Дом на болоте [Виктор Александрович Уманский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

1

Сегодня мало кто помнит или хотя бы слышал про деревеньку Хомутово, что под Ижевском, хотя в 89-м о ней писал даже «Московский комсомолец», заставляя тётушек хвататься за сердце, а мужчин – качать головами и сплёвывать. Ну да ладно, последнее – уже мои домыслы. Я тех времён, само собой, не застал.

Почему Савельев вдруг решил сдуть пыль с этой мерзкой истории – чёрт его знает! Ну, точнее, как… Сказал: «Покажем, что мы не только про политику… Историю не забываем, правду доносим…» Правду, ага! Полвека спустя – самое время. А уж сколько актуальных фактов сейчас мы найдём, ух…

И почему Хомутово? Или мало было на матушке-Руси трагедий? Просчёты властей бы хоть как-то к контексту привязали… Так нет же! Не подумайте, дорогие читатели, что мы всё про политику, не-не-не…

Сажусь в кресло и включаю планшет – взять билет на самолёт и почитать, вникнуть в тему. Начинаю с неохотой: не хочу знать, не хочу ввязываться, не хочу копаться в этой трясине. Но мало-помалу она затягивает. Прихожу в себя, лишь замечая в углу циферки 3:03. В квартире еле заметно потягивает сыростью. Трясу головой, отгоняя дурман. Пора на боковую – утром в дорогу.

* * *

Первая неожиданность поджидает уже в Ижевске. Приложение «Такси» маршрут до Хомутова строит, но заказ никто не берёт. Ловлю себя на том, что уже забыл, что так вообще бывает. Качаю головой и смеюсь: вот мы, дети цивилизации… Иду на площадь – общаться с таксистами по старинке.

И тут вторая неожиданность! Таксисты пожимают плечами и косятся на коллег, которые в свою очередь непонимающе морщатся. Какое Хомутово? Вот эта глушь, что ли?

– Так в чём проблема? – тыкаю пальцем в нитку маршрута на экране планшета.

– Видишь вот тут мост?.. Семёныч! Этот мост жив ещё?

Семёныч ни сном ни духом. Просмотр улиц… ах да, вне зоны покрытия. И впрямь, о чём это я.

Наконец удаётся-таки договориться с пожилым мужиком на стареньком четырёхколёсном «Фоксе». Цену он заламывает приличную, а условие ставит нешуточное: если где-то дорога покажется ему непроходимой, то он поворачивает назад – и без разговоров. Уже прикидывая, как Савельев обрадуется такому расходованию средств, пригибаю голову и залезаю на пассажирское.

Поначалу всё идёт неплохо: трасса сменяется потрескавшейся, но всё же приличной бетонкой, ржавый мост на месте – и даже выдерживает вес машины. А вот дальше – грунтовка. С кочками. Тут уж мне приходится схватиться за ручку над ухом, чтобы ненароком не пробить стекло или торпеду своей пустой – судя по тому, куда я направляюсь – головой. До полноты картины, очевидно, не хватает дождя, и этот унылый тип не заставляет себя ждать. Грунтовку развозит от воды, а лобовое стекло быстро залепляет грязь, размазываемая дворниками туда-сюда.

После Трифонова, местного райцентра, дорога становится совсем ужасной. Водитель давно уже угрюмо молчит, и я жду, когда он взбунтуется. Но мне везёт: полчаса спустя впереди показывается группа чахлых строений.

Я вылезаю у околицы – прямо в грязь. И под дождь, само собой. Пока я тянусь и разминаю ноги, «Фокс» разворачивается и, с обиженным кашлем обдав меня брызгами, мотает в обратном направлении. Чертыхаясь, прыгаю по относительно надежным островкам справа от колеи.

Дорога заканчивается. Дальше – только мокрое месиво из земли, мусора и колтунов жухлой травы. Взять с собой резиновые сапоги я как-то не подумал, и непременно утонул бы в грязи по щиколотку, но, благо, дальше начинаются мостки.

Доски прогнили. При каждом шаге чёрная вода взбухает и сочится из щелей. Следя за тем, чтобы ненароком не провалиться, я не сразу замечаю нечто странное.

