Огонь по своим [Владимир Сергеевич Бушин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Владимир БУШИН ОГОНЬ ПО СВОИМ
«Я СОЛДАТ ЕЩЕ ЖИВОЙ…» (В. В. Конецкий)
Уважаемый Виктор Конецкий, прочитав в «Московском комсомольце» Вашу большую беседу с корреспондентом этой газеты Иваном Подшиваловым, не могу по причине, которая будет Вам ясна из дальнейшего, не высказать кое-какие соображения об этой содержательной беседе. Прежде всего, Ваша позиция, Ваши оценки в некоторых случаях представляются не совсем ясными. Например, Вы приводите слова покойного Виктора Некрасова о том, что сегодняшняя наша литература самая лучшая в мире, и вроде бы разделяете такой взгляд. Но тут же говорите: «Нет, согласиться с тем, что наша литература из рук вон плохая, никак не могу». Так что же считать Вашей оценкой — лучшая в мире или всего лишь не «из рук вон плохая»? Согласитесь, тут дистанция огромного размера. Далее Вы вроде бы резко осуждаете распространившуюся на Западе и в русской эмигрантской литературе манеру вводить в художественный текст матерную брань и давать детально выписанные сцены сексуального характера. Вы говорите, что Вам стыдно за авторов, следующих этой манере. Казалось бы, при таком взгляде можно было ожидать, что Вы против проникновения в нашу литературу подобных вещей, но — странное дело! Вы с явным сожалением отмечаете, что «мы не умеем писать эти вещи, мы не умеем писать секс, постель и ругань». Затем еще более скорбно: «Мы совершенно вычеркнули все это у себя, и поэтому наши книги выглядят совершенно бесполыми. В результате мы теряем читателей, которым скучно читать, они принимают это за продуманное ханжество». И, наконец: «У нас просто нет традиций. И тот писатель, который начнет писать все это на русском языке, — это должен быть крупнейший талант. Остается только ждать его прихода». Пока Вы будете ждать, Виктор Викторович, я позволю себе напомнить Вам, что и для искусства в данном вопросе существуют разные ступени и градации, а именно: чувственность, фривольность, эротика, секс, порнография, и каждая из этих ступеней вопреки Вашим уверениям имеет у нас в литературе свои традиции, даже очень давние порой. Если, скажем, кто-то заскучал о порнографии, то можно попросить товарища Ненашева издать сочинения Ивана Семеновича Баркова (1732–1768), в частности его знаменитого «Луку», — и тоска страдальца будет утолена. Если же добиться (а сейчас и это возможно, очень просто!), чтобы «Луку» издали в подарочном оформлении с цветными иллюстрациями, то Вы получите прекрасную возможность отдарить журналиста Игоря Фесуненко, который раскопал на лиссабонском книжном развале одну Вашу книгу и привез ее Вам. Вы называете эту книгу «экстравагантной» — она была издана в Португалии «еще при Салазаре». Обвинение нашей литературы в «продуманном ханжестве», в том, что она традиционно «совершенно бесполая», объясняется, вероятно, лишь поспешностью суждений или ненаблюдательностью. В самом деле, вспомним, к примеру, «Гавриилиаду» Пушкина или Юнкерские поэмы Лермонтова. А «Анна Каренина» или «Воскресение», а «Жизнь Клима Самгина» или «Тихий Дон» — это тоже бесполая литература? Ну, а хотя бы симоновский цикл «С тобой и без тебя»? Хотя бы вот эти строки:ЛУКАШКА НА ТРИБУНЕ (В. Астафьев)
Пожалуй, именно с этого все и пошло. В 1989 году в Москве состоялась совместная конференция историков и писателей, организованная Академией наук СССР, Союзом писателей и Академией общественных наук при ЦК КПСС. Тема ее была сформулирована так: «Актуальные запросы исторической науки и литературы». Собравшиеся заслушали три доклада, в прениях выступили 38 человек: 23 литератора и 15 историков. Колоссальное событие в духовной жизни на высочайшем уровне! Оперативные отчеты о нем дала «Правда» и другие газеты. Более обстоятельно рассказали «Советская культура» и «Литературная газета», а полностью материалы конференции напечатаны в журналах «Вопросы литературы» и «Вопросы истории». Я не собираюсь давать здесь общую и обстоятельную оценку конференции или говорить о ней в целом, а хочу обратиться лишь к одному ее эпизоду, — к одному, но, на мой взгляд, чрезвычайно характерному и тяжкому по последствиям. На мой взгляд, именно этот эпизод послужил толчком ко множеству определенного рода публикаций о современной нашей армии и о Великой Отечественной войне. Речь идет о выступлении писателя Виктора Астафьева. Он начал с рассказа о том, как однажды был в гостях у своего фронтового друга, и в это время Л. И. Брежнева наградили орденом Победы, на который тот никакого права, как известно, не имел. Друг сказал: «Витя, когда нас кончат унижать?» Писатель ответил: нас будут унижать до тех пор, пока мы будем позволять делать это. Кто ж не согласится с такой решительной и глубокой самокритикой? Но вот что последовало затем. «Хочу остановиться на истории Великой Отечественной войны», — сказал В. Астафьев. Еще осенью 1985 года он говорил, что давно работает над романом о войне, много читает исторической и художественной литературы о ней, встречается с ветеранами. При этом пояснял: «Ведь я был всего лишь бойцом, и с моей „точки зрения“ в самом деле, не так уж много было видно». Тут же писал, что «правда о войне складывается из огромного потока книг, посвященных этой теме», и перечислял те из них, которые, по его мнению, могли бы служить «фундаментом для будущего великого произведения о прошедшей войне». Упомянув о том, что, естественно, есть произведения о войне поверхностные, фальшивые, В. Астафьев о своей собственной работе уверял: «Я лично выдумывать и врать не хочу. И ни одной лживой строки, ни одного неверного слова не напишу… Во-первых, у меня живы пять моих самых близких фронтовых друзей — они с меня просто шкуру сдерут, если я хоть одно неверное слово напишу о том, что они видели. А во-вторых, у меня есть внуки, и я не хочу, чтобы они потом сказали, что, мол, дедушка-то наш привирал о самом святом, что было в его жизни!» Прекрасные слова! И можно было надеяться, что несколько лет упорной работы, сбора и изучения материала помогли писателю подняться над своей «точкой зрения», расширить взгляд на войну, углубить знание литературы о ней. Но вот что, однако, сказал он на конференции: «Мы как-то умудрились сочинить другую войну. Во всяком случае, к тому, что было долго писано о войне, я как солдат-фронтовик никакого отношения не имел. Я был на совершенно другой войне. А ведь создавались загоны, эшелоны такой литературы!» Словом, раньше со своей «точки» оратор видел прежде всего «огромный поток книг», который радовал его как источник суммарной правды о войне, а теперь с обретенной недавно новой высоты демократии он видит прежде всего «вагоны», «эшелоны» макулатуры, в создании которой повинны будто бы «мы» — все, кто писал о войне. Разумеется, всегда и на любую тему есть книги поверхностные, неубедительные, конъюнктурные. Но не они же кладутся камнями в тот «фундамент», о котором упоминалось. В. Астафьев сам называл «правдивые книги» о войне К. Симонова и А. Бека, К. Воробьева и В. Курочкина, Ю. Бондарева и В. Быкова, Г. Бакланова и В. Кондратьева, К. Колесова и Г. Егорова. Надеемся, он не стал бы возражать, если мы дополнили бы его список именами М. Шолохова, В. Некрасова, Г. Березко… Так что же, в книгах этих писателей совсем другая, вагонно-эшелонная, незнакомая Астафьеву война? Едва ли. А если нет, то зачем же так обобщать и говорить «мы умудрились»? Кто умудрился, а кто и нет. Если отношение Астафьева к работе собратьев-писателей, по меньшей мере, нуждается в разъяснении, то с историками и их работой у него все предельно ясно, просто и неколебимо. В качестве самых разительных образцов «другой войны» он назвал труды именно исторические: 6-томную «Историю Великой Отечественной войны» (Воениздат, 1960–1965 гг.) и 12-томную «Историю Второй мировой войны» (Воениздат, 1973–1982 гг.). Правда, он их порой путает, и не всегда ясно, к какому из этих изданий относится то или иное его суждение. Вот что сказал, кажется, о втором из них: «Более ловкого документа, сфальсифицированного, состряпанного, просто сочиненного, наша история, в том числе и история литературы, не знает. Его делали том за томом очень ловкие, высокооплачиваемые, великолепно знающие, что они делают, люди. Они сочиняли, а не создавали эту историю». Казалось бы, уж дальше некуда, но оратор вошел в раж, никто ему не мешает, и вот он гвоздит уже едва ли не всю нашу историческую науку: «Историки наши в большинстве своем, в частности, историки, которые сочинили историю войны, не имеют права прикасаться к такому святому слову, как правда. Они лишили себя этого права — своей жизнью, своими деяниями, своей кривдой, криводушием». Ну, это прямо-таки ритуальное проклятие, равного которому не приходилось слышать, пожалуй, со второй половины тридцатых годов! Мы тут позволим себе лишь заметить человеку на трибуне, который согласен, что некоторые вещи неизвестны ему, может быть, по невежеству, по недоученности, оторванности от центра, что историки наши это не только академик А. Самсонов, которого он прямо называет «ловкачом», не только И. Минц, главный наш специалист по истории Октября, но еще и Б. Греков, В. Волгин, Е. Тарле, Б. Рыбаков и другие. Астафьев решил, что участников конференции, читателей «Литгазеты» и «Советской культуры», «Вопросов литературы», «Вопросов истории» ему мало. Он жаждал донести свои самобытные суждения до сведения мировой общественности, и с этой благородной целью послал письмо в «Московские новости», выходящие на шести главных языках мира. Там он составил для наших историков букет еще ароматнее: «крючкотворы», «крючкотворные перья», «хитромудро состряпанные книги», «словесный бурьян», «ловкость рук», «приспособленчество», «лжесвидетельство», «кто кормился и кормится ложью», «вся 12-томная „история“ создана „учеными“ для того, чтобы исказить историю войны, спрятать „концы в воду“, держать и далее наш народ в неведении»… И опять повторил: «советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители „Истории Отечественной войны“ в частности, давно потеряли право прикасаться к святому слову „правда“»… Они потеряли, а он после долгих поисков нашел. Постараемся все же спокойно разобраться, какие именно конкретные претензии у писателя к тем, кто писал историю Великой Отечественной войны. Может, они умолчали, что удар агрессора застал нас врасплох, и мы были к нему не подготовлены, что немцы вошли в Минск на седьмой день вторжения? Нет, не умолчали. Может, утаили факты окружения наших войск под Минском и Вязьмой, под Харьковом и Брянском? Нет, не утаили. Может, скрыли, что враг подошел на 30 километров к Москве, водрузил свой флаг на Эльбрусе и, дойдя до Сталинграда, прорвался к Волге? Опять нет. Может, за громкими словами о победах спрятали тот факт, что в январе — феврале 1943 года была возможность окружить на Северном Кавказе 23 дивизии противника и устроить ему второй Сталинград, но наши войска, увы, с этой задачей не справились, и противник улизнул на Таманский полуостров, за Кубань? Нет, не умолчали, не утаили, не скрыли, не спрятали ни этих, ни других обстоятельств и фактов войны, горьких, скорбных, позорных. Так какие же у оратора основания вещать на весь мир о фальсификации истории войны, о крючкотворстве, о лжесвидетельстве, о стремлении «спрятать концы в воду»? Или историки нарисовали такую картину, будто мы, допустим, вышибли захватчиков со своей земли уже в 1943 году? Нет. Или уверяют, скажем, что мы с ходу, единым махом и малой кровью овладели Берлином? Нет. Или пишут, например, что потери немцев составили 20 миллионов, а наши 5? Нет. Как же у разоблачителя повернулся язык обвинить ученых в том, что они «состряпали» историю войны с помощью «ловкости рук»? А разве историки ничего не сказали об ошибках, допущенных нашим политическим, государственным и военным руководством, допустим, таких, как просчет в определении срока возможной агрессии или промах в плане летней кампании 1942 года? Разве они обошли молчанием измену генерала Власова или кровавые дела украинских националистов? Разве не написали о тяжком, героическом труде в тылу? Нет, и это все нашло место в работах историков. Так что же стоит за возгласами с трибуны о «сочинении» истории войны, о кривде, криводушии историков? А не хотел ли уж кто-то из них принизить заслуги Г. Жукова и А. Василевского, К. Рокоссовского и И. Конева, И. Баграмяна и И. Черняховского, Ф. Толбухина и Р. Малиновского и других выдающихся полководцев Великой Отечественной? Уж не пытался ли кто представить фигурами первого плана в истории войны К. Ворошилова и С. Буденного, С. Тимошенко и Г. Кулика, Н. Хрущева и Л. Мехлиса? Уж не изобразил ли кто-то немецких генералов невеждами и дураками? Нет, нет и нет. Так кто же, спрашивается, «кормится ложью»? Кто так преуспел в приспособленчестве? Есть ли у Астафьева хоть какие-нибудь факты, конкретные доводы в обоснование своих обвинений? Оказывается, есть. Например, на страницах тех же «Московских новостей» он поносил военных историков за то, что из их «хитромудро состряпанных» книг народ (все его помыслы о народе!) будто бы не может узнать, что произошло под Харьковом, где гитлеровцы обещали нам устроить «второй Сталинград». Странновато изъясняется мастер слова. Как могли немцы стращать нас «вторым Сталинградом», если «первый»-то им устроили мы, и для них это слово было кошмаром. Здесь обличитель имеет в виду контрнаступление группы немецких армий «Юг» в Донбассе и в районе Харькова в феврале — марте 1943 года. Целью контрнаступления было вернуть утраченную после Сталинграда стратегическую инициативу. Планировалось разгромить наши части, выдвинувшиеся к Днепропетровску, вновь захватить Харьков и Белгород, а затем, одновременно ударив с юга от Белгорода и с севера от Орла в общем направлении на Курск, окружить и уничтожить наши войска. Захватить Харьков и Белгород немцам тогда удалось, сумели они и окружить часть наших войск, нам было крайне трудно, мы понесли огромные потери, но осуществить свой главный стратегический замысел противник не смог. Поэтому Верховный Главнокомандующий И. Сталин имел все основания в своем приказе от 1 мая 1943 года констатировать: «Немцы рассчитывали окружить советские войска в районе Харькова и устроить нашим войскам „немецкий Сталинград“. Однако попытка гитлеровского командования взять реванш за Сталинград провалилась». И обо всем этом, вопреки паническим уверениям Астафьева, можно прочитать во многих книгах наших военачальников и историков. Что же касается «Истории Второй мировой войны», то там вскрыты и причины наших трудностей, неудач и потерь в этой операции, названы и те, кто допустил ошибки, приведшие к прискорбным последствиям: Ставка ВГК, которая неосновательно полагала, что противник спешно отходит за Днепр, и, несмотря на тяжелое состояние наших войск, измотанных в прошлых боях, решила в середине февраля продолжать наступление; лично Сталин, давший указание командующему фронтом Н. Ватутину возможно дальше отогнать противника от Харькова; лично сам Ватутин, не согласившийся с просьбой командующего подвижной группой отвести войска на новый, более удобный рубеж из-за угрозы окружения; опять же Ставка, недооценившая угрозу и не поправившая комфронта… Да, все это написано в «Истории», надо только читать. В тех же «Московских новостях» Астафьев печалится о том, что народ так и не узнает, «как весной 1944 года два фронта „доблестно“ били и не добили 1-ю танковую армию противника». Тем же пальцем в то же небо. Речь идет о Проскуровско-Черновицкой операции в марте — апреле 1944 года, в ходе которой было окружено много немецких войск, ликвидировать которые или взять в плен, однако, не удалось: большая их часть вышла из окружения. Да, не удалось. Ну и что? Война это такое дело, где всегда что-нибудь кому-нибудь не удается. И немцам операции на окружение, так лихо удавшиеся в начале войны, с течением времени перестали удаваться вовсе, они их уже и не предпринимали. У нас же, естественно, наоборот: в начале дело не шло, а потом наладилось неплохо. Но обратимся к Проскуровско-Черновицкой операции. Астафьев написал о ней как о чем-то позорном, словно огромные силы двух фронтов окружили всего-то навсего какую-то одну армию и вот не смогли с ней совладать. Тут надо, прежде всего, заметить, что, как видно из многих рассуждений писателя, он не понимает, насколько различны были у нас и у немцев войсковые объединения, называемые армией. Он думает, что это нечто вполне сопоставимое или даже равное по численности и силе. Между тем, это совсем не так. Полевая армия у немцев это 10–20 и даже больше дивизий. Например, к 17 июля 1942 года 6-я армия генерал-полковника Ф. Паулюса, рвавшаяся к Волге, состояла из 13 дивизий и насчитывала около 270 тысяч человек. К началу нашего контрнаступления под Сталинградом нам противостояло пять армий общей численностью свыше 1 миллиона солдат и офицеров, то есть в среднем на армию приходилось по 250 тысяч. 6-я полевая армия генерала К. Холлидта, воссозданная после разгрома Паулюса в Сталинграде, в феврале 1944 года включала 17 дивизий, и это было 540 тысяч человек. Танковые же армии у них, которые в 1942–1945 годах обычно действовали как полевые, порой достигали 28 дивизий. Так, в самом конце 1943 года 4-я танковая армия генерала Э. Рауса имела 26 дивизий. Вот какие цифры. А наши общевойсковые армии в годы войны обычно состояли из 7-12 дивизий, общая численность их редко превышала 100 тысяч. Например, в январе — феврале 1944 года 13-я и 60-я армии, действовавшие совместно в Ровно-Луцкой операции, имели 19 стрелковых дивизий, 2 кавалерийских и 2 танковых корпуса. Немцы не знали таких объединений, как фронт. А у нас можно назвать такие фронты, что состояли всего из двух-трех армий. Скажем, Карельский фронт был в начале войны образован в составе 7-й и 14-й армий, а 4-й Украинский в августе 1944 года воссоздали в составе 1-й гвардейской, 18-й общевойсковой и 8-й воздушной. Подобные факты и цифры полезно помнить всем нынешним ораторам о войне. Во время Проскуровско-Черновицкой операции 1-я танковая армия немцев противостояла нашим войскам вовсе не в одиночестве, как можно подумать, читая обличение Астафьева, а в составе мощной группы армий «Юг» — справа от нее держала оборону 8-я полевая армия под командованием опытнейшего и талантливейшего генерал-фельдмаршала Э. Манштейна, слева — упоминавшаяся 4-я танковая армия Э. Рауса, а с воздуха эти немалые силы прикрывал 4-й воздушный флот. Напомним и о том, что в окружении 1-й танковой армии принимали участие далекие не все наличные силы двух наших фронтов, у которых были и другие боевые задачи в этой операции. Кольцо окружения 30 марта замкнули в районе Каменец-Подольского 4-я танковая армия левого фланга 1-го Украинского фронта и 40-я армия правого фланга 2-го Украинского. Эти армии в основном и выполняли задачу удержания кольца. А в нем оказались 11 пехотных, 10 танковых, 1 моторизованная и 1 артиллерийская дивизия, всего — 23. Опять целый Сталинград! Легко ли удержать такую силу! Кроме того, не надо думать, читая В. Астафьева, будто не было никаких внешних препятствий для удержания 1-й танковой армии в кольце и ликвидации ее. Совсем наоборот! Как только она попала в беду, немецкое командование срочно создало юго-восточнее Львова с целью ее деблокирования сильную группировку из переброшенных с запада войск в составе 2-го танкового корпуса СС, шести пехотных дивизий, одной бригады, нескольких дивизионов самоходной артиллерии, а позже еще и 1-й венгерской армии. Вначале «блуждающий котел» 1-й танковой отходил на юг к Днестру, но когда контрудар с целью деблокирования был в основном подготовлен, командование группы армий «Юг» приказало 1-й танковой армии изменить направление отхода, повернуть на запад — на Чортков и Бучач. И две мощные группировки устремились навстречу друг другу. Вот как с немалой долей самокритичности рассказывается об этой фазе сражения в проклятой Астафьевым «Истории Второй мировой войны»:«Масштабы перегруппировок и сосредоточения войск противника в районе юго-восточнее Львова так же, как и изменение направления отхода 1-й танковой армии, не были своевременно вскрыты командованием 1-го Украинского фронта. Вследствие этого оно не приняло соответствующих мер по усилению войск на направлениях готовившихся врагом ударов. Недостаток сил, особенно танков, не позволил создать сплошного внутреннего фронта окружения и быстро перейти к решительным действиям по расчленению и уничтожению группировки врага… Окруженная группировка, выдвинув вперед танковые дивизии, таранным ударом прорвала оборону слабой по своему составу 4-й танковой армии, у которой в это время оставалось в строю не более 60 танков… Прорыву врага способствовала разразившаяся трехдневная снежная вьюга. Командование 1-го Украинского фронта бросило на пути отхода врага части двух находившихся на марше стрелковых корпусов. Однако и они не смогли создать надежного заслона, вступив в бой с ходу, иногда без артиллерии. Окруженная группировка, прижатая советскими войсками к Днестру, образовала своеобразный «блуждающий котел», который упорно продвигался на запад, не считаясь с потерями. 4 апреля противник всеми силами перешел в наступление на внешнем фронте окружения. На пути 2-го танкового корпуса СС, который наносил удар на главном направлении южнее Подгайц, оборонялись две растянувшиеся на 35-километровом фронте и понесшие потери стрелковые дивизии. Они не смогли остановить врага. 7 апреля в районе Бучача немецкие танковые дивизии, наступавшие с запада, соединились с «блуждающим котлом». 1-я немецкая танковая армия избежала участи фашистских войск, окруженных под Корсунь-Шевченковским. Однако она потерпела сокрушительное поражение, потеряв большую часть боевой техники и понеся тяжелые потери в людях. Все вырвавшиеся из окружения дивизии до их восстановления значились в германских оперативных документах как „боевые группы“».Есть веские основания полагать, что Астафьев прочитает эту цитату с большим удивлением. Как видим, делать секрет из нашей неудавшейся попытки окружения 1-й танковой армии противника никто не собирался. Была такая же неудача и через год, в марте — апреле 1945 года, когда в ходе Венской наступательной операции мы хотели окружить южнее Секешфехервара, в Венгрии, 6-ю танковую армию СС. Нашим войскам оставалось пройти всего 2,5 километра, чтобы замкнуть кольцо окружения, но через этот узкий коридор, который, естественно, насквозь простреливался, немецкому командованию ценой больших потерь все же удалось вывести значительную часть живой силы и техники. Астафьев мог прочитать у наших военных историков и об этом. Словом, список наших неудач в операциях на окружение довольно обширен. Но можно дополнить список и успехов в этом деле. После окружения и разгрома 10 дивизий и 1 бригады под Корсунь-Шевченковским последовали такого же рода успехи во многих других операциях на окружение: в Витебско-Оршанской (5 дивизий), Бобруйской (6 дивизий), Минской (20 различных соединений), Львовско-Сандомирской (8 дивизий), Ясско-Кишиневской (18 дивизий), Будапештской (20 различных соединений), Восточно-Прусской (около 32 дивизий), Берлинской (93 дивизии), Пражской (более 50 дивизий). Немцы же с весны 1943 года уже не осуществили ни одного сколько-нибудь значительного окружения наших войск… Да, война это такое дело, где всегда кому-нибудь что-нибудь удается, а кому-то нет. Гитлеровцы хотели взять Москву, Ленинград, Сталинград, Баку, мечтали разбить Красную Армию, планировали уничтожить наш народ, наше государство — ничего не удалось! А мы в первый же день войны сказали: «Враг будет разбит. Победа будет за нами», — все по сказанному и вышло. Итак, обвинения Астафьева наших историков в искажении тех или иных конкретных событий войны, в сокрытии их, как видим, являются результатом либо редкостной неосведомленности писателя или, как он сам выражается, недоученности, либо его пылкого стремления во что бы то ни стало не отстать от тамбурмажоров прогресса, а если удастся, то и обскакать их. Но может быть, у писателя есть какие-то веские критические соображения о войне и об искажении ее истории более широкого, более общего характера? Да, выясняется, что есть. Собственно, эти-то соображения и составляют суть его нынешней позиции в данном вопросе. На конференции он сказал: «Вот в „Истории Великой Отечественной войны“ опубликованы карты… Вы посмотрите внимательно в них и тексты, которые их сопровождают». Подумать только! Человек совершенно уверен, что до него двадцать пять лет никто внимательно не смотрел и не читал эту «Историю», — такая простота даже трогательна, уж это бесспорное свидетельство оторванности от центра, на которую Астафьев, как помним, жаловался… Но послушаемся его совета, посмотрим, почитаем еще раз — и что же? Оказывается, «вы увидите полное расхождение». В «Московских новостях» настойчиво повторил: «Достаточно взглянуть на них, как сразу же видно разительное расхождение между картами и текстом, объясняющим, что за картой следует». То есть в тексте, мол, одно, а карты свидетельствуют совершенно о другом. Какое великое открытие сделал Астафьев! Правда, тут сразу напрашивается два вопроса. Во-первых, почему же возникло расхождение? Да потому, объясняет нам зоркий аналитик, что лживые тексты писали спустя много лет после войны, а карты взяли подлинные, военных лет, в Генштабе, что ли. Но если так, то непонятно, почему же взяли эти карты, а не составили новые, фальсифицированные в соответствии с лживым текстом? На этот вопрос у Астафьева ответа нет, вернее, ответ уж слишком простецкий: «не догадались». Ну, знаете, такие-то доки!.. Но наше недоумение не смущает писателя, и на глазах всего народа, а также той лучшей части человечества, которая на шести языках читает «Московские новости», он продолжает самозабвенно разоблачать «очень ловких» и «высокооплачиваемых». (Заметим, кстати, что сам он, герой и лауреат, тоже к низкооплачиваемым не принадлежит.) Но в чем же именно, в чем конкретно состоит оглашенное с высокой трибуны астафьевское открытие? Читаем: «Вы посмотрите на любую карту 1941 года и даже 1944 года: там обязательно 9 красных стрелок против 2–3 синих». Разумеется, это совсем не так, на разных картах разное количество стрелок тех и других, но не будем сейчас отвлекаться, важно понять суть открытия, а она выплывает из следующего заявления: «Это 9 наших армий воюют против 2–3 армий противника». То есть Астафьев разгадал и объявляет пребывавшему в неведении миру, что любая стрелка на картах «Истории Великой Отечественной войны» означает не что иное, как армию, — вот оно Галилеево открытие. Взять, допустим, наше контрнаступление под Москвой в декабре 1941 года. Астафьев читает, что перед началом операции мы не имели численного превосходства над противником ни в живой силе, ни в технике (за исключением авиации). Но потом он смотрит на карту и видит: красных стрелок штук 15, а синих, ну, 5. «Эге! — смекает проницательный исследователь. — Значит, у нас было трехкратное численное превосходство, а вы, криводушные фальсификаторы, исказили святую правду истории. Ужо вам!!..» Или вот, скажем, наше контрнаступление под Сталинградом. Астафьев читает: советские войска насчитывали 1 миллион 100 тысяч человек, а противник имел 1 миллион 12 тысяч, т. е. наше численное превосходство в живой силе составляло всего 8–9 процентов. Но писатель снова зрит в карту и собственными глазами видит: десятка четыре красных стрелок и не больше одного десятка синих. Выходит, уже четырехкратное наше превосходство. Опять эти бессовестные ловкачи обманывают все человечество! А Курская битва? Историки уверяют, что перед ее началом в составе ударных группировок у врага было свыше 900 тысяч человек, а противостоявшие им Центральный и Воронежский фронты имели 1 миллион 336 тысяч. Да, мы располагали почти полуторным превосходством в живой силе. Но неутомимый Астафьев и тут начеку. Он раскрывает карту нашего контрнаступления 12 июля — 23 августа 1943 года и видит своим недреманным оком такое количество красных стрелок, что синие в них прямо-таки тонут. Ах, шельмецы высокооплачиваемые!.. С помощью карт воочию убедившись, что мы «все время, на протяжении всей войны» имели огромное численное превосходство над захватчиком, Астафьев, как уже знаем, пришел к такому Галилеевому резюме: «Мы просто не умели воевать. Мы и закончили войну, не умея воевать». Поскольку все участники конференции оторопело молчали, то оратор, уверенный в непререкаемости своего открытия, плюнул им в лицо еще и такое: «Мы залили немцев своей кровью, завалили своими трупами». Здесь интересно отметить, что раньше, рассказывая о боевых действиях части, в которой сам служил, оратор рисовал несколько иную картину войны и по соотношению сил, и по потерям. Писал, например, что в августе 1943 года в бою под Ахтыркой 92-я гаубичная бригада, где он был связистом-телефонистом, уничтожила более восьмидесяти танков и «тучу пехоты» противника. Более восьмидесяти! На каждое наше орудие (их, по словам автора, было 48) шло по несколько танков, и почти каждое орудие уничтожило по два танка. А «туча пехоты» это уж не иначе, как целая дивизия. Иначе говоря, наша бригада не только нанесла сокрушительное поражение гораздо большим силам врага, но и уничтожила при этом тучу танков и тучу пехоты. Вот так не умели воевать… В другом месте Астафьев раньше писал, что 17-я артиллерийская дивизия, в которую входила его 92-я артбригада, «в последних на территории Германии боях потеряла две с половиной тысячи человек… Противник понес потери десятикратно большие». То есть противник потерял 25 тысяч человек. Иначе говоря, одна наша дивизия уничтожила, по меньшей мере, две полносоставные дивизии неприятеля. Так, спрашивается, кто же кого заливал кровью, кто кого заваливал трупами? Исходя из таких именно приведенных выше фактов, Астафьев с полным основанием тогда и писал уверенно: «Мы достойно вели себя на войне. Мы и весь наш многострадальный, героический народ, на века, на все будущие времена прославивший себя трудом и ратным делом». Вот какие возвышенные слова о ратной славе народа говорил когда-то человек, который ныне, потрясенный изучением карт, уверяет, что народ этот вовсе не умел воевать… Но гораздо важнее другое. Воинские части, соединения, объединения имеют на карте буквенно-цифровое обозначение: 50 А — пятидесятая общевойсковая армия, 3 ТА — третья танковая армия, 19 ТК — девятнадцатый танковый корпус, 8 СД — восьмая стрелковая дивизия и т. д. В зависимости от масштаба карты стрелки могут идти от обозначения и фронта, и группы армий, и одной армии, и корпуса, и дивизии… И означают они, прежде всего, направление ударов и контрударов, а вовсе не в точности и целиком ту или иную часть, то или иное соединение как воинскую совокупность. И в том случае, если, допустим, армия действовала всеми своими силами, и в том, если только их частью, это все равно будет обозначено одной стрелкой. А если армия нанесла противнику удары сразу по двум или трем направлениям, то от ее обозначения разойдутся и две, и три стрелки. Как, почему писатель Астафьев решил, что стрелки на военных картах это непременно армии, а если стрелок нет, то и войск никаких нет, — это, повторяем, для нас великая загадка. Можно лишь заметить, что нечто похожее по своей загадочности мы у него уже встречали. Так, в одной статье, напечатанной не где-нибудь, а в самой массовой тогда нашей газете, — в «Правде», он, коснувшись того, каким хорошим солдатским оружием был на войне карабин, привел в подтверждение этого два примера. Первый — «в воробья-беднягу попадали за сто шагов». Второй — «я из карабина в Польше врага убил». И тут же легко и просто рассказал, как это произошло, при каких обстоятельствах, кем был убитый, как выглядел. Никто его не расспрашивал, не понуждал, сам рассказал при всем честном народе. Лишь для иллюстрации отменной прицельности карабина: «Котелок у него на спине под ранцем был… Цель заметная. Под него, под котелок, я и всадил точнехонько пулю…» У Толстого в «Казаках» есть такая сцена. Старый казак Ерошка, в прошлом сорвиголова, зашел к юнкеру Оленину. Сидят они вдвоем, беседуют, пьют водку, крепко уже набрались. Гость, облокотившись на руку, задремал. Вдруг послышалась веселая песня.
«— Это знаешь, кто поет? — сказал старик, очнувшись. — Это Лукашка-джигит. Он чеченца убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак! — А ты убивал людей? — спросил Оленин».Да, служилый казак Терской линии Ерошка, конечно, убивал. Но вот какое действие произвел на него вопрос любопытствующего юнкера:
«Старик вдруг поднялся на оба локтя и близко придвинул свое лицо к лицу Оленина. — Черт! — закричал он на него. — Что спрашиваешь? Говорить не надо. Душу загубить мудрено, ох, мудрено!.. Прощай, отец мой, и сыт и пьян, — сказал он вставая».И ушел Ерошка, видимо, опасаясь новых расспросов. И вот мы видим: то, что в середине прошлого века понимал и чувствовал дикий казак, не считавший возможным говорить об этом даже с глазу на глаз с приятелем, даже в пьяном виде, то в конце нынешнего века не понимает, не чувствует известный писатель и, будучи вполне трезвым, без малейшего смущения говорит об этом в многомиллионной газете. Разве тут не великая загадка? Астафьевский эпизод на конференции изумляет не только сам по себе своей «недоученностью» и нахрапом. Что ж, в конце концов, это всего лишь факт личной биографии, хотя комический и прискорбный одновременно. Но заслуживает гораздо большего внимания, вызывает неизмеримо большую тревогу то, как к этим научным изысканиям, достойным гоголевского Петрушки, отнеслись те, к кому изыскатель, прежде всего, адресовался — участники конференции. Ведь это были все образованные люди, многие из них — бывшие фронтовики, офицеры. Они же не могли не понимать вздорности и клеветнической сути того, что говорил Астафьев. И что же? Да ничего. Самоуверенному оратору, который на их глазах высмеивал историю Великой Отечественной войны, оскорблял Красную Армию, делал объектом манипуляций жертвы и пролитую кровь, никто не сказал ни единого слова возражения, никто не посмел даже задать ему вопрос, какое у него образование. Более того, ведь в зале присутствовали и военные историки, в том числе, авторы «Истории Второй мировой войны», «Истории Великой Отечественной войны» да и сам генерал Д. Волкогонов, тогда начальник Института военной истории, осуществившего эти фундаментальные издания. Надо думать, всеони понимают, что в названных трудах, разумеется, есть недостатки, промахи, упущения, ошибки. В частности, можно было обойтись без цитат из Брежнева, надо было обстоятельней рассказать о судьбе наших окруженных войск, следовало дать дифференцированные данные о потерях, в том числе — во всех крупных операциях и т. д. Конкретные, обоснованные указания на эти и на многие другие изъяны, конечно, были бы только полезны и заслуживали бы благодарности. Но ни в устном, ни в печатном выступлении Астафьева ничего плодотворного и конструктивного не оказалось. Он просто перечеркнул, постарался в меру своих возможностей высмеять, опозорить многолетние труды больших коллективов ученых, орудуя одним-единственным аргументом, родившимся в таинственных недрах его недоученности. Оратор с высоты своего гипотетического морально-умственного превосходства еще и обрушился на историков с развязными оскорблениями, со злобной клеветой, изобразив их сознательными фальсификаторами, бесстыдными ловкачами, криводушными прохвостами, вся лживая жизнь которых лишает их права прикасаться к такому священному слову, как «правда». Но на эту ложь и оскорбления историки ничего не ответили. Им плюют в лицо, а они даже утереться не смеют. …Невольно думается: как бы поступил поручик Лермонтов, если в Московском дворянском собрании какой-то вития стал бы доказывать, что в Бородинском сражении мы раза в три-четыре превосходили неприятеля, что мы забросали его своими трупами, что мы вообще не умели воевать в Отечественной войне 1812 года? Как поступил бы подпоручик Толстой, если ему сказали бы, что при защите Севастополя в 1855 году у нас не было другого средства кроме собственной крови, которой мы заливали наступающего врага? Я думаю, что эти офицеры русской армии не ограничились бы пощечиной клеветникам, а позвали бы их к барьеру.
НЕ НАШЕЙ УЛИЦЫ ПРАЗДНИК (А. Ильин)
…Угодничество нынешних властей перед Америкой поистине не знает границ, они даже не подозревают о существовании национальной гордости и государственного достоинства. И началось это угодничество даже не с экстренного ночного доклада национального кастрата из Беловежской Пущи американскому президенту: «Ваше высокопревосходительство! Великая держава СССР, так долго досаждавшая США на мировой арене, благодаря безмозглым стараниям Горбачева и неусыпным усилиям Кравчука, Шушкевича и вашего покорного слуги, наконец-то прекратила свое существование. Можете спать спокойно. Я, ваше высокопревосходительство, пришлю Бурбулиса, Шахрая или Шурика Яковлева чесать вам пятки и отгонять мух. Покойной ночи, мой великий сюзерен!» И до этого лакейского доклада и после него державные кастраты, как вам известно, коллеги, хватали и перенимали у Америки все, что попадало им на глаза. Там, допустим, вся страна заляпана рекламой, на телевидении не продохнуть от нее — и у нас теперь то же самое. Там бесчисленные книги и фильмы из веселой жизни убийц и совокупленцев — и здесь от этих фильмов и книг уже некуда деваться. Там на государственном гербе красуется раскоряченный орел — и у нас теперь такой же раскоряка. Там полосатый государственный флаг — и наши говорящие попугаи вытащили из нафталина тоже полосатый. Там главный государственный праздник — День независимости, и наши голозадые мартышки навязывают нам День независимости и т. п. Правда, при всем этом между тем, что там и что здесь, имеются некоторые прискорбные несовпадения, как вы знаете. Так, американцы рекламируют главным образом свои товары, свое искусство, а вывески у них везде и всегда на родном языке; у нас же рекламируют главным образом их товары, чужое искусство, а вывески на чужом языке и в таком обилии, что испохабили даже центр русской столицы, даже священную для каждого русского площадь Пушкина с ее памятником национальному гению родной словесности. А флаги? Американцы под своим полосатым флагом, не похожим на флаг ни одной другой страны, еще в XVIII веке завоевали независимость, на протяжении двух веков во многих сражениях и войнах одержали громкие победы, немалые земли оттяпали, например, половину Мексики. А у нас полосатый флаг использовался предателем Власовым в годы Великой Отечественной войны, что само по себе покрыло этот флаг позором. А теперь под этим флагом происходит развал страны и вымирание народа. Под Красным же флагом, под Червленым стягом русские воины ходили на Царьград, защищали Русь от набегов хазарских, печенежских, половецких орд, били захватчиков на льду Чудского озера, на Куликовом поле, под Полтавой, при Бородине, он развевался над нашими полками в победных боях у озера Хасан, на Халхин-Голе, надолго нагнавших страха на японцев, в сражениях самой жестокой и страшной войны в истории человечества — Великой Отечественной, закончившейся водружением этого флага над столицей поверженной фашистской Германии… Под этим флагом, украшенным самыми емкими и древними символами народного труда — серпом и молотом, страна мужала, крепла, вернула себе многие земли, утраченные царем в японской войне и в другие трудные годы, и вышла в число самых первых держав мира. Словом, наш Червонный стяг, наш Красный флаг, как и американский, это гордые символы славы и побед, а власовско-ельцинский — символ поражений и предательства, развала и вымирания. И только дремучий невежда и дуролом, только лютый враг русской славы мог, чтобы угодить американцам, сорвать с Кремля бессмертный стяг предков, швырнуть его под ноги бесполым Гайдарам, а вместо него повесить и над Кремлем, и над всей страной, и чуть ли не в каждом сортире это трехцветное купальное полотенце. Американский прихвостень Козырев перепугался однажды: «Зачем возвращать красный флаг, когда во всем мире уже привыкли к новому трехцветному!» Будто не понимает лжец, что за семьдесят лет, когда Красный флаг был государственным символом великой державы, к нему привыкли гораздо больше, чем за пять лет трепыхания трехцветного утиральника. Столь же бездумно и малограмотно перехватив у США, навязали нашей стране День независимости. У американцев этот праздник наполнен конкретным и гордым историческим содержанием: в результате войны против англичан их родина из колонии превратилась в независимое государство. И у нас можно было учредить такой праздник, допустим, после свержения татарского ига или изгнания Наполеона. Но от кого Россия освободилась, от чего стала независимой в то время, когда павиан из уральских лесов придумал этот праздник? От друзей и союзников в лице народов Украины, Белоруссии и других республик, ставших «ближним зарубежьем». От 25 миллионов своих соплеменников, оставшихся в этом «зарубежье». От военных баз на Балтийском и Черном морях. От надежной противовоздушной обороны страны. От крымских курортов с их первоклассными санаториями, пляжами и виноградом. От молдавского вина и фруктов… И вот правящая орда то ли сдуру, то ли спьяну орет нам: «Празднуйте, люди русские, эту замечательную независимость! Веселитесь! Пойте и пляшите! Привет вам от американского президента!» Да, лакейство наших высоколобых властителей перед США беспримерно в мировой истории по тупоумию и униженности, по презрению к родному народу и по оскорбительности для него!НАУЧНЫЙ ПЛАН СПАСЕНИЯ КРОВОСОСОВ (А. Салуцкий)
Нет, дорогие товарищи, пресловутый крот истории не дремлет! И локомотив истории не стоит на месте. Совместными усилиями они, по крайней мере, многое проясняют нам в самых разных сферах бытия. Возьму примерчик свежайший, до меня лично близко относящийся. Я был уверен, что с известным писателем Анатолием Салуцким мы единомышленники, притом полные, задушевные, просто свои в доску. Уж как пылко мы с ним чуть ли не дуэтом гвоздили и Горбачева, и Ельцина, я — академика Шаталина, он — академика Заславскую, и всех демократов, как гневно проклинали установленные ими гнусные порядки на нашей родной земле, как уверенно пророчили их затеям крах и забвение! Но вот в газете «Правда-5» недавно появились его статьи «К вопросу о „дворцовых переворотах“» (№ 27, 96) и «Власть и совесть» (№ 32, 96). И вдруг обнаружилось, что между нами появились отдельные нестыковочки, кое-какие неувязочки, иной раз мне просто удивительно то, что он пишет. Так, у далеко не молодого уже собрата я неожиданно увидел изрядную наивность, сказавшуюся, в частности, в его душевных просьбах, заботливых остережениях, смелых прогнозах, с коими он прямо обращается к таким людям, как Б. Немцов, Ю. Лужков и даже сам Б. Ельцин, которых еще вчера мы с ним вместе, мягко выражаясь, сурово порицали. Он уверен, что с помощью таких обращений можно «уберечь лидера от крайностей». То есть совершенно убежден не только в том, что помянутые лица непременно прочитают его статьи, но и поступят согласно обращенным к ним просьбам и советам. По-моему, это абсолютный рекорд наивности. Хотя бы потому, что один из этих трех давным-давно ничего не читает, кроме «Московского комсомольца», другому просто некогда — сам книги сочиняет, а третьему начхать на всех салуцких СНГ, вместе взятых. Впрочем, наивность — не самый тяжкий из грехов писательских. Лев Толстой тоже пописывал письма царям да премьер-министрам. И даже иногда получал ответы, например, от Столыпина. Бог даст, и Салуцкий удостоится ответа от Лужкова хотя бы. Не в этом дело. Гораздо важнее другое. В названных статьях мой уважаемый коллега, попрекая иных ретроградов «неумением зрить в корень» и налегая на «вечные закономерности истории», рассматривает очень многие исторические и житейские события, факты, поступки конкретных лиц, ныне здравствующих и почивших, используя при этом весьма разнообразный «научный инструментарий». Так вот, и сам выбор объектов исследования, и его прием, доводы, аргументы порой несколько озадачивают, не говоря уж о некоторых выводах, рекомендациях и пророчествах. Например, автора сильно заинтересовало еще окончательно не оформившееся течение мыслей президентского помощника Г. Сатарова, и он, зря в корень, опираясь на теорию Фрейда о подсознательном, загорелся желанием проникнуть в глубины помошницкого мышления. А я бы, во-первых, предпочел ныне исследовать подкорку и мозговые извилины самого президента, а не одного из бесчисленных помощников. В свое время я изучал глубины мышления некоторых из них, например, Д. Волкогонова и Г. Старовойтовой. Удручающая картина. В одном случае — пустыня Гоби, в другом — джунгли, кишащие ядовитыми рептилиями. Или вот многозначительно сообщается: «Уже в ночь 4 июля с экрана исчез генерал Лебедь… Не случайно…» Но ведь буквально через два-три дня он так часто замельтешил на экране, такие грозные, в духе Васьки Буслаева, речи принялся толкать, что экран едва не лопался от перегрузок, смущения и страха. И вскоре едва вылупившийся государственный муж дошел до такой буслаевщины, что стал разговаривать с президентом прямо по телевидению, на глазах всего народа. Да ведь еще как! Ультиматум предъявил. Вам, говорит, уважаемый, надо сделать трудный выбор: или генерал Куликов — или генерал Лебедь. Два пернатых жить в одной берлоге не могут. Я обомлел. Да где это видано!.. Представьте себе, если в свое время, допустим, Алексей Толстой, несомненный литературный генерал, в выступлении по радио заявил бы: «Товарищ Сталин! В русской литературе три Толстых, и все генералы. В одной берлоге они жить не могут. Требую запретить книги двух первых. Или я — или они!» Думаю, мудрый товарищ Сталин за такую выходку даже не в государственном деле распорядился бы направить Толстого Третьего на медицинское освидетельствование. И в нынешнем случае такое решение было бы столь же благодетельным. В самом деле, человек заявился в политику с прекрасным девизом: «Правда и порядок!» Но оказалось, ему неведома даже такая простенькая «правда», что, во-первых, пернатые живут не в берлогах, а в гнездах; во-вторых, у лебедя и кулика совершенно разные среды обитания, они не мешают друг другу, не соперники. О подлинной сути Васьки Буслаева можно было догадаться хотя бы по тому факту, что «накачивали» и «раскручивали» его такие личности, как Боровой, на ланитах которого до сих пор пылает клеймо «мерзавец и подонок!» — пощечина от Геннадия Селезнева, третьего лица в государстве. Васька пленил Борового прежде всего, конечно, своим местечковым антикоммунизмом, но еще и интеллектом, превышающим интеллект самого Борового. Можно было раскусить генерала и по его собственным павлиньим афоризмам: «Я никогда не был удовлетворен должностью, которую занимал», «Я стану президентом еще до 2000 года!», «Последним смеется тот, кто стреляет первым» и т. п. Принимая все это в расчет, мне представляется несколько неосновательным то чрезвычайное внимание к Лебедю и особенно — те надежды, которые А. Салуцкий с ним связывает, о чем речь пойдет ниже. А вот еще один отставной генерал — А. В. Руцкой. На сей раз автор пытается разгадать не смысл его появления или исчезновения на телеэкране, а тайну его гардероба, почему в критический момент своей жизни храбрый генерал снимает серые штаны и натягивает черные. «Не случайно (!) на пленум ЦК РКП, на котором его исключили из партии, Руцкой пришел в супермодном черном костюме — черный пиджак и широченные в коленях брюки…» Я никогда не обратил бы на это внимание, ну, разве что при большом мозговом усилии расценивал бы черные штаны как знак траура о коммунистическом прошлом их владельца. Но совсем иначе думает мой собрат: «Этим отличительным одеянием „новых русских“ он словно бросал вызов партократам, затянутым в невзрачные стандартные одеяния». Какое глубокое проникновение в перипетии партийно-политической борьбы! Я-то, простофиля, ни за что не догадался бы, что Руцкой теперь в стане «новых русских» и смело бросает в лицо партократам новые черные штаны… Кроме того, до сих пор полагал, что в жизни кое-что происходит все-таки случайно, и легко поверил бы, что в тот роковой день Александр Владимирович натянул черные штаны просто потому, что серые были в химчистке. Ан нет, оказывается… После двух русских генералов для автора было естественно при его столь редкостной широте интересов обратиться к фигуре иностранного. Он обратился к генералу и президенту де Голлю, точнее, к его роли в решении проблемы деторождения во Франции с помощью магической силы своего слова. Оказывается, в послевоенной Франции была очень низкая рождаемость, и никакие усилия не могли исправить катастрофическое положение. Но однажды утром, сообщается нам, проснувшись в хорошем настроении, де Голль произнес историческую фразу: «Я хочу видеть пятьдесят миллионов французов!» И представьте себе, читатель, фраза имела колоссальный эффект. Она «перевернула общественное настроение, так всколыхнула национальную гордость, так глубоко задела патриотическое чувство народа, что стала девизом в такой интимной сфере, как деторождаемость». Отныне, надо полагать, ни один француз до семидесяти пяти лет не всходил на супружеское ложе без этого девиза. А если у одного из супругов притупилось патриотическое чувство, допустим, по причине возраста, то другой, движимый национальной гордостью, считал своим гражданским долгом завлечь антипатриотку или антипатриота в постель, чтобы через девять месяцев отрапортовать президенту де Голлю: «Ваше высокопревосходительство! Процесс пошел! Готов еще один французик. Новенький, как с иголочки»! Я не знаю, дождался ли де Голль, умерший в 1970 году, появления 50-миллионного француза, но, во всяком случае, через восемь лет после его смерти их было 53,2 миллиона. Эффект невозможно оспорить… Строки прекрасной баллады А. Салуцкого о магической силе генеральско-президентского слова в детородном вопросе невольно напомнили мне не менее роскошные рулады другого известного писателя, Феликса Чуева, о магической силе некоторых генеральских имен. Он пишет, например, что в декабре 1941 года 10-я армия генерала Голикова никак не могла взять город Сухиничи. Что такое? Досадно! Вызывает Верховный Главнокомандующий генерала Рокоссовского и говорит: «Товарищ Рокоссовский, можете взять Сухиничи?» — «Могу!» — «Каким образом?» — «А у меня секретное оружие имеется». — «Что еще за секретное оружие?» — «А имечко собственное. Как метну его, так немцы и разбегутся». Товарищ Сталин, будучи материалистом, не поверил в такую мистику, хотя как воспитанник духовной семинарии знал, конечно, чтоОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «ДУЭЛЬ» Ю. И. МУХИНУ
Уважаемый Юрий Игнатьевич, надеюсь, Вы не забыли, что и с глазу на глаз, и принародно я нередко выражал весьма одобрительное, а порой и восторженное отношение и к иным выступлениям газеты, и к публикациям в ней лично Вашим. Но вот на встрече коллектива редакции и актива газеты с читателями, состоявшейся 14 марта 1998 года в московском кинотеатре «Баку», во время антракта ко мне подошла незнакомая женщина и сказала: — Вы один из самых активных авторов «Дуэли»… — Да, — сразу согласился я. — Например, с 12-го по 32-й номер мои статьи появлялись на ее страницах каждый раз. — Так означает ли это, что вы целиком согласны с тем, что газета печатает, в частности, и со статьями главного редактора? Я опять ответил сразу: — Отнюдь нет. Я решительно не согласен со многими публикациями и тенденциями «Дуэли», иные из них вызывают у меня просто отвращение, а более всего несогласий у меня с тем, что выходит из-под пера ее неутомимого руководителя, хотя усматриваю в его личности некоторые ингредиенты гениальности. — Какие? — Например, титаническую самоуверенность. Ведь без этого свойства характера невозможно совершить что-либо значительное. А возьмите его умонепостижимую плодотворность. Выдавать чуть не в каждый номер по три-четыре полосы ему вполне по плечу. Разве это не поразительно? Думаю, что если бы он писал пьесы, то оставил бы далеко позади гениального Лопе де Вега, написавшего более двух тысяч пьес, некоторые из коих, например «Собака на сене», ставятся до сих пор, вот уже почти триста лет. …Случилось так, что через некоторое время мы с моей новой знакомой продолжили разговор о Ваших ингредиентах, и я сказал: — Порой, однако, нечто гениальное прихотливо и увлекательно сочетается у Мухина с ингредиентами совсем иного характера. — Какого именно? — поинтересовалась собеседница. — Судите сами. В своей новой большой статье «Студенту — об управлении государством» («Дуэль», № 6) Мухин, ссылаясь на Молотова, но, почему-то не упоминая при этом Феликса Чуева, его перелагателя, рассказывает, что, когда вскоре после войны Хрущев выступил на Политбюро с блажной идеей создания в истерзанной стране химерических агрогородов, Сталин подошел к нему, погладил по лысине и сказал: «Наш маленький Карл Маркс». Женщина засмеялась. — И вот какой грандиозный вывод делает Мухин: «Это характеризует истинное отношение Сталина к Марксу». Моя знакомая рассмеялась еще громче и сказала: — Если я объявлю, что товарищ Мухин наш маленький Лопе де Вега, то он сочтет, что это будет характеризовать мое истинное отношение к великому испанскому драматургу, а не к кому-то другому, упомянутому здесь? — Выходит. Но посмотрите, каким тонким, изящным анализом он обосновывает свое суждение: «То, что в этот момент в уме великолепно образованного Сталина всплыл не образ Манилова из „Мертвых душ“, а Маркса, говорит о том, насколько скептически Сталин относился к его учению». — Да почему же непременно Манилова? Мировая литература знает немало персонажей, оторванных от реальной жизни. Тут в уме великолепно образованного человека могли всплыть образы и Дон Кихота, и барона Мюнхгаузена, и вольтеровского Кандида, и чеховского человека в футляре… Да и как можно одной полученной из третьих рук мимолетно брошенной фразой, даже если бы в ней содержалось что-то неодобрительное о марксизме, перечеркивать множество сочинений Сталина, написанных с целью дальнейшего развития марксизма, его обоснования и защиты на протяжения всей жизни — от работы «Марксизм и национальный вопрос» 1912–1913 годов до работы «Марксизм и вопросы языкознания» 1950 года. Это просто фальсификация, когда вся жизнь зачеркивается одной фразой! — Таким фактам, когда все решается одной фразой, одним примером, да еще вырванными из контекста, в сочинениях Мухина несть числа. И отчетливо можно видеть: объявив «Дуэль» газетой «для тех, кто любит думать», ее главный редактор сам-то, к сожалению, не всегда являет высокие образцы этой замечательной любви. Более того, порой своими суждениями, вроде только что приведенного, он дает некоторые основания думать о нехватке кое в каком замкнутом пространстве известного подобия синусоид. Ну, в самом деле! Вот он обрушивает на маршала Жукова потоки ядовитого презрения только за то, что у него на даче не оказалось ни одной советской книги. А при наличии помянутых синусоид и даже при небольшой любви думать тут сами собой возникли хотя бы такие соображения: 1. Если не было советских книг, то, возможно, имелись книги русской или мировой классики, — разве «Дон Кихот» или «Гамлет» так уж хуже сочинений Демьяна Бедного или Михалкова? 2. Если не было даже никаких книг на даче, то, может, ни городской квартире у маршала имелась целая библиотека мировой литературы, включая советскую? И даже собрание сочинений Лопе де Вега в 15 томах на испанском языке, изданное в Мадриде в 1890–1913 годах. Вот такой примерно был разговор, Юрий Игнатьевич! Те гадости, которые я при этом высказал, не должны Вас удивлять, ибо, как Вы знаете, порой, нахваливая газету и Ваши статьи, я одновременно следовал Вашему постоянному и страстному призыву, чуть ли не мольбе критиковать Вас и Ваши идеи. Я усердно занимался этим года полтора, причем иногда в довольно резкой форме. Но время показало, что к любой (или только к моей?) критике Вы относитесь точно так же, как всем известный рыжий гений Чубайс. Ему лепят в глаза: грабитель! взяточник! ворюга! А он хоть бы хны. И только на одного Минкина почему-то подал в суд. Знать, и впрямь внутривидовая борьба ожесточеннее межвидовой… А Вы идете дальше Чубайса. В своей собственной газете нередко предоставляете слово читателям для сотрясения воздуха в таком духе: «Мухин свихнулся!.. Он фальсификатор!.. Он провокатор!..» и т. п. Каков же результат? Чисто чубайсовский, т. е. никакой. Вы продолжаете гнуть свое в прежнем духе. Это не свидетельствует об искренности Ваших призывов критиковать Вас. Ельцин тоже в свое время сулил за критику выдавать тринадцатую зарплату, а час настал, и оказалась она 62-миллиметрового калибра. Я почти всегда высказывал критические суждения о газете лично Вам, чаще всего по телефону. И это, говорю, тоже не имело никаких последствий. Но стоило мне один только раз выступить публично (в «Завтра» я осудил Вашу гитлероманию), как Вы, словно Чубайс в Минкина, тотчас же метнули в меня початок своей «огрызухи» молочно-восковой спелости. При этом отчасти, конечно, фальсифицировали мое высказывание: свой сердечный призыв «Побойся Бога, старая кикимора!» я адресовал «известинскому» юристу-правдолюбу Ю. Феофанову, а Вы изобразили, будто Вам. Уж меня-то, любимого автора, которого печатаете напропалую, казалось бы, можно не фальсифицировать? Нет, это выше Ваших сил. Таким отношением к критике Вы не оставили мне выбора и вынудили прибегнуть к форме открытого письма. В шестом номере «Дуэли» Вы поместили очередной критический стон в пустыне, письмецо В. Н. Пасина из Комсомольска-на-Амуре. Оно заканчивается так: «Пришел к выводу, что здравый человек с нормальным рассудком такую чушь не будет писать, и потому я ни одному слову в ваших статьях не верю». Если помните, не так давно по конкретному поводу я тоже сказал Вам, что сознающий свою ответственность редактор печатать такие вещи не станет. Речь шла о заметке «Голос из-за бугра» Василия Бабушкина из Самары («Дуэль», № 24/46). Этот Ваш последователь вопил по адресу известного писателя: «Старый дурак!.. Словесный понос… Какая логика у этого старого дурака… Дурак ты, старый дурак!.. Да не по морде влепить надо, а зад пороть таким старым дуракам, как ты…» и т. д. Может быть, этот писатель какой-то злобный враг отечества или клеветник, вроде Солженицына? Ничего подобного! Он всей душой болеет за Россию, он участник Отечественной войны, его гневные, обличающие режим статьи и книги известны всем. — Однажды какой-то еврей, тоже участник войны, прислал в газету, по сути, покаянное письмо, в котором рассказал, что уехал в Израиль, но вскоре понял, насколько там все чужое, а он, советский человек, не может, как оказалось, жить без родного Ленинграда, куда и собирается вернуться. Казалось бы, кто без греха, и сам Бог велел подойти к оступившемуся человеку сочувственно, милосердно, поддержать его желание вернуться. Но вы ответили ему, как всегда, грубо, издевательски, глумливо. Отчаявшаяся пенсионерка Б. А. Атабек от имени многих сверстников в уважительном и даже лестном для Вас письме попросила помочь в борьбе за справедливость в пенсионном деле. И вот Ваш ответ: «Мне вас не жаль. Так вам и надо… Мы спасаем Родину, а вы, пенсионеры, — пенсию». Да не проценты на многомиллионные вклады, не акции, а пенсию, которая для большинства стариков не добавочный доход, а единственное средство существования. Во всех этих случаях, спаситель родины, к Вам обращались за помощью, за поддержкой, за добрым словом старые люди, весьма вероятно, многие из них, как в первых двух случаях, участники войны. Откуда же у Вас, спаситель, столько высокомерия, презрения, злобы к этим несчастным? Как это не по-русски! Знать, не случайно Вы постоянно восхищаетесь то Гитлером, то немцами вообще. «Тимошенко воевал как немец», — это у Вас высшая похвала… Где Вы росли, с кем дружили, какие книги читали, каких обнимали женщин, с кем водку пили, если собралось в душе столько злобы… Так же высокомерно, презрительно ответили Вы сейчас и Пасину из Комсомольска: «Верю — не верю! Это не по вашей части. Обратитесь в церковь, костел, синагогу. Там Вам помогут». Неужели не понимаете, что такие публикации, как из Самары, и такие отповеди читателям, как Ваши, лишая газету возможных союзников и читателей, являются одной из важных причин того, что тираж давно уже стынет на уровне «Елабугских ведомостей». Между прочим, в этом Комсомольске-на-Амуре, как видно, свил гнездо целый выводок антимухинистов. Вот что пишет мне оттуда же мой читатель, доктор наук Р., в письме, полученном на другой день после встречи в «Баку»: «Когда „Дуэль“ только начинала выходить, трудно было понять, что, в конце концов, получится. Теперь все ясно. Облик газеты сложился. Это скандально-эпатажное издание, рассчитанное на невзыскательный вкус. Так сказать, красный вариант „Московского комсомольца“. Мухин явно не страдает от переизбытка скромности, берется судить обо всем: от криминалистики до социальной философии, причем старается, чтобы его слово было последним и окончательным. Он снисходительно похлопывает по плечу Маркса и других титанов, бестактно поправляет даже тех авторов, которых высоко ставит и охотно публикует (С. Г. Кара-Мурза). Его прожект передачи власти народу через референдум ничего, кроме улыбки, вызвать не может. На страницах „Дуэли“ организована самая настоящая травля Зюганова, за что Мухину, видимо, прощают все его резкости в адрес правящего режима. Мухин высосал из пальца историю с „подменой“ Ельцина и раздувает изо всех сил едва тлеющий огонек сенсации. А чего стоит его заявление, что депутаты (все!) „тупая и подлая мразь“! А постоянные дифирамбы Гитлеру! Да какой же человек, считающий себя серьезным и порядочным, захочет после всего этого иметь дело с „Дуэлью“ и ее редактором? Мухин — типичный маргинал, и газета рассчитана на маргиналов. Не случайно ее тираж не растет. Не думаю, что у такого издания есть будущее». Кое в чем доктор Р. смягчает, даже приукрашивает картину. Так, Вы, Юрий Игнатьевич, не только бестактно поправляете, а то и препарируете лучших авторов газеты, но иной раз оскорбляете их самым похабным образом. Например, пришло из Риги письмо от шофера С. Шамонина, где он об одном из таких Ваших авторов пишет: «Он засирает мозги». Если это от слова «сирый», «сирота», тогда можно посчитать, что тут оригинальный полемический прием. Однако есть основание думать, что этот рижский Сирано де Бержерак имел тут в виду нечто совсем другое. И вот вместо того, чтобы посоветовать ему для повышения грамотности заглянуть в бодуэновский словарь Даля, в котором довольно широко представлена ненормативная лексика, Вы печатаете эту эпистолу на седьмой полосе «Дуэли» № 6. Вот, дескать, глас народный. А на первой полосе того же номера помещена фотография, где в почетном президиуме мы видим замечательного автора, обсиранного совместными усилиями газеты и русскоязычных храбрецов из ближнего зарубежья. Если после этого он придет в «Дуэль», то только потому, что плацдарм оппозиционной прессы ничтожен, и только вечно бодрый Г. Зюганов может уверять, что это чуть не 300 газет. Глумление отвратительно всегда, но особенно — над людьми в стесненном, тем более — в безвыходном положении. А между тем, похабное глумление — Ваш любимый жанр, как фальсификация — основа Вашего творческого метода. Это и есть один из ликов многоголовой маргинальщины, духовного плебейства, люмпенства. Доктор Р. приукрашивает и Ваше отношение к Марксу, к другим широко известным, а то и великим людям. Вы не похлопываете их по плечу, а тоже глумитесь, и над Марксом, и над Лениным, да вот теперь и над Жуковым, над кем угодно, кто Вам не по нраву. Причем не всегда сразу поймешь, почему именно то или иное лицо так отвратительно Вам, и Ваши нападки порой кажутся своеобразным проявлением «немотивированной преступности», поток которой в современном мире все нарастает. Так, в упоминавшейся статье «Студенту — о государственном управлении» ведете речь об этом самом управлении и вдруг — яростный бросок на человека, не имеющего никакого отношения к теме статьи, а просто попавшегося Вам на глаза: «Какого-нибудь (!) Смоктуновского, всю жизнь тупо повторявшего „Быть или не быть — вот в чем вопрос!