Второе пришествие в гневе [Игорь Львович Бунич] (fb2) читать онлайн

И.Л.Бунич Второе пришествие в гневе

ГЛАВА I СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНОЕ ЗАДАНИЕ

Летом 1945 года небольшой тихоокеанский остров Тиниан превратился в самую крупную авиабазу в мире. Сотни тяжелых бомбардировщиков B-29 ежедневно вылетали оттуда на бомбежку японских островов. День и ночь на авиабазе кипела жизнь. Бомбардировщики взлетали и садились, кружились над островом, заправлялись горючим, подвешивали бомбы, ремонтировались…

В стороне от обычной суеты авиабазы, изолированный от всех, стоял одинокий серебристый B-29, выбранный для выполнения специального задания. Тщательно подготовленный экипаж этого бомбардировщика, названного «Энола Гей», готовился сбросить на японцев особую бомбу, которая, как все посвященные надеялись, могла закончить четырехлетнюю войну с Японией. Но для этого атомную бомбу нужно было доставить на Тиниан из самого центра пустыни в штате Невада.

В десятке тысяч миль от острова Тиниан колонна тяжелых армейских грузовиков, сопровождаемая вооруженной до зубов охраной, выехала из Лос-Аламоса на аэродром Альбукирке, где три тяжелых транспортных самолета DC-3 ожидали этот драгоценный груз. Погрузив на борт инженеров, агентов службы безопасности и саму бомбу, самолеты взлетели, взяв курс на юго-запад, и вскоре совершили посадку на калифорнийской авиабазе Гамильтон-филд.

Теперь все компоненты нового страшного оружия Находились прямо в сердце штата Калифорния, породив главный ключевой вопрос: как бомбу доставить на Тиниан: по воздуху или морем?

Конечно, более желательным был бы путь по воздуху, позволивший сэкономить массу времени. Однако, ученые и конструкторы, разработавшие это ужасное оружие, не могли дать окончательного ответа на вопрос: при каких обстоятельствах бомба может самопроизвольно сработать? Они считали, что теоретически это возможно при сильном ударе. Испытать же на практике все эти возможности, что заняло бы еще несколько недель, уже не было времени. Поэтому существовало сильное опасение, что если бы самолет с бомбой на борту по какой-то причине разбился на взлете, то город Сан-Франциско мог исчезнуть с карты Соединенных Штатов Америки.

* * *

В четырнадцати милях восточнее авиабазы Гамильтон-филд и всего в двадцати милях северо-восточнее знаменитого оперного театра Сан-Франциско находилась военно-морская верфь на острове Мар. В течение двух месяцев там после удара камикадзе у Окинавы ремонтировался тяжелый крейсер «Индианаполис». Руководитель «Манхэттенского проекта» генерал Лесли Гровс и контр-адмирал Уильям Парнелл приняли решение, что именно этот корабль, находившийся в строю уже шестнадцать лет, должен будет доставить на остров Тиниан атомную бомбу.

Командир крейсера был срочно вызван в Сан-Франциско к адмиралу Парнеллу, где в присутствии капитана 1 ранга Уильяма Пэрсонса, который должен был собрать бомбу на борту «Энолы Гей» на ее пути к Хиросиме, получил в принципе очень простой приказ: доставить специальный груз как можно быстрее на Тиниан. Командиру крейсера было указано, что доверенный ему груз был гораздо ценнее жизни их корабля и его экипажа. Если, подчеркнул адмирал, их потопят по пути и уцелеет всего лишь одна спасательная шлюпка, то в нее должен быть помещен груз. Что это за груз, закончил адмирал, ни самому командиру корабля, ни, тем более, никому из его подчиненных знать было не положено.

Удивленный и встревоженный командир крейсера отправился обратно на свой корабль, еще не зная, что присутствовал при подписании смертного приговора своему кораблю, восьмистам восьмидесяти морякам его экипажа, а в конечном итоге — и ему самому.

* * *

15 июля 1945 года тяжелый крейсер «Индианаполис», бывший флагманский корабль американского 5-го флота на Тихом океане, бросил якорь в бухте Сан-Франциско у военно-морской верфи Хантер-Пойнтс. В воскресенье, около полудня, «бомба» была доставлена на борт. (Это были «внутренние» компоненты нового оружия. Корпус бомбы был уже на Тиниане). Металлический цилиндр или «Свинцовое ведро», как его называли, весивший около ста килограмм и содержавший смертоносный уран, был доставлен в салон командира, где его охраняли армейские офицеры из Лос-Аламоса.

Второй компонент груза — пятиметровый деревянный ящик, в котором находился детонатор «бомбы» или «Пушка», как его называли, был доставлен в самолетный ангар крейсера, где его охраняли морские пехотинцы. Кроме охраны никто не имел права даже приближаться к «ведру» или к «пушке».

На следующее утро, в понедельник, 16 июля 1945 года, в 05:30 страшный взрыв, сопровождаемый слепящей вспышкой, прогремел над пустыней штата Нью-Мексико, подняв в небо зловещий гриб дыма и пыли.

Как бы получив сигнал, в 08:00 «Индианаполис» поднял якорь, прошел под Золотыми воротами и взял курс в открытое море. Всего через две недели 73 % из находившихся на его борту членов экипажа будут мертвы.

Всемогущему Року было угодно, чтобы этот корабль стал жертвой самой страшной катастрофы в истории американского флота.

В это же самое время, когда «Индианаполис» выходил в открытое море, капитан 3 ранга японского флота Мошицура Хасимото, провожаемый звуками военно-морского оркестра, приказал отдать швартовы, и его подводная лодка «Джи-58» мягко отошла от стенки военно-морской базы в Куре. Ровно через четырнадцать дней этой лодке будет суждено уничтожить тяжелый крейсер «Индианаполис».

* * *

Капитан 1 ранга Чарльз Батлер Маквей III, сын бывшего командующего Азиатским флотом США, как бы самой судьбой предназначался для занятия высших служебных должностей в военно-морском флоте. Поступив в Военно-морское училище в Аннаполисе по рекомендации самого президента Вильсона, Маквей закончил его в 1919 году, и в течение последующих лет продвигался по службе, возможно, не так быстро, как хотелось, но с достаточной стабильностью. Маквей служил на всех типах боевых кораблей: от танкеров до линкоров, работал в министерстве ВМС в Вашингтоне и был адъютантом командующего Азиатским флотом на Филиппинах.

До назначения командиром «Индианаполиса» Маквей был старшим офицеров (старпомом) на крейсера «Кливленд», где за бой 5 марта 1943 года был награжден «Серебряной Звездой». В ноябре 1944 года Маквей стал командиром «Индианаполиса». Ему было тогда сорок шесть лет.

Получив приказ адмирала Парнелла как можно быстрее доставить «груз» на Тиниан, Маквей полным ходом вел крейсер, который шел без эскорта, через пустынные воды Тихого океана. Правда, в первый день похода крутая встречная волна не давала возможности развить скорость более двадцати восьми узлов, но во вторник и среду острый форштевень «Индианаполиса» вспарывал сине-зеленые тихоокеанские воды со скоростью двадцать девять узлов. Утром четвертого дня похода корабль и его секретный груз прибыли на Гавайские острова, где капитан 1 ранга Маквей выяснил, что они побили рекорд скорости на переходе от маяка Фараллон на выходе из Сан-Франциско до мыса Брильянтовый на подходе к Перл-Харбору. Старый рекорд, установленный в 1932 году, составлял 75,4 часа и принадлежал легкому крейсеру «Омаха». «Индианаполис» покрыл это расстояние за 74,5 часа.

Через шесть часов после прибытия в Перл-Харбор, «Индианаполис», пополнив запас топлива, снова вышел в море.

Следующие три тысячи триста миль крейсер прошел со скоростью двадцать четыре узла, и через педелю, 26 июля 1945 года, достиг Тиниана, став на якорь в полумиле от берега.

Большое начальство, представлявшее все виды вооруженных сил, прибыло на борт «Индианаполиса», наблюдая за тем, как «ведро» и «пушку» осторожно перегрузили на специальную баржу, подошедшую к борту тяжелого крейсера.

Сдав «груз», Маквей получил новый приказ из штаба главнокомандующего Тихоокеанским флотом адмирала Нимица.

При выходе из Сан-Франциско «Индианаполис» взял на борт много пассажиров. Некоторые из них сошли на берег в Перл-Харборе, другие — на Тиниане, а оставшиеся — главным образом офицеры штаба 5-го флота — должны были высадиться на Гуаме, острове, находившемся южнее Тиниана. Прибыв на Гуам и высадив там последних пассажиров, капитан 1 ранга Маквей получил инструкцию от командира местной военно-морской базы следовать через Филиппинское море к острову Лейте. Прибыв в залив Лейте, Маквей должен был доложить об этом командующему 95-м оперативным соединением вице-адмиралу Джессу Олдендорфу и поступить в его распоряжение. Однако, прежде чем направиться на север и войти в состав армады адмирала Олдендорфа, «Индианаполис» должен был пройти в заливе Лейте цикл интенсивных учений и тренировок, поскольку 25 % его экипажа составляли новобранцы, не имевшие никакого опыта. Тем более, что наличие большого количества пассажиров на борту мешало проведению плановых учений на переходе.

Прибыв в залив Лейте, Маквей должен был доложить об этом заместителю адмирала Олдендорфа в этом районе и своему непосредственному начальнику контр-адмиралу Линду Маккормику, командующему оперативной группой 95.7. Адмирал Маккормик, держа свой двухзвездный флаг на линкоре «Айдахо», находился в это время в заливе Лейте.

Копии этих приказов были направлены семи различным командующим: командиру военно-морской базы на Тиниане, командиру военно-морской базы на Гуаме, командующему военно-морским районом марианских островов вице-адмиралу Джорджу Маррею, адмиралам Нимицу и Спрюэнсу, вице-адмиралу Олдендорфу и, наконец, контр-адмиралу Маккормику.

Когда «Индианаполис», закончив выгрузку компонентов атомной бомбы, оставил Тиниан, направившись на юг к Гуаму, копия приказал относительно его дальнейших действий была получена в радиорубке линейного корабля «Айдахо», стоявшего на якоре в заливе Лейте. Радисты флагманского корабля допустили ошибку при расшифровке адреса этой радиограммы, решив почему-то, что она адресована оперативной группе 75.8, а не 95.7, как было на самом деле, а потому текст радиограммы вообще расшифровывать не стали. А поскольку радиограмма имела гриф «Для служебного пользования», а не «Секретно» или «Сов. Секретно», никто не затребовал у радистов «Айдахо» подтверждения ее получения.

Через несколько дней эта глупая халатность имела самые трагические последствия для моряков «Индианаполиса».

Соединение, в состав которого должен был вступить крейсер, ничего не знало о его предстоящем прибытии.

ГЛАВА II ПОХОД

Подводная лодка капитана 3 ранга Хасимото, вступившая в строй десять месяцев назад, была крупнее, быстроходнее и имела лучшее оборудование, чем какая-либо другая подводная лодка в мире. Два ее дизеля развивали скоростью надводного хода до восемнадцати узлов, а ее смертоносные кислородные торпеды были предметом зависти всех флотов на свете.

Свой четвертый боевой поход капитан 3 ранга Хасимото совершал в составе флотилии из шести субмарин, известной как «Группа Тамон» (Имя одного из четырех Буддийских Богов, защищающих Японию от врагов), которые вышли в море одна за другой в равных промежутках времени. Три подводных лодки уже находились в море, а «Джи-58» вышла в поход четвертой. Оставив военно-морскую базу Куре на юго-западной оконечности острова Хонсю, лодки совершили пятидесятимильный поход на юг в базу «кайтенов» Хирао, где на корпус каждой из них были погружены по шесть огромных торпед, управляемых самоубийцами.

Это были кислородные торпеды, названные «Кайтен», длиной шестнадцать метров и весившие восемь тонн. Они имели скорость подводного хода тридцать узлов и несли боеголовку весом восемьсот килограмм. Однако, уникальность «Кайтенов» заключалась не в их размере, скорости и весе боевой части, а в том, что они управлялись людьми — добровольцами-смертниками, набранными из различных подразделений Императорского флота. При обнаружении цели водитель торпеды залезал в нее через специальный люк, крепления на палубе лодки отдавались, и гигантская торпеда, управляемая самоубийцей, шла к цели.

В течение недели «Джи-58» рыскала по Филиппинскому морю в тщетном поиске добычи. В пятницу 27 июля 1945 года, в тот самый день, когда «Индианаполис» направился в Апра-Харбор на Гуаме, капитан 3 ранга Хасимото повел свою лодку на судоходную линию между Гуамом и Лейте. Он решил здесь притаиться и терпеливо поджидать добычу.

* * *

За три дня до того, как «Индианаполис» отправился на Гуам, американский эскортный миноносец «Андерхилл» вышел с Окинавы, сопровождая на Лейте конвой из пятнадцати небольших судов. В 09:00 сигнальщики миноносца обнаружили, что их преследует японский самолет. Самолет, на котором были ясно видны красные круги японских опознавательных знаков, постоянно радировал на свою базу данные о составе, месте, курсе и скорости конвоя. Эта информация была передана на подводную лодку «Джи-53», вышедшую из Японии 14 июля в составе Группы Тамон, которая полным ходом пошла на перехват американского конвоя.

Шесть часов спустя, в 15:07, «Андерхилл», установив с лодкой гидролокационный контакт, начал сброс глубинных бомб. Через четыре минуты после начала атаки, сигнальщики миноносца обнаружили примерно в ста метрах справа по носу перископ подводной лодки. Командир миноносца, положив руль «право на борт», полным ходом повел «Андерхилл» на перископ, чтобы таранить лодку. Через несколько секунд миноносец врезался в перископ. Раздался скрежет металла, а затем страшный взрыв, разорвавший «Андерхилл» пополам. Сто девятнадцать моряков погибли. Пока суда конвоя поднимали из воды сто девять уцелевших моряков из экипажа погибшего миноносца, были обнаружены еще два перископа. По незнанию «Андерхилл» таранил «Кайтена», выпущенного подводной лодкой «Джи-53».

Вскоре после этого инцидента Управление Военно-морской Разведки в Перл-Харборе передало срочное сообщение всем командующим на Тихом океане: «Не таранить подводные лодки противника».

* * *

В течение Второй мировой войны японские подводные лодки выполняли две основные задачи: разведку и снабжение отдаленных островных гарнизонов.

В этом отношении Группа Тамон была уникальной, поскольку имела только одну задачу — топить корабли и суда противника. Война приближалась к островам японской метрополии, и всему, что могло летать или плавать, было приказано уничтожать корабли «американских агрессоров».

Американская военно-морская разведка знала об этом. В Вашингтоне капитан 1 ранга Смидберг, занимавший пост помощника по разведке главнокомандующего американским флотом адмирала Эрнеста Кинга, отвечал за оценку возможностей, намерений, расположения и состава подводных сил противника.

Капитан 1 ранга Смидберг знал, что в ходе военных действий японские подводные лодки имели много возможностей атаковать американские транспортные суда, но не делали этого. Например, во время Марианской кампании сотни американских судов в течение трех месяцев стояла на якоре на совершенно открытых и незащищенных якорных стоянках. И ни разу не были атакованы подводными лодками противника.

Однако, в июле 1945 года интенсивность действий японских подводных лодок резко усилилась. Американская разведка знала и о четырех лодках Группы Тамон, о их чисто наступательных задачах, а также и о том, что они собираются действовать севернее и южнее линии Гуам-Лейте. Более того, в отделе Смидберга знали даже точные района действия каждой из этих подводных лодок. В начале июля разведчики Смидберга подготовили карту районов Тихого океана между Японией, Марианскими островами, островами Палау и Филиппинским архипелагом. На этой карте были точно отмечены позиции всех четырех подводных лодок Группы Тамон. «Джи-53» была показана на месте, где был потоплен эскортный миноносец «Андерхилл», еще две лодки находились севернее, а четвертная — была прямо на судоходной линии Гуам-Лейте. Это была «Джи-58» капитана 3 ранга Хасимото.

Все эти разведданные из Вашингтона были немедленно радированы в Перл-Харбор.

В Перл-Харборе адмиралу Нимицу подчинялась собственная разведка, которая имела все эти данные гораздо раньше, чем они были получены в Вашингтоне.

* * *

Начальником подразделения военно-морской разведки в Перл-Харборе был капитан 1 ранга Лайтон. Он постоянно следил за перемещением лодок Группы Тамон, зная, где каждая из них находится в любое данное время. Лайтон постоянно передавал известную ему информацию по всей цепи командования на Тихом океане.

* * *

27 июля 1945 года в 10:00 без всяких происшествий «Индианаполис» бросил якорь в Апра-Харборе на Гуаме. Пока корабль высаживал пассажиров, принимая при этом топливо и провизию, капитан 1 ранга Маквей съехал на берег, где был развернут передовой штаб главнокомандующего Тихоокеанским флотом. Старшим здесь был помощник начальника штаба адмирала Нимица коммодор Джеймс Картер.

Командир «Индианаполиса» добился приема у коммодора, доложив ему, что «Индианаполис» отчаянно нуждается в повышении боевой подготовки экипажа, прося разрешения провести необходимый цикл учений и тренировок в районе Гуама, а не на Филиппинских островах. На крейсере все хотели поскорее закрыть этот вопрос, чтобы по прибытии на Филиппины снова принять на борт адмирала Раймонда Спрюэнса и опять стать престижным флагманским кораблем 5-го флота.

Однако, коммодор Картер сказал Маквею, что «Индианаполис» должен идти на Филиппины и там проводить учения по повышению боевой подготовки экипажа. «Мы не можем обеспечить условия для подобных учений на Гуаме». Капитану 1 ранга Маквею совсем не хотелось идти через Филиппинское море со своим «зеленым» экипажем и ему очень хотелось пройти цикл необходимых учений прямо в водах Гуама. Он заявил коммодору Картеру, что, судя по тому, с какой скоростью развиваются события, ему придется провести эти учения уже в Токийском заливе. Он спросил у коммодора, когда «Индианаполис» должен уйти с Гуама, и получил ответ, что крейсер должен уйти завтра утром, сразу же после приема топлива.

Маквей напомнил Картеру, что не был в районе боевых действий около трех месяцев и совершенно не знает о нынешней обстановке в этом районе. Кто-нибудь может его ознакомить с последними разведданными?

Будучи начальником передового штаба адмирала Нимица, коммодор Картер, конечно, знал о Группе Тамон и о месте нахождения каждой из четырех ее подводных лодок. Более того, Картер был осведомлен, что одна из этих подводных лодок противника потопила миноносец «Андерхилл» всего за три дня до его разговора с Маквеем. Однако, вместо того, чтобы сказать Маквею: «Нам известно о четырех лодках противника, действующих в этом районе» или еще проще: «Нам известно, что одна из японских подводных лодок оперирует на линии Гуам-Лейте», коммодор Картер не сказал ничего.

«Я не помню, чтобы мы обсуждали какую-либо разведывательную информацию, — признался позднее Картер. Почему? Потому что с командирами кораблей подобные вопросы не принято обсуждать. Когда корабль находится в море, вся нужная информация поступает на него в установленном порядке».

Маквей покинул кабинет начальника штаба в полной уверенности, что на линии Гуам-Лейте все спокойно и не происходит ничего необычного.

* * *

Покинув кабинет коммодора Картера, капитан 1 ранга Маквей позавтракал с командующим 5-м флотом Спрюэнсом, который в это время также находился на Гуаме. Закончив завтрак, Маквей направился к командиру военно-морской базы на Гуаме.

Командира базы, — а в это время им был капитан 3 ранга Брукс, — не было на месте. Маквей зашел в тесную комнатушку, где находился отдел ВМБ по формированию конвоев и управлению движением кораблей, возглавляемый лейтенантом Джозефом Вальдроном, бывшим газетным редактором. Вальдрон управлял движением примерно 90 % кораблей, идущих с Марианских островов, составляя для них маршруты следования. Он гордился тем, что за последние десять месяцев проделал эту работу более чем для пяти тысяч кораблей и судов. Вальдрон имел репутацию человека, знающего все последние разведсводки. Действительно, он давал командирам кораблей более подробные инструкции, чем в какой-либо другой базе на Тихом океане.

Вальдрон приказал своим подчиненным лейтенанту Нортховеру и младшему лейтенанту Рено «обслужить» капитана 1 ранга Маквея.

Они прежде всего спросили командира «Индианаполиса», когда тот предполагает уйти с Гуама и с какой скоростью собирается следовать через океан? Маквей был слегка шокирован подобными вопросами. Насколько он помнил из прошлого, кораблям не разрешалось следовать со скоростью выше шестнадцати узлов в целях экономии топлива, исключая особые обстоятельства.

Командир «Индианаполиса» напомнил двум офицерам, что он совершил поход из Сан-Франциско в режиме полного хода, а далее предполагает идти экономной скоростью, чтобы дать отдых машинам. Он планирует прибыть в залив Лейте на рассвете, чтобы успеть провести учения ПВО. Быстро сделав расчеты, Нортховер и Рено пришли к выводу, что, следуя со скоростью двадцать четыре — двадцать пять узлов, «Индианаполис» должен прибыть в залив Лейте утром в понедельник. Это совсем не устраивало Маквея, а потому офицеры пришли к новому соглашению: «Индианаполис» выходит в море в 09:00 завтра (суббота, 28 июля 1945 года), следует со скоростью 15,7 узла и прибывает в залив Лейте утром во вторник.

Вопрос о маршруте можно было не поднимать, поскольку никаких вариантов не было. От Гуама к Лейте шла прямая линия, известная как «Маршрут конвоя Педди». Ни офицер, управляющий движением кораблей, ни Маквей не имели права что-либо изменять, поскольку Библией командира базы было «Наставление по мореплаванию в Тихом океане в условиях военного времени», где говорилось: «…боевые корабли, следующие в зону боевых действий или возвращающиеся из нее обязаны следовать стандартными маршрутами…»

«Педди» был единственным стандартным маршрутом от Гуама до Лейте. А в середине этого стандартного маршрута поджидал добычу капитан 3 ранга Хасимото на своей подводной лодке «Джи-58».

Согласившись, что маршрут «Индианаполиса» изменить нельзя, офицеры перешли к следующей теме. Следующей темой была проблемы эскорта. На крейсере не было абсолютно никакой аппаратуры подводного обнаружения, и подводная лодка могла подобраться к «Индианаполису» на любое расстояние, оставаясь незамеченной. Но эскортных кораблей не было. Впрочем, капитана 1 ранга Маквея это не очень беспокоило — он много раз холил этим маршрутом без эскорта. Для очистки совести лейтенант Вальдрон позвонил по телефону в штаб командующего Марианским военно-морским районом начальнику оперативного отдела капитану 1 ранга Оливеру Наквину. Наквина не было на месте, но его помощник лейтенант Джонсон ответил Вальдрону, что в эскорте нет необходимости. Он напомнил Вальдрону, что по существующему положению, корабли, следующие ниже известной широты, не эскортируются.

На том и расстались. Капитан 1 ранга Маквей вернулся на свой корабль.

Вечером, в 19:00, штурман «Индианаполиса» капитан 2 ранга Джон Дженни также встретился с лейтенантами Вальдроном и Нортховером. Ему вручили два листа бумаги. На первой была отпечатана инструкция по движению на маршруте, а вторая была озаглавлена «Разведданные по району между Гуамом и Филиппинами».

Инструкция была предельно проста. В ней говорилось, что корабль должен выйти в море завтра (в субботу) в 09:00 и пройти тысяча сто семьдесят одну милю до Лейте со средней скоростью 15,7 узла, прибыв туда 31 июля, во вторник, к 11:00. Корабль должен был следовать курсом зигзага «по усмотрению командира». Никто из «маршрутных офицеров» не мог диктовать командирам кораблей, что они должны делать, находясь в море. Могли только рекомендовать. Быстро пробежав глазами разведданные, капитан 2 ранга Дженни вернулся на «Индианаполис», где немедленно встретился с Маквеем и его старпомом капитаном 2 ранга Джозефом Флинном. Офицеры внимательно прочли инструкцию, не найдя в ней ничего необычного.

Затем они изучили разведсводку. В сводке говорилось о трех обнаружениях подводных лодок, что было средним показателем для любой из последних недель. Сводка отмечала, что одна подводная лодка противника была обнаружена в надводном положении после полуночи 22 июля, но подобная информация была уже явно устаревшей. Второе обнаружение имело место 25 июля, но было очень неточным. В комментарии говорилось: «Неизвестный корабль докладывает о якобы обнаруженном перископе». Примерно таким же было и третье обнаружение, названное «весьма сомнительным». Обо всех этих обнаружениях штурман «Индианаполиса» знал раньше из других источников, и они были нанесены им на карту.

В сводке ни словом не упоминалось ни о гибели «Андерхилла», ни о четырех подводных лодках Группы Тамон. Что наиболее важно, ничего не было сказано о подводной лодке «Джи-58», которая «сидела» прямо на маршруте «Педди». Другими словами, разведсводка не стоила даже того листка бумаги, на котором она была напечатана, хотя позднее командующий Марианским военно-морским районом вице-адмирал Джордж Маррей будет настаивать на том, что «информация, данная командиру „Индианаполиса“, была лучшей информацией, которую мы могли обеспечить».

* * *

В действительности, довольно просто объяснить, почему поток «Ульграсекрстной» информации о Группе Тамон, достигнув известного уровня в цепи командования, остановился, как будто упершись в кирпичную стену. Причина как раз и заключалась в грифе этой информации — «Ультра Секретно», что являлось высшим грифом секретности. Естественно, что, имея дело с такой секретностью, все предпочитали помалкивать.

На следующее утро, 28 июля, тяжелый крейсер «Индианаполис» начал готовиться к выходу в море. Адмирал Спрюэнс, которому нужно было попасть на конференцию в Манилу, хотел уж было поднять флаг на своем любимом «Индианаполисе», но в последнюю минуту передумал.

Ровно в 09:00 капитан 1 ранга Маквей приказал прекратить прием топлива и сниматься с якоря.

Через полтора часа после ухода «Индианаполиса» сообщение об этом было передано: начальнику оперативного отдела штаба Марианского военно-морского района, командиру военно-морской базы на Лейте, контр-адмиралу Маккормику на борт линкора «Айдахо», адмиралу Спрюэнсу, коммодору Картеру, адмиралу Нимицу и вице-адмиралу Олдендорфу.

На этот раз на «Айдахо» сообщение расшифровали и доложили адмиралу Маккормику. А адмиралу Олдендорфу — нет.

Читая это сообщение, контр-адмирал Маккормик разобраться в нем не смог. Он считал, что «Индианаполис» должен пройти цикл учений по повышению боевой подготовки или в Сан-Франциско, или на Гуаме, а потому не понял, зачем корабль идет в залив Лейте. Разумеется, если бы Маккормику доложили предыдущую радиограмму, которую его радисты поленились расшифровать, то адмирал не был бы убежден, что «Индианаполис» доберется до Лейте из соединений у Окинавы. Маккормик почти не сомневался, что «Индианаполис» будет по пути повернут на север, чтобы заменить у Окинавы один из этих крейсеров. Но на случай, если «Индианаполис» все-таки придет в залив Лейте, как гласило сообщение, во вторник в 11:00, Маккормик дал на этот счет все необходимые указания своему штабу.

Что касается вице-адмирала Олдендорфа, то он вообще ничего не знал об «Индианаполисе», поскольку сообщение с Гуама от лейтенанта Вальдрона не получил. Правила требовали, чтобы «маршрутный офицер» направлял свои сообщения не непосредственно командующему оперативным соединением в море, а на узел связи Окинавы. Но на узле связи эта радиограмма таинственным образом исчезла.

Вице-адмирал Олдендорф много раз жаловался на неэффективность работы своего узла связи на Окинаве, из-за халатности офицеров которого до него не доходили важные сообщения. Поэтому, хотя Олдендорф в принципе знал, что «Индианаполис» должен прийти в залив Лейте, он не знал, когда именно это произойдет, поскольку не имел понятия о времени ухода крейсера с Гуама.

Поэтому, пока «Индианаполис» экономным ходом пересекал кишащее акулами Филиппинское море, два адмирала лишь частично знали об этом. Маккормик знал, когда «Индианаполис» придет в залив Лейте, но не знал, зачем он туда идет. Олдендорф, зная, зачем он туда идет, не знал, когда крейсер туда прибудет.

ГЛАВА III ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОХОДА

Через семь часов после того, как «Индианаполис» покинул Гуам, торговое судно «Уайлд Хантер» передало в эфир срочное сообщение:

«Срочно!

Текст открытый.

10°25′ СШ, 131° ВД. Обнаружен перископ».

Через двадцать восемь минут судно снова вышло в эфир:

«Срочно!

Текст открытый.

Снова обнаружен перископ. Координаты те же».

Вместе с несколькими самолетами эскортный миноносец «Альберт Т. Гаррис» был послан проверить это сообщение, а противолодочной группе было приказано прочесать этот район. Однако, к воскресенью они потеряли контакт с лодкой, прервали поиск и вернулись в базу.

Скорее всего, торговому судну перископ почудился, и никакой подводной лодки там не было вообще (по крайней мере, о ней ничего не было известно Военно-морской разведке), но интересным аспектом этой операции был тот факт, что она проходила в ста семидесяти милях почти прямо по курсу «Индианаполиса», но о ней на крейсер ничего не сообщили.

* * *

Субботний день прошел на «Индианаполисе» без всяких происшествий. Матросы проверяли шлюпочное и другое спасательное оборудование, найдя его в прекрасном состоянии.

В воскресенье «Индианаполис» обогнал танко-десантное судно, также направлявшееся в залив Лейте. Судно было использовано для проведения на крейсере артиллерийских учений — на него наводили орудия, измеряли расстояние, обучая молодых комендоров…

* * *

Корабельный врач «Индианаполиса» капитан 3 ранга медицинской службы Люис Хайнес родился в городе Манисти, шт. Мичиган. Медицинское образование получил в Северо-Западном университете. На флоте доктор Хайнес служил уже восемь лет. До назначения на «Индианаполис» он был врачом дивизиона эсминцев в Атлантике, а также отслужил восемнадцать месяцев на линкоре «Нью-Мексико». Из всех кораблей, на которых ему пришлось служить, доктору больше всего понравился именно «Индианаполис». Дисциплина на корабле была хорошей, настроение экипажа — отличным, дух товарищества царил на корабле.

Доктор Хайнес наслаждался своей службой. Большую часть воскресного дня Хайнес провел в матросской столовой, делая противохолерные прививки членам экипажа. Закончив эту работу, доктор направился пообедать в кают-компанию, где сидел за одним столом со штурманом крейсера капитаном 2 ранга Дженни.

Разговор за столом был легким и непринужденным. Дженни рассказал, что ночью они пройдут через район, где недавно имела место противолодочная операция, о которой им, правда, ничего не сообщили, но на крейсере сами узнали об этом, прослушивая эфир.

По своей давней привычке, доктор Хайнес после обеда отправился на бак крейсера, чтобы насладиться теплым тихоокеанским бризом. Затем он спустился в лазарет, проверил состояние больных, а в 22:45 добрался, наконец, до своей каюты и завалился спать.

* * *

Вахтенным офицером с 18:00 до 20:00 в воскресенье на «Индианаполисе» был техасец, лейтенант Чарльз Маккиссик. Когда он принимал вахту, было еще светло, крейсер шел зигзагом на курсе 262°, море было достаточно бурным. Небо было частично затянуто тучами, навстречу кораблю надвигался грозовой фронт. Этот воскресный вечер нельзя было назвать особенно приятным.

Приняв вахту, Маккиссик зашел в радиорубку, чтобы просмотреть перехваченные сообщения. Одно из этих сообщений говорило об обнаружении «Уайлд Хантером» перископа и о проведенной позднее в этом районе противолодочной операции. Сообщение не было особенно подробным. Там просто говорилось: «Ведется противолодочная операция, 10–26 СШ, 131 ВД…» Все это не вызывало никакой тревоги.

Во время последнего получаса вахты лейтенанта Маккиссика (где-то между 19:30 и 20:00) капитан 1 ранга Маквей приказал прекратить следование зигзагом и идти прямым курсом.

При обстановке, имевшей место в этот воскресный вечер, командир крейсера отдал этот приказ без всяких колебаний. Стояла темная ночь, облачность была низкой, море достаточно бурным. Разведданные не говорили ничего о том, что на пути «Индианаполиса» могут оказаться подводные лодки противника. «Сведения, которыми я обладал, — объяснял позднее Маквей, — Делали невозможным предположение, что крейсер может быть атакован с воздуха или из-под воды».

В 20:00, когда лейтенант Маккиссик сдал вахту, стояла уже кромешная тьма. Луны не было, видимость была очень плохой. Лейтенант поспешил в кают-компанию, где начали показывать кино. После окончания киносеанса в 22:00 Маккиссик отправился прямо в свою каюту и лег спать. Сменивший его на вахте в 20:00 лейтенант Макфарланд убедился, что «Индианаполис» идет прямым курсом, радиолокаторы кругового и воздушного поиска работают. Задувал сильный ветер, нагоняя крупную волну с северо-востока.

При заступлении Макфарланда на вахту, командира на мостике подменил командир артиллерийской боевой части капитан 2 ранга Стенли Липски. Там же находился старший инженер-механик крейсера лейтенант Ричард Редмайн, проходивший обучение для подмены на мостике командира, и рулевой старшина Винсент Эллард. Было так темно, что старшина Эллард не мог разглядеть лиц людей, находившихся на мостике, и узнавал их только по голосу.

Когда вахта уже близилась к концу, на мостик поднялся капитан 2 ранга Дженни, доставив несколько ночных распоряжений командира, которые Маквей позднее должен был подписать. Штурман «Индианаполиса» напомнил находившимся на мостике, что около 08:00 корабль должен будет пройти через район, где эскортный миноносец «Гаррис» вел поиск подводной лодки противника.

Офицеры просмотрели распоряжения по кораблю, найдя их совершенно обычными.

Еще до 20:00 «Индианаполис» увеличил скорость до семнадцати узлов, поскольку капитан 1 ранга Маквей считал, что высокая скорость хода является лучшей защитой от возможных атак подводных лодок, чем следование курсом зигзага.

Маквей поднялся на мостик в 22:30. Он вошел в штурманскую рубку, где находился капитан 2 ранга Дженни. Обсудив обстановку со штурманом и подписав ночные распоряжения, Маквей вышел на крыло мостика, чтобы подышать перед сном свежим воздухом. Он оставался на мостике около десяти минут, а в 22:45 спустился в свою походную каюту, чтобы немного поспать.

В 23:00 капитан 1 ранга американского флота Чарльз Маквей заснул.

* * *

В 23:00 капитан 3 ранга Японского Императорского флота Мошицура Хасимото проснулся.

Разбуженный посланным с вахты унтер-офицером Хасимото, одев китель, зашел в отсек, где стоял синтоистский алтарь, и несколько минут молился. Затем командир подводной лодки направился в центральный пост, приказав увеличить скорость до трех узлов и всплывать на перископную глубину.

Приникнув к перископу, Хасимото трижды осмотрел поверхность моря в диапазоне 360°, но не увидел ничего.

Хасимото приказал всплывать в надводное положение.

Видимость улучшилась, и Хасимото мог видеть пустынный океан почти до самого горизонта. Он оставался у перископа, а на рубку, отдраив люк, вышли штурман и сигнальщик.

Радиолокатор работал, но все так же не показывал ничего.

Внезапно ночную тишину прервал крик штурмана: «По пеленгу „красный“ — девять-ноль — возможно, корабль противника!»

Спокойно, но быстро Хасимото опустил перископ и поднялся на рубку. Взглянув в бинокль, он увидел на горизонте «непонятное пятнышко» и приказал немедленно погружаться. От всплытия до погружения прошло пятьдесят секунд.

В 23:38 «Джи-58» начала сближение с целью. Хасимото держал цель в окуляре ночного перископа. Корабль-цель был слишком далеко, чтобы его можно было опознать, но все торпедные аппараты были поставлены на «товсь», а «Кайтены» №№ 5 и 6 получили приказ приготовиться к запуску. Гидролокатор лодки уловил, что неизвестный корабль изменил либо курс, либо скорость.

Надежды Хасимото оправдывались, а его долгое ожидание на линии Гуам-Лейте было вознаграждено.

Однако, по мере приближения к цели, Хасимото стало охватывать чувство неуверенности и беспокойства. Что за корабль идет прямо на него? Судя по всему, это крупный боевой корабль, но почему он не идет курсом зигзага? Где его эскорт? Первой реакцией Хасимото была тревога, что он обнаружен, и что на него несется эсминец противника, чтобы атаковать и уничтожить подводную лодку. Более того, неизвестный корабль шел таким курсом, что в него было почти невозможно попасть торпедой. Может быть, лучше было уйти, пока не поздно?

Но тут пятно на горизонте стало смещаться вправо, и Хасимото быстро рассчитал изменения курса, чтобы дать торпедный залп с правого борта цели. Он еще не мог опознать обнаруженный корабль и определить расстояние до него, поскольку тот шел на него прямо по нулевому пеленгу, мачты створились и даже примерно определить их высоту было нельзя. Но вскоре «круглое черное пятно постепенно стало принимать форму треугольника», пересекающего курс «Джи-58». Высокий правый борт неизвестного корабля должен был пройти прямо перед шестью торпедными аппаратами подводной лодки.

Примерно на дистанции трех тысяч пятисот метров фок и грот-мачта корабля-цели расстворились, и Хасимото мог определить их высоту в тридцать метров. Это означало, что перед ним либо линкор, либо тяжелый крейсер.

В этот момент молодые водители «Кайтенов», придя в сильное возбуждение, стали буквально умолять Хасимото выпустить их в бой. Но командир лодки был против: цель была слишком «легкой», чтобы тратить ради ее уничтожения чью-либо жизнь. Кроме того, в темноте «Кайтены» действовали не очень эффективно, а процесс их выпуска был очень шумным и мог вообще сорвать атаку. Хасимото решил использовать обычныс торпеды, а если они не попадут в цель, он всегда успеет выпустить «Кайтенов», чтобы прикончить этот корабль.

Хасимото определил, что его цель идет курсом 260° со скоростью двенадцать узлов. Расстояние составляло тысячу пятьсот метров. Торпедисты стояли в полной готовности у своих аппаратов. Напряженная тишина воцарилась на лодке.

* * *

В полночь вахтенный офицер «Индианаполиса» лейтенант Макфарланд был сменен лейтенантом Джоном Орром. Новый вахтенный офицер, хотя и служил на крейсере короткое время, был опытным моряком и даже тонул на эсминце в бухте Ормок. Капитан 1 ранга Маквей считал, что Орр прошел крещение огнем, имея достаточную квалификацию, чтобы стоять ночные вахты. Маквей считал Орра одним из своих лучших офицеров. К этому времени видимость улучшилась, составляя примерно три тысячи метров. Лейтенант Орр имел право перейти на зигзаг, если сочтет это необходимым, но он решил оставить крейсер на прямом курсе.

В 00:05, в понедельник 30 июля 1945 года, на крейсере заступила следующая вахта — «с нуля до четырех». На расстоянии тысячи пятисот метров ночной перископ японской подводной лодки наблюдал за каждым движением «Индианаполиса».

* * *

Шесть торпед в аппаратах «Джи-58» были установлены на скорость сорок восемь узлов и глубину — четыре метра. Хасимото мог уменьшить скорость торпед до сорока двух узлов, что значительно увеличило бы дальность их действия. Но в этом не было необходимости — цель была достаточно близко и шла прямым курсом. Пять торпед имели магнитные взрыватели, одна — взрыватель инерционного типа. Угол растворения торпед составлял три градуса, исключая расхождение двух средних торпед, где этот угол составлял три градуса. Через двадцать семь минут после первого обнаружения «Индианаполиса» капитан 3 ранга Хасимото скомандовал: «Залп!»

Первая торпеда вышла из аппаратов подводной лодки Хасимото, через три секунды — вторая, а через пятнадцать секунд были выпущены все шесть торпед. Все это время Хасимото продолжал наблюдать за целью в перископ.

Как только последняя торпеда была выпущена, Хасимото перевел подводную лодку на курс, параллельный курсу «Индианаполиса», наблюдая за ним в перископ и ожидая взрывов примерно через минуту.

ГЛАВА IV ГИБЕЛЬ

В 00:05 30 июля 1945 года первая японская торпеда угодила в правый борт «Индианаполиса», и оглушительный взрыв потряс американский крейсер. Через три секунды вторая торпеда взорвалась прямо под мостиком, обрушив на корабль огромный столб грязной воды.

«Индианаполис» слегка подбросило вверх, а затем крейсер, дрожа и вибрируя, грузно осел в воду. Пламя, пар и дым вырвались из передней трубы, а огромный огненный шар прокатился от надстройки до носовой оконечности крейсера. В пределах нескольких секунд шар погас.

Без всякой команды, по всему, что шевелится, открыли огонь 40-мм автоматы. 127-мм орудия были нацелены в темноту ночи, но, не найдя цели, огня не открывали.

В нос от миделя «Индианаполис» представлял из себя сплошную «зону бедствия»: погас свет, энергии не было, не было ни связи, ни давления в магистралях.

* * *

Первый страшный взрыв сбросил капитана 1 ранга Маквея с койки на стальную палубу. Второй взрыв подбросил командира крейсера над палубой, где он лежал. Крошечная походная каюта наполнилась едким дымом. Вибрация и скрежет конструкций корабля напомнили Маквею происходящее после удара камикадзе у Окинавы.

«Моей первой реакцией, когда я проснулся, а вернее — наполовину проснулся — было: „Боже! В нас снова врезался камикадзе!“ Но потом я быстро сообразил, что едва ли в этом районе могли появиться самолеты противника. Скорее всего, это торпеды,» — вспоминал позднее Маквей. Быстро вскочив на ноги, командир крейсера в одном белье выскочил на мостик.

На мостике и в штурманской рубке висело облако белого «кислотного» дыма, настолько плотного, что никого и ничего невозможно было рассмотреть. С самого мостика также ничего не было видно. Стояла кромешная тьма. На палубе также никого не было видно.

Никого из находившихся на мостике Маквей опознать не смог и стал спрашивать их фамилии.

Скользя по настилу мостика босыми ногами, командир «Индианаполиса» стал громко звать («А что еще мне оставалось делать?») капитана 3 ранга Мура, командира дивизиона борьбы за живучесть.

Но Мур покинул мостик сразу же после попадания торпед и ринулся вниз, чтобы установить степень полученных повреждений и задраить все водонепроницаемые двери и люки.

Затем Маквей позвал вахтенного офицера, спросив его, получил ли он какие-нибудь доклады и вообще имеет ли какую-либо информацию о случившемся. Лейтенант Орр ответил,что никакой информации у него нет. Он лишь доложил командиру, что сразу же после взрывов приказал пробить боевую тревогу.

Капитан 1 ранга отметил, что вахтенный офицер находился в состоянии «на грани паники», поскольку никак не мог остановить машины крейсера. «Индианаполис» продолжал вспахивать море со скоростью семнадцать узлов, каждую секунду всасывая тонны воды в гигантские пробоины правого борта.

Орр доложил Маквею, что у него нет связи с машинным отделением, что он пытался остановить корабль, но не знает, дошел ли его приказ до машинного отделения или нет. Как выяснилось позднее — нет.

Электрический машинный телеграф на мостике, как и все прочес электрооборудование, вышел из строя. На мостике не было абсолютно никаких средств связи с другими частями корабля, не считая переговорных труб, одна из которых вела в походную каюту командира, а вторая — в боевую рубку. В конце концов, в машину отправили рассыльного с вахты с приказом немедленно остановить крейсер.

Выйдя на правое крыло мостика, Маквей пытался разглядеть повреждения в носовой части крейсера, но из-за дыма и темноты не увидел ничего.

В этот момент «Индианаполис» имел очень незначительный крен, и Маквей считал, что никакой катастрофы не произошло. Он был не очень обеспокоен. Зайдя обратно в штурманскую рубку, Маквей сказал Орру, что пойдет в свою походную каюту, оденется и вернется обратно.

Пока Маквей находился на крыле мостика, вахтенный старшина Эдвард Кейс пытался наладить систему внутрикорабельной связи, но безуспешно. Кейс доложил Орру, что связь не работает, и тот приказал ему идти в машину и передать приказ остановить корабль.

В 00:10, через пять минут после попадания двух торпед, «Индианаполис» имел крен 12° на правый борт.

К этому времени капитан 1 ранга Маквей, наскоро одевшись, снова появился на мостике. Хотя крен корабля был еще сравнительно небольшим, появившийся на мостике тяжело дышавший капитан 3 ранга Мур доложил командиру, что крейсер тяжело поврежден и быстро погружается. Мур успел проверить все носовые отсеки и убедился, что они стремительно затопляются водой. Он посоветовал командиру дать приказ оставить корабль.

Однако, капитан 1 ранга Маквей не был уверен в правоте Мура.

Доклад командира дивизиона борьбы за живучесть показался ему невероятным. Маквей не мог поверить, что корабль тонет. Маквей видел, что крен крейсера незначительный, а с мостика вообще не видно никаких повреждений. Повреждения, полученные крейсером у Окинавы, казались Маквею более тяжелыми. Но тогда с ними удалось справиться, и командир был уверен, что так же будет и на этот раз. Он знал, что нельзя опаздывать с приказом «оставить корабль», но и не хотел отдавать этот приказ слишком рано. Он приказал Муру идти вниз и все проверить заново. Капитан 3 ранга Мур ушел вниз и больше не вернулся.

Маквей спросил лейтенанта Орра, передала ли радиорубка сигнал бедствия? Тот ответил, что не знает. В 00:12 командир послал матроса в задымленную штурманскую рубку, чтобы тот прочел там показания кренометра. Матрос вернулся с ошеломляющей новостью: крен крейсера уже достиг 18°, увеличившись на шесть градусов за две минуты!

Через восемь минут после того, как «Индианаполис» получил торпедные попадания, через три минуты после того, как капитан 3 ранга Мур покинул мостик, и через минуту после того, как было считано последнее показание кренометра, на мостике появился старший офицер крейсера капитан 2 ранга Джозеф Флинн. Он доложил Маквею, что корабль получил тяжелые повреждения и принимает воду в огромном количестве. «Я думаю, что с нами покончено, — сказал старший офицер, и рекомендую дать приказ „оставить корабль“».

Командир был ошеломлен. Какой же силы должен быть взрыв, чтобы за восемь минут пустить на дно такой громадный корабль?

Но, повернувшись к Флинну, Маквей приказал: «Хорошо, дайте команду оставить корабль!»

Услышав это, лейтенант Орр приказал рассыльному пойти в кормовую часть мостика и взять там два спасательных жилета для них обоих. Когда рассыльный вернулся, Орр приказал ему спасаться.

В этот момент на мостике появился старшина Кейс и доложил командиру, что он передал по нижним помещениям крейсера команду: «Все наверх!». Кейс добавил, что пробиться в нос от миделя было невозможно из-за пожара.

В 00:14 на мостике появился штурман «Индианаполиса» капитан 2 ранга Дженни, сообщивший командиру, что практически сразу же после попадания торпед с крейсера передали сигнал бедствия с указанием точного места корабля и призывом о немедленной помощи.

Затем Маквей вышел на крыло мостика и крикнул морякам, сгрудившимся у лееров левого борта, чтобы они спасались. Сложив руки рупором, капитан 2 ранга Флинн прокричал ту же команду. Многие матросы, не ожидая команды, бросились в воду сразу после взрыва. А поскольку крейсер так и не остановился, их головы прыгали на волнах уже примерно в миле за кормой.

На шканцах крейсера распоряжался раненый капитан 3 ранга Липски, старший артиллерист «Индианаполиса». С ним неожиданно столкнулся старшина комендоров Хоннер, который позднее вспоминал, что «Липски, который очень сильно обгорел, передал ему записку для своей жены. Он считал, что ему уже не спастись, а поскольку я не был ранен, он полагал, что мне это удастся».

Убедившись, что все матросы одели спасательные жилеты, Липски, по своей собственной инициативе, дал приказ оставить корабль. Через несколько секунд на палубе появился капитан 2 ранга Флинн, скомандовав: «Быстро за борт, ребята!»

Капитан 3 ранга Джозеф Рейд распоряжался на корме, где сгрудились сотни перепуганных молодых матросов. Они толпами бросались за борт. Рейд тщетно пытался навести хоть какой-нибудь порядок. В темноте не было видно, что увеличивающийся крен на правый борт обнажил еще работавшие правые винты. Прыгающие с кормы матросы попадали в них, как в ножи огромной мясорубки, которая крошила их на куски.

Через несколько минут после отдачи приказа «Оставить корабль!» капитан 1 ранга Маквей также решил, что настала пора спасаться и ему самому. Штурман Дженни, которому командир приказал проверить, успела ли радиостанция крейсера передать в эфир сигнал бедствия, на мостик не возвращался. Командир решил проверить это лично. Кроме того, он хотел сам убедиться в том, что крейсер получил смертельные повреждения.

Оставив мостик, Маквей прошел через штурманскую рубку в свою походную каюту, где взял свой спасательный жилет. Выйдя из походной каюты, Маквей столкнулся с капитаном 1 ранга Крочем, пассажиром, взятым на борт на Гуаме, который ночевал в салоне Маквея:

— Чарли, у вас нет лишнего жилета?

Маквей вернулся в каюту, нашел там надувной жилет и передал его матросу Гаррисону, случайно оказавшемуся поблизости.

— Надуйте его, — приказал Маквей, — и отдайте капитану 1 ранга Крочу.

А сам пошел дальше, надеясь добраться до радиорубки.

Маквей уже поставил ногу на ступеньку трапа, ведущего вниз на сигнальный мостик, когда «Индианаполис» внезапно резко повалился на правый борт. Крен крейсера достиг 60°. Было 00:17. Все живое и неживое покатилось в сторону правого борта. Грохот сорвавшегося с креплений оборудования смешался со страшным воем людей. Капитан 1 ранга Маквей удержался на ногах только потому, что держался обеими руками за поручни трапа. Подтягиваясь на руках, ползком на коленях командир добрался до накренившегося настила сигнального мостика, откуда дальше вниз шел трап, ведущий в радиорубку.

С трудом преодолев и этот трап, Маквей, не найдя, разумеется, никого в радиорубке, в итоге спустился на верхнюю палубу. Там он обнаружил несколько матросов, которые собирались прыгать за борт без спасательных жилетов. Командир остановился и крикнул им:

— У первой трубы лежит плавучая сеть. Бросьте ее за борт, а потом прыгайте сами. Она выдержит вас всех. Корабль еще достаточно времени продержится на плаву.

Несколько драгоценных секунд матросы пытались отдать принайтованную к рымам сеть, но не смогли этого сделать. Маквей закричал им:

— Ладно, бросайте это дело! Спасайтесь кто как может!

Внезапно, в 00:18, «Индианаполис» лег на правый борт, оставаясь в таком положении еще пару минут. Ухватившись за какой-то конец на вставшей вертикально палубе, Маквей обнаружил себя стоявшим на левом борту корабля. Вода с шумом врывалась в открытые люки, горловины и отверстия дымовых труб…

* * *

Лейтенант Чарльз Маккиссик, стоявший вахту с 18 до 20:00, в момент взрыва первой торпеды спал в своей каюте на правом борту крейсера. Сброшенный взрывом с койки и услышав звон разбившегося на куски зеркала, Маккиссик быстро понял, что надо как можно быстрее выбираться наверх. Два других офицера, которые делили с ним каюту, уже покинули коридор, по которому Маккиссик собирался добраться до верхней палубы. На палубе горел мазут. Жара и дым были столь нестерпимы, что лейтенант вернулся обратно в свою каюту. Пошарив в темноте, он нашел в рундуке под койкой карманный фонарик, затем — схватил полотенце, смочил его в умывальнике и обмотал им лицо. В таком виде, подсвечивая себе фонариком, Маккиссик снова выскочил в задымленную темноту коридора.

Согнувшись и задыхаясь, лейтенант стал пробиваться к трапу, ведущему на верхнюю палубу, думая только о том, чтобы скорее выбраться наверх и глотнуть свежего воздуха. Он даже не знал, куда бежит — в нос или в корму корабля. Взглянув вдоль узкого прохода, ведущего к офицерской кают-компании, Маккиссик увидел дым, пламя и целую толпу сгрудившихся там людей. Не желая пробиваться через толпу, лейтенант пробежал проходом на левый борт кренившегося крейсера, где, как ему было известно, располагалась небольшая баталерка. Все мысли офицера были только о свежем воздухе. Он намеревался, добравшись до баталерки, открыть там иллюминатор и выбраться через него за борт. Однако, иллюминатор оказался задраенным, и Маккиссик никак не мог найти задрайку, чтобы открыть его. В итоге ему ничего не оставалось делать, как снова вернуться в дым и вонь темного коридора, из которого он так мечтал поскорее выбраться.

Лейтенант снова взглянул в сторону кают-компании и обнаружил, что обстановка там, мягко говоря, лучше не стала. К счастью, в этот момент открылась тяжелая стальная дверь, ведущая в перегрузочное отделение башни главного калибра № 1, и чей-то голос прокричал:

— Эй! Кто-нибудь хочет выбраться отсюда? Маккиссик закричал в ответ, что он здесь. — Идите за мной, — скомандовал матрос, и они оказались в подбашенном отделении, а затем, подтягиваясь на руках, а временами скользя на коленях, стали выбираться наверх. Лейтенант уловил приток свежего воздуха и почувствовал облегчение. В конце концов Маккиссик выбрался наверх, оказавшись на левом борту полубака. (Вывел Маккиссика наверх матрос Джеймс Ньюхелл. Таким образом он спас еще несколько человек и был награжден Бронзовой Звездой.)

Добравшись до верхней палубы, Маккиссик упал на колени, борясь с дурнотой и почти теряя сознание. Свежий ночной воздух быстро привел его в себя. Лейтенант поднялся на ноги и огляделся вокруг. Внезапно из-за туч появилась луна, обеспечив на время хорошую видимость. При свете ее лейтенант увидел, что примерно пятнадцать метров носовой части «Индианаполиса» оторвано, «как будто ее срезали бритвой». Несколько секунд Маккиссик ощущал себя в относительной безопасности, но, стоя на левом борту, он видел, как тот задирается все выше и выше с быстрым увеличением крена корабля. Прежде, чем покинуть корабль, лейтенант решил добыть себе спасательный жилет. Засветив фонарик, он быстро добрался до места, где раздавали спасательные жилеты, взял один себе и помог другим морякам сориентироваться в темноте и получить жилеты.

Но в это время с мостика раздался истошный крик:

— Ради Бога, погасите фонарь! Похоже, что японская лодка еще находится где-то здесь поблизости!

Выключив фонарь, Маккиссик снова побежал в носовую часть крейсера.

На полубаке крейсера распоряжался лейтенант Дженни (однофамилец штурмана). Он приказал всем морякам, находившимся в этом районе, принять участие в спасательных работах, и лейтенант Маккиссик к ним присоединился.

Эта часть крейсера была почти полностью разбита. Под палубой полубака практически все было уничтожено и почти все находившиеся там люди, убиты. Там находились жилые кубрики, где в момент взрыва спали от ста до ста двадцати человек: весь отряд морской пехоты, вестовые кают-компании и несколько офицеров. При взрыве торпеды большая часть морских пехотинцев, все вестовые и многие офицеры были убиты, тем не менее, там еще находились живые люди, которым нужно было помочь выбраться наверх.

На левом борту между башнями главного калибра №№ 1 и 2 находился люк, через который можно было проникнуть в царящий внизу ад. Желая сбить бушующее там пламя, матросы вооружили пожарный шланг и направили его в горловину люка. Но воды не было. Взрывом была разрушена главная пожарная магистраль, и бороться с огнем было невозможно. На правом борту, симметрично, находился еще один люк, ведущий вниз. Лейтенант Маккиссик вместе с шестью добровольцами спустился через этот люк и вытащил наверх несколько счастливцев. Все спасенные были сильно обожжены.

Быстро увеличивающийся крен крейсера делал спасательные работы очень трудными. Последнего моряка вытаскивали концом, протянутым на левый борт. Когда же крен корабля достиг 50°, спасательные работы пришлось прекратить.

У Маккиссика была мысль пробраться на корму, по все проходы, ведущие туда, были забиты людьми. Лейтенант, никогда не любивший толкаться в толпе, решил остаться на полубаке. Вся палуба полубака вместо с башней главного калибра № 1 и тремя огромными 203-мм орудиями была уже в воде. Единственным сухим местом была та часть левого борта, где находился Маккиссик. Действуя по собственной инициативе, как это делали многие офицеры в последние минуты «Индианаполиса», Маккиссик приказал всем оставшимся на полубаке матросам оставить корабль и бросился за борт вместе с ними.

Через пятнадцать минут после комфортабельного сна в собственной каюте лейтенант Маккиссик уже, борясь с волнами, пытался отплыть как можно дальше от тонущего крейсера. В последний момент он все-таки не выдержал и обернулся, поймав взглядом упавший на правый борт «Индианаполис».

* * *

Сменившись с вахты которую он стоял на мостике с 20:00 до 00:00, старший инженер-механик Ричард Редмайн спустился в кают-компанию, где съел «полночный» бутерброд, а затем, по пути в каюту, зашел в офицерский гальюн. В этот момент первый взрыв прогремел где-то впереди, а второй, казалось, прямо под ним. Корабль подбросило, мигнув, погас свет, и в полной темноте механик услышал, как палубой ниже заревело пламя.

Поняв, что нужно быстрее выбираться наверх, Редмайн, прижав правую руку к лицу и закрыв глаза, кинулся бежать через нестерпимую жару и дым темного коридора. Поскользнувшись, офицер упал и, коснувшись палубы левой рукой, сильно обжог себе пальцы. Пламя лизало его правую руку, которой Редмайн закрывал лицо, волосы начали тлеть.

Он продолжал пробираться по коридору в сторону кормы, желая пробиться на свой боевой пост в кормовом машинном отделении. Стало значительно прохладнее, и механик приоткрыл глаза.

Примерно через три минуты, когда крейсер уже имел крен 10°, лейтенант Редмайн добрался до своего КП в кормовой машине. Вахтенный офицер доложил ему, что связи с мостиком нет, а машинный телеграф — не действует. Более того, они не знают, что произошло в носовом машинном отделении, из которого управляли движением двух внешних гребных валов. В машине № 2 был потерян вакуум.

Выслушав все это, лейтенант Редмайн приказал остановить машину № 2. В кормовом машинном отделении все было вроде бы нормально. работали главные генераторы, дизель-генераторы и все вспомогательные механизмы. Кормовая часть крейсера не получила существенных повреждений, там был свет, на оборудование подавалась энергия.

Но тут, взглянув на кренометр, Редмайн обнаружил, что крен крейсера уже достиг 12–15°. В этот момент со старшим механиком связался главстаршина Нахтигал, возглавлявший вахту в носовом машинном отделении, и доложил, что в 00:10 он приказал эвакуировать оттуда всех людей, поскольку после взрыва торпеды находиться там стало невозможно.

После доклада Нахтигала Редмайн не на шутку встревожился. Крен с каждой минутой увеличивался. Лейтенант приказал перекачать топливо из цистерн правого борта на левый, чтобы хоть немного откорректировать крен.

В 00:16, за четыре минуты до того, «Индианаполис» опрокинулся, лейтенант Редмайн принял решение подняться на мостик и выяснить обстановку. Находясь далеко от носовой части корабля, старший механик не имел ни малейшего понятия об истинном состоянии крейсера, который держался на плаву последние минуты.

Достигнув верхней ступеньки трапа, инженер-механик обнаружил двух матросов, пытавшихся с кем-то связаться по безбатарейному телефону. Редмайн спросил, есть ли у них связь с мостиком, и получил отрицательный ответ. Затем он спросил у них, какова обстановка в носовой части крейсера. Но оба ничего не знали…

Когда Редмайн стал подниматься по трапу, ведущему на верхнюю палубу, крен корабля увеличился до 30° на правый борт. Все вокруг загрохотало, отовсюду посыпались обломки, трап выбило из-под ног Редмайна, и офицер повис на поручнях, лихорадочно пытаясь найти ногами какую-нибудь опору. Когда с неимоверными трудностями Редмайн выбрался на левый борт верхней палубы, крейсер уже лежал на правом борту. При первой же попытке пошевелиться, Редмайн просто соскользнул в волны Филиппинского моря. Он успел заметить, как матросы прыгали за борт с кормы…

* * *

Корабельный врач, доктор Люис Хайнес всегда отличался чутким сном. И ныне, по какой-то неведомой причине, он проснулся у себя в каюте за несколько секунд до взрыва первой торпеды. Он начал подниматься с койки, когда прогремел первый взрыв, и в иллюминаторе сверкнула яркая вспышка. Доктора сбило с ног, и он упал частично на стол, частично — на палубу. Хайнес стал осторожно подниматься на ноги, когда грохнул второй взрыв.

Схватив спасательный жилет, доктор выскочил из каюты. В коридоре он столкнулся с капитаном 3 ранга К. Стаутом, который жил в соседней каюте.

— Смотрите! — в ужасе закричал Стаут, увидев доктора. Тот взглянул и увидел, как по коридору буквально катится огромная стена пламени. Это продолжалось секунду или две. Хайнес схватил спасательный жилет и прижал его к лицу. Тем не менее, он почувствовал, как пламя опалило его лицо, а волосы на голове обгорели.

Прижимая спасательный жилет к лицу, доктор побежал по коридору к трапу, ведущему на верхнюю палубу. Кто-то бежал впереди него, он слышал чьи-то крики, но толком не видел никого.

Новая степа пламени внезапно преградил доктору дорогу, отрезая его от трапа. Он развернулся и побежал в сторону кают-компании, откуда был выход на корму корабля. Огонь бушевал повсюду. Доктор заметил пламя, вырывающееся из боевых погребов, и стал опасаться, что начнут рваться боеприпасы.

Жара и густой дым были просто нестерпимы. Причем, дым имел какой-то странный резкий запах, который Хайнес ощущал впервые в жизни. Добравшись до кают-компании, доктор обнаружил, что там пожара не было, но было очень жарко и в помещении стояла какая-то багровая дымка. Хайнес поскользнулся на линолеуме, упал и, опершись руками о палубу, сильно обжег себе пальцы и ладони. Везде валялись обломки мебели, посуды, еще каких-то вещей. Сжав зубы от боли, Хайнес пытался пробиться к выходу на левый борт. У него уже не было сил бороться. Кто-то из темноты с громким стоном повалился на доктора. Паника охватила Хайнеса, он вскочил на ноги и стал бороться за жизнь.

В темноте какой-то матрос кричал: «Открыт иллюминатор! Открыт иллюминатор! Открыт…»

Доктор пробился на правый борт, обнаружил открытый иллюминатор и пытался закрепить его крышку. Свежий воздух буквально оглушил его. Ему показалось, что он просунул голову в холодильник, в то время, как все остальное его тело продолжало жариться в нестерпимой жаре кают-компании.

Хайнес преодолел в себе желание броситься за борт через этот иллюминатор, опасаясь быть затянутым водоворотом после гибели крейсера. С верхней палубы в открытый иллюминатор кто-то бросил конец, и Хайнес по нему выбрался на верхнюю палубу. Там он обнаружили целую вереницу раненых и обожженных, а также несколько своих санитаров. Одного из них доктор послал в лазарет, чтобы тот принес морфия. Тот быстро вернулся, доложив, что никакого лазарета больше нет, там все разбито, кругом бушует пламя.

Корабль стал резко крениться на правый борт. Предпринимать что-либо еще было уже поздно. Переползая по борту, доктор добрался до линии, где встретились корабль и море, и прыгнул. Еще через секунду «Индианаполис» ушел на дно Тихого океана. Огромная волна накрыла доктора Хайнеса и поволокла в темноту…

* * *

Еще стоя на борту своего стремительно гибнущего корабля, капитан 1 ранга Маквей обдумывал возможность погибнуть вместе с крейсером. Это было самым легким из того, что он мог себе позволить. Он вообще удивлялся, что еще жив. Но инстинкт самосохранения заставил командира «Индианаполиса» бороться за жизнь.

К своему крайнему удивлению, командир крейсера внезапно почувствовал, что уже не находится на борту вверенного ему тяжелого крейсера, а плывет в воде, изо всех сил стремясь оказаться как можно дальше от «Индианаполиса». Погибающий корабль сказал последнее «прощай» своему командиру, накрыв его горячей волной мазута.

* * *

Никто точно не знает, сколько человек из экипажа «Индианаполиса» уцелело при гибели крейсера. Но основываясь на тысячах страниц недавно рассекреченных документов, можно прийти к выводу, что их было восемьсот — даже ближе к девятистам. Из этого вытекает, что примерно четыреста человек погибли вместе с кораблем, включая старшего офицера капитана 2 ранга Флинна, штурмана капитана 2 ранга Дженни, командира дивизиона борьбы за живучесть капитана 3 ранга Мура и вахтенного офицера лейтенанта Орра. Из-за смены полночной вахты многие на корабле не спали, и это позволило большей части команды так или иначе покинуть крейсер.

ГЛАВА V ПЕРВЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ПОНЕДЕЛЬНИК, 30 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

В 01:00, перезарядив шесть своих носовых торпедных аппаратов, японская подводная лодка «Джи-58» скрылась под волнами. Оглядев горизонт в перископ и не обнаружив ровным счетом ничего на всем пространстве в 360°, капитан 3 ранга Хасимото снова приказал всплывать на поверхность. Направившись к тому месту, где они торпедировали корабль противника, японцы пытались обнаружить обломки, плавающие на месте катастрофы в качестве доказательства их успеха, но из-за темноты ничего обнаружить не удалось. Тем не менее, Хасимото был убежден, что он отправил крупный корабль противника на дно.

Однако, долго оставаться на этом месте японцы не могли себе позволить. В любую минуту могли появиться самолеты, а то и эсминцы противника. Хасимото приказал изменить курс на северо-восток и примерно через час привел подводную лодку на вполне безопасную глубину. В течение того часа, что Хасимото находился на поверхности (между 01:00 и 02:00) он передал радиограмму в Токио о потоплении линейного корабля типа «Айдахо»).

Шифровальщики в управлении Военно-морской разведки в Вашингтоне и в Перл-Харборе прочли сообщение с подводной лодки «Джи-58» в тот же самый момент, когда это делали в Токио. Секретные военно-морские документы сообщают, что «во время, которое примерно на полчаса расходится с установленным временем гибели „Индианаполиса“, японская подводная лодка „Джи-58“, действующая, как известно, именно в том районе, где проходил „Индианаполис“, направила сообщение своему командованию, докладывая о потоплении, наши шифровальщики не смогли определить природу потопления, поскольку не были способны читать ту часть японского кода, где идет классификация американских боевых кораблей».

Тем не менее, к рассвету в понедельник в военно-морской разведке знали о потоплении американского корабля и даже были осведомлены о широте и долготе этого трагического события.

В то время, как центр шифросвязи в Вашингтоне занимался переводом этого сообщения, квитанция на перевод того же самого сообщения была получена из Перл-Харбора. Закончив перевод своей версии сообщения, Вашингтон мог сравнить свой текст с полученным из Перл-Харбора.

Тексты были почти полностью идентичны. После этого Вашингтон прекратил всякую активность по этому поводу, предоставив, как того требовали правила, всю инициативу командованию флотом на Тихом океане.

Однако, реакция командующего Тихоокеанским флотом на перехваченное сообщение Хасимото, была весьма странной. Вернее — никакой реакции не было вообще. Весь вопрос был полностью проигнорирован, и позднее командование тихоокеанским флотом секретно призналось, что не отнеслось с достаточной серьезностью к полученной информации, считая ее обычной тенденцией японцев ко лжи и преувеличениям.

Корабль, который японцы объявили потопленным, находился в трех тысячах милях от объявленного места.

* * *

Через пять минут после того, как его корабль скрылся под темными волнами Тихого океана, капитан 1 ранга Маквей остался один в кромешной темноте, придерживаясь руками за какой-то деревянный ящик. Вскоре к нему прибило пару пустых спасательных плотиков. Маквей схватился за один из них, а второй привязал к первому. Неподалеку командир «Индианаполиса» услышал чей-то крик.

Матрос Винсент Эллард вместе с шестью или семью другими спасающимися моряками погибшего крейсера до последнего момента держались за грузовую сеть, свисавшую с борта корабля. У кого-то был нож, и он пытался срезать сеть, чтобы та упала в воду. В этот момент Эллард услышал чей-то крик о помощи. Подплыв в сторону крика, он обнаружил какого-то матроса, державшегося за оторванный поплавок бортового самолета. Он помог этому матросу подплыть к тому месту, где несколько моряков сгрудились у срезанной сети.

Эллард снова услышал чей-то голос, и ему показалось, что он узнал командира корабля. Действительно, это был Маквей, и они вместе подплыли к спасательным плотикам, проводив туда всех находившихся около сетей моряков.

Матросы, которые умели плавать, забрались на второй пустой плотик без посторонней помощи, другим — помогли забраться Маквей и Эллард. Затем Эллард вместе с командиром залезли на первый плотик.

Двое матросов, находившихся на втором плоту, наглотались такого количества морской воды, что в начале капитан 1 ранга Маквей полагал, что оба они умрут. Но все обошлось.

Еще до восхода солнца они обнаружили еще пять человек, находившихся на своем плотике, что был привязан к грузовой сети. Привязав этот плотик к своим, они создали к рассвету уже целую группу из трех спасательных плотиков и одной сети, где находились девять человек. Единственным офицером среди них был капитан 1 ранга Маквей.

Некоторые плоты «Индианаполиса» была достаточно большими, чтобы принять до двадцати пяти человек. Другие, поменьше, были распределены по всей длине верхней палубы, чтобы в случае необходимости упасть в воду на равном расстоянии друг от друга. Плотики были главным образом прямоугольной формы с закругленными углами и были изготовлены из капки, покрытой брезентом. Палубы или какого-либо настила на плотах не было, но были крепкие леера и деревянные планки, держась за которые, можно было чувствовать себя на плотах вполне уверенно и даже вполне сухо.

Проверка плотиков обнаружила на одном из них два весла типа «каноэ», коробку с сигаретами, рыболовные снасти, сигнальные зеркала, а также, цинковый контейнер с двенадцатью сигнальными ракетами «Вери» («Звезда») и ракетницей. В одном из брезентовых мешков были найдены пакеты первой помощи и спички, но все это было уже безнадежно испорчено водой.

Был обнаружен контейнер примерно с тремя галлонами питьевой воды. Ее дали попробовать Маквею. Однако, соленая морская вода проникла в архаичный деревянный контейнер, и питье в употребление не годилось.

Продовольствия на плотах обнаружено не было, но, к счастью, в течение дня к ним прибило несколько контейнеров с «неприкосновенным запасом», оказавшихся сухими. Там было найдено несколько банок с американским консервированным мясом, небольшие пакетики с таблетками сгущенного молока и бисквиты. Командир обещал, что каждая консервная банка (весом двенадцать унций) будет открываться ежедневно и распределяться поровну. Кроме того, каждый ежедневно будет получать по два бисквита и по две таблетки сгущенного молока. С таким рационом Маквей рассчитывал продержаться по меньшей мере десять дней.

Океанская зыбь отчаянно качала спасательные плотики. В какой-то момент моряки оказывались в глубоком каньоне между волнами, а в другой, выкинутые высоко вверх, наблюдали с высоты за дном этого каньона.

Время от времени они могли наблюдать и за другими плотиками, на одном из них, находившемся примерно в тысяче пятистах метрах, судя по всему, находился всего один человек, постоянно взывающий о помощи. На втором плоту, который плавал много дальше, виднелась группа людей, находившаяся на первый взгляд в хороших условиях.

В течение уже первого дня гигантские акулы решили исследовать появившиеся в их владениях спасательные плоты и их «съедобный» груз. Для начала первая акула проплыла под плотом. Ее спинной плавник был «белым, как лист бумаги,» в то время, как остальная туша была темного цвета.

Благодаря этому белому плавнику, акула была хорошо видна в воде на значительной глубине. Перепуганные люди пытались отогнать непрошенную гостью ударами весел, но из этого ничего не получилось. Получив меткий удар, акула отплыла в сторону, но через минуту появилась снова. Все это уже начинало представлять реальную угрозу.

Водонепроницаемые часы капитана 1 ранга Маквея работали превосходно. В 13:00 над их головами, направляясь в сторону залива Лейте, на большой высоте прошел двухмоторный бомбардировщик. В 15:00 над ними в южном направлении прошел бомбардировщик B-29, видимо, также державший курс на Филиппины. Была сделана попытка привлечь его внимание с помощью специального зеркала, отражающего лучи солнца. В последующие дни эта процедура с зеркалом превратилась в настоящий ритуал, но все было тщетно. Маквей понял, что в качестве сигнального устройства зеркало совершенно бесполезно.

После обнаружения еще двух спасательных плотов, Маквей и находившиеся вместе с ним спасшиеся моряки «Индианаполиса» решили, что это все уцелевшие с погибшего крейсера. Они полагали, что, считая и их самих, спаслось не более двадцати пяти — тридцати человек. Они не знали, что в действительности их плоты дрейфуют примерно в восьми милях севернее основной группы уцелевших.

Оказавшись на спасательном плоту в середине бескрайнего Филиппинского моря капитан 1 ранга Маквей постепенно впадал в депрессию. Он привык к совершенно другому образу жизни, ему хотелось принять душ, выпить коктейль и спокойно отдохнуть в тиши своей командирской каюты. Иногда он даже впадал в забытье, но жестокая реальность спасательного плота быстро возвращала его к действительности.

Командир «Индианаполиса» приходил в ужас от мысли, что ему когда-нибудь придется встретиться с женами своих погибших офицеров, которых он знал почти всех. Что он им сможет сказать? Как объяснить случившееся?

