Девочка с острова цветов [Даша Семенкова] (fb2) читать онлайн

Даша Семенкова Девочка с острова драконов. 2. Девочка с острова цветов

Пролог

Когда режущая боль выдернула Абигаэл из полузабытья, все вокруг – стены, лица женщин, собственные руки, судорожно вцепившиеся в конец веревки, и эта веревка, свисающая с потолочной балки – все стало неестественно четким, ярким. Свет заходящего солнца проникал в окно, окрашивая внутренность дома в огненно-рыжий и заставляя мельтешившие в воздухе пылинки вспыхивать искрами. Такие закаты иногда случались после дождливых дней.

Глядя на танец множества золотистых блесток в лучах и жидковатый едкий дым, курившийся над плошкой, Абигаэл со спокойной ясностью поняла, что сегодня умрет. Ей бы испугаться, затосковать от такой мысли, но Абигаэл отупела от изнуряющей боли и не чувствовала больше ничего. Роды продолжались со вчерашнего вечера, но ей казалось, что много дней она мечется в тщетных усилиях, вначале желая поскорее выпустить в мир своего ребенка, увидеть его, приложить к груди. Теперь, измотанная, она хотела лишь прекратить все это, как угодно, только прекратить.

– Давай же, тужься, помогай дитю, – строгий голос раздался над ухом, заставив поморщиться. – Дыши, как я показывала. Будет тебе лениться, задушишь ведь ребеночка!

Повитуха тоже устала, Абигаэл понимала это. Но не испытывала жалости ни к ней, ни даже к ребенку, который все не хотел рождаться и терзал свою мать. Схватки прекратились, позволяя свободно вздохнуть, но руки помощницы подхватили, не дали упасть на спину для отдыха. Дым сжигаемых благовоний и трав неприятно щекотал ноздри, делая духоту еще тяжелее и гуще. Напеваемые второй женщиной тихие молитвы не успокаивали, а раздражали.

– Не могу, не хочу я больше, – хриплым, надсаженным от долгих криков голосом простонала Абигаэл.

– Ты должна! – тон не терпел пререканий. – Как посмотришь в глаза своему мужу, если загубишь его сына?

«Я хотела, чтоб была дочь, – вяло подумала Абигаэл. – Сына ему уже родила, первенца. Только теперь уже все равно, был бы живым…»

С первым ребенком она так не мучилась, родила на удивление легко и быстро оправилась. Потому второго носила спокойно, радостно, не боясь, мечтала о красавице-дочурке. Но что-то пошло не так, и даже повитуха, пусть и старалась сделать все, что в ее силах, почти утратила надежду. Кто-то из них наверняка умрет, мать, дитя или даже оба. Как бы укрепляя уверенность в этом, роженица не застонала уже – взвыла гортанно, схватилась за веревку, потемневшую от пота.  И снова ее усилия оказались бесполезны.

– Эй, куда ты? – окрик донесся до Абигаэл словно издалека. – Пошла отсюда! Кыш!

– Э-э-э, не кричи на ора. Не оскорбляй драконов. Она пришла за своей сестрой, забрать ее с собой, к духам и призракам. Пусть глядит, она не мешает.

Переждав новый приступ скручивающей в узел боли, Абигаэл оглянулась. Из входного проема смотрела на нее ора, крупная старая драконица. В немигающих глазах чудилась вековая мудрость, но Абигаэл знала, что ора была всего лишь зверем, хотя весьма почитаемым местными людьми. Саму же ее считали связанной с ора особыми узами, ведь когда-то она приплыла сюда со священной земли, Драконьего Острова, и на ее ладони был знак, оставленный его хозяином.

Она вспомнила, как Наго дал ей этот знак перед отъездом, чтобы люди в новом месте лучше ее приняли. С тех пор она ни разу больше не видела дракона, не говорила с ним. «Он ведь даже не узнает, что я умерла», – подумала Абигаэл с тоской.

– Наго, – едва слышно пробормотала она. – Помоги. Не дай мне умереть…

Неподвижный взгляд ора из-под морщинистых век. Наверняка она явилась, почуяв скорую смерть, и ждет теперь, когда та возьмет свое, превратит Абигаэл в груду мяса, и можно будет полакомиться всласть. А Наго не услышит. Он больше никогда не придет. Никто не поможет, нужно справляться самой. Как он и говорил тогда, прощаясь.

– Прекрати себя жалеть, – смуглая рука потянулась к лицу, куском мягкой тряпицы вытирая пот с висков и мокрые дорожки слез. – Ты должна быть сильной.

У всякой силы есть предел. Той, что осталась у Абигаэл, хватало лишь чтобы терпеть муки, усталость, этот лезущий в нос отвратительный дым, яркий свет уходящего солнца, падавший на лицо. Правда, закаты здесь недолги, и вскоре янтарный свет сменился мягким вечерним сумраком. Но духота все не отпускала – хорошо бы снова пролил дождь. Женщина опять затянула свой напев, тихий и назойливый, как жужжание комара. Однообразный мотив нагонял дремоту, но боль не давала заснуть.

– Аби, – голос, показавшийся очень знакомым, тихонько раздался совсем близко. – Ты слышишь меня?

Абигаэл приподнялась на локте, озираясь. Кроме нее и двух повитух в доме по-прежнему никого не было, даже ора исчезла из дверного проема.

– Не бойся, – шептал голос, и дыхание щекотало волосы над ухом. – Я помогу, а ты пока отдыхай.

На окаменевший живот легла чья-то невидимая ладонь, и от нее по всему телу разливалась прохлада, отгоняя боль. Против воли Абигаэл погрузилась в дремоту, словно в мягкое облако. Звуки доносились издалека, как сквозь толщу воды.

– Вот так, теперь все будет хорошо. Только придется еще немного постараться.

Почему так темно? Неужели и вправду удалось уснуть? Абигаэл чувствовала себя отдохнувшей, откуда-то появились новые силы. Схватки вновь скрутили, заставляя хвататься за веревку, но в этот раз она чувствовала, что старается не напрасно. Еще немного – и ребенок закричал в руках повитухи.

– Мальчик, – сказала та, кладя его на грудь матери. – Хороший, крупный, вырастет сильным воином.

Бережно прижимая к себе дитя, Абигаэл улыбнулась. Все позади, сегодня никто не умрет. Повитухи суетились вокруг, что-то делали с ее телом, но она по-прежнему ощущала происходившее слабо, как сквозь сон или забытье.

– Наго, – она встрепенулась, попыталась оглядеться. – Это ведь ты, Наго?

– Тише, здесь никого нет, кроме нас, – мягко, но настойчиво ей надавили на плечи, заставляя лежать спокойно. – Кого зовешь к ночи?

– Но он был здесь. Он помог мне. Дракон. Неужели вы не слышали его голос?

Женщины переглянулись, и одна украдкой сделала жест, отгоняющий злых духов.

– Ора? Она давно ушла. Да и не говорит она, тебе почудилось.

– Нет, не ора. Наго, дракон с острова. Он умеет становиться невидимым и…

– Будет тебе, не надо так тревожиться, – закончив все необходимые действия, повитуха накрыла Абигаэл тонкой тканью. Протянула чашку с каким-то зельем. – Тебе тяжко пришлось, немудрено, что мерещится всякое. На вот, выпей и отдыхай. Нужно хорошо отдохнуть, чтоб вернулись здоровье и силы.

Абигаэл послушно выпила горьковатый отвар, только сейчас поняв, как сильно страдала от жажды. Она все косилась в сторону, откуда слышала тот голос, но не замечала и следов присутствия Наго. В том, что говорил с ней именно он, Абигаэл не сомневалась. Даже если и впрямь лишь в воображении, но это был он, пришел, откликнулся на ее зов, помог, когда надежды почти не осталось.

Поглаживая притихшего сына, Абигаэл мысленно благодарила за все. Говорила, что скучает. Но краем сознания понимала, что в тот день, когда покинула остров, она распрощалась с Наго навсегда, и среди людей ему не место.

«Прости, но я не могла поступить иначе, – беззвучно прошептала она, баюкая крохотное теплое тельце. – Ты был прав, порой бывает трудно. Но оно того стоит».

Снаружи ветер потревожил кроны, прошуршал жесткими листьями. Проникший в дом сквозняк развеял спертую вонь дыма, пота и крови и взамен принес долгожданную прохладу и запах влаги. Еще несколько мгновений, и дождь ударил по крыше глухой дробью, даря облегчение измученной зноем земле и всем, кто на ней обитает. Абигаэл вдохнула полной грудью и прикрыла глаза. Завтрашнее утро обещало быть прекрасным: свежим, ярким, пахнущим цветами и дождем. Самое подходящее время, чтобы впервые увидеть этот мир.

Земля чудовищ

– И это место они называют Островом Цветов? – воскликнул брат Рикарду, с видимым неудовольствием глядя на очертания близкого уже берега.

Его изумление можно было понять: за время странствий по архипелагу монаху довелось повидать края, которым такое название подошло бы гораздо больше. Флорес выглядел засушливым, каким-то слишком пустынным. Покрытые выгоревшей на солнце травой, редкими деревьями и кустарником склоны, за которыми возвышались вулканы, обычные на здешних островах. Густой лес вдалеке так и манил спрятаться от зноя под сенью листвы, но бывалый путешественник знал, что джунглями лучше любоваться издалека. Если же поддаться очарованию и отправиться туда на прогулку, то обнаружится, что леса полны ядовитых растений и кишат опасными тварями, а сочная зелень внезапно окажется непролазными зарослями, жесткими и колючими.

Лишь белоснежный песчаный пляж да пронзительная синева моря радовали глаз ослепительной тропической красотой, но путники утомились от жары, и серые стены форта, окруженные беспорядочно разбросанными лачугами, вызывали гораздо больший интерес, чем окрестные пейзажи. Тем более, никаких цветов вокруг не было.

– Возможно, остров получил свое имя в другой сезон, – меланхолично отозвался отец Мануэл, скупым движением смахивая пот со лба. – Когда шла пора цветения. Если будет на то воля Божия, мы тоже сможем застать ее и насладиться истинной прелестью этого края.

Брат Рикарду сдержал тягостный вздох. За время пути сюда он успел не раз пожалеть о своем легкомысленном согласии на эту авантюру. Решение отправиться на остров, который даже туземцы считали захолустьем, населенным невежественными дикарями, было отважным, но совершенно необдуманным. И теперь, когда берег уже был совсем близко, и люди на причале суетились, готовясь пришвартовать корабль, брат Рикарду со стыдом чувствовал, как в сердце разрастается страх, заставляя его биться быстрее обычного.

Он усилием воли отогнал малодушные мысли и покосился на отца Мануэла. Сухопарый, высокий, с узким лицом аскета, тот смотрел вперед со спокойной уверенностью. Казалось, ничто не могло смутить этого человека или заставить сомневаться, а страх ему и вовсе неведом. В своей вере отец Мануэл был крепок, как гранитная скала, и полагался на провидение Господа всецело, до слепого фанатизма. Он заражал уверенностью всех вокруг, с легкостью обращал даже закоренелых в своем упорстве еретиков и вдохновлял соратников.

Брат Рикарду встретил отца Мануэла в нелегкий момент, когда уныние поселилось в душе и червем точило ее, заставляя колебаться в том, в чем колебания недопустимы. Не один год он провел в миссии на островах, населенных странным, чуждым народом, и нередко приходилось видеть тщетность всех своих усилий. Рикарду не был наивен, не питал напрасных надежд и понимал, что в выбранном им служении легко не будет. Он прибыл с готовностью к сопротивлению, к тому, что донести истину словами получается не всегда, порою искоренять язычество, ересь и невежество приходится огнем и мечом. Но к тому, что, несмотря на видимую готовность принять веру, туземцы так и не станут христианами в душе, пропуская сквозь свои умы любые проповеди бесследно, как воду сквозь песок, Рикарду оказался не готов.

И если его успехи оказались столь сомнительны в местах куда как более цивилизованных, то чего можно ожидать от такой глуши, как Флорес! Здесь не было городов, лишь разрозненные деревни, в каждой из которых царили свой закон и свои предрассудки. Жители по сию пору оставались такими же отсталыми и дикими, как их пещерные предки. Власть раджей с соседних островов ограничивалась сбором дани с тех, до кого удавалось добраться и запугать. Да и с приходом колониальных властей мало что изменилось, ибо на острове не оказалось ни золота, ни пряностей, ни других богатств, нужных Короне. Форт Ларантука был всего лишь перевалочным пунктом на торговых путях и крепостью, созданной для защиты владений от набегов местных варваров и иноземных захватчиков. Однако какими бы дикарями не были туземцы, кому-то надлежало обратить их в веру Христову.

– Что же, брат мой, вот мы и прибыли, – прервал размышления монаха отец Мануэл. – Поспешим же сойти на берег, я вижу, нас уже ждут.

Встречающих тоже оказалось двое. Несмотря на форму солдат, военной выправкой они не отличались. Оба явились в расстегнутых колетах, без шлемов – один в потрепанной шляпе, второй и вовсе с непокрытой головой. Из оружия при них были лишь даги, заткнутые за пояс. Брата Рикарду такая небрежность приободрила: очевидно, в окрестностях Ларантуки все спокойно. Отец Мануэл же недовольно поджал губы. Распущенность он считал неприемлемой в любых обстоятельствах и отметил про себя, что надо бы побеседовать с капитаном крепости по этому поводу.

Поприветствовав миссионеров, солдаты предложили им встретиться с капитаном форта, пока слуги занимаются вещами и наводят уют в доме. Гости не стали возражать, после длительного пути они рады были выпить чего-нибудь освежающего там, где можно укрыться в тени от палящих лучей жаркого тропического солнца, а пол не качается под ногами. К тому же чем раньше они познакомятся с новым местом, тем быстрее смогут приступить к работе.

– Довольны ли вы службой на этом острове? – спросил брат Рикарду у провожатых. Судя по загорелым дочерна лицам и расслабленному поведению, в местном гарнизоне они служили не первые дни. – И каково отношение туземцев к властям? Мы слышали, что здешние жители весьма отсталы и примитивны.

– Дикари, – охотно поддержал беседу солдат в шляпе и подмигнул подошедшей к причалу смуглой женщине. – Но с нами дружелюбны, почтительны. Против власти не ропщут.

На женщине был кусок узорчатой ткани, обернутый вокруг бедер на манер юбки и едва прикрывавший колени. Второй кусок ткани, скрученный валиком, она носила на голове. Больше из одежды на туземке ничего не было. Блеснув зубами в улыбке, она подхватила тяжелый сундук и ловко пристроила на макушке, так, что примитивный головной убор помогал удерживать ношу в равновесии.

– Осторожно, там ценные реликвии! – воскликнул отец Мануэл.

Брат Рикарду, будто очнувшись, отвел от туземки взгляд. За все время, что провел, скитаясь между островами, он так и не привык к некоторым бесстыдным обычаям местных жителей. Монах смотрел на священника, стараясь не замечать голой женской груди, которую ее обладательница словно нарочно выпячивала на всеобщее обозрение, расправив плечи и выпрямив спину под тяжелым грузом – с корабля сундук выносили двое крепких матросов. Лицо отца Мануэла оставалось невозмутимым, разве что слегка обеспокоенным за судьбу своего багажа.  

– Не тревожьтесь, отче, – сказал все тот же словоохотливый солдат и добавил что-то на местном диалекте, обращаясь к женщине. – Они тут ловкие, как обезьяны. С вашего добра даже пылинка не упадет.

Обогнав туземку (брат Рикарду выдохнул с облегчением, когда ее голые лопатки и крепкие гладкие икры скрылись с глаз), солдаты повели гостей по улицам Ларантуки вглубь форта, к дому капитана. Хотя улицами пыльные тропинки, пролегавшие между хижинами, можно было назвать с трудом.

Возбужденные прибытием в порт корабля туземцы, казалось, бросили все дела и высыпали поглазеть на необычных гостей. Босоногие дети, перепачканные в пыли, собрались в галдящую, хихикающую стайку и трусили следом, держась при этом на почтительном расстоянии. Женщины, в большинстве своем одетые так же, как и первая встреченная миссионерами, шептались и сверкали улыбками.

Внутри форта порядка было больше, но лишь по сравнению с жалкими лачугами местных. На их фоне дома белых выглядели добротно и солидно, пусть и не богато. Даже резиденция капитана оказалась весьма скромной, разительно отличавшейся от виденных монахом особняков правителей других, более доходных островов архипелага. В здешних краях наместники быстро наживали внушительные состояния и стремились окружить себя всей доступной роскошью, пользуясь удаленностью от властей, коим были подконтрольны. Да и восточная любовь к яркости и блеску с легкостью находила отклик в сердцах колонистов.

Но дом капитана Ларантуки не мог похвастаться красотой внешнего убранства, хотя размерами превосходил остальные и был построен из камня, а не из дерева. Скучный фасад оживляли только кадки с цветущими растениями, расставленные на веранде, да флаг над крышей, лениво колебавшийся на несильном ветру, словно раздумывая, повиснуть совсем или все же выполнить свою работу и развернуться, гордо рея над фортом.

Капитан принял посетителей в гостиной. Глядя на него, брат Рикарду видел причину небрежности, царившей во владениях этого человека. Внешний вид его вовсе не был неопрятным или запущенным, напротив, платье было тщательно вычищено, короткая борода и волосы аккуратно подстрижены. Но во всем – вальяжных, неторопливых движениях, спокойном и приветливом выражении полного румяного лица, воротнике, чуть больше дозволенного выглядывавшем из-под камзола, не застегнутого на верхние пуговицы, в этих незначительных, казалось бы, деталях сквозила расслабленность и даже праздность.

– Добро пожаловать в Ларантуку, святые отцы! – изрек он добродушным раскатистым басом. Брат Рикарду, смущенный неподобающим обращением, покосился на отца Мануэля. Тот лишь едва заметно поджал губы и тут же изогнул их в сдержанной улыбке. – Капитан форта Ларантука Луиш Гильерме ди Эшкобар Канела к вашим услугам. Я ждал вас с огр-р-ромнейшим нетерпением: пусть хоть слово божье вразумит всех этих бездельников, моим словам они не слишком-то усердно внимают. А наш капеллан… – он махнул рукой. – Но что же вы, располагайтесь, прошу! Должно быть, утомились в дороге. Надеюсь, ваше путешествие не омрачили никакие невзгоды?

Не прекращая разговор ни на минуту, капитан провел гостей вглубь просторной комнаты, туда, где возле стола, уставленного закусками, их ждали удобные кресла, а из открытых настежь окон тянуло сквозняком. Внутри дом оказался гораздо уютнее, чем выглядел снаружи. Выбеленные стены украшали панно из темного дерева и гобелены, в гостиной стояла резная мебель с расшитыми экзотическими узорами подушками. Свежесрезанные цветы в вазах распространяли легкий приятный аромат. Привычный колониальный стиль, сложившийся в стремлении придать жилищу достойный вид всеми средствами, возможными в этих диких краях.

– Благодарю, мы добрались без происшествий, – ответил священник, садясь за стол. – И готовы завтра же приступить к своим обязанностям. Я весьма рассчитываю на ваше содействие, ведь о ваших владениях нам мало что известно.

– Ох, отец…

– Мануэл, – отозвался священник, – а это брат Рикарду.

– Мне самому известно о них немногим больше, чем вам, отец Мануэл. Западное побережье исследовано плохо, а внутренние земли и того хуже. Причем не только нами, но и нашими туземцами. Здешние племена разобщены, и в каждой деревне куча собственных примет и суеверий. Шага не сделают дальше якобы дозволенных пределов.

Шлепая босыми пятками, вошла пухленькая молодая женщина и подала кофе. Из местных, но одежда на ней, к счастью, была европейского образца. Брат Рикарду не представлял, как бы он повел себя, прислуживай за столом туземка, одетая подобно девице, относившей их вещи с причала.

– Вы сказали, с вашими туземцами? – переспросил он, чтобы отвлечься от непрошенного воспоминания. – Не значит ли это, что здесь есть и другие, враждебные нам?

– Враждебные? Что вы, мой друг! – широко улыбнулся капитан. Монах подумал, что слово «широко» лучше всего подошло бы для описания нового знакомого. Его телосложения, жестов и всей его натуры. – Они рады нашей защите. Про торговлю и говорить нечего!

Как бы подтверждая свои слова, он кивнул девушке, прибиравшей на столе, и она ответила ему искренней и даже немного кокетливой улыбкой. Отец Мануэл пригубил кофе, пристально глядя на собеседника поверх чашки тончайшего фарфора.

– Защита слабых похвальна, – сказал он. – Если жители острова и в самом деле так доброжелательны, это значит, что люди вашего гарнизона не позволяют себе… эм… злоупотреблений властью, не так ли?

– Обижаете, – протянул сеньор Канела. – В Ларантуке я таких дел не допускаю. Да и к чему злоупотреблять, если эти славные простодушные дикари сами так и рвутся услужить? За обычные вещи они платят настоящими сокровищами. Здесь жемчуг ценится гораздо меньше ярких безделушек или мелких хозяйственных вещиц! А за нитку стеклянных бус местные красотки… – тут он вспомнил, с кем говорит, и осекся. – Впрочем, к чему подробности, вы и сами во всем убедитесь, проведя у нас несколько дней.

Священник покачал головой, всем своим видом выражая мягкое осуждение, но не более. Пусть здесь обманывают и, по сути, обворовывают туземцев, но все лучше, чем открытый разбой, кровопролитие и прочие ужасы, творимые колониальными властями в других местах. К тому же, пока что несчастные дикари были язычниками. Когда они будут крещены, придется учить белых людей обращаться с ними как с братьями по вере.

– А как обстоят дела с принятием веры Христовой? – в продолжение своих размышлений спросил он. – Внимают ли туземцы Слову Божьему или упорствуют в неверии?

– Здесь много местных крещеные, – с гордостью сообщил капитан. – Еще когда приезжал тот священник, отец Франциск, из иезуитов, если память не изменяет. Он хоть и был недолго, но уж крестил всех, кого смог поймать, не спуская рукавов! – тут сеньор Канела понял, что вновь брякнул что-то неуместное, и закашлялся. – Прошу меня простить. Отвык я здесь говорить с образованными людьми, в этой глуши.

– Проповедуя, я привык ко всякой речи и к самым диким и странным манерам, – усмехнулся отец Мануэл. – Меня может затронуть лишь беспокойство о вашей душе. И я буду рад видеть вас не только на богослужениях в той церкви, которую скоро здесь построят, но и у себя за обедом, чтобы иметь возможность укреплять вас в истине во время наших бесед.

Сеньор Канела рассыпался в признательности и обещал непременно быть. Как ни присматривался к нему брат Рикарду, но так и не понял, искренен ли капитан в своем добродушии и желании помочь, или это лишь маскарад, призванный скрыть нечто, не предназначенное для посторонних глаз.

– От тех добрых туземцев, у кого хватило рассудка принять веру, вы получите всяческую помощь и содействие, – продолжал капитан. – Знали бы вы, как они ждали вас, услыхав, что в их деревне появится церковь! Как же они обрадовались! Кстати, сегодня же вечером, когда вы отдохнете и будете готовы принимать гостей, я пришлю к вам один прелюбопытнейший экземпляр. Увидите, какие ревностные католики живут в моих владениях. Ее зовут Анна, после крещения, разумеется, и она хочет стать монахиней, представляете?

– Весьма похвальное стремление, – кивнул отец Мануэл. – Быть может, мы посодействуем, чтобы сию достойную особу препроводили на Тимор или в другое подходящее для осуществления ее намерения место.

– Зачем? Пусть себе будет монахиней здесь. Вам она нужна, отче, она довольно сносно говорит на португальском и может растолковывать ваши проповеди дикарям. И очень искренна в своем желании служить Господу, а вам не помешают верные помощники.

– Вы, несомненно, правы, – заметил брат Рикарду. – К тому же, с ее помощью у нас есть шанс лучше понять ее народ. Не очень удобно, что она женщина, но выбирать, как я понимаю, особенно не из чего.

– Что с того, что женщина? Она выросла на острове, знает его природу и обитателей так, как нам за сотню лет не узнать. Ведет себя скромно, как и подобает богобоязненной деве. К тому же не глупа – не прошло и года, как научилась нашему языку. Да и у местных к ней особое отношение, что-то связанное с приметами вроде бы.

– Это прекрасно, но нам придется много путешествовать по острову, дабы Слово Божие достигло ушей каждого его обитателя. Даже в самых отдаленных и глухих местностях.

Капитан Канела нахмурился.

– Не самая лучшая идея, – сказал он. – В своих владениях я гарантирую вам любую помощь и все возможные в условиях нашего края удобство и безопасность, но за их пределами…

– Не вы ли только что убеждали нас в дружелюбии туземцев? – улыбнулся отец Мануэл. Как всегда сдержанно, лишь немного приподняв уголки тонких губ. – Если же вас беспокоит опасность здешних лесов, то и я, и брат Рикарду давно путешествуем в этих землях и знаем, чего от них ожидать.

– Я тоже не вчера приехал. Но остров острову рознь. О Флоресе ходит множество удивительных слухов, и я бы не решился утверждать, что это всего лишь небылицы, уж больно чудные здесь места. В лесах и в горах живут не только дикари. Край легенд, земля чудовищ. Когда встретитесь с сестрой Анной, она вам многое сможет рассказать.

– Суеверия, – с уверенностью возразил священник, оставив без внимания, что к женщине, не принявшей обет, капитан обращается как к монахине. Оба миссионера поняли – этот человек не очень-то усерден в своей вере, но начинать знакомство с нравоучений было бы неблагоразумно.

– Не судите поспешно, – с хитрой улыбкой отвечал капитан. – Готов поспорить на бутылку хорошего вина, коего здесь днем с огнем не сыщешь, острову есть чем вас удивить. В моем погребке как раз имеются небольшие запасы для особых случаев, так что давайте вернемся к нашему разговору через несколько недель.

Побеседовав с капитаном еще немного о разных насущных мелочах, миссионеры распрощались до завтрашнего утра и отбыли в свой новый дом в сопровождении одного из встречавших их ранее солдат. К удовольствию обоих, в провожатые им достался молчаливый. Не задавая вопросов, не пытаясь развлечь беседой, он привел их к небольшому, но аккуратному и уютному домику в дальней части поселения и удалился.

Отпустив служанку из местных, миссионеры расположились в гостиной. Достав карты, книги и бумагу с перьями, они углубились в работу и просидели бы за ней дотемна, напрочь забыв о времени, если бы не явилась та самая женщина, о которой говорил капитан.

Она действительно неплохо владела языком колонистов, настолько, что смогла без труда ответить на все вопросы, что ей задавали. И коротко поведать свою историю, слушая которую, брат Рикарду в который раз убеждался, что промысел Божий ведет всякого туда, где ему предстоит быть, нужно лишь позволить вере в Него войти в сердце.

Иезуитский священник Франсиско Хавьер совершал путешествие на Молуоккские острова. Путь был долгий, и для пополнения запасов воды пришлось высадиться на диких берегах прежде, чем корабль достигнет Ларантуки. Пройдя вдоль восточной оконечности Флореса, они увидели деревню неподалеку от берега, и капитан каравеллы решил пристать возле нее.

Пока экипаж пополнял припасы, отец Франсиско, не привыкший терять времени даром, умудрился окрестить нескольких туземцев. Дикари не противились, но и особого рвения не проявляли – казалось, большинство из них соглашались лишь из любопытства и не в полной мере осознавали суть происходящего. Среди них была странная девушка, державшаяся особняком. Не ясно, как им удалось понять друг друга, и еще более удивительно, что туземка пожелала оставить родные края и отправиться следом за служителем неизвестного ей до сего дня бога, а миссионер согласился взять ее с собой. Однако она приняла новое имя и взошла на борт, взяв с собой лишь то, что было при ней на тот момент.

Все недолгое время, что иезуит пробыл на Флоресе, Анна неотлучно находилась при нем, помогая, чем могла. Но на просьбу сопровождать его в дальнейшем плавании Франсиско Хавьер ответил ей отказом, оставив при капеллане Ларантуки и велев служить Господу там, где она сможет принести пользу. Так Анна поселилась здесь, ожидая, когда ей будет позволено принять обет и полностью посвятить себя Иисусу.

И вот судьба послала ей отца Мануэла, прибывшего в эту глухомань, чтобы построить церковь, распространять веру и основать миссию, укрепляя новообращенных в вере и просвещая погрязших в невежестве. Анна еле дождалась момента, когда можно будет нанести ему визит, такова была ее радость и нетерпение.

– Твоя история может стать прекрасным свидетельством силы хорошей проповеди, – сказал священник, выслушав все это. – Но я бы все же хотел узнать, почему ты с такой легкостью оставила все и уехала прочь от дома и родных. Даже на моей родине, где почти все жители примерные католики, мало кто готов принять обеты. Ты же захотела сделать это, едва приняв крещение.

Брат Рикарду покосился на него, не в силах скрыть удивления. Смуглое лицо туземки, и без того казавшееся суровым из-за грубости черт в сочетании с серьезным выражением – за все это время на нем не промелькнула даже тень улыбки, помрачнело еще больше.

– Боги моего народа прокляли меня, когда я только родилась и даже не успела ничего сделать плохого. А бог Иисус принял, отец Франсиско сказал, он всех примет, кто к нему придет. Я хочу, чтобы все узнали о вашем боге, чтобы ему молились и приносили дары. Пусть старые боги уйдут, и пусть никто о них не вспомнит.

– И приходящего ко Мне не изгоню вон, – кивнул отец Мануэл. – Все мы родились с грехом наших праотцов, и ты не более виновна перед Господом, чем мы с братом Рикарду.

– Не все, – тихо возразила Анна. – Меня при рождении отметили особо. Да и сейчас осталось пятно, чтобы не забывали…

Брат Рикарду ждал, что священник немедленно захочет осмотреть ее в поисках знаков, которыми дьявол помечает своих пособников, но тот даже не стал уточнять подробности.

– Господь милосерден и готов даровать свою милость и прощение каждому, кто искренне покается в грехах, – сказал он, ласково глядя на девушку.

– Я каюсь, – прошептала она, преклоняя колени. –Я на все готова, чтобы меня простили. Но даже если прощение невозможно, все равно буду служить только Иисусу. Для меня больше нет других богов, кроме него.

Женщина на берегу

Море было совсем близко. Виднелось ниже за обрывистым склоном и до самого горизонта, сверкало за редкими ветвями деревьев. Шумело, когда поднималась волна. Его запах пробивался сквозь все запахи человеческого поселения, ничем не заглушить: ни дымом, ни ароматами еды, цветов или свежераспиленной древесины, ни едкой вонью загонов со скотом.

С морем была связана вся жизнь рыбацкой деревушки. Оно кормило людей, а люди почитали его и приносили дары. Конечно, здесь держали свиней и кур, возделывали рисовые поля, но главным источником благополучия оставалось море. И самые страшные беды тоже приходили с его стороны.

О бедах думать не следовало. Да и не предвещало их сегодня ничего: ни ясное небо, ни голубая вода, тихая, прозрачная настолько, что далеко впереди можно рассмотреть темные пятна камней на светлом фоне песчаного дна. Едва заметные, совсем крохотные волны мягко трогали берег, будто гладили по пологому боку, тихонько шепча что-то успокаивающее.

Все утро с самого рассвета Абигаэл проработала в поле, и теперь, когда солнце поднялось в зенит, отдыхала, укрывшись от зноя в тени пальм. Петан, ее старший сын, плескался неподалеку, а малыш Гембал уснул на руках, убаюканный тихой песней и равномерным шумом прибоя. Абигаэл сказала своим товаркам, что пойдет на берег присматривать за сыном – она все еще опасалась отпускать его одного, хотя плавал он как рыба, по обычаям родного племени своего отца научившись этому едва ли не раньше, чем ходить. Но на самом деле она украдкой всматривалась в горизонт и ждала, когда покажется белый парус.

Абигаэл не допускала и тени сомнений в том, что он вернется. Он всегда возвращался, даже спустя годы разлуки, а сейчас прошло лишь несколько дней. И хотя она ждала его раньше, но Хиджу не давал обещания воротиться к какому-то точному сроку. Он вообще никогда не говорил, надолго ли уходит. Но с каждым годом ждать приходилось все дольше.

Море не отпускало его. Абигаэл знала, как сильно дорога Хиджу. Ради нее он отказался от всего, что имел, бросил семью и друзей, отрекся от своего племени. Приехал сюда, на этот берег, научился жить по законам местных людей, которые даже богов чтили иначе. Он никогда не говорил о прошлом, порвав с ним бесповоротно. С людьми, с богами, но не с морем. Оно занимало в его жизни место гораздо более важное, чем их семья, чем все на свете. Так было всегда, и Абигаэл давно смирилась, но каждый раз, когда белый парус растворялся вдали, ее сердце сжималось от тоски и страха, что однажды он исчезнет насовсем.

– Петан! – позвала она, прогоняя от себя негодные мысли. – Подойди, я дам тебе напиться!

– Я не хочу, – отозвался мальчик и тут же скрылся под волнами, словно боясь, что мать заставит его выйти на берег.

– Как отец, – пробормотала Абигаэл, улыбаясь.

Кровь оранг-лаута брала свое: мальчик мог часами нырять в соленой воде, прекрасно обходясь без питья и без пищи. Казалось, море питало его, как одного из своих обитателей. Признавало, видело в нем сына своего народа.

«Однажды и ты сядешь в лодку и уплывешь вдаль, – глядя на скользивший под водой силуэт, думала Абигаэл. – А я опять буду ждать на берегу, смотреть на горизонт, пока не ослепну от солнечных бликов». Эта мысль навевала грусть, но Абигаэл понимала, что все мальчики рано или поздно становятся мужчинами и уходят своей дорогой, а матерям остается лишь всматриваться в горизонт. Вот если бы у нее была дочь…

– Аби! Ты тут еще? Пойдем рис молотить!

Вздрогнув от неожиданности, она обернулась. По тропе, ведущей в деревню, приближалась Булан, невысокая, коренастая, очень подвижная и шумная женщина. Старший сын ее вот уже в который раз уходил в море вместе с Хиджу, и это сблизило их с Абигаэл несмотря на то, что женщины были разными, как земля и небо.

Абигаэл прибыла с далекого Запада, из страны, о существовании которой здесь и не слыхивали, выросла на священной земле Острова Драконов и считалась местными жителями едва ли не сверхъестественным существом, вроде духа или полубожества. Необычная внешность и знак дракона на ее ладони лишь укрепляли их в этом мнении, несмотря на все возражения самой Абигаэл.

Булан родилась и выросла в этой деревне, как ее мать, отец, их родители и многие поколения их предков. Ее жизнь ничем не отличалась от жизни любой женщины племени, где ничего особенного не случалось много-много лет. Кроме того, что здесь поселилась девушка с Острова Драконов вместе со своим избранником.

– Все ждешь его? – спросила Булан, подойдя. Непривыкшая слоняться без дела, она принесла большую корзину, чтобы заодно набрать песка. – Дай тебе волю, так и будешь сторожить тут, как собака, даже спать наловчишься, одним глазом высматривая.

– Зачем мне это? Они скоро возвратятся, я знаю, – стараясь придать голосу равнодушие, возразила Абигаэл. Бережно уложив в тени спящего младенца, она принялась помогать Булан наполнять корзину. – Я просто не люблю, когда Петан играет в море один.

– С чего вдруг? Твой сын в воде как рыба, ему в этой бухте лучше, чем в лесу возле деревни. Негоже бегать за парнем, как наседка за цыплятами, он растет.

