Власть предназначений [Максим Хирный] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Рождается внезапная строка,

За ней встаёт немедленно другая,

Мелькает третья ей издалека,

Четвертая смеётся, набегая.

И пятая, и после, и потом,

Откуда, сколько, я и сам не знаю,

Но я не размышляю над стихом

И, право, никогда – не сочиняю.

К. Д. Бальмонт.

Предисловие

Эта история закончилась ночью, в те часы, когда людям снятся сны. Обычный сон, почти как у каждого мужчины. Яркий, чувственный, картинный. Было потрясающе. Ты управляла психологией, как обычно создавая лёгкую доминирующую атмосферу, а я пытался управлять желаниями. Не обошлось без странностей сновидений. Когда ехал к Тебе немного заблудился и оказался на маленьком ухоженном кладбище, похожим на место в самом центре «Сочи парка». Вторая странность – ты бросила мне презерватив, я спросил, почему он как пакет? «Да откуда я знаю, надевай быстрей!». И третья – когда Ты разделась, оставила на себе лишь белые носочки с розовыми и красными сердечками. Сны всегда приходят со странностями. Наслаждение было осязаемым, как наяву. Будто откинула всю мишуру отношений и Тобой овладела интуиция. Ты сразу призналась, что даже думать не можешь ни о чём другом, даже на работе. И об этом шептала, притянув за края рубашки. Приблизив губы совсем близко, добавила: «Раздевайся полностью, у тебя красивое тело». Ты долго и нежно целовала меня, одновременно вкладывая в мою ладонь прозрачный пакет. Полиэтиленовый листик дрожал в руке, его ждали тяжёлые испытания. Оценив про себя женское чувство юмора, тщетно попытался пристроить его без складок. Постелив на пол что-то большое, теплое, мягкое, Ты начала раздеваться, держа меня на привязи своего возбужденного взгляда. Голова моя кружилась от запаха волос, мысли терялись в дизайне новой прически, отвлекаясь от Твоего красивого тела. Осознавая свою красоту, Ты хотела чтобы в нашей жизни это было лучшая встреча из тех, что были и когда либо будут. Удерживая своей страстью моё возбуждение, откинула меня на спину и оказалась сверху. В первые секунды я ничего не соображал. Чувства, ощущения и желания не успевали за Тобой. Ты уже прикрыла глаза, погружаясь в бесконечность, а я всё ещё думал о разорванной дорогой блузке. Ты уже перебирала построением тел, маняще изгибаясь в талии и притягивая мои бедра – а я думал об этих досадных складках на пакете, которые будут всё портить. Я начал было говорить о каких-то сантиментах, о наших чувствах, отношениях, расстоянии; а Ты продолжала двигаться, жарко и шумно дышать, с наслаждением выгибаться, пытаясь ввести меня в свой резонанс. Наконец я догнал Тебя! Весь мир исчез, осталось только Твоё тело и невероятные ощущения, усиленные любовью. Природа ликовала своим предназначением. Эта новая реальность во сне разбудила меня. Смакуя послевкусие пробуждения, я подумал – к чему бы этот сон? А ну конечно, канун праздника – четырнадцатое февраля. Я ошибся. Маленький символ, случайно осевший в ладони наступившим утром, перелистал все страницы памяти. В одну секунду время растянулось и оборвалось, знания смешались с фантазиями экзотическим напитком и наполнили созерцание новым вкусом. Словно я сыграл шахматную партию белыми фигурами и теперь очередь играть чёрными. Даже сон изменил свой смысл.

Глава первая.

Знакомство

День прекрасный. Солнце греет сквозь голубое небо, припекает, почти кусает. Досрочная весна решила сегодня поздравить всех влюбленных. Купив каждому по шоколадному пончику, с отличным настроением развожу детей по местам их временного заточения. И вот последний, младший, разрезая весенний воздух неповоротливыми зимними сапогами, мчится к двери садика. На асфальте под ногами, прямо в глаза, что-то ярко блеснуло. Ну, здравствуй, дружище – это ты. Буквально вчера я вдруг подумал о тебе. Я придумал приятный сюрприз, а Она, в ответ на подаренные эмоции, невольно вспомнила о тебе и соединила наши имена. Твоё имя и моё, как два напарника, хорошо выполнивших свою работу. «Дружище, было чертовски приятно получить от Неё такую похвалу!» – начал я говорить. В руках у меня сверкал серебряный крестик. На нем Иисус как обычно, умирая, спасал весь мир. Видимо, кто-то из детишек обронил, и теперь ты пустишься странствовать по земле. С тобой приятно говорить о Ней. Ты понимаешь меня так же, как понимает Она. Она также дорога мне, как и ты. Мне казалось, с Ней я одно целое. Будь я девушкой, я был бы Ей, будь Она парнем, была бы как я. Иногда Она называет меня «чокнутым», и таким я ей нравился. Пусть лучше смеётся, комедии лучший жанр нашей жизни. Но ведь Она сама такая же! Посуди сам, дружище: опершись на толстое серое колено, залезла на индийского слона в красивом пёстром сари, натянула на лоб фетровую шляпу и светится счастливой улыбкой; а вот ещё – туфли на высоком каблуке глухо застучали по дереву медицинской кафедры, хорошее настроение добавляло бодрости и легкости, а ребенку и подавно легко – он ещё был совсем невесомым восьмимесячным плодом. Малыш, услышав мамин голос, стал дергать ручками, а аудитория в ответ приветствовала его, пока Ты переводила дыхание, прикоснувшись к нему ладонью. А это путешествие в Грозный? Она вообще нормальная, вдруг кто-то из джигитов влюбится в Неё с первого взгляда и увезет в горы. Такое случается с людьми- у любви нет национальности. Ты знаешь, дружище, Эта девушка подарила мне тебя. Я рос в рабочей советской семье и совершенно далёк был от религии. Учеба в университете поставила на ней крест, точнее не учеба, а пятьсот лет кровавой инквизиции, про которую я узнал во время учебы. Для меня не остаётся сомнений в том, что нет разницы между тем: веришь ты или нет. Мудрость создателя идеальна, он любит нас абсолютной безусловной любовью, ему не нужны наши молитвы, храмы и рясы, ведь он же не честолюбив. Зачем ему кого-то наказывать или прощать. Он подарил нам жизнь и свободу, поэтому в Библии, где рассказывается о его жестокостях, больше легенд, чем реальных событий. Вообще, если честно, я склоняюсь к теории Дарвина и вытекающих из неё последствий в обе стороны эволюционного движения жизни. Но в судьбе любого человека есть моменты, когда без тебя, дружище, никак.

Красивая молодая девушка в больнице ухаживала за своим смертельно больным ребенком. Она была с такими нежными притягательными чертами лица, что я называл её про себя «лермонтовской» Беллой. Прижимая к своей груди кожаный кулон, она делилась с нами своими тревогами. Я поинтересовался: «Как он действует?». В своей простой манере, с трудом подыскивая правильные русские синонимы, она объяснила, что это наподобие наших открыток – мы ставим их на тумбочки, в свои шкафчики, в салоне машин или вешаем куда-то на стены. Так, с лёгкой руки, эта молодая исламская девушка, превратила для меня все репродукции икон в открытки. За исключением одной.


Друг мой Иисус, случилось это, когда я уже был полностью влюблен в Неё. Влюблен до скрипа в зубах, до белых костяшек в сжатых кулаках, до замираний сердца, до любовной лирики, до ночных ожиданий под окнами, до тяжелых глупых томных взглядов – одним словом, до полного горячего психоза. Одной из Ее привлекательных способностей было желание рисовать. Она очень критически относилась к себе, но не настолько чтобы навсегда бросить кисти. И хорошо. Я не знаю, что вдохновило Её нарисовать тебя, друг мой. Как же глубоко и чувственно у Нее это получилось. Красивым телом, руками и ногами, прибитыми к кресту, ты летел сквозь черную пустоту в бесконечность. Невероятными страданиями, освободившись от мирской суеты, забирая боль и страхи с собой, ты нес на кресте смысл своей жизни. Она изобразила тебя так, будто мы смотрим на твою свободу немного сверху. И получилось, что умирая в бесконечности, мы, зрители, стоим над тобой. Какая потрясающая самоотдача, сын Бога, а простого человека все равно возвышаешь над собой! Этот портрет и стал самой дорогой реликвией в моем сердце. Поэтому мне не нужно ничего и нигде ставить, а тем более к кому-то ходить за спасением. Икона в сердце. Генрих Сенкевич в «Камо Грядеши» поставили точку в моём поиске смысла твоей смерти и смысла религии. В те времена одинокие и бесправные рабы, с тоской, мукой, невероятной болью, но с любовью к тебе, умирали на потеху плебеям. Растерзанные клыками львов, тигров и медведей, сгорая заживо на крестах, умирая под ударами мечей гладиаторов, люди в страшных муках разделяли с тобой свою боль и, умирая, разделяли смерть, придумав в этом для себя спасение и надежду. Только ты в те времена был смыслом и светом обреченных жизней. Поэтому, тот смелый рисунок и стал моей самой дорогой иконой.

Есть еще один человек в моей жизни, который важен для меня, как и ты, дружище. Мои родители не особенно ладили между собой, настоящий советский союз инженера и санитарки, их эмоциональный конфликт отделял нас друг от друга. Что и говорить, мой отец откровенно прятался от семьи на работе, иногда совершенно утопая в вине. Тем не менее, он успел научить многому, находясь рядом. Но мне так не хватало разговоров с ним. О любви, жизни, политике, спорте, женщинах, войне, учебе, смерти, деньгах. Сохранилась в памяти одна единственная беседа о сексе. Потея и стесняясь, показывая картинки, из какой-то книжки для подростков, папа показывал мне что, куда, как и зачем. Я стеснялся, краснел как и он и думал: «Для чего?». Улица мне обо всем давно рассказала. И еще, строго, прямо перед смертью, он говорил об уважении, любви, терпимости и заботе о маме. Вот, пожалуй, все из сохранившихся бесед. Мало. Очень мало. Мой пытливый ум стал искать такого человека, который смог бы поговорить со мной обо всем на свете. Я встретил его. На книжном развале купил двухтомник – его жизнь и творчество. Каждый русский знает его. В каждом городе он стоит в полный рост, украшая своей кудрявой головой главную улицу, названную в честь его имени.

«Пушкин, пожалуйста, к доске!» – вызвал преподаватель математики: «Решайте уравнение!». Мел крошился и скрипел, медленно царапая доску, заполняя чёрное пространство жуткими, таинственными белыми символами. Постоянно оборачиваясь к классу, тревожным взглядом выискивая поддержку, Пушкин решал. Учитель не торопил, пресекая попытки подсказок. Через полчаса, улыбаясь, учитель спросил: «Ну, что Пушкин, каков ответ?». «Ноль, получилось», – выдохнул лицеист. «Пушкин, у Вас в математике все «ноль», идите, садитесь и пишите свои стихи!» – иронично посоветовал учитель. Он сел и продолжил писать, только теперь на русском, французский остался в прошлом. Писать стихи, поэмы, прозу и главное – письма. Письма друзьям, родителям, сестре и брату, начальникам, министрам, императору. И женщинам. Жизнь Пушкина и стала той недостающей беседой. Жизнь полная невероятных событий, дерзких поступков, любви, творчества, поиска денег, слежек, трагедий, борьбы и неисчерпаемым родником русского языка. Каждый говорит: «Пушкин – наше все!» – неосознанно цитируя Аполлона Григорьева. Но никто не говорит, что он был «психом». Он сделал поэзию чистой, легкой и понятной. Он стал номером один – невероятный талант. Для него искусство было высшей ценностью, карточный долг важнее кредита, честь дороже жизни, женщина – высшее существо, семья – своя крепость. Насыщенная огнем жизнь трагически оборвалась в тяжких мучениях. Пушкин стал нашим Спасителем – это так для любого русского. Я абсолютно уверен, ты, дружище, с ним близко знаком. Он, Пушкин, и написал для меня толковый словарь по современному религиоведению: «Сказка о попе и его работнике Балде». Религия превращает человеческие лбы в толоконные, в этом с поэтом не поспоришь. Вот эту книгу я воспринимаю как Библию.

Именно Пушкин научил меня общаться с Ней. Стихами или прозой, но всегда искренне, чувственно и правдиво. Поэтому Она всегда узнает мой голос на бумаге, как отпечатки пальцев в полицейской базе данных. Никто так не понимал меня спустя годы. Только с Ней мне не нужны компромиссы. Она читала иероглифы моих желаний без словаря. Она оказалась той самой – особенной. Очень хорошо для начала!

Я четко помню первый день появления новеллы в моей жизни. В школьном дворе Юлечка знакомила своих ребят с новенькой. Я смотрел на одноклассницу и не мог себе представить более комичной девчонки. Мне нравились только гусарские усы Её папы, потому, что мой папа тоже носил такие. И дальше провал, голова ничего не помнит. Только иногда воспоминания прорываются сквозь страдания моих друзей, которые вдруг от чего-то влюблялись в Неё. Расскажу тебе, дружище, о некоторых.

Наши мамы непринужденно болтали. У них все прошло замечательно. Сегодня женщины подарили стране двух совершенно здоровых малышей. В один год, один день, почти один час. Мы лежали в люльках и громко возмущались произошедшим в нашей жизни изменениям. Одного из нас назвали Игорем. Через семь лет два пухляка тащили тяжеленые портфели в первый класс. Каким-то чудом класс оказался не первым, а экспериментальным «нулевым». Нам досталась самая лучшая и опытная советская учительница, дети теперь смогут научиться достойно продолжить самостоятельно честную классовую борьбу, когда вырастут. Через три года самодельные бумажные голуби счастья полетели в будущее, и ад начальной школы для нас закончился. Деспотичность и жестокость сменилась добротой и любовью. Только слепой не видел у нашей новой учительницы, классного руководителя, прекрасных белых ангельских крыльев. Именно эта женщина помогала пережить тяжелые перемены в рухнувшей стране. Она же и знакомила меня и других моих одноклассников с новенькой.

Как сейчас помню, шел 1988 год – год Дракона. А эта новенькая стала Той самой, о которой я сейчас говорю с тобой, дружище. В эти детские годы я помню Ёе только глазами своих друзей одноклассников. Она с иронией называет их влюбленность мягким печальным прозвищем – «дружба». Я молчу и называю их дружбу гораздо правдивей. Втрескались! Если собрать всех мальчишек, которые с ней «дружили» таким образом и положить их вместе на травку, получится живописная картина Васнецова: «После побоища».

Я не буду рассказывать тебе обо всех, ты и так нас хорошо знаешь. Наверняка, толкаясь, и перебивая друг друга, они просили тебя об одном и том же. В нашем классе постепенно вырисовывалась сильная, закаленная, умная, веселая, практичная, талантливая личность. Учитывая результаты их разговоров с тобой – если и кто-то созрел до таких фантазий в том возрасте; я больше склоняюсь к мыслям, что ты помогал Ей, а не нам. Староста, отличница, ироничная и умная, укладывала наших штабелями. Вытирая пот со лба, она стаскивала тела пронзенных стрелами амура подальше в угол класса и пересаживалась с места на место, чтобы сбивать прицелы восторженных взглядов со своей спины, затылка и аккуратного профиля. Я вспомнил про Игоря, потому что между нами тремя произошел презабавный случай. Понимая, что ты дружище ему совершенно не помогаешь в амурных делах, этот добрый, сильный и большой, простоватый толстяк обратился ко мне за помощью. Он не знал кто сочиняет коварные дразнилки, и как однороддомовца умолял о субсидии.

Живописные горы Архыза окружали детский палаточный городок. Ночи ясные и довольно прохладные. Небо было таким звездным и бесконечным, что не хотелось моргать лишний раз. Светлячки падали одна за другой, и если бы я знал, что на каждую можно загадывать желание, был бы сегодня миллионером. Высокие, стройные сосны невероятно пахли хвоей, выветривая из нас болезни и печали. Большие черные муравьи непрерывно тащили пленных насекомых в свои норки личинкам на ужин. Крупные ручьи справа и слева журчали песни, создавая глубокий стереоэффект, смывая с песком остатки еды с наших мисок. В одной из палаток готовился заговор против девчонок. Темнело. Тоскливый взгляд Игоря впился в мое лицо, преступный шепот раскрывал замысел. Я плохо понимал, чего он хочет, потому, что злился на него и на Нее. Вчерашняя ночь и весь последующий день, благодаря Игорю, были испорчены. А все из-за старосты.

Это случилось под утро, я проснулся насквозь промерзшим. Ворочался в промерзшем древнем спальном мешке, пытаясь разогнать кровь в окоченевшем теле. Руки тщетно шарили в темноте в поиске одеял, которые вечером я предусмотрительно взвалил на себя в надежде пережить холодную ночь. Одеяла исчезли. Коварный вор определил молодость на гибель в ледяном мраке. Последние остатки теплых мыслей придумали единственный способ спасения. Я начал двигать руками и ногами, будто маленький жук перевернулся на крылья и дергает лапками. Как только меня переворачивало на живот, я принимал прежнее положение на спине и снова дрыгался. Так и заснул, обещая себе днем расправиться с злодеем. Утром, молча и зло искал свои одеяла. Я перерыл весь палаточный городок, сосновый лес, обыскал муравейник с гигантскими чёрными муравьями. Заглянул даже на дно ручья. Тщетно. Придется громко верещать и скандалить с людьми, выставляя себя дураком. «Пропали мои одеяла, я обречен, кто вор?!» – дрожал я теперь от злости.


Прежде, чем продолжить, мой друг, я должен рассказать тебе о том, в какую почву сажали зерна воспитания и любви учителя в нашей начальной школе. Почему, закончив третий класс, мы были похожи на маленьких диких кусачих щенков. Буквально три эпизода расскажут тебе о многом. Однажды кто-то из родителей принес в класс записанные на грампластинках речи Ленина на каком-то партсъезде. Пластинка хрипела, шипела и разобрать можно было только одно слово – «товарищи». Через двадцать минут внимание детей совершенно разрушилось, шелест детских голосов постепенно стал пропитывать атмосферу класса. Сильный удар кулака по столу мгновенно остановил наши непоседливые глаза, строгая угроза вернула страх непослушания: « Сейчас вы все будете пересказывать услышанное!» Пластинок было три, примерно по тридцать минут. Пытка Ильичом продолжалась еще час.

Время урока было святым, оно принадлежало только учителю. Строгие замечания постоянно трамбовали детские души. Дисциплина была железная, говорить можно было только ответами на поставленные вопросы. Иначе наказание – замечание, двойка, угол или самое страшное – родители в школу! Ближе к концу урока, Лешка вдруг заплакал. Боясь спросить разрешения, он долго терпел, и вот чуть-чуть до звонка не хватило сил. Брючки были мокрыми. Надул. И теперь прикрываясь руками, он получал за то, что не отпросился. Ага, попробуй, отпросись! Страшно. Помню, я невероятно сочувствовал ему.

Мой добрый дядя привез из Москвы в подарок набор резиновых солдатиков. Красивые черные папуасы воинственно угрожали друг другу игрушечным оружием. Луки, копья, палки, ножи еле держались в их игрушечных ручках. Как они были живыми! Я любил их как свою личную армию и выбрал двоих лучших воинов, чтобы похвастаться перед ребятами. Черт меня дернул делать это во время урока. Я был схвачен с поличным. Учительница изъяла человечков, и вернуть обещала только в присутствии родителей. Кошмар. Но бойцы дороже. Мама сидела перед учителем и выслушивала строгий выговор за сорванный урок. Я думал только о них, о моих воинах. Наконец ящик тумбочки открылся, она вернула их. Но, о горе! – лук и копьё безвозвратно исчезли. Навернулись слезы, и тут же накатил тот самый «псих». Я швырнул их прямо в училку. Примерно также в сердцах, я специально сплюнул в сторону строгой «физички» и затеял революцию, чтобы спрятать свою выходку среди всех учеников нашего класса в средней школе.

Маленький восьмилетний ребёнок, будущий пушкинист, ещё не знал тогда, что действовал по формуле поэта. Бросив самое дорогое в борьбу за справедливость, я потребовал вернуть их обратно только с копьем и луком. Наша Фрекен Бок открыла окно и выбросила солдатиков проходящим мимо мальчикам. Всего зареванного мама вывела меня из класса. Я был строго наказан, остатки коллекции она подарила моему брату. И ведь я ничего не планировал, все получилось внезапно. Вот так наши детские души заколачивали между сосновых досок и хоронили под плинтусом. А наша милая Юлечка, приняв нас с любовью в средней школе, разламывала доски, вытаскивала на воздух и делала непрямой массаж сердца. А эта новенькая, свободная, веселая – была другой. Делала нам искусственное дыхание. К девятому классу мы превратились в послушных верных рыцарей. Наперебой, отталкивая друг друга, мы тащили на руках раненую в танцах, всю в мозолях от новых туфлей, прямо к дому. Ещё и негласно соревновались, кто осилит более длинную дистанцию. Вот имена этих рыцарей: Игорь, Макс, Герыч. Меня же в рыцари так и не посвятили.

Да, дружище, должен тебе признаться, все-таки Она была не первой моей любовью. Её опередила другая. Немного расскажу о ней.

Глава вторая: Мои учителя.

Литература.

Легкий сквозняк помог учительнице плотнее прикрыть дверь кабинета. На уроке русского языка я со своим приятелем, Сашкой, затеял орфографическое сражение. По очереди, передавая записки, мы обзывали друг друга бранными словами. По правилам игры слова должны были быть литературными и настоящими. Кто засмеялся, тот и проиграл. Первое замечание – сразу притихли. Снова бранимся, повышая градус фантазий и хитро подмигиваем. Второе замечание с угрозой: "Угол в классе давно пустует и уже заскучал!" Очередная записка – "Гусь лапчатый!". Я не выдержал и хлопнул смехом. Поражение в игре, и как следствие контрибуция – носом в угол. Скучно стоять. Может почудить немного? Сначала сильно зачесалась ягодица справа, тут вдруг слева. В классе зашептались, вот и смешинки. Работает! Представление начинается. Изобразил обезьяну: зачесал под мышками, будто немного приседая от удовольствия. Класс прыснул и тут же замечание! Тихо, тихо полез в карман за красной повязкой дежурного. Аккуратно, украденным мелком с доски, нарисовал на ней белый круг и пристроил на левое плечо. Приладив два пальца на верхнюю губу, скорчил классу злобную физиономию. Фюрер в профиль получился отменным. Класс смеялся. Улыбалась и учительница, выставляя артиста за дверь. Примерно лет через шесть или семь, после нашего выпускного, Галина Сергеевна там же за дверью давала мне свой последний совет. Очки учительницы сползли на нос. Я любил ее ироничный взгляд из-под бровей:

– Послушай, я поставила тебе пятерку по русскому и литературе, потому что ты не идешь на медаль. И еще потому, что ты любишь читать. А русского ты пока ещё не знаешь, а вот она идет на медаль – поэтому ей пять, бесспорно. Любишь читать, вот и читай. Пиши письма друзьям и близким. И может быть когда-нибудь твоя пустая голова заполниться настолько, что литература полезет из нее на бумагу. Вот тогда бери ручку и пиши что хочешь. Все, что придет в голову: про стол, про карандаш, про детей, про вчерашний ужин. И каждый день. И твоя память, опыт, фантазии сольются с чувствами, и ты начнешь писать.

–Галина Сергеевна, мне кажется, что сейчас немного получается, вот пишу и чувствую, нравится, все будто вдруг исчезает, и удивительные образы срываются на бумагу!

– Хорошо, напиши, я прочитаю.

– Попробую…

…«Он встречал меня в Шереметьево. Его густая пышная шевелюра опять меня будоражила. Эти карие блестящие глаза снова бережно ласкали мое лицо. Зачем опять меня тянет к нему. Сама себе отвечаю – его романтика. Густая, длинная, тайная, сумасшедшая романтика. Будто инъекции счастья: сердце, бьется, пар в голове, непреодолимое желание и притяжение. И после сразу тоскливый щемящий синдром отмены. И все время так, а все равно ничего не могу сделать. Вот в детстве помню, его романтика выдавливает слезы обиды на ладони и вдруг уже он мягкими губами, в бесконечных поцелуях вытирает их. Вот его романтика стоит под балконом с цветами, опять страстная и нервная. Вот его романтика в юности прижалась головой к моим бедрам в путешествии по Астрахани, подкралась ночью тихими поцелуями к ногам. Вот на берегу Волги его романтика тайно наблюдает за мной, будто сквозь купальник. Вот я вдруг решилась смело окунуться в его романтику взрослой жизни, с наслаждением ныряя в его крепкие объятья. Вот новая весенняя романтика его оголтелых писем с описанием невыносимо нежных чувств. И вот он опять стоит, и я иду навстречу новой романтике. Его необузданная любовь связывает наши встречи в одну цепочку какой-то иной моей жизни. Жизни с ним. Длинный роман с перерывами в пять десять лет. Но вдруг он рядом, и будто вчера только были поцелуи и цветы. Даже «привет» звучит ненужной фразой в постоянной близости влюбленных. Читая толстый роман своей жизни, хочется отвлечься и почитать другую любимую книгу. И новая страница раскрытая сквозняком, с хрустом переворачивается. Какая-то третья полоса событий между нами. Сейчас он перескочил на неё, и протягивает мне свою руку и тюльпаны. Я вытянула руки навстречу и в тепле его ладони опять потеряла волю и тюльпаны ему помогли. Потерянная воля закружилась, закрутилась в сердце и опять отпустила пространство. А он, мягко притягивая меня к себе, не в силах справится с моим молчанием, продолжал убеждать меня в своих чувствах.

– Я не хочу жить с обрубком нашей любви, я хочу проснуться с тобой рано утром и видеть ту, в которую влюбился когда-то. Ты сегодня как куколка – ухоженная, зрелая, гармоничная. В такую девушку может влюбиться каждый, но каждый любить тебя будет так, как он хочет, с опорой на свои желания. А я люблю тебя настоящую, естественную, разную в любом твоем проявлении. Нет в тебе того, чего я не любил бы, ну нет. И любить тебя буду так, как ты хочешь, чтобы тебя любили.

Он никак не понимал, что я смелая только по другую сторону телефона, могу спорить, иронизировать, соблазнять, скрывать. Но когда он рядом, я охвачена его страстью, его безумием, дикой любовью. В машине я остановила его длинные предложения поцелуем, забирая себе остатки дыхания. Так, ничего не видя вокруг, рассыпав цветы по машине, мы куда то приехали.

–Защищаю свой проект. Поживу немного в Москве. У меня тут все есть, я приготовил. Теперь точно все, потому что и ты сейчас со мной.

Он предложил мне освежиться, опускаясь на колени перед ванной, пробуя температуру воды. Уставшая с дороги, я согласилась. Напенил меня шампунем и начал ласкать, будто моет. Своими красивыми руками он нежно перетирал мягкие волосы между пальцами, гладил плечи, грудь, живот. По спине с водой струились его прикосновения и поцелуи. Мои уставшие подошвы целовал и прижимал к своему лицу. Неторопливо копил свою страсть. Я закрыла глаза и наслаждалась. Завернув в банное полотенце, отнес меня на кровать и, более не сдерживаясь, с лица и шеи начал целовать. Поцелуи потоком лились сверху вниз. Он потрясающе нежно ласкал мою грудь, после беременности она стала гораздо мягче и чувствительнее. Сегодня она потрясающе конкурировала с ощущениями от прикосновений к чистому бутону. Он ласкал меня тем, что было под руками: губы, щеки, нос, язык, дыхание. Ласкал все, что попадется под руки. Я неумолимо двигалась к самому желанному. Его бархатная кожа окружала самую жизнь. Дотронувшись, я не могла уже отпустить его. И я пустила всю его нежную, страстную, сумасшедшую любовь в своё сердце. Он прижал меня одной рукой сплетенных пальцев к своей подушке, контролируя вес на другой. Не прекращая целовать лицо, волосы и грудь, он продолжал наполнять меня своей любовью.

–Ложись полностью, не бойся, я хочу чувствовать всего тебя!

Вот он уже прижался грудью к моей спине, повернув меня на бок. Шея наслаждалась горячим дыханием, спина упиралась в его тело. А сумасшедшие пальцы помогали чувствовать любовь его жизни. Теперь я владела им, отдавая свою красоту его глазам. Как он смотрит на меня. Боже, как он смотрит. Как невыносимо приятно проникает его взгляд в мою душу. Какие огромные и крепкие плечи. Какая глубокая отдача, как он стонет, дышит, двигается и наслаждается моей красотой. Миг, и я смотрю на его красивые крепкие ноги, сжимая руками его бедра. А он продолжал непрерывно и гармонично двигаться навстречу моей страсти, любуясь красивой спиной. Я почувствовала, как наливается силой его бесконечность. И сама от этого стала сильней возбуждаться. Он больше и больше, крепче и крепче, быстрей и быстрей. Импульсы жаркого счастья плеснули внизу, время остановилось на мгновение в сладкой нирване. И его водопад жизни сладкими струями, напрягая бесконечными импульсами его тела, раскрасил мои живот и грудь. Уставший и счастливый, через несколько минут он опять начал гладить меня своими изголодавшимися руками»…

Я была уже не в силах читать о новой волне страсти. Откинувшись головой на спинку кресла, я закрыла глаза.

Командир самолета объявил посадку в аэропорту Храброво города Калининграда. "Боже, какие сумасшедшие письма!" – выдохнула я и закрыла приложение в телефоне, пытаясь вернуться к мыслям о работе. Как мне хорошо, голова кружится.


Галина Сергеевна поправила очки и приступила к знакомству с моими литературными потугами.

– Ну что ж, довольно откровенно, в литературе это главное, читатель сразу чувствует скованность. Язык хороший, настоящий, тот самый за который в школе можно поставить пять; с авансом я угадала. Вижу признаки начитанности, "Унесенные ветром" Митчелл дополнят впечатления знатокам. Хорошая концовка превращает тайну исповеди в фантазию. И главное, попытка окунуться в чувства другого человека, прожить его мысли. Ведь можешь, зачем тогда переписывали целые статьи критиков целиком, сдавая тематические сочинения как свои? Теперь ты готов писать ей письма. Пиши!

–Спасибо, Галина Сергеевна, что научили меня писать Ей письма.

Биология.

Наша староста бежала в класс биологии со школьным журналом из храма – кабинета учительской. Неловко поскользнувшись на глянцевом паркете, Она смешно растянулась на полу, будто устала и вдруг решила отдохнуть. Но журнал. Журнал серьёзно пострадал, а с ним наш класс. Благородная литера "А" разбилась вдребезги. Роковая случайность, какие сомнения, непревзойденный авторитет Её взгляда мягко отводил любые подозрения. В школьной кладовке запасной буквы «А» не нашлось и нам выдали новую литеру "Б". Кошмар, бадяга, мокрый пакетик чая в следующую кружку с кипятком. Вы теперь "Б"– биологический. Это что за биология? Как история или география никогда раньше не открывалась даже из любопытства. И вот я на том уроке, с которого начались мои муки усидчивости. "Ты такой усидчивый, я так тебе завидую! Я так не могу", – смеялись Её глаза напротив. А я, уже влюбленный, не смел перечить и завидовал, чтобы осилить тот объем грамоты за час работы, Ей хватало десяти минут. Зачем Ей усидчивость? Возьмите в руки ее диплом! Ага, не можете, жжется раскалённый пятерками? Такие шедевры усидчивостью не высидишь, только безмерный талант! Мы громко шумели и бесились. Толстый Сашка уже сжимал мою шею железными объятиями. Лицо краснело, глаза ползли наружу, воздуха осталось на несколько секунд. И вдруг он отпустил меня. Я кинулся в ответ и на полпути почуял строгий, тяжелый взгляд Раисы Тольевны. В кои то веки она выплыла из своей подсобки. Это единственная учительница, которой я боялся больше гнева нашей старосты. Моя фамилия в звуках её голоса готовилась к эшафоту. Ноги задрожали, одинокий забытый учебник биологии улыбался с парты, предчувствуя наше близкое знакомство в будущем. В горячей надежде книга ждала сокрушительного вопроса. Нож гильотины медленно поднялся. Стало вдруг душно.

–Какие сосуды называются венозными, какие артериальными?– звякнул резак по шее.

Для человека редко заглядывавшего в учебник, вопрос звучал как испытание святой инквизиции для ведьм. Обреченно понимая, что все кончено, в надежде на последнее желание, я бодро ляпнул первое, что пришло в голову из смысла вопроса.

–Венозные по которым течёт венозная кровь, артериальные – артериальная!

–Садись, болван, два!– и тяжёлый взгляд опустился в журнал.

Двойка пером и прямо на лоб, каленым клеймом, как барану. Гудящая голова опустилась и уперлась выпученными глазами в открытый учебник.

– Ну ты гусь лапчатый! – шептал Сашка: – тут по направлению тока крови к сердцу надо.

– Чего же не подсказал? – подмышки постепенно высыхали.

–Самому страшно, лучше тихо отсидеться, пока она не заползет обратно в свою подсобку.

Теперь, испугавшись мести, я готовился к каждому занятию, читал. Довольный влюбленный учебник биологии светился счастьем взаимности. А Раиса Тольевна все не спешила показываться из подсобки. Постепенно биология стала вливаться в мою жизнь. Учебник отдавал свою любовь с присущей ей настоящей жертвой. Безвозмездно. Постепенно флора и фауна стали разговаривать со мной причудливым красивым языком. Природа стала частью моей жизни. С пытливым любопытством вместе с друзьями я забирался в такие пешие дали, что узнай мама километраж этих путешествий, она подарила бы мне самолет. Настоящий! А мудрая учительница сидела в подсобке и ждала. Я не знаю кому первому пришла в голову идея стать врачами: мне или ей? А Раиса Тольевна все не выходила из подсобки. И вот, наконец Магомет пришёл к горе. Мы стоим в каморке, Ты держишь мою руку в своей и спрашиваешь разрешения научить нас Биологии, так как мы решили связать свою жизнь с медициной.

–В тебе я не сомневаюсь, а этот болван потянет?

– Он очень усидчивый, справиться, – толкала меня локтем в бок, а я усердно кивал.

Со школьным учебником я уже крепко дружил, в страхе читая параграфы к урокам биологии, учебник влюбленно смеялся и радовался, отдавая всего себя, своему возлюбленному. И, уступив просьбам старосты, учительница достала из своей библиотеки настоящие магические фолианты с полным курсом школьной биологии. Чары этой книги сами собой вливались в мою голову, я цитировал и переписывал всю ее в свои тетради, боясь упустить хоть смысл или фразу. И биология разливалась по моей душе вселенским потопом. Соединяя железной цепью ДНК прошлое и будущее планеты: от динозавров к сумчатым, от сумчатых к млекопитающим – превращала Библию в смешную палитру выдуманных историй. К концу учебного года я сидел дома у Раисы Тольевны перед горой тестовых работ экзамена по биологии учеников чужой школы. Сегодня судьба предоставила мне возможность свести счеты с этим муниципальным зданием! Построившись в короткие сроки в соседнем районе, она похитила многих моих друзей. Наш класс, как и другие, поделили и тех, кому не повезло, вывели на задний двор и будто расстреляли, насильно переведя всех в новую школу с ближайших от себя улиц. И на самом деле, многих из них я так больше не видел. А сейчас на учительском столе, их лица, знакомыми фамилиями, смотрели на меня. Переправив ошибки всех приятелей, бывших одноклассников, я выставил пятерки. Остальных незнакомых ребят я крестил по заслугам – стелил для себя соломку. И тут передо мной, очередным сюрпризом предстала работа Баранова. Двоечник и лоботряс, ещё с нашей школы, постарался на славу. Его работа сплошная мазня, зачеркнута- перечеркнута, сначала списывал у одних, потом у других, где-то стёрто и исправлено до дыр, вставлено карандашом или другой ручкой. Одним словом – титан. Вот мой шанс! Аккуратно исправляя ошибки, я все поправил как надо. Твердая пять, без сомнений! Получите с уведомлением! Представляю их учительницу с вытаращенными глазами. Надеюсь, и директору будет на удивление приятно взглянуть на лучшего ученика биологии!

Стопочка проверенных тестов аккуратно росла справа. Раиса Тольевна, занимаясь с другим учеником, совершенно не обращала на меня внимания. Изумительное педагогическое чутье блестяще мотивировало самых лучших. Она всегда находила для нас необычные интересные общественные задания. Вот мы и старались. На экзамене по биологии мне достался билет по железам внутренней секреции. Остальные ребята с облегчением вздохнули, считая, что самое трудное испарилось из жизней с этим билетом. Названия гормонов лились из моей головы, будто я сам их только, что выдумывал. Довольная улыбка, строгий взгляд и короткий вердикт: – Молодец, справляешься, а вначале я думала, что ты совсем недотепа.

На последнем занятии по биологии дома у учительницы, мы давали клятву служения медицине. Сомкнув наши переплетенные со старостой пальцы своими ладонями, она произносила аббревиатурой названия аминокислот нашей жизни: АТ- ЦГ. Вместе, навсегда и неделимо. Наши свободные руки лежали на тех самых магических хрестоматиях по школьному курс. Её учебник был целым, почти новым, мой драный, потрепанный, без первых страниц. Меня немного огорчал этот пустяк – но кто чего заслужил, со своей усидчивостью. Я виделся с Раисой Тольевной последний раз в жизни. Трагическая педагогическая судьба и весть о мучительной смерти адреналиновым ножом оставила маленький шрам на сердце. Бодро отвечая на вопросы преподавателя биологии в университете, я старательно прикрывал ту первую двойку у себя на лбу своей ладонью знаний. Оценка пять, что и говорить, я соображал по биологии. С зачеткой в руках я вышел из кабинета и остановился перед зеркалом. Следов старой двойки не осталось, клеймо исчезло.

Спасибо Раиса Тольевна, что научили меня разговаривать с Ней на одном языке!

География.

Гость сидел в уютном мягком кресле в самом центре комнаты учительницы. На журнальном столике стояла полная стопочка ароматной вишнёвой наливки. Предложив мне такое угощение, хозяйка видела сейчас перед собой взрослого, зрелого, самостоятельного мужчину. Но для меня хозяйка всегда была и будет доброй, понятной, заботливой и мудрой учительницей географии. Моя Юлечка, наша Юлечка. И никак иначе. Горячий напиток согревал, поднимал настроение. Юлия Сергеевна рисовала с моей дочкой рисунок. Маленький игрушечный город постепенно оживал. Сигналили машинки, шурша шинами, цокали каблуки прохожих, шумели дети, росли высотные дома. Постепенно погружаясь в кресло, я спускаться по лестнице в память. Сначала появился тощий Мишка, наш знаменитый классный карикатурист. Талант, таких художников в столь юном возрасте, я пока не встречал. Рисовал чем угодно: ручкой, карандашом, любыми красками, пикселями на экране компьютера. Из-под его маленького тонкого ножика выходили фигурки забавных человечков, животных и птиц. Даже сама староста натурально завидовала и восхищалась его способностями. Восхищалась мы все. Маленький нарисованный город рос, а я еще глубже погружался в память. Оказавшись на жестком фанерном стуле в первом классе, увидел перед собой свой первый рисунок. Юлия Сергеевна давала нам свои уроки рисования в младшей школе. Всматриваясь в наши печальные затравленные уроками чистописания и политкорректности глаза, принимала очень важное для себя решение. Листочки, новогодние ёлки, скелеты кудрявых детских деревьев, травка и цветочки, наши улыбки и просящие взгляды, помогали ей сделать выбор в нашу пользу. «Звездочки на земле» засветились радостью на её уроках рисования. И вот, наконец, наступил этот долгожданный день, день расставания с нашими кошмарами начальной школы и новой жизнью в педагогической поэме средней школы. Юлечка стала нашей долгожданной второй мамой. Я трепетал на уроках географии, но трепетал не от предмета. Стройная фигура, тонкие нежные аристократические пальчики с красным маникюром, красивый строгий педагогический костюм, оригинальная оправа очков и открытый взгляд карих глаз, смелая прическа в стиле «каре», туфли на среднем каблуке и главный атрибут моего эмоционального вдохновения – большие мужские часы с римским циферблатом. Этот циферблат и обрушился на меня легендой о царе Эдипе. Я представлял ее ладони у себя на лице, поцелуи ее губ у себя на шее, обнимая её сзади, я вдыхал аромат её волос. Она стала моим географом, я стал её влюбленной ученицей. И закружился глобус знаний на оси эротических чувств, передвигаясь радугой климатических поясов от экватора к полюсам. Стрелки часов закружились вперед, провожая взгляд на восток, и обратно назад устремляясь за взглядом на запад. Границы стран превращались в простые линии на карте, расширяя мои представления о жизни. Анхель бросал свои воды вниз с головокружительной высоты Ауянтепуи, ударами превращая капли в пар. Огромный слон Улуру умирал посередине пустыни Австралии, меняя цвета своей кожи по настроению солнечного света. С разбега Волга забрасывала свои воды в чашу Каспийского моря, преодолевая пространство широкой Прикаспийской низменности. Невообразимая длина береговой линии Канадского побережья соединяла такие же невообразимая просторы пресных Великих Озёр; пожимая руку России, Канада улыбалась, и Мир сразу узнавал в них родных братьев по климату и хоккею. Фантастические ландшафты Исландии с тугим упорством доказывали суду свою истинную принадлежность планете, в отличие от других мест на Земле. Полторы тысячи метров Башни Дьвола в США своими продольными бороздками снова и снова заставляли биться ученых за открытие тайны своего происхождения. Огромные реки Амударья и Сырдарья с плачем искали в пустыне свою маму Аральское море. Джомолунгма с высоты почти космического полета наблюдала за спором мальчишек и смеялась.

–А ты знаешь, у этой горы есть ещё одно название! – кинул мне вызов толстый Сашка.

–Нет, нету! – ответил я и приготовился к потехе.

Он подбоченился, подобрался, выставил правую ногу вперед, уперся руками в боки, приподнял голову, громко и гордо пальнул:

–А вот и есть! Эльбрус!

Я смеялся, смеялся так, что мог конкурировать с его заливистым неподражаемым звонким смехом. Сквозь слезы, я поправил:

–Эверест! Гусь лапчатый!

–А, да, да! Точно. Эверест. Блин, перепутал!

Полной грудью дышит Земля лесами Амазонки и Конго. Арктика и Антарктика наращивают свои ледяные мускулы в преддверии борьбы с глобальным потеплением и озоновыми дырами; счастливые от того, что дети перестали их путать. Желтая река несет свои воды сквозь большую многомиллиардную страну, и каждый четвертый житель планеты улыбается добродушным желтым лицом китайца. Кейптаун приглашает на обед на вершину Столовой горы, покрытой скатертью плоского облака. Трепещет сердце в страхе и хочется прыгнуть вниз, спасаясь от головокружения при виде дивной красоты и с высоты каньона реки Колорадо. И вдруг, каким то образом оказавшись живым, Большой Барьерный риф бесплатно приютил миллионы бездомных рыбок.

