Рассказы великой пустыни [Туро] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Рассказы великой пустыни

Для создания обложки книги использована фотография «Desert during Nighttime», авторские права на которую принадлежат Marketplace Designers, с https://www.canva.com.

Где-то далеко от взора твоего в бескрайнем пространстве раскинулись песчаные пустыни…

Закат

Солнце высоко висело в небе, не качаясь, никак не изменяя своего положения, и лишь палило своими лучами, настолько яркими, что, при попадании их на человеческий глаз, око бы потеряло дар воспринимать свет; человек бы ослеп, если бы ему посчастливилось взглянуть на жестокое светило. Верно, счастьем можно назвать то, что одинокий странник способен видеть бескрайное, бесконечное в песках пустыни. Накалённый песок неподвижно замер в громадных ярких дюнах, застывших в тёплом бледно-оранжевом цвете под трескавшимся золотом солнечных лучей; изредка жаркие потоки воздуха поднимали частицы его, как сыпучую пыль, и вновь песчинки падали на поверхность.

За высокой дюной показались странники; их было двое. Двигались они так медленно, что, казалось, само солнце стремилось дотянуться до горизонта быстрее. Узкая цепь следов оставалась за ними, но оставалась недолго, и вскоре ветер уничтожал любые признаки движения, пути, которые так свойственны бегущей куда-то жизни. Пустыня не принимала жизнь: ещё утром путники бодро ступали на сыпавшийся песок, надеясь – а в этой пустыне можно только надеяться – на свои силы, надеясь победить неподвижное, тем самым желая опередить смерть. Тогда она стояла, словно скелет, с пустыми глазными впадинами и белыми костями, всем своим мёртвым видом вызывая живых на дуэль. Но пустыня не её оружие; она и есть сама пустыня.

Сердце молодого странника (одного из двух) сильно билось, но юношеская храбрость дарила ему меч, щит, доспехи; однако к чему они под палящим солнцем? Недавно молодой побежал навстречу скупой мечте, но чуть позже потерял весь пыл, и тогда на лице его стало проясняться выражение борьбы, которое придавало красивым чертам его настоящие оттенки на тонкой тающей маске мужественности и стойкости; он принимал вызов, но с каждым часом рискованного пути взор его направлялся всё ближе и ниже… и вот юноша уже глядел только под ноги, лишь иногда посматривая на горизонт и на своего друга. Попутчик его был невысокий старик с сохранившимися мускулами и напряжённым лицом. У высокой дюны оно изменилось; в начале пути оно было рассудительным, но переживающим: глаза щурились, веки дёргались, брови хмурились, когда юноша умолял его отправиться в путь и помочь ему. В этот тяжёлый момент старик провёл рукой по своим седым волосам и одобрительно кивнул головой, решившись вспомнить молодость и пересечь пустыню; но теперь явная тревога окутала полностью его старческое сознание.

Что-то было надето на их усталые ноги, по пояс обнажились они, и головы их были покрыты шёлковыми куфиями. Изящно ступая на песок, они плелись на высокую дюну. Солнце медленно утопало в воздухе.

Миновал подъём, небольшое расстояние было пройдено за длительное время. С такой высоты открывался захватывающий дыхание вид: дюны, как волны в океане, наваливались друг на друга, рассыпаясь по территориям солнца. Старик шёл впереди, опустив голову, и вдруг резко остановился, потом провёл рукой слева направо, указывая на бескрайний горизонт, песок под линией которого начал темнеть; небо же над этой линией из бело-голубого превратилось в розовое. Юноша огляделся; позади увидел он тёмно-фиолетовую даль, под которой мрачнели дюны. Путники испили воды – о вода, ты даёшь жизнь! – постояли немного, увлажняя свои сухие до того момента губы. Пустыня… Тот же океан с волнами, такой же опасный, глубокий, страшный, только вместо воды течёт песок; вместо движения волн стоит полная неподвижность. А завтра, может быть, начнёт выть песчаная буря, а там, где уже царит ночь, в океане, будет полный штиль.

Пора было идти. Огромная дюна и две маленькие, чёрные на фоне заката точки, два потерянных путника.

Хотя лица их были серьёзны, в душе каждый переживал необыкновенные эмоции, полученные от ощущения полной свободы. Солнце раскалило и порвало все цепи, державшие юношу и старика. Как стекло, их звенья разбились и больше не заставляли о себе вспоминать.