– Знаю, – вздохнула Абигаэл, глядя на Петана. Заметив появление Булан, он поспешил спрятаться в глубине, но в прозрачной воде его загорелое тело виднелось даже издалека. – Но мне все кажется, что он еще такой малыш…

– Мальчишки, – сказала Булан, закончив разглядывать Абигаэл. – С ними всегда так. Вчера был маминой крохой с розовыми пяточками, а сегодня уже…

Она не удержалась и тоже посмотрела вдаль, на бескрайнюю пустынную морскую гладь. Абигаэл стало неловко, ведь Хиджу увез сына Булан и пропадает с ним где-то вот уже который день, хоть вины ее в этом не было. Да и не стала бы женщина ее винить, никто здесь не стал бы. Абигаэл вообще все любили, гордились тем, что она живет в их деревне. Считали, будто она приносит удачу и отмечена особой милостью богов. А вот Хиджу не доверяли и сторонились. Мало того, что он был чужаком, пришлым, так еще обладал тяжелым характером: скрытный, скупой на слова, упрямый, он вечно держался особняком, не давая никому возможности завязать с ним дружбу.

Местные очень скоро бросили пытаться это сделать, благо своим присутствием Хиджу никому не докучал – время, когда он не пропадал в море, чужак предпочитал проводить со своей красавицей-женой и сыновьями. Но море он знал, как никто другой, щедро делился знаниями с любым, кто попросит, и за это жители деревни прощали ему все чудачества и непохожесть на них самих.

– Они вернутся, – тихо сказала Абигаэл. – Хиджу в море не пропадет и за Джу присмотрит.

– Пойдем. Нас там своя работа ждет, а мужчины со своей сами разберутся. Я пошлю кого-нибудь из моих сорванцов, пусть поиграют с Петаном. Они только рады будут от дела сбежать.

Абигаэл пришлось подчиниться. Как могла она объяснить, что пока Хиджу не вернется, ей ничто не мило, и воздуха не хватает, чтобы досыта надышаться, и солнце светит для всех, кроме нее. И все, что она делает, выходит вполсилы, мешает назойливая мучительная мысль: «А вдруг случилась беда?»

Вот и сейчас, беря на руки спящего Гембала, она бросила еще один взгляд на воду, где за камнем мелькнула мордашка Петана и сразу спряталась. Где яркие блики дрожали на ряби, а залитый солнцем простор был все так же безлюден. Как ни старалась она думать о хорошем, в голове крутилось назойливое: «А вдруг?..»

Малыш Гембал завозился, захныкал и открыл глаза, нефритово-зеленые, кошачьи. Будто и он не хотел уходить далеко от берега. Глядя на крошечное личико, скривившееся в недовольной гримасе, Абигаэл ощутила прилив какой-то звериной, почти болезненной нежности, от которой хотелось изо всех сил стиснуть сына в объятьях и не отпускать. «Нет уж, ты только мой. Тебя я ни с кем и ни с чем делить не собираюсь», – думала она, понимая, что как только он научится ходить, сразу пойдет куда ему вздумается, упрямый, как его отец. Гембал и внешне походил на Хиджу – ничего в его чертах не было от матери.

Вслед за Булан, которая даже с тяжелой ношей двигалась стремительно и легко, Абигаэл отправилась в деревню. Работа поможет отвлечься, за нею время пройдет быстрее, а разговоры хоть немного развеют грусть. Абигаэл нравилось, когда женщины собирались вместе. Делали общее дело. Болтали и сплетничали. Долгое время она была лишена подруг и сейчас наверстывала упущенное, стараясь участвовать во всех событиях деревни, никогда не уклонялась от работы, хотя ее жалели, считали слабой и хрупкой, берегли от слишком грязного или тяжелого труда.

Работа спорилась. Солнце еще не успело закатиться за вершину горы, когда весь рис ссыпали в мешки. Женщины уселись отдохнуть и почесать языки, прежде чем разойтись готовить ужин. Абигаэл слушала разговоры вполуха. Она послала игравшую неподалеку девчушку на берег, чтобы та позвала мальчиков, но дети все не возвращались. Это вызывало раздражение, и в глубине души начинало разрастаться беспокойство за сына, хотя умом Абигаэл понимала, что бояться нечего.

Она хотела уже пойти сама, как вдруг ветер донес обрывки звонких голосов. Еще миг – и темные макушки показались из-за склона одна за другой. У Абигаэл захолонуло под сердцем оттого, что Петана не было с ними, но тут же отпустило: не похоже, чтоб случилась беда. Их лица сияли улыбками, босые пятки выбивали облачка пыли из иссушенной зноем земли. Дети бежали наперегонки, увидев женщин, закричали, перебивая друг друга – каждый хотел первым сообщить новость.

– Они вернулись! Они велели идти рыбу носить!

Абигаэл вскочила с места, едва удержавшись, чтобы бегом не броситься к морю. Женщины поднимались лениво, неспешно, раздосадованные тем, что не удалось побездельничать всласть. Лишь Булан торопилась встретить сына, бросила котел, который начищала до блеска, и решительным шагом направилась к тропе. Абигаэл метнулась было следом, но остановилась, взяла из колыбели Гембала. Хиджу любит сыновей и будет рад, если оба встретят его.

Лодку уже выволокли на сушу, Джу вместе с матерью суетились рядом, перекладывали рыбу в корзину. Хиджу стоял, глядя на Петана, державшего что-то в руках, с восторгом рассматривая. Наверняка отец привез ему какой-то чудной подарок, он всегда ему что-то привозил. Яркие раковины. Жемчуг. Необычные вещицы, выменянные на улов в бог знает каких краях. И всякий раз сын принимал подарок с неизменной радостью, некоторое время не расставался с ним ни днем, ни ночью, и лицо его при этом то и дело принимало особое мечтательное выражение.

Мальчик грезил о дальних берегах. В отличие от отца, которого привлекало само море и его таинственные глубины, Петану был интересен мир, простиравшийся за пределами родной деревни. Он готов был днями напролет слушать рассказы о других островах и племенах, их населявших. О загадочных оранг-лаутах, всю жизнь скитающихся в море. Он гордился тем, что мать его приехала с далекого Запада на большом корабле, и мечтал однажды, когда вырастет, проделать столь же долгий путь, полный опасностей, приключений и удивительных открытий.

С удовольствием наблюдая за искренней радостью сына, Хиджу с трудом сдерживал желание обнять его, взять на руки, посадить на плечо, как раньше. Но Петан стал взрослее, такие нежности лишь испортят его. Хиджу взъерошил непослушный вихор на мальчишечьей макушке.

– Не время для болтовни, помогай разгружать лодку, – скомандовал он, слегка подтолкнув сына под выпирающие на худой спине острые лопатки.

Заткнув подарок за пояс – на этот раз отец привез не какую-то игрушку для детей, а крис, настоящий, маленький, но острый и сказочно красивый, – Петан послушно забрался внутрь лодки и принялся собирать серебряные с темно-синим отливом рыбьи тушки, упругие, скользящие в руках, сохранившие еще прохладу и свежесть моря.

Уловив движение, Хиджу обернулся и увидел, как Абигаэл спускается по тропе, держа на руках маленького Гембала. Ее глаза, огромные, встревоженные, словно ощупывали его, еще издали стараясь убедиться, что и в этот раз он вернулся целым и невредимым. Как и всякий раз, возвращаясь, Хиджу ощутил чистое, пронзительное, ничем не омраченное счастье при виде Абигаэл. С удивлением думая о том, что это к нему торопится самая прекрасная женщина на свете. В его доме она живет. Его ждет на берегу. Столько лет они уже были вместе, родили двоих детей, а он все так же не мог отвести от нее взгляда.

– Хиджу, – сказала она, подойдя. Ребенок, дремавший на ее руках, заворочался, нахмурил смешную свою рожицу, открыл глаза и хотел было разреветься, но увидел отца, передумал, заулыбался. – Он тоже ждал тебя!

Абигаэл передала Гембала в руки отца, который подхватил его и подбросил, вызвав заливистый смех. Не вытерпела и украдкой коснулась смуглого гладкого плеча Хиджу – на берегу стало людно, другие женщины пришли заместо унесшей нагруженную корзину Булан, что подумают они, видя, как Абигаэл липнет к мужу у всех на виду. Отец и сын посмотрели на нее одинаковыми зеленымиглазами, лишь на краткий миг задержав на ней внимание, чтобы тут же вновь вернуться друг к другу. Гембал запищал требовательно: покатай, и Хиджу со смехом закружил его, потом еще раз подбросил.

– Мама! – Петан, при отце волшебным образом превращавшийся из непоседы в прилежного, трудолюбивого мальчика, наполнил корзину рыбой. – Ну что же ты?

С сожалением Абигаэл приняла корзину и понесла в деревню. Ей хотелось быть рядом с Хиджу, не потерять ни мгновения из тех дней, что он проведет на берегу. «Права Булан, – думала она, осторожно ступая по тропе. – Я как собака готова по пятам за ним ходить». Возможно, если бы не приходилось то и дело расставаться, все было бы иначе, но Абигаэл не смела и помыслить о том, чтобы хоть намеком показать Хиджу, как тяжело ей в разлуке.

До самого позднего вечера ей удалось побыть с ним совсем недолго, когда собирала нехитрый обед из того, что было сейчас готово. Лишь несколько вскользь брошенных фраз, скупых прикосновений и пара улыбок – вот все, что ей досталось. Да еще Петан крутился вокруг, настойчиво требуя свою долю внимания, а Гембал раскричался, невовремя проголодавшись.

Она покормила младшего сына. Почистила и засолила привезенную рыбу. Отнесла еды животным. Приготовила ужин. Привела старшего в приличный вид. Украдкой совершила вечернюю молитву – хоть набожной она давно уже не была, но этот ритуал напоминал о далекой родине, о семье, покинутой много-много лет назад, и кроме слов молитвы, крепко-накрепко заученных в детстве, ничего у нее не осталось от той полузабытой жизни. Собрала на стол и, сев вместе со всеми, наконец смогла вдоволь наглядеться на Хиджу. Молча смотрела она, как он с аппетитом, свойственным здоровому молодому мужчине, ест приготовленные ею рис и печеную рыбу. На широкие плечи и грудь, бронзовые в свете огня: загар навсегда впитался в его кожу, и на темном фоне отчетливо виднелась длинная нить шрама. Абигаэл вдруг вспомнила, что так и не спросила за все эти годы, откуда он.

– Почему ты не ешь? – спросил Хиджу, поймав ее взгляд. Его губы изогнулись полумесяцем в ласковой улыбке.

– Я не голодна, – отозвалась Абигаэл.

– Быть не может. Ты за полдня не присела. Поешь и отдохни, не мучай себя.

– Я не устала, – ответила Абигаэл, перебрасывая через плечо тяжелую косу.

Выражение глаз Хиджу едва уловимо изменилось. Его неизменно восхищали ее волосы, блестящие, светлые, будто сотканные из застывших солнечных лучей, длинными крутыми локонами падавшие на землю вокруг, когда она сидела. Захотелось расплести косу, отпустить волосы на волю, чтобы они укрыли свою хозяйку шелковым покрывалом. Перебирать волнистые пряди, пальцами ощущая их мягкость.

Он поторопился, чтобы скорее закончить ужин, но увидев опустевшую тарелку Абигаэл тут же потянулась положить в нее еще кусочек. Хиджу поймал ее за запястье, посмотрел в глаза.

«Я скучал, – говорил его взгляд, и Абигаэл понимала без слов, как это свойственно любящим парам, долгое время живущим вместе. – Хочу побыть с тобой, ну его, этот ужин».

В ответ она улыбнулась чуть заметно одним уголком губ, на миг покосилась на Петана, одновременно пытавшегося жевать и рассказывать, какую огромную мурену он выловил на днях в бухте. «Пока не уложим его спать, от не отойдет от тебя ни на шаг».

Рассмеявшись, Хиджу велел сыну не болтать, пока не дожует. Петан вовсе не докучал ему, напротив, каждый раз, когда Хиджу возвращался с моря, ему казалось, будто мальчик изменился, повзрослел, научился чему-то новому, хоть времени проходило не так много. Ему нравилось наблюдать, как сын растет. Отвечать на нескончаемые вопросы, помогать узнавать этот мир. И сегодня он терпеливо выслушал рассказ Петана обо всех ребячьих новостях, о том, как много всякого хорошего успел он сделать за эти дни – мальчик, в отличие от отца, был дружелюбен и болтлив сверх меры и при удобном случае не упускал возможности похвастаться.

Наконец, все вечерние хлопоты остались позади. Дети уснули – как ни давал себе Петан зарок не ложиться в кровать раньше отца, как ни казалось ему, будто уснуть не получится до самого утра, но события дня утомили мальчика, и он мирно засопел уже через несколько мгновений.

Хиджу и Абигаэл сидели, не зажигая огня, наблюдая, как постепенно затихает деревня. Еще слышались тут и там обрывки разговоров, шорохи, стук, грохот посуды, потрескивание дров в кострах, но понемногу голоса умолкали, гасли огни, прекращалось движение. Все погружалось в сон, только кошки оставались сторожить деревню от мышей и злых духов, с загадочным видом шныряя в темноте.

– Ты долго на этот раз, – говорила Абигаэл. – Далеко ли плавал? Где побывал?

– Я не отдалялся от острова, и не зря, – отвечал Хиджу, удобно устроив голову у нее на коленях. Сейчас он почувствовал, как сильно устал за день, но рядом с Абигаэл кровь быстрее бежала в жилах, прогоняя сонливость. – Обычно мы уходим в море прочь отсюда и даже не знаем, что происходит совсем близко, на нашей земле. Вот мы с Джу и решили обойти весь остров, посмотреть на его берега. А это немалый путь, потому и задержались.

«Нашей земле? – подумала Абигаэл, запуская пальцы в его жесткие от соленой воды волосы. – Ты в самом деле считаешь ее своей? Или тебе все равно, ждешь только, когда сможешь вернуться в море, где и есть твой настоящий дом?»

– И что же на ней происходит? – спросила она вслух.

– Только представь: за те годы, что мы сидели на одном месте, на другом конце Нуса Нипа обосновались люди с Запада! Уже целое поселение построили. Правда, среди них нет никого с такой белой кожей и золотыми волосами, как у тебя, – поспешил добавить Хиджу, чувствуя, как напряглись ее бедра под его затылком. – Возможно, они приплыли из каких-то иных краев.

И тут же пожалел, что рассказал ей. Но ведь у них друг от друга не было никогда секретов, как он мог не рассказать? Да и не вспоминала она о Западе давным-давно, привыкла к здешним местам, они стали ей домом…

– Правда? Они здесь, на нашем острове? – она склонилась, словно обжигая его взволнованным взглядом. – Ты… отвезешь меня туда? Пожалуйста…

«Нет, – пронеслось в голове Хиджу. – Ни за что. А если они тебя заберут? А если ты сама захочешь с ними остаться?»

– Туда не меньше трех дней идти при попутном ветре, – сказал он.

– Ну и что? Мы пойдем вдоль берега, по хорошей погоде. Спешить нам некуда.

– А как же дом? Все твое хозяйство? Неужели оставишь на соседей?

Его глаза улыбались – он всегда забавлялся, глядя, с какой бережной заботой Абигаэл обустраивает их нехитрый быт. Выросший среди морских бродяг, он все не мог понять, как важны ей кусок возделанной земли, куры-несушки, загончик, где подрастали поросята. Рисовое поле, на котором она оставляла огромную долю своих сил, хотя он мог добыть ей сколько угодно риса, выменяв на перламутр, рыбу или трепангов. Ей, родившейся в краю, где людей кормила земля, а не море, волей судьбы заброшенной на край света, все это давало чувство надежности, уверенности в завтрашнем дне.

Вот и сейчас слова Хиджу заставили задуматься. Бросить дом? Сколько времени ее не будет? Неделю? Месяц? Месяца хватит, чтобы дом весь покрылся пылью, огородик зарос сорной травой, а рис она убрать не успеет, потеряв добрую часть урожая. И за чужими животными никто не станет ходить так же тщательно и с любовью, как за своими, а у Абигаэл даже поросята были ручными, признавали ее, ели с рук. Столько лет она создавала все это, училась непривычной работе, трудилась, не жалея себя. Как же теперь все бросить?

Видя на ее лице замешательство, Хиджу приподнялся на локте, протянул руку и коснулся ее нежной щеки. Она накрыла его ладонь своей, посмотрела взволнованно, умоляюще. Хиджу вздохнул.

– Отвезу, если хочешь. Я ведь ни в одной просьбе тебе не отказывал.

– Не отказывал, – эхом отозвалась Абигаэл. Она не понимала, почему он не хочет хоть раз взять ее с собой. И Петан будет счастлив наконец отправиться в море с отцом. Неужели Хиджу устает от них, уезжает, чтобы не видеть ее и детей?

– Аби, – он сел и взял ее за плечи. – Я отвезу тебя хоть на край острова, хоть на край света. Но прошу, не думай сегодня о людях с Запада. Я соскучился по тебе. Хочу, чтобы ты только обо мне думала, не о них, не о доме и не об урожае на твоем поле. Всего лишь один вечер, Аби.

«Я думаю о тебе днем и ночью. С тех пор, как мы встретились, ни дня не прошло без мыслей о тебе. Но…»

Она хотела было объяснить ему, почему так важно встретиться с теми людьми. Попробовать расспросить, не слыхал ли кто что-нибудь об ее семье. Но Хиджу дотронулся пальцем до ее губ.

– Утром, – шепнул он. – Скажешь мне об этом утром.

Брат Рикарду отправляется в путь

В день, когда в новой церкви Ларантуки должна была пройти первая месса, погода выдалась превосходная. Несмотря на приближение влажного сезона лишь ярко-белые облака плыли по небосводу, заслоняя полуденное солнце и укрывая землю приятной тенью. Дождь пролился ранним утром, оставив свежесть и яркую зелень умытой листвы. Казалось, сама природа готовилась к важному событию, прихорашивалась, чтобы к назначенному часу иметь достойный и нарядный вид.

Церковь еще была заперта, но перед входом уже собралась толпа туземцев: несколько мальчишек с самого рассвета караулили неподалеку и побежали звать взрослых, как только увидели приближение священника.

– Похоже, здесь вся деревня! – воскликнул брат Рикарду, глядя в окно. – И каждый что-то держит в руках, какие-то корзинки, цветы, одна женщина даже принесла живую курицу!

Монах нервничал. Несмотря на то, что местные встретили их радушно, охотно внимали словам о Господе и в большинстве своем приняли крещение, никто из них никогда еще не бывал на богослужении. Анна сбилась с ног, помогая готовить новообращенных, объясняла, как нужно вести себя в церкви, учила молитвам, но далеко не все жители деревни проявляли интерес. А сегодня пришли все, даже те, кто упорствовал и отказывался принять веру. Брат Рикарду с тоской подумал, что хорошо бы прогнать тех, кто явился лишь из праздного любопытства, но это было невозможно – двери храма открыты для каждого.

– Превосходно! Значит, у нас есть возможность наставить на путь истинный даже самых закоренелых язычников, – ответил отец Мануэл, завершая облачаться для литургии. В отличие от брата Рикарду он был совершенно спокоен и готовился к мессе с энергичной радостью и вдохновением. – Что до их ноши, думаю, эти люди хотят оставить нам пожертвования. Выбрав то, что считают самым ценным.

Повязав пояс и закрепив столу, священник еще раз обошел церковь, проверяя, все ли в ней хорошо, можно ли, наконец, начать. Конечно же, все было давным-давно готово, и отец Мануэл не мог сдержать чувство гордости. Пусть этой маленькой церквушке на краю света далеко до величественных и роскошных соборов, но беленые стены, ровные ряды деревянных скамей, резная исповедальня (над нею местный умелец без отдыха трудился много дней), привезенные священником дарохранительница и распятье – все выглядело торжественно, красиво и одновременно строго.

«Жаль только, скамей на всех вряд ли хватит, – подумал отец Мануэл. – И певчих мы так и не успели обучить. Но ничего, справимся, откладывать богослужение из-за такого повода было бы преступно по отношению к прихожанам. И без того ждать пришлось слишком долго».

Жители Ларантуки и вправду заждались, священнику достаточно было посмотреть в окно, чтобы убедиться в этом. Толпа гудела от взволнованных голосов, люди переходили с места на место, самые любопытные осмеливались даже заглядывать внутрь, но, заметив движение, сразу же отступали на прежнее почтительное расстояние.

Пора было начинать. Отец Мануэл велел брату Рикарду открыть двери и удалился, чтобы вернуться в начале мессы. Осенив себя крестным знамением, монах выждал несколько мгновений, вслушиваясь в себя – от внутреннего напряжения нервы звенели натянутой тетивой, но сердце билось ровно, спокойно. Он почти не боялся, да и не было ничего пугающего в этих людях, пришедших пусть из праздного любопытства, но не со злом. Решительным шагом он подошел к двери, отпер ее и толкнул тяжелые створки, распахивая настежь.

Первой в церковь ступила Анна. Опустив ресницы, но гордо подняв голову, она торжественно приблизилась к чаше со святой водой, окунула в нее пальцы, перекрестилась и поклонилась, повернувшись в сторону алтаря. Однако занимать место на скамье не спешила, осталась стоять неподалеку и следить, чтобы другие тоже зашли как положено и расселись по порядку, а не слонялись, рассматривая каждую деталь убранства и перешептываясь.

Туземцы охотно делали все, что она говорит, но брату Рикарду казалось, будто для них это нечто вроде игры, необычной, а потому интересной. Более того, войдя, они и не думали спокойно ждать начала службы там, где было велено. Посидев немного, один за другим они направились к алтарю, и монах едва успел остановить тех, кто уже зашел за перегородку. Кое-как ему удалось выяснить, что они принесли дары новому богу и собирались положить их на самое подходящее, по мнению туземцев, место.

С помощью Анны, с трудом сдерживавшейся, чтобы не разразиться руганью, недоразумение разрешилось, но дикари не могли или не хотели понимать, что в Храме Божьем такого рода подношения не нужны. В конце концов, пришлось позволить им сложить все возле стены. Возникшая куча самых разнообразных вещей придала церкви некоторое сходство с восточным базаром, и, рассматривая ее, брат Рикарду немного приуныл. Что скажет отец Мануэл, ведь он готовил все с такой любовью, лично проследил, чтобы каждый уголок сиял чистотой!

Стоило рассадить тех, кому хватило места, и указать остальным, где им можно будет преклонить колени во время молитвы, как новоиспеченные прихожане явно заскучали от того, что ничего больше не происходило. Стоявшие расселись, скрестив ноги – другие, кого разместили на скамьях, ерзали и посматривали на них с завистью. Им были непривычны такие жесткие и высокие сиденья. Тут и там послышались перешептывания. А потом в их руках начали появляться бетельницы.

Брат Рикарду мысленно застонал, с трудом подавив неуместные сейчас досаду и гнев на самого себя. Как он мог позабыть об этой отвратительной традиции! И Анна тоже о ней забыла, хоть относилась к предстоящему событию едва ли не с большим трепетом, чем они с отцом Мануэлом. Растерявшись, монах перевел взгляд на Анну, вновь надеясь на ее помощь, и увидел, как она принимает порцию бетеля у сидящего рядом пожилого мужчины. При этом вид она сохраняла все такой же суровый и по-прежнему не покидала выбранного поста, придирчиво оглядывая соплеменников.

Поймав взгляд совершенно ошарашенного брата Рикарду, она как ни в чем не бывало затолкала сверток жвачки за щеку и хотела было подойти к своему наставнику и спросить, с чего вдруг у него стало такое странное выражение лица, но не успела – прибыл капитан форта, сопровождаемый друзьями и подчиненными.

Пусть сами они вели себя вполне благопристойно, но среди туземцев появление властей вызвало небольшой переполох. Они вскакивали с мест, кланялись, шушукались за их спинами. Анне пришлось снова наводить порядок среди дикарей, а брат Рикарду в это время проводил своих соотечественников к специально оставленным свободными первым рядам.

Будто соперничая с туземцами в бесчестии, сеньор Канела тоже отличился, едва не доведя бедолагу монаха до отчаяния. Капитан был закоренелым холостяком, но земных наслаждений не сторонился, и, находясь вдали от культуры и цивилизации, не слыша ни от кого ни вразумления, ни осуждения, взял к себе в дом хорошенькую туземку и жил с ней, как с женой, никого не таясь. А сегодня не нашел ничего лучше, как привести ее в церковь и посадить рядом с собою.

Потеряв дар речи, брат Рикарду бессильно наблюдал за происходящим. С минуты на минуту начнется месса. Отец Мануэл выйдет к амвону и вместо благочестивой паствы увидит все это. «Содом и Гоморра! – мысленно ругался монах. – Несчастные, погрязшие в праздности и пороке... Я и предположить не мог, насколько плохи здесь дела, если даже наши сограждане, призванные нести свет цивилизованности в эти дикие земли и подавать пример, вместо того сами теряют всякий стыд!»

Вопреки опасениям монаха, отца Мануэла как будто ничуть не удивило и не возмутило происходящее. Он вышел, величественный в своем белоснежном облачении, и невидимый свет его веры словно отразился на лицах всех, кто был в церкви. Разом смолкли разговоры, выпрямились спины, взгляды устремились к священнику. Туземцы даже не поприветствовали его как обычно, словно боясь нарушить эту наступившую вмиг тишину и неподвижность.

Отец Мануэл начал литургию и держался при этом так, словно вокруг был большой и роскошный собор, наполненный аристократами и братьями по вере. Его слушали, затаив дыхание, несмотря на то, что никто из жителей деревни не знал латыни и не мог понять, о чем шла речь.

Туземцы внимали мессе с любопытством, ни на одном из лиц не промелькнула даже тень скуки. Впечатление немного портило то, что они не запомнили всех правил поведения и то и дело путались. Когда европейцы вставали на колени для молитвы, туземцы по привычке принимались совершать земные поклоны, и из-за нехватки места выходило, что кланялись они не алтарю или распятью, а в разные стороны, кому как было удобно. Слов гимнов почти никто не выучил, отчего пение было несколько нестройным, а когда наступала пауза между гимнами, возникшую тишину нарушало кудахтанье перепуганной курицы, которую дарительница наотрез отказалась вынести прочь и посадила, связанную, рядом с другими подношениями.

Когда же отец Мануэл начал проповедь на местном диалекте, в толпе прокатился одобрительный гул. Как и большинство собратьев, посвятивших себя миссионерской деятельности, он был убежден, что недостаточно просто крестить туземцев, необходимо донести слово Божие. Туземцы такой подход оценили, кивали головами, слушая речь священника, пусть даже некоторые слова он произносил неправильно и смысл порою выходил немного странным.

Но вот все закончилось. Жители деревни расходились, оживленно беседуя. Они явно остались довольны, и брат Рикарду нисколько не сомневался, что теперь-то те, кто избегал крещения, перестанут упорствовать. Он забыл обо всех неудобствах, причиненных дикарями – сейчас они виделись ему невежественными, но добрыми и по-своему мудрыми. Возникало желание немедленно спасти душу каждого из них. Брат Рикарду в мечтах уже видел Ларантуку обновленной. Заметив успех в их начинаниях, Орден непременно выделит помощь и средства. Миссия расширится, можно будет основать монастырь, школу, принимать паломников. Город начнет процветать и прославится своим благочестием.

Увы – вскоре мечты его рассеялись, как утренний туман. Туземцы отнеслись к мессе с живым интересом, и следующая проповедь вновь собрала целую толпу, но стоило им выйти за порог храма, как они возвращались к прежней жизни, не собираясь расставаться с суевериями и предрассудками. Оставив в церкви дары, они в тот же вечер возлагали подношения на алтари своих языческих божков. Крещение в католической вере не отвращало их от поклонения идолам. Те же, кто крещен не был, все так же упорно отказывались от совершения таинства.

– Не торопись, брат мой, – утешал отец Мануэл. – Главное, что люди готовы слушать об истине, значит, рано или поздно она достигнет их сердец и направит на верный путь.

– Я не допускаю ни малейших сомнений в том, что вы поступаете как должно, но все же не следует ли проявить большую бескомпромиссность? Капитан с самого начала предлагал в ваше распоряжение солдат, хватило бы нескольких дней, чтобы уничтожить все богомерзкие идолы и алтари в округе.

– Никогда не поздно будет сделать это. Зерна веры уже дают всходы в сердцах, быть может уже завтра жители деревни своими руками очистят и дома, и души свои от скверны язычества. Не будем так скоро лишать их этой возможности.

И они ждали. Снисходительность приносила плоды: священника любили, считали мудрецом и все чаще приходили за советом. Никому он не отказывал в помощи, заодно наставляя на праведный путь. Паства росла. Со временем праздный интерес к богослужениям угас, и они не собирали больше всю деревню, но те, кто приходил, понемногу отворачивались от старых богов.

Или старались поклоняться им тайно: порою сложно было угадать, идол ли стоит в доме или просто статуя, украшение носит женщина или языческий оберег, а традиционные песни от молитв духам и вовсе казались неотличимыми. Брат Рикарду наблюдал за туземцами и все никак не мог отделаться от чувства, будто вся их повседневная жизнь подчинена дьявольским ритуалам, незнакомым, непонятным, секретным, еле уловимым, как шепот заговорщиков за спиной.

«Неужели он этого не замечает? – думал монах, глядя на отца Мануэла. –  Или делает вид, что не замечает? А может, мне и вправду мерещится угроза там, где ее нет?»

Он хотел поговорить о своих опасениях со священником, не за тем даже, чтобы получить совет или объяснения, но вновь убедиться в его несокрушимой уверенности, напитать ею свой дух. Но работа занимала почти все дни, а вечерами брат Рикарду начинал стыдиться своего малодушия и мнительности, да так и не решался завести разговор. До тех пор, пока отец Мануэл не начал его сам.

– Мы многое успели совершить во благо здешних мест, – сказал он однажды за ужином. – И многое узнали об этой части острова. Каково твое мнение, мой друг? Я хотел бы услышать обо всех идеях и наблюдениях, что накопились у тебя за время служения в Ларантуке.

Собираясь с мыслями, Брат Рикарду посмотрел в сторону, где за освещенной верандой сгущалась тьма позднего вечера. Над лужайкой неподалеку плыли, подмигивая, крошечные зеленые огни – в разгар сезона дождей светлячков появлялось особенно много. Душная жара дня сменилась прохладой, на низком столике дымился кофе, который подали после ужина. Было уютно, сонно, хотелось просто наслаждаться легкой беседой и хоть на время забыть о тревогах и заботах. Но отец Мануэл ждал ответа.

– Несомненно, усилия приносят плоды. Ларантука ощутимо изменилась за столь небольшой срок. Но впереди нас ждет немало работы. Я думаю, что привлечь людей в храм недостаточно, мы должны бороться со злом за их души.

– Ты, бесспорно, прав, но самое трудное и важное дело ждет не в Ларантуке. Флорес велик, и почти все люди, его населяющие, живут во тьме невежества. Наша задача развеять ее, везде, а не только в одном форте и его окрестностях.

– Но наша работа здесь еще не закончена! – воскликнул брат Рикарду. Сама мысль о том, что придется покинуть форт, где было безопасно, уже привычно и вполне уютно, казалась невыносимой.

Стоило только прижиться, успокоиться, начать надеяться на лучшее, и вот опять неугомонного отца Мануэла тянет в дорогу, как будто он хочет за короткую человеческую жизнь успеть окрестить всех дикарей мира.

– Я прекрасно справлюсь с ней один, – ответил священник. Брат Рикарду встретился с ним взглядом, чувствуя, как где-то под солнечным сплетением разливается холодный, вяжущий страх. – Тебе предстоит миссия куда более трудная и благородная. Увы, я не смогу сопровождать тебя, ибо пока мне не на кого оставить приход, но зато наша добрая помощница Анна согласилась отправиться с тобой в этот долгий путь.

«Вот оно, то, чего я боялся больше всего, – подумал монах, стараясь, чтобы смятение не отразилось на лице. – Сейчас он велит мне идти в джунгли и не возвращаться до тех пор, пока последний дикарь Флореса не примет веру Христову. Но почему так скоро? Я ведь совсем не готов».

В душе брат Рикарду понимал, что не будет готов никогда, и презирал себя за трусость. Разве не для того взошел он однажды на борт отплывавшего от родных берегов корабля, чтобы служить Господу там, где не ступала нога белого человека? Тогда он всем сердцем верил, что сможет преодолеть любые трудности, невзгоды и лишения. Так куда же делась эта уверенность сейчас?

– Не слишком ли тяжелым будет путешествие для женщины? – спросил, наконец, брат Рикарду.

– Она родилась и выросла на этой земле, к тому же знакома с обычаями не только местных племен, ведь ее привезли с другого края острова. Анна будет прекрасным проводником, а чтобы укрепить ее дух, я дал ей позволение принять послушание.

Хоть брат Рикарду был не совсем согласен с отцом Мануэлом, но спорить не посмел. Не теряя времени даром, священник принялся излагать свои соображения касаемо маршрута, который монаху предстояло исследовать в поисках загадочных племен. Дорога выходила долгой: Анна должна была привести брата Рикарду вдоль побережья к своей родной деревне, на западный край Флореса, после чего они собирались углубиться в неизведанные территории самого сердца острова. Через джунгли, мимо вулканических хребтов вернуться на восток, в Ларантуку. Такого путешествия никто еще не совершал, и оно могло принести неоценимую пользу не только Церкви, обретающей новых прихожан, но и Короне – кто знает, какие богатства таит Флорес в своих лесах.

Как ни оттягивал брат Рикарду момент, когда придется оставить дом и отправиться в дорогу, но момент этот внезапно настал даже быстрее, чем все ожидали. В один из дней, во время послеобеденной сиесты, когда все живое затихало, укрывшись от злых лучей полуденного солнца, в дом священника явился солдат со срочной вестью от капитана. Оказалось, в Ларантуку приплыл с товарами на обмен рыбак с запада острова, куда экспедиция планировала дойти пешком. За небольшую плату он согласился взять двоих попутчиков.

Вопреки опасениям монаха, лодка чужака оказалась вместительной и выглядела надежной. Весь ее вид говорил о любви хозяина к своему делу: борта выше ватерлинии аккуратно покрашены, доски палубы вымыты и выскоблены, снасти высушены и бережно сложены на отведенных для них местах. Сестра Анна пришла раньше и уже разговаривала с молодым мужчиной, улыбавшимся ей как старой знакомой.

– Я едва узнал тебя в этих одеждах, Дуйюн – услышал брат Рикарду, приблизившись. Местную речь он научился понимать довольно сносно.

– Анна, – поправила женщина, чуть нахмурив брови. – Не называй меня тем именем, оно больше не мое.

Они заметили брата Рикарду и прервали беседу, приветствуя его. Некоторое время чужак и миссионер рассматривали друг друга. Пришелец заметно отличался от людей племени, населявшего Ларантуку. Он был стройнее, шире в плечах, по местным меркам высок ростом. На покрытом бронзовым загаром лице выделялись необычно светлые для туземца глаза с яркими белками. Взгляд этих глаз не понравился монаху. Не было в нем даже намека на смирение, казалось, никого этот человек не ставит себя выше, полагая, будто волен делать все, что только пожелает. Взгляд гордеца.

 – Меня зовут брат Рикарду, – наконец сказал монах. – С сестрой Анной, вижу, вы уже знакомы. Вы раньше жили в одной деревне?

– Нет, мы встречались однажды по воле случая. Я Хиджу. Куда вы хотите, чтобы я отвез вас, и зачем?

– Мы бы хотели добраться до западного края острова. Твоя деревня там, не так ли? – человек по имени Хиджу утвердительно кивнул. – В нее и отвези нас. На некоторое время мы там задержимся, а после отправимся своею дорогой.

– Но зачем вам в нашу деревню? Хотите торговать? Или построить новый город, как здесь? – он указал на стены форта глазами, в глубине которых промелькнуло недоверие.

– Я направлен сюда, чтобы проповедовать слово Божие. В дороге у нас будет достаточно времени, я расскажу тебе о Господе нашем Иисусе, и ты поймешь, сколь добрый поступок совершил, помогая нам.

Чужак нахмурился, затем будто что-то вспомнил, и лицо его озарила улыбка, а голос зазвучал гораздо приветливее:

– Пророк Иса, я о нем слышал! Люди секахи с дальних островов рассказывали, что он был очень уважаемым дукуном, посланником могущественного бога. Вы, наверное, тоже поклоняетесь ему? Вы дукун людей с запада?