Мы строили электростанции на реке Волге, уничтожая ее экосистемы и тут же их разрушали, спасая осетровых. Борясь с загадками расстояний крупно имелкомасштабных карт, мы высчитывали километраж от Кисловодска до побережья Черного моря, всего шестьдесят километров туннелей и горных дорог, соединили бы два крупных курортных региона в единое целое. А наши путешествия по Африке, почти настоящие, живые, со слайдами в темноте и сувенирами. Тяжелый брусок черного дерева оттягивал руку, обманывая физику, тонул в воде. Таинственные маски папуасов холодили душу устрашающим видом. Мы перешагивали Нил у самого устья, стояли ногами одновременно на разных полушариях планеты. Мерзли ночью и изнывали от жажды в загадочной пустыне Калахари. Озеро Чад становилось маршем и опять наполнялось, пряча поглубже своих любимых бегемотов. Древний Нил, прорезая пески голодной гигантской жаркой Сахары, кормил своими водами родные берега. Река текла, проводником провожая нас за руку на уроки истории, в древние времена рождения человеческой цивилизации. Гора наших знаний росла, и нарисованный горизонт в тетрадях расширялся с каждым днем. И даже сны помогали. Во сне у доски я отвечал на вопрос билета. Нижнее Поволжье: от Волгоградской области, минуя Калмыкию и вниз к дорогой теперь сердцу Астрахани – дельте Волги. Проснувшись, ясность была такая, что не хотелось учить другие билеты. Я и не учил, и интуиция не подвела. Тот самый билет. Сны не обманывают любовь. И она перетекала от Юлечки к Географии и обратно, сердце разрывалось, и уже невозможно было понять, кого из них я люблю больше.

В это же время, на другом конце Европы, так же как и я, за партой на уроке влюблялся в свою учительницу, мой сверстник, юный Фредерик. Ему повезло гораздо больше, чем мне. Его первая любовь осталась и единственной. Их сердца соединились, и судьба провела юношу на вершину политического олимпа. Фредерик Макрон стал президентом. И рядом, за его спиной, всегда стоит мудрая учительница. Настоящая счастливая сказка. А у меня случилась трагедия – детская, юная, тайная. Урок математики и новый учитель. Тучи заполняли небо, росли, сгущались, чернели. Хороший учитель, спокойный и грамотный, вел урок, не подозревая, какая буря начнётся в скором времени. Прямо сейчас. Фамилия учителя сверкнула молнией, прогремел гром и за окном хлынул дождь, смывая надежды. Карьера рухнула – президентом мне не стать. Их фамилии оказались одинаковыми. Учитель математики и учительница географии – семья. Я грустил, рассказывая о своем горе Альфреду Нобелю, он хлопал меня по плечу, успокаивал, разделял мои чувства и рассказывал свою историю. Вместе мы вычеркнули математиков из списка претендентов, лишая их денежной премии. География победила в любовном треугольнике. Моё сердце освободилось, приготовилось в ожидании новых чувств. Но познание географии невозможно без путешествий. И тут мой толстый друг Сашка, таинственным шепотом, сыграл со мной очередную злую штуку. Приняв авантюрное предложение, я стал в третий раз заложником. Теперь уже Юлии Сергеевны.

Сосновые шишки летели в Сашку. Я старался, целился, набирал силу броска. Но мазал, опять мазал. Он ловко уворачивался, подзуживал и смеялся. Мы дышали чистым весенним воздухом ореховой рощи. За эти пять дней опасных путешествий сорванцы окрепли, похудели, подросли. Целых пять счастливых дней, по пять часов странствий. Все рощи, обрывы, подземные речные тоннели, дамбы Старого озера, и само озеро, долина горной реки с балками, скалами, поваленными деревьями, родники, лужи и болота, запруды, валуны и крапива были досконально обследованы! Всё радовало пытливый интерес следопытов. Опасность быть обнаруженными придавала какого-то разбойничьего азарта. И сегодня Сашка давал мне уроки меткости, демонстрируя невероятную ловкость. На тот момент он был самым сильным мальчишкой в классе. А наши портфели, брошенные и одинокие, вот уже пятый день валялись в траве, скучая по партам. Мы прогуливали уроки. Для меня это был предельный срок, больше я уже боялся. Опасно попасться. Тем более моя дружба с Сашкой после недавнего происшествия была на карантине. А происшествие из рук вон. Настоящий детектив. И вот следователь, раскрутивший очередной клубок преступлений сидел у нас дома. Прикрыв рукой изъятые улики, Юлия Сергеевна рассказывала о пагубном влиянии преступного мира на неокрепшую детскую душу. Не смея поднять голову, соучастник сверлил дырки в полу, а мама печально кивала головой, слушая рассказ детектива.

Сашкин отец и дедушка разводили пчел. Большая пасека летом находилась в горах, на зиму улья привозили во двор своего дома. Ульев было много, как и мёда. От них я узнал, что такое прополис и перга. Пчелиная семья копошилась, трудилась, латая щели, смазывая ячейки сот прополисом, им же заливали трупики насекомых и убитых пчелиным ядом грызунов. Пчелы-кормилицы бережно и настойчиво кормят с ложечки свою королеву маточным молочком. Рабочие пчелы тщательно прячут мешочки с пергой, заливая их мёдом. Хлеб припрятан, соты заполнены ароматным золотом, ячейки прикрыты восковыми забрусами, всё готово к принятию новой жизни. Маточка сыта и приготовилась создать новое потомство. Готовы и трутни. И вдруг грохот, треск; крыша поднимается, и яркий свет слепит пчелиные глазки. Две большие человеческие руки беспощадно вырывают полные мёда рамки. Пчелы от обиды и ярости сходят с ума и всей семьей бросаются на похитителя. И тут, откуда-то ветер приносит дым. Густой ком, слегка сизый, с непонятным притягивающим ароматом. Дым дурманит, успокаивает, отбивает желание отдавать свою жизнь за семью. Некоторые пчелы даже засыпают и замертво падают на дно улья, добавляя полезного подмора. Таблетки с фенотиазином шипели, булькали, сгорали на дне паяльной лампы. Таблетки необходимы были не только для окуривания потревоженной семьи. Дедушка использовал их и для лечения пчелиных болезней. Поэтому бережно хранил их в сухом сарае. «А как же на человека может влиять этот дым?» – спросит каждый из нас. Этот же вопрос теребил пытливый Сашкин ум.

Тихонько стащив из сарая припасы дедушкиных таблеток, мы начали свой грандиозный эксперимент. Город утопал в дыму. Таблетки горели везде: в подъездах, квартирах, классах, пешеходных переходах, туалетах, магазинах, автобусах. Люди задыхались на почте и в аптеках. Самый красочный эффект получался в дождевых водостоках пятиэтажек. Заворачивая таблетку в плотный газетный комок, мы поджигали её в трубе. Обратная тяга с реактивным ревом всасывала огонь и дым. Задрав головы, мы зачарованно смотрели, как искры, пепел и пламя взлетают над крышами. На черном школьном рынке эти таблетки были самым дорогим товаром. За них давали даже самые ценные брошюры с фотографиями обнаженных женщин. Эксперимент показывал, что кроме панических настроений у мирных горожан никаких других эффектов не наблюдалось. Параллельно нашему тайному эксперименту началось следствие. Территориально была заподозрена наша школа, потом следствие вышло на наш класс. Видимо кто-то попался. Обыск в классе – и Сашка попался с поличным. Улики изъяли, и эксперимент был насильно закрыт.

Строгость маминого лица сгущалась. Она готовилась вынести вердикт. Я молчал. С каким же наслаждением я вспоминал этот панический эффект. Двери соседей открывались в подъезде.

–Откуда дым, что горит?– спрашивали на этажах.

– Пожар! Проводка горит?! – подливал я масло в огонь.

Шум, топот, ругань, ведра воды, крики в подвале: – «Где то здесь!». Невероятное удовольствие от чувствительных ударов по взрослой серьёзности и маленькая горстка пепла с пятнышком на полу от сгоревшей таблетки.

Судья вынес вердикт – арест на пять дней домашних развлечений и строгий карантин на отношения с другом. Следователь спрятал улики в сумочку и направился к зачинщику. Он жил рядом со мной. Да, там могло и до ремня дойти, отец у Сашки был довольно строгим дядькой.

А теперь, если поймают прогульщиков, дело до ремня и у меня могло дойти. Пять дней казался предельным сроком пропуском уроков. Я вернулся в школу и остаточно покашливал. На всякий пожарный случай. А Сашка заигрался ещё недельки на две, поэтому и попался. Чрезвычайное происшествие крупного масштаба – три недели ученик где то бродит, а родители и школа не знают об этом. Наказание грозило строгое. И мой несгибаемый друг придумал хитрую легенду. Невероятно правдоподобную и зрелую. Три пары строгих глаз придавили нас к стульям. Юлия Сергеевна, директор и завуч присутствовали в классе. Смысл Сашкиной легенды невероятно прост и надежен, не подкопаться: – «Меня обидно обзывают, поэтому и в школу не хожу». Вот, жук, попробуй обозвать такого силача! Двинет, костей не соберешь. И вот ключевой вопрос директора:

–Кто обзывал своего одноклассника «Самосвалом»? Поднимитесь!

«Вот гусь лапчатый! И придумал же кличку! Сам придумал и ничего не сказал!» – я не мог поступить иначе, радость крепким канатом дружбы связывала меня с ним, карантины не помогали, наказания быстро растворялись в баллончике с зеленой краской и оставалась в виде дерзких надписей на чистых стенах, по дороге домой вместе с ним. «Мне конец», – думал я, с трудом вставая со стула. И словно вдруг посыпал грибной дождь – ребята вставали один за другим, как грибы – те самые, которых доставали из под плинтуса, те самые, которые через несколько лет несли Её на руках, спасая от мозолей. А потом мы все вместе пообещали нашим педагогам, перед всем классом, больше никогда не обижать ни словом, ни делом «бедного» Сашку. За честность нас конечно простили.

Девятый класс подошёл к концу, всё экзамены пройдены, и мой закадычный друг Сашка исчез. Исчез так же внезапно, как и появился. Я слышал несколько лет спустя, о том, что он работает сапожником. Но это были тяжелые времена для нашей страны, и мы все тогда занимались чем угодно, чтобы прокормиться. Где он и чем занимается сейчас мне неизвестно. Думаю и ему про меня известно столько же. Да и заботы после девятого класса появились совсем другие. Я крепко влюбился в Неё и реальность перевернулась.

Но на этом воспитательная работа Юлечки не закончилась. Я стоял в её кабинете с новой повинной. Опять спасал своих друзей от мук воспитания. Кто-то стащил книгу у школьного спекулянта. Этот кто-то был я, и стащил из озорства, попался на «слабо». Мои два друга, Лешка и Вадик слишком долго торчали, что-то высматривали, вот их и взяли за соучастие. Книгу вернули, а ребят водили на допросы – виновник должен быть пойман и наказан. Каждый день встреча с директором, разговоры с Юлечкой. Ребята держались, не выдавали, но возвращались выжатые, как лимоны. Видимо методы давления набирали обороты. Не выдержал я, и вот стоял с признанием.

–Юлия Сергеевна, знаете, ведь я не называл Сашку Самосвалом, да никто из наших никогда не называл!

–Я знаю, он все придумал, а вы молодцы, разделили вину на всех, спасли товарища от наказания. Хорошая педагогическая поэма выходит у меня. Спасибо вам.

–Юлия Сергеевна не мучьте ребят, это я взял книжку.

–Я вынуждена рассказать об этом директору и твоим родителям.

–Юлия Сергеевна, вы же обещали никому не рассказывать! – расстроился я.

–Сегодня в школе, наказание будет гораздо проще, чем во взрослой жизни. В этом заложен смысл воспитания. А твоё образование и наше воспитание позволят вам завтра сделать наш мир чуточку лучше. В этом глубокий смысл педагогики. Так, что придется потерпеть.

Наказания за свой поступок я не помню, вроде даже на школьной линейке проговорили о вопиющем случае хищения, но разговор с Юлечкой помню как сейчас.

И наступила последняя школьная весна. Как бесконечно долго тянулись школьные годы и как быстротечно они прокатились. Как парадоксы Зенона. Семнадцатилетние подростки прощались со школой навсегда. Последний звонок, отличная погода и шеренги учеников. Первоклашки читают стихи и поздравляют выпускников. Поздравляют нас и учителя. И вот она, самая главная миссия. Все в ожидании избранного. Глаза директора двигались по нашим лицам. Наверняка о каждом из нас она что то знала, и сейчас перелистывала своё внутреннее досье. Само собой вот и мое лицо. А вот моё школьное досье:

«Гнева директора я не боялся. Эмоции Татьяны Михайловны были яркими, резкими, бурными, громкими и от этого немного театральными. Искусственными. Кричала она звонко и чётко, с профессиональной дикцией. Очки её при этом сползали на нос, и она постоянно их поправляла. Она вела уроки английского и наша разведка утверждала, что она спокойный учитель, на уроках совсем другой человек. Может поэтому и не боялся. Стоял в её большом кабинете и не боялся. Это было в первый раз. Второй раз стоял во время революции на уроках физики, но мы стояли всем классом, и вообще не было страшно. А в первый раз меня поддерживала злость из-за вопиющей несправедливости. Прокол в педагогике или уникальная школа жизни – судим вместе.

Получив разрешение выйти с урока литературы, я спустился на первый этаж. Прикрыв за собой дверь санитарной комнаты, я невольно бросил взгляд на потолок. Черные искореженные горелые спички маленькими сталактитами свисали с потолка. Причудливые узоры черной гари украшали весь потолок. Кто-то постарался. Бюджет украшений составлял, по моим подсчетам, как минимум десять коробков спичек. Черная копоть потолочной лепнины овалами, кругами, продолговатыми конусами открывали тайны души неизвестного художника. А может здесь снимали один из моих любимых сюжетов Ералаша, когда бодрый мальчишка обучал пришельцев технике росписи потолка? Еще вчера потолок был белым, а сегодня съемки уже закончились, все декорации бросили, а сами артисты уехали. Под впечатлением я вернулся на урок литературы. На следующий день меня вызвали в кабинет директора. Татьяна Михайловна сверлила меня взглядом, обвиняя в порче школьного имущества. Некий дежурный по этажам видел меня во время уроков в туалете. Вопиющая несправедливость и бессилие скручивали и выжимали мою совесть. Да, я не подарок, я проводил подобные пробы искусства со спичками. Но у себя в подъезде, а не на уроках литературы в санитарной комнате! Но всё тщетно, мне не верили. Родителей в школу и ремонт за их счет. Да, без присяжных заседателей очень тяжело. Словно обиженный, потолок моего подъезда кинул свой крик во вселенную, и этот крик, через школьный потолок вернулся на мою голову. Я замкнулся, отрицая вину, старался делать вид, что ничего не произошло. Через несколько дней учительница литературы, иронично извинившись, сообщила, что не может пускать меня на урок, без разговора с родителями. Запретил директор. Какая жестокость! Я продержался несколько дней, сидя под кабинетом и рассказал всё матери. Мне вручили веник и жидкую побелку. Я чистил потолок в школе, да что уж теперь, почистил и в подъезде. Потолки победили! Вот так урок несправедливости! Записал в дневники памяти»

Прочитав об этом эпизоде, директор закрыла толстую папку моего досье. Может сейчас, в эту секунду, всматриваясь в мои глаза, она поверила мне. А может, сработала пятерка по физике?

После революции, целая комиссия педагогов принимала у нас экзамен по этому предмету. Ответив Татьяне Михайловне на дополнительные вопросы, она лично выписывала мне пятерку в журнал. И вот мой момент истины. Директор сделала свой выбор, кивнула в мою сторону: «Выходи», – и посмотрела на своих коллег. Завуч согласно кивнула, Галина Сергеевна кивнула, Раиса Тольевна кивнула, Юлия Сергеевна счастливо улыбалась моим округлившимся глазам. Мне выдали на плечо мальчишку первоклассника с колокольчиком. Мальчишку! А не девочку! Будто Мир отвечает мне на мои странности своими странностями. Подозреваю, что я единственный в России выпускник, тащивший на плече звонаря-первоклашку. Колокольчик глухо бубнил, а Юлия Сергеевна закрывала последнюю страницу одиннадцатилетнего труда своей очередной педагогической поэмы.

Свистящий кипятком чайник, прервал мои воспоминания, возвращая в теплую атмосферу учительского дома. Довольная дочка показывала папе готовый рисунок. Рисунок зеркалом отражал внутренний мир ребенка. Дети в песочнице строили башенки, на детской площадке мальчишки гоняли мяч, парень дарил девушке цветы, машины подмигивали прохожим габаритными огнями, детское солнышко теплым желтым карандашом румянило лица довольным горожанам. Удивительное педагогическое чудо моей Юлии Сергеевны не поддаётся мышлению взрослого человека. За неполные два часа общения с ребенком, она успела вдохнуть частичку своей творческой души. Через десять лет краски моей дочери рисовали джунгли, Швейцарию, райских птиц, жителей океана, дождь в окне. Ребёнок начал участвовать в художественном оформлении интерьера, дизайне нашего сайта. Художественное училище имени Грекова, ждет свою ученицу после девятого класса. Но это потом. А сейчас Юлечка провожала своего гостя, под присмотром грозных африканских масок, висящих в коридоре. Положив мне по- матерински руку на спину, чуть ниже шеи, она вдруг ответила на мой глубинный тайный вопрос. «Ты знаешь, а ведь она тебя любит». Её авторитет был для меня абсолютен, как если бы об этом мне сказала сама Она. Гвоздём воткнулась долгожданная фраза в моё неокрепшее от потрясений незрелое сердце. На гвоздь повесили табличку: « Любит!». Это была третья, последняя рана. Вот как она почувствовала, что этим летом в августе, я увижусь с Ней?!

Спасибо, Юлия Сергеевна, что научили меня любить!

Глава третья: Он.

Сгущались сумерки. Тянули за собой ночь. Одеялом накрывала она горы, сосны, прозрачные ленты ручьёв. Наш палаточный лагерь ежился, и укрывался этим одеялом. Ночи везло, у неё было одеяло – а у меня нет. И мне предстояло ежиться и мерзнуть до утра, постепенно обрастая теплой густой шерстью. Понятно откуда берутся горные Йети – это одичавшие заросшие туристы. Должен сказать тебе, дружище Иисус, что это был последний день моей свободы. Свободы от любви. И любовь пришла и вдруг теплым ветром высушила запотевшие стекла моей скачущей жизни. Изменила зрение, переключила выключатель со «смотреть» на «видеть». Чуть позже, с наступлением этой ночи в Архызе. А пока я кипел, и крышечка на чайнике чуть слышно гремела. Игорёк заметил:

–Чего ты кипятишься, что случилось?

–Одеяла исчезли, вот и согреваюсь!

–Да ты что? Как исчезли? Ты же сам мне отдал их ночью. Вон они висят на веревке, загорают.

Одеяла тихо набирались солнечной теплотой, готовились к ледяной ночи.

–Как сам отдал! Когда?

–Ночью. Я заглянул к тебе в палатку и спросил пару одеял. Она замерзла! Ты кивнул, я и взял!

Какое невезение, ну почему я спросонья не мог кивнуть «нет», вместо «да». Ладно бы себе взял, но отдать мои одеяла этой «Маленькой Задаваке»! Ни за чтобы не согласился. Да пусть хоть стучит зубами, чтобы согреться! Мурашек нарастит! «Мне то что?» – пыхтел мой юношеский максимализм. Конфликт исчерпан, холод побежден, дружба спасена. И эта дружба теперь сидит и вместе с нами участвует в новом заговоре. Игра в «бутылочку»! Наверняка придумали девчонки. А что, просто так желающим нельзя целоваться? Жестокие нравы моего детства сыграли со мной злую шутку. Вот и сидят теперь трое «чапаевцев»: я, Игорек и дружба – тренируются. По кругу разложив картофелины девчонок, набиваем руку. И непременно так, чтобы Игорек целовал Её. Получалось плохо, это вам не камнями бросаться! Цена ошибки не синяки или шишки – противный поцелуй! Ночь. Час расплаты за небрежное отношение к Ней приближался. Все расселись по кругу, довольные мальчишки и девчонки ждут выбора стеклянного волчка. Я крутнул. Роковая русская рулетка. Беда! Видимо что-то перепутали в картофельных расстановках. Горе психотерапевты. Передо мной новый страшный выбор: бежать, значит опозориться перед Ней; поцеловать, опозориться перед самим собой. Как обычно выбор мой был из рук вон дурной. Но бежать я не мог. Дурак, опозорился разок и дело забыто. Пускай смеются, но смеялась бы и Она, а тогда это было для меня полное фиаско. И вот раздутое эго начало приближаться к Её лицу. Вдруг какое-то магнитное поле, аура Её головы начали притягивать меня. Появился приятный дурманящий запах волос, лица, дыхания. Ждущие серые глаза, приближаясь, пленили и не отпускали. Глаза сговорились с губами и те вдруг маняще улыбнулись. Мои желания вдруг изменились, голова закружилась от приятных предчувствий. Мальчишечьи глаза были стойко открыты, защищаясь от сердечного дурмана. Мягкое нежное прикосновение к Её губам с закрытыми глазами, медленно и стойко, приятным теплом, разливалось по телу. До самых кончиков пальцев, да что там – до самых кончиков волос! Я на секунду закрыл глаза более не в силах сопротивляться внутреннему морю. Острой нежной струёй ухнуло слева в груди и ручьём опустилось в живот. От этого нового необычного чувства я взбодрился и оторвался от губ. Я схватился за сердце и посмотрел на Неё. Она уже открыла глаза и подозрительно смотрела мне за спину. Я резко обернулся, пока не в силах покинуть Её ауру. Голая пятка Херувимчика юркнула в щель палатки. Ватные ноги с трудом оторвали томное тело. Я бросился догонять шутника. Ангел исчез, растворился в воздухе, выполнив своё предназначение. Я попытался вытянуть стрелу из тела, но она ещё глубже и глубже проникала в сердце с приятным хрустящим звуком. С той секунды я уже не мерз никогда. Руки и ноги всегда теплые, их что то постоянно греет.

Это была моя первая сердечная рана из трех. Одеяла мне больше были не нужны. В мыслях только Её лицо, глаза, губы, тепло; и снова лицо, глаза, губы, тепло и снова… Игорек мне стал понятен со своими заботами. Чапаевцы превратились в декабристов, проиграв более грубой силе. Силе женского обоняния. Что-то случилось со мной после нежного прикосновения к Её губам. Магия? Фокус? Физика? Генетика? Нет – география! Юлия Сергеевна достойно передала эстафету для горячего сердца.

Постепенно мой мир стал кружиться вокруг Неё. Кружиться Луной вокруг Земли, Землей вокруг Солнца. Она мне стала симпатична. Коварную игру в « Бутылочку» – без сомнений придумали девчонки! Мы мечтали о себе – поцеловал и герой, девчонки знали о нас – поцеловал и слуга. Сильней и сильней росла моя симпатия, обдув лобового стекла работал исправно, улучшая зрение. Прицел моих глаз постепенно начал сбиваться с классной доски на Её профиль, и восстанавливаться обратно, когда Она выходила зарабатывать очередную пятерку. Мне стали нравиться Её ответы, потому, что пленили меня рецептом бархатного голоса, перемешанного с сахаром сладкой широкой улыбки. Потом к моей симпатии магнитом приклеились Её ум и память. Я досрочно выставлял Ей пятерки в журнал, опережая строгих учителей. Она была лучшей, самой лучшей. Золотая медаль уже давно болталась у Неё на шее. Я добровольно нашел Её в своих фантазиях и вручил. Не мог иначе.


Проклятые Итальянцы были невероятно сильны на этом Чемпионате. Они медленно, но верно размазывали своих соперников, двигаясь к финалу. Патлатый Роберто Баджо творил чудеса. Его чудеса на футбольном поле меня не интересовали, я болел за бразильцев. И бразильская школа не оставляла даже мокрого места от своих соперников. Их команды двигались навстречу друг другу, и столкновение было неизбежным. Чудо этого коротконогого пижона, заключалось в умении пленить Её интерес, внимание и сердце. Я ненавидел его. Единственный парень в Её жизни, к которому я страшно ревновал. И которого не мог переплюнуть. Ведь он был итальянцем, а Она болела Италией. Мечтала! О ком? Позорная женская косичка, жидкие кудряшки на макушке, счастливый номер десять на футболке, прозрачная растительность на подбородке и эта безобразная серьга в ухе! Взять и обрезать этот куцый «Божественный хвостик» напрочь! Пирату не в футбол играть, а на детском празднике аниматором! Самое место. И вот самое то место он занял на одиннадцатиметровой отметке в 1994 году. Чертов мазила, пальнул по воробьям так мощно, что мяч видимо, приземлился в Бразилии. Прямо в руки бушующих в радости болельщиков бразильской команды. Я плакал от радости, обнимал и целовал экран. А Она со всего маху бросила в телевизор тапком и принялась консервировать подушку солеными слезами. Как же ты мог так промазать! Как! Роберто! Единственный момент в наших отношениях, когда я был по-настоящему на другой стороне баррикад. Футбол был моим предохранительным клапаном, в момент игры, болельщик не думал о Ней. Но золотую медаль бразильцев вернул Ей на шею, и Она не подвела, превратив её в медаль своих достижений.

В остальное время я думал только о Ней. Почти постоянно. И каждый день с утра я искал дорогу к её чувствам. И каждый день, страдая вечером, убивал себя фразой, что Она ничем мне не обязана. А утром чуть дыша, я с нетерпением смотрел в окно, в ожидании Её легкой походки. А Она всё не шла и не шла. Как, почти всегда – опаздывала. Лёха, закадычный друг и сосед, уже давно позабыл меня, убежав на уроки. И вот Она идет в своей умопомрачительной желтой кофточке. И опять позади моего дома, в желании не встретиться со мной случайно во дворе. Слезы навернулись и высохли. Опять всё сначала. Новый день сурка. Цветы, стихи, портфели. Почти с нуля, но все же дальше чем вчера. Я очень высоко поднялся в эти школьные годы. Поднялся до рук. Я с упоением целовал Её мягкие, теплые, сладкие ладони. Чистые пальчики, белые запястья, свежие кисти рук. С упоением я дышал Её дивным запахом, не в силах оторваться. Ощущения Её рук у меня на лице были самыми потрясающими. Поцелуев Она больше не позволяла. Оставался тот один, пока самый первый и единственный. Отменное воспитание, безупречное.

Сегодня, мой друг, я чётко понимаю, что любил в Ней. Чем был пленён. Окруженная людьми, великолепными профессионалами своего дела, Она выглядит как божественно. Дизайнеры, парикмахеры, массажисты, стилисты, инструкторы по фитнесу, косметологи, семья и просто любящие Её друзья, здорово стараются. Но тогда в моих глазах была совсем другая девушка. Мудрые родители, создавая Её, спрятали самые красивые в мире женщин прелести, под покровами одежды. Спрятали хорошо, надежно, от случайных похотливых взглядов равнодушных самцов. Какой же была Она тогда, когда ещё пряталась от моих пылких юношеских страстей. Ведь именно такой я Её и полюбил, и теперь, побеждая время, всматриваюсь в то самое родное, привлекательное лицо. В милую белую родинку на переносице, в аккуратный стройный нос с овальными розовыми, чуть слышно дышащими отверстиями. Все восхищаются сияющими жемчужинами Её широкой улыбки, путая в ней стоматолога. Но я влюблен в Её белых близнецов под нижней губой. Маленькие сорванцы толкаются, бранятся, дерутся за свои места. Кто то повернулся боком, кто то наклонился, третий выпрыгивает. Вечная забавная толчея, которую я так обожаю, которая так меня радует, особенно когда она ведёт умную беседу. Глаза особое место занимают в моей жизни, о них я расскажу чуть позже. Но ресницы, белые полупрозрачные утренние ресницы. Они специально уступают глазам, чтобы те сияли и смотрелись ещё ярче. Весь образ Её, такой нежный, ласковый хрупкий и маленький, заполнен удивительной живой энергией осязаемого интеллекта, что, сколько не общайся с Ней, всегда будет мало, всегда останется место для новых тем. А какое восхищение, какая любовь к жизни, семье и работе! Эмоция радости выстроила крепкую стену восклицательных знаков вокруг Её судьбы, и только я знаю то слабое место, где большое счастье ищет чуть-чуть недостающей гармонии, и там, тихо и осторожно, я могу попасть на маленькие островки Её живой искренности. Очень мудрая гармония Её красоты, и в поисках этой, невидимой на первый взгляд, гармонии, я влюблялся в Неё крепче и крепче. Безгранично, как сама Её красота. А теперь, посмотри, дружище, что сейчас? Ты просто ослепнешь с первого взгляда. Какая-то классическая гармония образов. Взгляните. Мой любимый образ джинсовой радуги. Разве это не великолепно! Свет начинает струиться с цвета короткой стрижки. Хитрость такой прически в подчеркивании ярких красок лица. Стройные бровки поднялись над нежным мечтательным взглядом проницательных серо-голубых глаз. Овал лица и складочки щёк на первый план выдвигают вдруг, ставшие аккуратными, большие губы. Золотые серьги в ушах открыли ещё один секрет. Секрет красивых раковин изящной архитектуры ушей, почти полностью появившихся из под короткой стрижки. Высокий воротник поднимает лицо на вершину женской власти, удлиняя нежную шею. Левая рука спрятала свои пальчики в складках куртки, выставляя интригующее тайной происхождения, золотое кольцо. Правая рука заведена назад, будто для мягкой опоры. Поклонник надумал уже огорчаться с досады, наслаждаться видом руки, но три яркие синие звезды стильной куртки, меняют представления о приметной красоте, выводя её на новый уровень. Уровень тайны модерна. Золотая цепочка удерживает приметную сумочку на правом боку, которая удивительно клейко соединяет куртку с пестрой юбкой. Юбка тремя крупными волнами подбивает тайные желания поклонников. Розовая крапинка, беж, синяя крапинка – легкий образ. И вдруг, как огонь, красный пламень пояса! И последнее чудо этой картины. Милый сердцу профиль отражается в стекле, и новый каскад красоты струится в голову. Картина пахнет, дышит прохладным летом, веет цветами, в глазах рябит от ярких красок. Ну, скажите, кто не ослепнет с первого взгляда? Да каждый встречный – поперечный! Вот какая Она сегодня. Попробуй устоять!

Вторая рана в моём сердце, внезапным капканом захлопнулась ещё в классе литературы. Дружище, ты представляешь, какая сила перемен может вызвать перемена имени. Удивительная редкость, как и сама Она. Яркая, хлесткая, лесная, хищная и одновременно наивно красивая, новая фамилия окончательно завершила сногсшибательный образ. Образ успеха, власти и независимости. Она пришла сегодня совершенно другой и теперь уже агрессивно красивой. «Ну, что же, теперь у тебя начнётся новая жизнь с такой яркой, известной, хваткой фамилией», – предположила учительница. Не знаю как у Неё, но у меня уж точно началась новая жизнь. Капкан не давал расслабиться, остановится. Я окончательно понял, что влюблен. Серые клетки бешено плясали в диком танце, требуя признания. Пришло время пушкинских цитат:

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь – и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Лёгким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошёл.

Какими сложными и трудными казались мне эти слова, произнесенные вслух для Её ушей. Признание в любви. Будто прорыв в науке, и нежная взаимность гарантирована. Размечтался я, и что-то похожее на признание выкрикнул, спускаясь с лестницы. Эффект был впечатляющим, но со знаком минус. То есть абсолютно никаким – ноль. Не первый и не последний, много нас таких, мечтающих! И опять почти все с нуля, все заново. Будильник звенит. Новый день сурка. В поисках другого пути к сердцу. И новая идея, идея победы. Победы над Её сердцем. Твоему вниманию дружище, рассказываю.


В одиночку мои попытки были тщетными. И я подумал о своих друзьях. Мальчишки и девчонки, окружавшие нас двоих, с легкостью погружали Её в зону комфорта. Ей нравились уроки физкультуры, Ей нравилось смотреть, как мы играли в футбол или баскетбол, настольный теннис. Особенно с того сентября, когда из жаркого лета, на брег школьной линейки вышли «тридцать витязей прекрасных», и закружили головы девчонкам. Наши плечи слегка раздались, рост прибавился, а голоса загудели, обливая девичьи сердца непонятной приятной истомой. Самое время несчастным объединится и сразится за Её сердце. Пусть выберет лучшего, в огне проснувшейся страсти. И случай представился. Наш гениальный физрук решил организовать общешкольный конкурс среди классов: «А ну ка Парни!» Шансы были только в случае победы! У «ботанов» шансов нет, думали богатыри соседних классов. «Любовь творит чудеса, шансы есть», – думал я, всегда подбадривая команду. Нужна была только победа! И мы взялись за дело. Каждый генерал на своем фронте, а потом все вместе в решающей битве. Вот они мои боевые товарищи.

Я опять возился, опаздывал. Леха опять гудел замечаниями. Бодрый, легкий, одетый с иголочки, с учебниками в пакете под мышкой, после обязательной утренней зарядки на перекладине, он ждал меня в коридоре. Мои ежедневные крики «Уже готов! Иду!», и голый торс в семейных трусах его привычно злили. Вечный критик, мой моральный Белинский. Если бы не Леха, не его критическая осторожность, я может, был бы сегодня калекой. Я не боялся ничего, первым прыгал с самой высокой вышки в воду; подходил к самому краю голой крыши родного дома; обезьяной влезал на самые высокие, тонкие ветки сладкого тутовника; прыгал с трехметровой стены на гору опавших листьев; взбирался на высоченную стрелу самолета, памятника летчикам истребителям; боролся с огнем сухого осеннего бурьяна на уничтоженном временем кладбище, предварительно мной же и подожженного; я нёсся с самых высоких смертельных снежных горок, совершенно не притормаживая перед автодорогой. И Лехина критика всегда берегла меня, предупреждала об опасности. «Не дури, будь осторожен! Давай не будем? Зачем?». И я берег себя, тайно прислушивался к нему, не выкладывался до предела при встречах с опасностями. Но это было в те времена, пока он сам не влюбился. И тут пришло время мне таращить глаза на его геройства. Купание в ледяном пруде, третий этаж по водосточной трубе, драки с соперниками за возлюбленную. Но это уже его история. А сегодня, в день решающей битвы, установленная перекладина, была его фронтом. Он подпрыгнул и на секунду повис. Повис ли? Руки стали сгибаться и подбородок начал отсчитывать количество подъемов. Он когда-нибудь, слышал, что такое гравитация? Точно нет. Его тело жило по своим законам. Формула расчета была разбита. Масса была пятьдесят килограмм, а вес? Вес – минус пятьдесят! К двадцатому легкому подъему наши глаза начали округляться, к двадцать пятому некоторым становилось дурно, на двадцать восьмом, когда он спрыгнул, все лежали в глубоком обмороке. Леха лучший! Домашний турник в дверном проеме бил себя в грудь, хвалился своим предназначением.


Гера ласково притронулся пальцем к Твоей спине. «Он опять на тебя смотрит»,– шепнул Ей тихо в ухо. Она обернулась, и вовремя. Солнышко на уроке истории смотрело прямо в окна. Она замерла, замерла от того, что почти перестала чувствовать мой взгляд. Но вдруг увидела что-то ещё. Солнце, отражаясь в моих глазах и лице, подтвердило мои искренние чувства влюбленности. Мой «медовый гипноз» впервые прижал Её к стулу. С трудом Она отвернулась, успокаивая свои потревоженные чувства. Спасибо, Звезда, за новую монетку в Её копилке. И Герычу, который как всегда вовремя. На школьном конкурсе «А ну-ка Парни!» он примерял глубокий мешок. Большой серо-коричневый мешок из джута, в котором колхозники носят на базар продавать поросят. Герыч был довольно крупным, статным, сильным парнем, но мешок ему не уступал своими размерами. Кто кого! Покажет состязание! Неловко путаясь в складках, с силой вцепившись в острые края мешковины, утопая в размерах, воин поскакал. Он не слышал гула тяжелых прыжков, криков болельщиков, звонких хлопков Её мягких ладоней. Только стук крови в ушах и громкое дыхание. А соперник гнал, толкал его в спину своей скоростью. И тут, в какую-то секунду, Герыч потерял равновесие. Новый грохот и все ахнули! Но крепкий ратник даже не заметил падения, не пострадал и мешок. Но пол! Деревянные доски спружинили, и с треском ломаясь, ловко выкинули гонщика на дистанцию. То самое чудо, в которое я верил! Благо противник на повороте замешкался и пропустил моего товарища вперёд. Победа большого человека в большом мешке! Правда, ценой разрушенного деревянного пола. Но на войне, как известно без потерь не бывает. Гера, Gera, Hera, Hero. Непобедимый Геракл.

Я всегда завидовал его храброму сердцу. Вот и в это мгновение нашей с Ней встречи. Звонок. Короткий разговор и Она передала мне трубку. Что поделать, Роковая Женщина, рубит сердца в капусту. Ты поговорил со мной и понял, с кем Её сердце. Достойно принял мою победу. Хотя любил Её не меньше моего. А потом приехал резать себя по живому, прощаясь с ней. Огромный букет алых роз, спелых, ярких, бархатных, как твоя точка в отношениях. Шикарный букет, настоящий, как любовь. Не то, что мои дурацкие максимы Ремарка. Вдолбил себе в голову его художественные правила: цветы любви должны быть выращены самим в саду, собраны на природе или, в крайнем случае, украдены у соседей. Вот и получались мои букеты гораздо скромней. Я бы так не смог – взять и отрезать! Делил бы Её сердце с любым, до конца, как Тургенев. Но ты из другого теста, крепкий фрукт. И букет твой, невообразимых размеров, потрясающе красив! Я кисель рядом с тобой.


Макс прыгал на стадионе, разминался. Руки-мельницы двигались по кругу, разрезая воздух. Длинные, как у великана. Давит руку на себя, уменьшая рычаг, чуть заворачивает кисть и всё, твоя рука прижата к столу его крепкой ладонью. Опять я просвистел. Думаю, Она и сама знает силу его объятий, ведь Макс тоже был в списках поклонников. Вот везло Ей на ребят! Когда железная болванка сидела у него в руке, остальные напрягались, какие результаты будут сегодня? Обычно попыток было три и результатов тоже три: очень далеко, сверх далеко и ультра далеко. Даже самая лучшая моя гранта не дотягивала до его худшего случайного броска. В нашем классе по этой части он был непобедим. Иногда его траектория была такой высокой, что не хватало длины стадиона. От бомбежки, прохожих спасала только оградительная сетка. И вот его третья, лучшая попытка. Граната рукояткой застряла в сетке. Физрук фиксирует заступ. Злодей, подыгрывал своим балбесам, спортсменам из другой команды. Но ничего, второе место тоже хорошо. Признаюсь и я по отношению к Максу однажды выступил в роли несправедливого злодея. Бесовская врожденная хохлацкая спесь и на этот раз опозорила меня перед всем классом. На какой-то перемене, Макс так раздразнил Её, что девчонка уткнулась лицом в парту и разрыдалась слезами от обиды. Сам не свой я вскочил со своего места и двинул его промеж лопаток. Глаза мои горели, ноздри бизона со свистом раздувались. Какой позор эта моя ярость. С трудом товарищ успокоил мои руки, не доводя дело до драки. Повезло мне, выйди один на один, его мельницы разделались бы с моей яростью за две минуты. И ярко светились бы два сизых фонаря вокруг глаз; вечером, под балконом, приглашая Её на свидание.


Мы смотрели на Сержа с недоумением. Ну, какая стрельба с его минус шесть или четыре? Но глаза за стеклами его очков были абсолютно уверенны. «Точно! Я справлюсь! Бью без промаха!». Серж всегда радовал нас свежими анекдотами. Вот и сейчас свежий анекдот про биатлон и мишень. Он взял пневматическую винтовку и уверенно оттолкнул нас. В этом смысле Серж был львом, он тихо и лениво сидел в тенёчке и читал свои книжки. Запоем. Он был самым умным и интересным человеком в классе. Однажды я услышал от кого-то ответ на вопрос статистики «чего больше всего ценят женщины в мужчинах?» – «самое ценное чувство юмора!» Это точно про него. Все девчонки были всегда от него в восторге. Гуру юмора. В шахматы он играл как Бог, только Герыч, тренированный в шахматном клубе, иногда ему сопротивлялся. Гуру интеллекта, Гуру IQ . А потом я узнал ещё о более важной социальной силе успеха. Это сила Эмоционального интеллекта – EQ. Десять лет после университета, покинув на время традиционную медицину, я намерено занимаюсь развитием этих навыков. Тренинги продаж, эмоциональные тона, бизнес планирование, тайм менеджмент, управление персоналом, тимбилдинг, развитие сотрудников до этапов делегирования, управление референцией, возрастные кризисы, психосоматика, базовые основы успешного воспитания; всё то, что сделало окружающих меня людей как открытую книгу; ничто по сравнению с его эмоциональными способностями. Каким бы популярным я не был бы в компании друзей, особенно девушек, когда в мой дом заходят его худощавые ноги и его голова начинает говорить и смеяться; как и во все времена, с нашего первого знакомства; я понимаю, что все мои знания ничего не стоят. А девчонки ещё пару недель вспоминают его потрясающую харизму. Гуру харизмы. Мой Гуру. И как только у этого ленивого, сытого льва появляется цель, становится понятно, кто здесь царь зверей! «Я справлюсь!»– сказал лев, тряхнул гривой и уверенно пошел на огневой рубеж. Никто из нас не сомневался в поражении. Он снял очки, и окончательно добивая нас этим жестом, принялся целиться. Он щурился, скрипел зубами, кривил рот, жевал губы. Дыхание замерло. Стук сердца. Пауза. Выстрел. Десятка! Новый цикл. Выстрел. Девять! Ещё три выстрела и все в Десятку! Серж лучший! Он натянул очки на нос, сунул нам винтовку и молча пошёл в свою тень, отдыхать дальше. Сколько было теорий, остановились на основной – просто Серж дальнозоркий! Через десять лет в университете я узнал, что дальнозоркий не видит ни вблизи, ни вдали. Как он стрелял? Еще через десять лет, я узнал, что стендовая стрельба улучшает зрение. Приводит даже от «минус» четырех к «единице». Но за такой короткий срок это невозможно! Как же он стрелял? Сегодня, я наконец понял, как. Он стрелял сердцем. Он был самым зрячим из нас, и звали его в те мгновения не Серж, а Василий. Василий Зайцев, замерев без движения на несколько часов, исчезнув в пыли и грязи разрушенного Сталинграда, уничтожал десятого вражеского снайпера на пути к победе. Так и у Сержа – перед ним был враг, сзади Волга, а сердце защищало Сталинград. По-другому ему ну никак не попасть! А вот по части письменной литературы, Серж удивлял в другую сторону. Пропустив все мыслимые сроки сдачи сочинения, тяжело опустив голову за взглядом в пол, он выпрашивал последний шанс. Сутки, не более, или двое – двое! На следующий день из портфеля вылезает жиденькая желтая тетрадочка и медленно сдается в руки учителя. Очки Галины Сергеевны медленно сползают на нос: – «Это что?» ироничные глаза из под бровей демонстрирует классу тетрадь. Пьяные буквы расползлись по строчкам как попало, печатные дерутся с прописными, некоторые совсем упали и лежат без памяти, другие еле стоят на тетрадных линиях, третьи повисли вниз и еле держаться одной рукой. Толпа в другом месте прижала буквы к красной строке, одни иероглифы от этого лопнули, другиеруны раздавлены и чернила капают на головы нижним каракулям. Запятые, точки стоят просто так, где попало, будто беспризорники. Страница переворачивается, и картина уже повторяется на развороте. Революция, борьба белых с красными! Класс печатных босяков против класса прописных аристократов и жертвы их борьбы. Ещё поворот страницы, а там пусто! Пусто! Полтора страницы сочинения на «Тихий Дон»! А норма в три с половиной!

–Ну не могу я больше, согласен на три-три! – стонет Серж.

–Ладно, забирай, этот шедевр! Будешь радовать ролевым чтением, в этом ты лучший», – оьмахнулась учительница.

