Sed libera nos a malo* (СИ) [Violetblackish] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Дьявол — не тот, кто в геенне огненной жарит грешников на костре.

Дьявол — тот, кто в благостной тиши водит пальцем по моей ладони.

Дьявол — это ты.

Дьявол — это я.

— Это не-до-пус-ти-мо! — толстенький палец отца Гюстава тыкал в столешницу и с каждым тычком подбирался все ближе к мэру городка Солантье господину Базилю Роже. — Как вы, месье, могли допустить такое?

Лицо священника пылало праведным гневом.

— Прямо под боком у церкви! Такое непотребство! — Отец Гюстав разошелся и в запале как следует стукнул пухлым кулачком по столу в опасной близости от канцелярского набора.

Мэр аккуратно отодвинул чернильницу на разумное расстояние и сказал примирительно:

— Так ведь городишко совсем маленький. Тут, куда ни ткни, — все прямо под боком у церкви!

Отец Гюстав побагровел и стал похож на спелую вишню в саду у супруги мэра мадам Анаис Роже. Сравнение тем более уместное, поскольку отец Гюстав был весьма маленького роста и имел слабость к выпечке.

— А не надо было их сюда вообще пускать! — вынес он свой вердикт.

— Так ведь они ночью прибыли, — робко ответствовал мэр. — Разбили шатер, и на рассвете уже весь город был увешан афишами. Да и директор цирка очень обходительный человек. С утра зашел, честь по чести представился, заплатил пошлину в городскую казну.

Отец Гюстав, поняв, что его опередили, заложил руки за спину, сцепил пухлые ладошки в замок и предпринял рейд до окна и обратно к столу замершего мэра. Базиль Роже воспользовался этой паузой, чтобы снова оправдаться, удивляясь про себя, почему каждая встреча с отцом Гюставом оборачивается для него всегда одним и тем же — извинениями. Естественно, его извинениями.

— Отец Гюстав, — подал он голос. — По правде, не вижу ничего плохого в том, что жители Солантье немного развлекутся. Ну что в этом, ей-богу, плохого? Это же просто бродячий цирк.

Но отца Гюстава не так-то легко было сбить с пути истинного. В мгновение ока он подскочил к столу мэра и, перегнувшись через него, стал выплевывать господину Роже прямо в лицо:

— Просто цирк? По-вашему, все просто? Ах, ну конечно… Вчера сладкий пирожок, ведь что плохого в маленьком сладком пирожке? Сегодня быстрый взгляд на голую коленку молоденькой прелестницы, всего-то один ничего не значащий взгляд! Завтра поход всем семейством в размалеванный шатер, где кривляются дрянные артисты. Ведь это всего лишь цирк. А что послезавтра?

При этих словах отец Гюстав повернулся и выжидательно уставился на притихшего во время этой пылкой отповеди мэра.

— А что послезавтра? — покраснел мэр, словно его и правда уличили в чем-то постыдном.

— А послезавтра, глядишь, и мелкое воровство, ну что проще стянуть с лотка у зеленщика яблоко? — с готовностью подхватил отец Гюстав, словно ожидал знака. — Потом и прелюбодеяние, ведь жена соседа так зазывно поглядывает, и наконец убийство! Из ревности или ненависти!

— Ну уж… — недоверчиво протянул мэр, но уже в следующую секунду был вынужден вжаться в высокую спинку стула под напором подскочившего к нему священника.