Воздух зазвенел; юноше показалось, что будто кто-то вдалеке протяжно, убаюкивающе заиграл на пронзительном, но мягко и приятно звучащем тяжёлом тромбоне. Старик же услыхал шипение, такое страшное и одновременно успокаивающее, что от таких перепадов чувств хотелось свалиться с ног на остывающий песок; к тому же, путников начало клонить в сон, у них закружились головы. Странники огляделись; подул прохладный ветер, и они поняли, что звуки чудятся им.

Казалось, это ускорило их шаги, однако медленнее и медленнее вновь стали идти путники.

Старик упал, и юноша уже никак не мог поднять его. Сам он уже ничего не видел перед глазами, всё расплылось так, будто последняя вода в его теле израсходовалась на то, чтобы затуманить сознание и впоследствии даже испарить его. Ему удалось лишь приподнять старика, но тот, сухой и неподвижный, так и остался сидеть, склонив голову, перед уходящим за горизонт солнцем.

Юноша посмотрел на солнце, затем обернулся: иссиня-чёрное небо уже глядело в него, обвевая его холодом; ветер усиливался. Странник испугался, хотел позвать на помощь, но, вспомнив, где находится, решил бежать, но не смог. Обессиленный, он упал рядом с мёртвым телом старика и уткнул голову в колени, обхватив их сухими руками. Осталась ещё вода: маленькая одинокая слеза катилась по сухой щеке и, не успев испариться, упала на песок и растворилась в бесконечности. Вскоре дух жизни покинул юношу. Одинокая смерть стояла рядом, и он успел заметить её, но на этот раз она смотрела ласково и стучала своими косточками, которые так безобидно трещали!

* * *

Дует ветер, разнося песок по пустыне, формируя дюны и впадины. Множество восходов и закатов пережила большая дюна, на которой осталось два скелета. Их белые кости остались неподвижны; и вновь закат предстал в своей палитре ярких цветов перед ними. Череп первого был склонен вниз, покрытый шёлком, а второй скелет весь согнулся и обхватил себя, дул ветер, и песок сыпался под ним. Вдруг холодный поток навалился на них, и первый остался на прежнем месте, а второй медленно начал сваливаться с вершины дюны. Высоко в небе летал воздух, завиваясь в своих потоках. На этой высоте любая птица могла бы увидеть, как катится с дюны что-то белое, а затем останавливается и вязнет в песке.

Но нет здесь птиц, а есть лишь песок, воздух, неизбежная смерть. Холод и наступающая ночь; высота, свобода, которую некому чувствовать, и красота нежно-розового заката, которую также некому видеть.

В оковах

Шипение ветра… Похоже, буря начиналась в великой пустыне. Песок летал, возвышаясь в небо, врезаясь в дюны, попадая в глаза единственному во всей песчаной бездне человеку. Весь в пыли, он сидел на квадратной бетонной плите, в оковах; длинные цепи ползли с двух углов и сковывали ему руки. Узник щурился, пытаясь видеть, что происходит вокруг, а происходило нечто ужасное, в преддверии чего замирало сердце, и коварный страх вселялся в его обнажённую смуглую грудь, настолько впалую, что, казалось, воздух туда не проникал. Но несколько дней до заключения в цепи человек вдыхал воздух легко и свободно; грудь поднималась и опускалась, и новые силы появлялись в жилах и мускулах, ещё не совсем старых, но уже и далеко не молодых. А теперь как пыльна его кожа! Так иссушились руки; тёмные и чёрствые, они не раз держали острый нож, не раз вонзали его в чужую грудь и не раз брали, брали, брали и грабили! И ноги служили: покрытые ветошью, они несли человека, когда он убегал от опасности, от мести и от справедливости.

Узник рыдал чуть раньше, но не от стыда и не от угрызений совести, а лишь от жалости к себе. Слёзы текли и испарялись, но было пролито гораздо больше слёз у тех, до кого добрался взор этого вора, было пролито гораздо больше крови у тех, до кого добрался кинжал этого убийцы, этого было больше количества тех красных капель, собравшихся на его запястьях из-за, видимо, слишком тугих оков.

