Двойной генерал [Сергей Чернов Генрих] (fb2) читать онлайн

Глава 1. Залез в кузов — зовись груздем

В качестве эпиграфа.

«Единственный из командующих фронтами РККА 1941-го года, у кого карьера шла ровно, последовательно и имелся боевой опыт — это Дмитрий Павлов. От него единственного можно и нужно было ждать реального результата, и он единственный из всех был расстрелян. Скорее всего, это совпадение, так как он являлся и единственным, до кого в те жаркие дни можно было дотянуться и выдернуть на «ковер» для отчета. Расстрел выглядит чрезмерно жестким наказанием на фоне судеб других командующих фронтами, отделавшихся испугом и понижением. В отличие от некоторых из них, опыт Павлова мог быть полезен в последующие годы войны. Кроме того, немецкая военная машина работала так четко, что будь на месте Павлова сам Жуков — расстреляли бы и его. Сбой был системным, и даже гениальная личность в одиночку вряд ли исправила бы ситуацию — фронт воевал бы не намного лучше». (с) Мнение одного из не самых глупых доморощенных оналитегов.

— Ну, нахер! — возлежащий на диване седой мужчина в домашних тапочках аккуратно отбрасывает в сторону планшет. — Ещё один умник! А что делать с этим, давно известным? Восемьдесят процентов успеха или неуспеха любого дела зависит от руководства.

В глазах и голове полыхнуло и тут же погасло. Вместе с сознанием. Как будто кто-то сверху услышал, возмутился и тут же покарал дерзнувшего.

Попадание в кузов

Кирилл Арсеньевич уже несколько минут находился в полной прострации. Если бы он сейчас обладал материальным обликом, то со стороны можно было увидеть преклонных лет мужчину, относительно крепкого, которого, однако, старость неумолимо загоняла в угол. И хорошо, что никто не видел, насколько отвисла у него челюсть.

Мелькнула мыслишка «Ни хрена себе, почитал книжку», на ассоциативном поводке вытащившая воспоминание о старом анекдоте «Ни хрена себе, сходил за хлебом». Сначала Кирилл Арсеньевич решил, что смотрит сон. И тут же засомневался. Невероятно чёткие и почему-то узнаваемые лица. Да и как их не узнаешь? Облик Сталина знаком всем чуть ли не с детского садика, лицо Жукова, пока генерала армии, затмевалось образом, созданным Михаилом Ульяновым. Но артистический талант Ульянова настолько точно обрисовал знаменитого полководца, что физиономическое несовпадение полностью терялось. Остальных Кирилл Арсеньевич почему-то тоже знал. Но иначе, другой частью сознания. Как будто перед ним лежал справочник, открытый сразу на всех страницах. Вообще-то так тоже не бывает, но… было именно так. Мерецков, Тимошенко, Молотов, Ворошилов…

Мирно читал Кирилл Арсеньевич книжку о катастрофе в начале Великой Отечественной войны, валяясь на диване. О роли Павлова и других. Читал и усмехался. Как говорит нынешняя молодёжь, прокололись…, нет, точнее будет, обгадились все. Единственно, что реально можно поставить в вину генералу Павлову, он обгадился больше всех. Можно сказать, феноменально. Настолько эпично, что его всерьёз заподозрили в измене. Ладно бы тогдашний трибунал, но и среди современных историков всерьёз циркулировала такая идея. Глупости, — хмыкал Кирилл Арсеньевич. Зацепка слишком смехотворная. Во время первой мировой попал в немецкий плен, надо же! И его там завербовали, ага! Да кому там нахрен нужен никому не известный полуграмотный унтер?

Зато с другой стороны прекрасно знал пенсионер, к каким результатам могли привести пошлейшая некомпетентность, неадекватность, проще говоря, дурость руководителя. Элементарная неосторожность в критический момент может привести к катастрофе, что говорить о дурости.

В споре о том, кто опаснее на руководящих постах, дураки или шпионы, Кирилл Арсеньевич неизменно голосовал за дураков. Они опаснее. Намного опаснее. Шпиона можно переиграть, разоблачить. Дурак неуязвим.

А чем ещё заниматься человеку за семьдесят на глубокой пенсии? Дети, сын с дочкой, отпочковались и живут вдалеке. Летом хоть на даче можно отвлечься, а зимой что делать? Супруга, ещё бодрая с подругами лясы точит, да по хозяйству. А ему только и остаётся, что разгадывать тайны, засевшие в голове с детства.

«Это не сон!», — ударила догадка. Кино? Не бывает такого кино! Нет таких технологий, чтобы достичь такого невероятного натурализма. Не доросли. И не экран перед ним. Он смотрит на всё собственными глазами. За длинным столом сидят мужчины по большей части в военной форме. В высоких чинах. Почти сплошь генералы, есть и маршалы. Что-то обсуждают. Результаты манёвров? И чувствуется подспудное напряжение.

Кирилл Арсеньевич тоже начал что-то говорить после генерала Жукова. Он? Виртуальная челюсть отвисла ещё больше. Он не зритель! Если это кино, то он по ту сторону экрана. А чего это я там несу?! У него возникло отвратительное ощущение, что он едет в машине без водителя, управляемой дистанционно неизвестно кем. Всё бы ничего, но вдруг водитель с придурью? Или в краш-тест попал? Вот весело будет пассажиром в такой машине оказаться.

— В чём причины неудачных действий «красной» стороны? — на него смотрели жёсткие и требовательные глаза известного всему миру и много лет спустя после смерти большевисткого диктатора.

Кирилл Арсеньевич уловил за долю секунды смысл возражения персонажа, в котором он находился. До того, как тот раскрыл рот. Он уже понял, кто он. Именно это место он перечитывал в книге, лёжа на диване. «А ну, помолчи, идиот!» — Кирилл Арсеньевич ринулся в атаку и будто схватился за руль, который до того крутился сам по себе.

Сталин что-то почувствовал, посмотрел внимательнее немигающими глазами.

— Военные игры для того и проводят, чтобы выявить недостатки, товарищ Сталин.

Уже у персонажа, в котором сидел пенсионер, отвисла челюсть. Но не реальная. Наглец, неизвестным способом оказавшийся внутри него, овладел телом моментально. Будто сел за руль знакомого автомобиля. Продолжим, сказал наглец. Товарищ Сталин ждёт, не хрен собачий. Теперь бывший владелец тела чувствовал себя пассажиром в собственной машине. Удивление шокового уровня спасает от приступа лишающей разума паники. Пока спасает.

— Думать надо, товарищ Сталин, серьёзно думать. Наш устав диктует наступательную доктрину, а манёвры исходили из того, что «синие» атакуют первыми. Конфигурация же границы такова, что даёт преимущества напавшему первым. Генерал Жуков действовал исключительно правильно, формируя окружение Белостокской группировки. С нашей стороны, мы могли попытаться сделать то же самое с Сувалкинской группой. Со стороны Белостока ударом на север к Балтийскому морю и организацией жёсткого давления со стороны Прибалтийского округа.

В глазах Сталина Кирилл Арсеньевич уловил засветившийся интерес. Он уловил или генерал Павлов? Он. Павлов был в полной прострации, близок к истерике, но помешать не мог.

— Но ведь мы не собираемся нападать первыми? — он вопросительно посмотрел на Сталина.

— Нэт, — покачал тот головой.

— Тогда мы по внешнеполитическим мотивам отдаём инициативу противнику, а значит и преимущество первого удара, — Кирилл Арсеньевич помолчал и продолжил голосом Павлова, — На самом деле положение ещё хуже, товарищ Сталин. Намного хуже.

— Пачиму же? — диалог пошёл исключительно между ними. Все остальные притихли в ожидании «Ой, что-то будет».

— У нас вроде бы есть всё, чтобы противостоять нападению. У них есть танки, самолёты и артиллерия. И у нас тоже есть. Но только их танки, самолёты и пушки лучше наших. Войска имеют двухлетний опыт победоносных войн. Тактика взлома даже глубоко эшелонированной обороны отработана до степени ювелирного искусства. Взаимодействие войск на высочайшем уровне…

— Ви считаете, что германская армия более боеспособна, чем Красная армия?

— На данный момент, к сожалению, да. Простите, это доказывает польская кампания с немецкой стороны и финская с нашей. Немцы оккупировали Польшу за три недели. Мы всего лишь отодвинули финнов за три месяца. При крайне неприятном для нас соотношении потерь. Потери немцев мизерны.

В помещении повисла мёртвая тишина.

— А пачиму ви, товарищ Павлов, сказали, что их танки и самолёты лучше наших?

Кирилл Арсеньевич заметил, что когда Сталин начинал волноваться, акцент прорезался ярче. А присутствующие изо всех сил старались не глядеть в сторону Павлова. Кроме одного, которого пенсионер не узнал. Этот смотрел на него безотрывно, пылая яростным негодованием, но перебивать вождя не решался.

— По нескольким причинам. Преимущество может складываться из многих мелочей. Например, их мессершмитты быстрее наших «ишачков». Всего-то, километров на 80. В бою почти не сказывается. Однако немцы имеют выбор, принять бой или уйти. Допустим, четыре мессера наткнулись на пару И-16. Вчетвером они их легко собьют. Но если наших будет столько же или больше, немцы просто уйдут. Или подмогу вызовут.

Павлов, пусть уж он будет Павловым, раз в нём сидит, перевёл дыхание и продолжил.

— Это ещё мелочь. Они все радиофицированы. Все самолёты и все танки немцев имеют радиосвязь. Они в любой момент могут получить новый приказ, оперативно реагировать на изменение боевой обстановки. У нас такой возможности нет. Наши новые танки мощнее немецких, но этого мало…

Павлов помолчал и врезал на полную катушку. Настоящий Павлов внутри застонал.

— Нападение немцев на нас в настоящий момент будет напоминать резню стаей волков беззащитного стада.

Павлов сел. Молчание повисло по-настоящему гробовое. Понимал Кирилл Арсеньевич, стал понимать, что маху дал. Стоит сейчас Сталину движением брови дать отмашку, от него и костей не останется. Ты сомневаешься в непобедимости нашей славной Красной Армии, которая от тайги до британских морей? И понеслась… звезда по кочкам.

— Что ви предлагаете? — Сталин нарушил тишину сравнительно мирно, и все облегчённо задвигались.

— Думать, — пожал плечами Павлов, — Лично я буду тщательно обдумывать результаты манёвров. А потом заниматься вверенными мне войсками. К генералу Жукову заеду. Раз он мои фортификации критикует, пусть поучит.

— Это хорошо, товарищ Павлов, что ви хотите учиться. Нам всем надо учиться. Но с товарищем Жуковым у вас не получится. Ему следует занять пост начальника Генштаба. Мерецков не тянет.

Мерецков ощутимо сник. Жуков нахмурился. Остальные переглядывались. Павлов слегка хмыкнул.

— Ви против, товарищ Павлов?

— Да, товарищ Сталин. Мне кажется это неправильным. Мерецков может и не тянет, тут вам виднее. Но должность не для Жукова, это точно.

— Пачиму? — вопрос Сталина прозвучал в сопровождении признательного взгляда Жукова. Да правы были историки, упоминавшие нелюбовь Жукова к штабной работе.

— Командиров можно разделить на две большие группы. Полевые и штабные. Вам, товарищ Сталин, каким-то образом удалось совместить две эти… — Кирилл Арсеньевич замялся, слишком умные слова он опасался употреблять, но другого не нашёл, — две эти ипостаси. Но вообще-то такой… (опять заминка) такая универсальность людям не свойственна. Вам удалось и вы думаете, что на это другие способны. Но нет. Генерал Жуков ненавидит штабную работу, из него начальника Генштаба не получится.

И опять он победил. Не съёл его товарищ Сталин. Не только не съел, но и от Жукова отстал.

Всё на свете когда-то заканчивается. Закончилось и это совещание. Кирилл Арсеньевич добрался до своей гостиницы, с трудом удерживая настоящего Павлова от истерики. Запертый внутри генерал бушевал, орал, что-то требовал. Их обоих успокоил вид ночной Москвы из окон автомобиля. Кирилл Арсеньевич глядел во все глаза, а генерал заметил его необычный интерес. Будто турист иноземный.

В номере по его велению и Павлова хотению, тут они были единодушны, адъютант, подтянутый майор, сообразил бутылку коньяка на столик у кушетки. Накидал по-быстрому закуску.

— Саша, если хочешь, глотни рюмку, — генерал (он же генерал!) налил в две рюмки на две трети, — и оставь меня. Мне надо одному побыть.

Майор, не чинясь, одним махом проглотил коньяк и ушёл.

— Да кто ты такой, мать твою?! — орал внутри генерал. Кирилл Арсеньевич поднял рюмку и с наслаждением медленно направил в рот ручеёк обжигающей, ароматной жидкости.

— Надо бы тебе усики сбрить, — вслух заметил он, — чозахрень у тебя под носом?

— Кто такой, кто такой… — бурчал он вслух в ответ на неслышимые вопли генерала, — какая тебе разница? Мне 72 года, я из две тысячи …дцатого года. Как в тебя попал, сам не знаю. Зато знаю, что кончишь ты хреново. Очень хреново. Тебе жить осталось полгода. Тебя, дурака, расстреляют и правильно сделают. Твой случай уникальный. Не помню из всей истории человечества, чтобы кого-то расстреливали именно за то, что он идиот. Можешь даже погордиться.

Последние слова сочились презрением. Извините, не сдержался. Договаривался он с генералом часа два. Бутылка коньяка опустела на две трети. Не надо бы столько пить, но Кирилл Арсеньевич не мог удержаться от соблазна, которого не мог позволить себе лет десять как. Как же здорово быть молодым!

И надо было споить генерала. Иначе с этим твердокаменным и твердолобым справиться не представлялось возможным. Мысли его и чувства для Кирилла Арсеньевича были абсолютно прозрачны, как и свои собственные. Над ним не капало. Для страны в историческом контексте времени нет совсем, на всех парах она мчится к катастрофе. А у него лично несколько часов в запасе есть, можно поглумиться. Что он там выдумывает?

«Это происки иностранных разведок, не иначе… зря, зря я думал, что всё это враки… вот на что они способны, в голову залезают… как они это делают? Кто? Англичане? Японцы? Кто на такое может быть способен… и когда мне эту гадость подсадили…»

— Я бы попросил, — веско заявляет пенсионер, по-хозяйски распоряжаясь речевым аппаратом реципиента, — Сам ты гадость! Дурацкая причём.

Целых три минуты Кирилл Арсеньевич имел изысканное удовольствие вкушать цветистые обороты генерала, которые не рекомендуется употреблять в обществе интеллигентных дам. М-да, — решает он, — да, были люди в то время, умельцы, не то, что нынешнее, то бишь, моё племя. Во время паузы, что взял выдохшийся по итогу трёх минут генерал, тщательно сортирует и бережно помещает в самые защищённые хранилища генеральские перлы. Кто его знает, когда и где пригодится.

— Не надейся, — рассеянно бросает генералу пенсионер, опять нагло используя его язык, гортань и прочее, необходимое для издания как членораздельной речи, так и не очень. Это Кирилл Арсеньевич уловил у генерала робкую надежду на то, что ему помнилось, да, это временное помешательство, которое сейчас кончится и он заживёт своей счастливой генеральской жизнью.

Всё рушится после слов этой гниды, поселившейся в его голове.

— Оставь надежду, всяк сюда входящий, — декламирует «гнида», воздвигая обелиск над могилой несбывшейся сиюминутной мечты.

— А чего ты так расстраиваешься? — мирно спрашивает пенсионер, — Ну, сошёл ты с ума. Бывает. Не ты первый, не ты последний. О шизофрении что-нибудь слышал?

Кирилл Арсеньевич находит временное решение хоть как-то успокоить генерала. А то и оставшегося жалкого полугода до расстрела можно было лишиться. Сумасшествие вполне рабочий вариант, с него можно хотя бы начать.

— Сначала скажи, на какую разведку работаешь? — прорывается к управлению речью Павлов. На самом деле, конечно, Кирилл Арсеньевич позволяет.

