. Все сразу обратили на нас внимание, хотя я никого из них, кажется, не знал. Трудно было нас не заметить – шестеро военных лётчиков в комбинезонах и ещё прапорщик. Мы со всеми поздоровались за руку. Я сразу заметил крышку гроба, которая была прислонена к стене. К горлу подкатил комок. Откуда-то со стороны огорода подошла ко мне женщина и обняла меня. Я сразу не узнал – это была тётя Тамара: «Павлик приехал, сынок, какое горе, нет больше нашей Верочки. Отмучилась бедняжка», – запричитала она.

Из дома вышел Толик, подошёл ко мне, обнял: «Дядя Паша, что же теперь будет?»

– Толик, здравствуй. Не нужно так. Будем жить дальше. Не живут люди на земле вечно. Всем приходит черёд покинуть нас.

К нам подошли мои ребята с Иваном Вениаминовичем. Они несли венки и цветы. Тётя Тамара проводила нас в комнату. Гроб стоял в зале. Венки поставили к стене. Цветы у них забрала Марина и разложила в гробу. Ещё я заметил – она была беременна. Толик объяснял стоящим в комнате людям, что это приехал её сынок Паша со своими друзьями, что они военные лётчики. Я подошёл к гробу и посмотрел на маму. Она лежала спокойно, лицо её было как бы умиротворённо, безмятежно. Я поцеловал её холодный лоб и погладил руки: «Мамочка. милая, прости меня, прости за всё, что я не смог сделать для тебя», – произнёс я шёпотом. Тётя Тамара громко зарыдала, все присутствующие женщины тоже заплакали. Я вышел на улицу. Ко мне подошёл Толик: «Дядя Паша, я вам всё расскажу, как умирала Вера Николаевна».

– Обязательно, Толик, расскажешь. Вечером сядем, и ты мне всё расскажешь. А сейчас скажи, что нужно делать, чем помочь.

– Дядя Паша, всё, что нужно, мы уже сделали. Всё готово и на кладбище, и с обедом. Ничего не нужно. Вы надолго приехали?

– Нет, Толик, завтра к вечеру нужно уезжать: служба.

– Понятно, – протянул Толик.

К нам подошла Марина.

– А это моя Мариночка, ты же помнишь её?

– Конечно, помню.

– Хотели летом сыграть свадьбу, вас пригласить, а тут такое горе.

– Ничего, ребята, играйте свадьбу, живите, детишек рожайте. Жизнь не кончается.

К нам подошёл Алексей с пакетами и Виталий с Максимом, они несли ящик водки.

– Толик, распорядись, куда это поставить, – сказал я.

– Да зачем, дядя Паша? У нас всё есть.

– Лишним не будет, – сказал Алексей.

– Маринка, иди покажи в кладовке, – сказал Павлик Марине.

К нам стали подходить сельчане, спрашивать про службу, про то, где живу, и всякое разное. Мы с ребятами стали рассказывать, как служим, как летаем. Подошли знакомые мне Агафоновы и Ивановы. Поздоровались. Я спросил у Ивановых, как служит их сын. Они ответили, что всё нормально, письма получают регулярно, последнее было две недели назад.