Жестоко отомстили ему кочевники пустынь, попытавшись следовать законам своей справедливости как по правилу «око за око». Узнику всегда давали отпор, но это не останавливало его на пути к убегающей цели, такой как зло, исключительное зло; цель эта отражалась от его глаз, оттого-то она и убегала вперёд, когда он двигался, и была недостижимой.

Кочевники оставили зачем-то у края плиты небольшое квадратной формы зеркальце, которое едва не улетело вместе с потоками песка и пыли. Ветер усиливался; маленькие песчаные бусинки, как бы объединившись, мощно и жёстко засыпали узника, который решил поднять зеркало. Он пополз по бетону, его кидало в стороны от ветра и приносимых им бледно-жёлтых пучин, однако цепи остановили его; ногой дотянулся он до осколка и притянул его к себе. Зеркальная поверхность показала ему лицо с огрубевшей кожей. В глазах своих увидел он не только обиду, скорбь, злость, желание мести, но и огромную тоску. Неожиданный поток ветра свалил его в сторону, но он нашёл, вероятно, последние силы, чтобы подняться и взглянуть на себя ещё раз. Внезапно он ощутил злобу и вместе с ней страх; вдруг он услышал несколько протяжный, мягко и приятно, но в то же время пугающе воющий крик; дунул поток ветра в вихре песка и унёс всю плоть с костей этого несчастного в оковах.

* * *

Буря только разгоралась, когда уже знакомая нам смерть прилетела к цепям и аккуратно высвободила кости скелета из металлических холодных оков.

Солнце

Пустыня невероятно широка, и до многих территорий пока не успела добраться песчаная буря. Где-то в их пределах затерялись два путника, верхом на двух больших верблюдах. Один из странников выглядел весьма странно: голубые глаза окружила кожа, покрытая белыми и чёрными красками; тёмные волосы были заплетены по бокам в тонкие косы, а в остальных местах то закручивались, то просто опускались на плечи, в них что-то висело: какие-то цепочки, деревянные бусы, маленькие камни. Сильное тело пеклось под палящим солнцем, но выдерживало удары светила. Любой житель пустынной деревни сразу же узнал бы в этом человеке кочевника. Второй странник был довольно молод, силён и красив. Кудрявые волосы падали на тёмный высокий лоб, напряжённым взглядом смотрел он серьёзно вперёд, на дорогу к цели. Обнажённые по пояс всадники изредка поглядывали друг на друга, и взгляды их говорили об умеренном доверии. На горбах дромадеров висели огромные мешки, склянки с водой; за поясом у путников держались чёрные револьверы.

Верблюды остановились, путники спрыгнули на землю и испили по капле воды. Неожиданно для красавца кочевник заговорил:

− Несколько десятков миль – двадцать, – и мы будем там.

− Успеем до ночи?

− Буря идёт… − пробормотал кочевник своим приглушённым, но звонким низким голосом.

− Буря? Откуда тебе известно?

Но его спутник оставил вопрос без ответа, запрыгнул на угрюмого и молчаливого, как он сам, верблюда.

− В путь.

Красавец пожал плечами и сделал то же самое, что и кочевник, за исключением произношения каких-либо слов.

Солнце склонялось за горизонт, пока дромадеры ступали копытами по песку. Небо покрывалось звёздами, они мерцали в неподвижной холодности блеска далёкого свечения.

Достали из мешков ветки, сухие и корявые, разожгли костёр, согревающий живых в мёртвой пустыне; накормили верблюдов, кочевник угостил попутчика шай бил наной, приятным мятным чаем. Свежесть скоро превратилась в прохладу, затем стала холодом. Путники легли у огня.

− Скучаешь по хамулу? – спросил вдруг красавец.

− Нисколько. Я покинут, – угрюмо отвечал кочевник, резко поднимая веки, показывая белые белки глаз. – Теперь один путь имею я, и пересечён он с твоею дорогою.

Кочевник и красавец встретились в океане песка, каждый очень удивился встрече и каждый чувствовал в ней что-то предначертанное и важное. Они познакомились кое-как; один узнал, что кочевник был изгнан из племени и вёз награбленное золото (целых два мешочка), а другой узнал, что красавец везёт с моря товары, дорогие и недоступные одиноким жителям пустынных деревень.

Красавец задремал наконец, погрузившись в неги теплоты пламени и чувства полной свободы. Недолго и не совсем он спал, а скорее находился в сонливом ожидании. Прошло около часа спустя последнего произнесённого слова, унесённого слабым дуновением ветра, когда красавец раскрыл веки и обомлел: кочевник в упор смотрел в его глаза.

