Сломанное Время [Иван Бездомный] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Иван Бездомный Сломанное Время

Сломанное Время.

Дядечка в возрасте убедительно водил руками, доверительно понижал голос, а иногда, не выдержав, вскакивал, пытаясь вылезти из рамок экрана, и ванговал всячески.

– Есть, – склонял он из глубины телевизора, – память зрительная, слуховая, на уровне клеток, а возможно, даже память прошлых жизней.

Тут он остановился и погас на полуслове. И задор исчез, и дар убеждения.

Трудно, знаете ли, вещать, когда тебя вырубили. Лучшее, кстати, средство против групповой психотерапии – ни один телевизор еще не нашел способ лишить вас способности мыслить без электричества. Сам Кашпировский не смог достучаться до рассудка моего через темный экран, когда отключили свет на его “Даю установку!”

И память про события случившиеся не в этой жизни, мы оставим личностям легкомысленным, способным верить вальяжным незнакомцам на слово, а не глазам своим и лбам, многоопытным, оставившим пометки не на одной стене.

Увольте.

А любой, кто скажет иначе – потенциальный пациент самизнаетекого.

В такой, юношеской уверенности счастливо пребывал и я.

До того момента, как в один из обычных дней, когда ходьба была нам еще не знакома, и мы, как все адекватные люди студенческого возраста носились по совершенно неотложным делам, я влетел во Дворец Молодежи, и не тормозя помчался через мраморный холл, к своим коллегам диджеям.

Как вдруг…

Краем глаза заметил, как из нишы скрытой тенью, на меня наваливается мохнатое, огромное существо. Разъяренный монстр, знакомый мне по какому-то запредельному, доисторическому опыту.

Опыту встречи, закончившейся весьма печально.

Для моей особы.


В полдень.

В разгар самого рабочего дня недели, а именно – во вторник.

Не в лесах непролазных и топях коварных, а в деловой части города V.

Вылезло Нечто.

Существо, никогда прежде мной невидимое.

В этой жизни.

И, как нередко происходит с людьми чрезвычайно испуганными или возбужденными – я встал столбом.

Стометровка провалилась и ноги отказали.

Парализованный жуткой безысходностью, медленно развернулся и увидел гигантскую, поднятую над головой мохнатую ногу, готовую раздавить мою личность как трактор букашку. Огромные бивни над ней, глаза размером с блюдце, длинную рыжеватую шерсть.

«Мамонт», – по спине потек холодный пот.

Я остолбенел и разучился дышать, в упор рассматривая напирающего косматого исполина.

«Все. Сейчас сплющит и сделает фарш из стройного тела», – застыл я пришпиленный иглой страха к полу.

Прущий на мою персону мамонт в мраморном холле Дворца Молодежи.

Нет не сон, и нет, не показалось.

Его отражение множилось в ряду бесконечных зеркал и выпирало из каждого из них.

Дыхание, стойкий атеизм и адекватность растворились в невозможности происходящего.

Сердце пыталось выпрыгнуть из груди и удрать.

И тело хотело.

Но не подчинялась ни одна клеточка.

Где-то в небесной канцелярии, замкнуло и сломалось Время. И из прошлого, в день сегодняшний полезла гигантская туша.

Так вышло, что на меня.


Померк свет, исчез Дворец, пропали все планы и заботы, а из несуществующего, канувшего в зыбкой дымке истории и недрах планеты, вдруг вылез и бежит мамонт.

На тебя.

И раздавит же, сволочь, как видимо, уже давил.

Я узнал его.

Узнал того, кто когда-то меня убил.

Догнал, и своими мохнатыми лапами превратил меня в лепешку. В некрасивое, кровавое месиво.

И последние секунды до гибели отчетливо всплыли в памяти. Ведь последнее, что я тогда увидел, и была эта поднятая над моей головой лапа.


Казалось бы – курьез: случилось столкновение прошлого с цивилизацией современности.

И цивилизация проиграла.

И бежала бы с поля позорно, без боя, мельтеша подошвами Адидаса, но не могла.

Ужас парализовал ее.

Конфуз.

Только спустя бесконечно растянувшееся время, я раскусил обман.

Возили тогда по миру чрезвычайно реалистичную экспозицию в натуральную величину, но сейчас не об этом.

Качество страха, его глубинная природа и ощущение неминуемой гибели. Такого страха у меня не было, когда я выскочил перед носом грузовика несущийся под сотню, и чудом, за миг до удара, успел отпрыгнуть в сторону.

А тогда.

Тогда, поймав дыхание, осмотревшись по сторонам и с трудом вернувшись во вторник, конец века двадцатого, на ногах-вермишелинах я поплелся в диджейскую, понимая, что в принципе, ничего мне там уже не нужно.

И не важно.

А важное, только что произошло.

Случилось открытие прошлого опыта.

Полное ощущение и понимание того, что это уже было. Давно, очень давно и закончилось для меня трагически.

Опыт прошлой жизни. И память деталей.

Нелепо звучит, не так ли?

Только себя не обманешь.

Я знаю, что это было. Когда-то.

Со мной.

И жуть происшедшего сохранилась в генетической памяти. Или где-то, в какой-то базе данных, к которой, благодаря случаю, мы временами получаем доступ. И призраки или события из прошлого могут проявиться в нашем дне в любой момент.

Нужен только случай открывающий окно.

И хоть, кроме моей ранимой души, ни один пришелец при встрече прошлого с настоящим не пострадал, событие это несколько нарушило мое представление о начале и конце нашей жизни.

Что заставило меня вспомнить тот давний случай?