— Шапито! Грех! Содом и Гоморра! Запретить! — выплевывал священник, брызгая слюной, и наконец, решив, что больше ему добавить нечего, круто повернулся на каблуках и вышел из кабинета утирающегося мэра, дабы продолжить свою святую миссию, длившуюся не первый год. Ведь население городка Солантье отец Гюстав, возглавивший приход более десяти лет назад, воспринимал как наказание самому себе за собственные грехи. Пороки, что гнездились в горожанах, не поддавались исчислению: они могли не явиться на службу, могли запросто пропустить причастие и исповедь и, как он сильно подозревал, могли себе позволить улечься спать без молитвы. Но, будучи человеком энергичным, он боролся с их грехами, засучив рукава, без страха вступив в бой с Лукавым за их бессмертные души. Он властвовал на проповедях, словом выжигая в сердцах паствы заповеди божьи, прилюдно клеймил грешников и не гнушался мелким шпионажем, который гордо именовал расследованием, — и все для их же блага. Ни один горшочек паштета, съеденный во время поста, не укрывался от его всевидящего ока. Ни одна вдова, раньше срока снявшая траурное одеяние, не оставалась без порицания. Ни один брачный союз не был допущен без должного освящения. Словом, ничего в городе Солантье не делалось без одобрения отца Гюстава и без его согласия. И, разумеется, он не собирался, сложа руки, смотреть на то, как горожане, чьи бессмертные души были на его личном попечении, вязнут в грехе и разврате, поддаваясь сомнительному удовольствию лицезреть дергающихся, размалеванных паяцев. Поэтому вечером того же дня отец Гюстав, стоя на пороге церкви, наблюдал тяжелым взглядом, как горожане стекаются на вечернее представление. Со стороны желто-красных шатров уже час как доносилась веселая, впрочем, весьма нестройная музыка, плыли запахи сладкой ваты и жареных каштанов, слышались взрывы смеха. Отец Гюстав, мрачный как туча, держал в руке блокнотик в кожаном переплете и тщательно записывал всех, кто проходил мимо в сторону разврата и скверны, вместо того чтобы лишний раз помолиться и лечь спать, как то и положено примерным прихожанам.

Горожане, заприметив мрачную фигуру священнослужителя, ускоряли шаг и склоняли головы, стараясь казаться как можно незаметнее. Они прошмыгивали через церковную площадь как вороватые мыши, понижая голос и прячась, кто как мог. Отец Гюстав же наливался грозным негодованием, поскольку уже через полчаса своего бдения убедился, что поглазеть на бродячий цирк идут практически все, включая малых детей. Не углядел он только старика Арни, которого в прошлом месяце разбил паралич. Отец Гюстав мрачно захлопнул блокнотик, перевязал его бечевкой и решительной походкой отправился к огромному светящемуся изнутри шатру. Врага следовало знать в лицо.

Он появился под сводами шатра как знамение божье — грозный и неотвратимый — и, ни на кого не глядя, сел в первом ряду. Свет погас, и представление началось. Обычное, ничем не примечательное кривляние второсортных актеров, отрабатывающих обязательную программу: дешевые декорации, блестки везде, где можно, подведенные глаза и размалёванные рты. Грудастые жонглёрши, акробаты в обтягивающих трико, шпагоглотатели и выдуватели огня. Выкрикивающие омерзительные сальные шутки клоуны. Кричащая пошлость в каждом движении. Он сидел, прямой как палка, и все впитывал в себя. Пока вдруг грязная арена не погрузилась во тьму, а все прожекторы ударили вверх под купол, сойдясь в одной точке. И вот там, в ярком свете перекрещенных лучей, отец Гюстав увидел Дьявола.

Он ослепительно сиял в своем блестящем костюме. Он был тоненьким и хрупким. Его светлые длинные волосы были завиты и касались плеч. Он смотрел прямо перед собой, а грим, наложенный на лицо, делал его белым и неестественным. Серебристое трико обтягивало как вторая кожа, выставляя напоказ каждую мышцу и развратно обрисовывая пах, но даже дешевая краска на лице не могла скрыть то, что канатоходец очень молод, совсем мальчишка. А еще он был дьявольски, греховно, бесовски привлекателен.