– Неужто сарацинская ересь проникла даже сюда?! – воскликнул брат Рикарду. Сестра Анна посмотрела на него, не понимая причины гнева. – Послушай, ты должен непременно отвезти нас туда! От этого зависит спасение твоей души и душ других несчастных. Нужно заплатить? Назови свою цену!

Человек по имени Хиджу сузил глаза, пристально посмотрел сперва на монаха, потом на Анну, раздумывая. Брат Рикарду уже был готов попросить капитана Канелу силой заставить чужака отвезти их, как вдруг Анна нарушила молчание.

– Помоги нам, Хиджу. Прошу тебя. Брат Рикарду хороший человек, а сила Иисуса так велика, что даже вообразить невозможно, и он берет под свое покровительство всех, кто захочет служить ему.

– Но ведь ты принадлежишь Бору Санианг, – возразил чужак. – Она выбрала тебя и отметила при рождении.

– Я и слышать не желаю о Бору Санианг! – Анна не на шутку рассердилась, даже топнула ногой, и брат Рикарду подумал, что жизнь ее до встречи с отцом Франсиску вряд ли была счастливой. – Скоро никто ее не вспомнит – только один бог останется на Нуса Нипа.

– Если будешь гневить богов, я никуда тебя не повезу, – осадил ее Хиджу и обратился к брату Рикарду. – Хорошо. Я возьму вас с собой. Видимо, такова судьба. Однажды она с кем-нибудь из вас встретится, как бы я ни пытался помешать. Даже лучше, что ей не пришлось бросать дом и самой до вас добираться.

– Про кого ты говоришь?  – осторожно спросил брат Рикарду, опасаясь, что своевольный дикарь разозлится и вновь передумает им помогать.

Но тот лишь смотрел на пустынную гладь пронзительно голубого моря, словно видел там что-то, скрытое от других.

– Про Абигаэл, – ответил он. – Мою жену. Она родилась на Западе и очень хочет встретиться с людьми своего племени. Только к вам она не вернется, – злые глаза цвета речной воды скользнули по лицу монаха, будто хлестнули плетью. – Не вздумай мучить ее, вселяя пустые надежды.

– Но… как такое возможно? – растерялся брат Рикарду.

Женщина, наверное, его соотечественница, в одиночку живет среди дикарей? Стала женой одного из них? Этого просто не могло быть!

– Абигаэл, говоришь? – спросила Анна. – Не она ли заставила тебя остаться на берегу, Хиджу из оранг-лаутов?

– Это долгая история, Дуйюн, – чужак усмехнулся. – Возможно, я расскажу ее тебе. Но не сейчас. В другой раз.

Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, ловким движением перемахнул через борт своей лодки. Брат Рикарду сдержал тягостный вздох. Не нравился ему этот странный человек, не внушал доверия. И его загадочная жена… Не силой ли он удерживает несчастную?

Но сейчас ссориться было не с руки, потому монах откланялся и поспешил домой, дабы обсудить случившееся с отцом Мануэлом, попросить его совета и благословения. Брата Рикарду ждали последние, самые утомительные и хлопотные часы перед тем, как отправиться в долгую дорогу.

О том, как в сердце Абигаэл поселились сомнения

Укрывшись под навесом на корме, сестра Анна наблюдала сквозь пелену дождя, как Хиджу правит лодкой. За спиной похрапывал брат Рикарду, убаюканный шумом ливня и мерным покачиванием на волнах. Ей бы тоже улечься, укрыться шерстяным плащом и подремать, но вместо этого она сидела и смотрела, ежась от неуютной, пронизывающей сырости.

А вот Хиджу вовсе не было зябко, он делал свою работу, не обращая внимания на то, как дождь лупит его по плечам, окружая облаком водяной пыли. Как холодная вода стекает по обнаженной коже, по волосам, прилипшим к шее. Казалось, ему даже нравится такая погода, радует одиночество – попутчики быстро начали тяготить Хиджу, он и не пытался этого скрыть.

Сперва брат Рикарду старался хоть немного расположить к себе угрюмого чужеземца, завязать интересный для всех разговор. Но тот лишь отвечал короткими фразами, давая понять, что к разговорам вовсе не расположен. Монах справедливо рассудил, что добраться до места, желательно без неприятностей, гораздо важнее, нежели стать приятелями с этим нелюдимым малым, и оставил его в покое.

С Анной, вопреки ее ожиданиям, Хиджу также не проявлял желания общаться, хоть и держался все же несколько вежливее. Она никак не могла понять причину такого отчуждения: ведь она не пришелец с Запада, которому Хиджу, как любому чужаку, не доверял, и когда-то они замечательно проводили время вместе, пусть недолго и давно.

Воспоминания о тех встречах отозвались жаром, прилившим к лицу. Анна старалась забыть о юноше из оранг-лаутов, понимая – он ушел навсегда, даже если их пути вновь пересекутся, это будет ненадолго, возможно, он ее и не узнает. Но временами его образ возникал перед глазами, заставляя мечтать о несбыточном, и тогда Анна позволяла себе погрузиться в манящие грезы, забыть о рутине и скуке, окружавших ее. А сейчас они все-таки встретились, и Хиджу ее все же узнал, но…

– Раньше ты был разговорчивее, – говорила Анна. Тогда они и впрямь весь день болтали без умолку. Вернее, почти весь день.

– С тех пор столько лун прошло, весь мир изменился, – невозмутимо отвечал он, удостоив ее лишь коротким взглядом. – Мы были совсем несмышленышами, Дуйюн. У меня скоро сын дорастет до того же возраста.

– Интересно, если твоя жена с Запада, а сам ты из племени морских бродяг, то кем тогда будут твои сыновья? – спрашивала Анна, и Хиджу хмурил брови в ответ.

– Людьми, – отвечал он коротко и уходил на другой конец лодки.

Теперь, глядя сквозь отгородившую их друг от друга водяную завесу, Анна жалела о тех словах, своей неоправданной резкости. Ей ли говорить такое? Ведь она сама ушла из родного племени к пришельцам с запада, служит их богу, носит их одежду, говорит на их языке. Но западным человеком вовсе не стала. Да и что ей за дело до детей Хиджу, или она завидует счастью его семьи?

Словно почуяв, что она думает сейчас о нем, Хиджу обернулся и встретился с Анной глазами. В его взгляде она прочла настороженность, холодность – ни следа того тепла, с каким он смотрел на нее когда-то. И от живого любопытства, задора, открытой, искренней радости… Он был прав: тот славный добрый юноша, встреченный однажды Анной на пустынной отмели, остался лишь в ее воспоминаниях. Хиджу, который сейчас правил лодкой, был совсем другим. И это понимание наполняло сердце Анны печалью, будто у нее отняли что-то дорогое, что берегла она много лет, лелея неясную, смутную надежду.

Анне стало досадно. Раз он избегает разговоров, то и ей не очень-то они нужны. Есть брат Рикарду, он все понимает лучше, чем этот самовлюбленный, неприветливый чужак. В конце концов, она всегда может говорить с богом – по словам отца Мануэла он слышит каждого, кто к нему обратится. А уж ее-то наверняка, ведь она приняла обет. Анна подумала, что тем более не следует разглядывать чужих мужей, устыдилась и скрылась в глубине под навесом, едва слышно бормоча особую молитву от греха.

Брат Рикарду все так же спал сном праведника. Анна прилегла у другого борта, прикрыла веки, слушая баюкающий шум дождя над морем, но сон не шел. Перед глазами назойливо возникал образ Хиджу, будто видела она его сквозь любые преграды. Как он разворачивает парус, ставит лодку на галс, всем весом тянет, едва не падая за борт. Как, выровняв курс, отбрасывает с лица налипшие волосы. Как тяжелые капли стучат по его плечам множеством крохотных холодных пальцев, а он будто не замечает – смотрит вперед, правит лодкой умело и уверенно.

«Ничего, – думала Анна, стараясь сосредоточить внимание на плеске волн о борт. – Третий день уже плывем. Ветер поднялся, лодка пойдет скоро. Если позволят боги, завтра будем на месте».

Ветер не унимался до самого вечера, и они действительно почти добрались до деревни, но Хиджу не видел причин торопиться и рисковать, продолжая плыть затемно, потому остаток пути проделали ранним утром. Обогнув мыс, Хиджу повернул к берегу. Брат Рикарду и Анна, не в силах сдержать волнения, стояли бок о бок возле борта и рассматривали место, с которого начнется их долгий путь.

Самой деревни не видно было с моря, лишь одинокая ленточка дыма тянулась над склоном, выдавая людское поселение. Но пляж не был пуст: тонкая фигурка вышла из тени деревьев к краю прибоя и замерла, глядя на приближавшуюся лодку. Солнце вычертило ее ярко, четко, и брат Рикарду с изумлением увидел, как золотом сверкнули белокурые волосы. Чем ближе подходили они, тем меньше оставалось сомнений – эта изящная, стройная молодая женщина не из местных племен.

Еще несколько мгновений, и монах рассмотрел ее лицо, поймал взгляд взволнованных голубых глаз. На его землячку она тоже не была похожа. «Откуда же она родом? – пытался угадать брат Рикарду, от удивления забыв приличия и прямо-таки ощупывая незнакомку взглядом. – Англия? А может, француженка? Или и вовсе откуда-то с севера. Но как, ради всего святого, она попала сюда?»

Едва лодка ткнулась носом в песок, брат Рикарду поспешил навстречу загадочной женщине, не дожидаясь возможности сойти на берег, не промочив ног и края одеяния. Но незнакомка, хоть и казалась не менее удивленной и заинтересованной, прошла мимо, лишь улыбнулась мимолетно и устремилась к чему-то за его спиной.

Брат Рикарду оглянулся и понял: предположение о том, будто девушку удерживают силой, было ошибкой. На тюремщиков и насильников не смотрят с такой преданностью, не ждут их на берегу, не бегут встречать, сбиваясь с ног. Какой бы ни была причина столь странного союза, но незнакомка искренне любила своего угрюмого дикаря, только слепой не заметил бы этого.

«Женщины, – снисходительно подумал монах, ожидая в сторонке, пока красавица налюбуется на своего милого. – Воистину, существа жалкие, слабые и падкие на грех. Стоит лишь на миг ослабить строгий надзор, как ваша сестра забывает о благочестии и спасении души и радостно предается пороку».

Наконец на него обратили внимание. Смущенно улыбаясь, женщина подошла, и брат Рикарду невольно залюбовался ее красотой. Ее лицо, застенчивая улыбка, румянец, едва заметно пробивавшийся сквозь золотистый загар, были такими милыми, что не могли не расположить к ней и самого строгого аскета.

Монах заговорил по-португальски, но она не понимала. Испанский вроде был ей знаком, но женщина с трудом смогла вспомнить лишь несколько простых фраз. К счастью, монах был просвещенным человеком и знал много языков, потому смог понять тот, на котором она начала с ним говорить, запинаясь и подбирая слова.

Ее звали Абигаэл, и была она родом из Фландрии. В детстве ее вывезли из родного Антверпена на судне, направлявшемся в Индию, но из-за кораблекрушения она оказалась на островах, не отмеченных на карте. Сказав об этом, наскоро расспросив, из каких земель прибыл брат Рикарду и для чего он решил посетить ее деревню, Абигаэл проводила гостей в дом, устроив со всем возможным в столь примитивном жилище уютом, и, пообещав вернуться к этому разговору позднее, оставила их на некоторое время и убежала суетиться по хозяйству. Воротившийся из дальнего плавания возлюбленный занимал её мысли больше, чем даже гость с Запада.

Но брат Рикарду к безделью не привык. Подкрепившись и утолив жажду, он немедленно отправился знакомиться с жителями деревни, не забыв взять с собой сестру Анну, которая явно искала случай улизнуть и посплетничать с местными женщинами. Прочитав ей короткую проповедь о вреде праздности и пустословия, монах вышел из дома Хиджу, самого крайнего в деревне, и увидел, что жителям тоже не терпелось познакомиться с ним.

Обладая своеобразной деликатностью, туземцы не толпились у порога, не обступили чужестранца, когда он вышел наружу. Но брату Рикарду показалось, будто все они побросали свои занятия и собрались неподалеку, наблюдая исподтишка. Монах огляделся.

Деревня являла собой два ряда домов, тянувшиеся вдоль крутого берега. Позади них лежало лоскутное одеяло поля, укрывая подножье лесистого склона: яркая зелень высоких всходов, желтоватые участки вызревающего риса, расчерченная на квадраты гладь воды, сверкавшая на солнце. На противоположном от дома Хиджу краю улица заканчивалась просторной площадью с ритуальными сооружениями на ней.

Брат Рикарду не торопясь прошел вдоль хижин, спиной чувствуя настороженные взгляды, напряженно вслушиваясь – шепот ли провожает его или шорох листвы на ветру? Остановился на капище, залитом слепящим светом беспощадного полуденного солнца. Раскаленный воздух едва заметно подрагивал, как над жаровней, и казалось, будто узоры на столбе в центре площади извиваются, кривятся, дразнят, насмехаясь над монахом.

Осенив себя крестным знамением, он на миг зажмурился, и наваждение исчезло. «Сжечь, сжечь дотла всю мерзость! Благословенным пламенем очистить землю от скверны и выбросить в море пепел, дабы следа не осталось...»

– Нам бы поговорить с дукуном, – голос Анны, все это время тенью следовавшей за монахом, заставил его вздрогнуть, будто очнувшись.

– С языческим колдуном? Он склоняет людей к идолопоклонничеству, о чем нам с ним разговаривать! Мы для того и проделали весь этот путь, чтобы убедить их не слушать таких, как он.

– Как бы не вышло, что он убедит не слушать таких, как мы, – возразила Анна. – Тут никто не видывал людей с Запада, разве слышали о них, да и то небылицы. Ну, Хиджу только, он не впервые торгует с вашими. Все равно, всегда волю богов до людей доносил дукун. С чего бы им становиться на сторону пришлых, пусть даже говорящих истину?

Брат Рикарду возразил было ей, что они исполняют волю Божью, и не пристало воинам Его отступать перед жалкими язычниками, но, подумав немного, решил, что если туземцы забьют их камнями на площади, пользы это никому не принесет. Единственным, кого они с Анной знали здесь, был Хиджу, но его явно не заботила их дальнейшая судьба, напротив, он был бы рад поскорее избавиться от надоедливых гостей. И монах решительно направился к дому колдуна, который даже не сразу вышел навстречу, хотя не мог не заметить их издалека.

Вопреки ожиданиям, колдун оказался молод и улыбчив, а из-за невысокого роста и гладкой кожи, свойственных его народу, казался и вовсе юнцом. Черные миндалевидные глаза его поглядывали на чужаков лукаво, в глубине едва различимых зрачков таилась насмешка. Дождавшись, когда гости ступили на крыльцо хижины, в густую тень крыши из тростника, он первым сел на циновку, как бы приглашая располагаться.

Монах устроился напротив, Анна примостилась по его правую руку, готовая помочь хозяину и гостю лучше понять друг друга. Брат Рикарду решил поддержать навязанную колдуном игру и молча ждал, когда тот заговорит. В мыслях с мстительной радостью рисуя тот миг, когда предстанет этот прихвостень дьявольских сил перед справедливым судом и понесет заслуженное наказание. В том, что время его придет, монах не сомневался.

– Значит, ты и есть жрец могущественного западного бога? – спросил, наконец, колдун. Блестящие глаза смотрели ласково, какесли бы вовсе не непримиримый враг сидел напротив. Негромкий голос будто гладил собеседника мягкой кошачьей лапкой, усыпляя бдительность перед тем, как запустить когти в самую душу. – Но ты вовсе не дукун, нет в тебе силы даже размером с песчинку. Станет ли бог говорить с обычным смертным? Да и жителей срединного мира как заставишь слушать твои слова? Ты всего лишь один из многих, и в чем причина тебе верить?

– Причина лишь одна, других быть не может, – отвечал брат Рикарду, стараясь не допускать гнева. Как всегда в трудные моменты он вспомнил отца Мануэла. Уж он бы нашел слова, дошедшие до сердца любого язычника. – Я проповедую слово Божие, а сила Его не в балаганных фокусах, но в истине.

– Истина? Что можешь ты знать об истине, кроме того, что тебе о ней рассказали? Ты не в силах слышать голоса богов и видеть то, что скрыто. Слова твои ничего не стоят, западный человек. Если твой бог не послал на наши земли дукуна, то ему и дела до нас нет. Иди своей дорогой, возвращайся на Запад и не тревожь слабые умы.

С этими словами он мельком взглянул на Анну. Та вспыхнула, и прежде чем брат Рикарду успел ее остановить, заговорила, не пытаясь скрыть злость. Монах в который раз отметил про себя ужаснейшую несдержанность и распущенность даже самых разумных туземных женщин.

– Будто вы, дукуны, можете что-то такое видеть и слышать! – воскликнула Анна сердито. – Всего-то напускаете на себя важный и таинственный вид да в травах разбираетесь. Богов любой услышит, с кем они заговорят, а брат Рикарду уж поболе твоего знает. И бог Иисус такой могущественный, что нет ему нужды заманивать к себе людей, это вы еще должны постараться, чтоб получить его благословение.

Брат Рикарду с досадой покосился на нее, но послушница горячилась и не заметила его недовольства. Ее глаза и щеки пылали, на лице отражалась готовность отстаивать свою правоту, пока не сорвет голос. Однако дукуна такое поведение не разозлило. Напротив, он наблюдал за ее гневом как за забавным представлением.

– Неужели ты вправду веришь, будто достаточно взять другое имя, сменить одежды и выучиться читать молитвы чужим богам, чтобы заменить свою судьбу на чужую? – спросил он, улыбаясь. – Ты та, кто ты есть, какой решили тебя сделать боги. В срединном мире тебе не убежать и не спрятаться, Дуйюн.

Анна побледнела, вздрогнула, будто ее ударили. Опустила ресницы.

– Это Хиджу называл меня таким именем? Оно больше не мое, меня зовут Анна.

– Оно твое с рождения и до смерти, об этом мне сказали духи, – он перевел взгляд на монаха. – Здесь свои боги и свои законы, человек с Запада. Но я не хочу гнать тебя прочь, не выслушав. Что вы и ваш бог можете предложить моему племени? Почему мы должны слушать тебя?

Брат Рикарду задумался. Анна несомненно была права – жители деревни привыкли верить своему колдуну, а он хитростью поддерживал в них эту веру. Быть может, не обошлось без дьявольских козней, и этот человек в самом деле способен говорить с некими сущностями. Станет ли одержимый демонами слушать слово Божие? И тогда монах решил прибегнуть к другим доводам.

– Потому что за мной, помимо воли Господней, сила и богатство Запада. Рыбак, что привез нас, расскажет тебе о городе с крепкими стенами. Об оружии и кораблях, подобных которым вы и не видывали. О том, как щедро платят белые люди за его товар. Братьям по вере власти Ларантуки помогут в сражении и не оставят в нужде. Язычникам же однажды придется заплатить за свои грехи – придут другие после меня, их оружием будет не только слово.

Он замолчал, колдун молчал тоже, рассматривая метавшуюся в клетке черную птицу. Молчала вся деревня, будто следила за разговором, притаившись. Треск цикад и щебетание птиц, шум внезапного порыва ветра, пробежавшего по кронам, да фырканье спящей в тени дома собаки – вот и все, что слышал сейчас брат Рикарду.

– Хорошо, – сказал колдун, когда монах уже решил, что ответа не дождется. – Я подумаю об этом. Быть может, старейшины захотят побеседовать с тобой. А возможно, я увижу благоприятные знаки, и ты возведешь здесь алтарь своему богу – пусть у общины будет еще один покровитель. Возвращайся в дом, где тебя приняли гостем, и жди.

Монах был благодарен богу и за это. Главное, чтобы колдун не подстрекал жителей деревни прогнать их, не слушая, а уж слова, понятные для каждого, брат Рикарду сможет подобрать. Сейчас же его ждало другое дело, не выходившее из головы, распалявшее любопытство. Абигаэл, белая дикарка. Он должен узнать о ней все, помочь вернуть цивилизованный облик. Нельзя просто бросить ее здесь.

Стояло самое жаркое время дня, и все живое укрылось от зноя, погрузившись в ленивую дремоту. Мужчины расселись на циновках в спасительной тени просторной беседки с соломенной крышей, жевали бетель и пили кокосовый сок, пережидая жару. Женщины плели корзины, пряли или чинили одежду, лениво переговариваясь за работой.

Наконец брату Рикарду удалось остаться с Абигаэл наедине – Хиджу дремал в гамаке под пальмами, старший сын ее носился где-то с другими сорванцами. Отложив дела, она охотно поведала гостю свою удивительную историю: переплетение реальных событий с детскими фантазиями и отголосками местных суеверий.

Монах был потрясен и озадачен. По словам женщины, ее спасло и вырастило мифическое существо, белый дракон, которого она описала со всеми подробностями. Не хотелось подозревать ее в одержимости, да и не производила она такого впечатления. К тому же повзрослев и уехав с острова, на котором росла, видеть странных существ Абигаэл перестала.

Но выжить в одиночку беспомощный ребенок не мог, ведь девочка ничего не знала о дикой, полной опасностей природе островов. Расспросив ее, брат Рикарду убедился, что все это время она была не одинока.

Ей повезло – шлюпка оказалась достаточно прочной и выдержала шторм, а ее спутники – благородными людьми, отдавшими девочке последние капли воды, позволившие жить еще немного. И она смогла дожить до того момента, как течение принесло лодку к острову. Обитавший на нем отшельник оказался рядом. Он-то и подобрал малышку, выходил, вырастил ее.

Что это был за юноша и почему он жил в одиночку на необитаемом острове, считавшемся другими туземцами запретным, монах мог только догадываться. Судя по описанию, отшельник был альбиносом – явление здесь редкое, не удивительно, если местные связывают с ним множество суеверий. Возможно, он считался кем-то вроде жреца, а может, просто был изгоем, и потому необычная внешность Абигаэл расположила его к ней. В то, что он наделен сверхъестественными силами, просвещенный монах конечно не верил.

Но Абигаэл верила до сих пор. Воображение ребенка, пережившего страшную беду и попавшего в необычные условия, сыграло с ней злую шутку. Суеверия и языческие сказки укрепили нездоровые фантазии. Брат Рикарду счел своим долгом развеять ее заблуждения, восстановить в сознании несчастной истинную картину мироздания.

Осторожно, стараясь не вызвать недоверия и враждебности, монах излагал свою версию событий, терпеливо выслушивая при этом ее возражения и опровергая их умело и уверенно.

– Я была почти мертва. Только волшебное существо смогло вернуть меня к жизни, – говорила Абигаэл. – И Хиджу тоже. Ведь он оказался у нас в гостях из-за того, что его укусила смертельно ядовитая змея.

– Отшельник, подобравший тебя, наверняка разбирается в травах и целительстве, – невозмутимо отвечал брат Рикарду. – Он вылечил вас снадобьями, кровопусканием и припарками без всякого волшебства.

– Но ведь Наго в самом деле дракон, мы своими глазами видели его в настоящем обличье! Не могло же нам двоим померещиться, – она улыбалась воспоминаниям. – И я не раз летала, сидя на его спине. Это было так прекрасно, видеть море и острова, какими их видят птицы.

– Дети доверчивы. Ты увлекла друга своими фантазиями, и он тоже решил, будто все происходит не в игре, а на самом деле. А полет… Дети часто летают во сне. Попав в края, казавшиеся ребенку волшебными, ты перепутала сон с явью, вымысел с реальностью. Ведь вокруг такие яркие краски, невиданные звери и поражающие воображение чудовища. Здесь возможно поверить в любые сказки.

– Я видела дракона и говорила с ним, когда уже не была ребенком, – тихо и уже не так уверенно возразила Абигаэл.

– Мне жаль огорчать тебя, но не годится взрослой женщине, матери, на чьей совести воспитание сыновей в истине и праведности, оставаться в плену суеверий и фантазий. Вырастивший тебя отшельник был, судя по всему, жрецом и колдуном. Я повидал туземных колдунов на разных островах. Некоторые из них для своих мерзких шабашей используют зелья из грибов и трав, вызывающие видения и дурманящие рассудок. Возможно, тебя опаивали чем-то подобным, Абигаэл, потому вымысел казался явью.

Абигаэл замолчала, растерянная, но в ее взгляде отражалось все, что творилось в душе. Смятение, страх, нежелание расставаться с милыми сердцу заблуждениями, сомнения… Ее глаза умоляли не разрушать тщательно оберегаемый мир, пусть иллюзорный, но счастливый. Но монах был строг и непреклонен, когда дело касалось наставления заблудших душ на путь истинный.

– Вы не были там, – собрав всю свою уверенность, сказала Абигаэл. – Если бы вы увидели Наго своими глазами, если бы говорили с ним, то поверили бы мне. И он не стал бы меня обманывать. Он никогда не причинял мне зла.

– Для тех, кто не познал истину, добро и зло часто неразличимы. Порою враг рода человеческого глумится, меняя их местами, заманивает ложным благом. Твой друг мог вершить зло, искренне принимая его за благо.

– Аби, сходи проверь Гембала, он, кажется, плакал.

Монах обернулся и увидел Хиджу, смотревшего на него со злостью. Абигаэл послушно поднялась с места, замешкалась было, переводя взгляд с мужа на гостя. Обладая чувствительным сердцем, она всеми силами старалась избегать ссор и защищала слабых. Несмотря на внушенное с малолетства почтение к служителям церкви, сейчас слабым ей виделся монах, пришелец, чужак, встреченный недружелюбно и с недоверием. Она жалела его и боялась, как бы Хиджу не обидел гостя сгоряча.

 – Ступай, – велел Хиджу строго, и Абигаэл подчинилась. – Можешь морочить голову кому угодно, но мою жену оставь! – сказал он уже брату Рикарду, едва женщина скрылась в лачуге.

– Поддерживая в заблуждениях, ты причиняешь ей лишь вред, – возразил было тот, но дикарь и слушать не желал.

– У нас был уговор. Я исполнил твою просьбу, помог, привел гостем в свой дом. Так вы, люди с Запада, платите за добро? Я муж этой женщины, и я запрещаю тебе говорить с ней наедине. Если вновь увижу тебя с ней рядом – отвезу на пустынный остров и брошу там.

Сказав это, он ушел в дом следом за Абигаэл, не позволив монаху ни слова произнести в ответ. Брат Рикарду с трудом усмирил неподобающую слуге Господа злость. Он понимал, что дикарь не шутит и запросто способен расправиться с ним, но это лишь сильнее укрепило его в намерении спасти несчастную женщину.

«На родине она была бы одной из известных красавиц, окруженной влиятельными поклонниками, – с грустью думал он. – Ведь ее отец наверняка был не из бедняков. Носила бы красивые платья и драгоценности. Вышла за достойного мужа, знатного и богатого. А она даже не понимает, сколь убого ее существование здесь, в жалкой хижине, с невежественным дикарем…»

Но сомнения, что прочел монах в глазах Абигаэл, вселяли надежду, что она прозреет. Наверняка их сегодняшний разговор заставит задуматься, вспомнить, кто она есть на самом деле. И когда брат Рикарду или другие встретятся с ней снова, захочет вернуться к той жизни. Главное, чтобы слышала она Слово Божие, и для этого не нужно оставаться наедине. Брат Рикарду был уверен: когда соберет он туземцев и станет говорить им о Боге, Абигаэл придет.

Дикие охотники горного племени

Назойливый жрец и его помощница покинули наконец дом Хиджу, отчего с его сердца будто сняли тяжелый камень. Теперь можно спокойно заниматься своей работой, не наблюдая краем глаза за Аби. Сама она вовсе не стремилась нарушать запреты мужа, но возможно ли избежать разговоров с человеком, живущим с тобой под одной крышей? Как хозяйке, привечающей гостя, то и дело случалось ей перемолвиться с ним парой слов, и Хиджу приходилось все время быть неподалеку, присматривать, чтобы чужак не начал вновь морочить ей голову.

К огорчению Хиджу, Абигаэл и теперь, когда жреца больше не было рядом, не находила себе места. Лица ее не покидало выражение глубокой задумчивости, и все в это утро валилось у нее из рук. Человек с Запада ушел, а зародившееся в ее душе беспокойство осталось и мучило так, что невозможно было не заметить. Беспокойство это передалось Гембалу, который капризничал и хныкал почти без остановки. Петан же улизнул из дома еще до завтрака, благоразумно опасаясь попасть под горячую руку одного из раздраженных родителей.

Хиджу собирался до самого заката быть в море, разлука с которым терзала в эти дни не меньше, чем мысли о жене, но, понаблюдав, как отрешенная Абигаэл безуспешно пытается унять вопящего сына, роняя при этом все на своем пути, передумал. Сомнения в ее сердце возникли по вине служителя западного бога, потому Хиджу решил, что вернуть Абигаэл покой сможет лишь тот, кто способен договариваться с богами. Тот, кто может исцелять болезни тела и духа.

Дукун словно поджидал его: сидел на циновке возле своего порога, перебирал округлые разноцветные камушки, выкладывая причудливый узор и тут же меняя его. Хиджу невольно засмотрелся, на несколько мгновений застыв в шаге от колдуна.

– Доброго дня тебе, ныряльщик, – сказал тот, глядя на гостя с чуть насмешливым прищуром.

У дукуна их деревни глаза почти всегда улыбались, редко кому удавалось застать его хмурым или хотя бы серьезным. С виду он походил на легкомысленного юнца-непоседу – казалось, только и замышляет, как бы устроить какую-нибудь забавную выходку. Но первое впечатление было обманчивым. Дукун свое дело знал хорошо, и его молодость говорила лишь о великой силе, что может обрести он в будущем. Инициацию он прошел совсем мальчишкой, а ее мог пережить не всякий крепкий мужчина.

– И тебе доброго дня, Пурнама, – ответил Хиджу и присел на циновку, повинуясь приглашающему жесту хозяина.– Найдется ли у тебя время, чтобы поговорить со мной? Мне нужна помощь и мудрый совет.

– Должно быть, солнце сегодня зайдет на востоке, коли гордец из оранг-лаутов снизошел до чьих-то советов! – дукун усмехнулся, обнажая ровные мелкие зубы, почему-то показавшиеся Хиджу по-звериному острыми. – О чем же ты хочешь говорить?

Впервые Хиджу подумал, что за все прожитые здесь годы он и в самом деле ни у кого не просил помощи, даже к дукуну не обращался, чтобы заручиться благоволеним духов или узнать волю богов. Море научило его полагаться лишь на себя и на удачу, самому видеть тайные знаки и следовать им. Дукун по имени Пурнама моря не понимал, и, сам того не замечая, Хиджу не придавал большого значения его наставлениям. К чему слушать человека, который не разбирается в самом главном?

Но теперь Хиджу столкнулся с напастью, к которой не знал, с какой стороны подступиться. Движения человеческой души оставались для него загадкой, а отношения с богами, да еще  чужими, тем более.

– Прости, если я вел себя с тобой непочтительно, – сказал он, стараясь всем видом выразить уважение и смирение. – Я ведь почти все дни провожу в море, да и не хотел отнимать твое время без особой нужды. Но сегодня лишь ты можешь нам помочь.

И он рассказал о терзаниях Абигаэл после того, как пришлый жрец заморочил ее своими проповедями. О том, как несколько раз на дню уединяется она для молитвы западному богу, считая себя недостойной и виноватой перед ним. О навязчивой странной идее, будто вся прошлая жизнь лишь почудилась ей – сперва Хиджу посмеялся над этой блажью, но видя, что Абигаэл не шутит, испугался за ее рассудок.

Дукун выслушал, ни разу не перебив. Дождался, пока Хиджу закончит, достал бетельницу, предложил собеседнику, когда тот отказался, неспешно разжевал свою порцию.

– Эту женщину отдал тебе сам дракон. А ты не смог уберечь ее от злого языка первого встречного пройдохи. Мысли, которые он внушил ей, оскорбительны для драконов и духов и могут навлечь на вас их гнев.

– Но ведь Аби сама родилась на Западе, как я мог ей помешать искать встречи с людьми ее племени?

– Она твоя жена! – одернул дукун с раздражением. –Ты должен был запретить ей. И сейчас – почему ты не проявишь твердость? Если женщина чувствует слабость своего мужчины, она лишается опоры и покоя в душе. Не потому ли твоя жена ищет все это у чужих людей?

– Ты прав, мудрый Пурнама, но… – Хиджу осекся. В воображении сам собою возник образ Абигаэл. Ее глаза смотрели доверчиво и ласково, губы цвета лепестков лотоса чуть заметно улыбались. Даже представлять, как в этом взгляде появится страх, обида или разочарование было невыносимо больно, но сказать о таком дукуну значило поставить под сомнение свою мужественность.

Будучи в отличие от Хиджу знатоком людской природы, Пурнама уловил смятение собеседника, догадался о причине и пожалел его. Он знал, что слабость сильного человека зачастую в самой этой силе, в требовательной жестокости к самому себе. К тому же к девушке с Драконьего острова дукун всегда относился по-особенному: помимо того, что Абигаэл была драгоценным украшением деревни, внимание волшебного существа позволяло надеяться на его покровительство.

– Аби разумная женщина, дай ей время самой во всем разобраться, – сказал дукун, лениво щурясь на солнце. – Теперь западный жрец ушел, и невелик шанс, что он вернется.

Хиджу удивленно посмотрел на дукуна и только сейчас вспомнил, что должно случиться в ближайшие дни. Пурнама ответил ему взглядом, в котором под обманчивой безмятежностью едва уловимо читалась непреклонная, безжалостная решимость. Хиджу вдруг подумал, что лучше бы человеку, называвшему себя братом Рикарду, не возвращаться сюда больше никогда. Если он вообще сумеет дожить до заката.

– Ты нарочно держал их в деревне до этого дня? – дукун кивнул в ответ. – Но зачем? Ведь они наверняка ни о чем не подозревают…

– Если западный бог в самом деле велик, и этот человек вправе говорить от его имени, бог защитит своего жреца. Тогда я своими руками установлю алтарь Иисусу и первым возложу на него дары. Если же нет – самозванец получит по заслугам и не будет больше лживыми проповедями сбивать людей с толка.

В рассуждениях дукуна был смысл, но, несмотря на неприязнь, Хиджу вдруг стало жаль непутевого монаха и еще больше его спутницу, виновную лишь в том, что польстилась на доброе слово. От людей в родной деревне она видела мало доброты, неудивительно, если пришлый, отнесшийся к ней как к равной, стал для несчастной ближе соплеменников.

Задумавшись, Хиджу смотрел на запад, будто силясь увидеть за склоном горы, за утесами извилистого берега, среди густых зарослей, тенистых и влажных, спускавшуюся с вершин угрозу. Конечно же, не мог он ни разглядеть их, ни услышать: не в силах человеческих смотреть так далеко. Но дукун, безмятежно жевавший сейчас бетель, словно и не послал он беззащитных людей почти на верную гибель, обладал чутьем, недоступным простым смертным.

Он знал наверняка, еще загодя, что в это утро, едва только розовый шелк зари отразится в притихшем море, там, в глубине джунглей, в затерянной в горах деревне, дикие воины лесного племени начнут свой путь к побережью.

Одурманенные ритуальными песнопениями, особыми зельями, собственной молодой, ликующей силой, вышли они на особую охоту, какая бывает раз в году. Неукротимые и буйные, несутся они сквозь чащу, сметая преграды подобно волне, и горе тому, кто встретится на пути. Не люди должны стать жертвой диких охотников – всего лишь выходящие в эту ночь на сушу большие черепахи, но ослепленные яростью воины убивали любое встреченное живое существо, считая его подношением духам.

Никто из жителей окрестных деревень не рисковал в такие дни уходить в лес и даже приближаться к песчаным берегам после захода солнца. Но Дуйюн выросла на другой стороне острова, далеко от этих мест, и наверняка ничего не знала о надвигавшейся опасности. А монах очевидно предпочтет устроить ночлег на мягком чистом пляже, а не в кищащих змеями джунглях. Как поступят лесные воины с чужаком в странной одежде, говорящим на непонятном языке?