Может, год переломный, а может, время перемен глобальных. Ни один провидец, или экстрасенс всезнающий не предсказал череду событий удивительных. А что несет нам год грядущий и не представит никто.

Достану-ка я Вернадского с его ноосферой, косичку чечила и бокал наполню красным, свечу зажгу и сяду у окна.

И вам желаю.

В раю.

Шуршали шинами машины.

В самый знойный день, когда под любой крышей торчит голова изнуренного жарой туриста, и, казалось бы, можно потерять вес, аппетит и веру в зиму – на коже аборигенов вы не заметите ни капли пота.

Местные не потеют.

Их бронзовый загар можно смело поместить в рекламу элитного солярия, а чистым, по детски наивным глазам обзавидуется любой политик: они искренне врут как дышат, и честно врут, что никогда не врут.

Здесь пальмы перестукиваются ветвями как Азбукой Морзе и разговаривают птицы, густой аромат трав расслабляет, шумный прибой снимает напряжение, а от дорог поднимается марево искажающее горизонт и реальность. Здесь Солнце плавит асфальт и проблемы, и жизнь течет неторопливо и в удовольствие. Свежий бриз освежает, а теплый, лазурный океан всегда под боком.

Тонкая полоса дороги плутает по побережью, прячется в глубине джунглей и неожиданно взлетает на горные хребты.

Ляпота, да.

А дороги на островах – так себе дороги.

Навигация представляет собой некоторую комедию с предсказуемым финита ля.

На островах машины несутся по указаниям GPS, а когда он нечаянно ошибается или зависает, взлетают на крутых поворотах, немножко парят борясь с гравитацией, и делают радужный плюх. Их разноцветные крыши еще долгое время глядят на мир сквозь прозрачные воды океана, а в салонах открывается отель для тропических рыб. No charge. Absolutely free.

Зачастую, нетерпеливый житель мегаполиса привычно сигналит едва плетущемуся впереди него старому траку, забыв, что он не в Калифорнии или в Нью- Йорке. Ржавый трачок, вдруг, встает посреди дороги, и из него выходит милый Чунга-Чанга размером два на полтора с большим приветом.

Твой лоб упирается ему в плечо, как маме, много лет назад. Алоха поднимает тебя из машины в небо – как папа, на вытянутых руках: теперь ты можешь сверху осмотреть окрестности и красоты природы, и вспомнить нежное младенчество.

Приятно окунуться в детство.

И целый ряд пронизывающих ощущений раскроют твой внутренний мир, и убедительно намекнут о неправильном отношении к окружающей среде и к чутким людям.

Островитянам особенно.

А после…

После ты будешь сидеть на земле-матушке, смотреть на звезды, и понимать ценность каждого вдоха и секунд без боли.

Потрясающий опыт, дорогого стоит.

Если мерить ширину улиц аборигенами, выходит по две Алохи от края до края. Узковаты дорожки, да. Но и островитяне – не малыши.

Теперь представим: теплым, южным вечером, на затерянном в океане острове, например недалеко от Хило или Кона, вы вылетаете за темный, как в аду поворот, и въезжаете в мирно расположившихся на дороге коренных гавайцев… Отдых у них, разговоры с дядей. Младшая сестренка, опять же, беременна.

Говорят, местные медленно думают, но с их габаритами это не проблема. Они встретят вас с детским восторгом, будут тыкаться в вас разными костями, напомнят судьбу Кука и всячески выкажут свою радость. Общение пройдет в доверительном ключе, неформально: с помощью богатой мимики, красноречивых жестов, через прямые телесные контакты, как положено с дорогими людьми.

Очень дорогими.

Стекла машине, конечно же, тоже побьют, и нос поправят – чего он, собственно, нам тут указывает как ездить?

Амбуланс будет ехать долго, а полиция не появится вовсе.

Совет, за free: если вам нравятся пенсионеры, и вы хотите дожить до старости, не особо здесь доверяйте знакам и притормаживайте перед поворотами.

Именно! Нельзя торопиться на островах.

Вредно для здоровья.

А может аромат местных трав так действует на водителей – дурманит головы, отвлекает внимание? Куда полинезийцы без травы? Без травы они ездить опасаются, рулят нестабильно, свернут в кусты, да и останутся там недвижимостью, пока добрый сосед не подвезет плотный косяк. А то встанут посреди дороги, и ждут перемен.

Ждут.

И ждут.

И ждут…

А как подвезут косяк, оживает картинка: рассасывается пробка, расходятся тучи в небе и настроение, и едут все по делам своим: чем больше пикап, тем правильней едет. Пусть и по встречке.

От выдоха местных обитателей можно прилично заторчать, как от хорошей конопли. И небо синеет, и цветы распускаются как в Аватаре.

Жизнь без косяка неправильна, как потухшие угли – что не делай, так и останется серой: и тебя не греет и других не радует.

В общем, если и был где-то остров невезения, то явно не здесь. И не зря главный называется Оаху, и живут на нем оахуяне и оахуянки.

Так случилось, что славяне прижились здесь и чувствуют себя здесь абсолютно оаху…

Мда, так и чувствуют. И жизнь прекрасна и виды потрясающие.

Пока мы пишем вам длинное предисловие, парочка представителей славного народа, решила сменить Оаху-ные пейзажи на пейзажи не менее ох-ные. Как тут обойтись без слов матерных, если названия географические им полностью соответствуют?

Не знаю, но постараюсь.

Известные ценители жизни, философских разговоров и эксперты пляжных красот Санек и БабУшка, неслись по узкой дороге вдоль океана на острове Пиратов Карибского моря и Парка Юрского периода. Точнее, острове Голливудских блокбастеров – Кавайи, сумевшем сохранить свою первозданную красоту, шаманов и неприступность, местами.

