Пожелай мне СНЕГА [Наталья Шемет] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Единственная вероятность


Рождество, 25 декабря


– Здравствуй.

– Здравствуй! Как же я рада тебя слышать! Ничего не поменялось? После работы, как и договаривались? Я отпросилась немножко пораньше, так что буду вовремя, успею ещё забежать в магазин и купить что-нибудь. Как же я хочу тебя видеть, так рада тебя слышать, ой, я это говорила, извини, просто соскучилась, уже бегу…

Девушка тараторила в трубку и не давала возможности позвонившему произнести хоть что-нибудь в ответ. Почти смеясь от счастья, не обращала внимания на то, что говорит слишком громко, что прохожие оборачиваются, что её улыбка совсем лишняя в хмуром городе. Ну что поделать – даже если с силой сжать губы, сохранить строгое выражение лица не получится – радость наружу просится!


Боже мой, как же она безумно счастлива его слышать! По прошествии стольких лет – всё время одно и то же. «Люблю-люблю-люблю» – и неважно, что знакомы так давно. «Здравствуй» – и готова лететь на другой конец города, бросив всё на свете, отложить дела и встречи, поломать планы, отказаться от всего.

На него у неё всегда было время.

Что значит было? Есть! У неё времени невозможно много. Вся жизнь.

– Маш, погоди, я перезвоню.

– Хорошо, конечно!

Девушка засмеялась, сунула мобильник в карман, поправила разметавшиеся светлые волосы. И не холодно без шапки. Ни капли не холодно! Даже жарко! Потеплело к вечеру? Ну куда ж ещё теплее – и так декабрь побил все рекорды, как говорили в прогнозах, по средней температуре или что там. И снега нет.

Декабрь выдался дождливым и пасмурным. Ёлка на центральной площади сверкала, её товарки по всему городу искрились и переливались, лишь немногим уступая главной красавице, праздничные убранства должны были радовать и веселить, но… Нового года не чувствовалось.

Не хватало снега и ощущения волшебства.

С Данькиной же вечной занятостью Маша последний месяц чувствовала себя совсем покинутой. Хотя сегодня чудо произойдёт. Нет, уже произошло! Он позвонил! Она знала, знала, что ну хоть к Новому году всё должно измениться! Тем более, они собирались отметить вместе Рождество. Всегда отмечали оба праздника. И тот, который двадцать пятого декабря, и седьмого января. Вот, сегодня день особенный… чудесный, светлый.

В кои веки его планы не поменялись.


Главная улица была ужасно многолюдной этим вечером. Люди лились потоками в одну и другую стороны, задевая друг друга локтями, сумками, пакетами…

Раздался звонок, Маша вдохнула побольше пропитанного сыростью воздуха и приготовилась снова сказать, как счастлива, и произнести ещё много-много добрых ласковостей.

– Мышонок, извини, я не смогу.

– Что?..

Слова обрушились снежной лавиной, накрыли с головой. Дышать стало нечем.

Девушка резко остановилась, на неё налетел мужчина, чертыхнулся. Маша не обратила внимания. Маленький огонёчек, горевший в сердце с самого утра, – радость от возможной встречи, надежда на то, что вечер они проведут только вдвоём, а не на вечеринке, не на презентации, не на множестве других мероприятий, которые он был обязан посещать, – погас.

Снега не было. Было просто сыро и мерзко. Холод заползал в сердце.

– Ну вот, ты снова надулась, – по-своему отреагировал мужчина на молчание. – Как всегда. Ну знаешь же, что я занят. И что мне стоит больших трудов находить время…

– На меня, – перебила, не сдержалась. – Знаю.

– Так, только обид мне сегодня не хватает. Я позвоню завтра, Маша.

– Хорошо, Дань, – убитым голосом ответила девушка.

Впрочем, знала – знала же, что Даниил слишком нужен всем. Почти привыкла. Но не под Новый год же, боже мой!..


Новый год всегда для неё был особенным праздником. Большая семья – мать и отец, тети, дяди, их дети и друзья детей – шумные, общительные. Долгое время в Машиной жизни несколько дней до и после первого января были весёлыми и счастливыми. Маленькая, а после и повзрослевшая Машенька верила, что именно в Новый год происходят чудеса.

Чудо произошло, когда она несколько лет назад, как раз в конце декабря, познакомилась с Даниилом. Маша только-только пережила расставание и не собиралась начинать новых отношений. Судьба распорядилась иначе – подарила Даньку, который вихрем ворвался в её жизнь и затмил собой всё. Он был самым лучшим, самым-самым… и остался таким. Молодой сотрудник быстро набирающей обороты фирмы, внимательный, умный и ответственный. И ещё честный. Это последнее ошарашивало и подкупало. Вот несмотря на его честность, а может именно благодаря ей, Даниилу прочили ведущее место в фирме. И правда, за пять лет он значительно продвинулся по карьерной лестнице, никого не подсидев и не столкнув вниз. Холодный с виду, не склонный к спешке, методичный и рассудительный, он успевал везде. А ещё для него оказались очень важны семейные связи: сколько раз Маша видела, как он помогал родным, близким и дальним… Последнее всё решило окончательно. Впрочем, нет, неправда. Маша не могла сказать, что именно нравится ей в нём больше всего. Но с самого начала поняла, что это её человек, и сейчас, пускай прошло пять лет, только рядом с ним чувствовала себя дома. Родная душа – так это, наверное, называется.

Время летело. В конце концов стало казаться, что она знала его всегда и он всегда находился рядом, даже если его рядом и не было. Привыкла к такому раскладу – скучать по нему, а потом при встрече говорить, говорить, говорить… и слушать.

Благодаря Даниилу, а вернее, его частым отъездам, у Маши было много свободного времени, которое она тратила с пользой: сменила работу на более высокооплачиваемую и, главное, которая была как раз по душе, пошла на танцы, научилась танцевать фламенко, даже выступала пару раз. Не профессионально, конечно, но было интересно. Данька ею гордился.

Жаль только, что времени у него на неё становилось всё меньше и меньше. Чувство дома в душе порастало тоской, как камни у реки мхом. Медленно, но верно.

А ещё Даня не был романтиком. Но разве это главное в жизни?

Все говорили – что же вы тянете, отношения не оформите? А то, мол, время уйдет. Она, смеясь, отмахивалась: что значит печать в паспорте?! Ровным счетом ничего. А вот и вправду время ушло. Их время вышло. Закончилось. Давным-давно, а она и не заметила. И всё ещё держится за эти приносящие мало радости отношения. Кем она была для него? Удобная вещь – как стол, стул, то, что есть рядом всегда. А когда нет, можно сесть и за другой стол, и на другой стул. Нет, Маша не подозревала Даньку в изменах и не ревновала к другим женщинам, но ревновала. Ко всему миру. И к тому времени, которое он уделяет другим.


Кажется, в этот Новый год произойдет анти-чудо. C последним телефонным звонком в Маше что-то сломалось. Надежда, державшаяся на тоненькой ниточке, оторвалась и улетела воздушным шариком в серое декабрьское небо.

Если быть честной, она никак не могла представить их вместе, в будущем. Не получалось. Даня всегда виделся в окружении интересных, порой важных и солидных людей, а она в это общество не вписывалась. Маленькая. Светленькая. Улыбчивая. Как есть – мышонок. Так он её и называл.

Все эти пять лет.

Такие отношения многих бы устроили. Полусвобода, ну, чего ещё желать? Только если немножко больше – вместе. Она и просила. Усиленно, отчаянно, настойчиво. Просила чуда на Новый год – Даньку. И больше времени для них двоих…

Смотря под ноги, сталкиваясь с прохожими и не утруждая себя словом «извините», Маша шла домой, понимая, что сказка закончилась. Аккурат к Новому году, к тому времени, как и началась когда-то. Видимо, кто-то на небе, в ответ на её надоедливые просьбы, в сердцах вывел в их с Даником истории жирное слово «конец», чтобы Маша не докучала больше.

Ведь правда, человек всегда находит время на то, что ему нужно. А если не находит – значит, не сильно-то и хочется.


26 декабря и чуть позже


– Ну что, всё ещё обижаешься?– его голос звучал как обычно.

– Нет, – тихо ответила Маша. Она и правда не обижалась. Просто ждала. Как всегда.

– Сегодня мы тоже не сможем встретиться. Не сердись, Мышонок. А завтра я уезжаю в командировку и вернусь как раз тридцать первого декабря.

Маше показалось, что ещё мгновенье – и у неё попросту остановится сердце. Только не на Новый год. Только не это… хотя ещё вчера она была уверена, что именно так и будет, реальность ударила сильнее, чем домыслы.

– Тебе правда очень-очень нужно ехать?

– Ну, конечно, нужно. Послушай же, Мышонок! Я возвращаюсь утром тридцать первого. Отсыпаюсь, и приходи встречать Новый год.

Произнес это так просто, так буднично – словно покупал хлеб в магазине. Даже с клиентами Данька ласковее!

С ними он и вправду был более милым, чем с ней. Ну конечно, они важны – и на каждого он готов потратить любое количество времени. Нет, он не был карьеристом, как думали многие – ему на самом деле очень нравилось общаться с людьми. Столько контактов, знакомых, столько возможностей… постоянные разъезды-встречи-командировки, друзья-знакомые, меценатство-благотворительность – как так можно жить, она не понимала. Как можно находить для всех нужные и важные слова, а с ней вот так… никак? Наверное, она просто привычка. Но он же для неё – нет?..

Надо же, так просто – приходи. Вот так можно оставить её до самого Нового года одну, когда все ходят друг к другу в гости, загодя празднуют, провожают Старый, а она…

Будет ждать.

Разве может поступить иначе?

Время пролетело быстрее, чем можно было представить.

Маша устроила грандиозную уборку, навела в квартире сумасшедше-идеальную чистоту, помогла с парой-тройкой утренников для подруг с детишками… на работе были заранее взяты отгулы – не стала переигрывать ситуацию. С блеском отыграла роль Снегурочки – внезапно нарисовавшийся знакомый искал помощницу, и они каждый день ездили и поздравляли друзей, знакомых и родственников. Было здорово. И очень помогало убить время. Быть занятой – значит, не думать. Тогда времени нет на грустные мысли. Вернее – ни на какие мысли нет времени. То, что она помнила о Данииле постоянно, было само собой разумеющимся. Думает ли он о ней вполовину столько, сколько она? Впрочем, это не её случай – Маша всегда жила ощущением причастности непричастной. Вроде и вместе, вроде и порознь. Вроде пара, вроде она и одна.


…Вскоре выпал снег и столбик термометра за окном соизволил опуститься ниже нуля. Белые-белые хлопья принесли с собой ощущение чистоты, новизны и радости. Новогоднее настроение быстро захватило город в добрый волшебный плен, на лицах людей чаще появлялись улыбки. Само время несло в себе ощущение чуда. По вечерам, в свете огней и фонарей, город преображался и выглядел ожившей сказкой. Хрупкие снежиночки на шапках и варежках детворы сверкали бриллиантовой крошкой, каждая девушка казалась если не принцессой, то вот-вот готовой превратиться в неё Золушкой, а женщины все, как на подбор, выглядели феями.

Маша хотела одного – чтобы время пролетело скорее и эта неделя наконец-то закончилась! И больше ничего не загадывала, не просила и не мечтала ни о чём. Просто работала Снегурочкой и исполняла чужие желания.

Когда она, улыбающаяся, раскрасневшаяся с улицы, входила в квартиры, и они с Егором-Морозом начинали отыгрывать программу, дети пищали от восторга, мамы чуть с опаской поглядывали на мужей. А им было чем заинтересоваться! Маша на самом деле была миленькой. Аккуратные черты лица, тонкая кожа, светлые, почти прозрачные серые глаза и чуть великоватый рот, губы слегка тронуты блеском – помадой Маша не пользовалась, любой цвет смотрелся на её полных губах вульгарно. Длинная светлая коса толщиной в руку была настоящей.

Прелесть, а не Снегурочка.

Машина грусть таяла в насыщенной весёлой программе. А ещё великоватая снегуркина шапочка, надвинутая по самые брови, падала на глаза и позволяла незаметно смахнуть не вовремя выступавшие слёзы.

Радость и смех ребятишек были самой настоящей наградой. И счастьем.


31 декабря


Наконец-то наступил долгожданный день, половину которого Маша провела в нетерпении. Делать было ничего не возможно, всё валилось из рук. Говорить ни с кем не хотелось, идти куда-нибудь – тем более. Не выдержав, Маша сама набрала заветный номер и замерла в ожидании ответа.

– Я ещё сплю. Ну что ты звонишь? Блин. Разбудила.

Его голос на самом деле звучал сонно. А ещё – недовольно.

– Прости…

Сердце лениво отстукивало в груди удары. Тук, тук. Тик, так. Как старые, уставшие часы.

– Нет, всё нормально. Приходи, как договаривались.

«А как мы договаривались?» – готово было сорваться с губ, но Маша произнесла:

– Да, хорошо. Конечно. До встречи.

Маша ждала вечера в состоянии лёгкого отупения. Бродила по дому, вытирала несуществующую пыль, одним глазом поглядывала в экран телевизора, машинально отвечала на телефонные звонки и поздравления по Интернету. Есть не хотелось. Готовить тоже. Даже гирлянду на небольшой ёлочке в углу комнаты включать не стала.

А потом легла спать.

Сон ей приснился странный. В нём был один Дед Мороз, одна она, Маша-Снегурка, и три Даниила. Она металась между Даньками, заглядывала в глаза, прикасалась к каждому со страхом и надеждой, осмелев, с силой ощупывала плечи, руки. И не могла выбрать одного из трёх. Они были разными, хотя – одним и тем же человеком.

Проснувшись, Маша долго массировала виски, пытаясь избавиться от тяжести в голове. Выпила чашку крепкого кофе, влезла в любимое, очень красивое и в то же время удобное вязаное серое платье. В прихожей надела курточку, в полузабытьи забыв про шарфик и перчатки, и вышла на улицу.

В высоких замшевых сапожках, в платье, оставлявшем открытыми коленки, светлой курточке с капюшоном она сама казалась Снегуркой. Или, скорее, маленьким потерявшимся рождественским эльфом, который исполнил все новогодние желания, а его собственное так и осталось всего лишь загаданным.

Сапожник без сапог. Эльф без сказки. Снегурка без Деда Мороза.


Вероятность первая


Даниил открыл сразу. Красивый, родной. Наклонился поцеловать – словно расстались вчера. Еле сдерживая желание повиснуть на шее, Маша легонько обняла его, чуточку ткнулась губами в губы и отпустила. Больше всего хотелось остаться стоять вот так, сердце к сердцу, тут, в прихожей, и не отпускать его до самого Нового года. Наверное, это отразилось у неё на лице, потому что Данька…

– Мой ты бедный романтичный Мышонок, – произнес он, обнимая её и целуя в волосы. Улыбку она ощущала почти физически. – Ну, хватит, хватит. Ещё мокроты не хватает. Ладно, давай, пошли, сейчас закажем еду, чего бы ты хотела? Не дело же сидеть просто так. У меня только шампанское. Про него я не забыл!

Маша прижалась к нему крепче.

Данька положил ладони ей на плечи и чуток отодвинул от себя, заглянул в глаза.

– У меня для тебя сюрприз. Специально ждал до Нового года. Думаю, ты оценишь. Но сначала пускай наступит полночь. Как там – должны пробить куранты!

Маша не хотела сюрпризов, мало того – она их боялась. Последнее время было столько ссор и недомолвок, недосказанностей и недопонимания… Каждый из сюрпризов чаще всего заключался в том, что Даня говорил, мол, Маш, сегодня не смогу, давай завтра. Или вот ещё лучше: уезжаю, вернусь, позвоню.

И сейчас настроение у Маши не улучшалось категорически. Ей бы сесть рядышком, близко-близенько, рассказать, как она ждала и как скучала, как работала Снегурочкой, но у него то звонил телефон, то звонили в дверь, а чуть позже неожиданно явились гости – два парня и девушка, Маша видела их впервые.

Ближе к полуночи их еле-еле удалось выпроводить.

– Что же мы творим, Маш, – смеялся он. – Выгнали людей под Новый год на мороз!

Настроение у него было на удивление хорошим. Маша не могла взять в толк, что происходит. Почему-то отчаянно ждала подвоха.

Пробило полночь.

– С Новым годом, Мышонок, – произнес Даня. – Загадывай желание.

Странно это было слышать от него.

– А ты? Чего ты хочешь?– спросила девушка.

– Хочу, чтобы в следующем году наконец-то осуществился проект, над которым я работал весь год, – серьёзно произнес он. – А ещё…

Даниил опустил руку в карман пиджака, висящего на спинке стула.

Маша поставила бокал шампанского на стол, в глазах блеснули слёзы:

– А я бы хотела, чтобы у тебя было время на меня.

– Ну ты чего?– улыбнулся он.

– Ничего, – ответила Маша с такой горечью в голосе, что, наверное, могла ею отравить не одно Рождество и не один Новый год. – Ничего. Как всегда.

– Ну сейчас же я тут. Понимаю, ну, да, меня часто нет, но… – он выглядел удивленным и слегка настороженным.

– Именно. А я есть. Я всегда есть, просто есть, как стол, как стул, как… как… что я для тебя? Ну что?

– Мышонок…

– Ответь, что?..

Она не договорила, чувствуя, что слёзы сейчас хлынут потоком, неожиданно злые слёзы. Выскочила из-за стола – посуда задребезжала. Хотелось кричать и бить тарелки. Так некрасиво.

– Знаешь что… – краем сознания Маша понимала, что завтра ужасно пожалеет о сказанном, и что очередная ссора может оказаться последней, но остановиться не могла. – Знаешь что… Хватит, Данька, хватит. Не могу больше. Я на тебя убила столько времени! Все эти годы… хорошо, что не больше… не могу больше… я ухожу, все, хватит, хватит!..

– Убила? – усмехнулся Даниил, чуть приподняв брови. Кажется, это было единственное, что он уловил. На лице застыло непроницаемое выражение.

– Именно. Дань, ты сам, ты-то знаешь, что такое – ждать? Можешь себе представить, каково это? И ещё… что может быть хуже, чем ждать? Это не дождаться, Дань, понимаешь? Я так устала ждать тебя, так устала ждать – и не дожидаться. Так нельзя. Это ненормально. Так люди не живут! Я… ухожу.

– Ну, если ты так хочешь, – взгляд его стал равнодушно-колким, отстранённым. Как она всегда боялась именно такого его взгляда! Чаще всего это означало, что он обижен, и, будь Маша чуть-чуть адекватнее в данный момент, могла бы предположить, что не стоит перегибать палку, слово не воробей… куда там.

– Тебе всё равно? – выкрикнула она. – Ах так… Ну и… к чёрту всё! Не ищи меня. Не звони мне! Всё кончено, Дань. Ты мне… жизнь испортил! Столько лет… Я на тебя убила всё это время, пять лет света белого не видела, никого кругом не замечала, а ты… бессовестный, бессердечный… эгоист! Ненавижу! Ну что ты молчишь?! Да тебе вообще в этой жизни кто-нибудь нужен, кроме самого себя?

Она замолчала, готовясь выдать ещё пару подобных фраз, но слова комом застряли в горле. Какой вообще смысл?


Маша неслась как оглашенная, не разбирая дороги. Снег застилал глаза, девушка плакала и вытирала ладошками лицо, но это помогало мало – густой красивый снег валил огромными хлопьями и вкупе со слезами мешал смотреть. Маша бежала, пока не налетела на кого-то. Этот некто не оттолкнул, а подхватил одной рукой, прижал к себе, как родную, бережно и крепко.

– Ну что ты, девочка? – произнес густой бас над ухом. – Натворила дел, да?

У поймавшего её мужчины были очень добрые глаза. А лицо – старое, морщинистое, в обрамлении седых волос… усы, борода. Взгляд скользнул вниз – шуба красная, во второй руке – посох, искрит, переливается в неверном свете фонарей льдинистыми серебринками.

– Дед Мороз? – пробормотала она и вдруг вцепилась в его плечи намертво, бледные замершие пальцы побелели ещё больше:– Cделай чудо для меня, пожалуйста! Соверши! Новогоднее! Прошу, умоляю!

– Ну что же… ты была хорошей девочкой. Исполнила столько чужих желаний. Пожалуй, я могу исполнить твое. Что ты хочешь, Снегурочка? – ласково произнес Дед Мороз, и Маша сбивчиво стала объяснять, мол, много ссорились последнее время, да, по её вине, и вот сейчас, в Новый год, тоже виновата, наговорила глупостей, и неправды наговорила, и не думает так, и стыдно, так стыдно, и терять его, Даньку, не хочет. Ни за что! Свой, родной, любимый. Но что делать теперь? Слов-то сказанных не вернуть.

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы у него было больше свободного времени! И всё, больше ничего, ничего!

– Но ничего не бывает просто так, понимаешь?

– Понимаю.

– А если тебе не понравится то, что получится?

– Понравится! Хуже быть не может!

– Это же не сделка, просто закон такой, если где-то прибыло – где-то убыло, тут ничего не поделаешь. Мало ли…

– Я согласна! – выкрикнула Маша. И добавила тихо, умоляюще: – Согласна…

– Ну хорошо. Но многое от тебя зависит.

Дед Мороз взмахнул посохом, и вокруг потемнело, словно разом убрали весь снег. Звуки исчезли тоже. У Маши заложило уши, как в самолете, когда тот идет на взлет или посадку, и в объявшей её давящей тишине отчетливо послышалось тиканье часов. Тик-так… Громче, зазвучало прямо в голове, до боли пробивая сознание, и вдруг остановилось. Вновь стало светлее, снег вернулся на место, где и был – на дома, на землю, на деревья, на красную шубу Деда Мороза. Маша с удивлением увидела, что над ней образовался прозрачный колпак, пространство вне его завибрировало, надавливая на барьер, и тот вот-вот прорвется. Началась вьюга. Мир со снегопадом завертелись в дикой карусели, дома заплясали за краем колпака, по краю бури. И снова звук, медленно, громко – так… тик… и быстрее – так-тик…

Время шло обратно.

…И вот Маша стоит перед дверью в квартиру Даниила.

Она пришла встречать Новый год.


Вероятность вторая


Время до полуночи пронеслось быстро. Постоянно звонили то в дверь, то не давал покоя телефон. Данька, смеясь, реально разрывался на части, получая от этого несказанное удовольствие.

Перед тем как часы начали отсчитывать двенадцать ударов, он достал из холодильника бутылку шампанского и, собираясь открыть, спросил:

– Мышонок, что бы ты хотела пожелать на Новый год?

– А ты?

Даниил замер с бутылкой в руках.

– Я бы хотел, чтобы наша фирма стала ведущей в отрасли, чтобы меня назначили… наконец-то! Да, мне нужна эта должность! И…

Маша, видимо, изменилась в лице, Даниил спохватился:

– Маш? Что-то не так? Ну тогда давай, скажи, чего бы хотела ты. Сначала скажи ты.

– Я… хочу. Чтобы у тебя… Наконец! Было! Время! На меня! – под конец Маша выкрикнула фразу раздельно, по словам, чувствуя, как душу захлестывает истерика.

– Нет, ну Мышонок, ты чего, а? – удивился Даниил. – Все же хорошо!

– Что хорошо, ну что? Дань, ну сколько можно? Я жду тебя, постоянно, а этот год – это вообще кошмар, ты больше не был, чем был, а ты думаешь о чем угодно, кроме меня, даже в новогоднюю ночь! Ну можем мы хотя бы сегодня говорить не о делах! И не о других! О нас!

– И это вот всё ты мне решила высказать именно сейчас? Когда часы двенадцать бьют? Хороший подарок, ничего не скажешь, – с сарказмом произнес Данька, вернув неоткрытую бутылку на стол. Часы пробили полночь.

Зачем-то встал, отвернулся от Маши, надел пиджак, что висел на спинке стула. Опустил руку в карман.

– Даня? Я что, буду разговаривать с твоей спиной?

Даниил молчал.

– Всё бесполезно, всё! Я так больше не могу! Я тебе нужна вообще – хоть немного?

Не дожидаясь ответа, Маша выскочила в прихожую, сунула ножки в сапоги, накинула куртку и выбежала.

Через секунду в дверях показался Данька.

– Маша? Вот дурёха! – в сердцах выругался он.

Девушка бежала, неслась, не разбирая дороги. Белые хлопья застилали глаза, Маша плакала и вытирала ладошками лицо, но это помогало мало – колкий снег падал с неба, кружил и заметал всё вокруг, и вкупе со слезами мешал смотреть.

Маша перебежала дорогу на красный свет и не заметила этого. Ей казалось, что кто-то кричит вслед, но какая разница? Взрывались салюты, вверх со свистом летели горящие свечи фейерверков и рассыпались букетами искр.

Она не хотела оборачиваться.

Внезапно девушке показалось, что разноцветные огни зависли, замерли на фоне вязкой глубины неба. Воздух стал тягучим, плотным, послышался визг тормозов автомобиля, глухой удар и…

Маша чувствовала, что внутри всё леденеет. Время и пространство остановились, замёрзли. Холод тонкими пальцами забирался под курточку, сковывал плечи, руки, проникая до самого сердца. Маша медленно обернулась.

На дороге, совсем недалеко, в нелепой позе лежал Даня. Снег кружился и опускался на лицо, на тёмные волосы, плечи, на неестественно вывернутые руки и ноги, а рядом водитель что-то беззвучно орал в мобильник.

Недалеко валялась маленькая бархатная коробочка, выпавшая из кармана пиджака Даниила. Снег заметал раскрывшийся кубик, а колечка с камушком, утонувшего в грязном месиве, было вообще не разглядеть.

«Скорая» приехала на удивление быстро.

– Это я, я во всем виновата, только я, – бормотала Маша, захлёбываясь рыданиями. У неё было чувство, нет, твёрдая уверенность, что в случившемся виновата именно она.

– Жив, всё в порядке, не убивайтесь так, – кто-то тронул девушку за плечо. – Надо же, куда так несло, раздетого – вот торопыга…

Пожилой доктор старался говорить мягче.

– В общем, отделался парень легко – сотрясение, перелом голени и ключицы… куда ж без этого. И то – чудо. Никаких внутренних повреждений. Теперь некоторое время проведет у нас. Ничего, полежит, отдохнёт, вы можете приходить к нему, когда захотите. Новый год же. Не дело одному оставаться в такое время.

Маша дёрнулась, последнее слово ударило в голову сильнее шампанского в новогоднюю ночь, и нечто смутное пронеслось в памяти. Время…

В конце коридора показалась фигура в красном.

– Дед Мороз? – пробормотала Маша.

– А, да, поздравлял наших больных.

– Дедушка, дедушка!.. – её голос сорвался.

– Вот чокнутая, – покачал головой доктор. – И что их тянет в Новый год отношения выяснять? Сидели бы дома, пили да праздновали. Нет же… собирай потом по частям. Этот ещё хорошо отделался…


Девушка догнала Деда Мороза и повисла на нем.

– Выполнимоёжеланиевыполнивыполни!– выпалила на одном дыхании. – Отмотай время назад! Чтобы не было этой ужасной аварии, чтобы ему не пришлось проводить время в больнице! Пожалуйста! Это несправедливо, он не заслужил! Он же потеряет столько времени! А оно ему так нужно! Особенно сейчас, когда его фирма, новая должность… он не может сейчас лежать в больнице! Пускай у него будет всё время, всё!

Дед Мороз посмотрел на неё, как на знакомую, и, ничего не уточняя, сказал:

– Но тогда где-то в другом месте время отнимется, понимаешь?

– Понимаю! Пускай!..

– Уверена?

Девушка кивнула.


Вероятность третья


У Даниила не было ёлки, ничто в его идеальной квартире не указывало на то, что скоро наступит Новый год. Зато у него было хорошее настроение. А это важнее всего.

Данька достал из холодильника бутылку шампанского. Открыл мастерски, с хлопком. Как выстрелило.

– Что ж так рано-то открыли?

– Ну… а вдруг потом будет не до этого, – неожиданно игриво произнес он.

Маша не ответила.

– Загадывай желание, Мышонок, – произнес Даниил, когда часы начали бить полночь.

– А ты? Что ты хочешь?

Данька собрался ответить, но зазвонил мобильник.

– Прости, сейчас, – кивнул он Маше. Девушка так и замерла с бокалом в руке.

Последний удар часов ознаменовал явление Нового года.

Желание загадать не удалось.

– Представляешь, Мышонок, – произнёс Даниил, положив телефон на стол. – У Володьки жена родила, богатыря, четыре килограмма, еле-еле сама справилась – вот молодец, ну ты представляешь? Вот совсем недавно, а этот шалопай на радостях напился, ну, подрался слегка и в полицию попал… под Новый год! Надо идти вытаскивать. Вот же! Папаша новоявленный… чего от счастья с человеком не случается!..

Он так воодушевился, словно ребёнок был его собственный. А ведь их сыну могло бы быть уже года три. Или даже четыре.

Данька взял со спинки стула пиджак. Маша не выдержала. В неё словно чёрт вселился.

– Дань, стой! Ты что… прямо сейчас?..

– Ну да… поехали?..

– Я… не хочу… никуда… ехать! Я! Хочу! Чтобы у тебя! Было время! На меня!

– Мышонок, ну чего ты? – Даниил изумился. – Там же человек родился, а Володька…

– В полиции, ага. Я поняла. – Маша неимоверным усилием воли подавила истерику. Нет. Не сейчас, не в новогоднюю ночь. – Езжай, конечно. Ты там нужен.

И не выдержала, выскочила из-за стола, метнулась в прихожую, засобиралась.

– Маш… ты куда? Давай не будем портить Новый год друг другу! Володьке поможем, и тогда…

Эмоции взяли верх.

– И что тогда? Ничего же не изменится, ничего! У тебя на всё и на всех есть время – но не на меня! Всё, теперь у тебя точно будет много, очень много времени – я больше не буду его тратить! Никогда! Я тебе это клятвенно обещаю!

Она снова засуетилась, не попадая в рукава, роняя куртку на пол.

– Ну и куда ты? Ты нужна мне. Ты же знаешь!

– Знаю, – она замерла с курточкой в руках. – Но я не могу соперничать со всем миром. И со временем. Тем более, которого у тебя для меня нет.

Данька стоял молча. На лице у него отражалась целая гамма чувств – но непонимания было больше всего.

– Прощай. И не звони мне больше! Никогда, слышишь?

Она выскочила из квартиры. Слёзы застилали глаза, почти ничего не видела, главное было – бежать, подальше, ведь пообещала больше не тратить его время. Пускай у него и правда будет всё время, которое ему нужно. Без неё.

Через минуту Данька выскочил следом – как был, в пиджаке. Холод пронизывал насквозь, ветер выл дико и засыпал глаза колкой белой крошкой, ничего не видать. Было на удивление темно – тяжёлые тучи закрывали звёзды, фонари мертвенно мерцали в снежном мареве.

– Маша! Маша! Вот же чёрт! Ма-а-аш!..

Куда она побежала, Даниил не видел. Теоретически куда угодно – на все четыре стороны… и где искать? Вот же взбалмошная какая! И что на неё нашло именно сейчас? Он сунул руку в карман в поисках мобильника – того не было. На столе остался. Данька снова выругался. Пальцы наткнулись на маленькую коробочку, он вытащил её, крутанул, в сердцах запустил бархатный кубик в снегопад. Упав на тротуар, она раскрылась, и маленькое колечко с камушком покатилось в снег.

В неверном свете фонарей впереди мелькнула светлая курточка.

– Ма-а-аша! – заорал Данька и кинулся за ней. – Ма-а-аш, стой!

Ветер дул в лицо и уносил голос прочь. Не услышала. Или не захотела?

Даньке хотелось думать, что не слышала. Когда расстояние между ними сократилось, он снова закричал:

– Ма-а-ашка-а-а!

Девушка остановилась. Очень медленно обернулась.

Медленно, как в кино, сделала несколько шагов обратно, ступила на проезжую часть дороги.

На его глазах вынырнувшая из снегопада на полной скорости машина светом фар ослепила обоих, и Данька заорал, почти физически, на себе, ощутив через мгновенье последовавший удар.

Бесконечно долго длился момент, когда машина врезáлась в Машу, и девушка, странно выгнувшись, крутанувшись, отлетала в сторону, падала… и осталась лежать в неестественной, изломанной позе, а на разметавшиеся по грязи светлые волосы падал белый-белый снег.

В безмолвии и безвременьи, в которые провалился мир, всё остановилось.


Доктор появился в дверях и отрицательно покачал головой.

Даниил смотрел на доктора во все глаза, не отрываясь, надеясь, что тот сейчас улыбнется и скажет, что всё в порядке, но тот устало потер лоб и повернулся, чтобы уйти.

Данька уронил голову на руки.

«Маша, Мышонок мой… как же так… Я дурак… Ну почему… чёрт, Машка… Машенька, родная…»

Внезапно вспомнилось, что она пообещала больше не тратить его время. Выполнила…

Хотелось выть.

Время. Казалось, впереди целая жизнь, и завтра… Завтра, все завтра. Потом. На следующей неделе…

Если бы он только мог предположить, что времени у них так мало! Если бы он только мог предположить, то что? Уделял бы ей внимания побольше? Наверное… Если бы можно было всё вернуть назад.

Постороннему человеку могло показаться, что парень задремал или кого-то ждёт.

А у него просто закончился мир. Наступил личный, Данькин, конец света.

Было поздно, и ничего уже не изменить. У него теперь много времени. Очень. Не нужно пытаться что-то совмещать, спешить, разрываться… Можно делать всё, что угодно. А Маши… её больше нет.


Дед Мороз не мог оставить Снегурочку с её желаниями один на один. Но и не мог предположить, что всё обернется так. Сидя недалеко от входа в больницу на лавочке, он качал головой и бормотал себе в усы:

– Старый я сентиментальный дурак… Эх, люди… Если каша в голове – нечего желать что попало…

Он достал из кармана потрепанную записную книжку, открыл, перевернул пару страниц. Медленно водя пальцем по строкам сверху вниз, читал, и лицо его мрачнело. «Мария» (в скобках: Снегурочка), далее следовали отчество, фамилия, год рождения, некоторые моменты биографии. И последняя фраза на странице: «лимит исчерпан». Оказывается, Маша слишком много просила чудес за свою недолгую жизнь, мелких и крупных, для себя и для других. Да она и не смогла бы больше ничего пожелать – в этой вероятности.

Мёртвые ничего не хотят.


Зато на страничке у Даниила оказалось куча неисполненных желаний. Этот мужчина словно родился взрослым и в чудеса почти не верил. «Всего добивается сам», – так и было написано рядом с именем.

«Если бы можно было вернуть время назад, я бы всё изменил. Машка, мой Мышонок…», – подумал в этот момент Даниил, и Дед Мороз улыбнулся.

– Надо же – люди, – снова забормотал он. – Столько всего могут. А не могут порой выбрать единственно для них нужное. Знали бы, на что способны… На чудеса же почти! Вот даже время повернуть вспять… теоретически. Хотя это к лучшему. Умели бы сами, без волшебства – небось, пробовали бы до бесконечности, перебирая вероятности в поисках подходящей.

Дед Мороз никак не мог понять, почему бы не писать жизнь набело с первого раза? Не всем дается шанс что-то изменить. Не всем. И не всегда.

А порой – ничего уже и не исправить.


Единственная вероятность


– Маш, ну не романтик я, ты же знаешь, – улыбнулся Даниил, в глазах озорно заблестели огоньки. Стало светло и радостно, словно в комнате гирлянду новогоднюю включили.

– Знаю, – ответила она. – Знаю. Обойдемся без ёлочки.

Они сидели на диване, Данька обнимал Машу, и ей не хотелось шевелиться. Ничего не хотелось. Она крепко держала его за руку, словно боялась, что тот убежит. Или исчезнет. Данька – о, чудо! – отключил мобильник, и никто не заявился в гости.

– Я никому не сказал, что вернулся сегодня, – объяснил он девушке. – А то житья бы не дали.

