Светлый прямоугольник в конце коридора [Галина Николаевна Полынская] (fb2) читать онлайн

Галина Полынская СВЕТЛЫЙ ПРЯМОУГОЛЬНИК В КОНЦЕ КОРИДОРА

Рабочий день закончился, а на моем столе опять начал надрываться телефон. Одной рукой я уже была в рукаве пальто, поэтому долго смотрела на аппарат безобразного желтого цвета и боролась с зудящим желанием быстро выйти из кабинета, потом по лестнице, на улицу, домой…

— Алло, — сказала я, придерживая трубку подбородком и пытаясь просунуть в рукав вторую руку.

— Алена?

— Да, — голос я никак не могла узнать.

— Аленка, это я, Марина!

— О, я тебя не узнала, богатой бу…

Внезапно Маринка безудержно разрыдалась.

— Что случилось?! — крикнула я, испугавшись. — Что с тобой?!

— Не со мной, — с трудом выдавила Марина, — с Олежкой…

— С братом?!

— Да, он… он покончил с собой!

— Не говори глупости! — завопила я, разозлившись, — такими вещами не шутят!

— Сегодня утром, в шесть часов, — не слышала меня Марина, — он выбросился из окна у себя в общежитии…

Я медленно опустилась на край стула. Казалось, меня ошпарили кипятком, в глазах потемнело, как перед потерей сознания, но захлебывающиеся звуки в трубке не давали мне отключиться.

— Ты где сейчас, Марина?

— Дома.

— Буду через десять минут.

Я положила трубку на рычаг, рука двигалась медленно-медленно и я не могла понять, кажется это мне или…

На улице дул сырой, промозглый весенний ветер. Немного подморозило, и прохожие все поголовно шли осторожно, как старички и старушки. Я поймала машину и назвала адрес. Олежка Симбирцев… четвертый курс МГУ, юридический… Высокий, красивый блондин с лучистыми зелеными глазами, умница, с прекрасным чувством юмора, душа любой компании, моя душа… я закрыла глаза и стиснула зубы — нельзя же закричать во весь голос в такси…

Машина остановилась у дома Марины, я сунула водителю купюру и побрела к подъезду. Как только я позвонила, дверь сразу же распахнулась, будто Марина все время стояла в коридоре и ждала меня. Сдавленно всхлипнув, она повисла у меня на шее, и я едва смогла удержаться на ногах.

— Почему, Аля, почему? — невнятно бормотала она, — Почему?

Потом мы сидели на кухне и молчали. В ярком электрическом свете Маринкино лицо было опухшим и жалким, она не плакала, только раскачивалась из стороны в сторону и смотрела в окно. А я, так и не сняв пальто, царапала ногтем пеструю клеенку на столе и ничего, ничего не понимала. Только одно Олежка не мог сделать такое с собой и со всеми нами… просто не мог…

— Где он сейчас, Марин?

— В морге, — она не заплакала, скорее, завыла, — в морге! В морге!

Сердце, дернувшись, ухнуло куда-то вниз и из глубины, из темноты, заторопилось больными рывками. Я машинально бросила валидол под язык. На столе ожил телефон.

— Давай я возьму?

Марина кивнула.

— Алло?

— Так я и знал что ты там! — произнес раздраженный голос мужа. — Ты знаешь сколько времени?! Я обзвонил всех твоих возможных и потенциальных любовников и был потрясен — тебя нигде не оказалось! Знаешь, что я хочу тебе сказать…

Я смотрела поверх склоненной Маринкиной головы на маленький шкафчик со всевозможными кухонными мелочами. На его деревянных дверцах пестрели переводные картинки — медведи, зайцы, фрукты… их наклеил Олежка, когда ему было лет шесть, а восьмилетняя Маринка, на правах старшей сестры, долго его отчитывала и запрещала впредь портить мебель… Всю остальную мебель давно сменили, а шкафчик так и висит…

Маринкины плечи едва заметно вздрагивали, золотистые, такие же, как у брата волосы, растрепанными локонами закрывали лицо…

— … не знаю, каких мужиков вы там ждете! Немедленно домой! Немедленно…

Я положила трубку, но через минуту телефон зазвонил снова. Пришлось встать на колени, дотянуться до телефонной розетки и выдернуть вилку.

