Девушка для Данте (ЛП) [Кортни Коул] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]


Книга предназначена только для ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена. Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено.


Книга: Девушка для Данте

Автор: Кортни Коул

Серия: Девушки из Рая #1 (Герои разные)

Количество глав:  29

Переводчик: Виктория Н.

Редактор: Диана Молчанова

Вычитка: Светлана Омельченко

Обложка: Светлана М


Наша группа: https://m.vk.com/passion.oflove (Passion of love ♔ Перевод книг 18+)


Аннотация

С тех пор, как мне исполнилось десять, я проводила каждое лето с отцом в Лондоне. Каждое лето, с тех пор как мне исполнилось десять, было однообразное и скучное. До этого года.



В этом году после пугающего извержения вулкана я оказалась далеко от дома и запомнила некоторые вещи:


1. Я могу носить одну и ту же одежду три дня, прежде чем куплю новую.


2. Если я ещё хоть раз услышу фразу: «Ты больше не в Канзасе, Тото», возможно, я стану маньяком-убийцей.


3. У меня ужасная и смущающая аллергия на медуз.


4. Я влюблена в Данте Гилиберти, красивого и утонченного сына премьер-министра средиземноморского рая.


5. Смотрите выше пункт четвертый. Ведь это приносит целую кучу проблем, и я научилась кое-чему из каждого пункта.



Начнем с того, что мир Данте находится в пяти тысячах световых лет от моего. Он ходит на светские рауты и находится в хороших отношениях с премьер-министром Англии. Я же родилась и росла на ферме в Канзасе и носила обрезанные джинсы вкупе с ковбойскими сапогами. Видите разницу?



Но сердца не волнуют различия. Сердца сами выбирают, что им хотеть. Моё сердце хочет, чтобы я стала девушкой Данте.



Моё сердце, должно быть, просто сумасшедшее.


Глава 1


В свете тусклых флуоресцентных ламп туалета аэропорта просто невозможно выглядеть сексуальной. Или, как бы выразилась моя подруга Бекка, «горячей».

Прямо сейчас я не выгляжу сексуальной или «горячей». Именно такое «открытие» я делаю, энергично умывая лицо и руки, а затем протирая подмышки влажным бумажным полотенцем. И почему посещение туалета в аэропорту должно быть сопряжено с чувством отвращения? Я оглядываюсь по сторонам, останавливая взгляд на смятых бумажных полотенцах, валяющихся на зашарканном полу и на грязных унитазах, выглядывающих из-за полуприкрытых дверей кабинок. Меня передёргивает. Что ж, ответ прост: всё дело в микробах. Фу.

Стараясь не думать об этом, я спешу закончить все процедуры как можно скорее. Проведя расчёской по волосам, я закидываю в рот жвачку, наношу на губы блеск и теперь могу характеризовать свой внешний вид как «хороший». Бросив последний взгляд в зеркало, я поёживаюсь. Этого недостаточно, чтобы выглядеть «хорошо». Но очень скоро эта ужасная четырёхчасовая пересадка в Амстердаме останется позади, и я глазом не успею моргнуть, как окажусь в Лондоне.

С моим отцом.

На целое лето.

Это будет пытка.

Просто застрелите меня сейчас же.

И это не потому, что я не люблю его, наоборот. Моё нежелание никак не связано с отсутствием любви. Оно вытекает из того факта, что Александр Эллис не понимает меня. Никогда не понимал и никогда не поймёт. Но я смирилась с этим и не сержусь на него.

Я его единственный ребёнок, и он проработал всю свою жизнь в качестве секретного агента АНБ (Прим. пер.: Агентство Национальной Безопасности США). Его работа была настолько секретной, что даже я не знаю, чем он занимался. В своей голове я представляла его прыгающим с вертолёта и спасающим голодных детей в «горячих точках». Но в реальной жизни он, вероятнее всего, сидел за столом и анализировал информацию со спутников или записи телефонных разговоров. Я почти уверена, что это то, чем занимается АНБ. Они не крутые шпионы.

Кроме того, он не совсем понимает, что делать с дочерью. Я должна была бы родиться мальчиком. Семнадцать лет назад сонограммы, по-видимому, не были такими точными как сейчас, так как врач сообщила моим родителям, что на 99,9% я буду мальчиком. Они выкрасили мою детскую в голубой цвет, придумали мне имя и всё такое прочее. Я могу лишь представить тот ужас на лице моего отца, когда родилась я, вся из себя такая девочка.

Несмотря ни на что, я знаю, он любит меня. Хотя он и передал моей матери полную опеку надо мной, когда они развелись много лет назад, я уверена, что он сделал это только потому, что много работает за границей и мало представляет, как воспитывать девочку. И он делает это хорошо. Но опять же, у меня есть основания полагать, что он всё ещё притворяется, что я мальчик. Просто, чтобы облегчить себе задачу. Это сделать довольно легко, потому что я ношу то самое мальчишеское имя, которое они мне изначально выбрали.

Опустив голову, я тащусь обратно в переполненный зал аэропорта Схипхол (Прим. пер.: главный аэропорт Амстердама). Утомлённые путешественники суетятся вокруг меня, и я перекидываю сумки на другое плечо, чтобы поправить лямку майки. Отвлёкшись, я врезаюсь в кого-то с такой силой, что мои сумки вылетают из рук и разлетаются по полу под ногами людей.

— Вот… — выпаливаю я прежде, чем подумать.

— Чёрт? — услужливо подсказывает мужской голос.

Подняв взгляд, я вижу самый уникальный и прекрасный оттенок синего, которым только может обладать пара глаз. Я уверена в этом. Это просто противозаконно, чтобы синий цвет был таким многогранным и мерцающим. Или он хотя бы должен иметь предупредительную табличку: «Осторожно, эти глаза могут вызвать дрожь в женских коленях».

Прежде, чем я могу остановиться, я сканирую его взглядом с головы до ног. Святая Мария! Этому парню определённо повезло с генами. Высокий, стройный, красивый. Волосы медового цвета, которые естественно блестят даже в дерьмовом свете аэропорта. Широкие плечи, стройные бёдра, длинные ноги. С золотистым загаром и блестящей белоснежной улыбкой.

Я, несомненно, смотрю на Аполлона, бога солнца. Вероятно, с открытым ртом, что заставляет меня осознать, какой идиоткой я выгляжу. Собственно, олицетворением американца в глазах иностранцев.

— Прошу прощения, — быстро говорю я, пытаясь успокоить моё бешено бьющееся сердце. — Я врезалась в тебя?

— Совсем немного, — вежливо отвечает Аполлон, пожав плечами. Даже сквозь ткань рубашки я могу видеть его сильные бицепсы. Святые обезьянки!

— Как кто-либо может врезаться в кого-то совсем немного? — спрашиваю я с нервной улыбкой, вставая на колени, чтобы собрать свои вещи.

«Пожалуйста, не дай ему почувствовать мой запах сейчас», — молча молюсь я любому богу, который меня услышит. «Уверена, что в данный момент путешествия я, вероятно, пахну как грязная подстилка хомячка».

Он опускается рядом со мной и помогает собирать содержимое моей упавшей сумки. Он пахнет как солнце. И дождь. И всё самое прекрасное, о чём я могу подумать. Я стараюсь не сжиматься, когда его пальцы подхватывают тампон и закидывают его обратно в мою сумку. Он даже не вздрагивает, а просто небрежно продолжает собирать мои вещи, будто всю жизнь имел дело со средствами женской гигиены.

— О, это довольно легко, — отвечает он. В его речи присутствует экзотический акцент, который я пока не могу идентифицировать. — По крайней мере, когда ты не смотришь, куда идёшь.

Я вскидываю голову, и он смеётся.

— Я шучу, — уверяет он, протягивая мне руку. Даже его рука изящна. Я сглатываю, когда его пальцы обвиваются вокруг моих. — Ты можешь врезаться в меня в любое время, когда захочешь.

— Спасибо, я думаю, — бормочу я.

— Я — Данте, — говорит он мне. Его глаза по-прежнему мерцают.

— Я — Риз, — со вздохом отвечаю я, уже ожидая его реакции. — Да, я знаю, что это мальчишеское имя.

— Ты не мальчик, — замечает Данте. — Скорее всего, не мальчик.

Были ли это нотки восхищения в его голосе? Наверняка нет. Я выгляжу, как потрёпанный Ши Тцу (Прим. пер.: одна из пород собак, отличающихся длинной шерстью).

— Нет, я не мальчик, — соглашаюсь я. — Я просто не уверена, знает ли об этом мой папа.

Я смотрю за спину Данте и понимаю, что он один. Он, должен быть, моего возраста, поэтому в таких обстоятельствах это немного необычно. Мои родители отправляли меня в полёт через океан как «несовершеннолетнего без сопровождения» на протяжении многих лет, но остальные родители обычно немного щепетильны в этом отношении.

— Уверен, этот факт не ускользнул от него, — усмехнувшись, говорит Данте.

Почему его глаза так сверкают? Я всегда предпочитала кареглазых. Но этот парень, безусловно, заставляет меня переосмыслить эту позицию.

— Это спорно, — вздыхаю я. Понимая, что мы мешаем плотному движению, как дамба на реке, я улыбаюсь. — Большое спасибо за помощь в сборе моих вещей. Счастливого пути!

Я поворачиваюсь на пятках и быстро шагаю, надеюсь, в другом направлении. Подтягивая мою тяжёлую сумку на плече, я борюсь с желанием обернуться и посмотреть на него. Что-то в нём меня почти завораживает.

Но я не смотрю. Я продолжаю идти, переставляя ноги. Когда я добираюсь до движущейся дорожки, то ступаю на неё и фокусирую взгляд на предметах впереди себя.

Не оглядывайся.

Не оглядывайся.

Не оглядывайся.

Вопреки моему внутреннему голосу, едва сойдя с дорожки, я осторожно смотрю назад. Аполлона нигде не видно. Со вздохом я продолжаю движение до терминала British Airways. Осталось только три коротких часа до взлёта. Вставляя наушники в уши, я опускаюсь на одно из сидений и закрываю глаза.


***


— Прости, Риз?

Даже прежде, чем открыть глаза, я уже знаю, что этот сексуальный акцент принадлежит Аполлону. Я чувствую волну жара от него даже с закрытыми глазами. Лишь надеюсь, что я не пускала слюни во сне.

— Да? — беззаботно спрашиваю я, открывая глаза. Я стараюсь осторожно пригладить волосы. Мне кажется, я выгляжу как Чубакка из «Звёздных войн».

Данте протягивает мне мой мобильник, который, по-видимому, упал с моих коленей, пока я спала.

— Ты летишь в Лондон? — усмехается он. — Сейчас начинается посадка в первый класс. Просто подумал, что ты должна знать.

Я спала три часа? В шумном аэропорте? Должно быть, я очень устала.

— Спасибо, — быстро отвечаю я, в спешке собирая вещи. — Я не планировала спать. Я не путешествую первым классом, но, вероятно, проспала бы всю посадку. Спасибо, что разбудил меня.

Поднимаясь с сидения, я не могу не разглядывать его. Нелегко привыкнуть к его сексуальной внешности. Он уверенный, красивый и небрежный, — вот она, формула разрушительной силы. Нет ни единого шанса, что он не знает об этом. Он выглядит утончённым и элегантным без малейших усилий с его стороны.

— Ну, теперь ты проснулась, и это самое важное. Хорошего полёта, Риз, — снова улыбается Данте, прежде чем присоединиться к группе людей, которые, видимо, ожидают его. Наверное, я ошиблась ранее. В конце концов, он не летит в одиночку. Люди смыкают узкий круг вокруг него, и они проходят на борт вместе с другими пассажирами первого класса.

Он в моём самолёте.

Сглотнув, я встаю в очередь с остальными пассажирами, ожидающими посадку.

Наблюдая за проходящими мимо богатыми, одетыми с иголочки пассажирами, я чувствую себя деревенщиной в мятой одёжке. Хоть я и летаю каждое лето в Лондон, чтобы навестить отца, оставшуюся часть года я провожу в провинциальной Америке. И внезапно я буквально чувствую у себя над головой мигающий неоновый знак, провозглашающий этот факт. Моя одежда, которую ещё утром я считала идеальной для путешествия, сейчас кажется какой-то самоделкой, сшитой в соседском сарае.

Вполне разумно, что Аполлон летит первым классом. Он пахнет как прекрасное солнце на лесной поляне. О, чёрт возьми! Что со мной не так? Откуда такие мысли? Я думаю так же банально, как составители рекламных роликов об эректильной дисфункции.

Мысленно закатив глаза по поводу своей абсурдности, я протягиваю билет чересчур накрашенной стюардессе, которая ожидает его. Она смотрит на него, затем на меня, прежде чем проштамповать мой паспорт и вернуть его мне.

— Хорошего пути, мисс Эллис, — говорит она, прежде чем обратить своё внимание на следующего пассажира.

Ага, конечно.

Я люблю летать почти так же, как посещать стоматолога. Или если бы кто-то выдёргивал мои ногти один за другим. Или если бы мои ноги исцарапали острым тонким краем бумаги, а затем полили лимонным соком. Ну и всё в таком духе.

Следуя по узкому проходу через первый класс, я не могу не искать глазами Аполлона. И мне не требуется много времени, чтобы найти его. Он расположился у окна в широком кожаном сидении, уже накрывшись тёплым пледом, и выглядит так, будто подготовился к часовому перелёту. Когда я приближаюсь к нему, его глаза открываются и встречаются с моими. Насыщенная синева его глаз практически заставляет меня ахнуть вслух.

Он слегка улыбается, когда я прохожу мимо него, и не разрывает со мной зрительного контакта.

Как бы я хотела сидеть рядом с ним. Не только из-за роскошных мест первого класса, хотя и это было бы отлично.

Но скорее потому, что есть что-то в воздухе между мной и Данте. Словно мгновенная связь. Я буквально могу протянуть руку и почувствовать её. Я никогда в жизни не испытывала такой химии. Это что-то, что кажется банальным, когда читаешь об этом в книгах, но в реальной жизни — всё что угодно, но не банальность. Как электричество между нами. Отведя взгляд, я продолжаю идти по проходу и нахожу своё место.

Глубоко вздохнув, я запихиваю ручную кладь в верхний ящик и падаю на сидение у окна, стараясь не дышать слишком часто, так как мой страх перед полётами внезапно переполняет меня, в то время как тесный самолёт сжимается вокруг меня.

Глубокий вдох.

Выдох.

Повторить.

Я наблюдаю, как работники аэропорта загружают багаж в брюхо самолёта. Что если они выбьют шасси, пока возятся там? Что если они недостаточно хорошо проверят системы, и мы умрём в огненном крушении? Что если металлическая облицовка самолёта сорвётся в воздухе как салфетка?

Глубокий вдох.

Выдох.

И снова.

Я могу умереть.

Шутки в сторону.

Я нетерпеливо слушаю, как стюардессы рассказывают о правилах безопасности и направлениях движения к выходам, словно они немые арбитры Национальной Футбольной Лиги с крошечными шарфиками на шее. Мне просто необходимо это, чтобы свыкнуться с тем, что я на борту. Давайте уже просто вырулим на взлётно-посадочную полосу и взлетим, и я буду в порядке, когда мы окажемся в воздухе. Мои руки становятся липкими, и я начинаю слышать гудение в ушах. Почему я такая ненормальная?

Глубокий вдох.

Выдох.

Повторить.

Чёртовы.

Стюардессы.

Поторопитесь!

Я уже собираюсь надеть наушники, чтобы отвлечься, когда рядом со мной появляется Данте, словно спаситель или ангел, или кто-то равный им по красоте и важности.

— Это место занято? — улыбается он, и я замечаю ямочку на его правой щеке, на которую не обратила внимания раньше. Как я могла пропустить ямочку?

— Эм, понятия не имею, — слабо говорю я, пытаясь не умереть от сердечного приступа. — Но горит знак «пристегните ремни». Ты не должен был вставать со своего места.

Потрясающе. Теперь я звучу как надзиратель с сердечными проблемами.

Данте пожимает плечами, ничуть не волнуясь.

— Я думаю, всё будет хорошо, — отвечает он. — Мы ещё даже не вырулили на взлётно-посадочную полосу.

— Логично.

— Могу я присесть здесь? Мне скучно впереди.

Я киваю, и мои ладони немедленно потеют.

— Я надеюсь, ты захватил своё одеяло. Мне нечего предложить тебе, кроме как пакетик арахиса.

Теперь я звучу как бедный надзиратель с сердечными проблемами. Да, я представляю себя всё в лучшем и лучшем свете!

Данте снова улыбается и присаживается рядом со мной. Он приносит с собой свой чарующий акцент и удивительный запах одеколона. Я глубоко вздыхаю. Он пахнет намного лучше, чем спёртый воздух самолёта. Гораздо лучше. Я борюсь с желанием запрыгнуть ему на колени и уткнуться в его шею, чтобы вздохнуть, — манёвр, выполнив который я точно буду выглядеть сумасшедшей.

— Ты выглядишь немного бледной, — замечает он, пристёгиваясь. — Ты боишься летать?

— Это настолько очевидно? — тихо спрашиваю я. — Я много раз летала в своей жизни и должна была привыкнуть. Но боюсь, что это никогда не произойдёт. Как только мы наберём высоту, я буду в порядке, но до этого момента… ну, признаться, я в ужасе.

— Не волнуйся, — тихо говорит Данте, его голос успокаивает и обнадёживает. — Здесь нечего бояться. Ты скорее попадёшь в…

— В автомобильную аварию, чем погибну в авиакатастрофе, — перебиваю его я. — Да, я знаю. Слышала об этом. Откуда ты? — спрашиваю я, отчасти из любопытства и отчасти из-за необходимости отвлечься. — У тебя интересный акцент.

Он улыбается, сверкая белоснежными зубами. Я бы могла смотреть на его улыбку весь день напролёт.

— Кабрера, — отвечает он, заодно напоминая мне о том, что я вообще-то задавала вопрос. — Это остров недалеко от Греции. А как насчёт тебя?

— Как будто ты ещё не понял, что я американка, — усмехаюсь я. — Знаю, это написано у меня на лбу. Уверена, ты фанат, не так ли?

— Американцев? — он приподнимает одну из своих золотистых бровей. — Конечно, я люблю их. Не вижу причин для обратного. Они приносят кучу долларов Кабрере в плане туризма.

— Ну, мы — страна крайностей, — признаюсь я. — Но, как правило, иностранцы недолюбливают нас.

Взгляд Данте замирает на мне на мгновение, а затем он улыбается.

— Ну, не могу сказать за всех иностранцев, но я не ненавижу американцев. Да и ты сейчас не в Америке, не так ли?

Я качаю головой.

— Нет, определённо нет.

— Ну, теперь ты — иностранец, — усмехается он, и я не могу не улыбнуться в ответ. Он прав.

Из динамиков доносится гнусавый голос пилота, но я отключаю его в своей голове, так как я разговариваю с парнем, который определённо является потомком богов. Иначе я никак не могу объяснить его привлекательность и обаяние. Я едва слышу слова, слетающие с губ Данте, настолько я загипнотизирована их движением. Это жалко, я знаю, зато, правда.

Одна из моих черт — я никогда не лгу себе. Иногда, когда это необходимо, я могу утаивать правду от своих родителей, но никогда от себя. И я отчаянно увлечена этим парнем.

Наконец, самолёт слегка вздрагивает и начинает двигаться вперёд. Напуганная, я вжимаюсь в сидение. Мои пальцы белеют, и я уверена, что оставлю следы в потрескавшихся виниловых подлокотниках.

— Не волнуйся, — тихо говорит Данте, отрывая одну из моих ладоней и заключает её в свои. — Всё будет хорошо.

Ощущение его рук отвлекает меня. Сильные и тёплые, они, образуя чашевидную форму, бережно держат мою ладонь, словно это что-то очень хрупкое. Я закрываю глаза и наслаждаюсь этими ощущениями. У меня есть всего лишь несколько минут, чтобы впитать это чувство.

Когда самолёт выкатывается на взлётно-посадочную полосу, что-то происходит. Что-то не так.

Наш самолёт немного покачивается, а затем дрожит, словно движимый сильным порывом ветра. Я чувствую это короткое мгновение прежде, чем Данте усиливает хватку на моей руке, за секунду до того, как свет врывается сквозь мои опущенные веки. Я открываю глаза, чтобы обнаружить рвущийся огонь на взлётно-посадочной полосе за моим окном. Прежде чем я могу отреагировать или закричать, весь ад вырывается на свободу.


Глава 2


События начинают происходить быстрее, чем я могу их осознать, оставаясь в сознании большим размытым пятном.

Вначале всё происходит как в замедленной съёмке, когда я изо всех сил пытаюсь понять, что случилось.

Стюардессы мечутся по самолёту, потому что всё вокруг нас горит. Пилот снова что-то говорит через динамик, но я ничего не слышу из-за шума в салоне. Все пассажиры нервно разговаривают, задавая вопрос «Что только что произошло?», пока издалека начинает слышаться вой сирен. И затем, когда сирены становятся громче, самолёт окутывает тишина. Даже в тумане моего шока и смятения я должна отдать должное спасателям за оперативное реагирование.

Я собираюсь с мужеством и смотрю в окно. На краю взлётно-посадочной полосы, наполовину погрязшие в земле, горят обломки самолёта. Я вижу, как белая облицовка его хвоста тает, раскрывая металлический скелет. Чёрный токсичный дым поднимается к небесам, но, вероятно, было бы намного тревожнее, если бы он этого не делал.

Спасательный трап не появляется с боковой части самолёта. Его каркас неподвижен и бесшумен, доносится лишь громкий треск огня.

— О Боже!

Женщина в хвосте нашего самолёта нарушает зловещую тишину и начинает рыдать. Она плачет, указывая в окно, и её рука дрожит. Люди в горящем самолёте явно мертвы. Мы не видим их, но мы это знаем. В воздухе висит облако потрясения и невысказанных чувств, которыми переполнены все пассажиры нашего самолёта.

— Что случилось? — спрашивает маленький мальчик у своей мамы, сидящей через проход.

Его мать, мертвенно-бледная, смотрит в окно, её лицо лишено всех красок. Она мрачно качает головой и опускает пластиковую штору на окно. Бросив взгляд в мою сторону, ее глаза встречаются с моими на короткий момент, прежде чем она опускает голову. Мы просто стали свидетелями трагедии. Проблема в том, что я не уверена, какой именно. Я вообще ни в чём не уверена.

— Что произошло? — я отчаянно спрашиваю Данте. — Что с ними случилось? Они взлетали или садились?

Он смотрит на обломки.

— Я не знаю, — признаётся он. — Не могу сказать.

Словно из ниоткуда, рядом с Данте возникает мужчина в костюме.

— Пойдём, Данте. Нам нужно уходить, — приказывает высокий загорелый блондин с короткой стрижкой. — Мы не можем тут оставаться.

— Что? — безучастно спрашивает Данте, глядя на мужчину. — Как мы можем куда-либо уйти?

Короткая Стрижка хватает руку Данте, его пальцы толстые и напоминают сосиски.

— Не время для дискуссий. Мы должны уходить.

Он наклоняется и что-то бормочет на ухо Данте. Единственное слово, которое мне удаётся расслышать, это «террористы».

Я вздыхаю, и Короткая Стрижка смотрит на меня, его тусклые голубые глаза серьёзны. Поднеся свой толстый палец к своим губам, он жестом показывает мне «молчать». Я кусаю губы, и Данте поворачивается ко мне.

— Возьми свои сумки, Риз.

— Что? — спрашиваю я в замешательстве.

— Просто хватай свои вещи, — быстро говорит он, вставая. — Я не оставлю тебя здесь одну.

Схватив ручку сумки, я закидываю её на своё плечо и тихо и быстро следую за Данте. Я даже не знаю этого парня, но, по какой-то причине, в этот момент доверяю ему. Я определённо предпочту быть с ним, а не здесь, на этом пылающем асфальте. Это точно.

Стюардессы обступают нас, создавая защитный барьер, пока мы ждём у двери. За нами я слышу тревогу остальных пассажиров, громко выражающих свою озабоченность тем, почему мы можем уйти, а они нет. Это действительно хороший вопрос, на который я не знаю ответа.

Пока самолёт медленно рулит к противоположной стороне аэропорта, я, пребывая в шоке, смотрю в окно.

Кусочки горящего самолета разбросаны повсюду. Маленькие изогнутые куски металла, обрывки одежды, горящая резина. Мой взгляд перемещается к самому самолету, и я вижу зубчатое рваное отверстие в брюхе самолета. Я снова начинаю задыхаться и отвожу взгляд. Но это не помогает. Я мельком вижу почерневшую куклу, лежащую в траве у колеса самолета, ее лицо растаяло. Эти картины запечатлелись в моем сознании, наверное, навсегда. Я сжимаю глаза и жду, когда самолет перестанет двигаться.

Через несколько минут мы останавливаемся. Я снова открываю глаза и обнаруживаю, что мы пришвартовались в тихой, темной зоне аэропорта.

Короткая Стрижка быстро проходит вперёд, чтобы открыть дверь самолёта. Выглянув на улицу, я вижу высокую передвижную лестницу, придвинутую к самолёту так же, как у президентского Борта №1.

Я сглатываю.

Как Данте смог заполучить такое особое отношение?

Но сейчас не время задавать этот вопрос. Мужчины в костюмах подгоняют нас вниз по крутой лестнице, и все, что я могу делать, чтобы не отставать, это следить за своими ногами во избежание падения. Эти парни явно знают своё дело. Я по-прежнему слышу громкие протесты пассажиров в салоне самолета, пока двери не закрываются позади нас.

— Всё в порядке, — тихо говорит Данте, пока мы идём к терминалу. — Не бойся.

— Где мы? Куда мы идём? — спрашиваю я. — Почему ты берёшь меня с собой?

— Я не хотел оставлять тебя там, — объясняет он спокойно. — Никто не знает, что случилось. Они считают, что это террористы. Они закрывают аэропорт. Ты можешь застрять здесь на несколько часов или даже дней. Я не хочу этого. Мы находимся в охраняемом неиспользуемом терминале. Я обещаю тебе, что ты в безопасности со мной. Мы собираемся вернуться в Схипхол по защищённому туннелю, а затем мы отвезем тебя туда, куда тебе нужно.

— Эм, а куда ты направляешься?

— Я собирался присоединиться к моему отцу в Лондоне, — говорит Данте, его глаза слегка обеспокоены. — Но теперь я, вероятно, вернусь домой.

— Но как? — спрашиваю я в замешательстве. — Ты только что сказал, что они закрывают аэропорт.

— Я не уверен, — отвечает он. — Рассел? Как мы вернемся домой?

Короткая Стрижка оборачивается.

— Частные вертолеты на пути к нам. Мы отправимся в Салоники (Прим. пер.: второй по величине город Греции), а затем возьмём катер до Кабреры. Мы будем дома в кратчайшие сроки. И мы не делаем никаких крюков, Данте.

— Домой? — вскрикиваю я, прежде чем я могу себя остановить. — К тебе домой? В Кабреру? Мой отец убьёт меня. Разве ты не можешь просто отпустить меня? Я могу взять билет в Евротоннель (Прим. пер.: тоннель, соединяющий континентальную Европу с Британскими островами, проходящий под проливом Ла-Манш).

Во всяком случае, мне всегда нравилось кататься на поезде под Ла-Маншем. И это забавное название — Евротоннель.

Короткая Стрижка уже качает головой.

— Очевидно, что, если аэропорты будут закрыты, они также закроют Евротоннель. Я предполагаю, что весь общественный транспорт будет закрыт, пока они не выяснят, было ли это террористическое нападение.

Данте смотрит на него.

— Мы должны подбросить Риз, — спокойно говорит он. — Её отец будет волноваться.

— Это не так просто, — отвечает Короткая Стрижка. — Я уверен, что паром не будет работать. Твой отец не хотел бы, чтобы я делал крюк, Данте. Прости. Твоя безопасность — это то, за что мне платят. Мы все отправляемся домой. Риз может позвонить отцу оттуда. Конец истории.

— Рассел, — начинает Данте, его взгляд становится ледяным. — Ты не можешь мне приказывать. Я хочу отправить Риз к её отцу. Сделай это.

— Мистер Гилиберти, — официально отвечает Рассел. — Хотелось бы, чтобы я мог выполнить вашу просьбу. Но у нас есть специальный план эвакуации, чтобы обеспечить вашу безопасность. По указанию вашего отца мне запрещено отклоняться от плана в этих случаях. Я прошу прощения. В этой ситуации приказ вашего отца превосходит ваши указания.

Данте молча смотрит на него, прожигая взглядом.

— Очень хорошо, — наконец, отвечает он ледяным голосом.

Упс. Между этими двумя нет любви. Это очевидно. Должна ли я беспокоиться об этом? Этот парень же не входит в программу защиты свидетелей или что-то в этом роде, не так ли? И эти ребята — его обработчики? (Прим. пер.: дословно — «хендлеры», то есть люди, осуществляющие контроль свидетеля и наблюдение за ним) Что за чёрт?

Данте поворачивается ко мне, и тон его голоса меняется на приятный и завораживающий.

— Риз, прошу прощения. Похоже, мы должны вернуться в Кабреру по протоколу безопасности. Но уверяю, мы доставим тебя к твоему отцу в ближайшее время. Я даю тебе слово, что ты будешь в безопасности с нами.

Я киваю и сглатываю, что звучит громко в повисшей тишине. И тогда я вспоминаю про свой мобильный телефон. Это же двадцать первый век. Я могу позвонить моему отцу.

Прямо сейчас.

И если окажется, что я путешествую с психопатом или преступником, мой отец может прийти и спасти меня. Я имею в виду, он же работает в АНБ. У него должны быть какие-то связи и спутники, чтобы отслеживать моё точное местоположение. Вытаскивая телефон из кармана, я включаю его и провожу пальцем по экрану, чтобы разблокировать его. Трясущимися руками я набираю номер отца.

Нет гудка.

Я пробую снова.

На этот раз я слышу автоматическое сообщение, которое озвучивается сначала на голландском, а затем на английском: «Все линии в данный момент заняты. Повторите попытку позже».

Отлично.

— Не волнуйся, — успокаивает меня Данте, положив руку на моё плечо. — Все будет хорошо.

— Откуда ты знаешь? — бросаю я ему вызов.

— Просто знаю, — пожимает он плечами. — Это всегда так.

Я не могу поспорить с его логикой. За семнадцать лет моей жизни не было ничего, что, в конечном счёте, оказывалось бы правильным. Но, честно говоря, я никогда не покидала аэропорт с совершенно незнакомым человеком, который, возможно, тоже был преступником.

Боже мой! Я такая идиотка.

Я полностью облажалась.

Чувствую, моему отцу придётся опознавать мои части тела.

Я почти уверена в этом.

Мы выходим из затемнённого терминала, где нас уже ждут два больших чёрных внедорожника с тонированными стёклами. В стороне стоит человек из охраны аэропорта. Он берёт наши паспорта и сопровождает, указывая путь и поспешно разговаривая с Расселом.

Я начинаю быстро придумать, как бы сказать Данте, что я передумала и хочу остаться, но что-то удерживает меня. Не уверена, что именно. Крохотная мысль на задворках моего разума твердила мне сохранять спокойствие. Моя мама всегда говорила: «Доверяй своей интуиции». И прямо сейчас, по какой-то причине, моя интуиция говорит мне, что Данте — хороший человек, что с ним я буду в безопасности.

Я искренне надеюсь, что моя интуиция не сумасшедшая.

Четверо мужчин в костюмах забираются в первый внедорожник, а Данте, Рассел и я садимся во второй. Я опускаюсь в мягкое сиденье, и кожаная обивка холодит мою кожу. Я тяну рубашку вниз, чтобы прикрыть обнажившуюся нижнюю часть спины, а затем поворачиваюсь к сидящему рядом со мной Данте.

— Кто ты?

— Данте Гилиберти, — отвечает он, произнося Гилиберти как Гили-беэр-ти (Прим. пер.: средняя часть фамилии Данте звучит как «беэр»; в английской транскрипции «bear» означает «медведь»), и смотрит на меня, смущённый моим вопросом. Но он должен понимать, почему я интересуюсь.

— Почему Данте Гили-беэр-ти удостоился такого особого отношения к себе? — нетерпеливо спрашиваю я, глядя ему прямо в глаза. — Прости, если я покажусь грубой, но я — американка, уезжающая из аэропорта с человеком, которого едва знаю. Ты должно быть очень важная персона, иначе мы бы застряли там со всеми остальными… вероятно, даже в том самолёте, — я содрогаюсь от этой мысли. — И, хотя я очень благодарна тебе за то, что это не так, я хотела бы знать, кто ты такой.

— Мой отец — Дмитрий Гилиберти. Он премьер-министр Кабреры.

Данте говорит это спокойно, буднично и деловито, словно он говорит о погоде. Как будто это то, что может сказать кто угодно.

Мой рот открывается в удивлении, и я уверена, что моё зрение на секунду мутнеет.

— Премьер-министр? — заикаюсь я.

Я вижу легкую ухмылку на лице Короткой Стрижки, но игнорирую её. В этот момент она не имеет никакого значения. Что ж, по крайней мере, теперь понятно, почему у Данте есть команда защитников. О, Святая Мария! У этого парня есть целая группа охраны. От осознания этого меня начинает тошнить, не знаю, почему. Я должна быть счастлива. Данте не преступник.

— Ты расстроена? — спрашивает Данте с беспокойством. — С тобой все в порядке?

— Твой отец — премьер-министр страны, — говорю я вслух. Данте кивает.

— Да. Кабреры. Это небольшая островная страна в Средиземноморье. Недалеко от Греции.

— Я знаю, где это. Ты уже говорил мне об этом, — тихо отвечаю я. — И твой отец — премьер-министр.

Данте кивает:

— Да.

Я сглатываю. Мой отец — просто белый воротничок АНБ. Отец Данте является лидером страны. Это ещё одна причина, по которой я должна чувствовать, что я недостаточно хороша даже для того, чтобы стоять рядом с ним.

— Не пугайся этого, — снисходительно добавляет Данте. — Ты не сидишь рядом с премьер-министром Кабреры. Ты сидишь рядом со мной. И я обычный человек.

— Обычный человек с миллиардами долларов, — бормочет себе под нос Рассел. Данте бросает на него взгляд.

— Миллиарды долларов, — слабо повторяю я. — У тебя есть миллиарды долларов. Ты — миллиардер.

Данте не отвечает «да» или «нет». Вместо этого он говорит:

— Моя семья долгое время была в оливковом бизнесе. Мы экспортируем оливки для гурманов.

Он говорит дипломатично. Должно быть, это семейное.

— Гилиберти Оливки, — бормочу я, рассеянно вспоминая имя, которое написано на банке, стоящей в моём собственном кухонном шкафчике дома. Моя бабушка любит их чесночные фаршированные оливки. Если они есть даже у нас в Канзасе, то они должны быть огромной компанией. Понятно, что они экспортируют свою продукцию по всему миру.

— Да, Гилиберти Оливки, — спокойно отвечает Данте. — Ты слышала о нас? Мы продаем почти все оливки, которые ты можешь вспомнить, а также оливковые масла для гурманов.

— Ты — миллиардер, — повторяю я снова.

Я чувствую себя глупо, но я просто не могу уложить это в голову. Этот красивый, утончённый парень миллиардер и сын премьер-министра. В этом есть смысл. Осознание того, что я в безопасности, едва ли заботит меня сейчас. Оно оттесняется на второй план мыслью о том, что этот прекрасный парень, с которым я сейчас нахожусь, — миллиардер.

— Разве это имеет значение? — спрашивает Данте с улыбкой. — Деньги — это всего лишь деньги. Не больше. Они же не определяют нас, не так ли?

Уверена, что так оно и есть. Я — девушка с фермы в Канзасе, а он — богатый сын премьер-министра. Мы из совершенно разных миров. Настолько разных, что мы, вероятно, разделены двумя или тремя галактиками. Его лига выше моей. Фактически, он в высшей лиге.


Глава 3


— Почему ты взял её с собой? — требовательно спрашивает Короткая Стрижка.

Они стоят примерно в пяти шагах от внедорожника, пока мы ждём, когда вертолёт будет готов к нашему полёту. Они, должно быть, думают, что я не слышу их из-за шума вертолетного двигателя. Хотелось бы сказать им, что я не глухая, но вместо этого я вздрагиваю от волнения в голосе Рассела.

— Потому что я не мог оставить её там, — холодно отвечает Данте. — И я не обязан отчитываться перед тобой, Рассел. Я могу делать всё, что захочу, и ты будешь делать то, что я скажу.

Телохранитель задерживает взгляд на Данте, прежде чем он поворачивается на пятках и уходит, чтобы поговорить с начальником экипажа вертолета.

Честно говоря, я впечатлена тем, насколько быстро летный экипаж добрался до нас.

Мы ехали всего полчаса, прежде чем вертолет встретил нас на дороге, опустившись рядом с нами. Мы съехали на обочину, и теперь, спустя десять минут, мы собираемся сесть на борт вертолёта. Это нереально. Просто невероятно.

И если бы моя мама узнала о том, что я собираюсь отправиться в островное государство с кем-то, кого я едва знаю, у неё бы случился сердечный приступ. Как бы то ни было, сигнала сотовой связи по-прежнему нет, поэтому пока я в безопасности. В конце концов, я с сыном премьер-министра.

Данте возвращается к тому месту, где я прислонилась к машине, его широко разведённые плечи такие сильные и такие отвлекающие. Он небрежно улыбается, и по нему не скажешь, что он только что участвовал в небольшой словесной перебранке с его массивным телохранителем.

— Ты в порядке? — вежливо спрашивает он. — Тебе что-нибудь нужно?

Я качаю головой.

— Мне нужно позвонить родителям, прежде чем они убьют меня. Но, кроме этого, я в порядке.

Данте кивает.

— Сотовые сети перегружены, потому что все люди, находящиеся в этой области, пытаются дозвониться своим близким. Когда мы окажемся в Кабрере, я уверен, сети будут свободны. Тогда ты сможешь позвонить им.

— Хорошо, — отвечаю я, теребя ремешок своей сумки. Небрежная красота Данте — это не то, к чему я привыкла. Он всё ещё заставляет мой язык завязываться узел. И вряд ли это скоро изменится.

— Ты расстроена тем, что я взял тебя с собой? — спрашивает Данте, его лоб морщится в беспокойстве. — Я не хотел причинить тебе никаких проблем с твоими родителями. Просто мы не знали, что произошло в аэропорту. Я думал, что это террористы, и что-то внутри меня подсказало мне, что я не могу оставить тебя там.

— Ты думал, что это террористы, — повторяю я в замешательстве. — А это не так?

Данте качает головой.

— Летчик вертолета сказал мне, что в Гренландии извергается вулкан. Его пепел разносится ветром и разрушает самолеты. Он всасывается в их двигатели и забивает их. Аэропорты по всей Европе закрыты.

— Будет ли безопасно лететь на вертолёте? — нервно спрашиваю я, мысленно представляя огненную катастрофу. Возможно, я всё равно умру. От этой мысли мой пульс ускоряется.

Данте успокаивает меня:

— Да. Это безопасно. У вертолетов нет реактивных двигателей, которые могут забиться, так что с нами всё будет в порядке, — он смотри на меня. — Обещаю.

В этот момент пилот движется к нам, чтобы сообщить, что он готов, и мы быстро забираемся в кабину. Данте протягивает мне руку и помогает взойти на борт, как будто мы принц и принцесса. Его манеры идеальны. Его мать должна гордиться им.

— Все будет хорошо, — повторяет Данте, похлопывая меня по плечу.

Я такой ребенок. Я знаю это. Но перед лицом того, что мы только что видели пару часов назад, я на 99.999% уверена, что мой ужас оправдан.

Второй пилот вручает нам наушники, которые все мы надеваем и садимся на наши места. Это самый большой вертолет, который я когда-либо видела, достаточно большой, чтобы разместить всех телохранителей Данте.

Эта мысль заставляет меня снова сглотнуть. У Данте есть телохранители. Он — моя полная противоположность, обратный полюс на измерителе значимости жизней.

Я застёгиваю ремень безопасности и закрываю глаза. Внезапно я ощущаю его дыхание на моей щеке и его губы рядом с моим ухом.

— Я обещаю, всё будет хорошо.

Все в вертолете могут это слышать, потому что ко всем нашим наушникам прикреплены микрофоны. Мои щёки покрываются румянцем. Теперь все знают, что я большой ребенок. Отлично.

— Люди в том самолёте. Они все мертвы?

Тишина на борту становится мне ответом. С печальным лицом Данте склоняется ко мне:

— Да, это так.

Дыхание замерзает в моём горле, когда я вспоминаю треск горящего самолёта. И куклу без лица.

Я закрываю глаза, но я всё ещё вижу их образы.

Данте протягивает руку и сжимает мою ладонь.

Идеально.

По-настоящему, на этот раз.

Я чувствую, как мое сердце начинает трепетать от его близости и от того, как его прохладная рука ощущается в моей. И тут я чувствую себя глупо. Просто потому, что я — провинциальная девчонка с фермы, не значит, что я должна выставлять себя дурой перед этим парнем. У меня должно быть чувство собственного достоинства. Я не собираюсь заискивать перед ним. Он — миллиардер. И красивый. Вероятно, он привык к тому, что девушки бегут к нему по первому зову. И я решительно не собираюсь быть одной из них.

Я высвобождаю свою руку из его ладоней и наклоняю голову к окну. Я решаю не смотреть на его отражение, в частности, потому что чувствую на себе его взгляд.

Я сжимаю глаза, когда двигатель начинает реветь, и мы, дрожа, отрываемся от земли, а затем поднимаемся к небу, словно моторизованная птица.

Я думаю, что у меня может случиться сердечный приступ, и на этот раз, когда Данте сжимает мою руку,я сжимаю её в ответ. К черту попытки казаться непреступной! Это продолжалось всего три минуты. Я — открытая книга в плане эмоций, и не собираюсь ничего менять ради того, чтобы выглядеть круто.

Ни для одного парня, ни по какой-либо причине.

Гул вертолета исчезает в моем подсознании, когда я закрываю глаза и пытаюсь представить, что я где-то в воздухе, но на высоте не более пятнадцати тысяч футов.

Я сосредотачиваюсь на своей любимой мечте, в которой я возвращаюсь из Лондона в конце лета, гламурная и потрясающе великолепная, и каждая девушка в моей школе завидует мне, когда Квинн МакКейн приглашает меня на вечеринку, потому что не может сопротивляться моему очарованию.

Эй, это моя мечта. Я могу мечтать, о чём захочу.

Дело в том, что лицо Квинна заменяется у меня в голове на лицо Данте.

То, что я безумно увлечена Квинном с тех пор, как мы вместе пошли в детский сад, о чём-то да говорит.

Все мои мечты в течение одиннадцати лет были только о нём. Я очень верный мечтатель. И внезапно мне кажется, что я обманываю своего воображаемого бойфренда, парня, который мог бы им стать в реальности, но который встречается с моей лучшей подругой Беккой в ​​течение последних двух лет. И нет. Бекка понятия не имеет, что я тайно влюблена в её парня. Это секрет, который я сохранила от неё.

Я очищаю голову от суматошных мыслей и вместо этого сосредотачиваюсь на том, чтобы не думать об этом. Я сосредотачиваюсь на темноте и чувствую, что засыпаю.

Я не уверен, как долго я сплю. Но мои глаза открываются, и я вижу Данте, наблюдающего за мной. Я мгновенно смущаюсь и всерьез надеюсь, что я не сделала ничего ужасного во сне.

— Мне нравится имя Риз, — говорит Данте, как бы случайно озвучивая свои мысли. И опять все в вертолете это слышат, так как мы все на одной частоте. Мой румянец возвращается с удвоенной силой.

— Спасибо, — отвечаю я, не глядя на него, пытаясь уменьшить красноту моих щёк.

— Как твои родители его выбрали? — спрашивает он, глядя на меня с интересом. Я выпрямлюсь на своем сиденье и снова смотрю на его отражение в окне. Я считаю, что безопаснее смотреть на его отражение, а не в его поразительно голубые глаза. Это помогает мне сдерживаться.

И мне нужно всё моё остроумие, чтобы ответить на данный вопрос.

— У моего отца был любимчик в бейсбольном Зале славы, Пи Ви Риз, — говорю я. — Он играл за Доджерс давным-давно (Прим. пер.: американский профессиональный бейсболист, выступавший в Главной лиге бейсбола за клуб «Бруклин/Лос-Анджелес Доджерс» с 1940 по 1958 год; десятикратный участник матчей всех звёзд, Риз семь раз помогал «Доджерс» завоевать титул чемпиона Национальной лиги). У моего отца есть подписанный бейсбольный мяч, который дал ему его дедушка. Ты смотришь бейсбол?

Он качает головой:

— Нет. Но я играл в него, когда был ребенком.

— Ну, это одна из вещей, которыми мой отец живет и дышит, когда он не работает, — объясняю я. — Так что, естественно, он назвал меня в честь своего героя. Но, как я уже говорила, он ожидал мальчика. Я стала неожиданностью.

Данте серьезно смотрит на меня, и я не могу не повернуться, чтобы встретить его взгляд. В результате моё сердце начинает стучать так громко, что я боюсь, что оно будет слышно через микрофон.

— Да, — соглашается он. — Ты настоящая неожиданность.

Что, чёрт возьми, он имеет в виду?

Но у меня нет времени об этом задуматься, потому что Данте смотрит в окно и начинает описывать в деталях поистине потрясающий вид под нами. И когда я наклоняюсь к окну и смотрю, я задыхаюсь от красоты внизу. Это так великолепно, что эффективно снимает мой страх перед полетом.

— Где мы? — с трепетом спрашиваю я. Это намного лучше, чем быть в тоскливом, дождливом Лондоне.

Пейзаж прекрасен. Внизу так много песчано-белых зданий, и я вижу даже отсюда, какие они древние. Сельская местность усеяна домами, зеленью и скалами. Вокруг сияет океан. Я никогда не видела столь прекрасного места.

— Это земля богов, — рассказывает мне Данте. — Греция. Смотри, — указывает он, — это Акрополь. А что там? Это Пантеон — храм, сделанный для богини Афины пару тысяч лет назад.

— Ничего себе, — вздыхаю я, глядя на историю, развернувшуюся подо мной. — У Соединенных Штатов такой истории нет. Мы такая юная страна по сравнению с Грецией.

Данте кивает, видимо, удовлетворившись моим почтением.

— Это удивительное место, — соглашается он. — Гулять здесь, среди зданий, где, как говорят, ходили боги, это самое невероятное чувство в мире.

— Как далеко мы от Кабреры? — спрашиваю я. — Это рядом?

— Очень близко, — подтверждает он. — Меньше двадцати минут полёта.

Я сажусь на своё место и рассеянно смотрю на бирюзовую воду под нами, завороженная видом, пока мы летим над стеклянной водной гладью. И, честно говоря, я и не заметила, как вертолет пошёл на посадку. Мы зависаем над зданием на мгновение, прежде чем приземляемся.

Я выпрямляюсь, сидя на своём месте, и вижу, что мы только что спустились в рай.

— Ничего себе, — снова вздыхаю я, когда смотрю на яркое синее небо, причудливые старые здания, магазины и пышную зелень под вертолетной площадкой. — Здесь прекрасно.

Данте снова кивает.

— Да. Я благословлён называть это место своим домом.

— Где мы? — спрашиваю я, удивлённо смотря по сторонам. Мы явно на какой-то крыше, но, помимо этого, я ничего не понимаю.

Данте улыбается:

— Это мой дом. Его называют Старым Дворцом, потому что это именно так и есть. Когда-то, сотни лет назад, Кабрера была монархией с королевской семьей. Это был их дворец, но теперь он превратился в дом премьер-министра, а также местоположение нескольких правительственных учреждений. С тех дней Кабрера превратилась в парламентское демократическое государство во главе с моим отцом, исполняющим в настоящее время обязанности премьер-министра. Тебе стоит попробовать пожить здесь.

Обращаясь к Короткой Стрижке, он спрашивает:

— Где мой отец?

— Он в Лондоне, — говорит телохранитель. — Он решил закончить все свои дела там и отправится домой через день или два.

— Хорошо. Нам нужно показать мисс Эллис её комнату, чтобы она могла освежиться, и ей нужно будет позвонить родителям.

Короткая Стрижка кивает, помогая мне выйти из вертолёта.

— Хорошо. Ваш отец уже был проинформирован о ситуации. Мы получили инструкции обеспечить мисс Эллис надлежащий прием.

Данте смотрит на него.

— Вы уже получили эти инструкции, — указывает он. — От меня.

Повернувшись спиной к телохранителю, Данте ведёт меня от вертолета через двери в Старый Дворец. Оказавшись внутри, я глубоко дышу, стараясь не сказать что-то глупое или не повести себя как деревенская девушка, коей я являюсь. Интерьер этого древнего здания ослепителен. Удивителен. Лучший из всех, что я когда-либо видела.

Воздух идеальной температуры омывает мою влажную кожу, купая меня в прохладном ветру. Бесценные древности в виде статуй, произведений искусства и тяжелой антикварной мебели окружают меня. Мраморные полы блестят под солнечным светом и покрыты ткаными коврами. Красивые вазы украшают декоративные столешницы, и даже потолок покрыт чем-то, напоминающим золото. Блестящие люстры висят над головой, и хрустальные дверные ручки украшают двери. Все красиво, но настолько идеально, что это место кажется почти стерильным. Мне кажется, что я должна говорить шёпотом, выражая своё почтение этому зданию.

— Твой дом прекрасен, — вежливо и тихо говорю я Данте. Он усмехается.

— Согласен, — отвечает он. — Но это не мой дом. Мой семейный дом находится на окраине Валеса. Кстати, Валес — столица Кабреры, и мы сейчас находимся в самом его сердце. Мой дом находится в оливковых рощах Гилиберти, где он всегда красив и спокоен. Это звучит глупо, верно? — он показывает вокруг нас. — Но я всегда чувствую, что я здесь как в музее. Это слишком напрягает.

Мне кажется, что я иду по Национальному историческому музею. Не удивлюсь, если некоторые из этих вещей — бесценные реликвии, и на самом деле должны быть оцеплены красными бархатными канатами.

— Ну, по крайней мере, нет жутких доспехов, стоящих вокруг, — говорю я ему с усмешкой.

И едва эти слова слетают с моих губ, как мы заворачиваем за угол и видим стоящие там небольшие доспехи. Я не шучу. С жуткими пустыми отверстиями для глаз и болтающимися руками и ногами.

— Что ты там говорила? — спрашивает Данте, приподняв бровь.

— Эм. Да. Кажется, вы живете в доме прямо как из старого эпизода Скуби-Ду, — смеюсь я.

Он хихикает, подходя ближе, чтобы посмотреть на крошечные доспехи. Они кажутся бронзовым и не более пяти футов в высоту.

— Они такие маленькие! Твои предки были гномами?

Глаза Данте сверкают.

— Нет. В Кабрере существовали армии, состоящие из детей, чтобы наши сильные, взрослые мужчины не погибали в бою.

Когда мой рот распахивается в ужасе, он смеется, и богатый звук его смеха посылает стайку мурашек вниз по моим рукам.

— Я шучу, — уверяет меня он. — Сотни лет назад люди были намного ниже, — объясняет он. — Так же было и в Соединённых Штатах, конечно. Просто люди были маленькими. По мере развития мы становились всё выше и выше.

— И насколько ты велик? — спрашиваю я, оценивая его взглядом.

— Как личность? Это ты хотела спросить? — отвечает он игриво. Мои щеки краснеют, когда до меня доходит, что я сказала.

— Прости, — быстро извиняется он. — Это было невежливо и неуместно. Надеюсь, я тебя не обидел.

— Совсем нет, — уверяю его я. — Я выросла в провинциальном городке, полном ковбоев и фермерских животных. Поверь мне, я редко обижаюсь.

— Но всё же, — продолжает Данте. — Я прошу прощения. Это вырвалось с языка прежде, чем я подумал. Мой рост 6 футов и 3 дюйма (Прим. пер.: 190,5 см). А какой у тебя рост?

— Я — 5 футов и 8 дюймов (Прим. пер.: 172,7 см), — отвечаю я. — Высоковата для девушки, знаю.

— Да, но ты должна была быть мальчиком, так что это вполне ожидаемо, — отвечает он, снова сверкая глазами. Мне это и вправду нравится. Будто у него есть тайный дар или знание о том, как быть таким забавным.

— Да, да, — со вздохом отвечаю я. — Продолжай в том же духе, умник.

Он смеётся, когда мы подходим к очередной лестнице, а затем начинаем подниматься на три лестничных пролёта.

Как. Здесь. Много. Ступенек.

— Фух, сколько же этажей в этом здании? — практически задыхаюсь я.

— Знаю, — вздыхает он. — Оно слишком большое, чтобы быть настоящим домом, не так ли? Оно состоит из трёх корпусов, растянувшихся на два городских квартала. Первый корпус — правительственные учреждения, парламент и так далее. Во втором корпусе располагаются бальные залы и музеи. И третий корпус — это личные комнаты премьер-министра. И мои.

— В твоём доме есть музей? — спрашиваю я, стараясь не смеяться, хотя втайне меня это впечатляет.

Он качает головой.

— Да-да. Продолжай в том же духе, умник.

Я иду вперед и смеюсь над его растерянностью и смущением, над тем, как он вернул мне мои же слова, над его милой ямочкой на его щеке и над абсурдностью всей этой ситуации. Я не должна была оказаться в том эпизоде ​​Скуби-Ду, потому что предполагалось, что я буду в Лондоне, на неловком ужине с отцом. Последняя мысль отрезвляет меня.

Вероятно, папа заказал бы недожаренный стейк с кровью и «палец Приммса», и это просто его странный способ сказать, что ликер необходимо налить на высоту пальца, прижатого к стеклу (Прим. пер.: Primms старый английский коктейль на основе джина, трав и ликеров, придуманный неким Джеймсом Приммсом).

Если бы я была там, то он бы попытался завести со мной разговор о бейсболе, скачках или на любую другую мужскую тему, и я бы попыталась проявить интерес. Но я не там. Я здесь, стою в красивом старом дворце, в самой красивой стране, которую я когда-либо видела, с самым красивым парнем, которого я когда-либо встречала.

Но всё хорошее имеет свойство заканчиваться. Со вздохом я обращаюсь к Данте:

— Здесь есть… стационарный телефон? Мне, действительно, нужно позвонить моему отцу.

И если мне, и правда, повезет, то Александр Эллис, исключительный агент АНБ, не убьёт меня прямо на месте.

Данте показывает мне телефон, и я сажусь на богато украшенный резной стул. Я даже не хочу думать о том, насколько он антикварный и дорогой. Мой отец отвечает после первого гудка, — плохой знак, но он вовсе не злится. Я приятно удивлена, что разговор проходит совсем неплохо.

На самом деле он, похоже, рад тому, что я нахожусь во дворце премьер-министра Кабреры.

— Расскажи мне ещё раз, как ты встретила этого мальчика, — просит он, говоря со своим лондонским акцентом.

Интересный факт: у моего папы фактически нет лондонского акцента. Он родился и вырос в Америке. Он говорит, что заработал его, живя долгое время заграницей. Хм, я так и не заработала этот акцент, проводя каждое лето в Лондоне с тех пор, как была ребёнком, поэтому я знаю, что он просто хочет казаться утончённым. Но я никогда не говорила ему об этом и не собираюсь начинать сейчас.

