История одной любви. Окончание [Петр Ингвин] (fb2) читать онлайн

Кваздапил. История одной любви. Окончание

Часть третья. Мурадости

Пролог-напоминание

— Дай телефон. Сними блокировку.

— Блокировки нет. — Машка затравленно оглянулась и сжалась так, что превратилась в величину отрицательную. — Саня, не надо…

— Надо. Теперь точно надо.

Открыв галерею, я листал фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Машка и Захар фиксировали свои экзерсисы с прилежностью отличников: вот они дома, вот они в городе — сегодня, пока я ждал сестренку на ужин. В конце альбома — они здесь, на моей кухне. Будто на десерт.

Меня корежило изнутри, и отшатнувшаяся Машка на всякий случай осталась на небольшой дистанции. Я быстро листал в обратную сторону, и выкатился снимок из следующего альбома.

— А это что?!!

Черная рука на белой груди. Черная — в прямом смысле, а не как недавно подкалывала сестренка.

Бывает так: на мониторе все исчезает, и — мертвый фон без проблеска. Такое преображение произошло с Машкиным лицом. Про фигуру и говорить нечего, крюк мясника показался бы примером правильной осанки. Сестра даже не взглянула на экран, бледные губы прошептали:

— У нас в классе есть негр, он ходит с Катькой Крапивциной, но он же негр, мне было интересно, какие они. Он был не против.

Еще бы он был против. Телефон моей в руке задрожал. Казалось, в груди сейчас что-то треснет и сломается.

Следующее изображение показало ту же пятерню, но уже не на груди. Совсем не на груди. Моя рука вновь потянулась к ремню.

— Саня! — Машка попятилась.

— Кваздик!

С другой стороны ремень перехватила Хадя. Я молча оттолкнул ее и вырвал ремень. Хадю отбросило в стене. Маша раскрыла рот в немом крике. Тушка содранного с нее халата спланировала павшей птицей на сердобольную защитницу маленьких. Машка убегала, пряталась, прикрывалась, а я стегал не глядя, куда придется.

— Интересно, говоришь? — Злость из меня лилась, как пена из перекипевшего кофе. — А вот это не интересно? И это я еще не все посмотрел, не так ли, Машулька?

Звонок в дверь совместился с громким стуком:

— Откройте, полиция! 

Глава 1

Ситуация — нарочно не придумаешь. Разыскиваемая за убийство Хадя… Я и ремень, как два сапога пара… Сестренка со следами побоев…

— За мной пришли, — выдохнула Хадя.

Ее обреченный взгляд сказал: «Кваздик, это всё?»

«Скорее всего», — честно ответили мои глаза.

Вскочившая Машка опомнилась первой.

— Для полного счастья только их не хватало. — Она схватила халат, руки нервно искали рукава. — Наверное, бдительные соседи настучали.

Тоже вариант. Почему мы сразу решили, что пришли именно из-за убийства? На воре, как известно, шапка горит.

Хадя с надеждой утопающего смотрела на меня. Мужчина обязан спасать и защищать женщину, а мужчина здесь один, к нему и обращалась мольба в глазах. Нам с Машкой ничего не будет, разберемся по-семейному, а Хадя в розыске. Что бы ни случилось, полиция всегда проверяет документы. Даже если Хадю не узнают сразу, отсутствие паспорта заставит проявить бдительность.

— Маша, открой, пожалуйста, — попросил я, а сам шагнул к Хаде. Потяжелевший от мыслей взгляд опустился. — Прости. Если б можно было все переиграть…

— Это ты прости, во всем виновата я, это я подбила тебя вмешаться. Если бы не я…

Она бросилась ко мне, обвила руками шею…

Боже мой, мы обнимались!

Неужели?! Не верю!

Очевидное невероятное. Мама рассказывала, что раньше так называлась познавательная передача по телевизору. У меня она случилась без телевизора, наяву.

Оказывается, Машка была права: я Хаде небезразличен. Насколько — покажет время, но сам факт порыва, бросившего ее ко мне…

— Тэ-экс, что тут у нас? В гроб мне гвозди, чтоб крепче спалось, это же Мария Егоровна! Как поживаете? — В квартиру змеем проскользнул знакомый сержант в сопровождении напарника, на этот раз другого, не того, с которым патрулировал улицу. — Попросили выйти в смену за приятеля, я думал, ночка спокойно пройдет, а тут: «Режут! Убивают! Насилуют!» Это вас резали, убивали и насиловали, Мария Егоровна?

Ну и шуточки у наших полицейских. Хоть бы господин Старомоев сделал поправку на возраст кое-кого из присутствующих. С другой стороны, именно эта мелковозрастная все спровоцировала, и у меня самого на язык в отношении нее просилось тако-о-ое…

Хадю оторвало меня, как бампер от застрявшего внедорожника. Едва дыхание вернулось в рамки приличия, я обернулся:

— Еще раз здравствуйте, сержант. Это моя девушка, а с сестренкой вы знакомы.

— Довелось, — улыбнулся он. Взгляд на секунду замер на валявшемся ремне. — В первый раз сестренке досталось из-за вашей девушки. Из-за кого теперь?

— Мало ли в Бразилии Педров, как говорила незабвенная донна Роза Дальвадорес.

Сержант вздохнул.

— Я предупреждал, чтобы вы поумерили пыл… Алексей Егорович, если не ошибаюсь. Нет, как-то интереснее, напомните, пожалуйста.

— Алексантий.

— В прошлую встречу, Алексантий Егорович, вы нанесли прекрасной родственнице заметный внешний ущерб. В тот раз ситуация с трудом, но разрешилась, сейчас мы видим рецидив в тяжкой форме с применением подручных средств. Повреждения у потерпевшей, не сомневаюсь, серьезные. Придется вам проехать с нами. И вы, Мария Егоровна, собирайтесь. Оденьтесь потеплее, оформление займет много времени. Девушка Алексантия поедет свидетелем, ее тоже необходимо освидетельствовать на предмет побоев. Как вас зовут?

Хадя, к которой обратились, вдруг покраснела, начала что-то говорить, но Машка громко перебила:

— Никуда не поеду!

— Поедете, — равнодушно бросил сержант. — Это необходимо.

— Вы не можете меня заставить. Я не буду писать заявление на брата!

— Неважно. Преступление совершенно в отношении несовершеннолетней, и мы обязаны…

— Не было никакого преступления! Обычный бытовой шум, который дураки-соседи приняли за что-то другое. — Машку понесло. — Не знаю, что им втемяшилось. Я сама на них подам за клевету. Давайте составим заявление.

— Сначала разберемся с первым делом.

Говорил только сержант. Напарник, видимо, был новичком, он только смотрел и слушал, причем — открыв рот. В подобные ситуации, сразу видно, попадать ему не приходилось. Учился на ходу.

— Кроме небольшого шума мы ни в чем не повинны! — Машка победно сложила руки на груди.

Я стоял молча, прикрывая спиной прячущуюся в полутьме Хадю. Выгораживавшая меня сестренка выглядела круто, но куда ей бодаться с правосудием. Законы до конца не знают даже те, кто их принимал, прав тот, у кого больше прав, остальным надо полагаться на здравый смысл и умение договариваться. С замиранием сердца я ждал подходящего момента. Что предложить — пока непонятно, я не богач, а сержант не похож на вымогателя, но он человек, а люди всегда между собой договорятся. Мысли бились в истерике, однако главное направление держали: пусть меня арестуют за что угодно, только бы не вплели Хадю.

На заявление сестренки сержант отрицательно помотал головой:

— В отношении вас, Мария Егоровна, совершено насилие, и если я не приму мер…

— Не было насилия! — вскричала Машка.

— А я уверен, что медицинский осмотр покажет обратное. Все говорит о том, что места, по которым любит лупцевать вас любимый братец, находятся в состоянии, однозначно квалифицируемом как…

— Я никуда не поеду и ничего не буду показывать!

— Мария Егоровна, это в ваших же интересах.

— В моих интересах вместе с братом остаться дома!

— Уверены? — Сержант многозначительно уставился на валявшийся ремень.

— Не представляете, с каким удовольствием я сдала бы его вам со всеми потрохами за все издевательства со времен, когда я еще говорить не умела, но он мой брат, а говорить я уже научилась. Читайте по губам: н-е-т! Если и это непонятно, объясню на пальцах, причем на одном, среднем.

— Алексантий Егорович поедет с нами в любом случае, будете вы писать заявление или нет, поскольку имеются свидетели…

Эмоции сестры горохом отскакивали от стены уверенности в правоте дела, которое творил сержант. Дело плохо. Пора вмешаться, пока не стало хуже.

— Я так понимаю, что если Маша откажется ехать, вы все равно заберете меня? Одного? Поехали.

— Саня, ты что?! — Машка схватилась за меня как утопающий за уплывавшую лодку. — Тебя же посадят в тюрьму!

— Разберемся. Ты пока звони родителям, расскажи, что произошло, пусть вызывают лучшего адвоката, такого, чтобы объяснил ребятам в погонах, что такое хорошо и что такое плохо, и чем насилие отличается от воспитания. — Войдя в роль, я указал сестренке на Хадю. — Скажи, что имеется свидетель моей невиновности, он подтвердит факт принуждения со стороны власти несовершеннолетней к даче ложных показаний.

Козырь нашелся сам собой. Когда я начинал говорить, о концовке даже не думалось, за меня говорило нечто свыше.

Теперь есть, что обсудить с полицейскими для поиска взаимовыгодной развязки. Хадя, конечно, подтверждать не пойдет, и никаких «лучших адвокатов» родители не найдут, кроме самого дешевого, но оппоненты этого не знают.

Машка вдруг бросилась к сержанту, отчего он автоматически схватился за оружие.

— Господин сержант, простите Саню, он больше не будет!

— Не будет? — Сержант вздохнул. — Будет, уважаемая Мария Егоровна, поскольку без повода вы его не оставите. Зная вас и зная его…

— Простите его, что вам стоит? — Маша упала перед ним на колени, руки попытались схватить и обнять ноги в форменных штанах, и те едва увернулись. — Пожалуйста! Никому же не будет лучше, если вы его заберете!

Халатик на ней едва держался, вид сверху сержанту открывался замечательный.

— Маша! — Я сурово сдвинул брови.

Мне прилетел ответный взгляд, полный укоризны, затем сестренка поднялась и с недовольством затянула поясок. Черт подери, она что же, специально это устроила?!

Улыбка не сходила с лица сержанта, только из устало-добродушной она стала хитрой:

— Вы сказали «больше не будет». То есть, признаете, что брат вас бил?

— Не бил! И в городе вам только показалось! Да пусть бы он только попробовал ударить!

— Если вы, Мария Егоровна, фактами докажете мне, что на вас нет следов побоев, мы извинимся и немедленно уйдем.

Установилась тишина. Напарник смотрел на сержанта как на бога. Машка застыла в ступоре.

— Товарищ сержант, вы много на себя берете. — Я понял, что терять нечего. — Ваше требование можно понять как приказ несовершеннолетней раздеться.

— Не согласен, о подобном речи не идет. — Улыбка Старомоева переросла в торжествующую усмешку. — Я прошу предоставить доказательства, а если их нет, то проследовать с нами. Ничего более.

На заднем плане тихо сходила с ума Хадя. Машка бурлила, но без толку — все, что ни придумается, будет не в нашу пользу. Вдруг ее лицо просветлело.

— А если мне нравится, когда меня бьют? — выпалила она. — Если я мазохистка, и сама прошу, чтобы меня били?

Хадя охнула, у новичка-полицейского заблестели глаза, сержант потер руки.

— Это меняет дело, — сообщил он. — Предлагаю провести следственный эксперимент. Если потерпевшая докажет, что действия, аналогичные тем, которые совершил ее брат, являются для нее приятными и желанными, обвинениям не останется места. Кто бы устоял перед соблазном и смог отказать такой красавице, если она попросит, правда же? Вы готовы доказать свои слова, Мария Егоровна? — Сержант потянулся за лежавшим на полу ремнем.

Ну и пройдоха. Будь я адвокатом, он бы у меня на годы загремел лес валить. Сержант видел нашу неподкованность в юридических вопросах, и его игра велась в одни ворота. По горло сытый угрозами от людей намного серьезнее нас, он ничего не боялся и, по-моему, искренне развлекался.

Ситуация патовая. Допустить такое с сестрой нельзя, но она сама себе хозяйка, и если решила отстаивать меня до последнего, остановит ее лишь конец света. И то ненадолго.

Если после всего, что с Машкой сотворил я, ее коснется хоть один удар, она заорет на весь город. Ей не сохранить улыбки, не построить на лице спокойствия или яростного блаженства, в общем, не сыграть роль, за которую берется. Для этого нужно много больше, чем просто желание. И главное: я не хочу, чтобы сестра открылась перед посторонним мужиком. Масляный взгляд, который на эту минуту видел уже достаточно, просто раздевал ее. Как же теперь понимаю Гаруна и его чувства к сестрам и тем, кто к ним пристает.

— Эксперимента не будет, — сказал я.

— Саня!

— Маша!

— Саня, плохая девочка совершила нехорошие поступки, за это ее нужно наказать.

Она яростно пыталась меня спасти. Побитая мной. Опозоренная. Конечно, побита Машка за то, что опозорила себя сама, но ситуация выглядела такой лишь для меня. С точки зрения Машки все обстояло с точностью до наоборот: ведущий развеселую жизнь лицемерный брат-ханжа применил силу, чтобы наказать более слабое существо за гораздо меньшие грешки. А кто из нас без греха? То есть, судьи — кто?!

Бросьте в меня камень, у кого в голове не водилось тараканов, периодически выбегавших за отвесную стенку морали. А ведь мораль, которой мы придерживаемся на словах, говорит: «Если твое око соблазняет тебя, то вынь его и отбрось» и «Кто смотрел на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Вот и спрашиваю: а судьи-то — кто? Чем я, взявшийся судить, лучше других? Возможно, я даже хуже. Я учу жизни других, а сам делаю по-другому.

Как же мне повезло с сестренкой. И как же ей не повезло с братом. Если отбросить частности, то она просто ангел. А смотреть всегда нужно в суть. «Друг познается в беде» — так утверждает народная мудрость. Это истинная правда, проверенная мною не раз. Добавлю: родственная любовь тоже проявляется лишь в чрезвычайных обстоятельствах. Хочешь узнать, как к тебе относится человек — дождись смертельной угрозы (внимание, необходимая ремарка: опасно для жизни, самостоятельно не повторять, трюк исполняли профессиональные каскадеры).

Впрочем, иногда за любовь принимают корыстный интерес. Хорошо иметь такую сестру, которая любит меня просто за то, что я — вот такой, несносный, несправедливый, со всей кучей недостатками — есть на белом свете.

Я тоже готов ради нее на все. Если нужно — брошусь в драку с полицейскими, если они позволят себе нечто большее, чем слова. А могу и за слова. Когда терпение кончится.

Но терпение мое будет долгим. За спиной — Хадя.

Сердце разрывалось.

А Машка продолжала меня спасать. Но как бы ни хорохорилась, сестренке не выдержать настоящей порки. У меня, как брата, был сдерживающий фактор, поэтому организм перестраховывался с регулировкой мощности и бил в неполную силу, От сержанта, судя по предвкушающей физиономии, такого не дождешься. Просить — унизительно. К тому же Машка заявила, что ей нравится боль. Сержант непременно захочет сделать девушке приятно.

— Саня, это шанс, мы не можем его упустить. Правда, товарищ сержант? Или правильнее все же «господин сержант»?

Старомоев кивнул:

— В любом случае это сыграет в вашу пользу. Мы же люди, все понимаем. Если идут навстречу нам, то и мы. А обращаться можете, как сочтете нужным, хоть по имени. Если что, меня зовут Прохор, а напарника — Антон. А поскольку мы вместе с вами сейчас ищем способ максимально законно обойти закон, то я и напарник как бы не при исполнении, прошу это учесть.

— Господин сержант. Прохор. — Соблазнительной походкой Машка прошествовала к полицейскому и остановилась впритык, едва не касаясь. — Можно меня снова накажет брат?

Устремленные книзу глазки мило моргнули, умоляющее выражение одновременно вышло завлекающим и немного заискивающим. Любой мужик на месте сержанта растаял бы и поплыл.

Прохор Старомоев оказался не любым.

— Это сведет на нет чистоту эксперимента. — Его губы растянулась в ласковой улыбке нациста, приглашавшего деток в газовую камеру. — Если вам, Мария Егоровна, нравится именно брат и радость приносят издевательства исключительно в его исполнении, то для Алексантия Егоровича и участвовавшей в качестве пособника подружки в уголовном кодексе имеется другая статья…

Что сделал бы Гарун, если бы так разводили его сестру?

О, как же все просто. Не нужно разговоров. Нужны действия. Поведение Гаруна — лакмусовая бумажка того, что должен сделать в таких случаях настоящий мужчина и каких поступков подсознательно ждет от меня Хадя. В результате она пострадает. Но иначе она потеряет ко мне уважение, я перестану быть в ее глазах мужчиной. Мужчина — тот, кто отвечает за своих женщин. Мадина должна была стать второй женой, но даже становясь второй, она знала, что муж не предаст ее, не отдаст на поругание.

На душе посветлело. Как только Машка, решившая любой ценой спасать меня от тюрьмы, возьмется за пояс халата, я прыгну на сержанта. Пусть забирают на нападение, а там разберемся. Я поступлю как мужчина.

Игравший в соблазнение и, в то же время, испуганный взгляд сестренки вдруг обрел осмысленность:

— Прохор… Господин полицейский, вы же разрешили к себе так обращаться?

— И, кстати, можно на ты.

Я напрягся. На сжатых кулаках проступили готовые к удару косточки. Чего еще удумала, негодница? Несомненно, снова какую-то пакость.

Нет, халат остался на месте. Все взгляды ошалело пронаблюдали, как сестренка взяла телефон, экран вспыхнул, пальцы полезли в меню.

— Прохор, пару минут назад ты сказал: если Мария Егоровна фактами докажет, что на ней нет следов побоев, вы извинитесь и уйдете. — Машка, по-детски упомянувшая о себе в третьем лице, сунула экран под нос сержанта. — У Марии Егоровны есть доказательства. Фотографии сделаны сегодня, внизу автоматически проставлялись дата и время, а в электронном виде можно увидеть остальные данные и подтвердить, что фотошопом не пользовались. Смотрите, это утро, мы мило беседуем с братом, на которого вы так ополчились. Я счастлива. Как думаете, была бы я такой, если бы он меня бил и надо мной издевался? — Вопрос был риторический, Машка продолжила листать и комментировать. — Это мы с братом в городе. А это вы с другим напарником.

Бровь сержанта поползла вверх:

— Когда успела?

— Вы с Санькой беседовали, я разговаривала по телефону и заодно щелкнула вас и все, что вокруг. Смотрим дальше. Мы с Санькой ходим по магазинам. Далее Саньки нет, потому что ко мне приехал парень. Это он. А это мы с ним.

Лицо сестры налилось краской, но она не сводила глаз с полицейского, пока тот рассматривал подробности.

— Место знакомое, — хмыкнул сержант. — Там же, да?

— Ничего другого мы не нашли, везде полно любопытных. Не город, а проходной двор. Этот закуток за свалкой деревянных поддонов я присмотрела, пока вы говорили с братом, выше была фотография этого прохода между штабелей. Если бы Санька не спешил с моим воспитанием, а сначала осмотрелся и выбрал местечко поуединеннее, фиг бы вас кто вызвал.

Сержант вгляделся в последний снимок.

— Приблизь. Я про лицо. Твой парень, говоришь? А это, случайно, не он сломя голову несся со двора, когда мы подъезжали?

— Он. Так получилось, что брат нас застукал. Господин сержант… Прохор… Только одна я во всем виновата. Если нужно кого-то арестовать, то арестуй меня.

— Я бы с удовольствием, но тебя не за что. Ты потерпевшая.

— Нет! — Машка замотала головой. — Я подставила брата своим поведением, значит, для закона потерпевший — он! Но это неважно, ведь нужно предъявить отсутствие следов? — Она пролистала в конец папки. — Последним кадрам меньше получаса, и вот, пожалуйста, никаких следов. Правда ведь, очень хорошо видно: ни-ка-ких!

На ее щеках можно было кипятить чай, однако дерзкий взгляд продолжал жечь полицейского.

Он задумчиво покусал губы.

— Значит, вот за что братец решил ремнем воспитать. Маша, я понимаю тебя, но теперь еще больше понимаю его. У меня тоже есть сестра. И у Антона есть. И не одна.

Напарник сержанта, молча заглядывавший тому через плечо, кивнул.

Дело, казавшееся проигранным, покачалось на краю пропасти и медленно поползло обратно. Я затаил дыхание. Готовые к последнему броску мышцы расслабились, в мысли вернулось выброшенное за ненадобностью понятие будущего.

— Этого всего, — Прохор отобрал телефон и принялся листать сам, — могло не быть, если бы ты вела себя скромнее или хотя бы умнее. Брат — мужчина, он обязан защищать тебя, а это, — палец сержанта ткнул в один снимков, — прямая угроза семье, ее безопасности и репутации. Поставь себя на место брата и подумай.

— Подумала, потому и защищаю. Я прекрасно понимаю его, несмотря на то, что он не понимает меня. — Маша попыталась вернуть телефон, но сержант отвел ее руку и вновь уставился в экран.

— И сильно он тебя за это? — Лицо полицейского покосилось на Машку в район ее спины.

Вопрос — провокация! Если сестра подтвердит, что да, добрый полицейский вновь превратится в злого, и событийная спираль пойдет на второй круг.

А если он попросит показать…

Я ощутил, как ногти вновь прикончили линию жизни в сжавшихся кулаках.

Машенька, умница, бросила:

— Как заслужила.

— Если несильно, то однозначно заслужила. — Антон что-то шепнул Прохору, тот кивнул и продолжил. — Если же последствия потребуют медицинского вмешательства, то брату грозит статья вне зависимости, прав он или виноват. Для закона любой преступник — преступник, а преступник должен сидеть, мы ничего поделать не сможем, даже если душой будем на его стороне. Все же придется вам всем проехать с нами. Я уверен, что все образуется, но закон есть закон. Обнаружатся тяжкие последствия — тогда Алексантий уедет далеко и надолго, нет — мы принесем извинения, и можете возвращаться к прежнему веселью, в связи с которым нас то и дело вызывают. Собирайтесь, Мария Егоровна и вы, девушка, а Алексантию Егоровичу, извините, придется…

Сержант потянулся к поясу за наручниками, губы его изображали загадочную улыбку Джоконды, а глаза выразительно разглядывали тугую плоть под халатиком, где, как полицейские уже знали, другой одежды нет.

Нельзя так смотреть на девушку в присутствии ее брата. Во мне опять все взбурлило.

Машка меня опередила, и готовые слететь с языка опасные слова пока остались на месте.

— Подождите! — она едва не всхлипнула, на меня вспорхнул жалобный взгляд. — Не надо никуда ехать. Зачем экспертиза и новая куча людей, перед которыми опять вываливать нашу историю, если все решаемо легко и без проблем. Нет у меня никаких увечий и тяжких последствий, можете убедиться!

Ее руки потянулись к узелку пояса.

Я стиснул зубы так, что они едва не хрустнули. Пришло понимание. Какой грубый, наглый, беспардонный развод! Законностью не пахнет, о ней даже речи не идет. Забирать меня — только время тратить, еще потом отвечать за неправомерные действия, если окажусь прав именно я. Нет, не хотят вынужденные дежурить в ночь стражи порядка меня забирать. Но вид они делают именно такой. И все идет для них как по маслу. Девочка любит брата и просто обязана раздеться, если хочет видеть его на свободе. План прост и предельно прозрачен.

А что в таком случае сделает брат? Какой ему предоставили выбор?

Если брат — размазня и слюнтяй, то утрется от морального плевка и сделает вид, что все нормально. Дескать, все так и должно быть, поскольку «как должно быть» определяется большинством. Это при демократии. В традиционных культурах — старшинством. В этом случае для Прохора с Антоном тоже все сложилось удачно, так как сестра и девушка брата моложе упомянутого брата, и его решение самоустраниться станет основой для принятия нового «что такое хорошо и что такое плохо». В древних обществах правильность каких-то действий устанавливала сила, и здесь полицейским тоже все карты в руки, они — власть, и с этим фактом ничего не поделать. При любом раскладе не желавшему неприятностей брату бравые ребята создали все условия для отступления, которое не выглядело бы отступлением. Это называлось бы, например, «сотрудничеством со следствием» или подалось как «непрепятствование органам правопорядка в выяснении ими обстоятельств случившегося». Отстранение выглядело бы помощью органам власти. Такое поведение поощряется, и брат мог быть спокоен: никуда его, конечно же, не повезут, и в тюрьму не посадят. Итог: все счастливы. Идеальное развитие событий для каждой из сторон.

Но если брат окажется с норовом…

Это предусмотрено тоже. Мало того, соскучившимся по развлечениям полицейским это выгоднее, они к этому и ведут, нарочно растравляя во мне зверя. Развитие событий им светит просто сказочное: непутевый братец распускает кулаки, его пеленуют, как младенца, и к предыдущим статьям добавляется еще одна — нападение на представителей власти при исполнении ими профессиональных обязанностей. В сумме это гарантирует возвращение из мест не столь отдаленных сразу в дом престарелых.

Теперь посмотрим на ситуацию со стороны: два половозрелых молодых человека в форме имеют свойственные возрасту желания, а в закрытом помещении, где нет посторонних глаз, с ними находятся задержанный с поличным преступник и две девицы в самом соку, которые в ближайшие годы хотят видеть своего брата и парня на свободе. На что они пойдут, если намекнуть, что бартер возможен?

Во мне клокотала ярость, в мозгах боролись честь и рассудок. С одной стороны — сестренка, я обязан ее защитить. С другой — Хадя. Кем-то надо жертвовать. Потому я сдерживался как мог и не рыпался, хотя внутри взрывался вулкан. Полицейские ждут извержения как манны небесной. Я без раздумий пожертвовал бы собой, но это ничего не даст — противник повернет дело так, что в ответ на мое самопожертвование Машка и Хадя бросятся на амбразуру, чтобы спасти меня от тюрьмы. Итог выйдет худший из возможных.

Этого нельзя допустить. Но молча присутствовать при унижении сестренки я тоже не мог.

А приходилось. Шаг влево, шаг вправо — «расстрел». Причем, шагать буду я, а достанется любимым людям. Безвыходная ситуация. Сейчас моим недеянием, Хадиным молчанием и Машкиным энтузиазмом мы спасаемся, так сказать, малой кровью — унижением моей сестры. Чисто теоретически, с Машки лишнее унижение как с гуся вода, это вариант самый выгодный — если допустить уместность этого слова. При любом другом раскладе мне и Хаде грозит тюрьма. Выбора как бы нет. Точнее, выбор у нас единственный. Не зная про аховое положение Хади, Машка спасает меня, и этим спасает нас обоих.

А с меня «лишнее» унижение — как? И как потом смотреть в глаза Хаде?

Хадя тоже увидела психологическую вилку, вогнавшую меня в ступор, и тоже сделала выбор. Она шагнула вперед, на свет, прямо под изумленные взгляды полицейских, и обхватила руками Машу, которая справилась, наконец, с неподдававшимся поясом и собралась распахнуть халат.

— Не надо. — Хадя прижала Машку к себе. — Они и так знают, что у тебя нет повреждений, за которые сажают в тюрьму.

И сестренку прорвало. Истерическое рыдание сотрясло безвольно провисшее тельце и наполнило комнату.

Полицейские остолбенели. Они хотели побыть веселыми парнями, которым сам черт не брат, и как-то раскрасить скучное дежурство, но все переменилось. Теперь — либо выполнять угрозу и всех забирать, либо как-то спустить дело на тормозах. А как?

Я вырвал телефон из рук сержанта, а Хаде и Машке указал на спальню:

— Закройте дверь с той стороны, дайте нам поговорить по-мужски.

Сержант напрягся, но не возразил. Девушки исчезли, я полез в меню телефона.

— То, что сестренка баловалась с дружком, да еще почти в моем присутствии, это полбеды. Допекло другое. Говоришь, тоже сестра есть? — Я перешел на ты, Прохор же всем разрешил, пусть и думал в тот момент исключительно о симпатичной вертихвостке. — Посмотри с точки зрения брата. Ладно бы, если любовь, но на вопрос «Почему?» она сказала: «Было интересно». «Интересно»! И этого оказалось достаточно, чтобы…

Перед лицом сержанта открылся снимок из другой папки. Черное на белом. Во всей красе. А дальше — то же самое в других видах.

Сзади ахнул и матерно выругался Антон.

У сержанта сузились зрачки.

— Да я бы за такое не только ремнем… Прости, Санек. Сутки на ногах, то грабеж, то пьяная склока, то понос, то золотуха. А тут веселая мамзелька, у которой что ни час, то приключение. Хотелось поприкалываться. Надеюсь, ты проучил? Отбил интерес?

Я скривил губы:

— Это наше с ней дело.

— Думаешь, ловлю на слове? Обижаешь. — Сержант вполне искренне огорчился. — Игры кончились, Санек. Закончим этот фарс, ты был прав на все сто, а мы, чудаки на букву эм, тебя едва дураком не выставили перед бабами. Пошли, Антоха, здесь без нас хорошо справляются. Нужно бабуську снизу успокоить, типа это телевизор громко работал и что больше соседи так делать не будут. — Сделавший шаг к двери сержант снова остановился. — Санек, не сочти за нахальство… Может, и нам со своей стороны пужануть твою сестрицу — как представителям закона? Найдем, что сказать.

— Вы уже нашли, спасибо. Сами разберемся.

— Ладно, нам меньше хлопот. — В прихожей сержант повысил голос. — Мария Егоровна, если снова будете баловаться, и брат решит отдать вас дяде милиционеру, проситесь ко мне!

Глава 2

Одна дверь захлопнулась, сразу открылась другая.

— Ушли?! — Машка все еще щеголяла в Хадином халате.

Хотела продолжения?

Ах да, у нее одежда на кухне осталась, а я в спальню загнал.

— Меня не узнали! — Хадя едва не бросилась мне на шею.

Позыв чувствовался, но она сдержалась. И немного смутилась. Сестренку удивила ее радость:

— А должны были?

— Кое-кто хотел бы найти ее раньше, чем она сама захочет найтись, — объяснил я.

— Это, случайно, не тот твой дружок, который через кавказское братство наши враждующие дворы помирил?

— Гаруна убили.

— Жаль. — Огонек в глазах Маши погас. — Мне бы такого друга, меня бы все тронуть боялись и за версту обходили.

«Жаль»! Женщине, которая умеет чувствовать, на язык пришло бы «Прости, не знала» или более зрелое «Сочувствую». Дети видят у событий только одну сторону, которая касается лично их. Как бы ни пыжились, как бы ни выглядели, а стоит им открыть рот, и вот вам дитя неразумное. Хотелось научить, рассказать, как поступают взрослые, раз уж Маша взялась в них играть… Не поймет. Вместо этого я спросил:

— Знаешь историю Мидаса? Он превращал в золото все, к чему прикасался, и думал, что станет счастливым. Он умер с голода. Твое желание из той же оперы. Я знал одну девушку, она страдала как раз от того, что все боялись ее тронуть и за версту обходили.

Перед глазами всплыло лицо Мадины. Я печально улыбнулся Хаде — она безмолвно замерла после первого ляпа, теперь из нее клещами слова не вытащить. Заговорит, в лучшем случае, когда тема сменится на максимально нейтральную. И напоминание о Гаруне с Мадиной… Не нужно было.

— Наверное, уродиной была, — фыркнула Маша, — потому и обходили.

Я покачал головой:

— Она была красавица.

— Врешь, так не бывает.

— Обходили по причине, о которой ты мечтаешь.

— Из-за такого брата, как твой друг?

Умница. Когда надо — все понимает. Почему же не понимает в других случаях?

Я завершил речь назиданием:

— Совет на будущее: думай о последствиях — как своих слов, так и, тем более, поступков. Если нечем думать, звони, проконсультирую.

— Дурак. Круглый и набитый.

— Была бы другого пола, я бы сказал: слова не мальчика, но мужа. И добавил бы: это не о тебе.

Маша с трудом продралась к смыслу и надулась. Радует, что поняла, значит не все потеряно.

За окнами светало. Незабываемая выдалась ночка.

— Вряд ли сейчас заснем. Будете чай? — Направившаяся к кухне Хадя оглянулась.

Все правильно, совместное чаепитие — максимально безобидная тема и чудесное умиротворяющее занятие, оно сближает даже ярых врагов, не говоря о близких родственниках.

— Да, — сказал я.

Сестренка хмуро кивнула:

— С радостью, но вряд ли смогу сидеть.

— Прости, Маша.

Я хотел по-братски обнять, но она обиженно отпрянула: настал миг возмещения морального ущерба материальным. Сестренка задумалась, что потребовать у провинившегося братца.

Я, конечно, перестарался, но причина была крайне уважительной. И несмотря на мое «воспитание» сестренка столь упорно защищала злыдня-брата от полиции…

Я сделал еще один шаг к примирению.

— Хотелось как лучше, а то, что получилось как всегда, это случайность. — Мой голос просил прощения и сулил приятные преференции. Машка знала эту интонацию. За ней обычно следовали, например, поход в кино с покупкой большого ведра попкорна, мороженое по первому требованию и даже возможность поиграть на моем компьютере. — Очень болит?

— Тоже показать, как этим? — Светлые локоны мотнулись в сторону двери. Но выражение глаз уже смилостивилось, в них мысли искали наилучший способ подтверждения братской любви.

— Маша, можно тебя на секунду? — Хадя застопорилась на пороге кухни. — Там твоя одежда и еще кое-что на полу…

Забыв обо всем, даже о том, что где-то болит, Машка ринулась наводить порядок и убирать улики, что могли подвигнуть меня на новый тур воспитания. Это в свою очередь могло вызвать возвращение Прохора и компании. Бог, как известно из поговорки, троицу любит, но лучше не доводить.

Хадя ногой отбросила к стенке валявшийся ремень, словно ядовитую змею.

— Это ты называешь воспитанием? — Грозовой взгляд переполняли гнев и горечь. — Это акт отчаяния, свидетельство поражения. Поступок должен быть продолжением слов, а слова — выливаться из примера, который подаешь жизнью.

Это я и сам понимал, но все же спросил:

— И что бы ты хотела, чтобы я сделал?

— Я? Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, делай их такими. Ломая, ничего создать нельзя.

У нее, видимо, накопилось, что сказать, но тут с великим облегчением на лице из кухни появилась Машка. Хадя замкнулась в себе. Сестренка направилась ко мне, Хадя исчезла на кухне, а я сел на кровати, уткнувшись в Машкин телефон.

Рядом мелко продавился матрас, через плечо заглянуло любопытное лицо и сразу отпрянуло:

— Не пойму: наслаждаешься моим позором или заводишь себя для нового круга воспитания?

— Стираю.

— Я справилась бы сама, — тихо вымолвила Маша, глазами провожая в вечность самые откровенные альбомы.

— Нет уж. — Я стал просматривать остальное на предмет похожего компромата. — Тебе что-то может понравиться или рука не поднимется покуситься на что-то, а так я спокоен, этого больше никто никогда не увидит.

— А если я хочу оставить себе как память?

— Снова напрашиваешься на ремень?

— Ремень, ремень… Вот и весь разговор. Брат, называется. Захара выгнал, меня избил, теперь в личной жизни грязными руками копаешься. Стоило ли тебя защищать?

— Мы оба друг друга стоим, потому и защищаем. А это что за папка? Почему именно она запаролена?

— Это личное. Не имеешь права. Отдай.

— Теперь точно не отдам. Оказывается, мы еще не все знаем. О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья век… Черт бы его подрал, этот век просвещенья, жили же как-то без него. Говори пароль.

С отчаянной категоричностью попавшего в гестапо партизана Машка мотала головой. Дескать, считайте меня коммунистом, живым не сдамся. Что же она такое скрывает, чему развлечения с Захаром и более скромные игры с негром в подметки не годятся?

В черепе словно взорвалось, накрыло страшным пониманием. Я схватил сестру за плечи:

— Наркотики?!

Ее затрясло в моих руках, как тряпичную куклу. В этот момент Хадя решила позвать за стол. Прозвучавшее слово и наши позы заставили ее скрыться из виду.

В памяти всплыл ее тихий голос: «Это твоя сестра и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы они тебе нравились, делай их такими. Ломая, ничего создать нельзя». А я, кажется, снова собрался ломать. Но ведь повод! Всем поводам повод, хуже не придумать. И с этим обязательно нужно что-то делать, так оставлять нельзя.

— С ума сошел? Отпусти. — Машка вырвалась. — У нас от наркоты Пашка Семейчиков помер, я к этой гадости на километр не подойду.

— Тогда что здесь?

— Не твое дело.

А мои мысли уже шли вразнос. Что может быть еще? Бедна у меня фантазия, не дает ничего дельного. В голову лезет такое, что хоть на стену бросайся, но Маша не такая. Не может быть такой. Она как Мадина: по-детски живая, по-подростковому авантюрно настроенная, отрицающая навязываемые взрослыми скучные нормы. Обычная любительница приключений, она даже еще не ощутила это в полную силу. Тогда что она прячет?

«Не твое дело». Нет, сестренка, мое. Как брат я должен…

Поперек вполне здравой мысли опять вспыхнули, как красный сигнал светофора, слова Хади: «Ломая, ничего создать нельзя». И другое: «Это акт отчаяния, а поступок должен быть продолжением слов и выливаться из примера, который подаешь жизнью». А моя жизнь, увы, не розами пахнет, местами — совсем-совсем не розами. Чего лезу в чужую жизнь?

Я взял себя в руки.

— Ладно, не будем открывать.

— Спасиб…

— Сотрем так.

Машку передернуло, незаконченное слово сменилось выкриком:

— Нет!!!

— Одно из двух. Либо пароль, либо…

— Мой день рожденья.

Я с тревогой покосился на сестренку:

— Что произошло на твой день рождения, что его пришлось так прятать?

— Нет. День рождения — пароль.

Ну-у… нет слов. Поражаюсь детской глупости.

— Ты уже взрослая тетя, неужели не знаешь, что такой пароль при желании вскрывается за три секун…

В этот момент набранные цифры открыли папку. Снова фото. Похожи на те, что с Захаром, но…

Не с Захаром.

Жуть. Будто бы я на сайт для взрослых попал. Оказывается, Захар — это еще цветочки, причем маленькие и хилые по сравнению с целым садом других растений.

У меня возникло ощущение, что к вискам приставили электродрели и включили их. Во все стороны летели ошметки кожи, костей и мозгов.

— Как это объяснишь?

— Подать ремень?

Я досчитал в уме до десяти и мощно выдохнул. Мое страстно желавшее вскочить и действовать тело осталось на месте.

— Как понимаю, это Данила? Не отводи глаза. Ты что же, и с ним тоже?!

— Он главный во дворе, что хочет, то и делает. Поэтому так тебя невзлюбил, когда ты взялся ниоткуда и показал возможности. Он ни одной девчонке прохода не дает.

— Принуждает?

У меня взбесился пульс. Кулаки снова сжались.

Машин взор упорхнул в сторону.

— Уговаривает.

Она ссутулилась, согнулась и оттого словно бы стала в два раза меньше.

— Не верю.

— Но это правда. Он действительно уговаривает, но, «уговаривая», пользуется тем, что отказ выйдет дороже, тогда во дворе тебе жизни не будет, он это умеет. Несколько раз мы всей дворовой компанией гнобили девчонок, которые ему отказали. То есть, гнобили не потому, что те отказали Даниле, просто он умело всех подбивал и так все обстряпывал, что не участвовать нельзя. Все понимали, что каждая из нас может оказаться на месте тех, над кем издеваемся, и от этого мы издевались еще больше. Пока есть коза отпущения, остальные в безопасности. А он стоял в стороне и посмеивался.

«Коза отпущения». Ну-ну.

Маша еще сильнее сжалась, словно я мог ее ударить. Или это не из-за меня, а вспомнились дворовые унижения?

Она тихо добавила:

— Одна девчонка потом вены вскрыла.

— Значит, ты — как все?

Маша удрученно кивнула:

— Мне пришлось. Это до тех пор, пока я не стала гулять с Захаром. Если есть парень, Данила не трогает.

Снимки вызвали тошноту, я потянулся к необратимой команде в меню телефона.

— Не удаляй! — Машка повисла на мне, словно от этого зависела жизнь.

Я опешил от такого порыва. Палец вновь потянулся сделать необходимое, но сестра вцепилась в аппарат обеими руками:

— Не надо!

Будь она старше и сильнее, то вырвала бы скользкий гаджет, но с братом-студентом школьнице не справиться.

Я понял, что чего-то не понимаю. Происходило что-то необъяснимое.

— Объясни, почему не надо, и если убедишь, то оставим.

Маша глухо выдохнула:

— Это компромат. — Смирившись, что придется мне все рассказать, ее голос потек спокойнее. — Даниле никто не может перечить, он чувствует вседозволенность и пользуется. Мне нужны доказательства, что все это было на самом деле.

— Почему не сказала с самого начала? Любую болезнь проще предупредить, чем лечить, а Данила — больной. Постой. — У меня взмок лоб. — У него тоже есть такая папка? Не дал же он тебе спокойно сэлфиться в интересных позициях, если и сам…

— У него на каждую из нас такая папка. Он же водит к себе, а там ничего не заметишь, даже если тебя сразу несколько скрытых камер снимает. Все выглядит как игра, он улыбается, ничего не запрещает… а потом монтирует, и получается, что мы сами приходим и его соблазняем. Тогда выставляются условия: если вякнешь, то вот свидетельства, что все происходило по обоюдному желанию, а сам Данила чуть ли не пострадавшая сторона. И все сразу уйдет в сеть, и родственники с одноклассниками увидят, какая ты на самом деле и как хорошего человека подставить хочешь. Мы с девчонками договорились: если кто-то сможет уничтожить его записи, то со своими обратимся в полицию. Или хотя бы припугнем, чтобы приструнить на будущее.

С минуту я собирался с мыслями.

— Слушай сюда, сестренка. Папку с телефона, который легко потерять или отобрать, как у некоторых (не будем показывать пальцем, к тому же этот некоторый сейчас далеко) нужно перенести в «облако» и на всякий случай скопировать на компьютер — чтоб было под рукой и в нужный момент не зависело от интернета. Держи. — В руки сестренки перекочевал мой планшет. — Скопируй и запароль так, чтобы ни один хакер не взломал. Никаких имен и дней рождения, только длинные перемешанные наборы цифр и букв в заглавном и обычном виде. Папка будет лежать у меня, открыть сможешь только ты. Теперь несколько слов по вашему уроду. Я хочу с ним поговорить.

— Не надо, всем будет хуже. Ты далеко, а у него найдутся дружки из секции, куда он ходит. С Данилы все взятки гладки, он опять будет ухмыляться в сторонке, когда мне устроят тако-о-ое …

— Я смогу объяснить, что если с тобой что-то случится, все равно виноват будет он. Пусть пылинки с тебя сдувает.

— Если со мной что-то сделают посторонние, его вину еще доказать нужно, а со мной уже сделают. Ты этого хочешь?

Звучало убедительно, но все же логика где-то хромала. Зло нельзя оставлять безнаказанным. Эх, почему Машка не рассказала все это, когда Гарун был жив? Мы с ним вдвоем…

Стоп. А сам я что же, не мужик?

Теперь поднялась злость на себя. Самая продуктивная злость извозможных.

— Я подумаю, как лучше сделать, чтобы ты не пострадала. Пойдем на кухню, чай стынет.

Чаепитие прошло в похоронном настроении. Я молчал, шумно прихлебывая из стакана, Машка тоже не горела желанием болтать, а Хадя никогда не начинала разговор первой. Вру, начинала, но при наличии причины, против которой танк — это детская рогатка.

Никогда не думал, что доживу до такого: сестренка, закончив с чаем, взялась помогать Хаде в мытье посуды, а затем (невероятно! Наверное, сегодня снег выпадет или метеорит на голову упадет) пообещала участвовать в стирке. Неужели взрослеет? Радость за сестренку подкрепилась радостью за себя: а ведь подействовало воспитание!

Пока девочки чирикали о чем-то около раковины, я отправился в комнату, где прилег на кровать. Бессонная ночь взяла свое, сознание провалилось в дыру, где были только тьма и тяжесть. 

Глава 3

Когда глаза вновь открылись, в ванной слышались смех и непонятная суета.

— …Потереть спинку! — доносился задорный голосок сестренки.

— Я привыкла сама, — сдержанно возражала Хадя.

— Ты не цирковой акробат, и даже они такой финт не всегда сделать могут. Стесняешься, что ли? Брата не стесняешься, а меня, женщину, его сестру, стесняешься?! Хватит глупостей, давай сюда свою спину.

Хадя вновь попалась в созданную мной ловушку. Отрицать, что мы не пара, поздно, да и сестренка ничего предосудительного не предлагает. Почему нет? Когда мы жили на Кавказе, перебои с водой были частым явлением, и поход в общественную баню не представлял из себя что-то особенное.

Не стоит мне показывать, что проснулся, и выпроваживать бойкую озорницу. От того, что Хадина спинка сегодня будет отдраена до блеска, никто не пострадает.

Разговоры в ванной комнате стали тише, и у меня взбурлило любопытство. Я осторожно поднялся. Несколько тихих шагов — и ухо приникло к двери. Внутри текла вода. То ли ванная набиралась, то ли девочки специально включили, думая, что это глушит их, а в результате разговаривали громче, что было мне на руку.

— Это не страшно, через пару дней следа не останется.

Хадины слова вызвали вполне логичную для сестренки реакцию:

— Нужно сфотографировать!

— Глупости. Ты обижена на него, но вспомни, что вчера ты гордилась братом. Ты сама говорила.

— Это было вчера! Когда он приезжал домой, он был другим — надежным другом, который слушает и слышит, вникает в проблемы и помогает их решить. Он был братом-мечтой. Был! В прошедшем времени!

— Вчера ты с этим соглашалась. За день твой брат не изменился. Он такой же, каким ты гордишься за то, что он именно такой. Изменилась ситуация. Эту ситуацию создала ты. Теперь скажи, кто виноват, что брат взялся за ремень?

— Ведешь к тому, что это я?

— На его месте я бы тоже не вытерпела. Если в твоей жизни произошло нечто, что не укладывается в принятые рамки и что необходимо скрыть — скрывай, жизнь — не прямая линия, где все предопределено, это жуткая кривая, и только от нас зависит, пойдем прямо к цели или заблудимся в тупичках. Но если ты что-то скрыла по дороге, будь готова отвечать, когда твои дела выплывут наружу. Мы принимаем решения, мы же отвечаем за последствия. Твой брат хочет гордиться сестрой. Твои родители хотят гордиться дочерью. Если рассказать им о том, что произошло — как думаешь, на чью сторону они встанут?

Машка шмыгнула носом и промолчала.

— Есть жизненное правило, — продолжила Хадя. — Когда не знаешь, как поступить, посмотри на то, что собираешься сделать, глазами своих будущих детей и подумай: будет ли тебе стыдно перед ними за этот поступок? И все сомнения исчезнут. Если хочешь, чтобы родители и брат гордились тобой — не давай им повода, не делай того, за что им или твоим будущим детям может стать стыдно.

— Но Саня…

— Прости, можно перебить? Имам Шамиль говорил: «Когда указываешь пальцем на других, посмотри, что другие три пальца указывают на тебя».

Маша вновь умолкла. Хадя пошла в атаку:

— Произошло столько всего, что голова пухнет, и один момент прошел мимо сознания, а его надо заметить. Твой брат готов был сесть в тюрьму, только чтобы тебе не пришлось раздеваться перед чужим мужчиной. У тебя замечательный брат.

— Ты так говоришь, потому что любишь.

Я превратился в стекло, тронь — зазвенит или разобьется. И не просто в стекло, а в огромные стеклянные уши, живущие на свете ради единственного смысла: узнать, что в ответ скажет Хадя.

Она сказала:

— А он меня любит?

— Конечно.

— Тогда подумай: он отдавал любовь и свободу, чтобы избавить сестру от позора.

— О таком повороте я не думала.

На кафель пола гулко опустилась босая ступня. Я опрометью бросился назад и едва успел бухнуться в кровать, как из ванной появилась завернутая в полотенце сестренка. Я закрыл глаза.

Шаги прошлепали в мою сторону.

— Саня! Спишь?

Я приоткрыл один глаз:

— Зависит от.

— Хочу сказать, что я на тебя больше не сержусь. — Подойдя к кровати, Машенька опустилась перед ней на колени, легла грудью на край одеяла и положила голову щекой на сложенные перед собой руки. На меня глядело милое домашнее лицо сестренки, от ее мокрых волос пахло свежестью и клубничным шампунем. Глаза глядели в глаза — родные и до боли знакомые. За такой взгляд можно простить все. Машенька этим быстро воспользовалась. — А ты?

— О том, что тоже не сержусь, на словах, конечно, сказать могу, но за то, что внутри, не ручаюсь. Там по-прежнему бурлит и пышет.

— Здесь тоже. — Сестренка весело хлопнула себя по оттопыренной ягодице. Звонкий звук прокатился по комнате.

Я соорудил высокомерную улыбочку:

— Даже не поморщилась. Хотела показать, как страдаешь от моего воспитания? Словами Станиславского: не верю!

— Но ведь правда все тело болит!

— А у меня душа. Давай на время сойдемся, что мы в расчете, и перестанем кусаться.

— Принято! — Машка радостно выпрямилась и поправила на груди полотенце. — Тогда — мир? И родителям обо всем, что узнал, не расскажешь?

— Не дави на меня. В одном соглашусь: пока во что-то новое не вляпаешься, о прошлых подвигах им лучше не знать. Но ведь вляпаешься, зуб даю. К тому же, старое тоже может вылезти боком.

— Не вылезет, обещаю! И не вляпаюсь. — Гладкий лобик на миг собрался гармошкой. — А если вылезет — ты меня прикроешь?

— Я же твой брат.

— Спасибо, братик! — Меня накрыл слюнявый поцелуй. Выражение лица сестрицы сообщило: основная проблема решена, можно пошалить. — А задница у Нади действительно белее моей. И такая пикантная родинка в интересном месте. Я тебе почти завидую.

Родинка? У Мадины родинка была на груди около соска. У них это семейное, что ли, как в индийском кино? Нет, Гарун подобным знаком отличия не отмечен.

Спросить, что ли, где именно? Да никогда в жизни, я же «Надин парень», Машка меня засмеет.

А теперь фантазия разыгралась. Лучше бы Машка молчала.

— Я же просил не касаться таких тем.

Дверь ванной отворилась. Хадя, одетая в мой спортивный костюм, недовольно покачала головой и скрылась на кухне.

— Она у тебя такая строгая. — Завернутая в полотенце сестренка вскочила с коленей, перестав пугать прихожую ярким полнолунием. — А вы кроме миссионерской какие-нибудь позы практикуете, или у такой серьезной пары строгость царит во всем? Вы хотя бы фильмы разные посмотрите. Могу кое-что посоветовать.

— Сейчас посмотрим фильм «Ремень возвращается».

— Успокойся, а то Прохору позвоню. Ты знаешь, что бравый сержант мне свой номер оставил?

— Когда?!

— Уходя, в прихожей. Места надо знать. Не кипятись, нет никаких секретов. Просто он в карман моей куртки записку сунул, чтобы знала, куда обращаться, если брат-садист снова взбесится. Думаешь, пора звонить?

— Так и написал — «брат-садист»?

— Ну ты зануда. Нет, конечно. Кстати, если тебе интересно: Захар объявился в сети. Домой добрался первой электричкой, ехал зайцем, потому что денег не было. Сейчас у него все хорошо.

Потуже затянув обернутое вокруг себя полотенце, Маша отправилась сушить волосы и переодеваться.

После скромного — по ставшим для меня привычными меркам — обеда мои девочки отправились почивать на кровать. Уже несколько отдохнувший, я раскатал на кухне рулон с постелью и блаженно вытянулся.

Голова гудела. Как поступить с Машей, как вести себя с ней? С точки зрения родителей и закона, она ребенок, но сегодня выяснилось достаточно, чтобы снять розовые очки. Передо мной ребенок, вообразивший себя взрослым. Даже я в свои годы чувствую, насколько не разбираюсь в жизни, что же говорить про переполненную самомнением мелюзгу? Если бы я понимал, как поступать, то давно сделал бы это. Если бы она понимала, как поступать нельзя, то не делала бы этого. Вывод: мы оба еще дети, обоим еще взрослеть и взрослеть, получая от жизни очередные тумаки.

Дверь в кухню распахнулась. На пороге стояла Маша — бледная и испуганная. Она изо всех сил храбрилась, но поза говорила за себя: случилось что-то, в чем виновата именно она. Подтверждением оказался протянутый ремень:

— Саня, прости, у меня ситуация из той же оперы. Можешь еще раз выпороть, я заслужила. — В направленных на меня глазах плескалась боль, океан боли. — Только не так сильно, а то придется к врачам ехать.

— Рассказывай.

Я сел и сложил руки на груди, боясь, как бы действительно не схватиться за ремень. Мало ли, что сейчас вскроется. До этого я тоже не собирался бить сестренку, даже подумать о таком не мог.

Машенька опустила глаза.

— В том телефоне у Захара, который вчера, во дворе… Там тоже были мои фотографии.

— А раньше об этом вспомнить было нельзя?

Я поднялся. Нужно что-то делать, причем срочно. Одеваться и бежать. Куда? Наверное, в полицию. Всего несколько дней назад ноги уже несли бы меня к другу, где найдется решение любой проблемы. Для того и нужны друзья.

Таких друзей, с которыми проблемы переставали быть проблемами, у меня больше не было.

— Захар только сейчас написал, что не все стер из того, что мы не сегодня, а раньше…

— Балбес. И это самое мягкое из того, что висит на языке. Он в полицию заявил?

— Не хочет. Я тоже не хочу. Полицейские увидят фото, я несовершеннолетняя, они расскажут родителям, это все пойдет в дело…

— Если найдут, то да, возможно, но надо еще найти. А если кто-то неизвестный выложит снимки в сеть — думаешь, будет лучше? Как называются такие сайты и группы? «Шалавы нашего города»?

По лицу Машки поползли пятна:

— Я же не шалава… Думаешь, их именно туда?..

— Еще могут бросить на сайты знакомств, если в телефоне контакты забиты.

— Вместе с номером телефона и адресом?!

Сестренка мешком осела на землю. Из-за ее плеча выглянула встревоженная Хадя.

— Ложись спать, — попросил я. — Пожалуйста. Мы сами разберемся.

Вот бы меня так сестренка слушалась. Дверь тихо затворилась.

— Что сделать, чтобы снимки вообще никто не увидел? — донеслось глухо, словно из могилы, где Машка себя уже похоронила и отпела.