Маша большую часть вечера слушала и слушала, почти ничего не говоря, лишь смотрела на любимого, дорогого и такого родного, внимала каждому слову и таяла от тепла его взгляда. Ради этого стоило ждать. А потом, когда Данька стал расспрашивать, как она провела последние дни года, рассказала всё. О работе, о том, что хочет взять отпуск за свой счёт, именно посреди зимы, о том, как была Снегурочкой, о том, как приятно радовать детей, как иногда легко сбываются желания – ну, что стоит поинтересоваться у ребенка, чего бы ему хотелось, а потом тихонько отдать подарок Деду Морозу или Снегурочке. Не обман же – чудо… О том, как она устала, просто устала, и как ждала его, Даньку, и как рада, что он приехал и сейчас – тут.

Только о том, что тосковала ужасно, промолчала. Не надо его расстраивать.

– Знаешь, Маш, в следующем году, думаю, многое изменится. Правда, мне какое-то время придется провести в командировках… в январе.

– Ну так остановись? Прекрати эту гонку, Дань… пожалуйста. Так невозможно. Совсем… невыносимо.

– Не могу. От меня слишком многое и многие зависят.

– А я?

– Но ты же есть.

– Я есть…

«Просто есть, – хотела сказать Маша, – как стол, как стул…»

Но Данька успел произнести:

– Бедный мой Мышонок.

И поцеловал – нежно, тихонько. Девушке показалось, что она растворяется в ласке. Было тепло и счастливо. Желание говорить колкости исчезло. Вместо этого через несколько минут, прижимаясь к нему так сильно, как только могла, произнесла:

– Что ты хочешь на Новый год? Что будешь загадывать?

– Чтобы всё разрешилось, стало полегче, правда. Чёрт, Маш, я и сам устал. Ты не представляешь, как. А ещё кажется, если остановлюсь, то это буду не я. Но… Переживём январь, а там… будет видно. Мой ты Мышонок…

Он обнял её крепче и продолжил:

– Как ты меня терпишь, я не знаю. Но вот что, Маш…

– Что?

– Я тебя люблю.

– И я тебя, – прошептала она и уткнулась носом в плечо. – Ты лучше всех.

Последние слова Маша произнесла, обращаясь к Данькиной рубашке, прижимаясь ухом к груди и слушая, как мерно бьется его сердце. Тук-тук… тук-тук… почти как часы. Его сердце. Её сердце.

Почему-то казалось, что у них впереди очень-очень много времени. Общего. На двоих.


Даниил думал о том, что Машин отпуск за свой счёт как нельзя кстати. Если всё пойдет как надо, то на весь февраль они укатят отсюда куда-нибудь. Всё равно куда, лишь бы подальше от суеты, от всего и всех… побудут вдвоем. Работа подождет. Никуда не денется. В конце концов, он много сделал, закончит в январе – имеет право отдохнуть.

И в этой вероятности у Даньки было кольцо в кармане в бархатной коробочке. И снова он не сделал то, что хотел. Зато новогоднее чудо всё-таки произошло – в этой, последней и единственной реальной вероятности Данька думал о том, что он на самом деле любит Машу – ужасно любит. И он никому её не отдаст. Правда, вроде никто и не собирался отбирать… но у него было чувство, что он терял Машу за последние несколько часов трижды.

И больше не собирался.


Где-то в городе по одной из улиц шествовал высокий старый человек в красной шубе до пят. У него была длинная белая борода и седые волосы, выбивающиеся из-под залихватски заломленной на бок шапки.

Он знал, что тут, неподалеку, живут ещё несколько человек, которым никак нельзя без новогоднего чуда. Сегодня можно и со временем пошалить, и вероятности перебрать… сегодня всё можно. Только люди… они всегда решают сами. Просто покажешь им парочку вероятностей, глядишь, и выберут единственную.

Мужчина шёл по завьюженным улицам, отмеряя каждую пару широких шагов взмахом серебряного посоха. Его удары о замёрзшую землю были почти не слышны – терялись в мягком глубоком снегу. Снег валил с неба, снег был вокруг, везде – на деревьях, на крышах домов, на капотах машин и на плечах Деда Мороза. Самого настоящего.

Улыбаясь в белоснежные усы, по городу шёл Дед Мороз.

А вьюга заметала его следы.

Бутылка души


С благодарностью Габриэлю Гарсиа Маркесу за книгу «Сто лет одиночества», которая была прочитана автором в нежном возрасте.


…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке – свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.


Двумя неделями раньше


– Ты чего?! Дурацкая отсрочка не поможет!

– Это шанс. Тебе не понять.

– Ах, как красиво и благородно! Ты не посланник света, ты дурень набитый, черттябери! Доверить такую вещь, да еще кому – бабе влюблённой!

Голоса – один эмоциональный и язвительный, второй – мягкий, тёплый, как молоко с мёдом в детстве, взрывали в мозгу фейерверки.

– Не хочу-у-у! – взвыла я. – Не хочу, не могу, не буду! Я не могу, вы что, с ума тут все посходили?!

– У тебя нет выбора, – прошелестело в ответ: и вокруг меня, и внутри черепа. Моего черепа. Внутри моего сознания. Я дёрнулась от ощущения чужака внутри себя и вынырнула из ниоткуда на середине проезжей части.

Визг, скрежет. Машина затормозила.

Следом за ней другая, третья… Водитель первой опустил стекло, чуть не наполовину высунулся из окна и обложил меня трёхэтажным матом.

Я зажмурилась, сжимая в руках бутылку, банальный сосуд прозрачного стекла, закупоренный крышечкой из фольги, на которой было что-то оттиснуто. Внутри, по идее, предполагалось увидеть, как вилась, скручиваясь спиральками, замысловатыми узорами и мягко светясь, серебристая субстанция. Душа.

Ничего подобного.

На вид там было молоко. И выглядел «волшебный сосуд» как вышедшая из употребления молочная бутылка, я на фото видела такую. Мама, молодая и красивая, на заводе – и бутылки, бутылки, бутылки с молоком…

Артефакт какой-то. На крышечке тиснение: «Душа». И имя.

Его имя.

Так они и сказали, мол, держи, теперь ты – единственная хранительница. И бутыль всунули в руки.

Я?..

Я же думала от него уйти. Так жить невозможно! Но… Думать – думала, а толку?


Ошалело посмотрела на бутылку. Потом огляделась. Город как город, только я, дура дурой, стою посреди дороги. Снова перевела взгляд на сосуд в руках. И сделала шаг.

Хорошо. Двигаться могу. Поначалу ступор охватил, думала, парализовало нафиг.

Машины сигналили похлеще пожарных, несущихся по вызову – ох, сколько добрых слов сыпалось в мой адрес… я не прислушивалась.

Яркое солнце ослепило внезапно, ну зачем на небо посмотрела? Опустила глаза, золотые пятна на тёмном. Слёзы потекли.

Выйти отсюда. Сойти с проезжей части. Шаг, еще шаг. Вот и обочина. Я ступила на коротко стриженую траву и поняла, что ноги подкашиваются. Села на землю и слушала, как за спиной проносятся авто. Сердце стучало что дурное. Заглушало всё – звук проезжающих машин, разговоры, шум летнего города… Что теперь будет?

Я же не просила, не собиралась… я не могу. Такого просто не может быть! Наверное, это шутки, глупый розыгрыш? Кто это сделал? Я не успела рассмотреть.


С левой стороны шепнули:

– А выброси. Прямо в мусорку. Вон, недалеко. Давай, с размаху, чтоб наверняка вдребезги, и забудь как страшный сон. Считай, от жары примерещилось.

Рядом со мной сидел – тоже на земле, близко-близко, почти вплотную – миловидный черноволосый незнакомец. Ласково улыбался, губами. Но не глазами… в глаза посмотреть – как ночью с моста вниз. Аж повело.

Он протянул руку к бутылке.

– Хочешь, я? Давай сюда, и забудь.

Я отпрянула. Прижала сосуд к себе. Отдавать не хотелось. Пальцы покалывало… приятно…

– Ну, давай же!

– А почему я должна вам доверять?

Он пожал плечами.

– А почему ты должна доверять им? Или вообще кому-то? И если кому-то, почему не мне?

– Логично, – прошептала я.


– Не выбрасывай, – услышала я тихий голос справа. – Никогда себе не простишь.

Незнакомец слева зашипел, что кот – и впрямь оскалился, сжался весь, сгруппировался. Раз! – и здоровенный чёрный котище сиганул мимо ног, на секунду задержавшись подхвостьем у коленей. Пометил меня что ли, гад?

– Пометил, хороший котик, – прошептали справа, и рядом со мной материализовался большой пёс. Я всегда шарахалась от любых собак, даже от маленьких, и этот не был исключением.

– Вот, не тот образ, – собака на моих глазах потянулась, словно её растягивали – ну чисто мультик! – поднялась на задние лапы, шерсть «всосалась» в кожу, пёс превратился в приятного светловолосого мужчину лет тридцати.

Странно, никто вокруг не визжит истошно. Такое творится!..

«Ангелы и демоны», здрасьте, приехали. Ряженые? Настоящие?

Я сидела и думала, что ангел и демон так стандартны, картиночно-привычны, ну как в кино. И хорошо, если бы я на самом деле сериал смотрела. Но я-то что в этомкино делаю?!

– Мы могли, конечно, явиться сразу в обликах людей, но, – пояснил ангел, – так всё быстро завертелось. Когда душа на кону, некогда планы оттачивать. А так… люди не удивляются, увидев нас кошками или собаками. Скорее, удивятся внезапному появлению человека рядом. А зверики – дело такое… мягкое да душу ласкающее.

– Ага, давай, объясняй, – заржал демон, обернувшись человеком. И снова котом. И снова человеком. В глазах зарябило. Зачем, издевается, что ли? – Сам же говоришь «времени нет», а туда же – объяснять…

Я встала и, покачиваясь, прижимая к груди бутылку, двинулась прочь. Идти куда-нибудь, всё равно куда – лишь бы подальше от этих двоих.

И сосуд не выпускать.

Где это видано, бред такой – чтоб душа в чужих руках находилось, да ещё и в бутылках?! А у него тогда внутри – что?

– А у него сейчас ничего, – услужливо подсказал демон, появившись слева. – Не до души ему. Трахается как кролик с очередной прости-хосподи-и-и.

На ангела покосился, а сам ухмыляется.

– Уже второй час трахается, – добавил многозначительно, и бровями этак сделал, вверх-вниз, вверх-вниз.

У меня покатились слёзы.

Такой же, как все. Господи, противно до безобразия.

– Не плачь, – ангел тихонько коснулся руки. – Оступился, со всеми бывает. Пропадёт он без тебя. В прямом смысле пропадёт.

– Ага, пропадёт, сотрётся весь! – демон прямо расцвёл. – Правильно! Успокой её, скажи, что он – человек искусства, ему необходимы встряска, вдохновение, сильные эмоции. Иначе он не сможет писать, да что там – существовать не сможет! Жить не сможет! Бедола-а-ага!

Последнее слово он протянул жалостливо, но, в то же время, с издёвкой.

По моим щекам слёзы катились уже с добрый горох.

А я что – не в состоянии дать эмоций? Я такие истерики могу устроить, век помнить будет… игрища сексуальные – тоже фантазии хватит. Хватало же. У меня всегда было столько эмоций… раньше.

Он сам не хочет – ни в каком виде. Вот и хожу тише воды, ниже травы. А теперь – нате вам, держи, храни! Душа, Старик Хоттабыч, блин.

– Не-а, тут, понимаешь ли, три-не три – не встанет! – снова заржал демон. – Э-э-э… в смысле не поднимется! Как ни натирай!

– Делай что хочешь, но сохрани, – попросил ангел, проявляя именно что ангельское терпение, игнорируя того, другого.

– Оставьте меня, – слабо произнесла я. – Я… я домой пойду.

Прийти и упасть, накрыться с головой одеялом и чтобы ни-ко-го.

Ангел и демон, наверное, смотрели мне вслед.


Неделей раньше


– Что ты пишешь? – я подошла к нему, опустила руки на плечи. Он дёрнулся. Хотела погладить, сжала ладони. Хотела поцеловать в макушку. Удержалась. Руки убрала, себя обхватила. Холодно.

Чужой такой.

– Так… ничего, – ответил он с нескрываемым раздражением.

И попытался захлопнуть крышку ноута.

– Погоди… – я попыталась остановить его. – Ты не пишешь «ничего»… никогда… можно, я посмотрю? Пожалуйста.

– Как хочешь.

Он встал, закурил, вышел на балкон и прикрыл за собой дверь.

Облокотился на перила и замер, только иногда подносил руку с сигаретой к губам. В комнате остался едва уловимый запах табачного дыма.

Я села за его ноут.

Начала читать.


«…Здравствуй, Аурелия.

Ты пришла.

Я знаю, что это – ты. Кто ты? Ты единственная.

Ты – моя Аурелия, но это не имя, это суть.

Твоя суть. Ты – Аурелия, и я не знаю, зачем ты приходишь ко мне. Твоя суть – одиночество. Оно ощутимо, его можно черпать ложками и так же ложками – отправлять в рот. Его отчаянно хочется есть, пить, поглощать и всё равно чувствовать жажду и неутолимое желание. Я все время ощущаю голод и жажду. Ты чувствуешь то же самое? Я так одинок, Аурелия… Мы одиноки вместе. Ты хранительница моего одиночества.


…Привет, Аурелия.

Я рад тебе. Приходишь, как всегда, молча, садишься на мою постель. Я говорю с тобой. Говорю долго, обо всем, о чём только можно. Говорю, ещё не поднимаясь с кровати. Ты так прекрасна и завораживающа одновременно, и мне трудно не то, что подняться – трудно дышать. Разговор успокаивает сердце, а душа… души давно нет. Где она, моя душа? У тебя есть душа, Аурелия?

Поднимаюсь в конце концов, не касаюсь тебя, боюсь разрушить магию. Иду на кухню, завариваю крепкий чай. Знаю, что больше не усну… буду пить чай, знать, что ты ждёшь, аккуратно и восхитительно прямо сидя на краю кровати. Ты всегда держишься так прямо, что в твоем присутствии кажется стыдным сгибать спину – в прямом и переносном смысле. А выражение лица заставляет мысли кружить и кружить, я не могу разгадать, что оно означает.

Ты такая странная, Аурелия.

Над твоей головой вьются мухи, почему?..


…Не усну сегодня. Не допив чай, загляну в спальню, кивком головы позову тебя с собой.

Сяду за пишущую машинку… за компьютер, конечно.

Но допотопная машинка вот, рядом стоит. Я пробовал.

Мой предшественник, который жил в этом доме, набивал романы именно на ней. Как, интересно, ему удавалось… печатать – сразу – начисто, не переписывая. Сразу начисто… никаких сомнений в написанном.

Не переписывая.

Никаких сомнений.

Начисто.

Какие же мы теперь писатели?..

Ты читаешь то, что я пишу?

Ну хоть ты читаешь?..


…Помню, как, наивный, предложил тебе чаю.

Ты не улыбнулась, не засмеялась и не покачала головой. Но я сразу понял, что моя мысль глупа и предложение бессмысленно.


…Привет, Аурелия, ты снова здесь.


…Сто лет одиночества – ни каплей меньше. Сто тогда, сто сейчас и после…

Бесконечность одиночества.

Я бесконечно одинок, хотя вокруг меня столько людей. Где все сейчас? Все ушли, все оставили меня, Аурелия. Одна ты верна мне. Мне и моим историям. Я всё время пишу. Ты всё время рядом.


…Привет, Аурелия. Как тебе нравится этот дождь?

Впрочем, я знаю, что ты не ответишь, но мне всё равно. Мне нравится.

Знаю, он как-то связан с тобой. Ты всегда приходишь, когда дождь. И никогда – когда ясно. Я молю днём, чтобы дождь пошёл ночью.

Пусть он будет сегодня, я жду тебя, Аурелия. Я жду тебя даже когда ты рядом. Мне так хорошо пишется с тобой. Я скоро закончу роман, и пусть всё закончится тоже, Аурелия.

Даже если после меня останется единственный роман.

Он будет велик, я знаю.

Почему так много мух вокруг?

Так странно, правда, Аурелия?..»


Я читала и не могла понять. Было жутко. Волосы на голове шевелились, кожа покрылась холодным потом – о, теперь я понимала, что это не метафора, пот действительно леденящий и отвратительно липкий.

Что за отрывки? О ком это? Такое чувство, что он записывал собственные мысли.


Он вернулся в комнату, посмотрел внимательно. Изучающе. Уничижительно. С насмешкой.

– Спорим, ты ничего не поняла.

– Не поняла, – тихо согласилась я. – Но оно… оно жуткое и завораживает.

Я говорила чистую правду.

– А ты представь, – внезапно воодушевился он, – писателя. Известного, который круто взлетел, у него было всё – слава, деньги, тиражи, поклонники и поклонницы. А потом пришли новые, ушлые, активные писаки, и про него стали забывать. И вот в результате к нему ходит одна-единственная поклонница – он всячески приваживает её, чтобы не переметнулась к другим. А потом оказывается, что она мертва. Нет, не банально умерла из-за него – вовсе нет! Ей нужно другое. Она просто с той стороны… И…


Меня передёрнуло. Он заметил. Мгновенно остыл, но всё же продолжил. Словно считал объяснить – мне, глупой – своим долгом.

– Она назвалась Аурелией. Вернее, это он назвал её и придумал, что она так назвала себя. Он был помешан на Маркесе и игрался, что его крест – одиночество, не меньше ста лет, и вот… он уже даже не может кутить днём, проститутки случаются редко, секс теряет смысл – только если он не пьян до скотского состояния. Теперь он на самом деле одинок, и только она приходит к нему. Его тянет к ней, и он пишет, пишет что-то страшное и прекрасное одновременно. Но нужны ли ей его тексты? Нужен ли он ей как писатель, как человек, как мужчина?.. Нет. На самом деле ей нужна его душа. Она – даже не Смерть. Она – нечто страшнее.


Мне стало совсем дурно. Моя собственная душа протестовала – отвратительно, мерзко и тошно, а он… ему, казалось, это нравится. Его душа…

Где его душа?

Я была готова поверить, что у него внутри нет ничего, я не узнавала этого человека. Мне хотелось верить, что его душа – та спокойная белая субстанция в бутылочке, которую надо просто вернуть ему, и всё будет хорошо, и над которой я периодически лью горючие слёзы. А этого человека я не знала. И не хотела знать.

Он подошёл ко мне – я почувствовала запах не сигарет. Тлена.

Он протянул ко мне руки – я отшатнулась.

– Ты чего?

– Ты… сменил марку сигарет?

– Да, а что? Не нравится?

– Не-а… – я, еле сдерживая рвотный позыв, метнулась в ванную.

Только не это. Только не беременность – не сейчас. Не хочу.

Я знала, что он помешан на Маркесе и хотел быть вторым таким – а я не хотела. Я бы хотела, чтобы он писал что-нибудь попроще. Понятнее. И добрее. То, что читать не страшно. Не скажу, что читать Маркеса страшно – но «Сто лет одиночества» всегда вызывало необъяснимую дрожь.

Вышла из ванной я в ещё худшем состоянии, чем влетела туда. Меня мутило, кружило, кожа была мокрой и липкой от пота. Дыхание участилось. Сердце билось так, что больно.

В ногах появилась слабость, я чуть не упала. Мне было страшно.

Страшно с ним рядом. Настолько, чтобы бежать отсюда, куда глаза глядят.

– Я не останусь у тебя сегодня, хорошо? Поеду к родителям. Обещала… маме… – я врала. Но там, у мамы, была спрятана бутылка с его душой.


В тот вечер я уронила её. Ходила, как сомнамбула, по дому и не выпускала из рук. Всё думала – каким образом её содержимое совместить с человеком, которому оно принадлежит? Не внутривенно же вводить в процедурном кабинете в поликлинике.

И она выпала – меня повело, выронила прямо на плиточный пол в ванной. Бутылочка оказалась на удивление прочной. Не разбилась. С тех пор я была очень, очень осторожна с ней. Брала в постель. И засыпала, прижимая к сердцу, перед этим омывая слезами и покрывая поцелуями. Но могу сказать, что верила во всё это – но не избавилась бы от неё ни за какие коврижки.


За пару дней до


И всё у нас было хорошо. Когда-то. Казалось, что могло нас связывать? Успешного писателя, на которого гроздьями вешались женщины любого возраста и статуса, стоило ему наклонить голову и посмотреть сквозь упавшую на глаза длинную чёлку, и меня – серенькую простушку с последнего курса филфака. Только что я тоже немного писала. Но что мои малюпусенькие зарисовочки по сравнению с его романами! А потом что-то сломалось. Его перестали печатать, приглашать выступать, брать интервью. О нём стали забывать, а если и упоминали, то в связи с прошлыми заслугами. Я знала, он переживает ужасно. Что могла сделать? Просто верить и быть рядом? Этого мало.

И тогда я перестала писать. Мне стало стыдно писать, раз у него не ладится. И ещё…

Писать стало страшно. Я всё думала о том, что «слово материально», о том, что мы, писате… «писатели» (себя-то я серьезно к ним не причисляла!) притягиваем в мир то, о чём пишем. Притягиваем к себе или к близким… или наоборот, пишем то, что нам кто-то подсказывает. То, что так или иначе может произойти. Лёгкие и светлые недописушки у меня больше не получались, а мрачные идеи воплощать не хотелось. Написать бы что-то прекрасное, про него и себя, переломить судьбу! Не получалось. Немота напала. Наоборот, хотелось не придумывать ничего.

Он был неплохим человеком. Поначалу. Или не был, а я его придумала? Сама написала… намечтала и поверила… В общем, для того, чтобы более-менее спокойно спать – ни ангелы, надо признать, ни демоны меня не тревожили, словно позабыли обо мне, как бутылку всучили, – нужно было ничего не фантазировать. Так странно – люди же мечтают! Женщины уж точно мечтают обо всяком перед сном… а мне наоборот – голова должна быть пустой до звона, чтоб уснуть.

А он пишет какой-то ужас. Что он притягивает к себе?..


На моё счастье, я не знала, что она на самом деле приходит к нему.

Может, не ушла бы в ту ночь.

А может, свихнулась бы.


Сегодня


Надо отдать ему эту бутылку. Я не знаю, что с ней делать, хранительница из меня никакая. Эти двое больше не появляются. Интересно, как он на меня посмотрит.

«Понимаешь, дорогой, вот твоя душа. Мне её ангел и демон вручили, а сами пропали. Без неё ты злой и жестокий, такой, как сейчас… Ты её или выпей, или на голову себе вылей! Мне она ни к чему. Ты меня выгнал вчера и ударил, но мне было больно не столько физически, сколько морально, но это же был не ты, понимаешь…»

Бред.

Я пришла с работы, открыла дверь своим ключом и замерла. Из нашей спальни раздавались женские стоны. И скрипела кровать.

Что там происходит и дураку ясно. Такие звуки может издавать только женщина, которая испытывает неописуемое удовольствие – стонет, вскрикивает, то коротко, то протяжно. Хоть на диктофон записывай – песня.

Или классно симулирует.

Я прислонилась к стене спиной, прикрыла глаза. Что делать, непонятно. Хотела зажать уши руками, но в этот момент женщина издала особо виртуозный звук, и он отозвался внизу живота острой болью. Меня скрутило так, что не вздохнуть, на глазах выступили слёзы, в груди больно. Мамочки… я стояла у стены, согнувшись в пояс и стараясь выровнять дыхание.

Стоны в спальне зазвучали выше, отрывистее и почти без промежутков.

Отстранённо я отметила, сойдет ли она на ультразвук, или нет?

И почувствовала ужасную усталость и безразличие.

Что ни делается, всё к лучшему. Прежде чем уйти, хочу, чтобы видел, что я всё знаю. Он, всё-таки, когда-то меня любил.

Я двинулась в спальню.


…На стройке сваи забивают, наверное, полегче.

Я сделала шаг назад и кинулась прочь.


Странно, но далеко уйти не смогла. Ходила. Сидела на лавочке.

Вернулась.

Мне навстречу по лестнице спускалась девица – лёгкого, нелёгкого поведения, не важно. Я отметила что это, видимо, она, и продолжила подниматься. Нам друг до друга не было дела.

Открыла дверь ключом и испытала жутчайшее дежа вю.

Из спальни не доносилось ни звука. Человеческого. Но точно так же явственно скрипела кровать.

Я медленно двинулась туда. И застыла в дверях.

То, что я увидела, не могла представить и в кошмарном сне.

Это не было нашей спальней. Оно было чёрно-красным – и стены, и мебель, на страшно-грязных простынях – двое. Мужчина лежал на спине, верхом на нем восседало странное существо, отдаленно напоминавшее женщину. Но оно было жутким. Неживым.

Женщина повернулась и, не прекращая двигаться, уставилась на меня пустыми глазницами.

Меня прошибло потом и будто сразу шандарахнуло током.

– Что ты будешь делать с его душой, если умрёт тело? – а вот и голубчик, у которого пропасть в глазах, явился.

– Я… я не знаю.

– Не трогай её, она всё сделает правильно.

Пропастеглазый фыркнул, провел сомкнутыми большим и указательным пальцем по губам, символизируя молчание и замер у стены, сложив руки на груди.

– Пока душа у тебя в руках, она не получит его, – послышался голос ангела.

– Она не получит его никогда, – дрожа, прошептала я.

– Держись… Ты можешь пройти через это. Спасти его душу можно ещё одним способом – поместив в себя.

Пропастеглазый оживился и отклеился от стены.

– А с ним что будет?

– Ничего. Душеедка не сможет с него ничего взять. Тело-то у него будет женское. И она закончить свой обед не сможет.

Я с благодарностью кивнула ангелу. Из сумки достала бутылку и, показав жуткой твари, прошептала: «не получишь».


Её рот искривился в немом крике, скрюченные пальцы вытянулись в мою сторону, она свалилась на пол и на прямых руках и ногах, как паучиха, ринулась ко мне. Он остался на кровати недвижим.

Я обхватила бутылку двумя ладонями, подняла вверх и выкрикнула:

– Я сохраню!

Существо беззвучно взвыло. Оно корчилось в метре от меня, тянуло руки, но не могло прикоснуться – почему? Не успев предположить, я почувствовала удар.

Из меня вышибли дух.


Сейчас


…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке – свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.


Я неслась к свету.

Его недвижимое тело лежало на кровати.

Его душа в моём теле сходила с ума от ужаса и нереальности происходящего.

Тварь корчилась на полу.


Там


Я светлая-светлая, прозрачная-прозрачная, так легко! Ангел подхватил меня, закружил. Держа его за руку, я летела. Смеясь. Нет боли, нет ничего. Всё правильно.


– У всех есть шанс. И не один, и не два, – услышала я голос ангела. Да, он явно любил объяснять. – Но у него шанс оставался единственный. Последний шанс сберечь душу – отдать её на хранение тому, кто любит, если сам не в состоянии справиться. Когда у него было просветление – одно из последних – он, сам того не ведая, запустил твою работу, как хранительницы. Помнишь, все повторял, мол, спасительница моя, что бы я без тебя делал, ты одна меня спасёшь, в меня веришь… Мол, будешь верить в меня, несмотря ни на что? Любить меня, несмотря ни на что? Будешь моей хранительницей души?

– Помню… Но это же просто слова!

– Слова. Произнесенные в тот момент, сработали как… заклинание, если так понятнее. И его больная душа с радостью переместилась в сосуд, который я успел подхватить и тебе передать. Вот тебе и выпала – честь ли, работа… считай, как хочешь. На самом деле многие являются хранителями душ. Просто не знают и несут свой крест.

– А почему вы оба оставили меня?

– Ты сама справлялась. Да и должна была справиться сама. С другой стороны, раз не появлялся я, не появлялся и мой… коллега с той стороны.

– Но он теперь тоже там, что он…

Я испугалась не на шутку.

– …сделает с ним?

– Скорее, с ней. Оба – зло, но враждующее. Она чуждое создание – всему на свете чуждое. Паразит, которого мыслями создают сами люди. Есть эти твари могут только того, кто их создал. Не других. Сначала должны сожрать создателя. Тогда оживают. Мы над ними практически не властны. Вы их создаёте – вы и должны побеждать. Или они вас… будут есть. Он сам вызвал её, понимаешь? Пообещав всё и душу впридачу взамен на популярность себя, как писателя. Не знал, что она заберет и душу, и жизнь, сожрёт заживо.

Я подумала, что всё это чудно и страшно. И что, как ни странно, ни демон, ловец душ, ни ангел, хранитель, не пытались его душу забрать. Они пытались не дать той, другой, её выпить. Демон, может, и рад бы, но в данном случае цель была иной.

– А при чём тут Маркес?

– Маркес совершенно ни при чём. С таким успехом он мог повернуться на Гоголе или Ниле Геймане. У каждого своя жизнь, своя ответственность и свои, как вы говорите, тараканы. И у него – свои. Книга совершенно ни в чём не виновата. Всё в голове.


Что-то дёрнулось.

Какого… чёрта… это не конец…

Меня рвануло – грубо выхватило и втянуло обратно в тело.

Что… где… Я закашлялась, попыталась подняться, дышалось тяжело.

Тот, за кого я, оказывается, давно уже сражаюсь, застонал на кровати. Жив.


Аурелия – или как её? – беззвучно выла и билась на полу в конвульсиях. За то время, пока меня не было, она стала меньше – сморщилась, ссохлась, посерела. Но, почувствовав в нём его душу, пыталась ползти к нему.

И вдруг затихла. Её тело оплывало, превращаясь в копошащуюся и колыхающую массу, осело, превратилось в горки мокрой шипящей земли, земля стала пеплом… и растаяла. Она была голодна. Ей нужна была еда. Она сдохла. Исчезла.

Эта тварь издохла! Так просто!


Он лежал на кровати, из уголка рта текла струйка крови.

– Что за… что… – повернулся, упал с кровати, пытался встать.

– Мне нужно молоко, – прошептал, стоя на четвереньках. – Молоко… Я хочу молока.

«Молоком лечат отравление ядом, – осенило меня, – отравление этой тварью!»

Я, плохо соображая, опустилась рядом, усадила его, прислонив спиной к кровати, запрокинула голову, поднесла к губам бутылку.

И вылила содержимое ему в рот.


Прошло время


Не поверите, но я больше не пишу. А он, говорят, пишет. Говорят, пережил нечто вроде клинической смерти, уверовал в переселение душ – чуть ли не сам побывал в другом теле, потом в свое вернулся. Я стараюсь об этом не думать и не вспоминать. И, конечно, ничего никому не рассказывать.

Он снова стал популярным – у него фантастическое городское фэнтези с приключениями, книги выходят одна за другой. Персонажи как живые, и достается им много. Но какие бы злоключения ни выпадали на долю героев, критики отмечают, что в его историях всегда есть капелька надежды. И послевкусие особое – типа лучик света вдали брезжит, и сияет, и зовет, и все обязательно будет хорошо. Может, не сразу. Но будет.


Не знаю.

Он просил меня вернуться. Умолял. Много раз. До сих пор просит.

Может быть, я вернусь к нему, если… если снова начну писать.

Но пока не получается. Ни строчки. Не могу слова в предложения складывать. Нет, на работе всё нормально. А тексты… Всё закончилось.

Ну и ладно. Не всем быть писателями.

Да и некогда мне. Работа, дочка… Она и не знает, что у неё есть отец. Да еще такой известный отец. Мне пришлось соврать, сказать, что его больше нет. В каком-то смысле это так. Он уже другой человек. Он мог бы дать ей столько… Да всё мог бы дать. Как в сказке – яхты, пальмы, самолеты… А я не хочу.

Мужчины у меня нет, но я и этого больше не хочу. Мы живём в маминой квартирке – три женщины – и счастливы.

А дальше поглядим.

Ангел меня не бросил – всё у нас получается не то, чтобы легко, даже, может, где-то и трудно, но результат всегда себя оправдывает. Когда дочка болела маленькая – врачи попадались, как один, высококвалифицированные и внимательные. Работу я сменила – устаю, но и денег больше. Помню, как с детским садиком пришлось побегать – никто не верил, что в этот попадем. И возле дома, и хороший очень. Попали. А потом в школу моя дочь как кукла пошла – самая красивая. Первая учительница у неё чудо и умница, не знаю, как благодарить.

Только вот что… У нас собака, здоровенный добрейший рыжий пёс, а дочка недавно котёнка притащила. Чёрненького. Хорошенький, паразит. Глаза умные-умные. А ещё… Она очень любит молоко. И больше всего на свете обожает выдумывать разные истории.

А значит, мне хранить.

Легенда о синих птицах


Часть 1. Сказка


Давным-давно, так давно, что почти никто и не помнит об этом, далеко-далеко, за горами и морями, у самого края земли расстилалась прекрасная страна. Зеленели леса и золотились поля, текли прозрачные ручьи и блестели озера, радовали взгляд села и поднимались города. Женщины рожали детей, смотрели за домом и работали по мере сил, мужчины работали до седьмого пота. Все было в этой стране, все было в этом городе – и все было как и в любом другом месте под голубым небом, до тех пор, пока в одном из городов не появилась странная птица. Величиной она была чуть больше голубя, с большим клювом на большой голове, недлинным хвостиком, с виду не очень ладная, но вот крылья, когда на них падали солнечные лучи, отливали синевой. На закате дня ее оперение становилось ярко-синим, а на заре, встречая новый день, птица пела – да так прекрасно, как никто прежде не слышал.

В этом городе жила девушка. Она была скромной, умной и красивой, и женихи захаживали просить ее руки с завидным постоянством несмотря на то, что семья была небогатой. Но она всем отказывала – потому, что любила. Только шансов на взаимность у нее, увы, не было. Как ни пытались увещевать ее родители, мол, слава о нем не очень хорошая идет, как ни уговаривали ее подружки, ни на кого другого она смотреть не могла. Но избранник не обращал на нее никакого внимания, а она не могла открыться. Виданное ли дело – самой девушке в любви признаться, первой? Девушка была гордой. И всю свою любовь отдавала другим – помогала тем, кому нужна помощь, будь то люди или животные. Бескорыстно.

И вот однажды, проснувшись раным-рано, проснувшись с мыслями о том, кто был ей так дорог, ведь эти мысли не покидали девушку ни днем, ни ночью, она увидела за окном птицу и взмолилась: «Пусть о моей любви узнает тот, кому я предана всем сердцем и всей душой. Пусть он увидит меня, почувствует, как я люблю его и тоже полюбит меня, если только такое чудо возможно». Так получилось, что девушка словно загадала желание, обращаясь к необычной птице.

И птица запела.

Вскоре в городе сыграли свадьбу: долго еще шли пересуды о том, что бедная девушка вышла замуж за сына одного из самых богатых и влиятельных людей города. И как он вообще посмотрел в ее сторону? Но парень, который был ветреным и охочим до женского пола, стал чудесным мужем. Говорили, мол, чудо случилось. Добрые же люди говорили, что девушка смогла разглядеть в нем то хорошее, во что никто не верил. Кто знает, как все случилось на самом деле? Может, и правда разглядела? Ведь когда кто-то верит в тебя, вопреки всему, сердце становится светлее. Как бы то ни было, счастливее пары в городе не встречали.

А в гнезде, свитом за резным наличником окна дома, где поселились молодые, странная птица свила гнездо. Птенцы вывелись синие-синие.

С тех пор в городе таких птиц становилось все больше и больше. Они уже не меняли цвет оперения: оставались синими все время, и расселились по городу. Жители и не заметили, как стали счастливее. А вот приезжие отмечали – тут все как везде, но с одной небольшой разницей: люди здесь улыбаются чаще и под крышей почти каждого дома гнездятся удивительные синие птицы. Да-да, синие птицы встречались там так же часто, как у нас – простые воробьи.

Это было счастливое время. Люди и птицы жили в мире. Даже самые отчаянные сорванцы не обижали пернатых, не разоряли гнезд, а коты не охотились на птиц. Синие птицы исполняли любые желания, самые невероятные, самые сокровенные, но только если эти желания были добрые. Жизнь становилась все лучше, а место получило название «Добрый Город».

Шли годы. Слава о птицах облетела мир, и чужестранцы прибывали, чтобы посмотреть на синих красавиц, выменять на диковинные товары хотя бы одно перо – даже оно, говорили, приносит удачу в делах и успех.

Синих птиц просили продать, подарить, и добрые люди с радостью делились подросшими птенцами. Ведь счастьем надо делиться – тогда его будет еще больше…

Но птицы не приживались на чужбине.

И тогда один правитель собрал огромную армию и пошел войной на Добрый Город. Жители не готовы были сражаться – они были слишком миролюбивы.