— Сначала ты скажи, кто я? Я дух бестелесный, вселившийся в твоё сознание, может, ангел, а может, демон… Так? — Неожиданным способом заканчивает вопрос Кирилл Арсеньевич.

Генерал мрачно молчит. Крыть нечем.

— Ну, пусть я демон, ладно. Думаешь, какой-то человеческой разведке подвластны демоны и другие бестелесные сущности? Так и вижу картинку, как какой-нибудь Аббадон, падший и, между прочим, могущественный ангел, сидит с докладом в приёмной Лаврентий Палыча или адмирала Канариса. Сильное у тебя воображение, генерал. Снимаю шляпу. И снова надеваю, сильное, но дурацкое.

— Это почему?

— По кочану! Демоны человеку служить не могут, они охотники за их душами, и разбираются с человечишками, как повар с овощами. Это всё равно, как ты сейчас пойдёшь выполнять приказы и капризы своего адъютанта. Так не бывает.

Генерал упорно молчит.

— Давай сойдёмся на том, что у тебя раздвоение сознания. Ну, появился у тебя некий внутренний и чересчур самостоятельный голос. Ну, и ладно.

— Кто ты такой, Голос? — мрачно спрашивает генерал.

— Что-то с памятью твоей стало, — ёрничает Кирилл Арсеньевич, — я тебе уже рассказывал. Я — пенсионер, живу себе в своём родном двадцать первом веке и тут на тебе! Проваливаюсь лет на семьдесят в прошлое, в твою голову. Не самое лучшее место, знаешь ли… наверное, я умер. Инфаркт, инсульт, что-то такое. Перед этим как раз книжку про тебя читал. Как ты эпично обосрался в начале войны. И весь свой округ профукал.

— Так-так… давай ври дальше. Когда, говоришь, война началась? И с кем?

— Когда она началась, я тебе не говорил. И не скажу, если мы не договоримся. Больно прыткий…

— Ты уже сказал, — подсекает его генерал, — Ты сказал, что через полгода меня расстреляют, потому что прохлопал свой округ.

— Хм-м… — задумывается пенсионер. Генерал не совсем идиот, один и один сложить может.

— Если ты такой шустрый, то сам знаешь с кем. Их войска местами в нескольких сотнях метрах от твоих стоят, — Кирилл Арсеньевич решил не скрывать очевидные вещи, — А точную дату я тебе называть не буду, к тому же она измениться может.

— А чего ты перед Жуковым так расстилался? — после некоторого молчания спросил генерал.

— Это тебя расстреляют. А Жуков станет маршалом. Одним из тех, кого потом назовут маршалами Победы. А на тебя спишут катастрофу начала войны. И поделом. Дурак ты.

Внутри генерал снова скривился от такой характеристики. Но сделать ничего не мог, и Кирилл Арсеньевич веселится от души. Военный чин, под началом которого больше полумиллиона солдат и командиров, вынужден терпеть самые бесцеремонные характеристики в свой адрес. Неизвестно от кого.

— Я и сам знаю, что университетов не кончал, — бурчит генерал, — только где они, эти, которые кончали?

— А я хто? — спрашивает Кирилл Арсеньевич, подойдя к зеркалу, — Я заканчивал. Физмат педагогического института. Не университет, конечно, но для вашего времени вполне… слушай, сбрею-ка я твои усы. Не нравятся они мне.

— Ты говоришь, война начнётся летом? — генерал не обратил внимания на грядущую печальную судьбу своих усиков, — Не может такого быть. Сталин говорит, что немцы абсолютно не готовы вести войну в зимних условиях.

Кирилл Арсеньевич находит ножнички, с опаской берётся за опасную бритву, — м-да, мужчины в то время были намного брутальнее, иметь дело с таким инструментом всего лишь для бритья? — идёт в ванную. Пока он расправляется с усиками, — ему удалось не порезаться, за что он себя прямо-таки зауважал, — генерал продолжает ворчать.

— Врёшь ты всё. Не могут немцы напасть этим летом…

Кирилл Арсеньевич не обращает внимания, пока не вернулся в комнату. Надо было ложиться спать, время наступило такое, что даже слово «поздно» не подходит. Ещё немного и станет «рано».

Уже улёгшись в постель, с наслаждением ощущая свежесть простыней, лениво бросает генералу.

— Заткнись, дурень. Не могут напасть летом, потому что не готовы к войне зимой? Сам-то понял, что сказал? Совсем тупой? Тебе жутко повезло, что я в тебя влез. Я не военный, но военной литературы читал много. И даже в ваши военные игры играл, — пенсионер не стал рассказывать о компьютерных играх, нельзя так издеваться над человеком, — так что кое-что понимаю. А причины поражения Западного особого округа разобраны военными историками по косточкам.

— Когда война начнётся?

— Я сказал. Летом. Точно тебе знать не надо, а то сболтнёшь ненароком. Спи давай. У тебя завтра трудный день. И много трудных месяцев.

Павлов некоторое время не хотел успокаиваться, лез с вопросами, но Кирилл Арсеньевич бросил ему «Всё, я сплю» и отгородился от него. Выяснилось, что и это он мог. А сам погрузился в размышления, на которые раньше не мог отвлечься. Что же с ним произошло?

Как-то он смеялся до слёз над малолетним внучатым племянником, который вдруг с увлечением стал читать «Войну и мир». Дойдя до Бородинского сражения, а до того ахая над Аустерлицким, отрок постоянно причитал «Да кто ж так воюет? Да как так можно?». Вспомнил до того, как провалился в этого никчёмного генерала, когда читал о нём. Как же он понимал почти своего потомка из параллельной генеалогической ветки! Точно такое же чувство у него возникало при чтении о злоключениях павловских армий. Да разве можно так воевать?! Да любой грамотный человек на месте Павлова проявил бы себя лучше.

И что получилось? Не говори вслух своих желаний, а то сбудутся? Сатана или божество какое забросило его в сознание этого дундука в генеральских… не, погон тут пока нет. С генеральскими звёздами в петлицах. Теперь нас обоих расстреляют? Ну, уж нет!

Но чтобы не сгинуть бесславно под пулями своих, надо разобраться, что произошло и почему. Он разбирал по книге подробности происшедшей катастрофы и никак не мог понять логику действий командующего, в сознание которого вдруг поселился. Понятно, что он дурень, но в действиях любого дурня всегда есть какая-то, пусть дурацкая, логика. Он встал в тупик, не смог разрешить эту загадку. И сейчас не мог. В книге рассматривалась версия сознательного предательства, но Кирилл Арсеньевич в неё не верил. Никаких серьёзных, как говорит нынче молодёжь, пруфов нет. Ведь Германию разгромили, архивы, ладно, могли уничтожить. Но должен быть куратор для такого агента. Но никто из немецких начальников ни в чём подобном не признался. Мотивов скрывать не было. Впереди виселица, агент расстрелян, что уж тут. Нет, никаких следов не обнаружено.

Это всего лишь попытка объяснить непоследовательность и нелогичность поступков командующего. А разве проигрывающие в казино или просто напёрсточникам на улице ведут себя логично? И разве можно их заподозрить в том, что они целенаправленно проигрывают всё, вплоть до штанов? Павлов очень напоминал человека, впервые севшего за руль трактора и бессистемно дёргающего все рычаги подряд в надежде, что найдёт один из них, волшебный. Такой, что одним махом укротит взбесившуюся машину.

Кирилл Арсеньевич всего не понял. И раньше так думал, но одно теперь знал точно: Павлов — не шпион. Странно было не знать, находясь у него в сознании и распоряжаясь всей памятью, как папкой «Мои документы» в компьютере.

Но появляются догадки. Он вспомнил хорошую поговорку: «Если не знаешь, куда плыть, ни один ветер не будет попутным». В точку! Павлов не знал, куда плыть. Он был жестоко дезориентирован. То, что он не тянул на генерала в силу своего развития, сразу стало ясно. Но Кирилл Арсеньевич, многое читавший о войне, сильно подозревал, что никто из нынешних генералов и маршалов своим званиям не соответствовал. Глупости писали те, кто серьёзно верил в то, что ситуацию катастрофы 41-го года могли бы предотвратить репрессированные Блюхер, Тухачевский и Егоров. Они тоже никакие не маршалы, на самом деле. Хорошо если хоть кто-то из них на полковника тянули. И поди его ещё найди.

В памяти всплыла картинка, на которые был так щедр июнь 41-го года. На самом деле такой картины не существует, никто её не рисовал и не фотографировал. Тем не менее, она пробирала морозом до костей. Покинуть Белостокский выступ, который немцы охватывали в кольцо, можно было только по одной дороге среди болот, ведущей в местечко Слоним.

Очевидцы, те же немцы, описали происходящее в мемуарах. Картина вышла настолько жуткой, что казалось, будто кровь сочится из строчек и страниц.

Концов потока из техники, солдатских колонн, толп беженцев не было видно даже с самолёта. Обстрелы, бомбёжки никакого эффекта не оказывали. Никто даже не пробовал прятаться. Разбитые машины сбрасывали в кювет, трупы иногда не успевали, бесконечные толпы шли по ним, превращая их в кровавую кашу. Это было похоже на исход леммингов или нерест лососей. Кое-что потрясённый Кирилл Арсеньевич понял, когда дошёл до одного эпизода. Немцы попытались не очень большими силами остановить колонну. Красноармейцы бросились в атаку не дожидаясь команды, не обращая внимания на стрельбу. Даже сражённые не желали падать и какое-то время им это удавалось. Самое главное, что поразило Кирилла Арсеньевича, у раненых и убитых немцев впоследствии находили раны на горле от зубов. Никакой это не героизм. Это смертное отчаяние попавшего в капкан дикого зверя.

«Нет. Пусть меня расстреляют, но этого не будет», — твёрдо решает похолодевший при этих воспоминаниях Кирилл Арсеньевич.

Утром, за завтраком в ресторане гостиницы, — хотя какое утро, обеденное время для нормальных людей, — адъютант заметил.

— Что-то вы какой-то не такой, товарищ генерал.

— Будешь тут не таким… поехали к Сталину, — он встал.

Едва продрав глаза, он допёк своего нежеланного гостя почти до истерики и тот вывалил ему картинку. Ту самую, исход в Слоним. Генерала тоже пробрало до костей.

— Демон я, не демон, дух — не дух, но я не хочу, чтобы это случилось. Ты что же думаешь, всё увидел? На тебе ещё! А вот ещё!

На Павлова сыпятся картинки одна за другой. Документальные хроники бомбёжек советских городов, входящие в эти города немецкие войска, бесконечные толпы бредущих по дорогам беженцев, огромные колонны пленных красноармейцев, виселицы с повешенными, массовые расстрелы и сжигание деревень вместе с жителями…

— Прекрати!!! — Не выдерживает генерал.

Кое-как встал, веселёнькое получилось утречко после нескольких часов забытья, которое сложно назвать сном. Конечно, видок генерал имел бледноватый. Да ещё задорные усики сбрил…

Сталин принял его не сразу. Поскрёбышев сказал, что Иосифа Виссарионовича пока нет на месте. В приёмной толклось несколько штатских и Мерецков, который сразу бросился к нему.

— Дмитрий Григорич! — они отошли в сторонку. Мерецков просился к нему в округ. Хоть кем, соглашался даже на комдива. Павлов и Кирилл Арсеньевич посмотрели на него строго и оценивающе.

— Хорошо, я поговорю с товарищем Сталиным. Но сразу предупреждаю, можешь из огня да в полымя попасть.

Мерецков исчезает, а появившийся через четверть часа товарищ Сталин принимает генерала только через час с лишним. Павлов не скучает, поговорить ему есть с кем, и есть о чём. Кирилл Арсеньевич даже удивился адаптивности его психики. Натурально, из таких людей получались бы неплохие гвозди.

Надо готовиться к разговору с вождём. И Кириллу Арсеньевичу имелось, что посоветовать генералу. Из кабинета выходит штатский, «Из наркомата тяжёлой промышленности», — равнодушно просвещает Павлов. И даже фамилию называет, но Кирилл Арсеньевич не берёт себе труд запоминать.

— Проходите, товарищ генерал, — приглашает Поскрёбышев.

— Что у вас, товарищ Павлов? — Сталин набивает трубку. Вчера он не курил, — отмечает Кирилл Арсеньевич. Зря его в фильмах изображали с трубкой постоянно.

— Многое, товарищ Сталин, — генерал присаживается сбоку у длинного стола, примыкающего к главному. Начать он решает с просьбы Мерецкова.

— Смотрите, товарищ Павлов. Под вашу ответственность, — Сталин снимает трубку, передаёт Поскрёбышеву указание в кадровое управление наркомата обороны. Заодно и звание ему понизил. Это-то понятно. Не с руки генералу армии подчиняться генералу армии.

— Если что, сам расстреляю, — Кирилл Арсеньевич сам от себя не ожидает этих слов, да ещё брошенных таким холодным тоном. Даже Сталин проникся, смотрит на него долгим взглядом, в котором блеснуло нечто похожее на уважение.

— А не усилить ли мне тебя работниками Лаврентия Палыча? — вопросец звучит с подковырочкой, с подтекстиком. И генерал, и Кирилл Арсеньевич это понимают. Немного по-разному, но ясно.

— Товарищ Сталин. Я от любого усиления не откажусь. Не знаю, чем там товарищ Берия мне может помочь, но я бы и от полка НКВД не отказался. А ещё лучше дивизии. А ещё лучше от самого Лаврентия Палыча.

Сталин закашлялся от смеха. Табачный дым попадает в горло, и Кирилл Арсеньевич ловит себя на желании постучать ему по спине, но сдерживается. Сталин, отдышавшись и всё ещё усмехаясь, снимает трубку.

— Александр Николаевич, товарищ Берия пришёл? Харашо. Зови его.

Павлов слегка дёргается. Кирилл Арсеньевич в недоумении посылает мысленный запрос. Эге, а генерал-то наркома внутренних дел побаивается.

Меж тем в кабинет заходит Лаврентий Павлович. Генерал бестрепетно, — Кирилл Арсеньевич позаботился об этом, — здоровается с ним за руку. Берия остро блеснул в его сторону стёклами пенсне и вопросительно смотрит на Сталина.

— Вот, Лаврентий. Товарищ Павлов просит откомандировать тебя в свой округ, — и снова смеётся.

— Почему нет? — поддерживает шутку генерал, — Дураков нет отказываться от таких работников.

— И зачем я вам понадобился, Дмитрий Григорьевич? — опасно улыбается Берия.

— О-о-о! — мечтательно закатывает глаза генерал и резко себя обрывает, — Нет-нет-нет. Даже мечтать не буду. Всё равно товарищ Сталин вас не отдаст.

Наконец-то Берия оттаивает и тоже улыбается. Генерал, вернее Кирилл Арсеньевич, но он уже не отделяет себя от Павлова, решает перехватить инициативу.

— Хорошо, что вы зашли, Лаврентий Палыч, — оба смотрят на него заинтересованно, и генерал принимается излагать.

Слушали его внимательно, перебивали уточняющими вопросами только изредка. Генерал говорит почти час. Берия через десять минут достаёт блокнот и делает записи. Сталин что-то черкает у себя.

— Значит, говорите, что радиозаводы надо перевести в разряд стратегических оборонных предприятий? — задаёт последний вопрос Берия.

— Да. Я бы даже поставил их в самое привилегированное положение. Хотя бы на время. Хорошо бы ещё уметь шифровать связь так, чтобы мы могли спокойно переговариваться, а враг подслушать не мог. Но вряд ли успеем в ближайшие год-два.

— Это правильно, — вынес вердикт Сталин. На этом содержательная часть разговора заканчивается. У Сталина. На выходе Берия придерживает Павлова за локоть.

— Зайдёмте ко мне, Дмитрий Григорич.

— Надеюсь, не на допрос, — попытался пошутить генерал, но Берия шутку не принимает.

Кирилл Арсеньевич не рассчитывал на участие в своих делах Берии. Чистой воды случайность, если только Сталин заранее не спланировал. Но он не мог. Павлов не собирался идти к нему на приём, решение принял спонтанно. Но раз так вышло, то отказываться от помощи такой мощной фигуры глупо. И он задержался в Москве ещё на неделю. Только через неделю вылетел в Киев в округ Жукова.