Впереди показался длинный забор, отделяющий чье-то благополучие от обыденности и суеты.

Возле него, повернувшись спиной к проносящимся автомобилям задумчиво стояла нескладная фигурка.

– Мы-то – жизни радуемся, а малышня, вон, с утра уже пашет! – БабУшка докурил и бросил сигарету в окно.

Бычок летел наслаждаясь свободой полета, закономерно нежданно закончил свою пламенную жизнь еще в воздухе, и мертвым пеплом упал к ногам щуплого маляра.

– Жил, согревал, доставлял удовольствие и горел пламенем, а теперь, пшик, и один пепел, – не по годам мудро заключил красильщик. Он посмотрел вслед удаляющегося авто и прокричал вслед:

– Эй, джентльмены! Вы видели такого маляра, который никогда в руках не держал кисть? Нет? Ну, так посмотрите. Посмотрели? А теперь валите нахер, пожалуйста. Понаехало тут, туристос, и засоряет экологию. А я жги на них нервы, – презрительно сплюнул он.

Штаны не по росту висели на нем как на пугале. Поношенная рубашка болталась, скрывая худые, недоразвитые плечи. Упрямый выцветший чуб вылезал из под широких полей шляпы защищающей от безжалостного Солнца.

Он растоптал поверженный бычок, и взглянул на бесконечную стену. Перед ним от угла и до самого не могу тянулся облезлый забор.

– И денег хочется и на рыбалку смотаться. Там сейчас самый клев. Может и солидная рыба попасться.

Не знаю чего хочу больше: сто шестьдесят баков за день работы – фантастические деньги. Почти как строителю, который знает что делает, а не мелкой недоросли, которая ни в жизнь, ни разу, – тяжело вздохнул Сэм. – Собирался по-взрослому заработать, и предложение поступило соответствующее, от таких, сам понимаешь, не отказываются. Но одно дело собираться, а другое херачить как Папа Карло.

Самому.

Руками.

Отсюда и до горизонта.

– Может лучше я бы в классе посидел, пойнты наработал, тесты скоро. Скорей бы уже учебу закончить, сколько можно париться? Четыре года скоро будет. Так вся жизнь пролетит, а я кроме парты ничего не вижу. А на бережок хочется. Зачем мне их изгородь? – он сосредоточенно глянул на грустные с утра ноги и битые жизнью сланцы.

Сланцы, хоть и опасались неприветливых морских камней, но против прогулки не возражали.

И убеждали бесспорно, что события, таки, необходимо изменить. Прямо сейчас.

И работа не волк, и кони, дохнут.

Почувствовав вибрации сомнения, они предательски повернулись и понесли владельца в сторону океана.

Сами.

Не спросясь.

– Я папрашу, чтоб вы таки сдохли, вы куда направились? – возмутился школяр. – И тут измена, тьфу на вас! Стоять, я сказал! Ходят они тут кругами против стрелки, понимаешь. Я не спорю, на улице такая прелесть, сегодня Алоха-фрайдэй и душа томится в предвкушении вечера и даже обеда, но нельзя же так – наплевать на работу, – взгрустнулось ему, и нестерпимо захотелось поближе к освежающему бризу, горячему барбекью и ласковой воде.

Чем больше он думал, тем длиннее становился забор, и нестерпимей жарило Солнце.

Сэму стало не по себе.

Красить он не умел, как, в общем, не умел ничего в своей, еще не состоявшейся жизни. Перспективы впереди были неясны, обязанности тягостны, а случайные радости – непростительно редки.

Время тянулось, Светило поднималось все выше, намекая на скорое пекло.

По календарю – самый неблагоприятный для работы день – Пятница, а деньги нужны! –  студент обреченно вздохнул и полез за кистью.

Сунул голову в шкаф, где хранилось все и даже больше. Наступил на коварно спрятавшиеся в тень грабли, что-то острое влетело ему прямо в лоб, он отшатнулся, ударился несуразной головой об угол, ошалел от боли и высунул ее слегка поумневшей.

В мозгу заискрило. Просветленный разум посетила великая мысль – биться лбом задешево с утра – примета нездоровая, а идея для трудового подвига в пятницу, когда такой клев – пошлое преступление против человечества, изрядная еботень и большое свинство.

Небесный Ангел, видимо глядя на его страдания сверху, ниспослал ему нежданную подмогу.

– Сэм, ты почему не в школе? – соседский мальчишка протянуд ему запотевший стакан с холодным апельсиновым соком.

– Какая школа? Мне тут больше сотни предложили… А-а… Я… – осекся маляр и вовремя ухватил эфирный сигнал: – Ты только посмотри что мне досталось, почти даром!

– Что? – открыл рот пацаненок.

– Поле персональных фантазий, – он ткнул пальцем в забор. – Такие картины можно рисовать! Создать личную галерею на Кавайях! Как тебе идея макро-квадрата Малевича? А!? – и видя недоуменные глаза приятеля, объяснил, – художник такой. Но, таки вы будете сейчас удивляться, столь важную пиар-кампанию никак нельзя доверить человеку непроверенному, ненадежному! Только отвернешься, а они уже испортили галерею, перспективы и парадный вид недвижимости. Я, вне всяких скользких сомнений, постараюсь тебе помочь. Ты парень что надо: умный, продвинутый, но, сам понимаешь, ты никак не можешь меня подвести в этом эпохальном деле. Не делай умный вид – он тебе не идет, ты становишься похож на Клинтон, и твоим скользким лицом можно распугивать бездомных псов на наших закоулках.

