Мальчик-старчик [Татьяна Золотарёва] (fb2) читать онлайн

Татьяна Золотарёва Мальчик-старчик

Время обнимать.

Экклесиаст

Помню ли я день своего рождения? Странный вопрос. Мне не было нужды покидать мир, созданный специально для меня, и я активно сопротивлялся, растопыривая ноги в разные стороны. Когда после напряженной борьбы я и не думал сдаваться, акушерка погрозила мне пальцем и показала язык. Пожалуй, этим ограничиваются воспоминания того дня. Я проснулся от громкого аханья – окружающие удивлялись, что я слишком маленький и слабый. «Хилёныш», как называет меня бабушка.

В роддоме я вел релаксирующий образ жизни: по большей части, ел и спал. Иногда плакал для порядка. Иногда корчил рожи для веселья. Жил не тужил. И всё бы хорошо, но в один, как принято говорить, прекрасный день меня завязали в кулёк и торжественно вручили папе. Мне показалось, он был рад нашему знакомству. Его чёрные глаза в очках пристально буравили меня. Он заметно волновался, и мне захотелось его подбодрить. Я послал папе товарищеский мочевой привет. Определённо, он был рад нашему знакомству.

И началась праздничная суета в доме. Бабушка вынимала из духовки пироги, соседка баба Маня протирала фарфоровые тарелки, мама и папа бегали туда-сюда и громоздили на стол посуду и угощение, я же по-королевски взирал на них слепыми глазами и думал, что, наверное, я – это что-то хорошее, если приношу столько счастья.

…Похоже, я здесь всё-таки главный. Рядом со мной живет дедушка. С ним тоже нянчатся, но ему постоянно влетает от бабушки.

Бабушка у нас с дедушкой – одна на двоих. Бабушка у нас – мировая. Я не умею звать её так интересно, как дедушка: «Эй, кочерыжка!», – и мне приходится плакать или, в крайнем случае, писаться, чтобы привлечь внимание. Впрочем, дедушка не стесняется пользоваться моим изобретением и частенько дует в штаны, чем вызывает у бабушки приступы словоблудия и тряпкоблудия. За это дедушка меня не любит – когда в штаны дую я, бабушка послушно идёт за сухими пелёнками. В такие моменты дедушка пытается дотянуться до меня, чтобы отвесить подзатыльник, но я предусмотрительно лежу на безопасном расстоянии. Если бы бабушка знала об этих посягательствах, дедушка не миновал бы наказания тряпкой. Но я благородно помалкиваю – как-никак от дедушки есть польза: он рассказывает мне истории про себя, про бабушку, когда она ещё не стала бабушкой, про маму, когда она была похожа на меня. Я слушаю дедушку и знаю, что это враки: ну разве могла мама быть похожей на меня?

Мама у меня – тёплая. У мамы длинные светлые волосы, которые можно трогать и дёргать. У мамы тихий голос, от которого я сворачиваюсь калачиком и мурчу. У мамы уютные руки, которые обнимают меня пушистым пледом. У мамы вкусный запах, от которого возникает радуга. Мне нравится моя мама.

А вот папа редко берёт меня на руки, и я никак его не запомню. Мне приходится звать на помощь маму или бабушку, которые успокаивают и говорят, что этот большой дядя – мой папа и надо вести себя с ним прилично, а то он расстроится. Я стараюсь: не хочу подводить маму с бабушкой, ведь это они занимаются моим воспитанием, пусть остальные думают, что у них получается.

…Папа снимает меня на камеру. Это его дебютный режиссёрский опыт, и я помогаю – прерываю молчание и выступаю с докладом. Поскольку Большая советская энциклопедия, которую папа читает мне на ночь, ещё не усвоена мною в полном объёме, я ограничиваюсь словом «бух», имеющим, на мой взгляд, всеобъемлющее значение. Чтобы слово прозвучало весомее, я поднимаюсь с колен и принимаю позу красноармейца, у которого шашка наголо. Шашки поблизости не оказалось, но необходимый эффект достигнут. Папа споткнулся, затряс руками, забыв на секунду, что снимает кино с очень дорогим актёром и так разбрасываться кадрами крайне неосмотрительно. Оправившись от потрясения, он воскликнул: «Пожар!» – и, наконец, добился того, что мама отвлеклась от гречки.