— Не фотографироваться в таком виде.

— Для чтения нотаций у меня родаки есть.

— Прости, просто голова кругом. Связывайся с Захаром. Нужно узнать точно, что и как произошло. Все детали и приметы грабителей — мне сюда, сейчас же.

Через пять тягостно тянувшихся минут Машенька сказала, что Захар хочет общаться со мной лично. Я полез в интернет, а через десять минут набирал номер единственного на сегодня знакомого в органах. Сначала Маша пыталась звонить со своего телефона, но я забрал бумажку, пусть контакт хранится у меня и в моем аппарате. На всякий пожарный.

В последний момент, когда пошли гудки ожидания, я резко отдал трубку:

— Поговори сама, все объясни и назначь встречу.

— Почему я?

— Не факт, что он со мной разговаривать станет.

— А со мной?

В этот миг телефон ответил.

— Прохор? — Машка отвернулась. — Это Маша. Мария Егоровна. Ну, ты сегодня, то есть вчера… да-да, она самая. Конечно, нужна, и очень, ты же оставил номер именно для этого, я и звоню. К тебе? — На меня метнулся испуганный взор, я кивнул, прошептав в другое ухо: «Пусть даст свой адрес». Сестренка снова отвернулась к стене. — Хорошо. Зачем вещи? Только рассказать. Да нет же, не бьет. Это вообще не из-за него. Тут такое дело… не знаю, с чего начать. Понятно, что с начала, но… В общем… Снимки вроде тех, что были моим доказательством, они были и в телефоне, который украли у Захара. У моего парня. Во дворе. Да. Да.

Некоторое время она тихо бубнила, на том конце задавали наводящие вопросы.

— Одна или с братом? — Она оглянулась на меня. — Э-э…

Я выхватил у нее телефон.

— Прошу прощения, не разбудили после смены? Еще раз здравствуйте.

Веселый голос ответил:

— Какие люди! Алексантий Егорович? Сдаваться не собираешься?

Ну, раз со мной на ты, то и я.

— Прохор, ты говорил, что у тебя тоже есть сестра. Маша уже рассказала, в какой переплет попала, нам нужна помощь или хотя бы совет специалиста, больше в этом городе обратиться не к кому.

— Первое и обязательное в таком деле — написать заявление.

Я перебил:

— Писать заявление не хотят оба, ведь пока дело идет, снимки могут появиться в сети, и Машка выбросится из окна.

— Все так говорят. — Сержант недовольно-задумчиво хмыкнул. — Если бы все делали как положено, то и дело бы шло, и всяких уродов стало меньше, которые чувствуют свою безнаказанность, потому что такие как вы не хотят писать заявления.

Кто бы говорил. Это я насчет уродов, которые чувствуют безнаказанность. Кто-то этой безнаказанностью у меня дома просто упивался.

Не время вспоминать.

— Поможешь или искать другого?

Прохор думал пару мгновений.

— Что я могу сделать? Только без криминала. Помни, кто я.

— Помню, потому и звоним. У нас есть приметы, довольно точные. Не может быть, чтобы такой тип нигде не засветился, участковый его по-любому знать должен. — Я оглянулся на внимательно слушавшую сестренку и закрыл дверь перед ее носом. Вечером Захар перемудрил, рисуясь перед Машкой, в какой передряге побывал. Грабитель оказался всего один, хилый, но борзый. — Живет он, наверняка, где-то рядом, невысокий, черноволосый, короткостриженый, но главное — левая бровь разбита, обожжена или покусана. Рана старая, с такой приметой для органов человека найти — раз плюнуть.

Прохор помог. Местный участковый подтвердил наличие неадеквата с такой внешностью в нашем же дворе, однако у парнишки есть справка, что он психически нездоров, поэтому с ним не связываются. Мне по сети пришло фото, я переслал Захару, он подтвердил, что да, именно этот.

Прохор по телефону сказал:

— Осталось решить, как воздействовать на тварь со справкой. На мои корочки и форму ему, однозначно, плевать. Конечно, есть вариант…

— Говори.

— Сначала мне нужно знать: на что ты готов пойти ради сестры?

В последнее время у меня появился проверочный вопрос: не зная, на что решиться, надо спросить себя: что сделал бы или сказал Гарун? Если хочу быть мужчиной, которым сестра гордится, а девушка вроде Хади восхищается, только это будет правильно.

— Я готов на все.

Глава 4

— Эта.

Прохор остановился у покрытой дерматином двери. Подбитое ватой полотно полосовали ряды шляпок обойных гвоздиков, в темный подъезд слепо таращился залепленный жвачкой глазок. И это не мы его залепили. Достатком здесь не пахло. Как и порядком. Дом был старым, двухэтажным, с деревянными перекрытиями. У нас такие шестнадцатиквартирники звались сталинскими бараками, хотя жилье внутри очень даже хорошее, полноценное — со всеми удобствами, одно- и двухкомнатное. По данным участкового, в однокомнатной квартире под номером четыре проживал с матерью-алкоголичкой искомый субъект.

Нужная нам квартира находилась на первом этаже. В окне, когда мы подходили, виднелось, как внутри работает телевизор, какой-то музыкальный канал. На экране мелькали машущие руками фигуры, ритмичный речитатив доносился даже на улицу. Однако, стоило людям в форме войти в подъезд, как внутри все утихло.

Нас было четверо: я, Прохор и двое полицейских, друзья сержанта. Столь же молодые и безбашенные, они согласились сразу, а участковый в авантюре участвовать отказался. Зато он снабдил нас информацией.

Машка ждала результатов во дворе, у песочницы. В детали ее не посвящали. Если что-то пойдет не так, ее показания мне помогут, а в худшем случае выступят смягчающими обстоятельствами. Мне не хотелось брать сестру с собой, но Прохор настоял. Только она опознает телефон, если найдем, и сразу уничтожит то, ради чего все затевалось. Пришлось согласиться. Действительно, не нужно, чтобы снимки видел кто-то еще. Теперь одетая в джинсы и наглухо застегнутую куртку Машка нервно мерила шагами детскую площадку и, надеюсь, делала выводы на будущее.

Хадю в тонкости операции не посвящали, зачем лишний раз нервировать? Все же она как-то почувствовала, что мне предстоит нечто опасное и даже, возможно, судьбоносное. Когда мы уходили, она так смотрела…

Дома в сумке сестренки я оставил запечатанный конверт. Как в плохом кино: «Передать родителям в случае, если меня отправят за решетку». Там вкратце описывалась ситуация с Хадей и просьба помочь ей в мое отсутствие. Родители поймут. Одновременно я надеялся, что до этого не дойдет, и по возвращении конверт будет уничтожен.

Один полицейский остался снаружи у выходивших на улицу окон кухни и комнаты, а я с Прохором и уже знакомым Антоном, который был с ним ночью на вызове, встали у двери в квартиру.

Прохор нажал кнопку звонка. Ничего не произошло. Скорее всего, звонок не работал. Выждав, сержант постучал.

— Анастасия Парамоновна?

В ответ — та же тишина, что лишь прикидывалась мертвой. Кто-то же выключил телевизор?

— Анастасия Парамоновна, откройте, это полиция. Нужно задать пару вопросов. Много времени не отнимем. Анастасия Парамоновна!

— Ее нет.

Голос за дверью был молодым, и мы довольно переглянулись.

— Аркадий? — спросил Прохор.

— Чего?

— Открывай, Аркаша. Всего два вопроса, и все мы, включая тебя, продолжим заниматься своими делами.

— Рустамыч здесь?

— Участковый не с нами, но про твою волшебную справку он нам рассказал.

Через дверь донеслось:

— Спрашивайте.

— Было бы это для соседских ушей… — Прохор устало понизил голос. — Мы спросили бы сразу. Но промолчим. Это в твоих интересах.

— А не пойти бы вам?..

Сержант перевел взгляд на меня:

— Не откроет. Готов?

Я кивнул. Такой расклад мы оговаривали. Никто и не надеялся, что нам откроют. Еще повезло, что не пришлось ждать под дверью, пока парень откуда-нибудь вернется. С другой стороны, тогда проще было бы его брать.

Но получилось то, что получилось, и в силу вступил заготовленный план. Прохор вновь заговорил громко:

— Тогда прощай, Аркаша, мы сделали, что могли. Сам виноват. Вопросы в любом случае тебе задаст оставшийся молодой человек, и у него тоже есть справка. — Сержант подмигнул мне: сказал, мол, как договорились, если не клюнет, выкручивайся сам. — Теперь по твоему желанию разговор пройдет без свидетелей. Если припрет, полицию ты звать не будешь, это же западло для крутого пацана, правда? Ну вот, а соседи, кто услышит шум, встанут не на твою сторону, потому что всех в округе задолбал безнаказанностью. Приступай Саня.

Прохор с Антоном вышли из подъезда, а я поднес к рассохшемуся косяку специально захваченный с собой маленький гвоздодер. Стальной язычок влез в щель в районе замка…

Надавить я не успел, дверь отворилась сама. Невысокий парнишка едва не сбил меня, норовя проскочить, но я среагировал, и мы, борясь, рухнули на пол. Снаружи на помощь уже мчались полицейские. В открытый подъезд было видно, как с детской площадки едва не бросилась к нам Машка, но через пару шагов остановилась.

Общими усилиями парня вернули в квартиру. Мамаша отсутствовала, это порадовало — не придется ничего объяснять, хотя объяснения на такой случай у Прохора были заготовлены. Он встал напротив беглеца, скрученного ремнями:

— Сейчас с тобой говорю я, но если не сговоримся, говорить будет он. — Последовал кивок в мою сторону. — Без нас. Справка против справки, сечешь? И уйма свидетелей, что из двоих ты урод, а он ангел в овечьей шкуре. Теперь угадай: что нас всех, кто к тебе пришел, объединяет? — Прохор указал на меня и приятелей-полицейских.

Аркаша не был настроен на конструктивный диалог.

— Менты поганые, — буркнул он.

Антон пнул его между ног. Тот скорчился, зло прошипел:

— За все ответите!

— Мы всегда за всех и за все в ответе, профессия такая, — уведомил Прохор. — Кроме того, что мы ответственно относимся к жизни, у всех нас есть сестры. А в телефоне, который ты отобрал во дворе у парнишки в бейсболке, есть что-то очень-очень важное вот для его сестры. — Последовал еще один кивок в мою сторону. — Наш товарищ хочет сделать все по закону. То есть, он готов, чтобы мы его арестовали за убийство сразу, как только он тебя прирежет. Даже если справка почему-то не поможет, его будут судить за преступление, совершенное в состоянии аффекта со смягчающими обстоятельствами. Он, повторяю, готов, и ты это увидишь, если посмотришь ему в глаза. — Прохор выждал паузу, чтобы сказанное улеглось в мозгах парнишки, привыкшего к вседозволенности. — Я почему-то уверен, что ты бежал от нас не из-за какого-то старого телефона. Почему бежал — я даже не спрашиваю, я спрашиваю, где тот телефон. Аркаша, все просто как дважды два четыре: отдай — и свободен. Не отдаешь — остаешься с этим товарищем, а мы пойдем вызывать катафалк.

Аркаша упрямо молчал. Прохор вздохнул:

— Саня, он твой, приступай. Нам выйти или вначале подержать говнюка для удобства?

Видимо, в моем взгляде гуляли сомнения, иначе парнишка не чувствовал бы себя спокойно. Все правильно, глаза — зеркало души, а душа всегда против насилия. Но есть такое слово — надо. Гарун бы не сомневался. Я должен сделать то, о чем объявил, иначе я не мужчина. Иначе никогда мне не быть достойным такой девушки, как Хадя.

— Я сам.

Как было в любимой песне папы у Виктора Цоя? «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть». Нужно поверить в себя. Поверить так, чтобы поверили окружающие. Для этого нужно быть готовым сделать то, о чем говорю. И я сказал:

— Ничего, если начну по частям? Соседи вам звонить не будут?

— Только обрадуются, что на эту мразь управа нашлась. Подожди немного, а то какой-нибудь ушлепок со стороны на камеру снимет, что мы присутствовали в момент преступления, нам проблемы не нужны. Стой, погоди еще минуту. Раз вошли, надо глянуть, может телефон здесь, а мы ему шкурку попортим, тебя подставим.

— Нет его здесь, — пробурчал Аркадий.

— Значит, что-то другое найдем, если герой так легко на сотрудничество пошел.

— Мобилу отдам — оставите в покое?

— Если не соврешь.

— Пойдемте.

— Далеко?

— Близко. Давайте так: забираете свое, и расходимся, будто не встречались.

— Саня, поверим?

Я кивнул:

— Если все на месте и никуда не ушло. Впрочем, если что-то где-то всплывет, я буду знать, откуда ноги растут.

— Итак? — Прохор скрестил руки.

Аркаша вздохнул.

— Ваша мобила у Гришки из восьмой, что над нами. Сейчас кто-то дома, топали только что.

— Продал?

— Такое не продашь, фон поцарапанный и севший. Барыга на рынке сказал, что новую батарею нужно и новый корпус или избавиться. Я поменялся с Гришкой. У него аппарат был старый, еще кнопочный, а дома удочки валялись, потому что не рыбак. А я рыбак. Вон удочки лежат, пошли обратно меняться.

В присутствии полиции обмен состоялся быстро, и вскоре я позвал Машку.

— Погляди.

Она так спешила, что едва не поскользнулась на дворовом песке, глаза горели, руки дрожали. Новый обладатель без колебаний отдал вещицу назад, поскольку одолженная у кого-то зарядка все равно не позволила пользоваться приобретением: включенный телефон оказался запаролен. Платить умельцам за разблокировку веселый мужичок Гришка, тут же предложивший выпить за знакомство, не намеревался, потому с удовольствием забрал назад свои удочки. Машка сняла крышку, во взгляд вернулась жизнь: карточка памяти стояла на месте. Сестренка словно заново родилась.

— Снимки сразу на карточку шли? — понял Прохор.

— Да. — Машенькин палец любовно погладил слот с картой. — Можно проверить, паролем Захар сделал мой день рождения.

Помешались ребята на днях рождения. С другой стороны, Захар не свои именины поставил, а Машкины, в моих глазах это прибавило ему очков.

Вспыхнула заставка с фотографией Маши, сделанной где-то на речке: сестренка в довольно откровенном купальнике призывно махала ладошкой, вторая рука вздымала бриллиантовые брызги.

Пока Машкины пальцы скакали по меню, я ответил на сообщение, пришедшее на мой телефон. Сообщение от Хади. Она волновалась. Я завуалировано успокоил. Если переписка попадется кому-нибудь на глаза, никто не поймет, о чем речь. Жаль, что Хадя тоже не поймет деталей, но общее состояние успеха предприятия и того, что все живы-здоровы, передать удалось.

Совершенная за это время Машей пробежка по приложениям показала, что галерея пуста, в документах тоже ничего не осталось. Содержимое карты памяти Машенька глянула в одиночестве, и ее лицо, наконец, расслабилось.

— Все в порядке. Спасибо!

Первый поцелуй достался мне, второй — Прохору.

С добычей в руках сестренка сбежала на улицу. На тротуаре она положила аппарат на асфальт и со всей силы ударила сверху ногой. Кроссовок плохо подходил на роль молотка, поэтому рядом был подобран булыжник, и вскоре от телефона и злополучной карточки остались одни обломки.

Оставшиеся без чувственной благодарности полицейские проворчали:

— Вообще-то, телефон можно сдать как вещественное доказательство, а Аркашу отправить на явку с повинной…

— Мы же договорились! — возмутился грабитель со справкой.

— Мы свое слово держим, — ответил за всех Прохор.

Аркадий удостоился прощального пинка, и «группа захвата» вышла из подъезда к закончившей разборку с прошлым сестренке. Прохор по-свойски подмигнул ей:

— Маша, если что — звони.

Мне было спокойнее, когда он называл сестренку Марией Егоровной и на вы. Вру, и тогда не было. Впрочем, бумажка с номером теперь у меня, Прохор об этом не знает.

Машка кивнула:

— И ты, если хочешь. Или пиши, я есть в сети.

Паршивка, дала наводку. А он ведь напишет, с такого станется.

Взгляд сержанта стал масляным:

— Проводить?

Машка покосилась на меня, в глазах мелькнула надежда, а выражение отвернувшегося от сержанта лица стало умоляющим. Но это все равно, что просить буйвола отпустить теленочка погулять с тигром.

— Мы сами. — Я взял сестренку под локоть. — Спасибо, парни. Если понадоблюсь — звоните, в справедливом деле всегда помогу, а на неправедное, думаю, не позовете.

Обменявшись рукопожатиями, мы разошлись.

По дороге домой Машка получила втык:

— Чего ко взрослым мужикам липнешь? Про Захара уже забыла?

— Ничего ты, Саня, не понимаешь. — Она крепко пожала мою руку, за которую держалась. — Давай, не будем ссориться? А вообще, спасибо тебе, о таком брате мечтают все девчонки.

Возвращались мы с победным видом, Хадя еще по топоту за дверью поняла, что все в порядке. На кухне нас встретило угощение в количестве, годном для небольшой свадьбы. Рассказ о случившемся, подкрепляемый сменой блюд, затянулся, а после еды Машка засобиралась:

— Ну, хватит вас стеснять, сегодня переночую у Дашки. Помнишь, я говорила, что она переехала сюда на лето? А домой завтра поеду сразу оттуда. К Даше проводишь?

— Обязательно. С твоей способностью притягивать приключения…

Когда сестренка спускалась по лестнице, я шепнул Хаде:

— До завтра. Невероятный денек, правда?

— Сокомнатникам придумай что-нибудь более правдоподобное, чем правда. И, если получится, приходи завтракать.

Снова ей оставаться одной. Я бы от тоски и скуки в окно выбросился. Наверное, поэтому она и зовет приходить чаще.

Жаль, если только поэтому. И все же объятие в миг, когда пришла полиция, не вытравить из памяти. Говорить о нем не стоило, но и забыть невозможно. И Машка со всей мощью женской интуиции утверждала, что Хадя ко мне неравнодушна.

Поживем — увидим. Оставалось просто заниматься своими делами и следовать поговорке «Вода камень точит».

Прогулка с сестренкой вышла недолгой, всего четыре квартала или, если считать по-безлошадному, две остановки на автобусе. Естественно, мы шли пешком, общественным транспортом я пользуюсь только для пересечения города из края в край или когда очень спешу. А Машке просто хотелось проветриться, после приключений прошедшего дня она рада подышать свежим воздухом. Я нес пакеты с покупками, с которыми сестренке завтра ехать домой, она, непривычно задумчивая, молчала, разглядывая встречных прохожих. Город жил своей жизнью, люди по улицам ходили хмурые и сосредоточенные, словно у них болели зубы или всем одновременно задали сложную задачу на сообразительность.

В дороге у нас Машкой не было ни веселых подначек, ни искрометных перепалок. Не то настроение. Свернув у павильона «Цветы», мы пересекли детскую площадку, прошли вдоль разрытой траншеи с торчавшими трубами и оказались у спрятавшейся в глубине двора пятиэтажки. Маша позвонила по телефону, мы вошли в подъезд со сломанным домофоном и поднялись на четвертый этаж. Предупрежденная Даша ждала в дверях. Она глянула на часы и посторонилась:

— Заходите. И ты, Саня, заходи.

Я замер на пороге. Не нужно заходить. Но этот взгляд… И эта поза… К тому же, как старшему брату, мне нужно знать, где сегодня сестренке ночевать. Ну, и вообще, посмотреть, как люди живут.

— Да, — поддержала Машенька, — часик можно поразвлечься — поболтаем или поиграем во что-нибудь…

Ага, в бутылочку. С двумя девчонками, одна из которых — сестра.

Перед внутренним взором всплыло еще одно лицо, и все стало на места. Даша и Хадя. Выбор очевиден.

— Мне пора. Завтра на станцию проводить?

Сестренка помотала головой:

— Я не знаю, во сколько поеду. Хочется выспаться, подольше поваляться в постели…

— Счастливо оставаться, девочки, ведите себя прилично.

Обратный путь нагнал всяких мыслей, я не сразу заметил, что ноги ведут совсем не к пятерке сожителей. Сердце не обманешь.

На улице еще светло, время не позднее, и Хадя вряд ли легла. Она же просила заходить чаще? Вот и зайду.

На открывание двери из комнаты выглянуло ее испуганное лицо.

— Не пугайся, это я вернулся.

Меня не ждали, и на Хаде были только халат и смущение. Я залюбовался. Она застенчиво опустила взор. Я тоже. Мой приход не требовал объяснений. Мы оба всё понимали. Жалко, что оба понимали ВСЁ. Я зря пришел. Мне, конечно, рады, но лучше бы я не приходил. Молчание затянулось.

— Проводил? — не выдержала и первой заговорила Хадя.

— Ага.

Она сделала еще одну попытку вывести беседу в безопасное русло:

— Без приключений?

— Ага.

То, что лежало на душе, выплескивать не стоило. Зато оно читалось на лице. Хадя вздохнула.

— Чай будешь?

— Ага.

На губах собеседницы заиграла улыбка:

— Сегодня ты просто гений красноречия.

— Ага.

Мы прошли на кухню.

Хадя по-хозяйски суетилась, я млел, глядя на нее из-за стола. Полное ощущение, что я дома. Уходить не хотелось. А зачем уходить? Я вызвал к жизни всю храбрость, собранную по загашникам организма.

— Не возражаешь, если сегодня останусь здесь? На кухне, — быстро добавил я, когда лицо Хади стало меняться, будто ее помещали в клетку к гадюке.

Мой телефон ожил. Едва высветилось имя звонившей, я сунул мобильник поглубже, чтобы не видеть, не слышать и, не знаю что еще, ну, не нюхать его. Чтобы вообще. Меня нет. Я в параллельном мире, откуда не хочу возвращаться в тот, где обитала звонившая.

Не прошло минуты, как в кармане тренькнуло — пришло сообщение. Я не реагировал, и Хадя не выдержала:

— Что такое?

— Не хочу смотреть. Мне хорошо, а сообщение, о чем бы оно ни было, все испортит.

— А вдруг что-то важное? А если с Машенькой? Или с родителями?

Пришлось достать аппарат и пробежать глазами текст.

— Как и думал, ерунда. Привет из прошлой жизни.

— Ответь.

— Не хочу.

Некоторое время Хадя с удивлением разглядывала меня, постепенно недоумение переросло в волнение:

— Что от тебя хотят?

— Приглашают в гости, — признался я, чтобы закрыть тему, — а мне эта компания неинтересна. Мне больше нигде неинтересно.

Зря сказал.

— Ты должен пойти.

— Не хочу.

— Пойдешь.

— Если бы я хотел, то ответил бы и согласился. Мне хочется быть здесь. С тобой.

— Нет. — Лицо напротив меня окаменело. — Иди. Так надо. Это мое условие. Ты же хочешь, чтобы между нами все оставалось так же хорошо?

На правах мужчины можно настоять и никуда не идти, Хадя поняла бы. Но настроение ухнуло в бездну и, если ничего не предпринять, скоро оно достигнет дна. Хадя замкнулась, отдалилась, стала непроницаемой для слов и чувств. Какое теперь приятное времяпровождение? К тому же, я мужчина, а она женщина, и мы одни в квартире, эти факты давили до невозможности вдохнуть. Чтобы сбить напряжение, остался единственный способ. Уйти.

— Я пошел.

— Иди.

Идти не хотелось до боли, но если остаться, будет хуже.

— Меня пригласила Настя.

— Отлично. — Хадя бровью не повела. — Развеешься.

— А если не хочу?

Накал достиг предела, нервы искрили. Хадя отвернулась, обхватив себя руками за плечи. Маленький колючий ежик.

— Иди, всем будет лучше.

Всем?! Что же, раз всем, то всем, как скажешь, дорогая. Удачи, госпожа Снежная Королева. Точнее, Ледяная Принцесса.

— Тогда я пошел.

— Иди же.

Она шмыгнула в ванную, изнутри со щелчком задвинулся запор. Потекла вода.

Во мне боролись разные чувства. Хотелось многое сказать, но как? От меня спрятались, меня игнорировали.

Пока не уйду, Хадя не выйдет. Не время для колебаний. Мой уход сопроводил громкий хлопок входной двери, едва не обрушивший вешалку в прихожей.

Пришедшее от Насти сообщение гласило: «Если свободен, позвони. На этот раз никаких подстав, все серьезно».

После совместного купания с Хадей гормоны перли из ушей, и с этим нужно было что-то делать.

«А Хадя бы так не поступила», — уколола совесть.

«А я не Хадя, у меня другое воспитание», — за всего меня веско отбрил отдельно взятый инстинкт.

«Потому Хадя тебя и выгнала», — вздохнула душа.

Когда набранный номер ответил первыми гудками, в голове уже сложилась речь в нужном тоне.

— Привет. Получил сообщение, — выдал я с апломбом. — В принципе я сегодня свободен, все зависит от предложения. Если заинтересует, можешь на меня рассчитывать.

— Кваздик, прости, что в тот раз так вышло. — Раскаяние выглядело искренним. Это ничего не значило, все девчонки — актрисы от природы. — Сестра Гаруна очень просила, я помогла.

— Проехали, все нормально.

— Случайно не знаешь, когда Гарун вернется?

Я напрягся. Ни с кем, кроме сокомнатников, в последнее время общаться не приходилось, а они тему исчезновения Гаруна не поднимали — просто не знали о случившемся, им не было до него дела. Значит, девчонки тоже не в курсе.

— Разве он куда-то уехал? — закинул я «удочку».

— И это спрашивает его друг?

— Друг или не друг, а меня в известность не поставили. Гарун смылся по-английски, не попрощавшись. К сентябрю по-любому должен вернуться, с учебой не шутят.

— Он исчез вместе с сестрами, квартира закрыта, телефон и все страницы молчат. Говорят, это связано с Султаном, после его гибели даги все как тараканы по норам расползлись, никого в городе не видно, как вымерли. — Собеседница странно распалилась. — Ни в клубах, ни в кафе не появляются, даже качалки и спортзалы пустуют.

— Подождем до сентября.

Мое спокойствие сработало, Настин тон вернулся в привычные рамки:

— Тогда к делу. В одно приятное место сходить хочется, но там условие — дамы приходят с кавалерами. Я вспомнила о тебе. Составишь компанию на вечер? Рассказать подробностей о мероприятии не могу, но обещаю, что тебе понравится.

Ведь не сомневается, поганка, что соглашусь, спрашивает для проформы.

— Почему именно я?

— Ты надежный.

И Мадина так говорила. Вроде бы комплимент, а на деле — словно синоним лоха и подкаблучника. С ненадежными с удовольствием развлекаются, а к надежным бегут с проблемами. С другой стороны, как же еще такому как я оказаться рядом с представительницами параллельной вселенной?

Если мой козырь — надежность, пойдем с него.

— Что еще требуется от кандидата, кроме надежности?

— Моя уверенность, что партнер таков, каков есть, а не прикидывается. И что потом он не станет болтать. — Настя помолчала. — Между прочим, за то, что я сейчас разговариваю именно с тобой, скажи спасибо Гаруну. Тебе он доверяет больше, чем себе, как-то сказал: «Я могу сорваться, передумать, ляпнуть что-нибудь сгоряча, а Кваздапил — никогда. Кремень». Я хорошо знаю Гаруна, и я выбрала тебя потому, что выбрал он.

Подтекст: выбрала тебя, а хотела — его. Все стало на места. Добро пожаловать в жестокий реальный мир, господин дешевый заменитель — как пишут на товаре, «аналогичный натуральному».

Вспомнилось, как Гарун на танцах сватал Настю Султану, потому что у самого «на стороне роскошный вариант наклевывался». А она, выходит, запала на него. Прочих ухажеров, которыми полгода назад гремела, как ведро болтами, след простыл. Бывает же.

— Объясняю ситуацию. — Настин голос стал сухим и спокойно-четким, видимо, она перешла к сути. — У меня есть абонемент на посещение некоего закрытого заведения. Действие абонемента заканчивается. Не хочу упускать возможность.

На словах все прекрасно, но есть одно «но». Лучше сразу отказаться, чем потом выглядеть идиотом, когда куда-то приходит дама с одним, а хвостом там крутит с другими.

— Уверена, что хочешь пойти туда вдвоем со мной? — спросил я напрямик, и сердце почему-то оказалось в пятках в ожидании ответа.

— Не вдвоем. Еще будет Снежка с общаги.

Снежана Исакова, именуемая исключительно Снежкой, тоже была сокурсницей. Мелкая и активная, на вечеринке у Гаруна она изо всех сил старалась влиться в когорту королев потока. Не получалось. Чего-то от природы не хватало, а в чем-то переигрывала. Харизматичные парни, к которым она липла, ею пользовались, но всерьез не воспринимали. Прочих, включая меня, Снежка сама в грош не ставила, ей отвечали тем же.

Не лучшая компания. А я, выходит, входной билет мужского рода, вроде паровоза для вагончиков. Срочно понадобившаяся вещь, удобная и безобидная. Попользуются — и снова задвинут пылиться на полку.

Чертовщина: все понимаю, а отказаться воли не хватает. В конце концов, а кто не вещь?! Разве я пришел к Насте, воспринимая ее по-другому? Бартер, однако. И неплохой, если подумать: в обмен на одну никому не нужную вещь дают уже две.

Уточним свою роль.

— Я правильно понял, что нужен вам как сопровождающий для двух дам?

— Можешь дослушать, а вопросы — потом? Говорю же: дам пускают исключительно с кавалерами, поэтому нам понадобится еще один парень — спокойный, уравновешенный и достаточно умный, чтобы все понять и в необычных обстоятельствах поступать адекватно. В общем, такой, как ты — надежный и чтобы держал язык за зубами.

Снова комплимент. Столько времени делался вид, что ничего не было, а теперь, оказывается, я молодец и пример для подражания.

— Разве Снежка не может сама кого-то пригласить? Желающих полно.

— Ее выбору я не доверяю, потом хлопот не оберешься.

— Тогда зачем ее вообще с собой брать, если одни проблемы?

Настя вздохнула:

— Когда собирались, компания была укомплектованной, а в последний момент мы остались без кавалеров.

Дошло: мероприятие организовал Гарун до роковых выстрелов. Отсюда и начало разговора с вопросов о нем, и компания Снежки, которая постоянно крутилась в кругу Гаруновых земляков.

Я задумался, чем можно помочь.

— У меня здесь только сокурсники из тех, кто не разъехался: Филька, Артур, Игорь, Тимоха и Валька. Впрочем, Валька пока отсутствует.

— Только не Филипка, рядом со мной он смотрится как сынок.

— Важны внешность или внутренние качества? Определитесь, сударыня. С хорошей внешностью вам кого-то найти — только в телефоне порыться. Почему их, прежних, не пригласили?

— Соображаешь. — Настя помолчала. — Ладно, решай сам. Только из перечисленных тобой Артура не приглашай, он зануда.

— Я бы поспорил. Ты его не знаешь.

Сам недавно открыл.

— И не хочу знать, — отрезала собеседница. — Игорь с Тимом нормальные, одного из них можно, если под твою ответственность. Валька вообще прелесть, не был бы он таким забитым… Плохо, что все они наши сокурсники. С другой стороны, это лучше, чем непонятно кто. К тому же, все иногородние, а это безумный плюс. Зови, и заезжайте за нами. Мой адрес не забыл?

— Можно хотя бы пару слов про место, куда пойдем?

— Заведение называется «Мурад».

— Никогда не слышал.

— Еще бы. — В трубке колокольчиком прозвенел смех. — Знают единицы, а внутрь пускают только своих.

— Разве я свой?

— Успокойся, даже я не совсем своя, но внутри бывала не раз, и членская карточка на руках. Она не именная — гости клуба не любят себя афишировать, но по номеру хозяева выяснят всю подноготную. Посторонний без рекомендации внутрь не попадет. В качестве клуба это заведение работает всегораз в месяц, в остальное время там то ли ресторан, то ли еще что. Членство нужно оплачивать ежегодно, владелец карты под свою ответственность может провести оговоренное заранее число гостей, они на входе подписывают кровью договор о неразглашении.

Упавшая пауза сказала многое, Настя рассмеялась:

— Не парься, это не серьезно. Игры для взрослых.

— Во сколько эти игры обойдутся по деньгам? Мы — то есть, я и тот, кого приглашу — все же кавалеры, а не альфонсы.

— Минимальную денежку с собой на всякий случай захватите, но по мероприятию, как я уже сказала, посещение двумя парами входит в абонемент. Чуть главное не забыла: нужно быть в костюмах при галстуках.

— С такого начинать надо. Могут быть проблемы.

— На то вы и мужчины, чтоб решать. Поторопитесь.

***

Пока ноги спешно вышагивали в сторону квартиры-общежития, пальцы набирали Игоря:

— Ты дома? Настроение для приключений имеется?

— Дома, но уже выхожу, — донесся расстроенный выдох приятеля. — Тоже решил навестить своих. Предупредил бы ты заранее…

— Кто из наших на месте?

— Валька еще у родителей, Артур на работе, Филька сТимохой на компьютерах во что-то режутся.

— Наш татуированный друг не навеселе?

— Незаметно.

Девичьи запросы не соответствовали моим предпочтениям. Если прошлое приключение Тимоху чему-то научило, все равно шанс на реабилитацию давать рано. Мне больше нравилась компания тихого неконфликтного Филиппа.

— Не в службу, а в дружбу: пока ты не ушел, скажи Фильке, что если он готов на авантюры, пусть все бросает и готовится, форма одежды — костюм и галстук. Шикарная подружка и незабываемые впечатления — с меня. Денег взять, сколько есть, просто чтоб были, хотя пригодиться не должны.

— Сволочь. Меня родители уже встречать на вокзал выехали, хотя я еще здесь и теперь в сомнениях.

— Семья превыше всего. Счастливо отдохнуть.

— Сам такой.

Глава 5

Широкоскулый таксист плохо дружил с русским языком, зато без навигатора знал город, его обшарпанное средство производства доставило нас к подъезду, где у тротуара металась Снежка. Она бросилась к подрулившей машине, улыбка до ушей и бьющий из ушей энтузиазм выразили без слов, как нам рады. Затем из двери подъезда вышла Настя, одетая и расфуфыренная тоже как на обложку. Наброшенные ветровки лишь подчеркивали красоту платьев под ними, лица раскрашены, укладка волос сказала о часах протирания парикмахерского кресла местом поиска приключений, чьи труды, наконец, увенчались успехом. Женская пара смотрелась так, как выглядели бы мы с Филькой — одна чуть полнее, вторая чуть мельче. К сожалению, в последний момент Филипп отказался ехать — то ли денег не было от слова совсем, то ли настрой подкачал. Еще допускаю, что Тимоха как-то воздействовал, когда узнал о намечающемся. В итоге вопреки моему желанию в напарниках оказался именно он.

Как когда-то и я, Тимофей Черных не сумел избавиться от ненравившегося имени, по его мнению оно «звучало по-деревенски». Девушкам и новым знакомым он представлялся кратко и по-иностранному — Тим. В костюме, частично позаимствованном у Игоря (полного комплекта ни у кого из нас не было, все приходилось дозанимать у друзей), патлатый стройняга напоминал молодого и сутулого Мика Джаггера из древних «Роллинг Стоунз». Сейчас таких типажей не встретишь.

Узнав, что вместо Фильки поедет Тимоха, я мог отказать, но не стал. Конечно, мне больше нравилось общество других сокомнатников, и все же не хотелось менять хорошо знакомого Тимоху на неизвестную личность из тех, кого могли вызвать девчонки, если у меня не найдется подходящей кандидатуры. Кого они вызвонят? Какого-нибудь липкого ловеласа или заносчивого мажора, а для Тимохи я вновь оказался в роли благодетеля, поэтому в нашей маленькой компании чувствовал себя главным. Это грело душу.

— И все-таки, — Тимоха в очередной раз поправил галстук, — чего это мы при параде?

— Сказал же — ничего не знаю. Тихо. Привет, девчонки! Присаживайтесь.

Миниатюрная Снежка уже обежала машину по кругу, брови взлетели, заметив меня на правом сиденье.

— А где тачка? — Казалось, она готова заплакать. — Мы надеялись, что ты отвезешь.

Я тупо хлопнул глазами:

— Какая тачка?

Откуда узнали?!

— Одногруппница видела тебя за рулем, — пояснила Настя. — Скрываешь?

— Э-э… то была не моя. Родственник дал покататься.

Тимоха глянул на меня как на предателя родины:

— Ты на колесах — и молчал?

— Я же говорила. — Настя мотнула на меня золотыми кудрями. — Кремень.

В то же время ее взор остался скучающим, лицо — до зевоты равнодушным. В качестве напарника я золотоволосую красавицу не вдохновлял. В то же время чувствовалось, что Насте все равно с кем, лишь бы попасть, куда собиралась. Зато Снежке на этот раз мое общество импонировало. Парочка заинтересованных взглядов, задержавшихся чуть дольше положенного, сообщили это со всей серьезностью. А несколько дней назад она меня в упор не замечала. Как быстро все меняется.

Девушки зажали Тимоху на заднем диване, дверцы захлопнулись. Я сидел впереди, чувствуя себя главным, но немного завидуя приятелю: сокомнатник нежился, утонув в стиснувшей мякоти, для него приключения уже начались.

— Поехали, — скомандовала Настя, — я покажу.

***

Место прибытия оказалось странным. Пока я расплачивался, все вышли, озираясь на ряды машин и колючую проволоку поверх забора из сетки-рабицы. Это оказалась просто стоянка около одного из заводов. Со всех сторон высились глухие стены цехов, фабричная зона тянулась и дальше, насколько хватало взгляда. Железо, бетон и трубы — весь пейзаж. Стало примерно понятно, где находимся — на окраине, куда перенесли из центра большинство производств. Сейчас в моде стиль заброшенных заводов, и наше заведение, не мудрствуя лукаво, видимо, пошло тем же путем.

Среди легковушек высился одинокий фургончик без номеров, Настя повела нас к нему. В закрытом кузове ждали двое мужчин и женщина, все в форме охранного агентства с неизвестным логотипом, лица скрыты балаклавами.

— Пожалуйста, оружие, сумочки и прочую ручную кладь, а также все электронные устройства в выключенном виде, включая телефоны, сдайте в камеру хранения.

Всю правую часть фургона от пола до потолка составляли стальные ящики с кодовыми замками. Мой оказался с номером двадцать девять, у Тимохи — тридцать один. Номера девушек были четными и следовали за нашими. Ключи или номерки, как в театре, здесь отсутствовали, пришлось просто запомнить цифры со шкафчиков.

В аэропорту осмотр менее дотошный. Сначала по каждому из нас прошлись металлоискателем, затем чужие руки ощупали с головы до ног: мужские — парней, женские — девушек, и нас, наконец, выдворили на улицу.

Тимоха покрутил головой.

— Ничего не понимаю. Куда теперь?

— Это за нами. — Настя указала на черный джип, что полз к нам между машинами, как майский жук сквозь поле мертвых тараканов.

Когда мы влезли внутрь, оказалось, что тонировка на окнах сплошная, словно краска, сквозь нее ничего не видно. Два пассажирских ряда от водителя отделяло стекло, оно тоже блестело мрачной чернотой.

— Чтобы не узнали, где расположено заведение, — пояснила Настя.

Для нее происходившее сюрпризом не было, и наша растерянность ее забавляла.

На этот раз сильный пол попросили влезть на поднятый третий ряд сидений, где колени едва не упирались в подбородок. Девушки с комфортом расположились в среднем ряду. Пока дверца не закрылась, мой приятель судорожно вглядывался в окружавший ландшафт, если так можно назвать стены цехов, заборы и ряды машин. Настя заметила.

— Место можно не запоминать, оно всегда разное. Мы едем в известное многим заведение, о расположении которого не знает ни один из посетителей. После всего нас так же развезут по домам.

«После всего». После чего «всего»? Вопрос висел на языке, но я проявил силу воли и промолчал. Скоро все увижу своими глазами.

Тимоха задумчиво пошевелил бровями:

— Чтобы узнать место встречи, нужно с кем-то связаться, кому-то позвонить или зайти на сайт. Выходит, координаты устроителей у тебя есть?

— Ни у кого нет. Ни один посетитель не знает, как позвонить в клуб. Можно строить всякие догадки, но лучше эту тему не обсуждать даже со знакомыми. Меньше знаешь, крепче спишь.

Тимоха не сдавался:

— Не верю. Если пропустишь одно мероприятие — не узнаешь, куда прийти на следующее.

Мы со Снежкой молчали, но ответ интересовал обоих. В зачерненные окна не посмотришь, вперед тоже, едем, как в подводной лодке, только легкий шум города снаружи пробивается. И ощущение быстрого движения не дает расслабиться. Единственное развлечение — разговоры. Возможно, их слушают с места водителя, но чужих тайн нам Настя не выдаст, это понятно.

— На карточке есть зашифрованный электронный адрес, куда написать, — пояснила она. — Для каждой карточки своя почта.

— Зашифрованная, говоришь? — В лихорадочно горевших глазах Тимохи метались мысли, как взломать многослойную конспирацию устроителей. — Поскольку мы здесь… получается, что пароль от шифра ты знаешь?

Настя кивнула:

— Шифр для каждой карточки свой, а если я выдам его, то случайно утону в речке, упаду с крыши, делая сэлфи, или покончу с собой, поссорившись с парнем. Уважительных причин моего исчезновения может быть уйма. Кстати, первая мысль, когда узнаешь, как работает система — попросить друзей, чтобы следили за машиной, которая нас забирает. Делать этого категорически не рекомендуется — это забота и о нас, и о тех друзьях.

Тимоха покрутил шеей, неуютно чувствовавшей себя в воротничке и «удавке».

— Если б нас не девки пригласили, — прошептал он, наклонив ко мне голову, — я подумал бы, что едем в какой-то бордель. Теперь даже не знаю, что думать. — Его задумчиво сведенные брови вдруг разъехались, лоб радостно разгладился, и к Насте унесся тихий вопрос: — Подпольное казино?

— Лучше.

Судя по грохоту и усилившемуся эхом звуку движения, мы въехали в тоннель или внутрь некоего здания. Скорее, в подземный гараж какого-то здания, в тоннелях не бывает таких резких поворотов и перепадов уровня. Ворота остались далеко, машина несколько раз поменяла направление, возможные ориентиры исчезли. Еще может быть, что это подземная стоянка торгового центра или административно-офисного центра.

Мягко замерший на месте железный монстр прекратил урчание, в тишине клацнули замочки закрытых дверей — видимо, водитель нажал «Лок». Меня передернуло: вздумай кто-то из нас выпрыгнуть на ходу, ничего не получилось бы. Чрезмерная таинственность стала нервировать, происходящее больше походило на похищение. Не будь с нами девчонок, что-то предвкушающих …

Нас выпустили. Да, это было нечто вроде подземной стоянки или заброшенного цеха, из которого вывезли оборудование: окон нет, угрюмые бетонные коридоры уводят во тьму и пугают скрытой в ней негостеприимной пустотой, свет исключительно электрический, очень тусклый. Из запахов — только дизельный выхлоп, пыль и убийственный парфюм наших дам.

В такое место чужой случайно не попадет, потому узнать не сможет. Организаторы умно сделали: вместо своей стоянки — чужая, каждый раз новая, чтобы посторонние не идентифицировали посетителей по номерам автомобилей. Каждый остается инкогнито даже для оказавшихся рядом. Только по лицам и узнаешь, с кем отдыхал, а если вращаться в разных кругах — вообще никогда и никого не узнаешь.

Настя так внезапно остановилась и обернулась, что мы, двинувшиеся следом, чуть не снесли ее с ног.

— Парни, два слова. Давайте договоримся: то, что здесь произойдет, здесь и останется. Это кусочек вашей сказки, куда не каждого пускают. Вам повезло. И еще больше повезет, если никто не проговорится, что посещал нечто подобное. Это место исключительно для своих, а любой болтающий языком переходит в разряд чужих. Навходе с вас возьмут подписку об этом, но я предупреждаю заранее. Если не готовы, откажитесь сейчас. Это последний шанс отказаться.

— Еще чего, — буркнул Тимоха.

Я согласно склонил голову.

— Как знаете. — Настя на миг в усмешке прикусила губу. — Я вас предупредила, так что потом претензии мне не предъявлять.

Джип уехал, а златокудрый проводник повел компанию к стене, в этом месте прочерченной прямоугольником двери с глазком. Ни вывески, ни чего-то другого в этом плане здесь не было, только кнопка звонка сбоку, с другой стороны двери — аналог домофона, слившийся со стеной настолько, что сразу не заметить, и три перекрестных камеры наблюдения — сверху и по бокам. Это я перечислил то, что на виду, а серьезные конторы, насколько знаю, перестраховываются многократно.

Слабый свет мешал сосредоточиться, мертвенное люминисцентное мерцание выводило из себя. Я обнаружил, что кулаки сжаты до боли, а мочевой пузырь зовет прогуляться. Неужели боюсь? Чего?

Пересекшись взглядом с Тимохой, я успокоился. Боялся не только я. Знание, что в своих страхах я не одинок, всегда приносит облегчение, а кого-то даже толкает на подвиги. Вот и совершим подвиг.

Мы с Тимохой и Снежкой сгрудились за спиной Насти. На Настя набрала код или пароль, а затем проговорила что-то. Дверь автоматически отворилась.

Длинный пустой коридор закончился ступеньками вниз, где нас встретила суровая, но обходительная охрана, экипированная так же, как в фургоне. Карточка и ее владелица прошли проверку на соответствие, взгляды охранников расслабились. Впрочем, это не значило, что они потеряли бдительность. Нас еще раз проверили на незаконные в данном месте и опасные для него предметы.

Подпись кровью оказалась не шуткой. Каждого новичка укололи в палец одноразовой иголкой, и после выдавливания достаточной капли мощный отпечаток скрепил скромненькое требование о неразглашении. Никаких имен и подписей, только отпечаток. Сюда попадают только знакомые и знакомые знакомых, значит, найти любого, при желании, не проблема, и если клуб закрытый, то и методы, которыми борются с нарушителями, должны быть закрытыми. Пусть это игры для взрослых, как заранее сообщила Настя, но она же и напугала, какие ужасы ждут нарушителей. Мы с Тимохой переглянулись, желание играть на чужой площадке в собственные игры испарилось напрочь. Что бы ни произошло внутри, мы унесем это в могилу. А насколько нескоро произойдет последнее, с этой минуты зависело от нашего поведения.

Охрана отправила нас в раздельные раздевалки, где можно было оставить лишнее и привести в порядок оставшееся. Скамьи, вертикальные шкафчики, автомат для чистки обуви, зеркала — все дорогое и солидное, как в музее. Ничего сверх необходимого, как, впрочем, и ничего намекающего на дальнейшее.

Мы надраили туфли, от которых ноги категорически отвыкли — после кроссовок и мокасин классика ощущалась орудием пытки.

— Тоже не знаешь, что ждет за дверью? — шепнул Тимоха.

— Знаю.

— И молчал?!

— За дверью — сюрприз.

Приятель помрачнел, мне был продемонстрирован кулак.

На выходе из раздевалки те же охранники вручили маски на тесемках — из черного бархата с прорезями для глаз. Надетые, они скрыли основную часть лица.

— До момента ухода снимать запрещено.

Мы кивнули.

Ожидание дам прошло в разглядывании коридорчика. По одну его сторону чередовались мужские и женские туалеты, по другую стращали надписями «Не входить! Только для персонала!» двери служебных помещений.

Появившиеся дамы поразили: исчезли не только куртки, но и нарядные платья, их сменили шелковые халатики в восточном стиле — по колено, яркие, разрисованные цветами. Талии перетягивали пояски из той же материи. Туфли на каблуках уступили место тапкам-вьетнамкам на босу ногу. Лица скрывали маски под стать нашим, только они были цветные, в тон халатам, как и пояса. Пышущее нетерпением солнышко, что завело нас в этот затерянный мир, окутывал алый фон, по нему рассыпались неизвестные мне белые цветы, а еще более нетерпеливое создание, беспокойно рыскающее взглядом по сторонам, скрылось под синим покровом в россыпях красного. Не сговариваясь, мы с Тимохой молча поаплодировали.

Когда Настя оказалась рядом, я чуть отставил локоть, но она замедлила шаг. Меня подхватила прохладная рука Снежки, в лицо впился взгляд из напоминающих восточные глаза узких прорезей:

— Не возражаешь?

Хотелось ответить: «Вообще-то, сначала спрашивают, а потом делают». Возражать поздно — златовласой обаяшке, с которой меня связывали незабываемые воспоминания, составил пару Тимоха.

— Конечно, нет. — В улыбке, появившейся на моих губах, было больше досады, чем радости.

Я надеялся на другой расклад. Ладно, по сравнению с ничего этот тоже хорош. А по большому счету, что-то я слишком зажрался в последние дни. Вчера мне, как в поговорке, суп казался жидким, а сегодня бриллианты мелкие. Если вспомнить недавнее прошлое из времен, когда у меня с Настей еще ничего не было, то о звездах вроде Снежки даже мечтать не приходилось.

Дверь в неизвестность распахнулась.

Глава 6

Перед нами открылся зал — огромный и после коридоров-раздевалок почти бесконечный. Свет прожекторов высвечивал середину, остальное просматривалось как в дымке. Взгляды застряли в центре, их приковал боксерский ринг — огражденный канатами квадрат примерно пять на пять метров на помосте-эстраде высотой около метра. Играла непонятная акустическая музыка, немного унылая. На ринге, что исполнял сейчас роль сцены, две девушки раскручивали скакалку, через которую, вбегая по очереди, прыгали третья и четвертая. Просто прыгали в свое удовольствие. Так должно казаться со стороны. Так и казалось. Теперь надо отметить вид девушек: все четверо были топлесс. Спортивные штаны и маски на лицах лишь подчеркивали естественность середины. Смотрелось красиво и странно буднично, как реклама по телевизору: ярко, чувственно, но никак не относимо ко мне сегодняшнему.

Снежка фыркнула, и мое плечо ощутило, как спутница легонько прижалась. Действительно, невежливо заглядываться на других, когда идешь в паре. Впрочем, не я выбрал пару, и в моей паре тем зрелищем меня вряд ли угостят. Но движение души напарницы мне понравилось, и я крепче прижал к себе ее руку.

По периметру зала располагалось множество отдельных закутков-кабинетиков, их темнеющие бездверные проемы походили на иллюминаторы прямоугольной летающей тарелки, внутри которой мы оказались. В большинстве таких ниш мерцали едва видные огоньки, по одному живому огоньку в каждой. Должно быть, свечи. Это избавляло от ощущения, что мы в нереальном мире, за бортом которого — межзвездный вакуум и пустота. Такое ощущение здесь иногда накатывало, учитывая, что видели глаза. Комнатки, расположенные по кругу и похожие на пещеры (кельи? гроты? номера? ниши? В этом заведении они могли носить любое имя), располагались на возвышении, наподобие веранды, из каждой вел отдельный выход вниз по трем ступенькам и дальше через мостики (по три вдоль каждой стены) через ров-бассейн. Или как еще назвать шедший по кругу замкнутый водоем в два метра шириной? Река? Реки текут, а здесь царили покой и благодать. Словно в болоте — как можно было сказать, продолжая ассоциацию со стоячей водой, но вода здесь была кристально чистой, прозрачной, непередаваемого лазурно-небесного оттенка.

Со дна и стенок растянувшийся длинным прямоугольником ров подсвечивали меняющие цвет огоньки, в их радужном сиянии на поверхности и в глубине, томно и красиво двигаясь, пока хватало дыхания, плавало несколько обнаженных девушек в масках. Когда они уставали или когда им надоедало, речные наяды садились на бортик или ложились на него, иногда о чем-то друг с другом переговариваясь. Радовать глаз — видимо, их работа состояла в этом, если такое можно назвать работой.

С работой девушки справлялись отлично, их старания мне очень нравились. Честно говоря, окажись «русалки» не столь красивы, мне все равно понравилось бы, я в этом плане не привередливый. Большая грудь или маленькая, мягкая попа или тугая — какая разница? Это ведь женские грудь и попа, где еще тебе подадут их как на блюде в столь сногсшибательном для мужского взора виде? Нудистских пляжей в наших краях не было, климат подкачал. Только если кто-то по-пьяни разденется или на спор, чтобы выиграть пари… Да и те откровенные пляжи, что попадались мне на картинках в сети, в восторг не приведут: знающие себе цену красавицы не раздеваются бесплатно, встретить их на пляже — все равно, что там же на соседнем шезлонге увидеть загорающего с банкой пива в руке Президента страны. Я не утверждаю, что такое невозможно в принципе, но согласитесь, что вероятность этого составляет ничтожный процент и близка к понятию «невероятность».

Поэтому здесь мне сразу очень понравилось.

Ров с «русалками» отделял кабинетики от основной части зала, он опоясывал по кругу ничем не занятое пространство, а оно, в свою очередь, окружало находившийся в центре боксерский ринг. Пустая зона вокруг ринга, куда мы направлялись, предназначалась, скорее всего, для зрителей и болельщиков и могла служить танцполом.

Сюда мы прошли из двери посередине одной стены, на противоположной стене тоже была дверь, там горел запрещающий красный огонек — сигнал, что вход только для персонала. С боков обеих дверей били по глазам сакуры в цвету — шикарные, явно искусственные, но сделанные изумительно. Казалось, что малейший порыв ветра (или, учитывая закрытость помещения, сквозняк) поднимет сиреневый вихрь и разнесет лепестки по окрестностям. Рядом с дверью-выходом под сакурой на матах-татами нашелся источник поразившей музыки — одетая по всей полагавшейся форме гейша, сидевшая на коленях со струнным музыкальным инструментом в руках. Раскрашенное лицо музыкантши недвижимо глядело в одну точку.

К нам бодрым шагом прошествовал… администратор? мажордом? метрдотель? дворецкий? Скажем так: распорядитель бала. В отличие от гостей он был в белом костюме, в белой маске, и только черные волосы и смуглость кожи выбивались из образа. Худее Гаруна, выше Гасана… В общем, под маской мог скрываться любой человек южных кровей. Даже если он в розыске, никто и никогда не спросит документов у джентльмена, что находится внутри такого количества кругов безопасности.

— Зовите меня просто Мурад.

Представившись, он протянул руку, мою крепко пожал, а тыльной стороны ладони спутницы, взятой за кончики пальцев, нежно коснулись его губы. Мотыльком порхнувший язык оставил влажный след. Снежку качнуло, по ее коже побежали предательские мурашки. Надо же, насколько девушка созрела для развлечений.