− Ты отчего не спишь? – спросил испуганный красавец.

− Боюсь. – Тихо ответил его попутчик.

Тут искорка самодовольства мелькнула в глазах красавца:

− Боишься чего?

− Буря грядёт.

Теперь ему стало смешно, но чуток был его мнимый сон, так как красавец опасался, но взглянуть снова боялся; ему страшно было вызвать подозрения сейчас, когда созрела одна полезная идея; опасался, несмотря на то, что считал, что этот тупой бедуин-бродяга ничего не может помышлять и, наверное, даже не представляет, насколько он богат.

Утро пришло. Сонный красавец устало поднялся и поодаль увидел сидящего на песке кочевника. Он не слышал, как проснулся его чуткий и опытный спутник, который в тот момент обернулся и вяло произнёс:

− Торопись. Дорога не ждёт.

Они плелись долго, солнце – о солнце! – пекло беспощадно, не предвещая никакой бури. Воздух зазвенел; послышалось шипение, словно десяток змей ползли рядом, но ничего и никого не было, кроме двух странников; в ушах билось что-то, будто кто-то ударял по пустой внутри перкуссии, причём ударял медленно, не спеша…

Показалась деревня. Кочевник шёл впереди, ведя своего верблюда, а красавец преднамеренно отстал немного. Бедуин был невероятно рад, что избежал бури, но недолго уголки его сухого рта чуть поднимались: вдруг ощутил он шорох, обернулся и сразу же отклонился от летящего в руке кинжала. Красавец промахнулся, потеряв единственную возможность исполнить свой подлый план, но затем сразу замахнулся ещё раз, другой, снова. Кочевник глухо кричал:

− Что делаешь? Брось клинок!

Но тот орал в ответ:

− Где револьвер?! – и яростно бранился.

− Вот твоё чёрное оружие! – вскрикнул торжественно кочевник, едва не получив удар в шею, ловко достал из-за пояса два револьвера и выстрелил.

− Как глупо, несчастный… − бормотал он.

Кровь пролилась на песок и растворилась в бескрайней пучине.

Кочевник положил на грудь мёртвого какую-то цепочку, сходил за его верблюдом и направился к деревне, благодаря песок за «возможность слышать» и своё божество, солнце, за «дар видеть и жить».

* * *

Смерть перекатывала цепочку, взятую с груди трупа, на костяшках пальцев. Улыбаясь, она ждала, когда встретит буря на пути своём маленькую белую деревню.

Одинокая

Тропы не остаются в пустыне, но жительница деревни запомнила один путь в уме. Она легко шла по песку в найденное место, к оазису.

Девушка была молода и красива. Чуть смуглое лицо было задумчиво и спокойно, иногда лёгкая улыбка освещала её лицо: она была ярче солнца и ослепила бы любого своей искренностью и простотой, если бы кто-то увидел её. Казалось, невысокий дух летит над поверхностью пустыни, но нет; настоящая девушка, свободная и радостная, ступала меж высоких дюн. Солнце уже склонялось к закату, но не щадило её, однако, несмотря на жаркие лучи, она чувствовала свежесть и спокойствие. Её невозможно было бы назвать бедуинкой: её гибкий стан, светлые волнистые волосы, густые изящные брови, строгие черты лица и, главное, глубокие серые глаза рассказывали о её северном происхождении, но ни лёгкое жёлтое полупрозрачное платье, ни наполовину полная склянка с водой, ни простая привлекательная причёска – ничто не объясняло, как такая молодая девушка очутилась в забытой всеми пустыне, но она всё же стала кочевницей, которой свобода очень шла к лицу.

Одна, вдыхая всей грудью, девушка забралась на самую вершину дюны и увидела далёкие пески. Тоска нахлынула в её сердце; слегка нахмурились брови. Впереди показался оазис, бывший небольшой впадиной, заполненной кристально-прозрачной водой. Она спустилась к воде, но не прикоснулась к ней, только наполнила склянку и глубоко вздохнула. Вечер приближался, одна звёздочка уже сверкала в небе, высоком и пустом, как её одинокая жизнь. Легко летала она по этому миру, но не лёгкими были её чувства и переживания. Печаль заполнила душу, пустыня говорила ей, что для неё нет здесь жизни, что счастья нет в мёртвом движении ветра, свободно развевающем локоны её волос, что одной не быть ей в покое. И правда, сложные мысли прилетали в голову, тяжело вылетали, оставляя что-то размытое, в то время как молодое сердце требовало… уж точно не видов песчаных дюн!