Пустые дома выглядят так, будто вот-вот лягут и уже не встанут. Заборы – серые мокрые доски, перемотанные какой-то дрянью – тоже косятся к земле. Участки захвачены травой и кустами. Кое-где видны брошенные вещи, но они так поросли сорняками, что определить, что это, почти невозможно. Покрышка? Таз?

Мелькает нехорошая мысль. Достаю мобильник и стираю ладонью морось с экрана. Сигнал есть! Что ж, уже неплохо. А то шлёпать бы мне отсюда до Трифонова… от забора и до заката, а потом и до рассвета, если раньше волки не съедят.

Следующий дом слева притягивает моё внимание и уже не отпускает. От него осталось немногое: три стены, чёрные от копоти. Внутри угадывается обугленная кирпичная печь. Земля вокруг – чёрная и мёртвая, тут и там валяются обугленные куски брёвен и досок: я представил, как они с шипением и треском вылетали из пылающих стен. Но и этих свидетелей чьего-то горя потихоньку забирает время: трава наползает на них, заглатывает… дать ей век – переварит.

Я слишком засматриваюсь на дом, нога скользит по мосткам и я, чертыхнувшись, падаю на колено, кое-как упёршись рукой в склизкие доски. Поднимаюсь, стараясь держать равновесие: одно дело – грохнуться на мостки, и совсем другое – занырнуть в лужу.

Внезапно вижу то, что не приметил сразу, оглядывая дом. В левой части участка, почти сливаясь с забором, торчит покосившийся крест из двух досок. Похоже, вкопали его основательно, но всё же грунт подмывает, и теперь крест клонится к земле. Поперечная доска увешана сомнительными украшениями: тут фантики, пачка сигарет, жестяная банка.

* * *

В самом конце посёлка нахожу-таки дом, напоминающий жилой. Во всяком случае, участок его не до конца зарос травой, а в грязи копошатся ленивые куры. Забор с правой стороны замят, как будто по нему прошёл бык или слон, зато по центру имеется калитка, закрытая на проволоку.

Не удивлюсь, хозяева давно почили от старости, а их трупы доедают куры. Редакционная миссия, судя по всему, провалена, и скоро мне предстоит звонить своему водителю и сулить ему золотые горы. Но для очистки совести следует всё же попробовать:

– Эй! Есть тут кто?

На крыльце показывается старик. Толстый мешковатый свитер, заношенные штаны, шерстяные носки и галоши… Возраст, как и телосложение, определить трудно. Худое лицо покрыто сеточкой вен, щёки запали. Глаза серые, цепкие.

– Здравствуйте! Меня зовут Леонид, я журналист…

Неожиданно для меня старик выслушивает объяснения без удивления, даже немного скучно, и пускает в дом. Пока я разуваюсь и устраиваюсь на табуретке в тесной кухоньке, он возится с газовой плиткой. Живёт один: из Хомутова уж много лет как все съехали, одни старики остались.

– Три года тому, как Борисыч помер… мда… То весна была, дороги вообще не было. Так я две недели ждал городских, чтоб тело забрали. В сарае заколотил, как мог укрыл… Всё боялся, что волки придут.

– Как вас зовут?

Разворачиваю перед собой блокнот со списком вопросов, другой рукой пытаясь включить на телефоне диктофон: из-за влаги изображение на экране дергается и плохо реагирует на касания.

– Раз в месяц Иваныч заезжает… Завозит кой-чего. Да мне и самому неплохо. Тут, в лесах, грибов и ягод!.. Болото, как-никак. Да и хозяйство, вон… хозяйство какое-никакое.

– А почему не уедете?

– А куда мне ехать? – удивляется старик. – Здесь моя жизнь, здесь и смерть моя.

Разливает чай по настоящим керамическим чашкам и с кряхтением садится напротив.

– Расскажете, после чего все разъехались? Как это было?

– Знамо, расскажу, – ухмыляется. – Не зря же ты в нашу глушь забрался.

Диктофон работает, и я киваю, показывая, что готов слушать.

Старик начинает говорить – на удивление гладко и уже безо всяких «гм», «мда», а повествование перескакивает с одного жителя деревни на другого. Быстро понимаю, что он рассказывает не свои личные воспоминания, а скорее легенду, сформировавшуюся за долгие годы. Что ж, уточнить по отдельным фактам можно будет и позже – я расслабляюсь и просто следую за его голосом.