“ — можно было использовать только где-нибудь на конвейере и то на элементарных операциях. К токарному станку его поставить уже опасно — ума не хватит». В чем дело? Это же не копеечный хохмач Хазанов, не злобный оборотень Марк Захаров, не бывший член Идеологической комиссии ЦК Михаил Ульянов, неуемный говорун на партийных форумах, наконец, это не Людмила Зыкина, отказавшаяся вместе с доблестным генералом Громовым от своей подписи под знаменитым «Словом к народу» и помчавшаяся услаждать своим пением убийц. Иннокентий Смоктуновский — большой русский актер, не запятнавший свое имя лобзаниями с предателями родины, хотя, как и все, надо думать, имел человеческие слабости. Сегодня, когда я пишу эти строки, 28 марта, ему исполнилось бы 73 года. А родился он в сибирской деревне, в семье рабочего, возможно, сельского механизатора; детство и юность провел в Красноярске. В восемнадцать лет оказался на фронте. Попал в плен. Бежал. Примкнул к партизанам, потом, видимо, опять служил в регулярной части, войну закончил в Берлине. С войны вернулся с медалями «За отвагу», «За победу над Германией» и «За взятие Берлина». Что Вам еще надо, дорогой редактор? Почему бы этот солдат Смоктуновский, выросший в деревне, сын рабочего, не мог работать на токарном станке? С чего Вы взяли, что он глупее Вас? Что сами-то делали, чем занимались в 18–20 лет? Какие медали получали? Вы же завзятый патриот да еще, как сами сказали мне при знакомстве, «красный, как помидор». Откуда же у Вас такая злоба на фронтовиков, даже на почивших? Смоктуновский был не только большим талантом, но и великимтружеником. Он сыграл более восьмидесяти ролей в кино и на телевидении да еще свыше пятидесяти в театре, за что был удостоен звания народного артиста СССР, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда и получил два ордена Ленина и Ленинскую премию — за презираемую Вами роль Гамлета. И многие сыгранные им роли незабываемы, хотя бы — тот же Гамлет, князь Мышкин, царь Федор, чеховский Иванов, Чайковский, Порфирий Головлев да, наконец, Деточкин из фильма «Берегись автомобиля». Сыграть любую из этих ролей, Юрий Игнатьевич, это совсем не то, что накатать четыре полосы поносных измышлений о Жукове… Так за что же Вы так злобствуете на покойного солдата и артиста, получившего Золотую Звезду и медаль «За отвагу» не за газетную брехню. Я думаю, что Вы ненавидите его только за то, что он — одно из ярких явлений высокой и утонченной русской культуры, восприятие которой несколько затруднено у Вас избыточным чтением мемуаров битых немецких генералов и регулярным сочинением «огрызух». Я уж не касаюсь здесь того, что ведь Вы глумитесь и над Гамлетом, и над самим Шекспиром, создателем этого глубочайшего образа мировой литературы. Все это, опять-таки, и есть маргинальщина… На моем вечере в ЦДЛ весной 1997 года, в котором Вы принимали участие, когда меня попросили прочитать на выбор одно стихотворение из классической поэзии, другое — из советской, я прочитал «Пророка» Пушкина и «Гамлета» Пастернака. Интересно, что Вы при этом чувствовали… Да уж не тем ли объясняется злобный выпад против Смоктуновского, что он отнесен Вами согласно Вашей классификации и терминологии к «жидам»? Ведь ни одна газета не пишет так много и сурово о еврейском засилье, допустим, в правительстве или на телевидении, что оспорить невозможно. Но вот что поразительно: негодуя по этому поводу, «Дуэль» в то же время с большим старанием фабрикует евреев сама, причем из отборного человеческого материала высшей пробы — из великих ученых, знаменитых писателей, прекрасных артистов. Вот, допустим, Г. А. Кириллов из Оренбурга в статье «Я — еврей» (№ 10 за 1997 год) перечисляет ряд лиц еврейского происхождения, работавших тогда в правительстве: Березовский, Лившиц, Чубайс, Ясин, Уринсон, Немцов, Браверманн, Кох… А дальше называет группу ученых, среди которых причислил к евреям Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинской и Ленинской премий великого русского математика академика Андрея Николаевича Колмогорова. Неплохое приобретение, правда? Но этого ему мало. Кириллов зачисляет в евреи еще трижды Героя Социалистического Труда, пятикратного лауреата Сталинской и Ленинской премий; многолетнего президента Академии наук СССР академика Анатолия Петровича Александрова. И этого мало! Кириллов тащит туда же и Героя Социалистического Труда, дважды лауреата Сталинской премии да еще Нобелевской академика Игоря Евгеньевича Тамма. В «Дуэли» № 24 (48) был напечатан отклик Д. В. Шилина на публикацию Кириллова: «Определение национальности по крови — это фашизм. Национальность определяется по Вере, а Вера видна в делах. В соответствии с этим академики Ландау, Иоффе, Кикоин, Тамм, Колмогоров, Александров — русские. Их ДЕЛОМ был вклад в Великую Победу, в построение и укрепление СССР». Очень благородно! Однако лишь при непременном условии: если первые трое сами безо всякого нажима считали себя русскими или, как Григорий Явлинский, «людьми русской культуры». Навязывать им русскую национальность недопустимо. И мы знаем, что многие евреи желают оставаться и называться евреями. Это их дело. А что касается последних в приведенном списке, то для таких, как Кириллов, надо внятно сказать: «Они русские, а не евреи». Не так ли, Юрий Игнатьевич? Однако никто так не сказал жуликоватому автору статьи «Я — еврей». А еще была в газете рекордсменская публикация какой-то Айдаровой, неизвестно где проживающей и какое имя-отчество имеющей. Эта таинственная дама задалась целью просветить «молодых людей, которые не знают, что большинство (!) деятелей советской культуры имело именно такие фамилии», как Иосиф Кобзон, упомянутый ею в начале заметки, т. е. были евреями. И привела списочек из 70 фамилий, среди коих изумленное человечество увидело и такие знаменитые и прославленные: Сергей Эйзенштейн, Эдуард Тиссэ, Александр Згуриди, Эраст Гарин, Ростислав Плятт, Рина (Екатерина) Васильевна Зеленая, Максим Штраух, Михаил Болдуман, Борис Тенин, Лев Оборин, Александр Васильевич Гаук, Артур Эйзен, Игорь Моисеев (дворянин!), Игорь Грабарь, Ольга Берггольц, Борис Полевой… «Я назвала только ту часть деятелей культуры, которая „не спряталась“ за псевдонимами, — писала в конце просветительница молодежи. — Думаю, этот список откроет глаза тем, кто верит, что при И. В. Сталине евреи не имели возможности спокойно работать. А ведь недаром в песне, слова которой написал поэт-еврей, было сказано: „За столом никто у нас не лишний, по заслугам каждый награжден…“ Это знаменитая „Песня о Родине“. Слова ее написал Василий Иванович Лебедев-Кумач». Даже его, казалось бы, всем хорошо известного поэта, вы с мадам Айдаровой, Юрий Игнатьевич, вырвали из русских рядов и отфутболили к евреям. Ну, это уж действительно абсолютный рекорд… Чего? Сами знаете… Господи, а ведь еще когда была язвительная песенка «Евреи, евреи, кругом одни евреи», в которой высмеивались идиоты, при малейшем подозрении зачисляющие в евреи кого угодно — от Исаака Ньютона до Авраама Линкольна, радуя этим таких, как Кириллов. Откровенно говоря, я сильно подозреваю, что обе эти заметки — сознательная провокация. Право, не могу вообразить себе грамотного еврея, каковым рисует себя Кириллов, как, впрочем, и русского, которые считали бы, что академик Колмогоров — еврей, и не в силах представить образованного человека любой советской национальности, который, как мадам Айдарова, не знал бы, что Лебедев-Кумач — русский. С большой степенью вероятности я мог бы даже назвать имя того, кто эти провокации устроил… Вот статья «Туземный кретинизм» в «Дуэли» № 6. Она не подписана, но по одному заголовку можно догадаться, что ее автор Вы, Юрий Игнатьевич. Пишете: «Когда-нибудь, в дальнейшем понятия „кретин, идиот, дебил, придурок“ будут прочно связаны с понятием „демократ“». Допустим. Но эти самые слова да еще «козлы», «бараны», «подонки», «мразь», «дерьмо», «проститутки» и т. п. не «в дальнейшем», а уже теперь прочно связаны с Вами, маэстро, с Вашим литературным стилем. Иногда мне кажется, что смысла некоторых особенно любимых Вами слов Вы просто не понимаете. И это действительно так. Например, если бы по образцу известного «Словаря языка Пушкина» был создан «Словарь языка Мухина», то одно из первых мест по частоте употреблений в нем наверняка заняло бы слово «придурок». Вы всегда употребляете его в смысле «полудурак». Так употребляют это словцо все глуховатые или безразличные к родному языку люди, даже некоторые литераторы и профессиональные писатели. Но ведь это же совершенно неверно! Расхожее ныне словцо имеет лагерно-блатное происхождение, потом оно проникло в армейскую среду и всюду означало вовсе не глупца, а, наоборот, человека ловкого, шустрого, пронырливого, — такой, который сумел пристроиться на не пыльную, но сытную должностишку, знает, как увильнуть от тяжелой работы, притвориться больным и т. п. Я-то привык к этому слову с фронтовых времен, а Вам, редактор, полезно приобрести «Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона», хотя бы тот, что в 1992 году выпущен издательством «Края Москвы», кажется, уже несуществующим. Вы видите, что в этом письме я тоже не стесняюсь в выражениях и не намерен сдерживать себя дальше, хотя едва ли достигну Ваших высот. И Вы должны понимать, что если пишете «марксов бред», «энгельсова чушь», «дилетантская глупость Ленина», «хам, дебил, наглец Жуков» и т. п., — то есть если Вы позволяете себе так говорить о крупнейших фигурах истории, о всемирно известных людях, которые к тому же давно не могут себя защитить и ответить Вам, как Вы того заслуживаете, то вполне закономерно, если Вам, всего-то навсего редактору «Елабугских ведомостей», но молодому и здоровому, это варево-жарево возвратят по личному адресу целиком и предложат съесть вместе со сковородкой. Вы даете полное моральное право назвать Вас, допустим, «газетным дебилом». Выслушав однажды мой решительный протест против словесного буйства «Дуэли», Вы спросили: что ж, совсем нельзя прибегать к таким выражениям? Нет, можно, но в исключительных случаях, в редких обстоятельствах, где это должно быть либо скрашено остроумием, либо оправдано гневом. Вы же делаете похабщину повседневным обыкновением, что, между прочим, лишает ее и всякой экспрессивности. Без малейшего сомнения Вы даже передовой статье даете заголовок «Россия в дерьме». Это недалеко лежит от известного изречения покойного А. Синявского «Россия — сука» или от афоризма Ю. Карякина «Россия, ты очумела!». Вот в какой компании оказываетесь Вы. Вам непонятно, что есть слова, которые просто недопустимо ставить рядом. Ваше словесное недержание действительно делает газету бульварным красным приложением к бульварному желтому «Московскому комсомольцу». А что такое «МК»? Это концентрированное выражение всей гнусности режима с его лживостью, бескультурьем, вседозволенностью и беспардонностью, с его старанием оскотинить народ, в частности, и тем, что приучить его к языку общественных сортиров, борделей и блатных хаз. Да, по этому важнейшему вопросу «Дуэль» выступает вовсе не оппозиционером, а угодливым, неутомимым пособником режима. На встрече в «Баку» учредитель вашей газеты Валерий Смирнов сказал, что есть на ее страницах похабщина и непристойности, но есть и люди, которым это нравится. Да, есть еще и такие люди, которым нравится гомосексуализм, и такие, которым нравится ходить голыми, и такие, которым нравится видеть в «МК» фотографию эстрадной певички Королевой в экстазе соития с каким-то композитором, и такие, что любят грабить беззащитных… Много на свете людей всяких и разных, но есть уходящие в глубь веков высокие нравственные традиции, нравы, обычаи русского народами газета глумится над ними так же, как над Марксом и Жуковым. Вы тут заодно со всеми русофобами. Я говорил Вам, что сейчас для похабщины и непристойности открыты все пути, и тут не требуется ни знаний, ни опыта жизни, ни даже смелости, тем более, для главного редактора, над которым никто не стоит. За похабщиной нет ничего, кроме самой похабщины и хамства, бескультурья и полного неуважения к людям. Пожалуй, болезненное пристрастие к указанным уродствам нашло наиболее полное выражение в вонючих статьях «Все на горшок!» (№ 24) и «Сексопатология власти» (№ 26). Первая статья, подписанная «Н. В. Лихин», посвящена нашему телевидению. Автор задался справедливой целью предать его позору, но решил сделать это посредством уподобления работы всех каналов и программ функционированию кишечно-желудочного тракта вплоть до последней заключительной фазы, имеющей место быть в уборной. И тут пущено в ход все от «кишечных рулад» и «седалищного выхлопа» до момента использования туалетной бумаги. А между этими крайними точками — слабительное, «снятие штанов», клизма, унитаз, толчок, мочеиспускательный канал, промежность, анус, канализационная система, «коровьи лепешки», «козьи какашки», рвотный порошок, глисты, блевотина, опять слабительное, опять клизма… Дальше цитировать просто не могу, а за приведенный набор прошу читателей извинить меня. Автор явно свихнулся на кишечно-фекальной теме. Об этом свидетельствует не только общий смысл статьи, но также поразительная осведомленность несчастного психа в данном вопросе, знание им мельчайших подробностей темы, коими нормальный человек просто не интересуется. Так, едва ли кто, кроме специалистов, конечно, знает, что такое сфинктер. Мне лично при моих двух институтах пришлось лезть в словарь иностранных слов. А наш сортирный эрудит орудует этим словцом запросто. Будучи человеком эстетически малограмотным, он не понимает, что средства осмеяния и проклятия могут быть сами по себе настолько омерзительны или страшны, что приобретают самодовлеющий характер, а когда, как здесь, выходят на первый план, то все подавляют, и сам объект осмеяния или проклятия за ними просто теряется. Между прочим, этого никогда не понимал человек, чей портрет висит у Вас в кабинете, — Александр Невзоров, в чем убеждает и его фильм «Чистилище». Автор статьи, естественно, не останавливается и перед тем, чтобы, путем погружения в словесные нечистоты, сделать предметом скудоумного пошлого зубоскальства в духе Жванецкого или Петросяна известные лозунги, афоризмы, крылатые выражения советской эпохи. Так, знаменитый сталинский афоризм «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять трудящиеся, большевики», подтвержденный не только свержением капитализма, не только взятием Берлина, явился для автора поводом для зловонной сортирной хохмочки: «Нет таких нечистот, которые были бы не по плечу (!) пламенным телереволюционерам». И вот так, сам фабрикуя пошлости, он уверен, что бесстрашно воюет с пошляками. Автор не подозревает, что существует контекст, в котором слова эстетически и эмоционально взаимодействуют, он уверен, что достаточно усмехнуться, скорчить рожу, и тотчас приобретут обратный или нейтральный смысл такие, например, сочетания слов, как «социалистические нечистоты», «мразь советских достижений», «свинцовые мерзости социализма», «кошмарный вождь Октябрьской революции»… И опять: распространяя заразу, автор мнит себя начальником санэпидемслужбы. Или вот шедеврик: «Кажется, Дарвин установил, что у человека задница круглая, чтобы удобно было сидеть на толчке». Кто тут высмеян — Дарвин? Весь род людской? Зачем?.. Это просто развязность, словесное недержание, абсолютная глухота к слову и полное литературное убожество. В итоге автор не высмеял наше телевидение, а вызвал отвращение к своей непотребщине и «шутливой антисоветчине», видимо, подсознательно заимствованной у того же телевидения. И становится ясно, что на деле он прямой пособник телевидения, как и «Московского комсомольца». Во второй статье, подписанной уже не «Лихин», а «Ли Хин» (дескать, «китаец из Гонконга») предпринята опять же как бы комическая, а по существу убогая и снова явно болезненная попытка изобразить отношения между властью и страной, народом, как половое партнерство. Тут уж такая зловонная мерзость, что я не решаюсь привести ни одной выдержки. И опять «газета для тех, кто любит думать» выступает в роли бездумной, даже безмозглой пособницы телевидения, «МК», а через них — режима. И конечно, не случайно эти статьи как высшее достижение журнала в деле пособничества нравственной диверсии против своего народа и холуйства перед Западом напечатаны были в газете дважды. В редакции «Дуэли», Юрий Игнатьевич, работает несколько молодых милых женщин. Вы не пробовали представить себя на их месте? Вот они приходят домой, мужья или родители просят их посмотреть свежий номерок прогрессивной газетки и видят там все ваши фекально-сексуальные изощрения: «жирная задница, блаженно чавкающая от долгожданного вкладыша» и т. п. Как, по-вашему, что они при этом чувствуют и говорят? Сейчас трудно устроиться на работу, и вполне можно предположить, что вашим сотрудницам просто некуда уйти, и они вынуждены терпеть глумление над своей русской нравственностью. А ваши авторы? Ведь их тошнит от одного вида своих статей рядом со статьями, сочинителей которых надо лечить, а не печатать. Наконец, Ваша собственная жена, Ваши дети — неужели перед ними-то не стыдно? Такого же уровня непотребством отличаются иные публикации газеты на исторические и философские темы. Так, Ваша статья «Является ли государство продуктом классовых противоречий» (№ 24) своим глумлением отвращает с первых же строк: «Надо сказать, что „вечно живая“ марксистская теория очень напоминает по форме выступление (!) юродивого у Казанского вокзала». Ну, конечно, Вы тут же присовокупляете: «Я не хочу этим оскорбить или унизить Маркса, поймите меня правильно». Да ведь все демагоги, приступая к своему любимому занятию, твердят именно эту просьбу: «Поймите меня правильно!» Обратитесь к сочинениям Солженицына, Волкогонова, Радзинского — Вы обнаружите эту сердечную просьбу не раз. Да вот и совсем недавно, скорчив страшенную рожу, изрыгая свирепые угрозы Думе, если она при первом же голосовании не утвердит на пост премьера его очередного еврейского ставленника, уже согласованного с Западом, Ельцин тут же промурлыкал: «Поймите меня правильно! Я никого не запугиваю…» Да, Ваш любимый жанр — глумление. Это Вы показали с первых строк и здесь. И после этого повернулся язык сказать, что «Ленин, как всегда (!), начинает полемику с унижения того, с кем спорит». Как говорится, уж чья бы корова мычала, уж чей бы козел блеял… И в этой статье Вы задались целью осмеять сразу трех великих людей — Маркса, Энгельса и Ленина. Выскочил из-под арки на Николоямской и хвать всех троих одной лапой за бороды: «марксизм ужасен своим примитивизмом»… «убогие марксовы идеи»… «Марксов бред»… Удивительно, почему Ельцин до сих пор не выдал Вам медаль. Пропустим пока Энгельса, перейдем сразу к Владимиру Ильичу. «Я представил Ленина чуть ли не придурком… С ним расхожусь принципиально. Образно говоря, я утверждаю, что молния — это электричество, а он — что стрела пророка Ильи». Ну, допустим, никаких стрел у Ильи-пророка вроде бы на вооружении никогда не было. Но интересней другое: себя автор уподобил человеку ученому, допустим, Бенджамину Франклину, а Ленина — страннице Феклуше из Островского. Встретив образное выражение у Ленина, Вы негодуете: «Вся пакость философов-теоретиков в том, что они образно говорят, не понимая, о чем». Но мне сомнительно: сам-то философ-практик понимает, что говорят, когда Ленина уподобляет Феклуше, верившей не только в Илью-пророка, но и в то, что есть люди с песьими головами. С особым рвением Вы ополчаетесь на кабинетность Маркса, Энгельса, Ленина: «Марксизм хорош для кабинетной болтовни…» Но так ли уж Вы лично превосходите их всех своим опытом? Допустим, Маркс, работая, как и Вы, главным редактором, не раз привлекался к судебной ответственности за публикацию в своей «Новой Рейнской газете» антиправительственных корреспонденций. Один процесс длился несколько дней. Маркс выступил там с блестящими речами и выиграл дело! Так что у него-то Ваш редакторский опыт был, а у Вас его судебного опыта нет. Вашу газету, слава богу, не привлекали к ответу, а если привлекут, то еще неизвестно, как Вы будете держаться, и сомнительно, сможете ли выступить там столь же бесстрашно и блистательно, как Маркс. А Энгельс? В 28 лет он участвовал в революции с оружием в руках. А Вы в 28 лет в какой войне участвовали? А в 38 где сражались? А в 48?.. Ах, в этом возрасте Вы зовете на бой других? Ну, это несколько иное дело, чем идти самому. Так с чего бы, спрашивается, Вам задирать нос перед этими двумя мужами? А какое основание твердить о кабинетности третьего, который-де «из-за отсутствия личного опыта не способен понять» множество вещей, вполне доступных Вашему пониманию. Раз уж коснулись опыта, то могу заметить, что у Вас тут немало странного. Пишете, например, о каком-то «формальном опыте». Что это такое? Опыт — вещь реальная. Или он есть, или его нет. Далее Вы утверждаете: «Любой (!) руководитель, получая новую должность, является неопытным». Это почему же любой? Конечно, если человек всю жизнь занимался металлургией, а потом вдруг сел в кресло редактора газеты, то у него опыта нет. Но если начальника цеха назначили директором завода или командира полка — командиром дивизии, то у них уже есть необходимый им опыт руководства или командования, и надо лишь обогащать, расширять его. Неужели это непонятно для человека, который всесветно объявил своим девизом любовь к шевелению мозгами? Итак, третий муж. Трудно назвать в XX веке политика, на долю которого выпало бы столько труда, скитаний, трагедий. В ранней юности пережил смерть отца и казнь любимого брата. В семнадцать лет — первый арест и исключение из Казанского университета, ссылка. Самостоятельно получает высшее образование, работает помощником присяжного поверенного. Переезжает из города в город: Симбирск, Казань, Самара, Петербург… В двадцать четыре года, а не в тридцать восемь, как Мухин, пишет свою первую книгу, острую, смелую, потом — вторую, в двадцать пять лет впервые едет за границу, которую Юрий Игнатьевич увидел только в сорок. В этом же году создает в столице политическую организацию («Союз борьбы за освобождение рабочего класса»), чего товарищу Мухину до сих пор не удалось. Снова арест и ссылка в Енисейскую губернию, чего главный редактор «Дуэли», слава Богу, еще не изведал. После ссылки Ленин уехал за границу и в тридцать лет вместе с Плехановым начал издавать первую общерусскую политическую газету «Искра». Хлопот с ней было больше, чем с «Дуэлью», хотя бы потому, что она была нелегальной, печатать ее приходилось то в Лейпциге, то в Мюнхене, то в Лондоне, то в Женеве, т. е. в трех разных странах. И переправлять нелегальную газету в Россию, распространять ее было очень трудно и опасно, совсем не то, что «Дуэль», которую можно получать по подписке или совершенно свободно купить в самом центре столицы. Что касается тиража, то он составлял всего 8 тысяч экземпляров, но с учетом времени и обстановки это примерно то же самое, как если бы «Дуэль» имела сейчас тираж не в 15–20, а в 150–200 тысяч. В эти же годы одна за другой выходят новые книги Ленина, и они, между прочим, не лежали горой в редакции, как лежат в «Дуэли» сочинения некоторых ее активных авторов. В тридцать три года Ленин создает партию большевиков. А ныне есть люди, которые и в пятьдесят все еще только грозятся создать что-то вроде партии. Некоторые авторы, как, например, Николай Павлов в «Московском литераторе», а за ним Владимир Бондаренко в «Завтра» уверяют, что партия большевиков была никому неведомой кучкой заговорщиков, которые в октябре 17-го года просто подняли власть, валявшуюся на земле. Ничего себе кучка! Когда Ленин привел свою партию к власти, в ее рядах было 240 тысяч человек, и за плечами у многих, как у ее создателя, — годы тюрем, ссылок, скитаний, что у членов мухинской Армии Воли Народа едва ли обнаружится. Надо ли говорить о том, какая сложная, опасная жизнь началась у Ленина на посту председателя Совнаркома. Может, достаточно напомнить, что на него было совершено шесть бандитских налетов и покушений, одно из которых едва не стало роковым… И вот этого-то человека, знавшего и тяжкий труд, и горечь эмиграции, и превратность подполья, всю жизнь руководившего острейшей политической борьбой, дышавшего воздухом Петербурга и Москвы, Берлина и Лондона, Парижа и Стокгольма, Женевы и Кракова, Таммерфорса и Цюриха, Шушенского и Поронино, владевшего несколькими иностранными языками, в сорок семь лет ставшего создателем и главой государства совершенно нового типа, изведавшего пули, отравленные ядом, наконец, оставившего 50 томов сочинений — вместо того, чтобы научиться чему-нибудь из богатейшей жизни этого человека, наш благоденствующий современник над ним глумится, именует «кабинетным теоретиком». Да ведь после этого Вас, Юрий Игнатьевич, уверенно можно назначать на место Сванидзе. А те трое были настоящими мужами, а не телевизионно-газетными сотрясателями атмосферы. Ленин в «Государстве и революции» приводит цитату из Энгельса об отношении в обществе между классами угнетателей и угнетенных, с которой он целиком согласен, а Вы, имея в виду обоих, пишете: «Как-то еще понятна мысль кабинетного теоретика, что, дескать, угнетенные хотят „пожрать“ угнетателей, убить их, уничтожить». Поразительно! Красный, как помидор, защитник угнетенных выговаривает через губу, что ему «еще как-то понятно» стремление рабов Рима, крестьян и рабочих России, обездоленных Англии, отверженных Франции к свободной и достойной жизни, что, увы, невозможно без свержения угнетателей. Снизошел до кабинетного теоретика… Однако еще удивительней дальше: «Но почему угнетатели хотят „пожрать“ угнетенных? Это им зачем?» Уж тут Вам, любителю думать, видится полная бессмыслица, абсолютная блажь ума: «Такие тексты понимать невозможно». На Ваших глазах уже пять-шесть лет беспощадные угнетатели с помощью чрезвычайно разнообразных средств — от невыплат пенсий и зарплат до неизбежных при их правлении аварий да катастроф и прямых расстрелов — «пожирают» в год по миллиону угнетенных и обездоленных, и не австралийцев или полинезийцев, а Ваших сограждан и кровных соплеменников, а Вы не видите этого и не желаете верить, что так может быть: «Это зачем?» Ведь угнетателям, дескать, нужна рабочая сила. Правильно, нужна. Но, во-первых, милостивый государь, им не нужна лишняя рабочая сила, ибо каждый работник ведь еще и едок, еще и место на земле занимает. И вот, будучи людьми весьма деловыми, они уже подсчитали, сколько рабочей силы им необходимо для полного благоденствия. Под мурлыкание Зюганова о том, что «для России лимит революций исчерпан», они установили, что хватит 50 миллионов рабов. Остальным надо помочь освободить занимаемое на русской земле место. Опыт здесь богатейший: испанских конкистадоров в Южной Америке, американских первопроходцев в Северной, английских лендлордов хотя бы в самой Великобритании («овцы съели людей»), наконец, ничем не заменим гитлеровский опыт… Именно о таких страшных делах и писали как Энгельс, так и Ленин. Разумеется, у них речь шла о прошлом, но вот мы то же самое видим на родной земле ныне, и для всякого, «кто любит думать», картина ясна. А Вы продолжаете глумиться: «Энгельс при написании этих строк мозгами отдыхал»… «Что Ленину здесь ясно, то мне „в упор“ непонятно». «Тут что ни слово, то и недоумение». Вот таков уровень Вашей критики марксизма, такова сила Вашей мозговой атаки на него? Пожалуй, теперь уже нетрудно понять, кто настоящий ученый и подлинный защитник трудящихся, а кто — интеллектуальная килька пряного посола из консервной банки, только что открытой Ельциным после стаканчика «нового мышления»… В марте 1914 года Ленин написал статью «Либеральный профессор о равенстве». Она начиналась так: «Господин либеральный профессор Туган-Барановский отправился в поход против социализма». Конечно, этот либеральный Мальбрук был далеко не первым, кто, наевшись кислых щей, в поход собрался против социализма, против марксизма. И орудовал он по примеру своих многочисленных предшественников: «Г. Туган повторяет старый прием реакционеров: сначала извратить социализм, приписав ему нелепость, а потом победоносно опровергать нелепицы!» Мальбрук-Барановский приписал марксизму такую нелепость: люди по своим физическим и духовным данным явно не равны, а марксизм основывает свой идеал на равенстве. Какая, мол, дичь! Какие марксисты придурки, как сказали бы Вы, маэстро. Ленин терпеливо разжевал азбучную истину: марксисты под равенством в области политической разумеют равноправие, а в области экономической — уничтожение классов. Об установлении же человеческого равенства в смысле равенства физических сил и душевных способностей они отродясь не помышляли. И пояснял тут же: «Равноправие есть требование одинаковых политических прав для всех граждан государства, достигших известного возраста и не страдающих ни обыкновенным, ни либерально-профессорским слабоумием». Прошло почти 85 лет, а поход против марксизма все продолжается. Но удивительно не это, а то, что новые мальбруки, отправляясь в поход, по-прежнему трескают кислые щи, забыв о конфузе Мальбрука Первого, и пользуются тем же самым старым оружием реакционеров: оглупить марксизм, приписать ему нелепости и доблестно опровергнуть их! Именно так действуете Вы против марксизма всегда, Юрий Игнатьевич, и в частности там, где обвиняете его в кабинетности, в отрыве от жизни и тому подобных грехах. Вот уже лет десять газетно-телевизионные олухи демократии уверяют православных, что Ленин, имея в мозгу столько же извилин, как они, считал, будто управлять государством может любая кухарка. Вам одного Ленина мало. Вы приплетаете сюда и другие великие имена, за что ждете от зачатого и рожденного Вами ельцинского двойника еще одну большую медаль. Вы, синьор помидор, прямо-таки упиваетесь своим краснобайством расширенного диапазона: «Маркс, Энгельс, Ленин уверены, что любой (!) „горожанин“ запросто может управлять чем угодно (!)». «Ленин, тупо упершись в марксову форму классовой борьбы, отвергал профессионалов»… «Маркс учил Ленина поставить к зубоврачебному креслу вооруженных рабочих, те будут стоять рядом и учить: «Тяни зуб влево! Тяни вправо!» (?!)… «Ленин со смелостью, на которую способен только ничего не соображающий дилетант, призывает убрать всех (!) руководителей и заменить их «объединенными рабочими». «Ленин и Маркс заставляют (!) водителя автобуса (хоть взял бы в толк, что во времена Маркса были кэбы, омнибусы, а не автобусы. — В.Б.) еще и управлять страной, как своим автопарком» (?!) и т. д. Ничего подобного никогда не говорил ни один даже самый лютый и бесстыжий враг марксизма, включая Геббельса, который был все-таки достаточно образованным человеком, чтобы уж так-то врать. Вот что на самом деле писал ничего не соображающий дилетант еще до Октябрьской революции: «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством…» Вы слышите, маэстро? Не спо-соб-ны!.. И дальше: «Но мы… требуем немедленного разрыва с тем предрассудством, будто управлять государством… в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники… Мы требуем, чтобы… к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту» (Собр. соч., т. 34, с. 311–315). Вам, спаситель отечества, так почему-то не нравится это четкое заявление, что Вы о нем промолчали. Это тем более странно и неожиданно, что ведь оно чрезвычайно актуально и сейчас, ибо нам уже несколько лет опять твердят, что управлять государством могут только чиновники из богатых семей вроде двукратного писательского внука и адмиральско-докторского сына Гайдара или богачи вроде Березовского да Чубайса. С другой стороны, Ленин писал, что механизм управления «вполне могут пустить в ход сами объединенные рабочие, нанимая техников, надсмотрщиков, бухгалтеров». Пустить в ход это еще не значит управлять, руководить, и объединенные рабочие это не любой, не каждый отдельно взятый рабочий, а коллектив, в котором всегда найдутся люди, талантливые, расположенные и к управлению, на помощь к которым подоспеют и техники. Вы помните народного депутата СССР Леонида Ивановича Сухова? Он был одной из самых светлых голов среди всех депутатов и уж наверняка — самым горячим и честным сердцем среди них. Когда стало известно о смерти маршала С. Ф. Ахромеева, Сухов предложил съезду народных депутатов почтить память маршала вставанием. Ни одна интеллягушка не встала… А ведь Сухов — простой шофер из Харькова. Возвращаясь к вопросу о кухарках в управлении государством, нельзя не заметить, что если даже в относительно спокойную пору в органах власти необходимы такие, как шофер Л. И. Сухов, то уж в пору войн и революций конкретные обстоятельства и вовсе могут потребовать назначения на самые высокие посты таких лиц, у которых самым ценным и нужным будет не образование, не звание, не компетентность, даже не ум, а преданность идее, решительность, готовность идти до конца. В статье, пошло озаглавленной «Лягание марксят», Вы напоминаете, что в 1919–1924 годы Главнокомандующим Вооруженными силами республики был царский полковник С. С. Каменев. Верно. И на этот высокий пост он был назначен, надо полагать, не без участия ничего не соображавшего дилетанта, который одновременно был еще и председателем Совнаркома. Но что же Вы умолчали, что до Каменева Главнокомандующим был Н. В. Крыленко, человек образованный, умный, но — имевший звание всего лишь прапорщика. Для тех, кто назначал его на этот высокий пост, главным была беззаветная преданность пролетарской революции. Ну, а позже нашелся Каменев, военный специалист высокого класса. И так в переломные моменты поступают всегда. Полюбуйтесь на сподвижников Ельцина — сплошь бездари и невежды. Олух на олухе сидит и олухом погоняет. Но все они бешено преданы ельцинской идее уничтожения России посредством своих людоедских реформ. И больше от них ничего не требуется. Разница с большевиками лишь та, что большевики со временем выдвигали таких, как полковник С. С. Каменев, полковник Б. М. Шапошникова, генерал А. А. Брусилов, и находили общий язык с академиком И. П. Павловым, патриархом Тихоном, уговорили вернуться из эмиграции Горького, Алексея Толстого, Сергея Прокофьева, Александра Куприна и многих других, а нынешний режим с каждым годом деградирует по всем направлениям дальше и дальше, и вот уже дошел до того, что нет у него иного выбора, как поставить во главе русского правительства шустрого воробышка с ранней лысинкой. А кого он соблазнил вернуться из-за границы? Солженицына да Войновича… Вас, как Галину Старовойтову, когда она бюстом вперед рвется в депутаты очередной Думы, остановить не может ничто. И Вы продолжаете арию о кухаркиных детях и идиотах у власти, об ответственности за это марксизма и лично Ленина: «Сколько тупости полезло в кресла директоров после революции с благословения Ленина и Маркса!..» Увы, тупость в высоких креслах, в том числе и редакторских, всегда встречалась и встречается, но если после революции это было уж столь массовым явлением, если даже, по Вашим словам, и осенью 1941 года «на руководящих постах в системе управления СССР сидела революционная ленивая тупость», то, во-первых, объяснил бы, прозорливец, как же при таком засилье руководящей тупости стране удалось всего через пятнадцать лет после окончания Гражданской войны выйти по экономическому развитию на второе место в мире и на первое в Европе. Во-вторых, привел бы, мудрец, хоть один примерчик, когда советская власть или сам Ленин лично благословляли бы тупость на руководящих постах. Увы, таких примеров у Вас нет. Но зато, видимо, в состоянии некоторого беспамятства, нередкого у Вас, Вы с избытком даете примеров совершенно иного, прямо противоположного смысла, которые напрочь опровергают Вашу собственного изготовления рениксу. Таковы телеграммы Ленина в 1919 году, в одной из которых он грозит арестом, судом и даже расстрелом Симбирскому губпродкомиссару за «нераспорядительность» и «неуспешность» в организации помощи голодающим, в другой «за формальное и бюрократическое отношение к делу», за неумение помочь голодающим требует от ЧК города Курска «немедленно арестовать Когана, члена Курского центрозакупа», и предупреждает, что за такое нерадение «репрессия будет суровая, вплоть до расстрела» (т: 50, с. 238). Если такие угрозы и распоряжения Вы называете благословением тупости, то, надо полагать, расстрел назовете наградой. И вот что еще крайне характерно для Вашего метода фальсификаций: «Обратите внимание, за что Ленин стал (!) расстреливать — „ЗА НЕУМЕНИЕ“!.. Ленин впал в управленческий маразм. Ведь и дураку понятно, что „неумение“ лечат не расстрелами, а обучением. Тупость государственных идей Маркса была подтверждена большевиками блестяще!» Нет, дорогой шеф, здесь подтверждены не тупость идей Маркса, не маразм Ленина и большевиков, а некоторые аналогичные свойства совсем другого персонажа нашего повествования. Во-первых, Ленин не «стал расстреливать», а только грозил и судом и расстрелом. Замечу здесь, что ни у Солженицына, ни у Волкогонова, ни у Радзинского, ни у других гиппопотамов антикоммунизма я не нашел ни одного факта, когда по телеграмме, по приказанию Ленина кого-то расстреляли бы. Подобно тому, как, оказавшись на фронте вскоре после сталинского приказа № 227, по которому создавались заградотряды, я не только не видел, но и не слышал, а потом и не читал ни об одном случае, когда эти отряды действовали бы. Во-вторых, у Ленина перечисляется целый набор безобразий, за которые он грозит репрессиями: бюрократизм, формализм, нераспорядительность, неуспешность и, наконец, в последнюю очередь, неумение, которое, конечно же, могло появиться у него только в обстановке спешки, напряженности, драматизма тех дней Гражданской войны. Достаточно сказать, что лишь в том самом январе, когда были посланы те две телеграммы, Ленин отправил всего 39 телеграмм. А сколько было еще писем, распоряжений, докладов, речей!.. Полистайте хронику его жизни хотя бы за тот же январь 1919 года.«2 января. Руководит заседанием Совнаркома… Руководит заседанием Совета Обороны… 3 января. Подписывает телеграмму в Реввоенсовет республики… 8 января. Рассматривает донесение Сталина и Дзержинского о положении на фронте под Пермью… 12–21 января. Пишет «Письмо к рабочим Европы и Америки». 17 января. Выступает в Большом театре на Объединенном заседании ВЦИК, Моссовета и Съезда профсоюзов… 18 января. Выступает на заседании Московской конференции РКП(б)… Выступает на Всероссийском съезде учителей… 19 января. Выступает с балкона Моссовета… 20 января. Выступает с речью в Колонном Зале на съезде профсозов… 24 января. Выступает на совещании по внешкольному образованию… Дает директиву Реввоенсовету… 26 января. Пишет обращение «Все на работу по продовольствию и транспорту»… 27 января. Руководит заседанием Совета Обороны…»И это только то, что потом, спустя немало лет, удалось документально зафиксировать. У Вас, Юрий Игнатьевич, был в жизни хоть один такой месяцок? Или один денек, когда Вы руководили бы заседаниями Совнаркома и Совета Обороны, а потом еще и речь толкнули в Большом театре? Между прочим, тогда после покушения Каплан прошло всего четыре месяца. Ведь и дураку понятно, говоря Вашими словами, что в обстановке января 1919 года, при такой перегруженности работой, при решении столь важного вопроса, как спасение голодающих, у главы правительства могло вырваться невзвешенное гневное словцо по адресу тех, кто не справлялся с решением этого вопроса. Да, всем дуракам понятно, а одному — нет. А что Вы еще проделываете с этим злосчастным словцом «неумение». Вытаскиваете с самого конца набора и ставите в центр обвинения как единственное. Везде, всегда это называлось жульничеством… В другом месте в качестве вопиющего примера «марксистской тупости» в высоких креслах, якобы процветавшей даже в конце 1930-х годов, Вы приводите чей-то рассказ о директоре одной ленинградской верфи. Да, судя по всему, это был тупица да еще подхалим. Но оказывается, как только нарком судостроительной промышленности И. Ф. Тевосян убедился в этом, так тотчас чуть не взашей выгнал его с работы. «Вон отсюда! — прошипел он директору. — Чтобы ноги вашей здесь не было!» Ей-ей, поразительно, как устроено Ваше зрение: что работает на Вас (в данном случае — тупица в директорском кресле), это видите, а что против Вас (борьба советской власти против тупиц), Вы этого не замечаете и понять не можете, хотя оно тут же, рядом! А уж особенно содержателен и колоритен третий примерчик, относящийся тоже к концу 1930-х годов: «А в это время в авиастроении должность наркома занимал верный ленинец, старый большевик Л. Каганович, который требовал от конструктора Яковлева изменить „мордочку“ самолета, т. е. не знал не только технологии, но даже терминологии, принятой в его министерстве». Ужасно!.. Но что сказать о критике невежд и тупиц, если, во-первых, он не знает, что «нарком» и «министерство» — это разные эпохи советской истории. Тем более если он не знает, что верный ленинец и старый большевик Каганович Лазарь Моисеевич никогда авиационной промышленностью не ведал. Допустим, Вы много пишете о Второй мировой войне, но вдруг встречаешь у Вас такое, например, заявление: «После войны французам пришлось расстрелять, как изменника, маршала Петена». На самом деле Петена никто не расстреливал, он дожил чуть не до ста лет и тихо скончался, окруженный внуками и правнуками. Видимо, Вы спутали Петена с Лавалем, которого действительно расстреляли. Что ж, не будем строги, это чужая история. Но Каганович-то! Долгие десятилетия он входил, пожалуй, в пятерку самых главных руководителей нашей страны: секретарь ЦК, член Политбюро, член Государственного комитета обороны, многолетний нарком железнодорожного транспорта… Как можно автору, так много пишущему о советской истории, спутать его с братом Михаилом, который и был недолгое время наркомом авиационной промышленности, но опять же, как тот директор верфи, смещен Сталиным за нерадивость. Право, тут как критик марксизма Вы оказались не в лучшей позиции, чем такой же универсальный критик всего советского Э. Радзинский, который, накатав в книге «Сталин» множество страниц об Отечественной войне, не знает даже, кто тогда был наркомом обороны. Он уверен, что Жуков. Итак, три большевика-марксиста — Ленин, Сталин и Тевосян — бьют критика и по физиономии и под дых, а он все свое: «Взгляд у большевиков на государство исключительно дурацкий… Марксов бред… марксова дурость…» Какая выносливость! Как у верблюда… Между прочим, Юрий Игнатьевич, как много у Вас общего с Солженицыным. То же верхоглядство, та же самовлюбленность, та же мания величия и ненависть к марксизму и персонально к Ленину. Тот, например, встретив где-то выражение «бытие определяет сознание», аж завизжал и затрясся: «Низкий закон!.. Свинский принцип!..» Примерно то же самое случилось и с Вами. Но ведь не где-нибудь, а в «Дуэли» (№ 30). Ваш покорный слуга и любимый автор писал, а Вы, надо полагать, читали (или заняты были подготовкой разоблачения Жукова), что Солженицын, как и нынешний академик Яковлев, изучал марксизм по цитатам из газет и по надписям на памятниках. Например, Хрущев приказал выбить на памятнике Марксу на Театральной площади: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Ленин». Это, конечно, чушь, дискредитация сразу двух основоположников марксизма, ибо, во-первых, допустим, таблица умножения, как и многое другое, тоже верна, но разве всесильна? Во-вторых, на свете вообще нет ничего всесильного, в известном смысле это можно сказать только о смерти. В чем же дело? А в том, что иные коммунисты большие мастера по дискредитации марксизма. Вот и здесь: вырвали из контекста фразу, превратили этим в нелепость и разукрасили ею памятник в самом центре коммунистической державы. Скорей всего, именно по этой цитатке Солженицын, Яковлев, а потом и Вы пришли к выводу, что марксизм это «шедевр идиотизма». А ведь я писал в том номере газеты, что грамотные марксисты никогда не говорят, что бытие конкретногочеловека железно определяет его сознание. Это было бы вульгаризацией и примитивщиной. Они всегда ведут речь об общественном бытии и общественном сознании, подчеркивают, что взаимоотношения между ними не прямолинейны, а сложны, подвижны, что это бытие воздействует на сознание людей через множество промежуточных звеньев — через государственный строй, правовые и политические отношения и т. д. Общественное сознание имеет относительную самостоятельность и в определенных обстоятельствах оно само воздействует на общественное бытие. Я приводил слова Ленина: «Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут». Сам Ленин — живой тому пример. Да взять хотя бы и Вас лично. Уж такой патриот и живете среди патриотов, а вот, поди ж ты, Гитлер для Вас гений и «титан XX века», а Жуков — «абсолютный творческий ноль», у которого на даче висит портрет голой бабы, что предельно ясно характеризует его полководческие данные. У Вас и Маркс и Ленин — жалкие недотепы: «Особенно убого идеи государственного управления Маркса выглядят, если сравнить малоосмысленные метания Ленина с тем, как Гитлер поставил государственный аппарат на службу своему социалистическому (!) государству. Там все чиновники от почтальона до бывшего канцлера Папена стали немедленно служить новому социалистическому (!) государству, удваивая национальный доход каждые 4 года, а у нас Сталину потребовались десятилетия, чтобы подготовить управленцев». Так и хочется сказать словами бессмертного Петьки: «Непостижимый вы для моего ума человек, Василий Иванович!» В самом деле, если смогли в наше время создать газету, значит, Вы человек крутой практической хватки, но рассуждения Ваши, мысли — это полный отрыв от реальности, сплошная абстракция и схоластика. Вы изображаете дело так, словно Ленин и Гитлер пришли к власти и действовали в совершенно равных условиях, так же в другом месте ставите на одну доску комфронта Жукова и командарма Кулика. Но кто же, кроме пациентов Кащенко, не знает, что Ленин взял власть в результате переворота, революции, за которой последовала Гражданская война, и в ней все рябушинские и Путиловы, потерявшие свои заводы и земли, были против Ленина. А Гитлер получил власть тихо, плавно, посредством избирательных бюллетеней, при активнейшей поддержке помянутого Вами канцлера Папена и непосредственно из рук президента Гинденбурга, поручившего ему после победы НСДАП на выборах в ноябре 1932 года формирование правительства. А все круппы и тиссены Германии не только сочувствовали Гитлеру, но и некоторые из них были знакомы с ним лично (Фриц Тиссен, например, еще с 1923 года), и оказывали мощную финансовую помощь нацистской партии (тот же Тиссен отвалил 1 миллион марок!), и даже становились членами партии еще до прихода ее к власти. Можете представить, чтобы, допустим, в 1916 году русские промышленники и помещики пригласили бы Ленина выступить в их элитном клубе с докладом о программе и целях большевистской партии? Смешно подумать! А вот немецкие промышленные воротилы и денежные мешки пригласили Гитлера в свой «Клуб индустрии», находившийся в Дюссельдорфе, и 27 января 1932 года, еще за год до прихода к власти, он произнес там двухчасовую речь. И все это потому, что капиталисты увидели в Гитлере заслон против коммунизма, нараставшего в Германии. Он и не думал отбирать у них заводы, концерны или латифундии. Тиссен еще в 1932 году говорил о Гитлере: «Я твердо убежден, что он единственный человек, который может и хочет спасти Германию от крушения и позора». Между прочим, в приходе Гитлера к власти нет ничего загадочного, как и в приходе Ельцина. Первый объявил немцам, униженным разгромом в войне и Версальским договором, что они — высшая раса и достойны великой участи, прекрасной жизни, которую он им даст, и это было уж очень лестно и соблазнительно для немцев. Второй со своим обещанием обновить, возродить Россию и заодно ликвидировать партпривилегии выглядел на фоне горбачевско-рыжковского шамкания не менее притягательно. Гораздо загадочнее другое: почему первого не свергли хотя бы в те дни, когда Красная Армия уже вступила в Германию, и почему второго вновь избрали президентом, хотя он не принес родине и народу ничего, кроме крови, нищеты и слез. Потешив себя и своих козлов-баранов мыслью, что Ленин по сравнению с Вашим титаном был никудышным кадровиком, в сотни раз повторив для своих баранов-козлов, что «тупым следованием Марксу большевики отрезали себе пути для использования профессионалов, которым они из-за собственной глупости верить не могли», Вы вдруг тут же объявляете: «В годы революции большевики привлекали к управлению все (!!!) царские кадры, но на ответственные посты ставить их боялись, что правильно и естественно». Ну тут уж, как сказал поэт, «изумленные народы не знают, что им предпринять?»… Правильно и естественно? Да Вы же только что сказали, что это большевистская глупость! Привлекали все царские кадры? Да Вы полстатьи доказывали обратное!.. Интересно, существует ли еще знаменитая «Канатчикова дача»?.. Разрушители нашей страны начинали с того, что на XX съезде опорочили Сталина, противопоставив ему как бы безупречного Ленина, а потом и его превратили в чудище. Вы изобретательней: Ленина превратили в чудище сразу, затем додумались побить его Гитлером и, наконец, опороченному Ленину противопоставили как бы безупречного Сталина. Например: «Ленин пишет: „Новичкам в нашей партии мы не даем ходу“. А Сталин давал ответственнейшие государственные и военные посты и очень молодым коммунистам и просто беспартийным». И опять — по всем направлениям — вздор! Но мне уже осточертело копаться в этом. Пошевелите сами умом любителя думать. Однако нельзя пройти мимо еще одного уж вовсе замечательного Вашего открытия. Вы уверяете своих козлов и баранов, что Ленин придумал и объявил классовую борьбу, о которой до него, знать, никто и не слыхивал, даже Маркс. Так и пишете: «Не объяви Ленин классовую борьбу…» Сидел-сидел в своем кремлевском кабинете, дело было вечером, делать было нечего, взял и объявил, дабы не скучать. А до этого Вы писали по данному вопросу еще интересней: «Ну, что стоило большевикам, взяв власть, не объявлять классовую борьбу, а сказать, что они строят царство справедливости. Не было бы ни разрухи, ни гражданской войны». Ах, Вашими устами да мед бы пить… Что до разрухи, то, увы, в октябре 1917 года она уже была в стране ужасная, это знает любой козел. А вот насчет справедливости все обстояло замечательно. Со всех трибун, на всех перекрестках большевики только о ней и надрывались. И даже песни пели:
* * *
На протяжении всего письма я сравнивал Вас то с Ельциным, то с Чубайсом, то со Старовойтовой, обнаруживая черты сходства. Но больше всего Вы похожи, конечно, на Жириновского. Вот уже несколько лет он беснуется, вопит, скандалит, устраивает дебоши аж в президиуме Думы, и однако же по всем самым важным, насущным для режима вопросам он всегда голосует так, как режиму нужно, как ему выгодно. То же самое и Вы. Поносите Ельцина, громите Чубайса, проклинаете Черномырдина, из номера в номер идут омерзительные коллажи на них, но… Режим делает все, чтобы оскотинить народ, приучить его к языку бардаков и вокзальных сортиров, лишить людей уважения друг к другу. Это для него чрезвычайно важно. И тут Вы его неутомимый оголтелый пособник. Лакеи режима поносят советскую историю, глумятся не только над Лениным, но и над Марксом, над Энгельсом. И это понятно, ибо режим — злобно-антисоветский, фанатично антикоммунистический — только благодаря мощной клевете на наше прошлое, на социализм еще и держится. И в этом вопросе жизни и смерти для него Вы опять вместе с ним, в рядах самых неутомимых его приспешников. И можете делать свое антинародное дело спокойно и дальше — Вас никто не тронет. Ответ на эту загадку подсказывает все тот же Ленин: «Общественное положение профессоров в буржуазном обществе таково, что пускают на эту должность только тех, кто продает науку на службу интересам капитала, только тех, кто соглашается против социалистов говорить самый невероятный вздор, бессовестнейшие нелепости и чепуху. Буржуазия все это простит профессорам, лишь бы они занимались „уничтожением“ социализма» (ПСС, т. 20, с. 129). Вы хоть теперь-то поняли, в каком облике корячитесь перед фигурами Маркса, Энгельса и Ленина? А тут еще — и перед великим полководцем Жуковым на горшок сели, но об этом в другой раз. И уж тут как один из последних уходящего племени фронтовиков права щадить я не имею. «Дуэль», апрель 1998ТРОЯНСКИЙ КОНЬ В ОСАЖДЕННОМ ГОРОДЕ СОЛНЦА (И. Шафаревич)
Академик И. Р. Шафаревич, математик, много пишет о художественной литературе и истории, особенно — об истории предвоенного времени и Второй мировой войны. Как правило, его публикации и размышления имеют общую унылую направленность — против коммунизма, против Советской власти, против здравого смысла. Такова и недавняя большая статья «Зачем нам сейчас об этом думать?», обнародованная в газете «Завтра», № 29. По счету это уже 67-я агрессивная вылазка академика в таком роде. Казалось бы, по причине рутинности и скукоты можно молча пройти мимо. В самом деле, что нового способен добавить автор к своему прочно сложившемуся облику после того хотя бы, как в 1991 году не только приветствовал запрет Ельциным компартии, но и с нетерпеливой досадой со страниц журнала «Наш современник» корил благодетеля в мягкости и недостаточности сей прогрессивной меры: «Несерьезно останавливаться на запрете, несерьезно…» Тем более, говорит, что тут же создается КПРФ, то бишь «наследница КПСС, претендующая на украденные той у народа деньги». Что ж, мол, бывший политбюрошник, ты не знал, что ли, что КПСС — это партия-воровка? Словом, не миндальничай, а помни: «Ведь последствия коммунистической идеологии не могут быть ликвидированы административными мерами». И в целях быстрейшей ликвидации указанного зла ученый предлагал Ельцину не останавливаться, а решительно идти дальше и дополнить долгожданный указ более серьезными и надежными мерами: «Есть у нас Антифашистский комитет. Он кажется затеей довольно академической. А вот Антикоммунистический комитет действительно необходим!» Прямо-таки жить без него дальше невозможно демократии… И тут же подбрасывается такой дьявольский пассажик: «Солженицын подсчитал, что в ФРГ на процессах по денацификации осуждено 86 тысяч человек, а если это перевести на нас по пропорции, то получится четверть миллиона» — он уж сам потрудился, подсчитал. Ученому-патриоту легко и просто, даже необходимо фашистских грабителей его родины, убийц его сограждан «перевести по пропорции» на коммунистов, под руководством которых фашизм был разгромлен, родина освобождена, а три миллиона из них сложили головы за это. Не «перевести» ли их на убитых эсэсовцев? Ученый пока молчит. Но дайте срок…[3] Так вот, после такой затеи в гиммлеровском духе о чем спорить с ее автором? Обращать ли внимание на очередной приступ его антикоммунистической чесотки? Тем более что легко представить, с каким ликованием встретил он в свое время блажной вопль Ельцина в конгрессе США: «С коммунизмом в России покончено навсегда!» (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.) Ведь сам-то затейник еще раньше не мог нарадоваться: «Призрак, о котором писали Маркс и Энгельс, больше не „бродит по Европе“. И нашел он свой конец там же, где и армия Гитлера, — на русских просторах». И тут он тщился в духе Ельцина и Новодворской представить коммунизм и коммунистов «красно-коричневыми» родственниками фашизма. А какое удовольствие доставил академику Степашин, самый развеселый наш премьер за последние двести лет. Не предвидя своей собственной печальной судьбы, там же, в США, на встрече с представителями Американо-российского делового совета он с улыбочкой неунывающего брандмайора взялся предсказывать будущее коммунизма: «Я открою вам главный государственный секрет, самую главную государственную тайну: коммунисты никогда больше в России не победят, никогда не вернутся. Никто этого не допустит. Я говорю вам это как бывший руководитель контрразведки и бывший министр внутренних дел». Кстати сказать, это во многом объясняет, почему за время пребывания Степашина в названных им высоких должностях преступность в стране с каждым днем росла: вместо борьбы с ней он занимался коммунистами. Возможно, с помощью негласного Антикоммунистического комитета, который все-таки тайно был создан. Открывая «секрет», Степашин, конечно же, рассчитывал на содействие таких, как Шафаревич. В качестве главы названных им ведомств он, разумеется, был и вообще осведомлен о коммунофобских страстях столь видной фигуры, как наш академик, и знал о его конкретном предложении создать Антикоммунистический комитет. Еще бы! Ведь это было не на кухне сказано, а напечатано как передовица в журнале, тираж которого тогда превышал 200 тысяч экземпляров. Так что обошлось без сексотов. Не приходится сомневаться и в том, что по своему положению пресловутого коня внутри осажденной коммунистической Трои академик представлял и представляет особый, высшего разряда интерес для ФСБ, МВД и других любознательных структур… Наконец, Шафаревич наверняка с восторгом прочитал недавно в «Независимой газете» (23 июля 1999 г.) или через три дня в «Советской России» рассказ бывшего министра внутренних дел А. Куликова о том, как в марте 1996 года Ельцин решительно намеревался осуществить застарело-голубую мечту академика о полном и окончательном запрете компартии, причем даже с некоторым превышением по части арестов членов ЦК, против чего ученый как гуманист, возможно, и протестовал бы. Только здравомыслие и хладнокровие, твердость и мужество Куликова предотвратили тогда катастрофу с непредсказуемыми последствиями: он первым поднялся против уже готового указа и увлек за собой других. Но Шафаревич, конечно, все равно ликовал: значит, идея-то о запрете жива! Как видим, ученый-гуманист, поборник справедливости и свободы предлагал создать конкретные организационные формы пособничества режиму в искоренении коммунизма и намечал главное направление пособничества. Никто до этого не додумался — ни покойный пародист Александр Иванов, который прямо объявил, что его идеологическое кредо — «зоологический, пещерный антикоммунизм» («Провинциал», № 19, 30 мая 1993, Тверь), ни бесноватая Новодворская, ни на черта похожий Глеб Якунин — никто! А вот Шафаревича осенило! На то и ученый с мировым именем, на то и почетный член едва ли не дюжины иностранных академий. И то сказать, как можно было мыслителя с такими задатками и поползновениями не пожаловать, например, званием члена Национальной академии наук и искусства США. Возглавить Антикоммунистический комитет ученый, вероятно, предполагал сам — кто же лучше дело знает! А заместителями взял бы, возможно, помянутого пародиста, тогда еще живого, или Глеба Якунина, тогда еще не лишенного сана священника. Над входом в комитет хорошо было бы повесить плакат: «Наша цель предельно ясна: коммунизм должен быть уничтожен. Геббельс». Но, увы, тогда все это осуществить не удалось: даже Ельцин брезгливо отшатнулся… Да, вроде бы уже давно ясно, что за фигура Шафаревич, и однако же пройти молча мимо его новой коммунофобской вылазки невозможно. Дело в том, что эту вылазку, как и ту, в 1991 году, математик рассчитал точно: она приурочена к дням, когда, с одной стороны, разворачивается кампания по выборам в Думу, с другой — все чаще и настойчивее опять раздаются призывы не допустить до власти, запретить компартию, ликвидировать Мавзолей В. И. Ленина. В этих условиях вылазка академика может оказаться весьма эффективной. И есть основания полагать, что за ней последуют другие его акции того же пошиба. Поэтому пора, наконец, сказать о нем кое-что вполне внятно. Тем паче, что не кто-нибудь, а сама патриотическая пресса охотно публикует об академике статьи, одни заголовки которых способны остановить иное критическое перо: «Мыслитель», «Век Шафаревича», «Рыцарь Истины», «Наша совесть», «Наш свет»… Не за горами, видно, и такой: «Лучший мыслитель всех времен и народов». Провинциально благоговея перед обилием почетных званий, орденов и премий, включая Ленинскую, наша оппозиция не смеет сказать о Шафаревиче хоть одно внятное критическое словцо. Как можно-с! Он же почетный доктор Парижского университета, член Лондонского королевского общества… Даром, что родом из Житомира… Исключение составили тут лишь статьи неутомимой и непреклонной Татьяны Глушковой «Труден путь к большому народу» («Молодая гвардия», № 9, 1993), «„Элита“ и „чернь“ русского патриотизма. Авторитеты измены» (там же, № 11, 1994 и № 1, 2, 3, 1996) и некоторые другие публикации талантливой писательницы. Т. Глушкова вспоминает, что впервые услышала имя Шафаревича в 1979 году, когда из уст закордонных радиовещателей оно всплыло «звездой первой величины в гордом, мрачном созвездии академика Сахарова», высланного тогда из Москвы и не прекращавшего в «горьковском захолустье», как выражались вещатели, свою борьбу против «империи зла» — моей родины. Это новое имя оказалось тесно сплетено еще и с именем Елены Боннэр, «великой женщины современности». Я услышал о Шафаревиче лет на сорок раньше, и его имя сияло в созвездии совсем ином — вундеркиндов и юных гениев довоенной поры. В моей памяти имя чудо-математика оказалось сплетено с именем чудо-скрипача Бориса Гольдштейна (в газетах и по радио его называли просто Буся). Эти два вундеркинда, не ведая о том, были кошмаром моего детства и отрочества, ибо моя матушка, листая мой школьный дневник, то и дело с горечью говорила: «Нет, из тебя не получится Буся Гольдштейн…» Или: «Ах, если бы ты был хоть немного похож на Игорька Шафаревича!» Потом Борис Гольдштейн был у всех на виду, а о втором невольном своем мучителе я ничего долгое время не слышал. Но вот настали эти страшные годы, и с ними появились его многочисленные публикации. Слов нет, с иными его суждениями, взглядами, оценками нельзя не согласиться, но в большинстве своем они имеют характер общих мест, а несогласие с академиком все росло и множилось. Изумляет та уверенность, с какой Шафаревич обильно высказывается по самым различным вопросам, о которых имеет смутное представление, в частности, как уже отмечалось, о минувших войнах. С этого можно и начать… 15 июля в «Советской России» он заявил, например: «Англичане из всех европейцев во Второй мировой войне участвовали самым косвенным образом». Спору нет, вклад англичан в победу над германским фашизмом несоизмерим с нашим, и возмутительно, что ныне на Западе приуменьшают наш вклад и раздувают вклад союзников. Но все же — разве четверть миллиона англичан вместе с французами и бельгийцами не сражались против немцев в мае — июне 1940 года во Франции? Разве не Англия целый год противостояла Германии один на один? Разве не на английские города фашисты совершили до мая 1941 года 46 тысяч самолетовылетов, сбросили 60 тысяч тонн бомб, некоторые города (например, Ковентри) превратили в развалины и убили, ранили 86 тысяч человек? Разве, потеряв в этой воздушной битве за Англию свыше 900 самолетов, не англичане сбили свыше 1500 немецких машин? Разве не они еще осенью 1940 года бомбили Берлин, а в январе — мае 1941 года изгнали итальянцев из Восточной Африки?.. И все это, повторяю, в ту пору, когда Англия противостояла Гитлеру один на один. Какая другая страна, кроме СССР, конечно, таким же «косвенным образом» участвовала в войне? Неужели все это новость для ученого человека? Видимо, так и есть, ибо он продолжает столь же уверенно и решительно: «Да, вся (!) война для англичан заключалась в том, чтобы вовлечь (?) в войну какую-то другую страну: Голландию, Данию, Швецию (?), Францию, Грецию, Югославию…» Вовлечь? Как это понимать — перечисленные им страны напали на Германию? Да это не что иное, как оправдание Гитлера, ибо все названные страны, кроме Швеции, были не «вовлечены» Англией в войну против Германии, а оказались жертвами агрессии гитлеровского вермахта. И дальше: «Можно вспомнить речи Черчилля того времени. В них он клятвенно уверял своих сограждан, что их жертвы будут минимальны». Лидер любой страны обязан думать о том, чтобы жертвы его сограждан были минимальны. Но речей Черчилля на сей счет я не помню. Всем известно другое. Когда 10 мая 1940 года он стал премьером, то в обращении к нации сказал: «Я не обещаю вам ничего, кроме пота, слез и крови…» А по поводу того, как англичане вели войну, главным образом по поводу затяжки с открытием второго фронта, советская сторона высказала немало самых решительных суждений еще и во время войны (смотри переписку Сталина и Черчилля) и после. Но достойно ли, порядочно ли перечеркивать сейчас все трагическое и мужественное, что было в борьбе английского народа?! Неужели это на пользу «русскому национализму» и он без этого не может? Опасаюсь, что если в Лондонском королевском обществе станет известно о приведенных высказываниях Шафаревича, то при случае в ресторане общества его русскому члену не подадут даже рюмку коньяка. А мне мой русский патриотизм ничуть не мешает признать мужество и жертвы англичан, да еще и заставляет отринуть оскорбления в их адрес. Свои, мягко выражаясь, недобросовестные рассуждения автор закончил так: «Вот и теперь потери англичан оказались минимальными, несопоставимыми с объемом нанесенного Югославии ущерба». Большого ума человек, а не видит хотя бы даже элементарной логической несообразности: раньше он противопоставлял роль (и потери, конечно) Англии роли других государств-союзников в войне против агрессора, а теперь сравнивает потери Югославии, оказавшейся жертвой агрессии со стороны Англии и других стран НАТО, с потерями агрессора. А я-то думал, что сила логики — первое качество любого математика… Давая оценку агрессии против Югославии, академик Шафаревич все с той же уверенностью утверждает: «Не так еще видна всемирно-историческая поворотная роль этих событий. Действительно, у нас на глазах человечество как бы обрушилось лет на двести, если иметь в виду процесс культурно-правового строительства. Мы куда-то почти в средневековье провалились… Ведь в течение этих двухсот лет строилось международное право, формулировалась идея о том, чтобы зло войны как-то локализовать…» Да, право строилась, идея формулировалась. И, что же, все эти двести лет воюющие государства следовали сим гуманным предписаниям — «вычленяли» войны и локализовали их? Представьте себе, читатель, академик уверяет, что именно так замечательно все и было: «воевали, как правило, люди в мундирах — и только (?) против людей в мундирах… Гражданское население как бы выделялось из рамок войны…» и вот, говорит, только в агрессии против Югославии ныне, только «сейчас все эти правовые скрепы совершенно разрушены. О какой уж там войне людей в мундирах против людей в мундирах можно говорить… Было убийство невоюющих граждан… Новая мировая власть не связывает себя никакими правовыми и моральными ограничениями, стремясь подчинить себе весь мир». Такое впечатление, право, словно человек только что катапультировался с Луны. Вы что ж, Игорь Ростиславович, ничего не слышали хотя бы о немецко-фашистской агрессии против нашей с вами Родины? Почему даже не упомянули о ней? Или полагаете, что, стремясь подчинить себе весь мир, Гитлер связывал себя какими-то правовыми и моральными ограничениями? И война немецких фашистов против нас была войной людей в мундирах против людей в мундирах? Если так думают даже академики в ранге рыцаря Истины, то приходится напомнить хотя бы несколько документов того времени. Вот, допустим, приложение к инструкции по боевым действиям согласно плану «Барбаросса» для 4-й танковой группы от 2 мая 1941 года о характере ведения войны: «Цель этой войны — разгром России, поэтому она должна вестись с небывалой жестокостью, с непреклонной волей к беспощадному, тотальному истреблению противника. В особенности никакой пощады по отношению к представителям русско-большевистской системы» («Война Германии против Советского Союза. 1941–1945». Берлин, изд. Аргон, 1992, с. 51). Напомним для забывчивых: «тотальное истребление» — это всеобщее истребление. А вот что директива самого Гитлера предписывала учинить с Москвой: «Город должен быть окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой… Там, где стоит Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа» («Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками». М., 1957, т. 1, с. 495). Женщины и дети — это что же, «люди в мундирах»? Политику истребления советского народа, разумеется, проводили и все сатрапы Гитлера. 24 апреля 1942 года Гиммлер, выступая в Харьковском университете перед командирами дивизий СС, сказал: «Оставлять врагу людей, чтобы у него опять была рабочая и военная сила, абсолютно неправильно. И если в войне будет последовательно проводиться линия на уничтожение людей, в чем я убежден, тогда русские уже в течение этого года и следующей зимы потеряют свою силу и истекут кровью» («Война Германии против Советского Союза. 1941–1945». Берлин, изд. Аргон, 1992, с. 103–104). Тот же Гиммлер 7 сентября 1943 года давал такие указания фюреру СС и шефу полиции на Украине Прюцману: «Надо делать все, чтобы при отступлении с Украины там не оставалось ни одного человека, ни одной головы скота, ни единого грамма зерна, ни метра железнодорожного полотна, чтобы не уцелел ни один дом, не сохранилась ни одна шахта и не было ни одного неотравленного колодца. Противнику должна остаться только сожженная и разоренная страна…» (там же, с. 232). Наконец, приведем несколько строк из приказа генерал-фельдмаршала В. Кейтеля от 16 сентября 1941 года о борьбе с партизанским движением, которое уже тогда, в сентябре, развернулось «во всех оккупированных Германией областях Советского Союза»: «Фюрер приказал применить повсюду самые решительные меры, чтобы в кратчайший срок подавить это движение. При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь (в России) в большинстве случаев не имеет никакой цены и что устрашающего действия можно добиться лишь с помощью исключительно жестоких мер. Искуплением за жизнь каждого немецкого солдата должна служить смертная казнь 50-100 коммунистов. Способы этих казней должны еще увеличивать степень устрашающего воздействия…» («Документы об оккупационной политике фашистской Германии на территории СССР». М, 1985, с. 81). Вот встали бы из могил помянутые выше коммунисты военного времени и посмотрели на академика, на ленинского лауреата, мечтающего об учреждении Антикоммунистического комитета… Как известно, захватчикам не все удалось осуществить из приказов и требований своего начальства, ибо под напором Красной Армии часто приходилось удирать слишком поспешно, но и то, что они все-таки успели натворить, в мировой истории не имеет прецедента. И если наши общие людские потери в войне составили 27 миллионов жизней, то около 20 миллионов из них — это гражданское население… Впрочем, справедливости ради надо заметить: академик признает, что в отмеренные им двести лет, увы, не всегда люди в мундирах воевали против людей в мундирах, но вместо того, чтобы напомнить как о самом вопиющем примере этого об ужасах, творимых немцами не так уж давно на его родине, он вдруг неизвестно о ком заявляет: «Конечно, бывали и в XIX веке такие действия, они назывались „дипломатией канонерок“. Это когда негритянскую деревню канонерка сносила с лица земли». Уму непостижимо! XIX век он помнит, а середина XX с фашистскими зверствами выпала из памяти. О неведомых неграх скорбит, а о родном народе — ни слова! А ведь ходит в фирменных русских патриотах. Как видно, не поворачивается язык еще раз осудить своих единомышленников по ненависти к коммунистам. Из всего сказанного напрашивается вывод, что «всемирно-историческая поворотная роль» агрессии против Югославии состоит вовсе не в отказе американцев и их пособников от правовых и моральных ограничений. Они отказались от них давным-давно — раньше и войны во Вьетнаме, во время которой погибло около трех миллионов мирных жителей, раньше и авиационных налетов на Дрезден во Второй мировой, стоивших жизни 135 тысячам людей без мундиров, раньше и атомных бомбардировок Хиросимы да Нагасаки, когда погибли сотни тысяч мирных японцев… В этих варварских акциях англичане и американцы ничем не отличались от фашистов, а даже превосходили их: они использовали такие огромные силы (в трех сокрушительных налетах на музейный Дрезден участвовало 1400 англо-американских бомбардировщиков), которым немцы не могли противостоять, и такое оружие, какого у противника не было. И тут ничего нового сейчас не произошло. А истинная поворотная роль не в отказе от моральных ограничений, а в том, что ныне нет силы, которая могла бы противостоять наглому разбою, как это было всего десять лет назад — до того, как Солженицын, Сахаров и Шафаревич развернули вовсю свою деятельность по разложению общества и страны. Дело, однако, не только в исторических штудиях академика, к которым мы по необходимости еще вернемся. В начале статьи мы упоминали еще и о литературных изысканиях Шафаревича. Неужели и они имеют ту же оголтелую направленность? Увы… Вот при всей его ненависти к коммунистам вынужденный признать, что при них были и для народа великие блага — «бесплатное образование, бесплатная медицина, дешевые квартиры и лекарства, издания Пушкина миллионными тиражами и по всем доступным ценам», тут же присовокупляет, что «под конец» стали издавать «даже и Достоевского». По поводу этого нельзя не заметить, что, во-первых, образование было не только бесплатным — студентам, учащимся техникумов, различных училищ еще и платили стипендии, на которые можно было худо-бедно жить. Во-вторых, квартиры и лекарства были не просто, а сказочно дешевые. В-третьих, огромными тиражами издавали не только Пушкина, а всех классиков русский и мировой литературы. Что же касается Достоевского, то здесь академик, как обычно, лишь плетется в хвосте вслед за своим другом Солженицыным. Тот еще в своем известном письме IV съезду советских писателей в мае 1967 года неистовствовал: «У нас одно время не печатали, делали недоступным для чтения Достоевского». Это в какое же время? Молчок… И когда же — «под конец»? В 85-м году, что ль? Достоевский — писатель сложный и трудный, такого полюбить не так-то просто. Его не принимали многие крупные художники. Не любил Чайковский, терпеть не мог Бунин и т. д. Он был сторонником самодержавия, иные его взгляды и произведения, так сказать, не соответствуют идеям коммунизма. Поэтому наивно было бы ожидать, что сразу после революции он привлекал бы такое же большое внимание и его издавали бы так же широко и охотно, как, допустим, Горького и Маяковского. И, тем не менее, 23-томное собрание его сочинений, начатое еще до революции издательством «Просвещение», не было ни прервано, ни заброшено — последние тома беспрепятственно вышли в советское время отнюдь не «под конец» его. В 1926–1930 годы издано первое советское собрание сочинений писателя на научной основе. К нему примкнуло 4-томное издание писем. В эти же годы в столице на Божедомке был открыт государственный музей Достоевского и установлен ему памятник. А всего после революции, по данным на ноябрь 1981 года — 160 лет со дня рождения писателя — вышло в нашей стране 34 миллиона 408 тысяч экземпляров его произведений. Это получается в среднем 540 тысяч ежегодно. Это же все знать надо, прежде чем визг поднимать. Т. Глушкова замечает о литературных изысканиях Шафаревича: «Автор не знаком с предметом, о котором ведет речь». Действительно, к примеру с Достоевским можно добавить много образцов неосведомленности в области уже советского искусства. Так, академик пишет: «Это было время Булгакова и Платонова… Тогда танцевала великая Уланова и слава Большого театра гремела по всему миру… Прокофьев и Шостакович были тогда вершиной мировой музыкальной культуры». Прекрасно! И что же дальше? Оказывается, «почти вся эта культура противостояла официальной идеологии и делам (!) тогдашней жизни». Вы только представьте себе степень человеческого лицемерия, глубину душевной низости этих корифеев: Шостакович, шестикратный сталинский лауреат, а потом — и Ленинской премии, и премии мира, Герой Социалистического Труда, только и думал о том, как бы ловчее противостоять коммунизму — так, чтобы никто не заметил. А Уланова, дважды Герой Социалистического Труда, такая же многократная лауреатка, оказывается, из кожи лезла, чтобы только своими фуэте, своим полетом, «как пух из уст Эола», выразить протест таким «делам тогдашней жизни», как индустриализация страны, перелет Чкалова в Америку, разгром фашизма, отмена карточной системы, прорыв советского человека в космос… Умри, Денис, и не воскресай… Между прочим, Шостакович был еще и членом партии. Нынешние толкователи композитора, вроде Е. Пастернака, твердят: «Заставили! Силой затащили! Угрозами принудили, когда он стал первым секретарем Союза композиторов России». И не соображают, как выглядит в таком случае великий композитор: первого секретаря Союза писателей России Леонида Соболева не смогли заставить, председателя Союза писателей СССР Константина Федина не сумели затащить, вице-президента Всемирного совета мира Илью Эренбурга не удалось принудить, Леонида Леонова — не вышло, а вот Шостакович, выходит, смалодушничал, струсил, а еще гений… Но что же это все-таки такое — просто затмение ума? Нет. Будучи патологическим антисоветчиком, академик не может себе представить, что другой человек — талантливый, известный — не разделяет его пещерных убеждений. «Спорить на таком интеллектуальном уровне не представляется возможным», — пишет Т. Глушкова. Но мы все же рассмотрим еще один свежайший образчик литературоведческих изысканий ученого. Трудно удержаться. Уж очень характерен… Шафаревич решил внести вклад в пушкиноведение и с этой целью опубликовал свои комментарии к знаменитому стихотворению поэта «Клеветникам России». Там есть такие строки, обращенные к Западу:НА ТВОЕМ БЫ МЕСТЕ (А. Проханов)