Город пал.

Завоеватели не знали жалости. Почти все местные жители были перебиты. Дома разграбили и сравняли с землей, а на развалинах некогда цветущего города было суждено зародиться новому, где стал править злой, жестокий человек, где мальчики рождались, чтобы воевать, и женщины были им под стать. Только счастья там не было – оно ушло вместе с дымом, что поднимался над пожарищем Доброго Города.

Большинство синих птиц было перебито, хотя и был отдан приказ не трогать чудесных пернатых. Некоторые из них, словно разумные существа, бросались грудью на копья завоевателей – и те, роняя оружие, кричали от ужаса, потому что повинного в гибели синей птицы ждала мучительная смерть. Некоторые птицы налетали на воинов, стараясь оттеснить их в сторону от женщин и детей, и завоеватели, опасаясь за свои глаза, вынуждены были защищаться, уничтожая птиц.

…Всех, хотя бы косвенно повиненных в гибели синих птиц, казнили на рассвете, после того, как в Добром Городе был объявлен новый властитель.

В это же время синие птицы исчезли.

Сколько ни пытались захватчики найти хоть одну из них, все было тщетно. Сколько ни обыскивали они гнезда за резными наличниками – ничего. Ни одной птицы. Ни одного живого птенца. Ни одного целого яйца. И тогда правитель велел забыть о самом существовании дивных пернатых, чтоб никто и никогда не вспоминал о том, что когда-то здесь жили синие птицы. Говорили, правил он недолго. Вскоре он тяжело заболел, а когда отправлялся в мир иной, попросил наклониться к нему своего приемника и прошептал:

– Счастье силой не завоевать…


Но жива до сих пор в памяти людской легенда о птицах, которые исполняют любые желания, о птицах-удаче, птицах-счастье, хотя их больше никто и не видел. Правда, старые люди говорят, что изредка в разных местах появляются птицы, оперение у которых на закате дня отливает синевой, а на заре они дивно поют – почти как соловьи.

Говорят, что после этого на Земле прекращаются войны, рождаются люди, которым суждено стать великими учеными, композиторами, поэтами…

Но никто этому, конечно, не верит.

Такова сказка.


Часть 2. Быль


…– Есть когда будем? – нехотя поднявшись с дивана, произнес мужчина лет сорока пяти. Он был довольно-таки привлекателен: из тех, кого не портят даже старые вытертые джинсы и застиранный вытянутый свитер неопределенного цвета. Скорее уже оттолкнуть могло жесткое выражение лица – слишком резкие складки у губ, колючий взгляд. Равнодушно-колючий взгляд. И безразличие в голосе, которое он и не пытался скрыть.

Его жена, худая усталая женщина, состарившаяся раньше срока и выглядевшая гораздо старше мужа, тенью скользила по дому. За столом, у окна, натужно кашлял ребенок лет десяти. Старенькая штора слабо колыхалась от ветра, проникавшего в более чем скромное жилище через приоткрытую форточку.

– Погоди, сейчас дам лекарство, и будешь обедать, – не глядя в сторону мужа, произнесла женщина.

– Потом! – сказал, как отрезал, мужчина.

Подавив вздох, жена побрела на кухню. Спорить не хотелось – на это у нее не было ни сил, ни желания.

– Обед на столе, – позвала тусклым голосом женщина. С ложкой и микстурой в руках она пошла к ребенку, а мужчина двинулся на кухню, на ходу закатывая растянувшиеся длинные рукава.

Вскоре послышался звук бьющейся посуды.

– Черт!.. Вечно у тебя все не как у людей. Что за хозяйка… ни приготовить толком, ни порядка на в доме навести… всю жизнь так…

– Сейчас… я сейчас.

Женщина, сметая осколки, в который раз думала о том, что разбитую чашку не склеить. Так и жизнь разломанную не собрать – а соберешь, все равно ничего толкового не выйдет. Вот и не вышло… Чужие. Давным-давно чужие, сын только и держит вместе. Что она сама неизвестно на что похожа стала, женщина знала прекрасно. Как же покатилось все да с горочки? Ведь была и любовь, и радость и он, любимый – свет в окошечке… а сейчас… только бы сына, солнышко, вылечить, да вот беда – он знает, что мама с папой больше не нужны друг другу. Давно. И все болеет и болеет. Доктора говорят, мол, нужен покой и любовь. А где она, любовь? Нет ни тепла в доме, ни ласки. Неоткуда любви взяться. Зачем же тогда все? Так – зачем? Только ради сына все. Он любит обоих, все еще любит. Но у мужа давно другая женщина. А на нее прежде засматривались мужчины, но когда это было… Что же делать-то? А пошевелиться лень… Нету сил никаких. Но разве это жизнь?..

Она сама не заметила, как замерла. Так и стояла, погрузившись в свои мысли и глядя под ноги.

Мужчина окликнул ее:

– Сама-то есть будешь?

– Не хочу… – и повернулась, чтобы выйти из кухни.

Мужчина равнодушно пожал плечами.

За окном, на карнизе, сидела довольно большая птица – ростом с хорошего голубя. Ее оперение отливало синевой. Птица, словно разумное существо, заглядывала в щелочку между занавеской и стеной и время от времени стучала длинным клювом в стекло.

Но ее никто не видел.

Когда сердцу холодно, вокруг ничего не замечаешь.


…Когда пал Добрый Город, не все птицы погибли. Выжившие укрылись в лесной глуши, там, куда не добирались люди. Настал день, и двадцать семь взрослых самцов и самочек покинули это место. Остались лишь старые и больные, да те, которые заботились о птенчиках в гнездах или высиживали яйца.

Инстинкт, предназначение заставляли птиц вновь и вновь собираться в небольшую стайку, с каждым разом все уменьшающуюся, и улетать далеко-далеко. Еще меньше птиц возвращалось. Ни разу они не нашли нового дома, где смогли бы поселиться так, как в Добром Городе – мир менялся, и с каждым годом люди реже смотрели в небо, да и по сторонам тоже. Человек придумывал все новые и новые способы облегчить себе жизнь, а на самом деле все усложнял и усложнял ее. Вещи, которые должны были сделать мир проще и свободнее, на самом деле приносили зависимость и отнимали время. Мало кто думал о таких сказках, как синие птицы. А желания… люди загадывали, конечно, одно, другое, третье, без конца и без смысла просили, разочаровывались и озлоблялись, искренним же сердцам порой и вовсе было непросто существовать в сумасшедшем каждый день меняющемся мире, требующим энергии и постоянного отдавания себя, и все меньше времени было на простую обыкновенную любовь. И сил. Ведь на любовь нужны силы, не правда ли?

Любовь двигала синими птицами. Когда птицы вырастали, они должны были найти человека, который загадает желание. Чистое, бескорыстное, доброе. Только исполнив желание, совершив чудо, птицы обретали возможность создать семью и вывести птенцов. В противном случае синие пары, конечно, складывались. Но птенцы вылуплялись из яиц слабыми и редко выживали. Или не вылуплялись вовсе… Не было сил на продолжение чуда. Не хватало чуду, любви, которой были сами птицы, человеческой любви. Взаимодействия любви и любви.

А семью синие создавали один раз и на всю жизнь. Если же одна из птиц погибала, погибала и вторая.

Так вот, у нынешних птиц было мало сил, а то время, когда взрослая птица обретает способность исполнять мечты и творить волшебство и создает семью, коротко. Нужно обязательно успеть! Ведь волшебство, если оно никому не нужно, истончается и попадает… и тогда остались бы силы добраться до гнезд и просто коротать птичий век, медленно угасая… Но возвратившиеся сильные особи, исполнившие предназначение, давали силы остальным, и птицы снова и снова выживали, чтобы в один день взрослые опять могли покинуть гнезда и отправиться на поиски человека, способного поверить в чудо. Птицами двигала древняя магия, неукротимое стремление, не подвластное ни времени, ни расстояниям – желание творить добро, и это желание было сильнее всего на свете. Сильнее самой смерти. Оно было сродни желанию продолжить род, чтобы не угасло племя синих, и что это было – обмен энергией или волшебство, неизвестно. Но без этого странного и необъяснимого союза человека и птицы, без постоянной подпитки добрыми и светлыми людскими желаниями птицы слабели, чахли, теряли яркость оперения и становились легкой добычей для зверей или охотников, правда, от такой дичи мало было проку.

Итак, двадцать семь птиц разлетелись по миру, ведомые только им понятными чувствами и надеждой.

Почти половина птиц погибли сразу, даже не долетев до ближайших людских поселений – были слишком слабы. Оставшиеся добрались до городов. Чувствуя то тут то там искорки доброты, исходящие от людей, ведь любовь и добро все-таки неистребимы и существуют, пусть иногда оно не заметно на первый взгляд, волшебные пернатые ощущали прилив энергии и искали, искали, искали человека, способного бескорыстно желать, любить, верить, способного творить добро не смотря ни на что. Человека, способного вдохнуть жизненные силы в синюю птицу – тогда она исполнит его самое заветное желание. И, вернувшись в гнездо, продлит род птиц, приносящих счастье.


…Дома быстро ветшают, когда их покидают хозяева. Не успеешь оглянуться, как уже краска облупилась, калитка сорвалась с петель, да так и висит наперекосяк, шифер частями обвалился с крыши, ставни покосились и жалобно хлопают на ветру, да стекла разбиты в окнах. Страшно, жутко. Словно живое существо бьется в агонии. Молча.

В тупике одной из улиц стоял такой заброшенный дом. Его уже давно облюбовали бродяги. Оборванные, страшные, утратившие человеческий облик изгои – люди старались не обращать на них внимания, словно проблемы нет вовсе. И обходили дом стороной.

– А-а-ать, поймал! – хриплый голос бомжа был похож на воронье карканье. В грязных руках он сжимал бьющуюся птицу. Она неистово хлопала крыльями, крутила головой, пыталась клюнуть – но вырваться не могла. С неожиданной ловкостью, одним движением руки он свернул хрупкую шейку. Его не волновало необычное оперение, и уж, конечно, он не собирался загадывать никаких желаний – человеческое существо, опустившееся на самое дно, жило, подчиняясь только инстинкту, требующему пищи. Для пищи вполне годилась небольшая курица, будь она хоть десять раз синей.

Птица была наспех ощипана. Перья унес бродяга-ветер, и они еще долго, грустно кружа, опускались на раскаленный летним солнцем асфальт.


…Василий Петрович сидел, словно громом пораженный. Он не мог пошевелиться, не мог произнести ни слова. Да разве это возможно? Как же так, столько лет, столько десятков лет… уважение коллег… безупречная характеристика… поощрения, премии, грамоты… и вдруг – уволили. Его уволили, сейчас, именно сейчас, когда ему так нужна работа! Он этого никак не ожидал, даже подумать не мог. Рассчитывал работать еще долгие годы, пока хватит сил. Пенсионер, ну и что? Да разве он один работает на пенсии! Он много знает, может поделиться опытом, ему всегда говорили, что незаменим, что он – история этого учреждения, почетный работник. Этот кабинет, стол, стул – не просто рабочее место, где бесцельно протирают штаны бездельники. Это – его любимое дело, его жизнь – да и деньги очень нужны, что греха таить! Дети разъехались кто куда, ищи ветра в поле. Валя болеет постоянно, а лекарства сейчас такие дорогие, такие дорогие… Василий Петрович, словно в тумане, слушал, как коллега, младше его на два десятка лет, воодушевленно увещевал – мол, смотри, начнешь новую жизнь, займешься, чем мечтал. Будет много свободного времени – на себя. На себя… Зачем ему время – на себя?

Несправедливо. Это несправедливо, но… что делать. Работа нужна молодым. И когда сокращение – они, пенсионеры, всегда первые на очереди. Руководство тоже можно понять… Василий Петрович пытался понять и даже сочувствовал начальству. Конечно, они не могут уволить молодых и перспективных. А его… могут. А с ним еще нескольких человек. Но как же это… невыносимо… как жить теперь?

Петрович не слышал, что продолжали говорить коллеги. Вернее, видел преувеличенно приветливые лица, люди так старались скрыть сочувствие. Он не воспринимал слова. Надо уходить красиво, он еще может это сделать. Не надо жалости… им же самим стыдно, и Евгении, и Тамарочке, и Александру Владимировичу. И Ивану Прокопьевичу, он-то ненамного младше… понимает, что следующий… и Виталику, вот ему еще работать и работать… В голове шумело, словно там развернулась стройка и стучали невыносимо громкие, огромные, тяжелые, бьющие прямо в виски отбойные молотки. Он полез в стол за таблетками от давления.

Таблетки не помогли. Василий Петрович, с трудом двигаясь, начал собирать вещи. Много накопилось, сразу не унесешь. Но лучше сейчас начать, не оставлять на потом. Ни минуты лишней тут не останется.

Ах, если бы он только повернулся!.. Синяя птица, кружащая рядом с окном, могла бы ему помочь. В соседнем отделе Ниночка раздумывала над тем, чтобы уйти на полставки. Дом, все такое… надо было осмелеть и пойти к начальству. Но как? Право слово, не говорить же им, что хочет хэндмейдом всерьез заняться? Не работа ж, так, баловство. А так хочется!.. Душа просит!

Половины ставки как раз хватило бы Василию Петровичу, и на работе любимой остался бы, и коллеги, и материальная поддержка какая-никакая… Но Василий Петрович собирался. И старался не смотреть вокруг – было слишком больно и тяжело.


…А волшебные птицы все летали по миру, стараясь привлечь к себе внимание. Но люди, поглощенные заботами, придавленные к земле грузом проблем, не смотрели в небо. Те, кто были чуть-чуть счастливее, тоже не смотрели в небо – они были заняты своим счастьем и смотрели друг на друга. Так было на шумных свадьбах или на развеселых вечеринках, в квартирах и на пляжах, в конторах и школах. Молодые и постарше почти не загадывали желаний. Люди разучились мечтать! Они жили одним днем, работая, размышляя, веселясь. В аэропортах, на вокзалах, в больницах, в офисах, на деловых совещаниях и просто на улицах люди смотрели исключительно себе под ноги, и мало кто смотрел даже по сторонам. Дети – дети мечтали, но все больше попадалось: «Хочу планшет», «Хочу свой компьютер», «Хочу айфон». Что такое айфон или планшет, птицам было неизвестно. А простые понятия, такие, как доброта, взаимовыручка, желание помочь друг другу, любовь, радость просто от того, что жив, встречались так редко, что это только-только давало птицам возможность поддерживать свои силы.

Всю зиму одна из синих птиц перебивалась в кормушке с воробьями и синицами. А когда людям надоело наблюдать за птичками за окном и, по свойственной им человеческой забывчивости, они перестали подбрасывать крошки, птица, едва собравшись с силами, перелетела к мусорке. Некоторое время она жила, питаясь тем, что находила съедобного среди отходов. Однажды у мусорных баков появилась старушка. Она посмотрела на птиц подслеповатыми глазами – все они были ей одинаковы, сплошные голуби, воробьи да синицы. Достала из кармана кусок булки, раскрошила узловатыми пальцами, подзывая: «Гули-гули-гули». Голуби, отталкивая друг друга, слетелись на зов. Они толпились возле старой женщины, словно курицы, и заглатывали куски булки, отталкивая один другого. Прилетела и синяя птица.

Старушка немного посмотрела на суетящихся пернатых и пошла. И вдруг она услышала, как захлопали крылья – так стая поднимается в воздух. Она обернулась на шум и успела увидеть, как взлетели ввысь голуби, а на том месте, где она только что их кормила, застыл тощий дворовый кот с добычей в зубах. Пойманная им птица в лучах солнца на мгновенье блеснула синевой.

– Ах ты, паразит! – закричала женщина, потрясая палкой. Она сделала два шага к зверюге, взмахнула руками, чуть не упав и стараясь удержать равновесие. Старые ноги слушались плохо. А удачливый кот-охотник в два прыжка скрылся за забором.


…Где-то наступила весна, город цвел и благоухал. Терпкая зелень наполняла воздух дурманом, в воздухе разливалась любовь – все проснулось после долгой зимы, но человеку, находящемуся в апартаментах на самом верхнем этаже элитного дома, не было дела до чудес матушки-природы. Из окна открывался шикарный вид, но хозяева редко любовались им. Пожалуй, всего пару раз – когда смотрели квартиру и когда въехали в нее.

На огромном столе были свалены в кучу бумаги. Полный пожилой мужчина сидел, держась руками за голову. Периодически он собирал волосы в кулак и дергал что есть силы, вырывая темные с сильной проседью клочья. Лицо его наливалось краснотой прямо на глазах. Ему не было дела ни до весны, ни до цветущих каштанов за окном, – он попросту не видел их с такой высоты, а по городу давно передвигался исключительно на машине.

– Марго, меня сейчас хватит удар, – простонал он. – Денег нет.

– Хватит! – отрубила сильно молодящаяся женщиналет пятидесяти. На ней был дорогой костюм, туфли на высоких каблуках, а украшения стоили целое состояние. Темные волосы, тщательно уложенные, ногти с шикарным маникюром – все говорило о том, что она очень следит за собой. Только за собой. – Что ты ноешь, хватит уже! Не все потеряно!

Она нервно ходила по комнате, курила и то и дело звонила по телефону.

Так называемые «друзья» внезапно оказались кто в отъезде, а кто попросту был недоступен. Те, кто отвечали, в большинстве своем говорили, что вложили все свободные деньги в дело.

– Нет, ну не может быть, ну как же нет, одолжи, сколько есть, мы отдадим с процентами…

Денег никто не давал. Ни мужчина, ни женщина не вспомнили о том, как сами отказывали в подобных случаях, как высокомерно относились к тем, кто не имел равного им высокого положения, как действовали напролом, как шли по головам, да что там – почти по трупам… лишь бы добиться успеха в бизнесе.

Добились. Дети жили за границей, сами они ездят по лучшим мировым курортам… и вдруг раз – все закончилось. Молодые и ушлые конкуренты ловко их обошли, раздобыли компромат, который, казалось, был уничтожен, и еще недавно процветающий бизнес дал трещину, которую уже не заделать. Она очень быстро превратилась в пролом, откуда, словно нечисть, лезли и лезли грехи, дурные дела и неприглядные поступки. Все рухнуло в одночасье, все…

Женщина налила два бокала и протянула один мужчине. Он оттолкнул ее руку, дорогой виски выплеснулся, забрызгав костюм женщины.

– Идиот! – выплюнула Марго.

Им не было дела до кружащей вокруг дома синей птицы. Они вообще не думали о чудесах, а единственным желанием было раздобыть денег – любыми способами! Птица же, ощутив волны злобы и ненависти, которые были настолько сильны, что перебивали все другие чувства, роившиеся в этом месте, камнем упала вниз.

Силы у птиц иссякали. Они гибли одна за другой, кто от несчастного случая, кто от того, что не выдерживало маленькое сердце, которое просто не могло биться без подпитки добротой. А ее было катастрофически мало. Но все равно птицы продолжали поиски: они не могли вернуться, не выполнив своего предназначения.

Синих птиц оставалось только две.


…– К-а-атя! Брось! Брось эту гадость!!!

Девочка лет шести замерла, как вкопанная. Молодая женщина бежала к дочери, на ходу доставая из сумки упаковку салфеток. Дочка стояла у фонтана, в руках она держала птицу величиной с голубя.

– Мама, мама, п-посмотри, у п-птицы подбито крыло, м-можно, мы возьмем ее д-домой?

– Нет! Может, она больная, может, у нее птичий грипп, брось немедленно! Иди скорее сюда, я руки тебе вытру!

– М-мама, она синяя! М-может, она желания и-и-исполняет!

– Какая она синяя, глупости! Брось!

«Хочу, чтобы мама больше не плакала, – мысленно произнесла девочка, – и чтоб папа вернулся. Пожалуйста». Она на секунду прижала к груди птицу, а потом подбросила вверх:

– Л-лети, п-птичка!

И птица, ощутив внезапный прилив сил, взмыла в небо и, несмотря на раненое крыло, полетела.

– Ну что ты всякую дрянь в руки берешь, а? – чуть не плакала мать, вытирая девочке руки влажной салфеткой. – Ну что мне с тобой делать? Ну что мне делать, а?

Девочка, насупившись, молчала.

– Что ты опять молчишь? Что молчишь?! – не выдержав, мать сорвалась на крик.

Женщина знала, что не должна кричать, никогда не должна кричать в присутствии Кати – хватило одного раза. И уж ни в коем случае не имеет права – кричать на нее… Знала, что сама виновата в болезни собственного ребенка, виновата и в том, что произошло – ведь если изменяет любимый, мы всегда виним в этом сначала его, а потом – себя. И, если бы она сдержалась тогда, сохранила лицо, может, все бы обошлось… он не ушел бы… и Катя бы не заикалась. Но тот случай и та истерика что-то сломали в ней – теперь она постоянно срывалась на крик, а потом раскаивалась. Нервы не в порядке, ужасно просто! И вот сейчас опять не сдержалась.

– Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи!..

– М-ма, н-не н-на-д-до… – заикаясь, с трудом выговорила девочка и с перепугу расплакалась.

– Скажи: «Мама, мама, мама»! – настаивала женщина, и с отчаянием добавила: – Опять так сильно, что ж за горе такое…

Детский плач быстро перешел в рев, девочка захлебывалась слезами, икала и не теперь уже вовсе не могла произнести ни слова.

– Что ж за горе, – плача, причитала мать. – Ни слова сказать не можешь… завтра придется опять к доктору ехать. Горе мое… счастье мое…

– М-ма н-н-не п-пла…

Прогулка в парке была безнадежно испорчена. Кое-как успокоив дочь, еле-еле успокоившись сама, мать повела ее из парка. Они шли, обнявшись, и вдвоем всхлипывали. Ветер трепал полы двух так похожих светленьких коротеньких платьев – на матери и на дочери.

Ранним утром, когда они уже были готовы ехать к врачу, раздался звонок в дверь.

– Ты?.. – открывая, выдохнула женщина.

– Да. Надо поговорить.

– Па-а-па, – завизжала девочка и повисла на шее у отца. – Папа, па, папочка!

Девочка снова плакала – на этот раз от радости и, против обыкновения, совсем не заикалась.

– Проходи, – произнесла женщина, уже зная заранее, что если муж захочет вернуться – простит и примет обратно, потому что любит, и дочка так счастлива, и – о, чудо! – так ровно говорит. И потом, каждый может ошибаться – но на то мы и люди, чтобы уметь прощать.

Уже простила. Давно…

– Вы куда-то собрались? Я помешал?

– Да, хотела свозить Катю к доктору показать, она стала заикаться… – женщина запнулась, – после… сразу после того, как ты ушел.

– М-мамочка, не н-надо, – умоляюще зашептала дочь. – Давай не п-поедем никуда, пожалуйста, п-пожалуйста.

Мужчина внимательно посмотрел на жену, потом на дочь:

– Ты хочешь к доктору?

– Нет, – четко сказала Катя, с обожанием глядя на отца.

– Значит, не поедешь. Всегда успеется, можно и завтра. Только не сегодня. Да?

– Да-а-а! – закричала девочка и снова вцепилась в отца.

«Спасибо, птичка!» – пронеслось в голове у ребенка.

Женщина уже не пыталась скрыть улыбку. Правда, боялась, что не сможет скрыть и слезы. Слезы радости. Все же хорошо! Наконец-то все хорошо! «Радость моя, счастье мое, любовь моя», – думала она, глядя на мужа и дочь. В голове было пусто, легко и светло.

Невысоко над домом в ослепительном небе парила ярко-синяя птица. Она запела, и люди, которые до того спешили по своим делам, забывали обо всем и останавливались. Они вглядывались ввысь, прикрывая глаза от солнца, и спрашивали друг друга:

– Что это за птица, как она называется, не знаете?

И улыбались друг другу – просто так, без причины. Даже если были совершенно незнакомы. А песня все лилась и лилась, и ее не мог заглушить городской шум. Любовь, отправленная в мир девочкой, вернулась сторицей – ей, маме, отцу, и достигла сердца синей птицы. Птица пела, возвращая любовь обратно в огромный мир, людям – а люди, наполняясь этой песней, начинали светиться от любви и желать добра друг другу – просто так… Находя отклик в людских сердцах, песня становилась все громче, все красивее, и звучала уже на два голоса.

– Смотрите-ка, их две! – воскликнул кто-то.

И правда, в небе птиц было уже две. Еще одна синяя, последняя из уцелевших, прилетела на зов. Чувствуя разливающуюся в мире доброту, впитывая ее, поглощая и возвращая обратно, приумноженной, птицы снова обрели силы, и кружились в безоблачном небе в брачном танце.

В какой-то момент одна из синих, та, что прилетела позже, отделилась и полетела вниз. Она услышала загаданное бескорыстное светлое желание и поспешила исполнить его… и снова взмыла в небо.


Две сильные синие птицы вернулись в гнезда, полные жизни и любви. Скоро у них вывелись ярко-синие птенцы. Там, в недоступных лесах, в глухом месте, вдалеке от огромных городов, продолжился род удивительных пташек, готовых в любой момент по велению сердца вылететь из гнезда на помощь людям – исполнять желания, творить добро и нести в мир счастье.

Говорят, приблизительно в это же время объявили, что, вопреки ожиданиям, в одной горячей точке нашей планеты закончилась война. Стороны заключили перемирие и, похоже, впервые за долгие годы были готовы выслушать и, главное, услышать друг друга. Но это, конечно, не имеет никакого отношения к синим птицам. Их не существует.

Не так ли?

Просто тень


Почти виртуальная история

с благодарностью Г.Х.Андерсену


«Теодор-Христиан, браво!»

За окном на три голоса развопились коты, ознаменовав особо мощным аккордом мой восклицательный знак.

Я откинулась на спинку стула.

Вот это да! Кем бы ни был мой виртуальный собеседник, общаться с ним – одно удовольствие. Он был невероятно умён, невероятно! На какую тему я не завела бы разговор – он знал всё. Такого я ещё не встречала! Нет, ну, конечно, сейчас можно погуглить и найти любую информацию, но он информацию не искал. Он знал. Я была в этом абсолютно уверена.

Мы общались так часто, как только я могла себе позволить. Последнее время это происходило онлайн, и я видела, что текст он мне набирает, а это значило, что не пользуется «горячими клавишами» ctrl c и ctrl v. Да, мне откровенно льстило, что такой умнейший человек тратит время на общение со мной! Я-то кто? Обыкновенная совсем, совсем обыкновенная!

Но мой собеседник был великолепен.

Когда я впервые наткнулась на его блог, я читала, читала и читала, а потом решила появиться. Интернет – интересное место: можно с лёгкостью написать незнакомому человеку. Порой завяжется общение, порой – нет. Спрос с комментирующего невелик, всегда можно отказаться от диалога. Не открывать вкладку. Может, не очень вежливо, но – факт. Интернет… Все примеряют маски. Даже тот, кто становится откровенным, выворачивает наизнанку душу – и он носит маску, маску откровенности.

В жизни этот человек наверняка не такой.

А уж сколько масок классических, что называется! Тут тебе и Арлекин и Пьеро, и Бэтмен, и Серый Волк и Красная Шапочка, и даже двойник Дарта Вейдера из «Звёздных войн» наверняка есть. Каждый примеряет маску по себе и потом играет, пока есть охота. Кто-то старательно, не выходя за рамки образа. Кто-то сбивается и получается полнейшая ерунда…


Вот и я наткнулась на дневник такого игрока. Теодор-Христиан, понимаешь ли! Тень! Виданное ли дело – Тень! Не самый популярный, однако, персонаж. Хотя у Андерсена и своеобразные сказки, многие из них популярны и перепеты-пересказаны сотни раз, эта – не самая известная. Нет… известная – не самая растиражированная, пожалуй.

Сюжет прост: жил-был человек, звали его Христиан-Теодор, у него была тень, а потом тень сама стала… нет, не человеком – но двойником человека, воплотив в себе всё тёмное и злое. Про подробности умолчу, не суть. Суть – две части – две стороны одной личности. И назвалась вторая сторона наоборот – Теодором-Христианом. И – самое главное – тень не могла жить без человека. Вечный сюжет сказок… и диагноз в психиатрии. Кто мой собеседник – сказочная Тень, зло, противостоящее добру, или ненормальный, по которому больница плачет? Это ж надо, имечко какое себе взял… и не жутко ему в такие игры играть? Впрочем, мне не страшно точно – это же Интернет. Всегда можно выключить компьютер.

Но вдруг это кусочек сказки? Так хочется заглянуть за угол – что там?..

Честно говоря, мне казалось, что сказки, настоящие волшебные сказки Андерсена давно никто не читает. Никто не читает и пьесы Шварца. Кроме меня?..

Я читала.

И зачиталась.


«…У вас, Теодор-Христиан, здесь очень интересно. Сильно, стильно и «в характере». Ваш слог и манеры безупречны, и я долго думала, прежде чем написать здесь, у вас. Увы, мне не хватит сил и умения выдержать столь изысканную манеру общения, в этом мне не состязаться с вами. Мой собственный стиль не выдерживает никакого соперничества с вашим, что, впрочем, не удивительно, учитывая, что я всего лишь человек. Впрочем, я и не собираюсь состязаться с вами ни в чём. Я не тень…»

«Всегда рад».

Вежливо, лаконично, просто, и без намёка на продолжение общения.

Но разве я могла остановиться? Разве можно остановиться и прекратить читать откровения Тени? Нет, нельзя, никак нельзя!


«Теодор-Христиан, не сочтите за наглость, но вы произвели на меня неизгладимое впечатление. Я буду с вами откровенна. Вы оригинальны; настойчивы, упрямы – нет, упорны. Вы смелы – нет, вы прямолинейны и идёте напролом. Вы умны, о, несомненно – вы умны и талантливы, вы идёте к цели… Вы игрок: и мне очень любопытно, зачем вам сейчас эта сказка».

«Останьтесь со мной, вы все поймёте со временем».

«Вы почитатель своих создателей – Андерсена и Шварца? Не думаю. С одной стороны, да, несомненно, с другой – не в этом дело. Не только в этом дело. Вы почитатель образов, созданных в кино? Если да, то какого? Было две Тени, одна интеллигентная и милая, вторая Тень – беспринципная и озлобленная, но более привлекательная. Каков ваш, именно ваш образ?»

«Я – Теодор-Христиан…»


Амбиции, злость, ненависть, жалость по отношению к тому, чьей тенью он был, вместе с кем родился и рос и к кому он, видимо, до сих пор был привязан гораздо больше, чем хотелось бы. Сколько же было в этих записях – всего! Откровения. Откровенные до невозможности, но, в то же время, закрытые настолько, что хочется узнать, что же он думает на самом деле. И вот я читаю – взахлёб, сначала по вечерам, потом – днями и ночами, на работе, с телефона, в транспорте, порой даже на улице заглядываю в Интернет – нет ли чего нового? В каждой фразе – высокомерие, жажда величия, злость, и отчаянная тоска – от того, что он не человек.


«Вы злитесь, Теодор-Христиан… за что? О, не говорите, что это не так. Это читается чуть ли не в каждой вашей фразе. Вы злитесь не на вашего человека, нет – вы злитесь на всех за то, что долгое время были просто чьей-то тенью. Это не хорошо и не плохо, и в этом нет ничьей вины – просто «такова природа вещей». Вы могли бы благодарить вашего человека за то, что позволил идти своей дорогой – вы же мстите ему за то, что вы не человек. Это… неразумно. Он не виноват. Вам не жаль его? Как бы высокопарно это ни звучало, он – ваш создатель. А его любимая? Эта наивная дурочка вовсе не пара вам. Зачем она вам? Поймите же, вы были тенью – никем, а потом смогли жить самостоятельно – а ваш человек тоже выжил, хотя и не должен был. Теперь вас двое, вас тянет друг к другу – но вы разные! И живёте каждый своей жизнью. Живите же!»

«Я не человек. Я не умею злиться».

Умеет, о, как он умеет!


«Вы так многого хотите – вы хотите всего, но внутри у вас пусто, и вы пытаетесь заполнить эту пустоту ненавистью, местью тому, кто ни в чём перед вами не виноват. Впрочем, это ваше право. Не мне советовать, как вам поступать. Каждый волен выбирать – и вы тоже, только помните, что вы не можете жить без вашего человека. Уничтожите его – погибнете сами, ну, вспомните сказку! И в сказках, между прочим, добро побеждает зло».

«Добро побеждает зло? (тихий смех) Вы и правда в это верите? А вы помните, чем закончилась сказка?»

«Конечно. Христиан-Теодор победил».

«Вы правда так думаете? А где сейчас Христиан-Теодор? Неизвестно. А я –здесь, и говорю с вами. Говорю с вами, и вы понимаете меня! Может, всё это было частью моего плана?»

Потрясающий человек! Как ему удается быть настолько в образе? Я всё время срывалась на эмоции, на длинные пассажи о добре и зле, а он… парой фраз ставил меня на место – давая понять, что я обыкновенная, а он – Тень. И, в то же время, намекая, что я – необыкновенная и со мной ему интересно.


«Удачи вам, Теодор-Христиан. Вас может ждать великое будущее, если вы сделаете правильный ход. Вы уже не тень: вы Теодор-Христиан. У вас у обоих – у Христиана-Теодора, у вашего бывшего человека, и Теодора-Христиана – у каждого сейчас есть по новой тени. Вас не двое – вас четверо. Вы никогда не думали об этом? Зачем вы держитесь за своего старого хозяина?»

«Кто вам это сказал? (снова тихий смех) Это Христиан-Теодор держится за меня. Никак не может пережить, что я обрёл самостоятельность и не нуждаюсь в нём. Вы, люди, всегда хотите быть главными, всегда думаете, что вам дано право контролировать всё – даже тень. Но тень не подчиняется вам. Осознав это, вы впадаете в меланхолию, становитесь уязвимы. И тогда я выхожу играть свою роль. Главную роль».

Как я ждала бесед… Как я мечтала о наших разговорах! Понемногу реальная жизнь отошла на второй план – на работу бегала на автомате, обдумывая там последние сказанные им слова и планируя, что сказать в следующий раз, чем зацепить. Чем заинтересовать. Прекрасно понимала, была уверена, что за громким андерсеновским именем скрывается обыкновенный человек, которому нравится играть свою роль.

Мне он был интересен.


«Теодор-Христиан, а вы любили когда-нибудь? Если вы считаете себя равным человеку, значит, вам должны быть известны человеческие чувства, такие, как любовь, верность, нежность, сочувствие. Впрочем, на все мои вопросы вы имеете полное право не отвечать – и прошу прощения, если я бываю слишком, непозволительно прямолинейна. Вы страшный человек, Теодор-Христиан. Да-да, вы не ослышались, я назвала вас человеком. Ибо только человек может любить и ненавидеть – вы не любите, но ненавидите – несомненно».

(Смех) «Ненависть сильнее, чем любовь. Любовь слаба и мягкотела – я видел её, она похожа на медузу, которая не жалит. Ненависть остра как сталь и тверда, как камень. Ненависть движет миром. С ненавистью можно многого достичь. Не пробовали? Попробуйте, вдруг вам понравится».

«Нет… не хочу. Не хочу ненавидеть, зачем? Ненависть разъедает душу».

«У вас есть душа?»

«Конечно. У каждого человека есть душа. А у вас есть душа, Теодор-Христиан?»


Молчание. (Теодор-Христиан вышел из сети).


Через несколько часов:

«У Тени нет души. Поэтому она сильнее человека. Поэтому она может всё, на что не осмелится простой мягкотелый человечишка».

Через пару минут:

«А зачем вам ваша душа?»

«Как – зачем? Чтобы жить, чувствовать, любить».

«Любовь – атавизм. Жить – достаточно разума».

Разума мне определённо не хватало. Все мои чувства, все эмоции были там – в беседах с Тенью. Понемногу я поняла, что жить не могу без этих разговоров!

Дом зарос грязью. На самом деле зарос, но мне было всё равно. Дочка убирала как могла – а могла она мало, так как училась на первом курсе института. Она взяла на себя львиную долю домашней работы. Стирка, готовка, закупка продуктов… Как это вышло – я и не заметила.

Я прекрасно понимала, что, повстречайся с таким «человеком» в реальности, дала бы дёру. Ненормальный, скорее всего. В сети мне не было страшно. А любопытно – ужасно!