Да, Серж, по части письменной речи твоя моторика явно просела. Есть ещё одна статуэтка «Золотой малины» у моего друга. Эта премия выдана по части метания той самой железной болванки в виде гранаты. Никто не знал, куда полетит железка, даже сам Серж не знал. Все просто бежали в рассыпную, и подальше. Граната в его руках болела шизофренией, и логика у неё была поражена этой страшной болезнью. Вот такая моторика. К сожалению однажды и моя моторика просела по отношению к нему. В университете, курсе на третьем, мне позвонила его мама и спросила меня о возможности встретить утренний поезд с продуктами для Сержа. А у меня этим утром в расписании стоял семинар по нормальной физиологии, на три с половиной часа, с жесткой системой отработки. И аника-воин отказал. И теперь все эти годы думаю об этом поступке. Где ты, друг, а где эта скучная физиология. Все мои решения теперь проходят через фильтр этого черного хода, помогая опираться только на главные ценности, конечно если вспомню. Вот вам Серж в полный рост.


Следующий – на старт. Моя очередь сажать зерна победы. Гиря в шестнадцать килограмм стоит и давит на массу, ждёт. Огромный спортзал, болельщики и Она. Смотрят. Легко до пятого рывка. С каждым следующим подъемом гиря принялась набирать массу. Я начал жестокую борьбу с самим собой, со своей болью и усталостью. Рука наливалась, немела и сдавалась. Рывок и подъем. Белой пудры для тяжелоатлетов конечно не было. И железная рукоятка принялась рвать водянистые мозоли. Боль придавала сил, сжимая крепче пытка была терпимей. Пятьдесят два раза. На пятьдесят третьем я чиркнул пол и меня остановили. Второй результат в школе, лучший – пятьдесят четыре. Первый и последний раз в жизни я держал гирю. Не мой спорт.

С лучшим результатом команда подошла к решающей битве. Толстый канат лежал на полу и ходил ходуном от страха. Команда бизонов против команды мустангов. В наших руках канат сильно лихорадило, такие и разорвут ненароком! Громкое «начали», и девчонки закричали. Сколько жара, любви и надежды они нам отдавали. В эти секунды мы были тиграми, а они были влюблены в нас без памяти! В эти секунды мы все были самыми настоящими, своими, родными. Мы все! Главное ритм. Раз! Раз! Раз! Но Репка не поддавалась. Нужен был самый важный элемент, самый ключевой. И у нас он был! Самый могучий духом, крепкой воли, закаленный в борьбе с нашими подвохами, самый опытный боец старой гвардии; единственный из «ботанов», кто щелкал физику как орехи! Человек с большим сердцем в натуральных пропорциях и самый низкий маленький в классе. Ромчик! Руки его добавили того недостающего импульса! Канат выдержал, а соперники нет. Посыпались к ногам наших принцесс! Как они кричали и плакали. Невероятная победа! Ради таких моментов и стоит жить! Но не мне. Опять провал. Теперь Она любила всех нас одинаково сильно. Все ребята сегодня стали Её близкими друзьями. И я в числе близких друзей. Мой темперамент усадил меня на электрический стул. А Её мягкие руки в зависимости от настроения то включали, то выключали рубильник. Вот некоторые выдержки из Её школьных воспоминаний: «ресторан “дача Шаляпина” И твои бесконечные «психи»… Скажу честно, естественно я тебя специально выводила!!! Я получала удовольствие от бури твоих чувств, отказывая тебе в танце!!! Со всеми кроме тебя! !!! Мой любимый момент – когда ты схватил меня на руки и стал так со мной танцевать! Я, конечно, поизвивалась, но именно этого я и хотела!!!!» Натуральная пытка. Вот чем оборачивается нам дёрганье девчонок за косички, да писание злых карикатур! Это я привык с детства к потокам ругательств любого толка с родной сестрой. В детской игре, в наигранных дразнилках, в нежелании делиться своими удовольствиями, мы лихо сыпали друг в друга взрослыми бранными словами, смягчая их детской непосредственностью. Но Она жила одна у родителей, откуда Ей было знать, что обзывательсва могут нести в себе признаки детской любви, но никак не унижения и злобы. От того я и стал как «гусь лапчатый», грязь как вода стекает, не затрагивая перьев – но Она ведь не может изменить своего отношения!

Любовь не отпускала – снова поиск новой дороги. Как сказала бы основная наука современности нашего нового общества – поиск дороги к деньгам клиента. Один из моих первых коммерческих руководителей, учитель базовой словесности в работе с покупателем: «А ты выявил потребности!?» Основной лозунг капитализма. Но тогда капитализм ещё не наступил. Были в моде человеческие чувства, и они узрели в Её интересах любовь к живым цветам. Какие цветы я не дарил Ей, она всегда с любовью прижимала букет к своему лицу и вдыхала его ароматы. Я дарил Ей цветы и мечтал превратиться в букет. Но я не волшебник, и Она не превращала меня в цветы. Может от меня шел дурной запах? И этого делать, действительно, не стоило? Склоны Машука были усеяны лесными фиалками. Моя команда закончила сражаться за медали в спортивном ориентировании полным успехом, и капитан перешел к очередному сражению за Её сердце. Признание в любви созрело и хотелось открыться Ей с полными руками. Нежные стебли цветов были сплошь усыпаны фиолетовыми бабочками. Цветов было так много, что росшая палитра в руках, никак не меняла палитру красок на земле. Фиалки чувствовали мои искренние намерения и отдавали свои жизни в руки влюбленному молодому человеку, надеясь в полной мере выполнить своё предназначение. Самые избранные, аккуратно и нежно ложились в мою ладонь, надеясь продержаться хотя бы три – пять дней до смерти, и искренне прощали меня за это. Смерть ради любви, только цветы могут за это прощать. А я всё собирал и собирал, и мне казалось, что мало; не достаточно для полноты признания. Ладонь полностью заполнилась, а потом ещё немного и ещё, как остаточный воздух в легких. Почти две полные ладони пока ещё живых фиалок. Свежий запах, и цвет перебивали железнодорожную романтику тамбура электрички. Я возвращался домой, спешил к Ней. И тут на промежуточной остановке в тамбур вошла забытая одноклассница из младшей школы. Алла Уткина. Девушка с обложки. Она уехала с родителями в другой район города и после третьего класса я с ней не виделся. Классика красоты, всё гармонично и идеально. Черные длинные ресницы между блестящими карими глазами. Изящные дуги бровей. Темно-каштановые волосы в два хвостика. Стройный маленький носик, а под носиком потрясающие контуры чеховской чайки. Верхняя губа в полете над морем нижней губы притягивала мой взгляд и не отпускала. А фиалки притягивали её взгляд и не отпускали. На черно-белой школьной фотографии личико Алки Фиалки выглядывает со второй парты, а там далеко из глубины задних парт смотрели в объектив мои веселые беззаботные детские глаза. Мы поговорили обо всём общем, о чем можно было поговорить. Её немигающие глаза так и смотрели на букет. Я не смог пройти этого испытания. Засвистела пневматика открывающихся дверей на конечной станции, и в миг расставания, я подарил ей половину букета. Весной повеяли фиалки и её волосы, и она исчезла из моей жизни. Одна из самых красивых девушек, с какими я общался тогда и сейчас, улыбалась и наслаждалась букетом, теряясь между прохожими. Букетом моего первого настоящего признания. Точнее половиной букета. Теперь уже всё, действительно мало цветов. Может и признание моё показалось Ей половинным и поэтому осталось без ответа. А все равно не унывал, монетки падали и падали в копилку!

Догадайся теперь дружище, у кого было самое красивое платье на выпускном? Конечно на Ней! Все учителя обзывали Её невестой. Любительница пышных юбок и сарафанов блистала тем вечером. Я был простым молодым и юным до детскости. Тогда я ещё не знал, что моим новым ключиком может стать всего одна фраза. В эту фразу можно было бы воткнуть приличный рыболовный крючок на живца. На одном из вечеров в университете я и бросил эту фразу с юморком для девушки своего друга. Она этих слов уже никогда не забыла. Ключевые слова, ключи к сердцу. Эта другая и спасла меня от гибели. А там, в юности, о каком будущем без Неё я мог думать, когда уже несколько лет тщетно искал хотя бы намек о взаимности. Воспитанный Её серо-голубыми большими глазами, галантный, сижу тихо за партой и, кусая губы, пытаюсь понять, о чём шепчутся их голоса на школьном подоконнике за легкой занавеской. Прощался с ней Макс гранатометчик, строил планы на будущее или бессмысленно волновал тропосферу, мне не известно. Я теперь не лез. Но шансы у меня ещё были.

К вступительным экзаменам в медицинскую академию Ставрополя подошли мы в полной боевой готовности. Две трети дела уже было сделано успешно. Решающее испытание на сочинении. Русский язык и литература, что может быть проще? Для Неё досталась тема выпускного сочинения, которое было настоящим сертификатом к золотой медали. Знала наизусть, вплоть до каждой запятой и точки. Мне, как свободолюбивому революционеру понравилась

вольная тема: “Возвращение традиций отечества – долг или исцеление”. Откуда мне было знать в семнадцать лет, что вопрос темы риторический? Лучше бы написал красочный фельетон про мягкотелого царя и его главного консультанта, мужика Распутина. Или про замечательные традиции кубанского казачества – цеплять на себя непонятно какие ордена и размахивать голыми шашками! А один из самых надежный методов исцеления – зажигание церковной свечки перед образом какого-нибудь чудотворца. Хоть потеха бы людям была.

Я же тогда серьезно потел над тетрадкой, пытаясь доказать кому то о пользе исцеления. Как Кисловодский родник: раньше был просто родник, и милая «Фатима» утоляла жажду советским отдыхающим, а теперь над железной трубой присобачили табличку со святым дедом с нимбом, а «Фатиму» убрали. И прохожие не стаканчиками пьют, а полтора литровыми бутылками в один присест. Лечатся, пока лекарство назад не полезет. Едет богатей на заморском автомобиле, храм увидит, баранку бросает и крестится. Он что там, чертей в салоне гоняет? Исцеление русскими традициями! Громко и глупо. Именно о возвращении этих традиций думали в штабе предателя генерала Власова. Как быстро и кардинально может всё меняться в стране. А советская космонавтика – не традиции? А стахановский труд, а гидроэлектростанции, а советская наука и медицина, а разведчики и военные, а дружба советских народов – плохие традиции? А «Спокойной ночи, малыши!» на которой мы выросли, вовремя укладываясь в кровать? Отечество внутри нас, в людях, в нашем образовании и культурном мировом наследии, а не в лекарствах и диких азиатских традициях. Так рухнул Союз и в зелёные умы вливали неизвестную Россию. За свои работы на последнем экзамене мы получили по банану. Один Ей, другой мне. На этом наше детство закончилось, люди, которые верили в нас остались дома и в школе. И мы начали настоящую тяжелую борьбу за место под солнцем.

Первый шаг – моя апелляция. Я смотрел на своё сочинение и не верил глазам. Две красные запятые, пропущенные точки над буквой «е» и жестокий вердикт: не раскрыта тема сочинения! Два! Интересно, что творилось в Её сердце, когда Она смотрела на жирную двойку под своим медальным произведением? Мы раскрыли бананы, смешали их с тофу, добавили муки и приготовили вкусные котлеты. Очень плотно поужинали. А кожуру прямо здесь, на пороге академии бросили. Через двадцать лет кто-то из профессоров здорово ушибся на этой кожуре, когда Она стала главврачом в одной из клиник Санкт-Петербурга. Чуть позже и на моей кожуре, барахтаясь в воздухе и падая, кто-то растянулся во весь рост, когда семейный проект «За здоровьем в детский сад» победил в номинации «Здоровый образ жизни» в Ростове-на-Дону.

Тогда же, сразу после апелляции и ужина, наши родители положили нас на щиты и привезли мертвыми домой. И всё, друг мой, будто что-то разорвало наши отношения, как бумагу. Я попробовал склеить скотчем, но края бумаги равнодушные люди посыпали нафталином и скотч не работал. Чтобы не слоняться без дела, я легко поступил на фельдшера, записав целый год этой учебы в другой дневник – дневник лихих абсурдных приключений. Теперь я уже каждый день ходил мимо Её дома, но не терялся, а жаждал увидеться. Я прикасался к кирпичикам, посылая зрительные образы нашей встречи прямиком в ту квартиру, в которой Она жила. Мы почти перестали общаться, я стеснялся своей учебы в училище, Она считала мой шаг недостойным наших знаний. По крайней мере, мне так казалось после случайной встречи,– жёлтая кофточка мелькнула в тени невысоких клёнов, я проглотил внезапное волнение и рванул наперерез. Теперь не выкрутится. Мы гуляли по улице, и я предложил попробовать начать всё сначала, будто новый парень, и мы только познакомились. Но поражение давило взаимными предрассудками – может мы приносим неудачу друг другу?

На следующий день договорились встретиться и обсудить: пара мы или нет. Есть ли что-то большее между нами, или всё только в беспредельных глубинах моих фантазий? Курортный бульвар встречал очередную миллионную парочку. Мои чувства и цветы пусть временно подождут.

– Я не готова, нет, – ответила Она.

Видимо я опять был слишком громок в выражении своих чувств. Техника тени с Ней не работала. С Её сердцем пока ничего не работало. Внешний Квазимодо опять победил внутреннего Аполлона. Длинный, худой, слегка сутулый, с плоским затылком и выраженными надбровными дугами. Я вывернул себя наизнанку и продолжил – в голову пришла мысль рассказать ей сказку про Свинопаса. Вместо роз у меня были пролески, фиалки да ромашки; а пел я Ей о любви каждый раз, словно июньский соловей. Сказочный принц, да ещё и по-настоящему бедный. Но это не работало. Сработала статистика – юмор. Моя ирония над собой и над Ней. Веселость, как оружие. Шутка вошла в историю наших чувств. Мы идем по Курортному. Она возмущается:

– Друг, все пялятся на тебя!

– Все пялятся на меня и думают, как такая маленькая пигалица отхватила такого парня! -само слетело с языка.

За эту фразу Принцесса отдала мне десять настоящих поцелуев через три года, когда мы уже учились в разных медицинских институтах. Долг платежом красен, за честность спасибо. Между первым и вторым поцелуем прошло десять лет! Вот это воспитание! Государство успело рухнуть! Но не моя любовь. Настоящая, крепкая, драматичная, Бунинская. Вот они – мои «Темные аллеи» Комсомольского парка.

Редкая зима у нас со снегом. Легкий морозец. Хрустят утоптанные дорожки под ногами. Вечерняя зимняя тишина. Ни птиц, ни насекомых. Звуки исчезли, заснули. Ничто в эти мгновения не отвлекало нас друг от друга. Твой голос и пар твоего дыхания – украшение этой зимы. Твои руки в моих ладонях и согреты собственным теплом. Пальчики спрятались в теплых перчатках и скучают по моим губам. Ты остановила, осадила мою прогулку, потянув вожжи моих рук к себе. Шапочка согревала голову и лоб, пушистый воротник щекотал твои щеки. Тонкая дубленка светло коричневых тонов подчеркивала талию и приятно грела тебя. Лицо Твоё от этого становилось ярче и ближе. В глазах сверкали дальние огни уличных фонарей. И вдруг весь парк стал сжиматься, исчезая остатками в ночи, превращаясь в ту самую первую походную палатку в горах Архыза. Та самая аура притяжения. Стрела Амура затрепетала, капкан твоей фамилии сильнее сжал сердце, табличка на гвозде закачалась – раны стрельнули внезапной болью, и я снова очутился во власти предчувствия поцелуя. Глаза остановили потоки бесконечных признаний, руки легли на шею и затылок. Лицо, мягко склонившись, потянулось навстречу губам, и Твой первый настоящий поцелуй, взаимной жаждой обдал горячим теплом всё тело. Ты целовала медленно, спокойно, сдерживая мою десятилетнюю жажду. Мягкий нежный язык успокаивал бешеную пляску болтливого рта.

–Не торопись, мы всё успеем, – успокаивала Ты и продолжала целовать.

–Да, успею, надо успеть!– через сколько лет твоя комета повторно пролетит сквозь мою судьбу? – иронично думал я, действительно расслабляясь в твоем удовольствии.

Медленно и нежно оказалось заметно приятней. Комета двигалась через мой небосклон целых три дня. Поцелуи на лавочке между колонн входа в Центральный парк, поцелуи у меня в гостях, поцелуи в кафе, поцелуи в кино, поцелуи в гостях у родителей. Стоя, сидя на моих коленях, в «потягушах» через стол, в полете на санках, на утренней пробежке. Во всякую встречу. Ничего не мешало наслаждению. Самые яркие и незабываемые прикосновения. Её большие мягкие губы оставляли глубокие следы в моей чувственной памяти. Навсегда. Поцелуев, конечно, было гораздо меньше – это сейчас мне кажется, что их был целый водопад. Через три дня мы разъехались, каждый по своим институтам. А хвост кометы в виде взаимных писем мелькал ещё долгое время перед глазами. Пока не исчез, но появился снова в поводе очередной встречи. И новый виток приключений и переживаний.

Лето и августовские дожди вырастили высокие стройные пионы с громадными белоснежными бутонами. Только Она была достойна таких цветов, других мыслей и идей относительно букета у меня не было. Букет был таким высоким и громоздким, что с ролью прощальных цветов справился бы легко. Моё сердце опять прощалось с ней. Её цели опять никак не пересекались с моими возможностями. Военные медики соблазнили нас своими горячими патриотичными призывами, и мы решили покончить с гражданской медициной. Ей было проще, Она была лучшей в академии и здоровье Её было таким же отменным как и красота. У меня было немного сложней, хоть и подполковники считали меня смышлёным студентом.

Я стоял у начальника кафедры и вникал в ответственное поручение.

–Повтори! – попросил товарищ подполковник.

– Я всё понял, товарищ полковник! – юлил я со званиями.

– Нет, повтори дословно! – настаивал военный.

И я отрапортовал:

–Получить сто рублей, спуститься в студенческую столовую, купить четыре пирожка: три с капустой, один с картошкой. Подняться с пирожками наверх и оставить вместе со сдачей у товарища полковника!

–Молодец, действуй!

Дальнейшая военная карьера сложились так, что это задание, с участием боевых пирожков, осталась моим единственным настоящим ратным поручением. Победы команды в пейнтболе уже не считаются! Решающая медицинская комиссия в городском военкомате. Дело в шляпе, профессиональные врачи вылечили мой хронический недуг за две недели. По документам «здоров» и в мечтах служу военным хирургом в культурной столице, а главное, возможно рядом с Ней! Осталась последняя печать комиссара. Дверь задрожала от крика в кабинете, сердце опустилось в предчувствии дурных решений.

–Если болен, пусть лечится; а здоров – пусть служит. Офицером он захотел стать! Стервец! – кричал комиссар.

Секретарь с печалью вернул мне военный билет, перечеркнутый жирным «Андреевским» крестом. Моя карьера военного на этом и закончилась. Не повезло, надо было сначала провести разведку боем, а затем соваться в правильные кабинеты, а не к нему.

Отголоски первого провала на сочинении отдавались сейчас на военной кафедре. Видимо под давлением мамы, отец перестарался с диагнозом на бумаге и, в разбитую перестройкой армию, я не вступил. Не вошёл и в офицерский состав, даже после успешного окончания военной кафедры в университете – «Андреевский флаг» в середине военного билета не оставлял шансов. Ну, ничего, послужу России не в военной форме, а литературой, воспитанием детей и налогами. А повоевать мне всё равно довелось. Я сражался с наполеоновской армией на страницах «Войны и мира», прошел всю Отечественную войну с Константином Симоновым, выживал в плену с Виталием Семиным, защищал Сталинград с Василием Грассманом, сражался в гражданской войне с доктором Живаго, Григорием Мелеховым и Чапаевым; выжил в немецком концлагере вместе с Ремарком; успел получить боевой опыт в сражениях на стороне Юга в США глазами отважной Маргарет Митчелл; а сколько пережил боев на страницах Пикуля и Алексея Толстого и не сосчитать. Ветры Куликова поля дуют непрерывно от Чингисхана Василия Яна до чеченской войны Захара Прилепина. Вот такая история перевода в военную академию и альтернативная служба в армии.

А Она как обычно справилась и решила ехать учиться там, поближе к своей мечте. Видимо мои неудачи совсем Её разочаровали, и Она опять немного охладела ко мне. Я принялся действовать. Вот они, в моих руках, пышные гладиолусы и романтичный план. Поздней ночью я принялся за дело. Следующим утром, Её папа, с трудом удерживая охапку цветов, окунувшись лицом в крупные бутоны, звал дочу на улицу:

– Белым снегом на асфальте что-то написано, скорей беги, читай, пока не растаяло! Август же!

Действительно, крупная надпись белым мелом, была очень похожа на снег. «Я люблю тебя!» – читала Она и вдыхала запах цветов. Тогда моя фантазия была очень скупой и как на три слона, опиралась на эти три слова. Но Она уже знала, что Земля вертится вокруг Солнца и моим фантазиям не верила. А верила только в свои возможности по пути движения к собственным целям. Целеустремленная, уже запаковала чемоданы в Нижний Новгород. А я, униженный собственным поражением, скулил маленьким щенком и просился взять меня с собой в это путешествие, попутчиком, до Астрахани.

Я мечтал вдохнуть того воздуха, который делал Её в эти годы учебы, чуточку счастливей – воздух настоящего призвания. Я намеренно впитывал каждую секунду последнего большого путешествия рядом с Ней, чтобы потом рассказать тебе, дружище, о том счастье которое я упустил.

Маленькая короткая жизнь внутри Её семьи, в августе, самые ценные дни моей учебы в медицинском университете. Очень короткая и очень ценная жизнь внутри Её семьи. Её родители, которых я полюбил и уважал как своих родных. И огромный букет цветов и загадочный белый снег надписи, растаявший под первым дождем, сработали в полной мере. Они согласились взять меня с собой. Благословили нас с Ней на целых четыре дня общей семейной жизни. Да, дружище, мало – зато ярко. Будто я знаю, что уже смертельно болен, и жить мне осталось всего четыре дня, и в эти дни я живу в полную блистательную силу. Большой, любимой семьёй. Вот они, дружище, и если позволишь, буду называть Её родителей в эти дни мамой и папой.


Папа бережно намывал свой джип. Большой, бежевый глазастый. Пожилой Английский Лорд открыл свой багажник и съел всё, что в него положили. Ещё и место осталось. Вот ненасытный аристократ. А под капотом табун в сто десять лошадей. Кормишь такого на заправке, и сердце кровью обливается, раз и выпил девяносто литров. Такие и кушают прилично, литров двадцать на сотню. Больше всего аристократ любил путешествовать. Только тяжелый встречный ветер и бесконечная лента дороги, оживляли сердце четырехметрового гиганта. И ночью, стоя на парковке между заброшенной старой городской больницей и зданием морга, Лорду было немного страшно, но он об этом помалкивал. Зато, когда стучало сердце мотора, и скорость перешагивала за сто восемьдесят, он забывал все страхи. И папа забывал про опасность для жизни, доверяя своему опыту и машине «Дискавери» – первооткрывателю приключений. Поэтому всегда, когда папа и этот английский рыцарь были вместе, мама немного нервничала, старалась не оставлять их без присмотра. Вели себя, точно дети, на такой высокой скорости дурачились, куролесили, выпендривались и соревновались с такими же смельчаками. И сразу получали строгое мамино: «Перестань, не надо, потише!». И ведь слушались. Наверно в этом было счастье отношений. Наверно этим они дополняли друг друга. В эти мгновения я смотрел на них и осязал настоящую судьбу. А Ты сейчас была другой, что-то тревожило, печалило. Мне казалось, что Ты смущаешься присутствия родителей, но нет. Чуть позже мама проговорилась о Твоём первом романе и первых настоящих переживаниях разрыва отношений. Возможно сейчас это и было интимной причиной Твоих перемен. А может и нет. Что-то поменять, уехать, пережить и прийти в себя. Да откуда ему было знать, что Твоя любовь, это не только романтика, поцелуи и секс. Это гораздо большее. Твоя любовь это Ты, да ещё Твои цели, Твои мечты, Твои принципы. Умная, целеустремленная, волевая. Ты – это всё вместе, не по отдельности. Уж, какая есть, не переделать – прошу любить и жаловать! К сожалению, я тоже этого не знал, хотя и догадывался. Но трусил, как это взять и все изменить? Собрать документы и перевестись в другой институт. А как, а вдруг не получится, а может я Ей вовсе и не нужен? Я тоже бывало, целовался с девушками совершенно не испытывая к ним никаких глубоких чувств. Хотя нет, попытку с военными я же провернул, стараясь соединиться с Тобой, правда, проиграл. Ей было грустно, и Она видимо страдала. Я старался быть спокойным, родным, близким, безвредным плюшевым мишкой, не претендующим на большее. Тем более опыт уже был. Плюшевый мишка сидел напротив Неё и тихо любил, искренне сочувствовал, мечтая забрать кусочек от Её горя. А она когда-то то давно плакала, плакала, не переставая долго плакала, за умершей бабушкой. И моё сердце от этого обливалось тоской и печалью и пыталось разделить Её боль. И сейчас Она не прикрыто грустила. Почему? Может пойму позже? Пожалуйста, обними своего мишку, прижми его голову к своей груди, ему большего не надо.

–Утро вечера мудренее! Ведь так звучит русская поговорка? Садитесь, пора ехать. Сейчас проветрю вашу грусть! – встретил меня Лорд ранним утречком.

Мотор достаточно прогрелся, обороты упали, мы присели на дорожку. Поднялись, хлопнули дверьми и поехали. Папа и мама впереди, а мы с Ней на заднем диване. Молодцы, инженеры, постарались! Какой шикарный вид. Ничего не мешало обзору. Пожалуй, с задних сидений вид гораздо приятнее, чем спереди. В такой машине пожалеешь, что не филин! И тут стоп.

–Лорд, ты тоже это видишь?– спросил я.

Недовольный Лорд кивнул:

–Повесил на самом видном месте! Обидно!

А папе не мешает, папе хорошо, довольный сует пальцем в маленького скелета на цепочке, прямо посередине зеркала заднего вида:

–Доча подарила! Да такой натуральный катикула! Видно из «анатомички» или «судебки» стянула.

Лорд несется, отбиваясь от встречного ветра, мотает одометр километры. Скорость превышает все мыслимые современным водителям пределы, камер фиксации ещё не знали. Подвеска жестковата, не дает умаяться, бодрит. Дорога летит незаметно. Тут мимо пролетели лихачи, на ещё большей скорости, обдали Лорда тупым сигналом разбитого клаксона. Папа сразу бесится: «Сейчас догоню! Размажу мощностью!». Но маму не проведешь- сбавь скорость! От обиды Лорд бросил нас вперед, резко притормаживая. Но курок уже взведен, адреналин играет, надо что-то придумывать. Лето, август, кукурузные поля и налитые початки. Недовольный Лорд остановился у обочины. И команда грабителей взялась за дело. План ограбления прост, ободрать как можно больше кукурузы. Самые спелые и жирные под рубашку. Мама под папину, Она под мою. Смех и азарт. Как в казино, мало, мало, пока мало, ещё ставку. Рубашки в обрез не лопнули!

–Дальше! В путь! Ну же, поехали! – зовет Лорд.

И вечером, преодолев половину пути, мы всей семьей приехали на ночлег к новым людям. Родственники или друзья, не помню. Помню смех, радость и гостеприимство веселой компании. Целых две горы кукурузы лежали на столе. Початки развернули, а половина банкнот фальшивая! Поражена! Пустяки, у грабителей есть ножи, срезали черноту. Через час аромат вареной кукурузы заполнил собой все тайные желания. Всей семьей мы навалились, и через мгновение чуть не свалились. Полные животы перевешивали. Мышечный тонус с трудом помогал держать равновесие. Пора отдыхать, завтра утром трудная дорога через пустыни Калмыкии.

Но что такое, мою Принцессу похитили! И заточили в замке другой комнаты. Романтичные фантазии: как только Она рядом не могу ничего с собой поделать. Герой стал ждать, пока стража не уснет. И ведь ни в одном глазу; тормошит, мучает любовь героя! Тихо, тихо пробрался в соседнюю комнату и бросился целовать руки спасённой принцессе. Принцесса испугалась, тихонько шумит, прогоняет обратно в комнату. Трудно Ей переваривать кукурузу, а тут ещё принц со своими поцелуями. Как тяжко мне – вечные танталовы испытания! На следующее утро первым проснулся Лорд. Завел мотор, проветрил салон, проверил багаж, сам позавтракал и зовет, сигналит:

– Пора ехать, ещё триста километров, да через пустыню!

Мы собрались, попрощались и отправились дальше.

Когда-то, давным-давно наши южные моря жили одной семьей океана Тетиса. После большой титанической ссоры семья распалась. Каспий хлопнул дверью и ушел, забрав с собой одного из детей. Мама Черное море осталось с Азовским ребенком. А Каспий был плохим отцом, и его ребенок не остался с ним жить. Ушёл. Ребенка его прозвали Маныч-Гудило. Громко воет от одиночества большое озеро, обливается горькими слезами, да так долго и слезно, что стало солоней своей матери – Черного моря. И только перелетные птицы жалеют и успокаивают его, отдыхая на длинном пути по дороге миграции, смягчают горькие мысли. Да где-то там, в самом сердце соленой воды, на острове Водный, дикие мустанги напоминают несчастному озеру о древнем, бушевавшем когда-то здесь, большом океане. Лорд на скорости промчался через два пальцеобразных разлива, распугивая степенных лебедей. Я всматривался в далекие горизонты соленой неспокойной глади, слушая историю любимой географии. В путешествиях всегда так, какие то необычные и всегда красивые истории. Блок пост, и мы в Калмыкии. Цивилизация вдруг растерялась и куда-то стала пропадать. Степи, степи. Ещё один чудо край, населенный чудаками. Фантазиям Кирсана Илюмжинова нужно отдать должное. Мировая шахматная столица! Курам на смех. Сити-Чесс! Видимо читая Ильфа и Петрова, Кирсан действительно поверил в реальность художественного персонажа и его грандиозные замыслы, с целью одурачивания наивных шахматистов. Великому Остапу Бендеру поставили памятник! Для каждого просвещенного человека Элиста превратилась в Большие Васюки. Но кто сейчас читает литературу? Мои дети – почти нет. Время покажет, и возможно юмор сделает Элисту мировой шахматной столицей в реальности. И сильнейшие гроссмейстеры после турнира, за кружкой пива, в гостях на вилле Стивена Сигала, с комизмом обсудят результаты поединков. Но это в будущем. А пока богачи, меняя баранов на квартиры, стоят и думают, к чему нужны эти причудливые гигантские фигуры на черных и белых клеточках. И гигантский одинокий Будда пока сидит и играет в шахматы сам с собой: «Шах и мат!».

Я сижу в машине. Лорд чуть в стороне объезжает Большие Васюки; степи покорили весь вид из окна. Я робко склонил голову на Твои колени, поймал глазами Твоё лицо и замер, не спугнуть твою усталость.

–Смотрите, верблюды! – прервал короткую истому папа.

Вдали, через песчаные барханы, причудливым ручьём, двигался караван. Я бегом бросился навстречу с потоком вопросов: откуда, куда, чего везешь, сколько просишь, почем, сколько скинешь, если прям сразу куплю, а если оптом… и так далее, так далее. Как учил мой шеф, первый наставник эпохи перерождения, в поучительных историях эффективных продаж. Очень красивое природное явление – барханы. Когда конечно они не твой дом! Наконец «застойная», республика закончилась, и асфальт вернулся в цивилизацию. Колеса зашуршали ровнее, Лорд приободрился, чувствуя под собой последний отрезок путешествия. И вот они, камыши, осока; растут, приветствуют покачиванием головы, дорогих гостей.

Когда-то давно налетели басурмане хана Батыя на половцев, порубали им головы. Покатились головы по пескам Прикаспийской низменности. Нахлынуло море и обратно вернулось, а головы превратились в арбузы. Построили монголы себе ханство, и город Хаджитархан подняли. Собрались басурмане с силами и разорили, сожгли почти всю Киевскую Русь. И вернулся Батый обратно в Хаджитархан, есть арбузы, русскую дань собирать, торговать шёлком, да жиреть. От этого и помер совсем молодым. Потомки его совсем разгильдяями выросли, рассорились друг с другом, распалась Золотая Орда. Пришел Тамерлан, взял город без боя, бросил город своему войску на разорение и сжёг. Но арбузы не давали покоя ни туркам, ни крымским ханам, ни Ногайской Орде. Все хотели есть вкусные арбузы. Ханы сорились друг с другом, били в драке сочные большие ягоды, а между тем продолжали строить Астраханское ханство. Тут и русский Иван на трон залез в Москве. Грозный царь отправил бригаду отборных опричников в Хаджитарханскую тьмутаракань, воевать мусульман. Прискакали витязи, а нет почти никого, разбежались все со страха. Слухи о силе поспели вперёд ратников. И стал на месте Хаджитархана маленький город Астрахань расти. Теперь русский царь арбузы, да черную икру лопает. И Волга полностью стала русской. Бьется сегодня река, главная артерия большой страны, крутит роторы электростанций, кормит и поит народ. Такую реку русские теперь никогда и никому не отдадут. И Астрахань перестала быть исламской, стала православной. Остался мусульманам только праздник «Сабантуй», да несколько мечетей в Белом городе. С удовольствием встречала она гостей из побратимого города Кисловодска.

Дельта Волги сплошными рукавами и протоками пронзает город. Под колесами Лорда и ногами пешеходов, бесконечные мосты и мостики; будто маленький Петербург. Да и сам Петр Первый примчался в город в 1722 году и заложил здесь Волго-Каспийский порт. И начал с этого времени расти, укрепляться, расцветать старый город. Вот это человек, вот это царь. Чего касалась его рука, всё приобретало величие. Армия, флот, образование, экономика. Железной волей новатора своими реформами взбудораживал социальное болото современников. Всё, что было дорого, положил он на алтарь славы России – семью, традиции, церковь. И вдобавок для страны построил он свой город, город Её мечты, самый красивый город в стране. Она мечтала об этом городе, а я мечтал о Ней. Согласись, друг мой, как говорят наши одесситы – две большие разницы. К сожалению, я не мог уговорить свою мечту мечтать о правильных мечтах. Астрахань вдруг начала расти, расти, как и росла столица – Санкт Петербург. Центр города в междуречье, с красивой крепостью на плечах, точно Васильевский остров. Город вдоль Волги, как город вдоль Невы. Одна лишь маленькая разница: Санкт-Петербург окно в Европу, холодный и расчетливый; а Астрахань – окно в Азию, теплая и дружелюбная. И въехали мы в город через открытые ставни, прямо в окно. И тут взяла верх моя первая любовь – география. Я открыл рот от удовольствий зеленого августа, чистоты улиц, городской архитектуры. Парки, улицы, здания, соборы, мосты и речки – рот открыт. Арбузы, рыбацкие пельмени, уха тройная, вобла жаренная, пирог рыбный с косточками, бешбармак, варенье из помидор и арбузных корок – рот открыт. Вышла Она с подружками из общежития, а те щебечут, спрашивают: «Кто же он?» – а у меня от дивного певучего их говора, опять рот открыт. Слова их льются, будто песня, ударения в конце; тянут астраханки красиво букву «а», сверкают глазами. И Она вдруг сверкнула глазами, объясняя девчонкам, кто я такой. Будто и для себя вдруг принимая меня по-настоящему.

Закружилась у меня голова от её взгляда, бросился в старый трамвай, остыть. Повез меня трамвай вокруг города: за окном свистят пули, стреляют наганы, винтовки, топот копыт, крики; выбивает Красная армия остатки казаков с советской земли. Кино про революцию снимают. Самое место в Астрахани, с её дореволюционным городским колоритом старых улочек. Не достал немецкий фельдмаршал Паулюс деревянных домиков, спаслись, не сгорели в огне Отечественной войны. «Спасибо!» – говорят домики песчаным барханам Калмыкии. «Спасибо!» – говорят домики воинам Сталинграда. Вышел я из трамвая, под впечатлениями; так и не проветрился! Взяла Она меня за руку, смеется, рот мой удивленный закрывает ладошкой, тащит в парикмахерскую. Долго трудился аист над Её длинными волосами; чикают ножницы, жужжит машинка; падают замертво волосы. «Теперь готово!» – выкрикивает аист – парикмахер и поворачивает кресло. И опять мой рот открыт! Что за удивительный день! В путешествиях всегда так. Нельзя же так сразу от длинных волос избавляться, к которым глаза привыкали десять лет! В одну секунду короткое «каре».

– Хорошо! – говорю я вслух; – чума! – думаю про себя. А Она смеется, всегда знает, о чем я думаю!

Наступил первый вечер в Астрахани, хорошо, прохладно, дышим воздухом и своими грёзами. Она о своих, я о своих, пока ещё разных. Маленькая комната в общежитии, совсем по-девичьи не обустроена. Две кровати и пол. Места для четверых достаточно. Короли спят на кроватях, а капуста на полу.

– При чем тут «Короли и капуста»?

– Дружище, спроси у О. Генри, он объяснит, а мне так, просто к слову пришлось.

Ночь. Снова наступает время романтики. Стража уснула, а мне не спится, потому, что Она опять совсем рядом. Мы лежим друг за дружкой на раскинутых на полу древних постельных принадлежностях. Моя заросшая макушка буквально чувствует теплоту Ее стоп над собой. Я еле дышу, делая вид что заснул. И Она, кажется, тоже еле дышит. Маленькие пальчики замерли, они ближе всего к моей голове, затем к лицу, и вот уже к губам. Пальчики на ногах, порой самая чувственная часть тела девушки. Всегда чистые, ухоженные, красивые; ждут в подвале человеческой анатомии своего случайного шанса на ласку. В те редкие мгновенья нежных прикосновений, эти пальчики отдают столько чувств и ощущений, что могут составить серьезную конкуренцию губам. И вот в эти секунды, рокировка наших тел на полу переставила Ее красивые ступни почти на мой чердак. Я не удержался, посыпались поцелуи. Настолько долгие, насколько могла удержаться Она. Наконец с трудом, зажмурив глаза, обрывая веревочку счастья, Она поджала свои ноги. И я остановился, больше не искал, не надо. Счастливый от приятных минут, с ощущением тепла на губах, спокойно засыпал.

Солнце нового дня заглянуло в окна, тихо приятно разбудило. Тогда я спал глубоко и крепко, опыт школьных многокилометровых марш- бросков, палаточные лагеря ещё не выветрился комфортом двуспальных кроватей в квартирах с кондиционером. В новый августовский день большой Лорд показывал нам город. Новые улицы, новые дома, новые красивые скверы и набережная Волги. Новые бесконечные беседы о самом важном и вечном. После обеда, переправившись на деревянном пароме со скамейками на другой берег, мы оказались на городском песочном пляже. И новое испытание моего чувства – Её раздельный купальный костюм. Фотография на память, яркая, четкая в высочайшем разрешении, в котором только может сохранить зрительный центр затылочных долей. Красочная, объёмная три «д», фотография. Видно скачок напряжения, искра, и сработал предохранитель. И теперь Её образ залип как эталон женской красоты. Случайное короткое замыкание и новая строчка в Международной Системе Единиц, таблицы «Si», прямо в основных единицах, между массой «кг» и временем «с» указана Её красота! Французы понимают толк в красоте, вот и сохранили! Видимо теперь только миграция в Соединенные Штаты сможет перевернуть ситуацию с помощью других единиц системы измерений.

Я пытаюсь побороться с папой, взять на бедро, сделать подсечку, хотя бы сдвинуть с места, дурачусь. Он сложил руки крест- накрест, уперся ногами в песок и как скала стоит, смеётся надо мной. Я наскакиваю, бьюсь, всё время отвлекаюсь на Неё. От этого результат никакой. Сегодня Геракл не одолел Антея. Да, если бы не Она! Точно победил бы! Напротив Волга. Дружище, прости, но купаться в Волге, вот что для меня крещение. Люблю Родину, что поделать. Тогда был первый и, наверное, единственный раз купания в любимой реке. Разморенные, уставшие и одновременно отдохнувшие мы ночевали семьей последний раз. Мертвым сном свалились уставшие и сытые богатыри – не до романтики!

Следующий день был последним. Время расставания. Вещи, вокзал, кутерьма, десятки поездов и железнодорожных путей. Какой вагон, куда бежать, сколько времени стоим. Светопреставление! Ни табло, ни внятного громкоговорителя, ни консультанта. Пассажиры друг у друга только и спрашивают: «Куда поезд? Это какой путь? Когда отправление?». Вот так начинался сервис Российских железных дорог в эпоху перемен. Наконец вагон найден, поезд работает по расписанию. Родители в вагоне, Она на подножке. Её глаза прощаются со мной. Тогда любовный менеджмент нам был неизвестен, мы не умели обманывать, закидывать крючки, хитрить, просчитывать, давать авансы. Это сегодня известно, что сворачивать горы пустяк, уезжать и приезжать, строить новую жизнь, все менять легко, не страшно, была бы только рядом любовь. А тогда уверенности не было, были обязательства. У меня точно не было. Мои – мой университет. У Неё своя учеба. Она знала, о чем я мечтаю, но не разделяла мою мечту, я знал, о чем мечтает она, но не разделял Её. Поезд тихо, почти незаметно начал разрывать мою любовь. Я молчал в этот раз; что я мог сказать, зачем? Что мог услышать? Очередное «нет»? В Её глазах светилась уверенность твердых решений. Она никуда не бежала, она двигалась вперед, только вперед. Сколько нас было в школе, таких как я, может пять, шесть; сколько здесь, в академии, можно точно умножить на два. Ну не пришли провожать, и что? Может Она так решила. И Она уехала. Недалеко, пока не далеко. Я остался на перроне, неподалеку храбрился на стоянке Лорд:

–Молодец, ты правильно думаешь, у Её воли нет дна. Через полчаса обучению вождению с папой, Она так уверенно давила в пол педаль и держала руль, что я стал сомневаться, не поменялись ли они местами? – поддерживал меня Лорд, – ты отличный парень, я думаю, что ещё разок привезу Её к тебе, может тогда, чего решите?

Смех сквозь слезы, вот шутник, привезет он! Она уехала, со своими мечтами! Внутри головы начинался дождь, окна взгляда начинали запотевать. Без Неё обдув настроением совсем не работал, туман в мыслях. Один из самых тяжелых моментов расставания. Имиллионы россиян сегодня разделяли мою печаль, будто вместе сошлись наши слезы. Я запомнил этот день навсегда – 12 августа 2000 года, день моего длинного расставания с Ней, и день гибели подводной лодки «Курск» со 118 утонувшими моряками. Я зашел в вагон. Мой поезд поехал на Юг, а Её увозил на север. Папа опять стал просто дядей Вовой, а мама – тётей Надей.


Уходил жестокий поезд, рвал мою мечту в клочья. Гипнотизировала степь. Глаза, маятником, бегают справа налево, щёлк, и опять справа налево, щёлк. Слова монотонные: «Навсе-гда, навсе-гда, навсе-гда»,– чеканят железные колеса вагонов. Прикипели подошвы сандаль к металлическому полу тамбура. Нет сил пошевелиться. Стою, о Ней только думаю. А колеса об этом не думают, стучат, выкидывают лишние километры. За шесть часов потерял поезд четыреста двадцать пять километров, а я столько же, только в килограммах. Я вспомнил свою маму, её наивные житейские советы, её безусловную понятную любовь, нашу старую «хрущёвку» посередине города курорта.