Девушка этой серебряной ночью под мерцанием звёзд решила кинуться прочь от мёртвых территорий великой пустыни; решила жить, двигаться, чтобы искать и найти. Но прежде, чтобы отблагодарить жителей деревни, приютивших её, она собралась вернуться и рассказать, где находится найденный ею источник воды. Ну а затем… затем начнётся жизнь.

* * *

Но девушка не знала, что немного поодаль от неё стояла, улыбаясь, костлявая смерть и ждала её, и… не дождалась. Впервые за несколько дней она лишилась, а не взяла, но это никак не ударило по её чувствам, которых и вовсе не было и нет.

Песок и воздух

В деревне началось движение, все жители ждали ураган, бегали, пытались спрятать всё имущество в маленькие прямоугольные бежевые дома, закрывали ставни, готовились встретить стихию. Улицы окружали каменный колодец, сердце поселения. Он находился на широкой площади в виде кольца, вокруг которых прилавки и салоны закрывались по очереди по мере того, как хозяева завершали свои дела.

Общая тревога не коснулась сердца одного юноши, шагающего к колодцу, высоко подняв подбородок. Светлые волосы, голубые глаза, брови, острые скулы – черты лица его в улыбке принимали глупое выражение, но необычное, будто показывающее, что юноша решил не думать, не размышлять, а только гордо поднимать голову и шагать, ничего не боясь и никого не стесняясь. Но всё же временами улыбка исчезала, и тогда грусть и усталость вырисовывались в его безнадёжном взгляде и в его опущенной голове.

Молодой человек дошёл до колодца, огляделся, испил воды и пошёл к окраине поселения. Он держал путь в «клуб», небольшой салон, где можно было выпить вина и даже потанцевать под музыку. Он находился за деревней, но не далеко от неё. Вот юноша уже покидает последнюю улицу, с улыбкой поглядывая на других прохожих без презрения, но всё-таки с чрезмерной гордостью. Вот идёт он меж дюн, кудри взвиваются на ветру; вдруг он простирает руки к небу, пытаясь схватить поток воздуха; смеётся, но плачет в душе.

Показался клуб, его деревянные двери, навес и невысокая терраса, а также мерцающие огоньки.

Юноша открыл двери. Тёмное помещение, уже давно ему знакомое, предстало перед глазами: столики тянулись у окон по краям, слева возвышалась лестница на крышу, справа открывалась дверь на балкон другой стороны клуба, впереди вились стойка и высокие дубовые стулья, неизвестно откуда взятые, и в центре пустовала площадка для танца. Он осмотрелся и приуныл, потому что её не было здесь.

Незнакомый музыкант играл каким-то странным инструментом звенящую мелодию, которая так и качала его из стороны в сторону, резко и мягко одновременно, бросая чувствительного юношу в мир разных ощущений, весьма похожих, но всё-таки разных. То были тоска, печаль, грусть, разочарование, и эта музыка толкала на то и на другое, не жалея молодое сердце (как же его жалеть?). Девушки-красавицы, сидевшие за столиком, глядели с улыбками на красивого парня; он улыбался тоже, дескать, «вот он, я, красивый, с голубыми глазами, невольно плавящими ваши сердца, что поделаешь? Таким появился я на свет рядом с вами, девочки». Но где же она?

Он вышел через дверь справа на балкон и изумился тем, какой вид в этот день показался ему в этом месте. Воздух прозрачный, и песок розовый. Слышалась музыка, и он смотрел с воодушевлением вдаль, вперёд.