Свечерело. Народ начал расходиться. Мы остались одни. Марина с тётей Тамарой сварили ужин. Сели на кухне, поужинали, выпили. Толик пошёл проводить моих ребят в гостиницу. Я остался дома: нужно в последний раз побыть с мамой. Прошёлся по дому – за прошедшие полгода ничего не изменилось. В моей комнате жили Толик с Мариной. Марина хотела всё убрать и постелить мне, но я отказался, сказал, что посижу с мамой. Вернулся Толик, и мы снова сели на кухне: Толик с Мариной, тётя Тамара и я. Открыли ещё бутылку. Толик рассказывал, что маме стало плохо буквально две недели назад. А до этого она пролежала в больнице почти месяц. Операцию делать она категорически отказалась, сказала: «Сколько проживу, то и моё, а резать не дам». Сделали ей химиотерапию, ей вроде стало немножко полегче, и её отпустили домой. Врач сказал, что лежать в больнице больше нет смысла, она всё равно умрёт. Дома она немножко приободрилась, выходила на огород и даже ходила в гости к тёте Тамаре. Но потом ей стало хуже. Маринка ей ставила уколы через каждые два часа. Она после уколов больше спала, так во сне и померла. За разговорами прошла половина ночи. Мы отправили домой тётю Тамару – она не хотела уходить, говорила, что посидит с Верочкой. Марина тоже ушла в комнату: она уже на пятом месяце. Толик рассказал, как у него дела на работе, что вступил в комсомол и сразу стал секретарём на МТС. А я с часик посидел на стуле у гроба, потом вышел на улицу на свежий воздух. Прошёл в сад. Несмотря на то, что была ночь, разглядел стройные ряды посаженных яблонь. Они были ухожены, да и вообще во дворе был порядок. Чувствовалось, что в доме появился мужчина. Присел на скамейку у дома: скамейка новая, наверное, Толик сделал. Прислонился к стене и задремал.

Разбудил меня Иван Вениаминович. Они пришли из гостиницы самые первые. Марина накрыла завтрак на кухне, и мы все пошли позавтракать. Начали собираться люди. Приехал на машине председатель колхоза, поздоровался со мной, спросил, как дела. Уехал, но сказал, что к выносу обязательно приедет. Людей собиралось всё больше и больше – был полон двор, на улице стояло тоже немало. Привезли батюшку Пантелеймона. Он обошёл весь дом с кадилом, потом встал у гроба и долго читал различные молитвы. Я стоял и держал свечку. Рядом со мной стоял Алексей и Иван Вениаминович. Я ничего не понимал, что происходит. И только крестился тогда, когда крестились все. Я увидел Людмилу, она тоже стояла со свечей и крестилась. Затем все начали выходить из дома, вышел батюшка, и следом за ним вынесли гроб. Поставили на улице на табуретки. Постоял он минут пять, затем его подняли на руки и понесли. Следом несли крышку, венки и цветы. Шёл я, рядом были Толик с Мариной и Иван Вениаминович. Несмотря на то, что кладбище было не близко, гроб всё время несли на руках. Парни время от времени менялись. Я видел, что мои ребята тоже приняли в этом участие. Процессия растянулась на весь посёлок. Это неудивительно: маму знали абсолютно все жители, и все её очень уважали. Были её бывшие ученики, были родители учеников, были дети и внуки учеников, которые сами, в свою очередь, учились у мамы. Тех, кто не мог идти сам, как тётя Тамара, довезли на машинах. Наш уазик тоже был задействован. Наконец пришли на кладбище. Дальше всё было как в тумане; помню, как бросил горсть земли и она глухо ударилась о крышку гроба. Всё. Мамы больше нет.

Когда вернулись домой, столы были накрыты. Их поставили прямо на улице, как полгода назад. Рядом стояла полевая кухня, где готовилась еда. Ко мне подошла Люда, она была с дочкой. Маша выросла большая и красивая, с короткой стрижкой. Ей было лет десять или одиннадцать – я никак не мог сообразить.

– Привет, Паша.

– Привет, Люда, – обменялись мы традиционным приветствием.

Поговорили о том, о сём. Как дела? Хорошо. Как жизнь? Нормально. Нас с ней давно уже ничего не связывало. Кроме моих воспоминаний. Я понимал, что вижу её, скорее всего, в последний раз. Приезжать в посёлок мне больше незачем. Ничего меня больше в нём не держит. Пообедали. Мы начали собираться – пора было уезжать. Подошли Толик с Мариной.

– Дядя Паша, вы не останетесь на девять дней?

– Нет, Толик, никак не могу. Служба, сам понимаешь.

– Понимаю. Да вы не беспокойтесь, отметим и девять дней, и сорок. Сделаем всё, как полагается. Оградку сварю, памятник. Всё будет как у людей.