2

В 89-м в Хомутове жило девять семей. Место здесь болотистое. Вокруг деревни чего только ни растёт: морошка, черника, голубика, брусника, клюква, подберёзовики, маслята, козляки. Хватало и себе, и на продажу: Семёновы вёдрами отвозили ягоды и грибы на рынок в Трифоново, а по воскресеньям – даже в Ижевск. Детишек Фёдор каждый день возил в Трифоново в школу на «рафике».

Осень выдалась дождливой. Дождь лил неделями, заставляя прятаться от него в домах, но он просачивался и в дома, и в самые души, делая разум холодным и водянистым. Дорогу размыло, «рафик» не проходил, и детей стал возить Глеб Палыч на «уазике».

Глеб Палыч Попов, бывший мент, а теперь охотник, жил с женой Асей и двумя маленькими сыновьями. Раз в два-три месяца у него случались запои. Иногда они проходили мирно. А иногда… местные обходили стороной их дом, а Ася потом долго и безуспешно пыталась скрыть огромные синяки. А его старший, Егор – ему тогда было тринадцать – и не скрывал. Егор вообще странноват был: тихий и спокойный, весь в себе… Светлые мягкие волосики, голубые глаза… и гематомы на руках – вначале чёрные, потом синие, потом жёлтые.

А вот кого Глеб Палыч никогда не трогал, так это младшего – Сашку. Тому тогда десять исполнилось. Внешне – копия Егора, но побойчее пацан был. В войнушке и казаках-разбойниках – всегда первый носился. Сам же Глеб, хоть и не без греха был – а кто без греха? – в остальное время был хмур и молчалив, но надёжен. Руки на месте, хозяйство в порядке, так что и семье повезло, можно считать.

Так вот, дождь лил и лил, вгоняя людей в тоску, и пошёл дурной слух – кажется, среди детей – про чудище на болотах. Якобы, пробудился древний зверь, из-за того и льёт, не переставая. Питается чудище, знамо дело, людьми. И теперь, чтобы снова уснуть, придётся ему до отвала наесться. Откуда первым делом пошёл слух, теперь уж не вспомнить… Кому-то что-то сказала бабка, а что за бабка?.. Бог её знает.

Дорогу уже затопило настолько, что Палыч и на «уазике» не каждый раз рисковал выбираться. Дети скучали по домам, и вот Егор, отправившись погулять, зачем-то решил разведать, что же там за чудище. Да ещё и Сашку с собой уговорил, хотя тот топей боялся.

Час стекал за часом, а дождь всё лил. Во дворе у бабы Наташи, земля ей пухом, старый таз уже вплавь отправился по канаве, но потом сам наполнился и потонул. Потоки вымывали со дворов навоз и мусор и выносили на улицу, где эта мутная масса вливалась в автомобильные колеи. У Сергей Митрича разболелись колени, и он лежал внизу, кутаясь в пуховку, привезённую в том мае дочкой. Жена его, Полина, тоже охала от непогоды, а всё ж полезла на чердак с тазом и тряпкой: крыша начала подтекать, и по полу забарабанили капли. Остановившись перевести дух у чердачного окошка и рассеянно уставившись на дождь, она вдруг заметила Егора. Мальчишка, опустив руки вдоль тела, брёл сбоку от дороги – из глубины посёлка. С его мокрых волос стекала вода, а сапоги тяжело отрывались от земли, будто он и туда зачерпнул.

– Простудисся!.. Дурной, – Полина покачала головой и снова взялась за тряпку.

Придя домой, Егор с трудом стянул сапоги – из тех и впрямь пришлось сливать воду, – и полез на чердак. Ася готовила ужин, а Глеб, устроившись в кресле и мутными глазами смотря на струи дождя по стеклу, потихоньку хлебал водку. Ася ничего не говорила, но про себя молилась, чтобы это не переросло в запой.

Картошка почти сварилась. Ася нарезала редис, огурцы, яйцо и зелень, из холодильника достала кефир. Понюхала хлеб: уже плесенью отдаёт, но слабо. Можно было б срезать, а что срезать-то, когда не видно её?.. Обтёрла мокрым полотенцем.

– Де-ети!

Курицу она достала из холодильника – на сегодня ещё точно хватит.