После короткого разговора в кабинете Берии он отправился в рейд по московским заводам. Кирилл Арсеньевич только вздыхает про себя, не тревожа генерала своими посторонними сожалениями. Москва образца 41-го года совсем другая. На редких бездельников, подобно заполонившим в его время Москву, смотрят косо. Хотя нет, не смотрят. Не на кого. Здесь Москва пролетарская, инженерная, научная. Не офиссно-планктонная, как в его время. Кирилл Арсеньевич проникается к столице горячими чувствами. Влюбляется заново, как в свою любимую, безнадёжно постаревшую и обрюзгшую супругу, и вдруг вновь ставшую юной и засверкавшую огнём в глазах.

По заводам генерала сопровождал выделенный для него Берией офицер. Владимир Крайков, в звании капитана госбезопасности был относительно молод. Если за тридцать, то не много. Ростом на палец выше генерала, крепкий подтянутый мужчина. Сейчас они находились в цехе рядом с инженерами и парой рабочих. Тут же находился сам Астров Николай Александрович, ведущий конструктор. Астров по виду мрачно слушает его, поблёскивая острыми умными глазами из-под кустистых бровей и нацелившись крупно вылепленным носом.

— В этом нет ничего особо сложного, — наконец-то оценил он хотелки генерала, — Поступит указание сверху, за полгода наладим выпуск таких установок.

Кирилл Арсеньевич внутренне ужасается. Конечно, они наладят. Только к тому времени от его войск останутся рожки да ножки.

— Нет-нет-нет! — энергично протестует он, — Какие полгода?! У вас несколько недель, максимум, месяц!

— Это технически невозможно, — пожимает плечами конструктор.

— Невозможно, — соглашается генерал, — Если делать с самого начала. От вас требуется другое.

Генерал принимается объяснять.

— Вы поймите. Нам в таком количестве танки БТ-7, Т-26, ваш Т-40 и другие малые танки не нужны. Это разведывательные танки, ещё их можно применять в качестве боевого охранения. Для этого они тоже не слишком хороши, но больше их просто приткнуть некуда. В армии ощущается нехватка мощных ударных танков. Средних и тяжёлых. Малые танки в таком количестве нам не нужны. Их крупнокалиберные пулемёты шьют насквозь, как бумагу. Вы, извините, но вы изготавливаете лакомые мишени для врага…

Окружающие мрачнеют. Никому не понравится, когда его работу оценивают так низко.

— Имея избыток совершенно ненужной техники, ощущаем полное отсутствие нужной.

— Какой? — спрашивает кто-то.

— Вот представьте, идёт колонна войск и попадает под авианалёт. Что делать? Ни танки, ни бронемашины зенитными средствами не оснащены. Мы кустарным способом сдваиваем или счетверяем обычные пулемёты, те же максимы, и получаем требуемое. ДШК спаривать не умеем. Действующие зенитные установки хороши, но они не приспособлены для стрельбы с колёс.

Генерал огляделся. Народ мрачновато, но внимательно его слушает.

— Приказ сверху вам будет. Нам нужен способ быстрой переделки вашего танка Т-40 в зенитную самоходную установку. Причем так, чтобы мы на месте могли переделать. Если испытания будут признаны успешными, вы перейдёте на выпуск именно их. Желательно ещё Т-26, их у нас много…

— Это Обуховский завод, — пресекает его мечты Астров, — им сподручнее.

Генерал и капитан уезжают, озадаченные и чешущие в затылках инженеры и рабочие остаются. «Ничего», — думал генерал, мимоходом разглядывая в окно Москву, — «Пусть почешутся».

— Как разговор? — интересуется капитан.

— Состоялся. Им нужен приказ для перевода работы на изменённую технику, — генерал помолчал и буркнул, — Выпускают какую-то ненужную хрень. Вот скажи, капитан, это что за танк, который из снайперской винтовки пробить можно?

— Что, правда? — капитан удивляется, а генерал кривится.

— Правда. С полутора километра может и не пробьёт, а с полукилометра в борт запросто. Если под прямым углом.

После обеда генерал провёл время в наркомате обороны. Провести приказ для Астрова сходу не получилось. Генерал решает зайти с фланга, если использовать военную терминологию. Сумел уговорить полковника, начальника артуправления, дать положительное заключение на своё предложение о создании экспериментальных образцов передвижных зенитных установок на гусеничном ходу.

Между разными и сходными по назначению ведомствами всегда есть конкуренция. Ему ли, бывшему начальнику Бронетанкового управления об этом не знать? Бронетанковому управлению и артуправлению требуются родственные заводы, иногда одни и те же. Существуют фонды на металлы, в первую различных сортов высококачественной стали, что тоже не резиновые. Грубо говоря, изготовление пары-тройки пушек требует тех же ресурсов, что и один танк.

Павлов ненароком задел очень чувствительную струнку. Мобильные зенитные установки (ЗУ) очень похожи на танки. И по изготовлению и эксплуатации и прочим параметрам. Отличается только назначение, у танков — наземные цели, у ЗУ — воздушные, с возможностью поражать и наземные. То ли самоходное орудие, то ли зенитка на гусеницах. Неизбежно возникает межведомственная коллизия. Бронетанкисты костьми лягут против неестественного, по их мнению, скрещивания бульдога с антилопой. Зато артиллеристы с наслаждением влезут на чужую полянку и вволю там попасутся. Хотя родилась в связке другая идея, которую позже не помешает проверить. А если обозвать ЗУ зенитным танком и отдать этот пирог бронетанкистам? Не выйдет, слово «зенитный» на первом месте, значит, отдадут зенитчикам. То есть, артиллеристы отрежут от бронетанкового пирога изрядный кусок. Грубо говоря, сколько сделают зенитных танков, настолько же меньше произведут обычных.

Хорошо, что есть товарищ Сталин, против мнения которого храбрые бронетанкисты плевать не будут. Ответом и смыть может. Только сейчас и до Павлова, а скорее, до Кирилла Арсеньевича дошло, а уж он поделился с подопечным своими наблюдениями. Дошло, отчего в глазах Сталина веселились чёртики, когда Павлов делился с ним и Берией своими идеями о ЗУ. Он видел, как Павлов, сам танкист и недавно работавший начальником Автобронетанкового управления РККА, ни мало не задумываясь, давит любимые мозоли родных танкистов.

— Выпуск лёгких танков надо немедленно прекращать. В армии их уже десятки тысяч, а для чего они? Столько танков для разведки и патрулирования не нужно, а для фронтальной атаки они абсолютно непригодны, их любая артиллерия, как городошные кегли повышибает. Пара противотанковых ружей запросто роту лёгких танков остановит…

— Противотанковых ружей? — остро блеснул пенсне Берия.

— У поляков они были, пара штук нам в руки попала, — извернулся Кирилл Арсеньевич, пока Павлов уже приготовился рвать на себе волосы, кляня болтливость пенсионера. Надо ж так засветиться! Ничего такого в РККА образца 1941 года не было.

— Бронепробиваемость до 30 мм на расстоянии полукилометра. У нас только у Т-26 лобовая броня 30 мм, у остальных меньше…

— Т-34 и КВ есть, — возражает Берия.

— Их мало! — чуть не стонет Павлов, — Я про лёгкие танки говорю, их несоразмерно много. А Т-34 и КВ-1 выпускать надо. Есть у них кое-какие болезни…

— Харашо, товарищ Павлов, — останавливает их перепалку Сталин, — Ми вас поняли. А что скажете про тяжёлые и средние танки?

Поговорили и о них. Об этих танках Кирилл Арсеньевич тоже читал, увлёкся как-то темой. Он-то читал, а генерал раньше работал начальником автобронетанкого управления наркомата обороны, лично курировал создание танка Т-34. Сталин по итогу разговора даёт Берии поручение организовать спецполигон для испытания выпускаемых танков.

— Решение о полном прекращении выпуска лёгких танков надо готовить, товарищ Павлов. Просто так на ходу планы не поменяешь.

— Так и не надо прекращать выпуск. Перепрофилировать производство лёгких танков под передвижные ЗУ… — Павлов забеспокоился, что его не так поняли. Сталин поднял ладонь.

— Ми поняли, товарищ Павлов. У вас всё?

Кирилл Арсеньевич быстренько покопался в памяти, вроде всё, и кивнул. На этом аудиенция и закончилась.

Генерал Жуков.

Ему пришлось ещё пометаться по Москве пару дней, прежде чем он вырвался в Киев. В наркомате выцыганил огромный ТБ-7, на нём и прилетел в гости к Жукову. Тот проявил к коллеге и соседу внимание, сам прибыл на аэродром встречать дорогого гостя. Павлов вышел из самолёта со своей невеликой свитой, кроме адъютанта Саши и капитана Крайкова, которого откомандировали в его округ, и водителя, больше никого не было.

Жуков улыбался, но ощущалась настороженность. Генерал Павлов с подсказки Кирилла Арсеньевича понял, что тот опасался обиды за критику по результатам манёвров. Поэтому генерал Павлов искренне расцвёл при виде Жукова.

— Товарищ генерал! Георгий Константинович, всё-таки нашли для меня время! — и раскинул руки для объятий. Уклониться, будь у него такое желание, Жуков уже не успевал.

Всё время, что Павлов провёл у Жукова, он вёл себя, как друг. Как друг и младший товарищ, ловящий каждое слово. Хотя иногда случалось и не так.

Но сначала он попросил у Жукова связь и позвонил в свой округ. Жуков одобрительно выслушивал все указания, что он отдавал своему штабу.

— Оборудование укреплений Брестской крепости прекратить. Ждать моего приезда.

— Приказ о передислокации частей всех родов войск к западной границе отменить. Для тех, кто не успел это сделать полностью.

— Разукомплектование старой оборонительной линии прекратить. Восстановить связь. Остальные мероприятия после моего приезда.

Павлов подержал трубку на весу, потом медленно положил. Хватит им пока. Остальное позже, сами всё равно не смогут. Жуков смотрел на него одобрительно.

— Во-первых, спасибо тебе, Дмитрий Григорич. У меня внутри прямо похолодело, когда Иосиф Виссарионович меня на Генштаб начал сватать.

— Пустяки, — отмахнулся Павлов, — ты не кабинетный работник, это все знают.

Жуков кликнул адъютанта. И на столе материализовалась бутылка запотевшей «Столичной», бутерброды, пара стопок. Павлов понял, что разговор будет серьёзный. Жуков разлил прозрачную жидкость по стопкам и сказал:

— Хорошо, что твой соглядатай отвлёкся. А то серьёзно и не поговоришь. Ну, что? Во здравие?

— Да, — Павлов поднял свою рюмку, — Я всегда за. Разговор это хорошо. Ну, кроме антисоветских заговоров, конечно.

Жуков от такого запредельной смелости юмора чуть не поперхнулся. Павлов, глумливо ухмыляясь, осушил рюмку одним махом.

— Ну, и шуточки у тебя, — Жуков смахивал выступившие от напряжения слёзы, — Ты как-то сильно изменился, я тебя прямо не узнаю.

— Нам всем надо меняться, — пожал плечами Павлов, и назидательно поднял палец, — и желательно, в лучшую сторону.

На серьёзный вопрос Жуков решился после второй рюмки.

— Как думаешь, Дмитрий Григорич, когда война будет?

— Мы на то и военачальники, чтобы думать. И всё больше о войне. А как же? Давай подумаем.

Павлов и Кирилл Арсеньевич взяли небольшую паузу и принялись объяснять Жукову политику партии и правительства, и как её надо воспринимать.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что когда в газетах пишут, что у нас с Германией мир и вечная дружба, это не для нас пишут? И Сталин и всё высшее руководство знают, что война с Германией будет. И мы знаем.

Жуков задумчиво кивнул, — а что тут не знать? — и Павлов продолжил:

— Сталин считает, что в этом году Гитлер не нападёт. Вермахт к зимней войне не готов, а летней кампании на такую большую страну не хватит. Сталин прав. Гитлер к зимней войне не готов, и Сталин справедливо полагает, что Гитлера это остановит.

— А ты думаешь, нет? — остро взглянул на него Жуков. Момент был опасный. Время такое, даже между своими, между друзьями, следует быть крайне осторожным. Но и довести нужные мысли надо.

— А мне зачем думать? — Павлов бесстыдно дезавуировал собственный призыв в начале разговора, — Я, видишь ли, военный. Вот скажи, возможно ли такое, чтобы Германия вместе со своими союзниками объединилась бы с Англией и США и вместе напали на СССР?

— Уже нет.

— Тем не менее, мы, военные, должны быть готовы и к этому. Завтра вспыхнет антисоветское восстание от Прибалтики до Владивостока, это вообще бред, но мы и к этому должны быть готовы. Москва считает, что Гитлер этим летом не нападёт, нас это не касается. Мы должны быть готовы к летнему нападению. Мы должны быть ко всему готовы.

— Всё-таки нападёт? — в голосе Жукова слышалось напряжение.

— Нет, не нападёт. Но мы должны быть полностью готовы к летнему или даже весеннему нападению, — твёрдо ответил Павлов.

— Что может заставить немцев напасть этим летом.

— Этим летом или в мае, — уточнил Павлов, — Причин достаточно. Да, немцы к зиме не готовы. Ну и что? Гитлер не дурак и может просчитать Сталина. Сталин думает, что я нападу в 42-ом году? Замечательно. А я нападу в 41-ом и полностью использую эффект неожиданности. А что? Гитлер не только умный, но и авантюрист. И самое интересное, что ему все авантюры удавались. Разве аншлюс Австрии, ввод солдат в Рурскую область, захват Чехословакии не авантюры? Авантюры. Удались? На все сто! А как красиво он Францию разгромил! Французская армия считалась самой сильной в Европе и пала фактически за две недели.

Они помолчали, выпили ещё. Павлов встал, подошёл к окну, посмотрел на заснеженные киевские улицы. Косым потоком панораму заливал яркий закатный свет, растягивая тени. Зимний день заканчивал своё сокращённое рабочее время. Повернулся к Жукову.

— Гитлер может напасть летом, спланировав быстрый разгром всех наших войск у границы. Потом вырваться на оперативный простор и за лето продвинуться вплотную к Москве. Он считает, что взяв Москву, выиграет войну. Наполеон хренов! — ругнулся Павлов напоследок.

— Думаешь, он способен разгромить все наши особые округа в короткие сроки?

— Если не будем мышей ловить, то разгромит быстро. Ты ж сам мне это показал! — не замедлил возложить на него хоть часть ответственности за опасную тему Павлов.

— И что ты предлагаешь?

— Как что? — безмерно удивился вопросу Павлов, — Я ж сказал. Готовиться, обучать войска, прорабатывать новые тактические приёмы. Обдумать всё надо. У нас какая-то дурацкая ситуация. Устав принуждает нас к наступательной доктрине, а положение такое, что мы неизбежно начнём от обороны.

— Ладно, — решительно махнул рукой Жуков, — ты только поосторожнее со своим капитаном.

— Это не соглядатай, — равнодушно проинформировал его Павлов, — это офицер связи с Берией. У меня с Лаврентий Палычем прекрасные отношения.

Жуков посмотрел на Павлова с уважением. Не из-за удачного хвастовства Павлова, как можно было решить со стороны, а из-за полного отсутствия страха и искреннего пиетета к самой опасной фигуре в сталинском окружении.

Первый день Павлов так ничего и не начал. От молчаливо осуждающего взгляда капитана Крайкова отмахнулся. Капитан из числа трудоголиков и за пропущенный день генерала порицал. Потому и отмахнулся, что разговор с Жуковым легко зачесть, как стратегическое совещание в узком генеральском кругу.

В экскурсии по Мозырскому УРу Павлова сопровождал полковник Коротков, офицер, отвечающий в штабе округа за оборонительные линии. Они стояли у заснеженных хитро расположенных косогоров, частично рукотворных. Павлов осматривался, внутренне совещаясь с Кириллом Арсеньевичем.

— М-да… вот этот дот удачно расположен.

