Лили Марлен. Пьесы для чтения [Константин Маркович Поповский] (fb2) читать онлайн

Лили Марлен

Пьеса в двух частях с прологом и эпилогом

Действующие лица:

Орфей

Эвридика

Профессор, он же – Хозяин пансиона

Отец

Вергилий

Рейхсканцлер, он же – Аид

Первая Эриния, она же – Персефона, она же – Уборщица

Вторая Эриния, она же – посудомойка

Третья Эриния, она же – Официантка

Фрау Дитрих, она же – Смерть

Правила

Посетитель

Полицейский

Пролог

Возможно, действие пьесы происходит в годы Второй мировой войны в одном из европейских городов во время немецкой оккупации. Впрочем, с равным успехом, оно может происходить в любое другое время и в любом другом месте.

На сцене – зал небольшого кафе. Легкие, накрытые скатертями столики, дешевые плетеные стулья. На стенах – несколько дешевых пейзажей. От правой и левой кулисы поднимаются наверх, – на нависающий над залом просторный балкон, – две лестницы с простыми перилами. В глубине балкона расположены четыре или пять дверей; они наводят на мысль о пансионе или небольшой гостинице.

Справа, в глубине зала, под лестницей – застекленная до половины дверь, которая ведет на улицу. Под левой лестницей – буфетная стойка; рядом с ней – занавешенный вход в посудомоечную. Чуть дальше – узкая дверь, за которой живут Правила. Еще одна дверь с надписью «Администрация» расположена у левой кулисы, ближе к авансцене.

Вечер. За единственным большим окном, завешанным тюлевой шторой, угадывается плохо освещенная улица.

В кафе всего два посетителя: Эвридика, – с безучастным видом она сидит у окна, – и Посетитель, который читает газету за соседним столиком. Его желтый плащ наброшен на спинку стула.

После открытия занавеса – долгая пауза, в продолжение которой на балконе появляется Уборщица, которая не спеша начинает протирать пол шваброй. Одновременно в глубине зала возникает Официантка; она сдергивает со столиков скатерти, встряхивает их и складывает на один из стульев, затем протирает стол. Из посудомоечной, время от времени, доносится звон посуды.

Внезапно гаснет верхний свет и кафе погружается в полумрак.

Посетитель (отложив газету и повернувшись к Эвридике): Кажется, нам дают понять, что мы здесь лишние. (Некоторое время молча смотрит на Эвридику, негромко). Вам это не кажется немного странным? Все давно ушли и остались только мы с вами. Вы и я. А ведь, пожалуй, это можно было бы назвать судьбой. Не правда ли?

Эвридика молчит. Короткая пауза.

Только не говорите мне, пожалуйста, что вы не верите в судьбу и что все это простая случайность, которой могло бы не быть. Раз уж что-то случается, то наверняка не напрасно.

Эвридика (негромко, не поворачивая головы): Я не верю в судьбу, мсье.

Посетитель: Нет?.. Как интересно… Ну, тогда, наверное, вы верите в Бога… Что ж, разница, в общем-то, невелика. В конце концов, каждый из нас во что-нибудь, да верит. Один в Бога, другой в судьбу, а третий в непререкаемый гений нашего фюрера… Он вам нравится?

Эвридика: Кто?

Посетитель: Конечно, наш фюрер, мадемуазель.

Эвридика: Боюсь, что не так сильно, как суп из омаров, мсье.

Некоторое время Посетитель сидит молча, затем рассмеявшись, грозит Эвридике пальцем. Та, по-прежнему, не смотрит в его сторону. Короткая пауза.

Посетитель: И все-таки я уверен, что мы встретились с вами не случайно. Бог или судьба, какая, в сущности, разница для людей, которые, положа руку на сердце, не очень-то хорошо понимают, что это такое?

Эвридика (по-прежнему не поворачивая головы): Кажется, мсье все же решил за мной приударить?

Посетитель: О, мадемуазель… Надеюсь, это не станет причиной для обиды, мадемуазель?

Эвридика: Нет, мсье. (Поворачивая голову и в упор глядя на Посетителя). Приятный полумрак, бокал красного вина, одинокая женщина напротив, – мало кто устоял бы на вашем месте… Только не говорите, что вы от меня без ума с первого взгляда.

Посетитель: Боюсь, это именно то, что я как раз собирался вам сказать.

Официантка: Закрываемся.

Посетитель (сердито): Уже уходим. (Эвридике). Вы мне позволите проводить вас?

Эвридика негромко смеется.

Разве я сказал что-нибудь смешное?

Эвридика: Ах, ну, конечно же, я вам позволю, мсье. Тем более что мы с вами уже пришли. (Махнув рукой в сторону балкона, не оборачиваясь). Видите вон ту крайнюю дверь слева?.. Это мой номер, мсье. Я там живу.

Посетитель (нисколько не удивившись, рассматривая балкон): Это что – пансион?

Эвридика: Можно сказать и так.

Посетитель: И вы здесь живете?

Эвридика: Увы, мсье. (Поднимаясь со своего места). Как видите, я уже дома.

Посетитель (ничуть не огорченно): Я раздавлен. Просто раздавлен.

Эвридика (насмешливо): Смиритесь, мсье. Наверное, это судьба.

Посетитель (поднимаясь): Похоже на то. (Быстро). А как вы думаете, нет ли какого-нибудь способа с ней договориться?

Эвридика: Думаю, что нет, мсье. (Идет к лестнице, на ходу). На вашем месте я бы поторопилась, чтобы успеть до комендантского часа.

Посетитель (бросаясь вслед за Эвридикой): Погодите… Ну, погодите же, мадемуазель. Мне кажется, у меня возникла одна очень хорошая идея.

Эвридика останавливается, поднявшись на первую или вторую ступеньку лестницы, и медленно поворачивается к Посетителю.

(Почти застенчиво). Знаете… Отчего бы вам не пригласите меня в гости? (Поспешно). Нет, нет, ничего такого…Чашка чая, приятная беседа. Я уверен, что мог бы рассказать вам много интересного.

Эвридика без выражения смотрит на Посетителя. Короткая пауза, в продолжение которой на сцене появляется Хозяин пансиона. Он выходит из левой двери и останавливается на авансцене, слушая дальнейший разговор.

Мне кажется, мы могли бы прекрасно провести вечер.

Эвридика (холодно): Как-нибудь в следующий раз, мсье. (Повернувшись, хочет уйти).

Посетитель: Нет, погодите, прошу вас. Всего только одну минуту. (Торопливо). Хотите знать, что я прочел в сегодняшней газете? Это черт знает что, мадемуазель! Двадцать тысяч человек гибнет в год под колесами машин. Это двадцать тысяч человек, мадемуазель.

Остановившись, Эвридика вновь оглядывается.

А еще двадцать тысяч погибает от рук убийц и грабителей. Знаете, что это значит?

Эвридика (без выражения): Да, мсье.

Посетитель: Совершенно верно. Это значит, что следующего раза может и не быть.

Эвридика: Да, мсье. (Внимательно смотрит на собеседника, негромко). А ведь я вас знаю. То есть, я хотела сказать, что уже где-то вас видела. (Вспоминая). Это лицо… И плащ… Вот только не могу вспомнить, где это я могла вас видеть.

Посетитель: Может быть, во сне?

Официантка: Закрываемся.

Посетитель (неожиданно грубо): Да, да, да! Уже уходим!

Эвридика: О, я, кажется, вспомнила… Нет, в самом деле. Вы были сегодня на дневном сеансе в «Неаполисе». Сидели рядом со мной и шуршали какой-то едой. Ведь это были вы?

Посетитель: Оказывается, у вас очень хорошая память, мадемуазель. Но, к сожалению, это был не я.

Эвридика: А на вокзале? Там тоже были не вы? Возле остановки такси, где вы ругались с полицейским? Вы так кричали и размахивали руками, как будто он украл у вас бумажник… Интересно, что вы с ним не поделили?

Посетитель: Клянусь вам, мадемуазель…

Эвридика (перебивая, со смехом): У него было такое лицо, словно он сейчас упадет в обморок!

Хозяин (вмешиваясь в разговор): В этом нет ничего удивительного, мадемуазель. (Подходя ближе). Ничего удивительного… Ведь этот господин сам работает в полицейском комиссариате.

Официантка и Уборщица перестают работать и, выпрямившись, смотрят на Посетителя.

Посетитель (ничуть не смутившись, насмешливо): Да, что вы говорите!

Эвридика (безучастно): Это правда?

Хозяин (невозмутимо): Конечно, мадемуазель. У него трое детей, жена неплохо готовит, в юности писал стихи. А главное, у него есть интересная работа, которую он просто обожает. (Медленно идет по сцене). Знаете, чем он занимается? Довольно чистая работа, если судить по нынешним временам. Выслеживает евреев, которым пришло в голову уклониться от регистрации. (Остановившись, Эвридике). Но вы ведь не еврейка, милая барышня? Вам ведь нечего бояться? Верно?

Эвридика (тихо): Да. Мне нечего бояться.

Хозяин (Посетителю): Вот видите. Оказывается, на свете еще встречаются люди, которым совершенно нечего бояться. Ну, разве что, только самих себя, а это, как вы понимаете, как правило, не наказуемо.

Эвридика (Хозяину): Спокойной ночи. (Повернувшись, медленно идет вверх по лестнице).

Хозяин: Спокойной ночи, мадемуазель.

Эвридика (на мгновение остановившись и обернувшись, негромко и без выражения): Такой симпатичный молодой человек. (Открыв ключом дверь, скрывается в своей комнате).

Посетитель смотрит вверх на Эвридику, пока за ней не захлопывается дверь, затем молча снимает со спинки стула свой плащ и надевает его. Короткая пауза.

Хозяин (добродушно): Приходите-ка вы лучше завтра. Часиков этак в десять. И можете быть уверены, что вы всегда найдете здесь крепкий кофе, хорошо прожаренный бекон и радушный прием.

Посетитель неторопливо застегивает плащ, затем берет со стула широкополую шляпу. Хозяин смотрит на него с едва заметной улыбкой. Короткая пауза.

Посетитель (надевая шляпу): Вы сказали, в десять, мсье?

Хозяин: Да, мсье… Лучше в десять.

Посетитель: Спасибо за приглашение. (Идет к двери).

Хозяин (в спину уходящему): Если позволите, мсье…

Посетитель оборачивается.

(Помедлив, негромко). Простите мое любопытство, но мне почему-то всегда хотелось узнать… (Подходит ближе, понизив голос). Сколько вам платят за каждого незарегистрированного? Ведь у вас сдельная оплата, верно?

Улыбаясь, Посетитель молча смотрит на Хозяина. Пауза.

Ну, хотя бы примерно, так сказать в общих чертах…

Посетитель продолжает молча улыбаться.

(После небольшой паузы). Понимаю, мсье. Служебная тайна. В таком случае, не смею вас больше задерживать.

Посетитель исчезает. Хозяин какое-то время смотрит на закрывшуюся за ним дверь.

(Беззлобно). Дурак. (Повернувшись к официантке, холодно). Надеюсь, вы уже закончили?

Официантка: Да, герр профессор.

Хозяин: Тогда зовите всех и приступайте. Да поживее, пожалуйста.

Подхватив сложенные скатерти, Официантка поспешно скрывается в посудомоечной.

(Уборщице). Ты слышала, что я сказал?

Уборщица: Сию секунду, герр профессор.

Хозяин (угрожающе): Время! Время! Время!.. У вас пять минут, чтобы все привести в порядок!

Уборщица (поспешно спускаясь по лестнице): Мы прекрасно успеваем, господин профессор. Даже не сомневайтесь. (Остановившись возле двери, которая находится рядом с входом в посудомоечную, громко стучит в нее, одновременно косясь на хозяина, который остановился перед дверью с надписью «Администрация», наблюдая за ее действиями). Господа Правила! (Прислушивается). Господа Правила! Время!

Хозяин: Пять минут! (Скрывается за дверью).

Сразу вслед за его уходом, из посудомоечной показываются Официантка и Посудомойка.

Уборщица: Господа Правила! Пожалуйста, откройте. (Официантке и Посудомойке). Ну, видели? Спят, как убитые.

Официантка (подходя): Дай-ка я. (Подняв подол, изо всех сил стучит в дверь ногой).

Голоса из-за двери: «Идем, идем». Дверь распахивается, выпуская одного за другим пять Правил.

Первое Правило (сонно): Охота же вам стучать, словно на пожар.

Второе Правило (так же сонно): В самом деле, барышни. Нехорошо. Ей-Богу, нехорошо. (Зевает).

Уборщица: На вашем месте, я бы поторопилась.

Третье Правило (кивнув на дверь, за которой скрылся хозяин, негромко): У себя?

Официантка: А вы, как думаете?

Четвертое Правило: А без нас что – никак? (Зевает). Могли бы, кажется, и сами справиться.

Посудомойка: А вы это скажите господину профессору.

Уборщица (с достоинством): Не забывайте, что мы все-таки Эриннии, господа Правила.

Пятое Правило (сонно): Мы вроде как тоже не чернорабочие. (Зевает).

Официантка (возмущенно фыркнув): Ну, знаете!..

Голос Хозяина из-за двери: «Пять минут!». Официантка и Посудомойка бросаются к лестнице.

Уборщица (Правилам, шепотом): Я вас, кажется, предупреждала. (Убегает вслед за остальными).

Все трое быстро поднимаются по лестнице и скрываются за одной из дверей. Короткая пауза. Правила озираются по сторонам.

Первое Правило: Ну, с Богом, что ли?

Второе Правило: С Богом.

Третье Правило (зевая во весь рот): С Богом, братцы.

Правила принимаются за работу. Они выносят столы и стулья, опускают на окне плотные жалюзи, задергивают занавеску на входной двери, снимают со стен картины, время от времени, нарушая молчание возгласами «Поберегись», «Посторонись», «Дай пройти». Скоро перед зрителем оказывается пустой, слабо освещенный просторный зал без каких-либо признаков мебели. В центре его застыли четыре Правила, которые растерянно озираются по сторонам, словно ожидая увидеть что-то страшное. Пятое Правило медленно идет по сцене, подбирая бумажки и насвистывая мелодию «Лили Марлен». Пауза.

Первое Правило (оглядываясь, свистящему Правилу, негромко): Перестань.

Пятое Правило: Что?

Первое Правило: Я сказал, перестань… (Оглядываясь по сторонам). Каждый раз, когда я это вижу, мне становится не по себе.

Второе Правило: Что и говорить. Хорошего мало.

Пятое Правило: В конце концов, это ведь ненадолго.

Первое Правило: Тш-ш-ш… (Сердито). Не надолго… Да, кто это знает?

Третье Правило: Вот именно.

Четвертое Правило (вполголоса): Пойдемте, господа.

Пятясь и оглядываясь, Правила скрываются за своей дверью.

Сцена пуста. Пролог закончился. Длинная пауза, которая постепенно перерастает в Первую часть пьесы, где Хозяин пансиона окончательно превращается в Профессора, а Официантка, Посудомойка и Уборщица становятся Эриниями.

Часть первая

Профессор (появляясь в дверях, нетерпеливо): Время! Время! Время!.. Поторопитесь, если не хотите неприятностей.

На сцене вновь появляются Правила. Теперь они тщательно причесаны и одеты в одинаковые темно-синие пиджаки с большими металлическими пуговицами.

Попрошу поторопиться, господа. Веселее! Веселее! Кажется, пора бы уже и самим немножко соображать, господа Правила!..

Правила мнутся.

(Сердито). Ну? Что мы ждем? Особого приглашения?

Правила поспешно исчезают за той же дверью, из-за которой они только что появились.

(Вполголоса, но достаточно громко, чтобы его слышали). Лентяи!

Короткая пауза. На сцене появляются Первое и Второе Правила, которые вносят на сцену длинный стол. Следом за ними, со стульями в руках, появляются остальные Правила.

(Отходя в сторону, чтобы не мешать). Ставьте в центр. (Кричит куда-то вглубь сцены). Включит, наконец, кто-нибудь свет!

Зажигается яркий, но какой-то холодный, казенный свет. Первое и Второе Правила ставят стол посредине зала, торцом к зрителям. Остальные Правила подходят со стульями.

(Оценивающе оглядев стол). Чуть ближе к стене.

Первое и Второе Правила отодвигают стол. Третье и Четвертое Правила расставляют принесенные стулья.

Так. Хорошо… Где кресло господина рейхсканцлера?

Первое и Второе Правила исчезают. Из-за буфетной стойки на инвалидной коляске выкатывается Отец. На его коленях небольшая ваза с искусственными цветами. Подкатив к столу, он ставит на него вазу и быстро отъезжает в сторону, оценивающе оглядывая свою работу. Заметив это, Профессор подходит к столу, берет вазу и возвращает ее Отцу.

(Холодно). Я, кажется, предупреждал всех – ничего лишнего.

Отец (горячо): Но, послушайте, герр профессор. Ведь должен же быть хоть какой-то уют!

Профессор (холодно): Нет. (Отходит).

Появляются Первое и Второе Правила с креслом.

Сюда. (Показывает место возле стола).

Первое и Второе Правила ставят кресло и уходят. Отец с недовольным видом отъезжает в сторону.

Профессор: Часы.

Третье, Четвертое и Пятое Правила срываются с места и исчезают. Короткая пауза.

Отец: Ничего особенного. Просто небольшая, красивая ваза, от которой веет домашним уютом…

Профессор (не дослушав): Я сказал – нет.

На балконе появляются три Эринии. Теперь они одеты в одинаковые строгие костюмы, в волосах – большие белые наколки. Некоторое время они стоят, о чем-то перешептываясь, затем старшая из них, – дородная дама бальзаковского возраста – начинает медленно спускаться вниз по лестнице. Одновременно, появляются Третье, Четвертое и Пятое Правила, которые несут тяжелые напольные часы в деревянном футляре.

(Правилам). Ставьте прямо по центру… Так. Чуть левее… Вот теперь хорошо. (Заметив подходящую Эриннию, холодно). Вы не знаете, чем вам заняться?

Третье, Четвертое и Пятое Правила уходят.

Эриния: Нам не на чем сидеть, герр профессор.

Профессор: В самом деле? (Насмешливо оглядев Эринию). А мне почему-то кажется, что как раз с этим у вас все более или менее в порядке.

Отец негромко хихикает.

Эриния (с достоинством): Извольте, пожалуйста, позаботиться, чтобы нам немедленно принесли стулья.

Профессор: Уже лечу. (Кричит в сторону открытой двери). Стулья для Эриний! (Повернувшись к Эринии, ядовито). Только, пожалуйста, постарайтесь, не продавить их. А когда будете есть пирожные, я просто умоляю вас, не вытирайте об обивку руки. На это есть салфетки.

Эриния: Если вы избавите нас от ваших казарменных острот, герр профессор, то мы будем вам за это очень признательны. (Повернувшись, с достоинством идет к лестнице).

Кривляясь, Профессор передразнивает походку Эринии. Появляются Третье и Четвертое Правила со стульями.

Профессор (Третьему и Четвертому Правилам): Туда. (Показывает на балкон; тихо, в сторону поднимающейся по лестнице Эринии). Дура.

Отец: Вы что-то сказали, герр профессор?

Профессор (громко и раздраженно): Я сказал – ничего лишнего!

Третье и Четвертое Правила поднимаются на балкон и расставляют там стулья.

Отец (подъезжая ближе, немного обижен): И все-таки, герр Профессор. Обратите внимание на то, сколько здесь пустого пространства. (Показывает на стены). Мы могли бы повесить здесь какую-нибудь картину. Пейзаж или что-нибудь батальное. В конце концов, господин Рейхсканцлер обожает искусство.

Эринии рассаживаются на балконе.

Профессор (повернувшись к Отцу, голосом, который не предвещает ничего хорошего): Послушайте меня, господин бумагомаратель. Что бы вы сказали, если бы я стал совать свой нос в ваши бумаги и советовать, как вам лучше расставлять знаки препинания?.. Давайте условимся. Каждый занимается своим делом и не мешает другим. Раз и навсегда.

Отец (растерян): Но почему же? Я, например, всегда готов прислушаться к дельному совету, от кого бы он ни исходил.

Профессор: А я нет. (Отходит, вынимая из кармана мятую тетрадь).

Третье и Четвертое Правила уходят.

(Бормочет, открыв тетрадь). Стол, четыре стула… Так. Часы. Три стула наверх… Кресло рейхсканцлера. Вешалка… (Подняв голову). Где вешалка? (Кричит). Живо несите вешалку, лентяи!

Первое и Второе Правила убегают и почти сразу возвращаются с вешалкой. Короткая пауза.

Туда, к двери. (Показывает на застекленную дверь). Ближе. Еще ближе… Вот так.

Правила уходят. Профессор вновь заглядывает в свою тетрадь и в это время раздается звон дверного колокольчика. Профессор и Отец одновременно поворачиваются к застекленной двери. Эринии бросаются к перилам балкона. Из дверей выглядывают встревоженные лица Правил.

(Бормочет). Что такое?.. Для него, пожалуй, еще рановато. (Ни к кому особо не обращаясь). Кто это?

Одно из Правил (шепотом): Мы не знаем, герр профессор.

Профессор: Как раз в этом я нисколько не сомневаюсь, болваны. (Смолкает, продолжая смотреть на дверь).

Застекленная дверь открывается, впустив в зал господина Вергилия.

Вергилий: Здравствуйте, господа. (Проходя). Здравствуйте господин профессор. (Беззаботно). Надеюсь, я не очень опоздал?

Профессор (сухо): Здравствуйте.

Отец (подъезжая): Здравствуйте, господин Вергилий.

Вергилий: Здравствуйте, здравствуйте… (Подняв голову). Госпожи Эриннии…

Эринии (хором): Добрый вечер, господин Вергилий.

Вергилий: Добрый вечер, добрый вечер… (Расстегивая пальто). На улице страшная слякоть. Но, слава Богу, нет дождя. (Снимая пальто и, одновременно, оглядываясь по сторонам). Я вижу, что у вас уже все готово. Чудесно, чудесно… Мне нравится. (Идет к вешалке, чтобы повесить свое пальто, после чего возвращается в центр сцены).

Небольшая пауза.

(Осторожно, Профессору, который демонстративно погрузился в свою тетрадь). Как наши успехи, герр Профессор? Надеюсь, ничего чрезвычайного?

Профессор (подняв голову, хмуро): Если вы хотите знать, что украшает мужчину, господин Вергилий, то я вам с удовольствием отвечу. В первую очередь, это ответственность и пунктуальность. Вспомните об этом, когда вам вздумается опоздать в следующий раз.

Вергилий (легко): О, я обязательно учту это, господин профессор.

Профессор: Уж сделайте такую милость. (Громко). Кстати, это относится ко всем здесь присутствующим.

Первая Эриния (немного ехидно): Наверное, вы забыли, герр профессор. Слава Богу, мы не мужчины.

Профессор: Но это еще не повод считать вас женщинами. (Презрительно фыркнув, возвращается к своей тетради).

Эринии оскорбленно отходят от перил. Сразу вслед за этим на балконе показывается Эвридика. Теперь на ней белое короткое платье. Простая прическа. Она медленно спускается по лестнице и, не доходя до конца, останавливается.

Вергилий (который первый увидел ее, ласково, с поклоном): Добрый день, барышня.

Эвридика: Здравствуйте, господин Вергилий.

Профессор (обернувшись): Это еще кто?

Вергилий: Это наша милая Эвридика… Мне кажется, вам давно пора купить себе, новые очки, герр профессор.

Профессор (сухо): Вас, кажется, никто не спрашивает. (Эвридике, грубо). Ну? Что тебе?

Эвридика: Я только хотела спросить, что мне лучше надеть во время первого выхода? Может быть, вот это?

Профессор: Вот это?.. (Подходя ближе). Хочешь знать, подойдет ли тебе это платье? (Негромко). Если тебя интересует мое мнение, деточка, то я думаю, что лучше всего тебе подошел бы саван. (Презрительно смеется, оглядывая присутствующих, словно приглашая их посмеяться вместе с ним).

Короткая пауза. Слышно хихиканье Правил, доносящееся из-за двери.

(Оборвав смех, холодно). Интересно, сколько еще раз я должен повторять одно и то же? (Ледяным голосом). Это не имеет никакого значения, понятно?.. Ровным счетом никакого значения, потому что наша пьеса не об этом. Ты поняла?

Эвридика: Да, герр профессор.

Профессор: Слава Богу… А теперь пошла вон. (Сквозь зубы, едва слышно). Вон!

Повернувшись, Эвридика медленно идет вверх по лестнице.

(Бормочет, вновь открывая тетрадь). Скажите, пожалуйста… Что ей лучше одеть!.. (Негромко). Шлюха.

Вергилий: Похоже, господин профессор опять сегодня не в духе.

Профессор (глядя в тетрадь): Если бы я был не в духе, господин Вергилий, то вы ставили бы сейчас вашу жалкую пьесу в каком-нибудь вшивом провинциальном театре и ютились бы в какой-нибудь жалкой конуре за десять марок, безо всякой надежды на будущее.

Вергилий (с легким поклоном, слегка насмешливо): Можете быть уверены в моей искренней признательности, господин режиссер. (Проводив взглядом Эвридику, которая, поднявшись по лестнице, скрывается за дверью, негромко). И все-таки интересно… За что вы так не любите нашу девочку?

Профессор молчит, листая тетрадь.

Неужели только за то, что она ни во что не ставит ваши режиссерские таланты и все время норовит все сыграть по-своему?.. Господи, герр профессор, да, неужели же только за это?

Профессор (не отрываясь от тетради, холодно): Каковы бы ни были мои режиссерские таланты, господин Вергилий, они даже отдаленно не напоминают ту стряпню, которую мне приходиться ставить сегодня благодаря вам.

Вергилий (немного задет): А вот это уже неправда. Весь мир знает, что пьеса удалась. (Эринниям). Госпожи Эринии. Скажите хоть вы ему.

Эринии делают вид, что не слышат.

(Настойчиво). Госпожи Эринии!

Первая Эриния (мягко): Мы, все-таки, не критики, господин Вергилий.

Вергилий (упрямо): Вовсе не надо быть критиком, чтобы увидеть, что пьеса удалась.

Профессор: То-то вы вечно норовите выбросить ее в корзину. (Спрятав тетрадь в карман, кричит, повернувшись к Вергилию спиной). А теперь попрошу всех уделить мне немного внимания!.. Господа Правила! Попрошу всех на сцену!

Из-за двери торопливо выходят один за другим все пять Правил.

(Укоризненно). Господа Правила…Черт бы вас побрал. Ну, посмотрите, на кого вы похожи. (Злобно). Немедленно приведите себя в порядок…

Правила поспешно застегивают пиджаки и приглаживают волосы. Короткая пауза.

(Раздраженно). Ну, хватит, хватит… Довольно… Все помните?

Третье Правило (с обидой): Да, что вы, герр профессор! Ей-Богу, ведь не в первый же раз.

Профессор (с угрозой): Смотрите у меня… (Отступив назад и подняв голову, Эринниям). Эй, наверху! Готовы?.. Может, подойдите, наконец, чтобы я вас видел?

Эринии подходят к перилам балкона.

Ничего не забыли?

Первая Эриния (с достоинством): Мы Эринии, герр профессор. Помним даже то, чего никогда не было.

Профессор: Лучше бы вы почаще вспоминали то, что было… Где госпожа кормилица?

Вторая Эриния: У себя в комнате.

Профессор: Позовите.

Вторая Эриния: Она спит, герр профессор.

Профессор (кричит): Так разбудите ее!

Одна из Эриний поспешно направляется в комнату кормилицы.

(Сквозь зубы). Неповоротливые фурии… (В раздражении шагает по сцене).

Короткая пауза.

(Остановившись, громко). Неповоротливые фурии!

Отец (с сочувствием): Премьера, господин профессор. Все нервничают, волнуются и делают глупости.

Профессор (сердито): Чушь! Этой премьере скоро исполнится шесть тысяч лет. (Обращаясь к стоящим на балконе Эриниям). Долго еще прикажите мне ждать?

Фрау Дитрих (появляясь на балконе вместе с Эринией, которая поддерживает ее за локоть; старческий дребезжащий голос): Уже иду. (Подойдя к перилам). Здравствуйте, господин профессор.

Профессор (строго): Госпожа Дитрих…

Фрау Дитрих: Что такое, герр профессор?

Профессор (громко): Госпожа Дитрих! Я настоятельно и серьезно хочу просить вас не покидать вашу комнату до тех пор, пока к вам не постучат. (Кричит). Пока к вам не постучат!.. Слышите? В вашу дверь!.. В прошлый раз вы вылезли в самый неподходящий момент и чуть было не испортили нам весь спектакль.

Фрау Дитрих: Что-то не так, господин профессор?

Профессор (повышая голос): Вы слышали, что я вам сказал? Сидите в своей комнате и ждите, когда вас позовут.

Фрау Дитрих: О, пусть господин профессор не волнуется. Когда будет мой выход, все останутся довольны.

Профессор (ядовито): Не сомневаюсь. А пока, пожалуйста, идите в свою комнату.

Фрау Дитрих (воодушевленно): Я старая актриса, господин профессор, и хорошо знаю, что хочет публика. (Хочет продолжать).

Профессор (нетерпеливо): Да, да, да. Мы все знаем, что хочет публика, хоть она сама никогда этого не знает. (Делает знак Эринниям, чтобы они увели фрау Дитрих).

Подхватив Фрау Дитрих под руки, две Эринии уводят ее.

(Повернувшись к Отцу): Господин лауреат…

Отец быстро подъезжает ближе.

Пожалуйста, господин лауреат, обойдитесь сегодня без лишнего пафоса. Он вам не к лицу. Вы человек холодный, даже бессердечный, так и будьте, пожалуйста, самим собой. (Резко). Что?

Отец (подавлен): Я ничего не сказал, герр профессор…

Профессор: Вот и отлично. Будьте, пожалуйста, самим собой и больше ничего… Легкая беседа, ни к чему не обязывающие реплики. Большего от вас никто ничего не требует. (Почти грубо, в упор глядя на Отца). Хотите мне что-то сказать?

Отец (быстро): Да. (Подавлено). Нет.

Профессор: Вот и прекрасно. (Повернувшись к Вергилию). Что же касается вас, господин Вергилий…

Вергилий делает вид, что он весь внимание.

(Почти брезгливо). Только, пожалуйста, оставьте при себе это ваше вечное «нет». У меня на него аллергия. (Сердито). Да, представьте себе. Я чешусь, кашляю, у меня плохое настроение. Сны замучили. Научитесь, наконец, говорить «да». Хотя бы изредка. Да. Да. (Кричит). Да!

Вергилий (чуть выждав, вежливо): Нет.

Пауза.

Профессор: Послушайте, если вы опять думаете кого-нибудь удивить, то, уверяю вас, вы избрали для этого не самый лучший способ… Скажите мне, наконец, чего вы добиваетесь? Морального удовлетворения?

Вергилий молча улыбается.

Я вас спрашиваю, чего вы добиваетесь?

Вергилий: Вы прекрасно это знаете, господин профессор.

Профессор: Неужели? (Смолкнув, в упор смотрит на Вергилия).

Короткая пауза.

(Негромко). Знаете, что, господин Вергилий? Если вы снова решили взяться за старое, то я не желаю даже слушать эти глупости.

Вергилий (негромко): И все-таки, хотите вы этого или нет, господин профессор, но в один прекрасный день это случится.

Профессор (перебивая, резко): Нет.

Вергилий: Обязательно, господин профессор.

Профессор (ледяным голосом): Можете быть на сей счет совершенно спокойны, господин рифмоплет. Ни завтра, ни через тысячу лет… (Сдерживая раздражение, отходит в сторону). Никогда!

Вергилий (негромко, без выражения): В один совершенно обыкновенный и ничем не примечательный денек, который будет похож на все прочие, как две капли воды.

Первая Эриния (с мягким укором, негромко): Господин Вергилий. Будет вам…

Короткая пауза.

Профессор (язвительно): Ничего, ничего… Если господину Вергилию нравится витать в облаках, это его личное дело. К счастью, мы живем в мире, где на одного сумасшедшего приходится десять миллионов относительно здравомыслящих людей, в чем совсем нетрудно убедиться. (Повернувшись к Правилам, сердито). Господа Правила!

Правила робко выступают вперед.

Объясните, пожалуйста, этому господину, как следует себя вести человеку, чтобы в один прекрасный день не оказаться в дураках.

Правила мнутся.

Ну, смелее, смелее, дармоеды.

Первое Правило: Фюрер всегда прав.

Профессор (нетерпеливо): Дальше!

Второе Правило: Не подходи близко к краю.

Профессор: Дальше!

Третье Правило: Всегда радуйся.

Профессор (нетерпеливо, четвертому Правилу): Дальше! Дальше!

Четвертое Правило: Стучите, и отворят вам.

Профессор: Что такое?

Четвертое Правило: Извините, герр профессор. Я хотел сказать: стучите там, где вам отворят.

Профессор: Смотри у меня. (Смотрит на Пятое правило).

Пятое Правило (поспешно): Случившееся – случилось.

Профессор: Вот именно. (Вергилию). И при этом, спешу обратить ваше внимание, господин упрямец, – случилось раз и навсегда.

На буфетной стойке звенит телефон.

(Не обращая внимания на звонки). Раз и навсегда, господин фантазер… (Эриниям). Не правда ли, госпожи блюстительницы?

Первая Эриния: Совершенно верно, герр профессор. Раз и навсегда.

Телефон звонит.

Профессор (подняв телефонную трубку): Алло. Да. Я слушаю… Да, да, да… (После короткой паузы). С нетерпением ждем. (Повесив трубку, обращаясь ко всем). К сожалению, господин Рейхсканцлер, как всегда, немного задерживается. (Остановившись в центре сцены, негромко). Будем начинать, господа. (Сердито). И, пожалуйста, умоляю вас, никакой отсебятины. (Правилам). Вы меня поняли, господа Правила?

Первое Правило: Так точно, герр профессор.

Профессор: Смотрите у меня.

Отец (быстро подъезжая, тревожным шепотом): Герр Профессор, герр Профессор…

Профессор: Ну, что еще?

Отец (волнуясь): Он идет. Идет… Я чувствую, что он уже где-то совсем близко… Слышите? (Смолкнув, указывая рукой в сторону входной двери).

Короткая пауза. Сначала тихо, потом громче раздается мелодия песни «Лили Марлен». Все присутствующие замирают, прислушиваясь. Небольшая пауза.

Профессор (негромко): Что ж, господа. За работу.

Первое Правило (Правилам, негромко): Начинаем, господа.

Первая Эриния (Эриниям): Госпожи блюстительницы…

Присутствующие начинают молча расходиться. Скрываются в своей комнате Эринии. Вергилий, поднявшись на балкон, исчезает за одной из дверей; уходят Правила. Отец, пятясь, медленно въезжает в посудомоечную.

Профессор: Может быть, кто-нибудь все-таки догадается выключить свет?.. (Быстро подойдя к выключателю, сквозь зубы). Идиоты… (Щелкнув выключателем, скрывается за дверью с надписью «Администрация»).

Сцена погружается во мрак. Едва освещенными остаются только балкон и небольшое пространство справа, где над буфетной стойкой продолжает гореть небольшая лампа. Мелодия «Лили Марлен» делается глуше. Долгая пауза, в продолжение которой на балконе появляется одна из Эриний. Щелкнув зажигалкой, она закуривает и остается стоять, облокотившись о перила. Через какое-то время на сцене появляется Отец. Он бесшумно подкатывает на своей коляске к входной двери и несколько мгновений напряженно прислушивается. Затем, развернувшись, едет назад и останавливается посередине зала.

Отец (Эринии, громким шепотом): Никого?

Эриния молчит.

(Почти разочарованно). Никого… (Помолчав). Но я чувствую, что он уже где-то совсем недалеко… (Прислушиваясь). Слышите?

Эриния молча пускает сигаретный дым. Мелодия «Лили Марлен» становится громче.

(Отъезжая, сам себе). Совсем недалеко… (Вновь повернувшись к Эриннии). Господину профессору может не понравиться, что вы здесь курите.

Эриния ничего не отвечает. Короткая пауза.

Ну, как знаете. (Медленно едет к стойке).

Неожиданно громко звякает дверной колокольчик. Отец быстро исчезает за буфетной стойкой. Эриния, потушив сигарету, скрывается в своей комнате. Сцена пуста. Стихает мелодия песенки. Пауза. Вновь раздается звяканье колокольчика.

Эвридика (появляясь на балконе и набрасывая халат на ночную рубашку): Иду… (Быстро сбегает по ступенькам и идет к входной двери).

Колокольчик нерешительно звенит в третий раз.

Иду, иду. (Открыв дверь, впускает в зал звонившего).

Это – Орфей. На нем солдатская шинель, в руке небольшой солдатский чемоданчик.

Орфей (входя): Простите, мадемуазель…

Эвридика: Ничего страшного.

Орфей: Я, кажется, вас разбудил. Не думал, что сейчас так поздно.

Эвридика: Ничего, мсье. Здесь ложатся рано, мсье.

Орфей: Простите меня.

Эвридика: Нет, нет, ничего страшного, мсье.

Орфей: Наверное, это из-за комендантского часа?

Эвридика: Да, мсье. Сначала все были очень недовольны, а потом привыкли и стали ложиться рано. Как говорится, во всяком неудобстве есть свои положительные стороны… Хотите снять комнату?

Орфей: Да. Случайно заметил на двери ваше объявление «Сдается»… Это здесь?

Эвридика: Да, мсье. Подождите, я сейчас кого-нибудь позову. (Продолжая смотреть на Орфея, не трогаясь с места). Вы можете пока раздеться.

Орфей: Спасибо. (Поставив на пол чемоданчик, снимает шинель и вешает ее на вешалку).

Короткая пауза.

Эвридика (не трогаясь с места): Приехали в отпуск?

Орфей: Да.

Эвридика: И хотите остановиться здесь? (Неуверенно). А почему же не?.. (Оборвав себя, смущенно). Ах, простите меня, господин солдат… Это все мое любопытство…

Орфей: Наверное, вы хотели спросить меня, почему я хочу снять комнату в гостинице, а не иду к своим родственникам или, на худой конец, к друзьям?

Эвридика (смущенно): О, мсье…

Орфей: Нет, нет, не извиняйтесь. Все очень просто. У меня здесь никого нет. Ни друзей, ни родных. Когда-то я родился в этом городе. Вот, пожалуй, все, что меня с ним связывает.

Эвридика: Простите, что я вас спрашиваю, мсье.

Орфей: Пустяки. В конце концов, всегда приятно, когда кто-то интересуется твоей жизнью.

Эвридика: Да, мсье. (Чуть помедлив). Тогда, может быть, вы разрешите мне спросить вас еще кое-что?

Орфей: Конечно. О чем угодно.

Эвридика: Ах, господин солдат, вы ведь не станете надо мной смеяться? Скажите, вы ведь, наверное, были на передовой?

Орфей: Увы, мадемуазель. Еще позавчера вечером.

Эвридика: Мне рассказывали, будто она похоже на Ад. На Ад или даже на что-то, что еще хуже всякого Ада… Это правда?

Орфей (неожиданно холодно): Нет, мадемуазель.

Эвридика: Нет?

Орфей: Сказать по правде, мадемуазель, я ничего не знаю про Ад, но боюсь, что то, о чем вы спрашиваете, не похоже ни на Ад, ни даже на Чистилище.

Эвридика: Нет?

Орфей: Ничего общего, мадемуазель.

Эвридика: Но почему? Все время ждать, что в любую минуту тебя могут убить, слышать свист осколков или вой самолетов, прятаться в земле и знать, что от тебя ничего не зависит? А утром снова просыпаться, чтобы опять идти убивать или быть убитым – разве это не Ад, господин солдат?

Орфей (холодно): Это всего лишь война, мадемуазель. Не будешь убивать сам, значит, в конце концов, убьют тебя или того, кто находится рядом с тобой. Все очень просто, мадемуазель.

Эвридика: Кажется, я где-то уже это слышала… И все-таки, наверное, это должен быть совсем другой мир, господин солдат.

Орфей: Самый обыкновенный. (Слегка насмешливо). Примерно, такой, каким его показывают в кинохронике или описывают в газетах.

Эвридика (упрямо): А мне почему-то кажется, что все-таки немного другой.

Орфей (сухо): Возможно, вы знаете это лучше меня мадемуазель. И, тем не менее, я должен сказать вам, что там нет ничего особенного. Обыкновенный мир, где живут самые обыкновенные люди, которые пьют, воруют, выслуживаются, рассказывают небылицы, пишут доносы, играют в карты, сплетничают, скучают, умирают, иногда совершают подвиги, ухаживают, – если найдется за кем, – мерзнут, боятся, работают, убивают себе подобных и дают убить себя, – одним словом, живут самой обыкновенной жизнью, такой же, как здесь или в любом другом месте… В конце концов, мадемуазель, человек – это такое животное, которое очень быстро ко всему привыкает. К смерти, к грязи, к нищете, к чужой и своей глупости, к опасности и изменам, к вою самолетов по утрам, к чему угодно. А привыкнув, он начинает думать, что все, что с ним происходит, это в порядке вещей, так, как оно и должно быть. (Усмехаясь). Вот почему, с некоторой натяжкой, можно сказать, что все, что пишется в газетах – это чистая правда, мадемуазель…

Эвридика: Простите, но мне кажется, что вы говорите совсем не то, что думаете.

Орфей (почти злобно): А вы бы, наверное, хотели, чтобы я рассказал вам какую-нибудь сказку, вроде того, что фронт – это второе Чистилище, где перед лицом смерти человек становится лучше?.. Знаете что, мадемуазель? Если вы хотите услышать что-нибудь в этом роде, то почитайте «Фолькишер беобахтер».

Эвридика молчит. Короткая пауза.

(Негромко). Черт… Вы смотрите на меня так, словно я обманул вас в ваших лучших ожиданиях.

Эвридика (холодно): Извините, мсье. (Повернувшись, быстро идет к двери, на которой висит табличка «Администрация»; подойдя, громко стучит в нее).

На балконе одна за другой, бесшумно появляются все три Эринии. Останавливаются, подойдя к перилам. Немного подождав, Эвридика стучит еще раз. Голос Профессора из-за двери: «Слышу!»

(Орфею). Хозяин сейчас выйдет. (Идет к лестнице).

Орфей: Послушайте, мадемуазель…

Эвридика останавливается, вполоборота повернув к Орфею голову.

Похоже, я все же вас чем-то огорчил?

Эвридика (сухо): Нет, мсье.

Орфей: Но мне кажется, что ваша спина говорит об обратном.

Эвридика: Как и всякая спина, мсье. (Быстро поднимается по лестнице).

Из-за буфетной стойки появляется Отец.

Орфей (вполголоса): Дура.

Отец (подъезжая ближе): Вы что-то сказали?

Орфей: Я?.. Ничего.

Отец (глядя на Эвридику, негромко): Ну, и как она вам?

Орфей: Кто? Эта? (Смотрит на Эвридику, которая, поднявшись по лестнице, исчезает в своей комнате). Никак.

Отец: Да, вы что! Видали, какая походка?

Орфей: Видал. Вихляю, как умею.

Отец: А фигура?

Орфей: Трясу, чем могу.

Отец: Шутите, господин солдат… А улыбка? Видели, какая у нее улыбка?.. Когда мне было столько лет, сколько вам, я готов был за одну такую улыбку отдать полжизни. За одну только улыбку, разрази меня гром!

Орфей (равнодушно): Простите мсье, но когда мне будет столько же лет, сколько сейчас вам, то я, наверное, буду говорить то же самое.

Отец (посмеиваясь и грозя Орфею пальцем): О, господин солдат, господин солдат… (Услышав звук открываемой двери, быстро прикладывает к губам палец). Тш-ш-ш…

Короткая пауза, в продолжение которой на пороге своейкомнаты появляется Профессор, который какое-то время молча смотрит на Орфея. Отец быстро скрывается за буфетной стойкой.

Профессор (хмуро): Хотите остановиться у нас?

Орфей: Да, мсье. Простите за позднее вторжение, мсье.

Профессор: Ничего… Присядьте, я сейчас подойду. (Скрывается за дверью).

Орфей садится около стола. Короткая пауза.

Отец (выкатываясь из-за стойки, но, не рискуя двигаться дальше; готов в любое мгновение скрыться; негромко): Надолго к нам?

Орфей: Нет.

Отец: С фронта?

Орфей: Да.

Отец: И как оно там?

Орфей (сухо): Обыкновенно.

Отец: Обыкновенно… Как вы хорошо это сказали… Обыкновенно. (Оживляясь). Знаете, пожалуй, я назову так свою следующую статью. Это может иметь успех. Обыкновенные парни в касках и с оружием в руках совершают обыкновенные подвиги во имя своего необыкновенного отечества. (Посмеиваясь). Неплохо, мне кажется…

Орфей: Вы писатель?

Отец: Ну, что вы, я – литератор. Сотрудничаю с «Правительственным вестником». Пишу, главным образом, передовицы… Довольно-таки ответственное дело, если говорить серьезно, господин солдат… А знаете почему?

Орфей: Нет.

Отец: Потому что передовицы читают все без исключения. Человек открывает газету и первым делом смотрит на первую полосу. А это значит, что тут ни в коем случае нельзя ошибиться.

Орфей: Чепуха.

Отец: Что?

Орфей: Не знаю, как здесь, но у нас обычно все начинают читать газету с последней страницы. Там, где печатают брачные объявления и сообщения о наградах.

Отец (разочарованно): Неужели с последней?

На сцене появляется Профессор. В его руках – книга для записи гостей.

(Приложив палец к губам). Тш-ш… (Вновь бесшумно скрывается за стойкой).

В продолжение последующего разговора, на сцене появляются Правила, Отец и Вергилий. Последний спускается с балкона и садится на нижнюю ступеньку лестницы.

Профессор (подойдя к столу): Так. (Садится напротив Орфея и раскрывает книгу). Значит, хотите у нас остановиться? (Надевает очки). Надолго?

Орфей: До конца недели.

Профессор: Прекрасно… Ваше имя, пожалуйста.

Орфей (просто): Орфей.

Профессор (пишет): Орфей…

Орфей (поспешно): Постойте!.. Извините… Не знаю, почему я это сказал, но у меня совсем другое имя… (Смущенно смеется). Черт знает что… Простите меня.

Профессор: Да? (Внимательно смотрит на Орфея). Вы уверены?

Орфей: Ну, конечно я уверен… Сам не знаю, как это у меня получилось.

Профессор: Очень жаль, господин солдат, но я уже вписал то имя, которое вы назвали.

Орфей: Что? (Смотрит на профессора, помедлив, не совсем уверенно). Но ведь это, наверное, будет совсем нетрудно зачеркнуть его?

Профессор: Проще простого, господин солдат. (Смотрит на Орфея).

Короткая пауза.

Орфей: Тогда зачеркните.

Профессор: Конечно, я его зачеркну, господин солдат. (Негромко). Хотя, сказать по правде, от этого еще никогда не было толку. Во всяком случае, его не было на моей памяти. (С едва различимой усмешкой). Уж можете мне поверить.

Орфей: Не понимаю. Ведь это, кажется, совсем несложно. Зачеркнуть одно и написать вместо него другое. Разве это трудно?

Профессор: Разумеется, если вы будете настаивать, то я немедленно так и сделаю. (Негромко, наклонившись к Орфею). Но только имейте в виду, господин Орфей, от этого ровным счетом уже ничего не изменится.

Орфей: Что? (Начиная догадываться, глухо). Но почему?.. Почему?

Профессор: Вы ведь, наверное, и сами уже догадались, господин Орфей.

Орфей: Я же вам сказал, что я не Орфей. Это получилось случайно. Поверьте, у меня совсем другое имя.

Профессор: Разве? (Внимательно смотрит на Орфея). Вы в этом уверены, господин солдат?

Короткая пауза.

Орфей (сквозь зубы, едва слышно): Черт! Черт! Черт!

Профессор (мягко): Вот видите. Я даже не прошу вас назвать его, потому что вы вряд ли его помните.

Орфей: Разумеется, я его помню, господин шутник! (Смолкает).

Пауза, в продолжение которой Профессор слегка насмешливо продолжает смотреть на Орфея.

(Кричит): Да, нет же, нет, нет!.. Господи, да неужели это так трудно?.. Знаете что? Если вы не хотите зачеркнуть его сами, то давайте это сделаю я. (Протягивая руку). Дайте мне ручку!

Профессор несколько мгновений смотрит на Орфея, затем протягивает ему ручку.

(Подвигая к себе книгу): Где это?.. Здесь? Здесь? Вот это? (Смотрит в раскрытую книгу).

Короткая пауза. Орфей опускает ручку, собираясь вычеркнуть написанное, но вдруг бросает ее на стол и закрывает лицо руками.

(Глухо). Черт! Черт! Черт!

Профессор (успокаивающе): Ну, ну, ну, господин Орфей. Не стоит так переживать. Конечно, вы могли бы заглянуть в свою солдатскую книжку, но я думаю, что результат был бы один и тот же. В конце концов, это всего только имя. Звук. Пустое сотрясение воздуха… Случается, конечно, что оно обязывает нас к тем или иным благородным или нелепым поступкам или заставляет нас делать то, что нам не по душе, но ведь все это, опять-таки, зависит от того, как на это взглянуть, господин Орфей… (Захлопнув книгу, повелительно). А теперь откройте глаза и посмотрите внимательно вокруг. Просто откройте глаза и посмотрите. (Настойчиво). Да, посмотрите же, посмотрите! (Резко, в сторону). Зажгите свет!

Одно из Правил зажигает свет. Подняв голову, Орфей озирается по сторонам, затем поднимается со своего места и делает несколько шагов по сцене. Пауза.

Ну?.. И что вы нам скажите теперь, господин флейтист?

Короткая пауза.

Орфей (обернувшись, тихо): Но почему именно я?.. (Глухо). Черт бы вас всех взял… (Возвращаясь и снова садясь возле стола). Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы ждали, что я спрошу вас именно об этом.

Профессор: Разумеется, я ждал этого, господин Орфей… Хотите, чтобы я вам сказал то, что вы прекрасно знаете и без меня?

Орфей молчит. Короткая пауза.

(Негромко). Совершенно верно, господин солдат… С каждым случается только то, что должно случиться только с ним. Будь на вашем месте кто-нибудь другой, он бы тоже не поленился спросить: а почему именно я, а не кто-то там еще?

Короткая пауза.

Орфей (тихо): Я погиб.

Профессор: Ну, можно сказать и так… (Негромко). Можно сказать и так… Впрочем, зачем нам забегать вперед, господин Орфей? В конце концов, все должно идти своим чередом, не отставая и не торопясь, а так, как надо, как положено, как оно только и может идти… Надеюсь, вам не надо объяснять, что это значит?

Орфей молчит. Короткая пауза.

(Сердито). Ну, что вы смотрите на меня так, как будто я предлагаю вам прыгнуть выше головы?.. В конце концов, это значит только то, что вы встретите Эвридику и женитесь на ней, а потом она умрет, и вам придется отправиться за ней в Аид, чтобы уже там потерять ее навсегда… Ничего из рядя вон выходящего, господин солдат. (Негромко и чуть снисходительно). Обычный порядок смертей и рождений, встреч и разлук, удач и падений, славы и презрения, подвигов и предательств… Да, вон, спросите хотя бы у господина Вергилия.

Короткая пауза.

(Вергилию). Скажите ему, господин Вергилий.

Вергилий вызывающе молчит. Короткая пауза.

Господин Вергилий говорит, что дело обстоит именно так.

Орфей (Вергилию, негромко): Я вас узнал.

Вергилий: Здравствуйте, господин Орфей.

Орфей: Здравствуйте… (Повернувшись к Отцу). И вас тоже… Вы ведь мой отец, правда?

Отец (подъезжая ближе): Здравствуй, сынок. Как же я рад тебя видеть!

Орфей (поднявшись со своего места, угрюмо): Еще бы. (Сделав несколько шагов по сцене). Госпожи Эриннии… Ну, конечно… Разве без вас что-нибудь может обойтись? (Эринниям). Добрый вечер, госпожи Эриннии.

Эринии (хором): Добрый вечер, господин Орфей.

Орфей: Все рвете? Мечете? Никому не даете спуска?

Первая Эриния (посмеиваясь): Ну, что вы, господин Орфей… Только в рабочее время…

Орфей (повернувшись к Правилам, с кривой усмешкой): Господа Правила… Боже мой!..

Правила молча кланяются.

Мойте руки перед едой. Обходи автобус сзади, а трамвай спереди. Люби ближнего своего, как самого себя… Надеюсь, я ничего не упустил?

Правила молча кланяются. Короткая пауза.

(Вновь возвращаясь за стол, Профессору, глухо). Похоже, спектакль начался.

Профессор: Да, господин солдат. Хотя я подозреваю, что в некотором смысле, он, к сожалению, вообще никогда не кончался.

Орфей: Вот именно. К сожалению… Но, как вы, наверное, понимаете, мне на это наплевать.

Профессор: Конечно, господин Орфей.

Орфей: Как, впрочем, и на вас, и на ваш спектакль, и на ваших актеров!

Профессор: Не сомневаюсь, господин Орфей.

Орфей: На его режиссера, на его зрителей и на его автора!.. (Кричит). На самого Господа Бога, если только Он здесь замешан!

Профессор (мягко): Ну, ну, ну… Оставьте в покое, по крайней мере, Господа Бога. Если кто-то здесь и не причем, так это как раз Он.

Орфей (упрямо): Наплевать!

Профессор (спокойно): Открою вам небольшой секрет, господин грубиян. По большему счету и мне, и всем остальным – так и подавно. Спросите любого из нас и вам скажут, что все мы плевать хотели на эту чертову пьесу! (С явным удовольствием). Тьфу на нее!.. Тьфу! Тьфу! Тьфу!.. (С недоумением разводя руками). Но, что же прикажите нам делать, господин Орфей?.. Ведь все мы оказались здесь совсем не по своей воле. И ваш отец, и я, и господин Вергилий, и госпожи Эриннии, и даже, представьте себе, ваша золотоволосая Эвридика, черт бы ее подрал вместе с вами, все попали в эту историю только благодаря вам. (Не давая Орфею перебить себя). Да, да, господин Орфей, именно благодаря вам и больше никому! Ведь это не мы заварили эту кашу, не мы музицируем на флейте, не нас зовут Орфей, и не мы ввалились сюда среди ночи, чтобы снова начать эту бесконечную и, признаться, порядком всем поднадоевшую историю… Черт возьми! Не верите мне, так послушайте хотя бы наших уважаемых правдолюбцев. (Повернувшись к Правилам, почти рычит). Господа Правила!

Правила мгновенно вытягиваются по струнке и замирают.

Ну, что, дармоеды, есть у вас для нас что-нибудь?

Первое Правило: Так точно, герр профессор. На все случаи жизни и все, что вы только пожелаете.

Профессор: Тогда чего вы ждете, болваны?

Первое Правило (делая шаг вперед и обращаясь к Орфею): Не вали на другого.

Эринии и остальные Правила негромко аплодируют.

Второе Правило: Все, что случается, случается только с тобой.

Третье Правило: От судьбы не уйдешь.

Четвертое Правило: Чему быть, тому не миновать.

Пятое Правило (негромко хихикая): Покорных судьба ведет, а непокорных тащит.

Профессор: Да еще как, господин солдат. Не успеешь даже сообразить, что к чему, как она уже норовит дать тебе хорошенького пинка, да такого, что потом еще не скоро отважишься даже присесть. (Насмешливо). Но ведь, как вы понимаете, все это, конечно, только ради вашего же блага, господин упрямец. (Правилам, ворчливо). Ну, что у вас там еще?..

Первое Правило (поспешно): Возлюби ближнего своего, как самого себя.

Второе Правило: Время – лучший лекарь.

Третье Правило: Лучшая награда за добродетель – сама добродетель.

Профессор: Браво, канцелярские крысы!

Орфей (тоскуя): Да, откуда вы только взялись, идиоты?

Первое Правило (с обидой): Мы не идиоты, господин Орфей.

Второе Правило: Мы – Правила. Без нас не бывает ничего.

Профессор: Во всяком случае, – ничего хорошего… Ничего хорошего, господин флейтист… Боже мой! Да, неужели вы и в самом деле думаете, что кому-то из нас доставляет удовольствие играть вместе с вами в этой паршивой пьесе?.. Да, провались она пропадом вместе со всеми своими декорациями, зрителями и билетными кассирами в придачу!.. Поймите же, наконец, господин солдат, что это только ваша история, а все остальные в ней всего только жалкие статисты и ничего больше. Принести, подать, во время сказать свою реплику. Не будь вас, я сидел бы сейчас дома, пил бы чай или читал «Вечернюю газету», а вместо этого, я вынужден крутиться вокруг вас, словно привязанный, как будто у меня больше нет на этой земле никаких других дел… (Понизив голос, почти с ненавистью). Ах, если бы вы только знали, как вы нам всем осточертели вместе со всей вашей хваленой историей, господин Орфей! И вы, и ваша драгоценная Эвридика, глаза бы мои никогда не видели ни вас, ни ее!..

Орфей (не дослушав, резко): Где она?

Профессор: Кто? (Какое-то время смотрит на Орфея). Ах, эта… Ваше длинноволосое чудо. (Посмеиваясь). Всему свое время, господин Орфей. Всему свое время. (Правилам). Не правда ли, господа всезнайки?

Одно из Правил: Так точно, герр профессор.

Орфей: Черт! (Кричит, ударяя кулаком по столу). Черт! Черт! Черт!..

Отец (страдая): Сынок!.. (Повернувшись к Профессору). Простите его, герр профессор…

Кажется, что Орфей хочет что-то сказать, но раздумав, поворачивается к Профессору и медленно идет по сцене. Все присутствующие молча провожают его глазами. Пауза.

Профессор (вполголоса): Скажите, пожалуйста… Я готов побиться об заклад, что наш господин музыкант начинает, кажется, кое-что понимать.

Первая Эриния (негромко): Да, господин профессор.

Профессор (Эринии, грубо): А вас никто не спрашивает.

Эриния обиженно отворачивается. Орфей продолжает медленно идти по сцене, затем он поднимается по ступенькам правой лестницы и, дойдя до половины, останавливается.

Орфей (обернувшись, негромко): Боже мой, но почему?.. Почему?

Присутствующие молчат. Повернувшись, Орфей медленно поднимается еще на несколько ступенек.

(По-прежнему негромко, словно сам с собой). Полтора года я провел в окопах, ел консервы, подыхал от жары, прятался от снарядов и снайперов, ходил в атаку, кормил комаров, и вот теперь, когда я приехал сюда, чтобы отдохнуть, вдруг оказывается, что вся моя прежняя жизнь была на самом деле понарошку, словно она мне только снилась. (С кривой усмешкой). Я даже не помню своего имени. Так, словно у меня его никогда и не было… (Повернувшись, резко). А теперь, может быть, кто-нибудь из вас скажет мне, почему я просто не могу жить, как все?.. Вставать рано утром? Пить кофе? Ухаживать за женщинами? Читать эти чертовы газеты? (Кричит). Пить? Есть? Спать?.. Почему? (Смолкает).

Эринии и Правила переглядываются и негромко посмеиваются. Небольшая пауза.

Профессор: Нет, вы что же, и в самом деле не знаете, почему?.. (Посмеиваясь). Ей-Богу, господин Орфей, у меня начинает складываться такое впечатление, что вы над нами просто смеетесь. (Сердито). Да, потому, черт возьми, что тогда это была бы совсем другая история! Вернее, сказать – совсем никакой истории. Нечто такое, о чем нельзя было бы даже рассказать. Нуль, пустое место, ничто.

Орфей: Рассказать?.. Господи! Но кому? Кому?

Профессор (снисходительно посмеиваясь): Ну, разумеется, всем тем, у кого нет своей собственной истории, господин Орфей… Всем тем, кто всегда готов смотреть на вас с участием, печалью, восторгом, ужасом или даже любовью…

Пока он говорит, Орфей медленно спускается вниз по правой лестнице.

Тем, кто ходит в театр или синематограф, кто покупает книги и слушает радио, кто всегда готов заплатить деньги за то, чтобы услышать о чужих подвигах, приключениях, разочарованиях и победах, о чужой ненависти или о чужой любви, и все это только потому, что в их собственной жизни они никогда не встречали и не надеются встретить ничего подобного. (К присутствующим). Я правильно излагаю суть дела, господа?

Первая Эриния: Совершенно правильно, господин Профессор.

Орфей: Ах, вот оно что… (Остановившись на последней ступеньке, негромко): Значит, вы полагаете, что я должен отдуваться за всех тех, кому не хватает в жизни подвигов или приключений, потому что они не удосужились вовремя обзавестись своей собственной биографией?.. Играть им на потеху роль влюбленного дурака, лезть в преисподнюю, тащить оттуда за волосы эту дуру?.. (Спустившись с последней ступеньки, сквозь зубы). Черта с два, господин гуманист! Черта с два, черта с два… (Отходит).

Короткая пауза.

(Обернувшись, громко). Черта с два!

Профессор молчит. Дойдя до левой лестницы и остановившись, Орфей смотрит вверх на сидящего на последней ступеньке Вергилия. Небольшая пауза.

Вергилий: Пожалуйста, не смотрите на меня такими страшными глазами, господин Орфей. Вы смотрите на меня так, словно я чем-то перед вами провинился.

Орфей (поднявшись на несколько ступенек): А разве нет?.. Или это не вы выдумали эту идиотскую историю, которой никогда не было?

Отец (укоризненно): Господи, Орфей!..

Профессор, посмеиваясь, смотрит в сторону Вергилия.

Вергилий (мягко): Боюсь, вы немного преувеличиваете мои возможности, господин Орфей.

Профессор: Господин Вергилий хочет сказать, что он здесь ни при чем.

Правила негромко хихикают.

Вергилий: Совершенно верно, герр профессор. В конце концов, я только записал то, о чем рассказывали другие. Всем известная история о человеке, который осмелился спуститься в преисподнюю за своей умершей женой. Ее можно было услышать на каждом углу. Возможно, я кое-что приукрасил, но в общих чертах я рассказал только то, что слышал от других.

Небольшая пауза. Орфей молча смотрит на Вергилия.

(Негромко). В конце концов, господин Орфей, если уж вам тут так не нравится, вы можете уйти. Мне кажется, никто не держит вас здесь насильно.

Орфей (быстро): Что? (Помедлив, негромко). Что? (Медленно повернувшись к Профессору). Вы слышали, что он сказал?.. Это правда?

Профессор (с едва заметным раздражением): Разумеется, это правда, господин Орфей. Если только это слово еще что-нибудь значит, то вы свободны так же, как и любой из нас.

Орфей: Значит, я могу уйти?

Профессор: В любую минуту.

Орфей: Вот так просто? Одеться и выйти на улицу?

Профессор: Само собой разумеется.

Орфей: И вы не будете меня уговаривать, хватать за руки, запирать в подвале?

Профессор: У нас нет подвала, господин Орфей.

Орфей: И меня не станут преследовать Эринии?

Профессор: Эти?.. (Презрительно рассмеявшись). Ручаюсь, что они не тронут вас, даже если вам вздумается убить родного отца… (Негромко). Как вам, должно быть, хорошо известно, господин солдат, самые безобразные Эринии, это те, которые живут в человеческом сердце. Вот за них я бы, пожалуй, ручаться, действительно, не стал.

Какое-то время Орфей смотрит на Профессора, затем быстро идет к двери.

Отец (тихо, с отчаяньем): Сынок!.. (Делает попытку подъехать к Орфею).

Профессор (останавливая отца, Орфею): Но если вы все-таки решили уйти, господин музыкант, то, разумеется, сделайте милость.

Орфей молча снимает с вешалки свою шинель.

Вот только объясните нам напоследок, зачем уходить тому, кто уже пришел? (С сомнением). Ну, разве что вас ждут в другом месте? (Ко всем присутствующим). Кто-нибудь здесь думает, что господина музыканта ждут сегодня где-нибудь еще?

Правила и Эринии отрицательно качают головами. Между тем, надев шинель, Орфей берет в руки свой чемоданчик.

Признаться, я и сам в этом очень сильно сомневаюсь… А знаете, почему, господин Орфей?.. Потому что во всей Вселенной есть только одно место, где вам полагается сегодня быть, и оно, как раз, перед вами… Впрочем, если уж вы так настаиваете, то, отчего бы и нет?.. (В сторону Эриний). Откройте ему дверь.

Отец (страдая): Орфей!..

Одна из Эриний медленно идет к двери. Небольшая пауза.

Эриния (отперев дверь, негромко): Пожалуйста, господин Орфей.

Сделав шаг к открытой двери, Орфей, какое-то время стоит перед ней не решаясь переступить порог, затем медленно ставит на пол свой чемоданчик и скидывает с плеч шинель. Эриния вновь молча запирает дверь. Пауза.

Профессор (негромко): Ну, что ж… Добро пожаловать домой, господин солдат.

Первая Эриния: Добро пожаловать, господин Орфей.

Остальные Эринии: Добро пожаловать, господин Орфей.

Правила (хором): Добро пожаловать, добро пожаловать, господин Орфей.

Отец (восторженным шепотом): Добро пожаловать, сынок!

Все, за исключением Вергилия, негромко аплодируют. Под их аплодисменты Орфей медленно возвращается и садится за стол напротив Профессора. Пауза.

Профессор (негромко, внимательно глядя на Орфея): Если вы вдруг забыли свою роль…

Орфей (резко): Нет.

Профессор: Тем лучше, господин солдат. Тем лучше. (Повернувшись, Правилам). Господа Правила?

Первое Правило: Мы готовы, герр Профессор.

Профессор: Госпожи Эринии?

Первая Эриния: Мы готовы.

Профессор (поднимаясь из-за стола): В таком случае давайте начинать… (Смолкает, неуверенно оглядывая зал, словно пытаясь что-то вспомнить).

Пауза.

Первая Эриния (негромко): Господин профессор…

Профессор молчит.

Отец: Господин профессор… (Подъезжая к Профессору и дотрагиваясь до его руки). Господин профессор…

Профессор (издалека): Да? (Какое-то время смотрит на Отца, вспомнив). Ах, да. Кажется, ваш выход, господин лауреат. (Слегка насмешливо). Картина тридцать вторая, трогательная. Семейная сцена, потрясающая сердца. После долгой разлуки безутешный отец встречает своего непутевого сына. Зрители обливаются слезами и не знают, куда деть мокрые платки… Что ж, начинайте, господа. (Остальным присутствующим). Не будем мешать. (Отходит и скрывается за дверью с надписью «Администрация»).

Правила и Эринии медленно расходятся. Кто-то выключает верхний свет, так что освещенным остается только центр нижнего зала. Отец и Орфей остаются одни. Пауза.

Отец (робко): Здравствуй сынок.

Орфей: Что?

Отец: Здравствуй, сынок.

Орфей: Здравствуй, папа.

Отец: Ну, как ты? Ничего?

Орфей (издалека): Что?.. Как видишь. Ничего.

Отец: Вот и хорошо. Нельзя ни при каких обстоятельствах терять бодрость духа. И тогда все получится. Уж я-то знаю, сынок. Поверь мне.

Орфей: Да.

Отец: Главное, что мы опять вместе.

Орфей: Да, папа.

Отец (подъезжая ближе): А вместе мы большая сила. Можем свернуть горы, если захотим. (Негромко смеется, глядя на Орфея).

Короткая пауза.

(Неуверенно). Большая сила… Верно?

Орфей: Да.

Отец (доверительно): А я-то все думал, какой ты стал? Думал, а что если вдруг ты меня забыл? Вдруг не вспомнишь, не узнаешь, или, может быть, даже не захочешь со мной разговаривать… А ты, оказывается, вон какой. Вырос, возмужал. У самого, наверное, скоро будут дети… (Всхлипнув, лезет в карман за носовым платком).