– Де-ети!

Дети не появились, и Ася полезла на чердак. Мокрая одежда валялась у порога, а сам Егор сидел на ковре, опустив голову. Ася сразу почувствовала, что что-то не так.

– Где Сашка?

Егор поднял лицо – до странности спокойное.

– Чудище… утащило.

– Что?! – резко и громко крикнула мать, – Где Сашка?!

– В болоте…

Палыч, шлёпая сапогами по лужам, бежал по посёлку, а Ася – домашних тапках – за ним. Сквозь дождь она кричала, чтобы он остановился: утопнет! Болота были опасны всегда, но сейчас, во время дождя, они превратились в смертельную ловушку.

Глеб Палыч метался от одной известной тропинки к другой, прощупывая дно берёзовым шестом. Он прошёл с десяток метров вглубь, стараясь скользить по траве, не продавливая её. На кромке позади него Ася упала без сил, подмяв под себя осоку. Она уже ничего не говорила, а только выла. Обняв молодую осинку, Глеб остановился. Трава перед ним образовывала хлипкий наст, продырявив который, шест ушёл вниз на всю длину.

Этой ночью Хомутово не спало. Подогнали к болоту машины, включили фары и кричали в темноту. Со двора Петровича притащили плоскодонку и даже проплыли немного, но в кромешной тьме лишь тени деревьев шарахались в стороны. Утром из Трифонова приехала милиция и МЧС-овская «буханка», из которой вытащили надувную лодку.

Следователь общался с Егором наедине – на кухне. Итоги беседы остались в его папочке, и вроде бы следователь их никому не передавал, да и Егор помалкивал – до поры. Но дождь творил странные вещи, заставляя слухи необъяснимо растекаться, и история пошла по окрестным посёлкам, приукрашиваемая и дополняемая.

Егор был уверен, что дождь, вызванный чудищем, не прост. Он лишал людей воли, делал их вялыми и послушными. Скоро чудище переползло бы в деревню и начало бы пожирать людей, а те лишь покорно ждали бы своей участи.

Егор хотел попросить чудище передумать. Может, они накупят ему окороков в Трифонове? Егор сумел бы объяснить как-то, спрятать, а потом притащить их на болота… Егор рассказывал про свой план Сашке, и тот загорелся помочь.

Дети неплохо знали местность, да и маленькие, лёгкие – это позволяло им ходить там, где взрослый бы провалился. Передвигались, как их учили – прощупывая дно. В одном месте проползли по насту ничком. Так они углубились в топи, когда болото внезапно забурлило и вспузырилось, распространяя запах тухлых яиц. Пустив волну, от которой, будто живая, заколыхалась мокрая трава, из глубины показался гигантский спрут. Его слепые глаза затягивала мутная плёнка, коричневое тело с карликовыми отростками конечностей покрывали бугры и бородавки. Щели в том месте, где могли находиться ноздри, хлюпали, отплёвываясь смрадной болотной водой. По телу чудища пробежала чёрная щель, и вот уже пасть в полтуловища раскрылась, изрыгая смрад. В пасти не было зубов, кроме пары гнилых пеньков.

Егор побежал. Наступил всем весом в трясину, подошва сапога присосалась, и он полетел ничком на мокрую траву. Пополз вперёд. Обернулся: Сашка не полз следом. Он стоял и завороженно смотрел в пустые глаза чудища. Егор пополз назад – ещё быстрее. Кричал что-то… А потом Сашка шагнул вперёд и с головой ушёл в трясину.

Егор знал: если вот так, стоя в полный рост, уйти вглубь, выбраться уже не выйдет. Вытащить Сашку он бы не смог, так что пополз к деревне – изо всех сил. Болото бурлило сзади, и Егор ждал, когда чудище схватит его своей пастью. Но этого так и не произошло. Он дополз до мест, где уже можно было спокойно идти, не боясь провалиться. Ливень усиливался, и это радовало: Егору хотелось, чтобы он смыл болотную вонь, впитавшуюся в одежду, волосы и кожу.

* * *

Хотя Егор довольно точно указал место, где утонул Сашка, найти тело так и не удалось. Да и место это было едва ли не в самом сердце топей, метрах в трёхстах от деревни. То, что дети добрались сюда пешком, казалось невозможным.