Мурад так же поприветствовал вторую пару, затем последовал краткий инструктаж:

— Правила поведения — как в любом уважающем себя обществе: полная свобода в той мере, в которой она не мешает окружающим. Поскольку здесь присутствуют новенькие, я кое-что поясню. Простите за жаргон, но парням не быковать и друг перед другом не выёживаться, у заведения права не качать, а его работников не задевать ни физически, ни морально, это карается быстро, а последствия могут оказаться плачевными. С любыми проблемами обращайтесь ко мне, помогу непременно. Если в нужный момент я отсутствую, связаться со мной легко: в каждой кабинке лежит планшет, где единственный контакт для связи — мой. Большинство проблем возникает из-за дам, поэтому советую запомнить главное: дама всегда права, ее желание — закон. Ни одно действие кавалера не может идти в разрез с желаниями дам. С другой стороны, если желания дам требуют действий, которые не интересны кавалерам или могут привести к проблемам, то просьба к дамам не обижаться на бездействие сильного пола. Это тоже правило клуба.

Мурад придирчиво оглядел каждого на предмет усвоения условий. Увиденное успокоило, он продолжил.

— Отныне вам придется слушаться меня как отца и не перечить даже в малом. О любых проблемах, как уже сказано, сообщать письменно. Имена здесь, на территории заведения, не приветствуются, даже друг к другу нужно обращаться по номерам шкафчиков, в которых оставили телефоны. Сегодня у вас это Двадцать Девятый, Тридцатая, Тридцать Первый и Тридцать Вторая. Все понятно? Теперь можете задать по одному вопросу. Если вопрос корректен, получите ответ.

— Почему только по одному? — удивился Тимоха.

— Остальные будут принимаются исключительно в письменном виде. Спасибо за вопрос, молодой человек, надеюсь, ответ вас удовлетворил. Следующий.

От такого поворота Тимоха поперхнулся, однако тычок локтя напарницы вернул его в реальность.

— Спасибо, я все понял.

Мурад улыбнулся понятливому Тридцать Первому, слово взяла Настя, которую теперь следовало называть Тридцатой.

— Мой напарник по карточке неожиданно уехал и не поставил меня в известность. — Настин голос дрогнул. В серьезности затронутой темы сомневаться не приходилось, Мурад это понял. — У него могло что-то случиться, а я, возможно, могу помочь. Вы знаете, где находится мой прежний напарник?

— Ответа не будет. Зато будет намек: сейчас с этим вопросом приходят многие, не лучше ли допустить, что человек исчез не зря, и когда придет время, сам даст о себе знать?

— Спасибо. Это ценный совет.

— Главное, не принимайте его за информацию, однако прислушаться к нему, как понимаете, не мешает. Теперь, что интересует молодого человека?

Я прокашлялся.

— Почему в клуб не пускают девушек-одиночек?

Влезла Снежка:

— У меня тот же вопрос, тоже любопытно, почему вход только для пар? Если мне понравится, я могла бы стать завсегдатаем, разве заведению это не выгодно? Многие клубы вход для девушек делают вовсе бесплатным. Разве мужчинам не нравится, когда вокруг много женщин?

Мурад улыбнулся.

— Согласен, со стороны кажется, что запрет уменьшает наш заработок и что мы теряем часть клиентуры. Не в одном заработке дело, хотя о нем тоже забывать не следует. «Мужские радости» — заведение коммерческое, без посетителей не проживет. Мужчинам действительно нравится, когда вокруг много женщин, на этом строится подход большинства, так работают все. Основополагающий закон бизнеса гласит: толпа всегда проигрывает. Мы единственные идем поперек течения, мы выбрали формат, в котором мужчине комфортно. Избыток женщин вреден. Мужчина может получать удовольствие от многих, но более чем на одной в каждый конкретный момент он не сосредоточится. Стремление угнаться за всеми ведет к потере времени, нервов и, в конечном счете, денег, а мужчины этого не любят. Мы же освобождаем от излишней суеты. Количество гостей обоего пола равно, каждый постоянно получает свою долю внимания и не распыляется. Это создает в душе уют и позволяет получать удовольствие от остального. Если имеются еще вопросы, обращайтесь письменно.

Под звуки восточной акустической музыки мы снова двинулись вперед. Для посетителей, как было ясно с самого начала, предназначались те самые обособленные кабинеты по кругу, что-то вроде спальных купе в поезде. Навскидку я насчитал больше пяти десятков таких помещений. Чувствуется, что заведение хоть и камерное, но посещаемое. Мурад вел нас вдоль опоясывающего территорию рва-бассейна, в воде размеренно плавали «русалки», их раздвоенные хвосты были обычными ногами, и это еще больше радовало взор.

Мурад обернулся:

— Предпочтения имеются?

— Например? — Я напрягся.

Настя могла бы хоть что-нибудь рассказать. Обидно не знать даже основ.

Снежка хмыкнула, она основы знала:

— К примеру, можно выбрать столик, который нравится, они здесь на любой вкус и всегда разные.

— Именно, — подтвердил Мурад. — Есть белого и черного дерева, новенькие и испытанные, большие и маленькие. Кто-то предпочитает простые и незатейливые, кто-то — хрупкие, кто-то — крепкие. Есть любители свежих, недавно вышедших из-под рубанка, а кому-то подавай с патиной старых мастеров. Если из того, что есть в наличии, вас ничего не устроит, можем срочно подвезти любые: длинные и короткие, с разным обвесом, битые или хорошо бьющиеся и даже с оговоренным количеством ножек. Впрочем, сегодня особенный день, и будут не полные столы, а столешницы. Клиент всегда прав — наше кредо.

— Нам, пожалуйста, что-нибудь попроще, без изысков, — соорудил я, наконец, нечто вразумительное, не совладав с потоком информации, которая лишь запутывала.

Снежка перевела распорядителю в более для него понятное:

— У джентльмена нет предпочтений.

— Как будет угодно. Пройдемте.

Мы остановились у одного из свободных кабинетов, закутков, купе или как они тут называются. Кажется, Мурад упоминал слово «кабинка».

— Эта кабинка устроит? — поинтересовался он у меня перед входом внутрь.

Точно, кабинка.

— Вполне. Большое спасибо.

— Располагайтесь. После первых боев принесут перекусить. Что предпочитаете из напитков: вино, пиво, что-то покрепче?

— Кофе, если можно.

— А потом?

— Пока только кофе, дальше посмотрим.

— Хорошо. А даме?

Отпихнув меня едва прикрытой шелком грудью, чтобы заткнулся, Снежка влезла сама:

— Дама хочет шампанского!

Мурад решил удостовериться, для чего вновь повернулся ко мне:

— Кавалер не возражает против шампанского для дамы?

— Это оплачивается отдельно?

— Все предлагаемое в нашем заведении — бесплатно. Членская карточка, по которой вы прибыли, включает в себя все расходы, даже непредвиденные.

— Сколько она стоит? — полюбопытствовал я.

— Дорого, но кто побывал у нас через друзей, тот, как правило, находит возможность ее приобрести. Карточка номерная, любой из пары владельцев может прийти с другим лицом, если второй по какой-либо причине не может. Один из пары должен иметь подписку о неразглашении, другой проходит под его гарантию. Годовой абонемент включает десять посещений и пару гостей, которым доверяют те, кто их пригласил. Попасть внутрь можно только по рекомендации члена клуба и вместе с ним. Любые слухи, порочащие клуб или создающие о нем ложное представление, жестко пресекаются. Это не пустые слова. Если условия устраивают и сегодняшнее посещение пройдет с удовольствием, я уверен, мы увидимся еще не раз. Однако, вернемся к заказу.

— Пусть дама заказывает, что хочет.

— Принято. Кстати, еще. В заведении работает тотализатор. Ставки принимаются через планшет, гости под своими номерами ставят на участников, которые тоже выступают под номерами. Суммы ограничены только нижней планкой — от ста заокеанских рублей. Живые деньги вносить не надо, мы верим на слово. При выигрыше вы получите его сегодня же на выходе, а в случае проигрыша на телефон через несколько дней придет счет, куда перечислить, или адрес, куда занести. Или к вам придут. Заранее предупрежу, что даже уважительные причины отсрочек нежелательны. Если оплата не произойдет в течение недели, включается счетчик и взимается плата за услуги коллекторов. Коллекторы у нас свои, и методы тоже. Честного человека эти условия испугать не должны. Позвольте пожелать вам приятного отдыха.

Настю с Тимохой сопроводили в соседнюю кабинку, и мы со Снежкой остались одни.

Для нас, дорогих (во всех смыслах) гостей, на нескольких квадратных метрах устроители сумели создать уютное гнездышко: друг напротив друга, как обиженные супруги, пыжились два длинных дивана, с противоположной от входа стены между ними торчал маленький откидной столик, больше похожий на полочку. Обстановка действительно напоминала купе в спальном вагоне, только качество мебели, материалов и отделки не шло ни в какое сравнение с принятым на железных дорогах.

На столике горела свеча — единственное освещение номера. Еще там лежал планшет, какие-то баночки и шкатулочки. Обстановка была минимальна, но изыскана. Полы и часть стен покрывали ковры с ворсом настолько пушистым, что даже кошки бегали бы в нем незамеченными. Пахло цветами и какими-то пряностями. Еще пробивалась отчетливая вишневая нотка. Сакуры навеяли?

Напарницу уединение не смущало. Едва я присел, она запрыгнула на мой диван и примостилась под бочок.

— Дурак ты, Кваздик.

— Двадцать Девятый, — перебил я, — здесь так надо называть.

— Точно, прости. — Снежка развернулась ко мне спиной и легла, вытянув ноги вдоль дивана в стене, а затылок опустив мне на колени.

Вот уж чего не ожидал. К тому же, у меня в подсознании обзывание дураком никак не соотносилось с нежным прижиманием и доверительным размещением самой ценной части тела — головы — в самом опасном месте противоположнополого организма.

Я не выдержал:

— Что ты имела в виду?

— Да так, вообще. О твоей скромности в запросах. Зря ты это. Настя предупредила, что здесь — лучшие в городе продукты и самые изысканные вина, и все — на халяву!

Последнюю фразу лучше было оставить при себе. Снежка и так не блистала в моих глазах ни интеллектом, ни характером, ни моральными принципами, а теперь еще больше отдалилась от формата «возможная подруга», который я искал в каждой встречной и поперечной. Почему со мной не осталась Настя? Солнечная пышка меня понимала. И я ее. Иногда. А однажды ночью мы небывало ярко поняли друг друга.

В сердце кольнуло: а как же Хадя?

Про Хадю надо забыть. Не по Сеньке шапка, есть такая народная мудрость. Разве мне недостаточно объяснили? Я герой не ее романа. Откуда такой вывод? Все просто. Было бы не так — я не сидел бы сейчас в клубе с другой девушкой.

Хадя — мой идеал, а идеал недостижим, недостижимость — неотъемлемое свойство идеала. И если вспомнить известный сюжет про мужчину, который не удосужил вниманием ни одну их женщин, потому что искал идеальную…

Он искал всю жизнь и однажды встретил свой идеал. Но у них не сложилось. Она искала идеального мужчину.

Надо хотя бы на время забыть о Хаде. Собственно, для этого я сюда и пришел.

— Тридцать Вторая, ты отличишь изысканное вино от обычного?

— Естественно. — Снежка надулась. Ненадолго. Эмоциям требовался выход. — Хорошее вино вкуснее уже потому, что очень дорогое.

Кто бы сомневался. Я вздохнул.

На пороге возникла официантка. Профессию выдал поднос в руках, на котором чашечка кофе звякнула о блюдце, а рядом пенился пузырьками высокий бокал. Помимо вьетнамок цвета сухого бамбука, в которых здесь щеголял весь женский пол, девушка носила фартук и маску, которая полностью закрывала лицо. Маска изображала лицо гейши, над ним торчала соответствующая прическа с деревянными усами-антеннами. Волосы, возможно, были париком — для приближения к образу. О фартуке надо сказать отдельно, поскольку это был единственный элемент одежды. Раскрашенный в восточном стиле кусочек ткани имел две завязки — на загривке и на спине в районе талии. Верхняя часть, та, что надета на шею, широкой полосой прикрывала грудь только спереди, а яркая нижняя часть спускалась до середины бедер.

Я аккуратно принял горячую чашечку, Снежка с радостью ухватила шампанское.

Официантка, подогнув ножку, присела в милом книксене, ее уход показал, что глаза не обманывали, и фартуком одеяние ограничивалось.

Долгим взглядом, насколько позволил проем, я проводил чудесную работницу сферы обслуживания. Впрочем, когда она скрылась из виду, глаз порадовали другие официантки, сновавшие между дверью для персонала и кабинками. Чувственные перекаты не давали оторваться, а то, что Снежка с ехидством следила за выбором целей моего внимания, значения не имело. У нее сегодня свой праздник, у меня свой. Обманывать себя не стоило — парой мы были для виду, это был способ обмануть систему, чтобы попасть туда, куда по-другому не пускали. Миссия выполнена. Теперь каждый за себя. Ухаживать и флиртовать я не собирался — это бесполезно и никому не нужно. Если только, чтобы потешить самолюбие спутницы… А оно мне надо?

На ринге-сцене девушки в спортивных штанах по-прежнему прыгали через скакалку, их вид завораживал, как раскачивавшийся перед глазами кулон усыпляющего тебя гипнотизера. Плохое сравнение. Ритмично подпрыгивавшие прелести к сну не располагали. Скорее, наоборот.

Кажется, я понял одну из фишек заведения: устроители ограждали зрителей от чересчур откровенных видов. Они показывали вроде бы все, но по частям. У официанток — передники, спортсменки одеты в штаны, «русалок» в меру возможности скрывала вода. Вспомнилась фраза Тимохи, брошенная, когда к нам в гости пришла Мадина в откровенном виде и с невероятными предложениями: «Вечер обещает быть жарким». Присоединяюсь.

Я осторожно отхлебнул кофе. Вкус — обалденный, а волшебный запах одурманил еще до того, как поднос с благоухающим напитком стараниями соблазнительной официантки оказался в кабинке. Чашку мне приходилось держать сбоку — не думаю, что навязавшаяся партнерша настолько любит кофе, чтобы, будучи облитой горячей жижей, не возмутиться.

У Снежки в руке пузырился длинноногий бокал. Пить лежа неудобно, поэтому ее голова на пару мгновений приподнялась с моих коленей, и шампанское залпом ухнуло куда-то вглубь — словно из ведра воду выплеснули. Облизав губы, Снежка вернула затылок мне на ноги и расслабленно вытянулась. Сквозь цветную маску в потолок улетел мечтательный взгляд.

— Тебе хорошо?

Вопрос прилетел внезапно и немного удивил: я не ожидал от партнерши такой заботы о моей скромной персоне.

— Да, — сказал я. — А тебе?

— Поскольку мы попали в мужской рай, — сказала она, — в мою задачу входит помогать тебе получать удовольствие. Дай руку.

В правой у меня была чашка, поэтому Снежка нашла мою левую ладонь и бесцеремонно втиснула в горловину халата, где без предупреждений и затей водрузила на оказавшуюся столь же открытой, как у официантки, выпуклость — обтекаемо-мягкую и в то же время податливо-упругую.

У меня перехватило дыхание. Почему она это сделала?!

Ладонь безжизненно возлежала на овеществленном чуде, для меня никак не предназначенном — как я считал до этого момента. Пока мозг торопливо накидывал и вновь раскидывал возможные варианты, горло вытолкнуло:

— Я, собственно, не против… но объясни — почему?

— Нравится? — На меня задрался взгляд из прорезей маски. — Сегодня я — твоя пара. По условиям я должна делать все, чтобы тебе было приятно и комфортно. Тебе комфортно?

— Не то слово.

Снежка хихикнула:

— Отлично, значит, и комфортно, и приятно. Устроители могут быть довольны. Можешь мять или гладить — как тебе удобно. На большее, извини, я пока не готова.

«На большее»?!

«Пока»?!!

— Это что же… — Слова подыскивались с трудом и давались со скрежетом. Под рукой билось сердце, в ладонь впивалось смертельное для сознания острое жало, это ощущение выполаскивало и выхолащивало череп до космической пустоты. — Это входит в обязанности напарниц?

— Не то, чтобы входит… — Снежка повертела затылком, почувствовавшим неудобство. — Всем девушкам как бы невзначай намекнули, что дополнительная помощь с нашей стороны улучшит обстановку и поспособствует популяризации заведения. В соответствии с названием клуба, мужские радости должны быть стопроцентными. В общем-то, я не против некоторых моментов, хотя относительно других могу сильно возражать.

Я вслушивался, и что-то не давало мне убрать руку с гипнотизирующей сказки для плоти. Это переполняло организм ликующим удовольствием. Неправильным удовольствием, каким-то неприемлемо-виноватым, но оттого еще более жгучим, пронзительным и притягательным. Отставленные чашка с бокалом были забыты, все чувства сосредоточились на единственном ощущении.

Ладонь Снежки поверх ткани легла на согретую внутри мою и крепко сжала.

— Есть вещи, на которые девушка просто так пойти не может, правда? — Она не спрашивала, а как бы рассуждала, словно вернулась к незаконченному с кем-то давнишнему спору. Возможно, к спору с самой собой. — Если она все же идет на это, то повинуясь чувствам, которые заставляют это сделать. Никогда ничья просьба не вынудит нас делать то, чего не хотим.

Я бы слушал и слушал. Снаружи подтягивались еще посетители (каждую пару Мурад лично провожал до места), затем начались другие непонятные движения, мне до них не было дела. Мне было хорошо здесь и сейчас.

— Девушка идет навстречу парню только тогда, когда он очень нравится, — тек поток сознания из томного ротика, а в моей ладони тек жидкий металл. Только бы не спугнуть присевшую отдохнуть птицу счастья. Еще неплохо бы как-то схватить ее за лапы да придавить всем телом, чтобы не улетела. Есть же парни, у которых это получается? А у меня сейчас — ни единой мысли, что такого убийственно-действенного сказать или сделать. В подобных случаях лучшее — молчать и слушать. Женщины говорят за двоих, и, споря с собой, в том числе от моего имени, высказывают вслух доводы, начать разговор о которых у меня бы язык не повернулся. — Мы четыре года учились бок о бок, и ты ни разу не взглянул на меня как на женщину.

Я?! Да из-за взбесившихся гормонов я на каждую сокурсницу смотрел как на гипотетическую возможность. Другое дело, что именно они не видели во мне мужчину. И Снежка в том числе. Она искала тех, кто мог дать что-то ценное — деньги, возможности, уверенность в завтрашнем дне или уверения в неповторимости и прочей «лапше», которую парни вешают на уши девушкам. У меня не было даже минного поля с шутками, по которому некоторые женские особи любят побегать перед тем, как «отблагодарить» минера, и в сознании большинства ровесниц я слыл невидимкой.

— Не каждый достоин внимания, — замысловато вела к чему-то Снежка, — тем более — любви.

То, на что намекала Настя, и что привело меня сюда как на поводке, с Настей уже не произойдет, а с новой напарницей очень даже может. Я взбодрился. У девушек имеется алгоритм принятия решений в отношении парней: в девяносто девяти процентах оставлять им добиваться своего расположения и только в одном случае поступать наоборот. Для этого последнего необходимо оказаться в нужном месте в нужное время с нужными внутренними качествами, физическими данными или материальными возможностями. Каким-то чудом мне повезло. Такими темпами оказаться в нужном месте скоро я смогу не только в глобальном масштабе.

Однако, везет мне в последнее время на подобное. Подозрительно это. С чего вдруг? Вроде бы я тот же, ничего не изменилось.

Изменилось. Я встретил Хадю. Я стал лучше. Я стал взрослее. Я взвалил на плечи ответственность за двух девушек — за чужую сестру и за собственную, от меня зависят их судьбы. И теперь, когда «хочу» стало восприниматься детским капризом, заменяясь на неприятное «надо», прежним хотелкам вдруг открылись возможности.

Снаружи ведущий объявил начало боев. Ринг очистился от посторонних, сейчас там прибирались и готовились, а Снежка, с моей рукой на своей груди, разглагольствовала:

— Мир сложно устроен, невозможно сразу встретить того, кто тебе предназначен, с кем будешь счастлив. Приходиться ошибаться и спотыкаться на ровном месте. К сожалению, это происходит до обидного часто. Но когда глаза внезапно открываются…

Я хотел действовать и одновременно боялся спугнуть удачу. Одно неправильное слово или движение, пошедшее вразрез с направлением мыслей напарницы, и всему конец. Мне ли не знать, насколько женщины непостоянны. Ближайший пример — сестренка. Мнение, желание и суть высказывания могут поменяться на противоположные еще до окончания фразы, которую она говорит.

Над залом гремел голос из колонок:

— Господа, делайте ставки. В правом углу ринга — боец номер один.

— Ты же не думаешь, — вещала Снежка, не просто не выпуская моей ладони из плена, а движениями тела и нажимом сверху помогая ей впитать, огладить и ощутить максимально больше, — что если девушка и парень, который ей нравится, остаются одни, между ними обязательно должно что-то произойти?

Голова у меня уже не работала. Я переспросил:

— Что? Повтори, пожалуйста.

Наринг вышли два бойца в напоминавших шорты-бермуды длинных трусах разного цвета. Бойцы не носили масок — единственные в этом клубе. Драка была их работой, а где драться и кто смотрит — не важно. Наверняка, дорогу в клуб они тоже не знают, а сюда попадают как мы — с досмотром и игрой в шпионов.

Снежка хмыкнула и повторила, чуть-чуть перефразировав:

— Говорю, ты же не думаешь, что если нравящиеся друг другу парень с девушкой остались одни, то между ними обязательно должно что-то произойти?

В такой ситуации думать поздно. Уже не я, а что-то во мне вытолкнуло:

— Почему же? Думаю.

— Я тоже, — упало практически без паузы.

Вот вам и женская логика, легка на помине.

Снежка вскочила и развернулась ко мне лицом, ее бедра оседлали мои колени. В губы мокро и горячо ткнулась мягкая прохлада. Расплылся терпкий фруктовый запах, и все вокруг покрылось дымчатой пеленой.

Если для меня окружающее перестало существовать, то партнерша ни на миг не забывала, кто она, с кем и где. Недовольный взгляд нашел свечу, обретшие собственную волю щупальца качнуло в ту сторону, и кабинку погрузило в кромешную тьму. Я почувствовал, как шторки занавеса, скрывавшие от меня нежные лакомства, разъехались.

Как давно подсказывала мне интуиция, лишних тряпочек за шторками халата не было не только сверху. Где-то в другом мире раздался свисток, и начался бой. В моем находящемся вне мира состоянии битва уже шла, причем обе армии громили, давили и жгли друг друга за общее дело.

Мозг непроизвольно отметил, что свечи погасли еще в нескольких кабинках. Любопытно, а как в соседней? Согласна ли Настя, что если девушка и парень, который ей нравится (или, в варианте номер два, если они нравятся друг другу), остаются одни, между ними обязательно должно что-то произойти? А если не согласна, то нашел ли Тимоха нужные слова, подобрал ли ключик к нашей королеве?

— …восемь, девять. Нокаут!

Снаружи бой закончился чьей-то победой, а у нас все только начиналось. Фронты сошлись, наступающие дивизии подтягивали обозы, свидетели стычек местного значения поднимали на войну все население, делая ее тотальной.

— Что за машину от нас скрываешь? — Жидкий огонь, что выжигал рот, на миг оставил поле боя. — Тачка крутая?

— Обычная «Лада». — Я попытался вернуть утраченные позиции.

Это оказалось непросто.

— Новая? — Огнемет резко сменил дислокацию.

— Для меня да, а так нет. Какая разница, если она не моя.

— Не скажи. — Правый фланг противника совершил обходной маневр, потревожив мою артиллерию. — Я вот тоже не твоя, но все может быстро измениться. Жизнь — странная штука. Иногда думаешь о ком-то: вот урод, да никогда в жизни. А время пройдет, и: как же так, где были глаза?! Все жены генералов выходили за лейтенантов, но не все лейтенанты стали генералами. Чтобы увидеть, надо смотреть. Чтобы иметь, нужно действовать. Красота — продукт скоропортящийся, а мужики с годами только растут в цене: свободных все меньше, а нормальных среди них не больше, чем генералов среди геев. Вам достаточно быть и иметь, а нам нужно казаться и уметь. Это целая наука, о которой вы представления не имеете. Учеба не всегда приятна, она дается с трудом, зато перспективы радуют. Умение видеть позволяет в самом неказистом простачке разглядеть потенциал. Тогда охотник и дичь меняются местами, и начинается великая война, в которой выигрывают обе стороны. Согласись, приятно, когда всем хорошо. — Разведка противника совсем распоясалась, мою батарею накрыло высадившимся десантом. Головной полк пробился к левому локатору: — Кстати, о машинах. Хорошо, наверное, иметь родственника, который покататься дает. Познакомишь? А то не верится в его существование. Никто и никогда не дает машины родственникам просто покататься, это общепринятое правило, которого ты почему-то не знаешь. Исключения возможны, но маловероятны.

— Но ведь возможны?

— Но маловероятны. И все же, чисто теоретически, допустим, что это правда. Кто же это: дядя? Кстати, папа — тоже родственник. Это отцовская машина?

— Не дядя и не папа. — Как назвать Гаруна мне даже думать не пришлось, сказалось само. — Брат.

— Хотела бы я иметь такого брата. Мой дает мне только по шее.

У меня вырвался вздох.

— Мой теперь тоже не дает.

— Но ведь давал? — В голосе напарницы сквозила надежда, которую основательно разбавила задумчивость.

— Давал, а я эту машину разбил, теперь кучу денег должен.

— Подожди. — Штаб противника-союзника собрался на совещание, боевые действия остановились. Мои войска произвели контратаку, попытавшись занять новые территории и победокурить в тылах, но штурм отбили, война перешла в позиционную фазу. После тщательного анализа информации, полученной от вражеского полководца, в голосе напарницы по боевым действиям появились истерические нотки: — Получается, ты весь в долгах? И родители не могут за тебя отдать?

— Не могут.

— Родители у тебя что делают?

— Работают.

— Где?

— В соседнем городе.

Недовольно провернувшееся по мне тело дало понять, что ответ ожидался не географический. Впрочем, географический дал полную раскладку: соседние городки на ладан дышали, «Газпромами», «Роснефтями» и федеральными программами развития сегодня там не пахло, а муниципальные бюджеты вызывали смех\слезы (нужное подчеркнуть). От краха спасали финансовые вливания из области и неиссякаемый энтузиазм жителей, желавших жить лучше невзирая на. Удивительно, но жизнь и вправду с каждым годом становилась лучше, городки обихаживались, отстраивались и расцветали. Наверное, на свалившуюся лавину одинаковых просьб Дед Мороз не смог не среагировать. Увы, на благосостоянии самих жителей внешний расцвет почему-то не сказывался. Видимо, Дед Мороз параллельно исполнил еще чьи-то просьбы.

Лучи прожекторов поливали сцену, где затевался новый бой, сияла подсветка рва-бассейна с русалками, остальное довольствовалось блеском отражения. Кое-где в кабинках мерцали свечи, или вовсе царила тьма, как у нас. Я вновь нащупал нечто приятное, но партнерша вырвалась.

— Посмотрим? — поднявшийся в проеме четкий силуэт указал на ринг.

Глава 7

Вокруг канатов уже стояло с десяток посетителей, с разных сторон из кабинок продолжали подтягиваться новые. Все строго в униформе: джентльмены — в костюмах при галстуках и туфлях, леди — в расшитых цветами шелковых халатах, похожих на укороченные кимоно, и тапках-вьетнамках. И естественно, лица скрывали маски. Некоторые зрители бурно дышали, другие оглядывались на соседей: кто-то устало, кто-то с завистливым интересом. Одновременно делались ставки.

До выхода бойцов на ринг по сцене с лихим танцем проскакала стайка черлидирш в ярких юбочках и топиках — взметались руки, ноги и тела целиком, фейерверком кружили помпоны, зажигательный танец невольно притягивал внимание. Лица скрывались под масками, а белья под одежду исполнительницы не надели. В щекотливо-странной атмосфере заведения это выглядело странно нормальным. Взгляд упорно выискивал под взлетающими юбками хотя бы ниточки стрингов и не сразу соглашался, что кроме природных красот там ничего не пряталось. Собственно, там не пряталось ничего. Обтягивающие топики четко прорисовывали грудь, и можно было сказать, что выполняли они исключительно декоративную функцию. И все же лица мужчин упрямо глядели ниже, где все было либо полностью скрыто, либо полностью наоборот. Инстинкт охотника, наверное, пробуждался. То, что просто висит на ветке, срывать неинтересно, нам нужно ловить и хватать. Все банально до оскомины: запретный плод сладок.

Устроители постарались, чтобы в их заведении все дышало возбужденной чувственностью и здоровым эротизмом. Впрочем… здоровым ли? Вывод сделаю позже, а пока буду наслаждаться зрелищем, которого больше нигде не увидеть.

Напарница, разбередившая организм, умчалась, на ходу затягиваясь пояском. Пришлось последовать за Снежкой, все-таки мы сегодня пара. Из соседней кабинки так же вышли Настя с Тимохой. И у них инициатором убегания на люди оказалась девушка. Приятель, как и я, выходил чуть косолапя, сутулясь и приноравливая походку к прикрывавшей спутнице. Он явно был недоволен. Настя не удостоила меня взгляда, она сразу стала шептаться с подружкой. Тимоха также склонился ко мне, когда мы все четверо оказались рядом у ринга:

— Удачно?

— Мне все нравится, — отмахнулся я.

— А мне не все, — донесся явственный скрип зубов, — не пойму, чего она нос воротит? Кавалер я не хуже прочих, обстановка аховая, романтика из всех щелей просто прёт, как нефть из скважины… Казалось бы: плюнь на все и наслаждайся жизнью. Сюда приходят для этого, или я чего-то не понимаю? Название клуба — «Мужские радости». Почему не пойти навстречу тому, без кого она фиг бы здесь оказалась?

В голове вспыхнуло: «Мужские радости здесь должны быть стопроцентными». И еще Снежка сказала: «Сегодня я — твоя пара, и по условиям должна делать все, чтобы тебе было приятно и комфортно». Настя, выходит, этими сведениями с партнером не поделилась. Тогда и я промолчу. Во избежание.

Стайка черлидирш упорхнула, в углах ринга появились два претендента на победу. Кроме длинных трусов у каждого из бойцов были капа в зубах, ракушка для защиты паха и боксерские бинты на руках. В левом от меня углу оказался низенький крепыш, в правом — дылдастый хиляк. Сентенция, что внешность обманчива, подтвердилась мгновенно — с ударом гонга бойцы устроили такое, что волосы едва не встали дыбом. Это не бокс. И не кик-боксинг. Происходящее напоминало, скорее, уличную драку, чем какой-либо известный вид спорта. Руки и ноги колотили по туловищам как механические молотилки, у меня давно все отсохло бы от пары ударов, а бойцы держались и продолжали бой. А в ухе досадливо трындел голос Тимохи:

— Прикинь, толстая стерва меня отшила — заявила, что не любит тех, у кого все время между пальцами чешется. А у меня не чешется, не знаю, с чего ей в голову взбрело. Ну, может от нервов разок почесался, с кем не бывает? Я даже не заметил. Если она чего боится, то для таких случаев тут всякого-разного полно, да у меня и с собой есть, — его рука похлопала по карману. — Безопасность превыше всего.

Приятеля несло, слова не кончались. От перевозбуждения, что ли? И все же нехорошо так отзываться о даме, даже если у вас не сложилось. Точнее, именно оттого, что не сложилось. «Толстая стерва». Фу. Приснобасенное — «зелен виноград». Я пожалел, что не настоял на кандидатуре Филиппа. Настя, сейчас перешептывавшаяся с кем-то из гостей, кажется, тоже оценила масштаб трагедии. Не хотела мелкого — получила надоедливого. Тимоха себя еще покажет в этой роли, опыт богатый. Теперь ей остается смириться, а на будущее внести в капризы нужные корректировки.

Бой закончился, раздались вопли и аплодисменты. Победил тот, что казался хлюпиком. Разбитое в кровь лицо светилось от счастья, вздернутые руки показали, кто здесь самый крутой. Ну-ну. Я уверен, что следующий окажется еще круче, хотя бы потому, что тяжелее. Спарринги, как понимаю, начались с нижней весовой категории.

Упс, ошибочка. Вышедшая следом пара бойцов опровергла логичную мысль. Собственно, она сломала всю привычную мне систему: драться собирались жирдяй весом за сотню и мелкий тихоня вроде нашего Фильки. В спорте так не бывает. Что ж, это прямое указание, что перед нами не спорт. Совсем не спорт.

Пока будущие драчуны (как еще назвать этих двух любителей помутузить друг дружку, внешне никак не походивших на истинных воинов?) победным шагом дефилировали к рингу, там снова нарисовались знакомые черлидирши. На этот раз они сменили одежду на форму японских школьниц — с пиджачками, белыми гольфиками и короткими юбочками в клеточку. Помпонов в руках не было, слаженная компания исполнила зажигательный танец, показавший, что под пиджачками тоже ничего нет, даже декоративных топиков. Мужские радости, однако. Гости смотрели танец с не меньшим вниманием, чем предыдущий бой.

После ухода слаженной и хореографически подкованной команды развлекательниц раздался гонг, но зрелища не получилось: бой закончился быстро, как шахматная партия детским матом. Пока большой неповоротливый противник реагировал на пролет левой ноги мелкого, взлетевшая правая нога достигла цели ударом с разворота. Получилось красиво и очень киношно, и создалось ощущение, что вместо полного контакта нам подсовывают халтуру. Только реальная рана и последовавшая отключка проигравшего не позволили обвинить организаторов в подставе.

Учитывая, насколько качественно и серьезно устроители подошли к остальному, в заранее отрепетированную постановку не верилось, но тогда приходилось сомневаться в собственной вменяемости. Оставалось только надеяться, что вскоре все само прояснится.

Вновь появившиеся между боями поднимательницы настроения сохранили гольфики и пиджачки, но теперь вслед за топиками где-то потеряли юбочки.

Они исполнили тверк. Хорошо, что я в курсе этого задотрясного направления. Со стороны представление выглядело так, будто миниатюрных танцовщиц засасывает в косилку комбайна, они дрожат и дергаются, их корежит, но ценой неимоверных усилий вся компания успешно освобождается из челюстей невидимого монстра.

На заднем плане неохватный здоровяк готовился сразиться с похожим на трансформера качком, состоявшим исключительно из мышц. Еще немного, и первому можно менять трусы на набедренную повязку и переквалифицироваться в сумоиста. Второй в весовой категории и вполовину не дотягивал до соперника, хотя минимум втрое обогнал предыдущих победителей.

— Это мне нужно о здоровье думать, — не иссякал поток сознания отшитого приятеля. Его глаза сквозь маску не отрывались от танцующих, жадно перебегали с одной на другую, даже тряслись вместе с ними, но уязвленная душа не давала покоя. — За годы совместной учебы у нее кого только не было: и папики, и мажоры, и на другана твоего горского она вешалась, как тряпка на швабру. Даже ты, боров неуклюжий, и то отметился.

На борова обижаться не буду, между собой как только не величаем друг дружку, а завидовать нехорошо. И плохо то, что случайно вырвавшийся слух о моей «победе» может достигнуть ушей Насти, и я прослыву треплом. Нужно увести разговор в сторону, благо, есть, куда.

— Про «чешется» она сказала «между пальцами» и ничего не добавила? «Ног», например?

Тимоха от удивления даже разогнулся.

— Вообще-то да, а мне казалось, что послышалось. Откуда знаешь?

Старая шутка. Неужели Тимоха до сих пор не понял?

Только что понял. Он ударил себя по лбу, а получилось — по маске, о которой начисто забываешь, когда мозги чем-то заняты.

— Между большими! — Его голова запрокинулась, зубы стиснулись и проскрипели что-то нелицеприятное. — То есть, меня она считает озабоченным, а сама — ангел с крылышками?! Ходит в «Мужские радости», тебя привечала даже в компании с Теплицей, а мне хрен в собственном соку?

Черт подери, эти снимки однажды вылезут мне боком, как Машкины.

— Давно забываю спросить. — Я силком перевел внимание приятеля на себя и посмотрел со всей серьезностью. — Ты как с моего телефона блокировку снял?

— Вместе живем, я сто раз видел, как ты пальцем по точкам водишь. Хоть бы менял иногда или придумал что-то сложное.

— Если кому-то скажешь про снимки — убью. Их не было, запомнил?

Тимоха развел руками: дескать, обижаешь, начальник, все будет путем.

Рингом вновь завладели те, кому он принадлежал по праву. Удар гонга заглушил разговоры, начался бой. Примерно так иллюстраторы мезозойских пейзажей изображают схватку динозавров: земля гудит и качается, несусветный рев рвет уши, достигшие цели удары вязнут в мясе, а топтание титанов никак не кончается.

Около меня возникла Настя, к этому времени успевшая перешептаться чуть не с половиной из тех, кто вышел к рингу из кабинок.

— Не успела сказать, но ты, наверное, и так понял: здесь проходят бои без правил, — раздался ее голос в противоположном от приятеля ухе. — Не то чтобы совсем без правил, минимум все же соблюдается: калечить и убивать противников во избежание проблем с законом не рекомендуется. Схватки разбиты на два этапа, первый — новички и любители, в конце — приглашенные профессионалы. Сейчас время любителей.

«Не успела сказать», ага. Ничего, мы не гордые, сделаем вид, что так и было.

— Спасибо за разъяснение, а то не понимаю, почему в пары ставят кого попало, и бойцы неумелые. Любители, значит. Наверное, скоро будет финал из победителей?

Настя кивнула. Я заметил, что она постоянно оглядывалась в поисках кого-то. На этот раз желаемого вновь не отыскалось, и ее внимание вернулось ко мне. Тимоха ревниво следил за нашей дискуссией, но к нему вдруг приникла Снежка.

— Тим, — ее рука обвила локоть приятеля, как питон веточку, — Настя сказала, ты хотел на месяц рвануть на юг и ищешь пару?

Это все равно, что кота поманить валерьянкой. Тимоха мгновенно распушил перед дамой виртуальный хвост и принялся что-то энергично втолковывать. Снежка возбужденно кивала, только прическа шаталась, будто под ней кровать на прочность испытывали.

Кажется, они нашли друг друга.

— Почему никто ничего не говорит? — Настино бедро эмоционально ударило меня в бок.

— Ты о чем?

— О ком. О твоем друге. Я же по глазам вижу — что-то знают. И молчат, паскуды. Козлы. Уроды.

— Не ругайся, к тебе у людей тоже достаточно претензий. Ты же не хочешь, чтобы все стали ругаться? Есть хорошее правило: не плюй на других, потому что если другие плюнут — утонешь.

— Претензий ко мне?! Любопытно. Можешь привести пример?

— Тимоха. Ты была его парой, он остался недоволен твоим поведением.

Даже маска не скрыла, как яростно покраснели щеки собеседницы:

— Это я осталась недовольна его поведением! Я сюда не развлекаться пришла.

— Разве? А тот же приглашенный с твоей помощью и ставший твоей парой Тимоха — именно развлекаться.

Настя отмахнулась:

— Ладно, с Тимом разобрались, но ты говорил во множественном числе. Прошу еще примеры.

— На тебя очень ругался я, когда ты вызвала меня из другого города, а затем разговаривать не пожелала.

— За это я уже извинилась.

— А принял ли я извинения?

Настины ресницы хлопнули в прорезях:

— Мне казалось…

— Девушкам часто что-то кажется. — Я выразительно пожал плечами. — Если бы это соответствовало действительности, то мир погряз бы в свалившемся счастье.

— Кстати, о счастье, насколько оно скоротечно, эфемерно и непредсказуемо. Посмотри туда. — Настины глаза глядели на нашедшую общий язык парочку сокурсников.

Их разговор сопровождался бурной жестикуляцией Тимохи, обретшего благодарную слушательницу, Снежке приходилось вновь и вновь ловить его руку и возвращать в нежный плен. Как-то незаметно парочка направилась в бывшую кабинку Насти, куда новоявленный кавалер по привычке повел даму, а дама послушно повелась.

Ко мне придвинулось теплое плечо.

— Быстро же о нас забыли. — К плечу присоединилось бедро, и оба они виновато потерлись об меня. — Прости, Кваздик, что притащила и бросила, у меня мысли другим заняты. Если что-то непонятно — спрашивай, я здесь, как ты понимаешь, не первый раз.

Зачем она пришла сюда, я понял еще на входе из вопроса Мураду, поэтому спросил о насущном:

— Если глаза не врут, а они не врут, Снежка сменила напарника?

— Ты же знаешь ее, она в поиске. Мне она сказала, что сначала между вами возникла искра, но затем все пошло не так, и чтобы не усугублять ситуацию, она попросила поменяться партнерами.

— Значит, теперь мы пара?

Плечо с бедром резко отстранились:

— Напарники — да, но не пара. Не перегибай, как Тим, хорошо? Тогда от проведенного времени хорошие воспоминания останутся у обоих.

На ринге раздался грохот, все умолкли. Качок все же завалил десятипудовую груду мяса и праздновал победу. У толстяка из носа хлестала кровь и как-то неестественно дергалась рука, его с трудом уволокли подоспевшие охранники, вчетвером придерживая с разных сторон.

Количество травм росло, но это никого не напрягало. Сюда пришли за зрелищем. Его и подавали.

Настя указала на мою кабинку, осиротевшую после бегства Снежки:

— Пойдем? Или тебе приятно смотреть на кровь?

— Желание дамы — закон. — Я галантно предложил руку. — Мурад сказал, что это одно из главных правил заведения. Кстати, Снежка обмолвилась, что в этих правилах партнершам рекомендуется…

— Кваздик, я же просила. — Нежная кисть сжала мой локоть, а плечо и бедро снова ощутили волнительное трение. — И «рекомендуется» не значит «обязывает». Радуйся, что ты здесь, и не выпендривайся, окей?

— Йес, Анастасия-ханум.

На сцену высыпал уже знакомый девчачий коллективчик, я невольно задержался глянуть, как они теперь выглядят и что отмочат на этот раз.

В руки у них вернулись помпоны, на грудь — топики, зато с плеч исчезли пиджачки. Странное постоянство сохраняли только белые гольфы — единственный предмет одежды, который никакой функции, кроме эстетической, в теплом помещении не выполнял.

Когда мы с Настей мыли отключившуюся Люську, столь же откровенный вид подопечной не вызывал восторженного ступора, и о каком-то влечении или благоговеющем поклонении даже речи не шло. И когда я рисовал по безвольно раскинувшемуся телу и слизывал с открытой груди, живота и дальних закромов, куда прежде допускались исключительно избранные — это было волнительно и безобразно-интересно, но Люськина пьяная нагота не воспринималась чем-то желанным и манящим. Даже когда Настя расплачивалась за карточный долг, ее тело вызывало у меня другие эмоции — вулкан тестостерона извергался таким вожделением, что для чего-то другого не оставалось ни сил, ни возможности. Настя была красива, но когда она сняла одежду, об эстетическом аспекте я больше не вспоминал.

Другое дело — веселые девчонки на сцене. Они были чувственны и эмоциональны. Они были эротичны, самодостаточны и отстраненны от окружающего. Они были прекрасны. Танец начался с таких акробатических номеров, что дух захватило.

— Нравится? — Настин подбородок дернулся в направлении сцены.

— А ты как думаешь?

— А это?

Теперь меня ткнули в прелести плававших в подсвеченной воде русалок. В переливавшейся невесомости парили заманчивые силуэты, зрелище притягивало и утягивало, и я почувствовал себя Одиссеем, который попал в колдовские сети сирен. Хотелось забыть о приличиях, броситься в воду и делать то, что хочет душа, а не мозг. Точнее, не душа, а низменный инстинкт, но в данный момент душой притворился именно он.

Легендарного Одиссея удерживали веревки, которыми его привязали к мачте. Моей веревкой стала спутница, и она дотянула меня до мачты-кабинки, где без визуальных раздражителей я очухался от гипноза и немного пришел в себя. Мою руку отпустили, Настя уничижительно бросила:

— Разуй глаза, Кваздик. Ты здесь никто, разовый гость, обычный посторонний. За все, что вокруг, ты не заплатил ни копейки. Давай сразу расставим точки над ё: сегодня ты можешь пользоваться здесь всем, кроме меня, а станешь борзеть — получишь в глаз. Не сейчас, так потом, и кулак будет поболее моего. Окей?

Кадык дернулся, словно сглотнул последние надежды, и я кивнул. Отношения выяснены, рамки определены, будем удовольствоваться тем, что доступно. А это, между прочим, немало, другому на полжизни хватит. Но психика — штука паршивая, хочет, паразитка, всего и сразу, особенно когда вот оно, только руку протяни.

Каждый расположился на своем диване. Настя взгромоздилась с ногами, так реально удобнее, а я проклинал полагавшиеся костюму туфли. У помещения обувной рожок в комплектацию не входил, а расшнуровываться, мять брюки, а затем снова зашнуровываться… Не-е-ет, лучше потерпеть.

Напарница заметила мои мучения и даже поняла суть.

— Ладно, Кваздик, только в счет нашей дружбы. — Она сдвинулась в дальний край к самой стенке. — Ложись вдоль, ноги вытяни, а голову клади мне на колени. Но если, как этот сутулый придурок, распустишь руки… Нормально?

Когда звучало последнее слово, я уже блаженствовал на новом месте. В таких случаях промедление смерти подобно, предлагающий в процессе может передумать.

Затылок ощутил небывалый уют. Я прикрыл веки. Со Снежкой у нас начиналось так же… и едва к чему-то не привело. В висках застучало: а вдруг?!

— Можно планшет? — Я указал на столик, что больше походил на полочку.

— Хочешь сделать ставку?

Только сейчас я обратил внимание: на ринге продолжилась борьба за звание чемпиона в категории новичков. Сражались победители первых боев. Побеждал хиляк, дерущийся в стиле «корявое вероломство»: предугадать удары было невозможно, каждое движение содержало второй план, а то и третий, чтобы противник повелся на первый или второй и открылся. Если не будет нокаута, дрыщ непременно победит по очкам.

— Бой мне, конечно, интересен, но не настолько, чтобы променять его на лежание в приятной компании. — Я включил переданный мне гаджет. — К тому же, азартные игры — не мое. Если когда-то появятся легкие деньги — непременно на что-то поставлю, а пока они все нелегкие. Я собираюсь задать вопрос Мураду.

— О чем? Спроси меня, и, может, отвечу.

— Спрошу обоих, хочу сравнить мнения. Вопрос такой: почему в клуб не пускают мужчин-одиночек? Здесь, как вижу, исключительно пары.

Про девушек нам разъяснили на входе, а эта сторона осталась под завесой тайны.

Настино лицо удивленно склонилось над моим:

— А правда, почему? Будь мужик один, ему здесь — сплошное раздолье.

Мне на грудь опустилась мягкая рука, долго не знавшая, куда прибиться. Движение вышло простым, ни к чему не обязывающим, я так к нему и отнесся. Ну, опустилась и опустилась. Лежит себе и лежит. Что такого?

Настя обратила на это внимание, и результат порадовал. Видимо, она ждала худшего.

Ее мысли еще вертелись вокруг заданного вопроса. Светлые волосы высоко над моей головой отрицательно колыхнулись:

— Нет. Одиночка заглядывался бы на других и мешал отдыхать.

— Тогда почему бы не сделать вход только мужчинам? Дам достаточно вот этих. — Приподнятой рукой я указал на «русалок» и официанток, а также на танцовщиц, всем составом вышедших чествовать предугаданного мной победителя. На этот раз неизвестный сценарист целомудренно облачил их в длинные, до пят, кимоно. Парики и маски во все лицо в новой раскраске максимально приблизили облик к настоящим гейшам.

Настя тоже посмотрела, как перед первым финалистом прошел и торжественно выстроился парад красоток. В голову пришло пошлое «А можно посмотреть всех?» Финалист занимался именно этим. Пристально разглядывая каждую, он как в замедленном кадре двигался вдоль шеренг застывших фигурок.

— Я бы так и сделала: вход только для джентльменов, — продолжила Настя. — Не понимаю организаторов. Какой-то высший смысл должен быть, иначе закрадывается мысль, что владельцы клуба неадекватны: на одну оплаченную карточку пускают двоих, из которых одна требуется лишь для эскорта. Она даже мешает, это же балласт, который хочется скинуть. Без напарниц пропускная способность увеличится вдвое. То, что меня пускают, меня радует, но почему пускают, я никогда не задумывалась.

Финалист застыл около одной «гейши», недолгое фехтование взглядов привело к тому, что лицо в маске опустилось, а палец финалиста уверенно ткнул красотку в грудь. Она развязала пояс своего кимоно, и когда цветная ткань полностью распахнулась перед победителем, его глаза довольно пробежались снизу доверху и последовал завершивший дело кивок. Выбранная «гейша» совершила ритуальный поклон, и шеренги девушек вместе с бойцом удалились.

Воображение подкинуло скабрезные картинки. Я осторожно полюбопытствовал:

— Что у них будет потом?

— Бывает по-разному, чаще всего — танец в конце вечеринки, после всех боев, когда определятся победители во всех сферах. — Помолчав, Настя вернулась к так и не оставившей в покое теме. — А сам что думаешь насчет мужчин-одиночек?

— Помнишь то, что вам рекомендовали, но, как ты резонно заметила, не вменили в обязанность?

Лежавшая на моей груди рука напряглась.

— Думаешь, парные приглашения нужны, чтобы не тратиться на излишние услуги персонала?

— Похоже. — Я поелозил затылком, устраивая его с еще большим комфортом. — Здесь как бы дозволено все, но лишь с теми, с кем пришел.

— Не только.

У меня побежали мурашки. Настя уже бывала здесь. Она знает, что будет дальше.

Выданный спойлер просто убил.

— Может, хотя бы намекнешь, — попросил я, — чего ожидать?

Наверное, вид у меня был настолько глупый, что Настя рассмеялась:

— Расслабься, здесь все по взаимному желанию. Если повезет, твои мечты исполнятся, а то и неоднократно.

— То есть, персонал… — мой взгляд в ступоре застыл на русалках, затем черепахой переполз на вновь начавших сновать по кабинкам роскошных официанток.

— Нет, только не персонал.

— Но ты сказала…

— Я помню что сказала. Я сказала: не только с теми, с кем пришел. Кроме меня здесь много прекрасных особ, которые прибыли с другими, и если они окажут тебе благосклонность…

Пока она говорила, тот же вопрос ушел по единственному контакту в планшете. За это время на арене определился второй финалист — похожий на киборга качок. В его честь тоже прошел местный аналог триумфального парада, и выбранная «гейша» (или дальше можно без кавычек? Обязанности практически те же) отправилась за кулисы ждать последней сцены созданного для нас спектакля.

Качок отказался от перерыва, объявили финальную схватку первого этапа. Коварный хиляк против горы мышц. Из некоторых кабинок зрители вновь потянулись к рингу. Впрочем, таких было мало. Схватки любителей не давали нужного накала, большинство ждало профессионалов.

Настя даже отсюда продолжала внимательно разглядывать публику. Все еще надеется заметить среди гостей Гаруна? Приятно встретить родственную душу, мне тоже не хватает друга, который был почти братом. Хотелось утешить соседку, объяснить, что надежды напрасны…

Стоп. Во-первых, ни в коем случае нельзя выдавать, что я что-то знаю о нем, а во-вторых, если Настя проявляет такую настойчивость…

Я спросил в лоб:

— Ты все время говоришь о Гаруне с таким придыханием и восторгом… влюбилась, что ли?

— Не твое дело. — Мягкое вдруг стало твердым, кожа обратилась в сталь и зазвенела опасностью.

— Значит, угадал. Прости. — Вместо сочувствия у меня вывалилась нотация: — Думаешь, твое посещение с другим кавалером мест вроде этого заведения подвигло бы Гаруна к ответным чувствам?

— Что ты знаешь о чувствах?! Гарун — настоящий мужчина, а не подобие. Мужчине нужны ощущения. Где он получит их больше?

— Верно. Как верно и то, что ты настоящая женщина. Когда мы ночевали у Теплицы, тебе тоже требовались ощущения, не повелась же ты на меня, как на личность. Сюда идут за ощущениями и впечатлениями. Если бы Гарун был здесь, чем бы он занимался с соседкой, с которой пришел?

Мой план с треском провалился.

— Не старайся меня развести, не получится. — Настя слегка улыбнулась. — А ищу я не только его, ищу любого, кто расскажет, как найти Гаруна. Такую информацию я даже купить готова — теми самыми ощущениями и впечатлениями. Если найдешь первым, продай, я куплю. Не прогадаешь. Для тебя это единственный способ еще раз получить то, что однажды свалилось даром.

— Не даром. Это был честный выигрыш.

— Это был пьяный кураж. Вот, например… — Она на миг задумалась. — С сестрой Гаруна ты на такое сыграл бы?

— Ты знаешь ответ.

Скорее всего, Настя подразумевала Мадину, но могла и Хадю. Напоминание о Хаде уронило настроение на уровень канализации. И запашок пошел соответствующий.

Планшет ожил. Настя заметила высветившееся сообщение, в голосе проснулась просительность:

— Зачитаешь?

Захотелось заработать на ее заинтересованности какой-нибудь бонус.

— Что мне за это будет?

— До следующего взбрыка на другой диван не отправлю, хотя очень хочется.

— Условие хорошее, принимается. — Я поднял экран, чтобы мы видели оба, и стал читать. — «Одинокий мужчина, который не отвечает за женщину, не всегда адекватен, а иногда опасен для окружающих. Если он пришел за приключениями, может испортить отдых другим. И еще. Как может мужчина, который не смог понравиться и внушить доверие даже одной даме, понравиться всем посетительницам? Сюда приходят не для чужого удовольствия, а для своего, заведение лишь помогает ощутить праздник, который человек приносит в себе. Дамы персонала радуют взгляд, своя дама радует в остальном. Приятного отдыха».

— Вот и ответ. — Я снова задрал лицо к Насте, а отброшенный планшет отправился на свободный диван. — Мы были близки к истине, но недостаточно глубоки. Мужчина, не отвечающий за женщину, опасен для окружающих. Блеск.

— Мне больше понравилось, что мужчина, который не смог понравиться одной даме, не сможет понравиться всем. Это точно. Знаешь, сколько таких ходячих недоразумений женщинам жизнь портит?

Ее ладонь нежданно погладила меня по вихрам.

Глава 8

Внешний свет исчез, проем перегородила прелестная фигурка, не обремененная излишествами ни в физическом, ни в моральном плане. Очередная официантка.

— Фрукты, мороженое, напитки? — прозвенел чистый голосок.

— Закажи фирменное мороженое, — посоветовала Настя, и меня легонько напрягло: в интонации искрило подначкой.

В то же время, мы пришли за приключениями, почему не рискнуть? Только переиначу, чтобы впросак не попасть.

— Даме — фирменное мороженое, мне — двойной эспрессо.