Поезд по дуге стал объезжать огромный курган и будто чудо перед глазами. Родина, что ты делаешь со мной? Как ты чувствуешь, что мне сейчас нужно? Родина и мама соединились в моих мыслях и вдруг, прямо на вершине Мамаего кургана, открылись глазам. Не боятся матери отдать жизнь за спасение своего ребенка. А дети её – русские солдаты. Вышла она навстречу страшному врагу с оружием, обернулась назад, машет рукой, за собой ведет, кричит, вдохновляя на битву. И нет больше страха, а без страха в бою, смерть не пугает. Кураж у солдат и бессильны перед таким солдатом пули, снаряды, мины. Стоят русские каски насмерть. Давит сильный враг, пытается столкнуть храбрецов в воду и не может. Потому, что это Волга! Превращается водная преграда в каменную стену, упираются солдаты в неё спинами и держаться, не сдаются! Кормит Волга солдат боеприпасами, сухарями, живой силой. Налетает Люфтваффе на реку, топит понтоны, катера, лодки с солдатами. А река от этого сильнее становится, крепчает каменная стена. Святая Волга! Держатся солдаты, изматывают врага, ждут огня, не теряют воли. И дождались солдаты, удержался Сталинград! Раздался страшный гул за спинами советских мальчишек. Засыпает тяжелая артиллерия глубокий тыл противника, уничтожает вторые эшелоны, крушит оборонительные укрепления. Затих на секунду гул, и тут же воздух разорвал рев моторов. Звонко лязгая гусеницами из под барханов Калмыкии и приволжских степей, загремели зеленые танки с красными звездами на башнях. С двух сторон, в правый и левый бока немецких армий. Селезенка лопнула, печень сжалась от болезненного удара. Танковые армии соединились в Калаче-на-Дону и оттуда, с победой, переползли на детские рисунки всех мальчишек нашей страны. Порождением чудовищ оказалась операция плодовитого «Урана» для немцев и их союзников. Улыбается пленный фельдмаршал Паулюс, у него истерика, не может понять он, как же выдержала русская горстка солдат самую кровопролитную битву во всей истории войны! И дарит мне Родина мать самый бесценный подарок на день моего рождения – начало разгрома фашисткой германии до полной победы в Отечественной войне: 19 ноября 1942 года. Как не любить такую мать? Обменялись тогда противники убитыми по пол миллиона солдат, не считая бесконечных жертв среди гражданского населения. А лучше бы обменивались рукопожатиями, как сегодня. Хоть через губу, а жмут друг другу руки. Все же вернее, чем война. В гостинице «Волгоград» идет банкет. Потомки ветеранов на мероприятии «Примирение». Немцы в национальных костюмах: зеленые шортики с подтяжками, белые рубашки и шляпы с перьями; русская сторона – просто в штатском. Познакомился я с председателем встречи. Рассказал он мне о немецкой делегации, приехавшей посетить могилы погибших отцов и дедов в боях под Сталинградом. Красивую историю рассказал один из ветеранов. Короткая, но красочная: «Прижали немцы совсем нас к реке, несколько разбитых домов только и держатся. Куда ни посмотри, вокруг одни немецкие каски. Море серых касок. Но Волга терпит, не сдается. И что-то вдруг загудело и прекратилось. И стали постепенно пропадать немецкие каски, а советских – всё больше. И вот, наконец вокруг одни зеленые каски перебегают через развалины города. Отстояли Сталинград!» – почти плачет ветеран. И я раскис.

–Что раскис! Соберись! – кричит Родина Мать в окно поезда, махнула мечом и с хлопком, как пробка бензобака на заправке, мои подошвы оторвались от пола. Я смог пошевелиться, ноги ходят! Онемели за шесть часов непрерывного стояния. Наконец, я понял, что устал и очень голоден. Женщина в плацкарте пожалела меня и накормила помидорами, видимо тоже чья то мама. Я глотал помидоры, и тут поезд вдруг запутался в паутине железного грохота. Я вскочил от великолепного зрелища и опять побежал в тамбур. Волжская ГЭС! Какое грандиозное сооружение, ну как можно так великолепно строить? Я стоял в тамбуре и, прижавшись лицом к стеклу, провожал взглядом бурлящую воду, гигантское водохранилище и фантастические Уэллсовские желтые сооружения на длинных щупальцах.

Прошло ещё четыреста пятьдесят километров. Я зарос, осунулся, начал попахивать. Наконец поезд не выдержал и выплюнул меня в степях, где-то под Таганрогом. Ничего страшного, почти не пострадал, руки, ноги, голова – целые. Вдребезги разбился только мой интерес, рассыпались по степи, растаяли под солнцем его осколки. А запасной остался с Ней, уехал, по тем временам, очень далеко. Всё, бери и умирай, как Александр Первый, здесь же. Одна дата рождения, одна дата смерти – 19 ноября. Красиво. Похоронили бы с царским размахом. Но не умер, подобрала меня от жалости, проходящая мимо девушка. Выходила, отмыла, даже крышу над головой построила. Перед глазами туман, безразличие. Не осталось жара познаний, и наставника нет интересного. Так и вынесло настойчивое течение Тихого Дона к дипломному экзамену. Смеется преподаватель. Записал мой ответ в историю университетского юмора: «Импринтинг – это когда кушать хочется!» – очень смешно, особенно для посвященных. Как и учили мои учителя – главное громко и уверенно квакать, вдруг угадаю. Запечатлел он мой «импринтинг» в виде тройки в зачетку и отпустил на все четыре стороны. Куда ни пошёл, а все четыре стороны сошлись в деканате. Прайс в ординатуру по хирургическим специальностям оказался баснословно неподъемным для моих родителей и моих сестринских ночных заработков в отделении урологии. Пятерки по дисциплинам никого не интересуют. Борьба за местом под солнцем продолжалась. Взял, что валялось бесплатно, под ногами; за счет государства. Третий месяц педиатрического участка и третья пара изношенных ботинок в мусор памяти. Но о детях заботился, лекарства назначал, лечил. Лечил иногда и их родителей. «Доктор и меня послушайте, пожалуйста!» – просит молодая мама и поднимает пеньюар. Дух захватило от красоты, трясется фонендоскоп в ладони, не слышу стука сердца, а только в ушах. С трудом делаю вид, что я доктор, смотрю на груди. Потом с трудом делаю вид, что я доктор в кабинете главврача, когда распекает он за неправильно заполненные документы для прокурора, называя их «историей болезни». Наконец, через восемь лет по окончанию школы, встретился мне первый человек, который принял участие в моей профессиональной судьбе.

– Ботинок не жаль? Приходи к нам работать, есть вакансия, – сказала она.

Конечно женщина, только они владеют моим сознанием после любви к Ней. Скромное предложение поработать у них в клинике, получив необходимый сертификат. Все мамины выпускные собрал и заплатил за сертификат по нужной дисциплине, целых двенадцать тысяч, ровно в десять раз меньше стоимости ординатуры в две тысячи втором году. Сижу в ординаторской, заполняю опять «истории болезни», но уже правильно. Видимо всё же способен к обучению! Отучился три с половиной месяца и получил документ, открываю, а в нём, в графе «место прохождения» указано: г. Санкт-Петербург, Медицинская академия последипломного образования. Будто весточка от Неё! Противится вселенная забвению, любовь бьется в клетке обстоятельств, рвется на волю. Нет пока ни у одной девушки, кроме Неё, ключа от этой клетки. А Она учится там, молча бьётся за свое место под солнцем; обронила, поди, уже мой ключик в Неву; некогда думать о прошлом.

Я работаю в новой большой клинике, в отделении «педиатрия». Первый раз подхожу к полукруглому окошку с незнакомым названием: «Касса». Получаю деньги, а деньги ли: одна тысяча двести рублей? Не похожа женщина за окошком на Родину Мать.

–Не переживай, ещё премия будет в пятьсот рублей! – выкрикнула из длиной очереди старшая медсестра.

Не обессудьте, коллеги, первой зарплаты в ладонях хватило ба на хлебные крошки для голубей – не стать рыцарем на белом коне в медицине. Нужно было действовать, а то так недолго ноги протянуть. Включился холодный расчет: двести заполненных историй для отделения, стоила тысяча двести рублей в месяц. Оптом дешевле! Одна заполненная история болезни для приятеля, спасшая его от отчисления, стоила двенадцать тысяч. В розницу дороже! Эффективная математика русской души. Пока не попался. Опытный руководитель освободил молодого специалиста от тюрьмы и на всякий случай прогнал из кабинета.

Но это позже. Одновременно с медициной, параллельная работа коробейником. Сначала прокладки и памперсы – «самые впитываемые памперсы в мире, можно не лечить, проложил и готово!»; затем таблетки: «Наши таблетки самые круглые в мире! Двояко выпуклая форма способствует лучшему проглатыванию, даже без воды!». Маркетинг с традициями – весело! И третье место работы – ледовый каток! Ещё одна беспощадная борьба с эксплуататорами и очная школа черной шабашки. Темный кабинет, пиджак напротив. Я с трудом делаю вид, что боюсь. Наивный. Он не знал моего директора школы. После Татьяны Михайловны, я вообще никогда никакого начальника не боялся. Наверно этот факт очень плохо отразился на моей наёмной карьере.

–Кто главный зачинщик? Признавайся во всём! И ты не пострадаешь,– сверлил меня черными глазами, сбежавший от армий союзников самый опасный нацист – фантазии работают безупречно!

Каменное лицо Генриха Мюллера как обычно не выражало никаких эмоций. Дурак, ведь сейчас я чувствовал себя настоящим героем сопротивления. Наша схема обмана была сложной и многоступенчатой, расскажи ему всё, расстреляли бы почти весь персонал. Школьный опыт научил: надо брать всю вину на себя, да с таким видом, что будто совершенно не виноват. С вызовом, с нотками бравады несправедливо обвиняемого! Конечно, он не поверил моему признанию, хотя я действительно был одной из ключевых фигур кассовых недостач. Он спокойно пообещал разделаться с нашим конкурентным синдикатом. В другие времена меня просто расстреляли бы, но сегодня дело закончилось только обидным прозвищем: «доктор в полцены!». Я действительно обиделся, потому, что продавал билеты в треть цены! А некоторых друзей вообще бесплатно пропускал. Опять чудовищная несправедливость! Одним словом работал на трех фронтах, поглубже прятался от личной жизни. К восьми утра приходишь, в двадцать четыре возвращаешься. Отличный распорядок дня, когда ничего кроме работы не видишь и не хочешь видеть. Ничего особенного, почти как обычный рабочий день у любого жителя Москвы. Столичный счастливчик. Москва! Но я здесь, в Ростове-на- Дону, поэтому счастья совершенно не ощущаю, как официальной зарплаты в клинике. Сотни девушек приходят на каток, некоторые даже влюбляются. Эта грустная, другая худая, третья молчит – всё не те! Не Она, видно не любит другая Она коньки. Приходят девушки отдыхать, кататься не умеют; мышцы слабые, связки жесткие; падают, ломаются кости. Вот и моя работа пригодилась. Шина, лед, машина скорой помощи. Вытираю девушкам слезы с лиц своими руками, шучу, желаю скорого возвращения, и полегче им боль свою переносить. И мне вроде уже полегче, тоска за Ней сморщилась, прогрызла в душе норку и где-то там, в подполье шуршит, редко тревожит. И не могу я поймать тоску, сердце же в клетке, заперта раненая любовь на замок. Песня эта, печальная гремит на весь ледяной дворец. «Touch and Go» – «Коснись меня и уходи». Всё напоминает о Ней, не получается у времени вылечить меня. Может у времени диплом фальшивый, лечением без сертификатов занимается. Распустил кто-то слухи про время, а я доверился. Жду, но видимо напрасно. Ледовый сезон подходил к концу и начался обратный отсчет. Конец моей прошлой жизни. Гремят динамики грустной песней. «Десять. Поцелуй меня в губы»,– прохладный ветер ледовой арены освежает горячее лицо. «Девять. Запусти пальцы в мои волосы»,– поворот и теперь ветер прижимается к спине мягким гамаком. «Восемь. Прикоснись ко мне… медленно»,– холодные лезвия с силой прижимаются ко льду, мгновенно превращая его в воду. «Семь. Замри… Готов перейти к шагу номер один?..» – я замер, оттолкнулся и инерция понесла меня на одной ноге. «Шесть. Губы…»– я почти забыл как пахнут Её губы. «Пять. Пальцы…»– я почти забыл тепло Её рук. «Четыре. Игра…»– моя игра в любовь закончилась, я заблудился по пути к Её сердцу. «Три. Номер один»,– нет, я номер «ноль» – прости, написала Она в последнем письме, что все так… И любимым не был… Не был для меня никогда.

Лед внезапно хрустнул, покрылся паутиной глубоких трещин. Льдины взмыли вверх под тяжестью моего тела, холодная, ледяная тоска начала обнимать меня. Я спокойно закрыл глаза, вода сомкнулась над головой. И кто-то вдруг схватил меня за буйную гриву и потянул с силой. Передо мной стояла девушка. Огромные серые глаза ласкали моё лицо. Те самые глаза! Длинные тонкие белокурые волосы, ручейками падали на плечи. Те самые волосы! Крепкие тонкие пальчики с красным маникюром держали мои ладони. Те самые, как у Юлии Сергеевны! И только аккуратные стройные губы, и маленький носик были новыми. Новой была улыбка и смех. Новые небольшие зубы, такие никогда не откусят по локоть, а между передними – тоненькая щербинка доверия. Смех всегда яркий и звонкий почти беспричинный, забавно морщит переносицу. Я учил её аппетитные бедра двигаться по льду, а сам вспоминал ту новогоднюю вечеринку, когда впервые встретил её.

Мой близкий университетский друг уже давно встречался с ней, и в тот новогодний праздник была первая презентация своей новой девушки. Он долго готовился к ней. Я знал об этой девушке все: от звуков необычной фамилии до формы груди и любимых поз в сексе. Мы ребята, очень любим потрепаться о своих достижениях, когда встречаем что-то по настоящему ценное. Премьера была грандиозной. Её харизма была главной фигурой студенческого праздника. В тот вечер я произнес ту фразу, которая сегодня спасла мою личную жизнь. Легко, непринужденно, с юмором, с намеком для друга, мигая правым веком, хлопая по крепкому плечу, сказал: «Вот девушка, на которой я бы женился!». Всё; сказал и забыл! Прошло время, и они расстались, между ними растаяло все, кроме этой фразы. Сейчас, рядом с ней, магнитное поле энтузиазма притягивало окружающих в пространстве, закружило и меня. Бурная, неудержимая, деятельная энергия выталкивала слабых, и скучных из её круга общения. Я мгновенно погрузился в глубокую атмосферу яркого экстраверта. Она взломала замок моей клетки и вырвала металлические прутья двери вместе с петлями. Неразделенная любовь слилась с ответными чувствами, создавая новую формулу геометрической прогрессии. Очень простая формула. Самый важный элемент в её жизни – любовь к мужчинам, соединился с моим самым важным элементом – любовь к женщине. И эта формула стала нашим законом тяготения. Это, дружище, не «ньютоновское» яблоко, скорее яблоко Змея искусителя, да только с совершенно обратным эффектом – мы абсолютно не боялись наготы. Врачебная этика, как ни крути, все же сказывается. В наших отношениях я обогнал всех: её учебу, карьеру, работу, друзей, родину. Все её настоящие стали бывшими. Дружище, как же это приятно, находиться во главе стола и слушать тосты влюбленной девушки каждый день. Влюбившись в такой цветок, я безмерно долго берёг её тело. Спасибо древнему греку Платону за «Пир» души! И вот она рядом, каждый день, минуты не может прожить без меня, и только строгий родительский дом находит на неё управу. Десять вечера, хорошим девочкам пора домой! Пора ехать к другу. Теперь уже можно, скорее, скорее на смотрины к моему закадычному Гуру.

Серж впустил нас в дом, помог ей снять дубленку и шепнул мне в ухо: «Выйдем, надо поговорить». Я струхнул. Зачем выходить? Сейчас начнет распекать мою совесть за девушку, у которой я жил, и с которой он был в хороших отношениях. На лестничной клетке холодно, меня бьёт непонятная дрожь, его хмурый взгляд уперся в кафель и вдруг резко поднялся на меня:

–Да ладно! Расправь надбровные дуги. Ты где такую «ляльку» откопал!?

Вот паразит, не может без своих шуточек.

–Завтра пришлю своего водителя за вещами, поживешь пока у меня. С девушкой придется поговорить.

–А просто сбежать нельзя? – играл я труса.

–Нельзя, будет надеяться, надо рубить, хоть и больно. Переживёшь!– обнял меня за шею и потащил в дом, сводить с ума своим интеллектом новую мою пассию.

Тяжелые голубые китайские сумки, – баулы, набитые старыми вещами, стояли у него на кухне. Тощие лавочки вокруг стола стали моим временным пристанищем. После чугунного разговора с оставленной девушкой, мои щеки были совершенно солеными и белыми, как стены соляной пещеры. Соль была не моя, ложилась сочными брызгами от слез на моё лицо. Новая история складывалась очень романтично. Дорога неразделенной любви научила меня многому. А в жизни моей новой девушки романтика была любимым предметом в школе, поэтому нам было невероятно хорошо. И вместе с ней у меня появился новый друг по имени Астра. Её свежий, компактный, с иголочки конвейера, служебный автомобиль. Теперь почти как в Америке, каждый автомобиль имеет свою неповторимую романтическую историю, как отпечатки пальцев. Вот моя, дружище.


Я перехватывал крышу над головой как путник в дороге и трудился на трёх сатрапов. Любовь. Как обычно по самой высокой цене. Качество всегда выходит дорого. Сжег все мосты. Да что там сжигать, молодому альфонсу и сжигать нечего. Мы пока только встречались. У Сержа или в её машине. Всё. Пока других мест не было. Мы не торопились. Любовь научилась говорить со мной своим языком. Любовь была уверена, что главное в другом, и я её слушался. Очередная ночь, темная роща и сладкая, томительная, густая прелюдия. Я полностью обнажен, на ней ещё что-то осталось. Между нами всё, кроме главного. Словом истома. Ничего не видно кроме искр тел и звезд на небе. И тут вдруг ослепляющий свет фар, прямо в наши счастливые лица. Милицейский бобик. Двое сотрудников врываются смело в машину и нагим, вытаскивают меня в лес.

–Девушка, у Вас все в порядке? – спрашивает сержант.

–Всё в порядке, мы вместе, он со мной, отпустите его! – отвечает она, бросая мне рубашку прикрыться.

Я сижу на заднем сиденье в машине и криминалисты требуют предъявить документ. Подтвердить я могу только одно – что я мальчик. Они смотрят, гогочут. Видимо верят.

–Ну, ты гусь, хорош! Ладно, иди.

Я вышел из машины. Голый, даже без обуви. Одна рубашка, криво, второпях застегнута на несколько пуговиц. Последние пятьдесят рублей вместо паспорта за свободу! Какая дорогая вещь, любовь! Ободрала меня до нитки. Натурально! Свидание закончилось. Мы посмеялись, чуть ругнули власти, договорились о следующей встрече. Серж, как всегда нашел, чем поддержать:

–Ну что, Чикатилло, не прокатило сегодня?– и ржёт, Бармалей.

Через год мы поженились. Самый неожиданный и оригинальный подарок выдумал Серж. На фирменном бланке он застраховал нашу любовь. В бесконечных переездах документ в рамке утратил свою материальность и оставил совсем небольшой след в биохимии нейронов. Одно условие я неукоснительно соблюдаю всегда. Неожиданно и тайно мыть её машину. Постоянно выбираю удачный момент и, спустившись на улицу, приятно удивляется чистоте и блеску.

Неугомонное время не оборачивалось, и далёкая Она молчала, строила свою жизнь в Санкт-Петербурге. Ни весточки, ни звука, ни шороха. Зачем – я женился и точка!

В мой кабинет вошёл новый незнакомый парень. Молодой, невысокой, с волевым лицом. Глаза всматривались, словно искали помощи. Для рестарта полузабытого фармацевтического проекта в регионах он собирал свою команду. Видимо, нужны были чудаки, раз выбрали меня. Предложение было подкупающим. Серьезным и самостоятельным. У меня на тот момент уже родилась девочка, а вслед за ней родилось и большое настоящее семейное дело. Воспитание наших родителей в детстве, в духе существующих традиций советской школы, традиционных инженерных институтов, наемного труда, привели наши семьи в огороды, на которых выращивали картошку, чтобы было чем кормиться зимой во времена политического кризиса перестройки. Совершенная финансовая безграмотность и как следствие пустые карманы и отсутствие ресурсов. Только земля и вода: огород и рыбалка. Как говорится «от сохи», с нуля. Для многих поколений наших предков: революция семнадцатого года – прадеды с нуля, тяжелейшая победа в Отечественной войне, разрушенная войной страна – деды с нуля, девяносто первый год, почти как во Франции с задержкой на пару столетий, крах Советского Союза и теперь наши отцы – с нуля. Когда наша очередь? «Свои нефть и газ пусть русские сами едят!» – откажутся партнеры. Американские платежные системы прекратят все операции, владельцы операционных электронных систем заблокируют необходимые IP адреса, русским банкам перестанут давать заграничные кредиты, зарубежные акционеры закроют свою деятельность. Китай и Южная Америка не справятся с такой оравой голодных ртов. И теперь наша очередь – с нуля, «от сохи». Нам не привыкать! Справимся и сейчас. Воспитатели дошкольных учреждений, учителя в школах, преподаватели в университетах, все прошли сквозь этот перелом и несут внутри себя ностальгию по советскому коллективному обществу в разрез необходимости сегодня заботиться о собственных интересах. Призраки аристократов одолели гаменов. Пролетарии проиграли в классовой борьбе буржуям и беженцами потянулись на восток – в Китай и Северную Корею. Начиная своё дело, мы стали на сторону победивших, создавая для себя самую короткую дорогу к свободе и финансовой независимости. Медицина, образование и психология легли фундаментом в основу строительства идеи развития. Идея «здоровье сберегающей педагогики», как окончательный созревший путь маленькой миссии. Собственное дело оказалось очень прожорливым. Знания, время, люди, деньги – всё входило в его ежедневный рацион. Через десять лет этот малыш подрос, окреп, стал на ноги и начал отдавать чуть больше, чем съедал. Но тогда мы об этом ничего не знали, вообще ничего не знали. В школе не учили, медицинском институте этому не учат. Хоть верить учат: «Будем надеяться на лучшее. Может пойдём на поправку. Будем верить!» – говорили некоторые преподаватели у изголовья тяжелобольных при студентах. Вот и мы верили в свой успех.

В мой успех верил и тот самый молодой менеджер, зайдя на следующее утро в кабинет. Прости меня, дружище, но я продал медицину за тридцать серебряников и принял предложение. Менеджер, стал моим боссом, выглянул за дверь:

–Профессор Кови, можно Вас на минуту, он согласен, проходите! – и сел на прежнее место.

Стивен Р. Кови вошёл в кабинет. В ладони он держал кабинетную табличку с моим именем.

–Прежде чем хорошо лечить других людей, нужно самому понять, кто ты есть на самом деле! – с легким американским акцентом проговорил профессор и вкось приладил вывеску с внутренней стороны двери, – Теперь ты сам себе пациент. Ну, что начнем работать? – спросил Стивен и улыбнулся.

Глаза светились светом мудрости, длинные глубокие морщины радостно пронизывали уголки глаз до самых висков, умные складки на переносице переходили в бесконечно высокий лоб, будто показывая отсутствие границ интеллекта, незаметно перетекал в круглую загоревшую симпатичную лысину, без отталкивающего мутного блеска бильярдного шара. Широкая улыбка вихрем разметала все предметы со стола: с глухим громом упал справочник «Видаля», листопадом посыпались тонкие и очень важные для кого-то истории болезни, печать-шаблон «здоров» ударилась об пол и треснула, стетоскоп змеёй зацепился за шею и безжизненно повис. С помощью этого медицинского аксессуара я делал вид при пациентах, что будто что-то там слышу.

–А вот это может пригодится! – успел он прижать указательным пальцем книгу на моем столе. В затишьях человеческих потоков я читал «Педагогическую поэму» Макаренко.

–Кто ты? – спросил меня Стивен Кови на английском.

Я задумался, прикусил губу, что то промычал, не находя понятного для себя ответа. Вопрос оказался гораздо сложнее, чем чудо импринтинга!

–Ноль, как Пушкин в математике! У вас что, даже философию не изучали? Про психологию что-нибудь слышал? Ничего про себя не знает! Ты уверен, что такой тебе нужен? – посмотрел он на молодого менеджера.

Как раз философию в университете мы изучали, и изучали можно сказать даже с «жаром»; но клиническое мышление причинно-следственных связей диалектического материализма клинического мышления, мешало даже зачёт сдать. Немного был понятен Френсис Бекон со своими силами знаний и изучением науки опытным путем. «Долой идолы разума», – точно мой человек; а вот с богом загнул: чего это вдруг, разум взял и победил материю. Основной вопрос философии пока же ещё не решили! Карл Маркс был бы очень доволен такими студентами! Остальные ученые были далеки от моих узколобых понятий. Какой там Конфуций с его парадигмами чести – что китайцу хорошо, то русскому смерть. А даосизм, что за «космическая» элегия бесконечного движения? Однажды в Москве, в магазине «Библио Глобус», открыл том малыша Канта где-то в середине; прочитал одно предложение, на половине второго мозг вскипел, глаза стойко потеряли симметрию; перевернул ещё скибу страниц, эффект тот же: не читабельно! «Нет, Кант мне не по разуму, не поддается никакой чистой критике», – взгрустнул я. Хорошо у Сержа был бородатый и косматый приятель, внешне похожий на Энгельса. Он привел меня к нему в подвал, показал на него пальцем и сказал: «Этот знает!». Я выложил толстую кипу экзаменационных тестов и в десять минут были расставлены необходимые галочки. Да, этот парень действительно отличал империализм от эмпириокритицизма! Серж в нем не ошибся! Тесты были успешно пройдены, экзамен состоялся, а месячный студенческий бюджет в размере трехсот рублей, вложенный в зачетку, определил соответствующую оценку в три балла на этапе устного ответа.

Видимо Стивен Кови сразу всё это и прочитал на моем лице во время короткой паузы, сразу после заданного вопроса. Экономика катилась по рельсам капитализма к конечной станции – империализм. Социализм даже ещё не замаячил на горизонте. Корпорации продолжали делить рынок, мой будущий молодой босс был одним из представителей такой крупной западной структуры.

–Да, именно этот, хочу создать надежную, преданную команду, которая вырастет только с «чистого листа». Парень пока пустой, но с хорошим потенциалом, тот кто нужен! – ответил босс.

–Хорошо, тогда первый рецепт удачи, ведь удача это не случайность, а результат активного движения, – согласился Кови.

Кратко, быстро профессор выписал на моем бланке рецептов семь своих рекомендаций.

–Не поймет, надо разжевать,– сказал босс и положил сверху Макаренко толстую книгу в триста девяносто шесть страниц с мягким переплетом: «Семь навыков высокоэффективных людей».

С большим сожалением я понимал, что наша встреча когда-то закончиться. Профессор был одним из немногих людей, рядом с которым просто приятно находиться, даже говорить не нужно, достаточно дышать одним воздухом. Вот, что делает мудрость с людьми. Когда он вышел, Стивену Р. Кови оставалось жить всего семь лет.

С этого момента философ Сократ начал смеяться надо мной каждый день: «Ну, что, стал умнее? Опять нет? Сочувствую!» «Скорее заяц догонит черепаху, чем я стану умнее!» – почесывал я свой плоский затылок каждый день, отвечая на сарказм древнего грека, но по-прежнему старался. Двести лучших женщин южного региона вошли в базу моих клиентов. Любимые гинекологи – не работа, мечта! Я изучил общую маркетинговую стратегию и тут же выбросил её в урну. Если я буду делать, то, что делают все, я не смогу стать лучшим – бил меня по щекам мой юношеский максимализм. Я тут же бросил продавать вакцины, свечи и таблетки и принялся продавать только потребности. Почти в каждом кабинете были четко видны женские потребности: на столе, стенах, лицах, в одежде, в запахах, в цветах, в глазах и словах читались их желания. Интересы совпадали почти всегда. Любовь приучила меня чутко относиться ко всем девушкам. Хорошие результаты облегчали боссу процесс контроля. Очень быстро он перешёл к наставничеству, затем переключился на поддержку. К концу года в одном из телефонных разговоров он умно пошутил надо мной: «У тебя в регионе работает успешный сотрудник, посоветуйся с ним и спроси, что делать!». Кроме меня самого, других не было, я понял, что это высший уровень трудовых отношений – делегирование!

Риск, самостоятельность, маленькие путешествия по региону – достаточный уровень моей мотивации в те времена. Зарплата и премии кормили второго дитятку, семье пока от неё ничего не оставалось. Потерпим, активы это не зыбучие пески! И ещё один актив, самый дорогостоящий – моё новое образование. Великолепные учебные программы, тренинги, тимбилдинг – всё за счет компании, как и дорогостоящий новый корпоративный автомобиль! Чувствуешь, дружище, как стараются буржуи, делая из нас золотых гусынь. Золотоносные гусыни крепли и росли, их перышки лоснились сытым блеском, рацион был разнообразным и питательным. И сыпались золотые яйца в корзину наших хозяев. Хорошие были фермеры, знали басню Эзопа. А новые знания сыпались в наши головы: техника эффективных продаж; презентация как основа потребностей; управление временем и территорией; планирование бизнес проектов от идеи до итогов; менеджмент и этапы развития компетенций подчиненных; люди как машины – инструкция для пользователя; рефрейминг личности и организации; потрясающая шкала хронических эмоциональных тонов на актерской работе Джона Траволты в фильме «Майкл» и разбор хронических состояний различных персонажей; построение собеседований и коррекция заготовленных шаблонов в стресс кейсах; управление мотивациями сотрудников и создание референтных отношений; лидерство и харизма, формальный и неформальный типы. И конечно самое трудное для бывшего пролетария – процесс увольнения, от стадии замечания до создания невыносимых психологических условий. Согласись, дружище, прекрасное резюме! Замечательные подъемные, выше только родственные связи. Конечно, приукрасил, не без этого, но нет уж, дудки, как пишет Сергей Михалков: «Такая корова нужна самому!» Больше никакого наемного труда! Только в целях финансовой стратегии семейного дела и в справках. Но это гораздо позднее.

А пока прибыль росла и компания расширялась. Опыт и знания вливались постепенно, всё больше и больше растапливая границы неизвестного. Как в космосе растут границы в обе стороны: непостижимая бесконечность вселенной, и непостижимая бесконечность атома – сколько его не делят, а он всё делится и делится. Ученые физики уже до кварков и глюонов дошли. И я доходил, как зрелое и спелое яблочко на дереве. Правда, когда созрел окончательно, я шлепнулся на макушку Ньютона; что из-за этого произошло, ты, дружище наверняка знаешь. Скоро у тебя и твоего всевышнего отца закончатся все секреты, нам останется только познать бесконечность. А что же с яблоком? Из меня, впоследствии, сварили компот – незаменимых людей не бывает, тут не Япония.

Прибыли компании росли, несмотря на мои маркетинговые глупости, росла команда. И новая мотивация: наставничество и общий результат. Я и мои ребята южане, втроем, одолели шестерых из северной столицы. Получай «разлучник» Санкт- Петербург! В продажах вакцины мы уступали только Москве. Сил у моей удачи одолеть столицу Родины не хватило. Маркетологи там были рядом и справлялись со своими обязанностями промывки мозгов. Зато удаче хватило сил провести очередной ежегодный всероссийский синклит в Санкт-Петербурге. С насыщенной культурной программой в Петергофе, экскурсиями по каналам, улочкам города, новой учебной программой, тимбилдингом в загородном Рощино. И, конечно же, встречей с Ней, как вишенка на праздничном торте! Приятно быть одним из лучших, все поздравляют, хлопают по плечу, кивают головами; молодой босс гордится, супруга поддерживает, друзья улыбаются. Честолюбие так и бьёт ключом, задирая нос кверху. А империалисты продолжают творить свои чудеса. Кто-то кому то продал нашу компанию, другие выкупили, добавляя работы маркетологам и меняя старую стратегию на новую. Офисный планктон устроил всем нам настоящую головомойку. Мы, ветераны полей – льготники инвалиды, научившиеся уделять работе двадцать процентов времени, давая восемьдесят процентов результата, страдали от их научных программ, а каково было нашим новичкам! После шести часов теории предстояли тяжелые тесты без подготовки, молодежь от этого нервничала и потела. Перерыв и открытый ноутбук остался на столе. Эх, офисный планктон, вас бы в поля! Флешка, затем копировать- вставить, десять секунд ожидания и ответы на тесты у меня. Общий сбор в номере у девчонок и полчаса для всеобщей вакцинации необходимых знаний. Перерыв окончен. Молодежь на задних рядах смеется, шушукается, напряжение спало. Молодцы! Успели! Строгая маркетолог напряглась: «Кто ноутбук трогал?». Все притихли, делая вид: ну что вы, как можно! Видимо оставил улику, не убрал выделение. Пришлось писать с умом, заведомо делая ошибки, отводя подозрения. Школьная программа воспитания! Как приятно потом гордилась молодежь, обойдя ветеранов по результатам! Все обошлось, расследования не было – корпоративная этика.

После нескольких дней интенсивного тренинга у каждого была минута для обратной связи. Коллега уступил мне свою минуту, и у меня было целых две звездного часа. Я прорвался как на премии «Оскара», только вместо статуэтки был билет в рождественскую Прагу в конце года. Моя первая незабываемая поездка в Европу. Я благодарил всех как на настоящей церемонии вручения. Наш тренер с юмором сравнил меня с Макаром Нагульновым, абсолютно преданным делу революции. Молодой босс спокойно улыбался: «Да, тот самый, я не ошибся». В этот вечер всё было на моей стороне. Белые ночи совершенно смешали время. Часы показывали одно, а глаза видели другое.

Большие колеса Лорда гудели по асфальту, он чувствовал моё присутствие и, выполняя своё обещание, вёз Её ко мне. Два человека сегодня радовались моему счастью. Мой молодой босс, хранитель корпоративных ценностей; и моя спасительница, хранительница семейного очага. Такие разные и такие похожие. Попав в их магнетизм энтузиазма, я вырвался из плена печали и скуки, возвращаясь в самого себя. Только благодаря им, сегодня смог оказаться рядом с Ней. Случайное провидение. Захрустел гравий стоянки, Лорд остановился и выпустил Её в чистоту хвойного воздуха. Сейчас Она была той самой, маленькой Пигалицей, с небольшой лишь разницей: счастье сжимало Её сердце в своих ладонях и колотило об стенки души, глаза впились в мой взгляд и больше не хотели отпускать его. Ладошки вдруг вспыхнули жаром памяти моих поцелуев и немели в ожидании прикосновений к лицу. Зрелые сильные чувства, выдавливая крупинки слез, мешали дышать; губы слабели в улыбке и, окунаясь во влагу дыхания, готовились отдать себя во власть сладких прикосновений. Моё хлесткое имя волнами билось у Неё во рту, периодически прорываясь сквозь капеллу белоснежных зубов. Я смотрел на Неё и не знал, думала Она обо мне все эти годы молчания, или это внезапный вулкан, вспыхнул в сердце, сотрясая всю Её красоту. Зато сейчас я точно знал ответ на вопрос Стивена Кови: «Кто я такой?».

Перед ней стоял мальчишка! Ребёнок! Мечтающий о том, чтобы все взрослые на свете становились такими, какими случайно становятся в маленьком пространстве кабинки лифта, в присутствии открытого, веселого, любопытного мальчугана или девчушки. Моё прошлое сжалось в одну точку и превратилось в недавнее настоящее: без выводов, без опыта, без огорчений, без последствий. Осталось только будущее. Впереди меня ждет длинная, яркая, полная загадок и приключений биография. Её голос, Её запах, Её красота. Её любовь приближались ко мне и в предчувствии романтического события, зеленая трава под моими ногами желтела, засыхала и вспыхивала яркими короткими огоньками, горящей внутри нас страсти.


Глава четвертая. Уроки женской дружбы.

В каких бы местах я не бывал, там, где Она оставляла свои следы, яркими пятнами цепляла их моя память, создавала причудливые сюжеты. Новое чудо России – географический анклав, принимал гостей. Таксист среднего возраста перевозил компанию молодых сотрудников из города Калининград в Светлогорск. Я и трое моих коллег. Все девушки. Новая корпорация, гораздо пожирнее, калорийней предыдущей; второй счастливый билет, после педиатрического факультета. Маленькая компания, в которой я начинал сдавать себя в аренду, достаточно мощно разогнала свой продуктовый локомотив и больше не нуждалась в революционерах. Ей сегодня нужны были послушные машины. Ньютоновская механика не работала в моём атомном реакторе. Ядерная физика становилась неуправляемой, а компания уже не нуждалась в столь бурной цепной реакции. Молодой босс, во власти стратегии компании, попросил меня убраться вон. Ладно, переживу, главное копилка со знаниями осталась со мной! И новый коллектив, на сто процентов женский! Дружище, спасибо, явно не обошлось без твоего интереса.

В машине Ростовский дерби с комфортом разместился на заднем сиденье между жарким Краснодаром и душевным Волгоградом. Сидел и слушал таксиста. От чего так получается, что самыми стойкими и преданными патриотами, отлично разбирающимися в вопросах государственной политики, становятся таксисты? Видимо, заводя мотор машины, их мозг напрямую подключается к коленчатому валу, и мысли одновременно начинают крутиться с колесами автомобиля. Слова сыпались праздничными конфетти в новогодние выходные. Самая современная, стремительно развивающаяся, богатая залежами бесценного янтаря и коньячными разливами область, гордилась своими уникальными курортами. Таксист, в придачу к своим профессиональным способностям, видимо подрабатывал в правительстве. Он собственноручно отклонил предложение немецкой делегации навести в регионе порядок, и пообещал им защищаться с оружием в руках, если хоть одна «фашистская гадина» сунется на его историческую родину устанавливать новые порядки.

Родина старалась сама. В тот год большая федеральная трасса начинала пронизывать асфальтом тощие внутренности области, окруженной идеологическими врагами. И самая большая гордость патриота-калининградца – супруга президента! Красивая и интересная женщина. Чтобы не сбивать кураж таксиста, я скромно промолчал о своём земляке, знаменитом писателе Александре Исаевиче Солженицыне. И, конечно же, ни словом о Горбачеве из Ставропольского края. Боюсь, он вытолкал бы нас из автомобиля и оставил на обочине, так картинно стенал патриот про развал Советского союза.

Мои уши слышали одно, а глаза видели совсем другое. То, что видели мои глаза за окном, можно сравнить со знаменитым рассказом Чехова. С острой зубной болью обратилась Пруссия к русскому фельдшеру. Посмеиваясь, и обвиняя Пруссию в невежестве, Россия принялась лечить капризного немца. Вот какую «хирургию» я увидел за время своего путешествия.

Приоткрыв окно, водитель щелчком выбросил тлеющий окурок на дорогу. Узкий асфальт вдоль дороги сжимают толстые деревья, так Пруссия бережет свою природу, не давая разрастаться шоссе. Русский дух несет машину на бешеной скорости, превышая дозволенные пределы, нет в России водителей, которые не любят быстрой езды. Сталкиваются воздушные массы встречных автомобилей, дух захватывает. Сигналят во всю мощь знакомые шоферы, приветствуя друг друга. Прорвался русский дух между стволами деревьев, и заросла от его жизненной силы природа высоким бурьяном. Исчезли давно прусские фермеры, а русские все ещё не разрослись. Вылез из бурьяна современный европейский коттеджный поселок, нет привычных трехметровых стен между домами. Зато есть Петровичи, Васильевичи, Матвеевичи, кричат и днём и ночью на всю Ивановскую – от их крика ещё сильнее зубная боль в Пруссии. Выросли уродцы советской архитектуры между прусскими черепичными крышами. Стонет каменная кладка мостовой под жирными мусорными пакетами вдоль дороги. А Пруссия в ответ органным звуком Баха мучает русского человека. Нет, Бах и орган никогда не влезут в русскую душу. Такую музыку можно слушать только зажмурившись, крепко зажав уши ладонями. А откроешь уши, вольется орган вселенской печалью в русскую душу, сожмет сердце величие звуков, раздавит, растворит, обездвижит бренное тело. И название какое причудливое: «Реквием» – гимн смерти! Калининград такой же Кенинсберг, как Санкт- Петербург был Ленинградом, Раушен такой же Светлогорск, как Нижний Новгород – Горький. С чего бы я это взял, дружище? А вот доказательства. Спросите у любого калининградца, какая самая красивая и главная достопримечательность в вашем городе? Вам непременно назовут Рыбную деревню и Кнайпхоф – остров Иммануила Канта! Мой приятель детства сегодня живет в Швейцарии, в городе Люцерн. Рыбная деревня, словно кусочек вырванной там жизни. Две по двести метров улицы абсолютной иллюзии. Пастельные тона изображений на боковых торцах зданий, черепичные красные крыши, маяк со смотровой площадкой, Шкиперская гостиница ждет своих постояльцев, дома окрашены в спокойные тихие цвета эко стиля. И тихая набережная с зонтиками кафе и уличными резными фонарями. Нет, это не наяву, это сон. Этот сон снится одиноким брошенным кварталам «хрущевок», с пустыми мертвыми глазницами. Смертельно больные дома уже никому не нужны. Поднимитесь на смотровую площадку маяка и оглянитесь вокруг. Всё! Вы проснулись, Европа исчезла – мы в России. Какой то уродливый серый кубизм. И прямо перед глазами самый большой брошенный, пустующийкошмар Калининграда. Одно из самых высоких зданий города, символ Советской республики, застывший во времени «долгострой». Причудливая пугающая табуретка без сиденья на тонких ножках. Печальные беззубые окна смотрят на окружающий пустырь. Никак не приживается эта архитектура к месту разрушенного войной и советской идеологией, старинного прусского замка. «Дом Советов, как дом Привидений»,– скажет вам любой калининградец. Вот такая путаница политических перемен и кровавой войны. И ещё одно исконно русское место в самом центре города. Нежилой квартал острова Иммануила Канта. Красивый Кафедральный собор в готическом стиле с музеем и органным залом вместе с парком через Медовый пешеходный мост соединяются с Рыбной деревней. Вокруг колонной усыпальницы кованый забор, внутри усыпальницы большая каменная гробница. И массивная надпись имени Канта и годы жизни. Просвещенный человек, одна из ключевых фигур философов гигантов, вытолкнувших человека из системы детерминизма причинно-следственных связей свободой и любовью. Подарив нам «Бытие», которое не подчиняется законам материи, признав бога внутри нас; вдруг оказался приверженным антисемитом! Как же так, Иммануил, ведь это же одна из основополагающих идей фашизма, превосходство расы, где же твои моральные «максимы»? Огонёк уважения в моем сердце сразу потух. Спас юмор местных жителей, Кант стал своим: «Был прусский, а стал русский!». А раз Кант наш, значит антисемитизм не идеология, а хитрость или выгода, или кураж какой обиды. А это уже русским духом пахнет, теперь гораздо легче, когда нет расизма. Возле могилы Канта, я вступил в горячий спор с экскурсоводом, чуть до драки не дошло. Причиной скандала стал разговор о безумной идее Родиона Раскольникова намеренно убить старуху процентщицу. Я придерживаюсь мнения, что здравомыслящий человек может убить другого человека только в состоянии аффекта. Пусть даже и задумал Раскольников убить, но в момент замаха топором, должен бы сверкнуть разум, управляющий человеческими действиями: разум – откинул топор или больно стукнул, но не убил; или аффект – нанес смертельный удар. Уважаемый Кант, рассудите нас, есть свобода выбора, или нет?