– Спасибо тебе, Толик, спасибо, Марина, – я вытащил из внутреннего кармана пачку пятидесятирублёвок и протянул Толику.

– Вы что, дядя Паша, не нужно! У меня есть – зарплата хорошая, и Марина ещё работает.

– Бери, Толик, сделаешь обед, что останется – пустишь на ремонт дома, мебель поменяешь – наша уже совсем старая.

– Дядя Паша, а что делать с домом? Вы же жить в нём небудете. Может, продать?

– Толик, что ты такое говоришь – продать. А вы где жить будете? А куда своего первенца принесёте?

– Дядя Паша, так же нельзя, это ваш дом, – сказала Марина, – а мы пойдём жить к моим родителям. А потом свой дом построим.

– Марина, Толик. Вы мне теперь самые близкие люди в посёлке. Вы были с моей мамой в её последние минуты, Вы очень многое сделали для неё, да и для меня. Этот дом отныне ваш. Если нужно будет оформить какие-то бумаги, пришлёшь, я всё сделаю.

– Спасибо, дядя Паша, мы вам очень благодарны, – сказала Марина, а Толик вытирал с глаз слёзы.

– Живите в нём дружно и счастливо, а мне он не нужен, в посёлок я не вернусь, да и заезжать не буду. В нём прошло всё моё детство. Но нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Жить прошлым нельзя. Жить нужно только здесь и сейчас.

Мы сели в машину, нас вышли провожать все, кто был на поминках.

Ехали молча, я думал о том, что вот и кончились моё детство и молодость. Ведь как говорят: человек ощущает себя ребёнком, пока живы его родители. У меня теперь никого нет. Отца не было с детства, а мамы не стало сейчас. И остался я один-одинёшенек. Только мои верные друзья со мной. Мой экипаж.

Глава 16

Звёзды слепили меня. Они были необычайно яркие и такие большие, что я зажмурился. Каждая была размером в пять копеек. Я выглянул в окно на землю, но земли не увидел. Была абсолютная чернота, хотя в кабине было светло, как днём. Внезапно мне в лицо ударило пламя; оно было снаружи самолёта, но тем не менее очень горячее. Я отдёрнулся назад и посмотрел на Алексея, но его на месте не было, а в кресле второго пилота сидела мама.

– Мама, ты что здесь делаешь? А где Алексей?

– Сынок, а Лёша вышел.

– Куда вышел?

– Я не знаю, куда, он открыл окошко и вышел, когда всё загорелось.

– Мама, ты откуда взялась, ведь ты же мёртвая, я тебя похоронил?

– Павлик, начался пожар, и я пришла спасти тебя.

– Но ведь тебя нет?

– Как это нет? Я всегда буду с тобой и буду защищать тебя в трудную минуту.

Тут меня начали трясти за плечо; я обернулся – стоит Максим и трясёт меня.

– Командир, что с тобой?

– Что?

– Ты кричал во сне.

Я продираю глаза, вижу, что лежу на своей кровати в общаге, а Максим стоит возле меня. В комнате почти темно.

– Сколько времени?

– Ещё пять утра, позвонил дежурный и сказал, что нас ждут на аэродроме.

– Фу ты, чёрт, приснится же такое.

Я сел на кровати и потряс головой, отгоняя страшное сновидение. Майка была вся мокрая от пота.

– Я захожу тебя разбудить и слышу крики: «Пожар, пожар»; я даже напугался – думал, горит что, а потом вижу, что это ты во сне, – продолжал рассказывать Максим.

– Макс, всё нормально, иди буди остальных, через полчаса встречаемся на ступеньках.