Мысленно Маквей возвращался обратно на Гуам, где ему сказали, что крейсер проследует на Филиппины без эскорта. Если бы был эскортирующий корабль, то все было бы иначе. Он бы подобрал уцелевших и вызвал бы помощь по радио.

Он думал также и о своей персональной ответственности, поскольку как командир отвечал за все.

За два часа до окончания первых суток после гибели «Индианаполиса» над ними снова пролетел самолет. Были ясно видны его красные и зеленые навигационные огни. Маквей выпустил в ночное небо одну из сигнальных ракет, но с самолета ее не заметили.

Когда наступила ночь, все почему-то были уверены, что завтра их непременно спасут. Ведь утром «Индианаполис» должен был прибыть в залив Лейте. Раз он не появится, поднимется переполох, будет проведен поиск, их обнаружат и спасут. (Командующий Марианским военно-морским районом вице-адмирал Джордж Маррей обратил внимание на то, что «Индианаполис» пропустил условленный сеанс связи, но решил, что крейсер уже вышел из границ его юрисдикции и теперь обо всем докладывает командованию Филиппинских островов).

* * *

С огромным трудом выбравшись из машинного отделения, лейтенант Ричард Редмайн бросился в море с правого борта «Индианаполиса». Почти сразу же офицер наткнулся на плавающий капковый жилет, одел его и примерно полчаса плавал в полном одиночестве. Затем он заметил спасательный плот с людьми, подплыл и был вытащен на него. В течение оставшегося темного времени суток к ним присоединились еще два спасательных плота и две плавающих сети. Связав вместе три спасательных плота и обе сети, они продолжали дрейфовать, подбирая новых людей, контейнеры с продовольствием, и анкерки с водой.

Когда рассвело, уцелевшие увидели, что поверхность моря вокруг них покрыта толстым слоем мазута, в котором плавают мешки с порохом для 127-мм орудий и всевозможный мусор. При свете дня была сделана попытка пересчитать уцелевших. Получилось около ста пятидесяти человек, включая четырех офицеров и пять старшин. Как старший в звании командование над уцелевшими принял лейтенант Редмайн.

Спасательные плоты были переполнены. Многие плавали просто держать за них или за пустые ящики из-под снарядов. На каждом плоту находилось по пятнадцать — двадцать человек.

В понедельник ничего особенного не случилось. Они продолжали дрейфовать по волнам, надеясь на помощь. Около полудня были замечены два самолета — те самые, что видел и Маквей, а вечером — еще один. С плотов выпустили сигнальную ракету, которая осталась незамеченной.

К середине дня стали проявляться первые признаки падения дисциплины.

Старшим на плавающей сети был унтер-офицер Джулио. Он почти сразу же пожелал исполнять свои обязанности и требовал, чтобы его пересадили на плот, так как он потерял свой спасательный жилет, затем Джулио и несколько других матросов стали в неурочное время есть продовольствие, выданное на всех, находившихся в спасательной сети. Заметивший это, старший унтер-офицер Кларенс Бентон немедленно приказал им прекратить еду, поскольку все продовольствие должно было делиться поровну. Джулио вынужден был подчиниться.

* * *

Оставив гибнущий корабль, доктор Хайнес оказался среди примерно четырехсот человек, барахтающихся в воде со спасательными поясами и без. Эта, самая большая группа уцелевших после гибели крейсера, отделенная милями океана от других групп, возглавляемых Маквеем и Редмайном, не имела в своем распоряжении ни одного спасательного плота, ни крошки пищи и ни капли питьевой воды. Однако, большая их часть имела спасательные пояса. Время от времени доктор слышал, как кто-то довольно спокойно спрашивал в темноте: «У кого-нибудь есть лишний спасательный пояс?» и кто-то отвечал «Да».

Большинство людей были неузнаваемы, покрытые толстым слоем мазута, который разъедал им глаза, жег ноздри и горло.

Лейтенант Маккиссик, находившийся в этой группе, слышал, как некоторые моряки беспокоились, что потопившая крейсер японская подводная лодка всплывет на поверхность и обстреляет их из пулемета. Некоторые уверяли, что видят в темноте какие-то движущиеся огни.

Вскоре после гибели корабля все услышали и почувствовали сильный подводный взрыв. За малым началась паника. Лейтенант Маккиссик, собрав вокруг себя людей, объяснил, как нужно себя вести в таких случаях, и навел относительный порядок.

Примерно в 01:30 старшина Роберт Джейс заметил на поверхности воды акулий плавник. Он уверял, что акула была не менее четырех метров длины.

Многие из оказавшихся в воде моряков были серьезно ранены. Некоторые получили тяжелые ожоги, другие — переломы. Никаких медикаментов ни у кого не было, и многие раненые умерли от шока в течение первых двух часов нахождения в воде. С умерших снимали спасательные жилеты и отдавали тем у кого их не было. До восхода солнца погибло около пятидесяти человек. Уцелевших раненых поддерживали на плаву их товарищи.

К рассвету находившиеся в воде разделились на три группы. Самая большая группа состояла примерно из двухсот человек, вторая — из ста, самая малая — примерно из пятидесяти человек. Эти группы были отделены друг от друга расстоянием не более нескольких сотен метров. Самой большой группой руководил капитан Эдвард Парк, командир отряда морской пехоты «Индианаполиса», награжденный «Бронзовой Звездой» за бои на Гуадалканале. Сильный и атлетически сложенный капитан Парк был, по мнению доктора Хайнеса, типичным офицером морской пехоты: волевым, энергичным, готовым к самопожертвованию.

Главной задачей для каждого было остаться вместе. Капитан Парк обнаружил часть спасательного круга с концом около тридцати метров длиной. Чтобы никого не унесло волнами, Парк приказал каждому крепко схватиться одной рукой за конец. Таким образом была сформирована длинная цепочка людей, в середине которой находились раненые. Если кого-нибудь отрывало от конца и относило в сторону, Парк подплывал к нему и «буксировал» того обратно. Несколько раз Парк отдавал свой спасательный жилет тем, у кого его не было, и плавал без жилета, пока не находил себе новый.

Люди, как могли, помогали друг другу. Капитана 2 ранга Липски, старшего артиллериста крейсера, который был сильно обожжен, весь понедельник поддерживал на плаву авиамеханик Энтони Мэддей. Офицер из штаба адмирала Спрюэнса капитан 3 ранга Кольмен, прибывший на крейсер на Гуаме, возглавил вторую группу, прилагая все усилия, чтобы люди держались вместе. Если кто-нибудь отставал, Кольмен плыл за ним и доставлял отставшего к основной группе. В конце концов, капитан 3 ранга Кольмен так ослаб, что умер от упадка сил. То же самое произошло с лейтенантом Мойнело. В течение трех суток он руководил своей группой уцелевших, держал их вместе, возвращался за отставшими, по в итоге выбился из сил, потерял сознание и утонул.

* * *

В понедельник, вскоре после рассвета, капитан 3 ранга Мосс Флэннери, командир 133-й патрульной эскадрильи, вылетел с Тиниана на своем бомбардировщике «Вентура», начав обычное противолодочное патрулирование над Филиппинским морем. Видимость была ограниченной, и Флэннери вместо обычного полета на высоте 1500–1700 метров снизился до высоты примерно 500–600 метров.

В 09:20 он пролетел прямо над доктором Хайнесом и его группой из трехсот пятидесяти человек, уцелевших после гибели «Индианаполиса». Находившиеся в воде люди видели, как самолет идет прямо на них, сверкая солнечными бликами на стеклах своей кабины, и начали отчаянно махать руками, чтобы привлечь его внимание. Некоторые зажгли зеленые и красные фальшфееры, находившиеся в комплектах спасательных жилетов. Все были твердо уверены, что их заметили и считали, что часов через пять прибудут гидросамолеты с Гуама, и они будут спасены. Однако, капитан 3 ранга Флэннери не заметил ничего. Лучи солнца, отражающиеся от поверхности моря, слепили пилота, не давая возможности ничего разглядеть внизу. Тем более такой ничтожный объект, как человеческая голова, прыгающая над волнами.

К 10:00 солнце уже палило так, что доктор Хайнес стал опасаться, что оно сожжет их всех или, в лучшем случае, ослепит. Закрывать глаза было бессмысленно солнце беспощадно жгло и через веки. Многие рвали на себе остатки одежды и накладывали повязки на глаза. К счастью, мазут, покрывавший толстым слоем тела спасавшихся, оказался неожиданно прекрасным средством от солнечных лучей. Чем-то вроде защитного крема.

К полудню на море поднялось волнение. Крупная зыбь захлестывала моряков, заставляя снова и снова глотать морскую воду с мазутом. Люди начали страдать от жажды. Доктор Хайнес пытался предостеречь их от питья морской воды. К удивлению доктора Хайнеса, к концу дня умерло всего несколько человек. Он ожидал, что их будет больше.

Все с ужасом ожидали нападения акул. Но пока акулы раздирали умерших. Видимо, насытившись, они временно оставили живых в покое.

Так было утром и после полудня. Когда же солнце стало садиться, среди уцелевших моряков появилась большая группа акул. От них отбивались руками и ногами, пытались отпугивать их криками. Иногда это срабатывало. Однако, порой, акулу невозможно было отпугнуть никакими средствами. На глазах у остальных она набрасывалась на выбранную жертву, утаскивала несчастного под воду и на поверхности расплывалось большое пятно крови…

* * *

В понедельник вечером (22:00) военно-морская база американского флота в заливе Лейте подготовила список кораблей, чье прибытие ожидалось на следующий день, во вторник, 31 июля 1945 года. Согласно этому перечню ожидалось прибытие тридцати шести кораблей. Самым крупным из них был тяжелый крейсер «Индианаполис». Список был отпечатан в сорока девяти экземплярах и разослан всем, кому об этом было положено знать.

ГЛАВА VI ОСТРОВ ТИНИАН, ПОНЕДЕЛЬНИК, 30 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

Полковник Пол Тиббетс, стоя у носовой стойки шасси своего огромного бомбардировщика B-29, четырехмоторной «Суперкрепости», названной им в честь своей матери «Энола Гей», думал о том, что возложенное на него совершенно секретное задание близится к своему завершению.

А начиналось все почти год назад, 1 сентября 1944 года, когда командующий 2-й американской воздушной армией генерал Инг вызвал к себе тогда еще подполковника Тиббетса для беседы. Тиббетс пришел в сопровождении полковника Джона Лансдейла из армейской разведки.

В кабинете генерала Инта находились еще двое. Один из них, одетый в форму капитана 1 ранга американского флота, был Уильямом Пэрсонсом по прозвищу «Дьяк». Он считался крупным специалистом по взрывчатым веществам и был наиболее влиятельным человеком из занимавшихся разработкой абсолютно секретного проекта по созданию первой в мире атомной бомбы.

Второй, одетый в гражданский костюм, был двадцатидевятилетним профессором Гарвардского Университета Норманом Рамсеем.

Тиббетса тогда поразила молодость Рамсея. Ученые всегда ассоциировались в его сознании с седыми волосами и сутулыми спинами. Ему также показалось странным присутствие капитана 1 ранга здесь, в штабестратегической авиации США, в городе Колорадо Спрингс, штат Колорадо.

— Слышали ли вы что-нибудь об атомной энергии? — спросил Рамсей твердым, хорошо поставленным голосом прирожденного педагога.

— Да, — ответил Тиббетс.

Откуда вы это знаете? — поинтересовался Рамсей.

— Я изучал физику в средней школе, — поскромничал Тиббетс.

Наступила несколько напряженная пауза.

— А известно ли вам современное положение дел в этой области? — продолжал задавать вопросы Рамсей.

Тиббетс взглянул на Лансдейла. Тот ободряюще кивнул. Тиббетс рассказал, что знает об опытах, проводимых в Германии, где с помощью так называемой «тяжелой воды» пытаются расщепить атом.

— Хорошо, — прервал его Рамсей. Ученый замолчал, взвешивая слова, а затем продолжил, — В Соединенных Штатах удалось расщепить атом. На этой основе мы теперь создаем бомбу, которая будет настолько мощной, что ее взрыв будет эквивалентен двадцати тысячам тонн обычной взрывчатки.

Генерал Инт сказал Тиббетсу, что именно он выбран для того, чтобы сбросить на противника эту новую бомбу.

Еще три дня назад Тиббетса даже не рассматривали в качестве кандидата для выполнения этой задачи. Им заменили кандидатуру другого летчика. Полковник Лансдейл, отвечающий за безопасность проекта, проверил всю подноготную подполковника Тиббетса и был удовлетворен.

Затем, прямо в кабинете генерала Инта, Рамсей и Пэрсонс кратко поведали Тиббетсу историю создания атомной бомбы и связанные с ней проблемы.

Все началось пять лет назад, 2 августа 1939 года, когда Альберт Эйнштейн направил письмо Президенту Франклину Рузвельту, в котором заявил, что последние исследования в области ядерной физики указывают на возможность создания «необычайно мощных бомб нового типа», работающих на уране. Эйнштейн подчеркнул, что секретные работы с урановой бомбой ведутся в нацистской Германии и призывал к тому, чтобы в Соединенных Штатах были ускорены работы в этой области.

Друг Рузвельта экономист Александр Сахс взялся передать письмо Президенту. Однако, еще до того, как он сумел это сделать, в Европе 3 сентября 1939 года разразилась Вторая мировая война, и до середины октября Рузвельт не мог выбрать время, чтобы принять Сахса. Выслушав доводы своего друга, Рузвельт, говоря канцелярским языком, дал письму Эйнштейна ход. Первым результатом этого было выделение шести тысяч долларов для «ускорения работ». Этой суммы хватило для приобретения некоторого количества графита, необходимого для производства первых экспериментов, которые со временем и привели к созданию бомбы. Однако, основные ассигнования, необходимые для создания атомной бомбы, были одобрены Рузвельтом лишь через два года — 6 декабря 1941 года, в самый канун Перл-Харбора…

К лету 1942 года стало уже совершенно очевидно, что придется истратить огромное количество денег и приложить громадные усилия, чтобы создать атомную бомбу. В обстановке строжайшей секретности огромные заводы начали производить нужные материалы, а разбросанные по всей стране лаборатории углубились в прикладные исследования.

Условным наименованием всех работ было: Инженерный Округ Манхэттен. Это кодовое название затем упростили, назвав его просто: «Проект Манхэттен».

В октябре 1942 года руководитель проекта доктор Роберт Оппенгеймер выбрал место для главной исследовательской лаборатории (место Y) в городке Лос-Аламос, находившемся в пустыне штата Нью-Мексико. Там, в классах старой частной школы разместились самые знаменитые физики мира: Энрико Ферми, Эдвард Теллер и Нильс Бор…

Работы по «манхэттеновскому проекту» замыкались непосредственно на президента Рузвельта. Никто более, включая Конгресс США, о нем не знал ничего. Общие ассигнования, составившие два миллиарда долларов, были скрыты в федеральном бюджете. К лету 1944 года было уже получено достаточное количество Урана-235 и плутония, необходимых для создания второй атомной бомбы. Наконец наступило время, когда необходимо было выбрать человека, которому предстояло сбросить новую бомбу на противника. Этим человеком стал Пол Тиббетс.

Когда Рамсей и Пэрсонс закончили свой краткий рассказ об истории создания атомной бомбы, слово взял полковник Лансдейл.

— Полковник, — обратился он к Тиббетсу, — я хочу, чтобы вы ясно поняли одну вещь. Главное в вашей будущей работе — безопасность. Как можно меньше бумаг и еще меньше слов. Понимаете?

— Прекрасно понимаю, полковник, — ответил Тиббетс.

В заключение генерал Инт официально назначил Тиббетса командиром 393-й эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, которая была сформирована в Небраске.

Входившие в состав этой эскадрильи пятнадцать бомбардировщиков B-29 должны были стать первыми в мире ударным атомным соединением, способным доставить атомные бомбы в небо Германии или Японии. Учебной базой 393-й эскадрильи стал аэродром Вендовер в штате Юта, а кодовым наименованием подразделения — «Сильверплейт» («Серебряное блюдо»).

Полковник Тиббетс еще до конца не осознавал мощи новой бомбы, чей взрыв был эквивалентен двадцати тысячам тонн тротила. Для доставки такого количества тротила к цели потребовалось бы две тысячи тяжелых бомбардировщиков!

Когда Тиббетс выходил из кабинета генерала Инта, тот остановил его:

— Полковник, если все пройдет успешно, вы станете героем. Если и нет — вас превратят в самого большого козла отпущения за всю историю мира. Возможно, вы даже угодите в тюрьму.

Полковнику Тиббетсу было двадцать девять лет. Он был коренастым человеком среднего роста, живой и общительный. В авиационных кругах Тиббетс считался наиболее опытным командиром тяжелых бомбардировщиков. В начале войны он летал на бомбардировщике B-17 через Ламанш на бомбежки Германии. Тиббетс командовал самолетом, который доставил генералов Дуайта Эйзенхауэра и Марка Кларка в Гибралтар для разработки плана вторжения союзников в Северную Африку. Затем Тиббетс доставил в Алжир генерала Кларка, совершив посадку на аэродроме, когда тот бомбился и обстреливался немецкой авиацией. Позднее Тиббетс командовал первыми рейдами американских «летающих крепостей» с территории Северной Африки. Вернувшись в Штаты, Тиббетс стал летчиком-испытателем бомбардировщиков B-29 и буквально спас этот самолет, который уже был признан «слишком опасным и ненадежным», поскольку накануне прибытия Тиббетса одна эта машина разбилась со всем испытательным экипажем.

Правда, некоторые люди считали Тиббетса трудным человеком. Он не выносил дураков, которых, по его мнению, развелось вокруг слишком много. Но внешне этот человек был образцом служебной корректности.

Тиббетс родился в 1915 году в городе Куинси, штат Иллинойс. Его отец, оптовый торговец кондитерскими изделиями, был человеком строгих правил и в ребяческие годы не давал маленькому Полу никаких поблажек. Мать Пола — Энола Гей — была нежной и кроткой, как и ее имя. Энолой она была названа по прихоти своего собственного отца, который незадолго до рождения дочери в 1892 году прочел какую-то книгу, где так звали главную героиню. Никто в семье Тиббетсов не мог потом вспомнить название этой книги, но у матери Пола ее имя всегда ассоциировалось со словом «одинокая» (alone), какой она всегда себя считала.

Энола безумно любила своего единственного сына и категорически воспротивилась решению отца отправить Пола в тринадцатилетнем возрасте в военное училище в городе Элтон их родного штата Иллинойс. Она убеждала Пола стать доктором, но поддержала сына, когда тот вместо медицинского колледжа решил вступить в авиакорпус армии США. Это были трудные годы Великой Депрессии, и карьера военного не пользовалась большой популярностью у представителей среднего класса американского населения, к которому принадлежала семья Тиббетсов. Узнав о его решении, отец сказал Полу: «Поступай, как знаешь», а мать напутствовала его словами: «Сынок, я верю, что наступит день, когда мы все будем тобой гордиться».

* * *

Генерал Лесли Гровс, возглавивший в 1942 году «Манхэттенский проект», одобрил выбор Тиббетса в качестве командира особого атомного ударного соединения, поскольку, по мнению генерала, Тиббетс обладал всеми нужными профессиональными качествами для занятия этой должности.

Через неделю после совещания в Колорадо Спрингс Тиббетс уже успел убедиться, насколько огромна его власть в качестве командира особого соединения. Любые его требования немедленно выполнялись, стоило ему упомянуть слово «Силверплейт». Пользуясь этим кодовым словом, Тиббетс начал поиск некоторых пилотов, которые когда-то служили вместе с ним в Европе, Северной Африке и на испытаниях бомбардировщика B-29. Некоторых удалось найти, и они уже были на пути к аэродрому Вендовер.

Сам Тиббетс по пути из Колорадо в Вашингтон также заехал в Вендовер. Это был малюсенький городок на границе штатов Юта и Невада, настоящий «край света», как показалось Тиббетсу. Городок находился достаточно близко от Лос-Аламоса, куда, правда, можно было добраться только по воздуху. Кроме того, в пятистах милях от них, в Южной Калифорнии, находился полигон Сэлтон Си — идеальное место для отработки методик точного сброса бомб. И в дополнение ко всему изолированное положение Вендовера решало многие проблемы безопасности, хотя Тиббетс был убежден, что его подчиненные сразу же возненавидят это забытое Богом место. Но им предстояла столь тяжелая и насыщенная программа подготовки, что у летчиков вряд ли нашлось был время обращать внимание на окружающую их обстановку.

К этому времени Тиббетс уже хорошо понимал, что для его бомбы существуют только две возможных цели: Берлин и Токио. Но, поскольку война в Европе шла к своему завершению, более вероятной целью являлась столица Японии. Но если целью был Токио, то необходима была соответствующая база, с которой можно было долететь до столицы противника. Тиббетс знал, что около месяца назад американские морские пехотинцы захватили на Тихом океане Марианские острова. Один из этих островов газеты называли «местом, где Си-Би (морские строительные батальоны) строят самый большой в мире „авианосец“». Остров находился в тысяче четырехстах милях по воздуху от Японии. Название острова было Тиниан, Тиббетс запомнил его.

* * *

Как и предполагал полковник Тиббетс, офицеры и солдаты 393-й эскадрильи сразу возненавидели Вендовер, как только их эскадрилья туда перелетела. Изнуряющая жара, унылая пустыня, примитивные условия быта, пыль и анемичные бараны, пасущиеся вдоль взлетной полосы.

Кроме того, никто из них не знал, зачем эскадрилью перебросили в эту дыру, что также не повышало настроения. Кругом переплетались между собой ограды из колючей проволоки с надписями: «Запретная зона», «особо запретная зона». На воротах авиабазы висел лозунг: «забудь те обо всем, что вы здесь увидите!»

Весь личный состав эскадрильи надеялся, что их отправят на Тихий океан или в Европу, но не в такое убогое место. Старший офицер 393-й эскадрильи подполковник Томас Клэссен сразу же по прибытии исчез в штабе авиабазы и с тех пор его никто не видел. Когда же он наконец появился, то отказался отвечать на какие-либо вопросы.

Когда же подошло время завтрака, то к штабу подъехало столько военной полиции, сколько летчики никогда в жизни не видели. Их джипы и мотоциклы подняли тучи пыли, которая и не думала оседать.

Появившийся вскоре перед ними начальник разведки эскадрильи капитан Джозеф Башер также ничего толком не смог им сказать, но пытался отшутиться, утешив летчиков сообщением, что всего в ста милях от них находится город Солт-Лейк-Сити, где имеются бары, игровые автоматы и, что самое главное, много женщин. Он напомнил им также, что фургоны пионеров-первопроходцев пришли в эту пустыню еще в 1846 году, и их следы можно обнаружить и сегодня.

— Так же когда-нибудь здесь обнаружат и наши кости! — сострил первый лейтенант Джакоб Безер, радиолокационный офицер эскадрильи — маленького роста, сухощавый и остроумный. Безер, будучи евреем, страстно желал «убить как можно больше нацистов». Когда Британия вступила в войну, он пытался завербоваться в Королевские ВВС, но его родители настояли, чтобы он завершил свое инженерное образование в Университете Джона Гопкинса. Однако, на следующий день после Перл-Харбора Безер преодолел сопротивление родителей и вступил в одно из подразделений армейской авиации США. Вскоре Безер стал выдающимся специалистом по радиолокации. Дело было новым, и его важность с каждым днем увеличивалась. Когда эскадрилью переводили в Вендовер, Безер подал рапорт о переводе в боевую часть. Его проба была отклонена.

* * *

Старый друг Тиббетса майор Томас Фирби также прибыл в Вендовер. Его прекрасный послужной список и выдающееся боевое мастерство, проявленное в ходе бомбежек Германии, сделало майора Фирби наиболее известным штурманом-бомбардиром во всей дальней авиации США и лучшей кандидатурой для обучения своему искусству других бомбардиров 393-й эскадрильи.

Следующим на базу прибыл сержант Джордж Кэрон, проехавший в пыли и жаре через всю Америку. Он появился у ворот базы в летной куртке и с расстегнутым воротником, что являлось двойным нарушением формы одежды. А потому сержант был задержан военной полицией прямо на КПП. Его отвели к дежурному офицеру военной полиции, чтобы тот определил наказание, которому должен быть подвергнут один из лучших воздушных стрелков, летавших на «крепостях».

Внезапно из смежного помещения Кэрон услышал знакомый голос:

— Это ты, Боб?

— Конечно, это я, полковник.

— Заходи, — приказал Тиббетс.

Смерив насмешливым взглядом застывших от удивления ЭМПИ,^[1] Кэрон выскочил из «дежурки» и влетел в соседнее помещение, где полковник Тиббетс тепло приветствовал своего старого боевого товарища. Затем полковник объяснил воздушному стрелку, зачем тот был вызван в Вендовер:

— Боб, мне нужен человек, который знает свое дело, как ты, и способен обучить этому других. Держа при этом язык за зубами.

— Полковник, — ответил сержант, — я даже сам не знаю, здесь я или еще нет.

Тиббетс улыбнулся, но больше не сказал ничего. Те, кому это положено, узнают все в свое время.

Вечером того же дня Тиббетс в первый раз собрал вместе своих новых подчиненных.

— Вы прибыли сюда, — сказал полковник, — для подготовки к выполнению специального задания. Кто будет признан годным, отправится за море.

Все одобрительно загудели. Ледяным взглядом Тиббетс заставил их утихнуть:

— Вас ждет не футбольный матч. Мы здесь для того, чтобы общими силами закончить эту войну.

— Самый лучший способ вылететь из эскадрильи, — продолжал Тиббетс, — это интересоваться сутью нашего задания. Не задавайте никаких вопросов и не отвечайте на них, если они непосредственно не касаются вашей работы. Я знаю, что многие из вас удивлены столь строгими мерами безопасности, которые здесь существуют. Не удивляйтесь — эти меры необходимы. Никогда и не при каких обстоятельствах не упоминайте об этой базе. Ни женам, ни невестам, ни сестрам. Словом, никому!

Тиббетс замолчал, ожидая какой-нибудь реакции, но стояла мертвая тишина.

— Нас всех ждет тяжелая работа, — закончил полковник, — но пока у меня для вас хорошая новость: каждый получает две недели отпуска. Так что наслаждайтесь жизнью! Кстати, если кто-нибудь хочет перевестись отсюда, то никаких проблем. Достаточно сказать слово.

Никто не пошевелился. — Хорошо, — отметил Тиббетс. — Я очень рад.

Вскоре офицеры и рядовые начали покидать базу. Многие удивлялись: если их неведомое задание было настолько важным, что могло закончить войну, то почему их распускают в двухнедельный отпуск?

Никто из них не догадывался, что это всего лишь очередная проверка их надежности, проводимая службой безопасности…

Второй лейтенант Юджин Гриннен, бортинженер одного из самолетов, слушая полковника, решил, что все эти разговоры о безопасности и секретности — простая болтовня. Когда строй распустили, что увидел, что в одном из ангаров дверь оставлена приоткрытой. Войдя внутрь, Гриннен увидел там германскую ракету Фау-1. Лейтенанту все стало ясно: эскадрилью пошлют в Европу уничтожать нацистские ракеты.

Ракета была макетом, а дверь в ангар была намеренно оставлена открытой. Это была одна из ловушек, выставленных службой безопасности. Через несколько минут шеф службы безопасности базы подполковник Юанна получил донесение, что Гриннен «заглотил наживку». Но Юанна не спешил принимать какие-то меры. Он расставил много ловушек.

Лейтенант Рассел Джакенбах, штурман одного из бомбардировщиков, прибыв в город Солт-Лейк-Сити, повстречался с каким-то сержантом, который спросил его: правда ли, что в Вендовере базируется соединение «Силверплейт»? Джакенбах никогда ничего не слышал о «Силверплейте», но, заподозрив ловушку, ответил сержанту, что «как бы его дурацкие вопросы не довели нас обоих до беды».

В отеле Солт-Лейк-Сити к двум сержантам подошел незнакомый офицер и спросил, из какой они части. Те ответили, что из 393-й эскадрильи.

— А что это за эскадрилья? — поинтересовался офицер.

Оба сержанта с готовностью рассказали ему все, что знали. Выслушав, офицер поблагодарил их и ушел. Через два часа военная полиция задержала обоих болтунов и отправила обратно на базу. Не прошло и часа, как оба разговорчивых сержанта уже летели на Аляску.

Бортинженер Гриннен успел добраться до Чикаго, прежде чем его ловушка захлопнулась. Придя в гости к своему однокурснику по колледжу, Гриннен рассказал ему «о каких-то сумасшедших делах, творящихся на авиабазе Вендовер». Когда лейтенант вернулся домой, его уже ждала телеграмма, приказывающая немедленно вернуться в Вендовер. Там подполковник Юанна вызвал его для беседы. Гриннена спас его прекрасный послужной список, но с тех пор он стал самым молчаливым офицеров во всей эскадрилье.

В сети службы безопасности попались еще пять военнослужащих 393-й эскадрильи. Все они были переведены на Аляску.

* * *

Отпуска не получил лишь радиолокационный офицер лейтенант Безер. Тиббетс приказал ему оставаться на базе и ждать прибытия «гостей», которые желают с ним побеседовать. Когда Безер поинтересовался, о ком идет речь, то получил в ответ лишь холодный взгляд. Лейтенант отправился в офицерскую гостиницу и стал ждать.

А полковник Тиббетс наконец нашел время поговорить со своим старым другом майором Томом Фирби, прибывшим утром в Вендовер.

Фирби был выше Тиббетса ростом, стройный и элегантный. Он мог бы играть главных героев в военных кинофильмах. Фирби носил небольшие «авиационные» усы, которые делали майора старше его двадцати четырех лет. Фирби совершил шестьдесят три боевых вылета, на двадцать вылетов больше Тиббетса. Оба они сходились в убеждении, что война — грязное дело, где люди вынуждены убивать, чтобы не быть убитыми. Тиббетс и Фирби вместе воевали в Европе, но прошел уже год со дня их последней встречи. Они вспомнили о захваченных немцами французских городах, которые им приходилось бомбить. Вспомнили и один летний день 1942 года, когда на «летающие крепости» навалилась целая эскадрилья желтоносых «Мессершмитов». Тогда одному стрелку оторвало ногу, а штурману-бомбардиру — руку. Сам Тиббетс был ранен в предплечье.

От воспоминаний Тиббетс вернулся к настоящему.

— Том, — сказал он Фирби, — Мне нужны хорошие ребята для очень важной работы. Если все получится, мы смешаем с землей все на восемь миль от точки прицеливания.

— Это будет превосходно, — ответил бомбардир, не задавая никаких вопросов. Сдержанность была одним из главных качеств Фирби. Майор ощущал себя раскованным только в бою, во время игры в покер и в обществе хорошеньких девушек.

Тиббетс спросил Фирби, кого бы он мог порекомендовать еще для этой «важной работы»?

— Что ты скажешь о «голландце»? — поинтересовался Фирби.

«Голландец» — капитан Теодор ван Кирк, штурман-навигатор, воевал в Европе, а теперь находился в центре подготовки экипажей в штате Луизиана.

Тиббетс согласился, пообещав перевести штурмана в Вендовер.

Фирби назвал еще двоих офицеров, которые, по его мнению, могли бы удовлетворить требованиям Тиббетса. Одним из них был также штурман-бомбардир Кермит Бихэн, а вторым — штурман-навигатор Джеймс ван Пельт. Тиббетс согласился и рассказал Фирби, что выбрал трех летчиков, которые вместе с ним служили испытателями бомбардировщика B-29. Это были: Роберт Люис, Чарлз Суини и Дон Элбури.

Люис, разъяснил Тиббетс, был немного диковат, но являлся летчиком, как говорится, от Бога. Суини, ирландец из Бостона, мог пролететь на бомбардировщике B-29 через Великий Каньон, если бы ему была поставлена такая задача. Что касается Элбури, признался Тиббетс, то ему никогда не приходилось видеть другого двадцатипятилетнего парня, который бы в эти годы приобрел такой же летный опыт, как Элбури.

* * *

Когда тускло-зеленый «Седан» остановился в предместье сонного городка Санта Фе в штате Нью-Мексико, полковник Лансдейл попросил Тиббетса и Безера снять с себя авиационные знаки различия, а вместо этого протянул им знаки различия инженерных войск. «Чтобы не броситься в глаза,» — пояснил он.

За день до этого лейтенанта Безера вызвали к полковнику Тиббетсу. Прибыли «важные гости», о которых предупреждал Тиббетс. Безер был ошеломлен, узнав, что это два профессора: Норман Рамсей и Роберт Броуд, чьи работы он читал еще будучи студентом. Ученые беседовали с Безером примерно час, выясняя его академическую подготовку и квалификацию как радиолокационного офицера. Наконец профессор Броуд сказал Безеру, что тот отобран для выполнения «очень важной работы, связанной с риском для жизни».

В чем заключалась суть «важной работы», Безеру не сказали, но лейтенант уже сам о многом догадался.

На следующий день, рано утром, они с Тиббетсом вылетели из Вендовера на юг, в город Альбукирке в штате Нью-Мексико, где на машине их ожидал полковник Лансдейл. Шеф службы безопасности отвез обоих авиаторов в Санта Фе, остановив машину у массивных железных ворот, которым было, наверное, не менее ста лет. В небольшом дворике их ожидал профессор Рамсей, который должен был сопровождать офицеров в «Место Y», в Лос-Аламосе. Атомная лаборатория была размещена там по двум причинам. Место было глухим и отдаленным, что упрощало вопросы безопасности. Кроме того, вокруг практически не было гражданского населения, которое могла бы пострадать, если бы исследования привели к случайному взрыву и радиоактивному заражению.

Первым впечатлением Тиббетса было разочарование. Он считал, что «место рождения новой бомбы должно выглядеть более индустриально и цивилизованно».

А перед глазами полковника предстало десятка два грубопостроенных зданий, где за оградой из проволочной сетки жили вместе с женами и детьми шесть тысяч ученых, инженеров и техников. Лейтенанту Безеру это место напомнило концлагерь, как и в Вендовере, везде висели предупреждения: «Запретная зона», «Строго запретная зона».

Офицеров принял у себя в кабинете научный директор проекта, физик-теоретик Роберт Оппенгеймер. Летчиков он встретил радушно, но в отношениях его с полковником Лансдейлом чувствовалась напряженность. Лансдейл вел слежку за Оппенгеймером, поскольку в молодости ученый был связан с различными коммунистическими организациями и прочей мразью. Генерал Гровс лично допросил Оппенгеймера и был удовлетворен тем, что ученый давно порвал со своим двусмысленным прошлым. Генерал приказал спять наблюдение с Оппенгеймера, но полковник Лансдейл игнорировал этот приказ, продолжая тщательную слежку за ученым. В это время в Лос-Аламосе работали по меньшей мере полтора десятка советских шпионов, чьи действия обеспечивала целая армия связников, разбросанная на огромной территории от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Но сотрудники службы безопасности следили именно за Оппенгеймером… Когда полковник Лансдейл ушел, Оппенгеймер отвел Тиббетса и Безера в лабораторию профессора Рамсея, заметив при этом: «Для всех будет лучше, если вы узнаете все».

Далее ученый поведал летчикам, что здесь, в Лос-Аламосе, понята сущность цепной реакции и исследуется уникальная проблема критической массы: как расположить вместе два куска урана-235, чтобы в нужное время они вызвали атомный взрыв.

Оппенгеймер описал проблему в упрощенном виде.

— Главное, чтобы взрыв произошел в нужное время, — сказал он. — Когда мы решим эту проблему, тогда и начнется ваша работа, полковник.

Затем ученый кратко объяснил устройство атомной бомбы. Создан механизм, который так быстро приводит в соприкосновение две полусферы Урана-235, что их совместная масса достигает критической точки и взрывается.

Количество используемого урана-235, размер двух полусфер, скорость, с которой они должны соединиться — все это, объяснил Оппенгеймер, является вопросами, на которые еще нужно найти ответ.

Затем они перешли в соседнее здание, где находилась лаборатория капитана 1 ранга Уильяма Пэрсонса, с которым Тиббетс встречался в Колорадо-Спрингс. Команда Пэрсонса решала проблему: как сделать так, чтобы бомба над целью взорвалась на заранее определенной высоте. Изучалась мегодика превращения всех этих кусков урана и плутония в боевое оружие.

Оппенгеймер заметил, что Пэрсонс сам, видимо, примет участие в вылете на атомную бомбардировку.

— Отлично, — прокомментировал Тиббетс. — Если что-нибудь сработает не так, то я буду знать, кому сразу объявить выговор.

— Если что-нибудь пойдет не так, — ответил Пэрсонс, — то вряд ли от нас что-либо останется. Так что объявлять выговор будет некому.

Оппенгеймер затем открыл Тиббетсу, что в ближайшие месяцы ему придется испытать атомную бомбу. Это поможет ученым разработать окончательный вариант кожуха бомбы, а также, проверить взрыватели замедленного действия, которые приведут бомбу в действие на нужной высоте.

Ближе к вечеру Оппенгеймер повел офицеров по коридору, прошел с ними через анфиладу комнат, завешанных грифельными досками, исписанных какими-то формулами. Внезапно Оппенгеймер как-то подтянулся, и его ноздри стали раздуваться, как у охотничьей собаки, почуявшей добычу. Они вошли в какой-то кабинет. Там на простом деревянном стуле с прямой спинкой сидел небритый и растрепанный человек, уставившийся неподвижным взглядом в висевшую перед ним грифельную доску. Тиббетс даже сначала подумал, что это местный дворник, решивший отдохнуть именно здесь после ночной смены. Оппенгеймер молча встал позади стула, и они вместе уставились на доску, на которой было написано какое-то сложное уравнение. Оппенгеймер подошел к доске, стер часть уравнения и написал несколько новых символов. Сидевший на стуле человек не шевельнулся.

Оппенгеймер написал последний символ.

Небритый в сильном возбуждении поднялся со стула и закричал:

— Я искал эту ошибку два дня!

Это был Энрико Ферми, величайший из гениев мировой физики.

Оппенгеймер улыбнулся и вышел из помещения.

Лейтенант Безер посчитал этот день «наиболее фантастическим в своей жизни». Он встретился и беседовал примерно с десятком прославленных ученых, которые были кумирами его юности. Профессор Рамсей объяснил Безеру, какова будет его роль при выполнении задачи, связанной с атомной бомбардировкой. Безер должен был научиться перехватывать работу радиолокаторов противника, если будет сделана попытка вывести из строя сложный механизм бомбы или вызвать ее преждевременный взрыв. Чтобы понять, что подобное может случиться, Безер должен был узнать то, о чем знали всего несколько специалистов: о крошечной детали в боевом механизме бомбы, встроенном в сердце системы — миниатюрном радиолокаторе. Никого, казалось, не беспокоило, что лейтенант Безер узнает слишком много. На него обрушился буквально поток информации и он почувствовал, что тонет «в этом научном водовороте».

В конце дня Тиббетс признался Оппенгеймеру, что за сегодняшний день получил больше научных знаний, чем за все годы обучения в школе и училище.

Оппенгеймер задал летчику еще несколько вопросов. Если не считать противодействия противника, какие еще могут случиться непредвиденные неожиданности? Тиббетс ответил, что всегда существует шанс, что бомбу заклинит в бомболюках или бракованный взрыватель вызовет преждевременный взрыв. Оппенгеймер уверил полковника, что в случае с атомной бомбой подобный риск исключен.

Затем Оппенгеймер внимательно посмотрел на Тиббетса и произнес:

— Полковник, я хочу вас честно предупредить — самое страшное может случиться после того, как вы сбросите бомбу. Ударная волна от взрыва может уничтожить ваш самолет. Боюсь, что я не могу гарантировать вам, что вы все не погибнете.

* * *

В наушниках внутрисамолетной связи тяжелого бомбардировщика B-29 раздался голос командира экипажа капитана Роберта Люиса:

— Делать все, как положено по наставлениям. За нами будут внимательно наблюдать.

Бортинженер Уайт Дазенбери и хвостовой стрелок Боб Кэрон, летавшие с капитаном Люисом много раз, не могли сегодня узнать своего командира. Обычно веселый и разговорчивый, относившийся не очень трепетно к различным уставам и наставлениям, он был сегодня необычайно серьезным, как будто, по словам сержанта Кэрона, на борту их самолета находился сам Президент Соединенных Штатов и члены его кабинета.

Сидя в кабине бомбардировщика и окидывая взглядом подсвеченную ультрафиолетом приборную доску, капитан Люис испытывал то комфортное ощущение, которое охватывало его только в самолете. В детские годы, проведенные им на улицах Бруклина, внушили Люису, что иметь пару крепких кулаков гораздо лучше, чем светлую голову. Однако, он изменил свое мнение, попав в летное училище. Пока он перестраивался, у него была масса неприятностей, но в итоге даже самые требовательные инструкторы признали, что Люис очень одаренный пилот.

Люис никогда не мог забыть той гордости, которой сияли глаза его родителей, когда он впервые появился перед ними в офицерской форме, и того чувства собственного достоинства, когда он шел в этой форме по улицам Бруклина, приветствуя старых знакомых. А затем наступил день, когда Люис взял на борт своего бомбардировщика B-29 легендарного Чарлза Линдберга, который потом заметил, что был бы счастлив иметь Люиса рядом с собой в своем знаменитом полете через Атлантику.

Вызов на авиабазу Вендовер не удивил Люиса. Именно Тиббетс сделал из него наиболее опытного пилота тяжелых бомбардировщиков в авиации США. Люис написал своему отцу: «Пол нуждается во мне, потому что я хорошо знаю свою работу». Скромность, как Люис вынужден был признать сам, не входила в число основных качество его характера. Но он умел ладить с экипажем и пользовался большим авторитетом, особенно у рядовых и сержантов.

Когда первый B-29 прибыл в Вендовер, командовать им был назначен Люис, испытавший чисто мальчишеское возбуждение от того, что из нескольких летчиков выбрали именно его. В его лексиконе сразу же появились выражения «моя машина», «мой экипаж».

В первый полет с Люисом должны были лететь майоры ван Кирк и Фирби в качестве обычных шгурмана-навигатора и штурмана-бомбардира.

— Все будет похоже на то, чем мы занимались в старые времена, Боб, — напутствовал его Тиббетс. Правда, у Тиббетса так и не нашлось времени посидеть с Люисом и повспоминать «старые времена». Более того, как отметил Люис, Тиббетс больше не смеялся, когда он шутил, и не был так терпим к некоторым мелким нарушениям дисциплины, которые позволял себе Люис…

Предполетная подготовка заканчивалась. То, что в его экипаже в качестве штурмана-бомбардира летит майор Фирби, совсем не радовало капитана Люиса, поскольку он невзлюбил Фирби с момента их первой встречи. Ему не нравилось некоторая «высокомерность» бомбардира и даже его манера разговора, напоминавшая разговор «плейбоя из кинофильма о светской жизни»…

Согласно инструкции полковника Тиббетса, Люис должен был вести бомбардировщик на высоте десяти тысяч метров, держа курс на полигон вблизи Сэлтон Си, в Южной Калифорнии. Там майор Фирби должен был сбросить учебную бетонобойпую бомбу весом в одну тонну так, чтобы попасть в двухсотметровый круг на северном конце полигона. Сбросив бомбу, Люис должен был совершить резкий вираж со снижением на сто пятьдесят пять градусов, что грубо выводило его почти на обратный курс, и уходить на полной скорости как можно дальше от цели.

Тиббетс надеялся, что этот маневр позволит экипажу уцелеть, когда самолет накроет ударная волна от взрыва атомной бомбы. По его расчетам, Люис должен будет находиться примерно в семи милях от цели, когда его бомба упадет на землю. Причину всего этого Тиббетс Люису не раскрыл, считая, что еще не настало время ему знать слишком много.

Вскоре после того, как экипаж Люиса занял свои места в самолете, к бомбардировщику прибыл лейтенант Безер примерно со ста килограммами специальной аппаратуры.

— Только не спрашивайте меня, что это такое и зачем, — дружелюбно сказал Безер Люису. — Все секретно.

Люис даже немного обиделся, но не сказал ничего. Безер же со всеми своими приборами и антеннами разместился в хвостовой части бомбардировщика, за туалетом. Безеру предстояло «бороться» с имитацией попыток электронного проникновения противника в схему атомной бомбы. Он должен был распознавать и подавлять радиолокационные лучи «противника».

— Приготовиться к запуску двигателей! — скомандовал капитан Люис.

Бортинженер, старший сержант Дазенбери, взглянул на панель контроля двигателей. Бортинженеру был тридцать один год. По возрасту он был самым старшим в экипаже. Вызванный в Вендовер Дазенбери не задал ни единого вопроса, поскольку считал для себя честью служить под командованием такого «замечательного джентльмена», как полковник Тиббетс.

— Запустить двигатели!

— Есть, сэр!

Один за другим взревели все четыре двигателя «Райт-Циклон». С КДП дали «добро» на взлет. Вырулив в начало взлетной полосы, капитан перевел рукоятки газа на полную мощность и плавно отпустил тормоза. На скорости девяносто пять миль в час, как того требовало наставление по полетам, Люис поднял самый большой в мире бомбардировщик в воздух.

Они достигли цели точно в рассчетное время. Через несколько минут майор Фирби доложил, что он засек цель в бомбоприцеле.

— Бомба сброшена, командир!

Люис заложил крутой вираж вправо со снижением, чтобы достичь максимальной скорости. Удивленный сержант Кэрон, находившийся в хвостовой кабине бомбардировщика, крикнул:

— Что вы делаете, командир? У меня впечатление, что я лечу с «американских горок»!

— Я вот вас накажу за разговорчики! — раздраженно пообещал Люис.

Не менее раздражен был и лейтенант Безер. Два его прибора из-за дефектов в системе питания вышли из строя, и Безер так толком и не мог сказать, удалось ему подавить радиолокаторы «противника» или нет.

Падение бомбы было отснято на кинопленку. Фильм был передан в Лос-Аламос, где кадры были внимательно исследованы учеными, пытавшимися создать оптимальный кожух для атомной бомбы.

Измерительные приборы доказали, что Люис успел улететь на семь миль, когда бомба упала на землю. Тиббетс, наблюдавший за всем этим с земли, почувствовал облегчение. Семь миль, это было, по его мнению, достаточное расстояние, чтобы оказаться в безопасной дальности от ударной волны.

Однако, один из ученых раздраженно охладил радость полковника: «Семь миль, двадцать миль, пятьдесят миль. Никто сейчас не может точно сказать, какое расстояние можно считать безопасным, пока мы не взорвем реальную бомбу».

Подобная неопределенность породила новые проблемы, главной из которых была невозможность послать с бомбардировщиком истребительный эскорт. Если у такого прочного бомбардировщика, как B-29, была возможность уцелеть при воздействии ударной волны от ядерного взрыва, то у истребителей на это не было никаких шансов. Следовательно бомбардировщик должен был лететь на задание в одиночку. А поскольку бомба, естественно, должна была быть сброшенной над территорией противника, существовала большая вероятность попасть под зенитный огонь или подвергнуться атаке вражеских истребителей. Другими словами, самолет мог быть уничтожен еще на подлете к цели.

Тиббетс сам проводил эксперименты в небе штата Нью-Мексико, чтобы определить, сможет ли одиночный B-29 отбиться от атаки истребителей, если те навалятся на него, скажем, звеном, а то и эскадрильей. Испытания показали, что такой бомбардировщик обречен. Тиббетс решил продолжить опыты на другом бомбардировщике — со снятыми огневыми установками.

Удалось быстро убедиться, что такой самолет может подняться на полторы тысячи метров выше вооруженного. Он также становится более скоростным и маневренным, способным уйти от истребителей P-47, которые заходили на него в учебную атаку. Более того, на высоту двенадцать тысяч метров истребители просто не могли подняться, у них не хватало потолка. Зенитный огонь на такой высоте тоже был малоэффективен.

В итоге Тиббетс понял, что лучшим способом уцелеть было лететь с атомной бомбой на бомбардировщике, с которого были бы сняты все пулеметы, кроме двух хвостовых, а также вся бронезащита.

Тиббетс немедленно приказал подготовить два таких бомбардировщика, сняв с них броню и вооружение. Механики тут же окрестили эти самолеты «Цель-1» и «Цель-2».

* * *

24 ноября 1944 года 393-я эскадрилья получила свой пятнадцатый разоруженный B-29 и была, наконец, полностью укомплектована.

Для практического бомбометания на полигоне было выделено триста учебных тысячекилограммовых авиабомб.

Сбросив бомбы, пилоты совершали резкий вираж на сто пятьдесят пять градусов вправо со снижением. Тех, кто не мог правильно выполнить вираж, временно отстраняли от полетов. Подобное наказание было интегральной частью метода полковника Тиббетса. Он вдохновлял подчиненных личным примером. Совершив несколько полетов с капитаном Люисом в качестве второго пилота, он превосходно выполнил требуемый разворот на сто пятьдесят пять градусов.

Размер круга-цели постоянно уменьшался и постепенно был доведен до ста тридцати метров в диаметре. Фирби продемонстрировал возможность точного попадания в такой круг с высоты десяти тысяч метров.

Между тем, наступила зима. Холодный ветер задувал через пустыню, поднимая тучи песка, смешанного с солью. Генерал Гровс чуть ли не ежедневно звонил в Вендовер, требуя от Тиббетса, чтобы люди и машины находились в постоянной готовности. Генерал не желал слушать никаких отговорок или ссылок на объективные трудности.

Ежедневно в Вендовер прилетали ученые и инженеры, постоянно требуя каких-нибудь изменений в конструкции самолетов. Первым требованием была модификация бомболюков. Обычные бомбы крепились замками к бомбодержателям. Но для того, чтобы нести большую и длинную атомную бомбу необходим был единый крюк, к которому бомба могла быть подвешена. Но такого гака найти не удавалось. Тогда один из бомбардиров, Кермит Бихэн, был командирован в Англию за специальными бомбовыми подвесками, применяемыми на тяжелых бомбардировщиках «Ланкастер». Ими были оборудованы все бомбардировщики 393-й эскадрильи. Постоянно менялась и проектная конфигурация атомной бомбы, а также и ее вес. Тиббетсу иногда казалось, что прилетавшие из Лос-Аламоса наконец удовлетворены, но на следующий день они появлялись снова, требуя новых изменений и модификаций.

Тиббетс относился с сочувствием к измученным механикам авиамастерских, которые уже встречали визитеров из Лос-Аламоса с откровенной враждебностью. Между тем, служба безопасности продолжала свои игры, но уже мало кто попадался в их ловушки. Люди научились держать язык за зубами. Если в Вендовере было плохо, то на Аляске — еще хуже.

* * *

17 декабря 1944 года 393-я эскадрилья была развернута в 509-й авиаполк, номинально входящий в состав второй воздушной армии. Майоры Фирби и ван Кирк стали соответственно бомбардиром и штурманом полка. Сами они теперь летали редко, работая в штабе части над подготовкой и анализом учебных программ. Когда приходилось летать, они заменяли в экипаже капитана Люиса бомбардира и штурмана.

Экипаж капитана Люиса продолжал считаться лучшим в полку. По эффективности с ним мог конкурировать лишь экипаж майора Чарлза Суини.

Между тем, приближалось Рождество 1944 года. Интендант полка Чарлз Перри решил сделать так, чтобы это Рождество запомнили все, и постарался на славу: на стол были поданы горы жареных индеек и сочной ветчины, яблочные пироги и огромные Рождественские пуддинги.

В Рождественскую ночь обильно шел снег, и часовые военной полиции к утру стали напоминать Санта-Клаусов. Полковнику Тиббетсу только в самый последний момент удалось купить рождественский подарок для своей жены. Его жена Люси, добрая и сердечная, часто обвиняла мужа в том, что он полностью лишен чувства романтики, холодный и отчужденный. Тиббетс действительно никогда не знал, что он должен подарить своей жене, чтобы опа обрадовалась.

Легче было с его маленькими сыновьями: оба получили по модели бомбардировщика B-17.

К полудню Рождественского дня офицерский клуб был уже полон. Праздник прошел весело и непринужденно под песни Бинга Кросби.

Через три дня после Рождества генерал Гровс вызвал Тиббетса в Вашингтон. Тиббетсу было сказано, что к 15 июня 1945 года он должен быть готов сбросить на противника боевую атомную бомбу. Было уже ясно, что речь может идти только об Японии. Нужно было только выяснить, какая погода ожидается над Токио в период между 15 июня и 15 июля. Впервые о столице Японии говорили как о конкретной цели атомной бомбардировки.

Проблемы с погодой вполне могли возникнуть. Сильные и частые дожди ожидались над Токио вплоть до 15 августа 1945 года. В условиях сильных дождей бомбардировку проводить было нежелательно.

Гровс показал Тиббетсу совершенно секретную инструкцию, говорящую о выборе цели для атомной бомбардировки:

«Цели, отобранные для атомной бомбардировки, должны соответствовать следующим требованиям:

1. Их уничтожение должно иметь ошеломляющее и парализующее воздействие на волю японского народа продолжать войну.

2. Помимо этого, они должны быть военными по своей природе, где должны находиться важные штабы или иметь место крупная концентрация войск, либо они должны являться промышленными центрами производства военной продукции…

3. Чтобы обеспечить наибольший эффект от атомной бомбардировки, цели не должны быть объектом сильных предварительных налетов».

Гровс сомневался, чтоТокио отвечает всем этим требованиям. В предстоящие месяцы столицу Японской Империи предполагалось подвергнуть массированным воздушным налетам с применением обычных фугасных бомб. Он лично больше склонялся в пользу Киото, древней столице Японии, «историческому городу, имевшему огромное религиозное и духовное значение для японцев».

Имея примерно миллионное население, Киото должен был выпускать массу военной продукции, что делало город вполне естественной целью.

Более того, генерал считал, что Киото является достаточно большим городом, и все разрушения останутся в его пределах, что «позднее даст нам точное представление о поражающей мощи новой бомбы».

За десять дней до этого, встретившись с Оппенгеймером в Лос-Аламосе, Гровс решил, что устройство урановой бомбы достаточно надежно, и ее можно, не испытывая, сразу сбросить на противника. Однако, более сложный механизм плутониевой бомбы необходимо было предварительно испытать. Это необходимо было сделать на полигоне Аламогордо в пустыне штата Нью-Мексико. Дата испытания должна быть еще установлена. Первая бомба, по оценке Гровса, должна быть готова примерно к 1 августа 1945 года.

* * *

Находясь у себя в штабе на острове Гуам, командир 21-й дивизии тяжелых бомбардировщиков 20-й воздушной армии генерал-майора Кертис Ле Мэй обдумывал варианты оптимального использования стратегических бомбардировщиков B-29. Самое печальное заключалось в том, что этот бомбардировщик совершенно не соответствовал своим номиналам, указанным в наставлении. Там говорилось, что B-29 имеет потолок тринадцать тысяч метров и скорость триста пятьдесят миль в час. В действительности же, здесь, на Тихом океане, эти бомбардировщики проявляли признаки сильных перегрузок уже на высоте десять тысяч метров и часто не могли выполнить поставленных задач из-за механических дефектов.

Большой проблемой являлась и погода. Синоптики были не в состоянии дать точный прогноз на тысячу триста миль, которые отделяли Марианские острова от Японии. Стремительные реактивные потоки пересекались на больших высотах, гоня в разных направлениях тучи и грозовые фронты. Над Японией цель могла быть видимой в течение минуты, чтобы в следующую минуту быть закрытой непроницаемой пеленой облаков. В таких условиях даже с использованием новейших радиолокаторов бомбы, сброшенные с высоты десять тысяч метров, летели мимо цели. Одиннадцать целей, отобранных для бомбежки в январе 1945 года, остались почти неповрежденными. Тактика высотных бомбардировок, разработанная Ле Мэем еще во время налетов с территории Китая, оказалась неэффективной.

Это было дорогостоящее и очень опасное предприятие. Ле Мэю пришлось войти в контакт с одним из фанатичных китайских руководителей и убедить его регулярно передавать прогноз погоды над районами северного Китая, где партизаны противостояли японцам. Китаец потребовал в обмен медикаменты и разные военные материалы, но его информация оказалась бесценной для летчиков Ле Мэя, которые часто пили за его здоровье.

Звали этого китайца Мао-Цзедун.

Мао, который вскоре стал вождем одной из наиболее мощных наций на земле, в те январские дни 1945 года был горд играть роль барометра при американском генерале.

Генерал Ле Мэй предложил революционное решение проблемы бомбардировщиков B-29 на Тихоокеанском театре военных действий. Если бы решение оказалось успешным, то, по его мнению, Япония превратилась бы в одну большую руину. Если нет, — то в руину превратилась бы его собственная карьера.

Во-первых, Ле Мэй решил снять с B-29-х весь арсенал их бортовых пушек и пулеметов. Затем он принял решение посылать их на задание в темное время суток: от полуночи до четырех часов утра. В третьих, бомбардировщики должны были действовать с малых высот: от двух до трех тысяч метров. Из сообщений разведки генерал знал, что у японцев нет ночных истребителей, а их зенитные орудия не оборудованы радарами.

Снятие пушек и пулеметов увеличило полезную нагрузку бомбардировщиков. Генерал решил вооружать самолеты не фугасными, а только зажигательными бомбами, что представляло еще большую опасность для японских городов, состоявших главным образом из деревянных зданий.

Вскоре Ле Мэй получил приказ перебираться со своими самолетами на Марианские острова.

* * *

За несколько недель до этого полковник Тиббетс впервые услышал, что генерал Ле Мэй направляется на остров Гуам. Тиббетс хорошо знал генерала. Всего год назад он, Суини и Люис учили Ле Мэя пилотировать бомбардировщик B-29. Генерал был трудным учеником. Он был летчиком, но ему трудно было понять, что самолет длиной тридцать три метра, высотой десять метров и с размахом крыльев тридцать четыре метра, отличался от любого другого бомбардировщика, на котором ему приходилось летать. Но в конце концов Ле Мэй научился слышать, уважать и подчиняться своим инструкторам. В конце курса обучения он заявил: «С таким самолетом мы точно выиграем войну!»

Теперь, находясь на Марианских островах во главе 21-й дивизии стратегических бомбардировщиков Ле Мэй имел возможность проверить свое утверждение на практике.

Между тем, в Вашингтоне генерал Гровс составил проект письма, которое главнокомандующий американским флотом адмирал Эрнест Кинг должен был направить командующему Тихоокеанским флотом адмиралу Честеру Нимицу, чтобы подвигнуть его к более тесному сотрудничеству и положить конец потоку вопросов, грозивших утечкой информации.

В письме говорилось:

«Ожидается, что к августу текущего года будет готово новое оружие, которое предполагается использовать против Японии силами 20-й воздушной армии. Специальный офицер связи, капитан 2 ранга Фредерик Ашворт, который доставит Вам это письмо, устно сообщит Вам достаточно подробностей с тем, чтобы Вы могли распланировать соответствующие мероприятия, необходимые для правильной поддержки и обеспечения указанной операции.

По личному указанию Президента, все касающееся этой операции имеет высший гриф секретности, и не должно быть открыто Вами ни одному из офицеров Вашего ближайшего окружения.

Я хочу, чтобы вы предоставили капитану 2 ранга Ашворту все имеющиеся в Вашем распоряжении разведданные, которые могут понадобиться в связи с предстоящим применением нового оружия».

* * *

Капитан 2 ранга Эшворт, выпускник военно-морского училища в Аннаполисе, был приглашен в «Манхэттенский проект» капитаном 1 ранга Пэрсонсом. Генерал Гровс полагал, что Эшворт едва ли обрадуется своей командировке на Тихий океан в штаб адмирала Нимица, поскольку это оторвет его от работы над проектом и не позволит присутствовать на испытаниях по взрыву атомной бомбы. Но руководитель проекта предполагал использовать Эшворта не только как курьера, который должен доставить письмо главкома ВМС адмиралу Нимицу. Гровс поручил Эшворту выбрать оптимальную базу для бомбардировщиков 509-го полка полковника Тиббетса.

Генерал Гровс считал, что лучшим местом для такой базы является остров Гуам, поскольку там имелись прекрасные авиамастерские, где можно внести последние изменения в атомную бомбу, коль в этом бы возникла необходимость. Тиббетс, в свою очередь, предпочитал остров Тиниан, поскольку там, по общему мнению, была лучшая взлетно-посадочная полоса на всем Тихом океане.

Капитан 2 ранга Эшворт получил задание осмотреть оба аэродрома.

* * *

Полковник Тиббетс проводил на службе практически все свое время. Жена и дети видели его очень редко. Когда же он встречался со своими детьми, то был либо чем-то занят, либо уже настолько уставшим, что сил заниматься ими уже не было. Жену это раздражало все сильнее, их брак, давно уже давший трещину, постепенно разваливался. Тиббетс все это видел, ненавидя себя за то, что ничего не в силах сделать, чтобы сохранить семью. Он и Безер продолжали крутиться в бесконечном «беличьем колесе» между Вендовером и Лос-Аламосом.

Однажды утром они почувствовали, что все обитатели Лос-Аламоса стали гораздо более взвинченными, чем обычно. Оппенгеймер поведал Тиббетсу причину этого явления. Генерал Гровс только что приказал, чтобы первая плутониевая бомба была готова к испытаниям в середине июля, а первая урановая была готова для боевого использования к началу августа. Это решение наложило на всех дополнительную нагрузку. Ученые и инженеры и так работали, не жалея себя, уже два года.

Напряжение давало себя знать. Росло число специалистов, которые начали сомневаться в целесообразности применения атомной бомбы в этой войне, и вообще в законности своей работы. Сказывалось переутомление.

— Погибнуть от пули или от бомбы? Какая разница, если вы все равно погибнете? — как-то задал вопрос лейтенанту Безеру молодой исследователь доктор Луис Слотин, разрабатывавший теорию критической массы. Безер согласился с ним, особенно сейчас, когда тысячи американцев гибли под японскими пулями на острове Иводзима.

Тиббетс обсудил с Оппенгеймером предстоящее прибытие в Вендовер 1-й специальной роты оружейно-технического обслуживания, на которую возлагалась вся техническая ответственность за атомную бомбу, когда 509-й полк будет базироваться на одном из тихоокеанских аэродромов.

Во время беседы к Тиббетсу и Оппенгеймеру присоединился капитан 2 ранга Эшворт, только что вернувшийся из своей командировки на Тихий океан, где он передал письмо адмиралу Нимицу и объяснил командующему флотом роль и задачу 509-го полка. Адмирал Нимиц пожалел, что такой бомбы еще нет, а то бы ее можно было использовать на Окинаве — последнем Крупном острове, который планировалось захватить до вторжения на острове японской метрополии.

Эшворт рассказал ему, что Гуам совершенно не подходит в качестве базы для 509-го полка. Он считал, что полк Тиббетса должен базироваться на аэродроме Норт-Филд на Тиниане, где имеются три взлетно-посадочных полосы длиной почти в три километра.

— Мне нужна только одна полоса, — усмехнулся Тиббетс.

* * *

1-я специальная рота технического обслуживания прибыла в Вендовер на строго охраняемом поезде. Офицеры и солдаты роты были размещены в особом лагере вблизи аэродрома, огороженном колючей проволокой. С них не спускали глаз сотрудники службы безопасности. Эта рота должна была «позаботиться» об атомной бомбе, когда 509-й полк отправится на Тиниан. Подразделение состояло исключительно из специалистов, которые могли бы под надзором ученых внести любые «последнеминутные» модификации в атомную бомбу, если бы в такой работе возникла необходимость.

Двадцать семь человек в роте имели научные степени. Некоторые были уже весьма пожилыми людьми, несколько человек говорили с сильным иностранным акцентом. Среди них находились инженеры-евреи, в свое время работавшие на заводах Берлина и Мюнхена. К большому для себя удивлению Тиббетс узнал, что в роте служат и несколько бывших уголовников, недавно выпущенных из тюрьмы. Он спросил подполковника Юанна, как подобное могло произойти?

— Военное время, полковник, — ответил тот. — Армия не задает лишних вопросов, когда речь идет о специалистах высокой квалификации.

Техническая рота быстро приступила к работе. Солдаты быстро развернули походные мастерские, которые имели даже свое собственное автономное электропитание.

Офицеры и солдаты технической роты покидали свой лагерь только для похода в столовую под присмотром агентов службы безопасности. Там они сидели за отдельными столами, молча принимая пищу.

Сразу же после прибытия специалисты технической роты осмотрели один из бомбардировщиков B-29, особенно интересуясь створками бомболюков.

Они подробно расспрашивали экипажи о тактико-технических данных самолетов. Прилетевший из Лос-Аламоса капитан 1 ранга Пэрсонс объяснил им, что эти самолеты не совсем подходят для задуманной операции. Их заменят новые.

Вскоре прибыли новые бомбардировщики. Это были последние модификации B-29, которые еще не поступали в войска. Они имели двигатели с вспрыском топлива в электронноуправляемые реверсивные воздушные винты. Створки бомболюков открывались и закрывались гораздо быстрее, всего за две секунды после сброса бомб. Это должно было позволить самолету гораздо быстрее совершить разворот на сто пятьдесят пять градусов.

Теперь полк имел на вооружении лучшие бомбардировщики, которые могли создать Соединенные Штаты.

* * *

Вечером 9 марта 1945 года триста двадцать пять тяжелых бомбардировщиков B-29, поднявшись с острова Гуам, взяли курс на Токио. Ранее их вылетели двенадцать «суперкрепостей» передового отряда, которые должны были сбросить на столицу Японии зажигательные бомбы, чтобы они легли на город в форме гигантской буквы X.

Нервно посасывая сигару, генерал Ле Мэй наблюдал за взлетом своих машин. Через несколько часов должно было выясниться: сработает ли его план или нет. Все вылетевшие бомбардировщики шли на столицу противника со снятым вооружением. Они должны были сбросить на Токио две тысячи тонн зажигательных бомб.

— Вы должны разжечь такой пожар, — напутствовал генерал своих летчиков. — какой японцам никогда не приходилось видеть.

Экипажи бомбардировщиков были весьма озабочены: им предстояло вести бомбежку с малых высот, не имея бортового вооружения. По сведеньям разведки, которые были известны пилотам и их экипажам, небо японской столицы прикрывали: триста двадцать одно тяжелое зенитное орудие, триста семь скорострельных зенитных установок, триста двадцать два одномоторных истребителя и сто пять двухмоторных перехватчиков. Но генерал Ле Мэй был уверен, что вся эта мощная система ПВО окажется бессильной, столкнувшись с его новой тактикой.

Передовой отряд бомбардировщиков появился над Токио около полуночи. Они отметили район цели напалмовыми, магниевыми и фосфорными бомбами, сбрасывая их на деревянные здания и узкие улицы.

В 12:30 над столицей Империи начали действовать главные силы авиации Ле Мэя. Как и предсказывал генерал, японских истребителей в воздухе не было, а зенитный огонь казался очень слабым.

Огни пожаров быстро распространились по всему городу, пламя поднималось высоко в небо. Как отметил один из пилотов, они летели над «Дантовым Адом». Турбуленция от этого огненного шторма подбрасывала бомбардировщики на десятки метров выше их заданной высоты, а затем бросала их вниз. Летчиков начало мутить от дошедшего до них тошнотворно-сладкого запаха тысяч горящих человеческих тел В эту ночь в огне горящего Токио погибли около ста тысяч человек. Почти полмиллиона получили ожоги различной тяжести. Пламя уничтожило двести пятьдесят тысяч зданий на площади около шестнадцати квадратных миль. Температура воздуха в Токио достигла тысячи градусов по Цельсию. Охваченные паникой люди бросались в реку Сумида и погибали там. Паника охватила пожарных и полицию. Поток беженцев хлынул из города.

Из трехсот двадцати пяти бомбардировщиков были потеряны только четырнадцать. Генерал Ле Мэй выиграл.

Он немедленно приказал совершить такие же налеты на другие японские города: Нагойю, Осаку, Кобе и Йокогаму.

Пока генерал Ле Мэй работал над дальнейшим развитием тактики бомбежек с малых высот зажигательными бомбами, у него просто не было времени оценить постоянно циркулирующий слух о том, что на Марианские острова перебрасывается какое-то новое подразделение. Но именно сейчас, в момент полного успеха Операции «Митингхаус» (условное наименование бомбежек японских городов), этот слух стал реальностью. Генералу было указано, что по приказу из Вашингтона, он должен предоставить часть тинианского аэродрома Норт-Филд в качестве стоянки «Особой бомбардировочной группе».

Ле Мэй пожал плечами: пусть поскорее прилетают, а то им уже не останется, что бомбить.

* * *

В Вендовере, готовясь к перебазированию полка, Тиббетс был раздражен, как никогда. Третий раз за последнюю неделю имело место грубейшее нарушение дисциплины, а вместе с тем и правил безопасности. Тиббетс, не веря своим ушам, слушал, как подполковник Юанна допрашивает одного из лучших и наиболее надежных, как казалось Тиббетсу, его офицеров, тоже, кстати говоря, имевшего чин подполковника.

— Вы признаете, — задал вопрос подполковник Юанна, — что, взяв без разрешения самолет B-29, улетели домой, чтобы провести там уикэнд?

Летчик вел себя агрессивно:

— Я имею право брать свой самолет, когда хочу!

— И двое суток вы держали бомбардировщик без охраны на гражданском аэродроме? — продолжал допрос начальник службы безопасности.

— Да. Но самолет был закрыт, — ответил пилот.

— Так. А затем вы «катали» своего отца на самолете и позволили местным механикам осмотреть машину?

— Мой отец обожает полеты.

Не выдержав, Тиббетс взорвался:

— Что еще, черт возьми, обожает ваш папаша?!

— Полковник, я готов принести свои извинения…

— Извинения!? Вы считаете, что что этого достаточно?

Не тратя более времени, Тиббетс объявил свое решение, — Даю вам час на сборы. Вас ждет самолет на Аляску!

— Полковник…

— Еще слово, и я отдам вас под суд, — зло сказал Тиббетс. — Можете идти.

Но не только подобные случаи выводили полковника Тиббетса из равновесия. Во время своего последнего прилета в Вендовер капитан 1 ранга Пэрсонс показал Тиббетсу эскиз урановой бомбы. Бомба была длиной более трех метров, диаметров семьдесят сантиметров и весила более двух тонн. Но главное было не в этом. Урановая «начинка» бомбы должна была состоять из двух неравных полусфер, расположенных в двух метрах друг от друга внутри подобия орудийного ствола, вмонтированного в бомбу. Между этими полусферами урана-235 находилась «переборка», выполненная из сплава высокой плотности, не пропускающего нейтроны. Этот своего рода «щит» предохранял от произвольного вхождения урана в критическую массу, что могло вызвать преждевременный взрыв атомной бомбы. Меньшая сфера урана-235 весила два килограмма. Она являлась своего рода «атомной пулей». Под воздействием взрывателя эта полусфера «выстреливалась» через переборку-щит в цель — вторую полусферу урана, весившую четыре килограмма.

Пэрсонс признался Тиббетсу, что никто до реального использования бомбы не может гарантировать, сработает такой механизм или нет, риск «осечки» невелик, но он существует.

А между тем, уже по всей базе ходили разговоры, что 509-й полк вскоре сбросит на Японию «большую бомбу». Тиббетс понимал, что рано или поздно это приведет к очень крупной утечке информации.

* * *

Лейтенант Безер, подобно всем другим в 509-м полку, узнал новость о смерти Президента Рузвельта по радио. Это произошло 12 апреля 1945 года.

Офицеру стало так страшно, что он выключил радио. «Мне казалось, — позднее вспоминал он, — что если я выключу радио, то все останется, как прежде. Рузвельт слишком долго руководил страной, и невозможно было представить себе, что его не стало».

Многим было трудно представить себе Америку без Рузвельта в Белом Доме. Офицеры и солдаты 509-го полка были настолько молоды, что и не помнили те времена, когда Рузвельт не был президентом Соединенных Штатов. Постепенно пошли разговоры о новом Президенте Гарри Трумэне. Почти всех беспокоила позиция нового президента относительно продолжения войны. Мнение покойного Рузвельта по этому вопросу было хорошо известно: война будет продолжаться до безоговорочной капитуляции противника. Рузвельт почти дожил до взятия Берлина.

Поведет ли Трумэн свои войска на Токио?

* * *

В первый день своего президентства Трумэн, как обычно, проснулся в 06:30. Была пятница 13 апреля 1945 года. День обещал быть душным и влажным.

Утром новый президент США решал разные вопросы внутренней политики и совещался с членами кабинета, затем, в 14:30, он принял Джеймса Бирнса, который при Рузвельте возглавлял управление, ведающее мобилизационными вопросами.

Трумэн напомнил Бирнсу, что он уже президент, а не вице-президент. Если же он, Трумэн, умрет или серьезно заболеет, что президентский пост должен будет занять Государственный секретарь, не хочет ли Бирнс стать госсекретарем? Это было удивительно предложение, принимая во внимание их предыдущие весьма прохладные отношения. Но Трумэн хотел, чтобы Бирнс был на его стороне, и снова продемонстрировал свое политическое искусство, которое было главной составляющей его силы и влияния.

Бирнс принял предложение.

Затем, говоря, как показалось Трумэну, «с большой напыщенностью и торжественностью», Бирнс сделал сенсационное и таинственное заявление:

«Господин Президент, мы обладаем сейчас взрывным устройством, достаточно мощным, чтобы уничтожить весь мир. Оно даст нам возможность диктовать свои условия в послевоенном мире».