Еще чуть поодаль стоит барельеф немецкому узколобому общественному деятелю Юлиусу Руппу. Вот его прогрессивная мысль, высечена на граните: « …кто не живет согласно истине, которую он признает, сам опаснейший враг истины…» Какую истину упоминает Юлиус, может истину министра Гебельса? Так Нюрнбергский процесс всенародно признал истину Третьего рейха преступной и смертельно опасной для многих народов, виновные в геноциде были даже казнены. И другая история, уже произошедшая с моим поколением советских граждан. С какой тяжелой болью утраты я расставался с пионерским галстуком: «снимай уже «ошейник» с себя, всё кончено»,– подначивали меня более прогрессивные ребята. Юлиус наверно хочет убедить всех рожденных в СССР в том, что мы сегодня сами себе предатели? Может он прав, а может мир гораздо сложнее, чем прописные истины, которых мы придерживаемся, и всё течет и меняется и даже истины. Ну, что, совсем я запутал тебя, дружище. Россия бывает и такой! Приезжай в Калининград и решишь сам: то ли это Европа в период её упадка, то ли Россия на начальном пути к цивилизации.

Так за непрерывным монологом таксиста мы въехали в Раушен. Курортный городок на берегу Балтийского моря. Августовское солнце старалось изо всех сил, здесь его хватало максимум на плюс двадцать два. С Балтики тянуло прохладой; нет, вру, для меня, южанина – жутким холодом. Решил искупаться в море. Студеная вода обожгла кинжальной свежестью, выгнала обратно на берег. Вспомнил сразу Её слова: «Я не люблю купаться, я люблю смотреть на море, люблю его запахи, люблю его шум, люблю его краски». Теперь понятно, откуда такая романтика, навеянная северной водой. Но я ведь не балтиец, я южанин. Обожаю ласковые объятия морской воды, раздутое искаженное морское дно, кружение бурлящих волн и полет с высоты утеса навстречу мягкой воде, словно короткий сон с полетами наяву. Море научило меня плавать, море лечит мои болезни, море греет мою душу. Я люблю купаться и сливаться с прозрачной живой стихией родной планеты. Вечная слава теплому морю, почти как у Чуковского. На обрывистом склоне балтийского берега, между голых змей корневищ деревьев, сидел черный бородатый ворон. Блестящей красоты птица, размером с беркута, в свободной жизни казалась очень мужественной и грациозной, как вороной конь. В родном городе живут сороки, серые вороны, грачи, редко галки, но этот крупный воробей у нас не встречается. Увидев первый раз в природе черного ворона, я сразу загадал желание, ведь шансов найти кусочек янтаря был ничтожный. Море было спокойным, шторма не ожидалось, весь янтарь спокойно спал где-то на дне Балтики.

В аудитории началась учеба. Сколько можно? За окном было гораздо интересней. Странный, совершенно необычный для меня алгоритм погоды. Сгущались тучи, шёл дождь, и ветер тут же разгонял, освобождая солнце; и снова вдруг тучи, дождь и ветер, налетая с неба, разгонял непрошеных хулиганов. Будто сторож охраняет спелые яблоки у себя в саду. И так снова и снова. Тоже мне курортный климат, правда, в Сочи не лучше, заливает и там. Вот только море в августе очень теплое! Забегал я глазами по лицам в поисках чего-то более интересного, и взгляд вдруг наткнулся на девушку в красном. Она сидела в первых рядах, на местах для интеллектуалов и карьеристов. Да, дружище, та самая девушка из песни. Теперь я знаю, кого увидел Крис де Бург в ночном клубе. С той лишь разницей, что у Криса это были воспоминания и фантазии, а у меня здесь и сейчас сидела настоящая девушка. Спасибо Крис, теперь благодаря твоей песне мы, мужчины, всегда будем помнить, в чем были одеты самые важные в нашей жизни девушки. Кажется, черный ворон не стал затягивать с исполнением желания, и интересное приключение начиналось. Про янтарь я тут же забыл. После короткого перерыва мы сидели рядом друг с другом. Скучные маркетологи тут же были забыты. Глаза в глаза, почти как щека к щеке.

–Привет, тебя как зовут?– легче вопроса не существует, как первое слово «мама» в детстве, так и этот первый вопрос в песочнице.

–Меня Юлия, а тебя?

Я замер. Опять началось? Уважаемый Гераклит, где же Ваша великая тайна времени? Та же самая река заполняла новую аудиторию, я уже по пояс сидел в воде. Интересно, каким же будет следующий ответ?

–А из какого ты города?– набрал я побольше воздуха в легкие.

–Из Санкт- Петербурга.

Опять роковая столица. Внезапно мое тело провалилось с головой в одну и ту же реку, запас воздуха очень пригодился, и только память поплавком вынырнула на поверхность. Память о нашей последней с Ней встрече. Река времени была кристально прозрачной, и я видел всё как в документальном кино. Кино про события, когда мы пытались окончательно разделить нашу жизнь пополам. Одним словом – опять расставались. Я размахивал руками, без умолку делал комплименты, хвастался и непрерывно смешил. Этот чудный звук Её смеха, отскакивающий от белоснежных зубов улыбки, никогда не давал мне покоя. Я пугал серых прохожих своей красной курткой и свистящими взмахами рук. Она выбрала для нас суши бар и поспешила спрятать меня от окружающих культурных людей. Что такое суши, я тогда ещё не знал, и корейская кухня была для меня в диковинку. Какая прекрасная полярная ситуация: первый раз пробовать суши и последний раз ужинать вместе с Ней. Можно сразу два желания загадывать! Опытный официант грациозно вынес на деревянной дощечке рисовые бобины. Рис был чем-то болен, весь покрылся красной калифорнийской сыпью. В серединке почти шевелилось что-то живое. Для уничтожения этого живого подали едкого соуса, черно-коричневого нефтяного цвета. Жгучая паста светло-салатного оттенка необходима была для контрольной ликвидации. Все было украшено имбирем, с подозрительно интимным оттенком лепестков. Из приборов были только деревянные ложки с отломанными лопастями. Слухи о том, что это вкусно будоражили мой интерес. Руками нельзя, вокруг люди культурной столицы, степенно кладут размокшие валики в рот, ловко перебирая обломками ложек. «Возьми палочки!» – смеется Она, пододвигая прибор. Увы, забытая хирургия сегодня пригодилась бы, но пальцы, к сожалению, научились проворно перебирать только бумажные купюры. Выпадали палочки, крошились ролы, голодный живот жалобно урчал. Я продолжал играть, видя перед собой только Её улыбку. Как трепетно и свободно дышат мои эмоции, когда Она рядом. Никаких границ – одна радость. Проведя короткий устный инструктаж, Она наконец, встала сзади и взяла мою ладонь в свою руку. От Её дыхания и теплоты упругого тела, палочки совершенно отказывались служить. Я повернул кисть и нежно, едва касаясь мягкой кожи, заполнил пленительную пустоту между Её красивыми пальчиками. Короткой, сильной женской страстью своей ладони, Она съедала свое томление за мной. Так сильно Она соскучилась, что едой совершенно не занималась. Запустив пальчики другой руки в мои волосы, Она с трудом прошептала: «Мне пора, меня ждут». Всё. Счастье между нами закончилось! Она следила за временем. Где то там, в самом сердце большого города, Её ждал будущий избранник, человек, рядом с которым Она никогда не будет следить за временем. С тяжестью новых обязательств мы покидали ресторан. Единственный и последний романтический ужин в наших коротких встречах.

Она провожала меня до станции метро «Технологический институт». Обязательства подгоняли нас в спину, повисший над головами вопрос отношений, делал нашу походку легче. Эскалатор поглубже прятал нас под землю, подальше от накопленного нашими жизнями склада нужных вещей.

–Метро! – вдруг сообразил я.

–О чем ты, милый?– переспросила Она, поздний час мешал свободе мыслей, телефон разрывался чужой тревогой.

–Наши отношения как подземка. Сначала наши сердца прятались здесь от нас, а потом когда они заговорили с нами, мы сами начали прятаться здесь от других. Наши встречи – светлые станции, наши расставания темные пролеты. И снова красивые яркие станции. Вот, что такое наши отношения. Это так ясно мне и тебе, и так непонятно другим. Рельсы как наши судьбы, одна твоя ниточка, другая моя. А шпалы наша любовь. И будто линия кольцевая, без прошлого, настоящего и будущего,– сыпал я художественными образами, аксиома параллельных прямых и следствия наших чувств простой геометрией соединяла истории наших жизней.

Думаю, Евклид был не только математиком, но и философом. Вклад его учителя Платона не прошёл бесследно. Но древним грекам не развязать наш гордиев узел. Нужен русский! Через две тысячи лет после смерти Евклида родился такой русский. Николай Иванович Лобачевский. Непослушный, дерзкий мальчишка, выдумщик и проказник. Смог увидеть мир в ином пространстве. Как же всё просто: через точку, лежащую вне прямой линии можно провести бесконечное множество параллельных прямых. Я всегда тянул эти прямые в своей голове по прямой плоскости в самую бесконечность, и они у меня никогда не пересекались. Лобачевский взял заварник для чая и расчертил его параллельными прямыми, и в самых выпуклых местах прямые искривлялись и заползали друг на друга. Чуть позже Эйнштейн нашёл эти искривленные пространства во вселенной и подтвердил гений Лобачевского. Одна аксиома смотрит в зеркало на другую, картинка вроде одна, но изображения перевернутые. Ведь он сумел создать неевклидову геометрию; моим серым клеткам осталось только понять – чудо это или математика? « Эх, ты, гуманитарий непонятливый!» – шутил мой отец, ставя мне мат в очередной шахматной партии. Я как-то попросил его помочь с этой игрой, мои одноклассники давно смеялись над моими быстрыми поражениями. Сыграли партий десять, всё тщетно, бил меня отец в шахматы беспощадно. «Достаточно, последняя партия далась труднее всего! Молодец! Можешь играть с друзьями, просто будь чуточку внимательней!» – по-советски благословил меня отец. И тут вдруг с первых игр у моих соперников возник справедливый вопрос: «Как, опять «мат»?»– вот так пошли шахматы после игр с отцом. Только один Серж остался непокоренным. Математика Лобачевского в сердце гуманитария сделала своё дело. Она помирила верующих и агностиков; красноармейцы остались такими же героями, как и белая гвардия, капиталисты подружились с коммунистами, западники со славянофилами; гетеросексуалы с гомосексуалами; алкоголики с трезвенниками, больные со здоровыми; дураки с умными. Президентская республика помирилась с конституционной монархией; первый император России, погубивший свою семью ради величия отечества, помирился с последним императором, погубившим отечество, ради спасения семьи. Мастер Лобачевский, спасибо, за новый мир. Дружище, чувствуешь, как человек приближается к твоим тайнам?

–Милый, ку-ку! Уже час ночи, мыслитель мой, пора расставаться, – ввернула Она, возвращая мои мечты обратно в метро.

Я опять опоздал; уже на третий прошумевший мимо нас поезд. Бабочки моего взгляда зашелестели по Её прическе, нежно запорхали по лицу, спустились на стройную шею, подлетели к ладоням, с легкостью приподняли Её руки и положили под свои кисти. Она притянула меня к себе, и нежные полные губы прикоснулись к моему внутреннему миру. Наши судьбы вновь соединились в бесконечно длинном медленном поцелуе. Теперь бабочки порхали внутри нас, слегка прикасаясь к чему-то очень чувствительному и необъяснимо повсеместному. Голова кружилась, сердце пульсировало чаще, два наших чувства сливались в одно целое, невероятно сильное и непобедимое. Я на две секунды открыл глаза, насладиться видом целующейся девушки. В эти мгновения любая девушка бывает совершенно искренней, настоящей и прекрасной. Становится такой, какой мужчина мечтает видеть её всю свою жизнь. Наступила моя очередь отпустить Её. Год назад, после красочной встречи в Рощино, Она смогла это сделать со мной. Подъехал очередной вагон, и я, волевыми усилиями разъединяя слипшиеся пальцы, спрятался в шипении железных створок. Непоседливый поезд следил за расписанием. С силой зажмурившись, чтобы милый образ не уменьшился в измученной событиями наших отношений, крепчающей с каждой эмоцией, памятью; я медленно погрузился в чёрный тоннель метро, увозя с собой лишь то, что не мог оставить с Ней – мою первую любовь. Через десять мгновений по имени годы, растаявших в моем прошлом, очередной электропоезд снова суетливо бежал к освещённой станции «Технологический институт». Уже без меня. Он вёз своих пассажиров с заботой об их времени, наслаждаясь переплетением человеческих судеб. Студенты обсуждали новую лекцию профессора; служащие перевозили важные документы между своими учреждениями; военные выполняли очередной приказ министерства обороны; мамы думали о том, что будет кушать семья на ужин; предприниматели вынашивали новые идеи об увеличении прибыли; пожилых, как обычно, заботили мысли о нерадивом младшем поколении; а дети, не выпуская родителей из поля зрения, катались просто так, радуясь звукам движения поезда. Вагон машиниста ещё на скорости погружался в теплый свет тихой станции, как что-то маленькое вспыхнуло внутри, мгновенно превращаясь в оглушающие звуки мощного взрыва. Пламя, обжигая лица людей, в одно мгновение превратилось в удар. Страшная варварская неукротимая волна, распространяясь со скоростью звука, разлетелась во все стороны. Она выбила все стекла в вагоне, разорвала на куски и вывернула наружу железные створки дверей, согнула поручни, сломала сиденья, сорвала обшивку вагона, оголяя и разрывая электрические цепи, погрузила всех в темноту. Сильнее всего досталось мягким беспомощным жизням случайных пассажиров. Свирепый вихрь, ломая кости, разрывая части тел и одежду, забирая жизни, бил их об стены вагона, бросал на пол, сталкивал между собой. Беспощадно смешивал железо, стекла и плоть в одно целое. Распространяясь во все стороны, избивая вагон и людей, волна постепенно теряла силы. Вырвавшись из вагона через разбитые окна и разорванные двери, волна соединилась с воздухом, превратившись в высокое, задымленное цунами. Двигаясь вместе с поездом, это цунами сбивало с ног, ожидавших на перроне людей, другие, более устойчивые, закрывая лица руками, отхлынули сами. Поезд, вздрогнув всем телом от взрыва, добрался до конца станции и резко остановился.

Искореженный металл разорвавшихся дверей с хрустом царапал глянцевый мрамор платформы. Постепенно этот мучительный скрежет начинал тонуть в стонах и криках раненых людей. Машинист обесточил поврежденный вагон и сообщил о случившемся диспетчеру. Движение по ветке тут же прекратилось, и мгновенно началась тяжелая работа наземных спасателей и спецслужб огромного города. А здесь, под землёй, находились пока посторонние друг другу люди. Но посторонними они были только до взрыва. С такой же невероятной энергией, с какой молекулы взрывчатых веществ разрушали пространства; людей соединяла общая смертельная драма. Женщины думали о пострадавших детях, обрывали телефоны скорой помощи, мужчины через разбитые окна вытаскивали мертвых и раненых. Вентиляция работала исправно, постепенно очищая станцию метро от едкого дыма. Стали чётко вырисовываться масштабы трагедии. Людей вытаскивали из вагонов и укладывали на перрон. Кровавые следы пятнами и разводами пачкали стенки вагонов, мраморные плиты, пол. Кровь пропитывала одежду и волосы, стекала струйками по бледным лицам. Десятки мужчин и женщин без сознания, молча лежали на полу, ожидая помощи. Для пострадавших людей уже выросли красивые цветы: у одних эти цветы будут стоять в вазах на больничных тумбочках, а кому-то лягут на могилы.

Мертвый вагон опустел, остались только следы для криминалистов. На станции стали появляться первые спасатели, носилки, одеяла. Крепкие горожане сопровождали сразу двоих, или троих раненых, двое мужчин подхватили под плечи тяжелого человека и волоком потянули к выходу, оставляя длинный кровавый след от самого вагона до ступеней. Одна за другой отъезжали машины скорой помощи, транспортируя выживших в НИИ Скорой помощи, в Мариинскую больницу, в Медицинскую академию.

Страшное известие о случившемся, тяжелой пощёчиной, до головной боли, ударило меня по лицу. Изуродованный вагон стоял в том самом месте, где мы целовались с ней в последний раз. К слезам расставания присоединилась кровь погибших людей, добавляя трагедии к моим душевным переживаниям. Скажи мне, дружище, какое ещё место на земле, может быть ближе к моему сердцу, чем моя многострадальная Родина? Что это было? Война, кровавая месть, безумие или техногенная катастрофа? Я уверен, Родина справится и с этой бедой, защищая свой народ от подобных беспощадных событий третьего апреля 2017 года в Санкт-Петербурге.


Девушка в красном внимательно смотрела в мои глаза и нежно улыбалась. Настоящие зеленые глаза, солнечным зайчиком на мгновение ослепили меня. Тугой, черный хвостик длинных крепких волос, мгновение назад, настроенный на работу, вдруг раскинулся копной женской свежести после перерыва. Пока это была единственная девушка в моей жизни, которую я считал своим другом. Дружба идеально легла на наши характеры и привязала нас. Время, проведенное с ней так же бесценно для меня, как время с друзьями из моего детства. Притяжение началось с одежды, как в поговорке. Она одевалась только в платья, сарафаны, редко в юбочный костюм. Я никогда не видел на ней брюк или джинсов. Полный гардероб красочных платьев. Для каждого сезона свой вид ткани, свой цвет. Цвет погоды, цвет настроения, цвет моды. Все цвета радуги в разных динамических оттенках, всегда к лицу и по фигуре. Занятия бальными танцами в детстве, вырастили из её тела и осанки совершенство. Ни бремя семьи, ни трое детей, ни ежедневная работа не смогли одолеть её грациозную природу. И время подняло руки и вывесило белый флаг. Внешняя красота заключила бессрочный договор с внутренним миром. Идеальный пример закона диалектики о форме и содержании. В разговоре я сразу обратил внимание на ноты доброты, дружелюбия и эмоционального ума. Этот ум сразу придал мне лидерских мужских качеств и спокойно смотрел на окружающих из-за широких плеч. С ней я говорил обо всем, что интересовало меня в этой жизни. Мои аналитические хитросплетения нисколько не пугали её, а попытки умного наставничества всегда воспринимались как игра, каковыми всегда и были у меня со всеми, кроме прямых подчинённых. С момента знакомства мы не расставались ни на секунду. Всегда рядом в работе, отдыхе и культурных программах компании. Табуированных тем между нами не было, но разговоров о чувствах, любви и сексе никогда не возникало. Поэтому мы так спокойно и уверенно держались внутри своего, почти женского, коллектива. Ярким примером её характера может стать гениальная игра советских актеров одного из лучших художественных сериалов моего детства: «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Яркие, универсальные человеческие характеры, выдержанные во многих жизненных ситуациях. Если моя первая любовь это харизма, воля и интеллект героя Василия Ливанова, то моя первая девушка друг – это мягкость, наивность и доброта героя Виталия Соломина. Вместе мы гуляли по набережной, катались на качелях, лезли босиком в ледяную балтийскую воду, покупали друг другу янтарь и со смехом проверяли камни на подлинность. Заказывали в кафе разное меню и менялись на половине съеденными блюдами. Она участвовала во внутренних собраниях, помогая подбирать необходимые для мотивации девушек слова. Поправляла мне галстук и счищала соринки с моего костюма перед важной презентацией, а в момент выступления, поддерживала кивками и тянула большие пальцы вверх, подбадривая мой сценический задор. С ней я даже выдерживал более трех произведений Баха в органном зале! Но всё хорошее заканчивается очень быстро. Кризис две тысячи восьмого года разбил наше подразделение в прах. Человеческие осколки, как универсальные пазлы разлетелись по стране и начали встраиваться в новые картины. Догадайся, дружище, в каком городе проходила церемония закрытия нашего отдела? В моих фантазиях Санкт-Петербург начал обрастать дурной славой! Город – реквием! Самый красивый и печальный реквием. Уважаемый Санкт-Петербург, не пора ли нам с Вами что-то поменять в наших традициях? Девушка в красном была коренная санкт-петербурженка, с её помощью я, наконец, смог рассмотреть город поближе и понять о чем так стойко и долго томилась Её девичья мечта. Хорошему другу по плечу любые перемены.

В дверь номера отеля «Ренессанс Санкт-Петербург Балтик», на Почтамптской улице настойчиво стучали. Тембр и трель бодрящих звуков был явно женского характера. Ничего хорошего для меня от босса не осталось, даже рекомендаций; да и я впрочем своим девочкам ничего не оставил, кроме радости. Я плохой босс. Слишком мягкотелый, а надо уметь рубить с плеча. Как можно девочек обижать, они живут эмоциями, тем более молодые, умные и хорошо воспитаны. Я пришёл новичком в их сформированную команду, за меня голосовал весь коллектив, и девчонки сделали для меня больше, чем я смог сделать для них. Но научиться рубить с плеча всё-таки пришлось, в скором будущем.

–Вставай уже, соня, половина седьмого, так много нужно успеть показать тебе, опоздаем в театра! – барабанила пальчиками Юлия. – С гостиницей повезло, всё самое важное и интересное рядом,– говорила мне она, раскладывая на столе принесенные бутерброды и заваривая чай.

Как же это приятно, когда о тебе заботятся просто так, безусловно! Все, что со мной случилось сегодня в течение одного дня можно сравнить только с головокружительной карьерой Наполеона Бонапарта, с той лишь разницей, что корсиканцу понадобилось тридцать пять лет, чтобы стать правителем Франции, а мне всего один день, чтобы почувствовать себя таковым. День пересечения времен, событий, размышлений в одной маленькой точке. Начало положила эпоха Возрождения. Номер в гостинице «Ренессанс», оказался самыми лучшими моими достижением. Легко достигать, когда за тебя платит компания! Какой бешеный взлет карьеры от узкой комнаты с деревянными короткими кроватями и разбитыми тумбочками. Какая пропасть между пустой многоэтажной безвкусицей советской архитектурной бессмыслицы города Сальска Ростовской области и отелем с безупречной мебелью, кроватью, интерьером и большой ванной комнатой в самом центре исторического Санкт Петербурга.

В бизнес-центр успели вовремя, до прихода итальянца. Высокий, стройный флорентиец, с острыми чертами лица, пронзительным взглядом и хитрой умной полуулыбкой глубоких философских решений, вошёл в аудиторию, чтобы достаточно плотно наследить в моих знаниях и памяти. Высокий умный лоб, с волосами, зачесанными назад, в точности как у моей подруги. Ах эти девушки, всегда выбирают по внешности, хорошо хоть владеют потрясающе сложным языком – языком интуиции, которая без ошибки позволяет тянуть им счастливые билетики. Интуиции, настоянной на знаниях. А знания – еда, знания – вода, знания – воздух, никак не меньше для таких умных девушек. Он представился, и я сразу узнал этого человека. Не только моя память, но и история цивилизации хранила на земле его глубокие следы легкой походки. Никколо Макиавелли. Это ренессанс, столица империи и поэтому «Государь». Всё очень логично, поэтому этот итальянец здесь. Монархия или республика, какая разница, история диалектики развития государств кружит свой хоровод в зависимости от влияний крупных социальных группировок. Решение важных государственных задач подразумевают любые методы, порой даже самые смертельно жестокие. Я задумался, отвлекся, с тяжестью в душе понял, что уже на протяжении пятисот лет, по окончанию труда этого гениального человека, все так и происходит, люди гибнут в процессе этих решений. Грамотный государственный менеджмент в одной емкости смешивает честность и ложь, доброту и жестокость; скрытность, лицемерие и хитрость, как главное оружие достижения политических целей. Страх перед правителем должен быть такого уровня, чтобы любовь не превращалась в ненависть – основоположницу революций и свержения власти. И только тирания и мотовство не вошли в список обязательных вещей правителя. Макиавелли с беспощадной иронией разрушал мои социалистические грезы о всеобщей справедливости. Армия, плавающий закон, пара сильных союзников и дело в шляпе. Государь готов успешно управлять народом! Макиавелли постоянно разминал плечи, вывихнутые на «дыбе» суставы постоянно болезненно ныли и отвлекали от слов.

«Осталось теперь только со всем этим родиться, ведь воспитать такой винегрет в одном человеке невозможно»,– иронично подытожил я, но на ус намотал. Придется брать себя в руки и идти в ногу с новыми моральными принципами. Так начался сегодняшний мой день. Макиавелли мне понравился – улыбается, значит мудр!

Прямо из богатых парадных дверей мы окунулись в прохладу столичного утра. Удача преследовала нас по пятам и даже периодически обгоняла. Вот и сегодня мы попали в редкую тридцатку солнечных дней Санкт-Петербурга. А солнце и Исаакиевский собор это незабываемое впечатление. Величие только в нем, в остальном изящество. Это так неожиданно и так колоссально вдруг вот так, внезапно, увидеть впервые в жизни, самое грандиозное человеческое создание в этом городе. Что то похожее я чувствовал, когда упал с забора и сломал руку. Когда впервые услышал по радио свою фамилию, как победителя в городских соревнованиях по спортивному ориентированию. Когда впервые сказал своей будущей супруге, что хочу создать вместе с ней семью, а через полгода после свадьбы, увидел две полоски в тесте на беременность. Испытывал примерно то же, что чувствует католический папа, сидя в резиденции базилики Святого Петра и смотрит на Исаакиевский собор. Жанр барокко возрождения хорошо, а классицизм кафедральной епархии лучше! Француз Монферран с достоинством поколотил Рафаэля и Микеланджело. Могучий лес из мраморных колонн, с каждой из четырех сторон собора, пугал своими размерами. Зайди в такой лес и всё, сразу заблудишься, как в русской поговорке, только сосен не три, а восемь. Статуи и барельефы, будто русалки и лешие затягивают глубже в густую чащу. Выше, под самым небом, гигантский барабан с золоченым куполом и колоннами поменьше, занимает первое место в сердце любого жителя России, когда лучи утренней зари отражаются от него золотым водопадом. Да и солнечный закат не хуже, обжигает величием мою скромную жизнь. Мы стоим вдвоём на площади, и безотрывно смотрим на собор.

–Да, я тебя понимаю, мне привычней,– первой выходит Юлия из гипноза и возвращает меня обратно в город.

Идем налево, к Неве, по Вознесенскому проспекту. Через сто метров новое событие, новая история и новые воспоминания. Табличка на фасаде исторического здания Святейшего Синода выпирала золотыми буквами: «Президентская библиотека имени Б. Н. Ельцина». Я притих, настраивая беспроводную сеть библиотеки в своем телефоне. Храм знаний открыл жесткие диски и электронные символы воспоминаний, матрицей заполнили моё настоящее, недавним прошлым. Там в прошлом тоже была библиотека, маленькая провинциальная, увядающая после краха советского государства. Столы в читальном зале были убраны, и вместо них стоял ряд кабинок, огороженных шторками. Мой новый паспорт, на котором ещё выдавлена аббревиатура СССР, последний раз печально смотрел на меня. Он исчезнет к концу этого года вместе со страной. А моё настроение, наоборот, было отличное, я предчувствовал важное событие. Комиссия отметила в журнале прихода новую персону, и я прикрыл шторку кабинки, оставшись наедине с бюллетенем. В эти мгновения я ощущал себя Христофором Колумбом! Впервые, за тысячелетнюю историю моей Родины, маленький человек с карандашом в руках решал, кто будет его правителем. Миллионы россиян, понимаешь, как один, решали, кто завтра будет президентом республики. Я сидел в кабинке и осознавал, какой новый колоссальный рывок происходит в глубине моей Родины. Этот прорыв назвали демократией. Только два колоссальных прорыва приходили мне в голову сейчас: отмена крепостного рабства в 1862 году Александром 2 и революция 1917 года принесшая социальное равенство, и окончательно закрывшая вопрос фамильной монархии в России. А сегодня третий прорыв, и я его почетный участник. И маленькая галочка в бюллетенях россиян, взвалила ответственность за будущее новой страны на плечи Бориса Николаевича Ельцина. В первом же туре, страна как один человек, по сути, отправила Горбачева в отставку, и миллионы галочек уничтожили Советский Союз. Вот вам и галочка, кто мог представить себе её силу? Моя «красная» любимая родина исчезла, успев все же выполнить свою главную миссию современной цивилизации – сильнейшая держава в мире победила безумие фашизма и спасла мир от гибели! Спасла! Нет больше генеральных секретарей, нет больше пионерских галстуков, нет больше пропаганды классовой борьбы, а есть великая победа народов Советского союза, которых объединила кровавая революция. Возможно все жертвы гражданской войны, сталинских репрессий и жертвы распада СССР в кураже демократии, были налогом на добавленную стоимость к высочайшей цене победы в Великой Отечественной войне, и как следствие, полной победы во Второй мировой битве народов. Советский Союз справился и исчез, оставив глубокий патриотический след на страницах истории моего родного отечества. Вернулась Россия и новый президент Борис Николаевич Ельцин, законным путем сменил на посту министра – председателя Временного правительства Российской республики Керенского Александра Фёдоровича. В тысяча девятьсот семнадцатом году его обошёл более удачливый односельчанин из Симбирска – Владимир Ульянов. И только сегодня демократия победила и вернулась, давая свободе второй шанс. Да дикая, да необразованная, да неповоротливая. Но все-таки велосипед демократии изобретен ещё разок, и он покатится по посвежевшей Родине, постепенно совершенствуясь и развиваясь с годами; велосипед старой, давно позабытой, рыночной экономики. Теперь дело за дорожными службами, по таким ухабам даже горный аппарат не долго выдержит. Вернулись инвесторы и предприниматели, сбежавшие и обобранные революцией пролетариата. Результаты всенародного голосования на выборах в 1996 году, хоть и в два тура, но окончательно и бесповоротно приговорили КПСС. Борис Николаевич Ельцин закончил свою жизненную миссию – навсегда стёр призрак коммунизма с лица России. Разбежались республики, в большинстве своем с миром, живут теперь гражданским браком друг с другом. В тот же, первый год свободы, по результатам городского референдума Ленинграду вернулось родное имя: Санкт-Петербург.

Всё! Связь прервалась, я вышел из матрицы библиотеки и очнулся. Борис Ельцин с этой секунды стал для меня одной из ключевых фигур истории моей Родины.

–Ну, прочитал табличку? Яснее взор, понятней жизнь? – спросила Юлия, слегка улыбнувшись. – Пойдём дальше, вон, кажется, Пушкин уже что-то сочиняет возле памятника!

«Пушкина я люблю», – подумал я, поворачивая голову к новому чуду планеты. Санкт-Петербург, я начинаю мириться с тобой! Через мгновение мы стояли рядом с Пушкиным и вместе смотрели на статую. И каждый из нас думал о своем. Шедевр Фальконе пока не превзойден в монументальной пропаганде. Петр Первый, пожалуй, сильнее маршала Жукова на Красной площади. Мои мысли были свежи лекциями Макиавелли, и в образе бронзового всадника я высматривал для себя символ государственной политики. Вздыбленный конь Петра Первого представлялся мне кнутом для челяди, толпы, народа; как символ страха перед сильным правителем; а распростертая рука казалась пряником, символом поощрения послушных подданных. Одним словом настоящий классический «Государь» Макиавелли. Больше одного слова в присутствии Пушкина, основателя русской словесности, я сказать не решусь. О своем любимом царе всё сказал сам поэт. А слово гения сильнее всякого действия. Его слово может превратить самое грандиозное дело в призрак, и наоборот, раздуть мыльный пузырь до невероятных размеров. Слово сильнее дела, особенно когда слово и есть дело. Вот и Пушкин окрестил бронзового царя «Медным всадником» на веки вечные. Был бы жив Фальконе, подал бы на Пушкина иск в суд за оскорбление. И носился бы поэт по своей короткой жизни с двумя бронзовыми статуями, которые он упорно считал медными: статуя Петра Первого Фальконе и статуя Екатерины Второй, попавшая к нему как приданое невесты. Семь лет Пушкин силился продать свою статую в двести пудов, и наконец, продал за три тысячи рублей ассигнациями, вдвое меньше предполагаемой суммы, заводчику Берду. Видимо от обиды на такую обузу, в сердцах, Пушкин и обозвал благородную бронзу, крепкую как сталь и устойчивую к коррозии, из которой вылита статуя Петра Первого; зеленой, мозглявой, темнеющей на солнце, медью. А ещё говорят, что о человеке нужно судить по его делам! Нет, с Пушкиным этот номер не пройдет, сказал «Медный всадник», значит медный и точка! Я смотрел на императора и думал о городе, который он подарил России, о силе его энтузиазма высшей пробы. Фактически недосягаемый пример для подражания. И Пушкин смотрел на любимого императора и думал, какого великого поэта подарил Петр Первый, окрестив в православной церкви его прадеда, генерал-аншефа Абрама Петровича Ганнибала.

Пушкин стоял на Сенатской площади перед памятником. Медный всадник делил эту площадь пополам, а площадь делила жизнь Пушкина на две части. Свободная жизнь повесы до восстания декабристов, и жизнь изгнанника внутри отечества – после. Его поэзия крылатыми свободными мыслями укрепляла замысел боевых офицеров. Конституция, федерация, законодательная и исполнительная власть, дума, отмена крепостного права, равенство перед законом. Какие знакомые и справедливые слова сегодня. А тогда, в 1825 году, эти слова убили сотни офицеров. Казнен близкий друг, поэт Рылеев, сосланы в Сибирь на вечное поселение лицейские друзья: Пущин и Кюхельбекер. Пушкин потерял свободу передвижения, право на неприкосновенность личной жизни. До конца своих дней поэт находился под неусыпным надзором тайной полиции, все письма вскрывались и подвергались тщательному анализу, а некоторые доходили до императора. Ради искусства Пушкин пожертвовал своей честью. Только находясь на службе у императора, он имел допуск к архивам, в которых он начал свой самый грандиозный прозаический труд. И один из героев этой последней работы сидел сейчас на бронзовом коне. Пушкин, дружище Иисус, мой вдохновитель художественного историзма! Каждая строчка, каждое слово, каждая буква «Арапа Петра Великого» звенит силой гения. Читать невозможно: будь это книга, журнал, или монитор компьютера; все страницы неоконченного произведения залиты кровью смертельной дуэли. Алые пятна расплываются, текут, заливают буквы, выдавливая слезы жалости, мешают читать. Как же это по-русски, довести ссору между родственниками до кровавой смертельной битвы!

–Юлия! Пушкин погиб!– каждый раз это событие режет моё сердце, будто свежая трагическая новость.

–Я знаю,– с сочувствием ответила она. – Пойдем, Эрмитаж уже открыт.

Мы направились через Сенатскую площадь в сторону Дворцовой. Все пространство было усеяно трупами погибших мятежников декабристов. Мороз уже насквозь пропитывал их изуродованные картечью тела. Где группами, где поодиночке лежали трупы, их кровь пропитывала утоптанный снег. Команда солдат уже приступила к ликвидации последствий. За одну ночь нужно было скрыть все следы первой настоящей революции. Лошади, пугаясь мертвых тел, резали полозьями окровавленный снег в сторону реки. Везти совсем недалеко, Нева рядом. Просторные проруби, как могилы, чернели холодной пустотой смерти. Тихонько крестя каждого мученика, солдаты хоронили своих соотечественников прямо в ледяную воду. Вот и Нева становилась святой. Великие святые русские реки! Принимая в свои воды окоченевшие трупы, Нева поклялась больше никогда не быть теплой. С этих пор каждая капля этой реки, за свою короткую жизнь, от Финского залива до Ладожского озера, в любое время года никогда не прогревается. От этого и не любят санкт-петербуржцы свой холодный, сырой, серый климат. Это им память от всех погибших революционеров. Другая команда солдат везет на площадь горы свежего снега, втаптывают сапогами кровавые следы мятежа, засыпают, будто готовят чистую бумагу для новых историй русских восстаний. Всё, дело сделано, мятежники пропали без вести, и концы в воду.

Стараясь не потревожить мертвецов, мы обходим погибших, постепенно выходя из одних исторических событий и сразу погружаясь в другие. По Адмиралтейской набережной, мимо «Царя-плотника» в сторону Дворцового проезда. Топор царя увлеченно звенел металлом, мешать ему мы не смели. Чуть ближе к Дворцовой площади мы услышали выстрелы. Опять началась революция. Неугомонный Санкт-Петербург – Петроград. Толпа людей вперемешку: матросы, солдаты, красногвардейцы и просто зеваки вроде нас с Юлей палили из винтовок по Зимнему дворцу. Я понял, скоро будут менять российский штандарт на красный флаг большевиков. После того, как прогнали императора, никто ничего не боялся. Даже наоборот – было весело. Веселей всего было пулям. Белизна колонн и позолота лепнины дворца добавляла праздности. Для пуль наступило время настоящей свободы и демократии. Они со звоном били стекла, трещали в деревянных рамах, с радостью выбивали зубы львиным маскам, кривели на один глаз головы ангелов. Охали каменные статуи на крышах от сквозных ранений в живот. Разлетались на осколки декоративные вазы, некоторые прыгали вниз, освобождая балюстрады. Тучи свинцовых мух со свистом залетали прямо внутрь дворца, пугая молодых девчонок. Девчонки визжали в ответ, пугая матросов в бушлатах. Даже самые смелые солдаты заливисто гоготали и картинно падали в обморок. Женский батальон Смерти – ужас как страшно! Да ещё и юнцы юнкера с инвалидами Георгиевскими кавалерами. Эти вообще звери! Одним словом неприступный бастион демократии. Девчонки хоть визжали, но отстреливались в ответ. Вдруг сквозь батальон прошла зыбь тревожных вопросов: «Где генерал? Пропал наш генерал? Найдем! Спасем! Освободим!». Бросился батальон Смерти на поиски своего командира. «Куда рванули, дуры! Держать позиции!» – кричит начальник обороны Зимнего дворца полковник Ананьин. Тщетно – девоньки уже ничего не соображают, высыпали на улицу искать своего генерала. Красные патрули тут же, без церемоний, спокойно отобрали оружие: «Всё, товарищи женщины, ступайте по домам! Ваша борьба закончилась!».

Где то вдали ухнула крупнокалиберная пушка. Крепкие выстрелы раздались со стороны Кронштадта, металлические болванки снарядов пролетели над головой и шлепнулись за площадью.

–Мазилы! Бить прямо по дворцу!– кричал Троцкий своим солдатам.

Но бойцы жалели Зимний, мазали заведомо, только пара снарядов чиркнула по крыше, сбивая изящные статуи. Так родился первый революционный каламбур: расстреляли Растрелли! Каламбур положил начало гражданской войне и массовым убийствам контрреволюционеров. А потом и самих революционеров – замкнутый круг.

–Товарищи, вроде «Аврора»! Точно «Аврора»? Это сигнал? Ура! – крикнул я в толпу ради шутки.

Добровольцы ринулись на штурм Зимнего дворца. Понесли человеческие волны за собой всех: и солдат, и матросов, и прочих зевак, вроде нас. Расшатали ворота дворца бравые балтийцы, хрустнули крепления и рухнули створки, придавив несколько ротозеев. От криков покалеченных в давке не выдержало сердце у одной из бойцов батальона Смерти: стресс, потеря командира, истерика – она стрельнула себя из револьвера; вот, пожалуй, и все жертвы штурма. Толпа прорвалась внутрь, а там уже свои, пехотинцы дивизии Свечникова, спокойно зашли во дворец, со стороны Невы через открытые двери. Семьдесят четыре года Великой Октябрьской Социалистической революции начали свой отсчет. Эрмитажу же без разницы, кто пришёл на экскурсию? Красный флаг плещется на ветру над дворцом или российский стяг – какая ему разница!

Эрмитаж рад всем гостям. Вот и мы уже внутри самого сердца Российской империи, большевики оттолкнули нас в сторону и побежали арестовать министров Временного правительства, а мы направились в кассу за билетами. Гражданство у нас российское, а не заграничное, поэтому денег на билеты вполне хватило. Билетёрша утверждала, что всё разграбленное во время штурма вернули во дворец, добавилось экспонатов во временаСоветской России, добавила шедевров и наступившая русская демократия после перестройки. Сердце города билось, перегоняя человеческие потоки сквозь коридоры и залы. Контраст убранства гостиницы, в которой я жил и Эрмитажа, меня сильно обескуражил. Почти всё, что ощупывал мой взгляд, имело какие-то элементы потёртостей. Я ожидал блеска и не видел. Будто электропоезда питерского метро, шустрые, четкие, рабочие; но не новые – затертые временем. Ковровые дорожки, лестницы, поручни перил, оконные рамы, ручки высоких дверей и блок аудиогида шептали истории с тусклым блеском. Значит пока не пришло время. Смотрительницы любых музеев: будь то краеведческий музей маленького провинциального городка, или Государственный Эрмитаж – неизменны на веки вечные; выходят из одной «Академии Смотрителей», подобно бортпроводницам из «школы стюардесс» и этого никто не в силах изменить. Эти женщины всегда, как компоненты какой-то музейной формулы, неизменно сидят на своих стульях и внезапно выплывают из своего вакуума; поучая, всех, будто только дураки вокруг. А убранство и интерьер можно освежить, был бы достойный бюджет и команда специалистов.

–Хватит браниться, пойдем! Сейчас искусство свяжет тебя по рукам и ногам, и ты вспомнишь обо всем на свете! – сказала мне моя спутница и помогла вставить наушники в уши. – Я буду молчать, чтобы никому не мешать.

Аудиогид монотонно бубнил, немного мешая мечтать, чуть позже привык, совершенно не замечая его разговоров. Добавить бы ему живости: ахов, вздохов, возгласов, вскриков! Цены бы не было такому гиду с междометиями! И ноги сами пошли, услышав сквозь его голос, манящий звук мировых шедевров, которые успела накопить рухнувшая царская империя.

Лакеи с величайшим трудом втащили по лестнице великолепную золоченую карету. Все бы хорошо с колесницей, но не хватает шестерки или восьмерки запряженных в неё лошадей и императора к ним в придачу. А без них выглядит эта красота как брошенный автомобиль во дворе, из которого украли все детали двигателя. А может, вернём карете хозяев? Какую-нибудь династию Ивановых, Петровых или на худой конец Романовых?

Пишет с фронта мой прадед письмо своей жене. Находится в госпитале в Баку после ранения головы в боях под Ростовом. В голове гудит, в ушах шумит, а в остальном вроде ничего. И через каждое слово шлёт поклоны: низкий и добрый поклон супруге, низкий поклон дочерям, низкий поклон матери, низкий поклон отцу, низкий и добрый поклон всем знакомым. Обидно за героя, двадцать пять лет прошло после революции, а холопская привычка бить поклоны так и не исчезла. Прошел прадед сквозь огонь сражений до 1943 года, и погиб со многими товарищами при форсировании Днепра. Вот и очередь Днепра пришла становиться святой рекой.

Нет, не надо нам больше царей, спите спокойно, Владимир Ильич! Лучше служить отечеству вместе с избранным президентом с высоко поднятой головой! Или опять привыкать бить поклоны?