Вместо этого я отвечаю на его вопрос, и он мне говорит, что уже в курсе всего, потому что отец Данте лично позвонил ему и объяснил ситуацию. Поскольку мой отец точно не может рассердиться на премьер-министра страны, он, кажется, совершенно согласен с тем, что я здесь.

Шокирующий факт номер один.

Оказывается, отец Данте сделал мне щедрое приглашение, позволяя мне остаться здесь, пока аэропорты не откроются, и, что удивительно, мой отец уже принял его. По-видимому, он полагает, что для меня было бы полезно познакомиться с другой культурой из первых рук.

Шокирующий факт номер два.

Если в точности цитировать моего папу: «Поскольку тебя принимает сам премьер-министр, у тебя, конечно, не будет никаких проблем».

Оглядываясь через комнату на Данте, я внезапно чувствую, что моё пребывание здесь будет очень благотворным. Но я не могу пообещать, что не попаду в беду.

Шокирующий факт номер три.


Глава 4


На следующее утро я оцениваю свои возможности, прежде чем встать с постели. И эту кровать, которая неожиданно оказалась неудобной, учитывая тот факт, что сам Наполеон когда-то спал на ней во время своего визита в Валес. Я лежу неподвижно, и моя рука свешивается сбоку.

Кровать просто гигантская, и я задаюсь вопросом, как вообще маленький Наполеон забирался на неё. Это на самом деле гигантское резное чудовище из красного дерева. Но мысли о Наполеоне и его росте, недостатках или даже уродстве этой кровати не помогают мне решить, чем мне сегодня заняться.

Судя по яркому солнечному свету снаружи очень красиво. Хотя, я думаю, в Кабрере красиво всегда. Поэтому мне стоит провести день на свежем воздухе, осматривая достопримечательности, например.

Может быть.

Но проблема в том, что мне делать с Данте? Я гость в его доме. Должна ли я ждать, пока меня позовут, прежде чем покидать свою спальню? Или я могу просто встать и поискать его? Это здание Капитолия, поэтому я почти уверена, что мне не разрешается просто так здесь бродить.

Звонящий у моей кровати телефон прерывает мои раздумья.

— Риз?

Хриплый и красивый голос Данте заполняет мой слух. Да, красивый. Он — парень, и он красивый (Прим. пер.: здесь идёт игра слов: Риз употребляет слово beautiful в значении «красивый», хотя оно обычно применяется только по отношению к женщинам, животным и предметам; к мужчинам применяется слово «handsome», имеющее то же значение). Это факт, с которым я постоянно мирюсь.

— Доброе утро, — говорю я. Почему мой язык мгновенно завязывается в узел?

— Доброе утро.

Я слышу, как он улыбается, когда говорит по телефону, и моё сердце ускоряется.

— Я тебя разбудил?

— Нет, — отвечаю я. — Я просто лежу, пытаясь решить, чем сегодня заняться.

— Значит, ты всё ещё в постели?

Я смотрю на часы. Ещё только 9:00. Мне не нужно лгать, чтобы не выглядеть ленивой

— Ага. Но я собираюсь вставать.

— Отлично, — снова улыбается он, я просто знаю это. — Хочешь провести день на пляже? Сегодня будет прекрасный день.

— Не все ли дни здесь прекрасны? — спрашиваю я.

Он смеется:

— Да. Ты больше не в Канзасе, Тото.

Я съёживаюсь.

— Знаешь, я уже слышала это раньше.

— Я уверен. Итак, как насчёт этого? Ты хочешь провести день со мной?

Больше всего на свете!

— Звучит неплохо, — говорю я вслух.

— Тогда, это свидание, — отвечает он. — Надень шорты, и я заберу тебя через тридцать минут.

Свидание.

Я слышу в телефоне короткие гудки и просто сижу в течение секунды, прежде чем, спрыгнув с кровати, мчусь на гиперскорости. Я должна успеть сделать кучу всего за эти короткие тридцать минут. Мне нужно превратиться из взъерошенной девчонки с фермы, каковой я только что проснулась, в ультрагламурную, сексуальную сирену.

Но этого не происходит.

На самом деле, это невозможно.

Я понимаю это двадцать восемь минут спустя, когда смотрю на себя в зеркале.

Что бы я ни делала, я всегда буду выглядеть как девушка по соседству. Это моё проклятие. Моя вечная судьба. Вероятно, это будет выточено на моём надгробном камне:

«Здесь лежит Риз Эллис, милая маленькая девочка по соседству».

Я ничего не могу с этим поделать. Я пробовала тысячу раз быть красоткой, но это просто не срабатывает со мной.

Мои светлые волосы имеют довольно красивый цвет, но они не выглядят гладкими и утончёнными, и у них даже нет сексуальных круглых завитушек. Они волнистые. Просто волнистые. Как будто они так и не смогли решить, как им лежать. И из-за отсутствия идеи получше, я просто собираю их сзади заколкой. Мой выпрямитель для волос лежит в моем чемодане, который все еще находится в аэропорту Схипхол. Из вещей у меня есть лишь те, что были в ручной клади.

И это правда, что мои глаза имеют симпатичный оттенок голубого. Но они всегда блестят, из-за чего я выгляжу юной. Плюс несколько светлых веснушек на носу, и теперь я навсегда буду страшной девочкой по соседству, а не гламурной девушкой как Мэрилин Монро. Я вздыхаю. Ну что ж. Я просто должна смириться с тем, что больше похожа на Дорис Дэй (Прим. пер.: американская певица и актриса). Всё в порядке. Вероятно, в мире есть вещи и похуже этого. И почему я вообще сравниваю себя с классическими кинозвездами?

Стук в дверь прерывает мои смешные размышления.

Он здесь. Вовремя. Стоит прямо за моей дверью. Моё сердце снова ускоряется, когда я открываю дверь, а затем глубоко вздыхаю, стараясь не задохнуться.

Данте выглядит ещё прекраснее, чем раньше, и он практически заполняет собой весь дверной проём. Он и вчера был таким высоким? На нём шорты цвета хаки, белая футболка и белая рубашка с закатанными рукавами.

Он небрежный, привлекательный и утончённый, — все те качества, которыми я хотела бы обладать, но не обладаю. Я родилась и выросла на ферме, и никогда ранее не осознавала это настолько сильно, как прямо сейчас. Я борюсь с желанием засунуть руки в карманы, чтобы скрыть свой потрескавшийся фиолетовый лак для ногтей.

— Доброе утро, — снова говорит мне Данте. Его улыбка сияет и ослепляет, а мои колени буквально слабеют от взгляда на него.

Дрожащие колени, серьёзно?

— Доброе утро, — улыбаюсь я, надеюсь, что уверенной улыбкой.

— Ты выглядишь прекрасно, — заявляет он, его голубые глаза согревают. — Ты хорошо спала?

— Как младенец, — вру я.

Он взмахивает головой, и его волосы отливают золотом на свету.

— Знаешь ли ты, что это высказывание на самом деле означает, что ты спала ужасно? Младенцы просыпаются миллион раз за ночь. Это то же самое, что говорить, что ты ешь как птичка, когда хочешь сказать, что ты мало ешь. Это не точное выражение. Птицы на самом деле съедают до половины веса своего тела каждый день. У них такой быстрый метаболизм, что им просто необходимы все эти калории.

Я пристально смотрю на него.

— Спасибо, Энциклопедия Браун (Прим. пер.: «Энциклопедия Браун» — это серия книг о приключениях мальчика-детектива Лероя Брауна, получившего прозвище «Энциклопедия» за свой ум и широкий кругозор), — говорю я ему с улыбкой. Он как глоток свежего воздуха. Там, откуда я родом, парни не считают, что быть умным, — это круто.

— Кто?

Удивлённая, я замираю на секунду, а потом вспоминаю, что дети в Кабрере могли не читать те же книги, что и я.

— Вымышленный персонаж, — отвечаю я. — Он был суперумным ребенком, который решал загадки. Неважно.

Данте выглядит удивлённым.

— Ты думаешь, я суперумный, или только смеёшься надо мной? Я не всегда понимаю американский юмор.

— Я и не думала смеяться над тобой, — преувеличиваю я, хватая свою сумочку. — По крайней мере, пока ты не сделаешь что-то действительно забавное.

Он снова выглядит удивлённым.

— Я возьму это на заметку, — уголки его губ дергаются. — Только для справки, как ты определишь, что я сделал что-то «действительно забавное»?

Я задумываюсь.

— Хм. Возможно, если бы твои панталоны упали прямо во время разговора с премьер-министром Великобритании. Это было бы довольно забавно, особенно если бы это транслировалось по телевидению. Или, если ты случайно отправил своей маме сообщение, предназначенное для твоей девушки. Это тоже было бы очень забавно.

Отлично. Я прощупаю, есть ли у него девушка, а он даже не поймёт этого. Я хороший комбинатор.

Он закатывает глаза.

— Ну, здесь имеется парочка проблем. Во-первых, я не ношу панталоны. Я ношу нижнее бельё, брюки, кальсоны. Но панталоны? Ох уж эти американцы с их сумасшедшими речами, — он делает паузу, чтобы улыбнуться. — Во-вторых, у меня нет мамы. Больше нет, я имею в виду. Она умерла, когда я был младенцем. Но даже так. Ты серьёзно считаешь, что это смешно? Ты маленькая подлая девчонка.

Он улыбается и подталкивает меня, но я в ужасе. Его мать умерла, а я пошутила о том, что он случайно секстил с ней? (Прим. пер.: секстинг — пересылка личных фотографий, сообщений интимного содержания посредством современных средств связи: сотовых телефонов, электронной почты, социальных сетей) Я, кажется, говорила, что я хороший комбинатор? Вряд ли. Я больше похоже на долбанного идиота мирового класса.

Прежде чем я успеваю извиниться или сказать что-либо вообще, он продолжает:

— Итак, готова ли ты провести день на самом красивом пляже в мире?

Он улыбается своей великолепной улыбкой, и я молча киваю, как долбаный идиот мирового класса, кем я, собственно, и являюсь.

Данте протягивает мне локоть, и я снова понимаю, что мальчики здесь другие. У них есть манеры. Настоящие манеры. Не только «я придержу для тебя дверь, чтобы потом залезть к тебе в штаны», а домашние манеры. Я слегка сжимаю его локоть, и мы прокладываем себе путь через Старый Дворец. Сегодня я стараюсь не показывать, что поражена его ростом и крутостью.

Стараюсь быть небрежно равнодушной.

Ну, я так думаю.

Когда мы выходим на мощёный тротуар перед дворцом, я оглядываюсь по сторонам в поисках машины.

— Ты что-то потеряла? — заботливо спрашивает Данте.

Я качаю головой:

— Мне просто интересно, где твоя машина.

Он смотрит на меня секунду, а затем улыбается:

— Она нам сегодня не понадобится. Пляж находится неподалёку. Но сначала, я подумал, что мы по дороге остановимся и возьмём джелато (Прим. пер.: джелато — сорт итальянского мороженого с пониженным содержанием молочного жира; однако, итальянцы считают его национальным блюдом и настаивают, что джелато и мороженое — это два разных десерта). Оно здесь самое лучшее в мире, даже лучше, чем в Италии. Ты просто умрёшь от наслаждения.

— Джелато на завтрак? — я начала быстро копаться в своей памяти, стараясь вспомнить, что же такое джелато. Очевидно, это что-то итальянское.

— Почему бы и нет? — пожимает плечами Данте. — Я думаю, что мы всегда должны есть десерт в первую очередь.

Значит, джелато — это десерт. Понятно. Я делаю мысленную заметку.

Мы непринуждённо бродим по оживленным тротуарам Валеса. Я не могу не заметить, что женщины буквально бросают все дела, чтобы поглазеть на Данте. Затем они с любопытством смотрят на меня, вероятно, задаваясь вопросом, кто я такая. Я слышу щелчки фотокамер, и я понимаю, что Данте здесь знаменитость.

Я сглатываю и слегка сжимаю его руку.

Итак, напомним: Данте — великолепный, красивый сын премьер-министра, который, оказывается, ещё и миллиардер. И всё это вместе делает его местной знаменитостью. Он как Кабрерианская версия принца Уильяма или Гарри.

Боже мой.

Это настолько выше моего уровня.

«Дыши», — мысленно напоминаю я себе. Я всасываю полный рот морского воздуха. Здесь так вкусно пахнет. Соль, солнце и... что-то ещё. Я не могу понять, что это.

— Ты когда-нибудь ловила моллюсков? — спрашивает Данте, пока мы переходим улицу.

Дорожное движение буквально останавливается перед ним. Нам даже не нужно смотреть, куда мы идём. Они наблюдают за нами. Я качаю головой.

— Нет. Я из самого сердца Америки. Поверь мне, там, откуда я родом, нет океанов. Только бесконечные поля пшеницы и немного подсолнухов. Они — единственные растения, достаточно выносливые, чтобы пережить изнуряющую жару.

— Звучит очаровательно, — смеётся Данте. — Ты рисуешь прекрасную картину своего дома.

Он говорит на Кабрерианском с уличным торговцем, который зачерпывает два шарика флуоресцентного мороженого цвета фуксии в две миски и передаёт их нам.

Я изучаю свою.

— Я почти уверена, что мороженое не должно быть такого цвета, — говорю я Данте.

Он снова закатывает глаза.

— Это джелато, не мороженое. Попробуй. Ты упадёшь в обморок от чистого наслаждения. Поверь мне. Приготовься.

Зачерпнув полную ложку, он опускает её в рот, и я слышу ещё больше щелчков фотокамер, снимающих его. Данте, кажется, не замечает этого, наблюдая за мной и ожидая, когда я попробую мороженое неестественного цвета.

Я никогда не признаюсь, что я трусиха, поэтому я осторожно пробую кусочек. И Данте был прав. Я чуть не падаю в обморок от чистого наслаждения.

— Святая корова, — вздыхаю я, опуская в рот ещё одну большую порцию, и наслаждаюсь взрывом холодного вкуса, когда он тает на моем языке. Это как маленький замороженный кусочек фруктового рая. У меня во рту.

— Как я прожила семнадцать лет без джелато?

Данте смеётся, и мы продолжаем идти, глядя на причудливые витрины магазинов и уворачиваясь от людей, которые продолжают останавливаться, чтобы посмотреть на нас, прямо на нашем пути.

— Ты когда-нибудь устаёшь от этого? — тихо спрашиваю я, когда мы обходим магазин и спускаемся по обветшалой дорожке к красивому песчаному пляжу. Перед нами простирается огромный и синий океан. Я наклоняюсь на секунду, чтобы подобрать идеальную белую ракушку.

— Устаю от чего? — Данте смотрит на меня, соскребая десерт со дна миски, а затем выбрасывая её в ближайшую урну.

— От этого, — я взмахиваю рукой позади нас, указывая на людей, наблюдающих за нами. — Они следят за тобой и фотографируют.

— О, это, — пожимает он плечами. — Так было с тех пор, как мой отец был назначен премьер-министром. Я предполагаю, это приходит вкупе с высокой должностью.

Я оглядываюсь через плечо.

— Они преследуют тебя?

Он выглядит расстроенным.

— Иногда.

Но сейчас они этого не делают. Они всё ещё смотрят, как мы спускаемся к песчаным дюнам и исчезаем из их поля зрения. Я вздыхаю с облегчением. Это немного нервирует, когда так много людей смотрят на меня. Я наклоняюсь и снимаю сандалии. Приятно чувствовать прикосновение мягкого песка к моим ногам. Плюс он отшелушивает грубую кожу стоп. Приятный бонус.

Когда я оглядываюсь вокруг, я внезапно кое-что осознаю. Мы остались одни. Действительно одни. Этот пляж совершенно пустой. Он растягивается, как длинная серебристая лента. Я поворачиваюсь к Данте:

— Где все? — с любопытством спрашиваю я. — Здесь так прекрасно. Разве тут не должны быть сёрферы или кто-то ещё?

— Они не используют этот пляж, — объясняет он. — У этого кораллового рифа слишком много акул. Лучшие места для серфинга на другой стороне острова.

Акулы?

Я замираю, и Данте замечает мгновенный страх на моём лице, появившийся из-за того, что я в детстве посмотрела фильм «Челюсти». Он берёт меня за руку и держит её, позволяя нашим соединённым рукам свободно болтаться между нами. Ощущение его кожи, соприкасающейся с моей, — самое эффективное отвлечение.

— Не волнуйся, — уверяет он меня. — Я никогда не позволю акуле схватить тебя. Пока ты здесь со мной, в Кабрере, я даю тебе слово, что с тобой ничего не случится.

Не проходит и двух минут после его обещания, как я наступаю на медузу.


Глава 5


В течение пяти минут моя икра опухла и стала в пять раз больше обычного размера. Очевидно, у меня аллергия на медуз. Но серьёзно, как бы я узнала об этом раньше? Будучи в Канзасе, я никогда не планировала получить данный жизненный опыт.

И теперь я выгляжу так, будто у меня странная версия слоновой болезни (Прим. пер.: это стойкое увеличение объемов отдельной части тела, вызванное патологическим разрастанием кожи и подкожной клетчатки).

И самый красивый парень в мире несёт меня обратно к скамейке.

И я глубоко унижена. Абсолютно унижена.

Боже мой. Просто убейте меня прямо сейчас.

Прямо. Сейчас.

— Ты в порядке? — спрашивает Данте, и его дыхание лишь немного затруднено, хотя он несёт меня уже минут пять. Я вешу 124 фунта (Прим. пер.: около 56 кг). Я вовсе не пёрышко. Но он даже не вспотел. Впечатляюще.

— Всё хорошо. За исключением моей ноги. Почему ты спрашиваешь?

Но едва слова слетают с моих губ, я чувствую, как надвигаются волны тошноты. Меня мгновенно переполняет тошнота, неконтролируемая тошнота. Слюна заполняет мой рот, и я знаю, что будет после этого.

— Опусти меня. О, Боже. Опусти меня.

Я практически цепляюсь за его руки, и он быстро меня опускает. Я падаю на руки и колени, и, прежде чем я это осознаю, меня рвёт у него в ногах. Не на них, к счастью, но совсем рядом.

Меня рвёт, пока в животе не остаётся ничего. Ужасная, яркая рвота цвета фуксии. Даже когда мой желудок пуст, рвотные позывы продолжаются снова и снова, пока я, обессиленная, не падаю на песок.

И вот теперь я по-настоящему хочу умереть.

Прямо здесь.

Прямо сейчас.

Я даже не могу заставить себя взглянуть на Данте, но по мере того, как моё сознание медленно возвращается ко мне, я понимаю, что он держит мои волосы.

О, мой Бог.

Просто дай мне умереть.

— Я хочу умереть, — стону я, не поднимая глаз на парня. — Я сожалею об этом.

— Сожалеешь о чём? — недоумевая, спрашивает Данте. — Сожалеешь о том, что чувствуешь себя плохо после того, как тебя ужалила медуза? Хм, это нормальная реакция. Поэтому я и спросил тебя о том, как ты себя чувствуешь. Не беспокойся. Я знаю, что медузы причиняют адскую боль. Давай, — он поднял меня на ноги. — Нам действительно нужно, чтобы врач осмотрел тебя, просто чтобы убедиться, что ты в порядке. Тебе не тяжело дышать?

И, конечно же, в следующую секунду после того, как он сказал это вслух, я представляю, как моё горло сжимается, и я хватаюсь за него, всасывая воздух как сумасшедшая.

Глаза Данте сверкают прямо надо мной с беспокойством, и он слегка поглаживает мою спину.

— Успокойся, — мягко наставляет он. — Расслабься. Я думаю, ты в порядке. Тебе просто нужно отдохнуть.

Я понимаю, что он прав, когда я делаю глубокий, медленный вдох. Я могу дышать. Я просто слишком остро реагирую, как обычно. Моё горло не отекло. В конце концов, я не умираю.

Я делаю еще четыре вздоха, а затем киваю.

— Я в порядке, — шепчу я.

Если только человек не может умереть от стыда. А если это так, то я стою на пороге смерти.

— Это так неловко, — стону я.

Данте улыбается:

— Хм. Возможно, это Карма мстит тебе за то, что ты посчитала весёлым, если бы я потерял панталоны перед премьер-министром Великобритании. Просто так, к слову.

Я чувствую себя слишком слабой, чтобы улыбнуться, но он забавный. Действительно забавный.

— И на заметку, я не считаю смешным то, что у тебя аллергия на медуз.

А ещё он очень милый.

Данте обхватывает меня за плечи рукой и притягивает к себе, так что я тяжело опираюсь на него во время ходьбы. Этот защитный жест мгновенно заставляет моё сердце биться сильнее.

Но моя нога по-прежнему болит и выглядит как давно потерянная сестра человека-слона.

И, вероятно, я пахну рвотой.

Мы медленно движемся обратно на пляж, пока не возвращаемся к тем причудливым магазинам. Люди всё ещё пялятся на нас, особенно сейчас, когда Данте шагает с таким уродом. Я стараюсь не смотреть никому в глаза. Может, если я их не увижу, они тоже не заметят меня. Щелчки камер, однако, говорят об обратном. Они не только видят меня, но и документируют мой раздутый внешний вид для потомков. Чудесно.

И в тот момент, когда я думаю, что это утро не может стать ещё хуже, я слышу фальшивый голос, настолько слащаво-сладкий, что его практически можно использовать для выпечки печенья.

— Данте Гилиберти! Ты должен был позвонить мне, как только вернёшься в город.

Ещё до того, как повернусь посмотреть, я знаю, что обладательница голоса великолепна. Только красивый человек может говорить с такой самоуверенностью в голосе. Данте ухмыляется, как будто он только что выиграл в лотерею, поэтому я неохотно поворачиваюсь, чтобы увидеть, с кем мы имеем дело.

Это просто Мисс Америка.

Ну, или Мисс Кабрера. Я в этом уверена. Она должна быть ею.

Идеальные рыжеватые волосы (не рыжие, но и не совсем коричневые), красиво струящиеся по спине. Её ноги длиной две мили, её кожа слегка загорелая до золотистого блеска, её зубы блестяще белые и её лицо. О, её лицо. Сам Микеланджело мог бы использовать её в качестве своей модели. Она воплощение совершенства, в этом нет никаких сомнений.

Её глубокие изумрудно-зелёные глаза на мгновение оценивают меня, тщательно и проницательно, определяя любую угрозу, которую я могла бы представлять для неё. В конце концов, я хватаюсь за руку Данте. Её глаза опускаются вниз, к моей опухшей, гротескной ноге, а затем снова возвращаются к моему лицу. Я вижу усмешку на её лице прямо перед тем, как она, игнорируя меня, поворачивается к Данте.

Стерва.

Полнейшая стерва. Я могу сказать ей это прямо сейчас.

Но Данте, кажется, не обращает на это никакого внимания.

— Элена, — улыбается он и отпускает мою руку, чтобы обнять Мисс Совершенство. Она целует его в обе щеки по европейской традиции. Я стараюсь не кипеть от ревности. Он поворачивается ко мне.

— Риз, это Элена Конту. Мы знаем друг друга с самого детства. Её отец — лучший друг моего отца. Они живут в поместье к югу от Гилиберти Оливок.

Мой желудок падает вниз. Это даже хуже, чем я думала.

Мисс Совершенство давно претендует на Данте. И я вижу по её глазам, что она не откажется от него в ближайшее время. Она протягивает ко мне тонкую, благородную руку. Её кольца врезаются мне в ладонь, когда она сжимает пальцы.

— Я очень рада познакомиться с тобой, Риз. Ты здесь для продолжительного визита? Данте не сказал мне, что ждёт гостей.

Она поворачивает свои красивые зелёные глаза к Данте, ожидая объяснений, что заставляет меня задуматься, как много всего они на самом деле пережили друг с другом. Они разговаривают обо всем на свете?

Данте быстро рассказывает ей короткую версию того, что произошло в Амстердаме, и я замечаю тот момент, когда она решает, что я не угроза для неё. Её лицо становится светлее.

— О, — восклицает она. — Так ты стала свидетелем героических наклонностей Данте. Однажды он спас мне жизнь. Я упала с яхты его отца и не умела плавать. Данте нырнул и вытащил меня из океана.

— Она должна была надеть спасательный жилет, — вставляет Данте, — но она не хотела испортить свой загар.

Он добродушно закатывает глаза, и Элена толкает его.

— Кому нужен этот спасательный жилет, когда у меня есть ты? — улыбается она ему, хлопая ресницами, и меня тошнит. И на этот раз моя тошнота не имеет ничего общего с медузой, которая только что пыталась меня убить.

Элена поворачивается ко мне:

— Как долго ты пробудешь здесь? — невинно спрашивает она. — Я покажу тебе Валес. И что случилось с твоей ногой?

— Оказывается, у меня аллергия на медуз, — отвечаю я. — И я бы хотела потусоваться с тобой, пока я здесь. Я останусь, пока аэропорты не откроются. Сейчас они закрыты из-за вулканического пепла.

— Знаю! — восклицает она, возвращая своё внимание к Данте. — Ты знал, что Майкл остался в Лондоне? Он в ярости, потому что, вероятно, пропустит Регату. У него новая лодка в этом году и всё такое.

Они с Данте говорят об этом несколько минут, об этой важной ежегодной гонке на лодках, которая, по-видимому, имеет большое значение здесь, в Кабрере, забыв про меня. Я стою рядом, чувствуя себя неловко с моей причудливой пульсирующей ногой, пока, наконец, Данте не смотрит на меня так, будто внезапно вспоминает о моём присутствии.

— О боже. Прости, Риз. Я забыл о своих манерах. Нам, действительно, нужно вернуть тебя во дворец. Я хочу, чтобы ты немного полежала, и я попрошу доктора осмотреть тебя, — он поворачивается к Элене. — Мы скоро наверстаем упущенное, Лени.

Он зовёт её Лени. Я мгновенно и нелепо обижаюсь на это.

— Сегодня вечером будет костёр, — говорит ему Лени, наблюдая, как он берёт меня за руку. — Ты придёшь?

Он смотрит на меня, потом снова на Лени:

— Может быть. Мы посмотрим, как пойдет.

— Не заставляй меня ждать, Ди, — игриво предупреждает она. — Ты знаешь, как я это ненавижу.

И я ненавижу, что ты зовёшь его Ди.

Я знаю её всего пять минут и уже ненавижу эту девушку, потому что она знает Данте дольше. Он — Ди, а она — Лени. К тому же, она идеальна. Я ненавижу и это. И ненависть к этому делает меня мелочной, что, конечно, я тоже ненавижу. Очевидно, я просто ненавижу сегодня всё.

Данте улыбается Элене, и мы уходим. Я знаю, что если обернусь, то увижу, как она будет смотреть нам вслед. Я буквально чувствую, как её изумрудно-зелёные глаза прожигают наши спины. Она не та, с кем стоит связываться. Я знаю это.


Глава 6


— Мама, я уверяю тебя, я в порядке, — в очередной раз настаиваю я, разговаривая по телефону. — Это просто укус медузы. Мне не ампутируют ногу или нечто подобное. По-видимому, это обычное дело для тех, кто живёт у океана. У меня была небольшая аллергическая реакция, но я в порядке. Доктор сделал мне укол кортизона (Прим. пер.: противовоспалительный лекарственный препарат), и нога даже больше не опухает, остались лишь красные пятна.

Я смотрю вниз на свои покрытые пятнами ноги и знаю, что выгляжу так, как будто я побывала на конце щупальца медузы, что, конечно, и произошло.

Кроме того, укол кортизона был очень болезненным.

Но я не упоминаю эту часть.

Моя мать уже достаточно завелась. Она не в восторге от того, что я здесь. Она вполне рада, что я получила возможность приобщиться к культуре и всё такое, но она бы предпочла, чтобы я оказалась в стране, о которой она слышала раньше. И где-нибудь не за тысячи миль от дома.

Я слушаю её материнские заботу и нытьё в течение следующих десяти минут, пока рассеянно смотрю из окна своей спальни. Я нахожусь в задней части дома над теннисными кортами. Справа от меня сверкающий голубой бассейн, слева — нетронутые сады. Теннисные корты находятся в центре.

Повсюду розовые кусты. И мои любимые пионы. И множество белых мраморных статуй греческих богов. И один из Наполеонов. Почему эта страна так одержима Наполеоном?

Я задаюсь вопросом, сделана ли эта маленькая статуя в натуральную величину, когда Данте прерывает мой поток мыслей, шагая по газону с ракеткой в руке, в коротких теннисных шортах.

Святые.

Обезьянки.

Это как замедленная съемка из фильма. Данте убирает свою белокурую челку с глаз, и солнце ловит каждый блик золота в еговолосах. Его ноги длинные, загорелые и мускулистые. Если бы я была мужчиной, я бы точно сейчас присвистнула. Но опять же, если бы я была мужчиной, я бы не присвистнула при виде Данте.

Я такая странная.

— Риз Элизабет Эллис, ты меня слушаешь? — слышится требовательный голос матери с другого конца телефона.

Хм, нет. Не слушаю. Не имею ни малейшего понятия, о чём она говорила. На самом деле, я даже забыла, что она всё ещё висит на телефоне. Во всём виноваты короткие-прекороткие шорты Данте.

— Конечно же, я слушаю, — отвечаю я, отодвигая шторы, чтобы лучше видеть Данте.

Ещё больше преследования?

Я игнорирую голос в моей голове и голос в телефоне и концентрирую всё своё внимание на Данте. Я не знаю, с кем он играет. Это должно быть один из его друзей, потому что парень выглядит его ровесником. Но незнакомец не привлекает моего внимания. Данте полностью затмил его, и я не чувствую себя неправильно из-за этого, потому что незнакомец, вероятно, привык к этому.

Данте подаёт мяч, и он пролетает мимо того парня, как комета.

Данте смеётся, а второй парень хмурится, когда он занимает позицию, чтобы вернуть следующую подачу Данте. Данте шутит над ним и смеётся, когда парень делает выпады в воздухе. Это напомнило мне лабрадора в ситуации, когда вы делаете вид, что бросаете мяч, а собака бежит, чтобы поймать его.

Данте снова смеётся, а потом вправду кидает мяч. Он вновь проносится мимо головы парня. Тот бросает ракетку, и Данте закатывает глаза. Когда он это делает, он видит, что я слежу за ним. Я ныряю за занавеску.

— Мам, я должна идти, — тихо говорю я. — Поговорим с тобой позже. Люблю тебя.

Через мгновение я снова осторожно выглядываю в окно, и Данте ждёт меня, стоя посреди теннисных кортов, и весело машет мне. Он точно знал, что я смотрю, и ждал, чтобы поймать меня с поличным. Отлично.

Данте: один. Риз: ноль.

Я улыбаюсь и машу ему в ответ, и он показывает мне рукой, чтобы я спустилась вниз.

Моё сердце снова бьётся как сумасшедшее, и я оглядываю себя.

Я одета в те же самые шорты и футболку, что и ранее, потому что мне больше нечего надеть. Я взяла лишь один запасной комплект одежды в ручную кладь. Я думала, что этого мне будет более чем достаточно. Моя мама настояла на этом, чтобы в случае, если мой рейс будет задержан или мои сумки потеряны, я смогла бы им воспользоваться. И я думала, что это глупо, но, видимо, она знает, о чём говорит. Я делаю мысленную заметку, поблагодарить её. Однако это не значит, что она была права. Это создало бы опасный прецедент.

Но сейчас я осторожно спускаюсь по лестнице и направляюсь к задним дверям Старого Дворца, чтобы найти Данте. Я до сих пор поражаюсь и восхищаюсь этим домом. Дворец. Особняк. Капитолий. Называйте его как хотите. Он безумно большой и безумно красивый. И у него есть своя прислуга. Одна из них, горничная, одетая в черно-белую униформу, смотрит на меня и улыбается.

— Могу я чем-то помочь, мисс? — спрашивает она.

Я качаю головой.

— Я просто ищу задние двери, — признаюсь я. — Боюсь, я немного заблудилась.

Она смеётся, и я понимаю, что она ненамного старше меня.

— Всё в порядке, — говорит она. — Это большой дворец. Я не могла запомнить дорогу на протяжении нескольких недель после того, как начала работать здесь. Пройди по этому коридору, пока он не упрётся в огромную комнату. Там будет стеклянная стена из окон и дверей, затем просто выбери дверь. Все они ведут наружу.

— Сколько тебе лет? — с любопытством спрашиваю я. Она выглядит озадаченной на мгновение, и я прошу прощения. — Прости. Я американка. Думаю, у нас нет особого такта. Это то, что мне обычно говорят.

Она смеётся:

— Нет, всё в порядке. Мне шестнадцать. Я работаю здесь по вечерам в течение учебного года и полный рабочий день летом.

Это имеет смысл. Полный рабочий день летом. Это совершенно нормально для подростка. Это развеивает мои опасения, что в Кабрере есть отвратительные или несуществующие законы о детском труде.

Я протягиваю ладонь:

— Я — Риз, — представляюсь я. — Я задержусь здесь на некоторое время, пока аэропорты не откроются.

— Я знаю, — говорит она, пожимая мою руку. — Я знаю, кто ты. Я — Хивен (Прим. пер.: «Heaven» — «Хивен» — в переводе с английского «небеса», «рай»). Я работаю здесь. И я, вероятно, не должна сейчас общаться с тобой.

— О, — я чувствую себя отвергнутой. Она могла бы стать моим другом. И, честно говоря, мне не помешал бы сейчас друг. Я за тысячи миль от дома и моей Лучшей-Подруги-Навеки Бекки.

— Всё хорошо, — уверяет меня она. — У меня не будет неприятностей. Не беспокойся об этом.

— Эй, а как ты узнала, кто я такая?

Потому что меня просто поражает то, что она сказала: «Я знаю, кто ты».

Она снова улыбается:

— Все знают, кто ты такая. Или, по крайней мере, как ты выглядишь.

Она вытаскивает телефон из кармана и стучит по его экрану, затем поворачивает его ко мне.

Передо мной на экране утренняя фотография меня и Данте, до укуса медузы. Надпись гласит: «Знаменитый Принц Кабреры Влюбился?»

— Принц? — глупо спрашиваю я, шокированная изображением. — Это было утром. Как они так быстро его опубликовали?

Я присматриваюсь к сайту. Похоже, это сайт сплетен. О, Господи.

— О, именно так СМИ обращаются к мистеру Гилиберти, — отвечает Хивен. — И почти все остальные тоже, я думаю. На самом деле он не принц, но вполне может им быть.

Я сглатываю и пользуюсь моментом, чтобы собраться с мыслями.

Я нахожусь в прекрасном месте с прекрасным парнем, который, оказывается, почти принц. Ничего страшного.

— Риз?

Вспомнишь солнце, вот и лучик.

Хриплый голос Данте наполняет комнату, в которой мы стоим, и когда я поворачиваюсь, то вижу, что он заполняет собой весь дверной проём. Он потный и горячий. Во многих отношениях, и я слабо улыбаюсь.

— Прости, — говорю я, пока он пересекает комнату. На нём белая майка, которая отлично демонстрирует его выпуклые бицепсы. — Я заблудилась. Хивен как раз объясняла мне, как выйти на улицу.

Данте смотрит на Хивен, которая спешно запихивает свой мобильный телефон обратно в карман фартука. Он ведет себя так, как будто никогда раньше её не встречал, и вежливо улыбается.

— Спасибо, Хивен, — он театрально кланяется. Она краснеет, а он снова встаёт прямо. — Возможно, Вы спасли жизнь бедной мисс Эллис. Она не славится умением хорошо ориентироваться.

— Что? — требовательно восклицаю я с наигранным возмущением. — Ты не можешь этого знать. Это заявление безосновательно.

Он приподнимает одну из своих золотистых бровей.

— Действительно? Ты забыла, что я был на пляже с тобой этим утром. После того, как мы вышли на пляж, ты не смогла отличить север от юга.

— Возможно, — признаюсь я. — Но я могу отличить право и лево. И ты должен дать мне поблажку. Я здесь новенькая.

— Это так, — уступает он. — Но у меня такое чувство, что стало бы ненамного лучше, даже если бы ты была старожилом.

Он смеётся, когда я хлопаю его по руке.

— Хочешь встретиться с моими друзьями?

В его голосе звучит надежда, что делает его похожим на маленького мальчика, который легко нашёл моё слабое место. Я словно магнит для больших сильных парней, у которых есть нежная сторона.

— Конечно, — киваю я. — Я видела, как ты играл в теннис с одним из них.

— Так ты это называешь? Играл? — нахально улыбается он. — Я бы назвал это уничтожением.

— Серьёзно? — смеюсь я. — Довольно самоуверенно, не так ли?

Он тоже смеется, придерживая для меня открытую дверь.

— Я должен быть таким, — мягко признается он, проходя мимо. — Если я не буду, то публика почувствует это и набросится на меня, как стая диких росомах.

Он подмигивает, а затем проводит меня к бассейну, где сидят два парня и девушка, потягивая что-то похожее на лимонад. Один из них — темноволосый парень, который играл в теннис, а также девушка с чёрными волосами и парень-блондин. Но никто из парней не выглядит так же хорошо, как Данте. Но, наверное, несправедливо так говорить. Никто не выглядит так хорошо, как Данте. Я смирилась с этим фактом, и им, вероятно, придётся.

— Ребята, — легко говорит Данте. — Я хочу познакомить вас с Риз. Она моя гостья.

Парни поднимают глаза, а девушка тихо оценивает меня. Она кажется дружелюбной, а не похожей на Элену. Её лицо искренне и открыто, и я чувствую, что она может быть хорошим другом.

— Риз, — продолжает Данте. — Это Гевин, Нейт и Мия. Мы знаем друг друга с детского сада. В двух словах, Гевин — наш местный Казанова, Нейт — умник, а Мия — милая болтушка.

— А кто тогда ты? — насмешливо хмурится Нейт.

— Очевидно, что я красавчик и очаровашка, — шутит Данте. Только это совсем не шутка. Он действительно такой.

Я улыбаюсь и машу ребятам.

— Рада с вами познакомиться.

Гевин вскакивает на ноги, обходит стол и, перехватив мою ладонь, оставляет на ней поцелуй.

— Для меня удовольствие познакомиться с тобой, — мурлычет он. — Вы ничуть не менее прекрасны, чем ваши фотографии, мадемуазель.

Он не француз, так что это довольно забавно. Но моё сердце ухнулось вниз. Даже они видели эти дурацкие фотографии? Каждый из них?

Данте, заметив моё выражение лица, спешит заверить меня.

— Риз, мне, правда, жаль. Это часть моей жизни… Пресса любит порассуждать. Но всё закончится, я обещаю. И они не использовали твоё имя.

— Да, потому что они не знают его, — бормочет Мия.

Она встаёт и наклоняется, чтобы обнять меня.

— Всё будет хорошо, — уверяет она. — Эти дурацкие сайты сплетен, словно пираньи, но Данте прав. У них очень короткие промежутки внимания. Они забудут о тебе достаточно скоро... как только ты вернёшься домой, точно. Приятно с тобой познакомиться.

— Мне тоже, — бормочу я.

Оставшийся парень, Нейт, невозмутимо смотрит из-за стола. Он не встаёт, и его глаза кажутся холодными. У него светлые, почти белые волосы и голубые глаза. Он не выглядит дружелюбным. Вообще.

— Ты слишком худая для американки, — замечает он. Без улыбки.

— Ты слишком груб для Кабрерианца, — отвечаю я. Без улыбки. И это трудно для меня, потому что я обычно довольно улыбчивая.

— О, чёрт! — злорадствует Гевин. Он смеётся и толкает Нейта в плечо, пока Данте хмурится.

— Веди себя хорошо, — предупреждает Данте Нейта. — Я серьёзно.

Какого черта? Что я сделала Нейту? У меня даже не было времени его обидеть. Тем не менее, по-видимому, я это сделала.

— Всё в порядке, — говорит мне Данте. — У Нейта осталось плохое впечатление об Америке, когда он был там в последний раз. Он не является её поклонником.

— О, — я приподнимаю бровь. — Я думала, ты сказал, что Кабрерианцы любят американцев. Ну, или наши доллары, приносимые туризмом.

Данте любезно улыбнулся.

— Я сказал, что люблю американцев. И я думаю, что большинство Кабрерианцев тоже. У Нейта просто был неудачный опыт.

— Действительно? — я поворачиваюсь к Нейту, решив попробовать ещё раз. — Что произошло? Тебя обокрали в Нью-Йорке? Нагрубили в метро?

— Проблемы с девушкой, — говорит Мия. — Он встречался с настоящей сучкой. Ей нужны были только его деньги и бесплатный отпуск в Кабрере.

— О, — я чувствую, как мои щёки краснеют. Я должна была догадаться. Проблемы в отношениях, кажется, корень всего зла. — Мне жаль.

— Не стоит, — напыщенно говорит Нейт, отталкиваясь от стола. — Просто по моему опыту, американские девушки все одинаковые: самодовольные, высокомерные и полные стервы.

Ошеломлённая, я смотрю на него.

— Я не знаю, что на это сказать, — признаю я.

— Ничего не говори, — советует Гевин. — Он просто ведёт себя как мудак.

Нейт бросает на него взгляд перед тем, как уйти. Данте следует за ним, и я наблюдаю, как они, кажется, ведут жаркий спор у края бассейна. Данте грозит пальцем перед лицом Нейта, и хмурый взгляд Нейта не покидает его лица.

— В чём его проблема? — спрашиваю я у Мии. — Неужели он так сильно обжёгся?

Она кивает.

— Угу. Девушка была хладнокровной сучкой. Я знаю, что не все американские девушки такие. Но это, похоже, не доходит до твердолобого Нейта. И на самом деле, он просто мудак. Он никогда не бывает счастлив.

Я наблюдаю, как Нейт уходит, а Данте возвращается к нам. Он не кажется даже взволнованным.

— Итак, на чём мы остановились? — спокойно спрашивает он, наливая стакан лимонада и предлагая его мне. В нём плавают листья мяты. Фантастика.

— Ты хотел сказать нам, что сегодня вечером приведёшь Риз к костру, — не упуская момент, тягуче отвечает Гевин.

Он поворачивается ко мне и берёт мою руку, говоря заговорщически.

— Там будут свежие крабовые ножки, устрицы — ты знаешь, для чего они хороши — и моллюски. И лучшее свежее растопленное масло. Плюс, конечно, фруктовые напитки с зонтиками, которым поклоняются все женщины. — Он хлопает глазами в преувеличении. — Пожалуйста, скажи, что ты придёшь. Иначе я умру медленной, мучительной, ужасной смертью.

— А для чего хороши устрицы? — невинно спрашиваю я с серьезным лицом. Он смотрит на меня, а Мия пытается скрыть хихиканье.

— Серьёзно? Ты не знаешь об этом? — спрашивает он. Я качаю головой, хотя прекрасно знаю, для чего они хороши.

— Это афродизиак. Опробовано и проверено, — он гордо бьёт себя в грудь. — Я удостоверюсь, что у них есть добавка специально для тебя сегодня вечером, моя милая.

Гевин улыбается мне, и я смеюсь. Он такой нелепый. Но я думаю, что мне это нравится. Обаяние, дерзость и раздутое чувство эго. Что тут может не понравиться? Очарование — это ключ ко всему. Без него он был бы просто задницей.

Я ухмыляюсь.

— Хорошо. Я приду.

Но потом я смотрю на Данте.

— Я имею в виду, мы придём?

Он терпеливо улыбается.

— Всё, что пожелаешь. Ты — гость в моем доме. Твоё желание для меня закон.

Гевин смотрит на него, потом на меня.

— Тебе лучше изучить свой список команд, — советует он мне. — Проси чего-нибудь полезное.

Я смеюсь над его забавным выражением лица, а затем поворачиваюсь, чтобы найти Данте, наблюдающего за мной.

Его голубые глаза мрачнеют, и мне интересно, о чём он думает.

Смеясь, я спрашиваю.

— Я могу просить о чём угодно?

Данте наклоняется, его губы так близко к моей щеке, что я чувствую его тёплое дыхание.

— Просто попроси, и оно твоё.

Я втягиваю воздух и пристально смотрю на него. Внезапно он кажется таким серьёзным, и моё сердце начинает пропускать удары. Его близость сводит меня с ума. Он пахнет восхитительно, как земля, море, солнце и лес. Я буквально кусаю губы, чтобы случайно не сказать: «Ты. Я хочу тебя».

И я начинаю понимать, что со мной происходит.

Он мне нужен.

Я знаю его всего два дня, и я хочу его полностью, абсолютно и безраздельно.

О. Мой. Бог.

Глава 7


Здесь, в Кабрере, море выглядит потрясающе.

В течение дня оно бирюзовое, чистое и пахнет солью.

А вечером, прямо сейчас, оно бескрайнее, чёрное и таинственное. И всё ещё пахнет солью.

Я думаю, что так должно быть в любом месте, где есть море, но это кажется особенно удивительным здесь. Такое чистое, огромное и романтичное. Может, потому, что это дом Данте. Или, может быть, это потому, что я иду рядом с ним прямо сейчас.

Рядом с морем.

В темноте.

Под звёздами.

Кто-нибудь, успокойте моё сердце.

— Так что ты думаешь о моём доме? — мимоходом спрашивает Данте, пока мы прокладываем наш путь по корягам, выброшенным на берег прибоем. Он мягко придерживает мой локоть, и я чувствую, как мой живот закручивается от чувства теплоты и трепета. Он просто такой... идеальный. Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Я думаю, он прекрасен, — честно отвечаю я. — Всё кажется таким древним и совершенным.

Он улыбается в ответ.

— Спасибо. Он довольно древний. Хотя, не очень, но близко к этому. Расскажи мне больше о своём доме. Ты не так много говорила о нём. Что бы ты сейчас делала, если бы была дома в Канзасе?

Я пытаюсь посмотреть на него, но это трудно, потому что вокруг темно. Он чувствует мой взгляд и смеется.

— Давай же. Всё не может быть настолько плохо.

Я снова гляжу на море рядом с нами.

— Родившись здесь, ты и представить себе не можешь место, где не так много естественной красоты, — говорю я. — Представьте себе место, где первооткрыватели работали на солнце и в пыли до самой смерти. И это называется Канзас.

Данте снова смеётся.

— Но дни открытий закончились, — напоминает мне он. — Серьёзно. Я хочу представить, откуда ты родом. Расскажите мне об этом месте.

— Окей, — я задумываюсь на секунду. — Сейчас там душно и жарко. И я говорю об адски горячей кухне, а не о крутой Нью-Йоркской адской кухне. Я говорю о высасывающей-твою-душу жаре. И прямо сейчас, я бы либо лежала на кровати и делала записи в дневнике, либо строчила сообщения на телефоне моей лучшей подруге Бекке. Или я бы ночевала у неё дома. И мы, возможно, прокрались бы через её окно, чтобы потусоваться с нашими друзьями. Мы не смогли бы улизнуть из моего окна, так как моя спальня расположена слишком высоко.

— Так, получается, ты — нарушительница правил. Я запомню это, — говорит он. Я уверена, что его глаза снова сверкают, хотя я не могу их видеть, чтобы убедиться.

— На самом деле, нет, — отвечаю я. — Мы не делаем ничего плохого. Мы всего лишь встречаемся у реки с нашими друзьями. Мы разжигаем огонь. Иногда пьём пиво, хотя я не его фанат. Иногда сплавляемся по реке в автомобильных камерах, что очень круто делать под звёздами. Хотя, мы должны остерегаться Водяных Мокасин.

— Водяных Мокасин?

— Это ядовитые водяные змеи. Они черные и выглядят безвредными, как палка, плавающая в воде, но, когда они открывают рот, внутри он белый как хлопок. Вот почему их еще называют Хлопковыми Ртами. И они могут убить тебя быстрее, чем ты успеешь добраться до больницы.

Данте морщится.

— Звучит интересно. Расскажи мне о Бекке. Как долго вы знакомы?

Мы взбираемся на небольшую песчаную дюну, и я понимаю, что мы, действительно, в середине пустоты. По-видимому, они зашли так далеко, чтобы Данте мог уединиться со своими друзьями. Я думаю, это хорошо, что его друзья такие понимающие.

— Бекка — это… Бекка.

Я пытаюсь придумать, как описать её.

— Она дикая, сумасшедшая и смешная. Она была моей лучшей подругой с детского сада. Она живет в пяти минутах от меня, так что мы можем ходить туда-сюда, если захотим. Она тоже живет на ферме. У нее есть старший брат, Коннор, который ездит на быках. Мы ходим смотреть, как он катается на них по субботам.

— На быках? — в голосе Данте звучит сомнение, как будто он думает, что я пытаюсь подшутить над ним. Должна признать, это звучит как выдуманный вид спорта. Кто в здравом уме захочет сидеть на разъярённом быке? Мне понадобилось некоторое время, чтобы объяснить ему это.

— Кстати, — продолжила я. — Бекка всё ещё надеется, что мы с Коннором будем вместе, чтобы мы с ней породнились.

— А на что надеешься ты? Тебе нравится Коннор? — спрашивает Данте.

Я не могу понять тон его голоса. Интересен ли ему мой ответ по какой-либо другой причине, кроме праздного любопытства?

— Мне нравится Коннор… как брат. Я знаю его с детства, и, честно говоря, мне не может нравиться тот, кто знает обо мне всё. В этом должна быть какая-то тайна. Но я хочу для него только самого лучшего. Коннор, действительно, хороший парень. Он сейчас в колледже и приезжает домой на выходные.

— Понимаю, — говорит Данте. Понимает ли? — Как выглядит твоя ферма? Я хочу представить её в своей голове.

— Ну, это старый фермерский дом. Не такой уж древний по стандартам Кабреры, но старый. Двухэтажный, с белым сайдингом. Я живу там с мамой, бабушкой и дедушкой. Кстати, моя бабушка большая поклонница твоих оливок. В Канзасе подсолнухи растут как сумасшедшие, и у моей мамы есть небольшое поле подсолнухов за одним из наших амбаров. Просто потому, что они ей нравятся. Кажется, у нас всегда на кухонном столе стоит ваза с подсолнухами. У нас есть лошади, коровы, козы. Моего коня зовут Озорник.

— Я всегда хотел научиться ездить верхом, — задумчиво говорит Данте.

— Тогда почему ты этого не сделал?

— В Кабрере нет лошадей, — объясняет он. — Полагаю, мой отец мог бы прислать одну лошадь для меня, но я никогда не просил его об этом.

— Ну, если ты когда-нибудь окажешься в Штатах, тебе придётся навестить меня, и я дам тебе урок верховой езды, — говорю я.

— Я бы хотел этого, — отвечает он. И он кажется очень искренним. Я пытаюсь представить его на лошади. Но почти всё время представляю его в костюме или в льняных брюках и никак не вижу его на ферме.

— Смотри, — указывает Данте. — Мы почти пришли.

Вдали светится костёр, он кажется совсем крошечным.

— Мы действительно здесь, — замечаю я. — Без сомнения, СМИ не смогут найти тебя здесь.

— Даже если бы смогли, — говорит Данте, — это будет незаконное проникновение. Это частный пляж. И именно в этом месте он полностью скрыт от чужих глаз. Они нас не увидят даже с зум-объективами.

На секунду я задумаюсь над этим. Данте должен всю свою жизнь думать о том, как сделать хотя бы два шага, не попав в объектив камеры или под слежку, или как не быть преследуемым фотографами. Это должно быть очень утомительно.

— Ты когда-нибудь устаёшь быть таким осторожным? — спрашиваю я. — Разве это не утомляет? Я имею в виду, ты не просил об этом. Это работа твоего отца. Не твоя.

— Это правда, — задумчиво отвечает Данте. — Но я бы никогда не попросил его не делать этого. Видимо, с тех пор как умерла моя мать, он изменился и никогда не станет прежним. Эта работа даёт ему то, на чём он может сосредоточиться. Это делает его счастливым.

— Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? — спрашиваю я. — Ты не против, если мы поговорим об этом?

Он качает головой.

— Нет. Я не возражаю. Она умерла при родах, так что я её совсем не помню. У меня есть её фотографии, так что я знаю, что похож на неё. Мой отец говорит мне, что я веду себя совсем как она. Но я никогда её не знал.

— Она умерла, дав тебе жизнь? — задаю вопрос я, потрясённо. — Я не знала, что такое до сих пор происходит.

— Нечасто, — соглашается он. — Но, по-видимому, плацента отделилась в процессе родов. У неё было внутреннее кровотечение, и они ничего не могли сделать. Всё произошло очень быстро. Мой отец был опустошён. Моя бабушка помогала ему растить меня до пяти лет, а потом она тоже умерла.

— Ты вырос под присмотром бабушки?

Тогда, по крайней мере, у нас есть кое-что общее. Мои бабушка и дедушка занимают значительное место в моей жизни.

Данте кивает.

— Да. Она заменила мне мать.

Моё сердце счастливо забилось от мысли, что у него тоже был кто-то, заменивший мать. Я не могу представить себе взросление без какого-либо материнского влияния. И вся его ситуация дергает за невидимые ниточки моего сердца. Вот он... такой красивый, и сын такого важного человека, и миллиардер в придачу. Но он пережил трагедию в таком молодом возрасте. Это просто показывает, что нельзя купить всё, что хочешь, за деньги.

Я протягиваю руку и сжимаю его ладонь. Я хочу утешить его, несмотря на то, что это случилось так давно. Он сжимает мои пальцы, и вдруг мы оказываемся на вечеринке.

Ребята смеются и шутят, огонь пылает в теплом сиянии, которое поднимается к темному небу, и луна сверкает прямо над головой. Вечерний бриз немного прохладный, но это даже хорошо.

— Замёрзла? — спрашивает Данте, когда я дрожу. Он обнимает меня за плечи, и от его тепла я чувствую себя как дома.

И потом я чувствую себя глупо, думая о чём-то таком банальном, но это не делает всё это менее правильным.

— Риз! — кричит Мия, стоя у края толпы рядом с Гевином. Она одета в темно-фиолетовый сарафан с открытыми плечами. Парень улыбается от уха до уха, когда видит меня.

— Удачи с этим, — бормочет Данте мне на ухо.

Я улыбаюсь. Если худшее, с чем мне приходится иметь дело, это добродушный Казанова, то я в хорошей форме.

Я направляюсь к Мие, пока Данте подкарауливает компания парней, которых я ещё не встречала. На них плавки, и я не могу понять, почему они до сих пор не дрожат от холода.

— Риз, — приветствует меня Мия, вручая бутылку пива.

Я беру её, даже если не собираюсь пить. Это не потому, что я боюсь нарушать правила, так как это не так. Мне просто не нравится вкус алкоголя. Думаю, что к этому вкусу нужно просто привыкнуть, и я пока ещё не полюбила его. Я внесла это в свой список дел на будущее.

— Мы собираемся завтра отправиться на шоппинг, — говорит мне Мия, осматривая меня сверху вниз. — Данте сказал, что твои чемоданы до сих пор в Амстердаме.

— Да, — отвечаю я и, скривившись, смотрю на свой единственный наряд. — Они застрянут там, пока аэропорты не откроются. Но когда это случится, я всё равно поеду к отцу, так что, думаю, мой багаж никогда не доберется до Кабреры.

— Ну, это отличный повод пройтись по магазинам! — Мия произносит это как тост, чокаясь своей бутылкой с моей. — Не то, чтобы он был мне когда-либо нужен, но почему бы не иметь его.