Орфей (поднимаясь со своего места): Не надо, папа.

Короткая пауза.

Отец (вытирая слезы): Ну, ничего, ничего. Мы еще повоюем, сынок… Хотя надо тебе сказать, что жизнь – это препоганая штука. Не успеешь оглянуться, а тебя уже называют «господин ветеран» и норовят уступить место в трамвае. Или начинают намекать, что ты что-то уж слишком зажился на этом свете. Такие, сказать по правде, свиньи. (Сморкается).

Короткая пауза. Орфей медленно и бесцельно идет по сцене.

Но ты не думай, сынок, что я стыжусь своих слез. Я их не стыжусь, потому что отцовские слезы, это, в некотором роде, святые слезы, и я их нисколько не стыжусь. Нет, сынок. Тут нечего стыдиться.

Орфей (безучастно): Да, папа.

Отец: Последнее дело, сынок, стыдится своих чувств, а уж тем более, стыдиться слез, которые посылает нам само небо… Ты ведь и сам понимаешь, сынок. (Всхлипывает и не находя нужных слов, смолкает, вытирая глаза).

Орфей (издали): Да, папа.

Отец: Конечно, это нехорошо, когда у мужчины глаза все время на мокром месте, но ведь здесь совсем другое дело. Ты ведь понимаешь о чем я, милый?

Орфей (перебивая): Папа…

Отец: Совсем другое дело.

Орфей: Послушай…

Отец: Что, милый.

Орфей: Я хотел попросить тебя.

Отец: Меня?.. Ну, конечно, попроси, сынок.

Орфей: Не мог бы ты рассказать мне о маме?

Отец: О твоей матери? (Подъезжая ближе). Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о твоей матери?.. Что ж, я с удовольствием. С огромным удовольствием, сынок. (Потухшим голосом). Она была превосходная женщина, можешь мне поверить. Превосходная женщина. Удивительная женщина, вот что я тебе скажу. Умная и хорошо воспитанная. Много читала и знала три языка. У меня даже есть ее фотография. Вот, погоди… (Роется в бумажнике). Наверное, оставил в столе. Я тебе покажу потом. Прекрасная фотография…

Орфей: А еще?

Отец: Еще? Но что же еще, сынок?

Орфей: Не знаю, папа. Как ее звали?

Отец: Ее? Твою мать?.. Зачем это тебе?

Орфей: Я полагаю, что все-таки имею право знать имя своей матери. Или ты так не считаешь?

Отец: Ну, конечно, милый, имеешь. Еще бы. Разве я что-нибудь говорю?

Орфей: Ну, так скажи мне его.

Отец: Послушай-ка, сынок…

Орфей: Скажи мне его, папа.

Отец: Конечно, я тебе его скажу. Разве мне жалко?.. А сам-то ты разве не знаешь?

Орфей: Скажи мне его, папа.

Отец: Да, что это ты заладил, скажи, да скажи!…(Обреченно). Я не могу тебе сказать его, сынок. Не могу. Не могу. (Развернувшись, едет по сцене прочь от Орфея).

Орфей: Но почему?

Отец: Потому что не могу!

Короткая пауза.

(Сделав по сцене круг, вновь подъезжает к Орфею, негромко). Послушай… Видишь ли, какое дело. Не знаю даже, как тебе это и сказать… (Понизив голос). Твоя мать вела свое происхождение из царского рода. Поэтому, сам понимаешь, тут требуется величайшая осторожность. Величайшая, сынок. (Оглянувшись, шепотом). И у стен есть уши… Да, представь себе. И еще какие… Ты себе, наверное, и вообразить не можешь. Поэтому, давай не будем. Или, по крайней мере, оставим это до следующего раза. (Смолкнув, смотрит на Орфея).

Короткая пауза.

Орфей: Папа…

Отец (нервно): Что?

Орфей: Мне почему-то кажется, что ты просто его забыл.

Отец: Я? (Смеется). Забыл? (Смеется). Да, что ты, Орфей!

Орфей: Ну, тогда скажи мне его.

Короткая пауза. Отец молча смотрит в сторону.

Вот теперь я вижу, что ты его действительно забыл. Что, разве нет?

Отец (сердито): Забыл, не забыл!… (Отъезжая в сторону и сразу возвращаясь). Ну, хорошо. Ладно. Допустим, что я его забыл. Просто возьмем и допустим, хотя, конечно, это уже ни в какие ворота… И что из того?.. Ну, скажи мне, что из того, что я его забыл?

Орфей (бесцветно): Ничего.

Отец (отъезжая): Вот именно, дорогой мой, – ничего… В конце концов, не могу же я помнить все подряд! Одно, другое, третье! (Возвращаясь). А если у меня плохая память? Склероз? Нервы? Знаешь, годы-то все-таки берут свое. (Сердито). Ну, что, в конце концов, измениться, если ты узнаешь имя своей матери?.. Кажется, ее звали Клотильда. Во всяком случае, что-то в этом роде. Клотильда. Тебя устраивает, если я скажу тебе, что твою мать звали Клотильдой?

Орфей: Мне все равно, папа.

Отец: Теперь ты говоришь, что тебе все равно.

Орфей (садясь на ступеньки правой лестницы): Правда, мне все равно.

Отец: Не говори так, Орфей. Это нехорошо. В конце концов, что бы там ни было, это все-таки твоя мать.

Орфей (издали): Наплевать.

Отец: А я тебе говорю, что это нехорошо.

Орфей: Ничуть не хуже твоего беспамятства, папа.

Отец: Скажите, пожалуйста, моего беспамятства!.. А что ты, собственно, знаешь о своем отце, чтобы так говорить?.. Беспамятство! Скажите, пожалуйста!.. (Отъезжает в сторону).

На балконе появляется Вергилий. Какое-то время он стоит, слушая разговор Орфея и Отца, затем начинает медленно спускаться по правой лестнице.

Да, если хочешь знать, это я настоял, чтобы ты появился на свет. (Кружа по сцене). Да, да, милый. Если бы не я, то еще неизвестно, что бы с тобою было. (Остановившись). Если бы ты только знал, как мне было трудно с твоей матерью. Господи! Ей почему-то взбрело в голову, что ей еще рано иметь детей. Это в тридцать-то лет! Ты только подумай! Но я настоял на своем. Ты не знаешь, чего мне это стоило. Я так кричал, что соседи подумали, что нас обокрали. Уж будь уверен, если твой отец что решил, так тому и быть!.. (Вергилию, слегка раздраженно). Послушайте, господин Вергилий…

Вергилий (не обращая внимания на Отца, остановившись позади Орфея): Могу я узнать, почему вы не ушли?

Орфей (обернувшись): Что?

Вергилий: Я вас спросил, почему вы не ушли, почему вернулись?

Орфей: Не знаю.

Вергилий: Все, что вам надо было сделать, это толкнуть дверь и переступить порог.

Орфей: Может быть.

Вергилий: Всего только толкнуть дверь и уйти.

Отец (подъезжая): Может быть, вы все-таки дадите мне закончить, господин Вергилий?

Вергилий (по-прежнему не обращая внимания на Отца, отступая наверх по лестнице): У вас была прекрасная возможность, господин Орфей, и вы ее благополучно упустили. Поздравляю вас.

Отец (Вергилию): Послушайте, господин классик. Если вы опять за свое, то я могу сказать вам с полной ответственностью – можете даже не стараться. Мальчик останется здесь. С отцом. Со своей семьей. (Орфею). Правда, сынок?

Орфей молчит.

Вергилий (из темноты, с верхней ступеньки лестницы, негромко): Всего только один шаг, господин Орфей. Один маленький шажок… (Исчезает).

Отец: Нет, ты видел?.. Какая, ей-Богу, ужасная бестактность!.. Взять и вмешаться в чужой разговор. Это просто какое-то варварство!

Орфей молчит, опустив голову. Короткая пауза.

На чем мы с тобой остановились, сынок?

Орфей молчит.

В конце концов, не так уж это и важно. Главное, что мы опять вместе… Хочешь, я расскажу тебе о своей работе?

Орфей: Нет.

Отец: И не надо. В конце концов, в ней нет ничего особенного. Работа, как работа. (Смолкает и какое-то время без выражения смотрит на Орфея).

Небольшая пауза. На балконе загорается свет. Затем к перилам одна за другой подходят и заглядывают вниз три Эринии.

(Приветливо помахав рукой, кажется, с облегчением). А, госпожи Эринии…

Эринии о чем-то шепчутся между собой.

(Орфею, вполголоса). Скажу тебе по секрету, сынок, сейчас они кое о чем тебя попросят. Уж ты им не отказывай, сделай, что они хотят… В конце концов, они такие же бабы, как и все прочие. В меру глупые, в меру сварливые, слегка сволочные… Сам знаешь, станешь сволочью от такой жизни…

Пока Отец говорит, одна из Эриний, спустившись по лестнице, медленно подходит к Орфею.

Эриния (стесняясь): Господин Орфей…

Отец: Смелее, смелее, госпожа Эриния…

Орфей поднимает голову.

Эриния: Мы слышали, что вы прекрасно музицируете, господин Орфей. (Застенчиво). Поэтому мы подумали, может быть, вы нам что-нибудь сыграете, господин Орфей?

Одна из Эриний (с балкона): Пожалуйста, господин Орфей!

Другая Эриния: Пожалуйста, господин солдат.

Орфей: Здесь? Сейчас? (Невесело смеется). Вы, наверное, сошли с ума! Что тут можно сыграть?

Эриния: Да, что хотите, господин музыкант!

Одна из Эриний (с балкона): Что хотите, господин Орфей!

Эринии (с балкона, все вместе): Пожалуйста, господин Орфей.

Эриния: Я просто без ума от музыки!

Эринии (с балкона): И мы тоже, господин Орфей!

Отец: Сыграй, сынок!..

Небольшая пауза. Из своей комнаты появляются Правила.

Орфей (негромко): Смешно сказать, но когда-то я, в самом деле, играл на флейте.

Эриния: Мы это знаем, господин Орфей.

Орфей: Но это было очень давно. Сто лет назад.

Эриния: Так сыграйте снова, господин Орфей.

Отец: Сыграй, сынок.

Эринии (с балкона): Сыграйте, господин Орфей.

Одно из Правил: Пожалуйста, господин Орфей.

Другое Правило: Пожалуйста, господин Орфей.

Третье Правило: Сделайте нам такое одолжение, господин Орфей.

Стихают шум и уговоры. Чуть помедлив, Орфей достает из своего чемоданчика губную гармошку. Поднеся ее к губам, извлекает несколько негромких аккордов.

Одно из Правил: Если я не ошибаюсь, господин солдат, разговор, кажется, шел о флейте. А это, насколько я понимаю, совсем не флейта. Во всяком случае, не совсем флейта.

Отец (Правилу): Ну, что вы цепляетесь, ей-Богу? Какая, в конце концов, разница, флейта, не флейта… Верно, сынок?

Не отвечая, Орфей играет первые аккорды «Лили Марлен». Стоящие на балконе Эринии поспешно спускаются вниз.

Одно из Правил (восхищенно): Браво!

Другое Правило: Тш-ш!..

Орфей играет «Лили Марлен». Пауза, в продолжение которой присутствующие сначала стоят, слушая мелодию, затем один за другим начинают танцевать. Трое Правил приглашают Эриний, остальные танцуют друг с другом. Быстро отъехав в сторону, Отец ритмично раскачивается в своей коляске.

Первая Эриния (проплывая мимо Орфея): Ах, господин музыкант! Это просто чудо!..

Вторая Эриния: Играйте же, играйте!..

На пороге своей комнаты появляется Профессор. Скрестив на груди руки, он мрачно взирает на танцующих, впрочем, не делая никаких попыток остановить веселье. Орфей играет. Никто не замечает, как среди кружащих пар появилась новая, невесть откуда взявшаяся фигура в длинном, мышиного цвета, пиджаке и черных брюках. Это – Рейхсканцлер. Подхватив под руку одну из Эриний, он кружит ее среди танцующих, пока, наконец, не оказывается на авансцене.

Рейхсканцлер (продолжая кружиться в танце и, одновременно, махая Профессору рукой): Герр профессор!.. Герр профессор!.. (Посылает Профессору воздушный поцелуй). Идите скорее к нам, герр профессор!.. Примите участие…

Танец разваливается. Танцующие пары, одна за другой, останавливаются, глядя на Рейхсканцлера. Мелодия обрывается.

(Оглядываясь). Ну, играйте же, играйте, играйте!.. (Профессору, почти капризно). Герр профессор! Распорядитесь, пожалуйста, чтобы опять была музыка!

Профессор (выступая вперед, холодно): Господин Рейхсканцлер… (Жестом приглашает Рейхсканцлера подойти).

Рейхсканцлер: Герр профессор? (Подходя, неуверенно). Что-нибудь не так, герр профессор?

Профессор: Посмотрите на часы и поправьте меня, если я ошибаюсь, господин Рейхсканцлер, но мне кажется, что вы немного переусердствовали, появившись раньше положенного срока.

Рейхсканцлер (удивлен): Разве? (Оглядевшись по сторонам, горячо). Но, послушайте, послушайте меня, герр Профессор!.. Мне показалось, что так будет намного занятнее. Намного занятнее, герр Профессор. В конце концов, если подумать, в этом есть даже какая-то изюминка…

Профессор (холодно): Никакой изюминки, господин Рейхсканцлер. И никакой самодеятельности. Во всем должен быть порядок и еще раз порядок… Я сожалею, но вам придется немедленно начать все с начала.

Рейхсканцлер (разочаровано): О, герр профессор…

Профессор молчит. Небольшая пауза.

(Смирившись). Хорошо, герр Профессор. Как вам будет угодно.

Профессор: И, ради Бога, оденьте что-нибудь подобающее случаю.

Рейхсканцлер: Да, герр профессор. (Идет к двери, ведущей на улицу).

Правила и Эринии расступаются, давая Рейхсканцлеру дорогу. Короткая пауза.

(Обернувшись на пороге). И все-таки мне кажется, что мое появление вот так, неожиданно, среди танцующих пар, выглядит гораздо более эффектно, чем это предусмотрено вашим сценарием, господин режиссер. (Исчезает).

Короткая пауза. Собравшиеся топчутся в центре сцены.

Профессор: Не расходитесь, господа.

Первая Эриния (в сердцах): И так всегда. Стоит только собраться, чтобы немного отдохнуть, как обязательно что-нибудь помешает!.. (Демонстративно повернувшись спиной к Профессору и обращаясь к Орфею). Ну, посудите сами, господин Орфей. Мы – Эринии, а это значит, что мы должны наказывать любого, кто нарушает порядок и не соблюдает установленные правила. Но ведь все прекрасно понимают, что если кто-то с неизбежностью подлежит справедливому наказанию, то ведь и наказывающий с точно такой же неизбежностью подлежит наказанию наказывать, не правда ли?.. Где же здесь справедливость, господин Орфей? В конце концов, мы тоже хотим веселиться, танцевать, играть в фанты, а не копаться в этом навозе, который все равно никогда не станет лучше от того, что кому-то однажды взбрело в голову сделать нас Эринниями и поставить оберегать этот чертов порядок, который, по-моему, никого еще не сделал счастливым… Вы следите за моей мыслью, господин Орфей?

Орфей: Да, госпожа Эриния.

Профессор (негромко, сквозь зубы): Дура.

Эриния резко повернувшись, в упор смотрит на Профессора. Короткая пауза, в завершении которой внезапно и резко звонит дверной колокольчик. Присутствующие смотрят сначала на дверь, затем на Профессора.

(Негромко). Откройте.

Два Правила торопливо бросается открывать дверь. Короткая пауза.

(Предупреждающе, ко всем присутствующим). Господа…

На пороге появляется Рейхсканцлер. Теперь он одет в черный фрак, волосы зачесаны набок, в петлице – большая белая хризантема. Застенчиво улыбаясь, он останавливается возле двери, затем делает несколько неуверенных шагов по сцене и снова останавливается, нерешительно оглядываясь и, похоже, не зная, что ему делать дальше.

(Громко). Господа!..

Правила и Эринии громко аплодируют. Аплодируя вместе со всеми, Профессор подходит к Рейхсканцлеру.

(Широкий жест, громко, обращаясь ко всем присутствующим). Господин Рейхсканцлер!

Аплодисменты становятся громче. Присутствующие подходят ближе, так что Рейхсканцлер оказывается внутри живого полукольца.

Рейхсканцлер (прижимая руку к груди): Господа… Господа… Я тронут, господа… (Кланяется, улыбаясь).

Профессор делает знак присутствующим. Аплодисменты стихают.

(Подходя). Герр профессор… (Пожимает руку профессора). Душевно рад, герр профессор, душевно рад… (Подходя к Правилам). А, господа Правила… (Остановившись и потрепав по плечу одно из Правил, идет дальше). Мое почтение, господа Правила, мое почтение… Госпожи Эринии… Мое почтение, госпожи Эринии… (Подходя к Отцу). Господин лауреат… (Пожимая протянутую руку). Прекрасно пишете, господин лауреат… Прекрасно, прекрасно, господин лауреат… (Повернув голову, вопросительно смотрит на Профессора).

Профессор молча указывает Рейхсканцлеру на Орфея.

Я так и думал. (Подходя). Господин Орфей… Именно так я вас себе и представлял. (Пожимая Орфею руку, обращаясь, скорее, к присутствующим, чем к Орфею). Красивый, мужественный, с открытым лицом, бесстрашно проходящий мимо зависти и клеветы, готовый всегда ответить на происки коварного и трусливого врага… (Трясет руку Орфея). Настоящий герой, господа!

Эринии и Правила аплодируют.

(Отпустив, наконец, руку Орфея). Надеюсь, это не последняя наша встреча, господин герой?.. (Профессору). А где же наша милая мадемуазель Эвридика?

Профессор: Уже идет, господин Рейхсканцлер.

Рейхсканцлер: Прекрасно, прекрасно, господа… (Потирая руки, с застенчивой улыбкой оглядывает присутствующих).

Короткая пауза.

Первая Эриния: Господин Рейхсканцлер. Пожалуйста. Скажите нам что-нибудь, господин Рейхсканцлер.

Вторая Эриния: Скажите, господин Рейхсканцлер.

Третья Эриния: Пожалуйста, господин Рейхсканцлер.

Рейхсканцлер (застенчиво): Мне, право, не совсем удобно, господа. Я немного устал и к тому же мне кажется, что я сегодня, так сказать, не совсем в форме. (Неуверенно). Но если вы настаиваете…

Первая Эриния: Пожалуйста, господин Рейхсканцлер.

Одно из Правил: Сделайте нам такое одолжение, господин Рейхсканцлер.

Вторая Эриния: Скажите нам что-нибудь.

Рейхсканцлер вопросительно смотрит на Профессора.

Профессор: Конечно, господин Рейхсканцлер. Скажите нам что-нибудь, как вы это умеете.

Присутствующие негромко аплодируют. Короткая пауза. Заложив руки за спину и сделав по сцене несколько шагов, Рейхсканцлер останавливается, обведя присутствующих задумчивым взглядом. Аплодисменты стихают.

Рейхсканцлер (тепло): Господа!

Правила и Эринии подвигаются ближе.

(Задушевно). Я часто спрашиваю себя, господа, – ради чего мы принимаем на себя это непосильное бремя трудов и подвигов, которое давно бы уже сломило дух менее стойкий и решительный?.. Зачем мы бросаемся в огонь, лезем под землю, переплываем моря или спускаемся в преисподнюю, вызываем на бой бездну, не зная ни сна, ни покоя, готовые пожертвовать всем, даже самой жизнью? (Обведя присутствующих взглядом, берет за лацкан пиджака одно из Правил). Ну, скажите мне хотя бы вы – зачем?

Правило (скромно): Мы не знаем, герр Рейхсканцлер.

Рейхсканцлер (отпуская Правило): А ведь здесь нет никакого секрета. Мы делаем это только затем, что у нас нет другого выбора. Затем, друзья мои, что в один прекрасный день Провидение взыщет с нас, если мы станем пренебрегать его святой волей! (Повышая голос). Затем только, что у нас нет другой судьбы, кроме этой! (Смолкает).

Отец (выкатившись вперед, с восторгом): Браво, герр Рейхсканцлер!

Правила и Эринии аплодируют. Воспользовавшись этим, Орфей отступает к лестнице, затем, ступенька за ступенькой, начинает медленно подниматься на балкон. Короткая пауза.

Рейхсканцлер (задумчиво): И вот я часто думаю, – а кто же, если не мы с вами? Кто, если не мы, каждый на своем месте, с радостью вынося все тяготы и невзгоды, устремив взор в наше общее будущее, которое мы ужесегодня по праву называем своим? (Кричит). И кому еще можем мы доверить свою жизнь и судьбу, если не своему собственному сердцу и своим собственным рукам? На кого еще нам положиться, если не на самих себя? Кто, если не мы?

Правила и Эринии аплодируют. Орфей останавливается, дойдя до последней ступеньки лестницы.

Поэтому пусть каждый из вас ответит сам, – легкое ли это дело, ковать победу, в то время, когда земля уходит у тебя из под ног и враг уже готов нанести тебе смертельный удар?.. Но ради нашего будущего мы готовы вытерпеть и не такое! Пусть льется грязь и свистят брошенные нам в спину камни, – мы все равно будем идти вперед, пока не достигнем своей цели, исполняя наш долг, который возложило на нас Провидения!..

Собравшиеся аплодируют. Короткая пауза.

(Глухо). Но как же они ненавидят нас, – эти жалкие, эти ничтожные людишки, погрязшие в пустых мечтах и нелепых фантазиях! Как же тяжело нам порой бывает идти, теряя друзей и близких и видя вокруг одни только гадкие, мерзкие, отвратительные рожи!.. (Исступленно кричит). Рожи! Рожи! Рожи!.. О, как они будут нас поносить и грозить нам вслед кулаками, перевирая наши слова и радуясь каждой нашей оплошности, каждому нашему неверному шагу, готовые разорвать нас, стоит нам оступиться!.. Слышите?.. Слышите? (Озираясь, громким шепотом). Слышите? (Смолкнув, замирает).

Правила и Эринии озираются по сторонам, прислушиваясь. Небольшая пауза.

(Громким шепотом). Этот шепот, идущий из всех дыр и щелей, этот злорадный смех, это шушуканье, которые сопровождают каждый наш шаг?.. О! Случись что, и все они будут показывать на нас пальцами и говорить: это не мы! Это не мы! О, это не мы! Нет, нет! Мы только исполняли приказы. Мы только сидели дома и читали газеты. Мы только блудили, жрали эклеры, ездили на курорты и заставляли своих тупоголовых детей учить Катехизис. И будут швырять в нас грязью и поливать нас помоями. Гнать и клеветать. Оскорблять и унижать… (Кричит). О, Господи!.. Господи! Слышишь ли ты меня? (Замирает, закрыв лицо руками).

Пауза.

Одна из Эриний (жалобно): Господин Рейхсканцлер…

Рейхсканцлер (рыдая): О, Господи! (Падает на колени, подняв в небо лицо и руки). Господи!.. Если бы я верил в Тебя, то сказал бы Тебе: Господи! Ты знаешь сердце мое, потому что оно открыто Тебе и стучит в такт Твоим словам. Потому что лишь Ты один мне порука в том, что мы творим святое дело, которое приближает наше будущее!.. Только Ты один, Господи! Ты и ведущее нас Твое Провидение!.. (Рыдает, закрыв лицо руками).

Первое и Второе Правила (бросаясь к Рейхсканцлеру и пытаясь поднять его): Герр Рейхсканцлер!.. Герр Рейхсканцлер!..

Дав себя поднять, Рейхсканцлер продолжает рыдать.

Профессор (Эринниям): Успокойте, пожалуйста, господина Рейхсканцлера (Рейхсканцлеру). Успокойтесь, успокойтесь, господин Рейхсканцлер. Будьте мужчиной.

Рейхсканцлер (всхлипывая): Не могу, герр профессор.

Эриния: Ах, зачем же вы нас так огорчаете, ваше высокопревосходительство? (Взяв Рейхсканцлера за руку, осторожно ведет его к креслу). Ну, разве можно так перегружать себя работой? Это просто преступление, господин Рейхсканцлер, просто преступление. (Усаживая Рейхсканцлера в кресло). Вам надо как следует отдохнуть и тогда все снова будет в порядке.

Короткая пауза.

Рейхсканцлер (сквозь слезы, жалобно): Ах, герр профессор, герр профессор!.. Вы благородный человек, герр Профессор. Благородный человек… Но если бы вы только знали, что чувствует сегодня это израненное сердце, когда цель так близка, что кажется, что еще немножко, еще совсем немножко… (Закрыв лицо руками, заливается слезами).

Эриния (с состраданием): Господин Рейхсканцлер, господин Рейхсканцлер… (Обмахивает Рейхсканцлера платком).

Пауза, в продолжение которой Орфей отходит вглубь балкона и скрывается за одной из дверей. Сразу же вслед за этим из соседнего номера появляется Эвридика. Держась за перила, она не спеша спускается в зал по левой лестнице.

Рейхсканцлер: Благодарю вас. Спасибо. (Достав платок, вытирает слезы, затем негромко, все еще умирающим голосом). А вот, кажется, и наша мадемуазель Эвридика… (Эринии). Скажите мне, что я не ошибся.

Эриния: Да, господин Рейхсканцлер. Это она.

Рейхсканцлер вытирает лицо и громко сморкается. Обернувшись, присутствующие смотрят на спускающуюся Эвридику. Небольшая пауза.

Рейхсканцлер (убрав платок, машет Эвридике рукой): Мадемуазель Эвридика!.. Мадемуазель Эвридика!.. (Неожиданно резво поднявшись с кресла, идет навстречу Эвридике, игриво). Здравствуйте, милая мадемуазель Эвридика… Хотите знать, как говорят французы?.. Кто никогда не ждал женщину, тот не знает, что такое ожидание… Не правда ли? (Смеется).

Эринии и Правила негромко смеются.

(Окружающим). Не правда ли это очень остроумно, господа?

Окружающие одобрительно смеются. Короткая пауза.

(Эвридике, живо). А вы знаете, что это платье вам очень к лицу? (Обернувшись, Профессору). Не правда ли, господин Профессор?.. (Эвридике). Нет, нет, в самом деле. Очень мило… Вы прекрасно сегодня выглядите, милая.

Эвридика (остановившись на последней ступеньке): Спасибо, господин Рейхсканцлер.

Профессор (Эвридике, холодно): Вам следовало появиться десять минут назад.

Эвридика: Но мне надо было привести себя в порядок, господин Профессор.

Профессор: Если не ошибаюсь, у вас была для этого целая вечность. (Понизив голос). Я же просил, черт возьми, неукоснительно соблюдать все мои распоряжения.

Рейхсканцлер: Ну, ну, не ругайте ее. В конце концов, небольшое отступление от правил делу не повредит. (Протягивает Эвридике руку). Не слушайте его, мадемуазель. Он вечно ворчит и всегда всем недоволен. Уж такова старость. Ей вечно хочется всех учить и наставлять, и все это потому, что сама она уже ни на что не годится. (Помогая Эвридике спуститься). Какая у вас холодная рука, мадемуазель.

Эвридика: Я немного замерзла.

Рейхсканцлер: Да, это просто лед. Хотите я распоряжусь, чтобы вам принесли что-нибудь теплое?

Эвридика: Нет, господин рейхсканцлер, спасибо. Я сейчас согреюсь.

Рейхсканцлер (ведя Эвридику по сцене): Ах, молодость, молодость!.. Вечно она несется сломя голову, не разбирая дороги, не зная куда, занятая только своими фантазиями… (Мечтательно). Скажу вам по секрету, вы напоминаете мне одну прекрасную даму, которую я знавал когда-то в Вене. Она любила повторять: «Ах, если бы я только была свободна, господин Рейхсканцлер!» (Смеется). «Если бы я только была свободна!..» (Подводит Эвридику к стулу).

Эвридика (садясь): Наверное, она вас любила?

Рейхсканцлер: О! Не то слово. Безумно… Безумно. Любила, так сказать, в полном смысле этого слова. (Обращаясь ко всем присутствующим). Стоило ей увидеть меня, как с ней случалось что-то вроде припадка. Она могла смотреть на меня часами, словно загипнотизированная. Представьте себе. Я чувствовал себя так, словно меня рассматривают в микроскоп. И при этом всякий раз, когда мы прощались, она не уставала повторять: «Ах, если бы я только была свободна, господин Рейхсканцлер! Если бы я только была свободна!..» (Смеется).

Эвридика (немого кокетливо): Но ведь вы тогда, кажется, еще не были господином рейхсканцлером?

Рейхсканцлер: Разве?.. (Смеется). Послушайте, а ведь и в самом деле… Почему-то я совершенно упустил это обстоятельство из виду. (Смеется).

Эринии и Правила негромко смеются.

(Неожиданно оборвав смех, серьезно). Но только знаете, что я вам скажу, милая мадемуазель Эвридика? (Помедлив, глубокомысленно). Иногда мне кажется, что я был им всегда. Всегда. С самого детства.

Пауза. Рейхсканцлер смотрит на Эвридику, потом, повернувшись, смотрит на Профессора, после чего вновь поворачивается к Эвридике.

Профессор (вяло): Браво, господин Рейхсканцлер. Браво. Браво. (Негромко хлопает).

Эринии и Правила сдержанно аплодируют.

Рейхсканцлер: Не правда ли, это даже немного странно?

Эвридика: Да, господин Рейхсканцлер, это, в самом деле, кажется немного странным.

Рейхсканцлер (воодушевленно): Не правда ли?.. Как будто тут чувствуется рука Провидения или что-то в этом роде. Что-то такое…

Эвридика (издали): Да, господин Рейхсканцлер. (Вспоминая, задумчиво). Мне кажется, что я что-то хотела вас спросить…

Рейхсканцлер (возвращаясь на землю): Спросить?.. Меня?.. (Снисходительно посмеиваясь). Ах, моя дорогая деточка… Нет, вы, наверное, даже и представить себе не можете, как это мило. (Смеется). Ах, молодость, молодость! (Обращаясь к окружающим). Представьте себе, господа, я еще ни разу не встречал ни одной представительницы прекрасного пола, которая рано или поздно не сочла бы возможным задать мне этот вопрос… Решительно ни одной, господа!

Эринии и Правила негромко смеются. Короткая пауза.

Бог знает отчего, но почему-то все они хотят знать, почему я, наконец, не свяжу свою жизнь с какой-нибудь трудолюбивой и рассудительной женщиной, способной разделить со мной все тяготы моего нелегкого существования. Так, словно у мужчины нет больше в жизни никаких других дел, кроме как завести семью и воспроизводить на свет себе подобных.

Эринии и Правила понимающе кивают.

(Помрачнев, со вздохом, Эвридике). Неужели вы действительно думаете, милая мадемуазель Эвридика, что кто-то сумеет вынести то немыслимое напряжение, который приходится на долю мужчины, стоящего у кормила государственного корабля? Тем более, в годину испытаний, находясь, так сказать, в самом центре событий, от которых зависит наше с вами будущее, милая барышня?.. (Решительно). Никогда!.. Слышите, милая мадемуазель Эвридика?.. Никто и никогда!

Эринии и Правила негромко аплодируют.

Отец (с чувством): Браво, господин Рейхсканцлер!

Эвридика: Мне кажется, что я хотела вас спросить совсем о другом.

Рейхсканцлер (задет): О другом?.. (Вопросительно смотрит на Профессора, затем неуверенно). Ну, конечно же, мадемуазель… Пожалуйста. Спрашивайте. Я целиком к вашим услугам.

Профессор (вмешиваясь, твердо): Как-нибудь в следующий раз, господин Рейхсканцлер… Время к полуночи, а мы все еще топчемся на одном месте. (Эвридике, сухо). Было бы неплохо, если бы вы хотя бы немного приготовились к встрече.

Эвридика: Но я готова, господин профессор.

Профессор (грубо): Не уверен. (Ко всем присутствующим). Время, господа!

Эринии и Правила, озираясь, тревожно прислушиваются. Короткая пауза, в завершении которой на балконе появляется Орфей.

(Негромко). Внимание… (Делает знак всем разойтись).

Подойдя к левой лестнице, Орфей начинает медленно спускаться вниз. Правила поспешно скрываются за своей дверью, Отец исчезают в посудомоечной. Подобрав юбки и стараясь не шуметь, Эринии торопливо бросаются по правой лестнице наверх.

(Громким шепотом). Может быть, кто-нибудь догадается выключить свет, идиоты?

Одно из Правил поспешно бросается к выключателю. Сцена погружается в полумрак. Профессор и Рейхсканцлер медленно отступают к двери с надписью «Администрация» и исчезают за ней. На опустевшей сцене остается только одна Эвридика. Пока Орфей спускается по лестнице, она быстро вынимает из волос гребень и швыряет его в сторону, затем, распустив по плечам волосы, медленно идет к правой лестнице. Остановившись возле перил, она вполоборота смотрит на подходящего Орфея, который, спустившись в зал и мимоходом взглянув на Эвридику, садится на стул, к ней спиной. Немного подождав, Эвридика медленно возвращается, обходит стол и, улыбаясь и не сводя с Орфея глаз, садится напротив него. Пауза.

Эвридика (улыбаясь, тихо): Здравствуй, милый.

Орфей молчит.

(Зовет). Орфей!..

Орфей (не глядя не Эвридику, издалека): Здравствуй.

Эвридика (тихо): Здравствуй.

Короткая пауза.

Орфей: Ну, что – довольна? Все опять? С самого начала?

Эвридика: Ты рад?

Орфей: Просто прыгаю от счастья.

Эвридика: Глядя на тебя этого не скажешь.

Орфей: Неужели? (Наконец смотрит на Эвридику). А что скажешь?

Эвридика: Что ты меня забыл.

Орфей: На память не жалуюсь.

Эвридика: Какой же ты все-таки противный!.. (Помолчав, негромко). Лучше подумай, как это будет замечательно! Опять все с начала. Снова дышать полной грудью. Засыпать друг подле друга. Видеть одни и те же сны! (Смеется). Помнишь наш маленький итальянский ресторанчик, где подавали макрель в белом вине?.. Ну, тот, на горе?.. Сводишь меня туда?

Орфей: Сомневаюсь.

Эвридика: Ну, конечно же, сводишь, дурачок. Только не говори, что он очень дорогой. Ведь мы пойдем работать, и у нас будет много денег.

Орфей: А вот это, кажется, уже что-то новенькое… И где же, интересно, ты собираешься работать?

Эвридика: Ни «где», а «кем». Ты будешь работать Орфеем… (Негромко смеется).

Орфей: А ты, значит, Эвридикой?..

Эвридика: С удовольствием, милый.

Орфей: Много этим не заработаешь.

Эвридика (беспечно): А зачем нам много? Нам и так будет хорошо. (Смеется). Ты ведь не забыл тетушку Фло, нашу соседку? Она всегда сидела на скамейке возле ворот, встречала нас, когда мы возвращались, и провожала, когда мы уходили. Помнишь?.. Каждый раз она говорила одно и то же: «Какая прекрасная парочка. Ну, точно голубки. Зачем им деньги?» (Смеется, затем, помолчав, серьезно). Ты скучал без меня?

Орфей (озираясь по сторонам): Знаешь. У меня такое чувство, как будто мы здесь не одни.

Эвридика: Плевать. Скучал или нет?

Орфей: Словно мы на сцене, где все глазеют только на нас. (Озирается).

Короткая пауза.

Эвридика: Орфей…

Орфей: Что?

Эвридика: Ты скучал?

Орфей: Ну, что ты заладила, как попугай? Скучал, не скучал… Ты что, ослепла? Оглянись – весь мир пялится на нас. Вылупился, словно больше не на что смотреть. Жует, шумит попкорном и ждет, что будет дальше. А потом все пойдут домой, – сытые, довольные, тупые…Вон! Там. Там. Там… Везде!

Эвридика (немного обижена): И пусть себе смотрят на здоровье. Какая разница? Разве нам есть, что скрывать?

Орфей: В том-то и дело, что нам даже скрывать нечего.

Эвридика: Вот видишь. А кому нечего скрывать, тому нечего бояться… Тебе нравится мое платье? (Встает и поворачивается). Нравится?

Орфей: Не знаю.

Эвридика (садясь): Раньше оно тебе нравилось. Я надевала его, когда мы ездили на острова. Помнишь, какая там была чудесная гостиница?

Орфей: Нет.

Эвридика: Конечно, ты помнишь. Резной потолок, старые венецианские зеркала, такие старые, что в них уже мало что можно было увидеть, кровать с такими смешными бронзовыми шишечками… (Помедлив, тихо). Орфей…

Орфей: Что?

Эвридика: Хочешь меня?

Орфей: Что?.. (Резко). Нет… То есть, нет. (Решительно). Нет.

Эвридика: Орфей…

Орфей: Да, нет же, нет, нет!

Эвридика: Совсем нет? А ты хорошо подумал? (Медленно поднимается со стула).

Орфей: Послушай…

Эвридика: Ты меня хочешь, но стесняешься. Да?

Орфей: Хочу, но стесняюсь?.. Нет. Я тебя и не хочу, и не стесняюсь… Нет. Не стесняюсь и не хочу… Черт! Стесняюсь и хочу… Чего, собственно говоря, мне стесняться?

Эвридика (садясь на край стола, спиной к зрительному залу. Повернув голову, смотрит на Орфея, тихо): Орфей…

Орфей: Что?

Эвридика: Помнишь бирюзовые бусы, которые ты мне подарил?

Орфей (осторожно): Допустим.

Эвридика: А помнишь, как ты обматывал мне их вокруг щиколоток?

Орфей: Зачем?

Эвридика: Ну… (Тихо смеется).

Короткая пауза.

Орфей: Не помню.

Эвридика: Они были всегда такие прохладные и так громко стучали… (Хрипло). Орфей…

Орфей: Что?

Эвридика: Возьми меня.

Орфей (вскочив): Что?.. (Резко). Нет.

Эвридика: Возьми меня.

Орфей: Ты в своем уме?

Эвридика: Да.

Орфей: На нас смотрят.

Эвридика (насмешливо): В самом деле?.. А ты что думал? Что пьеса может идти без зрителей?.. Возьми меня, милый.

Орфей: Что, вот так? На глазах у всего мира? На столе? Освещенные софитами?.. Это будет похоже на хирургическую операцию.

Эвридика: Пускай. (Откинувшись, ложится на стол). Возьми меня.

Орфей: Ты это называешь «работой Орфея и Эвридики»? (Отходит от стола и сразу возвращается. Сам с собой, в пространство, глухо). Господи, если у тебя на пути камень, то его можно обойти. А если у тебя на пути не камень, а ты сам, то стороной это уже не обойдешь. Дудки. Можешь даже не пытаться. (Пытаясь не смотреть на Эвридику, жестко). Нет. Нет. Нет.

Эвридика: Увидишь – все сразу встанет на свои места. (Протягивает к Орфею руки). Ну, Орфей… Пожалуйста…Возьми меня.

Орфей: Да, что ты заладила: возьми, да возьми!.. Для этого нужны, по крайней мере, двое. Двое!

Одно из Правил (выглядывая из приоткрытой двери, негромко): Трое, господин Орфей. (Исчезает).

Орфей (быстро оборачиваясь): Кто это сказал? (Озираясь). Ты слышала?.. «Трое…»

Лежа на столе, Эвридика молча поднимает и вытягивает ноги.

(Отходит, не переставая озираться). Похоже, без этого третьего здесь не обходится ничего. (Внезапно кричит в сторону дверей). Я имел в виду совсем другое! (Возвращается к столу, негромко). Черт меня дернул остаться… Трое. Четверо. Пятеро. Весь мир. И со всеми надо поделиться. Сочувствием. Жалостью. Улыбкой. Радостью. Деньгами. Вниманием. Заботой. Временем. Самим собой… Чертова дыра! Ни полминуты нельзя побыть одному. (Кричит в темноту). Оставьте меня в покое!

Эвридика (лежа, с поднятыми ногами, негромко): Ты когда-нибудь обращал внимание, что если вытянуть ступню, то нога начинает выглядеть страшно благородно? (Вытягивает ступни обеих ног). Посмотри… А если так, то получается просто какая-то ерунда. (Подтягивает ступни, а затем вновь их вытягивает). Можешь это объяснить?

Орфей: Объяснить можно все.

Эвридика: Тогда объясни.

Орфей молчит.

(Раздвигая поднятые ноги). А вот так получается латинское «В». Виктория. Победа. (Повернув голову к Орфею). Видишь?

Орфей (хрипло): Нет.

Эвридика: Врешь! (Изловчившись, хватает Орфея за руку). Попался!..

Орфей: Пусти.

Эвридика (тянет к себе Орфея): Ну, пожалуйста, Орфей. Возьми меня. Сыграй на мне, как прежде… Помнишь? (Свистит какую-то мелодию).

Орфей (вырываясь): С таким слухом лучше сидеть дома.

Не отпуская его, Эвридика продолжает свистеть.

На кухне.

Эвридика: Сыграй на мне, милый. Где ты найдешь инструмент лучше?

Орфей: Когда-то я играл на флейте.

Эвридика: А теперь сыграй на мне. (Тянет к себе Орфея). Обещаю тебе, что не буду фальшивить.

Орфей (упираясь): Впрочем, это сильно сказано – играл. Скорее, это она играла на мне. Маленькая деревянная палочка с дырками… Да, пусти же! (Пытается вырваться). Она тянула из моих легких воздух и заставляла пальцы бегать по ладам, как ей только вздумается… (Сопротивляясь). Вот как ты сейчас… (Оказывается позади стола, за Эвридикой, которая сразу же проворно обхватывает его ногами). Пусти…

Эвридика: И не подумаю… Давай. Возьми меня, дурачок.

Орфей: Нет.

Эвридика: Да.

Орфей: Нет.

Эвридика: Да. Да. Да.

Орфей (лаская Эвридику): Нет. (Стонет). Нет! Нет. Пусти…

Эвридика: Да. Да. Да.

Орфей (лаская Эвридику): Я разучился. Забыл. Не хочу.

Эвридика: А я тебе напомню. И ты сразу захочешь.

Орфей: Господи, как все это глупо, глупо, глупо…

Эвридика: Может быть, только в начале. Но зато потом…

Отец (выкатившись из одной из дверей. Громким, восторженным шепотом): Давай сынок! (Первое и Второе Правила быстро вкатывают его назад).

Орфей (лаская Эвридику): Она извлекала из меня такие звуки, о которых я даже не подозревал. Дудела в меня, как в иерихонскую трубу. Выворачивала наизнанку. Выжимала, как лимон. Иногда казалось, что вот-вот и она выдует меня всего. Выдавит. Высосет. Вытряхнет, как вытряхивают помойное ведро… Маленькое деревянное чудовище.

Эвридика (стонет): Орфей!…

Орфей (кричит, наклонившись над Эвридикой): Ты мне ответишь за все, шлюха!.. Шлюха! Шлюха! Шлюха!

Эвридика: Да! Да! Да! (Хрипло). Немедленно. Сейчас… Сейчас…

Орфей (грубо лаская Эвридику): За пустоту, которую ты мне оставляла взамен. За страх, приходящий под утро. За остановившееся время. За все. (Кричит). Шлюха!

Эвридика (покорно): Да.

Орфей: Дрянь!

Эвридика: Да.

Орфей: Потаскуха!

Эвридика: Да, да, да… Скажи что-нибудь еще.

Орфей: Обуза. Приживалка. Подстилка… Если бы ты только знала, как я тебе ненавижу!

Эвридика: Покажи, как ты меня ненавидишь. Ну, давай же, покажи… Как? Как? Как?..

Орфей: Вот так! Так! И еще так! (Овладевает Эвридикой).

Эвридика: Да! Да! Да!

Какое-то время они молча занимаются любовью. Слышны только тихое всхлипывание и стоны Эвридика. Одновременно из дверей медленно выходят Профессор и Правила; выкатывается Отец; наверху подходят к перилам Эринии. Все молча наблюдают, не подходя ближе. Орфей и Эвридика не замечают их. Пауза.

(Тихо). Вот так. Так. Так… Видишь, милый, это совсем не трудно.

Орфей (не прекращая): Да, тебе-то откуда это знать, маленькая дура?

Эвридика: А разве трудно?

Орфей (в ярости): А разве нет?.. Нет?.. Ну, какая же ты все-таки шлюха!

Эвридика (теряя голову): Да, да, да!

Орфей: Жалкая приживалка.

Эвридика: Да!

Орфей: Дешевка.

Эвридика: Да!

Орфей: Ненасытная кошка!

Эвридика: Да!

Орфей: Тебе будет мало, даже если мне на помощь придет полк солдат!

Эвридика: Неправда. Мне достаточно тебя одного… Только тебя одного…

Орфей: Врешь! Тебе нужен не я, а Левиафан, дьявол, паровой каток!.. Все шлюхи мечтают об одном.

Эвридика: Нет!

Орфей: Да!

Эвридика: Нет!

Орфей (кричит): Да!.. Да!.. Да!.. Только представить, как бы славно я тебя укатал, будь я паровым катком! Как бы я размазал тебя по этому столу, словно кусок теста!

Эвридика (стонет): Размажь меня!..

Орфей (поднимая голову): Отчего ты не сотворил меня катком, Господи? Кучей безмозглого железа! На худой конец – миксером! Чтобы я мог взбить эту дуру так, что от нее осталась бы одна только пена!

Эвридика: Взбей меня, милый! Ударь. Сломай мне палец.

Орфей (задыхаясь): Палец?.. Дрянь, дрянь, дрянь! Хочешь отделаться одним пальцем? Ну, уж нет. Нет… Я сделаю лучше… Ты слышишь? Просто возьму и не полезу за тобой в эту чертову преисподнею. Поищи себе для этого другого дурака.

Эвридика: Только ты!

Орфей: Хочешь сказать, что ты меня не отпустишь? Нет?.. Не отпустишь? Будешь цепляться, виснуть, рыдать, жаловаться, липнуть, рассказывать сказки?

Эвридика: Да.

Орфей: Шлюха!

Эвридика: Да.

Орфей: О, Господи, какая же ты шлюха!.. (В изнеможении опускается на Эвридику).

Профессор, Отец и Правила подходят ближе. Эринии спускаются по ступенькам вниз.

Отец (страстным шепотом): Браво, сынок!.. Когда я был помоложе… (Одно из Правил быстро закрывает ему рот).

Пауза.

Эвридика (негромко): Теперь ты видишь, дурачок, как хорошо на мне играть.

Орфей молчит.

К тому же ты ни капельки не разучился. Ни одной фальшивой ноты.

Короткая пауза.

Орфей (поднимая голову и вытирая с лица пот): А ведь когда-то не она играла на мне, а я на ней… Маленькая деревянная палочка. Простая, как дуновение ветра…

Эвридика: Ты уже говорил.

Орфей (глухо): Мне кажется, что это было десять тысяч лет назад. (Без сил сползает с Эвридики и исчезает за столом).

Эвридика (спокойно): Какая, в сущности, разница?.. Ты, она. (Садится). Ты же знаешь. Важно только то, что получается в результате. Музыка.

Орфей (из-за стола) Что?

Эвридика: Музыка, милый.

Орфей на четвереньках выползает из-за стола и медленно ползет в сторону входной двери, опустив голову.

(Глядя вслед Орфею). Никто не станет спрашивать, кто на ком играл, милый. Поверь, это совершенно никому не интересно. Все любят слушать, а не спрашивать… Слышишь, дурачок?

Орфей останавливается и остается стоять на четвереньках.

(Со смехом). Ты похож сейчас на лошадку, которая убежала от хозяина… А ну-ка, поверти хвостом, лошадка!

Орфей (хрипло): Послушай… Это все, конечно, страшно глупо, но у меня не остается теперь никакого выбора… Я просто обязан теперь… Ты ведь знаешь, о чем я говорю.

Эвридика: Конечно, нет.

Орфей: Я говорю, что должен теперь на тебе жениться, и ты это знаешь.

Профессор, Отец, Правила и Эринии бесшумно аплодируют. Короткая пауза.

Эвридика: Ты помнишь, у сестры был такой маленький аравийский пони? Очень выносливый. Мы катались на нем вчетвером.

Орфей (негромко): Я сказал – «жениться».

Эвридика: Что?.. Ах, это. (Неуверенно). Это… любопытно. (Запнувшись, смотрит, обернувшись, на Профессора, который делает ей какие-то знаки). Вернее, я хотела сказать, что это вовсе не обязательно. (Холодно). В конце концов, это всего только пустая формальность. Причина для того, чтобы пригласить в гости сразу всех друзей и знакомых. Вот и все.

Орфей: Да?

Эвридика: А ты, что думал?.. Ну, конечно. Шум, танцы, дым. И, наконец, целая гора грязной посуды под утро. Ужасная грязная гора, которая хочет отнять у тебя последние силы.

Орфей: На самом деле, ты так не думаешь.

Эвридика: Еще как думаю, милый. (Соскочив со стола и поправляя платье, почти сердито). Целый Монблан грязной посуды. Тарелки с прилипшими окурками. Объедки, крошки, застывший жир. Сальные салфетки. Стаканы со следами губ. Скатерти, залитые вином и соусом. (Подходит к Орфею и, не переставая говорить, садится на него). Липкий пол под ногами. Использованные зубочистки. Сдвинутая мебель. И куда ни пойдешь – всюду храпят пьяные родственники… (Запустив в волосы Орфея пальцы). Но-о, лошадка!..

Короткая пауза.

Орфей: Так, значит, только формальность?

Эвридика (беспечно): Конечно, милый. (Оглянувшись на Профессора, негромко). К тому же от тебя здесь уже ничего не зависит. (Наклонившись и обнимая Орфея за шею). Знаешь, где заключаются браки?

Орфей (язвительно): Неужели на небесах?

Эвридика: Вот именно. (Пытается поцеловать Орфея).

Орфей (уворачиваясь): А мне почему-то кажется, что все-таки в преисподней.

Эвридика (лаская Орфея): Ах, ты маленький, глупый дурачок! Неужели ты все еще отличаешь одно от другого?

Орфей: А ты, нет? Если бы я не отличал, то давно бы уже дал деру. Не остался бы здесь ни одной лишней минуты.

Эвридика: И куда бы ты побежал? В Афины? Или в Коринф? (Зарывшись лицом в волосы Орфея). Никуда ты уже не денешься, глупый. Останешься со мной. Так написано во всех книгах. Глупой лошадке некуда бежать.

Орфей: А вот это еще неизвестно.

Эвридика: Все давным-давно известно, дурачок. Потому что, если небеса нельзя отличить от преисподней, значит бежать уже некуда… Что, съел?

Орфей поворачивает голову, собираясь что-то сказать.

(Быстро останавливая Орфея). Нет, нет, милый… Это справедливо даже тогда, когда преисподняя уже ничем не отличается от небес. Ты ведь, наверное, это хотел сказать?.. Видишь, я все про тебя знаю. (Быстро закрывает Орфею ладонью рот). Только молчи, а то опять наговоришь глупостей… Некуда, значит некуда.

Орфей молча отворачивается. Короткая пауза.

Ах, дорогой, ну откуда у вас у всех такая глупая страсть к путешествиям? Просто какой-то ужас! Тебе разве плохо со мной? (Лаская Орфея). Вспомни хотя бы Одиссея. Сколько ему пришлось пережить. И все ради чего? Ради смешной страсти к перемене мест? А что в результате? Ты помнишь? Он все равно вернулся.

Присутствующие беззвучно аплодируют.

Орфей (запальчиво): Да, если хочешь знать, ему бы и в голову не пришло возвращаться, если бы не этот слепой дурак, который написал о нем свою жалкую книгу!

Эвридика: Лошадка опять сердится!..

Орфей: Старый олух, который пятьдесят лет придумывал чужие жизни, потому что никогда не имел своей!

Эвридика (тихо смеясь и лаская Орфея): Между прочим, он сделал его счастливым.

Орфей: Есть чему радоваться.

Эвридика (мурлычет): А разве нет? (Ласкает Орфея).

Орфей (негромко): Ну, еще бы… Конечно… Одиссей вернулся. Икар упал и сломал себе шею. Беллерофонт сошел с ума. Иов умер от обжорства. Пожалуй, нам тоже найдется местечко в этой компании. Какая радужная перспектива! А какой богатый выбор, черт возьми! Сгореть, утонуть, повеситься, не дойти, не достучаться, кричать от боли и унижения, – и все потому, что какому-то самодовольному ослу однажды вдруг пришла охота заняться бумагомаранием!.. Тьфу!

Эвридика (серьезно): Зато у нас опять будет медовый месяц. Ты забыл? Мы поедем на Крит. В Фест. Или какую-нибудь деревушку на побережье. Будем кататься на лодке и загорать на горячей гальке, а вечером станем пить красное вино и слушать музыку.

Орфей: А что потом?

Эвридика: Потом мы нарвем огромный букет и поставим его в нашу комнату, на столике, рядом с кроватью… Помнишь, какие огромные розы росли по дороге в Фест?

Орфей: Я спрашиваю, что потом?

Эвридика (тихо): Давай не будем об этом.

Орфей (кричит): А о чем?

Эвридика: Не знаю. (Тихо). Мы могли бы попробовать завести детей.

Орфей (изумлен): Детей?.. Ну, какая же ты все-таки дура.

Эвридика: Пускай. (Бесстыдно). Зато я кое-что умею. (Ласкает Орфея).

Орфей: То же, что и все.

Эвридика: Гораздо лучше.

Орфей: Не уверен. Я знал и получше.

Эвридика: Ну и пусть. Зато, посмотри, какая разница. Меня будут помнить даже тогда, когда от других не останется даже имен.

Орфей: Да ты просто тщеславная сучка!.. (В ярости пытаясь сбросить Эвридику). Слезай!

Эвридика (вцепившись в Орфея): Повтори еще раз.

Орфей: Сучка. Шлюха. Подстилка. Слезай!

Эвридика: И не подумаю.

Орфей пытается сбросить Эвридику.

(С трудом удерживаясь). Какая же мне попалась необъезженная лошадка!…

Опрокинувшись на бок и повернувшись, Орфей оказывается сверху Эвридики. Несколько мгновений они молча смотрят друг на друга.

(Дотрагиваясь до щеки Орфея). Тебе очень идет, когда ты сердишься… Хочешь меня ударить?

Орфей: Заруби себе на носу. Тебя будут помнить только потому, что нашелся дурак, который полез за тобой в преисподнюю. Слышишь?.. Только поэтому. Никаких других причин, чтобы тебя помнить – нет!

Эвридика: А как насчет тебя, дурачок?

Орфей: Что насчет меня, дурочка?

Эвридика: Такая бедная лошадка…

Орфей: Хватит называть меня лошадкой!

Эвридика: Бедная лошадка. Ведь тебе тоже повезло. Если бы не я, о тебе, наверное, тоже никто бы и никогда не вспомнил.

Несколько мгновений Орфей молча смотрит на Эвридику, затем дает ей пощечину.

(Изумленно). Ты меня ударил!

Орфей: Ты на редкость наблюдательное животное. (Отпускает ей вторую пощечину).

Эвридика: Ай!.. Вот уж не думала никогда, что ты такой мазохист.

Орфей дает ей третью пощечину.

Ай!.. Бьешь меня, а попадаешь в себя.

Орфей дает ей четвертую пощечину.

И тебе это нравится.

Орфей дает ей пятую пощечину.

Нравится! Нравится! Нравится!

Орфей: Я тебя убью.

Эвридика: А значит и себя.

Орфей: Плевать! Плевать! Плевать!.. Все равно, ты – ничто! Кусок земли. Кукла.

Эвридика: Как и ты.

Орфей (не сразу, устало): Какая милая парочка… (Смолкает).

Небольшая пауза. Орфей и Эвридика молча смотрят друг на друга.

(Негромко). Не хочу, чтобы обо мне помнили.

Эвридика: Поэтому ты меня бьешь?

Орфей (не слушая): Весь этот сброд, без конца пересказывающий мою историю, так словно у них нет собственной жизни… Одни и те же слова. Одинаковые выражения лиц. Заученные жесты. Дерьмо.

Эвридика: А я тут причем?

Орфей (кричит): А я?

Эвридика: И ты.

Орфей: Не хочу.

Эвридика: Думаешь, кого-то это интересует?

Орфей (упрямо): Не хочу.

Эвридика: Теперь уже ничего не поделаешь, милый. Придется привыкать. Куда ты, туда и я. Заговорят о тебе и сразу вспомнят меня. Скажут «Орфей» и немедленно добавят «и Эвридика». А ты как думал?

Орфей: Похоже, тебе это нравится.

Эвридика (почти с раздражением): Знаешь, меня об этом тоже никто не спрашивал.

Орфей: Я тебя спрашиваю.

Эвридика: Послушай, ну, какая, в конце концов, разница?

Короткая пауза. Орфей смотрит на Эвридику.

(Негромко). Мне это нравится.

Орфей: Видишь, какая ты сука.

Эвридика: Уж, какая есть.

Профессор подходит и осторожно дотрагивается до плеча Орфея.

Орфей (не оборачиваясь, резко): Что вам?

Профессор: Время, господин Орфей. Пора закругляться.

Отпустив Эвридику, Орфей садится на пол. Эвридика поднимается, расправляя свое платье. Короткая пауза.

Эвридика (в пустоту): Пойду, приведу себя в порядок. (Делает несколько шагов в сторону одной из дверей, затем остановившись, оборачивается и вопросительно смотрит на Профессора).

Профессор делает вид, что не замечает ее.

Рейхсканцлер (вполголоса): Герр профессор… (Кивая в сторону Эвридики).

Профессор: Что?.. Ах, да. (Эвридике, хмуро). Должен признать, что за исключением некоторой отсебятины, все остальное было, на этот раз, более-менее сносно. (Громким шепотом). А теперь займитесь своими делами и не мозольте мне, пожалуйста, глаза.

Эвридика уходит, независимо покачивая бедрами. Профессор смотрит ей вслед, затем поворачивается к сидящему на полу Орфею.

(Сухо). Мои поздравления, господин солдат.

Орфей молчит.

(Негромко). А заодно уж, как водится, и соболезнования… (Помолчав, немного насмешливо). Ничего не поделаешь, господин солдат. Уж так устроено, что одно редко когда обходится на этой земле без другого.

Отец (подъезжая): Мои поздравления, сынок. Ты выглядел просто великолепно.

Эринии и Правила сдержано аплодируют.

(Профессору). А какой, скажите на милость, удачный выбор! (Посмеиваясь). Знаете что, господин профессор?.. Мне кажется, это хорошо было бы, так сказать, отметить.

Профессор (Отцу, холодно): Без вас мы, конечно, никогда бы не догадались. (Ко всем присутствующим, громко). Минуточку внимания, господа!.. (Дождавшись, когда стихнет шум). Учитывая то обстоятельство, что господин Рейхсканцлер обладает среди прочего также полномочиями заключать и расторгать браки, свадебные торжества начнутся сразу же после того, как будет заключен брачный союз между мадмуазель Эвридикой и мсье Орфеем.

Эринии и Правила аплодируют. Рейхсканцлер кланяется.

Поэтому, госпожи Эриннии, попрошу вас, пожалуйста, быстро марш на кухню! Господа Правила, займитесь посудой и сервировкой. Стол поставьте на балконе, стульев должно хватить. Да, и не забудьте поднять наверх господина лауреата, иначе он изведет нас всех своими бесконечными советами. (Повернувшись к Орфею). Еще раз, мои поздравления, господин Орфей.

Рейхсканцлер: И мои, господин Орфей… Можете быть уверены в моем искреннем и глубоком расположении.

Эринии и Правила аплодируют. Орфей молчит.

Профессор: Я полагаю, что у вас не больше часа, господа. (Пропустив Рейхсканцлера вперед, уходит вместе с ним).

Короткая пауза.

Первая Эриния (проходя мимо сидящего на полу Орфея, негромко): Наши поздравления, господин Орфей.

Остальные Эринии (вполголоса): Наши поздравления, господи солдат.… Наши поздравления. (Уходят одна за другой).

Правила (проходя мимо Орфея): Наши поздравления… Наши поздравления… Наши поздравления… (Уходят).

Сцена пустеет. Орфей остается сидеть на полу один. Свет гаснет.

Часть вторая

Те же декорации. На балконе, за столом заканчивается свадебный обед. Оттуда доносятся голоса и смех. Нижний зал погружен в полумрак, здесь горит только одна лампочка над баром. По правой лестнице медленно спускается Орфей. Он доходит почти до конца лестницы, затем садится на ступеньки, достает губную гармошку и негромко наигрывает «Лили Марлен». Пауза, в завершении которой на сцене появляется Вергилий. Он спускается по той же лестнице и садится несколькими ступеньками выше Орфея. Не замечая его, Орфей продолжает играть. Пауза.

Вергилий (напевает): Возле казармы, в свете фонаря, кружатся попарно листья сентября…

Обернувшись к Вергилию, Орфей продолжает играть.

(Напевает). Ах, как давно у этих стен я сам стоял, стоял и ждал, тебя, Лили Марлен… (Негромко). Вам надо бежать, господин Орфей.

Орфей продолжает играть.

Слышите? Немедленно

Перестав играть, Орфей молча смотрит на Вергилия. Короткая пауза.

Ну, что вы так на меня смотрите, как будто я предлагаю вам пойти и повеситься? Все, что я сказал, это то, что вам надо немедленно бежать отсюда.

Орфей: Вы это серьезно?

Вергилий: Да, господин Орфей. Пока еще не поздно.

Орфей: Наверное, вы сошли с ума, господин Вергилий… Хотите, чтобы я дал деру прямо из под брачного венца? На глазах у изумленных гостей?.. (С усмешкой). Боюсь, господину рейхсканцлеру это не понравилось бы. Да и остальным тоже. (Продолжает негромко играть).

Небольшая пауза.

(Прекратив играть, резко). Вы, что, в самом деле, думаете, что кто-то может убежать из своей собственной шкуры?.. Выбраться из собственной истории? Надуть свою собственную судьбу?.. Перехитрить свою тень?.. Черта с два, господин классик, черта с два!

Вергилий: Всегда есть шанс, господин Орфей.

Орфей (сердито): Рассказывайте это молоденьким гимназисткам, господин сочинитель.

Вергилий: Поверьте мне. Пусть небольшой, пусть совсем крошечный, но он есть.

Отвернувшись, Орфей вновь подносит к губам гармошку и играет. Небольшая пауза.

(Негромко). И все-таки он есть, господин Орфей.

Орфей продолжает играть.

(Наклонившись к Орфею). Заклинаю вас, бегите. Бегите, пока еще есть время.

Орфей (оторвавшись от гармошки, насмешливо глядя на Вергилия): Вы что же, действительно полагаете, что оно у нас еще есть?.. Нет, вы в самом деле так думаете?

Короткая пауза. Вергилий молчит.

(Негромко). Тогда, позвольте мне напомнить вам слова одноногого сумасшедшего еврея… Он сказал когда-то, что придет время, когда времени больше не будет… Ей-Богу, не знаю, что он имел в виду, но иногда мне кажется, что это сказано про нас с вами. (Проходящей мимо Эринии, которая уносит в посудомоечную грязную посуду). Госпожа Эриния…

Эриния останавливается.

Вы ведь все знаете наперед, не правда ли?.. Скажите мне, ради Бога, есть у меня хоть какой-нибудь шанс?.. Самый пустяковый, крошечный, размером с один жалкий пфенниг?.. Ну, хоть какой-нибудь?.. Скажите мне, умоляю вас!

Эриния молча, с едва приметной улыбкой, смотрит на Орфея. Пауза.

(Вергилию). Вот видите. Ни малейшего. (Эринии). Спасибо, госпожа Эриния.

Эриния уходит.

(Вергилию, негромко). Ни малейшего, господин Вергилий. (Вновь подносит гармошку к губам).

Вергилий (тихо): Вот именно поэтому, господин Орфей.

Орфей: Что?

Вергилий: Именно поэтому.

Орфей (резко): Нет.

Вергилий: Да, господин Орфей.

Орфей: Я уже сказал вам. Нет. (Играет).

Вергилий: Да, черт бы вас, наконец, побрал!

Орфей, не отвечая, продолжает играть. Короткая пауза.

Или вы хотите, чтобы я назвал вас трусом?

Орфей продолжает играть.

Трус!

Орфей играет.

Трус!

Орфей играет.

Трус!

Орфей играет.

Дерьмо! Дрянь! Безвольный ублюдок!

Орфей (обернувшись): Мне кажется, вы что-то мне сказали, господин классик?

Вергилий: Я сказал, что вы безвольный ублюдок, господин Орфей. Что вы трус, дрянь и дерьмо. Было бы гораздо лучше для всех нас, если бы вас пристрелил какой-нибудь русский снайпер…

Орфей быстро хватает Вергилия за горло и опрокидывает его на ступеньки.

(Хрипло, пытаясь вырваться из рук Орфея). Пусти… Больно… Пусти!.. Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!..

Орфей: Заткнись!

Эвридика (подойдя к балкону и заглядывая вниз, негромко зовет): Милый…

Орфей отпускает Вергилия.

(Заметив Орфея). Ах, вот ты где. (Легко сбегает по ступенькам). Ушел и оставил меня одну. Какой же ты все-таки противный… О чем вы тут секретничали, господин Вергилий?

Вергилий (приводя себя в порядок): Так… Ни о чем.

Орфей: Он назвал меня дерьмом.

Эвридика: Господин Вергилий!.. (Хохочет). О, Господи!.. Это правда?

Орфей: Правда. А еще он назвал меня ублюдком и скотиной.

Эвридика (с ужасом): Господин Вергилий!.. (Хохочет).

Вергилий (поднимаясь со ступенек): Не слушайте его, милая барышня. Вы же видите, он просто вне себя от счастья. Если не ошибаюсь, это называется синдром новобрачного.

Орфей (не оборачиваясь): Дурак.

Вергилий (отступая наверх по ступенькам): Вот видите. Это сейчас пройдет.

Эвридика: Орфей! (Вергилию). Что у вас тут случилось, господин Вергилий?

Вергилий: Ничего… (Поднявшись по ступенькам, исчезает).

Эвридика: Ничего. (Опускаясь на ступеньки рядом с Орфеем). Вы поругались?

Орфей: Нет.

Эвридика: Правда?

Орфей: Если тебе интересно, то он хотел, чтобы я дал деру. Прямо сейчас, немедленно,через вон ту дверь.

Эвридика: Он хотел, чтобы ты сбежал? Правда? Прямо из-за свадебного стола? (Стараясь казаться серьезной). Боже, какой негодяй!.. (Неожиданно и звонко смеется). О, Господи, Орфей! (Хохочет). Я представила, как ты крадешься в темноте, словно чердачный кот, а за тобой со всех ног гонятся наши Эриннии… (Хохочет). Ой, не могу!.. (Хохочет).

Какое-то время Орфей смотрит на хохочущую Эвридику, затем отворачивается. Пауза.

(Отсмеявшись, вытирая слезы). Ох, Орфей…

Орфей молчит.

(Тормошит Орфея). Ну, посмотри же на меня… Ведь я теперь солидная замужняя женщина. Не то, что прежде. (Смеется). Знаешь, какой ужас тебя ждет?.. Я буду ходить на рынок, ругаться с зеленщиком, варить обед и штопать тебе носки. Буду с утра до вечера ходить по дому в старом халате, ворчать, вытирать пыль и заставлять тебя снимать грязную обувь. (Смеется). Но ведь ты меня не разлюбишь?

Орфей молчит. Короткая пауза.

(Положив голову на плечо Орфея). Господи, если бы ты только знал, какие они скучные. Болтают о какой-то континентальной блокаде и единой Европе. Обсуждают последнюю статью твоего отца и ругают министра труда. А я хочу петь, смеяться, играть в фанты. Кормить птиц, ездить на пони, вышивать бисером, танцевать… (Капризно). Орфей!..