«Интернет – место, где каждый выбирает маску по себе. Я встречала разные маски: ваша выглядит достойно. Играйте, Теодор-Христиан, сколько хватит сил и желания, разыгрывайте вашу партию. Я получаю удовольствие от исполняемой вами роли – словно нахожусь в театре, на сцене которого ставят мою любимую пьесу. Так что с интересом буду наблюдать за вашей сказкой. Ещё раз приношу извинения за некоторую навязчивость и многословность. Оставляю за собой право говорить с вами на равных. И спасибо: не каждый день выдается случай поговорить с Тенью».

О, какой я казалась себе решительной, умной! Нет, смелой и мудрой. Мы словно состязались в красноречии, наши пикировки порой принимали опасный оборот.

«А вы хотели бы повстречаться с вашей собственной тёмной стороной?»

«Я? Ни за что!»

На самом деле хотела бы. Очень. Встретить саму себя – увидеть, на что способна тёмная половина… да и вообще, есть ли она у меня? Окружающие всегда считали меня милой и доброй, ласковой и уступчивой.

Правда, на работе в последнее время мне пару раз сказали: «ну ты и стерва стала…»

Я-то? Да не может быть! Ух, как я возгордилась! В жизни никто мне такого не говорил! И сразу понеслась рассказывать об этом Тени. Он меня… похвалил!

Радости не было предела. Как же – такой человек, интересный, умнейший, меня – хвалит!

Правда, дочка однажды спросила:

– Ма, что случилось? Чего ты такая злая последнее время? Неприятности на работе?

Я сорвалась. Надо же – чуть ли не впервые в жизни кричала на неё! Самое «доброе», что было мной сказано – яйца курицу не учат и не её это дело.


«А ты изменилась!»

Тень впервые заговорил со мной на «ты».

«Я? Нет же».

«Изменилась. Такой ты мне нравишься. Более смелая, решительная… привлекательная. Становишься хозяйкой своей жизни».

«А до этого я была кто?»

«Никто».

Это было обидно. Это было неприятно! Ужасно хотелось доказать – ему! – что я сама себе хозяйка, что я делаю только то, что хочу и всё в моей жизни замечательно.

Всё? Нет, не всё…

Меня страшно всё раздражало – в реальности. Люди казались некрасивыми и глупыми, все, практически все. Дочка – дурочкой. Муж, который, на счастье, находился в командировке на стажировке в другой стране, обижался, что я посреди разговора бросаю трубку – а что он, собственно, хотел? Он сам-то чем там занят? Так я и поверила, что только работой. Наверняка, развлекается вовсю. Интересно, с кем.

Что он никогда мне не изменял и все вокруг завидовали нашему крепкому браку – мне стало как-то наплевать.

А Тень стал диктовать, что мне делать и как себя вести. В реальности. Без его советов я и шагу ступить не могла – он хвалил меня… и я таяла. И была горда собой неимоверно!

Понемногу я рассорилась со своими друзьями и подругами. Как это произошло – сама не понимаю. Мне стало с ними не интересно, скучно. Что ж все нудные такие, а? Зато у меня появились другие знакомые. Пара человек, в Интернете. Все они оказались так или иначе связаны с Тенью. Чуточку странные – дочери они не нравились. Она как-то зашла на мою страничку, увидела, с кем я общаюсь – за голову схватилась. Ну, не ей мне указывать… Они пропагандировали отказ от эмоций – «секта», как назвала их дочка. Ух, как я на неё разозлилась… чуть из дому не выставила. А что, пошла бы в общежитие пожила – нечего на шее матери сидеть! Я в её годы…

Я в её годы домоседкой была, в институт да обратно. Уж точно не работала нигде. Правда, в тот момент этого не помнилось. Как и того, что на шее-то она и не сидела как раз. Ни у меня, ни у мужа. Самостоятельная, умная.


А потом произошло вот что. Одна из наших сотрудниц нечаянно – правда, нечаянно – уничтожила срочно нужные шефу – позарез! – документы. А у меня чудом оказались копии. Я помогала ей немного – работала с ними дома.

И, конечно же, я рассказала об этом Тени. К этому моменту он уже перестал величать себя «Теодором-Христианом», зато меня называл не иначе как «моя девочка». Это было приятно. Так вот. Я рассказала Тени, посочувствовала коллеге и упомянула, что завтра отнесу ей – пускай восстанавливает репутацию.

Тень разозлился не на шутку. Он ругал меня – сказал, что я – дура, что это мой шанс подняться и что он зря потратил на меня столько времени, делая из меня человека.

В другой момент я бы пожала плечами и выключила компьютер, но в этот – я плакала навзрыд, просила простить и посоветовать, что делать. Смягчившись через пару часов, которые я провела в слезах, закрывшись в спальне с ноутбуком и посылая ему каждые пятнадцать минут сообщения типа «ну прости», «ну посоветуй», он написал:

«Ну ты же умница, девочка моя. Сама всё знаешь. Просто отдай шефу эти документы. Сама».

Что я и сделала.

Коллегу уволили.

Меня повысили.

Как я была горда, как счастлива! Ликованию не было предела – я и не рассчитывала на повышение, всю жизнь – рядовой сотрудник, а тут вдруг – раз! Вот так! Моментально! Нужно было успокоиться. Сразу после разговора с шефом я зашла в дамскую комнату – выдохнуть, банально поплескать в лицо холодной водой, и вдруг в зеркале за спиной увидела тёмный сгусток.

Он разошёлся вверх и вниз, завибрировал, протянувшись от пола до потолка, то плотнея, то становясь прозрачным.

Меня объял такой ужас, что я пулей выскочила из туалета.

Коллеги, обратив внимание на мой вид, списали всё на эмоции. В их взглядах я бы прочитала зависть и неприязнь, если бы не была так напугана.

Впрочем, я давно толком ни с кем не разговаривала на работе. Что мне до них? О чём с ними говорить – вообще?

Я зашла в Интернет. Увидела десяток сообщений от Тени. Последнее было «Поздравляю, девочка моя. Моя девочка».

Очень хотелось ответить, но мне вспомнился сгусток. Тень за спиной. Почему-то меня стало трясти. Я отключила Интернет, даже не прочитав, что ещё он мне написал.

А потом мне позвонили и сообщили, что дочка попала в больницу.


Я приехала туда испуганная – но злая, как чёрт! Всё мне не нравилось – палата, тумбочка, бельё… доктора, медсестры, уход, лекарства, назначенные процедуры… Что за бред – нервное истощение, у молодой-то девушки? О том, что она тащит на себе дом, готовку и учёбу, ещё и подрабатывает, я не подумала.

Дочка лежала на кровати совсем прозрачная – оказывается, упало давление, и она банально грохнулась в обморок. Благо, что просто сползла на пол – а если бы это случилось где-нибудь по дороге…

Я «построила» всех. Вытребовала перевести дочку в другую палату, просторную и с легко открывающимся окном, поменять врача, назначить ей другие лекарства… лучшие, самые дорогие! Для девочки ничего не жалко!

Было ли это продиктовано любовью к ребёнку? На тот момент я об этом не думала. Заострившееся личико дочки вызывало раздражение и… странное чувство вины.

Когда я уходила, она лежала, отвернувшись к стене. Даже «до свидания» не сказала. Ну и ладно – тоже мне, принцесса! Я ради неё тут…

В фойе я заглянула в зеркало. Глаза были совершенно безумные. Совсем дикие. Ещё бы – такие события!

…А за спиной маячила серая, густая, плотная, отвратительно шевелящаяся масса.

Опрометью выскочила на улицу – лето разогнало морок, я крутанулась – фу… Никого. Мерещится же всякая дрянь!

Дома я включила компьютер. Очень хотела поговорить с Тенью. Аж руки тряслись. Да и делать было нечего. Дочери нет, готовить… да я не готовила давно, беспорядок… ну его… С мужем снова поссорилась, вот прямо с утра – так и сказала, может не возвращаться вовсе. А ведь он как раз сегодня должен был приехать! Ну и чёрт с ним!

Чёрт. При этом слове меня передёрнуло, за спиной что-то ощутимо шевельнулось.

Тень?


Тень был со мной мил и ласков, журил немного – мол, что не отвечаешь, я же волновался… Такого ещё не было никогда! Я рассказала про повышение, про дочку, и про мужа тоже. Он хвалил и жалел меня, и…

«Хочешь меня увидеть?»

«Хочу!»

Конечно хочу – о, я хотела этого давно, больше всего на свете!

«Сейчас или никогда».

«Сколько пафоса!»

Ух, какая я стала смелая! Так Тени отвечать!

«Сейчас! Конечно, сейчас!»

«Хорошо».


Компьютер моргнул, в доме погас свет.

Меня объяло ощущением самого что ни на есть могильного холода, пустоты и страха – воздух стал колючим, пришёл в движение, хоть ветра не было – окна закрыты. Было чувство, что лёд наползает отовсюду, изо всех щелей, и заполняет собой комнату – не твёрдый, а жидкий, вязкий лёд заполняет пространство.

Не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, я всё-таки смогла повернуть голову.

За спиной клубилось чёрное, чернильное облако, как дыра. Заметное даже на фоне тёмной комнаты и едва проникающего в квартиру света дальних фонарей.

Облако приняло форму мужской фигуры, высокой и тонкой, волосы развевались – шевелились, словно живые, на тёмном лице засверкали глаза. Нет, не красным, а просто – огнём. Рогов у него не было – но страшно и жутко, хоть беги. Тело онемело совершенно, безвольно обмякнув в кресле. Словно я больше была и не я вовсе.

Хотелось закричать, но не могла – спазм сдавил горло. Вырывался только какой-то сип.

– Ну здравствуй, девочка моя, – низким голосом произнёс Тень.– Здравствуй. Вот мы и встретились. Рада мне?

Его руки протянулись к моему горлу и сомкнулись на шее.

Я подумала, что это конец. Но нет, его пальцы скользнули вверх-вниз, леденя и вызывая мурашки ужаса.

Он приблизил тёмное лицо и прошептал прямо мне в губы:

– Моя девочка. Моя душа. Тебе она больше ни к чему…

Приник к моим губам – но поцелуя не последовало. Мне показалось, что в рот, в горло, внутрь заливают расплавленное железо. Горячее и холодное одновременно. А сопротивляться невозможно…

В голове звучали его слова – его голос: «ты была никем и осталась бы никем, но теперь принадлежишь мне. Ты будешь жить так, как скажу я, будешь делать то, что скажу я, будешь приводить ко мне таких же «никто», как ты… потому что душа твоя отныне будет принадлежать только мне… моя… моя…»

Я хотела сопротивляться – не понимая толком, что происходит, как это возможно и с кем я связалась, случайно забредя в блог какого-то книжного героя, сознание на задворках билось и протестовало из последних сил – это бред, этого не может быть! Никто не вылезает из компьютеров и не забирает души, если только это не кино!

За окном раздался истошный кошачий вой. Дворовый кот. Не один. Раньше они часто приходили ко мне на балкон – у нас первый этаж – я подкармливала. Потом перестала.

Странные мысли возникают в голове перед концом.

Послышался грохот – так коты клубком сваливаются откуда-то, и тут же грохот сменился диким мявом и что-то разбилось.

Я нашла в себе силы оттолкнуть Тень.

– Не выйдет, – усмехнулся он. И добавил: – Чёрт! Надо спешить!

И снова схватил меня за горло.

В этот момент в дверь послышался стук. Я-то закрыла квартиру на все замки и на цепочку!

Я закричала. Мне показалось, что ору что было сил.

В ответ тоже послышался крик.

Сквозь шум и звон в ушах я разобрала голос мужа.

Он всё-таки вернулся.


Как потом выяснилось, услышав мой сдавленный крик, муж выбил дверь, сорвав цепочку, и нашел меня на полу у компьютера. Оказалось, что тот сгорел, свет вырубило, а меня ударило током.

Не сильно.

Не насмерть.

К тому моменту, как я более-менее пришла в себя, в доме уже было светло.

Первым делом проверила, есть ли у меня доступ в Интернет. Ноутбук почему-то «поймал» кучу вирусов и не включался вовсе. Как умер, хотя и не работал в момент появления Тени. Телефон не подключался к сети – хоть убейся. Я была рада этому. Но не верила, снова и снова тыкала в телефон, стучала по клавиатуре ноута, а компьютер… этот умер вообще.

А когда окончательно поняла, что в Интернет не выйти – разревелась на плече у мужа. Да такой истерикой зашлась, что он вызвал «Скорую». Тем более, что истерика случилась у меня уже вторая – первая была, когда он ворвался и откачал меня – я билась на полу, кричала и ничего не соображала.

Я, как и дочка, попала в больницу. Тоже с нервным истощением. К счастью, ноут починить не удалось – всё пропало, всё утеряно, все файлы, пароли…

Он так и завис в мастерской, говорили, что, может, появятся какие детали – позже… Подробности меня не интересовали.

От нового я отказалась. Выздоравливала без доступа к Сети.


Я долго молчала. Просто – молчала, не хотела ни с кем разговаривать. Лежала, отвернувшись лицом к больничной стене, даже когда приходили дочка и муж, просто слушала их – но не говорила ничего. Думала о том, с кем же, всё-таки, мне удалось повстречаться. И кто скрывался за звучным именем книжного героя «Теодор-Христиан», а попросту – Тень.

Когда вышла из больницы, оказалось, что у меня совершенно седые волосы – надо же, а до этого дня и прядки белой не было – и не красилась никогда…

Когда вернулась домой, первым делом посмотрела в зеркало в прихожей – тени за спиной нет. А потом, когда вечером вернулась дочка, попросила у неё прощения.


Теперь я смотрелась в каждое зеркало. И каждый раз боялась увидеть позади тёмный сгусток. Ощутить на шее ледяные пальцы. И долгое время ужасно боялась оставаться одна. Иногда мне – особенно по ночам – слышалось шевеление в темноте и шепот «девочка моя, моя». Тогда я, скуля, как больная собака, прижималась к мужу. А он не отталкивал.

Наверное, не зря нам завидовали и считали, что крепче семьи нет.


А Тень… она ведь есть у каждого.

Правда, ну, правда же, у каждого есть тёмная сторона. И я почти со своей встретилась. И, знаете, лучше с ней не пересекаться. Не каждому повезет, как мне. Что могло быть дальше – мне и думать страшно. Что я могла бы натворить под влиянием тёмной силы?.. Каких бед? И, главное, кому причинить зло.

Говорят, в каждом человеке живет два волка. Белый и чёрный. Злой и добрый. Это я тоже вычитала где-то в Интернете – порой он приносит нужные вещи. За точность цитаты не поручусь, но смысл в том, что побеждает тот волк, которого вы кормите. Будете кормить свою злую часть – потеряете и душу, и всё, что есть. Во зло окунётесь, сами злом станете. Съест вас злой волк. Станете радовать свою светлую часть, кормить белого волка – будет светло. Вам. И всем вокруг.


После этого случая я поняла, что там, где светлее – моё место. И в прямом смысле, и в переносном. Навсегда. Даже на улицу вечером опасаюсь выходить. Одна. Мало ли?

А Тень… Чёрт… с ней. Нет. Даже думать не хочу, такие слова произносить не хочу – даже мысленно. Она просто тень. И я больше её не боюсь. Опасаюсь, но не боюсь. У меня осталась моя душа, и я вольна делать выбор. И я его сделала.

Человек сильнее любой тени – именно потому что у него есть душа.

Правда.

Сохранить


Чай давно остыл.

Ника сидела на диване с чашкой в руках и думала, думала…

Одна. Одна в новогоднюю ночь. Впрочем, сама виновата. Ни к друзьям, ни к родственникам идти не хотелось. Просто не хотелось веселиться. Шампанское решила не открывать, хотя время неумолимо близилось к полуночи.

«Милый, хороший мой, как мне тебя не хватает…»

Ника постаралась прогнать грустные мысли. Она усилием воли погрузилась в ощущение счастья, которое старательно взращивала в себе последнее время. Особенно когда накатывала печаль и становилось одиноко.

В уголках губ появилась улыбка – девушка опустила голову, тёмные волосы упали на лицо, почти окунулись в чашку, но она не обратила внимания. Воспоминания помогали пережить искусственно созданное ею же самой одиночество.

Она давно заметила, что порой накатывало престранное чувство, словно в груди, кроме того, чему там положено быть, есть что-то ещё. Проявившаяся не так давно особенность сначала пугала, а потом Ника поняла, что сильнее всего чудо ощущается, если полностью погрузиться в воспоминания – о нём. О его глазах и тёплых губах, о его прикосновениях и нежных, но таких сильных объятиях.

И сейчас Нике казалось, что там, в сердце… нет, не там.

В груди, посередине – на несколько сантиметров выше места, где сходятся рёбра, внутри, под костями грудной клетки, горит маленький огонёк. Не совсем огонёк, не обжигает… будто тепло, или неяркий свет. Если позволить ему выбраться наружу, сможет осветить весь город в самую тёмную ночь.

Его можно ощутить, если положить руку на грудь. Ладошке становится так приятно! В неё отдается стук сердца, но волшебное тепло – тепло там, в груди, – реально.

И почему-то становится легче.


Ника точно знала, что тот, кого отчаянно желает видеть, не сможет прийти сегодня, и ночь опять придётся провести одной. Ну и пусть. Он вернётся. Вернётся, когда сможет. Она будет ждать.

Звонок во входную дверь прервал размышления.

Она встала, поставила чашку на стол и пошла выяснять, кого принесло так неожиданно.

Не успела посмотреть в глазок, как дверь распахнулась. Двое мужчин в тёмных одеждах ворвались в квартиру, в мгновенье ока схватили, скрутили руки, зажали рот – Ника и пикнуть не успела.

Ещё двое стояли за дверью.

Боль и ужас пульсировали в голове, ослепляя. Страшно, так страшно ещё не было никогда! То, что происходило, несправедливо, неправильно! Нереально!

И оно ломало всё, на чем держался мир Ники.

Она сопротивлялась, но сдавленного мычания не слышал никто – за запертыми дверями квартир звучали мелодии новогоднего концерта.

Девушка вырывалась как безумная. Ей казалось, что слышит хруст собственных костей, выкручиваясь из капкана держащих рук. Изгибалась, выворачивалась, неистово билась, пытаясь освободиться. «Кто», «почему», «за что» и «помогите» слились в напуганном сознании в первобытное «а-а-а». Но и этот звук издавала с трудом – получалось надломленное зажатое «м-м-м».

Похитители выволокли Нику из подъезда босиком и в одном платье. Обожгло холодом.

На улице пустынно. Никого. Это могло удивить – если было бы кому удивляться.

Ника не удивлялась. Только последняя надежда на спасение померкла. Дикий ужас, который затапливал сознание, вопреки ожиданиям, не парализовал, а придавал сил. Она отчаянно продолжала вырываться, но её молча запихали на заднее сиденье машины. Просто и безразлично, как куль с мукой, не обращая внимания на яростное сопротивление.


Пять минут до полуночи. Пять минут до Нового года. Все сидели за праздничными столами, провожали уходящий год в ожидании момента, когда можно снова – в который раз! – поднять бокалы и поздравить друг друга с годом наступившим. Потом выйти на улицу и запустить в чернеющее небо фейерверк.

Никому не было дела до выезжающей из двора многоэтажного дома машины. Машины, которая чуть не сбила молодого человека с пакетом в одной руке и с бутылкой шампанского в другой, вбегающего именно в этот самый двор. Парень чертыхнулся, но не остановился. Он очень хотел успеть.

Через несколько минут молодой человек, не пользуясь лифтом, птицей взлетел на третий этаж и замер, увидев распахнутую дверь.

– Ника! – его охватило нехорошее предчувствие. Змейкой скользнуло по позвоночнику, ледяными обручами сжало грудь, а из лёгких будто убрали часть воздуха. Трудно дышать.

Он выронил пакет, бутылка покатилась, но толстое стекло не разбилось – выдержало. Молодой человек бросился в квартиру.

– Ника! Ника, ты где? – он пронёсся по комнатам. Никого не обнаружив, выхватил мобильник, и, тыкая в сенсорный экран, едва попадая по нужным кнопкам, позвонил в полицию.

– Алло! Человека похитили! Когда? Да только что! Не могла она уйти…

Не могла она уйти и оставить открытой дверь.

Куртка Ники одиноко висела на вешалке в прихожей.


***


Широко открытыми глазами, неестественно огромными на побелевшем от страха лице, Ника смотрела на похитителей. Ей показалось, что огонёк в груди испуганно трепещет – как живой.

Никаких эмоций не выражалось на лицах. Кожа без единой морщинки туго обтягивала черепа, глаза были безжизненными, дыхание – хриплым и тяжёлым. Ника брыкалась, пока окончательно не выбилась из сил – держали крепко, руки точно из железа. Сопротивляться бесполезно! Девушка замерла.

Не было произнесено ни слова, ни один мускул не дрогнул на гладком, как мяч, лице, когда Ника, изловчившись, изо всех сил укусила зажимающую рот руку. Не отреагировал. Никак. Просто крепче придавил. Девушка задохнулась, опасаясь, что похититель сейчас сломает ей шею.

Она замычала, из глаз наконец-то покатились слёзы.

Нет. Она не плакала. Слёзы просто текли и обжигали щёки.

Машина выехала за город и вскоре остановилась.

Так же молча двое выволокли Нику и потащили в лес. Ещё двое шли следом. Автомобиль на обочине растворился в воздухе.

От бесполезного сопротивления и леденящего ужаса Ника в конце концов потеряла сознание. Со стороны могло показаться, что сооружение, к которому направлялась группа, напоминает огромный перевёрнутый вверх дном алюминиевый таз, выше обода украшенный прямо-таки гирляндой по-новогоднему горящих окон.

В «тазу» появилось отверстие, и Нику отпустили. Бесчувственная девушка поднялась в воздух и поплыла следом за похитителями, как воздушный шарик на ниточке.

Ника понемногу приходила в себя. Девушка чувствовала движение, казалось, что она плывёт в мутном, вязком тумане, в голове работали отбойные молотки – стучала кровь. Открывать глаза не хотелось, да она и не могла – веки были тяжёлыми, каменными. До замутнённого сознания доносились странные, непривычные звуки. Она при всем желании не смогла бы понять, о чем говорили инопланетяне.

Но тема заслуживала внимания. Жаль только, что самой девушке это не сулило ничего хорошего.


– Никто не видел?

– Нет, не сработала защита. То, что нам нужно, важнее поселения. Но проблем не надо. Всё выглядело, как банальное похищение. Если заметили, вряд ли свяжут с нами. Будут искать машину с реальными похитителями. Всё тихо.

– А если не она?

– Никаких проблем. Избавимся от тела. Но это она. Мы уверены. Свет был слишком сильным, привел прямиком к ней. Слишком ярок. Найти легко. Световой столб над жилищем бил высоко в небо – это люди неразумны и не видят. Не понимают, каким сокровищем владеют.

– Тем лучше для нас.

– Тем лучше.

– Если это она, мы, наконец, доставим товар на Зарó.

– И вновь Зарó обретёт могущество. Наша раса станет первейшей – как прежде.

– Уверены, что она?

– Несомненно.

Полубесчувственная Ника опустилась на некое подобие стола. Безвольное тело опутали ремни и намертво пристегнули к поверхности. Яркий свет бил в глаза, проникал сквозь сомкнутые веки, и, отдавая красным, горел внутри головы. Под веками плясали алые всполохи, причиняя острую боль.

Девушка не видела, как одежда похитителей медленно растворялась, впитываясь в тела. Тела же удлинились, побледнели и превратились в вытянутые фигуры гуманоидов с безобразными лицами. Тонкие руки с непомерно длинными пальцами потянулись к Нике, и она, очнувшись, распахнула глаза.

Ника кричала, словно её резали, а свет, тот, который находился в ней, повыше солнечного сплетения, пульсировал, как живой, метался зверьком в клетке, требуя выпустить. Она хотела прикрыть грудь руками, но путы держали крепко.

Девушка забилась на столе. Так, наверное, чувствует себя ягненок на жертвенном камне. Страшно. Очень страшно! Еще ужаснее от того, что ты бессильна.

Гуманоиды стояли вокруг. Стояли молча и смотрели тёмными пуговицами глаз, в которых напрочь отсутствовали белки, и тем кошмарнее выглядели почти неживые лица.

Одно из страшилищ приблизилось к девушке и дотронулось до груди. Ника испустила такой вопль, что, будь существа людьми, зажали бы руками уши, но эти не отреагировали никак. Абсолютно.

Через мгновенье вопль перешёл в визг, в вой, захлебнулся. Превратился в хрип, когда костлявые пальцы инопланетянина погрузились в грудную клетку девушки, минуя ткань одежды, кожу и кости.

Ника хрипела и билась в агонии, на губах выступила кровавая пена. Из-под конечности инопланетянина, ввинчивающейся в изуродованную грудь, сочилась кровь, растекаясь по платью страшным бордовым пятном.

Глаза закатились, тело девушки еще несколько раз дернулось. Инопланетянин, глубоко погрузив пальцы в тело Ники, что-то оттуда выхватил.

В окровавленной четырёхпалой конечности было зажато нечто. Через сомкнутые пальцы пробивался яркий свет.

– Оно, – кивнул один из пришельцев.

Инопланетяне зашевелились. Движение было единственным, что выдавало подобие эмоций. В данном случае это могло обозначать высшую степень ликования.

– Оно, – произнес тот, который держал свет в руке.

Из разодранной груди Ники текла кровь, но никто не обращал внимания. Глаза гуманоидов были обращены к огоньку, который началпульсировать.

– Оно, – повторил пришелец. В голосе было нечто, отдаленно напоминающее благоговение. – Земляне не понимают, какой силой владеют. Мы всё-таки не ошиблись.

– Есть ещё люди такой силы?

Приборы, которые находились в помещении, ожили, послышался писк и треск.

Один из гуманоидов неожиданно прытко подскочил к приборам.

– Зафиксировано. Есть. Не близко. Эта, – он указал длинным пальцем на девушку, – на данный момент сильнее и ярче всех. Но теперь улавливаются и другие. Теперь улавливаются. Оно притягивает.

Свет в руке инопланетянина разгорался и пульсировал сильнее. Казалось, гуманоид еле удерживает маленький огонёк. Дрожь передалась на руку, на тело, и вот уже он вибрировал сам. Свет стал ярче, он затапливал, заливал и наполнял пространство всепроникающей белизной.

– Опускай в приёмник! – происходящее пробило броню спокойствия гуманоидов, заставив их выказать нечто, похожее на испуг.

Державший свет не успел сделать и шага, ослепительная вспышка накрыла помещение. Инопланетяне дико завыли – издали хоровой вопль, которому позавидовали бы любые пожарные сирены планеты Земля. Тарелка затряслась в безумном танце, индикаторы приборов зашкалило, а из конечности гуманоида, всё еще сжимавшего нечто в кулаке, полыхнуло пламя и рассыпалось искрами. Раздался взрыв.


***


– Почти опоздали. Молодец, девочка. Справилась сама. Почти справилась. Чуть бы пораньше… Эх, ну чуть-чуть же…

Двое мужчин неприметного вида склонились над распростертым на земле телом Ники. В голосе говорившего проскользнуло нечто, похожее на уважение.

– Эх ты, Второй, чуть первое же задание не завалил! – снова произнес который постарше. – Приспичило тебе испытывать колбу времени. Говорил же – не работает! Неисправна!

– Колба – нет. А часы вполне себе, – вяло оправдывался Второй. – Хватит уже!

– Ладно. За дело.

Пространство в радиусе метров тридцати заливал неяркий мерцающий свет. Обугленные деревья и выжженная трава – вот и всё, что говорило о произошедшем взрыве.

Неподалёку от тела Ники парил в воздухе и мягко светился маленький шарик – не больше двух сантиметров в диаметре.

Второй шагнул к шарику и протянул руку.

– Стоять! – рявкнул Первый. Он бросился ко Второму, оттолкнул и тут же дал подзатыльник – совсем по-человечески. – Будь внимательнее, стажёр! Куда голыми руками? Хочешь, чтоб и тебя развеяло?!

Младший виновато и с благодарностью посмотрел на главного, потёр голову:

– Виноват, ага. Система почти на краю Галактики, чудо, что в ней ещё сохранилась любовь. Может, именно потому, что на отшибе… Но земляне такие… неразумные, что ли?

– Поумнеют. Они мало контактировали с другими. Мало знают. Наше дело – сохранить всё как есть и не допустить сюда охотников. Любовь – ценнейший товар.

– И самое страшное оружие, – заученно добавил стажёр.

– Ага. Молодец. Видал, какая сила? У простой землянки-то! Представляешь, если собрать несколько таких вместе? Я бы хотел на это взглянуть. Хоть одним глазком!

– Так мы же опоздали.

– Что делать. Бывает. Погибла, – преувеличенно безразлично пожал плечами Первый, но в голосе звучала жалость. – Но эти не вывезли бы её с Земли.

– Её? – кивнул Второй на Нику.

– Дурак, – в сердцах бросил Первый, – землянка им зачем? Её.

И указал на светящийся шарик.

– Виданное ли дело – любовь в руках удержать! Давай, забирай и возвращаемся.

– Ты говоришь почти как землянин, – покачал головой Второй.

– Не первое задание. Бывали командировки и длительные. Поневоле наберёшься – надо же приспосабливаться, не выделяться.

– Слушай, а давай…

Первый посмотрел на Второго с изумлением.

– Хочешь вылететь?..

– Нет, не хочу. Но ты же не расскажешь?

– С чего ты так решил?

– Я вижу, тебе её жаль.

– И что? Всех жалеть – даже нашей жизни не хватит.

– Но эту…

– Нет. Забирай, и всё.

Стажёр молча стоял и смотрел на тело девушки.

– Мы могли бы её спасти. Часы работают.

– Тогда мы не доставим это, – Первый указал пальцем на шарик.

– Цель – не доставить. Цель – сохранить.

– Научил на свою голову! Что с тобой делать?

Первый снова хотел дать Второму подзатыльник, но тот отскочил в сторону. Первый даже покачнулся, стараясь удержаться на ногах, и посмотрел на Второго с внезапным уважением.

– Так что? – настаивал младший.

– Ла-а-адно, – нарочито нехотя протянул Первый, пытаясь скрыть улыбку: – Попробуем спасти.

– Память оставим?

– Ну ты совсем! Конечно, сотрём. Если выживет, – он внимательно посмотрел на девушку. – Думаю, должна. Сильная.

– На вид не скажешь, – произнёс Второй.

– Чаще всего так и бывает – оболочка хрупкая, а сила внутри неимоверная. Что стоишь?! Время уходит!

Первый поднял Нику и зафиксировал в воздухе в метре над землей.

Помощник открыл саквояж, внутри которого оказался механизм, похожий на старый земной проигрыватель для виниловых пластинок, только без звукоснимателя. Нажал кнопку – диск завертелся, и свет, который застилал всё вокруг, стал сжиматься, притягиваясь к маленькому светящемуся шарику, пока не влился в него весь. Шарик медленно поплыл и застыл над центром вращающегося диска «проигрывателя».

– Аккуратно! Руками не бери! Куда голыми руками?! Вот же! Не хватало тебя потерять на пробном задании! Послал Межгалактический Совет напарничка!

Стажер вытянул ладонь вперед, и она ощетинилась блестящими чешуйками. Когда рука полностью оказалась в перчатке, осторожно, с трепетом подхватил шарик на ладонь.

– Гляди-ка, лёгкая совсем. Невесомая. И в этом сила? – он недоверчиво уставился на светящееся чудо, легонько перекатывая его на ладони.

– Хочешь проверить? Сними перчатку, – усмехнулся тот, постарше.

– А правда! Может, я влюбиться хочу! – блеснул улыбкой Второй.

– Ещё слово, и твоё первое задание станет последним! – в голосе старшего послышались жёсткие нотки. Он добавил, вроде и с насмешкой, но не сумел скрыть сквозившей в голосе тоски: – Слышь, не балуй! Много вас таких, молодых да рьяных. Любовь им подавай. Курсы сначала по спецподготовке пройдите, как любить правильно…

Стажёр зыркнул на Первого и решил не усугублять. Интересный он, Первый. Но неохота в душу лезть. Тем более на первом задании. Может, когда-нибудь.

Первый медленно, но с видимым усилием проводил руками над телом Ники. Кровь с одежды девушки исчезала.

– Давай! Что стоишь?! Пора!

Помощник простёр руку над открытой раной и аккуратно отпустил шарик.

Шарик медленно опустился в грудь девушки, рана начала затягиваться на глазах. Первый продолжал работу. Кожа Ники больше не была безжизненно-серой, на бескровных щеках появился румянец.

– Уф, удалось, – старший совсем по-земному вытер лоб. И робко улыбнулся.

Ника выглядела абсолютно нормально. Казалось, девушка просто спит, спокойно и безмятежно. Внезапно она улыбнулась. Это выглядело так нежно и трогательно!

– Во даёт! – восхитился Второй, но, заметив, с каким выражением смотрит на неё Первый, быстро добавил: – Домой?

– Да. Отправим её домой.

– Время?

– Тридцать первое декабря, двадцать три часа тридцать минут. Возьмём с запасом. Надо успеть перехватить охотников. Двадцать-двадцать пять земных минут роли не сыграют.

– Хорошо. Готовлю. А эти…

– Перехватим группу в прошлом. А там, – Старший показал пальцем в сияющее звёздами небо, – уже в курсе, что десант потеряли. Ушли они, ну и ладно. Главное, что с пустыми руками.


Если бы кто-нибудь в новогоднюю ночь забрел далеко в лес, например, за ёлочкой, то внезапно мог наткнуться на абсолютно обугленную местность, висящую в воздухе улыбающуюся спящую девушку и двоих обыкновенных мужчин, один из которых закрывал старенький чемоданчик, а второй вручную сосредоточенно переводил назад стрелки на старых-престарых настольных механических часах производства этак начала двадцатого века.


***


…Девушка потянулась за пледом, укрыла босые ноги. И снова замерла, склонившись над чашкой. Но не пила, не хотела. Просто не хотела ничего.

Застыв, едва дыша, Ника возвращалась в то немыслимое ощущение, которого, как ей раньше казалось, просто не могло быть! Пережить ещё раз и ещё – мысленно. До мурашек, до стона, до улыбки, которую не сдержать. Постараться принять.

Бывает такое? Бывает. Бывает!..

Просто счастье порой слишком острое, чтобы поверить в него сразу. К нему надо вернуться снова и снова, прочувствовать. Понять, что оно твоё и никуда не денется. И, когда это осознаешь, мир становится тоненьким, звенящим как колокольчики полевые, наивным и чистым, как в детстве. Как паутинка летним утром – прозрачным и невесомым. Только росинки на ней слёзками радости.

И ты сама такая же. Лёгкая и воздушная.

Ещё немного, и, наверное, можно взлететь в небо.

Тепло внутри. Это тепло можно ощутить, если положить руку на грудь. Ладошкой чувствуешь. В неё отдаётся стук сердца и что-то ещё – невозможное, но такое горячее.

И хочется смеяться. И плакать одновременно.

Ника знала, что он не придёт сегодня, и ночь придётся провести одной. Новогоднюю ночь…

Ну и пусть… пусть! Он вернётся. Вернётся, когда сможет. Она будет ждать.

Девушка почувствовала странное волнение. Похоже на предчувствие? Что это? Только если…

В груди стало жарко и тесно. Ника подхватилась, резко поставила чашку – чуть не разбив, и бросилась ко входной двери. Повинуясь внезапному порыву, распахнула, не дожидаясь звонка, и замерла, увидев, как он – он! – взлетает по лестнице.

Ника «отмерла» и почти со стоном повисла на шее у молодого человека, который тут же обнял её в ответ.

Он выронил пакет, бутылка шампанского упала и покатилась – но толстое стекло не разбилось. Выдержало.

– Ника, хорошая моя, – невнятно бормотал он, целуя девушку: – Вот, вырвался. Получилось. Приехал.

– Приехал, приехал, – сбивчиво повторяла Ника, продолжая висеть на молодом человеке. – Ты же… я не ждала… милый, хороший мой…

Столь «аморальное» поведение вряд ли одобрили бы соседи напротив – две чопорные незамужние дамы преклонных лет, сёстры. Ника не раз получала от них выговор за несдержанность. Сегодня делать замечания было некому – все сидели по квартирам. За крепко запертыми дверями надрывались певцы, исполняющие номера новогоднего концерта.