Я смеюсь над ней, потому что очевидно, что она пьяна. Она была довольно сдержанной сегодня днём, а теперь её эмоции практически бьют через край. Она изменилась на 180 градусов.

— Спасибо, — говорю я. — Моя мама оставила мне свою кредитку на случай непредвиденных обстоятельств, и я думаю, что это, вероятно, оно.

— Бро, это именно оно, — соглашается она. — Я заеду за тобой утром в 11:00. Нормально?

— Было бы отлично, — отвечаю я с благодарностью.

Гевин встревает в разговор, обхватывая рукой тонкую талию Мии.

— Я тоже пойду с вами, если вы не возражаете. У меня нет никаких планов.

— Нет, — говорит ему Мия, облокачиваясь на него. — Это будет девчачий день. И ты не подходишь для этой роли. У тебя нет нужных частей тела.

— Лучше иметь слишком много частей тела, чем недостаточно, — сообщает он ей, и она смеётся.

— Гевин, я люблю тебя. Очень-очень.

Он целует её в щеку, а потом беззвучно произносит одними губам: «Она РЕАЛЬНО напилась».

Я киваю. Это совершенно очевидно. Я только надеюсь, что она вспомнит, что у нас завтра шоппинг. Я просто умру, если мне придется надеть эту одежду ещё один раз.

— Можешь присмотреть за ней минутку? — спрашивает Гевин, подталкивая Мию ко мне, будто она ребенок.

Я обнимаю её за плечи, чтобы она опиралась на меня. Гевин уходит от нас прогулочным шагом, уже крича что-то Данте, который находится по другую сторону от костра. А потом я понимаю, что он только что совершил побег. И теперь я стала нянькой Мии.

— Я в полном порядке, — настаивает Мия. Она делает шаг в сторону, спотыкается, а затем снова падает на меня. — Всё отлично.

— Да, ты в порядке, — соглашаюсь я с ней, усиливая хватку на её плече. Интересно, упадет ли она в обморок? И от этой мысли я ещё сильнее удерживаю её. Она вздрагивает, но не уклоняется.

— Ты нравишься Данте, — делится она совсем не тихим шёпотом. — Я могу это утверждать.

Я оглядываюсь по сторонам, проверяя, нет ли кого-то рядом в зоне слышимости. К счастью, никого.

— Почему ты так думаешь? — с любопытством спрашиваю я, и моё сердце пропускает удары. Я не могу нравиться Данте. Нет ни единого шанса, что это так.

Мия пожимает плечами.

— Я не могу этого объяснить. Я знаю это, потому что знаю его.

Что ж, это было информативно. Хотела бы я точно знать, что ей известно, чтобы решить, были ли это просто пьяные размышления или её слова на самом деле заслуживают доверия. Потому что нет никакой возможности того, что я нравлюсь Данте.

— А что насчёт Элены? — спрашиваю я.

Думаю, я могла бы получить как можно больше информации сегодня вечером, пока Мия ещё болтлива. И под болтливостью я имею в виду «вытянуть из неё информацию, пока она пьяна». Я должна чувствовать себя виноватой, но это не так. Мне нравится Мия, и я никогда никому не скажу, о чём она мне рассказала. Это информация только для меня.

Мия фыркает.

— Элена — настоящая стерва. Абсолютная и сущая стерва.

Скажи мне что-нибудь, что я не знаю.

— Что заставляет тебя так говорить? — я действительно произношу это.

Мия недоверчиво смотрит на меня, её зеленые глаза немного рассеяны.

— Ты действительно с ней разговаривала? Она полнейшая стерва.

Ох, отлично. А теперь она совсем расплылась. И она всё больше и больше опирается на меня. Для такой маленькой девушки, как я, она на самом деле тяжелая, и я чувствую, как начинает болеть моя рука.

— Только потому, что их отцы дружат, она думает, что выскочит замуж за Данте. И объединит их семьи. Тогда у них будут и вино, и оливки.

— Она владеет винодельней? — потрясённо спрашиваю я.

Я владею коровами. Элена — вином. Догадайтесь, кто не вписывается в эту картину?

— Её отец владеет винодельней, — поправляет меня Мия. — Но когда-нибудь она будет её. Она хочет выйти замуж за Данте и, возможно, он тоже, потому что он любит угождать своему отцу. Данте — настоящий угодник, — объясняет она. — Он всегда делает то, что от него ожидают. Но это вызывает сожаление. Потому что ты ему нравишься. О, смотри. Говоря о дьяволице...

Я слежу за пьяным взглядом Мии, и моё дыхание застывает в горле. Несмотря на то, что здесь, у воды, холодно, Элена стоит, обернув свои руки вокруг плеч Данте, одетая в крошечное, едва заметное белое бикини.

И она прекрасна.

И её грудь выставлена на обозрение прямо перед Данте.

И я ненавижу её.

И когда она оборачивается и закатывает при виде меня глаза, я понимаю, что она тоже меня ненавидит.


Глава 8


Я усаживаю Мию в складное кресло, убедившись, что у неё есть бутылка воды, прежде чем оставить её. Я оборачиваюсь, чтобы проверить её, и она, обняв бутылку, опускает голову на подлокотник. Она отключится через минуту.

Я осматриваюсь вокруг и восхищаюсь вечеринкой. Они действительно знают, как устроить вечеринку прямо на пляже. Кто-то притащил бесчисленное количество складных стульев, столов, бутылок с пивом и кухонной посуды. Они варят морепродукты и нагревают их до тех пор, пока они не выглядят, как масло. Не представляю, сколько времени ушло на то, чтобы организовать всё это. И я пытаюсь представить, как ребята у меня дома устраивают нечто подобное, но это невозможно. Они не пошли бы на все эти сложности. Обычно мы просто сидим на старых бревнах у реки и пьем из красных пластиковых стаканчиков.

— Риз!

Данте машет мне из кресла возле костра. Он держит то, что кажется гигантским когтем, и я сглатываю, пробираясь к нему.

— Тебе нравятся крабы? — спрашивает он.

— Не знаю, — отвечаю я. — Я никогда их не пробовала.

Он смотрит на меня так, как будто у меня внезапно выросла вторая голова.

— Ты никогда их не пробовала? — пренебрежительно спрашивает Элена. Я даже не сразу понимаю, что она стоит рядом. — Как такое вообще возможно?

Я холодно смотрю на неё.

— Я выросла в центре Соединенных Штатов, в тысяче миль от ближайшего океана. Не так-то легко найти там свежие морепродукты.

— Ах, точно, — Элена делает вид, что только что вспомнила об этом. — Ты же маленькая фермерская девчонка. У вас нет изысканной культуры. Добро пожаловать в Кабреру, дорогая.

Она взмахивает рукой в широком, снисходительном жесте, и я очень хочу сломать её прямо сейчас. Я имею в виду её руку.

— Просто рядом нет океана.

Я поворачиваюсь к ней спиной и сажусь на пустое место рядом с Данте. Я удивлена, что Элена ещё не сидит там, но я пытаюсь выбросить её из головы, когда снимаю обувь и запускаю пальцы ног в мягкий песок.

Данте бросает на меня взгляд, засовывая крабовую ножку между ореховыми крекерами. Он хрустит, и я съёживаюсь от ужасного звука. Зачем кому-то это есть?

— Ты, правда, никогда не пробовала крабовые ножки? — спрашивает он с сомнением, как будто это не может быть правдой.

— Нет, — подтверждаю я. — Никогда.

— Ну, тогда, мой маленький Подсолнух, угощайся, — произносит он.

Я вздрагиваю от этого прозвища. Он шутит надо мной?

Я смотрю на него, и не похоже, чтобы он шутил. Он занят вытаскиванием тягучего белого мяса из сломанных крабовых ног. Он просто пытался быть милым.

«Это было сказано с нежностью, ты, идиотка», — говорю я самой себе. Так что же это значит? Я начинаю влюбляться в него? И прихожу в восторг даже от его слов?

— Вот, попробуй, — указывает Данте, протягивая мне кусочек краба на маленькой вилке, с которой капает растопленное масло. Я изучаю его мгновение, и Данте закатывает глаза.

— Просто попробуй, — говорит он. — Оно же не укусит тебя.

Я позволяю ему опустить вилку мне в рот, ожидая попробовать кусочек рая, как это было, когда пробовала мороженое.

Но нет.

Это, безусловно, не то, что я чувствую.

Совсем не похоже на рай.

На вкус как мёртвая рыба, вот что это.

Я стараюсь не выплевывать его, вместо этого концентрируюсь на жевании ненавистного куска мяса. Данте смотрит на моё лицо, а потом умирает от смеха.

— Могу предположить, что тебе оно не нравится? — спрашивает он, его лицо светится, как рождественская ёлка. Он протягивает мне салфетку.

Я выплёвываю в неё краба и складываю пополам, затем снова пополам. Данте протягивает руку, я неохотно передаю ему пережёванную тушу краба, и он бросает её в мусорный бак. Они даже додумались принести мусорные баки? Они вообще подростки или кто?

— Всё нормально, — говорит он. — Я думаю, что, возможно, к этому вкусу нужно привыкнуть. Тогда исключаем устриц из списка, так как к их вкусу тоже нужно привыкнуть. Ты когда-нибудь их пробовала?

Я качаю головой.

— Нет, если только не считать горных устриц. Хотя они, конечно, не имеют ничего общего с настоящими устрицами.

— Горных устриц? — он выглядит растерянным.

Я краснею, и Данте сразу же становится интересно.

— Что? Что не так? Что такое горные устрицы?

Я сомневаюсь. Затем решаю, что я уже достаточно большая девочка и могу это объяснить. Срань Господня. Я не могу быть ребёнком. Я могу сделать это, не краснея. Могу.

— Горные устрицы — это бычьи шары. Бычьи яйца, если хочешь быть точным. Я случайно попробовала их, когда Коннор и Квинн обманом заставили нас с Беккой съесть их на родео.

Я краснею. Мои щеки раскалены до предела.

— Родео?

Данте выглядит одновременно заинтересованным и потрясённым, при этом чувствуя отвращение к идее съесть бычьи яйца.

— Это спортивное мероприятие, — говорю я ему. — Я могу рассказать об этом позже. Здесь есть ещё что-нибудь съедобное?

Данте оглядывается по сторонам и с сожалением качает головой.

— Мне жаль, но нет. Это вроде традиции. Мы готовим свежие морепродукты ночью на пляже. Наши родители и родители наших родителей делали это. И так далее. Мы недостаточно цивилизованны, чтобы приносить хлеб или что-то ещё, — улыбается он и касается моей руки.

Я чувствую жар от его прикосновений ещё долго после того, как теряю контакт с его рукой.

Идеальный отпечаток его ладони красуется на моей руке.

Хотела бы я, чтобы он остался тут навсегда.

— Ты готова? — спрашивает Данте в тоне, который предполагает, что он повторяет сказанное.

— Что? — Я тупо смотрю на него.

Он терпеливо смотрит.

— Ты готова идти? Я найду что-нибудь съедобное для тебя на кухне Дворца.

— О. Мы не должны уходить так скоро. Мы можем поесть, когда вернемся. Ничего страшного.

Данте оглядывается, и я слежу за его взглядом.

Рядом на песке две девушки сидят, прислонившись друг к другу. Похоже, они готовы потерять сознание в любой момент. Группа парней в плавках переместились к воде и, крича, рассекают в холодных волнах. Гевин занят, пытаясь добиться миниатюрной блондинки, которая все ещё кажется немного трезвой, и звук пьяного смеха раздаётся в ночи вокруг нас. Кажется, мы здесь единственные два абсолютно трезвых человека. Я нигде не вижу Элену.

— Я готов, — говорит Данте.

Тогда я понимаю, что не видела в его руках никаких напитков весь вечер.

— Ты не пьёшь?

Он смотрит на меня сверху вниз, его ох-какое-прекрасное лицо освещается лунным светом. Серебристый свет омывает его щеки, освещая его острые скулы, и я понимаю, что хочу прикоснуться к нему. Я хочу провести пальцами по его коже и вдохнуть его мужской запах. О, Господи. Что со мной происходит?

— Обычно нет, — отвечает он. — Немного шампанского тут и там на приёмах у отца, но больше ничего. Меньше всего мне нужно, чтобы такие фотографии попали в газеты. Я уже вижу заголовки: «Принц Кабреры сам сводит себя в могилу раньше времени».

— Должно быть, трудно быть тобой, — мягко говорю я. — Ты должен думать о каждом своём шаге.

Он снова смотрит на меня, в ночи его глаза приобретают тёмно-синий оттенок.

— Не так уж сложно быть мной, — отвечает он. — И иногда это лучше, чем быть кем-то ещё.

Затем он задевает меня, слегка коснувшись моего бедра рукой. Она задерживается там на секунду, потом ещё на одну. Делает ли он это осознанно?

Конечно, он знает, где находится его рука.

Я чувствую связь с ним, как будто в воздухе течёт электричество, как тогда, в самолёте. Его глаза смотрят прямо в мои, и моё сердце скачет, как лошадь. Он делает шаг ближе, и теперь он определённо в моём личном пространстве. Но мне нравится. Я чувствую тепло, исходящее от его тела, и оно тянет меня к нему. Если бы я захотела, я могла бы сделать один маленький шажок и прижаться к его груди.

Если бы я захотела.

Что я и делаю.

Хочу.

А потом, когда я начинаю делать шаг в его сторону, я слышу своё имя.

Тоскливое, печальное хныканье.

— Риз.

Всхлип.

Я поворачиваюсь и замечаю Мию, стоящую на четвереньках рядом с креслом, в котором я её оставила. Она перестаёт хныкать и её рвёт, наверное, галлоном фиолетового вина. Я вздрагиваю. Её тошнит ещё больше. И она начинает плакать.

— Прости, — бормочу я Данте, а затем спешу к Мие.

Я чувствую его позади себя, но я не оборачиваюсь. Я просто опускаюсь на землю рядом с Мией и держу её короткие волосы подальше от лица, пока её рвёт.

Потому что так поступают друзья. Они заботятся друг о друге, даже когда это неудобно или несвоевременно. Неужели я её единственный друг? Я оглядываюсь, но не вижу, чтобы кто-то ещё пришел на помощь. Но, честно говоря, половина людей здесь в таком же состоянии.

— Риз, я чувствую себя так ужасно, — скулит Мия.

— Конечно, — успокаиваю я её, похлопывая по спине. — Мы должны отвезти тебя домой.

Она садится и обнимает меня.

— Спасибо, Риз. Ты настоящий друг.

Я собираюсь ответить ей с той же добротой, когда она снова начнет тужиться, и, прежде чем я успеваю её развернуть, её тошнит на меня. Её оранжево-пурпурная рвота стекает по моей рубашке, и от запаха мне тоже хочется блевать.

— О, Боже, — Данте съёживается. — Я сожалею, Риз.

Он обегает меня и нежно поднимает Мию на руки.

— Мия, милая, мы должны отвезти тебя домой.

Одной рукой он вытаскивает из кармана телефон и что-то в него бормочет. В течение двух минут Короткая Стрижка и еще один охранник оказываются рядом с Данте. Они были здесь всё это время? Эта мысль впечатляет меня и одновременно пугает. Данте когда-нибудь может уединиться?

— Мия, Рассел отвезёт тебя домой, — говорит ей Данте. — Я поговорю с тобой завтра, ладно?

Мия кивает в полусознательном состоянии, а затем мягко ударяется головой о грудь Рассела. Кажется, Рассел бросает взгляд на Данте перед тем, как уйти, но я не могу быть уверена.

Данте поворачивается ко мне.

— Пойдём умываться.

Я молча киваю и позволяю Данте снова взять меня за руку. Он уводит меня от вечеринки, вниз, к воде, подальше от плещущихся парней. Мы движемся к тихому небольшому входу в океан. Мои ноги погружаются вмокрый песок, и я осматриваюсь вокруг. Остальные охранники находятся где-то рядом и наблюдают?

Я наклоняюсь и пытаюсь отмыть свою рубашку.

Это не помогает. Слишком сложно сделать это, пока футболка на мне.

— Окей, — оценивает Данте ситуацию. — Тебе придётся её снять.

Я бросаю удивлённый взгляд на его лицо.

— Нет.

Он, правда, такой же, как все остальные мальчишки?

Он просто хочет увидеть мою грудь?

Я думала, он другой.

Данте терпеливо вздыхает.

— В смысле, я дам тебе мою рубашку, и ты сможешь ополоснуть свою в воде, пока грязь не въелась в ткань. Я никогда не видел, чтобы конкретно об этом упоминалось в рекламе стирального порошка, но я предполагаю, что ярко-фиолетовая рвота может окрасить футболку.

— Возможно, ты прав, — съёживаюсь я, чувствуя, как неприятная субстанция впитывается в ткань и касается моей кожи. — Хорошо. Ты абсолютно прав. Мне нужно её снять.

Перспектива снять рубашку перед ним одновременно волнует и пугает меня.

— Вот, — произносит Данте. Он уже скинул с плеч свою рубашку на пуговицах и держит её передо мной как щит. — Ты можешь спрятаться за моей рубашкой и переодеться. Никто тебя не увидит.

— Хорошо. Закрой глаза, — прошу я. Он моментально их плотно закрывает.

Я быстро снимаю рубашку и бросаю ее на землю рядом со мной. Я чувствую себя странно, стоя здесь в лифчике и шортах, когда Данте находится буквально в двух шагах. Только один вдох. Он может протянуть руку и прикоснуться к моей обнаженной коже.

И я просто нелепа.

Он стоит здесь, с закрытыми глазами, как джентльмен, каковым он и является.

Он не собирается дотрагиваться до меня.

Я рывком хватаю его рубашку и что-то слышу.

Что-то тихое, неопределённое... и что-то, чего здесь не должно быть.

Я оборачиваюсь, как раз вовремя, чтобы услышать щелчок камеры. Лампочки практически ослепляют меня, когда я оборачиваю рубашку Данте вокруг своего тела.

Данте кричит и преследует того, кто фотографирует, и мне остаётся только быстро надеть рубашку и застегнуть ее. Я смотрю на крутой берег, но там никого нет. Данте ушёл, и никто даже не заметил, что что-то произошло.

По-видимому, все остальные слишком пьяны, чтобы заметить.

Я подношу рубашку к краю воды и опускаюсь на колени, чтобы постирать ее. Я чувствую мягкость рубашка Данте на моей коже, и она пахнет совсем как он. Я наслаждаюсь этим чувством на секунду, а затем закатываю рукава, чтобы они не мешали.

— Я не смог поймать его, — доносится голос Данте из-за моей спины. Он разозлён, признавая поражение. — Мне так жаль, Риз.

В замешательстве я поворачиваюсь к нему.

— Почему ты извиняешься? — спрашиваю я. — Ты этого не делал.

Он качает головой.

— Нет. Но это произошло из-за меня. Моя жизнь никогда не будет нормальной, и я, действительно, сожалею, что она так на тебя повлияла.

— Если бы ты не отправил Рассела с Мией, этого бы не случилось, не так ли? — догадываюсь я. Могу сказать, что глаза Рассела и мухи не пропустят.

— Вероятно, нет, — признаётся Данте. — Так что, я сожалею и об этом. Ей просто нужно было домой, а я ещё не был готов оставить тебя. Я хотел немного побыть с тобой наедине. Значит, это я во всем виноват.

Я закатываю глаза.

— Нет, это не так. Вовсе нет. Ты пытался быть хорошим другом.

Но в моей голове, я пою. Нет, нет, я просто кричу. В моей голове. Молча.

Данте хотел побыть наедине со мной? Со мной???

Данте поворачивает голову, его глаза встречаются с моими, и на мгновение я вижу в них что-то. Что-то немного ранимое и немного грустное, и одновременно такое прекрасное.

Всего на мгновение.

И оно исчезает.


Глава 9


Данте отрезает мне самый большой кусок шоколадного торта, который я когда-либо видела, затем наливает стакан молока и подталкивает их ко мне.

— Это что, козье молоко? — нерешительно спрашиваю я. — Потому что я не видела ни одной коровы с тех пор, как попала сюда.

— А ты видела здесь коз? — он приподнимает бровь. — Только потому, что мы не позволяем нашим коровам бегать по улицам, как они это делают в Индии, не означает, что у нас их нет. У нас, как и у всех, есть молочные фермы.

— Окей. Не обижайся, — усмехаюсь я. — Это был обоснованный вопрос.

Он добродушно пожимает плечами.

— Я прощу тебе это. И меня это не оскорбляет.

Данте улыбается, и моё сердце ускоряет темп.

Это так просто. Когда он что-то делает, улыбается, смеётся, смотрит на меня, дышит... моё сердце реагирует на него. Он определенно затмил Квинна в моих мечтах.

Я откусываю кусочек шоколадного торта и вдруг чувствую себя ребенком президента, пробирающимся на кухню Белого дома посреди ночи за тортом. Единственная разница в том, что я на другом конце света от Белого дома и я не дочь президента.

Но не Данте.

В большей или меньшей степени.

— Что? — спрашивает он, изучая моё лицо. — О чём ты думаешь?

Его рука лежит на гранитной стойке, и я смотрю на его пальцы. Они такие же длинные, как и он сам. Хотела бы я иметь мужество взять его за руку и держать её. Я знаю, что у нас был момент ранее на пляже. Я это знаю. Но мы ничего не говорили всю дорогу назад, и теперь мы разговариваем о козьем молоке.

Очень романтично.

— Ни о чём, — отвечаю я. — Я просто не могу поверить, что я здесь. Вот и всё. Это кажется слишком нереальным. Я обычная девушка из маленького американского городка. Такого не происходит с кем-то вроде меня.

— Тем не менее, это так, — указывает Данте. Я вижу впадинку на его подбородке. И я влюблена в неё. Она такая мужская и идеальная, что мне хочется положить на неё свой большой палец, чтобы проверить, подходит ли он. Но я не делаю этого.

— Согласна, — подтверждаю я. — Но только из-за того сумасшедшего происшествия в аэропорту.

— Некоторые могут сказать, что это был счастливый случай, — замечает Данте.

— Ну, это, вероятно, зависит от твоей точки зрения, — отвечаю я. — Семьи людей на этом разбившемся самолете не согласились бы. Но что касается меня, то да. Повезло. Я нахожусь в прекрасной стране вместо того, чтобы сидеть в некомфортной тишине с моим отцом прямо сейчас. Так что спасибо тебе за это.

— О, это напомнило мне кое о чём, — говорит Данте. На его щеках появился небольшой румянец? — Я разговаривал со своим отцом. Он вернётся завтра утром и хотел бы, чтобы ты присоединилась к нам за ужином завтра вечером. Ты не против?

Я пристально смотрю на него. Ужин с премьер-министром?

— Это зависит от того, — медленно отвечаю я, — будут ли на ужине крабовые ножки.

Данте смеётся и качает головой.

— Ты понимаешь, — усмехается он, — что мы можем подать на стол всё, что захотим. Тебе нравится стейк? Стейк из говяжьего мяса, а не из козьего.

Я не выдерживаю, и мы смеёмся вместе, начиная говорить об отцах, козах и жизни прежде, чем я понимаю, мы разговариваем уже больше часа.

— Святая корова, — вздыхаю я, глядя на настенные часы. — Уже два часа ночи.

— Тебе определённо нужно идти спать, маленький Подсолнух, — говорит Данте. — У тебя назначен шоппинг в 11 утра. То есть, если Мия помнит об этом.

Я снова пристально смотрю на него.

— Как ты вообще это услышал? У тебя уши, как у летучей мыши.

Он закатывает глаза.

— В любом случае, тебе нужно поспать.

Мы ставим посуду в раковину и крадёмся по тёмному тихому зданию, напоминающему мавзолей. Ночью он кажется ещё менее похожим на настоящий дом.

— Как ты думаешь, аэропорты скоро откроются? — спрашиваю я, когда мы поднимаемся по лестнице.

— Понятия не имею, — отвечает Данте. — Но они не могут оставаться закрытыми вечно.

Вот чего я боюсь.

Он провожает меня до двери моей спальни и останавливается. И я почти думаю, что он может поцеловать меня. Потому что у нас был момент на пляже, чёрт возьми. Но он не делает этого. Вместо этого он заправляет мои волосы за одно ухо, а затем, слегка наклонившись вперед, желает сладких снов.

Уверена, что они такими и будут. И они будут о тебе.

— Спасибо, — говорю я. — И тебе.

Он улыбается усталой улыбкой и начинает уходить, и, смотря на его голую спину, я вспоминаю про его рубашку.

— Подожди! — кричу я. — А как же твоя рубашка?

Он улыбается вновь.

— Ты можешь просто отправить её в прачечную, — отвечает он. — Они знают, где я живу, и вернут мне её обратно.

Я качаю головой и закрываю дверь в спальню.

А потом я сажусь на кровати и вдыхаю запах его рубашки. В смысле, я буквально зарываюсь в неё лицом и дышу. Пахнет в точности как он. И мне это нравится. Интересно, он заметит, если я не отправлю её в прачечную? Будучи блюстителем правил, каковым я и являюсь, я знаю, что сделаю так, как он сказал. Я не собираюсь красть его рубашку. Но я продолжаю вдыхать и делаю самое лучшее на свете.

Я сплю в ней.

Поправка.

Я проспала в ней.

Когда я открываю глаза, часы показывают 10:30 утра, и у часов нет причин мне лгать.

С визгом я вылетаю из постели и нахожу на краю кровати свою отстиранную рубашку, завёрнутую в салфетку. Видимо, кто-то из горничных заходил ко мне, пока я спала, что слегка нервирует меня, но я выкидываю это из головы, спеша почистить зубы и одеться.

А потом, бегая по комнате в поисках обуви, я замечаю свой мобильный телефон.

12 пропущенных звонков, 8 голосовых сообщений. Что за чёрт?

Схватив мобильник, я понимаю, что он стоит в режиме без звука. Что объясняет то, почему я не слышала его звонка. Что-то случилось? У бабушки или дедушки был сердечный приступ? Это единственное, о чем я могу думать, пока не вижу, что все звонки с номера Бекки.

Странно.

Я прикладываю телефон к уху и слушаю.

А потом я просто хочу умереть, чтобы не слышать этого.

Бекка рылась в моей одежде, чтобы одолжить мой любимый жёлтый топик, и наткнулась на мой дневник. И, конечно, она прочитала его.

Я подробно писала в нём о том, как тайно влюблена в Квинна.

Потому что мой дневник должен был хранить секрет.

Но теперь она знает всё.

И она хочет убить меня.

О. Боже. Мой.

Мало того, что Бекка всё знает, но она ещё и думает, что я тайно замышляю их разлучить. Потому что некоторое время назад она и Квинн поссорились, и я посоветовала ей подумать над тем, верить ли ему, когда он говорит, что не флиртовал с незнакомкой. И я действительно так думала. У меня не было никаких скрытых мотивов. Я просто видела лицо Квинна, когда он разговаривал с той девушкой. Он флиртовал.

И Бекка поймала его с поличным. Конец. Это было так предсказуемо, думала я. Но теперь предполагаю, что это не так.

Я прячу своё лицо в ладони. Это не предвещает ничего хорошего.

Но уже 10:56, и Мия будет здесь в любую минуту, чтобы отправиться на шоппинг.

Поэтому я не могу позвонить Бекке прямо сейчас.

И честно говоря, может это и к лучшему. Нужно дать ей время остыть.

Совсем немного.

До тех пор, пока я не наберусь смелости встретиться с ней лицом к лицу, потому что Бекка права. Я предала её, влюбившись в её парня. Она понятия не имеет, что моя влюбленность в Квинна полностью затмилась моей любовью к Данте.

Но это не отменяет того факта, что я держала свою влюблённость в секрете от неё. И это самая обидная вещь. У нас нет секретов друг от друга. Никогда не было. Не было до этого момента.

Я вздыхаю. Почему жизнь иногда бывает такой сложной?

10:58.

Около кровати звонит телефон, и я нерешительно поднимаю его.

— Алло?

Звонит кто-то из прислуги. Приехала Мия. По-видимому, они не могут просто впустить её без чьего-либо разрешения, так что я даю его и жду. Она приходит через минуту или две.

Она стучит в дверь моей спальни, и я удивлена, увидев, что она неплохо выглядит после вчерашнего. Она смеётся над моим выражением лица.

— Ждала кого-то другого? — спрашивает она, проходя в комнату.

— Нет, — заикаюсь я. — Я просто подумала, что у тебя... похмелье.

Она снова смеётся.

— Я неплохо умею скрывать его, — признаётся она. — У меня голова раскалывается.

На Мие надеты два ультракоротких чёрных топика, один поверх другого, и около пяти поясов, украшенных стразами. Её короткие чёрные волосы удерживает ободок, так же украшенный стразами, и в целом она напоминает блестящую рок-звезду. У неё даже есть пятидюймовые каблуки.

— Ты так нарядно одета, — тактично говорю я.

На самом деле она выглядит так, будто собирается в клуб. Не совсем то, что я бы надела для дня шоппинга. Но кто я такая, чтобы судить её, когда у меня самой всего один комплект одежды?

— Если ты собираешься что-то делать, — советует она, — то делай это до конца.

Хорошо подмечено.

— Ты готова? — спрашивает она, оглядывая меня с головы до ног. — Неважно. Главное, что ты готова для покупки новой одежды.

— Ещё как, — подталкиваю её я и чувствую, словно Мия — моя старая лучшая подруга. И это действительно хорошее чувство, особенно в тот момент, когда я знаю, что Бекка просто готова выцарапать мне глаза.

Я беру свою сумочку, и мы покидаем мою комнату, спускаемся по ступенькам и выходим наружу. Никто не пытается остановить меня, и я понимаю, что жду появления кое-кого. Я не знаю, почему. Мы идём по мощёным тротуарам и в этот раз, никто не останавливается, чтобы посмотреть на меня. Наверное, они не понимают, кто я такая.

Мия направляется в ближайший магазин и тащит меня за руку. Мы шагаем внутрь и незамедлительно попадаем в рай девушки-подростка: бесконечные шкафы одежды. Я делаю маленький счастливый вздох, поглаживаю кредитную карту моей матери, которая спрятана в моем заднем кармане, и начинаю просматривать стойки с одеждой.

Спустя четыре пары шорт, две пары босоножек, две футболки, две блузки в стиле Физанта (Прим. пер.: вероятно, идёт речь о Томасе Физанте — американском архитекторе и дизайнере; в его проектах преобладают теплые сливочные оттенки и цвет слоновой кости), один купальник и семь пар нижнего белья, мы с Мией стоим на тротуаре с нашими сумками. Я заглядываю в её пакеты.

Всё, что она купила, чёрного цвета.

Я снова поднимаю на неё глаза. Она просто не похожа на готическую девушку.

— Пытаешься изменить свой образ? — с любопытством спрашиваю я. Она широко улыбается.

— Как ты узнала?

— Просто предположила. Но почему?

Она пожимает плечами.

— Не знаю. Наверное, чтобы немного встряхнуться. Чтобы мои родители не расслаблялись.

Я киваю.

— Думаю, это неплохая причина, как и любая другая.

Мия собирается ответить, но вдруг закатывает глаза.

— Тьфу ты. Стерва на 9 часов.

— Что? — я пристально смотрю на неё, и она тянет меня за руку обратно в магазин. Я поворачиваюсь и вижу Элену и двух других девушек, прогуливающихся по тротуару.

— О.

Я слышу, как они уходят, болтая и делая замечания, не вызывающие ничего, кроме ненависти. Я не понимаю, что Данте нашёл в ней, и спрашиваю об этом Мию.

— Я не знаю, — задумчиво отвечает она, кусая нижнюю губу. — Не знаю, видит ли он в ней хоть что-то, если честно. Иногда они вместе, а иногда нет. Думаю, это просто удобно. Их семьи практически объединены. И потом, конечно, их отцы ожидают, что когда-нибудь их семьи, действительно, соединятся.

— Какой сейчас год? — заявляю я. — 1623? Люди больше не женятся, чтобы объединить семьи.

— Может быть в Америке, — смотрит на меня Мия. — Но ты не в Америке.

— Как будто я не знаю, — бормочу я.

А потом, когда Элена и две её подружки оказываются в нескольких шагах от нас, мой телефон звонит. Я смотрю на него — на экране горит имя «Бекка Клайн», её лицо в форме сердца улыбается мне. И моё сердце останавливается, потому что я знаю, что должна ответить на звонок, хотя сейчас не время. И не место.

Но я должна.

Я снимаю трубку.

— Алло?

— Итак, — голос Бекки холоден, как лёд. Холодный, как никогда раньше. Никогда. — Ты влюблена в моего парня. Ты была влюблена в моего парня много лет. И ты мне ничего не сказала. Что же ты за друг такой?

— Бекка, это не то, что ты думаешь, — говорю я. — Действительно. Я была влюблена в Квинна какое-то время? Ответ «да». Я когда-нибудь вела себя так, как неуместно твоему лучшему другу? Ответ «нет». Никогда в жизни, никогда. Я бы не стала этого делать.

— Если бы это было такое невинное увлечение, ты бы сказала мне, — обвиняет Бекка, и в её голосе звучит... упрёк. И я злюсь. И мне нечем защититься.

— Я знаю, — признаюсь я. — Это правда. Я была влюблена в него целую вечность. Но я не хотела тебе говорить, потому что, как я могла такое сказать? Я никогда не намеревалась действовать или допустить, чтобы кто-то об этом узнал когда-либо. Если бы ты не прочла мой дневник, ты бы тоже ничего не знала.

— Перестань мне указывать, — огрызается она, я буквально чувствую лёд в её голосе. — Я случайно наткнулась на твой дневник. Должна ли я была его прочитать? Нет. Но я не ожидала, что прочту нечто такое. Никогда. Ты всегда была единственным человеком в моей жизни, на которого я могла рассчитывать. И я думаю, что это больнее всего. Теперь я знаю, что не могу тебе доверять. Я никому не могу доверять.

Она начинает плакать, и это разбивает мне сердце.

— Бекка, пожалуйста, не плачь. Я не хотела причинить тебе боль. Клянусь. Я лучше умру, чем сделаю больно тебе. Ты — моя лучшая подруга, вот почему я не сказала тебе об этом. Это потому, что я не хочу обидеть тебя. Клянусь, мне больше не нравится Квинн, так что тебе не о чем беспокоиться. Я встретила здесь кое-кого, и он потрясающий. И тебе не придётся беспокоиться обо мне и Квинне. Обещаю.

— Твои обещания ничего не значат, — обрывает она. — И мне не за чем беспокоиться о тебе и Квинне. Нет никаких тебя и Квинна. Так же, как нет тебя и меня. Больше нет.

Я хочу ответить, но понимаю, что она отключилась. Впервые за всю историю наших отношений Бекка бросила трубку. Думаю, она меня ненавидит. И я с трудом могу это вынести.

— Ты в порядке? — спрашивает Мия с беспокойством.

Густая чёрная подводка Мии для глаз расплывается на жаре, и я понимаю, что она всё это время стояла рядом. Я так увлеклась своим драматичным телефонным звонком, что даже не поняла этого. Так же, как я не заметила, что Элена и её подружки остановились и уставились на меня. И подслушивали мой разговор. Изумрудно-зелёные глаза Элены опасно сверкают, когда встречаются с моими, и я знаю, что она слышала каждое слово.

— Итак, — холодно говорит Элена, перекидывая свои идеальные волосы через своё идеальное плечо. — С кем же ты познакомилась здесь, в Кабрере, Риз? Я знаю, что ты говорила не о Данте. Потому что иначе я с радостью выцарапаю твои жалкие провинциальные глазки прежде, чем ты даже начнёшь мечтать о Данте. Ты меня поняла? Данте — мой. Он всегда будет моим. У тебя нет шансов, деревенская девчонка.

Я молча киваю, потому что не знаю, что ещё делать. Потому что у меня нет сил спорить или бороться. Мой лучший друг только что выпотрошила меня через мой мобильник.

— Я рада, что мы поняли друг друга, — говорит Элена, затем поворачивается на своих идеальных высоких каблуках и уходит.

Полная. И абсолютная. Сучка.


Глава 10


— Пойдём, — говорит мне Мия, дергая меня за руку, и тащит за собой. Я безвольно следую за ней. Мне все равно, куда мы пойдём. Моё сердце разбито.

Она приводит меня к маленькому продавцу кофе на тротуаре, где что-то скоро говорит на Кабрерианском, и темноволосый бариста (так они их здесь называют?) быстро делает две чашки чего-то тёмного и пенящегося. Он протягивает мне одну, и, пока Мия расплачивается, я нюхаю её. Пахнет чем-то крепким.

— Выпей, — предлагает Мия. — Тебе это нужно.

— Здесь есть алкоголь? — с подозрением спрашиваю я, потому что Мия как раз находится в разгаре полномасштабного мятежа против своих родителей. И не исключено, что она предлагает мне кофе-тини на завтрак (Прим. пер.: имеется в виду смесь кофе и Мартини). Она смеётся и качает головой.

— Нет, но тебе бы не помешало. Тебе это нужно.

Я пью горячий напиток, и он обжигает мне губу. Но он очень вкусный.

— Что это?

— Это наша версия Итальянского Эспрессо, — говорит она, закрывая глаза и делая большой глоток. — Наша версия рая.

Она оглядывается по сторонам.

— Тебе нужно ещё кое-что, — размышляет она. — Следуй за мной.

Она приводит меня к другому продавцу — как же их тут много, с этими милыми маленькими складными тележками — и на этот раз она покупает конфеты у пожилой беловолосой дамы с мутными, страшными глазами. На старушке ярко-красный шелковый шарф, обернутый вокруг её головы, и хотя она выглядит как слепая, она всё ещё смотрит людям прямо в глаза. Это нервирует.

— У тебя всё получится, юная леди, — говорит она мне, глядя на меня своими жуткими глазами. Её скрюченные пальцы хватают меня за руку. Она чувствует мою ладонь и скользит своими морщинистыми пальцами вверх к моему запястью, где они прижимаются к точке пульса.

— Ты сильная, — произносит она, закрывая глаза. — Достаточно сильная.

Мы с Мией смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами и как можно вежливее убираем руки. Я всё ещё могу чувствовать, где именно пальцы этой старой женщины, подобные когтям, держали меня, и я вытираю руку.

— Достаточно сильная для чего? — неуверенно спрашиваю я, когда Мия передаёт мне шоколад, который она только что купила у старухи.

Старушка кивает головой.

— Достаточно сильная, чтобы защитить своё сердце.

Она закрывает свои глаза и начинает напевать, не обращая внимания на нас.

Мия смотрит на меня и крутит пальцем у виска.

«Куку», — произносит она одними губами.

Я киваю. Это единственное, что имеет смысл. Эта старушка потеряла рассудок. Если он вообще у неё был, что весьма, весьма спорно.

Мы сидим на соседней скамейке под деревом с плачущими ветвями, и я решаю, что сейчас это идеальное место для меня. Поэтически идеально, потому что мне тоже хочется плакать.

— Подними подбородок, — требует Мия. — Я серьезно. Ты облажалась со своей подругой? Возможно. Но можешь ли ты что-нибудь сделать с этим, находясь за тысячи миль от неё? Нет. Ты должна жить здесь и сейчас. Ты всё исправишь, когда сможешь. Ты хороший человек. Ты никому не причинила вреда намеренно. Твоя подруга просто тупица.

Я пристально смотрю на неё.

— Это должно было быть подбадривающей речью?

Мия смеётся.

— Я не очень-то сильна в таких речах, — признается она, пожимая плечами. — Я больше похожа на человека, бегущего от проблем. Я не зацикливаюсь на вещах. Особенно на том, что я не могу изменить.

— Я не обманывала Бекку, — говорю ей я. — Я была влюблена в её парня. Что я могу с этим поделать? Я никогда не пыталась действовать. Я никогда не рассказывала ему о своих чувствах. И я больше не влюблена в него. Это что-то значит, верно?

Мия кивает в знак согласия, откусывая кусочек от своей маленькой шоколадной горы. Я точно не уверена, что это за конфеты, но они выглядят, как крошечные вулканы.

— Нет. Ты ничего не можешь с этим поделать. И насколько я могу судить, ты не сделала ничего плохого. Вы, американцы, такие тревоженные, — замечает она. — Вы накладываете в штаны из-за малейшей неприятности.

— Ты бы не злилась, если бы твоя лучшая подруга запала на твоего парня? — с сомнением спрашиваю я. Потому что я в это не верю. Кто угодно будет злиться, американцы, британцы, Кабрерианцы...

Она снова пожимает плечами.

— Не знаю. У меня нет парня или лучшей подруги. Поэтому я не могу точно ответить.

Я смотрю на неё, пока кусочек шоколадного вулкана, посланного с небес, словно лава тает у меня на языке.

— У тебя нет лучшей подруги? — ещё раз спрашиваю я с сомнением. У всех есть лучшие друзья.

— Нет, — она качает головой и, честно говоря, ни чуточки не беспокоится. — Мой отец всегда был очень придирчив к тому, с кем я могу общаться. Он министр обороны по делам отца Данте. Он очень придирчив к имиджу и связям с общественностью, политкорректности и всей этой нелепости. Он не позволяет мне тусоваться с кем попало. И всех людей, которым он позволяет со мной общаться, кроме Данте, он считает придурками. Так что я предпочту побыть одной.

Теперь, смотря на её чёрный как смоль лак для ногтей, я решаю, что её легкий мятежный акт переодевания в гота имеет смысл. Её отец помешан на контроле. Он заслуживает этого.

— Что он думает о том, что ты тусуешься с американкой? — с усмешкой спрашиваю я.

Она улыбается.

— То, чего он не знает, ему не повредит.

— Согласна.

Я улыбаюсь в ответ, чувствуя, что мы сообщники и, как ни странно, не обижаюсь на мысль о том, что быть американцем — это преступление.

— Какие у тебя планы на оставшуюся часть дня? — спрашивает Мия, слизывая шоколадную лаву с пальцев.

Я пожимаю плечами.

— У меня нет планов.

— Ну, вот это уже преступление, — объявляет она. — Настоящее преступление. Оглянись вокруг! Прекрасный день, небо голубое, солнце вышло. Тебе нравится подводное плавание?

Я замираю, ярко представляя кадры из Челюстей в своей голове. В моем сознании, его гигантские челюсти поглощают меня целиком.

Нет, поправка.

Он откусывает от меня половину, и вода вокруг окрашивается в кроваво-красный цвет.

Да, всё так.

Это именно то, что произойдёт, если я хотя бы одной ногой ступлю в океан.

Я умру кровавой смертью, как акулья еда, и моя мама никогда меня больше не увидит. Мия смеется над моим выражением лица.

— Это удивительно, — говорит она мне. — Ты должна попробовать. Мы начнём с плавания с трубкой, потому что ты, вероятно, не будешь здесь достаточно долго для прохождения курса подводного плавания с аквалангом.

— Нет, ни в коем случае, — категорично отвечаю я, качая головой. — Данте рассказал мне о вашей маленькой акульей проблеме. Ты никогда не заставишь меня сделать это.

Тридцать минут спустя я уже была в воде с закреплённой на голове резиновой маской. Ещё раз хочу подчеркнуть, что я далеко не авантюрный человек, если меня, конечно, не заставят.

Мия показывает мне, как убрать воду из трубки, если та просачивается, резко выдув её. Она говорит мне, что самая распространенная проблема — это когда начинающие дайверы волнуются при попадании воды в их трубки. Я должна сохранять спокойствие и просто выдуть воду. Это немного трудно сделать, когда я полностью сосредоточена на наблюдении за акулами.

Мы плаваем, и через несколько минут, больше похожих на полчаса, я начинаю чувствовать себя более непринужденно.

Время от времени Мия хватает меня за руку и тянет в другое место, где мы наблюдаем, как тропические рыбы неторопливо плавают в своих маленьких косяках. Или на морскую черепаху, грациозно скользящую мимо. Или на разноцветные тропические растения, колышущиеся в течении.

Под поверхностью, вода бирюзовая и совершенно спокойная. Нет никакой драмы, нет злых девчонок, лучших друзей и парней, в которых я не должна была влюбляться, но всё равно сделала это.

Мне вроде как это нравится.

Я отталкиваюсь ногами, позволяя воде течь вокруг меня. Здесь я чувствую себя невесомой. Я расслаблена, и мне уже давно не было так комфортно.

И именно в тот момент, когда я думаю о том, как я ошибалась, боясь акул, о том, как это замечательно, и о том, что я ещё никогда в жизни не чувствовала себя так расслаблено, я замечаю боковым зрением что-то, что заставляет меня замереть на месте.

Ко мне медленно приближается серый бугор.

Я выныриваю, чтобы лучше видеть, и понимаю, что Мии нет рядом. Но серый гладкий бугор находится всего в ста метрах от меня и приближается с каждой минутой. Я размахиваю руками и создаю брызги, а затем вспоминаю из Shark Week, которые смотрела по телевизору, что определённо не стоит плескаться.

Святые обезьянки. Что, чёрт возьми, я делаю???

Я зову Мию, но нигде не вижу её. Её съели?

Я отчаянно оглядываюсь, но мы дрейфовали в изолированном месте, и здесь больше никого нет.

Не считая меня и акулы.

И акуле определённо не понадобится много времени, чтобы доплыть до меня.

О, Боже мой.

О, Боже мой.

О. Боже. Мой.

Моя душа уходит в пятки, пока я пытаюсь медленно и спокойно плыть назад, от акулы, к земле, от акулы. К земле. Прочь. От. Этой. Акулы.

Затем появляется плавник. Плавник. И я кричу. И кричу. И забываю о том, что нельзя брызгаться. Я плещусь так много, что каждая акула и морское существо в радиусе ста миль будет знать, что я здесь. И меня это не волнует. Всё, что меня волнует, это как мне пережить нападение акулы. Потому что она собирается напасть на меня. Она преследует меня прямо сейчас, как добычу, которой я и являюсь. И очень скоро вода вокруг меня станет красной, потому что я умру кровавой смертью.

И тут я замечаю, что плавник сделан из рук. Пары рук.

Я замираю.

Какого чёрта?

Из воды появляется Данте, одетый в серые плавки и стряхивающий капли воды с волос, когда он бросается, чтобы схватить меня.

Я снова кричу, потому что всё произошло так быстро, и у моего мозга не было шанса по-настоящему понять, что это Данте, а не акула.

Я не умру.

Я не умру.

Я не умру.

Я не стану завтраком для Челюстей.

Но я собираюсь убить Данте.

Я так зла, что бью его по руке. И бью его снова.

— Данте, какого чёрта? — сердито требую я. — Это не смешно! Совсем не смешно!

Он выглядит смущенным, а затем пораженным, когда понимает, что я действительно зла на него. Сильно и абсолютно зла. И на него за самую глупую и старую шалость в мире, и на саму себя за то, что купилась на неё.

О-Боже-я-такая-идиотка.

Я пытаюсь заставить своё сердце замедлиться, прежде чем стану первым в истории мира семнадцатилетним человеком, который умрёт от сердечного приступа во время ненастоящего нападения акулы. Я определенно не хочу, чтобы это было высечено на моём надгробном камне.

Здесь лежит Риз Эллис: Тупица.

— Прости, — быстро говорит мне Данте и тянется ко мне. Я отталкиваю его, всё ещё пребывая в ярости.

— Мне действительно жаль, — говорит он снова, подплывая ко мне.

Даже насквозь промокший, он великолепен. Может быть, даже больше, чем когда он сухой, если это вообще возможно. Вода стекает по его чётко обозначенным мышцам, солнце ловит блики в его волосах. Его голубые глаза раскаиваются, лицо выражает извинение. Его точёный подбородок, грудь, твердая как камень... Стоп. Я не хочу обращать на это внимание прямо сейчас.

Я в бешенстве, напоминаю я себе. Серьезно зла.

Он протягивает руку к моей, и на этот раз его длинные пальцы обхватывают моё запястье и тянут меня к нему. Он прячет меня в своих объятиях, искренних объятиях, и крепко держит.

И я больше не злюсь.

Тело Данте длинное и стройное, его руки сильные и выпуклые и обернуты вокруг меня прямо сейчас. Он мокрый и скользкий, и я воспламеняюсь внутри себя. Он пахнет мылом, солью, солнцем, и я не могу дышать.

Святые обезьянки.

Мы дрейфуем на воде, и Данте снова говорит мне, как ему жаль. Ему холодно и мне тоже. Губы начинают дрожать, потому что я замерзаю. А ещё я взволнована, потому что самый красивый парень в мире обнимает меня.

Данте смотрит мне в глаза, его руки всё ещё обвиваются вокруг моих плеч, прижимая меня к груди. Я чувствую, как каждый его дюйм прижимается ко мне — каждый дюйм — и я могу умереть. Тяжёлой смертью.

— Я глупец, — говорит он со своим суперсексуальным акцентом. — Риз, я не представлял, как сильно ты боишься акул. Это была глупая шутка, и я заглажу свою вину, хорошо?

Он серьёзно смотрит мне в глаза, его лицо такое милое, красивое и искреннее. Как я могу злиться на него, когда он такой невероятно милый и искренний?

Я не могу.

Вместо этого я киваю.

— Всё хорошо, — шепчу я.

Он крепче обнимает меня, когда мы отталкиваемся, чтобы быть над поверхностью воды, и я наслаждаюсь твердостью его тела и тем, как каждая мышца его груди пульсирует в ответ его движениям.

Он наклоняет голову, и я думаю... я почти уверена... я знаю... он поцелует меня.

Но вместо этого он отряхивает пальцы от воды и поправляет ремешок моей маски, выпрямляя его в том месте, где он был изогнут.

Я неровно дышу и немного отплываю от него, как обычный человек, как будто я не та, чей разум помутнел от близости Данте Гилиберти.

— Почему ты не надел маску? — спрашиваю я.

Мой голос звучит немного в нос из-за моей дурацкой маски. Я решаю, что не хочу выглядеть как Дарт Вейдер, и снимаю её. Я больше не собираюсь нырять с маской и трубкой.

Данте смеётся.

— Я не начинающий пловец, — отвечает он. — Я пришёл, чтобы найти тебя.

— Как ты узнал, где меня искать? — спрашиваю я.

Он выглядит забавляющимся.

— Серьёзно? — наигранно спрашивает он. — Это одно из немногих преимуществ работы моего отца. Я знаю всё, что происходит в Кабрере.

Я прищуриваю глаза.

— Кто-то следит за мной?

Он выглядит виноватым.

— Эм. Возможно, я назначил для тебя одного из своих охранников. Только пока ты здесь, конечно. Я имею в виду, ты под моей ответственностью, и я не могу позволить, чтобы с тобой что-то случилось.

— Потому что здесь, в раю, высокий уровень преступности? — спрашиваю я, в мой голос переполняет сарказм. Данте выглядит отчитанным, и я должна признать, это было мило, то, что он сделал в странной манере сталкера. В любом случае, я чувствую себя защищенной.

— Я в порядке, — добавляю я. — Я не бешусь. Но ты можешь больше этого не делать? Я не хочу, чтобы за мной следили.

Он лениво улыбается и переворачивается, чтобы плыть на спине.

— Тогда, чтобы ты оставался в безопасности, тебе придется постоянно оставаться со мной, — говорит он. — В интересах твоей же безопасности.

И вот опять электричество в воздухе между нами. Оно практически трещит, и моё сердце трепещет.

— Ты согласна с моими условиями? — спрашивает Данте шутливо. Или нет? — Если тебе не нужен охранник, ты должна позволить мне сопровождать тебя. Везде. В любое время.

В мире определенно есть вещи и похуже. Я не уверена, преувеличивает он или шутит, но я все равно киваю и борюсь с желанием броситься в его объятия.

Но я сопротивляюсь импульсу. Вместо этого мы начинаем шутить об акулах, и он исполняет песню из фильма Челюсти и гоняется за мной по воде со своим глупым плавником, сделанным из его рук. На этот раз это забавно.

Очень забавно.

И я определенно сомневаюсь в здравом уме сумасшедшей старушки, которая сегодня продала нам шоколад.

Потому что я серьезно сомневаюсь в своей способности защитить своё сердце.

Я недостаточно сильна.


Глава 11


Отец Данте вернулся домой.

Я знаю это, потому что королевские флаги с древним королевским гербом развеваются за пределами Старого Дворца. Сегодня утром Хивен сказала мне, что, когда премьер-министра нет дома, развевается обычный флаг страны. Я даже не замечала этого.

Кабрера — странная страна. Сотни лет назад они проголосовали против королевской семьи, но все по-прежнему делают вид, что премьер-министр и его семья — королевские особы, а ещё они живут во дворце и имеют дворцовую стражу. Это очень, очень странно. Как будто они хотят сохранить все старые традиции, но при современном правительстве.

Ещё один признак, по которому я понимаю, что Дмитрий Гилиберти дома, это тишина, упавшая на Старый Дворец. Слуги стали тише, чем обычно, все ходят по струнке, и даже Данте покорен. Я боюсь встретить человека, который внушает такое почтение и страх.

Помимо обучения некоторым традициям Кабреры, Хивен также принесла мне ноутбук из библиотеки Старого Дворца и дала мне пароль от беспроводного интернета.

И теперь я действительно на небесах, благодаря Хивен (Прим. пер.: надеюсь, вы ещё помните, что «Хивен» переводится с английского, как «Небеса», «Рай»). Да, я просто достаточно банальна, чтобы придумать такую глупую шутку.

Я залезаю в интернет и просматриваю все социальные сети, в которые не заглядывала всю последнюю неделю. Но, честно говоря, я не думаю, что пропустила что-то важное, особенно после того, как я вижу много, много обновлений статуса Бекки, в которых фигурирует моё имя.

Лучшие Друзья Навсегда??? Скорее Лучшие Друзья Никогда.

@РизЭллис: Ещё больше лжи?

Я не могу перестать плакать. Предательство ранит.

@РизЭллис: Я никогда тебя не прощу.

И что хуже, чем её обновления статуса, — это поток комментариев в ответ. Похоже, все, кого мы знаем, поспешили поддержать Бекку, даже не поговорив со мной об этом. Я настолько ужасный человек, что им так легко поверить, что я подставила Бекку?

Боль, как нож, вонзается в моё сердце и прокручивается. Я чувствую беспомощность, шок и ужас. Но я также озадачена. Почему Бекка так тяжело это воспринимает? Да, я влюбилась в её бойфренда. Что сделано, то сделано. Но она ведет себя так, будто Квинн изменил ей со мной, но ничего не было. Я бы никогда не сделала этого. Никогда за четыре миллиона лет.

Но она не берёт трубку. Я пытаюсь позвонить ей, потом написать. Затем я снова пытаюсь позвонить. Я оставляю ей четыре голосовых сообщения и четыре смс.

Тишина.

Я вздыхаю.

Мия права. Я ничего не могу исправить отсюда. Если Бекка не возьмёт трубку, мне придётся выкинуть всё это из головы до тех пор, пока я не подойду к её двери и не заставлю её выслушать меня. Но я не могу этого сделать, пока не вернусь в Канзас.

Нет места лучше дома, Дороти. Если бы только я могла щелкнуть каблучками три раза и переместиться домой.

В мою дверь стучатся, а затем Хивен просовывает голову внутрь комнаты.

— Могу я войти? — вежливо спрашивает она.

— Конечно, — отвечаю я, закрывая ноутбук. Я принимаю сознательное решение выкинуть Бекку из головы, обращая своё внимание на Хивен.

Она такая маленькая (небеса, неужели все Кабрерианцы такие худенькие? они заставляют меня чувствовать себя гигантом или амазонкой) и несёт белую коробку, которая кажется почти такой же большой, как она сама. И это лишь небольшое преувеличение.