Юноша тронул носком ноги натянутый канат и под вздох толпы скользнул на вибрирующий, как тетива, путь. Музыка смолкла, только скрипка тихонько скулила на одной ноте, словно переживая за канатоходца под куполом. Тот продвигался вперед с рассеянной улыбкой на лице, ни на кого не глядя, лишь на тонкий канат, протянутый через черную бездну, в которую мог сорваться в любую минуту, и, случись это, исчезло бы в один момент все: красота, молодость, гибкость. И внезапно священник понял, что именно ради этого мальчика все, собравшиеся здесь, будут приходить в этот мерзкий цирк снова и снова. Он обернулся, окинул взглядом ряды зрителей, где были сплошь да рядом хорошо знакомые лица, и почувствовал укол ревности. Здесь, в отличие от его проповедей, они не спали. Их глаза были прикованы к маленькой фигуре наверху. Молодой циркач взял их в плен мгновенно и держал их внимание мертвой хваткой. Публика даже дышать перестала и почти ничего, разве что тихое покашливание и шелест газеты, которой нервно обмахивалась в первом ряду бледная от волнения пожилая матрона, не прерывало торжественность напряженного момента.

Отец Гюстав почувствовал, как его кинуло сначала в жар, а потом сразу в холод. От напряженного вглядывания в маленькую фигуру у него заслезились глаза и, стоило ему сморгнуть, теплая капля потекла по щеке. Он зло оттер ее рукавом жесткой сутаны и, подхватив спадающую с запрокинутой головы шляпу, снова уставился под купол цирка. Он вглядывался в фигуру на канате, пытаясь найти изъяны, неправильности, огрехи и прочие доказательства того, что красота мальчишки — это порождение дьявола. Хотел различить то, что не видят другие. И он находил их, эти огрехи: выступающую косточку на ноге — результат длительных тренировок, дешевую ткань костюма, потекший грим на горячем, вспотевшем лбу, но это ничего не меняло. Его чресла уже налились греховным желанием. Он чувствовал натяжение каната, по которому скользила тонкая нога юноши, так, словно канатоходец шел по его напряженным нервам. Словно оттого, дойдет ли тот до другого края, зависело и то, что творилось сейчас с отцом Гюставом. А циркач все шел медленно и осторожно над пропастью — страховочного троса не было. На середине пути он вдруг остановился, и канат под его танцующей от напряжения стопой завибрировал. Публика ахнула и замерла. Мальчишка качнул длинным шестом, что держал для равновесия, и, выровняв корпус, упрямо пошел дальше, достигнув наконец спасительной площадки на другом конце каната.

Грянула музыка, взорвалась аплодисментами публика, на арену обрушился весь свет разом, а отец Гюстав, бормоча «Отче наш», подскочил как ужаленный и рванул к выходу, вознося хвалу Господу, что широкая мантия скрывает грех, который сотворил с ним прекрасный юнец. Почти бегом добрался он до своей скромной обители, сжимая руку в болезненно пульсирующем паху и бормоча слова молитвы. Не зажигая свечи, рухнул как подкошенный на жалобно ухнувшую кушетку и уставился на темный лик создателя на простеньком распятье. И к своему ужасу тут же нашел в чертах Иисуса сходство с давешним канатоходцем.

На следующий день на проповеди отец Гюстав блистал. Его грозный голос возносился к потолку и, оттолкнувшись от каменных сводов, плыл по душному от ладана воздуху.

— Дьявол может принимать разные обличья, — рокотал он. — Дьявол может явиться в виде скабрезных куплетов, в виде куска сладкого пирога в пост, неприличной книги или бродячего цирка! Дьявол скрывается от нас под толстым слоем грима и блесток, будит в наших душах грязные, развратные желания, — тут его голос предательски завибрировал, и он впился глазами в лица прихожан. Те лишь опускали взгляд на пол и судорожно зажатые между колен Библии. — Наша задача вовремя увидеть Дьявола и распознать! — воздел он руку вверх. — Сорвать с него маску и задавить в своей душе зародыши бесовского!

После проповеди отец Гюстав, удовлетворенно мурлыча весёлую песенку, прошел к себе и обессиленно прилег на кровать — вздремнуть. Он ощущал удовлетворение от содеянного и что-то вроде приятной усталости. Он был уверен, что достучался до душ своей паствы и сегодня в проклятый бродячий цирк пойти никто не решится. Он почти задремал, как вдруг до его уха долетел смех, да что там смех — наглый гогот. Никто из жителей Солантье не решился бы так бесшабашно хохотать, да еще и под окнами церкви. Его церкви.