Считается, что умные дети начинают говорить со слова «мама». Слово, безусловно, золотое, правильное слово. И в душе я планировал начать именно с него, но что-то пошло не так. Бабушка от этого «бух» чуть не бухнула под стол, мама заметалась, а папа, цыкнув на неё, продолжил терпеливо снимать мои попытки взять штурмом кровать. Попытки с треском провалились, и я долго сопел от обиды, пока родители не услышали от меня того, что давно ждали – слово «мама».

…Я часто прикидываюсь спящим, когда на самом деле не сплю. Благодаря этой тактике я узнал, что в будущем стану изобретателем. Я вижу, как мама отдыхает на диване. Папа сидит на полу, обнимая её за ноги и положив голову на её колени. Мама нежно гладит папу по волосам. Они смотрят на меня, друг на друга, улыбаются и молчат. Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не засмеяться. На столе под синим абажуром горит лампа. Я не сплю и всё вижу.

…Мне не нравится болеть. Я совсем не хочу, чтобы меня, как дедушку, кормили на завтрак, обед и ужин пилюлями, пусть даже разноцветными. Но мама звонит тёте Томе и жалуется, что она с ног сбилась, разыскивая в городе приличного доктора. Мама бесшумно плачет, и я понимаю, что причина её слез – я собственной персоной. Я, у которого опять поднялась температура. Я, который не ест и не набирает вес. Я, которому непонятно, какие лекарства давать. Я, с которого сдувают пылинки. Я, к которому прилип злобный микроб загадочного происхождения.

…Я стараюсь сделать маму счастливой. Хожу по стеночке из угла в угол и победоносно заваливаюсь на бок в конце пути. Болтаю без умолку и не обижаюсь, когда меня не понимают: взрослые, что с них взять. Я радостно уплетаю все те жуткости, которые бабушка зовет кашкой и микстуркой и от которых я иногда пухну. Мама под лупой изучает каждую мою какашку и радуется, когда что-то там находит. Мне не жалко, пусть радуется. Но в последнее время эта радость происходит с мамой редко. Она заглядывает в мой горшок, качает головой и вздыхает. Я пытаюсь сказать ей, что с кашки и микстурки у меня получается только так, но не могу правильно подобрать слова. Мама закрывается в ванной и плачет под шум воды. Она думает, я не слышу. А я слышу и тоже начинаю реветь. В конце концов, это моя прерогатива: чуть что – в слезы. У меня возраст такой, мне можно.

…Когда мы с мамой выходим гулять, я сверху вниз посматриваю на обитателей песочницы. Они, бесспорно, тратят время на совершенную ерунду: лепят города из песка и сразу разрушают. Мне подобными глупостями заниматься некогда. У меня много дел: надо обязательно разузнать, куда дедушку унесли вчера на носилках, почему бабушка трёт глаза фартуком и беззвучно молится, зачем соседка баба Маня обнимает бабушку и что значит «отмучился».

…На моём животе алеют зудящие пятна. Меня обмазали липкими вонючками, и мама с бабушкой стали вспоминать, что я ел за последние сутки. Сошлись на том, что причина в квашеной капусте, которую бабушка посолила ещё в прошлом году. Остатки капусты были беспощадно смыты в унитаз. Но делу это не помогло. Пятна не желали покидать мой живот, а наоборот, увеличивались в размерах. Мама сказала, что мы поедем к волшебнику, который избавит меня от этой напасти.

Волшебник жил далеко – через два автобуса и трамвай. Очередь к волшебнику собралась длинная. Мы с мамой стояли, потом сидели, потом снова стояли, пока помощница волшебника не пригласила нас войти. Волшебник пах маринованными огурцами и выглядел совсем не так, как его родственник из Изумрудного города. Он изучил мои пятна, постучал по коленям и заглянул в уши. «Пустяки», – резюмировал он и протянул маме бумажку. И всё. Никаких тебе взмахов волшебной палочки, ни даже самого обычного заклинания. С тех пор в волшебников я не верю. Это сказки для дурачков. Да и бумажка его мне не помогла.