Я встал, сходил в душ, умылся, оделся и вышел из гостиницы. Ребята уже все были там. Рядом стоял дежурный автобус. Мы уселись в него и поехали. Уже начинало светать. Весна, 1989 год. Все деревья стоят зелёные, урюк уже отцвёл. На улице благодать. Май месяц. Всё хорошо, правда, на душе как-то не очень. Сон странный приснился, и всё никак не могу от него отделаться. Вспомнилась мама, её приезд в Ташкент перед Новым, 1988 годом. Её обряд с нашими шлемофонами и зашивание в них молитвы. Конечно, ерунда полная, но пусть будет, раз она так хотела. Нам с Алексеем не мешает, остальные даже не знают об этом. Может, и в самом деле что-то в этом есть. Ведь летаем, всё хорошо.

У самолёта нас ждал полковник Васильев.

– Привет, Паша, всё нормально, отдохнули? Извини, что пришлось срочно поднимать. Лечу с вами. Совещание назначил командующий в Джелалабаде. Нужно успеть. Сейчас подвезут бойцов, и летим. Иди, готовься.

– Хорошо, Иван Вениаминович.

Я прошёл в кабину. Все уже были на местах. Потянулся за спинку кресла, где висит шлемофон, но там его не оказалось. Что за чёрт?!

– Макс, где мой шлемофон?

– Сейчас подам.

И кидает мне шлемофон, упакованный в пакет.

– Макс, это что?

– Это новые шлемофоны, нам сегодня выдали.

– На фига мне новый, а мой старый где?

– Приходил зампотех, старые собрал, а новые выдал, я расписался.

– Иди притащи мой старый, я к нему привык.

– Да где же я его найду?

– Сказал – иди ищи.

Максим, кряхтя, вышел из кабины и спустился на землю. Потопал в сторону штаба. Я смотрю в форточку, как он вразвалочку вошёл в штаб и через пару минут вышел. Зашёл в кабину.

– Нету, зампотех увёз их с собой на машине.

– Ладно, что ж теперь, давай новый.

Алексей тоже сидел и ворчал: «Что за жизнь: на Пасху летали, а сегодня Родительский день, так тоже в полёт».

– На какую Пасху?

– Ну ты, командир, даёшь. Прошлое воскресенье, 30 апреля, помнишь?

– Да. Наверное, летали.

– Да не наверное, а точно летали. Пасха в этот день была. А сегодня Родительский день.

– Это что ещё за праздник?

– Это вторник через неделю после Пасхи. Родителей умерших поминать нужно, на кладбище сходить, в церковь свечку поставить за всех умерших.

– Первый раз слышу.

– Ну ты, командир, и дремучий.

– Да, мне сегодня мама приснилась.

– А это потому, что ты её не поминаешь, свечку за неё не ставишь.

– Ладо, прилетим – давай вместе сходим.

– Давай. Мне Лариса кое-что приготовила с собой. В Джелалабаде помянем. Плохо, конечно, что шлемофоны нам поменяли.

– Ну да ладно, как говорится, Бог-то Бог, но и сам не будь плох.

В кабину зашёл Иван Вениаминович.

– Как дела, бойцы?

– А вы что с нами, опять проверяющим? – спросил Максим.

– Да, Макс, специально тебя проверить, нет ли фингала под глазом.

– Какого фингала, за что? – оторопел Макс.

– Ты чего по офицерской общаге ночами шаришься, офицерских жён в смущение вводишь?

– Вот вы про что, товарищ полковник. Эти жёны сами кого хочешь в смущение введут.

– Ты мне, Макс, зубы не заговаривай. Вернётся чей-то муж в неурочное время, ты фингалом не отделаешься. А не дай бог он с оружием будет? Ты головой думай, прежде чем ходить куда не нужно.

Максим сопел и молчал.

– Тебе девок мало с завода – за офицерских жён принялся? – распекал Максима Иван Вениаминович.

– Так ведь девчонки с завода все молодые, холостые, а это меня, как честного человека, ко многому обязывает.

– Помолчи ты, честный человек. Короче, ещё раз узнаю, что ходишь утешать шалав, чьи мужья в командировку уехали, – выгоню с самолёта, пойдёшь вахтёром на КПП. И что только в тебе бабы находят?

Максим сопел и молчал. Я разрядил обстановку.