— Что это у тебя? — с любопытством спрашиваю я, пока она укладывает коробку на кровать.

— Это подарок тебе от Данте, — отвечает она с усмешкой. — Это для сегодняшнего ужина. Я так понимаю, ты будешь ужинать с ними.

Моё сердце пропускает удар, прежде чем снова продолжает биться.

Специальная белая коробка, чтобы подготовить меня к ужину? Это не сулит ничего хорошего. Очевидно, что сегодняшний ужин будет иметь большое значение. Никакого простого барбекю или пикника, гуляша или спагетти. Конечно, нет. Они в буквальном смысле меняют флаги, когда премьер-министр въезжает в страну. Они не будут подавать ему на ужин мясной рулет.

Дрожащими пальцами я отрываю крышку и ахаю.

Внутри коробки, на элегантной ткани, лежит аккуратно сложенное платье, напоминающее бальное. Сверху лежит белая карточка:

«Возьми и прочти её, Риз. Надеюсь, это не будет выглядеть бесцеремонно, но ужин сегодня вечером будет официальным. Я предположил, что ты не купила ничего подходящего, так что я подумал, что могу тебе помочь. Если оно не подойдёт или если оно тебе не нравится, просто дайте мне знать, и я его заменю. Д. Г. Г.»

Его почерк решительный и небрежный, поэтому мне требуется время, чтобы расшифровать его.

— Д. Г. Г.? — смотрю я на Хивен.

— Данте Гриффин Гилиберти, — отвечает она.

Она выглядит удивлённой, как будто думала, что я должна была об этом знать. Конечно, я не знаю. Мы никогда не говорили о его втором имени, и я знаю его всего несколько дней. И не важно, что эти дни ощущаются как недели.

Я вынимаю платье из коробки и снова задыхаюсь.

Оно изготовлено из тёмно-синего эластичного бархата, длинной до пола и без бретелек. Материал настолько мягкий и легкий, что я знаю, он будет чувствоваться на коже приятнее, чем что-либоиное, что я когда-либо носила. Оно великолепно, и я уверена, что подойдёт к моим глазам и цвету кожи. Вся эта ситуация напоминает мне сцену из фильма «Моя прекрасная леди». Никто, кроме моего отца, никогда раньше не покупал мне одежду.

И то, что я чувствую к Данте, очень далеко от любви дочери к отцу.

— Оно прекрасно, — говорю я Хивен, потому что ясно, что она ждёт ответа. — Но ты можешь мне сказать... где я могу теперь найти лифчик без бретелек?

Она указывает на коробку, и я нахожу бюстгальтер без бретелек аккуратно сложенным в нижней части коробки. 34B. Мой размер. Мои щеки вспыхивают, и я хочу умереть. Просто зная о том, что Данте хотя бы раз задумывался о размере моей груди, мне хочется свернуться калачиком и скончаться как можно быстрее.

— Он знает мой размер груди? — с унижением произношу я. Серьёзно? О. Господи.

Хивен ухмыляется.

— Нет. Он попросил меня угадать твой размер, а потом подобрать лифчик, который подошел бы под платье. Он выглядел немного беспомощным в этом вопросе. И, должна заметить, чувствовал себя не в своей тарелке.

Хвала небесам. Я больше не хочу умирать так сильно, как раньше, но всё же. Это всё ещё немного унизительно.

Рядом с лифчиком лежит пара серебряных туфель 8-го размера. Босоножки на трёхдюймовом каблуке.

— Предполагаю, что теперь я готова, — говорю я ей. — То есть, если я не сломаю шею, пытаясь ходить в этих ходулях. На выпускном в прошлом году мы с Беккой брали с собой сменную обувь. Я носила каблуки только около часа. И поверь мне. Передвижение на каблуках не относится к моим сильным сторонам.

Я слегка взволнована, если под «слегка» можно понимать то, что я стучу ногой о кровать, как сумасшедшая. Я никогда не обедал с кем-то более важным, чем мой тренер по лёгкой атлетике на втором курсе.

— Всё будет отлично, — уверяет меня Хивен. Я пристально смотрю на неё.

— Тебе легко говорить, — отвечаю я. — Ты всё время пребываешь в обществе этих людей. А ты знаешь, в каком обществе обычно нахожусь я? Среди коров. И, поверь мне, разнообразие этих животных не совсем соответствуют самым высоким социальным стандартам. Возможно, мне нужно освежить в памяти свой модный этикет. У тебя в кармане случайно нет энциклопедии о манерах?

Хивен хихикает и встаёт.

— Я должна идти, — говорит она мне. — Я скажу Данте, что тебе нравится платье.

— Опусти ту часть, где я была напугана, хорошо? Я не хочу портить свой шикарный и утонченный образ.

Она закатывает глаза и кивает.

— Хорошо, я не раскрою наш секрет.

— Во сколько начнётся ужин? — спрашиваю я.

— В 20:00, — отвечает она. — Данте сейчас со своим отцом. Не знаю, как долго они пробудут вместе, но предполагаю, у него не будет времени потусоваться с тобой.

— Как ты узнала, что это будет мой следующий вопрос? — я непонимающе смотрю на неё. — Хм. Чем бы мне заняться сегодня, чтобы убить время? Ты должна работать, а Данте занят.

Произнося последние три слова, я изо всех сил стараюсь показать, что не расстроена.

Хивен пожимает плечами.

— Ты могла бы практиковать в хождении на каблуках, — предлагает она со злобной усмешкой.

Она оглядывает мою комнату. Всё в ней аккуратно. На столе стоят две одинокие сумки со вчерашнего дня, и две пары босоножек выглядывают из-под кровати. Кроме этого, всё безупречно и нетронуто.

— Здесь всё чисто, поэтому у тебя нет повода заняться уборкой, — замечает она, а затем смотрит на мои новые туфли. — Тебе просто стоит потренироваться ходить в них.

Высказав этот небольшой совет, она выскальзывает за дверь, и я остаюсь в одиночестве. Я смотрю на часы. Сейчас только 15:00. Что, чёрт возьми, я буду делать целых пять часов?

Я решаю, что практика ходьбы-без-сломанных-ног на самом деле хорошая идея. Поэтому я обуваю высокие каблуки-убийцы и ковыляю в них по своей комнате.

Окей. Это убило пять минут.

Я сажусь на стул и спокойно смотрю в окно. Ещё три минуты.

Я сажусь на пол и медитирую. Ещё три минуты, прежде чем мои мысли заполняются образом Данте, его улыбкой и загорелыми руками, а затем тревожными мыслями об ужине.

Я вздыхаю. Из этого ничего не выйдет.

Я осторожно поднимаюсь на ноги, все ещё обутая в серебристые туфли-ходули, и решаю отправиться на прогулку. Кого волнует, что я выгляжу нелепо в модных туфлях и шортах для бега? Данте занят со своим отцом и всё равно не увидит меня.

Я стараюсь идти по коридору как можно тише, но, по-видимому, невозможно идти тихо на каблуках по мраморному полу. Будто я играю на барабанах. Я достаю мобильник и пытаюсь дозвониться Мие, но вызов сразу же переключается на голосовую почту. Я уже скучаю по ней и размышляю о том печальном факте, что у неё нет лучшей подруги. Так как я недавно потеряла свою собственную лучшую подругу, я могла бы предложить ей свою кандидатуру.

Я пишу маме, а потом получаю от неё три быстрых ответа. Она злится, что я не позвонила ей сегодня. Но я не в настроении разговаривать. Я слишком нервничаю из-за сегодняшнего Государственного ужина. Или как там называется ужин в присутствии премьер-министра.

Я пишу Мие.

Я даже пишу моей бабушке, которая ненавидит печатать сообщения на своём телефоне-с-большими-кнопками-для-пожилых-людей.

И тогда я понимаю, что опустилась на самое дно.

Я жалкая.

Какой человек не может развлечь себя в течение нескольких часов? Кого волнует, что это чужая страна, и я не знаю языка?

Я возвращаюсь в свою комнату как можно изящнее в этих ходулях и переодеваюсь в кроссовки. Я собираюсь посмотреть город, если это не убьёт меня. А такое стечение обстоятельств вполне возможно. Потому что я здесь никого не знаю. И я не говорю на этом языке. Ну и что?

Я выхожу из Старого Дворца, и никто не задаёт мне вопросов. Не то чтобы это входило в их обязанности как моих телохранителей, но я всё время ожидаю, что кто-то спросит меня, что я, чёрт возьми, делаю в таком фантастическом месте. Но это не так. Я оглядываюсь по сторонам. Не похоже, чтобы за мной следил охранник. Но меня это не удивляет. Данте обещал больше так не делать.

Я одна.

Действительно одна.

И внезапно я чувствую себя очень-очень одинокой.

Я захожу в случайный магазинчик, где продают безделушки — выдуваемые стеклянные фигурки. Я хожу, как будто нахожусь не в чужой стране, а дома. Потому что настрой — это наше всё. Если я буду действовать уверенно, то и буду чувствовать себя уверенней, ведь так?

А потом я вижу маленькую зеленую стеклянную морскую черепаху. И я знаю, что Бекка хотела бы иметь её в своей коллекции. Она собирает черепашек с детского сада. По последним подсчетам, у неё их было 453. Её отец построил для них целую стену полок в её комнате.

А эта черепашка подошла бы ей идеально. Она грызёт оливковую ветвь. Разве это не прекрасно? Я могла бы купить её и отправить ей как своё личное предложение мира с оливковой ветвью. Если она не истолкует это как черепаху, ПОЖИРАЮЩУЮ моё предложение мира, что было бы не так круто. Но я могла бы добавить записку. Извиниться ещё раз и на этот раз, когда она увидит милое личико черепахи, она, конечно, простит меня.

Несомненно.

Я плачу за крошечную безделушку кредиткой моей мамы. Я имею в виду, конечно, это тоже классифицируется как чрезвычайная ситуация. И она стоит всего лишь несколько евро. Я не совсем уверена, сколько это в долларах США. Но маме, конечно, всё равно.

Несомненно.

И я должна перестать говорить «несомненно».

Я снова прохожу по причудливому маленькому мощеному тротуару, смотрю на витрины и маленькие тележки. Сумасшедшей старой цыганки сегодня здесь нет, от чего я почти чувствую облегчение. Я не уверена, что достаточно храбра, чтобы пройти мимо неё без Мии.

Я покупаю маленький пакетик горячего миндаля в сахаре, опять же с помощью кредитки моей мамы. И нет, это не чрезвычайная ситуация, но она, несомненно, не хотела бы, чтобы я голодала.

Блин. Я опять сказала «несомненно». Что со мной происходит?

Я решаю, что лучше оставить мамину кредитную карту в своей комнате до тех пор, пока не вернусь домой, чтобы не было соблазна использовать её снова.

Отличная идея.

Я спускаюсь на пляж и стою у края воды, жуя свои орехи и наблюдая, как величественное море накатывает волнами вперёд и отступает назад. Это гипнотизирует и завораживает. И так прекрасно.

Здесь так спокойно, так тихо. И это заставляет меня снова осознать, насколько я одинока. Я бы с удовольствием сделала фото и отправила Бекке, но я не могу. Поэтому вместо этого я делаю снимок и отправляю его маме.

«Это прекрасно, дорогая. Ты пользуешься солнцезащитным кремом?»

Она такая замечательная мама.

Я кладу телефон обратно в карман, а затем навостряю уши, когда слышу, как кто-то говорит.

Я оглядываюсь по сторонам, но никого не вижу. Но мне интересно. И я здесь совсем одна. Поэтому я оборачиваюсь и иду вперёд, чтобы найти говорящего.

Я стою за углом старого, неиспользуемого сарая спасателей и вижу Нейта, высокомерного, грубого как чёрт Нейта, говорящего по своему мобильному телефону. Он бледен, как всегда, и его нос вздёрнут, хотя у него нет ни единого повода выглядеть снобом, потому что вокруг ни души. Я решаю, что это просто его естественное состояние. А затем перемещаюсь немного вперед, чтобы услышать, о чём он говорит. Мне любопытно. Его лицо морщится, как будто он зол или расстроен. И так как он мне не нравится, я хотела бы знать, что его взбесило.

Потому что я любопытная.

Он меня не видит, поэтому я застываю на краю здания и слушаю. Его голос холоден, и он мне нравится не более чем сам Нейт. И это ещё мягко сказано. Ветер дует в мою сторону, и вдруг я слышу его лучше.

— Нет. Я сказал тебе, что пока ничего не нашёл. Данте очень заботится о нём. Нет. Я буду продолжать пытаться. Уверен, здесь есть что искать. Я просто должен присмотреться внимательнее. Не волнуйся. Окей. Мы скоро поговорим об этом.

О чём, чёрт возьми, он говорит?

Нейт засовывает телефон в карман и смотрит вверх. Его ледяные голубые глаза встречаются с моими, и я попадаюсь с поличным. Он точно знает, что я подслушивала, и ему это не нравится. Выражение его лица становится грозным, и он сразу же подходит ко мне.

Я сглатываю и оглядываюсь. В полном одиночестве.

Просто идеально.

Я снова сглатываю.

— Вежливо ли в Америке подслушивать личные разговоры? — требовательно спрашивает он, подойдя ко мне. — Потому что здесь, в Кабрере, или в любом приличном обществе, это считается грубостью.

— Ну, это то, о чём ты так много знаешь, — говорю я с прежним пылом, словно распустивший перья павлин. Как он смеет думать, что может читать мне лекции о грубости? Серьёзно? Он самый грубый человек, которого я когда-либо встречала. За всю свою жизнь.

И это с учётом старых сварливых фермеров, которые собирали урожай, проведя на солнце весь день. А это говорит о многом, потому что они могут быть очень ворчливыми.

Нейт бросает на меня взгляд, и, если бы взгляды могли убить, я была бы мертвее дверного гвоздя.

— Я знаю, что ты — американский варвар, — начинает он. — Итак, я научу тебя кое-чему. Никогда не подслушивай. Это грубо и неприемлемо.

Я недоверчиво смотрю на него.

— Неприемлемо? Признаю, что я мало знаю о Кабрере, — я говорю так холодно, как могу, с бьющимся в горле сердцем. — Но я не уверена, что существует закон, запрещающий стоять на пляже. Если не хочешь, чтобы тебя подслушали, не говори так громко. Хорошего дня.

Я делаю поворот на каблуках и выдаю своё лучшее подражание сталкеру.

А потом меня хватают за локоть и резко разворачивают. Я задыхаюсь и вырываюсь.

Нейт снова смотрит на меня и стучит пальцем мне в грудь.

— Занимайся своими делами, — говорит он. — И оставь меня в покое.

Он разворачивается и уходит прежде, чем я успеваю что-то сказать. Я так потрясена его поведением и тем фактом, что он схватил меня (он на самом деле схватил меня!), что даже не могу говорить. Вытирая свою руку, я наблюдаю, как он удаляется.

Что только что произошло?


Глава 12


«Кому: Бекка Клайн < I . am . a . B @ bluejupiter . net

От: Риз Эллис < ReeciPiecie @ thecloud . com

Тема: Посылка

Бекка,

Я знаю, что ты очень зла на меня. И мне очень, очень жаль, что я никогда не говорила тебе, что влюбилась в Квинна. Я думала, что поступаю правильно. Я имею в виду, это не круто влюбляться в парня твоей лучшей подруги, и я чувствовала себя виноватой из-за этого. Но я ничего не могла поделать. Эти чувства всегда были со мной. Но теперь это не так. Я больше не влюблена в него, клянусь.

То, что ты злишься, УБИВАЕТ МЕНЯ. Ненавижу это.

Я нашла небольшой подарок для тебя. Я только что отправила его по почте. Надеюсь, он тебе понравится. Не знаю... возможно, вернусь домой раньше, чем придёт посылка. Трудно сказать. Если бы только этот дурацкий пепел исчез и аэропорты открылись. Говорят, на это может уйти ещё несколько дней.

Пожалуйста, прости меня за глупость.

Целую,

Риз»

Я снова закрываю крышку ноутбука и растираю свой локоть. Я знаю, что будет синяк. Я уже чувствую, как начинает формироваться черно-синее пятно. Нейт крепко схватил меня. Очень сильно. Намного сильнее, чем было необходимо в контексте нашего разговора. В физическом насилии не было необходимости.

Почему он так разозлился? Я прокручиваю его слова в голове и не могу не удивляться.

Он сказал, что Данте очень оберегает его.

Кого защищает Данте?

«Уверен, здесь есть что искать. Я просто должен присмотреться внимательнее».

Что Нейт пытается найти? Очевидно, это что-то очень важное, раз он так разозлился на меня. Но его гнев был бессмысленным. Я понятия не имею, о чём он говорил, кроме того, что это как-то касается Данте. Но Данте — друг Нейта. Так что это не может быть угрозой для Данте, верно? В смысле, они же друзья. Но тон голоса Нейта был не очень дружелюбным. И даже сейчас у меня мурашки по коже от одной мысли об этом.

Я смотрю на часы. Сейчас 19:00. Всего час до ужина, так что мне лучше начать готовиться. Мой телефон звонит, и я смотрю на экран:

«Ничего, если я зайду за тобой в 19:45? Данте».

Я борюсь с желанием громко вздохнуть. Даже простое сообщение от него заставляет моё сердце стучать с удвоенной скоростью. От одного только вида его имени или его звука на моём языке у меня перехватывает дыхание. Я чувствую себя парализованной. И взволнованной. И немного похожей на семиклассницу.

Я отвечаю ему:

«Конечно. Я буду в длинном синем платье».

Я отправляю сообщение, а затем закатываю глаза. Я так банальна.

Данте отвечает в течение нескольких секунд:

«Спасибо! Я задавался вопросом, как мне тебя узнать».

Я чувствую, что даже моё сердце улыбается, и тепло распространяется по всему телу. Во всём мире нет ничего более горячего, чем отличное чувство юмора. И Данте может заставить меня улыбнуться, даже не говоря ни слова. Он такой остроумный. Я обожаю это. О-БО-ЖА-Ю.

19:10. Мне лучше поторопиться.

Я принимаю душ.

Брею ноги.

Брею ноги во второй раз (чтобы наверняка).

Стону из-за маленького прыща рядом с носом.

Делаю макияж, а потом стону, потому что я не похожа на Мэрилин Монро.

Потом из-за того, что Мэрилин Монро мертва уже много лет.

А затем из-за того, что я, должно быть, идиотка, которая совсем не выглядит гламурно.

Совсем.

Несмотря на то, что я одета в платье без бретелек длиной до пола, купленное для меня красивым парнем.

Со мной явно что-то не так. Любая другая выглядела бы в нём восхитительно.

Я смотрю на себя в зеркале.

Я немного загорела на солнце, и мой нос слегка порозовел. У меня красивые глаза, как и всегда, но я выгляжу как маленькая девочка. Как будто внутри меня спряталась семиклассница, которая рвётся наружу. Мои волосы падают на плечи бесформенными волнами. И я решаю, что нужно это исправить. Я должна их как-нибудь собрать.

Я копаюсь в косметичке и нахожу несколько заколок. Я смутно помню, как делала кичку для занятий балетом много лет назад. Я также надеюсь, что я ранее не использовала эти шпильки, чтобы чистить под ногтями ног или нечто подобное. Я закручиваю волосы в пучок у шеи и втыкаю в него шпильки.

Я снова осматриваю себя.

Окей. Я выгляжу лучше. Более элегантной, во всяком случае, более взрослый, более изысканной. Теперь похоже, что я иду на Государственный ужин, а не на выпускной. Я застёгиваю платье и молюсь, чтобы оно не сползло с меня во время ужина. Не то, чтобы природа одарила меня большим объёмом по области груди. Скорее, она заложила перспективу роста в будущем, если так можно сказать. Что, я уверена, не произойдёт, но всё же.

Проверка времени.

19:37.

Моё сердце колотится, и я надеваю на ноги туфли-убийцы. Я пробую спокойный шаг, быстрый шаг и даже бег. Затем я снова перехожу на обычный шаг, потому что кого я обманываю? Я никогда не смогу бегать в этих штуках.

В дверь быстро постучали.

Проверка времени. 19:40.

Данте пришёл на пять минут раньше, негодяй.

Я бросаюсь к двери.

Открываю её.

И моё сердце падает вниз и практически плачет.

Потому что у меня на пороге появляется не Данте. Это Гевин, сам Казанова, стоит там с глупой усмешкой и красной розой. Улыбаясь, он протягивает мне цветок, и я невольно улыбаюсь в ответ.

— Привет, Гевин, — говорю я, принимая розу и поднося её к лицу. Её сладкий запах наполняет мой нос, и я снова вдыхаю, пытаясь скрыть своё разочарование. Гевин не виноват, что он не Данте. — Что ты здесь делаешь?

Гевин одет в смокинг, и его тёмные волосы недавно вымыты. Я могу это сказать, потому что они всё ещё влажные, и я вижу следы от расчёски. Я также чувствую запах мыла.

Он низко кланяется. Он не так высок, как Данте, но достаточно высокий, может быть, шесть футов (Прим. пер.: приблизительно 183 см) или около того. Пока его голова опущена, он слепо и по-клоунски тянется к моей руке, чтобы поцеловать её. Я улыбаюсь и качаю головой, потому что он иногда такой идиот, что его невозможно не любить.

— Я здесь, чтобы сопроводить тебя на ужин, — говорит он с усмешкой. — Меня послал Данте. Что-то случилось, и он занят, так что это поручили мне. Ты польщена моим присутствием?

Моё разочарование на время затмило веселье, вызванное наглостью Гевина.

— Польщена? Хм. Да. Именно так.

Гевин понимающе качает головой и протягивает руку. — Я так и думал. Готова ли ты поужинать с самыми зацикленными на себе людьми во всей Кабрере?

Он наклоняет голову и задумчиво ждёт моего ответа, как будто у меня есть выбор в этом вопросе. Я здесь в качестве гостя. Если они хотят, чтобы я присутствовала на их ужине, я там буду.

— Ну, если ты так говоришь, как я могу отказать? — отвечаю я. Трудно долго оставаться разочарованной Гевином.

Он проводит меня по длинному коридору, ведущему из моей комнаты. Я замечаю, что Старый Дворец тоже принарядился к сегодняшнему ужину. Живые цветы и зажжённые свечи украшают практически любую доступную поверхность и выглядят красиво. Мягкий свет свечей идеально подходит, чтобы скрыть веснушки на моём носу, и это создает идеальную интимную атмосферу... Которую я хотела бы разделить сейчас с Данте, а не с Гевином.

Но это не так. Моя рука аккуратно лежит на руке Гевина, одетого в чёрную рубашку. Не Данте.

— Так почему ты здесь? — спрашиваю я с любопытством, пока мы спускаемся по лестнице. — Я имею в виду, на ужине.

Он играет своими тонкими бровями. Он их что, выщипывает???

— Потому что мой отец — министр внутренних дел.

Я смотрю на него, ошеломлённая. Или, может быть, просто как дурочка (Прим. пер.: игра слов: «ошеломлённая» — «dumb-founded», «дурочка» — «dump»). Я не уверена.

— Твой отец тоже член кабинета министров мистера Гилиберти? — я пытаюсь пролить свет на ситуацию. — У вас у всех важные отцы? Поэтому вы и дружите с Данте?

Лицо обычно игривого Гевина становится серьёзным. Знаю, что такое увидишь не часто, поэтому я пристально смотрю на него.

— В значительной степени, — говорит он. — Мой отец — министр внутренних дел. Отец Мии — министр обороны. Мама Элены — министр иностранных дел. А её отец — лучший друг Дмитрия.

Да, я об этом знала. Но я не знала, что её мама также является важной персоной. Я сглатываю.

— И Нейт?

— Отец Нейта — заместитель премьер-министра, второй по званию после Дмитрия. Он много путешествует вместе с Дмитрием в целях поддержки связей с общественностью. Это может быть одной из причин постоянного плохого настроения Нейта. Его отца никогда не было рядом. С тех пор, когда мы были маленькими, его отцу всегда приходилось путешествовать. Нейт ненавидит это.

— Ну, он, конечно, всегда в плохом настроении, — соглашаюсь я и рассеянно растираю синяк на локте. — Думаешь, он будет здесь сегодня вечером?

Гевин пожимает плечами.

— Мы обычно стараемся избегать таких нашествий. Я пришёл сегодня, только потому, что меня попросил Данте. Думаю, он пригласил и Мию. Он хотел убедиться, что у тебя будут друзья, с которыми ты можешь поговорить.

От заботы Данте по моему телу растекается тепло. Он может быть занят, но он всё ещё думает обо мне.

— Я не знаю, приглашал ли он Элену, — добавляет Гевин. С тем же успехом он мог вылить на меня ведро холодной воды. Его слова такие же отрезвляющие. Тьфу. Я могла бы и не слышать этого.

Это новый вопрос года.

— Ты готова? — спрашивает Гевин, когда мы останавливаемся возле больших, богато украшенных двойных дверей. Я смотрю на двери, потом на него.

Чёрт, думаю, нет.

— Наверное, — вместо этого говорю я.

Я ёрзаю в своём платьем, борясь с желанием снова его подтянуть. На самом деле оно ещё не соскользнуло, но я уверена, что это произойдёт. Моя грудь — холмистая равнина, а не горная местность.

Гевин улыбается.

— Ты готова. Запомни кое-что: улыбайся. Выгляди мило, веди себя вежливо. Вероятно, люди будут задавать тебе миллион вопросов об Америке. Просто улыбайся, отвечай и смейся. У тебя всё получится.

— Получится ли? — бормочу я себе под нос. — Я не уверена.

— Обязательно, — уверяет меня Гевин. — Я обещаю.

— Но все ненавидят американцев, — практически хнычу я.

Гевин закатывает глаза.

— Мы — нет. Мы любим тебя и твои деньги, — ухмыляется он. — Серьёзно. Будь милой, и ты им понравишься. Всё действительно так просто.

Ну. Когда он описывает это таким образом, всё кажется простым. И я вдруг чувствую свою новую ответственность — нужно представить этим иностранцам Америку в лучшем свете. Не все мы толстые эгоистичные свиньи, какими нас считают другие. Я расправляю плечи, которые, к слову, совсем не толстые.

Гевин кивает охранникам, стоящим у дверей. Каждый мужчина одет в сине-белую униформу с кожаной лентой, перекрещивающейся на груди, и мечом в ножнах на боку. У каждого на мундире изображён крест древнего рода Гилиберти.

Ранее Мия рассказала мне, что с каждым премьер-министром Королевская гвардия меняет свой герб, чтобы соответствовать приходящему к власти премьер-министру. И их по-прежнему называют Королевской гвардией, хотя королевской семьи больше нет.

Кабрера такая странная.

Но, погружённая в местные традиции, я должна их уважать.

Охранники открывают двери, и я задыхаюсь, когда вижу, что комната представляет собой бальный зал.

Во-первых, бальный зал???

Во-вторых, как же тут много людей. Так. Много. Людей.

Все они блистательные и сияющие, разодетые в свои-чёртовы-бальные-платья. Данте не преувеличивал, когда сказал, что это будет официальный ужин.

Это так официально.

Каждый банкетный стол украшают серебряные бантики, а также букеты цветов и мерцающие свечи. Над головами висят люстры. Их так много, и каждая нитка-сверкающих-кристаллов на каждой ветви-сверкающих-кристаллов блестит, словно бриллианты. Насколько я могу предположить, это и есть бриллианты. Каждый человек одет с иголочки и стоит на блестящем полу, который начищен до блеска до такой степени, что я практически могу заглядывать под юбки женских платьев.

Я благодарна Данте за свои туфли-убийцы-на-высоких-каблуках и рада, что скрутила волосы в кичку. Я бы выглядела ужасно неуместно с распущенными волосами и в балетках.

Но кого я пытаюсь обмануть? Я всё равно здесь не на своём месте.

Я сглатываю и судорожно сжимаю руку Гевина. Он кажется таким спокойным и расслабленным, улыбаясь людям, которые поворачиваются, чтобы посмотреть на нас. Я вижу любопытство на их лицах, когда они смотрят на меня. И это заставляет меня краснеть. Я только молюсь, чтобы они не видели те глупые фотографии с дурацких сайтов сплетен. Мне кажется, я ненавижу Кабреру. Как бы я хотела оказаться дома, в целости и сохранности, в своей спальне.

Я игнорирую взгляды и ищу в комнате самого важного человека.

Нет, не премьер-министра.

Его сына.

Я нигде не вижу его, и моё сердце падает.

Где же Данте? Не может быть, чтобы он пригласил меня на этот ужин, а потом сам даже не пришёл. Он бы так не поступил, не так ли? Правда? Я могла бы прямо сейчас спокойно и счастливо устроиться в своей комнате в пижаме и есть пиццу прямо из коробки. Но нет. Вот она я, упакованная в бальное платье без бретелек и готовая спрятать голову в песок при любой небольшой оплошности.

Но его здесь нет.

Я определенно ненавижу Кабреру.

Я просмотрела каждый дюйм комнаты.

Его, действительно, нигде нет.

— Где он? — шепчу я себе под нос, адресуя вопрос Гевину.

Он искоса смотрит на меня.

— Он придёт, — уверяет меня Гевин. — Что? Тебе уже скучно со мной?

Я закатываю глаза, когда чувствую его присутствие.

Данте.

Чувствовать его — так же естественно, как жить, дышать или страдать из-за отсутствия бретелек у моего лифчика.

Я медленно поворачиваюсь, как будто случайно, стараясь не свернуть шею, спеша найти его.

И вот он, заполняет дверной проём своим особым золотым великолепием.

«Дыши, Риз», — говорю я себе.

Это напомнило мне ещё раз, как Данте невероятно красив. И чертовски сексуален, если честно. На нём смокинг с темно-фиолетовым галстуком, и от его улыбки я хочу растечься лужицей на этом отполированном полу.

Он проходит в бальный зал и пробирается сквозь толпу людей, кивая и улыбаясь всем, кто приветствует его.

А потом он стоит передо мной.

— Риз, — говорит он, его голос хриплый и сексуальный. — Ты выглядишь прекрасно.

Мой язык немеет, и я не могу сказать ни слова. Я пялюсь на него, как идиотка. Внезапно меня переполняют чувства неполноценности, возбуждения и очарования. Всё сразу.

— Риз? — спрашивает Данте со своим ох-каким-чарующим акцентом. И я качаю головой, вырываясь из мира грёз.

— Да. Прости. Спасибо. И спасибо за это платье. Оно чудесное.

Он смотрит на него, потом поднимает глаза к моим.

— Не так чудесно, как ты в нём, — серьёзно говорит он.

У меня дома ни один из парней не мог произнести эти слава, не звуча при этом смешно и неуместно. Но Данте делает это без особых усилий. У него есть очарование прошлого и современная внешность, и с каждым днём я всё больше и больше осознаю, что бесполезно сопротивляться этой комбинации.

И, честно говоря, зачем мне нужно сопротивляться? Он практически идеален.

Тогда я понимаю, что Гевин всё ещё держит меня за руку. Я замечаю это, потому что он издаёт звуки рвотных позывов и закатывает глаза.

Неосознанно я отстраняюсь от него. Когда Данте находится рядом со мной, я просто хочу быть как можно ближе к нему. И, невольно, я делаю шаг вперед.

— Почему ты меня не дождалась? — спрашивает Данте, его брови слегка нахмурены. — Я пришёл как раз вовремя.

Я могу слушать его акцент весь день.

Он такой высокий и элегантный. Да, элегантный.

У него всегда были такие длинные ресницы?

Минуточку. Что?

Его слова развеяли дымку моих мечтаний.

Почему я не дождалась его?

Я тупо смотрю на него, затем на Гевина, который сразу же выглядит виноватым.

— Разве ты не отправлял Гевина, чтобы он сопровождал меня? — спрашиваю я Данте, бросая взглядом молнии в сторону Гевина.

Данте закатывает глаза и добродушно бьёт Гевина по руке.

— Нет, — отвечает он. Он поворачивается к Гевину. — Снова? Серьёзно? На этом острове тысячи девушек, — говорит он. — Ты действительно хотел сорвать именно мою встречу? Иди, доставай кого-нибудь другого.

Он слегка толкает Гевина, определённо не так сильно, как ему хотела бы врезать я.

Гевин ухмыляется и кланяется мне.

— Похоже, меня поймали с поличным, — говорит он без единой капли огорчения. — Но было приятно сопровождать тебя. Надеюсь, ты замечательно проведёшь вечер.

И с этими словами он растворяется в толпе, а я в недоумении обращаюсь к Данте.

— Что только что случилось?

Он качает головой.

— Гевин случился. Не беспокойся об этом. Он был таким со времён детского сада. Он любит соревноваться со мной. Он не хотел ничего иного, кроме этого.

Данте приближается ко мне, и моё сердце ускоряется по собственной воле.

— Итак, где ты была?


Глава 13


— Ну, — отвечаю я. — Не знаю, как ты, а меня привели на шикарную вечеринку обманным путём. Вот, где я была. А где был ты?

Данте искренне и радостно смеётся, и я бы хотела купаться в этом звуке вечно. Он загорелый, красивый и уверенный в себе. Он так отличается от знакомых мне американских парней. Я говорила, что ненавижу Канберру? Я имела в виду, что обожаю её.

Я люблю Кабреру. Теперь я в этом уверена.

— Я искал тебя, — признаётся Данте, и, наклоняя голову, берёт меня за руку. Он подносит её к губам и целует. Чёрт возьми. Все парни в Кабрере такие крышесносящие или только Данте?

Я изучаю его, когда он выпрямляется, рассматривая его широкие плечи, золотистые волосы, сияющие глубиной океана глаза и бронзовую кожу.

Таким может быть только Данте.

В этом я уверена.

— Ну, ты нашёл меня, — наконец, отвечаю я.

Он ухмыляется.

— Что есть, то есть. И что же мне с тобой делать?

Невероятно сложный вопрос. Я точно знаю, что бы я хотела, чтобы он сделал со мной. Но, очевидно, я не могу сказать об этом вслух. Моя мама воспитывала меня как леди. Или, по крайней мере, она думает, что это так.

Я беззаботно пожимаю плечами, как будто мне всё равно. Как будто он не первое, о чём я подумала сегодня утром, когда проснулась, или последнее, о чём я думала, прежде чем уснуть прошлой ночью.

Бесспорно, Данте Гилиберти поселился в моих мыслях. И я не думаю, что он покинет их в ближайшее время.

Он протягивает руку, и я скольжу пальцами в изгиб его локтя.

— Идём со мной, — говорит он. — Я познакомлю тебя с моим отцом.

По какой-то причине мне приходится силой заставлять мои ноги двигаться. Я не хочу встречаться с его отцом, потому что, если я его не встретила, то и не сказала ему ничего глупого. И меня это вполне устраивает. Лучше, чтобы в его представлении я оставалась безликим гостем.

Данте хихикает, когда смотрит на моё лицо.

— Не волнуйся, — мягко произносит он. — Он просто обычный человек. Он полюбит тебя.

— Да, — отвечаю я. — Обычный человек, у которого есть Королевская гвардия и его семейный герб. У всех обычных людей в Канзасе они тоже есть.

Данте снова смеётся, прокладывая нам путь через переполненную комнату. Все смотрят на нас, и я сосредоточена на том, чтобы мои каблуки не зацепились за подол платья. Последнее, что мне нужно, это споткнуться и упасть перед всеми.

По дороге Данте делает паузу и останавливает официанта, одетого в черный фрак и белые перчатки, который ходит так, будто у него к спине приклеена метла. Данте берет с подноса два изящных фужера и протягивает один из них мне. Я подношу к носу шипучую жидкость.

— Для храбрости, — говорит Данте и чокается своим бокалом с моим.

Шампанское.

Я вопросительно и несколько лихорадочно оглядываюсь. Обычно я не нарушаю правила. Мы серьезно собираемся выпить его перед всеми этими взрослыми и сотрудниками правоохранительных органов?

Данте смеется над моим выражением лица.

— Я забыл, — усмехается он. — Ты — американка. И считаешься ещё недостаточно взрослой, чтобы употреблять алкоголь. В Кабрере можно законно пить с пятнадцати лет, если мы находимся в частных домах или на частных вечеринках. Однако мы не можем покупать алкоголь, пока нам не исполнится восемнадцать.

Когда я думаю обо всех несчастных случаях, связанных с алкоголем и вождением в нетрезвом виде, я задаюсь вопросом о мудрости выбора такого смехотворно раннего возраста, с которого легально разрешается употреблять алкоголь.

Но опять же, существует теория, что если подросткам что-то не запрещать, то нарушение закона станет для них не привлекательным. В любом случае я держу в руках бокал, вероятно, очень дорогого шампанского, и для меня не является незаконным пить его здесь. И Данте прав. Мне нужно немного храбрости.

Поэтому я пью маленькими глотками храбрость-в-стакане.

И сразу фыркаю, так как пузырьки от шампанского оказываются у меня в носу.

Затем я кашляю.

И моё лицо краснеет, пока я продолжаю кашлять.

О. Господи. Я могу хоть что-то делать правильно? Мне нужно выглядеть изысканно и круто, когда я беру элегантный бокал шампанского и пью из него. Вместо этого я веду себя как пьяный осёл, хотя выпила всего один глоточек.

Данте нежно гладит меня по спине, пытаясь помочь.

Я хочу растечься на полу бального зала и умереть. Все смотрят на меня. В том числе Дмитрий Гилиберти.

Премьер-министр прерывает свою беседу и идёт в нашу сторону. Он одет в очень аутентичную и вызывающую уважение военную форму с лентой на груди, как у охранников, только пояс сделан из атласной ткани синего цвета, а его пиджак — тёмно-красный. Я представляю себе такой же наряд на Наполеоне Бонапарте. Только Дмитрий намного выше. И Наполеон был французом.

Дмитрий Гилиберти не очень похож на Данте. Данте блондин, Дмитрий скорее брюнет. Но у них одинаковое телосложение: высокие, с широкими плечами и узкими бёдрами.

Дмитрий останавливается перед нами и протягивает руку.

— Добрый вечер, юная леди. Я — Дмитрий Гилиберти, и я слышал, что у тебя возникли проблемы во время твоего путешествия. Я надеюсь, что твоё пребывание в моем доме было приятным.

Он выглядит официальным и взрослым, но его глаза светятся теплом. Он мне сразу понравился. Ничего не могу с этим поделать. Я киваю.

— Да. Большое спасибо Вам за то, что приютили меня. Не могу поверить, что все аэропорты закрылись. Дурацкая случайность.

Я только что использовала слово «дурацкая» в разговоре с премьер-министром страны. Я просто дура.

Он улыбается, и я замечаю, что Данте унаследовал от отца и его великолепную, крышесносящую улыбку. Это улыбка должна быть запрещена законом.

— Это, действительно, дурацкая случайность, — отвечает он с улыбкой.

Он протягивает руку, и я пристально смотрю на него. Должна ли я её пожать? Если я прикоснусь к нему, его охрана бросит меня на землю и свяжет? Я вижу, как Короткая Стрижка сокращает расстояние, наблюдая за нашим общением его ястребиными глазами, и я уверена, что он хотел бы схватить меня. Придурок.

Данте помогает мне, мягко отпуская мою ладонь и незаметно отступая. Словно он молча даёт мне разрешение. Я кидаю на него взгляд в знак благодарности. Я будто рыба, только вылезшая из воды.

Я сжимаю руку Дмитрия так легко, как только могу, чтобы не пролить на него шампанское, которое я держу в другой руке. А ещё мне следовало попытаться не накапать на свою юбку, двигаясь на этих адских ходулях. Опять облажалась. Мне никогда не удавалось делать хорошо несколько дел одновременно.

Дмитрий проводит меня через толпу и знакомит с различными VIP-персонами, включая мать Элены и отца Гевина. Они оба очень дружелюбны и общительны. Я ожидала этого от семьи Гевина, но никак не от семьи Элены. Однако её мать очень мила. Отличные манеры. Идеальное лицо, как и у её дочери.

Сделав один круг по залу, Дмитрий ведет меня к соседнему элегантному столику, где он выдвигает для меня стул, а затем помогает мне сесть за стол, придвигая стул сзади. Он садится рядом со мной, а я наблюдаю за мелькающим в толпе Данте. Время от времени он бросает взгляды в мою сторону. Я вижу, как он смотрит на меня. Наши глаза встречаются, и он улыбается, затем вновь продолжает разговор.

Я бы предпочла, чтобы он сидел рядом со мной.

Но это не так.

Я сижу рядом с премьер-министром.

Страны.

Дмитрий смотрит на меня.

— Тебе нравится мой сын, не так ли? — спрашивает он. У них с Данте одинаковый акцент.

— Ваш сын очень милый, — отвечаю я. — У него самые прекрасные манеры, которые я когда-либо видела. Вы, должно быть, гордитесь им. Американские мальчишки даже рядом ним не стоят.

— Ах, Америка, — задумчиво размышляет Дмитрий. — Расскажите мне про ваш дом, мисс Эллис. Я люблю слушать истории о других странах. Америка особенно увлекательна.

Он делает глоток шампанского, подталкивая меня сделать то же самое. Что ж, я повторяю его действия. На вкус напиток фруктовый и игристый, но не такой сладкий, как я предполагала. Думаю, что это должен быть приобретённый вкус. И я его ещё не приобрела. Но, по крайней мере, я не подавилась им в этот раз. Уже что-то.

Я начинаю свой рассказ о моём доме. Я описываю фермы, поля подсолнечников, ужасную летнюю жару, штормы, торнадо и дружелюбных людей. Прежде чем я это осознаю, я говорю уже пятнадцать минут, а мой бокал шампанского пустеет. Мистер Гилиберти подзывает официанта, который немедленно обновляет наши напитки.

Он — премьер-министр. Очевидно, ему не нужно ждать.

— Твой дом кажется мне очаровательным, — говорит он со своим чарующим акцентом. — Особенно люди. Я слышал, что американцы — действительно одна из самых дружелюбных наций в мире.

Я киваю.

— Согласна. Это, безусловно, справедливо для Канзаса.

Он потягивает шампанское, и я замечаю огромное сверкающее кольцо из оникса на его безымянном пальце. Камень напоминает чёрный глаз. Я делаю глоток из своего нового бокала шампанского.

— Расскажи мне побольше о себе, — просит он. — Это будет твой последний год в средней школе?

У меня уходит несколько секунд, чтобы понять, что он говорит о старшей школе, и я киваю.

— Да. Я буду выпускницей в этом году, как Данте.

— В какой университет ты планируешь поступать после выпуска? — вежливо интересуется он.

Я качаю головой.

— Я ещё пока не решила. Всё, что я знаю, это то, что я хочу заниматься маркетингом. Думаю, это будет интересно. Так что, полагаю, мне придётся выяснить, какие университеты являются лучшими в этом направлении.

Глаза Дмитрия загораются.

— Ах, маркетинг. Такая увлекательная область, — говорит он, и я уверена, что это он и имеет в виду. — Данте упоминал, что у нас есть оливковый бизнес? Мы должны сами заниматься маркетинговой стратегией. Это довольно интересно. Конечно, у нас есть маркетинговая команда, но мне нравится работать с ними. Какие у тебя планы на это лето? Возможно, ты хотела бы пройти стажировку у них.

Я молча смотрю на него, не в силах произнести и слова.

Он только что пригласил меня остаться здесь на лето?

Голос Данте выдёргивает меня из ступора.

— Риз! Какая отличная идея! Ты должна остаться и поработать в Гилиберти Оливках. Это будет отличным плюсом для твоей заявки в колледж. Как думаешь, родители тебе разрешат?

Я замираю, ошеломлённая.

Я могу остаться в Кабрере с самым красивым мальчиком в мире, работая в его прекрасных оливковых рощах.

Явдруг осознаю, что киваю.

— Я уверена, они будут польщены вашим предложением, — запинаясь, отвечаю я.

Дмитрий смеётся.

— Конечно же, ты можешь поработать у нас, — говорит он. — Ты будешь стажёром. Это позиция начального уровня, и, я уверен, ты многому научишься. Могу сказать, что ты быстро усваиваешь новые знания. Я лично позвоню твоим родителям утром, чтобы получить их разрешение. Это будет прекрасная возможность для тебя.

Я в шоке смотрю на Данте. Он выглядит довольным.

Прекрасная возможность? Лучше сказать удивительная-потрясающая-я-сейчас-описаюсь-от-счастья возможность! Вот насколько это великолепно.

— Спасибо Вам, сэр, — говорю я Дмитрию. — Это так мило с вашей стороны. У меня просто нет слов. Даже не знаю, что и сказать.

— Ну, могу предположить, что ты точно не должна говорить, — отвечает он, в его глазах пляшут черти. — Сэр. Не называй меня «сэр». Ты — друг семьи. Пожалуйста, зови меня Дмитрий.

Я снова чувствую себя потрясённой. Я могу звать по имени лидера страны?

Не иначе как это сон.

Я скромно киваю.

— Хорошо. Спасибо Вам, Дмитрий.

Он выглядит удовлетворённым и уходит из-за стола.

Я остаюсь одна с Данте, что, если быть честной, вызывает восторг.

— Твои родители согласятся? — спрашивает меня Данте.

Он присаживается рядом со мной и протягивает мне ещё один бокал шампанского. Это будет мой третий бокал. Я беру его на удивление ловкими пальцами. Всё под контролем. У меня всё под контролем.

И тогда я понимаю, что жидкая храбрость сработала. Я чувствую себя непобедимой. Я даже больше не нервничаю. О чём бы то ни было. Мой разум немного затуманен, но я могу справиться с этим. Это делает меня немного отстраненной... избавляет от беспокойства. Я нахожу, что мне это очень нравится. А потом я хихикаю, потому что это заставляет меня произносить в голове слова, вроде «нахожу».

— Что смешного? — с любопытством интересуется Данте, его пальцы касаются моей руки. Каждое нервное окончание немедленно взрывается пламенем, так как каждая клетка моего тела знает о его пальцах. Мне нравится тяжесть его руки на моей коже. Надеюсь, он никогда не сдвинет её.

Но он убирает ладонь. И я тут же чувствую её отсутствие.

— Ничего, — отвечаю я. — Это кажется таким сюрреалистичным. Но я уверена, что мои родители согласятся. Как они могут отказать твоему отцу?

— Не многие могут отказать ему, — соглашается Данте. — Это не так-то просто, поверь мне.

Он выглядит печальным, что заставляет меня теряться в догадках о причинах такой резкой смены настроения.

— Почему ты выглядишь грустным? — спрашиваю я. — Ты живёшь в прекрасной стране, в близком контакте с целым миром. Твой отец замечательный и милый, а ты — миллиардер. Что же может заставить тебя грустить?

Данте изучает меня, его кобальтовые глаза серьезны, а выражение лица невозможно прочесть.

— Давай прогуляемся, — в конце концов, произносит он. — Куда-нибудь в тихое место.

В тихое место с Данте? Да, пожалуйста!

Я поднимаюсь на ноги и снова иду с ним через толпу, на этот раз не обращая внимания на взгляды. Он широко шагает, и я спешу идти с ним в ногу, два моих шага — как один его. Он петляет в толпе и выводит нас за двери в рекордно короткие сроки.

Прежде, чем я это осознаю, мы оказываемся на террасе. В темноте. Под звёздами.

С Данте.

Должно быть, я попала в рай.

Просто не может быть иначе.

Я умерла и не заметила этого?

Я впиваюсь ногтями в своё бедро.

Мой разум словно в тумане, и я чувствую, будто двигаюсь медленнее, чем на самом деле. Кто-то поставил жизнь на замедленную съемку или это со мной что-то не так? Я моргаю, а потом снова впиваюсь пальцами в бедро.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает Данте, с любопытством наблюдая за мной.

Я киваю.

— Да. Я никогда раньше не выпивала три бокала шампанского за раз. На самом деле, я и одного-то не выпивала. До сегодняшнего дня.

Я хихикаю при мысли об этом, и Данте улыбается.

— Хорошо, пьяная девчонка. Давай присядем.

Он ведет меня к шезлонгу и усаживает на него. Я хватаюсь за его руку, не желая его отпускать. Он смотрит на меня сверху вниз.

— Ты действительно слишком много выпила, не так ли, маленький Подсолнух?

Это имя греет моё сердце, и я решаю, что он наикрасивый человек в мире.

— Существует ли такое слово — «наикрасивый»? — спрашиваю я.

Он тупо смотрит на меня.

— Я не знаю, — медленно отвечает он. — А почему ты спрашиваешь?

— Ты самый наикрасивый человек в мире, — объясняю я. — Не важно, существует ли такое слово или нет. Так или иначе, это правда.

Данте улыбается и запускает руку в свои волосы, словно решает, что с этим делать.

— О. Хорошо. Мм, спасибо? Что же мне с тобой делать? Ты такая милая, когда пьяна. Но это я напоил тебя, даже если это была случайность. Откуда мне было знать, что ты так чувствительна к алкоголю?

Похоже, он сам с собой ведёт какую-то битву.

— С кем именно ты споришь? — спрашиваю я. Шампанское очень тщательно затуманило мои мысли. — Ты не дождёшься от меня никаких претензий этим вечером. Несмотря ни на что.

Он вздыхает, хрипло и неровно.

Это сексуально.

Я подкрадываюсь к нему поближе и тяну вниз, пока он не садиться на шезлонг рядом со мной. Приятно чувствовать его тепло в прохладном воздухе улицы. Вокруг темно, и мне кажется, что мы живём в своём маленьком мире. Я провожу пальцами по его руке, затем обхватываю его за плечи.

— Ты такой сильный, — говорю я. — И у тебя такие длинные пальцы.

Я не знаю, какое это имеет отношение к чему-либо, мне просто хочется об этом сказать. Потому что у него длинные пальцы. Я поднимаю его руку и прижимаю к ней свою. Его рука, по крайней мере, на дюйм длиннее моей. Возможно больше. Я обхватываю пальцами его ладонь и крепко сжимаю.

Я поднимаю взгляд на него.

Он так убийственно красив в лунном свете.

Я говорю это ему.

Он пристально смотрит на меня, его тёмный взгляд непоколебим. За исключением моих коленей. Он определенно заставляет мои колени дрожать, если это возможно. Я знаю, что не смогла бы встать, даже если бы попыталась. Чего я не собираюсь делать. Я останусь здесь... с Данте.

— Поцелуй меня, — шепчу я. — Пожалуйста.

Данте молчит, взгляд его голубых глаз застыл на мне.

И тогда он опускает голову, и его мягкие губы оказываются на моих.

И в этот момент я буквально готова умереть.

Абсолютно серьёзно.

Я целую Данте.

Целую.

Данте.

Мои мысли не перестают бежать в моей голове, пока Данте целует меня самым романтичным и мягким поцелуем, который я когда-либо испытывала. Мои мысли сливаются воедино, и всё, что я могу сделать сейчас — это погрузиться в этот момент. Кажется, мир на секунду взрывается. Это самый удивительный поцелуй в истории человечества.

Данте так хорошо пахнет, и его руки такие сильные, и его смокинг такой мягкий на моей коже, и это самая романтичная терраса, которую я когда-либо видела. Так, так романтично! Я хватаюсь за него, стараюсь оказаться всё ближе и ближе. Цветы, которые окружают нас, развевают свои сочные ароматы на ветру, и я не хочу, чтобы этот момент заканчивался. Никогда.

Никогда.

Но реальность настигает нас.

Ровно через мгновение.

Телефон Данте звенит в его кармане, и громкий звук возвращает нас к реальности. Я перестаю хвататься за него, а он неохотно лезет в карман и отвечает на звонок.

— Прости, я не слышал его раньше.

Длинная пауза.

— Нет, я сейчас не там. Я не знал, что ты пришла.

Длинная пауза.

— Я буду там через пару минут.

Пауза.

— Да. Увидимся.

Он вешает трубку, и моё сердце вздрагивает на мгновение, потому что я знаю, с кем он говорил, ещё до того, как спрошу об этом.

— Элена?

Мой голос звучит тонким, и вдруг кажется, что терраса движется. Я держу себя в руках, сидя на шезлонге, и моргаю, чтобы очистить своё нечеткое зрение.

Данте кивает, не произнеся ни слова.

Но у меня есть моя жидкая храбрость, бушующая в моих венах, и я вдруг не боюсь задать вопрос, который мне был интересен всё это время. Он выжигает меня изнутри, и я должна знать ответ на него.

— Она твоя девушка?

На террасе царит полная тишина, и я боюсь посмотреть на него. Я боюсь услышать ответ. Я боюсь выражения, которое может быть на его лице. Я внезапно стала бояться всего.

— Не важно, — быстро бормочу я. — Можешь не отвечать.

— Это сложный вопрос, Риз, — отвечает он. — Прости. Это действительно сложный вопрос.

И, по-видимому, жидкая храбрость также похожа на жидкий огонь, потому что я взрываюсь.

— Это не сложный вопрос, — говорю ему я ледяным тоном. — Либо Элена твоя девушка, либо нет. Всё просто.

— Ты не понимаешь, — вздыхает он. — Мой мир не похож на твой.

И внезапно огонь в моих венах становится ледяной водой.

Потому что он прав. Мы из разных миров, и я знала это с самого начала. Я не должна была просить его о поцелуе, потому что он никогда не сможет быть со мной. Я знаю это. Я совершенно не из его лиги. И я внезапно осознаю, что не уверена, хочу ли в ней быть. В конце концов, его мир так сложен.

— Это было ошибкой, — бормочу я, пытаясь встать с шезлонга.

Я спотыкаюсь и падаю обратно, прямо на колени Данте. Я чувствую его сильные ноги подо мной и борюсь с желанием задержаться на этом месте. Он секунду удерживает меня, его глаза прикованы к моим. Его омрачает сожаление, и я не знаю, почему. Он жалеет, что поцеловал меня? Или он жалеет, что не может поцеловать меня снова? В любом случае, этого достаточно. Я выскальзываю из его рук и бегу прочь.

И я думала, что мне не придётся бегать на каблуках.

Мои шаги с громким звуком отражаются от мраморных полов, и любой человек в районе ста ярдов может услышать меня. В Старом Дворце мне на пути периодически встречаются охранники, которые, хоть и смотрят на меня с любопытством, но не вмешиваются. Я слышу шаги Данте позади себя и слышу, как он зовёт меня по имени. Но он не просит охранников остановить меня.

Я почти добираюсь до своей комнаты, прежде чем мой левый каблук цепляется за платье, и я падаю на пол, словно мешок картошки. Моё платье расстилается вокруг меня мягким облаком ткани, а руки совсем не смягчают падение. Я царапаю плечо о пол. Я должна быть унижена, так как это именно то, чего я боялась с того момента, как надела туфли на адских шпильках. Но, что удивительно, мне всё равно. Я лежу так некоторое время, успокаиваясь. И слышу Данте где-то рядом со мной.

— С тобой всё в порядке? — мягко спрашивает он.

Я ничего не отвечаю.

Я остаюсь неподвижной, а он наклоняется и обнимает меня.

Он придерживает меня одной рукой, а другой открывает дверь, и затем несёт меня внутрь и аккуратно опускает на кровать. Он не присаживается на неё.

— С тобой всё в порядке? — снова спрашивает он, серьезно глядя на меня.

Он поднимает одну из моих ладоней и осматривает её, но я отдёргиваю руку. Я не хочу, чтобы он ко мне прикасался, держал меня за руку, обнимал меня, но не мог быть со мной.