Орфей: Тебе никто, кажется, не мешает. Танцуй.

Эвридика: Ты это говоришь так, как будто в этом есть что-то неприличное.

Короткая пауза.

(Подняв голову, негромко и бесцветно): Я пошутила, милый… На самом деле, если мне что-то и хочется, так это поскорее уехать отсюда… Собрать вещи, поймать такси, сесть в поезд… О, Господи! Стоит мне только представить, как колышутся занавески в купе, как мне хочется плакать… Поедем на Крит.

Орфей: На Крите англичане.

Эвридика: Черт бы их побрал!.. Тогда на острова, на побережье, в Фессалию, куда угодно.

Орфей молчит. Короткая пауза.

Орфей…

Орфей: Пожалуй, это скорее будет похоже на бегство.

Эвридика: Плевать мне, на что это будет похоже. Разве мы не заслужили с тобой немного солнца и моря?

Орфей: Не знаю.

Эвридика: Совсем немножечко, чуть-чуть?

Орфей молчит. Короткая пауза.

Значит, по-твоему, всего этого мало?.. А умереть? Думаешь, это так приятно? Знаешь, что должна скоро умереть и не знаешь даже, как и когда.

Орфей: Ты уже умерла.

Эвридика: Что?

Орфей: Мы оба уже умерли. И при этом, давным-давно.

Эвридика: Орфей…

Орфей: И не одни только мы. Весь мир давно умер и даже не заметил этого… Сдох под забором, как последний забулдыга, у которого нет даже имени.

Эвридика: Орфей, пожалуйста…

Орфей (холодно): Хорошо, я не буду.

Пауза.

Эвридика (негромко): Знаешь, мне в последнее время кажется, что мы все время ходим по хрупкому и тонкому льду. (Поднимаясь со своего места). Стоит чуть посильнее ударить ногой, как мы провалимся неизвестно куда, так глубоко, что нас уже никто, никогда не найдет.

Орфей молчит.

(Спускаясь со ступенек). Если прислушаться, можно даже услышать, как он трещит. (Ударяет ногой об пол). Слышишь? (Прыгает). Слышишь?..

Орфей: Перестань, ради Бога.

Эвридика: Нет, ты только послушай. (Прыгает).

Орфей: Эвридика!..

Эвридика: Ужас, правда? (Прыгает). Слышишь, какой треск?

Орфей: Не слышу.

Эвридика: Это потому, что ты заткнул себе уши и ничего не хочешь слышать. (Прыгает). Вот… Вот… Вот… (Прыгает).

На балконе, возле левой лестницы, появляются Рейхсканцлер и Профессор.

Рейхсканцлер: Нет, вы только посмотрите на нашу девочку… Ну, что за прелесть – просто пчелка! (Спускаясь). Прыгает, как ни в чем не бывало… Нет, просто пчелка, просто пчелка. (Остановившись на лестнице, Эвридике, громко). Браво, фрау новобрачная, браво, браво. (Негромко аплодирует).

Остановившись, Эвридика оборачивается.

Вы так легко прыгаете, что можно подумать, что это прыгает какая-нибудь птичка… (Спускаясь вниз). Нет, нет. Не благодарите меня. Потому что я говорю вам это от чистого сердца. (Останавливается на последней ступеньке). Когда мужчина видит чистую женскую красоту, он сам становится и лучше, и чище. Это мы все должны благодарить вас, милая фрау Эвридика, за то, что вы согласились стать украшением нашего скучного мужского общества.

Эвридика: Но я совсем не собиралась вас благодарить, господин рейхсканцлер.

Рейхсканцлер: Нет? (Профессору). Вы слышали?.. Какая прелесть!…Оказывается, она даже не собирается меня благодарить… Какой же у вас, все-таки, острый язычок, фрау… э-э… Эвридика… (Смеется).

Эвридика (подходя ближе к лестнице, на которой стоит Рейхсканцлер и Профессор). Кажется, я вспомнила, что хотела вас спросить, господин Рейхсканцлер.

Профессор (предостерегающе): Эвридика…

Эвридика: Ах, ничего такого, господин профессор, не волнуйтесь… Во всяком случае, это не имеет к вашей пьесе никакого отношения… Я только хотела спросить господина Рейхсканцлера, правда ли, что существуют такие места, такие скрытые от чужих глаз места, где евреев убивают, а потом сжигают в специальных печах?.. Знаете, такие большие кирпичные печи с железными воротами и высокими кирпичными трубами?.. Мне рассказывали, что вокруг там всегда растет прекрасная картошка, морковь и свекла, а особенно, клубника, такая большая, что она всегда получала первые премии на сельскохозяйственных выставках, и все из-за этого пепла, который остается после.

К перилам балкона подходит Вергилий.

Однажды, все это даже приснилось мне. Такой длинный, серый сон, похожий на бесконечный больничный коридор. Там была колючая проволока, собаки, и очень много детей. Они вели себя так тихо, что можно было подумать, что они знают, что смерть находится от них на расстоянии вытянутой руки…

Шум на балконе стихает. Смолкают голоса.

Господи, сколько там было детей, господин рейхсканцлер!

Рейхсканцлер (Профессору): Вы слышали? Просто какой-то, я извиняюсь, доктор Юнг, в самом деле. (Эвридике). Как, вы сказали, деточка? Евреев? (Профессору). Случайно, вы не знаете кто это такие? Какие-то, прошу прощенья, евреи.

Профессор молча пожимает плечами.

(Эвридике). Вы случайно не ошиблись? (Кричит, обращаясь ко всем). Кто-нибудь знает здесь что-нибудь про евреев, господа?

Короткая пауза. На балконе царит единодушное молчание.

Господин Вергилий, может быть вы?

Вергилий: Они написали Библию, господин Рейхсканцлер.

На балконе слышится приглушенный смех.

Рейхсканцлер: Скажите, пожалуйста… И откуда только у вас такие глубокие познания, господин Вергилий?

Вергилий молча пожимает плечами. Подойдя к перилам балкона, Правила и Эринии негромко посмеиваются.

(Повернувшись к Профессору). Вы слышали?.. Так вот кто, значит, написал эту смешную и местами, прямо скажем, неприличную книгу?.. (Выходя на середину сцены и повернувшись лицом к балкону, укоризненно). Ай-яй-яй… Послушайте, господа, я, конечно, читал это собрание вредных сказок и не нашел в нем ни капли вкуса. Я скажу вам даже больше – это в высшей степени вредная книга, от которой следовало бы всеми силами оберегать подрастающее поколение. Ни в коем случае, господа!.. Можете себе представить – в ней буквально говорится следующее… (Хихикая). Нет, вы только послушайте. Не вари козленка в молоке его матери … Ну, разве это не дикость? (Хихикает).

Правила и Эринии негромко смеются. Короткая пауза.

(Сердито). Я часто думаю, что стало бы всеми нами, если бы мы пошли следом за сочинителями это аморального опуса? Что стало бы с нашей цивилизацией, начни мы витать в облаках и слушать бабские сказки, вместо того, чтобы лить металл и строить дороги? (В сторону стоящих на балконе Правил). Ну-ка, господа Правила, скажите нам, что бы тогда было со всеми нами?

Первое Правило: Ничего хорошего, господин Рейхсканцлер.

Рейхсканцлер: Вот именно, господа. Ничего хорошего. (Эвридике). Ничего хорошего, милая фрау. Ровным счетом, ничего хорошего.

Эвридика (тихо): Но вы не ответили на мой вопрос, господин Рейхсканцлер.

Рейхсканцлер: Разве? (Быстро повернувшись к Профессору). Герр профессор… Разве я не ответил? (Обращаясь к находящимся на балконе). Господа?..

Правила и Эринии негромко выражают согласие. Короткая пауза.

А может быть, нашу милую фрау интересуют детали? (Эвридике). Может быть, вас интересуют детали, деточка? Так сказать, подробности? (Смотрит какое-то время на Эвридику, затем на балкон, затем вновь на Эвридику).

Короткая пауза. Правила и Эринии вежливо посмеиваются.

Если вас интересуют подробности, то тут я вам, к сожалению, действительно, ничем помочь не могу. (Снисходительно, обращаясь к окружающим). Возможно, нашей милая фрау это еще не известно, но, к счастью, мир состоит совсем не из деталей и никому ненужных подробностей, но из холодной решимости и точного расчета. (Подходя к Эвридике почти вплотную, неожиданно изменившимся бесцветным голосом, негромко). Впрочем, если вы все-таки настаиваете, то я мог бы еще добавить, что если кто-то не хочет идти в ногу со всем миром, то, если я правильно понимаю, это значит только то, что он собственными руками добывает глину и обжигает кирпичи для той печи, в которую он сам себя потом загонит, чтобы поплотнее закрыть за собой ее железные дверцы, милая фрау Эвридика. (Помолчав). Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать? (Смолкнув, пристально смотрит на Эвридику).

Короткая пауза.

Профессор (негромко): Господин Рейхсканцлер…

Эвридика и Рейхсканцлер продолжают стоять, глядя друг на друга. Небольшая пауза.

Эвридика (негромко): Я поняла, господин Рейхсканцлер.

Рейхсканцлер: О! Я не сомневался в этом ни одной минуты.

Эвридика (без всякого выражения): Да, господин Рейхсканцлер…

(Медленно отходит от Рейхсканцлера и идет по сцене).

Короткая пауза.

Профессор (настойчиво): Господин Рейхсканцлер. Время.

Рейхсканцлер (спохватившись): Да, да, да. Лечу. (Орфею, помахав рукой). Господин Орфей!.. (Обернувшись к балкону, всем вместе). Господа!

Правила и Эринии приветливо махают в ответ. Рейхсканцлер и Профессор скрываются за дверью с надписью «Администрация». Правила и Эринии расходятся по комнатам. За одной из дверей наверху исчезает Вергилий. Балкон пустеет. Орфей и Эвридика остаются одни.

Эвридика медленно идет по сцене, затем, неожиданно рассмеявшись, садится на нижнюю ступеньку левой лестницы.

Эвридика: Боже мой!.. (Беззвучно смеется, закрыв лицо руками).

Короткая пауза.

Боже мой! (Орфею). Ты слышал? Слышал?

Орфей молчит.

Орфей…

Орфей: Не глухой.

Эвридика (кричит, взорвавшись): Не смей так со мной разговаривать! (Сквозь слезы). Дурак… Какой же ты все-таки, дурак, господин солдат… (Спрятав лицо в ладонях, плачет).

Короткая пауза.

Орфей (равнодушно): Ну, наконец-то я действительно вижу перед собой замужнюю женщину. (Достает губную гармошку).

Эвридика (кричит): Дурак! Дурак! Дурак!..

Орфей невозмутимо наигрывает «Лили Марлен».

(Вскочив на ноги, сквозь слезы). Ничтожество!

Орфей продолжает играть.

Поганое, вонючее ничтожество! (Стремительно бежит через всю сцену к вешалке, и, схватив стоящий на полу чемоданчик Орфея, возвращается назад и швыряет его на пол). Убирайся!

Орфей продолжает играть. Короткая пауза.

Я сказала тебе – убирайся!

Орфей играет.

(В ярости пиная чемоданчик ногой). Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Из раскрывшегося чемоданчика вываливаются вещи Орфея, – одежда, какая-то книга, тетради, фонарик. Закрыв лицо руками, Эвридика, плача, садится на пол. Короткая пауза.

Орфей (перестав играть): А теперь собери все назад.

Эвридика (глухо, не отнимая руки от лица): И не подумаю.

Пожав плечами, Орфей вновь возвращается к губной гармошке. Пауза.

(Сквозь слезы, негромко). Дурак… (Помедлив, начинает складывать в чемоданчик разбросанные вещи).

Сыграв несколько аккордов, Орфей перестает играть, но продолжает насвистывать мелодию песни, глядя, как Эвридика укладывает в чемоданчик вещи. Пауза.

(Захлопнув крышку чемоданчика и вытирая ладонью слезы). Ну, что, доволен?

Орфей продолжает насвистывать. Пауза.

(Негромко). Кто-то сказал мне недавно, что в год под колесами машин гибнет двадцать тысяч человек.

Орфей продолжает насвистывать. Короткая пауза.

У тебя есть платок?

Продолжая свистеть, Орфей достает из кармана платок и, вытянув руку, протягивает его Эвридике.

(Улыбаясь сквозь слезы). Может быть, ты мне его все-таки принесешь?

Насвистывая, Орфей продолжает держать платок в вытянутой руке. Короткая пауза.

Ну, какой же ты, все-таки, мерзавец! (Вскочив, быстро подходит к сидящему Орфею и, одновременно, выхватив у него одной рукой носовой платок, а другой губную гармошку, отбегает в сторону).

Орфей: Отдай!

Эвридика из всех сил дует в гармошку, извлекая из нее совершенно несуразные звуки.

(Вскочив со ступенек). Отдай, тебе говорю! (Бросается к Эвридике, пытаясь отобрать у нее гармошку).

Спасаясь от Орфея, Эвридика прячется за стол, не переставая играть.

Орфей (остановившись у стола): Отдай.

Эвридика: Отними. (Дудит).

Орфей пытается поймать Эвридику, но, всякий раз, она оказывается на противоположной от него стороне стола. Так повторяется несколько раз. Наконец, он настигает ее и пытается отнять губную гармошку.

Орфей: Отдай!..

Изворачиваясь и отбиваясь, Эвридика продолжает, что есть сил, дуть в гармошку. Какое-то время они борются в молчании, нарушаемом только звуками несчастного инструмента, пока не оказываются в центре сцены, где Орфею удается повернуть Эвридику к себе лицом.

Орфей (тихо): Отдай…

Эвридика (почти шепотом): Отними.

Долгая пауза. Орфей и Эвридика, замерев в центре сцены, смотрят друг на друга.

Между тем, на площадке левой лестницы появляется Отец. Какое-то время он молча смотрит на стоящую внизу пару, затем негромко кашляет, надеясь привлечь к себе внимание. Но ни Орфей, ни Эвридика, кажется, даже не замечают его, продолжая смотреть друг на друга.

Длится пауза.

Отец (неуверенно): Сынок…

Орфей молчит. Пауза.

(Откашлявшись). Сынок…

Орфей (продолжая смотреть на Эвридику, издалека): Да.

Отец: Не мог бы ты уделить мне несколько минут, сынок?

Орфей (по-прежнему не глядя на Отца): Конечно, папа.

Отец: Я бы хотел, чтобы ты посмотрел мою коляску. В последнее время мне что-то перестало нравиться правое колесо.

Орфей: Хорошо папа.

Отец: Вдруг ни с того ни с сего начинает стучать, скрипеть, греметь, как живое. По правде сказать, меня это нервирует.

Короткая пауза.

(Неуверенно). Но если ты сейчас не можешь…

Орфей (продолжая смотреть на Эвридику): Я ведь сказал, хорошо.

Отец: Наверное, стерлись подшипники. Или набилась грязь. Кто его знает.

Орфей (издалека): Никто.

Отец: Вот и я говорю… Раньше можно было купить вещь задешево и не жалеть об этом всю жизнь. А теперь покупаешь втридорога, а на следующий день бежишь с ней в мастерскую… Знаешь, во сколько мне обошлась эта коляска?

Орфей молчит. Короткая пауза.

Ты себе, сынок даже и представить этого не можешь.

Орфей (издалека): Да… Нет… (Глядя, наконец, на Отца). Пойдем… (Отпуская Эвридику). Есть какие-нибудь инструменты?

Отец (доволен): А как же. Целая гора. (Подъехав к самому краю, Эвридике, которая по-прежнему смотрит на Орфея). Будьте здоровы, милая Эвридика.

Эвридика: Будьте здоровы, господин лауреат.

Отец: Ну, зачем же так официально. Мы ведь теперь одна семья. Зовите меня папой, мне это будет очень приятно.

Эвридика (глядя на Орфея, поднимающегося по лестнице): Хорошо, папа.

Отец: Вот и чудесно… Просто замечательно. (Орфею). Пойдем, сынок. (Исчезает вместе с Орфеем).

Оставшись одна, Эвридика какое-то время стоит в центре сцены, потом медленно идет к правой лестнице и садится на нижнюю ступеньку. Какое-то время она сидит молча, затем, поднеся к губам гармошку, извлекает из нее несколько звуков, в которых с трудом можно различить мелодию «Лили Марлен». Положив гармошку на ступеньки, замирает, опустив голову на колени. Долгая пауза, в завершении которой на балконе возникает фигура одной из Эриний. Она смотрит на сидящую Эвридику, затем – стараясь не шуметь – легко подходит к двери Фрау Дитрих и негромко стучит в нее. Не дождавшись ответа, заглядывает в дверь.

Эриния (вполголоса): Мадам… Мадам… Ваш выход, мадам.

Фрау Дитрих (появляясь в дверях): Иду, иду… (Оглядываясь по сторонам). Где она?

Эриния молча показывает ей на сидящую внизу Эвридику.

(Подходя к перилам балкона, некоторое время смотрит на Эвридику, бормочет): Смотри-ка, как выросла. Совсем стала большая… Летит время-то, летит, летит…

Эвридика, оглянувшись, смотрит на Фрау Дитрих. Короткая пауза.

А какая красавица-то. Ну, просто загляденье… Так бы вот и смотрела, не отрываясь… Ну, как? Узнала меня, доченька?

Эвридика (поднимаясь со ступенек): Это ты?.. Нет, это правда ты? Моя кормилица?.. Вот уж не думала, что встречу тебя здесь.

Фрау Дитрих: Ах, ты моя ненаглядная! Да, где же мне еще и быть сегодня, доченька, как не рядом с тобой?.. (Спустившись на несколько ступенек и остановившись). Ты ведь не станешь от меня убегать, не станешь прятаться или кричать? Мы ведь с тобою всегда так славно ладили. Еще тогда, когда ты лежала в своей маленькой деревянной колыбельке. Помнишь, как она скрипела, когда я качала тебя?

Эвридика (тревожно): Что это стало с твоим голосом, кормилица?

Фрау Дитрих: Ну, до чего же весело она скрипела!.. А ведь это было совсем недавно, кажется, что еще вчера. Я качала ее ногой, а ты засыпала под ее скрип под своим теплым одеяльцем.

Эвридика (вдруг догадавшись): Нет! (С негромким стоном опускается на ступеньки, закрыв лицо руками).

Короткая пауза.

Фрау Дитрих (спустившись еще на несколько ступенек, тихо): Да, дочка, да. Время пришло… Пора.

Эвридика (поднимая голову): Так значит это ты? Моя смерть?.. Нет, это правда ты? Да?

Фрау Дитрих: Да, доченька… Но ведь ты же не станешь сердиться на меня за это?.. Подумай, мне ведь тоже надо как-то зарабатывать себе на жизнь. Вот и приходится соглашаться на такую работу, которую больше никто не берет.

Эвридика (кричит): Нет, нет, нет! Неправда!.. Скажи, что ты шутишь, кормилица!

Фрау Дитрих молчит. Короткая пауза.

(Тихо). Ты ведь не станешь обижать свою маленькую Эвридику?

Фрау Дитрих (посмеиваясь): Свою маленькую Эвридику… Ты, и правда, была такая маленькая, что все называли тебя «орешек». А если случалось, что тебя не могли долго найти, то кто-нибудь обязательно спрашивал: «и куда это закатился наш маленький орешек?»… Вот ведь как было.

Эвридика: Но почему именно сегодня? Почему не завтра? Не через неделю? Не через год?.. Господи, кормилица!..

Фрау Дитрих: А вот этого я уж не знаю, доченька. Разве меня спрашивают? Сказано сегодня, так значит, так тому и быть.

Эвридика: Нет, нет, послушай меня, погоди… (Торопливо). Хочешь, я отдам тебе все свои бусы? Янтарные, гранатовые, бирюзовые? Бусы из малахита и яшмы, из сердолика и сапфира, из слоновой кости и жемчуга?

Фрау Дитрих, держась за перила, опускает ногу на следующую ступеньку. Видно, что это дается ей с большим трудом.

Все свои золотые кольца и подвески.

Фрау Дитрих осторожно и медленно спускается по лестнице, держась за перила.

Все свои серебряные гребни и все браслеты.

Остановившись на середине лестнице, Фрау Дитрих тяжело опускается на ступеньки.

Все свои платья и ленты… Все, что ты только захочешь.

Фрау Дитрих (устало): Сказать тебе по правде, дочка, мне тоже все это уже порядком надоело… Каждый раз, одно и то же, одно и то же… Скалить зубы, нашептывать на ухо какие-то ужасы, а в ответ выслушивать все эти бесконечные крики, стоны, сомнительные предложения. А ведь играть-то надо в полную силу, чтобы зритель тебе верил, – да, что там зритель, дочка! Чтобы ты сама верила в то, что произносит твой язык и что делают твои руки… (Поднимаясь на ноги, негромко). Помнишь, как звенели серебряные колокольчики на твоей колыбельке? Динь-динь-динь… Маленькие, веселые колокольчики… Иди, доченька, помоги мне спуститься.

Эвридика: Нет! (Бросается наверх по правой лестнице. Добежав почти до конца, внезапно останавливается, упершись взглядом в загораживающую ей дорогу одну из Эриний).

Пауза. Какое-то время Эвридика и Эриния молча смотрит друг на друга. Виновато улыбаясь, Эриния пожимает плечами. Повернувшись, Эвридика медленно спускается на две ступеньки и садится.

Фрау Дитрих (стоя на соседней лестнице): Ну, посмотри на меня, дочка. Всего-то дела, – умереть. Умрешь и вместе с тобой умрут и звезды, и птицы, и шум дождя. Мигрень, сыпь, круги под глазами. Любопытные соседи, грязная посуда, недосоленный суп, недоваренные овощи, подгоревшее мясо, умрет скисшее молоко и толкучка в общественном транспорте, кашель, насморк, грязь под ногтями, морщины, страх перед завтрашним днем, умрут миллионы дураков и дур, недостиранное белье, головная боль, тревога, воспоминания, заботы, умрет глупость, самодовольство, косые взгляды, реклама стиральных порошков и средств от перхоти, пустая болтовня, зависть, неуверенность, зубные врачи, обиды, телефонные звонки – все то, что делает человеческую жизнь похожей на Ад. (Медленно спускаясь). Да ведь, между нами говоря, доченька, никакого другого Ада, кроме этого, пожалуй, и нет. Так не лучше ли оставить его тем, кто смотрит вокруг себя оловянными глазами и слышит только то, что мелет его пустой язык?.. (Останавливается).

Короткая пауза. Эвридика поднимается и неуверенно делает несколько шагов вниз по лестнице. В продолжение следующего монолога Фрау Дитрих, она медленно, ступенька за ступенькой, пока не оказывается внизу.

Да, да, милая… Стоит только сделать один маленький шажок, как никто уже не будет тебе мешать, надоедать, давать советы, подсказывать, огорчать, выводить из себя, никому и в голову не придет тебя поучать или ждать от тебя того, что ты не можешь дать. Ничто не заставит твое сердце биться сильнее или замирать от ужаса… Знаешь, доченька, люди боятся смерти, потому что они привыкли быть послушными рабами, так что они даже и не подозревают, какую власть она им дает… (Делая еще несколько шагов вниз). О, если бы ты только знала, доченька, что это за власть! Уж поверь мне, старой. Она слаще меда и вкуснее глотка холодной воды в жаркий день. Власть над всей землей, над всем миром, над самой последней травинкой и над самой далекой звездочкой, которую может разглядеть глаз в ясную августовскую ночь. (Понизив голос). Знаешь, я, конечно, в точности не могу сказать, но, может быть, она простирается даже на самого всемогущего Творца… Кто знает, доченька?.. Ведь когда у человека уже ничего не осталось, когда у него нет даже самого себя, то кого же ему тогда, скажи на милость, бояться и от чего зависеть? (Медленно спускается).

Короткая пауза.

Эвридика (спустившись с последней ступеньки): Ты говоришь так убедительно, что я тебе почти верю.

Фрау Дитрих: Это потому, что я говорю тебе правду, дочка. Подумай, что бы это был за мир, где лгала бы даже смерть?.. Нет, нет, милая, смерть всегда говорит только правду… (Спустившись с последней ступеньки). Пойдем, девочка. Пора.

Эвридика (глухо): А как же твои зрители, кормилица?

Фрау Дитрих (подходя): У смерти всегда только один зритель, дочка. И только ради него-то она хлопочет и выбивается из сил… (Подходя). Дай-ка мне свою руку… Вот так. Вот так. (Взяв Эвридику за руку, медленно ведет ее за собой). Мы пойдем медленно, не спеша, потому что там, куда мы отправляемся, нас никто не ждет, и никто не станет ругать нас, если мы опоздаем или придем не вовремя…

Короткая пауза. Фрау Дитрих медленно ведет Эвридику в сторону посудомоечной.

Эвридика (неожиданно остановившись, пытаясь вырваться): Еще одну минутку! Всего только одну минутку, кормилица!

Фрау Дитрих (не отпуская): Тише, тише, ягодка моя.

Эвридика: Только одну минутку!

Фрау Дитрих: У тебя скоро будет целая Вечность, доченька. Целая Вечность, со всеми ее чудесами, без конца и края. (Тихо смеется и тянет Эвридику за собой). Она похожа на море. Такая же тихая, такая же бездонная… Ах, если бы ты только знала, доченька… (Скрывается вместе с Эвридикой в посудомоечной).

Долгая пауза, в продолжение которой на сцене один за другим молча появляются почти все остальные действующие лица, кроме Профессора и Рейхсканцлера. Сначала на балконе появляются Эринии; прислушиваясь, они заглядывают вниз, затем осторожно спускаются в зал. За ними появляются Правила, и сразу вслед за этим Вергилий подкатывает к краю лестничной площадке коляску Отца. Правила помогают ему спустить коляску в зал. Собравшиеся перешептываются, время от времени поглядывая на дверь посудомоечной. Неожиданно тишину нарушают глухие рыдания Отца.

Одно из Правил (почти не скрывая раздражения): Нельзя ли немного потише?..

Вергилий (успокаивающе потрепав Отца по плечу): Ну, будет вам, господин лауреат. Будет вам…

Между тем, из комнаты Эвридики появляется Орфей. Он медленно подходит к перилам балкона, какое-то время стоит молча глядя вниз, затем также медленно спускается по левой лестнице. Останавливается, задержавшись на последней ступеньке. Пауза.

Отец (сдавленно): Мои соболезнования, сынок… Видишь, как все нескладно… (Глухо рыдает, закрыв лицо руками).

Первая Эриния: Наши соболезнования, господин музыкант.

Первое Правило: Наши соболезнования, господин Орфей.

Орфей медленно опускается на ступеньки, и, почти сразу, из посудомоечной появляется Фрау Дитрих. Все присутствующие замирают, повернув головы в ее сторону. Ни на кого не глядя, Фрау Дитрих медленно идет к правой лестнице, затем с большим трудом начинает подниматься по ее ступенькам. Несколько раз, тяжело дыша, она останавливается и отдыхает. Все присутствующие смотрят на нее, но никто не двигается с места, чтобы предложить ей свою помощь. Наконец, добравшись до балкона, Фрау Дитрих, обернувшись, несколько мгновений смотрит на стоящих внизу, затем медленно скрывается в своей комнате. Долгая пауза, которая заканчивается появлением Профессора и Рейхсканцлера. На их рукавах уже надеты широкие траурные повязки.

Профессор (негромко): Какая торжественная обстановка. Так прямо и хочется запеть какую-нибудь Марсельезу. (Молча обращаясь к одной из Эриний, вопросительно указывает пальцем на дверь посудомоечной).

Эриния (тихо): Да, господин профессор.

Профессор (Рейхсканцлеру): Раздайте, пожалуйста, всем повязки, господин Рейхсканцлер. (Сквозь зубы). Время, время…

Рейхсканцлер (подходя один за другим к присутствующим и протягивая им траурные повязки): Пожалуйста, господа, возьмите… Пожалуйста… Сделайте милость… Пожалуйста… Господин лауреат… Пожалуйста, возьмите.

Находящиеся на сцене завязывают друг другу повязки. Небольшая пауза.

Профессор (не дожидаясь пока все наденут повязки, Правилам): А вы что стоите, дармоеды?.. Забыли, что делать дальше?

Отец глухо рыдает. Первое и Второе Правила поспешно исчезают в посудомоечной.

(Отцу, вполголоса). Успокойтесь, господин лауреат, успокойтесь… Успокойтесь, а не то мне придется выставить вас за дверь.

Правила выкатывают из посудомоечной каталку, на которой покоится закрытое простыней тело Эвридики. Подчиняясь молчаливому указанию Профессора, они оставляют каталку посредине зала и отходят в сторону.

(Подходя к каталке, негромко): Ну, вот. Как видите, пьеса продолжается и все идет, как надо… (Оглядев присутствующих, сердито). У вас такие постные лица, как будто вы ждали что-нибудь другого. (Отбросив с лица Эвридики край закрывающей ее простыни, задумчиво, глядя в ее лицо). В конце концов, это всего только смерть… Всего только смерть и ничего больше. В посудомоечной, среди грязной посуды, между остатками овощного салата и жареной картошки… Ах, если бы она только могла видеть!

Отец тихо всхлипывает.

(Холодно). Я ведь, кажется, сказал, что это всего только смерть, господин лауреат… Сердце не бьется. Челюсть отвисла. Зрачки не реагируют на свет. Кожные покровы сереют, конечности холодеют и теряют гибкость. (Вновь набросив на лицо Эвридики край простыни, Правилам). Ну-ка, дармоеды, скажите-ка нам что-нибудь отвечающее случаю… Да, смелее, черт вас возьми, смелее!

Первое Правило (откашлявшись, нерешительно): Все люди смертны.

Профессор: В самом деле?.. Какая хорошая новость!.. (Рейхсканцлеру). Вы слышали?.. (Правилам). Ну-ка, ну-ка, повтори-ка нам ее еще раз.

Первое Правило: Все люди смертны.

Профессор: Мне кажется, это звучит даже несколько мажорно… Что-нибудь еще?

Второе Правило: Смерть неизбежна.

Четвертое Правило: Memento mori.

Профессор (передразнивая): Memento mori. (Рейхсканцлеру). Слышали?.. Memento mori. (Презрительно смеется). Звучит, как приглашение в дешевый ресторан.

Рейхсканцлер смеется вместе с ним.

(Правилам). Больше ничего?

Правила подавлено молчат.

(К присутствующим). Тогда, может быть, кто-нибудь еще?.. Ну, смелее, смелее, господа… В конце концов, кроме всего прочего, смерть это еще всегда хороший повод поострить, поболтать, позубоскалить, показать себя с лучшей стороны, благо, что это, как правило, не стоит ни пфеннига…

Пока он говорит, Орфей поднимается со ступенек.

(Тихо). Так, так… Господин солдат… Явление сто какое-то, душераздирающее… (Окружающим). Отойдите, господа, не мешайте…

Правила и Эринии медленно отступают в полумрак. Орфей медленно подходит к каталке с телом Эвридики. Пауза.

Орфей (приподняв конец закрывающей ее лицо простыню, негромко): Ну, что? Доигралась?.. Получила, что хотела?.. Или ты думала, что все это только шутки? Что все это сойдет тебе с рук? Дура… Ах, какая же ты все-таки дура. (Кричит). Дура! Дура! Дура! (Сдергивает с тела простыню). Увязалась за мной, как собака!.. И кто тебя только просил? Кто тебя просил!

Вергилий (подскочив, оттаскивает Орфея от каталки, одновременно, пытаясь отнять у него простыню): Не надо, господин Орфей… Отдайте. Да отдайте же, пожалуйста! (Отобрав у Орфея простыню, быстро бросает ее одному из Правил, который накрывает ею тело Эвридики).

Отец (подъезжая): Сынок!..

Орфей: Дура! Дура! Дура!

Профессор (взяв Орфея за локоть): Прекрасная речь, господин Орфей. Краткая и, одновременно, весьма убедительная… (Холодно). А теперь, пожалуйста, возьмите себя в руки и успокойтесь. (В сторону Эриний). Эй, дайте-ка ему каких-нибудь капель или что там у вас.

Окружив Орфея, Эринии пытаются увести его.

Орфей (обернувшись к каталке): Дура!

Эринии усаживают Орфея на ступеньки. Одна из них нашептывает что-то ему на ухо, другая убегает в посудомоечную за водой. Вергилий отходит и садится на ступеньки противоположной лестницы.

Профессор (Правилам, торопливо): Давайте, давайте!.. Время!

Два Правила быстро увозят в посудомоечную каталку с телом Эвридики. Всхлипывая, Отец вытирает глаза платком. Короткая пауза.

(Рейхсканцлеру, негромко). Ваш выход, господин Рейхсканцлер.

Оставшиеся Правила негромко аплодируют.

Рейхсканцлер: Да, да… Благодарю вас. (Окружающим). Простите, господа. Я скоро вернусь. (Скрывается за дверью с надписью «Администрация»).

Вторая Эриния (вернувшись со стаканом воды): Выпейте, господин Орфей.

Отец: Выпей, сынок.

Профессор (издалека): Выпейте, выпейте, господин Орфей. Не бойтесь, это вода не из Стикса. Это хорошая водопроводная вода.

Орфей пьет. Короткая пауза.

Отец (страдая): Держись, сынок. Теперь уж ничего не поделаешь. Жизнь такая поганая штука, что ей-Богу никогда не знаешь, что от нее и ждать-то…

Одна из Эриний забирает у Орфея стакан.

Орфей (глухо, в пространство): Дура… Боже мой, какая же дура…

Отец (страдая): Мужайся, сынок.

Профессор (подходя и жестом приказывая остальным исчезнуть): Послушайте меня, господин музыкант. Давайте не будем превращать нашу трагедию в дешевую мелодраму. Тем более, что пьеса-то уже почти сыграна. Осталось совсем немного. (Резко повернувшись, молча смотрит на остальных, ожидая, когда они уйдут).

Повинуясь, Эринии и Правила бесшумно покидают сцену. Отец прячется за буфетной стойкой. Вергилий, поднявшись по лестнице, исчезает за одной из дверей. На сцене остаются только Профессор и Орфей. Взяв один из стульев, Профессор садится рядом с лестницей, на ступеньках которой сидит Орфей. Долгая пауза.

(Негромко). Прекрасная мизансцена, не правда ли, господин солдат?.. Пустая сцена, полумрак, длинная пауза, предваряющая дальнейший ход событий… Этакая, знаете ли, сидящая птица, которая сама еще не знает, куда ее понесут через минуту крылья… Только не спрашивайте меня, ради всех святых, что мы будем делать дальше. Ну, разумеется, играть, господин актер, что же еще?.. Или вы все еще думаете, что у нас есть какой-нибудь другой выбор?

Орфей молчит. Короткая пауза.

Поверьте, я прекрасно понимаю, что никому не хочется скакать по этой сцене и, при этом, каждую минуту помнить, что на тебя смотрят те, кому, на самом деле, нет до тебя никакого дела, но которые все равно будут обсуждать тебя за вечерним чаем, чтобы на следующий день забыть даже как тебя зовут… Но что же делать, господин актер?.. Нас ведь не спрашивают, а просто берут и выталкивают на сцену, требуя, чтобы мы играли, кричали, жестикулировали, любили, ненавидели, и при этом, по возможности, в полную силу, так, чтобы тряслись подмостки, чтобы у зрителей чесались глаза и першило в горле… Посмотрите хотя бы на нашего господина Рейхсканцлера. Видели, с какой легкостью он переворошил весь этот чертов муравейник, который называется миром? Просто взял, да и поставил его с ног на голову, да при этом еще вытряс из него всю душу! И все это только потому, что он играет свою роль в полную силу, ни у кого не спрашивая ни разрешения, ни благословения, не мучаясь никакими «зачем» или «почему», как заправский актер, который только и знает, что свой текст, да время, когда ему надо выйти на сцену… (С едва слышной усмешкой). На вашем месте, господин солдат, я бы брал с него пример.

Орфей: Маленькое, тупое, злое насекомое.

Профессор (посмеиваясь): Но тем больнее его укусы, господин солдат, тем больнее его укусы… Помните, как страдала Ио? (Негромко смеется).

Орфей: И все это только для того, чтобы завтра стать абзацем в учебнике истории для средней школы.

Профессор: Совершенно верно, господин солдат. Маленьким абзацем в школьном учебнике. (Негромко, почти шепотом, наклонившись к Орфею). Но он придет опять. Можете мне поверить. Придет, чтобы снова поражать их страхом и ужасом. Жалить, кусать, изводить тревогой и беспокойством. Гнать, не оставляя даже времени подумать над тем, что с ними происходит… Мир, несущийся сломя голову и даже не подозревающий о причине своих несчастий. (Усмехаясь, негромко). Разве вы не знаете, что посредственность всегда возвращается, господин солдат? (Смолкнув, смотрит на Орфея).

Короткая пауза. Орфей молчит.

(Поднимаясь со своего места). Да, господин герой. Уж такое у нее свойство – возвращаться на свою блевотину, чтобы опять начать все сначала. (Помедлив, негромко). А хотите знать, отчего у него такая власть над ними?.. Только по одной единственной причине, господин солдат, – потому, что они сами слеплены из того же теста, что и он. Потому, что это они родили, и выкормили и вырастили его. Вот отчего они с таким отвращением отворачиваются от него, когда его покидает удача и делают вид, что уж они-то совсем другие. Но, помяните мое слово, господин солдат, – придет час, когда он снова вернется и тогда они опять начнут рукоплескать ему и ловить каждое его слово… (Идя по сцене, почти сквозь зубы). Жалкий мир!.. Жалкие люди. (Глухо). Иногда мне хочется думать, что они все это заслужили, господин солдат.

Пауза. Сцепив за спиной руки, Профессор медленно идет по сцене.

Орфей (негромко): Мне почему-то все время кажется, что каждый раз вы что-то не договариваете. Что-то такое, что я никак не могу понять… Знаете, что?.. Иногда мне даже кажется, что вы были бы рады, если бы я все-таки улизнул от вас. Сбежал бы, хлопнув дверью. Исчез. Испарился. Чтобы меня здесь не было. Как будто, вы все время чего-то боитесь, вот только я никак не могу понять, чего.

Повернувшись, Профессор молча смотрит на Орфея. Небольшая пауза.

(Резко). Только не думайте, что у меня есть охота отгадывать ваши идиотские загадки… Не хочу.

Профессор: Я почему-то так и подумал, господин актер, я почему-то так и подумал… (Подходя ближе). Ну, что ж, если вы не хотите отгадывать наши идиотские загадки, то мне остается только напомнить вам, что наш спектакль все еще продолжается… Надеюсь, вы готовы, господин актер?

Орфей: Если только к этому можно быть готовым, господин шутник. (Поднимаясь со ступенек). Ну? И что там у вас на очереди?.. Лезть в Тенер? Переплывать Стикс? Собачиться с Аидом?..

Профессор: Никуда вам не надо лезть и ничего не надо переплывать, господин Орфей… Потому что преисподняя, она, как судьба, – всегда шляется где-то поблизости. Стоит тебе только ее позвать и она уже тут как тут.

Свет внезапно мигает и медленно гаснет. На сцене появляются Эринии.

Вот видите. Вы еще не успели даже о ней подумать, а она уже отвечает вам, а это значит, что она всегда помнит о вас и всегда вас ждет, господин солдат… (Эриниям, негромко). Поторопитесь, лентяйки.

Обходя зал, Эринии зажигают свечи. Они горят теперь на столе, на стойке бара и на нижних ступеньках лестницы, но их света недостаточно, чтобы разогнать сгустившийся на сцене сумрак. Пауза.

(Негромко). Прислушайтесь, господин Орфей.

Орфей (озираясь): Что это?

Профессор: Это она, господин флейтист… Где-то тут, совсем рядом, в двух шагах… Чувствуете, как потянуло сыростью и запахом тлена?

Короткая пауза. Продолжая озираться, Орфей делает несколько шагов по сцене и останавливается.

Она всегда приходит незаметно, неслышно, просачиваясь сквозь все стены, которыми мы от нее отгораживаемся, смешиваясь с нашим дыханием, сковывая язык, мешая нам двигать руками и переставлять ноги, отдаваясь болью в суставах или в сердце, дыша нам в затылок и ни на одну минуту не давая забыть о себе. (Сердито). Ну? Что вы еще ждете? Пора. (Отступая в темноту). Кричите. Зовите. Умоляйте. Настаивайте. Колотите в двери… Надеюсь, вы найдете нужные слова, чтобы уговорить этого мерзавца? (Исчезает).

Орфей: Подождите… Эй… (Озираясь, делает несколько шагов по сцене, чуть слышно). Чертова дыра…

Короткая пауза.

(Негромко). Эй!.. Есть здесь кто-нибудь?.. (Смолкнув, прислушивается).

Короткая пауза.

(Кричит). Эй!.. Кто-нибудь!.. (Прислушивается).

Короткая пауза.

Чертова дыра!.. (Кричит). Или ты думаешь, что я испугаюсь твоих мертвецов?.. Как же, дожидайся!.. (Озираясь, негромко). Дожидайся…

Дверь в кабинет Профессора бесшумно отворяется и на пороге появляется Рейхсканцлер, играющий теперь роль властелина подземного царства Аида. Он одет в широкополый плащ, лицо закрывает черная полумаска.

(Не замечая Аида). Ну, давай же, выходи… Покажи мне свое лицо… Или ты только и умеешь, что прятаться в темноте? (Бормочет, озираясь и пятясь). Чертова дыра… Чертова дыра… Чертова дыра… (Смолкнув, прислушивается).

Аид: (неторопливо ступая по сцене): Зачем ты потревожил меня, сынок? Разве ты не знаешь, что живому не следует находиться среди мертвых?

Обернувшись, Орфей молча смотрит на Аида.

(Подходя, ворчливо). Не стоило бы нарушать этот вечный порядок ради каких-то глупых фантазий.

Орфей (неуверенно): Господин Рейхсканцлер?..

Аид (негромко): Тш-ш… (Проходя и садясь в кресло). Ты должен называть меня повелителем, сынок. (Посмеиваясь). Надеюсь, теперь ты видишь, как все правильно устроено в нашем мире?.. Одному выпадает властвовать над царством мертвых, а другому таскаться по этому царству, теша себя пустыми надеждами… (Мягко). Зря ты все это затеял, солдат.

Орфей молчит. Короткая пауза.

(Сердито). Я говорю: зря ты все это затеял, человек!.. Глупые, никчемные фантазии!.. Скажи мне, ну, зачем тебе все это?

Орфей молчит. Короткая пауза.

Вот видишь. Тебе даже нечего мне сказать… Знаешь, на твоем месте, я бы плюнул на все это, да поскорее женился бы на какой-нибудь пухленькой потаскушке, да еще с деньгами впридачу. (Хихикая). На этаком, знаешь ли, кусочке масляного сыра, который ворковал бы над каждым твоим словом, а уж заодно родил бы тебе несколько таких же масляных кусочков, которые называли бы тебя папой… (Хихикая). Папой!.. (Негромко смеется, но сразу обрывает смех, серьезно). Вот, чтомы с тобой сделаем сынок. Ты сейчас незаметно уйдешь, а я, так уж и быть, притворюсь, что ничего не заметил… Идет?

Орфей: Я пришел сюда за Эвридикой.

Аид (сердито): Да, уж, наверное, я знаю, зачем ты пришел… Говорю же тебе, сынок, зря ты все это затеял. Только напрасно потеряешь время.

Орфей (глухо): Возможно. (Помедлив). Вы позволите нам уйти?

Аид (капризно): Я разве не сказал тебе, что меня следует называть «повелитель»? Неужели это так трудно запомнить?.. Что значит, позволите нам уйти? Ты в своем уме, сынок? (Негромко смеется). Похоже, как и все живые, ты видишь только то, что хочешь видеть и ничего больше. (Сердито). Или ты, действительно, веришь в эту чушь, что мертвые время от времени возвращаются, чтобы засвидетельствовать живым свое почтенье?.. Чушь, сынок!.. Читал, что пишут сегодняшние газеты? Средняя продолжительность жизни увеличилась почти на три года. Ты только подумай! И это несмотря на войну, голод и болезни. Люди цепляются за жизнь так, словно они знают, зачем она им нужна и как им правильно ею распорядиться. Они помнят обо всем, кроме того, о чем действительно стоило бы помнить, а именно о том, что человек, это всего только ходячая неудача… Ты знаешь, что человек, это только неудача, сынок?

Орфей: Да, господин Аид.

Аид (огорчен): А ты, оказывается, еще хуже, чем я думал. Намного хуже, сынок… Сделай-ка мне одолжение, повтори это еще раз.

Орфей: Человек, это ходячая неудача.

Аид: Вот-вот. Догадываешься, что это значит?

Орфей: Да, господин Аид.

Аид: Это значит, что на земле ничего не происходит, сынок. Ровным счетом ничего, что заслуживало бы внимания. Люди суетятся, возводят города, прокладывают каналы, воюют или строят планы на будущее, и при этом даже не подозревают, что вокруг ничего не происходит. Ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о смысле этого слова. (Неожиданно сердито, наклонившись к Орфею). Хочешь все поставить с ног на голову?..

Короткая пауза.

Как бы не так, сынок, как бы не так. Тут нужны не такие силенки, как у тебя.

Орфей: Я пришел сюда только за Эвридикой.

Аид: Да, слышал, слышал! Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому… (Холодно). Ты пришел, чтобы нарушить порядок, сынок. Вечный порядок, который утверждает, что в мире ничего не происходит, потому что мир – это одна сплошная неудача!.. Окажи-ка мне любезность, повтори это еще раз.

Орфей: Мир – это только неудача.

Аид: Да еще какая, дьявол бы его взял вместе со всеми потрохами!.. (Кричит в темноту). Персефона!.. А ну-ка иди сюда.

Одна из Эриний, ставшая Персефоной (появляясь из мрака): Я здесь, повелитель.

Аид (капризно): Повтори еще раз.

Персефона: Я здесь, повелитель.

Аид: Когда называешь меня повелителем, взгляд должен быть ясным, а на губах играть улыбка. Ясно?

Персефона (изображая улыбку): Да, повелитель.

Аид: Видишь, кто к нам пожаловал?

Персефона: Да, повелитель. (Орфею). Здравствуйте, господин Орфей.

Орфей: Здравствуйте, госпожа Персефона.

Персефона: Мы много про вас слышали, господин Орфей.

Орфей: Спасибо, госпожа Персефона.

Персефона: Рассказывают, что от вашей игры плачут даже камни.

Аид: Чушь!

Персефона: А когда вы играете возле реки или ручья, то они разливаются, потому что вода не хочет течь дальше.

Аид: Ерунда. Ты просто повторяешь россказни, которые слышала на базаре от невежественных торговок.

Персефона: А еще я слышала, господин Орфей, что заслушавшись вашу флейту, птицы забывали махать крыльями и разбивались, падая на землю.

Аид: Глупые твари. Туда им и дорога. (Смеется).

Персефона: А деревья начинали танцевать, так что иногда даже вырывали из земли свои собственные корни.

Аид: Хватит! (Сердито). Бабские сказки! Чем портить деревья и устраивать запруды, пусть он лучше попробует надавать пинков Времени и заставит его течь вспять… А? (Смеется). Что скажите, господин Орфей?.. Готов побиться об заклад, что это будет вам не по силам.

Орфей (сдержано): Я только пришел за Эвридикой, господин Аид.

Аид: Это мы уже слышали, господин музыкант. (Персефоне). Представь себе, он хочет, чтобы я отпустил эту невзрачную пигалицу без рода и племени. Эту вертихвостку, которая переживает, что попала сюда, не успев примерить новое платье. (Орфею). Похоже, было бы лучше, если бы ты все-таки сидел дома, сынок… (Персефоне, которая делает ему какие-то знаки). Ладно, ладно… (Орфею). Сыграй-ка нам что-нибудь, а потом можно будет заняться и твоей Эвридикой.

Орфей: Но мне не на чем играть, господин Аид.

Аид: Тогда, спой. Спой нам, а мы посмотрим, правда ли, что про тебя болтают.

Персефона (негромко): Спойте нам, господин Орфей.

Орфей: Хорошо. (Помедлив, негромко). Хорошо… (Поет «ЛилиМарлен»).

Bei der Kaserne, vor dem großen Tor

Steht 'ne Laterne und steht sie noch davor.

Da wollen wir uns wiedersehen,

Bei der Laterne woll'n wir stehen,

Wie einst Lili Marleen,

Wie einst Lili Marleen.

Персефона всхлипывает.

Аид (негромко): Тихо, дура.

Орфей (поет):

Uns're beiden Schatten sah'n wie einer aus.

Daß wir lieb uns hatten,

das sah man gleich daraus.

Und alle Leute soll'n es seh'n.

Wenn wir bei der Laterne steh'n.

Wie einst Lili Marleen,

Wie einst Lili Marleen.

Персефона всхлипывает и начинает негромко подпевать Орфею.

Орфей и Персефона:

Schon rief der Posten,

Sie blasen Zapfenstreich,

das kann drei Tage kosten Kam'rad,

ich komm sogleich,

da sagten wir auf Wiedersehen,

wie gerne wollt ich mit dir geh'n

Mit dir Lili Marleen.

Неожиданно отвернувшись, Аид громко всхлипывает и затем начинает подпевать.

Орфей, Персефона и Аид: (вместе):

Deine Schritte kennt sie,

Deinen zieren Gang,

alle Abend brennt sie,

doch mich vergaß sie lang,

und sollte mir ein Leids gescheh'n,

wer wird bei der Laterne stehen

Mit dir Lili Marleen?

Персефона и Аид смолкают, обнявшись и негромко всхлипывая.

Орфей:

Aus dem stillen Raume,

aus der Erde Grund,

hebt mich wie im Traume,

dein verliebter Mund,

wenn sich die späten Nebel drehn,

werd' ich bei der Laterne steh'n

Wie einst Lili Marleen.

Пауза. Аид и Персефона украдкой вытирают слезы. Персефона что-то нашептывает Аиду на ухо.

Аид (Персефоне): Хорошо, хорошо. (Орфею). Ладно, солдат. Можешь забирать свою красавицу, если хочешь. (Сердито). Но только с одним условием, господин певец, с одним небольшим условием, если ты, конечно, не возражаешь.

Персефона (тревожно): Повелитель…

Орфей (поспешно): Нет, нет, я согласен.

Аид: А ведь я, кажется, еще ничего не сказал тебе, сынок.

Орфей: Мне все равно. Я приму любые условия. Все, что вы захотите.

Аид (Персефоне, насмешливо): Слыхала?.. Он примет любые условия. Все, что бы ему не предложили. (Орфею). Только одно, господин неудачник, только одно. (Поманив к себе Орфея, негромко, почти шепотом). Постарайся все-таки довести это дело до конца, сынок.

Персефона (с ужасом): Повелитель… (Орфею). Не слушайте его, господин Орфей.

Аид (Персефоне, холодно): Когда я говорю, все остальные должны молча внимать. Надеюсь, тебе понятно значение слова «внимать», женщина?

Персефона (тихо): Да, дорогой.

Аид (Персефоне): Вот и сделай мне такое одолжение. (Орфею). Сам знаешь, сынок, женщинам всегда свойственно думать, что лучше болота, в котором они живут, уже не может быть ничего. Они готовы пожертвовать чем угодно, лишь бы ничего не менялось и оставалось бы навечно на своих местах. (Негромко, наклонившись в сторону Орфея). Но ведь мы с тобой так не думаем, сынок?

Орфей (негромко): Надеюсь, что нет, господин Аид.

Аид: Поэтому иди и делай свое дело. Держи ее обеими руками, вцепись ей в волосы, тащи отсюда, что есть сил, пусть упирается, пусть орет и визжит, в конце концов, две-три царапины не испортят ее милую мордашку.

Персефона всхлипывает и закрывает лицо руками.

(Персефоне, холодно). Я ведь сказал, когда я говорю, все должны молча внимать… Немедленно вытри свои глупые слезы и успокойся. Ты ведь не хуже меня знаешь, что рано или поздно это все равно должно будет случиться, рыдай, не рыдай. Когда-нибудь. В один прекрасный день. Завтра или через тысячу лет. (Орфею). Ты ведь знаешь, о чем идет речь, сынок?..

Орфей молчит.

Да, да, именно об этом, милый, именно об этом… Говорят, что тогда небо свернется, словно сгоревший свиток и звезды посыплются на землю, как осыпаются в свой час лепестки вишни, но я думаю, что нас ждут вещи похуже. Гораздо хуже, сынок. (С удивлением). Подумать только, и все это только из-за одной маленькой, золотоволосой и упрямой дуры, которую однажды все-таки вытащат за ее золотые волосы из преисподней!.. Невероятно… Просто невероятно. (Смолкает).

Орфей молчит. Персефона всхлипывает. Небольшая пауза.

(Глухо). Не думай только, что нам не страшно, сынок. Всякий раз, когда ты приходишь, у нас душа уходит в пятки, потому что каждый раз может оказаться последним. Но все-таки мы все желаем, чтобы рано или поздно это случилось, потому что это будет правильно, сынок… (Ворчливо). Надеюсь, ты не считаешь нас выжившими из ума идиотами?

Орфей: Нет, повелитель.

Аид: Да, да, всякий раз, когда ты приходишь… (Невесело посмеиваясь). Мне кажется, тут есть о чем подумать, сынок.

Орфей: Да, повелитель.

Аид (ворчливо): Вот и подумай. Подумай, пока у тебя еще есть такая возможность.

Персефона негромко всхлипывает. Короткая пауза, в продолжение которой на сцене появляются две Эринии.

(Поднимаясь с кресла). Она сейчас придет, сынок.

Эринии гасят одна за другой свечи.

Орфей (негромко): Спасибо, господин Аид… Спасибо госпожа Персефона.

Аид (подавая Персефоне руку): Я не могу показать тебе дорогу или научить, что тебе надо делать, потому что все должно быть по правилам, солдат. Уж так все устроено. (Эриниям, сердито). Правильно я говорю, ведьмы?

Одна из Эриний (проходя мимо, без выражения): Правильно, господин Аид.

Аид: Вот-вот… Тем более, что, сказать по правде, я и сам не знаю, что надо делать. Придется тебе, знаешь, уж как-нибудь самому.

Эринии уходят, оставив горящими только две или три свечи, едва освещающие сцену.

Персефона (тихо): Повелитель…

Аид (ворчливо): Ладно, ладно… (Орфею). Все, что я мог бы тебе посоветовать, так это никогда не оглядываться назад. Всегда смотри только вперед, и не слушай, что болтают у тебя за спиной… Только вперед, сынок. Потому что, если мужчина начинает оглядываться, то он становится похож на женщину, а уж тогда ему не поможет уже ничего. (Отступает в темноту, увлекая за собой Персефону).

Короткая пауза. Фигуры Аида и Персефоны едва угадываются в окутавшем сцену мраке.

(Негромко). Помни, сынок, – женщина – это всегда только оглядка. Но ведь мы не станем идти у нее на поводу?

Орфей: Да, господин Аид.

Аид (глухо, издалека): Помни и прощай.

Орфей: Прощайте, господин Аид.

Персефона (из темноты): До свидания, господин Орфей.

Орфей: До свидания, госпожа Персефона.

Аид и Персефона исчезают. Оставшись один, Орфей озирается и прислушивается, не замечая Эвридики, которая бесшумно появилась из мрака, и теперь медленно идет по сцене. На ней все то же белое платья. Волосы распущены.

Эвридика (тихо): Орфей…

Орфей оглядывается на голос Эвридики, но не видит ее.

Орфей…

Орфей: Эвридика… (Озираясь). Эвридика!

Эвридика: Орфей!

Орфей (озираясь): Где ты?

Эвридика: Я здесь.

Орфей: Я тебя не вижу. (Вытянув перед собой руки). Где ты?

Эвридика: Я здесь.

Орфей (расставив руки, кружит по сцене): Где ты?.. Эвридика!

Эвридика: Орфей!

Орфей: Я тебя не вижу!

Эвридика: Я здесь, милый. (Подходя). Вот. Совсем рядом.

Орфей (озираясь): Только голос. Один только голос… Это ты?

Эвридика: Конечно, милый.

Орфей: Ты здесь?

Эвридика: Конечно, милый.

Орфей: Видишь меня?

Эвридика: Да, милый.

Орфей: Дай мне руку. (Вытягивает в пустоту руки).

Подойдя, Эвридика берет Орфея за руку.

Это ты?

Эвридика: Да, милый.

Орфей: Я тебя не вижу.

Эвридика: Да, милый.

Орфей (кричит): Я тебя не вижу!

Эвридика: Конечно, милый.

Орфей (осторожно ощупывая лицо Эвридики): Но почему? Зачем?.. Господи, зачем?

Эвридика: Я не знаю, милый.

Короткая пауза. Орфей гладит волосы Эвридики.

Орфей (хрипло): Вот, значит, как… Только голос и ничего больше… (Сквозь зубы). Вонючая дыра…

Эвридика: Да, милый.

Орфей: Грязная, вонючая дыра… Знаешь, как нам отсюда выбраться?

Эвридика: Нет, милый.

Орфей: Я так и думал…(Оглядываясь по сторонам). Тогда пойдем туда. Куда глаза глядят… Ну? Куда?.. Туда?.. Или туда?.. Ты меня слышишь?

Эвридика: Я думаю, это все равно, милый.

Орфей (глухо): Верно. Когда не знаешь дороги, то это уже не имеет никакого значения. (Сквозь зубы). Чертова дыра… (Тянет Эвридику за руку). Ну, что? Идем?

Эвридика: Если ты хочешь.

Орфей: Что?.. Можно подумать, что ты хочешь чего-то другого!.. (Помедлив, негромко). Эй…

Эвридика: (издалека) Я здесь.

Орфей: Что-нибудь случилось?

Короткая пауза. Эвридика молчит.

Ты меня слышишь?

Эвридика: Да, милый.

Орфей: Что случилось?

Эвридика (тихо): Я не знаю…

Орфей (притягивая Эвридику к себе): Что? Что? Что?

Эвридика (быстро): Нет, нет, ничего… В самом деле. Совсем ничего, милый… Знаешь, мне было так спокойно сначала, как будто я опять оказалась в своем детстве, на поляне, позади нашего дома, где мы играли с сестрой, и где не надо было думать ни о чем – ни о грязной посуде, ни о прическе, ни о том, что скоро кончится лето. (Глухо). Так спокойно, как будто я и в самом деле уже умерла… А потом я услышала твой голос. Ведь это ты разговаривал с Аидом?

Орфей: Да.

Эвридика: У него такие глаза, как будто он тысячу лет не слышал человеческого голоса… Он сказал тебе, что мир – это только одна неудача?

Орфей: Да.

Эвридика: И что на свете, что бы ни происходило, ничего не происходит?

Орфей: Да.

Эвридика: Ты ведь знаешь, что он сказал тебе правду?

Орфей: Да.

Эвридика: Господи, Орфей! Какие мы были глупые!

Орфей: Да.

Эвридика: Думали, что сможем построить лестницу от земли до неба, тогда когда у нас не было сил даже на то, чтобы посмотреть друг на друга.

Орфей: Да. Пойдем. (Тянет Эвридику за руку).

Пройдя несколько шагов за Орфеем, Эвридика вновь останавливается.

Эвридика: Постой… Слышишь, какой ветер?

Орфей: Не выдумывай. Здесь нет никакого ветра.

Эвридика: Он бьется в окна, гудит в трубах, свистит в щелях… Послушай… (Замирает, прислушиваясь).

Короткая пауза.

(Тихо). Он унесет меня, Орфей.

Орфей: Ну, это мы еще посмотрим.

Эвридика: Ты будешь меня помнить?

Орфей: Не говори глупости. (Тянет Эвридику за собой).

Эвридика (упираясь): Орфей!

Орфей: Что?

Эвридика: Ты будешь меня помнить?

Орфей: Нет. Да. Не знаю. Пойдем. (Тянет Эвридику).

Эвридика (идет за Орфеем): Подумай, как это все смешно… О, Господи!.. Во всем мире ничего не происходит и только этот ветер гудит, не переставая, заметая все следы, как будто это единственное дело, которое возможно на этой земле. (Останавливаясь). Теперь ты понимаешь, что мертвые гораздо честнее живых? По крайней мере, они не притворяются, что заняты какими-то важными делами и не болтают без конца о будущем, потому что знают, что там, где ничего не происходит, будущее уже давно наступило…

Орфей: Да. (Тянет Эвридику за руку).

Эвридика (упираясь): Постой… Ты ведь помнишь, что сказал этот ужасный Аид? Что мир – это всего только неудача?

Орфей: Да.

Эвридика: А теперь послушай, что скажу тебе я.

Орфей: Потом.

Эвридика: Нет, сейчас. Сейчас…

Орфей: Эвридика…

Эвридика: Я скажу тебе это на ухо, чтобы никто нас не услышал. (Обняв Орфея, что-то шепчет ему на ухо).

Орфей: Да. Да. (Озираясь по сторонам). Хорошо.

Эвридика: Ты запомнил, что я тебе сказала?

Орфей: Да. Пойдем. Мне кажется, я видел в той стороне свет…

Эвридика (с легким смехом): Ах, Орфей…

Орфей: Постой… Да, постой же… (Привлекает к себе Эвридику и какое-то время смотрит на нее, затем пытается дотронуться до ее лица).

Короткая пауза. Орфей смотрит на Эвридику.

Эвридика (тревожно): Что случилось, милый?

Орфей: Мне кажется, я снова тебя вижу …

Эвридика (резко): Нет! (Отворачивается от Орфея).

Орфей: Нет, правда. Твои глаза… (Хочет повернуть Эвридику к себе лицом).

Эвридика: Не смотри на меня!

Орфей: Я вижу твои глаза.

Эвридика: Орфей! (Пытается вырваться).

Орфей: Да, подожди же!

Эвридика (кричит): Орфей!..

Орфей: Господи, я тебя вижу…

Эвридика (отворачиваясь и вырываясь): Нет, нет, нет!..

Орфей: Да, посмотри же на меня.

Эвридика (глухо): Орфей… (Выскользнув из рук Орфея, исчезает).

Орфей (негромко): Эвридика!.. (Шарит вокруг себя руками).

Короткая пауза.

(Кричит). Эвридика! (Идет по сцене, трогая рукой воздух). Эвридика!.. Дай мне руку…

Короткая пауза. Орфей кружит по сцене.

(Остановившись). Эй, где ты?.. Эвридика!.. (Смолкнув, озираясь по сторонам).

Короткая пауза.

(Бормочет). Дура, дура, дура… Драная кошка… Паршивая, драная кошка… (Кричит). Дай мне руку! (Замирает, прислушиваясь).

Короткая пауза.

(Кричит). Эвридика!

Внезапно вспыхивает свет. Орфей замирает посреди сцены, закрыв лицо руками, закрывая глаза от света. Одновременно появляются Правила и Эринии, из-за бара выглядывает Отец, а на балконе возникает фигура Вергилия. На пороге своей комнаты появляется Профессор. Короткая пауза.

Одно из Правил (негромко): С возвращением, господин Орфей.

Одна из Эриний: С возвращением, господин Орфей.

Отец (появляясь из-за стойки бара): С возвращением, сынок.

Короткая пауза.

Орфей (озираясь): Где она?

Присутствующие молчат. Сорвавшись с места, Орфей исчезает в посудомоечной, затем, вернувшись, заглядывает в комнату Правил.

Кто-нибудь ее видел?

Отец (неуверенно): Может быть, наверху, сынок?

Профессор (подходя): Не говорите глупости, господин лауреат. Вы прекрасно знаете, что ее там нет. (Орфею, который уже поставил ногу на ступеньку лестницы). Вы только зря потратите время, господин музыкант.

Орфей (возвращаясь, Профессору): Где она?

Профессор (сухо): Вероятно, там, где ей и положено быть.

Орфей (Первой Эриннии): Госпожа Эриния, скажите мне, где она?

Первая Эриния молчит.

(Остальным Эриниям). Госпожи Эринии!

Эринии молчат.

Почему же вы молчите? (Повернувшись к Правилам). Господа Правила?

Правила молчат. Короткая пауза.

Профессор (негромко): Увы, господин Орфей.

Орфей (грубо): Заткнитесь… (Идет по сцене, но затем быстро возвращается назад).

Короткая пауза.

Послушайте, мы были уже где-то совсем близко, потому что я видел впереди свет… Это значит, что выход был где-то совсем рядом, совсем недалеко…

Профессор (твердо): Вы видели только то, что вам хотелось видеть, господин солдат.

Резко повернувшись к Профессору, Орфей какое-то время молча смотрит на него, затем медленно опускается на ступеньки. Пауза.

Увы, господин Орфей…

Пауза.

Орфей (глухо, в пустоту): А ведь я держал ее за руку и думал, что уже никогда ее не отпущу…

Профессор: Да, господин солдат. Чаще всего так оно и бывает.

Пауза.

Орфей (едва слышно): А потом мне показалось, что я начинаю видеть в темноте ее лицо… Как будто под утро, в ночном лесу, когда вдруг замечаешь, что уже можно различить отдельные деревья и проступающее сквозь ветви небо…

Профессор: Да, господин солдат.

Орфей (без выражения): А потом она исчезла.

Одно из Правил неожиданно негромко всхлипывает.

Профессор (сердито, в сторону Правил): Замолчите, идиоты… (Орфею). Не самое подходящее время, чтобы придаваться воспоминаниям, господин музыкант… Пора бы, кажется, вам уже знать, что если мужчина вдруг начинает различать лицо женщины, то это, может, значит только то, что она потеряла для него всякий интерес. А это, в свою очередь, значит, что он потерял ее, господин солдат, и, похоже, уже навсегда. (Правилам, сердито). Господа Правила!

Правила угрюмо молчат. Короткая пауза.

В чем дело, господа Правила?

Правила молчат.

(Ледяным голосом). Не заставляйте меня вас упрашивать, болваны.

Первое Правило (неохотно, в сторону): Потерянного не вернешь.

Второе Правило (хмуро): Что упало, то пропало.

Третье Правило (всхлипнув): Не плакать, не проклинать, не жаловаться, но понимать. (Достав платок, вытирает слезы).

Четвертое Правило (мрачно): Не собирай себе сокровищ на земле, где тлен и ржа… (Заливается слезами).

Профессор: Достаточно, болваны. (Орфею). Как видите, все идет так, как оно следует, как оно, наверное, только и может идти. (Какое-то время внимательно смотрит на сидящего Орфея, негромко). Или вы, действительно, решили, что все может обернуться как-нибудь иначе?

Орфей молчит. Пауза, в продолжение которой стоящий на балконе Вергилий вызывающе насвистывает несколько тактов «Лили Марлен». Подняв голову, Профессор смотрит на Вергилия. Свист обрывается.

(Орфею, удивлен или делает вид). Нет, вы, в самом деле, надеялись, что сумеете что-нибудь изменить?.. Что у вас хватит сил, чтобы повернуть все вспять? (Ворчливо). Скажите, пожалуйста, какая самонадеянность… Да разве там, откуда вы только что вернулись вам не дали понять, что мир – это всего только одна сплошная неудача?.. Большая, скучная, раздувшаяся от спеси и занятая только своими румянами, белилами и притираниями, и все это лишь затем, чтобы, упаси Бог, кто-нибудь вдруг не догадался, что мир – это всего только мыльный пузырь, готовый в любую минуту лопнуть и ничего больше?.. Или, может, вы вообразили себя, так сказать, исключением из правил? (Негромко смеется, Правилам). А ну-ка, господа Правила. Скажите-ка нам, есть среди вас какие-нибудь исключения?

Одно из Правил: Нет, герр Профессор. Никаких.