Отец Гюстав подхватил полы рясы и на цыпочках подкрался к открытому окну, вытягивая по-цыплячьи шею. Картина, открывавшаяся его взору, повергла в ярость. Метрах в двадцати от церкви, прямо за оградой старого церковного кладбища, между двумя крепкими деревьями на высоте около полуметра над землей была натянута веревка и на ней балансировал молодой человек. Несмотря на то, что грима на лице его не было, длинные светлые волосы были завязаны на затылке и он был одет в одни только коротко подвёрнутые полотняные штаны, отец Гюстав узнал в нем вчерашнего канатоходца. Именно он заливался таким молодым и дерзким смехом, что проповедник от ярости сжал руки в кулаки и вонзил ногти в ладони. И не сразу разглядел второго мужчину, постарше и покрупнее — тот лежал в высокой траве, закинув руки за голову, и смотрел на юношу. Приметил его Гюстав только тогда, когда канатоходец со смехом спрыгнул с веревки и набросился на своего друга в шуточной борьбе. Схватка была недолгой — мужчина быстро скрутил нападавшего и подмял под себя, чтобы покрыть его лицо короткими страстными поцелуями.

Отец Гюстав замер у створки открытого окна. Циркачи были как на ладони, и из своего укрытия он прекрасно их видел. Он окаменел, глядя, как грубые сильные руки мужчины скользят по гладкой белой спине юноши, зарываются в его волосы, распускают, ерошат их. Как он притягивает того еще ближе, словно хочет впечатать в себя. В мгновение ока юноша оказался без своих коротких штанов и призывно вытянулся на траве. Отец Гюстав с ужасом понял, что ничего не остановит их сейчас, что они попросту ничего не видят, ослепленные страстью, они будут совокупляться прямо на земле, как животные, для которых секс — это инстинкт, а не таинство для зачатия детей. Что для них нет ничего естественнее, чем утолить свою похоть тогда и там, где она захлестнула их. Эти оба и вели себя как звери: мужчина уже рывком перевернул заливающегося хохотом юношу на живот, поддернул его, рывком стащив с себя бриджи, и одним долгим движением вогнал в юношу член, одновременно выгибая его к себе. Теперь они оба были лицом к отцу Гюставу, и на этих лицах мука нетерпения мешалась с наслаждением. Что уж говорить о звуках. Мерзких пошлых звуках совокупления, которые доносились до ушей отца Гюстава: стоны, вскрики, влажные шлепки бедер о поджарую тощую задницу юноши. И как только его анус вместил такого здоровяка?! Мужчина брал его, размашисто двигаясь, грубо вбиваясь, видимо давно растянув юнца под себя, а тот только сильнее прогибался и призывнее стонал. И уже второй раз за сутки чресла отца Гюстава отреагировали на возмутительное зрелище движением вверх, приводя священника в ужас. Он невольно сжал руками створку окна, и та предательски заскрипела. Любовники замерли на секунду и одновременно вскинули головы в сторону звука. Отец Гюстав буквально рухнул на пол, дабы не быть уличенным в подглядывании, и на карачках пополз к кровати. Но все же он не мог не заметить, что в тот короткий миг, что их глаза встретились, юный канатоходец показал Гюставу острый розовый язык. Священнослужитель, все так же стоя на коленях, сложил руки замком и горячо зашептал:

— Pater noster, qui es in caelis;

sanctificetur nomen tuum;

adveniat regnum tuum…

…et ne nos inducas in tentationem;

sed libera nos a malo. Amen.**

Он молился истово, взывая Господа о милосердии, и просил укрепить его веру до тех пор, пока яростно стучащее сердце не успокоилось, а мужское достоинство не пришло в должное его сану состояние покоя. Времени прошло прилично и за окном было тихо. Отец Гюстав аккуратно выглянул в окно, но все было спокойно. Лишь высокая зеленая трава выглядела слегка примятой там, где некоторое время назад сплетались два тела. Отец Гюстав оттер испарину со лба, перегнулся через подоконник и смачно сплюнул, попав при этом на стертую могильную плиту.