Ты же хочешь оставить след в истории? Во Времени? Чтобы спустя сто лет говорили: жил-был Либервуд великий! В эпоху Либервуда,… Хочешь, тогда слухай сюда, и молчи тихо: тут нужен порыв сердца, вдохновение, горящие глаза и полет кисти! Ты, конечно, можешь говорить мне за всякие муе-мое, но если до тебя не доходит, одень себе на голову каструлю и играй в рыцари – пусть по ней соседские пацаны стучат палками, пока не выбьют дурь. Шё ты вылупился на меня, как на Лару Крофт без лифчика, я тебе предлагаю беспроигрышное дело с отличными видами на будущее – отсюда, и до угла!

– Да, я не…

– Я мог бы, наверное, дать тебе попробовать. Самую чуточку. – перебил его маляр, и с видимой неохотой сунул кисть мальчугану в руку. – Не волнуйся так, всем когда-то приходилось начинать, я тебя поправлю, ты еще лучше намалюешь, – и, заметив смятение на лице школьника убедительно добавил: – Специально для тебя берег. Никому, только тебе. Ну же! Рисовать любишь? – продолжал настаивать маляр.

– Ну.

– Рисуй квадрат отсюда и до горизонта. Прямоугольник Либервуда, класс, а!? Ты Либервуд, ведь? Посмотри на эту красу и неограниченный простор для творчества! Это будет самый лучший забор на свете! Его будут посещать вместо картинной галереи Куша на Мауи. Картинная галерея? Ну уж нет! Здесь построят музей твоего имени, а забор обнесут желтой лентой как главный экспонат. Это-ж не забор, а доисторический артефакт! Он перестоит здесь всех и даже дольше. Здесь все состарится, сгниет, рухнет и потонет. Пройдут дожди и смоют останки этого острова, а он так и останется стоять. Пиплы будут проезжать мимо и удивляться: Кто же сотворил девятое чудо света? Кто, этот скромный автор гениального творения!? Можно нам на него посмотреть? На автора. Хотя бы со стороны!

Местный Цицерон махал руками на запад и на восток, охватывал небо и обращался к Солнцу, когда где-то возле его потрепанного временем и нуждой ремня раздался нежный детский голосок:

– Ой, факи-фуяки, страшно-то как!

– Чего страшно? – оторопел говорун.

– Разруха настанет, остров смоет и все сгниет. А как люди приезжать сюда будут?

– Придумают что-нибудь. Мосты разводные, эстакады. Это ерунда все. Главное, у тебя есть шанс попасть в историю! В твою дверь стучится фортуна, открывай, и хватай ее за… кисть пока не сбежала. Шё ты на меня пялишься как на соседку, когда она из ванной выбежала без полотенца? Отвори свои зенки ширее и глянь сюда на свежую голову!!!

– Чего отворить?

– Гляделки. Возьми в руки пальцЫ, цепляйся ими за ресницы и тяни со всех сил вверх и вниз до тех пор, пока перед тобой не явится чудо.

– Что мне на него смотреть? Что я заборов не видел?

Клиент почти дошел и Сэма охватило вдохновение.

– За что ты так выражаешься? Как только язык поворачивается такие гадости извергать из рота? Не хочешь прямоугольника, попробуй инфинити!

– ?

– Ведешь кисть от меня и до пока сможешь. Попрошу заметить, какой простор для физподготовки и кисти настоящего таланта! Шварценеггер так начинал свое утро, и потом стал Мистером Вселенная, и даже, говорят, заделался на время губернатором какой-то Калифорнии. И у тебя получится! Ты же не хочешь сдохнуть несостоявшимся гением?

– Не хочу, – согласно замотал головой третьеклашка.

– Забор! Где ты видел такие заборы? За ни за что оскорбить шедевр архитектуры и исчезающий вид! Никакой совести и сплошная бескультурность. Вот это, – мотиватор в религиозном упоении развел руками, – надо охранять копами с пулеметами, чтобы к нему ближе трех метров приблизиться не могли. Не дай Б, залапают всю эстетику. Настоящее, абсолютно green и organic, на все 100%, без всякого ГМО, гормонов роста, artificial, химии и прочего амна. Поспорим на коробку конфет, что ты не сможешь покрасить отсюда и до столба?

– Легко, – самоуверенно заявил сосед. Сто баксов, и дело сделано.

По лбу наставника пробежали легкие тени, без двух минут миллионер пришел в возбуждение, и красноречию его не было предела:

– Сто долларов? Шё ты так разоряешься без цента денег? К чему ты ведешь все эти пошлости? Это же верх беспардонного цинизма и даже выше! Ты сколько лет отмучился в школе?

– Я? Целых три.

– Ха! А я уже четыре в своей альма, мать-ё-матер, отмотал.

– Да знаю – ты молоток! Ты – злой, мудрый и старый.

– Слушай сюда, сейчас мудрый тебе все объяснит и по полочкам разложит.

Волны шелестели у берега, и опытный и умудренный слышал их глухое приглашение на рыбалку, а время уходило и Солнце поднималось все выше.

Тело умоляло об освежающей прохладе океана, но пальцы, ощущая трагичную пустоту карманов, вцепились в забор хваткой бультерьера, и разгибаться не желали.

– Тебе мама рассказывала за совесть? Это такая штука внутри, как Чужой, которая временами просыпается и не позволяет тебе продать доктору свое здоровье взад, как ДО визита, только дороже. Какие сто баксов? Покрась десять шагов. Если я за каждые десять шагов буду платить по 100 долларов, мне надо на минуточку забежать в банк, помахать у девочек перед напудренными носиками пистолетом, и потом вернуться бохатым, чтобы таки докрасить это безобразие. А вас тут будет уже толпа, шум, гвалт и драки с бездомными за место в очереди. Наводи потом порядки.