Полковник сдержанно засветился, кажется, Жуков не баловал подчинённых пряниками, и принялся объяснять.

— С той стороны дороги ещё один. Один прикрывает подходы к другому, а холмом защищены с фронта.

— Финны так делали, ох и натерпелись мы от них, — вздохнул Павлов.

— Да, после зимней кампании мы обратили на этот способ расположения огневых точек внимание.

— Да, — Павлов внимательно оглядел диспозицию. Было пасмурно, слегка задувал неприятно промозглый ветерок, но обзору ничего не мешало.

— Наступающие вдоль дороги попадают под перекрёстный огонь. Очень неприятное положение. А с флангов доты обойти не могут?

— Линия огневых точек непрерывна и дублирована. Где-то запланированы минные поля, позиции пехоты. Нет, не смогут.

— С фронта прямой наводкой огонь бесполезен. Поразить сбоку под острым углом издалека? Маловероятно. А если гаубицей по навесной траектории?

Павлов принялся чертить сорванным с куста прутиком на снегу. Вслух размышлял:

— У гаубиц типичный угол стрельбы 60 градусов, у нас склон, где расположен дот…

— Тоже 60 градусов. Ну, может 55, — проинформировал полковник.

— …значит, снаряду зацепиться не за что. Угол атаки — почти нулевой. Рикошет неизбежен, — Павлов встал, выбросил прутик, — Дот практически неуязвим. Только если с тыла ударить. Бомбометанием под острым углом.

— Что невозможно, — присудил себе победу полковник.

— Теоретически возможно, — не согласился генерал, — пойти на неизбежные потери от зениток, рискнуть. Возможно, потерять несколько самолётов…

— И разнести такой ценой дот, который мы восстановим за несколько часов.

Генерал, полковник, несколько стоящих рядом офицеров переглянулись и дружно засмеялись.

Конец главы 1.

Глава 2. Реформация. Комиссары впереди

У Павлова проснулся интерес к фортификации, видно, заразился от Кирилла Арсеньевича. Он только откровенно скучал при изучении штабных карт, но и тут его поддерживал энтузиазм пенсионера.

Через несколько дней генерал Павлов устал. Устал и заскучал. Они оба устали и хотели «домой», в свой округ. Он ещё поприсутствовал на последнем совещании в штабе Жукова, послушал его громы и молнии, что он метал в подчинённых, выпросил у него офицера из хозяйства фортификации Короткова и отбыл в Минск.

Весь рейс до Минска счастливо продремал в самолёте.

У себя «дома» можно и расслабиться. Слегка. Генерал раскидал всех привезённых им командированных и прибывшего своим ходом Мерецкова. К Мерецкову прикрепил адъютанта из «этих» с синими петлицами, но инкогнито. Под видом обычного штабного офицера. Прикрепил адъютанта, организовал свиту и отправил в инспекционную поездку по частям. Проверять боеготовность. И пусть посмотрит свежим взглядом со стороны, вдруг что-то заметит. Старшего лейтенанта фортификатора молодого по-юношески свежего парня отослал в Брест. С наказом выработать рекомендации по оборонительным сооружениям. И дальше вдоль границы. Капитан Крайков сам ушёл к коллегам в управление НКВД.

«Ну, наконец-то мы одни», — мысленно потёр руки Кирилл Арсеньевич и засел за карты.

Не получилось у него в тот день с картами. Добрался до них только на следующий день. Если бы кто заглянул к нему в рабочий кабинет, то мог бы решить, что у командующего кукушка съехала. Он долго сидел неподвижно, только глядел остановившимся взглядом сквозь стены на что-то далёкое и невидимое. Для полного сходства с дебилом не хватало струйки слюны, капающей с подбородка. Дома младшая дочка отвлекла ненадолго, с ней он немного пообщался. Жена чутко уловила, что он не в себе, заняла Адочку какой-то игрой. И лёг он поздно, и спал странно. Во сне продолжали спорить двое, генерал и неведомым образом засевший за штурвал его сознания неведомый престарелый хлыщ из будущего.

Первое время престарелый хлыщ брюзгливо копался в памяти Павлова, как в собственной кладовке. Генерал нервничал, на такой бесцеремонный обыск не были способны ни молодцы Меркулова, ни славящееся своей жестокостью и цепкостью гестапо. На вопросы отвечать бесполезно. Попробовал раз по поводу какого-то приказа, и болезненно зажмурился от почти физического визга пенсионера. Кирилл Арсеньевич впал в бешенство. Остановил усталый вопрос генерала:

— Хорошо…

— Ничего хорошего! — отрезал Кирилл Арсеньевич

— …Всё у меня плохо. Ну и что? Тебе-то что? Ты всё равно ничего не можешь сделать.

Тут он получил такую порцию едких издевательств, что заполыхал всем лицом вплоть до кончиков ушей.

— Будь я немецким агентом, я действительно не смог бы сделать ничего большего после тебя, идиот…

Мало-помалу Кирилл Арсеньевич успокоился. Да и какой смысл гнобить генерала? Судя по всему, они тут все такие.

— Ты-то что предлагаешь? Что ты вообще можешь? — вопрос Павлова пробился, наконец, сквозь его раздражение.

— Сначала ты мне ответь, как военный и генерал. С чего начнём?

Генерал сначала впал в ступор, а потом они опять слегка полаялись. Только потом пенсионер объяснил:

— Ты как военачальник должен знать, у тебя в печёнках должно сидеть: "Любая операция должна начинаться с разведки". Ты должен знать, где противник, его численность, вооружение и боеспособность. Потом в зависимости от соотношения сил планировать свои действия.

— Про противника у нас только самые примерные сведения…

— Я тебе и так могу сказать. Численность войск, нацеленных против твоего округа, около полутора миллионов…

Генерал охнул.

— Точных цифр не помню, но по численности авиации, танков и артиллерии преимущества у немцев нет. Их техника радиофицирована… про это я уже говорил. А главное у них будет преимущество первого удара. Но если подготовиться, как следует, то можно подложить немцам огромную бяку. Давай думать…

Первым делом заставил генерала опустить родных бронетанкистов.

Из внутренних диалогов.

— Какого хрена ты втыкаешь, где надо и где не надо слово «бронетанкисты»? Издеваешься?

— Как какого? Песня же такая есть: «Броня крепка и танки наши быстры». Сокращённо: бронекрепкие быстротанки, ещё короче — бронетанки.

14 февраля 1941.

Из состава 14-го мехкорпуса сформирован сводный танковый батальон. Командирами танков Павлов назначил ротных и взводных командиров. А потом поставил задачу выдвинуться в заданный район и атаковать позиции условного противника.

Учения проводились в полосе, примыкающей к Бресту и Кобрину с юга. Расстояние от места дислокации до рубежа атаки около восьмидесяти километров. Время — пять часов. Довольно жёстко с учётом максимальной скорости танков Т-26 в тридцать км по дороге.

Результат был ожидаемо аховым. Генерал собрал высокое начальство корпуса в большой штабной палатке. Собрал и начал методично стирать всех в мелкую пыль.

— Товарищи командиры сообщаю вам пренеприятную новость. Наши танковые части почти полностью не боеспособны. А теперь подробно. Иван Иваныч, — обратился к Копцу, — сколько раз вы накрыли колонну?

— Пять раз, Дмитрий Григорич.

— Хорошо. То есть, для вас, Степан Ильич, очень плохо. Сделаем скидочку и сочтём, что пара авианалётов была не эффективной. Всё равно уцелеет не более десятка танков из тридцати. Да пять штук у вас вышли из строя из-за поломок. На рубеж атаки мы допустили пять танков. Для артиллерийской батареи работы прямой наводкой на два-три залпа.

Генерал-майор Степан Ильич Оборин (командир 14-го мехкорпуса) обладал лицом типичного рязанца. Для полноты рязанского имиджа не хватало носа картошкой. Подкачал в этом смысле нос. Большой, прямой, без особых примет. Зато уши торчат хитрым образом. Их верхняя часть заворачивается вперёд. После слов командующего эти самые хитро завёрнутые кончики ушей слегка краснеют.

— Товарищ генерал армии! — возмущённо начал Оборин.

Павлов с откровенным интересом уставился на комкора. Вот никак не мог угадать сам, что скажет генерал в своё оправдание. Точно, не угадал. Оборин замолк и сник. Не хватает запчастей? Так сам выбирал машины. И ремвзвод за колонной шёл. Кадры не обучены? Так это твоя забота, генерал. Не ожидал авианалётов? Ты воевать собрался или на свадьбе гулять?

Примерно такой молчаливый диалог произошёл у генералов.

— Перечислю самые грубые ошибки. Первое, полностью отсутствовала маскировка. Второе: колонна не была прикрыта зенитными средствами. Третье: противодействие авианалётам отсутствовала полностью. На уровне тактики. Отъехали под прикрытие леса только несколько отдельных машин. Четвёртое: отсутствует система сигнализации между отдельными машинами. Танкисты перекрикиваются, как на базаре. Пятое…

Павлов тяжко вздохнул.

— Пятое. Атаковать полевые пехотные позиции вы абсолютно не способны. Вы поймите! Т-26 — лёгкий танк, обладающий только противопульной бронёй. Поэтому брать он должен манёвром, быстротой и скорострельностью. А ваши выходят на поле, как на парад. И чешут по прямой, почти идеальной линией, да с остановками. Медленно передвигающиеся неуклюжие мишени, вот кем вы будете для противника.

— Вопросы есть? — Павлов обвёл всех офицеров внимательным взглядом. Оборин хмуро отмалчивался, остальные не спешили лезть поперёк батьки.

— Давайте, давайте, не стесняйтесь, — Павлов ткнул пальцем в полковника Богданова, командира 30-ой танковой дивизии, — Семён Ильич, что скажете?

— Вопрос один, товарищ генерал армии, — грустно усмехнулся полковник, — стандартный. Что делать?

— Устранять недостатки, — пожал плечами Павлов.

— Начнём по порядку. Маскировка. Спросите, как и чем? Да чем угодно. Сейчас зима, значит белая краска, белая ткань, извёстка, что угодно. Хоть газетами оклейте. Издалека будет выглядеть, как грязный снег. Летом маскировочные сети с привязанными к ним зелеными ветками, пучками травы. Та же зелёная краска. В способах я вас никак не ограничиваю. Тут последнее слово за его орлами, — Павлов ткнул пальцем в Копца, — заметят ваши машины, значит, плохо замаскировали. Не заметят — вы молодцы.

— Вы должны понимать, что в военное время перемещение войск — полноценная боевая задача. И проходить она должна максимально скрытно. Понятно, что на дороге никакая маскировка передвижение не скроет. Но никто не мешает при угрозе с воздуха нырнуть в прилегающий лес. Само собой, при этом должно вестись постоянное наблюдение неба. Ещё лучше обеспечить воздушное прикрытие с постоянной радиосвязью с колонной. Но тут есть сложности, — Кирилл Арсеньевич подумал и решил поделиться нехорошей новостью, — у немцев могут появиться, если уже не появились, высотные самолёты-разведчики. Сбить их почти невозможно. Высотный потолок слишком большой. Наши попросту не достанут. Тут только одно поможет: передвижение ночью. Но это не точно. Немцы могут и не справиться с производством такого самолёта.

— Передвижение может быть и открытым. По разным причинам. Поэтому мобильное зенитное прикрытие должно быть всегда.

Павлов сделал паузу для придания большего веса своим словам. И тут же заметил переглядывание офицеров и негромкое и недоумённое «Мобильное?».

— Да, знаю. Таких средств пока нет. Но простейшие средства можете организовать сами. Спаренные или счетверённые пулемёты максим или ДШК. Ставятся на треногу в кузов грузовика. И готова пулемётно-зенитная установка. Нужно только людей обучить стрельбе по воздушным целям. В Минске организуем Технический центр, где будем изготавливать такие установки. Если не получится провести заказ через наркомат.

— Можно будет подавать заявки? — Оборин наконец-то включился в разговор.

— Да. Но сильно не усердствуйте. Не надо жадничать. Вам на весь корпус хватит десятка таких машин. Дело в том, что мы работаем над созданием специализированных мобильных зенитных установок. На базе лёгких танков. Т-40, Т-26 и других.

Павлов переждал шёпоток пробежавший среди столпившихся около него офицеров.

— Теперь о связности колонны. Машины с радиосвязью должны быть в начале и конце колонны. Начальник колонны должен быть в курсе всего, что происходит с личным составом. Кроме того, радиосвязь должна дублироваться. На каждом танке — наблюдатель. Машина с радиосвязью может сломаться, попасть под авиаудар. На этот случай разработайте систему сигналов. Не знаю, как. Придумайте. Посоветуйтесь со связистами. Флажками, как моряки. Жестами. Только не ракетами. Ракеты демаскируют.

— Всё понятно? Вопросы есть? — офицеры, хотя пока в РККА их так не называли, переглядывались. Кто-то задумчиво чесал затылок.

— Ещё одно. Все машины снабжайте гироскопическими прицелами ТОС-1. И учите людей работать с ними. У них там особенности есть. И постоянно обучайте личный состав действовать под огнём противника. Танк должен быть неуловим для вражеской артиллерии, как блоха. Всё ясно?

Дождавшись нестройного гула сомневающихся командиров Павлов вбивает последний гвоздь. Но не сразу.

— Если понятно, тогда контрольный вопрос. Какой самый главный вывод из учений?

Все присутствующие командиры тяжело задумываются. Кирилл Арсеньевич про себя откровенно веселится. Настоящие советские офицеры, одна извилина и то от фуражки. Обожаю этих ребят! Придётся самому.

— Главный вывод простой: лёгкие танки абсолютно не пригодны для взлома мало-мальски укреплённых позиций. Патрулирование, разведка, но самое естественное предназначение: мобильные артиллерийские батареи. Исключительно для обороны. Вести огонь с подготовленных позиций. Например, вкапывать их в землю, чтобы только башня высовывалась. Либо дали залп и быстро спрятались.

Павлов сделал паузу и врезал ещё раз.

— И никто из вас даже не усомнился, когда я поставил задачу атаковать. Приказы выполнять надо, но приказа не было голову отключать.

Возвращался в Минск на своём ТБ-7. Под гудение моторов думал, пока рядом придрёмывал майор-адъютант. Кириллу Арсеньевичу пришлось выдержать бешеный натиск генерала.

— Да ты знаешь, как мы итальяшек на Т-26 под Гвадалахарой гоняли! Как зайцев!

Пенсионер тут же полез в закрома памяти. Вылезши оттуда, остановил разбушевавшегося генерала.

— Нашёл тоже противников, итальянцев. Их можно было и железными палками разогнать. К тому же артиллерии у них было, кот наплакал. У немцев десять тысяч стволов, чихнут два раза и ничего от твоих, так называемых, танков не останется. Думаешь, французы или бельгийцы ни разу не пробовали немцев своими танчегами напугать? И знаешь, где теперь те танчеги?

— … — генерал мрачно молчал. Пенсионер чувствовал, как злят того подобные словечки.

— В вермахте. Доблестно несут бравую службу под немецкими крестами.

— Херня это всё, — заключает пенсионер, — а вот что не херня, так это собственная производственная и ремонтная база. Слишком хлопотно отправлять неисправную технику на заводы.

Технического центра пока не существовало. Его ещё предстояло создать. И как это делать, генерал был совершенно без понятия.

«Как, как…», — пробурчал Кирилл Арсеньевич, — «Очень просто. Набираешь квалифицированные кадры. Из военнослужащих, призванных из запаса, отовсюду, куда дотянешься. Токарей, фрезеровщиков, сварщиков, прежде всего инженеров. Потом организуешь отвёрточное производство…».

— «Какое, какое?»

— «Такое. Например, заводы и КБ разрабатывают технологию спаривания ДШК для зенитной установки. Изготавливают треноги, станины, прицелы и прочие приблуды. Поставляют в Минск для твоего центра. Твои центровики получают со складов или частей пулемёты и делают из них зенитные комплексы».

— «Таким же способом можно зенитные пушки ставить на танки?».

— «Сложности наверняка будут. На первых порах командированные из центра специалисты помогут».