— Как же так? — голос Марины прозвучал глухо, механически. — После сессии, мы же в Прагу… и на море… а завтра годовщина у Соловьевых, мы и подарок купили… Что я скажу Соловьевым? — Маринка подняла лицо, ее зеленые, кошачьи глаза были сухими, тусклыми, безумными.

— Родители знают?

— Они в Амстердаме, вернутся через неделю.

— Позвонить?

— Не знаю куда. Не знаю… ничего не знаю!

Я помнила, где лежат лекарства. Впихнула в Маринку жменю успокаивающего, выпила сама и почувствовала, что сердце опять начинает частить и тупо ныть. Дернула воротник свитера — водолазки, хотелось дышать и дышать… Маринка начала клевать носом — подействовали препараты. Я подняла ее со стула и помогла дойти до кровати. Уложив и укрыв, присела на край рядом. В незашторенные окна темной комнаты лился свет фонарей. Тускло поблескивала люстра, настенные бра и увеличенная фотография под стеклом. Олег и Марина, в прошлом году, на какой-то скале в Крыму, смеются и делают вид, что сейчас взлетят, а за их спинами, то ли море, то ли небо, не поймешь — что-то пронзительное, синее, живое… Мне всегда нравился этот снимок, очень удачно получился… Что же могло произойти? Что? Что…

— Аль, ты езжай домой, — пробормотала Марина сквозь сон, — поезжай, а то твой придурок…

— Нет, я с тобой посижу.

— Прошу тебя, мне одной легче, правда. Я позвоню, как проснусь.

— И я сразу же приеду, ладно?

— Угу.

Я поправила одеяло, поцеловала ее и вышла из квартиры, закрыв дверь с едва слышным щелчком. Ноги слушались плохо, сердце еще хуже — то взлетало к самому горлу, то падало на дно желудка, тряслось и дрожало, разгоняя вязкую боль по всему телу…

— Елена! — из затормозившего неподалеку такси вылезал муж. — Елена, ты переходишь уже все границы!

Я медленно брела по тротуару, как старички и старушки, опасавшиеся упасть на подмороженной слякоти. Дышать, дышать…

— Елена! — догнав, он схватил меня за плечо и рывком повернул к себе. Сердце бросилось к горлу и забилось испуганно. «Не бойся, — мысленно сказала я ему, — скоро приедем домой».

— Елена, ты что, пьяная? Напилась с этой и этим ее смазливым братцем? Елена, нам надо серьезно поговорить!

Такси все еще стояло у обочины. Высвободив плечо, я пошла к машине.

— Елена! Да что же это такое?!

Я села на переднее сидение, муж забрался на заднее. Я назвала адрес, и навстречу понеслись размытые, размазанные по лобовому стеклу московские огни. В позапрошлом году мы втроем ездили за грибами, Олег набрал кучу сыроежек и полкулька поганок, приняв их за опята…

Машина въехала во двор и остановилась у нашего подъезда. На лестнице как всегда было темно, ступеньки казались бесконечными, а сердце ныло и задыхалось…

Квартирный зев дохнул в лицо пятилетней семейной жизнью, пропитавшей воздух, въевшейся в стены. Сбросив туфли, я сняла пальто и не найдя в себе сил повесить его на вешалку, бросила на тумбочку для обуви. Сумка упала на пол. Держась за стену, добралась до кресла в зале, села, привычно стиснула зубы, чтобы сердце не выпрыгнуло через рот и не забилось на паласе… Даже и не сразу заметила, что муж ходит по комнате и что-то говорит. Прислушалась.