* * *

Когда известие о смерти президента Рузвельта достигло начальника японской военной разведки генерал-майора Сейце Арисуе, он немедленно, собрав все нужные материалы, стал составлять психологический портрет Трумэна. В итоге Арисуе пришел к весьма неожиданному выводу: Трумэн как политик был даже гораздо жестче Рузвельта. И конечно, понял генерал, «нашему старику» будет очень трудно тягаться с новым американским президентом. Под «нашим стариком» Арисуе имел в виду адмирала Кантаро Судзуки, недавно назначенного премьер-министром Японии.

За неделю до кончины Рузвельта в Японии разразился серьезный политический кризис. «Компромиссный» премьер, генерал Куниаки Койсо, пытался оспорить у высшего командования право принимать важнейшие решения и, естественно, получил отказ. Койсо подал в отставку. Он был заменен адмиралом Судзуки, героем русско-японской войны, чье старческое тело хранило отметины от трех пуль — память об одном из путчей правых экстремистов в армии.

Генерал Арисуе был бы ошеломлен, узнай он о том, что Император возложил на престарелого адмирала задачу: найти способ закончить войну, не принимая безоговорочной капитуляции.

Однако, едва заняв свой новый кабинет, адмирал. Судзуки получил тревожную новость. Японский посол в Москве докладывал, что Советский Союз не намерен продлевать пакт о нейтралитете с Японией. Это означало, что найти способ закончить войну станет еще труднее.

Перспектива мирных переговоров беспокоила и генерала Арисуе. В день похорон президента Рузвельта он узнал, что его главный соперник, начальник разведки Императорского флота пытался вступить в контакт с Алленом Даллесом, главой европейского отдела Управления Стратегических Служб США. Прощупывание контакта имело место в швейцарском городе Берне. Даллеса просили передать сообщение о японских намерениях в Вашингтон. Арисуе вынужден был признать правоту своего флотского коллеги. С таким политиком, как Трумэн лучше договориться прямо сейчас, когда у Японии еще было достаточно сил, чтобы оказывать какое-то сопротивление валу американского наступления.

Удары американской стратегической авиации по Японии, морская блокада и ожесточенные наземные бои уже на самых подступах к островам японской метрополии — все это говорило о том, что Япония вскоре будет настолько ослаблена, что никаких альтернатив, кроме принятия безоговорочной капитуляции у нее не останется.

Условия, которые хотели выторговать генерал Арисуе и его единомышленники, заключались в гарантировании безопасности Императора и продолжении его правления.

Генерал Арисуе не очень верил в то, что представителям военно-морской разведки удастся добиться от союзников выполнения этого фундаментального требования. Арисуе направил шифровку в Берн японскому военному атташе генерал-лейтенанту Сейго Окамото, приказав ему вступить в контакт с Даллесом.

* * *

На столе президента Трумэна лежало письмо от военного министра Генри Стимсона. Оно прибыло накануне, 24 апреля, с сопроводительной запиской: «Необходимо, чтобы Вы приняли меня как можно быстрее для весьма секретного разговора».

Трумэн назначит встречу военному министру на середину дня.

Стимсон прибыл ровно в полдень, а через пять минут в кабинете президента появился генерал Гровс. Генерал прошел через заднюю дверь, чтобы избежать журналистов, постоянно толпившихся у главного входа в Белый Дом.

Стимсон заявил, что хочет обсудить с президентом вопрос о бомбе, равной по мощности всей артиллерии, используемой в обеих мировых войнах. Он зачитал Трумэну заранее подготовленный меморандум:

«В течение ближайших четырех месяцев мы, по всей вероятности, завершим работу по созданию наиболее страшного оружия, когда-либо известного в человеческой истории. Одной такой бомбой можно уничтожить целый город. Хотя разработки проводились вместе с Великобританией, только мы вплотную приблизились к созданию и возможности использования нового оружия. Ни одна другая страна не сможет выйти на наш уровень готовности в течение нескольких лет. Однако, что важно подчеркнуть, мы не сможем сохранять наш приоритет вечно».

Стимсон объяснил, что теория, на основании которой создана бомба, общеизвестна, и продолжал:

«Мы можем предвидеть, что настанет время, когда подобное оружие будет тайно создано и применено внезапно и очень эффективно… С помощью этого оружия даже самое мощное государство, подвергшееся нападению, сможет быть побеждено в течение нескольких дней гораздо более слабой и меньшей по размеру страной. Все может попасть на милость этого нового оружия. Другими словами, современная цивилизация может быть полностью уничтожена».

Стимсон посоветовал Трумэну поднять этот вопрос на предстоящей сессии Объединенных Наций в Сан-Франциско.

А затем продолжил чтение меморандума:

«Главную опасность представляет тот факт, что не существует никаких систем контроля, чтобы отвести от мира угрозу глобального уничтожения».

Однако, несмотря на все это, Стимсон, закончив чтение, заявил, что является сторонником использования этого оружия против Японии, поскольку это поможет скорее завершить войну.

* * *

Между тем, в Вендовере готовились к перебазированию 509-го полка на остров Тиниан. Тиббетс связался по телефону с главным командованием стратегической авиации в Вашингтоне и доложил о готовности 509-го полка к перебазированию. «Докладывает „Сильверплейт“, — доложил полковник. — Мы готовы начать движение».

Вскоре поступили соответствующие инструкции. Личный состав наземных служб полка и сами службы должны были 6 мая выехать из Вендовера в Сиэттл и там ждать погрузки на транспорт. Позднее бомбардировщики должны были самостоятельно вылететь на Тихий океан.

Тиббетс еще успел слетать в Вашингтон для разговора с генералом Гровсом и Омаху на авиазавод Мартин, где с конвеера сошел новенький B-29, собранный специально для него. Названия на бомбардировщике еще не было. Был только номер — 82.

* * *

Ровно в 09:00 8 мая 1945 года президент Трумэн выступил в прямом эфире с обращением к американскому народу. То же самое с Лондоне и Москве сделали Черчилль и Сталин.

Германия безоговорочно капитулировала. Впервые в новейшей истории все вооруженные силы крупного государства в одночасье превратились в военнопленных.

В общей эйфории по поводу победы в Европе большинство американцев на какой-то момент забыли о Японии.

Но Трумэн не забыл. Тщательно изучив мнение своего покойного предшественника по этому вопросу, новый президент Соединенных Штатов пришел к выводу, что для Японии, как и для Германии, единственным способом закончить войну является безоговорочная капитуляция.

Американская служба радиоперехвата, слушающая радио Японии, поймала в эфире недавнюю речь японского премьера Судзуки в парламенте своей страны.

Судзуки заявил, что безоговорочная капитуляция является абсолютно неприемлемой для японцев. Япония намерена сражаться до конца.

Трумэн ответил премьеру Судзуки на пресс-конференции:

«Японский народ уже ощутил всю тяжесть ударов наших сухопутных, воздушных и военно-морских сил. Пока японские руководители и их вооруженные силы будут продолжать войну, сила и интенсивность наших ударов будет постоянно возрастать, чтобы привести к полному уничтожению японской военной промышленности, судоходства и всего прочего, необходимого для ведения военных действий.

По мере продолжения военных действий будут расти и страдания японского народа в тщетной попытке остановить нас. Наши удары не прекратятся, пока армия и флот Японии не сложат оружие в безоговорочной капитуляции. Что означает безоговорочная капитуляция для японского народа? Она означает прежде всего окончание войны. Она означает окончание правления японской военной верхушки, которая уже привела свою страну на грань национальной катастрофы. Она означает возвращение солдат и моряков к своим семьям, в свои дома и к мирному труду. Она означает прекращение агонии и страданий народа в тщетной надежде на победу. Безоговорочная капитуляция не означает уничтожения или порабощения японского народа».

Это было совершенно ясное заявление позиции американского правительства. Безоговорочная капитуляция или Армагеддон. Это заявление было отвергнуто правительством Японии как пропагандистское. Японское радио подтвердило намерение Японии сражаться до конца.

Трумэн никак на это не отреагировал. Они были предупреждены.

* * *

Через четыре дня, 12 мая 1945 года, в Вашингтоне собрались на совещание руководители американскими вооруженными силами и ученые «Манхэттенского проекта». Целью совещания было определение оперативных аспектов использования атомного оружия. Было решено, что взрыватель бомбы должен быть установлен таким образом, чтобы взрыв произошел примерно на высоте пятьсот — семьсот метров. Если же погода над целью сделает невозможным «визуальный» сброс бомбы, она должна быть доставлена обратно, несмотря на неизбежный риск взрыва при возвращении на базу. Если по каким-то причинам возникнет необходимость освобождения от бомбы, то она не должна быть сброшена в воду вблизи каких-либо территорий, удерживаемых американцами, поскольку «проникновение воды в бомбу уранового типа может активировать ядерную реакцию».

На совещании также были уточнены цели атомной бомбардировки. Говорили об Императорском дворце в Токио, но от этого быстро отказались. В итоге были выбраны четыре города: Киото, Хиросима, Йокогама и Кокура. Бомбардировки этих городов обычными бомбами было решено прекратить.

1 июня под председательством военного министра Генри Стимсона собрался учрежденный Трумэном Временный Комитет по атомным вопросам. В состав комитета были введены наиболее известные ученые-атомщики: Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми, Эрнест Лоренс и Артур Комптон.

Оппенгеймер раскрыл детали устройства обоих типов бомб: урановой и плутониевой. Последняя должна быть испытанной на полигоне Аламогордо в пределах ближайших семи недель. Отвечая на один из заданных вопросов, Оппенгеймер пояснил, что бомба может стать идеальным оружием против концентрации войск противника, поскольку способна «уничтожить сразу около двадцати тысяч человек».

Профессор Артур Комптон спросил у Стимсона, не следует ли организовать «антиатомную и антивоенную демонстрацию», чтобы японцы поняли, что их ждет, и убедились в необходимости окончания войны. Оппенгеймер и Лоренс отнеслись к этой идее весьма скептически: вряд ли какая-либо демонстрация будет достаточно наглядной, чтобы побудить японцев капитулировать. Она лишь раскроет секрет предстоящей операции.

В итоге Временный Комитет пришел к заключение, что «Императора Японии и его военных советников может побудить к капитуляции лишь огромное потрясение, которое наглядно продемонстрирует им, что мы владеем достаточной мощью, чтобы уничтожить Империю. Подобное потрясение сохранит во много раз большее число жизней, как американских, так и японских».

В конце совещания для Президента США были выработаны три рекомендации относительно первого применения атомной бомбы: «Бомба должна быть использована как можно быстрее; она должна быть сброшена на военный объект, окруженный жилыми домами и другими постройками, наиболее подверженными разрушению; бомба должна быть применена без предварительного предупреждения о ее природе и силе». Однако мнение комитета не было полностью единодушным. Некоторые ученые искренне полагали, что можно обойтись без боевого использования этого страшного оружия.

За несколько месяцев до смерти Рузвельта Альберт Эйнштейн, чей авторитет сыграл в свое время главную роль в начале работ над созданием атомной бомбы, поскольку в 1939 году великий ученый был убежден, что Америка должна владеть таким оружием, написал письмо президенту. Если бомба будет применена, предсказал Эйнштейн, в мире начнется глобальная гонка вооружений.

12 июня семь ученых, работавших в «Манхэттенском проекте», представили петицию военному министру Стимсону, убеждая его пригласить на испытание бомбы наблюдателей из многих стран мира. Эта петиция, известная еще как «Рапорт Фрэнка», стала наиболее знаменитым документом, связанным с применением атомной бомбы, и была распространена среди членов Временного Комитета.

16 июня этот документ был рассмотрен на встрече Временного Комитета, который «с тяжелым сердцем» его отверг. «Подобная демонстрация, — пришли к заключению члены Комитета, — не приведет к окончанию войны. Мы не видим приемлемой альтернативы прямому боевому использованию атомной бомбы».

Тем временем генерал Гровс был вызван к Стимсону в Военное министерство. Министр просил его указать названия городов, отобранных в качестве «кандидатов» для проведения атомной бомбардировки. Совсем недавно уточненный список включал города: Кокура, Хиросима, Ниигата и Киото.

— Я считаю, что нужна начать с Киото, — заявил Гровс. Генри Стимсон объяснил генералу кое-что из того, чего тот никогда серьезно не принимал во внимание: «Киото — исторический город, имеющий громадное религиозное и духовное значение для японцев. Я был там в бытность свою генерал-губернатором Филиппин, и древняя культура этого города оказала на меня огромное впечатление. Я вычеркиваю Киото из списка целей».

В этот же самый период руководство американскими вооруженными силами готовили планы вторжения на Японские острова. Кодовое наименование этих планов было: операции «Олимпик» и «Коронет».

16 июня начальники штабов армии и флота вместе с военным министром Стимсоном, его помощником Джоном Маклоем и другими высшими советниками прибыли в Белый Дом. Обсуждался план вторжения на Японские острова.

Начало операции «Олимпик», предусматривавшей высадку на остров Кюсю, было назначено на 1 ноября 1945 года. В высадке должны были принять участие восемьсот тысяч человек. Операция «Коронет», которая должна была начаться через пять месяцев, предусматривала высадку десанта на остров Хонсю в районе Токио. В ней должны были участвовать примерно миллион человек.

Внимательно выслушав доклад начальник штаба Армии генерала Джорджа Маршалла, Трумэн попросил высказаться военного министра.

— Десантная операция, подвел итог Генри Стимсон, — будет длительной, ожесточенной и с большими потерями с нашей стороны… Сама территория как бы предназначена для того, чтобы сражаться до последнего человека.

Джон Маклой не исключал возможности и политического урегулирования, поскольку в Японии существуют весьма влиятельные силы, ратующие за прекращение войны. Стимсон согласился, что Япония, конечно, не является страной «состоящей полностью из свихнувшихся фанатиков», и разумеется, перед вторжением им нужно сделать какое-то последнее предупреждение. Однако, Стимсон никак не связал все сказанное с применением атомной бомбы.

Начальник штабов, выслушав военного министра, тоже фактически ничего на сказали об атомной бомбе, за исключением того, что если она будет применена, японцы на этот счет не должны получать никакого предварительного предупреждения. Таким образом, вопрос о бомбе почти не обсуждался. Никто, по словам Маклоя, «не был уверен, несмотря на все заверения ученых, что это штука сработает». Поэтому все стратегия планировалась только с применением обычного оружия.

Президент неохотно утвердил планы грядущих десантных операций, зная, что в результате их проведения может погибнуть миллион американцев. Сомнения президента были бы еще более сильными, знай он о том, что японская разведка уже великолепно знала об американских планах вторжения на остров Кюсю, и японское командование именно сейчас формирует дополнительные армейские части для усиления гарнизона этого острова.

Штабы этих новых японских соединений были развернуты в Хиросиме.

* * *

19 июня, вскоре после наступления темноты, грохот обойных молотков разбудил лейтенанта Тацуо Екояма, командира одной из зенитных батарей, развернутых в окрестностях Хиросимы. Грохот доносился от подножия горы Футаба, где солдаты строительного батальона пробивали в скальной породе помещение для подземного узла связи.

Лейтенант Екояма был потрясен видом тех разрушений, которые он увидел во время своего последнего визита в Токио.

Обучая и тренируя своих солдат, лейтенант постоянно убеждался в том, что Хиросима по всем признакам превращалась в главный центр обороны всей западной части Японии. По шоссейным и железным дорогам, а также морем, вопреки всем усилиям американских бомбардировщиков и подводных лодок, в город хлынул настоящий потом войск, боевой техники и предметов снабжения. Пройдя необходимое обучение, войска перебрасывались на остров Кюсю. В Хиросиме был развернут штаб фельдмаршала Шунроку Хата, одного из наиболее успешных и известных японских военачальников, которого высшее командование Императорской Армии выбрало для спасения Японии от поражения.

Фельдмаршал Хата разместил штаб своей 2-й армии у подножия горы Футаба, вблизи расположения зенитной батареи лейтенанта Екояма. К середине июня количество штабных офицеров достигло четырехсот человек, в число которых входили лучшие военные теоретики и аналитики. Они планировали начать такую войну на истощение, какой миру еще не приходилось видеть.

Под руководством фельдмаршала Хата остров Кюсю постепенно превращался в неприступную крепость. От архипелага Гото на западе до островов Осуми на юге была создана система мощной, взаимосвязанной обороны. Построенная на большую глубину, в несколько эшелонов, начиная от побережья, такая система обороны имела своей целью нанесение противнику максимальных потерь. Все действия обороняющихся должны были управляться и контролироваться из штаба фельдмаршала Хата в Хиросиме.

Сам город был крупным цен гром военной промышленности, где производились артиллерийские орудия, авиабомбы, стрелковое оружие, части самолетов и подводных лодок.

По плану японского командования, с момента начала американского вторжения за оружие должны были взяться все: мужчины, женщины и дети, живущие в западной части Японии. На стенах домов Хиросимы появился новый лозунг:

«Забудь о себе! Пожертвуй всем для своей Родины!»

Непосредственно под командование Хата находилось семьсот тысяч человек, многие из которых были уже развернуты на острове Кюсю. Недавно на Кюсю прибыл Минору Генда, главный разработчик внезапной атаки на Перл-Харбор в 1941 году.

Он вступил в командование новым мощным соединением истребительной авиации. Кроме того, на острове были развернуты более пяти тысяч самолетов, которыми должны были управлять «камикадзе». Сорокатысячный гарнизон Хиросимы, расквартированный в самом городе, управлялся из штаба в Замке. Примерно в четырех милях от города, в порту Удзина, пять тысяч моряков отрабатывали новую тактику «морских камикадзе».

Сотни маленьких моторных катеров, наполненные взрывчаткой, были укрыты в пещерах на побережье бухты. В случае появления десантных сил вторжения эти катера должны были стремительно выскочить из бухты и, врезавшись в десантные суда, взрываться вместе с ними.

Японские бомбардировщики, базировавшиеся на острове Кюсю, были вооружены бомбами, снабженными неконтактными взрывателями. Бомбы должны были взрываться на высоте мачт американских боевых кораблей и десантных судов, чтобы добиться максимальных человеческих жертв.

Такой взрыватель был изобретен доктором Цунесабуро Асада, наиболее талантливым японским ученым. Асада занимался и атомными исследованиями и пришел к выводу, что необходимы десять лет, прежде чем Япония сможет производить атомное оружие, поскольку в стране нет достаточных запасов урана. Теперь Асада работал над созданием смертоносных невидимых-лучей, которые то ли должны были в воздухе останавливать моторы самолетов, то ли убивать их экипажи, то ли делать и то, и другое. Однако, эти работы шли еще в экспериментальной стадии. Тем не менее, и то, что у японцев уже имелось в наличии, делало их оборону весьма мощной.

Хотя фельдмаршал Хата полагал, что у Японии нет возможности разгромить Америку, он также искренне считал, что и у Америки нет возможности разгромить Японию. Он также надеялся, что та горячая встреча, которую он приготовил американцам, посадит их за стол мирных переговоров и заставит отказаться от требований о безоговорочной капитуляции.

* * *

Находясь в кабинете генерала Генри Арнольда, начальника штаба авиации, в здании Пентагона, генерал Гровс и полковник Тиббетс внимательно рассматривали аэрофотоснимки Хиросимы, на снимках отчетливо было видно все: порт, реки, мосты, Замок, окружающие город поля и полигоны для военных учений, были видны также шоссейные и железные дороги, заводы и фабрики, склады, казармы и жилые дома. Город с трех сторон был окружен холмами, составляющими почти идеальную естественную преграду для концентрации ударной волны.

На снимке Тиббетс обратил внимание и на позиции зенитных батарей, вытянувшихся прерывистой цепочкой от горы Футаба на северо-востоке до порта на юге. Тиббетс доложил генералам свое мнение относительно годности Хиросимы в качестве цели. «Многочисленные водные пути создают идеальные условия. Они не оставляют шансов неверно опознать город. Для правильного захода на бомбежку к Хиросиме можно подлететь с любого направления».

Затем Тиббетс стал с той же тщательностью изучать данные аэрофотосъемки других японских городов.

За несколько дней до этого с Гуама для инструктажа был вызван генерал Ле Мэй. Гровс поведал ему о вероятной мощности новой бомбы, а также о причинах, по которым были отобраны потенциальные цели. Гровс также указал Ле Мэю, что он как командир 21-й дивизиистратегических бомбардировщиков должен взять на себя командование и управление намеченной операцией, действуя, разумеется, в рамках специальных инструкций, которые будут ему направлены в случае необходимости. Только Гровс знал, что эти инструкции будут составлены таким образом, что эффективный контроль над операцией полностью останется в его собственных руках. Ле Мэй сразу заявил, что на атомную бомбардировку должен быть послан одиночный самолет. Японцы не обратят серьезного внимания на одинокий бомбардировщик, идущий на большой высоте, решив, что он ведет аэрофотосъемку или проводит разведку-погоды.

Гровс одобрил эту идею. Он не сказал Ле Мэю, что полковник Тиббетс пришел к такому же выводу и что вся подготовка 509-го полка основана именно на этом принципе.

Генерал Ле Мэй вернулся на Гуам в мрачном настроении. Ему предстояло использовать новое оружие, в которое он, честно говоря, не очень-то верил. Не был он убежден и в том, что 509-й полк является лучшим выбором для выполнения этой задачи. Он бы лично предпочел использовать для этой цели проверенных в боях своих летчиков-тихоокеанцев.

Тиббетс, вылетевший в Вашингтон по вызову генерала Арнольда, ничего, разумеется, не знал о мнении Ле Мэя о его 509-м полке.

Закончив изучения фотографий японских городов, они принялись за изучение прогнозов авиационных синоптиков относительно состояния погоды над различными японскими городами, выбранными в качестве целей. Главный интерес представляли Хиросима, Ниигата и Кокура. Эксперты-синоптики подготовили карты погоды, начиная с апреля и до сентября включительно. Прогнозы были неважными. С июня по сентябрь ежемесячно ожидалось не больше шести более-менее безоблачных дней. На все остальные дни прогнозировалась практически сплошная облачность. Особенно, последние восемнадцать дней каждого месяца. Присутствовавший на совещании метеоролог указал, что, судя по всему, лучшим временем для сброса атомной бомбы будет начало августа.

* * *

Получив соответствующие инструкции, капитан Боб Люис и его экипаж, вылетели на бомбардировщике № 82 с аэродрома Омахи и направились в Вендовер. За последние месяцы Люис стал своего рода «отцом-командиром» для своего экипажа. Никому из посторонних он не позволял критиковать своих подчиненных. В самом экипаже сложились простые и ровные отношения. Офицеры и рядовые называли друг друга по именам. Люис, сняв офицерские знаки различия, много времени проводил в клубе сержантско-рядового состава, общаясь с ними, как с равными.

«Посторонние» — бомбардир Фирби, штурман ван Кирк и даже лейтенант Безер — одним своим появлением создавали в экипаже напряженность и раздражительность. Даже в те редкие дни, когда с ними летал сам полковник Тиббетс, пересаживая Люиса на место второго пилота, тот продолжал оперировать такими понятиями, как «мой самолет» и «мой экипаж».

Сегодня капитан Люис вырулил на огромном бомбардировщике № 82 на старт взлетной полосы авиабазы Вендовер. В бензобаки бомбардировщика были залиты семь тысяч галлонов топлива для очень дальнего перелета. Люис взглянул на тахометр: стрелка дрожала на 2200 оборотах в минуту.

Бомбардировщик вибрировал, как живое существо, стараясь сорваться с тормозов и ринуться по взлетной полосе. Бортинженер Дазенбери доложил, что все четыре двигателя работают во взлетном режиме.

Люис поставил сектора газа на полную мощность и отпустил тормоза. Подняв самолет в воздух, Люис совершил круг над базой и взял курс на юг.

На Тиниане, куда они летели, уже находились тысяча двести человек и двенадцать B-29 509-го полка. В бортжурнале самолета появилась запись:

«Тиниан, мы идем!»

* * *

Главстаршина японского флота Кизо Имаи с трудом вскарабкался на вершину горы Лассо в северной части острова Тиниан. За последние дни Имаи сильно ослабел и чувствовал себя измученным, пытаясь отдышаться, лежа ничком на мокром ковре из полусгнивших листьев.

Со своего наблюдательного пункта главстаршина Имаи мог видеть многие места, где жили и работали американские солдаты. Важнее было то, что Имаи мог наблюдать за тем, где американцы сваливают пищевые отходы и прочий мусор, накопившийся за день. Они постоянно меняли места, но следить за этим приходилось самым тщательным образом, поскольку эти свалки были единственным местом, где Имаи и другие японские военнослужащие, скрывавшиеся в джунглях Тиниана, могли добыть себе еду. Голод заставлял рисковать. Даже, когда американцы сбрасывали отходы в море, и предательские течения несли их вокруг острова, японцы бросались в волны, чтобы добыть немного еды.

Имаи жил в пещере в глубине джунглей, кишевшей крысами, летучими мышами и полчищами насекомых. Он называл ее «дырой, ведущей в ад». Небритый и грязный Имаи редко рисковал разжечь костер, чтобы не выдать своего убежища.

Вместе с Имаи в пещере скрывались восемнадцать солдат — все, что осталось от сорока восьми человек, которые ушли сюда одиннадцать месяцев назад, когда американцы захватили остров.

Имаи прибыл на Тиниан в марте 1944 года, чтобы принять участие в строительстве на острове аэродромов. За три месяца, пока американцы не начали высадку на Тиниан, они успели завершить строительство трех взлетных полос и заканчивали четвертую.

Бомбардировки с моря и воздуха крушили Марианские острова в течение шести недель. После того, как был захвачен Сайпан, американские самолеты обрушились на Тиниан, применив тут впервые напалмовые бомбы. На сороковой день сражения Имаи имел возможность наблюдать, как американские боевые корабли, величаво маневрируя в видимости с берегу, дают залп за залпом, посылая в остров тысячи снарядов. Организованное сопротивление японцы сумели оказать у хорошо укрепленного города Тиниан на юго-западном побережье острова. Тем не менее, американская морская пехота быстро захватила остров, потеряв четыреста человек. В боях погибли восемь тысяч японцев.

В числе примерно семисот уцелевших японцев главстаршина Имаи бежал в джунгли. За прошедшие месяцы их число уменьшилось почти вдвое.

Теперь, лежа на вершине горы Лассо — самой высокой точки острова — Имаи ожидал появления американских грузовиков с пищевыми отходами и мусором. Вместе с тем, Имаи внимательно следил за действиями американцев на Тиниане, ожидая «в любой момент» высадки на Тиниан японской Императорской армии. Он решил, что когда это произойдет, то поднимет своих людей в психическую атаку «банзай» против американцев.

В бинокль Имаи мог наблюдать практически весь остров. Тиниан был не очень большим: с севера на юг — длиной примерно десять миль. Ширина же его нигде не превышала пяти миль.

Рассматривая в бинокль северную часть горизонта, Имаи мог видеть побережье острова Сайпан, отделенного от Тиниана четырехмильным проливом. Как всегда, в море находилась масса американских кораблей. Некоторые из них направлялись к якорной стоянке в порту Тиниан, находившемуся в трех милях к юго-западу от того места, где лежал Имаи.

Американцы завершили работы, начатые японцами. На прорубленных в джунглях просеках появились взлетно-посадочные полосы. Бетонные рулежки и подъездные пути были проложены к хранилищам авиабомб, мастерским и различным складам. Постоянно росло и число госпиталей. Видимо, американцы ожидали тяжелых потерь в предстоящих боях. Это еще более укрепляло веру Имаи в то, что японцы попытаются отбить у противника Тиниан.

Взглянув в северо-западном направлении, Имаи увидел, как в низине, вблизи берега, группы солдат огораживают колючей проволокой территорию длиной в пол мили и четверть мили шириной. Внутри огороженной территории находились сборные бараки, где до сегодняшнего дня жили солдаты строительного батальона, работавшие на строительстве гигантского аэродрома. Теперь они покинули эти бараки.

В центре огороженной территории, за еще одной, внутренней, оградой из колючей проволоки, появилось несколько небольших строений без окон. Вооруженные часовые стояли, как у главных ворот, так и у входа в эту внутреннюю зону. Все это напоминало Имаи лагерь военнопленных. Во внутренней зоне, видимо, находился штрафной изолятор. Может быть, американцы планировали какую-нибудь крупную облаву на японцев, скрывавшихся в джунглях острова?

Имаи постоянно имел при себе пистолет и длинный самурайский меч. Возможно, вечная сырость джунглей уже сделал пистолет бесполезным, но Имаи был уверен, что клинок меча, сделанный по всем рецептам древних мастеров, столь же остер и надежен. Если американцы попытаются его поймать, он дорого продаст свою жизнь…

Перед воротами нового лагеря неожиданно появилась колонна грузовиков. Часовые тщательно проверяли каждую машину. С одного из грузовиков выпрыгнули двое солдат и стали укреплять на воротах большую доску. Имаи настроил бинокль и прочел надпись на доске: «ШТАБ 509-го ПОЛКА».

Имаи почувствовал облегчение — это не лагерь военнопленных. Но новая огороженная территория явно отличалась от всех остальных и, видимо, представляла какую-то особую важность.

Главстаршина Имаи так увлекся наблюдением за территорией 509-го полка, что упустил из вида то место, куда американские грузовики сегодня сбросили пищевые отходы. Придется, несмотря на риск нарваться на патруль, поискать пищу вблизи американских казарм. Конечно, когда стемнеет.

Пытаясь не оставлять никаких следов, Имаи направился обратно в свою пещеру. Внутри пещеры было очень грязно. На земле валялись консервные банки, картофельная шелуха и прочие отходы, добытые накануне. В углу стояли винтовки и несколько ящиков с патронами. Рядом с ними находился радиоприемник. Последнее сообщение было получено почти год назад, в ночь, когда пал Тиниан: командующий японским флотом пообещал последним защитникам острова, что помощь обязательно придет.

Имаи очень хотелось бы иметь передатчик, чтобы доложить в Токио о прибытии на Тиниан странной воинской части.

* * *

Полковник Тиббетс вылетел из Вендовера на Тиниан, чтобы лично убедиться, насколько новая база подходит в качестве последней стоянки 509-го полка. Поскольку Тиниан грубо напоминал остров Манхэттен, то и все дороги на нем были названы по улицам Нью-Йорка. Самая длинная дорога, естественно, была названа Бродвеем. Она шла от аэродрома Норт-Филд, мимо подножия горы Лассо по направлению к порту Тиниан. Вполне приличное шоссе длиной более шести миль. Параллельно Бродвею шла Восьмая Авеню, ведущая от плацдарма на берегу, захваченного морскими пехотинцами в день высадки на остров, к аэродрому Вест-Филд — второй по величине авиабазе Тиниана. Вдоль западного побережья острова шла Риверсайд Драйв. В южной части острова находилась 42-я улица, а недалеко от нее — Уолл-стрит, Парк Роу и Канал-стрит.

Временные казармы 509-го полка находились восточнее Бродвея, вблизи 86-й улицы. На Тиниане Тиббетса встретил личный представитель генерала Гровса полковник Киркпатрик, сопровождавший его по местам дислокации различных подразделений и служб полка. В секретном рапорте на имя генерала Гровса Киркпатрик охарактеризовал Тиббетса «как самоуверенного, дерзкого и даже несколько нахального человека, преисполненного важностью порученного ему задания, но достаточно умного, чтобы понимать, насколько далеко он может зайти».

Во время своего второго визита на Марианские острова Тиббетс почувствовал сопротивление — молчаливое, но явное, плохо замаскированное дружескими улыбками. Главная оппозиция исходила от «Морских пчел», как на военном сленге назвались морские строительные батальоны, выгнанные из своих комфортабельных, по меркам Тиниана, помещений, чтобы освободить их для летчиков 509-го полка. Тиббетс не мог на них сердиться. «Морские пчелы» были ветеранами войны на Тихом океане, которым еще предстояло пролить много крови и пота при вторжении на острова японской метрополии.

Тиббетс понимал, что вторжение на Японские острова будет тяжелым и кровавым. Только что закончилась долгая и тяжелая кампания по захвату Окинавы.

Потребовалось полмиллиона солдат и три месяца непрерывных боев, чтобы сломить сопротивление японского гарнизона численностью сто десять тысяч человек. Японцы сражались до последнего и были перебиты полностью, до единого человека.

Американцы потеряли 49 151-го человека убитыми и ранеными. В водах Окинавы нашли свой конец тридцать четыре боевых корабля, а триста шестьдесят восемь — получили тяжелые повреждения. Можно было представить, что их ждет при вторжении на главные японские острова!

Последние сообщения американской разведки показывали, что примерно два миллиона японских солдат перебрасываются из Китая на острова метрополии, чтобы усилить оборону родных островов. В самой Японии находилось еще два миллиона солдат, готовых погибнуть за родину.

Основное ядро японских вооруженных сил еще не было разбито.

Тиббетс выразил генералу Ле Мэю мнение, что атомная бомба вернет японцам здравый смысл и позволит избежать ненужного кровопролития. Ле Мэй не очень с этим соглашался. Беседа проходила в конце июня в штабе Ле Мэя на Гуаме, и внешне была вежливой и корректной. Ле Мэй объявил Тиббетсу, что летчики 509-го полка должны попрактиковаться в боевых бомбежках по острову Рота, который еще находился в японских руках.

В конце беседы Ле Мэй заметил:

— Пол, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Лично вам на эти бомбежки летать не придется.

Тиббетс был крайне удивлен.

Затянувшись своей неизменной сигарой и выпустив клуб дыма, генерал объяснил:

— Мы не можем рисковать вами. Вы знаете больше об этой бомбе, чем любой летчик в нашей авиации. Так что вам лучше оставаться на земле.

Приказ Ле Мэя, конечно, имел смысл. Если бы Тиббетс попал в руки японцев, весь проект был бы поставлен на грань срыва.

Проверив казармы личного состава, Тиббетс осмотрел и «внутреннюю зону». Там находились мастерские, где бомбу должны были собрать.

* * *

После двухдневного изучения внутриполитической обстановки в Японии начальник военной разведки генерал-майор Арисуе пришел к выводу: обстановка была отчаянной.

Яростная борьба между ястребами-милитаристами и умеренными угрожала потрясениями Императорскому Трону. Арисуе не исключал и того, что экстремисты могут убить Императора, если тот будет сопротивляться их намерениям сражаться до полной победы или до последнего японца.

Противостояли этим фанатикам умеренные, возглавляемые хранителем Большой Императорской Печати маркизом Коичи Кида, которому Император безгранично доверял. Кидо удавалось поддерживать некоторое равновесие между ястребами и умеренными, но он был не в силах сопротивляться желаниям милитаристов сражаться до победного конца.

На заседании японского кабинета министров, созванного премьером Судзуки, военный министр, а также представители главного командования армии и флота пришли к соглашению по одному важному вопросу. Они были против того, чтобы в настоящее время вступать с противником в прямые переговоры в попытке закончить войну, но не возражали против подобных переговоров после того, как вооруженные силы Японии нанесут американцам сокрушительный удар при их вторжении на Японские острова. Для генерала Арисуе такая позиция представителей «твердолобой военщины» была признаком того, что они все-таки немного начали осознавать реальную обстановку.

22 июня 1945 года Император Хирохито потребовал от кабинета министров начать переговоры, используя Россию в качестве посредника.

24 июня бывший японский премьер Коки Хирота связался с советским послом в Токио Яковом Маликом и пытался прозондировать этот вопрос. Малик увидел в этом прежде всего попытку удержать Россию от вступления в войну против Японии и вежливо уклонился от какого-нибудь конкретного ответа.

Генерал Арисуе собрал уже много доказательств того, что Россия готовится вступить в войну против Японии. Мощные силы советских войск были сосредоточены на китайской границе в готовности нанести удар по японской армии в Маньчжурии. Арисуе считал, что вступление СССР в войну не столько поможет американцам, сколько увеличит советское влияние на Тихом океане.

Возможность оккупации хотя бы части Японии русскими приводила генерала в ужас и смятение. Он снова послал срочную телеграмму японскому военному атташе в Берне генерал-лейтенанту Окамото с требованием выяснить у Даллеса тот минимум условий, которые можно выторговать у американцев перед капитуляцией.

Между тем, в штабе фельдмаршала Хата царила атмосфера, весьма далекая от каких-либо мыслей о капитуляции. Там интенсивно готовились к продолжению войны. В подземном узле связи круглосуточно работала служба радиоперехвата. В штаб был недавно переведен один из подчиненных генерала Арисуе, подполковник Ойя, специалист по всем вопросам, связанным с американскими делами.

Антенны узла связи внимательно следили за всеми радиоволнами на Тихом океане и за его пределами. Специальные подземные кабели связывали штаб фельдмаршала Хата с генеральным штабом в Токио, оперативными штабами на острове Кюсю, с военно-морскими базами в Куре и Удзина, а также с замком в Хиросиме.

Все собранные данные говорили о том, что высадка американцев на острове Кюсю неминуема, поэтому были подготовлены условные сигналы, чтобы бросить против сил вторжения самолеты-камикадзе и катера, управляемые самоубийцами.

Наиболее насыщенное время радиоперехвата было от полудня до полуночи. Основное внимание занимал перехват радиопереговоров противника в треугольнике между Окинавой, Иводзимой и Марианскими островами. Большая часть радиопереговоров была зашифрована, но попадались сообщения, переданные открытым текстом. Это были главным образом переговоры между самолетами и их командными пунктами управления полетами.

Между Хиросимой и Тинианом разница во времени составляла час и если предвзлетные радиопереговоры бомбардировщиков с КДП удавалось поймать где-нибудь в 15–16:00, то можно было с уверенностью прогнозировать ночной воздушный налет. По количеству докладов пилотов о готовности к взлету можно было грубо подсчитать и количество машин, участвующих в налете. Полученные данные быстро распространялись по всем центрам ПВО западной части Японии.

Когда бомбардировщики входили в воздушное пространство Японии, служба радиоперехвата прослушивала переговоры между экипажами, стараясь по ним определить, в какие именно районы Японии направляются армады самолетов противника. Данные радиоперехвата самолетов наряду с перехватом переговоров находившихся в море американских кораблей позволяли фельдмаршалу Хата и подполковнику Ойя оценивать силы и намерения противника с исключительной точностью.

Но настоящим коньком подполковника Ойя были допросы. Генерал Арисуе часто отмечал, что если Ойя не заставит кого-нибудь заговорить, то это не удастся сделать никому. Подполковник Ойя очень сожалел, что прибыл в Хиросиму слишком поздно, чтобы первым допросить десять американских летчиков, сбитых над Окинавой и доставленных в город еще до падения острова.

Эти летчики были единственными американскими военнопленными в Хиросиме. Они содержались в подвальном помещении Замка Хиросимы.

* * *

12 июля, когда первые лучи солнца начали пробиваться на востоке, интендант 509-го полка Чарлз Перри поднялся с койки и направился в офицерскую столовую, чтобы лично понаблюдать за приготовлением завтрака.

Полк перебрался на Тиниан всего четыре дня назад и чувствовал себя вполне комфортно, несмотря на полчища крыс, которые шныряли по лагерю во всех направлениях.

Перри надеялся, что когда полковник Тиббетс вернется из Штатов, он доставит им «гостинцы» — ликер и сигареты. В ловких руках Перри такие «гостинцы» превращались в бесценные предметы бартера, благодаря которому личный состав 509-го полка питался лучше, чем какая-либо другая американская часть на Тиниане. «У меня рядовой ест больше и вкуснее, чем пятизвездный генерал» — часто хвастался интендант.

В это утро, как обычно, Перри с волнением наблюдал, как эскадрильи тяжелых бомбардировщиков возвращаются после ночного налета на Японию. Более двухсот бомбардировщиков B-29 напоминали «бусинки на одной нитке». В то время, как один совершал посадку, другой уже заходил на полосу. Наконец сел последний бомбардировщик, и их экипажи отправились отсыпаться. Они пробыли в воздухе почти тринадцать часов. Это было обычное время для начала полетов летчиков 509-го полка. Никому из них по понятным причинам не позволялось летать над Японией.

Стоянка бомбардировщиков 509-го полка находилась отдельно от других и круглосуточно тщательно охранялась. Это не могло не вызвать недоуменных вопросов у офицеров и солдат других подразделений. Впрочем, на их вопросы никто не отвечал.

Самолеты 509-го полка регулярно взлетали, чтобы сбросить бомбы по «детской» цели — японцам, окопавшимся на ближайшем острове Рота. Подобная практика порождала шутки, остроты и издевательства со стороны экипажей других полков, ежедневно летавших на бомбежку Японских островов. Даже родились стишки, сочиненные кем-то в штабе генерала Ле Мэя:

В этих стихах была большая доля правды. Секретность и меры безопасности постоянно ужесточались.

Ожидалось прибытие компонентов атомной бомбы.

* * *

15 июля 1945 года шведский банкир Пер Якобсон объяснял за завтраком своему старому другу Аллену Даллесу, что японцы настаивают лишь на одном условии — неприкосновенность Императора и сохранение его во главе государства.

За двенадцать дней до этого японский военный атташе в Швейцарии генерал-лейтенант Окамото, действуя согласно инструкциям, полученным от генерала Арисуе, отправился вместе с японским послом в Швейцарии в Банк Международного Развития, где Якобсон числился финансовым советником.

Якобсон передал японские предложения в Висбаден, где в настоящее время находилась резиденция Даллеса. Требования японцев сводились к следующему: кроме сохранения императорской власти и неизменности конституции страны, Япония хотела добиться интернализации Маньчжурии и сохранения своего контроля над Формозой и Кореей.

Президент Рузвельт предоставил Даллесу полную свободу рук. Однако, президент Трумэн не разрешил Даллесу говорить от имени президента или правительства Соединенных Штатов. Тем не менее, сообщение Якобссона заинтересовало Даллеса, и он решил информировать Стимсона о том, что японцы, судя по всему, согласны капитулировать, если будет гарантирована неприкосновенность императорской власти.

Даллес знал, что русские планируют напасть на Японию с севера. Это должно произойти в августе, то есть, менее, чем через месяц. Даллес понимал, что СССР на этом не остановится. Уж коль он вступит в войну, то захватит все, что возможно, а что невозможно — отравит своим ядовитым влиянием.

Проконсультировавшись с верхами, Даллес высказал свои «контрпредложения» Якобссону. Даллес говорил, тщательно подбирая слова и маскируя их за непроницаемым частоколом юридических терминов. Однако, суть сказанного им сводилась к тому, что «имеются хорошие шансы» на то, что Америка позволит Императору остаться, и даже обеспечит Хирохито некоторую общественную поддержку, чтобы помочь ему завершить войну.

Во всяком случае, это уже было «что-то», и Якобссон поспешил обратно в Берн. В Потсдаме приближалась встреча «Большой Тройки» — Трумэна, Черчилля и Сталина. Даллес решил воспользоваться случаем и попытаться поговорить об этом подробнее с президентом и Стимсоном.

* * *

Телефонный звонок от Оппенгеймера часовым, охранявшим ворота Лос-Аламоса, приказал охране беспрепятственно пропустить колонну автомашин, покидающую секретный центр.

Закрытый черный грузовик сопровождали семь легковых автомобилей. В каждом лимузине находились четверо охранников. Каждый был вооружен пистолетом в подплечной кобуре, а на полу машин лежали автоматы. Охрана имела приказ без предупреждения стрелять на поражение в каждого, кто попытается остановить колонну.

В автомобиле, непосредственно следовавшим за грузовиком, находились два армейских офицера. Потому, как «вверх тормашками» на их воротники были нашиты петлицы с артиллерийскими знаками различия, можно было судить в какой спешке оба собирались покинуть Лос-Аламос. Это была майор Роберт Фарман, выпускник Принстона, физик, работающий в «Манхэттенском проекте», и капитан Джеймс Нолан, радиолог из госпиталя Лос-Аламоса. Так начинался их дальний путь, который должен был закончиться на Тиниане. Оба офицера сопровождали пятиметровый ящик, в котором находилась внутренняя «пушка» атомной бомбы и ее урановый «снаряд», помещенный в свинцовый цилиндр.

Они проехали всего милю от Лос-Аламоса, как чуть не произошла катастрофа, когда лопнуло колесо на машине, в которой ехали оба офицера. Завизжали тормоза, охрана схватилась за пистолеты. К счастью, все обошлось. Колонна остановилась, колесо заменили, и путешествие вскоре продолжилось. В тучах пыли машины прибыли на аэродром в Альбукирке, где их ждали три транспортных самолета DC-3. Фарману и Нолану были выданы парашюты и они расположились в самолете, который должен был взлетать вторым. Вместе с ними в самолет были погружены ящик и цилиндр, имевшие свои собственные парашюты. В случае аварийной обстановки экипаж должен был сначала сброситься ящик и цилиндр, а затем уже пассажиров.

Без всяких происшествий самолеты совершили посадку на аэродроме Гамильтон-филд в Сан-Франциско. Новая команда секретных агентов проэскортировала ящик, цилиндр и ученых, замаскированных под офицеров, к их новому средству транспорта — тяжелому крейсеру «Индианаполис». Крейсер только что вышел с ремонта, скрыв под слоем свежей краски боевые шрамы, полученные у Окинавы.

* * *

В Вендовере полковник Тиббетс наблюдал, как на аэродроме совершил посадку транспортный самолет, пробежав по полосе мимо трех, еще оставшихся здесь бомбардировщиков B-29. Самолет доставил специального курьера, осуществляющего связь между Вашингтоном, Лос-Аламосом и Вендовером. Курьер доставлял депеши и приказы, которые нельзя было доверить никаким другим средствам связи.

Сегодня курьер доставил сообщение о том, что «внутренние компоненты» атомной бомбы погружены на борт тяжелого крейсера «Индианаполис» и направлены на Тиниан. Операция имела кодовое наименование «Бронкс Шипментс».

Тиббетсу всегда хотелось знать, кто придумывает эти бесконечные кодовые наименования, которые обязаны были употреблять все, связанные с работой над проектом. Он так и не мог привыкнуть, когда ему звонил генерал Гровс, каждый раз представляясь: «Это Релиф».

Сегодняшняя депеша подтверждала недавнее сообщение от «Юджа» (капитан 1 ранга Пэрсонс), сообщавшее подробности, каким образом «Малыш» (урановая бомба) будет доставлен на «Станцию» (Тиниан). «Малыш» был также известен как «безделушка», «изделие», «игрушка» (это название более всех нравилось Тиббетсу), «зверь» (часто использовалось учеными — противниками создания бомбы), «S-2» (название, предпочитаемое Стимсоном) и «это» (используемое офицерами и солдатами 509-го полка, все еще не понимающими, о чем, собственно, идет речь.

Покойный президент Рузвельт и генерал Гровс вначале называли бомбу «Худышка». А когда укоротили «пушечный ствол» бомбы, Гровс назвал ее «Малыш». Плутониевая бомба, по предложению Черчилля, была названа «Толстяк».

Запомнить точно «кто был кто» и «чем было что» в таинственном мире «Манхэттенского проекта» было нелегко. Однако, полученные инструкции были Тиббетсу совершенно ясны. Один из еще оставшихся в Вендовере бомбардировщиков B-29 должен был доставить на Тиниан оставшиеся части атомной бомбы. Другие части секретного груза должны были перебросить на Тиниан транспортные самолеты C-54, имевшиеся в составе 509-го полка.

Организовав все эти мероприятия, Тиббетс собрался направиться в Аламогордо, чтобы поприсутствовать на испытаниях плутониевой бомбы.

Укладывая вещи перед дорогой, полковник получил срочную телеграмму с Тиниана, посланную Томом Фирби, чьему здравому смыслу и суждениям Тиббетс более всего доверял. Фирби призывал своего командира немедленно лететь на Тиниан, чтобы преодолеть очень крупные неприятности, возникшие в последнее время.

Дело выглядело так, что 509-й полк хотят отстранить от выполнения задачи по атомной бомбардировке Японии.

Сообщив генералу Гровсу, что он не будет присутствовать на испытаниях, Тиббетс срочно вылетел на Тиниан. Ему даже думать не хотелось о том, что после всех усилий и вложенного труда выполнение задачи по атомной бомбардировке будет передана кому-то другому.

* * *

В девяти милях от базового лагеря в Аламогордо, штат Нью-Мексико, где в предрассветные часы 16 июля 1945 года встретились Гровс и Оппенгеймер, на тридцатипятиметровой стальной башне была установлена плутониевая бомба.

Испытание первого в мире атомного взрывного устройства было назначено на два часа ночи, но из-за дождя и грозовых разрядов оно было отложено.

Плохая погода держала на земле и бомбардировщики Тиббетса, так что невозможно было определить тот эффект, который атомная бомба окажет на бомбардировщик, когда ее сбросят над Японией.

Испытание было перенесено на 05:30 по местному времени.

Непрекращающийся ливень действовал на нервы всех собравшихся: военных и штатских.

В 05:25 четыремстам двадцати пяти наблюдателям, собравшимся в базовом лагере, было приказано лечь на землю, лицом вниз, ногами — к месту ожидаемого взрыва.

В 05:29 сработал последний из серии часовых механизмов бомбы. До взрыва оставалось сорок пять секунд.

Оппенгеймер и его ведущие сотрудники напряженно ожидали в бетонном бункере. На небольшом расстоянии от них, в узкой траншее, находился генерал Гровс. На случай каких-либо неожиданностей он решил находиться отдельно от ученых. 5 часов двадцать девять минут тридцать пять секунд.

Из другого бункера передали по микрофонной связи на наблюдательные посты: «Зеро минус десять секунд». В небо поднялась зеленая ракеты. «Зеро минус пять секунд». Вторая зеленая ракета рассыпалась в предрассветном небе.

Тишина и тьма царили над пустыней.

В пять часов, двадцать девять минут, сорок пять секунд все, наконец, произошло — слишком быстро, чтобы человеческий глаз мог что-либо разглядеть. Никто не увидел первой вспышки адского космического пламени. Удалось увидеть только его слепящее, сверхъестественное отражение на ближайших холмах.

«Это была неземная вспышка, она была ярче тысячи солнц, — отмечала позднее газета „Нью-Йорк таймс“. — Огромный огненный шар диаметром около мили, меняя цвет от темно-бордового до оранжевого, расширяясь в размере, за доли секунды поднялся на высоту три тысячи метров и поднимался все выше. Это была сила, которая наконец вырвалась на свободу после миллиардов лет заточения. У многих это ассоциировалось с моментом, когда Создатель объявил: „Да будет Свет!“»

Наблюдатели прижались к земле со смешанным чувством ужаса и благоговения перед величием события. Оппенгеймер вспомнил строки из священного индусского эпоса «Бхагавад Гита»: «Я стал смертью, разрушителем миров».

Зловещее облако продолжало подниматься вверх, принимая различные формы гигантских грибов. Наконец, оно исчезло в светлеющем небе на высоте более пятнадцати тысяч метров. Температура на земле, в эпицентре взрыва, достигла ста миллионов градусов по Фаренгейту — в десять тысяч раз больше, чем на поверхности солнца.

В радиусе мили от эпицентра вся животная и растительная жизнь была уничтожена. На расстоянии пяти тысяч метров от эпицентра оплавился песок, превратившись в раскаленную белую субстанцию, напоминавшую по форме громадное блюдце. Когда эта субстанция остыла, то превратилась в желто-зеленую глазурь, состав которой не был известен ученым. Такого песка на Земле еще не было. Стальная башня, термостойкая при любой жаре доатомной эры, превратилась в газ и исчезла.

Гровс обратился к своему заместителю бригадному генералу Томасу Фаррелу:

— Война окончена. Парочка таких штуковин, и с Японии — конец.

В Потсдаме Стимсон информировал Трумэна о том, что испытание в Аламогордо прошло успешно. Чтобы успокоить окрестное население, слышавшее гром взрыва и видевшее вспышку на расстоянии двести миль, в прессу было передано ложное сообщение о взрыве склада с боеприпасами.

Встретившись на следующий день с Черчиллем, Стимсон рассказал английскому премьеру о «хороших новостях» из Аламогордо. Сталину никто не сказал об этом ни разу, ни на следующее утро, в день открытия Потсдамской конференции. Впрочем, это не имело большого значения. Русские уже знали об атомной бомбе через своих шпионов, внедренных в «Манхэттенский проект».

Вечером президент Трумэн обсудил результаты испытаний в Аламогордо со Стимсоном, госсекретарем Бирнсом и адмиралом флота Леги. Было решено сделать японцам еще одно предложение о безоговорочной капитуляции, а затем применить бомбу, пытаясь спасти сотни тысяч жизней американских солдат, которые будут потеряны при вторжении на Японские острова.

* * *

Когда 18 июля самолет Тиббетса совершил посадку на Тиниане, его встретил Том Фирби. Первыми словами старшего бомбардира полка были:

— Плохие новости, Пол. Они пытаются развалить наш полк.

Командование предпринимало уже открытые усилия развалить 509-й полк, раскассировав летный и наземный состав по другим подразделениям на острове. Тиббетс, как и Фирби, считал, что все эти беды идут от тех, кто завидует особому положению 509-го полка.

Проблему не решил и личный, весьма жесткий разговор, который произошел на Гуаме между майором Фирби и генералом Ле Мэем. Оба знали друг друга по Европе и, несмотря на разницу в чинах, могли разговаривать честно и открыто, не теряя взаимного уважения.

На этот раз генерал сильно разозлил Фирби, высказав сомнение в способности Тиббетса выполнить поставленную задачу по атомной бомбардировке. Тиббетс, по мнению Ле Мэя, был для этого недостаточно квалифицированным пилотом.

— Знаете, генерал, — взорвался майор Фирби, — если для вас Тиббетс недостаточно квалифицирован, то квалифицированных вам и не найти.

Ле Мэй попросил Фирби успокоиться, но гнев бомбардира был вызван не только словами генерала, но и догадкой, что за всем этим скрывается попытка флота послать своего человека на выполнение этой задачи.

Тиббетс пообещал Фирби завтра же встретиться с Ле Мэем, решив все эти проблемы «раз и навсегда».

Поздно вечером Тиббетс получил шифровку от Гровса, извещавшую его, что испытания в Аламогордо прошли успешно. Командир 509-го полка отправился спасть в полной уверенности, что следующая атомная бомба будет сброшена на Японию.

На следующий день между Тиббетсом и генералом Ле Мэем произошел не очень приятный, но откровенный разговор. Тиббетс открыто заявил, что необходимо прекратить все эти нападки на 509-й полк, пытаться его расформировать и вообще вмешиваться в его внутренний распорядок. Кроме того, твердо заявил полковник, он намерен лично лететь на атомную бомбардировку.

Генерал Ле Мэй на это замечал, что поскольку операция готовится в зоне его командования, ему придется отвечать за ее результат. Он честно признался Тиббетсу, что не понимает, почему Гровс и прочие умники в Вашингтоне доверили атомную бомбу подразделению, которое никогда не действовало в боевой обстановке над Японией. Но генерал прекрасно понимал, что уже поздно что-либо менять. Он согласился со всеми требованиями Тиббетса с одной лишь оговоркой. Генерал решил направить начальника оперативного отдела своего штаба полковника Уильяма Блэнчарда, чтобы тот полетал с Тиббетсом и убедился, что сам Тиббетс и его экипаж удовлетворяют требованиям, которые здесь, на Тихом океане, предъявляют всему летному составу дальней бомбардировочной авиации.

Когда Тиббетс вел предполетную подготовку бомбардировщика № 82, полковник Блэнчард, сидя рядом с ним, внимательно слушал все команды командира экипажа и ответы его подчиненных. Капитан Люис занимал кресло второго пилота. Блэнчард сидел между Тиббетсом и Люисом на горе подушек. Майор ван Кирк находился за штурманским столиком, майор Фирби — в носу, в застекленной кабине бомбардира.

Сержант Дазенбери следил за приборами контроля работы двигателей, сержант Нельсон настраивал радиоаппаратуру. Рядовые Шумард и Стиборик находились в верхних пулеметных блистерах, сержант Кэрон — на месте хвостового стрелка. В бомболюки была подвешена фугасная бомба весом в пять тонн. В бензобаках было залито достаточно топлива для полета по маршруту Тиниан — Рота и обратно.

Тиббетс вырулил в конец взлетной полосы, получил разрешение на взлет, и бомбардировщик № 82 с ревом помчался по центральной полосе аэродрома Норт-Филд.

Демонстрируя свое искусство управления бомбардировщиком в аварийной обстановке, Тиббетс в тот момент, когда шасси самолета были готовы оторваться от бетонки, отключил один двигатель, зафлюгировав его винт. Бомбардировщик дернулся, как бы протестуя против подобной «вводной», но в следующий момент Тиббетс плавно поднял огромную машину в воздух.

Затем он приказал отключить второй двигатель — на той же самой стороне.

— Есть, сэр! — сглотнул слюну сержант Дазенбери.

Летя только на двух моторах — оба на одной стороне — гигантский самолет, неся пятитонную бомбу, стал медленно набирать высоту. Совершая вираж, B-29 наклонил крыло с выключенными двигателями в сторону Тиниана. Тиббетс предложил полковнику Блэнчарду полюбоваться «прекрасным видом самой большой авиабазы в мире».

Но Блэнчард не желал любоваться Тинианом. Он не отрывал глаз от двух отключенных пропеллеров, которые медленно вращались по ветру, как крылья ветряной мельницы.

Тиббетс подмигнул Люису и начал увеличивать крен бомбардировщика до тех пор, пока тот, казалось, не встал прямо на крыло.

— Хорошо, — сказал Блэнчард. — Я удовлетворен работой двигателей, направляйтесь к острову Рота.

Тиббетс выровнял машину, включил оба неработающих мотора и направил бомбардировщик к острову Рота. Самолет подошел к точке первого ориентира точно в то время, которое заранее рассчитал майор ван Кирк.

Тиббетс обернулся к Блэнчарду:

— Думаю, мы можем согласиться, что штурманская погрешность равна нулю?

— Согласен, — сказал проверяющий.

— Теперь очередь Фирби.

Бомбардир находился на своем месте в носу, прильнув головой к прицелу. С десяти тысяч метров пятитонная фугаска пошла вниз. Блэнчард внимательно следил за ее полетом и попаданием. Бомба взорвалась так близко от намеченной цели, что ни у кого не возникло никаких вопросов.

Затем, не предупредив проверяющего, Тиббетс выполнил разворот на сто пятьдесят пять градусов. Сдавленный крик вырвался их уст полковника Блэнчарда:

— Что? Что случилось?!

Прижатый силой тяжести к креслу, Блэнчард почувствовал вибрацию бомбардировщика. Казалось, огромная машина готова была рассыпаться на куски.

— Я всего лишь выполнил крутой вираж выхода из атаки, — крикнул Тиббетс Блэнчарду.

— Хорошо, хорошо, — ответил тот. — Все в порядке.

Но это было еще не все.

Закончив вираж, Тиббетс стал набирать высоту, поставив самолет почти вертикально, а затем внезапно бросил его в крутое пике.

Блэнчард побелел, — Вы хотите всех нас угробить?!

Тиббетс мастерски вывел бомбардировщик из пикирования и взял курс обратно на Тиниан. В пределах пятнадцати секунд от расчетного времени шасси самолета коснулись взлетной полосы.

Полковник Блэнчард заговорил снова после того, как его ноги почувствовали под собой твердую землю:

— Все в порядке. У меня нет никаких претензий к вашей квалификации, полковник, и к боевой подготовке вашего экипажа.

После этого генерал Ле Мэй прекратил свои придирки.

Между тем, Тиббетс отобрал первые десять экипажей 509-го полка, которые должны были совершить боевые вылеты над Японией.

Каждый самолет должен был идти на задание в одиночку. Экипажи должны были «притереться» друг к другу в реальных боевых условиях, а японцы — привыкнуть к появлению на больших высотах одиночных бомбардировщиков, сбрасывающих всего одну пятитонную бомбу.

Все экипажи имели строгий приказ: если назначенные им цели будут закрыты облаками, они «ни при каких обстоятельствах» не должны были бомбить Хиросиму, Киото, Кокуру и Ниигату. Все другие города Японии были в их распоряжении.

Начались первые вылеты. Один бомбардировщик из-за аварии двигателя был вынужден сбросить бомбу в море. Пять — отбомбились над указанными целями. Четыре — из-за густой облачности вынуждены были искать альтернативные цели.

* * *

Аллен Даллес встретился с Генри Стимсоном в Потсдаме. Он решил лично передать военному министру то, что услышал от банкира Якобссона, а также о своем собственном предложении: Америка сможет позволить Императору Хирохито остаться на троне, если тот публично предпримет шаги к окончанию войны. Стимсон одобрил действия Даллеса, но выразил сомнение в том, что «искатели мира» в столь далекой от Японии Швейцарии могут представлять официальную точку зрения Токио.

Через два дня, 22 июля, Стимсон доложил президенту Трумэну в Потсдаме, что, согласно полученной из Вашингтона депеше, «урановая бомба будет применена в августе при первой же благоприятной возможности».

Затем Стимсон проинформировал Черчилля об успешных испытаниях в Аламогордо. Черчилль прокомментировал это событие следующим образом:

— Чем является порох? Тривиальностью. Чем было электричество? Бессмысленностью. А атомная бомба — это Второе Пришествие во Гневе.

Стимсон сообщил британскому премьеру также о том, что Трумэн намерен, не вдаваясь в подробности, сообщить об атомной бомбе Сталину. Черчилль согласился с тем, что нынешняя ситуация «должна быть использована в качестве аргумента на переговорах в Потсдаме»,

Атомная бомба, по мнению Черчилля, была «ниспосланным чудом», благодаря которому отпадет необходимость во вторжении на Японские острова, а войну можно будет закончить «одним или двумя мощными ударами». Теперь можно и не прибегать к помощи Сталина в попытке поставить Японию на колени.

Британский премьер позднее вспоминал, что, хотя решение о применении атомной бомбы было принятоТрумэном, он, Черчилль, был полностью согласен с этим. «Решение применять или не применять атомную бомбу никогда не было предметом спора. Все за круглым столом в Потсдаме единодушно с ним согласились», — вспоминал позднее Черчилль.

Было решено только перед применением бомбы еще раз предложить Японии капитулировать.

* * *

Так же, как и каждое утро, фельдмаршал Хата, одетый в кимоно, помолился у домашнего синтоистского алтаря. Закончив молитву, Хата переоделся и приступил еще к одному своему ежедневному ритуалу: работе в саду. Ему было шестьдесят пять лет, и фельдмаршал хотел оставаться в хорошей форме.

Затем Хата вернулся в дом и переоделся в военную форму, на столе его уже ждал доклад об обстановке за ночь, подготовленный подполковником Ойя, фактически занимавшим пост начальника разведотдела штаба фельдмаршала. Ознакомившись с обстановкой и попив чаю, Хата поехал в свой штаб в горе Футаба.

Большинство офицеров в Хиросиме ездили на службу верхом. Свидетелями этого конного парада являлись сотни горожан, направлявшихся в этот час на работу. Лошади, как и их хозяева, резко отличались от горожан тем, что были упитанными и ухоженными, гладкими и лоснящимися. Особенно выделялся конь корейского принца, подполковника РиГу, прикомандированного к штабу фельдмаршала Хата. Это был прекрасный снежно-белый жеребец. Красивый юный принц, изящно державшийся в седле, напоминал о тех днях былой славы, когда императорская кавалерия сметала все на своем пути.

Мэр Хиросимы Авайя и его помощник Кацумаса Маруяма шли на работу пешком. По пути они обсуждали вопрос, что делать с находившимися в Хиросиме детьми? Многие из них, едва начав ходить в школу, были вынуждены идти работать. Маруяма считал, что все дети должны быть эвакуированы из Хиросимы.

Еще в приемной ратуши мэра и его помощника окружила толпа просителей. Сыпались просьбы о распределении продовольствия, жалобы на нехватку топлива и бомбоубежищ, на растущее число детей-сирот, до которых почти никому не было дела.

* * *

Через шесть дней подполковник Ойя был вызван на доклад к генералу Арисуе в Токио. Ойя доложил генералу о всех мероприятиях фельдмаршала Хата по превращению всего юго-западного сектора обороны Японии в неприступный редут, который станет могилой для всех захватчиков.

Генерал Арисуе хотел бы, чтобы район вокруг Токио также был приведен в столь же высокое состояние готовности. Было уже 27 июля. Столица Империи и ее окрестности лежали в обугленных развалинах. Промышленные предприятия были либо разрушены, либо парализованы нехваткой рабочей силы и сырья. Воздушные налеты бомбардировщиков B-29 вынудили многих жителей бежать из столицы, уменьшив население Токио с семи до менее четырех миллионов человек.

Доклад подполковника Ойя был прерван появлением рассыльного с узла связи, который принес давно ожидаемое коммюнике из Потсдама. не скрывая волнения, генерал Арисуе стал читать перевод Потсдамской Декларации — наиболее важного сообщения, полученного Японией от Союзников в течение войны.

В Декларации указывались условия прекращения конфликта. Япония должна была сместить свое милитаристское руководство, принять союзную оккупацию, признать уважение к фундаментальным демократическим правам и избрать правительство, желающее мира. Не считая военных преступников, всем японским военнослужащим будет позволено вернуться домой. Промышленность страны будет поднята, и постепенно Японии вновь будет позволено интегрироваться в мировые экономические отношения.

В заключении Декларации говорилось: «Мы призываем правительство Японии немедленно объявить о безоговорочной капитуляции всех японских вооруженных сил… Альтернативой для Японии будет быстрое и полное уничтожение». Министр иностранных дел Японии Сигенори Того доставил копию коммюнике Императору Хирохито. Министр пришел во дворцовую библиотеку, чье здание было скрыто деревьями у северных ворот дворцового комплекса, а потому мало пострадало от превратностей войны. В мае, во время страшной бомбежки Токио зажигательными бомбами, многие дворцовые здания и постройки сгорели дотла. В числе этих зданий была и деревянная императорская резиденция, построенная еще его дедом, императором Мэйдзи.

На рассвете Император и императрица вылезли из бомбоубежища, и император мог обозреть картину страшного опустошения. Хирохито заметил одному из придворных: «Я разделяю муки своего народа, не имея никакой особой защиты со стороны Богов».

Пока Император читал Декларацию, Того, как того требовал придворный этикет, сидел на жестком диване, почтительно склонив голову. Для профессионального дипломата, привыкшего к традиционному протоколу межправительственных отношений, было странным узнавать о намерениях оппонентов из перехвата радиосообщения, переданного на коротких волнах. По его мнению, это был не лучший способ общения правительств друг с другом.

Император внимательно изучал документ, пункт за пунктом, задавая вопросы и делая пометки. Отвечая на один из вопросов Императора, Того признал, что коммюнике дает твердые гарантии относительно гуманного обращения, свободы слова, религий и взглядов. После капитуляции японскому народу будет дано право высказаться по вопросу: какое правительство он хочет иметь.

Наконец, Император Хирохито спросил министра иностранных дел, не считает ли тот, что «при нынешних обстоятельствах это наиболее разумные предложения из всех, которых можно было ожидать». Того ответил, что да, он так считает. На этом аудиенция была окончена.

Того не доложил Императору о весьма жестком отношении к этой Декларации со стороны японского правительства и военного руководства. Премьер-министр Судзуки и многие из его коллег по кабинету склонны были вообще игнорировать это коммюнике, частично на том основании, что оно не было получено Японией официально. Кроме того, многие министры еще продолжали надеяться на Советский Союз как на посредника.

Судзуки собрал пресс-конференцию. Держа в трясущихся руках бумажку, премьер-министр зачитал подготовленное заявление. Он отверг декларацию, заявив, что правительство не видит в этом Документе «какой-либо ценности» и намерено его «мокусацу». Через несколько минут слова премьера были переданы в эфир японским агентством новостей «Домей», которое перевело слово «мокусацу» как «игнорировать».

* * *

На следующий день, в 12:50, телефонный звонок на КП лейтенанта Тацуо Екояма предупредил командира зенитной батареи о возможном появлении самолетов противника со стороны военно-морской базы Куре, находившейся в двенадцати милях от базы к юго-востоку.

Радио Хиросимы прервало свои передачи и объявило воздушную тревогу. Доктор Каоро Сима проводил операцию аппендицита в своей частной клинике. Несмотря на сигнал воздушной тревоги, хирург продолжал операцию, в то время, как другие врачи помогали пациентам перебраться в бомбоубежище.

Мэр Хиросимы Сенкичи Авайя и его помощник Кацумаса Маруяма, услышав вой сирен, подскочили к окну, но не увидели ничего. Небо оставалось чистым. Лейтенант Екояма увидел в бинокль два американских бомбардировщика B-29, идущие прямо на него. Они выходили из атаки после бомбежки военно-морской базы Куре. Примерно тридцать бомбардировщиков противника бомбили в Куре «Харуну» — последний из японских линкоров, еще остающийся на плаву. На борту первого американского бомбардировщика, который назывался «Талоа» и управлялся первым лейтенантом Джозефом Бабинским, царила нервная обстановка. Командир и члены экипажа были хорошо осведомлены о том, что японцы часто казнят захваченных американских летчиков. За месяц до этого восемь американских летчиков были публично казнены: их поставили на колени и мечами отрубили головы.

Бомбардир «Талоа» первый лейтенант Роберт Джонстон испытал некоторое облегчение, когда самолет вышел из зоны концентрированного зенитного огня в Куре — японского города, имевшего одну из самых сильных систем ПВО. Впереди были видны портовые сооружения Хиросимы и лесные массивы, подступающие к окраинам города.

За бомбардировщиком «Талоа» шел второй B-29 «Одинокая Леди». Экипажи обеих машин хорошо знали приказ, запрещающий им бомбить Хиросиму. Но они ничего не знали о противовоздушной обороне города и продолжали лететь над ним, держа курс на Йокогаму.

Как только американские самолеты вошли в сектор обстрела его зенитной батареи, лейтенант Екояма приказал открыть огонь. Первый же залп накрыл «Талоа» — шапки разрывов появились выше и ниже бомбардировщика. Екояма скомандовал поправку. В следующем залпе один снаряд угодил прямо в носовую часть американского самолета. Зенитчики завопили от восторга, но Екояма приказал им продолжать огонь.

Небо вокруг подбитого бомбардировщика покрылось пятнами шрапнельных разрывов. Оставляя за собой хвост дыма, «Талоа» резко отвернул влево, в противоположную сторону от горы Футаба. Теряя высоту, бомбардировщик пересек западную границу города. Прежде чем он врезался в ближайшие сопки, из него вывалились маленькие, черные фигурки людей. С позиции батареи Екояма были ясно видны повисшие над городом три парашютных купола. Ветер сносил их в восточном направлении.

«Одинокая Леди» попала под огонь батареи, развернутой вблизи замка Хиросимы. Охваченный пламенем бомбардировщик заложил вираж вправо, как бы направляясь обратно в сторону Куре, но внезапно стал терять высоту, идя в сторону густого леса юго-восточнее Хиросимы. Но прежде чем самолет врезался в землю, из него успели выпрыгнуть восемь человек.

Отряды японской военной полиции ринулись в пригород Хиросимы, чтобы схватить выпрыгнувших американских летчиков. Один из отрядов под командованием старшины Хироси Янагита ворвался в деревню Инокучи, где на деревьях были ясно видны повисшие парашюты.

Старшина Янагита и его подчиненные спасли командира «Талоа» Бабинского, бомбардира Джонстона, хвостового Молнара и еще двух членов экипажа от линчевания разъяренной толпой местных жителей и доставили их для допроса в тюрьму при Замке Хиросимы.

Туда же были доставлены и восемь уцелевших членов экипажа «Одинокой Леди», всего из двадцати человек, составлявших экипажи двух сбитых бомбардировщиков, уцелели и были захвачены в плен тринадцать.

Вместе с этими людьми общее число американских военнопленных в Хиросиме достигло двадцати трех человек.

* * *

29 июля 1945 года генерал Карл Спаац, главнокомандующий стратегической авиацией Армии США — нового командования, организованного в преддверии вторжения на Японские острова — встретился на Гуаме с генералом Ле Мэем (своим новым начальником штаба) и ведущими офицерами, вовлеченными в выполнение задачи по атомной бомбардировке противника. Генерал Спаац зачитал присутствующим приказ, написанный по его личному настоянию. Когда в Вашингтоне Гровс ввел Спааца в курс дела относительно атомной бомбы, командующий стратегической авиацией на это сказал: «если я должен убить сто тысяч человек, то я не хочу этого делать по устному указанию. Мне нужен письменный приказ».

Генерал Гровс составил проект приказа и передал его в «малый белый Дом» в Потсдаме для утверждения. Приказ был одобрен немедленно. замещавший Джорджа Маршалла генерал Томас Хэнди сразу же переслал приказ Спаацу.

В кабинете генерала Ле Мэя приказ был зачитан: самому Ле Мэю, полковнику Тиббетсу, капитану 1 ранга Пэрсонсу, полковнику Блэнчарду и главному синоптику при штабе Ле Мэя.

Точная дата бомбардировки зависела от точного метеопрогноза о наиболее благоприятном бомбардировочном дне.

Прочитав вслух приказ, генерал Спаац добавил:

— Задача по доставке к цели специальной бомбы возлагается на 509-й отдельный полк 20-й воздушной армии. Точная дата операции будет установлена после 3 августа в зависимости от погоды, которая должна позволить сбросить бомбу визуально. Бомба будет сброшена на один из следующих городов: Хиросиму, Кокуру, Нагасаки или Ниигату. Специальный самолет будет сопровождать бомбардировщик, несущий бомбу. На нем специалисты и ученые Военного министерства будут наблюдать за взрывом, чтобы определить его эффект. Этот самолет должен находиться на достаточном удалении от места взрыва. Желательно передать копии этого приказа для информации генералу Макартуру и адмиралу Нимицу.

Генерал Спаац сложил документ и положил его в папку.

— Джентльмены, — обратился он к присутствующим, — ваша готовность соответствует графику операции?

Сидевшие за столом офицеры молча кивнули.