— Наоборот, — с категоричностью поправила Настя. — И вместо кофе мне клубнику со сливками.

Подсвечиваемый снаружи сияющий силуэт повернул лицо на меня и, не дождавшись возражений, исчез.

— Почему наоборот? — Я глянул на Настю снизу вверх в попытке разглядеть что-то плюсом к тому, что услышу.

— Увидишь.

Заказ принесли моментально. Возникшая в проеме официантка была не той, что его принимала. Тщательно вымеривая в полутьме каждый шаг, она едва не споткнулась на входе, словно не ожидала кого-то увидеть в кабинке. На новой работнице местного общепита тоже был фартучек, но только снизу, от пояса до колен, зато надет он оказался поверх юбки, отсутствовавшей у предыдущих. На этом прогресс кончался, выше из атрибутов цивилизации была только маска. Впрочем, юбка тоже размерами не блистала, но в сравнении с «одеждой» прочего персонала новый персонаж казался олицетворением скромности.

После того как Настя взяла клубнику, на подносе осталось две вазочки с мороженым, политым темным сиропом и увенчанным завитками взбитых сливок. Все же две, значит, обоим, а Настя говорила…

Спина официантки согнулась в поклоне, но поднос в руках остался на прежнем уровне, по высоте он не сдвинулся ни на йоту. Тоненькая, с хорошо развитой острой грудью, девушка буквально окунулась в то, что принесла. Теплые капли на миг утонули в вазочках, крем с сиропом размазались, холод заставил живые пипки заостриться и окоченеть.

— Это и есть фирменное мороженое. — Настя спихнула мою голову с коленей. — Приступай.

Ставшая блюдом официантка распрямилась, аккуратно опустила поднос на противоположный диван и повернулась ко мне, застыв по стойке «смирно». Я поднялся и так же молча замер перед ней, не сводя глаз с подсвеченного сзади чувственного силуэта: ниже грациозной шейки пахнул обволакивающей сладостью предназначенный для меня десерт.

— Новенькая? — Настя повысила голос, чтобы заглушить шум начавшегося снаружи боя.

Официантка нервно кивнула. Едва достигавшая мне до подбородка, она жутко стеснялась, сжималась, ее прямо-таки колотило. Зачем же выбрала эту работу? Себя проверить? Стриптизерши давно уверяют, влезая с этими уверениями во все ток-шоу и форумы: раздеться — не переспать, это именно работа, а не проституция. Возможно, кто-то клюет, принимая за правду. На таких даже женятся иногда. Кто-то. Говорят. Врать не буду, лично не встречал. А для меня та, что раздевается перед другими за деньги, однозначно готова к следующему шагу, дело лишь во времени или в цене. Для меня все работницы этого клуба никогда не перейдут из категории игрушек в ранг спутницы. Разве можно любить того, кого не уважаешь? Даже если обожаешь — все равно не уважаешь, и с этим ничего не поделать. Никогда.

Молоденькую официантку жалко, но она сознательно перевела себя в разряд вещей. Вещами пользуются, и я тоже собирался воспользоваться как можно быстрее, только непонятно, как именно. Сгибаться в неуклюжей позе не хотелось, при моей комплекции это выглядит не так брутально-сексуально, как хотелось бы, а иногда откровенно смешно.

Далеко за спиной работницы крема и сиропа бились два финалиста. Будь у меня лишние деньги (смешное словосочетание), в финале любителей я поставил бы на качка. Однако бой преподнес сюрприз. Хиляк увертывался от летящих в него кувалд, притворявшихся кулаками, при этом его ноги успевали достать каменную гору, не поспевавшую за темпом, который задал противник. Два легких удара в казавшуюся несокрушимой голень — и качок захромал. Даже камень крошится, если по нему постоянно стучать, а по нему стучали, и добить стало делом времени.

Настя тоже поднялась и подошла ко мне, не знавшему, как подступиться к нежданному подарку.

— Джентльмен первый раз у вас в гостях. — Она легонько надавила мне на плечи руками, это заставило меня присесть на корточки перед «блюдом». — Нужно объяснить, что для удобства поедания вазочку фирменного мороженого можно взять в руки.

В руки?! О большем не мечталось, сейчас все мысли свелись исключительно к этому, других не осталось. В руки! Ура! Есть на свете высшая справедливость!

Или не справедливость, а что-то другое. Хорошее или плохое. Вернее будет сказать, хорошее и плохое. Которое, в свою очередь, ведет к хорошему или плохому, и если задуматься об этом, то может открыться что-то важное…

Но разве было сейчас что-то важнее мягких конусов со сладкими вершинами?

Сказано — сделано. Ощущения, полученные от Снежки, не шли ни в какое сравнение с подаренными робкой официанткой. Я придерживал ладонями сразу оба… ну, скажем, кулича, облитых глазурью, губам и языку доставались одни удовольствия, рукам — другие.

Моя партнерша следила за мной с превосходством дембеля над салагой-новобранцем, мои жадные радости были для нее развлечением. Когда официантке для моего комфорта пришлось немного нагнуться, Настя с сомнением покачала головой:

— Что за недоучку прислали? Даже я справилась бы лучше.

— Не откажусь от такого варианта. — Формы в моих ладонях многократно проигрывали Настиным, непутевую работницу трясло от стыда, меня — от возбуждения и негодования по поводу дурацких комментариев и вмешательства в мою частично наладившуюся личную жизнь. — Вон поднос, дерзай.

— Лучше пожалуюсь организаторам на плохую дрессировку персонала, раньше здесь себе такого не позволяли. — Подхватив под локоть, Настя потянула меня обратно на диван, усадила, а затем, как буксир безмоторную баржу, приволокла «фирменное мороженое», практически силой разместив его на моих коленях лицом ко мне.

Доедать в такой позе оказалось значительно приятнее. Официантку била дрожь: видимо, за претензию клиента ее уволят или жестко оштрафуют. Мне стало жалко милое создание, явно находившееся не на своем месте, но так старавшееся угодить всем.

— Успокойся, тетя шутит. Главный здесь я, а я в обиду не дам.

В проеме было видно, как на далеком ринге смирившийся с проигрышем качок, в котором не осталось ни воли, ни задора, совершенно бездумно ударил ногой вперед — в никуда, просто чтобы оградить себя от новой атаки. Именно в этот миг противник бросился на него. Хруст услышали даже в кабинках. Упавший хиляк схватился за лицо, затем укусил себя за палец.

— Похоже на перелом челюсти, — констатировала Настя, откуда-то владея информацией. Я, например, в таких вещах не разбирался. — Он проверяет. Если укус не получится — значит, челюсть сломана.

У парня не получилось. Две девушки из персонала — официантка и танцовщица — уже мчались к нему со льдом и бинтами, а Мурад, по-прежнему весь в белом, впервые с момента ввода последних гостей появился лично, чтобы проводить раненого бойца к выходу, где того должно было ждать нечто вроде «Скорой помощи».

— За год — восемь калек и один покойник, — буднично сообщила Настя, — не считая переломов. Это одна из причин, почему клуб шифруется. Никто не хочет отвечать за чужой выбор или ходить свидетелем под угрозой стать соучастником убийства.

На некоторое время я даже забыл про «мороженое», впрочем, уже съеденное до этапа многократно вылизанной тарелки. Оно, недавнее блюдо, соскочило с моих колен, и, после японского поклона почтения, выполненного безукоризненно, мы с напарницей вновь получили возможность наслаждаться обществом друг друга без помех.

Ну-ну, понаслаждаешься в таких условиях. Снаружи победителем объявили качка — в полном контакте выигрывает тот, кто остался на ногах. Бравурную музыку его ухода с ринга сменило пощипывание струн гейши под сакурой.

Настя подала мне одну из настольных шкатулок, внутри оказались влажные салфетки, я вытер лицо и руки.

В ушах все еще стоял хруст, а перед глазами — изувеченный боец. Восемь калек и покойник. За год. Веселенький клуб, однако.

Срочно требовалось отвлечься.

— Что за пародия на гитару? — Я показал Насте на непонятный вытянутый инструмент в руках музыкантши. Звук он издавал дребезжаще-гнусавый, вызывавший ассоциации со Средней Азией, но не прямые. Создавалось ощущение, что какой-то акын забыл все умения и экспериментировал в стиле авангард.

— Это сямисэн. — Казалось, напарница знает все. — Сегодня японский день, везде вставляют японские штуки и мотивы.

Мозаика сложилась: сакуры, гейши, поклоны, стиль одежды и масок…

Разнесся усиленный электроникой голос Мурада:

— Главное блюдо на подходе, а пока уважаемые гости могут пообщаться и потанцевать. Прошу всех на поле!

Кого драка интересовала больше, чем спутница или общая атмосфера клуба, уже находились там, они стояли или курсировали вокруг ринга, который вновь преображался в сцену. Выступавшие между боями поднимательницы настроения сейчас вышли ровными рядками, одетые в кимоно, и с бамбуковыми зонтиками. Плавный восточный танец в их исполнении ударил по зрительным рецепторам не меньше, чем демонстрация природных красот в прошлых экзерсисах: кимоно танцовщиц были скроены из напоминавших тюль прозрачныхкружев. Очень долго они оставались центром внимания, но все когда-нибудь приедается. Вокруг завязывались разговоры, кто-то встречал знакомых, кто-то тихо выяснял отношения. Из соседней кабинки вывалились запыхавшиеся сокурсники, Тимоха на этот раз выглядел довольным, в движениях появилась блаженная вялость. Раскрасневшаяся Снежка зашепталась с Настей, мое присутствие, как и вообще существование в этом мире, игнорировалось, хотя я стоял практически плечом к плечу.

Тимоха заглянул мне в спрятанные под маской глаза.

— Она и тебя обломала? — Нижняя часть его лица растянулась в ухмылке.

Я молча отвернулся.

— Судя по роже — да, — тоном знатока продолжил Тимоха. — Ничего, может у нее дни такие. Кстати, это все объясняет. Через недельку нужно будет снова подкатить, а сейчас не мешало бы накатить. Где эти смазливые официанточки, когда так нужны?

— Фирменного мороженого захотелось?

— Дядя вырос, дяде хочется выпить, а мороженым пусть балуются деточки и девочки.

Все ясно, Снежка решила не отвлекать партнера на посторонние прелести. Может, и хорошо, что у нас с Настей такой напряг в отношениях — благодаря этому для меня открывалось гораздо больше секретов и фишек клуба.

Динамики грянули знакомой с детства песней из советского кинофильма, но на японском языке. Звучало очень оригинально. Кое-кто стал медленно кружить под музыку, остальные еще собирались с духом, в основном оглядывались — сейчас здесь собрались все, и мой взгляд тоже выискивал знакомые лица. Точнее, маски с кусочками лиц. На сцене продолжала работать подтанцовка — из главного зрелища она вдруг превратилась во второстепенное, присутствие активных искусительниц уже не отвлекало внимание так же, как прежде. Дамы в халатиках оставляли неудобную обувь около рва-бассейна — так обычно стоят тапки у воды в аквапарке. Я удивленно обернулся на взбудоражившуюся Настю: она без видимого мне повода вдруг напряглась и зажалась, что никак не вязалось с ее обычным видом королевы перед подданными. Повод вскоре обнаружился. Настя сжигала взглядом молодого человека с красивой девушкой, вышедших из кабинки на противоположной стороне зала. Дама была стройной и сексапильной, а кавалер — низеньким, очень походившим на Фильку. Но это если сравнивать габариты, в остальном ставить их на одну доску было кощунством: у незнакомца вид и апломб тянули минимум на сына олигарха, в то время как Филипп оставался недотепистым студентом даже в костюме. По мере приближения фигура девушки вызвала странные ассоциации. Возможно, я ее где-то видел. Где?

Настя спряталась за мою спину. Снежка недоуменно перевела взор на избегаемых подругой кавалера с дамой. Они двигались к рингу и чем ближе оказывались, тем сосредоточеннее становилось лицо Снежаны, словно ее мучила проблема сходная с моей. Вдруг челюсть Снежки отвисла:

— Люська?!

Проходившая в нескольких метрах Теплицына глянула волком: имена здесь не приняты, и на свое она среагировала резко и зло.

— Вы?! — взор из маски перетек со Снежки на Тимоху, затем на меня и на обнаруженную за моей спиной Настю. Люська скривилась. — Какого черта этих сюда притащили?

— Без «этих» нас не пустили бы. — Настя сделала вид, что и не думала прятаться, ее рука на миг взяла меня под локоть, как Снежкина Тимоху, но сразу выпустила.

Обидно, когда о тебе говорят в третьем лице, но время вмешиваться еще не пришло. Пусть сначала девочки между собой отношения выяснят.

Здоровавшийся с кем-то низенький Люськин кавалер тоже заметил нашу компанию, лицо в маске уставилось на Настю.

— Времени зря не теряешь. — Заигравшая на губах улыбочка напомнила палача при исполнении, который обожает свою работу.

Тоже знакомые. Как же тесен мир.

— И ты, — откликнулась Настя.

— Познакомишь со своим молодым человеком?

— Костя, не начинай, он не мой молодой человек и быть им не может, просто составил компанию. Тебе же составили, — последовал гневный оборот на Люську.

Не дождавшись, пока дама сделает то, что просили, упомянутый Костя протянул мне руку:

— Константин Георгиевич.

Немного смешно, когда парни возрастом за двадцать величают себя столь длинной конструкцией. Мы не на допросе. То, что нормально для сержанта, который обращался к попавшему в переплет гражданину, в устах напыщенного мажора выглядело издевкой, причем неприкрытой. Похоже на царский указ: «Мы, Николай Вторый, сим повелеваем…»

Будем соответствовать.

— Алексантий Егорович. — Я пожал стиснувшую ладонь, проверившую меня на прочность. Испытание прошло успешно.

— Алексантий Егорович, простите нас за случайный спектакль с почти семейной сценой, я уверен, он вам неинтересен. Разрешите пригласить вашу даму на танец?

Оставаться с Настей мне все равно не было никакого удовольствия, и я, естественно, разрешил.

— Мне сказали, — бросил я напоследок, — что имена не приветствуются, поэтому будет лучше — Двадцать Девятый.

— Прекрасно. Я не последний человек в этом клубе, и маленькие нарушения, если они не вышли за грань, считаю простительными, но такое следование правилам похвально. Я Первый.

Ого. Вряд ли здесь школьная система, и номера, скорее всего, присваиваются не по алфавиту, а по значимости. Первый номер постороннему точно не заполучить. Середина списка не имеет значения, конец может немного приземлить носителя, если человек попадется мнительный, а начало говорило о многом. Свой среди своих. Неплохие у Насти знакомства.

Поблагодарив меня кивком, Первый одной ладонью галантно принял руку дамы, другой жестко притянул ее к себе за талию. Кажется, в этот момент партнерша забыла обо всем, теперь для нее существовал лишь один кавалер, и сейчас он был с ней. Глаза в глаза, грудь в грудь — они погрузились друг в друга, движения стали чувственными, между телами проскочила искра. Взыграла зависть: мне так никогда не суметь. Рядом со мной девушки продолжают любить других, а Константин неким колдовством не оставлял им такой возможности. Нет, он не мажор, прожигающий папенькины деньги, в нем есть что-то особое, такое, что девушки чуют всем, что ниже мозга. Скорее всего, достаток и занимаемое положение Константина — собственная заслуга, даже если вначале ему кто-то помог.

Тимоха закружил Снежку, уже присосавшуюся к нему мертвой хваткой, через секунду без дела около ринга слонялись лишь две фигуры. Я поднял взор на кусавшую губы Теплицу:

— Потанцуем?

Она равнодушно приняла мои руки, по груди распласталась твердая стать, оставшаяся жесткой, холодной и бездушной и после соприкосновения. Повеяло морозом и опасностью. Теперь время с Настей вспоминалось как счастливое. Все познается в сравнении. Хадя (ох, Хадя, Хадя…) меня выставила, Снежка променяла, Настя никогда всерьез не воспринимала… И Теплицына, даже находясь в моих руках, рыщет взглядом по сторонам, а во мне не видит не только мужчину, но даже человека. Мурад написал: «Как может мужчина, который не смог понравиться и внушить доверие одной даме, понравиться всем посетительницам?» Кажется, я вхожу в эту категорию.

Нет, была одна девушка, которая мне доверяла. Мадина, светлая ей память. Возможно, я ей даже нравился. Впрочем, ей многие нравились. И многое. Как и для Насти, я выступал в роли проходного балла, без которого нужные двери не открывались. Не больше.

А Хадя мне доверяла просто и безусловно.

Эх, Хадя…

В отличие от других клубов здесь грохот не забивал уши по самые пятки, танцующие при желании разговаривали друг с другом без крика. Но желания говорить не возникло. Мы с Люськой ритмично переступали, лед в моих руках не таял, наоборот, превращался в сталь и грозил скорыми бедами. Мое общество спутнице не просто не нравилось, она вообще не понимала, почему я здесь.

В какой-то момент в ухо прилетело:

— Про то, что Султана убили, ты в курсе?

Хотелось сказать: не только Султана. Вместо этого я кивнул и промолчал. Трудно разговаривать с морозильной камерой.

— С тех пор с кем-нибудь из дагов общался? — продолжился допрос.

Если судить по интонации, беседа выглядела именно допросом.

— Нет.

— Даже со своим побратимом?

— Никого не видел.

Больше партнершу ничего в моей персоне не заинтересовало, танец продолжился в тишине. Теплица все время оглядывалась, кого-то заметила, и мы стали медленно смещаться к выбранной цели. Курчавые волосы, выбритый до синевы подбородок, а также нос, что не помещался под маской, говорили о южных кровях владельца. Несколько случайных соударений и прямых взглядов передали заинтересованность по назначению, однако встречного энтузиазма не вызвали. По окончании музыки я выпустил из рук гремучую змею, пока не ужалила. Мы синхронно повертели головами, и сравнение Люськи со змеей оправдалось полностью: тонкая, гладкая, пустой взгляд отслеживал ситуацию, и разве что язык не высовывался, хотя вполне мог оказаться раздвоенным.

Обеих парочек с сокурсницами видно не было. Затерялись в толпе или куда-то ушли? Люська уже смирилась, что следующий танец снова придется танцевать со мной, но тут к ней подкатил чернявый кавалер из присмотренной пары. Ее усилия не пропали даром.

— Разрешите?

Теплица расцвела:

— С удовольствием.

Их унесло, причем змея вдруг обратилась в голубя. Глаза ожили, тело обрело эластичность, Люська защебетала что-то в ухо партнеру. Тот периодически кивал или кратко отвечал.

Царевна-лягушка встретила принца и обратилась царевну. Со мной царевна-лягушка была лягушкой. Хотелось бы знать: этот факт говорит о царевне или обо мне?

На меня косилась оставленная дама. Точнее, девушка. Скажем так: молодая женщина. Женщин в годах среди посетительниц не наблюдалось. Маски могли скрыть истинный возраст, но походки, жесты, случайные движения и, главное, фигуры, подводили к сделанному мной выводу. Среди мужчин хватало седых, лысых, толстых, приволакивавших ноги и на ходу терявших координацию с навигацией, но дамы были как на подбор. Любопытно, как в этой атмосфере чувствуют себя женатые пары? Трудно представить. Надо будет спросить.

— Вы танцуете? — спросил я брошенку.

— Нет, но вы можете исправить положение.

Меня обвило чужими руками, в ладонях очутилось нечто заманчивое, моей груди стало тепло и мягко.

— Перейдем на ты?

— С радостью, — согласился я. — Обычно в такой ситуации знакомятся, но здесь имена запрещены… для большинства. Если что, я Двадцать Девятый.

— Восьмая. — Партнерша нежно потерлась об меня телом. — Что твоя подружка хочет от моего кавалера?

— Думаю, информации. Сегодня многие пришли сюда именно и только за ней.

— Времена меняются. Когда клуб открывался, здесь просто отдыхали.

— Завсегдатайка?

— Соорудил же словечко. Но смысл правильный, не первый год наблюдаю эту ярмарку тщеславия.

Мне стало уютно в плюшевом капкане, который ничего не искал на стороне, не злился, не использовал меня как ширму или ключ от замка. Восьмая просто танцевала, получая удовольствие от процесса, в окружающей, как она сказала, ярмарке тщеславия это было высшим наслаждением. Щеки соприкасались, в груди что-то нарастало, мое колено среди ее бедер чувствовало себя как дома — его обнимали, приглашали и угощали.

Посреди песни музыка начала медленно гаснуть, но не прекратилась совсем, поверх тихого продолжения разнесся голос ведущего:

— Сегодня у нас присутствуют новички. Прошу поприветствовать!

Пары разомкнулись, все сдержанно поаплодировали. Поскольку Восьмая отстранилась, мои ладони сошлись в аналогичном движении.

— Перестань, чествуют и тебя в том числе. — Партнерша жестами приказала мне опустить руки. — Благодарно покивай в разные стороны, чтобы люди видели, кто счастливчик.

— В чем же счастье?

Ответ пришел из колонок:

— Дамы, кому выпала честь быть рядом, прошу показать новичкам, насколько им рады в нашем клубе.

Аплодисменты разрослись до оваций, забивших музыку, что вновь загрохотала в полную мощь. Восьмая с улыбкой развязывала поясок. У меня еще недоуменно раскрывался рот, когда халат-кимоно распахнулся, и партнерша тесно прижалась ко мне. Концы халата свелись у меня за спиной, пояс затянулся, но теперь узел завязался у меня на копчике.

Восьмая, обратившаяся со мной в единое четырехногое существо, прокомментировала:

— Это делается для новичков, чтобы еще больше распалить и привязать к клубу. И только попробуй сказать, что тебе не нравится.

Я благоразумно смолчал. На моем плече упокоилась склоненная голова, ноги счастливо переступали с места на место, чувствовалось только взаимное возбужденное дыхание. Партнерша обнимала меня поверх костюма, а мои руки оказались внутри шелкового кокона. Движение чужих локтей помогло им найти оптимальное для данной ситуации положение — на самом сдобном и желанном. Еще в возне со Снежкой у меня возникла догадка, что гостям женского пола нижнее белье не полагалось входными правилами и что под халатами наших дам кроме красоты нет ничего лишнего и отвлекающего от этой красоты. Скорее всего, так и есть, и подхалатное состояние Восьмой это подтверждало.

Я потек и поплыл, как жидкость, помещенная с другой жидкостью в одну емкость, постепенно перемешиваясь и превращаясь во взрывоопасный коктейль. У меня не было слов. А у партнерши нашлись.

— Чем занимаешься?

— Учусь.

— А кроме?

Что за шкурный интерес? Снежка после выяснения моего благосостояния слиняла к Тимохе.

Или это всего лишь светская беседа?

— С тобой танцую. — Не люблю допросов. Лучше сам спрошу. — А ты чем занимаешься? Мой ответ уже использован, просьба не повторяться.

Партнерша улыбнулась.

— Научной работой. Изучаю внутренний мир мужчин.

Каждая моя клеточка ощущала, что соратнице по плаванию в море эротики я не безразличен. Обстановка способствовала, почему не рискнуть?

— Невероятно! — Я изобразил удивленное ликование. — Фантастическое совпадение. Я как раз изучаю внутренний мир женщин. Мы могли бы друг другу помочь. Если надумаешь — всегда к твоим услугам.

— Чего тянуть? Пошли. Где твоя кабинка?

— Э-э… — глаза поискали Настю и не нашли. — Моя напарница…

— По правилам клуба кавалеры приглашают дам к себе, даже если пары разбиваются и перемешиваются. У тебя должно быть пусто, если переживаешь именно насчет этого.

Мне не хотелось расцепляться, но еще больше не хотелось упустить шанс изучить внутренний мир случайной знакомой.

— Ничего, если мое материальное положение разочарует?

— Какая связь? — Теплое тело в моих руках напряглось и неведомым образом вдруг перестало быть теплым, как и сменившаяся интонация: — С чего ты взял, что оно меня интересует?

— Из вопроса «чем занимаешься». После правдивого ответа многие теряют ко мне интерес.

— И, как честный человек, ты решил предупредить?

Я ощутил, как теплота возвращается в голос партнерши и в мои руки.

Чтобы куда-то двинуться, сначала нужно развязаться, чем Восьмая и занялась. Едва мы стали самостоятельными организмами, музыка кончилась, слово опять взял Мурад:

— Уважаемые гости, прошу отдохнуть перед основным событием вечера — боями профессионалов. Сегодня состоятся три схватки. На ринге встретятся участники и призеры международных соревнований по дайдо-джуку, муай-тай, ушу-саньшоу и боям без правил. Чемпион по традиции получит денежную премию и нематериальный приз от заведения. Прошу делать ставки. Информация о бойцах сейчас появится на ваших планшетах.

Из толпы выдвинулся и стал пробивать ко мне путь ледокол «Настя» — серый, хмурый. Даже показалось, что побитый.

— Пойдем. — По примеру других она потащила меня к кабинке.

Губки Восьмой поджались, мне был сделан прощальный реверанс. В ответ я успел только кивнуть и развести руками — моей парой вновь стала Настя, нужно перестроиться и принять как должное. И как единственно возможное. Хотя после откровенного танца внутри полыхало огнем.

В Насте даже не тлело.

— Что-то случилось? — осведомился я.

— Не твое дело.

Видимо, переговоры успехом не увенчались.

Я задал давно возникший вопрос:

— Костя… то есть Первый — это не тот, которого считают твоим официальным парнем?

— Так прямо и говорят — официальный? Горе мне, горе. — Настя картинно схватилась за голову, но спектакль не затянулся — ради зрителя вроде меня актриса напрягаться не собиралась. — Ничего, с сегодняшнего дня есть шанс избавиться от этих разговоров. В свое время именно с ним я пришла сюда в первый раз. Тогда, по его словам, ему здесь не понравилось, а придти, дескать, пришлось исключительно по работе. У него фирма по системам безопасности, он сотрудничает со многими клубами. Потом он спокойно занимался другими проектами, а я наведывалась сюда в новой компании. Его не было никогда. А тут вдруг снова вижу, и с кем?! Люська, конечно, стерва. Ох, стерва… — На меня вскинулся взгляд, который как-то непонятно примеривался. Так вор смотрит на торчащий из чужой сумочки бумажник. — Кваздик, а если бы…

— Имена и прозвища запрещены. Двадцать Девятый.

— Прекрати, мне не до ерунды. Не путай рекомендации с запретами, у них разная судьба. Тогда, у Люськи, если бы она очухалась и тоже к тебе полезла, кого бы ты выбрал?

— Тебя.

Настины глаза в прорезях расширились то ли в удивлении, то ли от удовольствия:

— Даже секунды не думал. Круто. А почему? Она тоже красавица.

— Солнце и Луна, свет и тьма, тепло и холод… Вы разные. Можно сказать, противоположности. Солнце режет глаз, но под ним хочется греться, а луной просто любуются.

— Да ты поэт. А представь, что меня там не было. Ты составил бы Люське компанию? Не тушуйся, я серьезно. Мне нужно знать.

Танцпол быстро очищался, освещение изменилось: опустевший ринг перестал быть центром. Прожектора отключились. Рассеянный свет накрыл весь зал, теперь он заглядывал даже в кабинки.

Мы сели на противоположные диваны, Настя продолжила:

— Луной, как ты говоришь, любуются, но на нее посылают космические корабли и прочие зонды, берут пробы грунта, составляют планы исследований… Спрошу по-другому: она тебе нравится? Имею в виду — вообще.

— Вообще — без сомнения. Как океан в ночи за иллюминатором, или как небо перед грозой. Это неуправляемая стихия, от которой нормальный человек предпочтет держаться подальше.

Из сказанного Настя сделал странный вывод:

— А ко мне, значит…

— Да, ты теплая и живая, как руки матери. К тебе все льнут, чтобы причаститься и наполниться уютом, светом и покоем.

Когда мужчина говорит красиво, девушки не знают, как реагировать, истинный смысл остается в глубине или проходит мимо, выстрелы остаются за кадром, девушки видят только салют. Настя не была исключением. Не копаясь в том, что внешне выглядело комплиментом, она пошла дальше:

— Вернемся в тот день. Люська тоже была живая и теплая, просто вдребезги неживая и холодная. Ты же мужчина, а она была голая и безответная. Скажи: ты бы… ну, чисто теоретически…

— Теплицына — женщина, я мужчина, что еще добавить? Теоретически возможно все, а как случится на деле — никто не знает.

Настя вновь страдальчески схватилась за виски:

— Ох, не то я тогда загадала, дура, такого козыря себя лишила…

Глава 9

— Уважаемые гости, — разнесся над залом голос Мурада, — развлечения продолжаются! Конкурс на лучшую надпись. Условия: леди в своих кабинках отворачиваются и поднимают полы одеяний до пояса, где удерживают до сигнала об окончании конкурса. Задача джентльменов — на открывшейся территории написать что-то веселое и находчивое, запечатлеть на камеру планшета, затем смыть надпись и после промежуточного сигнала перейти по часовой стрелке в кабинку к следующему холсту. Планшет забирать с собой, снимать исключительно свое творение, написанное дамам не озвучивать, за это штраф.

Настя быстро отвела взгляд, который я хотел поймать. Несомненно, она уже участвовала в развлечении и, подвигая меня в квартире Теплицыной на что-то похожее, откровенно плагиатила.

— Уважаемым джентльменам просьба выйти, — продолжил Мурад. — Планшет взять с собой и по сигналу начать с соседней кабинки.

С самого начала вечера на откидных столиках в кабинках стояли баночки: одна, как сейчас выяснилось, с гуашью, вторая с водой, и еще здесь была шкатулка с салфетками. Этим снаряжение будущих творцов ограничивалось. Кисть не предусматривалась, это означало, что рисовать нужно пальцем, который затем мыть во второй посудинке. Как только я оказался за порогом, раздался гонг.

— Прошу! — объявил Мурад. — Следующий удар — сигнал к переходу, просьба не задерживаться.

Сигнал прозвучал, и я вошел в соседнюю кабинку.

Снежка осталась в предыдущей, если идти в обратную сторону. Ожидавшую моих экзерсисов даму я не знал. Как все гостьи, она была красива, гладкая кожа белела и почти блестела, упругие мышцы намекали на близкое знакомство со спортом или тренажерами.

Любопытно: а если кавалер пригласит в клуб некрасивую спутницу — ее пропустят?

Впрочем, кто знает, какие виды скрывались под масками? Взглядам открыты лишь фигуры, а у они у присутствующих дам — как на подбор. Даже девушки с формами пышнее Насти, которую Тимоха, ругаясь, обозвал толстой, выглядели потрясающе, и каждая притягивала взор не меньше, чем какая-нибудь стройняшка-фитоняшка или казавшаяся подростком худышка. В каждой были свой шарм и своя прелесть. Мир прекрасен, потому что разнообразен.

Я приблизился к даме, повернувшейся ко мне спиной. Как требовали прозвучавшие условия, «холст» был открыт по самую поясницу и ждал кисти художника. Точнее, согласно условиям, — писателя. Я резво выплеснул фантазию на аппетитных формах: «Дареному коню смотрят не в зубы». Полотно сладко прожималось под пальцем, размашистые буквы выходили корявыми, мысли разбегались. Правильнее сказать, что они сбежали, чтобы собраться в другом месте.

Что дальше? Сфотографировать. Это с удовольствием. Теперь то же самое стало в два-дэ и ограничено рамочкой. При желании можно увеличить и разглядеть детальнее, но зачем, если несравненный оригинал — рядом? Далее, как сказано, нужно подготовить место для следующего автора. Это самое приятное. Моя ладонь опустилась в емкость, я примерился, и размазываемые слова потекли смертельными слезами. Бабочки живут один день, а сколько радости приносят глазам. Буквы в правильном месте, оказывается, тоже.

Гонг.

Я протер салфеткой ладонь и, после быстрого раздумья, территорию под будущий шедевр наследника этой красоты. «Чистота — залог здоровья» — всплыла в голове фраза из детства. Совершенно не к месту. Детством местные развлечения не пахли. Они пахли соблазном и приятными неприятностями. То есть, такими неприятностями, цена за которые возбужденному сознанию кажется приемлемой.

Переход.

В голове пусто почти так же, как на объекте приложения мыслей, который матово светит и влечет совсем не те мысли и образы. Восхитительные обводы требовали чего-то особенного, но какая тут работа ума, когда лицо уперлось в такое? И палец вывел: «Восхищен». Точка.

Заснять.

Смыть.

Чудесный конкурс.

Далее — «Ищу приключений», на следующем объекте переделанное в грубое и затейливое «Пенсионерам и депутатам вход бесплатный».

Как же наивно, плоско и неостроумно. Наверняка, такое уже было, и, не сомневаюсь, было не раз. Шутки уровня младшеклассника — не мой уровень, нужно включить воображение. Прочь лихорадочное возбуждение и ликование от непредставимого еще вчера зрелища. Жизнь — она здесь и сейчас. Свистать всех наверх!

Не будь время ограничено, я придумал бы что-то невероятное, задним умом я крепче железобетонных перекрытий. Увы, полет мысли глубоко вниз и банальность не отпускали. «Вход только по пропускам», «Уютный уголок», «Место аварийной посадки», «Без стука не входить», «Склад внутренних резервов»… Иногда я повторялся в идее, в условиях конвейера это неизбежно. Даже подумать некогда. Вернее, от дум отвлекали вид и ощущения. А к ним иногда прилагались разговоры.

— Можешь придерживать, если тебе так удобнее, — объявила невысокая молодая женщина из очередной кабинки.

— Справлюсь.

Палец вывел на пышных окружностях: «Не откажусь от поддержки». Закончив, я оглядел дело рук своих. Собственно говоря, описана ситуация, но этим все заканчивается. Для окружающих познавательно, но не прикольно. Мощным движением ладони я смыл неудачный вариант, взамен появилось «Не кантовать, при пожаре выносить первым». Тоже не фонтан, но лучше чем было.

— Исправляешься, — донеслось с легким сарказмом.

Откуда она знает? Черт, это же не про надпись.

— Стремлюсь к совершенству.

— У тебя получается.

— Я еще в начале пути.

— Как достигнешь конца, можешь снова зайти.

— Думаю, с такими формами вы достигнете его раньше.

Камера запечатлела нетленку, я вновь потянулся за водой.

А не оскорбил ли я даму ненароком? «С такими формами вы достигнете его раньше» сказано про совершенство, это был комплимент. Но леди говорила про конец…

Когда я вымывал среднюю часть надписи, наиболее косую и потому труднодоступную, обширные створки хулигански пожали мою ладонь. Меня прошибло потом.

Нет, на меня не обиделись, это не злость, вызванная оскорблением, а нечто другое. Мою куртуазность оценили и заковыристый комплимент поняли правильно.

— Это намек, — не стал я юлить, — или прямое предложение?

— Это восхищение приятным собеседником. Поверь, такие здесь на вес золота.

— С удовольствием поменяю свой вес на золото. Хотя бы часть.

— Будь у меня столько золота, отдала бы, не задумываясь.

Гонг заставил вздрогнуть обоих, меня вынесло наружу.

По субъективному времени на проявление фантазии давалось около минуты, затем следовал переход в кабинет соседей. Выходя, я видел спины предшественников. «Холсты» оставаться безучастными не желали, периодически оглядывались на нас, творцов-участников, выгибались и косились на себя через плечо в тщетном стремлении что-то рассмотреть. Но были и другие. Несмотря на маски, их лица пытались спрятаться, тела съеживались, «картины» старались прикрыться. С такими я был нежен и осторожен, и надписи выходили приятнее: «Самое прекрасное, что видел в жизни», «Красота победит все», «Две половинки победы», «Я достойна лучшего», «Очевидное невероятное», «Так держать»… Именно с ними я чувствовал себя комфортно, душа отдыхала, инстинкт выживания не ждал подвохов. К сожалению, если в мире есть стыдливые, то, в качестве природного противовеса, встречаются и наоборот.

— Новенький? — спросила одна.

— Заметно?

— Еще бы, обычно здесь ведут себя смелее.

— Приятно быть исключением.

На почерневшем от загара целлюлите я оставил сообщение: «Люблю сладкое и сладеньких». Сообщение — чисто ассоциативное, вызвано диалогом, не имевшим продолжения.

Вскоре палец наловчился: если не надавливать, кончиком можно начертать очень длинные послания. И когда на очередном колдовском безбрежье прорисовывались аккуратные буковки «Молодильным яблокам требуется молодильный огурец», владелица очей очарования посетовала:

— Другие не стеснялись.

Я молча делал дело.

— Тоже можешь не стесняться, — последовало с укором.

— Я не другие.

— Прости, не заметила, больно похож.

Прозвучало обидно, но своим невниманием я обидел ее первым. Про обиду — не мое мнение, женщины так воспринимают, с этим надо смириться. Подушечка пальца выводила мелко, чтобы поместилось задуманное: «Прогноз погоды: по верхам — ветер, по низам — высокая влажность, по вашему желанию — жара», — а в ответ будто дышало этим жаром, подгонявшим желание. Что-то мне подсказало, что Тимоха, идущий следом, в такой ситуации раздумывать не будет. С другой стороны, собиратель шишек — не та профессия, в которой хочется стать профессионалом. Я выбрал среднее: после снимка мои ладони смывали собственную пачкотню тщательно, с особым усердием, переходившим в жесткость, сжимая сочные формы так, что казалось, будто содержание не выдержит и брызнет из-под пальцев. Столь активной тщательности не требовалось, но меня не прогоняли, так почему не проявить о состоянии холста больше заботы, чем необходимо? Одновременно я решил просветиться:

— Не лезть без спроса — это хорошо или плохо?

— Представь, что перед тобой породистый конь. Не накормить его и не выгулять — это хорошо или плохо?

— У коня есть хозяин, пусть он кормит.

— Хозяин держит большой табун и не успевает, а иногда просто забывает. Переиначим: когда перед конем вереницей идут кобылицы, а он связан условностями… тьфу, путами, отпустить его немножко погулять — это как?

— Я считаю, что это дело хозяина. Если собаку кормят все, кому не лень, она не сторожит дом.

— Фу, что за пример? И раз уж зашло о собаках, то если собаку не кормить, она загрызет первого встречного.

— Но не хозяина. Иначе грош цена такой собаке.

— Мы выбрали неправильное сравнение. Если говорить о людях или вернуться к коням…

— Тогда следующий писатель должен вам понравиться.

Через две кабинки настиг знакомый вопрос:

— Первый раз в клубе?

— Уже всех знаете? — дерзко полюбопытствовал я.

— Всех не узнаешь, но стремиться к этому надо. И можно на ты, здесь не церемонятся.

Ядреный ответ готовился сорваться, но глаза увидели «холст».

— У вас предыдущее не смыто.

— А что там?

— Правила запрещают зачитывать.

— Так написано?!

— Так озвучено перед конкурсом, а написано другое.

— А намекнуть можно?

— Штраф за меня платить будете вы?

— Легко.

— Расписочку, пожалуйста. Словам с некоторых пор не верю.

— Карточку примешь?

Я рассвирепел:

— Куда?

— Сказала бы, но ты, кажется, шуток не понимаешь.

Я с силой стер оставленное «Любит пожестче». Все же у большинства мысли схожи. При разборе результатов, как мне кажется, выяснится, что девяносто процентов надписей — близнецы или близкие родственники.

Любительница жесткого мои усилия восприняла адекватно, против легкой грубости не возражала. Не знаю, поняла ли выпрошенный намек, но осталась довольна. Теперь на ней красовалось «Без правильного PIN-кода карточки не вставлять, возможны проблемы».

Вспышка, щелчок, несколько приятных движений, и я двинулся дальше.

После «Территории свободы» и «Здесь закалялась сталь» мозги совсем заклинило, и тут в памяти выскочило забавное «Одиноким предоставляется общежитие». Дальше я пошел по телепрограмме, накидывая названия фильмов и телепередач: «Поле чудес», «Самая обаятельная и привлекательная», «Основной инстинкт», «Жду тебя», «Кривое зеркало», «Минута славы», «Лучше всех», «Клуб веселых и находчивых»…

Упс, передо мной очутилась Люська Теплицына. Я узнал сразу, по обводам: незабвенная «мадам Сижу». В полуобороте на меня скосились глаза из маски, губки скривились, и недовольное лицо отвернулось. Вот и славненько. Презирать — презирайте сколько влезет (только тем, что влезет, не подавитесь), а любоваться запретными видами при всем желании-нежелании не запретите. Один ноль в мою пользу. А если вспомнить ночку после вечеринки у Гаруна, то два-ноль.

Полотно, представленное для художеств, выглядело божественно. Мешала очередная надпись, которую предыдущий автор вновь не смыл — то ли торопился, не успевая на гонг, то ли специально.

— Здесь оставлено послание, это не по правилам. Не возражаешь, если уберу и сделаю как полагается?

— Послание приятное? Для меня, имею в виду. Не оскорбительное?

Я поперхнулся. Как бы позавуалированнее передать смысл надписи «Очень рекомендую»?

— Приятное. Говорит о твоих скрытых достоинствах.

— А ты какую гадость изобразить собираешься?

— Не беспокойся, тоже польщу. Как сокурсник сокурснице.

Зря напомнил. Впрочем, Люська и не забывала, что со мной еще по одним коридорам ходить, в одних аудиториях сидеть и с общими знакомыми общаться.

— Не прикасайся, сама смою.

Теплицына извернулась, одной рукой по-прежнему держа задранный халат, а второй быстро расправляясь с предыдущим творением.

— Ваяй, Микеланджело. — Она высокомерно отвернулась.

Поперек идеальных ягодиц мелким шрифтом появилось: «Если вам одиноко и грустно, то идите на фиг, потому что я не одна и мне весело».

— Прямо поэму пишешь. Может, уже хватит в меня пальцем тыкать?

На язык резонно запросились более подходящие существительные для употребленного глагола, но вслух прозвучало:

— Как сказал классик, обидеть художника может каждый. Готово. Своим посланием я оградил тебя от скучных зануд вроде себя.

— За это спасибо. Понимаю, что ты рад на меня пялиться, в обычной жизни такое счастье никогда бы не привалило. Нельзя было Настьке своих приводить. Ничего, здесь правила суровые, если где-то ляпнешь — во-первых, не поверят, и во-вторых, больше никогда ничего не ляпнешь.

— Мне об этом напоминать не надо, лучше Тимохе скажи.

— На язык слаб?

— Со стаканом иногда дружит больше, чем с головой, а что у трезвого на уме…

— Плохо. Спасибо за информацию.

Интонация мне не понравилась.

— Не понял, ты меня сейчас в стукачи записала?

— Конечно. Ты заложил друга, как это понять по-другому?

— Вот и помогай людям. Халат выше держи и не отвлекайся.

— Обойдешься.

— А я говорю, выше подними, мешает.

Я заснял свое творение, Люська пробурчала:

— Теперь отвернись, я смою. Подписка о неразглашении касается общего, а от себя добавлю еще: если хоть одна живая душа узнает, что твоя тупая физиономия с моей задницей пересекалась, мои друзья их одно в другое по самые пятки засунут. Усек?

Гонг спас от необходимости ответа, поскольку с губ почти слетело кое-что ядовитое для Люськиного самомнения и в то же время опасное для моего будущего. Будем считать, что повезло нам обоим.

Бить женщин нельзя, а ругаться с ними бессмысленно, у них причинно-следственные связи наизнанку вывернуты. Промолчать будет полезней для всех. Очень хотелось выспорить право смыть надпись самому, и причина имелась: при особом старании хозяйка сказочной полянки могла увидеть, какие культуры высадил на ней бравый работничек. Но, во-первых, удаление предыдущего послания показало, что прочитать на себе сзади может только гимнастка китайского цирка, а во-вторых, нам было сказано, что нельзя только озвучивать, в смысле — зачитывать. То есть, передавать смысл вербально. Юридически Люська оказалась в своем праве, и я с радостью сменил роскошный, но холодный ландшафт на более теплые.

Оставленные послания встречались еще неоднократно, это оказалось игрой участников друг с другом. Например, каллиграфический почерк сообщал: «До возвращения мужа еще 14 чел. Уменьши цифру на один и действуй по своему усмотрению, у тебя полминуты».

Полотно на действия не вдохновляло. Не спрашивая разрешения, я тщательно оттер объект от предыдущего творения, что ввиду объема уничтожаемой информации заняло определенное время. Объект спокойно ждал окончания работ, только упомянул:

— Если разразишься таким же романом, тоже не успеешь.

И правда, времени осталось лишь на краткое «Чем больше, тем лучше», а с фотографированием и смыванием пришлось поторопиться. Вместо смывания получилось размазывание, поскольку грянул гонг, и в ту же секунду я выскочил за порог. Тимохе придется поработать в этом направлении дважды, а против подобных процедур, насколько я его знаю, приятель возражать не будет.

В следующий раз обнаружилось «Если не шлепнешь, обижусь». В ребро кольнуло: почему нет? Пусть это не просьба, а шутка предыдущего автора, но единственный запрет — зачитывать дамам написанное. О размере штрафа даже думать не хочется, если представить уровень стоимости членской карточки и каждого из предлагаемых развлечений по отдельности. Однако…

— Вот это и вот это. — Сочно-смачное выполнение просьбы по половинкам надписи всколыхнуло кабинку. — Никуда не годится. Нельзя оставлять, а то мне лишняя работа.

На меня скосились глаза из маски:

— Двадцать Девятый? Развлекаешься?

— Восьмая?!

Ранее во время танца между нами установилась тонкая связь, которую усугублял несостоявшийся поход в кабинку. Не появись Настя в самый неподходящий момент…

Сейчас передо мной белел не просто «холст», чужой и бездушный, а часть ставшего близким человека. Трудно представить, насколько ближе он стал бы, не появись Настя в самый…

Хватит об этом.

Восьмая улыбнулась:

— Нет-нет, продолжай, если тебе нравится.

— Прости. — Я не знал, куда девать руки. — Там не стерли…

— Это я попросила. Любопытно, как люди реагируют на чужое творчество. Как понимаю, написано то, что ты сделал?

— Нельзя зачитывать.

— Нельзя озвучивать, если цитировать условия дословно, а ты, как полагаю, озвучил. Так звонко озвучил, что даже тупой догадается. — Оглянувшееся лицо хотело одарить ухмылочкой с долей сарказма, вместо этого тревожно вытянулось: — Ты чего побелел?

Она резко обернулась всем телом, из придерживавших пальцев выпала задранная ткань, вместо этого руки обхватили пошатнувшегося меня.

— Ау, Двадцать Девятый!

— Штраф…

— Местный штраф — это больно и стыдно, но к новичкам проявляют снисхождение. В первый раз прощается почти все, что не со зла и не от скудоумия. Ты парень смекалистый, сделаешь выводы, и подобное не повторится, так?

— Да. Не повторится.

— Кстати, своим поведением и ответом, к которому я тебя подвела, ты фактически сообщил, что моя догадка верна, и ты передал смысл написанного. Эх, сама бы тебя наказала… — Она опять развернулась и подняла полы кимоно; по глазам вторично резануло размазанным «Если не шлепнешь…» — Ладно, есть прегрешения, которые сами по себе учат, и грехи, за которые карают. Ты все еще в зоне применения милосердия, поэтому — просто забудем.

— Разве за нами… не следят? — С трудом выговорив крамольную, но логичную мысль, я оглянулся на стены.

— Это неважно. Если Мурад что-то видит или слышит, об этом никогда не узнают. Цензура должна быть здесь. — Одна из рук поднялась до головы, по виску дважды стукнул изящный палец, после чего кулачок, так и не выпустивший взлетевшую до уха ткань, вернулся на место. — Что такое хорошо и что такое плохо решает сам человек, а не уголовный кодекс и системы внешнего наказания.

— Согласен.

— Что-то мы заболтались, скоро гонг.

Мои ладони уже активно смывали, внутренние часы подсказывали, что времени не осталось. Что-то придумывать некогда, и на вытертой поверхности появилась прозвучавшая фраза: «Цензура должна быть здесь». Пока я фотографировал, Восьмая попросила:

— Оставь, посмотрю на реакцию следующего.

— В условиях сказано смыть.

— Что на это сказать? Ответ верный, хотя и неинтересный.

Следующий «холст» едва не сделал меня заикой. Хрупкая фигурка задрала цветную материю, взгляд скакнул по объекту будущих художеств…

Следы недавней экзекуции покрывали невеликие роскошества прелестного существа. Сложение и невысокий рост напомнили…

Только обморока мне не хватало.

— Маша?!..

Глава 10

На меня скосились глаза из маски — темные, горячие. И очень взрослые.

Облегчение, с которым из груди вылетел застоявшийся воздух, сравнимо только с эмоциями приземлившегося космонавта.

— Здесь имена не в ходу, но я не она.

Голос оказался низким и грубовато-бархатным. Он просто завораживал. Особенно брал непохожестью на ожидаемый, а обволакивающий тембр запечатал меня в новых ощущениях, как джинна в бутылке.

— Простите. Вы на нее очень похожи.

— Она сейчас здесь?

Я отшатнулся, как бес от ладана:

— Окажись она здесь, я все белое на ней превратил бы в фиолетовое.

— Ее нет, но вы здесь. Это странно. Но для меня это хорошо.

Инопланетная логика уже не удивляла. Я устал удивляться. Мое мужское начало просто радовалось логической цепочке, где одно звено лучше другого не потому, что действительно чем-то лучше, а потому что не похоже на предыдущее.

— Сорок четвертая.

— Что? — Я тупо моргнул. — А-а, вы представились. Очень приятно. Двадцать Девятый.

— Взаимно. — Губы полуобернувшегося лица раздвинулись в улыбке. — Если не трудно, давай на ты, а то чувствую себя старухой. Если ты знаешь толк в том, что видишь, мы могли бы как-нибудь пересечься вне этого заведения…

— Прошу прощения, но если после меня остаются такие следы, то строго за дело. И причина должна быть уважительной, причем настолько, чтоб выбесить до белого каления. Специально я так не смогу. Прости, не мой профиль.

— А я только порадовалась, что встретила единомышленника. Жаль.

Поверх разводов я выписал «Бьют значит любят», после чего бережно стер.

Следующей оказалась Снежка. Она молча глядела в стену, пока я выписывал, фотографировал и смывал «Спартак, я твое Динамо». Начал писать просто «Динамщица», но проснулась совесть, и окончательный вариант изменился, превратив обвинение в подобие шутки.

Неживую фигуру передо мной будто бы вылепили из алебастра, как пионерку у фонтана, только эта фривольно открылась, словно приглашала в счастливое пионерское завтра. Моя кандидатура в качестве мужчины для Снежки больше не существовала, сокурсница меня игнорировала, но отказать в выполнении условий не имела права. Поэтому после фотографирования я долго и нудно отмывал все, что понаписал, и никто с этим ничего не поделал бы.

Осознание, что праздник закончился, пришло, когда в глаза ударило знакомой солнечной мякотью. Круг замкнулся. Поперек Настиных достоинств я красиво вывел: «Здесь рождаются и умирают мечты».

Пока я методично отмывал холст (после меня никого не будет, значит нужно сделать красиво), Настя поинтересовалась:

— Ну, Двадцать Девятый, как тебе вечер? Не жалеешь, что согласился?

Голос доносился сверху, а на меня смотрело ее другое лицо, которое видят немногие.

— Спасибо, что пригласила.

— Спасибо на хлеб не намажешь.

— Тогда будем считать, что мы в расчете: я получил удовольствие, пусть и не то, на которое рассчитывал, а ты с моей помощью оказалась там, куда иначе на порог не пустили бы. Квиты.

Настина голова начала озабоченно клониться вбок еще в начале фразы, а в конце ее прорвало:

— Хочешь сказать, что рассчитывал еще на что-то?!

— Мы, мужчины, существа примитивные, всем нужно одно и то же, и твое удивление мне непонятно. Мы всегда на что-то рассчитываем, даже когда все говорит за обратное. Классическая мужская обманка называется «Ябывдул», она повышает самооценку говорящего, но мощно опускает его в глазахслушателей.

Настя с интересом осведомилась:

— И много среди вас ябывдулов?

— Прямых или латентных?

— Гм. Можешь не продолжать, направление мысли понятно, вывод очевиден. — Настя помолчала. — Значит, ты тоже?

— Мы с этого начали. Ты кинула обвинение, я в качестве защиты подвел под общеизвестный факт доказательную базу. А если серьезно, то я рад, что попал сюда, и если могу помочь в поисках, которые меня тоже касаются, только попроси. Я весь к твоим услугам.

Концовка прозвучала двусмысленно, но Настя поняла правильно. Правильно для себя.

— Обойдусь своими силами. Кстати, пока ты развлекался, я вела опрос. Из тех, кто соизволил ответить, Гаруна никто не видел. Советуют присмотреться к бойцам, говорят, мелькал среди них одно время.

А дальше произошло невероятное.

— Всем оставаться на местах! Кто в кабинках, выйти! Лицом к стене! Не двигаться! Руки за голову!

Из обеих дверей в зал хлынули фигуры, знакомые по выпускам «Дежурной части», и началось проводимое по всем правилам действо, в народе получившее название «маски-шоу». Спецназовцы в балаклавах, бронежилетах и при оружии выстроили собравшихся в центре. Приклады автоматов выровняли шеренги, качание прав и попытки некоторых высокопоставленных гостей выяснить, чем обязаны визитом, пресеклись на корню. Установилась тишина, иногда прерываемая похожими на лай краткими приказами. С потолка ударил яркий свет — включились прожектора. Посмотреть куда-то стало невозможно, все расплывалось, приходилось жмуриться, заболели глаза. Окраины зала погрузились во тьму. Нас будто бы готовили к допросу: свет в лица уже бьет, осталось появиться «хорошему» и «злому» полицейским, которые поведут вечную игру на «раскалывание» и вызнавание сокровенных тайн.

Нет, массовых допросов не бывает, с нами должны работать отдельно с каждым. Если я правильно представляю процедуру, то теперь нас должны доставить в участок и либо опросить в качестве свидетелей чего-то, ради чего затеян захват, либо предъявить обвинения. Если ничего серьезного мы не совершили, после составления протокола нас отпустят. Возможно. Или не отпустят. До выяснения.

Чем разбирательство грозит лично мне? Пока ничем серьезным, кроме одного: взволнованная моим исчезновением Хадя может позвонить, а фургончик с телефонами и прочим наверняка взят в проверку. Если мне что-то навесят, то выяснят контакты, тут и сказке конец.

Настя старательно сохраняла спокойствие. Рядом тихо сходила с ума Снежана, взгляд проклинал притащившую сюда подругу, при этом собственный подстрекательский энтузиазм по поводу похода в закрытый клуб забылся начисто. Тимоха никак не реагировал, за этот вечер он получил больше, чем за прошедшие годы. Его сомнабулическое состояние соответствовало поговорке про коня и кобылу: покрыл, а там хоть к татарам на колбасу. Больше всего волновались те, кому требовалось вернуться к определенному часу и чьи близкие не знали, куда направился родной человечек. Если где-то оставлена в неведении законная половинка, стоило поволноваться особенно.