– Они убьют их, – вслух сам себе ответил Хиджу.

– Значит, на то воля богов, – отозвался дукун и пристально на него посмотрел. – Ты что же, жалеешь? Не ожидал от тебя такой мягкости, ныряльщик.

– Можно было просто прогнать их прочь, как только приехали… – Хиджу спохватился и осекся. Он пришел просить у дукуна помощи, а не искать с ним ссоры. – Но тебе лучше знать. Даже если и жалею – кто я такой, чтобы спорить с тобою, и уж тем более с волей богов.

Пурнама улыбнулся, сомкнул веки, словно сытый дремлющий кот – вот-вот замурлычет, замолчал надолго. С закрытыми глазами можно не отвлекаться на привычные картинки видимого мира и обратить все внимание на кое-что поинтересней. Дукун и сам не смог бы объяснить, как он узнает недоступное простым людям.

Вот сейчас, не глядя на сидевшего по левую руку ныряльщика, Пурнама явно ощущал его сомнения, сожаления и тревогу. Расширив круг своего внимания, мог коснуться им любого жителя деревни. Для этого дукун почти не прилагал усилий, как и для того, чтобы почуять чужеземца, упорно идущего навстречу своей судьбе. На миг Пурнама словно незримо приблизился к жрецу, услышал его дыхание и ровное биение сердца.

Дукун усмехнулся. Как бы ни важничал чужак, как ни бахвалился защитой сильного правителя, богатством своего рода и величием бога, которому служит, он все равно оставался обычным человеком, ничем не превосходившим самого жалкого из жителей местных деревень. И сейчас он брел почти вслепую, способный замечать лишь малую часть срединного мира, подобно тому, как с берега видно небольшие верхушки огромных коралловых рифов, скрытых в глубине.

Монах шагал вперед, увлеченный своими мыслями, и даже представить не мог, что за ним наблюдают. Возможно, для него и к лучшему было не подозревать о невообразимой силе, коей порой наделены местные дукуны, ибо узнав о таком, он бы наверняка решил, что борется на острове не только с язычниками, но с самим Дьяволом и его свитой.

Сегодня же его огорчала лишь неудача, постигшая с первым же из встреченных племен, и долгое время он молчал, погруженный в тяжкие размышления. Солнце миновало зенит, но жара все еще была в разгаре. Тень невысоких пальм, тянувшихся вдоль пляжа, не спасала. А брат Рикарду, казалось, позабыл про зной, хоть время от времени и смахивал с лица щекочущие кожу струйки пота. Напрасно Анна вздыхала, посылала в его сторону красноречивые взгляды и демонстративно обмахивалась сорванной на ходу веткой с увядшими уже листьями – монах ее намеков не замечал, все шел и шел, не останавливаясь даже ради глотка воды.

– Мы идем с самого рассвета, – сказала, наконец, измученная послушница. – А жара еще не скоро спадет. Пора бы отдохнуть, так и заболеть недолго.

Брат Рикарду секунду смотрел на нее, будто непонимая, кто она и откуда здесь взялась, потом отвлекся от своих тягостных мыслей, замедлил шаг и рассеянно огляделся. Оказалось, они уже порядочно удалились от обрывистого склона, за которым скрылась богом позабытая деревня с упорными в своем невежестве жителями и хитрым проходимцем колдуном.

Мысленно призвав на голову последнего кары небесные, монах выбрал местечко на траве под сенью густой кроны, снял с плеч суму и уселся, привалившись к стволу неизвестного ему дерева с гладкой серой корой, одиноко возвышавшегося над пальмами салака. Анна тут же последовала его примеру, с явным наслаждением устроившись в спасительной тени.

Понаблюдав немного за раздосадованным и печальным спутником, она молча разложила перед ним обед, собранный для них заботливой Абигаэл. Монах нехотя отщипнул кусочек лепешки и отпил воды. Из-за огорчения аппетит его покинул.

– Почему ты сам не свой? – не выдержала Анна. – Разве плохо начался наш путь? Или тебя пугают незнакомые земли?

– А разве хорошо? – меланхолично отозвался брат Рикарду, даже не взглянув на нее. – В первой же деревне нас постигла неудача, и это при том, что не воинствующие дикари окружали нас, а мирные туземцы, с охотой слушавшие все, что я им рассказывал. Но даже их я не смог наставить на истинный путь.

Он вздохнул так горько, что сердце Анны дрогнуло. За время, проведенное в Ларантуке, она успела привязаться к монаху и относилась к нему с неподдельным уважением. Пусть даже его абсолютная неприспособленность к здешней жизни порой вызывала в ней то снисходительное чувство, какое взрослый человек испытывает к несмышленным детям.

– Ты слишком строг к себе. Люди привыкли слушать дукуна, как их предки и предки их предков. Так уж повелось. Но твои слова не забудутся, потому что это слова от Бога. А Бог найдет дорогу в каждое сердце, – сказала Анна, и, видя сомнение в глазах своего спутника, добавила: – Взгляни на меня. Я ведь тоже была безбожницей, а теперь служу Иисусу.

«Ему бы побольше твердости, какая была у отца Франсиска, – про себя подумала она. – Тот не тратил времени на уговоры, просто крестил в правильную веру, даже силой, а коли надо – то и хитростью».

– Может быть, ты права. Благая весть достигнет сердца каждого, имеющего уши. Но в другой раз я не позволю себя запутать суетными разговорами и неясными обещаниями. Если нужно – проведу месяцы, даже годы рядом с дикарями, но найду способ донести до них истину. Следующее поселение мы не покинем, пока хотя бы большая часть в нем живущих не примет веру Христову.

Анна пожала плечами. Жить много дней в одном месте все лучше, чем с утра до вечера сбивать ноги в бесконечном пути. Конечно, ей больше нравилось в Ларантуке, где можно было молиться в настоящей церкви, и всякие диковинные штуки, привезенные людьми с Запада, не переставали удивлять и восхищать ее, но стать вестником могущественного бога было почетно. Впервые в жизни Анна чувствовала свою значимость.

Отдохнув и подкрепив силы пищей, они немного переждали жару и двинулись дальше вдоль берега. Сворачивать вглубь острова монах пока что не решался, рассудив, что здесь будет проще разыскать людей, чем в непролазных джунглях. О жителях гор и лесов он рассчитывал выведать у туземцев.

Беседа с Анной немного успокоила монаха. Казалось, теперь с каждым шагом сомнений оставалось все меньше и появлялось все больше решимости, уверенности в своем деле. Когда солнце скрылось за вершинами гор вдалеке, настроение брата Рикарду заметно улучшилось. Он вновь представлял в своем воображении, будто миссия их достигнет успеха, и со временем весь остров сплотится в единой вере в Господа под мудрым руководством Церкви и Короны.

Пока он витал в облаках, Анна внимательно наблюдала за тем, что происходит в реальном мире. Она убедилась окончательно, что от спутника в дороге никакого толка, и взяла на себя заботу о нем, выбор дороги и весь нехитрый быт.

До того, как начало смеркаться, она выбрала подходящее для ночлега место, ровное, с чистым мягким песком, где можно было натянуть гамаки между стройными стволами пальм, подпирающих верхушками небо. Лес начинался достаточно далеко, чтобы не опасаться непрошеных гостей – змей, ядовитых насекомых или хищных животных.

К тому времени как путники разбили лагерь, сходили за водой и сложили костер, наступила ночь. Они сидели у огня, разморенные после ужина и утомленные долгим переходом под лучами палящего солнца. Тьма вокруг казалась непроницаемой рядом с огнем, но стоило выйти из освещенного круга, дать глазам привыкнуть немного, как в темноте проступали силуэты камней и растений, загадочные тени, неясно чему или кому принадлежавшие.

Анна стояла чуть поодаль, озираясь. Ей почудились какие-то непонятные звуки вдали, и она отошла от потрескивания горящей древесины, отсветов пламени, невольно приковывавшего взгляд и отвлекавшего мысли. Ночь была полна загадочных, но привычных шумов. Вот вскрикнула где-то потревоженная птица – кто или что спугнуло ее? Хруст сухой ветки – зверь ли пробирается сквозь заросли или человек бредет, не разбирая дороги? А может быть духи, обитающие в лесу, задумали проучить вторгшихся в их земли непрошеных гостей?

Внезапно ей показалось, будто там, в глубине джунглей, промелькнул огонек. Она обернулась, настороженно всматриваясь, однако не увидела ничего, кроме тьмы.

«Человеку нечего делать ночью в лесу, а от духов нас Бог Иисус защитит», – успокоила себя Анна и направилась обратно к костру, но шум, донесшийся со стороны, где ранее померещился отблеск света, заставил вновь замереть. Звук был негромким, но различимым. Анна знала: на сей раз ей не почудилось, кто-то действительно продирался через заросли.

И это явно были не звери. Кроме треска ветвей слышались голоса. Пока невозможно понять, человеческие ли, но они приближались. Судя по нараставшему гулу – очень быстро.

Послушнице стало страшно, она метнулась было к костру, чтобы потушить его, но те, кто мог увидеть огонь из леса, давно его заметили. Бежать самим? В темноте не удастся убежать далеко, и уж точно не стоило углубляться в чащу. И все же оставаться на виду слишком опасно. Их всего двое, и при всем уважении к брату Рикарду в его способности драться Анна сомневалась. Оружием монаха было слово, но станут ли его слушать существа, с криками бежавшие куда-то во тьме?

– Что случилось, сестра? – удивленно воскликнул монах. – На тебе лица нет!

– Надо уходить, быстро! – и прежде чем он успел возразить, она прижала палец к губам, веля помолчать. – Слышите?

Брат Рикарду замер на пару мгновений. Голоса доносились уже отчетливо, и он услышал.

– Но кто это? И почему мы должны бояться их?

– Я не знаю, – Анна потянула его за рукав. Монах поспешно бросил вещи в сумку и позволил увлечь себя прочь от уютного света костра, от лагеря, где все уже было готово для отдыха. – Но лучше схорониться. Вряд ли они придут с добром.

Они быстро, едва не бегом, шли вдоль пляжа, а шум настигал их – казалось, незнакомцы чуют беглецов, движутся следом. Замелькали огни, много, более десятка. Анна повернула в другую сторону, стараясь уйти с их пути.

– Постой, мы не сможем убежать, если они нас заметят, – сказал брат Рикарду. – Там, впереди, были большие камни, мы проходили между ними, помнишь?

Среди изъеденных солью, ветрами и временем огромных валунов они шли уже после заката, а значит это место сейчас совсем близко. Теперь монах тащил послушницу за собой, и она бежала, пытаясь приноровиться к его широкому, быстрому шагу.

Вдруг он резко остановился, так что она с размаха врезалась в его спину. Выглянув из-за его плеча, Анна увидела, как что-то движется по песку. Что-то большое, округлое ползло, подволакивая конечности, медленно, будто придавленное тяжестью или покалеченное.

– Господи Иисусе! – воскликнул брат Рикарду, отспупая. – Кто это? Да их здесь много, смотрите, сестра!

Анна обернулась. По пляжу ползли какие-то существа, направляясь со стороны прибоя. Приглядевшись, Анна поняла, что это, и выдохнула с облегчением.

– Да это же черепахи! Они вышли из моря, чтобы отложить яйца. Они безобидные! – и она засмеялась – уж больно забавно испугался брат Рикарду, но шум приближавшейся толпы раздался вновь, совсем уже близко, и Анна вспомнила, как однажды слышала о людях, выходящих из леса по ночам.

На миг все ее тело будто окаменело. Если бы не темнота, монах увидел бы, как побелело и перекосилось в гримасе ужаса ее лицо. Он перевел взгляд с резко замолчавшей спутницы туда, откуда доносились голоса, и увидел яркие пятна факелов.

– Бежим, – сдавленно прошептала послушница. – Быстрее, умоляю!

Нужно было уходить отсюда, покинуть пляж, затаиться, затихнуть и молиться, чтобы они не отыскали. Брат Рикарду заметил испуг Анны и решил оставить расспросы на потом. Спотыкаясь в песке, уворачиваясь от больших черепах, они кое-как добежали до каменного лабиринта и, прячась за валунами, двинулись прочь от моря.

А охотники приближались, берег захлестнуло волной гула, распадающегося на отдельные звуки: крики, смех, топот ног, звон металла, треск огня. Рыжие отблески факелов отразились в черной воде, протянули длинные дрожащие тени. И они были рядом, казалось, они шли прямиком к укрывшимся в тени беглецам.

Брат Рикарду остановился было, намереваясь украдкой понаблюдать из-за камня – любопыство оказалось сильнее страха, но Анна настойчиво тянула дальше. Справедливо рассудив, что ей лучше известны обычаи здешних племен, монах подчинился. Возможно, они стали невольными свидетелями одного из кровавых ритуалов дикарей, о которых ходило множество пугающих слухов. Проверять на себе их правдивость не хотелось.

Осторожно они крались между камнями, уходя дальше от пляжа с черепахами и дикарями. Наконец, каменный лабиринт закончился – впереди виднелось пустое пространство. Путники остановились, раздумывая, пойти ли вперед или затаиться здесь и ждать, пока туземцы уйдут.

Они расслабились немного, оставив опасность позади, и Анна в двух словах рассказала о черепашьей охоте. Она настаивала на том, чтобы идти дальше как можно быстрее, но брат Рикарду не хотел сильно удаляться от лагеря, и, честно говоря, все же надеялся хоть издали понаблюдать за невиданным ранее действом.

Пока они препирались, голоса послышались впереди, совсем рядом. Путники едва успели скрыться за валуном, как прямо перед ними выскочили трое мужчин с факелами в руках. Их смуглые тела блестели от пота. Причудливые узоры извивались при каждом движении, сливаясь с узорами их икатов. Паранги, вынутые из ножен, отражали рыжее пламя факелов.

Туземцы застыли, умолкли, озираясь. Анна схватила брата Рикарду за руку, призывая не двигаться. Она знала, что чуткое ухо охотника легко различит скрип песка под шагами, и теперь уже поздно искать укрытие получше. Зажмурившись, она читала молитву, беззвучно шевеля губами. Казалось, даже стук сердца может выдать их сейчас.

Пятно света двинулось к морю. Вновь послышались голоса. Не заметили. Брат Рикарду осторожно выглянул в промежуток между валунами и увидел спины удалявшихся мужчин. Они шли к морю, оживленно переговаривались и смеялись. Потом резко свернули в сторону, подобрались, будто выслеживая кого-то…

Анна вскрикнула. Брат Рикарду обернулся на голос и испуганно попятился. Двое туземцев бесшумно возникли перед ними, подобно призракам. Факелов при них не было – оставили на берегу, чтобы не спугнуть добычу.

Увидев, что их обнаружили, охотники набросились на миссионеров, ловко повалили на землю и начали связывать по рукам и ногам. Брат Рикарду не успел даже схватиться за оружие.

– Мы не желаем вам зла, – начал он говорить на диалекте местных племен. – Отпустите нас, и мы пойдем своей дорогой.

Туземцы молча затянули узлы, затем один из них взвалил охнувшую Анну  на плечо, а второй волоком потащил монаха по песку за связанные ноги.

– Мы хорошо заплатим! – воскликнул он, но туземцы не ответили.

Их вытащили на открытый берег и швырнули на песок, освещенный кострами. Монах заметил несколько пятен от впитавшейся крови. Стало не по себе. Неужели их и вправду зарежут здесь, как баранов? Он не мог поверить в столь бесславный и скорый конец свего путешествия.

Охотники постепенно окружали пленников. Их собралось уже много, они стояли кругом, переговариваясь так тихо, что не получалось разобрать ни слова, и будто чего-то ждали. Анна чуть слышно всхлипывала рядом.

Брата Рикарду обуяла досада. Его собираются принести в жертву своему идолу босоногие дикари, а он лежит, покорно дожидаясь своей участи! Кое-как он поднялся на колени, окинул гневным взглядом обступивших его туземцев, и начал проповедь.

Он говорил о своем боге, о заповедях его, и речь монаха звучала так вдохновенно, что туземцы слушали с нескрываемым любопытством. Но вот они расступились, пропуская кого-то, и в освещенный круг вошел особенно затейливо раскрашенный, увешанный украшениями из бусин и перьев человек.

Посмотрев на монаха брезгливо, он вытянул руку, и в нее тут же вложили паранг с изогнутым узким лезвием и резной рукоятью. «Дукун, – подумал брат Рикарду, запнувшись. – Неужели они действительно не понимают меня?»

Словно в подтверждение его догадки дукун скомандовал что-то на неизвестном языке, и охотники расступились. Пробормотал несколько фраз, и несколько голосов затянули песню. Дал знак, и кто-то перерезал веревки на запястьях пленников. Анна тут же подползла ближе, вцепилась в брата Рикарду, будто ища спасения. Он почувствовал, как она дрожит от страха.

– Не бойся, сестра. Бог нас не оставит. Даже если суждено нам принять смерть во имя Его, Он примет нас в свое царство. Помолимся, чтобы Он укрепил наш дух.

Сказав это, брат Рикарду начал читать молитву, и голос его ни разу не дрогнул. Всхлипывая, Анна повторяла за ним. Дукун удивился, но тут же усмехнулся, сделал несколько шагов в их сторону. Песня зазвучала громче, но и монах повысил голос, словно боясь, что бог его не расслышит.

Два мотива пытались перекрыть друг друга, создавая нестройный шум. Огни факелов дрожали и раскачивались в руках охотников, играли неверными бликами на лезвиях парангов и бусинах украшений. Глядя в черные равнодушные глаза дукуна, монах видел, как отсвет этих огней вспыхивает и гаснет, отражаясь в его зрачках.

Внезапно глаза его закатились под веки, и дукун рухнул на землю, не дойдя пары шагов. Изо рта пошла пена, тело забилось в конвульсиях. По рядам охотников прокатился вздох. Брат Рикарду приблизился к бьющемуся дукуну, не обращая внимания на наставленные на них клинки.

– Заклинаю тебя, нечистый дух, всяческая вражья сила, всяческий призрак, всяческий легион во имя Господа нашего Иисуса Христа, – он не был наделен полномочиями совершать обряды изгнания демонов, но сейчас выбора не оставалось. – Да будешь искоренен и беги из этого Божия творения. 

Тело дукуна выгнулось дугой, он взвыл, захлебываясь слюной. Охотники закричали, несколько человек рванулись к своему колдуну, но замерли, не дойдя. Дукун издал жуткий вопль и вновь заметался, загребая пальцами песок. Брат Рикарду продолжал читать молитву, не обращая внимания на воинственно настроенных дикарей, не глядя на мучения лежавшего перед ним человека.

Ему и в голову не приходило, что такое состояние может быть вызвано болезнью. В глазах монаха дикарь был одержим демоном, что неудивительно для мерзкого колдуна.

– Итак, изыди во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

На этих словах дукун задергался, затрясся мелкой дрожью, после чего расслабился и затих. Но монах дочитал молитву до конца и лишь после этого оглянулся вокруг. Дикари смотрели на него растерянно. Дукун застонал, постепенно приходя в себя.

Увидев, что он жив, охотники набросились на брата Рикарду, грубо швырнули на землю, вновь связывая ему руки. На этот раз ему завязали еще и рот. Чудодейственная сила молитвы произвела на них не то впечатление, на которое миссионеры расчитывали.

Но голос дукуна сказал что-то требовательно, и люди послушно расступились. Колдун подошел к связанному монаху и присел перед ним на корточки.

– Кто вы такие? – спросил он на языке сестры Анны. – Откуда? Куда вы идете?

Новый дом для Девы Марии

Сумерки в деревне, затерянной в горах дикой части острова, казались брату Рикарду самым мрачным и тоскливым временем. После заката он выходил из дома, где жил, и направлялся к дальнему краю площади, уставленной символами местного культа. Украшавшие каждое крыльцо черепа буйволов смотрели вслед мраком глазниц, грозили огромными размашистыми рогами. Гирлянды из челюстей жертвенных животных постукивали, словно четки, стоило только подняться ветру, а ветра нередки на такой высоте.

Людей в это время брат Рикарду почти не встречал. День их кончался лишь с наступлением темноты, когда большую часть работ уже не сделаешь. Вот тогда они выходили посидеть на верандах своих домов или побеседовать с соседями за стаканчиком пальмового вина – туака. С тех пор, как здесь поселился монах со своей помощницей, местные жители частенько собирались послушать его проповеди, а то и вместе помолиться великому богу Запада.

Брат Рикарду сдержал свой зарок: попав сюда, он взялся за дело основательно, вдумчиво, никуда не торопясь. Несколько лун и бесконечное терпение понадобились ему, но усилия не пропали даром. Зерна веры легли в благодатную почву, и вот уже без малого вся деревня понемногу была крещена в вере Христовой. Сам дукун показал пример другим, первым надев на себя крест.

Успев неплохо узнать местных жителей, монах не обольщался на их счет. Как бы ни хотелось ему думать иначе, но он ясно понимал, что Иисус стал для них лишь очередным божком в многочисленном пантеоне, пусть и весьма почитаемым. Главное все же, что они не отказывались слушать о Нем и внимать Слову Божьему, и это вселяло надежду. Помня о неудаче, постигшей в предыдущем поселении, брат Рикарду не горячился и был с туземцами кроток, терпелив и ласков, ибо время для непреклонной твердости еще не пришло.

Такой подход нашел отклик – монаха любили. Для обособленных от всего мира дикарей пришелец был едва ли не волшебным существом, вроде героев легенд, духов или демонов. Рассказы о загадочном крае, откуда он прибыл, завораживали всех, от детей до стариков, а некоторые мелочи из его походной сумы заставляли их поверить, что эти рассказы не выдумка. Никогда здесь не видывали подобных диковинок, да и не под силу было простому человеку такое смастерить.

Запад туземцы восприняли как особый мир, населенный могучими колдунами, полный чудес. Потому в могуществе бога, единовластно правившего таким миром, они не усомнились и были рады заручиться его благословением. К тому же сам дукун, посредник между людьми и богами, велел почитать нового бога и приносить ему дары.

Дукун деревни, у которого так вовремя случился припадок, спасший путникам жизнь, после инициации немного повредился рассудком. Кроме падучей он страдал необъяснимыми перепадами настроения, часто становясь вдруг беспокойным, подозрительным и нелюдимым. Иногда его посещали видения, голоса, слышные ему одному, отдавали странные приказы, лишенные здравого смысла. Но туземцы считали такое поведение свидетельством особого дара и верили, что в бредовых, а порой противоречивых высказываниях колдуна таится некая суть, скрытая от простых смертных.

На счастье монаха, дукун решил, что тот наделен способностью облегчать его муки, а когда узнал о случаях одержимости демонами, поверил безоговорочно. Он позволял читать над собой молитвы, терпел посты истарательно каялся в грехах, отрекаясь от Нечистого. Дукун так сильно верил в силу новых средств, что те и в самом деле помогали. Так брат Рикарду заручился поддержкой и помощью в своем деле.

Постепенно к нему привыкали, да и монах все больше узнавал своих новых соседей, учился их диалекту, слушал их легенды. Жители гор и лесов были совсем дикими, настолько, что туземцы Ларантуки казались цивилизованными людьми по сравнению с ними. Порой брату Рикарду приходилось разъяснять им настолько обыденные для него самого истины, будто он говорил с малыми детьми.

– …истинно говорю вам, если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царство Небесное, – вспомнил брат Рикарду подходящие случаю строки. – Вот они обратились, и они впрямь как дети. Но неужели этого достаточно?

Невольно он окинул взглядом языческие сооружения, красовавшиеся вокруг. Всякий раз ему приходилось идти между ними, крохотными приземистыми домиками с одной стороны и столбами с конусами соломенных крыш напротив. Символы женского и мужского начал. Невежественные дикари верили, будто души умерших могут жить в нелепых постройках, как цыплята в курятниках, и старались им угодить, поселив в лучшем месте, в сердце деревни. Брат Рикарду в воображении снова и снова очищал площадь и возводил посреди нее церковь, с сожалением понимая, что если и суждено мечтам сбыться, то будет это нескоро, вряд ли доведется увидеть своими глазами.

А пока он довольствовался половиной лачуги, выделенной им с Анной семьей, большую часть которой унесла год назад непонятная хворь. Сперва места во дворе хватало для всех, кто приходил послушать о Христе, но теперь на проповедь собиралось так много людей, что ни один двор в округе не смог бы их вместить. И тогда старейшины позволили установить алтарь прямо на площади, неподалеку от мегалитов, почитаемых особо – по легенде, самый высокий из каменных столбов принес сюда далекий предок, в незапамятные времена основавший деревню.

Но подобное соседство пришлось не по душе брату Рикарду, и он сам отыскал место для священных реликвий. Каждый вечер, едва солнце уходило за кромку леса за долиной, он шел через длинную площадь, мимо вереницы домов с крытыми соломой островерхими крышами, вверх по крутому склону почти до самого гребня горы.

Там, возле скального выступа, защищающего от ветра, тропа выводила на обширную ровную площадку, будто нарочно созданную для собраний. У отвесной каменной  стены соорудили просторную беседку из бамбука, пол приподняли на сваях, чтобы дождь не заливал его, и устлали свежими циновками. Каждое утро женщины приносили сюда цветы, мели пол и вытоптанное пространство вокруг. Заправляли жиром светильники, которые брат Рикарду зажигал перед началом проповеди.

Монах любил приходить сюда в это время, когда еще не стемнело, и жители деревни не начали собираться понемногу, группками рассаживаясь вокруг. Даже Анна появлялась позднее, давая ему возможность провести драгоценные мгновения наедине.

После заката воздух был прохладен и свеж. Затихали щебет птиц и стрекотание дневных насекомых. Остывала земля под ногами, словно выдыхая с облегчением. Вся деревня видна была отсюда, как на ладони, и казалась удивительно живописной: строгие ряды остроконечных домиков, окруженные изумрудной зеленью листвы.

 Мысленно перебирая самые важные фразы на местном языке, выражавшие суть того, о чем он собирался говорить с новообращенными, брат Рикарду отрешенно взирал вниз, на пустую площадь, на дома, возле которых уже начали появляться их обитатели, возвращаясь с поля или из джунглей. На затянутые легкой дымкой вершины, окружавшие большую долину, скрытую здесь за поросшим лесом склоном.

Задумавшись, он не сосредотачивал ни на чем внимания, скользил взглядом по окрестностям, ставшим привычными и хорошо знакомыми. Сердце наполнялось умиротворением, хотелось провести здесь часы, а то и дни, наслаждаясь покоем и одиночеством, вместо мерзких языческих идолищ наблюдая перед собой яркую красоту природы тропического острова.

– Быть может, стоит задуматься об отшельничестве? – сказал он себе. – Кто знает, не этот ли путь предназначен мне Господом…

 Какое-то движение, мелькнувшее на краю зрения, прервало его мысли. Брат Рикарду обернулся и замер, едва не выронив молитвенник.

Там, где крутой скальный выступ снижался, постепенно скрываясь в зарослях невысоких деревьев, стояло диковинное существо и смотрело на монаха настороженно, готовое в любой момент сорваться с места и исчезнуть так же беззвучно, как и появилось.

Оно напоминало  человека – стояло на двух ногах, шерсть на теле почти не росла, зато на голове была густая, длинная, похожая на волосы. Ростом оно не достало бы монаху и до плеча. Точнее, она – судя по низко свисавшим грудям, существо было самкой.

Брат Рикарду подумал было, что это какая-то неизвестная разновидность обезьян. В западной части Флореса водилось множество странных животных, одни драконы ора чего стоили. Но взгляд из-под низкого лба казался разумным. Да и лицо ее никак не получалось назвать мордой, слишком оно походило на человеческое. Разве что уродливое – сплющенный широкий нос, лягушачий рот, массивные надбровья.

– Кто ты? – тихо, осторожно произнес монах, оставаясь неподвижным.

Существо, до этого внимательно наблюдавшее, отпрянуло, но убегать не стало. Слегка наклонив голову, оно посмотрело на монаха, будто задумавшись над его словами.

– Ты умеешь говорить? – спросил он на местном диалекте.

– Говорить, – пробормотало существо не очень четко, но вполне разборчиво.

Пока брат Рикарду приходил в себя, оно тщательно принюхалось, а затем боком, не сводя глаз с монаха, двинулось в обход него к алтарю. Боясь спугнуть удивительное создание, брат Рикарду медленно поворачивался за ним следом.

– Откуда ты? – решился он продолжить разговор. – Где твоя деревня?

Ответом было лишь невнятное бормотание. Косясь на монаха, существо приблизилось к настилу, потом вдруг резко метнулось, схватило что-то и бросилось бежать, скрывшись в зарослях так быстро, что брат Рикарду не успел даже его окрикнуть.

Подождав немного, монах осмотрел беседку и обнаружил, что загадочное создание украло пару светильников.

– Зачем они ей? – проговорил монах, растерянно озираясь. – И что она вообще такое?  

Обуреваемый любопытством, забыв об осторожности, он устремился вслед за существом, но среди деревьев не нашел признаков чьего-то недавнего присутствия. На открытом пространстве склона, покрытого невысокой травой и редким низкорослым кустарником, он не заметил движения. Пустынно, тихо, спокойно, как всегда здесь бывало по вечерам. Загадочная тварь будто сквозь землю провалилась, ловко ускользнув от наблюдателя.

Брат Рикарду побродил немного по зарослям, цепляясь одеждой за колючие кусты, потом спохватился – он никогда не был хорошим следопытом, возможно, стоило позвать кого-то из туземцев, а не топтаться здесь самому. Выбрался на открытое место, отряхиваясь от налипшего сора.

– Что ты там делаешь? – окрикнула его Анна, тем временем прибывшая к вечерней проповеди.

– Я только что видел поразительное существо! – воскликнул монах, возвращаясь к импровизированной церкви.

От волнения то и дело сбиваясь на родной язык, он рассказал послушнице об удивительной встрече. Анна к такой речи привыкла и понимала ее довольно сносно, но столь несдержанным в эмоциях брат Рикарду бывал крайне редко, и это удивило ее. Тем более, судя по рассказу, существо ничем ему не угрожало, скорее, боялось само.

Для Анны, родившейся и прожившей всю жизнь на Флоресе, встреча с чем-то странным вовсе не была потрясением. Окруженная затейливым многообразием тропической природы, воспитанная с верой в духов и волшебство, она допускала чудеса в повседневной жизни как нечто естественное. Мир вокруг сам по себе был для нее чудом, живым, изменчивым, полным тайн. Принятие новой веры не могло разом поменять такое мировоззрение, впитанное с молоком матери еще до того, как Анна начала себя осознавать.

Для европейца, воспитанного ревностным католиком, такое отношение было непонятно и дико. Сомнения, неизвестность, неопределенность пугали, малейшее нарушение привычных законов грозило повергнуть мир брата Рикарду в хаос, лишало опоры. Он твердо верил, что все вокруг, будь оно материальным или духовным, либо от Бога – и тогда надлежало принимать его со смирением и благодарностью, либо от Дьявола – скверна и грех, которые нужно было уничтожать без колебаний.

– Встречала ли ты что-то подобное? – спросил брат Рикарду, закончив рассказ. Анна лишь пожала плечами. – Что же она такое?

– Может кто-то из младших лесных духов хотел подшутить над тобой, – невозмутимо ответила послушница. – А может ты слишком близко подобрался к его владениям. Я порасспрашиваю женщин, наверняка об этом духе что-то слышали здесь.

– Оно скорее напоминало обезьяну. Даже не обезьяну, а… – он едва не сказал «человека», но осекся. Сама возможность подобного сравнения оскорбляла Господа, сотворившего Адама по образу и подобию своему.

Анна, слушавшая его с любопытством, но не более, покачала головой.

– Тебе надо быть осторожней. Кем бы ни было то существо, духом ли, зверем ли, преследовать его опасно. Дух может оскорбиться, а зверь – напасть. Да и кто знает, сколько их там пряталось за деревьями.

Глядя на нее, спокойную, серьезную, брат Рикарду устыдился своей горячности. Несмотря на то, что Анна была необразованной дикаркой, в ее рассуждениях частенько присутствовала простая, но неоспоримая истина, какую иногда можно обнаружить в словах примитивных, близких к природе людей. На лице ее редко доводилось увидеть свойственные молодым женщинам лукавую улыбку или легкомысленное мечтательное выражение. Анна была строга и сдержанна не по годам, и эта строгость внушала невольное уважение. Но порою брат Рикарду ловил себя на мысли, что улыбка оживила бы ее грубоватые черты, придала бы им женственности, миловидности и мягкости. 

– Ты права, – ответил он ей. По тропе, ведущей из деревни, уже шла вереница людей. – Не время увлекаться посторонними вещами, нас ждет дело по-настоящему важное.

И он выбросил странную встречу из головы, посвятив все помыслы своему Господу. Встретил тех, кто собрался на проповедь и молитвы, поприветствовал каждого, справившись о его делах. Потом читал проповедь, и она имела успех – туземцы остались довольны, задавали много вопросов. Брат Рикарду с удовлетворением наблюдал, как разгорается в их сердцах живой интерес.

Не вспомнил он о странной твари и после, когда закончились молитвы и начались беседы о делах насущных. Сегодня миссионер приготовил для жителей деревни радостную весть – он решил оставить здесь статую Девы Марии, привезенную из Ларантуки.

Эта небольшая, искусно расписанная статуя очень нравилась туземцам. Они часто приходили во внутреннюю комнату дома монаха, где по традиции хранились священные реликвии, посмотреть на Божью Матерь и оставить дары. Двери дома брата Рикарду всегда были открыты для каждого, но, хоть он и не признавался в этом, жизнь в таких условиях быстро утомила. Да и соседи, обычно добрые и терпеливые, начинали понемногу высказывать недовольство.

Тогда брат Рикарду решил расстаться с реликвией и вручить ее в дар первому из принявших Христову веру племен, рассудив, что это справедливое и мудрое решение. Временем, подходящим, чтобы установить статую в новом месте, монах выбрал приближавшийся День непорочного зачатия Девы Марии, о чем торжественно объявил собравшимся.

Ответом ему был гул радостных голосов – праздники местные жители любили, а невиданной красоты статуэтку считали наделенной магическими свойствами.

– Я нашел подходящее место здесь неподалеку, – говорил брат Рикарду внимательным слушателям. – В сухом и просторном гроте на другой стороне этой скалы.

– Я знаю это место! – ответил один из туземцев. – Мы с братом сделаем удобные ступени, чтобы спускаться туда.

– Но почему там? – спросил, судя по голосу, один из старейшин. – Мы могли бы построить для нее красивый дом на площади, на самом высоком месте. Как и полагается почитаемому божеству.

Брат Рикарду сдержанно ответил, что негоже мешать земное с небесным, и уединенный грот будет лучшим убежищем для тех, кто придет помолиться Деве. Такие доводы убедили всех, и остаток вечера они живо обсуждали грядущее празднество.

Лишь когда собрание было окончено, и все разошлись, брат Рикарду вспомнил о встрече с таинственным существом. Вновь его одолело любопытство. Воротившись домой, он расспросил хозяйку своего дома, сухонькую тихую старушку, такую древнюю, что казалось, вот-вот рассыплется от чересчур сильного порыва ветра, как трухлявое дерево.

– А-а-а, Эбу гого опять завелись на нашей горе, – прошелестела она хрипло. – Ну, где одна – там и другие недалече. Но ты не бойся, га’емезе, эбу гого не нападают на человека.

– Но кто они? – спросил брат Рикарду, удивленный, как спокойно воспринимают туземцы такое соседство. – Мне показалось, что это существо разумно и пыталось говорить со мной.

Старуха махнула рукой и улыбнулась, показав несколько оставшихся зубов. В свете огня ее лицо казалось совсем темным, словно вырезанным из красного дерева.

– Говорить умеет и птица-джалак, – она кивнула в сторону накрытой куском холста клетки. – Не похоже, что они умные. Живут в лесу, как обезьяны, ни домов не строят, ни самых простых вещей не мастерят. Тащат все, что можно разжевать, и пробуют съесть.