Затем капитан 1 ранга Пэрсонс зачитал меморандум, полученный из Лос-Аламоса от Оппенгеймера. Ученый рассчитал, что взрыв бомбы, которую предполагалось сбросить над Японией, должен произойти в шестистах — семистах метрах над целью. Он будет эквивалентен восьми — пятнадцати тысячам тонн ТНТ.^[2] Чтобы доставить такое количество обычной взрывчатки в небо над Японией потребовалось бы две тысячи бомбардировщиков B-29 в полной боевой нагрузке.

Оппенгеймер предсказывал, что вспышка от бомбы будет более яркой и продолжительной, чем в Аламогордо, поскольку над городом взрывом не будет поднято столько пыли, как в центре пустыни. От бомбы на землю пойдет смертельная радиация.

После завершения совещания Тиббетс и Пэрсонс вернулись на Тиниан, вскоре после прибытия Тиббетс имел разговор с капитаном Люисом. Люис ожидал, что новое оружие сбросит «его машина», на которой будет лететь «его экипаж». Люис также надеялся, что Тиббетс на операцию лично не полетит, и бомбардировщиком будет командовать он сам.

Однако Тиббетс быстро развеял все мечты Люиса. Тот оставит на земле своих штурмана и бомбардира, которых заменят майоры ван Кирк и Фирби, а сам полетит в качестве второго пилота при Тиббетсе.

В этот же день лейтенант Безер обнаружил, что к нему внимательно присматривается врач полка, ища у него признаки «психологического напряжения». Лейтенант даже обрадовался — значит, близится время начала операции.

С прибытием специалистов, доставленных на крейсере «Индианаполис», а главное, с прибытием на Тиниан капитана 1 ранга Пэрсонса, началась напряженная работа по сборке атомной бомбы.

30 июля на Тиниан прибыли двое англичан: герой Королевских ВВС полковник Леонард Чешир и выдающийся математик Уильям Пенни, чьи блестящие вычисления внесли вклад в развитие нового оружия.

Оба англичанина прибыли на Тиниан с личного разрешения президента Трумэна, и оба жаждали слетать на атомную бомбардировку. Генералу Ле Мэю только этого и не хватало. Он уклонялся от прямого ответа на просьбы англичан, но про себя решил, что никогда этого не допустит.

ГЛАВА VII ВТОРЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ВТОРНИК, 31 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

Капитан 1 ранга Маквей и девять уцелевших моряков с «Индианаполиса» вчера были еще слишком измотаны и потрясены, чтобы попытаться догрести на своих спасательных плотах до какого-то моряка, который один как перст держался на другом плоту, следовавшем за группой Маквея на некотором удалении.

Одинокий моряк что-то постоянно им кричал, видимо взывая о помощи. Думая, что он ранен, Маквей с самого рассвета решил приложить все усилия, чтобы добраться до этого одиночки. Гребцы на плотах Маквея. меняясь каждые полчаса, потратили четыре с половиной часа, чтобы преодолеть примерно тысячу пятьсот метров, которые отделяли их от несчастного одиночки. Им оказался молодой матрос, совершенно невредимый и, если от чего-либо страдавший, то только от того, что ему «не с кем было поговорить», как заметил Маквей.

Немного дальше находилась еще одна группа спасавшихся, которую заметили накануне, но люди Маквея были уже слишком измучены, чтобы попытаться добраться до них. Многие моряки стерли ладони о весла, морская вода разъела их до крови. Вновь прибывший матрос доложил командиру крейсера, что со своего плота он больше никого не видел, что еще более убедило капитана 1 ранга Маквея, что бывшие с ним моряки и группа людей, видневшаяся в отдалении — это все, кому удалось спастись с «Индианаполиса». Правда, казалось невероятным, что больше никому не удалось спастись.

Утром ветра не было, но волнение на море оставалось сильным. В бесконечной череде волны одна за другой обрушивались на плоты. Плоты нещадно мотало на океанской зыби, но учитывая обстоятельства, можно было сказать, что группа Маквея находилась в комфортабельных условиях и в хорошей форме.

В течение дня Винсент Эллард изготовил из большого брезентового мешка для всех на плоту шляпы-колпаки, напоминавшие по форме «рог изобилия». Моряки натянули эти колпаки на уши, прикрывая головы от палящих лучей солнца. Руки и плечи мочили в забортной воде, покрытой толстым слоем мазута.

Найденные на плотах рыболовные снасти тоже вселяли много надежд. Маквей и Эллард были превосходными рыболовами и по достоинству могли оценить качество этих снастей. Но из рыбалки ничего не вышло. Большое количество акул, рыскавших вокруг плотов, разгоняли рыбу. Правда, удалось поймать несколько черных рыбок, название которых никто не знал. Мясо у рыбок было белым, но Маквей не был уверен, что они съедобны. Он надеялся, используя их в качестве наживки, выловить несколько крупных тунцов или макрелей. Но и из этого также ничего не вышло. Стоило забросить леску, как акулы немедленно сжирали наживку. В конце концов на рыбалку махнули рукой.

В течение вторых суток нахождения в воде с плотов были замечены два самолета. Один появился около часа ночи, второй — в девять часов вечера. При появлении каждого из них с плотов запускали по две сигнальных ракеты, но те их не заметили. Ракеты, достигнув максимальной высоты, взрывались подобно фейерверку, но тут же гасли. На плотах обсуждали вопрос: почему никто не догадался сделать эти ракеты парашютными. Тогда у летчиков было бы больше времени их заметить.

* * *

Прокладка, выполненная в штабе Филиппинского военно-морского района, показывала, что «Индианаполис» уже прибыл в залив Лейте. Но поскольку никто этого не подтвердил, булавка, воткнутая в табличку с названием крейсера, должна была сказать всем на нее смотрящим, что «„Индианаполис“ предположительно прибыл». Только лейтенант Эдвард Хэнсли, отвечающий за прокладку курса прибывающих в залив Лейте кораблей, точно знал, что «Индианаполис» еще не появился.

Любой входящий в базу корабль должен был пройти мимо контрольного поста наблюдения, оповещения и связи, а этот пост обязан был немедленно доложить о появлении любого корабля в прокладочную штаба. Лейтенант Хэнсли знал, что примерное время прибытия «Индианаполиса» 11:00. Время уже перевалило за полдень, а об «Индианаполисе» никто не докладывал. Значит, крейсер еще не появлялся. Лейтенант нисколько не беспокоился: многие корабли опаздывали на восемь, а то и на двенадцать часов.

Единственное, что сделал Хэнсли — он перенес рапорт о прибытии «Индианаполиса» на завтра, отметив, что крейсер опаздывает.

Штаб Филиппинского военно-морского района находился в Толосе на острове Лейте, всего в нескольких милях от управления директора порта на Таклобане. Между этими двумя подразделениями существовала прямая телефонная связь. Дополнительную связь осуществляла целая армия рассыльных. Однако никакой информацией о неприбытии «Индианаполиса» эти службы не обменялись.

Но даже, если бы Гибсон в управления директора порта и Хэнсли в штабе военно-морского района сообщили друг другу об этом событии, это был вряд ли что-либо существенно изменило. И штаб района и подчиненная ему военно-морская база в заливе Лейте знали, что «Индианаполис» не прибыл вовремя, но не придали этому факту никакого значения.

Прокладку движения «Индианаполиса» вел и штаб Марианского военно-морского района, но во вторник 31 июля они сняли с карты табличку с названием крейсера, поскольку считали, что корабль уже прибыл в залив Лейте. Получить подтверждение этого факта никто почему-то не посчитал нужным.

* * *

Прокладку движения «Индианаполиса» вели и в штабе командующего Тихоокеанским флотом в Перл-Харборе. И там поступили точно так же: просто сняли название крейсера с карты, считая, что корабль уже спокойно стоит на якоре в заливе Лейте. О подтверждении этого факта опять же никто не позаботился.

* * *

На рассвете второго дня изолированная группа лейтенанта Редмайна насчитывала примерно шестьдесят человек на плотах и примерно шестьдесят — восемьдесят в воде. Еще до восхода солнца некоторые из серьезно раненых умерли.

Катастрофически не хватало питьевой воды. Некоторые анкерки оказались пустыми, в других вода была либо соленой, не отличаясь от морской, Либо — темно-черного цвета. Анкерки были сделаны из дерева, и когда плоты сбрасывались в море, они получили повреждения, и питьевая вода вытекла в море, все перевязочные средства и медикаменты первой помощи также были испорчены, поскольку контейнеры, где они находились, не были водонепроницаемыми. Пищи было вроде бы достаточно, но тут проблемой стало то, что подавляющую часть продовольствия составляла консервированная ветчина в банках. Во-первых, она только увеличивала жажду, поскольку была соленой, а во-вторых, привлекала акул. Стило кому-либо открыть банку с ветчиной, как к этому месту тотчас устремлялись акулы.

Всех, кто был болен, ранен или не имел спасательного жилета, вытащили на плоты. В начале второго дня несколько матросов подплыли к младшему лейтенанту Дональду Блюму и доложили, что идет расхищение продовольствия и воды. Блюм поплыл с ними обратно и обнаружил матросов, которые ели в неурочное время, запивая пищу водой. Об этом немедленно доложили Редмайну. Тот приказал собрать всю пищу и воду в одном месте, назначив офицеров и главстаршин для их круглосуточной охраны. Позднее докладывали, что старшина Джулио и его небольшая «банда» снова воруют пищу. Однако, было неясно, откуда они ее воруют, поскольку весь охраняемый запас продовольствия и воды оставался нетронутым. В течение второго дня в этой группе, судя по всему, никто не умер. Все оставалось в относительно хорошей форме.

* * *

Во вторник 31 июля, в 10:00, за час предполагаемого прибытия «Индианаполиса» контр-адмирал Линд Маккормик, командир Оперативной группы 95,7, куда должен был войти и «Индианаполис», дал приказ сниматься с якоря и выходить из залива на учения, если бы все шло по плану, то при выходе из залива Оперативная группа Маккормика должна была встретить входивший в залив «Индианаполис». Маккормик однако об этом не знал, поскольку, как мы уже видели, в его штабе не позаботились расшифровать радиограмму главкома, информирующую о том, что «Индианаполис» должен был войти в состав Оперативной группы Маккормика для прохождения десятидневного курса боевой подготовки. Тем не менее, контр-адмирал Маккормик получил сообщение от Вальдрона о том, что крейсер покинул Гуам и направляется в залив лейте. Поэтому Маккормик считал, что когда его корабли вернутся с учений, «Индианаполис» уже будет находиться в базе.

Уходя в море, Маккормик оставил все дела на время своего отсутствия контр-адмиралу Соуэллу. Об «Индианаполисе» при этом не было сказано ни слова, а потому Соуэлл ни о чем не беспокоился.

Непосредственный начальник Маккормика вице-адмирал Джесс Олдендорф, извещенный о прибытии «Индианаполиса» радиограммой из штаба главкома на Гавайских островах, ожидал получить рапорт капитана 1 ранга Маквея где-нибудь к полудню. Не получив никаких известии, адмирал Олдендорф совершенно не обеспокоился. Тяжелый крейсер «Индианаполис» являлся флагманским кораблем Тихоокеанского флота и постоянно получал специальные приказы, о которых никого не было принято информировать. Вот и сейчас, находясь в море, крейсер мог получить один из таких приказов, изменить курс и направиться совсем в другое место. Командующий 5-м флотом адмирал Спрюэнс распоряжался своим флагманским кораблем как личным автомобилем. Поэтому никто никогда точно не знал, где находится «Индианаполис» и куда направляется.

* * *

В окружающей их кромешной тьме у моряков третьей группы, уцелевших при гибели «Индианаполиса» начинали сдавать нервы. Некоторые уже не видели впереди никакой надежды. Они расстегивали свои спасательные жилеты, предпочитая утонуть, чем дальше бороться за жизнь на волнах открытого моря. Имели место и вопиющие случаи нападения друг на друга, чтобы завладеть спасательными жилетами. Ночью таким образом были убиты двадцать пять человек.

На рассвете доктор Хайнес сразу заметил, что группа стала значительно меньше. Отсутствие питьевой воды и яростные лучи тропического солнца беспощадно убивали людей.

Во второй половине дня море слегка успокоилось, но жажда уже стала нестерпимой. К концу второго дня моряки уже совершенно выбились из сил. Многие, несмотря на все предупреждения, начали пить соленую воду. Особенно, молодые матросы. Некоторые начали сходить с ума. Другие впадали в кому и тонули. Какие-то храбрецы пытались их поддержать на плаву и тонули вместе с ними.

Доктор Хайнес плавал от одной группы моряков к другой, отчаянно пытаясь им помочь. Но все, что он мог сделать — это попытаться успокоить и как-то обнадежить терпящих бедствие людей.

Между ними продолжали шнырять акулы. Спокойная, прозрачная вода позволяла их видеть на значительной глубине. Однако, в течение вторых суток акулы, судя по всему, больше предпочитали мертвых, особенно, утонувших, чьи трупы уже находились на значительной глубине. Охотясь за ними, кровожадные хищники в этот день мало беспокоили людей на поверхности.

С заходом солнца обстановка еще более ухудшилась. Всех начал бить холодный озноб, что продолжалось примерно в течение часа. Потом многие стали впадать в лихорадочное возбуждение. Некоторые начинали бредить, другие впадали в буйное помешательство. Кто-то закричал, что среди них имеются японцы.

Завязывались драки. Офицеры тщетно пытались навести порядок. Исчезло какое-либо подобие организации. Не в силах что-либо сделать доктор Хайнес отплыл в сторону.

Но все-таки были и такие, которые пытались помочь своим товарищам. Они плыли за отстающими, «буксировали» их обратно к группам. Капковые жилеты имели медные кольца на спине. Ночью с помощью этих колец моряки цеплялись друг за друга, образовывая круг, внутри которого другие могли немного отдохнуть. Однако, при этом жилеты быстро теряли запас плавучести, и это дополнительно создавало нервозную обстановку.

Ночью многие продолжали срывать с себя спасательные жилеты, фактически совершая самоубийства. Слышались безумные крики и рыдания. Доктор Хайнес вспоминает все это как непрерывный кошмар.

* * *

Оставляя Сан-Франциско, тяжелый крейсер «Индианаполис» как флагманский корабль 5-го флота был оборудован новым типом радиотелетайпной системы связи. Сокращенно — РАТТ. Утром во вторник было решено испытать эту новую систему связи по предварительной договоренности между командиром крейсера и командующим амфибийными силами Тихоокеанского флота.

Последний по системе РАТТ направил депешу на «Индианаполис». Не получив ответа, он связался с радиостанцией острова Гуам и попросил их связаться с «Индианаполисом». Когда радистам Гуама этого сделать не удалось, в штабе амфибийных сил забеспокоились, и в штаб командующего Тихоокеанским флотом в Перл-Харборе полетела следующая радиограмма:

«Не могу связаться с „Индианаполисом“ ни по системе РАТТ, ни по радио, ни через радиостанцию Гуама. Прошу связаться с „Индианаполисом“, чтобы нам сообщили новое время готовности для испытания системы РАТТ».

Эта радиограмма была отправлена в 09:08, за два часа до предположительного времени прибытия «Индианаполиса» в залив Лейте и через тридцать три часа после того, как тяжелый крейсер уже покоился на дне Филиппинского моря. Из штаба Тихоокеанского флота амфибийным силам сделали внушение, чтобы те не лезли в эфир «по пустякам». И те отключились.

Помощник адмирала Нимица по связи капитан 1 ранга Пол Андерсон совсем не встревожился, получив это сообщение. Аппаратура системы РАТТ была новой, сложной и еще не испытанной. Возможно, на «Индианаполисе» что-то случилось с этим новым оборудованием.

* * *

Так и не дождавшись прихода «Индианаполиса» в залив Лейте, штаб Филиппинского военно-морского района, не мудрствуя лукаво. просто перенес крейсер в список кораблей, чье прибытие ожидалось завтра, в среду, 1 августа.

ГЛАВА VIII ОСТРОВ ТИНИАН, ВТОРНИК 31 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

Утром 31 июля с четырех параллельных взлетных полос аэродрома Норт-Филд на Тиниане, взлетая по четыре машины враз, в воздух поднялась почти тысяча тяжелых бомбардировщиков — самая мощная воздушная армада, когда-либо взлетавшая с Марианских островов. Им предстояло нанести удар одновременно по нескольким японским городам.

Взлет такого количества бомбардировщиков занял два часа. Ко времени, когда в воздух поднялся последний самолет, ведущий бомбардировщик был уже в пятистах милях от острова. Однако, общая взрывная мощность всех бомб, которые несли эти бомбардировщики, была меньше ожидаемой мощности атомной бомбы, собираемой в настоящее время в специальной мастерской 509-го полка на Тиниане. Тиббетс, Фирби и ван Кирк провели это утро на Иводзиме, небольшом островке в шестистах милях от Тиниана, отрабатывая план использования местного аэродрома в качестве промежуточной базы для вынужденной посадки в случае необходимости.

Вернувшись на Тиниан, плотно пообедав, Тиббетс заперся в своем кабинете в штабе 509-го полка и принялся писать проект приказа по первой атомной бомбардировке в истории. Проект приказа должен был утвердить генерал Ле Мэй. Запечатав написанное в конверт, Тиббетс направил его со специальным курьером в штаб Ле Мэя на остров Гуам.

Приказ предусматривал, что в выполнении этой исторической задачи будут участвовать семь стратегических бомбардировщиков B-29. Один из них должен был находиться в полной готовности на аэродроме острова Иводзима. Три — должны будут заняться разведкой погоды над тремя потенциальными городами-целями, передавая полученную информацию на бомбардировщик-носитель атомной бомбы. Бомбардировщик с атомной бомбой должны будут сопровождать два самолета с наблюдателями.

Затем Тиббетс вызвал к себе двух офицеров разведки: подполковника Пайетта и капитана Бащера, приказав им быть готовыми ознакомить отобранных пилотов, штурманов и бомбардиров с данными аэрофотосъемки, показывающими, как выглядят японские города с высоты десять тысяч метров.

После этого полковник побеседовал с интендантом Перри, попросив его, начиная с 3 августа, постоянно готовить по утрам яблочные оладьи. Эти оладьи являлись любимым лакомством Тиббетса. Он обожал перед вылетом съесть несколько штук.

Вслед за интендантом к командиру полка был вызван майор Чарлз Суини. Его бомбардировщик № 15 был назван «Великий Артист» в честь чудо-бомбардира капитана Кермита Бихэна. Тиббетс напомнил «Бостонскому ирландцу», что «Великий Артист» должен быть переоборудован в летающую лабораторию, снабженную приборами для измерения мощности взрыва и других эффектов атомной бомбы. Бомбардировщик Суини и другой самолет, несущий фотооборудование, должны были стать двумя самолетами-наблюдателями, сопровождающими «Энолу Гей» Тиббетса на пути к цели.

* * *

Тринадцать уцелевших пилотов и членов экипажа со сбитых бомбардировщиков «Талоа» и «Одинокая Леди» содержались в специальной тюрьме в подвале Хиросимского Замка. Они ничего не знали о еще десяти американских пленных, которые уже многие недели томились в одиночных камерах этой подземной тюрьмы.

Для всех двадцати трех американцев, находившихся сейчас в Хиросиме, жизнь была смесью отчаяния и страха. В камерах не было ни коек, ни столика, ни стульев. Никакой одежды или постельных принадлежностей летчикам выдано не было. Они были в той же одежде, в который их захватили. В качестве пищи американцы ежедневно получали три маленьких шарика вареного маиса или риса, что было недостаточно даже для временного утоления голода.

Время от времени пленных вызывали на допрос. Надеясь остаться в живых, летчики придумывали различные небылицы, догадываясь, что именно от них хотят услышать японцы.

Одним из их конвоиров был рядовой Масару Мацуока. Он никогда не разговаривал с пленными, но, глядя на оборванный вид американцев, он и другие конвоиры считали, что «Америка совсем обнищала. Так что у нас есть еще шанс выиграть войну». Мацуока жалел пленных. Он не мог понять, почему они не покончили с собой, чтобы избежать бесчестия плена. Однако, японцы опасались, что американцы могут именно так и поступить. А потому отобрали у них брючные ремни и шнурки от ботинок.

* * *

Между тем, генерал Спаац направил с Гуама совершенно секретную радиограмму генералу Хэнди в Вашингтон. В ней говорилось:

«Согласно данным разведки и показаниям японских пленных, Хиросима является единственным из потенциальных городов-целей для „Кроссворда“ (атомной бомбардировки), где не содержатся союзные военнопленные. Ваше мнение?»

Поговорив с Гровсом, Хэнди радировал в ответ:

«Если Ваша информация надежна, Хиросима должна стать первой в числе потенциальных целей».

В списке целей Хиросима заняла первое место.

Об американских пленных в Замке Хиросимы генералы не знали ничего.

* * *

В тот же день Тиббетс сообщил майору ван Кирку, что тот будет штурманом на бомбардировщике, который понесет атомную бомбу.

Затем Тиббетс и Фирби прибыли в штаб генерала Ле Мэя на Гуаме, чтобы обсудить некоторые детали, которые не были включены в проект написанного ранее приказа.

Прибыв к командующему, оба офицера сразу узнали, какую именно цель предпочитает лично Ле Мэй. Хиросиму. Там сконцентрировано много войск и имеется большое количество военных заводов. Поэтому генерал, как бы мимоходом, заметил Тиббетсу:

— Пол, первая и главная цель — Хиросима.

Тиббетс отреагировал мгновенно, — Я всегда предпочитал именно Хиросиму.

Ле Мэй подвел летчиков к большому столу, на котором лежали последние данные аэрофотосъемки Хиросимы.

Пока Тиббетс и Фирби их изучали, Ле Мэй вызвал в кабинет полковника Блэнчарда, своего начальника Оперативного отдела.

— На той высоте, с которой вы собираетесь сбросить бомбу, — сказал генерал Ле Мэй, — могут возникнуть большие проблемы со встречным и боковыми ветрами.

Майор Фирби согласился, отметив, что его бомбовый прицел может дать поправку на боковой ветер в двадцать пять — тридцать градусов. Но угол сноса иногда достигает сорока пяти — пятидесяти градусов.

Блэнчард предложил решение:

— Вы должны идти прямо по ветру. Это увеличит вашу скорость, уменьшит уязвимость во время нахождения над целью, а также уменьшит и угол сноса.

Тиббетс согласился. Он считал, что лучше лететь против ветра, что вообще уничтожит эффект бокового сноса и даст Фирби лучший шанс точно положить бомбу.

Генерал Ле Мэй заметил, что полет против ветра уменьшит скорость самолета с сделает пребывание над целью более опасным.

Фирби взглянул на Тиббетса и сказал:

— Нашей главной задачей является бомбардировка, а не забота о собственной безопасности.

— Хорошо, — согласился Ле Мэй. — Летите против ветра.

Затем генерал предложил Фирби выбрать точку наводки. Бомбардир без колебаний уперся указательным пальцем в Т-образный мост Айои в центре Хиросимы.

Ле Мэй кивнул.

Тиббетс также был согласен:

— Это самая превосходная точка прицеливания, какую я только видел в течение всей этой проклятой войны.

* * *

Менее чем в полумиле от моста Айои находился замок Хиросимы, где содержались пленные американские летчики, а метрах в пятидесяти от Замка стояло здание городской ратуши, где мэр Авайя заслушивал доклад своего помощника.

К этому утру тысячи деревянных домов в городе были разобраны для уменьшения пожароопасности. Около шестидесяти тысяч горожан были эвакуированы. Следующий исход ожидался на днях, когда предполагалось снести еще множество деревянных жилищ. Маруяма полагал, что всего город покинут около двухсот восьмидесяти тысяч мирных жителей.

Авайя знал, что военные требовали, чтобы как можно больше трудоспособных гражданских лиц оставались в городе, заводу Тойо требовались десять тысяч рабочих, чтобы продолжать конвейерное производство винтовок — шесть тысяч в неделю. Много рабочей силы требовали компания Мицубиси и Металлургический комплекс, работавшие круглосуточно семь дней в неделю.

В ближайшие дни мэр рассчитывал встретиться с фельдмаршалом Хата на ужине в офицерском клубе и поговорить с ним по поводу эвакуации гражданских лиц из Хиросимы.

В своей частной клинике доктор Каору Сима беседовал с крестьянином, который прошел пешком несколько миль от своей деревни, чтобы попросить доктора помочь его жене. По рассказу доктор догадался, что жена крестьянина беременна, и обещал обязательно навестить ее в следующий раз, когда он будет в тех краях.

ГЛАВА IX ТРЕТЬИ СУТКИ В ВОДЕ, СРЕДА, 1 АВГУСТА 1945 ГОДА

Капитан 1 ранга Маквей и находившиеся с ним на плотах моряки продолжали свою одиссею по волнам Тихого океана. По сравнению с другими группами они находились просто в комфортабельных условиях. Маквей все еще полагал, что «Индианаполис» погиб фактически со всем экипажем. По его мнению, спастись удалось не более, чем тридцати морякам.

С утра все мысли Маквея и его людей были направлены на то, как убить огромную акулу, которая, дефилируя вокруг, подплывала все ближе и ближе, грозя перекусить плот своими мощными челюстями. Однако, единственным оружием, которое имелось на плотах, был маленький ножик из комплекта рыболовных принадлежностей с длиной лезвия около дюйма. таким ножиком и думать было нечего убить столь огромного монстра или даже нанести ему какой-либо вред.

Люди сидели на плоту, со страхом взирая на акулу. Странно, что ни у кого не оказалось ножа. Многие моряки постоянно носили его с собой.

Еще до рассвета над ними пролетел самолет. Сразу же были выпущены две ракеты, но пилот их не заметил.

В 13:00 над ними прошел бомбардировщик, направлявшийся в сторону залива Лейте. Они пытались привлечь его внимание сигнальными зеркалами и желтыми флагами, но все было тщетно. Моряки начали впадать в уныние. Маквей, стараясь успокоить подчиненных, заметил:

— Это старая история. Если летчик не ожидает что-либо увидеть, то он ничего и не увидит. Он слишком занят управлением самолета.

Маквей питал мало надежд, что их заметят с самолета. Он полагал, что их скорее заметят с какого-нибудь корабля.

Многие самолеты пролетали в районе гибели крейсера, но ни одним из них не заметил терпящих бедствие моряков.

Большинство самолетов, которые были замечены моряками погибшего «Индианаполиса», совершали противолодочное патрулирование, вылетев с острова Пелелиу. Их единственной задачей был поиск и уничтожение подводных лодок противника. Ни один из них не был проинструктирован о том, что в районе поиска они могут обнаружить что-то другое. Тем более уцелевших с корабля, о гибели которого еще никто не знал.

* * *

Хотя еще вчера был дан приказ собрать весь запас продовольствия и воды на командирском плоту, какое-то количество еды еще оставалось и в других местах. Утром еще с нескольких плотов передали свои запасы продовольствия на плот Редмайна. В течение дня каждый получил по галете, таблетке сухого молока и по несколько капель драгоценной воды. Некоторые, как и в группе Маккейна, хотели попытать счастье в рыбалке, но и здесь акулы немедленно пожирали всю наживку.

Не все понимали, что держаться вместе гораздо безопасней. Некоторые отплывали прочь. Попытки их остановить были тщетными, и несчастные вскоре становились жертвами акул.

Появление в небе самолетов уже вызывало не надежду, а приступы отчаяния. Лейтенант Редмайн приказал одному плоту покинуть группу и направиться на юг, к атоллам Улити и Палау, чтобы вызвать помощь. Выполнение этой фактически невыполнимой задачи было возложено на младшего лейтенанта Блюма и трех матросов. Им дали анкерок с соленой водой и на три четверти пустую коробку с продовольствием. На плоту имелся брезент, который приспособили в качестве импровизированного палуса, и в восемь часов отправились в путь. Они успели пройти чуть больше мили, когда пришлось это занятие бросить. По пути они обнаружили много людей, находившихся в воде и вытащили на плот около десятка этих несчастных. Спасенные настолько перегрузили плот, что пришлось забыть о походе на юг.

Во второй половине дня многие моряки снова стали впадать в помешательство. Все больше и больше людей начали пить морскую воду. Помощник Редмайна главстаршина Бентон пытался их урезонить, но это мало помогало. Возникали драки, матросы покидали группу и уплывали прочь, другие просто топились, кончая с собой.

Старшина Джулио, находившийся двое предыдущих суток в спасательной сети, был переведен на плот из-за сильной рези в глазах. Вскоре было, однако, замечено, что Джулио и его люди что-то снова едят и пьют в неурочное время. Проверка продовольствия и воды, собранных на командирском плоту, показала, что пропали два из четырех анкерков с водой и несколько коробок с едой. Офицеры приказали Джулио немедленно вернуть все украденное, но он их требование проигнорировал. Офицеры пытались силой отобрать украденное, но Джулио и его банда оказались гораздо сильнее своих измученных командиров.

Весь день они объедались, не обращая внимания на страдания и гибель всех остальных.

Подобное поведение начало распространяться подобно заразе. Младший лейтенант Твайбл, подплыв к одному из плотов, обнаружил находившихся там матросов что-то жующими. Офицер поинтересовался: разве они не слышали приказ передать все продовольствие на командирский плот? Те ответили, что если Джулио позволительно воровать пищу и есть, когда он хочет, то почему они не могут делать то же самое. Тогда Твайбл подплыл к тому плоту, где находился Джулио, где обнаружил украденные продовольствие и воду. Он отобрал все найденное, как у Джулио, так и у матросов на первом плоту, и взял под свою личную охрану, чтобы быть уверенным, что никто больше не будет эти запасы разворовывать.

Лейтенант Редмайн, младшие лейтенанты Блюм и Твайбл, а также главстаршина Бэнтон не могли смириться с таким злостным нарушениемдисциплины, которое уже вполне подходило под определение мятежа. Они твердо решили, что если останутся живы, то заставят Джулио отвечать за столь гнусное поведение. Вскоре после наступления темноты сам лейтенант Редмайн стал впадать в забытье. Он был слишком измучен не только для того, чтобы управлять своими погибающими людьми, но и для того, чтобы управлять самим собой.

* * *

На военно-морской базе острова Лейте составили список кораблей, прибытие которых ожидалось в четверг, 2 августа 1945 года. Зная о том, что «Индианаполис» не прибыл ни во вторник, ни в среду, его также включили в список кораблей, ожидаемых в четверг. К этому времени крейсер уже запаздывал на тридцать шесть часов. Составлявший новый список лейтенант Джеймс Браун, офицер штаба командира базы, зная о неприбытии «Индианаполиса», считал, что в принципе это его не касается. Почему все это произошло, начальство должно знать лучше. Он также полагал, что не его дело давать по этому поводу командованию какие-либо советы, если у командования возникнут по этому поводу к нему какие-нибудь вопросы, он попытается на них ответить. Многие корабли, которые должны были прибыть в базу, не появлялись вообще, получая в море приказы и меняя курс, о чем никто никогда не ставил в известность лейтенанта Брауна.

О неприбытии «Индианаполиса» во вторник знал и лейтенант Эдвард Хэнсли, руководивший прокладкой движения кораблей в штабе военно-морского района Филиппин. Затем прошла среда, и Хэнсли знал, что крейсер так и не появился. Однако, у Хэнсли и в мыслях не было беспокоить по этому поводу свое командование. Если командованию это интересно, они сами его об этом спросят.

Точно так же думал и сменивший Хэнсли лейтенант Уильям Грин. Заступая на вахту, он знал, что «Индианаполис» куда-то исчез, но не считал нужным что-либо по этому случаю предпринимать.

* * *

Как и капитан 1 ранга Маквей, лейтенант Редмайн и доктор Хайнес полагали, что моряки «Индианаполиса», собравшиеся вокруг них, были единственными уцелевшими при гибели корабля. Редмайн ничего не знал о большой группе моряков, барахтающихся в море без плотов и буйков, без пищи и воды.

В свою очередь, доктор Хайнес ничего не знал о группе Редмайна.

Две первые группы, в распоряжении которых имелись спасательные плоты, продолжали держаться вместе. Группа же доктора Хайнеса, не имевшая никаких спасательных средств, кроме капковых жилетов, за ночь полностью распалась. Пловцов унесло фактически во всех направлениях. Некоторые еще продолжали держаться вместе, другие уже плыли в полном одиночестве.

К утру доктор Ханнес еще находился среди относительно большой группы пловцов, которая продолжала держаться вместе, благодаря усилиям капитана морской пехоты Парка и его организаторским способностям.

Перед рассветом Хайнес дважды терял сознание. Волны били ему в лицо, но доктору казалось, что кто-то брызгает в него водой смеха ради. Он просил шутников прекратить баловаться и оставить его в покое. Он даже хотел затеять с ними драку, но потом неожиданно пришел в себя.

Почти всех в группе Хайнеса уже охватили истерика и безумие. Некоторые вообразили себе, что проникшие в их среду японцы хотят их всех утопить. Раздавались истерические крики: «Японцы! Вот они! Хватайте их!» Завязалась драка, началась поножовщина. Несколько человек были зарезаны.

Доктор Хайнес пытался успокоить людей, но, разумеется, из этого ничего не получилось. Какой-то псих напал и на него самого, пытаясь утопить. Доктору с большим трудом удалось вырваться. Капитан Парк отчаянно пытался восстановить порядок в группе, но в конце концов сам потерял сознание и умер.

После смерти Парка группа распалась окончательно, людей унесло волнами в разные стороны. Никому уже не доверяя, все желали остаться в одиночестве. На какое-то время доктор Хайнес остался один. Небо было безоблачным, светила полная луна. Кто-то проплыл мимо него, и доктор инстинктивно шарахнулся в сторону. Внезапно он услышал какие-то звуки и поплыл на них. Он увидел кучку людей, но тут силы оставили его, и доктор стал кричать, прося о помощи.

От группки людей отплыл старшина-санитар Джон Шмуек, схватил Хайнеса и вместе с ним поплыл к своим товарищам.

Поддерживаемый Шмуеком доктор Хайнес даже умудрился поспать несколько часов.

Новая группа, возглавляемая младшим лейтенантом Мойнело, была хорошо организована. Люди держались друг за друга, не позволяя, чтобы кого-то унесло волнами в сторону.

К рассвету море стало зеркально спокойным, но состояние людей уже стало критическим. Почти все потеряли ясность мысли, разговоры напоминали бред, начались галлюцинации. Самое плохое было в том, что начали терять плавучесть капковые жилеты. В наставлениях говорилось, что их плавучесть сохраняется в течение двух суток, а уже шли третьи.

Доктор Хайнес пытался поддержать терпящих бедствие, как мог. А людей охватила новая истерия. Кому-то показалось, что они проплыли мимо острова, некоторые отправились к этому острову и пропали навсегда.

Иногда кто-нибудь из матросов подплывал к Хайнесу и спрашивал: «Док, если я глубоко нырну, вода там будет менее соленой?»

Многим, включая и самого Хайнеса, показалось, что их корабль не ушел на дно, а плавает на небольшой глубине прямо под ними. Крик радости вырвался у всех, чьи черные от мазута головы прыгали на волнах: ведь на крейсере должен был остаться запас пресной воды! Матросы, сняв жилеты, стали нырять, надеясь прильнуть на затонувшем корабле к фонтанчику свежей воды. Большая часть из них утонули. К заходу солнца группа уменьшилась чуть ли не на половину. Почти все уже начали пить морскую воду. Они жадно пили ее, пока не умирали.

В среду, во второй половине дня, младший лейтенант Мойнело с группой энтузиастов решил вплавь добраться до острова Лейте. Кто-то даже вычислил, что при скорости течения в два узла и скорости плавания в один узел им потребуется меньше полутора суток, чтобы добраться до Филиппин. В группу набралось двадцать пять добровольцев. Они уплыли, и их больше никто не видел.

Все более-менее толковые организаторы, которые могли бы взять на себя ответственность лидеров, уже погибли, исключая, пожалуй, только доктора Хайнеса и старшину комендоров Гаррисона. Гаррисон, по словам доктора Хайнеса, напоминал Гибралтарскую скалу. Он всегда улыбался и обладал каким-то волшебным даром объединять людей. Он говорил матросам: «Любой дряхлый слабак может пробыть в океане неделю. А мы запросто продержимся месяц!»

А доктор Хайнес продолжал обслуживать умерших. Он снимал с них спасательные жилеты, творил молитву Всевышнему и отпускал тела в бездну. Они уходили в глубину, как большие куклы. Прозрачная вода позволяла долго наблюдать за ними, пока погибшие не исчезали из вида.

Тень смерти висела над ними, и о спасении уже никто не говорил. К вечеру все уже были спокойны. Каждый знал, что погибнет. Не знал только, когда. Все чувствовали, что Бог уже близко. Корабельный священник отец Конвей молился с моряками, плавая от одной группы людей к другой. Капеллан не был очень сильным человеком, и его по очереди поддерживали другие моряки. Хайнес был последним, кто делал это. На руках у доктора священник впал в кому и умер, продолжая уже в бреду бормотать латинскую молитву. Прочитав собственную молитву, доктор Хайнес отпустил капеллана, молча наблюдая, как его тело исчезает в пучине океана.

Наступали четвертые сутки после гибели крейсера. Всех, кто еще мог думать, страшно удивлял вопрос: почему их никто не разыскивает?

Прошел вторник, кончалась среда, а них не только никто еще не спас, но даже и не ищет.

Куда девались поисковые самолеты и спасательные корабли?

ГЛАВА X ЧЕТВЕРТЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ЧЕТВЕРГ, 2 АВГУСТА 1945 ГОДА

После того, как лейтенант Редмайн стал впадать в забытье, временами полностью теряя сознание, командовать группой пытался младший лейтенант Твайбл, но и он вскоре выбился из сил. В немного лучшей форме оставался главстаршина Бэнтон, еще способный руководить людьми.

Утром один из матросов подплыл к плоту, где находился Твайбл, и передал офицеру несколько коробок с галетами, которые, по его словам, прислал Джулио. Почему тот так поступил, осталось неизвестным. Многие моряки уже потеряли способность рационального мышления. Кругом плавало множество капковых жилетов. Тем не менее; продолжались случаи нападения друг на друга с целью завладения спасательным поясом. Бессмысленные и вообще дурацкие поступки происходили постоянно.

Люди продолжали выбиваться из сил и умирали. Тех, кто еще держался, добивали беспощадные лучи тропического солнца.

* * *

Группа доктора Хайнеса снова распалась. Небольшие группки людей стихийно формировались и столь же быстро распадались. Особенно трудной была ночь. Моряков колотил озноб, многие впадали в горячку и беспамятство.

Некоторые, не приходя в сознание, умирали. Беспомощный доктор мог только плавать около них и наблюдать. Утром в четверг 2 августа состояние почти всех было критическим. Многие впали в кому и вывести их из этого состояния был нелегко. Фактически группа уже не существовала. Каждый был сам по себе и погибал в одиночку.

На рассвете был обнаружен один матрос, плававший на спасательном жилете, опустив лицо в воду. Думая, что он заснул, к нему подплыли, чтобы разбудить. Когда его пытались приподнять, тело выскочило из воды, и все с ужасом увидели, что акула отхватила у него всю нижнюю половину тела.

* * *

В 09:00 2 августа 1945 года лейтенант Вилбур Гвин вывел свой двухмоторный бомбардировщик «Вентура» на старт взлетной полосы аэродрома острова Пелелиу. Получив разрешение на взлет, Гвин передвинул вперед сектора газа, и бомбардировщик, оглушительно ревя моторами, помчался по взлетке.

Гвин направился в ежедневный обычный патрульный полет в секторе, отмеченном на полетной карте как 19Y258. В его задачу входило обнаружение, а, по возможности, и уничтожение подводных лодок противника в районе поиска.

В самом хвосте «Вентуры» торчала антенна, используемая главным образом для навигации. Чтобы ветер не скрутил антенну, на ее конец был подвешен груз-противовес, называемый летчиками «носок». В этот день, в момент отрыва самолета от земли, «носок» с антенны сорвался. У Гвина теперь был выбор: вернуться и установить на антенну новый «носок», либо продолжать полет, ведя машину по счислению. Поскольку погода была превосходной, лейтенант решил обратно не возвращаться и продолжал полет, ведя бомбардировщик на высоте тысячи метров над зеркальной гладью океана.

Навигация по счислению никогда не бывает особенно точной, а над просторами Тихого океана всегда чувствуешь себя не очень комфортабельно, когда точно не знаешь своего места. В 11:00, примерно через час сорок пять минут после взлета, лейтенант Гвин, памятуя о том, что осторожность — главная составляющая доблести, решил все-таки закрепить антенну.

Радист был чем-то занят, а второй пилот с головой ушел в прием сводок погоды. Поэтому Гвин решил сам заняться антенной. Пробравшись через хвостовой тоннель «Вентуры», лейтенант дошел до того места, где можно было дотянуться до антенны, и занялся ее ремонтом. При этом он случайно глянул вниз с высоты тысячи метров на поверхность Филиппинского моря. И именно в этот момент летчик увидел длинное пятно мазута, который, по его мнению, мог вылиться только из топливных цистерн подводной лодки. Гвин бросился обратно, забрался в свое командирское кресло левого пилота и заложил крутой вираж.

В 11:18 самолет изменил курс, следуя вдоль длинного, змеевидного мазутного пятна. Чтобы все лучше разглядеть, Гвин снизился до трехсот метров.

Мазутный след казался бесконечным, извиваясь миля за милей по поверхности океана. Примерно через пять миль Гвин внезапно увидел их — примерно тридцать черных голов, торчащих из двадцатипятимильного мазутного пятна. Они напоминали черные шарики, прыгающие на воде. Многие цеплялись за плот, другие плыли самостоятельно, слабым движением рук пытаясь привлечь внимание самолета.

Лейтенант Гвин был ошеломлен и удивлен. Откуда взялись эти люди?

Мазутное пятно было огромным, но никто не сообщал, что в этом районе затонул какой-нибудь крупный корабль.

В 11:20, через две минуты после обнаружения людей в воде, Гвин снизился до высоты сто метров, пытаясь разобраться в обстановке.

В 11:25 Гвин приказал своему радисту передать в эфир следующую радиограмму: «ОБНАРУЖИЛ ТРИДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК, НАХОДЯЩИХСЯ В ВОДЕ; 011-3 °CЕВЕРНОЙ, 133-30 ВОСТОЧНОЙ; СБРОСИЛ ПЕРЕДАТЧИК И СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПЛОТИК. ОПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ 133-30».

Дежурный по КДП аэродрома на Пелелиу сразу передал это сообщение командующему подрайона Западных Каролин, подчиненному вице-адмирала Джорджа Маррея, командовавшего военно-морским районом Марианских островов.

Сообщив о месте погибающих моряков, лейтенант Гвин больше ничем им помочь не мог и решил продолжить полет. Следуя на север вдоль бесконечного мазутного пятна, Гвин примерно в шести милях обнаружил еще более сорока человек, а в четырех милях далее — еще от сорока пяти до семидесяти человек. Следуя дальше на север, Гвин увидел еще несколько небольших групп — по два-три человека в каждой, рассеянных по поверхности моря. После часа полета и наблюдений летчик подсчитал, что в воде находилось примерно сто пятьдесят человек.

Находившиеся в воде люди были разбросаны вдоль линии длиной примерно в двадцать миль. Гвин заметил одну группу, сгрудившуюся на плотах, но не мог точно определить, сколько был плотов. Даже с такой малой высоты летчик едва мог разглядеть одинокого пловца, если тот не поднимал брызг.

Проблему Гвина с навигационной антенной теперь нужно было решать быстро.

Место терпящих бедствие было определено им по счислению, а значит, не совсем точно. Лейтенант снова пробрался в хвост бомбардировщика и повесил на антенну новый «носок», прикрепив его куском резинового шланга. Все получилось замечательно.

Определив точнее свое место, лейтенант Гвин через час двадцать минут после передачи своего первого сообщения снова радировал на базу:

«ПОШЛИТЕ СПАСАТЕЛЬНОЕ СУДНО; 11–15 СЕВЕРНОЙ. 133-47 ВОСТОЧНОЙ; В ВОДЕ 150 ЧЕЛОВЕК НА ПЛОТАХ И СПАСАТЕЛЬНЫХ ЖИЛЕТАХ; СБРОСИЛ КРАСНЫЙ ШОМПОЛ (маркировочный буй)».

Авиабаза приказала Гвину не покидать этого района:

«ВЫЛЕТЕЛ ДУМБО (большая летающая лодка); ОРИЕНТИРОВОЧНОЕ ВРЕМЯ ПРИБЫТИЯ 15:00. ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ».

* * *

Доктор Хайнес видел кружившийся над ними бомбардировщик и молился, чтобы тот их заметил. Идя очень низко над водой, самолет проревел прямо над головой доктора и через мгновение превратился в маленькую точку на противоположной стороне горизонта. К этому времени доктор Хайнес и окружавшие его люди уже потеряли всякую надежду на спасение. Последние силы покидали их, а появившийся самолет вел себя, как и все другие. Появился и исчез.

Обследовав весь район, лейтенант Гвин уже не сомневался в том, что в воде под ним находятся американские моряки. Развернувшись и заметив группу, у которой, судя по всему, не было даже ни одного плотика, Гвин начал сбрасывать им с самолета все, что могло плавать.

Когда доктор Хайнес увидел, что маленькая точка на горизонте изменила курс и снова направилась к ним, летя низко над водой, он уже не сомневался, что их заметили. Подобно знамению чуда, с неба ливнем стали падать самые различные вещи: спасательные плотики, емкости с питьевой водой, какие-то коробки, но самым главным было то, что их наконец обнаружили, вселив в уцелевших надежду, что спасение близко.

Напоследок Гвин сбросил маркировочные буи и дымовые шашки, чтобы не потерять это место.

В 13:15 их двухмоторный ангел-хранитель сбросил погибающим морякам радиогидроа-кустический буй. Это была специальная аппаратура, используемая для взаимодействия с подводными лодками. В буй был встроен радиотелефон, с помощью которого можно было связаться с самолетом. Гвин надеялся, что кто-нибудь там внизу воспользуется радиотелефоном и идентифицирует себя. Однако, этого не произошло. Видимо, никто из находившихся в воде людей не умел воспользоваться этой аппаратурой.

К этому времени на всех базах Тихого океана гадали, что это за люди в воде, которых обнаружил самолет патрульной авиации? Многие полагали, что это японцы, и совсем не торопились что-либо предпринимать. Дело в том, что незадолго до этого, один из эскортных кораблей следовавшего в этом районе конвоя доложил об атаке, а, возможно, и о потоплении японской подводной лодки. Но когда пришло второе сообщение Гвина о «ста пятидесяти моряках», начался настоящий переполох. Сто пятьдесят человек не могли находиться на японской подводной лодке. Видимо, речь идет о надводном корабле. Но если бы там погиб какой-нибудь японский корабль, то все бы об этом знали.

В итоге, в штабе главкома пришли к заключению, что, возможно, погиб какой-то американский корабль, и началась паника. Сразу же по получении второй радиограммы Гвина, штаб адмирала Нимица, пришедший в сильнейшее возбуждение, приказал всем находившимся в море кораблям показать свое место, По всем радиоволнам в адрес конкретных кораблей летели срочные радиограммы: «ПРЕРВИТЕ РАДИОМОЛЧАНИЕ; ДАЙТЕ СВОЕ МЕСТО».

* * *

Через час после отправления второй радиограммы самолет лейтенанта Гвина оставался единственным, находившимся над местом трагедии. Затем появился транспортный самолет с Филиппин. Он оставался с «Вентурой» примерно около часа, сбросив погибающим три спасательных плотика.

На базе патрульной авиации острова Пелелиу первая радиограмма Гвина об обнаружении в воде «тридцать человек» была передана командиру 152-й эскадрильи патрульных бомбардировщиков капитану 3 ранга Джорджу Эттебери.

Рассчитав запас горючего у бомбардировщика Гвина и поняв, что самолет сможет находиться над гибнущими людьми лишь до 15:30, капитан 3 ранга Эттебери стал быстро принимать решения.

Недалеко от стоянки эскадрильи бомбардировщиков «Вентура» располагался целый 23-й полк летающих лодок «Думбо». Эттебери связался по телефону с их дежурным офицером и попросил направить к 15:30 гидросамолет в район бедствия. Но поскольку в 23-м полку ничего не знали о сообщении Гвина, то отнеслись ко всей этой идее, мягко говоря, без всякого энтузиазма и с большим скепсисом, капитан 3 ранга Эттебери хотел уж был сам съездить в 23-й полк, чтобы побудить их к действиям, но понял, что на это уже нет времени. Иначе он не успеет сменить Гвина. Командир эскадрильи приказал готовить к взлету его собственный самолет. Точно в то время, когда пришла вторая радиограмма Гвина, бомбардировщик капитана 3 ранга Эттебери, чей позывной был «Гамблер Лидер», поднял свою машину в воздух с взлетной полосы острова Пелелиу.

В течение полутора часов полета «Лидер» поддерживал постоянную связь со штабом своей эскадрильи, получив при этом радостное сообщение: в 23-м полку, наконец, раскачались и поднял в воздух летающую лодку «Думбо», которая сейчас следует к месту катастрофы.

В 14:15 Эттебери заметил бомбардировщик Гвина, который с большой летающей лодкой, прибывшей с Филиппин, кружился в этом районе. Эттебери немедленно связался по радио (голосовой связью) с обеими машинами. Затем он совершил круг над этим местом, чтобы лучше разобраться в обстановке. Чтобы находившиеся в воде люди не подумали, что их бросили, летающей лодке было приказано покружиться над юго-западным участком огромного мазутного пятна, а сам Эттебери стал кружиться над его северо-восточной частью.

Между тем, у лейтенанта Гвина кончалось горючее, и минут через двадцать после появления Эттебери, бомбардировщик Гвина был отпущен на базу. Улетела и летающая лодка. В течение сорока пяти минут капитан 3 ранга Эттебери кружился в одиночку над районом бедствия, подбадривая своим присутствием, находившихся в воде. Затем в окно кабины он увидел, как с юга к нему приближается огромная, толстая и неуклюжая летающая лодка «Думбо».

* * *

23-й полк летающих лодок попросил капитана 3 ранга Эттебери, чтобы он и его самолеты оставались над районом бедствия, пока они не пришлют одну из своих «Каталин». Командиром дежурной летающей лодки был в этот день лейтейант Адриан Маркс, а его «Каталина» находилась в полной готовности. Перед вылетом Маркс направился в оперативный отдел штаба полка, надеясь добыть там больше информации, чем та, что была известна от капитана 3 ранга Эттебери. В штабе не только ничего не знали, но и не верили, что в воде могло находиться так много людей (тридцать человек, по первому сообщению Гвина). В итоге всех этих разговоров Маркс предположил, что речь идет просто о каком-то пилоте, совершившем вынужденную посадку на воду. В 12:45 лейтенант Маркс поднял своего «мамонта» с взлетной полосы аэродрома Пелелиу и взял курс на север.

В ходе полета Маркс, чей позывной был «Плэймейт-2», получил сообщение о том, что в воде находятся не тридцать человек, а сто пятьдесят. (В действительности их оказалось триста двадцать). Это казалось Марксу абсолютно немыслимым, и он предположил, что в радиограмму при передаче вкралось какое-то искажение.

В 15:03 Маркс начал принимать радиосигналы от Эттебери, а примерно через три часа после взлета, в 15:50, вступил с Эттебери в визуальный контакт, установив голосовую радиосвязь.

Лейтенант Маркс был ошеломлен — кто эти люди и как они здесь оказались? Примерно полчаса, советуясь с Эттебери, Маркс летал над терпящими бедствие, а затем сбросил им все, что было на борту, сохранив только один спасательный плотик для себя и своего экипажа. (Позднее в своем рапорте капитан 3 ранга Эттебери писал: «Обнаружили в воде от ста до двухсот человек, некоторые сгрудились на спасательных плотах, некоторые без плотов, лишь в спасательных жилетах. Им были сброшены два плота Mk-VII, один плот Mk-IV, контейнер со спасательными средствами, контейнер с запасом продовольствия. Контейнеры остались неиспользованными, поскольку у находившихся в воде не было сил их открыть»).

Сбросив весь запас аварийно-спасательных средств, что был у него на борту, лейтенант взглянул на прыгающие на волнах черные головы людей и в этот момент увидел акул. «Поэтому, — позднее сообщал лейтенант в рапорте, — примерно, в 16:30 я принял решение совершить посадку на воду, чтобы собраться одиночных пловцов. Это решение было основано на том, что таких одиночек было большое количество, а также на том, что на них напали акулы. Несколько человек акулы разорвали у нас на глазах».

Маркс сообщил Эттебери, что намерен предпринять, а тот доложил об этом на базу и попросил смены для себя.

На «Каталине» начали готовиться к посадке. Марксу еще никогда не приходилось совершать посадку в открытом море и он немного нервничал. В 17:15 лейтенант развернул летающую лодку под ветер. Ветер был северным, океанская зыбь достигала четырех метров высоты. «Каталина» совершила три «козла» при посадке, первый — примерно на пять метров, но благополучно приводнилась, хотя и с повреждениями. От удара об воду в корпусе летающей лодки вылетели заклепки и разошлись швы. Дырки от заклепок пытались заткнуть карандашами, а швы заложить ватой. В радиоотсек начала поступать вода, и его пришлось осушать, вычерпывая в час десять — двенадцать ведер.

Между тем, второй пилот направился в хвост, чтобы организовать спасательные работы.

Из-за сильной зыби лейтенант Маркс со своего места в пилотской кабине не мог ничего увидеть. Но Эттебери оставался с ним в голосовой связи и наводил «Думбо» на плавающих вокруг. Было решено пока не снимать людей с плотов, поскольку там они находились в относительной безопасности, а прежде всего вытаскивать из воды тех, кто плавал на спасательных жилетах.

Бортовой люк был открыт и в море выброшен трап. Стоя на ступеньках трапа, — бортмеханик подцеплял пловца, когда самолет проплывал мимо, и затаскивал его на борт. Находившиеся в воде моряки слишком ослабли, чтобы хоть как-то помочь этому процессу. Многие были сильно обожжены, у других были сломаны руки или ноги, и когда их затаскивали в самолет, несчастные кричали от страшной боли. Тем более, что летающая лодка, работая моторами, постоянно двигалась. Лейтенанта Маркса убедили выключить двигатели. В наступившей тишине ясно слышались отчаянные крики людей, взывающих к помощи.

К наступлению темноты Маркс подобрал около тридцати человек и забил ими все пространство своей текущей летающей лодки. Все спасенные были в ужасном состоянии. Им немедленно давали воду и пытались оказать первую помощь. Естественно, что как только на борт «Каталины» вытащили первого человека, лейтенант Маркс узнал о гибели «Индианаполиса». Однако у командира летающей лодки в создавшихся условиях не было времени закодировать и отправить об этом радиограмму.

Спасенные рассказали лейтенанту Марксу и членам его экипажа различные версии потопления крейсера. Многие еще не могли говорить, а бредили, и в большинстве рассказанных ими историй было совсем мало смысла.

В небе над дрейфующей «Каталиной» Маркса продолжал кружиться бомбардировщик капитана 3 ранга Эттебери, вызывающего к месту трагедии другие самолеты со спасательными средствами. Эттебери также имел радиосвязь со спасательными кораблями, спешащими на помощь. Летчик давал им курс, передавая координаты места катастрофы. Когда стало темно, Эттебери больше ничего не мог сделать. В 19:50 он развернул «Вентуру» на юг и направился к своему аэродрому.

С наступлением темноты экипаж лейтенанта Маркса уже не мог вытаскивать из воды одиноких пловцов. Он подрулил летающую лодку к относительно большой группе людей, которым он сбросил ранее спасательные плотики. Это была группа доктора Хайнеса. Спасенные уже складывались внутри «Каталины», как сардины в банке. Не поместившихся Маркс приказал разместить на крыльях самолета, накрыв их парашютами и дав воды. Поверхность плоскостей оказалась поврежденной и Маркс начал сомневаться, удастся ли ему снова взлететь, или нет.

Спасенные на борту «Каталины» кричали и стонали. Из-за людей на крыльях Маркс не мог привести летающую лодку в движение. «Каталина» дрейфовала, ожидая прибытия помощи. Еще до полуночи на далеком горизонте появились отблески прожекторов. Почти в ту же минуту появившийся в ночном небе самолет сбросил над летающей лодкой Маркса парашютную ракету. Приближающийся корабль изменил курс, направляясь к дрейфующей «Каталине», на борту которой находился бесценный груз — пятьдесят шесть моряков с погибшего крейсера «Индианаполис».

* * *

Было 16:55, когда 1-й лейтенант Ричард Элкорн, летчик 4-й аварийно-спасательной эскадрильи армейской авиации, поднял свою «Каталину» в воздух с аэродрома острова Палау. Через два часа двадцать минут полета Элкорн прибыл на место бедствия, быстро оценил обстановку и сбросил три спасательных плотика. Внизу он видел летающую лодку Маркса, которая рулила по волнам, вытаскивая из воды людей.

Заметив, что находившиеся в воде люди не имеют достаточно сил, чтобы вылезти на спасательный плот или забраться в резиновую лодку, Элкорн решил их больше не сбрасывать. Вместо этого он решил садиться на воду, что и сделал в 19:30, посадив свою «Каталину» примерно в двух милях севернее летающей лодки Маркса. Почти сразу его экипаж увидел первого из терпящих бедствие и втянул его в самолет. Они рулили по поверхности океана, останавливались, подбирали людей, снова давали ход и останавливались, пока наступившая темнота не скрыла все вокруг. В районе поиска летчики обнаружили большое количество обломков. Главным образом это были остатки аварийно-спасательных средств, сброшенных в течение дня самолетами. Они также увидели плавающие вокруг мертвые тела, которые на плаву удерживали спасательные пояса. Их было много.

В темноте летчики слышали крики о помощи. Обвязавшись страховочными концами, два сержанта из экипажа Элкорна — Нидхейм и Хайжби — пытались найти в темноте зовущих на помощь людей. Но конец оказался слишком коротким, и они вернулись ни с чем.

Всю ночь над ними кружились самолеты, освящая ракетами две летающие лодки, качающиеся на океанской зыби.

* * *

Придя на службу в восемь часов, лейтенант Грин, управляющий движением надводных кораблей в штабе военно-морского района Филиппин, как обычно просмотрел список кораблей, чье прибытие ожидалось сегодня, в четверг. «Индианаполис» был в списке, хотя отметка о его прибытии отсутствовала. Понимая, что если крейсер еще не пришел, то он уже и не придет, Грин связался с отделом прокладки, прося разрешения снять название «Индианаполиса» с карты. Ему посоветовали этого не делать: патрульный самолет обнаружил каких-то людей в воде.

Капитан 1 ранга Альфред Гранум, начальник оперативного отдела штаба военно-морского района, получив это сообщение, проверил по карте местонахождение всех кораблей в этом районе и обнаружил, что «Индианаполис» должен был проходить через место обнаружения неизвестных людей в воде более трех суток назад. И еще не пришел.

В то же самое время непосредственный начальник Гранума коммодор Норман Джилетт, исполняющий обязанности командующего военно-морским районом, также получил сообщение об обнаружении терпящих бедствие людей и, сверившись с картой, обнаружил, что в этом районе должны находиться: «Индианаполис», транспорт «Вествард Хо» и одно десантное судно. Джилетту доложили, что «Индианаполис» еще не прибыл.

Во второй половине дня из штаба военно-морского района Филиппин на остров Гуам был отправлена срочная радиограмма:

«„ИНДИАНАПОЛИС“ (CA-35) НЕ ПРИШЕЛ НА ЛЕЙТЕ. ПРОШУ УКАЗАНИЯ».

Копии этой радиограммы были направлены адмиралам Маккормику, Олдендорфу Маррею и Нимицу, коммодору картеру и на «Индианаполис».

Ответ с Гуама был не очень вдохновляющим:

«„ИНДИАНАПОЛИС“ (CA-35) ВЫШЕЛ С ГУАМА 2300-ЗЕТ В СООТВЕТСТВИИ С НАШИМ 280032-ЗЕТ».

Другое сообщение было направлено непосредственно контр-адмиралу Маккормику:

«ПРИБЫЛ ЛИ В ВАШЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ „ИНДИАНАПОЛИС“?»

Ответ Маккормика был кратким: «НЕТ».

К концу дня в штабах еще никто не знал, кем были обнаруженные в воде люди. Наконец, штаб военно-морского района послал радиограмму всем кораблям, идущим к месту катастрофы: «ПЕРВОМУ ЖЕ СПАСАТЕЛЮ, ПРИБЫВШЕМУ НА МЕСТО, НЕМЕДЛЕННО ВЫЯСНИТЬ И ДОЛОЖИТЬ, С КАКОГО КОРАБЛЯ ОБНАРУЖЕННЫЕ ЛЮДИ И КАКОВА ПРИЧИНА ГИБЕЛИ ЭТОГО КОРАБЛЯ».

* * *

Вечером того же дня, завершив учения, мощный линкор «Айдахо» с контр-адмиралом Маккормиком на мостике вернулся в залив Лейте. Приближаясь к якорному месту, адмирал поискал глазами «Индианаполис», хотя штаб военно-морского района уже уведомил его, что «Индианаполис» «куда-то пропал».

Маккормик опять же нисколько не встревожился. Он знал, что вице-адмирал Олдендорф недавно кому-то передал из своего соединения два тяжелых крейсера.

Для замены одного из них к Окинаве был направлен однотипный с «Индианаполисом» тяжелый крейсер «Портленд». Возможно, что сам «Индианаполис» также пошел к Окинаве, чтобы заменить второй крейсер. Кроме того, Маккормик, по его словам, нисколько не беспокоился, поскольку «исчезновение корабля такого размера, как „Индианаполис“, представлялось мне совершенно невероятным событием».

* * *

Эскортный миноносец «Сесил Дж. Дойл» (DE-368) направлялся в базу после безрезультатного поиска японской подводной лодки. Внезапно на миноносец поступил приказ из военно-морского подрайона Западных Каролин изменить курс и следовать на север для спасения находившихся в воде людей. Это произошло немедленно после первой радиограммы лейтенанта Гвина. После получения второй радиограммы Гвина командир миноносца приказал увеличить скорость до 22,5 узлов, ибо его подстегнуло следующее сообщение:

«ПО УТОЧНЕННЫМ ДАННЫМ В ВОДЕ НАХОДЯТСЯ ПРИМЕРНО СТО ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК. ПО ПРИБЫТИИ НЕМЕДЛЕННО ДОЛОЖИТЕ ОБСТАНОВКУ».

В 14:35 радисты «Дойла» установили голосовую радиосвязь с самолетом капитана 3 ранга Эттебери, который стал наводить их на место бедствия, прося поспешить. С миноносца ответили, что делают, что могут, но вряд ли прибудут на место раньше полуночи.

Первоначально «Дойл» был единственным кораблем, направленным в это место, но сразу же после получения второй радиограммы лейтенанта Гвина, адмирал Маррей приказал направить в помощь «Дойлу» еще два эсминца.

Эсминцы «Ральф Тэлбот» (DD-390) и «Мэдисон» (DD-425), ведущие раздельное патрулирование у атолла Улити, получив в 16:00 приказ, ринулись на север со скоростью тридцать два узла.

Между тем, эскортный миноносец «Дойл» получил дополнительные инструкции: «ДВА ЭСМИНЦА ИДУТ К ВАМ С УЛИТИ ДЛЯ СОДЕЙСТВИЯ СПАСАТЕЛЬНОЙ ОПЕРАЦИИ. ВОСЕМЬ САМОЛЕТОВ МЕЖДУ 18:00–20:00 ДОЛЖНЫ СБРОСИТЬ ДОСТАТОЧНОЕ КОЛИЧЕСТВО НАДУВНЫХ ЛОДОК И СПАСАТЕЛЬНЫХ ПЛОТОВ. УТОЧНЕННОЕ МЕСТО: 11–45 СЕВЕРНОЙ, 133-35 ВОСТОЧНОЙ».

В 18:56 эсминец «Мэдисон» связался по радио с «Дойлом», сообщив, что не сможет прибыть на место раньше трех часов ночи. Вслед за этим «Тэлбот» объявил, что его ориентировочное время прибытия четыре часа ночи.

В 21:49 сигнальщики «Дойла» заметили на горизонте первую осветительную ракету, после чего ракеты были уже видны постоянно. Часом позже «Дойл» включил прожектор, уставив луч в небо, что показать свое место самолетам, кружившимся в ночном небе.

Вместо того, чтобы разыскивать людей в воде, «Дойл» направился прямо к «Каталине» лейтенанта Маркса, и вскоре после полуночи уцелевшие с несчастного крейсера были приняты на борт эскортного миноносца. В штабах на Филиппинах, Западных Каролинах, Марианах, в Перл-Харборе, да и по всему Тихому океану ошеломленные офицеры напряженно ждали сообщения о том, с какого корабля эти обнаруженные в воде люди.

* * *

С плота, где находился капитан 1 ранга Маквей в полдень заметили самолет, кружившийся к югу от них. Часом позже они заметили второй самолет. В течение дня самолеты стали буквально роиться на линии, отделяющей море от неба. Моряки отчаянно сигналили, но их никто не замечал.

Они содрали шелковую обшивку со спасательного жилета, засунули ее в пустую гильзу от 40-мм снаряда и подожгли, надеясь, что летчики заметят дым, но и это не сработало.

Капитан 1 ранга Маквей был растерян, не зная, что делать дальше?

Если он и его группа были единственными уцелевшими с погибшего крейсера, то что разыскивали самолеты в десяти милях южнее их?

Надвигалась темнота, и люди стали впадать в отчаяние: теперь их уже точно не заметят. Уверенный в этом Маквей приказал наполовину уменьшить рацион. Около полуночи они заметили луч прожектора, которым уставился в небо эскортный миноносец «Дойл», и тогда только стали догадываться, что кроме них есть еще и другие уцелевшие. Они также были уверены, что если даже поиск дойдет до них, то это произойдет совсем не скоро. Ночью никто не мог уснуть, а утром тревога, что их так и не обнаружат, еще более окрепла.

* * *

Что касается большой группы лейтенанта Редмайна, то у самолетов не возникло никаких проблем с их обнаружением, на них обрушился настоящий ливень спасательных плотов, коробок с рациями и другими предметами аварийно-спасательного ассортимента. Видя постоянно кружившиеся над ними самолеты, моряки успокоились, терпеливо ожидая спасения.

* * *

После того, как лейтенант Гвин сбросил группе доктора Хайнеса первые два спасательных плота, отчаянная обстановка несколько разрядилась. Доктор приказал наиболее ослабшим забраться на плот, остальные плавали, держась за его края. На плотах были обнаружены емкости с пресной водой, и доктор распределил ее поровну среди людей.

Затем самолеты начали сбрасывать им новое снаряжение, причем в огромном количестве. В числе прочего была сброшена спасательная лодка на десять человек. В нее сразу же набилось тридцать. Но в течение дня стало настолько жарко, что многие стали прыгать обратно в море.

Группа Хайнеса получила все, что могла предоставить спасательная служба: от пресной воды и медикаментов до тропических шлемов. Эти шлемы при правильном использовании не только предохраняли от палящих солнечных лучей, но и имели специальный экран-забрало, предохраняющее глаза и нос от проникновения соленой воды. Что касается пищи, то измученные желудки моряков уже не принимали мясо и галеты. В ход шли лишь молочные таблетки и цитрусовые леденцы.

Несомненно, что если бы вся эта помощь не подоспела вовремя, никто бы из группы доктора Хайнеса не дожил до подхода спасательных кораблей. Когда «Каталина» лейтенанта Маркса села на воду, Хайнес решил доплыть до самолета. Приказав своим людям оставаться там, где они были, и объяснив, что он намерен предпринять, доктор поплыл к самолету. Он доплыл до летающей лодки примерно за два часа. В его группе все еще не было достаточно воды. Хайнес попросил экипаж самолета подрулить с рационами «K» и квартой воды. Лейтенант Маркс кроме того дал доктору Хайнесу несколько ампул с морфием, и тот получил возможность облегчить страдания наиболее серьезно раненых.

С наступлением темноты моряки с «Индианаполиса» находились в более-менее нормальном состоянии. Все еще не хватало воды, но доктор Хайнес обнаружил на одном из плотов портативный опреснитель. Доктор был слишком измучен и не знал толком, как работать с опреснителем. Потратив всю ночь, он опреснил около литра воды. Она была ужасной на вкус, но люди пили ее и даже просили еще. Но доктор Хайнес был уже слишком измучен. Он выбросил проклятый опреснитель в море, сел на плот и заплакал.

* * *

Утром в четверг, 2 августа 1945 года капитан 3 ранга Хасимото, командир подводной лодки «Джи-58», получил следующую радиограмму: «ВОЗРОСШИЙ РАДИООБМЕН МЕЖДУ КОРАБЛЯМИ ПРОТИВНИКА ПОКАЗЫВАЕТ, ЧТО ОНИ НАЧАЛИ ПОИСК ПОГИБШЕГО КОРАБЛЯ».

ГЛАВА XI ОСТРОВ ТИНИАН, ПЯТНИЦА, 3 АВГУСТА 1945 ГОДА

3 августа на Тиниан прилетел генерал Ле Мэй с приказом № 13 «О специальной бомбардировочной задаче», проект которого составил полковник Тиббетс. В проект было добавлено несколько деталей. Выполнение атомного удара было назначено на 6 августа. Целями являлись:

Главная цель — промышленный район Хиросимы.

Вторая цель — арсенал и деловая часть города Кокура.

Третья цель — Нагасаки.

В приказе указывалось, что ни один американский самолет «кроме перечисленных в приказе, не должен находиться в радиусе пятьдесят миль от цели, по которой будет нанесен удар, в период четырех часов, предшествующих бомбардировке, и шести часов после ее осуществления».

Тридцать две копии этого приказал были направлены, под строжайшим секретом, командованию различных подразделений на Гуаме, Иводзиме и Тиниане. Тиббетс запер свою копию в сейфе и отправился с Ле Мэем проинспектировать состояние урановой бомбы, которая покоилась в своей «колыбели» специальной мастерской 509-го полка.

В 14:00 в помещении для инструктажа 509-го полка, охраняемом автоматчиками военной полиции, состоялось совещание, на котором были представлены последние данные аэрофотосъемки Хиросимы и запасных целей.

В 14:30 с группой ученых прибыл капитан 1 ранга Пэрсонс. Среди сопровождающих Пэрсонса был 2-й лейтенант Моррис Джеппсон, специалист по электронному оборудованию систем оружия, который получил право здесь появиться простым киданием монеты на «орла или решку» с другим офицером, претендующим на эту роль.

В 14:45 появился и «английский контингент». Оба — Чешир и Пенни — выглядели не очень радостно, поскольку генерал Ле Мэй вполне ясно им заявил, что на первую атомную бомбежку они не полетят. Надеясь, что в последнюю минуту этот приказ все-таки отменят, англичане уселись в последнем ряду приглашенных.

Бортинженер Дазенбери, его помощник Шумард, оператор РЛС Стиборик, радист Нельсон и хвостовой стрелок Кэрон, одетый в бейсбольную шапочку, чтобы скрыть не по уставу длинные волосы, явились на инструктаж в летных комбинезонах. Они только что вернулись с очередной бомбежки острова Рота. Возглавляемые капитаном Люисом, они расселись позади экипажа майора Суини, который только что вместе с тремя специалистами закончил установку на свой бомбардировщик «Великий Артист» радиоприемной и кинофотосъемочной аппаратуры. Специалисты объяснили командиру «Великого Артиста», что вблизи цели он должен будет сбросить на парашютах три цилиндра с радиопередатчиками, которые будут передавать данные на специальную приемную аппаратуру на борту бомбардировщика. Суини понял что ему придется следовать почти непосредственно за Тиббетсом, чтобы его аппаратура приземлилась в назначенном месте.

Лейтенант Безер пришел на инструктаж и бухнулся на стул, искренне радуясь отдыху «от убийственной гонки, которая царила на стенде сборки атомной бомбы». Закончив сборку урановой бомбы, Безер теперь ассистировал при сборке плутониевой бомбы. Накануне инструктажа Эд Доул, один из гражданских ученых, предупредил Безера, чтобы тот был готов слетать и на вторую атомную бомбежку, если японцы не успокоятся после первой.

Чуть позднее прибыли майоры Фирби и ван Кирк, заняв свои места в первом ряду около помощника Гровса генерала Фэррела.

Точно в 15:00 появился Тиббетс, сопровождаемый офицерами разведки Пайеттом и Башером. Тиббетс сразу же забрался на платформу, игравшую роль импровизированной сцены. Разведчики подошли к занавешенным грифельным доскам. На платформу также поднялся капитан 1 ранга Пэрсонс.

За два месяца до этого, на конференции в Лос-Аламосе, один из подчиненных Пэрсонса предложил поставить бомбу «на боевой взвод» в полете. Гровс и Оппенгеймер возражали, считая, что в условиях полета легко совершить какую-нибудь ошибку, т. е. сделать что-то неправильно. Тем не менее, Пэрсонс, очень озабоченный постоянно увеличивающимся числом аварий бомбардировщиков при взлете с Тиниана, решил, что обычная взрывчатка и детонатор будут вставлены в бомбу, когда самолет уже будет в воздухе. Это должно значительно уменьшить риск случайного атомного взрыва при аварии на взлете, особенно в случае с урановой бомбой.

Пэрсонс никому еще не сказал о своем решении. Он боялся, что узнай об этом генерал Гровс, он дотянется сюда из Вашингтона, за восемь тысяч миль, чтобы остановить его.

Разговоры в помещении прекратились, когда слово взял Тиббетс:

— Время выполнения задачи приближается. Оружие, которое мы должны применить, недавно было успешно испытано в Штатах. Мы получили приказ сбросить это оружие на противника.