Вот такое совещание провёл генерал, как бы сам с собой, пока адъютант спал. По прилёту в Минск Павлов немедленно договорился о встрече с Пономаренко, первым секретарём компартии Белоруссии. В итоге генерал плотно работал с Козловым Василием Ивановичем, зампредом СНК Белоруссии. Организацию Технического Центра надо начинать с чего-то.

15 февраля 1941 год

Самая бескровная и эффективная революция — революция сверху. Так пояснил Кирилл Арсеньевич генералу, и они принялись составлять план. Нет, не так. ПЛАН. В индикативном стиле. Любой жёстко расписанный по пунктам и по времени план неизбежно будет нарушен.

Первая волна высшей воли началась в штабе округа. Генерал построил во дворе всех, кроме оперативных дежурных и часовых.

— С этого дня, товарищи военные, заканчиваем нашу безмятежную жизнь и начинаем готовиться к тому, для чего нас Родина сюда поставила. Довожу до вашего сведения, результаты манёвров для нашего округа безрадостные. Всем, в первую очередь мне, ясно, что напади на нас настоящий враг, он тут же сделает из нас мелкую окрошку.

Закончив преамбулу, командующий довёл до личного состава новые требования. Подъём запланирован на полчаса раньше. Эти полчаса посвящаются утреннему марш-броску на три километра, тренировке стандартных приемов рукопашного боя и работе на турнике. Потом как обычно, приведение себя в порядок, утренний осмотр, завтрак, служба. Вечером занятия. Теоретические и практические. Очень к месту лозунг «Назад, в молодость! Даёшь курс молодого бойца!». Но так как городские условия Минска не позволяют выполнять общих требований, то:

— Милости просим на стадион. По вечерам, понедельник, среда, пятница. Ответственный полковник Анисимов. Товарищи генералы, не вздумайте увиливать от занятий.

— Практические занятия каждый день. Все должны уметь хорошо стрелять. Изо всех доступных видов оружия. Это для начала. Потом будут другие дисциплины. Для каждого рода войск свои. Откладывать не будем. Сейчас вечер, все в тир.

Генерал пошёл туда со всеми. И на стадион в понедельник явился как все. Главный комиссар попытался сачкануть, генерал вызвал его по телефону:

— Товарищ корпусной комиссар, почему вы не на стадионе?

— Товарищ генерал…

— Службу мёдом считаете? Через четверть часа не будете на стадионе в первых рядах, получите взыскание. Вы коммунист или где? Вы не просто коммунист, вы первый коммунист в округе. И должны быть в первых рядах, а не отращивать жопу на мягком диване. Быстро на стадион!

На последних словах голос генерала лязгнул железом.

Три километра комиссар всё равно не выдержал, на половине дистанции окончательно выбился из сил.

После обеда Павлов поиздевался над подчинёнными другим манером. Заставил держать на вытянутой руке кирпич. Предупредил, что кирпич дрожать не должен. Опытным путём определил посильное время в 10 секунд. Заставил сменить руку. Потом дрессировал выход на позицию. Патронов не давал. Все тренировались без реальной стрельбы.

На следующий день прибывший из инспекционной поездки Мерецков со свитой попал в тот же котёл. Легко проходили все тренировки сам генерал, капитан Крайков и несколько относительно молодых офицеров.

По всем соединениям полетели директивы. Весь командный состав обязали проходить обучение и совершенствование навыков общевойсковой подготовки плюс специализированной по профилю. Это был следующий гребень управляющей волны. В итоге она дошла до каждой роты. Ни один генерал не мог допустить, чтобы подчинённые ему полковники прохлаждались, пока он изнемогает в тяжёлых тренировках. Для любого полковника невыносима мысль, что подчинённые ему лейтенанты и капитаны бьют баклуши, пока с него семь потов сходит. И так до самого последнего рядового красноармейца.

«В этом самый главный цимес», — объяснял Павлову Кирилл Арсеньевич, — «Тебе надо вздрючить генералов. Причем так, чтобы они сидеть не могли. Но этого мало. Их дурную энергию нужно направить в нужное русло. А то они наворотят…»

Совещание с политсоставом в штабе округа. Минск.

17 февраля 1941 года, 10 часов утра.

В стиле Македонского был разрублен ещё один гордиев узел. Открыто никто не жаловался на засилье политработников, раздражение прорывалось в других местах. Командиры роптали на привлечение личного состава к хозяйственным и фортификационным работам. Кирилл Арсеньевич устами Павлова усмехался. Ни в одном подразделении хозработы в течение года не занимали больше 15 % времени. Зато политучёба в разных формах занимала до сорока. Поэтому он сейчас стоял в учебной аудитории штаба перед политработниками всего округа, начиная от полкового комиссара. Член Военного Совета Фоминых сидел за преподавательской кафедрой. От первых слов командующего Фоминых дёрнулся, как лошадь от неожиданного удара кнутом. Зал загудел.

— Товарищи, первым делом хочу известить вас, что академические занятия с личным составом сокращаются до двух часов в неделю.

— Товарищ генерал армии! — возмущённый возглас своего комиссара Павлов остановил одним жестом. Свёл в щепоть большой палец с сомкнутыми остальными, прозрачно проиллюстрировав команду «закрой клюв, болван!».

— Нам предстоит поднять боеспособность наших частей на новый уровень. Скажу больше: нам надо вырасти не на голову, а на три. Может и больше. И начать должны вы. Вы — коммунисты? Коммунисты. Значит должны быть впереди и подавать пример.

Зал и главный политрук притихли. Тут не поспоришь.

— Каждый боец и командир должны обладать высокой степенью боевой и политической подготовки. Товарищи, вы согласны со мной? Кто-нибудь будет против?

Павлов строго оглядел всю аудиторию, не минул и главного комиссара. Против никого не было, зал согласно гудел. Вот и замечательно. Кириллу Арсеньевичу удалось заманить комиссаров в ловушку.

— Вот и замечательно, — Павлов чуть руки не потёр от предвкушения, — Скажите, товарищи, а может ли победить врага убеждённый коммунист, наизусть выучивший "Краткий курс ВКП(б)", отлично умеющий маршировать, но при этом не знающий из какого конца стреляет винтовка?

Павлов насмешливо посмотрел в зал и продолжал.

— Ничего он не сможет. Единственный ущерб, который он нанесёт вражеской армии, это стоимость пули, которую он получит от вражеского солдата. Прекрасно политически подкованный, но не владеющий военным ремеслом боец — всего лишь лёгкая мишень для противника. Поэтому!

Павлов назидательно поднял палец вверх.

— Поэтому когда я сказал о военной подготовке, я поставил боевую подготовку на первое место, а политическую — на второе. И никто из вас мне не возразил, товарищи.

Зал снова зашумел, Фоминых с негодованием завозился на стуле. Павлов наблюдал, не скрывая насмешки.

— На самом деле, товарищи, обе стороны подготовки обязательны. Две стороны медали, ьез одной — нет другой. Прекрасно обученные солдаты, готовые при первой возможности дезертировать или перейти на сторону врага, тоже никому не нужны. Но политическая подготовка у нас в стране идёт с рождения. Наша молодёжь впитывает её в школе, в самом образе жизни. И она не ограничивается коммунистической убеждённостью. Политически подготовленный красноармеец должен уважать своих командиров и верить им. Бережное отношение к оружию, чувство локтя и взаимовыручка должны быть в крови.

Павлов прошёлся перед аудиторией.

— Отныне ваша работа должна избавиться от громкой митинговщины. Вы сами должны учиться, чтобы в любой момент могли заменить командира вашего подразделения. На войне могут убить, ранить, в том числе и командира. Вы должны сосредоточиться на боевой подготовке. Именно в этом состоит ваша политическая задача. Выпускайте боевые листки об итогах каждых стрельб и занятий, поощряйте и хвалите бойцов и командиров, достигших лучших результатов в боевой учёбе. Вспомните слова Ленина: "Учиться военному делу настоящим образом"…

Павлов ухмыльнулся.

— Я, честно говоря, не знаю, в какой работе Ленин это сказал. И говорил ли вообще. Но это не важно. В таких делах чуточку приврать не страшно.

Зал оживился. Генерал заговорил с ними, как свой. Да и как иначе? Он же почти входит в высшее руководство ВКП(б).

— Ищите новые формы работы, всегда будьте рядом с личным составом. Не бойтесь трудных вопросов, даже провокационных, учитесь на них отвечать спокойно и без угроз. Если затрудняетесь с ответом, обратитесь к старшим товарищам, командирам. Не стесняйтесь ко мне обращаться. Я тоже кое-что понимаю, всё-таки кандидат в члены ЦК.

— Когда вы, комиссары, возглавите борьбу за повышение боевой подготовки, вопросы политического образования будут решаться сами собой. Политику партии будете разъяснять на ходу, и демонстрировать собственным примером. В утешение скажу, что время на строевую подготовку тоже резко сократим. Тоже будем обучать на ходу. Идут красноармейцы на стрельбище, где-нибудь на твёрдом и ровном покрытии можно немного строевой шаг потренировать. Тут пять минут, тут десять, на утреннем разводе, на вечерней поверке, так понемногу научаться. Но главный упор на боевую подготовку.

«Морды толстые, комиссарские. Я вас научу мышей ловить и Родину любить», — злорадно думал Кирилл Арсеньевич, провожая политруков и замполитов ласковым начальственным взором, по окончании совещания.

На ставших традиционными вечерних «посиделках» в режиме «тихо сам с собою» пенсионер позже объяснил генералу истоки своей нелюбви к комиссарам. Он сильно подозревал мощную идеологическую структуру в том, что она во многом повинна в тяжелейших поражниях первой фазы войны. По итогам финской кампании военным удалось сильно ослабить давно устаревший институт комиссарства. Но те тут же взяли реванш и восстановили статус-кво, сложившийся ещё во времена гражданской войны. Никому не хотелось лишаться сладкого и хлебного места. Права есть, обязанностей нет, кому такое не понравится? Проиграло бой подразделение — командир виноват, а комиссар тут же кричит, что он «говорил, предупреждал». Одержали победу — на награждении тут же рядом с командиром стоит комиссар, выпятив грудь под очередной орден. Лепота!

Перелом в войне, — объяснял Кирилл Арсеньевич, — наступил с конца 42-го, началом 43-года, во время эпичной Сталинградской битвы. Но вот ведь какой казус: комиссаров перевели в подчинение командирам и стали называть замполитами как раз осенью 42-го года. Случайность? Может быть. А может быть и нет.

После обеда Павлов направил свои генеральские стопы в Белорусский университет. Точнее, не стопы, а шины. Генерал он или кто, поэтому ездил на бронеавтомобиле с взводом охраны. Через ректора, через декана вышел на профессора физмата Никоненко Павла Степаныча. Кирилл Арсеньевич решил проверить одну идею.

Одна из лабораторий Белорусского университета. Минск.

17 февраля 1941 года, время 14:30.

— Чем обязан визиту таких важных гостей? — профессор вида был непрофессорского. Крепкий мужчина не старше сорока, — «ему бы за баранку грузовика или токарный станок, а оттуда на плакат о сознательном рабочем, перевыполняющем план», — так оценил его Кирилл Арсеньевич. Фактурный мужик, но не из интеллигентов, пролетарское происхождение изо всех щелей лезет.

— Дело есть к вам, как к инженеру и учёному, — генерал принимается излагать проблему.

— У РККА есть огромный недостаток. Слабая и уязвимая связь. Одна бомба или снаряд рядом с телеграфным столбом, небольшое усилие подлого диверсанта или вредителя и линия связи с противным треском в наушниках связиста делает нам прощальный жест ручкой.

Никоненко засмеялся.

— Вы так художественно всё описываете.

— Смех сквозь слёзы, профессор.

— По имени-отчеству, товарищ генерал, а то мне не непривычно, — просит Никоненко.

— Как скажете, Пал Степаныч. Но тогда и вы. А раз так, то выпьем на брудершафт. Саша! — генерал обернулся к адъютанту, тот обернулся тоже, но в другом смысле. Через две минуты перед мужчинами на письменном столе, часть которого профессор освободил от бумаг, каких-то радиодеталей и паяльника, просто сдвинув в сторону, возникает бутылка коньяка.

— Из Москвы привёз, — сообщил генерал, — хороший коньяк.

Профессор в долгу не остался, вытащил шмат сала и четвертинку ржаного.

— Из деревни, от родственников, — сообщил он, — лучше под горилку, но и коньяк сойдёт.

Они выпили по пол-рюмки, — «Плебейство какое-то!» — морщится Кирилл Арсеньевич, но продолжает:

— Радиосвязь! Вот чего катастрофически не хватает РККА.

— Это не ко мне, — отверг лозунг профессор, — У меня нет под рукой радиозавода.

— И что же делать? — закручинился генерал, — У потенциального противника великолепная радиосвязь, на каждом самолёте, на каждом танке и в каждом батальоне. У нас только на уровне полка. Ты — умный, ты — профессор, скажи, что нам делать? А если завтра война? Что будем делать?

Генерал распалялся всё больше. Точнее, Кирилл Арсеньевич распалялся, коренная личность Павлова пребывала в недоумении. Эта пенсионерская сволочь не удосужилась уведомить его, зачем они сюда припёрлись.

— Не знаю, — подумав, ответил Никоненко, — Не мой вопрос. На высшем уровне надо решать.

— Ты, — ткнул в него пальцем генерал, — Ты тоже можешь решить. С использованием всех возможностей округа и республики, само собой. Если что, Москва нам поможет.

— И как? — Никоненко с интересом смотрит, как генерал наплёскивает коньяк, и сооружает ещё пару бутербродов с салом.

— Не догадываешься? А ещё профессор, — укоряет генерал, — Я подскажу. Если на тебя готовится напасть мужик с длинной дубиной, а у тебя под рукой такой же нет, что будешь делать? Мы не можем быстро создать и внедрить в армию радиосвязь, значит что?

Никоненко сощуривает глаза, понимает, что его к чему-то подталкивают, но к чему?

— Значит, нам надо лишить этого злодея его преимущества. Например, взять кнут, ловким движением захлестнуть его на дубинке и выдернуть из рук агрессора.

— Хотите лишить немцев… — генерал предостерегающе замаячил пальцем перед лицом профессора:

— Какие немцы? Вы что? Противника лишить, противника! Гипотетического.

— Кхм… хотите лишить противника радиосвязи? А как?

— Очешуеть! — Войдя в раж Кирилл Арсеньевич использовал выражение из своего времени. Но профессор перевёл слово правильно.

— Охреневаю я с тебя, Пал Степаныч! Кто из нас профессор, я или ты?

— Честно говоря, послушав вас, я уже и не знаю, — засмеялся Никоненко.

— Мы не можем враз произвести несколько десятков тысяч радиостанций. На каждый самолёт и каждый танк. Но! — генерал поднял палец, — Кто нам мешает создать постановщик помех, подавитель радиосвязи? Представьте, приезжает куда-то спецмашина, ну, пусть две-три. Разворачивают своё оборудование, включают и в радиусе нескольких десятков километров во всех наушниках только свист и треск.

Наконец-то в глазах профессора зажигается понимание.

— Так-так… генерируем хаотический сигнал и выдаём его по всему спектру радиоволн. Тут есть трудности…

— Обычно сигнал идёт через колебательный контур, так? — Где-то внутри себя генерал с изумлением слушает незнакомые слова и термины. И отказывается что-либо понимать.

— Какие проблемы у этих контуров? — невозмутимо, не обращая внимания на удивление профессора такой технической подкованностью генерала, продолжает Кирилл Арсеньевич, — Инженеры озабочены повышением их добротности, что обеспечивает узкий пикового вида спектр излучения. У нас обратная задача, уронить добротность до предела, чтобы расширить спектр выдаваемых частот. Далее, формирует ряд таких контуров, на каждую антенну, в батарею и забиваем широкую полосу частот. Частоты, на которых работают наши немецкие друзья, известны.

Профессор начинает безудержно улыбаться.

— М-да, действительно. Ломать — не строить. Добротность — не единственная проблема. Базовая частота тоже плавает туда-сюда. От нагрева, от тряски, от влажности, если воздушные конденсаторы использовать…

Генерал наливает ещё.