– Убедительно заливаешь! Но кое-какие поводы для сомнений появляются. Тебе бы в МЛМ или в проповедники податься, там бы тебе поверили. В церковь надо. У нас соседи – проповедники, дом за пятьдесят штук в месяц снимают, вот это бизнес! Короче, это к оленям. Я час буду красить. А я меньше ста долларов в час не беру. Как папа. Хочешь – плати, не хочешь – отвали.

– А у тебя папа, проститутом или пастором подрабатывает? Сто долларов в час…

– Не-а. Сантехником. Вызов сто шестьдесят баков стоит, папе сотка, боссу шестьдесят остается. А проституты – они такие, по двести лупят. И никаких налогов. Но с тебя не получится – тебе еще расти и расти. Так ты что не в школе?

– Устал. Учишься, учишься, книжки мурыжишь в то время как нормальные люди деньги зарабатывают. Сидишь, а толку?

– Закончишь, диплом получишь, сможешь этот забор за сто баков в час красить.

– Знаешь, что я тебе скажу, малявка? Ты в третьем классе, а я четыре года отпахал в трех альма-матерьих с переездами, по сравнению с которыми лесной пожар Калифорнии – дым сигарет с ментолом. И таких кренделей видал, тебе, в твоем Кавайи, ни дай боже ночью приснятся, есть шанс огорчить маму утром не проснувшись. Слушай сюда. Мне этот забор как безногому костыли. Я хочу морским биологом стать. С дельфинами плавать. Ты куда шел? В школу? Вот туда и ходи бегом.

– Ты чего нервничаешь? Правда задела? Меня мама сок апельсиновый попросила передать, а днем будет жарко.

Воодушевление скисло как простокваша в полуденное пекло. Телевизор и американское образование таки испортили подрастающее поколение.

Сэм осмотрел рабочие площади и тяжело вздохнул:

– Фсе. Ты меня расстроил и испортил чудесный день. Я как раз для этого и учился. Специальные классы брал, не как все. Надеялся, когда-нибудь пожить. Вот так, штаны протираешь, бегут года, а потом все это может оказаться ни к чему. Однако, сто долларов в час… Кто мне платить столько будет? Что ты мне выедаешь мозг? Иди, к соседке Дженнифер через дорогу, ей и морочь голову. Она после твоих эротических карт третий день имеет озабоченный вид: ходит возбужденная, с круглыми телячьими глазами, и улыбается каждому прохожему. Сто долларов в час, сто долларов… Вероятно, биологам столько не платят, – мысль о ста долларах в час не давала покоя.

– И я о том же. В дантисты иди. Или на пластик-хирурга. Там чек еще больше. И титьки четвертого размера каждый день. Бесплатно! В стриптиз бар не надо ходить. Они к тебе сами топают, еще по шесть штук выкладывают. Двести тысяч в год всегда будешь иметь. И это только начало, – деловито заключил третьеклассник.

– Четвертый размер – аргумент весомый. И двести – цифра хорошая. Какого я тогда на биолога хотел? Там и в конце столько не выйдет.

– Ну! Дошло? Меня бы спросил, я тебе бы все за минуту разжевал. Мы же в Америке, стране цифр, перед тем как какой шаг делать, ты все просчитать должен: расходы, время потраченное, доходы, налоги, перспективы, и после, прикинуть по результатам, стоит дальше идти или что поэффективнее поискать. У тебя вчера день варения был, справлял?

– По скромному.

– Что подарили?

– Мелочь всякую: книжку “Как стать миллионером”, флэшку и маечку. Нет, что-нибудь солидное – чек на штуку баксов, Хbox, мопед или IPad, хоть бы. Надо было тебя с мамкой пригласить, глядишь, что-нибудь стоящее принесли.

– Радуйся тому, что имеешь. Ты чего такой недовольный? Улыбнись – смотри какой день чудесный! Правду говорят, что русские все такие?

– Недовольный? Да я – сама искренность и правда на почти стройных ногах, и зазря никому улыбаться не стану. Он мне что – друг, брат или невеста чтоб я ему даром лыбился? Кто самый надежный из твоих френдов? Ну? Как стена? Кто на тебя наезжал за то, что Дженни карты эротические подарил? Я? Нет! Я тебя вложил предкам? Опять нет. Кому ты можешь все свои секреты рассказать, и знаешь – все, могила? Только Сэму. За кого ты можешь спрятаться от старшаков, и кто им в ответку пендаля может прописать в любой день недели? Опять я. Кем ты можешь в любой ситуации прикрыться, и с кем вместо школы серферить сбежать или в стрелялки плэить, а потом записки учителям писать – дескать, болел, и все такое? А? А ты говоришь – русские.

– Ты – классный друг. Настоящий. Реально. А мама сказала, что вы из Раши сбежали.

– Ты отсталый, как тираннозавр которых за скалой снимали. Кто сейчас из Раши сбегает? Ты знаешь, как там сейчас люди живут? Какие перспективы? Там сейчас президент – мужик! Страну с колен поднял, а весь мир поставил. На дорогах машины – сплошные Мерсы, Биммеры, и Ройсы, не то что здесь. И не в кредит, а свои. Там даже попы на лимузинах и Феррарях пиплов сбивают. Люди столько зарабатывают, здесь и не снилось. У всех – свои квартиры, а улицы полны девчонок с лучистыми глазами. Сбежали, скажешь тоже, – бурчал Сэм.