Что бы я предпринял, сидя в высоком кресле главного редактора всемирно знаменитой газеты «Завтра» и вдыхая несказанный аромат своей собственной великой славы? Прежде всего, я регулярно учинял бы нежные экзекуции своим сотрудникам, в первую очередь — заместителям. Например, я заботливо спросил бы одного из них: «Ты на кого работаешь, голубь, когда сочиняешь хвалебную до небес статью о романе Георгия Владимова „Генерал и его армия“, который тут же получает демократскую премию то ли Букера, то ли Пукера, то ли Какера?.. Ты кого поддерживаешь, ангел подколодный, когда ставишь в номер стихи безвестного графомана, который, вишь ты, грозится, что, как Кутузов отступающих наполеоновских солдат, он заставит коммунистов жрать конину? Ведь тогда у нас в редколлегии состоял сам товарищ Зюганов, коммунист № 1-бис. А таким коммунистам, как Бушин, конина в охотку. Он еще весной 1943 года на фронте под Сухиничами жрал ее, как и все братья-славяне, так, что за ушами пищало. Где тогда был твой графоман?.. Ты кого прославляешь, болезный, когда захлебываешься от восторга по поводу позорной постановки в Малом театре деревянной пьесы Солженицына „Пир победителей“? Шолохов писал о ней, что ее форма „беспомощна и неумна“, а если говорить о сути, то „поражает какое-то болезненное бесстыдство автора“. Неужели для тебя творец бессмертного „Тихого Дона“ меньший авторитет, чем сочинитель уже ныне, при его жизни, никем не читаемых гроссбухов? Да ведь и сам он еще в известном письме к IV съезду писателей СССР в мае 1967 года отрекся от этой пьесы, а теперь видит, что власти-то никакой в стране уже не существует, никакого надзора за приличием нет, скоро без штанов ходить будут, и он полез на чердак, разыскал там замшелую рукопись, стряхнул полувековую пыль и с тем же болезненным бесстыдством помчался в Малый… Соображаешь ли ты, что делаешь, аспид, когда на первой полосе нашей газеты в День Красной Армии в одном ряду с портретами великих русских полководцев от Александра Невского до Георгия Жукова помещаешь — или это не ты? — портрет адмирала Колчака? Да это же беспримесный американский наемник! Почитай хотя бы, что писал о нем в „Нашем современнике“ Вадим Кожинов. Он не только называет по именам его заокеанских советников и инструкторов, но и приводит дотошные цифровые данные о полученных из США военной технике и снаряжении: винтовки, пулеметы, пушки, шинели, связь…» Что я сделал бы еще на месте Александра Проханова? Конечно же, перестал бы печатать литературных психов. Например, того, который настрочил книгу о генерале Власове, духовном сыне Колчака. Он, между прочим, и сам генерал. Ну, правда, пуровский, как, скажем, адмирал Гайдар, и скорее всего — волкогоновской выпечки. Так этот волкогоновец уверяет, что всеми самыми крупными победами в Великой Отечественной войне мы обязаны именно Власову. Как это? Как это? А очень просто, говорит: под тайным, но непререкаемым командованием Власова было 50 дивизий, сформированных немцами из наших военнопленных, эти дивизии командование вермахта бросало во все крупные битвы, но в решающий момент они расступались перед Красной Армией, и та наносила удар с фланга или тыла, что и давало нам победу. Ну, хорошо, один раз немцы могли оплошать, но как же они попались на удочку и второй раз, и третий, и пятый? Не глупые ведь люди. Это они показали, между прочим, и тем, что понимали русского солдата и Красную Армию гораздо лучше, чем наш власовец-волкогоновец: немцы боялись дать оружие в руки нашим пленным и лишь в конце войны, в отчаянную пору, в ноябре 1944 года, когда Красная Армия уже вступила на немецкую землю, сформировали не 50, а только две дивизии, одной из которых командовал Буняченко, другой — Зверев. Но газетный генерал стоит на своем и требует памятника Власову рядом с памятником Жукову. Ну, как же не псих! Тем более что уверяет, будто его любимец был сознательно заслан к немцам и выполнял личное задание Верховного Главнокомандующего, и потому после войны его вовсе не расстреляли, а присвоили звание Героя Советского Союза, маршала, дали отменный пенсион и хотели было отправить доживать дни в Австралию от лишних глаз подальше, но там подняли бунт полчища кенгуру: «Не пустим на свою землю пособника Гитлера!» Тогда ему дали генеральскую квартиру на одной площадке с его будущим биографом и апологетом, и тот уверяет, что Власов жив и поныне; вероятно, заходит картишками переброситься. На месте Проханова дал бы я полный отлуп от газеты и тому литературному психу (на сей раз не генерал, а газетный капитан первого ранга), что поносит чуть ли не всю нашу литературу, начиная со Льва Толстого. Его он называет «отравителем колодцев русской жизни», а его произведения — это, оказывается, «вагон книг типа (!) „Войны и мира“». И при этом, естественно, взывает к авторитету — кого же еще! — дяди Сэма: «Весь этот вагон художественности американцы точно называют „фикшн“ — „фикция“, вымысел, сочинительство». И не соображает при этом, что с помощью таких доводов можно объявить эшелоном барахла не только почти всю русскую литературу — сочинительство же! — но и американскую тоже, хотя бы Фолкнера с его выдуманной Йокнапатофой. Толстой, Бунин, Вересаев видятся психу то ли вдохновителями, то ли прямыми соучастниками Ягоды, Ежова, Берии, поскольку лет за 30–40 до них имели неосторожность напечататься в газете, которая потом стала большевистской. А свихнулся он на монархизме, и потому истинными светочами русской литературы считает лишь особы великокняжеские: известного Константина Романова и неизвестного Олега Романова, погибшего молодым, но успевшего сочинить несколько стихотворений. Например:ИЗ-ЗА ЧУЖОЙ СПИНЫ (В. Бондаренко)
Диву даюсь, до чего резвы, неутомимы и вездесущи все эти антисоветчики — от полнометражной Валерии Новодворской и широкоформатного Радзинского до малогабаритного Владимира Бондаренко! Круглые сутки бдят, как бы да где бы пнуть советское время, советских людей. И пинают даже там, где и ожидать невозможно. Вот недавно исполнилось восемьдесят лет Юрию Бондареву. Естественно, в патриотических газетах были юбилейные статьи, поздравления, телевидение расщедрилось на пару фильмов по книгам юбиляра, отбил телеграммку даже президент. Так вот, казалось бы, в юбилее Бондарева абсолютно нечем поживиться антисоветчику, негде ему разгуляться. И, однако же, Бондаренко изловчился, нашел. В своей газете «День литературы» (№ 3) тоже напечатал статью о юбиляре. В ней, прежде всего, удивляет какой-то совершенно неуместный в праздник слезливо-жалостливый тон разговора о фронтовиках как о каких-то несчастных «солдатиках», «лейтенантиках», «студентиках»… Отличительной чертой так называемой лейтенантской прозы автор считает то, что она повествует «о студентиках, попавших (!) на фронт взводными да ротными и погибших там в первом же бою». Это, мол, мы видим, например, в произведениях Бондарева и Бакланова. Какая неопрятность мысли и слова! Во-первых, как понимать «попавшие на фронт» — случайно, что ли? Вовсе нет — согласно указу о мобилизации, а кто и добровольно. Во-вторых, взводами и ротами командовали не «студентики», а офицеры, как правило, имевшие за плечами военное училище, подобно тому же Бондареву, летом 1942 года окончившему артиллерийское училище, и Бакланову — тоже артиллерийское в августе 1942-го. В-третьих, первый провоевал до октября 1944 года, второй дошел до Венгрии. Что же касается гибели в первом бою, то, конечно, случалось такое. Даже и в тылу были жертвы войны. Так, за первые полгода войны или, точнее, за пять месяцев налетов немецкой авиации в Москве погибло 1327 человек, в Московской области — 1275, да еще в несколько раз больше — ранено. («Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне», М., 2000, т. 2, кн. 2, с. 351–352). Но герои произведений Бондарева и Бакланова, как и создатели их, тоже, слава Богу, не погибают в первом бою — иначе, о чем было бы писать молодым авторам? А «студентиками» оба они стали только в сентябре 1946 года, но тогда уже никем не командовали. О непременной гибели в первом же бою любит почесать язык Ал. Яковлев, академик в особо крупных размерах. Кстати, ровесник Бондарева и Бакланова, он тоже оказался на фронте летом 1942 года после окончания военного училища и пробыл на войне два-три героических месяца. Продолжая свои сопоставления, Бондаренко пишет, что вот, мол, у В. Богомолова «была смершевская закваска, и как бы правдиво ни превозносил (!) подвиги смершевцев Юрий (?) Богомолов, высшая правда войны все-таки остается не за ними, а за миллионами таких, как Юрий Бондарев, за безусыми солдатиками, лейтенантиками, добровольно шедшими в бой и умиравшими за Родину». Тут опять много удивительного. Начать с того, что добровольно можно идти в армию, на фронт, а в бой идут не когда кому вздумается, а по приказу командования: хочешь не хочешь, а иди. К тому же автор странным образом не знает, что вторичные половые признаки, в том числе усы, появляются у мужчин гораздо раньше, чем он думает: в солдатском возрасте усы может иметь любой. И хорошо помню, как на первом курсе мы бубнили в коридорах Литинститута стихи фронтовика-старшекурсника Немы Рамбаха, ставшего позже Наумом Гребневым, гениальным переводчиком гениальных гамзатовских «Журавлей» и других советских поэтических шедевров того времени:«Начальник штаба ВВС Великобритании сэр Чарльз Портал в связи с нападением Германии на Россию предложил послать телеграмму командующим войсками в Индии и на Ближнем Востоке с запросом, когда будет закончена подготовка к бомбардировке нефтяных промыслов в Баку. Комитет постановил: предложение утвердить и просить военное министерство послать такую телеграмму» (т. 2, кн. 1, с. 61).Вот чем были озабочены, чего хотели иные высокопоставленные головы за Ла-Маншем на второй день после нападения Германии на СССР. Им не терпелось помочь агрессору. Неудивительно, что в директиве НКВД от 20 августа 1941 года говорилось:
«Установлено, что английские разведывательные органы, используя существующие отношения между СССР и Англией, намерены развернуть в СССР работу по созданию шпионской сети и диверсионных групп в важнейших центрах страны под предлогом необходимости продолжения борьбы с немцами в случае поражения СССР. С этой задачей, в состав прибывшей в СССР английской военно-экономической миссии, введены специалисты по разведке и диверсии».Далее приводятся конкретные имена (т. 2, кн. 1, с. 492). Подобных фактов и имен в цитируемом издании множество. Вот бы почитать такие интересные анналы нашему президенту… Этот сборник документов издается с 1995 года. Пока вышли три тома в шести книгах, а всего должно быть восемь томов. Замечательное издание! И оформлено отлично, и прекрасный научный аппарат. Но главное — большой коллектив редколлегии трудится весьма плодотворно. В научный оборот введено множество новых и очень ценных исторических документов. На страницах книг оживают десятки, сотни новых имен истинных героев нашей контрразведки. Читатель узнает документально о коварстве и беспощадности врага, его приемов и методов. Но там можно прочитать и гневные строки из приказа Сталина № 0391 «О фактах подмены воспитательной работы в Красной Армии репрессиями»: «Самосуды, рукоприкладство и площадная брань, унижающая звание воина Красной Армии, ведут не к укреплению, а к подрыву дисциплины и авторитета командира и политработника. Надо самым решительным образом, вплоть до предания виновных суду военного трибунала, бороться со всеми явлениями незаконных репрессий, рукоприкладства и самосудов». Но Бондаренко, начав с «местных смершевцев», т. е., надо полагать, с таких случаев, что подобны упомянутым в приказе, тут же опять-таки за чужой спиной перешел к безответственному обобщению: «Для Юрия Бондарева „смершевец“ (в отличие от В. Богомолова) — скорее отрицательное явление. Близкое к фашисту». Ничего себе юбилейный комплимент… Советский контрразведчик близок к фашисту! Так, дескать, считает уважаемый юбиляр. А у юбиляра, между прочим, родной отец был в армии следователем… Поздравляя прославленного однокашника с большой датой, я спросил: что он думает о таком юбилейном комплименте? Юра выразил величайшее изумление… Если Бондаренко так пишет кривой ручкой из-за чужой спины о смершевцах, то что же он изобразит (если еще не сделал этого) о заградчиках? Если все-таки еще не изобразил, то хорошо бы ему задуматься хотя бы вот над этими строками из докладной записки начальника 3-го отдела КБФ дивизионного комиссара Лебедева о действиях в начале войны флотского заградотряда в Эстонии:
«В разгар сражения за Таллин заградотряд работал особенно интенсивно. Под давлением противника защищавшие город части в некоторых местах отступили. В этой обстановке заградотряд не только останавливал и возвращал на фронт отступающих, но и удерживал оборонительные рубежи. Особенно тяжелое положение сложилось днем 27 августа. Отдельные части 8-й армии, потеряв руководство, оставив последнюю линию обороны, обратились в бегство. Для наведения порядка был брошен не только заградотряд, но и весь оперативный состав отдела. Отступающие под угрозой оружия остановились и в результате контрудара отбросили противника на 7 километров. Эта операция имела решающее значение в эвакуации Таллина. В ходе боев и эвакуации заградотряд потерял свыше 60 % личного состава, одного оперуполномоченного (до 1943 года так называли смершевцев. — В. Б.) и почти весь командный состав роты».Да, под угрозой оружия… Да, свыше 60 %… Да, почти весь состав… Это война, а не рейды Радзинского по тылам, не метания от Солженицына к Бондареву и обратно. Статья Бондаренко заканчивается так: «Юрий Васильевич, я равняюсь на Вас». Да в чем же Бондаренко равняется на Бондарева? И сколь успешно? Бондарев одним из первых раскусил Солженицына в статье «Злоба съедает талант». Вот и последуй ему в этом хотя бы теперь. Нет, это для него немыслимо, и он, наоборот, пытается подравнять большого писателя под свои малотиражные взгляды. Пустые хлопоты…
НАПЕРЕГОНКИ С РАДЗИНСКИМ (Ю. Качановский)
Статья Ю. Качановского большая, она печаталась в трех номерах «Советской России» по четыре подвала в каждом номере. Это, собственно, и не статья, а главы из книги. Поскольку работа над книгой, судя по всему, еще не закончена, то, надо полагать, есть смысл высказать некоторые соображения о напечатанных главах — возможно, они окажутся не бесполезны. Да мы и не первыми здесь будем. Члены семьи покойного М. Г. Первухина, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, в надежде на доработку книги уже отметили на страницах «Советской России» некоторые упущения автора. В публикации многоопытного эрудированного автора, разумеется, много полезных сведений, справедливых оценок, интересных суждений. Все это редакция видела, принимая решение о печатании глав. Надо полагать, это увидел, оценил и читатель. Но, к сожалению, остались не замечены некоторые неточности, ошибки, а порой и такие суждения, оценки, что на страницах патриотического издания просто изумляют. Ну, такие пассажи, как уверенное заявление профессора о том, что «Сталин не имел любовниц», нас не слишком занимают, да и кажутся сомнительными. В самом деле, откуда это профессору известно? А главное — почему бы Иосифу Виссарионовичу их и не иметь? Ведь первый раз он овдовел, когда ему еще не было и тридцати лет, а после этого больше десяти лет вдовствовал. А у него же горячая грузинская кровь. Да и в 1932 году, когда овдовел второй раз, ему шел 53-й год — тоже далеко не старик. А Молотов вспоминал: «Сталин нравился женщинам». Первая жена, религиозная грузинка Екатерина, его, безвестного, гонимого подпольщика, боготворила. О второй жене Надежде Аллилуевой дочь Светлана писала в книге «Двадцать писем к другу»: «Он был для нее целой жизнью». В этой же книге у нее есть такое место в рассказе о смерти отца на Кунцевской даче: «Пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники — все они тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слезы, как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача… Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина — Валечка, как ее все звали, — экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди, служившие у отца, любили его… А Валечка — как и все они — за последние годы знала о нем куда больше и видела его больше, чем я, жившая далеко и отчужденно…» Так вот, профессор, я легко допускаю, что не знаменитые артистки Валерия Барсова или Вера Давыдова, о которых пишут некоторые сочинители вроде Ларисы Васильевой, специалистки по «кремлевским женам», а как раз Валентина Васильевна, эта Валечка с ее вековечной деревенской манерой горя, была после смерти жены возлюбленной Сталина… Другое дело, что я не могу вообразить, чтобы если уж не в семьдесят или в пятьдесят, то хотя бы в тридцать лет имел и любовниц, допустим, генерал Волкогонов, писатель Радзинский или широколобый мыслитель Рой Медведев, авторы гнусных книг о Сталине. Это же книги явных импотентов… Но есть вопросы поважней, чем любовницы. Ю. Качановский неоднократно делает заявления такого рода: «Чтобы учесть уроки истории, надо относиться к ней строго объективно». Или: «Мы должны объективно оценивать факты истории». Еще и подкрепляет это золотой латынью, для весомости впечатления не давая перевода: «Suum cuique tribuere». Что означает сей таинственный афоризм, я, как и большинство читателей, не знаю, но уж, конечно, что-то очень серьезное насчет объективности. Может быть, «Послушай, ври, да знай же меру», как сказал патриций Чацкий плебею Репетилову. Видимо, твердым намерением неукоснительно следовать древнеримскому принципу объективности объясняются многие особенности публикации. Так, надо полагать, именно поэтому, а также для демонстрации своих познаний автор счел нужным на страницах патриотической газеты поведать об ужасных, но весьма сомнительных поступках царя Петра, столь же увлеченно то и дело твердит о «красном терроре», о «жестокости, абсолютной безжалостности Ленина», о «беспощадности Сталина», о «сталинских репрессиях» и других любимых демократами кошмарах революции, Гражданской войны и Советской власти. Ах, какой suum!.. Но тут прежде всего с изумлением думаешь: неужели автору «Советской России» и ее редколлегии все еще мало того, что обо всем этом каждый день неутомимо долдонят без оглядки на объективность прислужники режима едва ли не в любой передаче телевидения, во всех своих газетах, книгах, фильмах, и притом по малейшему поводу и безо всякого повода? Что заставляет газету повторять, 300-тысячным тиражом, дополнять и поддерживать этих неутомимых долдонов, шагая в одной упряжи с таким, например, декламатором прогресса, как кинорежиссер Андрей Смирнов, последнее явление которого народу состоялось в телепередаче «Культурная революция» 7 февраля этого года? К Смирнову мы еще вернемся, а пока заметим, что жажда объективности принимает у профессора Качановского порой весьма избитые, уже осточертевшие формы. Так, с огорчением видим, что автор, совсем как Радзинский, считает, например, коллективизацию кошмарным делом, строительство Беломорско-Балтийского канала — преступлением; верит, что «завещание» Бухарина — это не ловкая пропагандистская проделка, а достоверный документ (ссылается на него!), который его вдова заучила наизусть и хранила в памяти пятьдесят лет, чтобы поведать Коротичу для публикации в «Огоньке»; самого Бухарина держит за славного добряка; Молотова и Маленкова называет «догматиками»… Хоть задумался бы, как же Сталин, которого он признает гениальным, мог долгие годы, десятилетия работать буквально рука об руку с догматиками на самых высоких постах? В таком случае, какой же он гений? Концы с концами никак не сходятся… Словно под диктовку Волкогонова пишет о Сталине: «Он был властолюбив. В борьбе за власть был жесток и беспощаден, не останавливался ни перед чем… Он использовал репрессии для укрепления своей власти» и т. п. Да ведь под всем этим с радостью подпишется любая демократическая сволочь. А вот, горя желанием быть объективным, пишет: «Кто бы ни был виновен в развязывании Гражданской войны…» То есть он допускает, что виновны могли быть и большевики. Но зачем им война, если власть в их руках? За что им было воевать? Они думали о восстановлении разрушенного хозяйства, о мирном восстановлении страны. Да ведь сам же автор приводит слова В. Шульгина, идеолога и практика контрреволюции: «Мы объявили войну Ленину. Наступила Октябрьская революция. На нее мы ответили, взявшись за оружие». И это понятно: за оружие взялись те, у кого революция много отняла в интересах народа. Им было за что воевать. Кое-что ученый адепт объективности досадно путает и в истории Великой Отечественной войны. Так, он уверяет: «Остановить противника Красная Армия смогла только в конце октября 1941 года». Это не так. Еще 30 июля верховное командование вермахта вынуждено было директивой № 34 предписать группе армий «Центр», наступавшей в ходе Смоленского сражения на главном — Западном, Московском направлении, перейти основными силами к обороне. В это же время на Лужской линии обороны была остановлена и группа армий «Север», наступавшая на Ленинград. Это был наш большой успех: за все время с начала Второй мировой войны в сентябре 1939 года немецкая армия впервые была остановлена и перешла к обороне. Я уж не говорю о том, что наши войска и до этого предприняли ряд контрударов, даже контрнаступлений. Так, 23 июня, на второй день войны, 99-я стрелковая дивизия полковника Н. И. Дементьева вышибла немцев из Перемышля, занятого ими накануне, и удерживала его до 27 июня. А Ельнинская наступательная операция 30 августа — 8 сентября 1941 года, в ходе которой родилась советская гвардия, — как можно на страницах «Советской России» забыть о таких славных делах! Конечно же, к радости Яковлева, профессор несколько раз со смаком повторяет численность высланных во время коллективизации на поселение кулацких семей: «1 803 397 человек. Почти два миллиона!» Во-первых, зачем патриоту округлять число в сторону увеличения? Во-вторых, почему патриоту не напомнить, как и в вопросе о заключенных, что СССР — это не Голландия и даже не Польша, — названное число составляло лишь не многим больше 1 процента населения всей страны, которое при Советской власти росло, повторим для ясности, от 150 миллионов до 300. Ведь только такое сопоставление дает возможность понять масштаб события и факта. Вместо этого автор тут же уверяет, будто в 1929 году во время коллективизации было 1300 «открытых мятежей», т. е. ежедневно вспыхивало по 3–4 мятежа. О-го-го! Но где именно? Когда? Назвал бы хоть один… Мой дед Бушин Федор Григорьевич был председателем колхоза в деревне Рыльское Куркинского района Тульской области, где я провел немалую часть детства, и отрочества. Ни одну семью тогда из деревни не выслали. А мятежи случались: дядька мой был большой выпивоха, так жена нередко выходила из супружеского повиновения и дубасила его. Откуда автор взял чудовищную цифру мятежей? Из какой-то загадочной книги «Документы свидетельствуют», почему-то не указывая при этом, ни когда и где она издана, ни кто ее автор. Верить этому таинственному источнику, разумеется, нет никаких оснований, ибо сейчас появляется столько «документов» и преподносят их нам такие «публикаторы», что хоть святых выноси. А профессор ничуть не брезгует источниками такого пошиба. Удивительно читать и это: «Первый результат коллективизации — голод 1932-33 годов». Конечно, перестройка хозяйства не могла пройти без потерь, но вы же, профессор, дальше сами пишете, что в 1931-32-33 годы засуха и недород охватили «важнейшие зернопроизводящие районы страны, территорию, где проживало 30 миллионов крестьян». Зачем же тогда все валить на коллективизацию? И почему бы патриоту не напомнить, что за все семьдесят пять лет Советской власти было лишь два голода — в 1922 году, как результат восьми лет войны, и в 1932-33-м. А что мы видим в царское время? В XVIII веке голод приходил в Россию 34 раза, в XIX — свыше 40. Но возьмем для наглядности сравнения тоже семьдесят пять последних лет царизма. Вот даты особенно крупных голодов: 1845–1846, 1851, 1855, 1872, 1891–1892, 1901, 1905, 1906, 1907, 1908, 1911–1912. Причем размах голода все время нарастал: 10-20-30-50 губерний. Наконец, в 1911–1912 годах, накануне 300-летия дома Романовых, столь пышно и торжественно отпразднованного, голод охватил 60 губерний. Характерно и то, что голодные годы порой следовалиодин за другим кряду, например, четыре года с 1905 по 1908-й. Это говорит, что власть была бессильна предотвратить бедствие, даже зная уже о его угрозе. В советское время; совсем иная картина и в этом смысле: благодаря усилиям общества и власти голод ни разу не вышел за пределы одного года. Больше того, в 1924 году неурожай поразил те же районы, что и в 1922-м, но благодаря своевременно принятым мерам голода не было… Остается лишь добавить, что большая часть сведений о голоде в дореволюционное время взята мной не из Советской энциклопедии 1-го, 2-го или 3-го издания, а из 4-го тома до сих пор знаменитой своей полнотой и объективностью энциклопедии Брокгауза и Эфрона, из тома, вышедшего еще в 1893 году. Нехорошо ученому-историку путать столь примечательные фигуры Гражданской войны, как Корнилов и Краснов, или не знать о некоторых важных событиях Великой Отечественной, или оперировать сомнительными источниками. А притом где же еще и торжественно объявленная объективность, допустим, в вопросе о жестокости большевиков? Конечно, война есть война, и красные тоже воевали не в белых перчатках, но все же широко известные факты, иные из которых сам профессор напоминает, выражаясь деликатно, не подтверждают обвинение большевиков и их вождей в беспощадной кровожадности. Так, сразу же после взятия власти большевики в одном ряду с декретами «О мире», «О земле» приняли постановление «Об отмене смертной казни». Правда, уже на Третьем съезде Советов в январе 1918 года Ленин говорил: «Мы были слишком гуманны, слишком добросердечны по отношению к чудовищным по своему предательству представителям буржуазно-империалистического строя». И после убийства некоторых крупных работников Советской власти, после покушения 30 августа этого года на самого Ленина, на главу правительства, в сентябре был объявлен «красный террор», который таким образом явился лишь ответом на «белый террор», а у автора и выражения такого нет, он его стесняется. Однако уже 17 января 1920 года Ленин подписывает новое постановление Советского правительства «Об отмене смертной казни». Оно заканчивалось словами: «Постановление ввести в действие по телеграфу», т. е. немедленно. И скольким это спасло жизнь… Сам же Ю. Качановский пишет: «Большевики во главе с Лениным еще раз попытались перевести политическую борьбу на мирные методы и формы. Это не получилось. Смертная казнь была восстановлена». Но гуманная тенденция продолжалась. В 1927 году ЦИК СССР отменил смертную казнь по ряду преступлений, сохранив ее как временную и исключительную меру в отношении немногих тягчайших преступлений. Вскоре после войны, 26 мая 1947 года, Президиум Верховного Совета СССР отменил смертную казнь в мирное время. Однако своим Указом от 12 января 1950 года допустил ее как исключительную меру наказания изменникам Родины, шпионам, подрывникам-диверсантам. Так что по этому Указу, принятому для защиты безопасности страны, получили бы свое и изменник Родины, многократный убийца Салман Радуев, и нанесший нашей обороне многомиллиардные убытки американский шпион Эдмонд Поуп, и диверсанты, взорвавшие дома в Москве и Волгодонске. Но и эти казни не затмили бы приведенных фактов, свидетельствующих о многолетней гуманной тенденции Советской власти, опровергающих домыслы о безоглядной жестокости и беспощадности большевиков. Ю. Качановский мог бы для назидания пустозвонам напомнить еще и о том, как в годы Великой Отечественной войны новое поколение большевиков уже без Ленина, но со Сталиным во главе относилось к немецким пленным и как немцы — к нашим… В сочинении Ю. Качановского «враги народа» всегда в кавычках. Как это понимать? Что, не было у советского народа врагов? Может, и теперь их нет, как уверяли Ельцин и Козырев, а теперь — Путин и оба Ивановых? Более того, к удовольствию Евгении Альбац и Ирины Хакамады автор заявляет, например, что на судебном процессе 1938 года жестоко подавляли «любую попытку Бухарина, Рыкова, Крестинского защищаться, вскрывать нелепости обвинения». Любую!.. Вот один фрагмент выступления хотя бы только Бухарина на этом процессе:— Я признаю себя виновным в измене социалистической родине, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов… — Я признаю себя ответственным и политически, и юридически за пораженческую ориентацию (в случае войны), хотя я утверждаю: а) лично я на этой позиции не стоял, б) фраза об открытии фронта принадлежит не мне… Я считаю себя далее и юридически, и политически ответственным за вредительство, хотя я лично не помню, чтобы я давал директивы о вредительстве. Об этом я не говорил… А гражданин государственный обвинитель представляет меня в роли руководителя вредительства. Гражданин прокурор утверждает, что я наравне с Рыковым был одним из крупнейших организаторов шпионажа. Какие доказательства? Показания Шаранговича, о существовании которого я не слыхал… Шарангович: Бросьте врать хоть раз в жизни. Врете и сейчас на суде. Председательствующий Ульрих: Подсудимый Шарангович, не мешайте. Бухарин: Ходжаев утверждает, что я советовал ему связаться с английским резидентом, а Икрамов говорит, будто я ему заявил, что Туркестан является лакомым кусочком для Англии. В действительности дело было совсем не так… Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова…Как видим, Бухарин защищается весьма решительно, и никто не только не мешает отрицать многие обвинения, но председательствующий даже помогает ему говорить беспрепятственно. Отрицали некоторые обвинения и Ягода, и Крестинский, и Рыков… Вы, что же, профессор, не читали всего этого? В другом месте вы пишете: «По существу это был не процесс, а юридическая „гильотина“. У подсудимого не было никаких шансов выйти из нее живым». И под этим подписался бы любой сукин сын демократии. Но вам же при вашей учености должно быть известно, что, например, в этом самом процессе 1938 года «вышли живыми» Д. Д. Плетнев, Х. Г. Раковский, С. А. Бессонов, в других процессах — ученый Леонид Рамзин, публицист Карл Радек и т. д. Их приговорили к разным срокам лишения свободы с зачетом времени со дня их ареста. Л. Рамзин в 1943 году получил Сталинскую премию. А что касается упомянутого убийства Кирова, то об этом Качановский поведал так: «Кто приказал убить Кирова? Ответ на поверхности — Сталин». Одно это заявление обнаруживает в нашем историке адепта блистательной плеяды демократических правдолюбов от Яковлева до Радзинского. Правда, он тут же добавляет: «Но нет ни одного доказательства такой версии. Даже Троцкий не уверен в ней». Во-первых, если нет доказательств, то что же заставляет тебя вслед за вереницей клеветников мурыжить эту «версию»? Во-вторых, отсутствие доказательств, как известно, еще не свидетельствует об отсутствии преступления, т. е. тень на Сталина все же брошена патриотом «Советской России». Демократы, кажется, уже отвязались от знаменитого девиза Горького «Если враг не сдается — его уничтожают», а заторможенный профессор Качановский все продолжает негодовать по поводу этого девиза, да так, словно Горький вел речь не о врагах, а о соперниках в спортивном соревновании или об оппонентах в ученом споре. Надо полагать, профессор был бы доволен, если, допустим, окружив немцев под Сталинградом, а потом в операциях Корсунь-Шевченковской, Ясско-Кишиневской, Минской, Восточно-Прусской, наконец, в Берлинской и предложив им сложить оружие, а мы делали это каждый раз, но получив отказ, мы бросились бы к ним с объятиями и поцелуями. Ах, как было бы прекрасно! А ведь враг иной раз не просто отвергал наше гуманное предложение, но убивал советских парламентеров, как это было, например, с двумя нашими офицерами в Венгрии. И, увы, получив на свой ультиматум отказ, мы начинали уничтожение врага и уничтожали до тех пор, пока остатки, наконец, не сдавались. И так было на протяжении всей войны. Вот один из последних наших ультиматумов, предъявленных врагу во время последних сражений в Восточной Пруссии, — там, где закончила войну и моя 50-я армия, в составе которой мне довелось пройти от Калуги до Кенигсберга.
«К генералам, офицерам и солдатам немецкой армии на косе Фриш Нерунг и в устье Вислы. От Командующего советскими войсками Третьего Белорусского фронта. Русские и союзные войска соединились на всем фронте от Балтийского моря до Дрездена. 2 мая русские войска заняли Берлин. Вся Германия, Италия, Голландия и Дания в руках русских и союзных войск. В результате полного разгрома 7 мая 1945 года в Реймсе представители германского правительства и ОКВ (Верховного командования) подписали безоговорочную капитуляцию Германии и всех германских вооруженных сил как на Восточном, так и на Западном фронтах. Капитуляция вступает в силу с 23.00 8 мая 1945 года по немецкому времени. Днем 7 мая ОКБ по радио из Фленсбурга объявило о безоговорочной капитуляции Германии. Всем германским войскам на востоке и западе, севере и юге гроссадмирал Дениц приказал прекратить сопротивление и капитулировать. Всем немецким судам и подводным лодкам он приказал прекратить военные действия и вернуться в Германию. Офицеры и солдаты! В соответствии с подписанной представителями германского правительства и ОКВ капитуляцией предлагаю: немедленно прекратить военные действия, сложить оружие и сдаться в плен. Если отдельные нацистские фанатики не подчинятся приказу ОКВ — уничтожайте их как предателей германского народа. Если вы не выполните условий капитуляции и к 10.00 по немецкому времени 9 мая 1945 года не сложите оружия, тогда пеняйте на себя. Наши войска перейдут к решительному штурму и беспощадно вас уничтожат.
Командующий Третьим Белорусским фронтомГенерал Армии Баграмян.8 мая 1945 г.»
Листовки с этим текстом на немецком и русском языках разбрасывались над немецкими войсками. Генерал армии дважды Герой Советского Союза А. П. Белобородов, командовавший там 43-й армией, потом вспоминал:
«Верные своему обещанию, мы не пускали в ход оружия до установленного часа. Однако, как оказалось, фашисты понимали только язык силы. И мы применили ее. Этот последний удар вынудил капитулировать много тысяч солдат и офицеров немецко-фашистских войск во главе с пятнадцатью генералами. Так вот и получилось, что в день Великой Победы мы с Иваном Христофоровичем еще продолжали утверждать ее».Как ни досадно профессору Качановскому, а генералы Баграмян, Белобородов и вся Красная Армия следовали девизу Горького: «Если враг не сдается — его уничтожают». Странно читать и то, что пишет профессор-патриот о переселении во время войны немцев, финнов и некоторых других народов. Он хочет хотя бы частично оправдать Сталина: «Инициатором переселения немцев был не только Сталин». Не один, мол, он в этом виноват. И дальше: «29 августа 1941 года Молотов, Маленков, Косыгин и Жданов направляют Сталину телеграмму: «Сообщаем, что нами принято решение о немедленном выселении из пригородов Ленинграда немецкого и финского населения в количестве 96 тысяч человек». А Сталин в оправдании не нуждается. Первым, еще 26 августа 1941 года, постановление «Об обязательной эвакуации финского и немецкого населения из пригородных районов Ленинградской области», принял Военный совет Ленинградского фронта, знавший обстановку на месте, видевший ее воочию, а вышеназванные высокопоставленные официальные лица, будучи уполномоченными ГКО, поддержали это постановление (Органы Госбезопасности СССР в Великой Отечественной войне. М., 2000, т. 2, кн. 1, с. 550). Увы, такова была военная необходимость, в чем убеждаешься, читая, например, «сообщение № 4» от 30 августа того же года замнаркома МВД В. Н. Меркулова, как видно, находившегося тоже в Ленинграде, своему наркому Л. П. Берия. Он, в частности, писал: «Следует указать, что в связи с близостью линии фронта финское и немецкое население частично уходит в леса, ожидая прихода немцев, в то время как русское население стекается в Ленинград» (там же, с. 561). А вот донесение командования Южного фронта № 28/оп от 3 августа 1941 года уже оттуда, где наши войска отошли. Оно адресовано в Ставку лично Сталину и Главкому Южного направления Буденному: «1. Военные действия на Днестре показали, что немецкое население стреляло из окон и огородов по отходящим нашим войскам. Установлено также, что вступающие фашистско-немецкие войска в немецкой деревне 1.8.41 г. встречались хлебом, солью. На территории фронта имеется масса населенных пунктов с немецким населением. 2. Просим дать указание местным органам власти о немедленном выселении неблагонадежных элементов» (там же, с. 447–448). На этом донесении, переданном из Полтавы, Сталин поставил резолюцию: «Товарищу Берия. Нужно выселить с треском». И вот какой получился «треск». 31 августа было принято по становление Политбюро ЦК ВКП(б) «О немцах, проживающих на территории Украинской ССР», в котором предписывалось: «1. Немцев, состоящих на учете как антисоветский элемент, арестовать; 2. остальную часть трудоспособного мужского населения в возрасте от 16 до 60 лет НКО мобилизовать в строительные батальоны и передать НКВД для использования в восточных областях СССР» (там же, с. 448). При переселении немцев Поволжья «треск» оказался еще ужаснее. Если ленинградским немцам и финнам разрешалось брать в дорогу до 600 килограммов груза, то здесь по Постановлению Совнаркома и ЦК партии можно было брать до тонны. По этому же Постановлению на оставляемое имущество, продовольствие, скот, фураж переселенцы получали от специальных комиссий квитанции, по которым на новом месте жительства все сданное имущество (кроме лошадей) «подлежит восстановлению». Так прямо, конкретно и говорилось, в частности: «9. Обязать НКМ, МП и НК Совхозов (тов. Лобанов) в течение 1941–1942 гг. выдать переселяемым колхозам и колхозникам по месту их расселения скот (кроме лошадей) в количестве сданного ими». Питание переселяемых в пути следования возлагалось конкретно на Наркомторг (тов. Любимов), медицинское обслуживание — на Наркомздрав (тов. Митярев), организация приема на станциях разгрузки, перевозка до места расселения и устройство на новых местах — на председателя СНК и секретаря ЦК компартии Казахстана, на председателей облисполкомов и секретарей обкомов и т. д. (там же, с. 524). Все было продумано и подготовлено. Потому и обошлось без единого выстрела, без единой жертвы. Как известно, 14 ноября 1989 года горбачевско-яковлевский Верховный Совет принял декларацию «О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечению их прав». Ах, мыслители! О, отцы отечества!.. Ведь дело рисуется так, словно сидел-сидел Сталин в Кремле и заскучал, и захотелось ему поразвлечься, и придумал: «Переселю-ка я несколько народишек с одного места на другое». Сказано — сделано… Наш профессор с этим, конечно, не согласен, однако же, как он краток и сдержан: «Была также упразднена национальная государственность крымских татар, балкарского, ингушского, чеченского, калмыцкого и карачаевского народов. Они тоже были выселены в Среднюю Азию. Было учтено, что из представителей этих народов формировались войска, которые участвовали в войне против СССР на стороне вермахта». Перенести бы помянутых отцов отечества в обстановочку лета 41-го года, когда переселяли немцев, или февраля 44-го, когда переселяли чеченцев, да хотя бы и весны 44-го, когда переселяли крымских татар. Ведь даже и весной 44-го неизвестно было, сколько еще продлится война. И вот идти в наступление, а в спину тебе будут стрелять? И никто не мог гарантировать, что немцы уже не предпримут контрнаступления, не вернутся в Крым и на Кавказ, где их ждут не дождутся. Качановский пишет: «Какую оценку можно дать сталинским депортациям? Оценка не должна быть односторонней. Чем руководствовался Сталин при депортациях? Национализмом? Ни в малейшей мере! Только политической необходимостью, как он ее понимал». Совершенно неверно. Во-первых, политически было бы целесообразно «не обижать» народы, но Сталин вынужден был пойти наперекор политической выгоде, он руководствовался не политической, а чисто военной необходимостью. Во-вторых, что значит «как он ее понимал»? Это попытка дискредитации его понимания. А он понимал военную необходимость так, как понимают ее все разумные политики: в тылу сражающейся армии нельзя оставлять силу, которая может ударить в спину. Так понимал дело и президент Рузвельт, когда, начав войну с Японией, приказал заключить в концлагеря сотни тысяч американских граждан японской национальности. Концлагерь — это не поселение на новом месте, а жизнь за колючей проволокой. И еще неизвестно, получали ли японцы официальные расписки за оставленное имущество, приобретали ли на новом месте коров и свиней… А ведь Япония не тыл американской армии, как для нас Чечня или Крым, — она за тысячи километров, за океаном от США. И однако же, пожалуйте, япошки, за колючую проволоку!.. И непонятно, чего ж наши отцы отечества не обратились к американцам тоже принять декларацию «О признании незаконными и преступными репрессивных актов против японцев, загнанных за колючую проволоку». Читаем: «Как всегда в сложной и напряженной обстановке, Сталин действовал беспощадно, не отделяя виновных от невиновных». Как это — «не отделяя»? Не были же переселены аварцы, лезгины, абхазы, адыги, лакцы… А вот уж очень наглядный пример: балкарцы и кабардинцы входили в одну единую автономную республику, но первых переселили, а вторых не тронули. Что же касается «сталинской жестокости», то, как мы видели, она была с питанием в пути, с медицинским обслуживанием, с Указом Президиума Верховного Совета СССР о том, «чтобы переселяемые были наделены землей, и чтобы им была оказана государственная помощь по устройству в новых районах» (там же, с. 540)… Знали бы те самые отцы отечества, какой кровью обернется их безответственная болтовня в тех самых краях, где в 1941 и 1944 годах при решении конфликта не пролилось ни капли крови русских, немцев, чеченцев, татар… Но обратимся опять к А. Смирнову. 7 февраля в передаче «Культурная революция», которую ведет известный культурный революционер М. Швыдкой, он с великим пылом нес замшелую солженицынско-радзинскую ахинею о «преступном советском режиме», о 10 миллионах заключенных, о том, что в 80-х годах он побывал в командировке на Колыме и шагал там «по страшным гулаговским местам, где буквально на каждом шагу кости». Ну буквально! Патриоты обязаны затыкать рты таким вельмигласным пустозвонам, указав хотя бы на то, например, что число заключенных в стране никогда не превышало 2–2,5 миллиона (Пыхалов И. Время Сталина: факты против мифов. Ленинград, 2001, с. 160). И это не более 1,5 процента населения, которое все годы Советской власти неуклонно росло от 150 миллионов сразу после революции до 200 с лишним по переписи 1959 года и дальше почти до 300. А как с этим в благоуханной Америке, где Швыдкому и Смирнову собираются поставить памятники? Канадский исследователь Марио Соус пишет: «Вряд ли можно назвать новостью сообщение в августе 1997 года информагентства FLT-AP о том, что в тюрьмах США 5,5 миллиона заключенных… Это на 3 миллиона больше, чем когда-либо было в СССР!» И добавил: «Согласно пресс-релизу департамента юстиции от 18 января 1998 года, число заключенных в США выросло в 1997 году на 96 100 человек» (М. Соус. ГУЛАГ: архивы против лжи. М, 2001, с. 19–20). За один год — почти на 100 тысяч… 3 марта при обсуждении на телевидении проблемы преступности один оратор привел такие данные: в США при их 5 процентах населения всего мира содержится 25 процентов заключенных всего мира… А что касается смирновских костей на каждом шагу или уверений Солженицына о том, что «на общих работах через две недели дашь дубаря», то можно было бы напомнить, допустим, о таких известных страдальцах «сталинских лагерей», как академик Лихачев, очеркист Олег Волков, мемуарист Лев Разгон и тот же Солженицын. Да, все эти антисоветчики сидели, и вот, представьте, побывав в «кругах ада», первый прожил 93 года, второй — 96, третий — 98, а лагерный дока Солженицын-Ветров, несомненно, переживет их всех, может быть, даже вместе взятых. И тут для ясности добавим из упомянутой книги И. Пыхалова: «Как свидетельствуют цифры, вопреки уверениям „обличителей“, смертность заключенных при Сталине держалась на весьма низком уровне. Однако во время войны положение заключенных ГУЛАГа ухудшилось. Нормы питания были значительно снижены, что сразу же привело к резкому увеличению смертности… Тем не менее, даже в самые тяжелые 1942 и 1943 годы смертность заключенных составляла около 20 % в год в лагерях и около 10 % в год в тюрьмах, а не 10 % в месяц, как утверждает, например, Солженицын. (И не 1 % в день, как нагло врет он в другом месте. — В.Б.) К началу же 50-х годов в лагерях и колониях смертность упала ниже 1 % в год, в а тюрьмах — ниже 0,5 %» (с. 26). Что касается О. Волкова и Л. Разгона, то им вообще следовало бы всю жизнь благодарить судьбу за то, что лагерь избавил их от фронта, где они очень просто могли оказаться в числе тех более чем двадцати миллионов соотечественников, что не вернулись назад. А Д. Лихачеву, когда началась война, шел всего лишь 35-й год, и был он не инженером на танковом заводе, а младшим научным сотрудником в Институте русской литературы. Такие подлежали мобилизации в первую очередь. Как этот великий патриот и будущий лауреат Сталинской премии избежал ее, неизвестно… Перейдя от дутых миллионов и сказочных курганов костей к своей личной судьбе, Смирнов и себя, отпрыска лауреата Ленинской премии, представил жертвой «преступного советского режима». Договорился до того, что, будучи известным режиссером да еще и секретарем Союза кинематографистов, не знал, как ему прокормить своих детушек. Ну, если Советская власть ничего не платила Смирнову за его фильмы, то это и впрямь «преступный режим», подобный ельцинскому. Но — со странностями. Григорий Бакланов, например, за свою повесть «Пядь земли» получил, надо полагать, неплохие гонорары, а Смирнов за фильм по этой повести, как видно, — ничего: ни славы, ни гонорара. Чем это объяснить, ума не приложу. Может, бесцветностью фильма? Тот же Бакланов, будучи в 1986–1993 годах главным редактором журнала «Знамя», я думаю, работал не на общественных началах, а Андрей Сергеевич работал секретарем Союза, как видно, только так… Тут мне вспомнился его отец Сергей Сергеевич. В самом конце 50-х годов он стал главным редактором «Литературной газеты». Я тоже работал в то время там. Позже приходилось бывать у него и дома на проспекте Мира. Номер дома забыл, а квартиру почему-то помню до сих пор: № 37… Знал бы автор «Брестской крепости», лауреат Ленинской премии, каким оборотнем окажется его отпрыск… В той же телепередаче 7 февраля известный своей шустростью депутат Владимир Рыжков, внешне и куртуазными манерами очень похожий на беглого взяточника Станкевича, к десяти смирновским миллионам заключенных и к хрустевшим под ногами костям добавил еще «десятки тысяч священников, живьем зарытых в землю большевиками». И ведь так уверенно, с таким пылом говорил, будто сам только вчера чудом вылез из-под земли… Писатель Константин Лагунов, живущий в Тюмени (там, кстати, откуда юный Рыжков попал в Думу), не так давно написал книгу о тобольском антисоветском восстании в начале 1921 года. Вадим Кожинов писал об этой книге и ее авторе: «Он сумел в целом ряде отношений беспристрастно показать реальный ход событий, хотя — в соответствии с нынешними устремлениями — сосредоточил главное внимание на насилиях большевистской власти и ее вреднейших „ошибках“. Это отнюдь не упрек в адрес автора: действия большевиков так долго и всячески „лакировались“, что стремление как можно более „разоблачительно“ сказать сегодня об их власти и вполне понятно, и всецело оправдано». Конечно, вполне понятно — в глазах антисоветчиков. Разумеется, всецело оправдано — в глазах антикоммунистов. Точно так же, допустим, как в глазах немецких фашистов и понятно, и оправдано как можно более «разоблачительно» сказать о фактах беззакония со стороны Красной Армии, увы, порой имевших место во время войны на немецкой земле… И вот, даже этот писатель, уделивший главное внимание «разоблачению» коммунистов, основываясь на документах, свидетельствах очевидцев, а может быть, и личных воспоминаниях, рассказывает, характеризует картину в целом: «Дикая ярость, невиданные зверства и жестокость — вот что отличало крестьянское восстание 1921 года. Коммунистов не расстреливают, а распиливают пилами или обливают холодной водой и замораживают. А еще разбивали дубинами черепа; заживо сжигали; вспарывали животы, набивая в брюшную полость зерно и мякину; волочили за скачущей лошадью; протыкали кольями, вилами, раскаленными пиками; разбивали молотками половые органы; топили в прорубях и колодцах. Трудно представить и описать все те нечеловеческие муки и пытки, через которые по пути к смерти прошли коммунисты и все те, кто хоть как-то проявлял благожелательное отношение к Советской власти» (с. 104). И все это делалось не с кондачка, не в слепом порыве. Восставшие создали свою власть и свои карательные органы, в частности «следственную комиссию». Во главе ее был назначен не кто иной, а сельский священник Булатников. Странная должность для святого отца, не так ли, мусье Рыжков? Однако он от нее не отказался. И читаем в книге дальше:
«По предложению священника приговаривались к расстрелу коммунисты и беспартийные советские служащие. Когда в одном бою повстанцам удалось захватить в плен 27 красноармейцев и среди крестьян разгорелся спор об их судьбе, Булатников, узнав об этом, немедленно явился на место судилища и сразу вынес приговор: — Всех тюкнуть! — Не твое дело, батюшка. Уходи, — вступился за пленных один крестьянин. Но батюшка все же настоял на своем: красноармейцев расстреляли».И это был не единичный случай: «Приговоренных священником учителей, избачей, коммунистов убивали еще и специальным молотком с напаянными зубьями, и вилами» (с. 158). Повторяю: все это написал автор, настроенный против коммунистов, а воспроизвел в своей книге «Россия. Век XX» В. Кожинов, который никогда в жизни коммунистом не был и даже в комсомол вступил только в университете. А батюшка Булатников, возможно, улизнул в свое время от справедливого суда, дожил до глубокой старости и перед смертью поведал Рыжкову, будущему депутату с мягким темечком, как коммунисты зарыли живьем в землю десятки тысяч священников… Господи, хоть бы одного депутата они зарыли или какого-нибудь Починка… А знает ли этот Рыжков, как вели себя церковные иерархи во время войны на оккупированной немцами советской территории? Был фильм «Секретарь райкома». Там священник помогает партизанам. Очень хорошо. Такие, как Рыжков, изучают жизнь по фильмам, а между тем, увы, это не совсем одно и то же. Современный историк церкви Г. П. Горяченков пишет: «Были священнослужители, боровшиеся с захватчиками. Но основная их масса на оккупированной территории служила оккупантам. Их ненависть к Советской власти оказалась намного сильнее любви к родине» («Досье», № 13, 2001). Исследователь называет конкретные имена. Так, в начале войны экзарху Прибалтики Сергию Воскресенскому Синод предложил эвакуироваться. Тот отказался, спрятался, а когда Ригу захватили немцы, предложил им свое сотрудничество. С ним заодно выступили архиепископы Даниил и Павел, епископы Иоанн и Макарий, игумен Псково-Печорского монастыря Павел Горшков. В этом монастыре названные иерархи чествовали фашистских «освободителей от большевистского ига». А потом они организовали во Пскове издание бюллетеней и листовок с призывами к нашим солдатам переходить на сторону немцев. По имеющимся сведениям, послушник упомянутого монастыря Ефим Петров лично расстрелял двадцать русских патриотов… На Украине с помощью немцев была восстановлена автокефальная церковь. О том, чем занимались, как держали себя в оккупации 15 епископов этой церкви, убедительно свидетельствует тот факт, что все они, кроме одного, сбежали на Запад вместе с немцами… А с кем сейчас церковные иерархи — с народом, вымирающим по миллиону в год, или с властью, которая довела его до этого? Тут достаточно напомнить, что два года тому назад Патриарх в день рождения Ельцина, главного могильщика России, даря ему, видимо, золотую статуэтку святого князя Владимира, сказал перед лицом всего народа: «Вы, Борис Николаевич, Владимир Святой нашего времени!» И верные друзья облобызались… Так вот, говорю, неужели профессору Качановскому и его газете не осточертело все это чумное демократическое пустозвонство в духе Смирнова-Рыжкова? Как литератора меня в публикации Ю. Качановского больше всего поразило вот что. Автор приводит восторженное высказывание писателя Сергея Залыгина о наших довоенных успехах — о коллективизации, о Кузбассе и Магнитке, о Днепрогэсе и Турксибе, о Сталинградском тракторном и т. д. И тут же, стремясь подтвердить справедливость приведенного высказывания, спрашивает: «Залыгин по своим взглядам сталинист-догматик? Ни в коей мере!» Удивительная постановка вопроса! Да разве только «сталинисты» восхищались и восхищаются нашими великими достижениями той поры? Разве одни лишь догматики могут сказать о них доброе слово? Для этого достаточно быть просто объективным и честным человеком. Сам же автор только что привел цитату из «Британской энциклопедии», где, надо полагать, сталинисты не имели решающего влияния: «Несмотря на первоначальные неудачи и голод 1932 года, новая система сельского хозяйства (колхозы) в последующие годы достигла высокой степени прочности» и т. д. И ни о чем другом, как именно о собственном демократическом догматизме Качановского, свидетельствует словосочетание «сталинист-догматик». Еще удивительней то, что Ю. Качановский пишет дальше о Залыгине: «Это был патриот России и человек свободомыслящий». Что ж, прекрасно. Только почему-то во время Великой Отечественной войны, пребывая в прекрасном солдатском возрасте, будущий Герой Социалистического Труда предпочел свой патриотизм проявить не на фронте с оружием в руках, а работая в Сибири гидрологом. Может, здоровьем был слаб? Так ведь почти до ста лет дожил. Дальше, будучи главным редактором «Нового мира», он не боялся идти «против ветра». Он опубликовал «Архипелаг ГУЛАГ», «Раковый корпус» и «Красное колесо» Солженицына. Не постижимо! На страницах «Советской России» говорится о публикации сочинений антисоветчика № 1 как о доблести… Но что же это за «ветер», против которого будто бы бесстрашно шел Залыгин? Откуда он взялся? Ну, правда, случилась некоторая задержка с публикацией «Архипелага», но тут же шестнадцать энтузиастов патриотизма во главе с Валентином Распутиным и Натаном Эйдельманом кинулись к Генеральному секретарю Горбачеву, советником коего Распутин тогда был, с гневным протестом (Жорж Нива. «Солженицын», с. 28), и в августовском номере журнала за 1989 год печатание этой энциклопедии антисоветской лжи началось. Неужели профессор уже не помнит, что это было за время, куда дул тогда «ветер»? Напоминаю: во всех журналах и газетах, на телевидении и на радио уже сидели ставленники Яковлева, и во многих журналах, включая «Наш современник», напропалую печатались бесчисленные сочинения Солженицына. А Горбачев с трибуны Всесоюзного съезда народных депутатов объявил его великим писателем. Так что Залыгин не шел «против ветра», а на всех парах мчался, подгоняемый в спину этим «ветром». Поэтому смешно читать: «Он никогда не был перевертышем». Уважаемый профессор не понимает, что говорит. Залыгин — типичный оборотень, один из самых ослепительных образцов этой человеческой породы. И тем более мерзкий, что ведь был уже в возрасте не Собчака или Немцова — ему подкатывало под восемьдесят. Отвратителен вид старца, задрав штаны бегущего за юными демократами и даже обгоняющего их. Приведенные выше его похвалы Советской власти относятся к 1986 году, но настал 1989-й, и мы узнали совсем другого Залыгина — неутомимого пропагандиста антисоветчины. Он занимался ею и в 1990, и в 1991 годах, а в 1992-м, надо полагать, именно за это (за что же еще!) вдруг стал академиком сперва Российской, а тотчас и Нью-Йоркской академий наук. В позапрошлом году стараниями «Научного издательства „Большая Российская Энциклопедия“» и какого-то еще «Рандеву-АМ» выпущен биографический словарь «Русские писатели XX века» (главный редактор и составитель П. А. Николаев, тоже академик). Как вы думаете, читатель, кому посвящена там самая обстоятельная и пространная статья — Горькому? Блоку? Маяковскому? Алексею Толстому? Бунину? Шолохову?.. Нет, Солженицыну. Как вы думаете, кто ее написал — Коротич? Радзинский? Бакланов? Евтушенко? Наконец, какой-то Немзер?.. Нет, ее написал Герой Социалистического Труда американский академик Залыгин. Как вы думаете, есть ли в его статье критические соображения, хотя бы замечания о Солженицыне? Нет ни единого. Одни сплошные восторги. Словарь был подписан к печати 27 марта 2000 года, а 19 апреля, то есть через три недели, Герой Сергей Павлович, видимо, надорвавшись на этой статье, преставился. Чем объяснить появление глав из книги Ю. Качановского в «Советской России», и случайность это или нечто характерное? Думаю, что тут проявилась одна застарелая болезнь нашего партийного руководства (а ведь главный редактор газеты — член ЦК КПРФ, кажется, даже президиума). Нерачительно, а то и бесцеремонно относясь к своим кадрам, наши руководители всегда бегали на цыпочках вокруг разного рода леваков, диссидентов, эмигрантов, иностранцев, а также — профессоров, докторов, академиков. Вспомните, как наши партбоссы цацкались, например, с Евтушенко, Вознесенским, Окуджавой… То сурово погрозят пальчиком за их фортели дома и за рубежом, то собрание сочинений издадут; то строго пожурят, глядя себе под ноги, то Госпремию выпишут; то гневно цыкнут, то орденок навесят; то беспощадно щелкнут в замшевых перчатках по лбу, то ключи от трех-четырехкомнатной квартиры и от дачи преподнесут на палехском подносе; то решительно осудят: «Ай-яй-яй!», то пошлют во Францию или Италию укреплять здоровье… А с эмигрантами!.. Явился из Парижу средней кондиции писатель Владимир Максимов, и патриотические газеты уж и не знали, как да чем ему потрафить. Редколлегия «Правды» даже приняла беспрецедентное в истории журналистики решение и обнародовала его: под страхом увольнения запретить сотрудникам газеты притрагиваться к рукописям парижанина русским редакторским карандашом. И уж он развернулся!.. Возможно, такое же решение, но тайно приняла и «Советская Россия». Иначе чем объяснить, что с кладбищенским восторгом она печатает его статью «Надгробие для России»? И тут же похоронная картиночка: лежит мертвая царевна в собольей шубе — Россия. Иначе говоря, автор вырыл для всех нас братскую могилу, закопал живьем, а газета и надгробие водрузила в виде этой картиночки. Что полагается после похорон? Конечно, поминки. И в «Правде», пожалуйста, следом появляется его статья «Поминки по России». Так лидеры коммунизма спешили похоронить родную страну. А вспомните, как в свое время яростно обрушились патриоты на Н. Сванидзе за то, что он назвал комсомол «гитлерюгендом». Разумеется, негодяй. Но первым-то это сделал парижанин Максимов, и не где-нибудь, а на страницах «Правды». И все патриоты молчали… Вскоре В. Максимов умер, успев передать свой журнал «Континент», конечно же, в руки не патриотов, а демократа Игоря Виноградова. После смерти парижанина «Советская Россия» кинулась печатать ньюйоркца Константина Ковалева. У него немало интересного, важного, нужного, но, увы, автор порой многословен, увлекается ненужными подробностями, частностями. Его надо было редактировать, сокращать. Нет! Давали целыми простынями. Как же-с, из Америки… И вдруг нью-йоркский автор внезапно исчез, но появился оттуда же Виталий Рогальский. Ну, этот вообще… Чего стоит один его недавний рассказ о беседе недорезанного прохвоста Резуна с Маршалом Советского Союза Виктором Георгиевичем Куликовым. Маршал вынужден был обратиться в газету с письмом: как она могла подумать, что старый воин, член ВКП(б) с 1942 года, Герой Советского Союза, кавалер четырех орденов Ленина встречался с этим малограмотным психом и клеветником. Откуда взял это Рогальский? Оказывается, из американской еврейской газеты «Новое русское слово». А там даже имя маршала было переврано, да еще говорилось, к радости Резуна, распространяющего эту выдумку для придания себе значительности и веса, что он приговорен у нас к смертной казни. И все это сэр Рогальский вывалил на страницы газеты… Что же касается непомерной любви наших лидеров к докторам-профессорам, то об этом красноречиво свидетельствуют хотя бы два факта. Во-первых, сам тов. Зюганов пожелал стать доктором философских наук и стал им, превзойдя тем самым многих политиков, начиная с В. И. Ленина. Во-вторых, в нынешнем президиуме ЦК КПРФ среди 17 его членов нет ни одного рабочего и крестьянина, но зато сплошь интеллигенция — доктора, профессора да академики пенсионного возраста. В 2004 году станет пенсионером и сам тов. Зюганов… К числу таких пенсионеров принадлежит и профессор Ю. Качановский. А появление глав из его книги на страницах «Советской России» знаменует тот печальный факт, что советские рубежи оппозиции стремительно размываются, чего лидеры даже не замечают. «Патриот», № 12, 13. Март 2002 г.