О юноша, но почему бы тебе не посмотреть назад?! Ты и представить не можешь, как много лет пролетело, как много жизней ушло, и маленькая доля их дала то, что может многое объяснить тебе, и их большое количество! Оглянись; все ответы в старине, всё, что ты переживаешь, давно уже изведано; тебе стоит лишь поискать, понять, и только тогда ты смело, без маски, без страха сможешь двигаться вперёд и покорять вершины, когда-то достигнутые предками. Мы тормозим; мы становимся всё хуже и хуже, грязнее и грязнее, уродливее и уродливее! Теряются чувства и размышления в какой-то тупой размеренности жизни, которую и жизнью-то назвать нельзя, в которой нет ни свободы, ни добра, ни любви. Отдаться есть унизительно, жертвовать есть унизительно, любить есть унизительно. Не знаю, как ты воспринимаешь эти слова, о юноша! Но мне становится жутко; из полёта жизнь наша превратилась в постоянное падение; как и ты, все ищут, за что бы зацепиться, но тотчас же проваливаются, облокотившись на ложь, предательство, трусость. Ты боишься? Боишься взглянуть назад и увидеть, что всё уже давно сказано и решено? Боишься разжечь огонь, быть вместе с людьми, жить для людей? Страшно ли тебе чувствовать? А думать?

Но пойми, жизнь одна, и чтобы не погрязнуть бесследно в песчаной пучине, чтобы не умереть, ты должен преодолеть, разжечь пламя, разжечь себя, оглянуться и идти вперёд.

* * *

Слова пролетели и остались неуслышанными. Только смерть, стоя на крыше, рассмеявшись, загребла костлявой рукой мои речи под своё чёрное одеяние. Забери их всей с собой, смерть, пора настала, буря приходит.

Песчаная буря

Всё вокруг потемнело, воздух стал серым, ветер шипел и оглушал людей. Но все они успели укрыться и оказаться в безопасности.

Нарастало движение воздушных масс, песок глыбами сметал всё на своём пути. Вот ты какая, буря! Начинай разносить здесь всё, давай! Ничего нет здесь достойного жизни, я чувствую это! Однако, умоляю, дай знать, что я глубоко не прав!

Ничего не было видно, песок заполнил воздушное пространство. В клубе было тихо, люди в страхе молчали, слушая вой снаружи. Сердца бились, но ничего кроме трусости не заставляло их биться, и лишь один человек, юноша с чёрными волосами по имени Соррендер, сидевший у ставней за столиком перед горящей свечкой, ощущал возбуждение, тревогу и предчувствовал нечто великое, слушая рёв вихрей. Глаза его, две искры, только и ждали всплеска, чтобы загореться; твёрдый взгляд его говорил о бесстрашии, не тупом отсутствии боязни неведомого, а о чистом бесстрашии в сердце. В голове, умной и рассудительной, не могло не быть коварных страхов, но сердце не подпускало их близко, сжигая их наполовину в своём горящем огне.

Вдруг кто-то вскрикнул: сквозь щель ставней один из присутствующих сквозь песчаную туманность увидел чёрное пятно, это было одеяние бедуинки; насколько было видно, она прижалась к земле без способности двигаться; иногда порывы ветра сталкивали её набок.

В салоне поднялся шум, полетели крики, удивление, тревога; наверное, каждый представлял себя на её месте. «Надо помочь», − слышал Соррендер, − «Буря убьёт тебя!» − «Кто-нибудь, помогите ей!» − «Как страшно, ужасно!». Ужасно.

Глаза юноши загорелись. Он натянул на нос ворот чёрной рубахи, решительным шагом кинулся к двери, аккуратно приоткрыл её и вышел через щель. В салоне понеслись отклики восхищения, но Соррендер не слышал их.

Он, весь согнувшись, едва различая чёрное пятно, медленно шагал, борясь с бурей, и слушал лишь своё доброе, керамическое сердце, которое непременно разлетится на осколки, если он не сможет помочь. Он шёл, едва не падая, едва дыша, хватая из-под ткани губами воздух. Чёрное пятно становилось ярче, чётче выражалось сквозь летящие горсти песка. Вот Соррендер уже наклоняется к женщине и падает. Его кидает в сторону вместе с задыхающейся бедуинкой, но он цепляется за песок и держит её. Она осторожно и с усилием поднимает голову и пытается посмотреть на него (её глаз почти не видно под сжатыми веками), а он тем временем смотрит на её руки, в которых лежит окутанный в ткани младенец. Резко их сбивает очередной удар вихря, который чуть ли не срывал кожу с лица; ребёнок падает и начинает лететь, но, к великому своему счастью, Соррендер зацепился за ткань и прижал маленькое полумёртвое существо к себе, боясь потерять его. Благодаря невероятным усилиям он смог подняться, дойти до бедуинки, помочь ей встать и, держа её под одной рукой и не отпуская из другой ребёнка, дойти до двери, до террасы, до ограды клуба! Ему показалось, что вечность пролетела, но не мимо него, а внутри него.