– А чего тогда ты здесь, если там так хорошо? Нас, на колени никто не ставил, или, может, я не заметил? И Роллс-Ройс нам не нужен, но если бы и захотели – купить не смогли бы. Банку надо моргидж выплачивать, мне на калледж копить, парентам на пенсию откладывать, – упрямо докапывался школьник.

– Чего? Учусь я здесь. Как ты. Закончу, назад вернусь.

– Ага. Все вы так обещаете, а потом любым образом цепляетесь. А если уезжаете, потом возвращаетесь и плюетесь. Знаем, проходили. Но мы рады, что ты здесь останешься. Хорошие люди и специалисты всегда в уважении и спросом пользуются. Ладно, давай, до завтра. Заходи, мама тебя рада будет видеть, говорит: “Сэм – прилежный ученик, и такой сладкий! Бери с него пример – ни наркоты, ни алкоголя. Не то, что другие! Скоро морским биологом станет. Жаль только что такой щупленький, и ни подруг, ни друзей, у него кроме тебя нет”.

– И вы мне будьте живы и здоровы. Завтра день придет когда, свидимся мы снова.


Третьеклассник отдал стакан с соком, подхватился, и радостно подпрыгивая, убежал.

Маляр посмотрел ему вслед, тяжело вздохнул, погладил шершавую поверхность бесконечного забора и взял кисть в руки.

Его ждал длинный день.


Саня и БабУшка давно промчались мимо, и неслись дальше, в погоне за новыми открытиями наматывая на колеса бесконечные мили.

За стеклом открывались изрезанные водопадами ущелья, обрывистые берега с лазурной водой и поросшие густой тропической зеленью склоны. Путешественники не заметили оставшегося позади соотечественника, как, впрочем, не замечали многого другого.

Сэм красил забор.

В его тесной, арендованной комнате за 800долларов в месяц, в тумбочке стола валялись оторванные пуговицы, исписанные тетрадки, сломанные часы, фото с ушедшими родителями, пара дисков с ДДТ и Аквариумом, диплом кандидата исторических наук, и прочий, ненужный хлам.

Семен красил забор.

Вчера у него был день рождения, и ему исполнилось пятьдесят.



Острова везения.

Звонит друг детства из М-ы премудрой и рассказывает про чудо моей жизни на Гавайских островах.

– У вас вулкан извергается сейчас – лава, пепел, оливин повсюду… Беги, говорит, на улицу, камни драгоценные собирай. С неба сыпятся градом, только карманы подставляй. 450 долларов за карат. Райские, – поет, – острова, и гадов никаких нет: ни змей, ни тарантул ядовитых, ни депутатов с мигалками.

Загнул, конечно. Не знаком он с Гавайскими друзьями человека – сантапи, акулами и тараканами. Акулы, хоть и древние, и жили еще при царе Горохе, при запахе того, что мы вчера пили, улыбаются во весь рот как родному, сантапи – как прибалты: не любят, но терпят, а близкий друг – таракан, сраму не имеет, только и ждет момента, никогда не спит.

Таракашечки отечественного воспитания – интеллигентно появлялись в СССР по ночам, без претензий и скандалов не устраивали. Ты его щелк ногтем в нос – он послушно спит в нокауте.

Гавайские тараканища тапки не боятся! Они живут где-то в прошлом, совместно с динозаврами и птеродактелями, и размерам своего времени соответствуют. Но как только открывается временная щель – они вжик, и уже здесь, в дне сегодняшнем, а сами – ого какие!

Они летают по квартире, как НАТО на Ближнем Востоке.

Предварительно маскируются в свете ламп, делают боевой заход над целью, пикируют сверху, и бульк… В поисках демократии, не иначе, заходят на бреющем полете и прицельно таранят бокал с вином. И быстро, быстро на самое дно! И пьют, херачат за троих, а не пьют, сволочи! А сами – размером с большой палец, между прочим.

Алканавты с крыльями, а не приличные насекомые.

Они стаей могут загрызть взрослого человека: мы, по наивности, оставили открытое окно перед надвигающимся штормом, вечером заходим – весь потолок шевелится и недовольно шебуршит крыльями. Включили свет – целая эскадрилья с рокотом пикирующего бомбардировщика бросилась в атаку раскрыв челюсти, пришлось спасаться позорным бегством!

А за нами неслась очередь из желающих понадкусать!

Здесь только положишь на тарелочку бутерброд с красной рыбкой и наполнишь фужер хорошим французским, не успеешь облизнуться – тьма накроет небо, налетит полчище, пропало удовольствие! Самому бы быть живу, какой бутерброд???

И я не верил, пока одним вечером, курсируя на малой высоте, неожиданно не напал на меня, гаденыш, внимание отвлекая! А второй, амно такое, воспользовавшись суматохой, неприметно нырнул на самое дно бокала, затих, дождался момента пока я успокоился и расслабился, и вместе с урожаем долины Мюскаде 5-ти летней выдержки, между прочим, отправился в горло, где и застрял, дыхание мое перекрыв.

Вот вам и Райские острова.

Наврал Кук.

Как я чуть статистику не испортил.

Подобрался момент украдкой, приготовил мне сюрприз глаза на мир открывающие, и до самого недалекого дошло, что врач должен зарабатывать много.

Очень.

Спасибо им, и лета долгие.


Пропал аппетит, вздулся живот, поплохело: поплыла стена, исчезла резкость и подкосились ноги.

Супруга три дня подозревала, на четвертый посмотрела искоса и вынесла приговор: «Скорая. Никаких нет».