В ЗАЩИТУ БОЛЬШЕВИКА (А. Бобров)
Не раз мне приходилось сталкиваться с неприязненным, даже враждебным отношением наших выдающихся патриотов к Луначарскому. Чем не угодил им Анатолий Васильевич? Что раздражало их в нем? Казалось бы, уж одно то, как много сделал он почти за двенадцать лет на посту наркома и за тридцать лет литературной деятельности для сбережения русского реалистического искусства, должно бы укоротить иные языки. Ведь это он еще в пору бума Пикассо и Шагала сказал до сих пор не устаревшие, даже как никогда злободневные ныне слова: «Шутовство и щегольство — самая гибельная эпидемия среди современных художников». И нет оснований думать, что сейчас он отрекся бы, как Солженицын от «Пира победителей», от такой, допустим, оценки: «Претенциозным кривлянием и какой-то болезнью вкуса веет от работ Шагала» (Об искусстве. М., 1982, с. 207). Это он в дни разгула театрального модернизма выдвинул дерзкий лозунг: «Назад к Островскому!», что тотчас вызвало язвительный отклик Маяковского «К мамонту! К Островскому! Назад». Уж не говорю о том, что в молодости Луначарский знавал и Лукьяновскую тюрьму в Киеве, и знаменитые Кресты в Петербурге, и ссылку в Вологде, и бегство от преследования властей за границу… Так нет же, злые языки не устают! Видимо, больше всего не по душе знаменитым патриотам сама фамилия Луначарский. Действительно, в ней есть нечто уж больно красивое: и луна, и чары, и Чарская… Но чем лучше, хотя бы, допустим, фамилии Мухин, Блохин, Тараканов? Или Волков, Лисицын, Бобров?.. Еще когда Сергей Михалков писал:«В ИноВЧК в настоящий момент имеются заявления ряда литераторов, в частности Венгеровой, Блока, Сологуба — о выезде за границу. Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию против Советской России и что некоторые из них, как Бальмонт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями — ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства» (там же, с. 20–21).Из процитированных документов видно, что поначалу Советская власть давала разрешение на выезд за границу довольно просто, но реальность, увы, заставила ее стать строже. Именно в этом конкретном историческом контексте и следует рассматривать вопрос об отказе Блоку. Впрочем, на том же заседании Политбюро почему-то было дано разрешение Сологубу. И Горький и Луначарский не прекращают своих усилий. Первый пишет Ленину то самое большое письмо, о котором упомянул Бобров: «Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу Совправительства, А. А. Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Его — не выпускают, но, в то же время, выпустили за границу трех литераторов, которые будут хулить и клеветать — будут. (Имелись в виду Ф. К. Сологуб, К. Д. Бальмонт и, вероятно, М. П. Арцибашев. — В.Б.). Я знаю, что Соввласть от этого не пострадает, я желал бы, чтобы за границу выпустили всех, кто туда стремится, но я не понимаю такой странной политики: она кажется мне подозрительной, нарочитой. Невольно вспоминается случай с Щпицбергом, „коммунистом“ и следователем ВЧК по делам духовенства. Этот Шпицберг во времена царского режима был мелким гнусненьким адвокатом по бракоразводным делам. Человек темный, он даже в Духовных консисториях вызывал презрительное отношение к себе. После Октября он объявил себя „богоборцем“ (как ныне вчерашние богоборцы объявляют себя воинами Христа. — В.Б.), выступал на митингах с А. В. Луначарским, редактировал с Красиковым журнал „Церковь и революция“, наконец — проник в ВЧК и, работая там в качестве следователя, совершил бесчисленное количество всяких мерзостей, крайне вредных для престижа Сов-правительства. Я слышал, что его, наконец, выгнали из ВЧК, да, кстати, и из партии. Это — хорошо, но не осталось ли там еще одного Шпицберга?» (там же, с. 26). Сохранилась записка Ленина: «Из ЧК выгнали: Шпицберг выгнан из партии месяца три назад (Сволочь определенная)» (там же, с. 734). А на вопрос Горького, не осталось ли в ЧК еще одного Шпицберга, увы, приходится ответить, что не только осталось, но там со временем шпицберги невероятно еще и расплодились. А что Луначарский? 16 июля он опять пишет в ЦК РКП:
«Решения ЦК по поводу Блока и Сологуба кажутся мне плодом явного недоразумения. Трудно представить себе решение, нерациональность которого в такой огромной мере бросалась бы в глаза. Кто такой Сологуб? Старый писатель, не возбуждающий более никаких надежд, самым злостным и ядовитым образом настроенный против Советской России, везущий с собой за границу злобную сатиру под названием «Китайская республика равных». И этого человека, относительно которого я никогда не настаивал, за которого я, как народный комиссар просвещения, ни разу не ручался (да и было бы бессовестно), о котором я говорил только, что поставлен в тяжелое положение, ибо ВЧК не отпускает его, а Наркомпрод и Наркомфин не дают мне средств его содержать, этого человека вы отпускаете. Кто такой Блок? Поэт молодой, возбуждающий огромные надежды, вместе с Брюсовым и Горьким главное украшение всей нашей литературы, так сказать, вчерашнего дня… Человек, о котором газета «Таймс» недавно написала большую статью, называя его самым выдающимся поэтом России и указывая на то, что он признает и восхваляет Октябрьскую революцию. В то время как Сологуб попросту подголадывает, имея, впрочем, большой заработок, Блок заболел тяжелой ипохондрией, и выезд его за границу признан врачами единственным средством спасти его от смерти. Но вы его не отпускаете. Накануне получения вашего решения я говорил об этом факте с В. И. Лениным, который просил меня послать соответствующую просьбу в ЦК, а копию ему, обещая всячески поддержать отпуск Блока в Финляндию. Но ЦК вовсе не считает нужным запросить у народного комиссара по просвещению его мотивы, рассматривая эти вопросы заглазно и, конечно, совершает грубую ошибку. Могу вам заранее сказать результат, который получится вследствие вашего решения. Высоко даровитый Блок умрет недели через две, а Федор Кузьмич Сологуб напишет по этому поводу отчаянную, полную брани и проклятий статью, против которой мы будем беззащитны, т. к. основание этой статьи, т. е. тот факт, что мы уморили талантливейшего поэта России, не будет подлежать никакому сомнению и никакому опровержению. Копию этого письма я посылаю В. И. Ленину, заинтересовавшемуся судьбой Блока, и тов. Горькому, чтобы лучшие писатели России знали, что я в этом (пусть ЦК простит мне это выражение) легкомысленном решении нисколько не повинен» (там же, с. 28).Не знаю, сбылось ли предсказание о статье Сологуба, но Блок умер именно через две недели… Прошло 82 года, и один из лучших писателей России на страницах одной из лучших газет России твердит: «виноват Луначарский!». Через несколько дней член Политбюро Л. Б. Каменев писал Молотову: «Я и Ленин предлагаем: 1. Пересмотреть вопрос о поездке за границу А. А. Блока. На прошлом ПБ «за» голосовали Троцкий и я, против — Ленин, Зиновьев, Молотов. Теперь Ленин переходит к нам» (там же, с.29). Судя по всему, Ленин изменил свою точку зрения под влиянием именно Луначарского. На заседании 23 июля Политбюро постановило: «Разрешить выезд А. А. Блоку за границу» (там же). Так что Андрей Турков ошибается, уверяя, что «попытки Горького и др. добиться разрешения на выезд поэта за границу для лечения остались безрезультатными» (Русские писатели XX века. М, 2000, с. 98–99). Другое дело, что Блоку было уже так плохо, что воспользоваться разрешением он не мог. 7 августа 1921 года поэт умер. Ему было сорок лет. Луначарский умер в 1933 году. Ему было пятьдесят восемь. Александр Бобров, слава Богу, благополучно здравствует. Ему скоро шестьдесят… В предвидении того, что я могу быть приглашен на юбилей Боброва, заранее дарю ему на память еще один драгоценный факт из жизни Луначарского — его «весьма срочное» письмо В. И. Ленину от 13 января 1922 года. Анатолий Васильевич писал: «Дорогой Владимир Ильич, тов. Енукидзе вчера сказал мне, что на последнем заседании Политбюро вновь решено закрыть Большой театр <…> Я протестую самым категорическим образом <…> Центральный Комитет собирается внезапно, не уведомляя меня ни одним словом и не заслушав ни одного компетентного лица, делает жест, который, как я сейчас докажу Вам, является компрометирующим его абсурдом.<…> Я формально протестую против решения Центрального Комитета, принятого без меня, и категорически требую пересмотреть это решение по заслушивании моих аргументов против него. Об этом я посылаю заявление и секретарю ЦК» (В. М. Молотову). Письмо длинное. В нем автор рассмотрел и эстетическую сторону вопроса, и экономическую, и чисто человеческую: «Мы лишили бы куска хлеба полторы тысячи людей с их семьями, быть может, уморили бы голодом несколько десятков детей. Вот что значит закрытие Большого театра». Кончалось письмо так: «Если законы конституции не распространяются на ЦК, то законы разумности безусловно распространяются. Как тут быть и кому жаловаться? Уверенный в том, что Вы, Владимир Ильич, не рассердитесь на мое письмо, а, наоборот, исправите сделанный промах, крепко жму Вашу руку». Луначарского энергично поддержал, возможно, по его просьбе, председатель ВЦИК (как бы президент) и член ЦК Михаил Иванович Калинин. Накануне окончательного рассмотрения вопроса в Политбюро его членам была роздана записка, в которой тверской крестьянин вразумлял партийных интеллигентов: «Мне кажется, прежде чем разрушать огромную, накопленную целыми поколениями культурную ценность в лице оперных и балетных артистов, их профессиональную спаянность — необходимо предварительно решить: кто же должен занять их место, т. е. какой вид искусства займет место уничтоженных оперы и балета. <…> Разве этот вид искусства несовместим с Советским строем? Или зрительные залы бывают пусты?.. Большой театр, несомненно, играет не меньшую воспитательную роль для своих посетителей, чем публичная библиотека. Неправда, что Большой театр посещают одни спекулянты. <…> Я надеюсь, что Политбюро пересмотрит и отменит свое решение» (там же, с. 735). И что же? Политбюро пересмотрело свое решение и отменило его. И невольно приходит на ум: а что было бы, если наркомом просвещения тогда работал культурный революционер Швыдкой, а президентом — лошкарь Ельцин? P.S. Между прочим, мать Луначарского — Александра Яковлевна Ростовцева, дворянка, отец — Александр Иванович Антонов, действительный статский советник, то бишь гражданский генерал. А фамилию он носил Василия Федоровича Луначарского, статского советника, с которым мать состояла в официальном браке, и даже отчество у него взял. Анатолий Васильевич был человеком огромной культуры, пользовался в стране большим уважением и авторитетом. Он никогда не мог бы, например, как некоторые нынешние его ненавистники, стихи Алигер приписать Эренбургу, да еще обвинить того в плохом знании русского языка. Это был человек стасовского кругозора, стасовских интересов, стасовского темперамента. Он писал об искусстве прошлого и современности — и о литературе, и о живописи, и о ваянии. Если вспомнить хотя бы наиболее крупные имена русской литературной классики, блиставшие под пером Луначарского, то это будут Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь, Герцен, Некрасов, Достоевский… Из его современников, из советских писателей — Короленко, Горький, Блок, Маяковский, Есенин, Леонов, Фурманов, Шолохов, Фадеев… Из мировой классики — Шекспир, Свифт, Гёте, Шиллер, Флобер, Диккенс, Золя, Ибсен, Франс… Я думаю, что нынешний «нарком просвещения» иные из этих имен и не слышал… В 1930 году Луначарский был избран действительным членом Академии наук, — не той, «Славянской», что сгондобил энтузиаст Исхаков, а которую с 1917 года двадцать лет возглавлял Александр Петрович Карпинский, знаменитый основатель русской геологической научной школы, академик еще с царских времен, с 1896 года. Как неутомимому защитнику русской культуры Луначарскому давным-давно надо бы поставить памятник. И если Союз писателей поручит при его открытии произнести речь Александру Боброву, который к радости сфер так обильно уснащает свои публикации именами отцов церкви, святых и великомучеников, то, надеюсь, он исправит свою ошибку и вспомнит, что это памятник одному из мучеников, который смело шел на святой подвиг сбережения русской культуры. «Патриот», № 45–46, ноябрь 2003 г.
СОБЛАЗН ПРОКУКАРЕКАТЬ ПЕРВЫМ (С. Куняев)
Недавно в «Правде» Станислав Куняев объявил, что стоит на консервативных позициях. Очень хорошо. Я тоже консерватор. Может быть, даже мракобес. Предполагаю, что именно так меня и понимают, допустим, М. Шатров и Е. Евтушенко. Ну как же! Ведь я против столь любезных им бесконечных революций, тем паче, если революцию возводят в квадрат и радостно сообщают с пригорка: вот вам «революция в революции», ликуйте! Не могу ликовать… Я против бесчисленных встрясок во всех областях жизни. Я, постепеновец, за осмотрительность и взвешенность, за сбережение ценностей, добытых народом веками. Как же не мракобес! Словом, вроде бы мы со Ст. Куняевым соседи, стоим рядом, и даже плечом к плечу. И должен бы я, как мракобес мракобеса, во всем его понимать и поддерживать. Должен. Но… Вот недавняя его статья «Человеческое и тоталитарное». Не имея намерения давать ей здесь общую характеристику, не могу пройти мимо некоторых суждений и оценок критика в главе «О революционной законности и большом терроре». В ходе своих изысканий в данном вопросе автор в частности заявляет: «Не будем делать из Бухарина крестьянского заступника, чем занимаются сегодня многие средства массовой информации. Не случайно, что именно Бухарину, своему единомышленнику по отношению к русскому крестьянству как реакционной силе, М. Горький в 1925 году пишет письмо-совет или даже письмо-инструкцию со следующим содержанием…» Максима Горького критик рисует в образе главного ненавистника русского крестьянства, дающего инструкции своим подручным в Политбюро. К тому же инструкции тайные, поскольку письмо имело личный характер и 65 лет не публиковалось. Вот текст этой тайной инструкции, почему-то не зашифрованный: «Надо бы, дорогой товарищ, Вам или Троцкому указать писателям-рабочим на тот факт, что рядом с их работой уже возникает работа писателей-крестьян и что здесь возможен, даже неизбежен конфликт двух «направлений». Всякая «цензура» тут была бы лишь вредна, заострила бы мужикопоклонников и деревнелюбов, но критика — и нещадная — этой идеологии должна быть теперь же. Талантливый трогательный плач Есенина о деревенском рае — не та лирика, которой требует время и его задачи, огромность которых невообразима». Отношение Горького к деревне вопрос очень сложный. Кое в чем весьма существенном великий писатель был здесь не прав. Пока отметим только для никогда не ошибающихся дистиллированных праведников, что это отношение определялось во многом тревогой за малочисленный тогда русский рабочий класс. В письме от 23 июня 1925 года тому же Бухарину он писал: «Нет, дорогой Николай Иванович, я не боюсь, что „мужик съест“. Однако же когда представишь себе всю огромность всемирной русско-китайско-индусской деревни, а впереди ее небольшого, хотя и нашедшего Архимедову точку опоры, русского коммуниста, то, всматриваясь в соотношение сил, испытываешь некоторую тревогу». Горький был обеспокоен не вообще работой писателей-крестьян, не произведениями о деревне как таковыми, — писатель считал нужным выступить против «возрождающегося сентиментализма» в изображении деревни, против попыток представить ее безмятежным «раем»; против бездумного поклонения идеализированному мужику, — идеализация вредна и опасна в любом деле. В только что цитированном письме Горький продолжал: «И когда я вижу, что о деревне пишут — снова! — дифирамбы гекзаметром, создают во славу ее „поэмы“ в стиле Златовратского, — это меня не восхищает. Мне гораздо более по душе и по разуму солененькие рассказы о деревне старого знакомого моего Пантелеймона Романова». В письме, превращенном С. Куняевым в «инструкцию», как и во втором, речь шла о вопросе чисто идеологическом, и важно подчеркнуть, что Горький считал совершенно недопустимой всякую цензуру в отношении авторов чуждого ему направления. И как бы то ни было, а идейное расхождение в литературе, конфликт, самое резкое противостояние он, в отличие от некоторых тогдашних и нынешних «прорабов», считал возможным решать только средствами критики, то есть спора, дискуссии, а не печатной угрозы, допустим, при встрече съездить литературному противнику по салазкам, как мы видим это в наши дни. (Смотри «Московский литератор», № 42, 1989.) Нельзя не отметить и того, что, считая в ту пору лирику Есенина несвоевременной, Горький тем не менее давал ей высокую оценку. Много ли может указать нам С. Куняев подобных жестов в наши дни? Все эти непустячные достоинства позиции писателя не заинтересовали Ст. Куняева, он продолжает высвечивать роль Горького в «большом терроре», пока — идеологическом: «Жаль, что это письмо опубликовано лишь сегодня („Известия ЦК КПСС“, 1989, № 1), иначе давно стало бы ясно, что Бухарин в „Злых заметках“ с вдохновением выполнил пожелание Горького». Почему же пожелание? Инструкцию! Об этих «Заметках» Ст. Куняев писал в 1989 году так: «В них Бухарин издевается над поэзией Тютчева, над расстрелянными дочерями (девочками!) последнего царя («которые в свое время были немного перестреляны, отжили за ненадобностью свой век») и, в первую очередь, над великим русским народным поэтом Сергеем Есениным: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого „национального характера“, все это наше рабское историческое прошлое, еще живущее в нас, воспевается, возвеличивается, ставится на пьедестал лихой и в то же время пьяно рыдающей поэзии Есенина»; «с мужицко-кулацким естеством прошел по полям революции Сергей Есенин»; «причудливая смесь из „кобелей“, „икон“, „сисястых баб“, „жарких свечей“, березок, луны, сук, господа бога, некрофилии… и т. д. — все это под колпаком юродствующего квазинародного национализма — вот что такое есенинщина». Да, все это в бухаринской статье есть. И вот теперь Ст. Куняев уверяет, что вдохновителем всего этого был не кто иной, как Максим Горький… Нашего критика не смутило ни то, что между письмом Горького и статьей Бухарина пролегло полтора года; ни то, что изображать Бухарина простачком, жившим чужими мыслями и легко управляемым тайными «инструкциями», значит, ничего не знать о Бухарине; ни то, наконец, что не прошло и двух месяцев после статьи «Злые заметки», напечатанной в «Правде» 12 января 1927 года, как пятого марта в «Красной газете» появился знаменитый очерк Горького о Есенине, пронизанный такой болью за его судьбу и таким восхищением его поэзией!.. Ст. Куняев, стремясь убедить нас в полном единомыслии и четкой согласованности действий Горького и автора «Злых заметок», порой прибегает к неосновательным намекам и слишком вольным допущениям: «не случайно»… «понятно» и т. п. Но ему почему-то не пришло в голову, что, может быть, очерк Горького появился не случайно, может быть, это сознательный и намеренный ответ на «Злые заметки». Вспомним хотя бы несколько фраз из этого очерка: «его размашистые яркие, удивительно сердечные стихи»… «изумительный рязанский поэт»… «Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью»… «Взволновал он меня (чтением монолога Хлопуши. — В.Б.) до спазмы в горле, хотелось рыдать. Помнится, не мог сказать ему никаких похвал»… «Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой „печали полей“, любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком»…[4] И этот влюбленный почитатель, так писавший о Есенине, под пером моего единомышленника предстает ныне как инструктор и организатор разносных статей против поэта, как вдохновитель его посмертной травли! Но читаем статью дальше: «Весьма любопытно, что «нещадную критику» крестьянской литературы Горький считает по плечу лишь двум идеологам — Троцкому и Бухарину, признавая их настоящими «мужикоборцами». Ни о каких «мужикоборцах» в письме не упоминается. И неизвестно, откуда автор знает, что писатель рассчитывал лишь на двоих. Может, он подобные тайные инструкции рассылал во все концы страны пачками? Но гораздо важнее то, что здесь до предела выправлены и упрощены отношения Горького не только к Бухарину, но и к Троцкому. Напомним лишь один эпизод. Горький вскоре после смерти В. И. Ленина опубликовал в «Русском современнике» (№ 1, 1924 г.) воспоминания о нем. Троцкий, который в это время сам работал над книгой о Ленине, немедленно отозвался в «Правде» статьей «Верное и фальшивое о Ленине». И для тона и для сути статьи характерно сочувствие, с коим автор вспоминал слова какого-то безымянного «питерского рабочего», который-де когда-то предлагал «без слезливой сентиментальности» в случае чего «подвезти под Петроград динамиту да взорвать все». Видя в этом «настоящее отношение к культуре», Троцкий, по его словам, смотрел на динамитчика «любящими глазами». И революционером именно такого толка, «революционером без оглядки», он пытался представить Ленина. И потому язвительно иронизировал над тем, что писатель видел в жизни Ленина «подвижничество честного русского интеллигента-революционера, непоколебимо убежденного в возможности на земле социальной справедливости», посмеивался над словами о том, что Ленину приходилось иногда «держать душу за крылья». В Институте мировой литературы хранится письмо Горького, где в частности сказано: «Суждение Льва Троцкого по поводу моих воспоминаний о Ленине написаны хамовато по моему адресу и с неожиданным для меня цинизмом демагога». Сказано точно, а дальше — и прозорливо: «Не хочет ли Троцкий, рисуя Ленина таким топором, таким „революционером без оглядки“, взвалить на него всю тяжесть ответственности перед историей за „разбитые горшки“?.. Похоже. „Революционер без оглядки“ — это был тип, презираемый Ильичем, враждебный ему». И, наконец: «Если бы я хотел, я мог бы возразить Троцкому, опубликовав письмо Ильича о Зиновьеве: там очень веско говорится о людях „без оглядки действующих со страха“, о „лакеях революции“ и вообще о лакеях». Готовя очерк для отдельного издания, а позже существенно перерабатывая его, Горький игнорировал все суждения и претензии Троцкого. Что касается упомянутой книги Троцкого о Ленине, то она вышла в мае 1924 года. В письме Горького А. И. Рыкову из Сорренто 24 декабря 1924 года упоминается о ней: «Книгу его я не читал, эмигрантская печать обрадована ею, как жирной купеческой милостыней за упокой родителей». Между прочим, в том самом номере «Известий ЦК КПСС», на который ссылается Ст. Куняев, об этой книге Троцкого сказано: «В ней была искажена роль В. И. Ленина в Октябрьской революции. Даже меньшевистский «Социалистический вестник» отметил, что Л. Д. Троцкий «издевается над памятью В. Ленина». Вот такие случались эпизоды между Горьким и Троцким. О некоторых других упомянем ниже. Всего этого Ст. Куняев либо не знает, либо не желает принимать в расчет. И продолжает искать о Горьком что-нибудь еще поскосительней. И представьте себе, находит! Притом опять в сфере «большого террора», но уже не идеологического, а террора в прямом смысле: «Понятно (так и видится мне, как автор при этих словах потирает руки. — В.Б.), почему при таких убеждениях (по крестьянскому вопросу. — В.Б.) десятилетие спустя М. Горький не заступился ни за Клюева, ни за Клычкова, ни за Платонова, ни за Павла Васильева». Выказанная здесь «понятливость» изумляет и удручает. Да неужели сам Куняев, имея на то возможность, не попытался бы помочь в лихой беде, допустим, своему литературному противнику, но все же тезке Ст. Рассадину? Не могу поверить. Я лично помог бы. Хотя он мне совсем не тезка, и не раз писал про меня нечто весьма прискорбное. Или вот В. Лакшин. Я не раз спорил с ним, и он отвечал мне достаточно резко. Но в журнале «Москва» могут подтвердить, что в одной статье за участие в создании цикла телепередач о Чехове я предлагал выдвинуть его на Государственную премию. И сделал это, право, не только потому, что мы тезки. Увы, статью М. Алексеев не напечатал… Сократили эти строки и в «Коммунисте Вооруженных сил». А ведь здесь-то речь шла совсем не о лихой беде! Если будет за что, с легким сердцем выдвину я и Рассадина. Да, не могу поверить, что Ст. Куняев отрицает приоритет общечеловеческих ценностей. И непонятно мне, откуда эта убежденность в том, что всемирно прославленный и влиятельный писатель не пожелал спасти от гибели младших собратьев по литературе исключительно только из-за расхождений во взглядах по крестьянскому вопросу. Черт с вами, мол, пусть вас сажают и расстреливают, коли вы со мной не согласны! Так, что ли? В куняевском обвинении непонятно мне и еще многое. Например, как оказались у критика в «крестьянской литературе» и даже в числе «писателей-крестьян» П. Васильев и А. Платонов? А принимает ли автор в расчет, что все названные им писателя пережили Горького, кто на год-полтора, кто лет на пять, а кто и на все пятнадцать? И как можно ставить в один ряд, на одну доску, допустим, того же П. Васильева, который действительно был расстрелян в 1937 году, и А. Платонова, литературная судьба которого была очень трудной, но все-таки уголовным репрессиям он не подвергался? Ну, а ведомо ли автору, что П. Васильев был арестован в 1937 году весной, а С. Клычков — в ночь на первое августа 1937 года, когда Горького уже год с лишним не было в живых? Или ныне, в эпоху всеохватных разоблачений, можно и покойника обвинить в том, что он из могилы не помог живому? Из всего списка остается один Николай Клюев. Он действительно был арестован при жизни Горького — 2 февраля 1934 года. Но, во-первых, при всей его влиятельности писатель вовсе не был всемогущим. Во-вторых, неужели трудно представить себе хотя бы житейскую (болезнь, отсутствие и т. п.) или еще какую-то более вескую причину, которая могла бы помешать вступиться?[5] Наконец, кто сказал критику, что Горький не пытался помочь Клюеву? В том самом журнале, который Ст. Куняев ныне редактирует, в двенадцатом номере за 1989 год, на странице 185 читаем: «За смягчение участи Клюева ходатайствовали в Москве его друзья, A. M. Горький, П. А. Обухова. Их хлопоты, как сообщает журнал „Дружба народов“ (1987, № 12, с. 137), увенчались успехом…» Если журнал редактируешь, то хорошо бы иногда еще и почитывать его. А сообразить, чей именно ходатайский голос звучал тогда особенно веско, совсем не трудно. В чем же, однако, состоял успех ходатайства? Н. Клюева сослали в Нарымский край, в поселок Колпашев. Вот как он сам писал о нем: «Это бугор глины, усеянный почерневшими от бед и непогодиц избами, дотуга набитыми ссыльными. Есть нечего, продуктов нет или они до смешного дороги. У меня никаких средств к жизни, милостыню же здесь подавать некому, ибо все одинаково рыщут, как волки, в погоне за жраньем». И вот благодаря хлопотам в Москве поэта переводят из этой страшной дыры в Томск, в университетский город. «Это на тысячу верст ближе к Москве», — радовался Клюев. Там, в конце концов, ему удалось довольно сносно устроиться в доме сердобольной русской женщины Марии Алексеевны Балакиной. А погиб он в октябре 1937 года. Как и Васильев, как и Клычков — уже после смерти Горького. Поэтесса Наталья Сидорина в статье «Меня хотят убить» («Слово», № 10, 1989) рассматривает обстоятельства смерти Сергея Есенина. В статье немало странного. Например, она начинается так: «Поэты сами предсказывают свою судьбу. Сергей Есенин писал:ПРОЗРЕВШИЙ И УПЕРТЫЙ (В. Кожинов, С. Куняев)
К критике относятся по-разному. Это естественно и зависит от многих причин, прежде всего — от характера критики, а также от личности и самого критика, и того, кто оказался предметом его внимания. Не так давно в «Завтра» у меня была большая статья «Почему безмолвствовал Шолохов». В ней я оспаривал некоторые суждения о великом писателе ряда авторов — Ф. Кузнецова, В. Осипова, С. Семанова, И. Жукова… И что же? Иные вообще прошли молча мимо моей критики, другие, как двое первых, кратко возразили мне в этой же газете. Ф. Бирюков, хоть и не был даже упомянут в моей статье, опубликовал целую полосу, где возражал мне по одному частному вопросу. Но никто не кинулся к Большой Берте и не начал палить. А один из них, которого, кажется, я задел чувствительней других, при первой же встрече в Союзе писателей России кинулся ко мне с распростертыми объятьями, — неужто так ему понравилась моя статья в целом? Впрочем, это не помешало мне тут же высказать огорчение по поводу того, что он написал о шолоховской Аксинье. И только один Виктор Кожемяко прислал в «Завтра» гневное письмо и решительно настаивал, чтобы газета перепечатала его статью из «Правды», которую я будто бы злонамеренно и бесстыдно исказил. И вот характерно: он вовсе не шолоховед, и я упомянул-то его в статье раза два-три мельком, по частным вопросам, при этом кое в чем охотно и даже благодарно соглашаясь с ним, даже величая «дорогим собратом» и т. д. Так нет, он оскорблен, пишет, что Бушин — шулер, который не только его лично лишил чести и достоинства, но «припечатал и самого Шолохова». Мало того, Бушин — страшный литературный потрошитель, «одним махом уничтоживший семь серьезных исследований о великом писателе». И подумать только, так пишет обо мне младший товарищ по партии, который не так давно на страницах трижды орденоносной «Правды» превозносил меня до небес. А ведь я с тех пор не изменил своих политических убеждений, не стал троцкистом или ельцинистом, не сжег свой партбилет, не спрятался под юбку Хакамады, не стал печататься в «МК», никого не обокрал, не убил и даже не увел жену у соседа, допустим у Анатолия Приставкина. В чем же дело? Да вот только в этом: я всего-навсего лишь кое в чем не согласился со своим младшим товарищем и позволил себе с высоты несколько большего жизненного и литературного опыта покритиковать его. И тотчас — шулер! убийца! И это мы слышим от ведущего сотрудника двух главных газет ЦК КПРФ! Да, идет обновление… Тов. Зюганов говорит: «Мы должны придать партии вид, привлекательный для молодежи». Очень привлекателен ваш вид Кожемяка, очень… Эти люди взросли в обстановке такой благости и непогрешимости, что любое слово несогласия для них как чаша с цикутой. А еще раньше была у меня статья, в которой довелось сурово покритиковать аж самого Анатолия Ивановича Лукьянова, в не столь уж далеком прошлом второе лицо в государстве, ныне члена Президиума ЦК КПРФ, депутата Госдумы. По выражению тов. Зюганова, «нашего Дэн Сяопина». И что же? Недавно в День Победы на демонстрации, увидев меня невдалеке, «дядя Дэн» выбежал из своей шеренги и тоже кинулся с объятьями. А следом за ним подбегает и — то же самое… Кто бы вы думали? Не поверите — председатель Союза писателей России товарищ Ганичев, орденоносец, профессор, наперсный друг патриарха. А ведь я своими статьями и ему персонально нервы потрепал, причем последний раз — совсем недавно. Спустя недолгое время с дачи звоню дочери в город, она дрожащим голосом говорит: «Папочка, родненький, тебе правительственная телеграмма». Что такое? Я — по стойке «смирно». Не иначе, думаю, как президент переложил на меня обязанности главнокомандующего. Что ж, если надо… Как Пушкин писал о Кутузове: «Иди спасай. Он встал и спас». Прочитай, говорю. Дочка читает. Оказывается, не от президента, он, видно, еще размышляет. Это было сердечное поздравление председателя Комитета Госдумы по связям с общественностью и члена Президиума ЦК КПРФ товарища Зоркальцева. Очень, видите ли, по душе ему моя статейка «Черное и красное», напечатанная в «Завтра» и в «Правде», полностью опубликованная, кстати, в газете «Патриот», в попытке удушения которой, будучи председателем Исполкома НПСР, Виктор Ильич принимал самое активное участие. Что ж, спасибо, тов. Зоркальцев. Но представьте себе, я ведь и его успел ужасно огорчить. Он напечатал в «Правде» большую и как бы программную статью «КПРФ и религия». Я сочинил ответ, в котором во многом не согласился с автором. «Правда» не пожелала его напечатать, тогда напечатал в своей «Молнии» бесстрашный трибун и рыцарь революции Виктор Анпилов. Мне известно, что статью т. Зоркальцев читал еще в рукописи. И вот… Как всему этому не порадоваться со слезами на глазах!.. Могу привести, если Кожемяко опять не обвинит меня в жутком самовосхвалении, несколько примеров терпимости к критике из собственной жизни. Так, упомянутому шолоховеду Ф. Бирюкову я позвонил и поблагодарил его. А однажды я высказал несогласие по некоторым вопросам советской истории с покойным митрополитом Иоанном (царство ему небесное!). Сам он не ответил, но со страниц «Аль-Кодса» (царство ему небесное!) на меня обрушился Юрий Лощиц: «Какое издевательство в духе Ярославского-Губельмана — Бушин живого человека называет святым отцом!» В таком духе целый подвал напечатал в родимой «Завтра» Николай Котенко (царство ему небесное!). Но всех превзошел в «Советской России» Душенов, спичрайтер митрополита: «Такие, как Бушин, расстреливали священников!..» Вот такие страсти, извольте радоваться. И на это отвечать? Ну, разве что, по поводу «святого отца». Есть высокая церковная процедура причисления к лику святых — это одно. А есть житейское обыкновение, в соответствии с коим так обращаются едва ли не ко всем священнослужителям. Писатель должен знать это различие. В те дни вместе с Евгением Карповым меня пригласил в гости отец Дудко. В беседе я говорил ему «святой отец»… Как же объяснить все эти отрадные факты спокойного, а то и любезного отношения к критике? Да просто люди понимают, что жизнь неостановима, и у Бога всего много, нельзя зацикливаться на одном чувстве, пусть даже и очень горьком, надо вместе с жизнью идти вперед. И вот на фоне примирительных объятий, дружелюбных поздравлений, правительственных телеграмм — все же свои! — возникает Виктор Кожемяко. Вроде бы тоже свой, но с ним ничего не поделаешь, это minuteman, человек, готовый к беспощадному ответному огню на поражение в любую минуту дня и ночи. Он, поди, смотрит на это и дивуется: как деградировало человечество! Перед ними Джек-потрошитель, а они с объятьями… И продолжает свое: если по поводу моей статьи о «Тихом Доне» писал, что я «припечатал самого Шолохова» и «уничтожил» семь книг о нем, то в связи с более поздней статьей «Билет на лайнер» заявил в «Советской России», что я пошел в своем озверении еще дальше и «буквально изничтожил» уже не литературное произведение, а самого «писателя патриота Распутина». И сделал я это едва ли не по заданию известного агента влияния Александра Яковлева, то ли друга, то ли учителя своего. Казалось бы, чего проще, если критика несправедлива, приведи доводы против нее, защити любимого писателя. Увы, доводов у него нет. Зато есть пыл и страсть. И вот совсем недавно, 19 июня, народный мститель Кожемяко опять объявился в той же «Советской России» и заявил по поводу моей статьи о Вадиме Кожинове в «Завтра», в которой я остерегал его, Кожемяку, от поспешных публикаций о творческом наследии усопшего: дескать, Бушин «отрекомендовался другом Кожинова, даже в подтверждение фотографию и автограф кожиновский предъявляет. А для чего? Чтобы на газетной полосе свести какие-то мелкие счеты, выискать, что и где он не так написал — словом, учинить разборку над свежей могилой. И это не в каком-нибудь «МК» — в патриотической газете… «Да, конечно, не все у Кожинова так, как хотелось бы этому „другу“, но должен же быть у любого ненавистника и завистника хоть какой-то нравственный закон…» Нет его у Бушина! Вот такие пошли защитники коммунизма… Правда, на сей раз есть кое-какие доводы. Однако же, во-первых, правдист-мститель не может сообразить, что далеко не всякая фотография, запечатлевшая лишь миг жизни, может свидетельствовать о дружбе. И та, о которой он говорит, подтверждает это: стоим мы с Вадимом и, улыбаясь, смотрим в разные стороны — где тут дружба? Во-вторых, правдист не способен представить себе, что фотография не моя вовсе. У меня ее не было и нет. Впервые, видимо, из редакционного фотоархива она появилась в номере «Дня литературы», в котором отмечалось 70-летие Кожинова. Тогда, поздравляя Вадима с днем рождения, я спросил, что это за фото — где мы и когда? Он не знал, не знаю и я. В-третьих, дарственную надпись Кожинова на его книге действительно «предоставил» я сам, дабы защититься ею от ожидавшихся нападок, но и она никак не свидетельствует о том, что я был другом Кожинова: в ней есть лишь признание моих заслуг, как они ему виделись, и только. В-четвертых, другом Кожинова я и в тексте статьи опять же не «отрекомендовывался» (каким надо быть глухарем, чтобы употреблять такие слова…). Я писал: «Мы познакомились в самом конце пятидесятых… И с тех почти мифических пор наши добрые отношения с Вадимом ничем не омрачались». И все. Добрые отношения это, тов. Кожемяко, еще не дружба. Такие отношения были когда-то у меня даже с вами. «При встречах и по телефону, — продолжал я, — мы нередко делились впечатлением о прочитанном, спорили о самых разных разностях, дарили друг другу книги…» И это еще не дружба. Делиться впечатлением и спорить можно с кем угодно, даже со случайным попутчиком в метро. Да и книги дарить — это так распространено среди пишущей братии. Нам же интересно, чтобы прочитали знакомые. Например, свою книгу «Ничего, кроме всей жизни» (1971 г.) я когда-то подарил более чем ста знакомым, «Эоловы арфы» (1982 г.) — более чем пятидесяти и т. д. Слышу негодующий голос мстителя: «Но ведь в статье было ясно сказано „дарили друг другу“, — какие еще нужны доказательства!» Ему действительно невдомек, что это выражение означает «взаимно», и не более того. Ведь можно сказать даже и так: «Они друг друга ненавидели», то есть была взаимная ненависть. И еще одна пуля народного мстителя: Бушин — завистник Кожинова! Конечно, завистью можно объяснить все. Почему, например, СССР первый послал человека в космос? А потому, что завидовал США: там растут бананы, а у нас только огурцы. Так хоть в космосе утереть нос этим америкашкам! Очень правдоподобно, но все-таки нельзя же злоупотреблять этим доводом… Вот и Станислав Куняев объявил в своих воспоминаниях, что Татьяна Глушкова всю жизнь завидовала Кожинову, а Бушин исходит зеленой завистью и черной ревностью к нему, Куняеву, несмотря на то, что он, как увидим дальше, живет на таблетках, а Бушин, слава Богу, пока обходится без них. Все тот же известный жэковский уровень. Что же касается уверений Кожемяко, будто я хотел «на газетной полосе свести какие-то мелкие счеты», то ничего нового тут нет: люди, впитавшие в себя дух 100-процентного единогласия, всякое расхождение, критику, полемику рассматривают именно как склоку, мелкую разборку, как сведение каких-то личных и чаще всего конъюнктурных, даже корыстных счетов, — ничто другое, кроме этого жэковского уровня, им просто недоступно. Был такой случай. В «Правде» шла моя статья, в которой я неодобрительно писал об известном фильме по повести Б. Васильева «А зори здесь тихие»: уж такую гору немцев отборной егерьской части наколошматили там в лесном бою златокудрые наши девушки, распевая при этом лихие песенки и сигая с пенька на пенек, что просто непонятно становится, как же эти самые немцы доперли до Москвы и до Волги? Звонит мне Кожемяко: «Ведь вы не думали так раньше. Но вот Васильев оказался демократом, и вы сводите счеты…» Я ответил: «Нет, всегда так думал, но высказаться не было возможности. Царил всеобщий восторг по поводу этого фильма, он получил множество всяких премий и т. д.» И в случае с В. Кожиновым речь шла отнюдь не о сведении личных счетов. С радостью воздав должное тому, что он успел сделать, я не счел возможным пройти мимо и того, например, что совсем недавно, в последней прижизненной публикации в «Завтра», он сказал не «не так», а не то, совсем не то, и не о пустячке, а о нашей Родине. Вот эти слова: «Россия такая страна, которая всегда надеялась на кого-то: на батюшку-царя, на „отца народов“, на кого угодно». Вдумайтесь: на кого угодно! Для меня здесь неприемлемо все, даже иронические кавычки. Дальше: «Именно поэтому (то есть по причине такого национального захребетничества. — В.Б.) у нас чрезвычайно редок тип человека, который может быть настоящим предпринимателем. Либо это человек, который ждет, что его накормят, оденут, дадут жилье и работу, либо это тип, стремящийся вот здесь и сейчас что-то урвать для себя — чтобы не работать» («Завтра», январь 2001). И это сказано не о каких-то отдельных личностях, группах или слоях, а о всем русском народе, о всей стране в целом на всем протяжении ее истории. Как тут не вспомнить Толстого, о непатриотизме которого любят побалакать иные наши суперпатриоты. Он писал: «Читаю историю Соловьева. Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, грубость, глупость, неумение ничего сделать… Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершалась история России. Но как же так ряд безобразий произвел великое единое государство? Но кроме того, читая о том, как (безобразно) грабили, правили, воевали (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: а что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли?» (ПСС. М., 1952, т. 48–49, с. 124). В таком точно духе в 1934 году Сталин писал о статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма». Разве и в нашем случае не приходишь невольно к вопросу: если Россия всегда надеялась на кого угодно, если русский человек способен только ждать, как бы его накормили, одели и дали жилье, если он думает лишь о том, где бы что здесь и сейчас урвать для себя лично, только бы не работать, то кто же произвел великое единое государство, кто создал такие богатства, что вот уже пятнадцать лет их не могут разворовать самые прожорливые кровососы в истории?.. И вот задавать такие вопросы, уверяет Кожемяко, значит заниматься сведением личных счетов, мелкими разборками, плясать на свежей могиле. Поищите, Виктор Стефанович, дураков в другой деревне… А вот еще такая странная мысль В. Кожинова: «Тот факт, что Троцкий (и, конечно, другие большевики еврейского происхождения) по-разному относились к своим одноплеменникам и, с другой стороны, к остальному населению России (евреи и остальные! — В.Б.), вызывает сегодня у многих русских людей крайнее негодование. Но такая — чисто эмоциональная — реакция едва ли сколько-нибудь основательна и справедлива. Ведь те, кто безоговорочно осуждают еврейскую солидарность в условиях жестокой революционной эпохи, вместе с тем готовы восхищаться проявлениями русской солидарности, которые — пусть и в гораздо более редких случаях (ибо русские никогда не обладали той сплоченностью, которая присуща рассеявшимся по миру евреям) — все же имели место в то время… И негоже по-различному оценивать еврейскую и русскую солидарность, согласитесь» (Россия. Век XX. 1901–1939. М, 2001, с. 257–258). Нет, согласиться и с этим и со всем остальным здесь я, видимо, в отличие от В. Кожемяко, никак не могу. Не вижу здесь «широкого и возвышенного взгляда на явления», обещанного мне в аннотации книги. Автор употребляет здесь высокие слова — «солидарность», «сплоченность», но к чему он их относит, к каким делам и свершениям, — неизвестно. А тут не обойтись еще и без словца «спайка» или, как у В. В. Шульгина, «сцепка». Так вот, рассеянные по всему миру евреи как отдельные личности совершили немало выдающихся деяний, но уже в силу этой рассеянности и сравнительной малочисленности не могли как народ, проявив при этом сплоченность и солидарность, совершить акции большого исторического значения, но они всегда обнаруживали спайку, сцепку в делах локального характера, представляющих для них интерес. Вот один из примеров этого. В исследовании Н. Петрова и К. Скоркина «Кто руководил НКВД. 1934–1941» (М, «Звенья», 1999) приведены такие, допустим, данные: в 1934 году, когда наркомом внутренних дел был еврей Ягода, из 96 руководящих работников комиссариата 37 были евреями, 30 — русскими, а к моменту снятия Ягоды 26 сентября 1936 года из 110 руководителей 43 — евреи, 33 — русские (с. 146). Таким образом, среди высшего руководства НКВД евреи составляли тогда почти 40 процентов, превысив долю русских, украинцев и белорусов, вместе взятых. И при чем тут солидарность? Это именно спайка, сцепка. Да, русские никогда не обладали этим еврейским качеством в способствовании друг другу. Но мы всегда являли изумленному миру величайшую национальную сплоченность в таких исторических деяниях, как всестороннее возрождение и расцвет родины, ее защита и спасение, восстановление народного хозяйства и т. п. Имея в виду разного рода беззакония и жестокости в первые годы Советской власти, В. Кожинов далее уверял: «Поскольку большевики-евреи были „чужаками“ в русской жизни, их ответственность и их вина должны быть признаны безусловно менее тяжкими, нежели ответственность и вина тех русских людей, которые действовали рука об руку с ними» (с. 258). Вот так-так — безусловно менее! Это с какой же стати? Автор явно путает здесь совершенно разные вещи: чувства, эмоции и законную вину, ответственность. Мне, русскому, трудно сказать, кого я глубже презираю и сильней ненавижу, ибо, с одной стороны, русские преступники вдвойне заслуживают этих чувств, поскольку орудовали против своего народа, но, с другой стороны, чего евреи лезли в чужие дела — разве за это они не заслуживают тройное презрение и тройную ненависть? Но законная вина, юридическая ответственность тех и других, конечно, должны быть одинаковы. А Кожинов еще и так вот обосновывает свою двойную бухгалтерию: «В связи с этим следует со всей определенностью сказать, что среди евреев-большевиков было очень мало таких, которые к 1917 году более или менее приобщились к русской культуре и быту. Те евреи, которые становились большевиками, начинали свою жизнь в собственно еврейской среде, где все русское воспринималось как чужое или даже прямо враждебное, а также как заведомо второсортное либо вообще примитивное» (с. 258–259). И тут же автор приводит конкретное свидетельство такого отношения евреев к русским из воспоминаний «видного филолога» М. С. Альтмана (1896–1986), родившегося и выросшего в уездном городке Витебской губернии: «Русские у евреев вообще не считались „людьми“. Русских мальчиков и девушек называли „шейгец“ и „шикса“, т. е. нечистью… Для русских даже была особая номенклатура: он не ел, а жрал, не спал, а дрых, даже не умирал, а издыхал. У русского, конечно, не было души, душа была только у еврея…» (с. 260). И вот все это, по убеждению Кожинова, должно смягчать, уменьшать в глазах русских вину и ответственность тех евреев, которые чем-то нам нашкодили. И это проповедуется в дни, когда самое большое зло творят бесчисленные кровососы именно еврейского происхождения. Русские люди, видите ли, должны быть к Березовскому и Гусинскому более снисходительны, чем к Черномырдину и Вяхиреву, поскольку первые выросли в среде, в которой русские считались нечистью, а вторым в детстве читали «Сказку о рыбаке и рыбке». Но почему же свой суперноваторский этически-правовой постулат Кожинов прилагал только к евреям? А немцы, например, во время Великой Отечественной? Ведь они тоже считали все русское примитивным, называли нас «унтерменшами» (недочеловеками) и т. д. Вот же и сам он приводил строки из приказа начальника штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршала Кейтеля от 16 сентября 1941 года: «Следует учитывать, что на указанных территориях (на нашей земле. — В.Б.) человеческая жизнь (прежде всего жизнь русских. — В.Б.) ничего не стоит». Право, по объявленной логике оккупанты заслуживали еще большего снисхождения, а мы с ними так невежливо обошлись. Не за это ли извинялся перед ними наш патриарх? Продолжая размышление на тему вины и ответственности, В. Кожинов вспомнил четырех выдающихся военачальников Гражданской войны: И. Л. Сорокина, Б. М. Думенко, Ф. К. Миронова и Н. А. Щорса. Как можно понять из его рассказа, все они в той или иной мере выступали против того, что творил в армии Троцкий, в том числе против самоуправства комиссаров, многие из которых были евреями. Так, командарм Второй Конной армии Миронов писал 31 июля 1919 года Ленину: «Социальная жизнь русского народа должна быть построена в соответствии с его историческими, бытовыми и религиозными традициями и мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени» (там же, с. 280). Ленин два часа беседовал с Мироновым. Но еще до этого, пишет Кожинов, 13 сентября 1919 года Троцкий издал приказ: «Как изменник и предатель Миронов объявлен вне закона. Каждый гражданин, которому Миронов попадется на пути, обязан пристрелить его как собаку» (там же). Хотя существование приказа именно в такой форме довольно сомнительно, но как бы то ни было, а в 1920 году Миронов оказался в Бутырской тюрьме, и там 2 апреля 1921 года его расстреляли. По обвинению в том, что он «проводил юдофобскую и антисоветскую политику, обзывая руководителей Красной Армии жидами» (там же, с. 281). 24 февраля 1920 года были арестованы, а 11 мая расстреляны командующий Первым конным корпусом Думенко и его штаб. 30 августа 1919 года во время боя пулей в затылок был убит и комдив Щорс. Доказывается, что убил его политинспектор Реввоенсовета еврей П. С. Танхиль-Танхилевич. И мы узнаем, что ранее Троцкому было доложено, что «в частях дивизии развит антисемитизм» (там же). Сорокин, командующий войсками на Северном Кавказе, сам 13 октября 1918 года арестовал председателя ЦИК Кавказской республики еврея Рубина и трех его заместителей, из которых двое тоже евреи, и 21 октября расстрелял их. За это 1 ноября и сам был расстрелян. И вот что пишет обо всем этом Кожинов: «Необходимо вдуматься в объективный смысл этой трагической ситуации». Вот он вдумался. И что же? «Во-первых, при беспристрастном размышлении становится ясно… (а как остаться беспристрастным при виде таких жутких дел? — В.Б.) что такие люди, как Сорокин, Думенко, Миронов и Щорс, если бы даже они свергли стоявших над ними „чужаков“ (т. е. евреев), едва ли смогли в тогдашних условиях создать и удержать власть» (там же). Позвольте, главное тут, какова оценка автора этих кровавых расправ, а он переводит речь совсем на другое, на вопрос о власти. Но раньше не было сказано ни слова о том, что эти военачальники хотят свергнуть «чужаков» и взять власть. А уж если он завел об этом речь, то на чем основано его предположение, что эти военные оказались бы совершенно беспомощны перед проблемой власти? Троцкий, всю жизнь только писавший трактаты да произносивший речи, смог властвовать, а из этих четырех, имевших конкретный опыт руководства тысячами и тысячами людских масс, не смог бы никто! Да вспомним хотя бы парочку их коллег, так далеко отстоящих и друг от друга, и от этой четверки: капитан артиллерии Бонапарт становится императором, генерал де Голль — президентом, генерал Эйзенхауэр — тоже президентом… Но читаем дальше: «Во-вторых, „на стороне Троцкого“ было преобладающее большинство русских военачальников» (там же). Мы уже отмечали, что В. Кожинов любил брать иные слова и речения в кавычки, и этим порой затуманивал их смысл, становилось не ясно, как же их конкретно понимать. Здесь как раз такой случай: что значит военачальники были в кавычках «на стороне Троцкого» — в каком смысле, в чем именно? И конкретные имена, которые тут же следуют, ничего не проясняют: «Так, С. М. Буденный самым активным образом выступал и против Миронова, и против Думенко, „разоблачал“ (опять кавычки! — В.