С того самого дня отец Гюстав вступил в священную войну с бродячим цирком. Он лично приходил на каждое вечернее представление и высматривал горожан в зрительном зале. Он ничего не говорил и не предавал анафеме. Он просто сидел в первом ряду с мрачным видом и сверлил взглядом лица нерадивых жителей Солантье до тех пор, пока у тех не сдавали нервы и они не сбегали, ежась и пряча глаза. Веселье мало-помалу сходило на нет, а кресла пустели раньше времени, и только отец Гюстав высиживал все представление, чтобы лицом к лицу встретиться со своим главным врагом — Дьяволом в человеческом обличии — бесстрашным канатоходцем. Его номер был гвоздём программы и шел ближе к концу. Отец Гюстав ел юного циркача глазами так, словно старался прожечь в нем дырку. Он вкладывал в этот взгляд всю ненависть. Именно этот юный мальчик стал для него сосредоточением всего греха и порока, что Гюстав способен был найти в бродячем цирке. Именно при появлении фигуры в серебристом трико в свете прожекторов в душе у отца Гюстава начинала клокотать праведная ненависть. Именно он напоминал об унижении и искушении вожделением, которые были проиграны вчистую. Особенно когда священник вспоминал примятую за кладбищенской оградой траву и два сплетенных тела на ней и тот факт, что как ни старается, не может отогнать от себя греховное видение. И последний факт делал отца Гюстава воистину неутомимым. Заставлял каждое утро обрушивать на горожан пламенные проповеди, заглядывать в их склоненные над молитвенниками лица, и каждый вечер спешить под аляповатые своды шапито, где запах жженой карамели мешался с запахом опилок и лошадиным потом, и сидеть в первом ряду каменным изваянием.

В конце концов, благодаря его усилиям, через три дня количество зрителей в шапито уменьшилось вдвое. Отец Гюстав ликовал. Еще одним доказательством его правоты стал визит в церковь директора цирка — высокого черноволосого мужчины, в котором отец Гюстав с легкостью узнал одного из любовников. Вблизи тот оказался еще больше, и отец Гюстав торопливо попятился, намереваясь скрыться за дверями церкви. Однако смуглое обветренное лицо мужчины выражало смущение. Он рассеянно оббивал носками сапог каменное крыльцо церкви в ожидании отца Гюстава и выглядел вполне мирно.

— Не могу понять, чем мы вам не угодили, — бубнил он растерянно. Отец Гюстав смотрел, как большие руки сжимали шляпу, а видел другое: эти самые руки на бледной спине и зеленую траву. — Зал на две трети пустой, и я теряю в деньгах. Мои артисты нервничают… Что, в конце концов, плохого в том, что горожане слегка развлекутся — мы же никому не мешаем…

— Вы здесь лишние! — сказал священник твердо, приободрившись оттого, что его визитер не проявлял агрессии. — Я сделаю все, чтобы вас здесь не было.

— Отец мой, я не смогу покинуть город сейчас, даже если очень захочу. Пошлина за постой оплачена за неделю вперед, и у нас совсем не осталось денег. Один из фургонов сломан и… — начал было директор цирка, но замолчал, заметив, как гордо приосанился отец Гюстав.

— Вон! — указал тот пальцем произвольное направление, словно отправляя цирк на все четыре стороны.

Мужчина удивленно вскинул голову, но перечить не стал. Только нахлобучил на голову измятую шляпу и побрел через площадь в сторону желто-красного полосатого купола. Отец Гюстав смотрел на широкую прямую спину мужчины до тех пор, пока тот не скрылся за углом городской ратуши. Потом хмыкнул и пошел писать проповедь на завтрашнее утро.