Он сделал знак Пайетту и Башеру, которые открыли грифельные доски.

Тиббетс рассказал о целях в порядке их приоритета. Затем он назначил три бомбардировщика, которые будут служитьразведчиками погоды. Экипаж бомбардировщика «Страйт Фляш» капитана Этерли должен будет разведать погоду над Хиросимой, экипаж «Джаббит III» майора Джона Вилсона — над Кокурой, экипаж «Фулл Хаус» майора Ральфа Тэйлора — над Нагасаки.

«Великий Артист» майора Суини и бомбардировщик № 91 майора Джорджа Маркварда, несущий фотоаппаратуру, должны сопровождать самолет Тиббетса к цели. Если погода не позволит провести бомбежку ни одного из трех городов, бомбардировщики должны будут вернуться на Иводзиму. Во время обратного полета капитан 1 ранга Пэрсонс «разоружит» бомбу.

Седьмой B-29, «Топ Сикрет» капитана Чарлза Макнайта должен был находиться в полной готовности на Иводзиме, где с помощью специального устройства на него можно было перевесить бомбу с «Энолы Гей», если бы с самолетом Тиббетса что-нибудь случилось в полете.

После Тиббетса выступил Пэрсонс.

— Бомба, которую вам предстоит сбросить, — сказал он, — есть нечто совершенно новое в истории войн. Это наиболее разрушительное оружие, которое когда-либо производилось. Она способна уничтожить все в радиусе трех миль.

Тихий гул прошелся по помещению для инструктажа.

Затем Пэрсонс кратко описал суть Манхэттенского проекта и рассказал об испытаниях в Аламогордо. «Один солдат, находившийся в трех тысячах пятистах метрах от места взрыва, был сбит с ног. Другой солдат, который находился на расстоянии более пяти миль, временно ослеп. Девушка, которая была в поселке за много миль от центра взрыва, ослепла навсегда. Грохот взрыва был слышен на расстоянии пятьдесят миль».

Все находившиеся в помещении для инструктажа, даже сам Тиббетс, были ошеломлены подобной «презентацией» нового оружия. Между тем, капитан 1 ранга Пэрсонс продолжал:

— Никто точно не знает, что произойдет, когда бомба будет сброшена с самолета, поскольку этого никогда не делалось прежде. Мы ожидаем возникновения облака вот такой формы, — капитан 1 ранга нарисовал на грифельной доске нечто, напоминающее гриб. — Оно должно подняться на высоту в десять, а возможно, и двадцать километров.

Затем капитан Башер продемонстрировал присутствующим черные поляроидные очки, похожие на те, что используют сварщики. Пэрсонс объяснил, что на подходе к цели все члены экипажа бомбардировщика должны одеть такие очки и быть в них в момент взрыва. Он показал также кнопку на дужке очков, объяснив, что поворачивая ее, можно регулировать интенсивность светового потока, проходящего через стекла. На подходе к цели, указал Пэрсонс, кнопка должна быть повернута таким образом, чтобы стекла пропускали минимальное количество света.

Очки раздали всем членам экипажей бомбардировщиков.

Тиббетс предупредил их, что отныне они — самые секретные экипажи во всей авиации. Они не имеют права говорить о предстоящей операции даже между собой и, разумеется, не должны пока писать письма домой.

Затем был проработан маршрут полета. Над Иводзимой было назначено рандеву с двумя самолетами-наблюдателями. Ориентировочное время взлета: на рассвете в понедельник 6 августа.

Выступивший следом офицер спасательной службы напомнил, что у побережья Японии будет находиться «Супердумбо» — бомбардировщик B-29, специально оборудованный для координации спасательных операций. Летающие лодки будут патрулировать на всем маршруте полета, туда и обратно, находясь в полной готовности подобрать любой экипаж в случае вынужденной посадки на воду. В дополнение к этому операцию обеспечивали крейсера, эсминцы и подводные лодки, готовые подойти к самому японскому берегу, чтобы вытащить из воды потерпевших аварию летчиков.

В завершение инструктажа полковник Тиббетс поздравил экипажи с предстоящей миссией, подчеркнув, что это самое важное из всего, что они сделали в своей жизни, поскольку именно им выпала честь покончить с этой страшной войной.

Тиббетс искренне верил в это.

ГЛАВА XII ПЯТЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ПЯТНИЦА, 3 АВГУСТА 1945 ГОДА

В 00:10 эскортный миноносец «Сесил Дж. Дойл» начал спускать на воду свой моторный катер. Погода портилась, задувал северо-северо-западный ветер (восемь-десять миль в час), нагоняя крупную волну. Дав ход, катер направился к ближайшей из прыгающих на волнах «Каталин». Через двадцать минут катер вернулся, доставив на миноносец восемнадцать бывших моряков с «Индианаполиса», взятых с летающей лодки лейтенанта Маркса. Как только первого спасенного подняли на борт эскортного миноносца, ему немедленно был задан вопрос: с какого он корабля?

Через минуту срочная секретная радиограмма полетела в штаб военно-морского подрайона Западных Каролин:

«ПРИБЫЛ НА МЕСТО. ПРИНИМАЮ НА БОРТ УЦЕЛЕВШИХ С „ИНДИАНАПОЛИСА“ (CA-35), ТОРПЕДИРОВАННОГО И ПОТОПЛЕННОГО В МИНУВШЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ НОЧЬЮ».

Между 00:30 и 04:45 «Дойл» принял на борт девяносто три человека, включая всех находившихся на летающей лодке Маркса и одного — с «каталины» Элкорна.

Кроме того, примерно сорок человек были выловлены из воды и сняты с плотов. Пока катер сновал туда и обратно, сам миноносец шел малым ходом через район бедствия, освещая ночную тьму своим мощным прожектором и ориентируясь по ракетам, пускаемым с кружащихся в черном небе самолетов.

Между тем, экипаж катера решал не простую задачу приемы уцелевших с летающих лодок и доставки их на борт миноносца. Передача людей проходила очень трудно, главным образом из-за состояния спасенных. Многие имели тяжелые ожоги, полученные еще на борту крейсера, у других были переломы конечностей и ребер, все страшно ослабли от голода и жажды.

В 01:10 с «Дойла» заметили отблеск прожектора на севере и вскоре опознали быстроходный транспорт «Бассетт» (APD-73), посланный на помощь с Филиппинских островов. Через два часа появился эскортный миноносец «Дуфилхо» (DE-422). До рассвета «Дойл», «Бассетт» и «Дуфилхо», действуя независимо, вытаскивали людей из воды. С восходом солнца прибыли эсминцы «Мэдисон» и «Ральф Тэлбот», которые добирались сюда со вчерашнего полдня. Теперь в районе уже находились пять кораблей. Руководство спасательной операцией осуществлялось с эсминца «Мэдисон».

С первыми лучами зари лейтенант Маркс принялся инспектировать свою летающую лодку, быстро поняв, что ему уже никогда не удастся снова взлететь.

В 06:00 «Дойл» направил катер к поврежденной «Каталине», сняв с нее экипаж и все оборудование, которое можно было быстро демонтировать.

Лейтенант Элкорн, передав спасенных на «Дойл», решил взлетать во что бы то ни стало. Море бурлило, дул сильный пронзительный ветер, но, к счастью, его «Каталина» не была так повреждена, как у Маркса. В 07:30 без особого труда Элкорн разогнал «Каталину» по бесконечной «взлетной полосе» океана и поднял машину в воздух.

Почти в то же самое время эскортный миноносец «Дойл» выпустил восемьдесят 40-мм снарядов в покинутую «Каталину» лейтенанта Маркса и потопил ее. Затопив летающую лодку, на «Дойле» занялись спасенными. Все были вымыты, получили необходимую медицинскую помощь и распределены по койкам.

Матросы миноносца оказывали всю возможную помощь своим товарищам, прошедшим через ад. Им уступали свои койки, постоянно хлопотали вокруг них, пытались исполнить любое желание спасенных, каждые тридцать минут им подавали по полстакана воды, горячий бульон, горячий кофе и фрукты. Это продолжалось всю ночь и на следующий день. Врач миноносца составил список спасенных и завел на них медицинские карточки, пометив состояние всех как тяжелое или очень тяжелое.

В течение этой ночи доктор Хайнес, сидя в кают-компании «Дойла», обратил внимание на то, что лейтенант Маркс буквально не находит себе места. Летчик не мог успокоиться из-за того, что совершив посадку на воду, в итоге потерял свою летающую лодку. Взглянув на Хайнеса, Маркс спросил:

— Док, вы подтвердите, что я вынужден был сесть на воду, чтобы спасти вас и ваших товарищей?

В поисках живых миноносец «Дойл» заметил в воде от двадцати пяти до пятидесяти погибших, чьи тела плавали на спасательных поясах. В 12:20 с «Мэдисона» на «Дойл» передали приказ покинуть район поиска и следовать на остров Пелелиу.

«Дойл», первый корабль, появившийся на месте бедствия, теперь первым покинул его, направившись на юг со скоростью 22,5 узла.

* * *

Капитан 1 ранга Маквей и его изолированная группа могли только издали наблюдать на горизонте отблески прожекторов, падающие из ночного неба осветительные ракеты, кружащиеся самолеты.

С восходом солнца все уже пришли в отчаяние. Им казалось, что спасатели никогда не доберутся до них.

В 11:30 они заметили самолет, ведущий поиск по «большой коробочке». Дело было долгим, но, завершая каждую «коробочку», самолет постепенно приближался к ним. Все впали в еще большую депрессию, когда самолет, пролетая над ними, не дал своего опознавательного сигнала, подтвердив убеждение Маквея, что их никогда не обнаружат с воздуха.

Но бывший командир «Индианаполиса» оказался не прав.

Их обнаружили. Самолетом управлял командир эскадрильи, в которой служил лейтенант Маркс, капитан 3 ранга М. Риккетс. Заметив группу Маквея, Риккетс доложил, что обнаружил два плота: с пятью моряками на одном и с четырьмя над втором. Голосовой связью по радио летчик направил к этому месту спасательное судно «Рингнес» (APD-100).

Подобно «Бассетту», «Рингнес» являлся быстроходным транспортом и только что прибыл с Филиппин. Получив сообщение Риккетса, «Рингнес» направился в указанное место и с расстояния четыре тысячи метров обнаружил плоты Маквея радиолокатором. (Луч локатора сработал об пустую гильзу 40-мм снаряда на одном из плотов).

На самих плотах настроение уныния, близкого к отчаянию, внезапно исчезло, когда кто-то из моряков закричал:

— Господи, поглядите вон туда! К нам идут два эсминца!

Оба эсминца в действительности являлись транспортами. Это были «Рингнес» и только что появившийся «Регистер» (APD-92). «Регистер» повернул на север, чтобы подобрать еще одну небольшую группу моряков «Индианаполиса», а «Рингнес» продолжал приближаться к плотам Маквея.

Каждый забрался на борт самостоятельно, всем была оказана первая помощь. Каждый из моряков группы Маквея потерял примерно 14 % веса. Их угостили мороженым и кофе, а также дали столько воды, сколько они могли выпить. Затем капитана 1 ранга Маквея подробно опросили о том, что случилось, после чего в штаб адмирала Нимица в Перл-Харборе была отправлена радиограмма: «Подобрали капитана 1 ранга Маквея, командира „Индианаполиса“. Он считает, что крейсер получил попадание в 00:15 и затонул в 00:30 30 июля.

Крейсер шел со скоростью семнадцать узлов без зигзага. Попадания пришлись в носовую часть. Считается, что это были две торпеды (или мины), от взрыва которых детонировали боевые погреба». (Маквей, видимо, еще не собрался с мыслями и путался. Его крейсер не мог наскочить на мины и погреба на нем не детонировали).

* * *

В то время, как эскортный миноносец «Дойл» занимался главным образом спасением моряков из группы доктора Хайнеса, быстроходный транспорт «Бассетт» принимал на борт людей из группы лейтенанта Редмайна. В 02:30 с транспорта спустили на воду четыре десантных катера, на которые были приняты большая часть моряков лейтенанта Редмайна. Пересчет по головам показал, что удалось спасти более восьмидесяти моряков, первоначальное число которых доходило до ста пятидесяти.

«Бассетт» направил в штаб военно-морского района Филиппин следующую радиограмму: «все спасенные с крейсера „Индианаполис“, который был торпедирован 29 июля (?). Продолжаю спасательные работы. Много тяжело раненых».

* * *

Эсминец «Ральф Тэлбот» подобрал из воды двадцать четыре человека, а затем, после полудня, топил огнем своих 20-мм зенитных автоматов плоты и резиновые лодки, сброшенные с самолетов. Позднее с эсминца передали спасенных на транспорт «Регистер».

Как только в район бедствия прибыл эсминец «Мэдисон», с транспорта «Бассетт» доложили, что приняли из воды сто пятьдесят человек, и им срочно необходим врач.

Вскоре после этого, в 05:15, на транспорт прибыл доктор с эсминца лейтенант Стайлс. При переправке доктора на транспорт на «Мэдисоне» впервые узнали, что все спасенные являются бывшими членами экипажа потопленного крейсера «Индианаполис».

В 05:40 «Бассетт» был отпущен в базу. С «Мэдисона» информировали штаб военно-морского подрайона Западных Каролин, что транспорт со спасенными следует на Лейте. Через час на «Мэдисон» поступило указание направить транспорт на остров Пелелиу, где можно будет провести точный подсчет числа спасенных и составить об этом надлежащий рапорт. Но было уже поздно. К этому времени транспорт был слишком далеко. Все другие уцелевшие были доставлены на остров Пелелиу.

В течение дня проводился масштабный поиск уцелевших, но никого более обнаружить не удалось, не считая мертвых, которых решили оставить в воде. Непривлекательную работу по их вылавливанию из воды и опознание отложили на следующий день.

К наступлению темноты еще нескольким кораблям было приказано прибыть на место трагедии. Бедствие стало выглядеть более масштабным, чем многие его себе представляли. С острова Пелелиу вышел эскортный миноносец «Элвин С. Кокрелл» (DE-366). Со сторожевой службы был снят эсминец «Хелм» (DD-3888), чтобы «оказать содействие в поиске уцелевших с потопленного корабля». Эсминец «Эливн» (DD-355) поднял пар во всех котлах и, оставив сторожевую службу у атолла Улити, ринулся на север со скоростью двадцать восемь узлов.

По приказу адмирала Нимица госпитальное судно «Транквиллити» вышло с атолла Улити и полным ходом направилось на Пелелиу, чтобы забрать оттуда уцелевших и доставить их на Гуам.

* * *

Получив радиограмму с транспорта «Бассетт», штаб военно-морского района Филиппин направил приказ всем командирам военно-морских баз, находившихся у них в подчинении: «Немедленно доложить обо всех кораблях, чье прибытие в базу задержалось более, чем на пять часов…»

В предрассветные часы следующего дня командующий Тихоокеанских флотом адмирал Нимиц направил сообщение своему начальнику адмиралу флота Эрнесту Кингу:

«Поднятые из воды… заявили, что „Индианаполис“ (CA-35) на пути с Гуама на Лейте был 29 июля (?) торпедирован и потоплен. Отрывочные рапорты показывают, что из воды удалось поднять по меньшей мере двести человек, многие из которых ранены. На месте бедствия много спасательных кораблей. Пока нет сообщения относительно судьбы капитана 1 ранга Маквея. По получении новой информации буду Вам докладывать…»

В тот же день Нимиц приказал проверить журналы всех береговых радиостанций, чтобы убедиться, приняла ли какая-нибудь из них в ночь с 29 на 30 июля сигнал бедствия с «Индианаполиса».

Затем командующий Тихоокеанским флотом отдал следующий приказ:

«Вплоть до особого распоряжения все корабли, имеющие на борту пятьсот или более человек и следующие от атолла Улити к острову Лейте, должны быть обеспечены эскортом независимо от их скорости».

* * *

Ко времени, когда в этот день палящее тихоокеанское солнце достигло зенита, на огромных просторах океана уже не осталось никого из живых с крейсера «Индианаполис». При выходе из Сан-Франциско крейсер имел на борту 1196 человек. Когда он был торпедирован и потоплен, около восьмисот человек смогли покинуть корабль. Из этих восьмисот человек триста двадцать были спасены. Позднее еще двое умерли на Филиппинах и двое — на острове Пелелиу. Около пятисот американских моряков (точную цифру никто не знает) погибли в водах Филиппинского моря.

ГЛАВА XIII ШЕСТЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, СУББОТА, 4 АВГУСТА 1945 ГОДА

На мили вокруг на океанских волнах покачивались трупы погибших. Несколько эсминцев, прочесывающих этот район, выполняли обязанности погребальной команды. Поскольку акулы потрудились вовсю, опознание трупов в большинстве случаев было совершенно невозможным.

Поиск и вылавливание тел погибших охватил район в несколько сотен квадратных миль. Живых не было. Только трупы, трупы и снова трупы.

Командир эскадренного миноносца «Хелм» капитан 2 ранга Холлингсворт в своем рапорте дал реальную картину того, насколько трудна, неприятна и просто отвратительна была эта работа:

«Все трупы были в ужасном состоянии. Они находились в воде уже четыре-пять суток. Некоторые из них были одеты в спасательные жилеты или пояса, но на большинстве не было ничего. Большая часть погибших были совершенно голыми, лишь на немногих были трусы или плавки. Почти все тела были раздувшимися, почерневшими, с сильными следами разложения. У многих части тела были отъедены акулами. Опознать лица было невозможно. Некоторые были разодраны акулами буквально на куски. Примерно четыре акулы постоянно крутились около эсминца, продолжая нападать на тела погибших не более чем в пятидесяти метрах от корабля. Их приходилось отгонять огнем из винтовок.

У большинства погибших, вытащенных из воды, оказалось невозможным снять отпечатки пальцев: или на руках уже не было кожи, или сами руки были оторваны акулами. Все личные вещи, найденные на телах, были использованы для опознания… После исследования все тела были захоронены в море с использованием двухдюймового конца и груза из трех 127-мм снарядов. Работы были прерваны с наступлением темноты, хотя в районе оставалось еще много трупов».

Все участвовавшие в поиске корабли делали то же самое, что и эсминец «Хелм». Некоторые командиры, подняв трупы погибших на борт, предполагали позднее официально и со всеми положенными почестями похоронить их в море. Однако, состояние трупов было настолько ужасным, что от этой идеи почти сразу отказывались. После опознания или попытки опознания трупы, привязав к ним груз, тут же бросали обратно в море.

Конечно, акулы имели небывалое пиршество. К какому бы телу не подплывала шлюпка, у каждого была отъедена либо рука, либо нога, либо половина головы, либо из туловища был вырван кусок мяса. А иногда на волнах качались одни кости.

Эскадренный миноносец «Френч» за время поиска обследовал двадцать девять тел, из которых восемнадцать (62 %) опознать не удалось. В рапорте командира «Френча» монотонно повторяются одни и те же выражения: «Невозможно снятъ отпечатки пальцев», «Тело сильно разложилось», «Тело очень сильно разорвано акулами». Окончательные подсчеты показали, что на дне Тихого океана оказались похороненными 73 % экипажа крейсера «Индианаполис».

* * *

Капитан 3 ранга Хасимото и весь экипаж японской подводной лодки «Джи-58» отметил гибель «Индианаполиса» праздничным обедом: супом из бобов, ветчиной, копчеными угрями и, разумеется саке. Позднее лодка Хасимото выпустила два «кайтена» по американскому конвою, но никакого результата достигнуто не было. Затем Хасимото атаковал «кайтеном» американский танко-десантный корабль «Оук Хилл», но так же безрезультатно. Это была последняя атака «кайтенов» во Второй мировой войне. (Когда лодка Хасимото вернулась 16 августа в базу, война уже закончилась. Япония капитулировала, но самого Хасимото еще успели за потопление «Индианаполиса» произвести в капитаны 2 ранга. В этом чине он и попал в плен).

* * *

После окончания поисковой операции адмирал Нимиц отдал следующий приказ по Тихоокеанскому флоту:

«Все боевые корабли, следующие в одиночку, считаются пропавшими в случае опоздания в прибытии к месту назначения более, чем на восемь часов. Командиры баз, куда должен был прибыть такой корабль, обязаны немедленно доложить об этом по всей командной вертикали, а также, запросить у опаздывающего корабля новое ориентировочное время его прибытия. Кроме того, об этом должны быть уведомлены: командир базы, откуда корабль вышел, командиры баз, в районе ответственности которых он проходил или должен был пройти, а также командующие соответствующих военно-морских районов».

В дополнение к этому командир базы назначения должен при необходимости быстро организовать воздушный и надводный поиск пропавшего корабля. Кроме приказов, посыпались рекомендации различных служб, чтобы то кошмарное стечение обстоятельств, сопровождавших гибель «Индианаполиса», никогда более не повторилось. Были разработаны специальные передатчики с автономным питанием, способные передать сигналы бедствия в автоматическом режиме, даже из воды. Причем передавать эти сигналы достаточно долго, чтобы место катастрофы могли запеленговать. Были также разработаны новые спасательные средства и комплекты аварийного снаряжения с учетом показаний уцелевших с «Индианаполиса».

* * *

Когда говорят о количестве жертв на боевых кораблях американского флота, то обычно вспоминают тяжелый крейсер «Хьюстон» (восемьсот погибших), авианосец «Франклин» (семьсот семьдесят два погибших) или легкий крейсер «Джуно» (шестьсот восемьдесят четыре погибших). Но на «Индианаполисе» погибших было восемьсот восемьдесят! Больше было только на «Аризоне» (тысяча сто четыре погибших), но она находилась не в море, а стояла на швартовах в гавани Перл-Харбора.

ГЛАВА XIV ОСТРОВ ТИНИАН, ВОСКРЕСЕНЬЕ, 5 АВГУСТА 1945 ГОДА

5 августа с территории северного Китая, как обычно, передали прогноз погоды, ожидаемой над западной частью Японии в следующие двадцать четыре часа. Мао-Цзедун продолжал выполнять свои метеорологические обязанности.

Тиббетс проинструктировал майора Суини, который должен был провести свой бомбардировщик «Великий Артист» на высоте десять тысяч метров над океаном для окончательного испытания взрывного механизма. Майор должен был сбросить учебную бомбу со взрывателем замедленного действия, за падением которой должны были следить специалисты на Тиниане.

Одним из этих специалистов был Луис Альварес, возглавлявший в Лос-Аламосе группу ученых, которая создала комплексный механизм для сброса бомбы. На Тиниане эта группа разработала специальное устройство, установленное на бомбардировщике майора Суини. Это устройство, сброшенное над городом-целью, должно было замерить силу ударной волны атомной бомбы.

Теперь, одев наушники, Альварес прослушивал постоянный и устойчивый звуковой сигнал, который должен был прекратиться, когда испытательная бомба будет сброшена с самолета. Затем, если все пойдет, как положено, цепь последующих событий должны быть точно такой же, как при сбросе настоящей атомной бомбы, назначенном на завтрашний день.

Когда бомба оставит самолет, присоединенные к ней провода должны были оборваться, прервав звуковой сигнал и замкнув реле внутри бомбы — первое из нескольких реле, которые должны сработать прежде, чем электрический сигнал от встроенных в бомбу аккумуляторов достигнет электродетонатора. Как только это произойдет, сработает взрывной заряд. Если завтра все пойдет хорошо, этот взрывной заряд направит «урановую пулю» по стволу, вызвав атомный взрыв.

Звуковой сигнал в наушниках Альвареса прекратился. Это означало, что бомба сброшена и сработало первое реле. Майор Суини начал разворот на сто пятьдесят пять градусов. Через несколько секунд часовой механизм должен был замкнуть второе реле в электроцепи. После срабатывания этого реле ток должен был идти дальше по схеме и остановиться у третьего реле, которое должно было замкнуться в тот момент, когда бомба будет находиться на высоте тысяча шестьсот пятьдесят метров. Затем должен был сработать последний и наиболее чувствительный элемент в цепи — взрыватель действия — миниатюрный радиолокатор, встроенный в бомбу, чья антенна кокетливым усиком высовывалась из передней части бомбы. Этот радиолокатор должен был замкнуть последнее реле на высоте шестьсот пятьдесят метров.

Если вся это система сработает правильно, испытательная бомба, находясь на высоте шестьсот пятьдесят метров, должна была выпустить струю черного дыма.

Альварес и другие ученые, следя за падением бомбы в бинокли, ожидали этого дымового сигнала.

Но ничего подобного не произошло.

Так и не выпустив дыма, бомба упала в океан.

— Просто замечательно! — прокомментировал Альварес, обращаясь к своим коллегам. — Завтра мы должны сбросить бомбу на Японию, а еще точно не знаем, сработает эта штука, или нет.

* * *

Во второй половине дня группа специалистов, возглавляемая профессором физики Бернардом Вальдманом, «одолженным» из Университета Норт-Дам, устанавливала на бомбардировщик № 91 «Марквард» специальное фотооборудование. Сам Вальдман должен был при этом работать фотографом.

В 14:15 телетайп с Гуама отстучал приказ генерала Ле Мэя о том, что время взлета самолета-носителя атомной бомбы должно быть сразу после полуночи с тем, чтобы бомбардировщик мог появиться над целью где-то между восемью и девятью часами утра.

В 14:30 Эд Долл направил радиограмму в Лос-Аламос, в которой доложил, что «тщательное исследование, проведенное Джеком Безером, показало, что японцы не пользуются той частотой, на которой работает радиолокатор бомбы».

К 15:00 Моррис Джеппсон и трое его помощников закончили установку специальной приборной панели, 75 на 50 см, расположив ее чуть в нос от бомболюков и чуть в хвост от кабины пилотов и бортинженера, на бомбардировщике полковника Тиббетса № 82 «Энола Гей». На приборную доску были выведены измерительные приборы, переключатели и разноцветные сигнальные лампочки.

Вся схема подключалась автоматически при погрузке бомбы в бомболюки и также автоматически отключалась при сбросе бомбы. Приборы на этой доске должны были фиксировать напряжение в аккумуляторах бомбы, все процессы в электросхеме взрывателя, а также сигнализировать о дефектах в часовом механизме и радиолокационном устройстве.

Пока Джеппсон и его люди возились с приборной доской, снаружи к носовой части бомбардировщика по стремянке поднялся художник, написав большими красивыми буквами на носу самолета два слова: «Энола Гей».

* * *

В 15:30 большая группа ученых, чинов военной полиции и агентов службы безопасности сгрудилась вокруг атомной бомбы, лежавшей на трейлере с мастерской «Специальной Технической Зоны 509-го полка».

Майор Юанна тщательно закрыл бомбу брезентом. Трейлер прицепили к трактору и медленно вывезли из мастерской. Трейлер с бомбой и сопровождавшие его люди, медленно следовавшие по асфальтовой рулежке от мастерской до «Энолы Гей», со стороны напоминали похоронную процессию.

Бомба была поднята в передний бомболюк самолета и подвешена на специальный гак. Створки бомболюка с лязгом закрылись.

До взлета оставалось еще более десяти часов.

В 16:15 Тиббетс, Фирби, ван Кирк вместе с капитаном Люисом и другими членами экипажа сфотографировались у дверей штаба 509-го полка.

После этого Люис со своими подчиненными отправился проводить предполетный осмотр самолета. Прежде всего Люис обошел машину кругом. Проходя под носом бомбардировщика, капитан внезапно гневно зарычал:

— Какого черта! Что это здесь намалевали на моем самолете?

Сержанты и рядовые подбежали к своему капитану и вместе уставились на красовавшуюся на носу надпись: «Энола Гей».

Капитан Люис позднее вспоминал: «Я ужасно разозлился. Вызвав офицера-техника по эксплуатации, я поинтересовался, кто велел сделать эту надпись на моем самолете. Он заявил, что понятия не имеет. Тогда я приказал ему эту надпись стереть. После этого техник признался, что надпись сделана по распоряжению полковника Тиббетса».

Капитан, Люис отправился обратно в штаб полка и, полыхая гневом, ворвался к кабинет Тиббетса. Что произошло дальше, покрыто туманом. По версии Люиса, «Тиббетс сразу понял, в чем дело. „Полковник, — спросил я, — это вы дали распоряжение написать „Энола Гей“ на моем бомбардировщике?“ Он ответил: „Я не думал, Боб, что это вам не понравится“. Он был явно смущен».

Впрочем, у Тиббетса было мало причин выглядеть смущенным. Прежде, чем написать на носу бомбардировщика имя своей матери, он уже неоднократно его так называл, и все об этом знали, видимо, кроме Люиса. Никто при этом не возражал. Вечером капитан 1 ранга Пэрсонс, забравшись в бомболюк «Энолы Гей», тренировался в постановке бомбы на «боевой взвод», завинчивая в нее взрывной заряд и детонатор. Теснота в бомболюке, страшная духота в нем плюс плохое освещение делало эту работу совсем не простой. Когда Пэрсонс, наконец, вылез из бомбардировщика, генерал Фэррел, взглянув на его исцарапанные руки, хотел одолжить капитану 1 ранга кожаные перчатки. Пэрсонс отказался. В перчатках наработаешь!

В 19:17 Фэррел послал радиограмму Гровсу, извещая того о том, что Пэрсонс намерен «вооружить» бомбу после взлета. Однако, к тому времени, когда генерал Гровс получил это сообщение, было уже поздно что-либо изменить.

В 19:30 район стоянки «Энолы Гей» был оцеплен военной полицией. Многим ученым предложили убраться подальше от аэродрома на случай непредвиденного атомной взрыва. Те только пожимали плечами: если на Тиниане произойдет атомный взрыв, то вряд ли на острове найдется при этом безопасное место. Вдоль взлетной полосы «А» аэродрома Норт-Филд, выбранной для взлета «Энолы Гей», через каждые двадцать метров были расставлены пожарные машины. Бригада врачей были проинструктирована, что если самолет потерпит аварию на взлете, никто не должен приближаться к нему, пока специальная команда не определит уровень радиации в районе аварии.

К восьми часам повара Чарлза Перри начали приготовление пищи для летных экипажей, которую предполагалось выдать сразу после полуночи. Они могли выбрать завтрак, обед или ужин из тридцати блюд по своему вкусу. Экипажи также ждали заранее упакованные сэндвичи, чтобы перекусить во время полета. Затем Перри сам стал готовить яблочные и ананасовые оладьи, заказанные полковником Тиббетсом.

* * *

В шесть часов в офицерский клуб начали прибывать приглашенные на воскресный ужин с фельдмаршалом Хата. В числе гражданских лиц присутствовал и мэр города Авайя.

Фельдмаршал Хата ходил от одной группы приглашенных к другой, ведя вежливые беседы и отхлебывая саке. Мэр Авайя время от времени подходил к дверям зала, где его помощник Маруяма наливал своему начальнику чаю в чашку для саке.

Мэр был совершенно непьющим человеком, но не хотел ставить себя в неловкое положение, отказавшись выпить саке в присутствии фельдмаршала.

Как только прибыл подполковник Ойя, фельдмаршал Хата немедленно подошел к нему, чтобы выслушать доклад офицера разведки о ситуации в Токио. Ойя сообщил, что моральный дух населения столицы еще достаточно высок. Затем они кратко обозначили те вопросы, которые должны были подвергнуться тщательному обсуждения на завтрашнем совещании, назначенном фельдмаршалом на девять часов утра. На совещание должны были прибыть все командующие, отвечающие за различные аспекты обороны Западной части Японии.

Когда мэр Авайя наконец получил возможность обратиться к фельдмаршалу, тот пообещал ему, что займется «гражданскими вопросами» через несколько дней, но обязательно на следующей неделе. Разочарованный мэр решил уехать домой, поскольку больше на этом приеме ему решительно нечего было делать. Тем более, что его жена только что вернулась в Хиросиму с их трехлетней внучкой.

Доктор Сима, уехавший за город, беспокоился о своих пациентах, оставшихся в его хиросимской клинике. Связываться из сельской местности с городом по телефону было в настоящее время совершенно невозможно. Всю ночь доктору предстояло работать, переезжая с одной фермы на другую. Он не рассчитывал вернуться в Хиросиму ранее восьми часов утра.

Между тем, узел связи фельдмаршала Хата продолжал прослушивать переговоры между американскими самолетами и их руководителями полетов на аэродромных КДП. Было ясно, что Японию ждет новая серия сильных воздушных налетов. Около тридцати бомбардировщиков противника приближались к Японии, чтобы минировать воды Внутреннего моря. Еще шестьдесят пять — направлялись бомбить город Сага.

Сто два бомбардировщика противника готовились засыпать зажигательными бомбами Маебаси. Двести шестьдесят одна «летающая крепость» шла на большой высоте для бомбежки района Нисиномия-Микаге. Сто одиннадцать — шли на Убе, шестьдесят шесть — на Имабари.

* * *

Поздно вечером 5 августа экипажи бомбардировщиков 509-го полка, которым предстоял ночной полет на Японию, стали собираться в летной столовой. Тиббетс, Фирби и ван Кирк с удовольствием поели свои любимые яблочные оладьи.

Перекусив, майор Фирби сел играть в покер. Ван Кирк проверял свои штурманские инструменты. Кэрон молча развалился в кресле, думая о своей жене. Радист Нельсон просматривал последний номер журнала «Ридер Дайджест». Шумард пытался заснуть. Стиборик отправился в церковь. Пэрсонс и Джеппсон еще раз проверяли перечень действий, которые им предстояло осуществить в полете. Капитан Люис с нетерпением ожидал полночного инструктажа.

Тиббетс разрешил лейтенанту Безеру дать интервью Уильяму Лоренсу, корреспонденту «Нью-Йорк Таймс», аккредитованному при Манхэттенском проекте. Именно это интервью Безера помогло Лоренсу в будущем получить премию Пулитцера. Интервью было прервано вызовом Безера на инструктаж. Безер получил от Эда Долла перечень частот, на которых должен был оперировать радиолокатор бомбы. Цифры были написаны на куске рисовой бумаги, которую Безер обязан был проглотить в случае каких-либо чрезвычайных обстоятельств.

В полночь полковник Тиббетс провел инструктаж двадцати шести пилотов и членов экипажей, которые вместе с ним должны были лететь на «спецбомбежку». Двенадцать из них, включая самого Тиббетса, Пэрсонса и Джеппсона, должны были находиться на борту «Энолы Гей». Полковник напомнил подчиненным о необходимости одеть черные очки перед взрывом.

— Спокойно выполняйте свои обязанности, — закончил командир полка, — не волнуйтесь, все будет хорошо.

Затем выступил офицер-синоптик, сообщивший о предполагаемой погоде над Японией. На всем маршруте полета ожидались умеренный ветер и редкая облачность. Согласно прогнозу, облачность над Японией должна была к рассвету рассеяться.

После синоптика офицер связи зачитал список частот, которыми радисты бомбардировщиков должны были пользоваться на различных стадиях операции. Он также уточнил места нахождения спасательных кораблей и самолетов.

ГЛАВА XV ОСТРОВ ТИНИАН — ХИРОСИМА, ПОНЕДЕЛЬНИК, 6 АВГУСТА 1945 ГОДА

В 00:15 Тиббетс привел своих людей в церковь, где, склонив головы, они выслушали молитву, прочитанную капелланом Довни:

«БОЖЕ ВСЕМОГУЩИЙ, ОТЧЕ-СОЗДАТЕЛЬ, мы молимся, чтобы ТЫ был с теми, кто осмелился в высоте ТВОИХ НЕБЕС сражаться с нашими врагами. Мы знаем ТВОЮ силу и власть и, уповая на них, надеемся побыстрее закончить эту войну, познав снова мир на Земле. Мы молимся, чтобы ТЫ сохранил этих людей и позволил им вернуться живыми. Аминь».

В 01:12 экипажи двух бомбардировщиков-наблюдателей, забравшись в грузовички, направились к самолетам.

Через три минуты то же самое сделал и экипаж «Энолы Гей». Тиббетс и Пэрсонс сели рядом с водителем, остальные: ван Кирк, Люис, Безер, Джеппсон, Кэрон, Шумард, Стиборик и Нельсон набились в кузов. Все были одеты в одинаковые летные комбинезоны цвета хаки без знаков различия. На каждом были лишь опознавательные медальоны.

В 01:37 три разведчика погоды — «Страйт Фляш», «Джаббит III» и «Фулл Хаус» — одновременно взлетели с трех разных взлетных полос аэродрома Норт-Филд. В 01:51 на Иводзиму вылетел бомбардировщик «Топ Сикрет».

Между тем, бортинженер Дазенбери проводил предполетный осмотр «Энолы Гей». Прежде всего он обошел бомбардировщик кругом, визуально проверяя, все ли в порядке вплоть до последней заклепки, затем он поднялся внутрь машины. На своем месте за креслом второго пилота Дазенбери проверил показания приборов на контрольной панели. Затем бортинженер перебрался в пилотскую кабину, проверив все системы управления, тумблеры, переключатели и показания приборов. Убедившись, что все в порядке, Дазенбери вернулся обратно на свое место в обширную кабину, где, помимо него, должны были находиться штурман ван Кирк и бортрадист Нельсон. Теперь там еще находилась приборная доска Джеппсона для контроля бомбы.

Затем Дазенбери открыл небольшой загерметизированный сжатым воздухом люк в полу, открывающий вход в длинный тоннель, ведущий в хвостовую часть самолета. Спустившись в люк, бортинженер оказался у атомной бомбы. Направив на нее луч ручного фонаря, Дазенбери впервые увидел это, самое дорогостоящее в мире оружие. Два миллиарда долларов было истрачено на его разработку и создание. Но для Дазенбери, который до призыва в авиацию был лесником, атомная бомба со всеми своим антеннами и кабелями напомнила обрубок толстого древесного ствола.

Бортинженер прошел вдоль бомбы. Под ее стабилизатором он обнаружил два небольших контейнера, которые здесь, в принципе, находиться были не должны. Машинально он ткнул их ногой. Никто не информировал бортинженера о том, что в контейнерах находится взрывной заряд и другое оборудование капитана 1 ранга Пэрсонса, необходимое для «вооружения» бомбы!

Дазенбери хотел уже было убрать отсюда эти контейнеры, когда яркий луч света залил бомболюк. Быстро забравшись обратно в свою кабину, Дазенбери обнаружил, что со всех сторон на «Энолу Гей» направлены лучи яркого света. Пройдя в пилотскую кабину и выглянув наружу, бортинженер застыл с открытым от удивления ртом.

В потоках света перед «Энолой Гей» собралось около сотни людей: фотографы, кинооператоры, офицеры, ученые, сотрудники службы безопасности и военной полиции. Все это было сделано по приказу генерала Гровса, который желал, чтобы вылет «Энолы Гей» на атомную бомбардировку был профессионально заснят на фото и кинопленку. Только недостаток места в бомбардировщике удержал генерала от отправки в полет на Хиросиму бригады профессиональных кинооператоров.

В этот момент к самолету прибыли Тиббетс и другие члены экипажа «Энолы Гей». Со всех сторон их окружили фотографы. Тиббетс был предупрежден Гровсом, что будет «немножко рекламы», но, с его точки зрения, «имела место полномасштабная съемка какого-нибудь голливудского боевика».

Сквозь строй корреспондентов «звезды боевика» прошли к своему бомбардировщику.

Тиббетс, натянуто улыбаясь, постоянно просил журналистов «дать дорогу», остальные шли за своим командиром удивленные и даже слегка напуганные, жмурясь от софитов и фотовспышек.

Журналист Билл Лоренс попросил капитана Люиса вести «дневник» полета, пообещав опубликовать его в будущем на страницах «Нью-Йорк Таймс». Сам Люис, все еще считая, что на «своем» самолете командир все-таки он, обратился с краткой речью к экипажу.

— Ребята, — сказал он, — эта бомба стоит больше авианосца. Мы должны выиграть войну, даже не сомневайтесь в этом! Все будет отлично!

Сержант Кэрон планировал захватить с собой в полет кинокамеру, но в спешке и волнении забыл ее на койке. Но какой-то армейский капитан вручил ему свою кинокамеру, сказав: «Снимай все, что можно, над целью».

В 02:20 было сделано последнее групповое фото.

Тиббетс повернулся к экипажу:

— Ну все, давайте работать.

Лейтенант Безер забрался по трапу в люк за носовой стойкой шасси «Энолы Гей». За ним последовали Фирби и ван Кирк, на головах которых красовались бейсбольные шапочки. Шумард и Нельсон надели рабочие кепи американских солдат, а Стиборик — лыжную шапку.

У самолета оставались только Пэрсонс и Тиббетс, разговаривающие с генералом Фэррелом. Внезапно тот спросил Пэрсонса:

— А где ваш пистолет?

Капитан 1 ранга совсем забыл об этом позаботиться и не получил оружия на складе. Пэрсонс обратился к ближайшему военному полицейскому, который снял с себя пояс с кобурой и протянул его капитану 1 ранга. Пэрсонс надел его и неуклюже вскарабкался по носовому трапу в самолет. Подобно всем другим, Пэрсонс имел под комбинезоном спасательный жилет, емкость с питьевой водой, неприкосновенный запас продовольствия и пакет первой помощи.

Поверх всего этого красовались парашютные ремни с карабинами для крепления нагрудного парашюта и одноместного спасательного плотика. И завершал экипировку бронежилет для предохранения от осколков зенитных снарядов.

В тайне от остальных Пол Тиббетс пронес в бомбардировщик маленькую коробочку с ампулами цианистого калия. В случае, если бы самолет был подбит, или ему грозила вынужденная посадка на территории Японии, Тиббетс собирался раздать эти ампулы экипажу, предупредив, что в случае попадания в плен их ждут нечеловеческие пытки, и лучше распорядиться своей жизнью самому с помощью кольта или ампулы с цианидом.

Однако, в настоящий момент Тиббетса заботили более реальные проблемы, главной из которых была возможность аварии на взлете, что на его глазах случалось со многими самолетами, взлетавшими с тинианского аэродрома. Конечно, «Энола Гей» была самолетом, проверенным тщательнее всех в мире. Но Тиббетс хорошо знал, что никакие проверки не гарантируют от внезапного выхода из строя какого-нибудь важнейшего компонента машины.

Внешне Тиббетс выглядел совершенно спокойным и улыбчивым. Грудью он ощущал в боковом кармане комбинезона свой старый алюминиевый портсигар. Тиббетс считал его талисманом и никогда не отправлялся в полет без него. В хвостовой кабине сержант Кэрон защелкнул ремни безопасности, видя через стекло спаренные стволы своих смотрящих назад пулеметов. В качестве талисмана хвостовой стрелок захватил в полет фотографию своей жены и маленькой дочурки.

Помощник бортинженера Шумард, находившийся в верхнем пулеметном блистере, прихватил на счастье маленькую куколку. Напротив него, в другом блистере находились Безер и Стиборик. Оба не верили в талисманы, хотя Стиборик и считал, что его лыжная шапочка как раз и является талисманом.

Пробравшись за свой столик, бортрадист Нельсон достал неоконченный «покетбук», решив дочитать его во время полета.

Недалеко от него штурман ван Кирк раскладывал на своем столе полетные карты, транспортиры, линейки и карандаши.

Впереди штурмана прямо на полу сидели Пэрсонс и Джеппсон, терпеливо, хотя и несколько напряженно, ожидая взлета.

По переговорному устройству Тиббетс вызвал бортинженера Дазенбери:

— Все готово, Даз?

— Все готово, полковник.

Тиббетс открыл боковое окошко кабины и высунулся в него. Целая толпа фото и кинооператоров кинулись к бомбардировщику, чтобы запечатлеть улыбающееся лицо Тиббетса над надписью «Энола Гей».

— Давайте-ка, ребята, гасите свои огни, — крикнул им полковник. — Мывыруливаем! — и приказал запускать моторы.

Первым заработал мотор № 3, затем — № 4, после него — № 1 и последним — № 2.

Люис записал в своем блокноте (для «Нью-Йорк Таймс»): «В 02:27 запустили двигатели».

Затем второй пилот вопросительно взглянул на Тиббетса. Тот кивнул. Люис нажал кнопку на своих ларингофонах: «КДП Норт-Филд, я — Даймплис восемь-два. Прошу разрешения выруливать на старт».

«Даймплис восемь-два. КДП. Выруливайте на старт. Взлет с полосы А».

В 02:35 «Энола Гей» вырулила на старт.

«Джип», который, включив фары, ехал впереди бомбардировщика, помчался по взлетной полосе. В свете его фар были видны пожарные и санитарные машины, выстроенные вдоль взлетки.

В 02:42 «джип» мигнул фарами с противоположного конца взлетной полосы и отъехал в сторону.

«КДП, я — Даймплис восемь-два. Прошу взлет,» — доложил капитан Люис.

«Даймплис восемь-два, взлет разрешаю,» — ответили с КДП.

Тиббетс бросил взгляд на приборную доску.

Шестидесятипятитонная «Энола Гей» с полным запасом горючего, пятитонной бомбой и с двенадцатью членами экипажа на борту была полностью готова к взлету.

Тиббетс решил использовать всю возможную длину полосы с тем, чтобы добиться максимальной скорости для подъема в воздух сильно перегруженного бомбардировщика. Люис, зная, что машина перегружена, также беспокоился и считал, что следующие несколько секунд будут решающими.

Что касается майора Фирби, то он, напротив, был совершенно спокоен, считая, что Тиббетс сделает «все, как надо».

Штурман ван Кирк взглянул на часы. Было 02:44. Пока бомбардировщик находился на земле, ему было нечего делать.

В 02:45 Тиббетс скомандовал Люису: «Поехали!»

«Энола Гей» начала разбег по взлетной полосе.

Тиббетс следил за тахометрами и указателем давления на всасывание на трубке Пито.^[3] Позади уже остались две трети взлетной полосы, а стрелка тахометра еще не доползла до 2550 оборотов в минуту. Приемник воздушного давления также показывал всего сорок дюймов, что было еще недостаточно.

В верхнем пулеметном блистере Шумарт и Стиборик обменялись нервным, настороженным взглядом. Безер, забыв о какой-либо опасности, улыбнулся им.

Бортинженер Дазенбери, взглянув на приборы, почувствовал неуверенность и беспокойство. Он знал, что собирается сделать Тиббетс, но уже не был уверен, что ему это удастся.

Глядя на приборы, Люис не на шутку перепугался.

— Она слишком тяжелая! — закричал он.

— Ее нужно поднимать!

Тиббетс ничего не ответил, продолжая гнать бомбардировщик по взлетной полосе. Инстинктивно руки Люиса потянулись к штурвалу.

— Отставить! — приказал Тиббетс.

Второй пилот застыл на месте.

Внезапно страх почувствовал и Безер.

— Эй! — крикнул он. — Мы не выскочим из полосы?

Люис взглянул на Тиббетса. Тот глядел вперед, в темноту, где на краю утеса заканчивалась взлетная полоса.

Капитан Люис понял, что больше ждать не в силах. Но в тот момент, когда его руки сжали штурвал, Тиббетс потянул свой штурвал на себя.

Нос «Энолы Гей» задрался, и бомбардировщик оторвался от земли, которая в тот же момент исчезла под ним, замененная кромешной темнотой океана…

Наблюдая за взлетом из своего тайного убежища на вершине горы Лассо, японский главстаршина Кизо Имаи не мог понять, что означают эти огни, прожектора, толпа кинооператоров и прочих людей, за которыми он следил последние девяносто минут…

К 02:49 все самолеты, участвовавшие в операции уже были в воздухе.

Давно задуманная акция начала осуществляться!

Первые три часа полета до острова Иводзима «Энола Гей» и самолеты с наблюдателями шли северо-северо-западным курсом. Пока бомбардировщик буравил тихоокеанскую ночь, майор Фирби подремывал, развалясь в своем кресле. Только часов через шесть ему придется продемонстрировать свое искусстве бомбардира.

Безер, не спавший около двух суток, пристроился прямо на полу в хвостовом конце тоннеля и спокойно похрапывал. Он должен был включить свое оборудование электронного слежения только, когда бомбардировщик пройдет над Иводзимой.

Если не считать отрывистых приказов и команд, Тиббетс и Люис не обменялись ни единым словом. Оба понимали, насколько не тактично и опасно поступил Люис, пытаясь вмешаться в управление самолетом на взлете. Хотя он и действовал инстинктивно, в его поведений явно прорвалось недоверие к летным способностям своего командира. Не склонный драматизировать это событие, Тиббетс позднее говорил, что реакция второго пилота «была реакцией пассажира в автомашине, напуганного действиями водителя и пытавшегося занять его место».

Люис не мог найти слов, чтобы как-то объяснить свое поведение, Тиббетсу тоже не хотелось говорить на эту тему. Так они и сидели на своих местах в напряженном молчании: Тиббетс вел самолет, а Люис — свой дневник. «Ничего необычного на взлете не произошло, — записал он. — Все прошло отлично».

Сержант Кэрон вызвал Тиббетса по СПУ^[4] и попросил разрешения проверить свои хвостовые пулеметы. Боезапас пулеметов составлял тысячу патронов, и Кэрон израсходовал пятьдесят из них, следя, как трассирующие очереди падают в море.

Около трех часов капитан 1 ранга Пэрсонс тронул Тиббетса за плечо:

— Мы начинаем.

Тиббетс кивнул. Затем он включил низкочастотный радиопередатчик и вызвал КДП Норт-Филда на Тиниане. «Судья приступил к работе,» — доложил командир «Энолы Гей», используя кодовое имя Пэрсонса.

Как и было условлено, с Тиниана ничего не ответили.

Капитан 1 ранга спустился в бомболюк. За ним, подсвечивая фонарем, последовал лейтенант Джеппсон. Оба протиснулись по бомболюку и встали у хвостового конца бомбы. Из контейнера, который Дазенбери столь непочтительно пнул ногой во время предполетного осмотра, Пэрсонс вытащил свои инструменты.

Затем в бомболюк спустился майор Фирби, чтобы понаблюдать за действиями обоих оружейников. Они хлопотали над бомбой, как автомеханики над легковушкой. При этом, Джеппсон подавал инструменты Пэрсонсу. По СПУ Пэрсонс держал связь с Тиббетсом, информируя командира бомбардировщика о своих действиях.

Тот, в свою очередь, передавал по радио эту информацию на Тиниан. Но, когда пришло время вставить в бомбу заряд и детонатор, Тиниан уже находился за пределами дальности действия радиостанции «Энолы Гей». Тиббетс решил не использовать более мощный передатчик бортрадиста Нельсона из опасения, что японцы могут перехватить это сообщение.

В 03:10 капитан 1 ранга Пэрсонс при всеобщем молчании начал самую важную часть своей операции. Он разместил заряд, присоединил детонатор и тщательно закрыл лючек бомбы.

Теперь бомба находилась почти в полной готовности. Оставалось только, поднявшись наверх, заменить на приборной панели Джеппсона три зеленых предохранителя на один красный штеккер. Пока это не было сделано, бомба не могла детонировать от электроразряда, если, конечно, самолет не попал был в грозовую тучу.

В 03:20 все трое вылезли из бомболюка. Пэрсонс прошел в пилотскую кабину и доложил Тиббетсу, что он свою работу закончил. После этого он сел на пол рядом с Джеппсоном, проверявшим электроцепь бомбы по приборам на своей панели.

В пилотской кабине Тиббетс, прервав наконец молчание, поинтересовался у Люиса, что он там все время пишет? Второй пилот ответил, что ведет дневник операции. Тиббетс не стал углубляться в подробности, и оба летчика продолжали сидеть, не разговаривая, вглядываясь в темноту за бортом.

В 04:01 Тиббетс вызвал по радио Суини и Маркварда, которые следовали в трех милях за ним. Оба доложили, что все идет нормально, происшествий никаких.

В 04:25 Тиббетс передал управление самолетом Люису, отстегнул ремень безопасности и встал со своего места. Он решил обойти бомбардировщик и хоть немного поговорить с каждым из членов экипажа.

Пэрсонс и Джеппсон сообщили командиру, что окончательная регулировка бомбы будет проведена за час до подхода к цели.

Затем Тиббетс несколько минут поболтал с бортинженером Дазенбери и направился к радисту Нельсону. Юный бортрадист спешно сунул в ящик стола недочитанный «покетбук» и доложил:

— Все в порядке, сэр!

Тиббетс улыбнулся и сказал:

— Я знаю, что у тебя всегда все в порядке, Дик.

После этого Тиббетс подошел к ван Кирку, и они вместе проверили штурманскую прокладку. К ним подошел Фирби, и офицеры стали строить предположения, позволит ли облачность над Хиросимой провести бомбежку города. Тиббетс заметил, что нельзя принимать какого-либо решения, не получив сообщения от самолета-разведчика погоды.

Далее Тиббетс пробрался через десятиметровый тоннель, связывающий носовые и хвостовые помещения «Энолы Гей». В хвостовой кабине находились Кэрон, Стиборик, Шумард и все еще спящий Безер.

Тиббетс обратился к хвостовому стрелку:

— Боб, ты уже вычислил, что за «подарок» мы несем японцам?

— Полковник, — ответил Кэрон, — я не хочу быть расстрелянным за разглашение военной тайны.

Тиббетс улыбнулся, — Сейчас это уже не имеет значения, мы на пути к выполнению задачи. Можешь говорить, сколько хочешь.

Кэрон знал, что в бомболюках «Энолы Гей» находится какая-то «супервзрывчатка».

— Это безумие придумали химики? — спросил он командира.

— Не совсем так, — ответил Тиббетс.

— Значит, физики?

— Да, — признался Тиббетс и повернулся, чтобы забраться обратно в тоннель. Кэрон удержал полковника за ногу, — Разрешите вопрос, сэр. Мы расщепили атом?

Тиббетс с удивлением взглянул на хвостового стрелка и, не отвечая, протиснулся в тоннель.

Задавая этот вопрос, Кэрон просто вспомнил фразу, прочитанную им когда-то в одном из научных журналов, хотя он понятия не имел о том, что эта фраза означает.

Вернувшись в пилотскую кабину, Тиббетс взял управление бомбардировщика на себя и начал спускаться на высоту три тысячи метров, готовясь к рандеву с самолетами-наблюдателями над Иводзимой. На востоке, скрываясь и появляясь из облаков, светила полная луна. Небо на горизонте стало сереть.

Ко времени, когда «Энола Гей» появилась над Иводзимой, небо уже окрасилось в бледно-розовые тона, которые становились все ярче.

«Энола Гей» прибыла в точку рандеву точно в рассчетное время.

Заложив круг, Тиббетс ожидал бомбардировщиков с наблюдателями. В 04:55 появились «Великий Артист» и B-29 № 91, последовав по кругу за «Энолой Гей» на высоте три тысячи метров. Когда полностью рассвело, бомбардировщики, построившись широким клином, во главе которого шел Тиббетс, взяли курс к Сикоку, одному из главных островов Японии.

Пролетая над Иводзимой, Тиббетс, используя заранее условленную фразеологию, передал по радио на базу: «Все идет по плану». На базе должны были понять, что они прошли над Иводзимой. С Тиниана кратко ответили: «Удачи».

На Иводзиме экипаж бомбардировщика «Топ Сикрет» позволил себе расслабиться из состояния полной готовности. Было ясно, что сегодня они не понадобятся.

Не очень спеша, со скоростью двести пять миль в час, «Энола Гей», «Великий Артист» и бомбардировщик № 91 продолжали следовать в северном направлении.

На «Эноле Гей» проснулся Безер, и сержант Кэрон сунул ему в руки чашку с кофе. Выпив кофе, Безер стал проверять свою аппаратуру. Шкалы приборов находились на уровне глаз лейтенанта, когда тот сидел на полу. Специальные приемники, пеленгаторы и спектральные анализаторы и дешифраторы позволяли Безеру следить за частотами центров управления истребительной авиацией противника, их наземных средств ПВО, а также за сигналами радиолокаторов, которые могли бы вызвать преждевременный взрыв атомной бомбы. Специальные наушники позволяли Безеру прослушивать каждым ухом различные частоты.

Одним ухом лейтенант слышал разговор руководителя полетов на Окинаве с бомбардировщиками авианосцев, возвращавшихся из боевого вылета, другим — переговоры летающих лодок, кружившихся у побережья Японии. Было приятно убедиться, что спасательные «Каталины» находятся на своем месте.

Внезапно на одном из приборов Безер зафиксировал японский сигнал раннего предупреждения. Лейтенант слышал импульс радиолокатора противника, который, совершив еще одну развертку, точно засек «Энолу Гей». Затем последовал постоянный импульс, говорящий о том, что за их бомбардировщиком установлено слежение.

Элемент внезапности, считавшийся главным средством защиты «Энолы Гей», был утрачен.

Безер решил никому об этом не докладывать, чтобы не волновать Тиббетса и других членов экипажа на этой стадии полета. Он решил немного подождать. Стрелка часов уже перевалила за 06:30, когда лейтенант Джеппсон, спустившись в бомболюк, осторожно вывинтил из корпуса бомбы три зеленых предохранителя и вставил красный штеккер. Теперь атомная бомба была в полной боевой готовности. Даже не очень эмоциональный Джеппсон осознал в душе, что это «исторический момент».

Выбравшись наверх, он доложил об этом Пэрсонсу, а тот, в свою очередь, Тиббетсу.

Тиббетс включил СПУ и обратился к экипажу:

«Внимание всем! Говорит командир. Сообщаю: мы несем первую в мире атомную бомбу!»

Ответом было шумное и хриплое дыхание слушателей. Капитан Люис громко присвистнул. Теперь ему все, наконец, стало понятно. Между тем, Тиббетс продолжал: «Когда мы сбросим бомбу, лейтенант Безер будет записывать нашу реакцию на то, что нам предстоит увидеть. Эта запись войдет в историю. Так что следите за своими выражениями. Без нецензурщины!»

Затем Тиббетс обратился персонально к сержанту Кэрону:

«Боб, ты был прав — мы расщепили атом. Теперь иди к своим пулеметам. Мы входим в зону действия их истребителей».

* * *

В Хиросиме подполковник Какузо Ойя прибыл в 07:00 в штаб 2-й армии, чтобы ознакомиться с последними разведсводками, которые могли был понадобиться через два часа на совещании в присутствии командующего. Пока он просматривал сводки, прибыли полковник Кумао Имото и другие старшие офицеры.

После того, как подошли полковник Катаяма и подполковник, корейский принц РиГу, все направились в офицерский клуб, где должно было состояться совещание. Фельдмаршал Хата находился еще дома, молясь у семейного алтаря.

Капитан 1 ранга Мицуо Футида, прославленный герой Перл-Харбора, находившийся в Хиросиме в течение последних десяти дней для обсуждения различных вопросов, связанных с отражением возможного американского вторжения, также должен был присутствовать на этом совещании. Однако, в последний момент Футида был срочно вызван в Нару, вблизи Киото, где находился новый штаб военно-морских сил. Для решения некоторых технических проблем, как ему сообщили.

Находившемуся в сельской местности под Хиросимой доктору Каору Сима понадобилось гораздо больше времени, чтобы добраться до города, чем он предполагал. Он считал, что будет хорошо, если он доберется к полудню до своей клиники.

На базе истребительной авиации в Симонсеки, примерно в ста милях юго-западнее Хиросимы, лейтенант Мацуо Ясудзава, инструктор пилотов-камикадзе, запустил двигатель на своем двухместном учебном самолете. Он должен был доставить в Хиросиму на совещание у фельдмаршала Хата одного майора, исполняющего обязанности командира авиабазы. Ясудзава рассчитывал прибыть в Хиросиму еще до восьми утра.

Проверив ремни безопасности на своем пассажире и получив разрешение на взлет, лейтенант начал свой сорокаминутный полет к Хиросиме. Курс Ясудзавы шел примерно под прямым углом к курсу «Энолы Гей», которая в этот момент входила в воздушное пространство Японии.

В 07:09 радио Хиросимы прервало свою программу сигналом воздушной тревоги.

Одновременно по всему городу завыли сирены. Люди разбегались по убежищам, напряженно ожидая взрывов авиабомб.

* * *

Японцы не знали, что причиной тревоги стал бомбардировщик «Страйт Фляш» капитана Эзертли — один из разведчиков погоды для «Энолы Гей». Когда в Хиросиме была объявлена воздушная тревога, самолет находился в шестнадцати милях от моста Айои, следуя со скоростью двести тридцать пять миль в час на высоте чуть больше десяти тысяч метров. Капитан Эзертли вел свой бомбардировщик прямо к точке прицеливания, следуя точно тем курсом, что был рассчитан Тиббетсом и Фирби для «Энолы Гей».

Капитан Эзертли взглянул в просвет облаков. Город был ясно виден. Дома, улицы, деревья, зеленые газоны. Просвет в облаках был огромным — около десяти миль в поперечнике.

На борту «Энолы Гей», которая шла теперь, медленно поднимаясь, на высоте восемь тысяч пятьсот метров, радист Нельсон настроился на частоту радиоответчика. Через минуту, в 07:25, он получил шифровку с бомбардировщика «Страйт Фляш»:

«На всех высотах над Хиросимой редкая облачность. Рекомендую отбомбиться».

Прочитав сообщение, Тиббетс включил СПУ и объявил:

«Цель — Хиросима».

Через несколько минут поступили шифровки от самолетов, ведущих разведку погоды над Нагасаки и Кокуро. Тиббетс, не читая, сунул их в карман комбинезона и приказал Нельсону передать на базу короткую радиограмму:

«Цель — Первая».

На борту «Страйт Фляш», который должен был уходить из воздушного пространства Японии, неожиданно начались «дебаты». Капитан Эзертли имел приказ, сделав свое дело, сразу же возвращаться на Тиниан. Вместо этого, Эзертли включил СПУ и предложил покружиться в этом районе, пока мимо них не пролетит Тиббетс, а затем следовать за ним, чтобы посмотреть, «что случится, когда эта бомба рванет». Ботинженеру Юджину Гриннену эта идея показалась «не очень хорошей», но кто-то сказал, что «если Тиббетс и его команда будут уничтожены взрывной волной, мы должны находиться поблизости, чтобы доложить потом, что произошло». Но с этим согласились не все. В итоге, был достигнут демократический «консенсус» — возвращаться на базу. Стоит ли из-за наблюдения взрыва одной, пусть даже очень мощной бомбы, жертвовать послеобеденным покером?

* * *

В 07:31 над Хиросимой прозвучал отбой воздушной тревоги. Жители облегченно вздохнули, начав растопку плит для приготовления завтраков. Старшина Хироси Янагита, начальник конвоя американских военнопленных в замке Хиросимы, не слышал сигнала воздушной тревоги. Он крепко спал, поскольку накануне перебрал в потреблении саке на частной вечеринке.

У подножия горы Футаба лейтенант Тацуо Екояма держал своих зенитчиков у орудий в состоянии полной боевой готовности. Ему показалось странным, что одинокий американский самолет продолжает кружиться над городом. Лейтенант приказал доставить завтрак своим зенитчикам прямо к орудиям.

В замке Хиросимы в своих камерах завтракали американские пленные. В клинике доктора Сима родственники пациентов, как было принято в Японии, принесли завтрак своим близким и к 07:35 уже оставили больницу, спеша не опоздать на работу.

В 07:40 учебная «спарка» лейтенанта Ясудзава совершила посадку в аэропорту Хиросимы. По требованию своего пассажира, Ясудзава теперь должен был выяснить, где именно проходит совещание у фельдмаршала Хата. Лейтенант почувствовал себя ребенком, заблудившимся в джунглях.

Корейский принц, подполковник РиГу следил, как над ним на малой высоте прошла спарка лейтенанта Ясудзава, а затем вскочил на своего прекрасного жеребца. Шум мотора низкоидущего самолета сделал коня излишне нервным. Но принц, опытный наездник, быстро справился с жеребцом и рысью поскакал по направлению к мосту Айои, вблизи которого находился штаб 2-й армии.

До начала совещания у фельдмаршала Хата оставалось еще более часа.

В центре Хиросимы над благоустройством улиц работали сотни школьников. Через мост Айои взрослые спешили на работу.

Сорок тысяч солдат гарнизона Хиросимы, завершив физзарядку и завтрак, приступили к выполнению своих повседневных обязанностей.

* * *

В пятидесяти милях от моста Айои «Энола Гей», сопровождаемая двумя самолетами с наблюдателями, приближалась к Хиросиме на высоте десять тысяч метров.

Майор ван Кирк провел последнюю коррекцию курса.

В 08:05 штурман объявил: «Десять минут полета до точки прицеливания».

В хвостовой кабине Боб Кэрон снял с себя бронежилет и бросил его на пол. чтобы лучше управляться с кинокамерой, которую ему одолжили перед самым вылетом.

Лейтенант Безер прослушивал частоту станций наведения японской истребительной авиации. Все было спокойно, никаких признаков тревоги.

Стиборик следил за экраном радиолокатора.

Из своего верхнего блистера Шумард наблюдал за воздухом на случай неожиданного появления истребителей противника.

Майор Фирби, комфортабельно устроившись на своем сидении, склонился над прицелом, положив голову на специальную подставку, которую они с Тиббетсом сконструировали еще в Вендовере.

Капитан 1 ранга Пэрсонс и лейтенант Джеппсон стояли на коленях над своей приборной доской. Все сигнальные лампочки на панели оставались зелеными. Пэрсонс поднялся и направился в сторону пилотской кабины.

Джеппсон также встал с колен и начал одевать парашют. Он заметил удивленные взгляды ван Кирка и Нельсона, чьи парашюты валялись в углу.

«Энола Гей» шла курсом двести шестьдесят четыре градуса, чуть на юг от западного, со скоростью двести миль в час.

Ван Кирк доложил Тиббетсу по СПУ: «Подходим точке первого ориентира».

Было 08:12.

Именно в этот момент на наблюдательном пункте в Сайдзо, в девятнадцати милях восточнее Хиросимы, заметили все три бомбардировщика: «Энолу Гей», «Великого Артиста» и № 91, о чем немедленно доложили по полевому телефону на узел связи хиросимского замка. Девочка-школьница, дежурившая у телефона, записала сообщение: «08:13. Армейский пост ПВО в Чугоку докладывает о трех больших самолетах противника, следующих на запад от Сайдзо. Тревога!». С этим сообщением дежурная бросилась в соседнее помещение.

Было 08:14.

Тиббетс приказал по СПУ: «Всем одеть черные очки».

Девять из двенадцати членов экипажа «Энолы Гей» одели поляроидные очки и очутились в полной темноте. Только Тиббетс, Фирби и Безер имели очки поднятыми на лоб, чтобы иметь возможность работать.

Опуская очки на глаза, капитан Люис записал в своем дневнике:

«Начинаем!»

Прошло еще тридцать секунд, и Фирби доложил, что он видит точку сброса в прицеле. Безер доложил Пэрсонсу, что японские радары не угрожают взрывателю бомбы.

Тиббетс дал команду через СПУ: «Приготовиться к развороту!»

Сверяясь с черно-белыми фотографиями аэро-фотосъемки, Фирби узнавал ориентиры на цветном изображении, открывшемся перед ним внизу: зелень деревьев, тени от зданий, мягкая пастель садов и глубокая синева бухты.

Шесть притоков реки Ота выглядели коричневыми, основные автомобильные дороги — металлически-серыми.

Тонкая дымка висела над городом, нисколько, однако, не мешая наблюдению.

Майор Фирби ясно видел, как точка наводки — мост Айои — входит в перекрестие его прицела. «Цель в прицеле!» — доложил Фирби.

Он сделал окончательную регулировку и включил звуковой сигнал, показывающий, что началась автоматическая пятнадцатисекундная синхронизация сброса атомной бомбы.

В миле позади них бомбардир «Великого Артиста» Кермит Бихэн приготовился открыть бомболюки, чтобы сбросить на землю цилиндры с устройствами для замера силы ударной волны.

В двух милях за «Великим Артистом» Марквард развернул свой бомбардировщик № 91 на девяносто градусов, чтобы занять удобную позицию для фотографирования.

Звуковой сигнал был принят и тремя разведчиками погоды, которые в этот момент направлялись обратно на Тиниан. Он был также слышен на Иводзиме на бомбардировщике «Топ Сикрет». Сидя в пилотском кресле, Макнайт сказал сидящему рядом подполковнику Юанна: «Сейчас они ее сбросят».

Ровно в 08:15:17 створки бомболюка «Энолы Гей» раскрылись, и первая в мире атомная бомба, сорвавшись с гака-держателя, пошла к земле.

Провода, идущие на бомбу с приборной панели лейтенанта Джеппсона, оборвались и звуковой сигнал прекратился. «Энола Гей», внезапно ставшая легче на пять тонн, подпрыгнула на три метра вверх. Тиббетс начал разворот на сто пятьдесят пять градусов вправо.

Майор Фирби крикнул: «Бомба вышла!» и, оторвавшись от прицела, взглянул вниз через плексиглас носовой части бомбардировщика.

Он видел, как бомба вышла из бомболюка и за ней захлопнулись створки. Какое-то мгновенье неведомая сила тащила бомбу за самолетом, а затем та стала падать.

В Хиросиме подполковник Ойя, задрав голову, следил через окно штаба за полетом над городом «Энолы Гей» и «Великого Артиста». Ему показалось, что оба бомбардировщика пикируют на город.

Фельдмаршал Хата, закончив молитву и завершив работу в саду, переодевался в военную форму, чтобы отправиться на совещание.

Начальник тюремного конвоя старшина Хироси Янагита все еще похрапывал в своей постели.

Лейтенант Тацуо Екояма, раздевшись до пояса из-за жаркой погоды, с аппетитом жевал шарик риса, зацепив палочками еще один.

Тиббетс продолжал выполнять разворот со снижением на сто пятьдесят пять градусов.

Майор Суини на «Великом Артисте» совершал такой же разворот, но влево. Внутри бомбы часовой механизм включил электроцепь, позволив току пройти нужное расстояние до детонатора.

Тиббетс спросил по СПУ у Кэрона, что тот видит из своей хвостовой кабины.

Прижатый силой тяжести к спинке кресла сержант мог только прохрипеть в ответ: «Ничего».

Безер также был парализован силой тяжести. Он даже не мог пошевелить рукой, чтобы включить магнитофон.

До взрыва оставалось двадцать секунд.

В Хиросиме корейский принц РиГу легкой рысью въехал верхом на мост Айои.

Диктор радио Хиросимы прервал передачу, собираясь объявить воздушную тревогу.

В полуподземном центре связи аэропорта Хиросимы лейтенант Ясудзава пытался выяснить место, где фельдмаршал Хата собирается проводить совещание.

В пилотской кабине «Энолы Гей» полковник Тиббетс опустил на глаза черные очки, через которые абсолютно ничего не было видно. Командир бомбардировщика снова поднял очки на лоб.

В носовой кабине бомбардира майор Фирби вообще не одевал очков.

«Энола Гей» уже заканчивала свой крутой вираж, находясь примерно в пяти милях от места сброса бомбы и продолжая удаляться от города.

Тиббетс снова вызвал Кэрона и снова хвостовой стрелок доложил ему, что не видит ничего.

Безер наконец сумел включить магнитофон. Стиборик отрегулировал свои очки так, чтобы через них хоть что-нибудь можно было разглядеть.

Дазенбери, держась за рукоятки секторов газа, беспокоился о возможном эффекте взрывной волны на двигатели бомбардировщика.

Лейтенант Джеппсон считал оставшиеся до взрыва секунды.

Внутри бомбы на высоте 1650 метров над землей сработало третье реле.

Свист падающей бомбы значительно увеличился, но на земле его не слышали. Помощник мэра Кацумаса Маруйяма, как всегда по утрам, готовился встретить своего шефа, чтобы вместе отправиться на работу.

Диктор радио Хиросимы нажал кнопку объявления воздушной тревоги и прочел сообщение, полученное с армейского наблюдательного поста ПВО о том, что к Хиросиме с запада приближаются три бомбардировщика противника. Ему не удалось прочесть это сообщение до конца.

На высоте шестьсот тридцать метров над поверхностью земли детонатор бомбы сработал.

Точно в 08:16, через сорок три секунды после сброса, пролетев почти шесть миль, атомная бомба взорвалась прямо над клиникой доктора Сима, всего в двухстах шестидесяти метрах от моста Айои.

С 08:16 ДО ПОЛУНОЧИ 6 АВГУСТА 1945 ГОДА

В первые микросекунды после взрыва небольшая багрово-красная вспышка трансформировалась в пламенеющий огненный шар диаметром в несколько сотен метров. В центре этого шара температура достигла пятидесяти миллионов градусов по Цельсию. В районе клиники доктора Сима — в эпицентре взрыва — температура достигла нескольких тысяч градусов по Цельсию.

Из примерно трехсот двадцати тысяч военнослужащих и гражданских лиц, находившихся в городе, были убиты на месте или серьезно ранены восемьдесят тысяч человек.

Большая часть погибших пришлась на четыре квадратных мили территории вокруг моста Айои, где располагались основные жилые кварталы, деловые и торговые центры, а также, военные объекты города. Примерно треть всех жертв составляли военные.

Каменные колонны, обрамляющие вход в клинику доктора Сима, страшной силой ударной волны были загнаны в землю. Само здание клиники рассыпалось, а его обитатели просто испарились.

От страшной температуры огненной вспышки по всему городу начались пожары. Из 76 327 зданий в Хиросиме семьдесят тысяч оказались уничтоженными, все коммуникационные и транспортные предприятия города были разрушены. Семьдесят тысяч пробоин получила система главного водопровода Хиросимы, что не давало возможности эффективно использовать уцелевшее пожарное оборудование.

Двести семьдесят из двухсот девяноста восьми врачей Хиросимы, а также 1654 из 1780 медсестер и санитаров города были убиты или ранены. В строю оставались только три больницы из пятидесяти пяти.

Наибольшее количество жертв имело место у Замка Хиросимы, примерно в восьмистах метрах от эпицентра взрыва, где на открытом плацу находились несколько тысяч японских солдат и один американский военнопленный. Они все были в буквальном смысле испепелены. От их тел практически ничего не осталось. Подобная судьба постигла и тысячи других, работавших на улицах.