– Товарищ полковник, погрузка закончена, разрешите вылет.

– Давайте. Я в отсеке буду, доклад нужно подготовить.

Взлетели. Летим в тишине, не разговариваем. Каждый думает о чём-то своём. Я всё вспоминаю странный сон – никак из головы не идёт. Прилетим, обязательно в церковь схожу. Сели; Алексей сказал, что поедем в общежитие, там соберёмся все и помянем всех родителей, которых уже нет, а также друзей и родственников.

Но этому случиться было не суждено. Зарулили на стоянку, а там штабелями стояли ящики с грузом 200 и заправщик. Комендант сказал, что вылетать нужно сразу, отдыхать некогда. Нас быстренько заправили и загрузили.

– Ладно, командир, помянем в небе, как на эшелон выйдем.

– Хорошо; даже ещё лучше – к Богу ближе, – ответил я.

Зашёл Максим: «Погрузка закончена, можем вылетать. И откуда полковник всё знает?»

– Макс, вот потому он и полковник, а ты простой прапорщик, – ответил Алексей.

Мы запустились и вырулили на полосу. Я выровнял самолёт по оси и зажал тормоза. Максим ещё раз прошёлся по газам, от номинала до взлётного. Я взглянул на указатели оборотов: всё ровно. Все двигатели синхронно набирали и сбрасывали обороты. Алексей методично сам себе читал карту и сам контролировал её выполнение. «К взлёту готов», – услышал я его голос в наушниках. Виталий дотянулся до моей головы и крикнул: «Вертушки на исходной». Я выглянул в форточку – точно, две вертушки висели сзади торца. Они, как будто были полны решимости рвануть вперёд и вверх и, как кони, не могли стоять на месте, а болтались из стороны в сторону. Я нажал тангенту внутренней связи: «Серик, приготовиться». Этой команды было достаточно. С Сериком мы совершали уже не первый взлёт из Джелалабада. Летал он с нами уже второй год после того, как погиб Нурлан. Я знал, он не подведёт. Тепловые ловушки веером распустятся за самолётом после его взлёта. «Экипаж, взлетаем». Алексей двумя руками плавно двигал РУДы вперёд. Максим стоял сзади и готов был подстраховать своими руками руки Лёхи. «Режим взлётный», – услышал я в шлемофоне голос Максима и отпустил обеими ступнями тормоза. Машина резко вздрогнула и плавно покатилась вперёд. Перегрузка нарастала неукротимо, и меня ощутимо вжимало в кресло. Руки были плотно сжаты на «рогах» штурвала. Вибрация практически не ощущалась, давало о себе знать очень мощное ускорение. Штурвал начал поддёргивать на стыках плит ВПП. Сергей спокойно читал скорость: «180, 200, 220, отрыв». Я потихоньку потянул штурвал на себя, взглянул вправо. Алексей двумя руками прижимал РУДы к верхнему упору. Толчки штурвала прекратились, передняя стойка была уже в воздухе. «Подъём», – раздалось в наушниках, и я мягко, но сильно потянул штурвал на себя. Самолёт послушно пошёл вверх, шум колёс прекратился. «Убрать шасси». На нас надвигалась гора, расположенная впереди, километрах в полутора от торца полосы. Я не торопясь повернул штурвал влево, следя по НПП за креном. Всё было нормально. «Закрылки 14». Я не смотрел на индикацию, знал, что Максим убрал шасси, а сейчас убирает закрылки. Хотя это была функция второго пилота, но в моём экипаже её выполнял бортинженер, что давало возможность Алексею подстраховывать меня в самые ответственные секунды взлёта. Конечно, это было нарушением, тем более что Максим стоял сзади непристёгнутый. Но сбить с ног маленького, коренастого Максима никакие перегрузки не могли. «“Стингер” слева», – крикнул Сергей в переговорник. Я кинул взгляд влево и увидел белый рваный след от «Стингера». Серик не переставая лупил тепловыми ловушками. Ловушки также летели с вертолётов. Одна вертушка резко рванула в сторону выстрела, и я скорее почувствовал, чем увидел, как она долбанула целую подвеску ракет в гору, откуда вылетел «Стингер». Склон горы полыхнул огнём и пылью. Я сделать ничего не мог, мог только наблюдать в форточку. Не было высоты, не было скорости, не было места для манёвра. Белый след от «Стингера» приближался к левому двигателю. Я сжал руки на штурвале, ожидая взрыва. Но «Стингер» в последний момент вдруг изменил свою траекторию полёта и пронёсся в десятке метров от самолёта. Было видно его оперение и пламя двигателя. Через мгновение он уже исчез из видимости. Мы все облегчённо вздохнули. У меня опять потёк пот по груди под комбезом.