– Да ты что? Меня? В 27 лет?? Да я сотку от пола, сейчас…

Но качался потолок и подташнивало без причины.

Не до отжиманий.

Приехали хмурые люди в почти белых халатах, (а как улыбаться на зарплату с которой можно пару раз сходить в супермаркет?) ткнули пальцем в живот больно и забрали из родного дома.

Привезли, скинули в ободранные, безнадежные коридоры.


Рано погасшая, вымотанная безысходностью медсестра.

Два пальца в живот.

Вспышка.

Звездочки…

Дырявый пол ведет себя подло – норовит ускользнуть из-под ног, и за стену не возьмешься – проваливается она.

Небритый, мрачный доктор.

Обрывки фраз.

– Снимай трусы.

– Что вы там не видели, док? Там ничего выдающегося, – подчиняюсь.

Напрасный стыд.

Пожившая, видевшая все бритва.


– Готов? – в самый подходящий момент заглянула в чуланчик вполне себе сестричка, увидела потаенное, но не загорелись глаза, нет.

Уставшая, видимо.

Койка на колесиках.

Коридор как сельская дорога.

Лифт.

Вздувшийся и облупленный потолок.

Тающие надежды.

Расплывающаяся реальность.

Холодный свет операционной. Усталые и равнодушные лица. Сухие команды.


Когда отупевший от старости скальпель тыкался в плоть и хирург давил на него, тело противилось как могло: хотел было он вскрыть брюхо, ан, нет – восемь кубиков против!

Упрямый попался врач.

С силой продавил внутрь, и давай не резать – пилить. Два скальпеля полетели на пол, туда же отправился бы и третий, но руки, вскинутые в мольбе и крик, сорванный с губ медсестры: «Это последний, синьор», – остановил потрошителя.

Только с девятой попытки (по три на каждое лезвие) Авиценна раскрыл мой внутренний мир перед студентами Меда и Вселенной.

«Это предел» – полыхало в мыслях, и хохотал я над собою, жалким. Распростертым на старой койке, бессильным и беззащитным…

Что это было в иезуитской? Койка ли, операционный стол?

Не рассмотрел.

Но каталось оно на колесиках, следуя за зазубренным лезвием старого скальпеля, и тело мое ездило на нем.

Думал – воистину пиздец.

И жизнь моя, и открытия, на этом закончились.


Оказалось – нет.

Есть еще глубины!

Когда сквозь плоть мою… руки Спасителя… проникали внутрь меня…

И ухватили крепко… и кишки из меня вытягивали, мое тело сотрясая и жизнь наизнанку выворачивая…

Цеплялся вдруг ослабевшими руками за коварный стол, катающийся по холодному кафелю…

И познал я бесконечность глубин чувств каждой клеточки…

И вселенной живущей в нас.

И нас, живущих в ней.

Вытащили мою вселенную, и часть ее сложили в тазик…

Смыть гной лопнувшего аппендикса и осложнения перитонита.


Нет, не спал.

Когда-нибудь представляли Судный День? Примерно так.

Ах, да. Самую мелкую мелочь упомянуть и забыл.

В то время, а иногда, может, и в нынешнее, условия содержания не позволяли ввести наркоз.

От слова «совсем».

Нет, не в DC, конечно, а вот за ее пределами – запросто!


Много нас за границами Wкада и лишние мы: нет от нас никакой пользы ни стране, ни власти. Одни, говорят, волнения и затраты на сибиряков, дальневосточников и уральцев, и никакой прибыли, кроме таможни. Ах, лес, рыбу, золото, газ, нефть, уголь да цветные металлы еще забыл! Но те украдены еще до нас и распиханы по Wосковским карманам.

Не было наркоза, и анестезиолог носил свое грустное лицо где-то вдали. А если и был тот наркоз, то детишкам и старушкам исключительно.

Не для здоровых мужиков.

Скажите – не гуманно?

А у врача выбор невелик – ты выжить можешь, они – нет.

Так и сказал.

Хоть и за статистику отвечать надобно – ни к чему своими трупами ее безупречные данные безобразить, но и он не Хоттабыч, из бороды скальпель не сделаешь!


Я ему удивленно: «А обезболивающее, и скальпель вместо ножовки?»

А он, человек хороший, хоть и не президент – с выражением. Прояснил проблемы страны, заботы правительства и личные перспективы двумя словами.

Вы знаете их.

Мы туда частенько ходим.

Ну как тут человека не зауважать?

Привет хирургу первой Городской Клинической и спасибо огромное от того, который не кричал.

Может, и вспомнит.

Мне-то, казалось, орал я на всю Первую Речку!!!

Опять вру.

Терпел, стыдился боли и жить хотел очень.

И сейчас хочу.

Но если и хотел орать – смог бы только шепотом. За пределом это. Там и оставим.


Лампы, отсветы. Вспышки. Боль, не бывает такой…

– Сестричка, ты ладонь мне свою на лоб положи…

– Что-о-о? – возмутилась юная дева, будто попросили ее согрешить с незнакомцем за так. Без денег.

– На лоб его, блять, руку свою положи, – заорал мудрый хирург, и через миг стало можно опять дышать.

«Я… не… я… Чужое во мне. Скоро это пройдет… Дышать… дыша… ды…» – мелькали звезды.

– А? Что? Звенят трамваи в недалеком депо? И товарняк гудит на товарной станции? Говорят, там расстреляли Мандельштама? За стихи?

Что? Студенты неумело перетянули шов и зашили косо? Спасибо на этом!!!