— Весело у них тут. — Я прижался к Насте плечом.

Ее рука слегка подрагивала.

— Разве нам, как посетителям, могут что-то предъявить? — прошептала Настя.

— Скоро узнаем.

— Огромное спасибо, Кваздик, — ядовито прозвучало в ответ, — ты мне очень помог.

— Молчать!

Грозный окрик прекратил не только наше шептание. В тишине, нарушаемой лишь топотом берцев, начались странные перестроения. Мокреньких наяд из рва-бассейна сначала поставили в общий ряд, теперь согнали в центр. С собравшихся в кучку русалок все еще текло, кожа блестела. Подгоняемые прикладами, они гуськом проследовали на ринг. Командир спецназовцев обратился к ним:

— Танцевать умеете?

Девушки дружно построились, словно полжизни репетировали, и в никогда не виданном мной антураже началось исполнение «Танца маленьких утят». Одновременно из колонок грянула соответствующая музыка. ТататАтатататА, тататАтатататА, тататататататА та та та та.

Глаза полезли на лоб: что происходит? И почему прочий персонал не вывели из служебных помещений? Это занимало не одного меня. Мужчины, кто смог оторвать глаза от сцены, крутили головами. Среди нас нет ни официанток, ни работников кухни. Также отсутствовали охранники и сам господин Мурад.

Очень своевременно раздался его голос:

— Уважаемые гости, прошу прощения, если кто-то испытал страх или негодование, но отрицательные эмоции — тоже эмоции, а к нам ходят за ощущениями. Спецназ не настоящий, это актеры.

Солидно экипированные актеры поклонились. Прожектора выключились.

Кто-то из гостей смачно выругался. Кое-кто опустился на пол — ноги не держали. В том числе Снежка. Тимоха подхватил ее, склонился, стал успокаивать. Многие что-то пробурчали под нос, отчего по залу поплыл невнятный гул, его разогнало продолжение речи:

— Маленькая забава устроена для поднятия тонуса. Я уверен: завтра вам будет, что вспомнить. Только что многие составили в голове списки дел, которые должны были сделать, прежде чем отправиться сюда. Я знаю, что теперь недочеты будут устранены, и в следующий раз вы придете подготовленными. От вмешательства извне никто не застрахован, и если однажды «маски-шоу» окажется настоящим, никто не пострадает. Сейчас прошу пройти на места, основное блюдо подано и ожидает вас. Приятного отдыха.

Сквозь оторопевшую толпу, медленно приходившую в себя, со сцены хлынула волна русалок, они попрыгали в спасительную рукотворную речку и только там почувствовали себя в безопасности, показывая пример зрителям: идите, мол, туда, где вам комфортно, подумать о будущем можно и там.

Настя не отлипала от меня, нервы пошаливали, и это говорило, что подобное произошло здесь впервые.

На пороге кабинки я застыл: внутри ждал сюрприз.

Пока нас держали у ринга, в отведенном нам помещении кое-что изменилось. Разложенные диваны превратили кабинку в сплошное спальное место, но внимание привлекло не столько оно, сколько блюдо, разложенное вдоль середины широкого ложа: обескураживающее, нескромное, заводное. Потому что живое. Роль блюда исполняла нагая девица, поверх которой выложили уйму съестного. На лице — белая маска гейши, а дальше, от ключицы до ступней — сплошные лакомства. Поскольку день был японским, в меню преобладали суши и прочая странная для русского глаза пища. Отменные сталагмиты живого столика топорщились ежами разноцветных роллов, пупочек исполнял роль блюдца для васаби. К ребрам, словно больные пиявки, присосались креветки. Живот и ноги по всей длине стали подставкой под водорослевые листья, поверх которых лежали кусочки рыбы. Между ними нашлось место для зернистых кучек черной и красной икры. Фарфоровая треугольная пиалка с соевым соусом оказалась в интересном месте, идеально подходившим для ее формы, а обе ладони сжимали комплекты палочек для еды. Приглушенный свет позволял все видеть, но не давал возможности разглядеть детально.

С очередной ухмылкой войны полов Настя указала на «столик» — мол, все для вас, мужиков, живите и радуйтесь. Из-под сакур вновь полились звуки сямисэна.

В кабинку заглянул Мурад:

— Все хорошо? Наш выбор столешницы устраивает?

Вопрос был обращен ко мне.

Живая мебель замерла на полувдохе. Допускаю, что если от «столика» отказываются, его штрафуют или увольняют. Исполнявшая роль столика девушка была чуточку крупновата, объемами напоминала Настю, а в росте превосходила. На вид она выглядела молодо, формы были до безобразия привлекательны, кожа — безупречна. На нас смотрели беззащитные ступни, роллы шевелились, словно поставленные поверх желе, в соуснице волнительно колыхалась жидкость. Итого: «столик» волновал все имевшиеся чувства, по бокам оставалось много места, куда приглашались дорогие гости, а ничего другого мне не требовалось.

— Все замечательно, — уверил я.

Оставленные наедине с едой, мы забрались на ложе. Настя уселась на подобранные колени, а мне пришлось лечь на бок с упором на локоть. Классический костюм, если боишься его помять — не лучший выбор для валяния на диванах.

Умница Настя, начавшая распаковывать свои палочки для еды, заметила мою неустроенность. Можно представить, что по жизни она всегда такая внимательная к людям и вся из себя заботливая, но больше похоже, что сказался прежний опыт.

— Можешь снять брюки, если мешают, мои чувства это не оскорбит, — разрешила она.

Я пробурчал:

— Зато мне ударит по чувству собственного достоинства.

Перепробовав несколько поз, я задрал брючины повыше и сел по-турецки. Мне еще не приходилось есть палочками, Насте пришлось меня учить. В какой-то момент она не выдержала:

— Не мудри, бери руками. И наклоняйся сильней, стесняешься, что ли?

Уже разваливший несколько роллов, я подчинился.

Настя воспринимала присутствие живой посуды обыденно, ее забавляло мое стремление не казаться взбудораженным, хотя это было не так. Хозяева заведения знали толк в мужских радостях.

— Это называется ниотамаури — ритуал поедания японских суши с тела девушки, — просветила напарница. — Говорят, что кушанье, согретое телом красавицы, впитывает ее энергию, поэтому есть с тела гораздо полезнее.

Насчет полезности оставим на совести японцев, но приятнее — без сомнений. Унесенные с высших точек роллы оказались самыми вкусными, а опустевшие места под ними — самыми привлекательными. Любоваться блюдом я не стеснялся: если призванная делать приятно и вгонять в состояние комфорта партнерша ничем таким не радует, то зачем отказывать себе в удовольствии, которое бесплатно предоставлено заведением?

Очередной взятый пальцами ролл с ехидным бульком рухнул в соусницу, и темная волна перекатилась через бортик. На нежных вздрогнувших окрестностях повисли кляксы. Я опустил взгляд, как мальчишка, зафутболивший в окно соседу. Настя покачала головой:

— Боже ж мой, ну что ты натворил? Теперь придется слизать.

Ее палочки выудили злополучный ролл и отправили в рот, затем Настя вынула всю соусницу из уютного треугольничка, и на меня уставились ее плутовские глаза.

До меня дошло.

— Я?!

— Не я же. — Она даже отодвинулась.

Гори все синим пламенем, почему нет? Я пришел развлекаться, непредставимое развлечение нашло меня само. Почему бы не следовать указаниям, которые (и в этом вся соль!) ничуть не противоречили желаниям?

Лоснящийся бугорок оказался солено-кислым и очень живым.

Я исподлобья глядел на ухмылявшуюся партнершу, чтобы во взгляде читалось: если она когда-нибудь об этом кому-нибудь…

— Ква… кхе-кхе, Двадцать Девятый, видишь вон то место, где были роллы? Если там тоже сделаешь красиво, «столик» будет тебе благодарен.

Негодница. Она будто чувствует мои эмоции, опасные заранее купирует, а порывы перенаправляет в нужную сторону. Предложенное совпало с моими устремлениями, и я с удовольствием сменил дислокацию. Снежка, будучи напарницей, проинформировала: «В мою задачу входит помогать тебе получать удовольствие». Настя, надо отдать ей должное, делала то же, но другим способом.

— В древней Японии столиком могла быть только девственница, — рассказала она. — В последние века эта традиция не соблюдается. И проблема не в отсутствии материала.

— Понял, не дурак. — Я поднял лицо от блюда. Грудь бурно вздымалась. Кажется, Настя советовала что-то насчет брюк, нужно подумать, мысль была дельная. — Хочешь сказать, здесь тоже все сделано для любителей совмещать?

Взгляд упал в дышавший огнем треугольник.

— Ни в коем случае. — Золотые кудри отрицательно мотнулись. — Я просто поделилась информацией.

Мои мысли путались, они то цеплялись друг за дружку до полной неразберихи, то устраивали гонки, идя параллельно, но ни одна не пришла к логическому финишу. В итоге я вновь что-то уронил, на этот раз в горку васаби, которое оказалось не зеленым, как мы привыкли, а желтым.

— Обычный хрен подсунули, — сказал я, когда подобранный кусок отправился по назначению.

— Все с точностью до наоборот. Привычное нам зеленое васаби — это крашеный хрен с горчицей, а то, что предлагает Мурад — самое дорогое из существующего, в нем только корни, даже листья не добавлены, оно не горчит, а придает вкус.

Креветка, обмакнутая в пупочке, Настиной рукой отправилась мне в рот. Оказалось неожиданно приятно, когда тебя кормят. Вкус отошел на второй план.

По залу разнесся голос:

— Уважаемые господа и дамы, начинаем голосование по конкурсу на лучшую надпись. Полный комплект снимков сейчас в ваших планшетах, очередность нарочно перепутана. Пройдет два голосования: в номинациях «Лучшая надпись» и «Лучший холст». Джентльмены выставляют цифру по десятибалльной системе в каждой номинации, леди — только в первой, но во второй могут советовать своим кавалерам, если те разрешат. Когда свои голоса отдаст каждый, общий результат высветится на табло, и мы узнаем победителей. Прошу!

«Столик» был мгновенно забыт, я сдвинулся на край дивана, чтобы удобно свесить ноги, Настя тут же приклеилась сзади. Снимки листались как в обычной галерее телефона, только в углах изображений высвечивались нули, нашими усилиями обращаемые в другие цифры: голоса за надпись и за красоту холста. За надпись мнения часто не сходились, а по второй номинации партнерша меня не ограничивала, считая ниже своего достоинства советовать мужчине в таком деле. Но иногда иронически фыркала.

Авторы надписей, возможно, помнили кое-кого из вереницы пятых точек, но с изменением номеров изображения стали анонимными, это сделало конкурс в некотором роде справедливым.

Фантазии гостей не было предела. Девизы, пословицы, строки из песен, указания, обращения… Смешные, пошлые и вовсе похабные, с рисунками и дополнительными значками вроде смайликов и стрелок… Многое повторялось. Серию примитивных «Добро пожаловать», «Покой нам только снится», «Виза не требуется», «Только сегодня! Два по цене одного!», «Для служебного пользования», «Отдых семь дней восемь ночей, принимаются групповые заявки», «Ущипни меня» и иже с ними завершал коряво изображенный волк, притулившийся к забору, где надпись гласила «Ну, ты заходи, если чо». Все предсказуемо, поэтому внимание привлекали более заковыристые, где веяло хоть какой-то фантазией: «Трогательное место», «В триумфальные арки въезжают только победители», «Безумству храбрых поем мы песню», «Нестандартный подход будет оценен по достоинству», а фразу «Гордость и предубеждение» сопровождали две перекрещивавшиеся и уходящие вглубь стрелки: от первого слова стрелка указывала в самый низ холста, где тот уже заканчивался, от второго — чуть выше.

Немало места посетители уделили телевидению и фразам из фильмов: «Да пребудет с тобой сила», «Доброе утро, страна», «Мы ищем таланты», «В гостях у сказки», «Зачем нам кузнец? Нам кузнец не нужен», «Ай л би бэк», «Я вся такая внезапная…», «Клиент созрел», «Не мы такие, жизнь такая», «Вы привлекательны, я чертовски привлекательна, так чего время тянуть?», «Она любит выпить, этим надо воспользоваться», «Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?», «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Меня также восхитили отсылки к литературе, особенно «Командовать парадом буду я» и «Пилите, Шура, они золотые».

Как только участники голосования поставили последнюю оценку, компьютер суммировал общий бал. Под сводами разнеслось:

— Победителем конкурса с небольшим перевесом избран номер… Пятнадцатый!

Планшет высветил выигравший снимок. Надпись мелким почерком в некоторых местах почти не читалась, пришлось домысливать: «Список жильцов: Иванов — кв.1, Петров — кв.2, Сидоров с друзьями из-за материальных затруднений переехал выше». Настя перехватила мой недовольный взгляд:

— Что? Прикольно же.

— Я ему тройку поставил. Здесь не сборище прыщавых пубертатников, стоило выбрать что-то изысканнее и, как минимум, культурнее. Юмор должен опираться хотя бы на сердце, не ниже.

Настя пожала плечами:

— А мне нравится.

— Поздравляю, ты в тренде.

Пока она размышляла, радоваться комплименту или обижаться, голос ведущего продолжил:

— К сожалению, второе место не учитывается, хотя разница составила всего один голос. А в номинации красоты холста с большим отрывом лидирует и, соответственно, становится нашим призером номер… но-о-омер… — Мурад выждал интригующую паузу. — Два! То есть, Вторая. Прошу победителей показаться и помахать руками!

Вышедшие в зал он и она сделали несколько приветственных движений, посетители и персонал облили их овациями. Настя невыносимо скривилась, пока ее заклятая подруга Люська вкушала триумф.

Надо же, «мадам Сижу» — лучший холст. Даже лучший из лучших, если вспомнить весь контингент, а я от нее пьяной нос воротил. И на квартире, и когда в кабинке надпись писал — кто мог подумать, что именно это мужской идеал? Теперь хотелось присмотреться детальнее. Может, мозг что-то упустил? Мой высший балл ушел Насте, и до этого момента сомнений в правильности выбора не было.

Стоп, почему я употребил слово «контингент»? В отношении мужских радостей, доставленных в клуб кавалерами, логичнее применить термин «ассортимент».

Я чуть не поделился этой тонкостью с Настей для улучшения ее настроения. Вовремя вспомнилось, что она хоть и выступила в нашей паре паровозиком, потащившим на веселую станцию цистерну с желаниями (это я о своей скромной персоне), но она тоже ассортимент.

— Что получат победители? — спросил я, когда довольные триумфаторы вернулись в кабинки. — Это же не секрет?

— Не забегай вперед. Увидишь.

Ринг вспыхнул от включенных прожекторов — пришло время боев профессионалов.

Глава 11

Кулак в нос. Локоть в ребра. Голень по колену. Колено в живот…

Мои уши пытались втянуться внутрь от хруста костей и глухого стука отбиваемых внутренностей. Кровавая жуть.

Жесткое зрелище у людей вызывает либо восхищение, либо отвращение. Мы с Настей фанатами полного контакта не были, потому к рингу не вышли, оставшись в волнительной полутьме уединения, где можно упиваться совсем другими чувствами. У каждого из нас чувства свои, но мы сработались, и дискомфорта нахождение вдвоем не вызывало. В некотором роде мне даже повезло с напарницей. Благодаря ей я здесь увидел и узнал больше тех, кто сразу бросился в омут простых ощущений.

Долго всматривавшаяся в сторону гостей Настя вдруг поднялась:

— Я на минутку.

Она вышла. То ли в туалет, то ли снова увидела кого-то, к кому имелись вопросы. Или к своему Косте, который с каждой пролетавшей минутой становился не совсем ее.

Я машинально ухватил креветку, челюсти столь же бездумно принялись ее жевать. Вопрос, родившийся в голове, требовал выхода, и я отправил его Мураду: «Как себя чувствуют в такой обстановке семейные пары?»

— Привет.

Я резко оглянулся. Никто не входил, и рядом с кабинкой тоже никого не было. Мозг не сразу воспринял, что со мной говорит «столик».

— Красивая у тебя девушка, — продолжил голос из-под маски. — Теперь понимаю, почему ты так скромничал.

— Во-первых, это не моя девушка, а просто знакомая, во-вторых, кто говорит?

— Ты не узнал, что ли?! Ой, блин…

— Даша?!

— Лучше бы я молчала. — Середина «блюда» досадливо вздулась и опала, нос шумно вытолкнул воздух. — И никаких имен, ты Двадцать Девятый, я Безымянная, которая в данный момент обслуживает кабинку Двадцать Девятого. Нам не разрешено общаться с клиентами кроме особых случаев, но мы сами решаем, какой из них особый. В таком месте встретить знакомого — это из области фантастики. Однако — вот.

— Маша приехала к тебе, а ты здесь…

Над вынутым из груди сердцем занесли молоток.

«Столик» еще раз вздохнул, на этот раз виновато:

— Прости, она не хотела, чтобы ты знал, но ты ведь уже догадался? Срочно требовалась молодая официантка, а деньги лишними не бывают.

Мои губы едва вылепили:

— Она здесь?

— А кто тебе фирменное мороженое приносил? Она как увидела, кто в кабинке, так онемела и пошевелиться не могла. Говорит, все как во сне было, ее будто заморозили и одновременно поджарили на сковородке. Но ты тоже хорош. Сестру не узнал — раз. Имея девушку, про которую Машка мне все уши прожужжала, в такое место с другой пришел — два. Допускаю, еще найдутся и три, и четыре.

История повторяется. Гарун не узнал свою сестру, а я свою. Обе оказались там, где увидеть их нереально, потому даже мысли такой не возникло. Что теперь делать с этим знанием? Когда я уезжал на учебу, Маша была ребенком. Краткие наезды домой показывали ее взросление как в ускоренном фильме, но я представить не мог, насколько ускоренном. В моих глазах она оставалась маленькой девочкой, которую нужно опекать и защищать от напастей.

— Машенька несовершеннолетняя! Как ее взяли?

— Думаешь, почему здесь такая секретность?

Я думал, что из-за боев в полный контакт, где бывает все, вплоть до смертей. Оказалось — не только.

— Люди любят разное, а клиент, как известно, всегда прав, — пояснила Даша. — Здесь — особенно.

Глаза из маски некоторое время глядели, как я несколько раз открывал рот, чтобы высказаться, и вновь закрывал его, и как губы то кривились, то закусывались до крови. Даша поняла, о чем я думаю и на что не нахожу слов.

— Не принимай близко к сердцу, — сказала она, — это просто работа. Ничего серьезного. У тебя такое лицо, будто находишься не в солидном клубе, а в квартале красных фонарей. Здесь не бордель. Люди платят за зрелище, а не за удовольствия. Кстати, я, например, не думала здесь тебя встретить. Догадываюсь, что Маша тоже. Она считает тебя зубрилкой-неудачником, который первую копейку через много лет заработает, а ты, оказывается, подпольный миллионер?

— Где она сейчас?

— В одной из кабинок по другую сторону. После твоего «воспитания», о котором она рассказала, часть костюмов и работ ей стала противопоказана, но быть блюдом — самое то.

Проем перегородила тень вернувшейся спутницы, и Даша обратилась в предмет интерьера.

— Все-таки Теплица — тварь, каких поискать. — Настя оглядела почти не тронутые с момента ухода яства, вопросов это не вызвало, ее мысли блуждали далеко. — Ну, я ей карму еще подпорчу вместе с настроением и физиономией, она у меня еще попляшет. Подруга, блин. В гробу я таких подруг видала. — Златокудрая головка вдруг склонилась, волосы рассыпались по плечам, голос обрел требовательную просительность: — Кваздик, пошли отсюда, а?

Кхм. Внезапно. Кхм-кхм.

— Может, дождемся конца боев? — Я еще раз прокашлялся.

— Не могу видеть эти рожи. Все, что могла, я узнала, даже слишком. Мне здесь больше нечего делать.

— А мне?

Будучи противоположнополой и желанной во всех отношениях, Настя обняла меня чисто по-дружески, как закадычного приятеля. В прижимании волшебной мякоти отсутствовал даже намек на сексуальность, хотя чувственность никуда не делась:

— Будь человеком! Если ты меня сейчас не уведешь, случится скандал или что-то похуже. Не доводи.

Я покосился на Дашу. Обидно выглядеть подкаблучником, но Настей физически невозможно командовать, она слушается лишь тех, кого вознесла на пьедестал. По этой шкале я валялся где-то в яме. Пальцы, взявшие что-то с Даши, сунули это в рот, тот перемолол, не чувствуя вкуса.

— Что нужно, чтобы уйти до окончания?

— Известить Мурада по почте и просто выйти.

Я указал на дверь из зала:

— В чем же дело? Иди.

— Уходят только парами, как пришли. Напарник может смениться, но отбывают всегда кавалер со спутницей, именно для него вызывается машина, которая отвезет домой.

На ринге продолжалась кровожадная оргия, профессионалы месили друг друга с гораздо большей сноровкой. После удара по шее один вдруг лег, придерживая руками голову. Опять что-то внутри сломалось? Бой остановили.

Настя скривила губы:

— И этой гадостью ты хочешь любоваться?

Хотелось ответить, что любоваться предпочитаю другим, и лицо даже обернулось на откровенно выставившуюся Дашу — вот зрелище, которое мне приятно… но Настя завелась:

— Кажется, у парня перелом основания черепа, это не болезненно, но почти всегда летально. Если повезет, боец останется калекой, а если нет… Больше ни минуты не хочу оставаться. Пиши Мураду.

Мне на колени упал брошенный ею планшет.

Со стороны Даши донесся вздох.

Уходить не хотелось. С другой стороны — дам сестренке доработать без нервотрепки из-за моего присутствия. Жаль, нельзя увезти ее с собой. Можно попробовать, но нужно ли? Цитируя Настю, может случиться скандал или что-то похуже. Гость не должен контактировать с персоналом кроме как в рамках обслуживания. Как ни трудно это принять, но я уйду, а Машка останется. В первый и последний раз. Больше никаких «подработок» в таких местах не будет, об этом я позабочусь.

Пока пальца набивали послание о нашем желании досрочно покинуть славное заведение, пришел ответ на предыдущий запрос:

«Разве ездят в Тулу со своим самоваром? Сюда не берут жен, иначе клуб назывался бы «Семейные радости». Мужская радость — приятная во всех отношениях спутница, с которой хочется провести время в приятных условиях. И зрелище, конечно. Мужчина любит глазами, и неважно, чем именно он любуется — красивой дракой, красивой женщиной или красивым автомобилем, мужчина при этом остается мужчиной — потребителем красивого во всех проявлениях и сочетаниях. Если у человека семейные ценности и радости преобладают, он сюда не придет».

Уведомление об уходе отправилось по назначению, Настина рука подхватила и потащила меня, но хотелось сказать что-то Даше — что-то такое, что она передаст Машеньке, максимально выразив мое отношение. При этом желательно не предстать придурком перед напарницей.

Я на секунду высвободился, и моя рука нагло потрепала освобожденный от роллов белый холмик.

— Прощайте, мужские радости, буду скучать по вам и мечтать увидеть снова в другое время в другой компании, чтобы задать трепку, которой они все заслуживают.

Получилось громоздко и закавыристо, но смысл Машка поймет, лишь бы Даша передала правильно. Впрочем, воображение само добавит остальное, дословность не обязательна, ситуация говорила сама за себя.

Настя взяла меня под руку, и мы синхронно шагнули из кабинки. Партнерша смотрела с недоумением:

— Что это было?

— Ты о чем?

— Не прикидывайся.

— Прощальный привет упущенным возможностям. Упущенным по твоей, кстати, милости.

Перевод стрелок сработал, Настя не пожелала быть виноватой, дальше мы шли молча. В подсвеченной воде плавали русалки, на ринге вновь творилось что-то невообразимое, перед ним ревела толпа. Кое-кто оставался в кабинках, в том числе Тимоха и другие знакомые… маски. Хотел сказать «лица». Официанток видно не было.

Мурад встретил нас в дверях:

— Что-то случилось?

— Даме нездоровится, — сказал я первое, что пришло в голову.

— Если имеются претензии…

— Что вы, все было замечательно.

— Тогда при первой возможности ждем вас снова. — Глаза из-под белой маски глядели на меня, показывая, к кому обращено приглашение. — Если возникнет желание приобрести членскую карточку, дайте объявление «Пропал бойцовый пес» с координатами, и с вами свяжутся.

— Спасибо, запомню.

— Надеюсь, о сегодняшнем дне у вас останутся исключительно приятные воспоминания. — Прорези маски впервые переместили вектор на лицо моей спутницы. — Ведь дама сделала все, чтобы кавалер был счастлив, а нам не пришлось краснеть за неуважение к клиенту?

За Настю ответил я:

— Все было бесподобно, еще раз спасибо.

Настя благодарно пожала мне локоть, дополнительным бонусом об него же потерлась и приятно облегла вязкими выпуклостями.

— Всего наилучшего.

— И вам успехов и процветания.

Состоялось прощальное рукопожатие, и мы с напарницей разошлись по раздевалкам.

Когда Настя появилась одетой во все свое, под бетонными сводами выхода нас ждал огромный белый лимузин, к которому вежливо проводила охрана.

— Куда едем? — донесся из динамиков голос водителя, скрытого за перегородкой.

Я назвал адрес Насти.

Многометровый сексодром на колесах двигался сквозь ночь плавно, как яхта капризного миллиардера. По дороге мы забрали из фургончика сумочку и телефон и вновь сели по разные стороны. Вечер чудес закончился, нас опять ничего не связывало. Настя молчала, ее отсутствующий взор говорил, что о моем существовании забыто напрочь. Я напомнил.

— Не понимаю, — сказал я. — Такая конспирация, а имя главного человека знают все. Его легко вычислить, в городе найдется не так много Мурадов.

— На самом деле его зовут по-другому. Мурад — от названия клуба. Сокращение. Иногда так называют сам клуб.

О, как. Неожиданно.

Будь напарница покладистей или в другом настроении, путешествие домой запомнилось бы надолго. В лимузине к этому располагало все: раскладывавшиеся в ровный пол диваны, вино в минибаре, потолок в звездах, серебристые упаковочки в шкафчике, зеркала и нежная, завораживающая музыка, басами заползавшая сразу в живот…

— Хотя бы в двух словах, — попросил я, — расскажи, чего мы не увидели из-за раннего ухода. Не думаю, что извещение гостя о зрелище, предназначенном для гостей, является нарушением каких-то правил.

— В конце будет что-то вроде пенной вечеринки, только вместо пены всегда что-то новое — искусственный снег, конфетти или воздушные шары, которые в невообразимом количестве сыплют с потолка, точнее — с задекорированных балконов. Среди всего этого — танцы. Поправка: сначала танцы, потом что-то накрывает сверху, и танцующие оказываются в цветном хаосе, где никто не видит друг друга. Тут и начинается самое веселье.

Я напрягся:

— Какое?

— Какое хочешь. У кого на что хватит совести, смелости и смекалки.

— А обслуживающий персонал… они тоже?

Настя удивленно глянула на меня:

— С чего такой интерес? А-а, та сдобная девчуля с нашего дивана в память запала? Нет, из обслуги танцуют единицы — те, кого выбрали победители. Помнишь, ты спрашивал про призеров-полуфиналистов, которые себе гейшу присматривали? Тот самый случай. Так же с профессионалами. А чемпион, победитель сегодняшнего финала, выбирает пару уже не из сотрудников, а из всех присутствующих, и отказаться нельзя. Однажды выбрали меня. — Настя ностальгически вздохнула. — Первым выбирает чемпион среди профессионалов, вторым — чемпион любительского этапа, третьим и далее — победители конкурсов, если их несколько. В финале под светом софитов главные пары кружатся на ринге, остальные танцуют внизу… Не представляешь, какое счастье — оказаться выбранной! Это феерия, это эйфория! Все внимание — нам, мужчины восхищаются и жаждут, женщины завидуют…

Настя вдруг осунулась, глаза погасли. Скорее всего, она вспомнила, что сегодняшняя звезда — Люська, заклятая подруга и главная конкурентка. Теплица обошла ее дважды: с бойфрендом и по красоте по версии народного голосования «Мужских радостей».

— А что с теми кавалерами, чьих партнерш выбрали чемпионы и победители? — спросил я.

— Оставшимся без партнерш пару для финального танца как раз составляют бывшие официантки и аниматорши.

— А танцуют… просто? Ну, новичков, скажем, в халаты оборачивали…

— С победителями танцуют без халатов.

Лимузин причалил к знакомому подъезду, водитель деликатно отворил дверь:

— Прошу.

Выбравшись, я оттеснил его и сам помог даме выйти. Мы встали на площадке у двери в подъезд. Настя замерла на миг, словно в колебаниях, но было понятно, что к себе не пригласит. Я не герой ее романа.

— Спасибо, — произнесла она, глядя в глаза. — Ты настоящий друг.

Лимузин не уезжал. Это нервировало.

— Вы свободны, — громко сказал я водителю.

— Если кавалер не остается у дамы, — донеслось в ответ, — мы обязаны доставить его по другому адресу. На улице ночь. У некоторой части населения человек в костюме вызывает нездоровые реакции, поэтому заведение продолжает считать себя отвечающим за вашу безопасность.

Настя по-приятельски чмокнула меня в щечку, дверь за ней захлопнулась. Шикарная асфальтовая яхта повезла меня из мира грез обратно в реальность, где шестеро живут в одной комнате, где в холодильнике у каждого половина полки, и где в силу многих причин никогда не прозвучит «Избыток женщин вреден. Мужчина может получать удовольствие от многих, но более, чем на одной, в каждый конкретный момент он не сосредоточится. Стремление угнаться за всеми ведет к потере времени, нервов и, в конечном счете, денег, а мужчины этого не любят»…

Намного больше мне хотелось поехать к Хаде. Еще лучше — прокатить ее на этом лимузине, кусочке большой жизни, что на всех парах несется в сторонке от тихо ползущей нашей.

Хадя и «Мужские радости». Мне нравилось то и другое, но это разные миры. Взаимоисключающие. Кто-то умеет совмещать. А я не хочу уметь. Не хочу совмещать. Хочу быть честным с собой. Пока мне не встретилась Хадя, такой клуб имел право оказаться на моем жизненном пути, но она встретилась. Такая, какая есть. С глупыми запретами и несокрушимыми принципами. Хадя. Единственная и неповторимая. Хадя. Хадя. Хадя.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я открыл вино. Первый тост — за женщин. Будьте здоровы, и чтобы за вами погналось счастье, а вы не убежали. Мама, Машенька, Даша, Настя, даже Люська и некто по имени Восьмая… а главное — Хадя. Собственно, с нее надо было начать, но это неправильно. После нее не может быть никого.

А теперь давайте за мои надежды — не чокаясь.

Часть четвертая. Больше чем сестра друга

Глава 1

Как ни старался я двигаться тише, топот в прихожей разбудил Фильку, с подушки поднялась сонная голова:

— Хорошо погуляли?

— Было бы лучше, если б я взял с собой тебя.

— А что было?

Сложный вопрос. Вспомнилась расписка кровью.

— Обычный ночной клуб, просто так совпало, что девчонкам понадобились напарники, вот мы и пригодились. Потанцевали, поели, повеселились.

— А где Тимоха?

— Еще веселится. Мне пришлось уйти раньше.

Игорь с Валькой отсутствовали, а только что пришедший с работы Артур принимал ванну, нужное помещение освободится нескоро. Перегруженная впечатлениями голова грозила лопнуть, и когда я решил прилечь, она не стала ждать и выключилась на пути к подушке.

Тимоха явился под утро, мы видели десятые сны.

— Кваздик, это было нечто!

Я едва продрал глаза.

— Хорошо. Ложись.

— Представляешь, мы…

— Никаких разговоров о том, что было. Правило помнишь? Давай спать.

Кажется, приятель обиделся. Ничего, ему это на пользу. Потом, на свежую голову, поймет, что лишние слова — лишние проблемы.

Следующие несколько часов мы с ним дрыхли без задних ног, вызывая зависть сокомнатников. Они умывались, завтракали, звонили по телефону, играли в компьютерные игры… Я и Тимоха не реагировали. Нам не мешали ни шум, ни свет из распахнутых штор, ни постоянные передвижения соседей. Организмы, получившие невероятную дозу адреналина, по закону синусоиды рухнули в спасительный восстановительный сон. Пробудить меня смог лишь звонок из мастерской — машина готова. Отлично, хороший повод заставить себя встать и выйти на свежий воздух.

Пока ноги машинально переставлялись, вспоминая, как ходить, голова пухла от главной заботы: что делать с Машенькой?

Черт подери, это в моих мозгах она Машенька, ну, еще для мамы с папой, для остальных минимум Маша, а так — Мария, даже Мария Егоровна. Время летит как деньги на коммуналку. Взрослею не только я, когда же смирюсь со столь невыносимым фактом?

Звонить сестренке я не стал, чтобы не наговорить лишнего. Достаточно, что Машка знает, что я знаю. После прошлой порки она должна представлять, на что подвигнет меня новым закидоном. «Работа»! За такую работу плетей хороших надо, а не денег.

Полученный автомобиль сверкал и звал на подвиги. Точнее, на заработки. После всех событий деньги нужны были срочно. Начать сразу мешал туман в голове — в таком состоянии за руль нельзя, сначала нужно выспаться до исчезновения пятен перед глазами.

На стоянке у обочины, где в свое время началась наша с Хадей эпопея, нашлось одно свободное место. С трудом дорулив до него, я запер машину, грудь несколько раз вздулась и опала от глубоких вдохов, но в мозгах так и не прояснилось. Нет, выход один — спать.

Звонок от Насти настиг меня на входе в подъезд.

— Кваздик, нужно увидеться, это срочно. Ты где?

— А что?

Взаимоотношения с ней даже зигзагом не назовешь. Первое свидание оправдало самые невероятные ожидания и внушило надежды, второе оказалась подставой, а в последнем мне отводилась роль ключа в закрытый мир мужских развлечений, откуда меня беспардонно вырвали, отблагодарив званием настоящего друга. Для такой, как Настя, я величина отрицательная, и в голову полезли мысли об ответной пакости. О чем бы ни попросила — обломаю, пусть узнает, каково чувствовать себя отвергнутой.

Однако ее тон напряг.

— Ты дома? — Она словно чего-то боялась.

— Почти.

Дверь в подъезд открылась, изнутри вышла бабулька с палочкой. Я вежливо пропустил, и меня поглотила тьма лестничной площадки.

— Уходи оттуда, срочно! А если что, ты это… Только в полицию не заявляй, мы все решим…

Телефон отлетел, в солнечном сплетении взорвалась осколочная граната. Такое было ощущение. Затем взрывы произошли в голове и по всему телу.

Били двое. Успей я защититься вначале, еще можно было бы сопротивляться, а теперь поздно, прийти в себя мне дали. Один держал, второй умело обрабатывал лицо, корпус и конечности. Каждая встреча с кулаком, локтем, коленом или ботинком на миг отключала. Казалось, что это продолжается бесконечно, но в какой-то момент на верхних этажах кто-то вышел на площадку, и все разом закончилось. Налетчики скрылись, ничего не взяв. Подъездная дверь захлопнулась, установилась звенящая в ушах тишина.

Я нагнулся за валявшимся телефоном и тут же сел. Сидеть тоже было больно. Все больно — сидеть, стоять. Думаю, и лечь не получится, чтобы не взвыть. Глаза быстро затекали, вокруг них все опухало, губы не сходились. На одежду с лица капало красным.

Кто это был? Если посланники «Мужских радостей» — с каких таких радостей? Я ничего не нарушил, карать не за что. Ничего другого в голову не приходило. Врагов нет, да и Настин звонок в другие версии никаким боком не лезет. Возможно, златокудрая искательница приключений что-то ляпнула, а виноватым признали меня. «Все решим», сказала она. И в то же время — предупреждала, пыталась спасти. От серьезных ребят так не спасешься. Кто же это был, и — почему я?

— Кваздапил, ты? — раздалось сверху. По лестнице быстро спускался Тимоха. — Вот же, гудрон в томате и мать его Америка, кто это сделал?!

Приятель попытался меня приподнять, но стало только хуже. Он схватился за телефон:

— Куда сначала — в скорую или в полицию?

— Нет. — Я встал, покачиваясь. Челюсть осторожно подвигалась. Как там, в клубе, проверяли? Куснуть за палец? Ага. Больно. И все зубы вроде бы целы. Отлично. — Били профессионально, чтобы ничего не сломать.

«Только в полицию не заявляй, мы все решим», — стоял в голове испуганный голос Насти.

— У тебя губы разбиты вдрызг, нижняя разорвана, болтается, в дырку зубы видно!

— Заживет.

— Подняться сам сможешь? Вижу, не сможешь. Держись. — Тимоха осторожно перехватил меня за талию. — Надо бы в больницу…

— Нет.

— Тогда тебе нужно к родственникам или друзьям, у нас пропадешь. Или Фильку звать нужно, он что-то о брате-враче говорил.

— Сможешь посадить в такси? Адрес я скажу. Деньги в кармане брюк, помоги, самому не вытащить.

Голос выходил пришепетывающим, говорить было трудно. Окружающее сжалось до щелочки из-за наливавшихся вокруг глаз отеков.

От сопровождения я отказался, и Тимоха выдохнул с облечением. Проблем никто не любит. Через десять минут попутка довезла меня до нужного дома. За мой внешний вид частный бомбила взял двойную цену, зато помог выйти. Около дома пришлось ждать, когда неспешная мамаша уведет заигравшегося ребенка, затем мужик вывел собаку на прогулку. В момент затишья я скользнул внутрь, по лестнице, чтобы не пересечься с соседями, и добрался до своего этажа. Когда ключ вставлялся в замок, глаза окончательно заплыли. Мир исчез.

В открывшейся двери охнуло, нежные руки втащили меня внутрь.

— Что случилось?! Нет, молчи, тебе больно. Если пришел сюда, то в больницу и полицию не хочешь, правильно? Сейчас я все сделаю.

Следующие пару часов меня приводили в божеский вид. В ход шли йод, вата, бинты, какие-то примочки и полотенца. В плане врачевания Хадя оказалась мастером. Видимо, брат частенько предоставлял возможность практики. Разутого и избавленного от верхней одежды, меня уложили в кровать, и спасительница-домохозяюшка стала колдовать над моим лицом.

Когда я выбрал ехать сюда, о единственной кровати не думалось. Теперь поздно что-то менять, выкручиваться придется той, кому я доверился. Той, которая сначала доверилась мне.

По ветерку над лицом стало понятно, что Хадя склонилась к щеке:

— Есть или пить ты сейчас не сможешь. Когда захочешь, скажи, разогрею бульон и пюре, кормить буду с ложечки. Пить будешь тоже с ложки или через трубку. Руки, как понимаю, отбиты и не действуют. Видишь что-нибудь?

— Ыт, — отрицательно промычал я.

— Приподнять поочередно поясницу и затылок сможешь?

— Ыгы.

По мне снова промчался ветерок — Хадя вздохнула. Раздалась команда:

— Давай.

Заботливые руки стянули рубашку вместе с майкой. Таким же манером с ног съехали и упали на пол штаны.

В одном помещении с девушкой-горянкой находился чужой мужчина в трусах. Чувствовалось, как это выбивает ее из колеи. С другой стороны, перед ней — друг, которому требуется помощь. Хадя сходила с ума, напряжение ощущалось даже на расстоянии — по голосу и движениям.

Милосердие победило.

— Живого места нет, все красное, черное или синее, ссадины кровоточат, и много крови с лица натекло. Перевернуться сможешь? Тебя нужно помыть.

Надорванные губы распухли, слова получались странными, но понятными:

— Агу анну ати.

— Можешь в ванну пройти? Давай. Я помогу.

Дойти оказалось полдела, мои ноги через бортик пришлось перебрасывать Хаде, одновременно придерживая за талию мой ощутимый вес, почти вдвое превосходивший ее. Я ожидал душ, вместо этого меня осторожно обтирала смоченная в теплой воде губка, а затем промакивало полотенце. Когда открытые места закончились, дело застопорилось. Глаза не видели, все болело, но волны шторма, который бушевал вХаде, доставали и меня.

— Кваздик, не помочь не могу, но если кому-нибудь расскажешь, мне придется покончить с собой.

Смелое движение сорвало с меня последний защитный покров.

Переодеваться в чистое смысла не было, после омовения Хадя снова уложила меня в постель. Укутав одеялом, она долго шелестела тряпками, насколько я понял — стелила себе на полу.

— О оно, — сказал я.

— Окно? Окно закрыто. Открыть?

— Эт. О оно.

— Холодно? Еще укрыть?

— Э э о оно.

— Мне не холодно. Все нормально. Если что-то понадобится — зови.

***

Следующие дни я приходил в себя. Хадя ухаживала за мной, как за маленьким ребенком. Стеснение осталось в прошлом, ситуация вынудила. Хадя мыла меня и одевала, кормила с ложечки, ночью вскакивала по первому зову и любому стону. То, что в первый раз казалось невозможным и вовсе за гранью, все равно делалось, во второй раз оно проходило быстрее, хотя и со скрипом, а к четвертому становилось привычным. Мое тело перестало быть тайной для Хади, в то же время в ее глазах оно не было телом мужчины. Просто разбитый организм, которому требовалась помощь. Преодолевая стыд и робость, она оказывала эту помощь, и чем больший достигался эффект, тем большую радость доставляло дальнейшее ухаживание за мной.

Сначала я ликовал: какое счастье, что нет живого места и все болит! Страшно представить, как отреагировала бы добровольная помощница, если бы сил организма хватило на адекватное выражение чувств. Как выяснилось, я недооценил свой организм. Это случилось уже на втором мытье. Не будь я синим, стал бы красным.

Хадя раздумывала всего миг.

— Насколько я наслышана, у мужчин это неконтролируемо. Ты же не специально?

Я отрицательно мотнул головой.

— Тогда сделаем вид, что ничего не происходит.

Мое лицо совершило несколько согласных движений в вертикальной плоскости, и больше мы скользкой темы не касались.

Временно ослепший, я жил только слухом, но едва мир проклюнулся, в образовавшуюся щелочку глаза стали неотрывно следить за милой сиделкой. Она по-прежнему предпочитала носить мои вещи, ходила в моих рубашках, а после душа обертывалась полотенцем. Зрелище радовало, несмотря на то, что виднелось как в амбразуру противотанкового дота. В этом имелся свой плюс: Хадя привыкла к моему присутствию и не замечала разведчика, замаскированного под недвижимость. Она забыла, что у развороченного куска мяса есть глаза, и не видела, что на нее смотрят, если моя голова не поворачивалась. А она не поворачивалась. Ну, в те моменты, когда меня видно.

Чтобы не пропустить возможного зова, Хадя не закрывала дверь в ванную, если уходила туда надолго. Например, когда стирала или купалась. Моя жизнь превратилась в ожидание этих периодически повторяющихся счастливых событий, ведь живой бальзам для глаз лечил лучше любого лекарства. Сквозь боль я приподнимался, и с определенной точки центр ванной оказывался как на ладони. Люстра надо мной включалась только при необходимости, и, не таясь, из тьмы спальни я наблюдал, как Хадя завертывалась в полотенце или впархивала в мою рубашку, которая часто оказывалась единственным заменителем халата: кого стесняться, когда больной лежачий сосед — слепой? Любопытно: она знает, насколько задирается рубашка, если поднять руки, развешивая белье на веревочках, или когда нагибаешься к тазу, если он стоит на дне ванны? Надо бы сказать, что глаза потихоньку прозревают. Но не сегодня. Не сейчас. Иначе выздоровление станет унылым и мрачным, как атмосфера комнаты, что в отсутствие темноволосого солнышка напоминала кладбище. В результате ничего не подозревавшая Хадя порхала по квартире, дела спорились, настроение поднималось.

Она только что вышла из ванной. Из-под рубашки блестели гладенькие красивые ножки, лицо сияло. Ангел. Широкие белые рукава усиливали сходство. Я очень старался не выдать себя, когда небесный образ расположился рядом, а смоченная в чем-то ватка нежно коснулась моих отеков.

— Хадя! — просипел я.

Мой ангел-хранитель всполошился:

— Больно?

— Просто хочется поговорить. — Слова в моем исполнении стали понятными, пусть и получались шумящими и с присвистом.

— Не надо, тебе больно разговаривать.

— Бывало и хуже.

— Потерпи, скоро все пройдет. Но если хочешь — ладно, давай я с тобой поговорю. А ты постарайся молчать.

Рядом что-то прошуршало и щелкнуло, включенный телефон будто прожектором высветил сосредоточенно бегавшие по экрану глаза и сдвинувшиеся бровки.

— Слушай. — Хадя зачитала отрывок из какого-то текста: — «Ни чинно расправленные юбки, ни скромность прически, ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести в обман: зеленые глаза — беспокойные, яркие (о, сколько было в них своеволия и огня!) — вступали в спор с учтивой светской сдержанностью манер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом нежных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза ей дала природа». На кого похоже?

Поскольку говорить прелестная медсестра мне запретила, я выдавил единственное слово:

— Мадина.

— Правда, будто с нее списано? Это Маргарет Митчелл, из «Унесенных ветром». Ночами и пока тебя не было, я кучу книг прочла.

Надо же. А со стороны складывалось ощущение, что она ничем, кроме дома, не занималась.

Кое-что давно не давало покоя, и я, наконец, решился:

— Что обо мне рассказывала Мадина?

А Мадина не молчала, доказательство — вырвавшаяся однажды фраза: «Мадина рассказывала, что там живут шестеро…» Какие факты бедовая проказница поведала сестренке кроме количественного?

— Мадина восторгалась тобой. Вспоминая тебя, она закатывала глаза, а на нее это не похоже. Ты ей нравился, знаешь?

— У меня ощущение, что нравился не только я.

Хадя добавила в голос укоризны:

— Не говори так. Мадине было нелегко с ее жизнелюбием, она потакала себе в малом, но всегда помнила о большом. Она очень старалась быть правильной, выглядеть так, как от нее требовали. Но ты же знаешь, она слишком…

Хадя продолжала промакивать мои раны, нужное слово никак не находилось. Я попробовал подсказать:

— Слишком неуемная? Слишком непоседливая? Слишком активная?

— Остановимся на слове «слишком». В ней многое было слишком, и она искала того, кто поймет и уравновесит. Нужен был надежный временный напарник для мелких сумасбродств, общаться с которым приятно, а затем не стыдно. Ее фантазия сыпала вариантами пикантных авантюр, и в это время в нашей жизни появился ты — такой большой, красивый, необычный и н-а-с-т-о-я-щ-и-й, раз уж Гарун доверял тебе, как себе. Мадина переметнулась в своих исканиях с земляков на друга брата. Зная, что вы с ним друзья, она провоцировала тебя, а потом с восхищением рассказывала мне о твоей стойкости, о том, какие козни строила, пытаясь раскрутить на какую-нибудь мужскую реакцию, и как ты стоял на своем.

Я рискнул:

— Она рассказывала, как однажды ввалилась ко мне в ванную?

Для Хади это не было секретом.

— Рассказывала.

— Что именно? Думаешь, она сказала все, дословно и с нюансами?

— Думаю, да, мне она никогда не врала. Она без спросу вошла к тебе, когда ты мылся, а ты ее выпроводил, точнее, выгнал взашей, если цитировать. Это поразило даже меня, ведь я столько всего узнала о мужчинах…

Не верится, что Мадина могла доверить сестре все. Это «все» слишком интимно и не всегда приемлемо. Особенно для такой, как Хадижат.

— Если в тот раз я ее сразу выгнал, откуда же знаю, что у нее родинка около соска?

Что сейчас прозвучит: признание вынужденной соучастницы или недоумение обманутой сестры?

Хадя минуту помялась.

— Говорю же, мне она доверяла все. Мадина не скрыла, что попыталась вместе помыться. Ты необрезанный, а у нее родинка, два знания связали вас невидимыми нитями и подготовили к возможности расспросить о твоем первом разе, от чего ты искусно увернулся. Когда она отправилась к тебе, у нее не было конкретного плана, а твоя реакция ее сначала возмутила, зато потом вызвала море восхищения.

Думаю, настоящая эмоция Мадины — возмущение, а восхищение — версия для сестры.

— Она приходила еще раз. Об этом ты тоже в курсе?

— В общих чертах.

Ничего себе. Тихая кроткая стесняшка, а держит в руках все дворцовые тайны. Любопытно: она пыталась как-то влиять на сестру? Младших обычно не слушают, но, зная тайны старшей, Хадя могла бы потихоньку действовать через Гаруна. Впрочем, это значило предать доверие сестры. И Гарун слишком прямолинеен, он мог вспылить и все испортить. Скорее, Хадя действовала убеждением, хотя не представляю, какими словами можно переубедить Мадину.

И если Хадя настолько осведомлена о шуры-мурных делах сестры, то и делишки брата не могли пройти стороной. Не верится, что сестры не обсуждали похождения любвеобильного братца, для которого Настя (звезда потока и ночная греза большинства одиноких студентов) — всего лишь вариант, легко меняемый на другие.

То, что я узнал, в целом порадовало: Хадя не ханжа, которая воротит нос от всего с ее точки зрения неправильного. Она понимает, что жизнь сложна и многообразна, что люди имеют разные желания, но при этом могут оставаться близкими друг другу. И она умеет хранить тайны, не ставя их кому-то в вину. Я спросил:

— Что Мадина рассказала про второй раз?

— Намекаешь, что она могла соврать или сказать не все? Сестра никогда и ничего от меня не скрывала. У вас были танцы с частичным раздеванием, затем она хотела устроить чувственные конкурсы, но с приходом Гаруна все пошло прахом. А ты прекрасно справился с ролью гаранта ее неприкосновенности, это был самый опасный и хлипкий момент в ее плане, который неожиданно оказался самым надежным.

— А что скажешь про отношения Мадины и Султана?

— Откуда знаешь?!

— От нее самой.

Хадя некоторое время не могла поверить, но повода не верить не было.

— Из-за него все случилось. — Она вздохнула и опровергла свои слова: — Нет, из-за нее. Не пойди Мадина на поводу желаний, они с братом были бы живы.

— Что случилось, то случилось, — сказал я. — Виноваты все, и одновременно никто не виноват. Посмотри вокруг: такова жизнь в этом сегменте вселенной, параллельной твоей. Возможно, именно Мадина была права, а мы все не правы. Мир запрещал ей желаемое, а в итоге забрал жизнь, разве это справедливо?

— Мир покарал ее за такие желания.

— Если бы за это карали, то землю населяли не миллиарды, а единицы.

— Кто знает, может, это было бы не так плохо?

— При определенных условиях я тоже проголосовал бы «за». Но карают почему-то не тех, кого надо.

В голове крутилась гаденькая мысль: Мадина жаждала телесных радостей, но берегла себя для будущего, в результате так и не познала главного, не ощутила себя женщиной в полном смысле слова. Может, стоило помочь ей в обретении желаемого? Даже настоять, подтолкнуть к тому, на что она не решалась. Ведь что получается: Мадина хотела, все вокруг тоже хотели, не хотела лишь ее семья, подобравшая в мужья человека, которому по барабану истинные желания будущей супруги. Может ли семья решать за человека?

А когда я в воспитательных целях лупил Машку, пошедшую тем же путем, что и Мадина — почему в моей голове царило противоположное мнение?

Попробую взглянуть со стороны. Вот передо мной Хадя — чистая душой и телом, ангел во плоти. С девушками, подобными Мадине, хочется провести время, с Хадей — жизнь. Если помогать всем Мадинам, сам станешь Мадиной, а Хадя останется далекой вершиной, на которую взирают из дремучего леса, мечтая покорить, но понимая, что это невозможно. Счастье быть с Хадей нужно заслужить, а для этого не нужно тратить время на Мадин.

Тем не менее, я по инерции продолжал оправдывать старшую сестру в глазах младшей:

— Мадина шире смотрела на вещи, не так, как принято у вас. И она так злилась, что дозволенное другим не дозволяется ей…

— Если девушка злится, — сказала Хадя, — значит, она не только неправа, но и понимает это.

Отличная формулировка, хоть на стену вешай. Я на всякий случай развил мысль, как бы обращая в шутку:

— То же можно сказать про власти.

Хадя хихикнула. Пока настроение на высоте, нужно пользоваться.

— У Мадины на груди была родинка. У тебя тоже есть родинка, Маша сказала. И едва не поймала меня на лжи, ведь я вроде как должен знать об этом. Не сочти за наглость, проконсультируй для будущих непопаданий в неловкие ситуации: где она расположена? Можешь показать на мне, не обижусь.

— Не будем об этом, ладно? — Хадя сразу как-то отдалилась, хотя осталась на месте. — У нас продукты кончаются. Муки пока много, и без хлеба и всего, что из теста, мы не останемся, но мясо кончилось, овощи только в соленьях, которые твоя мама оставила, а зелени и фруктов вовсе нет. Может, мне рискнуть с быстрым выходом в магазин?

— Ни в коем случае. Еще день-два, и я смогу сходить. Но если ты засиделась в четырех стенах так, что выть хочется, можно что-то придумать.

— Не надо ничего придумывать, продержимся сколько нужно.

Хадя стала готовиться ко сну. Моя рубашка, любовно сложенная в несколько раз, заняла место в пределах досягаемости, в одном белье Хадя впрыгнула в недра холодного сэндвича, составленного из одеяла и покрывал. Она спала на полу, где раскатывался уже неоднократно опробованный рулончик из всего, что нашлось под рукой. Раньше его раскладывали на полу кухни, но объект помощи находился в комнате, поэтому хлипкая перинка присоседилась к кровати. Хадя спала рядом со мной, и стоило моей голове незаметно подвинуться, а лицу обернуться и склониться, как открывалась лучшая из картин всех времен. К темноте глаза привыкли давно. Что такое темнота в освещенном городе после полной слепоты?

— Хадя!

— Что-то нужно?

Словно и не спала. Глаза глядели почти с материнской заботой. Из-под защитной стены одеяла торчало нежное плечо, мягкое и беззащитное, остальное только угадывалось — овеществленное чудо, живущее в этот миг исключительно для меня.

— Хадя, хочу сказать спасибо. За все.

— История перевернулась, да? Сначала ты ругал меня за «спасибы», теперь моя очередь. Мы оба делаем то, что должны, пусть это не согласуется с какими-то правилами. Правила пишутся для людей, а главное правило для человека — оставаться человеком.

— Не все выбирают человечность, когда прижмет. Мне повезло.

Получилось приторно, но Хадя улыбнулась.

— Мне тоже. Давай спать.

— Подожди. Можно нескромный вопрос?

— Нет.

— А околоскромный?

— Чувствую, что не отстанешь, и пойдут сотни вариантов скромности, которая, как свежесть, не бывает второго сорта, она либо есть, либо нет. Говори, а насчет ответа я решу.