– «Стингер» справа! – крикнул Алексей.

Я глянул вправо, но ничего не увидел.

– Где вертушки? – прокричал Максим.

– Они слева от нас, им не видно «Стингера», – ответил спокойно Сергей.

– Серик, «Стингер» справа сзади, давай жги! – прокричал я в переговорник.

Резко повернул штурвал вправо и со всей силы нажал на правую педаль. Самолёт резко пошёл вправо и вниз. Нас всех швырнуло влево, что-то загрохотало в грузовой кабине. Максим стоял, как водится, сзади между мной и Алексеем и, естественно, не был пристёгнут. Его так швырнуло в мою сторону, что я еле успел увернуться. А то его локоть мог заехать мне по голове. Резко взвыл оповещатель. Я глянул на панель. Горели индикаторы «Крен велик» и «Опасное сближение с землёй». Я это чувствовал и без индикаторов. На нас быстро надвигалась земля. Я со всей силы потянул штурвал на себя, одновременно выравнивая крен. Штурвал был тяжёлый, не хотел поддаваться. Я крикнул Алексею: «Помогай!» Он мгновенно подхватил штурвал своими нехилыми руками. Меня мощно вжало в кресло, самолёт пошёл вверх – это чувствовалось и без приборов. Вновь заорал оповещатель. «Опасная перегрузка». Я это понял и без моргающего индикатора. Теперь и я увидел пролетающий мимо нас «Стингер».

– Вот, бля, – ругнулся Алексей, – чуть не врубились.

– Командир, всё нормально, – сказал Максим.

Я, правда, не понял, к чему это относилось. То ли к самолёту и его системам, то ли к тому, что «Стингер» удалось обмануть, то ли к тому, что, врубившись в левый борт кабины, Максим остался цел.

– Командир, справа пулемёт! – крикнул Сергей.

– Серик, пулемёт справа, попробуй достань, – дал я команду Серику и начал делать левый разворот на пределе возможности самолёта, продолжая держать указатель скольжения в центре, чтобы Серик мог нормально стрелять.

Застучал пулемёт – это Серик начал обстрел. Но его пулемёт не доставал до огневой точки: не хватало угла. Тут по фюзеляжу загрохотало, как от удара кувалдой. Это пули попали в наш самолёт. Все затихли. Я продолжал левый разворот на пределе угла крена. Но вот выстрелы от пулемёта Серика стали доставать до точки, откуда вели стрельбу душманы. Попадания в наш самолёт прекратились. Но мы, на свою беду, встали задом к позиции душманов. А это самая удобная позиция для стрельбы «Стингеров».

– «Стингер», – услышал я голос Серика.

– «Стингер» сзади, – крикнул я ребятам. Все прильнули к иллюминаторам.

– Идёт в правый двигатель, – только и успел сказать Алексей, как раздался взрыв.

Самолёт резко дёрнулся, как бы натолкнувшись на препятствие. Меня сильно прижало влево. Заревела серена. Раздался ещё один взрыв. Нас резко тряхануло, так что потемнело в глазах. Но через мгновение я был уже весь собран, как пружина, и готов к самым решительным действиям. Самолёт как-то странно не то летел, не то падал.

– Повреждения? – рявкнул я внезапно осипшим голосом.