…В моей жизни то понос то золотуха. С поносом я сроднился, а вот к золотухе привыкнуть не могу. Тем более, она никогда не приходит одна. Мама теперь читает медицинскую энциклопедию, хотя раньше грешила любовными романами. Что уж она там вычитывает, не знаю. Но каждая статья вызывает в ней бурю эмоций, и всю эту бурю мама устремляет на меня. Она спрашивает, не болит ли у меня живот, не кружится ли голова, не хочу ли я писать, не тошнит ли меня… Она не успевает закончить свои вопросы, а ответы уже тут как тут: меня сташнивает, я падаю в обморок и описываю чистые штанишки. Возможно, если бы мама задавала меньше вопросов, она видела бы меньше ответов. Но эта мысль приходит только мне, и я деликатно молчу, ведь мама хочет, как лучше. Кто ж виноват, что у неё получается, как всегда.

…В детском саду «Дружба», куда мама водит меня, когда я не болею, мне грустно. Я там самый маленький. Сначала я переживал по этому поводу и устроил маме с бабушкой целый спектакль нехочухи, так что зрители замахали руками: «Верю! Верю!» Но не тут-то было. Мама твёрдо намерилась приобщать меня к цивилизации и записала в сад, где много детей, мало цветов и совсем нет собак. Я самый маленький, ага. Зато моя кровать у окна, и я наблюдаю за воронами на карнизе. Я могу целый час ковырять манную кашу, и никто меня не поторопит.

Местный авторитет Шурик бьёт меня по лбу и называет яйцеголовым. Когда я спросил маму, что это значит, она закрыла лицо руками и выбежала из комнаты. На следующий день мама долго шушукалась с воспитательницей. Виновница событий голова всё это время горделиво возвышалась над остальным телом. Даже мой единственный приятель Вовка, над которым потешались из-за огромных очков и ушей-лопухов, перестал играть со мной в дальнобойщиков. День за днем я становлюсь объектом всеобщих насмешек, и вот уже решительно ни один обитатель детсада «Дружба» не желает дружить со мной. Хорошо, что я часто болею и не хожу туда. Плохо, что я часто болею и каждый мой визит становится событием.

…Странное дело: я потерял из виду папу. А ведь у нас с ним столько дел! Во-первых, дочитать энциклопедию. Во-вторых, папа должен объяснить мне, что такое хорошо и что такое плохо. В-третьих… Да что перечислять! Папа просто должен быть, и точка. Но, похоже, отсутствие папы очевидно только мне. Мама и бабушка носятся со мной, как ни в чём не бывало. И лишь соседка баба Маня, думая, что я сплю, сообщает бабушке, какие «у этой стервы крашеные волосы и кривые ноги», и «что за кобель – сбежал от трудностей, оставив одну с больным малым». Я мотаю новости на ус, хотя, признаться, мало что понимаю. Кто такая стерва с крашеными волосами и кривыми ногами, я не знаю, поскольку в занятиях с папой мы остановились на букве «д». Кобель – это наш дворянин Кузя, кого-то с кем-то оставивший. Впрочем, эти разговоры не имеют отношения к папе. Завтра проснусь и первым делом спрошу у мамы, на какую луну он улетел.

…У меня появился седой волос. Такого возбуждения в нашем доме не случалось с тех пор, как у меня вылез первый зуб. Бабушка застыла с добычей в вытянутой руке, испепеляя глазами то прозрачный волос, то меня. Чувствуя торжество момента, я не дышал и не моргал. Я похож на папу! По крайней мере, на того папу, которого помнил – с седыми волосами и бородой. Бородой пока не пахнет, зато волосы не подвели. Маме я свои доводы не излагаю, она восприняла произошедшее по-другому. А как иначе объяснить, что телефон не умолкал несколько дней, и мама то и дело шепталась в трубку. Бабушка, наоборот, молчала и отворачивалась, когда я заглядывал к ней в глаза. Белоснежный волос как шапка Мономаха лежал в прозрачном пакете на почётном месте. Лежал до тех пор, пока в дверь не постучался новый гость и не унёс его с собой. Гостя звали Сергей Борисыч, он был в белом халате и сказал, что хочет стать моим другом. Как настоящий друг Сергей Борисыч пришёл с красным КамАЗом. Я понял, что мы подружимся.