— Ты была влюблена?

— Это нескромный вопрос, ответа не будет. Давай спать.

— Прости. Меняю тему. На той вечеринке, где мы с Мадиной и с тобой вновь познакомились, она спросила меня: мог бы я украсть невесту?

— Правда? И что ты сказал?

— Сморозил какую-то чушь, не заглядывая вглубь вопроса. Сейчас мне интересно: а ты хотела бы, чтобы тебя украли?

Могло показаться, что Хадя заснула. Нет, она думала.

— Нет, — бесповоротно раздалось в ночи.

А что-то во мне так надеялось на другое.

— Но…

Хадя перебила:

— Никаких «но», по нашим обычаям невесту крадет тот, для кого она уже невеста. Отношения на воровстве не строят, все должно быть честно.

— Кстати, о честности. Отек начал спадать, и я уже могу разглядеть твой силуэт.

— И давно? — Она мгновенно завернулась в одеяло по самые щеки. — Весьма многозначительное признание в момент разговора о честности. Не отвечай, не хочу знать, это может поставить обоих в глупое положение и испортить отношения. Спокойной ночи.

— Спокойной.

Хадя закашлялась. Не в первый раз, насколько я успел заметить. На полу холодно, и я помню, как там сквозило. И подобие перины, что лежит на проходе, жидковато, никак не для девушки.

— Хватит мне барина изображать, давай меняться местами.

— Ты больной, то есть раненый.

— А ты девушка. Мой довод круче. Перекладывайся.

Я смотрел на нее сверху, с уровня кровати, и это решило дело. Когда чужие глаза далеко, ей комфортнее.

— Хорошо. Переходи вместе с одеялом.

Два ватно-тряпичных свертка совершили в ночи движение, напомнившее брожение сонных пингвинов.

— Где бы ты хотела жить, здесь или на юге? — полетело в ночь с моего нового места.

— Никогда не думала.

— Как можно не думать о будущем?

— На самом деле это не имеет значения. Найдется, кому думать, а мне нужно будет думать о нем.

— Знаешь, мне очень нравится твоя логика.

— Это приятно. Давай спать.

Я глядел в бетонное небо с долины пола, окружавшей возвышенность кровати, где высоко в горах, невидимая и неслышимая, ждала своего джигита недоступная горянка. Хоть сейчас пиши легенду в таком стиле и объявляй ее древней, и все поверят. Потому что красиво и романтично, как всегда бывает в древних сказаниях. А для меня эта легенда — вот она, здесь. Со мной в середине мира. И внутри меня. В сердце. И легенда эта не про каких-то посторонних парня и девушку. Это я гляжу в небо с покрытой линолеумом долины, а высоко в горах ждет своего джигита недоступная горянка.

И в то же время: «Где бы ты хотела жить? — Не имеет значения».

Глава 2

Все предыдущие дни телефон бесконечно звонил и пикал сообщениями. Отвечать я не мог, но выход нашелся.

— Хадя, еще не спишь?

— Зависит от того, нужна ли помощь. Но если снова околоскромные вопросы…

В ожидании ответа над подушкой приподнялась ее голова. Я указал на обиженное невниманием средство связи, сердито попискивавшее переполненной памятью:

— Посмотри, пожалуйста, что там и от кого.

— Чужое читать нельзя.

— А если получатель сам прочитать не в состоянии? А если что-то срочное и важное?

С такими доводами не поспоришь, Хадя дотянулась до телефона, в темноте высветилось сосредоточенное личико.

— Заблокировано. Графический пароль.

— Буква эл как простой острый угол. Гора.

Пальчик скакнул по экрану, Хадя прокашлялась.

— Первое. От Насти. Текст: «Мне уже рассказали. Прости, я виновата. Не вмешивай полицию».

Не вмешал. Теперь понять бы, в чем она виновата.

— Дальше: «Ты где? Срочно нужно встретиться».

— Это от кого?

— Отправитель — Теплица, так у тебя обозначен контакт.

— Люська Теплицына, мы с Настей увезли ее в невменяемом состоянии с той вечеринки у вас.

— Помню. — Хадя снова прокашлялась и плотней натянула на себя одеяло. — Снова от нее: «Перезвони как только сможешь». Еще: «С тобой все нормально? Когда сможем поговорить?» Дальше: «Почему не отвечаешь? Тебя никто не может найти». Еще: «Позвони или напиши, это в общих интересах».

Пока ничего не понятно. Ясно одно: Настя и Люська связаны с моим избиением. Встретиться, видите ли, теперь нужно. А о том виде, в котором меня оставили, нападавшие им рассказали?

Хадя с удовольствием занималась моим телефоном, что-то листая и разглядывая. Ее серьезные глаза светились интересом и чем-то еще, что не поддавалось идентификации и классификации. Хорошо, что удалены снимки, которые с Люськиной квартиры, не стыдно застенчивой сиделке технику доверить, чтобы нравственность не пострадала. Хадя, конечно, понимала, что моя жизнь не столь проста и категорична, как ее, но сама она была другой, за это и нравилась. И это мягко сказано. С каждым днем хотелось сказать более твердо и решительно.

Теперь и мне своя жизнь казалась неправильной. Все познается в сравнении. Несмотря на кажущиеся неразрешимыми трудности, жизнь Хади сияла красотой и чистотой. Моя была иногда похотливо-приятна, но некрасива. Пример, как жить по-другому, сиял в ночи перед глазами, словно икона, около которой зажгли свечу. Ангельский лик как несущаяся в мировом пространстве галактика разгонял своей яркостью окружавшую черноту космоса, подсвеченная Хадя будто парила в полной тьме, а мне доводилась роль части этой тьмы, которую она собой освещала.

Я не боялся, что из сообщений Хадя узнает обо мне что-то плохое. Если кто-то выдаст секреты — пусть. Не хочу тайн. Хочу счастья, большого и светлого. Грязного счастья не бывает. У него другое название.

Чтение продолжалось. Очередное послание поведало, что Машенька хочет пообщаться и объясниться. Она спрашивала, приеду ли еще до конца лета, и добавляла, что мной по-прежнему (а после некоторых событий — еще больше) интересуется некая Даша. У меня выступил пот. Такой подлянки я не ждал.

— Даша — это та Машенькина подруга, к которой она…

— Перестань, это не важно.

— Важно, — настоял я.

— То, что старший брат нравится подружкам — нормально для девочек, — выговорила Хадя, словно учитель ученику. — Мне тоже нравились друзья Гаруна, и Мадине нравились, иногда мы перемывали им косточки. Кстати, следующее письмо пришло с неизвестного номера, а подписано как раз какой-то Дашей.

В голове било: «мне тоже нравились друзья Гаруна». Можно ли считать друзьями земляков? Если их убрать, останется единственный друг, другие едва тянули на приятелей. Тогда получается…

— «Повторяю как молитву и ношу в сердце твою волшебную речь, что днем дарит надежду, а ночью не дает спать: "Прощайте, мужские радости, буду скучать по вам и мечтать увидеть снова — в другое время и в другой компании, чтобы задать трепку, которой они заслуживают", — зачитала Хадя, и ее голос на миг сломался. Ей неприятно?! Я горел от стыда и, одновременно, светился от счастья. — Пиши. Я ведь заслужила трепку? Скучать не надо, мечты должны осуществляться. Буду ждать. И не сердись на Машу, она хорошая». — Не поднимая глаз, Хадя перевела дух. — Дальше — вновь целый роман, теперь от Насти. «Тот снимок не был стерт, прости. Теперь стерт. Под горячую руку я сунула Теплице, когда поссорились. Хотела показать, какая она бывает и что с ней поэтому бывает, о чем она ни сном, ни духом. Я не могла представить, к чему это приведет, а когда узнала, пыталась предупредить. Теплице я все объяснила, она извиняется за чрезмерность, предлагает уладить миром. Ты же не против?»

Не дававшие покоя глупые версии о том, кто и за что меня бил, нашли простое объяснение. Девушки выясняли отношения, и я, казавшийся козырем, быстро стал битым.

Итак, Настя обманула со снимком. А я минуту назад радовался, что стер свою часть компромата.

Хадя продолжила:

— Снова роман, только другого автора. Пишет Теплица: «Настя выставила тебя монстром и маньяком, а когда я попросила знакомых ребят проучить тебя, она раскололась, что ты выполнял ее глупый каприз и всячески сопротивлялся большему. Я не успела вмешаться, было поздно, тебя уже нашли. Спасибо, что не заявил, все компенсирую». Это сообщение последнее, больше ничего нет.

Телефон погас и отправился на место. Я откинулся на подушку.

— Наверное, нужно объяснить, что произошло и почему.

— «Что» — и так видно, — донеслось из темноты, — а «почему» — не мое дело.

— Такое отношение к делам мужчин похвально, но мне не верится, что тебе безразлично, хотя бы женское любопытство должно присутствовать. Неужели не интересно?

— Честно? Очень интересно. Но это не мое дело.

— Давай договоримся: все, что касается тебя, отныне касается меня, и наоборот. Для нас обоих это способ выживания, один без другого пропадет.

— Неправда, без меня тебе было бы лучше.

— Не согласен.

Во вновь проявившемся мире, вернувшемся благодаря свету уличных фонарей, Хадя заметила, как вздулась моя грудь, как напряглось лицо.

— Не надо. — С кровати ко мне протянулся и лег поперек губ нежный пальчик. — Одно лишнее слово, и все рухнет. Ты же этого не хочешь?

— А ты?

Чересчур искренний вопрос заставил палец отдернуться, а девичье лицо отвернуться.

— Не заставляй меня делать то, чего не хочу.

— Я не требую отвечать, я просто…

— А я не про слова. Наше дружеское сосуществование — вынужденное, ни в одном из других случаев невозможное, оно случилось потому, что так дико сложились обстоятельства. Сейчас оно устраивает обоих, но висит на тоненькой ниточке. Оно похоже на канатоходца, который идет между двумя вершинами в ураган. — Мягкая ладошка несмело и умоляюще дотронулась до моей щеки, взгляд блестящих во тьме глаз утонул во встречном взгляде. — Понимаешь? Все и так слишком запутано и неправильно, чтобы еще усложнять.

Мне хотелось так же коснуться ее, рука уже поднялась… и была отброшена. Хадя отшатнулась, ее ладони сжались в кулаки, собираясь защищаться.

— Не надо, — тихо произнесла она. — Даже в мыслях. Три причины определяют нашу тихую дружбу: о ней никто не должен узнать, никто из нас в поступках не выйдет за рамки, и не будет сказано слов, которые сломают хрупкое равновесие.

Мозг вычленил главное, и я подытожил с радостью в сердце:

— То есть, тебя это равновесие устраивает, и ты не хотела бы…

— Еще немного, и случится непоправимая причина номер три.

— Понял. Давай спать?

— Уже час об этом твержу.

***

Проснувшись утром, я сразу понял, что с Хадей не все в порядке. Она куталась в одеяло, тишину постоянно разрывал кашель — очень нехороший как на слух, так и на вид. С мокротой. А моя пощупавшая ее лоб рука едва не обожглась. Хадя недовольно пошевелилась.

— Не вставать! — приказал я. — Нужно срочно вызвать врача.

— Врача нельзя, сам понимаешь.

— Сейчас не понимаю. Впрочем… Мне говорили, что у Филиппа брат работает в «скорой помощи». Один момент.

Я укрыл больную толстым слоем распотрошенного рулона-перины, затем набрал номер.

— Филька, привет. Да, я. Искали? Кому надо, те нашли, а звоню вот по какому поводу…

Дальнейшего разговора Хадя не слышала, я выходил на кухню, поэтому по возвращении объяснился:

— Пришлось сказать, что помощь нужна мигранту, у которого есть небольшие проблемы с документами, и что никакого криминала нет, а вызов будет оплачен. Филька ответил, что от честного дополнительного заработка брат не откажется.

Из глубины одеял донесся вопрос:

— Разве у нас есть для этого деньги?

— Еще денек, и я смогу сесть за руль.

— С такой физиономией к тебе в машину только такой же сядет.

— Значит, буду возить таких. Кстати, это же незанятая ниша на рынке услуг — такси для побитых. Нужно запатентовать.

— Побитых немного, миллионером не станешь.

— Если ты когда-нибудь видела таксиста-миллионера, тебе можно прижизненный памятник ставить: «Она видела таксиста-миллионера». А расширить круг клиентуры «таких же» легко: будем бить небитых, и нашими клиентами станут все.

Филькин брат пришел вечером.

— Где больной?

— Больная. — Я указал вглубь комнаты.

Молодой врач вытер обувь о половичок, объемистый саквояж занял место у кровати.

На время осмотра я вышел, но вскоре меня позвали. Врач укладывал стетоскоп в чемоданчик.

— Как я и думал по предварительному описанию, у девушки пневмония, нужно проколоть курс антибиотиков. Аллергия или противопоказания имеются?

Голова Хади, закрытая по макушку, отрицательно мотнулась. Чувствовалось, что нервам Хади досталось при осмотре молодым врачом, теперь она даже глаз не показывала.

— На третий день температура должна снизиться, это значит, что лечение помогает и больная идет на поправку. — Из саквояжа появились лента одноразовых шприцов и упаковки с ампулами. — Если нет — дело плохо, домашним лечением не обойтись, я буду вынужден препроводить вас в стационар.

Врач направился к выходу. Я замялся.

— По денежке. Можно передать через Филиппа? У нас сейчас нет.

— Без проблем. Или отдайте через три дня, когда я приду навестить больную. Если что — звоните.

Мы остались одни. Из щели в ворохе одял меня прожег взгляд:

— Ты понимаешь, что будет, если через три дня не пройдет?

— Это хороший мотив выздороветь. В любом лечении главное — желание пациента.

Наши четыре глаза, не отрываясь, глядели на ампулы. Хадя не выдержала:

— Кто будет делать уколы?

— Придется мне.

— Ни за что!

— Тогда собирайся, едем в больницу.

Под тряпичным ворохом что-то долго возилось, вздыхало и елозило, борясь с собой.

— Я попробую сама себе сделать.

— Не мудри, эта глупость даже не рассматривается. У нас три дня на выздоровление, иначе будут проблемы. Надо было попросить Филькиного брата, может быть, за отдельную плату он согласился бы заезжать и…

— Нет!!! Разве для этого нельзя нанять женщину?

— Пороюсь в сети, может, кто-то согласится. Нужно, чтобы она жила в пределах досягаемости и не болтала языком.

До Хади дошла вся бесцельность мероприятия. Основные доводы «против», о которых я умолчал, она высказала сама:

— Даже если такая найдется, у нас нет ни уверенности в ней, ни денег. Ты когда-нибудь делал укол?

Я отвел глаза.

— В кино сто раз видел, а еще у нас есть всезнающий интернет.

Следующие полчаса мы по раздельности изучали всевозможные мастер-классы для «чайников». Как любое дело, уколы казались простыми только на вид. Несколько мелочей, о которых категорически нельзя забыть во время процесса и которые выполнялись почти одновременно, напоминали сдачу экзамена по вождению, если до этого ни разу не сидел за рулем.

Настал час Икс. Когда набранный шприц выпрыснул воздух, я замер в ожидании, а в ответ ничего не произошло. Хадя физически не могла совершить то, что логически ей обосновал мозг и что в теории должны были сделать руки.

— Больная, немедленно обеспечьте лечащему врачу фронт работ, — потребовал я. — Или эту линию фронта перейдут чужие дивизии.

— Только попробуй.

— Ты мне помогала? Лечила? Ухаживала? Ситуация изменилась, теперь я отвечаю за твое здоровье, поэтому — молчать и не рыпаться, а то ремень недалеко, а как я им управляюсь, ты видела.

С непередаваемой неохотой одеяло сдвинулось, под ним опустилось то, что ни при каких других обстоятельствах передо мной не опустилось бы. Мне открылось примерно с ладонь категорически запретной гипнотизирующей красоты.

— Если ты об этом кому-нибудь хоть словом…

Хадя умолкла. Угроза с ее стороны звучала устрашающе. Она грозила не мне, она сообщала, что в таком случае сделает с собой. И ведь сделает.

Когда с чувством выполненного долга я устало отвалился на пол, одежду можно было выжимать. Руки дрожали, взгляд проследил, как прижатая ватка исчезла под одеялом.

— Если маленькое действие отнимает столько сил — как медики выдерживают восьмичасовой рабочий день?

— Им не приходится воевать с пациентами. — Из тряпичного кокона выглянул виноватый глаз. — Прости, я вела себя как идиотка. Это же все для меня.

Снова ненужные благодарности. Ненавижу.

— Хочешь чаю? Лежать! Предлагаю — значит, сам и приготовлю.

Если бы все было так просто. Чашки вываливались из рук, сахар просыпался, вода перелилась. Пальцы еще горели от прикосновения к запретному, мозги заваривались быстрее пакетиков. У каждого поступка, как известно, имеются два мотива, благородный (для внешнего пользования) и настоящий. С точки зрения Хади, я повел себя как мужчина, когда сломал ее глупое сопротивление и едва ли не силой заставил принять лечение. В реальности мужчина во мне говорил совсем другим местом. Не только душу, но и каждую клеточку организма тянуло к спутнице, которую послала судьба. Да, судьба, теперь нет никаких сомнений. Именно поэтому я забыл про единственную кровать и вообще про все, когда со мной случилось несчастье. Хадя была тем человеком, с которым мне хотелось быть.

Между тем приближалось новое испытание, о котором каждый из нас думал, и каждый молчал. Наступала ночь. Как расположиться? Теперь второго места нет, рулон распотрошен ради дополнительных покрывал. Одно-два из них можно временно изъять в помощь обездоленным, но на холодном полу, где одно воспаление уже заработано, на таком псевдо-коврике к утру компанию ему составит второе. Остается два варианта: укутать больную еще и собой, на что гордая горянка никогда не согласится, либо одеть все, что найдется под рукой, и спать на полу на остатках вещей, которые по какой-то причине надеть не удалось.

Когда оттягивать решение дальше стало нельзя, я объявил:

— Хадя, пока ты больна, я не уйду ночевать к себе.

Она приняла это беспрекословно. Смирилась или порадовалась — неизвестно, одеяльный сверток никак не отреагировал. Больная выныривала из него какой-то частью исключительно для еды и питья.

С питьем дела обстояли прекрасно, сахар с заваркой куплены с запасом, а с едой скоро начнутся проблемы. Я сварил кашу, на очереди — пюре и макароны. Если захочется большего, надо идти в магазин, а для этого нужны деньги.

Устроенная из остатков новая подстилка включала в себя куртки из прихожей и всю запасную одежду, я даже надел на голову вязанную шапочку — в проходе между дверью в комнату и кроватью сквозило, а переселяться на кухню не хотелось. Хадя, когда мне было совсем плохо, оставалась в пределах досягаемости, она не ушла от лежачего больного за закрытую дверь.

Я долго ворочался, пока, наконец, не устроился в приемлемом положении тела. Некоторое время ничего не нарушало тишины, кроме периодического кашля Хади. Затем, как я ни сдерживался, к нему присоединился мой. Просто в горле запершило. Однако, рядом проснулся вулкан, из разворошенных одеял высунулась голова, меня нашел серьезный взгляд:

— Помнишь ночь в машине? Ты сказал: «Это неправильно, но единственный выход — согреть друг друга, иначе завтра обоим прямой путь в больницу». История повторяется.

Край одеяла откинулся.

— «Как в детстве»? — вспомнилось мне ее тогдашнее замечание.

— Да, но с учетом, что мы уже большие и все понимаем.

Глава 3

С момента, как у меня официально прорезались глазки, дверь в ванную стала закрываться. Хадя периодически вставала, хотя я запрещал, но против природы не попрешь. Поводы казались непробиваемыми, попробуй, запрети. Оставалось следить, чтобы она попутно не помогала мне вести хозяйство, а она бралась каждый раз. Полностью одетая и поверх всего замотанная в одеяло Хадя шествовала по неотложным делам, например, в ванную, где бралась стираться, а на кухне старалась готовить или мыть посуду. Я со скандалом гнал ее обратно в постель.

— Не могу столько лежать! — молила она.

— А придется.

Я любил Хадю, нет сомнений. Как никого и никогда. Как же заставить понять, что я достоин ее любви?

Ответ лежал на поверхности, как ни старался я его отогнать. Нужно отомстить за Гаруна. Именно так поступил бы настоящий мужчина с Кавказа, а других мужчин для Хади не существовало.

Настоящему мужчине, каким она его видит, это пришло бы в голову сразу, без привязки к отношениям с женщиной, а у меня был корыстный мотив. Но я готов рискнуть всем. Если любовь дороже жизни — это истинная любовь. Надеюсь, Хадя это поймет.

Естественно, ей ничего говорить нельзя, наводящие вопросы могут вызвать подозрения, и план рухнет. Если Хадя захочет, отговорит от чего угодно.

Построенный план состоял из трех главных пунктов. Первое. Найти Гасана. Второе. Отомстить за Гаруна, Мадину и за исковерканную жизнь Хади. Третье. Оно же — первое с половиной, поскольку должно идти перед вторым: придумать, как сделать это без катастрофических последствий для себя и человека, ради кого все замышлялось и который стал главным в моей жизни.

Хадя что-то поняла. Или почувствовала. Возможно, на нужную мысль ее навело, что замешанный в семейные дела парень, знающий горские обычаи, вдруг перестал бриться. Мое разбитое лицо заживало, а бритва оставалась на месте. Я все чаще перехватывал задумчивые взгляды, постепенно превращавшиеся в беспокойные, но Хадя молчала. Умничка, мужские дела — это мужские дела, и пусть в ста процентах случаев причиной являются женщины, их вмешательство до добра не доводит.

Наконец, состоялся мой первый выход из дома. Рожа была еще страшной, но окружающим все равно, их волновали личные проблемы. Я отправился за машиной, брошенной у подъезда шестикроватной «общаги». Пыльная железка понуро стояла в том же прибордюрном стойле, ничего не случилось, кроме многодневной птичьей бомбардировки. Унылый взор фар сообщил мне все, что он думает о хозяине, оставившем резвую кобылку на произвол судьбы, вместо того, чтобы гнать бензин по венам и рвать душу львиным рыком выхлопа.

Вместо рыка вырвался клекот. Со второго раза он сменился дребезгом. После долгого уговаривания двигатель смилостивился над нерадивым владельцем, голос мотора из задумчивого стал уверенным, и мы с машиной за несколько минут переместились ближе к речке, чтобы помыться — на мойку денег не было. И не стал бы я тратиться на то, что могу сделать сам. Цивилизация в лице запрета на мытье до наших мест не добралась. В теории штрафы за самовольную мойку существовали, но обширность территории не позволяла контролировать каждого, и многие продолжали мыть стальных коней в окрестностях города.

Чистым и красивым я выехал на заработки. Заработать бы на бензин раньше, чем он кончится.

Мне повезло. Телефон выдал адрес, где ждут клиенты, через пару минут нужная многоэтажка летела на меня серым фасадом с забитыми барахлом балконами. Дверь подъезда распахнулась, передо мной выросли два столба с глазами. Я обратился в такой же, только сидящий.

— Кваздапил?! Вот так встреча. — Тимоха и Снежка переглянулись.

— Что с лицом? — вырвалось у Снежки женское любопытство.

— Об дверь стукнулся. Садитесь.

Снежка замешкалась, Тимоха заставил ее бухнуться с собой на задний диван.

— Это ведь та машина, о которой мы говорили в прошлый раз? — не удержалась она, а тычок в ребра ответил на старания приятеля вернуть внимание к собственной персоне.

— Да.

— Говорил, что она разбита. Починил, что ли?

— Да.

— А деньги где взял?

— Нашел.

Тимохины патлы качнулись с ехидством:

— Повезло.

— Мне почему-то так не везет. — Снежка покрутила носиком. — И много нашел?

— На ремонт хватило.

— Наверное, он у Мурада телку подцепил, вот и наальфонсил. Я там узнал кое-кого. На улице с такой пересечешься только под колесами ее бронированного Гелика.

В бок Тимохи снова прилетел острый локоть:

— Тим, отвянь.

Весь дальнейший путь парочка ругалась, на меня сыпались обвинения в обмане, Снежка восхищалась машиной и вновь строила глазки. Мрачный Тимоха в конце пытался не заплатить на правах приятеля, но я напомнил, что работаю от конторы, которой нужно отчислять часть заработка. Расстались мы скомканно и почти неприязненно.

День выдался удачным на совпадения. Еще два рейса — и снова знакомое лицо. Точнее, силуэт. Или непонятно что, но интуиция пнула, глаза всмотрелись пристальнее. На меня так же цепко глянули в ответ.

— Неплохо тебя разукрасили, Двадцать Девятый. Не скажу, что очень идет, но шрамы украшают мужчину. За рулем и с ранами выглядишь намного брутальней, чем в костюмчике с выпускного, после которого случилось много лет и килограммов.

— Ты тоже неплохо смотришься, хотя с задранным кимоно мне нравилось больше.

— А ты дерзкий.

— А ты красивая.

— Спасибо. — Восьмая улыбнулась. — Уже рекомендовал друзьям?

— Кого?

— Гм. Подумай еще раз.

— Прости, хотел сказать — что?

— Естественно, я говорю про заведение, где мы познакомились. — Восьмая разместилась на сиденье рядом. Сообщив адрес, куда ехать, она продолжила: — Или тебе не понравилось?

— Не всё. А против рекомендаций сделана прививка. Кровью.

— Про неразглашение — это, наверное, правильно, но клубу нужны новые клиенты. Откуда их взять, если никто никому не расскажет?

— Меня привели без рассказа, не сказали даже, что будет внутри. Если бы я кому-то рекомендовал, то сделал бы так же.

— Хочешь сказать, ни с кем не делился впечатлениями? Я бы после вечера таких приключений подругам все уши прожужжала!

— Каких таких?

Восьмая куснула губу.

— Ну… Это же мужские радости, тебе лучше известно.

— Если меня просят что-то не говорить и у меня нет причины не верить в серьезность просьбы, то я не говорю. А если еще расписку берут, я буду молчать даже в спорных случаях, когда ляпнуть что-то обтекаемое не возбраняется. Поговорим о чем-нибудь другом. Как тебе лето?

— Ты о погоде или хочешь куда-то пригласить?

— Еще недавно я всеми конечностями проголосовал бы за второе, но в жизни кое-что изменилось.

— Это называется повзрослел. — Восьмая посмотрела по сторонам, ее палец указал на тротуар около делового центра. — Останови, пожалуйста.

— Мы еще не доехали.

— Планы поменялись. Да, здесь нормально.

На приборную панель упала купюра, с лихвой покрывавшая поездку до крайней точки. Напарница по несостоявшемуся изучению внутреннего мира покинула салон, ее ладони оправили платье, каблучки бодро зацокали вдоль стены вперед ко входу в здание. Запах дорогих духов мгновенно пал под напором раскаленного солнцем пластика приборной панели.

— Подожди, а сдачу? — крикнул я в опущенное окошко, плавно покатившись следом.

Восьмая поколебалась, остановилась, ко мне склонилось ее лицо:

— Ты даже не понял, что произошло, Двадцать Девятый. Ты прошел проверку. Мурад часто организует перекрестные проверки, это сразу и пиар, и безопасность. Когда-нибудь ты тоже будешь кого-то проверять. В следующий раз у тебя и меня будут другие номера, но в том, что еще увидимся, я теперь не сомневаюсь. До встречи. Не болтай лишнего, и все будет пучком.

На этот раз она ушла окончательно.

Проверка. Надо же. Чтобы она состоялась, меня должны выследить. Выходит, Мураду и компании известны мои тайны с двумя квартирами и машиной Гаруна. А насчет девушки, которая прячется в одной из квартир? Что еще знают или о чем догадываются владельцы клуба?

Я — мелкая сошка, новичок, еще не заработавший на карточку. Если представить, сколько они знают о клиентах, которые составляют цвет города…

Скорее всего, эти знания — защита против закрытия и уголовного преследования. Вряд ли заведение занимается шантажом, иначе оно не обрело бы серьезной репутации. А так — мечта, сказка, в которую не всякому дано попасть. Одни за это платят, другие на этом зарабатывают. Я прошел проверку. Добро пожаловать в элиту, господин Кваздапил. Копите денежки, и однажды у вас тоже потеряется бойцовый пес.

Возвращаясь, первым делом я накупил продуктов. Пакеты, полные свежего и натурального, грузно крякнули о коврик прихожей, жидкая пачка купюр (впрочем, издалека смотрелось здорово) небрежно полетела на тумбочку. Жест вышел убогим, хорошо, что Хадя больше обрадовалась продуктам. Или специально так сделала, чтобы не позорить? Тоже мне, бомбила-олигарх.Нужно быть проще. Быть собой. Именно об этом сказали волшебные глаза, на миг встретившиеся с моими.

Буду, обещаю. Собой можно быть разным, это зависит от того, с кем находишься рядом. С Хадей я был таким, каким хотелось мне. Без подстроек. Наверное, это и есть счастье.

Овощи, фрукты и зелень вместе с молочкой отправились в холодильник, а мясом милая хозяюшка сначала полюбовалась, как картиной эпохи Возрождения. Так мужчины смотрят на шкворчащий на шампурах и затем тающий в зубах готовый кусок шашлыка.

Хлеб мы не покупали. Хадя ежедневно делала пышные лепешки, выпекала в духовке. Что только она там не выпекала. И не только там. Имея в качестве инструмента лишь сковороду, она заваливала меня грудами такой выпечки, о которой даже слышать не приходилось. Что скажет обывателю из глубинки слово чуду (ударение на последнее «у»)? Мне оно говорило многое, и даже повторяемое, оно не надоедало — с учетом разной начинки, то мясной, то шпинатной, то творожной, то тыквенной, то крапивной… и это всего лишь начало списка, бесконечного, как познание. С виду чуду похоже на чебурек, но чебуреками меня тоже кормили, как на убой. Еще были кюрзе, чем-то напоминавшие вареники, про хинкал я уже говорил… В общем, на голодный желудок лучше не вспоминать.

— Сделаешь хинкал? — попросил я.

— Конечно.

И вечером я был счастлив.

Время — деньги, это стало моим принципом на ближайшие несколько суток. Я менял время, имевшееся в избытке, на деньги, которых очень не хватало. Увы, без особого успеха. Только дети и им подобные думают, что езда на машине — удовольствие, а выручка — это и есть доход. Ну-ну. Работа изматывает, деньги съедаются непредвиденными расходами на автомобиль и на самого себя, где вышедшее из строя (фильтры, тормозные колодки, шаровые опоры, кроссовки, носки и т. д) периодически нужно менять. Еще требовалось на прокормку машины и себя, на минимум одежды, на оплату жилья, связи и коммуналки. Сумма набегала немалая, а ведь надо откладывать на возможный большой ремонт. Рано или поздно, но его время придет.

Мастерство управления росло, рыхло-рваная недотепистость из движений исчезла, гордая посадка головы вместе с уверенным взглядом не давали клиентам сомневаться, что их возит профессионал. Левая нога породнилась со сцеплением, глаза — с зеркалами заднего вида. Жизнь налаживалась.

За эти дни я перестал выглядеть пародией на человека. Ушибы зажили. Отеки рассосались. Синева на лице либо исчезла, либо перешла в устрашающую желтизну, и при выходе к людям пришлось пользоваться солнечными очками.

Хадя тоже резко шла на поправку. На четвертый день без звонка явился Филькин брат. Полагающимся случаю осмотром молодой врач опять вогнал больную в краску, зато результат вызвал подзабытую за эти дни искреннюю улыбку. Я расплатился, все остались довольны.

При Хаде я обдумывал план, а на улице действовал. Пункт первый. Настя и Люська поддерживали отношения с Гаруном и его земляками, обе искали и, возможно, нашли кого-то. Или хотя бы какую-то информацию о ком-то нужном. Через них можно выйти на тех, кто в курсе происходящего. Хорошо бы прямо на Гасана, но меня устроят и посредники.

После некоторого колебания я набрал виновницу последних событий.

— Настя, это Кваздапил. — Машина подрулила к тротуару перед знакомым домом, взгляд прыгнул вверх: нужное окно зашторено, форточка приоткрыта. — Ты дома? Нужно поговорить.

— Я… Я собираюсь. Мне скоро выходить, поэтому…

— Открой, я уже внизу.

Пару секунд собеседница раздумывала, но домофон щелкнул замком, и тьма подъезда поглотила меня вместе со всеми мыслями.

Настя выглядела не как обычно. Даже не узнать с первого взгляда, хотя что-то знакомое, однажды виденное, проклевывалось. Она без косметики! Волосы всклокочены, на плечах висит оранжевая футболка, надетая без лифчика, о последнем факте говорили обширные выпуклости, глядевшие на меня отцентрованными коронами. Бедра обтянуты коротким трико, а босые ноги вдеты в меховые тапочки. Настя была словно только что из кровати. Спортивный вид — это, как говорится, для близиру; надето было то, что попалось под руку — поскольку глаза сонно щурились, а тело потягивалось в ожидании момента, когда разрешат вернуться обратно.

Меня впустили в квартиру. Никогда еще я не был внутри, хотя столько раз мечтал. Теперь те мечты в прошлом. Теперь они у меня другие.

— Привет, заходи. Ничего, что я так, по-домашнему? — Ее ладони выгодно обрисовали фигуру в футболке, причем подчеркнуто было все, что имелось, ничего не забылось. Кокетство у женщин в крови, даже когда оно не нужно. Видимо, для тренировки, чтобы форму не терять. — После похода в «Мурадости» ты, наверное, на такое даже внимания не обращаешь. У меня было что-то похожее: однажды шоколада переела, потом год смотреть на него не могла. Плохой шоколад не ем до сих пор, даже от запаха воротит. — Настя развернулась и утопала в гостиную, где с удовольствием плюхнулась в кресло, промявшееся под ней со скрипучим хрюком. — Прости, что так вышло с Теплицей. Я хотела предупредить, но не успела совсем чуть-чуть. Ты как?

Взгляд и голос были виноватыми, Настя действительно извинялась.

Пришлось разуться и войти.

— Жив, и ладно. Дело прошлое. — Я перешел к делу. — Ты искала Гаруна. Нашла что-нибудь, хоть какие-то зацепки?

— Никто ничего не знает, а кто знает — молчит.

— У Султана был брат по имени Гасан, ты его, случайно, не знаешь?

— Пересекались, а что?

— Хочу задать ему пару вопросов. Как это можно устроить? Вспомни: какие-то общие знакомые или места, где он любил бывать…

— По этому вопросу ты пришел не по адресу, спроси у Теплицы или у Снежки, одно время обе с Гасаном мутили. Еще у Светки Чуракиной могут остаться координаты, она точно бывала в гостях и, насколько знаю, не раз. Номер телефона записала наверняка. Хотя… после гибели Султана ни у кого телефоны не отвечают. — Настя на секунду задумалась, затем тон смягчился и стал просительным, как у ребенка, сломавшего папин компьютер. — Кваздик, ты не обижаешься на меня?

— На обиженных воду возят.

— Ты это… пойми, я не специально. Она довела, и я не выдержала. Но теперь того снимка нет, слово даю. Хотя, ты, наверное, уже не веришь. — Пышная грудь передо мной надулась и опала в глубоком вздохе.

— Не верю.

— Я бы тоже не верила. Но я действительно стерла.

Мы помолчали. Я уже выяснил, что требовалось, Настю мое общество тоже несколько тяготило, однако витала какая-то незавершенность. Мне не хотелось уходить без яркой точки, показывающей, что я мужчина. Роль мнительного подростка, который приперся к девушке за извинениями, меня не устраивала.

А в головке под золотыми кудрями шла напряженная работа.

— Тебя больно побили? — не выдержала Настя.

— Меня побили качественно. Если не видно — включи свет.

— Но ничего серьезного? Ты же ходишь, глаза и зубы на месте…

— Как говорят автослесари, скрытые повреждения внешним осмотром не выявить.

— На твоем месте я бы возненавидела виновника мучений и мечтала отомстить.

Она умолкла. Вот, значит, чего она боится и почему не выпроваживает.

Я тоже молчал. Подтвердить такое, причем девушке — это опустить себя в ее глазах. Опровергнуть — выставиться ничтожеством, о которое вытирают ноги.

— Помнишь, я просила не заявлять в полицию, и сказала, что мы все решим? Я готова компенсировать. — Серо-голубые глаза собеседницы посеребрились затягивающей рябью, томной и настолько чувственной, что она стала размывать мысли. Настя поднялась. — Не подумай ничего такого, любой другой шел бы лесом. Только потому, что это ты. Вот такой, какой есть. Ты не болтаешь лишнего, и если честно, сейчас ты мой единственный друг, на которого могу положиться. Бок о бок с тобой мы пережили столько, что другим на полжизни хватит. На этот раз ты вновь проявил себя лучшим другом — не замешал меня в уголовщину, которой все могло кончиться. За это ты достоин награды. Пойдем.

Мою ладонь обожгло соприкосновением с чужими пальцами, меня потянуло в спальню. Но ноги застопорились. Настя поняла это по-своему.

— Не пугайся, дома никого.

— Я не поэтому.

— Не смеши. После того, что ты творил у Теплицы, а затем всеми путями старался добиться в клубе… Кваздик, подозрения в робости отметаются, не строй из себя девственника. Хотя… почему нет? Хочешь — строй, так даже интереснее.

В нежном полумраке комнаты, где мы оказались, центр занимала разворошенная постель. Настя спала, когда мой звонок вытащил ее из-под одеяла — сонную, разморенную, теплую…

Наглухо зашторенное окно пропускало света ровно столько, чтобы видеть главное. И я видел. Взлетевшая футболка махнула крыльями, ее унесло в неведомые страны. Настала очередь трико.

— Твоя награда ждет тебя, герой.

Награда… Моя награда… Заслуженная… Чудесная… О которой даже не думал…

Взглядом упавшего за борт матроса я проводил медленно двинувшиеся вниз по бедрам девичьи руки. А затем…

Сумрак, жадные руки и губы, поймавшие меня в блаженную сеть — это вспьянило и вынесло за пределы понимания. Я капитулировал, забыв обо всем, забыв о самой возможности сопротивляться. Мозги застопорило, в них что-то сломалось. Давно сдерживаемые инстинкты полезли наружу, словно орды термитов из разрушенного термитника.

Губы заблудившейся бабочкой порхали по губам… щекам… шее… Ласковые пальцы искусно разносили по кирпичикам крепостную стену одежды. Текучая грудь обволакивала тело и сознание под барабанный бой сердца, от которого при каждом последующем ударе откалывались куски и падали вниз, под ноги, укутанные пеленой телесного жара. Испепеляющие прикосновения освободили монстров желания, и те, жадные и неуправляемые, поползли по коже и полезли, продираясь, сквозь тлевшее возбуждением мясо в самый низ живота…

В череп стучалась мысль, которую убегавшая кровь отпинывала всеми руками-ногами-копытами, не желая видеть-слышать-чувствовать ее и стараясь перечеркнуть и забыть.

Хадя.

Ты пришел сюда ради нее!

И что? Она не дает мне и доли того, что просто так подарит Настя. Меня привели сюда мысли о Хаде, к ним же я вернусь, когда выйду. Здесь — территория за рамками. Территория страсти. Пространство, где обычные человеческие законы не действуют.

Все волшебно выпиравшее подрагивало и пульсировало; нежная мякоть, трепетная и взволнованная, вибрировала, как пруд на закате от топота стада, идущего на водопой. Ирреальность происходящего выбрасывала агонизирующие мысли и принципы на помойку. Никто и никогда не откажется от награды, которой меня волею случая одарила судьба.

Судьба? Стоп. То, что происходит — награда? Этакая медалька, мимоходом навешиваемая случайному доброхоту, чтобы отвязался и не вякал?

Организм вздрогнул, и дурман обмана рассеялся. Очнулся мозг.

Не много ли Настя о себе воображает? «Награда»! Истинные награды завоевывают честью и славой, а не навязывают в полутьме, словно ведя на убой. Предлагаемое — не награда… если вылезти из колодца сознания озабоченного подростка. Это либо жертва (но, увы, не в случае с Настей, не придававшей значения таким мелочам), либо…

— Это не награда. — Я отстранился. — Это подачка. Извини, подачки меня не интересуют.

Нащупав на стене выключатель, я ударил пятерней сразу по всем кнопкам, отчего потолок и стены вспыхнули в истерической иллюминации.

Скривившаяся сощурившаяся Настя сделала шаг назад. Ее щеки горели. По груди разливались малиновые пятна.

— Ты груб.

— Прости. — Я лихорадочно заправлял и застегивал почти снятую с меня рубашку. — Я пришел не за этим. Я не собака, ты не кость. И в моем мире кое-то пошло по-другому, я уже не тот Кваздик, который радовался карточному выигрышу и не смотрел в суть.

— А какой? И куда ты смотришь теперь?

Настя с каким-то остервенением выпрямилась. На меня вновь грозно уставились пухлые бойцы любви.

Меня продолжало к ним тянуть. Вопреки всему. Как же глупо устроен организм, как он слаб и безволен. Кинули косточку — он и побежал, виляя хвостиком.

— Не хочу быть псом на поводке инстинкта, — выдавил я.

— Мы все чего-то хотим, а чего-то — нет, но не все в нашей власти. Кое-что приходится принять, скрепя сердце и скрипя зубами. Так устроена жизнь.

— Нет.

Продолжения не последовало. Я не знал, как облечь в слова творившееся в голове. Слова передадут сумбур, а в это время смысл, едва ухваченный мной за хвост, ускользнет.

Настя не выдержала:

— Что «нет»?

— Не жизнь так устроена. Это мы делаем ее такой. У каждого из нас она такая, какую мы себе выстроим. — В голове, наконец, прояснилось, и я твердо закончил: — Я только что понял главное: если мы не идем к мечте, мы идет от нее.

Сложив руки на груди, Настя вдумчиво разглядывала меня. В глубине небесных глаз полыхало то обидой вместе с жаждой немедленной мести, то смесью удивления и сожаления.

По ее сложившемуся мироустройству прошла трещина. Она знала правило: обещай, но не давай парню искомое, когда он просит, и давай, когда уходит, чтобы передумал. Пока мужик бегает на поводке надежды, он никуда не денется, из него можно веревки вить. Нам скоро диплом писать — чем не повод не отпускать «настоящего друга»? В свое время попытка перевесить на меня проблему не удалась, так почему не попробовать еще раз? Вполне можно угостить мальчика конфеткой и пообещать, что если будет хорошо себя вести, то ему подарят целую коробку.

Настя изо всех сил пыталась вернуть ситуацию в привычное русло. Ничего другого она просто не знала.

— Дурак! — принеслось, когда я, заправившись, сделал шаг к выходу. В Настином голосе появилось что-то злое, как у ее подружки Люськи. — Любой другой бы на твоем месте…

Вот и сказано самое важное. Я улыбнулся:

— Именно. Я понял, где мое место. Теперь я на своем месте. Другие пусть живут по-своему.

— Ты и половины не представишь из того, что я могу тебе предложить. — Настю душила обида первого в жизни отказа. — Та ночь у Люськи была только прелюдией. Ты дурак, потому что не понимаешь, от чего отказываешься!

— К сожалению, понимаю.

Даже скулы напряглись от боли этого понимания.

Пальцы автоматически шнуровали обувь, а непокорный взгляд, обреченно попрыгав по окрестностям, вернулся к живой роскоши, которую я покидал. Словно покидал ресторан, полный блюд, которых не отведал. Но… это чужой стол.

— Дурак, — уже намного глуше повторила Настя.

— Возможно. Я и сам уверен, что буду часто приходить к этому выводу, но я делаю то, что должен.

Настя хмуро фыркнула:

— Не строй иллюзий. — Она прикрылась, наконец, стянутым с кровати одеялом. — Никто не оценит твоей никчемной жертвы.

— Я оценю. Этого достаточно.

Лестница гулко стучала под переступавшими вниз ногами, а в голове стучала мысль-осознание: я только что чуть не сжег мост в будущее, о котором мечтаю. Настя — это мечта прежнего Кваздапила, который думал как Настя. Пусть тот Кваздик не любил Настю как личность — в том смысле, что не уважал — но он был таким же. Она поманила — он прибежал. Оба презирали друг друга, но мечты у них были одинаковые. Тот Кваздик мечтал о ночи с Настей.

Потому что у того, прежнего, Кваздика не было Хади.

Что-то не то говорю. Ее у меня и сейчас нет. Но что-то изменилось. Теперь я смотрел на вещи по-иному.

В машине я долго приходил в себя и лишь затем позвонил Теплицыной:

— Привет, это Кваздапил.

— Кто? А-а, вечером зайди, рассчитаемся.

В ухо ударил однотонный звуковой пунктир. «Мадам Сижу» не в настроении вести долгие беседы, даже извиниться не соблаговолила. «Рассчитаемся». Как с холопом. Ну, дескать, высекли не того и не за то, что теперь? Барыня кинет монетку, и все дела.

Ох, зря она так, с людьми надо по-людски. Мне хотелось поговорить и предложить взаимовыгодный вариант, но теперь…

Во мне поднялась злость.

Теперь рассчитаемся.

***

Вечером я отправился к Теплице. Недолгое наблюдение за окнами показало ничем не нарушаемые тьму и безжизненность внутри. Набирать снова не хотелось, если вернется — поговорим, если нет — счет увеличится. И когда он будет предъявлен к оплате…

У подъезда притормозила машина, оттуда вынырнула знакомая фигурка, которую за четыре года довелось видеть в разных одеждах, а в последние дни даже без. Изящная ручка прощально помахала тем, кто остался внутри машины (глухая тонировка скрывала салон, а лампочка на потолке при открытии дверцы не загорелась), Теплица юркнула в подъезд. Я дождался, когда наверху загорится свет, и надавил кнопки на пульте домофона.

— Кваздапил? Поднимайся.

Люська встретила меня в дверях.

— Наконец-то. Не люблю незаконченных дел. Как самочувствие?

— Не заметно?

— Прости, ребята перестарались. — Люська впустила меня внутрь. — Сам представь: как реагировать на фото, где неизвестно кто пользуется моим состоянием и творит неизвестно что?

Я проглотил замечательное «неизвестно кто», хотя слова в горле передрались за право выскочить первыми. А «неизвестно что» после секундной паузы потребовало объяснения:

— Вообще-то, я помогал в меру сил. Не поверишь, насколько теперь жалею об этом.

— Спасибо Насте, довелось своими глазами увидеть твою «помощь в меру сил».

— Сойдемся на том, что за все спасибо Насте. — Мы все еще стояли между прихожей и комнатой. Я оглядел квартиру, в которой за прошедшее время ничего не изменилось, кроме хозяйки, из горизонтально-безмолвной превратившейся в вертикально-язвительную, делающую меня же во всем виноватым. Ладно, мне не привыкать. — Ты хотела рассчитаться.

— Одну минуту. — Люська прошла к шкафчику, ее пальцы зашуршали в выдвинутом верхнем ящике.

— Я не за деньгами.

Люськины ресницы оторопело хлопнули:

— Не поняла.

— Мне обещали компенсацию.

— Ну? — Холеная ручка приподняла стопку купюр.

Я отрицательно покачал головой:

— Меня избили за то, чего не было. Я пришел получить то, за что избили, чтобы было за что. Скажи, разве это не справедливо?

— Кваздик, ты офигел? Хочешь получить еще раз?

— А ты хочешь, чтобы я заявил в полицию?

Люськины глаза пробежались по синюшным проявлениям, шрамикам и остаткам отеков. Она хмыкнула:

— Все почти прошло.

— Почти, но не все. И обо всем, что было, у меня имеется медицинское заключение.

Блеф удался.

— Я же просила!

— Заявление написано, но в дело не пущено. Ты обещала компенсацию. Кто из нас нарушает договор?

— Кваздик, какой же ты урод!

— Твоими стараниями. Раньше я был намного симпатичней.

Юмор не прошел, его приняли за тупость. Собственно, Теплица так воспринимала всех окружающих. Какими считала, такими и воспринимала.

Она высокомерно бросила:

— Я имела в виду в моральном плане.

— Кстати, о морали. Давно хотелось поделиться соображениями: мне никогда не доводилось так напиваться, чтобы кому-то пришлось тащить меня через весь город, затем отмывать от блевотины и чистеньким укладывать в постельку, затем просить других избить этого кого-то до полусмерти, затем умолять его же не давать делу хода, обещая все компенсировать, а в конце отделаться чем-то незначительным, бросив в виде подачки. Расскажи человеку, у которого такого не было, что чувствуешь в этом случае?

Люська побагровела:

— Я же извинилась!

— Классный ответ. Сколько тебе годиков, девочка? А взрослые дома есть?

— Прекрати паясничать. Если не нужны деньги…

— Деньги всем нужны.

— То есть, этого мало? Сколько же ты хочешь?

— В первую очередь мне нужны не деньги, а моральное удовлетворение. Сядь. — Я толкнул Люську в гостиную, и мы почти свалились в кресла, держа друг друга на мушке взглядов, как ковбои перед перестрелкой. — Теперь забудь о деньгах, забудь все слова, которые приготовила. Ответь сердцем: что ты думаешь о произошедшем?

С минуту в собеседнице боролись разные чувства, но вот лоб разгладился, скулы расслабились. Люськин организм будто получил команду «вольно». Злость во взгляде испарилась, проявилось сочувствие:

— Прости, Кваздик. Я была вне себя, когда Настюха… Ладно, забыли. Я виновата. Тебе досталось из-за меня. Скажи, я могу что-то сделать для тебя — такое, что в моих силах и что могло бы устроить обоих?

— Как же приятно говорить с человеком, а не с заносчивой стервой. Хоть я и урод по твоему мнению…

— Прости за урода, вырвалось.

— Прощаю. Ты поддерживаешь отношения с Гасаном?

Люську подбросило:

— С чего ты взял?

— Надежный информатор сообщил. По реакции вижу, что мне не соврали, только чего ты так вскинулась?

— Будто не знаешь.

Я напрягся:

— Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее.

— С начала кутерьмы, которую затеял Шамиль, у них все друг от друга прячутся, боятся кровной мести. Пока старейшины утрясают ситуацию, Гасан, как брат Султана, тоже скрывается.

— Но ты, как я понял, знаешь, где его найти? Устрой встречу, и мы в расчете.

В битве взаимоисключающих желаний победила алчность. Люська осторожно вымолвила:

— Это небезопасно.

— Иметь с тобой дело всегда небезопасно, я заметил.

— Что ты хочешь от Гасана? Ты был другом Гаруна, а они теперь кровники.

— Я всего лишь задам пару вопросов.

— Он спросит меня, чего ты хочешь.

— Мне известно кое-что интересное для него, а он знает то, что интересно мне.

— Это касается Гаруна?

— Да.

Глава 4

Следующие полдня, откатанные в качестве таксиста, принесли карману немного шуршащей радости, но тут взбунтовался желудок. Часы показали, что время обеда давно наступило. И Хадя ждет. Нехорошо опаздывать, даже если это хорошо оплачивается, существуют вещи дороже денег.

Отпираемый замок щелкнул, я убрал ключи и толкнул дверь.

— Нет! Стой! — На моих глазах вход в комнату захлопнулся, Хадя загородила его собой. — Туда нельзя. Проходи сразу на кухню.

Она оказалась красиво одета, а с кухни ошеломительно пахло.

— Сегодня какой-то праздник?

— Типа того. Садись.

Стол ломился от выставленных яств. Я уже рассказывал о многообразии кавказской кухни, но сегодня Хадя превзошла себя. Наверное, пока блюда готовились, весь микрорайон остался без собак, поскольку они захлебнулись от слюноотделения. Кстати, нужно предложить метод соответствующей структуре. По-моему, это намного гуманнее отстрела и не требует прямого контакта, как при усыплении.

При виде накрытого стола повесился бы любой веган, это зрелище для мужчин с кровью в крови, а не с зеленкой. Хотя зелени тоже хватало. Ее количество и способы приготовления заставили бы того же вегана повеситься вторично — теперь от зависти.

— В комнату не заходи, — снова напомнили мне, когда я задумчиво шагнул в ту сторону.

— Мне нужно взять…

— Принесу все, что нужно. Не заходи и не заглядывай. Там сюрприз.

О, как. Нежданчик. И какой приятный. Если сюрприз для меня, то — что сегодня за день? Может, я забыл какую-то дату? Общенациональные мужские праздники откидываем, летом их нет, а летние военные и связанные с конкретными профессиями меня не касаются. Может быть, сегодня — наш маленький юбилей? Тоже не сходится. С вечеринки, когда мы второй раз познакомились, количество дней прошло неровное, с момента ночевки в машине и съема квартиры — тоже. Я считал. И не стала бы такая, как Хадя, отмечать наши юбилеи, я ей никто. И большинство таких юбилеев радостны лишь для меня, а для нее трагичны, каждый омрачен драматическими или просто неприятными событиями. В общем, ничего не понятно.

Стоп, машина, задний ход. Существует же масса религиозных праздников. Сегодня, скорее всего, один из них, о котором понятия не имею. Помню, как в детстве мы вместе отмечали все праздники — христианские, мусульманские, иудейские… даже, кажется, было что-то буддистское. Через костер прыгали, еду по соседям разносили, куличами угощали… всего не упомнить.

Теперь второе: какой сюрприз можно сделать, если не выходить из дома? В пустоте черепа билась единственная мысль: Хадя каким-то образом восстановила бассейн. Я сам не раз подумывал его склеить, а поверху усилить скотчем. Можно сделать дополнительные слои из полиэтилена, а щели запаять утюгом. Тот «вечер на море», закончившийся потопом, рвал душу до сих пор, неимоверно хотелось повторить. И развить. Хадя в купальнике, которая не стесняется меня — мечта сегодняшнего дня. Да и завтрашнего тоже. Скажем проще: Хадя — мечта. И что бы она сейчас ни придумала для меня, сам этот факт — подарок судьбы. Невозможное стало на микрон ближе.

Усевшись напротив и наполнив два стакана шипучей минералкой, я глянул в прятавшиеся глаза, в которых смешались счастье и горечь:

— За что поднимем бокалы?

Хадя потупилась, щечки порозовели:

— Сегодня особенный день. Если можно, то после обеда не уходи, всех дел не переделаешь, всех денег не заработаешь. Хорошо?

— Как скажешь.

— Неправильно. Это должно быть твоим решением.

— Хадя, уведомляю тебя, что сегодня я плюю на работу, потому что мне хорошо здесь, и пока стол не станет пустым в той же степени, как в день нашего заселения, моя нога отсюда шага не сделает.

Смущенная улыбка сообщила, что теперь ответ правильный.

— За что же пьем? Ну, в смысле — едим.

— У меня день рождения. Восемнадцать.

— Что же не предупредила?! — Я вскочил, мысленно хватаясь за голову.

Если возмущаться, то на себя. За столько времени не удосужился спросить! Теперь сантехник, в люке залитый стоками, ощущал себя более уютно и респектабельно.