– У меня она украла пару светильников, – сказал брат Рикарду. – Вряд ли они годятся в пищу.

– Когда эбу гого встречали здесь много лун назад, они съедали даже чашки из тыквы, в которых женщины оставляли для них объедки. Почему бы глупой твари не попытаться сожрать светильники, только что заправленные доброй порцией масла?

– Но возможно их просто стоит обучить, – задумчиво произнес монах, обращаясь, скорее, к себе самому. – Приобщить к цивилизации. Такие удивительные создания, я и не слышал о подобном!

«Может быть, голод выгнал их из джунглей к человеческому жилищу? – подумал он. – Они выглядят хрупкими и беззащитными, кто знает, может эти существа ищут у нас защиты? Надо бы оставить им немного пищи. Вероятно, мне даже удастся их приручить…»

– Если эбу гого начнут досаждать тебе, га’емезе, только скажи – и несколько самых быстроногих мужчин снова прогонят их в леса.

– Нет-нет, не пугайте их! Я бы хотел изучить эбу гого, – возразил брат Рикарду и добавил: – и прошу тебя, называй меня ази ана, как раньше.

Так, как обращались к нему жители деревни первые дни. Ази ана, самое низшее и презираемое сословие. Потомки плененных чужаков или те, кто своими недостойными поступками лишился уважения племени. Уважение брат Рикарду давно заслужил, но настаивал, чтобы его называли как самого ничтожнейшего из людей. Он считал это знаком смирения, подобным тому, как христианин называет себя рабом божьим.

– Разве я могу быть такой непочтительной со жрецом бога Иисуса? – старухе бесполезно было объяснять столь сложные мотивы. – Ты пришел сюда как га’емезе, и мы виноваты, что ошибались тогда.

В который раз монах оставил попытки вразумить ее и ушел к себе, пожелав доброй ночи. Собрав остатки трапезы, он взял факел и вновь поднялся на гору. Сейчас деревня уже не казалась пустынной: тут и там сияли огни, в свете их сновали длинные тени. Слышались разговоры и смех, голоса детей и тихое пение. Туземцы приветствовали монаха, но никто не спросил, куда он идет и зачем – простые люди не вмешивались в дела служителей богов.

Наверху брат Рикарду оставил еду на каменном выступе недалеко от места, где повстречал эбу гого, и вернулся в деревню. Больше ничего подозрительного в тот день он не увидел.

Но на следующий же вечер, поднявшись по обыкновению к алтарю, монах спугнул  троих эбу гого. Отбежав на безопасное расстояние, они принюхались и остановились, что-то бормоча. Казалось, они узнали того, кто накануне оставил им пищу.

Напрасно брату Рикарду пытался наладить хоть какое-нибудь общение. Эбу гого не отвечали на его вопросы, лишь повторяли иногда обрывки сказанных фраз. Когда он пытался приблизиться, подозрительные существа отбегали ровно на то же расстояние. Но совсем не уходили, наблюдали, словно выжидая. В конце концов, монах оставил их в покое и занялся обычными приготовлениями, надеясь, что понемногу эбу гого к нему привыкнут и перестанут дичиться.

Ушли они, лишь почуяв приближение туземцев. Как и вчера, бесшумно исчезли без следа. Вновь брат Рикарду решил никому не говорить о появлении этих созданий, боясь, что местные жители просто-напросто выгонят воришек в лес, и он никогда больше их не увидит. Ночью монах опять оставил пищу для загадочных гостей и отправился спать, ни о чем не беспокоясь.

Разбудили его странный шум и крики. Наскоро одевшись, брат Рикарду выбежал на крыльцо и застыл в изумлении.

В сером предрассветном полумраке по площади метались странные силуэты, а женщины, вереща, пытались догнать некоторых из них. Присмотревшись, брат Рикарду узнал эбу гого. Их было уже около десятка, и они разбегались кто куда, таща что-то в руках.

– Вот дрянь! – раздался за спиной голос Анны. – Сожрали все тыквы, что я хранила на крыльце!

Обернувшись, брат Рикарду встретился с ней глазами. Против воли взгляд его стал виноватым, и брови послушницы сошлись на переносице.

– Значит вот для чего ты ходил в гору перед сном, – сказала она с укором. – Приваживать этих тварей.

Брат Рикарду развел руками. Сейчас ему самому такой поступок казался глупым. Эбу гого, с визгом убегающие в лес с добычей, были мало чем отличимы от обезьян. Монаху стало стыдно, что по незнанию увидел в них разумных существ. И хоть туземцы не разозлились на него – нашествие всевозможных животных не было здесь редкостью, он весь день корил себя за легкомыслие.

Вечером, придя на гору и еще издали заметив невысокий силуэт, он крикнул, замахал руками. Существо исчезло. Но когда брат Рикарду подошел к беседке с алтарем, он увидел аккуратно сложенные пустые светильники. Эбу гого вернули их без малейших повреждений, только вылизали до блеска.

Место, которого не было

– Отвези меня туда.

Ее голос звенел внутри головы снова и снова, стоило отвлечься от работы хоть на миг. Хиджу поморщился почти болезненно, с усилием прогоняя из мыслей тот разговор. К чему? Он все решил, ответив ей отказом. Велел перестать принимать на веру всякие глупости. Напомнил об обещании никогда не возвращаться, данном ими обоими. Но тогда почему сомнения все не покидают его? И предчувствие недоброго будто черной тучей нависло, давит непонятной тоской...

– Отвези, – молила Аби, и глаза ее, казавшиеся еще светлее из-за полукружий теней, залегших от бессонницы, лихорадочно сияли. – Я должна узнать наверняка, что в моей жизни было правдой, а что вымыслом.

Хиджу понимал – если он откажет, рано или поздно она найдет способ и все равно улизнет на Остров Драконов, невзирая ни на запрет хозяина тех мест, ни на его, Хиджу, запрет. А соглашаться значило нарушить волю духов и дракона, в существовании которого сам он нисколько не сомневался. Но Аби не желала ничего слушать. Слова пришельца с Запада оказались для нее весомей любых других, даже самых разумных, слов.

Если бы источник сомнений Абигаэл был иным, то Хиджу, возможно, и согласился в который раз ради нее пойти против запретов. Но не в угоду хитрым западным жрецам. Он ненавидел их всей силой сердца, опаленного ревностью, бездумно, беспощадно, хоть и не признался бы в этом и под пыткой. Потому на самые отчаянные просьбы Аби вновь и вновь отвечал решительным отказом.

И та, любя мужа и привыкнув ему подчиняться, отступала, чтобы, промаявшись день-другой, опять просить, не словом, так взглядом, не взглядом, так всем своим видом, изнуренная, истерзанная ночами без сна.

– Я больше не знаю, во что мне верить, – говорила она грустным, бесцветным голосом. – Пойми, ведь это страшно, когда не веришь. Словно смотришь в холодную черную пустоту, и все теряет смысл.

Хиджу понимал. Он никогда не чувствовал подобного, но пустота, о которой говорила Абигаэл, смотрела на него из глубины ее зрачков. Как бы он хотел вернуть прежнюю Аби! Но что исцелит неведомую тоску, разъедавшую сердце, подобно тому, как болезнь разрушает тело?

Ни Хиджу, ни дукун, ни самые старые и мудрые люди деревни так и не смогли помочь Абигаэл вернуть мир в душе, и постепенно она начала слабеть и чахнуть, будто и впрямь была больна. Тогда Хиджу, забыв о своей гордости, заглушив ревность, решил выполнить просьбу. Только бы улыбка вновь коснулась губ его возлюбленной, а в сердце ее вернулась безмятежность.

 Казалось, она ждала его согласия: все было готово к путешествию. Собраны припасы, починены снасти, переделаны самые важные работы в хозяйстве. Аби даже с соседкой договорилась, чтобы та присмотрела за мальчиками и кормила животных. Не нашлось причины отложить поездку, и Хиджу решил покончить с этим как можно быстрее.

Утро выдалось тихим и прохладным – ночью прошел дождь, и солнце, едва показавшее красно-рыжий бок сквозь ленты облаков, не успело согреть воздух и высушить землю. Аби зябко поеживалась, на цыпочках ступая по холодному песку. На руках Хиджу перенес ее в лодку, чтобы не намочила икат, забираясь. Она оказалась неожиданно легкой, и он вдруг понял, что в последнее время редко видел, как она ест.

– Что ты хочешь там найти? – спросил Хиджу, отведя лодку от берега и расправив парус.

До Острова Драконов путь был недалек, но сейчас его очертания еще не показались из туманной дымки, терялись среди облаков. Абидолго смотрела туда, прежде чем ответить.

– Наш пляж. Сад, где была моя хижина. Места, где я побывала. Хочу вновь увидеть все это, пройти теми же тропами. Узнать, в самом ли деле все такое, каким я помню, или воображение меня подвело.

– Я думал, ты надеялась встретиться с Наго, – украдкой покосился на нее Хиджу. До сих пор он ни разу не спрашивал об этом напрямую.

– Наго?.. – по лицу Аби тенью пробежала печаль. – Не знаю, там ли он до сих пор, – она вскинулась и посмотрела ему в глаза. – Но я хочу. И боюсь.

– Где же ему еще быть, как не на драконьем острове? – удивился Хиджу. Он боялся лишь, как бы дракон, помнящий обиду, не прогнал их, так и не явив себя. – Ты сама говорила, что он всегда был добр к тебе, так чего же боишься?

– Ответов, которые он мне может дать.

– Но разве ты не за ними едешь?

Она так и не ответила, лишь кивнула, потупилась, глядя на свои сложенные на коленях руки. Солнце взошло над облаками, и утренний туман быстро таял, являя взгляду силуэты горных вершин Острова Драконов. Хиджу невольно вспоминал, как держал на них курс когда-то давно, пробираясь на этот берег украдкой. Там, на пустынном пляже, его ждала девочка с золотыми волосами, а он собирался похитить ее, бросив вызов и людям, и духам. Он и представить не мог, что однажды повезет ее обратно, так и не сумев, вопреки своей клятве, сделать счастливой.

"Почему так вышло? Ведь я сделал все, что мог, – думал Хиджу. – Все отдал. Чего ей не хватает? Зачем мучает меня и себя?"

Мысль о том, что хрупкий экзотический цветок так и не смог прижиться на чужой почве, он гнал прочь, не желая верить. Аби попала на острова совсем малышкой, выросла здесь, родила детей. Скорее, Запад стал для нее чужбиной. Да и западные боги – разве нельзя молиться им здесь? Чего ради терзать себя никому ненужным выбором?

Лодка, ведомая свежим ветром, понемногу приближалась к берегу, и уже отчетливо виднелась белоснежная кайма пляжа, того самого, где ребенком Хиджу учил маленькую Аби плавать. Он узнавал каждое дерево, каждый камень, изъеденный прибоем. Вспоминал рельеф дна и лабиринты кораллов на мелководье, отсюда выглядевшем широкой светлой полосой.

Вспоминала и Абигаэл. Ей казалось, будто она возвращается в давно покинутый, но родной дом, где все привычно и мило сердцу, где она жила, не ведая ни зла, ни страха, ни сомнений, и каждый новый день был наполнен ожиданием счастья. И чудилось, что на этом берегу, словно забытое в спешке, осталось то чувство покоя и безмятежности.

Покидая остров, она все еще верила, что впереди ждет только счастье, и нет ничего, способного его омрачить. Она знала – теперь рядом Хиджу, значит, все будет хорошо, и так будет всегда. Сколько лун прошло с того момента, когда первая, вроде совсем незначительная, едва уловимая тревожная мысль упала песчинкой, а за нею другая, и вдруг обнаружилось, что повседневные заботы понемногу навалились, погребли под высокими дюнами, как ни барахтайся – не выберешься.

В далеком, почти забытом детстве, у маленькой Аби был Бог, всемогущий и милосердный. Потом рядом появился Наго, волшебный дракон, почти божество на своем острове. Но теперь она больше не находила бога в сердце, как ни старалась, а в волшебство не верилось, как раньше. Абигаэл осталась одна в чужом, безразличном и враждебном мире, который теперь внушал лишь страх.

Мелкий белый песок скрипел под ногами. Крабы шныряли вдоль кромки прибоя, и в свете утреннего солнца их тени были причудливо-длинными. Море накатывало на берег и стремительно отступало, оставляя зеркальную гладкость. Листья пальм шелестели на ветру, тщетно пытаясь заглушить шум волн. Абигаэл брела туда, где по ее памяти начиналась тропа, а Хиджу молча шел следом. Ему казалось, что вот-вот раздастся гневный окрик, и появится хозяин острова, разозленный вторжением незваных гостей, но вокруг было тихо, пустынно, никого живого, кроме них самих и крабов.

– Мне кажется, тропа была здесь, – нарушила молчание Абигаэл. – Я уверена, что здесь.

– Она просто заросла, – ответил Хиджу, первым ступая под сень листвы. – Ведь кроме нас с тобой некому было сюда ходить.

И правда: хоть никто и не пользовался тропой, кое-где остались ее признаки. Здесь – едва заметная ложбинка, там – петля корня дерева, отполированная до гладкости, за которую так удобно держаться, поднимаясь. Каменный выступ, где Аби любила сидеть, наблюдая за морем, а на сером боку его несколько коротких борозд – задумавшись, она процарапывала их крохотным ножиком, подаренным Наго. Нож остался здесь, как и другие вещицы, и быть может пылился сейчас в сундуке с драгоценностями, никому больше не нужный.

Если конечно тот, кто называл себя драконом, не покинул остров вместе со всеми своими сокровищами.

Абигаэл остановилась и огляделась. Этот вид был ей знаком, ведь столько времени она провела здесь, вглядываясь в горизонт в ожидании маленького белого паруса. Иногда, если она засиживалась слишком долго, приходил Наго и уводил ее обратно в сад, или сажал к себе на спину, уносил в небо, и остров ярким ковром расстилался под ногами, ветер бил в лицо, запускал в волосы прохладные пальцы, и с криком разлетались испуганные птицы.

«Драконы – всего лишь выдумка погрязших в невежестве дикарей, – говорил ей монах, гостивший в деревне. – Нет никаких чудес, кроме Господних и тех, что явили по воле Его святые чудотворцы. Остальное – дьявольские козни, которыми Нечистый прельщает души и губит их. Все эти трюки и ворожба лишь морок, мерзость и грех».

– Но разве Наго – демон? – задумчиво пробормотала Абигаэл.

– Конечно нет, – удивленно ответил Хиджу. – Драконы – мудрые, великодушные и справедливые существа. Как ты можешь говорить такое?

В самом деле, кем бы ни был загадочный обитатель Острова Драконов – чудаковатым отшельником, колдуном или не человеком вовсе, Абигаэл не могла вспомнить ни одного его злого слова или дурного поступка. Разве что он не поклонялся ее богу, но есть ли бог на этой земле? Понимая, что такие мысли греховны, Абигаэл против своей воли чувствовала, что бог давно ее оставил, с тех самых пор, как она покинула родные берега.

А здесь, в чужих краях, царят чужие боги. Им нет дела до пришлой, ведь сколько бы лун не прожила Абигаэл среди людей местного племени, одной из них она не стала. После встречи с братом Рикарду она вдруг остро почувствовала это.

Возможно, потому она и решилась вернуться туда, где много лет был ее дом. Где совершались чудеса, обитали добрые духи и весь мир заботился о ней, повинуясь воле своего хозяина. Долгое время Абигаэл жила с ощущением, что там, за проливом, остался Наго; иногда он думает о ней, и в его памяти она все так же счастлива.

«Я была наивна, даже перестав быть ребенком, – произнесла она мысленно. – Мне рассказывали сказки, а я и верила. Но все же я скучаю. Хочу его увидеть, пусть он лжец и поклоняется ложным богам – все равно».

Вопреки опасениям Хиджу, помнившего, как Наго когда-то запутал дорогу в свой сад, они нашли ее. Абигаэл смотрела на деревья, роняющие ароматные цветы в шелковую траву, на порхающих над кронами бабочек, и не понимала, что изменилось. Разве есть волшебство в этом месте? Да, оно красиво, но мало ли на островах красивых уголков. Здесь, вокруг ручья и маленького чистого озера, зелень особенно ярка, а воздух прохладен и свеж, но все это могла сотворить природа.

Как не искала Абигаэл, но не нашла ни малейшего следа присутствия человека. Ее хижина за столько лет наверняка прогнила, а обломки смыло дождями, но в траве не осталось никаких забытых вещей, обрывков ткани или осколков посуды, ничего, что обычно оставалось на месте бывшего жилища.  Ни одна тропа не вела сюда, кроме той, по которой они пришли, будто только птицы и бабочки обитали вокруг.

Побродив немного, Абигаэл решилась и позвала Наго, сперва робко, потом все смелее и громче. Она поднялась по склону в надежде заметить какой-нибудь знак или услышать голос в ответ, но лишь ветер шелестел листьями да перекликались встревоженные птицы. Когда солнце поднялось в зенит, Абигаэл вернулась к роднику, устав ходить под палящими лучами.

– Его здесь нет, – сказала она грустно, впервые подумав, что Наго к этому времени могло и вовсе не быть в живых.

От этой мысли она ощутила пронзительную тоску, заныло под сердцем и стало трудно дышать. До сих пор Абигаэл не верила, что рассталась с Наго навсегда.

– Он просто не хочет нам показываться, – ответил Хиджу. – После того, как мы поступили.

– Но ведь должно было хоть что-то остаться! Здесь все так дико и пусто, будто с тех пор, как мы уплыли, никто живой не посещал это место. К тому же если он в самом деле любил меня, разве стал бы скрываться? Если он и вправду могущественный дракон, что ему стоит явиться и развеять сомнения?

– Не говори так! – воскликнул Хиджу. Слова жены удивили и огорчили его, заставляя пожалеть о том, что согласился ее сюда привезти. – Разве не понимаешь  – Наго может услышать и оскорбиться.

«Лучше бы он вышел, разгневанный, и прогнал меня, – думала Абигаэл, – чем эта тишина. Мне уже все равно, что он скажет, только бы отозвался…»

– Прошу, поднимемся на вершину горы Саталибо, – сказала она вслух. – Наго любил отдыхать там. А ниже, на склоне, есть пещера – мы часто прятались в ней в дождь. И вещи… он хранил там часть даров, приносимых ему людьми, должно же хоть что-то остаться!

Немного поколебавшись, Хиджу согласился – все равно они уже нарушили запрет, проникнув сюда. Пожелай дракон прогнать их, давно сделал бы это. Но когда они спустились с безлюдной вершины и отыскали пещеру, он пожалел, что не уговорил Абигаэл сесть в лодку и вернуться домой.

В просторном гроте они увидели лишь чистый песок – Абигаэл все просеивала его сквозь пальцы, но не нашла ничего, кроме нескольких камушков и обломка раковины. В глубину уводил узкий проход, где было сухо, темно, прохладно и гнездились летучие мыши. Все выглядело так, как если бы здесь никогда не ступала нога человека. Если когда-то Наго и хранил в пещере свои сокровища, то унес их давным-давно и больше не возвращался.

– Его здесь больше нет, – сказала Абигаэл, обессиленно сев на землю.

Напрасно утешал ее Хиджу, уверяя, что Наго здесь, на острове, быть может, прямо сейчас наблюдает за ними, оставаясь невидимым – черная тоска сгустилась в душе Абигаэл, словно топь поглощала робкую надежду. Она пыталась заставить себя поверить, будто Наго жив, просто уехал куда-то, ведь недаром забрал все свои вещи, но поверить не получалось. И даже если так, все равно выходило, что он ее бросил, лишив возможности увидеться снова. Судьба жестоко пошутила над Абигаэл, заставив ее за одну земную жизнь осиротеть дважды.

Больше незачем было оставаться на острове. С пустым взглядом и поникшими плечами Абигаэл вернулась к лодке. Долгий путь утомил ее тело, а печаль заглушила чувства. Ни слова не сказала она до самой деревни, только смотрела вперед, где ждал единственный дом, все, что было у нее в этой жизни. Настоящее, свое, не вызывающее сомнений, созданное за многие луны тяжелого труда. То, ради чего стоило собраться с силами и жить, не оглядываясь на прошлое.

Абигаэл сошла на берег, распрямив спину, и встретила выбежавших на пляж ребятишек с улыбкой. До самого заката она хлопотала по дому, возилась с детьми, лишь поздно вечером, когда почти вся деревня заснула, украдкой выскользнула из дома и спустилась к морю.

Беспокойное, оно швыряло волны на песок, шумело, недовольное, что человек посмел потревожить его в этот час. Небо было ясным, в бледном свете луны берег казался чудным и незнакомым. Засмотревшись на лунную дорожку, Абигаэл заметила что-то в воде. Она подошла ближе, позволив набежавшей волне лизнуть босые ноги, пенным следом мазнув, как слюной. Приглядевшись, она различила в мелькавшем предмете кокосовый орех.

Повинуясь прибою, он то приближался к берегу, то вновь уплывал прочь, будто хотел попасть на остров и прорасти, прижиться, закончить долгое путешествие. Но волны не торопились его отпускать, дразнили, пытаясь утопить или навсегда унести обратно в море, скитаться между островами, пока не сгниет.

Наблюдая за этой обыденной картиной, Абигаэл внезапно заплакала. Слезы текли против воли, и она никак не могла остановиться. Волны все накатывали, вот уже край ее саронга промок от брызг, но Абигаэл не уходила. Первый раз в жизни она не хотела возвращаться домой.

– Все маешься? – неожиданно раздался чей-то голос.

Вздрогнув, Абигаэл наспех вытерла глаза и обернулась. На берегу стояла Булан, ее близкая подруга и вечная помощница. Жестом она велела следовать за собою, отошла от воды подальше и осторожно уселась на песок.

– Прекрати дурить, Аби, – сказала она сердито. – Твой бледный вид наводит уныние на всю деревню.

– Я не могу. Я пытаюсь во всем разобраться, но выходит только хуже, – жаловалась Абигаэл, стараясь не шмыгать носом. – Но я смогу, просто нужно немного времени.

– Сколько его тебе еще нужно и для чего? Разве с тобой приключилось несчастье, о котором я не знаю? Ты молодая, крепкая, рядом с тобой сильный муж и здоровые дети, земля дает добрый урожай – можно ли желать большего! О чем ты ходила просить дракона, который и так дал тебе все, что нужно в земной жизни?

– Ни о чем, – отозвалась Абигаэл. При упоминании Наго она опять не смогла сдержать слез. – Просто хотела снова оказаться там, убедиться, что все как прежде. Не знаю, на что я надеялась, но… я не могла не поехать.

– Не могла, – передразнила ее Булан. – Что ж ты немощная такая? Неужели думала, будто великий дракон бросит все свои дела, чтобы утереть твои слезки! Ты давно не дитя, ты жена и мать. Настало твое время утешать и заботиться.

Набежавшая большая волна швырнула кокос на берег и отступила. Наверное, он останется здесь, чтобы много лун спустя вырасти в пальму, достающую кроной до неба. Абигаэл помолчала немного, а потом тихо проговорила:

– Я делаю все, что полагается. Но неужели если я жена и мать, то не могу…

– Опять «не могу»? Ты должна! Раз взялась, то неси свою ношу и не жди ни от кого подмоги, – покосившись на подругу, Булан смягчилась. – Сама подумай, ведь когда ты была ребенком, разве о тебе не заботились? Не старались, чтобы ты жила счастливо и беспечно? Пришло время возвращать долг. А твой Хиджу?

– А что – Хиджу? – подобралась Абигаэл. Если Булан и его начнет упрекать, то Аби уйдет, не станет слушать.

– Он защищает тебя и детей и приносит в семью достаток. А ты, вместо того, чтобы быть надежной опорой, нагоняешь тоску и тянешь нервы. В доме должен быть мир и покой, чтобы муж хотел туда приходить. Гляди – настанет день, когда твой не вернется!

Сама того не желая, Булан озвучила тайный страх Абигаэл. Нет, она не думала, что Хиджу уйдет, разлюбив ее. Но не могла до конца поверить, что эта любовь пересилит другую, возникшую с первым вздохом, с запахом водорослей и соли, росшую вместе с ним самим, окрепшую, как тело пловца. Любовь к морю, которую многие  поколения его предков передавали своим детям неисчислимое количество лун. Хиджу и сейчас не мог расстаться с морем надолго, и каждый раз, видя парус на горизонте, Абигаэл ловила себя на мысли: в самом ли деле Хиджу зовет домой сердце, или всего лишь долг заставляет вновь возвращаться на берег?

– Ты права, – сказала она, поднимаясь. – Во всем права. Я уже достаточно потеряла, хватит. Нужно держаться за то, что пока еще есть.

Расправив плечи, она пошла в сторону деревни, ни разу не обернувшись, и, глядя ей вслед, Булан успокаивалась – справится. Немного дней на то, чтобы взять себя в руки, и Абигаэл смирится с тем, что жизнь, увы, не волшебная сказка.

– Ты еще слишком молода, – пробормотала Булан, хотя подруга уже не могла ее услышать. – Еще не знаешь, что такое настоящее горе. Да будет воля богов, чтобы и не узнала как можно дольше.

Булан оказалась права – едва луна, в ту ночь еще не полная, пошла на убыль, Абигаэл перестала предаваться унынию. Хотя прежняя жизнерадостность к ней не вернулась, но на лице все чаще появлялась улыбка, во время общей женской работы она не сидела молча, стараясь побыстрее закончить и вновь остаться одной. И сама работа вновь давалась ей легко, словно играючи.

Дети, почуяв перемену в настроении матери, перестали шалить и хныкать, а капризный Гембал наконец-то начал делать робкие первые шаги, правда, предпочитая при этом держаться за руку отца.

Хиджу боялся поверить, что все налаживается. После поездки на Остров Драконов он ждал, что Абигаэл станет лишь хуже. Он даже вновь ходил за помощью к дукуну, и тот согласился – состояние девушки обеспокоило и его. Но, к удивлению обоих, Абигаэл справилась сама.

Некоторое время Хиджу следил за ней украдкой, но замечал лишь, как признаков странного недомогания и душевной болезни становилось все меньше. Даже внешне она изменилась, посвежела, поправилась. Казалось, ничего не осталось от той черной тоски.

Понемногу он успокаивался. Но вместе с тем подкралась сперва легкое, едва ощутимое, но с каждым днем сильнее зудящее в сердце беспокойство. Шум прибоя тревожил, не давая уснуть ночами. Запах моря преследовал всюду, отвлекая, маня, напоминая – я здесь, я всюду, вокруг тебя и внутри. И жажда вновь заглянуть в холодную голубую бездну томила его, и нигде не находил он покоя.

Наконец Абигаэл, прекрасно знавшая о том, что творится с мужем, привычно повздыхала, смахнула тайком пару слезинок, собрала корзину в дорогу и велела Хиджу уходить в море и не возвращаться до того дня, как наобнимается с ним всласть. Он хотел было возразить, что не может ее сейчас оставить, но Абигаэл обиделась – она у себя дома в присмотре не нуждается! И Хиджу позволил себя уговорить.

Он уплыл, как всегда, едва непроглядная ночная тьма сменилась предрассветными сумерками. Провожая взглядом одинокую фигурку на берегу, пока она не стала неразличимой для глаз. Хиджу остался один на один с морем, и ощущение безграничной свободы, собственной дремавшей до этого мгновения силы, готовности принять вызов, брошенный стихией, захлестнуло мощной волной, унося рутинные заботы, накопившуюся усталость. Все это осталось на берегу, а здесь и сейчас было только море.

Хиджу улыбнулся, подставляя лицо ветру. Погода выдалась самой лучшей для путешествия – свежий ветер подгонял лодку, а легкие волны подбадривали, наполняя воздух прохладными брызгами. Выбрав самый легкий курс, Хиджу скоро обогнул остров, затерявшись в лабиринте бухт и прибрежных скал.

Задержись он немного, и смог бы увидеть, как с противоположной стороны возникли, сияя белым на фоне розовой зари, высоченные мачты с гроздьями парусов, и величественный корабль начал приближаться к деревне, где Хиджу оставил Абигаэл в полной уверенности, что ничего не случится.

Мягкое сердце не видит пути

В самый темный, безмолвный и холодный час, когда ночь близится к рассвету, и подлунный мир переходит в распоряжение демонов, беспокойных духов и неведомых ночных хищников, когда так легко поддаться страху и потерять надежду, брат Рикарду вновь проснулся в холодном поту, с тревожно бьющимся сердцем. Всматриваясь в густой мрак – луна скрылась за деревьями, и ее неверный свет не разгонял больше тьму – монах дрожащими губами произносил молитву. Так истово, как не молился даже перед проповедью.

Ему часто снился один и тот же сон, каждый раз вызывавший сомнения, ощущение собственной бесполезности и острое чувство вины. И вроде бы поначалу ничего особенного в том сне не происходило: брат Рикарду видел себя здесь, в своей деревне, среди знакомых лиц. Иногда он пил кокосовый сок вместе с другими мужчинами, прячась в тени от зноя. Иногда помогал старикам, в доме которых жил, в нехитрых делах по хозяйству. Но во сне рядом всегда был отец Мануэл. Он ничего не делал и ни о чем не говорил, лишь лицо его с каждой минутой мрачнело все больше, во взгляде, сперва снисходительно-спокойном, загорался холодный огонь осуждения, твердые губы сжимались в выражении суровой непримиримости.

Брат Рикарду чувствовал себя под этим взглядом так, будто внезапно оказался обнаженным посреди людной площади, только священник видел не срамные места тела, но потаенные уголки души, где таилось то темное и стыдное, которое брат Рикарду скрывал даже от самого себя.

«Ты слаб! – обвинял его некто невидимый, отчего монах начинал беспокойно ворочаться на жестком ложе. – Ты прельстился мирским, забыв о своем Господе. Трус, неужели думаешь, что укрылся на краю света от Его ока?»

– Но я же проповедую! – восклицал монах, но под суровым взором отца Мануэла замолкал.

«Лжец! Лжец!» – обвинял голос, и мерзкое хихиканье вторило ему.

«Третьего дня он смотрел на голые плечи соседской девчонки, когда она стирала его исподнее, и вовсе не с братской любовью», – услужливо докладывали хихикавшие. Эти голоса могли принадлежать лишь дьявольским отродьям.

– Все не так! – отчаянно кричал брат Рикарду, со стыдом понимая, что так оно и было – смотрел, любовался юной девой в расцвете ее весны, улыбался в ответ на ее улыбку, не осознавая даже,что грешил. – Оставьте меня! Прочь!

Он просыпался от собственного крика в час дьявола, молитвой пытаясь одолеть искушение. Успокоив разум, долго лежал монах без сна, слушая, как что-то скребется в углу, и стрекочут снаружи насекомые. Лишь когда начинались предрассветные сумерки, возвращая дневной мир, привычный человеку, удавалось ему забыться.

Утро после таких снов всегда было для монаха хмурым, даже когда на небе не виднелось ни облачка. До тех пор, пока повседневные хлопоты не занимали его внимание без остатка, он ходил отрешенный, погруженный в мрачные раздумья, приводившие порой к решению о покаянии, которое брат Рикарду, не имея возможности испросить благословения высшего чина, налагал на себя сам.

Но живая натура брала свое, и уже к вечеру того же дня монах вновь обретал мир в душе, не забывая при этом прилежно выполнять обеты. Он все же был еще молод, хоть и успел за недолгую жизнь свою многое повидать, потому, как бы ни был брат Рикарду строг к себе, природа побеждала. Под монашеской рясой скрывалось горячее сердце, полное любознательности и неистребимого интереса к миру, веры не только в Христа и его заповеди, но и в собственный путь, в людей и в счастье, что обязательно ждет впереди.

Вот и в этот раз, переделав все утренние дела, брат Рикарду еще до обеда отвлекся от самокопаний и почти забыл о ночном кошмаре. Причиной стала соседская женщина, мать той самой девочки, которая недавно притянула его взгляд и вызвала муки совести, терзавшие во сне. К счастью, сегодня она отправила дочь в поле и пришла сама помогать по хозяйству. Младший сын ее, очаровательный карапуз трех лет от роду, увязался следом, а завидев монаха, вцепился в его одеяние и ни в какую не хотел отпускать, разражаясь ревом при попытках матери его увести.

Кончилось тем, что брат Рикарду сидел теперь на крылечке, качая на колене смеющегося мальчугана, и лениво наблюдал, как его мать колет парангом скорлупу кокоса и сухие ветви, собираясь готовить обед. Неподалеку расположилась старуха-хозяйка: взяв работу по своим силам, она плела циновку. Женщинам было приятно общество монаха, и он сам не заметил, как его втянули в разговор.

Во время последней проповеди он рассказывал прихожанам о Всемирном потопе и Ное с его ковчегом. Рассказ был выслушан с интересом, но только теперь брат Рикарду узнал, что в здешних краях есть свои мифы об этом событии.

– Может, на Западе и спаслись на большом корабле, видать, умеют там такие строить, коль ты и другие приплыли на них сюда через весь океан, – говорила старуха, щурясь на солнце. – Но прародителей нашего племени и других спасла дикая свинья.

– И как же свинья могла спасти от потопа? – улыбаясь, спросил брат Рикарду и приготовился слушать одну из древних легенд, экзотичных и странных для человека с Запада.

– Поросенок дикой свиньи предупредил брата и сестру о том, что должно случиться. Но когда дети прибежали в свою деревню, им никто не поверил, взрослые только смеялись в ответ. Тогда брат и сестра залезли на вершину пальмы, а все другие не успели спастись и потонули. Вода прибывала, а пальма все росла, так они и спаслись. На седьмой день потоп прекратился, они бросили кокос, и он упал на землю через семь дней. Тогда великий бог Дева сжег кокос, брат с сестрой взяли ту золу, рассыпали по земле – земля и ожила. Дети тех сестры и брата заселили острова, что вышли из моря, и рассказывали это предание своим детям, а те – своим, так и передавалось оно от предков потомкам, как теперь я рассказываю вам…

Голос старухи был плавным, напевным, слова сливались во фразы красиво и легко, пальцы ловко перебирали солому и сплетали узор в такт словам, отчего даже столь простая наивная история завораживала слушателей. Даже трехлетний непоседа сидел на коленях монаха смирно, заслушавшись. Брат Рикарду не удержался и попросил рассказать еще что-нибудь. Старуха поведала ему о том, как было раньше небо совсем близко к земле, и люди поднимались по высокой горе туда и ходили к богам в гости, но однажды разгневали их, гора расплавилась, стала ниже, а небо поднялось, навсегда став для человека недосягаемым. О том, как однажды боги разгневались и спрятали солнце, а прекрасная жрица устроила праздник с песнями и танцами, боги подумали, будто людям и так хорошо, да и выпустили солнце обратно…

Порою местные легенды оказывались весьма забавными, и брат Рикарду не считал за грех интересоваться ими, как слушают на его родине былины и сказки. Он видел, как сильно отличаются местные мифы от историй, услышанных в Ларантуке, и это еще больше убеждало его в том, что он не ереси внимает вовсе, а просто красивым историям, дошедшим со времен далеких диких предков. Монах не представлял, будто в эти сказки можно верить всерьез, значит, тем проще будет истинной вере занять место в душах туземцев, где нет ложных богов, лишь глупые суеверия.

– А что говорится в преданиях об эбу гого? – спросил брат Рикарду, видя, как рассказчица доделала работу и принялась убирать за собой.

– Эбу гого – это эбу гого. Злобные жадные твари, которые воруют наше добро и жрут помои, – сморщенное и потемневшее на солнце, будто вяленый фрукт, лицо старухи скривилось в презрительной гримасе. – Неизвестно, для чего их боги сотворили, видать, пошутили или были сильно не в духе.

– Но ведь они удивительные! – возразил монах. – Таких существ ни в одном краю, где я побывал, никто и не видывал. Неужели вы так жадны, и не только делиться пищей – отбросы отдать не готовы. В столь изобильном краю жалеете фрукты, которые растут вокруг без вашего труда.