– Командир, нет правого крыла, – тихо сказал Максим.

Я взглянул на приборную доску, но ничего не понял. Что-то моргало, стрелки крутились в разные стороны, жутко ревела сирена. Я потянул штурвал на себя и начал парировать отклонения элеронами и педалями. Что-то вроде получалось, и мы перестали падать, а начали какое-то осмысленное движение вперёд.

В кабине мерзко пахло горелой резиной, жжёным металлом, порохом и ещё чем-то непонятным. То ли кислотой, то ли ещё чем. Грохотал большой кусок остекления по носовой обшивке, который болтался на каком-то тросу. Вдруг грохот пропал, и в кабине зашумел воздух; было ощущение, как будто в машине на большой скорости внезапно полностью открыли окно. Свежий воздух резко ворвался в кабину и вытеснил всю прочую вонь. Запахло землёй, травой, чем-то далёким, из детства, и таким мирным. Я резко повернул голову вправо и увидел, что кусок остекления, до этого барабанивший по железу, исчез. Видимо, лопнул державший его торс. Алексей сидел на своём месте, судорожно, так что побелели кисти рук, сжимал штурвал. По лицу его текла кровь. Она залила ему всю куртку, капала на руки и на штурвал. Я сконцентрировал свой взгляд на земле – она была непривычно близка. Но мы не падали, а продолжали планировать. Под нами были виноградники, я хорошо видел убегающие под носовой обтекатель ряды. Видел деревянные столбы, к которым была привязана проволока, видел лозу, плетущуюся между проволокой, видел маленькие зелёные листики. В мозгу пронеслась мысль – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком.

Максим отцепил руки мёртвого Алексея от штурвала и стал помогать мне держать его. Я мгновенно осмотрел землю. Под нами простирался виноградник, впереди – очень близко – был холм. Внутри у меня всё похолодело. Мы неслись прямо на него. Я ничего не мог поделать. Не мог задержать снижение, не мог отвернуть ни в какую сторону. Любая попытка повернуть штурвалом приводила к тому, что самолёт норовил клюнуть носом вниз, к очень близкой земле.

– Командир, ты спасёшь нас?

Я оглянулся: это Виталик, он стоял сзади меня. Рядом с ним стоял Максим. Их глаза смотрели на меня, я был их единственной надеждой.

– Экипаж, приготовиться к аварийной посадке, садимся на брюхо, выключить первый и второй, – громко и чётко сказал я.

Все встрепенулись и кинулись на свои места. Я начал сильно прижимать самолёт к земле, чтобы успеть шлёпнуться на брюхо и, возможно, пропахав несколько сот метров по земле, успеть остановиться перед склоном холма, на котором уже были видны дувалы. Я представил себе, как мы выскочим из кабины, и я заору во всё горло: «Живы!!!»

Но самолёт, хотя двигатели были остановлены и винты поставлены на упор, никак не хотел снижаться. Нажимать на штурвал было опасно, так как самолёт мог клюнуть носом вниз. Мне вдруг представилась мама. Она улыбалась и говорила: «Боже правый, Боже крепкий. Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!» И после этого крестилась. И я понял, что спасти ни себя, ни своих ребят я не смогу. «Боже – спаси и сохрани, Боже – спаси и сохрани», – как заклинание я твердил эти мамины слова.

Наконец самолёт почти мягко коснулся земли. Затем затрещали шпангоуты, фюзеляж рвался на части. Я со всей силы оперся руками в штурвал. На нас неукротимо и страшно надвигался склон холма. Я видел дувалы, видел деревья с цветами. Я видел землю, видел то место, которое станет нашей последней точкой на Земле. Нос самолёта стало сминать надвинувшейся землёй. Моё тело рвали на куски привязные ремни. Вдруг всё окрасилось красн…

Когда в оазисы Джелалабада,

Свалившись на крыло, «тюльпан» наш падал,

Мы проклинали все свою работу,

Опять бача подвёл потерей роту.