Хадя это почувствовала.

— Не переживай, я специально не говорила, чтобы ты зря не тратил деньги. Мне не нужны подарки. Пусть сегодняшний день станет мне подарком.

Шторм в душе успокоился не сразу.

— Подарок за мной. — Я грузно опустился на стул.

— Какая-то вещь? — Хадя посмотрела на меня, как мудрец на несмышленыша. — Не надо. У меня есть все, что мне нужно.

— Подарок — знак внимания.

— Вниманием ты меня не обделяешь. Подарок должен приносить радость, и ты принес ее своим появлением. Хватит об этом.

Я пришел, и это принесло ей радость! Сердце растаяло. Бокал взлетел под потолок:

— За тебя! Пусть сбудется все, о чем мечтаешь!

Мы звонко чокнулись. Звук вышел не хрустальный, все же не вино внутри, но душевного задора в нем хватило.

— Прекрасный тост. — Хадя отпила немного. — Только опасный. Сбываться должны не мечты, а планы.

Я успел набить рот вкусностями, говорить пришлось аккуратно:

— Разве это не одно и то же?

Хадя промолчала, лоб прочертили печальные морщинки. За каждую морщинку хотелось убить виновника, а за все вместе — взорвать неправильное мироздание, что допустило такое. Это лицо должно улыбаться. Всегда. Отныне это станет моей мечтой. И моим планом. У меня эти понятия не расходятся.

— Мечты обязаны становиться планами и осуществляться, — выдал я итог размышлений.

— А если мечты несбыточны?

— Невозможное возможно, оно либо трудно, либо долго, либо то и другое. Но возможно. Любая сказка при желании становится былью. Ну, при большом желании.

— Кстати, о сказках. — Хадя поднялась, и мне тоже пришлось вылезти из-за стола, хотя глаза и желудок требовали продолжения банкета. — Ты еще не объелся до полного нестояния? Хорошо, потому что я предлагаю погружение в одну из них. Сказка, готовая стать былью, ждет тебя в комнате. Теперь можешь войти.

Тянувшаяся с момента прихода интрига отсчитывала последние секунды. Что может быть желаннее сюрприза от близкого человека? Я уже взялся за дверную ручку, но замер. Хадя не шла за мной.

— Иди. — Ее указующая рука странно дрогнула.

Что-то было не так. Черные глаза потускнели, как осеннее небо, вечная искорка погасла. Я остался на месте.

— А ты?

— Это сказка для тебя.

— Не понял. Ты зайдешь позже?

Хадя напрямую подтолкнула меня:

— Ну иди же.

Не тут-то было. Проще заставить кота принести тапочки. Я чувствовал настроение именинницы, радости в нем не наблюдалось.

— Там точно сказка?

— Вроде того.

— Для меня? День рождения — у тебя. Хочу праздновать его вместе с тобой.

— Лучший подарок — знать, что ты счастлив, это сделает счастливой меня. Иди.

Вытолкав меня, Хадя закрылась на кухне. Я с осторожностью, словно внутри может быть заминировано, отворил дверь в комнату.

Зашторенные окна создавали эротический сумрак, над кроватью нависала пластиковая пальма, купленная в свое время для изображения юга. На тумбочке высилось вино, оставшееся с того же случая. Рядом предусмотрительно поблескивали два бокала. А в кровати лежала девушка, украшенная… скорее, сервированная как в «Мужских радостях», то есть вместо одежды — разные вкусности, налипшие дольками, горками и кружочками.

— Долго же ты добирался, — нежно проворковало «блюдо».

Для высечки из мозга хотя бы единой мысли требовался отбойный молоток. То, что видели глаза — невозможно.

— Удивлен? Пока приходишь в себя — перекуси.

Женщины часто делают фруктовые маски, но то для лица, а здесь кусочки фруктов и шоколадные потеки покрывали всю поверхность обнаженного тела. Я узнал это тело. И этот голос. И прятавшееся в полутьме лицо, частично тоже прикрытое сладостями.

Я, наконец, созрел для вопроса.

— Тебя пригласила… хм, Надя?

Легенда продолжала действовать, и как подруга Машеньки, Даша должна была знать именно эту версию.

Даша механически кивнула, отчего со лба и щек едва не слетели сердечки из клубники:

— Уважаю ее, не каждая на такое способна. Чтобы сделать такой подарок, нужно очень любить. Завидую страшно. Ты ешь, не стесняйся, это все для тебя.

Как загипнотизированный, я потянулся к ближайшей дольке апельсина, но в последний миг отдернул руку. Повисло тягостное молчание.

Стоять столбом было глупо и невежливо по отношению к уставшему от ожидания «столику». А по отношению к Хаде? Я застыл, как сталагмит, натекший между дверью и кроватью. Соляной столб. Откуда соль? Из слез, которыми плакала душа. «Нужно очень любить». Как бы не так. В моем понимании ситуация кричала о «Нужно срочно отвязаться», иначе — зачем?! Но я не тронулся с места. Любая палка — о двух концах, и «Нужно очень любить» оставалось верным по отношению к другому концу — высокому, грузному, тупо взирающему на призывно раскинувшийся подарок.

— Сегодня праздник не у меня.

— А твою девушку женщины не интересуют, — с нескромным задором объявила Даша. — Ее интересуешь ты. Тебя интересую я. Все сошлось идеально.

— Говоришь, я интересую ее? Будь это так, ты никогда не появилась бы в этой комнате.

— Ой, ну и дурень. Представляешь, как надо любить, чтобы пригласить для своего парня другую? Я, например, не представляю. Это из каких-то высших сфер, мне так высоко забираться не приходилось, да и не хочется. Потом падать больно. Твоя девушка сказала, что хочет сделать тебе необычный подарок. Я — с радостью, ты мне еще при знакомстве понравился. Это же такое приключение, которое когда-нибудь на пенсии можно вспоминать и с соседками по скамеечке обсасывать! — Даша усмехнулась. — Хватит слов. Ешь, и перейдем к самому вкусному. До сих пор не могу успокоиться, в ушах как музыка звучит: «Прощайте, мужские радости, буду скучать по вам и мечтать увидеть снова — в другое время и в другой компании, чтоб задать трепку, которой они заслуживают…»

— Ты неправильно поняла. Рядом стояла посторонняя, как было сообщить, какую трепку задам сестренке за то, что выбрала побыть «мужской радостью»? Отсюда — про «увидеть снова в другое время и в другой компании».

— Неправда. — Даша все же напряглась. — Твои прощальные движение и взгляд говорили о другом. Вот об этом.

Словно холодец подали во время качки — Дашины прелести заколыхались, а глаза превратились в исследовательские телескопы, изучающие мою реакцию.

— Даша, сколько тебе лет?

— Девушкам подобные вопросы не задают. Родители тебе не говорили, что для нас такое оскорбительно?

— Восемнадцать есть?

— Вот ты о чем. А разве не видно?

Лежавшая спинка вытянулась еще сильнее, плечи раздались до упора, вмявшись в постель, и в глаза нахально уперлись свидетельства взрослости.

— Ты не ответила.

— Меня еще никогда не обижали причислением к малолеткам. — Даша картинно надулась.

— Быть и выглядеть — вещи разные. В сети я бы лайкнул тебя невзирая на возраст. Кстати, почему тебя там нет?

Даша улыбнулась: спрашиваю — значит, искал. Ответ же вышел неубедительным:

— Реальная жизнь мне интересней.

— А если честно? Одно другому не мешает, даже способствует. Значит, есть причина.

— Не хочу, чтобы мои фото и координаты легко нашли посторонние.

— Это связано с работой в клубе? — предположил я.

— Не только.

У Машеньки своя страница есть, а у Наташи, еще одной их общей подруги — нет, хотя у Мурада она вроде бы не работает. Или я чего-то не знаю?

Стукнуло еще одной версией:

— В этом замешан Данила?

Давно пора выбрать время и поговорить с дворовым негодяем. Поговорить предельно жестко. Но так, чтобы Машенька не пострадала.

— Давай сменим тему. — Даша посмурнела.

— Хорошо. — Следующий вопрос уже висел наготове. — Кто ты по гороскопу?

— Рыба. А про тебя все знаю, Машка рассказала. С точки зрения звезд мы идеальная пара.

— А по году кто, какая зверюга?

Рот собеседницы уже открылся для ответа, но зубки клацнули, глаза сузились:

— Тоже мне, умник нашелся. Все еще пытаешься выудить год рождения? А я-то думаю: серьезный парень, и вдруг в гороскопы верит. Что-то ты ничего не ешь. — Передо мной снова взыграл волнами чувственный студень. — Бери же, ну? Витамины и калории скоро ой как пригодятся, это в клубе работников нельзя было задевать физически, а сейчас мы не в клубе. Мы, позволь еще раз тебя процитировать, «в другое время и в другой компании». Для тебя приготовлена целая программа с водными и прочими процедурами, так что не теряй время. С событий в клубе слизано только начало, но тебе же понравилось?

— Даша, где ты учишься?

— Не люблю рассказывать о себе. Подожди, ты снова о том же? Следующий вопрос будет — на каком курсе? Не переводи разговор на постороннее, мы в кои-то веки вдвоем, все к твоим услугам, осталось сделать последний шаг. Давай, на счет три: раз, два…

Она зажмурилась.

— Даша, между нами ничего не будет, даже вот этих игр с поеданием с голого тела, не говоря о большем. Игры остались в прошлом. Тебе нужно встать и одеться.

Даша удивленно моргнула.

— Ты не хочешь меня?

Настоящий ответ был длинным и требовал пространных объяснений на тему совести, физиологии и морали, поэтому я ограничился простеньким мотанием головы из стороны в сторону:

«Нет».

— Можно узнать почему? — Голос Даши потерял боевой настрой. — Не хочешь связываться, потому что мне может не быть восемнадцати?

— Тоже резонный довод, но дело в другом. У меня есть девушка.

— Не понимаю, чем этот факт поможет тебе в нашей ситуации. Если устал — разве откажешься посидеть в кресле только потому, что где-то у тебя есть своя табуретка? Или, допустим, захотелось позвонить, и тебе протягивают новый супер-пупер-смартфон — ты откажешься, сказав, что потерпишь до дома, где есть привычный тебе стационарный?

Табуретка. Старый телефон. Хадя. Какая связь? Наоборот, Хадя — лучшее в мире кресло, к которому мечтаешь вернуться, какие бы диваны не встретились на пути. И самый лучший телефон — тоже она, потому что не содержит ошибок других моделей.

— Не будем играть словами, слова всегда врут, за минуту любой адвокат словами превратит дерьмо в шоколадку. И я не уверен, что эта шоколадка понравится тем, кто попробует.

— Хочешь сказать…

— Речь не о тебе, я о другом: есть люди, которые говорят, и люди, которые делают. — Я сделал шаг вперед. — Предпочитаю второе.

— Я тоже. Поэтому я здесь.

— Тогда вношу поправку: не просто делают, а думают, что делают. Точнее — перед тем, как сделать.

Под Дашей лежала клеенка — перестраховка для сохранности хозяйского белья. Я сгреб на клеенку фруктики с ее рук.

— Дальше сама. — Я направился к двери. — Затем — в душ, и до свидания. Твой приход сюда — плохая идея. Прости, что ненароком обнадежил, это вышло случайно. Ты неправильно поняла мои слова. Мое сердце занято, и варианты по впихиванию туда еще кого-то не обсуждаются. Привет Машеньке.

Войдя на кухню, я убито опустился на стул. Сзади хлопнула дверь ванной.

— Я взяла на себя смелость… — Хадя сидела в углу бледная и напоминала откопанную мумию. Слова давались ей с трудом. — Прости, но я позвонила по номеру Машиной подружки, которой ты нравился. Я хотела сделать тебе приятно. Она с радостью согласилась помочь с сюрпризом для тебя. Она и предложила эту идею, которая мне показалась чересчур дерзкой, но я смогла себя пересилить. Все же это твоя жизнь, твои реальности, твои радости. Я согласилась. Она сама все подготовила, от меня требовалось только привести тебя.

«Она». Хадя даже не могла назвать Дашу по имени. «Она», и этим все сказано.

— Хадя, я ценю порыв и понимаю трудность решения, но этого не нужно было делать.

— Ты мужчина, тебе нужны женщины.

— Я мужчина, мне не нужны женщины, мне нужна женщина. — Повисла недолгая пауза. Хадя собиралась что-то возразить или добавить, и я заставил себя выдавить продолжение. — И она у меня есть. Других не надо. Вопрос закрыт.

Скулы на девичьем лице дрогнули.

— У тебя нет женщины. Я не могу быть твоей женщиной. Поэтому я пригласила твою подружку, а для сохранения нашей легенды сказала ей, что традиции запрещают до свадьбы то, что нужно мужчине, а мужчины всегда остаются мужчинами, даже если ходят в статусе чьих-то парней.

Мои щеки вспыхнули, когда дошло, как далеко зашло бы рандеву с Дашей.

— Даша — подруга сестры. А если она расскажет? А она обязательно расскажет. Сейчас Машенька думает, что у нас уже…

— Пусть думает. Думать полезно.

«Каждый думает в меру своей распущенности», гласит расхожая мудрость. И я не стал продолжать.

Дверь из ванной распахнулась, в нашу сторону прошлепали босые ноги. Хадя резко опустила взор.

— Не так я представляла себе этот вечер, ну да ладно. — Даша остановилась в проеме, встряхивание темной гривы рассыпало влажные волосы по плечам.

Одежду она держала в руках. Это ее нисколько не беспокоило. Как я понял, спектакль игрался для меня — этакий «прощальный подарок». Впрочем, внутрь бьющего по глазам подарочка Даша завернула намек, что мой отказ не поколебал ее желание познакомиться со мной ближе, и если выпадет случай…

— Вы стоите друг друга, — с досадой в голосе продолжила она, свежая и благоухавшая парфюмом. — Надя, ты хорошая и чересчур правильная, мужчинам с такими скучно, и я не представляю, почему Саня за тебя так держится. — Не прерывая речи, Даша одевалась. Сначала, сверкнув гладкой выбритостью, она влезла в трусики, аккуратно расправила их на себе и достала застегивавшийся спереди лифчик — настала очередь прятать верхнюю невостребованную в этой квартире роскошь. — Наверное, потому что к себе не подпускаешь, и он намечтал себе чего-то нереального. Но то, что ты в курсе проблемы и отважилась пригласить меня — это выше всех похвал и вообще выше моего разумения. Если ты смогла даже это, то в этой жизни сможешь все. А ты, Саня, когда припрёт, пожалеешь, что однажды сделал не тот выбор. Знаешь, я передумала. — Она влезла в джинсы, застегнула их и натянула футболку. — Сотри мой номер, а если где-то пересечемся, на взаимность не рассчитывай. Время ушло. Игры, как ты сказал, закончились. В общем, ребята, совет да любовь. Когда вновь решите развлечься, найдите другую дурочку. Пока.

Накинув кофту и громко топая, Даша направилась в прихожую.

— Надо проводить. — Хадя указала мне на Дашу

— Не надо, — откликнулась та. — Наслаждайтесь друг другом, третий здесь лишний.

Мощный хлопок возвестил, что мы остались одни.

— Прости, — сказал я, — что порчу тебе праздник.

— Ничего, мне даже приятно. — Хадя улыбнулась, и милый смущенный взгляд на миг подпрыгнул до моего лица. — Не всегда то, на что рассчитываешь, лучше того, что случается.

Да, обычно наоборот. Захотелось ответить чем-то душевным, от всего сердца, но тут мой телефон булькнул сообщением.

— Может, она что-то забыла? — Хадя обернулась на дверь.

— Это не от Даши.

Глаза пробежали короткий текст, пришедший от Люськи: «Условие выполнила. Мы в расчете. Следуй указаниям».

Не успел я задуматься, каким указаниям следовать, как они пришли — сообщениями с неизвестного номера.

«Ты где?» — гласило первое.

Голова поплыла: отвечу правду — выдам нахождение Хади тому, от кого она бежала. Не отвечу — потеряю единственную возможность выйти на убийцу. Второе, конечно, лучше для всех… но не для мужчины, принявшего решение. Я решил отомстить за Гаруна и сделаю это. Дело чести. И совести.

А еще от этого зависит будущее.

Через два дома находится книжный магазин, я мог прийти в него за какой-то особой книгой — это если спросят, как оказался в такой дали. Если быстро собраться, добегу.

«В "Книгочее"» — ответил я.

Взгляд поднялся на Хадю. Она читала мое состояние, как открытую книгу, и чувствовалось, что в голове под тугой косой все не так спокойно, как снаружи.

— Произошло что-то важное, не буду мешать.

Она хотела выйти, но я остановил, показав жестом, что вовсе необязательно.

Пришел ответ, точнее — вопрос:

«Когда будешь дома?»

«Вечером, — быстро настучал я. — Но могу подъехать сейчас».

«Через час у твоего подъезда. Тебя заберут. Только без глупостей. Что бы ни говорила Т, встреча будет потому, что ты кунак Гаруна, жил на Кавказе и имеешь что сказать».

Мне дали час. На машине доберусь быстро, значит есть немного времени подумать.

Что взять с собой на встречу? Телефон — кладезь информации, там все контакты, включая новый номер Хади, пусть он и зарегистрирован на меня. Если это выяснится — возникнут вопросы. А если ей позвонят? Чужому она вряд ли ответит, но если с моего номера донесется стон вместо голоса — очень даже. Или если от моего имени придет сообщение вроде такого: «Случилось ужасное, срочно приезжай». Женское сердце не выдержит.

Я подтер в телефоне лишнее, написал заявление в полицию, где перечислил все известные факты, и положил его в запечатанный конверт вместе с записью разговора с Теплицыной — во время встречи телефон в кармане работал в режиме диктофона, но собеседнице об этом знать не полагалось. Запись — одновременно страховка для меня и улика против Гасана, если в отношении меня предпримут что-то непредусмотренное.

Когда я обувался в прихожей, придумывая, как объяснить Хаде, почемупродолжаю портить праздник, она уже гремела чем-то на кухне. Но даже там она почувствовала мою взвинченность.

— Кваздик, что ты задумал? Ты идешь делать что-то неправильное.

— Наоборот, правильное.

Я посмотрел на вышедшую ко мне Хадю в упор. Она поняла.

— Гасан?

— Да. — Я вздохнул. — Если не вернусь до вечера, иди с этим в полицию.

— Не надо! — Протянутый конверт отлетел в сторону, в огромных глазах блеснуло. — Ты не должен, это не твоя война!

— Ошибаешься. Очень даже моя.

Казалось, еще секунда, и Хадя бросится мне на шею. Я не выдержал, ноги сами сделали шаг навстречу. Как в тот день, когда в квартиру пришла полиция и казалось, что всему конец, мы оказались в таком же тесном объятии. Мои руки не хотели выпускать прильнувшее счастье, а оно не хотело высвобождаться. Уходить расхотелось. Я забыл, куда шел. И зачем. Все исчезло, кроме здесь и сейчас.

— Ты мне как брат, понимаешь? — услышали мои уши. — Ты даже больше чем брат.

Ответно хотелось выплеснуть давно сдерживаемое, но ладонь той, что тоже больше чем сестра, причем намного больше, запечатала мне рот. Снова запрет сказать о главном. Но разве слова — главное? Сплетенные тела говорили больше.

Тела не умели лгать. Один случившийся раз можно объяснить другими мотивами. Можно заставить о нем забыть… на время. Сейчас игры кончились, наши объятия были настоящими. Совсем не братскими.

— Если ты не вернешься, я никогда себя не прощу. Сначала Гарун с Мадиной, теперь ты… Не уходи!

— Я вернусь. Ты будешь ждать?

— Я уже жду! У меня никого не осталось… Все, кого любила… Теперь и ты… Зачем тогда жить дальше?

Я наклонился к ней, губы нашли друг друга. Взрыв! Нет, нечто большее. Полное единение на фоне разлетевшихся осколков сознания. Так люди сходят с ума, так рождаются и умирают звезды.

Как ни хотелось, это не могло продолжаться вечно. Звездный полет прервался, Хадя высвободилась.

— Иди, — сказала она, отворачиваясь. Голос стал жестким и отстраненным. — Не слушай меня. Ты мужчина, поступай, как считаешь нужным. Мое дело ждать, и я буду ждать. Иди.

Глава 5

По телефону следовали команды:

— Сядь на скамейку у подъезда. Под ней скотчем прикреплена полоска ткани, нащупал? Когда рядом никого не будет, завяжи глаза.

Едва повязка скрыла мир, рядом скрипнули тормоза.

— Кваздапил? Документ есть?

— Мне сказали «Без глупостей», поэтому нет.

— Дерзкий, да? Откуда знаешь Люську-Теплицу?

— Учимся вместе. Могу перечислить всех сокурсников и преподавателей. В моем телефоне есть их контакты.

На этом опознание личности завершилось. Кто-то обшарил мою фигуру и карманы на предмет сюрпризов, телефон ушел в чужие руки, а меня препроводили в низкую легковушку.

— Без резких движений. Мы нервные.

Последовало несколько слов на своем языке, сказанных, видимо, водителю. Дальше меня везли и затем вели молча, много кружили и, наконец, введенного внутрь некоего помещения, остановили и развернули. Ногами я почувствовал сзади кресло и сел.

— Можешь снять повязку.

В кресле напротив сидел Гасан — намного более бородатый, чем в день убийства, худой, напряженный. Глаза жгли, кулаки сжимались. Нас разделял большой цветастый ковер, по бокам от меня стояли два парня, плотные цветастые шторы были закрыты. Мы находились в стареньком частном доме, на это намекали кривоватые стены и труба вентиляции, проходившая в углу низкого беленого потолка.

— Мне передали, что ты друг Гаруна. Сейчас наши роды враждуют, и твой визит некстати.

Я боялся, что Гасан запомнил меня как водителя Хади, увезшего ее в неизвестность, но в том виде, как сейчас, узнать меня почти невозможно. Так и произошло, Гасан разговаривал со мной как с посторонним, которого видел впервые:

— Говори, с чем пришел, и уходи. Чаю, извини, не предложу.

Понимаю. Обычай. Никаких совместных трапез с врагом.

Долго репетированная речь вдруг вылетела из головы. Вместо хлестких многозначительных реплик, что должны привести к определенным выводам, вышло нечто серое и скучное:

— Гарун разозлился на Мадину за пошедшие о ней слухи, но дело обошлось пощечиной. Я был с ними, когда это произошло. Хадя их помирила.

В ответ — тишина. Гасан ждал продолжения.

— Я знаю, что Гаруна убил ты. — Вместо разрыва бомбы вышел пшик. Сильное заявление, на которое я так рассчитывал, булькнуло, как фекалия в унитаз, и, пройдя незамеченным, было смыто последующим. — Ты хотел отомстить за брата, которого убил родственник Гаруна за ложь о сестре.

На это Гасан соизволил ответить:

— Султан не врал, Шамиль убил его за слова, которые посчитал неправдой, но Султан отвечал за слова.

— Это тоже со слов Султана?

— Тебе нужны доказательства, что Султан был прав и пострадал ни за что? Хорошо. Слышал про заведение Мурада?

Я поперхнулся.

— Приходилось. Закрытый клуб со спортивно-эротическим уклоном.

— Гарун просветил? Уже за это его следовало убить. Но я говорю о другом. Мадина долго просила Султана сводить ее туда. При живом брате такой поход был самоубийством, и никому не докажешь, что желание не его. Если вы дружили, ты должен знать. Мадина если чего-то хотела — добивалась. Она добилась своего другим путем — устроилась нештатной сотрудницей в обслуживающий персонал. Там все скрываются под масками, узнать вроде бы невозможно, и кроме Султана и хозяина заведения секрета не знал никто. И все же нашлись такие, кто ее видел и узнал. Если у человека шило в одном месте, это шило в мешке не утаишь.

— Как же ее узнали, если все под масками?

— Как не узнать ту, которая ходит к твоему брату, когда думает, что никто не видит?

— Значит, свидетель — ты?

Гасан проигнорировал вопрос, но ответ был очевиден.

— Мадина обесчестила себя, — сказал он, — и в разговоре с Шамилем Султан отвечал за слова. Прав он был или нет, когда выдал тайну — другой вопрос, мы никогда не узнаем, как и о чем они говорили и почему пришлось рассказать о Мадине, но честность Султана вне подозрений.

— Султан что-то сказал, ты кого-то видел — то в темноте, то в маске. Это называется доказательствами?

Глаза Гасана сузились.

— Осталась видеозапись.

Я не поверил:

— Клуб делает записи, а посторонние знают о них и получают доступ?!

— Клуб ни при чем.

Не сразу мозги додумались до иного варианта. Меня передернуло:

— Султан дошел до того, чтобы снимать развлечения с сестрой друга?!

— Если Гаруну показать запись, он перестал бы называть ее сестрой. Еще вопросы есть?

— Да. Это же ты стрелял в Гаруна и убил Мадину?

Ответом были гробовая тишина и кромсающие взгляды.

— Я видел, как ты выходил из дома Гаруна в день убийства, — объявил я. — Могу подтвердить перед всеми.

Это был самый острый момент, я берег его напоследок — главный козырь, очень опасный для меня. В логове убийцы объявить, что ты единственный свидетель…

Да, глупо. Но я надеялся на здравомыслие того, к кому пришел. Пришел — значит, перестраховался.

И снова: бульк, пшшш, и словно ничего не было. Распрямив накачанные плечи, Гасан пожал ими:

— Это уже не важно. Думаешь, почему ты попал ко мне с такими предосторожностями? Меня уже ищут, твоя информация запоздала. — Гасан усмехнулся. — Хотел произвести впечатление? Произвел. Печально узнавать, что я оставил свидетеля. Но ты молодец, прийти ко мне, не зная этого — смелый поступок. Скорее всего, ты об этом думал и, как понимаю, принял меры. И все равно, когда все утрясется, я с удовольствием выпью с тобой чаю. Тебя проводят.

Меня везли обратно, а в голове стучало: все напрасно. Что я сделал? Ничего. И в таких условиях не смог бы ничего сделать. Конечно, хотелось выглядеть героем, решающим проблемы одной левой, но глядеть в глаза человека, которого нужно убить, и, тем более, думать об убийстве как о чем-то реальном, не из области фантастики, было трудно. Организм и подсознание протестовали, сознание впадало в ступор. Я не убийца.

Надо убрать эту жесткую формулировку и заменить более приемлемой. Мозг так устроен: что-то плохое называет другими словами, и оно перестает быть плохим. Например, можно постепенно, до получения нужного настроя, двигаться вот в эту сторону: я ни в коем случае не убийца, а мститель. Ради справедливости я должен отомстить. Именно ради справедливости.

А для этого должен убить.

Нет, пока не получается.

Тогда второй вопрос: что я узнал? Тоже ничего нового. Все и так думали на Гасана, никто не верил в Хадю-убийцу.

Частный дом с низкими потолками — единственная полезная информация. Кстати, важная. Имея только ее, я могу найти Гасана, дело во времени. Можно обойти весь частный сектор под видом контролера газовой службы или замены каких-то очередных счетчиков газа-воды-воздуха-электричества. Да хоть проверки состояния вай-фая. Город не настолько большой, чтобы не обнаружить дом с вечно закрытыми цветастыми шторами, это дело пары недель, а при везении и того меньше. Затем — просто следить за домом, чтобы убедиться, что в нем проживают товарищи с Кавказа. И можно переходить ко второй фазе, о подробностях которой не имею ни малейшего представления.

Вторая фаза — отомстить за Гаруна.

Но дело сдвинулось с мертвой точки. Я посмотрел врагу в глаза. Он видел мои. Убийца друга должен умереть, я постепенно свыкался с этой мыслью. Теперь мечта должна стать планом, а тот — действием. Хватит ли пороху в пороховницах? Скоро узнаем.

Хадя не встретила меня в дверях. Одетая в мою рубашку, с расплетенной косой она лежала ничком на постели с закрытым ладонями лицом, а заметные сквозь пальцы отечные припухлости говорили, сколько ей пришлось выплакать.

— Я вернулся.

— Я рада.

Она продолжала лежать лицом вниз, голос едва доносился — глухой и рваный. Из-под рубахи торчали голые ноги, и впервые Хаде было все равно. Захотелось погладить нежные пяточки, даже поцеловать. Ну и мысли. Ахтунг, алярм! Всколыхнувшуюся волну я подавил в зародыше, и моя рука медленно погладила Хадю по рассыпавшимся волосам.

Меня не одернули.

— Я нашел Гасана.

— Я рада.

Не похоже. Что-то в ней, конечно, приняло эту информацию в нужном ключе, в котором требовали принять обычаи. Хадя должна была обрадоваться — и необходимое случаю прозвучало, но ее душа, мысли и чаяния в сказанном отсутствовали.

Я знал, что делать этого нельзя, и все равно присел под бок немому отчаянию, и ладонь вновь ощутила нежность черных волос. Сейчас черный цвет был цветом трагедии, и трагедия была настоящей, до слез, до внутреннего слома, до желания уничтожить всех, кто в ней повинен. Последнее было исключительно моим чувством. Очень сильным.

— Глупая. — В донесшемся до меня голосе не было жизни. Слова неслись из бесконечного далека, из настоящего ада, где все это время находилась Хадя. — Жалела себя, что потеряла брата и сестру, это казалось концом жизни. Сегодня я могла потерять все. Не могу так больше. Нет сил.

— Я тоже.

Огромное напряжение создало невыносимый электрический ток, он превратил человеческую руду, притворявшуюся стальной, в магниты, их потянуло друг к другу. Тела обрели собственную волю. Руки — свободу. Рубашка была просто сорвана — некогда искать никому не нужные пуговки, каждый миг стоил жизни. Реальность обратилась в цветные пятна, они плясали в голове, готовой взорваться, а мои руки и губы творили такое, что Хаде в страшном сне не приснилось бы. И вдруг…

Родинка. Надо же, в каком месте. Больше ни один мужчина не увидит ее, даю слово. Теперь это моя родинка.

Чувственное взаимоуничтожение продолжилось. В какой-то немыслимый момент раздалось:

— Кваздик, не надо!

Не надо?! Надо! Именно это. Именно сейчас. Жизнь дает лишь один шанс. Вчера было рано, завтра будет поздно, как говорил один ломатель истории.

— Не надо… — молил странный шепот, пока закрытые глаза с болью жмурились, а кулаки бездумно мяли покрывало.

— Хадя, милая, я люблю тебя…

— Не надо…

— Люблю… 

Глава 6

Алое забытье отпустило не сразу. Щель в трудно отворившихся глазах показала завернувшуюся в халат Хадю — ее трясло в углу, куда она забилась. Черная паутина волос, не заплетенных в косу, опутывала плечи, струилась по рукам и прижатым к груди коленям, липла к бедрам.

— Хадя!

Меня бросило в ней. Я обнимал, она отстранялась, ее тело бездумно раскачивалось и напоминало забытый метроном — работающий, но никому не нужный, потерявший смысл существования.

— Что мы наделали… что я наделала!

— Ничего такого, о чем стоит жалеть. — Я по-мужски взял в руки и себя, и ее. — Ты выйдешь за меня замуж, и все станет как надо.

— Ты ничего не понимаешь! Вообще ничего! Что же я наделала…

Истерику требовалось прекратить, я перенес внимание на более приятное:

— Когда мы подадим заявление?

— Никогда!

— Перестань, мы же любим друг друга. Мы…

— Нет никаких «мы»! У нас мужа девушке выбирают родители. Ты не наш, мы с тобой никогда не сможем пожениться.

Хадю трясло и перекручивало, пришлось сжать ее крепче.

— Мы не «у вас», здесь ты можешь жить как хочешь и с кем хочешь. Возникнут проблемы — я смогу защитить. Мы можем уехать в любой город, просто ткни пальцем в карту. Даже в глобус. Весь мир у твоих ног. Для людей, которые хотят быть вместе, преград не существует.

— На моей родине…

— Твоя малая родина далеко, где-то там, за тридевять земель, за лесами, полями и горами. Теперь ты живешь в мире большой родины. Этот мир другой. Привыкай к нему. Он не настолько плох, как может казаться. Мы научимся совмещать плюсы твоего и моего миров, и жизнь станет лучше, чем могла быть по отдельности.

— Родина не там, родина здесь! — Хадина ладонь с болью сжала собственное сердце.

— Забудь обо всем. Теперь мы будем вместе. Всегда.

С трудом удалось препроводить ее в постель. Она двигалась как нетрезвый лунатик, каждая часть организма по отдельности сопротивлялась, но вместе покорялась чужой воле. Халат удалось содрать только силой, и Хадя юркнула под покрывало, закутавшись в него с головой. Мне ничего не оставалось, как лечь сбоку.

В какой-то момент рыдания утихли.

После такого не спалось. В мозгу строились и рушились воздушные замки, но над всем сияло солнце. Давно со мной такого не было. Внешне все выглядело плохо, но только внешне. Мне принадлежала та, которой я посвятил свою жизнь. Она лежала рядом. Чего желать еще?

Одно «еще» имелось. Как мужчина я отвечал за наше счастье, потому требовалось зарабатывать на него.

— Кваздик, — глухо донеслось из-под покрывала. — Я хочу побыть одна. Мне нужно подумать.

— Конечно. — Я заботливо подоткнул одеяло, где могло дуть, губы коснулись Хадиной макушки. — Проедусь по заказам.

Хадя ничего не ответила. 

***

То ли Вселенная меня услышала, то ли настрой как-то сказался, но счастье в эту ночь не кончалось. Клиент пёр валом, удавалось даже совмещать. Один раз я подсадил голосовавшую парочку к уже занимавшему переднее сиденье солидному дядьке. Парочка, едва не бросившаяся под машину, торопилась, им было по пути, дядька не возражал. Я скостил цену каждому и все равно выгадал, в целом все остались довольны. Второй раз произошло наоборот: ехавшая на другой конец города молодежь в лице парня и двух подвыпивших веселых особ другого пола никуда не торопилась и искала приключений. Одна девчонка висла на парне, вторая все силы устремила на соблазнение моей персоны.

— Молодой человек, вашей маме невестка не требуется? — Голос сидевшей рядом чаровницы поскрипывал прокуренной хрипотцой, взор обжигал, телеса манили.

— Увы, сударыня, вакантное место занято.

Разве им объяснить, что произошло сегодня в моей жизни и какая женщина ждет меня дома?

— Мама не учила, что обманывать нехорошо? — Девка не сдавалась, ей требовались развлечения. — Нет кольца — значит, нет и невесты, не говоря про жену.

— Но есть девушка. И какая девушка!

— Что, прямо вот лучше меня? Давай проверим. Обещаю, что возьмешь слова обратно! Давай с нами, а?

Они ехали на вечеринку. Мадмуазель рядом со мной томно хлопала ресницами, парочка бурно целовалась на заднем сиденье. Затем двое задних присоединились к уговариванию, а после окончательного отказа троица принялась искать дополнительного кавалера на стороне. Мы подбирали голосовавших парней и мужчин, я развозил, куда скажут, нарезая круги. В машине царило веселье. Разудалая троица денег не считала, и чаевые заставили меня улыбнуться. Хадя будет довольна сегодняшним заработком. Если не нарвусь на неприятности, то этот день будет самым прибыльным за всю историю моей работы.

Следующими клиентами оказались знакомые парни. На меня они едва взглянули. Назвав адрес, заговорили по-своему. Я не выдержал:

— Помните меня?

Три смуглых лица повернулись одновременно, как головы часовых президентского полка при команде «Равняйсь!»

— Кваздик, приятель Гаруна? — Сверлящие взгляды сбавили обороты.

— Да. Что-то его давно не видно.

— У него все хорошо, просто уехал на время.

Странно. Такая простая реакция.

— Ходили слухи, что его убили. — Я закинул удочку в надежде хоть на какой-то улов. — Соседи сказали, что в доме была стрельба, приезжали полиция, «скорая»…

— Все правильно, врачи успели. Три пули, и ни одна не задела ничего жизненно важного. Приехали родители и увезли его прямо из реанимации. Родственники молчали, друзья ничего не знали — полиция просила молчать. Теперь все позади. Как оклемается, вернется.

Чудо случилось! И как же все вовремя. Гарун жив, значит не надо прятаться, можно ходить по улицам, заниматься чем угодно и быть счастливыми!

Потому Гасан и не напрягся в ответ на обвинения. При живом участнике событий никто не укажет на Хадю как виновницу смерти Мадины. Все в прошлом, пора выходить из подполья.

— А можно ему письмо передать? — У меня в мозгах взбурлило, мыслям стало тесно. Хотелось всем дарить счастье и расцеловать весь мир. — Хотя бы пару слов? Его телефон по-прежнему выключен, все контакты отсечены…

— Говорим же, вернется как только сможет. Не отвечает — значит, нет возможности или не хочет. Твой салам передадим, как только увидим.

— Может, могу чем-то помочь?

— Вряд ли, сейчас вокруг него полно народу.

— А сестры? Мадина и… Хадижат. Они с ним уехали?

— Слушай, Гарун вернется, сам все расскажет. Приехали. Сколько?

— Нисколько. Привет Гаруну.

Понятно, что о дальнейшей работе не было речи. Меня несло как на крыльях. Ноги еще переступали порог, а счастливая новость уже летела, наполняя помещения радостью:

— Хадя, Гарун жив!

Квартира оглушила тишиной. Я моргнул, сглотнул и глупо огляделся. Все осталось на месте, исчезла только Хадя.

— Хадя!!!

Пустота и мрак.

Она ушла. Ни одной из ее старых вещей не осталось, только мои и купленные мной для нее.

Ноги подкосились, я сел на пол.

Почему она ушла?

Неправильный вопрос. Сейчас важнее — куда ей идти? Не в полицию же. Значит, к землякам. А землячество, если нет родственников и друзей, начинается с главы диаспоры. Меня подбросило.

Визит в знакомый особняк, куда доставлялось письмо, ничего не дал. Со мной отказались говорить, а когда я пытался подловить въезжавшую в ворота машину, на меня едва не спустили собак. Зато ко мне вышел некто в роли охранника-телохранителя, и на вопрос о Хадижат сообщил, что скоро вернется Гарун, и все вопросы — к нему.

— Он выздоровел и вновь будет жить здесь, в этом городе? Обвинения с сестры сняты?

— Сам спросишь.

— У меня осталось кое-что ценное, что ему принадлежит. Как это ему вернуть?

— Скоро он приедет, решишь с ним. Сюда больше не ходи, новых ответов не получишь, а вопросы появятся к тебе.

Туда я действительно больше не ходил, а ходить стал везде. Я начал тотальный поиск. Я искал и опрашивал всех кавказцев, которых находил в городе. Мне было неважно, что обо мне подумают. Ничего не важно. Только бы найти Хадю.

И снова возник первый вопрос: почему она ушла? Да, я другой национальности или, как у них говорят, нации. Даже другой веры, что еще хуже, хотя мы оба неверующие. Разве любовь не важнее? Если бы разные народы постоянно не перемешивались, человечество давно скатилось бы в каменный век или вымерло. Родственные браки запрещены повсеместно, а у некоторых северных народов, где от чума до чума сотни верст, и на островах Тихого океана даже предлагали жен приехавшим издалека гостям, чтобы улучшить кровь рода. Не будь смешения разностей, планета давно обезлюдела бы.

Я пробовал искать через Настю, Люську и Снежану, но был послан густо и далеко. Сокурсники и знакомые стали шарахаться от меня, как от зачумленного. Количество людей и мест, где можно что-то узнать, стремительно неслось к нулю.

Где-то около того нуля, когда эмоции уже бросали на стенку, вспомнилась еще одна возможность. Гарун жив, следователи теперь знают настоящего убийцу Мадины, то есть Хадя уже не в розыске, и, значит, можно. Я быстро набрал номер.

— Привет, Прохор. Это Алексантий, помнишь?

— Еще бы, брат незабвенной Марии Егоровны. Как она поживает?

— Цветет и пахнет. Мне нужна помощь по линии внутренних органов. Пропал человек. Я должен его найти.

— Заявление в полицию написано?

— Пропал не в том смысле. Пропал для меня. Девушка, которая была с нами, когда вы приходили в квартиру.

— Та черно… глазая брюнеточка?

— Да, белозадый, та брюнеточка.

— Хамишь, парниша. Впрочем, извини, я первый начал. Не со зла, просто так говорится, ведь понимаешь?

— Не понимаю, но забудем. Поможешь?

— А то. Для Марии Егоровны, пусть и в лице брата — все что угодно.

Звонок от него раздался на следующий день. Для меня за это время прошла вечность.

— Местонахождение неизвестно, — отчитался Прохор, — по месту прописки девушка отсутствует, числится учащейся в нашем городе. Узнать, где именно учится?

— Знаю. А соврать по поводу места проживания могли?

— Соврать. Кхм. Не надо так говорить. Могли предоставить неполную или не совсем верную информацию, это да, бывает. Запрос неофициальный, с преступлениями особой важности не связан, а на местах все участковые у них — близкие или дальние родственники.

Сделанный из разговора вывод был неутешителен, зато продуктивен в плане будущих действий: нужно ехать на Кавказ. Хадя хотела от всех спрятаться, и без посторонней помощи, которой у нее теперь нет, ей этого больше нигде не сделать.

Для поездки понадобятся деньги. Приютить меня некому, будут затраты на гостиницу. Передвигаться по горной республике лучше на такси; одиночка, незнакомый с местными условиями или отвыкший от них, легко напорется на неприятности. Можно бы сказать, что еду к кунаку и назвать Гаруна, тогда он станет ответственным за меня, и любой, кто тронет, станет его кровником. Но он не приглашал, и если вранье вскроется, это хуже, чем просто смолчать о нашей дружбе. К тому же, неизвестно, как отнесется ко мне Гарун после произошедшего.

Нужны деньги, много денег. Для перелета, проживания и поисков на месте. И это, как обычно, лишь начало списка. Главным пунктом в любом плане расходов всегда являются непредвиденные.

Квартира, свидетель моего счастья, стала местом постоянного жительства — сыграл роль материальный фактор. Мама заплатила вперед, и некоторое время об этой статье затрат можно не думать. От койки в квартире-общежитии я отказался. Когда забирал вещи, Игорь хмуро спросил:

— Уже знаешь?

Это он о Гаруне? Тогда почему физиономия выглядит, будто по ней войска вероятного противника промаршировали?

— Ты о чем? — на всякий случай уточнил я.

— Про Тимоху.

— А что Тимоха?

— Про машину.

— Купил?!

То-то Снежане радости будет. Со мной прокололась, на нем отыграется.

Нет, снова факт не вяжется с выражением после селедки в молоке. Игорь имел в виду что-то другое.

— Сбила. — Игорь отвернулся.

Я опустился на свою бывшую кровать.

— Когда?

— В начале недели.

— Тяжело? Он в больнице? В какой?

Игорь долго тянул с ответом.

— Уже похоронили. Водителя не нашли. Такое ощущение, что даже не искали. Никто ничего не видел, камер наблюдения поблизости не оказалось. — Скулы Игоря станцевали боевой танец. — Какого черта он вечером в производственной зоне делал?!

Вот так, был человек — нет человека. Перед глазами возник сутулый приятель с татуировкой на плече — живой, веселый, часто несносный. Каким бы ни был, он был другом, который поможет, если попросишь, и не бросит в беде, даже если молчишь. Теперь его нет. В голове не укладывалось.

— А про Гаруна слышал? — спросил я.

— Нет. Что с ним?

— Вообще ничего не знаешь? Сначала говорили, что убит. Выяснилось — жив. Три пули в груди, и ни одной смертельной.

— Счастливчик. Тимохе бы его везение.

Судьба Гаруна Игоря не волновала, оно и понятно, тот был лишь моим другом.

Мы попрощались. Больше я в эту квартиру уже не вернусь.

Жизнь, потерявшая краски, продолжалась. Я жил по инерции. Опросы и поиски, в меру сил совмещаемые с заработком, не прекращались ни на минуту, это было единственной возможностью придать существованию смысл. Еще дважды мне попадались земляки Гаруна, но они либо не слышали про Хадю, либо, что более вероятно, не хотели говорить. На меня при этом глядели как на кретина, с дуба рухнувшего. Впрочем, не связывались. Постепенно я становился кем-то вроде городского сумасшедшего. Блаженны юродивые, ибо их есть царство небесное. Алексантий Блаженный — звучит? Всяко лучше, чем занозистое «Кваздапил», благодаря общим знакомым, а также сестре и другу следовавшее по пятам, пока судьба носила из города в город. Произнесенное единожды, каждый раз оно, как в первый, прилипало намертво, сначала вызывая смешливое удивление, но постепенно затираясь и становясь просто именем, на которое я откликался. И я откликался. До недавнего времени — вынужденно. Теперь кое-что изменилось. Этим именем звала меня Хадя. Она наполнила его жизнью.

Звонок от сестры я принял машинально. За окнами горели фонари, уставший организм готовился ко сну. Кровать, полная воспоминаний, с неудовольствием выпустила меня, пришлось уверить, что скоро вернусь.

Голова, занятая своими бедами, не сразу переключилась на чужие. Голос Машеньки срывался:

— Саня, у меня снова проблемы. Как в прошлый раз. Не ругайся, ничего нового, я же не дура. Та же проблема вернулась, с теми же людьми и вещами. То есть с вещью. Которую вернули. Сейчас напишу в сети, ответь сразу, хорошо?

— Хорошо.

Я уже включал ноутбук. Впервые за долгое время мозги отвлеклись на что-то постороннее.

От прочитанного хотелось выть: мы не довели дело до конца, и оно аукнулось. Машеньку шантажировали снимками, которые с телефоном Захара отобрал справконоситель Аркаша. Теми самыми снимками. Чтобы они не попали в сеть, с сестренки требовали немалую сумму. Деньги нужно перечислить на анонимный счет электронной платежной системы.

Ну вот, а мне долгое время думалось, что проблемы только у меня. Добро пожаловать в реальную жизнь, уважаемый.

Пальцы промчались по клавиатуре:

«Прохору сообщила?»

«Я стесняюсь, — пришел мгновенный ответ. — Если просьба пойдет от меня, потом подразумевается благодарность».

Молодец, Машка, взрослеет. Если есть вариант не быть обязанным, нужно использовать его. Вариантом был я.

«Вымогатель связался через сеть?»

«Да».

«Обратная связь есть?»

«Нет, аккаунт больше не существует».

«Когда нужно отправить деньги?»

«Последний срок — завтра».

«Все понял, начинаю розыск. Постарайся поспать, родителей зря не нервируй».

Не успела крышка бука закрыться, как снова тренькнуло сообщением.

«Деньги-то перечислять?»

Хороший вопрос. Из него торчал хвост к опущенной информации, с которой стало чрезвычайно любопытно ознакомиться. Я быстро настучал:

«А у тебя есть?»

«Как раз столько скопила».

«Завтра свяжемся и решим. Спокойной ночи».

«Спокойной? Издеваешься?»

«До завтра».

Мощные вдох-выдох помогли собраться с мыслями, и телефон пикнул вызовом палочки-выручалочки в звании сержанта.

Часть пятая. Дань традициям

Глава 1

Нужно на законодательном уровне запретить ядерные взрывы в черте города, обязательно напишу об этом Президенту в ближайшую «Прямую линию». Ослепшие глаза режет, словно в них капнули кислотой, и мозги текут, как пластилин в микроволновке. Или что это там, за окном? Солнце? Уже утро?

Лицо горело под испепеляющими лучами, в открытое окно сквозило, в результате средняя температура по телу получалась нормальной. Я приподнялся… и схватился за голову. С ощущением, что в черепной коробке построили штамповочный цех, справиться удалось лишь в ванной под холодной струей. От поступавших всю ночь фактов голова пухла, как Выбегалловский кадавр, и появилась опаска за такие же последствия. Фактов было много, но как ни раскладывай, как ни верти в разных плоскостях, от юридически корректных до справедливых, а единственно верного решения не находилось.

На этот раз звук ожившего телефона заставил сердце остановиться: эта мелодия давным-давно выставлена на Гаруна. Номер вновь работал. Из трубки раздалось знакомое:

— Привет, Гвоздопил.

— Сам такой. Где Хадя?

— Думал, порадуешься, что я жив, поинтересуешься здоровьем, новостями…

Я пытался унять пульс и дышать так, чтобы не сдувало мебель:

— Если голос бодрый, то здоров, если звонишь со своего номера — значит, главные проблемы позади. Поэтому спрашиваю то, что интересует меня. Скажи, где она?

Гарун помолчал некоторое время.

— Нужно встретиться.

— Куда подъехать?

— Машина в порядке? Жду в чайхане на овощном рынке. Я временно живу тут, у земляков, пока новую квартиру не найду.

Собраться и прыгнуть за руль — дело минуты. Я не ехал, а летел. Несколько кварталов пронеслись мимо в размытом виде, словно «Лада» преодолела сверхзвук. Состояние менявшихся невесомости и многократных перегрузок, что просто расплескивали по сиденью, прибавляли сходства сравнению.

Машенькины проблемы решим позже, сейчас на кону моя жизнь. Да. Именно жизнь.

Овощной рынок привычно бурлил. В нос шибануло сигаретным дымом, пылью, едким потом и смесью свежих и разложившихся фруктов. Чадили разворачивавшиеся грузовики. Место встречи находилось на задворках, покупатели здесь не появлялись, и продавцы приведением территории в божеский вид себя не утруждали — это же дело дворников, да-а? Когда лавчонки и развалы закроются, здесь промаршируют оранжевые жилеты, и будет шик-блеск-красота, а пока нужно или потерпеть, или не ходить, где посторонним не место.

Сегодня я не был посторонним. Машину пришлось оставить снаружи, у ждавших разгрузки фургончиков. На входе в спрятанную среди складов чайхану, куда местные жители почти не ходили, несколько горячих южных парней обсуждали что-то на своем языке. Появление чужака заставило их умолкнуть, меня проводили пристальные взгляды. Голоса вновь раздались, когда за мной захлопывалась дверь.

Внутри царили тишина и почти пустота, за единственным занятым столиком сидел Гарун. Он привстал. Движения получились замедленные, чувствовалась боль. Мы традиционно обнялись, похлопав ладонями по спинам, но сделали это осторожно. Когда оба уселись, Гарун указал на пузатый чайник со встроенным ситечком и пиалу:

— Наливай. Спасибо, что помог Хаде. Она передает привет.

Он откинулся на спинке стула и перевел дух.

— Где она?

— Кваздик, что с тобой? — На мне с удивлением замер взгляд темных глаз. — Хадижат уехала, и тебе не должно быть до нее дела. Я понимаю твой дружеский порыв, благодарю за помощь сестре, когда она оказалась в трудной ситуации, сам бы так поступил, но родственникам и землякам этого не объяснишь. Мы скрываем от них твое участие. Пришлось сказать, что квартиру, где скрывалась сестра, ты снял по моей просьбе как посредник, потому что хозяева сдавали «только славянам». Хватит об этом, теперь все в прошлом. Начинается новая жизнь, я оклемался, скоро все окончательно заживет. Не все, конечно. — Гарун скривился. — Бегать и прыгать как прежде не буду, качалка и борьба отменяются.

— Не прибедняйся, на кладбище гораздо неуютнее. Для человека с тремя пулями в груди ты выглядишь неплохо. — Я отхлебнул из пиалы и отставил в сторону. — Вернемся к Хаде. Я хочу увидеть ее.

Первоначальное легкое удивление друга сменилось гневливым недоумением, глаза выкатились:

— Что за хрень, Квазд? Это невозможно, сам понимаешь.

— Нет ничего невозможного. Можно хотя бы поговорить с ней? Дай мне ее новый номер.

— Прекрати. За такие слова…

— Я люблю ее!

Прошел миллион лет, пока друг не покачал головой:

— Жаль.

Провисла и потекла каплей сжигающей кислоты новая пауза.

— Это все, что ты можешь ответить?! — не выдержал я. — Я люблю Хадю, я хочу жениться на ней!

Гарун вздохнул. Он смотрел в сторону, глаза следили за полетом снулой мухи, прогревшейся на редком для здешних мест солнышке.

— Вы оба достойные люди, — сказал он, наконец, — но она не может быть твоей женой. И не в том дело, что вы разные, хотя это тоже. Если бы я был уверен, что с тобой она обретет счастье, то помог бы бежать и где-то устроиться. Ты же этот вариант имеешь в виду, когда говоришь о женитьбе?

— Вообще-то…

Гарун перебил:

— Именно этот, потому что понимаешь — обычной свадьбы быть не может. Но, повторяю, не в этом дело. Хадижат сосватали еще при рождении. На Кавказе у нее есть жених, они ждали совершеннолетия.

Ощущение — словно кувалдой в лоб и промеж ног одновременно. Нет, еще одна — в солнечное сплетение, чтобы забыть, как дышать. И по лопаткам, чтобы крылья отвалились, причем с костями и с мясом, навсегда.

— Почему она мне не рассказала?

Я бессмысленно рассматривал носок левой кроссовки. На нем прилипла луковая шелуха, принесенная с улицы. Поднять взгляд было невозможно.

— Зачем? — спросил Гарун.

Я мог бы сказать. Но… не мог. Пришлось обойтись общими словами.

— Гарун, я по-настоящему люблю Хадю, понимаешь? Когда она исчезла, я хотел ехать на Кавказ, искать ее.

— Не вздумай. У нее все нормально, ты все испортишь. На днях будет свадьба.

Мир перевернулся и застыл, как монетка, от которой ждали орла или решки, а она встала на ребро. Впрочем, нет, она провалилась в ливневый сток.

— Мне казалось…

— Вот именно, — перебил Гарун, — казалось. Как у вас говорят, когда кажется — креститься надо. И этим ограничиться. Понимаю твои чувства, моя сестра — чудесная девушка. Но. Забудь о Хадижат, прошу по-хорошему. Ты желаешь ей счастья? По глазам вижу, что да. Если вправду любишь — оставь ее в покое. Будет лучше всем. — Он перевел дух. — И еще, о чем хотелось поговорить. Дело прошлое, но когда о Мадине пошли разговоры, тебя тоже видели в городе наедине с ней. Это правда?

Смысла отпираться не было.

— Да. Она приходила.

— Приходила она? — Гарун выделил последнее слово.

— Если надо, мои сокомнатники подтвердят. Все как раз выходили из дома, когда она разыскивала нужный адрес, и ей подсказали, как пройти.

— Подожди. Если они выходили, то Мадина пришла, когда ты остался один?

Я пожал плечами:

— Ты же знаешь, она сама решала, как поступать.

— Это и сгубило. — Гарун мощно выдохнул перед следующим вопросом. — А она пришла… зачем?

— Жаловаться на тебя. Ей не хватало свободы.

— И ты… — внутри темных глаз собралась гроза, — ты пошел ей навстречу?