Привет тебе, девчоночка с кривой иглой, и седоватый мужик с тупым ножиком, с вами опять я – чуток сумасшедший диджей и бродяга. Я б расцеловал вас, если б дотянулся. А под руками только тазик.

Тот самый.

Уже без кишок…


Все мы – клеточки жизни на одной планете. Чуточку разные. Но без этого жизнь не была бы такой замечательной, правда? Люблю всех, супруге – отдельное спасибо, ангел она, сказали спецы: «Протянули бы еще минут сорок, фсе».

А врачуга и девчонка молодцы.

Вот так слепили без ничего и даже без спирта обошлись. Проложили мостик из гарантированного "ушел и остался там, в прошлом" в день сегодняшний, и, надеюсь, в будущий. Благодарность вам от всего рода и публики, еще пожужжим.

– И след, постараюсь, оставить, – бормотал на границе незабываемых ощущений и рассыпающегося сознания.

Губами только.

Совсем не слышно для присутствующих.


Врачей я, с тех пор, обхожу стороной, а как обожаю бесплатную медицину приличных слов не хватит.

И даже память щадящая не может нарядить прошлое в красивый фантик.

Зато какое славное оно было – и луже глубже, и губы без ботокса!

Будьте здоровы, наливайте и огурчиком!

И лучком занюхайте!


Уезд всесильных майоров.

Бескрайни просторы и неисчерпаемы природные запасы.

Православие, культура и духовность, опять же.

Давай за нас, и два слова


О дедах не буду, хоть есть у меня что поведать. Скажу об отце.

Он не умер в срок, не дотянул до предсказанных 70-ти. На двадцать лет ушел раньше, хоть и был здоров как бык и уверен в дате перехода, как нагадала ему бродячая цыганка на Миллионке.

Не сам умер – «врачи» постарались.

Убили?

Намеренно?

Нет, случилось так, обыденно, как зачастую происходит на безграничных просторах: люди в сером обожают ломать жизнь через колено, и закончить ее преждевременно, да.

Желательно с муками, с унижениями непременно.

Не свою – чужую, конечно.

Чего ради? Зачем?

Ссылали тогда в лагеря, ласково именуемые «лечебно трудовыми профилакториями» за небольшую провинность, как сегодня за оскорбление власти, например.

– Нарушаешь? Поехали, дорогуша. На годик, для начала, дальше посмотрим.

А причина для задержки выхода на свободу всегда найдется.


В один из назначенных судьбой дней, принудительный, рабский труд показался надзирателям недостаточным для полного исправления. И, для полного излечения от привычек вредных, ему – бригадиру, который работал лучше всех, но не успел на вечернюю проверку, вкололи двойную дозу профилактических скреп – сульфазина – вызывающего боль нестерпимую.

В сугубо воспитательных целях, с намерениями благими, отряду в пример.

«Нехер на построение опаздывать».

Другим в назидание, чтобы знали, как распорядок не соблюдать, суки.

И закололи до смерти, сволочи.

В страшных муках умер он: разъел адский состав печень до дыр сквозных. Не знающим такой боли, представить ее невозможно.

За пределом это.

А те, кто знают, не скажут – нет их более.


Освободившийся, но не переживший пыток, лежал он на холодном, стальном столе растерянно нагой, вскрытый от паха до горла, беспомощно уставясь в потолок…

Вчера еще полный сил, планов и живой…

Не имеют значение подробности и детали: понятно, что боль была нестерпимая – для этого и кололи, от того и умер.

И бегали глаза патологоанатома, за хозяином зоны – майором, следы заметая.

Написал спец, отчитался, как положено:

«Отравление неизвестными ядами», – хоть и знал, гад, что убийство, еще одно, покрывает.

Но не мог по-другому.

Время было такое, скотское.


И кувалдой отрезвляющей, ударило мне, тренированному парню, приехавшему к отцу за жизнь поговорить, встретить его в морге, и открыть страшное: был человек, и в муках, невыносимых, не стало его.

Навсегда.

По воле уездного майора, для которого ты – пыль под сапогами.

Обычное дело.

Работа у служивых такая – ломать жизнь тех, до кого ручонки дотянулись, поиметь что удастся, себя, любимого, не забыть и начальнику занести, а как же иначе?

Не сталкивались, пока?

Повезло.


Я свои два слова сказал, миллионы замученных и сгинувших за так – ничего уже сказать не смогут.

Может, не время виновато? Система – сучья?

Все уши мне прожужжали: «Ты не представляешь, как все изменилось!»

Очень хорошо представляю.

И вижу.

И вы посмотрите.

На Минск, Беларусь. А там помягче люди будут, чем на наших северах. Хотя тоже, зверье, конечно.

Простите, животные, что оскорбляю, вам-то такая жестокость подлая, беспричинная и не снилась, но определение верное, для нелюдей, не людей.

И нынче, твари из прошлого лезут в день сегодняшний, садят за пустяки, пытают, насилуют, калечат и удовольствие при этом получают. Да и убивают частенько.

Безнаказанно, полностью государством прикрытые.

И сегодня человек ничего не значит, держава и его прислужники лишь.

А в славных органах, наверх пробиться можно лишь судьбы людские ломая.

Не приживаются там нормальные – им совесть мешает.

Чужие они.


Нахрена нужно такое «государство», спрашивается? И охранители скреп – всесильные майоры, людоеды, нелюди?

Но…

Потрать хоть вечность – не сыщешь страны более великой.

В чем ценность этого величия – по сей день гадаю…


Оглавление

  • Сломанное Время.
  • В раю.
  • Острова везения.
  • Как я чуть статистику не испортил.
  • Уезд всесильных майоров.