Глеб Палыч запил. Вопреки обыкновению, он не трогал жену, а только молча и планомерно заливал в себя водку. Это пугало Асю больше, чем его обычные буйства. Ключи от машины он отдал Фёдору, и тот теперь вместо него возил Егора и других деток в Трифоново.

Егор стал ещё более замкнутым. История его, как уже было сказано, разнеслась по всем окрестным посёлкам, но вот отношение к ней оказалось разным. Конечно, большинство приняли за правду наиболее банальную версию: Сашка оступился в болоте и утонул – это и впрямь было проще простого – а брат от шока или в попытке оправдать себя сочинил историю с чудищем. Люди качали головами от жалости к Егору.

Но нашлись и другие. Кто-то вполголоса заметил, что Глеб Палыч по пьянке поколачивал Егора и Асю, но не Сашку. А что если Егор специально заманил брата в болота? Не был ли он сам тем самым чудищем?

Подобные предположения звучали поначалу дико, потом просто мерзко, но здесь, в глубинке, новостей было мало, и люди неделями мусолили одни и те же события, извращая их до жуткого состояния.

* * *

Кирилл учился в восьмом, но они с Сашкой дружили – насколько это возможно между мелюзгой и почти взрослым мужчиной. Кирилл даже обещал Сашке «впрягаться», если что случится. Случилось это после того, как Сашка подарил ему двух солдат из своей коллекции: пехотинца и офицера.

И вот теперь, спустя две недели после происшествия на болоте, Кирилл подловил Егора после уроков, схватил его за локоть и оттащил к заднему крыльцу, за штабеля бетонных блоков.

– Что стало с Сашкой? Рассказывай! – Кирилл говорил так грозно, как умел.

– Оступился…

Кирилл схватил Егора за плечи и придвинул лицо вплотную. Егор чётко видел два красных прыща на его подбородке. – Думаешь, я не знаю, что ты ментам наплел? Про чудище?

– Чудище… было, – запинаясь, прошептал Егор, – и Сашка знал о нем… но он сам…

– Чудищ не бывает! – заявил Кирилл. И тут же непоследовательно прибавил: – Ты отведешь меня к нему. И я его пристрелю!

Все знали, что у дяди Кирилла есть берданка, и он даже давал ему пострелять.

– Сашка был мой друг! И если врёшь… Пощады не будет. И прячься – не прячься… хуже будет.

Разгорячённый, сам испуганный, но упрямый, Кирилл смотрел Егору в глаза. Слова были сказаны, и отступать было некуда.

* * *

Кирилл попросил Фёдора довезти его, Пашку и Катю до Хомутова – порыбачить. Но в холщовую ткань в руках у Кирилла были завёрнуты не удочки, а ружьё. Дети отправились к речке, но на полпути свернули и прокрались по лугу, скрываясь в высоких кустах лабазника. Кирилл раздвигал руками стебли, не обращая внимания на пыльцу и пух, лезущие в глаза с надоедливых белых цветов. Сзади чихнула Катя, и Пашка цыкнул на неё. Обогнув деревню, они улеглись в траве на живот – так, чтобы видать околицу.

На закате у околицы показался Егор. Он был так бледен, что Кирилл испугался: ему показалось, будто призрак вышел погулять – до этого невидимый, но обретший плоть в рубиновых лучах. Чёрная одежда сливалась с тенью кустов, растворялась в осоке, а над кустами плыло белое с красными отсветами лицо. Кирилл пощупал сквозь ткань ружьё и почувствовал себя увереннее. Ни чудище, ни призрак-Егор ему сегодня были не страшны.

Не сказав ребятам ни слова, Егор первым двинулся к болотам. Кирилл, придерживая свёрток под мышкой, двинулся следом, а в хвост пристроились Пашка, за спиной у которого висел охотничий нож в ножнах, и Катька – той следовало бежать за помощью, если мужчины не справятся с болотным спрутом.

Закатное солнце с шелестом коснулось верхушек берёз, запуталось в кронах, растаяло и мёдом потекло вниз по стволам. С урчанием оно погружалось в трясину, и на топи опускались сумерки. В осоке пересвистывались кулики и ржанки. Тени сгущались, становились плотнее и прожорливее, съедали окружающие предметы, толстея и превращаясь в настоящую тьму. Со стороны деревни долетели крики: кто-то, сложив руки ковшиком, кричал имя.