Скрепя сердце, я молча киваю и затем отворачиваюсь.

— Спокойной ночи, Данте.

Я отпускаю его. Это ясно, как божий день.

— Мы можем поговорить завтра? — спрашивает он. Он почти умоляет об этом. Он такой вежливый. Такой… Кабрерианец.

— Я не знаю.

— Пожалуйста, Риз. Давай поговорим завтра. Утром тебе станет лучше.

Я молча киваю. Я не могу сейчас с ним разговаривать. Просто не могу.

— Хороших снов.

Он поворачивается, уходит, а я утыкаюсь лицом в подушку и плачу.

Как бы поступила любая нормальная девушка.


Глава 14


Если я когда-либо в жизни думала, что умираю, я сильно ошибалась. Тогда я даже не была близка к смерти. И я уверена в этом, потому что именно в данный момент я корчусь в предсмертных муках. Так что теперь я знаю, каково это.

Я стону и прячу лицо в подушку, когда утренний свет атакует мои глаза с хладнокровной местью. Моя голова раскалывается. Будто кто-то стучит по моему черепу молотком. И тыкает в глаза острой палкой. И бьёт меня головой об стену. А потом наступает на мой лоб.

Я прищуриваюсь одним открытым глазом. Да кого я обманываю? Я одинока. И у меня похмелье.

И мне это совсем не нравится.

Я снова стону. Это того не стоило. Зачем кому-то в здравом уме делать это с собой?

Мой телефон жужжит, и я понимаю, что это именно он разбудил меня в первую очередь. Я понятия не имею, как долго он звонит, но протягиваю руку, чтобы неуклюже схватить его, и вглядываюсь в экран.

Квинн МакКейн.

Ох, отлично.

Именно тот, с кем бы я хотела сейчас поболтать.

Сарказм.

Я бросаю телефон обратно на кровать, а затем накрываю глаза ладонью. Я не собираюсь отвечать. И никто не может заставить меня. У меня похмелье, и я раздражена.

Мой телефон молчит в течение ничтожной минуты, прежде чем снова начинает звонить. Я переключаю вызов на голосовую почту. Он снова начинает звонить. Это повторяется ещё дважды, прежде чем я понимаю, что Квинн не собирается сдаваться. Он намерен поговорить со мной.

Уф.

Я рычу в трубку.

— Что?

Краткая тишина.

— Риз? — Квинн застигнут врасплох, потому что обычно я не веду себя как стерва, даже в «эти» дни месяца. Уравновешенная девушка-соседка. Это я. Это моё вечное проклятие. — С тобой всё в порядке?

И он на самом деле кажется обеспокоенным, так что я чувствую себя плохо из-за того, что я чуть не откусила ему голову. Вроде того.

Я глотаю густую слюну, которая скапливается у меня во рту. Вот она радость от похмелья. Не понимаю... почему люди сознательно делают с собой такое?

— Я в порядке, — уверяю его я и даже звучу несколько убедительно. — У меня просто сильная головная боль. Почему ты звонишь мне по сто раз? Что-то не так?

— Всё не так, — стонет он в трубку. Я могу слышать боль в его голосе, что меня сразу настораживает, и я сажусь прямо в постели, хотя моя голова может взорваться от контакта со светом.

— С Беккой всё в порядке? — быстро спрашиваю я. Тысячи различных сценариев проносятся в моей голове, среди них нет ни одного радужного и большинство из них связано с кровью. Автомобильная авария. Инцидент с верховой ездой. Утопление. Болезнь. Операция?

— Нет, — отвечает Квинн. — Не всё в порядке. Она не хочет меня слушать, и я не знаю, что с этим делать.

Я начинаю успокаиваться. Ничего не случилось. Почему я всегда такой параноик?

— Итак, с ней ничего не произошло? — я просто должна прояснить этот момент.

Короткая пауза.

— Нет, с ней не случилось ничего плохого. Просто всё в полном беспорядке. И, ты знаешь, это всё твоя вина.

— Ох, отлично. Конечно же, не ты, — огрызаюсь я. — Послушай. Бекка прочла мой дневник. Это никого не заботит? Она пришла в мой дом, чтобы взять мою одежду, и она рылась в моих вещах. Но никого не заботит эта часть истории. Нет, все хотят делать вид, будто мы с тобой изменяли. А мы этого не делали.

— Ты не обязана рассказывать мне об этом, — я слышу, что это ранит его. — Я понимаю, что мы не обманывали её.

— Так почему Бекка злится на тебя? — Мне любопытно знать, и так как Бекка не хочет говорить со мной, Квинн — мой единственный источник информации.

Он шмыгает носом. Он что, плачет? Серьёзно? О. Боже. Мой. Должно быть, всё очень плохо.

— Когда Бекка позвонила мне и рассказала о твоём дневнике, где-то в разговоре я упомянул, что давным-давно, много лет назад, я тоже был влюблён в тебя. Я подумал, что это смешно из-за неудачного времени, и всё такое. Но Бекка не считала это забавным.

Мир останавливается и замирает.

Или, по крайней мере, мой мир.

— Ты был влюблён в меня? — шепчу я. Всё, что громче мягкого шёпота, бьёт по моей черепной коробке, словно забивает гвозди. Такие длинные, трёхдюймовые гвозди.

Эта новость должна быть потрясающей. Сногсшибательной. Удивительной. И всего лишь неделю назад, прежде чем Данте Гилиберти фактически захватил моё сердце, на его месте был именно Квинн.

Но сейчас это только кажется грустным.

Или забавным.

Действительно, неудачное время. Особенно учитывая весь драматизм, который спровоцировал этот инцидент.

— Да, я был влюблён в тебя. Но это и не удивительно. Почти все парни из средней школы были влюблены в тебя. В то время наш возраст немного влиял на способность откровенничать.

— Это было в средней школе?

— Почему ты шепчешь? Да, в средней школе. И, думаю, в наш первый год старшей школы тоже. А потом появилась Бекка. С тех пор для меня существовала только Бекка. Но теперь она думает, что я с ней только потому, что я не нравлюсь тебе, хотя это было много лет назад. И она беспокоится, что теперь, когда я узнал, что ты влюблена в меня (кстати, очень не вовремя), я собираюсь порвать с ней и быть с тобой.

Тишина.

Долгая тишина.

— Ты что-нибудь скажешь? — спрашивает он. Я не могу понять его тон голоса. В нём действительно звучит надежда? Ни. Единого. Шанса.

— Квинн, — аккуратно начинаю я. — Ты ведь не надеешься, что я скажу, что мы должны быть вместе?

Тишина.

— Конечно, нет, — наконец отвечает он. Слава Богу, он достаточно хорошо меня знает, чтобы понять мой тон голоса.

Я вздыхаю.

— Хорошо. Потому что я больше не влюблена в тебя. Но даже если бы и была, мы не могли бы так поступить с Беккой. Я абсолютно уверена, что она преодолеет это, как только поймёт, что ты не расстаёшься с ней, чтобы встречаться со мной. Потому что этого не произойдёт.

— Нет? — спрашивает он, и я не могу поверить, что он вообще задал этот вопрос. Все парни такие тупые?

— Нет, — наконец отвечаю я. — Квинн, мы с тобой были друзьями долгое, долгое время. Я ценю нашу дружбу. И ценю дружбу Бекки ещё больше. Пожалуйста, давай просто будем друзьями.

— Замечательно, — соглашается он. — Это отличная идея. Пока ты не сможешь заставить Бекку снова поговорить с нами.

— Ну, с этой задачей ты должен справиться самостоятельно, — говорю ему я. — Но лично я собираюсь дать ей немного времени, чтобы остыть. Я поговорю с ней, когда вернусь.

— Риз, почему ты шепчешь? — снова спрашивает он.

— Потому что у меня болит голова, — тихо отвечаю я.

— У тебя похмелье? — злорадствует он. — У маленькой Ризи-Пизи похмелье? У Мисс Я-Следую-Правилам? Не может быть!

Я вешаю трубку.

Его голос слишком громкий и чересчур злорадный.

Мой телефон мгновенно звонит снова, но на этот раз я игнорирую его.

Я лежу, не двигаясь, около минуты, вспоминая всё, что произошло прошлым вечером.

Данте поцеловал меня.

Жизнь Данте сложна.

Я бежала, упала, и Данте отнёс меня в кровать.

А затем оставил меня здесь.

Я.

Просто.

Хочу.

Умереть.

Не на самом деле.

Ну, вроде того.

Я вылезаю из постели и тащу себя в душ. Я прислоняю голову к плитке душевой и позволяю прохладной воде бежать по моему телу, по крайней мере, двадцать минут. Я даже не чувствую себя виноватой в чрезмерном расходовании воды. Уверена, прямо сейчас мне она нужнее, чем людям в пустыне Гоби (Прим. пер.: третья по величине жаркая пустыня в мире на территории Монголии и Китая).

Когда я, наконец, чувствую себя больше походящей на человека, я выхожу из душа. И тут же у меня кружится голова, и я падаю на четвереньки на коврик, лежащий на полу в ванной комнате. Такое чувство, что моя голова может оторваться и покатиться в сторону. По крайней мере, так я это ощущаю. И часть меня хочет этого. Это, по крайней мере, решит проблему головной боли.

Я заползаю обратно в свою спальню. Моя голова чувствует себя лучше, если я не в вертикальном положении. Я падаю на кровать, натягивая какую-то одежду. А потом раздается стук в дверь.

О, нет.

Только не Данте.

Только не сейчас.

Потому что я на грани смерти.

Медленно я поднимаюсь на ноги и ползу к двери.

Открываю её.

И за ней никого.

Зато у моих ног лежит маленькая белая коробочка с темно-синим бархатным бантиком и открытка.

Я смотрю на них пару мгновений прежде, чем поднять их с пола и, вернувшись назад, бухнуться на кровать.

Я срываю бант и крышку коробки и нахожу плетёный кожаный браслет-манжету с большим серебряным подсолнухом. Средиземноморские бусины, сплетённые в кожаных прядях, выглядят очень красиво, и он мне нравится. Ещё до того, как открыть карточку, я знаю, что она от Данте. Его маленький Подсолнух. Так он назвал меня прошлой ночью.

Моё дыхание замирает в горле, когда мои пальцы автоматически защёлкивают браслет на запястье. Должна признать, на руке он смотрится красиво. Он подходит мне.

Я открываю карточку.

«Риз,

Прости меня за вчерашнее. Пожалуйста, прими этот спасибо-за-то-что-пришла-на-ужин и прости-что-я-напоил-тебя-и-поцеловал подарок. Мне очень жаль, что моя жизнь сложна. Но я действительно рад, что встретил тебя.

Д.Г.Г.»

Я не могу решить, злюсь ли я на него или тронута. Моё сердце тает от его я-рад-что-встретил-тебя, но тот факт, что он думает, что подарок просто смоет любые болезненные чувства, раздражает.

Он просто не может ответить на вопрос об Элене «Всё сложно». Это не круто.

Я замечаю что-то ещё, спрятавшееся в хлопчатобумажной коробке, и вытаскиваю оттуда пакетик аспирина. Мило.

Не могу сдержать улыбку.

Но мне нужно найти Данте и вернуть ему подарок. Я не хочу, чтобы он думал, что может делать, что ему заблагорассудится, и безделушка всё исправит. Я снимаю браслет и с сожалением кладу обратно в коробку. А вот аспирин оставляю себе.

Я отправляюсь на его поиски, но это непросто. Старый Дворец огромен, и я не очень знакома с ним. Я блуждаю по коридорам с маленькой белой коробочкой в руках. Я тихо проскальзываю из одного зала в другой, но не вижу никого знакомого. Хивен нигде нет, и я не знаю никого из других сотрудников. Я понимаю, что должна позвонить или написать Данте, а потом осознаю, что оставила свой телефон в комнате.

Тупица.

Я натыкаюсь на длинный тихий коридор. Здесь никого нет, и не так много окон. Тишина тревожит и нервирует меня. Не могу объяснить, почему, но я хочу развернуться и вернуться назад, однако не делаю этого.

Я открываю первую дверь справа и захожу внутрь.

Из горла вырывается вздох.

Это огромная студия.

И она заполнена сотней моих фотографий.


Глава 15


Я делаю неуверенный шаг внутрь комнаты и замираю, как вкопанная, изумлённо оглядываясь по сторонам.

О.

Боже.

Мой.

Стены комнаты покрыты моими чёрно-белыми фотографиями, закреплённые на различных зажимах, верёвках и подставках. Здесь также есть несколько десятков старых фотографий и изображений другой женщины. Но, по крайней мере, половина снимков посвящены мне.

Солнечный свет из окон падает под углом, освещая комнату. Здесь есть стол, несколько мольбертов, шкаф с художественными принадлежностями. В целом, комната выглядит жизнерадостной. Но это не умаляет того факта, что здесь по всюду изображения моего лица.

— Вижу, ты нашла моё логово, — бормочет за моей спиной Данте.

Я оборачиваюсь.

— Твоё логово? Что это значит? — требую я. — Почему здесь так много моих фотографий?

Он выглядит смущенным. Виноватым. Пойманным. Моё сердце трепещет. Почему он выглядит таким виноватым?

— Прости, — тихо отвечает он, его лицо бесстрастно. Насторожено. — Знаю, это кажется странным.

— Странно — это не совсем подходящее слово, — говорю я. — Больше похоже на преступное безумие. Пожалуйста, скажи мне, что у тебя нет костюма чёрного кота, сделанного из человеческой кожи, в одном из этих шкафов.

Данте слегка улыбается и, огибая меня, заходит в комнату. Он берёт в руки камеру, лежащую на соседнем столе.

— Это моя тайная страсть, — пожимает он плечами. — Я люблю фотографировать. Всегда любил. Жизнь так интересна, если смотреть на неё из-за объектива. Люди кажутся более реальными. Я фотографирую практически всё. Видишь вон те шкафы? — Он движется к противоположной стене, покрытой полками и шкафами. — Они заполнены стопками фотографий, которые я сделал за эти годы.

Он направляет камеру на меня, и я слышу щелчок. Я быстро шагаю через комнату и выхватываю фотокамеру из его рук. Я хочу бросить её, но не делаю этого.

— Что ты делаешь? — шиплю я, игнорируя пульсирующую боль в висках. — Я пытаюсь убедить себя, что ты, на самом деле, в своём уме. А ты просто стоишь и фотографируешь меня. Что, должна признаться, совсем не помогает. Думаю, у тебя уже достаточно моих снимков. Кто другая женщина на фотографиях?

— Это моя мама, — мягко отвечает он. — Она тоже любила фотографировать, или мне так сказали. Я нашёл те старые фотографии в коробке, которую собрал мой отец. Я считаю, что они не должны быть спрятаны, поэтому я держу их в своей студии. Мой отец ненавидит это хобби. Он думает, что это пустая трата времени. Но это также напоминает ему о моей маме. Так что мне никогда не придётся беспокоиться о том, что он придёт сюда, в моё пространство.

Мне сразу становится жаль, что я набросилась на него.

Честно говоря, иногда он кажется ранимым маленьким мальчиком. Ранимым маленьким мальчиком без матери. Моё сердце разбивается на мелкие кусочки, и я смотрю на него.

— Твоя мама была очень красивой. Слушай, извини, что я разозлилась. Но я не в восторге от того, что в этой комнате моих фотографий достаточно, чтобы обклеить ими стены вместо обоев, и я рассержена. То, что случилось прошлой ночью, было очень неловко.

Данте кивает, забирает камеру из моих рук и кладёт её обратно на стол.

— Знаю. Мне действительно жаль, — он движется к креслу для двоих у дальней стены. — Не хочешь присесть? Мы можем поговорить сейчас?

Парень, который действительно хочет поговорить? Данте определенно отличается от большинства парней.

Я бесстрастно иду через комнату и сажусь.

Данте придвигает рабочий стул и ставит его рядом со мной. Значит, он не хочет делить со мной кресло для влюблённых (Прим. пер.: loveseat — «кресло для влюблённых» — кресло, рассчитанное на двоих). Интересно.

Я сую белую коробку ему в руки.

— Браслет очень красивый, — говорю я. — Но я не могу его принять. Я расстроена, что ты не был честен со мной насчет Элены. Я не могу принимать от тебя подарки.

Он не может сдержать улыбки.

— Это не имеет значения, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты приняла его в качестве извинения. Я чувствую себя ужасно из-за вчерашнего. Я увидел браслет и сразу подумал о тебе. Пожалуйста, оставь его себе. Он не должен быть ни на чьей руке, кроме твоей.

Боже, Данте умеет подбирать нужные слова.

— Я хочу злиться на тебя прямо сейчас, — произношу я. — Ты играешь с моими чувствами. И это совсем не круто.

Он выглядит удивлённым.

— Я определённо не играю с твоими чувствами, — говорит он. — Не специально. Послушай, Риз. Моя жизнь…

— Сложна, — перебила его я. — Да, я знаю. Ты это уже говорил.

Я начинаю вставать, но он тянется и кладёт ладонь на мою руку.

— Нет. Это не то, что я хотел сказать. Моя жизнь была распланирована с момента рождения. Моя семья владеет Гилиберти Оливками. Это то, чем мы занимаемся. Мой отец хочет, чтобы я получил степень магистра и управлял бизнесом, а потом, возможно, пошёл в политику, как он. Но не я. Я не хочу иметь ничего общего с политикой. И я люблю оливковые рощи. Дело не в этом. Просто я хочу, чтобы у меня был выбор, хоть раз в жизни. Просто выбор делать то, что я хочу. И быть тем, кем я хочу быть. И быть влюблённым в того, в кого я хочу.

Многозначительная пауза.

— Влюблённым в меня? — спрашиваю я, у меня перехватывает дыхание.

— Влюблённым в тебя, — подтверждает он. — Я не могу перестать думать о тебе. Каждую минуту, каждый день. Я вижу тебя даже во снах. Все мои сны о тебе… Мы в океане, мы на пляже, мы ночью под звёздами, мы танцуем на ужине. Знаю, это звучит нелепо, банально и глупо. Но ты захватила все мои мысли. И я не знаю, что с этим делать, потому что тебя нет в моём плане.

Я недоверчиво смотрю на него.

— И что мне теперь с этим делать? Эта речь должна была заставить меня почувствовать себя лучше? Я тебе нравлюсь, но ты не можешь быть со мной?

Я чувствую себя опустошенной. Словно я где-то потеряла своё сердце. Но это не может быть так, потому что оно стучит в моей груди прямо сейчас... даже сильнее, чем боль в моей голове.

— Нет. Ты не понимаешь. Я просто пытаюсь разобраться, что мне делать. Как справиться со всем этим. Американцы отличаются от нас. Здесь, в Кабрере, мы… ну, мы не пользуемся нашей свободой выбора так часто, как вы. Мой отец хочет для меня определённой жизни. Я не знаю, как пойти против этого. Это опустошит его, и он уже достаточно опустошён. Думаю, наша культура довольно консервативна.

О, Святые Небеса. Я даже не могу почувствовать к нему отвращение, потому что в его словах столько заботы, даже когда он расстроен. Он не хочет навредить своему отцу. Но это значит, что он причинит боль мне.

— Должна ли я упростить тебе задачу? — спрашиваю я, пытаясь усмирить моё сердце. — Я просто уйду. Как только аэропорты будут открыты, я вернусь домой. Ты вернёшься к своей жизни с Эленой и другим вещам, вписывающимся в твой план.

— Нет! — резко кричит Данте, будто ему больно.

И он хватает меня за руку. Я смотрю на него, затем смотрю на его ладонь. Он смущённо убирает её.

— Прости, — говорит он. — Пожалуйста, не уезжай домой. Я чувствую, что у меня есть этот шанс... этот шанс сделать то, что я действительно хотел бы сделать с кем-то, кто мне действительно нравится. Я не знаю, как это сделать, но мне бы очень хотелось, чтобы ты показала мне.

Я снова пристально смотрю на него.

— И как я должна тебе это показать? Ты должен научиться думать своим умом. Это то, с чем я не могу тебе помочь.

— Ты — американка, — объясняет он. — У тебя уже отлично получается делать то, что тебе заблагорассудится. Я могу многому научиться, просто находясь рядом с тобой.

Он улыбается, и я пытаюсь понять, не шутит ли он.

— Ты хочешь сказать, что американцы — отличные эгоисты? — спрашиваю я, приподняв одну бровь. Он действительно думает, что, оскорбляя меня, он чего-то добьётся?

Данте закатывает глаза.

— Я пытаюсь быть милым и обнажаю перед тобой свою душу. Серьезно, Риз. Я чувствую, что получил настоящий шанс найти свой собственный путь в жизни. Я никогда раньше не чувствовал желания отступить от плана моего отца. Пока не встретил тебя. И теперь всё кажется другим. Всё изменилось.

Он сидит в тишине, его руки лежат на коленях, а глаза опущены. Даже его плечи поникли.

Я сочувствую ему. Ничего не могу с этим поделать.

— Всё, что тебе нужно, — это поговорить с отцом, — говорю я. — Просто скажи ему, что ты не хочешь идти в политику и даже не в восторге от участия семейном бизнесе.

— Это не совсем участие в семейном деле, — отвечает он. — Дело в том, что он хочет, чтобы я поехал в колледж в Англии, чтобы научиться вести бизнес. И, поверь мне, это не так-то просто — поговорить с ним. Здесь тебе не Америка. Дети не получают полную свободу, став подростками. Наши жизни распланированы с самого начала. И мы придерживаемся этих планов. Обычно.

Данте выглядит несчастным. Не знаю, какое это имеет отношение к нашей беседе, но я говорю следующее:

— Ты почти взрослый, — указываю я. — Ты почти достиг совершеннолетия, чтобы идти на войну и биться за свою страну. Разве это не должно сделать тебя достаточно взрослым, чтобы планировать свою жизнь? Знаю, что не знакома с законами Кабреры, но ты волен принимать свои собственные решения, не так ли?

— Теоретически, — признаёт Данте. — Но на практике всё гораздо сложнее.

Я смотрю, как отражается свет от медовых прядей его волос и как сверкают его тёмно-синие глаза. Его рот сжат и напряжён, и я знаю, что он расстроен. И часть меня, глубоко внутри, хочет обнять его, чтобы ему стало лучше. Словно часть него, маленький мальчик внутри, сломался, и я просто хочу исправить это.

Но маленькая девочка внутри меня давно узнала, что от поцелуев не становится лучше.

— Жаль, что я не могу помочь тебе, — мягко говорю я. — Правда. Но это то, что можешь сделать только ты сам. Постоять за себя... это просто жизненный навык, которому ты должен научиться. Все мы должны научиться. Это часть взросления.

Он молча кивает, его глаза встречаются с моими.

— Я знаю, — наконец говорит он. — Но это было бы проще, если бы моя мама была жива. Я бы так не беспокоился о том, что могу расстроить отца. Я — всё, что у него есть. На мне тяжёлый груз ответственности. Он возлагает на меня столько надежд.

— Но подумай и о себе, — напоминаю ему я. — У тебя всего одна жизнь.

— Будет глупо, если я скажу, что думаю, что встретил тебя не случайно? — спрашивает Данте. — Окей. Это звучит глупо. Но я всё равно думаю, что это правда. Я пока не хочу отпускать тебя домой. Пожалуйста, будь стажёром у моего отца, и мы посмотрим, что будет. Я сделаю всё возможное, чтобы выяснить это.

— Всё, что тебе нужно, это быть честным с самим собой, — говорю ему я. — Это так просто. Ты прав. Я не знаю местную культуру. Но я знаю, что твой отец — хороший человек. Уверена. И знаю, как хороший человек, он хочет, чтобы его единственный сын был счастлив. Означает ли это быть с кем-то, кроме Элены, или не стать премьер-министром через двадцать лет, или даже если это означает, что ты хочешь работать на частной рыбацкой лодке.

Данте криво улыбается.

— Я пока не сошёл с ума, — говорит он. — Так что давай не будем перегибать палку.

— Окей. Итак, ты не хочешь стать рыбаком, — улыбаюсь я. — Но, если ты просто поговоришь с отцом, я уверена, он поймёт тебя.

— Может быть, — пожимает плечами Данте. — Но я должен подготовить его к этому разговору. Я не могу просто вывалить всё это на него.

— Справедливо, — соглашаюсь я. — Я полагаю, ты не можешь изменить многолетние традиции в одно мгновение. Но будь терпелив и, несмотря ни на что, оставайся верным себе. Если не ты, то кто?

Он смотрит на меня светлым и ясным взглядом и кивает.

— Ты права. И это отличное замечание. Всё гениальное — просто.

Мне вдруг кажется забавным, что я сижу здесь, в Старом Дворце, давая жизненные советы, когда моя собственная жизнь лежит в руинах. Я смеюсь, и Данте вопросительно смотрит на меня.

— Что?

И я рассказываю ему. Рассказываю ему всё о Бекке, моём дневнике и Квинне.

— Так, ты не такая сдержанная, как кажешься, — замечает он, когда я заканчиваю своё повествование. Он улыбается мне, и я чувствую себя хорошо, потому что это его первая настоящая улыбка за это утро. Моё сердце, кажется, забыло, что я была зла на него, потому что теперь я чувствую, что защищаю его.

Странно.

— Наверное, нет, — говорю я. — Но, справедливости ради, этот был мой личный дневник. Она не спрашивала разрешения войти в мою комнату, носить мою одежду или читать мой дневник.

Данте поднимает ладони.

— Эй, я ничего не говорил, — кричит он, когда я шлёпаю его по руке. — Я полностью с тобой согласен. Очевидно, что Бекка сама виновата в этой истории с твоей влюблённостью в Квинна. Не ты.

Я прищуриваю глаза и пристально смотрю на него.

— Я больше не влюблена в Квинна.

Он приподнимает свои золотистые брови.

— Нет?

Я качаю головой.

— Нет.

— Почему же?

Я долго и пристально смотрю на него, пытаясь решить, что сказать. Должна ли я быть откровенной, болезненно честной? Я всегда считала, что так будет лучше, поэтому киваю.

— Два слова.

Он ждёт.

— Данте. Гилиберти.

Я слышу, как он резко втягивает воздух, и улыбаюсь. Иногда, честность заставляет оживать, и поэтому очень стоит того.

— Я? — его голос звучит так удивлённо, будто он не знает, что он практически живой дышащий Адонис.

Я киваю.

— Ты.

Он снова изучает меня, и я борюсь с желанием поёрзать, ожидая его реакции.

После минуты убивающего-нервные-клетки молчания он, наконец, отвечает.

— Так ты примешь браслет?

Я киваю.

— Я могу поцеловать тебя?

Я киваю.

И он целует меня.


Глава 16


Мои родители сказали «да».

Впрочем, я не удивлена. Я знала, что они согласятся, если им лично позвонит Дмитрий. А он позвонил. И они сказали, что я могу остаться в Кабрере на всё лето, чтобы работать в Гилиберти Оливках. Дмитрий решил, что было бы лучше, если бы я начала свою стажировку в реальных оливковых рощах Гилиберти, чтобы узнать бизнес с нуля. Он говорит, что делает то же самое для всех своих важных сотрудников. Включая Данте. Этим летом Данте будет наблюдать за работой бригадира в рощах.

Для меня не так важно, буду ли я членом маркетинговой команды. На самом деле, когда Дмитрий причислил меня к категории «важных сотрудников», я превратилась в пластилин в его руках. Данте определённо унаследовал свой шарм от отца.

Я решаю, что я, вероятно, самая счастливая девушка на планете, когда пью лимонад у сверкающего бескрайнего бассейна. В моём стакане с лимонадом плавают листья мяты, что заставляет меня чувствовать себя фантастически.

И делают этот день особенно фантастическим.

Потому что, когда этим утром я вышла из душа, на моей кровати лежали пляжные полотенца, скрученные в форме морских животных, а также записка от Данте с просьбой встретиться у бассейна.

Мы не работаем, так как сегодня суббота. Но Данте сказал, что днём мы совершим поездку в оливковые рощи, чтобы я могла осмотреться.

Он улыбается мне с соседнего шезлонга.

— Я рад, что ты здесь, Канзас, — произносит он. — Ты нравишься моему отцу. И благодаря тебе у него хорошее настроение. Он говорит, что это приятно, когда столь юный человек так интересуется бизнесом.

— Ты просто радуешься, что он сосредоточил всё своё внимание на мне, вместо тебя, — отвечаю ему я, не открывая глаз. Солнце здесь так прекрасно. Думаю, приятнее, чем в Канзасе. Конечно, это может быть потому, что я за тысячи миль от своих проблем.

Или потому что рядом со мной лежит Данте.

Собственно, так оно и есть.

Он протягивает руку и берёт мою ладонь, притягивая её к себе. Моё сердце пропускает удар, и я делаю глубокий вдох. Он просто восхитителен. После нашего вчерашнего разговора у нас был какой-то легкомысленный взгляд на наши отношения. Например, я знаю, что нравлюсь ему, хотя его жизнь сложна. И он знает, что нравится мне. И моя жизнь не сложна. Мы точно не определились с тем, каковы наши отношения, но я думаю, что это, вероятно, из-за всех перегибов.

Таких перегибов, как его отец.

И Элена.

Жизнь, полная перегибов.

А в чём плюс перегибов? В том, что они разрешаются сами собой.

Но, по крайней мере, мы знаем, что мы на правильном пути. И мы работаем над кое-чем. Чем-то действительно замечательным. Я это чувствую.

Мой телефон гудит. Я смотрю на него и вижу имя Мии в сообщении.

«Не хочешь сходить за покупками?»

Я обдумываю предложение в течение одного короткого мгновения, пока смотрю на неподвижное красивое тело Данте рядом со мной. Его лоб слегка блестит на жаре, и он касается лица длинной рукой, чтобы вытереть пот. Он практически может быть моделью в купальном костюме. Хочу ли я уйти отсюда, где я лежу с ним в нирване, и пойти с Мией по магазинам туда, где могу столкнуться с той жуткой цыганкой?

Хм. Ответ отрицательный.

Я пишу ей:

«Не могу. Не хочешь поплавать?»

Она отвечает:

«Не могу. Мне нужен новый лифчик. Мои девочки слегка подросли. Старые лифчики пережимают мои соски»

Я отвечаю:

«Слишком много подробностей :)».

class="book">Затем я добавляю:

«P.S.: Твои девочки стали больше? Ты беременна??»

Незамедлительный ответ:

«Выкуси, Канзас»

Я улыбаюсь.

— Что смешного? — спрашивает Данте, садясь, чтобы сделать медленный глоток воды.

Я качаю головой:

— Ничего. Просто забавная Мия.

Он приподнимает бровь:

— Она собирается приехать?

— Нет. Она хотел позвать меня на шоппинг. Но я сейчас занята, так что…

Мой голос затихает, когда я наклоняюсь вперед, чтобы положить телефон на стол. Данте делает резкий вдох.

— Что, чёрт возьми, случилось с твоей рукой?

Я замираю.

Моя рука.

Огромный отвратительный синяк, который оставил Нейт.

Я неосознанно прикрываю его другой ладонью, в то время как отчаянно думаю, что сказать. Честность всегда лучше, верно? В данном случае я не была бы так уверена. Но я не обязана защищать Нейта. Я ничего ему не должна.

Кроме такого же синяка.

— Мм. Я столкнулась с Нейтом на пляже.

Данте смотрит на меня в замешательстве.

— Ты на днях натолкнулась на Нейта и получила синяк?

Я вздыхаю.

— Нет. Я на днях столкнулась с Нейтом на пляже, пока он разговаривал по телефону. Он подумал, что я подслушиваю, и немного разозлился.

Данте замирает, его глаза впиваются взглядом в мои.

— Нейт немного разозлился на тебя?

Каждое слово тщательно сформулировано и спокойно, словно лёд, и я ощущаю приближение бури. Я практически чувствую, как волосы на моих руках встают дыбом. У меня дурное предчувствие. Оно ощущается за милю отсюда. Рассказывая Данте о случившемся, я фактически подписываюсь под тем, что я и Нейт — враги навсегда.

Но правда всегда лучше.

Правильно?

Я киваю.

— Он думал, что я подслушиваю.

А я и подслушивала.

— О чём таком важном он говорил? — спрашивает Данте, в его голосе всё ещё слышится ледяное спокойствие. — Наверняка, о вопросах национальной безопасности.

Он встает на ноги, вытирается полотенцем и тянется к рубашке. Это не может означать ничего хорошего. Кроме того, я бы предпочла, чтобы он остался без рубашки. Не хочу, чтобы он преследовал Нейта. Из подобных ситуаций с фермерскими парнями в Канзасе я знаю, что они редко заканчиваются хорошо. Кости ломаются, глаза чернеют, летят брызги крови.

— Нет. Я не совсем поняла, о чём он говорил. Он пытался что-то найти, так он сказал. И он упоминал твоё имя. Но, честно говоря, я не могу сказать, о чём был разговор. Возможно, он вообще ничего не значил.

— Это не имеет значения, — заявляет Данте. — Потому что он поднял на тебя руку. И это было ошибкой.

Я снова вздыхаю.

— Данте, пожалуйста. Всё уже позади. Что толку конфликтовать с ним. Думаю, у него просто был плохой день.

— Ну, сегодня у него будет ещё один такой день, — уходит Данте.

Я сижу, замерев на мгновение, прежде чем подняться и последовать за ним.

Он уже держит телефон, оставляя Нейту злобные голосовые сообщения. По крайней мере, я предполагаю, что Нейту.

— Перезвони мне, ублюдок. Сейчас же.

Я искренне надеюсь, что это Нейт.

Данте засовывает телефон в карман и продолжает идти.

— Куда мы идём? — спрашиваю я, спеша за ним по пятам, как щенок. Это всё, что я могу сделать, чтобы не отставать. Он движется очень быстро. И ноги у него очень длинные.

Мы пролетаем сквозь весь Старый Дворец и выходим на другую сторону, прорываясь через главные двери как раз вовремя, чтобы врезаться в... Нейта. И его отца, Натаниэля. И Дмитрия.

Я сглатываю.

Все трое удивлённо смотрят на нас, и Данте не тратит время на любезности или объяснения. Он с силой толкает Нейта, заставляя его споткнуться о белую мраморную ступеньку.

— Какого чёрта? — Нейт выглядит сбитым с толку, и Дмитрий хватает Данте за руку.

— О чём ты думал? — требует Данте, вырываясь из рук отца. Дмитрий крепко удерживает его.

— О чём ты думаешь? — шипит Дмитрий, рывком притягивая Данте. — Прекрати это.

Данте сбрасывает его руки.

— Тебе нравится избивать женщин? — холодно спрашивает он, делая шаг прямо в личное пространство Нейта. Нейт спокоен, не переживает. Он смотрит Данте прямо в глаза.

— Я не знаю, о чём ты говоришь, Данте, — говорит он. Моя рука автоматически нащупывает болезненный синяк на руке. Взгляд Нейта скользит по мне, и я вижу в его глазах, что он точно знает, о чём говорит Данте.

Но он очень хороший лгун.

На лице Нейта тут же возникает выражение невинности и недоумения. Я практически чувствую на своей шее дыхание его отца, так близко мы стоим друг к другу. Это первый раз, когда я вижу отца Нейта. Он совсем не похож на него. Он ниже, его волосы темнее. Он кажется добрее и, как и все мы, ждёт объяснений Нейта. А они вот-вот последуют, но будут полным враньём.

— Данте, это из-за Риз? Мне очень жаль, приятель. Я не хотел причинить ей боль. Она споткнулась на пляже, и я потянулся, чтобы поддержать её. Конечно же, я не собирался бить её.

Нейт смотрит на меня.

— Ты думала, что я намеренно причиняю тебе боль, Риз? Мои извинения. Конечно, это было не так. Ты можешь меня простить?

Его лицо холодно, а глаза будто лёд. Но слова он говорит правильные. Как мы теперь можем спорить с ними перед Дмитрием и Натаниэлем?

— Я тебе не верю, — спокойно говорит Данте. Полагаю, это именно то, что он чувствует. Мы просто рассказали всё, как есть. Я резко вздыхаю, когда Натаниэль делает шаг вперёд.

— Ну же, Данте, — тихо говорит Натаниэль. — Нейт говорит, что это было непреднамеренно. Ты веришь, что он навредил девушке, которую едва знает? С какой целью? Давайте не будем торопиться. Давайте успокоимся и будем взрослыми. Возможно, твой разум затуманен, потому что ты завидуешь тому, что Нейт оказался на пляже с Риз первым?

— Я не завидую Нейту, — отвечает Данте. — Я просто знаю Нейта лучше, чем вы, сэр.

— Данте! — рявкает Дмитрий, его лицо темнее тучи. — Извинись немедленно. Это просто смешно. Нейт извинился. Это была случайность, — он оборачивается ко мне. — Моя дорогая, я искренне извиняюсь за то, что ты пострадала здесь, в Кабрере, под моим присмотром. Я заглажу свою вину перед тобой. Надеюсь, ты не будешь считать Нейта виновным. Я верю, что его намерения были чисты.

Нет, они не были чисты.

Но Дмитрий ждёт, когда я заговорю, соглашусь с ним, и я киваю.

— Всё нормально. Всего лишь небольшой синяк.

— Это не нормально, — возражает Данте, но отец хватает его за руку.

— Данте, — шипит он на ухо сыну. — Достаточно. Мы на людях.

Данте не двигается.

— Теперь извинись, — шипит Дмитрий. Данте так крепко сжимает челюсть, что дёргается небольшая мышца у его губ. Его прекрасных губ. Я съёживаюсь при мысли о том, что Данте должен извиниться перед этим чудовищем.

— Извинись, — снова говорит Дмитрий.

Данте вздыхает, неохотно расправляя плечи, высвобождая руку из захвата Дмитрия. Он смирился со своим долгом. Я вижу это по его лицу. Это та роль, которую он играл в своей жизни много, много раз. И вот теперь снова. Я не завидую ему.

— Прошу прощения, — холодно говорит он чудовищу-Нейту. Он делает два шага в мою сторону, чтобы пройти мимо Нейта, и, когда он оказывается рядом с ним, он наклоняется и шепчет ему на ухо:

— Ни за что.

Не уверена, слышал ли это кто-то ещё, кроме меня и Нейта, но выражение его лица бесценно. Он в бешенстве и не может ничего сказать.

Дмитрий и Натаниэль кивают и возвращаются в здание, будто дело закрыто. Я сомневаюсь, что возникшая ситуация их заботит, по крайней мере, до тех пор, пока не пострадает их имидж. Уверена, они хорошие люди. Но и общественные деятели. Их приучили всегда думать об общественном мнении. Не могу их в этом винить.

Натаниэль оборачивается, дойдя до дверей.

— Ты идёшь, Нейт?

Я понимаю, что он не хочет оставлять Нейта здесь. Он не хочет рисковать тем, что Нейт совершит ещё одну досадную ошибку. Я вижу это по его лицу. Он знает своего сына. И он, вероятно, знает, что Нейт намеренно оставил синяк на моей руке. Я пристально смотрю на него. Он бросает взгляд в мою сторону, который почти кажется извиняющимся. А затем эмоции исчезают с его лица. Он терпеливо ждет, пока Нейт присоединится к нему, а затем кивает Данте.

И они уходят.

Мы с Данте смотрим друг на друга.

— Мне жаль, Риз, — говорит он. — Нейт ответит за всё. Поверь мне.

Его уверенный и спокойный голос, звучит обещающе.

— Я не хочу, чтобы Нейт «ответил за всё», — честно говорю ему я. — Я не хочу конфликтов. Я просто хочу продолжать жить, хорошо? Спасибо, что заступился за меня. Никто никогда не делал для меня этого раньше. И я больше никогда не останусь наедине с Нейтом. Я знаю, что он твой друг, но в нём есть что-то такое…

Данте кивает.

— Знаю.

Мы возвращаемся во дворец, но внезапно Данте останавливается и смотрит на меня.

— Я не хочу быть там. Не прямо сейчас. Хочешь прогуляться по рощам?

Я только «за». Даже не хочу находиться в одном здании с Нейтом Джерардом.

— Это было бы прекрасно, — улыбаюсь я. Я так признательна, что даже не обращаю внимания на то, куда мы идём.

Данте ведёт меня в другом направлении. И прежде, чем я это осознаю, мы спускаемся по широкой бетонной лестнице в какой-то подвал.

— Гараж, — говорит Данте, замечая мой вопросительный взгляд. — Давай выбираться отсюда.

Я не имею ничего против этого.

В этом гараже так много машин. Есть сверкающие роскошные автомобили. Блестящие спортивные машины. Даже агрессивно выглядящие военные грузовики. И, притаившись рядом с блестящим синим Ягуаром, стоит гладкий черный кабриолет. Я понятия не имею, что это за машина, но она такая сексуальная, что обязательно должна принадлежать Данте. Просто должна.

И, конечно же, он подходит прямо к нему и открывает пассажирскую дверь для меня. Я проскальзываю в роскошную мягкую, словно масло, кожу сиденья, и она сразу же поглощает меня мягкой роскошью. Данте садится на место водителя, вставляет ключ в зажигание и заводит двигатель, прежде чем нажать на кнопку, и крыша автомобиля бесшумно скользит вниз.

Данте снова заводит двигатели, и тот рычит, а затем тихо мурлычет. Я ничего не знаю об автомобилях, но даже я могу сказать, что под этим блестящим черным капотом скрыто много энергии.

— Что это за машина? — с любопытством спрашиваю я. На крышке бардачка есть необычный трезубец, но я никогда не видела эту эмблему раньше.

— Это Мазерати, — отвечает Данте, выезжая с парковки.

— Она прекрасна, — говорю я. И так оно и есть.

Такое чувство, что мы плывём по воздуху. Настолько плавно движется машина. Этот автомобиль идеально подходит для Данте. Он стильный, дорогой, мощный. У меня дома парни водят джипы с изношенными шинами или пикапы с винтовочными стойками в окнах. У меня самой слегка подержанная Хонда Цивик. Мои родители и бабушка с дедушкой подарили мне её на моё шестнадцатилетие. Это ещё одно яркое напоминание о том, насколько мы разные.

— Это просто машина, — пожимает плечами Данте.

Он забывает о невероятных вещах, которыми он окружён. Он привык к ним. Он не надменен и не высокомерен. Но просто невозможно вырасти в такой семье, как его, и не привыкнуть к этому. Это просто человеческая натура.

Но всё же.

Маленькая часть меня начинает паниковать.

Моё сердце взволновано из-за его машины, из-за его отношения к ней.

Из-за того, что его отец — премьер-министр.

Из-за того, что его мир так сильно отличается от моего. Просто, когда я думаю, что могу с этим справиться, что я привыкла, что-то выскакивает на меня, напоминая о том, насколько мы разные снова и снова.

Наши различия поразительны и реальны, и это не сказка. И порой, в реальной жизни, различия не могут быть преодолены.


Глава 17


Сельская местность прекрасна. Я с трудом могу отвести от неё взгляд, когда мы прокладываем себе путь по ровным просёлочным дорогам. Я родом из Канзаса, и мне трудно поверить, что здесь нет грунтовых дорог. Но в Кабрере даже просёлочные дороги асфальтированы и безупречны, как и всё остальное.

Передо мной открывается неровный рельеф, покрытый зеленью, с каменными глыбами, усеивающими холмы, и высокой травой. Шоссе, по которому мы проносимся, проходит над океаном, а под нами синее море врезается в скалы. Небо над нами такое же синее. Это действительно захватывает дух.

Ветер развивает мои волосы, и воздух пахнет морем. Солью, землёй и простором. Я знаю, что никогда не забуду этот запах. Это запах Данте.

Он смотрит на меня.

— О чём ты думаешь? — спрашивает он с улыбкой.

Теперь он счастлив, когда мы мчимся прочь от Старого Дворца. Я вижу это по его лицу, по тому, как он расслабляется в кресле водителя.

И я ещё не покидала Валеса, поэтому я впервые вижу Кабреру за пределами шумного города. Он знает, о чём я думаю. Я вижу это по его улыбке.

— Думаю, Кабрера прекрасна, — подтверждаю я его догадки. — Тебе так повезло жить здесь. Здесь так мило. Всё идеально.

— Всё идеально, только когда здесь ты, — серьёзно говорит он. И я смеюсь. У Данте талант говорить так много банальных вещей и не звучать при этом слащаво. Это настоящий дар. Он протягивает руку и берёт мою ладонь, прижимая её к своей ноге.

Я резко втягиваю воздух.

Мои пальцы на бедре Данте.

Это кажется таким интимным.

Это так интимно. О, Боже мой.

У меня перехватывает дыхание, и мне буквально не хватает воздуха.

Говорила ли я ему, что я — девственница?

Дыши.

Дыши.

Почему я такая идиотка?

Мы просто держимся за руки.

На его бедре.

Он смотрит на меня и злобно ухмыляется. А потом жмёт на газ. Мы кружимся по извилистой дороге, и мои волосы, подхваченные ветром, закручиваются вокруг моей головы. Я хватаюсь за ручку двери, но не говорю ни слова. Автомобиль обнимает землю, и Данте умело управляет им.

— Если ты думаешь меня этим напугать, то ты сумасшедший! — перекрикиваю я ветер. — Я выросла, скользя по грязевой жиже на фермерских грузовиках.

Данте смеётся, затем переключает передачи, и мы мчимся ещё быстрее по серебристой дороге. Я крепче сжимаю ручку двери, но действительно не боюсь. Я просто не хочу, чтобы меня болтало на сидении. Я доверяю ему. Он слишком ответственный, чтобы выпустить машину из-под контроля.

Мы сворачиваем на прилежащую дорогу, и пейзаж вокруг нас становится извилистым и ещё более рельефным, но всё же великолепным. Похоже, что вдоль дороги располагаются сады. Но я приглядываюсь и замечаю крошечные оливки на ветках деревьев. Отсюда они выглядят почти как галька.

— Это всё твоё? — спрашиваю я, обводя рукой вокруг себя.

Данте кивает, и я понимаю, что машина замедляется. Я тщетно пытаюсь поправить причёску, но это безнадежно. Поэтому я сдаюсь, затягивая волосы в конский хвост. Я разберусь с ними позже.

Мы подъезжаем к двум массивным кованым воротам, которые раскрыты настежь. На каждом из них красуется буква Г.

Гилиберти.

Я смотрю на эти величественные арочные железные ворота, а затем представляю старую выцветшую белую деревянную ограду, которая окружает мой собственный дом, и вздыхаю. Единственные ворота, которые у нас есть, нужны, чтобы сдерживать коров и лошадей. Они скреплены между собой толстой цепью, и временами коровы жуют забор, поэтому повсюду следы укусов.

Здесь нет следов укусов, в этом я уверена. То, на что я смотрю, несомненно, напоминает сюжет картины. Каменные стены в четыре фута высотой, и даже при том, что они, вероятно, очень старые, находятся в безупречном состоянии.

Когда мы проходим через арку, нас окружают деревья, высаженные вдоль каждой стороны тенистой аллеи, но это не оливковые деревья. Это деревья с какими-то белыми цветами. Цветы мирно парят над нами и трепещут на ветру, красивые и спокойные.

— Это грушевые деревья сорта Каллери, — говорит мне Данте, прежде чем я успеваю спросить (Прим. пер.: разновидностью грушевого дерева родом из Китая и Вьетнама; её плоды несъедобны и имеют размер до 1 см в диаметре).

Я чувствую сладкий запах вокруг себя. Он витает в воздухе, пропитывает мою одежду, впитывается в мои волосы. В сочетании с прохладным ветерком, который приносит ароматы океана, это удивительно. Листья на деревьях над нами успокаивающе шелестят, и я снова протягиваю руку Данте.

— Твой дом прекрасен, — произношу я. — Словно рай.

— Знаю, — отвечает он. Его золотистые волосы развеваются на ветру, а лицо такое счастливое, такое совершенно безмятежное. Я действительно вижу, что здесь он чувствует себя на своём месте. Не в Старом Дворце в Валесе. А здесь. В прохладных, успокаивающих оливковых рощах. Он даже выглядит здесь как дома. Он мог бы сказать, что хочет иметь выбор в будущем, но я знаю здесь и сейчас, что его выбор всегда будет связан с этим поместьем.

Слева перед нами виднеются очертания огромного дома. Он похож на те постройки, которые вы найдете на старой Южной плантации, за исключением того, что он облицован белой штукатуркой. И он больше. Дом также великолепен, как всё вокруг. Он простирается вдаль и вширь и имеет массу окон, выходящих в нашу сторону. Он выглядит тёплым и гостеприимным.

Он выглядит как дом Данте.

Я смотрю на него, и он практически светится, заворачивая на полукруглую парковку перед домом. Шины скрипят по гравию, и машина останавливается.

Данте выскакивает из машины и уже через две секунды подлетает с моей стороны, чтобы открыть для меня дверь. Он хочет, чтобы я увидела его дом, и я думаю, что это выглядит мило. И, честно говоря, мне тоже не терпится его увидеть. Я хочу как можно больше узнать о Данте, и у меня такое чувство, что именно здесь я смогу это сделать.

Звучит глупо, но я буквально чувствую здесь его присутствие в каждом предмете. Во всём, что меня окружает, я чувствую Данте. И я понимаю, что это глупости, зато правда.

Мы подходим ближе к дому, и передо мной показываются широкие белокаменные ступени. Крыльцо занимает большую часть переднего фасада здания, что является необычным для домов такого типа. Здесь есть плетеная мебель с белыми шелковыми подушками и большими антикварными коврами. Входные двери из красного дерева огромны, тяжелы, что также необычно для дома такого типа. Понятно, что этот дом был кем-то лично спроектирован, и он имеет эклектичный, уникальный вид (Прим. пер.: эклектичный — характеризующийся внутренне несоединимыми элементами; сочетание не сочетающегося).

Данте раскрывает передние двери и, слегка кланяясь, рукой делает движение «Только после вас».

Я делаю шаг вперед и останавливаюсь внутри, оглядываясь вокруг.

И, практически пораженная, застываю, глазея вокруг.

Здесь просто замечательно. Тепло и солнечный свет кружатся вокруг, и кажется, что я завернута в уютное одеяло спокойствия. Меня накрывают чувства безмятежности и мягкости, как будто я шагнула в красивую картину или заколдованное место. Я чувствую себя умиротворённо, как дома.

— Добро пожаловать в Дом Гилиберти, — с гордой усмешкой говорит Данте. — Это фойе. Деревянные перила, — он указывает на огромную лестницу, спускающуюся с верхних этажей в фойе, — сделаны из шестисотлетних деревьев. Мрамор, на котором ты сейчас стоишь, представители семейства Гилиберти лично привезли сотни лет назад. Гилиберти построили этот дом и Гилиберти до сих пор живут в нём.

Гордость в его голосе согревает меня. Это так необычно приятно. Я хочу дотянуться и убрать волосы с его глаз, но не делаю этого.

В комнату входит крошечная пожилая женщина с седыми волосами, и Данте приветствует её объятиями и поцелуями в обе щеки.

— Маринетт, — усмехается он. — Прошло слишком много времени, мами. — Он поворачивается ко мне. — Маринетт — француженка. Когда-то давно она переехала в Кабреру, чтобы выйти замуж за молодого жениха. И они до сих пор счастливы в браке. Её муж, Дариус, здесь главный мастер. Он уже очень долгое время работает на нас.

Маринетт кивает, и вокруг её улыбающихся голубых глаз появляются морщинки.

— Oui (Прим. пер.: «да» по-французски), — кивает она. — Мой муж работал на дедушку Данте. Вот как долго мой Дариус был с семьёй Гилиберти. Мы с ним как одна семья. — Она обхватывает Данте за плечи крошечной ручкой и сжимает его. — Я знала его бабушку до того, как она умерла. — С этими словами Маринетт крестится. — Да упокоится она с миром, да благословит Бог её добрую душу.

— Также ты должна знать, что она свободно владеет английским языком, — говорит мне Данте. — Время от времени она может притворяться, что не знает его, но не позволяй ей обмануть тебя.

Маринетт шлёпает его по руке, и она выглядит забавно, потому что она такая маленькая, а Данте такой большой.

— Не думайте, что вы достаточно большой, чтобы превзойти меня, мистер Гилиберти, — отвечает она ему. — Но скажи мне, кто эта прекрасная девушка, которой ты хвастаешься?

— Где мои манеры? Прости, мами. Это Риз Эллис. Она будет работать в Гилиберти Оливках этим летом. Риз, это Маринетт Папоу. Она железной рукой управляет всем поместьем. Не переходи ей дорогу. Она может и покусать.

Она снова шлёпает его, и я не могу не рассмеяться. Она пожилая, крошечная и очаровательная. И ясно, что она любит Данте. И он тоже её очень любит. «Мами» же по-французски означает «мама»? Я такая невежа. Но я решаю, что моё предположение верно. Должно быть, он очень близок с ней. Я делаю мысленную заметку.

Они показывают мне остальную часть нижнего этажа, и, очевидно, что они оба очень гордятся домом Гилиберти. Как и должны. Он прекрасен. И идеален. Прямо как его владелец. Ну, будущий владелец. Я предполагаю, что когда-нибудь всё это будет принадлежать Данте. После экскурсии Маринетт уходит за свежим лимонадом. И я стою на месте, впитывая атмосферу этого места. Оно действительно спокойное и необычно приятное.

Здесь красиво и тихо.

Почти благоговейно.

Данте стоит прямо перед огромными двойными стеклянными дверьми, ведущими к одной из многочисленных веранд. Лучи солнца падают на него, освещая его золотым, блестящим светом. Когда он поворачивается, чтобы улыбнуться мне, с его широкими плечами и стройными бедрами, он действительно кажется потусторонним, таинственным. Он такой красивый. И вдруг я снова чувствую, что не могу сказать и слова. Всё это снова кажется таким нереальным.

«Тебе здесь не место», шепчет крошечный голос в моей голове.

«Заткнись, чёрт возьми», тихо шепчу я своему глупому внутреннему голосу. «Что ты вообще знаешь?»

— Что ты думаешь об этом месте? — спрашивает Данте, идя в мою сторону. Я не могу не смотреть на него, пока миллион мыслей проносится в моей голове.

— Оно прекрасно. Просто прелесть. Я никогда не хочу уезжать отсюда. И я не могу в это поверить! На твоем месте я бы всё время оставалась здесь.

Он печально улыбается.

— Я бы хотел, если честно. Могу ли я рассказать тебе один секрет?

Он приближается ко мне и говорит ещё тише, низко и хрипло шепча мне в ухо.

— Здесь я чувствую свою маму, — произносит он. — Я чувствую её здесь вокруг себя. Она украшала многие комнаты, и мой папа не стал изменять их. Это одна из причин, почему мне так нравится быть здесь, потому что я знаю, что она тоже здесь.

Я смотрю на него, и всё внутри меня тает. Как оно может не таять, когда кто-то говорит такую милую вещь? Это невозможно. Я слышала, как другие девушки жалуются, что их бойфренды — маменькины сынки, и как это раздражает. Но у этого парня, этого прекрасного парня, никогда не было шанса стать маменькиным сынком. Это разбивает мне сердце.

И на этот раз я протягиваю руку и убираю волосы с его глаз. Он прижимается к моей ладони, и его лицо прохладно под моими пальцами. Я чувствую лёгкую щетину на скуле и трепет ресниц, когда он закрывает глаза.

Я хочу его поцеловать.

Я хочу, чтобы он меня поцеловал.

Меня устроят оба варианта.

Но его невероятно голубые глаза открываются.