Профессор: Вот видите, господин солдат. Никаких исключений… (Снисходительно). К тому же вы даже не взяли на себя труд подумать, что было бы, если бы она все-таки вернулась сюда вместе с вами!.. (С театральным ужасом). Господи, Боже мой! Да, неужели бы вы согласились бы изо дня в день, из года в год длить эту скучную историю?.. Завтрак, обед, ужин? Дети, школа, родительские собрания?.. Работа, отпуск, семейный бюджет?.. Неужели, вы полагаете, что ради этого действительно стоило лезть в преисподнюю? (Обращаясь к Эринниям, резко). Ну, что вы молчите? Скажите ему что-нибудь.

Эринии тихо перешептываются. Небольшая пауза.

Первая Эриния: Мы не знаем, что сказать, герр Профессор.

Профессор: Ну, скажите ему, что любовь, это тоже всегда только неудача и ничего больше или что-нибудь еще в этом же роде… (Ворчливо). Впрочем, можете не стараться. Чтобы убедиться в этом, достаточно только посмотреть в вашу сторону…

Эринии обиженно отходят. Вергилий вновь принимается насвистывать мелодию «Лили Марлен». Короткая пауза.

(Сердито, Вергилию). Господин Вергилий!.. Ну, в конце-то концов!..

Вергилий перестает свистеть. Одновременно, поднявшись со ступенек, Орфей медленно идет по сцене. Он доходит до правой лестницы, на несколько мгновений задерживается здесь, затем возвращается мимо стоящих Правил и Эриний, касается рукой поверхности стола, проходит мимо буфетной стойки и сидящего в коляске Отца и, наконец, останавливается возле левой лестницы. Можно подумать, что он прощается со сценой, где только что закончилась его история. Пауза.

Орфей (Профессору, остановившись у левой лестницы, глухо): Значит все?.. Конец?.. Спектакль окончен?

Профессор: Да, господин музыкант. Пожалуй, можно сказать и так… Спектакль окончен… В конце концов, мы все знали, что рано или поздно, это должно было случиться… (Подходя ближе, негромко). Еще несколько минут и занавес, наконец, опустится, аплодисменты стихнут, а зрители разойдутся по домам, ворча, и посмеиваясь, и обсуждая, о чем была наша с вами пьеса…

Повернувшись, Орфей начинает очень медленно подниматься по лестнице.

(Вслед Орфею, усмехаясь, негромко). И, наверное, только мы с вами, знаем, что она была ни о чем.

Остановившись, Орфей оборачивается.

Не правда ли, господин солдат? Ведь там, где ничего не происходит, странно было бы ожидать, чтобы что-нибудь вдруг возьмет и случится… Собственно говоря, с какой стати?

Пауза. Орфей молча смотрит на Профессора.

Отец (неожиданно): Браво, господин Профессор! (Подъезжая ближе). Браво!.. Браво!

Повернувшись, Орфей вновь медленно поднимается по лестнице. Эринии и Правила негромко аплодируют ему вслед. Короткая пауза.

(Восторженно). Браво, сынок! (Аплодирует).

Остановившись на середине лестницы, Орфей вновь оборачивается и какое-то время смотрит на стоящих внизу. Аплодисменты стихают. Небольшая пауза.

Профессор: Хотите нам напоследок что-нибудь сказать?

Орфей молчит.

Тогда вам лучше поторопиться, потому что время уже на исходе.

Орфей молчит.

Отец (громким шепотом): Скажи, сынок!..

Орфей: Хорошо… Я скажу. (Помедлив). Я знаю, что всем вам на это наплевать, но я все равно хочу, чтобы вы знали, что она шепнула мне перед тем, как исчезнуть.

Профессор: Я думаю, что это, как раз, совершенно необязательно, господин солдат. Совершенно необязательно… Тем более что я уверен, что в нашем тексте нет даже ничего похожего.

Орфей: Плевать я хотел на ваш текст… (Негромко). Она сказала: если мир это всего только паршивая неудача, то это значит только то, что еще не все потеряно.

Короткая пауза.

Профессор (язвительно): Какая необыкновенно глубокая мысль!.. Вы слышали, господин Вергилий?.. (Раздраженно). Господи, Боже мой! Господин солдат!.. Неужели, вам еще не надоели эти глупости?.. Ведь это всего только слова, всего только жалкие слова, господин виртуоз!.. Пустое сотрясение воздуха, никому не нужные благие пожелания, жалкие надежды от которых никому и никогда не бывало еще ни тепло, ни холодно… И что вы прикажите нам с ними делать? Повесить на стену? Или вызубрить наизусть? А, может, лучше читать вместо вечерней молитвы?..

Не дослушав, Орфей, повернувшись, поднимается по лестнице.

(Кричит в спину Орфею). Да, ведь вы, наверное, и сами все это прекрасно понимаете, черт бы вас побрал!

Не отвечая, Орфей поднимается по лестнице. Короткая пауза.

(С раздражением). Приятных сновидений, господин вдовец!.. (Повернувшись к Эриниям и Правилам). Ну? А вы что молчите, дармоеды?

Эринии: Простите, герр Профессор. (Поспешно). Приятных сновидений, господин Орфей… Приятных сновидений…

Правила: Приятных сновидений, приятных сновидений, господин Орфей…

Отец (маша рукой): Приятных сновидений, сынок!

На последней ступеньке Орфей на мгновение задерживается возле стоящего у перил Вергилия.

Вергилий (с полупоклоном, негромко и подчеркнуто вежливо): Приятных сновидений, господин Орфей.

Не отвечая, Орфей проходит мимо и скрывается в комнате Эвридики.

(Негромко). Приятных сновидений, господин неудачник.

Профессор: Довольно, господин Вергилий! Слава Богу, спектакль окончен, поэтому приберегите свои силы для следующего раза. (Повернувшись, неторопливо идет по сцене, оглядываясь по сторонам).

Небольшая пауза. Насвистывая «Лили Марлен», Вергилий медленно спускается по лестнице.

(Остановившись в центре сцены). Ну, кажется все… (Негромко). Каждый раз, как гора с плеч. (Обернувшись к остальным, громко). Поздравляю вас, господа. Спектакль окончен… Не надо больше улыбаться, кричать, нести чушь, суетиться, бояться забыть слова или сфальшивить… Все! Кончено!

Эринии, Правила и Отец со смехом поздравляют друг друга.

(Снимая с себя пиджак, негромко, ни к кому в особенности не обращаясь). Не надо притворяться, паясничать, быть искренним, изображать страсть, гнев, сомнения, и при этом делать вид, что ты здесь один, и никто тебя не видит… К дьяволу! (Швыряет пиджак на пол).

Эринии снимают с себя накидки, вынимают из волос наколки и швыряют их вслед за Профессором на пол. Туда же летят и пиджаки Правил.

Первая Эриния: Наши поздравления, господин профессор!

Остальные Эринии: Наши поздравления господин профессор!..

Правила: Поздравляем, герр профессор!..

Отец: Мои поздравления, господин профессор!

Профессор: Да, да, спасибо. Спасибо. (Не сразу, задумчиво). Хочу вам сразу кое-что сказать, господа. Хотя, конечно, далеко не все прошло так гладко, как хотелось бы, но, тем не менее, мне кажется, что пьеса определенно удалась. Во всяком случае, удалась настолько, насколько это вообще возможно для такого нелепого сюжета.

Правила и Эринии шумно радуются.

(Внимательно глядя на Вергилия, негромко, с сочувствием). Не надо расстраиваться, мсье. Возможно, в следующий раз все сложится немного удачней.

Вергилий: Будем надеяться, герр профессор. Во всяком случае, вы можете быть уверены, что в следующий раз я приложу все силы к тому, чтобы помешать вам довести дело до конца.

Профессор: Что ж! Будем надеяться, что вам это удастся, господин фантазер.

Негромко смеются, глядя друг на друга. На балконе появляется Фрау Дитрих. Она медленно подходит к перилам и заглядывает вниз. В продолжение следующего диалога, Вергилий подходит к вешалке и надевает пальто.

Фрау Дитрих: Что-нибудь случилось, герр Профессор?

Профессор: Все хорошо, мадам. Идите отдыхать.

Фрау Дитрих: Сию минуту, герр Профессор. Скажите мне только, как вам понравилась моя игра, герр Профессор?

Профессор: Не нахожу слов, мадам. Никогда не видел ничего лучше.

Фрау Дитрих (кокетливо, грозя Профессору пальцем): Мне показалось, что в прошлый раз вы были чем-то немного недовольны.

Профессор: Приношу свои извинения, если огорчил вас, мадам.

Фрау Дитрих: О, герр Профессор… Все уже давно прощено, герр Профессор, все уже давно прощено. (Кокетливо машет Профессору рукой).

Профессор: Спокойной ночи, мадам.

Фрау Дитрих скрывается в своей комнате. Короткая пауза.

Вергилий (застегнув последнюю пуговицу, ко всем): Что ж… Счастливо оставаться, господа. До скорого свидания.

Отец: До скорой встречи, господин Вергилий.

Первая Эриния: До скорой встречи, господин Вергилий.

Вторая Эриния: Счастливого пути, господин Вергилий.

Первое Правило: До свидания, господин Вергилий.

Второе Правило: Будьте здоровы, господин Вергилий.

Остальные: Будьте здоровы, господин Вергилий… Счастливого пути… Будьте здоровы…

Остановившись на пороге, Вергилий приветливо машет рукой остающимся.

Профессор: До скорой встречи, господин Вергилий.

Вергилий: До скорой встречи, господа. (Исчезает).

Короткая пауза.

Профессор (негромко): Ну, вот и все… Вот и все. (Громко, присутствующим). Пожалуйста, за работу, господа. Время к рассвету. (Уходит к себе).

Правила уносят стол, часы и кресло Рейхсканцлера, вешают на стены картины, приносят легкие столы и стулья. Одна из Эриний уходит и возвращается со стопкой свернутых скатертей и, один за другим, накрывает столы. Остальные уходят в посудомоечную. Оттуда доносится звон и шум воды. Кто-то из Правил появляется с веником и начинает мести пол, насвистывая мелодию «Лили Марлен». Долгая пауза. Свет медленно гаснет, чтобы спустя несколько мгновений вновь загореться в эпилоге.

Эпилог

Из тьмы медленно проступают декорации начала пьесы – небольшой зал кафе. Утро. Жалюзи подняты и с улицы в кафе льется яркий солнечный свет.

Столики заняты двумя или тремя ранними посетителями, среди которых, за отдельным столиком, сидит Орфей. Его шинель висит на вешалке у входа. Чемоданчик стоит на соседнем стуле.

За стойкой бара, читая газету, стоит Хозяин пансиона.

Из своей комнаты появляется Эвридика. Закрыв дверь на ключ, она медленно спускается по лестнице и подходит к стойке бара.

Эвридика: Доброе утро, мсье.

Хозяин (убирая газету): А, доброе утро, доброе утро, мадемуазель… Что прикажите?

Эвридика: Как обычно, пожалуйста.

Хозяин: Черный, без сахара и с лимоном.

Эвридика: Да, мсье. (Искоса смотрит на сидящего Орфея).

Хозяин (наливая кофе): Прекрасное утро.

Эвридика (продолжая смотреть на Орфея): Да, мсье.

Хозяин: Не то, что вчера. (Подвигая к ней чашку). Что-нибудь еще?

Эвридика: Нет, мсье. (Взяв чашку, на мгновенье задерживается, обводя зал глазами, затем идет к столику, за которым сидит Орфей. Негромко, Орфею). Вы позволите, мсье?

Орфей (рассеяно): Пожалуйста, здесь свободно.

Эвридика садится напротив Орфея.

Эвридика (с немного извиняющейся улыбкой): Не знаю, но я почему-то всегда сажусь за этот столик, даже если остальные свободны.

Орфей: Конечно, мадемуазель.

Эвридика: Просто глупая привычка. (Пьет кофе).

Орфей (наконец смотрит на Эвридику): Я понимаю.

Хозяин вновь возвращается к газете. Пауза, в продолжение которой с балкона по левой лестнице медленно спускается Фрау Дитрих.

Хозяин (заслышав шаги): А, а вот и наша фрау Дитрих… Как вам спалось, мадам?

Фрау Дитрих (опускаясь на стул, хозяину): Можете себе представить? Мне приснилось, что я девочка. Маленькая девочка в коротеньком платьице. (Смеется мелким дребезжащим смехом). Подумать только! Я сидела в какой-то песочнице и лепила из песка совсем маленькие пирожки. (Смеется).

Хозяин (наливая кофе): Но это прекрасный сон, мадам… Не каждую ночь можно вернуться в свое детство.

Фрау Дитрих: А мне почему-то вдруг стало так грустно, что я проснулась. (Эвридике). Здравствуйте, милочка.

Эвридика: Доброе утро, фрау.

В продолжение этой сцены Орфей сначала искоса, а потом прямо, не отводя глаз, смотрит на Эвридику.

Хозяин (подходя и ставя перед фрау Дитрих кофе): Ваш кофе, мадам… В конце концов, это всего только сон, мадам. Бывает, что сны приносят нам радость или заставляют плакать, но, в конце концов, они все равно остаются только снами.

Фрау Дитрих (шутливо грозя хозяину пальцем): О, я давно заметила, что вы на все склонны смотреть слишком философски.

Хозяин (отходя): Да, мадам. Но же поделаешь? Такова жизнь, мадам.

Орфей продолжает смотреть на Эвридику.

Эвридика (негромко): Если вы будете так на меня смотреть, господин солдат, то я обожгусь или разолью свой кофе.

Орфей: Простите, мадемуазель…

Эвридика: Ах, нет, смотрите, пожалуйста, на здоровье, сколько хотите, но только не так пристально, если можно. А то мне уже стало казаться, что меня разглядывают в микроскоп.

Орфей: Простите, мадемуазель… Но мне вдруг показалось, что я вас где-то уже видел. Нет, наверное, я ошибся.

Эвридика: Совершенно необязательно, господин солдат. На рынке, или на почте, или в рыбной лавке, – мало ли есть мест, где люди могут встречаться каждый день и, при этом, ни один раз?

Орфей: Нет, нет, дело совсем не в этом.

Эвридика (лукаво): Ах, ну, конечно же, не в этом, господин солдат.

Орфей: Вы действительно так думаете?

Эвридика: А вы, вероятно, думаете по-другому?

Орфей (негромко): Нет, мадемуазель.

Небольшая пауза.

(Решительно). А знаете, что? Я подумал, что если вы не против, то мы могли бы с вами куда-нибудь сходить сегодня. Хотите пойти со мной в кино?

Эвридика: Боже мой! (Смеясь). Вот так вот сразу?

Орфей: А почему бы и нет?

Эвридика: Действительно, почему бы и нет?.. Пойти в кино с совершенно незнакомым человеком, с которым не успела сказать и двух слов… (Насмешливо). О, да вы, оказывается, опасный сосед, господин солдат.

Орфей: Но я не имел в виду ничего плохого, мадемуазель.

Эвридика: Конечно, господин солдат. (Негромко). Впрочем, я так и знала, что вы скажете мне что-нибудь в этом роде, еще когда садилась за ваш столик.

Орфей: Неправда, мадемуазель. Мне это пришло в голову только что.

Эвридика: И тем не менее, господин солдат.

Орфей: Может быть, мадемуазель еще и предсказываете будущее?

Эвридика: Иногда, мсье. Будущее и кой-какие другие мелочи… Не знаю почему, но мне кажется, например, что я знаю, что находится в вашем чемоданчике. (Вытянув в сторону стоящего на соседнем стуле чемодана руку, закрыв глаза, негромко). Пара теплых носков, электрический фонарик, тетрадь с какими-то записями, похоже на дневник, пардон, пакет с грязным бельем…

Орфей: Черт возьми!.. Я, кажется, сейчас покраснею.

Эвридика: Теплый свитер, записная книжка, чистая нотная тетрадь, планшет с ручками и карандашами, несколько писем, мыло, зубная щетка, фотография какой-то блондинки… Может быть, вы скажите мне, что это за блондинка, господин солдат?

Орфей (глухо): Не знаю… (Почти сердито). Простите меня, мадемуазель, но вы, видимо, просто ведьма!

Эвридика: О, да, еще какая, господин солдат… Я забыла сказать, что между свитером и, планшетом, находится флейта.

Орфей: Неправда. Никакой флейты у меня нет.

Эвридика: Неужели?.. Хотите сказать, что я ошиблась?.. (Спохватившись). Ах, Боже мой! Ну, конечно же, это не флейта, а всего только губная гармошка. Но если подумать, то разница не так уж и велика…

Короткая пауза. Орфей смотрит на Эвридику.

Орфей (негромко): Мне кажется, что я начинаю раскаиваться в том, что затеял этот разговор.

Эвридика: Как! Вы уже хотите взять свои слова назад?.. (С насмешливым укором). Ах, господин солдат, господин солдат…

Орфей (помедлив): Но, мадемуазель, я ведь не сказал, что хочу взять их назад.

Эвридика (насмешливо глядя на Орфея): Значит, вы все-таки намерены пойти с ведьмой в кино?.. А вы, оказывается, отважный человек, господин солдат. Разве вы не знаете, что с ведьмами шутки плохи?.. О, господин солдат, они заговаривают молоко, вызывают град и даже летают, позабыв всякие приличия, на метле… Знаете, что? Лучше поиграйте мне немного на вашей флейте. Ведь вы же, наверное, недаром таскаете ее в своем чемоданчике?

Орфей: Прямо здесь?

Эвридика: Уверяю вас, никто не будет против… Ну, пожалуйста, господин флейтист.

Из посудомоечной появляется Официантка. Она принимается не спеша убирать грязную посуду, сметает крошки, ставит в стаканчики салфетки.

Щелкнув замком чемоданчика, Орфей извлекает на свет губную гармошку. На лице его написано сомнение. Короткая пауза.

(Негромко). Смелее, господин солдат.

Орфей: Это всего лишь обыкновенная губная гармошка, мадемуазель.

Эвридика: Конечно, господин солдат. Самая обыкновенная.

Орфей: Боюсь, что после этого вы уже не захотите слышать ни о каком кино. (Негромко наигрывает первые аккорды «Лили Марлен»).

Заслышав мелодию, посетители оборачиваются. Фрау Дитрих, с трудом повернувшись, с улыбкой смотрит на играющего Орфея. Оторвавшись от газеты, Хозяин тоже несколько мгновений смотрит на Орфея, затем вновь опускает голову. Орфей играет. Пауза.

Фрау Дитрих (Хозяину, негромко): Вы мне не поверите, но в детстве я тоже играла на такой вот гармонике. Она называлась «Слезы эльфа».

Хозяин (не отрываясь от газеты): Да, мадам.

Орфей играет. Оставив грязную посуду, Официантка останавливается возле одного из столов. На ее глазах ее блестят слезы. Из посудомоечной выглядывают Уборщица и Посудомойка. Остановившись на пороге, они слушают Орфея. Пауза.

Эвридика (негромко, наклонившись к Орфею): Боже мой… Вы только посмотрите. Да, они сейчас разрыдаются… О, господин солдат. Похоже, что с вами надо держать ухо востро!

Покосившись на Официантку, Орфей продолжает играть.

Пауза.

(С неожиданной страстью). Ах, если бы все это оказалось правдой!

Орфей (оторвавшись от гармошки): Что?

Эвридика: Ах, ничего, ничего. Не слушайте меня… Ну, играйте же, играйте, играйте!..

Орфей играет.

(Почти шепотом, с напряжением, сцепив перед собой руки). Вдруг, в самом деле, случится чудо? И все это окажется просто дурным сном, у которого нет никакого продолжения?.. Ах, Боже мой, какая же я дура! (Беззвучно смеется и вдруг внезапно смолкает, повернув голову на звук дверного колокольчика).

На пороге кафе появляется вчерашний Посетитель. Он одет в тот же желтый плащ, в котором он появился впервые в Прологе пьесы. Вслед за ним в кафе входит Полицейский, который остановившись у двери, рассматривает сидящих, а затем, обменявшись с Посетителем несколькими словами, уходит на улицу. Заметив Эвридику, Посетитель улыбается и машет ей издали рукой. В ответ, Эвридика едва заметно кивает ему. Мелодия обрывается.

Фрау Дитрих (бесшумно аплодируя): Браво, молодой человек, браво…

Орфей: Спасибо, фрау. (Покосившись на Посетителя, Эвридике). Кажется, пришел ваш знакомый?

Эвридика (издали, погасшим голосом): Да, мсье.

Не сводя с Эвридики глаз и не переставая улыбаться, Посетитель садится за дальний столик у двери. Короткая пауза.

Орфей (вновь покосившись на Посетителя): Он, кажется, ждет вас.

Эвридика (глядя через все кафе на Посетителя): Да, мсье.

Орфей: Значит…

Эвридика: Значит…

Орфей: Значит, вы пойдете в кино не сомной.

Эвридика: Увы, мсье.

Орфей: Тогда, может быть, у вас найдется для меня время как-нибудь в другой раз? Допустим, сегодня вечером или, на худой конец, завтра?

Эвридика (глядя, наконец, на Орфея): Конечно, мсье… Завтра, или послезавтра, или через тысячу лет, – в конце концов, все зависит только от того, как распорядится его величество случай.

Орфей: Плевать мне на случай. Я буду ждать вас здесь, завтра в это же время.

Эвридика: Хорошо, мсье.

Орфей (настойчиво): В это же время.

Эвридика: Да, мсье.

Орфей: Завтра.

Эвридика: Конечно, мсье.

Приподнявшись и продолжая улыбаться, Посетитель постукивает себя по запястью левой руки, как будто говоря: «Время, время, мадемуазель!»

(Негромко, в пустоту): Да, да, иду… (Поднимаясь, Орфею). Пожалуйста, сыграйте напоследок для ведьмы, господин солдат. (Взяв со стула пальто и перекинув его через руку). Ну, играйте же, играйте. (Не спеша направляется к выходу).

Орфей (вслед уходящей Эвридике): Завтра, в это же время. (Провожая Эвридику взглядом, вновь негромко наигрывает первые аккорды «Лили Марлен»).

Пройдя мимо поднявшегося из-за столика Посетителя, Эвридика на мгновенье задерживается на пороге и, обернувшись, смотрит на Орфея. Оборвав мелодию, Орфей машет на прощание рукой. Махнув ему в ответ, Эвридика исчезает за дверью. Вслед за ней уходит Посетитель. Какое-то время Орфей сидит, глядя на закрывшуюся за Эвридикой дверь.

Официантка (негромко): Если можно, сыграйте, пожалуйста, еще, господин солдат.

Орфей негромко наигрывает «Лили Марлен». Остановившись возле стола, Официантка слушает, незаметно вытирая слезы. Долгая пауза.

Хозяин (официантке): Когда закончите, сходите на улицу и повесьте объявление, что у нас сдается комната.

Официантка: Хорошо, мсье. (Не трогаясь с места, вытирает слезы).

Орфей продолжает играть.

Занавес

«

Лили Марлен

»

Стихи Ганса Лейпа (1915)

Музыка Норберта Шульца (1938)

Вольный перевод И. Бродского.

Возле казармы, в свете фонаря

Кружатся попарно листья сентября,

Ах, как давно у этих стен

Я сам стоял,

Стоял и ждал

Тебя, Лили Марлен,

Тебя, Лили Марлен.

Если в окопах от страха не умру,

Если мне снайпер не сделает дыру,

Если я сам не сдамся в плен,

То будем вновь

Крутить любовь

С тобой, Лили Марлен,

С тобой, Лили Марлен.

Лупят ураганным, Боже помоги,

Я отдам Иванам шлем и сапоги,

Лишь бы разрешили мне взамен

Под фонарем

Стоять вдвоем

С тобой, Лили Марлен,

С тобой, Лили Марлен.

Есть ли что банальней смерти на войне

И сентиментальней встречи при луне,

Есть ли что круглей твоих колен,

Колен твоих,

Ich liebe dich,

Моя Лили Марлен,

Моя Лили Марлен.

Кончатся снаряды, кончится война,

Возле ограды, в сумерках одна,

Будешь ты стоять у этих стен,

Во мгле стоять,

Стоять и ждать

Меня, Лили Марлен,

Меня, Лили Марлен.

Кузнечик или Осень Дон Гуана

Сентиментальная комедия в трех действиях

Действующие лица:

Дон Гуан

Лепорелло

Сганарелль

Фергиналь

Тень

Клеопатра

Зять

Бургомистр

Секретарь

Каталина, она же – Доктор Пурсоньяк

Доктор Любек

Франциска

Вор

Незнакомец

Пищик

Капитан

Сторож

Скрипач

Брат Филипп

Действие первое

Кабинет Дон Гуана.

Высокие книжные шкафы, два кресла возле письменного стола, кожаный диван и коллекция холодного оружия на одной из стен. Возле правой и левой кулис – две двери, ведущие во внутренние покои. Рядом с диваном – небольшой закрытый секретер. У стены, в просвете между двух высоких окон – заваленный бумагами стол. Над ним – небрежно повешенный женский портрет. Еще несколько портретов разных размеров, в рамах и без, стоят у стен, возле книжных шкафов, рядом со столом. За кисейными занавесками угадывается городской пейзаж. Судя по открывающемуся из окна виду, кабинет расположен не ниже второго этажа.

Вторая половина дня. Лучи осеннего солнца бьют в окна, положив на пол и стены кабинета розовые тени.

Дон Гуан в домашней одежде, сидит за столом. Он что-то пишет, время от времени обмакивая перо в чернильницу и не обращая внимания на Лепорелло, который вытирает пыль с развешенного на стене оружия.

Лепорелло только что протер тряпкой одну из шпаг и теперь, вместо того чтобы вернуть ее на место, вынул клинок из ножен и встал в боевую позицию. Театрально фехтуя, он то приближается к столу, за которым сидит Дон Гуан, то вновь отступает, отбиваясь от воображаемого противника. Затем, делая зверское лицо, меняет направление и, крестя воздух шпагой, наступает на книжный шкаф. Все это он делает совершенно бесшумно и не без некоторого изящества.

Появляется Сганарелль. В его руках – целая кипа больших и маленьких портретов. С опаской косясь на Лепорелло, он подходит к столу.

Сганарелль: Куда прикажите?

Дон Гуан (не поднимая головы): Куда хочешь.

Недолго думая, Сганарелль сваливает портреты прямо возле стола, затем, наклонившись, смахивает с них рукой пыль. В этот момент, незаметно подкравшись сзади, Лепорелло слегка колет его острием шпаги и тут же отскакивает в сторону.

Сганарелль: Ой! (Оглядывается).

Дон Гуан (не поднимая головы): Что еще?

Сганарелль: Он меня уколол.

Лепорелло: Неправда. Я думал, это крыса.

Сганарелль: Сам ты крыса.

Дон Гуан (погруженный в свои мысли, задумчиво): Пошли вон. Оба.

Пятясь задом, Сганарелль отступает. Лепорелло, фехтуя, преследует его до самой двери. Показав ему напоследок язык, Сганарелль исчезает. Лепорелло продолжает фехтовать.

Лепорелло (наконец останавливаясь): Какой великолепный инструмент! Изящный, легкий! Так бы и всадил в кого. (Любуясь). Это ведь та, что вы привезли из Парижа?

Дон Гуан (рассеянно): Я бы настоятельно попросил тебя не называть боевое оружие инструментом. Инструмент – это то, чем коновал отворяет кровь. По-моему, он называется «ланцет» или что-то в этом роде.

Лепорелло (любуясь): Ну, эта-то вещица на ланцет не похожа.

Дон Гуан: Вот поэтому отнесись к ней с уважением.

Лепорелло (вешая шпагу на место): Можете не сомневаться. С самым глубоким уважением и с величайшим почтением. Ведь это она, голубушка, проткнула внутренности Командора. Я-то ее хорошо помню. Странный человек был этот командор. Не вышел ни лицом, ни ростом, зато уж шпагой махал, не приведи Господь! Не хуже ветряной мельницы, ей-Богу. (Смеется). Да только что толку, раз вы его все равно нанизали на шпагу, точно барашка на вертел!

Дон Гуан: Попридержи язык, болван. (Подняв голову). Тебе лучше других известно, что этого никогда бы не случилось, если бы он сам не добивался смерти с таким упорством. (Вновь возвращаясь к бумагам). Судьбе было угодно, чтобы я дал ему то, что он хотел, вот и все.

Лепорелло (глубокомысленно): А вот с этим, хозяин, я, как раз, согласиться и не могу. Так то, оно, может, и так, да только никто на свете не станет бегать за собственной смертью, если, конечно, он уже не окончательно спятил… (Усаживаясь в кресло). Не спорю, есть, конечно, и такие, которые всю жизнь выбиваются из сил, только бы все думали, что им уже ничего не мило, кроме савана и могилы. Скажем, те же поэты, которые только и умеют, что распевать на все лады одну и ту же песню: «любовь прошла, ах, смерть пришла!». Но вы их спросите, сударь, отчего они тогда не умирают? Ага! (Развалившись в кресле). А я вам скажу. Оттого, что все это только пустые слова. Всякий вам скажет, что человек с понятиями не станет искать смерти, даже если он узнает, что его жена – законченная шлюха, как это случилось с покойным Командором, упокой Господь его непутевую душу. И не уговаривайте меня!..

Дон Гуан (подняв голову, грозно): Лепорелло!

Лепорелло (поспешно вскочив): Что прикажете?

Дон Гуан: Сколько тебя надо предупреждать, чтобы ты следил за своим длинным языком? Или ты хочешь, чтобы я его тебе укоротил?

Лепорелло: Виноват.

Дон Гуан: Иди сюда. (Поднимаясь из-за стола).

Лепорелло медлит.

Иди, иди…

Лепорелло: Зачем?

Дон Гуан: Сейчас узнаешь… (Выходя из-за стола). Садись. (Усаживает Лепорелло на свое место). Теперь бери перо… Да, бери же, говорю тебе!

Лепорелло (оскорблен): Зачем это? Я не писатель, сударь.

Дон Гуан: И, слава Богу. Человечество, стало быть, пока еще может спать спокойно… Бери и пиши. А то у меня уже рука отваливается.

Лепорелло: Вы делаете большую ошибку, хозяин. Знаете, какой у меня почерк? Потом не пеняйте.

Дон Гуан (мягко): Не испытывай мое терпение, болван. ( Задумчиво пройдясь по кабинету). Пиши, да поаккуратнее, пожалуйста. (Начинает диктовать).

Лепорелло, страдальчески морщась, записывает.

«И вот…». Пиши: «И вот…»

Лепорелло (с отвращением): Да, написал, написал…

Дон Гуан: «И вот, повинуясь более голосу страсти, нежели рассудку, что свойственно скорее, юности, чем зрелости…»

Лепорелло: «…зрелости…»

Дон Гуан: «…я передал ей записку…»

Лепорелло: «…записку…»

Дон Гуан: «…в которой умолял прийти в мой номер, нисколько, впрочем, не надеясь на успешный исход своего предприятия». Точка.

Лепорелло: Нельзя ли чуть помедленнее, сударь?

Дон Гуан: Нельзя. Я обещал закончить к концу месяца, а он уже не за горами. Пиши. (Диктует). «Трудно передать мое изумление, когда вечером того же дня, она легко постучала в мою дверь». (Сам с собой, прохаживаясь по кабинету, сквозь зубы). Боже мой, откуда только берутся эти нелепые слова?.. Так, словно я начитался сентиментальных романов или целый день провел в обществе старых дев… (Лепорелло). Ты должен ее помнить. Это было в «Королевской гостинице», в год, когда появилась косматая комета, во время карнавала.

Лепорелло (подозрительно): Постойте-ка… Рыжая?

Дон Гуан: Я бы не сказал. Скорее шатенка.

Лепорелло: Говорю вам, рыжая, как наш покойный кобель!.. Как же не помнить! Она чуть не сломала мне руку и разбила лоб. Да, в придачу, порвала новый камзол. (Ворчливо). И как только у вас рука поднимается такое сочинять! (Передразнивая). «Легко постучала в мою дверь…» Да, если хотите знать, она постучала в вашу проклятую дверь моей собственной головой! (Обиженно смолкает).

Дон Гуан: Кажется, я что-то припоминаю… (Наливает в бокал вино и пьет).

Короткая пауза.

Что, больно было?

Лепорелло обиженно отворачивается.

Понимаю. Обидно.

Лепорелло: И ведь совершенно ни за что!

Дон Гуан (задумчиво): Припоминаю, что у меня в тот вечер тоже не все сложилось гладко… (Поспешно). Правда, это было так давно, что иногда мне кажется, что все это мне только приснилось. (Осторожно). Надеюсь, друг мой, ты больше ничего не помнишь?

Лепорелло (не без удовольствия): Пусть ваша милость не изволит беспокоиться. Прекрасно все помню.

Дон Гуан (настороженно): Позволь… Что же ты можешь помнить, когда тебя там не было?

Лепорелло: Ежели ваша милость хочет сказать, что меня там не было, так сказать, непосредственно, то тут я, конечно, согласен. (Загадочно). Непосредственно-то меня, может, и не было. А вот опосредствованно даже очень и очень было.

Дон Гуан: Как ты иногда странно выражаешься, Лепорелло… Ну, что это значит – «опосредствованно»?

Лепорелло: Это значит, что я присутствовал там незримо… А выражаюсь я, уж извините, так, как выражаются в хороших книгах.

Дон Гуан (сердито): Оставь книги в покое… Отвечай, черт возьми, как это получилось, что ты присутствовал там незримо?

Лепорелло: Да так, ваша милость, что я находился по соседству с вашей милостью, буквально в двух шагах, но только на балконе. Или, как поется в песне – «в тени акации душистой». (Хихикает).

Дон Гуан (догадываясь): Так ты подглядывал!.. Ах, мерзавец!.. Как же ты осмелился, скотина такая?

Лепорелло виновато разводит руками.

Ей-Богу, следовало бы надрать тебе уши, негодяй. (Не спеша идет по кабинету с бокалом в руке).

Короткая пауза.

(Вернувшись к столу). Ах, мошенник, мошенник… Ничего не забыл?

Лепорелло: Когда твоей головой стучат в дверь, сударь, такое забудется не скоро.

Дон Гуан: Ей-Богу, такую память следует, скорее, называть злопамятной… А ну-ка, напомни мне тогда, если помнишь, что она сказала, когда переступила порог моего номера?.. Ну-ка, ну-ка…

Лепорелло: Да, ради Бога, хозяин… (Вспоминает). Она сказала: «Вот и я, дорогой»… Нет, погодите. Она сказала не так… Что же она сказала?.. Ага! Она сказала… (Жеманясь, тонким голосом). «Я пришла, дорогой». (Своим голосом, твердо). Вот что она сказала, ваша милость. (Чужим голосом). «Я пришла, дорогой». (Своим голосом). Да еще покачала бедрами, если вы забыли. Вот так. (Встав из-за стола, показывает).

Дон Гуан (с интересом): Так, так, так… Ну, а я?

Лепорелло: Неужели же ваша милость не помнит? Прошло-то всего каких-то тридцать лет. Да, как обычно. (Бубнит, выходя из-за стола). «Какое неизмеримое блаженство видеть вас среди этих унылых стен. Вы похожи на цветок, вдруг распустившийся среди колючих терний»… (Своим голосом, мрачно). Между нами говоря, хорош цветочек, ничего не скажешь…

Дон Гуан (не без удивления): Это я сказал?

Лепорелло: Так там, кроме вашей милости и этой рыжей, никого больше и не было, сударь. (Откашлявшись, тонким голосом). «Надеюсь, вы по достоинству оцените мой поступок, потому что я собираюсь отдать вам самое дорогое, что есть у девушки?» (Своим голосом). Догадываетесь, чего она вам собирается отдать?

Дон Гуан: Более или менее.

Лепорелло (тонким голосом): «Когда девушка отдает это, сударь, она вправе рассчитывать получить взамен кое-что другое». (Делает вид, что смущен).

Дон Гуан: Другое?

Лепорелло (входя в роль): До чего же вы непонятливы!.. (Капризно). Ну, другое, другое…

Дон Гуан: Денег, может быть? (Спохватившись). Простите, сударыня. (Раздраженно). Не знаю.

Лепорелло (млея, тонким голосом): Просыпаться каждое утро в одной постели. Гулять, взявшись за руки. Читать одни и те же книги. Встречать гостей. (Выходя из-за стола). И так – изо дня в день, из года в год. Идти по жизни, связав себя священными узами Гименея. (Мечтательно закрыв глаза, тянется к Дон Гуану). Идти, идти, идти…

Дон Гуан (отходя в сторону, холодно): Побойтесь Бога, сударыня. Если бы я женился на всех потаскушках, которые стучались в мою дверь, то в городе не осталось бы ни клочка бумаги. Вся бы она ушла на брачные объявления.

Лепорелло (своим голосом): Э, нет, ваша милость. Этого вы не говорили.

Дон Гуан: А что же я, по-твоему, говорил?

Лепорелло: Вы узнаете об этом, если положитесь на мою память… Вы сказали: «Не прежде, чем вы предоставите мне веские доказательства вашей любви»… (Значительно). Веские, сударь.

Дон Гуан: Какая у тебя неприятная память!.. (С отвращением). Веские… Да нет, должно быть, я просто пошутил. Это была шутка и ничего больше.

Лепорелло: Вот-вот, ваша милость. Именно так я и подумал. Жаль только, что у этой рыжей не хватило чувства юмора, чтобы оценить вашу шутку по достоинству. (Понизив голос). Может быть, ваша милость запамятовали, но вместо этого бедняжка, не откладывая, поторопилась немедленно предоставить вам все мыслимые доказательства своей любви.

Дон Гуан: И ты, конечно, все видел, негодяй!

Лепорелло: Опосредствованно, сударь, опосредствованно.

Дон Гуан: Чтобы ты провалился вместе с твоим опосредствованием и как можно глубже!.. (Повернувшись спиной к Лепорелло, не спеша идет по сцене).

Короткая пауза.

(Не оборачиваясь). И, пожалуйста, не надо на меня смотреть так, словно я покусился на Бог весть какую драгоценность. (Возвращаясь, ядовито). Если уж на то пошло, то я не получил ровным счетом ничего из того, что грозилась отдать мне эта не в меру бойкая девица.

Лепорелло не без ехидства смотрит на Дон Гуана.

(Сердито). Я говорю об обещанном, скотина!.. О том бесценном, чем дорожит каждая уважающая себя девушка.

Лепорелло (сообразив, тонким голосом): Ах, об этом!.. (Игриво). Ну, какое это может иметь теперь значение!

Дон Гуан (сухо): Огромное, сударыня.… Если одна из договаривающихся сторон не соблюдает условий договора, то, другая вправе немедленно отказаться от всех своих обязательств. (С поклоном). Посему примите мои самые искренние сожаления.

Лепорелло потрясен. Короткая пауза.

Ну, что тебе еще?

Лепорелло (тонким голосом, потрясенно): Дон отказывается жениться?

Дон Гуан: Во всяком случае, не в ближайшие тридцать лет.

Лепорелло (подавлен, тонким голосом): Негодяй…

Дон Гуан: Это ты мне?

Лепорелло: Отвратительное чудовище! (Театрально). Я убью его! Убью! Убью! (Схватив тряпку, которой он вытирал оружие, наступает на Дон Гуана).

Дон Гуан (отступая): Что за черт!.. (Уворачиваясь от тряпки). Эй, сударыня!.. Сударыня… У меня нет привычки драться с женщинами!

Лепорелло (продолжая размахивать тряпкой): Обмануть невинную девицу! Заманить ее в свои сети! (Кричит). Коварный соблазнитель!

Дон Гуан: Какую еще, к черту, девицу! (Отступает от наседающего Лепорелло). Да, отвяжись же, потаскуха!..

Лепорелло: И он еще смеет называть меня потаскухой! (Совершенно забывшись, яростно размахивая тряпкой, пытается хлестнуть Дон Гуана). Получи-ка! Получи-ка! Получи-ка!

Дон Гуан (отступая от Лепорелло за стол): Довольно!.. Да, остынь же, черт побери!.. Я все вспомнил.

Лепорелло (разгоряченно): Что? Как она вцепилась вам в волосы?

Дон Гуан: Говорю же тебе – все!

Лепорелло: Тогда скажите мне, что она сделала с вашим париком?

Дон Гуан (поправляя одежду): Не твое дело… Швырнула его в окно.

Лепорелло: О! Так, значит, память к вам вернулась?

Дон Гуан: (не сразу, глухо): К несчастью, друг мой, она меня никогда не покидала. (Садясь в кресло за стол). Боже мой, какая же это была дрянная и склочная бабенка! (Помолчав, негромко). Впрочем, видит Бог, ничуть не хуже остальных…

Лепорелло: Ну, уж тут, сударь, вы виноваты сами. Зачем было ей писать? Ухаживать? Дарить цветы?.. Ей-Богу, на эти деньги вы могли каждый день обедать в «Элизиуме».

Дон Гуан: Ты спрашиваешь «зачем»?.. Зачем… Да, затем, что я был молод, черт возьми, а в молодости все выглядит немного по-другому… К тому же пока женщина не открыла рот, тебе и в голову не может прийти ничего предосудительного. (Помолчав, мягко, словно сам с собой). Эти создания всегда казались мне поначалу такими таинственными, такими непостижимо глубокими, что невольно хотелось погрузиться в эту глубину, словно в утраченный Рай. (Задумчиво). Не знаю, поймешь ли ты, но слишком часто они напоминали мне загадочные страницы Платона или Картезия. Ты вчитываешься в них, надеясь, что они приведут тебя к Истине. Какая-нибудь одна черточка, один намек, и вот ты уже околдован и ждешь чуда, не замечая ничего другого. (Мрачно). Зато уж потом…

Лепорелло (медленно крадется к двери, надеясь улизнуть): Да уж, зато потом…

Дон Гуан (заметив маневр Лепорелло): Стой! Ты куда? (Поднимаясь и выходя из-за стола, молча указывает Лепорелло на свое кресло).

Лепорелло (со вздохом усаживаясь за стол): Но только, заклинаю вашу милость всеми святыми, пожалуйста, не про рыжую!..

Дон Гуан: Ладно. (Задумчиво идет по кабинету)

Короткая пауза.

Помнишь Мануэлу?

Лепорелло вспоминает.

Такая высокая, стройная. Глаза как у газели.

Лепорелло: Они у вас все с глазами, как у газели… Не помню.

Дон Гуан: Она еще пыталась обучать тебя хорошим манерам. Правда, без особого успеха.

Лепорелло (без энтузиазма): Ах, эта… Которую вы называли Ходячим Катехизисом?.. Как же не помнить. Она еще хотела, чтобы я выучил наизусть «Нравоучения на каждый день недели», чтобы произносить их перед едой. (С отвращением). Между прочим, триста страниц убористого текста! (Понизив голос). Сказать по правде, когда она попала под лошадь, я, грешным делом, был просто вне себя от счастья.

Дон Гуан (не без грусти): Бедное, бесчувственное создание. Когда мне удавалось уложить ее в постель, мне казалось, что я занимаюсь любовью с логарифмической линейкой. (Решительно). Оставим ее.

Лепорелло (не менее решительно): Оставим! (Поднимается из-за стола).

Дон Гуан (грозно): Куда?

Лепорелло разочарованно садиться. Дон Гуан задумчиво идет по сцене, вспоминая. Короткая пауза.

А что ты скажешь про Инессу, дочь городского архитектора? У нее на левом плече была дивная родинка. (Тихо). Черт бы ее забрал вместе с ней.

Лепорелло (твердо): Про родинку мне ровным счетом ничего не известно. А вот о том, что ваша Инесса была настоящая ведьма, об этом знает весь город… Помните засуху, которая случилась прямо после большого наводнения? Это ее работа.

Дон Гуан: Я говорю о другой Инессе, болван. Той, которая жила в самом конце Нового Квартала и чей отец был городским архитектором. (Сердито). Да, что же ты ничего не помнишь!

Лепорелло: Прекрасно все помню, сеньор. Эта тоже была ведьмой, да только на другой манер… Должно быть, вы опять запамятовали.

Дон Гуан (подозрительно): Что именно я запамятовал, негодяй? (Теряя терпение). Да говори же, наконец!

Лепорелло (поднимаясь из-за стола, чужим голосом, надменно): А о чем прикажите говорить с таким неучем, как вы, сударь? О картах? Или, может быть, о скачках? (Театрально смеется).

Дон Гуан: Что такое?

Лепорелло (чужим голосом): Удивительно, что вы до сих пор еще не ходите на четвереньках!.. (Язвительно). Ах, только не надо делать вид, что мы обиделись! Вам бы только махать своей шпажонкой, да затевать по кабакам драки, вот и все, на что вы способны!.. (Заламывая руки). Боже, как же я несчастна!.. Как я несчастна!..

Что-то вспомнив, Дон Гуан беззвучно смеется.

(Холодно). Это не смешно, господин Гуан. (Схватив со стола первую подвернувшуюся ему под руку бумагу). Что это?.. Ну, конечно! Вы даже не удосужились прочесть эти прелестные стихи, которые я принесла вам в прошлый раз! (Изумленно). Да вы их даже не подумали открыть! Эти прекрасные, волшебные стихи, которые никого не могут оставить равнодушным, кроме, разумеется, вас, господин Гуан!

Дон Гуан (холодно): Я не большой любитель современной поэзии, сударыня.

Лепорелло (тем же голосом, с сарказмом): О, да!.. Вы не любите поэзию, презираете живопись и ненавидите архитектуру. И все это потому, что вы просто животное. Животные тоже ничего не понимают в живописи и презирают поэзию! (С ужасом). А как вы вели себя вчера в театре! Боже мой!.. Вы ерзали, зевали и, наконец, захрапели, тогда когда все вокруг едва сдерживали слезы! Я чуть не сгорела от стыда!

Дон Гуан: Мне показалось, что это была довольно скучная пьеса, сударыня.

Лепорелло (закатив глаза): Мне дурно!.. Дайте же мне кто-нибудь воды! (Быстро пьет из бокала Дон Гуана). Стыдитесь, сударь! Это был Расин!.. Расин! (Быстро допивает вино).

Дон Гуан: Оставь в покое мое вино!

Лепорелло (по-прежнему чужим голосом): Но ничего! Ничего… Если небу угодно, чтобы я несла этот крест, то я его понесу. Уж будьте спокойны, господин Гуан. Я буду нести его, покуда Создатель не услышит мои молитвы и не просветит ваше каменное сердце… (Ледяным голосом). И не забудьте, господин невежа, что завтра мы идем с вами в оперу…

Дон Гуан (вполголоса): Черта с два!

Лепорелло (показывает на сердце): Посмейте мне только сказать потом, что вы не почувствовали вот здесь, здесь это божественное, пьянящее жжение, этакое, знаете ли щекотание, от которого у всех нормальных людей кружится голова и из глаз текут слезы! (Всхлипывает.)

Дон Гуан (внезапно взорвавшись): Дура! Дура! Дура!

Лепорелло в испуге приседает за столом. Пауза. Дон Гуан медленно идет по сцене и, наконец, садится в одно из кресел возле стола. Короткая пауза.

(Спокойно и немного удивленно). А ведь мне казалось, что я почти любил ее… (Сам с собой, очень тихо). Как это нелепо звучит – «почти любил»… (Решительно). К черту! (Лепорелло). Мне что-то плохо вспоминается сегодня. Как будто я проглотил кусок скисшего сыра или выпил стакан забродившего вина. (Смолкает).

Короткая пауза.

Лепорелло (выходя из-за стола, осторожно): Так я пойду?

Дон Гуан (негромко, занятый своими мыслями): Послушай-ка, да неужели все это было на самом деле?.. (Посмеиваясь). Нет, ей-Богу, у меня такое ощущение, словно всю жизнь мне встречались одни только твердолобые дуры, кривляки, шлюхи, нимфоманки, инфантильные куклы и сентиментальные идиотки. (Задумчиво). Черт возьми, Лепорелло… Или таково свойство всех наших воспоминаний? Видеть минувшее в истинном свете, так, как оно было на самом деле? Узнавать правду через много лет, тогда, когда она тебе уже не нужна? Так, словно твоя память оказывается теперь куда зорче, чем были когда-то твои собственные глаза? (Громко, Лепорелло). А хочешь, я тебе скажу, что из этого следует, дружок?.. (Посмеиваясь). Да нет же, сущая ерунда. Почти ничего… (Поднимаясь с кресла, неожиданно мрачно). Из этого следует, только то, что наше настоящее – это всего лишь сон. Сон! К тому же, довольно пустой, как это не грустно…

В то время как Дон Гуан говорит, свет неожиданно тускнеет и из открытой левой двери бесшумно появляется женская фигура, одетая в строгое темное платье. Лицо ее закрывает маска. Она медленно идет мимо сидящего Дон Гуана и Лепорелло, которые ее не видят. Дойдя до правой двери, она останавливается, чуть повернув голову, словно прислушиваясь к разговору.

Лепорелло: Вы говорите опасные вещи, хозяин!

Дон Гуан (перебивая): Погоди… (Прислушиваясь). Ты слышал?

Лепорелло: Что?

Дон Гуан (озираясь): Кто-то окликнул меня по имени.

Лепорелло: Это ветер.

Дон Гуан: Но сегодня нет никакого ветра.

Лепорелло: Ну, тогда это ворона.

Дон Гуан: Говорю же тебе, что это был человеческий голос!

Лепорелло: Ну, значит проехал извозчик.

Так же бесшумно, как она появилась, женщина в маске исчезает за дверью.

Дон Гуан (сердито): Как же ты хорошо умеешь все объяснить. Не хуже наших газет. (Озирается).

Лепорелло: Зато уж как вы, сударь, умеете все хорошо запутать! (Осторожно крадется к двери).

Дон Гуан (со вздохом): Все прекрасно запуталось и без моей помощи… (Заметив маневр Лепорелло). Постой. Ты куда?

В дверях, почти столкнувшись с Лепорелло, появляется Сганарелль.

Сганарелль (едва сдерживая смех): Ваша милость!.. Господин Фергиналь! (Не удержавшись, прыскает в кулак).

Воспользовавшись его появлением, Лепорелло быстро исчезает.

Дон Гуан: По-твоему, это причина для смеха?.. Проси.

В то же мгновение в дверном проеме возникает грузная фигура Гектора Фергиналя, издателя и друга Дон Гуана. На его голове – чудовищных размеров шляпа, украшенная ядовито-лимонным бантом. Она, впрочем, никак не вяжется с его скромным костюмом.

Фергиналь (остановившись в дверях, Сганареллю): Ну? Что встал, невежа? Проси.

Сганарелль (не понимая): Чего изволите?

Фергиналь: Хозяин сказал тебе – «проси»! Вот и проси, болван! Да, поживее!

Сганарелль (в недоумении глядя сначала на Фергиналя, затем на Дон Гуана, вяло) Э.. прошу…

Фергиналь: До чего же уныло ты просишь!.. А ну, постой-ка! Я тебя научу, как надо просить! (Грозно). Проси так, чтобы все вокруг слышали, что ты просишь от всего сердца!

Сганарелль в замешательстве.

Дон Гуан: Оставьте его, Гектор. Боюсь, он еще не совсем пришел в себя после вашего последнего визита. (Сганареллю). Иди, Сганарелль.

Сганарелль охотно исчезает.

Фергиналь (повернувшись к Дон Гуану и открывая ему свои объятия): Любезный друг! (Подходит ближе, но, внезапно, останавливается). Но какое у вас сегодня кислое выражение лица, любезный друг!.. Сдается мне, вы опять объелись за обедом вашим любимым швейцарским сыром. А ведь я вас предупреждал…

Дон Гуан: Зато вы, любезный друг, как всегда, не к месту наблюдательны и неделикатны.

Фергиналь (театрально): О, ужас! Что я слышу!.. И вы смеете говорить это человеку, чьи манеры служат эталоном для всего нашего города? Так вот как тут у вас встречают гостей!..

Дон Гуан: Ну, будет вам, любезный друг.

Фергиналь: Нет, нет. Сдается мне, любезный друг, что вы слегка забылись. Ваше грубое замечание пребольно ранило меня в самое сердце. Э, да я прямо-таки чувствую, как вы мечтаете унизить мое человеческое достоинство, втоптать его безо всякого сожаления в грязь! Не знаю, кто бы стерпел это, но уж, во всяком случае, не я любезный друг!.. (Обнажая шпагу). Придется мне оставить вас без сладкого.

Дон Гуан: Ради Бога, Фергиналь! Вы мне перебьете все стекла!..

Фергиналь: Невелика беда. Что такое разбитые стекла, по сравнению с разбитым сердцем, любезный друг?.. Защищайтесь или я понаделаю в вас столько дырок, сколько вы не видели даже в вашем любимом сыре!

Дон Гуан: Нет, ей-Богу, вы заставите скакать даже мертвого, Фергиналь. (Кричит). Лепорелло!..

Фергиналь, помахивая шпагой, становится в позицию. В дверях появляется Лепорелло.

(Лепорелло). Брось-ка мне шпагу.

Лепорелло бросает Дон Гуану шпагу.

Сейчас ты увидишь, как этот, с позволения сказать, любезный друг, будет молить меня о пощаде. (Фергиналю). Помолитесь-ка перед смертью, любезный друг, черт бы вас побрал.

Фергиналь: Того же, любезный друг, от всей души рекомендую вам… Ага! (Делает выпад).

Обмениваясь ударами, Дон Гуан и Фергиналь театрально сражаются. На шум вбегает Сганарелль и останавливается, выглядывая из-за плеча Лепорелло.

(Падая вдруг на колени и делая вид, что он ранен). Что это? А? (Жалобно, почти нараспев) Должно быть, я умираю. Любезный друг пронзил мне сердце. Не иначе, ему помог швейцарский сыр… О, горе, горе! (Сганареллю, деловито). Быстро принеси мне вина, болван. Перед смертью я хочу вволю залить свою печаль.

Сганарелль (ворчливо): Вы неплохо залили ее в прошлый раз, сударь.

Фергиналь: Молчать! (Дон Гуану). Вы слышали, любезный друг? (Сганареллю, поднимаясь с колен, грозно). Ты догадываешься, что я сейчас с тобой сделаю, негодяй? (Наступает на Сганарелля с поднятой шпагой).

Сганарелль с воплем убегает прочь. Вместе с ним исчезает Лепорелло.

(Вслед Сганареллю). Вина! Да поживее! (Убирая шпагу, Дон Гуану). Вы совершенно распустили ваших слуг, любезный друг. Их следовало бы почаще сечь, не то в один прекрасный день они усядутся вам прямо вот сюда…(Хочет постучать себя по шее, но сделать это ему мешает шляпа; оставив эту попытку). История кишит подобными примерами.

Дон Гуан (вешая шпагу на стену): Прежде, чем вы начнете их перечислять, окажите мне одну небольшую услугу.

Фергиналь: Тысячу, тысячу услуг, мой дорогой! Только намекните!

Дон Гуан: Во-первых, присядьте. (Указав Фергиналю на кресло, садиться напротив). А во-вторых, Бога ради, снимите вашу чудовищную шляпу. Она мне действует на нервы. Мне кажется рядом с ней, что я нахожусь в обществе шляпных дел мастера, рекламирующего свой товар.

Фергиналь (садясь в кресло): В вас говорит неосведомленность, любезный друг. Когда бы вы знали истинное назначение этой, как вы выражаетесь, чудовищной шляпы, вы бы стали питать к ней самые добрые чувства.

Дон Гуан: Уверен, любезный друг, что я не изменю своего мнения, даже если окажется, что вы состоите с ней в самом ближайшем родстве. Она – ужасна.

Фергиналь: Вот как? Ну, тогда послушайте, что я вам скажу. Внимательно следите за моей мыслью, любезный друг, и вам все станет ясно… Разумеется, вы и без меня знаете, что все люди, мягко говоря, или идиоты или умело притворяются, что Бог не обидел их умом?

Дон Гуан уклончиво пожимает плечами.

Слава Богу, это уже ни для кого не секрет… Гораздо хуже, что эти идиоты имеют свои идиотские представления обо всем на свете. Представьте себе, они почему-то уверены, что доктор без халата – уже не доктор, а пустое место. Солдат без мундира уже никого не может защитить. А Бог слышит священника только тогда, когда тот надевает сутану… Нет ничего удивительного в том, что они хотят, чтобы издатель тоже одевался, как издатель. Они думают, что в противном случае никогда нельзя быть уверенным в том, что он предлагает им качественный товар, а не какое-нибудь залежавшееся барахло…

Дон Гуан (догадываясь): И эта шляпа?..

Фергиналь: Ничуть не хуже, чем парик судьи свидетельствует, к какому славному цеху принадлежит ее хозяин!.. Надеюсь, теперь-то вы отнесетесь к ней с должным уважением?

Дон Гуан: Даже не сомневайтесь. (Кричит). Лепорелло! (Нетерпеливо). Лепорелло!

Появляется Лепорелло.

Забери у господина издателя его шляпу и отнеси ее вниз. Да поживее. А то мне уже мерещиться, что мы здесь беседуем втроем.

Фергиналь (неохотно отдавая шляпу Лепорелло): Да не забудь ее почистить, разбойник!

Лепорелло (с сочувствием): И как только у вас шея не устает, господин издатель. Ведь тут одних лент не меньше, чем на два фунта!

Фергиналь (вскочив в ярости): Пошел вон!

Лепорелло убегает, унося с собой шляпу.

(Вслед Лепорелло). Дурак! (Возвращаясь в кресло, обиженно). Я шел к вам с самыми добрыми известиями, любезный дон, а вы позволяете своим слугам отпускать в мой адрес весьма сомнительные замечания.

В дверях показывается Сганарелль, который держит в руках поднос с бутылкой вина и бокалами.

Дон Гуан: Полно вам, Фергиналь. Рассказывайте поскорее ваши новости, а я стану слушать их и делать вид, что они пришлись мне по душе.

Фергиналь обижено молчит. С опаской косясь на него, Сганарелль ставит поднос на стол и, быстро разлив по бокалам вино, немедленно исчезает. Короткая пауза.

(Поднимая бокал). Ей-Богу, господин издатель, даю честное слово, что буду охать, ахать и делать удивленное лицо всякий раз, когда вы откроете рот.

Фергиналь (меняя гнев на милость): Надо сказать, что на этот раз вам не придется даже притворяться. (Взяв со стола бокал и чуть помедлив, торжественно). Кричите «ура», господин Гуан, потому что позавчера я, наконец, объявил, что в самое ближайшее время намерен выпустить в свет ваши воспоминания. На самой лучшей бумаге, какая только найдется в этом паршивом городе. (Пьет).

Короткая пауза. Дон Гуан, отставив бокал, молча смотрит на Фергиналя.

(Поставив бокал на стол). В чем дело? Отчего дорогой и неблагодарный друг не кричит «ура» и не бросается мне на шею?.. Сказать по правде, уже сегодня весь город на все лады склоняет ваше имя. За одну ночь вы стали знамениты не меньше самого господина бургомистра. А что будет завтра? А? Даже трудно себе представить. (Смеется, потирая руки). Хотите знать, сколько заказов я получил только за один вчерашний день?.. А я вам скажу. Столько, сколько не получал и за целый год!.. Город будто сошел с ума!

Дон Гуан (сдержанно): Примите мои поздравления, Фергиналь.

Фергиналь: Вы довольны?.. Ну, наконец-то! (Посмеиваясь). А знаете, любезный друг? Многие даже не были уверенны в том, что вы еще живы. «Как? Тот самый Гуан? Не может быть!» (Смеясь). Как вам это нравится?.. Тот самый Гуан!.. (Пьет).

Дон Гуан: Ваша деликатность, любезный Гектор, как всегда, не знает границ.

Фергиналь: Ах, любезный друг! Ну, что за придирки! Когда человек становится легендой, многим, естественно, начинает казаться, что он уже не меньше ста лет, как покоится на мемориальном кладбище… А вы, слава Богу, легенда. Живая легенда. (Хихикая). Вас следовало бы показывать за деньги.

Дон Гуан: Прежде, любезный друг, я, не задумываясь, проткнул бы вас за такое предположение шпагой, любезный друг. (Чокнувшись с Фергиналем, пьет).

Короткая пауза.

(Задумчиво). И, все-таки, какое странное это создание – человек. Его так мало заботит собственная судьба, что он готов целый день провести возле какого-нибудь театра, чтобы хоть краем глаза взглянуть на какую-нибудь местную знаменитость, а потом часами обсуждать, какая была на ней шляпка или парик… Мы живем не в лучшие времена, любезный Фергиналь.

Фергиналь: Но слава, слава!.. (Хихикает). Я еще посмотрю, как вы заговорите, когда прелестные и юные создания станут просить у вас на улице автограф, а ваш телефон будет без умолку трещать с утра и до позднего вечера… Вам еще никто не звонил?

Дон Гуан: Вы опять забыли, любезный друг. Я отключил свой телефон много лет назад.

Фергиналь: Ах, да! Я ведь и забыл, что вы у нас отшельник. (После небольшой паузы). Знаете что? Включите-ка ваш телефон.

Дон Гуан пренебрежительно машет рукой.

Доставьте же мне такое удовольствие. (Оглянувшись на дверь). Эй!.. (Кричит). Лепорелло! Сганарелль!.. Кто-нибудь!

Дон Гуан (тревожно): Не надо, Фергиналь.

Лепорелло (появившись в дверях): Ваша милость?

Фергиналь: Принеси-ка нам еще вина. И включи телефон.

Лепорелло с изумлением смотрит на Дон Гуана.

Хозяин не возражает.

Дон Гуан (сдаваясь).: Делай, как он говорит, Лепорелло… Пускай господин издатель убедится, что о нас, слава Богу, все уже давно забыли.

Забрав пустую бутылку, Лепорелло уходит.

Фергиналь (подождав пока за Лепорелло закроется дверь, с улыбкой): Кажется, мы немного нервничаем, любезный друг?.. Оставьте. (Наклонившись к Дон Гуану, негромко). Можете не сомневаться, – они прекрасно все помнят, хотя, конечно, случается, что иногда путают имена и перевирают последовательность событий, но тут уж ничего не поделаешь. (Посмеиваясь). Сказать вам по секрету, они помнят даже больше, чем было на самом деле. Возьмите хотя бы эту историю с командором. Многие, даже поговаривают, что однажды вы имели неосторожность пригласить статую покойного к себе на ужин. (Хихикая). И что она пришла… Пришла! (Смеясь). Это статуя-то! (Неожиданно смутившись). Ну, это я так… (Пьет).

Короткая пауза.

Дон Гуан: Отчего же вы замолчали? Продолжайте, любезный друг.

Фергиналь: Я вдруг подумал, что вам это может быть не совсем приятно.

Дон Гуан: Напротив. Я хорошо знаю эту историю. В ней нет ничего, что могло бы меня унизить или задеть.

Появляется Лепорелло с новой бутылкой вина. Разлив вино по бокалам, уходит. Короткая пауза.

Фергиналь (дождавшись, когда Лепорелло уйдет, осторожно): Вы, что же, знаете всю эту историю, любезный друг?

Дон Гуан: Ну, конечно же, всю. От начала и до того самого места, когда статуя увлекла в преисподнюю этого безбожного и развратного Дон Гуана. То есть, меня.

Фергиналь (смущенно посмеиваясь): Надо сказать, что народ обожает эти эффектные концовки. Добродетель торжествует, зло наказано и все такое… (Сердито). В конце концов, это всего только разгулявшаяся народная фантазия, черт возьми! Ей-Богу, я бы не стал принимать это слишком близко к сердцу!

Дон Гуан (холодно): Вам, кажется, пришло на ум меня утешить, любезный друг? С чего бы это вдруг?

Фергиналь (растерян): Утешить? Вас?.. Ах, нет. С какой это стати?

Неожиданно где-то в доме звонит телефон. Какое-то время Дон Гуан и Фергиналь смотрят друг на друга. Короткая пауза.

(Шепотом). Ну?.. Что я вам говорил?

В дверях появляются Сганарелль и Лепорелло. На их лицах – изумление и тревога. В руках у Лепорелло – продолжающий звонить телефонный аппарат. Лепорелло подходит к Дон Гуану, который молча смотрит на телефон.

Да, возьмите же трубку!

Дон Гуан (подняв, наконец, трубку, хрипло): Слушаю.

Пауза. Все присутствующие смотрят на Дон Гуана.

(Вежливо). Нет, вы не ошиблись. Это дом смутьяна и безбожника Дон Гуана. (Внимательно слушает).

Пауза.

Я обдумаю ваше предложение, как только у меня найдется немного свободного времени. (Отдает трубку Лепорелло).

Все присутствующие по-прежнему смотрят на Дон Гуана, который, не спеша, наливает себе вина и пьет. Пауза.

(Негромко, с мрачной усмешкой, Фергиналю). Мне почему-то стало вдруг казаться, любезный друг, что мы затеяли с вами хорошее дело… Нет, в самом деле…

Фергиналь: Ну, рассказывайте же! Рассказывайте! (Нетерпеливо машет слугам, требуя, чтобы те ушли).

Сганарелль и Лепорелло неохотно исчезают.

Дон Гуан: Не лишенный приятности мужской голос пообещал в самом скором времени оторвать мне голову, если я не откажусь от мысли опубликовать свои воспоминания, а, заодно, не уберусь из города.

Фергиналь (изумлен): Что такое?

Дон Гуан утвердительно кивает головой.

(Возмущен). Но какая наглость!

Дон Гуан с сожалением разводит руками.

Да, ведь это, пожалуй, хамство, дорогой друг? (Неожиданно громко хихикает).

Дон Гуан: Оно покажется вам еще большим, если я скажу, что меня попросили прихватить с собою еще и вас.

Фергиналь (изумлен): Меня? (Во весь голос). Меня? (Хохочет). Но почему же меня?

Смеются, глядя друг на друга.

Дон Гуан (неожиданно мрачнея): Надеюсь, что теперь-то вы убедились в том, какое это безобразное изобретение!.. Каждый может позвонить тебе, когда ему заблагорассудится, не спросив твоего согласия, – помилуйте, да ведь это все равно, что ввалиться в чужой дом без приглашения!.. Любой может безнаказанно оскорбить тебя, не опасаясь получить в ответ удар шпаги!…Что за жалкое время, Фергиналь? И, посмотрите, какие жалкие и трусливые вещи оно изобретает!

Фергиналь (посмеиваясь): Да, вы просто ретроград, дорогой дон! Враг прогресса, как пишут теперь в газетах… Но я согласен. Народец у нас действительно ни к черту. Железную дорогу провели, а все такие же свиньи, как и раньше… Нет, их уже непеределаешь.

Дон Гуан (немного резко): Мне казалось, что я уже давно не похож на человека, который собирается кого-то переделывать. Единственным моим желанием всегда было как можно дальше находиться от всего, что происходит за этими стенами. (Кричит). Лепорелло!

В дверях появляется Лепорелло.

Пойди и немедленно выключи телефон.

Лепорелло: Сию минуту.

Дон Гуан: Нет, погоди. Убери его совсем.

Лепорелло: Слушаюсь, хозяин. (Уходит).

Фергиналь: Ах, любезный друг, любезный друг…

Короткая пауза, в продолжение которой, как и в сцене с Лепорелло, неожиданно тускнеет свет и на сцене появляется уже знакомая нам женская фигура в маске. Она медленно идет мимо Дон Гуана и Фергиналя, которые, однако, ее не видят. На лице Дон Гуана появляется беспокойство.

Дон Гуан: Постойте… (Прислушиваясь). Вы что-нибудь слышали? (Встав, подходит к окну и отдергивает штору). Мне показалось, будто меня опять кто-то позвал. (Возвращаясь в кресло). Уже который день я слышу, как кто-то окликает меня по имени.

Женская фигура бесшумно скрывается в правых дверях.