Б.) Думенко и командир Первого конного корпуса Д. П. Жлоба» (там же, с. 281–282)… Но главное вот: «Нельзя не признать, что „вина“ (кавычки! — В.Б.) этих „одноплеменников“ (кавычки! имеются в виду названные военачальники. — В.Б.) уж по крайней мере более непростительна, чем тех или иных „чужаков“ (евреев. — В.Б.), с которыми застреленные военачальники к тому же вступили в противостояние сами, первыми…» (там же). То есть патриот Кожинов опять на стороне «чужаков». Непостижимым образом главным для него оказывается не то, где правда и кто прав, а то, кто первым пошел на противостояние. И ведь оно ж бывает разное. Если Сорокин, не имея ни оснований, ни права, расстрелял четырех человек, то, конечно, оправданий ему нет. Но за остальными-то тремя ничего подобного не числится, они лишь были недовольны политикой Троцкого, лишь протестовали. И были убиты. И нам говорят, что они больше виноваты, чем те, кто их убил… Чудны дела Твои, Господи… Нельзя тут не вспомнить одно весьма примечательное место из только что вышедшей книги А. Солженицына «Двести лет вместе» (М., Русский путь, 2001), посвященной русско-еврейским отношениям. Речь идет о переселении в начале XIX века евреев из Белорусских губерний в Новороссию, т. е. в Херсонскую губернию и в другие районы Причерноморья. В Белоруссии евреи занимались главным образом винокурением в деревнях, чем разлагали и доводили до нищеты крестьян, и арендным промыслом. Арендовали все, что удавалось, в том числе имения помещиков-католиков и православные церкви, находившиеся на их земле. Автор книги цитирует В. В. Шульгина: «В качестве арендаторов евреи считали себя вправе взимать деньги с посещающих храм и совершающих требы. Чтобы окрестить, обвенчаться или похоронить, надо было получить разрешение „жида“ за соответствующую мзду». И вот, получив льготные ссуды, а на месте и скот, сельскохозяйственный инвентарь, семена, тысячи еврейских семей хлынули «из земли халдейской в землю ханаанскую». Ссылаясь на «кропотливый труд» еврея В. Н. Никитина, Солженицын пишет: «Цель правительства была, признает Никитин, кроме государственной задачи освоения обширных ненаселенных земель — расселить евреев просторнее, чем они живут, привлечь их к производительному физическому труду и удалить от «вредных промыслов», при которых они «массами, волей-неволей отягощали и без того незавидный быт крепостных крестьян». Что же получилось? «К поселенцам, „не знающим, как что начать и кончить“, наняты для обучения их — государственные крестьяне; так, распашку производят большей частью наймом русских». Засевают лишь незначительную часть отведенной земли». А давали по 40 десятин на семью, в то время как по средней России земельный надел был лишь несколько десятин, редко за 10. «Используют для посева не лучшие семена, а некоторые, хотя и получили лучшие семена на посев, вообще не пашут и не сеют… По неопытности ломают, а то и продают инструмент». «Режут скот на пищу, а после жалуются на неимение скота», другие — продают полученный скот… Домов, приходящих в упадок, не поправляют. Не сажают огородов… По неумению жать, косить и молотить поселенцы не могут и наняться на работу в соседние селения, их не берут. От нечистоты содержания жилищ — болезни. Они «отнюдь не ожидали, что их самих будут принуждать непременно заниматься сельскими работами». Очевидно, они понимали — хлебопашество наемными рабочими, а когда скот размножится — торговать и по ярмаркам. Жалуются, что доведены до самого жалкого положения, что износились до лохмотьев, но — возражает инспекция — «не имели одежды по лености, ибо не держали овец, не сеяли льна и конопли», и женщины не пряли, не ткали… Евреи не справлялись с хозяйством «по привычке к беззаботной жизни, малой старательности и неопытности к сельским работам». Что же дальше? «К 1812 году открылось, что из вышедших уже на поселение 848 семейств осталось налицо 538, в отлучках 88 семейств (уходили на промысел в Херсон, Николаев, Одессу, даже в Польшу), а остальных — вовсе нет, исчезли». Вот такие целинники, первопроходцы. А самое интересное — «Правительство находило теперь, что по «узнанному их (евреев) отвращению к земледелию, по незнанию, как за него приняться и по упущению смотрителей» переселение это «произвело немалое расстройство и потому евреи могут быть признаны заслуживающими снисхождения». Русские смотрители, т. е. те, кто евреям всячески содействовал обустроиться на новом поселении, виноваты, а евреям — снисхождение. Вот когда еще этот дух витал над Россией, чтобы дожить до Вадима Кожинова… Я для того так подробно рассказывал о народном мстителе из «Правды», чтобы переход от объятий и правительственных телеграмм к главному объекту повествования не оказался слишком резким. Дело в том, что товарищ Кожемяко это лишь слабая тень господина Куняева… Недавно в газете «Патриот» мне довелось напечатать статью «Как на масленой неделе я гостей ждал». Статья огромная и труднопереваримая: в трех номерах по три полосы. Я и не рассчитывал, что кто-то из истинных интеллигентов, особенно из тех, что живут на таблетках, сможет одолеть ее до конца. Но вот Кожемяко и Куняев одолели. В статье речь идет главным образом о В. Распутине, В. Бондаренко и М. Назарове. Мимоходом упомянут, как уже отмечалось, еще В. Ганичев. И никто, кроме Кожемяко, не кричал «убийца!». А Куняеву посвящено десятка два неласковых строк. И, Боже милосердный, тут началось такое, чего ни я, ни вы, читатель, никогда в жизни не видывали… 29 мая в пятом часу пополудни в прекрасном по случаю получения Шолоховской премии настроении я пришел в «Наш современник» за майским номером журнала, в котором напечатано мое сочиненьице о Э. Радзинском. Решил заглянуть к заместителю главного редактора Геннадию Гусеву. В его кабинете оказалось все руководство, видимо, что-то обсуждали. Я сразу с присущей мне наглой ухмылочкой вякнул: «Что ж, собратья, в прошлом году вы на страницах журнала поздравили Валентина Распутина с получением премии антисоветчика Солженицына. Надеюсь, теперь вы готовитесь поздравить вашего давнего автора с премией имени писателя-коммуниста». Раздались изумленные голоса: «Как с премией?.. Ничего не знаем!.. Когда было?.. Сколько долларов?» Я ответил: «Мы люди советские, и получаем в рублях… А как же вы могли не знать — что вы читаете?» — «Как что! «Советскую Россию», «Правду», селезневскую «Россию», бабуринское «Время»… — «В «Правде», — с привычным для меня высокомерием ответил я, — где главным специалистом по вопросам литературы известный вам Кожемяко, вы могли не заметить куценькую информашку, она подверстана к непримечательной рецензии на одну сомнительную книгу. В «Советской России», где по вопросам литературы просвещает читателей тот же самый неутомимый Кожемяко, вообще не было ни словечка, даже в ежемесячном обзоре Александра Боброва, который так любит писать о славянских праздниках, а уж это ли не повод! Но тут дело не только в Кожемяке, сам главный редактор вот уже лет восемь при имени Бушина если не падает в обморок, то хватается за пистолет. Сообщить читателям, что этот гусь получил такую почетную премию, он не в силах. Я, видите ли, будучи членом ЦК КПРФ, однажды на пленуме ЦК посмел покритиковать его газету за малограмотные антисоветские публикации. В обновленной компартии товарища Зюганова такое критиканство не прощается. Моим статьям тотчас был закрыт доступ на страницы «Сов. России». А я, к слову сказать, лауреат обеих главных комгазет…» «Но ты же не один получил сейчас Шолоховскую!» — удивленно воскликнул кто-то. В том-то и дело! Вместе со мной нас пять человек: президент Приднестровской Республики Игорь Смирнов, народный художник СССР Виктор Иванов, хорошо известный вам замечательный писатель и критик Владимир Гусев и украинский поэт Борис Олейник. Словом, настоящий праздник славянской культуры. И ведь каков престиж премии! Она имеет статус международной. В свое время ее получили Фидель Кастро, Радован Караджич, патриарх Алексий, писатели Бондарев, Проскурин. А им, патриотам с коммунистическими билетами, наплевать на все это. Лишь бы негодяю Бушину фитиль вставить!.. Они озабочены не такой премией, не такими лауреатами. Вот вручил Солженицын свою премию Распутину, тот благодарственную речь произнес — «Правда» первой эту речь публикует. Получил ту же премию из тех же рук Евгений Носов — «Правда» опять первой («Литературка» — потом!) тут же печатает обширную беседу с ним неизменного марксиста Кожемяки. Много у них забот и о других мастерах культуры. «Правда» решила, например, защитить такое сокровище, как Наташа Королева: ее, бедненькую, мерзкие продюсеры заставляют отмачивать на сцене похабные коленца. И вообще не дают прохода. Однажды летом 1996 года во время агитвояжа по плану избирательного штаба Ельцина во главе с Чубайсом милое дитя (это был как раз день ее рождения, и Ельцин поздравил ее, прислал цветы) предалось утехам любви прямо на палубе корабля. Но тут же возник фотокор, зафиксировал момент экстаза, и снимок появился в «Московском комсомольце» с его миллионным тиражом. Как не защитить прелестную Хлою! Защитили. Говорят, после этого она подала заявление в КПРФ: «Товарищ Зюганов, прошу принять. Отдам любимой партии все, что имею…» Очень любят иные из этих газет оживлять свои страницы бросающими в дрожь картиночками. Например, удав заглатывает кролика или цапля — лягушку, змею, рыбу. Ведь у нормального человека от таких картиночек с души воротит, а они ликуют: «Приятного аппетита!» Или вот: то молодой мужчина, то молодая красавица, а вся голова их, лицо и даже рот облеплены скорпионами. Подпись: «Дружба». Разве не ясно, что людям, помещающим такие картиночки в массовых газетах, давно пора на Канатчикову дачу, они социально опасны. Чем в смысле психическом отличаются они от тех психов, которые смастачили торт в виде фигуры Ленина и показали по телевидению пожирание этого торта? По-моему, тех и других вполне можно поместить в одной палате с общей парашей… Так что этим коммунистам не до шолоховских лауреатов, и не те газеты читаете вы, милые. «А где же было объявлено о премии?» — спрашивают «наши современники». — «Ну, по радио, например. Как ни странно, еще и в „Литературке“. Очень достойная публикация с коллективным портретом всех лауреатов. Не пожалел места для статьи и большой фотографии даже „Коммерсант“. Правда, статью написала некая Лиза, уж совсем бедная и малограмотная газетная бацилла, но как бы то ни было, а не утаили же, подобно „Сов. России“, и читатель получил информацию, а уж как он ее поймет — это его дело». А из патриотических изданий обстоятельно и наиболее полно рассказала об этом событии только газета «Патриот». Примерно в таком духе шел разговор, если память не изменяет… Вдруг Куняев, глядя на меня волком, ласково говорит: «Значит, как Распутин, как я, ты огреб премию. Так?» — «Нет, — отвечаю, — не совсем так. Вы-то своим премиям в рублях и долларах счет потеряли, а у меня — первая в жизни, если, конечно, не считать газетно-журнальных, почти или совсем символических. К тому же в моем случае никак не подходит слово «огреб», и по той причине, как уже сказал, что это первая высокая премия за 55 лет литературной работы, и по той, что дали мне ее после девяти лет борения страстей: Бондарев и Викулов, как мне известно от них самих, выдвигали меня еще в 1992 году, а последние три года, правда, уже другие выдвигали каждый раз. Куняев же огреб за свои воспоминания хорошую кучку долларов с ходу, с лету, с пылу, с жару: книга еще печатается, должна быть третья часть, а премия уже вот она, шелестит в кармане «зелененькими». Вдруг Куняев совсем о другом: «Я написал тебе „Открытое письмо“. Скоро оно будет напечатано». Батюшки, страсть-то какая — «Открытое»! Пострашней правительственной телеграммы. Это вместо поздравления-то… Робко спрашиваю: «Об чем же-с письмецо? По какому вопросу? Неужто нельзя было по телефонцу?» — «Ты написал в „Патриоте“, что я здоровый мужик. А ты что, мой личный врач? Ты в мою медицинскую карточку заглядывал? Может, ты знаешь, какие операции я перенес, на каких таблетках живу? (Вот они, таблетки-то!) Или в 1998 году ты навещал меня в кардиологическом центре? Пишешь о том, чего не знаешь! И не стыдно?» Мне, конечно, сразу стало жутко стыдно. Он-то всегда точно знает, о чем пишет, а я, конечно, в карту не заглядывал, ни о каких таблетках ничего не ведаю, в больнице не был. Да ведь и он, хоть я лет на десять старше, не навещал меня в больнице, где лежал по поводу полостной операции. Но я попытался оправдаться тем, что, дескать, судил о здоровье поэта по образу его жизни. В самом деле, у него с юных лет прекрасная спортивная закалка, был чемпионом Калуги по плаванию, охотник — соболю дробинкой под хвост попадает, рыбак — вот фотография в его воспоминаниях, где он в болотных сапогах то ли осетра, то ли акулу одной рукой на весу держит. Но мало того, лет десять был рабочим секретарем Союза писателей, вот уже двенадцать лет — три президентских срока! — тянет воз толстого журнала, много пишет, издает книги, широко справляет юбилеи — журнала и свои собственные, устраивает большие литературные вечера, грандиозные презентации, часовые передачи по радио… Я и думал в простоте душевной: какой двужильный старик!.. И ведь это не все! Еще Куняев объездил весь мир. Так, с благословения Мэтлока, посла США у нас, и друга Кожинова целый месяц гулял, на дармовщинку по Америке, таким же макаром объездил Китай, Австралию, видел там кенгуру (вот чему я завидую!), купался в Арафурском море, кажется, даже созерцал идолов на острове Пасхи… А Франция, Польша, Швеция, Афганистан, ГДР, Куба, Чехословакия, Югославия… Это ж какое здоровье нужно для такой бурной жизни! Я-то из перечисленных стран лишь в одной Польше побывал, и то — в 1944 году, как солдат Красной Армии. И тем не менее, я решился назвать Куняева здоровым мужиком только после того, как прочитал его воспоминания. Ведь там еще и бесчисленные застолья, выпивки, кутежи, потасовки… То и дело читаешь; «Я взял бутылку водки»… «выпивая с ним или играя в бильярд»… «Мы обмывали книгу в шашлычной»… «Развели костер и выпили по первой»… «Пойдемте-ка в «Националь», «Естественно, выпили»… «Ну, конечно, выпили»… «Осушая бокалы пурпурного «оджалеши»… «Мы пили горилку и закусывали салом»… «Несколько часов за «смирновской»… «Мы с Бобаевичем выпили за дружбу народов»… «Каково! — кричал я, захмелев от тутовой водки»… «Нам захотелось водки» (по-русски говорят: «захотелось выпить»)… «Мы разлили водку»… «Много раз, сидя у меня на тахте за бутылкой вина»… «Мы очутились рядом в застолье»… «Митрополит Алексий поднял бокал… Кто-то тут же снова наполнил мою стопку»… «Я налил себе очередную стопку»… «После каждого тоста разбивали вдребезги тарелку»… «Кто-то вытащил парубутылок украинского первача»… «Мы загремели пивными кружками»… «Мы уютно устраивались в мастерской, а пока потомки „жидов-арендаторов“ скульптор Флит и его жена Мина священнодействовали с глиной над нашими головами, мы потягивали красное вино, запасенное Флитом для натурщиков»… «Аркадий Львов (тоже потомок) зачастил в журнал, приходя, как правило, с бутылкой хорошей водки и закуской. Мы садились с ним в моем кабинете и размышляли»… Читатель мог заметить, что лишь изредка дело ограничивается такими щадящими напитками, как, «оджадеши», чаще всего фигурируют московская горькая, армянский коньяк, тутовая водка, вульгарный самогон, а то кое-что и позабористей. Я думал, что передо мной как бы современный вариант Вани Дылдина, героя Маяковского. Помните?Между тем разговор с Куняевым по телефону продолжался. Я не знал, что вскоре он засыплет меня звонками, записочками и восхищенными посланиями читателей. — А что ты устроил с письмами! — сказал я. — С чужими, личными, написанными вовсе не для печати, — взял и опубликовал! Да неужто не понимаешь, что это неприлично, непорядочно, за это можно к суду привлечь. И ведь печатаешь-то не для «полноты картины жизни», а главным образом, чтобы уязвить, а то и опорочить вчерашнего друга, приятеля, знакомца… Действительно, вот письма Игоря Шкляревского. Они были большими друзьями, Куняев гостил у него в Белоруссии, он писал размашистые безоглядные письма, предназначавшиеся только для друга, и вот эта беззащитная душевная открытость выставлена на всеобщее обозрение… Разве получил его согласие? Да как же ты смеешь! Одна читательница прямо предупреждает: «Мое письмо носит сугубо личный характер. Публикация его равносильна моей гибели». И все-таки он печатает, а по тем данным, которые в письме, не составляет никакого труда, не выходя из дома, по телефону «вычислить» автора. Оказывается, получая письма, Куняев хранил их, как возможных в будущем заложников. Как хранил он текст речи Глушковой на своем юбилее и даже текст своей собственной надгробной речи на похоронах Слуцкого. И вот теперь — пожалуйста, у нас гласность, открытое общество, мы за прозрачность личной жизни… Но что там друг-ровесник или безвестная читательница! Куняев пренебрег волей даже покойного Георгия Свиридова. И тот его прямо просил: «Не показывайте моих замечаний никому». Никому! А теперь их может прочитать всякий… Да тут же еще и «монологи Свиридова», т. е. беседы с ним, записанные неизвестно когда и как. Вот один известнейший русский композитор, ныне покойный, назван в них «слабеньким», другой, еще более известный, здравствующий ныне, — «опереточным», покойная поэтесса — «противной» и т. д. Почему я должен верить, что это Свиридов, а не Куняев продолжает свой «список»? Тем более что в иных случаях я точно знаю: Свиридов не мог этого сказать. Например, он у Куняева говорит, что вот, мол, такая была беспросветная русофобская обстановка, созданная коммунистами в стране, что «во время войны в эвакуации, когда на каком-то плакате я встретил слова „Россия, родина, русский“, у меня слезы потекли из глаз». Это упертые глаза Куняева. Это он, а не Свиридов рисует лживую картину, в которой нет места тому, что задолго до войны у нас выходили огромными тиражами романы, поэмы, во всех театрах шли фильмы, спектакли об Александре Невском, Дмитрии Донском, Кутузове, Суворове, Петре Первом… Или во всех этих произведениях не допускались слова «Россия», «родина», «русский»? Космическими тиражами издавалась и русская классика. Так что, эти слова там были вычеркнуты? А оперы «Князь Игорь», «Иван Сусанин», «Хованщина», которые ставились не только в Большом, — это что, из китайской жизни? А в конце разговора я сказал: — Но самое удручающее в твоих воспоминаниях о столь сложном времени то, что в них нет ни сомнений, ни признания каких-то ошибок, ни сожалений, — ты всегда победитель, везде на коне, во всем прав! Действительно, прочитал недавно воспоминания Виктора Петелина «Счастье быть самим собой» (М., «Голос», 1999). Они почти ровесники с Куняевым, примерно в одно время начали литературный путь. Не все кажется мне здесь нужным и интересным. Так, книга явно перегружена письмами, но среди них нет ни одного, которое так или иначе порочило бы адресанта, было бы сведением счетов с ним. А главное — автор нередко признается в ошибках, сожалеет о робком поведении в сложной ситуации, раскаивается… Здесь же — абсолютная непогрешимость! Но все-таки то, что я услышал в трубке, поразило меня: — Приучайся к мысли, что я всегда прав!.. Я надеялся, что после всех этих милых бесед в редакции и по телефону Куняев все-таки задумается и не станет печатать свое «Открытое письмо» в бондаренковском «Дне». Нет, бульдозер, неколебимый в сознании своей правоты, продолжал работу. Ведь сейчас эпидемия открытых писем. Она захватила и «Наш современник». В майском номере письмо аж самому президенту. Ну, это, впрочем, самый любимый и самый безнадежный ныне адресат. Раскройте любую газету, письма ему только ленивый не пишет. Это «Письмо» начинается так: «Высокочтимый Президент!» А все его содержание убеждает, что столь возвышенного обращения сей президент никак не заслуживает. К тому же, перейдя на лакейский язык и на лакейскую орфографию, автор семьдесят раз восклицает: «Господин Президент!» Но каково же письмо Куняева ко мне? Очень сумбурное. Видно, что написано в панике. С одной стороны, вроде бы есть признаки раскаяния. С другой — автор повторяет печатно все, что в припадке дамской истерики уже огласил в своей редакции. С одной стороны, «твоя темная ревность ко мне», с другой — «поздравляю тебя с замечательной статьей о Радзинском в „НС“ № 5». И тут лицемерие! Ни шагу без него. Если «замечательная», так надо было печатать сразу, тем более это же всего несколько страниц, а он мариновал статью два года и вот теперь поздравляет. С одной стороны, божится, будто ужасно рад, что я получил Шолоховскую премию, с другой — и тут изрыгает: «литературный хам»! Ну где ж это видано — радоваться успеху ненавистного хама? Ведь все понимают, что и это не что иное, как убогое номенклатурное лицемерие. А я прямо скажу: совсем не рад, что за свои воспоминания Куняев отхватил премию. Больше того, считаю это профанацией литературы и позором для тех, кто за премию голосовал. Да, в «Письме» такого героического жанра, увы, уж очень много достослезного… В моей статье говорилось, что Куняев бесцеремонно напечатал в своем журнале 16 хвалебных писем о своих воспоминаниях. Он даже этого не понимает: «Опубликованных писем о моей книге могло быть много больше, поскольку (!) журнал получил около 300 положительных откликов». Не понимает, что тут вопрос не в количестве полученных писем, а в элементарном чувстве приличия. У меня говорилось, что свои воспоминания главред напечатал в 15 номерах журнала, что похвалам в свой адрес отвел там же 11 страниц. Куняев язвит: «Как все точно ты подсчитал — чистый бухгалтер! Как Солженицын». Но нетрудно представить, какую сцену закатил бы Куняев, если я, как плохой бухгалтер, подсчитал бы кое-как и написал, например, что номеров не 15, а 20, полос не 11, а 25, откликов не 16, а 30. Но вот ведь в чем штука-то: бухгалтер я хороший, а провидец плохой. Коли мемуарист завел речь о бухгалтерии, что ж, придется посчитать еще раз. Вскоре после моей статьи в «Патриоте» вышел майский номер «Нашего современника», и там главред с присущей ему широтой русского патриота под похвалы себе еще 15 авторов отвел еще 14 полос. Кроме того, к первому тому книжного издания воспоминаний под грифом «Вместо послесловия» приложил 9 восторгов на 8 страницах и ко второму тому — 11 восторгов на 14 страницах. А воспоминания все печатаются, они уже в 18 номерах, и указано «Продолжение следует», значит, будут они по меньшей мере в 20. Да что там! Будет третий том. Самый плохой бухгалтер теперь может подсчитать: всего — уже не 15 номеров, а 20, не 11 полос, а 47, не 16 восторгов, а 50. Вот этого я никак предвидеть не мог. Надеялся, что возвышенный поэт поймет все-таки: и в саморекламе, как в поэзии, должно быть «чувство соразмерности и сообразности». А ведь если бы печатал воспоминания не у себя, а в «Москве» или «Слове», как при Советской власти водилось, то ведь не было бы этой восторженной свистопляски «с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков». Трудно понять, на каких напуганых идиотов рассчитывал автор, когда писал: «Ты прямо намекаешь, что „антикоммунист“ Куняев (заметьте, он сам себя так именует. — В.Б.) узурпировал власть и сместил в „Нашем современнике“ коммуниста Викулова»: И чуть не плачет: «Зачем же так, Володя? Викулов сам предложил мне взять журнал, причем долго уговаривал». Вот так иные умельцы шили и шьют дела: придумывали преступление и объявляли его доказанным! Я не знал, конечно, как в данном случае новый редактор «взял» журнал, ибо не был близок делам журнала. Но мне давно и хорошо известно, что это всегда делалось через секретариат Союза писателей, решение которого утверждалось в ЦК, а прежний редактор мог тут лишь содействовать, протежировать. Поэтому «намекать» на «узурпаторство» Куняева в 1989 году мне просто не могло прийти в голову. Да ведь он сам же об этом поведал, а я прочитал: «В то время главных редакторов утверждали на Политбюро ЦК КПСС, и мои друзья В. Распутин и В. Белов потратили немало сил убедить генсека не возражать против моего назначения… В августе 1989 года С. В. Викулов окончательно решил: „Приходи в мой кабинет и принимай журнал, а в ЦК утвердят“. Так мы и поступили. Позже состоялось и заседание Политбюро. (Ему откуда-то известен даже разговор будто бы состоявшийся там. Правда, он сильно попахивает липой. Трудно поверить, чтобы Горбачев на заседании сказал Яковлеву: „Ну давай бросим кость русским писателям“. — В.Б.) Через месяц-полтора меня пригласил секретарь ЦК по идеологии В. Медведев, чтобы сообщить, что мое утверждение состоялось…» В эти же дни позвонил еще и Е. К. Лигачев: «Поздравляю с утверждением. Надеемся, что журнал будет вести литературную политику в интересах партии и народа»… Ах, Егор Кузьмич, откуда вам, добрая душа, было знать, что совсем скоро Куняев запишет в дневнике: «На КПСС надели намордник. Да, это победа. Но… сегодня Ельцин, а если завтра Лигачев?» Предатель Ельцин для патриота Куняева — сбывшаяся мечта, а коммунист Лигачев — кошмарный ужас. И можно представить себе, Егор Кузьмич, что испытали вы, когда вскоре, раскрыв журнал, увидели там лучезарное имечко Солженицына, а попозже — передовицу с призывом создать в помощь Ельцину для расправы над коммунистами «Антикоммунистический комитет»… Так вот, повторяю: все это — роль и названных друзей, и Викулова, и секретарей ЦК, и Политбюро — все это я знал еще два с лишним года тому назад по публикации воспоминаний в «НС» № 7 за 1999 год (с. 137). Так, спрашивается, как же я мог, вместе со всеми читателями журнала зная это, намекать на захват, на узурпацию, на оккупацию!.. Господи, и соврать-то правдоподобно не умеют, а всегда только с солженицынским бульдозерным напором… Это сейчас с помощью наглости, ловкости рук или ОМОНа захватывают что угодно, а тогда была Советская власть, существовал закон. Куняев, как видно, все это уже забыл. Головокружение от перманентных триумфов!.. Да ведь мог бы подумать еще и о том, с какой стати буду я стеснительно «намекать», коли не робею молвить прямо и ясно. Намек — это не мой жанр… А вообще-то именно так и произошло: место коммуниста занял антикоммунист с партбилетом. Но если его так долго уговаривали «взять», то непонятно, почему он сидит на этом месте и не может отвалиться вот уже двенадцать лет. Понравилось? Но опять — а как же хлипкое здоровье? Автор «Письма» и дальше использует тот прием: выдумает обвинение и гвоздит. Пишет, например, что дорогой Володя «недавно похвалил» и его воспоминания, и работу сына о П. Васильеве, но другой Владимир Сергеевич резко сменил милость на гнев. В чем дело? Спятил, что ли? Нет, говорит, гораздо хуже: «душа его отравлена завистью», «сердце его свербит от ревности», «темной ревности ко мне и „Нашему современнику“, причем еще с 1989 года…» Очнись, Куняев, ну каким твоим духовным сокровищам и доблестям я могу завидовать — пронзительному уму? блистательному таланту? обширной эрудиции? наконец, твоей ослепительной красоте? Что, разве очаровательного Стасика и теперь обожают самые элегантные женщины Москвы, Парижа и Оклахомы, а меня и в молодости презирали красотки Измайлова и Благуши?.. Как уже говорил, я завидую Куняеву только в одном: он был в Австралии и видел, как там на зеленой лужайке кенгуру делает антраша… О таких, как Куняев, писал еще Анакреон в пятом веке до нашей эры в стихотворении «Зависть»:
28 июня вышло в «Завтра» окончание моей статьи «Черное и красное». В десятом часу утра телефонный звонок. Не называясь, не здороваясь — Куняев: — Прочитал твою статью. Поздравляю. Вот видишь, как я, а ты оскорбил меня в «Патриоте». — Оскорбить можно лишь возведением лжи, неправды, — ведь так? — ответил я. — Чем же ты так оскорблен? Я писал, что главред печатает в 15 номерах свои воспоминания. Где тут неправда? Может, только в пяти? Нет, все верно, больше того, оказывается, имел право написать, что в 20. Дальше: «перемежая свои воспоминания главами из сочинения родного сына». Где тут неправда? Может, это не твой сын, а Евтушенки? Дальше: «а также воспоминаниями родной матушки». Где тут неправда? Может, твоя родная матушка не Александра Никитична Железнякова, а Мариэтта Сергеевна Шагинян или Розалия Самойловна Землячка? Тогда прими извинения… Дальше: «Еще не окончилась публикация, как уже хор поет аллилуйю: «Хочется низко поклониться». Что тут неправда? Может, хор пел не «Хочется поклониться», а «Хочется материться»? Нет, все точно. Дальше: «И тут же А. Бобров возглашает в «Советской России»: «Духовный подвиг!» Что тут неправда? Может, не поэт Бобров, а Починок? Нет, все верно. Больше того, Бобров не один раз возгласил «Подвиг!». Да еще в той же «Советской России» Гусев заливался: «Книга-событие… С безоглядной смелостью, с подкупающей искренностью… Его острое, как пика, перо… Автор убеждает читателя: предательство и лицемерие, политиканство и двоедушие несовместимы с талантом, как гений и злодейство…» Что за Гусев? Может, тот, чья настоящая фамилия Драбкин? Нет, это Геннадий Михайлович, первый заместитель по журналу да заодно и редактор книги. Сам отредактировал, сам и расхвалил. Тут и Бондаренко: «Книга-событие… Книга-явление… Книга-объедение…» Что за Бондаренко? А Владимир Григорьевич, член редколлегии «Нашего современника», безотказный человек… Вот это все и есть, по слову Константина Леонтьева, «смесительная простота». Вы же его читаете, а ведь еще и понимать надо… Конечно, я сказал немало язвительных слов, но они же все правдивы и потому не могут считаться оскорблением. Надо уметь держать удар, Станислав Юрьевич. Ну вот «здоровым мужиком» назвал по ошибке. Прими извинения. — Нет, ты меня оскорбил. Никто не смел так сказать обо мне… — Лучше посчитай, скольких оскорбил ты своими уничижительными ярлыками, разухабистыми оценками, высокомерием… А опять же публикация писем! Тут твой грех тяжелей всего перед Татьяной Глушковой… — Она изменница! Но чем так уж особенно-то доняла Глушкова мемуариста? Он жалуется сквозь слезы: «Я стал для нее «адвокатом измены», «партрасстригой», «лжекоммунистом», «державопевцем», «известным стихотворцем»… Да ведь здесь все — святая правда. Сам себя мемуарист называет даже авантюристом, но тогда что обидного, оскорбительного в глушковском «державопевце»? И разве не правда, что Куняев известный стихотворец? Конечно, известный, даже излишне. Столько книг навыпускал, что от некоторых даже открещивается: «Глушкова объявляет, что за 22 года работы, с 1960 по 1982 год, я издал 29 книг. Сообщаю: в это число она включила 12 книг национальных поэтов, в которых я участвовал порой всего лишь несколькими переводами». Глушкова не выдумывала, она взяла данные из известного справочника «Писатели Москвы» (1987 г.). Эти данные писатели представляли в редакцию справочника сами. И 8 книг (а не 12!) обозначены там как переводы Куняева. Так зачем же представил эти книги как свою работу, если там «всего лишь», — хотелось выглядеть еще грандиозней?.. Но что же в итоге? 29 — 8 = 21. Тоже неплохо. Каждый год — книга. Как у Евтушенки. А в упомянутом «Биографическом словаре» указано: «В 1980-е годы у С. Куняева вышло в свет более 10 книг» (с. 392). Более! Значит, и тут каждый год — книга, да иной раз и не одна. Так ли проворен Евтушенко? Тут же говорится, что книги Куняева издавались не только в родной Калуге и в Москве, но еще и в Туле, Иркутске, Тбилиси, Душанбе, Фрунзе, опять в Душанбе… Вся держава хотела читать поэта-авантюриста! Да, да, все — святая правда! Если человек печатает сочинение повешенного изменника родины, то кто же он, как не «адвокат измены»? Если после тридцати лет пребывания в партии он ликует в 1991 году: «На КПСС надели намордник. Победа!», то кто же он, как не «партрасстрига и лжекоммунист», очень мягко выражаясь? Тем более что тут же сказано: «Сегодня Ельцин, а если завтра Лигачев?» Тут перед нами уже не просто партрасстрига и лжекоммунист, прикрывавшийся партбилетом, а прихвостень ельцинского режима, дрожащий за его судьбу, как до сих пор дрожат Явлинский, Немцов, Новодворская при виде победы или просто успеха коммунистов в Туле, в Молдавии, в Нижнем Новгороде, в Иркутске… Есть основания думать, что вместе с ними синхронно дрожит и наш великий борец за русскую идею… В литературном и житейском плане Татьяна тоже стала критиковать недавнего приятеля, и тут не во всем была права, не всегда справедлива, но суть не в этом, а в решительном политическом противостоянии. Куняев же все сводил к ее скверному характеру, личным счетам, зависти и тому подобным кожемякизмам. — Ты все меряешь на свой персональный аршин и объявляешь изменниками тех, кто разошелся лично с тобой. У тебя и Шкляревский, и Соколов изменники… Нет, не Татьяна, а ты изменник. Она до конца дней осталась советским человеком, а ты стал антисоветчиком. — Я?!.. Антис?.. Я?!!.. Я никогда не был антисоветчиком!.. Тут — вершина лицемерия Куняева. Ведь он все время изображает себя провидцем, прозорливцем, который все видел в будущем и все понимал. С этого и книга начинается величественным заявлением: «Я имею честь принадлежать к той породе русских людей, о которых Аллен Даллес, изложивший в конце Второй мировой войны программу уничтожения России, писал: «И лишь немногие будут догадываться или понимать, что происходит…» И еще: «Я предчувствовал великую катастрофу, которая произошла. И видит Бог, я боролся с ее приближением всеми силами души!» И еще: «Я чувствовал приближение грозных времен»… И снова: «Мною все чаще овладевали предчувствия грядущей катастрофы… Я с ужасом чувствовал, что устои нашего советского государства шатаются…» и т. д. Но вот усилиями всех даллесов, Горбачевых и ельциных катастрофа Советского государства под видом перестройки началась. И что же делает наш провидец? У него даже есть раздел, так и озаглавленный «Мое сопротивление «перестройке». Какое сопротивление? В чем оно? Когда?.. Подлинная суть Куняева раньше была незаметна, но когда он пришел в журнал, получил власть и стал принимать конкретные решения, сразу все обнаружилось. Какие были самые первые шаги в журнале? Прежде всего, запустил на целый год роман Солженицына, антисоветчика № 1. Это сопротивление? Тут же ввел в редколлегию академика Шафаревича, антисоветчика № 2. Это противостояние? Одновременно, конечно, под благовидным предлогом, зарезал мою уже одобренную С. Викуловым, В. Распутиным и В. Кожиновым, статью об ак. Сахарове. А кто такой Сахаров? Совесть ельцинской интеллигенции. Может, и это борьба против перестройки? Потом стал печатать сочинения генерала Краснова, дважды с интервалом лет в двадцать пять воевавшего вместе с немцами против Советской России, за что и был своевременно повешен. Затем один из идеологов журнала проф. Гулыга, член редколлегии, умильно и радостно провозгласил бандитскую перестройку, длившуюся уже пять лет, долгожданным «промыслом Божьим». А вскоре со страниц передовой статьи журнала раздался зычный призыв помянутого академика ликвидировать «Антифашистский комитет» и вместо него создать в помощь предателю родины Ельцину комитет «Антикоммунистический»… А разве можно забыть собственный ликующий вопль Куняева: «Пусть теперь Евтушенко едет один защищать Кубу — последний бастион социализма!»… Ельцин и Козырев подло предали Кубу, бросили ее на произвол судьбы под носом у Америки, и он рад, он с ними заодно… Даже с ходу и язык их перенял, стал публиковать в печати письма: «Господин Дорошенко!..» Сыскались господа… Я уж не говорю о том, как резво принялся писать стихи о святых мощах, о которых, поди, впервые услышал… Словом, со всей прытью, на какую способен, провидец Куняев кинулся на помощь разрушителям советского государства… — Не случайно, — сказал я, — твой журнал не громили, не тащили в суд, не закрывали… И в перечне тех газет, закрытия которых 5 октября 1993 года требовали от властей 42 сбесившихся служителя муз, «Нашего современника» тоже не было. Зачем его закрывать, когда там такие авторы, как повешенный генерал Краснов и нобелевский антисоветчик Солженицын? Зачем, когда с его страниц раздаются такие полезные для власти и для всех демократических прохвостов призывы, как создать «Антикоммунистический комитет»? Зачем, если там можно прочитать о Ленине такой, например, бунинский афоризм: «косоглазый, картавый, лысый сифилитик…» Между прочим, научно доказано, что Ленин умер вовсе не от сифилиса. Почитай-ка не так давно вышедшую книгу академика Ю. М. Лопухина «Болезнь и смерть Ленина». И уж молчал бы Иван Алексеевич, на глазах жены лет десять живший с лесбиянкой. Но дело не в этом, а в том, что основатель Советского государства, ближайшие его сподвижники постоянно поносились на страницах журнала и куняевских воспоминаний. Сифилитика ему мало. Он еще пишет о «ленинском черепе» одного ненавистного ему писателя. Или: «Мы (?), как бы мстя истории за то, что она не оправдала наших надежд, будем требовать вынесения из мавзолея Ленина, потерявшего ореол святости…» Кто это «мы» — семья Куняевых, редколлегия «НС»? Стихи о Ленине он ставит в тяжкий грех своим литературным противникам, лицемерно умалчивая при этом, что стихи о нем есть у множества наших поэтов — от Пастернака и Есенина до Твардовского и Смелякова. Впрочем, нет, о Смелякове не умолчал, но вот как подал: «В состоянии „амортизации сердца и души“ (!) он написал множество стихов о Ленине, о комсомоле, о советской власти, о дружбе народов, чреватых многословием и политической риторикой». Какой эстет вдруг выискался… Но ясно же, что дело для него не в многословии и риторике, ни единого примера чего не привел, а в самих темах. А в другом месте, назвав имена некоторых руководителей строительства Беломорканала, за которыми они с Солженицыным числят сотни тысяч жертв, Куняев восклицает: «Вот они, настоящие сталинисты! Что бы он делал без Ягоды, Бермана, Френкеля, Фирина, Раппопорта, Шкловского, Безыменского, Инбер, Авербаха, Багрицкого!» Все евреи… Такой видится Куняеву опора Сталина. Не Молотов и Киров, не Жуков и Василевский, не Королев и Курчатов, не Шолохов и Твардовский, а именно эти. И так он пишет о человеке, избавившем страну от Троцкого, Зиновьева, Каменева, поднявшего множество русских людей к вершинам власти, науки, искусства. Словом, и тут, и опять все та же еврейская, вернее, жидоедская призма, о которой еще будет речь. И дальше: «Нацисты изобрели свои лагеря смерти после Глеба Бокия, Нафталия Френкеля (т. е. после нашей страны. — В.Б.), возможно, опираясь на их разработки». Разве под этим не подписался бы Яковлев? С радостью!.. Да вот недавно в связи с десятой годовщиной ГКЧП он то же самое по духу и сказал в «Российской газете»: «С 1933 года до начала Второй мировой войны Гитлер уничтожил 10 тысяч своих политических противников. Сталин — около 20 миллионов… Если это не фашизм, то видимо, еще более страшное преступление». Кому не ясно, что оба автора, Куняев и Яковлев, считающие себя в разных, даже противоположных лагерях, делают одно общее дело: обеляют фашизм. И не как-нибудь, а за счет своей родины, путем чудовищной клеветы на нее. А что касается именно лагерей, то вот что пишет знаток этого вопроса В. Зеленков из Минска: «Впервые концлагеря создали на Кубе американцы во время их войны с Испанией в 1898 году. Потом их друзья англичане в ходе англо-бурской войны 1899–1902 годов. Третьими немцы — в Первую мировую войну» (Спецвыпуск «Правды», сентябрь 2001). Ну конечно, Куняев с Яковлевым этому не поверят… Казалось, после того, как мы узнали, что этот патриот лет пятнадцать из газеты в журнал, из журнала в книгу, из одной книги в другую таскает, как любимую драгоценность, клевету на нашу армию, которая будто бы запросто расстреливала сотни пленных немцев, — казалось бы, удивляться уже нечему. И все-таки… — «Наш современник» тоже преследовали. Разбили вывеску журнала у входа, — отчаянно защищался Куняев. — Да это Солженицын и разбил ночью за то, что малыми инъекциями давал в журнале его «Колесико». Если не сам, то подослал Бондаренку… Так вот, Глушкова по идейным патриотическим соображениям порвала с тобой и стала выступать в «Русском соборе», в «Молодой гвардии» с резкой критикой твоих авторов и собратьев по журналу — Солженицына, Шафаревича, Кожинова и тебя самого. Ты отвечал ей в газетах, но это ее не остановило. Тогда ты пригрозил, что опубликуешь ее старые письма. В надежде урезонить тебя и предотвратить публикацию она обратилась в Союз Писателей. Но это не помогло. — Изменница! — не находил других слов Куняев… Да, ее обращение в Союз не помогло. И в августе 1995 года в «Завтра» № 34 Куняев напечатал статью, в которой привел выдержки из пятнадцати писем Глушковой аж за семнадцать лет дружбы. Разумеется, это были строки, так сказать, наиболее «порочащие» адресанта, но при том публикатор еще и корчил мину благородного негодования: «Неужели слова, мысли и чувства этих писем были продиктованы всего лишь расчетливой корыстью, возможностью использовать мое служебное положение в своих интересах?» Эта мина выглядела очень выразительно вслед за пушкинским эпиграфом статьи: «Что ты, баба, белены объелась?» Куняев ведь очень любит Пушкина… Можно было допустить, что публикация предпринята в раздражении, вгорячах, в затмении разума. Не мог же человек не понимать, что за такие вещи не подают руки, отказывают от дома, а когда-то вызывали на дуэль. Нет, никакого затмения. Статья тут же появилась в журнале, а теперь и в книге. Так что это обдуманная, спокойно рассчитанная трехкратная акция. А ведь Куняев, как и все мы, к тому же прекрасно знал, что Татьяна давно и безнадежно больна… В литературной среде хорошо известна острая переписка по еврейскому вопросу, имевшая место в 1989 году между литературоведом Натаном Эйдельманом и писателем Виктором Астафьевым. Куняев пишет: «Эйдельман, действуя, как профессиональный провокатор, пустил частную переписку по белу свету и вскоре опубликовал ее за рубежом». Смотрите-ка, оказывается, понимает: да, как провокатор. Но не приходит в голову сердцеведу, что он действует гораздо постыдней… Во-первых, Эйдельман придал гласности лишь одно письмо одного человека, а Куняев — много писем многих людей. Во-вторых, Эйдельман и Астафьев не были друзьями-единомышленниками и даже знакомыми, а Куняев опубликовал в числе иных и письма недавних очень близких друзей. В-третьих, Эйдельман и Астафьев — мужики, а Куняев напечатал письма и женщин. В-четвертых, Астафьев имел полную возможность дать ответ на публикацию, принять меры вплоть до привлечения провокатора к суду, а что ныне могут ответить Куняеву безмолвные могилы?.. В-пятых, Эйдельман пустил переписку по рукам, но это выглядит жалко по сравнению с трехкратной многотысячной куняевской публикацией. Разве можно сопоставить число читателей там и здесь. В-шестых, Эйдельман будто бы напечатал переписку за рубежом. Где? Когда? Кто ее видел? Но если и напечатал, разве это может сравниться по эффективности с публикацией дома?.. Так вот, если Эйдельман профессиональный провокатор, то как же рядом с ним назвать Куняева?.. И ведь вот что особенно-то грустно тут. Не может того быть, что товарищи из редколлегии и редакции, назову хотя бы особенно близких: Викулов, Распутин, Бондаренко, Ганичев, Гусев, Крупин, Сегень, Семанов, Стрелькова да и все остальные, — не может быть, чтобы никто из них не понимал совершенно ясно: печатать чужие письма — подонство, письма женщины — подонство вдвойне, письма обреченной больной… Тут я просто не нахожу слов. На их глазах начальник бьет женщину, и никто из них не посмел заступиться! В том числе и те, конечно, кто без конца о православии лепечут. Вот какую атмосферу создал Куняев в редакции… Показанная выше способность мемуариста видеть соломинку в чужом глазу и не замечать бревно в своем характерна для него всегда. Так, в упомянутой статье он ударил не только по Татьяне Глушковой, а заодно и по Анатолию Иванову, главному редактору «Молодой гвардии», дерзнувшему напечатать ее статьи, и притом вот как: «Ведь именно в эпоху застоя А. Иванов стал Героем Соцтруда, кавалером орденов Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, лауреатом всех (?) Государственных премий, бессменным секретарем Союза писателей и т. д.». Вот пригвоздил, а?.. Но — поразительно! А сам-то когда получал раз за разом то ордена, то премии — во время войны? За создание новых самолетов или танков? Сам-то когда влезал на высокие должности — в первую послевоенную пятилетку восстановления? Да нет же, все он получил в ту же самую «эпоху застоя». Только ордена — помельче, должности — пониже да премии — пожиже. В этом вся и разница… Хоть бы после смерти Анатолия Иванова в мае позапрошлого года не вставлял в воспоминания очередной образец своего лицемерия. Куда там! «Не пропадать же добру…» Но вот, что еще ужасно обидело Куняева: «Я стал у Глушковой «человеком средним», «достаточно ординарным»… Тут Татьяна Михайловна была не права. Я лично в литературном мире не встречал людей более экстраординарных, чем Куняев. И едва ли встречу. Судите сами, читатель… Помните вот это место в начале моей статьи? «А что ты написал о Сельвинском! Ты же угодничал перед ним, а теперь поносишь!» И тут Куняев взорвался: «Ты не литературный критик, а литературный хам!!!» Потолок не обрушился, — сказал я тогда, — никто из присутствующих сотрудников журнала не кинулся к начальничку со смирительной рубахой… Оказывается, я ошибся: потолок-то обрушился, только не сразу… 22 августа взял я в руки «Завтра» и обомлел: «В ночь с 16 на 17 августа, здание, в котором расположена редакция журнала „Наш современник“ было разрушено в результате падения стены соседнего шестиэтажного дома». Неужели правда?! Бегу с газетой к жене: «Таня, посмотри, какой кошмар!» Она взглянула и рассмеялась: «Да это же хохма. И поместили в их постоянной юмористической рубрике «Агентство «Дня». И сверху надпись шуточная: «На Куняева упала Стена плача». Конечно, хохма, только не шибко умная. Так и уверила она меня, что это — тяжелый черный юмор. А то ведь я собрался бежать на почту и дать телеграммку соболезнования… Но прошло три недели, встречаю одного члена редколлегии «Современника», и он, к моему изумлению, все подтверждает: действительно, на здание редакции рухнула стена, и больше всего пострадали кабинет главного и его заместителя — тот самый кабинет, в котором Куняев закатил свою истерику. Я уверен, что именно это и спровоцировало стену: главред на роковом тринадцатом году правления сам сокрушил редакцию своим воплем. А стена просто выжидала: может, что-то посветлеет в нем? Может, раскается? Она ждала два с половиной месяца и не дождалась ничего, кроме новых приступов беснования. И терпение ее иссякло, и, несмотря на Успенский пост, обрушилась она на обиталище Куняева… Так вот, разве можно считать ординарным человека, способного своим воплем сокрушить стену и собственную редакцию. Спустя несколько дней после «Открытого письма» получаю по почте большой конверт. Что такое? Куняев! Я, конечно, опять ожидал, что это если уж не извинение за дамскую истерику и за психическое «Письмо», то какое-то хотя бы частичное, хотя бы придуманное объяснение. Ну, например, перед встречей с тобой в редакции мы с Гусевым раздавили бутылочку Doppel, так что я плохо соображал. Или, скажем, у меня недавно вырезали мозжечок, и я утратил координацию движений… Ничего подобного! В пакете — куча бумаг: 1. Письмо Стасика на бланке главного редактора (на этот раз закрытое). 2. Газета «Ветеран» со статьей о презентации его воспоминаний в Краснознаменном зале Дома Советской Армии. 3. Копия его же 12-летней давности письма ко мне. Все очень содержательно. Первое письмо начинается обращением «Володя!», а кончается пожеланием «Всего доброго». И представьте себе, никакой эпилепсии. Словно и не он еще вчера устно и письменно вопил благим матом в страшных корчах всякие непотребства. Из «Ветерана» можно было узнать, что на презентации автор книги в обычном для себя духе объявил: «Я показал тайны русской судьбы с ее героическими взлетами и трагическими падениями». Это не очень внятно. Неужели так-таки и показал всю тайну? А потом, ведь книга главным образом о самом себе. Что же именно автор считает своим «героическим взлетом»? На войне не был. БАМ не строил. «Тихий Дон» не написал. Так, может, взлет в кресло главного редактора? А что для него «трагическое падение» — отставка из секретарей Союза писателей? Пьяная потасовка с Аксеновым? Увлечениегрузинским прохвостом, который не вернул 200 долларов?.. Тут же приведено замечательное антиалкогольное изречение автора: «Культура — это Бог в душе, а не пиво в банке». Конечно. И не самогон в бутылке. И не водка в стопке. И даже не «оджалеши» в бокале… А еще на презентации прозвучал проникновенный голос Геннадия Гусева: «Да, абсолютно правомерно назвать книгу великим произведением о любви поэта к русскому народу, к России и ее замечательной поэзии». Прекрасно! И как, я думаю, отрадно служить под началом творца великих произведений! Мне лично не доводилось… Заканчивается отчет о презентации в таком же возвышенном духе: «Книга Куняева — событие в нашей литературе и истории. Она для каждого человека русской души и ума, для всей России». Для всей… Очень великолепно! «Правда» в сокращенном виде перепечатала сей отчет под оригинальным заглавием «Станислав Куняев — о времени и о себе». Наконец, я взял в руки две страницы густого машинописного письма 12-летней давности. Оно начинается так: «Очень жаль, что мне приходится тратить время на бесплодные споры. Ты думаешь о Горьком так, а я иначе». Как иначе? Да, оказывается, это не великий и самый знаменитый писатель XX века, а «русофоб» и «сионист». Грехов за ним — ни словом сказать, ни пером описать. Допустим, статью о Есенине он написал неплохую, но еще обязан был опровергнуть все до единой гадости о поэте Бухарина, Безыменского, Заславского и других «распоясавшихся русофобов». А он не опроверг! Почему? Потому именно, что был оголтелым русофобом. Ну а сам-то Куняев, опять спросим, кого защитил? А если и защитил, то не больше ли оказалось оплеванных?.. «Не случайно же, — читал я, как еще 12 лет тому назад Куняев в одной артели с Львом Колодным и Федором Бурлацким поносил Горького, — он был вдохновителем, редактором и шефом страшной книги о Беломорканале, не случайно через два года после этого он в сущности (!) определил судьбу Павла Васильева, назвав его фашистом и антисемитом». По прошествии стольких лет Куняев мог бы сейчас признаться, что, дескать, тогда я ошибся: ни антисемитом, ни фашистом Горький не называл Васильева, а писал о его хулиганстве, чем тот на самом деле и отличался, мог бы признать, что совсем не он «определил судьбу» молодого поэта, т. е. обрек его на гибель. Но куда там!