* * *

К середине ночи деревенские с фонарями прочесали окрестности и нашли Егора, без сознания лежащего за околицей. Плеснув в лицо водой, его растормошили, но не смогли добиться ни слова. Егор лишь молча глядел в ответ, а когда дядя Миша встряхнул его за плечи, его детская головка мотнулась и опустилась на грудь. Тем временем лесник нашел дорожку детских следов, ведущих в топи.

Всю следующую неделю в Хомутове было людно, как никогда. Милиция и следователи из Москвы, спасатели на лодках и водолазы. Егор понемногу приходил в себя и даже рассказал, что произошло, но история его была как две капли воды похожа на предыдущую – про Сашку.

Все местные участвовали в поисках детей – все, но не Глеб Палыч. Он по-прежнему заливал в себя водку, валяясь в доме или во дворе. Асю в деревне теперь не замечали – в лучшем случае. В худшем могли и буркнуть что-то под нос. А то и крикнуть вслед. Не в пример домыслам, на которые раньше никто не обращал внимания, деревенские теперь открыто называли Егора убийцей.

Раньше ему сочувствовали. Теперь он вызывал ненависть. Пока всё не уляжется, Ася решила, что сыну лучше побыть дома и не ходить в школу. А там… там только и разговоров было, что о нём. Дети хотели отомстить. Чёрная злоба копилась в них, не находя выхода и не усмиряемая взрослыми: учителя слышали многочисленные планы мести, которые придумывали школьники, но делали вид, что не слышат. Три семьи лишились детей, а если собрать всех их друзей и родственников – аккурат получалось всё Трифоново с Хомутовым заодно…

Через три дня после того, как из Хомутова ни с чем уехали спасатели, ночью, дом Поповых вспыхнул. Сначала он загорелся с одного угла, у которого Палыч держал дрова и сено. Огонь неуверенно потрескивал на дровах и досках, а затем, осмелев, побежал по резным карнизам. Вспузырилась краска на стенах, мелко задребезжали стёкла. Но Поповы не слышали этого. Егор спал на чердаке, Ася в гостиной внизу, а Глеб – в кресле в глубине дома.

Глеб вчера напился, да и к тому же ему снился сон. Здесь, во сне, он чувствовал он себя неважно: запыхался, и надо было отдыхать, отсыпаться. Но мешали на краю сознания крики, почему-то Мишины: «Палыч! Ася! Пожар! Пожар!» Голова гудела. Но надо, надо… а то произойдёт несчастье.

Открыв глаза, Глеб тут же непроизвольно закрыл их: глазные яблоки защипало от едкого дыма. В следующую секунду он сам заорал «Пожар!!!» и бросился в гостиную.

* * *

Дом полыхал уже целиком, трещал, пожираемый пламенем. Отсветы играли на стенах сарая, на заборе, кустах и лицах людей, столпившихся вокруг. Лица казались тёмными, незнакомыми. На полянке перед домом, там, где уже ослабевал жар, сидели трое. Вернее, Ася лежала на коленях у Глеба. И он, и она казались необычайно спокойными. Она – потому что не дышала. А он – бог его знает почему. Егор же скрючился на земле чуть поодаль, зажмурив глаза и закрыв руками уши.

Долгое время никто из толпы не приближался к Поповым, лишь подходили новые люди, пополняя это молчаливое племя. Никто и не пытался тушить пожар. Минула четверть часа, прежде чем через толпу протолкалась Женька. Она подбежала к Асе и принялась прощупывать пульс. Глеб аккуратно положил голову жены на траву и хотел встать, но Егор, до этого, казалось, не замечавший ничего вокруг, внезапно вскочил и подбежал к отцу. Обхватив его руками за голову, он начал что-то шептать ему в ухо. Затем отстранился, смотря в глаза. Мгновение-другое Глеб ничего не говорил, а затем встал, и руки ребёнка сами собой соскользнули с его шеи.

Глеб двинулся к людям.

– Кто?

Ответом было молчание. Люди опускали глаза.

– КТО?

Секунда… другая, третья… Голос подал дядя Миша:

– Эти подонки Асю убили, – тихо сказал он. А затем громче: – А вы скрывать их хотите? Так, что ли?!