— Эй, хочешь остаться здесь вместо Старого Дворца? — спрашивает он, на его лице отражается волнение. Он теперь воодушевлённый, энергичный. Полон надежд. — Нам всё равно придётся ездить сюда каждый день.

Он смотрит на меня, и нет ни единого шанса, что я скажу ему «нет».

— Конечно, — говорю ему я. — Я бы хотела остаться здесь. Кто не захочет?

Данте радостно улыбается и тянется к ближайшему беспроводному телефону. Он звонит отцу и просит разрешения, и пока он говорит, я блуждаю по большой комнате, рассматривая различные гобелены и картины. Через две минуты Данте подходит ко мне.

— Мой отец одобрил идею, — говорит он мне. — Мы останемся здесь на лето. Это будет совершенно приемлемо, я обещаю, — говорит он. — Дариус и Маринетт ночуют в доме, так что мы не будем одни.

Это было самое меньшее, о чём я переживала в своих мыслях.

На самом деле, когда он ведет меня наверх, чтобы показать мне спальни, я молча надеюсь, что моя комната будет рядом с его. И потом я чувствую стыд, думая о таких вещах, но это правда. Я хочу знать, что он спит где-то рядом со мной. Мне просто нравится эта мысль, идея, что его кровать близко к моей.

Это кажется таким интимным.

Он ведёт меня в широкий коридор с портретами предков Гилиберти, висящих на каждой из стен. Все они, кажется, хмурятся, глядя на меня, как будто знают, что в моей голове крутятся нечистые мысли об их потомке.

А так оно и есть.

Когда мы продолжаем идти по коридору, я чувствую, что сотни пар глаз прожигают дыру между моими лопатками. Я оглядываюсь назад и вижу сотни пар нарисованных глаз.

И они все, кажется, смотрят на меня.

Потому что так и есть.

Это жутковато.

— Я должен, вероятно, упомянуть, что здесь не так много сотовых вышек, — извиняясь, говорит Данте. — Ты всё ещё хочешь остаться?

Опять же, я никак не могу сказать ему «нет». Не тогда, когда мысль остаться здесь делает его таким счастливым. И, честно говоря, отсутствие приема сотовой связи не так уж и важно. Мы с Беккой в ссоре, так что мне не нужно будет писать кому-то два раза в минуту.

— Конечно же, хочу, — уверяю его я. — Здесь есть домашний телефон. И есть беспроводной интернет, верно? — Он кивает головой. — Итак, со мной всё будет хорошо, пока я могу написать родителям, чтобы они не волновались.

— Я думаю, тебе здесь понравится, — понимающе говорит мне он.

— Думаю, ты прав, — отвечаю я.

А потом он открывает дверь в мою спальню.

И ОБожеМой.

Это просто девичий рай.

Сказочная кровать с балдахином стоит в центре комнаты с белыми полупрозрачными шторами, окружающими её. Кровать застелена мягким белым постельным бельём, а тяжелая мебель искусно размещена в прекрасно оформленной комнате. И у меня есть балкон.

Я пересекаю комнату и открываю стеклянные французские окна.

— Боже Мой, — выдыхаю я.

Из моей спальни открывается вид на заднюю часть поместья, и я вижу оливковые деревья на мили и мили вдаль. Они простираются ровными линиями по холмам. И всё вокруг такое зелёное, тенистое и красивое.

— Это мой балкон, — Данте указывает куда-то рядом со мной. — Чтобы мы могли смотреть друг на друга, когда пьём утренний кофе.

И вот тогда я замечаю, что в углу каждого из балконов есть небольшой столик. Я могу сидеть здесь в безмятежном одиночестве и пить кофе, завтракать, писать в дневнике или думать о Данте.

Я, наверное, буду много думать о Данте.

Особенно теперь, когда я знаю, что его комната буквально по соседству с моей.

Я люблю его.

Я вздрагиваю, осознавая это.

Потому что это ошеломляет.

Возможно ли любить кого-то, кого ты знаешь всего пару недель?

Должно быть, возможно. Потому что я люблю его.

Я люблю произносить его имя в своих мыслях.

Я люблю произносить его имя вслух.

Я люблю смотреть на него.

Я люблю в нём всё.

— Данте, — шепчу я.

Он поворачивается ко мне, такой прекрасный на солнце.

— Да?

Срань господня. Я сказала это вслух? Я пытаюсь придумать, что сказать.

— Я люблю твой дом.

Он улыбается.

— Я тоже. Я рад, что ты здесь.

Я тоже.


Глава 18


«Кому: Риз Эллис < ReeciePiecie @ thecloud . com

От кого: Бекка Клайн < I . am . a . B @ bluejupiter . net

Тема: Посылка

Риз,

спасибо за черепашку. Я уже люблю её, и она восхитительна. Однако, у меня вопрос. Разве оливковые ветви не означают подношение мира? Ты заметила, что черепаха ест твоё предложение мира? Просто наблюдение.

Я тоже ненавижу ссориться с тобой. Я люблю тебя, как сестру. И я знаю, что ты больше не влюблена Квинна. Так, давай помиримся, ладно? Прости, что испугалась до чёртиков. Это не только твоя вина.

Вообще-то, я решила отдохнуть от Квинна. Вот почему я была так расстроена. Долгое время я чувствовала, как он ускользает от меня. Мы молоды, и ему нужно попробовать быть с кем-то ещё, кроме меня. С другими девушками. Сейчас я уже не так расстроена... я бы предпочла, чтобы всё это произошло сейчас, а не тогда.

Твоя мама сказала, что ты остаёшься там на целое лето. Какого чёрта??? А как же выпускные фотографии?

Целую,

Бекка

P . S .: О ком ты говорила, когда сказала, что тебе может быть нравится кто-то другой? Подробности , пожалуйста. И фото»

Святая корова.

Я смотрю на ноутбук, а затем вздыхаю с облегчением. Как будто с моих плеч упал груз, а я даже не понимала, что он там был.

Но какое облегчение!

Мы с Беккой никогда не ссорились так сильно, как в этот раз. И я всерьёз думала, что она никогда больше не заговорит со мной.

Но они с Квином расстались? Эта мысль заставляет меня чувствовать, что земля сошла со своей оси или что-то в этом духе. Они встречались много лет. Бекка-и-Квинн. Это как что-то незыблемое. То, что и должно быть. Бекка-и-Квинн.

Но всё меняется, я полагаю.

И как сильно.

Я сижу на своём личном балконе и использую ноутбук, который принёс для меня Данте. Мои вещи уже перевезли сюда, и это место теперь официально будет моим домом на всё оставшееся лето. Я не вспоминала о фотографиях старших классов, пока Бекка не упомянула о них. На секунду я задаюсь вопросом, можно ли найти здесь фотографа, который бы провёл мою фотосессию, потому что, ОБожеМой, было бы здорово иметь выпускные фотографии, сделанные прямо тут, в раю. Я делаю мысленную заметку спросить об этом Данте.

Я рассеянно смотрю на оливковые рощи и наблюдаю за несколькими рабочими, ухаживающими за деревьями. Не уверена, но, кажется, что они обрезают их. Они стоят там с острыми кусачками, но их движения так нежны, будто деревья сделаны из золота. Хотя, я предполагаю, за те деньги, что Гилиберти зарабатывают на оливках, они и должны быть нежными.

Я наблюдаю, как бригадир Дариус осматривает случайные деревья и проверяет только зарождающиеся оливки. Завтрак ещё не закончился. Солнце ещё не так давно взошло. Но Дариус живет ради своей работы. Так мне сказала Маринетт.

Я также наблюдаю за Данте. Он рано встал и работает с Дариусом. На нём темно-синяя футболка с короткими рукавами и шорты цвета хаки. Даже на работе он вроде как принарядился. Парни у меня дома, вероятно, надели бы обрезанные джинсы. И я должна перестать сравнивать его с теми парнями. Данте, несомненно, вне всякого сравнения.

Он поднимает глаза, ловит мой взгляд и улыбается. Его улыбка похожа на тысячу солнц, и я улыбаюсь и машу ему в ответ. А потом Дариус зовёт его, и Данте возвращается к работе.

Я вздыхаю и закрываю ноутбук

И затем кто-то стучится в дверь моей комнаты.

Я затягиваю толстый халат, который дала мне Маринетт, и открываю дверь

За ней стоит Мия с горячим круассаном, кофе и свёрнутой рубашкой.

— Вот, держи, — она бросает мне рубашку без какого-либо другого приветствия. И это немного странно, так как я не видела её с тех пор, как покинула Старый Дворец пару дней назад.

— Ну, и тебе доброе утро, — я приподнимаю брови и смотрю на рубашку. И тогда я замечаю, что она одета в точно такую же. Рубашку поло цвета зелёного леса с золотой буквой Г, вышитой на лацкане. — Что это?

— Твоя униформа, — говорит она, оставляя еду на моём комоде. — И я также принесла тебе завтрак. Добро пожаловать.

Я улыбаюсь и благодарю её. И только теперь замечаю, что у неё появились ярко-зелёные пряди в её черных волосах.

— Мне нравятся твои волосы, — говорю я ей. Она кивает.

— Но не моему отцу, — ухмыляется она.

— Разве не в этом смысл?

Она усмехается.

— Мне нравится, что ты меня понимаешь.

Я смеюсь и кусаю круассан. А потом я хочу умереть. Сразу после того, как съем ещё сотню таких булочек.

— Бог ты мой. Это лучший круассан, который я когда-либо ела, — говорю ей я со всей серьезностью.

Она кивает.

— Маринетт — француженка, и она делает их своими руками. Честно, я думаю, что это лучшая вещь в доме Гилиберти. Я, вероятно, наберу десять фунтов этим летом.

Подождите. Что?

Я пару минут назад отметила, что её рубашка идентична моей. И она наберет десять фунтов этим летом?

— Ты тоже будешь здесь работать? — спрашиваю я. — Никто не говорил мне об этом.

— Ага, — кивает она. — Я работала на них в прошлом году. Это самая простая работа в мире, и она будет хорошо смотреться в приложениях для колледжа. Мы обе будем работать в сувенирном магазине.

Я вопросительно смотрю на неё, и она объясняет, что здесь проводятся экскурсии по оливковым рощам и поместью, и что в конце туристические группы заходят в сувенирный магазин. Туристы приобретают оливки и закуски из оливкового масла.

— Они также продают вино с семейной винодельни Мисс Стервы, — добавляет Мия.

Тьфу ты. Элена. Лишь мысль об этой Мисс Совершенство немедленно оставляет неприятный привкус во рту.

— Но это весело, — продолжает Мия. — Данте будет здесь всё лето, и он будет часто заходить в магазин. Плюс тут целая куча ребят нашего возраста, которые наняты для летней помощи в рощах. Тебе понравится. Но надень свою рубашку. Пришло время идти на работу.

Это действительно звучит весело.

Особенно та часть, где Данте будет заходить в магазин.

Я улыбаюсь и поворачиваюсь, чтобы снять свою пижамную футболку, и, как только я это делаю, я вижу Данте, стоящего на краю рощи с Эленой.

Я замираю, и моя рубашка падает на пол.

Я прирастаю к месту, наблюдая за ними.

Элена стоит близко к нему, слишком близко, а Данте что-то говорит. Её рука у него на груди, и он не отталкивает её. Через несколько минут она поднимается на носочки и целует его в губы. Это мягкий поцелуй, не длинный и слишком длинный одновременно. Потому что он не отталкивает её. Они говорят в течение ещё одной короткой минуты, а затем он разворачивается и уходит.

Элена наблюдает за ним секунду, потом поворачивается и идёт в мою сторону. И когда она это делает, её зелёные глаза находят меня с лазерной точностью, и в её взгляде самая настоящая злоба и ненависть, которые я когда-либо видела.

Я сглатываю.

— Что случилось? — слышится голос Мии позади меня.

Она подходит и видит Элену, и, прежде чем я могу даже подумать, она показывает Элене средний палец. Элена закатывает глаза и уходит.

— Что она здесь делает? — спрашивает меня Мия.

Если бы я только знала.

— Куда интереснее, почему она целуется с Данте? — печально спрашиваю я.

— Что? — спрашивает Мия, раскрывая рот. — Это невозможно. Я видела его в последнее время. Он светится как неоновая вывеска при одном упоминании о тебе. Он действительно погряз в этом.

Я чувствую, словно мне на грудь положили тысячу камней. Или кто-то ударил меня в живот. Или по лицу. Я падаю на свою кровать. Я онемела и не могу нормально соображать. Я вообще не могу соображать.

— Он не оттолкнул её, — практически шепчу я. Я хочу свернуться в клубок, но это было бы жалко, а я и так выгляжу достаточно жалкой. Сильные девушки не сходят с ума из-за таких вещей. А я — сильная девушка. Взращённая-на кукурузе-и-мясе-сильная-девушка-из-Канзаса.

Но всё же.

Это застало меня врасплох.

В данный момент моё сердце, видимо, забыло про мою силу.

Мия садится рядом со мной и непривычно сочувствует. Она обхватывает меня тонкой рукой за плечи и молча сидит.

— Хочешь проколоть ей шины? — злобно предлагает она. Я качаю головой.

— Нет. Я хочу сидеть здесь и чувствовать себя несчастной.

— Прости, — говорит она. — Ты не можешь. Мы должны идти на работу, — она наклоняется, поднимает мою рубашку и вручает её мне. — Ты можешь чувствовать себя несчастной и на работе.

Я вздыхаю и надеваю рубашку, затем убираю волосы в хвост.

— Окей. Ты права.

Мия смотрит на меня с сомнением:

— А ты? (Прим. пер.: игра слов — «to be right» — «быть правым», а «to be all right» — «чувствовать себя хорошо») Я не хочу видеть, как ты хандришь перед Данте. Ты должна выглядеть так, будто тебе всё равно. Поняла?

Я возвращаю ей сомневающийся взгляд.

— Я не знаю.

— Зато я знаю, — твёрдо говорит она. — Это то, что ты должна делать. Доверься мне. Ты сильная и уверенная в себе, и он тебе не нужен. Он должен это знать.

И с этими словами она берёт меня за руку и выводит из моей комнаты и из дома. Мы прыгаем в маленький гольф-кар, и она везёт нас через территорию особняка к причудливому маленькому домику рядом со зданием, напоминающем фабрику. Очень чистую и очень большую фабрику.

— Это, — говорит Мия, выходя из машины, — сувенирный магазин. Да, я знаю, он больше похож на домик Белоснежки. Здесь, — она указывает на фабрику, — обрабатываются оливки. А там, — она указывает в сторону другого крупного здания, — получают оливковое масло. Есть вопросы?

— Пока нет, — отвечаю я, и мы шагаем по скрипящему под ногами гравию в сторону сувенирного магазина. Мия открывает его. Видно, что она делала это уже множество раз. Она чувствует себя абсолютно комфортно и знает, где что находится. Она щёлкает выключателями и сразу же пересчитывает деньги в кассе. Параллельно она объясняет мне различные процессы и процедуры. Всё звучит достаточно просто.

Всё это время я одним глазом смотрю в окно, надеясь увидеть Данте.

А потом я чувствую себя жалкой.

Я не должна забывать, что злюсь на него.

И теперь я чувствую себя жалкой, ещё и потому что всё ещё втайне надеюсь увидеть его.

Что со мной не так?

— Ты меня вообще слушаешь? — спрашивает Мия, вручая мне зелёный фартук с буквой Г на нём. Я возвращаюсь к реальности.

— Да, — отвечаю я.

— Нет, не слушаешь, — говорит она, качая головой. — Скоро Маринетт принесет нам домашние угощения, которые мы будем раздавать в качестве образцов. Туристы их обожают. Мы откроем двери в 9 утра, и тебе лучше взбодриться. Уверена, Данте заскочит сюда до этого. Кроме того, я только что заметила, что у задней двери стоит ящик вина Конту. Может, Элена приезжала сюда, чтобы доставить вино?

Во мне загорелась искра надежды, но тут же потухла.

— Имеет ли это какое-либо значение в данной ситуации? — печально вздыхаю я. — Потому что она поцеловала его. Он не должен был позволять ей сделать это.

Мия качает головой. Она знает, что не может сказать мне ничего такого, за что я могу уцепиться как за спасательный круг. Я хочу поразмыслить об этом некоторое время.

И я размышляю.

Часами.

Двери магазина открываются ровно в 9 утра, как сказала Мия, незадолго до того, как приходит наша первая группа туристов. Моя работа — раздавать образцы и улыбаться, пока Мия занимается кассовым аппаратом.

Все очень милые, дружелюбные и голодные. Я раздаю больше образцов, чем могла бы себе когда-либо представить. И яскрываю свои чувства за сухой улыбкой, и никто о них не узнает.

И потом, когда я меньше всего ожидаю этого, я замечаю пару рук, которые тянутся за образцом, принадлежащих Данте.

И замираю.

А потом Мия бросает на меня взгляд через всю комнату и пристально смотрит, так что я улыбаюсь ему. Той же вежливой улыбкой, которую я дарю всем остальным всё это утро.

Вежливой, сухой, формальной.

Как же трудно оставаться безразличной и небрежной, когда он так прекрасно выглядит.

Святые обезьянки.

Он слегка потный, но достаточно, чтобы выглядеть мужественным и крепким. Я хочу обхватить его руками и крепко поцеловать, но потом вспоминаю, что его губы только что касались губ Элены, и поэтому мне удаётся себя сдержать.

— Привет, — тихо говорит он, и его голос звучит хрипло, в то время как он тянется к крекеру с оливковым маслом и сыром.

— Здравствуй, — вежливо говорю я.

— Ты хорошо выглядишь в этой рубашке, — торжественно говорит он мне, забрасывая крекер в рот, его взгляд приклеен к моим глазам. Почему он кажется таким чертовски печальным?

— Спасибо, — говорю я так небрежно, как только могу. Должна ли я вести себя так, будто ничего не произошло? Значит ли это «быть сильной»?

Я сглатываю.

И снова.

Окей. Мой план — вести себя нормально и посмотреть, что будет. Потому что я сильная. Я не нуждаюсь в его объяснениях. Я понаблюдаю за ним и посмотрю, как он будет себя вести, и что будет с Эленой. И уж потом посмотрим, что будет со мной.

Я сильная.

Я сильная.

Я сильная.

Я чертовски сильная.

Я повторяю это снова и снова в своей голове.

— Почему ты поцеловал Элену? — быстро выпаливаю я, и Данте испуганно смотрит на меня.

Думаю, я не настолько сильная.

Он колеблется и стоит на месте. Он не смотрит мне в глаза, и моё сердце падает. Я не знаю, чего я ожидала. Чуда? Он целовал идеальную, красивую девушку. Конечно, ему понравилось.

— Ты не понимаешь, — говорит он мне тихо. — Всё сло…

— Да я знаю, — огрызаюсь я. — Сложно. Я устала слушать о том, как сложна твоя жизнь. Жизнь не такая уж и сложная. Либо тебе кто-то нравится, либо нет. Либо ты верен ей и своему сердцу, либо нет. На самом деле всё довольно просто.

Я смотрю на него, и он смотрит на меня, не зная, что сказать, вероятно, удивлённый моей вспышкой гнева или тем, что я на самом деле сказала слова «верный ей и своему сердцу». Как глупо это говорить, но я не обращаю внимания, потому что это правда.

Я беру поднос и иду в подсобку.

Либо он будет честен со мной, либо не будет никаких нас. Я люблю его, но я заслуживаю, чтобы и меня любили в ответ. Когда вы любите кого-то, и они любят вас, вы заслуживаете того, чтобы быть самым важным для них человеком, таким же важным, как воздух.

Данте не следует за мной, но всё в порядке. Мне нужна минутка, чтобы успокоиться.

Я стою неподвижно в тихой подсобке, позволяя моему рваному дыханию замедлиться и выровняться.

Я чувствую себя немного разбитой, но в тоже время лучше.

Потому что, в конце концов, то, что не убивает нас, делает нас сильнее.


Глава 19


Силу переоценивают.

Так я решаю, погружаясь в ванну в своей огромной ванной комнате.

Эта комната явно должна принадлежать высокопоставленному чиновнику, миллионеру или принцессе. И я не причисляю себя ни к одному из этих людей. Потому что высокопоставленный чиновник, миллионер или принцесса, вероятно, не будут унывать и плакать из-за Данте Гилиберти.

А я буду.

Я хандрю со вчерашнего дня. С тех пор, как я ушла от самого красивого парня на земле и плакала о нём в подсобке сувенирного магазина его отца. Я ужинала в одиночестве в своей комнате, и с тех пор я не разговаривала с Данте, хотя он писал мне и спросил, можем ли мы поговорить.

Я ответила: «нет».

Тогда он сказал: «пожалуйста».

И затем я задумалась над этим.

Но тогда мне не пришлось отвечать, потому что его вызвали на встречу с отцом в Старый Дворец. Так что мне была предоставлена отсрочка. Но она не будет длиться вечно.

Почему быть сильной так чертовски трудно?

Я прижимаю голову к кафелю позади меня и добавляю больше воды в огромную глубокую ванну. А потом ещё пузырьки. Потому что печальная девушка заслуживает пузырьки, чёрт возьми. И мои пузырьки продолжают лопаться. Разве это не прекрасная аналогия моей нынешней жизни? Мои пузырьки лопаются.

Я вздыхаю.

И смотрю на часы на стойке.

8:45

У меня пятнадцать минут, чтобы собраться на работу. Но я чувствую себя истощённой и вялой. Я почти не спала прошлой ночью, перед глазами мутнеет, а мои веки кажутся тяжелыми. Я вижу в зеркале доказательства этому в виде мешков под глазами, когда выхожу из ванны. Ох, отлично. Я не Элена Конту. Я не могу быть идеальной в любой момент дня и ночи.

Я натягиваю одежду, а затем собираю волосы в слабый хвостик.

Мой хвостик вполне может соответствовать моему состоянию духа.

Сущий ужас.

Я тупо иду через дом и говорю «доброе утро» Маринетт, которая смотрит на меня с беспокойством, а затем я встречаю снаружи Мию, когда она поднимается по лестнице.

— Ты выглядишь ужасно, — замечает она.

— Спасибо, — отвечаю я.

— Ты уже поговорила с ним?

Я качаю головой.

— Ты должна это сделать, — говорит она мне.

— Знаю. Но точно не сейчас.

— Хорошо.

Мы садимся в гольф-кар и едем остаток пути до магазина в тишине, и я благодарна, что она позволяет мне хандрить, по крайней мере, сейчас.

Приходят туристы, улыбчивые и счастливые. Поэтому я притворяюсь, что улыбаюсь. Хотя и не выгляжу счастливой. Но ничего страшного. Они не знают меня достаточно хорошо, чтобы заметить разницу.

Я раздаю сырные палочки.

Наливаю образцы вина.

Раздаю крекеры, смазанные изысканным оливковым маслом.

И каждый раз, когда я вижу имя Гилиберти на этих чёртовых бутылках с оливковым маслом, я хочу снова заплакать. Самый красивый парень в мире был в моей власти в течение короткого мгновения, и у меня не было достаточно сил, чтобы удержать его. Что со мной не так?

В магазине звонит телефон, и Мия отвечает на звонок, пока я разговариваю с несколькими туристами. Я даже не знаю, что они мне говорят, потому что не обращаю внимания. Всё, что я знаю, что они счастливы быть здесь и счастливы есть бесплатные образцы. Но, честно говоря, меня это не волнует. Мои мысли только о моих собственных страданиях. Надеюсь, я достаточно хорошо это скрываю. Хотя сейчас меня не очень-то волнует, даже если это не так.

А потом Мия поворачивается ко мне, вешает трубку, а её лицо становится серьезным и напуганным.

— Риз, — начинает она нерешительно и делает шаг в мою сторону.

Моё сердце останавливается.

Случилось что-то плохое.

Я не знаю, почему я так думаю, просто знаю это.

— Что? — шепчу я.

Она пугает меня.

Но она тоже напугана. Я могу видеть это по её лицу.

— Произошел несчастный случай, — шепчет она. — Данте.

А потом она не может произнести ни слова. Потому что мы обе начинаем двигаться.

Мы просим туристов покинуть магазин, переворачиваем табличку на «Закрыто» и прыгаем в гольф-кар, летя к дому.

— Какого рода несчастный случай? — требовательно спрашиваю я, пока мы несёмся так быстро, как только эта маленькая машинка может двигаться. Я почти чувствую, что могу выпрыгнуть и бежать быстрее, чем она едет.

— Сегодня утром он ехал сюда на машине своего отца. По-видимому, он не привык к ней, и машина вышла из-под контроля на повороте. Её занесло.

Я не могу дышать.

Могу лишь неотрывно смотреть на неё.

— Он в порядке, — тихо произносит она. — Он в больнице. Мы сейчас поедем туда. Всё будет хорошо, Риз. И он спрашивал о тебе. Вот почему они позвонили.

Они.

Он.

Хорошо.

Я слышу лишь фрагменты фраз, и мои мысли походят на размытое пятно.

Машину Данте занесло. Где? Вниз по одному из этих неровных холмов? ОМойБог. Я не могу мыслить ясно. Моё сердце, разбитое, расколотое и растоптанное этим утром, замерло.

С Данте всё должно быть хорошо.

Должно.

Мир не будет прежним, пока это не так.

Я шепчу молитву, когда мы выпрыгиваем из гольф-кара, а затем залезаем в маленький красный кабриолет Мии. Я не знаю, что это за марка, и мне всё равно. Я открываю окно и высовываю голову, бездумно глядя на размытый пейзаж, так быстро мы проносимся мимо.

Боже, прошу.

Боже, прошу.

Прошу.

Прошу.

Пусть с Данте всё будет хорошо.

Я сделаю всё, что ты хочешь.

Просто сделай так, чтобы он был в порядке.

Не знаю, сколько времени нам нужно, чтобы добраться до Общественной Больницы Валеса. Время пролетело незаметно, но меня это не волнует. Я знаю лишь то, что мы уже прибыли, потому что перед нами горит огромный синий знак, и я выпрыгиваю из машины Мии до того, как она успевает остановиться.

— Риз, подожди, — кричит Мия за моей спиной.

Но я не останавливаюсь.

Я бегу.

Бегу так быстро, как только могу, пока не оказываюсь у стойки, похожей на регистратуру, с администратором, сидящей за компьютером, а рядом люди, мелькающие в коридорах.

— Данте. Гилиберти, — тяжело дышу я.

— Вы не можете просто так навещать мистера Гилиберти, — любезно говорит она с её приятным Кабрерианским акцентом и вежливым лицом. — Ваше имя?

Она берёт трубку и ждёт, когда я назову ей своё имя, чтобы она могла позвонить кому-то и получить разрешение пропустить меня.

— Риз Эллис, — всё ещё задыхаюсь я.

Её глаза загораются узнаванием, и она ставит телефон обратно на базу, не собираясь кому-либо звонить. Ей уже сообщили обо мне.

— Комната 815, — говорит она. Её тон изменился. — Поднимитесь на лифте справа на четвёртый этаж. Комната будет с левой стороны.

Она больше не просто вежлива. Теперь она смотрит на меня уважительно, интересуясь, кто я, чёрт возьми, такая, но не решаясь спросить. Она считает меня очень важным человеком.

— Спасибо, — говорю я и снова бегу. Я решаю, что лифт будет подниматься слишком долго, поэтому нахожу лестницу и, перепрыгивая через две ступеньки, поднимаюсь на четвёртый этаж.

Пожалуйста.

Пожалуйста.

Пожалуйста.

Умоляю я бога. Мне даже не нужно говорить ему, о чём я прошу. Я просто молюсь, чтобы он знал. У меня не хватает дыхания, чтобы объяснить, потому что эта лестница убивает меня, и я не могу дышать.

Пожалуйста.

Пожалуйста.

Пожалуйста.

Я огибаю угол последней площадки и врываюсь на четвёртый этаж.

Медсёстры у медпункта смотрят на меня с тревогой, но я не останавливаюсь, даже когда они просят меня об этом. Я нахожу комнату 815 и врываюсь в неё.

Я замираю в дверях комнаты 815.

Данте смотрит на меня с больничной кровати.

Вокруг него трубки и иглы, и приборы с чёрными экранами и зелёными линиями.

И он такой бледный лежит в море белых простыней.

Но Данте пристально смотрит на меня. И его глаза такие ярко-синие на фоне огромного моря белых простыней. И самое главное, что он смотрит на меня, потому что это значит, что его глаза открыты.

Боже, спасибо!

— Привет, — тяжело дышу я и, слегка наклоняясь, кладу ладони на свои колени. Я не могу дышать. Я не могу дышать, потому что я чувствую облегчение и потому что я только что взбежала на четыре лестничных пролёта.

— Привет, — тихо говорит он. — Ты пришла.

Я смотрю на него со смесью шока и удивления.

— Ты думал, что я не приду?

Я должна была прийти. Не имело бы значения, даже если бы Земля была в огне и затоплена пылающей лавой и серой. Я оказалась бы здесь, даже если бы это убило меня. Я не смогла бы быть где-либо ещё.

Только здесь.

Сейчас.

С ним.

Он пожимает плечами, а затем вздрагивает. И потом я замечаю, что его лицо, его красивое, удивительное лицо так исцарапано. Его левый глаз уже почернел и опух. На правом виске белая повязка, и я вижу, как кровь проступает через неё.

В его руке капельница.

Но он жив.

— Помнишь, я говорила, что твоё вождение не может меня напугать? — спрашиваю я.

Он кивает, и я думаю, что вижу блеск в его глазах. Боже, я обожаю, когда его глаза блестят.

— Ну, я изменила своё мнение.

Он смеётся, потом вздрагивает, и я пересекаю комнату и беру его за руку так нежно, как только могу.

— Ты меня напугал, — мягко говорю ему я, и мой голос застревает в горле, и глаза наполняются слезами. Ничего не могу с этим поделать. Я знаю, что я сильная, но это выше моих сил. — Ты в порядке?

Он кивает.

— Всё хорошо. Только синяки и ссадины. Благодаря подушкам и ремням безопасности.

— Ты ехал слишком быстро? — спрашиваю я, и, вспоминая тот день, когда мы мчались по извилистой дороге, конечно, это было так.

— Возможно, — говорит он. — Я не особо обращал внимание. Я думал только о тебе. А потом всё вышло из-под контроля. Тормоза не сработали, шины заскользили. Всё произошло так быстро, что я даже не успел ни о чём подумать.

Кроме как обо мне.

Он думал обо мне, а потом попал в аварию.

Ох, отлично.

Он попал в аварию из-за того, что думал обо мне.

— Мне жаль, — говорю я, и слова начинают литься потоком. — Прости меня. Я должна была просто поговорить с тобой, и тогда бы ты не чувствовал себя виноватым, и тогда ты не попал бы в эту аварию. Это моя вина. Мне очень жаль.

Я всё ещё держу его за руку, и он смотрит на меня своими красивыми голубыми глазами.

— Ты извиняешься? — спрашивает он в замешательстве. — ТЫ извиняешься? За что? В этом нет твоей вины. Ни в чём из этого нет твоей вины.

— Я вела себя как ребёнок, — говорю ему я. — Я не знала, что сказать тебе, и я пыталась быть сильной, но я была так расстроена, что ты целовался с Эленой.

— Элена поцеловала меня, — отвечает он. — Я просто хочу прояснить этот момент. И она поцеловала меня, потому что я только что сказал ей, что больше не могу встречаться с ней. Потому что я хочу быть с кем-то ещё.

— С кем-то ещё? — Мой голос звучит так ничтожно в огромной больничной палате, и внезапно моё сердце снова замирает. На этот раз оно замирает, потому что с надеждой ждёт слов, которые я так отчаянно хочу услышать.

— Да, — кивает он. — С кем-то ещё.

Моё сердце всё ещё ждёт.

Он делает паузу.

Потом снова медлит.

Он ничего не говорит, поэтому говорю я.

— Я её знаю?

Я смотрю вниз, а он вверх, и наши глаза встречаются.

— Я надеюсь, так как это ты, — говорит он.

Моё сердце останавливается.

А потом начинает биться снова.

А затем я наклоняюсь и целую Данте Гили-беэр-ти так нежно и мягко, как только могу (Прим. пер.: в английском слог «беэр» пишется как «bear», т.е. «медведь», «мишка»; Риз вроде как сравнивает Данте с милым медвежонком :)).

— Ты хочешь быть со мной? — спрашиваю я, отстраняясь, и смотрю на него. Он пахнет йодом, спиртом и отбеливателем для больничных простыней. Это посторонний, незнакомый запах. И мне он совсем не нравится. Но его рука сильно сжимает мою.

Он кивает.

— С тех пор, как ты врезалась в меня в аэропорте.

— Это ты врезался в меня, — отвечаю я.

Он закатывает глаза, и я снова целую его.


Глава 20


Десять раз.

Вот как много раз я навещала Данте за последние пять дней, пока он лежал в больнице. Я приходила утром, оставалась до ланча. Затем возвращалась в рощи, чтобы отработать свою смену в сувенирном магазине до пяти вечера. Потом вновь отправлялась в больницу и оставалась там до девяти вечера. Затем ехала домой, писала Данте о том, что благополучно добралась, а затем всё это повторялось на следующий день.

Данте говорил мне, что я не обязана ездить к нему по несколько раз на дню.

Но я знаю, что он хочет этого.

И нет другого места, где бы я предпочла находиться.

Так много людей приходит его навестить. Мия, Гевин, Нейт, отец Нейта, Маринетт, Дариус, родители Мии, ребята, которых я не знаю, другие члены кабинета министров Дмитрия, родители Элены. Даже Элена собственной персоной однажды зашла к нему.

Тысячу раз.

Вот сколько раз Мисс Совершенство бросала взгляды в мою сторону, пока была здесь, но она вела себя так сладко и мило с Данте и принесла ему конфеты. Знаю, она думает, будто то, что происходит между мной и Данте — проходящее. Но я — та единственная, с кем он хочет быть.

Данте хочет быть со мной.

Мы настолько разные, насколько это возможно.

Но Данте хочет быть со мной. Со мной. Со мной. Со мной.

И это всё, что имеет значение.

Естественно, Дмитрий часто приходит навестить сына. И даже, если он обеспокоен тем, что я бываю тут слишком часто, он ничего не говорит. Он как всегда мил в своём очаровании. Он не зол на Данте за то, что тот разбил его шикарный Ягуар. Он лишь счастлив, что с Данте всё в порядке. Вот таким и должен быть отец, решаю я.

— Зачем ты вообще взял машину своего отца? — спрашиваю я Данте, помогая ему складывать вещи в сумку. Сегодня он возвращается домой, и моё сердце поёт при мысли об этом. И затем я улыбаюсь, потому что я только что назвала Дом Гилиберти домом.

— Моя машина была в ремонте, — объясняет он, осторожно натягивая мягкую футболку через голову. Его грудь, ребра и плечи всё ещё покрыты синяками, портящими то, что в противном случае является совершенством. Его тело действительно могло быть мраморной скульптурой. Оно просто идеально. Кроме нынешнего момента, когда совершенство покрыто синяками. Я сглатываю и отворачиваюсь. Его близость до сих пор пугает меня.

— Ты должен был быть осторожнее, — заявляю я. — Ты так быстро входишь в повороты.

— Я думал, ты не боишься? — спрашивает Данте, и его глаза снова блестят. — Ты выросла, катаясь на фермерских грузовиках, скользящих в грязи.

Я пристально смотрю на него.

— Не используй мои же слова против меня. Это правда. И мне не было страшно. Но это было тогда, когда я думала, что ты отличный водитель. Теперь я знаю правду, и мне страшно.

Он закатывает глаза.

— Ты что-нибудь слышала от Бекки?

Он очень хорошо меняет тему. Это то, что я поняла на прошлой неделе. И мы многое узнали друг о друге за последние несколько дней. Нам нечего было делать, кроме как разговаривать в этой больничной палате. Я рассказала ему всё о Бекке, Квинне, Конноре и доме.

Он рассказал мне всё об Элене, её отце, Кабрере и о том, каково это — вырасти в семье Гилиберти.

Это было захватывающе.

И теперь я чувствовала, что на самом деле понимаю его.

Он действительно хороший человек, который просто родился в золотой клетке.

— Да, — отвечаю я. — Я снова разговаривала с ней сегодня утром. Она передаёт тебе наилучшие пожелания и с нетерпением ждёт встречи с тобой.

Вчера Данте предложил пригласить Бекку сюда на неделю или две в конце лета. Я посчитала, что это отличная идея, как впрочем и Бекка. Сейчас она работает над прессованием своей мамы, пока та не согласится отпустить её за океан. Я задумываюсь на мгновение, не обратиться ли к Дмитрию, чтобы посодействовать решению этого вопроса, но потом отвлекаюсь, когда Данте слегка покачивается, поднимая свою сумку и опуская её на кровать.

— Ты в порядке? — с беспокойством спрашиваю я, бросаясь к нему, чтобы поддержать за локоть.

— Я не инвалид, — говорит он мне. — Я просто неделю не вставал с постели. Ооо... а это мысль!

А потом он с намеком и с огромным преувеличением играет бровями, и я смеюсь. Его анальгетики развязывают его обычно джентльменский язык.

— В обычной ситуации, это звучало бы заманчиво, но не сейчас, — отвечаю я. — Больничные трубки и накачанный наркотиками парень не делают эту идею заманчивой.

— Нет? — он выглядит разочарованным.

— Нет, — подтверждаю я. — И я сейчас не могу думать ни о чём подобном. Я слишком волнуюсь за тебя, чтобы размышлять о такой ерунде.

Ложь.

Пять тысяч раз.

Вот сколько раз за прошедшую неделю я мечтала о том, как руки Данте окажутся на моём теле. Он лежал на больничной койке, а в моей голове роились грязные мысли. Его предки с картин несомненно укоризненно смотрели бы на меня. Если бы они могли меня видеть. Чего они не могут сделать.

— Ты готов? — спрашиваю я, борясь с румянцем, который проступает на моих щеках от моих нелепых и грязных мыслей.

— Да. А ты?

Боже, определённо. Но это двусмысленный вопрос. И сейчас не время об этом думать.

— Я подгоню твою машину, хорошо?

Он кивает, и я ухожу, чтобы попросить персонал вывезти машину из гаража. По настоятельной «просьбе» Данте я ездила на ней в больницу и обратно. Сначала мне было боязно сидеть за рулём такого дорогого механизма, но сейчас я уже чувствую себя уверенней. Теперь я понимаю, почему он так небрежно относится к своим роскошным вещам. Мне стыдно признаться, но я тоже к ним привыкла. Это странно. Наверное, такова человеческая природа. Вы привыкаете к тому, что вас окружает.

Я помогаю Данте забраться на пассажирское сидение, и он всё ещё кажется бледным. Но его накачали анальгетиками, так что я сомневаюсь, что он чувствует боль. И из-за лекарств он очень болтлив на пути к Дому Гилиберти.

— Ты уверена, что не питаешь чувств к Коннору? — спрашивает он меня уже в третий раз с тех пор, как мы покинули больницу. Я улыбаюсь и качаю головой, сосредоточившись на поворотах.

— Да, я уверена, — уверяю я его. — Он мне как брат. Он всегда был мне братом. Он дёргал меня за косички и прятал моих Барби.

— Я завидую ему, — заявляет Данте. — Он знал тебя, а я нет.

И теперь я благодарна за болеутоляющие, которые делают Данте разговорчивым. Он открывает ту его сторону, которую я никогда раньше не видела. Очень человеческую, не вполне уверенную в себе сторону. И мне это нравится. Это говорит мне о том, что Данте Гилиберти не совсем совершенен.

Это заставляет меня любить его ещё сильнее.

Изгибы дороги и мерное покачивание машины в сочетании с обезболивающими делают Данте сонным, и он засыпает, слегка похрапывая, задолго до того, как мы добираемся до дома. Я подъезжаю к зданию, бужу его и помогаю пройти в дом.

Маринетт, удивительно проворная для пожилой женщины, бежит впереди нас и открывает дверь в спальню Данте, чтобы я могла помочь ему пройти в комнату. Он опирается на меня, а я тащу его вещи и помогаю ему идти. Из-за медицинских препаратов он балансирует на грани сознания. В противном случае он бы никогда не позволил мне взвалить на плечи такие тяжести.

Но со мной всё в порядке, потому что это заставляет меня чувствовать, что я, наконец-то, делаю что-то, чтобы помочь ему. Я благодарю Маринетт, и она оставляет нас с Данте наедине.

В его комнате.

Одних.

Помогая ему лечь, я понимаю, что впервые вижу его комнату. Я никогда не заглядывала в его комнату, пока была в Старом Дворце, и это нормально. Потому что, оглядываясь вокруг, я понимаю, что вот это и есть его настоящая комната, его настоящее личное пространство. Место, где он действительно может быть самим собой.

Она выполнена в тёмно-синих тонах. И это так в его стиле. Когда я думаю о Данте, я представляю себе синеву. Как его глаза.

Огромная и удобная кровать, с тёмно-синими покрывалами и подушками. В ногах кровати лежат несколько фотоплёнок и фотоаппарат (вероятно, именно так их оставил Данте перед отъездом в Старый Дворец больше недели назад). Я просматриваю их и вижу, что это изображения оливковых рощ и заката. Романтично и мечтательно. И он действительно хорош в захвате красивых фотографий. Я кладу их на стол.

Мебель в комнате выглядит тяжёлой, а ещё здесь есть зона гостиной с диваном и столиками по краям, на которых лежат стопки фотографий. Даже отсюда я вижу свои фото. Но я больше не злюсь. Очевидно, что это его любимое увлечение. Не преследование. Это просто... он. И он действительно хорош в этом.

С края стола улыбается фотография его матери. Она стоит в рамке, богато украшенной серебром, а женщина, изображённая на фотографии, обаятельна и красива. Есть ещё одна фотография Данте с его отцом. Они оба стоят на краю лодки с названием «Даниэлла». Интересно, это имя матери Данте? Но я не могу спросить его об этом, потому что он уже храпит на кровати. Он всё ещё полностью одет и лежит поверх одеяла.

Я решаю, что это несомненно и есть имя его матери.

И, чёрт возьми, я снова употребила слово «несомненно».

— Риз, — тихо произносит Данте. Он сонный, тёплый и свернулся калачиком на кровати. Он тянется ко мне. На этот раз он не морщится, когда двигается, так что либо ему лучше, либо болеутоляющие помогают. Вероятно, смесь того и другого.

Я быстро пересекаю комнату и сажусь рядом с ним.

— Спасибо, — шепчет он и берёт меня за руку, — за то, что осталась со мной.

Его ладони тёплые и имеют небольшие мозоли от работы с Дариусом. Я глажу его большой палец своим. И одно лишь прикосновение к его коже воспламеняет меня. Но сейчас это не лучшая новость, поскольку он сломлен, чувствует боль и хочет спать. Но эмоциональная нагрузка прошлой недели выросла, и теперь я жажду, чтобы он прикоснулся ко мне.

Его прикосновения реальны.

Это значит, что он в порядке.

Они осязаемы.

И я нуждаюсь в них.

Как и он.

Я знаю это, потому что он притягивает меня к себе, и я прижимаюсь к нему, стараясь не задеть его ушибленные ребра. Он наклоняется ко мне и целует, его губы мягко касаются моих, и я выдыхаю ему в рот.

Он стонет, но не от боли.

Этот стон говорит мне, что ему нравится то, что мы делаем.

В животе разгорается пламя, достигая сердца, и руки начинают путешествовать по его телу.

Они легко скользят по его плечам, спине, бедрам, ягодицам. Он осторожно перекатывается на бок, лицом ко мне, и его руки тоже двигаются.

Они повсюду.

И он целует меня.

И все мысли покидают мою голову.

Он шепчет моё имя, и я, действительно, больше не могу думать ни о чём другом. Мне нравится, как он произносит моё имя. Происходящее между нами нереально. Словно во сне.

Но руки Данте так реальны, и их тяжесть говорит мне, что всё происходящее — определённо не сон.

А потом он слегка перемещается и морщится от боли.

И это напоминает мне, что это определенно не сон. И он всё ещё ранен. Мы не должны делать это.

Я тихо говорю ему.

— Данте, ты должен отдохнуть. Ты всё ещё ранен. Доктор сказал, что тебе нужно отдохнуть.

Он смотрит на меня, его глаза ласковые и влажные, и моё сердце тает. Потому что он кажется таким уязвимым, и его хрупкость в этот момент делает его ещё более прекрасным, чем обычно. Даже прекраснее, чем загорелый, красивый и уверенный в себе Данте, каким он обычно является.

— Я сожалею, — шепчет он. И я вздрагиваю.

— Сожалеешь о чём? — удивлённо спрашиваю я.

— О том, что воспользовался тобой. Ты пытаешься мне помочь, а я этим пользуюсь.

Он такой серьезный, и я не могу сдержать смех.

— Ты — болен, — указываю я. — Разве не я та, кто пользуется тобой?

Он тихо смеётся, и я присоединяюсь к нему, потому что это правда.

И в то же время нет.

Потому что он хочет меня так же сильно, как и я хочу его.

И он говорит мне это.

Его голос хриплый и сексуальный, и я практически таю, превращаясь в лужицу.

— Я скоро отдохну, — говорит он мне. И в его голосе слышится обещание.

Нежное и вкрадчивое обещание.

В моём животе снова вспыхивает пламя, и я киваю.

— Знаю, — отвечаю я, затем наклоняюсь, целую его в лоб и накрываю одеялом. — Сладких снов.

— Пусть тебе приснюсь я, — произносит он, закрывая глаза.

«Всегда», — думаю я.

— Может быть, — отвечаю вместо этого.

Он улыбается с закрытыми глазами, и я решаю, что могу вечно стоять и смотреть, как он спит. Я понимаю, что это звучит жутко и по сталкерски. Поэтому я тихо возвращаюсь в свою комнату.

И мне снится Данте.


Глава 21


— Святая корова! Вы только посмотрите на него, — вздыхает Мия.

Наши носы практически прижаты к витрине магазина, и мы смотрим на оливковые рощи. Вокруг ходят десятки потных мужчин, но мы сосредоточены только на одном.

И, к сожалению, это не Данте.

Это парень по имени Винсент. Летний полевой работник, без которого Мия не может жить.

Я смотрю, как его кожа блестит на солнце от пота, а его бицепсы выступают от жары, и я должна отдать должное Мие. Если ты собираешься решить, что не можешь без кого-то жить, то это определенно должен быть кто-то такой же сексуальный, как Винсент.

— Что ты о нём знаешь? — рассеяно спрашиваю я. Потому что, честно говоря, с его внешностью это не имеет никакого значения. Он высокий, светловолосый, кареглазый, мускулистый, с улыбкой, за которую девушки готовы убить. И джинсы сидят на нём идеально, как ни на ком другом.

— Не очень много, — признаётся Мия. — Очевидно, его родители живут в долине. Они — фермеры. Так что он опытный полевой работник. Как видишь, — она указывает на него, — из него получился отличный и удивительный полевой работник.

Я хихикаю, и она тоже.

По случайному совпадению, он смотрит в нашу сторону и улыбается.

И мы одновременно вздыхаем.

Он совершенно сексуален.

И сегодня вечером у Мии с ним свидание.

— Интересно, насколько опытны его руки? — размышляет вслух Мия.

Я знаю, что сейчас она говорит не о полевых работах, и мы снова изучаем его взглядом. Мускулы на его спине пульсируют, когда он подтягивается на вишне, чтобы подрезать дерево. Мы следим за игрой его мышц и ловкими руками и снова вздыхаем одновременно.

— Держу пари, очень опытные, — наконец, отвечаю я.

— Всё в порядке, — уверенно отвечает Мия. — Это к лучшему. Я не волнуюсь. Я могу справиться с чем угодно.

— Ты говоришь как девушка, у которой никогда не было парня, — произношу я.

Она закатывает глаза, и следующая группа туристов проходит в магазин. Мы слишком заняты, чтобы болтать, а затем всё моё внимание занимает наблюдение за Данте, так что мы перестаем говорить об этом. Но я знаю, Мия взволнована.

И я тоже взволнована, но по другой причине. Врач, наконец, отпустил Данте домой, чтобы тот мог вернуться на работу сегодня, всего через две недели после несчастного случая. Рёбра зажили, синяки почти исчезли. Он чувствует себя великолепно и, должна заметить, выглядит тоже великолепно.

Прямо сейчас он тоже в поле, работает с Дариусом. Я ловлю себя на том, что надеюсь, что он не переусердствует, пытаясь доказать, что полностью здоров. Я смотрю, как он наклоняется над оливковой веткой, и Дариус показывает ему что-то на коре. Я понятия не имею, что они делают или на что смотрят, но Данте, кажется, заинтересовался этим.

Я раздаю ещё несколько образцов сыра и оглядываюсь в поисках Данте.

Но его уже нет на прежнем месте.

Я вздыхаю и оборачиваюсь.

— Кого-то ищешь?

Иногда он такой самоуверенный. И мне это нравится. Я улыбаюсь и борюсь с желанием выкинуть поднос с образцами, броситься в его объятия и обхватить ногами его талию. Но я не хочу снова ломать его бедные ребра. Вместо этого я улыбаюсь.

— Никого конкретного. Ты пришёл на дегустацию?

— Угу.

Я протягиваю ему крекер, но он обнимает меня за плечи потной рукой и притягивает к себе для поцелуя.

На вкус он солёный, но мне всё равно.

Это очень нехарактерно для него — демонстрировать себя на публике.

Что ж, я наслаждаюсь этим, пока могу.

Я наслаждаюсь этим сполна, пока могу.

И меня не заботят туристы, что смотрят на нас и улыбаются.

Он, наконец, отстраняется, и я задыхаюсь.

— Ох, такую дегустацию я не провожу для кого попало. Так что сегодня тебе повезло.

Он улыбается, и я решаю, что это я — та счастливица, которой сегодня повезло.

— У меня была веская причина прийти, — сообщает он. — Ну, две веских причины. Первая — бутылка воды. И вторая — пригласить тебя на свидание. Не хочешь поужинать со мной сегодня вечером? Наедине?

Наедине? Замечательная идея!

Мы не были наедине с тех пор, как Данте вышел из больницы. Маринетт была практически тенью Данте в течение последних двух недель, беспокоясь о нём, как маленькая курица-наседка. Даже Дмитрий приезжал несколько раз. Он чувствовал себя ужасно из-за того, что не смог сам забрать Данте из больницы. Каждый вечер мы ужинали в главной столовой с другими обитателями дома.

Слава-богу-настоящее-свидание было бы потрясающим. Я киваю.

— С удовольствием. Куда мы едем?

— Мы встретимся здесь, — говори Данте. Я изо всех сил стараюсь, чтобы моё лицо не выглядело поникшим. Как мы окажемся тут наедине? Но Данте замечает выражение моего лица и смеётся. — Доверься мне, — говорит он. — Увидимся после работы, ладно? Встретимся на террасе в 18:00?

Я киваю.

— Хорошо. Я буду здесь.

Он ухмыляется.

— Думай обо мне сегодня днём.

«Всегда», — проносится в голове.

— Может быть, — произношу я вслух.

Он снова ухмыляется и исчезает за дверью, схватив бутылку воды из холодильника. Я чувствую его запах, витающий в воздухе, даже после того, как он ушёл, и вдыхаю его. Мия качает головой.

— Вы, ребята, отвратительны, просто чтоб вы знали, — говорит она мне.

— А ты нет? Ты и твоё влюбленное нытьё из-за Винсента?

— Это не влюблённость, — замечает она. — Это элементарная похоть. Давай говорить начистоту, Канзас.

Я качаю головой и пытаюсь думать о чём-нибудь другом, чтобы отвлечься. В противном случае, это будет очень долгий день. Кажется, до шести вечера ещё целый месяц. Я отправляю несколько сообщений маме, Бекке и бабушке. Потом улыбаюсь ещё нескольким туристам. И всё это заняло всего двадцать минут.

Святые обезьянки. Забудьте. Кажется, до шести вечера ещё два месяца.

Но время неизменно бежит вперёд, даже если я сгораю от нетерпения, нервничаю и волнуюсь.

Ровно в пять вечера мы с Мией закрываем магазин, запрыгиваем в гольф-кар, и она высаживает меня около дома.

— Позвони мне после твоего свидания, — говорит она со злобной усмешкой.

— Позвони мне после твоего, — отвечаю я. Она машет рукой и направляется к своей машине, а я иду в дом, чтобы принять душ.

Что надеть на таинственное свидание? Я роюсь в шкафу. С тех пор как я перебралась в дом Данте, я ходила по магазинам всего пару раз. И маминой кредиткой я тоже не пользовалась. Я пустила в ход свою зарплату из сувенирного магазина. А так как здесь все мои потребности с лихвой удовлетворяются, то мне не нужно ни на что тратиться, кроме одежды. Да это просто мечта любой девушки!

Я выбираю шорты и белую блузку с широким вырезом и рукавами-фонариками. Думаю, если бы это было официальное свидание, то Данте предупредил бы меня об этом. Или прислал бы мне официальный наряд, как сделал это в прошлый раз.

— Позволь мне уложить твои волосы, ma chérie (Прим. пер.: с франц. — «моя дорогая»), — произносит тихий голос за моей спиной. Я оборачиваюсь и замечаю позади себя маленькую Маринетт, которая пересекает мою спальню. Я даже не услышала, как она вошла.

Я снова поражаюсь её размерам. Она такая крошечная, словно маленькая фея с серой кичкой на голове. Рядом с ней я чувствую себя амазонкой.

— У тебя сегодня вечером особенное свидание с господином Гилиберти, не так ли?

Маринетт улыбается мне своей морщинистой улыбкой, берёт щетку и усаживает меня на кровать. Она опускается рядом и расчёсывает мои волосы. И я закрываю глаза. Уже очень давно никто не расчёсывал мне волосы. Это приятно.

— Я не знаю, куда мы собираемся пойти, — говорю я ей. — Это секрет. Или сюрприз, наверное.

Маленькие жилистые руки Маринетт пробегают по моим волосам, нащупывая спутанные пряди.

— О, не волнуйся, малышка, — отвечает она. — Господин Гилиберти очень внимательный. Он всегда был таким. В этом он похож на своих родителей.

— Вы знали его мать, — ко мне приходит осознание, и я поворачиваюсь к ней лицом.

Маринетт кивает.

— Ах, да, знала. На земле нельзя было найти более нежной женщины, чем Даниэлла.

Даниэлла.

Значит, они назвали свою лодку в её честь.

— Какой она была? — спрашиваю я. — Я интересуюсь только потому, что мне грустно, что Данте не знал её лично. Не представляю, каково это. И я очень рада, что у него были вы, Маринетт.

Она практически расцветает от моей похвалы.

— Даниэлла была очень нежной душой. Свободной, такой прекрасной и доброй. И она не могла дождаться рождения Данте. Она ждала этого каждый день своей беременности. То, что произошло, было трагедией. Мне было приятно наблюдать, как он растет, — задумчиво говорит она, глядя мимо меня. — Он был таким хорошим мальчиком. Он был солнечным и жизнерадостным с самого рождения, совсем как его прекрасная мать. Он стал хорошим человеком. Я горжусь им. И я не хочу, чтобы ему было больно. В его жизни и так было слишком много боли.

Тон Маринетт стал суровым, и я смотрю на неё с удивлением. Последние слова были адресованы мне?

— Ммм, я не собираюсь причинять ему боль, если вы думаете об этом, — говорю я ей. — Маринетт, он далеко не в моей лиге. Очень, очень далеко. Если кто-то и может причинить кому-то боль, так это он, я уверена.