В Шинданде, в Кандагаре и в Баграме

Опять на душу класть тяжёлый камень,

Опять нести на родину героев,

Которым в двадцать лет могилы роют.

Которым в двадцать лет могилы роют.

Но надо добраться, надо собраться,

Если сломаться,

То можно нарваться и тут.

Горы стреляют, «стингер» взлетает,

Если нарваться,

То парни второй раз умрут.

И мы идём совсем не так, как дома,

Где нет войны и всё давно знакомо,

Где трупы видят раз в году пилоты,

Где с облаков не валят вертолёты.

И мы идём, от гнева стиснув зубы,

Сухие водкой смачивая губы.

Идут из Пакистана караваны,

А значит, есть работа для «тюльпана».

И значит, есть работа для «тюльпана».

А. Розенбаум

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Минут через тридцать к месту крушения Ан-12 подлетело 2 вертолёта с десантной группой и санитарный вертолёт. Приземлились метрах в 200 от пылающего самолёта – вернее, от обломков самолёта. Ни одной целой детали видно не было. Горело жарко, близко не подойти. Горел кишлак, находящийся на склоне холма, в который врезался самолёт. Самолёт сначала упал на виноградник и пропахал целую траншею, потом уже врезался в склон холма. По винограднику были разбросаны цинковые гробы. Деревянная обшивка с них слетела от удара. Груз 200, который перевозил самолёт. Десантники быстро прошлись по тому, что осталось от кишлака. Были слышны короткие автоматные очереди. Произвели зачистку. Заняли круговую оборону. Санитары собрали гробы в одну кучу. Больше им делать было нечего, и они быстренько улетели. Вскоре прилетел ещё вертолёт, на нем прибыло начальство и следователи. Один из военных следователей спросил командира полка: «Товарищ полковник, чей был экипаж?»

– Подполковника Колокольникова Павла, – ответил Иван Вениаминович, – пусть земля им будет пухом.

И снял фуражку.

***

Я сидел на кухне и при свете лампы дописывал эти строки. По моей груди тёк липкий пот. Он начинался с области шеи и струйкой стекал вниз. Я вытирал его мокрым полотенцем. Меня бил лёгкий озноб. Поставив точку, я вышел на свежий воздух. Надо мной были яркие звёзды. Было тихо и покойно.

***

2019 год. Тридцать лет назад наши войска вышли из Афганистана.

Всем героям, улетевшим в свой последний полёт, ПОСВЯЩАЕТСЯ.

В оформлении обложки использован кадр из фильма «Афганский излом», Ленфильм, режиссёр Владимир Бортко, 1991 год.

Иллюстрация для повести выполнена художником Viktoriia Zinkevych

Примечания

1

МТС – машинно-тракторная станция.

(обратно)

2

ВОХР – военизированная охрана.

(обратно)

3

КПП – контрольно-пропускной пункт.

(обратно)

4

РУД – рычаг управления двигателем.

(обратно)

5

ВПП – взлётно-посадочная полоса.

(обратно)

6

СПО – станция предупреждения об облучении радиолокатором.

(обратно)

7

ЗАС – засекречивающая аппаратура связи.

(обратно)

8

ППМ – поворотный пункт маршрута.

(обратно)

9

НПП – навигационный пилотажный прибор.

(обратно)

10

АРК – автоматический радиокомпас.

(обратно)

11

ДОС – дом офицерского состава.

(обратно)

12

ДОСААФ – добровольное общество содействия армии, авиации, флоту.

(обратно)

13

АДЦ – аэродромный диспетчерский центр.

(обратно)

14

НЛО – неопознанный летающий объект.

(обратно)

15

РП – руководитель полётов.

(обратно)

16

ГА – гражданская авиация.

(обратно)

17

ГВФ – гражданский воздушный флот.

(обратно)

18

БМП – боевая машина пехоты.

(обратно)

19

ПТУ – профессиональное техническое училище.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

ПОСЛЕСЛОВИЕ

*** Примечания ***