Тишина, до этого бывшая мёртвой, никакой, несуществующей, теперь вдруг сгустилась. Вокруг были не люди, а толпа – одно тёмное существо, на загривке которого медленно поднималась шерсть.

– Коновалов заводила! – крикнул Миша. – И плевать мне!.. Марченко! Столешниковы!.. Смирнов!

Глеб молча кивнул и двинулся обратно к дому. В этот момент балка с треском переломилась, и крыша обрушилась внутрь, выбросив в небо сноп пламени. Толпа попятилась. От стенки сарая, стоявшего поодаль, шёл пар: дождь, пропитавший доски, испарялся. Не обращая внимания на жар, лизавший лицо, Глеб толкнул плечом дверь сарая. Немногие знали, что именно там, под полом, прикрытый деревянным люком, лежал в земле сейф. Через несколько минут Глеб вновь показался на пороге. В руках у него был карабин.

Толпа нерешительно попятилась, а потом люди начали разбегаться. Серёга Коновалов, парнишка девятнадцати лет, улепётывал по дороге, взметая грязь сапогами. Пуля настигла его, когда он уже почти добежал до дома бабы Наташи – а это добрых тридцать метров… Побоище, последовавшее следом, навсегда запомнилось тем, кому довелось его пережить. Глеб Палыч не трогал непричастных, но стрелял во всех, кого назвал дядя Миша, и в тех, кто пытался их защитить. Кто-то прятался по подвалам, кто-то бежал в лес или в топи. Отстрелявшись, Глеб бросил ружьё и сам ушёл в сторону болот.

Когда наконец приехали автоматчики из Ижевска, а уж с ними – пожарные и врачи, которые до этого боялись приближаться к Хомутову, всё было кончено. Глеб сгинул в топях – вместе с Гришей, механиком, и Семёном Марченко.

Хомутову так и не удалось оправиться после того дня. Все, кто мог, уехали к родственникам, а те, у кото родственников не было – уехали просто. Даже баба Наташа – и та умудрилась перебраться, хоть и до Трифонова всего. Менты искали родственников Егора и неожиданно для всех нашли – какую-то тётку под Тверью. Она и впрямь приехала, чтобы забрать пацана, но тот отчего-то ни в какую не хотел уезжать и даже истерику устроил. Тётка почесала в затылке, но поселилась «на время» в Хомутове. Дом Поповых так и стоял – сгоревший, залитый пеной, но дядя Миша им свой одолжил – а сам перекрестился да уехал.

3

Дед переводит взгляд в окно. Мерзкий дождь снова барабанит, чёрт бы его побрал… Некоторое время жду продолжения, но молчание лишь наматывает свои щупальца вокруг дома. Хочется сбросить их.

– Ну, так что? Что стало с Егором?

– А, ну… Тёть Лида умерла в 99-м. К тому времени тут уж никого не осталось почти…

– А Егор?

– Ну а что? Я вот… с вами сижу, чаи гоняю.

Опускаю глаза в блокнот. Переворачиваю страницу назад… ещё одну и ещё. «Имя – …». Дед не назвался. Внезапно ощущаю тошноту.

– Так это вы?.. Вы заманивали людей в болото?

Некоторое время дед молчит. Затем прихлёбывает чай.

– Ничего-то ты не понял, Лёнька. Разве что Сашку… это… попугать хотелось. Очень уж обидно было… ну, как отец меня колотил. И поднялось… ну да, поднялось во мне это зло. И отпустить сложно было. Да только не сделал я ничего… Возвращаться хотел, уж слишком далеко мы забрались. Сашка сам оступился.

Снова молчание. И морщины – морщины как будто стали глубже. Вздыхает:

– А вот Кирилл… мама, папа. Марченко, Смирнов. Всех чудище сожрало.

В водянисто-серых глазах пусто. Уж не тронулся ли он умом?.. Хочется отвести взгляд, и я опускаю его в блокнотик:

– А что, если не секрет, вы сказали отцу в ту ночь, когда сгорел ваш дом? Перед тем, как он начал стрелять?

– Да не секрет, – пожимает плечами. – «Прости их, папа».

Задумчиво кручу пальцами ручку, ловя блики серого света её пластиковыми гранями.


Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3