Замок Хиросимы оказался полностью разрушенным, 90 % его обитателей погибли. Среди погибших были школьницы, дежурившие в центре связи, и большая часть американских пленных.

От страшной температуры сгорело здание радиостанции Хиросимы. На улицах вспыхнули троллейбусы и автомобили. На железнодорожной станции пылали вагоны и локомотивы. Каменные стены, стальные двери, асфальт на улицах накалились докрасна. Более, чем в миле от эпицентра на людях горели волосы и одежда, вспыхивали книги и газеты. Рисунки кимомо отпечатывались на телах женщина. Вспыхивали спинные мешки с детьми, у малышей обгорали ноги. Настоящий вихрь осколков разбитого стекла, калеча и убивая людей, пронесся по пылающих улицам города.

* * *

При виде вспышки сержант Кэрон в хвостовой кабине «Энолы Гей» инстинктивно закрыл глаза и, естественно, ничего разглядеть не успел.

Все на борту «Энолы Гей» видели световую вспышку и были поражены ее яркостью.

Никто не проронил ни слова.

Сверхъестественным, неземным светом озарило приборную доску в пилотской кабине, приборную панель бортинженера Дазенбери, аппаратуру бортрадиста Нельсона и лейтенанта Безера.

Когда сержант Кэрон открыл глаза, огненный шар уже исчез. Тем не менее, то, что он увидел, было настолько впечатляющим, что Кэрон крикнул:

«На землю вырвался ад!»

* * *

Над Хиросимой бушевал огненный смерч. Из района шириной более мили в небо поднималась чудовищная, бурлящая масса чего-то красного и багрового.

Раскаленный до предела воздух вокруг воспламенял все, что могло гореть. Подполковник Ойя пришел в себя, лежа лицом вниз на полу разрушенного штаба 2-й армии. Взрывом его отбросила примерно на три метра от окна, у которого он стоял, наблюдая за американскими самолетами. Тепловое излучение сильно обожгло его спину, шею и голову. Осколки стекол нанесли подполковнику многочисленные ранения.

На горе Футаба лейтенант Екояма не запомнил первоначальной вспышки и не почувствовал страшной жары. Вскочив на ноги, почти голый, командир зенитной батареи, дал команду открыть огонь. Но открывать огонь было уже не по кому. Взглянув на город, Екояма увидел, что Хиросима вся окутана странным плотным туманом.

Примерно в миле от эпицентра помощник мэра Кацумаса Маруяма был засыпан какими-то каменными обломками. Придя в себя, он отметил, что в Хиросиме стало совсем темно, когда огромное грибообразное облако затмило дневной свет. Вскочив на ноги, Маруяма бросился обратно в дом. Больше он ничего не запомнил. Самому мэру Авайя повезло гораздо меньше. Сам мэр, его тринадцатилетний сын и трехлетняя внучка были убиты на месте. Его жена, получив тяжелые ранения, скончалась позднее. На следующий день Маруяма откопал обугленные останки своего шефа.

* * *

Со своего прекрасного наблюдательного пункта в хвостовой кабине «Энолы Гей» сержант Боб Кэрон первым увидел весь тот кошмар, что разворачивался внизу. Гигантская масса воздуха, закручиваясь по спирали и двигаясь со скоростью звука, догоняла «Энолу Гей». Напуганный сержант хотел предупредить об этом остальной экипаж, но его слов никто не разобрал.

Боб Кэрон был первым человеком в мире, ставшим свидетелем и очевидцем действия ударной волны атомной бомбы, когда масса воздуха была сжата до такой степени, что, казалось, обрела физическую форму. Кэрону казалось, что «кольцо, отделившись от какой-то дальней планеты, шло прямо на нас».

Он закричал. В этот момент гигантский «круг» воздуха ударил по «Эноле Гей», подбросив бомбардировщик вверх. Тиббетс вцепился в штурвал. Более всего командира «Энолы Гей» напугал грохот, сопровождающий ударную волну. Вспомнив свои боевые полеты над Европой, Тиббетс подумал, что прямо рядом с ним взорвался 88-мм зенитный снаряд. И он крикнул: «Зенитки!»

Майору Фирби в носовой кабине тоже показалось, что бомбардировщик попал под зенитный огонь.

Оба, Тиббетс и Фирби, настороженно искали глазами в небе черные шапки разрывов зенитных снарядов.

«Кромешный ад» обрушился на «Энолу Гей». Через несколько секунд, стараясь перекричать какофонию голосов по переговорному устройству, сержант Кэрон предупредил: «На нас идет еще одна ударная волна!»

С ужасающим грохотом и скрежетом вторая стена спрессованного воздуха ударила по «Эноле Гей», подбросив самолет еще выше. Бортрадист Нельсон был наполовину выброшен из своего сидения, а лейтенанта Безера отбросило к переборке.

Затем все стихло также внезапно, как и началось. «Энола Гей» ровно гудела моторами в совершенно спокойном небе.

Тиббетс включил СПУ и обратился к экипажу: «Все в порядке. Это была ударная волна, отраженная от земли. Ничего подобного больше не случится. Зенитного огня не было, нам показалось. Сохраняйте спокойствие. Теперь необходимо сделать запись ваших впечатлений. Безер, у вас все готово?»

«Так точно, полковник».

«Я хочу, чтобы вы обошли всех и записали их впечатления. Они должны быть краткими, но ясными. Боб, начнем с тебя».

«Не знаю, с чего начать, полковник. Все было слишком необычно».

«Опиши только то, что видел. Представь, что ведешь радиорепортаж».

На борту «Энолы Гей», идущей на высоте почти десять тысяч метров в одиннадцати милях от Хиросимы, хвостовой стрелок, сержант Роберт Кэрон рассказал следующее, как первый в мире очевидец взрыва атомной бомбы:

«Огромная колонна дыма стала быстро подниматься вверх. Внутри она была ослепительно красной. Бурлящая масса серо-багрового цвета снаружи и красная внутри. Все это клокотало и бурлило. Повсюду стремительно распространялись пожары, как будто под городом разожгли гигантский костер. Я было начал считать пожары, но быстро сбился со счета. Это было невозможно. Их было слишком много. Затем появилось нечто „грибообразное“ по форме, о чем предупреждал капитан 1 ранга Пэрсонс… Оно напоминало массу кипящей патоки. Гриб быстро распространялся вверх и вширь. Он достиг мили или двух в ширину и полмили в высоту. Он продолжал подниматься вверх, и мне показалось, что он достиг одной высоты с нами. Гриб был очень черным, но отбрасывал багровый отсвет на облака, основание гриба напоминало кратер вулкана, изрыгающий пламя. Под этим пламенем находился город. Пламя и дым бушевали над городом, закручиваясь в огромные огненные смерчи. Сейчас я могу разглядеть в городе только порт и что-то похожее на аэродром».

Сделав широкий круг, бомбардировщик облетел вокруг грибообразного облака, которое уже поднялось вверх на двадцать тысяч метров. Тиббетс «был поражен и даже шокирован. Я ожидал увидеть что-то большое, но разве это можно было назвать „большим“? То, что я увидел, было гигантским, исполинским, чудовищным, вполне соответствующим той страшной силе, которая ее породила. Все было гораздо ужаснее, чем я мог себе представить».

Лейтенант Безер ограничился несколькими словами: «Было очень страшно, но я почувствовал облегчение от того, что эта штука сработала».

Нельсон, Шумард и Дазенбери в своих впечатлениях использовали такие слова, как «просто ужасно», «немыслимо», «невероятно», «ошеломляюще», «потрясающе». Стиборик так и не нашел слов, но считал, что теперь война точно закончится. Пэрсонс и Фирби были слишком заняты составлением своих рапортов и не сказали ничего.

Из хвостовой кабины сержант Кэрон сделал несколько фотографий, которые в будущем обойдут весь мир.

* * *

В аэропорту Хиросимы лейтенант Мацуо Ясудзава, выйдя с узла связи, увидел высоко в небе три маленьких черточки: «Энолу Гей», «Великого Артиста» и B-29 № 91. Лейтенант почувствовал «ярость и унижение», что самолеты противника не атакуют истребители и не обстреливают зенитки.

Лейтенант был полон решимости взлететь и сам напасть на них. Пробегая мимо горящих самолетов и машин, Ясудзава направлялся к своей учебной «спарке», на которой он совершил посадку в Хиросиме около часа назад. По пути лейтенант не заметил ни одного неповрежденного самолета. Аэропорт находился более чем в двух милях от эпицентра взрыва, и сила взрыва, а также всех других его компонентов уже несколько иссякла на пути к авиабазе. Тем не менее, все стекла в районе аэропорта оказались выбитыми, а многие здание получили серьезные повреждения.

Задыхаясь от бега, Ясудзава добрался, наконец, до своей «спарки» и сокрушенно покачал головой.

Его машина напоминала гигантский сморщенный банан.

Ударная волна выбила стекла с одной стороны кабины и деформировала фюзеляж. Хвостовой стабилизатор был погнут градусов на десять. То же самое было и с носовой частью самолета.

Ясудзава забрался в кабину и нажал кнопку стартера. Мотор чихнул и — невероятно — заработал!

В этот момент лейтенант увидел картину, заставившую его содрогнуться. На территорию аэродрома вступала процессия, как ему показалось, «живых трупов». Окровавленные, обожженные, закопченные, с висящими кусками кожи, со сгоревшими волосами, первые сумевшие вырваться из уничтоженного города, добрались до аэропорта, надеясь здесь получить какую-нибудь помощь. Многие были совершенно голыми, их одежда сгорела прямо на них. Женщины несли обожженных детей.

В ужасе лейтенант Ясудзава огляделся вокруг. Он забыл о своем желании атаковать бомбардировщики противника. Он понял, что должен выбраться отсюда, чтобы доложить о том, что произошло в Хиросиме.

Он медленно вырулил на взлетную полосу, вывел двигатель на взлетный режим и отпустил тормоза. Когда лейтенант потянул ручку управления на себя, помятая «спарка» как-то неуверенно поднялась в воздух примерно на метр от земли и снова коснулась взлетной полосы.

Убедившись в том, что его машина еще способна летать, Ясудзава вырулил на противоположный конец взлетной полосы и стал разворачиваться для взлета. В этот момент откуда-то внезапно появился тот самый майор, которого Ясудзава доставил в Хиросиму на совещание, и побежал к самолету. Летчик пытался ему разъяснить плачевное состояние машины, но майор, ничего не желая слушать, забрался в кабину позади Ясудзавы.

Искалеченная «спарка» неуклюже, как-то по-крабьи, побежала по взлетке. Накренившись влево, прячась за остатками уцелевшего стекла на одной стороне кабины, Ясудзава в самом конце взлетной полосы потянул ручку управления на себя, и самолет кособоко подпрыгнул, но все-таки поднялся в воздух.

Развернувшись над портом, Ясудзава повел машину над городом, направляясь в огромное густое облако дыма. Лейтенант знал, что сделай он одно неверное движение при управлении своим деформированным самолетом, искалеченная «спарка» тут же грохнется на землю. Раскаленный ветер задувал через разбитые стекла кабины, самолет трясло и вибрировало, но он упорно набирал высоту. Над городом стояла сплошная пелена дыма и пыли, через которую прорывались громадные языки пламени,

Поднявшись на высоту семьсот метров, Ясудзава сделал круг над Хиросимой, чтобы определить нанесенный городу ущерб. Не сознавая того риска, которому он подвергал себя и своего пассажира, лейтенант повел самолет прямо через грибообразное облако, войдя и выйдя из него. Примерно через пять минут бесстрашный летчик повел «спарку» обратно на свою авиабазу в ста милях от Хиросимы.

Завершив таким образом один из самых необычных полетов в истории авиации, Ясудзава пересел с деформированной «спарки» на транспортный самолет и весь остаток дня вывозил уцелевших из Хиросимы.

* * *

С борта «Энолы Гей» радист Нельсон отстучал радиограмму о том, что боевая задача успешно выполнена. Затем капитан 1 ранга Пэрсонс передал бортрадисту другую радиограмму, которую уже несколько часов с нетерпением ожидал генерал Фэррел: «Операция прошла успешно во всех отношениях. Видимые эффекты гораздо значительнее, чем в Аламогордо. Обстановка в самолете нормальная. Возвращаемся на базу».

Сделав три круга над Хиросимой, Тиббетс взял курс к Тиниану. «Великий Артист» и № 91 пристроились за «Энолой Гей», и все три бомбардировщика направились по так называемому «Шоссе Хирохито» обратно на свою базу.

* * *

Капитан 1 ранга Мицуо Футида возвращался в Хиросиму на своем истребителе-бомбардировщике военно-морских сил. Еще издали он заметил странное облако, поднявшееся над городом. Футида запросил командно-диспетчерский пункт аэропорта, но ему никто не ответил.

Подлетев ближе, Футида убедился, что Хиросима, город, который он покинул всего лишь вчера вечером, «просто перестал существовать». Над всеми кварталами поднимались огромные языки пламени. Но горели не здания. Огонь пожирал развалины.

Футида не помнил, как он посадил свой самолет на взлетную полосу, ту самую, с которой недавно совершил свой эпический взлет лейтенант Ясудзава.

В белой флотской форме, аккуратный и подтянутый, Футида направился к выходу из аэропорта, где столкнулся с целой толпой людей, напомнивших ему «выходцев с того света».

Это было следующее, что запечатлелось в памяти героя нападения на Перл-Харбор.

Затем, в ужасе от всего увиденного, Футида направился пешком в Хиросиму. Мертвые и умирающие загромождали улицы, плавали в реках и каналах, забивали водосточные канавы. Центра города практически больше не существовало. Среди страшного пустыря возвышалось только здание«Промышленной выставки» со сгоревшим куполом. Ошеломленный и раздавленный всем увиденным капитан 1 ранга Футида бесцельно бродил среди останков людей и строений.

* * *

«Энола Гей» находилась в 363 милях от Хиросимы, когда сержант Кэрон доложил, что больше не видит грибообразного облака. Тиббетс, услышав об этом, передал управление самолетом Люису, а сам решил немного вздремнуть.

В 14:20 (по тинианскому времени) Тиббетс был разбужен вызовом по радио генерала Фэррела, который с КДП аэродрома Норт-Филд передал командиру «Энолы Гей» свои поздравления.

Освежившись стаканом фруктового сока, Тиббетс снова сел за штурвал, и в 14:58 шасси «Энолы Гей» коснулись взлетной полосы аэродрома Норт-Филд на Тиниане. Бомбардировщик пробыл в воздухе более двенадцати часов.

Около двухсот офицеров и солдат собрались прямо на взлетке, чтобы приветствовать возвращение «Энолы Гей». Тысячи других сгрудились вдоль рулежных дорожек. Громкими криками восторга сопровождался выход Тиббетса и его экипажа через носовой люк бомбардировщика. Повсюду толпились кинооператоры и фоторепортеры.

К Тиббетсу подошел генерал Спаац. Командир «Энолы Гей» доложил о выполнении задания. Прямо на комбинезон полковника генерал прикрепил крест «За выдающиеся летные заслуги».

Сержант Кэрон отдал камеру одолжившему ее капитану. Фильм был быстро проявлен и срочно отправлен в Вашингтон для последующего распространения по всему миру.

Лейтенант Безер сдал службе безопасности свой магнитофон.

Послеполетный опрос был веселым и неформальным с бокалами виски и сигаретами. Затем последовал торжественный обед.

Но для Пола Тиббетса и его людей самым сильными желанием было скорее отправиться спать.

ГЛАВА XVI ХИРОСИМА — ТИНИАН, ВТОРНИК, 7 АВГУСТА 1945 ГОДА

Утром 7 августа среди руководителей Японии начала распространяться новость о том, что на Хиросиму была сброшена какая-то бомба нового типа. Было доложено, что эта бомба причинила очень большие разрушения, но в сильно пострадавшем от бомбежек, испепеленном Токио подобная формулировка не звучала как что-то особенное.

Заявление президента Трумэна, потрясшее мир, было отвергнуто японцами как пропаганда. Японской общественности не было сказано ни слова. Реакция мира не была однозначной.

Британское правительство приветствовало появление нового оружия в качестве средства быстрейшего завершения войны.

В Советском Союзе об этом событии было сказано сквозь зубы как о совершенно незначительной новости.

Начальник японской военной разведки генерал-майор Сейцо Арисуе был назначен главой комиссии, состоявшей из высокопоставленных военных и научных деятелей, которая должна была направиться в Хиросиму для расследования того, что там произошло.

Среди членов комиссии был профессор Асада, крупнейший японский физик-атомщик, но предпочитавший работать над созданием своего «смертоносного луча».

В Хиросиме после гибели мэра административное управление городом принял фельдмаршал Хата. Жена фельдмаршала получила тяжелые ожоги, но сам Хата отделался легкими травмами. Фельдмаршал перенес свой штаб в подземный бункер, вырытый в горе Футаба.

Погибли многие старшие офицеры штаба. Корейский принц РиГу и его прекрасный белый жеребец просто испарились. Погиб (также вместе с конем) полковник Катаяма. Его обязанности принял на себя серьезно раненый полковник Кумао Имото — старший из уцелевших офицеров штаба.

Первая помощь извне пришла в Хиросиму от гарнизона порта Удзина, находившегося более чем в двух милях от эпицентра взрыва, а потому мало пострадавшего. Моряки вывели из пещер-укрытий наполненные взрывчаткой катера, создали некое подобие плотов-катамаранов. На этих импровизированных плотах они медленно плыли по реками и протокам Хиросимы, вытаскивая из воды раненых и доставляя из в Удзину. Страшным косяком по реке плыли мертвецы. Их несло течением к морю, но прилив упорно возвращал погибших в реку.

Судьба американских военнопленных так и осталась до конца неясной. Были сообщения, что двоих из них под конвоем отправили в Удзину. Они были ранены, но могли идти. Одного из них, видимо, умирающего, видели под мостом, лежащим в нижнем белье. Говорили еще о двоих, которые были забиты насмерть конвоирами в подвале Замка.

Начальник конвоя старшина Хироси Янагита, который мирно спал на расстоянии менее полумили от эпицентра взрыва, успел выпрыгнуть в окно второго этажа, когда здание уже рушилось. Завернувшись в какую-то простыню, старшина сумел пешком добраться до Удзины. Раздобыв там какую-то одежду и прихватив десяток солдат, Янагита вернулся в Хиросиму и добрался до своего боевого поста в подвале замка. Он не видел американских пленных, но когда старшине удалось добраться до управления тайной полиции в западной части города, кто-то из его подчиненных доложил, что пытался привести сюда двух пленных. Но это оказалось невозможным, и он оставил их со связанными за спиной руками у моста Айои. Там, по другим показаниям, их видели забитыми насмерть камнями. (Послевоенные документы, однако, утверждают, что экипаж «Одинокой Леди», по крайней мере, летчик Картрайт и хвостовой стрелок Уильям Абель остались в живых. Оба были награждены медалью «Пурпурное сердце». Картрайт уволился из армии в 1953 году, Абель — в 1968 году, не исключено, что они, а возможно, и некоторые другие пленные, были вывезены из Хиросимы еще до взрыва атомной бомбы).

* * *

На Тиниане на следующий день после сброса атомной бомбы на Хиросиму, некоторые бомбардировщики 509-го полка, включая и «Энолу Гей», которой теперь командовал капитан Люис, летали на бомбежку Японии обычными бомбами. (Последняя запись в дневнике Люиса была: «Господи, что мы наделали!»). Тиббетс улетел на Гуам, где провел краткую пресс-конференцию, на которой откровенно рассказал обо всех основных фактах, связанных с атомной бомбардировкой.

Президент Трумэн предупредил правительство Японии, что если оно не примет американские требования, на страну Восходящего Солнца обрушится такой смертоносный огонь с небес, какого мир еще никогда не видел.

Японское правительство начало опасаться, что сброшенная на Хиросиму бомба только усилит волю японцев к сопротивлению, считая атомную бомбежку «неповторимым феноменом». Поэтому было решено сбросить на Японию вторую атомную бомбу — плутониевую — единственную, что пока оставалась в распоряжении Соединенных Штатов. Американцы надеялись таким образом убедить японское руководство в том, что их атомный потенциал гораздо больше, чем был на самом деле.

Генерал Ле Мэй спросил Тиббетса, не хочет ли тот слетать на вторую атомную бомбежку?

— Нет, — ответил полковник. — С меня достаточно. Есть другие ребята, которые прекрасно подготовлены и сделают это не хуже меня.

Командовать бомбардировщиком, предназначенным для второго атомного удара, был назначен майор Чарлз Суини. В его экипаж в качестве радиолокационного офицера был включен лейтенант Безер, ставший таким образом единственным человеком, участвовавшим в обеих атомных бомбежках.

Англичане Чешир и Пенни были распределены по двум самолетам-наблюдателям. Оставались лишь две потенциальные цели: город Кокура в качестве основной и Нагасаки — в качестве альтернативной. Оба города находились на острове Кюсю, юго-западнее Хиросимы.

Подготовка ко второму атомному удару по Японии как-то сразу попала в полосу плохих примет. Во-первых, погода над целью на этот раз не сулила ничего хорошего. Во-вторых, старый бомбардировщик Суини «Великий Артист», набитый ручной аппаратурой, использовался во время удара по Хиросиме в качестве самолета-наблюдателя. На этот раз его решили использовать в той же роли. В качестве носителя плутониевой бомбы экипажу Суини предоставили новый самолет — бомбардировщик B-29 под названием «Бок’с Кар» (Автомобиль Бока).

* * *

В своем доме в Токио секретарь кабинета министров Сакомицу еще толком не проснулся, когда раздался телефонный звонок из агентства новостей «Домей», сообщивший ему о первом заявлении президента Трумэна. От слов «атомная бомба» секретарь кабинета полностью проснулся. Он был ошеломлен, но понял, что «предоставляется великолепная возможность закончить войну». Ни одно государство не имеет защиты от атомной бомбы. Форс мажор! Теперь уже нет необходимости обвинять военную верхушку и производителей оружия в том, что именно из-за них война проиграна. Сакомицу снял телефонную трубку и позвонил премьер-министру…

А в Хиросиме с утра 7 августа начали проявляться таинственные и зловещие признаки радиации. Шого Нагаока, бывший геолог из местного университета, пытался через развалины и руины пробраться на территорию бывшего университетского городка. Недавно призванный в армию Нагаока дезертировал из своей части, чтобы лично убедиться, какая судьба постигла его любимое учебное заведение.

Много часов он брел через бесконечные развалины. У храма Гококу, вблизи эпицентра взрыва, измученный геолог присел отдохнуть у подножия каменного светильника. Он почувствовал ощущение жгучей боли — это была радиация — и вскочил на ноги. Он заметил странную форму светильника. Тот был оплавлен. Страшная догадка пришла ему в голову — атомная бомба!

Япония доигралась, не желая капитулировать.

На пунктах первой помощи медицинский персонал был сбит с толку.

У пострадавших проявлялись такие странные симптомы, что врачи стали подозревать использование против горожан сильнейшего ядовитого газа — возбудителя инфекционной дизентерии. Некоторые уцелевшие имели ожоги лишь на одной стороне лица. Некоторые имели какие-то странные тени на носу, ухе или щеке, как будто их лица были раскрашены по какому-то трафарету.

Доктор Сигето из госпиталя Красного Креста. как и геолог Нагаока, слышал об атомной энергии и предположил, что его пациенты стали жертвами проникающей радиации. Простым индикатором рентгеновских лучей врач проверил стены больницы. Однако замеренный фон был настолько низким, что не мог представить какой-либо серьезной опасности.

Некоторые эффекты были совершенно неожиданными. Рядовой Симояма, находившийся достаточно близко от эпицентра, был близоруким. После взрыва он обнаружил, что очень плохо видит через очки, и стал опасаться, что слепнет. Догадавшись снять очки, солдат с изумлением понял, что у него полностью восстановилось зрение. Но у него стали выпадать волосы и охватывали, как и тысячи других, приступы болезненной слабости. Все вначале чувствовали тошноту и позывы к рвоте, затем начинались понос и лихорадка.

У некоторых на теле появилась яркая сыпь — красная, желто-зеленая и черная. Но они выживали. Другие, на чьих телах не было ни сыпи, ни ожогов, внезапно умирали. Один мужчина отделался легким ожогом руки и вначале вообще не обратил на это внимания. Внезапно его стало рвать кровью. Он опустил обожженную руку в воду, и что-то странное, синеватое, появилось из воды, похожее на дым. Ужас от непонимания произошедшего эпидемией охватил уцелевших…

В Токио многие твердолобые военные отказывались верить, что крупный современный город мог быть уничтожен одной бомбой. Они не желали слушать доводы министра иностранных дел Того, указавшего, что «атомная бомба коренным образом изменила всю военную обстановку и значительно упростила для руководства вооруженными силами решение об окончании войны».

— Это совершенно невозможно, — ответил военный министр Анами. — Кроме того, нам толком неизвестно, была ли эта бомба атомной. Так говорил Трумэн, но это могло быть и трюком.

Было решено направить в Хиросиму ведущего японского ученого-атомщика, доктора Есио Нисина, чтобы он все расследовал на месте.

Когда доктор Нисина и начальник военной разведки генерал Арисуе готовились сесть в самолет на авиабазе Тачикава, завыли сирены воздушной тревоги. Арисуе велел ученому подождать до отбоя тревоги, но сам с несколькими подчиненными немедленно вылетел в Хиросиму. Еще до наступления темноты их самолет появился над Хиросимой. Генералу Арисуе приходилось видеть немало городов после ковровых бомбежек зажигательными бомбами. Обычно с воздуха были видны дымящиеся развалины, смешанные с дымом полевых кухонь и других следов жизнедеятельности человека. Но теперь под самолетом лежала абсолютно безжизненная пустыня: не было ни дыма, ни огня, ничего. Не было даже улиц.

Летчик повернулся к генералу и крикнул:

— Кажется, мы над Хиросимой. Что будем делать?

— Садитесь! — приказал Арисуе.

Самолет совершил посадку на дерновую полосу вблизи порта. Когда генерал вылез из самолета, он обратил внимание на то, что трава, странного пепельного цвета, вся наклонена в сторону моря. Было впечатление, что по ней прошлись каким-то гигантских утюгом. Группу Арисуе встретил какой-то подполковник, лихо отдавший честь. Левая сторона его лица была сильно обожжена, правая — осталась не тронутой.

Арисуе на катере переехал на другую сторону бухты. Там его встретил давнишний знакомый еще по военному училищу генерал-лейтенант Хидео Баба, сообщивший, что в Хиросиме нет ни воды, ни электроэнергии.

Генералы уселись за длинный деревянный стол, освещенный свечками. Баба с большим трудом сдерживал волнение. Он рассказал, как его дочь погибла по пути в школу.

— Не только моя дочь, — подчеркнул он, — но тысячи других невинных детей были уничтожены. Новая бомба — это дьявольское, ужасное оружие. Ее нельзя применять, — и генерал закрыл свое лицо руками.

Арисуе обнял своего приятеля за плечи: — Не забывай, что мы военные люди. Баба извинился за проявление слабости.

Затем поведал Арисуе, что циркулирует упорный слух о намерении американцев сбросить еще одну такую бомбу на Токио. (Опасение, что следующей целью атомной бомбардировки станет Токио, «подтвердились» в тот же вечер, благодаря показаниям пленного американского летчика-истребителя, лейтенанта Маркуса Макдилда, сбитого вблизи Осаки. Американский лейтенант не имел ни малейшего понятия об атомной энергии, но, когда допрашивавший его японский генерал выхватил меч, грозя снести летчику голову, тот решил, что лучше «начать говорить». На своем флоридском диалекте Макдилд поведал японцу, что атомы были расщеплены на «положительные» и «отрицательные частицы». Эти частицы были отделены друг от друга свинцовой перегородкой, затем помещены в ящик длиной двенадцать метров и шириной восемь метров. При сбросе этого ящика с самолета, свинцовая перегородка должна расплавиться, тогда «отрицательные» и «положительные» частицы атома снова соединятся, вызвав чудовищной силы взрыв, вполне способный уничтожить целый город. Перепуганный японец поинтересовался у сбитого американского летчика, какие города намечены в качестве следующих целей?

— Киото и Токио, — не задумываясь, ответил Макдилд. — Токио будут бомбить через несколько дней.)

Между тем, в Хиросиму начали возвращаться жители, число которых постоянно увеличивалось. Были созданы рабочие бригады для сбора и сожжения трупов с помощью любого горючего материала, который удавалось найти. Стоял тошнотворный запах, отдаленно напоминавший аромат кипящих сардин. У некоторых он даже возбуждал аппетит.

Самолет с доктором Нисина прибыл в Хиросиму на следующее утро. Самый поверхностный осмотр привел ученого к заключению, что только атомная бомба могла привести к подобным разрушениям. Профессор информировал генерала Арисуе, что это была бомба уранового типа наподобие той, что он сам пытался разработать. Должен ли он продолжать работы в этом направлении?

Генерал Арисуе ничего не ответил.

ГЛАВА XVII РЕАКЦИЯ: МОСКВА — ТОКИО — ВАШИНГТОН, СРЕДА, 8 АВГУСТА 1945 ГОДА

Японцы давно хотели использовать Советский Союз в качестве посредника для переговоров о мире с западными странами. В Москве не говорили ни да, ни нет, главным образом — отмалчивались, но с самого начала было очевидно, что из этой затеи ничего не выйдет.

Однако, уничтожение Хиросимы настолько оторвало японское руководство от реальности, что было принято решение интенсифицировать усилия именно в этом направлении.

Министр иностранных дел Того телеграфировал японскому послу в Москве Сато: «Обстановка настолько обострилась, что нам необходимо как можно быстрее выяснить настроение СССР по этому вопросу. Пожалуйста, приложите все возможные усилия, чтобы получить конкретный ответ».

В полдень 8 августа японский посол попросил немедленной встречи с Молотовым, который избегал его уже в течение нескольких недель. На этот раз Молотов неожиданно согласился принять посла немедленно, хотя через несколько минут Сато без всяких объяснений был уведомлен, что встреча с Молотовым переносится на пять часов вечера.

За несколько минут до пяти Сато, стараясь сохранить спокойствие, прибыл в Кремль. Посла провели в кабинет Молотова, но прежде, чем Сато, как было принято, успел приветствовать Народного Комиссара иностранных дел на русском языке, тот оборвал японца движением руки и заявил:

— Я принял вас, чтобы от имени правительства Советского Союза передать через вас уведомление правительству Японии.

Инстинкт подсказал Сато, что речь сейчас пойдет об объявлении войны.

Хотя это ожидалось уже давно, в реальности все произошло, как всегда неожиданно и в самый неподходящий момент.

Молотов сел в кресло во главе стола для заседаний, указав Сато на место в его противоположном конце. Без всякого выражения и эмоций Молотов зачитал послу следующий документ:

«После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии, Япония остается единственной из воюющих держав, которая еще упорствует в продолжении войны.

Япония отклонила требование трех держав: Соединенных Штатов, Великобритании и Китая о безоговорочной капитуляции своих вооруженных сил. Таким образом, предложение, сделанное японским правительством Советскому Союзу о посредничестве на Дальнем Востоке, потеряло всякую основу. Принимая во внимание отказ Японии капитулировать, Союзники обратились к Советскому правительству с предложением вступить в войну против японской агрессии и. таким образом, ускорить ее окончание, уменьшить количество жертв и внести вклад в скорейшее восстановление мира.

Исходя из своих союзнических обязанностей, Советское правительство приняло это предложение и присоединилось к обращению Союзных держав от 26 июля.

Советское правительство считает, что подобная политика является единственным средством приближения мира и избавления народов от дальнейших страданий и жертв…

Исходя из вышеизложенного, Советское правительстве объявляет, что с завтрашнего дня, т. е. с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией».

С видимым усилием сохраняя спокойствие, посол Сато вежливо выразил сожаление, что Советский Союз порвал договор о ненападении почти за год до его официального истечения. Может ли он теперь, учитывая обстоятельства, телеграфировать эту информацию своему правительству?

Бесстрастное выражение лица Молотова изменилось на благожелательное: Сато может отправить любые телеграммы, какие пожелает, даже — шифрованные. Нарком иностранных дел заявил, что он лично сожалеет о том, что произошло.

— Я был вполне удовлетворен все прошедшие годы вашими действиями в качестве японского посла. Мне приятно отметить, что нам обоим удавалось поддерживать хорошие отношения между нашими странами до сегодняшнего дня, несмотря на все трудности, с которыми мы сталкивались.

— Я благодарен за добрую волю и гостеприимство вашего правительства, — ответил Сато по-русски, медленно подбирая слова, — которые я ощущал в Москве в течение всего этого трудного времени. Действительно печально, что мы превращаемся во врагов. Но этому нельзя помочь. В любом случае, позвольте обменяться с вами рукопожатием. Возможно, в последний раз.

Сато и Молотов пожали друг другу руки, и почти в тот же момент телефонная связь в японском посольстве была отключена, а радиоаппаратура — конфискована. Сато составил сообщение открытым текстом на японском языке, передав его на Центральный телеграф.

* * *

Атомная бомбежка Хиросимы безусловно ускорила вступление России в войну. До этого, в течение двух месяцев полуторамиллионная армия маршала Василевского сосредотачивалась на границе с Маньчжурией. Противостоящая им Квантунская армия была в два раза меньше по численности, отдавшая на другие фронты все свои танки и средства противотанковой обороны, сохранив всего 30 % от своей предвоенной мощи.

Через два часа после того, как Молотов зачитал объявление войны послу Сато, учитывая разницу по времени, две советских армии вторглись в Маньчжурию с западного направления. Одновременно еще одна армия вторглась в пределы Маньчжурии с востока. Многодневные ливневые дожди размыли дороги, река и протоки вышли из берегов, но три гигантских колонны русских войск неумолимо двигались на Цицикар, Таонянь и Харбин.

Расставшись с Сато, Молотов информировал американского посла в Москве Аверрелла Гарримана о том, что в полночь по московскому времени Россия начнет военные действия против Японии. Советский Союз пунктуально выполнил свое обещание вступить в войну с Японией не позднее, чем через три месяца после окончания войны в Европе.

В тот же вечер Гарриман и Джордж Кэнон были приняты Сталиным. Диктатор находился в хорошем настроении и был разговорчив. Он объявил, что советские части уже продвинулись вглубь территории Маньчжурии местами на десять-двенадцать километров.

— Представляете, — с гордостью сказал гостям Сталин, — какой темп наступления за столь короткое время!

Гарриман спросил Сталина, какое влияние, по его мнению, окажет атомная бомба на Японию? Сталин был убежден, что японцы готовы ухватиться за любой предлог, чтобы сформировать новое правительство, которые был согласилось капитулировать. Гарриман позволил себе шутку: Советскому Союзу очень повезло, что атомная бомба появилась у его союзника, а не у противника. Однако, Сталина это, казалось, нисколько не беспокоило. Создавалось впечатление, что он до конца не осознал научно-технического триумфа Америки. Но американские дипломаты не знали, что еще за день до их визита, в Кремль были вызваны ведущие советские ученые-атомщики, которым было приказано как можно быстрее создать собственную атомную бомбу, не считаясь с расходами и жертвами. Во главе проекта был поставлен Лаврентий Берия, генеральный комиссар госбезопасности, второй после Сталина человек в советской иерархии.

* * *

Вполне понятно, что подавляющая часть американцев восприняла атомную бомбу как ниспосланное Провидением средство закончить наконец четырехлетнюю кровавую и жестокую войну с Японией. Однако не все разделяли общую эйфорию. Их было мало, но они были. Адмирал Лети, например, считал, что бесчеловечно использовать подобное оружие против народа, уже потерпевшего поражение в войне и готового капитулировать, и что Америка, применив атомную бомбу, действовала «в соответствии с этикой варваров средних веков».

В немалой степени был озабочен и Стимсон. Он показал президенту фотографии, иллюстрирующие «тотальное уничтожение» Хиросимы. Военный министр заявил при этом, что необходимо приложить все усилия, чтобы побудить Японию к скорейшей капитуляции. Все зависит, указал он, от метода убеждения.

— Когда вы наказываете свою собаку, — прибег к аллегориям министр, — то не должны гневаться на нее весь день после завершения наказания.

Стимсон намекнул, что можно было слегка облегчить беспрекословные условия Потсдамской декларации.

Но президент Трумэн не был готов к этому, хотя фотографии Хиросимы произвели на него впечатление, и он вынужден был признать, что «на него и на всю Америку ложится ужасная ответственность за содеянное».

Между тем, речь уже шла о применении второй атомной бомбы. Это было решено, и все. Никакого обсуждения на правительственном уровне по этому вопросу не проводилось. Не было проведено никакого анализа для выяснения, насколько первая атомная бомба и вступление России в войну продвинули японцев к пониманию необходимости капитуляции. Если кто и сомневался в нужности применения второй бомбы, то никто, за исключением Стимсона, своего мнения не высказал, да Трумэн никого об этом и не спрашивал. Сам президент был готов сбросить на японцев две бомбы, три и больше, если это поможет спасти жизни американских военнослужащих.

На Гуаме уже были отпечатаны тридцать две копии приказа, касающегося второго атомного удара. Решение «как и когда» использовать следующие атомные бомбы, было передано на усмотрение Объединенного Комитета Начальников Штабов.

Взлет самолета со второй атомной бомбой был назначен на завтра, 9 августа. Первая цель была обозначена «Арсенал города Кокура», вторая — просто «город Нагасаки».

На остров Сайпан были доставлены пятнадцать миллионов экземпляров листовок, отпечатанных в Управлении Военной Информации, побуждающих японцев к капитуляции. Прежние листовки, разбрасываемые над японскими городами, принесли мало пользы, поскольку были выполнены безграмотно. Например, на рисунках японские мужчины изображались в кимоно, застегнутым слева направо, как у женщин, палочки для еды, как нож и вилка, лежали по сторонам тарелки и т. п. Столь же безграмотными были и подписи, где «свобода слова» превратилась в «свободу употребления любых слов» и в «свободу всех желаний».

Сейчас эти ошибки были учтены. В листовках говорилось:

«ЯПОНСКОМУ НАРОДУ.

Америка просит, чтобы вы тщательно усвоили то, о чем говорится в этой листовке.

Мы владеем наиболее разрушительной взрывчаткой, которую когда-либо изобретал человек. Взрывная сила одной единственной атомной бомбы, которую мы недавно изобрели, эквивалентна взрывной силе всех бомб, которые могут быть сброшены с двух тысяч бомбардировщиков B-29. Мы надеемся, что вы правильно поймете этот ужасный факт.

Мы уже начали применение этого оружия против вашей страны. Если у вас на этот счет имеются какие-то сомнения, то поинтересуйтесь, что произошло в Хиросиме, когда на этот город была сброшена только одна атомная бомба. Прежде чем использовать в дальнейшем подобные бомбы, чтобы уничтожить все военные ресурсы Японии для продолжения этой бессмысленной войны, мы просить вас воззвать к Императору, дабы он положил войне конец.

Наш Президент уже отметил тринадцать последствий для японского народа вашей почетной капитуляции. Мы убедительно призываем вас принять эти последствия и начать работу над созданием новой, лучшей и миролюбивой Японии.

Сейчас вы должны предпринять шаги, чтобы прекратить бессмысленное сопротивление. В противном случае мы будем решительно применять эти бомбы и другое наше сокрушительное оружие, чтобы закончить войну силой. Эвакуируйте ваши города!»

* * *

С вечера 8 августа майор Чарлз Суини стал готовиться к утреннему вылету со второй атомной бомбой. В отличие от бомбы, сброшенной на Хиросиму, вторая бомба была плутониевой, сферической формы, длиной около четырех метров и диаметров в полтора метра. По меткому выражению Черчилля, эта бомба была названа «Толстяк».

Полковник Тиббетс пожелал Суини и его экипажу удачи, заметив, что «Толстяк» сделает первую атомную бомбу устаревшей.

Капитан Фредерик Бок, чей бомбардировщик «Автомобиль Бока» был выбран как носитель бомбы, должен был командовать одним из самолетов-наблюдателей.

Бомбардировщик «Великий Артист», на котором ранее летал Суини, должен был, как в прошлый раз, сбросить над Японией контейнеры с аппаратурой, регистрирующей различные параметры взрыва. Но на этот раз, кроме измерительной аппаратуры в контейнеры были вложены конверты с письмом, подписанным американскими учеными: Луисом Альваресом, Филиппом Моррисоном и Робертом Сербером. Адресовано письмо было профессору Рюкичи Сагане, японскому атомному физику, которого все подписанты лично знали по совместной работе в Радиационной лаборатории Калифорнийского Университета в 30-х годах.

Письмо гласило:

«Профессору Сагане от трех бывших научных коллег в период его пребывания в Соединенных Штатах.

Мы направляем Вам это письмо в качестве личного послания, чтобы побудить Вас использовать все свое влияние как известного атомного физика для информирования японского Генерального штаба о тех ужасных последствиях, которые обрушатся на народ Японии в случае продолжения войны.

Вам уже достаточно давно должно быть известно о том, что существует возможность создания атомной бомбы, если какое-нибудь государство позволит себе те огромные расходы, что требуются на подготовку необходимых материалов.

Теперь Вам уже известно, что вся продукция, полученная благодаря этим мощностям, взорвется над Вашей страной.

Всего в трехнедельный период мы испытали одну бомбу в американской пустыне, сбросили еще одну бомбу на Хиросиму и сегодня утром сбросим на Японию третью, мы умоляем Вас подтвердить эти факты руководящим деятелям японского правительства и сделать все, что в Ваших силах, чтобы остановить дальнейшие разрушения и огромные человеческие жертвы, которые могут привести к полному уничтожению всех японских городов и их населения.

Как ученые мы сожалеем о подобном использовании такого прекрасного изобретения, но как граждане страны, подвергшейся агрессии, можем уверить Вас, что если Япония немедленно не капитулирует, страшный ливень атомных бомб, падающих на ваши города, будет постоянно увеличиваться».

(Профессор Сагане прочел это письмо только после окончания войны. Письмо было перехвачено властями и о нем ничего не сообщили адресату. Сагане заявил, что получи он это послание вовремя, ему был удалось убедить многих влиятельных ученых присоединиться к протесту против продолжения войны. На следующий день после бомбежки Нагасаки один из бывших учеников профессора, морской офицер, информировал его о письме группы американских ученых на его имя, а также о том, что это письмо задержано контрразведкой флота. Сагане пытался разыскать письмо, но во флотской контрразведке ему заявили, что все это «вздорные слухи» и никакого письма не было вообще).

ГЛАВА XVIII ОСТРОВ ТИНИАН — НАГАСАКИ, ЧЕТВЕРГ, 9 АВГУСТА 1945 ГОДА

Майор Чарлз Суини отпустил тормоза, и «Автомобиль Бока», оглушительно ревя всеми четырьмя моторами, стремительно помчался по двухмильной взлетной полосе тинианского аэродрома Норт-Филд.

Было 03:49 по местному времени.

Перегруженный бомбардировщик разбегался мучительно долго, использовав, как говорили очевидцы, взлетно-посадочную полосу до последнего дюйма. Многих уже охватил ужас — им казалось, что самолет Суини никогда не взлетит и разобьется, что сулило ужасающие последствия. Дело в том, что в отличие от первой бомбы, «Толстяк» был полностью собран и поставлен на «боевой взвод» еще накануне взлета.

Наконец нос бомбардировщика задрался, и машина тяжело вышла в воздух, неся пятитонную бомбу, полный запас горючего и тринадцать человек экипажа. Вслед за Суини вылетели два самолета-наблюдателя: «Великий Артист» и еще один бомбардировщик с фотооборудованием на борту.

Плохие приметы, сопровождавшие подготовку к вылету «Автомобиля Бока», стали сбываться с самого начала полета. Бортинженер, сержант Джон Куарек доложил командиру, что вышел из строя насос для подачи горючего из дополнительного бака, установленного в бомболюках самолета, где находилось более двух с половиной тонн бензина.

Майор Суини счел это событие недостаточно серьезным, чтобы возвращаться обратно. В случае необходимости они могли бы на обратном пути совершить посадку на Окинаве. Но бортинженер сильно обеспокоился: произойди еще что-нибудь непредвиденное, и они не дотянут до промежуточной базы. Но Суини решил рискнуть. Полет продолжался. Целью был город Кокура с населением четыреста тысяч человек, где размещался крупнейший комплекс военных заводов Японии.

В 08:09 по Токийскому времени в просвете облаков, прямо по курсу, появился крошечный островок. Это был Якусима, расположенный у южного побережья острова Кюсю, где у Суини было назначено рандеву с самолетами-наблюдателями.

Через три минуты из облаков тяжело выплыл «Великий Артист», но самолет с фотооборудованием не появлялся. Он сбился с курса и бесцельно кружился в нескольких милях от них. Визуально его не было видно, а пользоваться радиосвязью было запрещено. По приказу, Суини имел право ждать пропавший самолет в течение двадцати минут, но он прождал его сорок пять минут, бесцельно кружась вместе с «Великим Артистом» над Якусимой.

— Черт с ним, — сказал, наконец, Суини своему второму пилоту капитану Элбери, взглянув на часы. — Больше ждать мы не можем.

Качнув крыльями, Суини дал понять «Великому Артисту», что направляется к цели.

В 09:50 внизу показались очертания города Кокура. Бомбардировщик шел на высоте десять тысяч метров, с которой и предполагалось сбросить бомбу. Хотя синоптики — самолеты-разведчики погоды обещали, что небо над Кокурой будет чистым, город был почти полностью закрыт облаками. Суини же имел строгий приказ: бомбить только при визуальной видимости ориентиров.

Бомбардир Кермит Бихэн приник к бомбоприцелу, пытаясь определить эти ориентиры. Он так хорошо изучил Кокуру по данным аэрофотосъемки, что знал этот город, как свой родной. Увидев темную ленту реки, Бихэн доложил командиру, что он засек нужные ориентиры.

Бомба была готова к действию.

В прицеле Бихэн увидел железнодорожный вокзал. До комплекса военных заводов оставалось чуть более двух миль. Неожиданно все вокруг заволокло клубами густого серого дыма. Внизу что-то горело, видимость упала до нуля.

Что-либо разглядеть внизу было совершенно невозможно.

— Ничего не видно! — доложил Бихэн. — Нужно идти на второй заход!

Суини включил СПУ:

— Не сбрасывать, — приказал он, кладя «Автомобиль Бока» в крутой вираж. — Повторяю: не сбрасывать. Идем на второй заход.

Через несколько минут они снова появились над городом, зайдя на этот раз с восточного направления.

На некотором удалении от них появились черные шапки зенитных разрывов. То, что Кокура имеет мощную систему ПВО, Суини знал, но надеялся, быстро сбросив бомбу, решить все проблемы, включая и зенитные батареи противника.

— Приближаемся к цели! — доложил Бихэн, не отрываясь от прицела.

Но тут снова все затянуло дымом, и Суини пришлось вторично предупредить напряженно молчавший экипаж:

— Не сбрасывать!

— Зайдем еще раз — с севера, — распорядился майор.

Однако, и третий заход оказался безрезультатным. Цель была плотно закрыта пеленой дыма и шапкой облаков.

По СПУ опять прозвучал встревоженный голос бортинженера Куарека:

— Командир, расход горючего достиг критической точки. Его осталось ровно настолько, чтобы дотянуть до Иводзимы.

— Понял, — вздохнул Суини и, обернувшись к капитану 2 ранга Эшворту, ответственному за «вооружение» «Толстяка», сказал:

— Идем на запасную цель, если вы не возражаете.

Моряк молча кивнул.

— Идем на Нагасаки, — объявил Суини экипажу, разворачивая бомбардировщик на юго-запад. Самолеты-разведчики погоды докладывали, что над Нагасаки почти безоблачное небо.

* * *

Нагасаки, город с двухсоттысячным населением, подобно Сан-Франциско, располагался на холмах, окружающих красивейшую бухту, выходящую в Восточно-Китайское море. Город и порт были сказочно красивы, особенно сейчас, когда рано наступившая осень окрасила листья на деревьях в красно-коричневые и желтые цвета. Центр Нагасаки выходил прямо на бухту, куда с севера втекала река Ураками. С течением веков Нагасаки из небольшой рыбачьей деревушки превратился в крупный промышленный центр военного кораблестроении, судоремонта, являясь одновременно океанским портом и крупнейшей военно-морской базой японского флота.

На заводах фирмы Мицубиси изготавливались почти 90 % общего количества мин и торпед для нужд японского флота и морской авиации.

Еще с 1571 года, когда в бухте Нагасаки появились первые португальские корабли, город стал местом распространения по всей Японии табака, огнестрельного оружия и христианства. Причем последнее распространялось столь стремительно, что властям пришлось применять решительные меры для остановки этого процесса. Все христианские миссионеры были либо убиты, либо выдворены из Японии. Однако, их дело не пропало. В XVII веке тридцать семь тысяч христиан восстали против религиозных притеснений. Укрепившись в одном из замков вблизи Нагасаки, повстанцы при поддержке нескольких голландских кораблей три месяца сражались против войск Верховного Сегуна, пока не были уничтожены до единого человека.

Но христианство уцелело, и по сей день Нагасаки оставался наиболее европеизированным и христианским городом Японии со множеством христианских церквей и школ, сотнями зданий европейского типа, включая мансион Гловера, где, согласно легенде, жила знаменитая мадам Баттерфляй.

Ныне, когда-то шумные и оживленные улицы города были пустынны. Жизнь была полностью подчинена законам военного времени. Работа, короткий отдых и снова работа. Военные заводы работали в три смены, круглосуточно. На человека выдавалась лишь четверть нормы риса, а овощи жители выращивали сами на огородах, разбросанных повсюду: во дворах, скверах и на окраинах. Не было ни молока, ни мяса, ни сахара, ни яиц.

В тот момент, когда к Нагасаки подлетал бомбардировщик майора Суини со второй атомной бомбой, в город, к себе домой, возвращался Сигееси Моримото, все еще находившийся в ошеломленном состоянии. Всего за три дня до этого Моримото чудом избежал гибели в Хиросиме, где он работал несколько последних месяцев над созданием аэростатов воздушного заграждения. Во время взрыва Моримото оказался менее чем в девятистах метрах от эпицентра, но стены цеха прикрыли его от теплового излучения и ударной волны. Вместе с тремя другими рабочими Моримото удалось бежать из Хиросимы и вполне благополучно добраться до Нагасаки. Всю долгую ночь, добираясь на грузовике до Нагасаки, Моримото и его товарищи, естественно, обсуждали эту «новую американскую бомбу». Не было ли это возмездием высших, сверхъестественных сил за нападение на Перл-Харбор? Добравшись, наконец, до дома, Моримото никак не мог отделаться от какого-то странного, предчувствия, что «эта бомба» будет теперь преследовать его повсюду, куда бы он ни уехал. Он решил предупредить об этом свою жену. Было уже почти одиннадцать часов.

Еще раньше, в своем доме в центре Нагасаки учительница Тэ Адаси, вдова солдата, поймала по радио американскую передачу на японском языке:

«6 августа в 08:15 на Хиросиму была сброшена бомба, уничтожившая многие тысячи людей. Их буквально разнесло на куски взрывом невероятной силы. Беспощадное разрушение будет продолжено, если японский народ немедленно не прекратит бессмысленного сопротивления…»

Адаси быстро перевела ручку настройки приемника на другую волну — слушать передачи противника запрещалось под страхом жесточайшего наказания.

Учительница настроила приемник на официальные известия. О Хиросиме упомянули лишь в конце выпуска: «Несколько дней назад на Хиросиму была сброшена бомба нового типа, причинившая некоторый ущерб, точные размеры которого пока не установлены. В этом направлении ведутся работы».

Пытаясь подавить беспокойство, Адаси выключила приемник и отправилась на работу. Тысячи людей в разных концах города сделали то же самое.

Только один человек в Нагасаки более-менее точно знал, что произошло в Хиросиме. Это был двадцатишестилетний Джунджи Сато, корреспондент японского телеграфного агентства «Домей».

В результате ежедневных бомбежек японских городов связь Токио с органами управления на местах была необычайно затруднена. Из-за отсутствия других каналов связи, по каналам агентства «Домей» передавалась совершенно секретная информация об ущербе, нанесенном бомбежками различным японским городам. Эта информация направлялась в штабы местной обороны и в полицейский управления.

В это утро по каналам агентства «Домей» стали поступать новые сведения.

Они шли под грифом «Совершенно секретно» и ни под каким видом не должны были приниматься случайными сотрудниками.

Сато лихорадочно читал на телетайпной ленте страшные фразы: «Гарнизон Хиросимы уничтожен… Десятки тысяч полностью разрушены или сожжены… Более ста тысяч убитых и по меньшей мере столько же раненых…»

* * *

Неудачи продолжали преследовать «Автомобиль Бока». Погода над Нагасаки была нисколько не лучше, чем над Кокурой. На семьдесят процентов город был закрыт облаками. Бомбардир Бихэн мог различить только очертания гавани, густонаселенные кварталы центра и окружающие горы. Но нужный для поражения объект, намеченный в качестве «точки прицеливания», разглядеть не удавалось. А через мгновение облака окончательно заволокли все внизу. Майор Суини сжал зубы. Что делать?

Если идти на второй заход, горючего, которые и так было на пределе, не хватит даже до ближайшей базы на Окинаве.

Суини связался по СПУ с капитаном 2 ранга Эшвортом, сообщив, что при наличном запасе горючего он не может совершить второй заход, и предложил отбомбиться по радиолокатору. Эшворт заколебался, он имел приказ сбросить бомбу только при визуальной видимости цели, но он не имел никаких специальных инструкций, предусматривающих подобную ситуацию. Приходилось выбирать: либо определить цель с помощью радиолокатора, либо отказаться от выполнения задания, сбросив бомбу в океан.

В итоге Эшворт решил нарушить полученный приказ.

«Хорошо, — сказал он Суини. — Сбрасывай ее по радару, раз визуально ничего не видно».

«Точка прицеливания», выбранная для нанесения максимального поражения города, находилась на склоне сопки, вблизи магазина Моримото по торговле воздушными змеями. По замыслу, взрыв должен был уничтожить центр города, район порта и промышленный район в долине реки Ураками.

«Точка прицеливания» появилась на экране радиолокатора в 11:00.

Суини провел бомбардировщик над гаванью и начал снижение. В этот момент под «Автомобилем Бока» в облаках образовался большой просвет.

— Вижу цель! — закричал Бихэн, давая понять, что может отбомбиться визуально. Они находились в двух милях от основной цели — верфи, но под скрещенными линиями прицела Бихэн опознал знакомые по фотографиям строения: комплекс военных заводов Мицубиси— цель № 2. И он привел в действие автоматический механизм сброса бомбы.

Было 11:01 9 августа 1945 года.

Освободившись от пятитонного груза, «Автомобиль Бока» подпрыгнул вверх.

— Бомбы сброшены! — по привычке доложил Бихэн, но затем поправил себя:

— Бомба сброшена!

* * *

А в своем магазине по продаже воздушных змеев Моримото возбужденно рассказывал своей жене об «ужасной бомбе», которая недавно была сброшена на Хиросиму, признавшись в своих опасениях, что следующей целью станет Нагасаки. Он начал описывать жене, как это все произошло: «Сначала была гигантская яркая вспышка голубого цвета…»

Его слова прервала гигантская яркая вспышка неземного света. Действуя совершенно инстинктивно, Моримото схватил жену и маленького сына, прыгнул вместе с ними в люк, где под полом магазина у них было вырыто индивидуальное бомбоубежище. Когда Моримото захлопывал тяжелую крышку люка, все вокруг дрожало и вибрировало, как при землетрясении.

Если бы не облачность над городом, магазин Моримото, являвшийся «точкой прицеливания», был бы уничтожен без следа. Но бомба взорвалась в нескольких сотнях метров к северо-востоку почти точно в центре треугольника, образованного минно-торпедными, металлургическим и оружейными заводами.

«Толстяк» взорвался в 11:02 на высоте пятьсот метров.

Вспышка, сопровождавшая взрыв, была в сто раз ярче солнца, в ее центре температура до ста миллионов градусов по Цельсию. Через секунду после взрыва огненный шар уже достиг трехсот метров в диаметре и, быстро разрастаясь, начал охватывать город.

Электромонтер Сеичи Мурасаки работал на столбе высотой около семи метров. Он привык к воздушным тревогам и редко спускался со столбов, чтобы спрятаться в бомбоубежище. И на этот раз монтер решил продолжить свою работу. Он сгорел заживо, и его обуглившийся труп висел на спасательном поясе, пока, догорев, не рухнул и сам столб.

Одиннадцатилетний Коней вместе с друзьями играл на берегу реки Ураками. Игра заключалась в том, что мальчишки бросали в воду поясок, а потом ныряли, чтобы достать его. Коней прыгнул в воду и нырнул. Не прошло и минуты, как он вынырнул и застыл от ужаса. Его друзья лежали на берегу мертвыми, а над руинами города поднималось огромное темное облако. За то короткое время, на которое он мог задержать под водой дыхание, мир, каким его знал этот мальчик, исчез.

Двенадцатилетний Таеко Фукабори помогал откачивать воду из большой естественной пещеры, служившей в качестве бомбоубежища. Земля дрогнула под его ногами, и Фукабори упал лицом в грязь, вспомнив рассказы о том, как многие были заживо погребены в одном из таких бомбоубежищ во время воздушного налета на судоверфь на прошлой неделе. Охваченный страхом мальчик вскочил на ноги и добрался до выхода из пещеры. Снаружи (выход из пещеры находился примерно в двухстах метрах от эпицентра взрыва) уже творился настоящий ад. Тела рабочих были изуродованы до такой степени, что невозможно было определить, лежат ли они спинами вверх или наоборот. Также невозможно было отличить женщин от мужчин.

В школе для слепых и глухих детей сорок два ребенка не могли ни увидеть взрыва, ни услышать его, сгорая заживо.

Деревянные здания рушились, заваливая пылающими обломками находившихся внутри людей. Рушились и каменные, и даже бетонные здания, рассчитанные на то, чтобы выдержать землетрясения. Двадцать тысяч городских зданий были уничтожены огнем или взрывной волной.

Погибли 74 800 человек, семьдесят тысяч были ранены.

Корреспондента телеграфного агентства «Домей» Джунджи Сато, который всего пару часов назад читал секретные сообщения о последствиях атомной бомбежки Хиросимы, взрыв застал в пути, когда он ехал на велосипеде по очередному заданию главного редактора. Повинуясь какому-то необъяснимому инстинкту, журналист успел нырнуть прямо с велосипеда в глубокий придорожный кювет, встав на ноги, он ощупал свое тело и ноги, удивляясь, что остался цел. Он пытался оглядеться, но сквозь густые клубы дыма и пыли можно было видеть на расстоянии всего лишь нескольких метров. Придя в себя, Сато кинулся обратно к зданию агентства «Домей». Прочное кирпичное здание выдержало взрыв, отделавшись лишь выбитыми стеклами и сорванными дверями.

Девушки-секретарши собирали осколки стекол. Редактор сидел с перевязанной головой: его задело куском стекла. Увидев Сато, он тут же дал ему задание точно выяснить, что произошло.

Сато прежде всего направился в бункер штаба местного гарнизона. Но там сами ничего толком не знали — вся система военной связи вышла из строя. В этот момент в штабной бункер стали прибывать раненые. Многие выглядели так, словно их искупали в кипящей нефти. Кожа у них была светло-серого цвета и с такими сильными ожогами, что отваливалась при прикосновении. Эти люди походили на привидения.

От уцелевших Сато узнал, что центр взрыва пришелся не на деловую часть города, а севернее — в район долины Ураками, где располагалось несколько военных заводов.

Покинув штаб гарнизона, корреспондент попытался пробраться к центру катастрофы. Перед его взором предстали страшные сцены. Мать с мертвым ребенком на руках у обугленных развалин собственного дома. Полураздетый ослепший старик, бредущий по дороге с вытянутыми вперед обожженными руками. Десятки детей с растерянными, ошеломленными лицами, мечущиеся в поисках своих родителей. Сгоревший автомобиль с застывшими у оплавленных окон черными трупами пассажиров.

А вокруг стояла такая тишина, будто всякая жизнь на земле прекратилась. Только скрежетало под ногами битое стекло.

Время от времени Сато натыкался на раненых и обожженных. Помочь им было некому, стонать и кричать не было сил, они тихо умирали.

Дальше дорога была загромождена непроходимой мешаниной из обломков, грязи и останков человеческих тел. Сато понял, что ему не пробиться к эпицентру взрыва и повернул обратно в агентство.

* * *

Примерно в тысяче пятистах метрах от эпицентра взрыва, на склоне горы, находился туберкулезный диспансер на семьдесят коек. Доктор Тацуиширо Акицуки делал укол одному из пациентов. Услышав какой-то сверхъестественный шум, как будто с неба на город спикировала сразу сотня самолетов, доктор, успев выдернуть из больного шприц, грохнулся на пол. Он успел заметить белую вспышку и почувствовал, как на него посыпался настоящий ливень каких-то обломков. Поднявшись с пола, доктор Акицуки какое-то время ничего не мог разглядеть. В помещении палаты стояла густая белая пыль.

Опасаясь, что его пациенты в палатах второго и третьего этажей погибли, доктор в сопровождении одной из медсестер попытался туда подняться. Больные с верхних палат спускались вниз. Все они были страшно напуганы, но отделались лишь легкими травмами — главным образом, порезами от битого стекла. В окно Акицуки увидел, что вся долина реки Ураками затянута желтым дымом. Пылали кафедральный собор и здание университета. Горел и сад при диспансере. Небо было багрово-красным. Все было очень похоже на то, что произошло в Хиросиме. Будучи президентом местного медицинского колледжа, Акицуки успел буквально накануне получить об этом подробную информацию.

* * *

В долине реки Ураками, на территории минно-торпедного завода, мастер Хачиро Косаса зашел на склад, чтобы убедиться в наличии нужного для производства материала. Внезапно он почувствовал, что творится что-то странное. Обернувшись, он увидел, что окна пылают какими-то цветными языками огня. Ему показалось, что взорвалась цистерна с газом. Мастер упал на пол и в этот момент на него рухнул потолок. Получив многочисленные раны и ушибы, Косаса пытался добраться до заводской клиники, но та уже была уничтожена. В клубах дыма и пыли беспомощно метались люди. Инстинкт подсказал мастеру, что нужно отсюда бежать и попытаться добраться до дома. Слабея от потери крови, он больше всего боялся, что умрет на улице, родные его не найдут, и он не будет похоронен, как положено. Вскоре ноги у него подкосились, но он продолжал ползти к своему дому.

* * *

На металлургическом заводе, чьи корпуса растянулись почти на милю от железнодорожной станции, шестнадцатилетняя Ецуко Обата, разнорабочая, доставляла различные заготовки в инструментальный цех на втором этаже. Она ничего не запомнила, сразу потеряв сознание, видимо, от ударной волны.

Придя в себя, девушка поняла, что висит на каких-то обломках метрах в трех от земли. Ее сняли, положили в кузов грузовика, который пытался доставить ее вместе с другими ранеными в университетскую клинику на восточной стороне города. Бушующие пожары вынудили шофера попытаться объехать этот участок с юга, но и там все было блокировано обломками и языками пламени. Шофер был вынужден высадить пассажиров, посоветовав им попытаться добраться пешком до ближайшей больницы. Превозмогая боль, Обата вышла на дорогу. Солнце выглядел, как огромный, красный, пылающий шар. Затем, неизвестно откуда, хлынул ливень, шипя на пылающих руинах и раскаленной земле. Девушка пыталась спрятаться под грузовик, но не смогла из-за полученных ран.

* * *

Не все погибшие в Нагасаки были японцами. Группа союзных военнопленных была захвачена взрывом на территории металлургического завода, и многие из них погибли. Лагерь пленных, находившийся в миле от завода, пострадал от вспышки и ударной волны так сильно, что никто не мог точно сказать, сколько людей там были убиты или ранены. Даже в сорока милях от Нагасаки, в лагере Сенрю, доктор Джульен Гудман, взятый в плен на Батаане, почувствовал ударную волну. Земля задрожала и раздался грохот, напоминавший гром. Через мгновение все это повторилось снова. Пленному австралийскому врачу Джону Хайгину это напомнило залп из тяжелых корабельных орудий.

Все пленные быстро почувствовали, что произошло что-то необычное. В этот день вечерняя смена на всех заводах Нагасаки была отменена, а из дневной смены никто не вернулся.

* * *

После сброса бомбы майор Суини, совершив разворот на сто пятьдесят пять градусов, стремился увести «Автомобиль Бока» как можно дальше от Нагасаки. В момент взрыва он инстинктивно зажмурился, а когда снова открыл глаза, то увидел внизу гигантские концентрические круги раскаленного воздуха, стремительно несущиеся вверх. Это были взрывные волны, всего их было пять. Затем из центра взрыва начал подниматься громадный огненный столб.

На борту «Великого Артиста» корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Уильям Лоренс наблюдал за происходящим с чувством ошеломления и ужаса. «Мы видели, как гигантский столб пламени высотой до трех миль взметнулся, как метеор, вылетевший, однако, не из космоса, а, казалось, из недр земли. Это был уже не просто дым или пыль, или огненный смерч, это было новое, доселе невиданное живое существо, рожденное у нас на глазах. Мы видели, как гигантский гриб вылетел из вершины столба и поднялся на пятнадцать километров в небо. Гриб этот казался даже более живым, чем столб, он кипел и бурлил в страшном разгуле словно слившиеся воедино миллионы гейзеров. Эта бушующая стихия как бы стремилась сбросить с себя оковы, удерживавшиеся ее внизу. В какие-то секунды шапка гриба оторвалась от ствола, но на его мете тут же возник новый гриб. Возникало впечатление, что у обезглавленного монстра на глазах вырастала новая голова».

Поднявшись на высоту три тысячи пятьсот метров, майор Суини сделал полный круг над городом, пытаясь определить размеры разрушений. По СПУ он услышал голос хвостового стрелка: «Командир, на землю вырвался ад!»

Второй пилот Эшбери вызвал бомбардира: «Поздравляю, Би! Ты сегодня прикончил сотню тысяч джапов!»

Бихэн ничего не ответил.

Напряжение постепенно спадало. По СПУ слышались взаимные поздравления, люди снимали с себя бронежилеты.

На Тиниан полетело первое донесение майора Суини:

«В 09:01:58 визуально сбросил бомбу на Нагасаки. Истребительное или зенитное противодействие отсутствовало. „Технический успех“ несомненен, но другие факторы требуют тщательного исследования. Видимые последствия примерно те же, что и в Хиросиме. Проблемы с горючим вынуждают меня следовать на Окинаву».

* * *

На высоте примерно три тысячи метров, над шапкой облаков, к Нагасаки приближался японский гидросамолет. Всего за десять минут до этого на военно-морскую базу в Сасебо поступило первое донесение о «страшной бомбежке» соседнего Нагасаки. Пилот гидросамолета, двадцатилетний курсант военно-морского училища Набукацу Комацу, не спрашивая ни у кого разрешения, совершил взлет и направился к Нагасаки.

Вместе с Комацу на борту находились еще два унтер-офицера: Умеда и Томимура.

Комацу слышал заявление Трумэна по радио, и правильно предположил, что на Нагасаки также сброшена атомная бомба. Он хотел в этом убедиться воочию. Приближаясь к Нагасаки, они пробились сквозь толщу облаков и оказались перед громадным черным столбом дыма. Клубящаяся колонна достигала уже примерно пяти миль в высоту, а над ней, подобно голове фантастического чудовища, висел огромный, все разрастающийся гриб. Комацу проверил показания высотомера — три тысячи пятьсот метров. Он не мог себе представить, что дым от взрыва бомбы может подняться на такую высоту.

Солнце светило сзади, и создавалась иллюзия, что огромный столб все время меняет цвет — из красного становится синим, из синего — зеленым, из зеленого — желтым. Но, подлетев поближе, Комацу убедился, что «столб» черно-серого цвета.

— Отсюда ничего не видно! — крикнул пилот. — Давайте пройдем его насквозь!

Ему никто не ответил. Члены экипажа были слишком сильно поражены увиденным. В кабине стало очень жарко. Комацу открыл окно и высунул руку, но тут же отдернул ее назад. Даже через перчатку его обожгло, словно раскаленным паром. Закрывая окно, Комацу заметил приставшую к перчатке пыль. На ветровом стекле тоже осела пыль и большие капли воды.

— Не могу больше! — крикнул Умеда, и Комацу, обернувшись, увидел, что его рвало.

Он сидел как раз на пути струи, ворвавшейся в машину из открытого окна. Гидросамолет вошел в черный дым. Обычно даже в очень густых облаках солнечный свет все-таки пробивается в кабину. А тут вдруг наступила кромешная тьма, как будто кто-то задернул на окнах черные шторы.

Температура в кабине повышалась. Все обливались потом. Через минуту Томимура, не выдержав жары, открыл окно и закричал — таким жаром обдало ему лицо, а кабина наполнилась странным запахом.

— Закрой окно, — еле дыша выдавил из себя Комацу. — Закрой быстро!

Неожиданно стало светлеть, и в следующее мгновение всех ослепило солнечным светом. Они прошли облако насквозь, на что потребовалось восемь минут. Теперь при свете Комацу увидел, что все его обмундирование покрыто слоем черно-бурой пыли. То ли от жары, то ли от испарений его тошнило и нестерпимо болела голова. Комацу помотал головой, как бы пытаясь стряхнуть боль, и увидел, что второго пилота Томимура тоже рвет.

— Садимся в гавани. — наконец принял решение Комацу.

Второй пилот кивнул. Он был смертельно бледен, но держался.

Умеда все еще чувствовал себя очень плохо, так что, посадив гидросамолет в бухте, Комацу пришлось вместе со своим вторым пилотом подтягивать машину к берегу. В гавани плавали сотни трупов тех, кто пытался в воде добиться облегчения своих мучений. Подтаскивая самолет к берегу, им пришлось отталкивать от себя трупы.

На берегу они заметили странные тени, отпечатавшиеся повсюду. На мостовой застыла тень от перил моста, хотя ни моста, ни перил уже не было и в помине. Улицу пересекала по диагонали полоса — видимо, след сгоревшего телефонного столба… (Полет через радиоактивный атомный гриб не прошел бесследно для этих молодых летчиков. Уже через два года Умеда умер от лейкемии. Томимура также умер от лейкемии в 1964 году. Комацу был в 1980 году еще жив, хотя много лет страдал от анемии).

Городские власти Нагасаки пытались хоть что-то предпринять. Электроэнергия в городе вышла из строя, телеграфная связь с внешним миром прервалась. Оба железнодорожных вокзала были разрушены. Город пылал. Улицы были завалены настолько, что проехать по ним было немыслимо. Бездомные раненые, обгоревшие и контуженные пытались вырваться из горящих руин. Из-за отсутствия связи невозможно было правильно организовать спасательные работы.

В Нагасаки оказались уничтоженными практически все запасы продовольствия. К счастью, на этот счет существовал заранее разработанный план. Во второй половине дня из близлежащих деревень стали приходить первые грузовики с вареным рисом.

Городская медицинская служба была приведена в состояние полного хаоса. Медицинский колледж вместе со своей клиникой был разрушен до основания. Из восьмисот пятидесяти обучавшихся там студентов шестьсот были убиты и почти все остальные ранены. Оставшиеся в живых врачи и студенты развернули временный центр скорой помощи на выжженном поле, где раньше находились общественные огороды. Но врачи не могли сделать много, поскольку все медикаменты были уничтожены. Единственным знаком, говорящим о том, что это поле является «госпиталем», был флаг, поднятый одним из медиков. Это был японский национальный флаг — белый с красным кругом восходящего солнца, выведенным человеческой кровью.

* * *

На последних каплях горючего майор Суини вел «Автомобиль Бока» к Окинаве. Там, по каким-то причинам, его радиограмму не приняли, и прибытия летающей крепости никто не ждал. Взлетно-посадочная полоса была занята непрерывно взлетающими армейскими истребителями P-38.

Один мотор у Суини уже заглох, сажать машину нужно было немедленно, но на местном КДП на бомбардировщик Суини не обращали решительно никакого внимания. Возможно, его просто не слышали по радио.

В отчаянии Суини стал выпускать в разных комбинациях сигнальные ракеты: «Тяжелые повреждения», «машина в огне», «Горючее кончилось», «На борту убитые и раненые».

К счастью, этот своеобразный фейерверк был замечен. Взлетную полосу немедленно освободили, и со всех сторон вдоль нее, завывая сиренами, понеслись пожарные и санитарные машины.

«Автомобиль Бока» тяжело опустился на взлетку. Все четыре мотора бомбардировщика заглохли, как только его шасси коснулись полосы.

Майор Суини еле держался на ногах.

Когда он вылез из люка, к нему подскочили санитары с носилками.

— Где убитые и раненые?

Майор махнул рукой на северо-восток, в направлении Нагасаки, и ответил, — Там.

* * *

В тот же день в Перл-Харборе секретным приказом командующего Тихоокеанским флотом США адмирала Нимица была создана Следственная комиссия для тщательнейшего расследования обстоятельств гибели тяжелого крейсера «Индианаполис». Командующий флотом приказал выявить и предать военному суду всех лиц, виновных в гибели корабля и в последующей трагедии. В комиссию, председателем которой адмирал Нимиц назначил себя, вошли все ведущие адмиралы тихоокеанского театра военных действий.

Более неподходящего времени для создания подобной комиссии трудно было придумать. Война продолжалась. Все адмиралы были по горло заняты подготовкой к вторжению на Японские острова. Вступление России в войну еще более запутало и усложнило все действия, связанные с военным планированием. Но командующий требовал, чтобы Следственная комиссия приступила к работе немедленно, сегодня, в четверг 9 августа 1945 года.