Чем глубже в музей, тем интересней! Основателю Санкт-Петербурга выделили Малый тронный зал. Ох и задал бы вам перца царь за малый тронный зал, отведал бы ответственный исполнитель за такой подарок главному царю России, тяжелой императорской трости. А где же трон? Неужели это маленькое кресло? Представить только с каким бы трудом втиснулся царь на это сиденье, а когда закончилась аудиенция, попробовал встать с него. Перепуганные придворные с трудом тащили бы трон за ножки, пытаясь освободить царя, осыпающего матерщиной русское головотяпство. Улыбнулись мы трону «малышу» и дальше пошли. Слегка пригибаясь под опасно низко висящими люстрами, быстро проскочили в галерею героев отечественной войны 1812 года. Я был поражен ясностью лиц, бешеной воле стремительных взглядов, и гордой осанкой всех изображений генералов. Со свежих портретов смотрел лоск потомственных аристократов голубых кровей. Смешай эти портреты с современными генералами и каждый человек безошибочно определит, кто рожден в СССР, а кто в Российской империи. Сразу видно блестящий результат социалистического режима по вытравливанию всех следов былой имперской аристократии из черт высших офицеров.

В Георгиевском зале всё по-другому. Он совершенство! И мрамор, и трон настоящего блеска и внушительные размеры. В таком зале я и представлял себе первый бал Наташи Ростовой. Я думаю и Она, моя первая любовь, танцевала здесь в своих девичьих мечтах. В зале французских собраний удобно разместился вольнодумец Вольтер. Мастер Гудон великолепно справился с хитрой улыбкой философа, выдвинутая челюсть Вольтера смеется над социальными догмами современников, открывая тем самым дорогу просвещению и новым взглядам в науке и образовании. Золотая гостиная, после потертого бордового будуара, внезапным блеском ослепила глаза. У меня застыли руки, застыли ноги, застыло сердце. Желтое тепло, вливаясь через окна постепенно отогревало тело, но новое поразительное открытие, заставило вновь замереть над стеклянными стендами.

Камеи. Выпуклые миниатюрные барельефы лиц девушек и юношей, флора и фауна, целые картины ломали пределы человеческих возможностей. Какие инструменты, какая полировка, какая невероятная фантазия художника могут создавать такие чудеса? Я застыл и смотрел, чувствуя, что превращаюсь в сороку-воровку. Мне хотелось украсть все представленные геммы и подарить их каждой девушке, которые вкладывали в меня частички своей души, веря в силу женской любви. Вот они эти частички ваших чувств – камеи и инталии. Они материальны, их можно увидеть, потрогать и, самое главное, подарить. Именно эти камни, оживленные теплом золотой комнаты, с добавлением блеска позолоченного купола Исакиевского собора сквозь прозрачное окно, могли бы стать материальным символом вечной любви. Вот так в Эрмитаже, вдруг мгновенно соединились эти две вечные противоположности – духовное и материальное. Хоть и была императрица Великой, в кровавой схватке захватила трон, управляла громадной страной и армиями, бунты усмиряла; а все же оставалась женщиной. Несли слуги неподъемные сундуки с камеями и инталиями во дворец к Екатерине, хлопала довольная, в ладоши, смягчалось крепкое сердце крохотной государыни. Задержавшись у каждого камня по несколько минут, с трудом я расстался с коллекцией.

Пройдя через несколько залов, я услышал петушиный крик. Как и здесь голосит? Я живу в своем городе в новостройке на двенадцатом этаже. Огороженная территория, подземная парковка, грузовой и пассажирский лифт, камеры видеонаблюдения, консьержка и свои дворники со снегоуборочными машинами. Но стоит мне летом открыть пластиковое окно, чтобы освежить воздухом комнату, как звуки природы врываются многоголосыми аккордами в уставшие от городского шума уши. В старой гибнущей лиственной роще, зажатой между заборами строительной площадки и утрамбованной всегда свежим мусором, пускает красивые трели соловей. Старается, поет до самой зари. А утром, чуть свет, его сменяет напарник – петух. Кукарекает в хоре с кудахтаньем кур, прогоняя ночных бесов. Собаки дерутся и брешут, подвывают безо всякого расписания, в любое время дня и ночи. И город уже не город, а большая деревня! И такие большие деревни по всей России. Нет у нас городов! Неужели и Санкт-Петербург тоже оказался большой деревней? «Прикройте окно, петух мешает аудиогиду!» – хотел было крикнуть я, входя на звуки природы. Но нет живого петуха! Это механическое чудо собрало вокруг себя людей. Как в сказке: принцесса собирала вокруг себя придворных дам, целуя свинопаса за механического павлина. Купил Григорий Потемкин эти часы мастера Джеймса Кокса из коллекции герцогини Кингстон, чтобы выменять железного «Павлина» на поцелуи императрицы.

Легкий звон часов постепенно затихал в новых коридорах. Я так ждал, дружище, когда же появишься и ты, без встреч с тобой не бывает в мире искусства. Сегодня голландцы порадовали вдвойне. Целый диптих Робера Компена изобразил тебя в младенчестве и мертвым, только снятого с креста. Пусть простит меня голландец, но икона, нарисованная акварелью с твоим изображением, подаренная мне от Неё в юности, стала гораздо ближе влюбленному сердцу.

Дальше, шагая через новые интерьеры в стиле историзма, коридоры открылись высокими дверями в главном зале парадной анфилады, и один из подлинников Леонардо да Винчи вернул в мою память трагедию одной жизни. Прабабушка, та самая женщина, которой прадед писал письмо с фронта. После гибели мужа она осталась вдовой навсегда. В глубоком детстве я помню её ещё живой и здоровой, перед тем как страшная болезнь начала проговаривать тело к заточению в камере одиночке и постепенному глубокому параличу. Болезнь Паркинсона медленно и неотвратимо сковывала движения, калечила суставы, сжимала в камень мышцы, выдавливала крупные вены на руках и ногах, съедала мышцы, сжимала челюсти, топила глаза в глазницах, скручивала голосовые связки, горбатила спину. Двадцать лет болезни без движения полностью обезобразили женщину. Утром жёсткое кресло, вечером твердая кровать. День за днем, день за днем, одно и то же двадцать лет. И все эти годы глаза изуродованной старухи смотрели на «Мадонну Литу»! Репродукцию великого Да Винчи. Вот кто мог стать истинным экспертом этого прекрасного творения- моя прабабушка! Здесь в Эрмитаже, смотря на Мадонну, я вдруг всё вспоминал и понимал, какая глупость и безразличие владела нами. Видимо эта страшная болезнь цепляла краем и наше сознание, сковывая мышление. Какая жестокость ничего не менять, хотя бы перед глазами больной старухи, в одинокой комнате. А за спиной у неё висела репродукция картины Шишкина «Рожь». И очертания одинокой погибшей сосны на полотне полностью повторяли черты умирающей женщины. Одна была у старухи радость – мой отец. Он садился перед ней на маленькую табуретку и шуточно каялся, положив её костлявую ладонь себе на голову. Сжимал свои волосы и трепал их старческой рукой. А прабабушка смеялась беззубым ртом и что-то благодарное мычала, стараясь тщетно преодолеть свою трясучку. Тихая спокойная смерть вылечила её болезнь и освободила из заточения. Мой отец на заводе сам смастерил для нее огромный просторный двух метровый черный гроб. Таких больших простых деревянных гробов я никогда не видел. Со своими товарищами папа положил её в могилу и закопал. Пришёл и мой черед нести новенький гроб с отцом и сыпать землю на крышку, слушая глухой печальный стук. Любимый зять, через одно поколение, лежит рядом с моей прабабушкой. Их взаимная любовь и отношения соединили вместе их судьбы после смерти. Спасибо Да Винчи за память. Эх, не хватало прабабкиной репродукции Мадонны золотой расписной широкой рамки. Всё же веселей было бы одинокому взгляду за что-то цепляться!

В выходной день две дружные семьи отдыхали на городском пляже. Я с сестрой и родителями и семья моего дяди, вместе с бабушкой. Новое большое голубое озеро вырыли городские власти. Песок, бетонные пирсы, лодочная станция, кафе. Места хватает для всех горожан и на море ехать не надо. Дети больше времени проводили в воде. Брызги, солнечные зайчики, смех – из воды не вытащить! Мы с разбега «бомбочкой» ныряли с пирса, играли в «слонов» в воде, доставали со дна самые красивые камни и пускали блинчики по воде. Злили тусклых рыбаков с удочками детскими криками и шлепками ладоней. А когда нас выгоняли из воды обсохнуть с аппетитом хрустели свежими огурцами, громко плямкали мякишами помидоров, чистили и съедали ароматные вареные яйца, проглатывали целиком печеные картофелины и выхватывали друг у друга бутерброды с «докторской» колбасой. Взрослые больше загорали на берегу, общались и следили, чтобы мы особо не набедокурили. В такой невероятной детской радости прошел наш семейный выходной. Утомленные, с вещами, мы направились домой. Асфальт шёл вдоль озера через многочисленные пляжные зоны. В каком-то месте собралась плотная группа людей. Над ними гудел особенный волнительный шум. Сразу понятно, что-то случилось. Самый любопытный из всех, я побежал смотреть. Худощавый мальчик лет шести, семи, в плавках и темными волосами лежал уже белым на песке. Над ним работали спасатели. Женщина постарше, прижав маску к лицу,       вдувала в легкие ребенка воздух из резиновой помпы. Молодой парень ритмично сжимал ладонями грудную клетку. Чуть поодаль два водолаза сдирали с себя резиновую кожу. Справа от мальчика на коленях сидел его папа, нежно сжимая детскую руку. Он просил его жить. Ещё один мальчик, повзрослее, стоял, ссутулившись позади отца и тихо растирал слезы по лицу. Наконец спасатели сдались – мальчик умер. Его отец поднял ребенка на руки и понёс. Тонкие ручки и босые ножки безжизненно болтались. Глаза мальчишки так и не проснулись. А в моей голове непрерывно стучала тяжёлая мысль, какой подарок матери принесет сейчас отец. Какой подарок!.. Какой подарок!.. И так до конца дня, пока химия памяти слегка не утихла. Обычная история, я тоже с друзьями тайком от родителей сбегал на Старое озеро, в складчину мы брали лодку на прокат и в центре озера, на спор, ловко балансировали на баках, раскачивая ялик во все стороны. Так и этот мальчик с братом катался на лодке, пока отец загорал на берегу. Неловкое па, и мальчик вывалился. Почувствовав воду в дыхательных путях, сработал предохранитель рефлексов, выключая дыхание, сердце и мозг. Инстинкты жизни ребенка сделали что могли. Не успели спасатели, слишком долго не дышал ребенок. Да и какая техника в те времена? Резиновая помпа уже хорошо.

В новом зале Эрмитажа спасателем был дельфин. Никто не верил, что мальчик жив, даже сам Лоренцо Лоренцетто! И только два существа на планете знали, что это всего лишь признаки смерти, а мальчик ещё жив: эти двое – сам спасатель дельфин, да я, застывший у мраморной скульптуры. Дельфин и взбудоражил память о несчастном случае на озере.

Наконец я добрался до зала испанской живописи. Я приободрился, окреп духом, глаза начали искать своего кумира. Я надеялся на Эрмитаж, я верил в него. Перебирая портрет за портретом, искал хотя бы один подлинник этого живописца. Ни Рембранд, ни Тициан, ни Микелянджело, ни Рафаэль, ни Да Винчи не смогли покорить моего сердца, как этот испанец. И в искусстве оказалось – сердцу не прикажешь. Всё началось с путешествий по Испании. Самое первое состоялось ещё в школьные годы, на уроках литературы. Дон Кихот Ламанческий восседал на тощей кобыле. Санчо Панса трусил на ослике, а я плелся за ними в пыли с томиком Сервантеса под мышкой. Видимо в тенденции возвращений традиций отечества, после развала Советской империи, эта книга делала нам первую прививку аристократических манер. Дружище, ты ведь помнишь этот список наставлений? Дон Кихот, будто стоя на краю глубокой ямы, кричал крестьянину вниз: «Будь свободным, занимайся саморазвитием, делай добрые дела, гордись своим происхождением!» «Хорошо»,– отвечал Санчо Панса: «С завтрашнего дня и начну!». Я тоже с тех времен запомнил один хороший совет рыцаря: не есть лук и чеснок, чтобы окружающие люди не учуяли твой пролетарский запах безразличия к чувствам живущих рядом сограждан. Наконец мои поиски в храме испанской живописи увенчались долгожданной находкой. Эрмитаж не подвёл! Портрет Антонии Сарате встретил мои глаза, обливая сердце искренним счастьем. Будто сам Франсиско Гойя встречал у себя в гостях дорогого друга. Я не понимал, как гений литературы смог совершить подобное чудо, но главные герои его книги – Франциско Гойя и горячая Испания смогли стать моими любимыми героями на всю жизнь. Видимо бурная фантазия, и литературный гений Лиона Фейехтвангера, в работе переводчика с немецкого языка совершили чудо. Блеск королевских замков, узкие улочки Мадрида, испанский фольклор, мачо и мачехи, путешествия по стране в поисках музы, борьба с французскими захватчиками, бесконечные портреты королевских особ и придворных вельмож, росписи соборов и это всё вместе, рядом; беспрестанно чувствуя запахи красок, моря и цветов Андалусии. Писательский успех в конце нашего путешествия, в поисках истинного призвания художника, и его находка – сокрушительный удар по инквизиции и порокам королевского двора. Да, именно черно-белая графика офортов «Капричос» соединила меня с великим художником. Тяжелая болезнь, забравшая слух художника, не мешала ему слышать самые тяжкие недуги социума, перечеркивая их черными штрихами карикатур. Да, так беспощадно и жестоко, бить пороки общества и стать за это изгнанником, как Грибоедов и Лермонтов били литературой своих высокопоставленных современников, за что и поплатились жизнями в жестокой борьбе за честь и свободу слова. Это и была самая яркая победа творчества живописца. Наше путешествие в самом интересном месте оборвала, как обычно, безвременная смерть писателя. Художник бежал во Францию, а я вернулся в Россию. Спустя десять лет я путешествовал по Испанской Каталонии, но мои дети, внеся необходимый детский колорит к прогулкам, совершенно лишили отпуск необходимой культурной романтики. Литература оказалась сильнее реальной жизни! Именно поэтому, вспоминая нашу встречу в Эрмитаже, я невольно отдаюсь в лапы вязкой, тягучей, милой, родной ностальгии того незабываемого пути по дороге жизни Франсиско Гойи.

Последний короткий отрезок дороги по бесконечному пути мировой культуры закончился настоящим восклицательным знаком в следующем зале. Картина врезалась в память и навсегда разъела несколько нейронов в лобных долях мозга. Вижу её всегда чётко и ясно, как образ своей первой любви, который навсегда выбрал для себя город Санкт-Петербург. Седые грязные волосы, длинная взъерошенная борода обнаженного старца, узник, страдающий от голода. Его спасает молодая женщина, подкармливая голодного отца грудным молоком. Вот такое смешение эротизма, самопожертвования и любви к родителю бьют в самые глубины бессознательного. То, что мы мужья, делаем для своих женщин, спасая от нестерпимой боли мастита, аккуратно массируя и высасывая всё до последней капли, это всего лишь первая помощь для человека который стал для нас одним целым. Так спасал отец мою мать, так делал я для матери своих детей. Но когда дочь кормит грудью обречённого на смерть отца, это настоящий подвиг! Очередной подвиг, хрупкой телом женщины, рожденный познанием материнства, духом, готовой жертвовать собой ради спасения жизни своего родителя.

Постепенно приглушенные тона наступающего вечера разливались по залу, ещё более приглушая звуки уже давно позабытого аудиогида. Я замер на несколько мгновений у порога Эрмитажа, вдыхая совершенно новый воздух города, в который уже начинал неотвратимо влюбляться. Я никогда и не думал о том, что мировая культура может насквозь пронизывать всю мою жизнь. Эти гостиницы, названия улиц, библиотеки, памятники, площади, дворцы чужого города, вдруг оказывались частью моего предназначения. Город в один день становился знакомым, близким, родным, целой частью любимой большой Родины.

Вечернее время тихим шёпотом, прямо в ухо напоминало о предстоящем посещении театра. Приятная внешность Мариинского театра щекотала задатки интеллигентного воспитания ещё со школы. В детстве наша Юлечка, мой классный руководитель, никогда не разрешала посещать городской театр в какой попало одежде. Посещали мы театр с завидной регулярностью, принудительно в самом начале и спустя некоторое время, любовь театра вернулась взаимным уважением. Да и Юлии необходимо было сменить цветовую гамму платья и освежить прическу. Мы поспешили обратно в гостиницу переодеться, чтобы не опоздать на корпоративный автобус.

Быстрая ночь упала на город, и даже широкие плечи и позолоченный купол Исаакиевского собора не смогли помешать темноте. Такое было подвластно только лету и его белые ночи вполне справлялись с этой проблемой. Именно белые ночи копили энергию для яркой иллюминации холодной серой осени, зимы и большей части весны. Серый, грязный, слякотный, зябкий Санкт-Петербург ночью превращался в слияние горящих звёзд, видимой с самого дальнего черного края Солнечной системы. А внизу, на улицах города, звезды делились на электрические лампочки, вкрученные в разномастные приборы освещения, примостились в фонарях вдоль дорог, в стеклянных витринах, балюстрадах, в машинах городского транспорта, на рекламных щитах, в каменных кладках мостовых, в декоративных гирляндах над пешеходными улочками, в окнах квартир, на кончиках высоких шпилей и самыми буйными жадными гроздьями лепились вокруг железных костей раздвижных питерских мостов.

Юлия вышла на встречу в скромном коротком черном платье. Тоненькая белая вставка вдоль декольте подчеркивала высокую грудь, делая платье ещё скромней. Камни натурального жемчуга вокруг шеи дополняли молочный орнамент. Пепельно-белый кардиган на молнии играл ярким контрастом на черном фоне платья. Свободные темные волосы прятали выразительное лицо в крупных волнах нового образа. Широкий браслет из избранных жемчужин на левом запястье с легкостью руководил моим вниманием, как дирижер оркестром. Её рука прыгнула мне под локоть, делая меня выше ростом, ровнее и смелее. Рядом с ней я всегда почему-то чувствовал себя избранным. Стойкое чувство уважения к школьным учителям, моя первая любовь, с затянувшимися страданиями по причине дерзких юношеских выходок, привили привычку идеализировать девушек, из моего круга общения. Кто знает, что может случиться завтра с моими «люблями», не попасть бы снова на одни и те же грабли.

Мариинский театр давал «Дон Жуана» Вольфганга Амадея Моцарта. Замечательная находка современного театра в виде бегущей красной строки перевода, позволяла участвовать в буре любовных страстей, происходящих на сцене. Новый испанец в моей жизни, первая опера в театре, новый виток перемен, и богатое застолье свежих размышлений. Вот так стремительно двигался жизненный опыт и карьера в этот день в городе на Неве. А ближе к ночи случилось то, что сделало меня опять взрослее. Проклятый испанский «мачо». Испанская фиеста под музыку Моцарта выполнила свою тайную миссию. Мои понятия о женской дружбе окончательно заблудились. А может в этом и есть суть высшего, всемирно признанного, искусства. Переводить знакомства между людьми на новый, более высокий, душевный и трагичный уровень отношений. Юлия была настоящим другом, и одновременно с эти она была девушкой. Кто может знать, чего захочет женщина этим вечером? Желания женщины непредсказуемы. Если вы давно дружите с человеком, доверяете ему, ваши отношения скреплены событиями и временем; не обременены догмами и предрассудками, ваше мировоззрение переплетается как цепочка генетического кода, делая вас свободными в выборе любых поступков, как плохих, так и хороших. Разве вы не можете одолжить своему другу немного денег, когда эти деньги у вас есть, и вы точно знаете, что он вернет вам свой долг? А если друг спрашивает не денег, а совета? А если просит подарить немного отношений? Она ведь женщина. Женщина из моего круга, где нет грязи, глупости и манипуляций – разгулялись мои фантазии. И я ответил на её поцелуй. Опера закралась в сердце, испанский «мачо» Иван бодрил спортивный дух. Шорт трек. Эмоции и логика рванули со старта, и на первом же повороте мужская логика сошла с дистанции. Уже в гостинице поцелуи посыпались так быстро и страстно, как градины с неба; дождь прикосновений поливал одежду, мы импульсивно снимали с себя прилипшие мокрые вещи, согревая друг друга в пылких объятиях. Гроза продолжалась почти всю ночь. Буря, затихая, снова гремела, то ливнем со шквалистым ветром, то тихими ласковыми пузырящимися каплями. Мы никак не могли насладиться прогулкой под дождём, снова и снова вдыхая прохладу поцелуев.

Люблю просыпаться с солнечным светом, никогда не задвигаю в гостинице портьер. Яркий, отраженный позолотой свет Исаакиевского собора, разбудил меня первым. Я лежал в огромной мягкой кровати, на плече, холодя меня своим тихим дыханием, спала нежная девушка. Маленькая балерина Матильда. Мои отдохнувшие глаза, приятно жмурились под отраженным солнечным отражением. Это был пик карьеры, я чувствовал себя настоящим Императором. Санкт-Петербург бросил вызов моему пренебрежению к и одержал головокружительную победу! Я лежал и снова говорил с тобой. Подскажи мне, дружище, почему пятнадцать лет искренней, чистой, настоящей любви закончились ничем в подземелье метро? А пятнадцать дней таких же искренних, лишенных романтики признаний, и только дружеских отношений, закончились в золотом номере люкс, в одной из лучших гостиниц города, в блеске самого красивого в мире православного собора, с полным сытым ощущением высшего духовного и морального подъёма? Что, дружище – молчишь? Тоже в растерянности? Кто поймёт этих умных женщин, с ними всегда не все просто! Об одном грущу, дружище, никто теперь не поверит в нашу дружбу; все скажут, что у нас был роман. И все-таки это была дружба, и продолжалась она ещё несколько лет, убивая собой одиночество длинных командировок; пока судьба и служебный долг не привели меня, спустя десять лет снова в город Астрахань.

Легкий вечерний променад, настоянный на ностальгии к глубинным ценностям и переживаниям событий юности, внезапно возникшим приключением, открыли новый уровень сознательности. Очередное маленькое путешествие и как следствие, свежее маленькое откровение. За десять лет с этим городком произошли грандиозные удивительные изменения. Я радовался городу, как радовался бы ребенку своих друзей, которого не видел все эти годы. Астрахань удивительно возмужала. Тянулась, стремилась, строилась, догоняя недостижимый Санкт- Петербург. Было ещё светло, и новые открытия города, светом падающего за горизонт солнца, старались отрезвить беспокойную душу. Высокие дозы крупных инвестиций, превышали допустимую моему уровню алкогольдегидрогеназы – символу трезвости, в сотни раз. Город уверенно пьянил меня. Студия номера «люкс» Гранд Отеля Астрахань с видом на реку Волга, под охраной пары высоких башен, приняла скромную сумку путешественника, как в камеру хранения. В новой компании мотивацию арендованных сотрудников, достигших хороших результатов, поддерживали на высоком уровне! Специально, в назидание новичкам оплачивали такие номера в гостиницах, чтобы усердней пыхтели. А я уже свое усердие оставил в покое, локомотив достаточно разогнался, тянув за собой необходимые планы продаж. Оставалось только делать вид бурной деятельности, да громче всех трепаться на собраниях! Мы не в Японии живем, это у них сотрудник опора, столб корпорации; а в России работает американская система менеджмента, где человек ресурс, машина. Смазываешь – едет, а не смазываешь – начинает скрипеть, ломаться, бежать к новому хозяину. Бьются над нами маркетологи, тренеры, топ менеджеры, внушая нам ценность чужих миссий. Всегда полезных, нужных, важных, но чужих. И вот я уже вырос в карьере продаж, называю их цели своими, корпоративное имущество своим, да, впрочем, и общее дело – тоже. Вирусный миф, смешанный с историями о вечных сотрудниках, делает из нас эффективных наёмных старателей. До первого кризиса, до смены стратегии, до нового руководства или инвестора, дефолта и прочих кошмарных ужасов перемен, когда становится понятно, что всё это тусклый, ленивый, пассивный успех без будущего. И только опыт, образование и энтузиазм, возвращают потери, придают сил. Они и явились для меня главным приобретенным имуществом в коммерческих компаниях.

Гранд Отель «Астрахань»! С непривычки даже звучит несуразно, как господин крестьянин. Но новые времена наползают на старый дореволюционный город, придавленный советской архитектурой. Совсем недалеко от гостиницы, вдоль Нового моста в глубину улиц, внезапно перед глазами возник следующий шедевр современной Астрахани. Наполненный горячим воздухом огромного воздушного шара вырос на площади большого зеленого сквера, в окружении фонтанов, небывалый дворец Астраханского театра оперы и балета. Старался архитектор, тянулся к изяществу Зимнего дворца, не вышло. Зато крышу выкрасил очень хорошо. В тот же самый спокойный бирюзовый цвет. Стоит высокая опера между пятиэтажными «хрущёвками» и двух этажными домишками революционеров, красуется, диктует новый уровень городского статуса ворчливым карликам по соседству. Приехал симфонический оркестр Мариинского театра давать первый концерт для гостей, под руководством Валерия Гергиева. Как узнал я об этом, бегом от театра подальше, хватит мне приключений после настоящего Мариинского театра. И в сторону учебного корпуса Астраханской медицинской академии на Бакинской улице. Захотелось посмотреть, вспомнить, какой она сегодня стала. Такая же нищая и оборванная как главный учебно-лабораторный корпус Ростовского медицинского университета или все же удалось избежать целлюлита по старости. И новый сюрприз, от прежнего милого студенчески благородного названия академии – М"Агма" остались одни дыры в стене, а чуть выше приделана новая табличка: Астраханский Государственный Медицинский Университет – АГМУ. Новый статус, приятно; жаль только, что звучит как коровий крик. Что поделать, русский язык неисчерпаем в словесных каламбурах и аллегориях – будут теперь мычать новые студенты и преподаватели. А вот старый корпус выглядит очень свежо, в тени зеленых разношерстных насаждений светится кораллово- кирпичным румянцем. И только ветер злодей погнул, поломал на краю хрупкой крыши металлические ограждения. Но, может быть, свежести придаёт ему воспоминания, долетающие в сознание из общежития поблизости, в котором я прожил вместе с Ней и родителями несколько незабываемых дней. Но перемены города старались с каждым днем сильнее и сильнее, стирая карандашные записи моего прошлого и меняя их на электронные романтичные письма будущего поколения новых влюблённых.

Я направился к Петровской набережной, захотелось снова к вечному, стабильному. Захотелось к Волге. Улица товарища Епишина уперлась в грудь товарища Кирова. Святой мученик Советской России, открывший своей смертью путь к массовому террору, передал эстафету товарищу Ленину. Улица основателя Советского Союза разрослась в широкую площадь и через светофор передала эстафету товарищу Шмидту. Расстрелянный мятежник революционер, лейтенант Шмидт, наконец, закончил эстафету у набережной Волги. Урок истории продолжался минут тридцать, пока я шел, не больше. Такие уроки дают понять, что улицы всех Российских городов ждут новые переименования. Конечно не сразу, постепенно, но неизбежно. Новые времена, новые герои! Какая историческая путаница в умах народа, словно повальный дальтонизм на красное и белое! Возможно, повезет одному лейтенанту Шмидту, ведь его назначили героем демократы Временного правительства – нынче правильные ребята. Или они уже в опале?

Волга вновь дарила речные запахи прохлады, постепенно собирая и записывая события России на цифровые диски плоских волн, блестящих золотом, от самых истоков ручья до грандиозной дельты, и складывала свои знания на хранение в Каспийское море. История мировых океанов не имеет доступа к этому морю, нет смеси информационного поля. Возможно, от этого Россия имеет свой особенный, индивидуальный путь развития в новеллах мировой цивилизации. Это же наша Волга! Всё записывает река, не стесняясь, без цензуры. От рабского труда бурлаков до наемного труда Алеши Пешкова. Крепчали плечи Алёши, росла сила в твердых руках богатыря, бегали цепкие глаза по событиям жизни, развивая память гения. И вырос из Алешки Максим Горький – художественная глыба революции. Никого не боялся силач, ни царя, ни Ленина, ни Сталина. Над всеми гордо реял Буревестник! Вот и посмотрим, кто победит – политика или литература в огненной лаве возвращения традиций отечества. А пока Горького одолели только Лев Толстой и Александр Пушкин, да любители настоящей литературы, с наслаждением читая его книги.

Легкий вечер падал с неба, мешая прохладу воздуха с прохладой воды. Аккуратная, теплая плитка набережной грела, делилась бесплатным теплом. Ограда вдоль реки мягко отталкивала желающих случайно искупаться. Ветерок зазевавшись, периодически налетал на ветки деревьев, думая, что трусит плодовые сорта. Тщетно, яблочки на них не росли, поэтому газоны были чистыми. Мягкий плеск царицы рек убаюкивал уставшие за день катера. И я слегка разомлел, уморившийся в последние годы, в долгой погоне за достойной заработной платой и бонусной мотивацией. Сердце лентяя опять требовало сиесты. Я вспоминал улицу Максима Горького в родном городке. Именно там, в маленьком каменном доме, старого фонда коммунального пережитка, в скромной, комнате с непомерно высоким потолком, наполненной запахом вареной кукурузы мы смотрели с Ней фильм. Единственный наш общий фильм, и конечно до безумия романтичный. С каждой секундой я вплетал себя и Её в сюжет картины. И вот какой сюжет получился: мы приняли решение и стоим рядом на крыше небоскреба. Два ангела одетые в черные костюмы. Николас Кейдж прыгает ради своего врача, а я ради своего. Наши врачи так похожи между собой, почти как две капли: Мег Райн и Она. Мне повезло, я разбился сразу, ведь я не ангел; не повезло герою Кейджа, его судьба сложилась, ещё трагичней, чем моя – погибла девушка, ради которой он прыгал с небес. Как давно это было и как ярко я переживаю эти моменты. И не отвертишься, не забудешь; ведь в каждом городе есть улица или парк имени Максима Горького. Вдруг внезапно, возвращая меня на улицы города, как удар тока, что-то впилось между лопаток. Вобрав в себя сутулую спину, я резко отскочил. Не мама ли снова следит за моей осанкой? Но нет, передо мной стоял двухметровый Петр Алексеевич, да ещё на высоком каменном постаменте и помахивал своей боевой тростью. Нет, не перепутай, дружище, не земляк с Украины, а другой, настоящий царь – Петр Алексеевич Первый! Вот и мой каменный гость, у которого наоборот, сам я случайно оказался в гостях. Допрыгался романтик, что-то сейчас будет. Пушкина рядом нет, здесь он и в помине не бывал, придется держать ответ. Как же может Астрахань без Петра Первого? Никак! А ведь я подумал о царе в тот первый приезд, тогда его ещё здесь не было. Вот же разиня! За спиной плеснула Волга, готовя свои воды для записи очередной истории идеалиста.

– Не нравится мне это место, стою как пень без дела, в будущее смотреть, вот и вся работа, мне больше по душе Петр плотник, у себя в Петербурге. Ну и почему ты не с Ней? Будь достоин держать ответ. Отвечай!

– Ваше величество, даже не знаю, как к Вам обращаться, – растерялся я, словно на экзамене.

– У Пушкина спроси, либерал, он знает, как с Императорами разговаривать.

Я быстро, быстро стал перелистывать в памяти известные мне письма Пушкина. Нет, думаю, без Пушкина никак, опять лезет поэт Аполлон Григорьев: «Пушкин наше всё!». Вот, наконец, нашел:

– Ваше Императорское Величество, я в отчаянии! Как же я могу быть с ней? Судьба не позволила мне исполнить этого предначертания. Моя затея не могла бы иметь никакого успеха. Осмелюсь ли я даже подумать о том, что смогу основать блестящую столицу, подобной Вашей, о которой бы Она мечтала. Мне была бы невыносима мысль, иметь такие побуждения. Я бы предпочел подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в Ваших глазах за подобный поступок. Иной город, в котором Она хотела бы жить более невозможен! – с трудом слепляя слова гения в одну смысловую фразу, отчеканил я Императору.

–Брось язык ломать, паяц! Что ещё? – звенело бронзовое горло царя.

–Меня не было рядом, когда пришло Её время выбирать своего мужчину. Родись я одним из тысячи мальчиков в Санкт-Петербурге и примерно хоть немного созрей к тому времени, когда Она реализовала все свои профессиональные замыслы, всё обошлось бы лишь с помощью харизмы. С меньшими затратами на романтику, страдания и стихи. Думаю, достаточно было бы пару букетов тюльпанов, медового взгляда да одного посещения какой-нибудь оперетты. Тогда Она была бы для меня обычной девушкой, что тоже невозможно; ведь Она единственная! Но, видно не судьба, как сама выражает моё отчаяние,– закончил я уже своими брикетами слов во втором варианте развития фантастических событий.

– Что то ещё? Как же твои советники: Стивен Кови, Генри Форд? Есть третий вариант? Думай! – продолжал греметь царь.

–Ваше Императорское Величество, а больше нечем думать, одни чувства! – сдался я.

–Так и есть! Дурак! – ответил коротко император и слегка задумался о принятии своего решения.

Признаться, я слегка обрадовался такой оценке царя моих умственных способностей. Любимый государь всех россиян, создавший непобедимую империю. Именно он взломал генетический код русского народа, который встроен в каждого из нас. Достаточно быть русским, чтобы считать себя самым умным и хитрым – вот и весь шифр. Взломать пара пустяков. И начал Петр Первый именно с себя, признав себя дураком и неучем, отправившись учиться в Европу. Приблизив к себе талантливых дураков, с вечной тягой к новым открытиям, царь привез с собой учёных: голландцев, немцев, французов. Перепало добычи и от победных сражений со шведами. Пленные дураки, обучали наших самых умных инженеров современным наукам. Слепил царь вокруг Волги новое государство, великую Российскую империю. От Бреста до Камчатки и от Петербурга до Астрахани. Приравняла государственная мудрость головы стрельцов, жизнь родного сына и судьбу первой супруги к бородам бояр и попов. Остригла всё напрочь! А медь церковных колоколов, к меди победоносных пушек Российской армии и флота. За это и любим своего русского Императора. Не жалел никого во славу отечества.

Наконец очнулся Петр Алексеевич от своих размышлений и изрек:

–Хватит бродяжничать, вторую такую как Она не найдёшь, только зрение испортишь, да нервы разболтаешь до истерик. Возвращайся в семью!

–Хорошо, Ваше Императорское Величество, я подумаю над Вашим высочайшим изъявлением,– ответил мой посмелевший голос.

–А это не совет, а царский указ! Пиши заявление по собственному желанию!

Вот и всё, попался Дон Жуан, мои поиски завершились, да с женской дружбой тоже придется распрощаться. Расставаться со свободной жизнью, скрывая её под мотивами успешной карьеры совершенно не хотелось. Но повторять судьбу пушкинского героя было бы совершенно глупо. Можно сказать, что легко отделался. Говоря медицинским жаргоном: «просто пронесло». Последний вечер добровольного рабства в системе наемной корпоративной этики. Моя любовь, наконец, признав поражение перед достойным соперником творения Петра, завтра вернется домой. Я царапал на бумаге заявление и всё равно злорадствовал над волей царя. Мы, холопы, всё равно умнее вас! Узнай Николай Первый, запретивший строить здания в Санкт-Петербурге выше Зимнего дворца, в каком сейчас городе построено самое высокое строение в России, перевернулся бы в своем склепе! Хорошие продажи государственной корпорации «Газпром» за границей и внутри страны, позволили построить самую высокую штаб квартиру не только в Санкт-Петербурге и в России, но и во всей Европе! Огненный вихрь голубого пламени из бетона, металла, пластика и стекла взметнулся в небесную канцелярию. Симбиоз народного достояния и эффективного сырьевого бизнеса, победа в сражениях за ресурсы публичных акционеров с насмешливой иронией укрепляет национальный патриотизм в простом и доверчивом сознании толпы зевак. Четыреста шестьдесят два метра «Лахта Центра» смеются над императорскими запретами! Сегодня Пётр Первый оказался прав, иногда в принятии сложных решений нужен совет опытных и жестких людей, побеждающих свои страхи и растерянность. Очередной тяжелый камень свалился с души и булькнул в речной воде. Откуда они берутся, эти камни, видимо, что то не то с моей диетой? Перейду на рыбный рацион, да раков.

Свободным и слегка потрясенным, возвращался я домой, меняя волжский речной бассейн на донской. Опять ответы на вопрос о наших с Ней отношениях остались с троеточием. Всё – параллельно друг другу мы окунулись в наши раздельные, далекие семейные жизни. Она на северном полюсе, я на южном, и между нами бескрайний человеческий русский хаос любимой Родины. Большой просторный чемодан личной жизни начал наполняться предметами первой необходимости: кредитами, недвижимостью, машинами, гаджетами, интернетом, инвестициями и модными вещами в шкафу. Иногда приобретались вещи попроще: дети, любимая работа, новые друзья, учителя. И как обычно, совсем уже ненужный хлам: учеба, путешествия, творческие интересы, успехи, удача, здоровье и счастье – именно то, без чего сегодня вполне можно обходиться в поисках своего места под солнцем. Одним словом, с годами чемодан неимоверно рос и тяжелел, пришлось привинтить колесики, чтобы удобней было таскать за собой. Но сны оставались не тронутыми жизнью. Многие остались о Ней и не исчезали. Всегда яркие, красочные, чувственные. Иногда реалистичные, иногда смешанные с фантасмагориями, с родным домом, с Родиной, с Санкт-Петербургом. Сны даже подумывали обратиться за помощью к Зигмунду Фрейду, да боялись, что закатают человека в смирительную рубашку и отправят носителя на принудительное лечение, как алкоголика или наркозависимого, вот и помалкивали. Так продолжалось несколько лет, и вопрос о сути моей любви к Ней утонул бы без ответа, как тот маленький мальчик в городском озере из моего детства, не успевший растерять своей детской наивности во взрослой жизни. А о тебе, дружище, я даже и не вспомнил бы.

Последняя встреча с тобой была на страницах «Мастера и Маргариты» очень давно. Мой нынче покойный дядюшка, кинул мне вызов, мол, рано тебе ещё такое читать! Но я прочел, в ответ на вызов, и вдруг стал мечтать о квартире в тысячу измерений, брать уроки иронии и дерзости у Коровьева и Бегемота, как мои родители в свое время брали уроки у Фантомаса. И только главы о Понтии Пилате давались мне с адским трудом, ведь в политике я был не силен, а религия вообще никаким боком не касалась совсем свежего бывшего пионера, мозги которого ещё не были затронуты всероссийской религиозной истерией, как в свое время были набиты партийными съездами черно-белые телевизоры! Я вообще не понимал к чему эти главы в этой лихой дьявольской книге. Этот роман, да пожалуй, тот рисунок из детства, на котором Она изобразила Спасителя, летящего на кресте сквозь черный космос – вот и все мои религиозные познания.

Новая, случайная встреча с Ней, вернула все вопросы на свои места. Места в первом ряду! Она как обычно возвращалась работать, я ехал отдыхать. Маленькийжелезнодорожный вокзал был до отказа набит спёртым человеческим дыханием, металлические пластины кресел ломились под тяжестью раздобревших пассажиров, вкусивших прелестей начала курортного сезона. Первые партии отдохнувших курортников покидали свои санатории, на ходу создавая мифы о лучшем в мире отдыхе и славном русском сервисе. Она сидела на своем необъятном чемодане, а я примостился напротив – на свой. Наши чемоданы больше были похожи на бочки, так туго мы смогли набить их разными жизнями. Учебой с дипломами, успехами профессиональных достижений, семейными узами, кредитными историями, друзьями и коллегами, привычками и принципами и огромной коллекцией памятных встреч и событий. Всё наше бесценное прошлое, которое мы собирали в каждом вчерашнем дне и складывали в них, лежали примятые в этих чемоданах. Чужие жизни, как чужие вещи. И тут опять началось! Как будто вытащили пробку в наполненной горячей водой ванне. Любовь закружилась вихрем вытекающей воды, вспомнилась необходимым словом или именем, вдруг вылетевшим из головы во время важной беседы, словно «лошадиная фамилия». Наши чувства сплетались волосами в тугой канат роскошной косички; каплей йода растворялись в стакане с водой; сливались цинком и медью, превращаясь в латунь. В глазах невольно рождались образы новой фантастической жизни, полной мечтаний, планов и известных только нам тайных желаний. Рождалось то, что хранится в нас, только друг для друга. Мы называли это нашей магией. Но разум крепко держался за ручки чемоданов, с иронией наблюдая за нами со стороны. Я не смог выпустить ручку своего чемодана, и пересесть к ней, Она не могла сделать того же и пересесть ко мне. И бросить каждый свой чемодан, мы не могли. Нашими жизнями правила логика, должен тебе признаться, дружище! Да и себе наверно тоже! Я дрогнул, рванулся назад, испугавшись последствий возможной мелодрамы. Мягкий канат взаимности в очередной раз лопнул. И новые свежие раны от бесконечных расставаний обожгли наши сердца. Она нашла в себе силы встать и снова уйти на север – время и боль прошли; голова вынырнула из омута – обычный сценарий разлуки. Тяжелый чемодан загремел надежными колесиками по перрону, заглушая молчаливую обиду сильной женщины. Мой разум тоже решил провести черту и позвонил куда следует. В зал ворвались трое: мои Совесть, Ответственность и Долг. Вечно юная, крепкая и опытная Любовь, ставшая истоком большого и насыщенного чувства, молча отдалась их крепким рукам. Эти трое спокойно вели её сквозь недоумевающую толпу. Любовь молчала, провожая меня глазами; Юмор и Ирония, ворвавшиеся вслед за первыми молодчиками, уже отворачивали мою голову в другую сторону, прогоняя зануду Тоску новым анекдотом. Большая светлая Любовь, воспитанная в лучших романтических традициях и, ставшая со временем огромной рекой, текущей сквозь мою судьбу, как Волга сквозь Родину, занимая особое место в человеческих отношениях, в семье, работе, друзьях; в поисках вдруг утраченной гармонии, запустила процедуру следствия.

Почему же с Ней не так, как с остальными. Какую тайну несет в себе первая любовь, не забывая Её и не отрекаясь. Придавленная со всех сторон общественными стереотипами, вывернутая наизнанку угрызениями совести, пронзенная насквозь чужой ревностью, избитая логикой аналитического мышления, она не сдаётся и, вдохновленная взаимностью, ждёт лучика света, который сможет помочь моему разуму обрести смысл её существования. И вот, наконец, дружище, сжимая серебряный крестик в своей ладони, я почувствовал, что ты единственный, кто сможет понять мою историю и дать ответ. Первая любовь, окрыленная надеждой, верила, что её поймут. Всех остальных я выгнал, остальные к любви не имеют никакого отношения. Ни честность, ни счастье, ни характер, ни предательство, ни тем более разум и логика. Они не могут быть сильнее любви, иначе это не любовь, а жертва моральных принципов. А мораль, как и политика, вещь переменчивая и хитрая, как показывает судьба моей Родины. И только безусловной материнской любви, уступает Любовь к женщине, но здесь уже биология, а генетику не перешибешь романтикой. А у Любви только Вера во взаимность, поэтому она часть души – исключительно человеческое качество. С этой Верой, я и рассказал тебе, дружище всю свою историю, очеловечив главных персонажей моей жизни. Знаю, ты точно подумаешь, что я болтун. Она точно так же шутит надо мной. А ты умеешь слушать, и это здорово! Может, теперь послушаем мою Любовь, её ты поймешь без сомнений. Пусть теперь она расскажет, всё, что чувствует, чего хочет, и даже может, поможешь ей найти единственныц ответ. Когда говорит Любовь – это как поэзия, как песня! У неё свой, язык, свои правила, свой взгляд, своя правда. Я помолчу, говори теперь ты, Любовь моя.