— Будь она местной, неважно какой национальности, я бы не сомневался, как поступить. Мадина хотела жить как местная, но у нее другие корни, и она была твоей сестрой. Я выступил на твоей стороне.

— Спасибо. — Плечи Гаруна расслабились, выдвинутая челюсть заняла обычное положение. — Я, конечно, не сомневался… Теперь в семье про Мадину не говорят, вычеркнули, будто не было. Но она была. Если не смогли воспитать правильно, значит, виноваты все, кто окружал, а не только она, верно? Слышал про клуб «Мужские радости»?

Дался им этот клуб. Прежде чем ответить, я перевел дыхание.

— Даже бывал. — Ответ вызвал такое удивление, что пришлось объясняться. — Один раз. Настя попросила составить компанию, потому что я твой друг. Когда ты исчез, она искала тебя. Везде. И в клуб пошла только поэтому.

Гарун мечтательно закатил глаза, затем закушенные губы скривились:

— Хорошая она девка — сдобная, ладная, вкусная, и как женщина такое творит, что без нее мир черно-белым становится. Только навязчивая. И неразборчивая, когда шлея под хвост попадет. Не сомневаюсь, что между делом и тебя оприходовала, если вы с ней вместе пошли. Признайся, было?

«Между делом» покоробило. Я буркнул:

— Настя тебя любит.

— Я ее тоже. Если время выберу, еще полюблю.

В прежние времена такие разговоры меня веселили, сейчас вызвали тошноту.

— Ты говорил о Мадине, — хмуро напомнил я, — и спросил про клуб.

— Да. Меня пригласили друзья, обещали нечто изысканное и необыкновенное. Согласись, «Мурад» от других заведений отличается. Был день бразильских мотивов: карнавал, самба, перья, крылья, блестки, маски, мулатки, откровенные танцы и не менее откровенные конкурсы. Одна девушка привлекла взгляд. Она явно обратила на меня внимание и кого-то напоминала. Я всех в уме перебрал — не мог угадать, кто это. Лицо закрыто, а то, что открыто, жутко размалевано. Голос не слышно. Всегда молчит. Волнение с ее стороны я принял за интерес. Искал встречи. Личности персонала знает только хозяин клуба, но от него слова не добьешься — он столько знает, что одну городскую элиту легко может сменить на другую, а ту на третью, и так до бесконечности. В результате я потратился на членскую карточку. Она стоила бешеных денег. Сначала пришлось участвовать там же в нескольких боях, затем влезть в долги. Когда стал бойцом, я думал, что смогу общаться с сотрудницами. Не получилось. В первый раз прошел фестиваль бодиарта, где мою красавицу профессионалы превращали в инопланетянку, а любители — в чучело огородное. На ринге меня жутко побили, с арены увезла «скорая», и окончания гуляний я не видел. Затем был день Индии с сари, песнями-танцами и праздником Холи, всех осыпали цветными порошками. Здесь мне немного повезло, но до финала тоже не дошел. С работницами пересечься и пообщаться снова не получилось, зато я узнал, что они делятся на постоянный персонал и временный. Особа, которая меня интересовала, была из разовых. Позже прошли дни искусства и арт-инсталляций, а с получением заветной карточки совпало позднее средневековье: парики, кружева, лосины и попугаистые жилеты у мужчин, которые выдавались при входе, и кринолины с высокими прическами у дам. Если ты был там, то знаешь — фантазия у организаторов просто зашкаливает. Не всегда моя избранница присутствовала, но когда она была, неизменным оставалось одно: грудь всегда что-то прикрывало — лифчик, купальник, краска, цветная лента, блестки-звездочки. В других случаях мешало освещение или она вовремя отворачивалась.

Я понимал, что речь идет о Мадине, но не встревал. И про родинку — молчок. Мне про нее узнать неоткуда.

Оказалось, Гарун вел именно к этому.

— Не спросишь почему?

— Почему? — послушно выдал я, глядя в сторону.

— Даже не догадываешься?

— Догадываюсь, что ты говоришь о…

— Правильно, — перебил меня друг, пока с губ не слетело имя. Он не хотел марать его даже в воспоминаниях. — В то время я почти не ночевал дома: шуры-муры, сиськи-миськи, любовь-морковь.

— И что ты сделал? Имею в виду, как наказал, когда узнал?

Гарун вздохнул.

— Убить хотел, но сестра все же. Запер дома. Потом началась учеба… — Он обреченно махнул рукой. — Гору в мешок не положишь. Как я ни старался бывать дома чаще и контролировать, не помогло. Ей навстречу пошел Султан, и ты знаешь, чем все кончилось.

— Сейчас ситуация как-то разрешилась?

Гарун машинально кивнул.

— Был сход старейшин, Шамиль явился к родственникам с повинной, теперь нужно выплатить семье Султана отступные и решить проблему с законом. По Гасану старейшины тоже ищут примирения, но там сложнее, он женщину убил. Если бы Мадина не бросилась на мою защиту…

— Она же сестра, она не могла…

— Именно потому, что сестра, она должна знать свое место! Сейчас была бы жива, а я мог выступать на ринге.

— Моя сестра не смогла бы стоять и смотреть, как меня убивают.

Гарун покачал головой и сменил тему.

— Машина в порядке?

— Летает как ласточка.

— Неужели не сломалась? Ты ее в спирте, что ли, держал?

— Проблемы решались по мере поступления.

— Спасибо, что сохранил. Может, тебе помочь чем-то? Пока я отлеживался, ничего серьезного не произошло? Не смотри, что внешне я не боец, я всегда боец.

Не хотелось взваливать на друга свои заботы, но он сам спросил.

— У сестры проблема.

— Сестра — это серьезно. — Ему ли не знать. — На тормозах спускать нельзя. Выкладывай.

И я выложил — все события ночи, закончившейся для меня лишь к рассвету.

Снимки, которыми шантажируют, вроде бы возвращены и уничтожены, на каком же этапе они попали к вымогателям? По моей просьбе Прохор среди ночи наведался к Аркаше, не забыл и соседа Гришку. Результат отрицательный. Оба временных владельца подтвердили свою непричастность, и Прохор ушел, припугнув на прощание — на всякий случай.

В конечном разговоре со мной сержант указал единственного человека, кто мог, во-первых, сделать копии, а во-вторых, использовать их для криминального заработка.

Я связался с сестренкой.

Сообщение, что вымогателем профессионалы считают ее парня, она приняла в штыки. У меня даже зародилась мысль: а не могли они устроить этот цирк вдвоем, чтобы деньжатами разжиться? Версия имела серьезный минус: у меня или у родителей Машенька денег не просила, она отдавала свои накопления.

В способность Захара пойти на такое сестренка не верила. Они переговорили. Захар, естественно, все отрицал, тогда с ним связался я. Он снова долго отнекивался и божился, и повлиять на работу его всезнающих юных мозгов смогло только утверждение, что полицией в качестве преступника рассматривается исключительно его кандидатура. Красочно расписанные последствия раздавили парня. Умоляя не рассказывать Машеньке, он признался, что в переписке с Данилой хвалился произошедшим, тот смеялся и обзывал фуфлометом, и в качестве подтверждения Захар отослал кое-какие свидетельства — хотелось выглядеть круто перед крутым приятелем.

С появлением второго фигуранта я задал Машеньке резонный вопрос: как получилось, что вымогают именно столько, сколько у нееесть? После эмоциональных переговоров, больше смахивавших на допрос с пристрастием, сестра выдала: о ее сбережениях знали те же двое, Захар и Данила.

В очередной раз разбуженный Захар вспомнил, что про утерю телефона со снимками он с Данилой поделился, а про возвращение — нет.

И все встало на места. Данила захотел на этом заработать, он решил, что подозрение падет на неизвестного вора. Нам осталось придумать, как прищучить вымогателя. Тут Машенька встала в позу: ни морально, ни физически на дворового заводилу давить нельзя, иначе начнется война компроматов, в ней проиграют все. Когда за шторами стало светлее, чем внутри с лампочкой, мы решили, что утро вечера мудренее, и распрощались. Попытка уснуть удалась мне с первого раза, помогло чувство выполненного долга: не выходя из дома, за несколько часов я раскрыл преступление и нашел человека, который угрожал моей семье!

Утро не принесло новых идей, зато вернуло друга, на которого я и вывалил всю историю. Уяснив, что Данила — это известный ему местечковый бугор на ровном месте, с которым ходили на «стрелку» с соседским двором, Гарун сказал, чтобы я больше не беспокоился об этом деле. Он все утрясет.

Я все-таки беспокоился.

— Если не перечислить деньги сегодня, то завтра…

— Ни в коем случае. — Брови приятеля изобразили чайку в полете, только черную. — Вечером с ним поговорят.

— Кто?

— Те, кто находит подход ко всем, от школьников до губернаторов.

— На губернаторов может давить только Президент. Ты его имеешь в виду?

— Любой человек, какой бы пост ни занимал — всего лишь человек, с ним можно поговорить и сделать предложение, от которого он не сможет отказаться. Ты же с Кавказа, должен понимать это как никто другой. Пусть весь мир будет против тебя, ты должен делать то, что должен. Если ты один против могущественной системы, найди в системе одного, с кем справишься, и вся система будет к твоим услугам. Умея ставить буквой Г любую систему, неужели нельзя найти подход к возомнившему о себе одиночке? В общем, звони сестре, успокой, пусть не волнуется.

— Позвоню, когда все закончится.

— Как хочешь.

Некоторое время мы сидели молча.

— Значит, свадьба? — не выдержал я.

Машенькин вопрос почти решился, меня вновь занимала собственная судьба.

Гарун кивнул:

— Не будь откровений в начале разговора, от которых голова кругом, можно было тебя пригласить. Теперь — сам понимаешь.

— Понимаю. — Я положил на стол ключи и документы и поднялся. — Машина недалеко от входа. Бывай.

— Пока.

Этот день я и Машенька провели как на иголках. Минуты тянулись, как нескончаемый товарняк через переезд, когда ты застрял в ожидающей пробке и опаздываешь. Ближе к вечеру пришло сообщение: «Скажи сестре, что нигде ничего не вылезет, обещаю. Обидчик раскаялся, будет обходить ее за километр. Скоро заскочу с подробностями».

Я просто переслал сообщение. Машенька залилась восторгами по поводу моих возможностей, а меня вновь окунуло в хандру.

Следующие дни были худшими в жизни. Жить, зная, что любимая девушка выходит замуж за другого… разве это жизнь? В голове возникали дикие планы, навеянные кинематографом: поехать и вмешаться, разрушить, похитить, не допустить. И я сделал бы это, но горы Кавказа — отдельный мир, туда нельзя без приглашения. Встретить могут как друга, но выпустят ли после того, что я совершу? Таким путем счастья Хаде не принести. Уйдя от меня, она ушла навсегда. Классическое: «Я другому отдана и буду век ему верна». Вернуть ее, снова оказаться вместе — отныне только через труп мужа. И раскаленные бессонницей мозги накидывали идеи, как это устроить. Руки чесались. Останавливало одно: уход от меня — осознанный выбор. Гарун прав, если я желаю счастья Хаде, а не себе, если действительно люблю — нужно оставить все как есть. Хадю так воспитали, она сможет быть счастлива только в условиях, к которым привыкла. А я? Какая разница. Нужно радоваться за нее. Ничего больше в моей жизни не будет.

Глава 2

Потянулись дни без солнца. Тьма и пустота — снаружи и внутри. Вокруг что-то происходило, со мной разговаривали, куда-то приглашали. Кажется, я даже куда-то ходил. Точнее, меня водили. Не помню.

В очередной непрекрасный день на пороге возник Гарун.

— Кваздапил, тебе посылка от нашего мальчика. — На пол грохнулась огромная коробка. — Держи. Данила очень извиняется и просит принять это в дар как уверение в его самых благих намерениях на будущее. — Гарун поворошил ногой в содержимом раскрытой коробки. — Здесь компьютер, камеры, телефон и листок с паролями. Как добыли — не спрашивай.

— Я что-то должен?

— Обидеть хочешь? Я помогал твоей сестре, а ты мне как брат, значит я делал это для своей сестры. А для своей сестры я сделаю все.

— Твои ребята рисковали. — В голове всплыли начальные события из фильмов про мафию. — Может, надо ответную услугу?

— Если мне что-то понадобится — неужели ты не поможешь без лишних обязательств? Вопрос закрыт. Разбирайся. Если здесь не все — только скажи, и что-то утаивший пацанчик пожалеет, что в прошлый раз не умер. Все, я побежал. До встречи.

Следующие дни я был занят интереснейшим занятием. Сначала оно казалось нескромно-забавным, затем — дурно пахнущим, скоро стало невыносимо противным. Что только не вскрылось. Сестренка рассказывала о безнаказанных посягательствах дворового главаря на каждую, кто жил в его районе. Нашлось все. И нашлось больше, чем я мог представить. Трудно было подавить позыв немедленно найти гаденыша и резать на ремни, наслаждаясь криками. Мало того, что Данила чувствовал себя единственным быком в стаде. С помощью девчонок двора он зарабатывал на подставах. Девчонки-малолетки совращали тех, кто был хотя бы при каких-то деньгах, а местный Робин Гуд изымал энные суммы у любителей сладенького в обмен на молчание. Часть добытого шла исполнительницам, все операции тщательно документировались.

Когда в первый раз всплыли делишки с Данилой, Маша сказала: «Мы с девчонками договорились: если кто-то сможет уничтожить его записи, то со своими обратимся в полицию». Нет, не пошли бы они в полицию, они — соучастницы. Вот чего боялась сестренка, когда не хотела, чтобы я ввязывался в разборки с Данилой. Она тоже принимала участие. У меня волосы встали дыбом. Пусть она только завлекала, а в решающий момент в дело вступали Наташа, Даша или некая похожая на мальчика-подростка Марго, но достаточно и этого. Машка знала, что делает, и все равно делала.

Папки, в которых последние файлы составлял жесткий компромат, начинались с безобидного веселья вроде того, что в день знакомства было у нас в беседке: игра в бутылочку, поцелуйчики, легкий флирт. Затем разгоряченная ватага отправлялась на квартиру Данилы. Той же бутылочкой раздавались задания: поменять всех девочек местами, перенеся на руках, или просидеть по кону на коленях у каждого — если выпало слабому полу. Под дикий хохот девицы прокатывали парням сырое яйцо из штанины в штанину, а те им в ответ через кофточку. Естественно, яйцо билось, испачканные вещи приходилось снимать. Впрочем, снять их — такой проблемы не было, их снимали многими способами. Дело постепенно шло к играм с уединением — в ванной, в шкафу, в соседней комнате. Аппаратура Данилы записывала все. Азарт не давал жертве сосредоточиться ни на чем, кроме плывущего в руки приза, а веселившаяся толпа не оставляла места для мысли, что все это — ради тупого развода на деньги.

Очередные файлы открывали новые лица — не только среди добычи. Данила максимально втягивал в дело окружающих. После того, как все случилось, их не выпускала круговая порука. Главными исполнительницами были Наташа, Даша, упомянутая Марго, стыдливая полненькая Аленка и мелкая, выглядевшая младше Машеньки, при этом неуемно активная Оксана, чье имя сократили не просто до Ксюхи, а еще короче: Ксю. Разово мелькали и другие. Квартира Данилы сменялась номерами отелей, саунами… Одну запись сделали на природе на берегу речки, еще одну — в машине в лесу, другую — в машине в поле. Я знал это место. Ближайшая точка, где можно спрятаться фотографу — едва ли не в километре, для такого нужен невероятный приближающий объектив. И он легко нашелся на дне коробки.

На одной из записей Машенькин одноклассник-негр тоже заработал на желании некой мадам ближе познакомиться с малолетней экзотикой. Данила не брезговал ничем. Отцы семейств на квартирные вечеринки с толпой подростков, естественно, не велись, это дело молодых и рьяных. Таких брали осторожно, за «случайным» знакомством следовали неспешные действия, создавались ситуации, и однажды юной знакомой выбранного объекта требовалась срочная помощь: поводы придумывались разные, а «благодарность» не заставляла себя ждать и фиксировалась техникой. Будь наш городишко побогаче, организатор проекта мог озолотиться. Даниле не повезло с географией. Для расширения возможностей он возводил задел на будущее, «акции» совершались не для денег, а впрок. По аналогии вспомнился «Крестный отец» Марио Пьюзо: дон Корлеоне ежемесячно платил всем судьям и сенаторам, чтобы, если понадобится, те не сомневались, в чью пользу вынести решение. Данила просто копил компромат на людей с хорошим стартом, с которых можно будет спросить потом: «Помните, что вы творили? Могу всем рассказать. Или — за соответствующее вознаграждение — забыть».

В следующий факт сначала не верилось: на меня тоже нашлась папка. Без «клубничного» содержимого, в разделе «Прочее». В пояснении стояли мои данные с пометкой: «Добыть кое-что на братца на случай, если возникнут непонятки с Машей. Она им гордится, за него пойдет на многое».

Получается, что «стрелка» с соседским двором спасла меня от участия в намечавшемся реалити-шоу.

В том же разделе ждали своего часа похожие заготовки на всех ребят и девчонок двора. Их братья, сестры, родители, родственники, друзья — никто не был забыт. Некоторые папки оказались заполнены, другие находились в работе. Папка на отца Захара содержала заметку: «Взять нечего. В подпитии может забить до смерти. Кого? Как использовать? Подумать».

Кроме компромата на близких, которыми дорожат, дворовый умник копил данные на самих исполнительниц. Эти папки пухли от объема, просмотреть все не хватило бы месяца. Одна называлась «Машка». Я стер ее не глядя. Нервы после этого еще долго не могли успокоиться, но решение было верным — потому что на душе стало легче. Если чего-то не знаю, то и не надо. Главное, что больше никто не узнает.

Некоторые дела Данилы получались, как ни странно, добрыми, если судить по внешнему результату. Сожитель Наташиной матери, достаточно молодой человек, частенько подкатывал к смазливой дочке, а подшофе, когда «любимой» мадам не было дома, просто не давал прохода. В его отсутствие Данила пришел с нужной техникой, и Наташа в тот день настойчивому кавалеру не отказала. В нужный момент она заголосила благим матом, стала вырываться и звать на помощь. Ворвался Данила с камерой, передававшей изображение на его домашний компьютер. С тех пор сожитель стал тише воды, ниже травы, а вскоре слинял от греха подальше, но запись Данила любовно хранил — вдруг этот персонаж всплывет где-то в нужном месте или поднимется в финансовом плане?

Или вот еще пример «доброго» дела. Пьяный отчим периодически лупил Аленку, и ему подсунули притворившуюся столь же пьяной малявку Ксю. После угрозы передать запись в нужные органы Алена получила дома абсолютную свободу. Вроде бы все кончилось хорошо. И все же средства, которыми добились цели, были из разряда за гранью. И второе: каким образом Алена воспользовалась обретенной свободой? Ее, как зафиксированную соучастницу одного преступления, насильно втянули в другие, обратного пути не стало. Теперь, если Алена артачилась, ее бил сам Данила. Да и «клиенты» часто не брезговали тем же. Вот такое «добро».

Большой раздел был посвящен суммам, которые получили та или другая девчонка. Деньги отдавались, а строгий учет оставался. Поэтому Данила и просил у Маши чуть меньше, чем у нее есть. Накопленную сумму он знал с точностью до рубля.

И вдруг разом подставы кончились: три месяца назад что-то произошло. Это «что-то» оставило Данилу без дохода, оттого он стал вымогать у своих же. С тех пор не нашлось ни одной записи с соблазнением ради денег.

Итог впечатлял: парень создал и вел дело с размахом. Чтобы отдать все это Гаруну просто так, Даниле надо было висеть вниз головой с крыши небоскреба, а внизу чтобы торчали колья и кто-то замешивал бетон, где легко сгинут лишние полцентнера протоплазмы. Иначе не представляю как.

Лучше и не представлять.

Я еще раз пробежался взглядом по папкам и удалил все, что касалось меня и сестренки, и первым же телефонным звонком обрадовал Машеньку:

— Твой вопрос решен окончательно.

От радости голос в телефоне едва не выскочил наружу:

— Разве такое возможно?! Я думала…

— О, хорошим делом занималась, продолжай в том же духе. Если будешь думать всегда, я уверен, что новых проблем не появится.

— Старая шутка.

— Это не шутка.

Многое хотелось добавить, но — потом. Сейчас могу сорваться, как тогда, с первыми ее снимками. Нервы уже ни к черту, хоть к психиатру иди. Пусть папка с ее особыми художествами стерта, но забыть, что она существовала, не получится. Сейчас я жалел, что не заглянул внутрь. Возможно, отношения с сестренкой стали бы другими. Или их вовсе бы не стало.

Нет, именно это говорит, что я поступил правильно. Меньше знаешь — крепче спишь. Иногда крепкий сон лучше точного знания, а лозунг «знания — сила» лишь отвлекает от веры в людей и в человечество в целом. Во многом знании много печали, и цивилизация знания не сильна, она лишь кажется сильной. На самом деле она опасна. Если нас всех что-то погубит, то именно желание выйти за рамки и узнать больше.

Собственно, оно нас и губит, но пока поодиночке.

Стоило отключиться — пришел новый вызов. С незнакомого номера. Я ответил мгновенно, вдруг это Хадя? Или хотя бы известия о ней.

— Алексантий, он же Кваздапил?

— Кто говорит?

— Выйди, у подъезда машина ждет. — Этот мужской голос я где-то слышал. — Поговорить нужно.

— Кто это?

— Константин.

Настин дружок. Зачем я понадобился парочке со сложными взаимоотношениями? А понадобился, видно, очень, если проследили, прежде чем вызвать. Просят выйти — это констатация факта, что они знают, где я нахожусь. Надеюсь, история с избиением не повторится? Если Настя вновь солгала насчет снимка…

Нет, одна бомба дважды не взрывается. Сегодня другой повод. Когда я отказался от навязываемой «награды», Настя осталась в нелучшем расположении духа. Один раз, обиженная, с помощью снимка она отдала меня на растерзание Теплице с компанией. Что учудит сегодня?

Ожидавшей машиной оказался огромный седан бизнес-класса, задние окна тонированы до беспросветности, номера — просто радость ребенка, который уже выучил одну букву и одну цифру. Водитель, верзила в отутюженном костюме, отворил заднюю дверцу.

Внутри я протянул ладонь для пожатия:

— Привет.

— У тебя проблемы. — Сидевший рядом Костя не пошевелился, руку проигнорировал. Он даже смотрел не на меня, а вперед, словно меня здесь не было. Так смотрят на людей, которые уже списаны со счетов.

Я сжался, как в ожидании удара, и спросил, тоже глядя строго вперед:

— Что Настя придумала на этот раз?

— А что она придумывала в прошлые разы?

Кажется, я сел в лужу. Главное правило выживания: когда не знаешь, что происходит, молчи и слушай. Вдруг осенило:

— Клуб?! — Позвоночник покрылся инеем. — Но я никому ничего…

— По этой линии к тебе претензий нет, я один из администраторов и всегда в курсе событий. Дело в другом. Посмотри сюда.

Экран протянутого планшета вспыхнул, Костя методично листал альбом с фотографиями. Сделанные мной снимки не узнать невозможно: в разных ракурсах — две спящие сокурсницы, крупным планом взяты, так сказать, «холсты», лучшие по будущей версии клуба «Мурад» и по моей личной на тот момент. На прощание — сэлфи на этом фоне, не оставлявшее сомнений в авторстве. Я опустил глаза. Все-таки — Настя, оттуда ноги растут. А непотребные фото еще и показывали в деталях, откуда именно.

Я впал в ступор. Снимки — из моего телефона. Но я же стер эти снимки!!!

Волк, завидевший ягненка, по сравнению с Костей показался бы образцом кротости.

— Насколько мне известно, девушки согласия на съемку не давали. — Зубы собеседника клацнули, губы явили подобие улыбки, от которой хотелось удавиться. — Обе просят принять крайние меры, но однажды, как рассказала Настя, тебе уже досталось авансом, и свою долю гнева она смягчает до простого членовредительства. Что скажешь в свое оправдание?

Собрать взбесившиеся мысли в такой ситуации трудно, но я постарался. Когда от этого зависит жизнь или несколько органов, к которым привык, нужные слова каким-то образом находятся.

— Настя объяснила, откуда взялся тот аванс?

Костя кивнул.

— Эти фото сделаны в противовес, — продолжил я, — как предмет будущего обмена. После того как Настя сказала, что свои художества она удалила, я удалил свои.

— Значит, не все копии удалил.

— Не было копий. Вообще. Никакого противоречия в моих словах нет, сейчас все объясню. Если снимки сохранились, то скопировать их мог единственный человек — сокурсник, который однажды взял мой телефон без спросу…

Перед глазами заплясали пятна, с трудом собравшиеся в слова. «Похоронили». «Машина». «Не нашли». «Не искали».

Я потряс головой. К словесному фейерверку присоседилась недавняя фраза: «Я один из администраторов и всегда в курсе событий».

— Это вы его?!

Только сейчас я заметил, что автомобиль, незаметно тронувшийся с места в пиковый момент разговора, едет все дальше и дальше. Город кончился. Мелькали перелески, вскоре мы пересекли реку. Движение в этом направлении ничего хорошего мне не сулило.

Костя сморщился:

— Судьба, а от нее не уйдешь. У клуба появились проблемы по линии неразглашения. Их решили. В процессе детальной проверки вылезло вот это. — Его идеально выбритый подбородок указал на фото. — Заведения это не касалось, и я, как лицо заинтересованное лично, занялся утечкой, которая однажды могла вылиться в шантаж. Людмила Теплицына жаждет крови, а Настя не понимает, как ты мог лгать ей в лицо. До этого момента она тебе доверяла.

— Я же не знал, что он… — фраза повисла незаконченной. После того, что сделали с Тимохой, чего ожидать по отношению к себе? Спасибо, что разговаривают и даже пока слушают, могли принять меры на опережение. Мне на этого Костю молиться надо.

Но не хотелось.

— Я проверю. — Костя убрал планшет. — Если говоришь правду, и материал больше нигде не всплывет, то жесткой реакции не будет. Твое счастье, что снимков нет в сети, иначе…

Да. Мое счастье, что Тимоха оставил их для личного пользования. Но. Они сбежали от меня, так же незаметно могли укатиться от него, как Колобок от стариков. И какая лиса ждала или ждет впереди — никто не знает.

А ведь я ничуть не умнее сестренки. Та же ошибка — вера в непроницаемость гаджетов и полную сохранность помещаемых в них секретов.

— Телефон, — потребовал Костя, протянув открытую ладонь. — И разблокируй, чтобы не возиться.

— Это обязательно?

— Ты же хочешь, чтобы я поверил?

Пришлось отдать. Пока сосед рылся в моих контактах, сообщениях, альбомах и истории звонков, я следил в лобовое стекло за дорогой — благо, в этой машине обошлись без перегородки между салоном и водителем. Мы ехали по трассе. Костя видел мое волнение, но ничего не говорил. Я не спрашивал. Что будет, то будет, ничего не изменить. В голову приходил вариант наброситься на соседа, взять в заложники… брр, насмотрелся боевиков. Не факт, и даже совсем-совсем не факт, что я справлюсь с плюгавеньким коротышкой, работавшим в сфере безопасности. Если справлюсь — ничего не добьюсь, только усугублю. Я ни в чем не виноват, кроме факта съемки, а она была ответным действием, актом самозащиты. Если это доказать, до серьезных последствий не дойдет. Не должно дойти. Если доказать.

Если.

Костя продолжал поиск, я глядел в окно. Тянулись минута за минутой, и цель маршрута постепенно вырисовывалась. Первые мысли — насчет вывезти меня и закопать, чтобы никаких следов — ушли. Мы ехали в мой родной городок, где обитали родители и сестренка.

Подозрения подтвердились, водитель вел прямо к моему дому, и автомобиль, чья стоимость превышала всю забитую до отказа дворовую автостоянку, вальяжно встал перед подъездом. Из беседки на меня уставились круглые глаза Наташи и Марго, знакомой мне по файлам Данилы.

Костя вышел вместе со мной.

— Если дома кто-то есть — представь меня старым другом, который подвез, а мне как бы приспичило туалетом воспользоваться. Это на всякий случай, поскольку никого быть не должно. Валера, идем.

За нами с дипломатом в руках пошел водитель.

Время выбрано удачно: сестренка выспалась, сколько бы ни спала, и уже гуляет, а папа с мамой на работе. Войдя в квартиру, Костя заглянул в каждое помещение, взгляд остановился на комнате сестры.

— Твоя?

— Уже нет. Когда приезжаю, у меня здесь только спальное место.

— Валера, глянь.

Вошедший за нами водитель сначала что-то проверил с помощью приборчика, затем по вещам сноровисто пробежались пальцы в перчатках. Все приподнималось, затем аккуратно занимало прежнее место. Не знай я про обыск, позже ничего не заметил бы. Особое внимание уделили одежному шкафчику, комоду с бельем и матрасу. Неприятно, когда роются в твоих вещах, еще хуже, когда это вещи твоей несовершеннолетней сестренки. Запретить я не мог. Все равно досмотрят, возможности у них есть. А запрет, если откинуть благородное негодование, которое пришедших не волнует, в их глазах выставит меня неблагонадежным и недоговороспособным. Со всеми вытекающими.

Глубоко под бельем нашлись деньги — завернутая в полиэтилен стопочка купюр. Там же лежали несколько записок с ровными строчками, выглядевшими как стихи. Округлый с красивостями девичий почерк, почти детский, узнался без труда. Слащаво-сопливые писульки серьезного дядю не заинтересовали, он искал мои секреты.

Стихи. Кто бы подумал. Сестренка-то, оказывается, романтик. Сколько всего уживается в одной человеческой голове — просто жуть. И попробуй догадайся, что главное.

Невозможная парочка — неправедные деньги и стихи — вернулись на место.

Ничего криминального опытный Валера не обнаружил. Костя в это время наблюдал за мной, за моими реакциями. Увиденное вопросов не вызвало, ко мне вновь протянулась рука:

— Ключи.

— Что? Какие?

— От городской квартиры. И пароли от всей техники, которая там осталась. Если ты не солгал, а пока мне почему-то верится в это, все закончится хорошо. Для всех. Это наша специальность — решать такие проблемы к всеобщему удовольствию. Ключи вернем, как только закончим. Могли бы войти без разрешения, но зачем, если ты не обманываешь? Проще сотрудничать, тогда и дверные замки останутся целыми, и лица, и внутренние органы.

У меня на миг остановилось сердце. На квартире — техника и файлы Данилы! И все его списки заработка…

Мое лицо окаменело.

Костя это заметил, в углах губ вылезла жесткая улыбочка.

— Кажется, у товарища имеется заявление?

— Вы там кое-что найдете…

— О, это чудненько. Что бы это ни было, для полного соответствия плохому кино тебе осталось сказать: «Это не мое».

— Но это правда не мое.

— Пусть будет так. До выяснения всех обстоятельств просьба квартиру не покидать. Мы позвоним.

Дворовые подружки сработали не хуже бабушек на скамеечке, которым до всего есть дело. Вызванная ими Машка примчалась так быстро, как только смогла, но гостей уже след простыл. Посыпались вопросы:

— Кто? Это к тебе? Твои друзья? — Мы стояли в комнате. Я не мог сесть, в груди клокотало. Машка стояла рядом, неслись почти детские восторги: — У тебя есть такие друзья? Они еще приедут? Девки в шоке! В наш двор метеориты падают чаще, чем заезжают такие машины. Кстати, привет. Какими судьбами? Надолго? Почему не предупредил? Саня, а что у тебя с лицом?

— А что у меня с лицом? — переспросил я, не понимая, о чем она говорит.

— На тебе его нет!

— Ты видела Данилу после… после того, как мои друзья с ним поговорили?

— Он уехал. Родственники сейчас забирают его документы с места учебы, говорят — для перевода в другой город. Никто ничего не знает. Во дворе никто не верил, что на него найдется управа. Это было круто! Теперь ты в тако-ом авторитете, только слово скажи — с тобой любая пойдет!

— Я видел содержание его компьютера.

Словесный поток иссяк, Машенька едва слышно выдавила:

— Нести ремень?

— Если считаешь, что поможет… Впрочем, мне хочется, чтобы нужные мысли у тебя не там отложились. В разное время люди думают разными местами, но отвечает за все голова.

— Саня, что было — не повторится. Обещаю.

— Верю.

Такого сестренка не ожидала.

— Спасибо. — С минуту она молчала. — Ты такой из-за меня?

— Машка, я тоже сел в лужу. В огромную. И мечтаю, чтобы мне тоже кто-то основательно всыпал. Только, боюсь, не поможет. Поздно.

— Давай, колись. — Машенька подошла ближе, почти вплотную, взгляд обрел серьезность. — Что случилось?

— Небольшие проблемы.

— Судя по лицу цвета бледной поганки и выражению сморчка после того, как на него наступили, небольшие — слово неподходящее. Я никогда тебя таким не видела. Даже когда ты вышел из себя, ты был мужчиной, а сейчас — никто. Саня, очнись, что с тобой? И где Надя?

Лучше бы не напоминала. Ноги взбунтовались и объявили забастовку, я опустился на край кровати,

— Все нормально.

— Не ври. — Машка уселась рядом со мной. — Рассказывай. Я пойму. Если не смогу помочь, хотя бы дам совет. Пусть ты считаешь меня дурочкой, совет со стороны для человека, чьи мысли попали в замкнутый круг, всегда полезен. Даже глупый совет. Любое соображение извне может стать отправной точкой. Да что я тебе рассказываю, это ты должен мне такое объяснять, кто из нас лучше косит под взрослого?

— Можно вопрос? — Кое-что давно интересовало, и я решил выяснить, чтобы больше к этому не возвращаться. — У тебя очень дорогой телефон. Родителей развела или из тех заработков?

Сначала раздался тяжкий вздох.

— Родакам сказала, что ты подарил. В ценах они не разбираются, для них все телефоны делятся только по цвету и размеру. А мне его действительно подарили. — Маша отвела взгляд. — Но можешь считать, что заработала. Согласна, дать мне за это ремня — самое мягкое наказание из возможных.

Я молчал. Маша тихо добавила:

— Сейчас, после всего, я бы такого не сделала.

— Тогда забудем. Теперь моя очередь виниться, и хорошо, что ты сидишь. Записи с компьютера Данилы ушли на сторону. Все записи.

Сестренку прошибло:

— И мои?

— Я стер все, что касалось тебя и попыток Данилы подложить мне кого-то, чтобы подцепить на крючок, но остальные девчонки и их разухабистые клиенты… Теперь к каждому из них будет ключик у людей, о которых я не знаю, на что они способны.

По собственной глупости я предоставил Косте огромную связку таких ключей. Гарун говорил: любой человек, какой бы пост ни занимал, это всего лишь человек, с ним можно поговорить и сделать предложение, от которого он не сможет отказаться — и любая система будет к твоим услугам. Помимо исполнителей и любителей сладенького, один раз уже оплативших отснятые развлечения, я подставил Гаруна и его ребят, добывших эту информацию. Они же как-то договорились с Данилой. Теперь их договор не работает. Если что, то виноватым, как я понимаю, сделают меня.

Мало того, я подставил себя еще с одной стороны.

— Человек, который получил доступ к записям, решит, что организатор съемок — я. Так совпало. Вся записывающая техника вместе с файлами оказалась у меня в квартире, и в качестве пострадавшего я нигде не фигурирую — я стер улики, которые могли быть в мою пользу. И еще в одном похожем деле засветился — у погибшего друга нашли фото, за которые тоже отвечать мне.

— Этот человек, у которого теперь находятся записи — кто он? — На меня поднялся абсолютно взрослый взгляд.

— Неважно.

— Важно. Нужно разобраться и понять, что делать. И не надо мне тут всякие «ля-ля» про то, что он опасен. Это ясно. Хочется понять — насколько.

— Я только что рассказал про погибшего друга. На самом деле его убили. За пару лишних слов. Убил именно этот человек.

— Как в клубе. За пару лишних слов — это их почерк, мне рассказывали. Точнее, запугивали, когда брали на работу. Подожди. — Глаза у Маши округлились. — Натка сказала, что с тобой приезжал низенький хлыщ при параде, а высокий водитель перед ним прямо стелился. И прическа по описанию сходится… В клубе он был под номером один. Первый. Его напарница выиграла конкурс. Он там типа соучредителя. Он нашел Дашку, через него же на пробу устроили меня. Я была столиком в их кабинке, а когда Вторая отправилась на танец победителей, Первый снова выбрал меня.

— Ты танцевала с ним? Мне сказали, что в конце…

— Хватит об этом. Что было, то было. Больше не будет. Сейчас мы с тобой решаем проблему, и я уверена, мы сможем ее решить. Терять тебе, как понимаю, нечего? Тот выбор, когда Первый взял меня в партнерши… — Машу словно подбросило, она вскочила и стала ходить взад-вперед между кроватями. — Понимаешь, что это значит? Я ему нравлюсь. Этим можно воспользоваться. Мы с Дашей… нет, он ее знает, нужно с кем-то другим. Но он теперь всех наших знает по записям и к себе не подпустит.

До меня стало доходить творившееся в голове у сестренки.

— Даже не думай.

— Почему? Совращение несовершеннолетней — единственная статья, на которую можно поймать этого любителя чужих фото.

— Вздорная и очень опасная глупость, даже близко около этой мысли не ходи, чтобы не пришибло. Забудь. А я сделаю вид, что не слышал. Иначе…

— Иначе — что? В любой момент тебя могут убить. Меня это не устраивает. Ты за меня готов был в тюрьму сесть, а потом жизнью рисковал. А от меня тебе только проблемы.

— Неважно, я никогда не соглашусь на…

— А кто тебя спрашивает? До сих пор ты спасал сестру, сейчас я хочу спасти брата. Кто тронул одного из нас, тронул всю семью.

— Рассуждаешь, как Гарун.

Маша насупилась:

— Где в этих рассуждениях ты видишь неувязку?

— Ты девушка.

— Правильно. Поэтому у меня есть возможности, которых нет у тебя.

— Костя знает, что ты моя сестра. Если не знает, узнает в ближайшие часы, сейчас мою жизнь потрошат до момента рождения, а то и дальше. А еще в его руках записи с твоим участием — компромат на Данилу, который оставили в моем планшете. Там стоит пароль, но для специалистов это минута работы. Прости, я думал, что получится перестраховка, а вышло…

— Ты делал для меня все возможное, хотел как лучше. У тебя почти получилось. Теперь я сделаю то же самое.

— То же самое не надо.

Улыбка у меня вышла тусклой и тоскливой.

Разговор прервало возвращение родителей. Мы старались быть веселыми, я сказал, что нашлись дела дома и что я, возможно, поживу здесь немного. Мама обрадовалась, папа пожал плечами.

— А как же… — Мама понизила голос, словно кто-то подслушивал. — Как же Надя? Одну оставил? С ней ничего не случится? Или уже случилось? Материнское сердце не обманешь, я чувствую, ты что-то не договариваешь.

— Я вообще ничего не говорю. Не надо сейчас о моих отношениях, ладно? Придет время, все расскажу. Или не придет. Я же просил.

— Хорошо-хорошо, сынок. Одно добавлю: Надя мне понравилась, Папе я все рассказала…

— Мама! Папа, скажи ей!

— Мать, — подал голос отец. — Оставь сына в покое. Это его жизнь, сам разберется.

— Да, — с пылом поддакнула Машка. — Разберется.

А глаза спрашивали: дескать, правда, а как же Надя?! Ты, братишка, ушел от ответа про нее!

Поздним вечером, когда мы улеглись в своих кроватях, Машка насела:

— Вы с Надей вроде бы так любили друг друга, а в клуб ты ходил с другой. И сюда она с тобой не приехала. Что-то произошло? Вы поссорились? Она узнала, что у тебя есть другая?

— Машенька, не надо.

— Как это не надо?! — Ее вынесло из постели, закутанная в одеяло фигурка присела рядом со мной. — У тебя проблемы, и твоя девушка может пострадать, проще всего давить на человека через любимых. Счастье любимого не может быть разменной монетой в других играх, особенно когда на кону — жизни!

Откуда у Машки эти менторские интонации? Умные книжки читает?

— Надя уже счастлива, — не удержался я.

Машка запнулась.

— Без тебя? — вырвалось, наконец, уточнение.

— Да.

— И ты ничего не делаешь, чтобы вернуть ее?

— Сделал все, что в человеческих силах.

— Значит, не все, если она не с тобой. Обещаю: как только разберемся с Первым, я помогу тебе вернуть Надю.

— Снова ты про Первого? — Я рывком сел, теперь мы сидели рядом и глядели в одну сторону. В стену. — Я объяснил: это невозможно, твоя жертва будет бессмысленна и напрасна.

— Ты четырежды неправ! Не жертва, не бессмысленна, не напрасна, а главное — возможно! И тебе ничего не придется делать, только найти нужную аппаратуру. Я все беру на себя. Как можно назвать напрасным и бессмысленным то, что делается ради родного брата?!

Логика казалась непробиваемой, но именно, что только казалась. Я покрутил тему со всех сторон, и пришло понимание, где искать аргументы.

— Скажи, почему Даниловы игры с подставами резко прекратились?

Машу словно ударили.

— Не хочу.

— Произошло что-то страшное? С кем?

Догадка оказалась верной.

— С Аленой. — Сестренка горестно выдохнула. — Данила требовал, чтобы она липла к одному парню… В общем, несколько раз ее увозили в такие места, где заснять невозможно, а тот парень был не один. Алена вопила, что больше не поедет, а Данила силой заставлял ее продолжать. Однажды у него все получилось: наша территория, камеры предельно замаскированы, еще одна дублирует через окно из соседнего дома… Но шторы закрыли, а замаскированную аппаратуру обнаружили. Алену к утру вернули в таком виде и состоянии, что теперь ей никогда никого не соблазнить, а Даниле сделали морально-физическое внушение — чтобы знал, с кем можно связываться, а с кем нельзя. Когда девчонки увидели Алену после больницы, все собрались и объявили, что больше никаких съемок для вымогательств не будет! Мы все вместе выступили заодно, и Данила ничего не смог поделать.

— И ты не сделала выводов из этой истории?

— Почему же? Все на поверхности: на каждую силу найдется другая сила, а против хитрости — хитрость. Нельзя вечно выигрывать. Но если хитрость применить против силы…

— Стоп, все неправильно. Ты рассматриваешь только финалы. Если само дело не право, то неважно, кто победил в конце. Цель не оправдывает средства.

— Еще как оправдывает. Если цель благородна…

Вот так и появляются террористы.

— Ты и вправду еще ребенок. — Я обнял ее за плечи. — Фраза о цели и средствах — лакмусовая бумажка, ответ отличает зрелого человека от подростка, готового уничтожить мир ради прихоти.

— Глупости. Что может быть важнее жизни, любви, счастья? За это можно и нужно бороться любыми средствами!

— В тебе говорит обиженное дитя. Есть вещи важнее, ты их знаешь. Родина. Семья. Счастье любимого. Еще — долг, честь, совесть. Звучит пафосно, прости. В твоем кругу над этим принято прикалываться. Недавно я сам был таким. Только со временем понимаешь, что в жизни главнее. Только через боль и потери.

Машенька не ответила. Поняла ли? Не важно. Слова сказаны, отношение выражено. Сестренка молчала, щека лежала на моем плече, руки задумчиво крутили свесившийся локон.

Пусть думает, в ее возрасте — самое время.

Мы долго сидели в обнимку, глядя вдаль. Уже не в стену. Впервые Машенька молчала так долго (ну, впервые не во сне), и говорить не требовалось. Говорили души. И отвечали.

Идиллию разрушил звонок телефона. Я оставил его в прихожей, теперь там истошно звенело и тренькало. Вставать, куда-то идти и, тем более, отвечать категорически не хотелось.

— Принести? — предложила Машенька. — Вдруг что-то важное?

— Не поверишь, но самое важное произошло только что. Мы с тобой поговорили по-взрослому. И — главное — поняли друг друга. Мне так кажется.

— И мне. Я все-таки принесу.

Невыносимо орущее чудо человеческой мысли, постепенно заменявшее сами мысли, упало мне в руки. Чтоб не мешать, Машенька тихо вышла на кухню, где все еще сидели папа с мамой.

— Алексантий, — сказал знакомый голос, — это Костя, у меня появилось, что сказать. Тех снимков действительно нет, но зато сколько интересного… Любопытный способ заработка. Среди твоих… или, как ты утверждаешь, не твоих клиентов мелькнули знакомые лица. Я разберусь. Если все это — чужое, твоей жизни ничто не угрожает. Только здоровью, поскольку в опасные игры играешь. Подружки со снимков, с которых все началось, требуют сатисфакции, и если ты вернешься в город, то с большой вероятностью могу предсказать, что с тобой случится нечто нехорошее. Представляешь, как обидно погибнуть, например, от токоприемника троллейбуса, который случайно свалится со штанги именно на тебя? Совсем не героическая кончина. Впрочем, это тебе не грозит, с людьми всегда происходит что-то новое, неожиданное. Так пусть кирпичи остаются на крышах, троллейбусы не ломаются, а у машин не отказывают тормоза. Поживи вдали, пока я закончу с твоими выкрутасами, а девочки успокоятся. Окей?

— Как же учеба?

— Разве учеба важнее жизни и здоровья? Возьми академический, переведись куда подальше или еще что-нибудь придумай. Будут проблемы — можешь обращаться ко мне по номеру, который высветился, на ближайшие пару месяцев это один из рабочих. Надоели мне бабские капризы, но нельзя не обращать внимания на возможную опасность в будущем, я обязать купировать ее заблаговременно. Пока ты далеко, я целиком на твоей стороне. С документами, если решишь забрать для перевода, помогу. Даже с работой помогу, когда все успокоится. На столе у меня лежит отчет о проверках в отношении тебя. Самые лучшие рекомендации. Пусть в отношении везения ты ходячая катастрофа, но чувствуется сильный характер, а остальное можно наладить. Принципиальных сейчас мало. В общем, если не попадешь в новые передряги и выпутаешься из старых, мы обязательно увидимся. Всего наилучшего.

Еще с минуту я смотрел в отключившийся телефон. Есть поговорка: начали за здравие, кончили за упокой. Здесь получилось наоборот. Угрозы жизни и здоровью перешли в комплименты и приглашение на работу. Надо Машеньке сказать, чтобы глупостей без моего ведома не натворила, а то с ее энтузиазмом и абсолютным незнанием жизни…

Мобильник вновь ожил. Мелодия звонка указывала на сокурсников, которых я объединил в одну группу «хороших знакомых, не перешедших в разряд близких». Каждому из близких полагалась собственная мелодия звонка. Нажатая кнопка вызвала к жизни радостный голос Фильки:

— Отлично, а я боялся, что трубку не возьмешь. Ты исчез, и я решил узнать, не случилось ли чего. Что-то на манер, как с Тимохой. Твое право не отвечать, но как думаешь, может, хорошо, что я тогда с тобой не пошел?

Даже до него доползли какие-то слухи.

— Скажу одно: всегда верь интуиции и поступай по совести. И радуйся жизни. — Не знаю, понял ли сокурсник намек, но безопаснее сменить тему. — Про Гаруна слыхал?

— Еще бы. Трижды простреленный везунчик. Оказывается, у дагов такая свистопляска в городе творилась, а мы ни сном, ни духом. Хотя, вы с ним дружите, и ты, наверное, был в курсе.

— Не обо всем. Мы с Гаруном последнее время почти не виделись, новости доходили через третьи руки. Ты не слышал, про его сестер что-то говорят?

— Только про них и говорят.

— Пожалуйста, с этого момента поподробнее.

— Они умерли.

— Что-то путаешь. — Мозг изо всех сил искал подвох или нестыковку. Иначе как поверить в такую чушь? — Ты имеешь в виду Мадину?

— Мое изложение всегда либо факт, либо дословный пересказ версии, которая исходит от людей, никогда не обманывавших меня прежде. Пора уже знать, четыре года общаемся. И если я говорю, что сестры умерли, значит, умерли обе. Старшую убили, когда на Гаруна покушались, а младшая только что умерла.

Жизнь поскользнулась и рассыпалась.

— К… как? — вытолкнуло горло.

— Странно, что ты не знаешь, вы же с Гаруном друзья. Об этом весь город гудит, все, кто хоть как-то знаком или пересекался.

— Откуда знаешь? Это проверенная информация?

Голос в трубке обиженно пробурчал:

— Мне Настя рассказала, а ей кто-то из первых уст.

— Не может быть. Хадя не умерла, она уехала. У нее должна была состояться свадьба — там, на Кавказе.

— Она и состоялась, — подтвердил Филька. — Затем Гарун задержался у родственников, а те, кто ездил с ним, по возвращении поделились новостями. История больше похожа на детектив. Младшая сестра Гаруна вышла замуж за кого-то, с кем давно помолвили родители. В первую же ночь муж ее выгнал. Всяких домыслов полно, подробностей никто не знает. Известно лишь то, что еще по темноте она вернулась в родительский дом, была встречена отцом, а утром по местной традиции ее уже похоронили. В справке — какая-то глупая причина: то ли с сердцем проблемы, то ли еще что-то, молодой девчонке не свойственное. Говорят, врач — родственник, чуть не родной брат отца. Впрочем, у них в селении все друг другу родственники. Отсюда и домыслы.

Когда Филька отключился, я долго сидел, не шевелясь ни телом, ни душой. Глаза тупо глядели в стену.

Пальцы сами собой набрали Гаруна. Длинные гудки, повторившиеся многократно, говорили о его отсутствии либо нежелании разговаривать. Раз за разом, час за часом я продолжал набирать единственный номер, который дал бы ответы. 

Глава 3

Где-то могли рушиться империи, свергаться правительства, начинаться войны, а в родном доме все было по-прежнему. Здесь ничего не менялось: тикали часы, на кухне ритмично капало из прохудившегося крана, и медленно полз по квартире яркий фронт: тени массово сдавались победителю, непокорных уничтожали на месте. Как одеяло ни пыжилось в изображении защиты, утренние лучи все равно лезли в глаза, и вновь вспомнились ядерные взрывы из сна. Глаза не удивились бы, окажись за окном выжженная постапокалиптическая пустыня. Настроение соответствовало. Маша, как обычно, упорхнула погулять с Захаром, а перед уходом распахнула шторы. Не из вредности. Так в нашей семье заведено: настал новый день — отворяй окна. Папа с мамой на рассвете разошлись по работам, чтобы вновь встретиться за поздним ужином. Тишина радовала, покой нарушалолишь нестерпимое солнце. Вновь заснуть не удастся. Вялое потягивание не взбодрило, и я отправился готовить кофе. В смысле, что растворять в кипятке, другого у родителей не водилось.

Ударная доза кофеина прочистила мозги. Когда я мыл за собой чашку, раздался звонок в дверь.

Ночью Костя успокоил, но до этого хорошо запугал, поэтому бросаться ктотамкать желания не возникло. В прихожей я застыл, не зная, что делать дальше. Если глянуть в глазок, затемнение выдаст, что внутри кто-то есть.

— Кваздапил, это я, — донеслось снаружи.

Никому другому я бы не открыл.

Это был мой друг. Брат Хади. Брат моей любви. Вот так, оказывается, у любви бывают родственники. Любопытное наблюдение. Нужно будет обдумать эту тему детальнее. Вдруг я на пороге эпохального открытия в философии, психологии или хотя бы филологии?

Вернувшийся со свадьбы Гарун много дней меня избегал, сообщения и звонки оставались без ответа. И вот он пришел. Сам. Настало время чего-то серьезного.

Дверь распахнулась.

— Привет, — сказал я, рука привычно дернулась для пожатия, но встречного движения не произошло.

Он знает, понял я. После того, что случилось на свадьбе, и после моих признаний нетрудно связать факты. Вывод напрашивался единственный.

Можно все отрицать. Доказательств именно моей вины не существует. Но я не мог отрицать, это было предательством.

Застывшая фигура не двигалась, на меня с болью смотрели черные глаза.

— Я тебе верил как брату. А ты… — В поднятой к поясу руке блеснул нож.

Я глядел спокойно, в голове дул сквозняк. Ничего нигде не всколыхнулось. Нож. Обиженный брат. Все правильно. Я всегда знал, что так будет, просто отгонял это знание. Бесстрастный голос почти без моего участия сообщил:

— Прости.

— Такое не прощают.

— Тогда — сожалею. И все понимаю.

На душе было противно, словно там прорвало отстойник и теперь всюду капали нечистоты. Ноги почему-то задрожали, страшно захотелось сесть. Несколько шагов — и обезволенное тело в позе ждуна раздавило угол дивана.

Гарун нервно бухнулся рядом.

Говорить было не о чем. Он знал, что делать, а я знал, что он сделает. Просить пощады — унижать себя. Пощада традицией не предусмотрена. Пальцы Гаруна крутили острую сталь, черный взгляд прожигал в стене буквы. Мене, Текел, Фарес, как на библейском пиру. Время разбрасывать камни, и время собирать камни. Все пройдет, и это пройдет. И очень скоро. И воздастся каждому по делам его. Кажется, я готов. Аминь.

— Не тяни. Я виноват, и это будет справедливо.

А ведь все не так плохо. Мы с Хадей — жертвы традиции. Традиция нас разъединила, она же соединит. И неважно, что там, за чертой. Главное, там — она, моя при жизни не состоявшаяся любовь. Мы все равно будем вместе. И будем счастливы. По-своему. Возможно. Или не будем. Но — вместе.

Клинок замер в руке бывшего друга. Он выговорил, стараясь не глядеть на меня:

— Слушай… Никогда не спрашивал… Потом уже не придется. Ответь на один вопрос. — В паузе он машинально поиграл ножом, перебрасывая из руки в руку. — А почему «Кваздапил»?

Я поморщился.

— Старая история. Совсем мелким я играл на улице, и мама крикнула на весь двор: «Саня, ты квас допил?» Я в ответ как заору: «Да-аа!» Рядом стояли острые на язык мальчишки. В общем, пророческим это «да» оказалось.

На меня вскинулись темные глаза, Гарун громко фыркнул. Затем что-то внутри него надломилось, и неудержимый заразительный гогот сотряс стены. Я вынужденно подключился. Когда так смеются, нельзя не подключиться. Как в старые времена мы с Гаруном захохотали — дружно, в голос, не в силах остановиться. И в то же время глаза боялись встретиться, а сердца грохотали канонадой, о которой заранее известно, что один из снарядов прилетит в цель. Смех напоминал езду на велосипеде: как только перестанут крутиться педали — упадешь. И мы это понимали.

Я сто раз слышал, что смех продлевает жизнь, но даже подумать не мог, настолько это верно.

Смех продлевает жизнь.

Смех — жизнь.

Смех.

Жизнь.

Смех.

Оглавление

Часть третья. Мурадости

  Пролог-напоминание

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Часть четвертая. Больше чем сестра друга

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Часть пятая. Дань традициям

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3