— Да, конечно, ты у нас единственная зарабатываешь деньги! Бизнес, презентации, выпивка, поклонники! Ты женщина коммуникабельная и умная, я никчемный идиот с высшим образованием! Кем я при тебе являюсь?! Кухаркой?! Домработницей?! Может мне и детей рожать?! Ты вообще перестала интересоваться домом и семьей! У тебя кто-то есть? Скажи, Елена? Скажи честно, я пойму! Он тоже бизнесмен, да? У вас общие интересы?

Свет в глазах медленно гас, комната плавно поворачивалась вокруг меня…

— Дима, мне плохо… аптечку… дай…

— Это тебя твои пьянки довели бесконечные! — аптечку он все-таки принес и сунул мне в руки. — Если сердце барахлит, надо к врачу обратиться или пить какой-нибудь там пустырник, я уж не знаю! А так, как ты живешь, Елена…

— Воды… принеси…

— Сейчас, ваше высочество, все будет исполнено!

Загудел на кухне кран. Я хотела крикнуть, чтобы налил из чайника, но не вышло. Не получилось крикнуть. Выпила таблетки, оттянула воротник свитера… дышать…

— Ты понимаешь, что все эти деньги погубили нашу семью, Елена! — голос Дмитрия достиг невыносимой для сердца громкости, и оно закололо мелкими острыми иголками. — Лучше бы мы по-прежнему жили в комуналке…

— Скоро будем, — сказала я, язык плохо слушался, сказывались выпитые у Марины успокоительные.

— В каком смысле? — он перестал бегать по комнате и остановился напротив меня.

— Фирма разорена, меня обокрал Левенщук… вернее обкрадывал уже два года…

— Левенщук? Твой зам?

— Да. Придется продать все, что есть…

— О, господи, Елена!!! Что ты наделала?! Ты вообще в своем уме или уже нет?! Как это все продать?! Не сходи с ума! Мы подадим в суд, Левенщука посадят! Я пойду свидетелем, подпишу все что надо… Какая же ты безответственная, Елена! Невнимательная! Два года! Рехнуться можно! Как ты вообще умудрялась заниматься бизнесом с твоими-то способностями! Вернее при их полном отсутствии!

Люстра расплылась дрожащими, искряными подвесками и появилось улыбчивое лицо Олега… он непременно хотел жить в общежитии, вместе со всеми, но ему, как москвичу, комнату не давали, он сам за нее платил, как за гостиницу… В его комнате всегда было полно народа…

— …если так пойдет и дальше, Елена, нам придется расстаться!

Сердце, захлебнувшись в лекарствах, спокойно и вымученно билось. Я поднялась в кресле и, пошатываясь, пошла в коридор. Пальто валялось на тумбочке для обуви, сумка на полу. Я оделась, обулась…

— Лена, ты куда?! Ты куда это собралась, Елена?!

Я открыла дверь, она скрипнула… все время забываю смазать…

— Ну и черт с тобой! Катись к своим хахалям! Лена, вернись, последний раз прошу!

Ступенька, ступенька… пролет… ступенька… И спать, вроде бы хочется, сил нет, и уснуть не получится. Не получится, я точно знала. На улице моросил мелкий дождь со снегом. Я набросила капюшон пальто и снова пошла ловить такси. Кажется, ехали очень долго, я засыпала и просыпалась от голоса шофера:

— Вам плохо?

— Нет, — отвечала я одними губами, — мне хорошо. Не беспокойтесь.

— Но, я же вижу что плохо, — упорствовал молодой парень, — может вас в больницу отвезти? А, женщина?

— Вы знаете, сколько мне лет, молодой человек? — у меня даже получилось улыбнуться.

— Я не умею возраст определять, честное слово, — он нерешительно посмотрел на меня.

— Тридцать. Мне исполнилось тридцать неделю назад.

