Есть такая профессия...(СИ) [Vladarg] (fb2) читать постранично

========== Получая высокое звание ==========

Поезд шел домой. Полные раненых и обожжённых солдатиков вагоны ритмично стучали колесами. Операционная готовилась, и у меня было несколько минут, чтобы выкурить папироску в тишине. Работа военного хирурга — это ежечасное напряжение, а на мне вот уже который год висит ответственность за десятки пациентов, потому что я — начальник санитарного эшелона. За окном уже конец апреля, и мы дошли до самого логова врага, совсем скоро начнется штурм Берлина, скольких еще мальчиков и девочек унесет мой поезд, сколько еще навсегда останутся в чужой земле…

— Марья Петровна, операционная готова, — это вошла моя операционная сестра, Варя, совсем еще воробышек, юная седая девочка.

Мы все рано седеем, потому что видим горя и боли не меньше, а иногда и больше, чем другие. Я иду в операционный вагон, покачиваясь вместе с поездом, несущимся в тыл, к далекой родной земле. Мне пора мыться и начинать оперировать тех, кто точно не дотянет до стационарного госпиталя. При неверном свете керосиновых ламп, в покачивающемся вагоне, день за днем, без права на ошибку… Это наша работа и это наша судьба. Вот и вагон, моем руки, сегодня мне ассистирует Леночка — совсем недавно из медицинского, и года не прошло, а уже очень неплохой хирург. Она тоненькая, почти прозрачная. Говорят, что когда ее эвакуировали из Ленинграда, за шваброй могла спрятаться. Эх, война, что же ты, подлая, делаешь… Одеваемся и…

— Скальпель… Зажим… Держи крючок! — да, бывает, что и кричу, ведь решают секунды, а усталость набегает, заливая глаза липким потом.

Варечка, умница, сама промокает лоб салфеткой, я не могу — стерильность. Хотя какая тут стерильность, но делаем все, что можно. Из антибиотиков только стрептоцид, да и тот на вес золота — только если выхода нет совсем. Пациент — почти мальчик, надо постараться сохранить ему ногу, хоть наизнанку вывернись. Бывают в нашей работе победы, бывают и поражения…

— Маша, кровит!

— Держать! Тампон! Еще!

Радостно осознавать, что побед больше. Сильный мальчик, из анестезии — только спирт, режем по живому, крепко привязав. Скрипит зубами, но не кричит. Сильный мальчик, дай ему Бог выжить.

— Все, убрали, шьем.

Вот и все, зашиваем. Ногу я ему, наверное, все-таки спасла. Будет ли хромать — покажет послеоперационный период. Можно выдохнуть, выйти и прикурить дрожащими пальцами, ломая спички, папиросу. Сильно затянуться и подумать о чем-то хорошем.

Я родилась, как сейчас говорят, «при царе» и относилась к «бывшим», то есть к дворянам. Когда пришла революция, мне было семнадцать, хотя выглядела я на пятнадцать. Как я избежала насилия со стороны пьяной матросни, пришедшей нас убивать, не знаю до сих пор. Как пряталась, как пережила гражданскую войну, как скрывала свое происхождение. Каким-то чудом меня удочерила пожилая женщина из рабочих, не озверевшая, не потерявшая человеческий облик. Она мне сказала тогда: «кому какое дело, в какой семье ты родилась, ты совсем девочка, живи и помни».

Потом был страшный тридцать седьмой, но меня почему-то не тронули. Закончив медицинский институт с отличием, я работала в военном госпитале в Ленинграде, когда грянула война. И мне опять повезло — направили в санитарный эшелон. Ох, ну и страху я натерпелась… Нас бомбили, расстреливали, мы попадали в окружение… Сколько раз меня уже готовы были изнасиловать, но Господь сберег. В свои сорок пять была я одинока, цинична и устала…

— Марья Петровна, обход?

— Да, Варенька, пойдем…

Ежедневный обход больных в летящем эшелоне — это вам не больница, тут нужно аккуратно идти, не причиняя боли, осматривать и к каждому проявить участие, но не позволять садиться на голову.

— Этого на перевязку после завтрака.

— Да, Марья Петровна.

— Этого на операцию завтра, если не станет лучше, — мы понимаем, что лучше не станет, но сказать я обязана.

— Да, Марья Петровна.

— Как мы себя чувствуем сегодня?

— Спасибо, доктор, хорошо.

Какое там хорошо, у него проникающее ранение живота, боль и мучительная жажда постоянно. Врет, чтобы защитить меня от чувства вины. Он намного старше меня, этот пожилой солдат, я для него как дочь, вот и защищает, как может. Они здесь все — сильные, смелые… Четыре страшных года войны за спиной. Тысячи раненых.

— Марья Петровна, бинты заканчиваются, прикажите Ефремычу, пожалуйста.

Александр Ефремыч — наш одноногий завхоз. Папа и мама всем нам, всегда найдет слова утешения, достанет то, что достать немыслимо, и поддержит одним лишь взглядом. Совершенно не представляю, что бы мы без него делали. Киваю Машеньке, сестричке, каждому солдату и прохожу дальше.

Каждого осмотреть, пальпировать, послушать. У меня американский