В какой-то момент Ника почувствовала, что в груди, где-то посередине, стало горячо и сильно заныло. Но руки любимого прижали крепче, и отпустило. Часы пробили полночь.

Наступил Новый год.


За несколько кварталов от дома, где жила Ника.

Чёрная иномарка резко затормозила, когда наперерез выскочила старенькая «Лада».

Неприметного вида мужчины мигом оказались возле чёрной машины, выволокли из неё четверых в тёмных костюмах.

– Именем межгалактического закона вы арестованы за нарушение неприкосновенности любви на планете Земля, – негромко произнес кто-то.

На запястьях защёлкнулись вполне земные наручники.

Проезжающие мимо машины не останавливались. Те, кто был в дороге, спешили оказаться дома пусть даже и после полуночи, никому не было дела до каких-то там разборок. Возможно, они бы изменили мнение по поводу происходящего, узнав, что на их глазах сейчас арестовали самых настоящих космических пиратов.


…Окутанная голубым свечением Земля, единственная планета в Галактике, на которой существовала любовь, планета, обитатели которой ничего не знали о своей уникальности, мирно продолжала движение по Млечному Пути.

Легенда о городском ангеле


– Ты кто?

– Я – ангел.

– Ангелов не бывает, – я отрицательно покачала головой. Странный какой-то.

– Но я же есть! Вот, смотри.

Он сказал «смотри», но протянул мне руку. Ладонью вверх.

Я пренебрежительно хмыкнула – крыльев-то за спиной нету! Тоже мне, серафим выискался.

– Возьми меня за руку, не бойся.


Бояться? Мне – бояться? Я уже давно ничего не боюсь…

Снова захотелось плакать. Проглотив внезапно появившийся в горле комок, подумала, что у этого человека удивительный взгляд. Эх… Молодой же совсем парень. Чуть растрепанные длинные темные волосы. Невысокий, красивый. Красивый! Одет прилично. Что, такому больше познакомиться негде? И – не с кем?

Я постаралась оторвать взгляд… глупо как – оторвать взгляд… от его лица. Не смотреть. Не смотреть в глаза. Не разговаривать. Никогда не разговаривать с незнакомцами! Хватило одного раза… Тем более, в подворотне.

Вернее, не в подворотне, конечно, а во дворе какого-то дома, куда я свернула, чтобы покурить. Покурить… Во сказанула. Одна сигарета, вторая… третья… пока тошнить не начнет.


И тут появился он.

Поначалу показалось, что у меня попросту поехала крыша – стою и сквозь пелену злых слез смотрю на приближающуюся ко мне фигуру, светлую, чуть блестящую – что-то сверкает над головой мужчины, да и вокруг тела, повторяя линию плеч, рук, тянется сияние. Звездно-рассыпчатое, словно Млечный Путь струится и растворяется в сгущающихся сумерках маленькими гаснущими искорками. Белыми.

Бред, галлюцинация. Он – мой бред! Или, может, маньяк? Рановато для маньяка.

Я горько усмехнулась. Как в том анекдоте – не с моим счастьем. Хотя нет. Не стоит второй раз искушать судьбу. Весна, вечер. Хотя… никого нет вокруг, только я – и он. Впрочем, все равно.

Снова затянулась, глядя на молодого человека. А в его глазах, даже на расстоянии – тепло. Может, так смотрит удав на кролика?.. Но мне почему-то становится легче. Хочется бросить сигарету, но я усилием воли, нет, собственного идиотизма, делаю еще одну глубокую затяжку. В надвигающейся темноте тлеющий кончик сигареты кажется красноватым глазом некого невидимого чудовища.

В этот момент голова начала кружиться, и я почувствовала, что сознание уплывает куда-то… и когда мир вокруг начал меркнуть, успела увидеть близко-близко его глаза – карие, с искорками на радужке – словно со звездными вкраплениями. Такие добрые, как будто все понимание мира сосредоточилось именно в них. А за спиной молодого человека я успела разглядеть нечто белое, словно ветер наполнил его плащ своим дуновением, и тот сбился в подобие крыльев.

Морок исчез, в голове посветлело. Когда парень подошел поближе, никаких крыльев, конечно, не было.


Так я познакомилась с ним, с моим ангелом. Посреди пустого и безразличного города. Впрочем… город всегда был таким. Ему никогда не было дела до меня. Ни тогда, когда я лежала в больнице, пытаясь осознать то, что случилось. Ни тогда, когда я напивалась до беспамятства, переживая глубочайшую депрессию и потерю того, кто был мне дороже целого мира, но который не верил, что я ни в чем не виновата. Но я же была не виновата! Такое могло произойти с любой, с любой! Но почему-то случилось именно со мной.

Городу не было дела до меня – ни тогда, когда я снова лежала в больнице, решившись на выскабливание. Этот ребенок не должен был появиться на свет. Это дитя не было желанным. Это существо вообще не должно было зародиться в моем теле – дети плод любви, не насилия…

Городу не было до меня дела. Я мучилась, физически ощущая осуждение медперсонала – ах, ну и что, сколько таких, как вы, рожают, и ничего! Ничего… но я – я не хочу… я ненавижу его – это еще ничего не смыслящее существо, но уже умудрившееся разрушить мою жизнь. Так – не хочу.

Никто не видел, как я плакала по ночам. Никому не было до меня дела. Даже тогда, когда я, стоя на крыше девятиэтажки, вырвавшись из внезапно ставшей такой душной и тесной квартирки, чувствовала дичайшую пустоту внутри – боги, я же хотела детей! Троих! Но – от него… теперь ни его, ни детей… у меня никогда не будет детей… Почему я не родила того?.. Не могла… ненавидела… себя – ненавидела… может, ребенок был и не виноват?..

Поздно.

Я стояла на самом краю, и голова кружилась – но не могла сделать шаг. Вопреки всему я, оказывается, все еще хотела жить. Что-то меня удерживало – здесь, в этом мире. Хотя, казалось, не могло удержать уже ничего. Я больше не верила ни в ангелов, ни в дьяволов – ни во что и ни в кого… Не верила ни в любовь, ни в счастье, ни в сказки. Впрочем, в сказки можно было верить – только в жизни у них, знаете ли, не бывает счастливых финалов.

А потом я очнулась метрах в пяти от края.


…Точно помню, помню нежные руки и – провал. И я очнулась в безопасности, а на душе почему-то было легче. Помнила, меня окутало чем-то теплым, невесомым. Почему-то больше всего в память врезался образ лебединого крыла.

И я рыдала. Рыдала, словно у меня кто-то умер. А впрочем, на тот момент умерла я сама – умерла и возродилась. Странно, эта новая «я» отчаянно хотела жить! Вопреки сломанной судьбе, потерянной, предавшей, растоптавшей меня любви – о, если б он просто ушел к другой! Все было бы проще. Но… Он ушел – от меня. Такая не нужна…

Но это было уже не важно.

На тот момент я потеряла работу. Не было семьи… они далеко, а я не вернусь. Туда – не хочу… так – не хочу, раздавленной, униженной – не хочу… дурочка же, скажут. Уехала покорять большой город… вот они, огни большого города.

Прямо передо мной. Внизу и вокруг, сколько глаз хватит.

На город опускалась ночь. Она была бархатной, обволакивающей. А я все сидела на крыше, подтянув коленки к груди, спрятав в ладонях лицо, и рыдала так, что, казалось, в организме вот-вот случится обезвоживание. Не думала, что слез может быть столько.

Но они закончились. И, шатаясь, я поднялась и пошла вниз.

По лестнице. Нет, вру. Я еще раз подошла к краю – посмотрела туда, в черную глубину, куда еще совсем недавно вроде как хотела сигануть… даже наклонилась немного.

Странно. Я ведь прежде боялась высоты. Сейчас смотрела и понимала, что больше страха нет. Кажется, я не боюсь уже ничего.


С того момента все изменилось.

Я выжила. И еще. Стала совсем другой.

Куда-то исчезала милая девочка с нежным и открытым взглядом, куда-то пропала наивная глупышка, уступив место язвительной нахалке с выжженным сердцем. Избито? Ну и пусть. Я пожимала плечами и шла своей дорогой. Нет, не по трупам. Но по головам – точно. Чем ниже я опускалась в принципах, тем лучше становилась моя жизнь.

Тогда, на следующий день после памятного вечера на крыше, на последние деньги я купила новое платье, туфли на высоченных каблуках и сделала прическу. Макияж мне тоже сделали в салоне. А ночью… ночью я впервые продала себя.

Он обвинил меня в том, что я шлюха – что ж, надо было оправдать его слова.

Мне просто нужны были деньги. Да, я рисковала. Но тот, кто оказался со мной, на счастье не был маньяком или насильником… Или… или меня просто кто-то хранил.

Этой ночью, ложась в чужую постель, я боролась с омерзением, мое тело протестовало! Так нельзя! Но это даже сыграло мне на руку. Мужчина остался доволен. Он хотел встретиться со мной снова, но нет. Не для этого я отдала себя сегодня. Просто хотела расстаться с той, кем была когда-то. Незнакомый мужчина обладал мной, был внутри меня… Отвратительно. Но таким образом я вытравила из своего тела остатки нежности, веры в добро и чудо.

Грязь, мерзость и похоть. Кругом грязь и похоть. Мужчины заправляют всем, мужчины используют женщин, а потом выбрасывают. За ненужностью. Как вещь. Как грязную тряпку, которую не имеет смысла стирать. Проще взять новую. В истинности этих избитых слов я убедилась, как никто.

Я не хотела быть тряпкой. Хотела жить – зло, отчаянно, и командовать если не этим миром, то по крайней мере собой. И больше никому не подчиняться. Больше не существовать ради кого-то. Просто жить. И тогда, той ужасной ночью, слыша над собой тяжелое дыхание мужчины, чувствовала странное удовлетворение. Поняла, что тело – инструмент. Больше у меня ничего нет. Доброта и нежность… они никому не нужны. Значит, спрячем их, сложим в шкатулку, закроем на замок – пусть полежат до лучших времен. Кто знает, как повернется. Хотя… нет, лучше выбросить все это с моста в реку. Вместе с ключом. Образно, конечно.

Чуть позже, с помощью мужчин, я получила работу. Продвинулась по служебной лестнице. Нет, сыграли роль не только хорошая фигура и красивые глаза. Я все-таки оказалась неплохим специалистом. Ну и что, что мне приходилось раздвигать ноги – я же научилась делать это профессионально, отбросив сомнения и забыв, что такое стеснительность. Продвигаться и раздвигать – слова, близкие по значению и по смыслу. Одно подразумевает другое. Ах, кого-то из-за меня уволили? Мне плевать. Никто никогда не жалел меня – почему я должна это делать?

И не жалела. Говорили, что я зла. Что жесткая и у меня нет сердца. Ну конечно, нет. Откуда ж ему взяться-то? А когда я смогла обходиться без мужской поддержки, то стала только своей. И больше ничьей.

Все-таки меня кто-то хранил. Иначе бы ничего не получилось.


А потом, однажды, я услышала наивную сказку про… нет же, ерунда какая.

В общем, говорят, в городах существуют свои ангелы. Они не такие, как небесные, – у этих другие обязанности. Вернее, другие методы. Городские спасают тех, кто отчаялся, тех, кто разуверился в Ангеле-хранителе. Ведь если человек больше не верит в своего ангела, тот не может ничем помочь. Нет, ангел старается, старается как может, у него так много сил! Но когда человек теряет веру, понемногу ангел слабеет и становится беспомощным.

И тогда приходит время городских ангелов – они не такие нежные. Сильнее. Они многое видели, их сердца и души закалены. Городских хранителей можно встретить где угодно: в баре и в подворотне, в офисе, на вокзале, в магазине, да и просто столкнуться на улице.

Они так похожи на людей. И скрывают крылья, чтоб ничем не отличаться от нас. А как же иначе – попробуй, выйди так на улицу – мигом к психиатрам попадешь. А там поди докажи, что ты – ангел… поместят в одну палату с Наполеоном да еще с кем, а крылья ампутируют. Чушь – крылья! Если есть овцы с двумя головами, почему б не быть человеку с отростками на спине…

А отрезанные крылья больше не вырастают – не ящерицы же, ангелы. Не ящерицы…

Ангел же хранитель, освобождаясь от невыполненных обязательств, выздоравливает, набирается сил и прилепляется к другому человеку. К тому, кто еще в состоянии верить.

Городской ангел сопровождает человека, отводит беду, дает надежду… Порой он невидим. Порой – показывается. Но если человек оставит и этого ангела, третьего шанса уже не будет.

Я не верила в эти сказки. До тех пор, пока…


– Ты кто?

– Я – ангел.

– Ангелов не бывает, – я отрицательно покачала головой. Странный какой-то.

– Но я же есть! Вот, смотри.

Он сказал «смотри», но протянул мне руку. Ладонью вверх.

И в этот момент за спиной молодого человека раскрылись два огромных, похожих на лебединые, крыла.


Я вдруг протянула руку, коснулась его. Теплый… живой… правда, не галлюцинация. Неверяще моргнула. Почему у него за спиной крылья?!

В голове мелькнула шальная мысль о том, какую выгоду можно извлечь из общения с ангелом. Усмехнулась. Не демон же. С тем, наверное, можно было бы договориться. А с этим? Этому душа не нужна. Интересно, что же ему надо?

– Пойдем отсюда. Тебе здесь не место.

– Тебе-то какое дело? – мне хотелось противоречить, язвить и… да, я злилась. В первую очередь на себя. Я привыкла никому не доверять! А сейчас мне отчаянно захотелось снова стать маленькой девочкой, которую бы согрели и приласкали. И рассказали красивую сказку, и дали надежду, и…

Верить. Очень хотелось верить – хотя бы во что-нибудь.

– Пойдем, – он потянул меня за руку прочь из двора.

Я чувствовала, что пойду за ним – я, пропади все пропадом, верю ему! Почему?! Столько лет мне никто не был нужен. Что это – встреча с Максом так взбудоражила?


…Макс.

Мы не виделись десять лет.

За это время я добилась многого – определенный статус, положение, приличная должность. Быть независимой – в этом, оказывается, есть свои плюсы. Правда, что-что, а постель была согрета исключительно тогда, когда я сама этого хотела. И в квартире у меня не было даже кота. Никого. Вот какой я стала теперь. И, вроде, была всем довольна.

Зато он умудрился оказаться именно таким, каким я когда-то мечтала его видеть. Рядом с собой мечтала видеть… Мы встретились сегодня. Нет, конечно, не на равных, его должность была серьезнее, но почему-то меня это не удивляло. Неправда все это, врут анекдоты про то, что, мол, со мной он стал бы президентом, а без меня работает на бензоколонке. Неправда. У него все было хорошо.

У него все эти годы все было хорошо.

Он не сильно изменился. Пожалуй, немного постарел – все же был старше меня. Но остался таким же привлекательным. Немного раздался в плечах и поясе, но… просто казался выше и солиднее. Представительный. Холеный. И… женат. И двое детей. Не трое, как хотела я. Двое – мальчик и девочка. Конечно, в наше время трое – это лишнее.

И вот сразу вспомнил меня. Узнал. Собственно, чему удивляться? Мы не сильно изменились. Десять лет – не такой большой срок.

Меня страшно подмывало спросить, как он жил. Но ответ был очевиден! Да счастливо он жил, совершенно счастливо!..

Не могла идти домой после работы, не могла. Бесцельно бродила по городу – городу, которому, как и прежде, не было до меня дела, и свернула в какой-то двор. Очень хотелось курить.

Ох, как же мне было плохо. Такое чувство, что я стою не возле подъезда, не возле многоэтажного дома, а с точностью наоборот – смотрю не в небо, вверх, а сверху – вниз. Как когда-то, десять лет назад.

Я вспомнила. Вспомнила отчаяние, которое преследовало меня тогда, и в то же время страстное желание выдержать, выстоять любой ценой и просто чувствовать себя живой. Выстояла. Выдержала. Живой… не уверена.

Оказалось, кто-то наглый и злобный достал со дна речки покрытую зеленью шкатулку и, провернув с диким скрипом замок, вынул мое мягкое сердце и воткнул обратно в грудь. Оно моментально пришлось к месту и забилось – доверчивое, глупое. Все, что было, оказалось бессмысленным. Вся сила моментально улетучилась. Как же я ненавижу его.

Его. Макса. Максима Николаевича.

Но ничего не изменить. Мы встретились. И теперь должны работать вместе.


…А вот он – ангел. Говорит, что ангел.

– Пойдем же.

Голос мягкий, нежный. Что ж ты делаешь, кем бы ты ни был! Мне так мерзко и так гадко, еще и ты!

Странно, но я не противилась и двинулась следом. Как зомби, как дурочка, ведомая странным человеком с крыльями за спиной. К тому моменту, как мы вышли на оживленную улицу, крылья непостижимым образом свернулись и спрятались под плащ.

Я смотрела на него во все глаза. Тошнота прошла, осталось странное чувство – любопытство и что-то еще. А он так и держал меня за руку, как маленькую девочку. Почему-то это казалось правильным.

– Виктория Владимировна!

Я остановилась как вкопанная. Как?! Откуда?! Внезапно захотелось съязвить, мол, такие люди и без охраны?

Да будь ты проклят!!!

Ненавижу.

С ним – двое детей. И жена. И я – с этим… с кем?

– Макс. Старый друг Вики, – он протянул руку для приветствия.

– Ан… – молодой человек замялся на секунду, – Андрей.

И свободно пожал протянутую ладонь

А в глазах Макса интерес и что? Ревность?! Я не слышала ни имен его детей, ни имени его жены. Она же пристально смотрела на меня – видимо, он уж слишком откровенно пожирал меня глазами. Я поглядела на своего спутника – его лицо выражало спокойствие и даже безмятежность. Красивый. Правда, красивый. Нигде не стыдно с таким показаться. И моложе Макса лет на… десять? Внезапно почувствовав что-то похожее на кураж, я взяла «ангела» под руку.

Улыбнулась, кивнула и, не придумав ничего лучше, сославшись на спешку и страшную занятость, увлекла молодого человека прочь.

Я была уверена, что Макс смотрел нам вслед.


До моего дома шли молча. Поднялись на восьмой этаж. Я открыла дверь, парень вошел следом, не спрашивая разрешения. Снял плащ, повесил на вешалку и направился в ванную – словно знал квартиру как свои пять пальцев. Я услышала звук льющейся воды – он что, душ решил принимать?! Нет, всего лишь руки мыл…

Прошла в спальню и ничком упала на кровать. Меня начало колотить. Было совершенно все равно, что в квартире у меня незнакомец. Куда девалась моя хваленая осмотрительность? Впрочем, сегодняшний день был полон сюрпризов. Одним больше, одним меньше…

Через какое-то время услышала шаги – он присел на краешек кровати, в руках держал бутылку водки и две рюмки. Споить меня решил? А, в общем, плевать.

Нет. Ошиблась. Когда же немного успокоилась, он молча вышел, и я услышала, как хлопнула входная дверь.


На следующий день Макс был необычайно любезен. Пожалуй, смотрел на меня с куда большим интересом, чем вчера. Я же старалась как можно меньше с ним контактировать.

А когда вернулась домой, у подъезда меня ждал Андрей.

И назавтра тоже.

Он приходил ко мне, варил мне кофе. Боже, как банально – он варил мне кофе… Иногда готовил ужин – я и забыла, что это такое, когда о тебе заботятся. Больше молчал. Но рядом с ним было невероятно тепло и спокойно. Словно все проблемы испарялись – и Макс в том числе. В конце концов я с удивлением обнаружила, что, когда Андрей рядом, про прежнюю любовь я не вспоминаю.

В какой-то момент я посмотрела на Макса другими глазами и вдруг поняла, что он не так хорош, как мне показалось в день нашей встречи. Я, в отличие от него, осталась стройной, а он… Оказывается, над ремнем явственно виднелся живот, который никого, ясное дело, не красит, просто расплывшуюся фигуру скрывал отлично скроенный костюм. Солидность, т.е. «ширина» в плечах оказалась не такой уж привлекательной рыхлостью. Глаза не блестели так, как у Андрея. Волосы не были такими непослушными и взъерошенными, а дотошность и правильность Максима Николаевича теперь выглядели редким занудством. Я не помнила его иным.

Наверное, Макс что-то почувствовал, потому что однажды к концу рабочего дня умудрился застать меня одну и пригласил поужинать. Место я могла выбирать какое угодно – на свой вкус.

Я опешила. Правда, совершенно растерялась, не зная, что ответить. Все-таки это был Макс… Только что-то заставило меня выглянуть в окно.

На улице ждал Андрей.

Стоит ли говорить, что от этого предложения я отказалась?


По дороге домой я думала о том, что Андрей тоже какой-то слишком правильный. И в то же время совсем нет. Не похож на правильного! Даже порочный слегка – вот как это сочетается в одном человеке, я понять не могла. Слишком красивый. Слишком. И вызывает желание, приходилось это признать. Немыслимо! Пока я открывала дверь своей квартиры, в полной мере осознала значение фразы из дешевых романчиков, тех, которые не жалко выбросить после прочтения. А именно – что это такое, елки зеленые, когда в животе бабочки порхают. Ужас просто! Как-то неправильно мы общаемся. И вообще – не подходит он мне. Не хочу ни к кому привязываться.

Да что ж такое! Я привыкла контролировать свои желания. А тут – сначала Макс, теперь – он… Привыкла же к тому, что все вокруг подчиняется мне, даже собственное тело. Вернее, это в первую очередь. А теперь оно предает меня. Последний раз это было… так давно… нет… я не хочу этого помнить, не хочу!

Андрей молчал практически весь вечер. А когда ему нужно было уходить, я сама удержала его. Он не оттолкнул.

Молча, без слов, мы оказались в постели. Я даже не помню, говорил ли он что-нибудь вообще. Он просто был. Молчаливый, понимающий и нежный. Мой. Только мой – я чувствовала это. Помню, что называла его не то Макс, не то Андрей, но больше всего мне хотелось назвать его «мой ангел».

В какой-то момент мне почудилось, что в темноте его кожа светится. Но вся эта фантазия с ангелами казалась мне бредом воспаленного мозга. Моего.

Наутро я обнаружила в постели пару перьев. Небольших совсем перышек. Правда, я ни о чем таком не задумалась, не до того мне было. Я улыбалась, как же иначе – словно крылья выросли. Состояние безмятежного счастья было каким-то всеобъемлющим, что ли… А перья из подушки. Или из одеяла. Да, я по старинке спала под пуховым. Ну, могло туда попасть пару перьев, кроме пуха? Наверное, да.

Андрей ушел среди ночи, как прежде уходил по вечерам. Не остался до утра. Но это было неважно.

Стоит ли говорить, что весь день мои мысли занимал только он, а вовсе не Макс, который, как назло, все время находился рядом? Это было совершенно нелогично для человека, занимающего такую высокую должность.

А потом закрутилось.


Каждый вечер Андрей встречал меня. Я еле сдерживалась, чтоб не выбежать ему навстречу на глазах у всех, в том числе и Макса. Честно говоря, в какой-то момент мне стало глубоко безразлично, что о нас подумают. Он был моим. Когда Андрей обнимал меня, мир приходил в состояние гармонии.

Макс видел нас вместе, не раз и не два. Стоит ли говорить, что не раз и не два он пытался пригласить меня поужинать?

Но я, та, которая еще недавно кинулась бы ему на шею, только бы позвал, сейчас равнодушно отказывалась. Раньше отдала бы все, что угодно, за него, и плевать, что у него жена и дети, плевать! Но только не сейчас.

У меня был Андрей – он не спрашивал ничего о моем прошлом, не строил планов на будущее. Просто был рядом. Единственное, о чем он меня попросил, это чтобы я бросила курить.

Я бросила.

Он ничего не требовал. Даже больше не напоминал о том, что он вроде бы как ангел. «Наверное, – думала я, – это все просто померещилось».

И я тоже у него ничего не спрашивала. Нет, однажды я поинтересовалась, кто он и кем работает. Он что-то ответил уклончиво про связи с общественностью, и я не стала лезть в душу. Ну и ладно. А зачем? Если чудо произошло: я оттаяла. И вспомнила, как это, когда есть человек, который тебе на самом деле нужен. Нужен, чтобы дышать.

Все выяснится со временем.

А наутро иногда я находила в постели несколько белых перышек. Улыбалась, и мне казалось, что это перья из моих крыльев – тех, которые мне дарил Андрей.


Все было хорошо. До тех пор, пока…

Мы заключили выгодный договор, и, конечно, это нужно было отметить. Мне не особо хотелось идти – взять с собой Андрея я не могла, а без него… Но и отказаться тоже было нельзя. Как я ни пыталась весь вечер держаться от Макса подальше, ничего не получалось. Я слишком много выпила, и…

И мы оказались вдвоем. Что это была за комната, я не поняла. Помню только, что он уверенно закрыл на ключ дверь, в моем одурманенном алкоголем мозгу промелькнула мысль – что я делаю, у меня же есть Андрей…

А потом Макс отвез меня домой. В машине я сидела, отодвинувшись как можно дальше от него и, отвернувшись, смотрела, как за окном проносятся фонари, а свет отражается в лужах. Мир был каким-то полустертым. Шел дождь. И мне казалось, что наступил едва ли не конец света.

Макс поднялся следом за мной, вошел как к себе домой – правда, я толком не обратила на это внимания. Андрея не было. Заметалась по комнатам, как безумная, прекрасно понимая, что, ну, не прячется же он! Его просто нет – ни на улице, ни в квартире. Нет, здесь его нет. В голове шумело от выпитого и от того, что мне… да мне просто было плохо, черт возьми!..

Вальяжно развалившись в кресле, Макс произнес:

– Ну, что ты. Не волнуйся. Иди ко мне.

И похлопал себя по колену, подзывая меня, словно собачку.

Я посмотрела на него как на полоумного. Наверное, его удивило выражение моего лица, потому что больше он ничего не сказал. Меня же страшно тянуло на крышу. Я бросилась вон из квартиры.

На крыше было страшно холодно. Дул сильный, пронизывающий ветер. Дождь усилился – холодный, очень холодный, несмотря на июнь месяц.

Андрей стоял на самом краю, вполоборота ко мне. У него действительно были крылья. Они чуть-чуть шевелились на ветру, сероватые, мокрые, тяжелые от дождя. На таких не взлетишь…

Я протрезвела моментально.

– Ты… ты все-таки ангел, – прошептала. – Если бы я знала раньше…

Андрей посмотрел на меня так, словно увидел в первый раз. А еще в его взгляде читались и боль, и снисхождение, и… прощание? Прощение?..

– Ты знала. Просто не хотела верить – до конца. Я… зря. Все зря. Зря надеялся, и… Я так старался. Но ничего не вышло.

– Постой… что ты… куда же ты… ты нужен мне… как я без тебя – теперь? Или забери меня с собой… не уходи…

Я понимала, что несу полный бред, а ситуация еще бредовее, чем могла показаться на первый взгляд – но какое это сейчас имело значение?

– Ты не можешь так просто уйти! Не уходи… пожалуйста, не уходи!.. Что происходит, объясни мне…

– Понимаешь, Вик… – произнес Андрей с болью в голосе, – меня же отправили, чтобы я помог тебе, когда ты отказалась от Хранителя. Давно, еще тогда, в первый раз на крыше, помнишь? Я был там. Должен был беречь тебя – и берег, как мог… Ты сама выбрала свой путь, я не должен был вмешиваться, просто надо было хранить твою жизнь. Но ты ломала себя. А я… привязался к тебе. И вот, когда появился Макс, не выдержал. Показался. Думал, так будет лучше. Не думал, что я… что мы… В общем… тех из нас, кто не справляется со своей работой, тех… отзывают. Знаешь, а ведь я полюбил тебя. Нельзя было. Нам нельзя. Так не положено. И теперь меня пошлют на… у вас бы это назвали переквалификацией, – он усмехнулся, но с такой горечью! – И я тебя забуду. Все так просто, Вик. А ты больше меня не увидишь. Я… если бы у меня был выбор, я бы не хотел забывать тебя.

Я молчала, не в силах понять. Все это не укладывалось в голове, и в тоже время меня не покидало ощущение, что я знала это с самого начала. Знала же. Просто забыла. Или не верила?

– Зачем? – произнес он. – Зачем? Ведь он не нужен тебе. Ты же и сама это поняла.

– Я не знаю… прости меня… это слабость, минутная слабость, я просто женщина… но это же ничего не значит для меня. Из-за этого нельзя так…

«Отчаиваться», – хотела сказать я. Отчаиваться? Принимать близко к сердцу? Нет, тут было что-то иное. Пытаясь оправдать свой поступок, мне казалось, я вот-вот пойму – почему простое «переспать» может иметь такое большое значение и такие странные последствия. Все же можно объяснить, понять. Может, не в этом случае? Может, как раз верность являлась самым главным в наших с Андреем отношениях? Верность, безграничное доверие, принятие человека, или ангела, таким, какой он есть, ничего не спрашивая, ничего не выясняя и ничего не требуя? Но хранить верность… неужели в наше время это еще так важно?!

Мне было важно. Мне тоже было важно! И он мог бы меня понять и простить. Я же искренне раскаивалась!

– Пожалуйста… не уходи, – взмолилась я.

– Увы, Вик. Я же не нужен тебе на самом деле. Люди почти не верят в ангелов – ни в хранителей, ни в нас, городских. Все бесполезно. Но мы все равно пытаемся.

Он пошатнулся, я закричала. Знала же, что он не взлетит.


Ветер растрепал его волосы, они закрывали лицо, а я хотела видеть глаза Андрея. Ангела… Я сделала к нему шаг.

– Вика?

О, нет! Макс! Его только не хватало! Я посмотрела на мужчину, который так не вовремя здесь появился. А когда снова обернулась к Андрею, его… не было. Мне показалось, что сердце сейчас остановится, но я кинулась к краю крыши…

Никого. Он не взлетел и не разбился – он исчез. Его просто забрали. Забрали у меня. Что же теперь?.. Как – теперь?..

– С кем ты тут разговаривала?

Стараясь отвечать ровным голосом, я произнесла:

– Ни с кем. Тебе померещилось.

– Ты пугаешь меня! Мне показалось, что ты была не одна, – Макс тоже подошел к краю, глянул вниз и, видимо, пытался разглядеть внизу разбившееся тело. – Кто он? Где? Отвечай! Или я вызову «скорую». Ты странно себя ведешь, тебе не кажется? Очень странно!

Снова!.. Его слова резанули меня. Так больно – как и не было десяти лет. Словно я опять была той, прежней, пострадавшей от нападения… бьющейся в истерике, валяющейся в ногах, городящей всякую чушь и вместо сочувствия получившей: «Ты сошла с ума. Так нормальные люди себя не ведут. Я вызову «скорую». Тебе нужна квалифицированная помощь специалиста». А ведь я тогда всего-то и просила, чтобы Макс не уходил.

– Мы пришли к тому, с чего начали! – я истерично засмеялась. Смеялась, плакала и не могла остановиться. – Ты не изменился, Макс. Ни капли не изменился! Ты уже однажды собирался отправить меня к психиатру!


* * *


Эта история закончилась очень просто. Макс уехал вместе с семьей. Ему сделали выгодное предложение, и он, конечно, не стал отказываться. Я работаю там же. С той разницей, что и меня повысили в должности.

В квартире все так же ни души. Все как и прежде.

У меня все хорошо. Только… Только теперь я знаю, что городские ангелы существуют.

Андрей сделал для меня так много. Больше, чем кто бы то ни было на всем белом свете. Помог, вылечил, сохранил, вернул веру в любовь – как бы это ни звучало. Насколько сильно он был дорог мне я поняла только тогда, когда его потеряла. Что же, это так по-человечески.

Могли ли мы быть вместе? Кто знает. Наверное, у нас не было будущего. Но… Но мне до сих пор кажется, что если бы я тогда не оступилась и устояла перед домогательствами Макса, все могло бы сложиться иначе. Если бы я знала! Если бы я только могла предположить, что всего-то нужно верить – безоговорочно. И, как ни странно, хранить верность. Если б я только могла знать, что она все еще что-то значит.

Наверное, во всем виновата только я. Но я все-таки надеюсь, что случится чудо и Андрей вернется.

Только… Какой во всем этом смысл, если он меня не помнит?

Влюбленная в лето


Эту женщину я повстречала в середине самого старшего летнего месяца. На ней был яркий сарафан, который выгодно оттенял ее бледность. Мне подумалось – как же она умудрилась не загореть к концу лета? Как смогла сохранить белоснежную кожу, если носит платье с открытой спиной и большим вырезом?

Ей было, наверное, лет сорок, но с таким же успехом ей можно было дать и тридцать. Знаете, бывают такие женщины, которые в сорок выглядят лучше, чем иные в двадцать – настолько красивы, настолько в них чувствуется некая внутренняя сила, что ни одна молоденькая не сравнится с ними. И эта была такая.

Роста чуть выше среднего, она казалась очень высокой – на ней были босоножки на десятисантиметровых каблуках. У нее была очень тонкая, девичья талия и красивые плечи. Длинные волосы цвета темного золота сверкали и переливались на августовском солнце. Женщина была очень красива. Мужчины, как один, оборачивались ей вслед.

На ее лице только-только читались первые морщинки; глаза были огромные, томные, карие с поволокой. Слегка неправильной формы нос не портил лицо, рот был чуточку больше, чем требовалось по классическим меркам. Пухлые губы едва тронуты шоколадной помадой с золотистым оттенком.

На мне тоже было летнее платье, правда я, в отличие от нее, была загорелой. Все смотрела на нее и думала – интересно, ей тоже холодно по утрам? А ветер уже гнал по асфальту съежившиеся листья каштана. Словно маленькие шустрые зверюшки, с шуршанием они проносились мимо.

Прошло несколько дней, и я снова встретила ее. На этот раз она шла под руку с импозантным мужчиной. Он был высок, строен и тоже очень красив, только, в отличие от женщины, которая излучала тепло, от него веяло холодом.

В конце августа я увидела ее у фонтана. Она начала говорить по мобильнику: называла собеседника странным именем – Лето. Уговаривала его не грустить и нерасстраиваться.

– Все будет хорошо, мой дорогой, – говорила она. – Все вернется. Все снова будет, ты же знаешь! Я тоже тебя люблю. Целую. Да, я уже тоже по тебе скучаю, правда…

В облегающих голубых джинсах, в черной водолазке, она сидела на бордюре, подставляя бледное лицо солнечным лучам, которые уже не обжигали. Красивая женщина сидела на краю фонтана, и теплый ветер трепал копну ее волос, отливавших янтарными бликами, окутывая облачком невесомых водяных брызг. Я тоже была в черной водолазке и голубых джинсах. Стиль нашей одежды совпадал удивительным образом! И да, мне ведь тоже около сорока.

К ней подошел тот же мужчина и улыбнулся. Когда он улыбался, его глаза теплели и веяло теплым, еще совсем летним ветром.

В сентябре я встречала эту женщину постоянно – то на школьной линейке с букетом гордых неприступных гербер, то в строгом костюме у крыльца театра. Ее постоянный спутник преподнес ей букет гладиолусов. В полупустом троллейбусе я видела ее: в длинном плаще, а в руках – огромная охапка разноцветных астр.

Тогда я поняла, кто это. Это была Осень, и она снова пришла в город. А ее спутником был Осенний Ветер.

Весь октябрь они гуляли в парке, собирая букеты из разноцветных кленовых листьев. Осень плела из них венки, украшала ими голову своего спутника, и взгляд его теплел. Люди снимали куртки и несли их в руках, видя, как ветром разгоняются тучи и выглядывает осеннее солнышко. В желтом парке Осень, смеясь, набирала полные ладошки каштанов, а в лесу – полные лукошки грибов.

Я тоже собирала каштаны. Их так приятно держать в руках! Особенно мне нравились приплюснутые, похожие на миниатюрные буханочки хлеба, каштанчики.

В ноябре я видела Осень все реже и реже. Наверное, потому, что сама мало бывала на улице.

Пошли дожди. Осень под руку с Ветром прятались под большим черным зонтом, шикарные волосы она схватывала заколкой – чтоб не путались. Порой Ветер внезапно стягивал заколку с ее волос. Благородная медь рассыпалась по плечам, и снова теплела улыбка Ветра. И, несмотря на сырость, казалось, что зима придет еще не скоро.