– Фруктов не жалко, га’емезе. Поросенка Трай жалко, у нее свинья первый раз принесла приплод. И мешок риса, который Буди забыл спрятать, а тварь прокралась ночью и втоптала в пыль то, что не сожрала. Да то ли еще будет! Когда я была немногим старше его, – она кивнула в сторону мальчугана, – эбу гого воровали детей. Как мы их боялись, пока мужчины не собрались и не прогнали всю стаю прочь!

Брат Рикарду не хотел верить. Да, эбу гого порой докучали жителям деревни, норовя стащить все, что плохо лежит, но после того набега каждый из туземцев вооружился рогаткой, и стоило кому-то из тварей появиться в поле зрения, как в нее летели мелкие камни, кусочки дерева и все попавшееся под руку. Меткостью эти люди отличались отменной, и довольно скоро между туземцами и эбу гого установилось нечто вроде перемирия: эбу гого не приближались к домам, лишь изредка подворовывая по мелочи, а люди оставляли для них за пределами деревни объедки и очистки, которые не пошли на корм свиньям.

Но невозможно было представить, что эти миниатюрные забавные существа – людоеды, похищающие детей. Брат Рикарду ни разу не видел, чтобы они проявляли злость к людям. Любопытство – пожалуй, но, получив разок-другой камнем в лоб, они стали осторожнее и бесшумно исчезали, едва завидев человека.

– И чего ты так о них тревожишься? Эбу гого живут в здешних лесах с незапамятных времен и всегда были дикими, как звери, – сказала старуха, поднимаясь. – Только они много хуже тех же обезьян, потому как смышленые и наглые. Так что не раздумывай, а бросай камень, если встретишь.

Она скрылась в доме. Соседка забрала сына и тоже ушла к себе – близилось время обеда, ей нужно было приготовить еды для всего своего семейства, возвращавшегося с поля или из леса для полуденного отдыха. Брат Рикарду, привыкший к местному распорядку, тоже думал было прилечь и подремать немного, но сонливости не чувствовал. Не имея срочных дел, да и желания что-либо делать, он решил разыскать Анну, покинувшую дом сразу после завтрака и до сих пор пропадавшую где-то.

Найти ее удалось быстро: вместе с подругами послушница сидела на расстеленной прямо на земле циновке и пряла. Одной рукой она крутила колесо прялки, другой вытягивала нить на веретено, придерживая его пальцами босой ноги. Анна работала умело, легко, дело совсем не мешало ей чесать языки с другими пряхами. Рядом соседская девчонка, та самая, чей образ потревожил монаха во сне, сматывала нить в клубок. Она первая заметила брата Рикарду и смущенно замолчала, опустив ресницы.

Остальные охотно приветствовали его, заулыбались, загомонили, не прерывая однако работы – давно уже жители деревни относились к монаху с любовью и уважением, но без особых церемоний. К тому же дукуну внешне проявляли гораздо больше почтения. Но брата Рикарду это не огорчало, напротив, он чувствовал, что нашел путь к сердцам людей, и был рад, замечая, как они идут к нему со своими радостями и горестями, за утешением, советом, ободрением. Не к дукуну идут и не к старейшинам, а к нему, пусть донесшему благую весть, но все же чужаку.

Никому не отказывал в помощи брат Рикарду, втайне преисполняясь гордости: он смог обратить в веру туземцев без угроз и обмана, лишь с помощью доброго слова и мудрости Священного Писания. День за днем, глядя на плоды своих усилий, он понемногу обретал ту веру в свои силы, какой недоставало ему в день, когда вместе с отцом Мануэлом впервые ступил он на берег Флореса.

Но вместе с уверенностью росло нежелание покидать деревню. Брат Рикарду понимал – рано или поздно он должен уйти и продолжить служение там, где оно необходимо, но день за днем все оттягивал этот миг, находя множество причин, чтобы задержаться. То он не мог уйти накануне большого праздника, ведь прихожане так к нему готовились. То ждал рождения ребенка Буди, одного из самых первых, кто принял веру Христову – не мог же брат Рикарду отказаться покрестить новорожденного. А позже случилось несчастье: на дукуна вновь напала хворь, и он умолял монаха не оставлять его душу наедине с демонами.

День за днем, неделя за неделей пролетали незаметно в размеренном течении жизни маленького поселения, затерянного в горах и лесах дикого острова на краю света. Луна достигала полнолуния и убывала вновь, и брат Рикарду, сам того не замечая, нарушал данное себе обещание двинуться в путь на следующей же неделе.

– Ты за своей помощницей пришел, га’емезе? – вот и сейчас от мыслей об отъезде его отвлек голос с веранды. – Иди, Анна, Нирмала заменит тебя!

Пожилая женщина, главная в этом небольшом обществе рукодельниц, сидела в глубине веранды и размечала узор на натянутых на ткацкую основу нитях. Монах не заметил ее в тени, когда подошел.

– Как сегодня твое здоровье, Менелан? – спросил он, приветствуя ткачиху. – Не беспокоит ли спина?

– Твоими молитвами, – отозвалась та. – Сезон дождей на исходе, а в ясную погоду всегда легче.

Брат Рикарду кивнул ей и взглянул на Анну, которая с невозмутимым видом продолжала тянуть нить. Захотелось забраться на это высокое крыльцо, устроиться на прохладном полу под сенью крыши из пальмовых листьев и наблюдать за ловкой работой женщин, привыкших к труду. Слушать их разговоры, не вникая в смысл, чтобы голоса сливались с пением насекомых и птиц в незатейливый мотив. Смотреть, как под пальцами ткачихи на гладких нитях возникает рисунок…

«Праздность – источник всех пороков», – осадил себя брат Рикарду. Он представил перед внутренним взором отца Мануэла, пытаясь вспомнить его не занятым делом. И не смог: никогда не заставал он своего наставника тратящим время бесцельно, лишь когда спал он не был погружен в работу, молитву или размышления.

Тем временем Нирмала, юная соседка, собрала веретено и нити и поднялась, намереваясь сменить Анну у прялки. Деревянные браслеты с глухим стуком скользнули по тонким смуглым щиколоткам, приковывая взгляд к хозяйке. Она любила украшения, брат Рикарду ни разу не видел ее без хотя бы пары-тройки браслетов на ногах и запястьях, а волосы девушки были уложены в сложную по местным меркам прическу. Она явно гордилась своей миловидностью и старалась нравиться, но при этом была скромна и послушна, относилась с почтением к старшим, а на жреца могучего бога Иисуса и вовсе смотрела со страхом и благоговением.

Очаровательное создание, почти дитя. Глядя на нее сейчас, брат Рикарду с обидой подумал, что во сне его обвинили несправедливо: никогда у него не возникало греховных мыслей рядом с Нирмалой, скорее, она была ему как родственница, молоденькая кузина или племянница. И как только могла присниться такая чушь!

– Простите, я помешал вам, – поспешно сказал брат Рикарду, останавливая Нирмалу жестом. – Анна, продолжай свою работу, пожалуйста.

Послушница взглянула на него строго, изучающе. У монаха в который раз возникло чувство, будто она незаметно за ним присматривает. Он не знал, сердиться ли на нее за это, ведь такое отношение было всего лишь искренним проявлением заботы, а в глазах местных он наверняка выглядел неприспособленным к жизни в условиях здешней природы и даже порою беспомощным.

– Тебе точно ничего не нужно? – подозрительно спросила Анна.

Брат Рикарду подумал, вряд ли она смогла бы понять причину его беспокойства. Как и всем местным женщинам, праздность была ей не свойственна. Даже собираясь посплетничать и отдохнуть, они брали с собой работу – плели корзины, шили, чинили или пряли, но руки их всегда были заняты делом.

– Прошу, не стоит обо мне беспокоиться. Я просто шел мимо и решил поприветствовать вас.

Анна наконец отвела от него взгляд и поправила нить, не останавливая вращение колеса ни на мгновение. Брат Рикарду побрел дальше, сам не зная, куда идет. Он погрузился в то созерцательное настроение, когда хочется размышлять о возвышенном и кажется: вот-вот разуму откроется некая важная истина. Сам того не замечая, он направился к тропе, ведущей к гроту с Девой Марией.

Добравшись до подножья горы, он решил подняться и помолиться Деве – возвращаться в суету людского поселения не хотелось. Тропа провела вверх по склону, где пригревшаяся на солнце змея почуяла шаги человека, встревоженно подняла плоскую голову, а потом грациозно и бесшумно скользнула в траву. Брат Рикарду помедлил немного, глядя ей вслед с опаской. Мелькнула мысль, что это некий символ, знак, и нужно быть настороже, ибо враг не дремлет и может поджидать даже на пути, ведущем к благочестию, но монах укорил себя за нее. Искореняя суеверия среди дикарей, он, просвещенный и разумный, сам едва не стал жертвой предрассудков.

Миновав крутой подъем, дорожка сворачивала в густые заросли и плавно спускалась вдоль обрыва, где кроны деревьев смыкались, пряча ее от солнечных лучей, и тянуло сырой прохладой – на дне глубокого оврага текла река, набравшая силу после недавних дождей. Будто нарочно путнику давалась возможность перевести дух и прийти к Богоматери свежим и отдохнувшим.

В который раз брат Рикарду порадовался тому, какое удачное выбрал для Нее место.  Скрытый от досужих взоров прохладный чистый грот словно самой природой был создан для молитвы в уединении. Вход обрамляли яркие цветы, вплетая сладкий аромат в запахи воска и ладана. Тихий плеск воды, доносившийся снизу, успокаивал мысли.

Помолившись, брат Рикарду окинул взглядом скромное убранство грота и саму статую. Все это останется здесь, когда его самого уже не будет. Вероятно, он уйдет из деревни навсегда. Интересно, сколько поколений ее жителей сохранят память о миссионерах, первыми возвестивших истину? Как долго будут еще приходить сюда поклониться святому образу?

Хотелось верить, что тропа, ведущая к гроту, не зарастет, пока последний из людей не покинет остров. Что пройдут годы, века, вырастут города, в синее южное небо взметнутся шпили величественных соборов, но это место будет все таким же, и потомки ныне живущих придут, как сам он сейчас, и слова молитвы прозвучат снова и снова…

Размышления навеяли грусть. Брат Рикарду представил день, когда он выйдет из дома, который давно уже привык считать своим, чтобы больше никогда в него не вернуться. Оставит навсегда деревню и всех ее обитателей. Раньше ему приходилось долгое время жить в общине монастыря, среди братьев по вере, но никогда он не чувствовал столь сильного единения с другими людьми, как здесь.

Брат Рикарду впервые понял, каково это – брать ответственность за свою паству, пусть он и не был приходским священником. Знать обо всех их радостях и горестях, болеть душой за каждого из них. Туземцы больше не казались ему примитивными и дикими, напротив, они сохранили частицу той первозданной чистоты, которой так не хватало погрязшим в пороке соотечественникам монаха. Кто же будет наставлять их, собирать для проповеди, совершать обряды и таинства!

Почему-то он вспомнил странную женщину, встреченную им в начале пути. Она ведь попала сюда совсем ребенком, и туземцы вырастили ее, заботясь, как о своей. Должно быть, остров для нее в сто крат родней и милее, чем позабытый край, откуда ее привезли. Абигаэл, белая дикарка… Ничего, кроме внешности, не осталось у нее от цивилизованных предков. Сколько времени может понадобиться брату Рикарду, чтобы и с ним произошло подобное?

Внезапно монах осознал свои неясные страхи, понял, о чем предупреждали сны и тайные, тревожные знаки. Погрязнув в мирской суете, так легко однажды забыть о цели своего служения…

– Враг не дремлет, – воскликнул он, взволнованный своим прозрением. – Если не получается одолеть воинов Господа, он выжидает. Не зря наставляют нас в крепости веры и силе духа, ведь стоит лишь дать слабину, как Нечистый находит лазейку. Разве не проще смутить мягкое, изнеженное сердце? Обмануть взор, ослепленный мирскими соблазнами?

Он повернул обратно в деревню, с каждым шагом укрепляя свою решимость. Гордыня и праздность едва не погубили его, а значит, и новообращенных христиан, веривших каждому слову своего наставника. Время пришло, пора назначить день и объявить об этом во всеуслышание, дабы не иметь больше возможности струсить, пожалеть себя и найти причину остаться.

Но сначала он скажет Анне. Ведь ее это тоже касается, нехорошо, если о своей судьбе она узнает вместе с жителями деревни. А если быть честным до конца – брат Рикарду не был больше в себе уверен. Кто знает, не заставит ли очередное событие или чья-то просьба вновь повременить?

Торопясь, монах проследовал к своему дому напрямик, и никто не преградил ему дорогу, не окликнул, настолько сосредоточенным был его вид. Почти бегом поднялся на крыльцо, свернул на свою половину, где на просторной веранде Анна накрывала к обеду. Окинул взглядом стол, заставленный блюдами с ямсом, жареной рыбой и прочим необходимым, и залитый безжалостным солнечным светом двор, и саму Анну, выпрямившуюся, приветствуя его.

– Будь готова, сестра, – обратился он к ней, и сразу почувствовал, как с души будто сняли тяжелый груз. Решение было принято, пути к отступлению отрезаны. – В ближайшие дни мы покидаем деревню.

Анна осталась невозмутимой, лишь слегка нахмурилась. Пригласила за стол, мол, не годится обсуждать важные дела голодными. Но когда брат Рикарду заговорил о подробностях отъезда, она не сдержалась.

– Ну зачем нам куда-то идти сейчас? Разве не для того мы проделали весь этот путь, чтобы научить людей верить в Бога? Наконец нашлись те, кто Его принял, так почему бы не остаться здесь, выбираясь время от времени в соседние деревни. Мы бы могли построить тут церковь, как в Ларантуке. Неужели ты не хочешь свою церковь?

И тогда брат Рикарду впервые за долгое время подумал о том, каково приходится Анне. Эта строгая и молчаливая женщина всюду следовала за ним, слушалась беспрекословно, лишь иногда позволяя себе советом подсказать что-то о мире вокруг. Выносливая и крепкая, никогда не жаловалась, не роптала на свою долю и не просила лучших условий. Но сейчас, быть может, ей и в самом деле нужно остаться.

– Ни за что! – возмутилась она, когда брат Рикарду предложил ей это вслух. – Я дала обет служить Иисусу и не оставлю тебя, пока жива. Если того хочет Бог, мы отправимся в путь прямо завтра! – Анна смущенно отвела глаза. – Только сегодня я не смогу, обещала бабушке помочь убрать рис, сама-то она уже слабая, так до следующего урожая и не управится.

Люди ее племени

Выйдя из Малакки, экспедиция торговца пряностями, некоего Жозе Спириану, направлялась на остров Банду. Удача благоволила к мореходам, храня от штормов, вражеских кораблей и пиратов. Преодолев большую часть пути, они намеревались пополнить припасы в форте Ларантука перед тем, как выйти в открытое море и взять курс на Острова Пряностей.

Жозе Спириану обладал живым умом и любознательностью, и эти черты дополнялись жаждой наживы, погнавшей в здешние моря многих торговцев и авантюристов. Почти не изученные дикие земли, мимо которых проходил торговый путь, манили его. Всюду мерещились невиданные богатства, никем пока не обнаруженные, нужно лишь рискнуть и попытаться их найти. Вот и на этот раз, отпустив вперед две своих каракки с тем, чтобы встретиться с ними уже в форте, Жозе велел капитану держаться берега и идти небыстро, изучая его.

Соседние острова выглядели пустынными, но, достигнув западной оконечности Флореса, моряки заметили пару лодок, стоявших со спущенным парусом. Эти жалкие суденышки на вид не представляли ни малейшей угрозы – наверняка туземцы просто рыбачили в прибрежных водах. Недолго думая, Жозе распорядился причалить.

Ни в Малакке, ни в Амбоне ему не удалось ничего разузнать о здешних краях. Все моряки, которым доводилось бывать на Флоресе, рассказывали только о форте, спокойном, гостеприимном, тихом, типичном захолустье. Перевалочный пункт на долгом пути, крепость, защищающая владения – вот чем была Ларантука. Но таинственный остров привлекал Жозе Спириану, как все неизведанное.

Туземцы высыпали на пляж, увидев корабль и направлявшиеся в их сторону шлюпки. Даже рыбацкие суденышки подняли паруса и торопились причалить. В сопровождении вооруженных офицеров Жозе высадился на берег и подошел к дикарям. Некоторое время они настороженно изучали чужаков.

Наконец, вперед выступил один из местных и приблизился к европейцам. Это был невысокий тощий старик с глубокими морщинами на широкоскулом, бронзовом от загара лице. Его волосы выбелила седина, но в глазах светился живой, острый ум – человека с таким взглядом и с такой прямою спиной никто не посмел бы назвать дряхлым.

Жозе не понимал диалекта, на котором заговорил дикарь, но, к счастью, экипаж корабля провел в местных водах не один год, и среди офицеров нашелся тот, кто смог перевести слова старика для остальных.

Поприветствовав пришельцев, тот спросил, откуда они прибыли и куда держат путь, а выслушав краткий ответ, предложил отдохнуть, пообедать и набрать пресной воды неподалеку.

Через переводчика Жозе спросил, есть ли в деревне товары на обмен. Туземцы немного оживились и предложили взглянуть, чем они богаты. Напряжение понемногу спадало – видя, что у каждой из сторон исключительно мирные намерения, и дикари, и европейцы с любопытством приглядывались друг к другу.

По крутому берегу поднялись в деревню. На первый взгляд она ничем не отличалась от множества прибрежных деревушек на окрестных островах: те же деревянные лачуги, тот же примитивный быт, те же резные языческие идолы на подобии площади в центре. Свиньи и куры в загончиках, крошечные огородики поодаль, в тени дома смуглые детишки бросили игру и сбились в кучку, глазея на странных гостей. Одетые в короткие икаты женщины чинили сети и жевали бетель, с нарочитым равнодушием едва взглянули в сторону офицеров и продолжили лениво переговариваться, не отрываясь от работы.

Торговец отметил, что среди них не было ни одной молоденькой девушки; наверняка дикари спрятали от чужаков своих дочерей. Он усмехнулся в усы, думая, что такое решение ему даже на руку. Негоже отвлекаться и расслабляться здесь, в незнакомой глуши – кто знает, в самом ли деле туземцы столь дружелюбны, как стараются казаться.

Провиант и свежая вода мало интересовали Жозе Спириану – на корабле хватало припасов. В рыбацкой деревне могло найтись кое-что гораздо более ценное. Жемчуг. Его можно выторговать совсем задешево в таком захолустье. Не теряя времени даром, торговец спросил об этом товаре сразу после того, как гостей пригласили отдохнуть в густой тени соломенной крыши и поднесли им пальмовое вино.

– Это вам к нашему Хиджу, – ответил один из мужчин. – Он ловит жемчуга больше, чем кто угодно на побережье. Если он еще не продал все на востоке.

– Где же я могу найти этого человека? – спросил заинтересованный Жозе. Он почуял прибыль, а чутье редко подводило торговца.

– Он уже уплыл, теперь быстро не жди, – отозвался все тот же старик.

– Его жена может продать что-то из запасов, – возразил первый туземец и крикнул, подзывая кого-то.

Через некоторое время подошла женщина, не торопясь, нарочито нехотя. Туземец велел ей разыскать некую Аби, а женщина хмурилась, смотрела на пришлых исподлобья и отвечала, что Аби занята делом, сама она тоже, и тратить время, развлекая чужаков, не собирается.

– Вот ведь вздорная баба! – будто извиняясь перед гостями, воскликнул туземец. Женщина в ответ лишь сердито сдвинула брови и развернулась было, чтобы уйти, но Жозе окликнул ее.

– Я лишь хотел поторговать, – сказал он как можно дружелюбнее. – Мне нужен жемчуг, и у меня есть много всего на обмен. Я возьму все, что у вас есть, за хорошую плату.

Жозе смотрел на женщину с улыбкой, терпеливо дожидаясь, пока ей объяснят, о чем он говорит. Та выслушала, но сердиться не перестала. Бросив в его сторону недоверчивый взгляд, она пообещала прислать своего сына. По ее словам, он тоже ловит жемчуг, вот пусть и договариваются, потому как торговля – дело мужчин.

Посмеиваясь вслед несговорчивой особе, туземцы предложили пока взглянуть на икаты, вытканные местными мастерицами. Гости быстро расслабились, увлеченные неспешной беседой, и Жозе позволил себя уговорить остаться на обед. Впереди долгий путь по открытому морю, так почему бы не дать людям немного отдохнуть от качки и однообразной корабельной стряпни.

В то время как мужчины, развалясь в тени, вели взрослые разговоры, Петан, старший сын Абигаэл, бежал короткой дорогой прямо сквозь заросли, не замечая, как острые листья царапают лодыжки. Он спешил разыскать свою мать, которая вместе с подругами рубила сейчас тростник в дальней роще, и рассказать ей о чудных людях, прибывших в деревню.

Очарованный историями о волшебных краях, где она родилась, он давно мечтал увидеть все чудеса собственными глазами. И вот люди с Запада сами пришли в их деревню, приплыли на корабле, достающем мачтой до звезд, а мама, как назло, еще с утра отправилась за этим глупым тростником и не известно, когда вернется. Она не застанет удивительных гостей, если он, Петан, о них не скажет. Новость жгла пятки, не позволяя остановиться и перевести дыхание, и он бежал, судорожно глотая воздух, не желая терять ни мгновения.

– Петан? Зачем ты пришел? – удивилась Абигаэл. – Что-то случилось?

Она ловко перевязала сноп тростника, бросила его в груду других таких же, выпрямилась, терпеливо ожидая, пока сын, уперевшись руками в колени, пытался отдышаться. Двое ее товарок тоже прервали работу, с любопытством уставившись на мальчика.

– Там люди… с Запада, – сказал он наконец. – Приплыли на корабле… огромном, как дворец! Они… они сидят в деревне и пьют туак. Пойдемте же быстрее!

Улыбка застыла на лице Абигаэл, тяжелый паранг едва не выскользнул из руки. Женщины загомонили, расспрашивая Петана, подпрыгивавшего от нетерпения, а она все не могла осознать услышанное.

«Неужели тот монах вернулся, как обещал? С вестью о моих родителях…» – подумала она, и мысль эта наполняла не радостью, а непонятной тревогой.

Но сбивчивый рассказ сына развеял ее надежды. Любопытный мальчишка пробрался к беседке, и пока кто-то из мужчин не прогнал его, успел подслушать, будто чужеземцы приплыли купить жемчуг в их деревне. Абигаэл рассудила, что корабль прибыл с другого края острова, где люди с Запада построили форт. Хиджу ездил торговать с ними не раз, возможно после того, как он не навещал их слишком долго, обитатели форта решили сами наведаться за товаром в деревню.

Как бы то ни было, она хотела встретиться с ними. На миг в памяти возникло хмурое лицо Хиджу, не желавшего, чтобы его жена разговаривала с чужаками, и Абигаэл стало стыдно нарушать данное ему слово. Но Хиджу не мог или не хотел понять – для нее люди с Запада вовсе не чужие. Возможно, когда-нибудь ей повезет, и один из них поможет узнать вести о родине, вновь обрести связь со своей семьей. Ведь не может такого быть, чтобы совсем никого не осталось…

Абигаэл решительно сжала рукоять паранга, вытерла его лезвие о саронг и заткнула за пояс. Подхватив охапку тростника – бросать было жаль, ведь она столько трудилась, – устроила ее на голове. Несколько вязанок велела взять Петану – пусть займется делом и не носится, сломя голову.

– Ладно же, – сказала она, дожидаясь, пока соберутся другие. – Идем, посмотрим, что за гостей нам бог послал.

Такой она и предстала перед Жозе Спириану, осматривавшим окрестности деревни в компании двоих туземцев и одного из своих офицеров. Белая женщина редкой красоты, одетая как дикарка, босая, с поклажей на голове, вышла из-за деревьев и заговорила на местном языке, улыбаясь застывшим от изумления чужестранцам.

– Аби, вернулась? – окрикнула ее Булан, торопливо обогнавшая мужчин. – Идем, поможешь мне с обедом.

Не дожидаясь ответа, она схватила подругу за руку и потащила за собой. Растерянная Абигаэл едва успела подхватить тростник, чуть не уронив его с головы. Неудобная ноша помешала обернуться и узнать, куда направятся гости, отчего Аби ощутила злость на Булан. Впрочем, ворчание той ее успокоило.

– И чего они удумали – принимать этих чужаков, словно дорогих гостей! Продали бы им что надо, и пусть плывут себе. Чует мое сердце, они пришли не с добром.

– Зачем ты такое говоришь, Булан, – отвечала Абигаэл с укором. – Разве причиняли люди с Запада кому-то из нас вред? Неужели тебе не интересно узнать о них побольше?

– Если станет интересно, спрошу Джу – он с ними не раз торговал. Вот и эти плыли бы на восток, к таким как они. У нас им делать нечего.

Зная свою подругу, Абигаэл не стала спорить. Скоро настанет время накрывать обед, и тогда она сможет поговорить с гостями или хотя бы просто послушать, что они говорят о себе. Она не верила, будто эти люди причинят ей зло, ведь на восточной стороне, откуда Хиджу привозил священника, они прекрасно уживались с местными. Такие мысли окончательно ее успокоили, и Абигаэл торопилась закончить скорее, пребывая в радостном нетерпении.

Войдя в свой дом за нужной утварью, она почувствовала чье-то присутствие. После яркого солнечного света глаза ее не сразу привыкли к густой тени комнаты, и тот, кто явился без приглашения, виделся лишь темным силуэтом в углу. Аби замерла, растерявшись. Она никого у себя не ждала, да и незачем кому-то приходить в пустой дом на окраине – вся деревня сосредоточилась сейчас вокруг необычных пришельцев.

– Не ходи никуда, Аби. Останься здесь, в доме, и не показывайся им на глаза, – произнес тихий голос.

Абигаэл узнала говорившего и поспешила приветствовать его с должным почтением. Дукун редко посещал их с Хиджу, за все годы, прожитые в деревне, всего несколько раз и никогда без дела. И уж точно не стал бы мужчина просто так приходить к женщине, чьего мужа не было дома. Предчувствуя неприятный разговор, Аби расстелила самую красивую и новую циновку, принесла серебряную бетельницу, бутыль туака и все, что полагается, налила вино гостю и села напротив, ожидая, пока он свернет себе порцию бетеля.

– По пути сюда люди с Запада меня уже видели и говорили со мной, – сказала она, стараясь голосом не выдать волнения. – Могу ли я не выйти к ним теперь и не подать обед? Это будет негостеприимно. Что подумают они о нашей деревне?

– Пусть старейшины заботятся об этом. К чему тебе беспокоиться о делах, которые тебя не касаются?

Хотя Абигаэл сидела, скромно опустив глаза, она чувствовала взгляд дукуна. Этот взгляд ощущался почти осязаемым, касался кожи, оставляя желание стереть его, проникал глубже, тянул нервы ожиданием признания. Ей стало неуютно под пристальным вниманием того, кто видел скрытое от простых смертных. Захотелось под любым предлогом покинуть собственный дом, но она не могла проявить такое неуважение. Абигаэл собралась с духом и призналась:

– Я хочу встретиться с ними. Прошу, не запрещай мне.

Боясь показаться слишком дерзкой, она все же не удержалась и посмотрела на мужчину прямо. Лицо его было светлым для уроженца здешнего края, и глаза казались совершенно черными, как небо в безлунную полночь. Тяжелый взор этих глаз выдержать было трудно, но Абигаэл превозмогла робость.

Дукун прищурился, изучая сидевшую перед ним молодую женщину. Украшение деревни, живой талисман, приносящий удачу. Даже родив двоих детей, она не утратила хрупкого изящества, казалось, даже стала еще красивее. Но красота часто внушает недобрые помыслы, и сейчас, присмотревшись к некоторым из чужестранцев, дукун понимал – не нужно им видеть Абигаэл.

– Зачем? – спросил он, глядя на нее строго.

Но на самом деле его забавляла ее растерянность. Глупая девчонка, от безделья в отсутствие мужа выдумывающая себе поводы для страданий. Как будто там, за океаном, в холодных чужих землях, осталось у нее что-то кроме могил предков, о которых она даже не вспомнит.

– Быть может, кто-нибудь из них бывал в местах, откуда я родом, – ответила она, потупившись. – Я бы послушала о тех краях. Разве эти люди не дружелюбны с нами? Нет никаких причин их опасаться.

Аби вела себя сдержанно, но дукун чувствовал зудящее нетерпение, исходящее от нее. Она хотела закончить разговор и уйти к чужеземцам, но не могла, пока уважаемый гость не покинет дом.

Он даже подумал, почему бы не просидеть здесь до отплытия корабля, наблюдая за Абигаэл и отдыхая. Ему нравилось смотреть на нее, но подолгу любоваться чужой женой было непристойно. А теперь выдалась такая возможность – Хиджу будет только благодарен, если дукун убережет ее от встречи с людьми с Запада.

– Ты что же, вздумала со мной спорить? – притворно нахмурился он, едва не рассмеявшись, когда Аби испуганно отпрянула. – Разве не запрещал тебе муж говорить с ними? А ты вздумала ослушаться, едва он перешагнул порог! Не позорь его. Все одно за стол с чужаками сядут только старшие женщины, и подавать бетель будут они же. Я при всех прогоню тебя, если вздумаешь мелькать перед глазами.

Жестом прервав возражения, дукун неторопливо допил вино, поднялся и направился к выходу, спиной чувствуя ее обиженный взгляд. Он усмехнулся. Пусть злится, плачет, зато останется невредимой. Люди с Запада были чужими здесь, но сошли на берег, чувствуя себя хозяевами. Его, сильного дукуна, не смогли обмануть кроткие речи, ведь он видел тьму и зло в сердце столь явно, как если бы они отпечатались пятном на лице. Старейшин тоже не убедили слова, они замечали алчность в глазах, жадно шаривших по деревне.

Жажда наживы с одной стороны и желание обладать диковинами, которых никто не видывал еще на побережье – с другой. Пришельцам из-за моря не было нужды грозить аборигенам силой оружия. Сами все отдадут, польстившись обманчивым блеском чудных даров. Дукуна огорчала легкомысленная готовность его соплеменников принять все, что идет от чужаков. Недалек час, когда алчность затмит разум, заставит предать заветы предков.

Потому он не вышел встретить нежеланных гостей, оставаясь незаметным для их глаз наблюдателем. Скрывшись в глубине затененной веранды, он раскладывал на деревянном полу узоры из круглых камешков, вслушиваясь своим особым чувством в происходящее вокруг.

Тем временем трапеза подошла к завершению, женщины убрали посуду, и началась торговля. На циновках разложили все, чем была богата деревня, но хоть Жозе Спириану и хвалил искусство ее мастеров, он был недоволен: жемчуга ловец принес немного и не лучшего качества.

Высказывать недовольство вслух хитрый торговец конечно не стал. Дождавшись, когда туземцы расслабятся, увлеченные рассказами о дальних берегах, разморенные вином и зноем, он незаметно шепнул офицеру, знакомому немного с местным диалектом, чтобы тот попробовал вытрясти из мальчишки-ныряльщика запасы, которые могли быть припрятаны.

Помощник боцмана, опытный моряк и бывалый пройдоха по имени Паулу Канара, под каким-то предлогом увел ныряльщика в сторону, якобы увлекшись разговором. Слушая рассказы о здешнем рыболовстве, он с рассеянным видом отломил тонкую ветвь и стал затачивать ее конец кинжалом, крошечным, с рукоятью слоновой кости, украшенной резьбой и шелковой кистью. Как и ожидалось, безделушка очаровала дикаря.

– Прими его в знак добрых намерений, все равно годится лишь чистить ногти, – усмехался Паулу, вручая нож обрадованному ныряльщику. – Ваши паранги хоть и остры, но грубые, такими только курам головы рубить. Тебе бы раздобыть оружие, достойное настоящего воина. Если есть, чем заплатить, конечно.

Гладя кончиками пальцев холодную сияющую сталь, Джу сокрушался, что недавно распродал весь свой улов хороших жемчужин. Той жалкой горстки, которую он отдал гостям, едва ли хватило бы даже на этот маленький ножик.

– Не может быть, чтоб ни у кого не осталось, – вкрадчиво говорил Паулу. – Ты мог бы взять, а потом отдать долг. Мы ведь сюда вряд ли когда вернемся.

– Я знаю, кто мне поможет, – просиял мальчишка.

Обрадованный столь удачной мыслью, он поспешил к дому Хиджу, совершенно не заботясь о том, что ведет за собой чужака. Хозяина не было, но Аби точно там, она добрая и дружит с матерью Джу. Наверняка поможет, ведь Хиджу привозил ей целые россыпи прекрасных жемчужин и отдавал, не считая. Петан играл самыми крупными из них с младшим братом. Хиджу и не заметит, если часть пропадет.

– Аби, ты здесь? – Джу позвал ее, не заходя в дом.

В ответ послышалось хныканье ребенка. Хозяйка не торопилась выходить, но настойчивый посетитель позвал ее снова, и та, кое-как успокоив разбуженного Гембала, вышла на крыльцо.

– Что тебе? – выпалила она сердито, но увидела его спутника и осеклась.

Пока Джу торопливо и путано объяснял, зачем пришел, Абигаэл и Паулу Канара удивленно смотрели друг на друга. Аби опомнилась первой. Улыбнулась, поприветствовала незнакомца. Выслушав просьбу ныряльщика, она задумалась.

Никогда не доводилось ей меняться товарами, этим занимался Хиджу, не посвящая в подробности жену. Однако у нее и вправду был жемчуг, не тот, который откладывался для продажи – его она никогда бы не посмела взять без его позволения, но собственный, подаренный за многие годы. Хиджу частенько оставлял самые крупные жемчужины, или те, что были необычных цветов и форм. Аби готова была подарить некоторые из них гостю просто так, но рассудила, что муж не одобрит такого поступка. А Джу очень хотел получить обещанные клинки.

– Наверное, я могу вам кое-что предложить, – сказала она несмело, жестом приглашая их присесть на крыльце. – Простите, что не пригласила  в дом, хозяин сейчас в отъезде. Подождите здесь, я принесу жемчужины.

Растерянный офицер проводил взглядом странную женщину. Он не мог не заметить, как красиво и грациозно стройное тело, едва прикрытое куском тонкой ткани. Кожа ее оставалась пленительно светлой, беспощадное солнце лишь немного позолотило ее загаром. Глядя на тонкие щиколотки и босые стопы, по-кошачьи беззвучно ступавшие по деревянному полу, Паулу Канара почувствовал, как кровь прилила к лицу.

– Кто ты? – изумленно спросил он, когда она вернулась с полотняным мешочком в руках.

Она села напротив, подобрав под себя ноги. Проследив за взглядом незнакомца, прикрыла краем саронга голые колени. От этого беззастенчивого, цепкого взгляда Абигаэл стало неуютно.

В нескольких словах она рассказала свою историю, и, желая побыстрее отделаться от неприятного посетителя, высыпала перед ним содержимое мешочка. Как она и ожидала, все внимание гостя тут же заняли жемчужины. Крупные, безупречные, каждая из которых стоила на Западе так дорого, что Хиджу не поверил бы, если б услышал.

– Что ты хочешь за них?

– Я отдаю их в уплату за вещи, которые ты обещал Джу, – ответила Абигаэл, собирая жемчуг обратно в мешок. – Этого хватит?

– Да, но я мог бы купить больше.

– Это все, что есть, – солгала Абигаэл.

Ей не хотелось отдавать все свои запасы, ведь это были подарки Хиджу. Как ни пытался Паулу выманить еще, Аби оставалась непреклонной. В конце концов он сдался и ушел, учтиво простившись с хозяйкой. Вернулся к своим, украдкой передал Жозе Спириану добычу (не забыв припрятать пару самых редких жемчужин), отдал мальчишке обещанные кинжалы. Но никому рассказывать об Абигаэл не стал.