«Эта девушка появилась в его жизни гораздо раньше, чем я. Юркая, внимательная, крохотная приехала она новенькой в зрелый класс. Со временем оказалось, что она умная и смелая. Настырность и память превратила её в настоящего лидера – будто весь класс поменялся с ней местами и оказался у неё новеньким. Так получилось, что сердце мальчишки забеременело мной от её улыбки перед самым поцелуем. Крупный белоснежный жемчуг зубов был окружён чувственными мягкими губами. Эти губы, понимая свою силу, широким щедрым жестом освобождали все её белоснежные минералы, которые могли творить чудеса. Хочешь знать, как выглядит счастье, мой Бог – посмотри на её улыбку. Что говорить об ослепленных глазах мальчишки! От этой улыбки дохли все микробы у неё во рту и в радиусе километра. Чистая улыбка, чистое лицо, чистый ясный взгляд! Можно не умываться и не чистить зубы! Парень напрочь забыл всё, что происходило между ними до этого поцелуя. Мой Бог, мальчишка тебе рассказал, когда я родилась. Поцелуй самый простой и естественный процесс рождения Любви. Он забыл сказать об одном – видимо не знает. Я родилась с маленьким изъяном, незначительным, как родимое пятно, почти незаметное ни для кого, кроме самых близких людей. Дефект был скорее литературным, чем физиологическим. Моё рождённое «любить» не имело прошедшего времени; как русское «победить» не имеет единственного числа. Настоящее – люблю, будущее – буду любить, а прошедшего нет, отсутствует! Аномалия! Эта девушка и стала моим устьем, и я со временем превратилась в полноводную экосистему. Я сделала её самым высоким примером, с недостижииой планкой. И мальчишка стал расти вместе со мной, наполняя меня каждый день своими новыми чувствами. Теперь уже всё, попался – плен и розовые очки. Его поступки превращались в маленькие подвиги, его дерзость превращалась в стихи, его жизнь превращалась в романтику. Это я, Любовь! Я делаю это с каждым мужчиной, в разной степени пенетрантности. Мой Бог, прости за научный термин Тимофеева- Ресовского, я очень люблю науку. А для него сделала эту романтику настоящим хобби. Девчонка, сама того не замечая, оказалась на редкость плодовитой; окружающие мальчишки посыпались как осенние листья, она рождала все новые и новые чувства в других ребятах, добавляя красок и интриги в отношениях. Реальность потеряла для него какое то значение. Он влюблялся во всё, что считал в ней возвышенным: искренний долгий смех, блеск серых глаз, голос со вкусом иронии и карамельным запахом ума, зрелую длинную память, такой же густой и светлой как её длинные золотые волосы. Он влюблялся во всё, что считал в ней земным: в волевой характер и харизму сангвиника, в независимые решения, в упрямство на пути к целям, в мечты и фантазии, которые рождали в ней книги, кино, театр и музыка. Я создавала для него идеал, превращала правду в фантазию. Фигура девушки вытягивалась вверх, приобретая гармоничные пропорции, занимая подиум вкуса; девичья головка уменьшалась; носик, губы, глаза, ресницы и брови становились главными героями самых красочных и желанных снов; теплые руки, хрустя мелом по доске, гипнотизировали его мышление. Большой резиновый мяч, на уроках физкультуры, всегда превращаясь для неё в чугунное ядро, надеялся убить, хотя бы покалечить; и он бросался грудью, спасая её от смерти. Я каждый день смеялась над его неудачами, и придумывала ему новые и новые задания. Я была уверенна, что всё у них получится, но он меня не понимал. Мальчишка слышал только её смех, только её иронию, только её вкусы. Как нам было хорошо вместе, мой Бог. Меня стало так много, что я начала впитывать его окружение. Друзей, учителей, соседей; литературу, географию, биологию, спорт, путешествия. Я стала ненасытной, я съедала его целиком, я топила его в себе, я превратила его легкие в жабры, он стал моим Ихтиандром. Девушка тоже чувствовала сквозь свою иронию что-то настоящее, чистое, большое. И хоть я, большая и страстная, слегка её пугала возмущала, но все же иногда она позволяла носить свой портфель и провожать домой, давала ему вдыхать дурманящий запах с мягких ладоней, и наконец, однажды даже поцеловала по настоящему, так как целуют только влюблённые. Я сделала эту девушку его мечтой, но мечта девушки имела другой вектор. Вектор независимости, ума, характера и будущих достижений. Два дня счастливой семейной жизни наполнили меня бездонной мечтой. Слишком рано. Её мечта уже купила билет, и я с мальчишкой осталась на перроне вокзала Астрахани. Она уехала, забирая с собой весь мой воздух. Я втянула всем своим телом её дурманящий запах и задержала дыхание, в надежде, что парень успеет найти подходящую для жизни другую планету, до того, как я погибну. Мой Бог, это была единственная девушка, которую ты выбрал для него, выбрал для того, чтобы я родилась! Других девушек мальчишка искал сам, а выбирал с моей помощью. Девушки потоками вливались в мою реку, наполняя опытом и вкусом, но были не пригодны для жизни. Поэтому он всегда знал, где любовь, а где компромисс или похоть. Вакуум не исчезал, я начинала терять сознание, в глазах темнело, я металась в мышечных спазмах, заставляя себя терпеть, компромисс убил бы нас обоих, его и меня, превратив оставшуюся жизнь в непрерывную трагедию. Он успел! Нашел! Я жива, а юмор, ирония, эмоции остались моими слугами. И пусть не грезит, что в его жизни, что то решает разум. Разум глуп и прагматичен, как сухой пряник. В отношениях с женщинами разум полная невежа! Только я диктую ему правила хорошего тона!»


Дружище, ты сам слышал, что вытворяют со мной эти женщины. Неужели я такой мягкотелый? У меня создается впечатления, как бы я третий, да ещё и лишний. У меня вообще никто, ничего не спрашивает! Периодически сливаясь в одно целое со своей первой любовью, я не могу избавиться от ощущения нашей общей жизни с Ней. Каждый день часть моих воспоминаний прошлого связываются с фантазиями настоящего и врастают в грёзы будущего. Будто судьба наших отношений продолжается непрерывной линией. Она всего лишь уехала на научную конференцию и сегодня должна вернуться домой и закатить мне милую сцену ревности из-за следов губной помады на воротнике рубашки, затем мгновенно успокоится, вспомнив, что сама могла испачкать ткань перед своим отъездом. Какая нить Ариадны связала наши судьбы? Ведь люди не половинки друг другу, и нет никаких частей одного целого – мы цельные уже с рождения. Мы не разорванные пополам деньги, скорей – купюры и монеты; мы не батон в нарезке, скорей – хлеб с маслом; мы не вода и пар, как части целого, скорей – вода и свет, как составные радуги! Даже Адам и Ева имели разный хромосомный набор. Как бы мы не влюблялись друг в друга, в симпатии, или интересы, или ожидания; в начале пути мы всегда разные. И только взаимная любовь, управляя разумом и эмоциями, день за днем, способна накрепко запутать, как тонкую леску, общие судьбы влюблённых.

Каждую весну снова и снова, трудолюбивые пчёлы, заметив распустившиеся бутоны обострившихся желаний, слетаясь на манящий запах гармонии влюбленной пары, переопыляют обоих, рождая новые завязи качеств, компромиссов и привязанностей. Всю жизнь рождаются новые плоды долговечности отношений. Почему, дружище, часть моей души возвращается на перрон вокзала Астрахани и ждет Её, как собака японской породы акита-ину, придумывая мне новую кличку – Хатико-пёс? Почему я восхищаюсь победой Её мечты, стоившей Ей кропотливой учебы, труда и немалых копеек, как майской Победой моей Родины? Почему я с такой радостью завидую Её друзьям, которые очарованы безупречными успехами, пристраиваясь как можно ближе к ней на каждом фото? Почему я чувствую запах тысяч цветов, которые дарят Ей на каждый день рождения, и мне приходится на всякий случай, для профилактики, принимать таблетку антигистаминного препарата? Почему я слышу шум ветра в ушах, когда она прогуливается по набережной Невы; и в секундной панике, на лету, хватаю руками сорванную со своей головы этим ветром кепку? Каким образом обжигающее тепло чашечки горячего кофе, с кусочками ныряющего в него маршмеллоу, сквозь Её ладони проливается в мои руки, оставляя волдыри от ожогов? Почему Её голос в моих ушах звучит как вдохновения для Моцарта? Хорошо, что Она не работает диктором на телевидении, а то пришлось бы покупать телевизор и променять свою жизнь на ленту бесконечных трагедий в Её исполнении!

Когда то давно, ещё в школе, я услышал о семи чудесах света, а Она открыла мне восьмое – это Её уши и Серёжки! Роскошные серьги, но разные! Почему же, когда я вижу это чудо, то превращаюсь в одного из трех толстяков Юрия Олеши, с желанием проглотить эти шедевры искусства и диковинную природу ушей – одновременно? Сережки – это самое загадочное противоречие! Пускай я никогда в жизни ранее не встречался с Ней, но увидев сейчас эту «не пару» – влюбился сразу, с размаха и потом уже решал, что с этим делать. Поэтому и дал собственное имя Её бижутерии. Ладожское и Онежское озера разные, но их соединяет скромная, малоизвестная Свирь, и эта «не пара» рождает Неву, несущую гигантские круизные лайнеры. Любовь растёт во времени, каждую секунду. В Неё нельзя влюбиться с первого взгляда – не хватит дня; даже года. Понадобится вся жизнь, день за днем; с утра до ночи. Влюбляться в запах волос, утреннее пробуждение, шелест зубной щетки, бурчание голодного живота, в одевание красивого нижнего белья. Влюбляться в шорох коробочек с тенями, тушью и губной помадой, в голос с утренней хрипотцой, в торопливый выбор туфель на выходе, в легкий поцелуй на прощание. Влюбляться в своё ожидание Её возвращения, в настроение – Её радость, усталость или раздражение. Влюбляться в книги и стихи, разбросанную бумагу с научными статьями, в свет экрана монитора на Её лице, в романтичные фильмы и сентиментальные слезы. Влюбляться в Её благодарность за теплоту и заботу. Влюбляться в Её сексуальность, эротический стиль и тайные желания. Влюбляться в Её наигранные капризы и искренние уступки. Каждый раз влюбляться в новую прическу, дерзкий цвет волос, свежий маникюр, новые платья и джинсы. Влюбляться в женскую беспомощность, логику, стереотипы. Влюбляться в стиль вождения и слегка глуповатую парковку. Влюбляться в волнения, страхи, переживания. Влюбляться в победы, достижения и награды. Влюбляться в каждую новую фотографию, каждую шутку и каждую нелепость. Влюбляться в ссоры, обиды – даже в ревность! Умоляю, дружище, помоги остановиться! Она для меня бесконечность, вселенная, я говорю и думаю о ней половину своей жизни, и мне хочется любить и думать о ней оставшуюся половину, наперекор всему миру. Я чувствую, ты знаешь ответ; не зря в эти секунды твой образ очутился в моей ладони. Почему!?!

Я застыл на асфальте в ожидании, в надежде. Прибавить сюда время всего моего рассказа, и случайные прохожие точно могли заподозрить у человека приступ эпилепсии. Таких больных они смешно называют – «лунатик». Сынишка давно оставил меня в одиночестве, самостоятельно заскочив в двери садика. Там внутри меня, где-то вдали от сознания, внезапно, как бессмысленный звон колоколов в ранний утренний час современного города, но такой приятный, если жить подальше от церкви, прозвучала четкая фраза, отдельная от бешеных мыслей. Другая – будто суешь свои босые ноги в чужие тапки. Я не знаю, был ли это твой голос, дружище, или каким-то образом свернулись твои слова в мои собственные мысли, но смысл услышанного был совершенно понятен, и постепенно заполнял пустоты моих сомнений. Не хватало ещё самому себе поставить диагноз шизофрении – продолжала смешить собственная система внутренней безопасности. Разум забился в предвкушении нового приключения, сердце затрепетало, вливая новые порции адреналина в ненасытную, страстную, вечно голодную, королеву Любовь. Любовь сияла счастьем, благодарная Спасителю за последний штрих; подаренный пазл в сложной картине «Гармония». Я сжал ладонь, уголки религиозного изделия приятно сдавливали нервные рецепторы – сунул руку в карман, делаясь ещё ближе к тебе. Спрятавшись в машине от всего мира, чтобы никто не помешал посмотреть на Неё новыми глазами, новым сердцем, новой природой, да не мелочиться уже – новой жизнью!


Глава пятая: Она

«Так – в памяти – глаза закрыв, Без памяти – любуюсь Вами!» – сказала своими стихами случайная попутчица, сидевшая рядом со мной, Марина Цветаева. Она всегда умела произнести самые важные слова, чтобы было понятно любовь это или игра. Каждое слово, тире, точка – крик сердца. Эта кричащая любовь оказалась её смертельной болезнью, вернувшая семью в жерло кровавого перевоспитания мышления с русского на советское в годы сталинских репрессий. Я с трудом делаю вид, что не замечаю у неё на шее шелковой фиолетовой ленты странгуляционного украшения. Смерть миллионов советских граждан – статистика; смерть Цветаевой – укор красному террору, привет всем защитникам революционной диктатуры. Наевшийся жертвоприношений эпохи перемен, кровавый красный дракон-полусеминарист готов был сражаться с ещё более жестоким существом драконом-полухудожником, непригодным к военной службе. Разразившаяся мировая война закопала половину человечества в могилы. Трагедия. Родина, отчего твои поэты настоящие боги: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, Гумилев, Цветаева? «Потому, что добровольно выбирали время своей смерти»,– ответил за Родину Достоевский.

Вместе с поэтессой, с наслаждением прикрыв глаза, уединившись со своими лирическими мыслями, мы принялись внимательно смотреть – каждый в своё зеркало, наделяя возлюбленных любимыми неповторимыми выдуманными сказочными свойствами. Я покопался в куче золы, оставшейся, от сожженных до тлена образов, и выбрал самый яркий. Как слеп я был, когда-то, смотря на Её фотографии открытыми глазами: вышитый рисунок летящих тигров на новой модной кофточке – вот и всё, что показалось интересным в то утро из Её одежды. Может и хорошо – летящие тигры врезались в память, оставляя следы мельчайших подробностей. Спасибо, дружище, теперь вижу гораздо больше!..

Раннее утро далекого города сквозь приоткрытую щель влюбленного сердца, тихой вибрацией телефона, снова пробудила сильный интерес к романтике. Провалившись сквозь экран своего смартфона в Её далекий мир – вдохнул свежий ранний запах весны, щебета птиц, шелеста листьев, скрипа качелей. Её глаза наполненные соблазном, равномерно двигаясь маятником, гипнотизировали меня. Сердце сжималось в такт движения Её свободных, взлетающих ног. Уже золотые руки, после стольких лет медицинской практики, легко придерживались за вертикальные цепи, крепко прикованные к моей судьбе. Легкий взлет, скрип – мой шаг навстречу. И снова скрип, и шаг, ближе, почти вплотную. Её большие серые глаза сегодня без спасательных оправ дорогих очков. Я снова хочу тонуть в этом лукавом взгляде. Моё отражение заблестело в роговице. Мысли закружились в танце от удивления – меня же здесь никогда не было, откуда отражение! Галантность споткнулась о желание обнять, прижаться к ней – всем своим телом, зажмурившись, сквозь влагу серебряных кораллов, я провалился в тайный мир другого человека. Пролетая сквозь зеркало души, еще в полёте пытался угадать – что ждет меня? Путешествие к центру земли? Страна чудес? Земля Санникова? Летишь вверх тормашками, как во сне, только наоборот – не просыпаться, а погружаться в него. Я увидел страну, которую Она превратила в мир: «Куда приводят мечты».


Я стояла перед зеркалом и смотрела на своё отражение, мысли сверкали вопросами – почему этот мир не хочет добровольно выполнять мои желания? Я приехала в военную академию для того, чтобы носить одинаковую со всеми форму, вставать в шесть утра, и ложиться с отбоем в десять вечера? Разве это моя мечта? Самое тяжелое для меня в этом регламенте было отсутствие сладкого дневного сна. Если с едой в столовой можно было бороться с помощью вилки, ложки и голода; для борьбы с желанием поспать, не хватало никаких моральных сил. Для меня это невыносимо, предел терпения лопнул, я слабая девушка, хочу спать, когда устала! И кто это в зеркале, девушка ли? Бессмысленная пилотка на макушке, военный френч болотного цвет со значками медицинской службы на лацканах, надет на рубашку светлого хаки, под воротником подобие оборванного галстука. Шеврон и кокарда делают вид, что украшают этот ансамбль песни и пляски. Вот именно; в этом можно только выступать в спектакле, посвящённому Дню Победы, но жить? Нет, не моё!!! В котле одинаковой формы, ежедневного уклада и еды с приправой дисциплины варятся мужество и патриотизм, а не мои мечты. Можно только восхищаться людьми посвятившим себя вооружённым силам России! Для меня же такая дорога невыносимо сложна, да и законы службы совершенно не пересекаются с моими желаниями, выворачивают меня наизнанку, лишая свободы. Я хочу ходить на работу в Гуччи и Луи Виттон, а не в военной форме! Просто я люблю красоту! Переступив порог медицинской академии, я поняла, по какой дороге будет идти моя Мечта, мои желания! Санкт Петербург и медицина, потрясающий дуэт, красивая и реалистичная цель. Я понимаю – ошибки неизбежны, порой их трудно превращать в полезный опыт, от того крепче мои желания, яснее условия задачи. Этот опыт закончился тяжёлым разговором с начальником военного института через три месяца службы – моя эмоциональная рябь постепенно сглаживалась в озере характера. «Папа, я больше так не могу, у меня нет сил!»– сказала я трубке телефона в ожидании его ответа. « Хорошо, возвращайся, что-нибудь придумаем», – ответила с любовью трубка папиным голосом.

Я повисла в воздухе на канате своих взглядов, примет ли институт заблудшего ангела с повинной назад, не отправит в академический отпуск? Внутренняя неопытная, только новорождённая интуиция, укутанная в пелёнки молодости, тихо гулила о красной зачетке, без каких либо оттенков других оценок: «Всё будет хорошо! Ты снова справишься! Улыбайся! Коммерческие абитуриенты тебя не одолеют! Возвращайся. Теперь зачетка работает на тебя!» А пока из трагических последствий моего выбора, ясными были только отрезанные длинные золотистые волосы, расплескавшиеся по полу парикмахерской длинными каплями; которые тут же смахнули влажной тряпкой. Короткая стрижка оказалась гораздо практичней – ниже плеч не вздумаю отпускать!

Полезные бонусы от ошибок опыта начали собирать интересную коллекцию. Колеса поезда танцевали чечётку, втаптывая неприятности в могилу забвения. Здоровая, розовощёкая, модная рядовая лучше, чем замученный полумертвый офицер медицинской службы. Не учеба, а сценарий боевика! Меня начинала веселить военная форма персонажа «Крепкого орешка» в комедийном фильме, со съёмок которого я сегодня возвращалась. А город Горький минуя название Нижнего Новгорода, превращался в Голливуд. Я тоже умею переименовывать города, как мне хочется!

Люблю скорые поезда, можно успеть сладко выспаться, пока ничего делать не нужно. Через два дня академический отпуск и домой; или институт – тогда снова за учебу. Это как повезёт. А пока вакуум, пустота, неизвестность. Да! Переступив порог академии, я поняла – медицина моя жизнь. Мечта детства слилась с мечтой для взрослой жизни. Маяк настолько яркий и высокий, что я вижу его в любую погоду, находясь в открытом море событий. Я компас, моя мечта – Полярная звезда. Невероятное удовольствие от своего призвания! Даже когда устала, даже когда трудности, даже когда нет больше сил! Нет – всё же когда нет больше сил, лучше отдохнуть.

Сминая с хрустом записи последних нескольких месяцев жизни в курсантских сапогах и, выхватывая письма тревог неприятных прогнозов ближайшего времени, в один сжатый круглый комок; легким движением темперамента, бросила смятый листок воспоминаний в урну забвения. Там уже лежал первый мой молодой человек. В безупречном костюме, аккуратным пробором и чистых ботинках. Ассистент кафедры истории и философии, уже настоящий, смелый, взрослый – не чижик однокурсник. Сначала влюбилась в его тембр голоса, потом запах, и наконец, в его манеры во время красивых романтических свиданий. Всё так, как я любила до него: цветы, кино, музыка и танцы, набережная Волги, кафе и поцелуи моих рук на прощание. Всё так, как я полюбила после: жадная страсть, срывающая одежду; невесомость в крепких объятиях; длинные, почти утомительные поцелуи и его густые волосы в моих ладонях; наслаждаться ощущением своей маленькой беспомощности в его сильных, уверенных движениях. Ощущать его сладкий теплый опыт у себя на лице, животе, спине. Каждый раз разгораться изнутри от брошенной спички путешественника в построенный шалашик костра. Потом, уже рано утром перед самыми занятиями, он умывался в ванной, красуясь обнажённой спиной. Свежесть отношений волновала и притягивала; ветром разносила волны желаний. Я прижалась грудью, сквозь свою тонкую шелковую майку, ощущая его тепло, щекой прильнула к гибкой струне позвоночника, ухом прислушалась к маятнику его сердца, вдыхая запах тела двойными порциями. Вдох, вдох и выдох. Гипноз сердцебиения. Мои руки нырнули в тёплые подмышки и вынырнули прямо на подрезанные отжиманиями, рисунки грудных мышц. Склонив немного голову, он прижал меня к себе, смешно и приятно ощупав мои женские крупные козыри. Мои ладони в бессознательном хаосе двигаются по его телу, исполняя причудливые танцы живота на коже. Прохлада от тела проникает сквозь пальцы в руки, течет внутрь ручьём, нагревается жаром и глотает зажмурившееся сердце. Он мягко обернулся и посмотрел на меня. Но лицо оказалось другим! Боже, я думала в эти мгновения о другом парне! Этим медовым взглядом купали меня только твои глаза. Опять ты! Ну как ты умеешь так смотреть? Сдувая веером пальцев мои растрепанные волосы, ты обнял моё лицо. Глаза закрылись, приоткрывая губы в вечном синхронном ожидании поцелуя. Островки твоего лица медленно оставляли следы на моей коже, тут же сметая прикосновения влажным паром дыхания. Нежный поцелуй, внезапной невесомостью, вдруг пронзил меня мягкими губами и влажным языком. Позабытые ноги, уставшие от длинного удовольствия, постепенно опустились вместе с душой на пятки. Голова прижалась к сердцу. Целоваться с такой горой задача сложная! Больше люблю сидя на твоих коленях. Размечталась! Только и умеет сверлить глазами, нежно мять ладони, да болтать. Как же сладко ты умеешь говорить, фантазер! Варишь словами без остановки, текут они как каша из волшебного горшочка, с сахаром лести или острой приправой юмора и иронии. Кто ты для меня, я так до сих пор не поняла. Тот, первый парень, смеясь над моими бесконечными художественными поисками красочных образов, назвал меня своей Мальвиной и тут же познакомил меня со своей мамой. А что бы сказал ты? Опять, шумно вдыхая пряди моих фиолетовых пятен на волосах, закрыв глаза, выдумал бы красочные лепестки фиалок, упавших на меня с неба. Хорошо, что я никогда не рассказывала вам друг о друге. Ты обязательно выбрал бы какой-нибудь афоризм, шуткой решая мои сомнения. Что-нибудь из Чехова: «Тот, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому ничего больше не остается, как стать чиновником!» – сказал бы ты о нём и рассмеялся своим икающим, длинным как оглобля, смехом. Но он хотя бы сделал предложение, а я отказалась, и даже не я – моя Мечта, стремительно летящая к совсем другим горизонтам. Ты же, совсем один, единственный из всех, кто провожал меня на вокзале, застыл как истукан и не сделал ни одного шага, что бы быть вместе со мной. Я ждала от тебя немного большего, чем просто слов. Ты смотрел мне вслед: высокий, худой, слегка сутулый, с прижатым правым ухом; медовым взглядом, прячущимся в глубоких глазницах как в пещерах. Густой шевелюрой, как в те мгновения, когда по-детски приоткрывается рот, запуская мясорубку вертящихся мыслей, и они, не помещаясь в голове, начинают выдавливаться наружу волнистыми нитями фарша волос. Твои мысли были уже не со мной. Ты молча отпускал меня, находясь в плену своего воображения, вместе с каким-нибудь сумасшедшим Дон Кихотом и его оруженосцем Санчо Пансой. Но я же не Дульсинея, которую ты сам себе придумал.

Мысли путались, темнели, смешивая события и время, затихали. Покрепче прижавшись к Мечте, тихо прикрыла за собой дверь реальности и крепко уснула. Утром на перроне, в мою оглушающую, звенящую пустоту недавнего расставания, со свистом врывались прежние друзья, однокурсники, мой дом, моя юность. Тоска заполнялась радостью и, наконец, не выдержав, лопнула, разлетаясь в мелкую пыль. Ясная голова пустила ноги в пляс; не чувствуя тяжести вещмешка, с музейным трофеем теперь уже никчемной военной формы. Я закинула вещи на «блок пост» своего общежития и полетела в родной деканат.

–Ну, здравствуй, рядовой! Не прижились генеральские погоны? – пошутил декан.

– Так точно! Не прижились! – с удовольствием возвращалась я в гражданскую жизнь, навсегда прощаясь с военным фольклором.

– Забирай свою зачетку, думаю, догонишь однокурсников быстро. Койку в номере «Люкс» общежития оставил за тобой, подруги твои уговорили подождать до нового года. Опоздай, и спать тебе на улице! Да, возвращайся в свою группу старостой. Твою настойчивость подсидеть никто не сможет. Хорошо мы тебя с набором новых бюджетников «академом» припугнули! С твоими способностями и характером добьёшься всего, чего захочешь. С возвращением!

Как описать мой лучший день в академии после возвращения? Ни один успешный экзамен, ни один сданный зачёт не смогли заполнить меня теми эмоциями, которые охватили меня сегодня. Даже если сложить все студенческие успехи в один сгусток и меня в придачу к ним, да положить на другую чашу весов, всё равно не хватит достаточной дозы!


Я смотрел на Её лицо со стороны, провожая уверенную походку взглядом, пока Она не скрылась в дверях академии, и думал, чем можно передать эти короткие мгновения искреннего счастья? Можно!

Ракетоноситель корабля «Восток» готов к старту. Остался последний, самый незначительный элемент – живой человек. Привычный двадцати килограммовый скафандр удобно облегает атлетичную фигуру пилота космической бригантины, сливаясь с ним в одно неразрывное целое, слегка вдавливая человека всем своим, пока ещё земным весом, в жёсткие бока и спинку кресла. Тело летчика фиксировано ремнями безопасности, готовится к перегрузкам, и только голова, как поплавок, прыгает в шлеме. Неподвижные пальцы, скованные жесткой тканью перчаток, привычно пробежались по основным узлам скафандра. Открыли и закрыли защитное стекло, постепенно, вместе с руками успокоились по швам. Вдыхая резкий запах свежей эмалевой краски, молодой летчик подумал в мгновенно исчезнувшей тревоге: «Не смазать бы свежую опознавательную надпись на белом шлеме. Хорошо инженер Витя Давидьянц умел рисовать – вывел крупными красными буквами: «СССР» прямо на лбу. Вот приземлился бы на вражеской территории, всякое бывает – быть мне не первым космонавтом, а первым космическим шпионом!»

Последняя команда главного конструктора, спокойная, будто чайник на плиту попросил поставить и закипятить: «Зажигание». Гул вспыхнувшего горючего оглушил Байконур, страшная реактивная сила скованного огня била ракету изнутри, пытаясь найти собственный выход, но сегодня человек оказался сильнее, и, вырываясь на свободу в том месте, где указал ей разум инженеров, устремилась вниз, через готовые широкие сопла. Сегодня наука, а не предания, превращали знаменитую среду 1961 года в воскресенье, делая смертного лейтенанта, бессмертной мировой легендой. В грохоте отрывающейся от земли гигантской машины и немой тишине внутренней концентрации летчика, головные динамики, перебивая громкий шёпот помех, произнесли последнее напутствие отца советской ракетно-космической техники: «Желаю Вам доброго полета!» Сергей Королев своей работой создал фундамент практической космонавтики, теперь дело за пилотами. Две тысячи лет Россия шла к этому шагу. Война и мир, победы и поражения, падения и взлеты, успехи и ошибки, казни и помилования, диктаторы и демократы, наука и религия; драматургия, эпосы, лирика и народный фольклор вошли в эти мгновения в командира корабля, сжались в одно меткое, простое русское слово. Как бы не разбросала жизнь людей, говорящих на родном русском языке, по планете, по какую бы сторону баррикад мы бы не находились – его простое русское слово одинаково с любовью пронизывает наши сердца, выдавливая слезы. «Поехали!» – ответил летчик всей планете, с каждой секундой, вместе с ракетой, пробивая тяжелый щит земной атмосферы, создавая новую, уже космическую эру. Что ждало его наверху? Слава, почет, история? Нет, только гордость за весь свой народ. Его гордость, за всех нас, обретала свободу полета в невесомости для первого в мире космонавта. Через сто восемь минут, живой и здоровый, космонавт вернулся на землю. С возвращением, Юрий Алексеевич Гагарин! В этот день его лицо светилось знаменитой белоснежной улыбкой.

А теперь – Она; через сто восемь дней военщины вернулась обратно. Её лицо светилось гагаринской улыбкой, купаясь в поздравлениях и поцелуях близких друзей.

Только так я могу описать ту радость, которую испытывала Она в тот день, находясь рядом с Ней, в эти мгновения, в стране Её воспоминаний.

Как только прекрасный женский силуэт скрылся за дверью академии, я тут же сорвался с места, пробуя догнать и рассказать, о том, что знаю теперь про возвращение, о котором Она никогда мне не рассказывала! Проскочив крыльцо, с удивлением заметил две отвалившиеся керамические плитки со стены облицовки. Приятно осознавать – реальность и грёзы старого здания академии совпадали полностью. Но холл оказался совсем другим! Скорей это «Фабрика памяти» – библиотека Конгресса США. Крепкие шести ярусные стеллажи заполнены конспектами, лекциями, докладами, монографиями, учебной литературой, которой Она пользовалась во время учебы. Беру первую попавшуюся тетрадь – «биохимия»: аккуратным, понятным почерком катятся формулы цикла Кребса, восстанавливая затраченную энергию на карманные расходы текущих жизненных процессов в клетках организма. Следующая тетрадь – «патфиз»: травматические рубцы, мышц раненого атеросклерозом сердца, мешают движению ровной волны «генерала» синусового ритма, циклы re- entry, обратной волной по соединительным мостикам сопротивляются «генералу», навязывая свой сумбурный алгоритм, и сердце захлебывается в тахикардии. Как красиво для нас врачей, и непонятно для всех остальных звучат такие слова. Ставлю на место. Третья тетрадь – «неврология»: болезненно измененные клетки головного мозга, пропуская слишком большие дозы электрохимических импульсов глутамата возбуждающих нейронов, формируют мощный асинхронный разряд. От этого, словно подкошенный от удара тока, падает в припадке человек, бьётся в судорогах, пока не закончится заряд, и тут вдруг очнулся, как ничего и не было. Но это не так – теперь много другого электрохимического импульса – тормозного медиатора – гаммааминомасляной кислоты; человека клонит в сон со страшной силой, на несколько часов. «Эпилепсия» – спасает князя Мышкина от смерти. Ставлю тетрадь на место. Вот такими ходячими двуногими электростанциями создала нас природа.

Это Её самый большой отдел – медицина. С каждым днём пытливый ум заполняется новыми профессиональными знаниями. Вот лирика с книгами Есенина, Евтушенко, Тютчева; сказки Пушкина на которых она выросла. Огромный отдел фильмографии, с уникальной коллекцией как у Антона Долина. Поразительная память, всё содержит в чистоте и порядке. В центре просторного холла, внутри стеклянной витрины находится документ. «Неужели Декларация независимости Томаса Джефферсона? Зачем она Ей?» – подумал я, подходя поближе. Под стеклом лежал диплом государственного образца об окончании академии по специальности «лечебное дело», и несколько страниц приложения, которые и привели мой мозг в состояние большего выброса медиаторов возбуждения – лучшая студентка факультета, ни одной четверки, ни одной пересдачи, ни одного хвоста! Как возможно так учиться на медицинском факультете. Потрясающе успешный государственный бизнес проект. Все, что вложило государство в дошкольное воспитание, в среднюю школу, в высшее образование – вернётся теперь через профильную специальность непрерывным возвратным потоком в виде государственных налогов! До самой пенсии! Проект – «Виктория»! Закон и порядок, всё логично и правильно. Консерватизм. Я задумался над своим государственным проектом, как можно его назвать? Не иначе, чем «Фиаско»! Сплошные фантазии и постоянные поиски неизвестных горизонтов.

С другой стороны диплома лежит книга. Ого! Лев Толстой «Война и мир», том первый. Монументальный труд, я осознал его только к концу университета, до самой последней строчки, каждой буквы, каждого героя, понял и принял своим сердцем. Открываю в памяти первые страницы – бал в салоне Анны Павловны. Художественная аристократия, французский язык, галантность мужчин и великолепные женские платья. Та самая Петербургская мечта тысяч девушек, да ещё и с дипломом под мышкой! Какая ирония! Коренные петроградцы разогнали всех аристократов – осталась только интеллигенция, люмпены и свободные предприниматели нового времени, выросшие из первых или вторых. Какая разница, кто рядом с тобой – культурная революция, всеобщее образование; да всё равно всем пить из одинаковых граненых стаканов! Вот, опять я начал спорить с Мечтой. Зачем? Любовь и Мечта, совершенно самостоятельные дамы, они сами без нас решают чего им хочется! Пожалуй, надо поспешить, пока я с Ней, а то опять опоздаю и останусь на старой платформе номер пять.

Красивый «Сапсан» с плотными хрустальными стенами отправлялся в полдень. Теперь уже вместе путешествовать: я и Она – где-то повсюду вокруг меня. В Мечте легко, всё промежуточное и временное не имеет значения. Дорога до Санкт-Петербурга растянулась вдоль песни Михаила Боярского на музыку и стихи Виктора Резникова: «Родная». Эти талантливые коренные ленинградцы своим творчеством открывали новые горизонты Её Мечты. Слова песни добавляли свежие слои будущих планов в жизненный торт «Наполеон». Композитор дарил своей Родине слова душевного, сжимающего сердце, произведения и, одновременно, дарил всем нам свою трагическую смерть – обычное дело поэтов. «И, если видит Господь, пусть будет защитой вам, И больше, может быть, мне не о чем молить, Ты сладко спишь, а я шепчу тебе, родная: « Спасибо за день, спасибо за ночь, Спасибо за сына и за дочь, Спасибо за то, что средь боли и зла, Наш тесный мирок ты сберегла».

Я слушал песню и никак не мог побороть своего желания, говорить для Неё такие слова. Опять мой образ замелькал на границе Её уставшего сознания, когда путаются мысли, перед погружением в глубокий сон. Воображаемый хрустальный «Сапсан» гремел мифическими колесами по воздушной дороге времени в один конец, питаясь неисчерпаемой дикой внутренней энергией Её энтузиазма. Этот грохот ворвался в самую тёмную ночь Санкт-Петербурга, через Большеохотинский мост, забился как дикая птица в клетке, между растянутых плетеных косичек металлических креплений. Холодный свет ярких звезд бесконечной подсветки высоких арок, сорвался в волнистую гладь Невы и тысячью отражений вернулся в мои глаза, ослепил перевернутой улыбкой. Я посмотрел наверх, спасая зрение, и теплый мягкий свет внутренней жизни моста, освежил палочки и колбочки сетчатки глаза, позволил глотнуть красоты любопытному взору.

В конце каждого пролета, рядом друг другом стоят два витязя. Это стражи города, никогда не спят, всматриваясь в лица пришельцев маленькими, но очень зоркими круглыми глазами, освещая пространство верхними светящимися маяками, так похожими на ручные керосиновые лампы. Видимо эти маяки и видела Она всё своё детство. Неусыпно хранят стражи покой города. Опасность, и вмиг поднялись два живых лепестка, разрывая дорогу символами города – створками раздвижных мостов.

Я влетел без препятствий во второй широкий пролет на сторону Безымянного острова, и как открытая виза украшает новый паспорт, так впечатала память, круглым штампом купола Смольного собора, разрешая въезд. А на том берегу осталось детство и юность, согреваемая безусловной заботой родителей. Теперь всё! Между небом и землёй жаркая мечта и холодный сырой климат. Кто победит? Конечно жаркая мечта, мечта всегда побеждает. Тем более с холодом помогают бороться теплоэлектроцентрали. Иглы полосатых труб повсюду торчат над городом, выпуская в небо пар и дым сгоревшего топлива, спасая от холода и болезней. С горячей водой здесь можно выжить! Теперь мечта горожан о горячей ванне стала и Её мечтой. Взмывая вверх через дымоходы, густое тепло упирается в тугое питерское небо и растворяется, теряя тепловую энергию, за которую мы дорого платим долгой зимой.

Небо. Самый пленительный город укрывает самое живописное небо. Вечная борьба человека с природой за титул изящества. На бесконечно прозрачный голубой холст она бросает все краски, какие есть. Розовые одеяла облаков, подсвеченные снизу неутомимым питерским солнцем; наползают друг на друга, рвутся, оголяя голубые проталины; пронзенное вечерними иглами звезд одеяло, пытается спрятать собой огромную молочную луну, тяжело и ненужно повисшую в испачканное белым, небе. Ветер рвет эти нити, сминает обрывки одеял, сдувает белую лунную пудру света, чистит голубой холст. А за его спиной, новые обрывки, соединяются, сшиваются, снова пряча луну подальше от глаз, ведь солнце ещё не уснуло. Вот утро, мосты ещё возбуждены ночной работой, открытые ставни разводных створок надежно подпирают сплошную серую занавесь. Ветер крепко спит вместе с городом, утомленный ночными прогулками по Неве. Солнечный свет посылает миллионы квантов сверху, но тщетно, немногие, самые сильные, тонкими лучиками, пробиваются сквозь густую серую мглу, соединяя пасмурный день сбелыми ночами в сплошные одинаковые постные сутки. Спят люди в постели, спит ветер, покачиваясь на речной воде. Ждут, пока устанут мосты, расслабят свои поднятые руки, бросят вниз ладони. Лязгнут железные пальцы, цепляясь за свои крепления, разбудят своим шумом всех. И ветер, спросонья, метнется в разные стороны, разгоняя тишину и серость, путая каплям дождя следы. Но сил у ветра не хватает, новые полчища тяжёлых масс надвигаются с Финского залива, как плотная, смятая бумага. Сегодня ветру не справиться, и завтра, и через неделю, и даже через месяц. В такие дни даже радуга кажется серой. Запасайтесь, друзья, яркими зонтиками и настроением заранее!

Весна. И новая палитра у художника. Облака взбитыми сливками, пуховыми подушками плавают в перевернутом лазурном море, случайно пачкаясь ультрамариновой и голубой краской, заполнившей небесную чашу. Как отражения в зеркалах повторяют облака замысловатые формы песчаных разводов по берегам Невы, разведенные в случайном волнении воды. Ветер одним движением взбивает эти нагромождения облаков, меняя им статус и цвет. Именно сверху, до самых глубоких подвалов и станций метро спускается живой и свежий весенний волнующий свежий аромат. Дождь смывает последнюю грязь, и призрачное ощущение скорого тепла, спешит оголить закутанные изящные женские шеи. Небо улыбается цветом «эрмитаж» – неужели в Санкт-Петербурге весна?

Поезд мечты мчится, меняя калейдоскоп Её воспоминаний о небе: от желто голубого небесного контраста, застывшего на границе низких примятых перин утренней зари; к сочному грейпфруту заката над шпилем Петропавловской крепости; а от неё к прозрачной звездной ночи чистого неба. Тяжёлая хрустальная крыша поезда удерживала моё тепло и собственные мечты при себе. Я основательно погружался в город – музей под открытым небом. Под каким открытым небом? Точнее под закрытым мутными тучами небом – музей, при зрении в минус шесть без очков, и плюс шесть по Цельсию в августе. Извини, Мечта, держать мысли при себе в таких местах тяжело. Молчу и делаю вид, что наслаждаюсь.

В свете солнца, в пятнах солнечных бликов, в звуках бесконечных экскурсий, тянется вдоль набережной архитектурное совершенство. Её Мечта проваливалась, купалась, растекалась по улицам города; он заполнял всю душу – насыщал голодного паломника долгожданной целью. Её неповторимые влюбленные губы на красивом лице, преодолев тысячи километров препятствий, сжимая годы разлуки в одно мгновение, обняв руками долгожданную, родную голову, вдыхая тот самый дурманящий запах единственного любимого мужчины, слились в головокружительном томном поцелуе с Невскими губами Финского залива. Милые очертания любимого города, каждой деталью на мужественном лице, врезались в сердце, цеплялись за память, завораживали душу. Город пленил так ярко, не оставляя никаких шансов желать чего-то иного. Зодчество дорогими собраниями сочинений заполняли его улицы и площади, удобно размещаясь на многоярусных полках воспоминаний. Она далеко улетела от родного дома в поисках этого места, и, очутившись здесь, наконец, сбросила свои крылья. Город был насыщен шедеврами, как песчаный берег норками муравьиного льва. Крупинки Мечты, неосторожно ступая на края ловушек, неотвратимо скатывались под лапки личинкам, как скатываются к устью речные волны аристократической Невы, впадая в Финский залив, навсегда оставаясь там. Беспощадная красота и императорская галантность пленила гостью навеки. Мечта металась между шедеврами, не в силах остановится и выбрать что-то для себя. Помогли эксперты Организации Объединённых Наций по вопросам образования, науки и культуры, признав весь исторический центр Санкт-Петербурга первым российским номером Всемирного наследия. Библиотека зодчества была заполнена бесценными переплетами признанных мировых шедевров. Я, словно в гостях у ценителей литературы, фанатичным букинистом, хватал первые попавшиеся тома, знакомясь с кратким содержание книг с описанием чудес архитектуры города. Сливаясь с небом голубым обаянием, насквозь пронзенный цветом утренней зари, встречал меня переливистой звонницей Воскресенский Смольный собор. Площадь Растрелли, 1, – вот оно начало Её любимых пронзительных контрастов. Храм Спаса на Крови, персонажем русских народных сказок появился среди артистов итальянских опер. Словно снился сон Альфреду Парланду, и, увидев во сне свой храм, смог выхватить из грез воображения символ памяти убитому императору. Разноцветные шишечки куполов расползлись по всему кроваво-красному телу собора, скрутили в мультяшную спираль догмы массивного золотого купола, крестов и изображений икон на лице храма, и поднялись над всеми самой высокой в мире кремовой маковкой.

Широкий зеленый язык Стрелки Васильевского острова мягко разделил Неву на две штанины – Большую и Малую. С двух сторон, мушками на лице вытянулись римские колонны. Ростральные носы, побежденных утопленных кораблей, высунулись из терракотовой штукатурки. Из трехногих жаровен в центре смотровых площадок, вырывается в небо горячее праздничное семиметровое газовое пламя, духовно согревая вечно озябших в сером климате горожан. Спорный вопрос назначения этих маяков решен в полной мере – это цели романтичных девушек, слетающихся на яркий свет Северной Пальмиры. Ростральные колонны – стропы для юных ракет, начинающих свободный полет в настоящую жизнь на празднике «Алые Паруса», и первые российские купюры небесного цвета, заработанные честным трудом – следующие мертвецы в очереди прожорливой инфляции.