Я наблюдала, чаще из окна, как Осень и Ветер смело гуляют по лужам. Правда, они кутались в шарфы, и на обоих были наглухо застегнутые куртки.

Сопровождающий Осень мужчина становился все более неулыбчивым и холодным. А в моем доме поселилась Грусть. Это была молчаливая квартирантка – сидит себе в уголке при мягком свете торшера и вяжет шаль из золотых солнечных нитей, но нитей особого качества – осенних, не горячих.

А однажды, заглянув в зеркало, я увидела, что моя кожа побледнела. В зеркальной глади отражалась красивая женщина лет сорока с неправильными чертами лица, так похожая на гуляющую за окном Осень.

Конец ноябрь выдался холодным, с заморозками. Несколько раз по дороге на работу я видела мужчину, который разговаривал с Осенью. Она называла его вежливо и с уважением: господин Зима.

Прощаясь с Осенью, я вдруг поняла, что в течение долгой, долгой зимы буду лелеять в сердце одну-единственную мечту. Я хочу выйти на улицу и встретить шаловливую девчонку, у которой смешные косички, и зеленое платье цвета первой травы, и глаза цвета апрельского неба. Девчонку, которая прыгает через резинку, носится на роликах, а порой пугает тебя, обгоняя на летящем, как птица, велосипеде. Хочу встретить девчонку по имени Весна. Ведь мы все еще с ней подруги! А еще, мне стыдно признаться, я, как и прежде, жду того, кто молод, ветрен и суетлив, кто приходит так ненадолго, но вносит сумятицу в сердца и головы. Тот, кто мне так дорог – немного наглый, горячий, загорелый до черноты парень, который лучше всех плавает, быстрее всех бегает и любит сидеть в кафе, и заигрывать с красивыми девушками, а вечером запускать на пустынном берегу моря воздушного змея. Жаль только, что нам никогда не быть вместе.

Ведь в какой-то степени Осень – это я.

Я, как и она, благоговею перед Зимой и дружу с девочкой по имени Весна.

И я, как и она, Осень, безнадежно и безответно влюблена в знойного мальчика по имени Лето…

Ноябрь (Осень растеклась лужами…)


Альмонду и его Марии-Мирабелле посвящается.

С благодарностью Синему Сайту за все


И рвется сердце в клочья,

И по ошметкам плоти

Иду к тебе я в осень

Сказать, что – ненавижу,

Что так люблю безмерно,

Что боль благословляю,

Что, изменяя – верный,

Ищу тебя. Теряю…


Осень облетела желтыми листьями, пролилась дождем, растеклась лужами. В холодных объятиях ноября никак не согреться, но и не оттолкнуть его – силен предвестник зимы. Какой же ты горький, ноябрь…

Я иду по улице. Грусть – нет, уныние – завладело сердцем, холодный ветер выстудил душу, а на глазах не высыхают слезы. Или это просто дождь?

Ноябрь, ноябрь. Что ж ты, осенний, наделал…

Мне холодно – но я привыкла к холоду. Мне больно – я привыкла к боли. Мне одиноко… я не привыкла к одиночеству. Ноябрь разом перечеркнул всю мою жизнь – что прикажете делать дальше, госпожа Осень? Что делать? В чем смысл? В чем… Да нет его. Нет ни капли, лишь бесконечное блуждание в толпе равнодушных, с утра до ночи, с утра до ночи. Да, теперь есть еще и ночи… я боюсь их, я не хочу их, я ненавижу их, но ведь от этого они не исчезнут, не так ли?

Вот и сегодня будет ночь. И я не иду домой, все брожу и брожу по мокрому городу, силясь в толпе увидеть… кого? Я никого не ищу, но почему-то вглядываюсь в лица: холодные, чужие. Люди… кто-то ловит такси: везучие! Им есть куда спешить. Кто-то едет в битком набитых троллейбусах. Кто-то бежит по улице, стараясь спрятаться под зонтом, который непогода упорно вырывает из рук.

А вон у того молодого человека зонт сломало ветром. Вот бедолага, промокнет же совсем. У меня самой зонт старенький, давно пора выбросить. Странно, почему я до сих пор этого не сделала? Он тоже может сломаться. И я останусь под ноябрьским дождем без последней защиты, пусть и такой хлипкой, ненадежной… ну вот, наколдовала, называется! Сломался! И что теперь делать? Только выбросить, как выбросил свой зонт тот парень в темном пальто. Теперь мы мокнем под дождем вдвоем – вдвоем порознь.

Несколько шагов, и я вдруг оборачиваюсь: два зонтика, мой и того молодого человека, изломанные, испуганные, жмутся друг к другу в урне, обнажив спицы, и дрожат под ударами тяжелых капель дождя.


В голове возникает мелодия, но я не могу поймать ее – словно ящерица, она ускользает, оставляя только хвост, пару ничего не напоминающих мне нот. Нет мелодии. Да и какая может быть музыка у непогоды, у боли, у горечи? Я не хочу ее, эту песню. Не хо-чу. Поднимаю лицо вверх – как же холоден ноябрьский дождь. Что ж, зато он смоет слезы с моего лица. Я жду, когда меня уже охватит равнодушие – но все нет его, лишь боль, боль от горьких слов «надоела», «ухожу», «прощай». Надоела… да, наверное, была слишком навязчива, прилипчива, слишком суетлива. Уходишь… как могла удержать, ведь не мальчик уже, не повиснешь на шее с горячечным «люблю-не-могу-не-уходи», и взгляд твой – равнодушно-колкий, презрительный, ледяной. Вглядывалась – есть ли что-то еще, кроме этой убивающей холодности, и казалось, что в глубине серых глаз я видела еле-еле тлеющий огонек нашей любви. Нет, привиделось. Поздно. Прощай…

…Витрины горят яркими огнями, а вот – цветочный киоск. Я так люблю желтые хризантемы! А возле – все тот же молодой человек, без зонта. Наверное, собирается покупать цветы. Счастливец! Как я ему завидую! И две девчонки рядом – молодые, какие непростительно молодые, симпатичные, милые очарованием юности – ах, как же они молоды, как молоды!.. Делают вид, что не смотрят на него. Можно подумать! Парень-то красавчик.

Подхожу поближе. Они не заметят – я просто прохожая. Просто прохожая, обычная женщина без зонта под холодным осенним дождем.

Он действительно очень интересный. Мокрые волосы и вызывающий взгляд. Высокий, стройный – мечта, а не парень. Просто чья-то живая мечта в темном мокром пальто.

На молодом человеке новые туфли, и шарф такой красивый – да, я разглядываю его, а почему бы нет? Куда он собрался, куда так вырядился в дождь? Наверное, к своей девушке? Нет, до чего ж интересно – не думала, что меня так легко сейчас можно заинтересовать.

Я подхожу ближе, и неожиданно меня словно накрывает горячей волной: хочется остановиться как вкопанной, страшно даже! Но что-то заставляет идти в том же темпе, чтобы не вызвать подозрений или не разрушить эту внезапно возникшую между нами связь.

Это мистика, но теперь мне известно все: я знаю, куда он идет, что он думает и о ком так сильно болит его сердце. Я вижу ее его глазами: она обыкновенная женщина, но для него – самая прекрасная на земле.

Она называет его: «Фей, мальчик». Мне известна ее привычка стягивать в хвост светлые локоны. Я тоже буду звать его «Фей», ведь это ноябрьское чудо – так ненадолго, я знаю, знаю. Фей, мальчик…

Мы удаляемся от ларька – цветы он так и не купил. Девочки смотрят ему вслед, в их глазах зависть и желание. Только в моих глазах совсем другое. Я понимаю его.

Так что же ты хочешь, Фей? Сам-то понимаешь? Нет, не думаю. Любишь, любишь ведь – а говоришь, что ненавидишь. Ненавидишь в ней все, от кончиков пальцев до ее зубной щетки, расстаться хочешь? Появиться гордо в дверях, сказать – я ухожу? А скажешь? Скажешь ли?..

Я иду следом, чувствую его. Он весь – обнаженное сердце, и капли дождя, падая на его плечи, шипят, испаряются… Пусть мокрое пальто, пусть он вымок насквозь – но не до сердца же! Фей думает, что это так. Нет же, посмотри, посмотри на себя! Мне хочется прокричать:

– Посмотри на свое сердце, Фей – оно бьется так сильно, что я вижу его биение, чувствую его жар, а ты, ты чувствуешь? Чувствуешь?!

Молчу.

Небо, осень, зонт. Сигареты. Пальто, новые туфли. Рябина. Тучи, мокрая челка, Рыжая, халат, одеяло… каждая мелочь, Фей, каждая мелочь – мне известно все.

Молча иду следом. Что же я делаю?! Как ищейка, как продажный частный сыщик, которого наняли, чтобы следить и вытаскивать на белый свет грязное белье… Я слышу все мысли этого мальчика – да, конечно, он давно не мальчик! – и все его сомнения, весь его «раздрай» ощущаю как свой, собственный. Забыв о себе, иду, ведомая его болью и его любовью, впитываю их, но, жадная, не расскажу никому, что видела, что ощутила – все оставлю себе, все сохраню в своем сердце: его мокрые волосы, свинец расплавленного взгляда, ямочку на щеке и якобы саркастическую усмешку. И сердце сжимается от не моего, странного полустона-полувздоха – такого нежного и щемящего: «Фей, мой мальчик»…

Он что-то кричит, но я не слышу: я вся – разорванные нервы и боль, и любовь, и нежность.

Тенью следую за ним. Ты промок насквозь, мой мальчик. Но это не важно, правда?

Не чувствуя холода, не обращая внимания на снег, что теперь валит с небес, я дойду, незамеченная, до подъезда, поднимусь вместе с ним и, наверное, невидимая – иначе как это возможно?! – увижу, как она распахнет двери. Не отпустит его, предотвратив неисправимое: «Я расстаюсь с тобой. Я больше не люблю тебя» всепрощающим, всеобъемлющим:

– Пришёл… ты пришёл…

Оставлю их: так же, тенью, ухожу, окунаюсь в сырость ноябрьского мокрого снега, но больше не чувствую холода. Как же тепло!

Домой, домой! Сохранив в своей душе чужую порывистость молодости, этот жар, этот огонь, сама стану моложе лет на десять. Этот мальчик… Ах, какой же он еще мальчик, мальчишка… Слава Богу, что он еще такой мальчик! Я не верю, сама себе не верю – хочется и смеяться, и плакать одновременно. Столько чувств обуревает: умиление, понимание, грусть, отчаяние, радость, нежность, страсть, желание порвать все в клочки, материнское – обнять и обогреть, и чисто женское «ах, какой, ах, почему не мой!», ощущение себя – ею, как же я ее понимаю… как понимаю!..


Что со мной? Откуда такое чувство, словно мне принадлежит весь мир?


Снег больше не метет. Выпал, белый, мокрый – тает. В лужах блеск фонарей и отражение фар проносящихся мимо машин. Снег.

Он растает к утру, но сейчас так красиво в городе – нет больше грязи, все невинное, чистое, готовое встречать новую жизнь.


Уже дома, заварив крепкий чай и добавив в него приличную порцию коньяка, я с удивлением вспоминаю, что за мелодия чудилась мне:

«Мария-Мирабелла… Мы вместе – ты и я…» Именно это Фей горланил там, на улице, под дождем – но как, откуда ему известна песня из старого, всеми забытого детского фильма?! Чудо. Чудо ноября. Но это именно она! Как глоток свежего воздуха после душного подвала, как стакан прохладной воды – изнывающему от жажды, как жизненная сила, насильно влитая в вены того, кто впал в уныние… Уныния как не бывало. Я чувствую эйфорию, и это прекрасно. Жизнь чудесна, и она продолжается! Может, это и есть тот смысл, над которым я ломала голову последнее время?! Жить, чувствовать, любить? Не важно, кого, не важно, как – любить, даже если не любят тебя… Именно это и есть смысл всего?


Жить, чувствовать, любить.

Любить так, чтобы холодные капли ноябрьского дождя, шипя, испарялись, лишь коснувшись наших горячих губ, наших горячих сердец, наших горячих душ. Любить настолько сильно, чтобы своим теплом согреть и возродить к жизни того, кто рядом, но о ком ты и понятия не имеешь. Любить так, как любит Фей – безоглядно, горько, неистово!

Спасибо, Фей. Спасибо… Все будет хорошо. Все будет…


…Звонок в дверь. Я никого не жду. Мне ведь некого больше ждать! Запахиваю крепче махровый халат – огромный, вычурный, черный с яркими ромбами, – его халат.

– Кто там?

Там, на пороге он. Мой Ноябрь. Холодный, презрительный, высокомерный. Такой красивый, что больно смотреть. А в его глазах – в глазах! – тот мальчик, тот самый Фей: «Ненавижу. Так люблю, что ненавижу». Или только кажется? Господи, помоги…

– Впустишь?

Ну конечно же впущу, проходи. Какой ты мокрый… почему без зонта… пальто испортилось, наверное… снег на волосах проседью, не тает.

Молчу, слегка прикрыв глаза – не могу.

И вдруг резкое впечатывание спиной в стену, жесткие пальцы сжимают предплечья, шепот у самого уха – как приказ, как вызов:

– Простишь?

Обнимаю. Волосы мокрые, тебе за воротник, наверное, натекло… Прощу, конечно, прощу! Все на свете прощу, ведь любовь – только она имеет значение, и я люблю, люблю, так люблю, что сердце болит.

Конечно же, прощу! И сегодня, и потом – если понадобится. Потому что знаю: ты не груб, просто – устал, и растерян, и слишком серьезен. Слишком взрослый, чтобы играть в эти игры – игры влюбленных – и показать свою слабость. Ты считаешь, что любовь – слабость… хорошо, я буду слабой за двоих. Потому что точно знаю – любишь. Не уйдешь, не предашь, не причинишь больше боли!

Точно знаю. Словно кто-то – Фей, ты?! – на мгновенье оказался рядом и прошептал мне это на ухо.

Губы в губы, кожа к коже – и сквозь полустон-полувздох прошепчу: «Мой мальчик…»


Губы к губам, кожа к коже,

Пальто на полу в прихожей.

Проиграла Осень битву!

Ты, Ноябрь, моя молитва.


…А руки почему-то пахнут хризантемами.

Трессомниум


Автор никогда не пил таблетки подобного действия.

Лекарства принимаются только по назначению врача!


Небольшая коробочка, способная решить все проблемы, куда-то задевалась. Которая? Мара* давно сбилась cо счету, но не важно же! Tressomnium** помогали. Это было главным. А вот теперь их нет!

– Куда, ну куда я ее положила?..

 Мара бродила по квартире в тщетных поисках заветного лекарства. Она разделила утренние и вечерние таблетки, и вот последние как сквозь землю провалились! Куда-то засунула упаковку и благополучно забыла о ней – упаковку, в которой оставалось как раз две штуки. На сегодня. Заветная доза, спасение от навязчивых мыслей и надежда на сон.

Как она умудрилась это сделать?!

Завтра купит – успеет забежать перед работой в аптеку. Но сегодня, сегодня без таблеток просто не сможет уснуть! Это стало ритуалом, было необходимо физически и морально – выпить две штуки и погрузиться в спокойный, мерный, почти что мертвый сон.

Tressomnium напрочь лишил ее ночных фантазий. Но она была рада – больше не хотела их видеть. Это в детстве сновидения уносили ее в неведомые страны. Тогда сны были совершенно чудесные, цветные и яркие, и видела она в них незнакомые места, необычных существ, совершенно не похожих на людей… Порой реальные, словно настоящие, порой тени, как смутные отражения в зеркалах. Всегда хотела увидеть их наяву и ложилась спать с улыбкой, с ожиданием. Чем бы ни наполнялись дни, ночные часы были благом и возможностью окунуться в совершенно иной мир. Потом… потом стала видеть во снах только Его.


– Я так устала. У меня кружится голова. Я не могу есть. Несмотря на все обещания доброго доктора, засыпаю с трудом. Сон не приносит облегчения. И я все время хочу спать.

Но во сне я вижу Тебя.

Словно сплю и никак не могу проснуться. Мучаюсь в кошмаре, раздираемая желанием пробудиться и в то же время остаться. Мне кажется, что, поднимаясь по будильнику, я продолжаю спать – перехожу из одного сна в другой. Иногда мне хочется взвыть: «Отпусти меня». Отпусти, я снова хочу летать. Летать там, в вышине, голубой или звездной, не зная боли, которая гложет и разрывает меня изнутри, боли, которую никто не видит, кроме меня. Не зная боли, которая могильной плитой придавила меня к земле. Крылья тяжелые, видишь? Не подняться с ними в небо…

Все неизбежно. Но я не знала, что неизбежным будет то, что исчезну я, стану призраком, который ест, ходит, спит и в каждой вещи видит Тебя.

Вижу Тебя в отражении мутной реки, которая только освободилась от снега. Видела Тебя в сиянии звезд над головой, и в пении птиц слышу твой голос. Вижу везде – Ты разговариваешь со мной постоянно. Отвечаю Тебе. Никто не знает об этом, только я, Ты живешь во мне. И в то же время такая  пустота… Как жить? И все же… Знаешь… Я не хочу просыпаться. Оставь мне этот сон, еще хотя бы ненадолго.


А следом не заставили себя долго ждать и кошмары. Вечерний же прием Tressomnium′а давал блаженный покой, тишину вокруг и, главное, тишину внутри ровно на восемь часов сна.


– Tressomnium. Успокоиться. Спать…


Действие утренних таблеток отличалось – сонливости не было, в голове становилось светло и пусто, охватывала странная эйфория. Cмотришь будто со стороны – все ярче, четче, радостнее. Утренней дозы хватало более, чем на восемь часов.

Правда, последнее время Мара стала замечать, что окружающий мир изменился. Он исказился, приобрел необычные очертания, ощериваясь внезапными углами. На улице она останавливалась и долго разглядывала здание, неожиданно выставившее в ее сторону самый настоящий пятый угол. Странно, но больше это никого не волновало. В отражении витрин виднелись расплывчатые фигуры, как некогда в снах, но в реальности Мары их не было рядом! И в тоже время они были близко, очень. Это пугало, но так же будоражило и подогревало интерес. Tressomnium исполнил детскую мечту – увидеть существ из снов наяву. Хотелось поскорее заглянуть в следующее зеркало или витрину. А кто там? На этот раз кто? Вдруг разглядит?..

Так можно было прожить еще один день, радуясь и играя в прятки с невидимыми спутниками и да, здорово же знать, что никогда не предугадаешь, каким углом повернутся к тебе дома в привычном, знакомом с детства городе! Страх давал о себе знать в полной мере только ночью – вернее, ближе к вечеру, к тому моменту, когда нужно было принимать следующие таблетки.

Да… Страх, паника и тени по углам к ночи оживали, расправляли плечи и высоко поднимали головы, скалились, хищно оглядываясь. Если не принять вовремя лекарство, становилось жутко заходить в пустую комнату. Предметы теряли очертания, становились расплывчатыми, некоторые – прозрачными, из-за диванов выползали бесформенные сгустки, и даже казалось, что среди серо-коричневой массы сверкают желто-красные глаза. К визуальным дефектам восприятия мира добавились слуховые галлюцинации – она слышала рычание, чавканье и стоны из-под кресел, диванов, а порой даже из открытых шкафов…

Побочные эффекты. Первые звоночки появились сразу же после начала приема препарата, но Мара не обратила внимания. Ей было все равно. Нет, даже забавно! В том состоянии, в котором она находилась, и так видела кошмары наяву – Его, в каждом отражении рядом с собой она искала и почти видела Его. Но стоило принять таблетку, как все становилось на свои места. Tressomnium исполнил вторую мечту. Тот, кого она любила и ненавидела одновременно, частично пропадал из ее мыслей. Нет, конечно, не окончательно. Но перестало быть больно.

Тени исчезали, накатывала блаженная нега – и спокойствие. Сначала. За это можно было стерпеть и монстров, прячущихся за диваном или скалящихся по углам темных комнат. А то, что появлялось потом – к счастью, это был не Он. С любыми другими призраками она заранее готова была смириться. Почти.

Но сейчас таблеток не было. Черт, черт, черт!!!

Нестись в круглосуточную аптеку? Рецепт есть, но… мысль выйти на улицу – ночью, одной – вызвала у нее состояние панического ужаса. Последний раз в темноте она бродила по городу с Ним. Шел дождь. Мелкий, моросящий, он был холодным, но в то же время таким уютным! Фонари, в капельках выглядевшие сказочными, отражались в лужах, с тихим шорохом проносились машины, и свет фар тоже был немножко размытым, приглушенным волшебством дождя. Двое под зонтом, ночной город, дождик… Она и Он.


Именно так она называла его теперь – Он. Мысленно или вслух интонационно выделяла местоимение, словно писала с большой буквы. Он навсегда останется кем-то… кем-то без ненавистного имени, которое она хотела бы стереть из памяти.

Но уравнять Его со всеми не могла. Даже после приема Tressomnium′а вспоминала Его – но хотя бы сердце не кололо так сильно. Вспоминала – даже с улыбкой… Только как же она теперь боялась темноты! Чтобы уснуть, нужно закрыть глаза! И тогда настанет тьма…

Кружа по квартире, заглядывая во все ящики и шуфлядки, зачем-то проводя руками по поверхности стола, по спинкам, подлокотникам диванов и кресел, она включала свет во всех комнатах, не забыв ни ванной, ни кухни. В голове крутилась старая считалочка, которая, к ужасу, обрастала совершенно новыми строками. То, что помнилось как: «Раз, два, три, четыре, не одна я в этом мире…» звучало совсем иначе:

 Раз, два. Три, че-ты-ре.

 Я одна в пустой квартире.

 Тени бродят по углам.

 Выходи, кто ты есть там?

В какой-то момент Мара в ужасе поняла, что повторяет вслух, чеканя ритм:

– Вы-хо-ди-кто-ты-есть-там…

Кто-то определенно был там. Там? В углу?.. Мара остановилась, зажмурилась, внутренне содрогаясь. Открыла глаза – никого, конечно. Даже теней по углам. Разбрелись, растворились, расползлись… Фууу…

– Таблетки. Где эти чертовы таблетки?!

Она взяла сумочку и вытряхнула содержимое на кровать. Стала перебирать – помада, пудреница, ключи, таблетки… наконец-то, вот же они, таблетки!.. Не те…

Со стоном смахнула все на пол одним широким движением. Посмотрела непонимающе – зачем? Зачем она это сделала? Опустилась на колени, намереваясь собрать, и замерла. В кресле напротив почудилось шевеление. Мара, не поднимая глаз, поняла, почувствовала, кто там может быть – конечно, доктор, который прописал ей это проклятое лекарство, немолодой доктор с добрыми, как у старого оленя, глазами. Прописал, сказав, что, мол, добровольно вы из этого состоянии не выйдете.

– Ах, добрый доктор, что вы знаете обо мне? Что? Что вы сказали тогда? Ха-ха-ха… Что я не выйду сама из этого состояния? Знаете ли вы, дражайший Айболит, Эскулап, Гиппократ или как вас там, я даже фамилии вашей не помню, вот так странность… знаете ли вы, как оно дорого мне, мое состояние, и я просто не хотела из него выходить? Не хотела возвращаться из воспоминаний. Если бы могла….

Мара, на коленях, медленно подняла голову и действительно встретилась взглядом с понимающими глазами доктора. Чувствуя, что сейчас завизжит, зажмурилась, помотала головой, понимая, что опять говорит вслух. Открыла глаза. Никого нет. Она одна.

Не вышла бы… Да потому что не хотела! Но, прекрасно понимая, что так больше продолжаться не может, согласилась на лечение. Уговорили – добрые друзья, дорогие родственники… разве можно оставить в покое человека?! Да ни за что! Но жить и правда как-то надо, но, черт, как же не хотелось-то!..

Пускай бы все ее оставили в покое.

Она должна была сообщить врачу, если произойдет что-то необычное – самые незначительные изменения, все, что может показаться непривычным, не таким как всегда.

Галлюцинации. Доктор сейчас тоже был галлюцинацией. Нет его в кресле. Нет!!!


– Упаковка транквилизаторов… Что может знать доктор, тот, который рассыпается в пепел, когда я смотрю на него – сквозь него – что он может знать о моей боли и о том, что я чувствую? Как он может знать, какое мне поможет лекарство и какую дозу я могу принять, чтоб помогла? Какую дозу, какую, ну какую, чтобы вернуться в то состояние, когда Тебя еще не было в моей жизни – и чтоб не убить себя? Но я же все-таки хочу жить? А хочу ли я жить?.. Сколько нужно выпить, и главное, что нужно выпить, чтобы забыть? Чтобы снова почувствовать жизнь…


Мысли скакали – неудивительно, последнее время они частенько путались. Она снова подняла глаза и посмотрела в сторону кресла –  конечно, там никого не было. О чем это она?.. Ах да… Видения. За ними было так любопытно наблюдать. Tressomnium привел с собой призраков, но давал чувство неуязвимости, уверенности, что они не причинят ей зла.

На время действия таблеток.

Доктор предупредил, что может быть привыкание. На тот момент это было неважно. Она ухватилась за лекарство, как утопающий за соломинку.


Два. Три. Посмотри?

Я смотрю и мне не страшно –

Кто ты? Страх? Ну и напрасно

Ты пытаешься пугать?

Я сама себя пугаю.

Нет, не выйдет – уходи.

Не болит душа пустая.

– …Что это за слова? Это я их произношу?


Запихав все как попало в сумку, Мара начала методично пересматривать вещи, которые надевала недавно. Не найдя ничего, стала проверять карманы всего, что было в шкафу, проводила рукой под вещами на полках, пока в отчаянии не начала вываливать все на пол, перетряхивая вещи одну за другой, словно непостижимым образом упаковка таблеток могла затеряться среди одежды, которую она давно не носила. И когда она вдруг заглянула в полупустой шкаф, там, в глубине, оказалась тетрадка – черт! В мятой обложке, исписанная тонким неровным почерком… Только плотно прижимая ребро ладони к листу и делая минимальное  движение кистью могла писать – так дрожали тогда руки.

Неужели она выбросила не все!.. Она же от всего избавилась?

Усевшись на груду вещей, Мара начала читать. Кому рассказать, что она, взрослый человек, будет вести – дневник – но да. Тогда вела. Записывала все, до самой последней мелочи – так было легче. О, сколько в нем откровений, мыслей, проклятий и молитв! И то, что она так хотела забыть, тоже там было. Забыла же. Ну забыла!!! Зачем?..

«…– Это не то, что ты думаешь!

Конечно. Ну просто гениальная фраза. Что тут думать-то? И дураку ясно.

– А я вообще не думаю, – как можно ровнее произнесла она. – Думать вредно.

– А что ты тогда делаешь?

– Cобираю вещи. Неужели не видно? Желаю счастья.

– Нет, ну ничего же не было! – слабо защищался он. Как-то вяло и неуверенно – хотя какая тут уверенность – доказательство нагло жмурится в их постели, даже не пытаясь прикрыть простынью обнаженный бюст. Шикарный, надо признать.

– А! Да, конечно, вы, наверное, загар друг другу показывали! Ну, надеюсь, я не сильно помешала, продолжайте, не стесняйтесь, – вложив в голос весь имеющийся в запасе сарказм, она продолжала запихивать вещи в сумку. Вот уж когда понимаешь на самом деле смысл фразы «сжать волю в кулак». Стиснув зубы и отчаянно стараясь не сорваться, она на секунду остановилась, шепча: «Только не истерика. Только не истерика! Не стать посмешищем».

«Все собрать не смогу… Придется потом еще раз приезжать…»

Почувствовав всю мерзость предстоящей встречи, задрожала. Захлопнула сумку, пошла к выходу. «А зачем я вообще это сейчас делаю, надо было просто уйти»…

– Ты куда?

– На кудыкину гору!!! – рявкнула и со всей силы ляпнула дверью»…

Сейчас Мара вспоминала произошедшее со странным чувством, как будто та женщина просто была не она. Как могла быть такой смелой, такой уверенной, что он вернется, что будет просить прощения, умолять и… быть такой самоуверенной… дурой…

Твое отпусти, и оно вернется. Отпусти, вернется. Хочешь проверить, твое ли?  Отпусти! Да она бы самолично придушила всех, кто постит в соцсетях подобную ерунду! Метафорически, конечно. Только так можно проверить… Черта с два!!! Не вернется. Что, не было моим? Да было же, было!!! Отпустила. Собственноручно отдала, не боролась ни грамма – гордячка-идиотка-ненормальная…

«…Ну, вот и все. Теперь нужно как-то добраться до старой квартиры.

Бог ты мой, ведь она совсем недавно к нему переехала. Сколько времени прошло, месяц? Ну сама виновата, да. Умудрялась влюбляться в оригинальных, непредсказуемых, обалденно-невероятных, и… которые причиняли ей много боли.

Отец развелся с матерью, когда ей было лет пять, она его почти не помнит. Они больше и не встречались. Может, виделись где в толпе… и проходили мимо. Сколько раз ей твердили, что все проблемы из детства, что она подсознательно находит мужчин, которые ее бросают. Комплекс ребенка, оставленного отцом… Что нескольких неудачных романов достаточно, что пора обратиться к психотерапевту…

К доктору она, правда, таки попала в этот раз. К доброму, хорошему, понимающему доктору… впрочем, он на самом деле был хорошим, а толку… »

«…Какое счастье, что она еще не сдала эту квартиру. Просто удивительно, что за такую мизерную плату не нашелся никто, кто бы захотел здесь жить. Это, конечно, не центр, но район красивый, остановка рядом, гипермаркет… Но что ни делается, все к лучшему. Пустой дом, гулко хлопает дверь. Включить телевизор, тишина невыносима. Никто ей не позвонит сюда, никто не придет. По крайней мере, сегодня.

Телефонный звонок.

– Послушай, это не то, что ты думала. Давай поговорим.

Молча положить трубку. Меееедленно так, как в кино.

Играла.

Доигралась…

Он поначалу звонил, пытался встретиться… а потом  перестал… и вдруг выяснилось, что он живет с той, другой. Как просто!

Ваше к вам вернется. Отпустите.

Отпустила. И?..»

О, какой она поначалу чувствовала себя сильной, независимой, гордой! А когда поняла, что он, вопреки словам подруг, знакомых и советам с интернетстраниц с женскими «хитростями», не собирается ее добиваться, возвращать и возвращаться, поняла, что жить ей… нечем. Вся сила куда-то испарилась. Гордость исчезла, словно и не было. Она готова была на коленях ползти и умолять его вернуться – но почему-то понимала, что бесполезно.

Раз и два, четыре, три,

На меня ты посмотри.

Узнаю тебя, ты – нежность,

Только, знаешь, неизбежно

Суждено тебе сгореть,

Сгинуть-навсегда-пять-шесть…


А еще она – банально! – поняла, что умирает без него. Физически, не морально… Можно смеяться над такими, как она, ссылаться на Фрейда, Юнга, «классиков» и современных психо… гениев и шарлатанов, но если теряешь того, кто был смыслом, жить становится незачем. Можно сколь угодно взывать к разуму, чувству самосохранения, достоинства и так далее. Можно не понимать, не принимать и говорить, что это блажь. Но если совершаются подвиги во имя любви – почему бы во имя нее не совершать и глупости? И пускай это полный идиотизм, и жизнь одна, и «любовей еще на твой век хватит» – есть люди, которые не могут жить без второй половины. Мир становится не мил – и это не просто слова.

Мара была из таких. Даже именем своим поступилась…

Что там написано дальше?

«…Одиночество – оно вокруг. Я ощущаю его физически – при всех людях, даже в толпе, даже в офисе, на концерте, спектакле или на вокзале, я чувствую себя отрезанной от мира. В нем только Ты – я вижу Тебя везде. Я вижу Тебя в окне, и мне хочется распахнуть его, окликнуть… я вижу Тебя на нашей постели с ноутом, вижу сидящим за столом на кухне. И в то же время Тебя нет. Нет. И лучше бы никогда не было, уверяет разум. Забудь, забудь словно страшный сон. Сон… если бы Ты был со мной во сне, я бы предпочла не просыпаться.

Был – Ты был!

…Ты знаешь, что такое одиночество?

Знаешь ли Ты, что это такое, когда тебя раздирает изнутри, и все, что было важно до сих пор, вдруг превращается  в пыль. Развевается по ветру – прахом.

Я беру в руки вещи – и не чувствую, что именно у меня в руках.

Я вижу людей вокруг. Хочу дотронуться до них, и мои руки проходят сквозь.

Я должна жить… и я настолько слаба, что не могу остановить все это. Должна делать обычные вещи, совершать сотню ненужных придуманных людьми ритуалов. Краситься, одеваться, ходить на работу, смотреть в глаза людям, которые для меня не более, чем призраки. Возвращаться туда, где все помнит Тебя. Но Тебя нет – больше нет.

И не могу оставаться с этим один на один – выхожу на улицу и бесцельно брожу, лишь бы не находиться в четырех стенах. Они убивают меня, стены.

Но это в светлое время суток.

В темноте просто страшно. Она сгущается вокруг и давит. В стенах прячется ограниченное число призраков. Тьма на улице бесконечна… и я не знаю, кто в ней…»

– «И тогда Мара согласилась пойти к доктору».Что? Я уже говорила это.

Кто это сказал? Я? Кому?

Страшно. Мара не могла понять, когда она говорит, когда думает, а когда говорит кто-то другой. Ее голосом. Озвучивает ее же мысли.

«…Tressomnium – это Ты. Ты же знаешь, что это Ты.

Мне хорошо здесь, с Тобой. О, да, это прекрасное лекарство. Нет ничего. Только Ты. Ты больше не приносишь боли. Я лгу, что Тебя больше нет. Лгу, что забыла Тебя. Лгу для всех… и даже для себя. Ты все время со мной, но сейчас мне с Тобой хорошо… Ты… здесь. И – спать…»

Только куда же запропастился этот проклятый Tressomnium?!

Она встала, покачиваясь, на ватных ногах вышла из комнаты. Снова стала методично обшаривать все. Оказалась на кухне. Открывала и закрывала ящики, заглянула в холодильник. В микроволновку – скорее, на автомате, чем ожидая увидеть там коробочку с лекарством.

Посидела минуту, и снова, по второму или третьему кругу стала маниакально открывать и закрывать кухонные шкафчики.

Нету. Нету нигде.

Она вышла в прихожую, проверила карманы в висящих на вешалке куртках. Проверила, не завалилась ли коробочка за тумбочку с обувью. Подумала – открыла, вытащила туфли, сапоги и снова загрузила обратно – сваленные как попало, они не помещались, и она не смогла закрыть. Почему-то это ужасно расстроило, и Мара, опустившись на пол, разрыдалась.

Она ревела долго и взахлеб, пока силы не закончились. Уставшая и опустошенная после короткой, но сильной истерики, встала, и…

– Меня просто больше нет. Знаешь ли Ты это? Знаешь ли Ты, как страшно, когда себя самой больше не существует? Но я больше не плачу. Совсем не плачу – правда. Я смотрю на свои руки и  не вижу их. Поднимаю ладони вверх  – пальцы прозрачные – сквозь них просвечиваются предметы. В зеркале нет моего отражения. Я не слышу, что мне говорят. До сих пор не знаю, почему меня не забрали в больницу, не привязали к кровати – я же опасна! Не знаю, на что способна. Может, мне просто лучше не быть? Но я не могу не быть. Если не будет меня – значит, не будет и Тебя. Это значит, что вместе со мной из этого мира – из моего мира – исчезнешь и Ты – Ты, который все еще со мной. Если бы я смогла вынуть сердце, запереть в сундук, выбросить ключ… но это невозможно. Ты со мной.


– Кто здесь? – запаниковала Мара, волосы на голове зашевелились. Она отчетливо слышала голос, но свой ли? Она не говорила этого! Схватилась за голову. Отняла руки… В руках остались пряди. Мара с ужасом смотрела на ладони и медленно падающие на пол белокурые нити… тихонько воя, снова потянула себя за волосы – опять в руках пряди… ее же, длинные и светлые! Она закричала, метнулась к зеркалу – в зеркале не было отражения, только расплывчатое пятно. Мара с воплем отшатнулась.