— Ну, что, профессор? Считай это заданием государственной важности. Сделаешь, подам на тебя реляцию на государственную награду. Или сталинскую премию. Тебе что симпатичнее?

— Премия симпатичнее, — смеётся Никоненко. — Медаль это только награда, а Сталинская премия — и награда, и деньги.

Они ещё обсудили оргвопросы и технические детали, но основная тема исчерпана. Уже усаживаясь в свой броневик, Кирилл Арсеньевич про себя ехидно ухмыляется. Крепнет в нём уверенность, что идея даст плоды. Ломать — не строить, тут с русскими трудно конкурировать. Как там в анекдоте? Русский узник в жёстко изолированной камере, ни окон, ни люков, ничего кроме надёжной герметичной двери должен что-то сделать с двумя титановыми шариками. Иначе, каюк ему. Х-ха! Никаких проблем! Один шарик сломал, другой потерял. Радиоэфир перекорёжить? Х-ха!

Есть ещё одна идея, но потом, потом, потом… держать её надо в жесточайшем секрете.

Минская квартира Павлова.

Тот же день, 17 февраля, 6 часов вечера.

— Наконец-то я дома, — устало бурчит генерал, Кирилл Арсеньевич отходит в сторону. Нечего ему делать при общении с чужой семьёй.

— Мама! Папа пришёл! — В прихожую выскакивает Адочка и с разбега прыгает на отца. Генерал с удовольствием зарывается носом в пушистую головку дочери.

— Борька дома?

— Все дома! — весело кричит девочка.

Генерал ласково обнимает Шурёнка, так он называет жену, идёт в комнату сына. Борька заканчивает выпускной класс, парню надо дорогу выбирать, куда пойти учиться.

— Привет, сын, — Борис кивает, сидя за столом. Что-то пишет, — прямо Ильф и Петров, — не удержался от комментария Кирилл Арсеньевич.

Адочка увязалась за отцом, решительно оккупировав его колени.

— Пап, скажи, война будет? — вдруг задаёт вопрос Борька. Генерал слегка морщится, как же его все достали с этим вопросом. Сыну показывает глазами на дочку, «с ума сошёл при ней такие разговоры начинать?». Вслух мирно спрашивает:

— А ты чего, доклад на тему международного положения пишешь?

— Не, сочинение по литературе задали.

— Дашь почитать, как напишешь?

— Ну, пап, — Борька морщит нос, — Зачем тебе?

Генерал смеётся, Адочка охотно поддерживает его веселье. Он замечал раньше, что Борька сам свои опусы читать не любил. Когда перечитывал в поисках ошибок, постоянно морщился от отвращения. Не Ильф и Петров он, это точно.

— Понятно. Писателя из тебя не выйдет. Адочка, сходи к маме, пусть чаёк поставит. А потом нам с Борькой по чашечке принеси.

Девочку, пышущую энтузиазмом, — папа поручение дал, — будто ветром уносит.

— Война, сын, уже идёт, как ты знаешь. Слава небесам, пока мы не участвуем. Но она нас не обойдёт.

— И когда начнётся? — глаза сына разгораются от жгучего любопытства.

— Этого никто не знает. Даже те, кто на нас нападать планирует. Они знают, что нападут, но когда именно, не знают.

— Немцы?

— Немцы или японцы. Остальным не до нас. Франция и Польша теперь точно не нападут, — генерал засмеялся вместе с сыном, — Америка далеко, Англия вляпалась в войну с Германией. Вся остальная Европа под Гитлером лежит. Но ты много-то не болтай. Официально Германия — наш союзник, друг и всё такое. Ты хорошо меня понял.

На последних словах без малейших вопросительных интонаций голос генерала опять лязгает. Борька аж ёжится.

— Ты генерал, а боишься…

— Я — генерал, а ты — глупый мальчик. Ты знаешь, что такое маскировка, блеф, введение противника в заблуждение? Москва прилагает огромные усилия для того, чтобы уверить весь мир в том, что мы с Германией друзья. А ты сейчас сболтнёшь одноклассникам, что твой папа наговорил про немцев и что дальше?

— Что? — непонимающе смотрит юноша.

— А то, что ты политику и планы нашего правительства порушишь. Между прочим, эта политика уже дала плоды. Когда мы заключили с немцами пакт и договор о дружбе, японцы перестали верить немцам. Так-то они собирались напасть со своей стороны. Теперь вряд ли. Понимаешь? Война на два фронта малоприятное занятие для любой страны.

Борька думает минуты две, потом неуверенно кивает.

— Представь, дойдет до какого-нибудь шпиона и понеслась шифровка в Токио или Берлин. Примерно такого содержания: «Советы знают о предстоящем нападении Германии и усиленно готовятся к отражению». А виноват будешь ты, генеральский сынок. Или другой болтун. Поэтому вот тебе боевая задача: такие разговорчики пресекать. Ты вместо этого при глупенькой малолетней сестре такие опасные разговоры заводишь.

Борька покаянно вздыхает. Как раз, когда приходит Адочка с подносом.

— Ух, ты, моя официанточка! — восхищается генерал.

10 часов вечера. Кирилл Арсеньевич

— Отключаюсь я, отключаюсь, — ворчливо и безгласно говорю генералу.

Ему надо пообщаться с женой. Приватно. И как интеллигентный человек отгораживаюсь от реальности, резвись мужичина, мне твоя жена не интересна. Мне есть над чем подумать.

С самого детства мучает мысль, как так получилось, что сильная страна с мощной армией так жестоко огребла от вермахта в начале войны. Как только начал что-то понимать, как только добрался до учебников истории, описывающих Великую Отечественную. Мусор. Мусор, щедро насыпаемый в головы подрастающего поколения. Вернее, маскировка, попытка спрятать какую-то неприглядную истину, вот что такое советские учебники по теме той войны. Второстепенные факторы выдаются за самые важные, главные причины замалчиваются.

Какой-то свет пролил отвратительный процесс, случившийся в стране и приведший к расколу Союза. Перестройка, которую злые языки окрестили катастройкой. Но нет худа без добра, открылись все шлюзы и когда толстый слой пены осел, в голове начало что-то прояснятся. Чтение массы материалов на эту тему начали выкристаллизовать понимание причин катастрофы 41-го года. Истинных, сцуко, причин.

Первым делом надо отбросить в сторону кучи когнитивного мусора.

1. Неожиданность нападения. Преимущество первого удара.

Не проходит. Никак не объясняет факта, почему немцы в 42-ом избивали РККА, как хотели. Какая может быть неожиданность через год после начала войны? И даже через месяц. Первые несколько дней — да. С учётом особого тугоумия некоторых деятелей, облечённых властью, неделя, в крайнем случае. Дальше всё, эффект исчерпан. Выбили в первый же день тысячу наших самолётов? Ну и что? Их было девять тысяч, стало восемь. Против четырёх с половиной у немцев. Соотношение качественно не меняется. Да и хрен с ними, с устаревшими морально и физически аппаратами.

И что мог сделать вермахт за неделю? Если сравнить СССР с яблоком, то немцы только тонкую кожицу за это время прокололи. Дальше сотни километров пройти не смогли бы. Будь дело только в преимуществе первого удара.

На самом деле гнали РККА до Москвы. Нашлись умники, тупо, на уровне начальной школы, высчитавшие среднюю скорость продвижения немецких войск. Элементарно. Расстояние от границы до Москвы разделили на время, за которое немцы к ней подошли. Примерно тысяча километров преодолена за сотню дней. Получается 10 км в сутки. Особо не торопясь, прогулочным шагом, пешочком, так и сделали. По пути ломая бешеное сопротивление мощной и многочисленной армии.

Здесь я уже, считай, помог. Если меня, то бишь, генерала Павлова до начала войны не загонят за Можай в наручниках, — генерал есть, а статья найдётся, — то эффекта неожиданности немчуре не видать, как своих ушей. В моём округе.

Как-то я долго и непонимающе, пытаясь уложить это в голове, читал докладную генерала Ротмистрова маршалу Жукову перед Курской битвой. Запали в голову строчки: «Немцы, противопоставив нашим танкам Т-34 и КВ свои танки Т-У ("Пантера") и Т-У1 ("Тигр"), уже не испытывают былой танкобоязни на полях сражений.». Что-о-о?! Немцы страдали танкобоязнью, в которой повинны в первую очередь Т-34 и КВ?

Не нашлось умников, и сам я не догадался сопоставить, сколько немецких танков было подбито, а сколько Германия произвела за годы войны. Как бы первое, статистические данные с поля боя, не превзошло второе в несколько раз. И это не результат вранья, это результат бережного и хозяйственного подхода. Подбитые танки ремонтировались и возвращались в строй. Из четырёх танков немцы реанимировали три. Так что фактически танковые потери немцев надо делить на четыре.

Что можно сделать? Два вывода.

1. Создать собственную рембазу. В каждой танковой или моторизованной дивизии, если не хватит ресурсов на каждый полк. За счёт чего? За счёт техники и кадров МТС, которые мобилизуем в первый же день войны. Надо этим заняться. Рембазу, станки и прочее, можно даже не вывозить. На месте организовывать. Короче, надо посмотреть.

2. Создать помехи немцам. По мере возможности вывозить с поля боя подбитую и захваченную трофейную технику. Любую. И бронетанковую и автомобильную. Если нельзя так сделать — подорвать до полной невменяемости. Сапёры не смогут подобраться? Расстрелять из пушек прямой наводкой. Мотор, гусеницы, внутреннее оборудование — всё должно быть превращено в хлам.

Немецкие ремонтные подразделения — считать стратегически важным объектом для уничтожения и диверсии. Лучше всего, захвата и пленения. А что? Части-то не боевые.

ВВС.

С этим сложностей, хоть отбавляй. Немцам уступаем на голову. На равных за господство в воздухе стали бороться только в 44-ом году. В лучшем случае, с конца 43-го. И главное, не за счёт технического превосходства. Наши лучшие самолёты не уступают немецким. Или почти не уступают.

Немцы превосходят нас на голову в организации. В моём распоряжении сейчас примерно столько же самолётов, сколько и противостоящей мне группе армий «Центр». Но немцы добились показателя в пять самолёто-вылетов в день, а соколы Копца — чуть больше одного, в среднем. Налёт немецкого пилота — 200 часов, только после этого курсант получает статус лётчика. У нас норма снижена с 30 до 15 часов. На фоне всего этого хроническая нехватка топлива и качество сборки машин.

Вывод.

Немцы получат господство в воздухе, если не принять экстраординарных мер. По сути у них на данный момент пятикратное превосходство. И какие меры принять? Пока ясно одно.

1. Приказ Тимошенко о резком сокращении технического персонала обслуживания самолётов то ли уже есть, то ли будет. Я его буду саботировать. И даже больше, увеличу численность персонала раза в полтора. Для сокрытия невыполнения приказа проведу реорганизацию, формально сведу персонал в какие-нибудь сапёрные или ремонтные части. Подкину им технику из МТС или трофейную. Можно из лёгких танков состряпать трактора. Снять вооружение и башню, вот тебе и готовый гусеничный трактор.

2. А вот как компенсировать до смешного малый налёт часов? Не знаю!

Одно знаю. Приказ о сокращении учебного налёта до 15 часов нарушать не буду. Даже перевыполню. Мне совсем не улыбается в начале войны оставить ВВС на голодном топливном пайке. Поэтому буду накапливать запасы бензина для авиации. Надо бы озадачить зампотылу особо следить за этим.

Только вот что смогут сделать неопытные лётчики? Только героически погибнуть, но, сцуко, не сдаться.

3. Всеми силами развивать ПВО и зенитную артиллерию. Это я уже делаю. Это я молодец.

И самый главный вывод в том, что проблемы ВВС на первом месте и рецепта их решения у меня нет. Полного решения пока нет. И если я их не решу, немцы получат вожделённое господство в воздухе. И тогда моим войскам будет кисло. Никакие зенитки не помогут.

Что там мой генерал поделывает? Ага, обслуживание любимой супруги завершено. Дрыхнет мой генерал. Настоящий мужчина, сделал дело — спит смело. Ну, и мне пора на покой. Вроде своего тела нет, а поспать всё равно надо. Хоть иногда.

Западный Особый военный округ

20 февраля и далее.

Генерал Павлов, — под моим мудрым руководством, — начал целенаправленное обучение командного и всего личного состава. Не сразу разогнался. Неделю штаб округа возился с дублирующим центром в Барановичах. Разносились службы, делились функции. В Минске остались архив, политуправление, — комиссар Фоминых с трудом скрывал ликование, — кадровая служба, помощник зампотылу, финансы, управление УР, отдел по учебным заведениям, прокурорские, трибунал и погранцы с речниками. Кадровики дали своего представителя, получился как бы филиал. А сверху над всеми Павлов оставил своего зама Болдина Ивана Васильевича. С жесточайшим наказом законсервировать освобождённые помещения, и не занимать их ни под каким видом.

— А то знаю я эти бюрократические выкрутасы. Вас осталась одна треть, так вы все кабинеты займёте и начнёте жаловаться, что мало. Мы можем вернуться или вас к себе выдернуть. В любой момент. Чтобы ни одного помещения без моего ведома не занимал.

Генерал плюнул на все удобства и сразу сам отправился в Барановичи. Русский человек устроен так, что под личным приглядом высокого начальства делает всё намного быстрее и качественнее. И армейская дисциплина это свойство не перекрывает.

г. Барановичи, 22 февраля.

Барановичи были выбраны основным командным центром округа. По географическим соображениям, прежде всего. Если грубо представить западные внешние границы, южные и северные линии разграничения ответственности с соседними округами, как окружность, то этот городок — почти центр этой окружности.

— Зольдатен унд официрин! — Гаркнул генерал в строй мгновенно ошалевших от такого обращения солдат, сержантов и младших командиров. Все со знаками отличия войск связи. Выстроил их Павлов на плацу рядом с двухэтажным зданием, в котором и вокруг которого кипит работа. Штаб должен быть оснащён всем необходимым и хорошо защищён.

— Вор штурм нах вестн! — Не менее бодро провозглашает генерал дальше. Вообще-тогенерал от таких моих эскапад сам уходит в прострацию. Не понимает, как ему повезло. Немецким языком я свободно не владею, но знаю прилично. Читать могу без словаря… почти. И объясниться с носителем языка худо-бедно смогу.

— Товарищи солдаты, офицеры и сержанты! — сжалился вслед за мной над подчинёнными генерал, — Думаете, не сошёл ли ваш командующий с ума? Докладываю: не сошёл!

Двухшеренговый строй из полутора сотен человек слегка шумит и быстро стихает. Под строгим взглядом высокого начальства смывает и ухмылочки.

— Это намёк. Там за речкой, — генерал машет рукой на запад, — собрались наши добрые друзья, мы должны уметь с ними общаться запросто. Разговаривать с ними, беседовать… подслушивать. Если придётся, не дай бог, конечно, то и допрашивать.

— Тихо! — прикрикивает генерал на оживившийся строй, — Повторяю, немцы — наши друзья и поэтому мы хорошо должны знать их язык. И вы будете его знать! Не хуже русского.

— Сейчас вами займётся начальник вашей боевой и физической подготовки майор Добрынин, — Павлов кивает в сторону подтянутого командира с холодным, жёстким взглядом. Офицер делает шаг вперёд, даёт на себя посмотреть и возвращается на место.

— Он будет заниматься вами до обеда. После обеда и краткого отдыха — теоретические и практические занятия по профилю. Потом часовая разминка и после ужина — занятия по немецкому языку. Выходные не предусмотрены. Увольнения не предусмотрены. Сон не предусмотрен… про сон — шутка. Но только про сон. Это будет продолжаться до тех пор, пока ваши преподаватели не сочтут, что вы достигли базового уровня по всем направлениям. Боевой подготовки, специальной подготовки и немецкому языку.

Строй воспринимает известие стоически. С первой секунды все понимали, что генерал зря собирать не будет. Это армия, хочешь жить спокойно — держись подальше от начальства. А они попали под пригляд самого командующего. Один этот факт лишает множества надежд и иллюзий.