Фергиналь: Это значит только то, что вам давно пора отдохнуть. Выспаться. Развеяться… Хотите поедем на охоту? А почему нет? (Весело потирая руки). Собачий лай, храп лошадей!.. (Посмеиваясь, грозит Дон Гуану пальцем). Но только не прежде, дорогой дон, чем я получу последнюю часть вашей рукописи. (Поднявшись с кресла). Кстати, поправьте меня. (Подходит к висящему над столом портрету). В последний раз, я хорошо помню, здесь висела совсем другая дама… Разве нет?

Дон Гуан: Вы очень наблюдательны, любезный друг… (Поднявшись с кресла). Открою вам небольшой секрет. Обычно здесь висит портрет той, о которой я имею несчастье вспоминать.

Фергиналь заинтересован.

(С мрачной усмешкой). Когда видишь перед собой когда-то знакомое лицо, в памяти невольно всплывает множество давно забытых подробностей, которые говорят, порой, больше, чем все остальное… (Глухо). С тех пор, как я взялся за перо, не проходит и дня, чтобы я не удивлялся тому, сколько всевозможной дряни хранит человеческая память.

Фергиналь: Вы, должно быть, чертовски счастливы!.. Бродить от одной истории к другой, заново переживая счастливые мгновения, – да, вам можно позавидовать, черт побери!

Дон Гуан (сухо): Вы ничего не поняли, Фергиналь. Если я и мечтаю еще о чем-то, то только о том, чтобы поскорее избавиться от этого проклятия. Проснуться в одно прекрасное утро, не чувствуя больше тяжести воспоминаний. Забыть все, что было… Нет. Не забыть. Уничтожить. Превратить все это в ничто. (Мрачно усмехаясь). Теперь вам, может быть, будет понятно, почему мою книгу можно сравнить разве что с мышеловкой. Приманка, возможно, выглядит аппетитно, но только до той минуты, пока не щелкнет пружина и не захлопнется дверца.

Короткая пауза.

Фергиналь (негромко): Любезный друг не боится угодить в нее сам?

Дон Гуан (негромко, глядя на Фергиналя со странной, кривой усмешкой): Если хотите знать, любезный друг боится другого, – не угодить в нее.

Фергиналь (осторожно, опасаясь не угадать): Но я надеюсь, что речь все-таки идет не о раскаянии?

Дон Гуан укоризненно смотрит на Фергиналя. Короткая пауза.

(Спохватившись). О, простите меня! Сам не знаю, что это я такое говорю… Примите мои извинения.

Дон Гуан (подходя к стоящим у стены портретам, негромко): Если бы вы только знали, любезный друг, на какие только ухищрения не пускается наше прошлое, чтобы сохранить над нами свою власть! В какие только наряды оно ни пытается нарядиться! Каких только ужасов не обещает!.. (С явным отвращением). Но посмотрите на эти лица. Загляните в их глаза. Послушайте, что говорят их улыбки. И вам станет так же тошно, как и мне. (Поворачивая один из портретов лицом к Фергиналю). Вот эта, к примеру, не позволяла дотронуться до себя прежде, чем я не обещал ей какой-нибудь подарок. (Поворачивает другой портрет). А этой доставляло удовольствие, когда ее муж торчал под моими окнами, в то время, как она находилась у меня. (Поворачивая один за другим стоящие портреты). Эта как-то потребовала чтобы мы занимались любовью втроем: она, я и ее кучер… Эта отравилась, после того, как не смогла занять первое место в каком-то конкурсе… Ну, а эта донесла на меня, когда узнала, что меня ищет полиция… Загляните в эти невинные глаза, Фергиналь.

Фергиналь: Какая милая мордашка.

Дон Гуан (продолжая выставлять один портрет за другим): Вот эта таскала в сумочке «Кама сутру» и требовала, чтобы я любил ее строго по правилам… А эта каждый раз занималась самобичеванием и клялась, что мы видимся в последний раз, что, впрочем, не мешало ей стонать от наслаждения и не опаздывать на следующую встречу… Эта украла у меня фамильный перстень, да в придачу, все столовое серебро… Вам этого мало?.. Сделайте милость! (Поворачивая следующий портрет). Вот эта страстно молилась, чтобы, упаси Бог, не забеременеть, а уж, заодно, просила Создателя, чтобы Он поскорее избавил ее от старика-мужа… Эта, не переставая, сплетничала, так что я всегда был в курсе всех городских скандалов… Эта?.. Ну, эта просто отравила своего слугу, чтобы он не сболтнул лишнего… А эта оказалась в моих объятиях только затем, чтобы не отстать от своей подруги…Вот эта изводила меня рассказами о жизни святых подвижников… Ну, а эта не могла жить без подарков.

Фергиналь (наливая себе вина): Вы повторяетесь, дорогой Гуан.

Дон Гуан: Не я, любезный друг. Жизнь. Она скучна и неизобретательна, словно старая кокотка. (Швырнув последний портрет, возвращается в кресло и наливает себе вина).

Короткая пауза.

Фергиналь (осторожно): И все-таки мне хотелось бы надеяться, что ничего из того, что вы здесь только что перечислили, ни в коем случае не будет упущено.

Дон Гуан (сухо): Да разве дело в этом?.. (Укоризненно). Послушайте, дорогой Фергиналь… Или вы думаете, что я пишу для того, чтобы сводить с кем-то счеты или, упаси Боже, оправдываться?.. Вы ведь так не думаете, черт возьми? (Пьет).

Фергиналь: О, я-то, конечно, нет. А вот у ваших врагов все равно останутся на руках сильные козыри. Они никогда не откажут себе в удовольствии сказать вам: «Как? Да разве вы сами были святым и непорочным?»

Дон Гуан (поставив бокал на стол, равнодушно): А вот это, черт возьми, пусть заботит не вас и не меня, а тех, кому пришло время освободиться от воспоминаний, связанных с именем Дон Гуана!

Фергиналь (улыбаясь): Браво, любезный друг, браво!.. Как это на вас похоже! Вместо аргументов, взять и просто проткнуть противника шпагой!.. Вы бесстрашный человек, дон. (С бокалом вина в руке, подходит к сидящему Дон Гуану. Встав чуть позади его кресла и облокотившись о спинку). И все же я осмелюсь попросить вас об одном одолжении. Знаете что? Будьте попроще. Побольше махайте шпагой и поменьше задавайтесь вопросами, на которых нет ответов. К чему эти длинные рассуждения о природе любви или о метафизике чувств, которые я нашел в вашем сочинении? Ну, какая такая метафизика в наше-то с вами время? Читателю хочется совсем другого. Он хочет слышать, как щелкают застежки, и шелестит сбрасываемая одежда. Ну и, конечно, как скрипит кровать. Скрип-скрип-скрип… Говорю вам это, как издатель, который знает свое дело… Вот только имейте в виду: кровать должна скрипеть плавно и мелодично, иначе читатель выбросит вашу книгу, не добравшись и до середины… Будьте здоровы, дон. (Чокнувшись с Дон Гуаном, пьет).

Дон Гуан: Будьте здоровы. (Пьет).

Короткая пауза.

(Поставив бокал на стол). А вы, кажется, не очень-то жалуете своего читателя, любезный друг.

Фергиналь (отходя от кресла Дон Гуана, сердито): А зачем же мне его, скажите, жаловать, любезный друг? Он просто скотина, уж можете мне поверить. Скотина и ничего больше. Прожорливое и ненасытное животное, которое сожрет все, что бы вы ему ни подсунули… (Идет по сцене). Возможно, вы не знаете, но за тридцать лет, что я имею с ним дело, я издал почти три сотни книг. Целую библиотеку! Книги о вкусной и здоровой пище. Книги о любви. Романы о падших монахинях и романы о проститутках, вставших на путь исправления. Истории о путешествиях на Луну и истории об ангелах. Биографии великих святых и великих мошенников. Советы домохозяйкам и сборники нравоучений. Сонники. Лечебники. Философские трактаты. Стихи. Проза… Боже мой! Люди читают все. Решительно все, без разбора!.. Случается, они даже плачут или негодуют, но, как правило, это длится недолго и не имеет никаких серьезных последствий, если, конечно, не принимать за них расстройства желудка или небольшую бессонницу… Они охотно сожрут и вашу книгу, дорогой мой дон, и, разумеется, безо всякого для себя вреда. Их желудок не переносит только одного – чувства голода. Вот когда они приходят в ярость и готовы сожрать даже самого Создателя!

Дон Гуан (с удивлением): Вы сегодня прямо какой-то Демосфен, ей-Богу. Уж не влюбились ли вы чего доброго?

Фергиналь: Должно быть, меня вдохновил вид вашего секретера. (Подходя к закрытому секретеру и нежно проведя по нему ладонью). Ведь это здесь вы держите все свои секреты? Все эти любовные письма, наспех написанные записки, страстные признания, укоры, клятвы, обещания, тайны, угрозы, проклятья? Словом, все то…

Дон Гуан: Что пойдет в пищу вашему ненасытному читателю?

Фергиналь (смеясь): Да, и о чьем желудке мы просто обязаны с вами побеспокоиться, если не хотим, чтобы он сожрал нас самих… (Оборачивается, привлеченный доносящимся с лестницы шумом). Вы кого-то ждете сегодня?

Дон Гуан: Решительно никого.

В кабинет быстро входит дочь Дон Гуана Клеопатра. В ее руках – несколько сложенных газет. Остановившись, она окидывает присутствующих неприязненным взглядом, затем медленно подходит к Дон Гуану. В дверном проеме видно встревоженное лицо Фергиналя.

(Поднимаясь с кресла): Какая приятная неожиданность! (Тихо). Черт возьми. (Громко, Фергиналю). Дорогая дочурка пришла проведать своего старого отца.

Фергиналь, сдержано поклонившись, отходит в сторону и становится за кресло Дон Гуана.

Клеопатра (сквозь зубы): Дорогой папа… (Медленно обходит вокруг Дон Гуана, не спуская с него глаз).

Дон Гуан (так же медленно поворачиваясь вслед за дочерью): Дорогая дочь…

В кабинет робко входит Зять Дон Гуана. Нерешительно останавливается возле двери.

Клеопатра: Ты, случайно, не знаешь, что это такое? (Трясет перед лицом Дон Гуана пачкой газет).

Дон Гуан (удивлен или делая вид, что удивлен): Мне кажется, это газеты.

Клеопатра (с ядовитой улыбкой): Какой же у меня догадливый отец!.. А может быть, ты знаешь, что в них пишут, дорогой папа?

Дон Гуан: Но ты же знаешь, дочка, я не читаю газет.

Клеопатра (ядовито): Какая жалость!.. Ну, тогда я сама тебе почитаю, дорогой папа.

Дон Гуан: Но зачем?

Клеопатра: Затем, чтобы ты узнал, о чем сегодня болтает весь город, от бургомистра до последнего нищего! (С раздражением листает газеты).

Зять (подойдя, с робкой улыбкой): Здравствуйте, папа.

Дон Гуан (не скрывая раздражения): Здравствуй, сынок. (Вполголоса). Сколько раз я просил не называть меня папой!

Робко улыбаясь, Зять отходит в сторону.

Клеопатра: Вот, послушай. (Читает). «Развратник и дуэлянт, нарушитель общественного спокойствия и нечистый на руку картежник вновь осмелился привлечь к своей ничтожной персоне внимание всех честных граждан нашего города». Это о тебе, папа.

Дон Гуан: Какая-то чепуха, мне кажется. (Фергиналю). Все знают, что я в жизни не брал в руки карт.

Фергиналь сдержанно хихикает.

Клеопатра (читает): «Намереваясь бросить в плодоносную почву нашего общего сада ядовитые семена своего ничтожного сочинения, он осмелился посягнуть на самое святое, что есть у каждого из нас…»

Фергиналь (с изумлением): Как!.. (Укоризненно). Любезный друг? Неужели вы покусились на частную собственность?

Клеопатра (продолжает читать, не обращая внимания на реплику Фергиналя): «…на неотъемлемое право каждого на частную жизнь и тайну исповеди».

Фергиналь (с облегчением): Слава Богу! А я-то уже было решил, что вы социалист, любезный друг.

Клеопатра (бросив в сторону Фергиналя красноречивый взгляд, читает): «Бессердечный мошенник… Отпетый негодяй… Враг всего святого… Безбожник и шулер…» (Дон Гуану). И это все про тебя, папа!

Фергиналь: Но каков злодей! Как вы думаете, еще не пора звать полицию?

Высоко подняв голову, Клеопатра в упор смотрит на Фергиналя.

Дон Гуан: Позволь представить тебе моего друга, господина Гектора Фергиналя.

Сделав шаг вперед, Фергиналь вежливо кланяется.

Клеопатра (оглядев Фергиналя с ног до головы, не скрывая неприязни): Ах, это вы…

Фергиналь: Увы, сударыня.

Клеопатра: Вы совершенно напрасно стараетесь изобразить такое невинное лицо. У вас это плохо получается. (Тряся газетой). Тут найдется кое-что и про вас.

Фергиналь: Не сомневаюсь в этом ни минуты, сударыня. Поверите ли, за тридцать лет своей, в целом, безупречной деятельности, я получил столько несправедливых нареканий, что меня уже трудно удивить чем-нибудь еще… (Горько). Подумать только! Тридцать лет нести просвещение в косную, неотесанную толпу! Не покладая рук, сеять семена правды и человеколюбия, – и все это только затем, чтобы снова и снова видеть, как эти нежные ростки гибнут в волнах варварства! (Неожиданно хихикая). Ей-Богу, этот труд можно сравнить разве что с трудом ассенизатора. (Сердито). И при этом, заметьте, – ни капли благодарности!

Дон Гуан (сдержанно): Браво, Гектор.

Клеопатра (Фергиналю): Браво, господин издатель! Будь я на вашем месте, я бы давно сгорела со стыда.

Фергиналь (немного задет, Дон Гуану): Скажите вашей дочери, любезный друг, что мне совершенно нечего стыдиться… Нет, дайте-ка я скажу это сам. (Клеопатре). Во-первых, сударыня, я зарабатываю на вашем отце неплохие деньги, поэтому о стыде можно забыть раз и навсегда. (Дон Гуану). Не правда ли, любезный друг? (Клеопатре). Вот видите… А во-вторых, – уж простите меня великодушно, сударыня! Каждый человек имеет право высказать все, что у него накипело на душе, тогда как другой, в свою очередь, имеет не меньше прав превратить это накипевшее в товар, а, следовательно, опять-таки, в деньги. (Гордо и громко). Мы пока еще, слава Богу, живем в свободном, черт возьми, городе!

Клеопатра (кричит пронзительно и громко): Но не до такой же степени!

Дон Гуан и Фергиналь закрывают уши руками.

Фергиналь (страдальчески морщась): Оглушила, просто оглушила. (Дон Гуану). Вы, дорогой друг, родили прямо-таки какую-то трубу иерихонскую…

Зять (неожиданно вступая в разговор; Фергиналю): Да, сударь. Каждому индивиду следует в первую очередь сообразовывать свои поступки с общим благом, традициями и установлениями властей. (Волнуясь). Это слова Цицерона, с вашего позволения.

Фергиналь (несколько сбит с толку, Дон Гуану): Что такое?

Дон Гуан (цедит сквозь зубы): Очень рекомендую. Мой зять. Весьма начитанный молодой человек.

Фергиналь и Зять холодно раскланиваются. Пауза.

Клеопатра (подходя к отцу; негромко, без выражения): Ты должен отказаться от этой ужасной затеи, папа.

Дон Гуан: Боюсь, это уже невозможно, дочка.

Клеопатра (по-прежнему спокойно и без выражения): Но почему? Тебе уже заплатили? Мы заплатим больше. Газеты напечатают опровержение и через неделю все забудут о тебе. Ты переедешь к нам, можешь жить в угловой комнате на втором этаже. Перевезешь свои книги. Будешь давать Мигелю уроки фехтования. Ты ведь знаешь, как он тебя любит.

Дон Гуан молчит. Короткая пауза.

(Тем же спокойным голосом): Ведь ты не хочешь, чтобы наша жизнь стала невыносимой? Чтобы репортеры сторожили нас каждый день у входа, а фотографы ломали деревья в нашем саду? Чтобы нас провожали любопытными взглядами и показывали в нашу сторону пальцами? Чтобы мы слышали за спинами смех и шушуканье? Чтобы твоему внуку не давали прохода в школе? Ты ведь не хочешь этого, папа?

Дон Гуан (устало): Перестань.

Клеопатра: Господи, как же я несчастна! (Кричит, швырнув на пол газеты). Ну, посмотри, посмотри на себя! Открой пошире глаза! Никому, – ты слышишь, – никому, на самом деле, нет дела до воспоминаний выжившего из ума старика! Для них ты только повод для зубоскальства, еще одна причина для скандала и ничего больше! Неужели ты думаешь, что они испугаются твоих разоблачений? (Издевательски смеется). Да, они не дадут тебе и рта раскрыть, стоит им почувствовать, что ты им мешаешь! Плевать они хотели!

Дон Гуан (холодно): Я не фокусник, дочурка, и разоблачениями никогда не занимался.

Клеопатра (кричит): А кто же ты тогда? Доживающий свой век, всеми забытый и никому не нужный старик?.. Стоит только посмотреть вокруг! (С отвращением оглядываясь). Эти пыльные окна, немытая лестница, вечные долги зеленщику и портному… А это! Это!.. (Показывает на стоящие у стены портреты). Кто эти женщины?.. Ну, конечно… Как же это гадко и отвратительно! Сидеть, перебирая свои грязные воспоминания о своих грязных похождениях с этими грязными потаскушками!

Дон Гуан (похоже, что он задет): Поосторожнее, дочурка. Любая из них могла бы оказаться твоей матерью. В некотором смысле, ты должна относиться к ним по-родственному…

Клеопатра (кричит): Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! (Рухнув в кресло, рыдает, закрыв лицо руками).

Зять (подбежав, обмахивает Клеопатру платком, суетливо): Это все нервы. (Фергиналю). Нервы.

Пожав плечами, Фергиналь отходит в сторону.

Дон Гуан: Принесите воды… Лепорелло! Воды!

Зять: Я сам. (Убегает).

Дон Гуан (Подойдя к Клеопатре и положив ей на плечо руку): Ну, ну, довольно, дочурка. Успокойся. В конце концов, все как-нибудь образуется.

Клеопатра всхлипывает. Фергиналь с сочувствием смотрит на Дон Гуан а. Короткая пауза.

Клеопатра (доставая платок): Тебе легко говорить. Образуется. Ты ведь не знаешь, что это такое – быть дочерью Дон Гуана. (Вытирая глаза). Всю жизнь скрывать, кто твой отец. Лгать. Притворяться. Придумывать. А когда все-таки это выходит наружу, выслушивать глупые сочувствия, слышать какие-то нелепые намеки, шепот, грязные шутки, видеть двусмысленные улыбки… Если бы ты только знал, сколько раз у меня выпытывали, правда ли, что ты был любовником герцогини или кого-то там еще, или пытались рассказать историю о какой-то дурацкой статуе, которая утащила тебя под землю! Если хочешь знать, я даже замуж вышла только потому, что хотела, наконец, избавиться от твоей фамилии!

Дон Гуан: Вот тут ты, дочка, немного поторопилась.

Клеопатра (с горькой иронией): О, да! Было бы, наверное, лучше, если бы я осталась нищей, старой девой, ожидающей принца…Слава Богу, что мама уговорила меня не отказываться от этой партии.

Дон Гуан: К несчастью, твоя мать никогда не видела дальше своего носа. В противном случае, трудно понять, почему ей взбрело в голову назвать тебя Клеопатрой.

Со стаканом воды появляется Зять. Торопливо подходит к Клеопатре. В дверях появляется Сганарелль.

Клеопатра (мужу, который протягивает ей воду): Спасибо. Уже не надо. (Поднимаясь с кресла). Наверно, я ужасно выгляжу. (В сторону Фергиналя). Прошу меня извинить.

Фергиналь (неожиданно и серьезно): Вы само очарование, сударыня.

Клеопатра (улыбаясь немного жалкой улыбкой): Вы, конечно, говорите неправду. Но мне все равно приятно. (Дон Гуану). Пойду, приведу себя в порядок.

Дон Гуан: Конечно, дочка… (Сганареллю). Проводи, Сганарелль.

Сганарелль молча приглашает Клеопатру следовать за ним.

Клеопатра: Спасибо, но я лучше сама. (Идет к двери).

Зять (который по-прежнему стоит со стаканом воды): Это все нервы. Нервы.

Клеопатра (вдруг повернувшись к отцу, серьезно): Подумай, пожалуйста, над моими словами, папа.

Дон Гуан виновато разводит руками. В то же мгновение все находящиеся на сцене замирают. Свет вспыхивает и гаснет. Сцена погружается во мрак. Освещенными остаются только Дон Гуан и ведущая в дальние покои левая дверь. Из нее выходит и медленно идет по сцене недавняя гостья в маске. Мы будем называть ее Тенью, – во-первых, потому что так она называет себя сама, а, во-вторых, потому что она действительно чем-то напоминает тень, – вечно ускользающую, неуловимую и таинственную.

Тень (негромко зовет): Дон Гуан… Господин Гуан…

Дон Гуан: Какой приятный голос… (Обернувшись, видит гостью, не скрывая удивления). Боже мой, кто это?

Тень (приседая, немного кокетливо): Прекрасная незнакомка, с вашего позволения.

Короткая пауза.

Дон Гуан (подходя ближе): Пусть меня повесят, если я слышал, как вы появились… (Какое-то время молча смотрит на гостью, негромко). Впрочем, мой дом всегда открыт для всех прекрасных незнакомок, сударыня. И для тех, кто появляется неожиданно, и даже для тех, кто скрывает свою красоту под маской. (С поклоном). Добро пожаловать!

Тень: Вы очень любезны благородный дон. (Приседая). Надеюсь, вы не станете сердиться на вашу незваную гостью и позволите ей принести вам свои самые искренние поздравления?.. Если вы не против, я бы охотно сделала это прямо сейчас.

Дон Гуан (удивлен): Поздравить? Меня?.. Да, но с чем?

Тень: С тем, что к вам, наконец, вернулось зрение, и вы можете видеть. (Не сразу и не без кокетства). Разве это не повод для поздравлений?

Дон Гуан (немного задет): Боюсь, сударыня, тут какая-то ошибка. Видит Бог, я никогда в жизни не жаловался на зрение. (Усмехаясь). Напротив. Всегда находился кто-нибудь, кто жаловался на то, что у меня слишком зоркие глаза.

Тень: Нет, нет, не сердитесь, это не ошибка. (Подходит ближе, негромко). Взгляните… Разве вы не видите меня?

Дон Гуан (укоризненно): Сударыня… Я вас прекрасно вижу.

Тень: Но ведь прежде вы меня не видели, хотя я всегда была рядом. Надеюсь, благородный дон не станет отрицать этого? (Медленно идет по сцене, в пол-оборота глядя на Дон Гуана).

Короткая пауза. На лице Дон Гуана на мгновение мелькает растерянное выражение.

Дон Гуан (вполголоса): Как же хорошо вы это сказали… (Весело перебивая себя). Так значит, я был слеп, как новорожденный котенок?.. Ей-Богу, вы заставите меня покраснеть, словно пятнадцатилетнего мальчишку! (Театрально кланяясь). О, благодарю вас, донна! Если бы не вы, то, чего доброго, я бы так и оставался слеп, как крот, а что может быть смешнее?

В ответ, Тень, остановившись, приседает, впрочем, тоже несколько театрально. Короткая пауза.

(Подходя к Тени, негромко). Но как же такое могло случиться?.. Вы были где-то здесь, совсем рядом, и я вас не видел?.. Нет, это просто непостижимо… Как же благородной донне удалось так долго прятаться от меня?

Тень: Пусть лучше благородный дон спросит у себя, как ему удавалось так долго оставаться слепым?

Негромко смеются, глядя друг на друга. Короткая пауза. Дон Гуан подходит ближе.

(Тихо). Вы ведь меня хорошо видите?

Дон Гуан: Боже мой! И вы еще спрашиваете!

Тень: И слышите?

Дон Гуан: Как самого себя.

Тень: Так значит, вас можно поздравить еще и с тем, что к вам вернулся слух?

Дон Гуан: О, донна!..

Смеются. Короткая пауза.

Как же вы мило шутите!.. Так, по-вашему, я был не только слеп, но еще и глух?

Тень (неожиданно серьезно): Увы, благородный дон.

Дон Гуан: Тогда поздравьте меня еще раз.

Тень: С удовольствием. (Приседает). Примите мои поздравления, господин Гуан.

Дон Гуан: О, охотно, охотно!.. А я поздравлю себя тоже, – с тем, что принимаю у себя такую очаровательную гостью. (Подходя ближе и вглядываясь в закрытое маской лицо Тени. Совсем другим, серьезным и немного тревожным голосом). Какая странная у нас получилась беседа, сударыня… И почему мне так знаком ваш голос?

Тень (медленно идя по сцене): Благородный дон слышал, конечно, не одну сотню голосов. Возможно, среди них встречались похожие на мой.

Дон Гуан: О, да! Целое море голосов. (Идя за Тенью). Но, знаете, я их все забыл.

Тень: Все?

Дон Гуан (подходя): Все кроме вашего, благородная донна.

Негромко смеются. Дон Гуан пытается взять Тень за руку.

Тень (отнимая руку): Вы очень любезны, сударь. (Вновь идет прочь от Дона Гуана).

Дон Гуан: Пустяки. Когда-то это удавалось мне значительно лучше… (Идет за Тенью, изучая ее со спины. Негромко). Боже мой!..

Тень (не оборачиваясь): Вы что-то сказали?

Дон Гуан: Ничего. Я только подумал вдруг, куда подевались мои гости? Я бы непременно хотел вас познакомить. Мой друг Гектор Фергиналь, возможно вы слышали о нем, – обаятельный и, в своем роде, редкий человек. Он бы вам понравился, я уверен…

Тень (по-прежнему не оборачиваясь, легко): О, не беспокойтесь. Сейчас они совершенно нигде.

Дон Гуан (неуверенно): Не знаю, следует ли считать эту новость хорошей… Но что вы хотели сказать этим ужасным «нигде»?

Тень: Только то, что я сказала… Их нет. Они просто не существуют.

Дон Гуан (сбит с толку): Действительно, что может быть проще… Надеюсь, это не стало для них слишком большой неожиданностью?

Тень: Можете быть уверенны, что они даже не подозревают об этом.

Дон Гуан (с сомнением): Ах, ну тогда, конечно, совсем другое дело. (После небольшой паузы, тревожно). И все-таки, согласитесь, что все это немного странно. Мне кажется, что что-то происходит совсем не так, как следовало бы, но как – этого я понять не могу. Знаете, так бывает, когда просыпаешься и не сразу можешь сообразить, где ты, или тогда, когда ты вспоминаешь о чем-то и не можешь понять – было ли это с тобой на самом деле или только пригрезилось… Так вы сказали – «нигде»?

Тень (немного насмешливо): Если вам будет легче, считайте, что они вам просто приснились. (Идет по сцене). Конечно, этот сон трудно назвать чересчур удачным. Но ведь благородный дон не станет расстраиваться из-за таких пустяков? (Повернувшись, медленно идет в сторону Дон Гуана, тихо). В конце концов, мы отвечаем за свои сны ничуть не больше, чем за свое прошлое, – не так ли, благородный дон?

Короткая пауза. Тень останавливается рядом с Дон Гуаном.

Дон Гуан (глухо): У меня такое чувство, что вы просто подслушали мои мысли.

Тень: Хорошую мысль не грех и подслушать. (Весело). Ах, только, ради Бога, прошу вас, не забудьте повторить ее господину бургомистру, когда он пригласит вас завтра к себе.

Короткая пауза.

Дон Гуан (не отрывая взгляда от собеседницы, негромко и без выражения): Вы можете быть совершенно уверены, донна, что господин бургомистр не пригласит меня ни завтра, ни сегодня. Никогда. Это так же верно, как то, что меня зовут Дон Гуан.

Тень: Ах, я ведь совсем забыла!.. Вы, верно, думаете, что он не захочет вас видеть, потому что все еще сердится на вас?.. (Задумчиво). Кажется, я даже припоминаю, в чем тут дело… (Негромко). Много лет назад благородный дон соблазнил его жену…

Дон Гуан (резко): Неправда!

Тень (удивленно): О… Так это она вас соблазнила?

Дон Гуан: Нет, сударыня. Судьбе было угодно, чтобы она соблазнила моего слугу, приняв его за меня.

Тень (насмешливо): Бедняжка! Должно быть, она очень плохо видела.

Дон Гуан: Все дело в том, донна, что мой слуга был одет в мою одежду. Она обозналась.

Тень (едва сдерживая смех): Что за печальная история!.. Так это был ваш слуга? (Смеется). Как бы я хотела посмотреть на ее лицо, когда она обнаружила рядом с собой не вас!.. Сознайтесь, ведь это вы велели вашему слуге надеть ваши шляпу и плащ?.. (Смеется). Ах, ну, конечно же, вы, дон!

Дон Гуан (печально): Не смею вас обманывать, сударыня. Я.

Тень: Но зачем?

Дон Гуан: Только затем, чтобы не оказаться на его месте.

Тень: Неужели она была так настойчива?

Дон Гуан: Гораздо настойчивее, чем Катон со всем своим Карфагеном.

Тень: Мне начинает казаться, благородный дон, что с вами надо держать ухо востро. Я почти уверена, что там была замешана какая-нибудь женщина. Вы ничего не хотите мне рассказать об этом?

Дон Гуан (мрачно): Поверьте мне, сударыня – все это уже давно осталось в прошлом. (Смолкает).

Тень молча смотрит на Дон Гуана. Пауза.

(Сокрушенно). Ну, вот. Теперь вы молчите так, словно я в чем-то провинился перед вами.

Тень: Я ждала, когда вы, наконец, скажите, что все это погребено на дне вашего сердца… Мне почему-то показалось, что вы собирались сказать именно это.

Дон Гуан (глухо): Пожалуй, что-нибудь вроде этого.

Тень: И, конечно, оно спрятано так глубоко, что уже никогда не выйдет наружу?

Дон Гуан (твердо): Никогда, сударыня.

Тень (с чуть заметным удивлением): И даже не попадет на страницы вашей книги?

Дон Гуан: Ни в коем случае.

Тень: Совсем ничего? Ни улыбки, ни голоса, ни цвета глаз, ни запаха волос, ни взгляда, ни поворота головы, ни пожатия руки – ничего? (Серьезно). Какой вы смешной, господин Гуан.

Дон Гуан: Возможно, вы хотели сказать «старый», сударыня. Что может быть смешнее старости?

Тень (неожиданно и звонко смеется, сквозь смех): Ох, благородный дон!.. Ну, до чего же вы все-таки смешной!

Дон Гуан (про себя, не отрывая взгляд от гостьи): Этот смех… (Тревожно). Скажите, кто вы?

Тень (приседая, скромно): Всего только тень, благородный дон. Тень и ничего больше.

Дон Гуан: Тень? (С невеселой усмешкой). Это метафора, я полагаю… Наверное, вы хотите сказать, что мы живем в царстве теней или что наша жизнь скорее похожа на сон, чем на жизнь а, может быть… (Оборвав себя). Впрочем, я сам не знаю, что вы имели в виду. (Негромко). Но мне начинает казаться, что я начинаю узнавать вас.

Тень медленно идет по сцене.

(Поспешно). Во всяком случае, у меня такое чувство, как будто мы уже когда-то встречались.

Тень (останавливаясь, немного насмешливо): Неужели, к вам возвращается еще и память?

Дон Гуан: Ах, сударыня! Как раз с памятью у меня все в порядке. (Нерешительно). Вот если бы вы захотели снять вашу маску… Я уверен, что когда-то прежде уже видел вас… Снимите маску, донна.

Тень (почти холодно): Вы, наверное, сами догадываетесь, что это невозможно.

Дон Гуан (волнуясь): Ах, ну, что такое невозможно?.. В конце концов, ведь это всего-навсего только слово, только пустой звук. Для чего еще нужны маски, как не за тем, чтобы их можно было, наконец, снять?

Тень молча качает головой.

(Смиряясь). Тогда хотя бы назовите ваше имя.

Тень (почти удивленно): Но у меня нет имени, господин Гуан.

Дон Гуан: Нет имени?.. Час от часу не легче!… Но так не бывает, донна.

Тень: К сожалению, бывает, благородный дон, и притом довольно часто. В конце концов, тень – это всего только тень… Во всяком случае, до тех пор, пока кто-нибудь не захочет дать ей какое-нибудь имя. (Грустно). Но это, знаете ли, случается так редко!..

Дон Гуан: Боже! Сколько загадок за такое короткое время! Но погодите, умоляю вас. (Подходя, негромко). Ваши духи… Скажите, где я мог слышать их запах?.. Напомните мне хоть что-нибудь!

Тень: В следующий раз, быть может.

Дон Гуан (с мрачной усмешкой): Вот уж что я хорошо знаю, так это то, что когда говорят «в следующий раз», это чаще всего значит – «никогда».

Тень (ускользая в сторону): Я слышала, что иногда случаются исключения.

Дон Гуан: Но не со мной, донна!

Тень: Лучше вспомните поговорку: тот, кто теряет надежду, теряет все. (Немного насмешливо). Благородный дон случайно не помнит того юношу, который любил повторять ее к месту и не к месту?

Дон Гуан: Это я любил повторять… Не знаю почему, но у меня так бьется сердце, словно я стою перед дверью, за которую мне необходимо попасть, и не знаю, где ключи от нее. Почему же вы не хотите дать мне возможность войти?..

Пока он говорит, Тень исчезает.

Подождите, прошу вас! (Бросается туда, где только что стояла Тень, но неожиданно наталкивается на зятя).

Вспыхивает свет и действие продолжается с того момента, когда оно было прервано появлением Тени.

Зять (едва удержавшись на ногах, после столкновения с Дон Гуаном): Боже мой!.. Дорогой папа!.. (Отступает в испуге).

Дон Гуан (машинально): Простите… (Оглядываясь). Где она?

Клеопатра: Что с тобой, папа?

Дон Гуан: Я спрашиваю: где она? (Повернувшись к Фергиналю). Фергиналь?

Фергиналь: Я не совсем вас понимаю, любезный друг…

Дон Гуан (не дослушав, кричит в сторону двери): Лепорелло!.. Лепорелло!

В дверях появляется Лепорелло.

(Не давая ему открыть рот). Кто-нибудь сейчас выходил из дома?.. Да, отвечай же!

Лепорелло: Дайте подумать…

Дон Гуан: Да или нет?

Лепорелло: Кажется, никто, хозяин.

Дон Гуан (сквозь зубы): Проклятье!.. (Озираясь по сторонам). Этот голос! Этот смех!.. (Бормочет). Возможно, она еще в доме… (Убегает).

Короткая пауза.

Зять: Как он резво бегает. Просто мальчик.

Клеопатра (Фергиналю): Надеюсь, вы мне объясните, что все это значит?

Фергиналь: Ей-Богу, я бы и сам не прочь это узнать.

Клеопатра: Сганарелль! Лепорелло!.. Хозяин здоров? Он ни на что ни жаловался в последнее время?

Сганарелль и Лепорелло (вместе): Бог миловал. Здоров, как бык.

Зять: Ты хочешь сказать, дорогая, что наш дорогой папа немного не в себе?

Клеопатра: Боже мой! Ну, откуда мне знать!

Фергиналь (зятю, холодно): Смею вас уверить, что мой друг господин Гуан находится в полном и совершенном здравии. Если вам интересно узнать на сей счет мое мнение, то я скажу вам, что мне уже давно не приходилось видеть человека с более ясной головой, чем у него. (Кланяется с вызовом).

Зять (испуганно): Собственно, именно это я и имел, так сказать, в виду. (Клеопатре). Видишь, дорогая, наш отец совершенно здоров. (Пьет воду из стакана, который он держал).

В дверях появляется Дон Гуан. Короткая пауза.

Дон Гуан (негромко и спокойно): Лепорелло! Там кто-то звонит. Пойди, узнай. (Сопровождаемый взглядами присутствующих, проходит и садится за стол).

Лепорелло убегает. Вместе с ним исчезает и Сганарелль. Пауза.

(Оглядев присутствующих и обращаясь сразу ко всем). Мне кажется, что вы смотрите на меня так, словно я явился из преисподней. (С вызовом). Да. Представьте себе. Исчезла. Сгинула. Испарилась… Что ж, в конце концов, со мной бывало и не такое. (Сквозь зубы). Чертова маска! (Клеопатре). Никогда не надевай масок, дочка.

Клеопатра: С тобой все в порядке, папа?

Дон Гуан: Ну, конечно, дочурка.

Фергиналь (негромко): Что это за представление вы здесь устроили, дорогой друг?

Дон Гуан: О, совсем небольшой водевиль, мой милый… Вы, в самом деле, ничего не видели?.. (Клеопатре). А ты, дочка?.. В самом деле – ничего? (В пустоту, без выражения). Боже мой! Неужели небеса, наконец, вспомнили о Дон Гуане? Тогда, мне кажется, им следовало бы быть все же немного поделикатней… (Решительно, всем присутствующим). Забудем об этом… (Громко). Напомните мне, лучше, на чем прервалась наша дружеская беседа?.. Мы говорили об обеде у герцогини или об осеннем сборе пожертвований в пользу бедных? Или наш дорогой зять развлекал нас остроумными и поучительными историями?

Клеопатра: Какого черта, папа!

Дон Гуан: Молчу, молчу, дочурка… (Выходя из-за стола, бормочет). Вот тут она стояла. Так близко, что я мог дотронуться до нее… Боже мой… (Оборвав себя, громко). Я думаю, что всем нам следует лучше пойти и как следует перекусить. (Фергиналю). Вы ведь не станете возражать против ужина, любезный друг? Не знаю почему, но все эти маски, тайны, намеки почему-то всегда вызывают у меня чертовский аппетит…

Присутствующие молчат.

Ну, что же вы ждете?.. Идемте…

Входит Лепорелло.

(Лепорелло). Ну, кто там?

Лепорелло (растерянно): Господин капитан просит срочно принять его по важному делу. (Громким шепотом). Немедленно.

Дон Гуан (весело, ко всем): Что за удачный сегодня выдался денек! Гуан нынче просто нарасхват!… Ну? Кого еще нам ждать сегодня? (Лепорелло). Ну, проси. Проси.

Лепорелло исчезает.

Клеопатра (тревожно): Папа!

Дон Гуан: Что, дочка?

Клеопатра: Прислушайся к моим словам, папа. Мир немного изменился, пока ты сидел здесь в четырех стенах.

Дон Гуан (беспечно): Хорошо, дочка.

Фергиналь (негромко): И к моим.

Дон Гуан: Непременно. (Возвращается за стол).

В кабинет входит капитан Диего де Кальво.

Капитан: Капитан Диего де Кальво, к господину Гуану, по поручению его светлости, господина бургомистра… Сударыня… (Раскланивается с Клеопатрой, затем с остальными).

Дон Гуан (стоя за столом): Рад вас приветствовать, господин капитан. Проходите и располагайтесь, где вам будет удобно.

Клеопатра садится в кресло, напротив нее садится Диего де Кальво. Фергиналь и Зять остаются стоять.

Лепорелло! (Делает знак Лепорелло. Тот быстро ставит на стол чистый бокал и наливает в него вино. Капитану). Мне, кажется, знакомо ваше имя, капитан. Не ваш ли это батюшка отличился в Турецкой компании, – вот, только, позабыл в каком же это году?

Капитан (откашлявшись, смущен): Так точно. Мой… Вы, стало быть, были знакомы?

Дон Гуан (покосившись на Лепорелло): Боюсь, несколько опосредствованно, так сказать… Надеюсь, с ним все в порядке?

Капитан: Он умер, сударь.

Дон Гуан: Какое несчастье!.. (Фергиналю). Видите, Фергиналь, смерть не щадит даже героев… (Капитану). Выпейте вина, капитан.

Капитан: Увы, ваша милость. Я на службе.

Дон Гуан: Так выпейте его с еще большим удовольствием. Ведь запретный плод сладок.

Капитан: Вижу, вы уговорите черта, если захотите. (Берет бокал). Здоровье присутствующих.

Дон Гуан (поднимая свой бокал): И ваше. (Пригубив, ставит свой бокал на стол). Так какими же известиями, говорите вы, хочет нас порадовать их светлость?

Капитан (откашлявшись): Господин бургомистр настоятельно просит вашу милость прибыть к нему завтра между семнадцатым и восемнадцатым часом. (Понизив голос, доверительно). Говоря между нами, сударь, он очень недоволен.

Дон Гуан (в сторону, со странной усмешкой): Какое, черт возьми, приятное известие!.. (Фергиналю): Вы слышали?.. Господин бургомистр изволили гневаться. (Капитану). Вы сказали очень, капитан?

Капитан: Просто рвет и мечет.

Дон Гуан: Так передайте же его светлости, что это никуда не годится, потому что может плохо отразиться на его больной печени… Каков же предмет его недовольства?

Капитан: Боюсь, это вы, сударь.

Дон Гуан: Я?.. (Со смехом). Ах, Боже мой!.. Да, разве у его светлости нет других забот, кроме какого-то Дон Гуана? (Смеется).

Клеопатра (негромко): Папа!

Дон Гуан: Впрочем, передайте их светлости, что я приложу все силы, чтобы не опоздать.

Клеопатра: Папа!

Дон Гуан: Еще вина, капитан?

Капитан (уже было поднявшись со своего места): Решительно не откажусь. (Вновь садиться).

Клеопатра: Папа!

Дон Гуан (наливая вино): Это моя дочь. Она хочет сказать, что если я не одумаюсь, их светлость прикажет заковать меня в кандалы и выслать из города. Но почему-то мне кажется, что он только немного пожурит меня за мои невинные заблуждения… Что скажете, господин капитан?

Клеопатра: Это не смешно, папа! Ты плохо представляешь себе, сколько людей в этом городе до сих пор мечтают свести с тобой счеты!

Капитан: Говоря со всей откровенностью, сударь, ваша дочь права. (Подняв бокал). Ваше здоровье… (Пьет).

Короткая пауза.

Когда я проезжал сейчас мимо центральной площади, там как раз ждали проповедь брата Филиппа. Можете представить, народу собралось, что в твой театр!.. Похоже, полгорода пришло, чтобы послушать, как он будет перемывать вам косточки!

Дон Гуан: Я что-то не совсем понимаю, капитан… (Обернувшись к Фергиналю, немного раздраженно). Вы слышали, мой друг?.. Какой-то мошенник собирает толпу, чтобы поделиться с ней своими соображениями о Дон Гуане?.. (Капитану). Да, кто он, разрази меня черт, такой!

Фергиналь: Он святой, любезный друг.

Дон Гуан: Святой? Вы это серьезно?

Фергиналь: Святой или что-то в этом роде. Спросите-ка лучше у господина капитана.

Дон Гуан вопросительно смотрит на Капитана.

Капитан: Истинная правда, сударь. Святее не бывает… С тех самых пор, как господина бургомистра переизбрали по его молитве на четвертый срок, весь город стал почитать его не меньше самого апостола Павла. (Понизив голос). Говорят, что он любого человека видит насквозь, – все его грехи, я уж и не говорю о мелких прегрешениях!.. А ведь совсем еще мальчишка. (Совсем тихо). Между нами говоря – сопляк!

Зять (неожиданно вмешиваясь в разговор, волнуясь): Я слышал, что однажды его одновременно видели в двух разных местах! (Восторженно). Представьте: в один и тот же час и в двух совершенно разных местах!

Капитан (с сомнением): Очень может быть, сударь.

Дон Гуан (сухо): Меня тоже довольно часто видели в двух, а то и в трех разных местах одновременно. Но, ей-Богу, было бы большим преувеличением объявить меня после этого святым.

Клеопатра (неожиданно и звонко): Папа!… Опомнись! Неужели же ты до сих пор не можешь понять, чем это тебе грозит?.. (Капитану). Да скажите же хоть вы ему!

Капитан: Я и сам, сударь, искренне бы не советовал вашей милости портить с эти господином отношения. Знаете, от святых, как и от начальства, всегда лучше держаться подальше.

Фергиналь (хихикая): Во всяком случае, пока они еще живы, любезный друг.

Дон Гуан (искренне удивлен): Что такое?.. Бояться какого-тошарлатана? Мошенника? (С удивлением смотрит то на капитана, то на Фергиналя).

Клеопатра: Если ты еще ничего не понял, то я скажу тебе, что ему ничего не стоит восстановить против тебя весь город. Всех этих постных старух, которые смотрят ему в рот, пьяных мастеровых, глупых подростков, булочников, сапожников, семинаристов, – весь этот сброд, который никогда не хочет заниматься своим прямым делом, зато всегда хорошо знает, кто виноват в том, что летом слишком жарко, а зимой холодно!

Зять (встревожено): Дорогая, мне кажется, что тебе надо немного отдохнуть.

Клеопатра (мужу): Ах, ради Бога!.. (Дон Гуану, кричит). Да, прислушайся же, наконец! Неужели ты до такой степени оглох, что не слышишь ни топота их ног, ни криков, ни ругани, ни смеха, ничего?.. Папа!

Дон Гуан молчит. Короткая пауза.

(Кричит). Папа!..

Свет внезапно гаснет и сцену постепенно наполняет шум сотен голосов. Освещен только балкон, нависающий над скрытой темнотой площадью. Под крики, свист и смех на балконе появляется худощавая фигура брата Филиппа. Шум усиливается, но стоит ему поднять руку, как площадь стихает. Над ней повисает неправдоподобная, почти осязаемая тишина.

Брат Филипп (говорит медленно и почти без выражения): Возлюбленные мои!.. Каждый новый день, который приходит на смену дню ушедшему, Господь помечает своей особой печатью, посылая нам испытание или покой, горе или радость… Увы, братья мои! Стоит нам взглянуть на наш сегодняшний день, как мы с содроганием увидим, что он отмечен печатью Божьего гнева. В наш город пришла чума, чье имя мы произносим сегодня с ужасом и отвращением, но не потому, что она убивает тела, – о, нет, возлюбленные мои! Она убивает души, обрекая их на вечные муки в воющем адском пламени…

С невидимой площади не доносится ни звука.

(Поднимая руки над оцепеневшей площадью). О, как бы я хотел, чтобы вы услышали не слова мои, а мое сердце, открытое вам навстречу!.. (Помедлив, громко). Ее имя, которое вы все знаете…

Невидимая площадь взрывается шумом, свистом и криками «Дон Гуан!»

Дон Гуан!

Шум и крики.

(Выждав какое-то время, поднимает руку, заставляя шум стихнуть). А теперь, я хочу спросить вас, братья. Неужели же мы станем теперь предаваться унынью, радуя этим дьявола и его жалких приспешников? Неужели позволим отчаянью и страху войти в наши сердца? Не для того ли Господь дал нам мужество и надежду, чтобы, славя Его мудрость, мы терпеливо переносили посланные нам невзгоды?

Площадь отвечает согласным рокотом.

Вот почему, возлюбленные мои, мы поступим с истинным смирением, если от всего сердца поблагодарим небо за ниспосланное нам испытание и, с надеждой, прислушаемся к той великой тишине, которую Господь, в своем милосердии, позволяет нам сегодня услышать. (Кричит неожиданно и страшно). К той страшной тишине, в которой медленно, но неотвратимо готовится Божье отмщение презренному и ничтожному Гуану!..

Над площадью повисает угрожающая тишина. Пауза. Освещающий балкон свет, гаснет.

Действие второе

Приемная Бургомистра. Строгая обстановка. Пустой, круглый стол почти в центре, кресло бургомистра и несколько стульев для посетителей. Единственным украшением приемной служит большой портрет самого бургомистра, висящий в простенке между двух дверей, которые, возможно, ведут в коридор; оттуда доносится сдержанный гул голосов, иногда смех.

В сопровождении слуги, появляется Дон Гуан. Из коридора в приемную успевают заглянуть несколько любопытных лиц. Голоса и смех становятся громче.

Слуга (закрывая за собой дверь): Соблаговолите подождать, сударь. (Уходит через другую дверь).

Оставшись один, Дон Гуан не спеша прогуливается по сцене, затем останавливается, и, заложив руки за спину, разглядывает портрет бургомистра.

Между тем, на сцене появляется фигура Тени. Она бесшумно скользит мимо Дон Гуана, на мгновение задерживается возле него, словно хочет что-то сказать, но затем также бесшумно исчезает.

В приемную входят Бургомистр и его Секретарь. Дон Гуан не замечает их. Он медленно идет по сцене, не обращая внимания на смех и приглушенные голоса, которые доносятся из-за дверей.

Какое-то время, Бургомистр молча изучает со спины Дон Гуана.

Секретарь: Господин Гуан…

Дон Гуан (обернувшись): Ваша светлость… (Сдержанно кланяется).

Бургомистр (секретарю): Смотри, узнал. (Подходя, негромко). Давно не виделись, Гуан.

Дон Гуан: Порядочно, ваша светлость.

Бургомистр: Лет пятнадцать, пожалуй.

Дон Гуан: Пятнадцать лет и семь месяцев. (Помолчав, негромко). И девять дней, с вашего позволения.

Бургомистр: И девять дней… Ай-йа-йай. (Рассматривая Дон Гуана в лорнет). Постарел. Побелел. Обрюзг.

Дон Гуан (миролюбиво): Время благосклонно только к вину, ваша светлость.

Бургомистр (равнодушно): Да что ты? (Отойдя, усаживается в кресло).

Секретарь становится чуть позади него. Короткая пауза.

Так, говоришь, только к вину? (Секретарю). Слыхал?

Секретарь понимающе улыбается.

(Гуану). Человеку оно тоже, знаешь ли, бывает на пользу… Конечно, если вовремя услышать, что оно от тебя хочет. (Помолчав, ворчливо). Ты этого никогда не умел.

Дон Гуан: Ваша правда, сеньор. Никогда.

Бургомистр: Похоже, что и сейчас не научился.

Дон Гуан: Увы, сеньор. Эта наука почему-то дается мне с трудом.

Бургомистр: Садись… Нашел, чем гордиться. (Секретарю). Видал? (Некоторое время молча рассматривает Дон Гуана, присевшего на стул). Какой же у тебя, однако, дерзкий взгляд! Точь в точь, такой же, как прежде. (Секретарю). Обратил внимание?.. Так вот и норовит впиться.

Секретарь неприязненно смотрит на Дон Гуана.

Не много же, смотрю, она принесла тебе пользы, твоя дерзость.

Дон Гуан (равнодушно): Ваша светлость, изволит говорить о деньгах?

Бургомистр: Ну, и о них, конечно… Без денег человек становится похож на сорную траву. Никто не откажет себе в удовольствии вытереть об него ноги…

Секретарь негромко смеется. Короткая пауза.

Давно смотрел на себя в зеркало?

Дон Гуан молчит.

А ты не ленись, посмотри при случае… Круги под глазами. Скулы торчат… Печень не беспокоит?

Дон Гуан: Не стану огорчать вашу светлость. Не жалуюсь.

Бургомистр (секретарю): Ну, еще бы ему жаловаться. (Гуану). Жаловаться-то тебе надо было раньше. Тогда, когда Всевышний еще мог тебя услышать… Или ты думаешь, что Его долготерпение бесконечно?

Дон Гуан (сдержано): По правде сказать, я всегда надеялся, что бесконечное долготерпение более отвечало бы бесконечному величию нашего Творца, ваша светлость.

Бургомистр (сердито): Не дерзи!.. (С отвращением глядя на Дон Гуана). Какой у тебя все-таки вызывающий взгляд! Под стать твоему распущенному языку. (Передразнивая). «Бесконечное долготерпение…» (Секретарю). Видал? (Помолчав, Дон Гуану). Догадываешься, зачем ты здесь? (Не дав Гуану ответить). Не дерзи!.. Вижу, что знаешь. (Секретарю). Уверен, что сейчас он начнет юлить, изворачиваться и делать удивленное лицо.

Дон Гуан (холодно): Ваша светлость, должно быть, забыла, что это не в моих правилах. (Поднимаясь со своего места, помедлив, негромко). Мне почему-то кажется, что вы пригласили меня за тем, чтобы проверить, так ли еще хороша моя память, чтобы помнить в подробностях одну историю, которая случилась пятнадцать лет назад, или я уже начал путаться в именах и забывать последовательность событий… Поправьте меня, если я ошибся.

Пауза. Бургомистр и Секретарь молча смотрят на Дон Гуана.

Бургомистр (негромко, без выражения): Теперь я вижу, что ты, в самом деле, ничуть не изменился… Язык у тебя все еще подвешен неплохо. Ядовитый язык.

Дон Гуан: Надеюсь, вы правы, сеньор, потому что человек без языка напоминает траву. (Вновь садясь и закидывая ногу на ногу). Никто, при случае, не откажет себе в удовольствии вытереть об него ноги.

Бургомистр (глухо): Ну, так я его тебе вырву, Гуан.

Дон Гуан (непринужденно): Когда-то, помнится, ваша светлость мне это уже обещала.

Бургомистр: Значит, пришло время выполнить обещанное… (Помолчав). Ты погиб, Гуан. (Быстро, не дав Гуану открыть рот). Не дерзи!.. (Сердито). Говорю же тебе – погиб! (Секретарю). Видал? (Дон Гуану). Тебе бы только спорить!..

Короткая пауза.

(Вздохнув, негромко, с отвращением). Впрочем, я, знаешь ли, готов… Готов… (Смолкает).

Короткая пауза.

(Секретарю, ворчливо). Скажи ему.

Секретарь (Гуану): Их светлость желает сказать, что они готовы пойти вам навстречу, сударь.

Бургомистр (быстро): Хоть он этого и нисколько не заслуживает.

Секретарь: Хоть вы, сударь, ей-Богу, этого не заслуживаете.

Бургомистр (поспешно): И только тогда, когда он откажешься от своих нелепых затей.

Секретарь (Гуану): И тогда только, когда вы соблаговолите отказаться от ваших нелепых затей, сударь.

Дон Гуан: О!.. В самом деле? (Поднявшись, с шутливым церемонным поклоном, секретарю). В таком случае, передайте поскорее его светлости, что ради того, чтобы увидеть, как их светлость бросится мне навстречу, я, с радостью, готов отказаться даже от сегодняшнего обеда.

Бургомистр (с отвращением): Как он неприятно умеет все повернуть. (Делает знак секретарю).

Секретарь достает бумагу и, подойдя, протягивает ее Дон Гуану.

Дон Гуан: Что это? (Взяв бумагу). Надеюсь, все-таки, не брачный контракт? (Опустившись на стул, читает). «Я, нижеподписавшийся, добровольно и без принуждения, находясь в добром уме и здравой памяти, в присутствии трех свидетелей…» (Оглядываясь по сторонам). Позвольте, – а где же у нас третий свидетель?

Бургомистр: Не груби!

Секретарь (холодно): Третий свидетель, сударь, есть всевидящий Господь, который незримо присутствует среди нас.

Дон Гуан (с сомнением): В таком месте?.. Но тогда следовало бы написать: в присутствии двух зримых свидетелей и одного незримого. (Читает). «…впредь ни устно, ни письменно, ни в какой-либо иной форме, не распространять измышлений, порочащих добрые имена наших сограждан, а также не касаться ни письменно, ни в разговорах их личной и общественной жизни в прошлом ли или в настоящем, сея между ними раздоры и соблазны с помощью клеветы и беспочвенных фантазий…» (Возвращая бумагу секретарю, негромко). Какой прекрасный слог… Нет, нет, в самом деле. Если быть откровенным, то он напоминает мне барабанную дробь перед казнью.

Бургомистр (мягко): Подписывай, Гуан.

Секретарь вновь протягивает Дон Гуану бумагу.

Дон Гуан (секретарю): Пожалуйста, оставьте это себе. (Бургомистру, серьезно и негромко). Вы предлагаете мне неравноценный обмен. Честь на сомнительный покой… Право же, я надеялся, что ваша светлость знает меня немного лучше.

Бургомистр (секретарю): Слыхал, как заговорил?.. Честь!.. (Смеется).

Секретарь негромко хихикает.

Нет, ты слышал?.. (Смеется). Честь!.. (Перестав смеяться, сердито). Можно подумать, что это говорит наш ктитор, а не человек, без зазрения совести промотавший отцовское состояние!

Дон Гуан (поморщившись, но все еще вполне миролюбиво): Ей-Богу, сеньор… Чем же я виноват, что судьбе было угодно, чтобы я промотал всего лишь свое жалкое наследство, а не, скажем, городскую казну?

Бургомистр (указывая на Гуана пальцем, сердито): Бездельник, не заслуживший ничего, кроме презрения честных людей!

Дон Гуан: К мнению которых небеса, к счастью, прислушиваются не слишком охотно.

Бургомистр (секретарю): Видал? (Сердито, Гуану). Праздный гуляка!

Дон Гуан: Повидавший мир.

Бургомистр (повышая голос): Еретик!

Дон Гуан: Всего лишь человек, немного обуздавший свои страхи.

Бургомистр (почти кричит): Развратный соблазнитель!

Дон Гуан: Полноте, ваша светлость. Скорее уж – естествоиспытатель, изучающий нравы себе подобных…

Бургомистр (секретарю): Послушать его, так он сама невинность!.. (Дон Гуану). Подписывай, подписывай, Гуан.

Дон Гуан: Как? Ваша светлость хочет, чтобы я взял на себя обязательство не совершать того, чего я и так никогда не совершал?.. Но ведь это все равно, как если бы вы потребовали от меня, чтобы я дал слово никогда не надевать женское платье или не топтать цветы в городском саду… (Холодно). Кто-нибудь в этом городе может обвинить Гуана в клевете?

Бургомистр (секретарю): Каков!.. (Гуану). Твоя книга, Гуан. Твоя несносная, развратная и глупая книга. Она.

Дон Гуан: Да, разве же ваша светлость ее читала?

Бургомистр (секретарю): Видал?.. (Гуану). Ты, что же, полагаешь, что я здесь затем, чтобы читать? (Со смехом, секретарю). Слыхал?

Секретарь хихикает.

(Гуану, нетерпеливо). Подписывай-ка, пока я, наконец, не позвал стражу.

Секретарь протягивает Дон Гуану бумагу.

Дон Гуан (весело): О, так я ваш пленник?

Бургомистр: Можешь не сомневаться. Многие в этом городе сказали бы мне «спасибо», если бы я упрятал в тюрьму такое чудовище, как ты. Подписывай.

Секретарь вновь протягивает Дон Гуану бумагу.

Дон Гуан (взяв бумагу): Одну минуту, ваша светлость… (Задумчиво рассматривая бумагу на свет). Знаете что? В последнее время, мне служит утешением одна довольно странная и печальная мысль…

Бургомистр (быстро перебивая): К черту мысль! Подписывай, Гуан!

Секретарь протягивает Гуану перо.

Дон Гуан: Нет, нет, ваша светлость. Поверьте, всякая мысль стоит того, чтобы ее хотя бы выслушали… (Поднявшись и наклонившись к бургомистру, почти заговорщицким шепотом). Почему-то в последнее время мне стало казаться, что, в конце-то концов, каждый встречает такого Гуана, которого он заслуживает… (Помолчав, с легкой улыбкой). Что скажите, сеньор? Немного самонадеянно, не правда ли? Но что-то в ней есть… Что-то есть… (Не спеша рвет бумагу).

Короткая пауза. Обрывки бумаги падают на пол к ногам потерявших дар речи Бургомистра и Секретаря.

(Как ни в чем, ни бывало). Да, вот хотя бы… Быть может, ваша светлость вспомнит, как пятнадцать лет тому назад…

Бургомистр (быстро перебивая): Лучше замолчи.

Дон Гуан: Пятнадцать лет назад…

Бургомистр: Я, кажется, приказал тебе замолчать!..

Дон Гуан: Можете меня повесить, сеньор, но замолчать меня может заставить одна только смерть.

Бургомистр: Какой у тебя напыщенный слог!.. (Секретарю). Подожди за дверью.

Секретарь с поклоном исчезает.

(Негромко). Я тебя уничтожу, Гуан. Сотру в порошок. Заставлю пожалеть, что ты родился на свет.

Дон Гуан (негромко): И все это, конечно, только потому, что пятнадцать лет назад вашей супруге вдруг вздумалось обратить на меня внимание?..

Бургомистр молча смотрит на Дон Гуана.

Или потому, что вместо меня ей пришлось наставить вам рога с моим слугой?..

Бургомистр молчит. Короткая пауза.

А может быть, потому, что у меня до сих пор лежат письма, которые она мне писала?.. (Не спеша идет по сцене). «Приди и припади к своей Эльвире»! (Мрачно). Приди и припади. Вот уж, действительно, – слог!

Бургомистр (глухо): Мерзавец!.. Ее звали Анна.

Дон Гуан: Да, что вы говорите, ваша светлость… Анна… Знаете, все эти письма так похожи друг на друга, что не мудрено и ошибиться.

Бургомистр (негромко): Отдай мне их, Гуан.

Дон Гуан: Расстаться с такой драгоценностью? Ну, уж нет, ваша светлость. (Помолчав, глухо). Мне становится хорошо от одной мысли, что когда Всевышний на Страшном суде прочтет ей эти письма, ни один ангел не найдет в себе мужества попросить Творца хотя бы немного облегчить ее участь. (Сквозь зубы). Она была сущий дьявол, ваша дражайшая половина.

Пока он говорит, на сцене появляется Тень. Она медленно скользит по приемной, не обращает внимания ни на Дон Гуана, ни на Бургомистра, которые ее не видят, и затем исчезает – так же бесшумно, как появилась.

Бургомистр (глухо): Надеюсь, Гуан, Всевышний как-нибудь сумеет обойтись без твоих советов.

Дон Гуан (задумчиво): Ваша правда, ваша правда, сеньор… (Идет по сцене).

Короткая пауза.

(Внезапно остановившись и обернувшись к бургомистру, почти сердито). Но, быть может, я могу надеяться, что меня хотя бы выслушают?

Бургомистр презрительно молчит. Короткая пауза.

(Живо). Как! Вы полагаете, что я не могу рассчитывать даже на это?.. (Почти с изумлением). Черт возьми, черт возьми, сеньор! Ну, тогда, надеюсь, хотя бы вас?.. (Возвращаясь). Надеюсь, ваша светлость расскажет все без утайки? Как оно и было?.. Расскажет о своей падчерице, Франциске, которую вы хотели поскорее выгодно выдать замуж, чтобы поправить свои дела? О том, как ваша жена ненавидела свою дочь и как она пыталась соблазнить ее возлюбленного? Как вы преследовали нас с Франциской, пока не отправили меня в изгнание, а ее на кладбище?.. Мне кажется, вашей светлости будет, что рассказать небесам.

Бургомистр (негромко): И я расскажу, Гуан, видит Бог, я все расскажу… Расскажу, как ты явился как раз тогда, когда я, наконец, нашел для моей Франциски подходящую партию. Как ты расстроил все мои планы. Как забивал ей голову своими глупыми фантазиями и распевал под ее окнами нелепые серенады… Ты, думаешь, я забыл? (Поднявшись с кресла). Я все помню, Гуан. (Презрительно). Без гроша в кармане, не умеющий ничего, кроме как дерзить и своевольничать, – да, кто бы ни захлопнул перед тобой дверь своего дома?

Дон Гуан (тихо): Она любила меня, ваша светлость.

Бургомистр (повернувшись, идет по сцене стариковской походкой, заложив руки за спину, устало): Вскружил глупой девчонке голову, вот и вся любовь.

Дон Гуан (твердо, но по-прежнему тихо): Мы любили друг друга.

Бургомистр: Что ты заладил!.. Любили. Не любили… (Останавливается возле окна, глядя на улицу, спиной к Дон Гуану). Оставь эти сказки, Гуан. Ты бросил бы ее так же, как и всех тех, кто по глупости или по неопытности попал в твои руки. (Презрительно). Любили…

Дон Гуан (глухо): Вы правы, ваша светлость. Но, к несчастью, случилось так, что на этот раз она бросила меня. Вот почему я могу только повторить сегодня – мы любили друг друга.

Бургомистр (по-прежнему не поворачиваясь): Глупости! Что бы ты ей дал со своей любовью? Свой пустой дом? А в придачу такие же пустые карманы? Или, может быть, свое имя, которое склоняли на всех углах?

Дон Гуан: Что бы я ни дал ей, это было бы гораздо больше того, что дали ей вы. (Спокойно). Ведь это вы ее убили, ваша светлость.

Бургомистр медленно поворачивается к Дон Гуану.

Конечно же, ничего из ряда вон выходящего. Вы не подсыпали ей яду, и не подсылали подкупленных убийц, вы просто рассказали Франциске, что ее возлюбленный изменяет ей с ее собственной матерью. И этот рассказ убил ее.

Бургомистр: Мальчишка… Она умерла от воспаления легких.

Дон Гуан: Она умерла от горя, ваша светлость. Такая, знаете ли, банальная и немного смешная история. Сколько их случается на земле… (Чуть слышно). Боже мой, ах, если бы я только сумел уговорить ее тогда…(Оборвав себя, громко). Впрочем, я утешаюсь тем, что если небеса еще не совсем очерствели, имея дело с такими, как вы, то они приготовили ее душе самое лучшее место, какое только есть в Раю. (Опускается на стул).

Короткая пауза.

Бургомистр (искренне изумлен): Нет, ты просто спятил… Прошло пятнадцать лет!..

Дон Гуан: Всего пятнадцать лет, ваша светлость…

Бургомистр (идет к креслу): А, так это месть?.. Ты мне мстишь?.. (Садится в кресло, устало). Мне надо было сразу догадаться.

Короткая пауза. Глядя на Бургомистра, Дон Гуан начинает негромко смеяться.

(Раздраженно, почти кричит). Ну, что? Что? Что тут смешного?

Дон Гуан: Ну, посудите сами, ваша светлость. (Едва сдерживая смех). Кому может прийти в голову мстить своим собственным снам? (Со смехом). Нет, в самом деле!… Пусть даже таким отвратительным, как этот? (Смеется). О, Господи!.. (Смеется). Хорош бы я бы был, ей-Богу… (Смеется). Мстить сну!.. (Смеется).

Бургомистр: Поосторожнее, Гуан…

Дон Гуан продолжает беззвучно смеяться, опустив голову и закрыв лицо руками.

Я ведь тебе сказал – поосторожней… Не то и оглянуться не успеешь, как сон твой станет явью.

Дон Гуан (перестав смеяться, глухо): Оставьте, сеньор… Что, разве мы отвечаем еще и за свои сны?.. (Подняв голову). Да, уж, наверное, ничуть не больше, чем за то прошлое, из которого они приходят к нам и которое само-то, ей-Богу, – всего лишь сон. (С мрачной решимостью, хрипло). Вот если бы можно было вцепиться этому прошлому в глотку! Надавать пинков, показать кукиш, чтобы заставить его поджать хвост и прикусить язык!.. О, с каким бы удовольствием я бы это сделал! (Смолкает).

Бургомистр молчит. Пауза.

(Без выражения). Я не ошибся, ваша светлость? Мне вдруг почему-то показалось, что вам это желание тоже немного знакомо.

Бургомистр (устало): Ты дурак, Гуан… Если бы ты был немного умнее, то знал бы, что на свете есть вещи, о которых лучше не вспоминать. Иначе в один прекрасный день они сами вспомнят о тебе, и тогда тебе уже не поможет никто… (Взяв со стола колокольчик). Так не будешь подписывать?

Дон Гуан молчит. Помедлив, Бургомистр звонит и почти сразу в дверях возникает фигура Секретаря.

(Секретарю). Зови.

Секретарь с поклоном исчезает. Короткая пауза.

(Гуану, негромко). Лучше бы ты все-таки подписал.

Дон Гуан молчит.

Ну, да как знаешь.

В приемной появляется Доктор. Вошедший следом за ним Секретарь, молча указывает ему на Дон Гуана.

Доктор (говорит с сильным акцентом): Касподин больной… (Подходит к Дон Гуану).