Все… в порядке? Вот же она. В зеркале. Высокая, стройная, и волосы… на месте… длинные светлые волосы, только спутанные ужасно… глаза страшные только…


– Я бы хотела стать убийцей воспоминаниям – но увы, это невозможно сделать. Если убью память, убью себя. А я хочу помнить – не хочу забывать.


Мара закрыла лицо руками. Внезапно почувствовала, что стены стали сдвигаться. И в то же время за спиной – на спине! – дикая, разрывающая боль. Мара попробовала заглянуть за плечо. Под разошедшейся тканью прорезывались крылья. Сначала спина опухла, потом кожа лопнула, но не было крови – только нечто сморщенное, черное, страшное нечто стало расправляться за спиной, как расправляется скомканная слюдяная упаковка для цветов… только не прозрачная, как слеза, а прозрачно-грязная… страшная. Через пару минут за спиной Мары развернулись крылья, не белые, ангельские, а похожие на крылья огромной стрекозы, черные, совсем-совсем. Мощные, метра три в размахе, раскрылись, распустились, словно лепестки цветка, и со скрежетом, словно металлом водят по стеклу, упираются в стены сжимающейся прихожей. Мара инстинктивно повернулась так, чтобы крылья расположились вдоль комнаты, а не упирались ни во что – звук был кошмарен. Но тогда крылья затрепетали, и послышался сухой стрекот, громкое, резкое шуршание, скребущее по сознанию… Мара молчала, только пыталась расправить крылья и уложить их вдоль комнаты, и не шевелить ими, ибо это было невыносимо.

– Стены давят. Крылья задевают за предметы, цепляются, и это – больно. Хочется расправить и улететь… улететь туда, где никогда не было Тебя. Туда, где память будет мертва.

Пять, шесть. Кто-то есть

Там еще. Ты – мечта?

Тьфу ты пропасть, уходи

Знаешь, что там впереди?

Я в мечтах уже была.

Ты смотрела хоть туда,

Заглянула? То-то же.

Безразличье за углом

Нагло кривит рожицу.

Мара с трудом протиснулась в дверь из прихожей в комнату, крылья застревали в узких дверях. Сделала несколько шагов, огляделась… и упала на колени, взвыла, попыталась отползти на четвереньках назад.

У противоположной стены расположился огромный черный паук с мохнатыми лапами. Клацая страшными жвалами, с которых капала слюна… или яд… он смотрел на нее оленьими глазами доброго старого доктора.

Четырьмя парами глаз доброго доктора.

Челюсти-клешни снова дернулись, и раздался чавкающий и лязгающий голос:


 Иди сюда, моя девочка. Моя Мара. Я дам тебе желанный Tressomnium!..

Паук мотнул уродливой башкой из стороны в сторону и вместо ужасающей морды насекомого у него оказалось лицо ее любимого. Еголицо.


– Ты… уходи… это не ты… хочу… Пожалуйста… не надо… я не хочу… забери меня…

Мара сама не понимала, что просила – она уже не соображала, совсем. Ей хотелось забиться в угол и не видеть никого и ничего, но даже этого сделать не могла – мешали крылья. Они все так же стрекотали за спиной, причиняя невообразимую душевную и физическую боль. Она хотела… нет, повиновалась. Смотрела в лицо того, кого так любила и ползла к нему. Крылья волочились следом. Tressomnium исполнял ее третью мечту. Он пришел за ней! Он хочет забрать ее – себе, насовсем! Она согласна.

– Я знала, ты придешь за мной.


Мара медленно двигалась вперед, еще и еще… и вдруг провалилась в темноту. Она летела вниз, летела, вокруг становилось все темнее, мысли замедлялись и исчезали, окутывало спокойствие, не было страшно. Крылья не мешали и не помогали – скорее, она не падала вниз – опускалась. Ниже, глубже, ниже… темно…


…Семь. Восемь. Кто. Бросил

Мне в окошко камушком?

Семь. Восемь. Ветер носит

Счастье мимо. Ладушки,

Ну и пусть. Девять. Десять.

Все ж еще покуролесим…

Мара очнулась на полу. Страшные крылья больше не скрежетали за спиной. Сдвигающиеся, как в дурном фильме ужасов, стены комнаты, тени по углам… Все исчезло. Все было как и прежде. Обыкновенная комната, как множество других в самом обыкновенном доме. Никого вокруг. Никого и ничего.

Ужасно болела голова, горло, кости – все. Словно из нее вытряхнули душу вместе с внутренностями, а потом грубо запихали обратно. Она еле добралась до туалета. Ее рвало. Рвало, выкручивая, сворачивая в тугой узел все в животе, сворачивая и выталкивая наверх, а горло, как огнем, обжигало едким желудочным соком.

После стало немного легче.  Мара обхватила себя руками, чувствуя, что ее трясет.


…Кто  ты – боль? Я с тобой!

Да, болит душа. Страдает…

Не пуста – ну как ни бейся.

Стой, боль!.. Нет… не смейся…

Где-то там живет любовь?

Не хочу идти с тобой.

Нам с тобой не по пути –

Семь и восемь. Отпусти…

Девять. Десять. Я одна,

Душу вымотал до дна.

Нет мне места в твоем мире.

Раз. Два. Три. Четыре.

Я одна в пустой квартире.


Мара с трудом выбиралась из ванной, опираясь о стены, держась за двери и все мало-мальски устойчивые предметы, когда зазвонил телефон.

Трубку она нашла чудом. Руки тряслись, голос дрожал. Она села на пол.

– Алло?

– Маринка? – послышался голос подруги. – Какого черта не отвечаешь? Я весь вечер телефон обрываю, на мобильный, домой…

Какого черта… Мара растянула в улыбке сухие губы. Кажется, черт был сегодня тут, и, на самом деле, все демоны в нашей голове. Ада нет. Ад – это мы сами. И то, что делаем со своей жизнью…

Ее улыбка больше напоминала оскал, зато внутри было тихо. Спокойно. Прежняя Мара умерла, не вынесла отсутствия спасительного транквилизатора и потери иного, нереального мира, который он давал ей. Которого больше нет на самом деле. Нет, и с этим надо как то жить. Жить?..

– Марин? Как ты вообще, не молчи… тебя не видно нигде несколько дней. Все нормально? – голос на том конце провода звучал обеспокоено.

– Да… нормально… – она сама ужаснулась, услышав свой голос, сухой и скрежещущий, как те крылья, что виделись ей сегодня. Ее передернуло. Мара закрыла глаза. Больше всего на свете боялась, что снова начнет мерещиться всякая дьявольщина… пока сейчас она чувствовала себя достаточно ясно, но надолго ли это? Возвращаться в кошмар не хотелось. Просто было невозможно! Страшно. Очень.

– Может, тебе в больницу надо? Маринка? Ну что с тобой, а? Знаешь, я каждое утро захожу в Интернет посмотреть, что ты разместила у себя на стене… пытаюсь понять, какое у тебя настроение… ты пугаешь меня, понимаешь? Всю неделю я звоню – ты кидаешь трубку, отделываясь сухим «все нормально». Таблетки еще эти дурацкие… ты все еще пьешь их? Понимаю, что я начиталась ерунды в Интернете, но… там пишут, что если их принимать не под строгим контролем, врача, от них… может быть… от них умирают, понимаешь?! Марин. Маринка?! Не молчи…

Марина – Мара – сидела на полу, прислонившиськ стене, и плакала.

– Маринка, а помнишь, как мы считали в детстве свои мечты и думали, что вот, придет время, ты осуществишь мои, а я твои? Помнишь, как мы придумывали по три самые сокровенные, делились ими, а потом, через некоторое время меняли… Смеялись… Марин… ты моя самая близка подруга. Мы всегда были рядом, всегда, ну кто помог мне, когда я не поступила в универ, кто поддержал? Кто помогал разруливать отношения с родителями… Ты совсем отдалилась, совсем. Давно. Ну как так можно, а? Я с мамой твоей говорила, Марин. Она плачет все время. Маринка? Не конец же света… Все это не конец света! Я все знаю, все понимаю, но не повод умирать от любви – наоборот, давай жить, пускай даже назло… Маринка, я понимаю что я болтаю чушь, прости… Давай встретимся, поговорим… мне кажется, с тобой что-то происходит, и, черт побери, пускай сейчас уже ночь, я не могла тебе не позвонить!..

Мара держала трубку чуть ниже уха, просто не было сил поднять руку. В какой-то момент, взяв себя в руки, она сказала громко, как могла, громко и отчетливо, сколько хватало сил и голоса, так, чтобы подруга услышала ее наверняка:

– Таня? Приезжай. Очень надо.

– Я сейчас! Сейчас!!! Такси… пятнадцать минут… жди меня…

– Меня зовут Марина, – прошептала Мара мимо трубки, впрочем, там уже пошли гудки. И закрыла глаза, повторяя: – Марина…


Ну и пусть. Девять. Десять.

Все ж еще покуролесим…

Таня неслась, на ходу запахивая куртку. Подскакивая на одной ноге, застегивала молнии на сапожках… Чуть не вылетев на проезжую часть, она голосовала, махая как сумасшедшая… Да так, что остановилась первая же легковушка.


***

У каждого свой Tressomnium. Свои беды, свои зависимости и свои мечты. Но… Люди не могут оставить в покое друг друга.

Разве можно оставить в покое человека?! Да ни за что! Жить и правда как-то надо, и, черт, как же хочется-то!..

Люди же, не призраки. И это верно.

Иначе… Самолично выбранный бесконтрольный одиночный ад. Не менее страшный, чем настоящий, наверное. Кто знает?..


__________________________________

Примечания:

Мара* – у древних славян имя Мара означало "смерть" и "мор", ассоциировалось с духом смерти. В белорусском языке  означает "мечта". В иврите имя Мара оно означает "горькая". В западно- и восточно-славянской традиции женский мифологический персонаж, связанный с сезонными обрядами умирания и воскресания природы. Ночной демон, призрак в скандинавской и славянской мифологии. В буддизме демон, персонифицируется как воплощение безыскусности, гибели духовной жизни.

Tressomnium** – авторское название, такого лекарства нет. Tres Somnium – лат. три мечты (сна). Автор не знает латыни, автор создал название лекарства интуитивно по собственным правилам.

Легенда о тех, кто не спит по ночам


Японская легенда гласит:

если вы не можете уснуть ночью, значит,

вы сейчас бодрствуете в чьeм-то сне…


Есть такие легенды, правдивость которых никак не установить. Даже нет, не так. Невозможно найти никакой информации, подтверждающей или опровергающей то, что это на самом деле имеет под собой хоть какие-то основания, а не придумано на ходу. Ведь зачастую слух, мечта, чья-то случайно обронeнная фраза растаскивается донельзя активными пользователями по всемирной паутине, и, в конце концов, всe это подается под громким названием «легенда».

Но есть вещи, в которые просто хочется верить. Хотя для того нет никаких причин…


…Я проснулась ночью. Лежала, страшно боясь спугнуть сгустившийся в комнате морок сна. Просто невероятно… если б можно было вернуться в этот сон снова! Заснуть и оказаться там же. С тобой… Увы, невозможно.

И всe же сон был прекрасен. Он возвратил мне тебя, пусть и ненадолго. Как же я мечтала об этом. Не было дня, чтобы я не вспоминала твои руки и губы, твой голос, твою слегка саркастичную улыбку… Сначала – с отчаянием и истериками. Потом – притупилось, боль стала ноющей. Словно кто-то сделал мне операцию на сердце. По-варварски вскрыл грудную клетку, вырезал любовь портновскими ножницами и выбросил, окровавленную, вместе с изгвазданными бинтами в корзину с надписью «отходы». Вырезал – зверски и в то же время мастерски. Но, зашивая, забыл там… эти самые ножницы.

Зажила, зарубцевалась рана, оставив на груди отвратительный шрам. А ножницы… они прижились и обросли тканями, но порой при неосторожном вдохе или резком движении проворачиваются в сердце, и я вспоминаю о тебе. Вспоминаю, чуть ли не складываясь вдвое от боли, словно кто-то в этот момент ещe и наносит удар под дых – со всей силы. Слeзы текут и не хватает воздуха. Не вздохнуть, никак.

Я так мечтала, чтобы ты пришел хотя бы во сне, чтобы утром проснуться с чувством, что ты был – был у меня, был со мной, там, в волшебном мире между реальностью и выдумкой, в мире, в котором невозможное возможно.

Раз уж нам не суждено быть вместе наяву.

Но сны нам неподвластны. Ты никогда не снился мне. Никогда.

И вот сегодня почему-то чудо произошло. Я проснулась и прекрасно помнила, отчетливо помнила это удивительное видение.


…Открылась входная дверь – нет, сначала раздался телефонный звонок, ты весeлым голосом сообщил, что сейчас будешь, и появился тут же, моментально – вероятно, звонил уже с лестничной клетки.

Вошeл, улыбнулся, до боли знакомо и до отчаяния забыто. Я обняла тебя, просунув руки под чeрную куртку, нет, не обняла, стиснула изо всех сил, словно стараясь удержать навсегда, здесь, вот в этом моменте, ведь мне снилось, что это не сон. Я физически ощущала тебя, чувствовала тeплое дыхание. Ты был таким настоящим. Спрятала лицо у тебя на груди, вдыхала твой запах – такой некогда привычный, приятный, любимый. И сейчас, проснувшись, смотрю на свои руки, и мне кажется, что ладони ещe хранят тепло твоего тела. Я же чувствовала под пальцами твою кожу сквозь ткань рубашки, вжимая ладони так, словно желала оставить печати на твоей спине. Казалось, мои пальцы должны обжигать. Не видела твоего лица, но точно знала, что это ты. И запомнила главное – обнимая, я улыбалась. Ты тоже улыбался и был искренне рад – рад быть здесь (или там?) со мной. Это было счастье.

А потом мы сидели на кухне, и ты курил. Я любила – люблю – в тебе всe. Даже то, что ты отравляешь собственные лeгкие. Как могу не любить даже эту вредную привычку, если она – частичка тебя? Мы пили крепкий чай – да, крепкий сладкий чай посреди ночи, горячий и обжигающий, – а потом ты целовал меня, усадив себе на колени.

И я проснулась.


На часах ровно три ноль-ноль – самое страшное время. Говорят, именно в три-четыре часа ночи люди чаще всего умирают во сне. Это какой-то особый час – ещe одна глупая легенда.

Но я же не усну сейчас. Точно, уже не усну.

В конце концов, намаявшись, я осторожно выскользнула из постели, с грустной радостью отметила, что он, – он! – в этот раз не проснулся и не произнес своe извечное: «У тебя снова бессонница? С этим надо что-то делать».

Да. С этим надо что-то делать. Если бы я знала, что.

Не знаю, почему я вспомнила эту глупую легенду. Это же всe неправда. Но как красиво звучит! И утешает, словно бальзам льют на израненное, изуродованное любовью сердце. Печально, больно – но отчего-то хочется улыбаться. «Японская легенда гласит: если вы не можете уснуть ночью, значит, вы сейчас бодрствуете в чьeм-то сне». Неужели ты не спал сегодня? Именно потому, что снился мне?

О нет. Я снова говорю с тобой.


Ступая босыми ступнями по ледяному полу, я отправилась на кухню, размышляя о том, почему именно сегодня это произошло, впервые за долгое, долгое время. Впервые с того самого момента, как мы разошлись. Именно тогда, когда я уже перестала просить все известные мне силы разрешить увидеть тебя хотя бы во сне. Знаешь, так странно – расставшись, люди по прошествии некоторого времени иногда возвращаются друг к другу. Никогда не могла понять – зачем? Созваниваются, переписываются, встречаются у общих знакомых… у нас всe было не так. Мы разошлись – как отрубили. Позволили судьбе разорвать пополам то, что было когда-то одним целым, оставив две кровоточащие половинки мучиться в одиночестве. Каждая в своем.

Я знаю, тебе тоже было тяжело. Но так было нужно. До сих пор не могу понять, неужели так было нужно? Почему?! Но мы разошлись и прилепились к другим, позволив чужакам залечивать с трудом заживающие раны, нанесенные нашими же собственными руками друг другу.

Так больно.

Наверное, это было правильно. По чуть-чуть я не смогла бы уйти от тебя – понемногу не смогла бы от тебя отвыкнуть. Слишком долго мы были вместе. Слишком многое пережили. Слишком много строили планов – вдвоeм, чтобы потом вдруг понять, что всe закончилось. Больше нет ничего. Нас ничто не связывает.

Нужно расстаться. Так просто. Так сложно.

Так сложно.

Знаешь, а ведь я толком не помню, как это произошло. Ведь это точно было словно во сне. Так странно…

Так странно.


Я оглядела кухню, поeжилась: казалось, она ещe хранила твоe присутствие и твой запах. Могут ли во сне сниться запахи? Взгляд скользнул и зацепился за календарь – яркая картинка с чудесным морским пейзажем. Романтическим.

Сегодня ровно год, как мы расстались. Вот оно что. Это надо отметить.

Поставила на плиту чайник. Как же холодно… Вернулась в комнату, достала тeплый старый вязаный жакет. Выбросить бы, но он такой уютный. И ещe… я всегда в него куталась, когда тебя не было рядом. Когда мне было холодно без тебя.

Я же знаю, что твоя жизнь наладилась. Мир, огромный, невозможно огромный мир так мал – я постоянно слышу о тебе. Но не ищу. Не делаю попыток встретиться. Поверь, мне достаточно сознания того, что у тебя всe хорошо. У меня тоже, милый, тоже всe хорошо. Честное слово. Ты не один. Да и я не одна…

И тебе совершенное не надо знать, что со мной было. Никому не надо знать. Я бы тоже хотела это забыть. У меня сейчас всe хорошо.

Я вспоминала о тебе так долго. Продолжала мечтать, уже выздоровев от любви и наладив – для всех окружающих! – благополучную жизнь с другим, и хотела видеть тебя – пускай даже во сне.

Если бы ты мог быть хотя бы ночным призрачным видением.


Я заварила чай. Уселась на то место, на котором ты сидел во сне. Пила маленькими глоточками, пила крепкий сладкий чай посреди ночи, горячий и обжигающий, куталась в жакет и вспоминала тебя. Сон. Твои поцелуи. Далекие, почти совсем позабытые. Но такие, которые на самом деле забыть невозможно – память всe равно их тебе вернeт, как бы ни хотелось от них избавиться. Вернeт тогда, когда ты вроде бы успокоился, и беззащитен перед этой ужасной болью – воспоминаниями об ушедшей любви.

Почему нельзя отрезать воспоминания, как отрезают длинные волосы в парикмахерской, когда хотят полностью изменить имидж? Вот бы отрезать, чтобы упали на пол тяжeлым облаком, и уборщица подмела и выбросила в мусорное ведро… Чик – и нету, свободен!..

Мне совершенно не хотелось спать.

А потом я включила компьютер и стала искать информацию об некогда слышанной легенде. Еe легко найти в Интернете, и, практически, это всe, что говорится по этому поводу. Эту фразу находят то в анекдотах, то в статусах, то в афоризмах…

Так глупо – нет, ну как же глупо и наивно! Найдя кучу всякой ненужной разности, я не нашла о легенде ничего, ничего, кроме всe того же: если вы не можете уснуть ночью, значит, вы сейчас бодрствуете в чьeм-то сне.

Наверное, это всe выдумки. Хотя…

Теперь я в этом не уверена. Ведь в каждой шутке есть только доля шутки. В каждой выдумке, в каждой лжи есть чуточку истины. Может, и в этой так называемой легенде есть что-то, что делает возможным невозможное? Если души тянутся друг к другу, но им никогда не суждено быть вместе, может быть, они могут встретиться хотя бы во сне?


Да, я снова разговариваю с тобой. Но сегодня это оправдано. Год, как мы расстались, и ты приснился мне. Приснись ещe раз, пожалуйста. Я что угодно отдам, лишь бы легенда оказалась правдивой. Хотя…

Нет, пожалуй, не надо. Я не хочу, чтобы ты не спал.

Если в этой легенде есть хоть капля правды – пускай лучше я тебе приснюсь.

У меня всe равно давно уже бессонница.

Фуэте


Виртуозно, сумасшедше, кручусь снова и снова. Сколько всего было, пролетело и след простыл, и я опять тут, только дыхание сбоит и покалывает сердце. Вращаюсь, вращаюсь, вращаюсь… На одном и том же месте.

Фуэте.

А хочешь добиться результата, крутись еще быстрее. Двойные, тройные фуэте, в бешеном темпе. Это жизнь. Некуда деваться. Я не могу больше. И точно не могу быстрее.


Очередной виток, и мир вернулся к исходной точке. Начало – не Новый год и не понедельник любого месяца, а то, что следует за финалом, а финал – это осень. Она же и начало, за миг до зимы. Трудно отследить, когда все обнуляется. Но я знаю, это происходит на стыке рыжего времени и белого. За пару секунд до момента, когда начинается зимний отсчет.

Но еще немного осени.

Фуэте.

Стоп.


Осень приходит, подводит итоги и нас заставляет. Прощает. И – прощается. Одаривает щедро – вот охапками поздние цветы: лиловые, бардовые, оранжевые. Много, мелких, яркой россыпью – успеть бы до зимы!.. Листья летят как самолетики, пущенные детской рукой. Детство набивает полные карманы каштанами и желудями, а я, с листиком, запутавшимся в длинных волосах, собираю чуть тронутый морозчиком виноград – темно-фиолетовый, с капельками на ягодах, сладкий, сладкий… и тут же ем, немытый. Он чистый – с лозы. Терпкий, сочный, с утренним туманом на кожице. Почти как вино. Ударил в голову…

Голова закружилась, надо же. Словно вращаешься, но забываешь фиксировать взгляд на одной точке – и теряешь равновесие. Моей точкой во всем кружении и беготне всегда был ты. Моя воистину воображаемая «точка» в огромной беззвездной Вселенной. Только так удавалось удержаться и не упасть.

Присесть негде – садовая мебель убрана. Только если на тыкву… вот она, как пуфик в огромной зале. Выдержит?

Хоть бы одна такая желтобокая превратилась в карету, а?.. Большой девочке иногда нестерпимо хочется принца. Не верящей, все понимающей, прошедшей сто дорог – а хочется. Не замуж – упаси Бог! Просто чтобы понимали. На колени забраться, отреветься хорошенько, по голове пусть гладит и утешает. Тшш, все будет хорошо… все будет… Бывают такие принцы, интересно?


Гроздь винограда выпала из ладоней. Устало поднимаюсь. Думаю о том, что синий просвет скоро заполнит непрекращающийся дождь, смывающий все, что было-не было в этом году. Потекут бесконечные слезы по исчезающим в вечности людям, событиям, мечтам. Случились, любили, разошлись. Не случились, не любили, не встретились… Вчера еще помнил, желал, ждал, сегодня забыл. Завтра настанет, а тебя словно и не было никогда, ни сегодня, ни вчера. Может, так легче, и в этом – особенная мудрость. Память тяжелая штука, тяжелее, чем промокшее насквозь пальто.


… Мои руки, мои пустые мокрые руки, или это руки осени? По утрам их трогает тоненькая пленочка холодного стекла. Пока еще с хрустом ломается, но тут же нарастает снова. А там и до зимы близко. Да, уже и сейчас близко. Холодные дорожки на щеках города – еще чуть, и заледенеют, покроются корочкой первого льда. Дождь и правда. Заявился, мокрый и настойчивый, стучит в окошко. Неа, не пущу. Я осень впустила – в дом и в сердце. Мне бы с ней разобраться.

Здравствуй, глубокая. Дрожишь. Не дрожи, я дрожу с тобой. Глаза у тебя бездонные, знаешь?.. Видишь, дождь и с моей стороны окна. Пробрался таки. Внутри и снаружи дождь, да и окно ли это?..


Сижу посреди дождя и осени и смотрю на дождь и осень через мокрое стекло. И все перемешалось, там и тут, и все так запуталось, что конца-края не найти – и уже не делаешь попыток. Просто смотришь – на ту сторону, на эту, и осень все глубже. Снаружи. Внутри. Я такая обыкновенная… на этой стороне. Внезапно понимаю, что и на той.

Неужели такая же? Всего-то?..

Может. Как ни пытайся, а настоящесть проявится. А я и не играла никогда – быть старалась. Может, чуточку лучшей, чем на самом деле. Но это не вина виртуальности – вина любви. В любви мы все пытаемся быть хоть немножечко, но лучше, чем есть.


Дышу на стекло, вывожу пальцем: Осень + Дождь = Печаль. Осень плюс дождь равно я. Осень, а мне и поговорить не о чем, может, от того, что говорю я молча? Но ты-то меня слышишь. И, что важнее, слушаешь.

Хмурая ты. И понимающая. Что-то приготовила – признавайся? Не признаешься. Блеснешь солнечным лучиком, окатишь, как ледяной водой пронзительной, как синие осенние небеса, надеждой, и снова – прятаться в объятиях дрожащих голых деревьев, прятаться – не согреться… Желания замерзли. Отсырели и не взлетят, крылья мокрые… бедные, жалко их. Топчутся по дому, неприкаянные, жмутся друг к дружке, пищат жалобно – как котята слепые. И даже у Деда Мороза просить ничего не хочется. Осень, тебе ж тоже холодно. Давай сюда свои листья, что там записано – вместе перечитаем. Вот весенний, надо же, какое клейко-прилипчивое, сладко-зеленое – влюбленность… летний – сильный, яркий, уверенный. Любовь. Твой – пожелтевший, красным пятнами окрашенный – не хочу думать, почему – а по краям сухой, потрескавшийся – но все равно, такой красивый… Это печаль пополам с пониманием. А вот зимний…


Слышишь, осень, чайник свистит? Нам еще до прихода зимы коротать время. Шоколадки нет, есть мед. Чай будешь-то? Я люблю имбирь добавлять. Нет, корицу – это в кофе… С молоком? Неожиданный выбор, но да, конечно, молоко есть. А в день, когда ты уйдешь, будет новое начало. Что будет с этим оборотом, что?..

Нет, молчи. На минуту показалось, что на этот Новый год я заслужила принца. Не отвечай…

…дождя? Что значит – дождя?


Осень бесконечная, как дождь. Бесконечная – зимой, летом, весной, осенью. Мир застыл – не сдвинуться, ни завершить – ни начать сначала, ни жизни, ни тебя. Я крутилась как безумная – в хронической осени, фу-э-те. Смотрю… на тебя. О – оборот вокруг – сень, вернулась в исходную точку. О… сень – снова ты. Остановиться бы, голова кружится, а боюсь – зимы боюсь. И тебя… боюсь. Боюсь, что не… Остановилась. Смотрю. На тебя. Я такая же. А какой ты? Эх, убрать бы все, «оставить вид из твоего окна», как на той стороне пишут.

Взгляд падает на монитор. Монитор как окно, правда? Окно в твой мир. Смотрю.

Знаешь, я ни разу к нему не прикоснулась, когда говорила с тобой. А так хотелось – придумать, что и ты касаешься – с той стороны, и через стекло, через тонкий пластик междумирья ощутить прикосновение твоей ладони. Даже, когда покинув свои миры, встретились на широком белом полотне Млечного пути – шли, держась за руки, я не осмелилась. Вдруг все реально, и я на самом деле это почувствую – как тогда жить?.. Реально, просто… Маленький шанс оправдать наши несовпадения. Сказкой оправдать, придуманностью. Тебя. И меня.

Твой мир… тщательно выстроенный, отчего-то мне кажется, что в нем – лето. А я, как ни стараюсь, в него не проникну. Время несется, летит. Но даже там, где чудеса возможны, осень не вернется к лету. Не пойти времени назад. Не повернуть ничего вспять.

А даже если и так – сбежишь к весне. Ты тоже всегда несешься, я с трудом успеваю за тобой. Могу сделать еще один виток – ты – мой мир – ты, и остановиться, глядя на тебя. Вращаюсь в бесконечном фуэте, и голова кругом, и точка отсчета, и точка возвращения – ты, ты, ты… Реал-виртуальность, реал-виртуальность, реал… Какого результата я ожидала?

Передышка закончилась. Осень скоро тоже, да, да, я о тебе, ты закончишься и уйдешь, впереди долгое, тяжелое начало. Начало всего. И зима.

Фуэте.

А ты? Ты, который там, остаешься для меня точкой возвращения?


Среди бесконечного танца и вращения.

Я люблю тебя.

Как обычно, по другую сторону.

Пожелай мне снега


А над городом живёт Бог.

Сорок тысяч лет – и всё сам.

И, конечно, если б он мог,

Он бы нас с тобой отдал нам…*


Тихое «ква» ВКонтакта заставило встрепенуться. Сердце подпрыгнуло, забилось птичкой в клетке из рёбер. Наружу, к нему! Будь у сердца ножки и ручки, выпрыгнуло бы и побежало, уцепилось, держало и никогда не оставило…

«Ну что, опять вот так, да?» – отметила Даша, мысленно обращаясь к сердцу, как к живому, не слушающемуся, неподвластному существу. Каждый раз, когда Даша находилась за компьютером или держала телефон в руке, сердце дёргалось в надежде, что сообщение от него, а порой заходилось давяще и с заметным покалыванием. Это когда особенно сильно скуча… ла. Даша. Или скуча-ло? Сердце. Вот и сейчас ёкнуло, бедное.

– Привет.

Спокойное, безразличное, сердитое, усталое – «привет». Ну какое же, Господи? Она в подобных случаях боялась отвечать – вдруг попадёт не в настроение. Лучше минутку выждать, посмотреть, как да что.

А его настроение в течение разговора последнее время менялось на глазах.

– Привет.

Написала, пальцы замерли над клавиатурой. Ни дать ни взять птицы, распластавшие крылья над пропастью. Клавиши – острые камни, написать – рухнуть-разбиться. Что писать? Подушечками пальцев тронула чёрные кубики. Что писать…

Молчит.

Она помешкала и добавила скобочку. И ещё. Одной, вроде, мало, целую строчку – наивно и стыдно, две – в самый раз. Решилась заговорить снова:

– Привет, как ты?

Вот, самое оно. Нейтрально и видно, что волнуется, переживает. Спрашивает, как он. И намерена продолжить разговор.

– А… так. Нормально.

– Хорошо…

– У тебя?

– Тоже хорошо.

Пауза.

– Что делаешь? – и добавила две скобочки.

– Ничего.

Ничего…

Разговор не клеился.

Она замерла, глядя в экран. Стиснула ладони. Опять не получится, наверное.

– Вот, пришёл недавно.

– Где был?

– Да так.

– Так, – и три скобочки, развернутые в обратном направлении – грусть, то есть, в её, Дашином, случае – печаль. «Улыбка вниз» скобочками на экране, такая же – уголками губ – в реальности.

Даша замолчала. Он тоже.

Тут или ушёл? Ушёл… зелёненький кружок в уголке аватарки исчез.

– Ушёл? – и зачем очевидности уточнять, а?..

Нет, на удивление моментально появился:

– Не, тут. Отвлекают.

– Потом поговорим?

– Не, ну… занят, да. Немного. Потом напишу, ок?

– Хорошо, конечно.

Она, всхлипывая – хорошо, что не слышит! – поставила кучу нормально «улыбающихся» скобочек – от души, не жалея. Вместо слов. Лучше, чем ничего. Лучше, чем правда. И, не думая ни секунды, вышла из ВКонтакта. Не напишет уже.

Завтра тяжёлый день. Отчёт надо – но нет сил никаких. Даже смотреть не хочется, тошно. То-о-ошно! Лучше спать – может, если рано встать, получится поработать.

Даша побродила по квартире, потыкалась туда-сюда без толку. На кухне открыла холодильник, но есть не стала. Не хочется. В спальне мелькнула мысль достать на завтра что-нибудь красивое – открыла шкаф, посмотрела и закрыла. Утром найдёт. Нет настроения. Какая разница, в чём идти. Он всё равно не видит.

Легла спать с тяжёлым сердцем, порываясь проверить интернет с телефона. Удержалась – зачем себя мучить. Ну, увидит, что не написал, или увидит, что написал что-то такое… стандартно-никакое.

Уткнулась носом в подушку и дала волю слезам.

Уснула, на удивление, быстро.


Утром первым делом Даша потянулась к телефону. Ничего. Ни-че-го-шень-ки! Нет, ну… сообщения во ВКонтакте, фейсбуке-и-так-далее есть, но не от него. Больше в сеть он не выходил. Ну и ладно, что сделаешь.

Сегодня ей снова снилась большая белая птица. У птицы была голова с небольшим плотным клювом, чёрные глазки так и зыркают туда-сюда. Недлинная шея, приличная тушка и невероятно-непропорционально-огромные крылья. Птица летала над городом, кружила, парила, а из крыльев сыпался, сыпался, сыпался снег…

Даша захлюпала носом. Нет. Не плачет же, чёрт, а… Снова платок в кровящей жидкости. И так каждый раз, стоит понервничать – голова болит и кровь носом идёт. Что за дела?

Собираясь, Даша положила телефон на полочку в прихожей. Потом, перед выходом, в сумку бросит, а на работе разберется со входящими. Там большей частью по делу.

Снова мелькнула и погасла мысль выудить из шкафа что-нибудь этакое. Зачем, спрашивается? Даша пожала плечами, достала чёрную водолазку и тёмные брючки с пиджачком. Удобно и думать не надо. Максимум стиля, минимум сил.

Волосы стянула в хвост, вгляделась в отражение в зеркале. Как всегда, бледная, осунувшаяся, обыкновенная – ни красавица, ни уродина. Половина города таких. Да что города – земного шара. Приодеть, накрасить, ещё если блеск в глазах – то очень даже ничего. Нет блеска только, в этом всё дело. Даша ярко накрасила губы. Так-то лучше, отвлекает. И даже неплохо, интересно вышло… Нормально. Пойдёт.

Вот и вся нехитрая подготовка на работу. Никаких побрякушек, ничего. Вот если кулончик на шею. А то совсем тоска… такая тоска.

Ничего не хочется.


У Даши был его номер телефона – на крайний случай. У него был её телефон. Обменялись они и адресами когда-то, но общение заладилось именно во ВКонтакте. Так удобнее – мобильный всегда под рукой. Милые картинки, шуточки и смайлики, поцелуйчики и рожицы… всё там. Говорить не всегда можно – с работы попробуй, помилуйся или поори в кабинете, а ВК маякнуло – можно тихонько глянуть и ответить.

Так и общались.


– Опять в своём компе сидишь? – интересовалась мама, когда Даша приезжала в гости. – Сколько можно, с кем общаешься, хоть знаешь?.. Там маньяки, может, а?

Ну, конечно. Толпой по её душу.

– Чем ты там занимаешься? Вот зачем это надо?

– Ма, ну, работа у меня такая. Что я могу сделать?

И это была правда. Ни мать, ни отец не понимали, как так можно жить, что за необходимость постоянно отправлять в инстаграм фотографии, писать в соцсетях и выдумывать вдохновляющие посты для сообществ – а у Даши это часть работы. Никуда не деться. Пиар есть пиар, пропади на пару дней – интерес падает. А мама с папой по старинке телевизор смотрят. Новости… говорят – видела, мол, слышала? Да в курсе, в курсе. Раньше них. Новости в интернете читать проще, вон паблики городские – галдят, друг друга перебивают. Ленту с утра открой, там всё, что в городе произошло, да и в мире. Телевидение дублирует свои каналы, а то и обсуждает, что в интернете происходит. Утром, под кофе, новостную ленту полистать – просто работа! У родителей это называется «сидеть в телефоне».

А Даше надо быть в курсе.

Про внерабочее общение Даша старалась родителям не распространяться.

Слава Богу, интернет давно уже воспринимается как средство коммуникации, СМИ, что обеспечивает возможности карьерного роста. Сколько курсов, методик, семинаров и вебинаров, важного, необходимого, ценнейшей информации и возможностей для реальных поездок и обучения! Золотое дно при умелом использовании. Интернет – как жизнь. Есть энциклопедии, есть журналы для женщин. Есть Дом-2, а есть артхаусное кино. И так далее… А идиотов и в реальной жизни валом.


Дашины родители старались «сохранять верность традициям», с учетом, что общались с родственниками по скайпу. Смешно и мило. И так прогрессивные – ходят на выставки-концерты, дома не сидят. Но в том и проблема, что ма и па были такими активными. Всюду пытались найти Даше подходящего мужа – шутка ли, скоро тридцать дочке, а она не замужем. И не встречается ни с кем. Времена, конечно, другие – но для родителей они остались прежними. Ну, сколько можно, а?