— Товарищ майор! Они ваши, — Павлов неторопливо уходит с плаца вместе с Мерецковым, Крайковым и адъютантами.

— Товарищ генерал, — Мерецков берёт из рук адъютанта папочку и протягивает Павлову, — Результаты проверки по 4-ой и 10-ой армиям.

Павлов отмахивается, папочка перекочёвывает его адъютанту.

— Кратко своими словами, подробно потом разберём.

— Если исходить из принятых норм, то в целом удовлетворительно. Большая часть проверенных подразделений на «хорошо».

— А если не из норм, а из необходимо требуемого уровня? — задаёт каверзный вопрос Павлов. Мерецков чуть запинается, но решительно отвечает:

— Тогда надо на балл снизить.

— Всем? — Павлов приостанавливается, пристально смотрит на Мерецкова. Тот решительно отвечает.

— Всем. А кому-то и на два.

Дальше идут в молчании, которое маскируется громкими командами Добрынина, со всем рвением взявшегося за сводную роту связистов. Паузу нарушает Крайков.

— Товарищ генерал, у меня к вам дело.

— Знаем мы твои дела, — бурчит Павлов. Капитан Крайков давно изводит его требованиями дать ему сектор работы. Набрал себе Берия трудоголиков, — якобы недовольно думает про себя.

— Иди с моим адъютантом в мой кабинет. Саша, выложи ему главную карту. Поизучай на предмет прокладывания дополнительных линий связи. Секретных и скрытных. Обдумай меры засекречивания всех работ… пока хватит тебе. Я зайду через полчасика, поставлю задачу.

Два генерала остановились перед штабом, где более или менее готов был только кабинет командующего. Адъютанты и Крайков уходят в здание.

— Присаживайся, — Павлов хлопает по лавочке, стоящей в стороне от входа.

Павлов закуривает. Генерал злоупотреблял «Казбеком», Кирилл Арсеньевич настоял на резком снижении употребления этой термоядерной смеси, снова поражаясь брутальности эпохи, в которую его угораздило провалиться.

— Скажи мне, друг мой, за что тебя Сталин с должности попёр?

— Это не Сталин, — отвечает после тяжёлой паузы Мерецков, — Это Тимошенко.

— Хорошо, — не отстаёт Павлов, — За что тебя Тимошенко попёр?

Опять пауза, но Павлов не торопит. Разговор сложный и важный.

— По управлению авиацией мы во мнениях разошлись. Вернее… — Мерецков замялся, — мне-то что? Он приказал проинспектировать, я выполнил приказ. Обнаружилось падение подготовки лётчиков, он посчитал меня интриганом. Последние приказы он ведь издавал. По этим приказам необходимый минимум лётной подготовки сокращён с 30 часов до 15. Он чего ожидал? Что если сократить время подготовки, то она станет лучше?

Мерецков распаляется.

— Не шуми, генерал, — притормаживает его Павлов. Генералы замолкают. Павлов даёт время на успокоение и продолжает:

— Это хорошо. Мне всё ясно. Тогда будешь у меня главным инспектором по боевой подготовке…

— Третью и тринадцатую армии проверять?

— Не надо. Там такая же хрень, если не хуже, — отмахнулся Павлов, — По-другому всё сделаем. Сначала выработаем новые требования, доведём до личного состава, дадим план подготовки. А уж после этого начнём проверять.

— Дмитрий Григорич, скажите, война будет? — Мерецков затаивает дыхание, ожидая ответа. Павлов выбрасывает докуренную папиросину и вальяжно отвечает.

— А как же, Кирилл Афанасьич? Конечно, будет. Только я тебя сразу предупреждаю: такие разговоры разрешаю вести только со мной.

— Вот я и веду, — на округлом лице Мерецкова появляется неуверенная улыбка. — А с кем?

— Ну, Кирилл Афанасьич! — Укоряюще тянет Павлов, — Ну, что же вы, в самом деле? Не с алеутами же. С кем мы в ближайшее время можем начать воевать? Только с немцами или японцами. Больше не с кем.

— Да это для затравки, — слегка смущается Мерецков, — а когда?

И опять генерал замирает, как девица, ожидающая от ухажёра решительного слова.

— Да похрену, когда, — безмятежно отвечает Павлов, — Мы — армия и должны быть готовы, даже если она сию минуту начнётся. А мы готовы?

Он строго смотрит на коллегу. Мерецков только вздыхает, что тут говорить? Павлов встаёт, давя сапогами хрупкие ледышки. Зима кончается, оттепели меняются лёгкими морозами, снег медленно превращается в лёд.

— Так и отвечай всем страждущим, среди которых и провокаторы могут найтись. Нам наплевать, когда война начнётся. Мы должны быть готовы в любую минуту дать отпор любому противнику. Даже тому, кто сейчас наш друг. Но про друзей лучше не говорить, — поправляется Павлов уже перед дверью. — Позже договорим.

Свои мысли об авиации Павлов (и Кирилл Арсеньевич) Мерецкову высказывать не стал. В своём времени пенсионер начитался гневных нотаций по поводу Тимошенко, «лучшего друга авиаторов», который снизил норму часов лётной подготовки курсантов авиаучилищ. Но покопавшись в базе данных под названием «мозг генерала Павлова», своё резко негативное отношение к этому факту притормозил.

Дело, как часто бывает, заключалось в дефиците. Дефиците многого, в данном случае, дефиците авиационного топлива. Есть ещё качество выпускаемых заводами самолётов, моторесурс двигателей, много ещё чего есть. Так что и прав был Мерецков и не прав. Только пока рано ему всё говорить. Пусть решает поставленные задачи, обо всём остальном у него будет голова болеть.

Кстати, надо бы что-то придумать для экономии авиационного бензина. Досадно будет в начале войны поставить авиацию на якорь из-за нехватки топлива. Насколько Кирилл Арсеньевич помнил, дефицит топлива по стране в начале войны был сильным. Его закрыли позже, поставками по ленд-лизу.

Конец главы 2.

Глава 3. Тяжело в учении…

1 марта, суббота, 9:00

г. Барановичи, военный городок.

По прошествии недельных хлопот из-за переезда вызвал в новый штаб округа всех офицеров связи. Из всех частей, начиная с уровня начальников связи полка, командиров рот связи и выше. Окунул их в тот же котёл, что до этого младший состав. После утренних мероприятий первого дня выстроил на плацу и толкнул речь. Перед парой сотен офицеров и нескольких сержантов.

— Товарищи командиры и сержанты! С этого дня вы переводитесь под плотную опеку особого отдела. Да вы сами особый отдел. Шифры и коды под строгим секретом, это все знают. Но каждая линия связи тоже важный стратегический объект, который должен быть строго засекречен. Я хочу, чтобы вы это хорошо поняли. Виновные в раскрытии мест нахождения узлов и линий связи будут наказаны. Да-да, я знаю, что в штабах всегда есть узел связи. Я говорю о резервных и дублирующих. Такие тоже будут. Теперь по обучению. Всем учить азбуку морзе и немецкий язык. Морзянка должна от зубов отскакивать, немецкого на первых порах достаточно разговорного. Чтобы подслушивать, если придётся. На это вам даётся месяц. Как всё это надо выучить, мы вам покажем.

После этого генерал дрючил связистов три дня. Для начала запретил им разговаривать вообще. Только перестукиваться морзянкой. Костяшками пальцев по стене, карандашом по столу, как угодно. Занятия в классах проходили очень забавно. Не слышно ни одного слова, только перестукивание, будто сидит в классе стая неутомимых дятлов.

Отпустил с наказом продолжать обучение на месте и угрозой систематических проверок. В последний день заставил изучить полковую радиостанцию. Командиры никак не могли к ним привыкнуть. Самая современная на тот момент техника связи в частях была, но никто ей не пользовался. Опасались. Крестьянское прошлое сказывалось, можно вывести сельского мужика в командиры, попробуй вытравить из командира селянина.

— На первое время, скажем, ближайший месяц, можете разговаривать с соседями, друзьями. Не касаясь военных дел и политики. О рыбалке, бабах и футболе. Помните, что подслушать радиопереговоры очень легко. Кстати, подслушивание разговоров с той стороны реки приветствуется. Заодно и языковая практика, — так он их напутствовал перед отправкой.

Нескольких офицеров, не старше комроты связи частей, показавшихся ему сообразительнее остальных, задержал.

Собрал их на совещание и пригласил ещё кое-кого. Глянул на Крайкова, усмехнулся.

— Ты жаловался, что делать нечего? Вот и настал твой час. Создадите по округу дублирующую проводную связь. План ты уже должен был составить. Уточнишь его с товарищами. Надо предусмотреть резервные линии и всё прочее. Разработаете методы прокладывания линий, так чтобы соблюсти секретность. Подумайте о безопасности, а то какой-нибудь рыбак захочет червей накопать и обрубит линию. Распределите зоны ответственности. Карту всей сети должны иметь у себя только высшие командиры. Я и начальник штаба. Ну, можешь себя к ним причислить. Больше никого. Остальные только свою часть. Работайте. Схему резервных КП возьмёшь у меня, когда обдумаем все мероприятия.

Это Кирилл Арсеньевич подсказал Павлову одно ноу-хау из своего времени. Сетевую структуру связи, подобную интернету. Выход из строя одной или нескольких линий связь не обрушивает. В самом простом варианте выглядит так: есть три пункта А, Б и С, связанные как вершины треугольника. Выход из строя линии А-Б к потере связи между ними не приводит. Пункт А связывается с пунктом Б через С.

2 марта 1941 года. Воскресенье.

г. Барановичи, новый штаб округа

Сразу после сбора связистов вызвал командный состав всех частей, начиная от командиров батальона. Для них тоже заготовил сюрприз. Три дня такого же котла, с утра 3-километровый марш-бросок, физическая подготовка, весь день обучение, вечером огневая подготовка. И воскресенье, выпавшее на этот день, теряет статус выходного дня.

Обучение в форме совещаний с постановкой задачи. Через час или через несколько минут командиры должны были представить свои действия в ответ на вводную. Потом разбор полётов. Генерал иногда не стеснялся крепких выражений.

Через три дня он их отпустил, дав напутственный пендель.

— Боеготовность ниже всякой критики. У вас нет подготовленных разведывательных и диверсионных подразделений, у ваших войск слабая подготовка по всем направлениям. Не надо спорить, я без проверок это знаю. Итак, ставлю задачу. Под запись, — генерал поднял палец, — всё не запомните:

1. Освоить профессию водителя и артиллериста. Достаточно на среднем уровне. Вождение и стрельба прямой наводкой. Экзамен через месяц.

2. Личному составу ваших частей перейти на продемонстрированный вам режим дня. Утренний трёхкилометровый кросс по утрам через месяц заменить на 10-километровый марш-бросок после завтрака на стрельбище. После занятий на стрельбище по огневой и тактической подготовке, марш-бросок обратно в место постоянной дислокации. Обед на стрельбище, возвращение к ужину. И так каждый день за исключением воскресенья. В субботу подводите итоги.

3. С наступлением теплого времени года 10-километровый марш-бросок заменить на 15-километровый. Маршруты от частей до мест занятий представить мне на утверждение через три дня после вашего возвращения в часть. Можете даже идти в соседнюю часть, если расстояние позволяет. А они к вам. Это приветствуется.

4. Выделить из своего состава лучших красноармейцев и самых толковых сержантов и командиров для формирования особых подразделений. По результатам обучения командиры должны выбрать лучших снайперов, сапёров, связистов, артиллеристов. Всех будете обучать рукопашному бою, методам маскировки и незаметного передвижения, немецкому языку. Начинайте присматриваться к личному составу с самого первого дня занятий. Через месяц формируйте разведвзводы и мобильные роты. Подробности будут в отдельном приказе.

5. Личный состав должен стрелять на «отлично». Снайпер должен быть в каждом отделении. Патроны берегите, но особо не жалейте. Как учить навыкам стрельбы, вы знаете. Обратите внимание на подготовку пулемётчиков. В каждом отделении пулемёта не будет, а подготовленный пулемётный расчёт должен быть.

В дальнейшем вас научат правилам стрельбы по воздушным целям. Доведёте их до личного состава, а снайперов и пулемётчиков обучите практически.

6. Развивайте в своих командирах самостоятельность и уверенность в своих силах. Как это сделать? Очень просто. Предоставьте им эту самостоятельность. И проводить разбор полётов после каждого занятия. Спокойно и беспристрастно.

Один командир поднял руку, генерал разрешил.

— В общих чертах, всё понятно, товарищ генерал армии. Но где мы возьмём учителей немецкого языка?

— Вы сами ответили на свой вопрос. Где водятся учителя? В школах, конечно. Учителям за занятия будем платить, тут вопросов нет. Среди ваших красноармейцев и командиров могут оказаться владеющие языком. Могут отыскаться среди местных жителей. Ищите.

Генерал отпускает командиров, толпясь, они выходят из зала. Павлов остаётся в одиночестве в одиночестве, потирая виски пальцами. Что у нас дальше? Артиллеристы, зенитчики, лётчики. Их оставил на десерт. Боги войны и неба должны сказать своё огненное слово. Начертать его в небесах трассерами снарядов и ракет. Из раздумий его выводит вошедший наряд солдат, прибывший для уборки помещения. Генерал уходит в штаб, в кабинете занимает родной стол.

Время до часа икс, который знает только он, Кирилл Арсеньевич, — даже своему генералу этого не говорил, — сокращается как шагреневая кожа. Он может не успеть! — пронзает пугающая мысль. До мороза в желудке. Не его мысль, Павлова.

— Да не паникуй ты, ради бога, — морщится Кирилл Арсеньевич, — а ещё боевой генерал…

— Когда начнётся война? — твёрдо спрашивает генерал, — мне надо знать точно.

— Обойдёшься… — и сразу Кирилл Арсеньевич передумал, уж больно напряжён генерал, — в третьей декаде июня. Немцы сами не знают, когда начнут. Сам знаешь, как это бывает. Сначала хотели в мае, чего-то там не успели подвезти. Пришлось перенести на 15 июня. Тоже что-то не успели сделать, опять перенесли… наша глубокая разведка будет в полном охерении. Но до конца июня они начнут.

Генерал ощутимо успокаивается. Февраль ушёл вместе с оторванными листами календаря. У него впереди почти четыре месяца…

— За четыре месяца можно многое сделать, — утешает его пенсионер, — По-крайней мере ты не совершишь идиотских ошибок, что допустил в моей истории. И нападение для тебя не будет неожиданным. В крайнем случае…

Кирилл Арсеньевич запинается и впадает в раздумья. Кое-что он упустил. Охо-хо, старость не радость. Надо ещё озадачить командиров особого вида игрой, боевые действия в полном окружении. А он только что отпустил всех командиров. Ладно, не всё сразу. Пусть сначала приведут свои части в порядок. А подсохнет грунт, тогда и поиграем.

— Ну, и чего ты замолчал? — вслух подозрительно спросил генерал.

— Не разговаривай со мной голосом! Кто услышит, запишет в сумасшедшие, — строго пресёк его пенсионер. После паузы предлагает:

— Давай позже. Мы оба устали…

— Давай. Но в общих чертах обрисуй сейчас, что ты задумал. А то я не усну.

— Ну, смотри… допустим, ты не сдержишь наступление немцев. Твои войска окажутся в окружении. И что? Ты думаешь, что это конец?

— А что это по-твоему? — раздражённо, чуть не сорвавшись в голос, вопрошает генерал.

— Конец одного означает начало чего-то другого, — философски замечает пенсионер, — Ты заметил, как мы сформировали резервные командные пункты?

— Ну? — кажется, генерал начал догадываться, но боится поверить.

— Баранки гну! Как станет сухо, аккуратно и скрытно перебазируем в те места склады с боеприпасами и продовольствием. Организуем резервные медсанбаты. Глубоко в лесах. Чуешь, куда я клоню?

— …

— Это будут места скрытного базирования твоих войск. Обеспеченные всем необходимым, как минимум, на пару месяцев. В моей истории твои войска после полного разгрома потеряли 300 тысяч солдат. То есть, половина красноармейцев уцелела даже при такой катастрофе. Значит, ты смело можешь рассчитывать на то, что у тебя под рукой останется не менее полумиллиона бойцов.