В этот момент левые двери распахиваются и в приемную стремительно влетает еще один Доктор. На его голове – завитой парик с косичкой; пол-лица закрывают огромные очки.

Второй Доктор: Простите, простите за опоздание. (Быстро подходя к Дон Гуану). А, господин больной!.. Какой интересный случай… Дайте-ка ваш пульс. (Берет руку Дон Гуана).

Первый Доктор (подозрительно): Слючай, действительно, ошень любопытный… (Гуану). Сударь… (Берет другую руку Дон Гуана).

Короткая пауза.

Бургомистр (секретарю): У меня что? Двоится в глазах?

Второй Доктор: Пульс жестоковатый. Я бы даже не побоялся сказать – жесткий.

Первый Доктор: Ошень дерзкий пульс.

Бургомистр: Послушайте, господа… э, светила…

Первый Доктор (повернувшись к бургомистру): Касподин Любек, действительный шлен Берлинской академии наук. (Кланяется). Прибыл для освидетельствования этот больной.

Второй Доктор (с поклоном): Господин де Пурсоньяк. Действительный и почетный член Парижской академии наук. Прибыл по вашему распоряжению для освидетельствования больного.

Бургомистр (подходит, подозрительно глядя то на одного, то на другого): Другими словами, вас двое? (С сомнением). Помнится мне, я приглашал одного.

Доктор Пурсоньяк (быстро): Если ваша светлость жалуется на память, настоятельно рекомендую настой желтого цвета с липовым медом. Снимет, как рукой.

Бургомистр: После как-нибудь…

Доктор Пурсоньяк (настойчиво): Можно попробовать отвар из сливовых косточек. Помогает вспомнить даже то, чего никогда не было. А в крайнем случае, советую вам прибегнуть к помощи флеботомии, сиречь, кровопусканию, дабы разрядить сгустившиеся пары и дать мыслям свободно фунциклировать, так сказать, облегчая работу памяти вашей светлости…

Бургомистр: К черту флеботомию!.. Из-за нее, я уже позабыл, что хотел сказать. (Задумывается). Ага. Слушайте меня внимательно, господа эскулапы. Видите этого господина?.. Так вот, хочу вас по-хорошему предупредить, что, как это ни печально, но его здоровье из рук вон плохо.

Доктор Любек (рассматривая Дон Гуана): Ошень похоже на правду.

Бургомистр: Обратите внимание на этот блуждающий и не располагающий к приятности взгляд. Надеюсь, он свидетельствует о весьма обширном умственном расстройстве, порождающем разного рода опасные фантазии, сопровождаемые гневом, яростью и бешенством. Ну, а этот бледный кожный покров? Не мне вас учить, что он является безошибочным признаком какой-то скрытой мании, которая свила себе гнездо в глубине этой несчастной души… Словом, господа светила, вы и без меня видите, что дело из рук вон плохо.

Доктор Любек: Будьте спокойны. Касподин Любек знает свой дело. Я уже сейчас наблюдать голым глазом, что больной страдать острой формой ипохондрической меланхолии.

Доктор Пурсоньяк (снисходительно): Коллега, наверное, хотел сказать, меланхолической ипохондрии. Эта болезнь, скорее, более меланхолическая, чем ипохондрическая.

Бургомистр: Браво, господа гиппократы. (Направляясь к двери). С нетерпением буду ждать ваших результатов.

Бургомистр и Секретарь уходят.

Доктор Пурсоньяк (доктору Любеку, с вызовом): Так вы говорите – ипохондрическая, любезный? (Подходит к нему почти вплотную).

Доктор Любек (отодвигаясь): О, да! Ошень сильно ипохондрическая.

Доктор Пурсоньяк (подвигаясь еще ближе): Меланхолическая, коллега. Меланхолическая.

Доктор Любек (отодвигаясь): Вы иметь несчастье заблуждаться… Но я готов уступить вам, как тут у вас говорить, пальму.

Доктор Пурсоньяк: Пальму, как раз, можете оставить себе.

Доктор Любек: Я только хотеть сказать, что в свете рекомендаций касподина бургомистра, это уже не иметь существенное значение. Ипохондрическая или меланхолическая, но касподина больного надо немедленно придать, как у вас тут говорят, коспитализации… (Отодвигаясь от Пурсоньяка). Что это вы на меня так глядеть?

Доктор Пурсоньяк: Боюсь, доктор у меня для вас плохие новости. У вас на лице все признаки какой-то неизвестной науке болезни.

Доктор Любек: Какая глюпость!

Доктор Пурсоньяк (решительно): Я вас должен немедленно осмотреть.

Доктор Любек (отходя в сторону): Шерта с два. (Поспешно прячется за Дон Гуана). Я здоров.

Доктор Пурсоньяк: Когда больной говорит, что он здоров, значит дело плохо. (Наступает на доктора Любека).

Доктор Любек (отступая, нервничая): Да что же вы из-под меня, наконец, хотеть?

Доктор Пурсоньяк: Надо говорить «от меня», а не «из-под меня». К тому же вы произносите «ч» как «ш», а «з» как «с». Это плохой признак. (Наступает).

Доктор Любек: Это простительно, потому что я есть иностранец. (Отступая за Гуана). Говорю вам, я абсолютно здоров!

Доктор Пурсоньяк: Послушайте, коллега. Вы имеете наглость утверждать, что человек, который называет себя доктором Любеком, абсолютно здоров?

Доктор Любек: Отчего же не здоров?

Доктор Пурсоньяк: Да, оттого, черт возьми, что Любек – это город!

Дон Гуан, который до этого не без удовольствия слушал разговор врачей, негромко смеется.

Доктор Любек: Что такое? (Оскорблен). Любек есть фамилия моего папы!

Доктор Пурсоньяк (негромко): Ваш папа – город Любек?.. (Вплотную приближаясь к доктору Любеку, с сочувствием). Позвольте мне ваш пульс, коллега.

Доктор Любек (убирая за спину руку): Зачем пульс? Не надо пульс.

Доктор Пурсоньяк: Давайте, говорю вам. (Изловчившись, хватает доктора Любека за руку и слушает его пульс). Пульс у вас нагловатый, как английский флаг…(Наклонившись к доктору, почти шепотом). Знаете, что с вами будет, когда узнают, что в числе своих ближайших родственников, вы называете город Любек?

Доктор Любек (решительно): О! Я все понял… Я все понял. Вы хотеть заполучить мой гонорар!

Доктор Пурсоньяк: Когда вас посадят в сумасшедший дом, коллега, вы забудете не только слово «гонорар», но и все другие слова… Главного врача там называют за глаза Крысоловом. Он лечит больных горячими горчичными ваннами и перцем. Бедняжки чихают у него двадцать четыре часа в сутки. С утра до вечера и с вечера до утра. Шум стоит такой, что если кто еще и не сошел с ума, то обязательно сойдет!

Доктор Любек: Но я не хотеть в сумасшедший дом!

Доктор Пурсоньяк (удивлен): Человек, который называет себя сыном города Любека, не хотеть в сумасшедший дом? А вы большой оригинал, доктор.

Доктор Любек: Но я не есть сын города! Я есть сын своего отец!

Доктор Пурсоньяк: Вы думаете, что у кого-то будет охота в этом разбираться? Как только кто-нибудь серьезно задумается над тем, что вы называете себя Любеком, пусть даже доктором Любеком, вам не позавидует даже последний нищий.

Доктор Любек (в смятении): Main Got! Что же мне теперь делать?

Доктор Пурсоньяк (указывая на дверь, твердо): Бежать.

Доктор Любек: Бежать?.. О! Бежать! (Бежит к двери, но тут же возвращается назад). Но мой гонорар?

Доктор Пурсоньяк: Я чуть было не забыл вам рассказать, коллега, что кроме доктора Крысолова там есть еще и другие врачи. Доктор Подзатыльник. Доктор Кровопуск. И доктор Помолись. Они практикуют ледяные ванны, крысиный помет и прижигание пяток. Но в сравнении с потерей гонорара все это, конечно, совершенные пустяки.

Доктор Любек с криком убегает. Доктор Пурсоньяк устало садиться на один из стульев. Затем он снимает очки, бороду и парик. Швыряет их на стол. Теперь перед нами уже немолодая, но все еще красивая женщина с грустными глазами.

(Повернувшись к Дон Гуану, негромко). А вот и я, дорогой.

Дон Гуан (какое-то время вглядывается в лицо сидящей перед ним женщины, изумленно): Каталина?.. (Вскочив со стула). Невозможно… Это ты?

Каталина: Как видишь, дорогой.

Дон Гуан (подходит, протягивая Каталине руки): Каталина…

Каталина (протягивая к Дон Гуану руки, но сразу же опуская их): Надеюсь, я не очень переиграла?

Дон Гуан: Ах, Боже мой, Каталина!.. Нет, какое там!.. (Смеется). Ведь он поверил! А?.. Поверил. Ты просто чудо! (Смеется). Подумать только, сын города Любека!

Каталина: Немцы такой доверчивый народ.

Дон Гуан: У меня нет слов!.. (Тихо). Каталина…

Каталина: Ты еще не забыл, что когда-то я играла в благотворительных спектаклях? (Снимая халат и бросая его на стол, рядом с париком). К тому же тебе не надо рассказывать, на что бывает способна женщина, особенно, когда надо выручить попавшего в беду дурачка.

Дон Гуан: Так весь этот маскарад?..

Каталина (независимо): В память о наших редких свиданиях, дорогой.

Дон Гуан (тихо): Спасибо, баронесса.

Каталина: Ты скажешь мне спасибо как-нибудь в другой раз. (Подходит к Гуану). А сейчас тебе надо срочно убраться из города и, желательно, как можно дальше. На этот раз ты разозлил их не на шутку.

Дон Гуан: Постой. Бежать?.. Нет, это невозможно.

Каталина: Да, дорогой. Бежать. Исчезнуть. Скрыться, пока они не успокоятся и не забудут про тебя.

Дон Гуан: Боюсь, это будет очень не скоро, баронесса.

Каталина: А ты, наверное, ждал, что они скажут тебе «спасибо»?

Дон Гуан (удивлен и задет): В конце концов, я мог бы рассчитывать, ну, хотя бы на простое понимание!

Каталина: Так же, как и они, дорогой.

Дон Гуан (удивлен): Так же, как и они?

Каталина: А разве нет? (Садится). Послушай, дорогой. Еще вчера у них была прекрасная легенда о сластолюбивом юноше, рядом с которым любой из них выглядел просто ангелом. Но тут пришел ты и захотел отнять у них этого ужасного Гуана, вывернуть все шиворот-навыворот, поставить все вверх ногами… Ты ужасный эгоист, дорогой… Неужели ты до сих пор не знаешь, кто у них самый любимый герой во всей этой истории?.. Нет, дорогой, это не ты. Это они сами. Такие порядочные, честные, доверчивые, обиженные этим извергом Гуаном и теперь смиренно ожидающие от неба справедливого мщения… Ты просто плюнул им в лицо, дорогой.

Дон Гуан: И поэтому теперь они станут охотиться за мной, как в старые добрые времена?

Каталина: Да, дорогой.

Дон Гуан (задумчиво): А мне, в свою очередь, придется убегать, прятаться, переодеваться, ночевать в дрянных гостиницах, на несвежих простынях, а утром снова отправляться в путь, неизвестно куда, неизвестно зачем?.. Фальшивые паспорта. Наклеенные усы…(Мрачно). Нет, Каталина. Я уже давно не чувствую к этому никакой склонности… И потом, меня все равно поймают. Знаешь, у кого нет охоты к бегству, того ловят быстро.

Каталина: Тогда придумай что-нибудь еще. (Негромко и немного кокетливо). Ты ведь всегда был такой умный, Гуан.

Дон Гуан (посмеиваясь): Ах, Каталина… С годами начинаешь понимать, что наш ум, это только умение изворачиваться, лгать, выдавать желаемое за действительное, хитрить и расставлять ловушки. Это так утомительно, что мне уже давно хочется стать обыкновенным дураком… (Помолчав). Наверное, мне надо просто вернуться домой, а там – будь, что будет.

Каталина: Совсем нетрудно догадаться, что именно, дорогой. (С улыбкой, которая, возможно, понятна только Дон Гуану). Или ты уже забыл, что добродетель всегда торжествует?

Дон Гуан: Ах, баронесса! Да, разве такое можно забыть?.. Эта мысль особенно будет утешать меня, когда все эти добродетельные и чистые сердцем станут отплясывать вокруг моей виселицы.

Каталина (с нежностью глядя на Гуана, негромко): Боже мой, какой ты все еще дурачок, Гуан… Ну, какой же ты дурачок.

Дон Гуан (с ужасным акцентом): Я есть надеяться, што этот диагноз не есть окончательный, дохтор?

Каталина: Ты и представить себе не можешь, насколько этот диагноз окончательный.

Дон Гуан (с акцентом): Шерт побери! Какой неприятный цурюк! (Серьезно). Как же хорошо, что ты не разучилась смеяться. Я помню твой смех. Ах, как же ты заразительно смеялась тогда!..

Каталина: Это было очень давно, дорогой.

Дон Гуан: Но не настолько, чтобы оказаться забытым. (Помолчав). Я слышал, ты удачно вышла замуж. Это правда?

Каталина: О, да! И так же удачно развелась, чтобы выйти еще раз. (После небольшой паузы, без выражения). Если муж узнает о сегодняшнем представлении, я погибла.

Дон Гуан (понизив голос, выразительно глядя на Каталину): Но он не узнает, баронесса. Как правило, мужья редко догадываются о самом главном.

Каталина: По-моему, когда-то я уже слышала эту фразу. Лет этак двадцать с небольшим назад… Ты не помнишь, дорогой?

Дон Гуан: Это был не я.

Каталина: Ах ты, поросенок, поросенок…

Дон Гуан: Но баронесса! Это было четверть века назад! (Смиренно). Я раскаиваюсь.

Каталина: Вот так-то лучше.

Дон Гуан: Хотя, если посмотреть с другой стороны…

Каталина (перебивает): Ради Бога, Гуан! Попридержи свой ужасный язык. Могу себе представить, как ты распустил его в твоей злополучной книге.

Дон Гуан: Позвольте, баронесса! Если хотите знать, то там я, сдержан, остроумен, тонок, изящен, наблюдателен, находчив, проницателен, умен, черт возьми, даже глубокомыслен, справедлив, немного загадочен и в меру назидателен, – словом, совершенно такой же, как и в жизни.

Пока Дон Гуан говорит, Каталина, поднявшись со своего места, подходит и протягивает ему халат.

(Удивлен). Это мне?

Каталина: А как, интересно, ты собираешься отсюда уйти?

Дон Гуан (в притворном ужасе): Предстать перед тобой в таком виде? Никогда! (Надевает халат).

Каталина протягивает Гуану парик.

Шерт побери!.. (Нахлобучивает парик).

Каталина: А теперь иди. Иди… Нет, подожди… Я хотела спросить тебя… Только не подумай, что я чего-то боюсь… Скажи, дорогой, мне нашлось место в твоей книге?

Дон Гуан (подходя к Каталине, серьезно и тихо): Конечно же, нет, баронесса. Как такое могло прийти тебе в голову? В моей книге живут смешные и жалкие уродцы. Такие, как я сам. Как бургомистр или как мой зять… Потаскухи. Дуры. Куклы… Для тебя там нет места.

Каталина молчит. Короткая пауза.

(Тихо). Но зато тебе нашлось место в моей памяти и в моем сердце. Если, конечно, это еще что-то для тебя значит. (Мягко). Я часто вспоминаю тебя, Каталина.

Каталина (немного охрипшим голосом, без выражения): Вы прирожденный враль, господин Гуан.

Дон Гуан: Гораздо чаще, чем ты, можешь себе представить.

Каталина: Нескладный враль… Если ты что и вспоминаешь, дорогой, то не столько обо мне, сколько о самом себе рядом со мной, на твоей скрипучей постели.

Дон Гуан (укоризненно): Каталина…

Каталина: Господи, как же она скрипела, эта чертова кровать!

Дон Гуан: Если придерживаться фактов, то надо сказать, что кровать как раз была вполне сносная.

Каталина: Как она скрипела! Словно несмазанная телега!

Дон Гуан: Я бы сказал: поскрипывала.

Каталина: Скрипела на весь дом!

Дон Гуан: Но при этом, все-таки, довольно мелодично.

Каталина: Черта лысого! Мелодично…

Дон Гуан: Не Моцарт, конечно… (Смолкает, глядя на Каталину. После небольшой паузы, с трудом). Каталина…

Каталина: Что, дорогой?

Дон Гуан: Прости меня.

Каталина: За что, дорогой? (Подходя к Гуану). Я всегда знала, что ты появился ненадолго. Может быть на день, а может на неделю, на месяц. А потом исчезнешь опять… У тебя вечно был такой вид, словно ты хочешь непременно заглянуть по ту сторону всего. Как будто боишься упустить что-то важное, что никак не дается в руки, и все торопишься, чтобы не опоздать… (Посмеиваясь). Ты великий путешественник, дорогой. Путешествуешь сквозь книги, сквозь друзей, сквозь женщин. Всегда в пути. Только что был, и вот тебя уже нет… (Помолчав). Нашел что-нибудь?

Дон Гуан молчит.

Неужели, совсем ничего?

Дон Гуан: Раньше я бы сказал – «самого себя». Но сегодня мне кажется, что это не так уж и много. (Просто). Нет, баронесса. Ничего.

Каталина (дотрагиваясь до щеки Дон Гуана, тихо): Бедный, бедный Гуан… Иногда я проезжаю мимо твоего дома. Свет в твоем кабинете горит в последнее время что-то совсем невесело. Но ты ведь еще не потерял надежду, дорогой?

Дон Гуан (бодро): Ах, баронесса! В конце концов, надежда – это всего лишь единица измерения наших сил… (Негромко и тускло). Не знаю, баронесса.

Каталина: Бедный Гуан…

Дон Гуан: Бедная Каталина.

Каталина: Бедный Гуан.

Дон Гуан: Бедная Каталина.

Каталина: Но я совсем не бедная, дорогой. (Положив на плечи Дон Гуана руки). Ты, конечно, забыл наш первый танец? Впрочем, если ты помнишь, он оказался и последним… Ну, конечно, же ты забыл.

Дон Гуан: Нет, баронесса.

Каталина: Тогда ты должен помнить, что ты обещал мне перед тем, как исчезнуть. Ты обещал, что когда вернешься, мы будем танцевать всю ночь, – ну, и, возможно, всю оставшуюся жизнь… Помнишь, разбойник?

Дон Гуан: Да, баронесса.

Каталина (отходя от Дон Гуана, негромко): Тогда, дорогой, может быть, ты пригасишь меня на танец?

Дон Гуан: Здесь? Сейчас? (После небольшой паузы, с поклоном). Конечно, баронесса. Буду счастлив. (С сомнением). Вот только мои ноги. Они уже не слушаются меня, как прежде.

Каталина: Не желаю ничего слушать!..

Дон Гуан: Ну, раз так… (Галантно склонившись перед Каталиной и протягивая ей руку). Не соблаговолит ли госпожа баронесса принять мое приглашение и оказать мне великую честь?

Каталина (приседая и принимая руку Дон Гуана): Охотно, господин Гуан.

Танцуют.

Подумать только! Гуан! Я дождалась этого танца через двадцать лет!

Дон Гуан: Всего через каких-то двадцать лет, баронесса!

Танцуют.

Каталина: Получается, что ты не такой уж и враль, дорогой?

Дон Гуан: Как видишь.

Танцуют.

Каталина (тревожно): Если тебе вдруг понадобится моя помощь…

Дон Гуан: Я помню, Каталина.

Танцуют.

Каталина (неожиданно выскользнув из рук Гуана и отбежав в сторону): Иди, дорогой. Пора.

Дон Гуан (немного растерянно и не зная, что сказать): Я буду надеяться, что это был не последний наш танец, баронесса?

Каталина: Откуда нам это знать, дорогой. Иди.

Дон Гуан (медленно отступая к двери): Прощай, Каталина.

Каталина: Прощай, Гуан.

Дон Гуан (возле самой двери): Прощайте, баронесса.

Каталина: Прощайте, благородный дон.

Дон Гуан (из-за двери, почти неслышно): Прощай… (Исчезает).

Какое-то время Каталина стоит неподвижно, затем медленно идет к двери. Свет гаснет. Когда он загорается, перед нами вновь кабинет Дон Гуана.

Дон Гуан, в белом халате и в парике, появляется в сопровождении Сганарелля.

Опустившись в кресло, Дон Гуан вытягивает ноги. Сганарелль, присев, стаскивает с него сапоги.

Дон Гуан (раздраженно): Скажи, отчего у нас в городе везде такая ужасная грязь? Куда ни посмотришь, везде горы мусора, битые стекла, сточные канавы забиты черт знает чем. А из всех подворотен несет так, что приходится затыкать нос.

Сганарелль: Это с непривычки, сударь. С непривычки. (Относя сапоги к двери). Если не обращать внимания, то со временем легко можно привыкнуть.

Дон Гуан: Но запах, запах!

Сганарелль: Запашок, конечно, не спорю, есть.

Дон Гуан (сняв парик, швыряет его в угол): Я видел сегодня с десяток крыс, которые шныряли по городской площади. Что же тогда говорить об окраинах?

Сганарелль: Крыс у нас в последнее время действительно расплодилось, что твоих нищих. Место сытное, объедков хватает, так отчего же им не плодиться?

Дон Гуан: А знаешь, какое слово напрашивается на язык сразу после слова «крысы»?.. (Сердито). «Чума».

Сганарелль (испуганным шепотом): Побойтесь Бога, хозяин!.. Неровен час, накличете беду!

Дон Гуан (поднимаясь): Вот уж не думаю, чтобы она нуждалась в понуканиях какого-то Гуана… (Сбросив халат, швыряет его в сторону). Я хочу спать, Сганарелль. Постели мне сегодня на диване.

Сганарелль: Как будет угодно вашей милости. (Подобрав халат и парик, уходит через левую дверь).

Дон Гуан (негромко, почти про себя): Что-то у меня нынче какие-то странные предчувствия. (Озираясь). Так, словно, кто-то смотрит на тебя прямо сквозь стены…(Сердито). Тьфу!.. (Уходит через правую дверь).

На пороге появляется Лепорелло. Одновременно с ним возвращается Сганарелль, держа в руках свернутую постель.

Сганарелль (бросив постель на диван, ворчливо): Скажет же такое – «чума»! И как только язык повернулся!

Лепорелло: Ты о чем, болван?

Сганарелль: Хозяин сказал, нас всех ждет чума. (Принимается стелить постель). Вот и подумай, кто из нас болван.

Лепорелло: Во всяком случае, не я.

Сганарелль: Да и не я.

Лепорелло: Выходит, что хозяин.

Сганарелль: Я этого не говорил.

Лепорелло: Как же, не говорил? Я не глухой.

Сганарелль: Уйди, Лепорелло… Если придет чума, это уже не будет иметь никакого значения.

Лепорелло: Когда я расскажу хозяину, какого ты о нем мнения, тогда и посмотрим, имеет это какое-нибудь значение или нет!

Сганарелль (философски): Все это сущие пустяки по сравнению с чумой.

Лепорелло: Да, что ты заладил, как попугай, – чума, чума!… Бьюсь об заклад, что хозяин говорил иносказательно. В том смысле, чтобы придать своим словам побольше веса. А ты уже и уши развесил!

Сганарелль (закончив стелить): Уж не знаю, в каком таком смысле, он говорил, да, только чума, она и есть чума. Не пощадит никого.

Лепорелло: А вот это, к твоему сведению, уже называется «судьбой».

Сганарелль (принимается гасить свечи): Да хоть как.

Лунный свет медленно заливает сцену.

Лепорелло (усаживаясь в кресло у стола): Сразу видно, что твои родители не удосужились привить тебе правильные понятия. Иначе, ты бы знал, что на всякую вещь можно взглянуть трояко. Во-первых, как на вещь в себе. Во-вторых, как на судьбу. А в третьих, с точки зрения ее пользы.

В дверях появляется Дон Гуан. Он в ночной рубашке, на голове – колпак. Лепорелло продолжает говорить, не замечая его, между тем, как Сганарелль с поклоном исчезает.

Взять, хотя бы вот этот подсвечник… Если, допустим, от него загорится дом, так это судьба и тут уж ничего не попишешь. А если он просто стоит и светит, то всякий скажет, что в этом заключается его назначение с вытекающей отсюда пользой. Зато уж если посмотреть на него, так сказать, отрешенно, то окажется, что это просто-напросто кусок никому не нужного железа, да и ничего больше. (Обернувшись, видит Дон Гуана; поспешно вскочив, пытается улизнуть).

Дон Гуан: Стой, мерзавец!

Лепорелло замирает

Скажи-ка, если я отрежу тебе твой поганый язык, это будет судьба или что-нибудь еще?..

Лепорелло: Откуда мне знать, хозяин.

Дон Гуан: Сейчас узнаешь. Неси-ка ножницы.

Лепорелло (плаксиво): Хозяин!..

Дон Гуан: Неси, кому говорю!

Лепорелло: Ей-Богу, хозяин! В последний раз!..

Дон Гуан (садясь на диван): Смотри, у меня, Лепорелло. Ей-Богу, останешься без языка. (Ложится и накрывается одеялом).

Лепорелло (про себя): Проклятый Сганарелль… (Громко). Доброй ночи, хозяин.

Дон Гуан: Доброй ночи, господин Болтун.

Лепорелло: Приятных вам сновидений.

Дон Гуан: И тебе того же, господин Трещотка.

Лепорелло (тихо): Проклятый Сганарелль… (Идет к двери, но сразу же возвращается назад). Не хотелось бы огорчать вашу милость, да только наш Сганарелль в последнее время что-то уж больно распустился. (Понизив голос). Обозвал вас сегодня болваном.

Дон Гуан (равнодушно): Каков разбойник! (Зевая). Передай ему, что он, возможно, весьма недалек от истины. (Умолкает, завернувшись в одеяло).

Лепорелло (подождав): Спокойной ночи, хозяин.

Дон Гуан (из-под одеяла): Спокойной ночи, господин Ябеда.

Лепорелло (тихо) Проклятый Сганарелль… (Исчезает).

Лунный свет все ярче заливает комнату, отражается в стеклах шкафов, мерцает на развешанных на стене клинках.

Из глубины сцены появляется Тень. Она бесшумно пересекает кабинет, на мгновение задерживается возле письменного стола, затем, замедлив шаг, проходит мимо спящего Дон Гуан и, наконец, так же бесшумно исчезает.

Дон Гуан спит.

Из левой двери появляется фигура Вора. Пригнувшись, он осторожно крадется через залитую лунным светом сцену в сторону окна. Вот он остановился у стола, затем бесшумно пересек центр кабинета и застыл возле секретера. Слышно, как негромко звякнули в его руке отмычки.

Дон Гуан (внезапно сев на диване и стремительно сдернув со стены шпагу): Стой на месте, мерзавец, а не то я проткну тебя насквозь!

Вор замирает.

(Сунув ноги в тапочки, встает и подходит ближе). Повернись.

Вор поворачивается, с ужасом глядя на направленное ему в грудь острие шпаги.

Шевельнешься, и вот эта милая особа будет торчать у тебя в селезенке. Она шутить не любит… А теперь отвечай, но прежде хорошенько подумай. Ты залез сюда, чтобы меня ограбить?

Вор: Да, сеньор.

Дон Гуан: Деньги, драгоценности, столовое серебро? Верно?

Вор: Да, сеньор.

Дон Гуан: Врешь!.. Все прекрасно знают, что у меня нечем поживиться. Тебя послал бургомистр. Так?

Вор молчит.

Отвечай, если не хочешь попробовать железа.

Вор: Нет, сеньор. Какой-то человек, которого я никогда не видел прежде, пообещал мне заплатить, если я принесу ему ваши бумаги.

Дон Гуан: Ну, так и есть. Старый дурак не настолько глуп, чтобы самому поручить тебе это дело… Сколько же тебе обещали?

Вор: Пятьдесят песо.

Дон Гуан (возмущен): Всего пятьдесят песо? И ты согласился ограбить меня за пятьдесят песо, мерзавец?

Вор: Это большие деньги, сеньор.

Дон Гуан: Еще бы! Если постараться, их можно пропить за один вечер!

Вор: Я не пью, сеньор.

Дон Гуан: Нет? Тогда их вполне хватит на то, чтобы проиграть в кости!

Вор: Я не играю.

Дон Гуан: Значит, ты собирался потратить их на какую-нибудь потаскушку!

Вор: Нет, сеньор.

Дон Гуан: Тогда зачем тебе деньги, дурак?

Вор: Мне надо кормить семью, сеньор.

Дон Гуан: Скажите, пожалуйста! Так ты добрый семьянин? Любой судья немедленно прослезится и отпустит тебя с миром, как только услышит это… Выходит, твоя семья живет на деньги, которые ты крадешь у других?

Вор молчит.

Ну, отвечай же, отвечай.

Вор: Вы не священник, сеньор, а я не на исповеди.

Дон Гуан: Верно, мерзавец. Только не забывай, что твоя жизнь висит на волоске. Самое время подумать об исповеди.

Вор: Любая жизнь висит на волоске, сеньор. Уж таков наш человеческий удел.

Дон Гуан (опуская шпагу): Смотри-ка! Да мы, оказывается, любим пофилософствовать? Так, между делом? Вот уж не ожидал от представителя твоей профессии. (Кричит). Лепорелло!

Короткая пауза. Не дождавшись ответа, Дон Гуан берет со стола колокольчик и звонит. На пороге появляется заспанный Лепорелло.

(Лепорелло). Который час?

Лепорелло (разглядывая ночного гостя): Полночь било.

Дон Гуан: Что? (Вору). Да ведь я теперь не засну, мерзавец!

Вор: Простите, сеньор.

Дон Гуан (передразнивая): Простите!.. Ты, наверное, думаешь, что попал в пансион благородных девиц. (Лепорелло). Зажги-ка свет и принеси нам вина. (Вору). А ты садись… Садись. (Подталкивает его шпагой к столу).

Вор садиться. Лепорелло выходит и почти сразу возвращается с горящим подсвечником, который он ставит на стол. Затем вновь уходит, не переставая коситься на гостя.

(Швырнув шпагу на стол). Ну, что, господин Грабитель? Раз уж ты меня разбудил, так изволь теперь хоть поскучать со мной. Сдается мне, это будет справедливо.

Вор: Как будет угодно вашей милости.

Дон Гуан (набросив на плечи халат, усаживается напротив вора): Ну, а теперь рассказывай.

Вор: О чем, сеньор?

Дон Гуан: О чем хочешь.

Вор: Я затрудняюсь, сеньор.

Дон Гуан: Не скромничай, не скромничай… Тебя послали, чтобы ты обчистил мой секретер, верно?

Вор: Да, сеньор.

Дон Гуан: И просили принести мои бумаги?

Вор: Которые я здесь найду, сеньор.

Дон Гуан: Похоже, ты по этой части мастер… Знаешь, что это за бумаги?

Вор: Нет, сеньор. Мне только сказали, что этим я окажу большую услугу нашему городу.

Дон Гуан: Да, что ты говоришь!.. А почетным гражданином тебя не пообещали избрать?..

Вор молчит.

(Сердито). Экие, право, наглецы.

Входит Лепорелло. В его руках – поднос с бутылкой вина и двумя бокалами. Поставив поднос на стол, он разливает вино.

В следующий раз попроси у них, по крайней мере, чтобы они повесили тебе на шею медаль.

Лепорелло (хмуро): Что-нибудь еще?

Дон Гуан: Иди, ложись.

Лепорелло уходит.

(Подняв бокал). Что ж. За знакомство, господин Грабитель.

Вор (сдержано): Ваше здоровье, сеньор. (Чуть пригубив, ставит бокал на стол).

Дон Гуан: Я не спрашиваю твоего имени, потому что оно мне ни к чему. Да, и ты мне его все равно не скажешь. А мое тебе, надеюсь, известно.

Вор: Да, сеньор.

Дон Гуан: Хочешь узнать, ради каких бумаг ты рисковал жизнью?

Вор: Говорят, чем меньше человек знает, сеньор, тем у него крепче сон.

Дон Гуан: Это справедливо… Тогда мы поступим по-другому. Открывай секретер и забирай все, что там найдешь.

Вор вопросительно смотрит на Дон Гуана.

Ну, что уставился? Открывай и забирай, пока я не передумал. Где твои отмычки?

Вор подбрасывает на ладони отмычки.

Смотри, только не сломай замок. Сумеешь открыть так, чтобы я ничего не услышал?

Вор: Нет ничего проще, сеньор.

Дон Гуан: Ах, вот что… Тогда начинай.

Вор склоняется над секретером. Короткая пауза, в продолжение которой Гуана успевает разлить по бокалам вино.

Вор (повернувшись к Дон Гуану): Готово.

Дон Гуан: Уже?.. Да, ты действительно, мастер… Открывай.

Вор (распахнув дверцы секретера, не сразу): Здесь пусто, сеньор.

Дон Гуан: Не может быть! (Подходит и заглядывает в секретер). Ай-яй-яй. Какая неприятность! Пусто, как в желудке у нищего… Плакали твои денежки.

Вор: Плакали, сеньор.

Дон Гуан: Пятьдесят песо!

Вор: Да, сеньор.

Дон Гуан: Прими мои соболезнования.

Вор: Надеюсь, они искренни, сеньор.

Дон Гуан: Ах ты, наглец!.. Ну, разумеется, они искренни. (Подходит к столу). И вот тебе прямое этому доказательство. (Достает из ящика стола деньги). На, вот, возьми… И будь уверен, – старый скупердяй не заплатил бы тебе даже в том случае, если бы ты принес ему все мои бумаги вместе со мной в придачу. (Швыряет деньги на стол и вновь садится в кресло).

Вор (неуверенно): Но, сеньор… Я не могу принять эти деньги… Это было бы против всяких правил, сеньор.

Дон Гуан: Ты так думаешь? А мне почему-то показалось, что ты не хуже меня знаешь, что правила существуют только на то, чтобы их нарушать… (Насмешливо). Разве нет?

Вор (тихо): Но не все, сеньор.

Дон Гуан (со смехом): Ах, Боже мой! А ведь я так и подумал, что, скорее всего, и тут не обойдется без какой-нибудь лазейки… (Сердито). Забирай и не заставляй меня упрашивать тебя.

Вор (забирая деньги): Только из уважения к вам, сеньор.

Дон Гуан (поднимая свой бокал): А теперь, если хочешь, я расскажу тебе, куда делись эти чертовы бумаги. (Пьет).

Короткая пауза.

(Поставив бокал). Я их уничтожил. Сжег. Бросил в камин.

Вор молчит. Короткая пауза.

Хочешь знать, почему?

Вор: Боюсь показаться вам чересчур навязчивым, сеньор.

Дон Гуан: В это, конечно, особенно веришь после того, как ты не побоялся разбудить меня посреди ночи… (Помолчав). Представь себе, господин Грабитель, это были самые обыкновенные бумаги. Письма. Записки. Тайны, не терпящие чужих ушей. Ничего особенного. Давно прошедшая, но все еще не желающая умирать жизнь, на которую можно было бы и не обращать внимания, если бы она ни обладала какой-то странной способностью связывать меня по рукам и ногам. Делать меня беспомощным и неуверенным. Путаться под ногами, как только я хотел сделать шаг в сторону. Словно эти жалкие бумажки говорили мне: «Ты никогда не убежишь от нас, Гуан! Твое место здесь, в прошлом. Ты наш. Наш!.. Наш!» (Пристукнув кулаком по столу, смолкает).

Короткая пауза.

(Негромко). Не знаю, понимаешь ли ты, что я имею в виду. Это напоминало дурной сон, когда знаешь, что тебе надо бежать, но ты не можешь сделать ни одного шага. Однажды, когда их голоса раздавались особенно громко, я решил их сжечь. (Пьет).

Короткая пауза.

Как-то ночью, я подкрался к секретеру, делая вид, что хочу навести в нем порядок. Наверное, со стороны это выглядело довольно забавно, но мне тогда было не до смеха. Мне казалось, что они знают, что я задумал, и сейчас набросятся на меня, попытаются выцарапать мне глаза, собьют с ног, задушат… Когда они горели, мне казалось, что они вопят от ярости… (Помолчав, негромко). Признаться, я надеялся, что прошлое просто сгорит вместе с ними. Глупо, конечно. Оно по-прежнему тут. Повсюду. Стоит только открыть утром глаза, заглянуть в зеркало, услышать свой собственный голос. Но тогда я думал, что это мне поможет… (Вновь наливая вино себе и вору). Ты еще не решил, что имеешь дело с умалишенным?

Вор: Нет, нет, сеньор. Напротив… Мне кажется, я понимаю. Тем более что однажды, мне кажется, со мною случилось даже что-то похожее.

Дон Гуан: Вот как?.. Что ж, всегда бывает приятно узнать, что кому-то не повезло так же, как тебе. (Пьет). Надеюсь, эта история заслуживает, чтобы ее выслушали?

Вор: Ничего особенного, сеньор. Просто однажды, я решил бросить свое ремесло. Думал заняться чем-нибудь поспокойней. Знаете, стричь газоны или подметать улицы. Только у меня ничего не вышло, сеньор… Видите эти отмычки? (Подбрасывая на ладони отмычки). Они достались мне в наследство от отца. Старый, проверенный инструмент. Теперь уже такого не найдешь… У меня просто рука не поднялась их выбросить. Зато когда я решил распрощаться со своим ремеслом, они стали попадаться мне на глаза чуть ли ни на каждом шагу. И где я их только ни находил, сеньор! То в кармане, то в ящике стола, а то, случалось, даже под подушкой. Сколько бы я их ни прятал, все впустую! Как будто они хотели мне сказать: «Кто вором родился, тот вором и умрет! Бери-ка нас поскорее в руки, да за дело!»… Вот как эти ваши бумажки. (Со вздохом). В конце-то концов, они все-таки своего добились, сеньор.

Дон Гуан: Не сомневаюсь, что на небесах тебе это зачтется… Впрочем, было бы гораздо лучше, если бы ты, все-таки, стриг газоны.

Вор: Я ведь не спорю, сеньор. Конечно. Гораздо лучше. Но ведь меня никто не спрашивает.

Дон Гуан (неожиданно резко): Тогда спроси сам.

Вор: Кого, сеньор?

Дон Гуан: Ты не знаешь?

Вор: Нет, сеньор.

Дон Гуан: Тогда спрашивай, не зная. Требуй. Кричи. Вопи в пустоту. Настаивай, пока хватит сил.

Вор: Кричать, сеньор?

Дон Гуан: Что есть мочи. (Поманив к себе собеседника, громким шепотом). Есть только один способ избавиться от этого проклятья.

Вор (тоже шепотом): Этот самый?

Дон Гуан: Да. Орать. Выть. Биться головой об стену. Показывать кукиш. Ругаться. Рыдать. Скрипеть зубами. Наконец, пригрозить шпагой. (Схватив со стола шпагу, крестит ею воздух; фехтуя, приближается к вору и наставляет острие шпаги ему в грудь). Ну, давай. Кричи.

Вор (с опаской косясь на шпагу): Думаю, мне это не поможет, сеньор.

Дон Гуан: Почти наверняка. Но почему бы, черт возьми, не попробовать?

Вор: Не могу, сеньор… Нет, не могу. Во-первых, мое ремесло не выносит шума…

Дон Гуан: Вот и еще одна уловка, чтобы не отпустить тебя. У твоего прошлого их тысячи.

Вор: Сказать по правде, у меня есть сомнения еще и другого рода… (Неуверенно смолкает).

Дон Гуан (бросив шпагу на стол, нетерпеливо): Ну, говори!

Вор (осторожно): Брат Филипп, сеньор… Вы ведь о нем, конечно, слыхали?

Дон Гуан (холодно): О нем – ничего. А вот о его хваленой святости, более чем достаточно! Хочешь порадовать меня еще одним рассказом?

Вор: Конечно, сеньор, я не смогу сказать так гладко, как говорил он, сеньор, но за смысл могу поручиться со всей ответственностью. Однажды он сказал, что Истина не различает наших лиц, сеньор. В том смысле, что она обращает внимания только на наши поступки… Согласитесь, сеньор, что это серьезный аргумент.

Дон Гуан (с кривой усмешкой): Да, просто убийственный, черт возьми! (Идет по сцене и затем останавливается позади кресла, на котором сидит вор).

Короткая пауза.

(Наклонившись к сидящему, вполголоса). Вот только, кто же тогда осмелиться требовать от нас, чтобы мы, в свою очередь, различали лицо Истины, дружок?

Вор молчит.

(Отходя от кресла, тихо, в пустоту). И кто настолько безумен, чтобы отказаться от своего собственного имени? (Резко). Чертов монах!.. (Повернувшись к вору). Да, кто он такой, чтобы болтать об Истине так, словно он ее секретарь? (Быстро). Только не говори мне, ради Бога, что он святой, а не то мне придется проткнуть тебя вот этой самой шпагой!

Вор (тихо): Он святой, сеньор.

Несколько мгновений Дон Гуан молча смотрит на вора, затем, махнув рукой, садится в кресло. Короткая пауза.

Поверьте мне, сеньор…

Дон Гуан (сердито): Тогда не забудь в следующий раз спросить его, не делает ли Истина исключения хотя бы для святых!.. (Почти с изумлением). Но каков шарлатан!

Вор: Не говорите так, сеньор. Он производит впечатление человека серьезного. Я имею в виду, что у него хорошие отношения с небесами.

Дон Гуан: Торговец, торгующий тухлой рыбой, тоже уверен, что у него хорошие отношения с морем. (Упрямо). Шарлатан и фокусник!

Вор (с беспокойством, оглядываясь): Пожалуйста, тише, сеньор. (Понизив голос). Говорят, он легко может слышать на расстоянии.

Дон Гуан: А, ну, тогда у него, конечно, должны быть огромные уши, черт их возьми! Надеюсь, ему будет приятно узнать, что он отъявленный плут!

Вор: Заклинаю вас, сеньор!..

Дон Гуан: Да, вдобавок, еще и мошенник! Мошенник и прохвост!

Вор (вскочив): Будьте же снисходительны! Если он увидит, что я слушаю вас, быть беде!

Дон Гуан: Как? Он еще и видит на расстоянии?.. Не иначе, его отец был морским биноклем, а мать – подзорной трубой!

Вор (в отчаянии): Вы губите меня, сеньор! (Опускается на колени). Лучше бы вы сразу закололи меня своей шпагой!..

Дон Гуан: Ах ты, богобоязненная крыса! Немедленно встань!… Вот уж не думал, что дело зашло так далеко… Да, встань же, говорю тебе! (Вскочив, хватает вора за шиворот и пытается поднять его).

Короткая пауза.

(Поставив вора на ноги, сердито). Да, стой же, наконец!

Вор (жалобно): Ох, сеньор… (Без сил опускается на стул).

Дон Гуан: Как же так, дружок? Ты не побоялся забраться ночью в чужой дом, но боишься какого-то шарлатана?

Вор: Но ведь это совсем другое дело, сеньор. Разгневать людей, это совсем не то же самое, что разгневать небеса.

Дон Гуан: Другими словами, ты хочешь сказать, что небеса слышат его ушами и видят его глазами?.. Ей-Богу, у меня на это счет большие сомнения, но если это так, то, черт возьми, – они так же слепы и глухи, как наши судьи…

Вор (не слушая, озирается в испуге): Ради Бога, сеньор… (Шепотом). Я чувствую, как он смотрит на нас, сеньор.

Дон Гуан (сердито): На тебя или на меня?..

Вор: Ах, сеньор!..

Дон Гуан: Не слишком-то это прилично заглядывать в чужие окна.

Вор: Его взгляд, сеньор… Он проникает даже сквозь стены… (Поднимаясь со стула). Мне страшно, сеньор.

Дон Гуан: На вот, выпей лучше вина… И успокойся. Успокойся! (Наливает вино и протягивает вору бокал; тот машинально берет его, но сразу же, в испуге, пятится и приседает). Ну, что еще?

Вор (шепотом): Его голос, сеньор… Я слышу его голос…

Дон Гуан: Твоему слуху можно только позавидовать… А как насчет ангельского пения?

Вор (обхватив свою голову ладонями): Это правда, сеньор. Он раздается у меня прямо здесь.

Дон Гуан: Надеюсь, он не станет требовать от нас, чтобы мы спели хором Dies irae?

Вор (шепотом): Нет, сеньор.

Дон Гуан: Тогда, что ему здесь надо?

Вор молчит. Короткая пауза.

Ты слышал, что я тебя спрашиваю?

Вор (прислушиваясь): Наверное, сеньор, будет лучше, если я помолчу.

Дон Гуан: Э, нет, совсем не лучше. Мне тоже охота послушать, о чем болтает его небесный язык.

Вор (тихо): Боюсь, что это вам не понравится, сеньор… (Прислушивается).

Пауза. На лице Вора проступает выражение ужаса.

Дон Гуан (нетерпеливо): Ну? Чем порадуешь?

Вор (с трудом): Он говорит… Он говорит о ком-то, кому уже не поможет ни покаяние, ни заступничество святых… (Прислушиваясь). О том, от кого отвернулись и люди, и небеса… Об адском пламени, чей отсвет уже можно различить в окнах его дома… О земле, готовой расступиться под его ногами… (С ужасом смотрит на Дон Гуана). Он говорит… Он говорит, сеньор… (Смолкает).

Короткая пауза.

Дон Гуан: Обо мне.

Вор (тихо): Да, сеньор.

Дон Гуан наливает в свой бокал остатки вина и, не спеша, пьет его до дна. Несколько мгновений он стоит молча, затем, что есть силы, швыряет бокал в стену. Свет гаснет.

Действие третье

Кабинет Дон Гуана. За окнами – пасмурное осеннее утро. Сганарелль протирает тряпкой окно. Входит Лепорелло.

Сганарелль (негромко). Спит?

Лепорелло: Как убитый.

Сганарелль: Дай-то Бог.

Лепорелло: Дай-то Бог, дай-то Бог. (Садится в кресло). Только, знаешь, что я тебе скажу?.. Хочешь ты или нет, но только рано или поздно он все равно проснется.

Сганарелль (протирая окно): Не хочу даже думать об этом.

Лепорелло: Думай, не думай, а чудес не бывает. Даже если он и не вспомнит сам, то ему напомнит этот чертов сон.

Сганарелль, оторвавшись от работы, с ужасом смотрит на Лепорелло.

Ты что, забыл? Он ему всегда снится перед самым пробуждением. (Оглядываясь на дверь, вполголоса). Может, даже сейчас.

Ступая на цыпочках, Сганарелль идет и плотно закрывает дверь.

(С удивлением). Ведь это надо!.. Каждую годовщину смерти маленькой донны Франциски!.. Есть над чем раскинуть мозгами, приятель.

Сганарелль: Ах ты, Господи! А я ведь про него и думать забыл… (Подойдя к сидящему Лепорелло). Послушай меня, Лепорелло. А ведь это колдовство, ей-Богу колдовство.

Лепорелло: Глупости. Скорее уж, научный факт.

Сганарелль (настойчиво): Говорю тебе – колдовство! Если из года в год, в один и тот же день, человеку снится один и тот же сон, – что же это, по-твоему, если не колдовство?

Лепорелло (упрямо): А я тебе говорю, что это научный факт и ничего больше. (Снисходительно). Вот скажи-ка мне. Что такое, по-твоему, человек?

Сганарелль: А что тут скажешь? (Возвращаясь к окну и вновь начиная протирать стекло). Человек, Лепорелло, это человек. Божие творение.

Лепорелло: Нет, я тебя спрашиваю, что он такое?

Сганарелль: Да ничего особенного. Человек и человек.

Лепорелло: Вот и видно, что ты читаешь одни только акафисты, да жития… (Почти мечтательно). Человек, Сганарелль, это машина. Ну, что-то вроде мясорубки или там часов. И если, допустим, какое-нибудь колесико в часах вдруг сломалось, то часовщик, покопавшись, объяснит даже такому олуху, как ты, что это только научный факт и никакого колдовства. Он просто возьмет, да и поставит другое колесико, так что часы опять будут показывать время, как ни в чем не бывало.

Сганарелль (подозрительно): Ты хочешь сказать, что у нашего хозяина заело внутри какое-то колесико?

Лепорелло: Уж не знаю, колесико, или винтик, но если каждый год, в один и тот же день и час, человек видит один и тот же сон, вместо того, чтобы видеть разные сны в разное время, как это заведено у нормальных людей, то тут уж сомневаться не приходится.

Сганарелль (отрываясь от окна): По-твоему, наш хозяин – машина?.. Знаешь что, Лепорелло? А ведь это будет почище всякого колдовства!.. Ей-Богу, почище. (Возвращаясь к работе). Если бы я захотел, то очень просто мог бы растолковать тебе для твоей же пользы, что человек – это Божье творение и больше ничего.

Лепорелло (миролюбиво): Ну, так захоти, господин невежа.

Сганарелль (продолжая протирать стекла): Тогда скажи мне, для начала, для чего служат часы?

Лепорелло: Чтобы показывать время, господин осел.

Сганарелль: А мясорубка?

Лепорелло: Как правило, господин мракобес, для того, чтобы рубить мясо.

Сганарелль: А ножницы?

Лепорелло: Послушай, Сганарелль… (Неохотно). Чтобы стричь усы, болван.

Сганарелль: Вот видишь. (Повернувшись к Лепорелло). А теперь ответь мне, для чего служит человек?

Лепорелло: Такой человек, как ты, служит только для того, чтобы задавать пустые вопросы и ни для чего больше!

Сганарелль молча смотрит на Лепорелло, ожидая ответа.

(Сердито). Ну, что ты ко мне пристал, – для чего, да для чего!.. Ни для чего! Человек ни для чего не служит! Разве что, может, для самого себя. Какая тебе-то от этого выгода?

Сганарелль: А такая, господин всезнайка, что если человек ни для чего не служит и ни на что не годен, значит он никакая не машина. А раз он не машина, то всякий тебе скажет, что он – Божье творение!.. (Возвращаясь к окну). Что, съел? Уж и не знаю, что ты сможешь мне на это возразить.

Лепорелло: Ах, Боже мой, возразить! (Кривляясь, сползает с кресла на пол): Да, я просто убит!.. Поганый Сганарелль оглушил меня своим гнусным аргументом!.. Раздавил!.. Растоптал!..

Сганарелль: Да, тише ты!

Лепорелло (с пола, укоризненно, слабым голосом): Ты погубил Божье творение, негодяй. Сломал у него все колесики. И вот теперь оно умирает. Смотри-ка, уже умерло. (Замирает на полу).

Сганарелль: Если ты вздумал подражать господину Фергиналю, упокой Господь его душу, то у тебя это получается так же плохо, как и у него.

Лепорелло молчит. Короткая пауза.

Лепорелло!

Лепорелло не отвечает.

(Подходя ближе). Лепорелло!

Лепорелло (слабым голосом): Что тебе, убийца?

Сганарелль: Хочу тебе сказать, что я давно уже обо всем догадался.

Лепорелло (поднимая голову): О чем ты, мошенник?

Сганарелль: Об этом самом. О том, что ты не веришь в Творца и Создателя всего сущего… Потому что человек, который верит в Бога, никогда не стал бы называть божье создание «машиной».

Лепорелло: О, Господи! (Поднимаясь с пола). Ты, я вижу, уже совсем спятил. (Поманив к себе Сганарелля). Вот, что я тебе скажу, дурачок. (Торжественно). Я верю в человека. В человека, болван!.. Ты понял? (Почти по слогам). В че-ло-ве-ка!

Сганарелль: Значит, ты веришь в машину? (Огорченно отходит к окну, со вздохом). Бедный Лепорелло.

Лепорелло: Прочисти уши, просфорка! Я ведь сказал – «в человека»!.. (Сидя на полу, несколько мечтательно). В это возвышенное, благородное, бесстрашное существо, которое поднимается мыслью выше звезд и, не моргнув глазом, опускается в адские бездны! Которое бросает вызов стихиям и, не задумываясь, соперничает с самим небом… (Поднимается с пола).

Сганарелль (задумчиво протирая стекло): Которое потеет, чихает, кашляет, чешется, портит воздух, сморкается, ковыряет в носу, пудрится, прихорашивается, писает, болеет и, наконец, умирает, оставив после себя дурную память… (Подозрительно). Что это за книгу я видел у тебя вчера вечером?

Лепорелло (оглянувшись на дверь): Тш-ш!.. (Шепотом, почти благоговейно). Ты видел книгу «О духе законов», невежа. Сочинение господина де Монтескьё.

Сганарелль: Этому Монтескьё следовало бы быть поосторожнее, доверяясь таким читателям, как ты… Знаешь, что будет, если я скажу хозяину, что ты таскаешь из его библиотеки книги?.. Эй, ты чего?

Взяв со стола сметку для пыли, Лепорелло медленно приближается к Сганареллю.

(Проворно отступая за стол). Имей в виду. Если ты станешь драться, то после смерти попадешь прямехонько в ад!

Лепорелло (пытаясь достать сметкой Сганарелля): Это пустяки по сравнению с тем удовольствием, которое я сейчас получу!

Сганарелль: Ай!.. (Уклоняясь от ударов сметки). Послушай, Лепорелло. Если ты меня убьешь, я уже не смогу рассказать тебе, что я видел третьего дня.

Лепорелло: Вот еще, глупости. (Опуская сметку): А что ты видел?

Сганарелль (выходя из-за стола и оглядываясь): Тш-ш… (Подходя ближе, шепотом). Я видел привидение.

Лепорелло: Врешь!

Сганарелль: Если не веришь, могу тебе поклясться. (Торжественно). Хоть слюной святого Василия Проказника, хоть волосами преподобной Луизы Арагонской!

Лепорелло: А в придачу одиннадцатой, двенадцатой и тринадцатой заповедями!.. Э, Сганарелль! Если хочешь, чтобы тебе поверили, клянись по-человечески.

Сганарелль: Клянусь тридцатью пятью мучениками севильскими!

Лепорелло (угрожающе): Сганарелль!..

Сганарелль: Хорошо, хорошо…(Быстро). Чтобы мне с этого места не сойти. Чтобы мне провалиться. Чтобы меня черти забрали. Чтобы у меня глаза лопнули… (В сторону). Прости меня Господи!… (Лепорелло). А теперь слушай меня внимательно. Третьего дня, когда я проходил по коридору мимо спальни, мне встретилось привидение. На ней было черное платье и маска.

Лепорелло: На ней? Так это была женщина?

Сганарелль: Вот в том-то и дело. (Вполголоса). И, можешь мне поверить, молодая и прекрасно сложенная.

Лепорелло: Ты хочешь сказать, что встретил прекрасно сложенное привидение в маске?.. Что ж, ты мне сразу-то ничего не сказал?

Сганарелль: Слуга покорный. Чтобы ты меня опять обозвал сумасшедшим? (Кивая в сторону двери, негромко). Слава Богу, у нас уже есть один.

Лепорелло: Я тебе и сейчас скажу, что ты сумасшедший, да еще и враль… Где это видано, чтобы привидение разгуливало в маске?

Сганарелль (с тоской): Ах ты, Господи, Лепорелло!.. Да разве в этом дело? Привидение это было или нет, да только на душе у меня в последнее время так скверно, что впору завыть!.. А ведь еще совсем недавно все было так хорошо… А, посмотреть, что теперь?.. Хозяина объявили сумасшедшим. Господина Фергиналя, упокой Господь его непутевую душу, убили прямо в собственном доме! Врач таскается к нам чуть ли ни каждый день, да еще норовит всякий раз остаться на обед! Дом заложен. Денег нет. Да еще это привидение, будь оно трижды неладно… Помяни мое слово, скоро мы все окажемся на улице и пойдем с протянутой рукой просить подаяние… Ты, случайно, не смотрел сегодня в окно?

Лепорелло: Еще чего. Я не такой бездельник, как ты, чтобы мне без надобности пялиться в окна.

Сганарелль: А ты посмотри, посмотри… (Подойдя к окну, осторожно выглядывает на улицу).

Лепорелло подходит вслед за ним. Короткая пауза.

Видишь вон того высокого, с рыжей бородой?.. На прошлой неделе он разбил нам фонарь. А тот чернявый, сломал ручку на двери и оборвал шнурок звонка… А теперь погляди на тех троих, что смотрят в нашу сторону. Это ведь они забросали тогда весь фасад грязью… Помяни мое слово, Лепорелло, опять они что-то затевают.

Лепорелло: Так сходи в полицию.

Сганарелль (ядовито): Это тебе господин Монтескьё посоветовал?

Лепорелло: Оставь господина Монтескьё в покое, болван!

Сганарелль: Может я и болван, да только ты ничуть не лучше. (Косясь на закрытую дверь, вполголоса). Или ты забыл, что хозяин сегодня обязательно отправится на кладбище, как это заведено у него всякий раз в годовщину смерти маленькой Франциски? А это значит, что нас опять ожидают большие неприятности, потому что ему строго-настрого запрещено покидать дом и выходить на улицу.

Лепорелло (снисходительно): Неужели, ты думаешь, что хозяина можно остановить каким-то домашним арестом? Да, он обведет их вокруг пальца, даже если они вздумают поставить вокруг дома полк солдат!

Сганарелль (безнадежно): Ну, что с тобой говорить, Лепорелло. Ты все равно, что маленький ребенок… (Настойчиво). По крайней мере, хоть не отпускай его одного! Иди за ним незаметно, неслышно. Крадись. Пригибайся. Прячься. А в случае чего – налетай, кричи, свисти, коли, бейся, не жалея кулаков!.. (Вдруг замирает, прислушиваясь).

Лепорелло (тревожно): Что?

Сганарелль (шепотом): Он проснулся и идет сюда.

Вскочив с кресла и стараясь не шуметь, Лепорелло быстро выходит на цыпочках из кабинета. Вслед за ним выходит Сганарелль. В ту же минуту из соседних дверей появляется Дон Гуан. На нем ночная рубаха до пят, на голове колпак. Он худ, небрит и бледен. Медленно идет к креслу, где только что сидел Лепорелло.

Дон Гуан (бормочет): Ну, спасибо Тебе… Спасибо, отнимающий покой. Вижу, Ты не забываешь Гуана. Снова послал ему этот сон. (Остановившись возле кресла). Словно хотел сказать: вот, погляди-ка, опять Я вывел тебя из Египта. Разбудил пинком, как ленивую лошадь. Освежил тебе память. Не дал забыть. Что бы ты только делал без Меня, благородный дон?.. (Опустившись в кресло, смеется почти беззвучно). Ах, Боже мой, Боже мой!.. Что бы я без Тебя делал… (Закрыв лицо руками, сидит несколько мгновений молча).

Короткая пауза.

(Подняв голову, сердито). Да, ничего! Ничего!.. Жил бы себе в Египте, как живет весь мир, и не таскался бы по пустыне от одного сновидения к другому, как последний дурак!.. (Помолчав, с деланным равнодушием). Да пошли хоть еще десять тысяч снов! Что они мне? И без Твоих подсказок моя память долговечнее горных снегов… (Тихо). Вот если бы Ты умел обращать прошлое в ничто… (Мечтательно). О-о… (Помолчав, без выраженья). Но ведь Ты не умеешь. Или не хочешь… (Смолкает).

Сганарелль (осторожно заглядывая в комнату): Звали, ваша милость?

Дон Гуан (глухо): Не тебя…

Сганарелль: Лепорелло?

Погруженный в свои мысли, Дон Гуан не отвечает.

(Нерешительно). Так я пойду, позову его…

Дон Гуан молчит. Пауза.

Сганарелль (робко): Ваша милость?..

Дон Гуан (негромко): Скажи-ка, Сганарелль, ты часто видишь сны?

Сганарелль: Кто? Я?.. (Бодро). Да, что вы, ваша милость. Совсем не вижу.

Дон Гуан: Что, никогда?.. Скажите, пожалуйста… (Слегка насмешливо). А ведь это значит, что небеса к тебе благосклонны, поросенок. (Мрачно). По крайней мере, ты можешь спокойно спать по ночам, не опасаясь, что тебя вдруг вывернут наизнанку, словно мокрую рукавицу… (Поднимаясь с кресла). Надеюсь, завтрак готов?

Сганарелль (сокрушенно): Боюсь, готов, ваша милость.

Дон Гуан: Тогда накрывай… Постой. Что значит «боюсь»?

Сганарелль (пряча глаза): Я имел в виду, что боюсь, как бы он не успел вдруг остыть… Прикажите подавать сюда?

Дон Гуан (направляясь к двери): И немедленно. (Обернувшись, не доходя до двери). Так как же, Сганарелль? Благосклонны к тебе небеса?

Сганарелль: Ах, ну, откуда мне это знать, хозяин?

Дон Гуан (присвистнув, негромко): Ну, и куда же это нас с тобой занесло, приятель?.. Мы знаем ответы на все вопросы, за исключением только такого пустяка, как благосклонны к нам небеса или же они сердятся и обещают нам худшее!.. (Задумчиво). Не сказал бы, что это мне очень нравится…

В дверях появляется Лепорелло.

А вот и еще один любимец небес. (Некоторое время внимательно смотрит на Лепорелло). Судя по выражению твоего лица, разбойник, ты тоже никогда не видел ни одного сна. (Уходит).

Лепорелло (озадаченно): О чем это он?

Сганарелль (доставая из шкафа скатерть): Сам слышал, о небесном.

Лепорелло: Ну, а причем тут я?

Сганарелль: Да, уж ты-то тут, точно, не причем. (Отдавая скатерть Лепорелло). Сделай-ка милость… (Уходит).

Лепорелло (расстилая на столе скатерть, ворчливо): О небесном… Тьфу!

Сганарелль (возвращаясь с подносом, на котором стоит накрытая крышкой кастрюлька, лежат столовые приборы, салфетка, хлеб, негромко): Идет. (Проходя мимо Лепорелло шепотом). Моли Бога, чтобы Он послал хозяину зверский аппетит. (Расставляет содержимое подноса на столе).

Появляется Дон Гуан. Теперь на нем панталоны и камзол, из-под которого выбивается воротник когда-то белой рубахи. Усевшись в кресло, он повязывает салфетку и подвигает к себе кастрюльку. Лепорелло и Сганарелль, тревожно переглядываясь, становятся по обе стороны кресла. Сняв крышку, Дон Гуан некоторое время молча рассматривает содержимое кастрюльки. Лепорелло и Сганарелль напряженно замерли у него за спиной.

Дон Гуан (холодно): Что это?

Сганарелль: Ваша милость?

Дон Гуан: Я спрашиваю: что это такое?

Сганарелль (заглядывая в кастрюльку): Макароны, ваша милость.

Лепорелло (заглядывая вслед за Сганареллем): Так точно, ваша милость, макароны.

Дон Гуан (ледяным голосом): Мы что – итальянцы?

Сганарелль и Лепорелло молчат.

(Выразительно глядя то на одного, то на другого). Я вас спрашиваю, – мы итальянцы? Ну, отвечайте же, отвечайте!

Сганарелль: Никак нет.

Дон Гуан: Что значит «нет», мерзавец?

Сганарелль: Я хотел сказать, что мы не итальянцы, ваша милость.

Дон Гуан (ядовито): Слава тебе Боже! (Лепорелло) Ты того же мнения, болван?

Лепорелло: Во всяком случае, за себя я ручаюсь.

Дон Гуан: Тогда скажи, негодяй, почему я провожу каждый день в обществе этих проклятых спагетти? Хотите, чтобы они у меня полезли из ушей?

Лепорелло (тихо, Сганареллю): А ты говоришь, «о небесном»…

Дон Гуан (грозно): Что?

Сганарелль (плаксиво): Но вы ведь сами знаете, ваша милость. Денег нет, а главное, никто не хочет иметь с нами дело. Бакалейщик отказал нам на том основании, что у него, видите ли, взрослая дочь, и он не желает, чтобы она набралась новых веяний, которые идут от вашей милости.

Лепорелло: Скотина.

Сганарелль: Мясник тоже не желает отпускать нам в кредит, хотя у него и в помине нет никакой дочери. Уперся и все тут.

Лепорелло: Просто мерзавец.

Сганарелль (Лепорелло): Да, погоди ты! (Дон Гуану). Булочник стал запрашивать за свои булки такие деньги, словно он печет их из райской пшеницы. Молочник заявил, что ему было во сне явление неизвестной святой, которая пригрозила ему, что если он не перестанет отпускать вам товар, то все молоко в его доме будет киснуть, аж до седьмого колена. А о зеленщике так и совсем говорить не хочется…

Молча подцепив вилкой макароны, Дон Гуан с отвращением их разглядывает. Небольшая пауза

(Жалобно). Покушайте, хозяин.

Лепорелло: Скушайте хотя бы немного. Я тут где-то недавно читал, что в макаронах почти столько же витаминов, сколько и в сале.

Дон Гуан (с тоской): Что же ты тогда не принес мне сала, мошенник?.. О, Господи! (Страдальчески морщась, отправляет макароны в рот. Жует, закрыв глаза).

Короткая пауза. Лепорелло и Сганарелль смотрят на жующего Дон Гуана.

(Открыв глаза). Нет ли хоть какой-нибудь приправы?

Сганарелль: Как же, ваша милость! Вот соль. (Подвигает солонку).

Лепорелло: А вот и перец. (Подвигает перечницу).

Дон Гуан (тоскуя): Ах, скоты!.. (Посыпает макароны сначала солью, потом перцем). Скоты! (Мрачно жует).

Сганарелль: А вечером я приготовлю вашей милости капустные котлеты. Пальчики оближите.

Дон Гуан (с отвращением): Оставь навсегда эту мысль, негодяй, а не то я сам понаделаю из тебя котлет. (Жуя). Этакие худосочные, жилистые, тощие шестидесятилетние котлетки…

Лепорелло довольно хихикает.

(Лепорелло). А уж из тебя подавно, негодяй!

Лепорелло: Как же вы сегодня мрачно шутите, хозяин.

Дон Гуан: Шучу, как ем… (Некоторое время жует молча, затем оглядывается на окно). Что это за шум?

Сганарелль (поспешно задергивая штору): Наверное, опять мальчишки подрались. Не извольте беспокоиться.

Бросив на стол вилку, Дон Гуан поднимается из-за стола и подходит к окну.

(Пытаясь помешать Дон Гуану отдернуть штору). Ей-Богу, какой-то пустяковый шум… Ей-Богу, пустяковый…

Дон Гуан: Пусти. (Смотрит в окно). Ах, мерзавцы!.. (Сганареллю). Так это, по-твоему, мальчишки?

Слышен звон разбитого стекла.

Сганарелль (пугливо оглядываясь на окно): Господи!…

Лепорелло (заглянув на улицу): Еще один фонарь разбили.

Сганарелль: Не обращайте внимания, хозяин. Глупый, неотесанный народ…

Сорвав с груди салфетку и швырнув ее на стол, Дон Гуан быстро подходит к стене, на которой висит оружие.

(Жалобно): Давайте поедем в деревню, хозяин. Будете пить молоко, гулять на свежем воздухе…

Лепорелло: Вот-вот. Рыбку ловить… Очень даже недурно.

Дон Гуан (сдернув со стены одну из шпаг): Я вижу, вы уже совсем сдурели, болваны… (Крестя шпагой воздух). Не видите? Я стар и слаб. И потом, куда не убежишь, везде найдешь все ту же глупость и недоваренные макароны… (Негромко и грозно). Ну, держитесь… (Убегает).

Сганарелль: Ваша милость! (Бежит за Дон Гуаном, но сразу останавливается, растерян). Убежал. (В отчаянье). Боже правый! Лепорелло! Что же теперь будет?

Лепорелло: Что будет?.. (Театрально смеется). Помяни мое слово – кровь и ужас! Море крови и целая гора трупов!