Все время, пока другие обменивались историями и шутками, пили вино и жевали бетель, Паулу думал о ней. Он много лет провел на Востоке, но к экзотической внешности местных женщин привыкнуть так и не смог. Даже самые юные и смазливые из них вызывали у него брезгливость. Ему не нравились их слишком смуглая кожа, раскосые глаза, манеры и привычки, далекие от цивилизованных.

Золотые косы и синие очи незнакомки маячили перед внутренним взором, разжигая пожар в крови. Паулу Канара не мог перестать думать о том, что хижина ее на самой окраине, и она там совсем одна. Туда легко пробраться незаметно, а женщина наивна и доверчива. И у нее наверняка остался жемчуг. Чутье говорило, что она солгала.

Уличив подходящий момент, Паулу Канара ускользнул из-за стола и пробрался к дому Абигаэл, прячась за деревьями. Вокруг по-прежнему было безлюдно. Стояла тишина. Паулу подумал, что если женщина ушла, то он хотя бы попытается найти что-нибудь ценное в пустой лачуге.

Но Абигаэл была дома. Гембал спал, и она заговорила с вошедшим мужчиной вполголоса, боясь разбудить ребенка.

– У меня и в самом деле ничего нет на продажу.

– Ты ошибаешься, – также тихо отозвался тот и приблизился, заставив ее отшатнуться. – У меня есть много красивых вещей для тебя. Хочешь, подарю?

Нитка ярких стеклянных бус сверкнула в его руках и прохладной тяжестью скользнула по шее женщины. Она дернулась, пытаясь избежать прикосновений этого человека. Его ухмылка внушала страх, в глазах появился нехороший блеск.

– Это твой ребенок? – спросил он и положил ладонь на шею испуганно замершей Абигаэл, с наслаждением ощущая, как нервно пульсирует жилка под нежной кожей. – Не шуми, ты ведь не хочешь тревожить его.

Внутри Абигаэл все сжалось от отвращения и ужаса. Впервые она почувствовала себя такой беззащитной и не могла поверить, что среди белого дня в ее собственном доме кто-то может ей угрожать. Снаружи доносились голоса и смех. Метнув взгляд в сторону колыбели, она увидела мирно спавшего Гембала. Мысли заметались, не находя выхода.

– Я знал, что мы договоримся.

Рука чужеземца скользнула вниз по ее ключицам и грубо дернула край саронга.Вскрикнув, Абигаэл оттолкнула его, вырвалась и метнулась к сыну. Ударившись об угол и едва устояв на ногах, Паулу выругался, схватил ее за волосы, разворачивая к себе, и с силой отвесил пощечину.

Абигаэл упала на колени, держась за лицо. Еще никто никогда не поднимал на нее руку. Боль и страх оглушили, она пыталась отползти подальше, но мужчина настиг ее в один шаг. Он смотрел сверху вниз, без стыда ощупывая взглядом ее тело.

Внезапно он выпрямился, будто ужаленный. Лицо побелело, рука метнулась к груди, судорожно сжала одежду. Из горла вырвался хрип. Абигаэл вскочила на ноги и попятилась. На пороге возник дукун и остановился, не отрывая глаз от чужеземца, ловящего воздух распяленным в гримасе боли ртом.

– Я могу сдавить сильнее, – сказал он вкрадчиво и поднял руку, будто держа что-то невидимое. Пальцы колдуна чуть дрогнули, сжимая пустоту, отчего чужак пошатнулся и сипло застонал. – Могу делать так до тех пор, пока твое сердце не лопнет.

Дукун слегка перебирал пальцами, равнодушно наблюдая, как корчится человек напротив. Абигаэл не жалела его, но не хотела, чтобы кого-то убили по ее вине. Она бы закричала, зовя на помощь, да кто посмеет возражать дукуну? Скорее, жители деревни перебьют всех чужих.

– Посмотри на меня, – дукун наконец ослабил хватку, позволяя Паулу Канаре вдохнуть. Тот повиновался, глядя на него с мольбой. – Сейчас ты уйдешь. Вернешься к остальным. И ничего не расскажешь. Ты никого здесь не встретил, понял? Ни меня, ни эту женщину.

– Да, – прохрипел Паулу. – Только не убивай.

– Если обманешь, я узнаю.

Рука дукуна расслаблено опустилась, и чужак, пошатнувшись, опрометью бросился вон. На Абигаэл он и не взглянул.

На миг воцарилось тяжелое, тревожное молчание. Абигаэл стояла, еле держась на ногах, и не смела поднять глаза. Ей было невыносимо, чудовищно стыдно за себя и за людей, которых она считала едва ли не соплеменниками. Хныканье Гембала заставило ее вздрогнуть. Потревоженный шумом, ребенок не проснулся, но беспокойно заворочался. Она осторожно взяла его на руки, укачивая.

– Уходи, – велел дукун. – Спрячься в лесу и пережди, пока они не уплывут.

Кивнув, Абигаэл шагнула к выходу, но дукун преградил путь.

– Ребенка оставь.

– Я не могу бросить его здесь одного! – воскликнула она, прижав сына к груди.

– Не одного. Я присмотрю за ним.

Он осторожно взял мальчика из рук матери. Гембал открыл глаза, сонно посмотрел на дукуна, и тот ответил ему долгим взглядом. Абигаэл показалось, что они говорят без слов о чем-то, понятном только маленьким детям, колдунам и духам.

– Ты обещаешь, что с моими сыновьями не случится беды?

Дукун улыбнулся, отчего черные глаза его хитро блеснули. Вышел из дома с ребенком на руках. Абигаэл ничего не оставалось, как последовать за ними.

– Нашу деревню и людей, живущих здесь, неусыпно оберегают духи предков. Многие поколения сменились на этой земле. Но ты пришлая, и за тобой некому присмотреть – кто знает, где остались твои хранители. Я всегда заботился о твоей семье особо. Мы все заботились.

– Но почему? – опешила Абигаэл. Она думала, что всегда будет для них чужой, сколько бы лет не прожила в деревне, и слова дукуна удивили ее.

– Потому что вы – часть общины. Здесь твой дом, Аби, не за океаном. Теперь иди. Они спросят о тебе и быть может захотят разыскать. Не нужно давать повод для ссоры.

Он оказался прав: разузнав все, что считал необходимым, Жозе Спириану вспомнил о прекрасной незнакомке, встреченной им во время прогулки по деревне. Но никто не рассказал ему ничего про Абигаэл. Туземцы опасались, что красота молодых женщин вызовет ненужный интерес и не позволили им показаться разгоряченным вином гостям, а Паулу Канаре боялся колдуна. Украдкой ища его глазами, помощник боцмана перекатывал в кармане жемчужины, успокаивая себя хотя бы этой добычей, и не мог дождаться, когда вновь вернется на корабль.

Время, которое торговец мог позволить себе потратить на здешнем берегу, неумолимо истекало. Жозе и его люди взошли на борт и отчалили, довольные хорошим обедом и кое-какой добычей. Но торговца не покидало чувство, что Флорес не раскрыл и малой доли своих тайн. Долго стоял он на палубе, задумчиво глядя на удалявшиеся очертания мыса, и до самой Ларантуки рассуждал про себя, стоит ли остров того, чтобы рискнуть и снарядить сюда экспедицию, или лучше не терять времени на глупые фантазии и заниматься пряностями, которые принесут прибыль наверняка. Он почти сразу позабыл о прекрасной женщине, мельком увиденной на диком берегу. Женщины вообще, по его мнению, не заслуживали того, чтобы долго о них помнить.

И бросают в огонь, и они сгорают

Когда у Буди и его жены, недавно отпраздновавших крещение второго сына, пропал первенец, ни у кого в племени не было сомнений, кто тому виной. Несколько дней поисков так и не вывели на след – мальчонка как сквозь землю провалился.

Деревня гудела от возмущенных голосов. Плач убитой горем матери ножом полосовал сердце брата Рикарду, напрасно искавшего слова утешения. Наравне с туземцами он целыми днями обходил окрестности, искал исчезнувшее дитя, сокрушаясь о судьбе его от всей души. Но все же не мог поверить, будто ребенка в самом деле украли эбу гого.

– Они ни разу и не пытались на кого-то напасть. Даже на слабых или спящих, – убеждал он Анну. Жители деревни, впадавшие в ярость при одном упоминании об этих существах, слушать его не стали бы. – Даже на животных крупнее молочного поросенка. Они вовсе не похожи на людоедов!

– Здешним лучше знать, – безжалостно возражала Анна. – Старожилы рассказывали, что много лун назад подлые зверюги уже воровали детей и ели их. Зачем ты их защищаешь?

И впрямь, зачем? Брат Рикарду задумался. Эбу гого казались ему одним из поразительных Господних творений, забавными и смышлеными, хоть и не наделенными божественной искрой разума. К тому же он никогда раньше не встречал упоминания подобных существ и собирался подробно описать их по возвращении из своего путешествия. Он верил, что его записи могут стать весьма популярными среди ученых людей, и тайком мечтал о славе первооткрывателя внутренних земель Флореса.

– Я не хотел бы причинять вред невинным Божьим тварям, – сказал он, устыдившись суетных помыслов.

– А мальчишка Буди не невинный? Жили бы они себе в лесу как раньше и не шатались по округе – никто их не тронул бы.

Спорить было не о чем. Посокрушавшись про себя, брат Рикарду прекратил бессмысленный разговор. Никто не поддержит его здесь, а то и обвинят в злонамеренности. Вся деревня решительно настроилась избавиться от неугодных соседей, и вечером люди собрались, чтобы придумать, как навсегда прогнать эбу гого. Разумеется, монах и его спутница присутствовали тоже.

Глядя на суровые лица, высвеченные во мраке багряными отблесками огня, брат Рикарду невольно вспоминал, как сам чуть не стал жертвой молодых охотников племени. Словно дни, что он прожил здесь, вдруг оказались лишь сном, а вокруг не братья по вере, а все те же кровожадные дикари.

– Мы давно наточили паранги и смазали ядом стрелы сумпитанов, – горячился один из юношей. Брат Рикарду хорошо его знал – смешливый, любознательный, он одним из первых согласился принять крещение. – Пришло время доброй охоты!

– Да, мы готовы!

– Перебьем всех до последнего, чтоб и на расплод не осталось!  

Друзья юноши, такие же молодые и горящие азартом, шумно поддержали товарища. Их с трудом удалось угомонить, чтобы выслушать самую старую и уважаемую женщину общины, хозяйку дома, где жил брат Рикарду.

Она не торопилась, сидела, с благодушным спокойствием наблюдая за спорившей молодежью. Дождалась, когда смолкнет шум голосов, в наступившей тишине на несколько мгновений смежила веки, как бы раздумывая о чем-то или наслаждаясь вниманием, сосредоточенным на ней одной. Наконец заговорила.

– Дви выследил, откуда эбу гого к нам приходят. Расскажи, что ты видел.

– Это неблизко, но и не далеко, засветло можно дойти и вернуться, если не медлить в дороге, – сказал Дви, один из самых опытных охотников племени. – Путь я запомнил. Они живут в большой пещере, в лесу над обрывом. Недалеко от вершины.

– Я знаю это место, – отозвался кто-то из юношей. – На вершину трудно добраться с той стороны, кое-где нужно лезть по скалам, как обезьяна.

– Неужели среди вас не найдется ловких и смелых? – Дви усмехнулся, гордясь собой.

В ответ другие охотники вновь загомонили. Задетые насмешкой, они кричали, что готовы пойти туда хоть сейчас и выловить всех тварей до единой еще до рассвета. Но Дви лишь улыбался. Он смог пробраться в пещеру, но проворные эбу гого попрятались в узких лазах и на карнизах под самым сводом, откуда весьма метко бросались камнями и всякой дрянью, вынудив его поспешно отступить.

– Нет смысла лезть туда, рискуя сломать ноги, – резонно заметил старейшина. – Эбу гого хитрые, они спрячутся в глубине горы раньше, чем вы подойдете ко входу. Второй раз близко к себе не подпустят.

– А зачем лезть? – перебила старуха. – Они сами тащат в свое логово все, что могут унести, не проще ли подсунуть им отравленное мясо или еще что?

– Не годится. У каждого зверя есть чутье, не будут они это есть.

– Они воруют не только еду, – выждав, когда прекратится новая волна спора, сказала Менелан, лучшая ткачиха в деревне. Затейливые узоры на вытканных ею икатах всякий раз заставляли брата Рикарду восхищаться удивительной фантазией мастерицы. – Вспомните, как у нас стащили пряжу, сушившуюся на солнце. И даже старую сеть. Наверное, они выстилают этим свои норы.

– Верно. Но к чему ты клонишь?

– К тому, что мы можем нарочно оставить для них какую-то сухую ветошь. Которая хорошо горит. И даже пропитать ее маслом. Дви, ты видел те пещеры, можно ли найти лазейку, чтобы бросить горящие факелы и выкурить оттуда эбу гого?

– Отчего бы не попробовать, – задумчиво пробормотал Дви, явно раздосадованный, что такая хорошая идея пришла на ум не ему. – Только вряд ли они станут сидеть в пещере, пока не сгорят. Вдруг там есть и другие выходы?

– Пусть бегут, – сказал старейшина. – Обратно они не вернутся, звери не любят огонь. Ты очень хитра, Менелан. Только женщина могла выдумать такое коварное средство!

– Скорее, подлое, – тихо пробормотал брат Рикарду.

Но Анна, сидевшая рядом, услышала. Уставилась на него неодобрительно, но монах, погрузившись в свои мысли, не замечал этого красноречивого взгляда. Тогда она приблизилась и зашептала прямо в ухо:

– Осторожнее! Они теперь как потревоженный пчелиный рой, не надо раздражать людей почем зря.

Он лишь кивнул в ответ. Анна, конечно, права. Злоба ослепляет, превращая человека в подобие раненого дикого зверя. Тот, кто сейчас хотя бы покажет намерение помешать, вызовет на себя гнев каждого из них.

Брат Рикарду окинул взглядом собрание. Возбужденные голоса, опасный блеск в глазах. То и дело кто-то вскакивает с места, охваченный нетерпением. Идея Менелан захватила всех, каждый хотел поучаствовать, горя предвкушением большой охоты. Монаху не нравилось видеть их такими, но уйти он тоже не мог, знал – заметят, вспомнят потом, когда улягутся страсти, что в важный для деревни день он отделился ото всех, а значит, так и остался чужаком и не заслуживает доверия.

 «Но ведь мы братья по вере теперь, – рассуждал брат Рикарду, поздней ночью возвращаясь в свой дом. – Пусть их лица не похожи на мое, а обычаи дикие и странные, но ведь они такие же потомки Адама, как и я».

Стоила ли жалость к эбу гого того, чтобы разочаровать людей, пустивших их с Анной в свои дома, разделивших с ними не только хлеб, но и свои горести и радости? Определенно нет. Нельзя проявлять слабость: если во имя правого дела нужны жертвы, то они будут принесены. Спасение человеческих душ во сто крат важнее жизней каких-то человекоподобных обезьян, важнее всего на свете. Об этом следует думать, но почему же так тяжело на сердце?

Той же ночью женщины положили неподалеку связки соломы и ветошь, щедро пропитанную маслом, для верности разбросав рядом побольше лакомых кусочков. Как они и рассчитывали, после восхода солнца от приманки не осталось ни крошки. Надеясь, что колония эбу гого собралась в пещере и все утро будет делить богатую добычу, охотники спешно отправились в путь.

Но и другие не желали пропускать столь увлекательное зрелище. Следом за охотниками вышли молодые женщины, несколько детей постарше – матери мудро рассудили, что нет смысла им запрещать, все одно попытаются тайком пробраться к пещерам, пусть уж лучше будут под надзором взрослых. Их сопровождали мужчины, чьи годы не позволяли участвовать в охоте, но здоровья и сил еще хватало на долгую прогулку.

Проповедники тоже присоединились к ним – брат Рикарду не смог усидеть в деревне, Анна же не захотела оставлять его без присмотра, вдруг в сердцах натворит глупостей.

Шли торопливо, боясь сильно отстать от быстроногих охотников и все пропустить. Стояла чудная ясная погода, солнце еще невысоко поднялось над вершинами гор  и не успело раскалить воздух. Лес дышал прохладой, а на открытых склонах легкий ветерок приятно освежал путников. Птичьи трели и стрекот цикад сливались с голосами женщин и детским смехом.

Со стороны могло показаться, будто эти люди собрались на долгожданный веселый праздник, а не поглазеть на бойню. Впрочем, казнь всегда была желанным развлечением для зевак. И, глядя на оживленно переговаривающихся туземцев, брат Рикарду в который раз подумал, что, в сущности, люди везде одинаковы, живут ли они в замках или в хижинах, крытых банановыми листьями.

Путь оказался долгим, да еще добрую его часть приходилось подниматься по склону горы, который не всегда был пологим. Отвыкшему от длительных переходов брату Рикарду пришлось нелегко, его спутница тоже утомилась, хоть старалась не показывать этого. Постепенно началась жара, превращая каждый крутой подъем в настоящее испытание.

Но туземцам все было нипочем. Казалось, карабкаться по горным тропам для них было все равно что для брата Рикарду прогуливаться по ровной вымощенной дороге – никто из них даже не запыхался. Женщины по-прежнему тараторили без умолку, то и дело прикрикивая на норовивших убежать далеко вперед сорванцов. Мужчины говорили о своих делах или спорили, получится ли выкурить эбу гого насовсем, и кто из охотников окажется самым удачливым.

Когда монах хотел было уже сдаться и устроить привал, пусть даже пришлось бы отстать от других, впереди показалась тонкая струйка дыма, косо тянувшаяся в небо. Туземцы встретили это зрелище взволнованными выкриками и поспешили туда, благо, до пещеры оставалось совсем немного. Мгновенно забыв об усталости, брат Рикарду прибавил шаг.

Прежде чем увидеть происходящее, он различил крики. Даже издали в них слышались боль и леденящий кровь ужас; эти звуки, так похожие на человеческие голоса, отдавались дрожью в нервах, вызывая желание повернуть назад и не приближаться туда, где творится страшное.

Брат Рикарду усилием воли подавил инстинктивный порыв немедленно бежать прочь и последовал за всеми, на ходу вглядываясь в лица. Он надеялся увидеть хоть намек на жалость или страх, но замечал только возбужденный блеск в глазах. Они предвкушали развлечение. Жизнь в горной деревушке, отрезанной от всего мира, не была богатой на события, и сегодняшний день для ее жителей выдался почти что праздником.

Наконец они вышли к подножью скалы, в недрах которой скрывалась та самая пещера. Охота была в самом разгаре. Под визг и улюлюканье эбу гого покидали свое убежище, пытаясь сбежать по почти отвесному склону. Охотники стреляли в них из сумпитанов, а то и просто швыряли камни. Существа срывались вниз, истошно вереща. Другие метались, ныряли обратно в норы, но дым становился все гуще и вновь выгонял их прямиком под ядовитые стрелы.

Снизу полетели мелкие камни – вооруженные рогатками дети тоже хотели принять участие в расправе. Матери ругались на них, боясь, что снаряды попадут в охотников. Пожилые мужчины с азартом обсуждали меткость своих сыновей. Брат Рикарду стоял чуть поодаль. Всеобщее веселье претило ему.

– Если тебе противно, зачем тогда мы сюда пришли? – недовольно проворчала Анна.

Взглянув на нее, брат Рикарду с облегчением заметил, что послушница вовсе не испытывает радости от зрелища. Ее лицо оставалось спокойным и строгим, как и всегда, и весь вид ее говорил о том, что она здесь только по необходимости, а не для удовольствия. Впрочем, сочувствия боли и страданиям существ, сжигаемых заживо на ее глазах, он тоже не различил.

– Не хочу делать вид, словно я не при чем, – задумчиво ответил он. – Пока мы здесь, я все еще в ответе за души этих людей и не буду лицемерно отворачиваться от них сейчас.

– Ты придаешь простой охоте чересчур много важности, – вздохнула Анна. – Вот уж не думала, что у тебя такое мягкое сердце.

Тем временем крики усиливались и слышались будто из-под земли – похоже, пламя в пещере быстро разгоралось. Эбу гого полезли наружу один за другим, но не всем удавалось уйти от охотников и скрыться наверху за камнями. Недостаточно ловких добивали под одобрительные возгласы зрителей. Появились самки с детенышами на спинах, и монах заметил, что длинная шерсть на головах некоторых из них начисто опалена. Напрасно брат Рикарду надеялся, что пощадят хотя бы этих – напротив, они становились самыми легкими целями.

К запаху дыма примешивался другой, хорошо знакомый монаху запах. Все это – голоса людей, взволнованных происходящим, крики боли, вонь паленой шерсти и горелого жира, – все напоминало ему другое время и место. Прикрыв глаза, брат Рикарду словно оказался за много лиг отсюда, на широкой мощеной площади, и эхо голосов отражали не горы, а каменные стены, и вот-вот послышатся слова молитвы. Незаметно для себя он одними губами произносил эти слова, повторяя за воображаемыми братьями.

– Мягкое сердце? – повторил он, прогоняя видение. – Возможно, в твоих словах есть доля правды. Мы слишком долго пребывали в плену мирских забот, оттого я забылся, позволил себе слабину. Но все же…

Анна смотрела, ожидая, пока он закончит мысль, но брат Рикарду запнулся и умолк, задумчиво глядя в пространство. Ей не нравился его рассеянный взгляд, означавший, что монах сегодня себе на уме и того и гляди что-нибудь учудит. Анна не понимала причину такого поведения, когда без видимых причин ее спутник впадал в тоску или недовольство и рассуждал о странном. Вот и сейчас – пусть ему жаль эбу гого, но стоило ли так сильно убиваться из-за каких-то тварей? Мало ли зверей в лесу!

Она не могла представить, что, глядя на расправу над зверями, брат Рикарду воображал другое. Перед его глазами как наяву вставала деревня, в центре которой на площади языческие идолы горели, изломанные, изрубленные на куски – как часто он воображал себе эту картину! Языки пламени копотью чернили мегалиты, поверженные на землю, но на сей раз среди дыма и летящих камней корчились не бессловесные твари, а люди, не отказавшиеся поклоняться своим идолам. Так будет расчищено место для прекрасных храмов, что в мечтах возводил брат Рикарду.

 «Идолопоклонничество должно быть уничтожено. Там, где бессильно слово, огнем и мечом. Нет места жалости к богопротивным языческим мерзостям в сердце доброго христианина, и уж точно не нам поддаваться мороку. Нет, не нам, псам Господним, призванным служить на страже истины!»

– Мы пришли, чтобы вас спасти, – произнес он вслух, вызвав недоумение Анны. – И вы будете спасены, какие бы средства не пришлось для того применить.

– Брат мой, не перегрелся ли ты на солнце? – ласково спросила Анна. – Может, трудная дорога утомила тебя? Пойдем, видишь, там, на склоне, большие камни отбрасывают тень? Дым относит в противную сторону, шум и камни не долетят. Подождем лучше там, незачем толпиться тут и нюхать смрад, коли охота все одно тебе не в радость.

 Монах позволил себя увести в сторону от остальных. В тени скального выступа он опустился на землю, чувствуя, как ноги гудят от усталости. Прислонившись спиной к прохладному камню, он некоторое время сидел, молча разглядывая реденькую жесткую траву перед собой.

– Почему бы нам не уйти отсюда? – спросила Анна, которой порядком надоели шум, суета и душный запах гари. Выросшая в рыбацком поселении, к охоте она была равнодушна. – Нам тут делать нечего, только даром время тратим.

– Ты права. Нужно отправляться в путь без отлагательств! – воскликнул брат Рикарду. – Я завтра же начну сборы в дорогу, и к вечеру нам следует подготовить последнюю, самую важную проповедь.

– Я говорила о том, чтоб вернуться домой, в деревню.

– Деревня вовсе не наш дом! Лишь временное пристанище, но время вышло. Впрочем, сейчас и вправду лучше вернуться.

Он с решительным видом поднялся и направился к звериной тропе, по которой они пришли сюда. Шаг его был столь стремительным, что Анна едва поспевала следом. Только когда звуки охоты утихли вдали, брат Рикарду заметил это и пошел немного медленней.

– Увлекшись взращиванием здесь христианской общины, я позабыл о главной миссии, – говорил он взволнованно. – Мы должны обратить в веру как можно больше душ, чтобы спасти их. Не наше дело возводить храмы, этим в свой черед займутся священники.

– Откуда же взяться священникам в такой глуши? – перебила практичная Анна. – Да и на каждое селение их не напасешься. Кто-то должен рассказывать о Христе, учить, как правильно себя вести, чтобы заслужить его милость и не вызвать гнев. Разве хватит только одного крещения?

Брат Рикарду посмотрел на нее, и во взгляде читалась тревога. Он не рассказывал Анне, что, отвергнув Христа, туземцы не только лишаются Царства Божьего, но и будут караться уже при земной жизни. О том, что люди с Запада, от которых она еще не видела зла, считают ее соплеменников дикарями, недалеко ушедшими от тех же эбу гого. И он не знал, говорил ли ей это кто-нибудь до него.

– Самое важное, чтобы люди приняли веру, – ответил он осторожно, – и отвернулись от ложных богов. Тогда они станут братьями для всех христиан. Не все, кто приедет с Запада, будут так считать, но быть может туземцы уже не будут для них… врагами.

– Мы и так для них не враги. Вот и в Ларантуке местные с пришлыми живут себе бок о бок, вполне довольные. Даже когда не были крещены, никто друг друга врагами не считал.

Пришлось вновь вспомнить, как наивна эта женщина, хоть и сообразительна настолько, что усвоила цивилизованную речь. Жизнь ее, протекавшая на диком острове, была проста и не отличалась от жизни ее далеких предков. Они не знали, сколь сильна бывает вера. Они вообще готовы были поверить в любых божеств и демонов, сказочных существ – во что угодно, словно дети. В их примитивных умах уживались друг с другом любые суеверия, и многочисленные божки, как куклы в балаганном театре, выбирались для какой-либо нужды, хотел ли обратившийся к ним вызвать дождь или наслать несчастья на голову сварливой соседки. Туземцы просто не способны понять, что такое ересь, и уж тем более как из-за нее может возникать вражда.

Едва не половину пути брат Рикарду размышлял о том, как донести до своей помощницы все это. Благо, дорога была долгой, и времени хватало. В конце концов он нашел, как ему показалось, то объяснение, которое будет понятно любому, даже самому невежественному дикарю.

Он сказал Анне, что все, отвергающие Бога, волей или неволей служат его врагу, Сатане, а значит, и сами становятся врагами. Что, поклоняясь ложным богам и оставляя подношения на их капищах, туземцы на самом деле славят Нечистого, тем самым повергая свои бессмертные души в ад. Что вечные муки во сто крат страшнее любых земных страданий, а своих преданных рабов Бог наделяет милостью и не оставит без награды за праведное служение.

Говоря с ней, брат Рикарду как будто готовился к завтрашней проповеди, потому с каждым словом речь его становилась все вдохновенней и красочней. Он так увлекся, описывая муки грешников в аду и казни, насылаемые на нечестивцев, что Анна явно испугалась. Видя это, брат Рикарду воспрял духом – быть может, и на других его слова подействуют схожим образом. Он давно понял: с помощью страха гораздо проще достучаться до сердец, нежели взывая к рассудку.

Украдкой поглядывая на монаха, вещавшего об ужасных муках и демонах с фанатичным огнем во взоре, Анна вновь проникалась к нему тем наивным восхищением, какое дети испытывают к показавшему им хитрый трюк циркачу. Пускай брат Рикарду порой ничего не смыслил в делах земных, но зато он умел угодить столь великому богу. Вновь она ощутила готовность идти за ним сквозь огонь и воду, не ропща, и гордость за себя, ведь и она теперь не простая женщина из рыбацкой деревни, а почти что жрица могущественного Иисуса. К ней даже местные относятся с уважением, почти как к дукуну.

 – Раз Богу надо, чтоб мы шли дальше, значит, пойдем. Тебе лучше знать, – сказала Анна, когда проповедь подошла к концу.

Ей не было никакого дела до жителей разбросанных по острову племен. Все люди для нее разделялись на своих, с кем она делила пищу, кров, жила по соседству, и всех остальных, от которых Анна не ждала ничего хорошего. При этом одни свои в любой день могли смениться другими, как было, когда она перебралась из родного дома в Ларантуку и потом, следом за братом Рикарду, сюда, в горы. Она бы с радостью осталась тут навсегда, но наставнику об этом говорить не стала.

 – Благодарю тебя, мой друг! – брат Рикарду был искренне тронут ее преданностью и, не удержавшись, схватил спутницу за руку, в волнении стиснув суховатую маленькую ладонь. Он даже не заметил, как смутил Анну этот жест. – Я знал, я верил, что найду понимание и помощь. Вместе мы справимся с любыми невзгодами, да поможет нам Господь!

В отличие от нее он больше не жалел о том, что придется покинуть гостеприимную деревушку и отправиться в неизвестность. Когда монах закончил наставления, перед его глазами снова возникли эбу гого, тщетно пытавшиеся спастись, карабкавшиеся по отвесной скале, детеныши, в ужасе цепляющиеся за обгорелую шерсть матерей. В ушах звенели вопли страха и боли вперемешку со смехом и оживленными голосами.

Сегодняшний день вновь напомнил брату Рикарду, насколько чужой он здесь, среди диких племен, и сколько еще предстоит труда и времени, чтобы облик туземцев хоть немного приблизился к цивилизованному. Впервые собственный вклад в это дело показался ему ничтожно малым, песчинкой на дне безбрежного моря, но долгая дорога всегда начинается с одного шага. Важно лишь не останавливаться на выбранном пути.

Огонь горел, она плакала

Не впервые Хиджу возвращался после долгого плаванья, и Абигаэл с детьми встречала его, но этот день до мельчайших подробностей отпечатался в памяти, превратившись в одно из тех ярких воспоминаний, которые навсегда остаются в сердце. Залитый ярким светом пляж, крики чаек над волнами. Легкий бриз теребил край саронга Абигаэл, развевал прядки, выбившиеся из переброшенной через плечо косы.

Петан зашел в море и махал тонкой загорелой рукой, будто указывая путь отцовской лодке. Малыш Гембал стоял рядом с матерью, ухватившись за ее подол. Сойдя на берег, Хиджу на мгновение притянул к себе старшего, запустил пальцы в спутанные волосы, нагретые солнцем, с улыбкой слушая, как он сбивчиво торопится сообщить все важные новости сразу.

Абигаэл все так же смотрела на них, держа Гембала за руку. Вдруг тот высвободился, сделал робкий шаг, покачнулся, но вцепился в саронг матери и устоял. И заковылял навстречу отцу, быстро и уверенно, ни разу не споткнувшись. Хиджу устремился к нему, подхватил и подбросил в воздух, от чего Гембал зашелся восторженным смехом.

– Когда он успел научиться ходить? – спросил Хиджу, усаживая довольного ребенка на плечо. – Он ведь только-только начинал делать первые шаги, да и то если я держал его за руку. Неужели меня не было так долго?

– Дети быстро растут. Я и сама не заметила, как он вдруг начал бегать едва не быстрее Петана.

Хиджу шел рядом с Абигаэл по песку, обжигавшему ноги, краем уха слушал щебетание старшего сына и пытался вспомнить его первые шаги. Неужели и тогда все произошло, пока сам он уходил в море? А первое слово, произнесенное Петаном? Хиджу не помнил и его.

– Как вы тут жили, пока меня не было? Все ли в порядке, не случилось ли чего?

– Все хорошо. Дети здоровы. Скоро будем рис собирать – его много уродилось, просто невероятно. А в остальном все как всегда.

Но когда Абигаэл говорила, она украдкой отвела взгляд. Хиджу заметил, но промолчал. Позже расскажет обо всем, что ее тревожит, ведь у жены нет от него секретов, а сейчас она наверняка просто не хочет омрачать ему радость возвращения домой.

До самого вечера он возился с детьми, не отходившими ни на шаг: даже подарки, привезенные с далеких берегов, не смогли отвлечь их надолго. Петану не терпелось узнать, где отец побывал на этот раз и что видел, а в ответ мальчик поведал о самом главном событии, произошедшем в деревне за последние дни: об удивительных гостях, приплывших на огромном чудо-корабле.

То, что он услышал об этом от сына, а не от Абигаэл, показалось Хиджу странным. Он заметил, как напряглась она при упоминании людей с Запада, и не стал приставать с расспросами, но позже, оставшись наедине, вернулся к этому разговору. Абигаэл нехотя призналась, что и вправду они были здесь, пополняли запасы и меняли товары, и что она отдала немного жемчуга в обмен на оружие для Джу.

– Ты ведь и сам ему не отказал бы, – говорила она, словно извиняясь, и Хиджу чувствовал: дело вовсе не в жемчуге.

– Мне все равно, куда ты денешь вещи, которые я приношу в дом. Но ты ведь знаешь, я не хочу, чтобы ты говорила с чужими. Особенно когда меня нет рядом.

– Прости, я не могла не выйти к ним. Это было бы невежливо. К тому же с тем человеком был Джу, я не оставалась с ним наедине.

Следовало рассказать Хиджу обо всем, но Абигаэл не смогла. Пусть она ни в чем не была виновата, пусть обещала дукуну сделать это, когда умоляла его молчать о случившемся – посмотрев на Хиджу, она увидела, как на лице его резко обозначились скулы, а брови сошлись к переносице. Он злился только за то, что чужак говорил с нею, не узнав еще о его поступке. Кроме боязни огорчить мужа Абигаэл чувствовала жгучий стыд, вспоминая прикосновения того человека, отчего язык прилипал к небу и слова застревали в горле.

В конце концов Хиджу успокоился и вновь стал с ней ласков. Ведь и в самом деле Абигаэл не искала встреч с чужаками намеренно. Стыдясь своей горячности, он даже просил прощения за то, что был с ней излишне строг и оскорбил ее подозрениями, и от этого у Абигаэл стало еще тяжелей на душе.

Никогда раньше она не обманывала Хиджу. Вина терзала ее, до рассвета не давая сомкнуть глаз. На другой день она то и дело порывалась во всем признаться, но с каждым мгновением все труднее становилось это сделать, и Абигаэл оставалось лишь надеяться, что дукун сжалится над ней и ничего не расскажет.

Страх и чувство вины не отпускали, заставляя ее украдкой следить за мужем. Всякий раз, когда в поле зрения появлялся дукун, нервы Абигаэл сжимались в тугой узел, и она провожала его взглядом, напряженно ожидая – сейчас подойдет к Хиджу и выдаст ее секрет. Но за все время мужчины лишь обменялись приветствиями и парой обыденных, ничего не значащих фраз. Хиджу не был дружен с дукуном, впрочем, как и с остальными соседями, и сегодня Абигаэл впервые была этому рада.

К концу дня она так измучилась, что решилась на разговор. Рано или поздно все равно пришлось бы это сделать, и чем позже, тем тяжелее далось бы признание. Но открыть всю правду она побоялась, умолчала о том, как тот человек напал на нее.

– Почему ты сразу не рассказала? – как она и ожидала, Хиджу разозлился.

– Я не хотела тебя огорчать. Тем более, ничего же не случилось. Дукун прогнал его.

– Да, в этот раз ничего не случилось. Повезло. Но все же… – он осекся и сузил глаза, внимательно рассматривая Абигаэл. От этого пронизывающего взгляда ей стало не по себе. – Я не должен был оставлять тебя одну так надолго.

– Разве я одна? Ты оставляешь нас в деревне, среди друзей! Ни разу мне не отказали в помощи, пока ты был в море.

Она искренне не понимала, как может Хиджу не замечать таких простых вещей. За множество лун, проведенных среди людей племени, Абигаэл успела стать для них близкой, будто всегда жила здесь. Что и говорить о детях – они родились на этом берегу и другой жизни не знали. Но Хиджу до сих пор оставался сам по себе, не скрывая, а наоборот, словно нарочно подчеркивая свою чужеродность.