Троицкий Измайловский собор совсем побелел от холода, замерз. Натянул на купола синие шерстяные шапочки, притих в безмолвии, скромно храня свои легенды, медленно согреваясь. Священники собора с любовью, по крупицам, восстанавливают тайны исторических событий, распутывая клубки красивых легенд. Вот и наш мастер эпатажа, основатель современного русского языка, зеркало загадочной русской души; несется ночью в карете в компании продрогшей Анны Керн. В спешке, заинтригованная очередной авантюрой Пушкина, она забыла схватить полушубок и, кутаясь в полы шинели поэта, дрожит от холода, под звуки колких шуток, на протяжении всего пути к собору. А там, в соборе, их ждут Ольга Пушкина со своим женихом Николаем Павлищевым, вопреки воле родителей, уговорила брата помочь ей с тайным венчанием. А где тайна и любовь – там Пушкин! И новая легенда: молоденький вольно определяющийся Измайловского полка со странной фамилией Петров-Водкин. По приказу командира и благословления настоятеля собора, проявив себя написанием картины «Смотр Измайловскому полку», расписывает помещения в склепе и работает над мозаикой. Тот самый художник, после революции ставший основоположником живописи большевиков. Время делает шаг, и новая легенда прячет в подвалах и куполах воинского собора бородатых Соловецких монахов, сбежавших от беспощадных чекистов, пугая своим видом редких прихожан.

«Сапсан» делает резкий разворот, в обратную сторону, пролетая мимо здания Адмиралтейства. Широкие плечи упираются в Александровский сад, непрерывные потоки автомобилей с силой, с трех главных магистралей бьют в эту здоровую грудь, но он непоколебим и могуществен, как Российский флот. Центральное здание насквозь пронизывает высокая арка, но от этого ноги богатыря ещё крепче упираются в землю. Статуи женщин, несущих на плечах весь мир, скульптор Феодосий Щедрин нежно прозвал «нимфами». Над аркой дуги бровей парящей Славы и резной лоб горельефа: «Заведение флота в России». Четыре античных героя смеются над нашей физической немощью и пренебрежением здоровым образом жизни: Македонский, Ахилл, Аякс и Пирр. Еще выше белая колоннада, на её крыше несут караул новые скульптурные аллегории природы, часы отмеряют им время смены службы. Хрупкий высокий шпиль вырос в центре небесного моря и единственный трехмачтовый фрегат, умевший плавать на такой высоте, самым центром киля сел на мель и навеки застыл на игле очередным символом города.

Но опасность сесть на мель не исчезла. Твоё сердце нашло свой шпиль. «Здесь быть моему городу!» – произнес император и воткнул штык солдата в грязь Заячьего острова; – « Подать мне лопату и чертежи крепости!» Вот так просто и решительно начал расти самый северный миллионный город в Европе. Крепость и бастионы, казематы и первые мосты. А потом Собор Петропавловской крепости. Застучали зубцы механических часов, отмеряя время жизни династии Романовых. И начали расти могилы одна за другой, превращая собор в усыпальницу императоров и императриц. Но величественный склеп закрыл младший брат одного из узников крепости Александра Ильича Ульянова. Без него кладбище божьих помазанников со временем заполнило бы всю площадь собора, а потом и внутреннее пространство всей Петропавловской крепости. Над всеми надгробиями и колоколами пустилась в небо конструкция нового металлического шпиля. Цепляясь за стены массивными болтами, прогибаясь в разные стороны от розы ветров, несет шпиль ангела непоседу. Придерживается ангел-хранитель усыпальниц одной рукой за православный крест – защитник города от злых духов, а на макушке креста та самая опасная игла, коловшая сердца юных принцесс. Вот и Её сердце навсегда осталось на этой игле – в солнечные дни, на заре и закате, болтается и греется теперь в золотом отражении Исаакиевского собора.

Внизу, на крепостных стенах стоят две гаубицы, и та, которая помладше – Её одногодка, каждый полдень холостым выстрелом поздравляет Мечту с победой. Прочная сеть прекрасных Санкт-Петербургских мостов, окутала теперь уже навеки любимый город, и все дороги и проспекты, ведущие из города, всего лишь продолжение этих липких нитей. Нитей Вантового моста. Мечту окружила вторая волна культурного наследия: Павловск, Пушкин, Петергоф – даже у меня кружиться голова, как от хорошего коньяка. Камеронова галерея Екатерининского парка – часы застывшего времени; колонны – циферблат, а люди – часовая и минутная стрелки. Короткая прогулка останавливает ход настоящего и дарит короткое бессмертие. Магическая архитектура галереи особенно прекрасна на фоне грозового серо-черного неба; большая редкость среди восторженных вскриков, в редкие минуты солнечного света. Под синим омутом соблазнительного неба, скромно прикрывающегося белыми облаками, словно пряча красивую женскую грудь, гуляет Она. Прогулки между прудами и канавками Павловского сада. Некоторые водоемы настолько плотно заросли болотной тиной, что кружится голова от больших доз кислорода. Вдруг со стороны замка Мариенталь бежит мальчишка с большой игрушкой, кричит: « Бип – бип, дорогу!». Забавно – новый контраст; у царских детишек совсем другие игрушки.

Несется Мечта стремительно, своевольно, сама по себе – бурными фонтанами Петергофского ансамбля, словно Мечта и цель – основные инженерные сооружения водовода Её судьбы. Мечта металась по городу и пригородам спринтерскими рывками, насыщая целью истосковавшийся разум за годы трудов и ожиданий. От такого архитектурного калейдоскопа мои глаза утомились и раскраснелись, ноги затекли, шея онемела. Захотелось пройтись по улице, размяться. Не попасть бы в минимальные температуры середины августа – живут порой эти «питерцы», как пещерные люди!

Наконец остановка, привал. В самом центре дворцовой площади, напротив Зимнего дворца. Никаких криков: «Долой самодержавие!» и прочей революционной чепухи больше не слышно. Площадь сплошь заполнена каретами. Каждая запряжена парой лошадей, перебирающими подковами по мостовой. Возница даже не старается быть похожим на исторический персонаж. Натянул капюшон на голову, спасаясь от сквозняка, уперся китайскими кедами в подножку. В страусином яйце сделали прорези для окон и входной двери, вставили стекла, поставили его на рессоры, прикрутили колеса и оплели корпус резным металлом. Мечта готова! «Трогай, ямщик!». Но что же диплом? Уже вспотел под мышкой. Новый, красный, бюджетный; так и прыгало в нем ухоженное приложение – сияло умом, рвалось в бой. В Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова профессора вдохнули в себя запах государственных бумаг, ответив словами императора Веспасиана: «Дипломы не пахнут!» – приняли нового слушателя клиническим ординатором. Кафедра и клиника кожных и венерических болезней чуть не сгорела от Её внутренней энергии и энтузиазма. Мечта дама упертая: только вперед! Никаких полуоборотов, и оглядок. Старая «хрущёвка» возле заброшенного кладбища, два часа в одну сторону с пересадками, непрерывный дождь и пронизывающий морской ветер. Бесконечная полярная ночь, меняющая бесконечную белую ночь. Всё сырое, мокрое, унылое! Каждый день миниатюрная девочка строила своё будущее. Длинная утомительная дорога от старой, съёмной «хрущёвки» на краю старого кладбища, до кабинетов кафедры и стационаров, и вечером назад. Как сорвавшиеся снежные буруны с вершины горы постепенно собирают энергию снежной многотонной лавины, так и Её знания наполнялись трудами профессорско-преподавательского состава, докторами и доцентами, коллегами ординаторами, пациентами стационара, учебниками, монографиями, лекциями, статьями и клинической практикой. Её мир наполнялся новыми людьми и интересами. Работа стала наполняться благодарностью здоровых пациентов, библиотека главной кафедры дерматовенерологии при Министерстве обороны, новыми научными работами. «Влияние липосомальных и обычных мыл на функциональную активность апокриновых потовых желез и химический состав пота человека», «Влияние антибактериального мыла с липосомами на биоценоз кожи», «Липосомальные технологии в профилактике гнойничковых заболеваний кожи», «Эффективность и безопасность применения акнекутана в терапии акне», «Вероятность нежелательных явлений при терапии акне системным изотретиноином», – в соавторстве с другими коллегами. Из всех слов я понял только мыло, пот, да кожа; от остальных язык сворачивается в дулю. Вот так Мечта – а всего лишь десять лет назад Её не пустили за порог провинциальной Ставропольской медицинской академии!

Я всматривался в глубокий колодец времени – что глубже в его отражении. Дальше канал Грибоедова. Почти пять лет прогулок на протяжении пяти километров, по дороге в новую клинику. Мелькание воды между дуг ограды набережной. Новичкам везет! Каждый день победа в игре «блэкджек» – двадцать один мост, как спутники удачи. Недалеко от Вознесенского моста на углу Гражданской улицы и Столярного переулка герой романа Достоевского превратил маленькую квартиру в целый дом. Зачем Ты привела меня сюда? Очередная лукавая улыбка для меня? Вечные размышления над исповедью гения литературы: где начинается путь мыслей Родиона Раскольникова, повергнувший интеллект образованного гражданина на самое дно – убийство. Мгновенный аффект, и вся оставшаяся жизнь бесконечное душевное наказание. Когда убийство не месть, не работа, не защита. Когда чувства настолько сильны, что делают нас совершенно безвольными. Застрял я на углу дома, всматриваясь в задумчивый образ любимого романиста, а Она тянула меня дальше, где больше меня, где смысл нашей встречи – внутренний голос, манящий Раскольникова к дому Сони Мармеладовой. Как же любит Она контрасты, сличая настоящий угрюмый и мрачный, грязный и житейский, город униженных и оскорбленных – город трущоб Достоевского и Крестовского; с тусклым безжизненным блеском золотых имперских амбиций – царства туристов и экскурсоводов, гудящих мертвым воздухом в открытом кране, вместо живого шума воды жизни простых обывателей.

Мечта соединила зачатки художественного таланта и профессиональные навыки врача с чуткими, нежными, мягкими руками; помогая природе научными достижениями и модными трендами, гладко и мягко менять биологию возраста. Довольные и счастливые, словно сытые, покидают кабинет уточки и селезни, бархатно шлёпая, новыми клювиками. Сегодня косметологи создают безмерно вкусные образы, поголовно меняя деревянные оконные рамы на удобные, герметичные и бесшумные металлопластиковые конструкции со стеклопакетами – больше тепла, тишины и жизни. А сколько кривых зеркал переделала Она, избавляя лица и души пациентов от страданий, излечивая, изматывающих своим безобразием, тяжелые недуги с помощью современных методик, оборудования и достижений научной фармацевтики.

Предметная экскурсия затянулась, постепенно я начал утомляться и капризничать. Уж в капризах и упрямстве мы ни капли не уступаем девушкам, а иногда даже и обгоняем, с заметным отрывом. Где же бал? Скорей отведи меня на бал! «Хорошо, пойдём». Для своего праздника мечты Она выбрала лучшее место в Санкт-Петербурге. Дворец Юсупова – любимый, как раз открылся после реставрации. Очаровательный блондин, почти рыжий в свете заходящего солнца, с помпезным блеском внутренних интерьеров, встречает просторными залами мечтательниц из далеких земель. Сегодня Она предпочла ретро стиль времён Петрограда. Обнажённые плечи, глубокое декольте, открытая спина, легкое атласное, почти черное, настолько глубокое, темно- синее платье, едва удерживаясь тонкими тесёмками за плечи, чуть слышно касалось шёлковой кожи. Чулки мелкой сеточкой заканчиваются на стройных ногах легкими туфлями – лодочками. Длинные бусы, переплетая друг друга, ныряют в тайную ложбинку, удерживая серебряный кулон с крупным топазом. Такие же серьги в точности повторяют украшение, подчеркивая стройную шею. Диадема, извиваясь серебряными нитями на голове, прижимает непослушную челку короткой стрижки, из её резного украшения струятся белые волоски длинного пуха. Сегодня Её губы горят яркой красной помадой, такой редкой на этом лице, словно парад планет на звёздном небе. И ясные глаза своим серо- голубым блеском, пронизывая насквозь моё сердце, прячась в мехе просторного манто, снова приглашали меня на танец. Первые ноты песни Энди Уильямса «I'll wait for you» начинали медленный фокстрот.

Но мои мысли, топая по ступеням, спускались уже в подвал. Каждая страница собраний сочинений Эдварда Радзинского, осенним листопадом укрыли землю исторических познаний теплым одеялом интересных событий. Писатель тянул за собой в гущу начала трагических перемен. Туда, где благородные судари вершили суд над мужиком. Справедливые помыслы стояли за тяжким преступлением, но было поздно. Мужик уже победил, породив всеобщее презрение народа к царской власти. И в наши дни синоним слова «холоп», превратился в синоним мужества, а благородный «сударь» стал лишь элементом чёрной риторики во время жарких споров. «Сейчас, я на одну минутку, одним глазом взглянуть на место преступления!» – выкрикнул я в сторону публики, поспешно спускаясь в знаменитое подземелье. Убийцы ждать не будут, хлопнут Распутина по плану, опять всё пропущу.

«Вот, всегда одно и то же!» – с иронией подумала Она обо мне, переводя слова песни Уильямса на русский. «Сергей, пойдемте танцевать»,– обернулась к белокурому поэту, сверкая навстречу серебряным взглядом. Питерский хулиган согласился, ответил лукавой улыбкой, закружил поклонницу в танце, как словами в стихах – два длинных медленных, два коротких быстрых шага. Фокстрот.

А я уже тем временем стоял в гуще людей, между великим князем и Пуришкевичем, высматривая отвратительную шишку на лбу у полумертвого народного героя, агонизирующего на шкуре белого медведя. Вот, что случается, когда медицина не может справиться с болезнью ребенка и несчастная мать, спасая жизнь наследника, доверяет лечение «святому старцу». Кто-то помог старцу разместить в газете объявление, и императрица откликнулась: « ясновидящий Григорий – если у вас нет удачи, плохо спит малыш, любимый человек изменяет, по какой либо причине вы не можете иметь детей, нет удачи в работе, венец безбрачия, избавляю от рожи, испуга, сглаза, порчи, грыжи, кровотечений и прочих кожных заболеваний, вижу в воде, будущее и прошлое, обращайтесь, Григорий вам поможет!» И даже в наши дни врачи, зачастую сталкиваются с народностью в вопросах медицины, снимая с лиц несчастных пациентов болотных пиявок и капустные листья, исправляя тяжелые последствия и запущенные формы болезней.

Наверху в залах начинала греметь музыка для нового танца из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». « Скорее возвращайся!»– позвала Мечта меня из подвала: «Твой любимый вальс! Ну, где ты пропал?». Звуки женского голоса в подвале заглушала громкая, шипящая музыка из граммофона, успокаивая всплески коллажа насильственной смерти. Прозевал очередной танец – вот досада! Ну, ничего, успею на третий, тем более я уже однажды танцевал этот вальс, правда, с другой девушкой.

Во дворе уже гремели выстрелы – это наш «юродивый чудотворец», вырвавшийся из костлявых пальцев, дрожащей от страха безносой старухи с косой, пустился наутёк. «Всё скажу царице! Всё скажу!» – кричал он, и с хрустом топтали сапоги мужика мокрый снег. Выстрел, второй – бежит мужик, поворачивается, кричит, проклинает Юсупова, и всех Романовых вместе с ним. И ещё два выстрела, уже прицельных – в спину и голову. Кто стрелял – я не смог разобрать, темнота черной смолой измазала воздух. Депутат Пуришкевич, великий князь или рука бога? Металась в темноте борода дьявола в разные стороны – зря верещал мужик, на крик и стреляли. Сказано безграмотный дурак! Хотел аристократов вокруг пальцев обвести. «Попался, Григорий! Вовсе не сатана, а хитрый, смелый изворотливый хам!» – закричала старуха смерть и опрокинула мужика навзничь – свалился мешком, пачкая под собой снежный песок кровавыми кляксами. « Началось! Всполошились людишки! И война пригодилась. Теперь попляшете на моём революционном балу. Всех изведу!» – вытаскивая душу Распутина, прошамкала черная пагуба. Где-то за городом, на мосту остановился автомобиль с трупом мужика. На счет три, приняли воды Невы тело Распутина; туда же полетела его никчёмная душонка: дождались, наконец, утопленные декабристы «знамение» конца эпохи власти божьих помазанников.

А как же царевич Алексей, неужели не погиб от своей болезни на следующий день после смерти Друга семьи? Конечно, жил, до самой встречи с пулями чекистов – под чутким профессиональным присмотром семейного врача. Десять лет ребенка неусыпно лечил доктор медицины Евгений Сергеевич Боткин, лечил скромно, тихо, не обращая внимания на все пророчества «юродивого» мужика. Долг потомственного врача сделал за него выбор в пользу больного мальчика и царской семьи. Он погиб вместе с юным царевичем, в подвале Ипатьевского дома; раненого врача добивали веером револьверных выстрелов. Строки прощального письма врача, огненными каплями крови прожгут каждое сердце: «…Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не поколебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына».

Евгений Сергеевич Боткин закончил Императорскую военно- медицинскую академию в Санкт-Петербурге с отличием, третьим по списку. Я задумался над названием, что за академия теперь? Сердце затрепетало, лоб вспотел, ноги осиротели от предчувствия: «Военно-медицинская академия имени С. М. Кирова» – я закрыл глаза, сдерживая слезы радости. Выпускники одной академии – Боткин и Она. Всё сошлось! Растаяла загадка моей истории простым ответом – невежество! Мечта захлопала в ладоши, крикнула счастливая: « Милый, ты нашел Её предназначение! Молодец. Иди и скажи Ей об этом!». Я бы с радостью, да только куда идти? Стою замерзший, заблудился. Не понимаю, где теперь искать? Особенно трудно, когда всё вокруг фантазии другого человека, хоть и близкого. Снова одинокий странник – первопроходец. Думаю, глазею по сторонам. Где может быть ещё место, о котором Она может мечтать? Дом построен, врачебный опыт растет, учеба не прекращается, границы знаний расширяются, они вытекают ручьями, формируя русло преподавательской реки.

Высоко в небе, мелькая между облаками, подмигивал сигнальными огнями крохотный самолет. Аэропорт! Сколько случайных и неожиданных встреч с успешными людьми каждый раз поднимали настроение перед вылетом. Путешествия, учёба и педагогические способности провожают людей в здания терминалов. Аэропорт – это вершина карьеры. Огромная страна и ещё более колоссальный мир. «Любезный ямщик, будьте добры в Пулково!» – кукольный возница, обрадованный клиенту, засуетился, пропуская меня внутрь кареты. Архитектура Московского района пролетела за окнами, незаметно, скучно, и международный аэропорт Пулково встретил меня новым сверкающим терминалом. Фантазии лишены пробок, чемоданной суеты, корзин для подозрительной одежды и рентгеновских камер. Перевернутые телевизоры, с трудом вмещали названия внутренних и международных рейсов. Все города светились зелёными подписями: «Посадка». Москва, Калининград, Архангельск, Хабаровск, Екатеринбург, Новосибирск, Красноярск, Нижний Новгород, Самара, Саратов, Волгоград, Астрахань. Пестрят списки международных рейсов: Сингапур, Бангкок, Барселона, Рим, Ницца, Араксос, Хургада. А на самом дне списка Кейптаун, выделен красным приговором «Отменён»– обратитесь в кассу. Не летит, видимо что-то с самолётом. Между полом и высоким потолком летают белые крылатые девушки. В других аэропортах воробьи и голуби, а тут женщины с железными крыльями самолета «Боинг». Эти крылья я узнал сразу – за стеклом иллюминатора, во время посадки они вибрируют и с хрустом раскачиваются, пугая пассажира своими плясками. Но терплю в самолёте, сжимаю страх губами, не хлопаю театрально пилотам – этак каждому таксисту за хорошую работу рукоплескать надо. «А ты не бойся! Представь, что ты птица и сам умеешь летать!» – смеялась Она над моими страхами. Среди порхающих белых ангелов, пугающих силуэты беспокойных пассажиров, своими самолетными тяжёлыми крыльями, из-за которых они больше похожих на крылатых химер, повелительниц розы ветров – учитывая частоту авиакатастроф и аварийных ситуаций на летном транспорте; моего Ангела в терминале не оказалось. Видимо разминулись. Иду в сторону выхода, теперь попытаюсь пешком пройтись, замечу чего-нибудь необычного, сразу догадаюсь, где Она.

Из просторного плена терминала я вновь окунулся в бесконечный плен голубого неба. И новое чудо выросло перед моими глазами. Чудо – дерево длинным стволом выстрелило ввысь и ветвистыми кудрявыми лапами вершины взорвалось салютом во все стороны. Настоящий «Генерал Шерман» – живое дерево дружбы. Вечнозелёный Секвойядендрон семейства Кипарисовых шумит на ветру бесчисленными ленточками с именами близких людей. Любимые детские сказки Пушкина и Чуковского обменялись, перемешались и родили это великолепное растение. «Может где-то там наверху, бьётся об воздух полоска с моим именем», – подумал я в приступе оптимизма. «Едва ли, скорее ты находишься в другом, менее приметном месте», – ответил сам себе внутренний реалист. Два велосипеда, с молочными рамами, большими колёсами, на мой взгляд, дюймов в двадцать девять, по-девичьи бараньими дугами руля, и несуразно большими световозвращателями под широкими мягкими сиденьями. Железные двухколесные любовники прислонились к стволу дружелюбной секвойи, скрестив ладони педалей. Любительница велопрогулок приготовила для себя. Я тоже люблю летать на велосипеде, прибавляя здоровой прогулкой минуты активной жизни, в вечной борьбе за молодость, только если вычесть из них мгновения неудачных болезненных падений кувырком. Высокое дерево окунало в далёкое прошлое с головой.

В детстве, совсем мальчишками, мы всегда забирались на самые высокие деревья; совсем не имело значения, чем занимались в густых кронах: строили шалаши, воровали яблоки для девчонок, катались на ветках, искали рогатки, прятались от взрослых – инстинкты древних плацентарных млекопитающих предков гнали приматов повыше от заселенной хищниками земли. Спасаться от саблезубых тигров или искать плод запретного дерева – что научило нас так весело скакать по деревьям? Ловкий, крепкий человекообразный гуманоид взобрался повыше, надеясь сверху заметить что-то необычное, иное, отдельное от города поэтов и императоров; да так быстро, словно доказывал теорию Дарвина о происхождении видов, начитавшись научных статей на стендах Московского зоопарка.

В районе Невского проспекта, между классическими коробками, недалеко от дома Зингера краснела миниатюрная ветряная мельница. Совсем необычный атом среди архитектурных молекул мечты молодёжи о жизни в каменных колодцах города, домов с высокими потолками в квартирах старого Санкт-Петербурга. Маленькая пристройка на крыше здания крутила своими светящимися лопастями, вырисовывая яркое колесо несовершенства работы человеческого мозга. Комичные гигантские цветочные горшки с кустами облепихи, культурно мешали парковать людям свои автомобили напротив главного фасада. На крыльце над парадным стеклянным входом на французском языке светились красные буквы: « J'ai du mal à être choquè!». Верно храм удовольствий, если речь на вывеске не о шоколаде! Какие любопытные фантазии, императорские уроки налицо: французский Версаль и симметричным ответом – Эрмитаж. Любопытство втолкнуло меня в черные внутренности русской «Красной мельницы», где в тихой атмосфере вечернего кинотеатра голоса артистов фильма о чем-то крепко спорили. Женский голос был Её, а другой, совсем незнакомый. Чуть позже я узнал и мужской тембр. Голоса ругались, бились друг об друга, звенели, взбивали свежий коктейль страсти:

– Ты остаёшься со мной?

– Остаюсь с тобой? Почему? Мы же всё время ругаемся!

– Вот почему! Мы ругаемся: ты называешь меня самодовольным мерзавцем, я тебя – занозой! Ну и что? Ты такая почти всегда! Я не боюсь тебя обидеть. Ты в две секунды успокоишься и опять начнешь выводить меня из себя!

– Вывод?

– Жизнь будет не лёгкой, а наоборот, очень трудной. Придётся бороться с этим каждый день, но я буду бороться, потому, что ты мне нужна! Я хочу, чтобы ты была со мной, каждый миг, всегда! Я тебя прошу! Пожалуйста…

Время и события совершенно не меняли Её тембра и громкости. Нежный бархат сминал другие желания, и мне хотелось слушать его снова и снова. Твой голос. Мягкий, густой и сладкий. Такой густой и сладкий, что из него можно делать варенье на зиму. И вот, простывший в феврале, когда болезнь проникает в горло и нос, съедает все нервы и терпение, бросает в жар и бесит, я пью чай с вареньем из твоего голоса. Эти родные и близкие нотки успокаивают, отвлекают, смягчают, перекрывают страдания от пустой болезни. Из твоего голоса можно делать вишнёвую наливку, такой он крепкий, зрелый и терпкий одновременно. Его можно пить маленькими порциями, окуная в него свою грусть и заботы, с ним можно коротать время, приглашая друзей и угощая всех потрясающе вкусным напитком. От него постепенно кружиться голова, и уходит накопившаяся усталость. Часами пить его, а все мало; хотеть его всё больше и больше. Сколько лет мы знакомы, а твой голос все так же свеж и вкусен. Он законсервирован. Феномен сгущёнки. Вкусен, полезен и бесконечен, особенно для гурманов – детишек. Это верно и для меня. Я ребёнком, всегда любил сгущёнку. Налить на хрустящую корочку, поджаренную в тостере, добавить в кашу для сладости. А можно сварить и сделать из него пасту для сердца круассанов. Я любитель вареной сгущёнки. Сгущёнка голоса капает и растекается повсюду липкими мазками. Когда твоего голоса много и ты в хорошем настроении, в нем можно принимать теплые ванны. Его температуру можно регулировать своим отношением к тебе. От этого твой голос может быть кипятком или студеной водой родника. И это всегда прекрасно, лишь бы его было много. Хочешь ты принять ванну или утолить свою жажду – лишь бы хватило. Твой голос был жизненно важен для меня – с нотками смеха, будто в ванну насыпали розовых лепестков. Со звуками поцелуев, словно у родниковой воды мягкий, сладкий привкус. Милая – говори и смейся всегда. Твой голос чудо природы, он не может надоесть, пресытить, приесться. Он живая вода красивого водопада, всегда толкает с желанием окунуться в него. В его природную красоту. Я был влюблен в этот голос.

Второй голос – мужской, казался мне грубовато высоким. Его слова нервными, истеричными отрывками вырывались изо рта, теряя тем самым правильное произношение. Согласные звуки иногда захлебывались в высоких гласных возгласах, или спотыкались, превращая речь в мучительную икоту, чем в речь человека разумного. Моя память, погружаясь в далёкие семинары по здоровой физиологии, начинала подсказывать, почему окружающие люди вынуждены слушать мой голос таким причудливо комичным. Это кости своим резонансом усиливают низкие обертоны, придавая мужества и уверенности. Без них густота баса теряется, и каждый раз мне приходится насилу проглатывать свой голосовой суп, без пикантной приправы, как пресное лекарство. Кошмарные звуки собственного голоса! Неужели «Дневник памяти» Ника Кассаветиса по роману Николаса Спаркса – фильм мечта каждой юной девушки, гимн идеальных отношений. Простая формула женского счастья – одна любовь на всю жизнь. Она смотрела фильм, мелькающими воспоминаниями думала о нас, обязательно плакала и смеялась. Слезы счастья и расставания – следующая наша встреча, между годами полной тишины. Тот миг, когда Она поняла, что влюбилась. Маленький посёлок на Карельском перешейке, в Выборгском районе Ленинградской области – Рощино. Моя летняя командировка в загородном отеле «Райвола» закончилась самой романтичной мелодрамой. Всего шестьдесят километров по прямой линии, на велосипеде. Преодолею за два часа!

Я мигом вернулся к дереву и схватился за бараний руль. Нет, на этом чудище часа четыре с половиной, не меньше. Вдоль шоссе замелькали хвойные трущобы и вдруг внезапно сменились головокружительными просторами, сплошь заполненными живыми цветами. Удивительное новое природное явление. Это радуга! По какой-то неизвестной причине дуги двойной радужной ленты подломились и сбитая северо-западным ветром Выборгской стороны, медленно падая, она тяжело обрушилась на землю. Рассыпалась миллионами разноцветных капель, мгновенно превратившись в цветы. Миллионы тюльпанов, извиваясь лентами между деревьев, перепрыгивая через речки и водоёмы, ручьи и озёра, пруды и каналы, ныряя под водопады, змеятся красочными полосами за горизонт. Яркие контрасты свежей палитры цветов слепят глаза, да так сильно, что невозможно отвернуть взгляда! Молочно-белые, фиолетовые, ярко оранжевые, кричаще красные, бордовые, желтые, малиновые до степени мадженты, васильковые и цвета электрик – прячут под своими бутонами нежно зеленые стебли с милым фонтаном зеленых листочков. Голландских тюльпанных принцев повсюду окружают пажи других луковичных: бубенцы гиацинтов, шафраны крокусов, густые шеренги одиноких нарциссов, унылые рябчики, скрипучие конусы пролесков – все вместе, дополняют тюльпанное королевство. Теперь уже совсем невозможно угадать названия Её любимых цветов! Фантастический сад Кёкенхоф сменяется розовыми соцветиями. Здесь все букеты ожили – после смерти в реальном мире они расцвели в раю Её памяти, и новыми свежими растениями каждый день окатывают свежим счастьем, как морским бризом. Вот оказывается, в каком море Она черпает свою ослепительную улыбку! И моя поляна подаренных букетов сплошь была засыпана растущими фиалками, гладиолусами, астрами, мелкими розами, кустами вечно цветущей сирени, полевыми ромашками и подснежниками.

Цветочная феерия закончилась вновь выросшим хвойным лесом. Я примчался вовремя, в тот самый сладкий миг единственной белой ночи нашей взаимности. Многокилометровый марафон закончился финишной чертой, победитель оборвал красную ленту и через секунду чемпион канул в историю. Я остановился в стороне, чтобы не мешать их единственному свиданию. Мне была нужна только Она. И, кстати, в тот вечер под моими ногами горела сухая хвоя, опавшая с веток высоких сосен, а не трава, как казалось тогда, в юности.


Её любовь приближалась ко мне, открывая самую длительную ночь в моей жизни и самую короткую биографию человеческой гармонии. Несколько секунд понадобилось, чтобы расстояние между нами исчезло, и моё лицо утонуло в Её губах. Слова захлебывались в поцелуях, жаркие звуки любимого голоса долгожданными нотками страсти проникали в глубины моего подсознания. Все мои букеты, все шутки, страдания и признания возвращались из Её сердца и наполняли эйфорией мою победу над Её сердцем. Наше наслаждение пропитывало всё пространство соснового леса и смешивалось с запахом хвои. Такая расточительность кружила нам голову, и, крепко схватив меня за руку, Она поспешила спрятать наши чувства от посторонних глаз в кабине благородного английского Лорда. Горячие руки сжимали моё лицо, растягивали мои губы, прижимались к ушам в моменты бесконечных прикосновений губ. Какие красивые руки. Те самые, которые с таким упоением целовал я в юности, упиваясь их мягкостью и запахом. Красивая форма ногтей украшала кончики пальцев. Я вдыхал с них запах Финского залива; он застывал на моем лице следами легких прикосновений. Губами я собирал вкус мангового фрукта, впитавшегося в теплые ладони. Сразу заметил маленькую мозоль от ручки на третьем пальце – символ человека науки. Как я скучал по этим руками! Пальцы привычной нежной грацией от тонкой работы с женскими лицами и уверенной силой врача, зажимали мои любовные раны на теле. Только ты могла вытащить из моего сердца те самые стрелы Амура и бросить их под ноги. Снимала с моей шеи капкан своей прекрасной фамилии, который так долго мешал мне свободно дышать. Вытаскивала глубоко впившийся в сердце гвоздь, на котором висела прилипшая к телу табличка с надписью «Она любит тебя» почерком Юлии Сергеевны. Все это лежало теперь внизу и железно хрустело под ногами. А руки продолжали обнимать и ласкать, замирать и направлять, прощаться и встречаться, смеяться и любить, сводя с ума своими прикосновениями. Ты дарила мне свободу, снимая тысячи дней неразделенных страданий задним числом. Я ринулся к тебе навстречу, надеясь раздавить твою жизнь в своих объятиях, но не смог.

Мои руки крепко держали. За правую кисть держал мой отец: семья и ответственность, созданная чуть ранее, с девушкой спасшей мою любовь от смерти; была наполнена багажом компромиссов и партнерства, которые пришли на смену романтическому периоду первой влюбленности, и требовала выдержки и силы воли, которой он и наделял меня, удерживая за руку. «Сын, иногда будет трудно, особенно в моменты борьбы с депрессией, животными инстинктами, в воспитании детей, и самое тяжёлое – принятие роли матери твоей девочки, настолько сильной, что могут перекрыть и ваши интимные отношения. После коротких мгновений, та самая девочка, снова вернётся на смену материнскому инстинкту, когда дети немного подрастут, и она снова станет прежней».

Я рванулся к Тебе другой рукой, но и её сковал уже Твой отец; он шептал мне в ухо своё любимое слово: «Доча! Тебя уже ждёт дома доча! Она тоже мечтает быть окружена твоей заботой – целым миром, планетой, судьбой; которую вы сможете построить вместе с ней и для неё».

Отцы держали меня за руки и мудро улыбались своими усатыми губами. Я же сопротивлялся, желая остаться с тремя. Фантастические утопии дули мне в лицо со шведской стороны. Почему я не съел Тебя? В ту ночь нашей встречи. Уже зрелая, самостоятельная, самодостаточная, интересная девушка. И я говорил с Тобой о чем то, иногда разделяя сатиру наших общих друзей. Почему я не съел Тебя? Самую важную, самую близкую, самую желанную девушку в своей жизни? Что случилось с моим вкусом? Ведь всё внутри меня было понятно и очевидно. Моя любовь к тебе полна, созрела и вечна. Зачем я стою напротив, а не сижу у твоих ног, не целую всю тебя, сжимая в объятиях твою проснувшуюся любовь? Ведь уже совершенно все понятно. Ты моё прошлое и настоящее, правда и тайна. Мой резонанс в этом большом миллиардном мире людей. Всё внутреннее твоё содержание наполнено моей любимой начинкой. Самым вкусным, самым желанным и сексуальным содержимым. Наполнена твоей свободой. Самое ценное качество. Романтичное, идеальное и всегда интригующее своим непостоянством. Чувство, толкающее меня на подвиги, романтику, заботу. Твои особенности, которые с лёгкостью делали меня лучшим мужчиной в твоей жизни. Бесконечно любящим и счастливым. Но свобода была твоим личным качеством, а не подаренная мной для тебя, она и перебила весь мой аппетит. От чего я не съел тебя? Что за болезненный синдром? Анорексия глупости? Безволия? Обстоятельств?

Нет, не угадал, не разобрался в юношеской слепоте. А сейчас, наблюдая за этой парочкой, все же понял свой страх, причину, скрытой от меня в те годы. Её Мечта – большая, красивая, сбывшаяся; показала моё место в этом прекрасном мире независимости. Всё, что сделал влюблённый юноша, было похоже на маленькую табуретку. Когда я приходил в гости и присаживался на неё – вместе читали стихи Есенина и Фета, ходили на свидания в городской парк, я дарил цветы и шутки. Мы смеялись, писали друг другу письма, играли в головокружительные романтические игры, мечтали о путешествиях, отдыхе и интересных буднях, говорили о географии и биологии, любили медицину, любили своих родителей. Всё вместе. А когда гость уходил, с ним исчезали его фантазии, которые он приносил с собой. Моя железная логика поступков опиралась на интуицию любовных переживаний и принимала решения не быть с тобой, а судьба грустила в одиночестве, так и не испытав своего предназначения в наших отношениях.

Отцы, конечно, тогда победили, на то они и отцы. Она принадлежала своему миру и высокой миссии, она и делала Её счастливой – я же всегда чувствовал себя звездочкой в тексте над странным словом – пояснения к нему добавят ясности, но не изменят смысл гениального произведения с красивым названием «Мечта». Слёзы расставания капали на тлеющий ковер из опавших сосновых иголок, тушили огонь под моими ногами. Её слезы всегда были единственным средством, тушившим пожар в сердце, которое загоралось пламенем от моей необузданной, непредсказуемой, непостоянной любви. Слезы смывали эту ночь, смягчали боль разлуки. Рассвет вместе с Ней проводил меня до двери номера, и вернул врача к своим делам, дарил свежесть расставания и возможность нового выбора. Капли в уголкахглаз высыхали, и размытая картинка становилась четкой, насколько были способны височные доли головного мозга. Мысли обо мне снова и снова терзали сердце, освобождая дозы адреналина. Машина на стоянке встречала Её включенными фарами. Через два часа под кабинетом будут ждать первые пациенты, и севший аккумулятор освежал гораздо сильнее непрерывных слез. Жизнь без него закрывалась ежедневными заботами от возникшей пустоты.

Пока Она пыталась завести машину, уже другой я успел нырнуть в салон на задний ряд сидений. Под ногами действительно хрустели остатки страданий, и пока она была увлечена запуском мотора, я выбросил всё в лес через опущенное стекло. Мотор заурчал, аккумулятор был жив, фары светились заряженные нашими чувствами. Под колёсами запел свою медленную песню рассыпанный щебень. Покидая лес, щебенка замолчала, передавая эстафету окаменевшей смоле асфальта. Её сердце стучало, билось и вновь замирало, передавая свои эмоции педалям тормоза и газа. Меня впервые накрыла морская болезнь на ровной дороге. Хорошо английский Лорд смягчал её симптомы своей жёсткой подвеской. Молодец, он сделал всё, что мог, сдерживая своё давнее обещание. Рассвет набирал обороты вместе с мотором. Город звал обратно, любимая работа лоснилась от счастья, накормленная любимым блюдом призвания. Я слышал, как Мечта сквозь боль расставания кричала Ей в ухо: « Я справлюсь, всё будет хорошо! Нам никто не нужен! Ведь всегда так было – моя любимая сангвиник». « Вот это мечта! С несгибаемой волей!» – тихонько завидовал я Ей, немного волнуясь перед последним откровением.

Задребезжал звонок железнодорожного переезда, машины новым хвостом ящерицы росли вдоль обочины. Вдруг что-то почувствовав, Она обернулась, случайно окатив меня сплошным ливнем своего взгляда и сквозь меня, вырвавшись на свет, заговорила в темный тоннель моих фантазий. Подарив мне вчера свою любовь, Она уже не боялась, того, кто может выскочить сейчас навстречу из моей головы. Я услышал, как смогла Она набраться сил и вернуться. Слова такие хлесткие и меткие, но их жестокость для меня была совершенно бесплодной: «Да, ты прав мне очень больно, но через некоторое время все пройдет! И моя откровенность от общения, и ночь омута нашей встречи. Щелкнул затвор нового дубля и сюжет сменился чётким пониманием – «Бог отвёл!»… Я поняла, почему раньше ничего не получилось! И в этом никто не виноват! Я в глубине души никогда не верила тебе полностью. Всегда потрясающие слова – лучшие в моей жизни… и никаких решительных действий! Просто, все эти годы я возвращалась к мысли: «а вдруг половинки?» – и поняла, что нет… Не половинки! Звучит, возможно, жестоко! Ты уж прости. И теперь ты свободен, спасён от терзаний и сомнений. Моё сердце уже знает, какое решение ты принял – продолжать искать свою судьбу. А я возвращаюсь, меня ждут. Дом, который мне нужен; город, ставший родным; работа, где каждый день меня встречает моё предназначение».

Я спокойно улыбался. Не понимаю, как могла Её логика стать моим злейшим врагом, как смогли все сильные человеческие стороны повернуться ко мне спиной. Парадоксы Зенона, да и только! Ничего, когда я рядом, Твоя логика начинает страдать миопией, превращая мир в размытые причудливые белые пятна фонарей и зажжённых окон со смазанными гигантскими фигурами деревьев и раздавленными буквами текстов витрин. Пора!..

В правом кармане я нащупал серебряный крестик, в смуглой ладони он сиял немного сильнее, отражая блеск моих глаз. Через левый карман, немного порывшись между важных вещей в своем теле, я нащупал сердце и вытащил бурлящий жизнью комок. Алхимия любви, ритмично сжимая ладонь, выдавливала каплю за каплей на крестик, пока он полностью не стал золотым. Каждая новая капля сворачивалась колечком, превращаясь в крохотные звенья цепочки. Ювелир остановился, когда украшение достаточно провисло между пальцев ладони. «Прости меня, дружище, ты всегда знал, кому принадлежит моё сердце, береги Её счастье, мечту, жизнь, семью». Совсем тихо и незаметно цепочка прикоснулась к Её груди и замкнулась на колечке крепления. Слёзы девушки продолжали рисовать ручейки на красивых щеках, память уже начала стирать карандашные рисунки обид и гнева, оставляя лишь вдавленные неподдающиеся многоточия в наших отношениях. Глубокий вдох прервал спазмы рыданий, и грудь успокоилась под тяжестью легкого украшения. Что то новое, чистое промелькнуло в Её мыслях и сложилось в слова необъяснимого и мечтательного рассуждения: «У нас был шанс в юности, но мы были глупые! И каждый на своей волне… У нас был шанс, но мы были умные! Я читала и говорила тебе, возможно! Абсолютная чушь, но мне понравилась: « … влюблённые, это враги в прошлой жизни, и им дан шанс примириться! Если не получится, в следующей жизни – еще один шанс; и так пока они не будут жить долго и счастливо!..» Так что у нас будет еще один шанс!»


Моё путешествие закончилось нашим примирением. Я открыл глаза, уже в своей машине. Какой бы Тебя не видел весь окружающий мир – для меня всегда будешь одним из лучших произведений. Моим творением! Я Твой художник, Мастер, Микеланджело. Любовь страшно ревнива к своим шедеврам. Я по-другому с Тобой не умею. Моя мечта сбылась – Ты заразилась от меня любовью! Навсегда. Равноценный обмен. А для меня Первая любовь стала, как первый вдох для новорождённого младенца. Родился малыш, вдохнул и закричал, и если его легкие готовы принять эту массу разноцветных газов – расправятся, задышат доли до конца жизни нового человека. Каждый день. Так и моё сердце расправила любовь к Тебе. Любовь без ошибок и без компромиссов – в сердце навсегда. Спасибо, дружище – тебе хватило одного мгновения, чтобы появиться в моей вере и разделить страдания со мной. Прости, дружище, я не могу смотреть тебе в лицо, слишком ярко слепят твои добродетели, режет глаза. Отвернувшись от тебя, вдруг внезапно, в твоём ярком свете, увидел свою жизнь: семью, учителей, друзей, предназначение. В высокой тени своего тела, с осознанной чёткостью, проступили тайные желания и любимые человеческие пороки; контрастом интереса и страстью раскрасившие мои поступки по дороге в жизнь. С тонкой мудростью, ты придумал для меня историю – собственное «Евангелие», улыбаясь моему пристальному изучению «онтогенеза» организма человека. Фантазии рождают нашу веру, показывая возможности человеческого мышления. И только вера в чудо вытаскивает меня, да и всё человечество из близкородственного животного мира. В чистом воздухе откровения открылась мне тайна любовного страдания: секрет перемены фамилии, сила цепкого интеллекта с прочным фундаментом женской воли и характера, сложного пути по дороге Мечты к цели единственной миссии – лечение болезней тысяч страдающих людей. Открылась тайна смысла наших судеб, когда любовь уступает место предназначению. Иисус – ты Свет, Она – Света! Всё просто: «Она моя родная сестра», – шепнул мне Спаситель.

2018-2020