Интернет полон правилами-заметками как отшивать тех, кто лезет с вопросами – «отчего такая, как ты, не замужем», «есть ли кто у тебя», «встречаешься ли с кем», «что себе думаешь – детей пора». И «когда найдёшь себе кого-нибудь?»

Можно подумать, ждёт на перекрёстке её половина, стоит с табличкой «Даша, это я!» Нет, конечно. Но маму с папой же не отошьёшь. Пристающие чужие тоже с вопросами на-до-е-ли, нету сил. До такой степени, что Даша периодически черпала вдохновение в недостатейках о том, как правильно отвечать и не чувствовать себя ущербной. Обалдеть, сколько таких, как она – тридцатилетних да не замужем. Неужели все мучаются? Не может быть, время нынче другое!

Все считали, что у неё нет никого. Но это половина беды.

Проблема в том, что её человек у неё был.


Не сложилось у Даши с поклонниками. На работе неженатых мужчин рвут на части – как они, бедные, выживают? Все, от молодых до леди в возрасте, даже глубоко замужние, с ними заигрывают. Нет – так голову дурят, придираются или занудствуют, покоя не дают. Тут Даше ловить нечего. Скандалов она не любила, характер не тот. Бороться – не умела. Казалось, если человек нужен другому, то бороться не надо. Не с любимым же за него самого! Бороться – это если внешние силы против.

А у них преград-то и нет. Как виделось Даше, вполне могли переехать – или она к нему, или он к ней. Только не получалось.

Даша думала. Столько думала, что с ума сойти можно было.


Познакомились они в сети случайно. Перекинулись парой слов незадолго перед Новым годом. Даша тогда с корпоратива пришла, весёлая. Написала что-то на странице у себя – игриво-радостное, ей ответил незнакомец – зацепило его брызжущее искристое заявление мол, люди, Love is all around и счастье рядом, надо быть добрее друг к другу и любить, и All you need is Love & She loves you, yeah, yeah, yeah, любовь, мол, она есть, надо только позволить сердцу любить…

Никого у Даши на тот момент не было, никакой конкретной любви, просто настроение такое – бери ладошками и плескай, чтоб хмурым никто не остался ни в коем случае! Хороший вечер был. Посидели, натанцевались, надурачились, оторвались от души. Пили не много – а вот песни горланили, да и плясали так, что в конце концов с подружкой туфли поскидывали и босиком фигуры выделывали, народ диву давался…


Он, новый знакомый, другим был. Заду-у-умчиво-созерцательным. Наблюдал, как она носится по страничкам в соцсетях и сыпет вдохновляющими цитатами, музыкой, постами-восторгами. И снег кругом, и новогоднее настроение, ну и что, что снег – виртуальный… Прямо Золотая девушка, что перину госпожи Метелицы вытряхивает – и кругом новогодье, радость, веселье, снег… Так и говорил ей, что пришёл на снег. Даша смеялась. Подписался на неё везде, а она удивлялась, глядя, как он появляется в заявках в друзья на фейсбуке, в инстаграме, твиттере, ну, добавила… в конце концов, в личку перебрались.

Она, весёлая, смешливая, с удовольствием болтала, даже заигрывала. Ну, а что? Баловство, вообще ничего. Как на улице незнакомцу улыбнуться, пока транспорт ждёшь, и разъехаться в разные стороны. Не более.

Назавтра и забыла бы, но он ей написал. Ласково так: «C добрым утром, котёнок-игрулька. Ты на самом деле такая, или это аттракцион неслыханной котёнковости? Скажи, что такая!»

В вопрос был заложен ответ, да разве она об этом думала? Ответила. Побегала по дому, на работу собираясь, ещё ответила. Он появился на пару минут, когда в пути была. На работе парой фраз перекинулись.

А потом пропал. А она ждала. Чёрт, ждала же! Так хотелось поговорить! Просто поговорить – и всё! Посмеяться, поиграться, позадираться. Начальник наорал, она расстроилась. Обидно до слёз, по-детски, и так захотелось ему написать и пожаловаться! И написала, а его не было, и стало ещё обиднее.

Когда отчаялась, устала ждать и стала забывать, явился. Тихий, печальный. Даша предполагала повыпендриваться – глупо права качать в интернете с малознакомым человеком, но… Он на её сарказм не повёлся, зато извинился, сказал, что проблемы на работе. Не сказал, какие. Сказал, что было тяжело и устал ужасно. Она пожалела. Посочувствовала. Плохо же человеку. Совпало – проблемы на работе и у неё, и у него… ну а подробности – лишнее.

Что умудрилась соскучиться – не сказала, он же ничего не обещал. Оттаял потом – говорил, что отогрела, «тёплая снежная девушка». Так говорил, словно они друзья давние и сердечные – а ей было легко! И тогда играться, и сейчас —сочувствовать. Бывает, появляется кто-то, незнакомый прежде, и ты понимаешь, что вы на одной волне. И спокойно, и доверчиво, и хорошо, и темы общие находятся. Не боишься показаться ни смешной, ни глупой, ни малообразованной. Какая есть – внутри, которую показать страшно, вдруг не поймут? Обидят. Посмеются. А тут не страшно! Тут – свой!


Даша жила одна. Квартирка маленькая, однушка, зато в центре, в месте красивом – в сторону от проспекта, а за рядом домов деревья высокие и дворики уютные, так хорошо… На месте не сидела, приходила поздно, а тут стала домой спешить. К нему.

Когда он был, конечно.

Как же странно, чудно и ново! Дашка никогда не общалась так в сети. Воспринимала интернет как возможности, кусок жизни, но все эти вирты-флирты… это не для неё. Она девушка серьёзная! А тут… Он говорил – словами как пёрышками касался. И незаметно, и ненавязчиво, и ласково, и щекотно. На языке, на кончиках пальцев отзывалось, покалывало, внутри сладко трепыхалось – Даша посмеивалась поначалу, бабочек в животе интернетовских вспоминала. Он опять пропал, и она думала, как он, что он…

Даже фамилии его не знала. Не появится в сети – и всё, попробуй, отыщи.

А проще – забудь.

Ничего, конечно, перемелется – мука будет…

Белая, как снег.


С учётом того, что жили они друг от друга далеко, на просторах одной, но необъятной страны, всё могло бы и закончиться. Но он снова появился, а Даша в тот момент собиралась перейти из отдела в отдел, на повышение, и рассказывала обо всём, что происходило. В красках и подробностях. О том, как на неё косо смотрят. О том, что на новую должность – страшно, хотя и хочется. Советовалась. А когда первый рабочий день на новом месте прошёл, домой летела – встретиться, рассказать!..

А он не пришёл.

Тогда она впервые из-за него плакала. Всерьёз – от обиды, разочарования, бессмысленного ожидания и от того, что придумала столько фраз, которые обязательно – обязательно! – надо сказать. А некому.

Как взяли и кусок от неё, от Дашки, отрезали – причем тот, без которого жить-функционировать можно, а радоваться – никак. И, кажется, радость никогда уже не вернется. Ничего не сделаешь. Просто жить, но такая тоска-печаль от невозможности что-то изменить и повлиять, хоть волком вой. Воздух, дым, эфемерно всё… развеялся, растаял, как… как снег. И нету, всё.


А потом понеслось.

«Открывался» он медленно, со скрипом. После каждого откровения пропадал на несколько дней – словно сомневался, стоило ли?

Возвращался. Вот это было дороже всего. Значит, не раскаивался – и Даше становилось хорошо, словно на морозе взяла в руки котёнка и за пазуху посадила – и ему тепло, и ей – урчит, меховое мягкое чудо, и мурчанье прямиком в душу направляется.

Понемногу о себе рассказывал, по крошечке. Так картинка и сложилась – ровесник, директор сети маркетов цифровой техники. Страшно занятой человек и именно поэтому – не под своим именем в сети:

– Пойми, Дашик, хочется немного свободы. Cобой быть, без оглядки.

Дашка гордилась маленькой тайной – он – тут – её, больше ничей! Никому не хотела о нем рассказывать. А позже поняла, какая это тоска.

Он много знал, разбирался в литературе, цитировал Рабле и Кафку. Последнего сильно уважал. Когда говорил: «…я завидую молодым. Чем старше человек становится, тем больше расширяется его кругозор. А жизненные возможности становятся меньше. К концу остаётся один лишь взгляд, один лишь выдох. В этот момент человек, наверное, оглядывает всю свою жизнь. В первый и последний раз», – ей казалось, что он старше, чем говорит. Но это не имело значения. Скорее, Даша боялась, чтобы он не оказался совсем мальчишкой.

Они обменивались фото. Правда, детскими с большей охотой. Нет, Дашкины любые он смотрел с удовольствием, а вот свои взрослые показывать не спешил – прислал пару невразумительных. На детских он был таким трогательным! А на взрослых толком не разглядеть.

А ещё они говорили о том, что у него нет снега. Часто снега на Новый год не бывает. И на Рождество не будет.

Увы.


Если в городе твоём – снег,

Если меркнет за окном свет…*


У Даши зимы всегда были снежными.

«Желаю тебе снега» стало мантрой, тайным знаком, интимным прощанием и словами, произносимыми друг другу в праздники. Она желала ему снега даже летом! Мягкого и нежного – чтобы уснуть. Неожиданного – чтобы проснуться.

– Доброй ночи, желаю тебе… Окунуться с головой в снег! Вот тебе! Да! Внезапно! Проснулся и с кровати в снег – бух! По уши!

– Ах ты, вредина! А вот я тебя…

Он делал вид, что сердится, и делал вид, что подбирается и засовывает ей за ворот пригоршню виртуального снега. И на самом деле было холодно, и леденящие щекотные струйки текли по спине… как будто. То, что происходило в Дашиной голове, было ярче реальности и ощущалось физически. Поначалу это казалось странным, неправильным, страшным. Но бороться с тем, с кем тебе хорошо – вопиющая глупость…

А снега у него всё равно не было.


– И тебе снега, Дашушик-игрушик, – говорил он, и у неё снег был. На душе становилось теплее и тоскливее – словно весь снег он отдал ей, настолько снежными выпадали последние зимы.

На тот Новый год она загадывала, чтобы у него выпал снег.

И чтобы он остался с ней. Он, Тёмка, конечно – не снег. Тёмка…

Она и так жила с широко открытыми глазами, а теперь виртуальность впечаталась в сознание, и он всегда был рядом. Словно на самом деле видела, не видя. Не знала, чего хочет – страшно, когда счёт пошел на годы, мечтать о том, чтобы, наконец, встретиться. Он может оказаться совсем не таким, каким привыкла его рисовать мысленно. А что, если образ внутри собственной головы не верен, и на самом деле он – другой?

Не строен, а упитан, не шатен, а блондин, или вовсе – лысый. Может, он не красив – но это ерунда, сущая ерунда, она-то привыкла к такому, какой он в душе. Дашка, между прочим, тоже не Мисс мира.

А может… он старик или у него не в порядке со здоровьем… Только не это. Что угодно, пусть будет каким угодно, только здоровым!

И ещё, желательно, не женатым.

С этой мыслью Даша ложилась спать. Засыпала, представляя, как обнимает его, устраивается рядом. Он тихонько целует её.

Было не одиноко.


Последнее время он стал сдержанным и сухим. Отстраненным ужасно. Чем-то делиться перестал, и, если она раньше ждала его «добрых утр» и «добрых ночей», спешила с работы домой, к нему, он спешил к ней, обсуждали всё, что происходило за день, сейчас уже – нет. Всё реже, реже…

Отмахивался – мол, извини, некогда, надо бежать. Куда – не говорил. К сожалению, у них не было ни общего дела, ни какого-нибудь совместного проекта. Просто общение. Дашка знала, что сближает или общее дело, или дети – или дом. Ни того, ни другого, ни третьего у них не было.

И в таком варианте быть не могло.

Жизнь катилась по накатанной – работа, которая занимала почти все время, встречи с друзьями-подругами, в гости к родителям – вот и всё, пожалуй. А что ещё нужно? – у Даши был он, и создавалась иллюзия, что они вместе. Почти как настоящие, если не муж и жена, то, как минимум, пара.

Только теперь он появлялся буквально на минутку.

Так люди тоже живут.

Даша ломала голову – следовало ожидать, что отношения сойдут на нет, но не думала, что будет так болезненно. Нашёл кого-то в реальности? Нашёл другую… в сети? А… это вообще как – с новым человеком в сети начинать отношения? Даша не согласилась бы ни в жизнь. Это же сущий ад – пускать в душу чужого, а вдруг он там «натопчет грязными сапогами»? Cнова проходить «взгляды», «намёки», «игры»…

В реальности ещё утомительнее. Зачем, когда есть человек, который – твой, и понимает тебя, и с которым хорошо рядом – пусть и так… черезэкраннорядом. В их виртуальном доме Даша продумала, как расположены комнаты, и, конечно, там была большая терраса с видом на море. Туда было здорово прийти после длинного и сложного рабочего дня. Наблюдая, как он прощается, едва «переступив порог», она, сжав зубы, говорила: «хорошо, до завтра».

Хорошо, что вообще пришёл.


Он пропал в начале декабря. Надолго.

Дашка с тихой грустью думала, а может, у него двое или трое маленьких детей, может же быть такое, а? Пора сейчас горячая, новогодняя. Подарки, ёлки… вот он и занят. А у неё нет детей. Если так дело пойдет, и не будет. Ерунда какая. Но часики-то тикают… И не притикивают никуда.

Сердце щемило – пока общались активно и каждый день, о таком не думала. Он мог оказаться женат и тогда, пару лет назад. Всё проклюнулось внезапно. Особенно горько. Мутно в голове, мысли тяжёлые, словно камнями голову набила, повернуть трудно.

К врачу пойти, что ли, таблеток попить? Часто стала голова болеть. А если устать-переработаться или понервничать – в глазах двоится.


Он вернулся перед Новым годом – они долго говорили и не могли наговориться.

У него проблемы. Он хотел бы к ней приехать, но не может. У Дашки от сердца отлегло и тут же сильно сжало. Нехорошо стало, словно что-то изнутри просится наружу – живое, хорошее, улететь пытается. Душа, что ли? Как птица мается в клетке. Всё-таки, он тут, рядом, с ней… И, может, когда-нибудь они встретятся. Вот бы кинуть всё и к нему рвануть. Не телом – так душой…

Это было её заветным желанием.

– А снег у тебя пошёл?..

– Эх, Дашка… у меня опять не будет на Новый год снега, – печально прозвучали его слова-буквы.

Она заявила, что приедет к нему и снег захватит, смайликов наставила, а он сказал: «нет». Резко так, аж жутко. Ну почему? Она же пошутила! Хотя в шутке был большой кусок правды.

Даша подумала, что на самом деле мало знает о нём – у него могут быть серьёзные проблемы дома, на работе, он, чёрт возьми, может и правда банально женат! Она поначалу всерьёз его не воспринимала. Интернет – средство коммуникации, СМИ и развлечение. Но проблемка в том, что для неё Тёмка перестал быть развлечением.

Или вовсе не был?

В любом случае, никому она о нём не сказала. Слишком хорошо помнила, как знакомую подняли на смех – мол, виртуальный жених, виртуальный секс, ты еще ребёнка виртуального заведи…

На её памяти четыре женщины нашли счастье в сети. Две на сайте знакомств, и две – случайно. И ничего, всё сложилось. Уже много лет вместе.

У них не складывалось.

Говорят, если не складывается – вычти. Ей давно бросить бы всё, но чертовски прочное ощущение подруги-жены не покидало. Хотя он, как и прежде, ничего ей не обещал. И даже ни разу не сказал, что любит.


***

Новый год прошел как-то мимо. Долго готовились все, включая Дашу – и вдруг очнулись, а вокруг первое января.

Праздновала она у друзей. Пресекая весь декабрь попытки привести на новогоднюю вечеринку дюжину холостых парней, к тридцать первому устала так, что плюнула на всё и расслабилась. Был там, само собой, парень, которого пригласили специально для неё. На удивление, он оказался мил и приятен, и Даша веселилась вовсю.

Новый год… Новый год – странный праздник, его ждут, любят, терпеть не могут, но именно его стараются провести семьёй или с теми, кто дорог.

На Новый год они всегда расходились по разные стороны.


Первого она проснулась, потянулась к телефону – разрядился, чёрт побери! А зарядное осталось дома по той простой причине, что провод перетёрся от носки в сумке, нужно новый купить. Она пошла по спящему дому – нигде зарядки не видно, не рыскать же по чужим сумкам и ящикам. Все спали, Даша сделала кофе. Понимая, что «задание выполнено» – Новый год встретили, дальше без неё разберутся, тихонько собралась уходить.

В дверях её окликнула соннаяхозяйка.

– Дашка, ты куда? Рано ж ещё!

– Ага, рано. Но я домой пойду, к родителям собиралась.

Даша шла по заснеженному безлюдному городу и думала о том, что у него-то снега нет… сейчас бы пофотографировать да ему отправить – а нечем.


Она пришла домой, когда разрывался стационарный телефон. Не успела! Пока разувалась-раздевалась, зазвонил снова. Даша зависла на полчаса, параллельно поставив на зарядку мобильник. Как только он ожил, тут же, не отрываясь от разговора, зашла во ВКонтакт, обратила внимание, что на стене куча фотографий. «Поздравляторы, надо же», – подумала и с грустью отметила, что от него ни слова.

А он в сети был недавно.

Пока добралась до компьютера, был уже день деньской.

Открыла свою страницу и похолодела.

Тогда только и увидела, что друзья опубликовали фотки с празднования.

У неё на стене. Зачем?!

Несколько минут Даша тупо пялилась в экран. На фотографиях всё выглядело совсем не так, как было на самом деле. Она, извивающаяся в танце – и поймали же момент: чьи-то руки на её талии, рядом кто-то вытанцовывает, а она эротичненько изгибается. Глаза прикрыты, губы приоткрыты призывно. На другой хохочет во весь рот. А вот танцует в паре с кем-то. Это ж Кирилл, Машки, подруги, муж. Вот чёрт! Объятия, почти поцелуи. Да блин! Что за!.. Это так, оказывается, выглядит со стороны? Да на месте Машки… но чёрт, чёрт, чёрт – они просто танцевали, и это не поцелуй, музыка орала, он что-то говорил на ухо. Даже Машка не ревновала!..

А он… что он подумал, если… Тёмка видел. Наверняка должен был видеть это!

Дашка в истерике кинулась писать, но вовремя спохватилась.

«Это не то, что ты думаешь!» – глупо. Звучит как оправдание, оправдываться – значит, признаться. Он, может, ничего не думает. Он, может, и не видел! А как узнать, видел или нет? Не пишет же… и в сети нет. Может, она зря переживает… Дашка схватилась за голову и мысленно повторяла: «Только не это, только не это».

Что «не это» – сама толком не понимала.

А если… поэтому и не написал… господи, как страшно-то. Только бы не начался год так!


Насколько легче общаться в реальности – можно прийти и закатить скандал, можно вытребовать признание, можно поластиться – любая ситуация проще решается по эту сторону экрана.

Можно посмотреть человеку в глаза.

Тут в глаза не посмотришь.

Даже если она напишет, даже если он ответит, что можно прочитать между строк? Разве именно то, что он думает? Как понять, что у него на душе?

Может, она всё придумала. Может, мысли бродят и не складываются из-за суеты предновогодней, самого праздника, послепраздничного отходняка… теперь переживает, что он не пишет – отсюда всё…

Наконец-то она поняла, чего боялась. Даша боялась того, что Тёмка решит, что ей без него хорошо.

Даша решила успокоиться и подождать.


Он пришёл поздно вечером, когда она уже извелась. Сотню раз проверяла телефон, подбегала к компу на каждое «ква». Звук сделала на всю громкость, чтобы не пропустить. У родителей сидела как на иголках, ушла рано.

– Ну, как отпраздновала Новый год? – cпросил. Ни привета, ничего.

– Хорошо, а ты?

– Нормально.

– И я нормально.

– Ага, судя по фото.

«Видел», – Даша похолодела.

– Это не то, что ты думаешь, – все-таки не выдержала она.

– Да я не думаю ничего.

– Нет, ну, правда… не ревнуй, – сквозь слёзы написала Дашка, надеясь перевести в шутку. – Я же тебя не ревную, вот правда-правда, ни капельки не ревную… наверное… ты ж тоже, наверное, веселился… как встретил?

– Даша, мы свободные люди и ничего друг другу не должны.

– Не должны, – эхом повторила Даша. – Тёмка…

– Что?

Холодное, пустое «что».

– Я люблю тебя.

Никогда не говорила, а тут не выдержала.

– Не надо, Даш, а? – и, помолчав, добавил: – Ты очень хорошая.

Значит, все слова…

«Тогда что это было – разговоры, признания, рассказы друг другу обо всём, любовь, ласки?» – хотелось кричать. Вовремя спохватилась.

– Слова.

И поставила кучу скобочек.

– Именно. Просто слова.

Она практически видела, как он пожимает плечами.

Зажала рот руками, чтобы не закричать. Зажмурилась. Открыла глаза, несколько раз вздохнула-выдохнула. Спокойно… Ради бога, спокойно…

– Чего ты хочешь на Рождество? Загадал желание?

На этот Новый год она загадала желание увидеть его. И, хоть не сильно верила…

– Я хочу снег.

Даша снова закрыла глаза и мысленно взвыла:

«Я хочу, чтобы у него пошёл снег! Пусть у него пойдёт этот чёртов снег, и больше ни-че-го!»

И вышла из сети.

Нет, невозможно, невыносимо. Как тесно! Лететь хочется, к нему, укрыть крыльями от холода в душе, вылечить, беды отвести, а крыльев-то и нет, ну почему же у неё нет крыльев – она бы понеслась, полетела к нему. Или просто – куда-нибудь. Тут невозможно, душно, всё давит, всё…

Даша набросила шарф на голову, сунула руки в рукава шубки и выскользнула за дверь.

Возле подъезда подняла лицо вверх.

Холодно. Даша, поёживаясь, прошла через дворы, вышла на проспект.

Ведь ещё можно загадывать? До Крещения, говорят, можно загадывать… Желание свелось к мягким хлопьям, щедро сыплющимся с небес над Дашей. Ей не надо!

«Пусть снег пойдёт у него, ну сколько ж можно… Если есть в мире то, что даёт чудесам свершаться, если на что-то способна душа, ну пусть исполнится! Пусть у него будет снег», – сглатывая слёзы, думала она.

В голове что-то щёлкнуло, и фонарь, который находился в двух шагах от Даши возле остановки, стал двоиться.


…Даша выбивала перину.

Смеясь, лупила, взбивала, как тесто. Ай, весело, хорошо! Пеной вылетали не перья, а хлопья снега и сыпались на землю внизу, на город… на Дашин город.

Старая женщина с добрым лицом медленно-медленно мела пол. Недалеко с клубочком игрался чернющий котёнок. Иногда он махал кожистыми крыльями и поднимался на метр над полом, выпускал добычу и тут же с урчанием кидался за ней.

Старушка выпрямилась, поглядела на смеющуюся Дашу.

– И дался тебе этот снег, а? – спросила. А в глазах понимание, свет и чуточку грусти. – Конечно, ты можешь остаться, если хочешь. Тут спокойно.

Тут, и правда, было хорошо. Светло и спокойно, а внизу – как на ладони! – вся Земля поворачивается, словно кто-то вращает её, или это они летят – высоко-высоко, красиво! В старушкину подзорную трубу видно, чем люди занимаются, а в другую трубочку – которую к уху приставляют – слышны разговоры и желания.

– Ой, я бы осталась, правда! – засмеялась Даша. – Так хорошо у тебя!

– Ну, давай, решай. Пора тебе оставаться или ещё рано?

Даша задумалась. Что-то оставалось незаконченным. Чьё-то невыполненное желание… Девушка нахмурилась.

«Я хочу снега».

Знакомый голос… она его слышала всего пару раз и почти забыла, как звучит, но это точно он. Как же!..

– Матушка, мне пора! – взмолилась Даша. – Я не могу у тебя остаться.

– И то верно, – улыбнулась старушка. – Не время. Я никого раньше положенного не забираю, удивилась, когда ты тут оказалась. Молодец, что решила. Ну, лети. Лети!


Она летит.

Летит над полями, над лесами, над городами – как на картинах Шагала, только никто не держит её за руку. Не боялась, знала – прилетит – а там он возьмет за руку и не даст улететь. А пока – полёт и удивительное чувство, когда тела не ощущаешь, а ощущаешь… белизну. Именно – белоснежность твоего существа, нет, ты не облако – вполне материальна, вот руки, ноги, они белые, как первый выпавший снег, и руками не машешь – просто движешься по небу плавно, будто это самое естественное на свете занятие.

«Держи меня за руку, как за нитку воздушный шарик», – Дашка вспомнила чьи-то хорошие стихи и заулыбалась. Легко и хорошо.

А вот и его дом. Никогда не видела, но узнала. Тёмка там! Сердце забилось в клетке из рёбер, как птица… впрочем, она сама – большая белая птица.

Опустилась на ветку. Почему-то захотелось быть совой, и Дашка представила, что она – большая белая сова. Устроилась, уцепилась когтистыми лапами, повела головой – засмеялась, заухала. С ветки посыпался снег. Взмыла вверх – закружилась, замахала руками-крыльями – снег падал с крыльев. Взлетела выше – снегом окутало крыши домов, улицы, кварталы – весь город! Она смеялась, смеялась, снег падал, и летел, и сыпал, и вот его уже столько, что в невысокие сапожки набрать можно. Мягкий, пушистый – искрит, алмазами переливается. Снег, снег! Больше снега! И солнце светит одновременно, слепит. Потому что не облака, не тучи над городом – огромная птица-снéга, белая сова смеётся и рассыпает хрустящие холодные звёздочки из бездонных крыльев своих.

«А вот и он! Наконец-то! Сейчас, сейчас… он увидит, узнает… Я узнаю его! Конечно, узнаю, сердцем чувствую, разве можно не узнать… поймёт, что это я принесла снег. Обрадуется…»

Тёмка показался на крыльце. В простой тёмной куртке, джинсах, отросшие волосы выбились из-под шапки. Обыкновенный – и не понять, почему при виде него у Даши чуть слёзы не потекли? Разве совы плачут? Вот и Даша не должна бы, а как увидела – узнала, чуть с ветки не свалилась, даром что птица. Чуть сознание от счастья не потеряла. Крылом попыталась слезинку смахнуть, вспомнила, что птица, заухала, заохала, засмеялась, снова снегом сыпанула. Тёмка… он старше на добрый десяток лет, если не больше, ну и что…

Мужчина остановился. Засмеялся, повернулся, подставил лицо снегу. Ещё!

«Но что это, Господи… нет…»

Из подъезда вышли двое детишек, мальчик и девочка. Мальчик постарше, суровый и сосредоточенный, девочка помладше, лет четырёх. Смешная, в яркой курточке и в шапочке с огромным помпоном. Споткнулась, чуть не растянулась на крыльце, Тёмка подхватил. Следом из подъезда показалась очень худая женщина. И в куртке видно, насколько худая. Тёмка смотрел на неё внимательно и с такой любовью!..

Дети устроили возню – снег-то уже по колено!..

– Мама, мам! – закричала девочка. – Смотри, как я!

И бухнулась ручками вперед, носиком ткнулась в искрящийся холод. Женщина улыбнулась. Тёмка – её Тёмка! – стоял в стороне и смотрел то на женщину, то на детишек.

А на дереве плакала огромная белая птица. Из глаз текли настоящие слёзы. Она нахохлилась, совсем по-человечьи закрыла голову крыльями. Вздрогнула и стала уменьшаться в размерах. Вот она уже совсем маленькая, дрожит пичужка, холодно…

– Папа, папа! – закричал мальчик, птица на ветке распластала крылья, хотела взлететь и… исчезла.


Далеко-далеко в другом городе, где тоже шёл снег, в больнице очнулась Даша. Ей снился странный сон – снова. Только… Она на самом деле принесла ему снег, и она видела… видела…

Она не видела, что из-за угла дома показался мужчина. Мальчик кинулся к нему, обхватил колено и застыл, рыдая, а девочка поковыляла следом, упала в снег и тоже заревела. Тёмка подхватил её, поднял, отряхнул курточку, что-то прошептал на ухо и подтолкнул к застывшим мужчине и ребёнку.

Метнулся к женщине:

– Ну иди же, иди.

– Не пойду, – прошептала и помотала головой женщина. – Что я ему скажу, что он скажет… не хочу, не надо…

– Надо, – твёрдо сказал Тема. – Всё можно изменить, пока люди живы. Непоправима только смерть.

Он смотрел, как женщина медленно, неуверенно идёт к мужчине. Тот не мог двинуться навстречу – держали дети. Когда она подошла, сгрёб в объятия, держал крепко и всё что-то говорил, говорил, и дети вцепились обоим в одежду. Она обняла его, и все четверо замерли под снегопадом.

Тёмка вытащил телефон и отстучал, едва попадая по буквам:

«Дашка, Дашулькин-игрулькин! У меня снег пошел! Радость кругом!»

Подумал, что за последние полгода слёз, истерик и скандалов он, может быть, наконец, сможет выдохнуть. И с Дашкой поговорит. А может, бросить всё и поехать к ней? Чем чёрт не шутит? Хотя лучше она к нему – у него теперь тоже снег.

Спрятав телефон в карман, стоял и смотрел, как возятся в снегу детишки, как, смеясь, обсыпает их снегом отец, валит в сугроб, и как украдкой вытирает слёзы мать – его, Тёмкина, родная сестра.


Далеко-далеко, в белоснежной палате, Даше сняли капельницу. Повернувшись на бок, она закрыла глаза. Черно. Открыла. Бело. Нет, черно лучше. «Не могу видеть белое», – подумала Даша. Но сначала…

– Мам, подай телефон, пожалуйста.

Дежурящая рядом мать протянула Даше телефон.

Батарея была почти разряжена.

Даша увидела сообщение, открыла, прочитала, и телефон отключился. Новый провод она так и не купила. В любом случае, не собиралась отвечать.

…У него пошёл снег. Она рада. Правда. Но радость какая-то… мёртвая. Чувства словно вырезали из сознания. Радоваться – это как? Пусть у него всё будет хорошо. У неё тоже все… будет.

Всё так просто. Словно и не ссорились. Как ничего и не было. А и не ссорились же.

И ничего не было.


***

«Надо Дашке написать», – подумал Артём.

Скоро Рождество. Он видел, что Даша заходила в сеть и не ответила. Ну… и ладно. После Нового года закрутило так, что ужас просто, день за месяц! Да и не ладилось у них. Но всё-таки… Надо спросить, как она и что, нехорошо они поговорили в последний раз. Он был зол, и не очень трезв, и… У него есть повод! Снег лежит и не тает с самого Нового года!

В дверях комнаты показалась красивая высокая девушка. Она подняла холёную руку, коснулась шеи, второй уперлась в бок и повела плечом. С круглого плечика соскользнула ткань халатика.

– Тё-ё-ём, я тебя жду! – капризно протянула и пальчиком поманила.

– Сейчас, минутку.

– Кому ты опять пишешь?

– Никому, – ответил Тёмка и вышел из сети.

– Идём, я кое-что… хочу… ты знаешь, я люблю твою сестру, и племяшек твоих, но теперь, когда мы только вдвоём…


Утром сонный Артём с удивлением обнаружил, что Соня собирает вещи. Яростно швыряет всё как попало, зубную щётку – прямо в развёрстую пропасть сумки, туда же бельё, платья, косметику… Ничего не понимая, Тёмка подошёл и попытался отодвинуть сумку в сторону.

Соня взвилась до потолка:

– Ты свинья, Артём!

– Ну… я говорил, что не создан для семейной жизнь, но на этот раз что?

– Всю. Ночь. Ты. Называл. Меня. Дашей!


Когда за Соней захлопнулась дверь, Тёма сел и написал Даше.

Но она не ответила.


Прошёл год. Даша стала встречаться с мужчиной – во многом стараниями мамы. Человек хороший, надёжный. Она к нему и переехала. Правда же, ничего не потеряно, пока человек жив. Теперь всё одинаково – с закрытыми глазами и с открытыми. Так… в серых тонах.

Всё, конечно, складывалось нормально. Только вот снега ещё не было.

Хотя Новый год на носу.

И работать нужно.


Тихое «ква» ВКонтакта заставило встрепенуться.

– Привет.

Сердце подпрыгнуло, забилось птичкой в клетке из рёбер.

Тёмка.

Даша отшатнулась, как от огня, отшвырнула полочку с клавиатурой. Та с грохотом влетела до упора, компьютерная мышь соскользнула и свалилась на пол. Даша медленно полезла под стол, дрожащими руками вернула мышку на место. Поднялась, села. Руки взметнулись испуганно, замерли над клавиатурой. Ни дать ни взять птицы, распластавшие крылья над пропастью. Клавиши – острые камни, написать – рухнуть-разбиться. Что писать? Подушечками пальцев тронула чёрные кубики. Что писать…

Непослушными пальцами набрала:

– Привет.


В небе, высоко-высоко, кружила огромная птица-снéга и из бездонных крыльев своих сыпала, сыпала, сыпала, сыпала снег…


Над облаками, поверх границ

Ветер прильнет к трубе.

И понесет перелётных птиц

Вдаль от меня к тебе*.


_____________________________________________________________

Эпиграф и стихотворные вставки – «Если в городе твоём – снег…», Андрей Макаревич.

Так же в тексте есть цитата Кафки «…я завидую молодым. Чем старше человек становится…», отсылка к сказке «Госпожа Метелица» братьев Гримм и стихотворению «Не навсегда» Е.Асенчик


2014 – 2020





Наталья Геннадьевна Шеметкова (псевдоним Наталья Шемет) родилась 6 мая 1973 году в Гомеле. Будучи ученицей младших классов, впервые опубликовала короткий рассказ в газете «Зорька». Пишу на русском языке рассказы, повести, эссе, публицистику, стихи. Автор шести книг: «Из Венеции в осень» (проза, Диплом Серебряного лауреата премии "Золотое перо Руси"-2019 по итогам Международного конкурса «Национальная лит.премия Золотое перо Руси – 2019»), «Незабудки для Пьеро» (поэзия), «Здравствуй». Благовест» (поэзия), «Любовь бывает только вечной» (проза), «Вероятности любви» (проза), «Зеркало души» (проза). Книги изданы в белорусских издательствах. Некоторые доступны на ЛитРес.

Публикации в литературных журналах, периодических изданиях Беларуси: «Нёман», «Новая Немига литературная», «Метаморфозы», в журналах «Мир животных», «Алеся», в альманахе «Литературная Гомельщина», России, Украины, Австрии, в альманахах и сборниках: «Калi цвiла чаромха. Аповесцi, апавяданнi» («Мастацкая лiтаратура», Беларусь), «Синяя книга» («Дятловы горы», Россия), Гражданам детям. Сборник стихов и рассказов о детях и школе к 100-летию Б. Заходера (2018), Международного конкурса фантастики «Кубок Брэдбери-2018», «Кубок Брэдбери-2019», Городские этюды (2020) («Перископ-Волга», Россия) и др. проектах изд-ва, «Непростые истории» на ЛитРес (шесть сетевых сборников), «Иди ты в отпуск» (2019) и др.

Международный литературный конкурс «Короткий детектив» – диплом 1 степени (2017), Шорт-лист литературного конкурса «Петроглиф-2018», Литературная премия им.К.Туровского (2018, проза), II международная литературная премия «Перископ-2018» (1 место в номинации любовная проза), призер «Кубок Брэдбери-2019» «Добрая Лира-8 (2019)» (Россия) в номинациях фэнтези и фантастика и др.

Член Союза писателей Беларуси, член Международного союза писателей и мастеров искусств, член литературного объединения «Пралеска» (Гомель, Беларусь). Член жюри творческих городских и судья литературных международных конкурсов.


Оглавление

  • Единственная вероятность
  • Бутылка души
  • Легенда о синих птицах
  • Просто тень
  • Сохранить
  • Легенда о городском ангеле
  • Влюбленная в лето
  • Ноябрь (Осень растеклась лужами…)
  • Трессомниум
  • Легенда о тех, кто не спит по ночам
  • Фуэте
  • Пожелай мне снега