С того дня проповеди отца Гюстава стали еще красноречивее. Почувствовав слабину в противнике, отец Гюстав приободрился и удвоил усилия. Его молчаливое порицание и гневные взгляды, которые он метал на каждом представлении, работали как нельзя лучше. С каждым днем народу в зале становилось все меньше, а артисты на манеже нервничали все больше. Отец Гюстав ликовал, предвкушая полную и безоговорочную победу, но даже он не рассчитывал на то, что господь будет так милосерден к его мольбам.

В тот вечер отец Гюстав находился в прекраснейшем настроении. Полупустой зал был гулок и заполнен едва ли на треть. Оркестр фальшивил безбожно. Даже юный канатоходец казался бледным не от белил. Казалось, скулы заострились, а под глазами залегли круги, а впрочем, возможно, он просто перестарался с гримом. Канат под его ногой вибрировал выше меры, и он едва не сорвался в самом начале пути, но сумел выровняться и почти без запинки прошел весь путь до маленькой круглой площадки, где его уже поджидал, протянув руку, его мощный партнер. Канатоходец и смотрел не на канат под ногами, а на мужчину, того самого, которому принадлежал и кого одаривал сверх меры своим порочным чувством. Ему оставалась буквально пара метров, как вдруг он исчез.

Отец Гюстав не сразу понял, что случилось. Светловолосый юноша в серебристом трико просто пропал из света прожекторов. Вот только он стоял на канате, ну разве что слегка более нервный, веревка ходила ходуном чуть больше обычного под его узкой ступней, и вдруг исчез. Только глухой звук, словно кто-то уронил с высоты мешок с мукой, донесся до передних рядов. И вот уже что-то больше похожее на сломанную куклу лежит прямо в центре манежа, и все еще продолжает машинально играть оркестр, угасая как сломанная шарманка, и наступает тишина. Тишина, в которой отец Гюстав, подброшенный из своего кресла как пружиной, кричит, некрасиво кривя рот:

— Господня кара! Кара!

Те немногие зрители, что еще остались в зале, медленно поднимались со своих мест, глядя то на арену, где серебристым росчерком неловко лежащего на боку тела угасала чужая жизнь, то на обезумевшего священника, потрясающего широкими рукавами сутаны, словно черная ворона крыльями.

— Кара! Кара! — приплясывал отец Гюстав в полной тишине и, не выдержав, бросился на выход, не в силах унять возбуждение. Он пронесся по темным, влажным после дождя городским улицам к церкви, но не отправился в свою комнату, а бросился прямо к алтарю, чтобы, приклонив колени, вознести благодарственную молитву за то, что его мольбы были услышаны. Но с его губ срывалось только…

— Спасибо… Господи, спасибо…

…Цирк уехал на следующее утро. Моросил мелкий, едва слышный дождь. Он медленно пропитывал сутану отца Гюстава, но тот вряд ли его замечал. Священник стоял на крыльце церкви, гордо сложив руки на груди, смотрел, как повозки проезжают мимо него и дальше через городскую площадь. Он чувствовал себя как человек, исполнивший свой долг. Редкие прохожие, решившиеся в такую погоду высунуться из дома, смотрели вслед уезжающему цирку. Совсем маленький мальчишка, лет пяти, вдруг ни с того ни сего захлопал обозу вслед ладошками, но его моментально осекли. Директор цирка, сидевший на козлах последней повозки и горько усмехнувшись, приподнял шляпу в сторону последних аплодисментов. Его глаза были пусты, а губы сжались в узкую полоску. И едва повозка поравнялась с крыльцом церкви, мужчина повернулся. Не глядя на отца Гюстава, но, без сомнения, обращаясь именно к нему, он зло сплюнул на грязную мостовую одно-единственное слово:

— Diable.

Комментарий к Часть 1

*- (здесь и дальше латынь) – избавь нас от Лукавого, строчка из молитвы.

** - молитва господня Отче наш…

Отче наш, сущий на небесах!

Да святится имя Твое;

да придет Царствие Твое…

…и не введи нас в искушение,

но избавь нас от лукавого. Аминь.

***Diable - (Фр.) Дьявол