…Сергей Борисыч навещает меня каждую неделю. Он приветливо жмёт руку маме и проходит на кухню. Там домашний военный совет докладывает обстановку за прошедшие сутки. Я терпеливо жду друга в комнате. Я рассказываю Сергей Борисычу сокровенные тайны. Например, о тетрадке, где рисую людей и пейзажи за окном. Они хорошие, эти люди. Танцуют, обнимаются, целуются. Я верю, что обязательно буду, как они. Ходить, дышать, прикасаться. Сергей Борисыч одобряет мои рисунки и никогда не ругает. Обычно он что-то быстро записывает в свой блокнот. Никто не мешает нашему общению. Мы пьём чай с вишнёвым вареньем и строим пирамиды из косточек. Мне повезло с другом.

…Выход на улицу для меня – грандиозное событие. Я начинаю готовиться к нему за три дня, напоминая бабушке, что надо постирать куртку, погладить штаны и купить новый шнурок для правого ботинка, потому что старый никуда не годится и вообще потерялся.

Сегодня мы с мамой ездили на работу к Сергей Борисычу. Пока мама сдавала вещи в гардероб, ко мне подошла девочка, потрогала за руку, дёрнула за ухо и засмеялась. Добрая девочка, она так мне обрадовалась. Я хотел обнять её, но мама торопливо увела меня в сторону.

Мы нашли кабинет с табличкой «Проф. Кочетков С. Б.» и стали ждать, когда Сергей Борисыч освободится. Традиционно, сам того не желая, я стал центром коридорной вселенной. Две тетеньки напротив ойкнули, поджали ноги и затрясли головами. Я понял их приветствие и помахал в ответ, чем привел в ещё большее смущение. Одна из них произнесла незнакомое мне слово «инопланетянин», а вторая добавила: «Да-да, настоящий уродец». Интересно, о ком они говорили?

…Дома скучно. Бабушка настояла, чтобы я остался дома. Мне хочется крикнуть ей что-нибудь обидное, ведь это совсем не правильно, что я дома, когда за окном яркое солнце и много не слепленных снеговиков. Я иду в коридор. Вот моя шапка, шарф, достаточно влезть на табуретку, и вот она – моя куртка с продетыми через рукава варежками на резинке. Варежки бабушка несколько раз штопала, но они неизменно рвутся в одном и том же месте. Вот опять дырка, но что мне до того. Разве в варежках дело, когда такая улица пропадает! Чудо, а не улица! В конце концов, я сам знаю, болит у меня горло или нет. Я не буду грызть сосульки и даже ни разу не лизну их. Б-а-б-у-ш-к-а! Мне туда, открой, пожалуйста, замок. Ну, ты же видишь, мне уже лучше, я честно-честно говорю. Я тебе обещаю, милая, не заболеть и не простыть. Ведь все там, посмотри сама. Иди к окну, видишь? Все там, и мы пойдем скорее. Ну, что же ты? Бог расчудесно придумал: и солнце, и снег, и тёплые варежки, и снежную бабу. Нет-нет, я не хочу в постель, ты шутишь?!

…Бабушка говорит, что на мне Божья печать. Когда я спрашиваю, что это значит, она отвечает, что я один такой на десять миллионов. «Зачем я такой, бабушка?» – спрашиваю я. «Господу видней», – отвечает бабушка.

…Ура! Мы собираемся в зоопарк! Зима закончилась, но шарф умелою рукой обмотан вокруг моей головы и шеи, оставив щёлку для глаз. Я ждал этого дня многие месяцы и соглашаюсь с маминым «так надо». Надеваю шапку, из-под которой меня не видно. Сижу в автобусе смирно. Не грызу ногти. Не наступаю гуляющей самой по себе кошке на хвост. То есть становлюсь примерным мальчиком.