Маринетт смеётся, но я не вижу ничего смешного.

— Ах, малышка, — говорит она, откидывая мои волосы назад, скручивая их и закрепляя заколкой. — В этом смысле ты очень похожа на его мать. Очень скромная. Это очаровательно. И ты не понимаешь, насколько ты прекрасна. И это тоже очаровательно. Такая девушка, как Элена, знает свои сильные стороны и использует их в своих интересах. Я рада, что Данте выбрал тебя. Действительно, очень рада. Элена не подходила ему. И я думаю, что ты именно та, кто ему нужен. Но я всё равно не хочу, чтобы ты причинила ему боль. Даже ненароком.

Она толкает меня в плечо для пущей убедительности.

Ненароком. Она действительно свободно говорит по-английски (Прим. пер.: Маринетт употребляет слово «inadvertently»; вероятно, оно не является слишком популярным синонимом слова «случайно», и его употребление демонстрирует большой словарный запас). Данте был прав.

Я говорю ей об этом, и она смеётся.

— Никому не говори, — наставляет меня она. — Очень удобно притворяться, что я ничего не понимаю. Или что я не слышу. Я слышу всё, поверь мне.

Её глаза остры, как у орла, и я не сомневаюсь, что уши тоже. Я киваю.

— А теперь, милая, ты готова. Не заставляй моего мальчика ждать. Он везёт тебя в одно особенное место.

И она уходит. Честное слово, для пожилого человека она двигается очень быстро.

У меня есть всего несколько минут в запасе, поэтому я строчу пару коротких сообщений маме, папе и бабушке. У дедушки нет электронной почты, но бабуля читает ему письма, отправленные на её аккаунт.

И вот уже 17:55.

Наконец-то.

Думаю, краска могла бы высохнуть быстрее, чем закончится этот день.

Я закрываю крышку моего ноутбука и иду на заднюю террасу.

Данте уже ждёт меня там.

Солнце начинает опускаться за горизонт, и Данте стоит прямо на этом фоне. И я не могу решить, что прекраснее. Закат или он.

Он одет в чёрные слаксы и серо-голубую футболку с V-образным вырезом. Она обтягивает его грудь, делая его глаза слегка серыми и подчёркивая его светлые волосы. Может ли он стать ещё прекраснее? Серьёзно. Разве Бог не мог дать Данте хотя бы крошечное несовершенство, чтобы он не сводил меня с ума так легко?

Он замечает меня, улыбается иприветствует сладким поцелуев в лоб, который, конечно же, автоматически заставляет моё сердце растаять. Я практически чувствую, как оно капает в мою грудную клетку.

— У тебя был хороший день? — вежливо спрашивает Данте.

Я киваю.

— Да. Немного длинный. А твой?

— Черепахи ползают быстрее, чем тянулся сегодняшний день, — отвечает он. — Не мог дождаться, когда увижу тебя.

Моё сердце делает кульбит, точно отражая мои чувства. Мальчишки у меня дома никогда бы такого не сказали, даже если бы так подумали. Данте совершенно другой.

Может ли Маринетт быть права? Возможно ли, что я нравлюсь этому прекрасному, идеальному парню так же сильно, как и он мне?

— Ваша карета подана, — говорит он.

Он взмахивает рукой, и я вижу, что рядом со ступеньками, ведущими на террасу, стоит карета. И в неё запряжена красивая белая лошадь.

Я смотрю на него в шоке. Как я не заметила этого, едва выйдя на улицу?

— Я думала, в Кабрере нет лошадей? — спрашиваю я, спускаясь по ступенькам, чтобы погладить бархатистый нос огромной лошади. Она выдыхает горячий воздух мне на щёку, и я глажу её мягкую шею. — Да, ты прелестная малышка, — шепчу я ей.

— У нас и нет лошадей. Эту привезли сюда специально для тебя. Мне казалось, ты скучаешь по верховой езде, — он небрежно пожимает плечами, как будто этот невероятно заботливый жест не стоил целую кучу денег.

Я не знаю, что сказать. Впервые за… всегда. И я говорю ему об этом.

— Сомневаюсь, что это продлится долго, — криво усмехается он. И я хлопаю его по руке. Его рука как камень. Полевые работы с Дариусом сделали его ещё более мускулистым, если это вообще возможно.

Я сглатываю.

Он протягивает мне руку.

— Хочешь прокатиться?

Он берёт меня за руку и, поскольку его глаза прикованы к моим, он не видит гигантской кучи лошадиного навоза, лежащей перед ним. И вступает в неё.

Мы оба замираем, он в ужасе, как и я, и я не знаю, что сделать.

Кроме как засмеяться.

Потому что эта куча так отвратительно воняет.

Он выглядит таким совершенным, утончённым и красивым, а его нога покрыта свежим конским навозом, и он никогда раньше не был рядом с лошадью, из-за чего вся ситуация выглядит ещё смешнее. Это безумно уморительно.

Я начинаю хохотать, и Данте присоединяется ко мне.

Он сбрасывает свои чёрные мокасины в траву, и я уверена, что они из итальянской кожи и очень дорогие, и теперь один из них полностью покрыт лошадиным навозом. Мысль об этом вызывает у меня новый приступ хихиканья.

Данте закатывает глаза, наклоняясь и закатывая штанины своих слаксов.

— Ты не пойдёшь за другой парой обуви? — спрашиваю я, когда, наконец-то, могу вздохнуть.

Он качает головой.

— Нет. В них нет необходимости. Там, куда мы направляемся, не нужна обувь.

Я внимательно смотрю на него, ведь моё любопытство только что подпитали.

— Хм. Загадка, — бормочу я.

И вновь беру предложенную мне руку.

В этот раз всё проходит гладко, и он помогает мне забраться в небольшую повозку без происшествий. Я чувствую себя принцессой. С босоногим принцем. Данте кивает невидимому мне человеку, и из-за угла появляется извозчик. Должно быть, он ожидал сигнала от Данте. Он забирается на место кучера и оглядывается на Данте.

— Куда, сэр?

— В доки, — отвечает Данте.

Я занята осмотром кареты. Она словно из сказки. Такая округлая и роскошная. И такая большая внутри. На сиденье напротив меня лежат сложенные куртки, корзина для пикника и букет цветов.

Данте берет цветы и протягивает их мне.

— Ты выглядишь прекрасно, — говорит он. Его глаза снова сверкают. — Любишь сюрпризы? Теперь ты сможешь ездить на ней, когда захочешь. И можешь научить меня тоже. Если ты готова, конечно.

О, я готова.

О. Подождите. Он имел в виду уроки верховой езды.

Я готова и к этому. Конечно же, это так. Он может получить всё, что пожелает (Прим. пер.: игра слов — «Im willing» означает «быть готовой», «желать», в том числе в сексуальном плане).

Но я не произношу это вслух. Вместо этого я киваю.

— Конечно. Я бы хотела научить тебя верховой езде.

Данте откидывается на спинку сиденья и вытягивает руку позади меня. Я наклоняюсь к нему, к его теплу. Никогда в жизни мне не было так комфортно. Я говорю ему это, и он смеётся.

И жизнь теперь официально совершенна.

Копыта лошади цокают по дороге, мимо проезжают машины. Жители Кабреры таращатся на нас, потому как для них лошадь, прогуливающаяся по шоссе, не является чем-то обыденным. Я не вижу охрану Данте, но уверена, что они следят за нами. Но я не упоминаю об этом. Я не хочу поднимать сегодня раздражающие темы.

Потому что сегодняшний вечер совершенен.

Солнце, действительно, садится, и это прекрасно. Оранжевые, красные и золотые лучи сияют над горизонтом и играют на нашей коже, и всё вокруг романтично и волшебно.

Это действительно похоже на сказку.

Я наклоняюсь и целую Данте в щёку, и он пахнет океаном, солью и солнцем. И, может быть, древесным ароматом оливковых рощ. Я вздыхаю. Жизнь не может стать прекрасней, чем уже есть сейчас. Я прижимаюсь к его боку, и он обнимает меня за плечи.

Я знаю, что мы приближаемся к докам, так как вижу паруса, рвущиеся в небо. Паруса разных цветов: белые, синие, красные, оранжевые, жёлтые. Лодки всех размеров аккуратно пришвартованы вдоль различных пирсов. Карета подъезжает к причудливому дощатому настилу и останавливается.

Данте босиком спускается по ступенькам с корзинкой для пикника и ждёт, протянув руку, чтобы помочь мне спуститься. А потом он ведёт меня на пирс. В конце пирса я вижу его лодку. Я знаю, что она его, потому что на её корме выведено имя «Даниэлла», огромное и золотое, и я вижу его даже отсюда.

И это не лодка, а яхта.

Действительно большая яхта.

— Готова провести со мной время наедине, как я обещал? — спрашивает меня Данте.

Я смотрю на него.

И я знаю, что я готова провести с ним время наедине.

И это включает в себя всё, что может повлечь за собой время наедине с ним.

Я готова больше, чем когда-либо к чему бы то ни было в жизни.

Я киваю, беру его за руку, и он ведёт меня на «Даниэлла».


Глава 22


«Даниэлла» прекрасна.

Это огромная яхта класса люкс, у которой есть всё, что только можно ассоциировать со словом «яхта». На ней есть комнаты, мебель и палуба. Люстры, хрусталь, постельное бельё, шёлковые занавески. Это практически плавучий особняк.

Невероятно. Это единственное слово, которым я могу её описать. И в своей голове я уже сочиняю письмо для Бекки, в котором описываю свои впечатления.

Не могу дождаться, чтобы узнать, чем же закончится это письмо.

Что произойдёт здесь, на этой яхте?

Я чувствую, как в моём животе начинают порхать бабочки.

— Она прекрасна, — невольно произношу я.

Мы проходим в зону с мягкими диванами на корме, и я сажусь на подушку, глядя на воду. Сегодня море, словно голубое стекло, тихое и величественное.

Данте садится рядом со мной и берёт меня за руку.

— Я рад, что ты здесь, — готовит он. — Я всю неделю думал о том, чтобы побыть с тобой наедине.

— Я тоже, — отвечаю я. А затем даю себе мысленный пинок. Серьёзно? Это всё, что я придумала в ответ?

Данте, кажется, не возражает. Он наклоняется и целует меня самым нежным из всех поцелуев.

И бабочки возвращаются.

Но всё в порядке.

Это хорошо в данной ситуации.

Они просто дают мне знать, что должно произойти что-то хорошее.

Данте легко проводит ладонями по моей спине. Я льну к его прикосновениям, к его рукам, ощущая твердость его груди, и мне интересно, чувствует ли он биение моего сердца. Если да, то это лишь жалкие отголоски того, как я нервничаю на самом деле, как я взволнована.

Звёзды ярко сияют над нами, и я никогда не видела более романтической обстановки, чем эта. Перед глазами встают строчки, которые я напишу Бекке:

«Беккс, яхта невероятна, вечер был идеальным и романтическим. Мы были под звёздами и…»

И затем я слышу голоса.

И затем я слышу голоса? Это не то, что должно было оказаться в письме.

Но я действительно слышу голоса. Я всё ещё сижу и слышу их, и Данте тоже.

Откуда-то из глубины лодки доносятся голоса.

— Здесь кто-то есть? — спрашиваю я. — Это экипаж или…

Данте качает головой.

— У яхты есть экипаж, но так как мы никуда не плывём, то их не должно быть здесь сегодня вечером. Мы должны быть здесь одни.

Мы шепчемся, и я задаюсь вопросом, что нам делать дальше. Я знаю, что охрана Данте находится возле лодки, и впервые это успокаивает — я рада, что они здесь. Где-то рядом. Где бы они ни были.

Данте встаёт и тянет меня за собой. Затем он бесшумно босиком крадётся к дверям, ведущим на корабль. Я иду за ним тихо, как мышь, и могу только надеяться, что никто не услышит, как колотится моё сердце. Потому что это так. И оно стучит не в хорошем смысле, как это было мгновение назад.

Мы пробираемся в столовую как раз в тот момент, когда две темные фигуры врываются в двери на другой стороне комнаты.

— Стоять! — кричит Данте.

И две фигуры останавливаются.

— Данте?

Это голос Мии.

Какого чёрта?

— Мия? — Данте звучит так же удивленно, как я себя чувствую.

Он включает свет, и мы видим Мию и Винсента, смущенных и виноватых, раскрасневшихся и растрепанных. Я сразу же задаюсь вопросом, какого чёрта они здесь забыли, и по ярко-красному румянцу, залившему щеки Мии, понимаю, что они делали.

— Ммм, — я не знаю, что сказать. И, похоже, Данте тоже.

— Что вы тут делаете, ребята? — наконец, спрашивает он. В его голосе нет злости. Лишь любопытство.

— Прости, Ди, — отвечает Мия, её голос искренний и извиняющийся. — Мы хотели побыть в тишине. Мои родители взяли нашу лодку, и Винсент сказал, что хотел бы увидеть твою, поэтому мы пришли сюда. Надо было спросить. Мне очень жаль.

Данте на мгновение замолкает. Но потом он улыбается.

— Всё в порядке. Просто спрашивай в следующий раз, хорошо? Мне бы не хотелось случайно ударить тебя по голове, думая, что ты незваный гость.

— Я слишком сексуальна, чтобы быть незваным гостем, — заявляет Мия. Напряжение спадает, и все смеются вместе с ней. — Что? — требует она. — Зелёные пряди — это сексуально! — и поправляет пальцами свои волосы с зелёными прядками.

Часть меня невероятно и безумно разочарована тем, что мы больше не одни. Я думаю об этом, когда мы выкладываем содержимое нашей корзины для пикника на массивный обеденный стол, и делим его между всеми.

На четверых.

А другая часть меня слегка облегчённо выдыхает.

Совсем чуть-чуть.

Потому что я знаю, что, вероятно, произошло бы сегодня вечером на подушках под звёздным небом.

И, несмотря на то, что я готова к этому, я немного боюсь.

Потому что я девственница.

Но всё разрешилось хорошо. Сидя вокруг одного конца огромного стола, мы смеёмся, шутим и узнаем Винсента, и это похоже на небольшую вечеринку. Мы едим дорогой сыр, хлеб и пьём вино, которые Данте привез с собой вместе с оливками, конечно же, и маленькими бутербродами, нарезанными треугольниками.

Я также замечаю, что вино не принадлежит винодельне Конту. Данте получает за это очко. Даже два. Но это не компенсирует тот факт, что он позволил Элене поцеловать себя. Он потерял миллион очков за этот маленький манёвр. Ему ещё долго придётся отрабатывать этот промах. Эта мысль заставляет меня улыбнуться.

— Почему ты выглядишь как кошка, укравшая канарейку? — спрашивает меня Винсент. Он сидит рядом со мной, а Данте и Мия увлечены оживлённой беседой о плюсах и минусах 3D фильмов. Я понятия не имею, как они пришли к этой теме, потому что я витала в своих мечтах. — Риз?

Винсент возвращает меня с небес на землю. Я смотрю на него.

— Прости. Что?

— Ты была в своём маленьком мире, — Винсент тянется за ещё одним маленьким бутербродом. Я ненадолго представляю себе, как Данте кормит меня этим маленьким сэндвичем. В конце концов, мы должны были остаться здесь наедине.

— Знаю, — отвечаю я Винсенту. — Прости. Я не хотела быть грубой. Я просто думаю о своём лете. Жизнь здесь отличается от моей жизни в Америке. Ты родился и вырос в Кабрере?

Я горжусь собой за то, что могу вести вежливую беседу и вырваться из сладких грёз. Это настоящий подвиг, и, если уж говорить, я делаю это изящно.

Винсент кивает, затем делает большой глоток дорогого вина. А затем ещё один, осушая бокал.

Интересно. Все остальные, кого я встречала здесь, все, кто разбирается в вине и других красивых вещах, потягивают своё вино. Винсент глотает его. Он явно не сын высокопоставленного человека.

Я выпиваю собственный бокал, пока он мне рассказывает о своём доме в долине, о том, что его отец — фермер, а мать хлопочет по дому. Видимо, они довольно бедны, и поэтому его завораживают рассказы о богатстве американцев. Затем я несколько минут объясняю американскую экономику, социальную и политическую структуру и развеиваю мифы об американцах.

Например, не все мы супербогатые и болезненно тучные, и не все мы водим Порше.

— Я вожу подержанную Хонду Цивик, — заканчиваю я. И сейчас это очень даже положительный факт. Ведь то, что я живу на ферме и вожу подержанную машину держит меня на земле или что-то вроде того.

— Интересно, — кивает Винсент. — Ты не такая, как я себе представлял. В хорошем смысле, — спешит добавить он. Я добродушно улыбаюсь. Я часто слышала такие слова этим летом.

После ужина мы ещё немного разговариваем и тусуемся вокруг стола, а затем Мия наконец-то, наконец-то, говорит:

— Винсент, мы, наверное, пойдем. Тебе так не кажется?

Винсент тут же соглашается и отходит от стола. Он поворачивается ко мне.

— Спасибо за урок об американской культуре. Было приятно встретиться с тобой вдали от рощ.

Его улыбка сексуальна, очаровательна и всё такое, но Винсент и в подмётки не годится Данте. Я улыбаюсь в ответ, и мы с Мией обмениваемся взглядами. Я могу сказать, что она тоже рада уехать. Время наедине, по-видимому, очень ценный товар. Мы с Данте провожаем их до пирса. Мы смотрим, как они исчезают в темноте, а потом поворачиваемся друг к другу.

— Что это только что было? — со смехом спрашивает меня Данте. — Это совсем не то, как я представлял себе этот вечер.

— А как ты его себе представлял? — спрашиваю я.

Волны мягко плещутся о пирс, а звёзды всё ещё мерцают над головой. Воздух становится прохладным, и я слегка дрожу, когда ветерок касается моих голых рук.

— Ты замёрзла? Давай вернёмся на лодку, — говорит Данте.

Мы возвращаемся на яхту и снова садимся на мягкий диван на корме. Он накидывает мне на плечи куртку, и я поджимаю под себя ноги, а потом поворачиваюсь к нему лицом, пока он устраивается на подушках.

— На чём мы остановились? — спрашиваю я.

Я волнуюсь. Нервничаю. И не знаю, почему. По какой-то глупой причине я чувствую себя уязвимой. Как будто, даже если я предлагаю ему что-то, что я готова предложить, это может иметь неприятные последствия и раздавит меня. Но Данте никогда-никогда не причинит мне боль. Я знаю это. Я, несомненно, уверена в этом больше, чем в чём-либо ещё. И я снова сказала «несомненно».

Чёрт.

— Не важно, на чём мы остановились, — небрежно говорит Данте. — Важно лишь то, где мы находимся сейчас. И мне нравится то, что у нас есть. А тебе?

Я киваю. Конечно, мне тоже это нравится.

— И я не хочу, чтобы ты когда-нибудь думала, что мы должны торопиться. Ни ради меня, ни ради чего-либо ещё. Ладно?

Лицо Данте такое милое, такое серьезное. Такое заботливое. И я клянусь всем святым, что не могу любить его больше, чем уже люблю. Это физически невозможно. Моё сердце больше не может сдерживать любовь.

И вдруг приходит прозрение, которое поражает меня в раскаленном добела просветляющем порыве. Любовь — это всё, что имеет значение. Всё остальное — детали. Секс/занятие любовью/физическая близость будут великолепны, я уверена. Подчеркните нужное. Это будет офигенно. С Данте. Но любовь сама по себе — важная вещь. И я так, так, так люблю его.

— Ладно, — киваю я. — Ты думал, что торопишь меня?

Он задумывается об этом, прижимая подушку к своей сильной груди. Я ловлю себя на мысли, что хочу быть этой подушкой.

— Не нарочно. Но иногда, вещи могут быть истолкованы иначе, чем они предполагались, — осторожно говорит Данте. — Я не хочу думать, что давлю на тебя. Потому что это не так. Я не буду, обещаю. То, что у нас есть... это так неожиданно. И я думаю, что это удивительно. И я не собираюсь рисковать этим, пытаясь поторопить тебя.

Моё сердце скоро взорвётся от любви к этому парню. Это чистая правда.

Я качаю головой, улыбаюсь и беру его за руку, крепко сжимая в своих руках.

— Данте, это самое прекрасное и милое, что мне когда-либо говорили. Парни у меня дома просто не говорят так. Я люблю это. И я люблю тебя.

СвятыеМилыеОбезьянки.

Я сказала это.

Я сказала это.

Я сказала это.

Я такая дура. Теперь он решит, что я какая-та ПомешеннаяСумасшедшаяДевица. Мы знаем друг друга всего шесть недель. И я сказала слово на букву Л. Вслух. Данте. Гилиберти. Я. Такая. Тупая.

— Я тоже люблю тебя.

Слова Данте звучат хрипло, низко и сексуально в ночи, и ОБОЖЕМОЙ.

Он любит меня.

Я не могу дышать.

— Риз?

Данте смотрит на меня с беспокойством. Потому что я уставилась на него как идиотка.

— Я в порядке, — спешу заверить его я. — На секунду я почувствовала себя глупо. Но теперь это не так.

— Хорошо, — говорит он. — Я не хочу, чтобы ты когда-либо чувствовала себя глупо рядом со мной. Я вступил в конский навоз перед тобой, но ты, вероятно, никогда не сможешь сделать ничего более неловкого или глупого, чем это.

— Это вызов? — спрашиваю я с улыбкой, прижимаясь к нему.

Он сжимает руки вокруг меня, и внезапно я осознаю, что у нас происходит настоящее объятие влюблённых. Данте целует мои волосы, и это так прекрасно. И мысль о сексе сегодня вечером уходит на самый дальний план. Она была отодвинута этой сладкой беседой и звездами, и морем, и его запахом, и тем фактом, что ДантеГилибертиЛюбитМеняТОЖЕЕЕЕЕЕЕЕ.

Мир не может стать лучше, чем уже есть.


Глава 23


«Кому: Бекка Клайн < I . am . a . B @ bluejupiter . net

От: Риз Эллис < ReeciPiecie @ thecloud . com

Тема: ОБОЖЕМОЙ

Беккс,

Я сказала ему, что люблю его. И он ответил мне взаимностью. Не могу дождаться, когда познакомлю тебя с ним. Он обязательно тебе понравится.

Целую,

Риз

P . S .: Не говори об этом моей маме. Не хочу, чтобы она писала мне по двадцать раз на дню, дабы узнать подробности»

Я до сих пор парю в облаках.

Я почти не спала прошлой ночью, даже после того, как меня отвезли в дом Гилиберти в карете, под звёздами. На самом деле, особенно после того, как меня отвезли в дом Гилиберти в карете, под звёздами. Руки Данте обнимали меня всю дорогу домой.

Я проснулась, когда взошло солнце и его лучи начали проникать через окно в комнату. Я вышла на балкон с кофе и свернулась калачиком за своим маленьким столиком, надеясь, что Данте тоже выйдет на балкон.

Но он не вышел.

А у меня не хватает смелости проникнуть в его комнату.

Пока что.

Я думала об этом.

Ночью, когда я не могла уснуть и смотрела в потолок, а лунный свет скользил по стенам и тени двигались по полу, я думала об этом. Не буду лгать.

Но потом я передумала.

Маринетт — это сила, с которой нужно считаться. И у меня такое чувство, что как только я пересеку порог его комнаты, она узнает об этом в ту же секунду, и расплата будет жестокой. Она милая и очаровательная, но Данте не врал, когда говорил, что она держит дом Гилиберти в ежовых рукавицах.

Я улыбаюсь, пока прохожу через комнату, чтобы покинуть её, и резко останавливаюсь прямо перед дверью.

И моя улыбка становится шире.

Передо мной лежит белый льняной конверт. Кто-то подсунул его под дверь. И по жирному витиеватому шрифту я могу точно сказать, кто именно это был. Тот факт, что Данте предпочёл написать мне старомодное письмо вместо электронного сообщения, превратил мои внутренности в желе. Это просто одна из тех его маленьких причуд, которые очаровывают меня.

Я открываю его.

«Доброе утро, маленький Подсолнух.

Я надеюсь, что ты хорошо спала. Вчера я провёл удивительный вечер с тобой. И, надеюсь, повторить его вновь в ближайшее время, если ты пожелаешь.

Мне нужно ненадолго уехать к отцу в Валес. Обещаю, что буду очень осторожен за рулём и вернусь после ланча.

Я люблю тебя.

Д.»

Кое-что из этой записки делает меня счастливой.

Он назвал меня Подсолнух. И это делает меня счастливой.

Ему было хорошо прошлой ночью. И это делает меня счастливой.

Он действительно подумал о том, чтобы успокоить меня и заверить, что он будет ехать аккуратно, и это делает меня счастливой. Это показывает, что он заботится о моих чувствах. И это делает меня суперсчастливой.

И он сказал, что любит меня. Это делает меня такой, такой, такой чертовски счастливой.

О… И напоследок он подписался просто Д. Не ДГГ, как в предыдущей записке. Это кажется более интимным и личным.

Риз и Данте.

Данте и Риз.

Д и Р.

Мы пара.

Это действительно происходит.

Я трясу головой, чтобы очистить свои мысли и попытаться хотя бы ненадолго подумать о чём-то ещё, кроме Данте. Это тяжело. Но я прилагаю все усилия.

Я завтракаю с Мией и Маринетт на кухне. Это ощущается так по-домашнему, а не как в столовой. И после того, как мы набиваем себе животы свежими круассанами, мы с Мией забираемся в гольф-кар и направляемся в магазин.

— Итак, вы закончили делать то, что начали прошлой ночью? — с сомнением спрашиваю я.

Она качает головой.

— Нет. После того, как мы ушли с яхты, Винсент очень устал, поэтому мы отправились домой. Это было своего рода разочарование. Но будут и другие ночи. Поверь мне.

Она играет своими бровями, и я смеюсь, когда мы проходим последний поворот.

А там, на краю фабрики, стоит Винсент.

И он разговаривает с Нейтом Джерардом.

Какого чёрта?

Винсент выглядит вспотевшим и грязным, будто он уже был в поле. Нейт, с его волосами цвета светлый блонд, ледяными голубыми глазами, рубашкой, застёгнутой на все пуговицы и его мокасинами, кажется нетронутым и чистым, и я знаю, что он никогда в жизни даже рядом не стоял с полем или ручным трудом.

Мерзкий червяк.

Но какого чёрта он здесь делает? Просто потому, что он совершил обязательный визит в больничную палату Данте, не отменяет того, что он придурок. Он сжимал мою руку до синяков, он лгал Данте. И я чувствую, что с ним что-то не так. Вот что говорит мне моя интуиция.

Хотя, честно говоря, возможно моя интуиция просто злится из-за синяков.

— Что он здесь делает? — шиплю я Мие.

— Понятия не имею, — отвечает она. — Я не слышала о нём с тех пор, как он разозлил Данте.

— Я не видела его с того дня, когда он приходил со своим отцом к Данте, — говорю я, машинально потирая то место, где у меня был синяк. Он уже исчез, поэтому я без понятия, почему это делаю.

— Кстати, как он вёл себя в больнице? — спрашивает Мия, открывая дверь магазина.

— Вежливо. Предельно вежливо. Он знал, что Данте всё ещё зол на него, поэтому он просто поприветствовал его и подождал, пока его отец окончит визит.

Я оглядываюсь через плечо и сталкиваюсь с взглядом голубых льдинок в глазах Нейта, который смотрит на меня через окно. И, честное слово, я начинаю дрожать. Потому что его глаза такие холодные.

— Мне он не нравится, — бормочу я Мие. — Просто не нравится.

— Как и многим, — бодро говорит она, доставая кассу и запуская различную технику.

— О чём он вообще говорит с Винсентом? — размышляю я, нарезая сыр кусочками для дегустации. — Не похоже, что они вертятся в одних и тех же кругах.

— Наверное, ни о чём, — отвечает Мия. — Полагаю, он пришёл, чтобы встретиться с Данте и просто столкнулся с Винсентом.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, но Винсент и Нейт уже ушли.

Возможно, Мия права.

Но почему-то мне так не кажется. Во мне вспыхивает небольшое сомнение, и мне действительно так не кажется.

Спустя несколько часов я понимаю, что мне, честно говоря, просто всё равно. Нейт давно покинул мои мысли.

Я переписываюсь с Беккой всё утро. Её мама, наконец-то, согласилась отпустить её ко мне. Поэтому, она проведёт здесь ближайшие три недели. Не могу дождаться этого. Не. Могу. Дождаться. Я возбужденно болтаю с Мией.

— Она тебе понравится, — говорю я. — Обязательно. Понравится. Она всем нравится.

— Уверена, — отвечает Мия, рассеянно глядя в окно. Она даже близко не так взволнованна, как я. Надеюсь, она не ревнует. Я знаю, что я её единственная подруга.

— Всё в порядке? — спрашиваю я. Она поворачивается ко мне и морщит лоб.

— Думаю, да. Просто Винсент не ответил ни на одно из моих сообщений. И я не видела его весь день.

Я смотрю на неё.

— Ну, это странно.

— Я знаю, ага? — она барабанит пальцами по столешнице. — Очень странно.

— Разве у тебя сегодня не запланировано ещё одно свидание?

Мия кивает.

— Да. Так ты думаешь, что он ответит на мои сообщения, не так ли?

— Наверняка.

Мия, хандря, замолкает. Я начинаю злиться на Винсента, хотя даже не знаю, сделал ли он что-нибудь плохое. Просто он первый парень Мии. И лучше бы он обращался с ней как следует, иначе я сама его придушу.

Последняя группа туристов уходит, и нам больше ничего не остаётся, как сделать перерыв на ланч.

— Иди в дом без меня, — говорю я Мие. — Думаю, я покатаюсь на новой лошади в обед.

Она смотрит на меня с сомнением.

— Серьёзно? В одиночку?

Я улыбаюсь.

— Серьёзно. Не беспокойся. Я уже делала это несколько раз. Там, откуда я родом, люди ездят на лошадях ради удовольствия.

— Правда? Ну, ты больше не в Канзасе…

— Тото, — перебиваю её я, заканчивая за неё предложение. — Да, я это уже слышала. Но, серьёзно, иди домой. Я буду ждать тебя здесь позже.

Мия уходит, и я закрываю магазин и иду к Титану. Уверена, что он получил это имя из-за своих огромных размеров.

Когда я добираюсь до его импровизированного сарая, я вижу, что на самом деле он не такой уж и импровизированный. Оставить его в поместье Гилиберти было правильным решением. Это настоящий маленький сарай, со стойлами, корытами и всем необходимым для лошадей. Здесь даже есть небольшая комната, заполненная сёдлами, уздечками, гребнями и тому подобным.

Я похлопываю Титана по спине, расчёсываю его, а потом седлаю. Он нетерпеливо топает ногой, будто ждал меня уже целую вечность, пока я затягиваю ремень на его животе.

— Прости, мальчик, — говорю ему я. — Тебе здесь было скучно? Я была занята с Данте. Но я пришла. И мы отправимся на потрясающую прогулку. Что ты об этом думаешь?

Титан, кажется, согласен со мной, поэтому я вскакиваю ему на спину, и мы быстро идем по длинной подъездной дорожке поместья.

Мы скачем как во сне. Уверена, этот жеребец очень-очень дорогой. Просто потому, что это в стиле семьи Гилиберти.

Поскольку последняя группа туристов уже ушла, а следующая группа ещё не подошла, здесь тихо и спокойно. Поют птицы, на деревьях шелестят листья, а тень приятно охлаждает мою спину. Единственное, что могло бы быть лучше, это если бы здесь со мной был Данте

И мне всё ещё нужно дать ему урок верховой езды.

Я думаю об этом, когда слышу звук движущейся машины позади себя. Я толкаю Титана коленями, направляя его на обочину дороги. Прекрасно выдрессированный, он реагирует мгновенно.

Но машина позади нас тормозит и останавливается.

Не глядя, я делаю движение в сторону, пропуская её. Я еду на лошади, ради Бога! Знаю, они здесь не очень распространённое явление, но блин. Просто. Проезжай. Вперёд.

Однако машина всё ещё стоит позади меня.

Я могу слышать её сзади — её двигатель работает, и водитель не собирается объезжать нас. Затем двигатель начинает немного рычать, набирая обороты.

Какого чёрта?

Я оборачиваюсь, и вижу за рулём Нейта.

Его лицо серьёзно, а голубые глаза прожигают во мне дырку. Он что-то задумал. Но что?

А затем двигатель снова рычит.

Громко, и Титана это раздражает. Он немного шарахается в сторону, и я крепко прижимаюсь к нему коленями.

— Всё в порядке, мальчик, — бормочу я.

Но так ли это?

Что нужно Нейту? Если он думает, что я слезу с лошади, чтобы поговорить с ним, то он сумасшедший.

Он снова выжимает газ, и на этот раз я оборачиваюсь, и его глаза встречаются с моими. Его глаза полны какого-то беспокойства, и я понимаю, что он здесь не для того, чтобы поговорить со мной.

И тогда он вновь рычит мотором, но на этот раз его машина делает толчок вперёд. Она слегка сворачивает и ударяет сзади по боку Титана своим крылом, когда проносится мимо нас.

Титан бросается вперёд. И я изо всех сил пытаюсь удержать его, управлять им, но он напуган и вышел из-под контроля. Его задние ноги увязают в земле, когда он старается бежать.

А потом он резко встаёт на дыбы, запрокидывает голову, и его шея врезается мне в лицо. Сильно. Кровь из носа забрызгивает его белый мех, и я ничего не вижу, потому что мои глаза слезятся, а затем я лечу.

Прежде, чем я падаю на землю, меня поглощает темнота.


***


Я не знаю, как долго темнота окружает меня.

Но, мне кажется, будто я сплю.

Я вижу склонившегося надо мной Данте. Его лицо расплывается, и он взволнованно о чём-то говорит, но я не могу разобрать слов. Я пытаюсь сказать ему, чтобы он подошёл поближе, но моя голова пульсирует от острой, ужасной боли, и у меня не получается это сделать. Он разговаривает с кем-то по телефону.

А затем он вновь склоняется надо мной, и я чувствую его ладонь в своей.

И тогда я понимаю, что это не сон.

Всё это не может быть сном, ведь это головная боль очень реальна.

И его рука в моей тоже реальна.

— Данте? — шепчу я.

— Не шевелись, Риз, — говорит он мне. Он встревожен и напуган. — Просто не шевелись.

— Что случилось? — спрашиваю я. Он стоит на коленях рядом со мной и всё ещё держит меня за руку.

— Титан сбросил тебя.

И тогда я вспоминаю. Я вспоминаю и серую машину Нейта, и его лицо, и тот факт, что он нарочно напугал моего коня.

— Нейт, — шепчу я.

Данте смотрит на меня в замешательстве.

— Нейт? Нет, милая. Это Данте.

— Нейт был здесь.

Я устраиваюсь на траве и не чувствую необходимости двигаться, потому что у меня слишком болит голова.

— Нейт был здесь? — повторяет Данте, пытаясь понять, что я имела в виду. — Риз, думаю, ты запуталась. Ты ударилась головой, и она кровоточит.

— Нет, — И мне больно говорить это слово. Физически больно. Потому что он прав. Я ударилась головой. Я чувствую, как теплая кровь капает мне на затылок. — Нейт был здесь. Он был здесь, разговаривал с Винсентом и позже он следовал за мной, пока я каталась на лошади. Он нарочно напугал Титана.

Я замолкаю, потому что, честно говоря, просто слишком больно шевелить губами.

Данте в ужасе смотрит на меня, пытаясь решить, запуталась ли я или действительно знаю, о чём говорю. Он снова берёт в руки свой мобильник, но я не слышу, что он говорит, потому что мир опять погружается в темноту.

Нет. Он определённо становится чёрным.

Абсолютно чёрным.


Глава 24


Мир сияет.

Очень сильно сияет.

Святая-Корова-как-он-сияет.

Мои глаза щурятся, когда я пытаюсь их открыть.

Я чувствую вокруг себя мягкое постельное бельё и понимаю, что нахожусь в своей кровати. Не уверена, как я сюда попала, потому что последнее, что я помню, я лежала на траве на обочине дороги. И Данте был рядом со мной.

— Риз?

И он рядом со мной прямо сейчас.

Я открываю глаза, и вот он передо мной.

Взволнованный. Обеспокоенный. Прекрасный.

Он держит меня за руку. За одну из рук. Потому что другая моя рука в гипсе.

В гипсе?

— Данте, — шепчу я. Такое чувство, будто я сто лет не разговаривала, и я ощущаю странный привкус во рту, поэтому всё, что может оттуда вырваться, это шёпот. — Я не понимаю. Что случилось? Я ничего не помню. Кроме того, что упала с Титана.

Данте морщится, словно воспоминания причиняют ему боль.

— Ты права, — уверяет меня он. — Ты сломала своё запястье. И у тебя лёгкое сотрясение мозга.

— Серьёзно?

Я удивлена этому. Я никогда в жизни ничего не ломала. Ни тогда, когда упала с чердака сарая в восемь лет, ни тогда, когда я выпала из кузова фермерского грузовика моего дедушки в двенадцать лет. И даже ни тогда, когда мы гоняли по грунтовой дороге тридцать миль в час (Прим. пер.: около 50 км/ч). Я скатилась в канаву, но ничего не сломала.

И вот мой первый перелом я получаю, упав с лошади?

Я такая неудачница.

Данте опускает голову на кровать и бормочет что-то, что я не могу разобрать.

— Что?

Он поднимает на меня взгляд, и его голубые глаза такие грустные, так полны раскаяния (Прим. пер.: игра слов — «blue» переводится и как «синий», «голубой», и как «грустный», «печальный»). Так полны вины.

— Мне так жаль, Риз.

— Почему ты это говоришь? Я та, кто упал с лошади. Не ты. Полагаю, ты больше не захочешь брать у меня уроки верховой езды, не так ли? — улыбаюсь я, но Данте не видит ничего смешного.

— Это не твоя вина. Ты не помнишь? Прежде, чем потерять сознание, ты сказала мне, что Нейт виноват в том, что случилось с тобой. Мой друг Нейт. Он сделал это нарочно.

— Что? — я смотрю на него в замешательстве, но стоит мне произнести это, как воспоминания начинают возвращаться ко мне. Фрагментами. И затем я вижу перед глазами ужасную улыбку Нейта, когда он своей машиной таранит моего коня. — О, Боже мой. Он сделал это. Но почему?

Данте качает головой.

— Я не знаю. Но я это выясню. Это не смешно. Если он думал, что это шутка, то она совершенно не смешная. И, какое совпадение, я нигде не могу найти Нейта и его нового друга Винсента. Но поверь мне, я найду их.

Он начинает вставать, но я тяну его за руку.

— Не оставляй меня.

Данте замирает, глядя на меня с озабоченным выражением лица.

— Тебе больно?

Я качаю головой.

— Нет. Должно быть, мне дали сильные обезболивающие. Я просто не хочу, чтобы ты уходил. Пожалуйста.

Он тут же опускается рядом со мной, не задавая вопросов и не жалуясь.

— Ты был здесь всё это время? — спрашиваю я. Предполагаю, что так. И он кивает.

— Ты хоть немного поспал? — вновь задаю вопрос я, потому что мне кажется, что ответ «нет».

Он молчит.

— Данте, — вздыхаю я. — Тебе нужно немного поспать. Не беспокойся о конфликте с Нейтом прямо сейчас. Просто иди и вздремни. В своей кровати, а не на этом стуле.

Он смотрит на меня с сомнением.

— Но ты же хочешь, чтобы я остался.

— Это правда. Но, думаю, я всё равно собираюсь снова заснуть. Поэтому тебе тоже нужно отдохнуть.

Данте изучает меня ещё мгновение, затем кивает.

— Хорошо. Доктор, который приходил и зафиксировал твоё запястье, сказал, что ты должна лежать в постели по крайней мере ещё сутки. Поэтому, я бы хотел, чтобы ты оставалась в своей кровати весь день, хорошо? Сегодня вечером я должен пойти на ужин для Регаты с моим отцом, но я вернусь. И я надеюсь найти тебя в этой постели. Я ясно выражаюсь, юная леди?

Он приподнимает свою золотую бровь, и я улыбаюсь.

— Поняла.

— И, может быть, ты захочешь поговорить со своими родителями. Я звонил им, и они очень волнуются.

Я вздыхаю. И он улыбается.

— Что? Они же твои родители. Я должен был им сообщить о произошедшем.

Я снова вздыхаю.

— Я совсем забыла про Регату, — говорю ему я. Я помню, что Элена упоминала что-то об этом несколько недель назад, но я не знаю, что это такое. Я говорю ему об этом, и он объясняет.

— Это крупная ежегодная гонка на лодках. Мы проводим её уже пару сотен лет. Это серьёзное мероприятие. Отец хочет, чтобы я присутствовал там вместе с ним на «Даниэлле». Мы не участвуем в гонке, но он должен быть там, чтобы наблюдать за ней. Я должен появиться там. А сегодня вечером будет ужин перед Регатой. Это традиция.

Я киваю.

— Хотела бы я пойти.

Он уже качает головой.

— Ты не можешь. Ты должна оставаться в постели.

— Да, сэр.

— Я мог бы привыкнуть к этому, — ухмыляясь, говорит он. — Хотите продолжать называть меня «сэр»?

Я закатываю глаза.

— Вот это моя девочка, — говорит он. — Знаю, что сейчас ты чувствуешь себя лучше.

Я улыбаюсь, и он возвращает мне улыбку, а затем уходит.

Но я счастлива. Просто потому, что он назвал меня своей девочкой.

Я — девушка Данте.

Эта мысль наполняет моё тело таким теплом и счастьем, что я проваливаюсь в сон. Конечно, этому могли поспособствовать обезболивающие. Но в любом случае я чувствую тепло и счастье, и то, что я девушка Данте, только усиливаю его. И с этими мыслями я засыпаю.


***


Я чувствую себя значительно лучше, когда просыпаюсь.

Моя голова не болит.

Моя рука всё ещё побаливает, но она сломана, поэтому, естественно, она должна болеть.

Солнечный свет больше не режет глаза, так что, должно быть, сотрясение начало проходить.

Я разворачиваю ноги и сажусь, позволяя ступням свисать с края огромной кровати. По солнечному свету, падающему на стену, я догадываюсь, что уже поздний полдень. Я бросаю взгляд на часы. 16:30. Да. День клонится к вечеру.

Думаю, я сдержала своё обещание оставаться в постели весь день. Это вопрос семантики, когда именно должен закончиться весь день. И я говорю, что он закончился прямо сейчас. И здесь нет никого, кто мог бы поспорить со мной.

Я встаю с кровати, и на секунду комната начинает вращаться, но затем я снова в порядке.

Я принимаю горячую ванну, потому что от горячего душа у меня кружится голова. Я должна принять это как знак остаться в постели ещё немного, но я упряма. И я хочу вылезти из кровати. И даже больше, я хочу пойти на ужин перед Регатой. Не знаю, почему, но я просто хочу увидеть Данте, стоящего рядом со своим отцом и машущего рукой толпе.

Я вижу его каждый день в рабочей одежде, трудящегося среди оливковых деревьев. Это будет потрясающе, увидеть его в официальной роли, потому что это напоминает мне о том, насколько важны он и его отец. Это волнующе. Потому что он мой. Я девушка Данте. Он сам это сказал.

Я хватаю мобильник и звоню Мие.

И прошу её взять меня с собой на ужин перед Регатой.

— Нет, — уверенно отвечает она. — Я обещала Данте, что не позволю тебе покинуть дом. Он знал, что ты попытаешься это сделать.

Я закатываю глаза.

— И не закатывай глаза, — говорит мне она. — Тебе нельзя вставать с постели.

— Я и не вставала, — отвечаю я.

— Ты лжёшь, — говорит она. — Он сказал, что ты и это обязательно сделаешь.

ОБожеМой.

Это невозможно.

И тогда я делаюдействительно подлую вещь.

— Мия, ты моя самая лучшая подруга здесь, — говорю я. — Пожалуйста, возьми меня с собой. Пожалуйста. Я прекрасно себя чувствую, и я сойду тут с ума от одиночества. Все сейчас в городе на фестивале, посвящённом Регате. В доме тихо. Слишком тихо. Я схожу от этого с ума.

Она молчит.

Разыгрывать карту лучших друзей было подло. Потому что это очень много значит для неё. И я была абсолютно серьёзна. Она действительно моя лучшая подруга здесь. Она единственная, на кого я могу рассчитывать, кто мог бы приехать и забрать меня с собой. И я говорю ей об этом.

— Почему это так важно для тебя? — спрашивает она. — Это всего лишь глупый ужин перед глупой Регатой. Он будет и в следующем году.

— Но меня не будет.

Мой голос звучит несчастно. Но это правда. И это работает. Мия вздыхает.

— Отлично. Он убьёт меня. Но хорошо. Я буду через полчаса.

Есть.

Я вешаю трубку и собираюсь так быстро, как только могу. Даже когда я это делаю, я знаю, что мне действительно не стоит вставать с постели. Но я хочу увидеть Данте. Я не знаю, почему это так важно для меня.

Это просто так.

Иногда любовь невозможно объяснить.

После того, что случилось со мной, я просто чувствую, что мне необходимо быть рядом с тем, кого я люблю.

Я чувствую себя… сентиментальной.

Я жду на парадном крыльце, когда Мия подъезжает на своём кабриолете с опущенным верхом. Она сканирует меня взглядом сверху вниз.

— Ты уверена, что готова к этому? — спрашивает она с сомнением. — Ты слегка бледна, Канзас.

— Я в порядке, — уверяю её я, когда она протягивает мне платье.

— Оно чёрное, — зачем-то произносит она. — И Данте убьёт нас обеих, — добавляет она. Но она не выглядит обеспокоенной.

— Вся твоя одежда чёрная? — спрашиваю я, когда мы спешим в дом, чтобы я могла переодеться.

Она ухмыляется.

— Стараюсь, — отвечает она.

И прямо сейчас она одета в чёрное. Её платье длиной до пола. Платье, которое она принесла для меня, длиной до колена, с тонкими бретельками. Типичное маленькое чёрное платье. Думаю, что у каждой девушки должно быть такое платье, даже если оно ей понадобится, чтобы просто одолжить его подруге в случае крайней необходимости.

Я снова укладываю волосы в шиньон, хватаю сумочку, и мы вылетаем за дверь, мчась в Валес.

— Помедленнее! — кричу я, когда её маленькая машинка поворачивает на слишком высокой скорости.

— Всё в порядке, — отвечает она. — Я ездила по этой дороге уже тысячу раз.

— Вот как? Ну, Данте тоже.

Это заставляет её замолчать, и она действительно замедляется. Немного.

Но нам всё равно не потребовалось много времени, чтобы добраться до Старого Дворца. Она бросает ключи в свою сумочку, и мы оказываемся на крыльце. Сегодня вечером Старый Дворец сияет, свет струится из окон. Богато одетые люди потоком втекают в двери, и внезапно я чувствую головокружение.

— С тобой всё хорошо? — спрашивает меня Мия, её ладонь лежит на моём локте.

— Всё отлично, — отвечаю я. Всё будет отлично. Как только я увижу Данте. По какой-то глупой причине я чувствую, что он мне нужен сегодня вечером. Думаю, во всём виноваты глупые обезболивающие. Они делают меня сентиментальной.

Мы входим, и так как я с Мией, у нас даже ни о чём не спрашивают у двери. Мы пробираемся сквозь толпу, и Мия знает чёрный ход в бальные залы. Понятно, что она была более чем на нескольких из этих мероприятий.

Мы останавливаемся у дверей бального зала, пока она поправляет лямки моего платья, а затем проскальзываем внутрь. Мы как раз вовремя, чтобы услышать, как Дмитрий говорит об истории Регаты, которую я слушаю без энтузиазма, пока ищу в комнате Данте.

Но я не вижу его.

Я вижу Гевина, сидящего за столом передо мной. Он с миниатюрной светловолосой спутницей. Он замечает меня, улыбается и выглядит слегка озадаченным, словно он не ожидал встретить меня здесь. Предполагаю, что Данте сказал всем, что я осталась сегодня в постели.

Я не вижу подонка Нейта.

А затем я вся встрепенулась. Отец Данте говорит о Королеве и Короле Регаты. Я с интересом наблюдаю, как Дмитрий рассказывает историю о том, как происходил выбор короля и королевы каждый год в течение последних двух столетий.

И затем он объявляет, что в этом году королём и королевой регаты стали Данте Гилиберти и Элена Конту.

Подождите. Что?

Не в силах пошевелиться, я смотрю, как Данте и Элена выходят навстречу Дмитрию. Данте великолепен и красив в своём чёрном смокинге, а Элена прекрасна и сногсшибательна в длинном изумрудно-зелёном платье, которое идеально подходит к её глазам.

Кто-то протягивает им цветы, и они машут толпе прежде, чем Элена прижимается к Данте и целует его в щёку. Он улыбается ей, и они берутся за руки и кланяются толпе.

И я хочу, чтобы меня стошнило.

Серьёзно. Я чувствую тошноту.

— Ты в порядке? — быстро спрашивает Мия. Она смотрит на моё лицо.

— Ты знала? — безжизненно спрашиваю я.

— Нет, — просто отвечает она.

И я верю ей.

Как это случилось?

Почему он мне ничего не сказал?

Он знал. Он знал об этом раньше, и он решил ничего не говорить мне. Так что, по сути, он солгал. Врал мне молча. Может быть, это и было причиной того, что меня тянуло сюда сегодня вечером. Может быть, я не была сентиментальной. Может быть моё сердце чувствовало, что что-то не так.

Потрясённая, я неотрывно смотрю на них, когда взгляд Данте встречается с моим.

Он замирает, и смятение омрачает его лицо.

И он делает шаг в мою сторону, но затем его отец пожимает его руку, и я не хочу ждать, чтобы узнать, что произойдёт дальше. Я больше ни секунды не могу смотреть на это. Я думала, что он действительно хочет отстоять своё право на собственную жизнь, которой хочет жить… что означало, что он не будет участвовать в этом фарсе с Эленой.

Я думала, он хочет быть со мной.

Но он лгал.

И поэтому я делаю единственное, что могу рационально придумать.

Я убегаю.


Глава 25


Проблема в том, что я недостаточно хорошо изучила Старый Дворец прежде, чем переехала в Дом Гилиберти. И теперь я понятия не имею, куда бегу. Это только ещё больше выводит меня из себя. И хотя мне хватило ума снять каблуки и взять туфли в руки, это не очень-то мне помогает, так как я не знаю, куда идти.

Мия застревает в толпе, поэтому я теряю её в давке.

Но этого я и добивалась.

Я хотела потерять её.

Я просто хочу побыть одна, чтобы поплакать в тишине.

Спустя несколько минут бесцельного бега через пустые залы, я оказываюсь снаружи у бассейна. Он спокоен и тих, а вода блестит в лунном свете. Здесь никого нет, поэтому я падаю на шезлонг.

И плачу.

Я рыдаю и всхлипываю, до боли в рёбрах, пока моя долбаная голова не начинает снова болеть от всех этих рыданий. И я даже не чувствую себя жалкой из-за того, что так много плачу, потому что любой в здравом уме заплачет в моей ситуации.

Я в чужой стране, совершенно одна, влюблённая в сына премьер-министра, который слишком боится вырваться из своей клетки и ответить на мои чувства. Ох, и вчера меня практически затоптала до смерти огромная лошадь. Я заслуживаю небольшое послабление.

Наконец, я выплакалась.

Я смиренно смотрю на небо, моя тушь уже высохла на щеках, когда я слышу шорох и шепот позади себя.

Хивен указывает в мою сторону.

И она стоит рядом с Данте.

Должно быть, она видела, как я убегаю и плачу, и она нашла Данте, чтобы сообщить ему об этом.

ОБожеНет. Я не хочу его видеть.

Я поднимаюсь, чтобы убежать. Но затем я понимаю, что здесь нет такого места, куда бы я смогла сбежать и он не смог бы меня найти. Он знает этот дворец гораздо лучше меня. Поэтому я вяло сажусь обратно и жду, пока Данте идёт ко мне через патио.

Это всё, что я могу сделать.

Но он не заставит меня заговорить с ним.

Я упираюсь взглядом в землю и знаю, когда он встаёт передо мной, потому что я вижу носки его блестящих чёрных туфель.

Я моргаю.

А затем смотрю на землю под ногами с ещё большим рвением.

— Риз, — говорит он.

Я не отвечаю.

Что тут вообще можно сказать?

Он лгал мне, промолчав об этом глупом деле с Королевой и Королём Регаты. И сделал это намеренно. Я больше не могу ему доверять.

Вот, что я ему говорю.

И между нами снова повисла тишина.

Он прерывисто вздыхает и садится на край шезлонга. Я подтягиваю ноги к груди, чтобы мне не грозила опасность прикоснуться к нему, и он снова вздыхает.

— Прости меня, — говорит он. Он пытается взять меня за руку, но я отдёргиваю её. — Риз. Пожалуйста. Мне так жаль. Ты не понимаешь.

В его голосе звучит боль. Но я не обращаю на это внимание, ведь мне тоже больно.

— Да, я знаю, — резко отвечаю я. — Твоя жизнь так сложна.

— Это так, — соглашается он. — Я не могу это объяснить. Это сложно. Все вокруг так много ожидают от меня. И я ненавижу разочаровывать моего отца. Он и так находится под большим давлением. Это всего лишь небольшое представление перед толпой. И ещё одно завтра на Регате. Это не было большой проблемой, и я не хотел делать из этого большую проблему. Вот почему я ничего не сказал тебе. Ты и так была расстроена из-за того несчастного случая, что приключился со мной, а потом из-за твоего несчастного случая, и я просто не мог сказать тебе об этом.

Я молчу. Потому что просто не знаю, что сказать. Я не знаю, что чувствовать и что думать.

— Я люблю тебя, не Элену. Между мной и Эленой всё кончено. И я сказал отцу, что я больше не встречаюсь с ней, — говорит он. — Я уже сказал ему об этом. И он понял меня.

— Ты сказал ему обо мне? — спрашиваю я. — Он знает, что теперь ты со мной?

Тишина.

Я обвиняюще смотрю на него.

— Ты не сказал!

Данте смотрит на меня.

— В этом нет необходимости, Риз. Он уже знал. Он мог это увидеть за двести миль. Я люблю тебя. Все это видят. Все знают об этом.

Я всё ещё молчу.

Я хочу верить ему.

— Я действительно хочу верить тебе, — отвечаю ему я. — Но доверие больше не проблема. Видеть тебя и Элену здесь, перед всей этой толпой… вы выглядели так, будто принадлежите друг другу. Ты и я… мы — нет. Мы не подходим друг другу. Давай просто выложим все карты на стол. Я — фермерская девчонка из Канзаса. Ты — важная персона с ещё более важным отцом. Это так не работает. И никогда не сработает.

Мои плечи поникли, а голос стал ровным.

Моя рука дрожит.

Моя голова кружится.

А моё сердце разбито.

Я просто хочу вернуться домой. Домой в Канзас, к моей маме.

И я говорю ему это.

Данте смотрит на меня печально и в неверии.

— Пожалуйста, не делай этого, — умоляет он. — Риз. Пожалуйста. Мне плевать на наши различия. В тебе есть всё то, чего нет во мне. Это ведь важно, правда? Ты напориста там, где я колеблюсь, а я чувствую себя уверено там, где ты боишься. Ты сильна, когда я слаб, а я твёрд, когда ты мягка. Совершенно одинаковые люди скучны. Мы разные, и я люблю это. Я люблю тебя. Всё остальное не имеет значения.