«Дорогой Иосиф Виссарионович! Я никогда не был антисоветским человеком. В 1918 году я добровольно пошел в Красную Армию и полгода пробыл на фронте, сражаясь против белогвардейских войск. Я происходил из дворянской семьи, но никогда у меня не было двух мнений — с кем мне идти — с народом или с помещиками. Я всегда шел с народом. И этого у меня никто не отнимет… Прошу мне поверить — я ничего не ищу и не прошу никаких улучшений в моей судьбе. А если и пишу Вам, то с единственной целью: несколько облегчить свою боль. Я никогда не был литературным пройдохой или низким человеком… Это ошибка. Уверяю Вас».Позже, после смерти Сталина и восстановления Зощенко в Союзе писателей, он высказался более определенно: «Основное обвинение в докладе Жданова в том, что я не советский писатель. Не могу согласиться!.. Я никогда не был непатриотом своей страны. Не могу согласиться с этим. Не могу!..» А когда нашлись охотники вторично проработать писателя, он встал и сказал: «Что вы хотите от меня? Чтобы я признался, что я трус? Вы этого требуете? Вы!.. Не надо мне вашего снисхождения… Я больше, чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем та, которую я имею». Вот, Станислав Куняев, что такое гражданский поступок, а не байки о драке с Аксеновым…
Прошло еще недолгое время. Опять пакет! Опять от Куняева! Он начал почтовую войну. Раньше вот так же донимал меня пакетами Валентин Оскоцкий. Как напечатают в своих «Литературных вестях» (тираж 3000) гадость обо мне в стихах или прозе, так непременно шлют парочку экземпляров. Но тут я опять в лучших надеждах. И, увы, опять ошибся. В пакете оказалась газета «Российский писатель» № 10 (14) с упомянутой в «Открытом письме» статьей Михаила Чванова «Три подвига Станислава Куняева». Сразу вопрос: почему не двенадцать, как у Геракла? Газетка с милой дарственной надписью мемуариста: «На память Владимиру Бушину, чтобы прочитал и успокоился…» Здесь, мол, истина в последней инстанции, заткнись. Как помним, В. Бондаренко ожидал, что я буду с негодованием писать о премии Е. Носову. Нет, не буду, ибо в ней ничего принципиально нового, просто Солженицын вколотил еще один клин в содружество русских писателей, и я лишь высказался о его речи. А С. Куняев — они с Бондаренко во многом очень схожи — ожидал, что за хвалебную статью о нем я буду «проклинать Мишу Чванова, хорошего писателя, русского патриота». Нет, разумеется, никаких проклятий. Но кое-что сказать, пожалуй, небесполезно. М. Чванов живет в Уфе. Свой двухтомник Куняев прислал ему тоже с дарственной надписью: «Дорогому Михаилу Чванову — главную книгу моей судьбы и русской жизни». Последние слова озадачивают: это — главная книга русской жизни? Позвольте, а книги Пушкина и Толстого, Достоевского и Шолохова?.. Судя по всему, автор сказал именно то, что хотел сказать. Помните? «Я всегда прав!» Михаил Андреевич Чванов о себе говорит так: в прошлом — «неискушенный провинциал», ныне — «истинный патриот». Да, так и говорит: истинный. А сами мы можем догадаться, что он человек еще и весьма впечатлительный, эмоциональный, как и его кумир. В статье, которую так украшают два портрета мемуариста, то и дело читаешь: «я буквально оторопел»… «мне до слез обидно»… «я был потрясен»… «резанули по сердцу строки»… «у меня перехватило горло»… «эта глава была для меня потрясением»… «и еще горло перехватило»… и т. д. Этими качествами души, видимо, и объясняются некоторые важные особенности его статьи. Например, в ней есть досадные фактические ошибки. Эмоциональному человеку наводить справки некогда! Вот, скажем, он перечисляет поэтов: «Бродский, Маршак, Светлов, Сельвинский, Юнна Мориц, Наум Лейкин…» Весьма сумбурная последовательность, тем более что поэт Наум Лейкин никому не известен. Так звали ответственного секретаря «Литературы и жизни», или автор, возможно, имел в виду поэта Наума Коржавина, если не покойного Наума Гребнева. В одном он здесь не ошибся — все евреи. В другом месте автор уверяет, что Виктор Астафьев «единственный из русских писателей, подписавший в октябре 1993 года гнусное письмо в поддержку палачей русского народа». Это не так. Из 42 авторов письма человек 12–13, больше четверти, были русские: Герои Соцтруда М. Ананьев, М. Дудин, Д. Лихачев, а также С. Каледин, Ю. Карякин, А. Приставкин, Р. Казакова, еще кто-то. Такие всегда находятся. Не надо приукрашивать соплеменников. Кроме того, это было не просто письмо в поддержку палачей, это был призыв к новым расправам, даже требование их. Так «Известия» и подали его: «Писатели требуют от правительства решительных действий». Интересно проследить судьбу этих служителей муз. Человек пятнадцать из них, к сожалению, ушли в лучший мир. Даниила Гранина НТВ тоже похоронило, показало кого-то в гробу, усыпанном цветами, и объявило, что это именно Гранин, член КПСС с 1942 года, но, к счастью, он жив. Виктора Астафьева от перенапряжения страстных антисоветских речей, увы, разбил паралич. Григория Поженяна, как сообщали по телевидению, недавно избил и ограбил шофер такси, с которым поэт не пожелал расплатиться. Юрию Карякину, кажется, тоже лежащему в постели, президент недавно выделил какую-то правительственную премию. А вот старушка Белла Ахмадулина недавно заявила в «Литературной России» № 32: «Я абсолютно нищий человек». Абсолютно!.. Это довольно загадочно. Ведь у нее муж есть, весьма преуспевающий народный художник Борис Мессерер, академик, лауреат. Как рядом с таким человеком под одной крышей родная жена могла оказаться или хотя бы чувствовать себя абсолютно нищей? Но как бы то ни было, а со слезами вспоминается старинный романс «Нищая»:
Однако вернемся к статье М. Чванова. Отмеченные ошибки — не главное в ней. Дело гораздо серьезней, когда от Наума Неизвестного автор переходит ко всем известному Льву Толстому и с решительностью своего столичного друга возглашает, что великий писатель «абсолютно справедливо был отлучен от церкви», поскольку «нанес великий вред России, как террористы-революционеры (например, эсеры, да?). На книгах Л. Толстого взросло и воспиталось несколько поколений как мягкотелых бездеятельных русских интеллигентов и циников-атеистов, отчего само понятие „интеллигенция“ стало чуть ли не ругательством». Закономерным выводом из таких суровых суждений был бы призыв сжечь книги Толстого, но истинный патриот почему-то пока воздержался от этого. Непонятно и то, почему не названы книги Толстого и их герои, воспитавшие несколько поколений хлюпиков и циников. «Севастопольские рассказы»? «Казаки»? Оленин? Ерошка? «Война и мир»? Князь Андрей? Княжна Марья? Наташа Ростова? Ее брат Николай? Анна Каренина? Катюша Маслова?.. Кого из них автор уподобляет пуле или бомбе террориста, убивающей наповал? Что первым бросать в костер?.. Неизвестно. Но вот завотделом прозы «Нашего современника» Александр Сегень, правая рука Куняева, тут конкретен. В газете «Десятина» он решительно заявил: «Человек, написавший „Хаджи-Мурата“, — враг русского народа».[8] Коли враг всего народа, а не только отпетых идиотов с русскими и нерусскими фамилиями, то, конечно, книги его надо уничтожить… Но прежде чем чиркнуть спичку, хочу заметить вам, литературные пироманы, что среди верующих и даже пишущих стихи о святых мощах циников не меньше, чем среди атеистов. Или у вас в Уфе не так? Переходя от литературы к жизни, автор обнаруживает язвительно-ироническое отношение к советскому времени, к «почти уже сказочной социалистической действительности», видя в советских людях «специально обманутых, замордованных желтой прессой» существ. И невдомек истинному патриоту, что ныне советское время с его великими благами для народа, с мощью державы действительно вспоминается как сказочное. Невдомек даже то, что советская пресса сеяла добро, достоинство, гордость за свою страну, а мордуют-то людей именно сейчас на его глазах, но он, талантливый писатель, этого не видит или видит, но талантливо молчит. М. Чванов уверяет, что советское время — это «эпоха мифотворчества». Мифов, говорит, было больше, чем в Древней Греции. Коли речь завел об эпохе, то и мифы называй эпохальные. Еще перед войной мы стали первой промышленной страной Европы — это миф? Наши летчики и летчицы восхищали мир своими фантастическими перелетами — это миф? Наш народ и его армия разгромили силы всей Европы, брошенные на нас Гитлером, — это миф? Вскоре после войны мы стали сверхдержавой мира — это миф? Первыми в мире мы отправили в космос человека — это миф? Первыми в мире забросили свой герб на Луну — это миф? Бесплатное образование, медицина, копеечная квартплата и транспорт — это миф?.. Оказывается, истинный русский патриот Чванов имеет в виду факты совсем не такого масштаба. А что же? Да вот, говорит, был миф о Корнее Чуковском как о добром сказочнике и великом гуманисте. А он написал однажды Сталину письмо, предлагая создать для «социально опасных» детей трудколонии с военным режимом, но его продолжали считать великим гуманистом… В этих истинных патриотах меня больше всего поражает их полная оторванность от реальности, от живой действительности. Во-первых, при чем здесь советская эпоха, если какие-то критики писали о Чуковском как о великом гуманисте? Да и кто — писал? Ведь ни одного не назовет. А я назову, кто боролся против Чуковского. Например, Троцкий, а с другой стороны — Ленин. Во-вторых, о письме к Сталину стало известно только теперь. Как же оно могло повлиять на «миф»? Ну вот, теперь считайте, что миф рухнул. Пошли дальше. Второй миф — о плагиате «Тихого Дона». Позвольте, тов. Чванов, но опять же, какое отношение к подлой проделке негодяев имеет советская эпоха? Советская власть в лице «Правды», наша литературная общественность в лице известных писателей еще в 1929 году, а потом уже и в наши дни, например, Константин Симонов, разоблачила этот «миф». Вновь же возродил его Солженицын, которого вы считаете великим писателем, вот с ним и разбирайтесь. Третий миф советской эпохи — «миф о шовинизме и антисемитизме Станислава Куняева». А вот это не миф. Если человек верит, что Максим Горький «русофоб» и «сионист», то, сколько ни рассказывай он о своих друзьях среди евреев, как это делает Куняев, сколько ни пиши стихов о Межирове, совершенно ясно: мыслитель свихнулся на жидоедстве. Да, у Горького были благожелательные высказывания о евреях, есть рассказ «Каин и Артем», есть еврейка Рашель в «Васе». Ну и что? Вон С. Семанов насчитал в «Тихом Доне» 16 евреев. Можно добавить, что отношения Горького с такими известными и могущественными евреями, как Троцкий и Зиновьев, были враждебные, еврей Парвус его обобрал. Мало того, Зиновьев, будучи всевластным главой Северо-Западной коммуны, учинил обыск в квартире писателя на Кронверкском, что и послужило последним поводом к эмиграции. А вот у Лермонтова, допустим, есть две «Еврейские мелодии» — и что, тоже сионист? Имея в виду, конечно же, патриотизм казенный, Горький писал: «Совершенно чуждый национализма, патриотизма и прочих болезней духовного зрения, все-таки я вижу русский народ исключительно, фантастически талантливым, своеобразным… Я уверен, что по затейливости, по неожиданности изворотов, так сказать, по фигурности мысли и чувства русский народ — самый благодарный материал для художника». Это что, признание русофоба вроде Новодворской? И еще: «Даже дураки в России глупы оригинально». Это и сейчас подтверждают, в частности, иные публикации: да, у нас и литературные дураки глупы оригинально. Возьмите критика О. или поэта С. Дорогого стоят и такие строки Горького о Ленине:
«Глядя на меня азиатскими глазками, спросил: — Кого в Европе можно поставить рядом с Толстым? Сам себе ответил: — Некого. И, потирая руки, засмеялся, довольный… Я нередко подмечал в нем черту гордости Россией, русскими, русским искусством. Иногда эта черта казалась мне странно чуждой Ленину и даже наивной, но потом я научился слышать в ней стыдливый отзвук глубоко скрытой, радостной любви к своему народу. На Капри он, глядя, как рыбаки осторожно распутывают сети, изорванные и спутанные акулой, заметил: — Наши работают бойчее. А когда я выразил сомнение по этому поводу, он не без досады сказал: — Гм-м, а не забываете вы Россию, живя на этой шишке?»Русофобы о таких вещах не пишут, ибо просто не замечают их. А вот еще что сказал сионист Горький о своем народе: «Я думаю, что когда этот удивительный народ отмучается от всего, что изнутри тяготит и путает его, когда он начнет работать с полным сознанием культурного и, так сказать, религиозного, весь мир связующего значения труда — он будет жить сказочно героической жизнью и многому научит этот и уставший, и обезумевший от преступлений мир». В 2000 году в издательстве «Вагриус» вышла редким по нынешним временам тиражом в 10 тысяч экземпляров «Книга о русских людях» Горького. Это воспоминания. И Куняев первому тому своих воспоминаний дал подзаголовок «Русский человек». Явная перекличка. Вот и сопоставить бы персонажей этих книг не только по их значительности, но и по тому, как они написаны. Допустим, Блок и Слуцкий, Есенин и Самойлов, Чехов и Вассерман, сам Горький и Куняев… Проделав эту работу, автор «воспоминаний и размышлений» значительно расширил бы и углубил свое представление о многом, в частности и о литературном таланте. А вот эти слова, вынесенные на обложку, надо бы переписать и как плакат повесить в редакторском кабинете «Нашего современника»: «Предпринимаются попытки „сбросить Горького с парохода современности“. Однако не будем забывать, что в начале века то же самое пытались проделать с Пушкиным и Достоевским». Не надо забывать и то, что Горький с его двухклассным образованием да Шолохов с четырехклассным — самые яркие в XX веке свидетельства глубинной талантливости русского народа. Я вспоминал злобную статью Бунина о Горьком. А вот Горький не сказал о Бунине ни одного худого слова. Наоборот, например, защищал его «сильный суровый талант» от нападок Леонида Андреева. И когда в 1933 году Бунин получил Нобелевскую премию, видимо, сыгравшую в его жизни плохую роль, это не вызвало у Горького никаких недобрых чувств. А вот Марина Цветаева, жившая тогда в Париже, заранее досадуя, что ей придется по этому случаю «сидеть на эстраде», заметила: «Я не протестую, я только не согласна, ибо несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее — Горький. Горький — эпоха, а Бунин — конец эпохи». Куняев слишком часто смотрит на вещи сквозь еврейскую призму и наряду с правильными суждениями порой извергает такую чушь, что уши вянут. Вот, допустим, вспоминает, как Павел Антокольский выступал у них в МГУ на собрании литобъединения: «Хорошие времена наступают, многие неизвестные имена писателей вам предстоит для себя открыть — Бабеля, Мандельштама, Ясенского, Марину Цветаеву… А из молодых читайте Межирова и Гудзенко!» Трудно поверить, чтобы вот так на подбор Антокольский рекламировал сплошь еврейские имена, кроме Цветаевой. А потом, сообщает мемуарист, появился альманах «Литературная Москва» и там — стихи Цветаевой с предисловием Эренбурга. И он приходит к выводу: «Я предполагаю, что Антокольский и Эренбург вспомнили в 1956 году Цветаеву в первую очередь еще и потому, что знали одно ее до сих пор мало известное стихотворение 1916 года «Евреям». Ну разве это не сдвиг по фазе? Или просто гэпэушный склад ума? Разве это не того же сорта предположение, что и об ответе Лермонтова на книгу Кюстина? Во-первых, откуда ему известно, что Антокольский и Эренбург знали и помнили об этом сорокалетней давности стихотворении? Во-вторых, Цветаева — столь яркая поэтесса, что ее, как и Лермонтова, могут любить и евреи безо всяких стихов о евреях. В-третьих, сам же Куняев обвиняет Цветаеву в том, что она «могла быть и антисемиткой». Если так, то не естественнее ли допустить, что именно это было известно евреям Антокольскому и Эренбургу, именно эту обиду они помнили, а не то, что предполагает Куняев… Глядя на вещи через ту же призму, Куняев объявил, что ему «только сейчас открылось», что в выступлении Константина Паустовского на обсуждении романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» в 1956 году «одна фраза стала ключевой, обеспечившей Паустовскому неожиданную (!) славу и популярность». Подумать только, всего одна-единственная фраза, и на тебе — слава и популярность! Да что же это за волшебная фраза? А вот: «Циники и мракобесы, не стесняясь и не боясь ничего, открыто вели погромные антисемитские речи». Сказал, выступил против антисемитизма — и слава в кармане! Да знает ли Куняев, что тогда замечательному писателю было уже 65 лет, за плечами у него — множество таких прекрасных книг, что Михаил Пришвин однажды записал в дневнике: «Не будь я Пришвиным, я хотел бы писать в наше время, как Паустовский». Уже давно он был и популярным и прославленным писателем. А слышал ли Куняев о писателе Григории Свирском, авторе романа «Университет»? Он только тем и занимался, что днем и ночью произносил речи против антисемитизма. Да еще какие свирепые! Но где же его слава? Почему не нагрянула популярность? Не обнаружив их, он от огорчения укатил в Израиль. Но там — с кем бороться? Только с арабами. Неизвестно, борется ли он с ними… Через ту же мутную призму смотрит Куняев и на псевдонимы. В свое время в связи со статьей Михаила Бубенного, затронувшего этот вопрос в «Комсомольской правде», острая полемика состоялась между Константином Симоновым, дважды выступившим в «Литгазете», где он тогда был главным редактором, и Михаилом Шолоховым, ответившим ему в той же «Комсомолке». Подоплека была, конечно, национальная: псевдонимами явно злоупотребляли писатели еврейского происхождения. И однако же при всей блистательности шолоховской небольшой статьи «С опущенным забралом» великий писатель был не прав, нельзя же запретить псевдонимы, существующие во все века во всем мире: Мольер, Вольтер, Стендаль, Жорж Санд, Новалис, Руставели, Навои, Пабло Неруда… Их брали многие и русские замечательные писатели, артисты: от Пушкина («Повести Белкина») и Гоголя до Чехова и Горького, включая таких, как Ахматова, Андрей Белый, Федор Сологуб, Демьян Бедный, Фадеев, и от Василия Ивановича Качалова (Шверубовича) до ныне здравствующего народного артиста СССР Владимира Михайловича Зельдина (В. М. Попова). Куняев почему-то умолчал о знаменитой полемике. Видимо, и тут хотел представить себя первопроходцем. А начал тему с того, что вот Николай Заболоцкий, Ярослав Смеляков, Леонид Мартынов, Борис Ручьев «хлебнули свою долю лагерной и ссыльной баланды и были запуганы на всю оставшуюся жизнь». Да, хлебнули, но запуганы не были и до конца жизни плодотворно работали, писали прекрасные стихи, первый из них получил орден Трудового Красного Знамени, остальные стали еще и лауреатами Государственных премий. А продолжение такое: «Ну как было на этом трагическом, ущербном для русской поэзии фоне не разыгрывать из себя классиков Кирсанову, Багрицкому, Шкловскому, Сельвинскому, Безыменскому с их ручными псевдонимами?» Во-первых, странно, что русская поэзия представлена патриотом лишь фоном для писателей-евреев, да к тому же и «ущербным». Во-вторых, Шкловский, Сельвинский, Безыменский — это вовсе не псевдонимы, а вот Ручьев — это псевдоним Б. А. Кривощекова. Знать надо родную литературу. В-третьих, пора наибольшего успеха всех названных писателей-евреев, когда они могли бы разыгрывать из себя классиков, приходится еще на то время, когда перечисленные русские писатели не хлебали баланды, а Багрицкий и вовсе умер за несколько лет до этого. Наконец, в таком псевдониме, как «Кирсанов», я, например, ничего «звучного» не нахожу. Вот имя Станислав — это действительно звучно, и надо было беречь щедрый подарок родителей, а не превращать его в кукольного Стасика. Так о чем же речь? Кто на чьем фоне фигурировал? Но Куняев продолжает свое и, как ныне заведено у них, притягивает религиозный авторитет: «Поразительно глубоко и точно сказал о сущности псевдонимов религиозный философ Сергей Булгаков: «Псевдоним есть воровство, как присвоение не своего имени, гримаса, ложь, обман…» Через его призму Куняеву не видно, ему и в голову не приходит, что ведь псевдонимы брали и русские писатели. Он видит только евреев: «Все „псевдонимы“ ходили с гордо задранными подбородками… Посмотрите, к примеру, на Бенедикта Сарнова или Евгения Рейна…» И опять — пальцем в небо: и Сарнов и Рейн — не псевдонимы, а фамилии, полученные от родителей. Но вот что самое-то комическое: ведь Стасик, как Куняев и сам себя называет до семидесяти лет, и других приучил, — это и есть проклятая Булгаковым «гримаса». Уверяя, что Цветаева «могла быть сегодня страстной юдофилкой, а завтра антисемиткой», мемуарист, как мне сдается, сам такой. Вот факты. Он приехал из Калуги учиться в Москву. Принят в МГУ, но общежитие почему-то не дали. Столица велика — ищи жилье, где хочешь. Но он поселяется у старого еврея Максима Семеновича. Кто его неволил? Никто. Надо полагать, все дело во взаимной симпатии. Затем решил найти себе литературного наставника, покровителя. В Москве около двух тысяч таких покровителей любой нации. Но Куняев, вначале примерившись к Василию Федорову и Льву Ошанину, в конце концов, выбирает еврея Слуцкого. Почему? Видимо, по взаимному влечению. Надо устраиваться на работу. В Москве были редакции по составу сплошь русские, например «Молодая гвардия» или «Октябрь», где только один Идашкин разнообразил картину. Нет, Куняев поступает в «Знамя». И там видит: «Отделом критики заведует „полужидок“ Самуил Дмитриев, его помощник Лев Аннинский, тоже полукровок. В отделе публицистики сидят Александр Кривицкий, Миша Рощин (Гибельман) и Нина Каданер. Секретарь редакции — Фаня Левина». Что ж, это угнетало юную душу русского патриота? Отнюдь! Закончив приведенное перечисление сотрудников, он радостно восклицает: «Это все наши!» Совершенно как Янкель в «Тарасе Бульбе». Он только что вернулся из города, осажденного запорожцами, и Тарас его спрашивает: «Видел там наших?» — «Как же! — радостно восклицает Янкель. — Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло…» Хочет издать в Калуге первую книгу. Естественно, в издательстве есть свои редакторы, но дебютант настаивает на привлечениии редактора со стороны, из Москвы. Кого? Того же еврея Слуцкого. Книга вышла. Кому он дарит эту первую драгоценную книгу прежде всего? Еврею Илье Сельвинскому, с которым даже незнаком, причем — через посредство Григория Левина, тоже, разумеется, еврея. Почему дарит? Надо полагать, по причине большого уважения, если не расчета. Книжечка не так уж впечатляюща, но молодому таланту не терпится прорваться с ней в Союз писателей, стать профессионалом. Вступление в Союз важная веха в жизни литератора. Как обстоятельно рассказывает об этом в своих воспоминаниях Виктор Петелин! Прежде всего, называет всех, у кого взял рекомендации. Первым был известный прозаик Кузьма Горбунов. Он сказал: «Я-то дам, но моя рекомендация может повредить. Возьмите еще и кого-нибудь менее окрашенных в русские патриотические тона. Я для нынешней комиссии, как красный цвет для быка». Еще бы! Ведь ее председателем был тогда Анатолий Наумович Рыбаков. Вторую рекомендацию дал критик Борис Иванович Соловьев. И опять: «Моя рекомендация только помешает вступить в Союз…» Петелин вспоминает:«Итак, две рекомендации есть. Для укрепления своих позиций попросил еще у двух моих друзей, слывших в то время либералами, — у Валерия Осипова и Олега Михайлова, которые тоже не замедлили…» (с. 176). Вот как обдуманно и взвешенно… А Куняев о своем вступлении сообщает мельком и как-то очень невнятно: «Перебирая свой архив, я нашел недавно четвертушку бумаги, на которой было несколько строк: «На днях бюро секции поэтов приняло в СП Станислава Куняева. Он человек одаренный, а в его книге „Землепроходцы“ есть немало хороших современных стихотворений…» Еще несколько малозначащих фраз и подпись — Я. Смеляков. Что за «бумажка»? Видимо, это непонятным образом оказавшееся у Куняева письмо председателя бюро секции поэтов Я. Смелякова («хама», как помним) в приемную комиссию, ибо именно ей принадлежало решающее слово при приеме, а бюро секции, в сущности, лишь еще раз рекомендовало, оно было промежуточной инстанцией. Почему не указана дата «бумажки»? Судя по всему, она относится к той же рыбаковской поре. Но интереснее другое: а кто рекомендатели? почему о них ни слова? Может быть, они окрашены не в столь яркие «русские патриотические тона», как Кузьма Горбунов и Борис Соловьев, и русский патриот стесняется?.. Судите сами, прежде чем ринуться на штурм Союза писателей, он первую рекомендацию добыл у старого еврея Сельвинского, вторую — у еврея средних лет Слуцкого, и третью — у молодого полуеврея Винокурова. Расчет был более точный, чем у недотепы Петелина, и в 29 лет Стасик влетает в Союз как снаряд, в отличие, например, от меня, имевшего уже 15-летний стаж литературной работы, которого принимали пять лет и приняли на пятом десятке. На этом еврейская одиссея Куняева не кончается. Работая в журнале завотделом поэзии, кого он печатает? Сельвинского! Едет к нему на дачу, беседует, а, выйдя на улицу, садится на скамеечку и, как Эккерман за Гёте, как Маковицкий за Толстым, тщательно записывает беседу… Потом мчится аж во Псков к вдове Мандельштама, чтобы раздобыть стихи еще одного еврея, хоть и покойного. Одновременно заводит близкое знакомство, дружескую переписку с Давидом Самойловым, Александром Межировым… И после этого поворачивается язык сказать: «Кумирами Т. Глушковой в 1976 году были Сарнов, Урбан, Аннинский, Роднянская», т. е., мол, все евреи. Да оглянулся бы на себя-то. Нет, он на это неспособен… В эту пору (1960–1965) печатаются воспоминания Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь». Сейчас Куняев пишет об этой книге: «Она определила в 60-70-е годы читательское понимание 20-30-х годов. И мне бесконечно жаль, что мы понимали эту эпоху „по Эренбургу“, поскольку ни Шолохов, ни Леонов, ни Алексей Толстой не оставили мемуаров!» Вот ему бесконечно жаль, а сам строит заголовок своей Книги Жизни точно по эренбурговской трехсоставной схеме — «Поэзия. Судьба. Россия». Увы, Куняев действительно понимал и понимает советскую действительность «по Эренбургу», и это неудивительно, если учесть, что свою жизнь он совершенно добровольно превратил в некое подобие еврейского гетто! Есть у него даже признание в том, что прежде чем «по-настоящему» прочитать Пушкина и Некрасова, он читал Багрицкого и Светлова. Непостижимо! Я о них в детстве и не слышал… А что значит прочитать Пушкина «по-настоящему»? Первое, в детстве и юности, прочтение его и есть самое настоящее. Что дает для понимания, допустим, стихотворения «Я помню чудное мгновенье» знакомство с обстоятельствами отношений Пушкина и Анны Керн? Абсолютно ничего. О причудливости духовной жизни мемуариста «по Эренбургу» свидетельствует, например, его дневниковая запись 1991 года: «Дорогие мои коллеги из „Огонька“, „Литературной газеты“, „Московских новостей“!..» Уже одно это обращение очень выразительно. Ведь там тогда сидели певцы и пособники ельцинского режима Коротич, Бурлацкий, Карпинский… У меня никогда не повернулся бы язык назвать их «дорогими моими коллегами» даже в шутку, и, в отличие от Куняева, я ни у кого из них не печатался. Но дальше: «Я-то, наивный человек, читая ваши размышления о том, что бедному еврейскому мальчику было в сталинские или брежневские времена получить высшее образование столь же трудно, как верблюду пролезть в игольное ушко, а потом столь же трудно устроиться на работу, одно время верил в то, что они были забиты и подвержены такой же дискриминации, как индейцы в XIX веке в США…» Что значит «одно время» верил? Поскольку названы брежневские времена, то, выходит, верил этим басням и в 80-е годы, т. е. до пятидесяти с лишним лет. Уму непостижимо! Работал в редакции, где, по его же словам, были «все наши» и все с высшим образованием, — и вот своим глазам он не верил, а над их россказнями едва ли не рыдал… Представляю себе, как ошарашат Куняева некоторые цифры, что приводит Солженицын в своей последней книге (уж тут-то ему можно верить, это не безнаказанное вранье о русских). Так, в 1915 военном году (это при черте оседлости-то!) в Варшавский университет, эвакуированный в Ростов-на-Дону, было принято евреев на физико-математический факультет 54 %, на медицинский — 56, на юридический — 81 % (с. 505). О Евтушенке, которому Лев Озеров будто бы помог издать первую книгу, Куняев пишет: «Ему бы благодарить услужливого старика-еврея, ан нет — до сих пор недоволен». Всего лишь недоволен! А сам как отблагодарил евреев, которые едва ли не всю жизнь помогали ему, поддерживали во всем — от крова над головой до приема в Союз писателей, до многолетнего покровительства? Все они, кроме Межирова, умерли. И что же теперь говорит о них питомец? Теперь его многолетнее юдофильство (как у Цветаевой?) показало обратную сторону: он поносит своих благодетелей, забыв даже Максима Семеновича, который теперь у него Мордух Стихович, — отталкивающей внешности красноносый хвастливый старикан, к тому же еще и принимавший у себя проституток. Но с чего это взял мемуарист, неизвестно. Разве в начале 60-х годов проституция в Москве была таким заурядным делом, как сейчас? Не путает ли автор эпохи? Почему не допустить более приличный вариант: да, была у него женщина, которая к нему приходила, и у них, как у многих, были известного рода отношения. При чем здесь проституция? Вот уж действительно каждый понимает жизнь в меру своей испорченности. Когда Куняев заведовал отделом поэзии в «Знамени», и Сельвинский предложил журналу пять своих вещей подряд, главный редактор Кожевников говорил ему, что все нравится, но ничего не было напечатано. И когда, возможно, не знавший об этом молодой завотделом обратился к маститому поэту за стихами, то в письме тот высказал свою обиду. На его месте обиделся бы любой, но стихи он все-таки дал, и они были напечатаны. А теперь состарившийся завотделом пишет о том письме, начинавшемся, между прочим словами «Милый товарищ Куняев!»: «Каждая буква этого жалкого и глуповатого письма кричала о том, что не ценят великого поэта… В нем Сельвинский выглядит демагогом, глупым человеком, который уже не понимает, в какую эпоху он живет». И тут же: «еврейское высокомерие», «сапог». Русское высокомерие, особенно лауреатско-номенклатурное, не лучше… А мне заявил, что «Сельвинский предлагал графоманские вещи!» Вранье, притом сознательное, ибо из того письма (Куняев его, разумеется опубликовал, не соображая, что оно невольно разоблачает его) известно что это были патриотические драмы о русской истории: «От Полтавы до Гангута» и другие. И все они потом были напечатаны, поставлены на сцене, неоднократно переизданы. А если имеются в виду лишь стихи, то зачем же графоманские печатал? И при чем тут высокомерие, если известный автор выражает обиду на то, что отвергнуты, повторяю, пять его вещей подряд?.. Но вот что особенно интересно: что стоит за словами, будто старый поэт не понимал новую эпоху? Уж не то ли, что в журнал надо приходить с выпивкой и хорошей закуской для главреда, как ныне заходят порой в «Наш современник», о чем поведал сам Куняев… А что касается «сапога», зачем же великий русский патриот брал рекомендации у высокомерного еврейского сапога? Чай, поступал не в сапожную мастерскую… Так обстоит дело у Куняева с еврейским вопросом. А как с шовинизмом? М. Чванов пишет: «Я не сторонник тех, кто пытается примирить правых и левых и серо-буро-малиновых тоже, оправдывая себя сомнительным, как раз, может, шовинистическим лозунгом: все же мы русские люди, надо прощать друг друга». Что ж, по-моему, правильно. Но вот ведь что опасливо пишет Куняев-то, высказав кое-какие критические соображения о Владимире Солоухине: «Не подумал бы только читатель, что я чуть ли не политический противник Солоухина. Мы оба — русские люди, и перед этим обстоятельством меркли все наши частные разногласия». И опять лицемерие! А разве Симонов не русский? Разве Глушкова — армянка? Разве Владимир Соколов — перс? Почему же не померкла вражда к ним даже после их смерти?.. Мы с Солоухиным однокашники по Литературному институту, приятели, но он стал антисоветчиком, и с тех пор мы оказались политическими противниками. Покончив с мифами советской эпохи, М. Чванов оценил книгу: «Перед нами несомненное явление в русской литературе и общественной мысли». И самого автора: «Станислав Куняев литературно-общественное явление нашего времени». И тут же явление времени объясняется, например, так: «Куняев не поднялся до высоты Пушкина или Есенина (В скобках замечу, что ведь при всем при том и Есенин не поднялся до высоты Пушкина. — В.Б.), но даже сам факт, что он в свое время бесстрашно решился сказать в своих стихах о том, о чем большинство боялось говорить даже под одеялом, равен подвигу». Это подвиг № 1. Прекрасно. Но что же именно столь пододеяльное поэт бесстрашно сказал в стихах? Чванов не объясняет, примеров не приводит. Жаль. Но, к счастью, досадный пробел восполняет сам поэт. Как образцы, надо полагать, своей уж самой жуткой «крамольности и недопустимости» он приводит строки, которые, мол, если вырвать из контекста или крикнуть хотя бы ночью из-под одеяла-то — кранты! Вот они: «Мчатся кони НКВД…». Хорошо. Но что ж тут крамольного? Были войска НКВД, во время войны сформировано 15 дивизий НКВД, возможно, имелись там и кавалерийские части. И можно подумать, что дальше речь в стихах как раз о том, что такая часть мчится в атаку на врага.
ВРЕМЯ ТРЕБУЕТ ПЕРЕМЕН (Г. Зюганов)
19 декабря 2001 года в Центральном доме литераторов состоялся творческий вечер Александра Проханова в связи с выходом его нового романа «Господин Гексоген». Я был приглашен принять в нем участие и с благодарностью согласился, а потом даже обдумал и свое выступление. Но незадолго до назначенного дня я решил, что не пойду на вечер. Дело в том, что перечень приглашенных, публиковавшийся в «Завтра», все увеличивался за счет совершенно незнакомых мне имен. А сказать хотел вот о чем. Среди приглашенных был Г. А. Зюганов. Он пришел, произнес прекрасную речь и даже сфотографировался со всеми приглашенными, кто явился. И я, извинившись, что буду говорить не по теме (но когда дождешься еще такого случая!), обратился бы к нему, а не к Александру… Геннадий Андреевич, вы упустили возможность вовремя достойно уйти! Не хватило мудрости. И довели дело до того, что даже «Советская Россия» печатает письмо безвестного читателя В. Завьялова из Липецка, который пишет: «Как бы хорошо лидер КПРФ ни объяснял современную ситуацию в стране, он для молодежи прошедший день». Я думаю, что не только для молодежи, и день тут не прошедший, а уже давно прошедший. Вы много поработали, добившись воссоздания компартии. И большое спасибо за это. Все видят вашу боль за положение народа и страны. И за это спасибо. Но вы — политик старой формации и за все эти долгие годы почти не изменились, не вняли урокам жизни, хотя сами и призывали к этому, даже одна из книг ваших названа «Уроки жизни». Прежде всего, вы, подобно прежним нашим партийным лидерам, склонны выдавать желаемое, совершенно оторванное от жизни, за действительное. Как радужно изображаете, например, положение с оппозиционной прессой: «У нас 360 газет!» и т. д. Господи, какие это газеты… Ведь все они вместе — полтиража «Московского комсомольца». А каков уровень большинства из них! Мне частенько присылают эти газетки. «Боевые листки» на фронте были лучше… А вот совсем из другой области. 9 мая 1994 года в выступлении на Лубянской площади вы уверенно заявили: «Через год пятидесятилетие Победы мы будем праздновать в свободной России!» Прошло семь лет. Где она, свободная?.. А ведь такое сотрясение атмосферы отталкивает людей от КПРФ и от вас лично. Вы плохо разбираетесь в людях, не любите или не умеете с ними работать. И потому, с одной стороны, опять-таки выдавая желаемое за действительное, нередко поддерживаете фигуры, мягко выражаясь, совершенно этого не заслуживающие. Беспартийный карьерист Ковалев, которого по списку КПРФ вы протащили в Думу, а он наплевал на вас, схватил портфель министра юстиции, сунул туда мочалку и пошел с милашками в баню, — на вашей совести. Руцкой, на котором пробы ставить негде, но вы, отстранив коммуниста Михайлова, сделали его губернатором, — на вашей совести. Самовлюбленный говорун Подберезкин, очаровавший вас своей провинциальной ученостью, — на вашей совести. Этот список можно продолжить. А с другой стороны, вы постарались вытеснить на обочину много политиков — честных, смелых, деятельных: Алксниса, Анпилова, Бабурина, Умалатову… А где Юрий Иванов, боевой, решительный, напористый мужик? Как он однажды в телепередаче отделал Гайдара! И как точно предсказал, что ему уже не быть в Думе! Но почему теперь и самого Иванова там нет? Да, это люди не простые, но это же наши и с ними надо повозиться, но вы предпочли просто отсечь их. А они умеют делать то, на что вы с Купцовым никогда не решитесь. А скольким талантливым авторам при вашем глухом молчании был закрыт доступ в популярные газеты оппозиции! Кое-кто из них задел и вас лично, но вспомните, какие обидные вещи Горький писал о большевиках и лично о Ленине в своих «Несвоевременных мыслях». Однако Ленин, настоящий вождь и большой человек, смог переступить через обиду и самолюбие, нашел общий язык с Горьким, а вы переступить через самолюбие неспособны, ибо при внешней будто бы простоте и открытости крайне честолюбивы. Вы ни за кого не вступились и не вступитесь, никогда не пойдете на обострение отношений с главным редактором той или иной газеты, который — это в нынешнее-то время! — разбрасывается авторами, вы ничего от него не потребуете, вам достаточно того, что он из номера в номер печатает ваши статьи и портреты (иной раз в одном номере до трех сразу). Да о чем говорить, если однажды вы гордо заявили: «Я со школьных лет ни с кем не испортил отношения». И это — признание лидера партии, которая уверяет, что возьмет власть в стране! Нашли чем хвастаться в такое время… Я уж не говорю о том, что это неправда: вы испортили отношения со множеством людей, которых не поддержали, не защитили, отринули. И тут выдаете желаемое за действительное! И при этом вы позволяете себе смотреть свысока на вытесненных вами на обочину, иронизируете по поводу их «потенциала», который, мол, не сравним с вашим докторским. Но вот вам конкретные примеры их правоты и ваших провалов. В свое время вы решили выбросить знаменитый девиз «Коммунистического манифеста» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». И кроме своего окружения, вызвали этим восторг разве что одной Натальи Морозовой, которая в своей газете «Верность» писала, что это, дескать, по-ленински мудро, что политический лозунг надо выдвигать и снимать в соответствии с обстановкой, и сам Ленин в течение одного года три раза то выдвигал, то снимал лозунг «Вся власть Советам!». Ленин-то был прав, но Н. Морозова, знающая наизусть все 55 томов собрания его сочинений, не понимает, что «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» это не политический лозунг, а девиз бытия, постулат жизни, принцип борьбы, подобный тому, как у Пушкина — «Да здравствует солнце, да скроется тьма!», или у Горького — «Человек — это звучит гордо!», или у Маяковского — «Светить — и никаких гвоздей!». Этот девиз призывает к единению всех обездоленных и униженных, а не только пролетариев. Такие девизы не стареют. Вы хоть бы задумались, почему не только Ленин, но и Сталин спустя сто лет после «Манифеста» не отказался от этого девиза. И не имеющий докторского звания Анпилов, нутром чувствуя нетленность этих слов, не снял их с первой полосы своей «Молнии» и не отказался от них в своей политической практике. Недавно, Геннадий Андреевич, вы вернули этот девиз в заголовок «Правды» и в партийный обиход. Очень хорошо. Ошибки надо исправлять. Но было бы еще лучше, если бы вы при этом признали свою ошибку и правоту Анпилова и других товарищей. Увы, признавать свои ошибки, как это делали Ленин и Сталин, вы не приучены. А тут еще с видом первопроходца выдвинули идею создания оппозиционного телевидения. Прекрасно! Но ведь эту идею давно выдвинул и начал практически осуществлять тот же Виктор Анпилов. Собрал 600 тысяч рублей. И это только с помощью «Молнии», имеющей тираж 10–15 тысяч. А если бы его поддержали 300-тысячная «Советская Россия» и 100-тысячная «Правда»? Но этого не произошло, и виновны тут, прежде всего, вы лично. Так хоть сейчас признали бы: зачинатель тут — Анпилов, он был прав, а я, к сожалению, оказался близорук. Нет же! А ведь давно уже отменен даже постулат о непогрешимости папы. В 1995 году С. Умалатова сумела организовать изготовление замечательных медалей в честь пятидесятилетия нашей Победы над германским фашизмом. Что могло быть благороднее и достойнее для патриотов и что — огорчительней, досадней для гнусной ельцинской власти с ее лицемерной и фальшивой побрякушкой! Так надо было изо всех сил, всеми возможными средствами поддержать и это благородное патриотическое дело. Но вы палец о палец не ударили! Потому что это придумано и сделано не вами, потому что вы ревниво относитесь ко всякому конкретному живому делу других, на что не способны сами. А ведь такие именно конкретные дела запоминаются людям, поднимают дух. Оппозицию же, которой вы руководите, компартию народ не видит, потому что практически они сведены к парламентской фракции, фракция — к вашей личности, а личность — к бесконечному словоговорению. А вспомните, как старательно вы твердили: «Россия исчерпала лимит на революции!» На кого вы работали? Эта охранительная идея в устах лидера компартии, как ничто другое, была выгодна ельцинскому режиму. А потом, как безо всяких объяснений объявлена, так без объяснений была и убрана из всех деклараций. Кто измерит вред, который эта идейка нанесла освободительному движению? Ведь твердили-то вы ее в пору самого активного и широкого народного движения против ельцинизма, когда на улицы Москвы выходило до 200 тысяч. Я уж не говорю о вашем телевизионном призыве к народу 3 октября 1993 года «сохранять спокойствие». Кто вас надоумил? До сих пор неизвестно… Вы много пишете статей, книг, выступаете, даете пресс-конференции, делаете многочисленные заявления… Все это необходимо, но должно дополняться, подкрепляться конкретными делами, живыми поступками, реальными акциями. А у вас нет к этому ни желания, ни вкуса, ни умения. Зато хоть отбавляй оторванного от жизни прожектерства. Чего стоит хотя бы провозглашенный вами почин: «Построим новый крейсер „Курск“ на народные средства!» Геннадий Андреевич, вы что, с неба свалились? Какие у народа средства? Где вы их видели? Слава богу, очень скоро этот почин «спустили на тормозах», но опять же — безо всякого признания его несуразности. Между тем жизнь ежедневно дает множество поводов для таких выступлений и дел, которые поддержали бы не только коммунисты, но и все разумные люди и даже антикоммунисты, тем более что иные из этих дел и затрат никаких не требуют. Вот несколько таких примеров пусть и частного, но наглядного характера. Все наши города, начиная с Москвы и Ленинграда, заляпаны рекламой на иностранных языках. Да ведь против этого надо было с самого начала устраивать демонстрации, вести кампанию в газетах. А вы? Я однажды выступил по этому вопросу в «Правде». Никто не поддержал… Недавно был большой юбилей Пушкина. Так надо было в данной конкретной ситуации не о величии поэта разводить рацеи, а провести демонстрацию под лозунгом очищения площади его имени от гнусной иностранщины. На такую демонстрацию вышла бы вся Москва, и это подняло бы авторитет компартии, но ни вам, ни вашим советникам, ни вашим «аналитическим центрам» это и в голову не пришло. Или вот время от времени просыпаются ветераны, пенсионеры и начинают требовать возврата подлинного имени Сталинграду. Был такой всплеск совсем недавно, и вы его поддержали в своей статье, но тут же, в этой же статье сами называете великий город Волгоградом. А о Ленинграде никто даже не заикается. Вы на словах прославляете Ленина, называете себя ленинцем, а на деле предали его имя. Но ведь можно не уповать на будущее, а уже сейчас делать кое-что реальное. Разве нельзя в порядке партийной дисциплины, если они сами не понимают, потребовать от главных редакторов хотя бы только «Правды» и «Советской России» изгнать со страниц своих газет и Санкт-Петербург и Волгоград. Это же не требует никаких денег и абсолютно ничем никому не грозит, но вы спите даже тут. И, конечно, ваш сон способствует забвению в народе подлинных гордых имен городов-героев. Неужели не видите, как смешно и жалко, когда, например, в «Советской России» появляется статья ленинградского корреспондента С. Иванова, громящая Собчака, а под статьей «Санкт-Петербург», то есть автор и газета, предав имя Ленина, следуют по пути, указанному Собчаком. Вы же знаете, как он протащил этот «Санкт»: вопрос был сформулирован до того ловко, что многие думали, будто голосуют за Ленинград, а оказалось — наоборот. Ведь этот «Санкт» мог родиться только в тощем провинциальном мозгу Собчака. Загляните в книги самых петербургских писателей — Пушкина, Гоголя, Ахматовой, — нет у них никакого Санкта. И знаменитый роман Андрея Белого — просто «Петербург». Анна Ахматова, когда при ней заводили разговор о переименовании Ленинграда, была решительно против, и довод у нее был неотразимый: свои самые героические и самые страшные дни город прожил с этим именем, оно и должно остаться навсегда. Этот «Санкт» употреблялся раз в сто лет в рескриптах царей да в сугубо официальных бумагах. У меня обильная переписка, и когда я шлю письмо или книгу в Ленинград или Сталинград, то так на конверте и пишу, и все прекрасно доходит. Однажды я рассказал об этом в «Правде». Собеседники были изумлены: как! Они и мысли не допускают, что это возможно. А в Париже, например, после смерти де Голля власти попытались переименовать площадь Этуаль (Звезда), ту самую, о которой писал Маяковский: «Здесь даже площадь и та Этуаль, а звезды так сплошь этуали». О, какой шорох устроили парижане при всем уважении к покойному. Сошлись на компромиссе: Этуаль-де Голль. А что сделали с нашими конвертами! И в советское время, и до революции, и лет триста тому назад русские люди пользовались конвертами известного образца и адреса надписывали очень разумно и логично — так, как письмо реально шло: область-город-улица-дом-адресат, а потом — адрес отправителя, который, впрочем, можно было и не писать. Но вот явился министр связи холуй Булгак и, дабы угодить хакамадско-немцовскому племени и его покровителям, ввел совершенно непривычные для нас продолговатые, как на Западе, конверты, которые и надписывать теперь надо по дурацкому и нелепому западному образцу, то есть шиворот-навыворот: сначала — от кого и откуда, потом — кому и куда, причем и там и тут — сперва имя, потом улица, город и т. д. Во всяком письме, в любом почтовом отправлении самое главное — адрес назначения, а кто и откуда послал — дело второстепенное, а то и вовсе ненужное, так у нас и было, но теперь это второстепенное дело выставили на первое место. Неужели не понимаете, Геннадий Андреевич, что тем самым украли у нас кусочек нашего национального быта, образа жизни, менталитета? Помните, как писал даже малолетний Ванька Жуков? «На деревню дедушке Константину Макаровичу». А теперь нам говорят; не сметь писать, как Ванька! Пишите, как Джон и Давид: «Константину Макаровичу, дедушке, на деревню…» Я поступаю так: там, где всегда мы писали, пишу только адрес получения. Разве должна была молчать по поводу этого насилия над нашим повседневным образом жизни коммунистическая и оппозиционная печать? Но она и не заметила этого насилия. Патриотизм должен пропитывать все поры человека с ног до головы, его сердцебиение и дыхание, а у них он сидит только на кончике языка. Попробовали бы учинить такое насилие в той же Франции или Англии, там граждане всех партий и беспартийные разнесли бы по камушку министерство связи. Глухота КПРФ к реальному, конкретному, живому патриотизму и к наступлению на патриотические позиции вполне объяснима, ведь в ее президиуме, высшем руководящем органе, нет ни одного человека моложе шестидесяти лет, ни одного рабочего или крестьянина, ни одной женщины, а сплошь — доктора, профессора да академики лет под семьдесят. О чем такие люди могут думать после полудня? Как бы побыстрей добраться до дивана и телевизора… Особый вопрос — ваше заискивание перед церковниками. Тут вы доходите до таких утверждений: «Даже мы, коммунисты, не подвергались таким бешеным атакам, каким сейчас подвергается Православие». Что вы конкретно имеете в виду? И мертвых и живых коммунистов, в частности, и вас лично бешено атакуют по любому поводу едва ли не в каждой телепередаче, едва ли не в каждой статье и книге демократов. А кто атаковал, допустим, патриарха? Ну, правда, перед Новым годом Евгений Киселев заявил, что патриарх принял участие в торговой рекламе компании кухонной посуды ЦЕПТЕР, а потом газеты указали источник: рекламный «Вестник» этой компании № 2 за 2001 год, на страницах которого первосвятитель будто бы заявил: «Компания ЦЕПТЕР являет нам пример философии красоты и здоровья». Но это же единичный случай. А что еще?.. Впрочем, я обстоятельно писал о комзаискивании перед церковью в ответе на большую статью «КПРФ и религия» члена ЦК В. Зоркальцева в «Правде». Никто не против сотрудничества с церковью по определенным вопросам, оно даже необходимо, но заискивать-то, лакействовать, теряя свое лицо, — зачем? Уже не за горами новые президентские выборы, Геннадий Андреевич, неужели вы с Явлинским и Жириновским будете баллотироваться третий раз? В истории бывали случаи, когда кандидат добивался успеха при второй попытке (например, Никсон), но после двух провалов уже крайне редко кто выдвигался в третий раз, понимая, что на нем стоит печать неудачи. Вы, и Явлинский — во многом политические антиподы, отстаиваете совершенно противоположные идеи, но существует же закон восприятия, и по нему за эти долгие годы вы оба почти в одинаковой степени утомили избирателя, утратили его интерес, он хочет новизны. Вы скажете: «А вот Сталин тридцать лет…» Да, тридцать с лишним, но гениальный Сталин понимал указанный закон восприятия и редко появлялся перед народом, не мельтешил, да и телевидения тогда не было. А главное, он ставил перед народом задачи, и они решались, при нем страна постоянно двигалась вперед, были повседневные отрадные перемены, а у вас пятнадцать лет умного говорения и пустого топтания на месте. Тем более что очень уж странно было ваше поведение при неудачах: вы первым делом спешили поздравить соперника с победой, а потом заводили бесконечные нудные разговоры о фальсификации выборов, причем не было случая, чтобы кто-нибудь был за это наказан. Уж что-нибудь одно: или не спешите поздравлять, или молчите о фальсификации. Как, впрочем, и в других вопросах. Например, вы называете власть «антинародным режимом», а себя в то же время — «самым законопослушным человеком в стране». Да как же это возможно? Как лидер оппозиционной партии может покорно «слушаться» такого режима? Исходя из сказанного, не целесообразней ли будет вам сосредоточиться на работе в Думе, где вы уже обрели немалый опыт, а лидером партии, как и кандидатом от оппозиции в президенты, выдвинуть других? Насчет лидера партии ничего сказать не могу, а вот кандидатом в президенты я бы выдвинул Глазьева. Почему? Прежде всего, он — человек честный и решительный, единственный, кто в августе 1993 года вышел из правительства Черномырдина из-за несогласия с его живодерской политикой. Кроме того, Глазьев умен, образован, интеллигентен. Он не будет во время выборной кампании плясать, помахивая над головой батистовым платочком, и не станет похваляться, что в его деревне петух поет на три области, и не напялит тельняшку, не сядет в истребитель, не будет похваляться своим горнолыжным мастерством, но он привлечет сердца. К тому же ему всего сорок лет, как Молотову, когда тот стал главой правительства, и у него приятная внешность, что тоже не последнее дело. Наконец, у него хорошо развито чувство юмора, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что свои письма Чубайсу после разрыва с ним он озаглавливал так: «Кандидату экономических наук А. Б. Чубайсу от доктора экономических наук С. Ю. Глазьева». А как здорово и моментально в одной из последних телепередач он ответил на стенания Хакамады о том, что, мол, у нее расстреляли отца: «Ваш настоящий отец жив. Это Чубайс!» А без чувства юмора возглавлять Россию трудно. Конечно, можно обсудить и другие кандидатуры, например Жореса Алферова, если он согласится. О нем можно сказать все то, что я сказал о Глазьеве, кроме возраста: Жорес Иванович на тридцать лет старше. Но зато как здорово: президент — известный в мире ученый, коммунист, нобелевский лауреат: Тогда бы Глазьева — главой правительства. Надеюсь, и сам Геннадий Андреевич принял бы активное участие в агитации за эти кандидатуры. Словом, думать надо. Время не ждет! «Патриот», № 2–3, январь, 2002ОБ УРОКАХ (КПРФ)
Признаюсь, порадовался, когда тов. Зюганов недавно заверил нас, что КПРФ извлекла уроки из ошибок своих предшественников. Очень хорошо и даже прекрасно! Уроки надо извлекать не только из ошибок, а из всего опыта, в том числе положительного, и не только из опыта предшественников, но и современников, и не только из опыта единомышленников, но и противников. Увы, не все понимают это. Вот два вроде бы микроскопических примера. В том же номере «Правды» напечатана корреспонденция из одного из областных центров о спортивном соревновании в области. Автор иронизирует по поводу освещения на телевидении его заключительной части: «В тягостном раздумье с микрофонами в руках застыли ведущие программы. Как представить зрителям тех, кто вручает призы от КПРФ? В итоге секретаря обкома КПРФ назвали «ветераном спортивного движения», а секретаря обкома комсомола — «представителем молодежи города». Автор негодует: «Вот так выглядит демократия по-смоленски». Кто автор корреспонденции? Оказывается, сам секретарь обкома КПРФ. Судя по содержанию корреспонденции, и он, и секретарь обкома комсомола никак не воспротивились своему переименованию ведущими программы, безропотно и молча проглотили его, не поперхнулись. А теперь секретарь обкома в обиде: почему президент нас не защитил?! А сами-то вы, тов. секретарь, мужик или кто? Что вам самому-то мешало при вручении приза, сказать, что да, я ветеран спортивного движения, но приз — от имени обкома, и я вручаю его как секретарь обкома. Что мешало подобным образом поступить и лихому комсомольцу? Какие же вы, к чертовой бабушке, борцы, если не решаетесь на вполне деликатное сопротивление, не смеете настоять на своем даже в такой простейшей, чисто словесной ситуации! Как коммунист, уж тем более как секретарь обкома, вы обязаны были знать, что вас непременно ждет какой-нибудь подвох, и быть готовым к этому. Где вы были эти пятнадцать лет, чем занимались? Извлекали уроки из ошибок предшественников? Разве можно представить себе, чтобы, скажем, секретарь Ленинградского обкома Киров промолчал, если его в похожем случае представили бы как «ветерана спортивного движения». А Николай Островский проглотил бы, если его назвали бы представителем молодых инвалидов? И ведь вы, тов. секретарь, вероятно, полагаете, что, напечатав заметку, достойно исполнили свой партийный долг. Как же-с, отреагировал… Второй поразительный пример беспомощного негодования несколько раньше дала нам «Советская Россия». Материал, кстати, тоже спортивный и вроде бы тоже пустяковый. Автор столь же гневно негодует по поводу того, что Грызлов и его «Единая Россия» каким-то образом ухитрилась использовать прекрасную победу наших футболистов над ирландской командой (4:1!) в своих партийно-пропагандистских целях. Молодец Грызлов! Нашел, придумал, изыскал способ. А руководители и активисты КПРФ у телевизоров млели. Им никому и в голову не пришло, что спортивный матч можно использовать в своих пропагандистских целях. А ведь можно, да еще как! Например, можно было на каждую трибуну послать хотя бы человек по пять коммунистов, комсомольцев или просто боевых ребят с красными флагами. И они при каждом успехе нашей команды вскакивали бы и размахивали советскими флагами. Ведь так просто, и никаких затрат, и все законно… А как бы этому порадовались миллионы советских людей. Вспомните, какой восторг демонстрантов в День Победы вызвал красный флаг, водруженный одним смельчаком над станцией метро «Дзержинская». Но весьмапримечательно и то, что никто из многотысячной демонстрации не кинулся защитить смельчака от милиции… Да, все это просто и доступно. Но ничего подобного и в мыслях нет у наших лидеров. Там только программы, речи, коммюнике, заявления, опровержения, поздравления и т. п. Все это, конечно, необходимо, даже если труды уже давно никто не читает и не слушает. Но их надо дополнять живыми конкретными, наглядными вопросами, которые волнуют весь народ, все слои общества и всем понятны. Например, надо было в свое время провести демонстрацию протеста против собчаковского переименования Ленинграда. Да не одну: и сразу, как только стало известно об этом намерении, и накануне голосования в городе, и в день голосования. А что коммунисты? Наши газеты напечатали множество убедительных, горячих, острых статей против переименования, но как только Собчаку удалось провернуть это дельце, коммунисты тотчас и заткнулись, и лапки кверху. Ну почему коммунисты XXI века такие стеснительные! А ведь это капитуляция. И, к слову сказать, капитуляция очень многолика. Вот одна из сотрудниц «Правды» выражает великое изумление тем, что в Англии в результате какого-то опроса выяснилось отрицательное отношение очень многих англичан к королевской семье. Журналистка в шоке: как можно? как это объяснить? какой позор! Что случилось с заслуженной большевичкой? Да просто насмотрелась и наслушалась она нашего телевидения, а оно вот уже много лет на брюхе ползает перед разного рода и уровня титулованными особами: королями, князьями, графьями как отечественного, так и заграничного производства. И это подавило большевичку… Другой автор «Правды», показав, какой шельмец Караулов, заключает: «На Западе ему никто руки не подал бы». В результате такой же телеобработки этот автор пришел к убеждению, что Запад — земной рай и обитают там одни лишь беспорочные души небывалого благородства и нравственной чистоты. Но больше всего меня удивил 5 сентября этого года автор «Правды», который, противопоставив военные взгляды Ворошилова и Тухачевского (здесь мы не будем в них углубляться), подвел читателя к такому выводу, что, мол, взгляды «потомственного дворянина», разумеется, опровергли взгляды «слесаря с домашним образованием». Какое высокомерное чистоплюйство! И это в пролетарской «Правде»… Автору и редакторам газеты следовало бы знать, что все выдающиеся военачальники Красной Армии в годы Великой Отечественной войны, начиная с Верховного Главнокомандующего и его заместителя, были отнюдь не потомственными дворянами, а детьми крестьян, рабочих и других тружеников — сапожников (Сталин), скорняков (Жуков), приходских священников (Василевский), паровозных машинистов (Рокоссовский), сельских учителей и т. п. Словом, они были, как говорится, из «кухаркиных детей» А им противостояли на поле боя почти сплошь «фоны», т. е. именно те самые, «потомственные», столь любезные правдинскому автору. Чем завершилось противоборство «кухаркиных детей» и «фонов», надеемся, автору все же известно… Вот еще животрепещущий факт: Черномырдин вздумал, а потом и отдал французам царские долги — 400 млн. долларов. Если в вопросе о Ленинграде, пожалуй, уже могло возникнуть разногласие, то уж тут-то все как один вышли бы на демонстрацию по призыву коммунистов, ибо все знают, что один доллар это 30 рублей, а 400 млн. это 12 миллиардов рублей. И с какой стати нам отдавать такую пропасть денег этим французам, за которых мы проливали кровь и в Первую мировую войну, и во Вторую, а они в промежутке между этими войнами вместе с англичанами, американцами и японцами учинили кровавую интервенцию против молодой Советской России. По данным Советского правительства 1922 года, материально интервенция нанесла нашей стране ущерб в 50 млрд. золотых рублей. На демонстрацию можно было бы выйти с лозунгом «Миллиардер Черномырдин! Верни родине наворованное, а сам шпарь во Францию!» Или: «Витюша? Буш назвал тебя кровососом России. Что ж молчишь?» А взять подлый факт изгнания из наших паспортов национальной принадлежности! Уж тут на демонстрации вышли бы люди во всех городах, селах и деревнях, — вышел бы весь народ. Кроме, конечно, 0,69 известных процентов. Но мы и тут прошляпили! А ведь какая была редкостная возможность воочию показать, что президент выполняет волю не 145-миллионного народа, а именно этих 0,69 сотых долей его одного процента. Прошляпили и тот, теперь уже давний момент, когда Москву, Ленинград и другие города торговое племя стало уродовать гнусной рекламой и вывесками на иностранных языках. Ведь это тоже общенациональное бедствие, против которого можно и нужно было поднять весь народ. Во что они превратили даже самые дорогие нам улицы и площади! Давным-давно я писал об этом в «Правде». Никто не подхватил, не поддержал. Но представьте себе, что московский памятник Пушкину вдруг ожил… Что увидели бы глаза нашего великого национального поэта! «Samsung»… «Pepsi»… «Macdonalds»… Он побежал бы по улицам города в поисках неоскверненного уголка и долго метался, но всюду было одно и то же. На Чистых прудах Пушкин увидел бы памятник своего тезки Грибоедова. Тот сошел бы тоже с пьедестала и, обняв великого друга, сказал словами своего героя:ЛЮДИ ВЧЕРАШНИХ СТРАСТЕЙ (КПРФ)
Моя статья «Время требует перемен» («Патриот», № 2–3 за 2002 год) вызвала отклики читателей и прессы, а позже в Думе и в КПРФ произошли печальные события, имеющие прямое отношение к статье. Это требует возвращения к теме. Главным у меня было предложение, высказанное после ряда доводов в форме вопроса: не целесообразно ли товарищу Зюганову сосредоточиться на работе в Думе в качестве главы коммунистической фракции, а лидером партии, как и кандидатом от оппозиции в президенты выдвинуть других? Действительно, ведь человек занимает четыре главных поста в лагере оппозиции. Могут сказать: «А Сталин во время войны занимал пять постов: Верховный Главнокомандующий, председатель Ставки, глава правительства, нарком обороны и Генеральный секретарь ЦК. И дело шло неплохо». Правильно. Но то Сталин с его великими талантами, безграничным авторитетом и мощным отлаженным аппаратом, к кому же — война. А тут? Какой аппарат у Зюганова, не говоря о всем прочем? И надо же думать о воспитании руководящих кадров, а не заедать чужой век. Не исключая других вариантов, я назвал для обсуждения предположительные кандидатуры: Сергей Глазьев, Жорес Алферов… Одним из первых в ответ на статью пришло письмо беспартийного «простого рабочего» Н. Я. Пелячика, моего давнего читателя из Георгиевска Ставропольского края. Кое-что в статье он одобряет, а что-то отвергает. По его словам, если бы я выступил со своими соображениями устно на собрании, то было бы «большое полезное дело всему левопатриотическому движению, а напечатав все это в газете, нужно еще разобраться, чего от статьи больше — вреда или пользы?». Словом, старый-престарый страх: не надо выносить сор из избы… И это не первое письмо «простого рабочего», проникнутое таким чувством. Еще в декабре 1998 года он писал мне, что иные мои публикации «выжимают слезы», а потом вот что: «Но Ваша статья „Не жидитесь, патриоты“ в „Правде“ № 133 неприятно удивила. Не увидев Вашей фамилии, я б и не поверил, что это Ваша статья». Вот ведь как! В чем же дело? «Теперь, когда так нужно сплочение рядов патриотической оппозиции, Вы почему-то решили поиронизировать в ее адрес». Даже поиронизировать, пошутить и посмеяться нельзя, ибо это, видите ли, «отнюдь не способствует сплочению рядов». Вот, говорит, например, «Жанну Касьяненко не надо бы так… Тем более не нужно бы Вам трогать Геннадия Андреевича». Почему? А потому, что «ему и так хватает». Я тогда ответил т. Пелячику: «Что касается Вашего недовольства тем, что я покритиковал некоторые фигуры из оппозиции, то прямо должен сказать, что вот такая философия и довела страну до края пропасти. Ведь у оппозиции есть и ошибки, и хватает там пустозвонов. Одни свихнулись, например, на поповщине. Тот же Зюганов уверял, заискивая перед церковниками, что вот, мол, когда немцы нагрянули под Москву, Сталин собрал „всех священников“ и спрашивает их: „Что будем делать?“ Больше у него забот не было, как с попами лясы точить в те роковые дни, когда решалась судьба родины. А Касьяненко так прониклась небесной благодатью, что уверяла на страницах „Советской России“: наши церкви — это, мол, такое средоточие святости, что во время войны от их мудро устроенных округло-покатых куполов немецкие бомбы так и отскакивали, как от стенки горох, не причиняя церквам ни малейшего вреда. И читая такую чушь, надо молчать только потому, что это чушь своих? Над такой блажью и посмеяться запрещается?» А что страшного, добавлю теперь, случилось с той же Касьяненко после моей усмешки — перестала писать? переметнулась с лагерь реакции? По-моему, наоборот, критика пошла ей на пользу: во всяком случае, религиозных экстатических нелепостей я у нее больше не встречал. А тов. Пелячик ответил только теперь, через четыре года и, увы, его взгляд на сор в избе не изменился… Недавно в редакции ленинградской газеты «Русь Православная» встретились за «круглым столом» видные представители православной общественности. Обсуждали вопросы: нужен ли ныне Поместный собор, и если нужен, то как его собрать. В ходе обсуждения главный редактор газеты К. Душенов, сторонник собора, высказал примечательную мысль, имеющую прямое отношение к только что помянутому принципу: «Говорят, что Поместный собор нельзя собрать из-за того, что на нем возможна резкая полемика и даже открытые конфликты. Позволительно спросить: а что, если соборяне спорят между собой, и даже очень резко, это ставит под сомнение законность и благодатность такого собора? Ничуть! Вспомните Вселенские соборы — там порой доходило до рукоприкладства, и тем не менее, Церковь безоговорочно признает все их решения как боговдохновенные! Поэтому мне представляется глубоко порочным аргумент, что нельзя, мол, созывать Поместный собор, потому что на нем будет «свалка». То, что на соборе происходит столкновение мнений, ни в коей мере не является признаком, что он какой-то «неправильный». Более того, здоровая братская дискуссия, когда она не выходит за пределы приличия, есть явное свидетельство своевременности собора, его духовной свободы, здравого течения церковной жизни». И возражений среди участников «круглого стола» эта мысль не вызвала. Как видим, иным коммунистам и патриотам впору, задрав штаны, бежать за иными религиозными деятелями. В самом деле, а что, если коммунисты спорят между собой, и даже очень резко, это ставит под сомнения благодатность марксизма-ленинизма? Тем более что до рукоприкладства у нас все-таки не доходит, если не считать живущего на таблетках Ст. Куняева… Суть письма т. Пелячика такова: «Для борьбы с нечистью нужны соответствующие законы, массовое протестное движение, победа патриотических сил на выборах. Но откуда всему этому взяться, если народ все еще спит, а призванные поднимать его только и делают, что дерутся между собой…» Вы только подумайте, какой замечательно беспроигрышный принцип: для того чтобы начать борьбу, прежде нужна победа. Иначе говоря, создайте ему все условия, начиная с законов против грабителей-олигархов, дайте ему победу на выборах, и тогда он бесстрашно вступит в борьбу за справедливость. А как создать условия-то? Как победить на выборах? Неизвестно… В моей же статье, обращенной именно к тем, кто призван поднимать народ, речь идет не о туманном будущем, а о том, что именно сегодня не надо и бесполезно делать, а что можно и необходимо даже при нынешних законах. Например, не надо выдавать желаемое за сущее: восхищаться состоянием оппозиционной прессы; шуметь на митинге, что через год Россия будет свободной; бросать со страниц самой многотиражной газеты оппозиции в самый напряженный и перспективный час борьбы сперва капитулянтский лозунг «Россия исчерпала лимит на революции!», а потом — заискивать перед кем бы то ни было, в том числе — перед церковью и т. д. В то же время надо лучше знать людей, работать с ними, чтобы то и дело не садиться в лужу с такими подопечными, как Руцкой, Ковалев, Подберезкин; надо привлекать и отстаивать, защищать людей честных, смелых, решительных, если даже это трудные, занозистые персоны; надо, чтобы каждый день было бы хоть небольшое, но конкретное движение вперед и т. д. Вскоре по-своему примечательное письмо прилетело из подмосковного поселка Юбилейный от И. И. Аксенова. Начинается сразу с фырканья и визга: «Прочитал… Самая заурядная заплечных (то есть палаческих! — В.Б.) дел пасквильная работа. Изощренная ложь и клевета. Спецзаказ, коих нынче пруд пруди. Не предполагал, что Вы такой оборотень». Если не предполагал, значит, знает мою публицистику и, может быть, за многие годы. Но стоило лишь разочек задеть его кумира, и тотчас — спецзаказ! ложь! клевета! пасквилянт! оборотень! палач!.. У авторов этого рода есть две непременные особенности. Во-первых, они шлют свои разоблачительные письма сразу по нескольким адресам, среди коих раньше обязательно был КГБ. Аксенов послал по пяти адресам. Во-вторых, если разоблачитель старый член партии, то обязательно укажет на свой грандиозный партстаж. Есть тут и это: «коммунист с 1949 года». Тов. Аксенов, да кому какое дело, с какого года вы в партии? Ведь стаж сам по себе ни ума, ни совести не прибавляет. Вы дайте доводы, мысли, а стаж важен при получении пенсии. Какое дело до вашего стажа тем более таким, как я: мы вступали в партию на фронте и тем самым брали на себя дополнительную ответственность и опасность. А вы вступали в спокойное, безопасное послевоенное время — чем тут гордиться? И вот коммунист с 53-летним стажем, обругав коммуниста с фронтовым стажем, кидается на защиту руководителя КПРФ: «Зюганов единственный из оппозиционных лидеров, кто стоит поперек дороги нынешнему режиму, мешает разделять и властвовать, разрушать нашу жизнь». От такой защиты неизвестно, куда деваться! Ведь если единственный, то это-то и прискорбно. Об этом я и писал: «Оппозицию, которой вы руководите, компартию народ не видит, потому что практически они сведены к парламентской фракции, фракция — к вашей личности, а личность — к бесконечному словоговорению». Спасибо за поддержку, т. Аксенов. И подумайте спокойно, сколь успешно т. Зюганов мешает разрушать нашу жизнь, например, жизнь тружеников Ульяновской области, где недавно дело уже дошло до их убийства: в борьбе против глумления путинского любимца Чубайса над народом погиб 43-летний инвалид Валерий Сиднов… Хотя бы депутатский запрос был по этому поводу от коммунистов? Ограничились очередным «Заявлением» в «Правде». Кто на эти бесчисленные «Заявления» обращает внимание? Я писал, что Г. Зюганов плохо разбирается в людях, порой поддерживая и выдвигая недостойных. Тов. Аксенов дает отпор: «Никто не гарантирован от ошибок. Задача — своевременно их упреждать и устранять. Что и делается с тем же Ковалевым, Руцким, Подберезкиным…» Где же тут своевременность, уважаемый, где упреждение, если Ковалев успел пролезть не только в депутаты, но и в министры банно-сексуальных дел, и разоблачила его не КПРФ, а прокуратура; если Руцкой, при энергичной поддержке партии забравшись в губернаторское кресло, просидел в нем четыре года и был сброшен самим народом? Я писал, что союзниками КПРФ могут быть Анпилов и многие другие «трудные» люди. А Аксенов пишет, что еще в 1993 году объявил Анпилова, Терехова, Гунько «пособниками сионизма». Да почему же только пособниками, а не сионистами или хотя бы евреями? Ведь это ныне так просто. Вот читаю одну толстенную книгу, вышедшую четырьмя изданиями: оказывается, евреями были и Хрущев (Перлмуттер!), и Брежнев (Гонопольский!), и Суслов (Зюсс!), и Громыко (Кац! Да еще и нынешнего Лужкова называют Кацем, — не сынок ли?), и маршал Устинов (Ульбрихт!), и почти все советское руководство за семьдесят лет. Так что вы, т. Аксенов, сильно поотстали. Догоняйте! Я писал: «Митинговое сотрясение атмосферы отталкивает людей от КПРФ и от Вас лично». Аксенов дает отпор: «Никто из нас, патриотов, не оттолкнулся от КПРФ и Геннадия Андреевича». Прекрасно! Только я считаю патриотами как «оттолкнувшихся» — и Алксниса, и Анпилова, и Бабурина, и Тулеева, и Умалатову, и Юрия Иванова, так не отказываю в патриотизме и «оттолкнутым» — и Губенко, и Горячевой, и Селезневу. А вы, как видно, считаете патриотами лишь тех, у кого партстаж не менее 50 лет и кто смотрит в рот т. Зюганову. Я писал о необдуманности, беспочвенности, несвоевременности таких призывов, как «Построим новый крейсер „Курск“ на народные средства!». Аксенов дает отпор: «Зюганов видит дальше вас. Помните разговор Ленина с Г. Уэллсом. Приезжайте, говорил Ленин, лет через пятнадцать, увидите, на что мы способны». Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему: я говорю о беспочвенности этого призыва сейчас, сегодня, а он — о том, что может быть через 15 лет, когда его партстаж достигнет критической отметки 68… Я писал, что надо, не дожидаясь никакого законодательного акта, ввести в обиход и отстаивать священные имена Ленинграда и Сталинграда хотя бы на страницах нашей прессы, иначе люди просто отвыкнут от них, забудут. Это же не требует никаких средств и абсолютно ничем никому не грозит — не сослали же В. Чикина на Колыму за сохранение названия «Советской России». Аксенов дает отпор: не смея упрекнуть наши газеты, он опять уповает на туманное будущее, когда «народ поумнеет». Да ведь Зюганов-то и редакторы газет должны умнеть раньше, быстрее. Коммунистические лидеры предали здесь Имя и Ленина, и Сталина, но — в дни их рождения аккуратно приходят с букетиками к Мавзолею… Это ли не комлицемерие! Кроме того, здесь таится опасность большого идеологического проигрыша. Коммунистическая пресса, время от времени ни шатко ни валко поднимая вопрос об этих городах, может скоро дождаться того, что президент издаст Указ о возвращении городу его великого имени как символа нашей победы. И тогда никто не станет слушать их лепета о том, что у них перехватили инициативу. Уж слишком их инициатива худосочна. Есть люди, которые не стесняются нагло орать о переименовании Калининграда в Кенигсберг, а эти… Ну, до того законопослушны, что от их праведности мухи дохнут. А что касается Ленинграда, то «Правда», в свое время напечатавшая так много пылких протестов против затеи Собчака, но как только тому удалось обманным путем добиться своего, тотчас подхватившая «Санкт-Петербург», — «Правда» теперь уже печатает таких ученых, как профессор Герман Кириленко, который уверяет, что Собчак провернул свою авантюру от имени «нынешнего поколения» и что «это исторически объективно и справедливо». Наплевать на решение Всесоюзного съезда Советов — исторически объективно. Перечеркнуть и выбросить имя, с которым город прошел величайшую войну, принял неслыханные муки и совершил невиданный подвиг — справедливо. Вот таких профессоров и патриотов мы наплодили. Но разве этот Кириленко осмелился бы послать такую статью в газету, которая не предала бы имени Ленина и не допустила бы на свои страницы плод собчаковского цинизма и ловкости. К слову сказать, глубоко ошибаются те товарищи, которые в качестве уж будто бы особенно веского довода в вопросе о возвращении Ленинграду и Сталинграду их имен уверяют, что немцы во время войны из ненависти ко всему советскому называли эти и другие города так, как было до революции. Ничего подобного. Полистайте хотя бы «Военный дневник» генерала Ф. Гальдера: «дивизия недавно прибыла из-под Ленинграда»… «Как сложится обстановка в районе Ленинграда, пока еще не ясно»… «Вчера были отражены упорные атаки противника из района Ленинграда»… «силы противника отходят на Сталино» (Донецк)… «3-я танковая группа и 9-я армия начинают перегруппировку для наступления на Калинин» (Тверь) (т. 3, с. 12, 30, 32, 21, 24) и т. д. Более того, Гитлер придавал особое значение тому, что окончательная победа над Советским Союзом будет одержана, по его расчетам, взятием города, который носит имя вождя советского народа, — Сталинграда. Пунктуальным немцам была совершенно ни к чему путаница старых и новых названий. Так что, это действительно веский довод, но только с другого конца: даже фашисты чтили то, на что посягнули Хрущев и разбуженные им демократы. Я напомнил, что в свое время выступил в «Правде» против засилья в наших городах рекламы на иностранных языках. Аксенов дает отпор и поучает: «Не о том писали, не о главном на данном этапе борьбы». Ему нет дела до засилья иностранщины — это не главное! Он меня учит, что главное… Да ведь не могут же все и всегда писать только о главном, кому-то иногда надо писать и о частностях, сопутствующих главному, тем более, что это частности не пустячные. Но для таких, как Аксенов, главное на любом этапе борьбы — оборонять от критики лидера. Я писал, что главный редактор «Советской России» на глазах КПРФ и Г. Зюганова разбрасывается кадрами отличных журналистов. В свое время были выжиты из газеты Надежда Гарифуллина, покойный Эдуард Володин, Сергей Турченко, закрыт доступ на ее страницы Эдуарду Лимонову, Константину Ковалеву и другим. Неутомимый Аксенов и тут дает отпор: «Бушин, видимо, такой жертвой считает себя». Ну, слова «жертва» у меня нет, но — что ж скрывать! — и перед моими статьями В. Чикин опустил шлагбаум сразу после того, как на Пленуме ЦК я высказал ряд критических замечаний об антисоветских публикациях в «Советской России». «Действительно, — продолжает обличитель, — „Советская Россия“ перестала его печатать». Проснулся! Уже лет десять как перестала. «А теперь, говорят (!), и «Правда» от него отказалась. И «Завтра» «говорят?» уже не балует вниманием. Не хочу быть пророком, но «говорят?» откажется от него и «Патриот»… Это почему же, т. Аксенов, будучи старым сплетником, вы не хотите быть еще и молодым пророком? Да вы истинный пророк, подлинный провидец, это ваше призвание, профессия, ваше настоящее и будущее…Здесь я позволю себе ради логической связи нарушить хронологию событий и обратиться к недавним публикациям Георгия Элевтерова. Наталья Морозова, издающая газету «Верность Ленину», называет его и себя «самостоятельными людьми», т. е., надо полагать, самостоятельно мыслящими. Действительно, оба мыслят чрезвычайно самостоятельно, необычно, а порой и сногсшибательно, причем — о вещах из самых разных сфер бытия: исторической, литературной, политической и т. д. Г. Элевтеров в недавних публикациях в «Советской России» («Сталин и Гитлер», «Сила горькой правды») наряду с дельными мыслями, верными суждениями, справедливыми оценками высказывает немало и весьма загадочного. Допустим, уверяет (если начать с литературной сферы), что великий сатирик Салтыков-Щедрин исповедовал принцип «Хоть что-нибудь». Это как понимать? В каком смысле? А у Черчилля (если перейти к истории) был принцип такой: «Кто не хочет, когда может, когда захочет уже не сможет». Во-первых, какой же это «принцип»? Такое определение тут едва ли подходит. Во-вторых, при чем здесь Черчилль? Приведенный «принцип» очень напоминает известное французское изречение, назидательный афоризм, который известен давным-давно: «Si jeunesse savait, si viellesse pouvait — если бы молодость знала, если бы старость могла». Иногда части этой пословицы переставляют местами: если бы старость могла, если бы молодость знала. Это есть, например, у Чернышевского, а у Писарева в работе «Прогресс в мире животных и растений» читаем: «Муравьям и пчелам это извинительно… Люди могли бы решить вопрос иначе, но мало ли что они могли бы сделать. Si viellesse pouvait…» А ведь оба они жили пораньше Черчилля. Покопавшись, этот афоризм можно найти у Герцена, и у Льва Толстого. А Вяземский еще до знакомства с Черчиллем, сочинил стихи:
П. Столыпина (если обратиться к истории, политике и литературе вместе) Г. Элевтеров назвал «неподходящим для России Дон Кихотом». Что, слишком хорош был? Привет от Ильи Глазунова!.. Ничего себе благородный идальго. Как раз незадолго до этого в «Советской России» же была напечатана статья известного историка Н. Троицкого, профессора Саратовского университета, земляка идальго. Она появилась в связи с недавним сооружением в Саратове усилиями известного своей жизнерадостностью губернатора Аяцкого памятника идальго. Профессор, в частности, писал: «Петр Столыпин действительно знаменит. Он обладатель абсолютного рекорда по количеству повешенных россиян. Только за три из шести лет его премьерства (1907–1909) и только по приговорам судов были повешены 7,5 тыс. россиян, а на каторгу за четыре года (1908–1911) угнаны более 43 тысяч. Сколько людей было тогда расстреляно без суда — не сосчитать! Общее же число репрессированных превысило за время столыпинщины 1,5 млн. человек». («Сов. Россия», 23 мая 2002). Не исключаю, что Аяцков отгрохал монументик на радостях по случаю своей покупки за бесценок 250 гектаров прекрасной земли. Право, очень странно в той же газете читать, что Столыпин был не кто иной, как Дон Кихот Ламанческий, Рыцарь печального образа, с уроном для себя сражавшийся с ветряными мельницами. Вон же Аяцков, почитатель Столыпина и друг Любови Слизки, безо всяких сражений 250 гектаров отхватил! Странно видеть и то, например, что, перейдя уже к советской истории, к годам революции, автор то и дело говорит о «красном терроре», а о белом — ни слова, будто его и не было. Как на страницах «Московского комсомольца». О Гитлере сказано, что он «узурпировал власть с помощью насилия и подлога». Насилия над кем? Какого подлога? Увы, он пришел к власти чисто конституционным, весьма демократическим путем — посредством всеобщих выборов. Может быть, даже демократичней и честней, чем Аяцков — в губернаторы. Неужели для ученого автора это новость? Бросается в глаза несколько избыточное пристрастие автора к иностранным дарам культуры, в частности, к так называемым варваризмам, т. е. словам иностранного происхождения или просто заимствованным. И пользуется он ими, видимо, к радости Н. Морозовой, весьма самостоятельно. Например: «Ленин погибающую Россию конвертировал (!) в СССР». Как доллары в евро… «Наша пресса интегрируется (!) в ложь»… «мусор и ложь проинтегрировались в фактор неблагодарности»… Ну, почему не сказать бы все это не столь самостоятельно, но несколько более по-русски? Ведь для газеты писал, для широкого читателя… А вот это уж очень по-русски, но тоже лучше бы так не надо: «Лишить коммунистов их комитетов! С точки зрения политических интриганов нет проблем и нет вопросов. „Трахнуть Думу“!.. Молодые люди „трахнули Думу“ и провели закон о продаже земли иностранцам». Ну, во-первых, хоть меня и это не радует, но все-таки принятый закон разрешает не продавать иностранцам землю, а лишь сдавать в аренду на 49 лет. Во-вторых, кто эти молодые люди? Райков и Пехтин, что ли? Да они уже давно «трахать» разучились… А дальше о них нечто уже совершенно загадочное: «Молодых людей заболтали на то (?), что иностранцы приедут с инвентарем и сделают нам сельское хозяйство по самое „благодарю“ (!), как было уже не раз». Это на каком языке? О чем? Какие иностранцы уже не раз «делали» нам сельское хозяйство? Это какая-то аллегория, что ли? Или вот читаем про «всяких познеров, марков захаровых и прочих мумий проституированных общечеловеческих ценностей». У меня нет ни малейшей симпатии к названным лицам, но, разрази меня Бог, не могу понять, почему они «мумии», т. е. высохшие забальзамированные трупы, коли я то и дело вижу, как они жизнерадостно резвятся и лгут на телеэкране. Вот М. Захаров, например, в недавней передаче, обращаясь к ее молодым участникам, сказал: «Знаете ли вы, что представляла собой в советское время танцплощадка? Это деревянный помост, окруженный колючей проволокой и милиционерами с собаками». И ведь так уверенно говорил, словно сам был одной из этих собак, позже став демократом. А 25 мая этого года, в передаче «Свобода слова» изрек: «Коммунистическая идея принесла огромный урон: нас должно бы теперь быть около 400 миллионов». Вас?.. Ведь такую чушь о стране, население которой за семьдесят лет при коммунистах выросло в два раза — от 150 миллионов до 300 — не смогла бы выдумать даже мумия Геббельса в содружестве с мумией Гиммлера. А кроме того, мусье Захаров, если бы не Советская власть, если бы не Красная Армия, вас теперь вообще не должно быть в России. Живи и помни…
Помимо странной тяги к варваризмам и к языковому варварству Георгий Элевтеров питает большое пристрастие к разного рода аналогиям и параллелям, и вот, будучи большим знатоком античной истории, уверяет: «Партия Ленина, подобно (!) республике Перикла и Римской республике, решала задачу процветания страны и счастья всего народа». Пардон, какое тут подобие? Партия Ленина действительно стремилась к счастью народа, правда, не всего поголовно и без разбора, а трудящегося большинства: «Кто не работает, то не есть». Так неужели еще в Афинах при Перикле в пятом веке до нашей эры и в Риме после изгнания последнего царя Тарквиния Гордого в 510 году до нашей эры решалась задача счастья именно «всего народа». Всего как есть! А рабство, существовавшее и у греков при распрекрасном Перикле, и у римлян в благоуханную республиканскую пору? Неужто и рабам стремились создать счастливую жизнь? Чего ж они то и дело восставали — то в Сицилии, то под руководством Аристоника, то Спартака? Непонятно… Но влюбленного в античность автора не смущает наше недоумение, и он проводит новую историческую параллель: «Сталинское государство было чем-то вроде империи Цезаря». Так ведь в империи-то, как известно, царил тот же рабовладельческий строй, что при республике, он был их основой. Как же можно рабовладельца и коммуниста, их державы ставить рядом и делать «чем-то вроде» родных сестер? А вот еще одна сомнительная аналогия. Зачем, говорит, расстреляли Бухарина? «Ответ очень прост: затем же, зачем Бухарину и тем, кто трагически закончил жизнь вместе с ним, была нужна в свое время жизнь ребенка — царевича Алексея и жизнь его столь же невинных сестер — в целях безопасности революционного государства». Но ведь хорошо известно, что царевич и его сестры, даже сам царь никакой опасности для революции уже не представляли, ибо самодержавный строй свергли в феврале тогдашние демократы, и у всех этих Корниловых, Деникинах, Колчаков, прямых ставленников масонского Временного правительства, позже и в уме не было восстанавливать монархию, ее отдельные сторонники даже преследовались в их армиях. Отвращение к Романовым было всероссийским. Потому никто даже не предпринял попытку освободить их, как это было, допустим, с Н. Г. Чернышевским. А вот Георг Пятый в 1917 году отказался принять Романовых в Лондоне, предоставить им политическое убежище, как немного позже, в 1918-м, двор Нидерландов предоставил свергнутому немецкому кайзеру Вильгельму Второму, который в глубокой старости и умер там в 1941 году. Отказ короля Георга — обычная английская подлость: ведь династии-то английская и русская были в прямом родстве и по мужской и по женской линии. Царица вообще провела юность при английском дворе и была любимицей королевы Виктории, умершей в 1901 году. И однако же оправдать расстрел царской семьи, как пытается Г. Элевтеров, невозможно. Это был акт дикого варварства и жестокой беззаконной мести. Над царем и царицей должен был состояться суд, а их дети вообще ни при чем.