В зоопарке много детей и родителей. Мы толпимся у клеток и дразним обезьян. Солнце припекает. Мне хочется сладкой ваты, но когда лицо замотано шарфом, есть очень трудно. Мама не торопится меня раздевать, но я вспотел. И вот я без шапки и шарфа, и можно вертеть головой. Я верчу. Девочка рядом начинает плакать. Затем мальчик. Потом ещё девочка. Вокруг меня образуется круг ревущих. Родители испуганно обрабатывают им руки антисептиками. Электрический паровоз, который я дал покатать новому другу, падает и ломается. Мама нового друга спешно отводит его на безопасное расстояние и возмущается, что с такой инфекцией закрываются на карантин дома, а не пугают население. Я крепче прижимаюсь к маме. Она надевает мне шапку и шарф обратно. Дома нас ждёт горячий чай. И сладкая вата, которую мы купили в зоопарке. Дома никакой шарф не помешает мне её съесть.

…Я мечтаю о том, как вылечусь и выйду гулять в наш двор. Я сижу у окна и наблюдаю за своими бывшими знакомыми по детскому саду. Они ходят в школу, лазают по заборам и играют в прятки. Мне хочется верить, что они помнят меня и скучают так же, как я скучаю по ним. Я скучаю даже по Шурику, который обзывал меня яйцеголовым. Я представляю, как выйду, и они обрадуются, что мы снова вместе, и я больше не пропущу ни одной игры. Ведь невозможно, чтобы эта пора не настала, иначе зачем вокруг меня столько суеты? Я мечтаю, и так оно и будет.

…Я гляжу на себя в зеркало и вижу дедушку. Его фотография висит у бабушки в комнате. С фотографии дедушка улыбается мне, как будто одобряет то, что видит с противоположной стороны стекла. Если бы на мне был военный пиджак с медалями и рыжая шевелюра, я был бы совершенным образом дедушка. Но я одет в толстый шерстяной свитер, из которого я никак не могу вырасти, а на голове колышутся тридцать три волоса, каждый из которых мама заботливо пересчитывает дважды в день. Волосы спрятаны под шапкой – мама считает, голову нужно беречь в тепле. Но в моём случае, похоже, в тепле надо держать абсолютно всё, поэтому я круглосуточно укутан и подвязан. И пусть. Меня ж никто не видит. Я редко выхожу на улицу, мне там не рады.

…Мой день рождения. Бабушка печёт торт «Наполеон», мама ни секунды не грустит и рассказывает моему другу Сергей Борисычу, что она самая счастливая на свете, поскольку у неё есть ангел. Мы сидим за круглым столом с кружевной скатертью. Я взбираюсь маме на колени, и она целует меня в лысый затылок. В её мягких объятиях легко и спокойно. Под потолком болтаются воздушные шары, их ровно девять, как и мне сегодня. У меня выпали почти все волосы, а зубов осталось шесть. Мои ноги и руки просвечиваются, лицо покрыто морщинами, а рост застыл на отметке ножки стола. Мама говорит, что я самый лучший. У меня нет оснований ей не верить. Мои незнакомые друзья с улицы немного другие. Но бабушка учит, что надо с благодарностью принимать то, что даёт Господь. Я принимаю. У меня есть мама. И бабушка с «Наполеоном». И папа, пропавший без вести. И Сергей Борисыч. Я вполне счастлив. И я улыбаюсь как можно шире во все свои шесть зубов.

…Я снова лежу в палате № 2. В больнице много детей, но в палате № 2 я один. Мне разрешают выходить во время тихого часа. Иногда дверь в мою палату забывают закрыть после обхода, и тогда я выглядываю в коридор. Там кипит насыщенная жизнь – всё бегает, прыгает, ползает, стучит. Я открываю дверь нараспашку и оказываюсь в начале широкого коридора. На мне синяя спортивная кофта и такие же штаны. На голове у меня белая шапка с помпоном, на ногах – бежевые сандалии. У меня болит грудь, мне трудно дышать, и врач сказал, что это сердце и меня не хватит надолго. Мне нельзя бегать. Вокруг меня другие дети, они тоже болеют, но им можно носиться по этому замечательному коридору и получать нагоняи от нянечек. Мой выход в свет не остается незамеченным. Дети разбегаются врассыпную и с визгами исчезают за дверями своих палат. Они боятся меня. Я не обижаюсь. Я привык к такой реакции на мое появление. Но у меня мало времени. И я всё равно выхожу в надежде, что кто-то из них не убежит и останется рядом, чтобы обнять меня и улыбнуться…