— Раньше я думала, что любовь — это всё, что имеет значение, — говорю ему я. — Но я просто больше не знаю. Я не знаю, достаточно ли этого.

И моё сердце. Моё бедное сердце разбито, и я просто хочу вырвать его и растоптать, потому что я доверила ему, моему сердцу, принять это решение, и теперь оно разбито.

Внезапно я понимаю, что сейчас идёт дождь, и решаю, что это как раз кстати. На душе у меня серо и тоскливо, так что, пожалуй, дождь очень подходит. Капли разлетаются брызгами вокруг нас, но я не двигаюсь. Мне всё равно, что я промокну. Мне на всё плевать.

— Нам нужно зайти внутрь, — говорит мне Данте. — Пожалуйста, Риз. С тобой только что произошёл несчастный случай. Я не хочу, чтобы ты ещё подхватила пневмонию.

Но я всё равно не двигаюсь. Вместо этого я откидываю голову на шезлонг и поднимаю своё лицо к небу, позволяя дождю омывать его.

И я снова молчу.

— Отлично, — наконец произносит Данте. — Если ты решила заработать пневмонию, то и я тоже.

Он опускается на соседний шезлонг и позволяет дождю пропитать водой его костюм.

Мы оба, должно быть, выглядим нелепо, растянувшись рядом с бассейном в официальной одежде и позволяя дождю промочить нас до нитки. Мы сошли с ума. Но Данте остался со мной.

И я даже не знаю, как долго мы пробыли в таком положении.

Но, в конце концов, спустя минуты или часы я замерзаю. Дождь всё ещё не прекращается, и моя кожа похожа на лёд, а зубы стучат.

Данте смотрит на меня.

— Теперь ты готова?

Он не выглядит недовольным или нетерпеливым.

Он просто промок.

Очень-очень сильно промок.

Я киваю.

Данте поднимается на ноги и затем наклоняется, чтобы помочь мне. И я позволяю ему это. Я слишком расстроена и опустошена, чтобы возмущаться.

Он прикасается пальцами к моему гипсу.

— Тебе не стоило его мочить, — мягко говорит он.

— Это не имеет значения, — отвечаю я. Потому что ничего не имеет значения. Больше не имеет. Я разворачиваюсь и начинаю идти в сторону здания, но Данте нежно хватает меня за руку, заставляя повернуться обратно.

— Риз.

Одно слово. Но тон его голоса. Взгляд глаз. Боль на его лице.

— Пожалуйста.

Хорошо, два слова.

— Я люблю тебя.

И три самых важных слова из всех.

Я падаю на шезлонг и снова плачу, хотя думала, что у меня больше не осталось слёз. А потом Данте оказывается рядом со мной, обнимает меня своими мокрыми руками и шепчет мне на ухо.

И хриплость его голоса.

Запах его мокрой кожи.

Биение его сердца рядом с моей головой.

Всё это.

Я не хочу быть без него.

Может быть, он прав. Может быть, любовь — это всё, что имеет значение. И мы сможем преодолеть наши различия. Мы сможем пройти через всё, что угодно.

И затем он целует меня.

И я позволяю ему это.

И я целую его в ответ.

Потому что я люблю его, и он любит меня, а Элена Конту не имеет значения.

Руки Данте оборачиваются вокруг меня, тёплые и сильные, и я льну к нему, к его теплу, его силе. Дождь всё ещё идёт, но мы целуемся под дождём, и это чертовски сексуально. На самом деле, я мечтаю целоваться под дождём вечно. Всю оставшуюся жизнь. Потому что это так чувственно.

— Нам нужно зайти внутрь, — произносит Данте у моих губ.

Но я не хочу двигаться. Я не хочу уходить отсюда и возвращаться в реальность. Не сейчас. Сейчас реальность — не мой друг. Совсем недавно я потеряла Данте, получила его назад, вновь потеряла его и затем только что вернула. Я хочу растянуть этот момент, прежде чем рисковать потерять его снова, прежде чем нас разлучат ещё какие-то недопонимания.

И нет. Я не вижу в этом никакого смысла.

Я просто знаю это.

Данте тянет меня за руку, и я слепо следую за ним. Потому что я промокла и он прав. Нам нужно зайти внутрь.

Но он не ведёт меня обратно в основное здание. Он ведёт меня в домик у бассейна.

Он уединённый, темный и идеальный.

Как только мы вваливаемся в дверь, в мокрой, капающей на пол одежде, Данте поворачивается ко мне.

— Я не хочу возвращаться ко всем тем людям. Я хочу быть здесь, только с тобой. Мы можем побыть тут, обсохнуть и поговорить.

Его глаза такие же прекрасно-синие даже в ночной темноте. И ямочка на его подбородке такая мужественная, такая сексуальная. И я прощаю его. Я прощаю его за то, что он не рассказал мне об этой глупой королевской Регате, потому что это именно то, как я назвала: глупость. И он просто не хотел расстраивать меня.

— Мы могли бы поговорить, — соглашаюсь я. — Или мы можем целоваться ещё немного.

Данте немедленно тянется ко мне.

— Твоё желание для меня закон, помнишь?

И я помню. Я помню день, когда он сказал мне, что я могу получить всё, что захочу. И я знаю, что сейчас, в этот самый момент, я хочу его.

Так я ему и говорю.

И он делает глубокий вдох и смотрит на меня.

Потому что он понимает, что я действительно имею в виду то, что говорю.

— Ты уверена? — шепчет он.

И я киваю.

В этом маленьком домике у бассейна повсюду лежат подушки, и я не трачу время на размышления, почему. Я просто падаю на ближайшую мягкую кучу и тащу Данте за собой. Я лежу на спине, а он нависает надо мной, и так восхитительно чувствовать его вес на себе.

Почему я ждала?

Чего, чёрт возьми, я ждала?

Потому что. Быть здесь с Данте. Восхитительно.

Он целует меня в шею, и его губы скользят вдоль моей мокрой кожи. Он отчаянно прижимает меня к себе, но я не понимаю, почему. Эмоции за последние пару недель накапливались и накапливались, а теперь они вырываются наружу.

Огромным потоком.

Я чувствую язык Данте у себя во рту, и он пробует меня, словно вино. И он пахнет, словно море. И он ощущается как… Данте. Как дом. Я стону под его пальцами, и он шепчет мне на ухо.

— Я не хочу, чтобы ты думала, что обязана это делать.

— Я хочу это сделать, — отвечаю я. И это правда. Абсолютная, чистейшая правда. — Больше, чем когда-либо чего-то хотела.

— Я тоже, — говорит он, скользя вдоль меня.

Я хочу подразнить его, что не могу сказать ничего более красноречивого, чем это, но внезапно понимаю, что мне всё равно. Это поворотный момент в наших отношениях. Вообще-то, в моей жизни. И меня даже не волнует, насколько это важно.

Всё, что сейчас волнует меня, это он.

Это Данте.

Это всегда будет Данте.

Я знаю это, когда его губы накрывают мои, и он раскачивается рядом со мной, и мир взрывается.


Глава 26


Окей. Итак, мир на самом деле не взорвался. Но на минуту мне так показалось. Я хочу написать Бекке по электронной почте, чтобы рассказать, как изменился мой мир, но я не знаю, как сформулировать мысли в письме.

Дорогая Бекка, мой мир изменился?

Дорогая Бекка, не говори моей маме, что я больше не девственница?

Дорогая Бекка, мой хрупкий цветок был сорван?

ОМойБог. Определённо, не последний вариант.

Я просто подожду и расскажу ей, когда мы встретимся вживую. Даже если это убивает меня. Потому что я хочу рассказать ей обо всём прямо сейчас.

Это грандиозно.

Это колоссально.

Солнечный свет затопил мою спальню, и я всё ещё в кровати. Счастливее, чем когда-либо. И я хочу встать и найти Данте, но в то же время я слишком обессилена. Глупое сотрясение мозга. Глупая сломанная рука. Глупая эмоциональная неделя.

Я слегка покачиваю бедрами, проверяя.

И мне немного больно. Там внизу. Но не сильно.

Картины произошедшего всплывают у меня перед глазами. Лунный свет косо падал в окна домика у бассейна, дождь барабанил по стеклу, а гром сотрясал землю вокруг нас. Мягкие горы подушек под моей спиной, шелковистые и гладкие руки Данте, идеальный вес его тела против моего собственного.

Это было идеально.

Это было так идеально, как я себе и не могла представить.

Я счастливо вздыхаю.

Слышится лёгкий стук в мою дверь, и затем она открывается.

И за ней стоит Данте.

— Доброе утро, — его голос низкий и тихий.

Моё сердце пропускает удар. Он одет в неброские джинсы и чёрную футболку, и он принёс поднос с завтраком, дополненный кофе и цветком.

Я улыбаюсь.

— Мой герой. Я как раз думала о том, что я голодна, но сразу же за этим последовали мысли о том, что я слишком устала, чтобы идти на кухню.

Данте качает головой и опускает поднос на прикроватную тумбочку, затем садится рядом со мной.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Я киваю.

— У меня больше не кружится голова, и моя рука практически не болит. Я просто немного устала.

Он серьёзно кивает.

— Хорошо. Хотя я вроде как спрашивал из-за прошлой ночи.

— Ох, — мои щёки краснеют. — Ммм. Я в порядке.

Данте серьёзно смотрит на меня.

— Я чувствую, что позволил ситуации выйти из-под контроля. Ты чувствовала себя уязвимой из-за всего произошедшего. И ливень сделал всё слегка диким и сумасшедшим. И я должен был замедлиться. Но не сделал этого. Я парень, и иногда я действую не обдуманно. Надеюсь, я не испортил всё.

Он смотрит на меня с беспокойством, и я даже не могу поверить словам, которые слетают с его губ. И я говорю ему об этом.

— Серьёзно? — я смотрю на него недоверчиво. — Данте. Я годами представляла себе, что я буду чувствовать в этот момент. Я гадала, буду ли я бояться. Или мне будет больно. Или это будет чем-то особенным. И теперь мне не нужно гадать об этом. Потому что это было идеально. И я рада, что это было с тобой.

Он растерянно смотрит на меня. Затем осознание отражается на его лице, и оно снова наполняется тревогой, как тогда, когда он увидел, что я наблюдаю за ним и Эленой прошлой ночью.

— Риз, — говорит он, и его голос очень серьёзен. — Пожалуйста, скажи мне, что прошлой ночью не был твой первый раз. Пожалуйста.

Я смотрю на него.

— Я забыла упомянуть об этом?

И я знаю, что это так. Я помню, что когда-то я задумывалась о том, должна ли я сообщить ему этот факт. И затем я так это и не сделала.

Упс.

Он роняет голову в свои ладони.

— О, Боже мой.

И я в замешательстве. Ошеломлена, на самом деле.

— Данте, что не так?

Он смотрит на меня сквозь пальцы.

— Риз, мне так жаль. Если бы я знал, я бы убедился, что это будет чем-то особенным. Это точно бы не произошло в домике у бассейна на подушках для шезлонгов.

И теперь я точно в замешательстве.

— Данте, это было идеально. Время, ночь, ты, всё было идеально. Это не могло бы быть более прекрасным. И я бы не стала ничего менять.

— Ты сошла с ума? — спрашивает Данте. — Риз, по крайней мере, ты заслуживала цветы и мягкую постель для первого раза. Я чувствую себя отвратительно. Я обманул тебя.

— Окей. Ну, мы могли бы сделать это в другой день. И ты не обманул меня. Прошлая ночь был идеальной. У меня дома некоторые девчонки провели свой первый раз на заднем сидении пикапа. Поверь мне, прошлая ночь была особенной.

Данте смотрит на меня с сомнением.

— Я всё тебе компенсирую, — обещает он.

Я качаю головой и закатываю глаза.

— В этом нет необходимости, — уверяю его я. — Серьёзно. Теперь мы можем сменить тему разговора? Эта меня смущает.

Он секунду пристально смотрит на меня, затем берёт мою ладонь.

— Хорошо. Новая тема, но только потому, что я не хочу тебя смущать. Не хочешь быть моей спутницей на Регате сегодня вечером?

Я неловко замираю.

— Разве ты не должен сопровождать Элену? — нерешительно спрашиваю я. — Как её Король?

— Технически, да, — говорит он. — Я могу подойти туда, помахать толпе и вернуться к тебе. Но, если ты будешь неудобно себя чувствовать или если это тебя расстраивает, я скажу отцу, чтобы он назначил кого-нибудь другого. Уверен, Гевин будет рад занять моё место.

Я улыбаюсь этой мысли. Я прямо вижу, как Гевин подыгрывает толпе.

— Уверена, что это так, — соглашаюсь я. — Но это должен быть ты. Всё в порядке. Ты можешь помахать рукой толпе вместе с Эленой, пока это всё, что ты с ней делаешь.

— Поверь мне, — говорит Данте. — Тебе не о чем беспокоиться. Обещаю.

— Тогда хорошо, — пожимаю я плечами. — Всё улажено. Ты можешь помахать толпе вместе с Эленой, и я буду твоей спутницей.

— Отлично, — говорит он. — Могу я предложить тебе отдохнуть сегодня? Ты должна вздремнуть и восстановить силы. Ты не отдыхала с того несчастного случая, а это именно то, что тебе прописал доктор.

— После смерти отосплюсь, — заявляю я, начиная откидывать одеяло.

Данте закатывает глаза на эту глупую старую поговорку и останавливает мои движения одной рукой.

— Хорошая попытка. Пожалуйста. Сделай мне одолжение. Оставайся в кровати хотя бы сегодня утром. Проверь электронную почту, делай то, что тебе хочется… до тех пор, пока ты в кровати.

Я делаю паузу и бросаю ему зловещий взгляд.

— Я могу делать всё, что угодно, что я могу делать в кровати?

— Конечно, — начинает Данте, но потом понимает мои намерения и ухмыляется. — Всё что угодно, но не это, — говорит он. — Тебе нужен отдых. Ты же обещала.

Я падаю обратно на подушки.

— Отлично, — дуюсь я.

Но на самом деле я не дуюсь на него. Он хочет позаботиться обо мне, и это заставляет моё сердце биться сильнее.

Он наклоняется и целует меня в лоб.

— Мне нужно съездить в город и кое-что сделать вместе с отцом. Но Мия подвезёт тебя на Регату. И как только я закончу махать толпе, я встречусь с тобой. Хорошо?

Я киваю.

— Хорошо. Тогда увидимся.

Данте разворачивается и шагает через спальню своими уверенными большими шагами, но он оборачивается, стоя у двери.

— Я люблю тебя, — говорит он. И затем он улыбается, а моё сердце тает.

— Я тоже люблю тебя, — отвечаю я.

И он выскальзывает из комнаты. Некоторое время я ковыряюсь в своем завтраке и наслаждаюсь запахом цветка, который он принес. И пью кофе.

Затем я сворачиваюсь калачиком в подушках и немного дремлю. После шишек и синяков, полученных на прошлой неделе, мне нужно немного выспаться для сегодняшнего вечера.


***


Я очень рада, что проспала большую часть дня.

Я понимаю это, когда меня толкают в толпе желающих посмотреть на залив Валеса. Я до сих пор чувствую себя уставшей несмотря на то, что проспала несколько часов. Несмотря на то, что я стою здесь, чувствуя, как солнце ласкает мои плечи, окружённая праздничной атмосферой и стремящаяся увидеть Данте. Несмотря на всё это, я всё ещё чувствую себя уставшей.

Я такая неудачница.

Но я также взволнована. Ничего не могу с этим поделать. Все вокруг меня взволнованы, и их волнение заразительно.

Очевидно, здесь Регата — это нечто очень важное. Я замечаю растяжки и вывески, воздушные шары и уличных торговцев. Это огромный праздник, и все веселятся.

Сотни лодок записались на большую гонку. Я вижу, как их паруса развеваются на ветру, когда лодки выстраиваются в линию на старте. Видимо, победитель получает $10000 и ежегодный трофей, который представляет собой огромную парусную лодку, сделанную из хрусталя.

Сейчас она стоит на гигантском пьедестале на краю пляжа.

Даже отсюда, я вижу, как она сверкает на солнце.

— Смотри, там Данте, — говорит мне Мия, толкая меня локтем.

Я смотрю и, конечно же, вот он.

«Даниэлла» плывёт по центру залива, хотя и движется чуть ближе к берегу. Я слышу металлический звук проверяемого микрофона. И Данте выходит на палубу яхты. Сейчас он оборачивается, чтобы что-то сказать своему отцу.

Я оглядываюсь по сторонам, наблюдая счастливые лица, и я рада, что нахожусь здесь. Неподалёку музыкальная группа играет что-то весёлое. Я не могу разобрать слова песни, потому что они поют на Кабрерианском, но музыка кажется радостной. Люди танцуют на улице, и маленький мальчик рядом со мной дёргает свою маму за рукав, пока та покупает ему розовую сахарную вату у уличного торговца. Я улыбаюсь ему, а потом почему-то смотрю мимо его мамы, в толпу.

И на краю толпы, сквозь море незнакомых лиц, я замечаю Винсента.

Он стоит в одиночестве, наблюдая за фестивалем.

Я качаю головой.

— Эй, посмотри, — говорю я Мие. — Это Винсент.

Она ничего не слышала от него с той ночи на яхте. Он не ответил ни на одно из её сообщений. И она заслуживает того, чтобы знать, почему.

— Придурок! — рявкает она, свирепо глядя на него. — Я не хочу тратить на него своё драгоценное время, Риз.

Я хочу сказать что-то ещё, чтобы побудить её поговорить с ним, когда рядом с Винсентом появляется ещё одно лицо.

Лицо с белокурыми волосами и голубыми как лёд глазами.

Нейт.

Я делаю резкий вздох.

Винсент опускает голову, чтобы что-то сказать Нейту на ухо, и очевидно, что они пришли сюда вместе.

Снова.

Здесь что-то не чисто.

Мой мозг тут же начинает усиленно работать, пытаясь сложить кусочки мозаики вместе. Нейт и Винсент. Винсент и Нейт. Они не должны быть тут вместе. У них нет ничего общего. Тем не менее, их должно что-то объединять. Но что?

У меня голова идёт кругом.

Что же у них общего?

Что?

Регата?

Мия?

Я?

А затем мой взгляд скользит по «Даниэлле», и я понимаю.

Данте.

Конечно же, это Данте. Они шептались на территории его поместья. Они вместе сейчас на Регате, которую он проводит. Возможно, Винсент и есть тот человек, с кем разговаривал Нейт в тот день на пляже, когда я подслушала его разговор о Данте.

Что они задумали?

Что, чёрт возьми, они задумали?

Я смотрю на Мию, и она тоже пристально следит за ними. И я вижу по её лицу, как она тоже пытается это понять.

— Что происходит? — спрашиваю я.

Она качает головой:

— Я не знаю.

Я оглядываюсь на них, но они уже ушли, растворившись в толпе. А затем я мельком вижу спину Винсента. Он направляется вниз к пляжу. И прежде, чем я успеваю подумать, я начинаю проталкиваться сквозь толпу, чтобы последовать за ним. Мия идёт за мной попятам.

— Извините, — говорю я людям, протискиваясь между ними. — Простите. Извините.

Винсент не замечает меня, потому что он всё ещё достаточно далеко впереди нас.

Я сворачиваю на пляж и вижу Винсента, спрятавшегося в укромном уголке, метрах в пятидесяти от меня.

Когда я бегу к нему, я смотрю на «Даниэллу». Дмитрий, Элена и Данте — все на корме корабля, и я слышу, как Дмитрий начинает говорить в микрофон. Данте и Элена машут толпе.

И мне уже всё равно, заметит ли меня Винсент, потому что я чувствую сердцем, что здесь что-то очень-очень не так.

Винсент наклоняется, стоя на коленях в песке, и я вижу провода в его руках.

Провода.

Он поднимает взгляд и видит меня в тот же момент, когда я замечаю что-то маленькое и чёрное в его руке. И оно прикреплено к проводам. Он встревожен и начинает вставать, а я резко оборачиваюсь.

— Данте! — кричу я. Мия тоже начинает кричать, и мы вместе кричим изо всех сил. Но и толпа тоже шумит. Все хлопают, кричат и свистят, и Данте не слышит нас из-за остальных.

Я оглядываюсь через плечо, но Винсент не спешит остановить нас.

Странно.

И выражение его лица тоже странное. Абсолютно счастливое. И он возится с маленькой чёрной штучкой в руках.

Всё вокруг замедляется.

Я разворачиваюсь, снова зову Данте, и на этот раз его глаза встречаются с моими. Он стоит на корме «Даниэллы», и его прекрасные синие глаза встречаются с моими.

А потом его яхта взрывается.


Глава 27


Огонь полыхает по всей бухте.

«Даниэлла» разлетелась на кусочки.

Я и Мия закричали, а все вокруг нас начали бежать.

Винсент исчез.

И мне нужно найти Данте.

Я бегу к воде и плюхаюсь в неё, отталкивая куски стеклопластика, которые плывут рядом со мной. Они обуглены, с рваными краями, и я знаю, что это обломки яхты Данте.

Я начинаю плакать, когда погружаюсь в воду и пытаюсь плыть, но кто-то хватает меня за ногу.

И затем этот кто-то начинает тянуть меня за ступню.

Я оборачиваюсь и вижу телохранителя. Он вытаскивает меня из воды и говорит, что нам нужно уходить. Мы должны уйти прямо сейчас.

Видимо, Данте всё-таки приставил ко мне охрану.

Я возражаю и пытаюсь вырваться, потому что я должна найти Данте.

Но охранник меня не отпускает.

— Мия! — кричу я. — Найди Данте.

Она выглядит потрясённой и сбитой с толку, и я знаю, что у неё шок. Как и у меня. И Данте ещё не показался над поверхностью воды. Как и его отец, и Элена.

В панике, чтобы отыскать Данте, я снова начинаю бороться с телохранителем. Я бью его свои гипсом, и я так напугана и впадаю в истерику, что не чувствую боли.

Он сгребает меня в охапку и перекидывает через плечо.

И он уносит меня прочь от воды. Прочь от того места, где должен быть Данте. Он перешагивает через разбитые остатки хрустального трофея Регаты. Крошечные кусочки сверкают на солнце как драгоценные камни.

— Вы не понимаете, — кричу я. — Я должна найти его. Пожалуйста. Пожалуйста, отпустите меня.

Но он не делает этого.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть назад, и теперь я не вижу Мию. И я до сих пор не вижу Данте. И я вообще едва ли что-то вижу, потому что слёзы затуманивают моё зрение.

Залив в руинах. Все лодки, которые выстроились в ряд на старте, загорелись от взрыва, и вокруг царит массовая паника и хаос, так как одни люди эвакуируются, а другие пытаются погасить пламя.

Я зажмуриваюсь и бессильно хлопаю ладонями по спине охранника. Это бесполезно. Он ведет себя так, будто меня здесь нет. Он продолжает нести меня сквозь толпу и вверх по улице, где нас ожидает чёрная машина. Он что-то говорит в наушник, а потом сажает меня на заднее сиденье ожидающей машины.

Он смотрит на меня сверху вниз, защёлкивая мой ремень безопасности. Его глаза добрые, и сквозь мою панику и замешательство я почти чувствую себя плохо из-за того, что ударила его так много раз. Но он, кажется, не возражает. Может быть, во всём этом хаосе и истерике он даже не обратил внимания на моё поведение.

— Всё будет хорошо, — говорит он мне. Он дважды хлопает по крыше машины, и она уносится прочь.

И они увозят меня прочь от Данте.

— Пожалуйста, остановитесь, — прошу я водителя. По его чёрному костюму я догадываюсь, что он тоже относится к числу охранников. — Я должна разыскать Данте. Пожалуйста.

— Я не могу, мисс, — отвечает мне он, не отрывая взгляда от дороги. — У меня есть приказ. Это ваш план эвакуации.

План эвакуации?

У меня есть план эвакуации?

Несмотря на моё замешательство и слёзы я останавливаюсь и пытаюсь рассуждать.

— Куда вы меня везёте? — спрашиваю я. — Обратно в Дом Гилиберти?

Водитель качает головой.

— Нет. Это Красный Код Эвакуации. Вы должны быть посажены на самолёт немедленно. Вы воспользуетесь личным самолётом премьер-министра, и он доставит вас в Лондон. Мы будем в Хитроу меньше, чем через четыре часа.

— Мы? — я встречаюсь с ним глазами в зеркале заднего вида.

— Да, мы. Вы и я. Согласно приказу я не должен покидать вас до тех пор, пока не передам вас в руки вашего отца.

Я чувствую беспомощность. Этого не может быть.

— Как так вышло, что у меня есть собственный план эвакуации? — просто спрашиваю я. Я не могу придумать ничего другого, чтобы спросить. Всё происходит так быстро.

— Все приближённые к премьер-министру имеют план эвакуации, — отвечает он.

— Где Дмитрий? — спрашиваю я. — И Данте? Вы их видели? С ними всё в порядке?

— Я не знаю, мисс.

Охранник отводит глаза, и я не хочу думать о том, что это может означать.

Я снова начинаю сходить с ума. Я смотрю сквозь тонированные стекла машины, и мы мчимся прочь от берега, прочь от залива, прочь от того места, где я в последний раз видела Данте.

— Я не могу уехать. Вы понимаете? — практически кричу я. — Я не могу оставить Данте.

— Вы должны, — говорит мне телохранитель. — У вас нет выбора. Это не безопасно. Это то, чего хочет Данте. Он одобрил этот план действий для вас.

— Он хотел, чтобы вы увезли меня прочь отсюда?

Я потрясена. И я безжизненно опускаюсь на сидение, когда охранник кивает.

— В случае покушения на убийство, да. Он одобрил этот план, согласно которому я должен увести вас из Кабреры.

Убийство.

Покушение.

Я ошеломлена.

Потому что всё произошло так быстро, что у меня не было времени осмыслить это. Винсент пытался убить Дмитрия. И Данте был рядом со своим отцом. И Нейт должен был быть в этом замешан. Вот почему я в последнее время видела Нейта и Винсента вместе. Вот она связь.

Вот, о чём говорил Нейт по телефону в тот день.

И всё это было о Дмитрии.

Это был вовсе не Данте. Данте был сопутствующим ущербом.

Данте был.

Я уже говорю о нём в прошедшем времени.

Я сглатываю.

— Данте мёртв? — шепчу я.

Охранник смотрит на меня через зеркало заднего вида, а потом обратно на дорогу.

— Я не знаю.

И затем я не могу больше говорить, потому что я плачу. Я стараюсь плакать тихо, чтобы снова не впасть в истерику. Я сворачиваюсь в клубок на сидении и рыдаю, пока мы не въезжаем в ангар аэропорта.

Телохранитель открывает дверь с моей стороны и отстёгивает мой ремень безопасности, затем помогает мне выбраться из машины.

— Я Даниэль, мисс. И я буду рядом с вами, пока не передам вас в руки вашего отца. Мы позвоним ему по дороге. Я не позволю, чтобы с вами что-либо случилось.

Я киваю, и мои глаза красные, а слезы щиплют их и всё ещё текут по моим щекам. Вы могли бы подумать, что у меня закончатся слезы, но это не так. Мои ноги, немея, идут сами собой, когда Даниэль провожает меня в самолет. Я прохожу мимо одинокой стюардессы, не говоря ни слова.

В обычной ситуации я была бы поражена шикарностью этого самолёта. Я была бы в восторге от роскоши, которая окружает меня здесь. Но прямо сейчас, в этот самый момент, меня это не волнует. Я сворачиваюсь на кожаном диванчике и снова плачу.

Даниэль накрывает меня пледом и садится напротив меня. Он смотрит в окно и позволяет мне выплакаться.

Я не могу думать ни о чём другом, кроме Данте.

Я вижу его лицо, его улыбку, его руки. Я слышу его голос. Я слышу его смех. Я вижу выражение его лица, когда он нависает надо мной в домике у бассейна. А потом я вижу выражение его лица прямо перед тем, как взорвалась «Даниэлла». Его глаза были наполнены нежностью, потому что он только что отыскал меня в толпе. Я никогда не забуду этот взгляд.

Наверное, это был последний раз, когда я его видела.

Я знаю это.

И последнее, что он сказал мне этим утром, было «Я люблю тебя».

Это заставляет меня разрыдаться с новой силой.

Этого не может быть.

И всё же это так.

Всё это время Данте пытался мне объяснить, насколько сложна его жизнь… Я не слушала его. Я расстраивалась и злилась. Но он был прав. Его жизнь была сложной.

И теперь всё закончилось.

ОБожеМой.

Я не собираюсь так думать. Я не собираюсь думать, что Данте мёртв, пока кто-то не скажет мне об этом прямо.

Но огонь. Там было так много огня.

И моё сердце знает, что никто не мог выжить после такого.

Перед глазами встаёт обломок из стеклопластика, который проплывал мимо меня в заливе, и я вспоминаю, какие рваные и обугленные у него были края. Но если такое случилось с этим куском, то, что тогда…

ОБОЖЕМОЙ.

Я не могу так думать.

Не могу.

Я зажмуриваюсь и пытаюсь не думать ни о чём. Но это сложно.

Невозможно.

И вот я мучаю себя образами взрыва, лица Данте, его улыбки и почти всего, что с ним связано, в течение всех четырёх с половиной часов полёта.

Самолёт садится в Международном Аэропорту Хитроу, и я рассеянно смотрю, как мы въезжаем в ангар. Так как это частный самолёт, мне удаётся обойти таможню и охрану, и я иду по туннелю в терминал.

И мой отец стоит здесь.

И я начинаю бежать.

Он хватает меня и прижимает к себе, и я плачу, уткнувшись в его рубашку.

— Папочка, — бормочу я.

Из-за спины я слышу Дэниэля.

— Теперь с вами всё будет в порядке, мисс, — говорит он мне. И он возвращается на самолёт.

Я отпускаю отца и хватаю Дэниэля за руку.

— Спасибо, — просто говорю ему я. А потом я обнимаю его. Он выглядит удивлённым, но затем его руки смыкаются вокруг меня, и он возвращает мне объятия.

— Я уверен, они свяжутся с вами так скоро, как только смогут, — торжественно заявляет Даниэль. — Они дадут вам знать, что произошло.

Я киваю и не спрашиваю, кто такие «они». Это не важно. Пока кто-то готов связаться со мной, это всё, что имеет значение.

Даниэль разворачивается и уходит, и я оборачиваюсь к моему отцу.

— Ты в порядке? — с беспокойством спрашивает он. И он так волнуется, что забывает использовать свой фальшивый британский акцент.

Я качаю головой и снова начинаю плакать, и мой отец не знает, что делать. Потому что я должна была быть мальчиком, а он понятия не имеет, что делать с плачущей девушкой. Он неловко похлопывает меня по спине.

— Я хочу домой, — скулю я. — Я могу вернуться домой?

— В Канзас? — тихо спрашивает он.

Я киваю.

— В Канзас. Прямо сейчас.

Он усаживает меня на стул, а сам идёт выяснять, когда следующий рейс. И оказывается, что есть рейс, вылетающий через час с пересадкой в Амстердаме.

Он покупает мне билет.

И потом он сидит со мной до самого рейса.

У меня ничего нет. Всё, что я взяла с собой в Кабреру, и всё, что я купила, пребывая там, осталось в Доме Гилиберти.

— Я свяжусь с ними и попрошу прислать твой багаж, — обещает папа.

Я понимаю, что мой мобильник также остался в Кабрере. Я уронила сумочку на пляже, когда произошёл взрыв.

— Я дам знать твоей матери, — говорит мне отец после того, как я сообщаю ему об этом. — Я скажу ей, что ты уже в пути. Всё будет хорошо, Риз. Всё будет хорошо.

— Нет, не будет, — шепчу я. — Мне надоело, что все всё время говорят мне, что всё будет хорошо. Ничего не будет хорошо. Не в этот раз.

Он ещё немного похлопывает меня по спине, потому что не знает, что сказать, а потом приходит время посадки, и он провожает меня до ворот.

— Хорошего пути, — говорит мне он. И теперь его акцент вернулся. Я крепко обнимаю его.

— Я люблю тебя, папочка, — говорю я ему прежде, чем подняться в самолёт.

— Я знаю, — отвечает он. — Я тоже люблю тебя.

Я протягиваю свой посадочный талон стюардессе и ничего не могу поделать, но вспоминаю, как всё было точно так же, когда я вылетала из Амстердама. Данте был в одном самолёте со мной. И всё изменилось. Он изменил всё.

И теперь его нет.

Я проглатываю новый приступ слез и падаю на сиденье.

Я сворачиваюсь и прислоняюсь головой к иллюминатору. Я смотрю, как экипаж самолета загружает багаж под нами, и понимаю, что на этот раз я ничуть не паникую из-за полёта. Я больше не боюсь. И сейчас это не имеет значения. Потому что я опустошена.

Ничего не имеет значения.

Я закрываю глаза и принимаю пустоту в своём сердце.

Беспомощность, холод и одиночество.

Я слушаю, как пилот говорит нам, что у нас есть полтора часа полета до Амстердама, в течение которых я так и лежу. Мои глаза закрыты.

И, так или иначе, я сплю.

И я так устала и эмоционально истощена, что мой сон лишён сновидений.

Я просыпаюсь, когда человек рядом со мной толкает меня и говорит, что мы прибыли и готовы к высадке. Я киваю и благодарю.

И я терпеливо жду своей очереди на выход из самолёта.

И я тащусь к терминалу.

И я выхожу из терминала в толпу людей.

И я поднимаю взгляд.

И здесь Данте.

Он стоит передо мной.

И моё сердце останавливается.


Глава 28


Я бегу.

Я оказываюсь в руках Данте.

И он целует меня.

Он пахнет дымом, огнём и кровавой бойней.

Но он здесь.

И он жив.

Данте жив.

— Ты жив, — шепчу я снова и снова. Он всё ещё обнимает меня и не отпускает.

Он мягко отстраняется и смотрит на меня сверху вниз.

— Я жив, — подтверждает он. — А тебя трудно поймать.

Я смотрю на него.

— Это твоя вина, — говорю ему я. — Это ты придумал мой план эвакуации. Что, чёрт возьми, такое план эвакуации? И ты должен был снять с меня охрану. И что, чёрт возьми, произошло? Как ты выжил? Всё было в огне. А с твоим отцом всё в порядке?

Мы понимаем, что снова мешаем движению людей, как тогда, когда встретились здесь впервые. Данте ведёт меня к ближайшим сидениям, мы опускаемся на них, и он начинает объяснять:

— С моим отцом всё в порядке. Он в больнице, с ушибами и небольшими ожогами. Взрыв отбросил нас далеко от яхты, поэтому начавшийся пожар не навредил нам. Элена также в больнице с ожогами.

— У тебя ожоги? — я тут же начинаю проверять его прекрасное тело на наличие признаков повреждений. Но ничего не нахожу, кроме мелких царапин и большого количества сажи.

— Я в порядке, — говорит мне он.

— Что произошло? — в замешательстве спрашиваю я. — Я не понимаю.

— Нейт заплатил Винсенту, чтобы тот заложил взрывчатку на яхте. Отец Нейта — заместитель премьер-министра. Знаешь, что это означает? То, что его отец станет временно исполняющим обязанности премьер-министра, если вдруг что-то случится с моим отцом. А затем, весьма вероятно, если он покажет себя с хорошей стороны, то он будет назначен постоянным премьер-министром. И Нейт это знал. На данный момент не похоже, что его отец что-то знал о заговоре. Но расследование, конечно, продолжается.

Я в ужасе. Я знала, что с Нейтом что-то не так, что-то неправильно, но я и подумать не могла, что он такой холодный и расчётливый. И бедная Мия. Она действительно запала на Винсента, а он просто использовал её, чтобы подобраться к Дмитрию.

Я говорю об этом Данте, и он кивает.

— Да. Помнишь ту ночь на «Даниэлле»? Винсент был тем, кто предложил Мие проникнуть на лодку. Он просто осматривал её, чтобы узнать, куда лучше заложить взрывчатку. И несчастный случай с моей машиной? Я был за рулём машины моего отца. Они полагают, что, вероятно, Винсент испортил тормоза. Вот почему я не смог притормозить на повороте.

И я чувствую подступающую тошноту.

Какие холодные и расчётливые действия.

А потом Винсент сидел там и ужинал с Данте, хотя знал, что Данте умрёт вместе с Дмитрием, если всё пойдёт по их плану взорвать яхту.

ОБожеМой.

— Это ужасно, — бормочу я. Я прижимаюсь к боку Данте, цепляюсь за его руку и сомневаюсь, что когда-нибудь отпущу её.

— Ты жив, — снова взволнованно произношу я. Я смотрю на его руку и отмечаю, какая она длинная и настоящая, и сильная. — Ты жив.

— Я жив, — кивает он.

И моё сердце поёт. Оно поёт Кабрерианские песни, слова которых я не знаю. Оно поёт мои любимые с детства песни. Оно поёт песенку из популярной рекламы жевательной резинки. Оно поёт всё, что только можно петь, потому что оно счастливо.

Данте жив.

И это, действительно, всё, что имеет значение.

— Что мы теперь будем делать? — спрашиваю я. — Мы вернёмся обратно в Кабреру?

Он смотрит на меня.

— Нет, — и он колеблется. — Мы нет. Риз, ты отправляешься в Канзас, так, как ты и планировала. Я вернусь обратно в Кабреру, потому что там будут проходить расследование, суд и тому подобное из-за всего этого бардака. Поэтому я должен быть там. Но я не хочу, чтобы ты в этот момент присутствовала там. Мы не можем быть абсолютно уверены, что во всём этом участвовали лишь Нейт и Винсент. Я не могу рисковать твоей жизнью. Ты должна быть в безопасности.

Я замираю.

Моё сердце снова останавливается.

— Без тебя? — шепчу я. — Нет.

Я только что получила его обратно. Нет ни единого чёртового шанса, что я отправлюсь в Канзас, в то время как Данте жив и здоров, и сидит рядом со мной, держа меня на руку.

Ни.

Единого.

Чёртового.

Шанса.

— Риз, — и голос Данте звучит твёрдо. — Я не буду рисковать твоей безопасностью. Я обезумел, когда не смог найти тебя. Я никогда в жизни не был так напуган, как сегодня. И не за себя… Я боялся за тебя. И я нарушил свой собственный план эвакуации, чтобы добраться до тебя. Рассел в бешенстве.

Я, наконец, замечаю, что охрана Данте заняла стратегически важные позиции вокруг нас. И Рассел стоит всего в паре шагов от нас. И Данте прав. Рассел не выглядит счастливым.

Но, с другой стороны, когда он выглядел счастливым?

— Но, Данте, — начинаю я, но он уже качает головой.

— Никаких «но», — говорит он мне. — Мы что-нибудь придумаем позже, но сейчас ты не можешь быть в Кабрере. Это не безопасно.

И я это знаю. Его решение окончательное, и он не собирается его менять.

— Это не прощание, — добавляет Данте. — Это лишь прощание на короткое время. Я люблю тебя, и ты любишь меня. Мы что-нибудь придумаем.

— Мы что-нибудь придумаем? — с сомнением спрашиваю я. — Что, например? Я буду в тысяче миль от тебя и за океаном. Ты забудешь обо мне.

И теперь мой голос звучит печально.

Но, эй, моего парня чуть не разорвало на куски, и я думала, что он мёртв. Я заслуживаю немного свободы.

— Риз.

Данте смотрит мне в глаза, и на его щеке виднеется пятно грязи. Я поднимаю дрожащие пальцы, чтобы стереть его, и он хватает мою ладонь и целует её.

— Я люблю тебя. Я люблю всё в тебе. Я люблю, как ты смеёшься, и твой американский акцент, и то, как ты никогда не сомневаешься в том, что можешь что-то сделать. Ты просто всегда полагаешь, что можешь. Я люблю это. Я люблю тебя. И мы пройдём через это. Во всём мире для меня нет никого, кроме тебя.

Как я могу с этим поспорить?

— Хорошо, — шепчу я. И я опускаю свою голову на его широкое плечо и впитываю его в себя, потому что он в моём распоряжении всего на пару часов.

Спустя несколько минут мы встаём и идём в маленький ресторан в аэропорте.

И следующие несколько часов, два гамбургера и четыре газировки спустя, мы разговариваем и смеёмся, и я не отвожу от него глаз, потому что мне всё ещё необходимо убедиться, что он цел и невредим.

И прекрасен, и силён.

Но приходит время прощаться.

И ничто не в порядке.

— Всё будет хорошо, — говорит мне Данте, протягивая руку и заправляя мои волосы за ухо.

— Именно это и сказал мне Даниэль, — говорю я.

— И Даниэль был прав, — отмечает Данте. — И я тоже.

— Хорошо, — киваю я.

Но моё сердце разбито. Потому что в последнее время оно прошло через многое, и честно говоря, я просто не знаю, сколько ещё оно может выдержать.

Данте провожает меня к терминалу. И он мягко целует меня, когда по громкой связи оповещают о начале посадки на мой рейс.

— Я не хочу уходить, — произношу я измученным голосом. И это больно, потому что моё сердце ещё не готово разбиться. — Это ужасно. Это не ощущается правильным.

Данте улыбается, но улыбка выглядит натянутой.

— Это совсем не весело, — признаётся он. — Но подумай об этом с другой стороны. Два часа назад ты думала, что я мёртв. А я оказался жив. Так что всё в порядке, помнишь?

Ну, если он хочет так выразиться.

Я киваю. И он снова целует меня, и я прохожу в туннель, ведущий на борт самолёта.

Я оборачиваюсь и смотрю, как Данте машет мне и посылает воздушный поцелуй.

Он заставляет даже воздушные поцелуи выглядеть сексуально.

Но я все равно закатываю глаза и делаю вид, что ловлю его.

И затем он сам закатывает свои глаза.

Я смеюсь и отворачиваюсь, чтобы он не видел, как я плачу, когда ухожу.


***


В Канзасе жарко.

В Канзасе чертовски жарко.

В Канзасе жарко как на адской кухне… Как у дьявола, стоящего над горячей печкой и помешивающего кипящую смолу.

Вот так вот. Чертовски. Жарко.

Жара врезается в меня как кирпичная стена, когда я выхожу через заднюю дверь фермерского дома, позволяя сетчатой двери захлопнуться прежде, чем направиться в сарай.

Когда я захожу в сарай, где не намного прохладнее, разве что тень, амбарные кошки разбегаются от меня в разные стороны. Озорник ржёт со своего места в стойле, но я здесь не за тем, чтобы на нём кататься. Я здесь, чтобы уединиться. Я вижу моего дедушку через заднюю дверь сарая. Он сейчас на пастбище, работает с системой орошения, поэтому какое-то время будет занят.

Я несу свой ноутбук и забираюсь в свой маленький темный уголок на чердаке. Здесь умопомрачительно жарко, но в последнее время это единственное место, где я могу побыть одна. И при этом достаточно близко к дому, чтобы подключиться к беспроводному интернету.

Я открываю свою электронную почту.

И моё сердце ускоряется, потому что мне пришло письмо от Данте.

«Кому: Риз Эллис < ReeciePiecie@thecloud.com

От Кого: Данте Гилиберти < DGGiliberti@caberraPM.gov

Тема: Я скучаю по тебе

Канзас,

Это просто небольшое сообщение, чтобы сказать, что я скучаю по тебе. Дом Гилиберти больше не ощущается таким, как прежде, без тебя. И поэтому я сейчас остановился в Старом Дворце. Это облегчает решение всяких юридических вопросов, связанных с тем, что совершил Нейт.

Сегодня утром мы точно установили, что Натаниэль ничего не знал. Но он настолько подавлен скандалом, что подал в отставку. Я ужасно себя чувствую, потому что мне нравился Натаниэль. Он порядочный парень.

Надеюсь, в Канзасе всё хорошо, и ты не забыла обо мне. К слову, как там Квинн? (Нет, я не ревную. Ну, может быть чуть-чуть).

В любом случае, я позвоню тебе вечером. Я соскучился по звуку твоего голоса. Не могу поверить, что уже прошло три недели с твоего отъезда. Словно прошла вечность. Но я поговорю с тобой вечером.

С любовью,

Данте»

Я вздыхаю и закрываю ноутбук. Я должна ответить, но мне слишком грустно писать ему по электронной почте. Это заставляет чувствовать себя такой одинокой, когда я вспоминаю, что он находится за тысячи миль от меня. Я хочу смотреть на него, говорить с ним и вдыхать его запах. Я просто хочу быть с ним. Я так многого прошу?

Я смотрю вниз на свои руки и кручу браслет с подсолнечником на моём запястье. Слава Богу, я надела его в день Регаты. Потому что он сейчас со мной, и каждый раз, когда я смотрю на него, я вспоминаю Данте.

Как будто всё остальное тоже не напоминает мне о нём.

— Риз?

Я слышу, как Бекка зовёт меня всего за секунду до того, как её каштановые волосы показываются над верхушкой лестницы на чердак.

— Зачем ты сюда забралась? — спрашивает она, поднимаясь наверх. — Здесь жарче, чем в аду.

— Внизу тоже жарче, чем в аду, — говорю ей я.

Она одета лишь в обрезанные шорты и верх бикини, так что ей должно быть достаточно прохладно. Я говорю ей об этом, и она закатывает глаза.

— Сегодня была мойка машин для Студенческого Совета. Предполагалось, что ты придёшь. Ты забыла?

Блин. Я киваю:

— Я абсолютно забыла. Прости. Но, вообще, я и не должна была здесь быть, так что этот пропуск не так уж и важен.

— Нет, всё в порядке, — соглашается она. — Но я хотела, чтобы ты тоже пришла. Дрю и Джейсон только и делали, что пялились на меня и Элиссу, пока мы делали всю работу.

— Ну, если ты не хотела, чтобы люди пялились на тебя, небе не стоило надевать бикини, — рассеянно говорю ей я.

Мысленно я уже сочиняю письмо для Данте. Я поменяла своё мнение об ответе на его письмо. Даже если это меня огорчает, это лучше, чем иметь дело со всей этой полной ерундой. И это забавно. Теперь, когда я вернулась из Кабреры после того, как Данте практически убили, всё вокруг кажется полной ерундой. И это даже хорошо. Это помогло мне понять, что действительно важно в жизни.

Например, ммм, жизнь.

— Эээй? Риз-Пиз? Эээй?

Я возвращаюсь обратно на землю и смотрю на Бекку.

— Прости, — говорю я. — Я кое о чём задумалась.

— Ты имеешь в виду кое о ком? — закатывает глаза она. — Я люблю тебя, Риз, но всё, что ты делаешь в последнее время, это думаешь о нём.

Нужно отдать ей должное.

— Прости, — извиняюсь я. — Серьёзно. Я просто скучаю по нему. Это, действительно, тяжело.

И взгляд Бекки смягчается, потому что она знает, о чём я говорю. Она тоже скучает по Квинну, как сумасшедшая. Они до сих пор не вместе, потому что это к лучшему, но Бекка всё равно несчастна.

— Всё в порядке, — говорит она мне. — Не хочешь сходить в город сегодня вечером и поесть мороженое? Думаю, это нужно нам обеим. Шоколадное с шоколадной крошкой. И кусочками печенья. И, может быть, даже с горячей помадкой.

Я киваю:

— Конечно.

На самом деле я не хочу. Но что мне ещё остается делать? Сидеть в моей комнате и хандрить? Слушать радиопередачу моего дедушки о ценах на свиней? Не думаю. У меня осталось немного достоинства.

— Окей, — отвечает она, поднимаясь на ноги и спускаясь обратно по лестнице. — Встретимся вечером.

— Ок, — отвечаю я.

И вот я снова одна.

Я возвращаюсь обратно в дом и сажусь за кухонный стол. Моя бабушка делает прохладительный лимонад, что, конечно же, напоминает мне о Кабрере. Разве что бабушка не кладёт в него листья мяты. Просьба положить их туда практически срывается с моего языка, но я молчу. Мне не нужно ещё одно напоминание.

Будто бы всё вокруг и так не напоминает мне о Данте и Кабрере.

— Дорогая, — говорит бабуля, оборачиваясь ко мне и протягивая прохладный стакан. — Знаю, ты скучаешь. Но всё будет хорошо. Меня и твоего деда разделяли тысячи миль, когда он служил в армии, и всё закончилось хорошо.

Я смотрю на неё:

— Бабуля, это было во время войны. Все были в разлуке. Мне кажется, это немного другое.

— Возможно, — говорит она, опускаясь рядом со мной за стол, и смотрит на меня своими мудрыми старыми глазами. — Но скорее всего, нет. Разлука есть разлука, не важно, как на неё посмотреть. А расставание делает нас сильнее, знаешь ли. Это клише, но это правда.

— Оно не сделает тебя сильнее, если убьёт, — бормочу я.

Она похлопывает меня по руке.

— Всё будет хорошо, — говорит она снова, прежде чем подняться на ноги и подойти к раковине, чтобы вымыть посуду.

Я уже устала это слушать.

Мой телефон вибрирует в кармане, и я достаю его. Бекка, наверное, уже хочет изменить наши планы на сегодняшний вечер. Она такая чертовски непостоянная.

Но это не она.

Это Данте.

«Что делаешь?»

Я улыбаюсь.

«Сгораю заживо на жаре. А ты?»

Проходит не более двух секунд.

«О, я тоже. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя»

Я снова улыбаюсь, потому что знаю, что будет дальше в этой игре. Мы играем в неё уже на протяжении трёх недель. Один из нас говорит: «Я люблю тебя».

Затем другой спрашивает: «Насколько сильно?»

И затем другой выдумывает какое-то невменяемое и безумное количество любви.

Больше, чем океан.

Больше, чем акула любит человеческие конечности.

Больше, чем Гевин любит свое отражение.

Больше, чем баскетболисты любят стероиды.

Больше, чем шоколад, больше, чем вино, и намного, намного больше, чем анчоусы.

Больше, чем вчера, но меньше, чем завтра.

Это безумная и банальная игра, но мы делаем то, что должны делать, чтобы не сойти с ума.

Потому что быть на расстоянии действительно отстой.

Так что я сегодня подыгрываю, хотя и чувствую себя обиженной.

«Насколько сильно?» — печатаю я.

Данте отвечает не сразу, что заставляет меня нервничать. Я действительно в настроении услышать, как сильно он меня любит. Потому что я скучаю по нему ТакЧертовскиСильноЧтоМогуУмереть. Серьёзно.

— Так сильно.

Это его голос.

Я оборачиваюсь, и он действительно здесь.

На моей кухне.

Этого не может быть.

Но он здесь.

Данте стоит в дверном проёме, заполняя его собой так, как может только он. Его голубая футболка подчёркивает его голубые сверкающие глаза. И ОБОЖЕМОЙ. У меня вот-вот случится сердечный приступ.

Моя бабушка стоит рядом с ним и тоже выглядит удивлённой. Но она и близко не так удивлена, как я. Мой рот открывается, и тут я вспоминаю, что могу двигаться.

Я вскакиваю с места и бросаюсь в его объятия.

— Данте! Что ты?.. Как ты?.. Я имею в виду. ОБОЖЕМОЙ.

И я целую его.

И я знаю, что бабуля стоит прямо за ним, но мне всё равно, потому что мне не хватало его больше, чем женщине с ПМС не хватает M&M’s. И я говорю ему об этом.

— Проникновенно, — криво усмехается он, когда я крепче обнимаю его за шею.

И я снова целую его.

И вдыхаю его запах. Земля, море и солнце.

Это он. Это, в самом деле, действительно, он.

— Не могу поверить, что ты здесь, — говорю ему я. — Как ты здесь оказался?

Он пожимает плечами:

— Мой отец сказал, что всё уже достаточно успокоилось, чтобы я мог уехать. Поэтому я здесь. Он знает несколько людей, ну ты знаешь. Людей из Международной Программы Обмена Студентами.

Он молчит и смотрит на меня.

И я вижу, как блестят его голубые глаза. ОБОЖЕМОЙ, я что-то пропустила.

Подождите. Что?

Я осознаю, что он только что сказал.

— Международная Программа Обмена Студентами? — повторяю я. — Ты останешься здесь?

Не могу поверить своим ушам. Этого не может быть.

Но я думаю, что это так.

Он кивает.

— Вот, как сильно я люблю тебя, — говорит он. — Я приехал в горячий-как-адская-кухня-Канзас в свой выпускной год, чтобы быть с тобой. Настолько сильно.

Я ошеломлена.

— Это очень много, — замечаю я. — Думаю, ты выиграл.

Он смеётся и поднимает меня на руки, а я обвиваю ногами его талию. Затем я зарываюсь лицом в его шею, как хотела сделать это в первый раз, когда встретила его. Но в этот раз я уже не буду выглядеть сумасшедшей, как тогда. Я просто похожа на девушку, которая полностью влюблена в своего парня.

Меня переполняет радость. Я не могу сдерживать её и просто хочу рассмеяться.

У меня кружится голова.

— Я рада, что ты здесь, — говорю ему я. — Где ты остановился? Кто поменялся с тобой?

Потому что все знают, как работает эта программа. Ребёнок из другой страны приезжает, а местный школьник уезжает.

— В доме МакКейн, — отвечает он. И затем он ухмыляется.

И я смеюсь и качаю головой.

— Хороший ход, — говорю я. — Ты избавился от Квинна МакКейна. Я говорила тебе, что он не будет проблемой. Я больше не влюблена в него.

— Что ж, умный человек не станет рисковать, — серьёзно говорит Данте. И я снова смеюсь.

— Итак, Квинн отправился в школу в Кабрере? — спрашиваю я. — Не понимаю, как вы смогли провернуть всё это так быстро и так, чтобы я ничего об этом не узнала, но это не важно. Я просто рада, что ты здесь.

— О, я знаю некоторых людей, — пожимает он плечами. Затем он снова озорно ухмыляется. И, серьёзно, я могла бы смотреть, как он улыбается хоть весь день.

Весь. День. Напролёт.

Без шуток.

— Итак, — Данте смотрит на меня непринуждённо, словно не держит 124 фунта (Прим. пер.: около 56 кг) в своих руках. — Как здесь люди развлекаются?

— Ты когда-нибудь слышал про опрокидывание коровы? — невинно спрашиваю я.

Он качает головой, и я объясняю, а он смотрит на меня с сомнением. И я не могу винить его. Это действительно звучит как что-то выдуманное.

— Ну, тогда вместо опрокидывания коровы мы могли бы сыграть в прятки от твоего охранника, — предлагаю я, глядя через окно в задний двор на Рассела, осматривающего мой фермерский дом.

Данте смеётся:

— В прятки от охранника? Вот это моя девушка.

И он хватает меня за руку, и мы выскакиваем через парадную дверь, оставляя Рассела стоять на заднем дворе, выбегаем на улицу и прыгаем в мою машину.

Счастье снова вспыхивает во мне, и я улыбаюсь.

Потому что Данте прав. Я его девушка.

Я знаю, что это правда, потому что Данте Гилиберти покинул рай и проделал весь путь до Адской Кухни, чтобы доказать это.

И благодаря этому, я, наконец-то, знаю, что то, что Данте говорил всё это время, правда. Любовь — это всё, что имеет значение.

Это всё, что нам нужно.

Я улыбаюсь и поворачиваю ключ, и мы мчимся по подъездной дорожке, а за нами клубится пыль.

И я знаю, что Данте ещё кое в чём был прав.

Всё, действительно, будет хорошо.