Закрылись двери салона, и буря продолжала выть.

* * *

Я ошибся, смерть, не летай в вихрях бури, не ищи детей своих, не трещи костями, ведь многое осталось позади них, но, возможно, ещё больше ждёт их впереди.

Звон воздуха

Что-то вечно, а что-то проходит, как буря. Новые дюны, впадины, засыпанные колодцы и перепуганные люди. Она принесла кое-что необыкновенное, отчего хотелось всё бросить и убежать, чтобы найти каплю воды, зелёное растение и серую тучку. Для двух влюблённых ничто не могло продолжаться так; они были вместе, но пустыня разъединяла их, сыпучие пески затягивали их отдельно, каждого единственного живущего, никак не крепкой парой. Но пронеслась буря, ударила по их затуманенным взорам и заставила взглянуть друг на друга по-другому.

Вот они идут по песку великой пустыни, держась за руки, молча, слушая тишину и биение сердец. Красивые и молодые, они хранят глубоко внутри высокие надежды, мечты, лгут себе, что они могут сбыться сами, что вероятность того, что всё получится само собой, велика и что, наконец, то, что впереди, обязательно поддастся им. Но они или не знают, или не думают о том, что впереди ждёт непредсказуемое и коварное неизведанное, которое готовится к войне; им страшно, всякий молодой человек хранит на дне разума безумный страх будущего и всего, что оно может преподнести: бедность, одиночество, потери, позор, провалившиеся мечты. Но здесь никто не оглядывается, никто.

Вот они идут по песку, по великой пустыне, держась за руки, молча, слушая тишину и биение сердец. Идут для того, чтобы проститься с пустыней, чтобы потом, на следующий день, сбежать вместе и жить и любить… но сначала проститься с тем, что не даёт им этого!

Однако песок глубоко проникает внутрь, пытаясь сделать живое частью мёртвого. Влюблённые надеются избавиться от него и не быть пустыми. Но как? Юноша, как ты не пылаешь, держа её за руку, почему не смотришь на неё? Почему же не вырвется из уст твоих искреннее «люблю тебя», как может быть спокойным дыхание твоё? Бледно твоё лицо, как и лицо твоей «возлюбленной». Девушка, как же ты спокойна! Где эмоции, где волнение, о, почему ты так спокойна и даже не взглянешь на него? Не ищи смысла там, в песчаных далях, в синей высоте, в красках заката, потому что он хранится внутри тебя, внутри него, вы уйдёте, и будет пусто, и не будет смысла ни в чём; ну взгляни же на него…

Погоди, смерть, ещё успеешь! Они пусты, мертвы, но, возможно, розовый цвет неба над уходящим солнцем разогреет их кровь и всплеснёт чувства. Возможно?

Подожди немного, ты возьмёшь своё, всё повторяется у нас, живых, снова и снова… Возможно, это не имело начала и не имеет конца. Смотри же!

Юноша и девушка остановились. Закат возбудил в них обыкновенное, но сильное чувство тоски; песок посыпался из волос, из глаз, с одежды. Они повернулись друг к другу и посмотрели в глаза довольно глубоко, чтобы понять и заполнить пустоту. Глаза их заблестели. Губы их соприкоснулись, и они почувствовали это…

Подожди же немного, смерть, родная…

* * *

В мире происходит опустынивание; мы становимся пустыми. Движение наше свернуло не туда, куда следовало, то есть прямо в объятия костлявой неживой смерти.

Караван движется постепенно; тысячи верблюдов и тысячи кочевников идут прочь от великой пустыни, неспособные с ней больше бороться. Они мечтают увидеть каменные дороги, города, других людей. Сомневаюсь, что они найдут там то, чего желают в глубине души, и именно то, чего они желают, находится там же, в душе. Придётся заставить самих себя увидеть это и измениться в лучшую сторону. Но они не оглянутся, не увидят, не изменятся; они дойдут, но следы длинной вереницы исчезнут в великой пустыне.

Здесь звенит воздух, оглушая любого, кто ступает на территории песчаного океана.

Tuareau

2018


Оглавление

  • Закат
  • В оковах
  • Солнце
  • Одинокая
  • Песок и воздух
  • Песчаная буря
  • Звон воздуха