ГЛАВА XIX ТОКИО, ПЯТНИЦА, 10 АВГУСТА 1945 ГОДА

Несмотря на все заверения Молотова, донесение Сато об объявлении Советским Союзом войны Японии так и не было передано. Его задержали на Центральном телеграфе в Москве. Правда, часом позже русские сами сообщили об этом по международному радио. Это сообщение было перехвачено радиослужбой японского министерства иностранных дел в Токио. Последние надежды министра иностранных дел Того начать переговоры с американцами через посредничество СССР рухнули. Хотя эти надежды всегда представлялись как совершенно иллюзорные, Того пришел в такую же ярость, как Хэлл в день нападения на Перл-Харбор. Он заявил, что Советский Союз нанес Японии предательский удар ножом в спину.

Информация о вступлении России в войну была немедленно передана премьер-министру Судзуки. Судзуки отнесся к этой информации спокойно.

— Это, возможно, позволит нам быстрее закончить войну, — заметил он. Старый моряк, герой Цусимского сражения, Судзуки философски относился ко многим жизненно важным вопросам. Теперь премьера интересовало только мнение императора: готов ли тот к немедленной капитуляции? В дворцовых кругах Судзуки узнал, что Император готов на все во имя быстрейшего наступления мира.

Выяснив это, Судзуки немедленно собрал кабинет на «чрезвычайное совещание». Это произошло 9 августа в одиннадцать часов, т. е. всего за минуту до того, как «Толстяк» взорвался над Нагасаки.

— При существующих обстоятельствах, — открыл совещание Судзуки, — я пришел к заключению, что у нас осталась единственная альтернатива: принять Потсдамскую Декларацию и тем самым завершить войну. Я хотел был услышать ваши мнения по этому поводу.

Никто из министров не произнес ни слова.

— Почему вы все молчите? — спросил адмирал Ионаи. — Нам никогда не удастся решить ни одной проблемы, если мы честно и откровенно не выскажемся по этому вопросу.

Три других «военных» министра с открытым негодованием отнеслись к готовности Судзуки капитулировать, хотя известие о вступлении Советского Союза в войну ошеломило их даже больше, чем атомная бомбардировка Хиросимы. В этот момент в помещение, где собрался кабинет, вошел офицер с донесением о взрыве над Нагасаки второй атомной бомбы.

Эта страшная новость в совокупности с донесениями, пришедшими из Маньчжурии, сделало сдержанное негодование «военных» министров — генералов Анами и Умедзу и адмирала Тойода — совершенно открытым.

В глубине душе все трое понимали неизбежность капитуляции, но упрямо отказывались принять Потсдамскую Декларацию даже при условии сохранения Императора на троне. Они настаивали на допольнительных условиях: чтобы т. н. «военные преступники» судились в Японии по японским законам; чтобы армия была демобилизована самими японцами, а количество оккупационных сил было бы ограниченным.

Министр Иностранных дел Того тщетно пытался вернуть военных к реальности. Зная, что Япония близка к полному краху, союзники без сомнения отвергнут все эти претензии, которые могут только отдалить наступление мира. Имеют ли военные хоть какую-нибудь надежду на победу?

Военный министр Анами такой надежды не имел, но желал, чтобы Япония прошла еще через одно великое сражение — войну на собственной территории.

— Сможете ли вы предотвратить высадку противника на наши острова? — в открытую поинтересовался Того.

— При удаче, мы сможем разбить врага еще до того, как он успеет высадиться, — ответил генерал Умедзу, — В любом случае, я могу с уверенностью заявить, что мы уничтожим большую часть американских сил вторжения. Мы способны нанести им такой удар, от которого они никогда не оправятся.

Того пожал плечами, — Что это изменит?

В случае необходимости, американцы осуществят второе вторжение, а затем — и третье. И нам все равно придется капитулировать.

После трех часов жаркой дискуссии ни до чего договориться не удалось. Судзуки прервал совещание, сообщив об отсутствии результатов маркизу Кидо.

— Остался единственный выход, — сказал адмирал Хранителю Печати. — Нужно сделать так, чтобы решение принял Император.

Это было весьма смелое предложение. Какой бы мощью не обладал Император, он традиционно не мог выступать с политическими инициативами. Но маркиз Кидо был согласен с тем, что только экстраординарные действия Трона способны спасти Японию. Без колебаний Хранитель Печати разъяснил обстановку Императору. Его Величество согласился с тем, что пришла пора нарушить традицию. Собравшийся после обеда кабинет был не более результативен, чем на утреннем совещании. Военные снова сомкнутым строем выступили против гражданских министров. Исключение составлял только адмирал Судзуки, твердо убежденный в том, что продолжением войны уже не достичь ничего. Будет только хуже.

— Нам нужно думать сейчас, как сохранить и возродить нашу страну, — сказал премьер. — Поэтому мы должны забыть о «спасении своего лица» и как можно быстрее капитулировать.

Слова премьера еще более разъярили военных. Почти не скрывая своей откровенной враждебности к премьеру, военный министр Анами заявил:

— Можно не сомневаться в том, что мы нанесем противнику тяжелейшие потери, когда он посмеет вторгнуться на наши острова! И нет ничего невозможного в том, что обстановка при этом изменится самым коренным образом, и предсказываемый вами наш разгром обернется полной победой!

Более того, заметил военный министр, подразделения армии и флота откажутся выполнить приказ о капитуляции. Они просто не сложат оружия, и все! Они хорошо знают, что японский закон и японские традиции запрещают капитуляцию! А потому у нас нет никакой реальной альтернативы, как продолжать войну!

Однако четыре гражданских министра — сельского хозяйства, торговли, транспорта и военных запасов — придерживались совершенно другого мнения. Народ на грани полного изнеможения и голодной смерти. Сражаться больше нет никаких сил.

Анами грубо и нетерпеливо перебил их речи:

— Все это понимают, но честь нации требует от нас сражаться до конца!

Ругань и бесцельные дебаты продолжались до самого вечера. Военный министр казался еще более упрямым и непреклонным, чем прежде. Некоторые предполагали, что Анами просто играет в какую-то собственную игру, называемую по-японски «харагей». Если он искренне верит во все то, что так страстно отстаивает, то должен подать в отставку, за которой, согласно закону, последует роспуск кабинета и формирование нового. Правда, никто не мог поручиться, что новый кабинет не будет также раболепствовать перед милитаристами, как и предыдущий.

Премьеру Судзуки уже стало очевидно, что кабинет самостоятельно не способен прийти к какому-нибудь конкретному решению. Последней надеждой оставался Император.

Объявив перерыв в заседании, адмирал Судзуки позвонил во дворец и попросил немедленно собрать совещание в Высочайшем присутствии. Для этого нужно было представить соответствующее прошение, скрепленное, помимо всего прочего, личными печатями начальников штабов армии и флота. Предвидевший это начальник дворцовой канцелярии Сакомицу уже убедил адмирала Тойода и генерала Умедзу поставить свои печати на прошении и находиться в готовности, т. к. совещание может быть назначено в любой момент.

В пределах часа взволнованные и озадаченные министры, вызванные без всяких объяснений, начали по одному прибывать во дворец. При свете луны они вылезали из своих автомобилей и в сопровождении камергеров спускались в глубокий подвал, где располагался подземный комплекс императорских покоев. Вырытый в подножии холма этот комплекс — «обунко» — состоял из шести комнат и большого помещения для совещаний. Комплекс плохо вентилировался, в нем было душно, воздух был спертым. Низкие потолки поддерживали стальные балки, стены были отделаны панелями черного дерева, придавая помещениям дополнительную мрачность.

Кроме шести основных членов кабинета и четырех секретарей, на совещание был вызван и Председатель Тайного Совета престарелый барон Хиранума. Еще в приемной Тойода и Умедзу в гневе, клацая ножнами мечей, набросились на Сакомицу, обвиняя его в том, что он обманом вынудил их поставить свои подписи и печати под прошением об Императорском совещании. Военных не удалось успокоить даже откровенной ложью, что на этом совещании не предполагается принимать никакого решения. Ему удалось отбиться от военных только, когда последовало приглашение участникам совещания занять свои места.

В помещении для совещаний стояли два длинных параллельных стола. Перед этими столами, на небольшом возвышении, был установлен небольшой столик, покрытый скатертью из золотой парчи. Перед ним располагалось кресло и шестипанельная складная ширма.

За десять минут до полуночи появился Император. Он выглядел усталым и озабоченным, тяжело опустившись в предназначенное для него кресло. Участники совещания поклонились Императору и сели на свои места, глядя, как было положено по этикету, перед собой, ибо никто не смел смотреть в лицо сыну Неба. Некоторых, особенно пожилых, охватил кашель, что еще более усилило чувство неловкости и напряженности.

Премьер Судзуки попросил Сакомицу зачитать текст Потсдамской Декларации. Когда тот читал, слова, казалось, застревали у него в горле.

Затем адмирал Судзуки кратко описал последние дебаты в кабинете и предложил присутствующим высказать свои аргументы.

Выступивший первым министр иностранных дел Того заявил, что Потсдамскую Декларацию необходимо принять немедленно, ибо на карту уже поставлено само существование страны и нации.

— Я полностью согласен с министром иностранных дел, — вставил свою реплику премьер Судзуки.

Следующим вскочил с места военный министр генерал Анами.

— Я категорически не согласен с позицией министра иностранных дел, — почти закричал он, видимо, забыв о присутствии Императора. — Армия никогда не согласится капитулировать, если ей не будет позволено самой провести демобилизацию и самой судить тех, кого называют «военными преступниками». Кроме того, мы требуем ограничения оккупационных сил! Иначе мы будем продолжать сражаться до конца!

Слезы текли по щекам генерала, когда он умолял Императора превратить территорию Японии в поле «последнего и решающего сражения с американскими варварами».

— Даже, если нам не удастся их разбить, — закончил свое выступление генерал Анами, — ведь наш стомиллионный народ умрет с честью, достойный немеркнущей славы своих предков.

Затем поднялся бритоголовый начальник армейского генштаба Умедзу. Это немыслимо, подчеркнул он, соглашаться на безоговорочную капитуляцию после того, как уже столько доблестных героев погибли смертью храбрых за Императора.

Следующим должен был выступать адмирал Тойода, но Судзуки, возможно, по ошибке, а возможно, и намеренно попросил высказать свое мнение барона Хиранума.

Барон задал военным прямой вопрос: а способны ли они в свете последних событий вообще продолжать войну?

Генерал Умедзу уверил его, что новые атомные бомбардировки будут предотвращены силами противовоздушной обороны страны.

— Мы сохранили достаточно сил для будущих операций, — заявил он, — и ожидаем только подходящего времени для перехода в контрнаступление.

Однако, заверения Умедзу не произвели впечатления на барона Хиранума. Он повернулся к Императору: «В соответствии с обычаями Императорских предков. Его Императорское Величество также несет ответственность за предотвращение национальной катастрофы. Имея это в виду, я осмеливаюсь просить Его Величество принять собственное решение».

Адмирал Тойода в своем выступлении пытался вернуться на позицию милитаристов. Но его слова звучали туманно:

— Мы не можем уверенно говорить об окончательной победе, но в то же самое время мы не считаем, что будем полностью разгромлены.

В течение почти двух часов участники совещания почти слово в слово повторяли свои старые аргументы. После того, как адмирал Тойода закончил, медленно и торжественно поднялся премьер-министр адмирал Судзуки. Казалось, старый адмирал, наконец, выскажет все, что за последнее время накопилось у него в душе.

— Мы дискуссируем этот вопрос уже в течение многих часов, но так и не можем прийти к какому-либо решению, — заявил он. — Обстановка же очень серьезна, и ни одной минуты нельзя тратить напрасно. Хотя в нашей истории не было подобного прецедента, я с величайшим почтением прошу Императора объявить свою волю.

Судзуки повернулся к Императору и спросил: должна ли Япония принять Потсдамскую Декларацию без всяких оговорок или выдвинуть условия, на которых настаивает армия?

Бессознательно Судзуки отошел от своего места и сделал несколько шагов по направлению к трону. Это было чудовищное нарушение всех традиций и придворного этикета.

— Господин, премьер-министр! — в ужасе закричал генерал Анами, но Судзуки, казалось, не слышал его. Подойдя к основанию подиума, на котором находился Император, адмирал попросил премьера сесть на место. Старик не расслышал слов и приложил руку к уху. Император вторично попросил адмирала вернуться на свое место.

Как только премьер сел обратно в свое кресло, Император поднялся с трона. Его обычно ничего не выражающий голос на этот раз звучал очень напряженно:

— Я серьезно обдумал обстановку, сложившуюся внутри страны и в мире, — заявил Его Величество, — и пришел к заключению, что продолжение войны ведет к уничтожению нашей нации и продолжению кровопролития в мире.

Все слушали, молча, склонив головы.

— У меня больше нет сил видеть дальнейшие страдания моего ни в чем неповинного народа, — продолжал Император. — Окончание войны является единственным способом восстановить мир во всем мире и облегчить страшные страдания нации.

Голос Императора дрогнул. Он прервал свою речь и рукой в белой перчатке пытался протереть свои очки, залитые слезами.

Глядя на это, Сакомицу почувствовал, что слезы хлынули у него из глаз. Участники совещания также уже не сидели тихо и почтительно на своих местах, внимая речи Императора. Некоторые вскочили на ноги, многие открыто плакали, не стыдясь своих слез.

Императору удалось взять себя в руки. Сакомицу хотел крикнуть: «Мы все уже поняли волю Его Величества. Его Величеству незачем произносить лишние слова,» но Император заговорил снова. Его голос дрожал от волнения.

— С великой болью, — сказал он, — я думаю о тех, кто так верно служил мне, о солдатах и моряках, убитых и искалеченных в бесконечных боях, об их семьях, потерявших все свои имущество и саму жизнь в страшных воздушных налетах. Нечего и говорить, что для меня нестерпимо видеть и то, как те, кто так преданно служил мне, будут теперь наказаны как поджигатели войны. Но настало время, когда мы должны стерпеть нестерпимое. Когда я вспоминаю чувства моего деда Императора Мэйдзи во время Тройственной интервенции (России, Германии и Франции в 1895 году), то, глотая слезы, даю свою санкцию на принятие Прокламации Союзников в том виде, как она была изложена министром иностранных дел.

Император закончил свое выступление.

Судзуки и все остальные поднялись со своих мест.

— С величайшим почтением мы выслушали милостивые слова Вашего Величества, — низко поклонился премьер-министр.

Император хотел что-то ответить, но спазм перехватил ему горло и он только кивнул. Медленно, согнувшись, как бы неся нестерпимую ношу, Император покинул помещение.

— Воля Его Величества, — заявил адмирал Судзуки, — теперь должна стать единодушным решением совещания.

Воля Императора никогда не подлежала обсуждению.

Все одиннадцать участников совещания, еще не пришедшие в себя от шока, вызванного речью Императора, послушно поставили свои подписи под документом, принимающим Потсдамскую Декларацию с единственной оговоркой о том, что Союзники гарантируют неприкосновенность Императора и законность его власти.

* * *

10 августа в Токио было жарко и душно. В бомбоубежище Военного министерства более пятидесяти высших офицеров ожидали прибытия генерала Анами.

Всех их срочно вызвали сюда, не объяснив причин, что вызвало волну слухов и всевозможных предположений. Собирается ли военный министр объявить о слиянии армии и флота в одну боевую организацию? Или он собирается рассказать что-либо новое об атомной бомбе? Или о подробностях ночного совещания в присутствии Его Величества?

В 09:30 генерал Анами в сопровождении двух своих адъютантов, пройдя тоннель, связывающий здание Военного министерства с бомбоубежищем, появился перед собравшимися в подземном бункере. Министр поднялся на невысокую платформу и, не теряя времени, объявил офицерам, сгрудившимся вокруг него, что прошедшей ночью на совещании в присутствии Императора было принято решение принять Потсдамскую Декларацию.

Несколько человек крикнули: «Нет!»

Анами поднял руку, призывая к спокойствию.

— Поскольку такова воля Его Величества, — заявил он, — сделать уже ничего нельзя.

Генерал попросил подчиненных не впадать в панику и сделать все возможное для поддержания порядка в армии с стране.

* * *

Кабинету министров еще предстояло решить, как опубликовать решение, принятое на ночном совещании. Насколько подробно это можно сделать и какие формулировки применить? Военные, естественно, были вообще против публикации решения, принятого Императором, считая, что это немедленно подорвет волю народа к сопротивлению и ввергнет страну в хаос. В итоге был достигнут некий компромисс: решили опубликовать весьма туманное заявление с тем, чтобы «помочь народу подготовиться к капитуляции». Заявление было составлено Правительственным Информационным бюро, которое возглавлял Кайнан Симамура.

В заявлении о капитуляции не говорилось ни слова. Напротив, в нем восхвалялись победы японского оружия, клеймилась новая американская бомба как «варварское и незаконное оружие» и говорилось о намерении противника вторгнуться на Японские острова. Единственный намек на решение, принятое Императором, содержался в последнем абзаце заявления, где говорилось, что для сохранения чести, достоинства и самого существования нации могут быть предприняты «беспрецедентные меры».

Что же касается инструкций, посланных из Генерального штаба в войска, то там вообще не было никаких намеков. Армии предписывалось продолжать «священную войну» до конца.

В официальном заявлении Военного министерства говорилось:

«Мы намерены сражаться до последнего, даже если нам придется жить в чистом поле, питаясь одной травой. Мы верим, что и в смерти есть жизнь. Это дух великого Нанко, который должен возродиться семь раз, чтобы продолжать сражаться за свою страну. Это несокрушимый дух Токимуне, который отказался от власти, чтобы не отвлекаться от разгрома монгольских орд».

Эти заявления, разосланные почти одновременно по редакциям ведущих газет и радиостанций, вынудили министра иностранных дел Того предпринять быстрые и решительные меры. Можно было не сомневаться, что заявление, утвержденные генералом Анами, приведет Союзников к убеждению, что Япония приняла решение продолжать войну. Официальная японская нота, информирующая Союзников о готовности Японии капитулировать, должна была еще в течение нескольких часов пробиваться по медленно-бюрократическим дипломатическим каналам. За эти несколько часов на Японию вполне могла быть сброшена третья атомная бомба.

А что, если послать это сообщение немедленно под видом сводки новостей?

Однако, на всех каналах новостей существовала военная цензура, которая могла подобную «новость» не пропустить. Чтобы этого избежать, было решено передать сообщение азбукой Морзе на английском языке. Есть надежда, что к тому времени, когда цензоры переведут это сообщение, будет уже поздно.

Сайдзи Хасегава, редактор международных новостей агентства «Домей», согласился принять участие в этом весьма рискованном предприятии. Примерно в 20:00 он передал сообщение о принятии Потсдамской декларации сначала на Соединенные Штаты, а затем — на Европу. Он молился, чтобы эти радиограммы были приняты.

Примерно в то же время на улицах Токио взорвалось несколько ручных гранат. Армейские диссиденты, как всегда состоявшие из молодых, повышенно эмоциональных офицеров, до которых дошла информация о готовности правительства капитулировать, пытались начать очередной путч. Они надеялись, что их действия приведут к введению в столице чрезвычайного положения, в условиях которого на Императора можно будет оказать соответствующее давление и заставить изменить Высочайшее мнение относительно окончания войны. Но никто в столице, измученной ежедневными ковровыми бомбежками, не обратил внимания на эти жалкие взрывы.

Над Нагасаки какой-то неизвестный самолет разбросил листовки, предупреждая о новой атомной бомбардировке и призывая всех жителей покинуть город.

* * *

На другом краю земли, в Вашингтоне, еще только занималось утро 10 августа. В 07:33 радиограмма Хасегавы, переданная азбукой Морзе и, к счастью, пропущенная цензорами, была принята американской службой радиоперехвата. Президент Трумэн немедленно вызвал к себе в кабинет адмирала Леги, госсекретаря Бирнса, военного министра Стимсона и министра ВВС Форрестола, ознакомив их с текстом перехваченного сообщения. Поскольку радиограмма пришла из неофициального источника, президент спросил присутствующих: должен ли он считать, что Япония приняла Потсдамскую Прокламацию?

Если так, нужно ли соглашаться на сохранение в Японии власти Императора? В течение долгого времени такие видные американские политики, как Гарри Гопкинс, Арчибальд Маклейш и Дин Ачесон, убеждали президента не делать этого. С императорской властью в Японии должно быть покончено.

Но трое из четырех вызванных сегодня к президенту министров придерживались другой точки зрения. Стимсон считал, что вопрос сохранения Императора на троне является чисто практическим. Он указал, что союзникам будет необходима помощь Хирохито, чтобы на деле осуществить капитуляцию японских вооруженных сил, разбросанных на огромных, удаленных друг от друга территориях. Речь шла об обширных районах Китая, о десятках островов Тихого океана, еще удерживаемых японцами, об Индонезии и прочих территориях голландской Ост-Индии. В противном случае их придется брать с боем.

Адмирал Леги поддержал Стимсона, но госсекретарь Бирнс был против какого-либо отступления «от требований о безоговорочной капитуляции». Это требование было выдвинуто Японии еще до применения атомной бомбы и вступления в войну Советского Союза. Если какие-то условия и могут быть приняты, то их должны выдвинуть Соединенные Штаты, а не Япония.

Кроме того, согласие Японии капитулировать увеличило беспокойство Стимсона по поводу продолжения американских бомбардировок японских городов. Он предложил приостановить бомбежки японской территории самолетами, как стратегической, так и палубной авиации. Военный министр напомнил, насколько неоднозначно отнеслось американское общественное мнение к атомной бомбардировкеЯпонии.

Но Трумэн решил подождать, пока согласие Японии капитулировать придет по официальным дипломатическим каналам, приказав Бирнсу немедленно составить проект ответа. Государственному секретарю пришлось тщательно взвешивать каждое слово своего заявления, чтобы не было никаких возражений со стороны русских, англичан и китайцев, не говоря уже о реакции на это самого американского народа.

Незадолго до полудня Бирнсу сообщили, что в Швейцарском посольстве уже получена официальная японская нота с согласием капитулировать.

Вместе с проектом ответа Бирнс направился в Белый Дом. Трумэн немедленно собрал кабинет на чрезвычайное совещание и в 14:00 начал читать министрам ответ Бирнса.

Стимсону понравился мирный тон этого документа. «Это было очень продуманное и взвешенное заявление. У него было гораздо больше шансов быть принятым, чем у грубого ультиматума,» — вспоминал позднее Стимсон.

В заявлении говорилось, что с момента капитуляции власть Императора и японского правительства в управлении государством будет подчинена Верховному Главнокомандующему вооруженными силами союзных держав, а окончательная форма японского правительства будет определена свободным волеизъявлением японского народа.

Все были согласны с тем, что подобная формулировка успокоит японцев относительно будущей судьбы их Императора и в то же самое время не нарушит основных положений безоговорочной капитуляции.

Однако, прежде чем направить текст ответа в Токио, нужно было, чтобы он был одобрен союзниками. Копии послания были срочно телеграфированы в американские посольства в Лондоне, Москве и Чанкине.

Адмирал Кинг немедленно информировал об этом адмирала Нимица в Перл-Харборе. Памятуя о том, как за десять дней до начала войны в Перл-Харбор была направлена радиограмма, начинающаяся словами: «Вы должны рассматривать эту телеграмму как предупреждение о войне», адмирал Кинг теперь написал: «Вы должны рассматривать эту телеграмму как предупреждение о мире…»

ГЛАВА XX МОСКВА, КРЕМЛЬ, СУББОТА, 2 АВГУСТА 1945 года

Единственной из стран-союзников, которая сразу не одобрила американский ответ на согласие Японии капитулировать, оказался Советский Союз. Советское правительство «скептически» отнеслось к принятию японцами ультиматума союзных держав. Молотов посчитал, что согласие Японии является не безусловным и не конкретным. Поэтому, заявил он, Красная армия намерена продолжать свое наступление в Манжурии.

Американский посол Гарриман настаивал на быстром ответе, и Молотов в итоге согласился с одной оговоркой: «Советское правительство считает, что в случае положительной реакции Японии на ответ союзников, Союзные державы должны достичь соглашений по кандидатуре или кандидатурам, представляющим Высшее Союзное командование, которым будут подчинены японский Император и японские правительство».

Гарриман ответил, что он не совсем понимает, о чем идет речь. Молотов объяснил, что Верховных главнокомандующих союзными силами на Дальнем Востоке должно быть двое. Один — американский генерал, второй — русский.

Реакция Гарримана была резкой и недвусмысленной. Соединенные Штаты вынесли основную тяжесть войны на Тихом океане в течение четырех лет, приняв на себя всю ярость Японии, когда та была уже готова прыгнуть на спину России. Советский Союз же участвует в войне с Японией всего два дня.

Поэтому просто немыслимо, чтобы Верховным главнокомандующим на Дальнем Востоке стал бы кто-либо кроме американца. Молотов начал приводить свои аргументы, но Гарриман оставался непреклонным. Конечно, он отправит это предложение Молотова в Вашингтон, но совершенно уверен, что оно абсолютно неприемлемо.

Возбужденный и раздраженный Гарриман вернулся в посольство. Не успел он войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок. На проводе был Павлов, секретарь и переводчик Молотова.

Он сказал, что нарком доложил обо всем Сталину. Произошло «недопонимание», и он предлагает начать «консультации» по этому вопросу. Пока же текст американского ответа одобрен не будет.

Гарриман снова предупредил, что если из советской поправки не будет убрано слово «кандидатурам», она не будет принята Вашингтоном. Через несколько минут Павлов позвонил снова, сообщив, что Сталин согласен убрать это «конфликтное» слово из советской поправки и даже готов подтвердить свое согласие письменно.

* * *

Сталин работал в своем кабинета в Кремле. Одетый в довоенный френч с отложным воротником, без погон, он просматривал разведывательные документы, которые, минуя руководство всех многочисленных спецслужб Советского Союза, направлялись лично ему. Подобная практика установилась еще с середины 30-х годов, в разгар подготовки к операции «Гроза», когда победоносное «освобождение» Красной Армией европейских стран сперва от «ига помещиков и капиталистов», а затем — от «немецко-фашистской оккупации» должно было стать прологом к созданию Всемирной Советской Республики. С несколькими агентами, чьи имена достоверно неизвестны до сих пор, работал, держал связь, инструктировал, читал их донесения и, разумеется, делал выводы только сам Сталин. Тогда все это чуть не закончилось национальной катастрофой, которая, к счастью, катапультировала Сталина и его несчастную страну «победившего пролетариата» в совершенно немыслимый союз с двумя главными «империалистическими хищниками» — США и Великобританией.

Однако, немыслимо громадные потери, которые понес Советский Союз в ходе Второй Мировой войны, вовсе не заставили Сталина отказаться от осуществления своей довоенной мечты, завещанной ему еще вождем мирового пролетариата. Тем более, что задача уже была выполнена почти наполовину: вся Восточная Европа уже находилась в его руках, была оккупирована половина Ирана, а хищные стрелы советской экспансии уже нацелились на Турцию и Грецию. На волне победоносного наступления 1945-го года, когда созданная им гигантская военная машина паровым катком катила по европейским дорогам, его горячие маршалы и не в меру ретивые товарищи по Политбюро предлагали не останавливаться на Эльбе и прочих разграничительных линиях, установленных на Тегеранской и Ялтинской конференциях, а с ходу нанести удар по «союзничкам», молниеносно разгромить их, выйти к Ламаншу, на побережье Атлантического океана, а по возможности, и к берегам Средиземного моря. Товарищей пришлось поправить. «Не сейчас». Сталин на все вещи всегда смотрел более широко, чем многие военные и политические деятели из его ближайшего окружения.

Во-первых, англо-американские войска сейчас развернуты в боевые фронты, но подобное положение долго продолжаться не может. Начнется переброска сил на Дальний Восток, а также их массированная демобилизация. Поэтому обстановка через год (а может быть, и раньше) после окончания войны в Европе для нашего наступления станет гораздо более благоприятной. Во-вторых, по договоренности с союзниками, Советский Союз не позднее чем через два-три месяца после разгрома Германии должен вступить в войну против Японии. Это дает возможность без особых помех захватить Манжурию, Корею, большую часть Китая, открывая дорогу и в Индию. Более того, американцы считают, что было бы совсем неплохо, если бы две — три советских армии высадились на острове Хоккайдо в то время, когда их армия высадится на островах Кюсю и Хонсю.

Они готовы полностью обеспечить нас десантно-высадочными средствами и обеспечить поддержку нашего десанта с моря и с воздуха своими огромными военно-морскими и воздушными силами, сосредоточенными на Дальнем Востоке. А это, учитывая традиционно медленный темп наступления американских войск на суше, открывает перед нами возможность захвата почти всей Японии. А разделаться с ними в Европе мы успеем и позднее. Будем ориентироваться на начало будущего, 1946 года. Надо еще провести ряд мероприятий на освобожденных территориях восточно-европейских стран: кого надо — переместить в наши восточные районы, кого надо — изолировать на месте, усилить дружественные нам правительства. В общем, укрепить наш тыл с помощью тех мероприятий, которые проводились в Прибалтике, Польше и Бессарабии в 1940 году.

А затем — вперед. Долго затягивать «проведение этого мероприятия», как выразился Сталин, конечно, нельзя…

Сталин внимательно прочел разведсводку из Вашингтона, что на остров Тиниан доставлены еще две атомных бомбы. Если Япония снова начнет какие-либо проволочки с капитуляцией, то эти бомбы будут сброшены 13 и 16 августа. Одна из целей — Токио. Это подтверждали и донесения агентурной разведки. Сталин вскрыл конверт, в котором оказались фотографии Хиросимы после атомной бомбежки, причем сделанные не только с воздуха, но и с земли. Можно было предположить, что эти фотографии для чего-то специально подброшены американской разведкой, но, насколько ему было известно, ни одного американца в Хиросиме еще не было.

Сталин внимательно рассмотрел фотографии. Даже взял лупу, чтобы лучше разглядеть детали.

Его охватил страх, почти такой же страх, который он ощущал в 1941 и 42-м году, когда уже реально вырисовывалась возможность военной катастрофы. В душе Сталин до конца не верил в возможности атомной бомбы, даже когда ему доложили, что американцы испытали это свое новое оружие в пустыне штата Нью-Мексико.

Появление атомной бомбы совсем не было для Сталина сюрпризом. В Соединенных Штатах и в Великобритании советская разведка работала гораздо более эффективно чем в Германии, главным образом, потому, что тамошние контрразведывательные службы традиционно обращали на советский шпионаж мало внимания, особенно в период войны. Было, правда, несколько скандалов вроде дел Чемберса и Хисса, но этих скандалов как-то особенно на раздували, в целом все шло достаточно гладко и успешно. Первое предупреждение об англо-американском решении создать атомную бомбу поступило еще в 1940 году, когда в Британском комитете по науке, возглавляемом лордом Хэнки, подробно начал обсуждаться этот вопрос. А личный секретарь лорда Хэнки являлся советским шпионом.

Летом 1941 года после секретного доклада, в так называемом комитете «Майд», о том что к концу 1943 года будет создано новое «очень мощное оружие» с использованием урана, было решено привлечь к работе Соединенные Штаты, с которыми уже началось секретное сотрудничество. Проекту было присвоено кодовое наименование «Тьюб эллойз». Все это тут же стало достоянием советской разведки. Однако, все это мало вдохновляло товарища Сталина. В духовной семинарии, где он некогда учился, не было курса даже элементарных физики и химии. Поэтому он, как и Гитлер, считал все эти разговоры об атомной бомбе «еврейскими штучками». Большинство атомных физиков, кому позволял возраст, были призваны в армию. Другие занимались кто чем. Даже ведущий ученый в этой области, Игорь Курчатов, находился на Балтике, занимаясь размагничиванием боевых кораблей.

Шла война и существовали гетакомбы других проблем. Но поток разведывательной информации, идущий из США и Англии, все-таки заставил Сталина принять некоторые меры в этом отношении. Только в апреле 1942 года заместитель председателя Совета Народных Комиссаров и нарком химической промышленности М. Г. Первухин, по распоряжению Сталина, получил толстое досье с материалами ГРУ и НКВД о работе над атомной бомбой за рубежом. Первухин, слабо разбиравшийся в проблемах ядерной физики, показал с разрешения Молотова эти материалы нескольким ученым-физикам. Те отнеслись ко всему этому скептически. Решить проблему, в принципе, можно, но на это уйдет как минимум десять — двадцать лет. Ясно, что в войне с Германией бомбу использовать не удастся, а она отвлечет от фронта и без того скудные ресурсы.

В мае 1942 года Сталин неожиданно получил письмо от молодого физика Г. И. Флерова, служившего тогда лейтенантом в авиации. «Очень важно не потерять времени и создавать урановую бомбу», — осмелился поучать отца всех народов молодой ученый. Находясь в Йошкар-Оле, куда была эвакуирована Военно-воздушная академия, и просматривая иностранные журналы, лейтенант Флеров обратил внимание, что из них исчезли все статьи по ядерному распаду. Не встречались больше и имена виднейших ученых в этой области. На основании этого Флеров пришел к выводу, что ядерные исследования засекречены и Соединенные Штаты создают атомную бомбу.

Флеров, возможно, первым указал, что тот, кто будет владеть атомным оружием, тот будет доминировать над миром. Надо заметить, что Сталин, не веря в душе в атомную бомбу, с этой точки зрения вопрос никогда не рассматривал. Он только сильно разгневался. Почему о подобном он должен узнавать из письма какого-то безвестного лейтенанта, а не от ученых из Академии наук?

В конце 1942 года Государственный комитет обороны, возглавляемый Сталиным, принял указ об учреждении при Академии наук лаборатории по созданию атомной бомбы, куратором атомного проекта Сталин назначил Молотова. В государственной деятельности Сталина было немало кадровых решений, которые, мягко говоря, можно назвать весьма странными. Так и в этот раз. Трудно было найти в качестве куратора советского атомного проекта более неподходящего человека, чем Молотов. Проведя всю жизнь в высших кругах коммунистической номенклатурной бюрократии, где главным стремлением всех было желание дожить до утра, Молотов совершенно был неспособен вдохнуть жизнь в любое дело, тем более в такое необычное. Поэтому до 1945 года, пока Молотов продолжал курировать эту проблему, фактически ничего сделано не было, если не считать того, что довольно удачно были определены ученые которым предстояло возглавить основные работы, связанные с созданием в будущем советской атомной бомбы. Ими стали Иоффе, Курчатов и Алиханов.

Все эти организационные мероприятия произошли как раз в тот момент, когда 2 декабря 1942 года в Чикаго безвестный итальянский эмигрант Ферми запустил первый урановый реактор, в котором началось производство почти не существующего на Земле страшного элемента Плутония. С таким куратором как Молотов Сталин почти забыл об атомной проблеме и забыл бы совсем, если бы разведывательные данные о работах союзников постоянно не подхлестывали его воображения.

Первым и наиболее важным из атомных шпионов, поставлявших научную информацию об англо-американских атомных исследованиях, был Клаус Фукс. Именно с его докладами по приказу Сталина были ознакомлены в апреле 1942 года Первухин и ведущие советские физики. В 1932 году, будучи студентом Кильского университета, Фукс в возрасте двадцати одного года вступил в Коммунистическую партию Германии и стал руководителем студенческой коммунистической ячейки. После прихода Гитлера к власти ему пришлось бежать из Германии, и в сентябре 1933 года Фукс оказался в Англии в качестве беженца.

В 1934 году Фукс начал готовить докторскую диссертацию по физике в Бристольском университете и защитил ее в декабре 1936 года. Там же, в Бристоле, молодой физик принимал активное участие в деятельности созданной советской разведкой организации «Общество культурных связей с Советским Союзом». Среди всего прочего в «Обществе» происходили театрализованные постановки спектаклей по материалам Московских политических процессов, прославляющих мудрость и «пролетарское милосердие» вождя всех народов товарища Сталина. В этих спектаклях Фукс играл роль советского генпрокурора Вышинского, «обвиняя подсудимых», по словам одного из очевидцев, «с такой холодной злобой, которой никак нельзя было предположить в столь тихом и скромном молодом человеке». Именно на пике артистического успеха Клауса Фукса и завербовала советская разведка.

В 1937 году Фукс перешел работать в лабораторию Макса Борна в Эдинбургском университете, где оставался до мая 1940 года, когда его вместе со многими другими «вражескими инородцами» уволили с работы и интернировали во время истерии с «Пятой колонной», последовавшей за разгромом Франции. Проведя семь месяцев в заключении на острове Мэн и в Канаде, Фукс в конце года был освобожден, а в мае 1941 года немецкий ученый Рудольф Пейерлс, тоже беженец, пригласил его в Бирмингемский университет заниматься «военными разработками».

Получив без особого труда допуск от МИ-5, Фукс стал работать над совершенно секретным проектом под кодовым наименованием «Тьюб эллойз» по разработке и созданию атомной бомбы.

К этому времени Фукс потерял связь с советской разведкой, но в конце 1941 года, когда части вермахта подступали к Москве, Фукс разыскал в Лондоне некоего Юргена Кучински, руководителя немецкого коммунистического подполья в Англии, давно превратившегося в один из филиалов нелегальной советской разведки, и попросил его переправить русским то, что ему стало известно о планах создания атомной бомбы. Кучински связал Фукса с офицером ГРУ Симоном Кремером, работавшем «под крышей» военного атташата советского посольства в Лондоне. Он представился Фуксу как «Александр». Позднее Фукса передали другому связному советской разведки — женщине, которую он знал под именем «Соня».

Ценность поставляемых Фуксом сведений заключалась не столько в технических деталях, сколько в том, насколько далеко ушли в своих исследованиях американцы и англичане. К началу 1942 года Фукс получил доступ к секретным американские докладам по ядерным исследованиям. 3 декабря 1943 года Фукс в составе английской делегации отправился в Америку к коллегам из проекта «Манхэттен». Перед отъездом Фукс получил от «Сони» инструкции, как вступить в контакт с его «американским куратором — „Раймондом“». Он не знал, что ГРУ передала его агентуре НКГБ. «Раймонд» (Гарри Голд), родившийся в Швейцарии в семье евреев-эмигрантов из России, был в трехлетием возрасте перевезен родителями в США и с 1936 года работал на НКВД в качестве шпиона и связного. Фукс встретился с «Раймондом» в начале 1944 года в Нью-Йорке. «Раймонд» позднее (на допросах в ФБР) вспоминал, что был поражен устрашающим потенциалом информации, которую передавал ему Фукс.

В августе 1944 года Фукса направили в совершенно секретную атомную лабораторию в Лос-Аламосе, где работали уже двенадцать Нобелевских лауреатов, собирая атомную бомбу.

Вся важная информация, добываемая Фуксом, передавалась в НКГБ, но он даже не подозревал, что был далеко не единственным советским шпионом в Лос-Аламосе. За несколько дней до Фукса в Лос-Аламос прибыл Давид Грингласс, двадцатидвухлетний коммунист, рядовой армии США. Он был механиком, в чью задачу входили изготовление и обслуживание различного оборудования для разработки атомной бомбы. Грингласс, по его собственным словам, был «хорошим коммунистом» и просто боготворил старшего брата своей жены Юлиуса Розенберга, члена шпионской группы НКГБ в Нью-Йорке.

В январе 1945 года, будучи в отпуске в Нью-Йорке, Грингласс передал Розенбергу несколько эскизов вспомогательного оборудования к атомной бомбе. Когда в июне Гарри Голд прибыл для встречи с Фуксом, он побывал и у Грингласса, получил от него новые материалы и передал ему заклеенный конверт с пятьюстами долларами. Анатолий Яковлев, куратор Голда от НКГБ, работавший под «крышей» советского консульства в Нью-Йорке, называл поставляемые Гирглассом разведданные «очень качественными и ценными», приказал выдать шпиону еще двести долларов. Информация Грингласса действительно была очень важна для советской разведки, поскольку она, во-первых, подтверждала сведения Фукса, а во-вторых, потому что в ней сообщались технические детали, о которых Фукс просто не знал.

К весне 1945 года у советской разведки появились два новых агента в англо-канадской группе ученых-атомщиков из Национального исследовательского центра по атомной энергии в Монреале. Первым завербовали английского ученого Алана Мея, тайного коммуниста. Мей работал над проектом с января 1943 года, но ГРУ долго к нему присматривалось, прежде чем пойти на вербовку. В конце 1944 года Павел Ангелов из резидентуры ГРУ в Оттаве, ставший «куратором» Мея, дал ученому задание добыть образцы урана.

9 августа 1945 года, в день атомной бомбежки Нагасаки и через три дня после Хиросимы, Мей передал Ангелову доклад об атомных исследованиях, информацию о сброшенной на Хиросиму атомной бомбе и два образца урана — обогащенный уран-235 в стеклянной пробирке и осадок урана-233 на платиновой фольге. Резидент ГРУ в Оттаве полковник Николай Заботин отправил в Москву с образцами своего заместителя подполковника Мотинова. Мей был награжден: Ангелов подарил ему бутылку виски и вручил двести канадских долларов.

В сентябре 1945 года, когда на Запад сбежал один из офицеров ГРУ в Оттаве, большая часть сети ГРУ в Канаде была свернута, но агентура НКГБ осталась практически не тронутой. Среди агентов НКГБ был второй важнейший атомный шпион в Монреале Бруно Понтекорво, блестящий физик, эмигрант из Италии.

Родившись в 1913 году в еврейской семье и покинув Италию в период антисемитского разгула фашистов в 1936 году Бруно в начале 1943 года попал в монреальскую англо-канадскую группу ученых, занимавшихся проблемой атома. Получив доступ к секретным материалам, Понтекорво, немедленно написал письмо в советское посольство в Оттаве, предложив свои услуги в качестве агента. Письмо попало не в ГРУ, как в случае с Меем, а к «соседям» — в НКГБ. Вначале резидент не придал письму никакого значения, приняв его за фальшивку или провокацию. Не получив ответа, Понтекорво лично доставил в посольство секретные документы и расчеты. Резидентура НКГБ оказалась неспособной понять значение этих документов, но переправила их в Москву, откуда вскоре пришло срочное указание немедленно установить контакт с ученым, предоставившим эти материалы. Такими элегантными методами Советский Союз собирал сведения об атомной бомбе.

Сталин обо всем этом знал, знал гораздо больше, чем кто-либо, знал то, о чем до сих пор не знает и даже не догадывается ни один человек.

И тем не менее, в атомную бомбу не верил. Не верил, хотя об атомном оружии мечтал еще Ленин, почитывая в научных журналах статьи Резерфорда и Вернадского, не верил, хотя и сам порой «умствовал» о «какой-нибудь такой штучке, которая бы сделала Красную Армию действительно непобедимой». И поверил только, когда получил фотографии из Хиросимы…

* * *

Раздался звонок внутреннего телефона. Только один человек мог пользоваться этим телефоном — начальник личной канцелярии Сталина и его неофициальный секретарь Александр Поскребышев. Он напомнил диктатору, что маршалы, которых он вызвал из Германии и Дальнего Востока, прибыли и ждут. Будет ли он принимать их?

— Пусть подождут, — приказал Сталин.

Он вызвал маршалов в Кремль, чтобы более конкретно обсудить планы начала Третьей Мировой войны.

Нельзя сказать, чтобы Сталин не знал истинного положения дел в стране. Советский Союз понес в войне чудовищные потери, сотни крупных городов и тысячи населенных пунктов были в буквальном смысле слова стерты с лица земли. В армию были призваны пятнадцатилетние мальчики и шестидесятилетние старики. Продовольственное положение в стране было критическим — от полного голода спасали только поставки союзников. Но зато с помощью тех же союзников удалось на полные обороты запустить военную промышленность, кующую горы оружия, а также создать, поставив под ружье 18 миллионов человек, такую военную машину, которую на волне победоносного наступления по Европе, казалось бы, никто не в состоянии был остановить.

Конечно, союзники обладают мощными военно-воздушными и военно-морскими силами, но и наша авиация не последняя в мире.

А флот? Вряд ли мощный флот союзников сможет как-то заявить о себе в предстоящей операции, которая планируется как сугубо сухопутная. А в сухопутной воине мы намного сильнее и американцев, и англичан, и всех других, кто вместе с ними. Им просто не выдержать силу наших танковых ударов и огня нашей артиллерии.

Чудовищных потерь стоили ошибки в подготовке к операции «Гроза» накануне войны. Россия захлебнулась кровью своего народа, утонула в лагерной мгле обнищания, разрухи и невежества. Но Сталин не желал отказываться от своей маниакальной идеи достижения мирового господства, завещанной ему Лениным. Если уж мы понесли такие страшные потери, то просто грех не довести дело до конца…

И вот — на тебе! Откуда взялась эта проклятая бомба?! Чтобы черт побрал этих американцев! Откуда они вообще выросли, как ядовитые грибы?! Еще в 1939 году, когда началась Вторая Мировая война, их никто не рассматривал всерьез, ни он, ни Гитлер…

Сталин вложил хиросимские фотографии в конверт. Нет, пока мы не создадим собственной бомбы, нечего и думать начинать задуманную операцию. А там посмотрим. Может быть, нам тоже удастся придумать что-нибудь такое, что еще почище атомной бомбы!

Переодевшись с помощью Поскребышева в маршальский мундир и пройдя десяток метров по ярко освещенным кремлевским коридорам мимо застывших у стен охранников, Сталин вошел в помещение, где его ждали маршалы, склонившиеся над огромной оперативной картой, расстеленной на специальном столе-планшете. Высокие стопки сложенных карт кипами лежали на соседних столиках.

В помещении были только четыре маршала: Жуков, Рокосовский, Конев и Василевский. Отсутствовали не только обычные на подобных совещаниях штабные операторы и референты, но даже и начальник Генерального штаба генерал армии Антонов, которого Сталин не очень жаловал.

При появлении Верховного главнокомандующего маршалы приняли стойку «смирно». Даже они, работавшие в тесном контакте со Сталиным всю войну, не могли привыкнуть к тому, как за эти короткие четыре года изменился внешний облик вождя всех народов. Как тяжело ему далось война. Из черноусого и довольно моложавого брюнета, каким многие знали и видели Сталина еще в 1941 году, он превратился в глубокого старика. Седина полностью покрыла его голову и знаменитые на весь мир усы. Запали губы из-за выпадения передних зубов. Рябинки от перенесенной в молодости оспы стали почти незаметными из-за сетки морщин. Казалось, вождь стал еще ниже ростом. Высохшая рука безвольно покоилась в проеме кителя.

Сталин подошел к столу и взглянул на карту. Хищные красные стрелы, начав свое движение с берегов Эльбы, стремительно разрезали территорию Германии, устремляясь далее, через Рейн к побережью Атлантического океана, змеино изгибаясь на север — к Ламаншу, и на юг — к Пиренеям. Сталин подавил вздох. Маршалы, не осмеливаясь сказать ни слова, ждали указаний вождя. Все они были агрессивны и уверены в себе, не сомневаясь в грядущей победе. Им нужен был только приказ.

— Совещание отменяется, — тихим голосом сказал Сталин. — Возвращайтесь в войска.

На сложенной карте, которую принесли к нему в кабинет, Сталин в тот же день написал резолюцию. Она стала известна только через много лет. На карте было начертано: «В МОЙ АРХИВ».

Третья Мировая воина, которая должна была начаться почти сразу после окончания Второй, была отложена на неопределеннее время.

ЭПИЛОГ

Только маршал Жуков, благодаря своей повышенной агрессивности, сочетающейся с дремучей малограмотностью, никак не мог примириться с решением вождя всех народов. И даже осмелился выразить свое недовольство вслух.

До войны маршал, будучи начальником Генерального штаба Красной армии, усердно занимался разработкой операции «Гроза» и более других нес ответственность за то, что в июне 1941 года его кипучая деятельность привела к столь катастрофическим результатам.

Видимо, Жуков пылал от желания довести начатое дело до конца. А поэтому не понимал — чего испугался Сталин? Что это за атомная бомба? Маршал тоже видел фотографии Хиросимы, но они не произвели на него большого впечатления. От хорошего залпа гвардейских минометов «Катюша» по густонаселенному городу разрушения почти такие же. Или посмотрите на Дрезден. Там никакой атомной бомбы не применяли, а что осталось от города? Одни обугленные руины. Радиация? Что это еще такое? Покажите мне ее. Вполне можно было довоевать. Потери? Война не бывает без потерь.

Реакция Сталина на «маршальские капризы» была почти мгновенной. Его штабные офицеры во главе с генералом Телегиным, слушавшие крамольные речи своего шефа, были арестованы, а на даче самого Жукова был произведен обыск. Обыск дал интересные результаты. В течение нескольких дней грузовики Министерства Государственной Безопасности вывозили с территории маршальской дачи десятки ковров, мануфактуру в рулонах, картины в золоченых рамах, сотни серебряных ложек и прочие трофеи, вывезенные полководцем из Германии.

В объяснительной записке на имя Сталина Жуков написал, что складировал все это у себя на даче «исключительно для последующей передачи» в казну. Маршал также просил разрешения лично объясниться с вождем. Сталин удостоил его беседы. В результате беседы Жуков был обвинен в «бонапартизме» и отправлен за Урал командовать отдаленным военным округом. Но, несмотря на опалу, маршал оставался при своем мнении: война может идти и с применением атомного оружия. Ничего особенно страшного в нем нет. Проверить свои убеждения на практике Жукову удалось уже после смерти Сталина, когда в 1954 году на Тоцком полигоне он приказал испытать атомную бомбу, во много раз более мощную чем ту, которую американцы взорвали над Хиросимой, на собственных солдатах, одетых в одни гимнастерки, и жителях близлежащих деревень. Какое впечатление это испытание произвело на маршала — неизвестно. При жизни он ни словом не обмолвился о совершенном им чудовищном военном преступлении. Возможно, правда, не из-за угрызений совести, а из-за чрезвычайной секретности всего этого мероприятия. Но, видимо, впечатление было достаточным, поскольку Третья Мировая так и не началась.

Не началась она и позднее, когда, как казалось, для ее начала было достаточно поводов вроде Берлинского и Карибского кризисов, Корейской войны и многого другого.

Отныне весь свой неизрасходованный агрессивный инстинкт человечество вынуждено было удовлетворять в локальных войнах с ближними и дальними соседями по планете и даже на собственной территории, как это делает Россия. Россия — щедрая и широкая душа. Она и войнах на собственной территории вдохновенно применяет и вакуумные бомбы, и напалм, и установки залпового огня, и тактические ракеты, снося с лица земли собственные города и поселки, убивая и калеча тысячи мирных жителей. Еще, правда, не применяется ядерное оружие, но разговоры об этом уже ведутся. Но это все-таки лучше, чем Третья Мировая война — глобальный термоядерный конфликт.

* * *

В послевоенные годы по-разному сложилась судьба экипажей стратегических бомбардировщиков, впервые продемонстрировавших потрясенному миру весь ужас атомного оружия. Общей в их судьбе была лишь страшная обструкция, которой они подверглись со стороны общественного мнения прежде всего собственной страны. Их засыпали письмами, полными ненависти, грозили линчевать, травили их семьи. В нескольких случаях требовалось вмешательство полиции. Но в конце концов привыкаешь ко всему.

Пол Тиббетс ушел в отставку в 1966 году в чине бригадного генерала, убежденный в том, что его сознательно сделали «козлом отпущения». Газеты создали впечатление, что Тиббетс сбросил атомную бомбу по собственной инициативе и ради собственного удовольствия. Даже… вроде сам ее изобрел. Как-то совсем забылось, что шла война, а Тиббетс был офицером, которому кто-то что-то мог приказать. Тем не менее Тиббетс остался верным своей первой любви — самолетам. Он стал вице-президентом одной из авиакомпаний Северо-запада, продолжая летать уже на реактивных лайнерах. Тиббетс вторично женился, и этот брак получился более удачным. Бывший командир «Энолы Гей» составил завещание, по которому его прах после смерти должен быть развеян по небу. Бывший радиолокационный офицер Джек Безер до сих пор сожалеет, что «не смог сбросить атомную бомбу на Берлин в отместку за все то, что немцы сделали с евреями». Раз в три года Безер организовывал встречи ветеранов 509-го полка.

Боб Люис в 1971 году продал на аукционе свой бортжурнал за 37 000 долларов. На эти деньги он купил мрамор и принялся ваять скульптуры религиозного содержания.

Штурман ван Кирк вернулся в колледж, где с блеском защитил диссертацию в области химической инженерии, а затем поступил на работу в фирму Дюпона.

Бортрадист Нельсон живет в Калифорнии.

Хвостовой стрелок Кэрон начал коллекционировать все, имеющее отношение к атомной бомбардировке. Он хотел даже заработать денег, продавая цветные открытки с изображением «Энолы Гей», но из этого ничего не получилось.

Бортинженер Дазенбери и его помощник Стиборик жили тихо и незаметно, стараясь забыть все, что случилось.

Шумард умер в апреле 1967 года.

Пэрсонс стал контр-адмиралом. Он умер 5 декабря 1953 года. Его помощник при вылете на Хиросиму Моррис Джеппсон работает научным консультантом в одной из фирм.

Бомбардир Фирби еще долго служил в американских ВВС и ушел в отставку только после окончания войны во Вьетнаме. Сейчас он занимается продажей недвижимости, а в свободное время копается в собственном саду. Как первый в мире штурман-бомбардир, сбросивший атомную бомбу, Фирби не сожалеет о том, что сделал. Он считает, что «это была задача, которую необходимо было выполнить».

Фельдмаршал Хата, командовавший 2-й армией в Хиросиме, был после войны судим как один из двадцати пяти главных японских военных преступников и приговорен к пожизненному тюремному заключению. Он умер в 1962 году. Капитан 3-го ранга Хасимото, бывший командир японской подводной лодки, потопившей «Индианаполис», присутствовал в качества свидетеля на военном суде над командиром крейсера капитаном 1-го ранга Маквеем. По своему статусу Хасимото считался тогда военнопленным. Многое было еще свежо в памяти, и встретили японского моряка в Соединенных Штатах более чем холодно. Адвокаты Маквея пытались доказать, что при потоплении «Индианаполиса» Хасимото использовал «кайтены», что автоматически переводило его в разряд военных преступников со всеми вытекающими отсюда последствиями. Бывший японский подводник плохо говорил по-английски и давал показания на японском языке. Переводчики на суде были малоквалифицированными, и в итоге ничего толком доказать не удалось. После возвращения в Японию Хасимото стал капитаном торгового судна, которое совершало частые рейсы в американские и английский порты. Выйдя в отставку, Хасимото стал священником в одном из синтоистских храмов в Киото. Его сын впоследствии стал премьер-министром Японии.

Суд признал капитана 1-го ранга Маквея виновным «в преступной халатности», приговорив его к разжалованию с увольнением со службы. Позднее приговор был пересмотрен. Маквея вернули на службу в том же чине и назначили начальником штаба командующего 8-м военно-морским районом в Новом Орлеане. 30 июня 1949 года бывший командир «Индианаполиса» был уволен в отставку в чине контр-адмирале и поселился на ферме в Лайтфилде, штат Коннектикут, где проживал в обществе экономки и садовника. По их словам, отставной адмирал вел очень замкнутый образ жизни, почти никого не принимал, иногда получая открытки от уцелевших моряков со своего погибшего крейсера. Маквей иногда признавался, что не понимает, почему так много молодых и сильных ребят не смогли спастись с «Индианаполиса». Каждую ночь перед сном он на коленях молился за их души.

6 ноября 1968 года, работая в саду, отставной контр-адмирал Маквей застрелился, став 881-й жертвой в экипаже «Индианаполиса».

Подполковник Ойя был допрошен американскими следователями по поводу его обращения с американскими военнопленными. Бывший офицер разведки попытался скрыть тот факт, что десять пленных были убиты уже после окончания войны. Ойя уверил, что все американские военнопленные погибли при взрыве атомной бомбы. Припертый к стене вопросами следователей, бывший подполковник показал на свою изуродованную шею и заявил, что атомным взрывом ему полностью отшибло память. В 1976 году Ойя был еще жив и здоров, часто наведываясь в Соединенные Штаты.

Капитан 1-го ранга Мицуо Футида, командовавший налетом на Перл-Харбор, после воины перешел из буддизма в христианство. Он совершил поездку по США с циклом лекций «Я командовал воздушным налетом на Перл-Харбор», позднее опубликовал брошюру под названием «Перл-Харборов больше не будет».

Правительство новой Японии пыталось сделать из него национального героя, награждая орденами и прославляя в печати, что вызывало у бывшего аса морской авиации только досаду и раздражение. В конце жизни Футида принял сан католического священника. Он умер 30 мая 1976 года.

Мацуо Ясудзава, который прилетел на своем «изогнутом» самолете из Хиросимы, рвался снова в небо, но до 1952 года американские оккупационные власти не давали на это разрешения. Затем у бывшего летчика начались проблемы со зрением и стал мучить постоянный кашель. О мечте стать летчиком гражданской авиации пришлось забыть и доживать свой век на скромную пенсии по инвалидности. Главстаршина Имаи, который более года скрывался в джунглях Тиниана, сдался в сентябре 1945 года, последним из своей группы. Теперь он президент крупной строительной компании в Токио.

На Тиниане, на месте штаба и мастерских 509-го полка, воздвигнута красивая католическая церковь, чей священник-капуцин удовлетворяет духовные нужды паствы примерно в 700 человек.

* * *

Сегодняшняя Хиросима большой, процветающий, оживленный город с населением примерно в миллион человек, втрое большим, чем в момент бомбардировки.

Его жители не любят говорить о том, что произошло 6 августа 1945 года.

Выжившие в катастрофе чувствуют какую-то вину перед теми, кто погиб или уже умер с той поры. Здание Промышленной выставки, единственное, которое уцелело в центре города при атомном взрыве, сохранено в качестве мемориала — грозного и зловещего напоминания и предостережения. «Ошибка не повторится», — начертано на Колоколе Памяти, звучащем раз в году — 6 августа.

В Нагасаки, в парке, на месте эпицентра взрыва, стоит ныне каменный обелиск — десятиметровая фигура человека, закрывшего глаза в беззвучной мольбе о мире. Памятник был открыт 9 августа 1955 года, ровно через 10 лет после взрыва атомной бомбы.

* * *

В конце семидесятых годов Министерство Обороны США передало бомбардировщик «Энола Гей» Смитсоновскому Институту.

В 1977 году «Энола Гей» была отправлена из города Силвер Спринг в штате Мэриленд в качестве одного из выдающихся экспонатов в новый Авиакосмический музеи в Вашингтоне.

ПРИЛОЖЕНИЕ I

Боевая история американского тяжелого крейсера «Индианаполис» (Индианаполис — город в США, столица штата Индиана).

«ИНДИАНАПОЛИС» (CA-35)

Водоизмещение:

12 755) тонн (полное).

Главные размерения:

180,44 х 185,93 х 20,12 х 6,40 м.

Скорость максимальная:

32.5 узла (четырехвальная ЭУ, турбины Парсонса, 8 котлов «Ярроу» 107 000 л.с., 2125 тонн мазута).

Вооружение:

• Девять 203-мм (8˝)/55 орудий в трех трехорудийных башнях.

• Восемь 127-мм(5˝)/25 орудий в одноствольных артустановках.

• Восемь 12,7-мм одноствольных автоматов (при вводе в строй).

• Четыре четырехствольных и четыре двухствольных 40-мм зенитных автомата (при модификациях военного времени).

• 12 одноствольных 20-мм зенитных автоматов.

• Четыре бортовых самолета.

Бронирование:

• Главный пояс — 75-мм.

• Башни — 50-мм.

Дальность плавания:

10 000 миль при скорости 15 узлов.

Экипаж:

1199 человек 1945 год).

Тип:

«Портленд».

Тяжелый крейсер «Индианаполис» был заложен 31 марта 1930 года на заводе фирмы «Нью-Йорк Билдинг Корпорейшн», в городе Кэмден, штат Нью-Джерси. Корабль был спущен на воду 7 ноября 1931 года. Крестная — Люси Таджерт, дочь бывшего мэра Индианаполиса.

Крейсер был введен в строй на верфи ВМС в Филадельфии 15 ноября 1932 года. Первый командир — капитан 1-го ранга Смилли. До 23 февраля 1933 года «Индианаполис» проводил испытания в Атлантике и бухте Гуантанамо, а затем, пройдя Панамский канал, начал поход вдоль Чилийского побережья.

Пройдя послеиспытательный ремонт на верфи ВМС в Филадельфии, крейсер направился в Мэн, к острову Кампобелло, где 1 июля 1933 года принял на борт Президента Рузвельта. Выйдя в тот же самый день в море, корабль через двое суток прибыл в Аннаполис, где принял на борт шесть министров нового кабинета.

4 июля, высадив на берег Президента, «Индианаполис» вернулся на верфь ВМС в Филадельфии.

6 сентября на крейсере поднял флаг министр ВМС США Клод Свэнсон, направлявшийся в инспекционную поездку по военно-морским базам Тихого океана. Крейсер посетил Зону Панамского капала, военно-морские базы в Сан-Педро и Сан-Диего, а также Гавайские острова. 27 октября министр в Сан-Диего покинул крейсер, а 1 ноября 1933 года «Индианаполис» стал флагманским кораблем разведывательных сил Тихоокеанского флота. Приняв участие в маневрах у Западного побережья США, крейсер 9 апреля 1934 года покинул Лонг-Бич и 29 мая прибыл в Нью-Йорк, где снова принял на борт Президента Рузвельта для предстоящего смотра флота.

18 ноября 1936 года «Индианаполис» снова принял на борт в Чарльстоне Президента Рузвельта, который намеревался совершить визиты в ряд латиноамериканских стран. После визитов Президента в Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес и Монтевидео крейсер 15 декабря вернулся в Чарльстон, где высадил на берег Рузвельта и сопровождающих его лиц.

Растущая международная напряженность вынудила командование американского флота увеличить интенсивность учений и боевой подготовки на случай возможной агрессии против Соединенных Штатов.

После внезапного нападения японской авиации на Перл-Харбор «Индианаполис» был включен в состав 12-го оперативного соединения, в составе которого вел поиск японских авианосцев, находившихся, по сообщениям разведки, в районе Гавайских островов.

13 декабря 1941 года крейсер прибыл в Перл-Харбор, где вошел в состав 11-го оперативного соединения и начал подготовку к боевым действиям с японцами.

Первые боевые действия «Инианаполис» провел в южной части Тихого океана, в контролируемых противником водах, примерно в 350 милях южнее Рабаула. Вечером 20 февраля 1942 года американские корабли были атакованы восемнадцатью двухмоторными японскими бомбардировщиками, летевшими двумя волнами. В последовавшем бою 16 самолетов противника были сбиты истребителями с авианосца «Лексингтон» и точным зенитным огнем с кораблей охранения. Позднее были уничтожены два японских гидросамолета,пытавшихся осуществить слежение за американским соединением.

10 марта Оперативное соединение, усиленное авианосцем «Йорктаун» атаковало японские базы Лае и Саламоа на Новой Гвинее, где противник сосредоточил крупные десантные, силы. Палубные самолеты с американских авианосцев достигли полной внезапности, подойдя к целям с юга над горным хребтом Оуэн Стэнли. Им удалось нанести тяжелые повреждения боевым кораблям и транспортам противника. При этом американские истребители сбили много японских самолетов, пытавшихся защитить свои базы от удара с воздуха.

После этого боя «Индианаполис» вернулся в Соединенные Штаты для ремонта и модификации, проэскортировал конвой, направлявшийся в Австралию. Затем крейсер поспешил в северную часть Тихого океана, где высадка японцев на Алеутские острова значительно осложнила обстановку. Погода в районе Алеутских островов всегда была очень тяжелой: холода, туманы, штормы, сильные ветры, дожди и снежные бураны.

7 августа 1942 года соединение, в состав которого был включен «Индианаполис», подошло к главному японскому опорному пункту на Алеутах: острову Кыска и, воспользовавшись временным улучшением погоды, начали бомбардировку этого острова, маневрируя в предательских водах среди не отмеченных на картах рифов. Несмотря на довольно плотный туман, самолеты-корректировщики, катапультированные с крейсеров, доложили о потоплении нескольких кораблей противника в порту и о бушующих на берегу пожарах. Подход американских кораблей был настолько внезапным, что японские береговые батареи начали отвечать только через 15 минут. Некоторые из них вели зенитный огонь, полагая, что подверглись удару с воздуха.

На сцене боя появились японские подводные лодки, но были отогнаны глубинными бомбами американских эсминцев. Зенитным огнем с кораблей была сорвана попытка противника атаковать соединение с воздуха. Несмотря на то, что точных результатов бомбардировки выяснить не удалось, операция была признана успешной. Но она также продемонстрировала необходимость иметь базу вблизи захваченных японцами островов.

В связи с этой необходимостью американцы в конце месяца заняли остров Адак, обеспечив себя базой для рейдов надводных кораблей и авиации вдоль всей цепи Алеутских островов. В январе 1943 года «Индианаполис» входил в состав сил поддержки при оккупации Амчитки, еще одной базы на Алеутах. Ночью 19 февраля 1943 года, когда «Индианаполис» вместе с двумя эсминцами патрулировал воды юго-западнее острова Атту, чтобы не допустить подвоза подкреплений к захваченным противником островам, он обнаружил японский транспорт «Акагане-мару». Поняв, что ему уже не уйти, транспорт открыл огонь по «Индианаполису». В ответ крейсер обстрелял транспорт 203-мм снарядами. Японский транспорт, который, как оказалось, был нагружен боеприпасами, взорвался и затонул со всем экипажем.

Весну и лето 1943 года «Индианаполис» продолжал оперировать в Алеутских водах, занимаясь проводкой конвоев и артиллерийской поддержкой десантных операций. В мае был отбит у японцев захваченный остров Атту. После этого все внимание было сконцентрировано на острове Кыска — последнем оплоте японцев на Алеутах. Однако еще до высадки американцев 15 августа японцам удалось под прикрытием тумана и непогоды эвакуировать весь гарнизон острова.

Пройдя ремонт на острове Мар, «Индианаполис» направился в Перл-Харбор, где стал флагманским кораблем командующего 5-м флотом вице-адмирала Раймонда Спрюэнса.

10 ноября 1943 года «Инцианаполис» вышел из Перл-Харбора в составе главных сил, участвовавших в операции «Гальваник» — вторжении на острова Джильберта. 19 ноября «Индианаполис» в составе отряда крейсеров бомбардировал атолл Тарава, а на следующий день — остров Макин. Затем крейсер вернулся к Тараве, где обеспечивал непосредственную огневую поддержку высадившимся войскам. В этот день зенитчики «Индианаполиса» сбили еще один самолет противника. В течение трех суток орудия тяжелого крейсера бомбардировали Тараву, пробивая дорогу морской пехоте, ведущей ожесточенные и кровавые бои с фанатичными японскими защитниками атолла.

Сразу же после занятия островов Джильберта последовал захват Маршалловых островов. «Индианаполис» снова стал флагманским кораблем 5-го флота. 31 января 1944 года он встретился с остальными кораблями соединения у Таравы, войдя в отряд тяжелых крейсеров, который подверг бомбардировке острова атолла Кваджелейн. В ходе этих бомбардировок «Индианаполис» привел к молчанию две береговые батареи противника, а также уничтожил несколько японских укрепленных пунктов. 4 февраля крейсер вошел в лагуну Кваджелейна и оставался там до полного прекращения японского сопротивления.

В течение марта и апреля 1944 года «Индианаполис», оставаясь флагманским кораблем 5-го флота, принимал участие в атаках на Западные Каролины. 30–31 марта самолеты с американских авианосцев нанесли удар по островам Палау, стремясь уничтожить японские транспорты, сосредоточенные в бухтах этих островов. Им удалось потопить 3 эсминца, 17 транспортов и танкеров, а также повредить еще 17 кораблей и судов. 31 марта был нанесен удар по островам Яп и Улити, а 1 апреля — по атоллу Волеай.

В течение этих трех дней японские самолеты несколько раз пытались атаковать корабли американского ударного соединения, но были отогнаны, не добившись никаких результатов. Зенитчикам «Индианапслиса» удалось сбить японский торпедоносец, а всего в этих боях противник потерял в воздухе и на земле 160 самолетов. Эти удары предотвратили все попытки японцев помешать, используя базы Западных Каролин, высадке американцев на Новой Гвинее.

В течение июня 1944 года 5-й флот принимал активное участие во вторжении на Марианские острова. 11 июня палубные самолеты нанесли воздушные удары по Сайпану, а с 13 июня к бомбардировке острова приступили надводные корабли, в числе которых находился и «Индианаполис». 15 июня, в день высадки на Сайпан американской морской пехоты, адмирал Спсрюэнс получил сообщение, что крупный флот противника, включавший линкоры, авианосцы, крейсера и эсминцы, двигается в южном направлении, имея своей целью деблокировать японские гарнизоны на осажденных Марианских островах. Поскольку главной задачей 5-го флота являлось прикрытие десантной операции на Сайпан, адмирал Спрюэнс не мог увести мощные соединения своих надводных кораблей слишком далеко от архипелага. Авианосцам было приказано встретить японский флот, а вместе с тем нанести удары по аэродромам противника на островах Иво-Дзима и Чичи-Дзима, а также на островах Бонин и Волкано, с которых исходила потенциальная угроза воздушного нападения.

19 июня противоборствующие флоты встретились в Филиппинском море. Японцы рассчитывали использовать для самолетов со своих авианосцев аэродромы на островах Тиниан и Гуам, где те могли заправиться горючим и перевооружиться, а затем нанести удар по американским кораблям, блокирующим острова. Они были встречены истребителями-перехватчиками, взлетевшими с американских авианосцев и шквальным зенитным огнем кораблей сопровождения.

В этот день японцы потеряли 402 самолета, а американцы — только 17. Крейсер «Индианаполис», который действовал в составе соединения, наносившего удары по японским авиабазам на островах Иво-Дзима и Чичи-Дзима, сбил зенитным огнем один торпедоносец противника. Захватив господство в воздухе, самолеты с американских авианосцев нанесли удар по отходящим кораблям японского флота, потопив два авианосца, два эсминца и один танкер противника, а также нанесли тяжелые повреждения другим кораблям.

23 июня «Индианаполис» вернулся к Сайпану, возобновив огневую поддержку сухопутных войск. Через 6 суток крейсер перешел к острову Тиниан, где начал бомбардировку береговых объектов противника. Между тем, десантные части захватили остров Гуам, и «Индианаполис» стал первым американским кораблем, пришедшим в порт Апра. Крейсер оперировал в водах Марианских островов в течение нескольким недель, а затем направился к Западным Каролинам, где планировались новые десантные операции.

С 12 по 29 сентября «Индианаполис» бомбардировал японские позиции на острове Пелелиу в группе островов Палау, а затем перешел к острову Манус в группе островов Адмиралтейства. Пробыв там 10 дней, крейсер направился к Западному побережью США для производства ремонта на верфи ВМС острова Мар.

Проходя ремонт, «Индианаполис» 14 февраля 1945 года вошел в состав соединения быстроходных авианосцев вице-адмирала Марка Митчера, Это самолеты Митчера за двое суток до этого нанесли первый воздушный удар по Токио со времен знаменитого рейда Дулиттла в апреле 1942 года. Действия авианосцев обеспечивали прикрытие при высадке американского десанта на остров Иво-Дзима, назначенного на 19 февраля, не давая возможности авиации противника помещать этой операции с авиабаз островов японской метрополии.

При подходе к японским берегам была достигнута полная тактическая внезапность, и удары наносились в течение двух суток. В ходе боев 16 и 17 февраля американцы потеряли 49 палубных самолетов со своих авианосцев, уничтожив при этом в воздухе и на земле 499 самолетов противника, то есть в 10 раз больше. Кроме того, были потоплены японские авианосец, эсминец, 9 кораблей береговой обороны, 2 эскортных миноносца и транспорт-сухогруз. Были уничтожены ангары. мастерские, цеха и много других аэродромных сооружений. В двухдневных боях тяжелый крейсер «Индианаполис» играл важную роль, обеспечивая прикрытие авианосцев.

Сразу же после этой операции соединение полным ходом направилось к островам Бонин, чтобы оказать поддержку высадке на Иво-Дзиму. Корабли оставались в этом районе до 1 марта, прикрывая десантные суда и бомбардируя объекты противника на берегу. 25 февраля «Индианаполис» снова в составе авианосного соединения адмирала Митчера участвовал в рейдах на Токио и Хачидзо (на южном побережье Хонсю). Несмотря на очень плохую погоду, американцам удалось уничтожить 158 японских самолетов и потопить пять небольших судов.

Для продолжения наступления необходимо было захватить базу, находившуюся в непосредственной близости от главных японских островов. Лучше всего для этой цели подходил остров Окинава в группе архипелага Рюкю. 14 марта 1945 года «Индианаполис» в составе соединения быстроходных авианосцев покинул атолл Улити и направился к берегам Японии.

18 марта с позиции в 100 милях юго-восточнее острова Кюсю авианосцы нанесли удар по аэродромам Кюсю, а также по кораблям в военно-морских базах Кобе и Куре.

Обнаружив 21 марта американское соединение, японцы направили 48 бомбардировщиков и торпедоносцев для атаки американских кораблей. 24 истребителя, поднявшиеся с палуб авианосцев, перехватили самолеты противника на удалении 60 миль от кораблей. В коротком бою все японские бомбардировщики были уничтожены.

24 марта началась предварительная бомбардировка Окинавы перед высадкой десанта, и в течение семи последующих суток «Индианаполис» обстреливал из 203-мм орудий объекты береговой обороны противника. Японские самолеты постоянно атаковали находившиеся у Окинавы американские корабли. Зенитчики «Индианаполиса» сбили шесть самолетов противника и участвовали в уничтожении двух других.