— Ну… это… с прошедшим днем рожденья… Вам у какого дома остановить?

— Вон, у того, желтого.

— А вы назад поедете? Вас подождать?

— Нет, спасибо, не поеду, возьмите деньги.

— Не надо. Счастливо вам.

— Спасибо.

Свет в окнах Марины не горел. Я поднялась на этаж, входная дверь заперта, будить я ее не стала. Присела на ступеньку, прислонилась к стене, оттянула ворот свитера. Дышать, как же хотелось дышать… Не мог Олег покончить с собой, не мог…

— Вытолкнул кто-то, — я и не заметила, что говорю вслух, — выбросил из окна… Ребята сейчас какие жестокие, откуда в них столько жестокости, глупой, слепой… позавидовал ему кто-то, может чью-то девчонку увел… Господи… бедный ты мой мальчик, любимый ты мой человечек… любимый… Любимый…

В сердце сидела тупая, раскаленная игла, она, как брошку прикрепляла ко мне изнутри дрожащий, бесформенный комок с двумя желудочками, предсердием, аортой…

— Тетя, вас домой не пускают?

Я открыла глаза и несколько секунд ничего не могла понять. Передо мной стоял мальчик лет шести с черным пуделем на поводке. У мальчика светлые волосы и зелё… нет, карие глаза.

— Вас домой не пускают? — переспросил он.

— Нет, милый, — я еле-еле поднялась со ступеньки на ноги, — я просто… просто…

Я не придумала, что сказать, а мальчик не стал слушать. Он торопился вниз, во двор, выгуливать своего каракулевого питомца. Оказывается, уже было утро. Я спустилась вниз, опять подморозило, самый настоящий гололед. Я решила сначала съездить в Олежкино общежитие, потом уже вернуться к Марине. От выпитого накануне большого количества лекарств мутило, и кружилась голова. Сердце притихло, притихло настолько, что казалось, оно вовсе не бьется. Я приложила ладонь к груди. Нет, все-таки бьется, едва заметно, но бьется…

Общежитие юридического факультета нашла быстро. У его дверей стояла большая толпа студентов, взволнованных, притихших, подавленных.

— Извините, — обратилась я к высокому рыжему бородачу, — здесь вчера… несчастный случай…

— Да, а вы…

— Родственница, близкая, — соврала я. — Мне бы… пройти туда…

— Я вас проведу, — он подставил мне руку.

Оперевшись, я, едва переставляя ноги, побрела к дверям. Что и кому говорил мой провожатый, не слышала, просто смотрела по сторонам. Здесь Олежка ходил, через эти двери, четыре года, с этими людьми дружил и разговаривал, строил планы на будущее…

— Вот на этом этаже он жил, — сквозь ватную толщу услышала я, — вы знаете, где его комната?

— Да, спасибо. Вы не могли бы оставить меня ненадолго?

— Конечно, если понадоблюсь, я курю на лестнице.

Коридор был пуст, в самом его конце сияло залитое солнцем окно. Казалось, что пол под ногами пружинит и куда-то движется. Свет из окна, четким, сверкающим прямоугольником, безмятежно лежал на полу. Я подошла к самой границе этого света. Сердце как-то странно дернулось, и я почти увидела, как оно повисло на тонкой окровавленной нитке. Все тело стало вялым, непослушным, оно не захотело стоять на ногах, оно зачем-то упало на колени. Под руками оказался теплый-теплый солнечный свет, такой яркий, почти совсем белый. Я чувствовала, как глажу деревянный, будто полированный пол, похожий на ласковую, согретую спинку какого-то животного… Сердце раскачивалось на тонкой нитке из стороны в сторону, из стороны в сторону, разгоняя ослепительную боль… ослепительную… обрывающую тонкую нитку…

— Боже мой, вам плохо?! Эй, кто-нибудь! Позовите кого-нибудь! Да скорее же!!! Кто-нибудь!

17 января 2000.