В то время, как Сганарелль поспешно подходит к окну и отдергивает штору, Лепорелло склонившись над кастрюлькой, быстро уплетает макароны. Короткая пауза.

Сганарелль (глядя в окно): Боже мой!

Лепорелло (с набитым ртом): Ну? Что там?

Сганарелль: Ах, Господи, Лепорелло!..

Лепорелло (взяв кастрюльку, быстро подбегает к окну и становится за спиной Сганарелля, с удивлением): Как? Двое уже лежат?.. Ну, теперь-то они узнают, каково это, вывести из терпения нашего хозяина… Не нахожу слов, чтобы выразить им свое сочувствие. (Жует).

Сганарелль (страстно): Господи! Сделай так, чтобы все это оказалось сном!

Лепорелло (с набитым ртом): Да, ты только посмотри на этот Аустерлиц!.. Даже отсюда видно, что они наделали от страха в штаны!.. (В азарте). Молодец, хозяин! Так их! Лупи, что есть силы!.. Да, посильнее, посильнее! (Сганареллю). Видал, как припустились?.. По спине его, да покрепче!.. Вот смеху-то! Прямо в лужу! (Жует).

Сганарелль: Ах, да он убьет их!

Лепорелло: И за дело, ей-Богу, за дело… (Отойдя, ставит кастрюльку на стол). Не бей чужие фонари. Не ори под окнами. Не ломай дверные ручки… (Вытирает салфеткойДон Гуана губы и сразу возвращается к окну). Ай, да хозяин! Вот теперь я, по крайней мере, знаю, что такое быть старым и слабым. Это когда человек уже ни на что не годен, как только на то, чтобы отдубасить пятерых здоровых негодяев.

Короткая пауза.

Сганарелль (с облегчением): Убежали.

Лепорелло (подойдя к столу и быстро подцепив вилкой макароны, отправляет их в рот; с набитым ртом): И все-таки хотел бы я знать, что это за сны такие, после которых человек приходит в этакую вот ярость?

Сганарелль (отходя от окна): А вот это нам знать совершенно необязательно. (С ужасом). Лепорелло!

Лепорелло (невинно): Чего?

Сганарелль: Ты съел хозяйские макароны!

Лепорелло: Еще чего, съел! Если хочешь знать, я только избавил хозяина от твоей жалкой стряпни.

Сганарелль (с ужасом): Хозяйские макароны!

Лепорелло: Увидишь, он будет мне за это весьма признателен.

Сганарелль (в отчаянье): Да, что же это такое!

Входит Дон Гуан.

Лепорелло (поспешно отходя от стола): Уж до чего ваша милость была великолепна! Раз, два и готово!..

Дон Гуан вешает шпагу на стену.

Сганарелль: Как же вы нас напугали, хозяин.

Лепорелло: Если вы не будете против, в следующий раз я, пожалуй, проучу этих наглецов сам.

Дон Гуан: Прежде не забудь составить завещание. (Подходит к столу).

Короткая пауза.

(Задумчиво). Ах, негодяи… И кто же это из вас так основательно распорядился моими макаронами?

Лепорелло: Видит Бог, хозяин. Вы сами и распорядились.

Дон Гуан: Сганарелль?

Лепорелло (поспешно): Да, съели же, съели. Будучи в столь сильном волнении, легко не обратить внимания на такие-то пустяки!

Дон Гуан (Лепорелло): Мне следовало бы как следует тебя вздуть, голубчик. Но, принимая во внимание, что к вечеру у тебя наверняка случится заворот кишок, я, так и быть, сделаю вид, что ничего не заметил. (Грозно). Быстро почисти мои шляпу и плащ!

Лепорелло поспешно убегает. Дон Гуан вытирает лицо салфеткой, затем снимает со стены перевязь. Короткая пауза.

Сганарелль (осторожно): Хозяин собрался на прогулку?

Дон Гуан (надевая перевязь): Не твое дело.

Сганарелль: Конечно, ваша милость. Но если я скажу, что в вашем нынешнем положении это очень и очень опасно, то можете считать, что я вообще вам ничего не говорил.

Дон Гуан молчит, занятый пряжкой перевязи.

(Упрямо). Помилуйте, хозяин! Может прийти врач. Полицмейстер. Да кто угодно!

Дон Гуан (цепляя шпагу): Вот и придумай что-нибудь. Скажи, что я просил не беспокоить. Что отдыхаю. Пусть подождут.

Сганарелль (помедлив, почти со слезами): Боюсь показаться вашей милости чересчур назойливым, но только обратите внимание, – на дворе моросит, ей-Богу, моросит…

Дон Гуан: Да, ты сегодня просто какая-то классная дама, Сганарелль!.. (Мягко). Обещаю тебе, что не позже, чем через два часа ты опять сможешь морить меня своим ужасным цикорием.

Вбегает Лепорелло. В его руках – плащ и шляпа.

Сганарелль: Ах, ваша милость, ваша милость…

Лепорелло помогает Дон Гуану надеть плащ.

(Уныло). Закройте хоть лицо.

Лепорелло (вслед уходящему Дон Гуану): Да, глядите, чтобы вашу милость не продуло.

Дон Гуан уходит.

Сганарелль (сокрушенно): А ведь я его почти уговорил… (Идет к двери, через которую только что ушел Дон Гуан). Пойду, запру двери. (Лепорелло). А ты иди через черный ход… (Сердито). Да, смотри, не отставай от него ни на шаг!.. Слышишь? Ни на шаг! (Уходит).

Подойдя к столу, Лепорелло цепляет вилкой остатки макарон и отправляет их себе в рот. В этот момент в кабинет сначала заглядывает, а потом входит молодой человек с несколько нагловатым и, вместе с тем, застенчивым, выражением лица. Это – Рудольф Пищик, репортер одной из городских газет. Занятый макаронами, Лепорелло его не видит.

Пищик (подходя ближе, нерешительно): Приятного аппетита, господин Гуан…

От неожиданности Лепорелло давится макаронами, и кашляет, схватившись за горло.

(Хихикая). Ох, простите меня! (Быстро стучит Лепорелло по спине). Так лучше?

Лепорелло (откашлявшись): Довольно!.. (Подозрительно разглядывая гостя). Какого черта вы тут делаете?

Пищик: Не сердитесь, господин Гуан. Моя фамилия – Пищик. Рудольф Пищик из «Веселой пчелы». (Застенчиво улыбаясь). Вы не станете вызывать полицию?

Лепорелло (обходя вокруг гостя): А уж это зависит от того, зачем вы сюда пожаловали, господин пчеловод.

Пищик: Прошу вас, господин Гуан! (Быстро доставая блокнот и ручку). Всего лишь несколько слов для нашей газеты. Читатели просто умирают от любопытства…

Лепорелло: Кто это вам сказал, что я Гуан? Господина Гуана, как видите, сейчас нет, и, сказать по правде, я что-то не совсем уверен, что он обрадуется, если вы попадетесь ему на глаза.

Пищик: Разве господин Гуан уже не находится под домашним арестом? (Берясь за перо). Это новость…

Лепорелло (сердито): Постойте, господин писака. Что, разве я вам сказал, что господина Гуана нет дома? Его нет в этой комнате, а это, черт возьми, не одно и то же! (Поворачиваясь к Пищику спиной, про себя, озабоченно). Что же теперь делать?

Пищик (в спину Лепорелло): Надеюсь, это не помешает мне его увидеть, сударь?

Лепорелло: Господина Гуана? (Заложив руки за спину, идет по сцене).

Пищик: Господина Гуана, сударь.

Лепорелло: Нашего дорогого господина Гуана?

Пищик: Ну, да, сударь.

Лепорелло: Самого господина Гуана?

Пищик: Вы сделаете мне большое одолжение.

Лепорелло: Вы так хотите его видеть?

Пищик: Непременно хочу, сударь!

Лепорелло (возвращаясь): Господина Гуана?

Пищик (с недоумением): Ах, сударь!

Лепорелло (которому, похоже, пришла в голову какая-то мысль): Знаете, что я вам скажу? (Остановившись перед Пищиком, какое-то время, прищурившись, смотрит на него).

Короткая пауза.

Вы его увидите.

Пищик: Покорнейше вас благодарю.

Лепорелло: Но только вот, что я вам должен сказать, господин бумагомаратель. (Поманив к себе Пищика, заговорщицки). Идите сюда.

Подойдя, Пищик наклоняется к Лепорелло.

(Вполголоса). Имейте в виду, – разговаривать с господином Гуаном дело не простое. Он скрытен, нелюдим, подозрителен и, к тому же, доложу вам, страшно обидчив. Кроме того, сударь, он приходит в ярость, когда посторонние называют его Дон Гуаном, и предпочитает называть себя чужими именами и говорить о себе в третьем лице. А уж, если бы вы только знали, как его трудно разговорить!.. Словом, будьте каждую минуту начеку.

Пищик: Обещаю вам, что я все это непременно учту. (Обернувшись к двери). Это его шаги?

Лепорелло: Как же. Его. (Торопливо). Да, не забудьте самое главное. (Громким шепотом). Говоря между нами, этот господин Гуан страсть как любит деньги… Дайте ему немного. Да не скупитесь, не скупитесь! Иначе ничего не узнаете.

Сганарелль (появляясь в дверях, Лепорелло, сердито): Ты еще здесь?

Пищик: Разве?.. (Убегая, выразительно в сторону Сганарелля). Господин Гуан…

Сганарелль: Что такое?

Лепорелло (тихо, Пищику): Так не забудьте… (Исчезает).

Короткая пауза, в продолжение которой Сганарелль и Пищик изучают друг друга.

Пищик (робко): Господин Гуан…

Сганарелль: Я не Гуан.

Пищик: Ах, простите меня, ваша милость!.. Умоляю вас. Всего несколько слов для нашей газеты.

Сганарелль: Для какой такой еще газеты? (Подозрительно). Это Лепорелло вам сказал, что я Гуан?

Пищик: Да, нет же, ваша милость, это я сам ошибся… Скажите, это все ваши книги?

Сганарелль: Это книги господина Гуана. (Подозрительно). Это Лепорелло вас впустил?

Пищик: Нет, это я сам вошел.

Сганарелль: Не знаю, кто вы такой, сударь, но только хозяин будет очень недоволен.

Пищик (роясь в карманах): Позвольте же мне поскорее сгладить это неприятное впечатление. (Достает деньги). Разумеется, в меру моих слабых возможностей.

Сганарелль (глядя на деньги): Что это?

Пищик: Это? (Хихикает). Деньги.

Сганарелль: Разве вы хотите дать мне денег?

Пищик: А разве нет, господин…э-э…

Сганарелль: Сганарелль… Приятно слышать, что тебя называют господином… Вы всем раздаете деньги?

Пищик: Ну, что вы! Только тем, кто отвечает на мои вопросы. Это называется «гонорар».

Сганарелль (забирая из рук Пищика деньги): Премного вам благодарен, сударь… Если вы хотите меня о чем-нибудь спросить, то валяйте.

Пищик: Тогда скажите мне, господин… э-э…

Сганарелль: Сганарелль.

Пищик: Какое прекрасное имя!… Скажите же мне, господин Сганарелль, что вы чувствуете сегодня, когда шум вокруг вашего имени несколько утих и страсти, так сказать, улеглись? Обиду? Разочарование? Может быть, даже раздражение?.. Скажите мне, что испытывает человек, перестав, так сказать, быть центром внимания?

Сганарелль (не без важности): Что касается шума, сударь, то с шумом у нас, слава Богу, все пока обстоит благополучно. Когда хозяин бывает недоволен, шум вокруг моего имени стоит такой, что только держись!… (Спохватившись). Надеюсь, вы не станете печатать в вашей газете ничего такого?

Пищик (записывая): Будьте спокойны… И все-таки интерес к вашей персоне, – я хотел сказать, к персоне господина Гуана, – в последнее время заметно угас. Не собирается ли он в связи с этим предпринять что-нибудь еще? (Лукаво). Может быть, порадовать нас новой книгой, господин Сганарелль?

Сганарелль: Побойтесь Бога, сударь!.. Нам хватит и той, которой он нас уже порадовал!

Пищик: Но ведь она так и не увидела свет? Неужели же после трагической кончины господина Фергиналя не нашлось ни одного издателя, который захотел бы ее издать?

Сганарелль: Слава Богу, сударь, об этом теперь можно не беспокоиться. Хозяин спрятал свою книгу так хорошо, что до нее уже не доберется ни один издатель. (Посмеиваясь). Я хочу сказать, сударь, что она спрятана в весьма надежном месте. Если у кого есть охота, то пусть, конечно, попробует, поищет.

Пищик: Вот уж никогда не думал, что книги пишутся для того, чтобы их прятать!

Сганарелль: Уж не знаю, сударь, для чего, да только если с человеком вдруг приключилась такая беда, что его угораздило написать какую-нибудь книгу, то лучшее, что, по моему мнению, он может сделать, так это спрятать ее, как можно дальше. В самое надежное место, какое он только сможет найти… Видите этот камин?

Пищик с удивлением смотрит сначала на камин, затем на Сганарелля.

(Посмеиваясь). Мудрено будет сыскать место более надежное.

Пищик (искренне удивлен): Но почему? Зачем?

Сганарелль: Э, сударь, это вы спросите лучше у него.

Пищик: Понимаю… Еще немного гонорара?

Сганарелль (приятно удивлен): Я, право, стесняюсь. Вы и без того уже обгонорарили меня с ног до головы.

Пищик: Я обгонарарю вас еще больше, если вы расскажите мне кое-что еще. (Достает деньги). Как насчет истории связанной с именем господина Командора?

Сганарелль (немного удивлен): Ах, сударь!.. Да, ведь ее в нашем городе знает почти каждый.

Пищик: Мне было бы приятно услышать ее, так сказать, непосредственно от очевидца.

Сганарелль (польщен): Это, конечно, преувеличение, сударь, но кое-что я вам рассказать могу. (Доверительно). Признаться, я сам никогда не мог слушать эту историю без душевного трепета. В ней, как вам должно быть известно, рассказывается, как безбожный соблазнитель Дон Гуан обольстил чистую и целомудренную вдову злодейски убитого им господина Командора, упокой Господь его несчастную душу… (Смолкает, глядя на деньги, которые держит Пищик).

Пищик протягивает деньги Сганареллю.

Покорнейше благодарю. (Прячет деньги, воодушевленно). А теперь, сударь, представьте себе глухую ночь, во мраке которой прячется развратный соблазнитель, надеясь, что он скроет его преступление. Представьте благородную вдову, испытавшую горечь падения и терзаемую все сильнее чувством вины и раскаянья… Ах, сударь! Достаточно представить улыбку победителя и ужас, охвативший его жертву!.. Я так и вижу их лица в свете едва мерцающей свечи!.. Эти слезы, падающие на атласную подушку! Эти рвущиеся из груди рыдания, которые не могут заглушить бесстыдные ласки и лобзания!.. Эх, сударь! Чье бы сердце не содрогнулось, окажись он невольно свидетелем этой сцены! (Смолкает, вытирая слезу).

Короткая пауза.

Но чаша небесного терпения уже переполнилась!.. (Торжественно и грозно). Слышите? (Смолкает, указывая куда-то за окно).

Пищик (оглядываясь): Что?

Сганарелль: Да, шаги же, сударь, шаги. Это идет статуя господина Командора. Та самая, которую его вдова поставила на его могилу. (Топает). Они все ближе, сударь. (Топает). Боже мой! От их шума дрожат стекла и сыплется штукатурка. (Топает). Бам. Бам. Бам… (Сцепив на груди руки). Какой ужас, сударь! Любой, кому не посчастливилось оказаться в этот час поблизости, просто окаменел бы от страха. (Топает так сильно, что звенят подвески люстры). А теперь представьте себе ужас господина Гуана, когда он услышал, как эти шаги приближаются к его двери. Вот она распахнулась, и что же, сударь, он видит перед собой? Увы, сударь! Он видит перед собой орудие божьего гнева, которое, протягивая к нему свои каменные руки, зовет его своим каменным голосом! (Завывая). «Дон Гуан!… Я пришел за тобой! Все кончено. Кончено… Кончено…». Кончено, сударь! (Закрыв лицо руками, опускается в кресло).

Короткая пауза.

(Спокойно). И уж тут, как говорится, ничего не прибавить, не убавить.

Пищик (осторожно): Прошу меня простить, ваша милость, но то, что вы мне рассказали, можно услышать на каждом углу, тогда когда я хотел бы узнать, что было на самом деле.

Сганарелль молчит.

Ваша милость?

Сганарелль (негромко, погасшим голосом): То, что случилось на самом деле, молодой человек, слишком бесчеловечно, чтобы заставить трепетать сердца и служить уроком. По правде сказать, я даже не совсем уверен, что хорошо это помню

Пищик (настойчиво): А вы напрягите свою память, господин Сганарелль. (Протягивает Сганареллю деньги). Напрягите, и я уверен, что вы прекрасно все вспомните.

Сганарелль: Но только из уважения к вашей настойчивости, господин писатель… (Прячет деньги). Все дело в том, сударь, что господин Командор имел несчастие жениться на женщине весьма невоздержанной в проявлении своих чувств, чтобы не сказать больше. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду… Не проходило и месяца, чтобы она не заводила себе нового любовника, да все больше норовила выбрать из молодых, что, конечно, не могло долго оставаться секретом. Тем не менее, господин Командор, занятый своими военными подвигами, долгое время оставался относительно этого печального обстоятельства в совершенном неведении. Когда же какая-то добрая душа просветила его, наконец, насчет действительного положения вещей, то он впал в такое отчаянье, что посчитал, что единственным избавлением для него может стать только смерть… Это весьма распространенный вид безумия, как вам должно быть известно, сударь, потому что вы человек образованный. Мужчина приписывает женщине все мыслимые добродетели, какие только существуют на свете, а когда оказывается, что это, мягко говоря, не совсем соответствует действительности, то он отчего-то совершенно теряет разум, хотя, по правде сказать, ему больше пристало бы радоваться тому, что с его глаз, наконец-то, спала пелена и он может видеть истинное положение вещей… Короче говоря, сударь, когда господин Командор узнал всю правду, его жена как раз была в связи с господином Гуаном. Можете быть совершенно уверены, сударь, что случись это немного раньше или чуть позже, на месте господина Гуана оказался бы кто-нибудь другой. Но, видно, судьбе было угодно распорядиться, чтобы этим человеком стал именно он… (Смолкает, задумавшись).

Короткая пауза.

Пищик (осторожно): Что же случилось потом?

Сганарелль: А то, что и должно было случиться, сударь… Командор вызвал Дон Гуана и с легкостью позволил ему убить себя даже не поинтересовавшись, отвечает ли это желанию самого господина Гуана… Я ведь предупреждал вас, сударь, что в этой истории нет ничего поучительного.

Пищик (недоверчиво): Вы сказали, позволил себя убить?.. Неужели, это правда?

Сганарелль: Я это видел сам, сударь, и, притом, своими собственными глазами.

Пищик: Как раз в этом я не сомневаюсь… Но как же это было?

Сганарелль: Весьма обыкновенно, сударь. Сначала господин Командор сражался с господином Гуаном на равных, потому что он был превосходный фехтовальщик. Потом он стал больше защищаться, чем нападать, и, наконец, улучив момент, бросился прямо на шпагу господина Гуана, да так ловко, что почти сразу испустил дух. (Со вздохом). Бедный, бедный Командор… (Сердито). Так что, если вам придется где-нибудь услышать, что господин Гуан убил господина Командора, плюньте этому вралю прямо в лицо.

Пищик: Уж будьте спокойны. (Быстро записывает).

Сганарелль: Господин Гуан после этого лишился сна и аппетита и почти месяц не выходил из дома. Очень переживал.

Пищик (записывая): Бедняга.

Сганарелль: Теперь-то что. Дело прошлое. (Поднявшись, подходит к Пищику, решительно). Но вот, что я подумал, сударь. Что если вам напечатать в вашей газете, что господин Гуан вовсе уж не такое чудовище, каким его считает этот грубиян – зеленщик?.. Он заботливый хозяин и, ей-Богу, неплохой человек. А все эти разговоры, о том, что он сумасшедший, – так это просто какая-то ерунда… Я бы мог дать вам за это немного своего гонорара. (Достает деньги).

Пищик: Думаю, в этом нет ничего невозможного. (Берет деньги).

Сганарелль: Уж сделайте такое одолжение… А если бы вы еще упомянули, что господин Гуан не пьет, не курит и ведет весьма умеренный образ жизни, то я был бы решительно счастлив. (Протягивает Пищику деньги).

Пищик (принимая деньги): Обязательно напечатаем.

Сганарелль: Тогда нельзя ли еще добавить, что господин зеленщик и господин бакалейщик торгуют некачественным продуктом, от которых у добрых людей случаются изжога и понос? Да и господин мясник тоже. (Протягивает деньги).

Пищик (принимая деньги): Можно и это.

Сганарелль: Благодарю вас от всего сердца, сударь.

Пищик: Может быть, что-нибудь еще?

Сганарелль (доставая последние деньги): Тогда уж напечатайте заодно, что его старый слуга – добрый малый и умеет неплохо готовить. А вот Лепорелло, так тот, напротив, порядочный повеса. Можете себе представить, сударь – грязные руки вытирает прямо о штаны.

Пищик (забирая у Сганарелля деньги): Напечатаем и про штаны.

Сганарелль: Я бы обгонорарил вас еще, да, боюсь, эти были последние.

Пищик: Тогда не стану вас больше задерживать. Прощайте, господин Сганарелль. (Раскланявшись, направляется к двери).

Сганарелль: Прощайте, господин писатель. (Вслед Пищику). Да, напечатайте все это большими буквами, чтобы все обратили внимание!

Пищик (в дверях): Можете не беспокоиться. Самыми преогромными. (Исчезает).

Короткая пауза.

Сганарелль (бормочет, с грустью ощупывая пустые карманы): А при гонораре-то быть все-таки много приятнее… (Со вздохом). О, Господи, Господи… (Уходит через ту же дверь, что и Пищик).

Свет медленно гаснет.

Когда он вновь загорается, перед нами – заросшее кустарником и деревьями кладбище. В центре сцены – круглая песчаная площадка, от которой расходятся в стороны несколько аллей. За желтеющей листвой едва угадываются очертания надгробных памятников и крестов. У левой кулисы, возле самой крайней аллеи, расположена могила Командора. Сам памятник скрыт густой и еще зеленой листвой большого дуба; видна только ограда и нижняя часть мраморного постамента. У правой кулисы, за оградой, скромное, не скрытое листвой, надгробье. Это могила Франциски.

В сопровождении Сторожа появляется Дон Гуан.

Сторож (продолжая разговор): Да только, я, ваша милость, с этим никогда не соглашался. Не гоже было громоздить такую громадную статую, тем более что все знали, что покойник был хотя и соразмерно сложен, но роста вполне обыкновенного. Не Голиаф… (Звеня ключами). Попробовали бы они счищать с этого величия птичий помет, да убирать паутину, так, небось, заговорили бы по-другому. (Понизив голос). И потом мне кажется, что сам господин Командор недоволен, что из него сделали такое вот посмешище. Особенно в последнее время. (Смотрит вверх на скрытую листвой и поэтому невидимую для зрителей статую Командора). Ей-Богу, раньше-то у него было совсем другое выражение лица… Видите? Эти морщины на лбу. А эта складка у губ? Готов поклясться, что раньше их не было. А глаза-то, глаза? Он словно, так и ест тебя глазами. (Шепотом). Неровен час, заговорит.

Дон Гуан: А разве тебе самому никогда не хотелось поговорить с ним, старик?

Сторож: Боже упаси! Я люблю, чтобы покойник лежал смирно и не нарушал естественного хода вещей. (Перебирая связку ключей). Во всем должен быть порядок, ваша милость. Их дело лежать, да ждать Страшного суда, а наше – навещать их, да молиться. А ежели покойники начнут разговаривать или ходить туда сюда, так ведь слабонервные люди, чего доброго, подумают, что наступил конец света. (Посмеиваясь). Совсем-то я вас заболтал, ваша милость. Давайте-ка, лучше я открою вам оградку нашей маленькой Франциски. Вот уж была светлая душа, упокой ее Господь… (Идет к ограде, окружающей скромное мраморное надгробье над могилой Франциски.

Дон Гуан остается стоять на месте, по-прежнему, не отводя взгляд от статуи Командора.

(Открыв калитку в ограде). Ну, вот… Я пойду, а вы стукнете мне в окошко, когда будете возвращаться.

Дон Гуан (протягивая сторожу монетку): Возьми, старик.

Сторож: Храни Бог вашу милость. (Уходит).

Дон Гуан вновь смотрит на статую Командора. Пауза.

Дон Гуан: А старик не соврал. Ты, похоже, в самом деле, недоволен… Или это тени так легли на твое лицо? (Подходит ближе). Рад тебя видеть, приятель. (Сняв шляпу, кланяется и вновь смотрит вверх на статую, удивленно). Что такое?.. Ты, в самом деле, сердишься?.. Да, ведь не на меня же, черт возьми!… Ну, ну, остынь. Разве на небесах есть место для обид и гнева? Или существуют такие обиды, которые, не оставляют нас даже там?.. Как! Даже там?.. Скажи, пожалуйста, какая незадача… Выходит, небо совсем не так уж и далеко от земли, как нас всегда уверяли? И на руках у нас все же есть кой-какие козыри? Не смотря ни на что?.. (Опустив на мгновенье голову и затем вновь подняв лицо к статуе, серьезно). Выходит, мы не так уж и бессильны, приятель, коль умудряемся пронести с собою в Вечность наш гнев, обиду, ненависть, печаль?.. Что скажешь, Командор? (Смолкает, глядя на статую).

Короткая пауза.

Что? Ни полслова?.. Жаль… А было б интересно тебя послушать… Ну, Бог с тобой. (Отвернувшись от статуи, делает несколько шагов по сцене).

Короткая пауза.

(Вновь повернувшись к статуе, негромко). Когда бы все легло не так нелепо, я думаю, что мы нашли бы с тобой общий язык… (В смятении делает шаг назад). Что это было, черт?.. Ты мне кивнул?.. (Пятясь). Эй, эй… Ты что шалишь?.. (Негромко). Кивнул, словно старому приятелю, а заодно и напугал почти до смерти!.. Фу, черт… (С сомнением). Да нет. Не может быть. (Медленно подходит ближе, не отрывая взгляда от статуи Командора, вполголоса, напряженно). А почему бы нет?.. (Громко). Эй, ты там, наверху! Как прикажешь это понимать?.. Или ты решил ободрить старого Гуана и теперь даешь ему понять, что он не одинок?.. Ах, каменный насмешник! Уж не хочешь ли ты сказать, что если у Гуана нет друзей на земле, то они найдутся у него на небесах?.. Хотя б один?.. А это неплохая новость, черт возьми! (Положив ладонь на грудь). Я сохраню ее вот здесь, приятель… Признаться, я догадывался об этом прежде, теперь же буду знать наверняка. (Негромко). Коль это слово еще имеет смысл… (Опустив голову медленно идет к ограде Франциски, негромко). Фу, черт… А сердце так и бьется… (Вновь повернувшись к статуе, громко). Дай только срок, – я сам тебе кивну… (Опустив голову, подходит к ограде).

Короткая пауза.

(Вновь повернувшись возле ограды к статуе). А, кстати, слышал, что болтают про нас с тобою в городе?

Короткая пауза.

Не притворяйся, – вижу, что слыхал. Недаром говорят, что от мертвых нельзя утаить ничего. Они знают все, вот только почему-то молчат, как рыбы… (Грозит статуе пальцем, насмешливо). Хорош приятель, нечего сказать, – взял, да и утащил прямо в адское пекло, разбойник! Набросился на бедного Гуана, как кот на мышь!.. Смотри у меня!.. (Медленно открывает калитку, остановившись на пороге и вновь обернувшись к статуе Командора, негромко). Когда б ты знал, приятель, как я рад, что ты стоишь здесь, рядом с моей Франциской. Так, словно оберегаешь ее покой и отгоняешь от нее недобрые сновидения… И впредь, прошу тебя, не оставляй ее своей заботой… (Сняв шляпу, раскланивается со статуей, после чего, с непокрытой головой, заходит за ограду. Какое-то время стоит молча, затем смахивает с надгробья опавшие листья и садится на скамейку внутри ограды).

Пауза.

(Тихо). Это я, Франциска… Здравствуй.

В одной из аллей появляется Лепорелло. В его руках закрытый черный зонт. Он осторожно крадется, стараясь не шуметь. Иногда он останавливается и прислушивается. Заметив Дон Гуана, быстро прячется за деревьями. Долгая пауза.

(Словно продолжая вслух неслышный для зрителя разговор, негромко). Ах, нет же, нет. Не говори мне так. Зачем же нам опять спорить?.. Ты спорила со мной уже однажды. И что теперь?..

Короткая пауза.

Вот если бы я мог сказать: вернись, мы все начнем сначала… Пролаять, проорать, пропеть, чтоб прослезились ангелы, чтоб камни залились слезами, чтобы Луна рыдала в небесах над бедными Гуаном и Франциской… Вот только у кого есть такие силы? И кто настолько безумен, чтобы отважиться приказывать времени? (Бормочет). Нет, нет, Франциска. Все намного проще… (Смолкает, опустив голову).

Долгая пауза.

О, Господи, Франциска, это слишком!.. Благословить случившееся?.. Полно… Благодарить судьбу? За что?.. За то, что мы с тобою поделили одну смерть на двоих? За три неполных месяца безумных встреч и сладких расставаний? За право стать другим?.. (С горькой усмешкой). Конечно, между Сциллой и Харибдой любой бы стал другим, коль прежде не сойдет с ума от собственного крика!.. (Помолчав, негромко). Что толку спорить? Нет, Франциска, нет… (Без выражения). Послушай же меня… Здесь нет надежды – только ожиданье. Глухое, словно ночь. Тяжелое, как камень. Не знающее сна. Наполнившее ночь своим безмолвным криком. Бесчувственное ко всему другому, что не оно само, умеющее только ждать, без страха, без надежды, от дня к другому дню, от года к году… Все остальное – только лишь слова. Одни только слова. Пока мы молоды, они нам заменяют жизнь, но стоит им опасть, как этим листьям, как мы оказываемся перед стеной, по сравнению с которой все прочие стены – просто пустяк. Смешно сказать, но мы даже не знаем ее имени, хотя она легла между нами и нашей слабостью. Между нашей жизнью и нашим бессилием распоряжаться ей… О, Господи! (Помолчав, глухо). Вот уже пятнадцать лет я знаю это так же хорошо, как таблицу умножения. (Смолкает).

Короткая пауза.

(Без выражения). И вот мы здесь, совсем рядом, по разные стороны этой стены, из-за которой, правда, еще доносится твой голос… (Тихо). Он с каждым годом все глуше, Франциска. (Смолкает, опустив голову).

Пауза, в продолжение которой из боковой аллеи появляется закутанная в плащ фигура Незнакомца. Это еще совсем молодой человек. Под его плащом угадывается шпага. Заметив Дон Гуана, он останавливается и бесшумно обнажает шпагу. Затем медленно подходит к ограде, за которой сидит Дон Гуан и решительно стучит по ее прутьям эфесом шпаги.

Дон Гуан (поднимая голову, глухо): Что вам угодно, сударь?

Незнакомец (поднимая вверх шпагу): Спроси-ка лучше у нее… Разве не видишь?.. (Стучит по ограде). Отправить тебя в преисподнюю. Свершить волю небес. Избавить от тебя землю… Выбирай, что тебе больше по вкусу.

Дон Гуан (холодно): Боюсь, вы опознались. Я вас не знаю.

Незнакомец: Довольно и того, что я тебя знаю. Ты – Гуан. Безбожник и сумасшедший. Доставай свою шпагу и выходи!

Дон Гуан: Вот теперь, сударь, я вижу, что вы пришли сюда с серьезными намерениями. (Поднявшись, надевает шляпу). И все-таки, когда-то, прежде чем размахивать шпагой, было принято называть свое имя. (Выходя из-за ограды). Теперь, верно, времена переменились?

Незнакомец (отступая, выставив перед собой шпагу): Ты хочешь имя? (Кричит). Это имя – смерть!

Дон Гуан: В таком смешном обличии?.. Да, полно.

Незнакомец: Шпагу! Шпагу!

Дон Гуан (приложив палец к губам): Тш-ш… Потише, а не то разбудишь мертвых… (Делая шаг к Незнакомцу). Так чем я досадил тебе, сынок?

Незнакомец (отступая, кричит, указывая шпагой на небо): Не мне!.. Ему!

Дон Гуан (бросив взгляд на небо): Да, ты еще шутник, в придачу?.. Но запах твоих шуток мне, кажется, довольно знаком… Попробую-ка угадать. Постой, постой… (Идет по сцене, пристально разглядывая незнакомца и не обращая внимания на направленный на него клинок). Ты, во всяком случае, не дворянин и никогда не обучался настоящему искусству владеть шпагой… Какой-нибудь писарь или регистратор… А может, семинарист? (Добродушно). Ах, сынок, тебя выдает твоя шпага. Посмотри, как ты ее держишь! Ты ее боишься и презираешь, и, в то же время, надеешься, что она тебе поможет, тогда как надеяться надо не на шпагу, а только на самого себя… (Остановившись, спокойно). Будет лучше если ты возьмешь свои слова назад. Ей-Богу, ты не моя смерть. Смерть держит шпагу твердо.

Незнакомец (не опуская шпагу, презрительно): Уж будь спокоен. Всемогущий знает, кому доверить орудие своего гнева!.. (Делая шаг к Гуану). А коль не знаешь, я тебе скажу. (Кричит). Все то, что ты собрал себе на гибель, падет тебе на голову огнем божественного мщенья!

Дон Гуан: Сдается мне, что лет сорок тому назад, я уже читал эту новость в какой-то книге… Мне кажется, сынок, ты сам не знаешь, о чем говоришь.

Незнакомец: Довольно болтовни! Твой час пробил!

Дон Гуан (морщась): Что за язык, ей-Богу… Скажи уж заодно – «возмездие неотвратимо», а еще лучше – «порок трепещет, а добродетель торжествует»… (Сердито, делая несколько шагов по направлению к Незнакомцу, словно не замечая направленную на него шпагу). Ну, что молчишь?.. Тебя, случайно, послал не тот ли чертов монах, который в последнее время на все лады склоняет мое имя?.. Дам голову на отсечение, – это он!

Незнакомец (отступая): Не будь ты слеп, как крот, ты сам бы догадался, кем я послан. (Надменно). Я послан небесами!

Дон Гуан: Бедняга… Что ж, теперь, по крайней мере, понятно, отчего у тебя такое постное выражение лица. (Негромко и серьезно). А ведь ты попал в самую точку, сынок. В самую точку. (Медленно идя по сцене, чуть слышно). И как раз сегодня… Какой подарок они мне посылают! Не захочешь, а поверишь в их хваленое милосердие…

Незнакомец: Эй! Ты куда?

Дон Гуан: Я размышляю, господин Посланец.

Незнакомец: Ты б лучше напоследок помолился.

Дон Гуан: Совет неплох… Только знаешь, что я тебе скажу, сынок?.. В моем случае, это одно и то же.

Незнакомец (теряя терпение): Ты вынешь шпагу?.. Или ты боишься? (Насмешливо). Смотри-ка, струсил!

Дон Гуан (повернувшись лицом к незнакомцу): Еще бы не бояться, черт возьми… (Обнажив шпагу). Но только не тебя.

Незнакомец (отступая): Тогда, конечно, божеского гнева, который вот-вот падет на твою голову.

Дон Гуан: Опять не угадал.

Незнакомец (кружа вокруг Дон Гуана): Тогда чего же?

Дон Гуан: Спроси-ка у него. (Показывает шпагой на статую Командора).

Незнакомец (быстро оглянувшись): Что?.. Ты не перестаешь кощунствовать даже перед лицом этого несчастного, которого ты злодейски умертвил? Так на, отведай! (Делает стремительный выпад).

Дон Гуан (легко отбивая удар): Но не от тебя…

Какое-то время Дон Гуан и Незнакомец молча кружат по сцене, обмениваясь ударами. Из-за кустов, то выглядывая, то прячась, за поединком наблюдает Лепорелло.

(Наступая). Так, значит, я сражаюсь с небесами?.. Ей-Богу, что-то верится с трудом…

Незнакомец: Сейчас… поверишь… (С трудом отбиваясь). Отец Небесный… умеет… усмирять… таких, как ты…

Дон Гуан: Какой ты, право, скучный собеседник!.. (Тесня противника). И все же я никак не могу взять в толк, сынок… В городе полно мошенников, воров, грабителей и убийц. Чем твоему монаху приглянулся именно я? (Отбросив противника в сторону, останавливается, опустив шпагу). Отдохни…

Незнакомец (тяжело дыша): Полно мошенников?.. Да, все это отребье не годится тебе даже в подметки!.. Потому что в душе они послушны, как овцы и невинны, словно дети. Когда придет время, они с радостью бросят все, чтобы работать на Божьей ниве и славить Творца, тогда как ты – исчадье сатаны!.. К нему и отправляйся!.. (Бросается на Дон Гуана, обмениваясь с ним ударами).

Дон Гуан (защищаясь, кричит, обращаясь к статуе Командора): Слыхал, приятель?.. Оказывается, вход на небеса открыт только для слабоумных!.. Как видно, нам с тобой придется довольствоваться чем-нибудь другим. (Выбивает шпагу из рук Незнакомца и наставляет острие своей шпаги ему в грудь).

Короткая пауза. Дон Гуан и Незнакомец молча смотрят друг на друга.

(Негромко). А тебе никогда не приходило в голову, сынок, что вы просто придумали себе этого Дон Гуана, потому что вы просто не умеете жить без врагов?.. Вспомни-ка, вашими врагами были то евреи, то иностранные купцы, то еретики. Вы жгли ведьм и изгоняли евреев, а потом делали вид, что ничего не произошло, чтобы тут же начать искать себе новых врагов. Да, вы бы с ума сошли от скуки, если бы в один прекрасный день оказалось, что вам больше некого преследовать и жечь… Надеюсь, ты готов к смерти, сынок?

Тяжело дыша, Незнакомец молчит.

Как, еще нет?.. А я-то, было, подумал, что ты только и мечтаешь об этом. (Опуская шпагу). Что ж, попробуем еще раз. (Отходит в сторону).

Подобрав шпагу, Незнакомец с криком ярости бросается на Дон Гуана.

(Отражая нападение). Не так резво, сынок, не так резво… Поспешность в таких делах – недозволенная роскошь…

Незнакомец продолжает яростно рубит шпагой воздух.

(Легко уходя от ударов). Ах ты, петушок… Смотри, как разыгрался…

Тяжело дыша, Незнакомец останавливается и с ненавистью смотрит на Дон Гуана. Пот заливает ему глаза. Видно, что он устал.

(Миролюбиво). Отдохни, петушок. Это тебе не языком молоть.

Незнакомец (хрипло): Тебе помогает дьявол.

Дон Гуан: Много чести, много чести, сынок… Но если ты так в этом уверен, то почему бы тебе самому тогда не кликнуть себе в помощь легион ангелов?.. В крайнем случае, можешь позвать себе в помощь своего чертова монаха. Разве небеса посмеют вам отказать?.. Давай, сынок. Покажи мне силу твоей веры. Кричи: «Караул! Спасите! Святость в опасности!»… Чего же ты ждешь?.. (Смолкает, настороженно оглядываясь по сторонам).

Короткая пауза.

Ты слышал?.. Кто-то смеется над нами… Интересно, надо мной или над тобой? (Подняв голову, смотрит на статую Командора). Это опять ты?.. И что же здесь смешного?.. Ты смеешься над моей нерешительностью или над этим бедным юношей, который не знает, как ему добиться помощи небес?.. Будь снисходителен, приятель. В конце концов, это удел всех живущих…

Незнакомец (хрипло): Сумасшедший…

Дон Гуан: Прими к сведению, сынок, и он – тоже. (Показывает шпагой на статую Командора).

Незнакомец: Жалкий, безумный старик…

Дон Гуан: Верно, сынок. Но все же не настолько, чтобы держаться обеими руками за это безумие… (Кричит). Эй, Командор!.. Ты ведь не станешь пенять мне на то, что я воспользовался твоими отмычками?.. Разве это грех – подражать чужой доблести?.. Что скажешь, приятель?

Незнакомец: Я тебе отвечу вместо него. (Бросается на Дон Гуана). На! Получи!..

Дон Гуан (с легкостью уходит от ударов): Твой ответ невпопад, сынок. Лучше делай, что тебе велено, и не вмешивайся в разговоры старших.

Незнакомец продолжает яростно размахивать шпагой.

(Отбиваясь). Черт возьми! Да, у тебя повадки мясника… Пойми, со шпагой надо обращаться, как с благородной дамой. А ты обращаешься с ней, как с гулящей девкой… (Отбивая беспорядочные удары, сердито). Да, уймись же, наконец! (Выбивает у нападающего шпагу, которая отлетает в дальний конец площадки. С легким поклоном). Не сочти за труд прогуляться, петушок

Не сводя глаз с Дон Гуана, Незнакомец медленно пятится к упавшей шпаге.

(Обращаясь к Командору). Теперь видишь, как тебе повезло со мной? А повстречай ты такого вот олуха, еще неизвестно, как повернулось бы дело…

Подняв шпагу, Незнакомец медленно приближается к Дон Гуану.

(Негромко). Прощай, приятель… (Салютует статуе шпагой). Или лучше было бы сказать «здравствуй»?.. (Кричит). Какая все же, черт возьми, во всем этом удивительная путаница, просто хоть не открывай рот!.. (Обмениваясь ударами с подбежавшим незнакомцем). Но мы ее распутаем… Мы ее обязательно распутаем, верно, сынок?.. Всего только один удар клинка… (Улучив подходящий момент, бросается на шпагу Незнакомца).

Какое-то время Дон Гуан и Незнакомец стоят, застыв в одной позе, затем Дон Гуан, уронив шпагу, делает несколько шагов назад и упирается спиной в могильную ограду. Короткая пауза.

(Хрипло). Ну, что, петушок?.. Небеса ликуют? (Медленно сползает на землю).

Из-за деревьев с криком выбегает Лепорелло. С разбега налетев на Незнакомца, он сбивает его с ног и, что есть сил, молотит упавшего зонтом.

Лепорелло: Вот тебе!.. Вот тебе!.. Вот тебе!..

Дон Гуан (слабым голосом): Оставь, его… Лепорелло…

Лепорелло (в ярости): Ну, уж нет!

Дон Гуан: Ну, пожалей хоть зонт…

Лепорелло: Что? (В изумлении останавливается).

Воспользовавшись замешательством Лепорелло, Незнакомец убегает, оставив на песке свою шпагу. Лепорелло бросается было за ним, но сразу же возвращается к лежащему Дон Гуану.

(Опускаясь рядом с Дон Гуаном на колени). Ах, Боже правый!.. Что же это вы себе позволяете, ваша милость? Кидаться на чужие шпаги! Ей-Богу, это что-то новенькое! Хотите, чтобы мы осиротели?.. Вы ведь не кузнечик, чтобы скакать невесть куда… (Пытаясь расстегнуть камзол Дон Гуана) Дайте-ка я посмотрю вашу рану.

Дон Гуан (отталкивая руки Лепорелло): Оставь. Не надо.

Лепорелло: Да как же так, не надо. Там, может быть, царапина, пустяк, а вы – не надо.

Дон Гуан: Оставь. Пусть все идет своим порядком.

Лепорелло: Своим порядком, это значит в тартарары… Ах, Боже мой! Что же я теперь скажу Сганареллю? Да он меня просто живьем съест…

Дон Гуан (тихо, с трудом): Скажешь ему, чтобы он клал в капустные котлеты поменьше капусты… (Неожиданно стонет).

Лепорелло: Да, дайте же взглянуть!..

Появляется Сторож.

Сторож: Что это тут за шум? (Увидев лежащего Дон Гуана). Святые угодники! (Подходит ближе). Ах, беда-то какая!.. Кто же это осмелился, ваша милость?

Лепорелло: Потом, потом!.. Что нам теперь делать?

Сторож: Что делать?.. Господи, помилуй… Я побегу запрягать лошадь, а вы, вот что, – поднимайте их милость и несите их прямо к воротам. (Подбирая с земли шпаги). Ох, ты, Господи… Недаром мне сегодня всю ночь снились крысы… (Торопливо уходит).

Лепорелло (вдогонку сторожу): Да поскорее, ради всех святых! (Дон Гуану). Давайте-ка, я вас возьму.

Дон Гуан (пытаясь подняться): Оставь. Я сам.

Лепорелло (ворчливо): Сами-то вы только и умеете, что прыгать на чужие шпаги. Хорошо еще, что прыгнули на шпагу, а не на мушкет… Берите-ка меня за шею и не упрямьтесь. (Легко подняв Дон Гуана). Эх, хозяин… В следующий-то раз, когда вам придет охота попрыгать, зовите меня или, на худой конец, Сганарелля. Уж мы за вас прыгнем хоть в пекло, хоть куда… (Уходит с Дон Гуаном на руках. Посреди сцены остается лежать оставленный зонт).

Свет гаснет. Когда он загорается, на сцене вновь кабинет Дон Гуан. Появляется Сганарелль в накинутом на плечи плаще. Он растерян и подавлен. Неуверенно ступая, озирается по сторонам, словно забыл, зачем пришел. Вытирая слезы, медленно подходит к окну. Быстро входит Лепорелло.

Лепорелло: Ты еще здесь? Я же сказал – быстрей за доктором! Немедленно! (Берет с дивана одну из подушек, за которой он, вероятно, и пришел).

Сганарелль молчит, не трогаясь с места.

Ты слышал, что я тебе сказал?

Сганарелль (чуть слышно): Хозяин запретил.

Лепорелло: Ты в своем уме? Да, что он соображает, с такой вот раной в боку?.. Беги без разговоров!

Сганарелль (не трогаясь с места): Снег пошел.

Лепорелло: Что? (Смотрит в окно). Тьфу, дурак! Не видел что ли снега?

Сганарелль молчит.

(Держа в руках подушку, подходит и заглядывает Сганареллю в лицо). Э, да ты плачешь. Что же ты плачешь, дурачок? Плакать будешь после.

Сганарелль (глухо): Так и валит… Надо позвать священника.

Лепорелло: Поговори у меня! Хозяину нужен хороший врач. Слышишь? Хороший врач и все обойдется.

Сганарелль молчит.

Ну, как тебе это втолковать, дубина!

Сганарелль (не трогаясь с места): Иду.

Лепорелло: Ну, слава Богу.

Сганарелль не трогается с места.

Да, пошевеливайся, пошевеливайся!

В дверях появляется Дон Гуан. Он с трудом держится на ногах. Его лицо заливает смертельная бледность. Тяжело дыша, он останавливается, держась за дверной косяк.

Ваша милость! (Бросив подушку, кидается кДон Гуану). Ну, зачем вы встали? Вам надо лежать! Лежать.

Дон Гуан (показывая на кресло): Сюда.

Лепорелло (помогая Дон Гуану добраться до кресла): Лучше бы ваша милость легла на диван.

Дон Гуан (с трудом): Снег пошел… Ты видел?… Да, так густо. (Тревожно). Я слышал, меня кто-то позвал…

Лепорелло: Это у вас просто кровь пульсирует в голове. (Стучит себя по голове). Кровь. Так всегда бывает при небольших и неопасных ранениях. (Незаметно для Дон Гуана, делает знак Сганареллю, чтобы тот поскорее уходил).

Несколько раз обернувшись на сидящего Дон Гуана, Сганарелль, наконец, исчезает.

Дон Гуан: Задерни шторы и зажги свечи.

Лепорелло: Слушаюсь, хозяин.

Дон Гуан: И принеси вина.

Лепорелло (задергивая шторы): Сию минуту… (Соображая, негромко). Вот только где его взять?

Дон Гуан (не слыша): Да принеси самого лучшего.

Лепорелло (зажигая одну свечу за другой): Не извольте беспокоиться… Самого наилучшего. (Бормочет). Экая незадача… Разве что сходить в еврейскую лавку?

Дон Гуан (не слыша): Да, не забудь подогреть… А после, добавь в него щепотку корицы.

Лепорелло: Непременно добавлю, ваша милость. (Бормочет, зажигая последнюю свечу). Так и сделаю… Что ни говори, а евреи – люди с понятиями, не такие животные, как наши местные. (Громко). Как же я вас тут одного оставлю, хозяин?

Дон Гуан: Иди, иди.

Лепорелло: Иду. (Направляется к двери, но на пороге останавливается, неуверенно). Хозяин…

Дон Гуан: Что?

Лепорелло: Я сейчас.

Дон Гуан: Иди. Я подожду… (Закрыв глаза, погружается в забытье).

Лепорелло: Иду, ваша милость, иду. Я мигом. Ей-Богу, мигом. (Исчезает).

Пауза. Дон Гуан по-прежнему неподвижно сидит в кресле. Кажется, что он уснул. Внезапно что-то неуловимо меняется вокруг. Неизвестно откуда налетевший ветер шевелит шторы и колеблет пламя свечей. Слышно, как хлопают в других комнатах двери. Сумрак отступает, и центр сцены заливает мягкий мерцающий свет.

Дон Гуан (очнувшись, тихо): Лепорелло…

На сцене бесшумно появляется фигура Тени. Ее лицо, как и прежде, закрывает маска. Но теперь она держит в руке большой веер, которого не было прежде. Одна сторона веера – белая, другая – черная.

(Слабо). Это вы…

Тень сдержанно приседает. Короткая пауза.

Вы… (Негромко). И как удачно… А ведь я ждал сегодня что-нибудь в этом роде… (С легкой усмешкой). Ей-Богу… С самого утра у меня было такое чувство, словно сегодня что-то обязательно должно будет случиться… К несчастью, я не могу подняться, чтобы предложить вам руку. Но ведь вы не будете на меня сердиться, правда?..

Не отвечая, Тень медленно идет по сцене. Короткая пауза.

(С трудом, тревожно). Постойте… Надеюсь, вы не исчезните, как в прошлый раз? (С неожиданным чувством). Умоляю вас – не уходите.

Короткая пауза.

(Глухо). Мне все кажется, вы уже оставляли меня однажды. Помните? Много лет назад… Или я опять ошибаюсь?… Была такая же середина ноября и утром, наконец, выпал первый снег, и весь город высыпал на улицы… Как же они радовались тогда, – словно малые дети! И только мне одному этот снег напоминал погребальный саван…

Тень останавливается в глубине сцены и, полуобернувшись, смотрит на Дон Гуана. Короткая пауза.

Не хотите мне сказать, кто вы?

Тень молчит. Пауза.

Тогда, может быть, я попробую отгадать сам?

Играя веером, Тень идет по сцене.

В ушах такой звон, словно сегодня Светлое Воскресение и в городе звонят все колокола… Подождите… (Усмехаясь, тихо). Знаете, как это бывает? Один неверный шаг, – да что там, шаг – одно неверное слово – и рушится целый мир, вся Вселенная… (Помолчав, просто). Вы – моя смерть. Да?

Тень продолжает медленно скользить по комнате.

Я угадал?

Остановившись у окна, Тень медленно поворачивает веер белой стороной. Слегка покачивая веером, она молча смотрит на Дон Гуана. Пауза.

(Негромко). Не правда ли? (Посмеиваясь). Ну, что за молодец!.. (Серьезно). Впрочем, это было совсем не трудно… Ваше молчание. Вы молчите так, словно все уже сказано. Понимаете? Совсем все. Да, ведь, наверное, так и должно быть?.. Было бы нелепо, если бы Смерть хихикала и болтала глупости, словно молоденькая гимназистка… Нет, она должна приходить молча, чтобы заставить тебя проглотить твой собственный язык и позабыть все слова… (Посмеиваясь). Открываешь рот и вдруг понимаешь, что слова кончились и проку от них не больше, чем от прошлогодней листвы. И тогда остается только шагнуть вслед за ней, не оглядываясь и не загадывая, что ждет тебя впереди. (Глухо). Прыгнуть, не разбирая дороги. Словно кузнечик, который никогда не знает, где он приземлится в следующий раз… (Смолкает).

Тень скользит по сцене. Короткая пауза.

(Негромко). И все же я готов поклясться, что слышу ваш голос. Он так тих, как будто доносится из другого мира… (Внезапно, с мольбой). Ну, скажите же хоть что-нибудь!

Тень молчит. Пауза.

Нет?.. В самом деле, совсем ничего?..

Короткая пауза.

(Почти без выражения). Тогда, наверно, время собираться?.. (С трудом поднимается с кресла, держась за стол).

Короткая пауза.

(Вытирая ладонью выступивший на лбу пот). Считайте, донна, что я уже готов… Ну, что? Куда мы теперь?

Тень останавливается рядом с Дон Гуаном. Теперь ее веер повернут черной стороной.

(Негромко рассмеявшись). Ах, простите меня!.. Что, в самом деле, за нелепый вопрос!.. В конце концов, не все ли нам равно, куда уводит смерть?.. Да, хоть куда! Куда важнее, что она уводит нас отсюда…

Тень продолжает молча смотреть на Дон Гуана. Короткая пауза.

(Спохватившись). Что-то не так?.. (Задумчиво). Погодите, – мне кажется, я знаю… (Уверенно). Ну, так и есть. Ах, я старый дурак! Ведь у смерти должно быть имя! Не правда ли, сударыня? Не бывает вообще какой-то смерти. В конце концов, это противоречило бы самой обыкновенной справедливости… (Глухо). Во всяком случае, я бы, например, не хотел, чтобы моя смерть занималась кем-нибудь еще, кроме меня…

Тень поворачивает веер противоположной, белой стороной. Дон Гуан не отрываясь, смотрит на Тень. Напряженная пауза.

(Тихо). Клянусь своим спасеньем, сударыня, я буду несказанно рад услышать ваше имя…

Тень молчит. Пауза.

(Напряженно, с едва угадываемой мольбой). Всего лишь имя, донна…

Тень молча смотрит на Дон Гуан а. Пауза.

(Едва слышно). Имя…

Пауза.

Нет?.. (Негромко). Ну, что ж… (Помедлив, твердо). Тогда, боюсь, что мне придется дать вам его самому, донна. (Совсем тихо). Отнять у человека право на единственное, чем он еще владеет, – ведь это, пожалуй, было бы уже слишком…

Тень молчит.

Так, значит, нет? (После небольшой паузы, глухо). Тогда, я назову тебя Франциской.

В то время как Дон Гуан и Тень молча смотрят друг на друга, вновь налетевший ветер раздувает шторы и заставляет звенеть стекла в книжных шкафах. Вновь в дальних комнатах хлопают двери.

(Оглянувшись). О, Господи!..

Вспыхнув, гаснут свечи, и сцена погружается во мрак. Освещенными остаются только фигуры Дон Гуана и Тени. Короткая пауза.

(Хрипло). Так это ты?.. Ты?.. Да или нет?.. Ответь же, ради Бога… (Осторожно протягивая руку, пытаясь дотронуться до плеча Тени, тревожно). Или передо мной только Смерть, которая приняла твой облик, чтобы пошутить надо мной напоследок?..

Короткая пауза.

(Не отводя взгляда от Тени, с тоской). Неужели же только Смерть, нарядившаяся в одежды прошлого?.. Или прошлое, не желающее принимать в расчет даже смерть?.. (Почти жалобно). Ах, как узнать! (С неожиданной страстью). Да, не так, как мы знаем здесь, но чтобы не осталось уже никаких сомнений, чтобы «да» значило бы только «да», а «нет» – «нет»!.. (С мольбой). Да, не молчи же!

Закрыв лицо веером, Тень молча смотрит на Дон Гуана. Пауза, в продолжение которой Дон Гуану удается справиться со своими чувствами.

(Спокойно). Ты, кажется, смеешься? Надо мною?.. (С мрачной усмешкой). Наверное, думаешь, что я стал чересчур осторожен? Не то, что прежде?.. Взвешиваю все «за» и «против»? Да? Боюсь не прогадать? Обдумываю каждый шаг? Живу с оглядкой на обстоятельства?..

Тень медленно отходит от Дон Гуана и идет по сцене. Короткая пауза.

(Почти грубо). Ну, что ж, давай. Веди меня, куда тебе велели. Чего же ты ждешь?.. Покажи мне ту дверь, через порог которой я должен переступить. Подведи меня к самому краю, за которым начинается то, что не имеет имени, – вот тогда и посмотрим, так ли осторожен стал Гуан! Будет ли он оглядываться и цепляться за эту жизнь или пойдет за тобой, не задавая лишних вопросов? Словно солдат, которому пришло время идти на штурм вражеской крепости?.. (Смолкает, словно прислушиваясь к чему-то).

Тень поворачивает веер черной стороной. Короткая пауза.

(Быстро, как будто отвечая на слышимую только ему одному реплику). Вот как?.. Так для тебя это не новость?.. Хочешь, наверное, сказать, что не терять присутствия духа перед лицом смерти – не такая уж и редкая вещь на земле? Что многие способны на это, даже не моргнув глазом?.. (Негромко). О, да… Недаром их зовут героями и ставят им памятники, вот, хотя бы, вроде того, что поставили моему Командору… (Глухо, в пустоту). Жаль только, что за этим геройством найдешь разве что отчаянье и смертельную усталость, так, что оно, пожалуй, скорее, похоже на ловушку, в которую попадают самые лучшие… (Резко, Тени). Надеешься, что и я в нее угожу?

Тень молча скользит мимо Дон Гуана, повернув веер белой стороной. Короткая пауза.

(Сквозь зубы, почти надменно). Как бы не так!.. (Больше не держась за стол, делает несколько неуверенных шагов по сцене).

Короткая пауза.

(Остановившись, тихо). Как бы не так…

Короткая пауза.

(По-прежнему тихо, самому себе, удивленно). Что это со мною?.. Господи, какая удивительная легкость… Ей-Богу, словно мне опять двадцать лет, а за окном весна. (Делает несколько шагов). А на душе так хорошо, как будто я только что встретил старого друга или заколол в честном поединке достойного врага… (Обернувшись к Тени, громко, почти с вызовом). Ты слышала? Как бы не так!.. (Медленно идет к ней через всю сцену, насмешливо улыбаясь).

Короткая пауза.

(Негромко). Как бы не так… (Подойдя к Тени и остановившись). Э, нет, благородная донна… Мне почему-то кажется, что теперь мы сыграем с вами совсем в другую игру. Надеюсь, это будет поинтереснее, чем играть в мужество и зарабатывать себе место в пустых сердцах бессердечных потомков…

Тень молчит.

(Подходя почти вплотную, почти грубо). А ну-ка, донна, заключим-ка пари…

Тень медленно скользит прочь от Дон Гуана.

(Идя вслед за Тенью). Ей-Богу, пустяки… Не стоило б и отвлекать вниманье… (Догнав Тень и пытаясь заглянуть ей в лицо). Я встану на своем, – на том, что ты – Франциска, – пусть против этого свидетельствует небо и восстает весь мир… А ты попробуй убедить меня в обратном.

Короткая пауза.

(Отстав от Тени). Что? Испугалась?.. Неужели трудно?..

Короткая пауза. Остановившись, Тень оборачивается к Гуану.

Да, разве мало у вас уловок, способных заставить орать даже мертвого?.. Чего же вам бояться?..

Короткая пауза. Тень продолжает молча смотреть на Дон Гуана.

(С глухой усмешкой). Ну, начинай. Позови себе на помощь Судьбу и Необходимость. Заручись поддержкой Ада. Смейся надо мной вместе со всей Вселенной. Стыди. Пугай. Уговаривай. Умоляй склонить колени перед Истиной. Нашептывай мне сказки о ее справедливости. Заставь взглянуть в глаза собственного безумия. Покажи самое дно отчаянья… (Сквозь зубы, почти с презреньем). Хотел бы я посмотреть, как тебе удастся заставить Гуана проглотить свои слова… Как бы не так!.. Ты слышишь? Я буду стоять на своем, пока небесам не опротивеет мой голос, и они не откупятся от меня ради своего же покоя! Пока Вечность не устанет от моих назойливых понуканий и не вернет мне то, что принадлежит мне по праву!.. (Подходя к Тени, насмешливо). Что? Скажешь, чересчур высокопарно? Но что же делать? Уж таков предмет, что требует от нас забыть про стыд…

Короткая пауза.

(Подходя совсем близко, мягко и негромко). И знаешь, что, Франциска? Смирение и мужество хороши лишь до тех пор, пока они сами не оседлали тебя, словно послушную лошадь. Пока они не заткнули тебе рот и не пригрозили стыдом и позором, если ты не поспешишь туда, куда им угодно… (Хрипло). Посмотри, у меня совсем другое оружие. Прекрасное оружие, Франциска. Жалкое упрямство и не слышащее никаких доводов глухота. Да еще, не знающее стыда, ожидание. (Неожиданно резко). Дай руку. (Взяв Тень за руку, негромко, после небольшой паузы). О, Боже мой… И ты хочешь сказать, что мне незнакома эта ладонь? Или это запястье?.. А эти духи? Думаешь, я их забыл?.. А эти завитки волос на висках?.. Что? Все это только обман? Сон? Наваждение?.. (С негромким смехом). Ах, Франциска! Да, ведь обмануть можно только того, кто думает, что человек – это только тень, которую отбрасывает Истина. Того, кто верит, что лучший способ быть в ладу с небесами – это вызубрить наизусть таблицу умноженья! Но попробуй-ка обмануть того, кто сам сон? Сам обман? (Продолжая держать Тень за руку, отступает на два шага назад и останавливается так, словно приготовился к танцу).

Короткая пауза.

(Тихо). Отчего бы тебе, наконец, не снять свою маску? (Вновь подходит к Тени, не выпуская ее руку). Ты ведь знаешь, как давно я не видел твое лицо. Даже во сне ты всегда приходила, прячась в тени… (Вновь отступает и затем, повернувшись, медленно ведет Тень по сцене).

Тихая, едва слышная музыка.

(Тихо). Ах, вот оно что… (С неожиданно легкой улыбкой). О, Господи, я подожду еще. (Остановившись, меняется с Тенью местами и вновь берет ее за руку, легко). Разве же я не сказал тебе, что готов ждать хоть всю Вечность?.. (Весело). Так вот же, говорю… (Серьезно). Чуть раньше или чуть позже, ведь это уже не имеет значения, верно? (Становится на одно колено, негромко). Быть может, и мне удастся увидеть там свое настоящее лицо, – кто знает…

Тень медленно обходит Дон Гуана, держа его руку. Музыка становится громче.

(Поднимаясь, насмешливо). Боюсь только, чтобы узнать себя, мне придется напрячь все свое воображение… (Вновь ведет Тень по сцене, затем, отпустив ее руку, кланяется).

В ответ Тень приседает.

(Весело). А помнишь, как мы танцевали в том старом кабачке, когда сбежали из театра прямо из под носа твоего отчима? Ты тогда тоже была в маске, помнишь?.. Чертов скрипач так фальшивил, что я никак не мог попасть в такт и, в конце концов, оттоптал тебе все ноги! А ты все время боялась, что твоя маска упадет и тебя узнают, и поэтому придерживала ее рукой, так что можно было подумать, что у тебя болят зубы! (Смеется) Ах, Боже мой, Франциска!.. (Подхватив Тень, кружит с ней в танце).

Музыка становится еще громче и веселее.

(С веселой укоризной). А вот это уже неправда! Я совсем не напился, а был всего лишь немного навеселе. Самую малость. Тем более, что и вино-то было – просто редкая кислятина. (Внезапно остановившись, мрачно). Ах, какой же я был дурак, что отпустил тебя тогда. Не увез. Не уговорил. Дал уйти…

Музыка стихает.

А надо было просто уехать. Сбежать, как сбегают герои в каком-нибудь глупом романе. Сесть в первый же попавшийся дилижанс и отправиться, куда глаза глядят. (Негромко). Помнишь?.. Был ноябрь, и я думал, что впереди у нас еще целая вечность, но оказалось, что впереди только снег, да не знающая снисхождения память. (После короткой паузы, с нежностью). Ах, Франциска!.. Зато теперь я уже не отпущу тебя никуда. Буду держать тебя, как море держит корабль, как воздух держит летящую птицу!.. Ну, что же ты стоишь? Давай дотанцуем до конца тот танец, который нам тогда не дали дотанцевать!.. (Подхватывает Тень).

Музыка возвращается.

Ведь ты не разучилась? Нет?.. А хоть бы и так! Что за беда! Мы все начнем сначала!.. (Ведет Тень по сцене). Вот так… Раз и два… Раз и два… (Кружит с Тенью в танце, то исчезая во мраке, то вновь появляясь в круге света).

Одна за другой на сцене появляются новые танцующие пары. Мрак медленно уступает место неяркому свету, который постепенно заливает всю сцену. Теперь перед нами маленький кабачок. Несколько посетителей сидят за столами, остальные кружат в танце под звуки расстроенной скрипки, на которой играет старый Скрипач. Среди танцующих – Дон Гуан и Франциска. На лице Франциски – черная маска, которую она то и дело поправляет рукой.

В глубине сцены, на одной из скамеек, откинувшись к стене и прикрыв шляпой лицо, дремлет Лепорелло.

На авансцене, отдельно от других, стоит столик, накрытый на двоих. На одном из стоящих рядом с ним стульев, висят плащ и шляпа Дон Гуана; на спинку соседнего стула накинута меховая шубка Франциски.

Покинув танцующих, Франциска и Дон Гуан возвращаются к столику на авансцене.

Франциска: Нет, нет… Мне действительно пора.

Дон Гуан: Еще немного.

Франциска: Уже било восемь. Отец убьет меня, если не застанет дома.

Дон Гуан: Всего один танец.

Франциска: Ах, Гуан!…

Дон Гуан: Ну, погоди. Сейчас… (Усаживает Франциску на один из стульев и садится сам). Я что-то хотел сказать тебе… Еще тогда, в прошлый раз… (Решительно). Давай, уедем. Убежим. Прямо сейчас. Куда глаза глядят.

Франциска (не сразу, тихо): Ты опять шутишь, дорогой…

Дон Гуан: Клянусь тебе, что нет… Смотри-ка – вон там дверь. Мы выйдем через нее, и больше нас никто и никогда не увидит. Ведь это так просто.

Франциска: Ты знаешь сам, что это невозможно.

Дон Гуан: Ничего я не знаю… Ты просто не хочешь!

Франциска: Подумай о моей матери, Гуан. И об отце.

Дон Гуан: Он тебе не отец.

Франциска: Какое это имеет значение? Подумай, что будет с ними.

Дон Гуан: Можешь не сомневаться. От горя они не умрут.

Франциска: Дорогой. Они умрут от стыда.

Дон Гуан: Какая прекрасная смерть!… Знаешь, а ведь это не самое лучшее, что можно сказать о близких людях.

Франциска: Ах, Гуан! Какой же у тебя бывает несносный язык!

Дон Гуан: Ну, и прекрасно. Если тебе не нравится мой язык, то впредь, я буду нем, как рыба.

Франциска: Ну, вот. Теперь ты сердишься.

Дон Гуан молчит.

Ты ведь не хочешь, чтобы я проплакала всю ночь?

Дон Гуан: Прости.

Франциска: Ничего страшного, дорогой. Я все понимаю.

Дон Гуан: Представь, у меня сегодня такое чувство, словно все это уже когда-то было. И этот вечер, и этот скрипач, и эти слова, которые я тебе сейчас говорю. Все как во сне.

Франциска: Я знаю. Со мной тоже такое было. Так странно. Как будто видишь чужой сон.

Дон Гуан (взяв ее руку): Франциска…

Франциска (быстро): Нет, нет, нет. (Поднимаясь). Мне пора.

Дон Гуан поднимается вслед за Франциской.

Только, пожалуйста, не провожай меня. Мне так будет спокойнее. Отец пообещал убить тебя, если увидит нас вместе.

