Удовольствие есть наказание [Валерий Александрович Грушницкий] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

этой капли, спускавшейся всё ниже и ниже к тому, чего мечтал если не коснуться, так хотя бы увидеть, Рельса. И тогда он только понял, что рядом с ним нет женского плеча, потому что слишком у него развязные мысли, позволяющие себе слишком много. Рельса представлял, если бы эта капля оказалась на любом другом участке, любой другой клеточке этого тела, то везде было бы ей место. Как на этом упругом теле – такого же бы тела не нашлось, это было ясно. Мечты такие появлялись у Рельсы понятно от чего – от недостатка женского внимания и девичьей ласки. Ему просто хотелось хотя бы раз в жизни ощутить поцелуй Элис, а если ощутить поцелуй, то можно пойти дальше.

Элис же совершенно не волновало, что о ней сейчас думают. Она наслаждалась каждой крупицей этого томного и одновременно пронзающего взгляда. Это удовольствие граничило с чем‑то даже неприемлемым. С чем‑то, что могло отбросить её надежды всё дальше и дальше в расщелину. Это было нечто вроде светлого эгоизма, который не излучает чего‑либо плохого, а лишь манит и зазывает к себе. Элис было просто по‑человечески приятно ощущать на себе этот взгляд, который при другом стечении обстоятельств даже бы и не посмел смотреть в её сторону.

Ни капли смущения не было замечено на этом прекраснейшем лице. Оно даже не старалось изобразить этой, казалось бы, простейшей эмоции. Чистый и непринуждённый, в своём самом прямом проявлении, светлый эгоизм. Этот недостаток её души покрывался прекрасным телом. Тело её словно находилось в полнейшей гармонии с душой, со всем нутром. Читателю может показаться, что я максимально идеализирую этот образ, но уверяю вас в том, что это не так. Просто, в сущности, этот человеческий детёныш был праздником. Когда они шли обратно, эти каменные дома рушились под звонами сердец. Это сердце Рельсы билось за двоих, ибо Элис не могла даже почувствовать что‑то в этой мышце. Сердечко её билось только при виде Клааса. Только так. Она отвергала все попытки Рельсы хоть как‑то расшевелить её чувства.

Ему это до безумия не нравилось. Рельсе хотелось лишь немного поменять её мышление, её осознание этого мира. Случаи наблюдения за её, так называемым, любовным безумием постоянно бесили его. Внутри него будто находился кто‑то более умный и старший, кто‑то внушительных габаритов. У Элис же сердце было вырезано этими примитивными отношениями, которые сбежали из животного мира или из программы "В мире животных". У Рельсы уже начинали опускаться руки, но тут он заметил, что их парочка дошла до дома Элис. Привыкнув уже к этим прощаниям, он обнял это тело и поплёлся обратно к себе в оплот благоразумия и любви. Нет реакции ни в его крови, ни в её мышцах, ни в его ногах, несущих это уже мёртвое тело к себе домой. По дороге назад Рельса задумался о сущности своих чувств. Оставаться более в зоне друзей он не хотел, но действий для выхода не предпринимал. Сердцу просто не на кого было выливать чувственные опилки струн души, которые старались сплестись в единую симфонию. Но это ощущение друга позволяло ему растянуть удовольствие, а, может, это было и страдание. Элис для него было единственным интересом и смыслом к существованию. За своё такое отношение он хотел и у себя, и у неё прощения просить. Он был как художник. Она же –идеальный натурщик. Правда, настолько в его мыслях у неё была огромнейшая душа, что всё пёстренькое тельце Элис не помещалось на холсте. В голове у Рельсы постоянно проходило некое совещание, на котором решалось, будет ли он её партнёром, либо до конца жизни ему придётся довольствоваться участью друга. Он снова и снова возвращался к этой избитой теме, понимая всю безнадёжность своего положения.

Клаас сидел всё это время в такси белоснежного цвета и наблюдал за друзьями. Его страх собственной неполноценности, закрытый за тысячью стен громких слов и столь же громких высказываний, горел от ужаса.

Но из‑за количества этих стен он сам не понимал своей ущербности.

Клаас, как волк, следил за подстреленным зайцем Рельсой и выжидал лишь того момента, когда зайчик вздохнет в последний раз и умрёт.

На самом деле ведь и не нужно было никакой слежки, потому что уже и Элис сама начала замечать тяжесть этого взгляда, доносившегося из белеющего гроба на колёсиках.

Он давил и давил, жаждя лишь полнейшей покорности и стопроцентного повиновения.

Только Клаас думал, что он прав, ибо такие люди видят лишь две точки зрения – свою и неправильную.

Но там, в голове у Элис, были ведь когда‑то верные мысли, не позволявшие так надругиваться над собой!

Мужчина в её представлении – сильный дуболом без всяких границ, без рамок приличия.

Всё пошло от отца. Отец Элис, может, и был красавцем, но всё‑таки никак не вдохновлял свою дочь, а нацелен был на воспитание сына. Так и не стало у этой девочки отца. Пришлось искать замену, которая бы возместила ей всё то мужество, которое ей пришлось наблюдать во всяких журналах для девочек из сомнительного качества бумаги. К ней не приходило понимание, почему всем нравились