Далее мы слышим со страниц «Советской России» страстный призыв: «Давно пора оставить схоластику марксизма XIX века!..» Да, марксизм возник в XIX веке, и, конечно, все на свете имеет свойство стареть частично или полностью, даже статьи Элевтерова, но зачем же на страницах любимой газеты т. Зюганова в статье, посвященной защите КПРФ и ее лидера, неутомимого, по его словам, защитника марксизма-ленинизма, не только изображать Ленина и Сталина духовными братьями римских рабовладельцев, но еще и шуметь о схоластике Маркса? Ведь это Геннадию Андреевичу обидно. А Г. Элевтеров, казалось бы, так высоко его ценит, что называет КПРФ «партией Зюганова». Впрочем, и это может быть обидно. В самом деле, можно сказать «партия Явлинского», «партия Жириновского», «партия Селезнева», ибо именно они совсем недавно создали их, но тут-то столетняя история: РСДРП — РКП — ВКП(б) — КПСС… И правомерно говорили «партия Ленина — Сталина». И за что же КПРФ ставить на одну доску с «партией Жириновского»? Мягко выражаясь, это схоластика. Автор восхищенно пишет: «Партия Зюганова — закаленная и зрелая партия, сумевшая привлечь на свою сторону интеллектуальную и нравственную элиту общества… Неуклонно нарастает в народе доверие к КПРФ… Неспроста эти огромные (!) растущие рейтинги КПРФ…» Я всей душой хочу этому верить и разделить восторг тов. Элевтерова, но мне досадно, почему он, так уверенно говоря о «растущих» и «огромных» рейтингах КПРФ, ни разу не привел конкретные цифры и не показал, как они, драгоценные, постоянно растут. Ведь это заставляет усомниться в росте. Тем более, во-первых, что по данным опроса, проведенного фондом «Общественное мнение», после истории с Н. Губенко, С. Горячевой и Г. Селезневым 13 % опрошенных заявили, что их отношение к КПРФ ухудшилось. Тем более, во-вторых, что Г. Элевтеров явно склонен к некоторым преувеличениям и перехлестам в том, что касается наших успехов и достижений. Например, ему мало того, что он уподобил «сталинское государство империи Цезаря», еще уверяет, что «Сталин подготовился к войне так, как никто себе даже не мог представить». Зачем такие чрезмерные слова? Готовились, конечно, старательно и широко, но были и промахи, упущения, ошибки. Неужели надо напоминать ученому человеку, что немцы доперли до Москвы, до Эльбруса, до Волги, что Сталин сам сразу же после войны признавал допущенные ошибки, результатом которых было «отчаянное положение» в 1941 и 1942 годах. Но автор добавляет еще и такое: «Не только Европа, но и Китай получил свободу из рук Сталина…» Конечно, разгром советскими войсками в августе 1945 года Квантунской армии японцев в Маньчжурии имел большое значение для освобождения Китая, но ведь до этого десятки лет вели освободительную борьбу Китайская компартия во главе с Мао Цзэдуном и Народно-освободительная армия под командованием Чжу Дэ, и в 1949 году они добились победы. Однако порой случается, что от чрезмерных похвал автор «Советской России» довольно легко переходит к столь же незаслуженным обвинениям. Пишет: «Десятилетиями наша литература и пресса о войне интегрируется в ложь (!) с постоянным напоминанием о каких-то фантастических потерях и неожиданных поражениях. На кого работала наша пропаганда? Кому нужна эта геббельсовская ложь?» Позвольте, но ведь и это, деликатно выражаясь, можно назвать схоластикой. Поражения в самом деле были тяжелые, потери — действительно огромные, особенно в первый год войны… И литература, в том числе научно-историческая, не искажая стержневого хода войны, сути событий, говорила об этом, но долгое время — сквозь зубы. А уж «интегрировалась в ложь» наша пресса о войне при демократах — в сочинениях Волкогонова, Астафьева, Радзинского, Солоухина, Резуна, в телефильмах Е. Киселева, С. Сорокиной, в трепе В. Познера, Н. Сванидзе и т. п. Именно об этом времени, а не о «десятилетиях» и надо бы говорить… Кстати, не следовало писать, как и В. Жухраю в «Патриоте», что помянутый Резун был приговорен к смертной казни. Никто его не приговаривал. Это он сам старательно распространял такой слух для придания значительности своей ничтожной персоне… Но вот странно: объявляя «геббельсовской ложью» даже правдивые признания потерь и поражений, автор в то же время уверенно пишет о нашем «поражении в Афганской войне». Вот уж это хуже, чем схоластика. Какое поражение? Что, наша армия была разбита или взята в плен? Ничего подобного! Понеся там потери в пять раз меньшие, чем американцы во Вьетнаме, советские войска по решению правительства, по приказу командования в полном порядке, с развернутыми знаменами оставили театр военных действий и вернулись на родину. На каком языке это называется поражением? Достойны внимания и такие размышлизмы т. Элевтерова: «Эмбрионом революции XXI века должна стать КПРФ». Но — «нужна еще одна партия честных людей». То есть еще один эмбрион. Так что ожидается двойня. Может быть, второго эмбриона зачал недавно Селезнев? Его «Россия» не то? Неизвестно… Но что такое «партия честных людей»? Это не «люди хрустальной прозрачности», из коих Фазиль Искандер мечтает составить правительство? Чем «партия честных» отличается, допустим, от «партии пенсионеров» или от «партии любителей пива»? Ведь среди членов этих конгломератов, согласитесь, может быть немало дряхлых и пьющих, но честных. Первые по возрасту уже не могут заниматься грабежом. А вторые живут под девизом предельной честности, когда-то украшавшим пивные ларьки: «После отстоя пены требуйте долива!» Правда, обе эти партии, так громко в свое время объявленные, кажется, уже исчезли. Не случится ли то же самое с «партией честных людей»? Бог весть!..
И вот, наконец, оставив позади Древнюю Грецию и Перикла, Древний Рим и Цезаря, Сталина и Гитлера, мыслитель Элевтеров добрался до меня и моей критики т. Зюганова: «Претензии к лидеру партии, конечно, возможны. Нельзя ставить его вне критики. Этого не допускает политическая честность, который мы так дорожим. Этого не допускает и серьезное отношение к самому Зюганову. Но некрасивые базарные выпады, которые только роняют наших товарищей по борьбе с диктатурой буржуазии, — это не критика. Это политическое бескультурье, холопство наизнанку, впадать в которое из-за каприза, из-за недостатка внимания к своей персоне таким замечательным людям, как В. Бушин, должно быть стыдно». Как видите, В. Бушин, уверяет автор, замечателен во многих отношениях — и своим политическим бескультурьем, и холопством, и капризами, и базарными выпадами против хороших людей из-за недостатка внимания этих людей к его, Бушина, персоне. Очень интересно! Но уважаемый сочинитель почему-то в доказательство не привел ни единого примера моего «бескультурья» или «холопства», «базарных выпадов» или «капризов». Что за стеснительность! И приходится гадать. Может быть, фактом бескультурья был мой упрек т. Зюганову в том, что он «склонен выдавать желаемое, совершенно оторванное от жизни, за действительное»? Но я приводил конкретные и довольно многочисленные примеры такой склонности. Так, я писал, что не следовало 9 мая 1994 года возглашать с трибуны на Лубянской площади: «Через год пятидесятилетие Победы мы будем праздновать в свободной России!» На это Г. Элевтеров, знаток истории от Фукидида до наших дней, мог бы сказать, что, вот, мол, и товарищ Сталин в своем приказе 1 мая 1942 года возгласил: «Всей Красной Армии — добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения Советской земли от гитлеровских мерзавцев!» Но приказ не был выполнен, Верховный Главнокомандующий ошибся… На это я ответил бы, что да, Сталин ошибся, но не один и не на пустом месте. Как пишет в недавно вышедшей книге «Второй фронт» бывший заведующий Международным отделом ЦК Валентин Фалин, после разгрома немцев под Москвой даже Черчилль не исключал, что война закончится в 1942 году. А Гарри Гопкинс, личный представитель президента США, в начале 1942 года считал: «Вполне возможно, что русские разгромят немцев в следующем году». Как известно, Сталин уже 28 июля 1941 года поставил перед Черчиллем вопрос об открытии Второго фронта в Западной Европе. И представители высшего командования Англии и США в конце 1941 года считали необходимым этооткрытие в 1942 году. Но были и противники во главе с Черчиллем. А если бы Второй фронт появился, то первомайский приказ Сталина мог быть выполнен. Ничего подобного приведенным фактам и рассуждениям Г. Элевтеров не привел, вероятно, потому, что не оказалось под рукой ни Черчилля, ни Гопкинса, которые разделяли бы митинговый оптимизм т. Зюганова. И плодотворного обмена мнением у нас, к сожалению, не состоялось. Тогда, может быть, доказательством моего «холопства наизнанку» явилось напоминание о том, что в Президиуме ЦК КПРФ из семнадцати человек нет ни одного рабочего, ни одного крестьянина, ни одной женщины, а все доктора, профессора, академики да еще сплошь — депутаты Думы (15 из 17-ти), и больше половины — предпенсионного возраста москвичи? Тут, правда, я допустил ошибку: самому Геннадию Андреевичу шестьдесят еще только стукнет скоро. К тому же шестерым членам Президиума лишь немного перевалило за пятьдесят. Прекрасный возраст! За эту грубую ошибку приношу извинения. Память подвела. Однако средний возраст, колеблясь от 51 года до 68, составляет сейчас 57 лет. Это много. Особенно если вспомнить, что Ленин и умер-то в неполные 54, а его уже давно в узком партийном кругу звали стариком. Конечно, в руководстве партии должны быть люди и 30–35 лет. Хотя бы три-четыре человека из семнадцати. Вот и схватился бы т. Элевтеров за мою ошибку, чтобы дать отпор на манер Аксенова. Нет, он, ученый человек, как видно, не любит копаться в данных, что-то выискивать, ему приятнее фабриковать сногсшибательные исторические аналогии… Да и т. Аксенов не способен на отпор, даже когда оппонент сам открылся. А не оказался ли «базарным выпадом» мой упрек в заискивании КПРФ перед церковью? Но ведь даже представители православной общественности не заискивают, а порицают иные шаги некоторых деятелей церкви и самого патриарха. Так, на упоминавшемся недавнем «кругом столе» один участник заочно обратился к нему со страниц «Советской России»: «Ваше святейшество! Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как, будучи в Америке, вы выступили перед иудейскими раввинами с речью, в которой, называя их «братьями», просили помочь нам в борьбе с «великорусским шовинизмом» и утверждали, что «полнота христианства обнимает собой иудейство». Мне подобные высказывания представляются совершенно антихристианскими и русофобскими, совершенно несовместимыми с высоким статусом и саном первосвятителя Русской православной церкви». А раба Божья Александра Жирова напомнила недавно в «Экономической газете» (№ 24–25, 2002 г.): «В день 50-летия начала Нюрнбергского процесса на так называемом «совместном молении» в Германии глава Русской православной церкви сказал: «Не можем умолчать о том, что тоталитарный режим, установившийся после падения нацизма в Восточной Германии и принесший страдания многим немцам, пришел на эту землю именно из нашей страны, а многие мои соотечественники поддержали его своими направленными делами. За это ныне прошу у вас прощения от имени многомиллионной и многонациональной паствы». Да, заявление поразительное не только для русского патриарха, но и для любого русского человека. Во-первых, он что же, не знает, откуда и какой режим пришел на ту часть нашей земли, которую фашисты временно захватили? Что не в боях, а в душегубках, на виселицах, в лагерях немцы истребили почти 20 миллионов его безоружных соотечественников? Во-вторых, «падение нацизма» произошло не само собой, — он был разгромлен действительно «направленными делами» с оружием в руках, а также кровью и жизнями мужей, сынов, братьев тех самых двадцати миллионов. В-третьих, о каких таких «страданиях многих немцев» тут речь? И что эти загадочные «страдания», если они и случались, по сравнению с тем, что пережил наш народ в годы войны и оккупации. Наконец, кто дал право оратору говорить от имени многомиллионной и многонациональной России? Тем более, такие оскорбительные и унизительные для народа речи. Раба Божья Александра писала: «У 26 миллионов погибших в Великую Отечественную войну остались дети, внуки и уже правнуки. Они и составляют народ сегодняшней России. Неужели это они уполномочили патриарха извиниться перед немцами? Нет, это не заблуждение. Это надругательство над памятью защитников Отечества и всех погибших». И вот церкви, которую возглавляет такой человек, наши «сенаторы» решили возвратить 30 млн. гектаров земли. Вы думаете, что т. Зюганов скажет хоть словечко против?..
Но вернемся к инвективе товарища Элевтерова. Может быть, «базарный выпад» с моей стороны это упрек за то, что КПРФ сняла марксистский девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Но ведь он по прошествии нескольких лет восстановлен и теперь вновь красуется на первой полосе «Правды», о чем у нас будет речь дальше. Что там еще? Ах, «каприз»? В чем же Г. Элевтеров усмотрел еще и этот мой грех? Не в том ли, что я говорю о безразличии и бездеятельности КПРФ в таких вопросах, как немыслимое даже в царское время засилье в наших городах иностранных вывесок, объявлений, реклам, как западная форма конвертов и западная манера написания адресов. Ишь, мол, раскапризничался из-за таких мелочей. Тут Крым потеряли, а он о вывесках, тут НАТО напирает, а он о конвертах, тут американцы уже в Грузии сидят, а он о том, как писать адреса… Вот и скажите прямо, тов. Элевтеров, хотя бы о том, что вам, как И. Аксенову, начхать на то, что Москва потеряла русский облик, что даже памятник Пушкину со всех сторон обложили Coca-Cola, Samsung, Panasonic и т. п. Признайтесь, что как безропотно вы вместе с т. Зюгановым приняли новые конверты, так готовы смиренно принять приказ начальства, допустим, отпустить пейсы или обязательно ходить на службу в немецких шлафроках и ночных колпаках. Увы, т. Элевтеров молчит и на этот раз… Наконец, какие факты подтверждают, что я обрушил на т. Зюганова «базарные выпады» именно из-за недостатка внимания к моей персоне? Не хочется мне опускаться до персонального уровня, но коли тебе тычат им в нос, коли вы с Аксеновым спекулируете этим, что ж остается делать, придется ответить. Этим главным образом и объясняется мой пространный экскурс в творчество Г. Элевтерова. В заключительном слове на XIV съезде партии в декабре 1925 года И. В. Сталин говорил: «На личные нападки и на всякого рода выходки чисто личного характера я не намерен отвечать, так как полагаю, что у съезда имеется достаточно материалов для того, чтобы проверить мотивы и подоплеку этих нападок…» Очень благородно. Но как быть с личными нападками и выходками, если у нашего «съезда», т. е. у читателей, недостаточно или вовсе нет материалов, чтобы проверить их мотивы и подоплеку? В другой раз, в октябре 1927 года на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК Сталин начал выступление так: «Прежде всего (!) о личном моменте. Вы слышали здесь, как старательно ругают оппозиционеры Сталина, не жалея сил. Это меня не удивляет, товарищи…» Видимо, на сей раз у съезда не имелось материалов, чтобы проверить мотивы и подоплеку. И оратор счел нужным объяснить все сам: «Тот факт, что главные нападки направлены против Сталина, этот факт объясняется тем, что Сталин знает лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все плутни оппозиции, надуть его, пожалуй, не так легко. И вот они направляют удар прежде всего против Сталина». Далее он развивал свою мотивировку. Так что, как многоопытный и глубокий политик Сталин в разных ситуациях действовал по-разному. Прекрасный урок для нас!
Я познакомился с Г. Зюгановым вскоре после ельцинского переворота в августе 1991 года. Было это в редакции «Советской России», где я тогда сотрудничал, в кабинете покойного Эдуарда Володина. И до этого и после я, неизменно стоя на советской патриотической позиции, многократно, в том числе во время обоих президентских выборов, выступал в его защиту и поддержку. Если на будущих выборах кандидатом оппозиции против В. Путина опять окажется Г. Зюганов, я опять стану поддерживать его. И это несмотря на то, что со мной лично, если уж вынуждают сказать об этом, он не раз поступал не по-товарищески. Первый раз — еще давно. Видя, каким вниманием читателей пользуются мои публикации в «Советской России», в «Нашем современнике», в «Правде», они с В. Чикиным решили издать книгу моих статей. Что ж, это было бы в интересах общего дела. И деньги нашлись на стороне, и все шло прекрасно. Зюганов взял издание под личный контроль и обещал мне проверять ход его каждую неделю. Но вдруг неизвестно почему они передумали и безо всяких претензий ко мне, без объяснений или хотя бы слов сожаления прекратили все хлопоты. Как это называется — каприз? бескультурье? холопство наизнанку? Другой раз опять же безо всяких объяснений или претензий Чикин, как уже упоминал, просто перекрыл мне доступ на страницы «Советской России». И что Зюганов? Ни словечка, ни полшороха. И опять вопросы: холопство наизнанку? бескультурье? каприз? шлея под хвост? А я, словно ничего этого не замечая и никому не сетуя, продолжал агитировать за т. Зюганова. Но иногда приходила, конечно, мысль: если они так со мной, со старым коммунистом, фронтовиком, известным литератором, активно работающим в патриотической печати, то что могут ждать от них другие, у которых за плечами груз полегче? Эта мысль — главная причина моего обращения к «личному моменту», ибо за ней встает нечто совсем уже не личное, а партийное. Но, кроме того, иногда возникало желание, даже необходимость в чем-то возразить Зюганову, что-то подсказать, посоветовать ему, поправить. Вначале я делал это при встречах и по телефону, но очень скоро понял, что даже невинные замечания не нравятся ему. А Чикин от них просто лезет на стену. Таковы наши лидеры… Помню одну телевизионную беседу Г. Зюганова с Г. Явлинским. Тот в своей обычной агрессивной манере обрушил на него 24 вопроса, а он в ответ проворковал только один. Горько было смотреть: словно лидер КПРФ сидит на скамье подсудимых и ему чинят допрос. В своей очередной статье в «Правде» я упомянул об этом. На странице газеты мой товарищеский упрек не появился. Это было довольно давно, а сравнительно недавно в трех номерах «Правды» появилась статья В. Зоркальцева «КПРФ и церковь». На нее нельзя было не возразить. Я написал статью и предложил ее опять «Правде». Увы… Хотя в данном случае речь шла не о лидере, а лишь о члене Президиума ЦК. Так было и с остальными попытками сказать в оппозиционной прессе хоть что-то товарищески критическое о Зюганове и других литерах. Такое неусыпное и чрезмерно усердное обережение авторитета не могло не породить столь уродливые факты, как, например, известная статья Александра Головенко, тогда сотрудника «Правды», с резкой и кое в чем необоснованной критикой Зюганова на страницах вонючего «Московского комсомольца». А я за столько лет впервые и не в «МК», а в «Патриоте» высказал ряд критических мыслей и предложений, и вот сразу — «Вам мало того, что демократы травят Зюганова, — вы вносите и свою лепту». На это сразу можно бы ответить так: «А Зюганову и Чикину мало, что демократы травят Сталина и клевещут на советскую историю, — на страницах газет они вносят и свою лепту хотя бы в виде известных читателям „Патриота“ выпадов в недавних статьях Качановского и Раша». Но вместо препирательства полезнее напомнить: лучше в «Патриоте», чем в «МК», лучше Бушин, чем Явлинский, ибо нами движет желание помочь, а не посадить в лужу. Конечно, досадно было после миллионнотиражной «Советской России» вдруг оказаться в «Аль-Кодсе» с тиражом 25 тысяч, но, честно говоря, персональные выпады и капризы начальства я переживал не шибко. Мне дороже было отношение читателей, а они дружно поддерживали меня. Товарищам Аксенову и Элевтерову полезно узнать, как читатели отнеслись к запрету В. Чикиным моих статей и исчезновению их со страниц «Советской России». Здесь тоже обнаруживается нечто далеко не личное. Редакцию и меня тогда засыпали недоуменные, протестующие и тревожные письма со всех концов страны. Электромонтер Гурченко из Владивостока писал в редакцию: «Почему в последнее время не видать статей Владимира Бушина? В чем дело?» Г. С. Суров тоже из Владивостока недоумевал и тревожился: «Не случилось ли что с В.Б.? Почему нет его статей?» В. А. Минаков из Воронежа допытывался: «С удовольствием читаю статьи Н. Гарифуллиной, Вл. Исакова, А. Фролова… Но почему нет искрометных, гневных памфлетов В.Б.?»… Редакция на запросы читателей не отвечала, и тогда некоторые из них обращались уже конкретно к известным им сотрудникам газеты. И. П. Кузнецов из Краснодара взывал: «Уважаемая Надежда Гарифуллина!.. Почему нет материалов В.Б. и где он трудится? Я сделал уже две книги с наклейками его статей, третий том делаю. Хочу, чтобы в моей домашней библиотеке сохранились эти материалы для внуков и правнуков». Гурченко из Владивостока слал второе письмо: «Куда делся В.Б.? Читать его одно удовольствие. Перед такими, как Бушин, С. Кара-Мурза, Н. Гарифуллина, Вл. Исаков, А. Тулеев, преклоняюсь». Ю. И. Гальцев из Башкирии писал мне: «С нетерпением ждал возобновления выхода „СР“ после запрета. Но, увы, в первых трех номерах Вас нет. В чем дело? Где Вы?.. Надеюсь, с Вами все в порядке, коршуны Полстаканина Вас не сломили, перо не заржавело… Все Ваши статьи подшиваю в отдельную папку. Будет очень интересная книга». Л. Л. Сорока из Воркуты прислал такое письмо, что его впору поместить на надгробном памятнике как эпитафию: «Уважаемая редакция! Я верю только вашим публикациям, особенно когда были статьи В.Б. С Нового 1994 года его статей нет. Что случилось? Что с ним? Почему молчит флагман журналистского пера? Да, да! Именно флагман — нет никого не только в СССР, но и за рубежом журналиста как В.Б.! Благодаря его статьям я в октябре 1993 года стал вашим подписчиком, хотя газета была закрыта… Пожалуйста, сообщите, что случилось с лучшим из лучших журналистов современности». Ну, человека от огорчения и досады явно занесло: едва ли он знает, какие журналисты за рубежом… Полковник П. В. Карагодин из Сергиева-Посада: «Уважаемый тов. В. Чикин! Где Владимир Бушин? Каждый раз, получая „СР“, я, прежде всего, ищу В.Б. Но вот после фашистского ареста газеты мой любимый крупнейший журналист, писатель, публицист не появляется на страницах газеты. В чем дело? Неужто…? Нет, не могу это слово написать!.. Думается, многие читатели задают себе этот вопрос…» Г. С. Суров от имени всей своей семьи писал второй раз: «Почему нет В.Б.?.. С его уходом рейтинг „СР“ резко упал… Прошу Вас, Валентин Васильевич! В интересах газеты, в интересах простых людей, о которых Вы говорите, вернуть в газету Владимира Бушина… Газету я и мои друзья пока выпишем». Вот такие и подобные им письма. И я получал их пачками много лет. Например, В. В. Чекунов из деревни Починок Ярославской области писал 26 июля уже 2000 года: «Очень жалею, что Вы перестали сотрудничать с „СР“, чей тираж в три раза больше, чем у „Завтра“, но которой не хватает талантливых авторов»… Большинство этих писем лежали у меня в архиве почти десять лет, и конечно, я и не предполагал публиковать их. Но когда имеешь дело с пророками и сплетниками, подобными Аксенову, которые рассылают по многим и высоким официальным адресам письма, где именуют тебя заказным палачом и предвкушают твое изгнание отовсюду, как лжеца и клеветника, когда другой мыслитель 300-тысячным тиражом обвиняет тебя в «холопстве наизнанку», замешанном на личных капризах и обидах из-за невнимания к своей персоне, то ничего иного не остается, как ткнуть их носом в конкретные живые факты — другого языка они не понимают, — свидетельствующие, по крайней мере, о том, что недостатка внимания гораздо более высоко достоинства, чем функционерное, я не испытывал. А в данном случае такая публикация имеет еще и тот смысл, что проливает дополнительный свет на некоторые особенности нашего партийного руководства. Знали В. Чикин и Г. Зюганов об отношении читателей к моей работе и о таких письмах в редакцию? Разумеется. Ведь я получил только малую часть таких писем, большинство их — в редакции. Но ни тот, ни другой не вняли голосу простых людей, о любви к которым так много говорят. Так что, т. Элевтеров, если ваши статьи вдруг исчезнут со страниц «Советской России» и со всех концов страны в редакцию пойдут вагонами письма с воплями «Товарищ Чикин! Верните Элевтерова, если он жив!», — не надейтесь, что КПРФ или т. Зюганов лично помогут вам.
Вслед за письмами пошли газетные отклики на мою статью. Первыми тут были С. Васильцов и С. Обухов из Центра исследований политической культуры. Товарищи почему-то уверяли, что моя статья появилась после известного Пленума ЦК. Возможно, у них в руках она появилась после, а вышла в свет до Пленума. Сверьте даты. Номер «Патриота» с моей статьей подписан в печать 15 января. Не такие уж мы пентюхи, чтобы не понимать: дорого яичко к Христову дню. Далее наши прогнозисты не так прямолинейно, как тов. Пелячик, но все же корили меня, что вот, мол, статья ваша была растиражирована демократическими СМИ. Не знаю, не видел. Что ж не указали, где именно? Но ничего удивительно тут нет. А вы что думали, на что надеялись? И впредь будут тиражировать. Таков мир, в котором мы живем. Смиритесь. И учитывайте его особенности. Затем аналитики уверяли, что большинство их респондентов отвергают мою позицию. Но ведь это большинство не читало же статью как из-за тиража газеты, как и по причине краткости прошедшего времени. Словом, видеть аналитиков в такой роли было грустно… Примечательна статья Виктора Чурилова из Юрги Кемеровской области в «Советской России» же 28 марта. Она озаглавлена пафосно: «И если я во что-то верую, так это в партию свою». Оказывается, так он сам написал в сочинении, которое цитирует в статье наряду с переиначенными стихами Маяковского. Вот две последних строфы:
РЕЛИГИОЗНОЕ РАБОЛЕПИЕ (В. Зоркальцев)
Перед недавним VII съездом КПРФ в четырех номерах «Правды» была напечатана статья члена Президиума ЦК партии Виктора Зоркальцева «КПРФ и религия». Надо полагать, ей придавалось принципиальное значение. Об этом свидетельствуют и сан автора, и размер статьи, и место ее публикации, и характер формулировок. Что ж, время… Автор назидательно внушает: «Нам в России пора по-настоящему осознать, что мы живем в принципиально ином обществе». И мы сразу ошарашены. Во-первых, кто же это до сих пор не осознал, что произошло, если жизнь каждый день бьет по головам? Да как! Во-вторых, «в ином обществе», чем какое? Почему автор стесняется сказать «в ином, чем социалистическое, в котором мы жили совсем недавно»? Хотя и это было бы лишь полуправдой, ибо на самом деле мы живем в обществе не просто ином, а прямо противоположном социалистическому, — в таком, где трудящиеся бесправны, народ ограблен кучкой кровососов, подобных Чубайсу, где идет интенсивное обнищание и вымирание населения. Автор констатирует: «страна лежит в развалинах, ее на глазах всего мира добивают, народ бедствует». Но вместо того, чтобы внятно сказать, по чьей вине это происходит, он опять напускает тумана: «Это типичное переходное общество». Откуда — куда переходное? Сказать это член Президиума ЦК не смеет. Так скажу я, рядовой коммунист: общество переходит, вернее, власть и помянутые кровососы насильно перетащили общество из социализма в бандитскую хазу, а теперь те же кровососы тащат его в разбойничью пещеру, чтобы там прикончить. И вот в пору таких-то гибельных для народа и государства событий член Президиума умиляется и не может нарадоваться тому, что «после устранения бессмысленных административных запретов и идеологических табу начался религиозный ренессанс». В этом он и видит инакость общества, его новизну, этим и умиляется. Вот, мол, раньше, в эпоху запретов и табу, люди ночами стояли за билетами в Большой, во МХАТ, в Малый, тянулись длинные очереди в Третьяковку, в Музей изящных искусств, в Ленинку, а теперь, в пору ренессанса, обнищавшим и голодным согражданам не до этого, зато «видишь десятки тысяч людей, простаивающих по 6–8 и более часов у храма Христа Спасителя, чтобы поклониться мощам святого Пантелеймона, умершего без малого 1,7 тысячи лет назад». Так и написано: «1,7 тысячи лет». При виде этих «десятков тысяч» пламенное сердце коммунистического идеолога млеет… И одновременно, опять-таки не решаясь говорить прямо, открыто, он молча отвешивает здесь поклоны Ельцину и его режиму, ибо, конечно же, имеется в виду, что это они устранили запреты и табу, благодаря им начался сей ренессанс с хвостами очередей к мощам. Но о каких, собственно, запретах речь? Бывали, конечно, дуроломы, подобные Хрущеву, зело огорчавшие верующих. Так от них страдало все — и сельское хозяйство, и оборона, и литература, и изобразительное искусство, и верующие, и неверующие. Хрущев крушил как Христа и его приверженцев, так — да еще с большим рвением! — и Сталина с его последователями. Но вот уже много лет никаких запретов не было. Ведь действительно, «партия в целом боролась не с религией, а с вредными предрассудками и антигосударственной деятельностью некоторых религиозных организаций». Автор далее тут же и напоминает о многих веских решениях партии и правительства 20-30-40-х годов, подписанных Сталиным, Орджоникидзе, Кировым и направленных на обережение интересов церкви и верующих. А с 1943 года руководители партии и государства принимали священнослужителей в Кремле, отмечали их государственными наградами, они приглашались на правительственные приемы и так далее. И после этого, как о чем-то небывалом, член Президиума вдруг заявляет, что сейчас «государство тонко учитывает это (помянутый ренессанс. — В.Б.) и активно вовлекает духовные авторитеты в решение светских проблем. Многие из них удостоены государственных наград». Очень хорошо. Но хотелось бы знать, почему ни слова о том, сколь «тонко учитывает» государство бедствие народа, созерцающего церковный ренессанс. Что, коммунисту об этом запрещено говорить? Кем — Президиумом ЦК? Священным Синодом? Не дает ответа, но зато опять млеет от восторга по поводу того, что на церемонии передачи президентской власти, состоявшейся, по его мнению, будто бы «в канун Нового года», присутствовал сам «глава Русской православной церкви. И это было знаковым явлением (!) для общества». Прекрасно! Но хочется напомнить трубадуру ренессанса, что во время войны и вскоре после нее патриарх-орденоносец Сергий и другие священнослужители участвовали в решении таких «светских проблем», как, например, сбор средств в Фонд обороны, а как члены государственных комиссий — в расследование немецко-фашистских злодеяний на нашей земле. А патриарх-орденоносец Пимен еще в 1963 году стал членом Всемирного совета мира и Всесоюзного комитета защиты мира. Из времен сравнительно недавних можно вспомнить хотя бы известное письмо тогда еще митрополита Алексия генсеку Горбачеву с благодарностью за его «титанический труд на благо Родины», — оно было написано после высокого совещания в Кремле, в котором будущий патриарх принимал участие… О каких же недавних запретах и табу толкует высокопоставленный идеолог? Встречал ли он их за всю свою жизнь?.. Другое дело, что Ельцин создал для церкви как для своего прямого союзника, так сказать, режим наибольшего благоприятствования: приблизил к трону, обласкал, освободил от обременительных налогов, предоставил телевидение и т. п. Однако мы полагаем, что участие в работе упомянутых выше фондов, комиссий и советов было поважней для истории и нужней для народа, чем лобызание патриарха с президентом или «знаковое присутствие» на разухабистом игрище, устроенном в Кремле на золоте, бархате и атласе под елейные речи и колокольный звон с пушечной пальбой и фейерверком. В чем же т. Зоркальцев и его Президиум видят тот самый ренессанс? Прежде всего, конечно, в том, что «процесс создания религиозных общин нарастает. Конфессии России бурно развиваются, в них вовлечены миллионы граждан…» Сколько же именно миллионов? А вот: «По данным социологических исследований, не менее 60 процентов жителей России признают себя верующими». Не менее! А может, и более. Это выходит, все взрослое население поголовно, включая Президиум ЦК КПРФ, то есть миллионов 100–110. Ого! Пожалуй, такого процента нет даже в столь религиозных странах, как Испания, Италия или Израиль. А кто же проводил социологическое исследование? Как зовут этих энтузиастов? И где они трудились? Когда? Какой метод использовался? Опять нет ответов!.. Видимо, то была тайная подпольная акция, и она стала общим секретом Президиума КПРФ и Священного Синода, Зюганова и патриарха. 60 процентов были названы в первой части статьи, но вот мы открываем вторую часть и читаем: «По данным переписи населения 1939 года две трети жителей СССР считали себя верующими». Тут уж получается не 60, а 66 процентов. Но и этого члену Президиума в его рвении мало, в четвертой части статьи он уверяет, что «подавляющая масса граждан СССР» были верующими. Подавляющая!.. Это уж, поди, процентов 90. И он ликует! Несмотря на то что вроде бы ясно понимает болезненные причины «бурного роста» и ренессанса: «Страдания, выпавшие на долю наших граждан в годы войны, увеличили число верующих». И сознает, что верующие ныне принадлежат «в основном к обездоленным слоям общества». Коли так, то чего ж тут, спрашивается, ликовать? Да это не ренессанс, а декаданс!.. Но дело не только в этом. Вы уверены, т. Зоркальцев, что при переписи 1939 года задавали вопрос о вероисповедании? Мои ровесники помнят эту перепись, но сколько я ни напрягал память, сколько ни расспрашивал, все говорят: «Чушь! Не было такого вопроса». В самом деле, с какой стати? — ведь церковь отделена от государства… Словом, есть основание полагать, что все эти 60, и 66, и 90 процентов добыты «способом открытого бурения» там, где источник подобных данных неиссякаем, — в залежах коксующихся домыслов. Эти ваши миллионы и миллионы, т. Зоркальцев, еще более эфемерны, чем 20 миллионов членов КПСС до 1991 года, когда они при первом шорохе моментально разбежались, оставив 2,5 процента. Так что, как горбачевское Политбюро жило в выдуманном им эфемерном мире, так и нынешние идеологи КПРФ обретаются там же… Но спрашивается: зачем член Президиума ЦК жонглирует несуразно раздутыми цифрами? Ответ на этот вопрос имеет кардинальное значение: чтобы понравиться церковникам. И в этом вся суть статьи. Она сплошь состоит из комплиментов в их адрес, из угодничества перед ними, из прямого раболепия путем искажения действительных исторических фактов. Впрочем, нельзя исключать того, что цифра «не менее 60 процентов» действительно была где-то получена в результате какого-то хитрого опроса. Дело в том, что вот уже немало лет, как в обществе создана атмосфера если не террора, то злобного остракизма против неверующих, глумления над ними. И активнейшим помощником ельцинского режима в этом богопротивном деле оказалась КПРФ и ее лидеры. В. Зоркальцев пишет: «Ошибка КПСС, руководства страны того (?) времени состояла в том, что культивировалось искусственное разделение людей по вере, что религия признавалась наследием феодализма». Во-первых, а что, разве религия это наследие Октябрьской революции или первой пятилетки? И о каком времени тут речь? И о каком «разделении по вере» (судя по контексту, имеется в виду разделение верующих и неверующих. — В.Б.) говорит автор, если сам же, опровергая себя, утверждает, что «в партии в 1922 году партперепись выявила 10 % верующих»? В партии! А в середине 20-х годов, например, в компартии Бухарской республики более 60 % были верующие, «причем мусульманские священнослужители во многих случаях возглавляли партячейки». Куда уж дальше! Имея в виду более поздние времена, Зоркальцев, не называя, правда, конкретных имен, рисует такую картину: «Немало верующих являлось депутатами Советов, занимало командные посты в армии, вело научную и преподавательскую работу, ярко проявляло себя в сфере экономики и культуры». Все это не оставляет камня на камне от собственного угодливого мифа «разделения по вере». Так было. А что теперь? Теперь-то и насаждается настоящее разделение, притом — самыми варварскими способами. Вот хотя бы всем известный Никита Михалков, лауреат премии Ленинского комсомола Казахстана, любезный друг президента, с которым недавно на загородной даче он даже отпраздновал интимно Никитины именины. Этот Михалков уже много лет буквально терроризирует неверующих — и по телевидению на всю страну, и в таких злобных, ельцинско-раболепных газетах, как «Не дай Бог!». Так, 29 июня 1996 года, изо всех сил помогая Ельцину вторично стать президентом, он писал в помянутой грязной газетенке: «Большевизм ничего не может принести ни миру, ни народу. Большевизм построен на учении, которое рождено не в России. И уже это (!) говорит о том, что оно никак не может быть связано с истинно корневой системой страны…» В угодническом экстазе он не соображает даже, что его слова о чужеродности и корневой связи могут быть с еще большим основанием отнесены к христианству вообще и в частности к православию, которые ведь тоже родились не в Новгороде или Рязани, не в Мытищах или Елабуге, а гораздо дальше от России, чем марксизм, — аж за синими морями, за высокими горами. И дальше: «Только с Ельциным сегодня может связать свое будущее, свой расцвет (то бишь ренессанс. — В.Б.) православие…» И, наконец: «Русский человек без веры — не человек. Достоевский сказал еще жестче: животное. А я не хочу быть животным, я не хочу жить в мире животных». Раньше, видите ли, жил и шибко преуспел среди животных, а теперь почему-то не хочет. И такие речи Михалков не раз повторял как раньше, так и после по телевидению. А Достоевский, на которого оголтелый лауреат комсомола постоянно ссылается, конечно же, ничего подобного не говорил. Церковь должна бы сама решительно осудить такие широковещательные заявления всем известного невежды, но святые отцы молчат. Что, так по душе? Ведь как говорится, молчанье — знак согласия. А разве можно вообразить, чтобы коммунисты промолчали в ответ на такое, допустим, заявление одного из своих собратьев: «Русский человек без веры в марксизм-ленинизм — не человек, а животное». Вон стоило только генералу Макашову молвить что-то дискуссионное о евреях, которых в сто раз меньше, чем неверующих, как Зюганов тотчас кинулся к Кобзону с извинениями от имени всей партии. Но за все годы человеконенавистнического беснования Михалкова КПРФ, как и церковь, ни разу не посмела дать отпор наглецу, не решилась защитить от его гнусных оскорблений миллионы и миллионы неверующих. Больше того, теперь и член Президиума ЦК заявляет в таком же оскорбительном духе: «Человек без веры — как птица без крыльев! У него нет ни будущего, ни прошлого, да и настоящее его плачевно». Коммунистический идеолог выступает в роли подпевалы певца ельцинизма. А ведь не только Михалков не желает быть животным, не только Зоркальцев не хочет слыть птицей без крыльев да еще не иметь ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, — этого не хочет никто, поэтому при желании можно получить невиданные проценты верующих. Заверив нас в том, что перед войной 66 процентов населения СССР были верующими, автор торжествующе восклицает: «Какой же крепко верующей была Россия, если даже в той (?) ситуации люди не боялись официально записать, что они верующие!» О какой ситуации тут речь? Ведь мы только что слышали от автора, что верующие люди были всюду, занимали и ответственные должности в партии, и командные посты в армии, руководили народным хозяйством и успешно работали в науке, в искусстве, в литературе. А кроме того, да разве можно сравнить, допустим, убогий довоенный журнальчик «Безбожник», который, кстати, когда началась война, был закрыт, с таким оружием массового идеологического поражения, как телевидение, как упоминавшаяся 10 000 000-тиражная на шести полосах в цвете газета «Не дай Бог!» с постоянным пребыванием там Михалкова, Броневого, Джигарханяна и даже Брижит Бардо, с пеной на губах цитирующих несуществующие тексты Достоевского? Вот в обстановке такого террора действительно надо иметь мужество, чтобы открыто заявить о своем атеизме… Судя по всему, Президиум ЦК КПРФ не дает себе отчета, до какого мракобесия дошло дело, в котором он принимает столь деятельное участие… Поэтому можно посоветовать т. Зоркальцеву проделать такой эксперимент. Перепишите-ка, уважаемый, на машинке пушкинскую (не говорю уж «Гавриилиаду»), «Сказку о попе и о работнике его Балде» да подите в любую московскую редакцию. Во многих из них ныне сидят люди, отродясь Пушкина не читавшие. Поэтому можно будет смело сказать: «Вот взбодрил я на досуге сказочку, напечатайте». И что тут произойдет? Не только вас, т. Зоркальцев, не только т. Зюганова, но и самого Пушкина с такой сказочкой сегодня спустят с лестницы, да еще и физиономию набьют… Тов. Зоркальцев пишет: «Настало время серьезного пересмотра политики КПРФ в отношении религии… В Программе КПРФ указано, что в национально-освободительной борьбе за спасение России союзниками КПРФ могут быть и «религиозные объединения всех традиционных конфессий». Конечно, могут. Какие разговоры! И дальше: между церковью и КПРФ «необходимо единение для спасения России… Поддержка православия, других конфессий — наша важная задача». Итак, союзники и заединщики во имя великой цели. Что ж, замечательно! Никто не против. И еще Маркс да Энгельс клеймили общество, которое «священный трепет религиозного экстаза утопило в ледяной воде эгоистического расчета…» Но важно, как строятся отношения между союзниками. Прежде всего, они должны быть равноправными. Так? Богатую пищу для размышлений на эту тему дают, например, наши отношения с союзниками во Второй мировой войне. Тут есть две стороны — слово и дело. Нельзя сказать, что союзники скупились на похвальные слова и комплименты в наш адрес. Так, Черчилль сказал однажды о нашем Верховном Главнокомандующем: «Великий воин Сталин…» Верховный ответил несколько более сдержанно, но тоже возвышенно: «Черчилль? Старый боевой конь…» Но если судить не по словам, а по делам, то нельзя не видеть эгоизма наших западных союзников, их постоянного стремления грести жар нашими руками. Не поступает ли сейчас церковь по отношению к КПРФ в некотором смысле так же, как во время войны западные демократии — по отношению к нашей стране? Судите сами. Статья т. Зоркальцева дает об этом ясное представление. Во-первых, странно, что, объявив свою партию со ссылкой на ее Программу союзником церкви, автор почему-то скрывает от народа, когда, где, чьими устами церковь в свою очередь объявила себя союзником компартии. Однако, несмотря на очевидное отсутствие изначальной взаимности автор неистощим в комплиментах и похвалах односторонне объявленным союзникам: «В современной России религиозные деятели — общепризнанные авторитеты. К их голосу прислушиваются миллионы граждан… Духовные пастыри отстаивают насущные интересы мирян, резонируют настроения большинства населения, отстаивая его жизненно важные повседневные чаяния». Очень отрадно. Но хорошо бы привести конкретные примеры. Вот, допустим, миряне Владивостока и чуть ли не всего Приморского края сейчас мерзнут и голодают, поскольку нет ни топлива, ни зарплаты, а духовные пастыри, дескать, уже тут как тут, уже резонируют. Интересно узнать бы, какой именно пастырь резонирует точнее и громче всех. Ведь миряне эти, разуверившись во власти, уже обращались со своими чаяниями тепла и пищи, лекарств и денег к самому патриарху. Но что-то не слышали мы, чтобы он прорезонировал, допустим, посредством посылки туда денег из патриаршего фонда… Между тем, именно по этому адресу автор оглашает особенно проникновенные похвалы: «Весомо и набатно, когда этого требуют интересы России, звучит голос патриарха Алексия»… Да, весомо и набатно, но в интересах ли России прозвучал его голос в США, где он призывал американских раввинов к совместной борьбе против русского антисемитизма. Весомо и набатно, но в интересах ли России прозвучал его голос в Германии, где он от имени русского народа, который его об этом не просил, принес немцам извинение неизвестно за что. Не за освобождение ли от фашизма? Не за сотни ли тысяч жизней наших солдат, погребенных в немецкой земле?.. Весомо и набатно, но в чьих интересах прозвучал его голос, когда в день рождения могильщика России он, преподнося ему в подарок золотую статуэтку Владимира Святого, возгласил на всю страну: «Вы, Борис Николаевич, Владимир Святой наших дней!» Наконец, весомо и набатно прозвучал его голос и в октябре 1993 года: «Кто первый откроет огонь, тот будет предан анафеме!» Давно известно, что первый открыл огонь Ельцин и по его приказу были расстреляны сотни мирян. И что же Святейший Резонатор с его анафемой? И вот что, между прочим, приходит на ум, когда размышляешь об отношениях коммунистов и церкви. Ленин не объявлял компартию союзником церкви, однако патриарх Тихон, сперва отвергнув советскую власть, потом призвал мирян к сотрудничеству с ней и высказал свое восхищение Лениным. Сталин тоже. не объявлял компартию союзником церкви, но патриарх Сергий, а потом и патриарх Алексий Первый глубоко чтили вождя советского народа, о чем Зоркальцев почему-то умалчивает… Так было. А что теперь? Лидеры КПРФ и ее идеологи, объявив РПЦ союзником, нахваливают и саму религию, и церковь, и призывают помогать ей, и превозносят ее иерархов, но что слышат в ответ? Кто из святых отцов молвил хотя бы одно доброе словечко о компартии в прошлом и теперь? Кто назвал Зюганова хотя бы резонатором народных чаяний или рубильником социального прогресса? Нет таких голосов… В. Зоркальцев называет конкретные имена коммунистов, помогавших церкви и верующим в прошлом и в настоящем: Сталин, Калинин, Орджоникидзе, Киров… Василий Стародубцев, Татьяна Астраханкина, Александр Шульга… А где созвучные этим имена союзников?.. Автор цитирует Программу КПРФ: «добиваться уважения к православию». Замечательно, хотя и не совсем понятно, ибо добиваться уважения к себе всякий должен, прежде всего, сам, в частности, соблюдением своих собственных решений. Но интереснее другое: а кто из нынешних священнослужителей добивается уважения к коммунизму и к коммунистам? Опять повторим: союзники же!.. Больше того, а какова была позиция церкви на президентских выборах 1996 года? Эта позиция вынудила тогда трех верующих русских патриотов — В. Мяло, В. Осипова и Н. Павлова выступить в «Нашем современнике» № 7 с письмом «Не сейте распри». Они писали, что Архиерейский собор вынес решение «о непредпочтительности для церкви какого-либо государственного строя, какой-либо политической доктрины, каких-либо общественных сил и их деятелей, в том числе находящихся у власти». Решение ясное и твердое. Но не прошло и двух лет, с тревогой писали автор, «как первое лицо нашей церкви публично заявляет о предпочтительности существующего политического режима, существующей «стабильности» и — по сути — действующего президента. Это было сказано в Сыктывкаре, а затем в Перми. К священникам на местах обращен прямой призыв вести работу с верующими в преддверии выборов. Духовенству поручено подсказывать мирянам, что они «должны идти на выборы и поддержать власть». Миллионы верующих как бы обязаны теперь голосовать за Ельцина. Попутно было объявлено, что, если оппоненты режима придут к власти, «они могут вновь разрушить храм Христа Спасителя…». А вот свежайший пример. 3 декабря в Ивановской области, как и в десяти других регионах страны, состоялись выборы глав администраций. Основными конкурентами были секретарь обкома КПРФ В. И. Тихонов и нынешний глава А. П. Головков. В предвыборной кампании самым активным образом участвовала областная епархия и ее глава архиепископ Амвросий. За кого же он агитировал — за союзника-коммуниста? Нет, за его конкурента. Архиепископ выпустил специальное обращение к верующим, в котором взывал: «Головков — достойный кандидат в губернаторы, и свой голос гражданина я, конечно же, отдам за него… Призываю и вас, мои дорогие, не уклоняться от гражданского долга, прийти на выборы и проголосовать, сделав правильный выбор… Прошу членов церковного актива, священнослужителей и православных мирян быть активными на выборах и потрудиться среди своих родных и близких, убедить их сделать свой правильный выбор…» Вот какой размах! Но, увы, архиепископская агитка не помогла. Тихонов получил 48 процентов голосов, опередив любимца отца Амвросия аж на 15 процентов. Неужели т. Зоркальцеву неизвестны факты такого поведения церковников на выборах?.. Так разъяснил бы, что же это за союзники, если они прямо борются против кандидатов КПРФ, начиная с ее лидера, запугивая при этом избирателей совершенно в духе какого-нибудь Явлинского или Немцова, запугивающих народ гражданской войной в случае победы коммунистов. Может, и они союзники КПРФ? Вместо ответа автор безмерно восхищается тем, что «сейчас религия сама врывается в политику», то есть он радуется, что церковь грубейшим образом нарушает свои собственные установления и решения Архиерейского собора. Ну, а если коммунисты так же наплевали бы на решения Пленума своего ЦК?.. Мы уже отчасти видели, как т. Зоркальцев добивается уважения к религии и РПЦ, но полезно кое-что и добавить, ибо тут его рвение и его арсенал поистине неисчерпаемы. Он объявляет, например: «Религия сейчас во всем мире меняет свой облик, приспосабливаясь к реалиям современности». Как церковные деятели хотя бы в лице патриарха приспосабливаются к таким, скажем, реалиям современности, как Ельцин, мы только что видели сами. Но как православие меняет свой облик, что появилось в нем нового, автору следовало бы рассказать, ибо это не очень-то ясно. Дальше: «Когда идеологический аппарат КПСС окончательно рухнул, лишь церковь громогласно отстаивала принципы народной жизни». Горбачевский идеологический аппарат во главе с Яковлевым никому не жалко, но где и когда т. Зоркальцев видел и слышал эту церковную громогласность? Какие принципы народной жизни она отстаивала? Ну назвал бы хоть один случай, хоть единый принцип! Может, «всякая власть от Бога»? И снова: «Церковь и аккумулятор и хранительница исторического и культурного наследия нашей страны». Да, так было когда-то, о чем свидетельствует, в частности, упомянутый в статье образ летописца Пимена из пушкинского «Бориса Годунова». Но что сейчас? Что аккумулирует и сохраняет церковь ныне? Где ее голос в защиту школ, библиотек, музеев, давних строений нерелигиозного характера? Правда, автор с радостью сообщает, что издана 12-томная энциклопедия РПЦ. Очень хорошо. Но млеющему от восторга члену Президиума тут почему-то не приходит в голову пожалеть о том, что коммунисты не имеют до сих пор хотя бы 2-томную энциклопедию ВКП(б) — КПСС — КПРФ. А еще, оказывается, началось издание крупноформатной 25-томной Православной энциклопедии. Тоже прекрасно! Но какова ее цена? На кого она рассчитана? Нам-то по бедности хотя бы 5-томную Коммунистическую энциклопедию издать. Разве не досадно, что у коммунистов нет средств даже для скромных изданий, а их любимый союзник, которого они превозносят до небес, вон что закатывает! Уж не попросить ли помочь, как помогали нам все же во время войны союзники самолетами, автомашинами, тушенкой? Или пусть бы церковь опять же из благородных союзнических чувств выступила с требованием возвратить коммунистам их имущество. Почему бы не поставить этот вопрос перед патриархом, а он — перед президентом? Ведь сама-то церковь вон как благоденствует: у нее «крепкая материальная база… тысячи храмов, монастырей, мечетей, синагог, духовных академий, семинарий, медресе, издательств, газет, журналов…» Один храм Христа Спасителя, этот, по выражения нашего марксиста-ленинца, «венец религиозного ренессанса», по данным прессы, обошелся в 60 миллионов долларов. Так кто же кому из союзников должен помогать? Богатый — бедному или бедный — богатому? Правда, автор уверяет, что восстановление и строительство церквей осуществляется исключительно за счет пожертвования мирян, но я, признаться, ни одного из этих мирян не знаю, а предположить, что раскошелились Березовский да Гусинский, у меня души не хватает. В неусыпной заботе об авторитете союзника т. Зоркальцев доходит до утверждения, что «былого противостояния религии и науки сейчас нет!». Слава тебе, Господи! Но куда ж оно девалось? Ведь столько веков люто враждовали! Дело доходило, помнится, до сожжения ученых живьем на кострах. Еще на моей памяти они непримиримо противостояли, допустим, в вопросе происхождения человека. Так кто же к кому приспособился? Наука ли к религии, прокляв Дарвина и согласившись. что человека можно создать из ребра и даже из простого фу-фу, или религия к науке, объявив Дарвина равноапостольным святым чудотворцем и осудив печально знаменитые аутодафе, «обезьяньи процессы» в Америке и тому подобные святые штучки? И тут нет ответа!.. Вот сейчас, в декабре этого года, палеонтолог Пикфорд раскопал в Кении останки человекообезьяны, жившей 6 миллионов лет тому назад. Интересно, что скажут об этом как священнослужители, так и марксистская наука в лице т. Зоркальцева. В поисках дополнительных доводов в пользу союзника член Президиума ЦК обращается и в прошлое — к его событиям и выдающимся деятелям. Например: «Старшее поколение помнит, как многих потрясло обращение И. В. Сталина в июле 1941 года к народу. Его пастырские слова „братья и сестры“ нашли глубокий отклик в сердцах верующих и озадачили догматиков». От лица старшего поколения могу сказать вам, т. Зоркальцев: вы глубоко ошибаетесь. Никого эти слова не озадачили. Они вовсе не воспринимались тогда как церковные, каковыми они вовсе и не являются. Это обычные русские слова, к которым лишь часто прибегают в церковных проповедях и писаниях, о чем молодое поколение тогда уже и не знало, но никакой монополии на них у церкви нет. Слова эти в гениальной речи Сталина не стояли одиноко. В тот страшный час он говорил как отец нации:«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..»И все это вместе, в неразрывном единстве было пронзительным зачином великой речи, нашедшей глубокий отклик в сердце всего народа, а отнюдь не только верующих. И лишь такие бесстыжие оборотни, как Солженицын или Никита Богословский, могли потом глумиться над ней. Но и нахваливать ее за церковный будто бы колорит тоже нет никаких оснований: первым в этой речи было слово «товарищи». Между прочим, в своем непомерном усердии восхваления церкви и ее деятелей коммунист Зоркальцев добрался и до слова «товарищ». Вы, говорит, думаете, что это «укоренившееся у нас слово» ввели в «гражданский оборот» Маркс и Энгельс или Ленин и Сталин, что его первыми воспели Пушкин и Гоголь? Ничего подобного! Это сделал в 1539 году основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола. Ну, знаете, товарищи из Президиума, это дорогого стоит. Даже и не знаешь, что сказать при виде такого рвения: прочь с дороги, Лойола идет!.. Товарищ Зюганов, вы доктор наук, объясните своему кадру, что за тыщу лет до всех иезуитов, включая хромоногого Лойолу, слово «товарищ» имело все права гражданства во всех славянских языках. И не у Лойолы взял это слово для своего «Хождения за три моря» тверской купец Афанасий Никитин, современник Лойолы, не у него… Особого внимания заслуживает такая похвала Зоркальцева: «В годы Отечественной войны, как известно (!), чудотворными иконами обносились позиции советских воинов». Это, мол, и победу принесло… «Как известно!»… Это откуда ж известно-то? На каком фронте, в какой армии, какой генерал хоть разочек приказал прибегнуть к этому победоносному оружию? Не путаете ли вы, товарищ коммунист, Великую Отечественную с русско-японской войной, когда бесталанный, но набожный царь, к позору церкви оглашенный ныне святым, действительно слал вагонами на фронт иконы при нехватке снарядов? Чем это кончилось, всем хорошо известно… Вот и сейчас грянула великая трагедия подлодки «Курск», погибли 118 сынов родины, и тотчас какой-то костромской богомаз проворно намалевывал икону новоиспеченного квазисвятого Николая, и тут как тут нагрянул с ней в Видяево. Стыдно было смотреть по телевидению, как, переминаясь с ноги на ногу, стояли вокруг здоровенной иконы боевые каплейты и каперанги со смущенными лицами, и никто не посмел сказать богомазу слов, которые он заслуживал… Неужели святые отцы не понимают, что это профанация религии, унижение церкви — проворно лезть везде и всюду, быть каждой бочке затычкой. Чем это лучше усердия тех коммунистических долдонов, которые лезли всюду с «Кратким курсом истории ВКП(б)», а потом с «Моральным кодексом строителя коммунизма», как с такой же затычкой? Абсолютно ничем!.. Вот и подсказали бы вы, певец ренессанса, тут святым отцам, если они сами не понимают своего положения, — это и была бы живая забота о достоинстве церкви. Нельзя с огорчением не заметить, что т. Зоркальцев с его раболепно-хвалебными акафистами не одинок среди коммунистов, у него есть единомышленники. Да еще какие! Один из них еще три года тому назад о той же знаменитой речи вождя говорил в том же церковном духе: «Сталин обратился к народу, как исстари водилось на Руси: „Братья и сестры!“ И ему поверили, за ним пошли». То есть два «пастырских слова» сотворили чудо. Ну, а за кем же раньше-то, после смерти Ленина, шли — за Троцким, что ли, а потом за Бухариным или Каменевым? Это партийная тайна… Надо ли удивляться тому, что у коммунистического авангарда есть последователи! Таков, например, беспартийный подвижник веры Юрий Юрьев. В статье «Победа минувшая и грядущая», напечатанной в газете тоже патриотической, он рисует такую картину нашей победы в Отечественной войне. Оказывается, решающую роль в этом сыграл некий «митрополит гор Ливанских» (он же патриарх Антиохийский) по имени Илия. Из глубины этих гор он слал Сталину письма и телеграммы, что и как делать. Сразу же после первой телеграммы, уверяет Юрьев, «Сталин вызвал митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) и митрополита Сергия (Старгородского) и обещал исполнить все, что передал Илия, ибо не видел никакой возможности спасти положение: враг подходил к Москве». Нельзя только не заметить, что, во-первых, фамилия митрополита Сергия была не Старгородский, а Страгородский, что подвижнику православия надлежало бы знать, тем более что ведь Сергий стал патриархом. Во-вторых, в ту пору, когда немцы рвались к Москве, т. е. в ноябре — декабре 1941 года, Алексий, тоже будущий патриарх, еще не был митрополитом Ленинградским, он стал им в 1943 году. В-третьих, именно тогда, в 43-м, а не в 41-м, состоялась встреча Сталина с иерархами церкви. Как видим, наш подвижник, как и учитель его, не слишком осведомлен в предмете своих умствований, но, тем не менее, уверенно пишет, что Илия, должно быть, с пометкой «срочно» шлет телеграмму: для спасения Москвы надо совершить «вокруг позиций» крестный ход с Тихвинской иконой Божьей Матери. Сталин переспрашивать не стал, почему именно с Тихвинской, а не с Казанской, согласился. Но, говорит подвижник, стояла ужасная оттепель, слякоть, поэтому ограничились тем, что обнесли икону вокруг Москвы на самолете По-2. Замечательно! Но вообще-то говоря, самолет — тогда назывался У-2, только в 1944, году после смерти Героя Социалистического Труда Н. Н. Поликарпова, он стал По-2 в честь своего создателя. Как видим, познания Ю. Юрьева в военной сфере не тверже, чем в сфере церковной. Но тут важнее другое: неужели история не сохранила имена если уж не тех, кого испугала слякоть, то хотя бы имя бесстрашного летчика? Ведь в те дни облететь на утлом У-2 прифронтовую Москву было ох как не просто! «Сразу после воздушного крестного хода, — повествует Юрьев, — ударили морозы такой невиданной силы, что не только встала бронетехника врага, клинило даже затворы. Главная сила немцев была „заморожена“. Исход битвы за Москву был решен…» Великолепно! Потрясающе! Чудо великое! И все благодаря иконке!.. «Именно об этом чуде, — ликует Юрьев, — вспоминали немецкие историки, говоря, что войну выиграл генерал Мороз»… А теперь скажите, т. Зоркальцев, кто этот Юрьев — ваш малограмотный блаженный ученик или сознательный пособник битых фашистских генералов и немецких историков, изобразивших дело так, будто мороз, который действительно был той зимой, ударил только по их войскам, а нам было нипочем. Для вашего совместно с Юрьевым сведения сообщаю: в ходе наступления на Москву вермахт потерял более 500 тысяч солдат и офицеров, 1300 танков, 2500 орудий, более 15 тысяч автомашин и много другой техники. И почти все это еще до морозов. Так что хотя действительно был момент, когда силы защитников Москвы оказались невелики, но и у немцев иссякли силы для нового удара — их истребила Красная Армия. Как видите, ваш ученик занимается не чем иным, как принижением подвига нашей армии и величия нашей победы. Таковы ныне пошли патриоты… Разумеется, такие же постыдные байки рассказывает этот Юрьев и о нашей Сталинградской победе, об обороне Ленинграда, о штурме Кенигсберга. Все решали те же иконы, только разные. Вот Кенигсберг. Там, говорит, «наши войска уже совсем выдохлись, а немцы были все еще сильны, потери были огромные, и чаша весов колебалась, мы могли потерпеть там страшное поражение…». Он, как видно, и не знает, когда дело было. В апреле 45-го! Какое могло быть поражение, когда наши войска уже устремились на Берлин… Я участник штурма Кенигсберга. Получил за это благодарность Верховного Главнокомандующего и две медали — «За взятие Кенигсберга» и «За отвагу». Так вот, никакая чаша там не колебалась — мы с самого начала взяли немцев за горло. И потери там были минимальные, ибо четыре дня перед штурмом окруженную крепость неустанно громила наша артиллерия и авиация, причем не только своя, но и привлеченная с соседних фронтов. А когда 9 апреля на город обрушили всю свою мощь сразу полторы тысячи самолетов, да последовал еще один массированный удар артиллерии, то немцам ничего не оставалось, как пойти на безоговорочную капитуляцию. Но Юрьев продолжает малевать свою картину, будто бы предоставив слово какому-то безымянному офицеру: «Приехал командующий фронтом, много офицеров и с ними священник». Он не знает даже, кто там был командующим. Сообщаю: маршал A. M. Василевский. А уж как звали офицера-рассказчика и священника пусть сам скажет. Дальше: «Командующий приказал всем построиться, снять головныеуборы. Священники (Ведь только что был всего один. Сколько же их стало, откуда взялись? Военная тайна! — В.Б.) отслужили молебен и пошли с иконой к передовой. Мы с недоумением смотрели: куда они идут во весь рост?.. От (!) немцев была такая стрельба — огненная стена! Но они спокойно шли в огонь. И вдруг стрельба прекратилась. Тогда был дан сигнал — и наши войска начали штурм. Немцы гибли тысячами и тысячами сдавались в плен!..» Представьте себе, в обширных воспоминаниях Василевского «Дело всей жизни» — почти 550 страниц! — об этом великом чуде ни слова! Мало того, ведь свидетелями чуда были тысячи и тысячи людей с нашей и с немецкой стороны, — и все молчали и молчат почти шестьдесят лет. И вот только теперь выискался вдруг один-единственный очевидец, да и тот боится назвать себя. Какая досада!.. И тут надо напомнить, что статья-то Юрьева озаглавлена «Победа минувшая и грядущая», то есть автор настаивает, чтобы мы и впредь в трудном положении действовали так же, как тот неведомый священник в Кенигсберге: с иконой — на пулеметы… Вот, т. Зоркальцев, что вы взращиваете и поддерживаете. Так будьте последовательны: примите постриг и возглавьте партячейку КПРФ в Госдуме. То-то обрадуется ваш воспитанник Юрьев!.. «Молния», № 1–2, 2001