Дон Гуан (помогая Франциске надеть шубу, ворчливо): Еще бы ему не обещать. Если он не будет обещать, то станут думать, что он уже ни на что не годен… (Тихо). Когда б ты только знала, как мне не хочется отпускать тебя сегодня!..

Франциска: Я бы осталась, если бы могла.

Дон Гуан (в сердцах, сквозь зубы): А, черт!.. (Кричит). Лепорелло!

Сбросив с лица шляпу, Лепорелло вскакивает со скамейки и подбегает к Дон Гуану.

(Отведя Лепорелло в сторону). Отвезешь донну домой.

Лепорелло (еще не вполне проснувшись): К нам домой?

Дон Гуан (тихо): Болван.

Лепорелло: Понял.

Дон Гуан: Смотри у меня.

Лепорелло (надевая шляпу): Доставим в лучшем виде.

Дон Гуан (возвращаясь к Франциске): Ну, вот и все…

Франциска (протягивая Гуану руку): Ну, вот и все.

Дон Гуан: До свидания, благородная донна. (Целует ей руку).

Франциска: До свидания, благородный дон.

Дон Гуан: Надеюсь, я ничем вас не огорчил сегодня?

Франциска: Все было просто замечательно. (Поворачивается, чтобы уйти). Приятных сновидений, благородный дон.

Дон Гуан: Приятных сновидений, благородная донна. (Подходя к Франциске, тихо). А может быть, передумаешь?

Франциска: Мы поговорим об этом в следующий раз. (Идет к двери).

Дон Гуан: В следующий раз… (Вдогонку уходящей Франциски). Идет! Но только без обмана!.. Не забудь! В следующий раз!..

Повернувшись на пороге к Дон Гуану и махнув ему на прощание рукой, Франциска исчезает вместе с Лепорелло. Вернувшись за столик, Дон Гуан некоторое время сидит неподвижно, глядя на закрывшуюся за Франциской дверь, словно ожидая, что она вернется, затем наливает себе вина и одним махом выпивает весь стакан.

Пауза.

(Подняв голову и оглядевшись. Старому Скрипачу, который только что кончил играть какую-то мелодию). Эй, старик… Подойди сюда.

Скрипач (подойдя к столику Дон Гуана): Ваша милость?

Дон Гуан: Ты играешь Моцарта?.. Сыграй-ка мне «Немецкий танец». До мажор и все такое. (Напевает).

Скрипач: Э, ваша милость, это мне сейчас не по силам. Но если бы вы зашли в следующий раз, то я бы попробовал разучить его к удовольствию вашей милости… Главное – раздобыть ноты. А уж с нотами это будет проще простого… Вы говорите, «до мажор»?

Дон Гуан: Да. (Напевает). Нет, не то. (Напевает). Опять не то… (Скрипачу). В следующий раз, уж будь любезен.

Скрипач: Я вижу, ваша милость понимает толк в хорошей музыке.

Дон Гуан (напевая, разливает вино в пустой стакан Франциски, а затем в свой): Да, и в плохой тоже. (Подвигая Скрипачу стакан). Выпьем, старик. За следующий раз. А, заодно, и за Моцарта.

Скрипач: Покорнейше благодарю. (Берет стакан).

Дон Гуан: За следующий раз!

Скрипач: Будьте здоровы, ваша милость.

Дон Гуан: За Моцарта!

Пьют. Короткая пауза.

Я почему-то сегодня чертовски счастлив, старик… Нет, нет. Совсем не так, как бывает счастлив влюбленный юнец, сорвавший свой первый поцелуй, или как бедняк, раздобывший себе пропитание, а так, знаешь, как бывает счастлив человек, отправляясь в далекое и опасное путешествие… (Задумчиво). Представь-ка, вещи уже уложены, и кучер только и ждет знака, чтобы тронуться в путь, а ты все еще стоишь, глядя в последний раз на дом, где прошло твое детство, и куда, скорее всего, ты уже никогда не вернешься… (Разливая остатки вина). Мне кажется, мы с тобой уже когда-то встречались.

Скрипач: Навряд ли, ваша милость. Я ведь играю здесь только третий день.

Дон Гуан: Отчего же мне так знакомо твое лицо? (Поднимая стакан). Ну, что, милый? Еще раз за Моцарта?

Скрипач (поднимая стакан): За Моцарта, коли так угодно вашей милости.

Дон Гуан: И, обязательно, за следующий раз!

Скрипач: За следующий раз, сударь. Дай Бог, чтобы не последняя.

Дон Гуан (тихо, почти про себя): За следующий раз!.. (Медленно пьет).

Поставив стакан на стол, Скрипач берет скрипку и начинает играть. Одна за другой свободное пространство между столиками заполняют танцующие пары. Сцена медленно погружается в темноту.

Занавес

Колодец

Пьеса в одном действии

Действующие лица:

Иешуа из Назарета

Авива, самаритянка

Колодец, сложенный из грубых, слегка обтесанных камней. Несколько больших камней вокруг. Два или три корявых деревца, дающих небольшую тень. В этой тени, на небольшом плоском камне, сидит Иешуа. Его глаза закрыты, он молится или дремлет. Так он сидит до тех пор, пока возле колодца не появляется Авива, молодая женщина, чуть за тридцать. В ее руках – два пустых кувшина. Время от времени, искоса поглядывая на сидящего, она набирает воду сначала в один кувшин, затем в другой. Открыв глаза, Иешуа молча наблюдает за ней.

Иешуа (дождавшись, когда Авива наполнит второй кувшин): Пожалуйста, дай мне немного твоей воды, женщина.

Быстро повернувшись, Авива молча смотрит на Иешуа. Она явно в замешательстве. Короткая пауза.

Всего только несколько глотков.

Авива (недоверчиво): Хочешь, чтобы я дала тебе воду из моего кувшина?

Иешуа протягивает к ней руку.

И ты, правда, станешь из него пить?

Иешуа: И надеюсь, с удовольствием.

Авива: Воду из моего кувшина? (Смеется) Послушай, а ты случайно, не сошел с ума? (Подходя ближе). Только сумасшедший может просить у меня воду. Или тебя ослепило солнце?.. Разве ты не видишь, что я самаритянка?

Иешуа: А какое мне до этого дело, женщина?.. Я ведь только попросил тебя дать мне глоток воды, вот и все. Или ты боишься за свой кувшин?.. Так я его не съем.

Авива (делая еще один шаг к Иешуа): Нет, наверное, ты все-таки сумасшедший… (Осторожно) Ничего, если я подойду еще ближе? (Осторожно делает еще один шаг) Ты ведь не будешь плеваться и швырять в меня камнями?.. (С опаской делая еще шаг) А если еще ближе?

Иешуа молчит. Короткая пауза.

(Останавливаясь совсем близко от Иешуа, негромко). Ты все еще хочешь, чтобы я дала тебе воды?

Иешуа вновь молча протягивает руку.

Ну, я же говорила, что ты сумасшедший. (Резко). На. (Быстро протягивает Иешуа кувшин, но как только он хочет взять его, так же быстро отступает назад, растерянно глядя на Иешуа). Постой. Я, наверное, что-то не понимаю… Разве ты не иудей?

Иешуа: По-твоему, иудеи не пьют воду?

Авива (тревожно): Но ведь я самаритянка… Слышишь? Разве ты не знаешь, что это такое? Иудеи не общаются с самаритянами. Они считают их нечистыми и обходят стороной. Это знает любой ребенок.

Иешуа: Разве?.. Ну, что ж, давай проверим. (Вновь протягивая руку). Дай-ка мне сюда твой кувшин…

Авива нерешительно протягивает кувшин Иешуа. Тот неторопливо пьет. На лице женщины – растерянность и изумление. Пауза.

(Оторвавшись от кувшина). Теперь ты убедилась, что иудеи пьют воду ничуть не хуже, чем кто-нибудь еще? (Делая еще глоток и затем протягивая кувшин Авиве). Если хочешь, можешь рассказать об этом в своей деревне.

Авива (потрясена): Клянусь святым именем… Иудей пил воду из моего кувшина… Пусть отсохнет мой язык, если я не видела это своими собственными глазами… Или ты не боишься, что тебя покарают за это Небеса?

Иешуа: Думаешь, им есть, за что на меня сердиться?

Авива: А ты думаешь, нет? (Оглядываясь и понижая голос). Думаешь, твои братья-иудеи обрадуются, когда узнают, что ты пил воду из кувшина самаритянки?.. Или ты не знаешь, что люди чуют такие вещи даже на расстоянии, а потом бросаются на тебя, словно дикие звери, когда ты ожидаешь этого меньше всего? (Понизив голос). Ведь это люди. Их следует опасаться, даже если ты не сделал им ничего плохого. И уж тем более, когда тебе есть, что скрывать…

Иешуа: Похоже, ты знаешь это не с чужого голоса. (Протягивая руку). Ничего, если я сделаю еще пару глотков?

Авива (отдав Иешуа кувшин, негромко): Наверное, все это мне снится. (Зачарованно, обходя камень, на котором сидит Иешуа). Слыханное ли дело? Иудей пьет из моего кувшина… (Оказавшись позади камня, на котором сидит Иешуа, протягивает руку и хочет дотронуться до Иешуа, но не решается и опускает руку). Наверное, нас ждет что-то ужасное, если вот так просто иудей приходит и пьет воду из рук самаритянки… (Остановившись против Иешуа). Ты здесь один?

Иешуа (оторвавшись от кувшина): Нет. (Вытерев рот тыльной стороной ладони). Я пришел с другом. Он отправился в деревню, чтобы купить нам немного хлеба в дорогу.

Авива: Наверное, ты говоришь о том чернобородом, с горящими глазами и рваном плаще, которого я встретила, когда шла сюда… Об этом грубияне, похожем на разбойника, который чуть не столкнул меня с тропинки! Вот уж кто, наверное, не сделал бы и глотка из моего кувшина.

Иешуа (сделав еще один глоток): Это Миха из Йерихо. Я уже давно говорил ему, чтобы он следил за своей одеждой и почаще смотрел по сторонам, чтобы не отдавить кому-нибудь ноги. Но он почему-то думает, что если он будет хмурить брови и говорить громким голосом, то его станут считать пророком или чем-нибудь в этом роде… Надеюсь, он не причинил тебе вреда?

Авива: Только потому, что я успела вовремя отскочить в сторону. (Помедлив). Вы идете в Галилею?

Иешуа: Мы идем в Иерусалим. (Сделав еще один глоток, возвращая кувшин). Возьми. Пускай удача всегда сопутствует твоему дому.

Авива: Это как раз то, чего мне обычно не хватает. (Какое-то время стоит с кувшином в руках, молча глядя на Иешуа, затем возвращается к колодцу и, перегнувшись через край, набирает воду, одновременно глядя на Иешуа). И все-таки как же это случилось, что иудей не считает нас нечистыми?.. Или ты из тех, кто поклоняется чужим богам и не хочет знать Тору? (Доставая из колодца кувшины). Мыслимое ли это дело, чтобы иудей пил воду из рук самаритянки?

Иешуа: А разве ты сама тоже считаешь себя нечистой?

Авива: Кто? Я?.. (Негромко смеясь, ставит кувшины в тень). Ты, наверное, решил пошутить… Ну, конечно, нет.

Иешуа: Но что же тогда получается?.. Выходит, для себя ты будешь чистой, а для иудеев нет?.. Тогда скажи мне, ради Святого, какой же ты будешь на самом деле?

Авива: Я?.. (Растеряно). Ну, конечно, я буду чистой.

Иешуа: А может, нам все-таки лучше считать, что все вещи становятся чистыми или нечистыми только потому, что так называем их мы сами?.. Ты ведь слышала про Адама, который первый начал давать имена всему, что видели его глаза?

Авива (отходя от колодца): Постой, постой, постой… Я гляжу, что язык у тебя подвешен не хуже, чем у моего дяди, который грозился перечислить имена всех ангелов, которые служат у престола Всемогущего… (Подходя ближе). Как это, мы сами? Или ты никогда не слышал, что Святой дал нам Тору, в которой сказано все, что нам надо знать про чистое и нечистое?.. Зачем же ты говоришь тогда, что ничего этого нет, раз об этом написано в нашем Писании?

Иешуа (насмешливо): Святой город!.. Видно, не напрасно говорят, что в Самарии рассуждают даже петухи… Значит, по-твоему, если Святой дал нам Тору, то будет справедливо, чтобы она была больше Него самого?.. Плохо же ты тогда думаешь про Того, без чьей воли у тебя с головы не упадет ни один волос!..

Авива: Замолчи! (Повернувшись, идет к своим кувшинам, через плечо). Не думай, что я стану слушать того кто смеется над нашим Писанием! (Неожиданно остановившись, медленно оборачивается, тихо). Постой… Как это может быть, чтобы Тора была больше самого Святого?

Иешуа: А как, по-твоему, поднесенная к глазам ладонь становится больше солнца?

Авива: Ладонь?.. (Подняв руку, закрывает ладонью солнце и стоит так какое-то время, то приближая ее к глазам, то удаляя).

Небольшая пауза.

Иешуа: Вот видишь…

Авива: Я вижу только, что ты решил сыграть со мной в какую-то игру, в которую играют маленькие дети, когда думают, что могут спрятаться, если закроют глаза или отвернуться. (Быстро опустив руку, сердито) Но я-то не ребенок.

Иешуа: А разве мы не остаемся детьми до самой смерти?

Авива: Скажи еще, что мы остаемся ими и после нее.

Иешуа: А разве нет?

Авива: Глупости! (Быстро делает несколько шагов в сторону своих кувшинов, затем, остановившись, медленно опускается на соседний камень, глухо, без выражения). Конечно, иногда мне тоже кажется, что отец только минуту назад вышел из комнаты и сейчас опять вернется и снова возьмет меня на руки, как это было много лет назад… Как будто все, что я вижу сейчас, это только сон и надо только немного напрячься, чтобы проснуться и вернуться назад. (Оборвав себя, сердито). По-твоему, я сказала что-нибудь смешное?

Иешуа (улыбаясь): Нет, нет… Мне кажется, в твоих словах есть много верного.

Авива: Хочешь сказать, что иудей согласился с самаритянкой?.. Святой Гаризим! Да, что же это такое сегодня происходит?.. Не иначе близко время, когда небеса пошлют нам Спасителя… (Недоверчиво). И ты не станешь со мной спорить и называть меня навозной лепешкой и комариным зудом?

Иешуа молча улыбается.

(Негромко). Знаешь, для иудея, пожалуй, ты все-таки слишком вежлив. (Немного помедлив). Если хочешь знать, меня зовут Авива. Так назвал меня отец.

Иешуа: Он дал тебя хорошее имя.

Авива: Почему-то в последнее время мне так не кажется… Зачем вы идете в Иерусалим?

Иешуа: Какие-то благочестивые люди пригласили меня, чтобы я разъяснил им кой-какие места в Торе… Те, которые показались им темными и не слишком понятными.

Авива: Хочешь сказать, что во всем Иерусалиме не нашлось хорошего учителя, так что пришлось посылать в Галилею за тобой? (Смеется). Так ты – учитель Закона?

Иешуа: Нет, нет. Я всего только рассказываю иногда тем, кто хочет меня выслушать о том, что они позабыли или о том, что они не хотят увидеть своими собственными глазами… Для этого совсем не надо быть учителем.

Авива: Так значит ты бродячий проповедник?.. Из тех, кто бродит из одного города в другой и кормится тем, что рассказывает всякие небылицы о наших праотцах?.. (Смеется). Знаешь, что будет, если меня увидят вместе с тобой?

Иешуа: Можешь не тревожиться… Дорога пуста.

Авива: Я уже сказала тебе, что такие вещи люди чуют на расстоянии… (Удивленно). Подумать только! Бродячий проповедник, который пьет воду из кувшина самаритянки и проповедует то, чего не найти в Торе!.. Ну, и о чем ты им рассказываешь, бродячий проповедник?.. Тем, у кого столько времени, что они готовы смотреть тебе в рот с утра и до вечера?

Иешуа: Обо всем понемногу. О том, о чем многие из них давно позабыли или о том, что они считают невозможным и невероятным.

Авива: Например, о том, что если проскакать на одной ноге вокруг вашего Храма, то получишь дар исцелять паршу и чесотку?

Иешуа (поднимаясь с камня): Например, о том, что Всемогущий всегда знает, в чем ты нуждаешься, потому что Он всегда стоит рядом и готов в любую минуту протянуть тебе руку помощи… (Не спеша идет до колодца и обратно). Или о том, что человеку не следует бояться ни меча, ни оков, ни смерти, потому что Небеса ведут тебя за Собой одним Им известным путем, как отец своего ребенка… (Остановившись возле Авивы). Или о том, что все мы рождаемся из того же света, из которого Святой творит этот мир, а это значит, что на земле нет ничего ни чистого, ни нечистого, ни доброго, ни злого…

Авива (насмешливо): Ни иудея, ни самаритянина…

Иешуа: Ни иудея, ни самаритянина.

Авива: Лучше рассказывай эти сказки лентяям, которым нечем занять свои руки..! Не надо быть пророком, чтобы увидеть, что до тех пор, пока солнце встает на востоке, а заходит в стране мертвых, все иудеи будут обходить стороной самаритян, а все самаритяне будут обходить стороной иудеев, а значит, что бы ты там не говорил, чистое останется чистым, а нечистое нечистым, иудей иудеем, а самаритянин самаритянином!

Иешуа (мягко): А разве я с тобой спорю, женщина?.. Конечно, все в мире останется по-прежнему, так, как оно было всегда. Гаризим Гаризимом, Храм Храмом, иудей иудеем, а самаритянин самаритянином. (Громким шепотом, наклоняясь к Авиве). Но только до тех пор, пока люди будут думать, что ладонь, поднесенная к глазам больше солнца.

Авива (раздраженно): Глупости. Глупости. Глупости… (Поднявшись с камня, отходит, кажется, намереваясь взять кувшины и уйти, но внезапно останавливается и вновь поворачивается к Иешуа). Случайно, это не ты тот иудей с севера, за которым в последнее время ходит толпа оборванцев?.. Ну-ка скажи мне, как твое имя?

Иешуа: Меня зовут Иешуа.

Авива: Того сумасшедшего, кажется, тоже зовут Иешуа. (Возвращаясь на старое место возле камня). Это ты?.. Тот сумасшедший, о котором мне рассказывали соседи?.. Безумец, который называет Всемогущего Отцом, а себя Его сыном? Кто веселил толпу новостью, что царство небесное так близко, что его уже можно увидеть всякий желающий?..

Иешуа молчит.

(Подходя ближе). Ну, конечно. Мне надо было сразу догадаться, как только ты открыл рот… И не стыдно тебе обманывать бедных дураков и рассказывать им то, чего никогда не было и не будет?.. Только не говори мне, что ты рассказываешь им только то, что они и так знали без тебя. Да, разве стали бы эти горлопаны ходить за тобой, если бы не надеялись услышать от тебя что-нибудь новенькое?.. Уж я-то знаю их, как облупленных. Им всегда надо что-нибудь этакое, иначе они умрут от скуки или будут зевать до тех пор, пока не вывихнут себе челюсти… (Подходя еще ближе, понизив голос). Что, разве это не ты говорил им, что ты – сын Божий, который избран Всемогущим прежде, чем Он сотворил небо и землю? Или что ты тот, о котором свидетельствует Тора и все ваши пророки? Кто скоро оседлает облако и полетит вместе с ангелами, чтобы разрушить Рим?.. (Насмешливо). Еще бы им после этого не ходить за тобой, разинув рты!..

Иешуа (почти испуганно): Но я никогда не говорил им ничего подобного. (С растерянной усмешкой). Я ведь не Авраам, чтобы мне быть избранным в начале времен и не Моше, чтобы водить за собой народ. Все, что я говорил им, женщина, это то, что Царство небесное всегда рядом, ближе, чем вытянутая рука, и что все люди на этой земле – дети Божьи, для которых видеть своего Отца так же просто, как видеть обыкновенный свет, потому что Он всегда рядом…

С негромким смехом Авива садится на соседний камень.

По-твоему, это смешно?

Авива: Какая удача, что я пошла сегодня за водою чуть раньше, чем обычно. Кто бы еще насмешил меня так, как ты… (Негромко смеясь). Представляю себе эту толпу сыновей и дочерей божьих, у которых на уме только одно, – как бы украсть где-нибудь пару лепешек и найти себе местечко в тени, чтобы поспать. (Смеется, затем сердито). Этих лентяев, которые пойдут за любым, кто станет рассказывать им сказки и небылицы и которые готовы слушать любые нелепости только бы не работать! (Неожиданно зло, сквозь зубы). Этих болтунов, которые готовы молоть языком с утра и до вечера, лишь бы им не носить воду, не месить глину, не собирать виноград. (Кричит, вскочив с камня). Этих трусов, которые согласны терпеть любые унижения, вместо того, чтобы взять в руки меч, кол или камень, чтобы… чтобы… (Смолкает, подняв руку, словно держа в ней невидимый меч, затем медленно опускает ее и садится на камень).

Небольшая пауза. Иешуа молча смотрит на Авиву.

(Глухо). Только не вздумай сказать, что эти лентяи и трусы мои братья и сестры… Говорят, ты всех их так называешь. Братец мытарь и сестрица шлюха… Думаешь, они станут от этого меньше воровать и бездельничать?.. (Негромко и зло смеется, глядя на Иешуа). Или ты надеешься, что они исправятся, насмотревшись на твои чудеса?.. Ну-ка, ну-ка… Соседка рассказывала мне, что ты хвалился, что умеешь превращать воду в вино, и даже можешь заставить овец блеять по-человечьи… Может, ты и мне покажешь что-нибудь интересное?

Иешуа: Заставить овец блеять по-человечьи?.. Святое Подножье!.. Неужели они действительно это говорили?

Авива: Клянусь тебе святой горой… Соседка слышала это от одного из твоих оборванцев. (Насмешливо). Ну что?.. Может, заставишь кого-нибудь поблеять по-человечьи, чтобы мы убедились в твоей силе?.. Или, может, хочешь превратить эту воду в вино?.. Мне кажется, это было бы тоже неплохо. Представляю, какие лица были бы у моих соседок, когда они пришли бы за водой.

Иешуа: Мне кажется, на свете найдутся чудеса получше… (Не совсем уверенно). Если хочешь, я, конечно, мог бы показать тебе кое-что. (Подходя к камню, на котором сидит Авива).

Авива: Хочешь превратить меня в овцу?

Иешуа: Нет, нет, что ты…

Авива: Тогда, может быть, хочешь попросить для меня у Святого новую одежду?

Иешуа: Гораздо лучше. Но только для этого тебе надо будет закрыть глаза.

Авива: Зачем?

Иешуа: Просто закрой и ни о чем не спрашивай…

Авива: Надеюсь, у тебя в голове нет ничего такого, проповедник… (Закрывает глаза ладонями).

Иешуа (негромко): А теперь посмотри на эту тьму, которая окружила и тебя, и весь мир… На эту ночь, которая пришла и накрыла своими крыльями всю землю… Разве не похожа эта тьма на ту, которая царила в мире до того, как Всемогущий повелел быть свету, когда еще не было ни Солнца, ни Луны, а только этот мрак, в котором не мерцала тогда ни одна звезда?..

Небольшая пауза.

Видишь, как она подступила к тебе, эта тьма, которая не знает ни солнечного света, ни лунного сияния, ни весенней зелени, ни белой пены у побережья Великого моря… (Требовательно). А теперь открой глаза и смотри!

Опустив руки, Авива открывает глаза. Короткая пауза.

(Негромко). Видишь?.. Стоило тебе открыть глаза, как к тебе вернулись и это голубое небо, и этот свет, и этот простор… Слышишь, как они говорят с тобой?.. Ну, разве это не чудо, что ты стоишь здесь и видишь эту дорогу, и эти деревья, и эти камни, и этот старый колодец, который помнит еще Якова, – все эти чудеса, которые пришли, чтобы радовать тебя и радоваться вместе с тобой?.. Видишь?

Авива (негромко): Ну, я же говорила, что ты просто обманщик. (Медленно поднявшись с камня). Обыкновенный обманщик, каких много ходит по дорогам Самарии и Иудеи… (Повернувшись к Иешуа). Я ведь спрашивала тебя о чудесах, а не об этих камнях, которые я вижу каждый день… О настоящих чудесах, когда расступаются воды ручья или когда солнце останавливается в небе, а из камня бьет вода, когда прокаженные исцеляются, хромые начинают ходить, а нищие становятся богатыми и больше не знают ни забот, ни печалей… (Глухо). Когда море и земля отдают свою добычу, а из волос исчезает седина. Когда мертвые перестают приходить к тебе во снах, а смерть оказывается изгнанной так далеко, что о ней уже никто не вспоминает… (Презрительно). Ну, что?.. Разве ты способен сделать что-нибудьпохожее?

Иешуа молчит.

(Безнадежно). Я так и думала. (Медленно отходит, негромко). Просто обманщик, который только и умеет, что нести какой-то глупый вздор перед толпой оборванцев… Прощай. (Идет, чтобы взять кувшины и уйти).

Иешуа: Прощай. (С едва заметным раздражением, которое постепенно набирает силу, вслед Авиве). А тебе не кажется, женщина, что ты сама-то не очень отличаешься от тех, кто ходит за мной по дорогам Галилеи?.. Они ведь тоже все время спрашивают меня о чудесах. Стоит мне открыть рот, как они перебивают меня, чтобы узнать, могу ли я остановить солнце или накормить одной рыбой сто голодных? И при этом ни один из них ни разу не спросил, а что потом?.. Что будет после того, как солнце остановится, а все голодные будут накормлены? После того, как вся вода в этом мире превратится в вино, а все увечные побросают свои костыли?.. Они словно малые дети, которые просят, чтобы им подарили настоящего осла, не думая о том, что осла надо кормить, чистить, водить на водопой… Все хотят чудес, которые можно потрогать руками, поиграть с ними или показать их друзьям и соседям, но никто не хочет посмотреть на самого себя и стать тем, кем он есть на самом деле. (Почти срываясь на крик). Потому что если на свете и существует какое-нибудь чудо, то это чудо называется «человек»!..

Авива (повернувшись к Иешуа): Неужели? (Разводя руки в сторону). Что, и вот это тоже?.. (Негромко смеется).

Иешуа молчит.

Со стершимися от стирки руками и сбитыми ногами? С обветренными губами?.. Значит, по-твоему, это тоже чудо? Да?

Иешуа молчит.

(Сердито). Чудо, которое плюется, сплетничает, ругается, орет, жалуется, проклинает?.. Да?

Иешуа молчит.

Которое стареет, болеет и покрывается морщинами?

Иешуа (громко и раздраженно): Да. Да. Да.

Авива (кричит): Которое однажды поскорее закопают в землю, чтобы оно не мешало своей вонью еще живущим?

Иешуа (кричит): Да! Да! Да!.. Которое закопают в землю, чтобы оно не мешало тем, кто его закопал! (Смолкнув, какое-то время смотрит на Авиву, затем негромко, почти без выражения). Чудо, которое проходит через все, чтобы однажды выйти на берег реки и смыть с себя всю грязь и стать самим собой…

Небольшая пауза. Какое-то время Авива смотрит на Иешуа, затем медленно идет по сцене и останавливается у Иешуа за спиной.

Авива (негромко): Наверное, я все-таки, что-то не понимаю, проповедник… Что-то важное, что ты от меня скрываешь… Если ты, в самом деле, проповедуешь им эти глупости, то почему же тогда они ходят за тобой, словно стадо баранов?.. Или дело тут совсем не в чудесах?.. (Негромко, склонившись к Иешуа). А хочешь, я скажу тебе, почему они ходят за тобой и смотрят тебе в рот, как будто ждут, что оттуда сейчас посыплются серебряные динары?.. Я ведь догадалась об этом сама, проповедник. (Громким шепотом). Они ходят и смотрят тебе в рот, потому что ты затеваешь что-нибудь против римлян, да?.. Да?.. (Быстро оглянувшись по сторонам). Ты собираешь эту толпу, чтобы потом… потом… после… когда случится удобный момент… (Обходит стоящего Иешуа и останавливается перед ним, лицом к лицу). Ах, бродячий проповедник, бродячий проповедник… (Быстро, не давая Иешуа ответить). А не боишься кончить, как кончил Иуда Галилеянин?.. Он ведь тоже сначала притворялся мирным учителем, пока не собрал вокруг себя целую толпу народа… Но зато уж потом… (Громким шепотом). Я его видела… Почти так же близко как тебя… Он проходил по этой дороге, вместе с толпой, вооруженной ножами и палками. Они кричали, что идут освобождать Иерусалим, а народ вокруг приветствовал их и желал им победы. Это было в прошлом году, в самом конце третьего месяца. Он был настоящий герой и не боялся ни римлян, ни самого Самаэля. Потом, когда его уже распяли, все стали смеяться над ним, и проклинать его имя, и рассказывать про него всякие небылицы. А мне он понравился. Высокий, рыжий, с белой кожей. Когда он проезжал мимо на своем осле, он улыбнулся мне и помахал рукой… Ты ведь, наверное, тоже хочешь идти впереди своего войска и петь псалмы, так чтобы все слышали твой голос и кричали тебе вслед твое имя?

Иешуа отрицательно качает головой.

Ну, еще бы… Разве стал бы ты иначе собирать эту толпу, если бы не хотел вести ее за собой и ехать впереди на своем осле?.. В красном плаще, с римским мечом в руке, с которого стекала бы кровь этих язычников…

Иешуа молча выставляет перед собой ладони, словно пытаясь отгородиться от слов Авивы.

Не бойся. Я никому не скажу. Пусть даже меня повесят на кресте головой вниз. (Понизив голос). Хочешь напасть на иерусалимский гарнизон?

Иешуа молчит.

Тогда, наверное, на гарнизон в Наблусе?.. Или в Тевериаде?

Иешуа молчит.

Ладно, не говори. Только имей в виду, что я, наверное, могла бы тебе чем-нибудь помочь. (Понизив голос). Если хочешь знать, у меня есть друзья, которые знают здесь все тропинки и могут достать еду и даже оружие…

Иешуа: Но я не собираюсь ни на кого нападать, женщина… С чего это вдруг пришло тебе в голову?

Авива: Не собираешься ни на кого нападать?

Иешуа: Даже и не думал.

Авива: Не хочешь освободить нашу землю от Рима?

Иешуа: Престол небесный!.. Да, что мне и тебе до Рима, женщина?.. Или это Рим стоит стеной между тобой и Всевышним?.. Неужели ты думаешь, что Святой не достучится до твоего сердца, потому что по улицам Иерусалима сегодня ходят римские солдаты?.. Плохо же тогда ты думаешь о Нем!..

Авива: Постой. Значит, ты не собираешься ни на кого нападать?

Иешуа: Ну, наконец-то!..

Авива: И не поведешь людей ни на Иерусалим, ни на побережье?

Иешуа (отрицательно качает головой, негромко): Сказать по правде, я уже устал слышать эти глупости о том, что нам надо сначала освободиться от Рима, а уже потом искать Царство Божие!.. (Садится на камень). Это ведь не шекель, закатившийся под стол и не заблудившаяся овца, которую надо разыскать до сумерек!.. Как будто у меня нет больше никакого другого дела, как только подбивать людей отдать свою жизнь неизвестно зачем, а потом вести этих сумасшедших на бессмысленную смерть… Избави меня от этого Святой.

Пауза. Авива медленно опускается на соседний камень.

(Негромко). Что?

Авива (издалека): Ничего.

Пауза. Авива и Иешуа молча сидят на камнях, глядя перед собой.

Иешуа (негромко): Сегодня не жарко.

Авива: Если бы Иуда Галилеянин рассуждал так, как ты, он не убил бы ни одного римлянина.

Иешуа: И где он сейчас, этот твой Галилеянин?.. Покажи мне его, если можешь. (Помедлив, негромко). Говорят, кресты стояли от Иерусалима до самого моря.

Авива (упрямо): Ну и что? Зато он был смел и отважен, как молодой лев.

Иешуа: Не думаю, чтобы это было слишком большим утешением для тех, чьим родным птицы выклевали глаза.

Авива: Пускай… Зато он никогда не был таким, как те проповедники, которые проповедуют, что все люди братья, а сами живут в каменных домах и не знают, что такое голод и холод… Ходил тут один, похожий на тебя, с целой кучей учеников. Проповедовал, что римляне нам братья, и поэтому мы должны платить им подати и вовремя отдавать скот и пшеницу, как будто он никогда не читал, что написано в Торе. .. А там написано – око! за око! и зуб! за зуб!..

Какое-то время Авива и Иешуа сидят молча. Небольшая пауза.

Иешуа: А ты, оказывается, хорошо знаешь Писание, женщина… Только мне почему-то кажется, что было бы гораздо лучше, если бы ты так же хорошо читала, что написано у тебя в сердце.

Авива: Можешь не беспокоиться, проповедник. Уж как-нибудь я сама разберусь, что у меня там написано. (Поднимаясь с камня). Смотри лучше за собой… (Насмешливо). Вон… Проповедуешь дуракам о небесных тайнах, а сам даже не знаешь, что у тебя на рукаве большая прореха, в которую пролезет добрый кулак… (Подходя к своим кувшинам). Разве поверит тебе кто-нибудь, что ты разговариваешь с Небесами, если ты ничего не видишь даже под своим собственным носом!..

Иешуа молчит, разглядывая порванный рукав.

(Взявшись за ручки кувшинов, поднимает их и почти сразу опускает кувшины на землю, сердито). Между прочим, мой дом вон за тем холмом… Если бы ты ни был иудеем, я бы, конечно, пригласила тебя к себе и привела бы в порядок твою одежду и дала бы тебе поесть, хоть ты, конечно, ничего этого не заслуживаешь… Вряд ли этим оборванцам, которым ты проповедуешь, что все они братья и сестры, часто приходит в голову поделиться с тобой хотя бы куском лепешки.

Иешуа (неуверенно): Хочешь пригласить меня к себе?

Авива: Я ведь сказала тебе – если бы ты не был иудеем.

Иешуа: Боюсь, ты все равно не смогла бы это сделать… Даже если бы я не был иудеем, мне кажется, это вряд ли понравилось бы тому человеку, с которым ты живешь… Кажется, его зовут Нафан, да?.. Не думаю, чтобы он обрадовался, если бы вдруг увидел нас вместе.

Авива: Глупости. Он все равно уехал сегодня к матери в Сихарь. (Резко). Откуда ты знаешь про Нафана, проповедник?.. (Медленно идет к Иешуа). Ты следил за нами?

Иешуа: Ради святого имени!..

Авива: Тогда откуда ты его знаешь?

Иешуа: А разве я сказал тебе, что знаю его?

Авива: А кто же, по-твоему, назвал сейчас его имя?

Иешуа: Боюсь, что ты просто неправильно поняла меня, женщина… Дело в том, что иногда я могу видеть чуть больше, чем видят другие. Чьи-то имена, чью-то боль, обрывки чужого прошлого… Правда, в последнее время это случается со мной не так уж и часто, но все-таки иногда случается.

Авива: Видеть больше, чем другие?

Иешуа: Не намного.

Авива: Хочешь сказать, что ты видишь то, что другие прячут и не хотят, чтобы об этом слышали чужие уши?.. Так вот значит чем ты приворожил своих оборванцев, так что они толпятся вокруг тебя, как овцы возле водопоя!.. (Напряженно). Ну, а что ты видишь про меня, проповедник?

Иешуа: Боюсь, тебе это может не понравиться, женщина… Не всем нравится, когда кто-то начинает напоминать о его прошлом.

Молча улыбаясь, Авива смотрит на Иешуа. Короткая пауза.

Хочешь, чтобы я сказал тебе?

Авива молча улыбается.

Хорошо, я скажу… (Поднимаясь с камня, не сразу). Я вижу, что твои соседи не очень тебя любят… Они называют тебя распутной женщиной и не разрешают своим мужьям разговаривать с тобой… При этом они обвиняют тебя в том, что у тебя было три мужа, а тот, с кем ты живешь сейчас, вовсе не муж тебе.

Авива: Святой Гаризим!.. Неужели, ты, правда, это видишь?

Иешуа: Разве я не предупредил тебя?

Авива (сквозь зубы): Драные курицы!.. Болтливые дуры, на которых не захочет взглянуть ни один мужчина!.. Послушать их, так можно подумать, что они сами святые и только по недоразумению их еще не забрали живыми на небо… Наверное, ты тоже думаешь, что у меня было десять мужей, проповедник?.. А что, если я скажу тебе, что у меня никогда не было никого, кроме Нафана?

Короткая пауза. Иешуа вновь медленно опускается на камень.

Можешь думать все что хочешь, но это правда! Клянусь святой горой!..

Иешуа (негромко): Если хочешь, я бы мог сказать тебе, как звали твоего первого мужа.

Авива молча смотрит на Иешуа. Короткая пауза.

Его звали Матфаном. Он был из Ен-Ганнима и занимался выделкой шкур. Мне кажется, ты еще не забыла его.

Короткая пауза.

А твоего второго мужа звали Ахим. Он был пьяница и сквернослов, зато знал толк в рыбной ловле и хорошо умел вязать сети.

Короткая пауза. Авива медленно опускается на камень, затем сползает с него и опускается на колени.

А вот твоего третьего мужа все называли Пустобрех, а его имени никто в точности не помнил, кажется, даже ты… Но я могу сказать тебе его. Его звали Симон. Он ничего не умел, зато хорошо играл на тростниковой дудке и поэтому его часто приглашали на свадьбы и праздники.

Пока Иешуа говорит, Авива медленно ползет на коленях к камню, на котором тот сидит и, остановившись, какое-то время потрясенно смотрит на Иешуа снизу вверх. Затем короткая пауза.

Авива: Это ведь ты? Ты?.. Тот, кого обещали послать нам Небеса, и кого ждут и иудеи, и самаритяне?.. (Пытаясь обнять и поцеловать ноги Иешуа). Ну, конечно, это ты… потому что один только Машиах может видеть на расстоянии и знать, все что было прежде…

Иешуа: Перестань, мне щекотно. (Негромко смеется, пытаясь освободиться из рук Авивы). Да, что с тобой!.. Пусти.

Авива: Ведь это ты? Да?

Иешуа: Ну, конечно, это я. Кто же еще?.. Пусти, мне щекотно. (Вырвавшись из рук Авивы, забирается выше).

Авива (с сомнением): Или, может, ты решил просто пошутить надо мной?.. Скажи мне, а то у меня сейчас разорвется сердце…(Вновь пытаясь дотронуться до ног Иешуа). Это ты?

Иешуа: Заклинаю тебя святым городом, только не щекочи меня! Я не выношу щекотки!

Авива: Хорошо, я не буду… Но если ты хочешь, чтобы я тебе поверила, скажи мне, как звали моего отца… Нет, скажи мне лучше, как меня называл мой первый муж, потому что это знали только я и он и больше никто… (Напряженно). Ты ведь знаешь это, правда?

Иешуа молчит. Долгая пауза, в продолжение которой Авива, не отрываясь, смотрит на него.

Иешуа (негромко): Он называл тебя «финиковой косточкой».

Авива (кричит): Да! Да! Да!.. Он называл меня финиковой косточкой!.. И об этом знали только я и он! (Склоняясь перед сидящим Иешуа и вновь поднимая голову, вполголоса). Значит, это все-таки ты?.. Ты?..

Иешуа молчит, опустив голову.

(Хрипло) Значит, ты все-таки пришел?.. Чтобы исполнить все, что обещала нам Тора?.. Мы ведь тоже, хвала Всевышнему, ждали спасителя мира и молились, чтобы он не оставил нас своей милостью, хоть иудеи и говорили нам, что он придет только к сынам дома Израилева… (Обнимая ноги Иешуа). Но ты пришел и к нам тоже…

Иешуа (пытаясь освободиться, резко): Пусти.

Авива: Скажи, что больше не оставишь нас и оградишь своими крыльями несчастную Самарию, которая никогда не знала ни счастья, ни покоя… Что будешь нашим щитом, и копьем, и мечем…

Иешуа (соскочив с камня). Хочешь, чтобы я сказал тебе то, что ты прекрасно знаешь и без меня?.. Что я пришел для того, чтобы поскорее набить ваши животы и удвоить ваши стада и виноградники? Или что Всемогущий сотворил меня для этого прежде всех времен? Или что я тут, чтобы обрушить на голову Рима серу и огонь?.. Сколько же раз, интересно, ты уже слышала все это, женщина?.. Сто? Пятьсот? Тысячу?

Авива (зачарованно): Так чего же ты тогда ждешь, господин?.. Веди нас! (Быстро поднимаясь с колен). Мы все пойдем за тобой. И женщины, и дети, и старики…Ты ведь не думаешь, что только одни мужчины способны брать в руки оружие и сражаться с врагом?.. Или ты не знаешь, что одна самаритянка, если ей дать оружие, стоит двух римских пехотинцев?.. Слышал, как двенадцать лет назад тут погиб римский отряд, который заблудился в тумане и попал в Нижнее ущелье? Его закидали камнями местные жители. Там были только женщины и дети. Они скатывали на них такие камни, которые не смогли бы сдвинуть даже мужчины. Должно быть, сам Святой помогал им. (Сорвавшись с места, бежит, оставив кувшин с водой, но сразу возвращается назад). Я приведу сюда людей. Хорошо?.. (Убегает и вновь возвращается). Нет, лучше пойдем вместе. Увидишь, как тебя встретят в городе. (Схватив Иешуа за руку, тянет его за собой). Ну, пойдем же, пойдем… (Нерешительно). Или все-таки тебе лучше остаться?.. Что если кто-нибудь донесет о тебе римлянам раньше времени? (Видя, что Иешуа протягивает руку и что-то хочет сказать). Что? Что? Что?

Иешуа (устало): Я хочу пить… Можно мне еще немного?

Быстро подхватив с земли один из кувшинов, Авива протягивает его Иешуа. Небольшая пауза. Иешуа пьет.

Авива (едва слышно). Царь пил воду из моего кувшина! (Кричит, танцуя). Царь пил воду из моего кувшина!.. Царь пил воду из моего кувшина! (Срываясь с места). Я сейчас, сейчас… Только туда и обратно…

Иешуа: Постой… Вернись…

Авива (остановившись): Что?

Иешуа (ставя кувшин на землю): Подойди.

Авива (медленно подходя, настороженно): Что? (Делая еще несколько шагов к Иешуа, шепотом). Хочешь, чтобы я осталась?

Иешуа (негромко): Почему ты не хочешь слушать меня?

Авива: Я?.. Но господин… Я только хотела позвать людей…

Иешуа: Постарайся, наконец, понять, что я не поведу никого ни на Иерусалим, ни на Тевериаду, ни куда-нибудь еще. (Отдавая Авиве кувшин). Я не повел бы никого, даже если бы мог позвать себе на помощь легион небесных ангелов… Забудь об этом.

Авива: Нет?.. (Начиная понимать). Нет?.. Значит, ты не поведешь нас?..

Иешуа молчит.

Но почему?.. Разве Всемогущий не послал тебя, чтобы ты избавил нас от язычников и прославил нас среди других народов?

Иешуа: Нет.

Авива (опуская на землю кувшин): Ты сказал, «нет»?

Иешуа: Ты слышала. Я сказал «нет». (Вновь опускается на камень).

Авива (издалека): Нет… (Опускается рядом, тихо). Значит это не ты?..

Иешуа: Я уже сказал тебе.

Авива (тихо): Значит, не ты…

Пауза.

Иешуа: Ты, что же, в самом деле, думаешь, что Всемогущему нужна чья-то помощь?.. Тогда, может, вспомнишь, что написано в Торе?.. Разве ты читала там, что Он нуждался в ком-нибудь, когда вел нас из Египта? Или когда Он водил свой народ по пустыне?.. Или ты думаешь, Он нуждался в ком-нибудь, когда вешал над нашими головами Солнце и Луну?.. Не думаю, чтобы кто-нибудь был Ему нужен тогда…

Авива (без выражения): Он обещал нам Спасителя…

Иешуа: А разве нужен Спаситель Тому, кто сам всегда готов спасти любого, кто повторит в своем сердце Его имя?

Авива (глухо): Он обещал нам… (Закрыв лицо руками, глухо). Этот Обманщик, у которого всегда плохое настроение, и которому все что-то всегда должны и чем-то обязаны… (Отнимая ладони от лица, резко). Или ты думаешь, что Он справедлив этот твой Бог? Что Он милостив? Или добр? (Резко). Тогда пусть расскажет, что случилось с моими мужьями, которых он отнял у меня одного за другим!.. Пусть расскажет про моего Матфана, который упал в пропасть, когда искал потерявшуюся овцу. А ведь он был добрый человек и думал только о том, как бы прокормить нашу семью. Разве он виноват, что в ту ночь был сильный туман, и он сбился с тропинки?.. А Ахим, мой второй? Он утонул. В самую ясную и безветренную погоду, которую только можно себе представить… Он не оставил мне даже Симона, который однажды просто ушел и не вернулся. Сказал, что поехал по каким-то делам и больше я его не видела. Может быть, его убили римские солдаты или он попал в руки разбойников, откуда мне знать?.. (Поднимаясь с камня). И после этого ты говоришь, что нам не нужен Спаситель? Что мы напрасно ждали его? Что я зря терпела все несправедливости от Всемогущего, ожидая, что рано или поздно Он вспомнит о нас и пошлет нам помощь?.. Значит, по-твоему, все это было напрасно?..

Иешуа молчит.

(Остановившись перед Иешуа). А может, ты просто струсил?.. (Негромко смеется). Святой избрал тебя своим мечом, своим копьем, своим щитом, но ты просто взял и струсил и теперь бежишь от Него, как кошка от собаки?.. (Ядовито). А ведь в этом нет ничего удивительного… Еще бы!.. Спроси у любого, и он скажет тебе, что все иудеи – трусы… Праведное небо! Да, есть ли на свете такая вещь, которую бы вы не боялись?.. Вы боитесь римлян, вы боитесь грома, боитесь ваших женщин, которые лупят вас почем зря, боитесь Самуэля и звезд! (Делая шаг к сидящему Иешуа, понизив голос). Но больше всего, конечно, вы боитесь Всемогущего, как будто Он не Бог, а бешеный бык, которого надо держать в железе, чтобы Он не напал на вас!.. Разве стали бы вы выдумывать целую гору никому не нужных правил, если бы не боялись смотреть в Его глаза и слышать Его голос?.. Разве не для того вы без конца комментируете каждый стих Торы, чтобы иметь возможность всегда сослаться на какое-нибудь правило, которое придумали ваши трусливые учителя! (Кричит). Вы отгородились от Него вашими правилами и толкованиями, словно от костра, боясь, что он сожжет вас как сухую траву!.. А теперь, когда Он послал тебя… когда Он послал тебя… (Внезапно набросившись на Иешуа, молотит его сжатыми кулаками).

Иешуа пытается увернуться от ударов.

(Неумело колотя Иешуа). Трус!.. Трус!.. Трус!.. (Оставив, Иешуа, без сил опускается на землю).

Пауза. Иешуа приводит в порядок свои волосы и одежду.

Авива: Наверное, только такая дура, как я могла подумать, что ты можешь быть Машиахом… (Оборвав себя, несколько мгновений смотрит на Иешуа, затем негромко). Так значит это не ты?.. Не ты?

Иешуа молчит.

(Медленно опускается с камня на землю, тихо). Скажи мне, что я ошиблась. Что ты послан, чтобы избавить нас от римлян и установить на земле Божье царство. Что ты должен до поры до времени скрываться… (Кричит). Что ты – это он!

Небольшая пауза. Иешуа рассматривает сваю одежду. Авива, замерев, смотрит на него с земли.

Иешуа: Между прочим, ты разорвала мне рукав, женщина.

Авива: Что?.. (Быстро поднявшись на ноги, хватает стоящий рядом кувшин). Обманщик! Обманщик!.. Обманщик!.. (Обливает Иешуа водой). Жалкий фокусник, у которого нет даже крыши над головой!.. Бродяга, который только и умеет, что чесать языком!..

Какое-то время Иешуа продолжает сидеть, вытирая с лица воду, затем поднимается на ноги.

Иешуа (отряхивая мокрую одежду): Боюсь, что это не станет правдой, даже если ты выльешь на меня всю воду из Мертвого моря.

Авива (кричит): Дурак! (Пытается еще раз облить Иешуа). Дурак! Дурак! Дурак!..

Одной рукой Иешуа выхватывает из рук Авивы кувшин, другой хватает ее за плечо.

Не смей трогать мой кувшин!.. Отпусти!

Иешуа (держа Авиву): Я слышал, конечно, что женщины – это шумные и вечно всем недовольные существа. Но теперь я вижу, что, к сожалению, это очень похоже на правду. (Обливает Авиву водой).

Авива визжит.

Может, еще?

Авива: Мне холодно!.. Пусти!.. Ай!

На голову Авивы выливаются остатки воды.

Ай!.. (Вырвавшись из рук Иешуа, размазывая по лицу воду и протирая глаза). Дурак!.. Посмотри, что ты наделал!.. И как, по-твоему, я пойду теперь домой?

Иешуа: Не знаю, как у вас, а у нас, в Галилее, это делают, обычно, с помощью ног.

Авива: Дурак… (Пытается выжать подол платья). Ну, какой же ты все-таки дурак!.. Мне холодно!

Иешуа: Если ты не будешь кричать, а повесишь свое платье на солнце, то, ручаюсь, что не пройдет и четверти часа, как оно станет совершенно сухим.

Авива: Конечно, я так и сделаю… Вот только дождусь, когда здесь соберется побольше народа, чтобы поглазеть на голую самаритянку… Скажи еще, чтобы я потанцевала перед ними в таком виде.

Иешуа: Ты только напрасно тратишь время на пустые разговоры… Посмотри – на дороге никого нет. А от меня ты можешь укрыться за колодцем. (Поворачиваясь спиной к колодцу). Не бойся, я отвернусь…

Пауза. Какое-то время Авива смотрит в сторону дороги, затем идет и останавливается за колодцем.

Авива (ворчливо): Только не вздумай подглядывать за мной.

Иешуа (опускаясь на землю и прислонившись спиной к колодцу): Ну, если ты уверена, что это не доставить тебе удовольствия…

Авива (прячась за колодец): Дурак… (Снимая платье, ворчливо). И надо же было мне связаться с иудеем, да еще с сумасшедшим, да еще из Галилеи, где сумасшедшие даже овцы!.. (Быстро сняв платье, набрасывает его на ветви и сразу приседает за колодцем. Теперь видна только ее голова).

Короткая пауза.

(Сердито). Смотри, пожалуйста, за дорогой… Я не хочу, чтобы кто-то увидел меня здесь в таком виде, да еще с мокрым иудеем в придачу… Ты разве не собираешься высушить свою одежду?

Иешуа: Мне не холодно.

Авива: Ну, я же говорила, что ты сумасшедший…(Сердито). Отвечай сейчас же, откуда ты узнал, что у меня было три мужа?

Иешуа: А разве я не сказал тебе?.. Это было написано у тебя на лице.

Авива: Неправда!

Иешуа: Поверь мне. У каждого человека написано на лице все то, что он хочет скрыть… Ты бы и сама могла легко убедиться в этом, если бы только захотела немного шире открыть глаза.

Авива: Это я уже слышала.

Иешуа: Ну, тогда посмотри на этот колодец… Говорят, ему больше тысячи лет.

Авива: Ну и что?

Иешуа: Из него брал воду Якоб и еще тысячи людей до и после него… Ты ведь не думаешь, что вода в нем станет хуже от того, что кто-то придет и наберет ее в свой кувшин? Разве она убудет от этого? Сначала приходит один, потом другой, потом третий, а воды хватает всем и никто не уходит отсюда обиженный или с пустыми руками… Но вода станет мутной, если никто не станет брать из него воду. Она покроется сором и зарастет тиной и, наконец, перестанет отражать даже дневной свет, если ни один кувшин не погрузится в его глубину. А теперь посмотри, разве не то же самое случается и с человеком? Пока он смотрит на все своими собственными глазами, словно забравшийся в дом вор, он видит только сор, который закрыл ему глаза и не дает увидеть свет. Но стоит ему освободится от грязи, как он легко видит не только весь мир, который отразился в нем, словно в колодце, но и лицо Того, Кто его сотворил. Потому что человек – это только колодец, в котором отражается Небо. А это значит, что Царство Небесное никогда не приближалось и не удалялось, но всегда было ближе к тебе, чем твое собственное дыхание… (Смолкает).

Авива: Святой Гаризим!.. И все это ты проповедуешь тем оборванцам, которые ходят за тобой и смотрят тебе в рот?.. Неужели они, в самом деле, слушают тебя, проповедник?

Иешуа: Конечно, они больше интересуются чудесами и расположением созвездий, но иногда среди них попадаются и такие, которые умеют слушать не только ушами. (Хмуро). В конце концов, все, что я хочу, это чтобы они просто открыли глаза и посмотрели вокруг.

Авива: Сдается мне, это случается не часто.

Иешуа молчит. Короткая пауза.

Ты сердишься?

Иешуа молчит.

Ну, еще бы… Я просто чувствую, как тебе хочется запустить в меня камнем… Наверное, это и впрямь не легкое дело, проповедовать среди дурней, которые только и умеют, что думать о бобовой похлебке и глотке вина… Представляю, какие были у них лица, когда ты показывал им этот фокус со светом, вместо того, чтобы взять, да превратить камни в хлеб… (Резко). Разве твои родители не говорили тебе, что обманывать нехорошо?.. Разве может этот свет светить таким, как они без того, чтобы не испепелить их всех, за их лень и распущенность?.. Зачем же тогда ты рассказываешь им эти сказки?.. Или ты, правда, думаешь, что он светить всем без исключения?

Иешуа: Мне кажется, никто не мешает тебе убедиться в этом самой, женщина.

Авива: Хочешь, чтобы я попробовала еще раз?.. Ну, этот твой фокус с закрытыми глазами?.. Думаешь, Небеса не испепелят меня вместе с твоими оборванцами?.. Ты ведь, наверное, тоже думаешь, что я не на много их лучше, верно?..

Иешуа молчит. Короткая пауза.

Впрочем, мне наплевать. Просто я подумала, а почему бы и нет?.. (Негромко смеется). Что, если мне повезет, и ты окажешься совсем не таким обманщиком, каким кажешься?.. (Быстро). Надеюсь, ты еще смотришь за дорогой?

Иешуа: Там пусто.

Авива: Тогда мне, наверное, надо опять закрыть глаза, да?.. (Закрывает глаза ладонями). И что теперь?.. Эй, ты слышишь меня?

Иешуа: Ты, правда, хочешь попробовать?

Авива: А ты думаешь, я стала бы сидеть здесь с закрытыми глазами, как последняя дура?

Иешуа: Тогда представь себе, что ты просто маленькое перышко, которое выронила из своего хвоста горлица…

Авива: Маленькое перышко?

Иешуа: Да, маленькое перышко, которое выронила горлица, когда пела свою песню над этим колодцем…

Авива (едва слышно): Допустим.

Иешуа: Маленькое, легкое перышко, которое кружит высоко над землей, а теплый ветер поднимает его все выше и выше, прямо к солнцу.

Небольшая пауза.

А теперь посмотри, как высоко ты поднялась… Видишь?.. Ты можешь видеть отсюда всю Самарию и Галилею. На севере – черные горы и снежная шапка Хермона, на юге – виноградники Иерусалима, а еще дальше – голубая вода Моря Слез. Если же ты посмотришь налево, то увидишь текущий среди зарослей Иордан, а если повернешь голову направо, то увидишь зелень садов на побережье Великого моря и само это море, не имеющее конца…

Авива (едва слышно): Да… Я вижу… Вижу…

Иешуа: Тогда, может быть, ты слышишь, какая там наверху тишина?.. Та самая, в одеянии которой к тебе приходит Всемогущий, потому что Он всегда приходит к человеку не в грохоте и шуме, а в молчании, чтобы мы могли лучше расслышать то, что Он хочет нам сказать…

Авива (издалека): Да…

Иешуа (почти требовательно): Тогда открой глаза и смотри.

Пауза.

Авива (тихо): Это свет… Мне кажется, я вижу его.

Иешуа молчит.

Хочешь, я расскажу тебе?.. Он похож на лунное сияние. Нет, он словно пух… Нет, нет, он как солнце, попавшее в кувшин с водой, как звон колокольчиков, как дуновенье северного ветра…

Иешуа: Перестань.

Авива: Почему? (Поднимает руки, как будто хочет схватить то, что видит). Святой Иосиф!.. Он такой прозрачный, что сквозь него можно видеть даже пыль, которую поднимает ветер…

Иешуа: Я же сказал тебе, перестань.

Авива: Но почему?

Иешуа: Потому что, если бы ты действительно видела этот свет, то не стала бы сравнивать его ни с солнцем, ни со звоном колокольчика. Потому что тот, кто его видит, тот забывает о словах. Он молчит, потому что ему больше нечего сказать… Конечно, я понимаю, что ты хотела сделать мне приятное, но ведь от этого ложь не превратится в правду.

Авива (упрямо): Но я видела его.

Иешуа: Когда ты действительно его увидишь, тебе покажется, что небо упало на землю вместе со всеми своими звездами. (Негромко) Тогда все слова покажутся тебе пустыми и ненужными, и ты увидишь своими собственными глазами, как Святой сошел на землю, чтобы взять тебя за руку и повести за тобой. И тогда ты догадаешься, что ты существуешь только потому, что Он видит тебе, а это значит, что Он никогда не оставлял тебя, а всегда шел рядом, готовый прийти тебе на помощь по первому твоему зову…

Авива (тревожно): Постой!.. Ты ведь не хочешь сказать, что Он все еще ходит по земле, как это было когда-то во времена Абрахама?.. Скажи еще, что Он заглядывает в окна или подслушивает чужие разговоры, словно любопытная старуха… Разве прилично Ему бродить среди людей?

Иешуа: А кто запретит Ему? Кто остановит Его, если Он это захочет?.. Хотел бы я посмотреть на того, кто станет хватать Его за руку и говорить: отойди!

Авива: Уж не хочешь ли ты сказать… (Смолкает)

Иешуа: Что?

Авива (поспешно): Ничего. Мне надо одеться. Платье, наверное, уже высохло. (Протянув руку, сдергивает с ветвей свое платье и на какое-то время целиком исчезает за колодцем).

Пауза, в завершении которой Авива появляется из-за колодца.

(Остановившись возле сидящего на земле Иешуа, резко). Это правда?

Иешуа: Что?

Авива: То, что ты сказал. (Понизив голос). Что Святой ходит среди нас, как когда-то Он ходил возле дома Абрахама и Ицхака?

Иешуа: Думаешь, кто-то сумеет ответить на этот вопрос кроме тебя самой?

Авива отходит и садится на большой камень.

(Поднимаясь с земли). Я ведь сказал тебе – надо просто открыть глаза и посмотреть… (Садится рядом).

Авива: Между прочим, я так и сделала, если ты заметил… Только не говори мне, что в следующий раз мне повезет больше и у меня обязательно все получится.

Иешуа (мягко): Ты мне не поверишь, но как раз именно это я и собирался тебе сказать…

Авива беззвучно смеется, затем смолкает. Пауза.

Авива (негромко): Уж не знаю почему, но мне вдруг стало казаться, что мы сидим здесь с тобой уже целую вечность. Как будто ты рассказываешь мне какие-то небылицы, в которых нет ни капли правды, а день все не кончается, словно кто-то взял и остановил солнце. (Тревожно, понизив голос). Тебе не кажется, что все это уже когда-то было?.. И этот колодец, и твой порванный рукав, и даже этот твой Миха, у которого взгляд разбойника?.. Это как во сне, когда ты долго-долго идешь куда-то, и вдруг оказывается, что на самом деле ты не сделала даже полшага и снова оказалась там же, где была…

Небольшая пауза.

(Закрыв глаза и поднеся ладони к вискам). А теперь мне вдруг стало казаться, что я вижу то, что скоро должно случиться… Как будто завтрашний день оказался вдруг так близко, что до него можно дотянуться рукой… Какие-то лица, всадники, город, дорога, пыль… (Неожиданно громко вскрикнув, открыв глаза, с ужасом смотрит на Иешуа).

Иешуа: Что с тобой?

Авива (не отрывая взгляд от Иешуа, хрипло): Ничего.

Иешуа: У тебя сейчас такое лицо, как будто ты увидела в своем кувшине змею.

Авива: Нет, нет… (Медленно опуская руки). Ничего страшного… Всего только какой-то холм, заросший колючками и мхом… Могу поклясться, что я никогда не видела его прежде… Какой-то мрачный холм, похожий на череп. Такой же лысый и страшный… Но ведь это всего только холм, правда?.. (Смеется). Сама не знаю, почему я испугалась. Как в детстве, когда отойдешь от дома и вдруг подумаешь, что заблудилась. (Резко). Ты, в самом деле, не умеешь творить чудеса, проповедник?..

Иешуа: Я?.. (Негромко смеется).

Авива (поднявшись с камня, быстро): Только не говори мне, что для того, чтобы защитить себя, человеку не нужны ни камень, ни палка, ни меч… Что все, что ему надо это просто открыть глаза и посмотреть прямо перед собой… Не слишком ли у тебя все просто, проповедник?

Иешуа: Нет, нет. Не у меня. (Понизив голос) У Него.

Авива: Святой Гаризим!.. Что же это за день сегодня такой? Хочешь сказать что-то важное, а вместо этого чувствуешь, что твой язык прилип к гортани… (Негромко). Знаешь, лучше бы ты все-таки умел творить чудеса или на худой конец обзавелся бы хорошим ножом, чтобы он защитил тебя, когда это понадобится. (Негромко смеется). Подумать только!.. Иудей и самаритянка сидят возле колодца и несут всякий вздор, как будто им больше нечем заняться… Хочешь, я принесу тебе пару лепешек?.. Конечно, если ты подождешь меня.

Иешуа: Боюсь, мне уже пора. (Поднимаясь с камня, в сторону дороги). Видишь?.. Миха возвращается и мне надо собираться… Похоже, через несколько минут я уже буду идти по этой дороге и слушать, как Миха ругает самаритян, римлян и Самуэля. (Помедлив, негромко). Что ж, прощай.

Авива: Постой… (Схватив Иешуа за рукав). Постой… (Негромко). Мне кажется, я что-то хотела тебе сказать… Конечно, ты не послушаешься меня, но я все равно скажу тебе это. (Чуть помедлив, с трудом). Не ходи в Иерусалим. Не надо. (Поспешно). Мне кажется, я действительно стала видеть будущее. Оно так близко, что, мне кажется, что я даже различаю запахи, которые оно с собой приносить… Запах мокрой кожи и лошадиного пота и еще запах уксуса, который почему-то сильнее всех остальных запахов… Тебе, наверное, смешно? (Сердито). А почему бы и нет? Раз ты можешь видеть прошлое, которое написано на моем лице, отчего бы мне не видеть будущего, которое написано на твоем?.. (Помедлив, глухо). Они убьют тебя, проповедник… Ты слышишь, меня?.. Они убьют тебя… Все те, кому ты будешь рассказывать о том, что Царство небесное приблизилось на расстоянии вытянутой руки или о том, что все люди – братья и сестры… Лучше бы ты вернулся в свою Галилею.

Иешуа: Убьют?.. Меня?.. Мне кажется, что ты ошибаешься, женщина… Зачем им, скажи на милость, убивать меня?

Авива: Откуда мне это знать?.. Может быть, затем, что ты будешь только мешать им чувствовать себя добродетельными и правыми… Знаешь, как это обидно, когда кто-то расставляет все по своим местам и вытаскивает на свет Божий все, что люди всегда предпочитают прятать?

Иешуа: Нет, нет. Поверь мне, они совсем не такие, эти люди. Я хорошо знаю их…

Авива (словно во сне, глухо): Они гораздо хуже, чем ты можешь себе представить… (Издевательски посмеиваясь). Конечно, если бы ты мог их накормить или напоить вином, тогда, конечно, они бы слушали тебя, не переставая, с утра и до ночи и ловили бы каждое твое слово, как будто ты Ирмеягу или Моше. Но ведь ты ничего этого не можешь… Святой Престол! Ты не можешь даже устроить им какое-нибудь маленькое чудо, чтобы они без конца пересказывали его друг другу и смотрели на тебя как на маленького бога… И когда они однажды догадаются, что ты так же слаб, как и каждый из них, то они будут слушать тебя не дольше, чем им понадобится, чтобы отдать тебя римлянам или побить камнями.

Иешуа (нетерпеливо): Хорошо, хорошо, хорошо… Я запомню твои слова, женщина… А теперь послушай, что скажу тебе я… Сейчас ты увидишь, что я тоже кое-что смыслю в будущем. Потому что мне ведь тоже показалось, что мы с тобой уже когда-то встречались. Словно все это было заранее записано в какой-то небесной книге, где правду не отличишь от выдумки, но зато где все написанное когда-нибудь обязательно сбывается. (Делая вид, что всматривается вдаль). А теперь посмотри и скажи мне, что же ждет нас там, впереди?.. Видишь что-нибудь?.. Может я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что когда-нибудь я снова буду проходить по этой дороге и снова остановлюсь возле этого колодца и притом, как раз тогда, когда ты придешь за водой и мы, конечно, не узнаем друг друга, потому что пройдет уже много-много лет, но потом ты скажешь, а что это за знакомое лицо, мне кажется, я уже где-то видела его, а я скажу, что меня зовут Иешуа и что твое лицо мне тоже знакомо… И тогда ты спросишь, а не тот ли это Иешуа, которого ты встретила здесь много лет назад и который облил тебя водой из твоего же собственного кувшина, а я скажу, что, конечно, это я, а ты скажешь, что я совсем не изменился, вот только слегка постарел и поседел, так что если бы даже мы встретились на каком-нибудь базаре, то ты бы меня тотчас бы узнала…

Авива негромко смеется.

А потом… Потом мы сядем на тот самый камень, на котором мы сидели сегодня и станем рассказывать друг другу, о том, как мы прожили это время, что видели, что узнали и чему научились. (Смолкнув, смотрит на Авиву).

Короткая пауза.

(Негромко). А теперь, прощай.

Авива (тихо): Прощай.

Иешуа: Прощай.

Авива (сделав несколько шагов вслед Иешуа, а затем остановившись, едва слышно): Прощай.

Иешуа (прежде, чем исчезнуть, обернувшись): Прощай… (Исчезает).

Пауза. Какое-то время Авива стоит, молча глядя в ту сторону, куда ушел Иешуа.

Авива (вполголоса). Какой-то сумасшедший… Просто какой-то сумасшедший и ничего больше. (Продолжая смотреть туда, где скрылся Иешуа, тихо). Надо было уговорить его остаться… Дура, дура, дура… Надо было уговорить его. (Приподнимается на цыпочки, чтобы лучше видеть). Проклятое солнце, ничего не видно…

Пауза.

(Пытаясь увидеть Иешуа). Вот он… Сумасшедший. (Смеется) Нет, просто сумасшедший и ничего больше… (Чтобы лучше видеть, быстро забирается на край колодца, глядя вдаль) Слабоумный… Простофиля… Болтун… (Всхлипывает). Ушел… Ушел… (Кричит). Иешуа … (Нелепо машет рукой, как будто ушедший может увидеть ее). Не ходи… (Стоит какое-то время, глядя вдаль, затем, всхлипывая, спускается на землю). Дура… Дура… Дура… Проклятое солнце… (Вытирая слезы). Что же это за день сегодня?.. (Взяв кувшин, начинает набирать воду).

Занавес

Оглавление

Лили Марлен

  Пролог

  Часть первая

  Часть вторая

  Эпилог

Кузнечик или Осень Дон Гуана

  Действие первое

  Действие второе

  Действие третье

Колодец