31 марта, за сутки до начала высадки морского десанта на Окинаву, сигнальщики «Индианаполиса» заметили одномоторный японский истребитель, которой, появившись из рассветной дымки, начал почти вертикальное пикирование прямо на мостик крейсера. 20-мм зенитные автоматы крейсера тяжело повредили и подожгли атакующий самолет, но японский летчик-самоубийца с высоты всего 8 метров сбросил бомбу и врезался на своем пылающем истребителе в кормовую часть верхней палубы «Индианаполиса» со стороны левого борта. Камикадзе, отброшенный рикошетом от палубы, упал за борт, причинив мало повреждении, но сброшенная им бомба, пробив все палубы крейсера, включая и днище, взорвалась под «Индианаполисом», пробив гидравлическим ударом в нескольких местах днище корабля. Несколько отсеков были затоплены, погибли 9 моряков. «Индианаполис» слегка осел кормой и получил незначительный крен на левый борт. Подбитый крейсер подошел к плавмастерской для производства срочного предварительного ремонта. Осмотр выявил повреждения гребных валов, топливных цистерн и установки для опреснения воды.

Несмотря на полученные повреждения, «Индианаполис» под своими машинами добрался до верфи ВМС на острове Мар, где встал на ремонт. Завершив ремонт, «Инцианаполис» получил приказ полным ходом направиться к острову Тиниан, чтобы доставить туда компоненты атомных бомб, которые вскоре были сброшены на Хиросиму и Нагасаки.

Не проведя послеремонтных испытаний, «Инцианаполис» 16 июля спешно вышел из Сан-Франциско и 19 июля прибыл в Перл-Харбор. Оттуда крейсер направился к Тиниану, 26 июля прибыл к острову, покрыв расстояние в 5000 миль от Сан-Франциско всего за 10 суток.

Сдав свой сверхсекретный груз, «Индианаполис» получил приказ следовать далее в залив Лейте. Там в составе соединения вице-адмирала Олдендорфа крейсер должен был продолжить боевую службу у Окинавы. Выйдя с Гуама 28 июля, «Индианаполис» без эскорта, прямым курсом направился в залив Лейте.

30 июля 1945 года, в 00:15, два сильных взрыва прогремели в носовой части правого борта крейсера. Через 12 минут «Индианаполис» опрокинулся и затонул в точке 12°02′ С и 134°48′ В. «Индианаполис» получил попадание двумя торпедами с японской подводной лодки «Джи-58», которой командовал капитан 3-го ранга японсксго флота Хасимото.

Когда 31 июля крейсер не появился в заливе Лейте, никто не обратил на это внимания и не доложил о задержке корабля. Это произошло из-за неразберихи в различных системах командования. Только 2 августа, в 10:25, уцелевшие с «Индианаполиса» были случайно обнаружены самолетом патрульной авиации. Только 8 августа, когда спасательная операция была завершена, выяснилось, что из 1199 членов экипажа «Индианаполиса» спасти удалось только 316 человек.

Старый флагманский корабль мощного 5-го флота с честью прошел всю войну и погиб за две недели до ее окончания. За участие в Второй мировой войне тяжелый крейсер «Индианаполис» заслужил 10 Боевых Звезд.

ПРИЛОЖЕНИЕ II

Перепроверка истории потопления крейсера «Индианаполис»

Около полуночи 30 июля 1945 года американский тяжелый крейсер «Индианаполис» был атакован и потоплен японской подводной лодкой Джи-58. Последние из 316 уцелевших членов экипажа «Индианаполиса» были спасены почти через четверо суток, в то время как около 900 их товарищей погибло.

Этот инцидент вошел в историю американского флота как одна из наиболее страшных трагедий из всех, какие случались с отдельными боевыми кораблями военно-морских сил США. Трагедия «Индианаполиса» по количеству погибших на нем людей уступает только трагедии «Аризоны», потопленной в Перл-Харборе. Мы рассмотрим обстоятельства гибели «Индианаполиса», приведем некоторые предшествующие события, рассказывающие о деятельности «Индианаполиса» и потопившей его подводной лодки Джи-58, а также предложим несколько возможных альтернативных интерпретаций этой загадочной истории. Наиболее острым вопросом, который превратил историю потопления «Индианаполиса» в интригующую загадку, является вопрос — был ли «Индианаполис» потоплен только с применением обычных торпед или в ничего не подозревающий корабль были выпущены «кайтены» — морские «камикадзе».

«Индианаполис», Джи-58 и их рандеву.

Американский тяжелый крейсер «Индианаполис» вошел в строй в ноябре 1932 года.

Корабль имел водоизмещение 10 000 тонн и был вооружен девятью 8˝ и восемью 5˝ орудиями. Бронирование орудийных башен составляло от одного до трех дюймов, а уязвимые части бортов (при осадке около 24 футов) были прикрыты броневым поясом толщиной 3–4 дюйма. Периодические модернизации и ремонты, особенно в годы войны, превратили «Индианаполис» в мощный современный корабль, и капитан 1-го ранга Чарльз Батлер Маквей III (выпускник Аннаполиса 1920 года), принявший командование крейсером в ноябре 1944 года на военно-морской верфи острова Мар, был горд своим новым назначением.

Участвуя в военных действиях с февраля 1942 года, «Индианаполис» заслужил десять Боевых Звезд в дополнение к своей медали «За боевую службу на азиатско-тихоокеанском театре военных действий».

Вплоть до марта 1945 года крейсер «Индианаполис» служил под командованием капитана 1-го ранга Маквея как флагманский корабль командующего 5-м флотом адмирала Раймонда Спрюэнса в лучших традициях долгой и доблестной службы военного времени.

31 марта 1945 года, в день «Л» минус один операции «Айсберг» (высадка на Окинаву) «Индианаполис» получил свое первое крупное повреждение за время войны после атаки «камикадзе». Это повреждение вынудило крейсер вернуться на остров Мар, где он в течение трех последующих месяцев простоял в ремонте.

Когда в ноябре 1944 года капитан 1-го ранга Маквей принял командование «Индианаполисом», японская подводная лодка Джи-58 проходила переоборудование в носитель «кайтенов». Эти работы проводили в период между вводом лодки в строй и ее первым боевым походом, то есть с 13 сентября по 19 декабря 1944 года. С лодки были сняты самолетный ангар, деррик-кран, катапульта и 5,5˝ палубное орудие с тем, чтобы обеспечить место для четырех (позднее для шести) «кайтенов». «Кайтены» типа I, установленные на Джи-58, фактически являлись сильно разросшейся торпедой «Лонг Ленс» модели 93. Каждый «кайтен» имел перископ, место для водителя, а также штурвал и несколько приборов для управления. Длина «кайтена» составляла примерно 46 футов, вес около 8 тонн, а максимальная скорость достигала 30 узлов. «Кайтен» нес боевой заряд весом 3000 фунтов на максимальное расстояние около 39 морских миль. Через специальную трубу, идущую из внутренних помещений подводной лодки, водитель «кайтена» мог занять свое место в торпеде, когда сама лодка находилась в подводном положении. Таким образом Джи-58 превратилось в новое смертоносное подводное оружие, имея на борту как обычные торпеды, так и экстраординарные «кайтены», которые, по мнению некоторых японских морских офицеров, были достаточной мерой для улучшения отчаянной военной обстановки, сложившейся для Японии к началу 1944 года. Однако, в первую половину 1945 года Джи-58 мало сделала своим новым самоубийственным оружием для того, «чтобы спасти Японию от уничтожения».

Первый боевой поход лодки (с конца декабря по 20 января 1945 года) был не очень успешным, он свелся к двухдневному патрулированию вблизи острова Гуам.

16 декабря командир Джи-58 капитан 3-го ранга Мотицура Хасимото радировал на базу, что он направил четыре «кайтена» в порт Апра на о. Гуам, но не знает результатов их действий. Однако, позднее Хасимото заявил, что в результате атаки «кайтенов» в гавани Апра был потоплен крупный танкер, хотя это и не подтверждается американскими источниками. В течение своего второго боевого похода Джи-58 готовилась выпустить «кайтены» в атаку на корабли, стоящие на якорной стоянке острова Иво-Дзима. Атака не состоялась, так как незадолго до выпуска «кайтенов», 8 марта, Хасимото получил приказ отставить выполнение задачи и возвращаться на базу.

Сбросив «кайтены», Джи-58 поспешила в Окинасиму — базу на побережье Японского моря, где лодка на короткое время была назначена кораблем радиосвязи между штабом Объединенного флота и его разбросанными в океане соединениями. Не более успешным был и третий боевой поход Джи-58 к острову Окинава (с 1 по 29 апреля 1945 года). Лодку постоянно обнаруживали американские силы ПЛО. Забрасываемый глубинными бомбами Хасимото, практически все время вынужден был маневрировать на глубине 250 футов — максимально допустимой глубине для «кайтенов» — не имея никакой возможности выйти в атаку. Слегка поврежденная Джи-58 с выведенными из строя «кайтенами» вернулась в Куре, так и не атаковав ни одного корабля противника. После завершения ремонта, в ходе которого на Джи-58 установили два дополнительных «кайтена», лодка. 16 июля 1945 года вышла из Куре, направляясь в свой четвертый, последний и наиболее успешный боевой поход.

Хасимото патрулировал на пути между Гуамом и Лейте, где первый раз он обнаружил противника 28 июля. По его словам, обнаруженное американское судно было большим трехмачтовым танкером, идущим под эскортом эсминца. В атаку на танкер были выпущены два «кайтена», однако снова результаты атаки остались неподтвержденными. На следующую ночь, всего за две недели до капитуляции Японии, Хасимото при совершенно случайных обстоятельствах обнаружил «Индианаполис», который шел экономическим ходом через Филиппинское море.

В середине июля произошло три, казалось бы совершенно не связанных между собой события, которые сделали возможным это роковое рандеву. На военно-морской верфи острова Мар был закончен ремонт «Индианаполиса», после чего крейсер был выбран для выполнения специального задания. Рано утром 16 июля, вскоре после того, как на другом конце Тихого океана, в 6000 миль от Сан-Франциско в море вышла Джи-58, «Индианаполис» в свою очередь вышел из Хантер Пойнт в Сан-Франциско, имея на борту основные части атомной бомбы. В тот же день 16 июля в 900 милях юго-восточнее Сан-Франциоко, в пустыне штата Нью-Мексико был произведен взрыв первого в мире атомного устройства.

Приказы, полученные капитаном 1-го ранга Маквеем, объясняли ему сущность возложенной на него задачи, однако не раскрывали точную природу его сверхсекретного груза. Крейсеру было приказано следовать полным ходом в Перл-Харбор, высадить там пассажиров, а затем идти на Тиниан в группе Марианских островов и там выгрузить свой атомный груз. Специальная задача, возложенная на «Индианаполис», была выполнена без всяких помех. Утром 19 июля крейсер вошел в Перл-Харбор, установив новый рекорд скорости, пройдя 2091 милю от Калифорнийского побережья до острова Оаху за 74,5 часа.

В Перл-Харборе «Индианаполис» был обслужен на высшем уровне приоритета, несмотря на то, что в очереди стояло много кораблей гораздо большего размера, командиры которых были старше Маквея. Пассажиры были высажены, горючее и другие виды снабжения оперативно были доставлены на борт, и через 6 часов «Индианаполис» уже покинул Перл-Харбор. Следующие семь дней «Индианаполис», идя довольно скромной скоростью 24 узла, пересекал Тихий океан. Крейсер, которому необходимо было пройти в западном направлении 3000 миль, шел, на пару часов опережая предписанный ему график движения.

Специальное задание успешно завершилось выгрузкой 26 июля сверхсекретного груза на о. Тиниан. После этого знаменитый крейсер снова был возвращен к выполнению своих обычных обязанностей. Ему было приказано после короткой стоянки на Гуаме проследовать на Лейте и в качестве флагманского корабля 5-го флота снова принять на борт адмирала Спрюэнса и его штаб. Капитан 1-го ранга Маквей запросил эскорт на последние 1200 миль подхода к острову Лейте.

Обычно крейсера считались в безопасности от возможного нападения подводных лодок, если они могли следовать постоянной среднеэкономической скоростью хода в 20 узлов или более, а у «Индианаполиса» средне-экономическая скорость хода составляла 15,7 узла. Однако, хотя в районе Марианских островов и имелись в наличии готовые к действию эскортные корабли, требование Маквея было отклонено на том основании, что в эскортировании «Индианаполиса» не было никакой «необходимости». Таким образом, 28 июля капитан 1-го ранга Маквей вывел свой неэскортируемый корабль в море, имея приказ «следовать противолодочным зигзагом по собственному усмотрению».

До 19:30 «Индианаполис» следовал противолодочным зигзагом истинным курсом 262˝ со скоростью 17 узлов. В 19:30 29 июля следование зигзагом было прекращено. С той же скоростью 17 узлов крейсер продолжал идти через Филиппинское море прямым курсом. Через несколько часов, когда видимость по курсу «Индианаполиса» уменьшилась примерно до 7 миль, Хасимото, не подозревая, что где-то вблизи от него находится корабль противника, приказал Джи-58 всплыть на поверхность.

Обнаружив «Индианаполис», Хасимото, считая, что перед ним линейный корабль типа «Айдахо», вновь погрузился, приготовив к залпу торпедные аппараты, а «кайтены» к немедленному выпуску. Хасимото утверждает, что он выпустил по «Индианаполису» шесть торпед и сам видел при этом три попадания. Затем, видя, что его цель, хотя и потеряла ход, однако, не тонет Хасимото погрузился глубже, чтобы перезарядить торпедные аппараты и предпринять новую атаку. Во время перезарядки торпедных аппаратов слежение за торпедированным кораблем противника велось гидрофонами и шумопеленгаторами. Через час Джи-58 снова всплыла на поверхность и более часа тщательно осматривала район в поисках точных доказательств гибели торпедированного ею американского корабля.

Однако никаких обломков или других доказательств гибели американского корабля обнаружено не было, хотя погода для поиска была весьма благоприятной. Луна периодически появлялась из-за облаков, освещая спокойное море. Дул слабый (10 узлов) юго-западный ветер, а скорость юго-западного течения составляла 1 узел. И тем не менее Хасимото не обнаружил каких-либо плавающих обломков, несмотря на то, что в воде находилось более 800 человек команды потопленного им корабля и море на мили вокруг кишело обломками и целыми озерами мазута. Это несколько озадачило Хасимото, поскольку он был уверен, что корабль, получив такие серьезные повреждения, не мог уйти из этого района на большой скорости, и даже если бы он и пытался уйти, То все равно должен был остаться в пределах видимости. Так и не обнаружив никаких доказательств потопления, Хасимото оставил район, опасаясь возмездия со стороны кораблей охранения, поскольку считал, что атакованный им столь крупный корабль обязательно должен был их иметь.

Хасимото утверждает, что затем его «кайтены» до возвращения Джи-58 на базу утопили еще три американских корабля, хотя сообщения ВМС США показывают, что после гибели «Индианаполиса» ни один американский корабль не был потоплен или поврежден подводными лодками противника. По словам Хасимото два его «кайтена» 10 августа атаковали конвой противника, а пятый из его шести «кайтенов» был выпущен 12 августа в атаку на торговое судно. Однако их попытки «спасти Японию от уничтожения» не увенчались успехом, поскольку японское правительство приняло условия капитуляции еще до того, как Джи-58 вернулась на свою базу 17 августа.

Атака: вариации к теме

Анализируя обстоятельства потопления «Индианаполиса», необходимо иметь в виду, что американские отчеты об этом событии почти полностью базируются на рапорте Хасимото. Единственно, что удалось подтвердить в этой истории, это то, что под правым бортом крейсера произошли два подводных взрыва. В своем секретном боевом рапорте капитан 1-го ранга Маквей писал:

«Хотя считается, что взрывы произошли из-за попадания в корабль торпед, выпущенных подводной лодкой противника, нами не было замечено ни самой подводной лодки, ни следов торпед. Ничего не было отмечено и радарами».

Таким образом, ясно, что «Индианаполис» был атакован и потоплен, так и не обнаружив Джи-58, поэтому подробности об атаке можно было получить скорее от японцев, чем от американцев.

3 декабря 1945 года капитан 1-го ранга Маквей предстал перед судом военного трибунала. Военный трибунал признал Маквея виновным по одному из выдвинутых против него обвинений, однако, принимая во внимание прекрасный послужной список бывшего командира «Индианаполиса», трибунал одновременно ходатайствовал перед военно-морским министром об оправдании Маквея. Министр ВМС Джемс Форестол освободил капитана 1-го ранга Маквея от наказания по приговору суда.

Поскольку задачей суда являлось выяснение истинных обстоятельств атаки на «Индианаполис», суд над капитаном 1-го ранга Маквеем представляет бесспорный интерес, так как на него в качестве свидетеля был вызван капитан 1-го ранга Хасимото — бывший командир подводной лодки Джи-58. Цель вызова Хасимото для дачи показаний разъяснена в протоколе трибунала:

«Свидетель Хасимото… был вызван не для того, чтобы давать показания против обвиняемого, а для того, чтобы выяснить причину тех взрывов, которые привели к гибели „Индианаполиса“».

Объясняя суду подробности своей атаки, Хасимото заявил, что он выпустил по «Индианаполису» 6 обычных торпед и наблюдал три попадания. Торпедный залп был произведен с дистанции 1500 метров (1640 ярдов). Однако, в действительности на крейсере произошло только два взрыва, вызванных двумя попаданиями торпед, — один в районе 7-го шпангоута, а второй — примерно через три секунды — вблизи 50-го шпангоута правого борта. Кроме этого на крейсере никаких других взрывов, которые можно было в ту ночь (наблюдая в перископ) спутать с попаданием, не произошло. Хасимото также нарисовал схему своего маневрирования перед выпуском торпед. В соответствии со схемой Хасимото заметил «Индианаполис», находясь в 10 000 метрах (10 933 ярдов) восточнее лодки, и через 27 минут после обнаружения произвел шеститорпедный залп. Как раз в это время, судя по оборотам, «Индианаполис» шел со скоростью 17 узлов на прямом истинном курсе 262°. Таким образом, дистанция от крейсера до лодки была примерно 15 321 ярд, а не 10 933 ярда, когда Хасимото впервые обнаружил свою цель с мостика Джи-58. Другими словами, разница составляет чуть более двух миль.

Хотя ошибка в определении расстояния до цели в течение ночной атаки вполне возможна и понятна, однако она становиться весьма существенной, если принять во внимание, что эта ошибка входит в число нескольких, довольно странных неувязок в истории Хасимото.

При даче показании до суда Хасимото говорил, что скорость «Индианаполиса» в момент обнаружения составляла 11–12 узлов.

В опубликованном в 1954 году отчете о потоплении «Индианаполиса» Хасимото оценивал скорость крейсера в 20 узлов, однако в 1957 году он снова вернулся к прежней оценке — 12 узлов.

Хотя порой историку бывает очень трудно сделать какие-то более или менее правильные предположения относительно мотивов тех или иных действий, тем не менее, совершенно очевидно, что в течение ряда лет в истории, рассказанной самим Хасимото, постоянно присутствуют крупные противоречия и неувязки.

Отчет Хасимото о потоплении «Индианаполиса» обычными торпедами был опубликован в 1954 году. В предисловии к американскому изданию книги Хасимото «Потопленные» опытный американский подводник капитан 1-го ранга Эдвард Бич доказывает, что при потоплении «Индианаполиса» Хасимото, скорее всего, применил «кайтены». В этом отношении интересно отметить еще и тот факт, что Хасимото никогда не уменьшал количество попадании в «Индианаполис» с трех до двух. Возможно, это произошло из-за того, что выступая на суде над Маквеем, японский подводник заявил, что он ясно видел три попадания в атакованную им цель. Именно ясно видел, а не считает, как он сказал на предварительном допросе. Позднее, как мы увидим, Хасимото заявит журналистам, что сам видел четыре попадания.

Не меньше поводов для размышлений дает и схема, представленная Хасимото в 1945 году военному суду, разбирающему дело Маквея. Схема показывает, что Джи-58 за те 27 минут, которые прошли с момента обнаружения цели (11:05) до выпуска торпед (11:32) совершила маневр в виде латинской буквы S. После торпедного залпа, согласно схеме Хасимото, подводная лодка повернула на север-северо-восток и легла на курс примерно 022°. Указанный маневр, по словам Хасимото, был предпринят для выхода в лучшую позицию для выпуска торпед, поскольку Хасимото считал, что обнаруженная им цель может пройти прямо над ним или очень близко от него, а японским торпедам в то время необходимо было пройти некоторое расстояние, чтобы их взрыватели встали на боевой взвод.

Позиция Джи-58 относительно «Индианаполиса» в момент выпуска торпед совпадает с отчетом, опубликованным Хасимото в 1954 году, однако поворот лодки на курс 022° является противоречием, которое весьма трудно объяснить. В своей книге Хасимото утверждает, что выпустил шесть торпед, и еще до того, как первая торпеда поразила цель, привел лодку «на курс параллельным курсу противника».

В 1959 году Хасимото обнародовал другую версию маневрирования Джи-58 перед выходом в атаку на «Индианаполис». В беседе с опытным военно-морским журналистом Джозефом Харрингтоном, который изучал действия «кайтенов» в годы войны, Хасимото описал маневрирование своей лодки не в виде латинского S, а в виде круга. Харрингтон пишет:

«Он (Хасимото) приказал положить руль вправо, и лодка описала длинный и плавный круг, он привел ее снова на тот же самый курс, которым лодка шла в момент обнаружения цели. Однако циркуляция завершилась гораздо дальше той точки, через которую должен был пройти корабль врага… Хасимото скомандовал шеститорпедный залп. „Четыре попадания!“— громко объявил он своему экипажу, приказав затем увеличить глубину погружения и резко повернуть вправо. Этим маневром он хотел занять положение впереди противника, оставаясь достаточное время на глубине при перезарядке торпед для новой атаки».

Однако, даже если описанная лодкой циркуляция была просто разворотом, а не полной циркуляцией, то у Джи-58 просто не должно было хватить времени вернуться «на тот самый курс», на котором был обнаружен «Индианаполис». Более того, по какой-то необъяснимой причине количество торпедных попаданий увеличилось с трех, согласно версии 1945 и 1954 годов, до четырех, по версии 1959 года. Что же касается «резкого поворота Джи-58 вправо» — по версии 1959 года, то это примерно соответствует заявлению Хасимото 1954-го года о том, «что он привел лодку на курс, параллельный курсу противника», однако обе эти версии противоречат схеме, собственноручно составленной Хасимото в 1945 году. Это противоречие особенно важно, поскольку в 1954 году Хасимото утверждал, что находясь в 60 градусах справа по носу «Индианаполиса», он совершил маневр, выводящий его на параллельный курс с противником. Причем этот маневр, по словам Хасимото, был совершен еще до попадания первой торпеды.

Однако, в 1959 году Хасимото утверждал, что подобное маневрирование было совершено уже после того, как четыре торпеды попали в крейсер. В одной из своих последующих публикаций Харрингтон снова посвящает значительное внимание этому моменту. Харрингтон приходит к выводу, что из разговоров в Токио с Хасимото и Екото, который сам был водителем «кайтена», а также благодаря другим исследованиям стало очевидным, что Хасимото действительно использовал обычные торпеды. Кроме того, Хасимото рассказал Харрингтону, что он заметил пятнышко в юго-восточной части горизонта, которое превратилось в «Индианаполис», который шел ничего не подозревая. Он (Хасимото) совершил циркуляцию, чтобы немного увеличить дистанцию, а затем выпустил торпеды. Странности, связанные с этим маневром, мы уже рассмотрели, однако тут имеется еще одно противоречие, поскольку, когда «Индианаполис» был замечен Хасимото в качестве «пятна», он находился восточнее Джи-58, а не в «юго-восточном части горизонта». И только тогда, когда Хасимото смог увидеть надстройки и трубы американского крейсера, он мог удостоверится, что цель идет не прямо на него, а пройдет несколько южнее. Следовательно, когда «Индианаполис» находился юго-восточнее Джи-58, его силуэт достаточно ясно был виден с японской подводной лодки.

Бич доказывает, что выполнение подобного маневра американской подводной лодкой (разворот на 112 градусов) потребовало бы приблизительно 3 минуты времени. Однако Хасимото утверждает, что выпустил свои торпеды с дистанции 1500 метров. Самуель Морисон пишет, что этим торпедам, имеющим скорость 48 узлов… необходимо было чуть более минуты, чтобы достичь цели. Пока выпущенные Джи-58 торпеды шли к «Индианаполису», «каждая минута», по словам Хасимото, «казалась вечностью». Если считать, что слово «минута» употреблено не в буквальном смысле, а является фигуральным выражением для описания томительных секунд ожидания попадания его торпед в цель, то тогда отчет Хасимото соответствует техническим аспектам выпуска торпед, их движения к цели и последовавшим взрывам. Однако в этом случае у Джи-58 не было бы достаточно времени, чтобы завершить свой разворот на 112 градусов. Необходимо помнить, что Джи-58 была менее маневренной, чем американские лодки времен Второй мировой войны. Поэтому, если выражение «каждая минута казалась вечностью» означает, что выпущенные Хасимото торпеды действительно шли к цели несколько минут, что позволило Джи-58 совершить указанный маневр, то тогда нужно считать, что лодка находилась не в 1500, а примерно в 4500 метрах от «Индианаполиса» в тот момент, когда она выпустила торпеды. Однако стрельба торпедами с таким высоким процентом попаданий ночью из подводного положения с дистанции почти 2,4 мили представляется маловероятной. Парадокс налицо, а самые последние объяснения Хасимото, которые он сделал, не очень убедительны. Самый тщательный перевод японской идиоматической фразы, употребленной Хасимото, также не решает проблемы. Дословно эта фраза читается: «Интервал времени (между выпуском торпед и попаданием первой торпеды) был менее одной минуты». Для торпед, выпущенных с дистанции 1500 метров, все совпадает, но вопрос с маневрированием остается открытым. И наконец, в 1959 году, по словам Хасимото, маневр был выполнен уже после того, как цель получила попадание, — на этот раз попадание четырьмя торпедами. Таким образом, версия Хасимото 1959 года, несмотря на содержащиеся в ней фундаментальные ошибки, была, по-видимому, попыткой сглаживания некоторых противоречий предыдущих версий.

Американские отчеты о гибели «Индианаполиса» почти полностью основаны на версиях Хасимото. Ричард Ньюкомб утверждает, что «кайтены» в потоплении «Индианаполиса» не применялись, а контр-адмирал Маквей, просматривавший рукопись Ньюкомба, не обнаружил в ней никаких ошибок. Однако, как базисный документ, Ньюкомб использовал книгу Хасимото. Одним из наиболее оригинальных и сильных аргументов Ньюкомба в пользу неиспользования «кайтенов» является указание на то, что все попадания в «Индианаполис» произошли почти одновременно.

Ньюкомб доказывает, что в цель попали только две торпеды из шести, выпущенных с трехсекундными интервалами с дистанции 1500 метров. Возможно так оно и было, однако в любом случае «кайтены» или комбинация «кайтенов» с обычными торпедам также могла быть причиной подобных взрывов.

Морисон также придерживается точки зрения использования обычных торпед в разделе «Гибель „Индианаполиса“» в своей многотомной истории «Операций ВМС США во Второй Мировой Войне». Базисными документами, использованными Морисоном, были книги «Оставить корабль!» и «Потопленные». Тем не менее, знаменитый морской историк отмечает в своем труде и мнение капитана 1-го ранга Бича.

Таким образом, в течение всех послевоенных лет причиной гибели «Индианаполиса» принято было считать обычные торпеды, поскольку американские авторы почти полностью полагались на различные объяснения Хасимото. Вопрос о «кайтенах» учитывался, однако, из-за недостатка весомых доказательств их использования, а равно более или менее правдоподобных объяснений, почему Хасимото не желает признаваться в их использовании, американские авторы приняли традиционную точку зрения, восстанавливая причину гибели «Индианаполиса» с учетом попадания в него обычных торпед. Однако, мы вправе задать вопрос: «А не существуют ли возможные альтернативы интерпретации этой интригующей загадки?»

Кайтены?

Почему отрицается их использование?

Некоторые из уцелевших при гибели «Индианаполиса» убеждены что при потоплении крейсера были использованы «кайтены». Они вспоминают, что когда их крейсер уже тонул, произошел третий взрыв. Весьма вероятно, что это мог быть взрыв котлов или какой-нибудь другой внутренний взрыв, но с равным правом можно считать, что это был и «кайтен», сумевший только в последний момент выйти на цель. Однако, если этот взрыв и был, его никак нельзя считать доказательством утверждения Хасимото о том, что он видел третье попадание обычной торпеды, поскольку, по его же словам, этот третий взрыв произошел почти одновременно с тем двумя, что подтверждаются американскими источниками.

Более того, сам Хасимото признает, что когда «Индианаполис» тонул, он находился ниже перископной глубины и не вел визуального наблюдения за противником. Кроме того, не совсем ясна судьба всех «кайтенов», которые имела на борту Джи-58. Хасимото утверждает, что с 28 июля по 12 августа он выпустил все «кайтены», но в атаке на «Индианаполис» их не использовал. Если верить Хасимото, его «кайтены» утопили три, а может быть и четыре американских корабля. Эти утверждения Хасимото никак не подтверждаются американскими источниками, даже если считать, что атакованные «кайтенами» американские корабли не были потоплены, а только повреждены. Более того, в своей книге «Потопленные» Хасимото вообще не сообщает о том, куда девался его «кайтен № 6». По его словам «кайтены № 1 и № 2» были выпущены в атаку 28 июля, «кайтены № 4 и № 5» — 10 августа, а «кайтен № 3» — 12 августа. Тем не менее, Хасимото пишет, что Джи-58 вернулась 17 августа в Японию, не имея «кайтенов» на борту. В итоге, в интервью с Харрингтоном в 1959 году Хасимото указал, что его шестой «кайтен» (по-видимому, «кайтен № 6») «имел механическую неисправность и не мог быть выпущен».

Однако, один из бывших офицеров лодки Джи-58 не соглашается с версией Хасимото. В октябре или в начале ноября 1945 года американский морской офицер Гарри Барк исследовал системы электрооборудования на большинстве японских подводных лодок типа «Джи». При осмотре подводной лодки Джи-402 Барк встретил японского офицера-подводника, который заявил, что во время последнего боевого похода Джи-58 служил на ней в качестве инженер-механика. Японский офицер рассказал Барку, что в атаку на «Индианаполис» были выпущены «кайтены» и что это был один из тех немногих случаев, когда это самоубийственное оружие было успешно применено.

К сожалению Барк не имеет никакой дополнительной точной информации или каких-либо более конкретных сведений о своей беседе с бывшим офицером подводной лодки Джи-58. Он даже не знает его имени. И тем не менее, хотя свидетельство Барка недоказательно и фактически основано на молве, оно может стать весьма важным, если посмотреть на нее с другой точки зрения. Чрезвычайно важными являются источник и дата этой истории — ее рассказал японский офицер и задолго до 27 ноября 1945 года, когда Министерство ВМС СШАобъявило о том, что «Военный Суд рассмотрит дело капитана 1-го ранга Чарльза Б. Маквея, командира крейсера „Индианаполис“, который погиб 30 июля 1945 года в Филиппинском море в результате действий противника». 10 декабря 1945 года, то есть через несколько месяцев после беседы Барка с японским подводником, в Вашингтон прибыл Хасимото, чтобы дать показания перед Военным Судом над Маквеем об обстоятельствах гибели «Индианаполиса». Через четыре дня газета «Нью-Йорк Таймс» поместила статью с заголовком «Японский рассказ о потоплении торпедами американского крейсера».

Барк, который хотя и не мог документировать свой разговор с японским подводником на борту Джи-402, вспоминает, что он был очень озадачен явным противоречием между историей, рассказанной Хасимото в Вашингтоне, и историей потопления «Индианаполиса», рассказанной бывшим инженером-механиком Джи-58. Конечно, большую помощь в выяснении этого вопроса могли бы оказать дополнительные документированные свидетельства со стороны японцев. Однако, к сожалению, ничего нового обнаружить не удалось. В архивах японского Ведомства Самообороны не оказалось ни вахтенного журнала Джи-58, а равно — никаких других документов, связанных с последним боевым походом этой подводной лодки. Поэтому создается впечатление, что японские источники по данному вопросу исчерпаны.

За день до своих показаний на суде над Маквеем Хасимото сказал представителям американского флота, что сразу же после торпедирования «Индианаполиса» он доложил об этом своему командованию. Однако в своей книге «Потопленные» Хасимото об этом не говорит. Ньюкомб, по-видимому, ошибается, когда указывает, что около 3 часов ночи 30 июля Хасимото направил на базу специальное сообщение, в котором, в частности, говорилось: «выпустил шесть торпед и добился трех попаданий в линейный корабль типа „Айдахо“, который совершенно определенно затонул». Сомнение об отправке такой радиограммы вызывает тот факт, что официальное японское коммюнике, несмотря на обычное для японцев хвастовство, заявило только о повреждении американского линкора в результате действий подводной лодки. Что касается японского оперативного сообщения на эту тему, то оно было перехвачено и декодировано американцами, однако весьма сомнительно, чтобы это сообщение было настолько специфическим, как об этом пишет Ньюкомб.

В официальном сообщении ВМС США «Об обстоятельствах гибели тяжелого крейсера „Индианаполис“» указывается: «Через 16 часов после фактической гибели „Индианаполиса“ в распоряжении Штаба Главнокомандующего Тихоокеанским флотом США было единственное указание на это событие, перехваченное из японского сообщения, в котором говорилось о потоплении японцами „чего-то“ (что именно — было неизвестно) в позиции, которая примерно совпадала с позицией, где в это время должен был находиться „Индианаполис“».

Вплоть до декабря 1945 года военно-морские силы США не знали точно причину тех взрывов, что приведи к гибели «Индианаполиса», хотя официальная точка зрения начала формироваться после того, как последние из 316 спасенных моряков «Индианаполиса» были подобраны около полудня 8 августа — примерно через 108 часов после гибели крейсера! Формирование официальной точки зрения также базировалось на воспоминании Маквея о том, что примерно через три минуты после взрывов он «отправил» срочное сообщение об этом бедствии. В действительности же это сообщение не было передано в эфир из-за выхода из строя системы электроснабжения корабля. Маквей утверждает, что в составленном им сообщении говорилось о попадании в крейсер двух торпед. В «Боевом Рапорте „Индианаполиса“», составленном 26 августа 1945 года также говорилось, что, «как полагают взрывы произошли от попадания в крейсер двух торпед, выпущенных подводной лодкой противника». Конечно, логично было предположить, что взрывы произошли от попадания торпед, поскольку наличие двух, так близко расположенных друг к другу мин в открытом море маловероятно. Судя по всему, не было сделано никаких попыток выяснить, управлялись или нет эти торпеды водителями-смертниками. Но в любом случае «Боевой рапорт» и составленный Маквеем «Отчет о гибели „Индианаполиса“» считались секретными вплоть до 1953 года.

Между тем, причина гибели крейсера преподносилась общественности весьма туманно и двусмысленно. Первое официальное сообщение о гибели «Индианаполиса» появилось 14 августа 1945 года. В нем просто говорилось: «Крейсер „Индианаполис“ погиб в Филиппинском море в результате действий противника».

Родственники погибших на крейсере получили соответствующие уведомления. Газетный отчет об этом событии был цветистым, но весьма туманным. 15 августа газета «Сент-Луис-Пост-Диспетч» писала о том, что «два гигантских взрыва взметнулись над стройным корпусом крейсера „Индианаполис“, который по-видимому, стал добычей японской подводной лодки».

Примерно в то же время газета «Нью-Йорк Таймс» в сенсационном духе также сообщила, что «после гигантского двойного взрыва, который, как считают, был вызван попаданием одной или двух торпед, выпущенных не обнаруженной японской подводной лодкой из мрака ночного моря, крейсер „Индианаполис“ затонул в течение 10 минут». Так что до суда над Маквеем общественность, а похоже, и Военно-Морские Силы не были информированы о том, что «Индианаполис», судя по словам Хасимото, был потоплен тремя из выпущенных в него шести торпед.

Послевоенное общественное мнение Америки прекрасно отражалось американской прессой. Сенсационные новости о военных преступлениях стран Оси печатались одновременно с сообщениями о потоплении «Индианаполиса» и гибели трех четвертей его экипажа. Это могло повлиять на Хасимото. В связи о этим интересно отметить, что сообщение о 59 высших японских руководителях, внесенных в список военных преступников, было опубликовано рядом со статьей о японских человекоторпедах, именуемых «кайтены». Кроме того, за три дня до прибытия Хасимото в Вашингтон газета «Нью-Йорк Таймс» сообщила о том, что военный трибунал в Маниле признал виновным и приговорил к повешению японского генерала Томооки Ямасита. Конечно, нет доказательств того, что Хасимото был постоянным читателем газеты «Нью-Йорк Таймс», хотя он знал английский язык и мог получить эту газету во время своего пребывания в Вашингтоне.

Однако, сообщения о расследовании нападения на Перл-Харбор, репортажи о ходе заседаний Международного Военного Трибунала а Нюрнберге и потрясающие истории о японских зверствах во время войны печатались японскими газетами «Домен Тсусин-Ша» и «Асахи», а также сообщались и другими средствами массовой информации Японии. Поэтому весьма вероятно, что Хасимото опасался, что его посчитают военным преступником, если он признается в том, что утопил «Индианаполис» (последний крупный американский корабль, потерянный во время войны), используя позорное оружие, управляемое самоубийцами. Жертвы при этом были исключительно высокими, а многие из уцелевших почти четыре дня беспомощно оставались на милости океана в кишащих акулами водах. Если даже командир погибшего крейсера был отдан под суд, то что должен был ожидать для себя Хасимото — командир японской лодки, потопившей этот крейсер? Он прекрасно знал, что англичанами был казнен командир немецкой подводной лодки U-852 и что ведомство, ведающее демобилизацией Японского Императорского Флота, начало расследование деятельности девяти японских подводных лодок. Однако, как также было хорошо известно Хасимото, американские подводники в течение всей войны беспощадно использовали обычные торпеды против японских кораблей, включая и невооруженные торговые суда. Этот факт в огромной степени оправдывал применение самим Хасимото обычных торпед против боевого корабля, а уж поскольку Хасимото дал такие показания в первые послевоенные дни, когда общественное мнение стран-победителей жаждало мести и один за другим следовали процессы над военными преступниками, то он уже был вынужден придерживаться версии применения обычных торпед и несколько лет спустя при опубликовании своей книги «Потопленные». Если бы Хасимото в своей книге или в более поздних интервью изменил свою первоначальную версию и признался бы в применении «кайтенов» при атаке на «Индианаполис», то в самом лучшем случае он потерял бы лицо, не говоря уже о других более худших последствиях.

Мы не претендуем на то, что применение «кайтенов» при потоплении «Индианаполиса» является окончательно доказанным. Напротив, считаем, что убедительных доказательств, способных прояснить все аспекты этой запутанной истории, добыть невозможно.

Однако, очевидно, что собственный отчет Хасимото о применении обычных торпед противоречив, а в отношении некоторых конкретных аспектов и неточен. Конечно, всем хорошо известно, насколько труднопреодолимым является языковый барьер. Даже самые опытные переводчики не застрахованы от ошибок. Но если ошибки перевода могут стать причиной мелких расхождений японского и английского текстов, то ими никак нельзя объяснить те поразительные противоречия, которые имеют место в независимых друг от друга западных публикациях, основанных исключительно на различных устных и письменных заявлениях Хасимото. В заключение скажем прямо, что эта история не поддается окончательному анализу из-за отсутствия неопровержимых доказательств. И уж никак нельзя считать доказательствами выдержки из книг, предназначенных для широкого читателя.

Однако, ни один исследователь этой историй не должен так легко игнорировать те обстоятельства, при которых в декабре 1945 года пленный вражеский офицер излагал свою версию трагедии «Индианаполиса» перед судьями военного трибунала.

Д-р Карл Бойд. (Отдел военных исследований кафедры истории университета г. Норфолк, штат Вирджиния.)

ПРИЛОЖЕНИЕ III

«Через 30 дней после атомного взрыва»

Английский журналист Уилфред Барчетт, скончавшийся в сентябре 1983 года, был первым иностранным корреспондентом, посетившем Хиросиму после атомной бомбардировки. О своих впечатлениях он рассказал в книге «Тени Хиросимы», отрывки из которой были опубликованы в Лондонской газете «Трибюн» уже после смерти автора.

«Я находился на Окинаве, когда боевые действия против Японии близились к завершению. Именно на Окинаве, стоя в очереди за завтраком в армейской столовой, я услышал по радио обрывки последних известий. Взволнованным голосом диктор говорил, что некоторое время назад на Хиросиму сброшена новая сверхмощная бомба.

Среди грохота жестяных подносов и тарелок, болтовни о вчерашнем фильме и где-то подстреленном японском шпионе невозможно было расслышать подробности. Когда повар бросил мне на поднос завтрак, я спросил, о чем, собственно, была передача.

— Да о какой-то новой мощной бомбе, которую мы только что сбросили на этих японцев, — ответил он.

Так ничего и не поняв, я стал проталкиваться сквозь толпу. В тот же вечер я узнал, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба, и решил побывать там.

Я отправился в Японию на борту американского военного транспорта „Миллет“. В Токио я пришел в официальное информационное агентство Японии „Домей“ (ныне — „Киодо Цусин“). Чиновник из сектора международных отношений принял меня с профессиональной вежливостью. Я объявил о своем желании поскорее попасть в Хиросиму и написать, что там произошло. Он с удивлением посмотрел на меня: „Но в Хиросиму никто не ездит. Там все умирают“.

Я стал настойчиво объяснять, что если это так, то мне тем более необходимое попасть туда. Тогда, посоветовавшись со своими коллегами, чиновник повернулся к нам и сказал:

„Ежедневно в 6 часов утра из Токио уходит поезд, который останавливается в Хиросиме. Правда, никто не знает когда“.

В конце концов он согласился купить мне билет, а я пообещал ему отвезти немного продуктов корреспонденту „Домей“ в Хиросиме Накамуре.

Я поинтересовался, возможно ли будет через Накамуру связаться с их токийским представительством, на что чиновник ответил:

„Странное дело: у него есть аппарат Морзе, с помощью которого он передает нам сообщения. В Хиросиме нет радиоприемников, туда не доставляются газеты и, тем не менее, он знает, что его сообщения доходят до нас, поэтому продолжает собирать материал. Если хотите, мы попросим Накамуру помочь вам. И, пожалуйста, скажите ему, как высоко мы ценим его работу“.

Ровно в шесть утра несколько сотрудников „Домей“ затолкали меня в переполненный вагон и заверили, правда, до вольно неуверенно, что все будет в порядке.

Из разговорника я выяснил, что „Коно экива нанти и меска“ в переводе означает „Как называется эта станция?“ Через семь или восемь часов после того, как мы проехали Киото, я начал задавать этот вопрос. Я готов был выпрыгнуть из вагона, как только кто-нибудь ответит: „Коно экива Хиросима эки десу“ („Эта станция — Хиросима“).

В два часа ночи, через 20 часов после отправления из Токио, я услышал долгожданный ответ. В вагоне сидело и стояло столько народа, что мне пришлось выбираться через окно, куда подали и мой ранец…

На месте кирпичного здания станции я увидел лишь столбы, которые некогда подпирали крышу. Наспех сооруженный барьер направлял пассажиров к двум деревянным воротам, у которых они сдавали билеты. Впоследствии я узнал, что вокзал находился почти в двух тысячах метров от эпицентра взрыва. Пройдя через контрольные ворота, я оказался в руках двух охранников в черной форме, вооруженных мечами. Решив, что я бывший военнопленный, они препроводили меня в импровизированную тюрьму и дали понять, чтобы я не вздумал сопротивляться. Какая-то женщина напоила меня кипятком. Потом я сел на стул и заснул.

С восходом солнца я предъявил охранникам свое драгоценное письмо к Накамуре, стараясь убедить их, что мы с ним коллеги. Мое положение заметно улучшилось.

Через пару часов появился сам господин Накамура в Сопровождении молодой японки, прекрасно говорившей по-английски. Я сказал ему, что меня интересуют не столько разрушения города — о них я мог судить по тому, что стало с железнодорожной станцией, сколько результаты воздействия нового страшного оружия на людей. Если бы он смог помочь мне, то я, в своем репортаже правдиво рассказал бы о том, что увидел…

По разбитому кирпичу, из которого когда-то были построены 68 тысяч зданий, разрушенных полностью или частично, мы прошли к тому, что осталось от универсального магазина Фукуока, где чины городской полиции разместили свой штаб.

Пока Накамура объяснял, кто я такой и что мне нужно, полицейский настраивались все более враждебно, обстановка накалялась. Чем больше Накамура говорил, тем больше росло напряжение. Некоторые полицейские начали что-то кричать, переводчица побледнела.

Только спустя 35 лет в штаб-квартире „Киодо Цусин“ в Токио Накамура объяснил, в чем было дело. Большинство присутствовавших офицеров полиции требовали расстрелять нас всех троих. И только один человек — начальник вселявшей ужас „политической полиции“, который по рангу был старше других — поверил в данные Накамурой и мной объяснения.

— Покажите ему все, пусть видит, что они с нами сделали, — приказал он, очевидно, приняв меня за американца. Он даже предоставил в мое распоряжение полицейскую машину, которая доставила меня в одну из двух городских больниц, более-менее уцелевших, где можно было оказывать посильную помощь жертвам атомной бомбардировки.

Что касается моих впечатлений, то я и сейчас не могу их выразить лучше, чем тогда в опубликованном в „Дейли экспресс“ репортаже, который я отстучал на своей допотопной машинке, сидя на большом булыжнике в самом центра того района, над которым недавно взорвалась атомная бомба. В том единственном репортаже я стремился рассказать как можно больше, поскольку не было гарантии, что у меня еще появится возможность прямой связи, и я не знал, что ждет меня на обратном пути.

„Я пишу об этом, чтобы предостеречь мир“, — гласил заголовок.

Через 30 дней после того, как первая атомная бомба уничтожила Хиросиму и потрясла мир, в городе продолжают умирать люди — загадочно и ужасно. Люди, не пострадавшие в катастрофе, погибают от неизвестной болезни, которую я могу назвать лишь атомной чумой.

Хиросима не похожа на город после бомбежки. Впечатление такое, будто огромный каток прошел по нему, уничтожив все живое и неживое на своем пути.

Я стараюсь писать как можно беспристрастнее в надежде, что это станет предостережением миру.

На этом первом „живом“ полигоне, где была испытала атомная бомба, я увидел ужасное, кошмарное опустошение, какого не встречал нигде за все четыре года войны…

Я пробрался к лачуге, в которой временно разместился отдел полиции. Оттуда я мог видеть простиравшиеся на три мили на юг красноватого цвета руины — все, что атомная бомба оставила от десятков кварталов, улиц, строений, жилых домов, заводов.

В больницах я встречал людей, которые не пострадали при взрыве бомбы, но теперь умирали от его страшных последствий. Без всякой видимой причины их здоровье начало стремительно ухудшаться. Они теряли аппетит, у них выпадали волосы, на теле появлялись пятна. Потом — кровотечение из ушей, носа и рта.

Врачи мне сказали, что сначала они считали это симптомами общей слабости. Своим пациентам они вводили витамин „А“. Результаты оказались ужасными. В области укола начинался процесс отмирания тканей. Это лишь одно из последствий взрыва атомной бомбы…

Сведения о воздействии радиации я почерпнул из рассказов доктора Коцубэ, главного хирурга, исполняющего обязанности директора больницы, а также из наблюдений за состоянием больных, которые там находились, доктор Кацубе многим рисковал, когда показывал мне некоторые палаты, давал описание симптомов и течения лучевой болезни (хотя тогда он ее так не называл). Он не знал прецедента, на который можно было сослаться. Исследования были невозможны, так как в больнице не осталось ни одного медицинского аппарата, не было даже микроскопа…

Больные лежали на татами (циновка из соломы), вокруг них на коленях стояли их родные… Гноящиеся ожоги, воспаленные глаза и кровоточащие десны, выпавшие волосы, которые как нимбы лежали вокруг головы почти каждого пострадавшего. Несчастные смотрели на меня с ненавистью. Наконец, доктор Коцубэ сказал мне по-английски: „Вам нужно уходить. Я не могу гарантировать вам безопасность, если вы останетесь“.

Так закончилось мое посещение больницы. Жители Хиросимы, которых я видел на улице, казались совершенно безразличными ко всему происходящему вокруг. Они еще не оправились от шока, никто не останавливался, чтобы с кем-нибудь заговорить. Даже наша маленькая группа с иностранцем без марлевой маски на лице не привлекала внимание.

На прощание доктор Коцубэ сказал мне: „Прошу вас, сообщите о том, что вы только что видели. И попросите своих — и он, конечно, принял меня за американца — прислать специалистов, которые знают об этой болезни, и необходимые медикаменты. Иначе все здесь обречены на смерть“.

7 сентября, оказавшись на вокзале в Токио, я было отправился в гостиницу „Дай Иси“, когда меня окликнул мой коллега, одетый в форму военного корреспондента.

„Барчетт! — прокричал он. — С успехом тебя! Пойдем со мной в гостиницу „Империал“, там начальство проводит специальный инструктаж по поводу твоей статьи о лучевой болезни в Хиросиме“.

И я пошел, узнав по пути, что „Дейли экспресс“ не только поместила мой репортаж на первой полосе, но и бесплатно распространила его по всему миру. Американцы кипели от злости. Когда я пришел, конференция завершилась, но было ясно, что главная ее цель заключалась в том, чтобы опровергнуть мою статью из Хиросимы и содержащийся в ней довод, что люди умирали в результате действия поражающих факторов взрыва бомбы.

Какой-то ученый в форме бригадного генерала утверждал, что не может быть и речи об атомной радиации и вызванных ею заболеваниях, симптомы которых описаны мною, поскольку бомбы в Хиросиме и Нагасаки были взорваны на высоте, позволяющей избежать риска возникновения „остаточной радиации“.

Наступил волнующий для меня момент. Я поднялся со своего места и спросил офицера, проводившего инструктаж, был ли он в Хиросиме.

— Нет, не был.

Тогда я рассказал о том, что видел, и попросил разъяснений. Сначала он был очень вежлив — ученый, дающий разъяснения профану. Он утверждал, что те люди, которых я видел в больнице, пострадали от ударной волны и ожогов, обычных при любом мощном взрыве. Очевидно, японские врачи не обладали достаточными знаниями, чтобы их вылечить, возможно, у них не было необходимых лекарств.

Он скептически отнесся к заявлению о том, что люди, которых не было в городе в момент взрыва, позже также заболевали. Я спросил, как он объяснит тот факт, что рыба продолжает погибать, попадая в реку, которая проводит через весь центр города.

— Вероятно, она гибнет в результате взрыва или перегрева воды.

— Даже спустя месяц?

— Это приливно-отливная река, поэтому вода могла унести рыбу с того места и принести ее обратно.

— Но меня возили на окраину города, и я видел, как на одном участке реки всплывала рыба и через несколько секунд погибала.

— Боюсь, что вы стали жертвой японской мистификации, — сказал он и сел.»

Уилфред Барнетт. «Трибюн», Лондон.

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

«Бомба против русских»

Многие рассматривала факт совместной борьбы русских и американцев против общего врага в годы Второй Мировой войны всего лишь причудой истории… временным отклонением от предначертанного пути, которое вызвано исключительно сумасшедшей затеей Гитлера одновременно вести борьбу с двумя самыми мощными государствами в мире.

Более опасной и в историческом плане более долговременной угрозой для Америки и американского образа жизни еще в те военные годы считали коммунизм.

«С того времени, как я принял руководство проектом, — признался позднее генерал Гровс, — я был абсолютно уверен, что Россия — наш враг. Проект осуществлялся именно на этой основе. Я никогда не разделял мнения общественности, что Советский Союз является нашим благородным союзником».

Генерал Гровс не очень и скрывал свои взгляды, О них, например, знал английский химик Джон Ротблат, прибывший в командировку в Лос-Аламос. Спустя сорок с лишним лет он написал в лондонской газете «Таймс» (от 17 июня 1985 года):

«В одном из мимолетных разговоров (в марте 1944 года) генерал Гровс сказал мне:

„Вам, разумеется, понятно, что истинная цель создания бомбы заключается в том, чтобы подавить нашего главного врага — русских“. Генерал Гровс был уверен, что мыслит и действует в духе своего Верховного главнокомандующего — Президента США…»

19 августа 1943 года Президент США Франклин Делано Рузвельт и премьер-министр Великобритании Уинстон Спенсер Черчилль подписали в Квебеке строго секретное соглашение. Оно гласило: Мы никогда не применим это средстве воздействия друг против друга. Мы не будем применять его против третьих стран без ведома друг друга. Ни один из нас не будет без взаимного согласия передавать информацию о «сплавах для труб» третьей стороне. Под кодовым названием «средство воздействия» и «сплавы для труб» имелась в виду атомная бомба.

Рузвельт верил, что бомба будет создана, поскольку он ее очень хотел иметь. Она приходилась ему как нельзя кстати при взгляде на мир послевоенного времени.

Черчилля заворожила идея супербомбы еще сильнее, чем Рузвельта. Его советник сэр Джон Андерсон заявил канадскому премьер-министру Макензи Кингу перед встречей Рузвельта и Черчилля в Квебеке, что «атомная бомба в послевоенном мире будет фактором, вызывающим ужас, поскольку она даст стране, владеющей ее секретом, абсолютный контроль над другими странами»…

В тот день 16 июля 1945 года, когда был произведен испытательный взрыв атомной бомбы, Гарри Трумэн, новый американский президент, вступивший на этот пост в связи с безвременной кончиной Франклина Рузвельта, совершил поездку из Потсдама в разрушенный войной Берлин.

Днем раньше Трумэн прибыл в «столицу прусских королей», чтобы впервые встретиться со Сталиным и Черчиллем (в дневниковых записях Президента они именуются «мистер Россия» и «мистер Великобритания»). В ожидании этой встречи Трумэн, по его собственному признанию, сильно волновался. Русские, насколько он себе уяснил, подобны «оборванцам по ту сторону железной дороги». В штате Миссури, родине Трумэна, железная дорога в былые временна считалась границей цивилизации. Жившем без нее было трудно понять все преимущества нового транспорта перед лошадью.

Трумэн уверен, что атомная бомба лишь тогда сможет фундаментально укрепить позицию Соединенных Штатов в отношении Сталина, когда появится абсолютная уверенность в ее эффективности. Военный министр Генри Стимсон и новый госсекретарь Дж. Бирнс полностью согласились с мнением президента.

В середине мая 1945 года в дневнике Стимсона появилась запись о том, что перед лицом запутанного клубка проблем с Советским Союзом в Европе и на Дальнем Востока было бы «ужасной авантюрой делать столь высокие дипломатические ставки, не имея на руках важнейшего козыря». Этим козырем должна была стать еще не опробованная атомная бомба. По этой причине Трумэн и настаивал на том, чтобы конференция в Потсдаме открылась не раньше 15 июля, то есть дня, который решением генерала Гровса назначен для испытательного взрыва в пустыне штата Нью-Мексико.

Перед отъездом в Потсдам Трумэн обратился к своему помощнику адмиралу Леги и госсекретарю Бирнсу: «Если она взорвется — а я полагаю, так и будет, — у меня в руках окажется хорошая дубинка для этих парней». Под «парнями» подразумевались, конечно же, русские. Уже первое скупое сообщение об успешном испытании атомной бомбы в Нью-Мексико, полученное Стимсоном в Потсдаме вечером 16 июля и сейчас же переданное Трумэну и Черчиллю, самым великолепным образом «придало силы» президенту и вызвало «горячий интерес и прилив бодрости» у англичан, как явствует из дневниковых записей военного министра. Но лишь подробный отчет Гровса, присланный с курьером 21 июля, окончательно довел до сознания американцев, какой чудовищной силы оружие попало в их руки.

«Событие в Нью-Мексико, — указал госсекретарь Бирнс в меморандуме на имя Трумэна, — дало нам великую власть… В конечном итоге это будет иметь решающее значение на все послевоенное развитие мира…».

О том, какое влияние оказало сообщение о первом ядерном взрыве на поведение Трумэна во время последующего заседания с участием советской делегации во главе со Сталиным, удивленно повествует Черчилль: президент «совершенно преобразился и начал диктовать русским свою волю».

Последовавшее затем двойное применение атомной бомбы явилось не столько последней американской боевой акцией Второй Мировой войны, сколько первой крупной операцией «холодной войны» с Россией.

«Шпигель», Гамбург

ПРИЛОЖЕНИЕ V

«Бомба»

Станислав Пестов, бывший сотрудник Внешней Разведки, известный писатель и публицист, имел редкую возможность наблюдать изнутри за мучительным и трагическим процессом создания советской атомной бомбы.

«Товарищ Сталин — Вы большой ученый!»…

…В обстановке, когда конструкторы Андрей Туполев и Сергей Королев, нарком боеприпасов Борис Ванников и многие другие вынуждены были обдумывать свои идеи за решеткой, когда автомат считался «оружием для разгона полицией демонстрантов и непригодным для боя…», когда изобретенный у нас радар был объявлен также, «непригодным на войне», когда у принимавших важные решения чиновников крепко сидело в голове, что пуля — дура, а штык молодец, трудно было ожидать от высших эшелонов власти внимания к атомным проблемам.

Тем более, что «вождь всех времен и народов» был занят в основном «укреплением бдительности», поиском «внутренних врагов» и дворцовыми интригами…

Сосредоточивший в своих руках власть необъятную, генсек имел образование «духовное — неоконченное», и даже в тех вопросах, где считал себя знатоком, — в истории, языкознании, национальных отношениях — проявлял известное невежество.

Самым сложным техническим устройством, доступным вождю, была подслушивающая аппаратура, которую он держал в своем письменном столе, — она давала возможность подключаться к кремлевским телефонам и подслушивать беседы ничего не подозревающих обитателей Кремля. Наука же предлагала отнюдь не готовую для применения бомбу, а всего лишь идею, которую надо было еще воплотить, а прежде — понять. А понимание требовало знаний, в чем никак нельзя было упрекнуть ни самого Сталина, ни его окружение. Сбылась исконная большевистская мечта о том, чтобы кухарки управляли государством.

Чего стоил только один «кухаркин сын» — Клим Ворошилов, ставший легендой при жизни и кумиром миллионов «ворошиловских стрелков»… Что мог посоветовать лихой рубака в области атомов, о которых другой известный маршал выразился так: «…коли этих атомов не видно, то, может, их и вовсе нету, а эти ученые дурят нам головы?»…

«Назначен… академиком»

«Впервые я лично познакомился с Курчатовым, — вспоминает Первухин, — в январе 1943 года, когда он вместе с Алихановым и Кикоиным был мною приглашен для беседы в области атомной физики. В конце беседы мы у условились, что Игорь Васильевич вместе с Алихановым и Кикоиным напишут записку, в которой изложат свои предложения по организации в СССР работ в области атомной тематики. Через некоторое время на Курчатова было возложено научное руководство… Ему также поручено подготовить доклад о возможностях и сроках создания атомной бомбы…

Он собственноручно написал для меня справку об основных атомных частицах: протоне, электроне и нейтроне, в которой популярно изложил их значение в строении атома…»

Кроме этой шпаргалки, из которой парком химической промышленности и одновременно зампред Совнаркома СССР с удивлением узнал, что атом состоит из частиц, Курчатов с командой, куда вошли Зельдович, Кикоин, Алиханов и Флеров, разрабатывал стратегию развития будущих отраслей атомной промышленности. В течение почти двух месяцев в номере гостиницы «Москва», где поселился Курчатов, готовилась сначала записка для ГКО с обоснованием возобновления исследований по ядру, а затем и программы работ по строительству разделительных заводов, испытательных полигонов, урановых рудников и обогатительных фабрик. Наконец, 12 февраля 1943 года ГКО принимает постановление о создании секретного центра по исследованию и координации работ, связанных с ядерным оружием — так называемую лабораторию № 2. Позже ее переименовали в ЛИПАН — лабораторию измерительных приборов Академии наук СССР, а затем — в Институт атомной энергии — ИАЭ.

В феврале же Первухин вызывает в Москву директора одного из химзаводов своего наркомата — Владимира Гончарова — и назначает его заместителем лаборатории № 2. Руководить лабораторией поручили решением ГКО от 10.03.43, конечно, профессору Курчатову. А немного позже, 29 сентября, указом Сталина Курчатова назначают академиком. Именно назначают, ибо за все семидесятилетие большевистского ига академиков, как правило, не выбирали, а назначали по указанию ЦК… До войны Курчатов два раза баллотировался на выборах в АН СССР и оба раза был завален, хотя выполняемые им и его коллективом исследования были работами мирового класса. Кивали на то, что он беспартийный, на какие-то сомнения по пятому пункту анкеты, на то, что его исследования «далеки от практики»…

В своей первой записке в ГКО Курчатов основывает программу получения ядерной взрывчатки на разделении изотопов урана. Но вот из одной короткой развединформации он узнает, что продукты сгорания природного урана в реакторе — в основном, тяжелого изотопа — могут быть использованы в качестве материала для бомбы.

«Ознакомившись с американскими данными по этому вопросу, — пишет Курчатов, — я смог установить новое направление в решении всей проблемы. Перспективы этого направления необычайно увлекательны. Бомба будет сделана из „неземного материала“, исчезнувшего на планете… До сих пор в нашей стране работы по… эка-осмию не проводились. Все, что известно в этом направлении, было выполнена профессором Мак-Милланом (Калифорния, Беркли)… Можно с несомненностью утверждать, что соответствующий материал у проф. Мак-Миллана имеется… В связи с этим обращаюсь к Вам с просьбой дать указание Разведывательным Органам выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке.

О написании этого письма не говорил никому.

Экземпляр единственный.

Проф. Курчатов.

22.03.43 г.»

…И уже летом 1943 года Курчатов ставит на первое место плутониевую бомбу и, как следствие этого, строительство реактора, в котором появится ружейный плутоний. Правда, о том, что «пушечный» метод подрыва, который предложил Флеров для урана, не годится для плутония, Курчатов еще не знает. В СССР этого не знал никто, ибо никто над этим даже не задумывался. Об этом разведка сообщит лишь два года спустя…

Несколько десятков человек в здании Сейсмологического института в Замоскворечье, занимавшие ряд комнат и подвал, проводили опыты и ломали себе головы над тем, как создать технологическое оборудование для выделения неизвестного элемента с неизвестными тогда свойствами и, естественно, с неизвестной никому технологией самого выделения…

Дело двигалось очень медленно. В 1944 году в лаборатории было всего 83 человека — это вместе с рабочими, водителями и техниками. Получив из американских источников информацию о работе по созданию сверхмощного оружия, в правительстве отнеслись к ней недоверчиво. Но все же решили на всякий случай создать организацию, которая занялась бы этим делом…

Дело сдвинулось с мертвой точки, когда из США был налажен в буквальном смысле слова непрерывный поток разведывательной информации. Единственным человеком, который допускался к чтению разведсводок, являлся Курчатов.

«Мы тогда не знали, что Курчатов читает разведданные и очень удивлялись его необычайным предвидениям, — вспоминает профессор Головин. — Так, например, он на семинарах буквально подталкивал теоретиков к рассмотрению гетерогенного реактора. Выходило, что он знал ответы на многие вопросы, которые пока еще и не возникали».

Схему гетерогенного реактора советской разведке передал итальянский ученый Бруно Понтекорво, работавший в команде Ферми. После ареста Фукса в Харуэлле — ядерном центре Англии, работавший там Бруно почувствовал усиленное внимание контрразведки и бежал с семьей в СССР, где жил до своей кончины в Дубне…

Уже в 46-м году под Кыштым начали прибывать военные строители. Делалось это просто — Берия изымал их из состава Армии и передавал в НКВД, под руководство генерал-майора Александра Комаровского, начальника Главпромстроя НКВД. Сборные полки объединили в войсковую часть 0508. Попадали туда самые невообразимые контингенты, включая более 25 тысяч бывших солдат власовской армии.

«Наши батальоны, — вспоминает участник этой стройки В. Вышемирский, — состояли в основном из тех, кто в войну попал на оккупированную территорию. Это были люди, так сказать, второго сорта. Жили на стройке и под открытым небом, и в палатках, и в землянках, хотя зимой морозы достигали сорока градусов. Кострами жгли мерзлую землю, кирками долбали скальный грунт. Кормили мороженной картошкой и капустой… Условия мало чем отличались от лагерных… А когда в основном завершилось строительство — в 1951 году — объявили демобилизацию. Перед строем замполит полка сказал: „Родина никогда не забудет вас! О вас еще напишут книги!“ И отправили всех в Магадан! Не забыла про нас Родина…»

«Люди умирали десятками, сотнями от недоедания и тяжелого изнурительного труда. Мы, воины-строители, были первыми, кто начал рыть котлован под реактор, потом уже здание (объект А) строили заключенные. Их охраняли особые части НКВД с ручными пулеметами на вышках…»

…Курчатов объявил «час» 29 августа 1949 года в 6 часов утра, после восхода солнца… В каземате — Курчатов, Харитон, Первухин, Болятко, Флеров, Завенягин, военные и представители госбезопасности… Курчатов сильно волнуется и ходит молча, взмахивая руками в стороны и вниз, хватает себя за плечи и повторяет быстрыми очередями: «Так, так, так». Флеров обосновался у пульта и наблюдает за фоном нейтронов. Давыдов сидит перед микрофоном и нервно поглядывает на часы.

— Неужели сорвется? — размышляет Курчатов, не находя себе места… Вероятность неудачи из-за шального нейтрона не больше одной пятнадцатой. Но если сорвется, беда будет страшна…

Давыдов уже начал отсчитывать минуты, когда пришел Берия со своим сопровождением. Курчатов взял себя в руки и остановился рядом с Флеровым, наблюдая фон нейтронов.

И вдруг при общем молчании за десять минут до «часа» раздается голос Берия: «А ничего у вас, Игорь Васильевич, не получится!»

— Что вы, Лаврентии Павлович! Обязательно получится! — восклицает Курчатов и продолжает наблюдать, только шея его побагровела и лицо сделалось мрачно сосредоточенным.

На третьей минуте до взрыва фон нейтронов внезапно удвоился, на второй минуте стал еще больше. Флеров с Курчатовым тревожно переглянулись — опасность хлопка вместо взрыва резко возросла. Но автомат пуска работает равнодушно, ускорить ничего невозможно, и во власти Курчатова только отменить взрыв.

— Десять секунд, пять секунд, три, две, одна, пуск!!

Курчатов резко повернулся лицом к открытой двери. Небо уже померкло на фоне освещенных холмов и степи. Курчатов бросился вон из каземата, взбежал на земляной вал и с криком «ОНА!», широко взмахнул руками, повторяя:

«ОНА! ОНА!». — Просветление разлилось по его лицу. Столб взрыва клубился и уходил в стратосферу. К командному пункту приближалась ударная волна, ясно видимая по траве. Курчатов бросился навстречу ей. За ним рванулся Флеров, схватил его за руку, насильно увлек в каземат и закрыл дверь… Берия обнял и расцеловал Курчатова со словами:

— Было бы большое несчастье, если бы не вышло!!

Курчатов хорошо знал, какое было бы несчастье.

С. Пестов. «Бомба». СПб., 1995 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Божий промысел

Появление атомного оружия в конце Второй Мировой войны — в нужное время и — что самое главное — в нужном месте иначе как Промыслом Божьим трудно назвать, недаром потрясенный Уинстон Черчилль назвал появление атомного оружия «ВТОРЫМ ПРИШЕСТВИЕМ В ГНЕВЕ».

Промысел не впервые вмешивается в дела человеческие, но столь решительного вмешательства еще не было. Человечество деградировало на глазах, встав в начале XX века, на волне всевозможных промышленных, технологических и социальных революций, на путь, откровенно ведущий к самоуничтожению.

Первая мировая война принесла человечеству колоссальные, прежде невиданные по масштабу жертвы и страдания. И всего через двадцать лет разгорелась Вторая мировая война, еще более ужасная по масштабу и жертвам. И, как мы знаем сейчас, почти немедленно вслед за Второй Мировой должна была начаться Третья Мировая, которая уже наверняка бы окончательно добила человечество. Появление атомного оружия помешало этому. Страшные ядерные грибы, поднявшиеся над Хиросимой и Нагасаки, наглядно продемонстрировали ошеломленному миру, что появилось оружие, которого можно только бояться, но которым нельзя воевать.

И это, как заметили многие, было сделано удивительно во время — в канун окончания Второй Мировой войны. Не успей американцы продемонстрировать всю мощь нового оружия на Японии, ее пришлось бы демонстрировать на Советском Союзе уже в ходе Третьей Мировой войны. И с последствиями, которые трудно себе даже представить.

«Атомная бомба, — отмечает Эрлен Бернштейн, — уберегла человечество от неисчислимых бедствий… А ее своевременное появление и введение в действие — возможно, и от полного уничтожения».

Характерно и то, что Промысел первым вручил новое оружие в руки Соединенных штатов. Это были наименее «грязные» руки на Земле, поскольку ни одно правительство на нашей планете не находится под таким контролем своего народа и общественного мнения, как правительство в Вашингтоне.

А что же произошло затем?

Американцы фактически передали Москве все секреты атомной бомбы, чтобы создать паритет и не вводить во искушение собственных генералов. Пусть никто не пытается меня уверить, что тупая и безграмотная сталинская разведка могла самостоятельно добыть и, главное, обработать тот невероятный объем информации, который шел из Соединенных Штатов по проблеме создания атомной бомбы. Причем все делалось на глазах и «под крышей» американской контрразведки. Американцы даже учитывали то, что поступающую от них информацию будет читать столь талантливый «плагиатор» как академик Игорь Васильевич Курчатов. Советская разведка использовалась при этом только как канал. А когда надобность в этом отпала, вся сталинская разведсеть в США была мгновенно разгромлена…

В 1949 году Советский Союз стал обладателем собственной атомной бомбы. Радости по этому поводу было очень много, но эта радость, как позднее стало очевидно, была совершенно напрасной. Советский Союз не выдержал глобального ракетно-ядерного противостояния, с треском развалившись и избавив тем самым мир от еще одной страшной опасности — советского коммунизма.

Может, и это имел в виду Промысел Божий, передавая в руки человечества столь страшное оружие?

Впрочем, как говаривал еще Ларошфуко, «самым большим глупцом является тот, кто считает, что ему стал понятен Промысел Божий».

Санкт-Петербург,

октябрь 1999 — февраль 2000 года.

Примечания

1

ЭМПИ — «MP» (Military Police) — Военная полиция США. (Прим. для эл. книги).

(обратно)

2

ТНТ — TNT (тротил, тринитротолуол, тол). Взрывная мощность тротила считается стандартным сравнительным условием для бомб и разрушительной силой взрывчатых веществ. (Прим. для эл. книги).

(обратно)

3

Трубка Пито — прибор для измерения полного напора текущей жидкости (суспензии) или газа. Названа по имени ее изобретателя французского инженера-гидравлика Анри Пито (Нenry Pitot). (Прим. для эл. книги).

(обратно)

4

СПУ — Самолетноепереговорное устройство — комплекс радиотехнических устройств, предназначенный для связи членов экипажа летательного аппарата (ЛА) между собой, а также через радиостанции с землей и другими ЛА, для выдачи экипажу звуковой информации от систем ЛА (речевого информатора, радиовысотомера) и т. д. (Прим. для эл. книги).

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА I СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНОЕ ЗАДАНИЕ

ГЛАВА II ПОХОД

ГЛАВА III ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОХОДА

ГЛАВА IV ГИБЕЛЬ

ГЛАВА V ПЕРВЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ПОНЕДЕЛЬНИК, 30 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

ГЛАВА VI ОСТРОВ ТИНИАН, ПОНЕДЕЛЬНИК, 30 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

ГЛАВА VII ВТОРЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ВТОРНИК, 31 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

ГЛАВА VIII ОСТРОВ ТИНИАН, ВТОРНИК 31 ИЮЛЯ 1945 ГОДА

ГЛАВА IX ТРЕТЬИ СУТКИ В ВОДЕ, СРЕДА, 1 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА X ЧЕТВЕРТЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ЧЕТВЕРГ, 2 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XI ОСТРОВ ТИНИАН, ПЯТНИЦА, 3 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XII ПЯТЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, ПЯТНИЦА, 3 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XIII ШЕСТЫЕ СУТКИ В ВОДЕ, СУББОТА, 4 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XIV ОСТРОВ ТИНИАН, ВОСКРЕСЕНЬЕ, 5 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XV ОСТРОВ ТИНИАН — ХИРОСИМА, ПОНЕДЕЛЬНИК, 6 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XVI ХИРОСИМА — ТИНИАН, ВТОРНИК, 7 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XVII РЕАКЦИЯ: МОСКВА — ТОКИО — ВАШИНГТОН, СРЕДА, 8 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XVIII ОСТРОВ ТИНИАН — НАГАСАКИ, ЧЕТВЕРГ, 9 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XIX ТОКИО, ПЯТНИЦА, 10 АВГУСТА 1945 ГОДА

ГЛАВА XX МОСКВА, КРЕМЛЬ, СУББОТА, 2 АВГУСТА 1945 года

ЭПИЛОГ

ПРИЛОЖЕНИЕ I

ПРИЛОЖЕНИЕ II

ПРИЛОЖЕНИЕ III

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

ПРИЛОЖЕНИЕ V

ПОСЛЕСЛОВИЕ

*** Примечания ***