МИТРОПОЛИТ ИОАНН И КОММУНИСТЫ
Ныне, в пору всепроникающего благоухания демократии, во многих газетах и журналах самой разной направленности и умственного уровня, таланта и приличия, от анемичной правительственной «Российской газеты» до яростно антиправительственной «Завтра» и «Правды», украшенной двумя орденами Ленина и орденом Октябрьской революции, до махрово антикоммунистического «Нашего современника», — всюду постоянно печатаются статьи, стихи, поэмы и даже рекламные объявления религиозного характера. В чем дело? Ведь ни одно из этих изданий за долгие десятилетия их существования в религиозности замечено не было. Совсем наоборот! Сколько печаталось фанатически антирелигиозных статей, допустим, в той же «Правде». Так неужели достаточно было Ельцину и Старовойтовой, Лужкову и Новодворской появиться на экранах телевизоров со свечками в руках и с выражением святости на будках, как тотчас вслед за ними ринулась целая орда во главе с марксистами-ленинцами. Иные из религиозных публикаций просто ошарашивают своей неожиданностью. В самом деле, кто бы мог помыслить, например, что «Правда», бодро звякнув своими славными орденами, вдарится однажды рекламировать бесплатную брошюру «Христианство: опиум или истина?» И мы прочитаем на ее страницах, от коих уже веет ладаном: «Христианство — это личная встреча с живым Христом, Спасителем нашим. Он пришел в этот мир, погрязший во грехе, чтобы мы имели жизнь с избытком. Он пришел, чтобы свидетельствовать об истине» (2.06.95). Кто бы мог вообразить, что Николай Доризо, член КПСС с 1947 года, автор возвышенной поэмы «В России Ленин родился» и греховной песенки «А я люблю женатого», на 73-м году жизни, отринув свое порочное прошлое, сочинит исповедальную поэму «Ночные разговоры с Богом», а та самая трижды орденоносная «Правда» на 83-м году своей марксистской жизни обнародует эту экстраординарную поэму 7 июля с.г., в Международный день кооперации, сопроводив сей «Разговор» глубокомысленным портретом одного из собеседников. Кому могло присниться в самом фантастическом сне, что богомерзкий «Московский комсомолец» заведет постоянную рубрику «Верую», а его сотрудники будут названивать в комитет «За нравственное возрождение Отечества» и божиться, что все они, от старого холостяка Гусева (русского) до молодого женолюба Минкина (еврея) — первосортные служители Христа… Вот мир, читатель, в который мы ныне попали! Однако есть на этой ниве факты другого рода — вполне естественные и закономерные. Так, нет ничего удивительного в том, что авторами религиозных публикаций часто выступают священнослужители и активисты церковной жизни. Статьи многих из них содержат интересные мысли, верные суждения, справедливые оценки, а главное — патриотичны, и это, конечно, радует. Как не приветствовать, скажем, статью дьякона Михаила Номнонова «Тайна Беззакония», где, в частности, дана достойная оценка упомянутой рубрики в богопротивном «МК»: «Если бы даже ее содержание было безупречным, то чего бы стоила проповедь христианства на одних страницах с развратнейшими статьями и объявлениями, где половые извращенцы ищут себе подобных» («СР», 11.07.93). Но, к сожалению, встречаются среди этих публикаций и такие, где нет ни доброты, ни правды, ни ума, а лишь злобность, мстительность, клевета. Так, некая церковная активистка А. Полднева, не сумев ничего придумать сама, повторяет замшелые белогвардейские байки о том, что Вильгельм Второй «осыпал золотом большевиков и привел их к власти». Только и забот ему было накануне собственного свержения, что он, терпя жестокие беды на фронтах, не знал, куда ему золото девать, кроме как большевикам сунуть. Мадам активистка проливает горькие слезы: «Ленин в 20-х годах ограбил дворян и промышленников, Сталин в 30-х годах до нитки обобрал крестьян», но молчит о том, как же ограбленная страна вдруг стала сверхдержавой, да такой богатой, что вот уже десять лет ее разворовывают доморощенные и заезжие бандюги и все не могут разворовать… Другая активистка Н. Нарочницкая, набравшись ума в Америке, тоже твердит о России, «дотла сожженной в 1917 году большевиками», тоже льет слезы: «малоэффективная и фальшивая система власти и организации общества»… Скушно это, дамы и господа, аж скулы ломит. Митрополит Ленинградский и Ладожский Иоанн (Снычев) стал в последние года три одним из самых активных авторов нашей периодики. Его статьи-проповеди за подписью «смиренный Иоанн» печатаются во многих и разных изданиях от занудной правительственной «Российской газеты» до оппозиционной «Советской России». Конечно, нельзя не одобрить те его выступления или их фрагменты, где автор гневно обличает нынешний антинародный режим и его создателей. Я такие его проповеди горячо приветствую. Однако патриотизм, излюбленный предмет размышлений св. отца, порой предстает в его проповедях в довольно странном обличье и удивительных очертаниях. Так, он постоянно твердит лишь о десяти веках русской государственности и даже нашей истории, нашего существования как народа вообще: «В течение десяти веков русский человек был бессменным стражем российской государственности»… «Многие напасти и беды сумела одолеть наша страна за десять веков своей истории»… «Путь, пройденный Россией за десять столетий своего существования»… «Русский народ в течение десяти веков своей истории…» и т. д. Как же так? Давно известно и общепризнано, что наша государственность идет с 862 года, то есть одиннадцать с лишним веков. Это закреплено памятником «Тысячелетие России», что был установлен в Новгороде в 1862 году. Не был же Александр Второй фальсификатором истории вроде Александра Яковлева. Невиданное дело! В других царствах-государствах патриоты всеми правдами и неправдами стараются хотя бы чуть-чуть удлинить историю своего народа, а тут патриот укорачивает родную историю почти на полтора века. А другие патриоты, например, члены КПРФ, не смеют возразить даже в виде суперделикатного вопроса: «Владыко, так ли?» Мало того, они подхватывают Иоанново речение и несут его даже в своей «Предвыборной платформе», где говорят о намерении направить на службу Родине «все лучшее, что накоплено тысячелетней историей России». Ведь при таком раскладе за пределами родной истории остается множество славных и достопамятных имен и свершений. Например, князь Олег-Правитель, более известный у нас по Пушкину как Вещий Олег. Он перенес престол из Новгорода в Киев, в 907 году прибил свой «щит на вратах Цареграда» и заключил с Византией выгодный для Руси договор. Вычеркивается также великий князь киевский Игорь, дважды в 941 и 944 годах, ходивший походом на Византию и тоже добившийся нужного договора. Выбрасывается и великий воин Святослав, сын Игоря, опять же воевавший Византию и другие племена, а в 965 году разгромивший Хазарский каганат. Я уж не говорю о святой княгине Ольге… А между тем ларчик открывается просто. Вся суть в том, что «отправной точкой в жизни державы» митрополит считает не первых русских князей, не зачатки и укрепление государственности, а крещение Руси, имевшее место действительно десять веков тому назад. Он не желает признавать, что наш народ и наша государственность довольно долго существовали и вне христианства, что «державными стражами» сперва были почитатели Перуна, а уж потом — Христа. С великой убежденностью возглашает: «Кто на протяжении тысячи лет ковал державный дух русского патриотизма? Православная церковь!.. Кто вдохновлял на дела защиты Отечества как на личный религиозный долг? Православная церковь!.. Кто научал русского человека быть верным? Православная церковь!..» Выходит, до крещения в 988 году русским людям неведомы были ни верность, ни любовь к родной земле, и почему они защищали ее от хазар да печенегов, зачем гибли за нее, как Святослав, совершенно непонятно. Словом, не было у русских никакой истории до 988 года. Как тут не вспомнить тех суперкоммунистов, которые отрицали нашу историю до октября 1917 года. Иные из них, по словам И. Сталина, после революции даже требовали уничтожить царские железные дороги и проложить новые, коммунистические. Сталин называл их комтроглодитами. Слава Богу, были коммунисты и другого закваса. А Горбачев, между прочим, до последних дней своего правления твердил: «Все мы родом из Октября». Митрополит упрямо продолжает противопоставлять церковь всему: «Церковь осталась последним оплотом духовности, последним бастионом нравственности, последним выразителем русского самосознания». Все остальное — ничто! Не углубляясь в далекое прошлое, хочется спросить: где же была «духовная энергия» церкви, когда в центре Москвы, в окружении златоглавых храмов Ельцин расстреливал сотни мирян? Или это, по разумению святого отца, не зло? Наконец, почему не проявила себя все та же прекрасная «энергия», когда Горбачев развалил Варшавский Договор, а НАТО продолжало укрепляться и всем нормальным людям было ясно, что это — великая угроза для России вместе с православной верой? А между прочим, у проклинаемых «сергианцев» вовсе не было такой категоричности в вопросе о роли церкви. Патриарх Тихон, например, говорил о ней не как о главном центре, последнем бастионе, единственной надежде, а как о помощнице народа. «Патриотизм, — пишет митрополит, — это священный долг благочестивого христианина». Прекрасно! Но неужели только благочестивого? А если оный христианин, допустим, слаб по женской части, то есть грешен, тогда, что ж, он не может быть патриотом или даже не допускается в их ряды? И неужели только христианин? Да, уверяет проповедник. И еще, оказывается, имеет в виду при этом не всякого и христианина-то, а лишь православноверующего. «Многие ли из нас, — вопрошает он, уверенный в отрицательном ответе, — могут припомнить хоть один (!) случай, когда иноверцы — будь то католик или иудей — в трудный для России час делом доказали ей свою верность (имеется в виду — доказали свою верность ей. — В.Б.), до конца разделив ее неласковую судьбу. Зато противоположных примеров (то есть шкурничества и предательства с их стороны. — В.Б.) — сколько угодно!» И это говорит, живя в многонациональной и многоконфессиональной стране, человек, который одновременно вроде бы призывает «к достижению столь желанного всеми межнационального согласия и гражданского мира». Я не знаю, сколько лет о. Иоанну, может статься, уже и за семьдесят. Не исключаю, что и на войне был. Во всяком случае, о «ратном служении» пишет с большим пафосом. Так если был на войне, неужели не может припомнить «хоть один случай», когда католик или иудей принял судьбу еще более неласковую, чем судьба Родины, — отдал за нее жизнь? Если, однако, не был на войне и вспомнить ему нечего, то я назову не один, а для начала три случая. В сорок первом году со мною вместе окончили 437-ю школу Сталинского района Москвы мои старшие погодки Костя Рейнветтер, Фридрих Бук и Леня Гиндин — два католика и иудей. Все трое добровольно ушли на фронт, и все трое погибли. Впрочем, мои одноклассники были иноверцами, как принято говорить, по рождению, но едва ли считали себя кто католиком, кто иудеем. Скорее всего, они не задумывались над проблемой веры. Но и это не меняет отношения к ним Иоанна, ибо, по его убеждению, «полноценным» патриотом может быть только верующий: «Любовь к Отечеству лишь тогда плодотворна и по-настоящему тверда, когда она опирается на прочный духовный фундамент, на многовековые народные святыни, на традиционные религиозные ценности». Это с одной стороны, а вот что с другой: «Все „патриоты“, клянущиеся в любви к России и одновременно отвергающие Православие, любят какую-то другую страну, которую они сами себе выдумали». Так автор с присущей ему решительностью отлучает от патриотизма миллионы иноверцев и неверующих. Я не встречал и за всю жизнь даже не слышал о таких суперкоммунистах, которые отказывали бы в патриотизме людям, не имеющим партбилета.Не только на заре нашей истории в IX–X веках, но и через тысячу лет, в XIX–XX веках, и в предоктябрьскую пору на Руси далеко не все было так прискорбно, как порой говорили об этом иные авторы в советское время. Мы дали миру несравненные образцы духовного мужества на поприще ратном, гражданском и интеллектуальном. Создали своеобразнейшую культуру мирового уровня. Нашей литературой зачитывался весь белый свет, а имена Толстого, Достоевского, Горького соперничали в популярности с именами Данте, Шекспира, Мольера. Музыка русских гениев завоевывала концертные залы всех континентов. Наша живопись всегда жила жизнью народа. Русская наука и техника, наша философская мысль изумляли прорывами в будущее. Темпы промышленного развития в конце прошлого — начале нынешнего века, пожалуй, не знали себе равных… Здесь и в других подобного рода обстоятельствах, фактах, именах, а не в препарированных стихотворных цитатках, не в ссылках на высокие темпы рождаемости открывается подлинное величие Родины. Разумеется, есть свои достоинства, есть исторические заслуги перед народом у Русской православной церкви. Но для ее восхваления митрополит Иоанн порой прибегает к доводам того же уровня, как ссылка на темпы рождаемости. Пишет, например: «Разве католические прелаты поднимали новгородцев на брань с псами-рыцарями?.. Разве протестантские пасторы вдохновляли Дмитрия Донского на поле Куликовом?.. Разве мусульманские муллы удержали Отчизну от распада в годину Смуты?.. Разве иудейские раввины поднимали в атаку роты под Мукденом и Порт-Артуром?.. Разве кришнаиты и буддисты возносили молитвы о Земле Русской?..» Нет, разумеется, пишет автор, все это делали русские православные священники. Право, очень странная логика и удивительная похвала. Это все равно, если бы я в патриотическом запале стал заливаться в таком духе: «Разве мексиканцы разбили немцев под Москвой?.. Разве норвежцы выстояли в Сталинграде?.. Разве бразильцы выиграли Курскую битву?.. Разве датчане взяли Берлин?.. Нет, все это сделали советские воины!» Несуразно и смешно! Но о. Иоанн, уверенный, что под Порт-Артуром солдат поднимали в атаку не командиры, а священники, продолжает с новым приливом сил: «Во всех (!) войнах рядом с русским солдатом шел русский священник». Это уже подгонка ее под догму, во имя чистоты коей с одного конца отсекаются походы и войны князей Олега, Игоря, Святослава, где, разумеется, не могло быть православных священников, с другого — сражения самой страшной войны в истории Родины. Она тоже обошлась без священников, но завершилась, слава богу, полным разгромом, изгнанием врага и его безоговорочной капитуляцией в Берлине. Подобным успехом, увы, не были отмечены наши сражения под Мукденом, Порт-Артуром, а раньше — под Севастополем, где, судя по словам Иоанна, священник стоял рядом с воином. Увы… И лучше бы не трогать эту тему. Глядя в прошлое, о. Иоанн ликует: «Дореволюционная Россия имела самые высокие в мире темпы роста населения. Иметь 8-12 детей считалось у русских делом естественным и нормальным» («СР», 30.04.93). Ну, во-первых, и сейчас есть многодетные семьи. Могу привести конкретный пример: У писателя Дмитрия Балашова как раз 12 детей. Но, разумеется, этот подвиг был предпринят в расчете на советский уровень и образ жизни. А ныне писатель доведен до такого бедственного положения, что заявил: «У меня шестеро сыновей и четверо из них уже в том возрасте, когда мужчина может взять в руки оружие. И я, старик, возьмусь за автомат. Когда начнется, я пойду драться сам и пойдут мои мальчики. Нас окажется не так уж мало. И тогда никакие спецназы и омоны пусть не становятся на нашем пути. Сметем». Вот такой неожиданный поворот получают ныне темы благоденствия и демографии. Во-вторых, до революции, и в советское время иметь 8-12 детей вовсе не было заурядным делом. Недаром же в 1944 году учредили звание «Мать-героиня», которое Ельцин — хоть бы тут-то церковь подала голос протеста! — упразднил, поскольку почетное это звание было связано с некоторыми льготами и ассигнованиями. А ведь деньги, так нужны этой орде для роскошной жизни! О. Иоанн говорит: вспомните семьи, в которых выросли ваши родители, — какие они были большие. Вспоминаю: моя мать, родившаяся в 1896 году, выросла в семье, где было пятеро детей, а в семье отца, ее ровесника, — трое, причем первый от предыдущего брака матери. В-третьих, высокая рождаемость отнюдь не является показателем благоденствия народа. Совсем наоборот! В Китае, в Индии рождаемость, пожалуй, превосходила российскую, но эти страны, как и наша Родина, были тогда беднейшими в мире. «Кто сегодня может позволить себе иметь десять детей, дать им образование и вывести в люди?» — вопрошает о. Иоанн, стараясь внушить нам, что до революции это тоже было «естественно и нормально». Сегодня, то есть при захламлении Кремля ельциноидами, как убеждает пример Д. Балашова, можно иметь десять детей лишь в надежде на них как на вооруженную силу. В советское же время матери-героини не были великой диковиной, и детей своих они выводили в люди. Что же касается дореволюционной поры, то, поскольку о. Иоанн не требует других свидетельств, кроме семейно-родственных, то могу поведать и на сей раз: родители моей матери были неграмотны, а пятеро их детей получили до революции лишь начальное образование в объеме четырех классов. У отца неграмотной была мать, старший ее сын сгинул в тюрьме (столяр, он запустил табуреткой в портрет царя), и лишь один из трех, мой отец, получил уже в советское время высшее образование. Но св. отец еще более нетверд в фактах и событиях советской эпохи и дней нынешних. Пишет, например, что 70 лет назад, то есть в 1925 году, «в результате революции и Гражданской войны Россия оказалась на грани полного развала» и тогда, мол, патриарх Тихон провозгласил: «Церковь, искони помогавшая русскому народу, не может оставаться равнодушной при виде его гибели и разложения» («РГ», 22.02.95). Да, церковь не раз помогала народу, но в 25-м году, в год своей смерти, Тихон ничего подобного сказать не мог. Хотя бы по той причине, что в ту пору угрозы разложения, развала, гибели страны уже не было: под руководством большевиков народ преодолел эту угрозу, государство крепло, экономика под парусами нэпа шла вперед, страсти, бушевавшие в годы Гражданской войны, утихали. По поводу согласия патриарха Тихона с Советской властью о. Иоанн заявляет, что «любому здравомыслящему исследователю сегодня ясно: Тихон вынужден (!) был проводить линию на примирение с новой властью, как вынужден был продолжать ее и преемник — патриарший местоблюститель митрополит Сергий, впоследствии патриарх» («СР»,09.09.93). Никаких доказательств вынужденности автор не приводит. Но что же это в таком случае за высокопреосвященнейшие предстоятели церкви и архипастыри великого народа, если они совсем не в дряхлом возрасте — шестидесяти не было! — без тюрьмы и ссылки, без мучительства легко пошли на примирение с властью, которая, по убеждению Иоанна, была сатанински враждебна им. Ведь сам же он напомнил им о подвиге их далекого предшественника патриарха Гермогена в годину шляхетской интервенции: «Седой, немощный, умирающий от голода в шляхетском застенке старик своим властным архипастырским призывом поднял с колен погибавшую от склок и междоусобиц страну». Поднял, а сам умер, заточенный в Чудовом монастыре, и было герою-патриарху уже за восемьдесят… Нет, дело совсем не в вынужденности и не в малодушии патриархов Тихона и Сергия, — сама жизнь, ход времени убеждали их в правоте новой власти, как убеждали они тогда очень многих и очень разных людей. Прославленный генерал Брусилов, знаменитый физиолог Нобелевский лауреат Павлов, великие композиторы Рахманинов и Прокофьев, выдающиеся скульпторы Коненков и Эрьзя, цвет предреволюционной литературы — Горький, Бунин, Алексей Толстой, Куприн и другие — почти все они встретили Октябрь враждебно, многие эмигрировали, но ход вещей, движение истории, кого очень быстро, кого в те же самые годы, что Тихона и Сергия, кого еще позже — примирили с Советской властью, и они пошли на разные формы сотрудничества с ней. Уж на что непримиримым ее врагом был Бунин, а в 1943 году он признавался в письме: «Вот до чего дошло! Сталин летит в Персию, а я в тревоге: не дай Бог, с ним что-то случится в пути». И любому здравомыслящему исследователю ясно: Тихона и Сергия, их поведение надо рассматривать в ряду названных имен. Когда в марте 1953 года бунинская тревога оправдалась самым прискорбным образом, патриарх Алексий Первый, преемник Сергия, обратился к правительству с сердечным словом сочувствия:
«От лица Русской Православной Церкви и своего выражаю самое глубокое и искренне соболезнование по случаю кончины незабвенного Иосифа Виссарионовича Сталина, великого строителя народного счастья. Кончина И. В. Сталина является тяжким горем для нашего Отечества, для всех народов его. Кончину И. В. Сталина с глубокой скорбью переживает вся Русская Православная Церковь, которая никогда не забудет его благожелательного отношения к нуждам церковным. Светлая память о нем будет неизгладимо жить в сердцах наших. С особым чувством непрестающей любви Церковь наша возглашает ему вечную славу».Из всего этого следует, что о. Иоанн даже теперь, после расстрела Советской власти бандой подлых предателей, сражается не против отдела пропаганды ЦК КПСС, как, вероятно, думает, а против трех патриархов сразу — Тихона, Сергия, Алексия. А это были умные, образованные люди, честные граждане своей страны. «Официальное отношение власти к народу и стране, — пишет митрополит о советском времени, — было яснее ясного выражено лозунгом Троцкого: «Будь проклят патриотизм!» И вот, мол, в полном соответствии с этим лозунгом «все (!) большевистские вожди наперегонки хаяли русский народ» («СР». 10.02.94). Очень интересно! Но, во-первых, в доказательство, что «все», приведено высказывание лишь Бухарина, а остальные представлены цитатами не о русском народе, а о шовинизме. Но, во-первых, для нас шовинизм и родной народ не одно и то же. Во-вторых, где, на каком съезде партии или пленуме ЦК, в каком официальном документе помянутый «лозунг» был провозглашен, утвержден или хотя бы написан? Не было таких съездов и документов. В-третьих, зачем же автор умалчивает, что еще в 1927 году Троцкий был исключен из партии, снят со всех постов и вскоре выдворен из страны со всеми своими лозунгами. Но главное, вот что мы читаем дальше: «Сразу после революции сложились две фракции, две различные партии, непримиримые по своему отношению к стране. Одна часть ненавидела Россию, ее народ. Вторая все же (!) радела об интересах народа и страны. Борьба между этими партиями не прекращалась ни на миг». Так неужели и те большевики, которые радели о народе, тоже под диктовку Троцкого хаяли его? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы понять: на самом деле далеко не «все большевики» хаяли русский народ, а сам автор хает всех большевиков. А главным хулителем русского народа изображен Сталин, который где-то, когда-то сказал: «Решительная борьба с пережитками русского шовинизма является первой задачей нашей партии». И был совершенно прав, если сказал. Любой шовинизм, то есть ненависть к другим народам и оголтелое превознесение своего, отвратителен и опасен, особенно — шовинизм великой нации в многонациональной стране.
Еще более странная картина нашей жизни рисуется дальше. Иоанн уверяет, что вплоть до самой войны русские история и литература были «объектами глумления и тяжких оскорблений». Кто глумился? Где оскорбляли? Неизвестно… И вот, мол, только в разгар войны, когда встал со всей остротой вопрос о физическом выживании русского народа и существовании государства, в национальной политике советского руководства произошел настоящий переворот. «Наша история и культура превратились в объект почитания… Ученые вдруг (!) заговорили о том, что насмешки над варварством русского народа антинаучны… Вдруг (!) оказалось, что на подобные обвинения у России есть достойный ответ…» Все это решительно не соответствует действительности. Никакого «вдруг» не было. Наша история и культура уже давно перестали подвергаться глумлению. Более того, еще в 1930 году ЦК партии резко осудил стихотворные фельетоны Демьяна Бедного «Слезай с печи!» и «Без пощады» за «охаивание России и русского», за попытку представить «сидение на печи национальной чертой русских». Сам Сталин в ответе на жалобу Д. Бедного возмущенно писал о его «клевете на СССР, на его прошлое и настоящее». А когда за несколько лет до войны Бедный в пьесе «Богатыри» попытался снова предпринять что-то подобное, то получил такую отповедь от большевистской «Правды», что надолго замолчал. С другой стороны, в 20-30-е годы появилось множество произведений искусства патриотического и ярко-национального характера: романы «Тихий Дон» Шолохова, «Петр Первый» А. Толстого, «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского, поэма Симонова «Ледовое побоище», фильм «Петр Первый» и т. д. Разве после всего этого, в частности, после фильмов «Александр Невский», «Суворов», «Кутузов» могли оказаться неожиданностью, допустим, ордена, названные именами этих полководцев и «вдруг» учрежденные во время войны. А ведь надо учесть еще и то, что для характеристики 30-х годов очень подходят слова К. Леонтьева, что недавно напомнила нам неутомимая умница Татьяна Глушкова: «Национального не искали тогда сознательно, но оно само являлось путем исторического творчества». Национально-русское и советское сливались тогда воедино. Действительно, выйдя в те годы, допустим, по многим показателям экономической и культурной жизни на первое место в Европе и на второе место в мире, разве мы, как и все на свете, не понимали, что это достигнуто, прежде всего, благодаря усилиям русского народа. Читая «Тихий Дон» или слушая новую симфонию Шостаковича, разве кто-то не сознавал, что это творения русских гениев. Аплодируя невероятному перелету Чкалова через полюс в Америку, разве весь мир не твердил завороженно: «О, эти русские!» Словом, повторяя «Вдруг… вдруг… вдруг», о. Иоанн говорит о вещах, о коих имеет весьма смутное представление. Еще один выразительный пример этого дает опять же тема прошлого России. Митрополит уверяет: «Власть на Руси всегда (!) осознавалась не как предмет тщеславных вожделений, награда самым наглым, хитрым и беспринципным бойцам политического ринга, не как бездушная кормушка для чиновников и бюрократов, но как религиозное служение заповедям справедливости и добра, как «Божье тягло» («СР» 14.11.92). Кем «осознавалась» — неизвестно. Да уж, видно, всеми, кто у власти, коли сказано всегда. А коли «осознавалась», то значит ли это, что и воплощалась? Судя по тексту, неукоснительно! Словом, не государство это было, а рай земной, которым управляли в полном соответствии с «Поучением» Владимира Мономаха одни лишь белокрылые ангелы и серафимы. Что ж, мы этому хотели бы поверить. Но, Боже милосердный, если в России, в отличие от всех царств-государств мира, у власти никогда не находились наглецы и хитрецы, а народное богатство никогда не было кормушкой для чиновников и они являли собой беспорочные образчики добродетели, то чем же объяснить такое обилие у нас бунтов и мятежей, восстаний и революций? Бунты и мятежи медные, хлебные, картофельные, соляные, холерные… Восстания Булавина, Болотникова, Разина, Пугачева, декабристов, «Потемкина»… Революции 1905 года, Февральская, Октябрьская… Есть ли на свете другой народ, который так часто и решительно выступал против своего «Божьего тягла»? Молчит о. Иоанн… Продолжая настойчивое исследование темы «КПСС и проблемы русского патриотизма», автор находит кое-что неутешительное для себя. Например, как всегда, весьма уверенно объявляет, что секретарь ЦК и член Политбюро А. Жданов «был главой фракции внутрипартийных русофилов» и делает удивительное открытие: «В 1946 году Жданов выступил с резким осуждением „безродных космополитов“, что означало признание глубинных национальных корней русского самосознания» («СР», 10.02.94). Главой космополитов и главным противником Жданова объявлен не Шкловский или Антокольский, не Юзовский или Борщаговский, как можно было ожидать, помня публикации той поры, а… Кто бы вы думали?.. Берия! Лаврений Павлович! Одному Богу известно почему. Дальше «Центральный Комитет в том же 1946 году принял ряд постановлений, канонизировав, таким образом, процесс «разоблачения и полного преодоления всяких проявлений космополитизма и низкопоклонства перед реакционной культурой буржуазного Запада». Конечно, от человека церкви нельзя требовать, чтобы он точно знал, чем занимались те или иные члены Политбюро или когда именно была «какая-то там кампания против космополитизма», но все же мы вынуждены выразить удивление и кое-что уточнить. Во-первых, Жданов никогда не был главой какой бы то ни было фракции. Во-вторых, в 1946 году ни Жданов, ни кто-либо другой о «безродных космополитах» ничего не говорили. Лет за сто до этого говорил о них Виссарион Белинский, в КПСС не состоявший. В-третьих, «резкое осуждение космополитизма» произошло не в 1946-м, а в 1949 году, и к Жданову это не имело никакого отношения: в это время его уже не было в живых. Что же касается 1946 года, то Жданов тогда действительно выступил с резким осуждением, но не космополитов, а журналов «Звезда» и «Ленинград», да двух прекрасных русских писателей — Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. И было тогда постановление ЦК, отмененное позже. Вот такие пироги…
В свое время между Лениным и Сталиным возникло важное расхождение по вопросу об административно-государственном устройстве страны. Ленин был за союз равноправных республик, Сталин — за автономизацию, за Российскую Советскую Социалистическую Республику. Победила точка зрения Ленина: был создан СССР. Не могу не процитировать здесь один архивный документ той поры, который уж очень живо перекликается с днем нынешним, — письмо К. Е. Ворошилова, командовавшего тогда войсками Северо-Кавказского военного округа, И. В. Сталину от 21 января 1923 года:
«Дорогой Иосиф Виссарионович! Поздравляю тебя еще с одной автономией! 15 февраля в ауле Урус-Мортан, что в 24 верстах от Грозного, на съезде представителей аулов при торжественной обстановке провозглашена автономия Чечни. Выезжали в Чечню Микоян, Буденный, Левандовский и я. Впечатление: чеченцы, как все горцы, не хуже, не лучше. Муллы пользуются неограниченным влиянием, являясь единственной культурной силой. Свое положение служители аллаха используют со всем искусством восточных дипломатов. Население пребывает в первобытной темноте и страхе божием. Наши велеречивые и многомудрые коммунисты, работающие в Чечне, по-моему, ничему не научились и не могли ничему научить. Расслоение «опора на бедняцкие элементы», «борьба с муллами и шейхами» и прочие прекрасно звучащие вещи служили им удобной ширмой для прикрытия собственного убожества и непонимания, как подойти к разрешению стоящих на очереди вопросов».Так молодой Клим Ворошилов из далекого 23-го года тычет носом старика Ельцина, а с ним и Черномырдина да Шахрая в стоящие перед ними на очереди вопросы и учит, как надо их решать, поскольку «велеречивые и многомудрые» коммунисты, став антикоммунистами, растеряли и без того небольшие сбережения своих черепных коробок. Он говорит им: «Дураки только могут верить в возможность проведения в Чечне всяческих „расслоений“, „влияний через бедноту“ и пр. чепуху… В Чечне патриархально-родовые отношения сохранились почти в полной мере. Всякий бедняк муллу и святого почитает во сто раз больше, чем кулака… До тех пор, пока мы не создадим в Чечне кадры преданных, знающих Чечню и ей знакомых работников, придется иметь дело с муллами» (Военные архивы России. 1993. Выпуск первый, с. 406–407). Такие кадры, такие работники, о которых мечтал Ворошилов, совсем недавно в Чечне были, и под их руководством республика превратилась в цветущий край России, но президентские советники по национальным вопросам вроде Старовойтовой, министры национальных дел вроде Шахрая, советники по безопасности вроде Батурина не поехали в Чечню, когда там назрел конфликт, как поехали Ворошилов, Микоян и Буденный, а для «прикрытия своего убожества и непонимания проблем» наговорили в московских кабинетах с мягкими креслами столько вздора, и по причине собственного убожества их так внимательно слушали отцы отечества, что, в конце концов, знающие, преданные кадры оказались дискредитированы, все запуталось, смешалось, и вот в результате — реки русской и чеченской крови. В наши дни о ликвидации республик и возвращении к губерниям сказал несколько лет назад В. Жириновский. И вот теперь, вслед уже не за Иосифом Виссарионовичем, а за Владимиром Вольфовичем поспешает о. Иоанн: «Страна, как это было раньше, должна делиться на административно-территориальные районы (назовите их губерниями или краями — безразлично), а национальная самобытность российских народов при этом должна бережно сохраняться в рамках культурно-национальной автономии» («РГ», 22.02.95). Итак, Жириновский и митрополит заодно. Но ведь между их позицией и сталинской — пропасть! Сталин в сущности предлагал лишь сохранить то, что было веками, к чему люди привыкли, с чем сжились, а лидер ЛДПР и его высокопреосвященство предлагают ликвидировать то, что живет уже более семидесяти лет, и вернуться назад. Эта идея, как и другие идеи обоих авторов, поражают своей оторванностью от реальной жизни. Да, в губернском устройстве страны есть свои преимущества. Но как можно надеяться, что граждане Татарстана или Башкирии легко и просто согласятся снова стать жителями Казанской и Уфимской губерний! Это после стольких-то лет республиканского статуса… Если сталинский план в конкретной исторической обстановке того времени мог быть осуществлен мирно, то нет никакой уверенности в том, что для внедрения подобного прожекта ныне можно обойтись без тех методов, которые, увы, так хорошо известны теперь по Чечне. Как бы то ни было, а позицию свою автор выразил ясно и твердо: он за губернское устройство, за унитарное государство. Мы не согласны с такой позицией, но готовы уважать определенность, с которой она выражена. Однако, вот что гневно воскликнул о. Иоанн в этой же газетной проповеди в другом месте: «130-миллионный русский народ не имеет в Российской Федерации своей государственности, а 300 тысяч ингушей — имеют!» («РГ», 22.02.95) Ну, во-первых, желательно бы знать, если пишешь об этом, что ингушей даже во всем СССР было меньше 200 тысяч, а в Ингушской Республике, являющейся ныне формой их государственности, и вовсе лишь около 135 тысяч, а не 300. Нас же, русских — уж это-то нельзя не знать русскому архипастырю — в Российской Федерации не 130, а 120 миллионов. Выходит, в одном случае ничего не стоило прибавить тысяч 170, а в другом аж 10 миллионов. Но суть не в цифрах, а в том, что о. Иоанн негодует: почему русский народ не уравняли с ингушами, почему не дают ему такую же форму государственности, т. е. из адептов губернского, унитарного устройства страны его уже увлекло в ряды непримиримых противников такого устройства, ратующих за республики. Митрополит оказался с теми русскими суперпатриотами, в том числе, многими коммунистами, которые еще не так давно стенали на всех трибунах СССР: «Гляньте, в полуторамиллионной Эстонии есть своя Академия наук, а у русских ее нет. Дискриминация!.. В трехмиллионной Армении свой ЦК партии, а у нас его нет. Русофобия!.. В четырехмиллионной Молдавии свой ЦК комсомола, а у нас им и не пахнет. Геноцид!..» Эти суперпатриоты не задумывались над тем, как создать чисто русскую государственность, если русские живут во всех уголках страны вперемешку с другими народами. Попытаться загнать всех нас в границы времен Ивана Третьего и объявить Русскую республику по примеру, допустим, Еврейской? Знать, мало им тех миллионов русских, что стали для России иностранцами в Киеве, матери городов русских, в Севастополе, городе великой русской славы, или в политой кровью русских Прибалтике. Эти суперпатриоты не способны понять, что русский народ, говоря словами Сталина, был «руководящей силой Советского Союза среди всех народов нашей страны», что поэтому нам, как народу, составляющему основу, становой хребет многонационального государства, совершенно нет нужды в дотошном, формальном «равенстве» с ингушами и эстонцами, армянами и молдаванами, что, наконец, СССР был прямым наследником и правопреемником царской России, т. е. по существу многонациональным Русским государством. Большевики, Ленин и Сталин, создавая СССР, прекрасно понимали все это. Но потом явился ставропольский реформатор Горбачев и вот теперь о. Иоанн, точнее, та его половина, которая решительно отрицает другую — унитарную. В своих страстных газетных проповедях святой отец порой сам себе решительно противоречит, причем по вопросам отнюдь не пустячным, да иной раз на той же самой странице. И нередко это приводит к опровержению самого себя. Так, в одной проповеди он убежденно заявил, что ему «насущнейше необходимой представляется разработка и официальное провозглашение государственной идеологии российского патриотизма». Что ж, прекрасно. Только, честно говоря, сомнительно, чтобы официальный документ сразу наплодил миллионы его приверженцев, в данном случае — патриотов. Были же у нас подобные документы, например, «Кодекс строителя коммунизма». Провозгласили его официально. И что? Однако и в другой проповеди о. Иоанн повторил с той же уверенностью: важнейшая, мол, задача сегодня — «оформить русскую идеологию», доходчиво сформулировать ее, потом, как ни странно, «осознать самим (!) и донести до людей»… Замечательно! Допустим, мы все это сделали: сформулировали, оформили и даже осознали. Но вот что, ушам своим не веря, услышали мы в третьей проповеди: «Всем, кто любит Россию, пора прекратить (!!!) поиски «современной русской идеологии», искусственное конструирование идеологических систем «для русского народа». Вот так да! Читатель в полном недоумении. Митрополит уже перешел к новой животрепещущей проблеме: «Безответственное экспериментирование поставило нашу родину на грань государственной, экономической, политической и духовной катастрофы» («СР», 26.03.93). Через месяц: «Россия на краю гибели — этот факт уже не требует доказательств… Невероятным напряжением сил она еще удерживается над бездной, еще дышит…» («СР», 22.04.93). Еще через два месяца: «Россия — во мгле… Ее ждут ужасы гражданской войны и окончательного государственного распада» («СР», 15.06.93). Однако у отца Иоанна мы тут же видим нечто неожиданное. Дело в том, что свои страшные пророчества о государственной катастрофе, экономической бездне и духовном распаде проповедник регулярно перемежает столь же уверенными пророчествами совсем иного рода — полными надежды, оптимизма, восторга. Например: «Россия очнулась и встала на путь здорового национального развития» («СР», 30.04.93). Или: «Уверенно можно сказать: процесс русского возрождения сегодня идет бурно» («СР», 26.03.94). Правда, проценты роста, в отличие от Чубайса, не называет. Было даже и такое, уж вовсе грандиозное пророчество: «Мы сегодня стоим на пороге чуда — чуда воскресения Святой Руси» («СР», 30.04.93). Но этого мало! Святой отец готов предать анафеме всех нытиков и маловеров, каким сам только что представал перед нами: «Громогласные стоны „Россия гибнет!“, „Пропала Русь!“ и им подобные есть свидетельство или духовной слепоты, слабости, неверия и уныния, или злонамеренного желания посеять в сердцах русских людей панику» («СР», 14.11.92). Так правая рука о. Иоанна спорит с левой, и то одна, то другая одерживает решительную победу.
Вместе с митрополитом мы критикуем нынешнее положение дел, но делаем это по-разному. Как и многие мои коллеги, единомышленники, я всех губителей Отечества и их прихлебателей — от Горбачева до какого-нибудь адвоката, именующего себя Макаровым, — называю по именам и должностям. Митрополит же никого из всей своры конкретно не называет, он, так сказать, бичует свору в общем и целом в таком духе: «Сегодня Русь вновь подвергается бурному натиску сатанинской злобы»… «То, что происходит ныне на земле русской — не „ошибка верхов“ и не случайность. Это яростный порыв бесовщины уничтожить святую Русь… Это дьявольские дела. Попытка сатаны и приспешников его упразднить дело Христово» («СР», 31.12.92) и т. п. Что же мешает назвать хоть одного приспешника сатаны — может, высокий сан?! Ничего подобного, дело, оказывается, совсем в другом: «Не зная обстоятельств и людей, — говорит святой отец, — не могу обвинить никого лично» («СР», 22.04.93). Хотел бы всей душой, да не может по причине незнания! Между прочим, то же самое говорит А. Солженицын. Правда, во время прошлогоднего похода из Владивостока в Москву он промурлыкал было всем известное о «безмозглых реформах Гайдара» и о «прихватизации Чубайса», но его тотчас отрешили от телевидения. Тогда на экранах немедленно возникла сподвижница-супруга и принялась увещевать вроде бы нас с вами, а на самом деле известно кого: «Ну, что вы! Александра Исаевича не так поняли. Во всем виноваты журналисты…» И опять выпустили пророка на экран. А уж когда по прибытии в столицу тележурналисты А. Любимов и Е. Киселев спросили его об отношении к отцам отечества, он, помня преподанный урок, ответил именно в духе о. Иоанна: я, дескать, только что с поезда, еще не умывался и никого из них знать не знаю, даже потелевидению не лицезрел. Подумать только! А ведь по дороге из Владивостока то и дело хвастался, что все годы отсутствия внимательно следил за событиями в стране и был осведомлен обо всем, вплоть до публикаций о нем В. Бушина в «Аль-Кодсе». Однако же, по слову святых отцов, «молчанием предается Бог», а в писании сказано о христопродавцах: «По делам их узнаете их»! А уж дела-то нынешних властителей прекрасно известны как смиренному Иоанну, так и буйному Солженицыну — как и у всех, эти дела у них перед глазами. И не требуется великого государственного ума, чтобы понять, кто именно отвечает за те или иные конкретные «дела»: за разгром экономики, за расстрел парламента, за бойню в Чечне, за сотни тысяч беженцев, за нищету народа, за его вымирание. Кому же не ясно, что, допустим, министр культуры Е. Сидоров за все перечисленное несет общую ответственность как член правительства, но еще и конкретно — за избиение нашей культуры, за разгул порнографии, за нравственную деградацию страны. И понятно это всем. Оба критика режима постоянно уклоняются от конкретных имен не только в своей критике. Совершенно безадресны также их советы, рекомендации, настояния. Так, в апреле 1993 года о. Иоанн страстно взывал: «Надо немедленно (!) заявить, что ситуация, когда миллионы русских оказались „за границей“ в результате безответственных политических игр, порочна, неестественна и долго терпима быть не может» («СР», 30.04. 93). Совершенно верно! Но, во-первых, кто именно должен «немедленно заявить», кому и с какой трибуны? К тому времени прошло почти уже полтора года, как миллионы русских оказались иностранцами в своей стране, и множество организаций, партий, известных общественных деятелей, в том числе коммунисты и все их партии, многократно и гневно говорили об этом. Молчала только церковь. Вот и предложил бы святой отец конкретно патриарху или Синоду, если уж не самостоятельно выступить, то хотя бы поддержать заявления других… Дескать, Ваше Святейшество, Вам как предстоятелю Русской православной церкви невозможно долго молчать, на Вас смотрит весь народ русский и т. д. В таком заявлении невозможно не назвать имена участников «безответственных политических игр», то есть прежде всего Ельцина, но ни патриарх, ни Синод на это не способны, ибо они убеждены, что всякая власть от Бога. И Солженицын во время своего похода на Москву изображал дело так, словно все молчат о миллионах русских «иностранцев», и вот он первый и единственный, кто пламенно протестует против этого, правда, опять же, не затрагивая конкретных властителей: Ельцина и его подручных. Еще о. Иоанн требовал: «Решительно надо сказать, что отделение Белоруссии и Украины — чудовищная нелепость, затея провокационная, гибельная и безумная». Опять верно! Но снова учитель сильно запоздал, и опять-таки неизвестно, кого именно он имеет в виду, к кому обращается. Но умолчание имен виновников трагедии страны — это лишь одна сторона позиции. Вторая же состоит в том, что о. Иоанн объявляет виновным весь народ, все общество, всех нас без разбора, он без устали твердит: «Мы сами (выделено о. Иоанном. — В.Б.), а не кто-либо другой, в первую очередь виновны в гибели нашей Родины»… Да, да — сами, и в первую очередь! Не Горбачев, Ельцин и Козырев, а мы промотали великое державное наследие! Не Гайдар и Черномырдин, а «мы превратили наших отцов и матерей в голодных нищих побирушек…». Не Яковлев своим телевидением, не Сидоров своими спектаклями, не Грызунов своими книгами и газетами, а «мы изуродовали души наших детей отравой потребительства и разврата», и т. д. Конечно, при таких двух особенностях позиции, столь гармонично дополняющих друг друга, все помянутые и не помянутые здесь властители могут спать спокойно: нас, рядовых граждан, объявленных митрополитом виновными «в первую очередь», так много, что до них, кучки предателей, очередь отвечать может не дойти и вовсе. Естественно, что, объявив виновным весь народ, обличитель вместе с тем же святошей Солженицыным от народа и требует покаяния.
Многие страсти бушуют в груди смиренного Иоанна, но даже невнимательный читатель, вероятно, понял, что самые сильные из них — это неутолимая жажда предать анафеме Октябрьскую революцию, ненависть к Советской власти и социализму, злоба на коммунистов. Действительно, Октябрьская революция для св. отца — это не освобождение трудового народа от капиталистического ярма, которое ныне снова напяливают, а «жестокий эксперимент», «трагедия» и даже «катастрофа». Не созревшая в недрах России жажда новой справедливой жизни без эксплуатации и насилия, без нищих и безработных, а плод сатанинских происков «интеллектуальной мировой элиты». Иоанн внушает людям, что ленинско-сталинская революция и горбачевско-ельцинская «перестройка» — это одно и то же, точнее, две фазы одного чудовищного замысла, поскольку, дескать, задача революции состояла в том, чтобы «умертвить, уничтожить Россию», а настоящая цель «перестройки» — «заменить исчерпавшую свои разрушительные силы коммунистическую доктрину на новую, демократическую, которая должна довершить разгром России», начатый в 1917 году. Тот непреложный факт, что при коммунистах страна каждый год неуклонно восходила на новую ступень могущества, благоденствия и славы, а при демократах каждый день все глубже погружается в болото деградации и позора, — сей факт он просто игнорирует. При этом наш церковный исследователь уверяет, что мощнейшая держава была построена «вопреки всему» — и Советской власти, и социализму, и коммунистам. А победа в Великой Отечественной войне одержана «несмотря на все» — на Советскую власть, социализм и коммунистов. Это, говорит, были дьявольские препятствия на пути народа. Что мешает Ельцину и его окружению возродить мощнейшую державу теперь, когда дьявольские препятствия почти полностью устранены, об этом о. Иоанн смиренно помалкивает. Он уверяет далее, что после Хрущева «дряхлеющий колосс СССР существовал уже по инерции», то есть вполне благополучно мог бы скончаться еще в те годы. Однако «инерции» хватило еще аж на тридцать лет, и только тогда «его путь закономерно завершился развалом». Слава тебе, Господи! Но почему же закономерно? Как же! Ведь СССР был хотя и сверхдержавой, но — «атеистической» да еще «денационализированной». Эти два тяжких греха и сделали неизбежным и закономерным крах страны, чему о. Иоанн не может не радоваться вместе с Шеварднадзе и Ландсбергисом, Кравчуком и Черновилом, Шушкевичем и Позняком… Правда, в таком случае хотелось бы знать, почему же рухнула царская Россия, такими грехами, по уверению автора, вовсе не отягощенная. Неужто происки «мировой элиты» сильнее Божьего благоволения? Молчок… Полагаю, что из всего сказанного антисоветско-коммунофобская концепция о. Иоанна вырисовывается достаточно отчетливо. Здесь уместно напомнить справедливый вывод, к которому пришел известный религиозный мыслитель и публицист Михаил Антонов: «Сегодня антикоммунизм есть крайняя форма русофобии». Даже если подходить к делу только с количественной стороны. Через Коммунистическую партию прошло свыше 40 миллионов человек, в большинстве это русские, вместе с семьями тут, по меньшей мере, миллионов сто, то есть огромная часть народа.[9] «Правда России», 28 сентября 1995 г. «Молния», № 32–35, сентябрь — ноябрь 1995 г.
Последние комментарии
1 час 4 минут назад
1 час 24 минут назад
1 час 49 минут назад
1 час 53 минут назад
11 часов 24 минут назад
11 часов 27 минут назад