– Когда-то я поклялся беречь тебя, – тихо сказал он. – Заботиться о тебе. А теперь моя жена вынуждена просить помощи у чужих людей.

– Что ты такое говоришь! Мы все помогаем друг другу, да и как без этого прожить? Вместе легче, и работа веселее спорится, и со всякой бедой проще справиться сообща. Ты просто не видишь всего этого, потому что привык все делать сам и подолгу здесь не бываешь…

Заметив, как Хиджу изменился в лице, она осеклась. Абигаэл вовсе не желала упрекать его в том, что он часто оставляет ее одну. Пусть ей порой становилось без него тоскливо, но Абигаэл понимала, какое место занимает море в сердце Хиджу, и не винила его, воспринимая все как данность.

– Прости, что меня не было рядом, когда это случилось, – сказал он, поднимаясь. – Я обязательно отблагодарю Пурнаму за то, что он нам помог.

– Вряд ли он ждет благодарности, – пробормотала Абигаэл, но Хиджу ее больше не слушал.

Ему вдруг захотелось побыть одному, разобраться с мыслями, беспокойным роем теснившимися в голове. Принять решение, как он привык, раз и навсегда. В глубине души он давно понял, что долгое время пытался себя обмануть, убеждая – все сладится, быть может, и не придется делать трудный выбор. Но после разговора с Абигаэл понял, что так не может продолжаться вечно, и пришло время решать. Сегодня. Сейчас.

Поглощенный раздумьями, он незаметно для себя оказался на берегу и очнулся, услышав голоса. Рыбаки, вынимавшие улов из сетей, приветствовали его. Хиджу хотел было по привычке пройти мимо, но вспомнил слова жены и остановился. Наверное, она права: он зря пренебрегает разговорами с соседями и сторонится их, не участвуя в жизни деревни. В конце концов, он им обязан, ведь эти люди помогают его семье, пока он бросает все и отправляется к дальним берегам.

«Я ведь как будто откупаюсь от них. Привожу улов и всякие диковинки, и больше ничего они от меня не видят, ни помощи, ни сочувствия, – думал он, прикидываясь, будто с добродушным вниманием слушает старшего из рыбаков. – Должно быть, их обижает такое безразличие».

Хиджу принялся выбирать рыбу из сетей вместе с остальными. Еще прохладные и влажные, пахнувшие соленой свежестью моря рыбины внезапно оживали в руках, собрав остатки сил на последнюю жалкую попытку вырваться и вернуться в родную стихию, упруго бились, падая в корзину, но быстро затихали под беспощадными лучами солнца, лишь жабры раздувались, ловя горячий воздух, непригодный для дыхания.

Улов был обильным, о чем Хиджу сказал довольным рыбакам. Старший расплылся в гордой улыбке и предложил на рассвете отправиться с ними – рыба сейчас шла мимо острова большими косяками, ловцам даже не нужно было уходить далеко, чтобы наполнить сети.

– Я с радостью к вам присоединюсь, – отвечал Хиджу. – Возьмем малую лодку Джу, и я пойду джуру селамом. Нас ждет богатый улов, завтра должен быть хороший день для этого.

К берегу приближались женщины. Еще издали заметив Хиджу среди рыбаков, они заметно оживились, тихо заговорили между собой, пересмеиваясь. Он кожей почувствовал чей-то заинтересованный взгляд – будто маленькое насекомое пробежалось невесомыми шершавыми лапками.

Их липкое, раздражающее внимание не нравилось Хиджу. Не дожидаясь, пока женщины подойдут забрать наполненные корзины, он закончил разговор и неторопливо побрел прочь вдоль линии прибоя, где влажный песок прохладен и не осыпается под ногами. Чуть поодаль стояла его лодка. Хиджу подошел и остановился, разглядывая ее.

С тех пор, как он ее построил – сам, не принимая никого в помощники, разве только чтобы приволочь из леса выбранные и срубленные им деревья, – минуло много лун. Сколько раз он уходил на ней к горизонту, Хиджу не смог бы и сосчитать, и никогда она его не подводила, надежная в шторм, быстрая, словно птица, при свежем ветре. Любуясь своей работой, Хиджу окинул взглядом плавные стремительные линии корпуса, не удержавшись, провел рукой по борту, который отшлифовал когда-то до гладкости.

Пусть он впервые в жизни сам строил лодку, вышло чудо как хорошо. Хиджу непроизвольно подумал, что отец мог бы им гордиться, и одернул себя – для отца он все равно что умер. Он посмотрел вдаль, где на фоне чистого, ослепительно голубого неба виднелись неясные очертания далеких островов. Интересно, где сейчас его семья? Живы ли отец и мать, хорошо ли сестра о них заботится? А Гунтур… Каким он стал? Вероятно, женился на Мелати, и она нарожала ему целую ораву ребятишек.

– Не важно, – пробурчал Хиджу, встряхнув головой.

Эти люди навсегда остались в прошлом, не стоило и вспоминать. Он оглянулся. Рыбаки уже собрали свои сети и покинули пляж, только женщины не спешили, поднимаясь по тропе с тяжелыми корзинами на головах. Дождавшись, когда последняя из них скроется за пригорком, Хиджу столкнул лодку на воду и забрался внутрь.

Он не стал поднимать парус: плыть в этот раз нужно совсем недалеко. Только обогнуть выступающие в море камни, как бы отгораживающие пляж, добраться до пологого участка, где берег усыпан крупной галькой, и там причалить. Оттащить лодку подальше от кромки прибоя и оставить сохнуть на солнце. Собрать немного плавника и осколков кокосовых орехов – вот и все, можно возвращаться домой.

Идти обратно берегом, карабкаясь по острым валунам, не хотелось. Хиджу зашел в море, нырнул в набежавшую волну и поплыл, распугивая стайки мелких рыб, пока между камнями не показалось белое песчаное дно. Скользя над ним стремительной тенью, он повернул в сторону деревни и плыл в толще воды, прозрачной и теплой в это время года, долго-долго, до биения пульса в висках и режущей боли в груди.

Тогда он устремился наверх, навстречу разлитому по поверхности свету, поймал волну и вынырнул за ее гребнем, позволил нести себя в сторону берега, пока досыта вдыхал воздух, пахнувший солью и свежестью. И снова в глубину, до самого дна, взметая песок под собою.

Хиджу плыл быстро и вскоре поравнялся с деревней. Стало жаль, что путь оказался таким коротким, хотелось продолжать, пока тело не нальется усталостью, а в голове не останется ни единой мысли, но не стоило отгонять лодку слишком далеко. Возвращаться к ней придется в темноте.

Ночью он лежал рядом с Абигаэл и слушал, как она засыпает, уютно устроившись у него на плече. Задремала она быстро, но Хиджу ждал, когда ее тело расслабится и дыхание станет глубоким и мерным. Бесцельно вглядываясь во мрак, он вдыхал привычный запах ее волос. Запах солнца. Где-то в глубине дома давно угомонились и затихли дети – Хиджу не слышал их дыхания, в последнее время его слух понемногу начал слабеть, но точно знал, что они там и спокойно спят, видят свои сказочные сны.

Бережно сняв голову Абигаэл со своего плеча, он встал, взял паранг и беззвучно выскользнул из дома. Разыскав заранее приготовленные вещи, Хиджу покинул деревню, стараясь держаться в тени и не привлечь случайного внимания. Совершить то, что он задумал, нужно было в одиночестве.

В свете почти полной луны можно было прекрасно различить каждую песчинку, и Хиджу быстро добрался до места. Ночью волнение стало сильнее, и он мысленно похвалил себя за то, что не поленился оттащить лодку подальше: прибой лишь слегка касался ее кормы, оставляя борта сухими. Не позволяя себе медлить и отвлекаться на ненужные размышления, Хиджу принялся разводить огонь.

Хотя за день дерево хорошо просохло, лодка все никак не желала загораться. Ветер сбивал робкие язычки пламени, стоило только им перебежать на поверхность борта. Море словно старалось помешать: вздымалось пенными валами, с грохотом швыряло их на берег, не в силах достать до огня, орошало его каскадами брызг.

Солеными слезами они оседали на лице Хиджу, но он не утирал его. Еще немного, и влагу высушит пламя. Вот неподатливое дерево наконец занялось, ветер теперь не тушил, а только сильнее раздувал огонь, и языки его взметнулись, озарили все вокруг, дохнули жаром. С треском принялись пожирать борта изнутри, выстреливая в воздух семена искр, без толка падавшие на камни.

Пенный край большой волны холодом окатил ноги Хиджу. Он подумал, что, возможно, оскорбил богов моря, до сих пор к нему благоволивших. Может статься, не видать ему больше в море удачи.

«Ничего, – думал он, наблюдая за разгоравшимся пламенем. – Как-нибудь проживем».

Он и раньше не привык полагаться на милость богов, пусть и приносил им дары, как того требовали обычаи. Теперь же в его сердце вырастала суровая, мрачная решимость. Однажды он уже сделал выбор и остался с судьбой один на один, но сумел приспособиться к новой жизни. Сумеет и снова.

– Хиджу!

После яркого огня глаза ничего не различали в темноте, но голос он узнал прежде, чем она вышла на свет. Спотыкаясь и поскальзываясь на мокрой гальке, Абигаэл подбежала, замерла, не дойдя пару шагов. Ее взгляд перепуганной птицей метался между Хиджу и пылающей лодкой. Из-под края наспех повязанного саронга по ноге сползала струйка крови – наверное, разбила колено об острые камни.

– Зачем ты здесь? – спросил Хиджу, не в силах скрыть досаду. Он не хотел, чтобы кто-то видел его сейчас. Даже Абигаэл.

– Я проснулась, а тебя нет. Потом увидела, будто что-то горит вдалеке… Я почему-то сразу подумала, что найду тебя здесь.

Она заглянула в его глаза и невольно отпрянула. В них была пустота, холодная, пугающая  - Абигаэл на миг показалось, будто перед ней не Хиджу, а кто-то незнакомый и абсолютно чужой. Никогда еще она не видела, чтобы он так смотрел.

– Что ты натворил? Зачем? – простонала она еле слышно.

Отвернувшись, Хиджу вновь уставился на огонь, не мигая и не отводя взора. Он ничего не ответил. Абигаэл почувствовала, как подкосились ноги, и села прямо на холодные камни. Не в силах сдержать слез, закрыла лицо руками.

– Какое первое слов сказал Петан? – неожиданно спросил Хиджу. Абигаэл подняла на него глаза, но он все так же стоял к ней спиной. – Ну же, ты ведь наверняка помнишь.

– Он сказал «дай». Только потом уже «мама». Но почему ты спрашиваешь сейчас об этом?

– Забавно, – в его голосе не прозвучало и тени улыбки.

– Пожалуйста, скажи, что ничего не случилось! – воскликнула Абигаэл умоляюще. – Что завтра ты начнешь строить новую лодку, и все будет какпрежде!

Но она и сама понимала – не будет. Что-то безвозвратно исчезало, рушилось, но Хиджу доведет задуманное до конца, что бы ни решил. Он оглянулся.

– Иди домой, Аби. Я вернусь, когда закончу.

– Но почему? – она всхлипнула. – Почему ты это сделал?

Глядя на нее, Хиджу мысленно пообещал, что больше никогда не заставит ее плакать. Не оставит одну – ждать и всматриваться в пустой горизонт, гадая, когда из-за него покажется знакомый парус и вернется ли он вообще. В этот миг Хиджу окончательно понял, что поступает правильно, и не важно, сколь невыносима и беспросветна тоска, поглощающая его бездонным омутом.

– Потому что невозможно разделить себя надвое, – ответил он, помогая Абигаэл подняться. – И две жизни за раз тоже не прожить.

– Это моя вина? Ты больше не можешь мне верить, поэтому…

– Не придумывай глупости! И вообще, не нужно тебе об этом думать. Ты не должна была сюда приходить.

Потупившись, она молча кивнула. Сейчас ему не до споров, да и чем она могла помочь? Все уже случилось, остается просто жить, так, как получится.

– Что же теперь с нами будет? – спросила она, заставляя себя прекратить плакать и распрямить плечи. Настало время ей быть для Хиджу опорой, и она должна справиться. Ради своей семьи.

– Только хорошее, – ответил он, улыбаясь краем губ.

Абигаэл кивнула. Пора было возвращаться. Этой ночью она все равно больше не уснет, но до рассвета есть множество дел. Хиджу хотел уйти ловить рыбу до самого вечера, ему нужно собрать обед. И снасти сложить заранее – вдруг решит взять что-то с собой. Ведь не так уж много времени осталось: не успеешь оглянуться, как начнет светлеть небо на востоке, тьма рассеется, и наступит новый день.

Что-то останется

Вторую ночь они провели уже на берегу. Издали увидели море на закате, полюбовались, как солнце погружается в него, окрашивая алым и золотым, но вышли на пляж только затемно, пропетляв между зарослями и скальными выступами. Здесь не было человеческих троп, в этих диких и безлюдных местах – горные охотники не лучшие соседи, и никто не селился рядом с ними, не ходил по их землям.

– А нас они приняли, – вслух размышлял брат Рикарду, кладя поджаренный на костре банан на лепешку из тапиоки. Лепешка успела немного зачерстветь, но с горячим куском банана, запеченным до липкой сладости, получалось довольно вкусно. – Выходит, не так уж страшны и дики местные племена, как о них говорит молва.

– Ну уж, – хмыкнула Анна, привыкшая не доверять никому. – То, что они нас не прирезали там же, где поймали, иначе как чудом не назовешь. Просто бог Иисус тебе помогает. И тот, у кого ума больше, чем у рыбы, станет тебя уважать, чтобы его не прогневать непочтительностью.

– Ты права, Господь не оставляет нас, и все, чего удалось достичь, невозможно было бы без Божьей помощи. Но все же я не верю, что дело только в страхе. Под суевериями, предрассудками и невежеством скрывается душа, стремящаяся к истине, жаждущая света. Если видеть их такими, то из тяжелой ноши служение превращается в радость!

– Мы больше не под защитой племени, тебе бы не расслабляться. Край тут глухой, кто знает, какие чудовища подкарауливают нас на пути. Да и люди… С добром здесь никого не ждут. Вспомни первую деревню, ведь они на смерть нас послали.

– Уповай на Господа, Анна, и в сердце твоем не останется страха. Он защитит рабов своих, неужели у тебя до сих пор остались сомнения? – воскликнул брат Рикарду, но Анна лишь головой покачала в ответ.

К своему стыду, в глубине души он вовсе не был так уж непоколебимо уверен в том, что говорил, и пылкая речь скорее была призвана убедить самого монаха, нежели его спутницу. Тем более брат Рикарду небезосновательно подозревал, что она просто-напросто не понимает добрую часть его наставлений. Зато неуверенность и слабость своего наставника почувствует наверняка – он давно заметил, как часто чутье приходит на помощь туземцам там, где цивилизованные люди внимают доводам рассудка и мудрости, данной образованием.

– Так-то оно так, но осторожность никогда не повредит. Не надо испытывать терпение богов на прочность.

– Бог един, и никаких других богов нет, – отозвался брат Рикарду, скрывая зевоту. – Когда ты наконец оставишь привычку к такому богохульству?

Прервав ее извинения, монах предложил готовиться к отдыху. Долгий и трудный переход, прошлая ночевка в джунглях, казавшихся особенно неуютными и враждебными после долгой жизни в деревне – все это вымотало его. Стоило лишь расположиться на песке возле потрескивающего костра, наесться досыта и выпить горячий отвар из собранных Анной трав, как начало неудержимо клонить в сон.  

Накануне ночью брат Рикарду то и дело просыпался, встревоженный незнакомыми звуками, подолгу вслушивался в темноту, ожидая, пока неведомые ночные твари проявят себя. Потом начинал терзаться сомнениями в правильности принятого решения. Лишь ненадолго удавалось забыться, казалось, до самого рассвета он и глаз не сомкнул. В этот раз он оставил Анну заканчивать ужин в одиночестве и провалился в крепкий сон без видений, едва голова коснулась узла с одеждой, заменявшего ему подушку.

Утром он не сразу осознал, почему вокруг шумят волны, пахнет свежестью и ветер овевает лицо. Только раскрыв глаза вспомнил – он не в деревне, а на пустынном берегу, ночевал под открытым небом. Так и не решив, огорчает его это или радует, брат Рикарду потянулся и сел, с удовольствием отметив, что тело больше не ломит от тяжелого перехода. Он вновь начинал привыкать к жизни в пути.

Анна уже встала и ушла куда-то, разведя перед этим огонь. Над подвешенным котелком поднимался пар. Брат Рикарду подошел ближе и заглянул в котел, желая узнать, ждет ли его похлебка на завтрак или Анна просто решила нагреть воды, как вдруг его внимание привлекло какое-то движение поодаль.

Он остановился, встревоженно глядя в ту сторону, и ничего не различил в пятнах света и тени. Но ведь там точно что-то двигалось, что-то большое. Быть может, просто листья пальм колышутся на ветру? Брат Рикарду почти успокоился, однако едва он хотел вернуться к костру, как в тени зарослей вновь что-то зашевелилось и тут же замерло, сливаясь с пейзажем.

Позади раздались шаги, заставив монаха вздрогнуть, но то была всего лишь Анна. В руках она держала гроздь плодов салака. Заметив растерянный вид своего спутника, она попыталась проследить за его взглядом.

– Там кто-то есть, – тихо сказал брат Рикарду. – Вон под теми деревьями. Что-то большое прячется в тени.

– Да это же ора! – воскликнула зоркая Анна. – И крупная какая! Надо бы оглядеться, нет ли рядом других.

– Они опасны?

– Лучше близко не подходить. Вообще на людей они не охотятся, но при случае могут и напасть.

Поглядывая в сторону, где притаилась неведомая тварь, брат Рикарду поспешно собирал свои пожитки, радуясь, что им нужно идти не в ту сторону. На всякий случай он держал под рукой паранг – за время, проведенное на острове, монах научился владеть этим примитивным оружием едва ли не так же ловко, как аборигены. И когда животное, которое Анна называла ора, лениво выползло на солнце, явив себя во всей красе, он в ужасе выхватил паранг из-за пояса.

– Не направляй на нее нож, она тебе не угрожает, – остановила его Анна, осторожно подхватывая свои вещи и отступая медленно, стараясь не делать резких движений. – Убить ора – дурной знак.

– Очередное суеверие, – пробурчал брат Рикарду, но последовал ее примеру.

Впрочем, тварь не обращала на них никакого внимания: просто неподвижно сидела на песке, словно задумчиво любовалась морем. Но одного ее вида было достаточно, чтобы внушить страх. Огромный ящер с мощным телом и массивной тупой мордой, похожей на крокодилью, но от крокодила его отличали сильные и длинные ноги – решит напасть, убежать точно не получится. Он казался ожившим чудищем из местных легенд.

– Тебе встречались раньше подобные существа? – спросил монах, когда чудище исчезло вдали. – И не опасно ли нам продолжать путь по местам, где они водятся?

– На этой стороне острова они много где есть. А вот в Ларантуке я о них ни разу не слыхала. Год сейчас должен быть сытный, ора не станут преследовать нас. Встретим – пройдем мимо, только старайся их не тревожить. Коли проявим уважение, они пропустят.

– Уважение? К гигантским ящерицам? Что за дикие предрассудки!

– Э, нет, они не простые ящерицы. Ора – потомки принцессы драконов, прекрасной Путри Нага.

Это была еще одна занятная местная легенда, которую брат Рикарду выслушал с интересом, как бы ни огорчало его, что послушница относится к ней непозволительно серьезно. Жители мест, откуда Анна родом, верили, будто жуткого вида гиганты произошли от мифической принцессы. Некоторые из племен считали ее и своей прародительницей.

На священном Острове Драконов жила Путри Нага. Насколько смог понять брат Рикарду, она была кем-то вроде оборотня и могла принимать облик и человека, и дракона или змея. Она взяла в мужья человеческого мужчину и родила от него двоих детей, и если брат был обычным человеком, то сестра по имени Ора имела облик того самого чудовища, которое напугало монаха. Неудивительно, что эту сестру прятали в лесу, где она и росла в тайне ото всех.

И когда брат, ничего не подозревавший о ее существовании, встретил драконицу во время охоты, он принялся отгонять ее и даже намеревался убить, но их общая мать явилась ему и рассказала, что Ора его сестра. С тех пор люди и драконы жили бок о бок, как равные. Куда бы ни отправились потомки Путри Нага, ора следовали за ними. Так люди и драконы расселились на окрестных островах…

– Красивая история, – сказал брат Рикарду, когда Анна закончила. – И эти драконы в самом деле производят сильное впечатление; неудивительно, если с ними связано множество суеверий. Но ты ведь следуешь путем просвещения, изучаешь Закон Божий. Ты не можешь принимать на веру эти сказки.

– Какие же это сказки? Вот они, ора, ты ж сам видел!

Брат Рикарду тяжело вздохнул. Ну что с ней поделаешь? Даже на его родине приходилось сталкиваться с множеством суеверий. Он знал не понаслышке, как глубоко укоренилась эта мерзость в умах темного, необразованного народа, даже Церковь порой была бессильна в борьбе с ней. Что и говорить о туземцах. Но очищение души Анны от скверны язычества для него было особенно важным, личным делом, ведь если она встанет на путь истинный, то этот пример сможет вдохновить и других.

– Видел. И мне даже в голову не пришло бы сравнить зверя с человеком, созданным Господом по образу своему и подобию. Легенды хороши лишь для того, чтобы развлекать ими детей. Придет время, когда люди будут слушать их и дивиться, в какие нелепые выдумки верили их предки.

– Многие луны верили, так с чего вдруг перестанут?

– Когда-нибудь здесь все изменится. Мрак невежества рассеется, и каждый обретет веру в сердце своем. Зарастут бурьяном места, где ныне языческие капища оскверняют землю. Люди возведут множество храмов во славу Господню. Суеверия исчезнут из памяти вместе с мифическими демонами, якобы населяющими остров.

Лицо монаха, рассказывавшего о своей мечте, словно светилось изнутри в порыве вдохновения. Глядя на него, Анна готова была поверить – этот человек в самом деле способен изгонять демонов.Но в будущее, о котором он так пылко говорил, поверить не получалось. Мир вокруг казался Анне неизменной данностью, а демоны, божества и духи предков населяли его наравне с людьми. Для туземцев существа из легенд были столь же реальны, как вода, деревья и камни, их можно никогда не увидеть воочию, можно умилостивить или изгнать, но признать вымыслом… Такая смелая идея не укладывалась у послушницы в голове.

– Ну не может ведь все исчезнуть, – пробормотала она, не решаясь спорить. – Что-то все равно останется.

– Разве что память о темных временах. Занятные истории. Узоры на икатах и украшения, похожие на старинные амулеты, значение которых позабудется.

Анне стало грустно. Она шла по белому пляжу, длинной изогнутой полосой убегавшему к горизонту, и думала о том, что ее однажды не станет, все, кто ее знал, умрут, и не останется ни следа ее в этом мире. Икаты, узоры на которых она выткала когда-то, истлеют. Дом, где жила, обратится в кучку камней, а бревна и солома с крыш сгниют, остатки размоет дождями. Лишь духи предков могли бы помнить о ней, но что если брат Рикарду не ошибается, говоря, что духи навсегда будут изгнаны с острова?

– Оставь сомнения, Анна. Ведь мы с тобою первые вестники перемен, мы стоим у истоков великих свершений. Пусть наш вклад ничтожно мал, но он подобен капле, из множества которых создается море.

Его слова вовсе не утешали Анну, в воображении которой сейчас рушился мир.

– Бог могуществен, но жесток, – задумчиво сказала она.

– Он не жесток, а справедлив и каждому воздает по заслугам.

Она ничего не ответила, и брат Рикарду не стал продолжать разговор, позволяя послушнице обдумать услышанное в тишине. К тому же солнце поднялось и начало припекать спину, вызывая вялость тела и мыслей. Недолго осталось до полуденного зноя, стоило прибавить шаг, чтобы преодолеть как можно большее расстояние, пока не станет тяжело идти по открытому пляжу. В тени деревьев будет не так жарко, но придется спотыкаться о корни деревьев, а то и продираться через колючие заросли.

Молча шли они вдоль моря, погруженные каждый в свои раздумья. Волны шумели, набегая пенными гребнями – сегодня было ветрено. Насколько хватало взгляда берег был пуст, и до самого привала путники словно и не приблизились к месту, где пляж изгибался и терялся за поворотом, длинной косой выдаваясь в море.

Это досаждало брату Рикарду. Почему-то ему очень хотелось дойти туда до зовершения дня, заглянуть за поворот. Ему казалось, там обязательно что-то ждет: удивительные открытия, новые встречи, пусть даже тяжкие испытания и опасности, но не однообразная утомительная дорога. Сказав об этом Анне, когда они уселись отдохнуть, он услышал резонный, но совершенно не вдохновляющий ответ:

– Может статься, мы еще много дней будем идти, никого не встретив. Но тут хотя бы спокойно, на берегу. Хуже будет, если решишь опять забраться в джунгли.

Углубляться в дикие заросли у монаха не было никакого желания. Один только крупный скорпион, вытряхнутый им из полы одежды прошлой ночью, мог навсегда отбить интерес к изучению местных лесов. Брат Рикарду понимал – рано или поздно придется вернуться в центральную часть острова, но предпочитал отложить эту вылазку на потом.

– Думаю, стоит сперва поискать людей у берега, – сказал он, отчего Анна выдохнула с облегчением. У моря она чувствовала себя привычно и спокойно, как дома. – Должны же на этой стороне быть рыбацкие поселения. Остров большой, даже на исследование прибрежной части у нас уйдет много дней. Нет смысла спешить.

На самом деле нетерпение натянутой струной гудело внутри, не позволяя подолгу оставаться на месте. В дороге они провели всего лишь третий день, потому монотонность длительного пути не заглушила жажду приключений рутиной и равномерной, унылой усталостью. Подгоняемый беспокойством, брат Рикарду не стал тратить много времени на отдых и на закате, когда багровое солнце отразилось в море, едва не касаясь его своим краем, миссионеры все же обогнули мыс.

За ним полоса пляжа сужалась, теснимая каменной осыпью. Берег полого поднимался, а вдалеке становился обрывист и высок – успеть бы миновать этот участок до прилива. Больше пейзаж ничем не отличался от того, который остался за спиной. То же море, сейчас отхлынувшее от берега, обнажив мокрые камни, покрытые наростами водорослей, словно мхом; углубления между ними заполняла вода, в отблесках заката блестевшая расплавленным золотом. Тот же белый и мягкий, как мука, песок, скрипящий под ногами. И ни следа человека.

Брат Рикарду едва смог скрыть разочарование. Завтра снова идти вперед, до следующего поворота, до другого безлюдного пляжа. Измеряя время расстоянием: далеко ли ушли от начала пути, и сколько осталось до следующего привала. Наблюдая, как затихает сумятица мыслей, отступая перед нарастающей с каждым шагом усталостью.

Остров не спешил раскрывать свои секреты, будто испытывая чужаков на прочность – отважатся ли встретиться с неизвестностью, не свернут ли с пути? Бросали вызов, и множество храбрецов, подобных брату Рикару, принимали его. Они шли неизведанными тропами, пускались в погоню за мечтой, горя безрассудной решимостью изменить весь мир под себя. И мир понемногу менялся.

  По крайней мере, брат Рикарду верил в это. Раз получилось в одной деревне, получится и в других. Главное, не поддаваться более соблазну и не прерывать путь, расслабившись и привыкая к спокойной оседлой жизни. Лица людей, ставших близкими за то время, то и дело всплывали в памяти, вызывая неуместную тоску.

–  Они чужие мне, –  пробормотал брат Рикарду. – И остались чужими, сколько бы лун мы ни провели рядом. Все, что я могу и должен сделать для них – обратить в веру.

– О чем ты? – переспросила Анна, не расслышав.

– Не важно. Если у тебя еще остались силы, я хотел бы продолжить путь. Устроимся на ночлег затемно, здесь легко можно будет найти хорошее место и в сумерках. Запасы воды и пищи у нас есть.

– А дрова?

– Разводить огонь не обязательно. Ночи здесь и без того жаркие.

– Нельзя без огня. Он отгоняет злых духов. Кто знает, в чьи владения мы забрели.

– Никаких духов нет! – вспылил брат Рикарду. – И я нарочно не позволю тебе разжечь костер, чтобы отучать от суеверных страхов.

Поняв, что его не переубедить, Анна согласилась. Прочитав про себя молитву, она украдкой попросила святых защитить их. Что поделать, раз ее наставник так мало знал о здешних местах, где легенды тесно переплетались с явью. Быть может, он и поверил бы, случись ему встретиться с демонами и увидеть их своими глазами, но Анна надеялась, что этого никогда не произойдет. На всякий случай она тихонько попросила защиты и у своего, туземного божества – не имея возможности поднести дары духам местности, Анна тайком обратилась к Радже Онтонгу, покровителю удачи.

Но тот не услышал ее просьбу, и вовсе не потому, что не существовал. Раджа Онтонг в это время был занят: он развлекался, оставив удачу и невезение людей на волю случая.

Картина, за которой сейчас наблюдало ветреное божество, привела бы брата Рикарду в ужас. На небольшом уступе горного склона жуткое существо исполняло дикий, неистовый танец. Чудовище казалось дьявольской пародией на человека: огромное, мосластое, с гривой спутанных волос и большими уродливыми грудями, болтавшимися до пояса, оно размахивало руками, кривило морду в зубастом оскале, изгибалось и кружилось, подвывая в такт своим движениям. Вскидывая ноги, проходилось по самому краю, рискуя сорваться с обрыва, но чудом удерживало равновесие и вновь шло на круг.

Выше, на карнизе, сидели Раджа Онтонг и Наго в облике человека – дракона узкий выступ не вместил бы. Онтонг равномерно бил в гонг, то ускоряя, то замедляя ритм, и с любопытством наблюдал, как существо невольно начинает подчинять танец этому ритму.

–  Довольно, –  сказал наконец Наго. – Ты совсем ее загонял. И когда только тебе надоест!

–  Это зрелище мне никогда не надоест, –  рассмеялся Онтонг, застучав с удвоенной скоростью. Чудище запуталось в собственных ногах и едва не повалилось на землю. – В конце концов, не так уж много на твоем острове развлечений.

Тем не менее он остановился. Чудовище замерло, будто не веря в свою свободу, зло сверкнуло глазами в сторону мучителей и рывками двинулось прочь, спеша скрыться за гребнем горы. Онтонг высоко подбросил гонг, тот блеснул и исчез.

–  Тогда расскажи что-нибудь занятное, –  попросил он и улегся, подперев рукой подбородок. – Я давно у тебя не был. Что тут произошло за это время?

–  Ничего, способного тебя заинтересовать. Здесь редко что-то происходит.

–  Возможно, оно и к лучшему, что есть такое место, где ничего не меняется. Это успокаивает.

Они помолчали немного, наблюдая, как тонкие облака из багряных становятся лиловыми. Наверняка небо к ночи затянет тучами, и под утро прольет дождь. После того, как стихли удары гонга, тишина казалась совершенной.

–  Тебя пугают перемены? – спросил Наго и посмотрел на друга, прищурив золотые глаза. Лицо Онтонга оставалось безмятежным, но дракон знал, что под этой маской таится беспокойство.

–  Только не делай вид, будто тебе они безразличны! – Онтонг нахмурил брови, словно начерченные тушью на белоснежном лице. – Чужаки распространяются по округе, как саранча. Не боишься, что завтра они придут и на твой прекрасный остров? И твоему покою настанет конец.

–  Вокруг много мест гораздо привлекательнее. Что им до моего острова, где ничего нет, кроме драконов, гор и песка?

–  Еще есть ты, –  бог удачи сел, скрестил ноги и повернулся к собеседнику, по-птичьи склонив голову. – Узнав об этом от местных, люди с Запада наверняка попытаются тебя разыскать.

–  Они не меня ищут, а золото.     

–  Все люди одинаковы, –  промурлыкал Онтонг. – Гоняются за призраком счастья. Наивно полагают, что богатство сможет сделать их жизнь не такой невыносимо мучительной. Они ищут чуда, Наго.

–  Балаганных фокусов, –  презрительно хмыкнул дракон.

–  Облегчения своих страданий.

–  Земная жизнь и есть страдание.

–  Ой, только не начинай опять об этом! – Онтонг закатил глаза и скривил лицо в гримасе, изображающей скуку. – Такие рассуждения нагоняют уныние. Кстати, об унынии. Ночь наступает, а здесь она темна, скучна и годится лишь для крепкого сна без видений. Полетели куда-нибудь, где музыка, танцы, огни и угощение! Побываем на празднике, устроим какую-нибудь забавную штуку. Когда ты в последний раз покидал остров? Я даже вспомнить не в силах!

В ответ Наго лишь улыбнулся и молча покачал головой. У него было то особое созерцательное настроение, когда легкой тенью скользит по краю сознания пронзительная и чистая тоска, очищая ум от суеты и делая его до прозрачности ясным. Нарушать это хрупкое состояние грубыми развлечениями не хотелось.

–  Все еще ждешь ее? – спросил Онтонг вкрадчиво. Бог удачи прекрасно умел тревожить покой, даже не сходя с места.

–  Я всегда жду, –  отозвался Наго. Он не стыдился своих привязанностей.

–  Никогда мне не понять твоих поступков в этой истории. Ты ведь так и не сказал, почему тогда с ней не встретился, раз ждал.

–  Потому что она приехала не от того, что скучала в разлуке. Не за советом и добрым словом. Она искала меня, сама не веря в мое существование! Мог ли ты представить такое?

Онтонг зевнул, потянулся, отчего алые, расшитые золотом рукава его шелкового одеяния соскользнули к локтям, обнажив изящные запястья. Судя по удивленному взгляду, он все-таки не понимал.

–  Явился бы перед ней во всей красе и развеял сомнения. Это же люди, они готовы поверить во что угодно, если оно поразит их воображение.

–  Я не собираюсь никого поражать! – взвился Наго и добавил уже спокойнее: –  Если она любит меня, верит мне, то придет. Обязательно вернется. А если нет… Я не стану вмешиваться в чужой выбор, устрашением, обманом и трюками туманить ей разум.

–  Выбор? Чей, глупых людишек? – изумился Онтонг. – Какой у дурака может быть выбор? Если за эту девчонку его не сделаешь ты, то сделают прохвосты с Запада. Она была в твоем волшебном саду и не замечала его перед собственным носом, можно ли затуманить разум сильнее?

–  Кто знает, был ли сад, в котором бродила она, тем же, что видим ты или я. Впрочем, неважно. Лучше скажи, что бы ты почувствовал, узнав, что в тебя не верят. Неужели унизил бы себя попыткой доказать собственное существование?

–  Пф! Пусть кто-то посмеет не проявить достаточного почтения – поглядим, как он запоет, когда удача от него отвернется. Но мы засиделись, смотри, уже небо на западе совсем потемнело. Там, за Островом Риса, надвигается шторм, я вижу, как молнии отражаются в бушующем море. Посмотрим, какие из кораблей смогут выстоять?

Лениво, будто нехотя, Наго встал, выпрямил спину, и через мгновение на месте худенького юноши возник белый с золотом дракон. Легко, словно невесомый, он оторвался от земли и ослепительной стрелой взмыл в темно-синее небо.

Онтонг проводил его глазами, неспеша поднялся, оправил складки своего роскошного одеяния, перебросил за спину шелковистые длинные пряди, смахнул с плеча невидимую соринку и медленно растаял в воздухе, оставив лишь след из едва уловимых ароматов лотоса и чемпаки. Наступало самое хлопотное время для бога удачи: сезон штормов, темная половина месяца деста.  

Оглавление

Пролог

Земля чудовищ

Женщина на берегу

Брат Рикарду отправляется в путь

О том, как в сердце Абигаэл поселились сомнения

Дикие охотники горного племени

Новый дом для Девы Марии

Место, которого не было

Мягкое сердце не видит пути

Люди ее племени

И бросают в огонь, и они сгорают

Огонь горел, она плакала

Что-то останется