— Это ты хватанул.

— Ничего не хватанул. Ты приберёшь к рукам местных призывного возраста. И кого-то успеешь призвать. Тебя же не за один день разгромят. Не меньше пары недель провозятся. За это время успеешь призвать народец. В твоём округе местного населения сколько? Миллионов 8-10? И что, из 10 миллионов не сумеешь сотню-другую тысяч набрать? Всего пара процентов населения.

— Это если разгромят. Что ещё вилами на воде писано. В любом случае твой округ окажет самое мощное сопротивление немцам. Как только увидишь, что твои войска не способны сдержать немцев, сразу уводи их в леса на резервные места дислокации. С танками и самолётами.

— И что дальше? Думаешь, обмануть немцев таким простым манёвром?

— … — для начала пенсионер со вкусом выругался. Генерал послушал с интересом.

— Честное слово, ты задолбал меня! Они не погоняться за тобой в леса! Освободил дороги, прекратил огонь, исчез. Им больше ничего не надо. Они пойдут дальше…

— Будут дальше брать наши города, бомбить их…

— Заткнись! Они так и так их будут бомбить. Слушай дальше. К примеру, они прошли Брест, окружили Белостокскую группу, взяли Барановичи, Лиду и подошли к Минску. Сосредоточат вокруг него войска, начнутся городские бои. На южном фланге пойдут в сторону Киева. Отойдут от основной массы твоих войск на полтысячи километров. И тогда ты выйдешь из леса. Одновременно всей массой войск устроишь им пепелище на месте их глубокого тыла. Только взрывай и жги поменьше. Захваченная техника и припасы тебе самому пригодятся. А немцы неожиданно осознают, что сами оказались в окружении. Десятой армией ударишь в направлении Сувалок, разгромишь тылы северной части группы «Центр»…

— Какой центр?

— Морда чукотская! — беззлобно ругнулся пенсионер, — Против тебя стоит группа армий «Центр», разбитая на две части, сувалкинскую и брестскую.

Они помолчали. Генерал переваривал полученную информацию.

— Ну, что, успокоился?

— Ты действительно считаешь, что получится?

— Долбодятел ты! — пенсионер начал раздражаться, — сам рассказывал Жукову, что немцы будут изо всех сил рваться к Москве. На тебя они не обратят внимания, посчитают, что окруженцы опасности не представляют. Они действительно не будут нести особой угрозы. На всех остальных фронтах их будут гонять, как зайцев. Зачем им боятся твоих? И даже пусть они пойдут за тобой в леса. Что их там ждёт? Долгие, затяжные бои, где нет линии фронта, и каждый куст может выстрелить. Они неизбежно увязнут. Помнишь финскую войну? Так теперь вы будет на месте финнов и везде сажать снайперов-кукушек. Допустим, они разгромят тебя полностью. Но в таких условиях они неизбежно потеряют не одну сотню тысяч солдат, кучу боеприпасов и не меньше месяца. За это время их фронт провалится, и блицкриг будет сорван.

— Что за блицкриг?

— Немецкий план быстрого разгрома Красной Армии и взятия Москвы. Слушай, пошли спать, а?

После того вечернего разговора генерал успокоился. Вариант абсолютной катастрофы в целом для страны исключается полностью. Все остальные, даже самые неприятные, ужаса не вызывают. И уже много сделано. Конец очередного дня, на площадке за штабом, народ учится водить грузовик. Генералу не надо, он умеет. Поэтому сидит и снова думает.

— Нефиг думать! — вмешивается Кирилл Арсеньевич, — пора за артиллеристов браться.

На следующий день взялись за артиллеристов. Потом за зенитчиков. За ними настала очередь лётчиков. Затем в голову приходит идея.

В тот день он стоял за бруствером наблюдательного пункта вместе с Копцом и свитой из нескольких офицеров. Генерал-майор Копец*, кажется, самый молодой генерал в его округе. Как подозревал Павлов, почитаемый окружающими женщинами красавчиком. Любой мужчина с генеральским званием в глазах женщин неодолимо привлекателен. А Копец был к тому же возмутительно молод и действительно красив. Формой головы вызвал у Кирилла Арсеньевича ассоциацию со шлемом тевтонского пса-рыцаря. Лоб-скулы-нижняя челюсть одной ширины, мягкие черты лица.

Самый дальний от границы полигон близ Дорогобужа. Высшее командование в его лице проверяет мастерство лётчиков бомбардировочной авиации. ДБ-3 заходили на цель один за другим и кидали макеты 100-килограммовых бомб. Целились в холм на расстоянии полукилометра от НП.

— Так себе, Иван Иваныч, — брюзгливо бросил он в сторону Копца, не отрываясь от бинокля, — боевую задачу одновременно тремя-четырьмя самолётами может и выполнят. Но снайперским такое бомбометание не назовёшь. Что там дальше в концертной программе? Карусель?

Кирилл Арсеньевич, а вслед за ним и Павлов очень досадовали на неразвитую радиосвязь. Не было на самолётах радиостанций. А когда была, как на этой тройке ДБ-3, то её всё равно не было. Связаться невозможно, частота то и дело уплывает, вызывая такое раздражение, что хочется ударить по радиостанции кувалдой. Поэтому Павлов даже не пытался связаться с лётчиками. Обговорили заранее программу, теперь добро пожаловать в зрительный зал. То бишь, НП.

«Каруселью» они обозвали один из вариантов группового бомбометания. Одиночный самолёт на обычной линейной траектории слишком лёгкая мишень. Поэтому Павлов с Копцом попытались усложнить траекторию, это раз, и пустить группу, это два.

— Да, карусель, — подтвердил Копец. Он смотрел на самолёты с надеждой, будто говорил «Не подведите, ребята».

Павлов скептически усмехается. Не нравится ему этот самолёт. Красивый аппарат, мощный, скоростной и… слабо пригодный для реальных боевых действий. Что показала с наглядной жестокостью финская кампания. Его модернизировали, но всё равно. Управлять такой махиной могли только опытные пилоты, а Павлов уже предвидел жестокие и досадные потери в будущем. Не так жалко огромных денег, не меньше полумиллиона на машину, как опытных лётчиков.

Недостатков хватало, но Кирилл Арсеньевич не унывал. Для чего-то он планирует сопровождение истребителями. Можно его кое для чего приспособить.

— Скажи, Иваныч, мне одному кажется, что самолёт… — Кирилла Арсеньевича подмывало сказать «дерьмо», но сдержался, — так себе? Или лётчики — неумехи?

Помрачневший Копец отмолчался.

Тут же в блиндаже за деревянным столом на деревянных же скамейках кратко обсудили итоги с авиационными командирами. «Карусель» показала результаты на грани «удовлетворительно», что Павлов считал провалом, однако лучшего ждать было бы наивностью. Не может грузный бегемот скакать, как трепетная лань.

— Ну, что? — перешёл к заключительному слову Павлов, — Оценку я поставлю «удовлетворительно» с неприятным длинным минусом. Исключительно для вашего душевного равновесия «уд». Потому что сам не вижу никакой возможности бомбометания с нужной точностью. Кроме долгих тренировок. Так что тренируйте лётчиков, оно лишним никогда не будет. Если честно и строго к делу подходить, то результат аховый. Будь это мост, например, то никто бы в него не попал. Карусель, первым делом, тренируйте. Бомбить сложно, зато и сбить труднее.

Кириллу Арсеньевичу приходит в голову идея и Павлов немедленно её доводит до командиров. С удовольствием доводит и лёгкой досадой, почему он не догадался?

— В кабине ведь двое помещаются? Если изыщете возможность разместить троих, размещайте. Будет учебный самолёт. Один лётчик производит бомбометание, другой или двое наблюдают и дают свои поправки. Тогда у нас опыт бомбометания будет в два или три раза эффективнее.

Обычно бывает так: если идею подаёт парень в незначительных чинах, от него обычно отмахиваются. Но генеральские погоны так поступить не позволяют. Практически это приказ, который надо выполнять, попробуй только отмахнись.

— Иван Иваныч возьми-ка на себя заказ макетов бомб. Внешне и по весу должны точно соответствовать. И отдельным видом сделай разрывающиеся при падении. Только тротила пусть там будет килограмма три-пять. Чтобы с воздуха был виден результат. Нечего зря взрывчатку переводить.

Адъютант Копца всё тщательно записывает. После этого Павлов разрешает задавать вопросы. В последнее время офицеры всё меньше и меньше боятся задавать командующему вопросы. В этом отношении Кирилл Арсеньевич жёстко принуждал Павлова придерживаться суворовской установки: всяк солдат должен понимать свой манёвр.

— Скажите, товарищ генерал, а долго нам немцев терпеть? Они ведь скоро по головам нам ходить будут, — за осторожной интонацией чувствовалось напряжение. Задавшего вопрос комполка все поддержали дружным гомоном.

— Открыто глумятся, смеются сволочи. Терпения уже нет.

«М-да… попал», — Кирилл Арсеньевич оглядывал лица, на которых светилась надежда на него, большого генерала. И сам генерал вдруг спросил его мысленно: «А на это что ответишь, умник? Я вот не знаю, что людям сказать». Кирилл Арсеньевич знал, что сказать. Но вот как выход найти? Он ведь обязан, люди на него надеются. У хорошего полководца и бойцы лучше воюют. Вдруг в мозгу щёлкнуло, он даже заулыбался, потом улыбку пригасил.

— Товарищи командиры, вы взрослые люди и должны понимать, что если Москва так требует, то на это есть причины. Какие, нам не говорят, это вызывает вопросы. Я сам только недавно догадался, мне тоже никто не говорил. Это государственная тайна. Очень важная. Я имею право вам рассказать, потому что подписки о неразглашении не давал и до меня этих сведений никто не доводил. Поэтому! — Он поднял палец.

— Поэтому два момента. Это только мои догадки. Но вы должны молчать. Считайте, что я с вас подписку взял…

— Может тогда не стоит? — подал голос один из офицеров, особист.

— Может и не стоит. Но всяк солдат должен понимать свой манёвр, — вздохнул генерал, — Поэтому слушайте.

Он принялся объяснять. Закончил так:

— Понимаете? Мы должны выглядеть невинной жертвой подлой агрессии. Если в военном конфликте будет хоть малейшая возможность обвинить СССР, то это непременно сделают. И тогда весь мир ополчится против нас. Не очень-то весело воевать со всем миром. Или с полумиром, когда остальные ни вашим, ни нашим. В сторонке стоят. Сталин сколачивает антигитлеровскую коалицию. А если начнём мы или нас смогут обвинить в этом, то создание коалиции окажется под угрозой.

— Мы и так в окружении, — продолжил после паузы, — С одной стороны — Япония, с другой Германия, усилившаяся за счёт Австрии, Чехословакии и других оккупированных территорий. Плюс Финляндия, Венгрия, Румыния, Италияв союзниках.

Командиры вздыхали, но молчали. Уже хорошо, виден смысл таких требований со стороны Москвы. И тут командующий их удивил, и как понял Павлов, его авторитет после этого заметно вырос.

— Но я вам жизнь немного могу облегчить. Неофициально я разрешаю вам тараны.

Мгновенно поднялся возбуждённый гомон. Павлов дал им немного пошуметь, потом продолжил:

— Неофициально! И вы своим лётчикам позволите это неофициально. При следующих условиях. Первое: не ближе 10 км от границы. Немецкий пилот не должен дотянуть до границы хоть на самолёте, хоть на парашюте. Поэтому учитывайте ветер.

— Да они уже за 30 километров летают… — буркнул кто-то.

— Второе: используйте самолёты похуже. С моторесурсом, который к концу подходит, устаревших конструкций, старые пулемёты поставьте. Лишь бы летали, худо-бедно. Третье: Рубите так, чтобы немец сразу падал. Четвёртое: самолёт у лётчика может быть развалюхой, но парашют надёжным.

— Вот так! — перекрыл гомон Павлов, — Вот так мы и приказ не нарушим и боевую задачу выполним. Стрелять же мы не будем. А потом скажете, случайность, мы не хотели, ой, какая жалость. Лётчики молодые, неопытные. И будем смотреть на немцев и начальство честными глазами. Всё понятно? И даже на меня будете смотреть такими же честными глазами и врать, что всё получилось случайно.

Через пару минут кучка командиров вываливала из блиндажа, возбуждённо обсуждая слова командующего. Рядом у плеча остановился особист.

— Товарищ генерал, вынужден сообщить об этом начальству. Извините, служба.

«Ага, работа такая», — ухмыльнулся Кирилл Арсеньевич в ответ и на слова особиста и лёгкую панику Павлова.

— Нельзя этого делать, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — лениво ответствовал генерал, — доложи своему начальству, что я обрисовал международную обстановку. Без подробностей. Про тараны не упоминай. Иначе своё же начальство подставишь. Им придётся шум поднимать по поводу таранов, а когда вдруг немцы в один день разбомбят все наши казармы и аэродромы, кто будет виноват? Они. Я ведь приказ сверху не отменяю. Только подсказываю, каким способом его выполнять можно.

— Доложу, что вы прорабатывали с лётчиками манёвры, которыми можно вынудить немцев уйти к себе, — после минутной задумчивости сказал особист.

— Молодец! — серьёзно проговорил Павлов, — Тебя учить, только портить. Сам сообразил, далеко пойдёшь.

Особист ушёл, Павлов пошёл вслед за остальными. Особист со своими примочками его не волновал. Какая-то мысль упорно лезла наружу, но никак не могла вылупится… есть! Он поймал её за хвост. Вот она, идея!

Нечего лётчикам летать попусту. Пусть выполняют маленькие, но очень ответственные поручения. У него есть карта с маршрутами ежедневных марш-бросков всех частей. Не всё можно засечь, частично маршруты скрыты лесами, но сейчас зима, скоро распутица, большая часть будет проходить по дорогам. Кстати, надо будет запретить бегать по грязи. Сапоги и форму затаскают в ноль. Надо заменить марш-броски чем-нибудь другим. Да хоть по кругу пусть бегают, попеременно таская друг друга на закорках.

А лётчики будут за ними следить, тренируя наблюдательность. Им же надо доклады писать с указанием численности военнослужащих.

Есть ещё разведывательно-диверсионные группы. Их поставим следить за самолётами и марш-бросками. Прежде всего, за самолётами.

Сопоставлять доклады и анализировать загрузим разведку. Пусть тоже тренируются. Диверсанты ночью будут пытаться снять часовых вокруг частей. Надо обдумать, чтобы друг друга не покалечили и не постреляли. Правила игры превыше всего.

«Какой же я молодец!», — откровенно похвалили себя Кирилл Арсеньевич и Павлов. Одновременно. И мысленно недоумённо переглянулись. Сногсшибательно! Они думали синхронно! В первый раз! Нет, мы точно молодцы.

Так. А что делать с диверсантами? Пустим по их следу НКВД. Пусть тоже тренируются. За особо удачные операции с любой стороны можно даже медаль давать. «За боевые заслуги». «Или орден Почётного Легиона», — пошутил Кирилл Арсеньевич.

Павлов разошёлся, вспомнил о парашютистах и кавдивизии. Кирилл Арсеньевич его остановил: «Не гони лошадей! По ступенькам иди ровно, не перепрыгивай. Что-то мне московские инженеры не звонят. И с заводов вестей нет». Павлов унялся. И тут же вспомнил об организации Технического центра.

Но сначала надо слетать в Ленинград и Казань. И не только туда. Нам нужны самолёты. И не только они.

Козлов Василий Иванович

Над моей идеей Технического центра мы посмеялись, но не отказались. Просто нас опередили. Когда генерал вышел на Козлова Василия Ивановича, зампреда СНК Белоруссии, тот удивил и обрадовал. Выложил на стол бумагу.

Охренеть! — выдыхает генерал, и я его не придерживаю. Полностью с ним согласен.

«Постановление Комитета обороны при СНК СССР об ускоренном строительстве в Минске завода по выпуску ИЛ-2 от 17 февраля 1940 года». Как это прошло мимо меня? То есть, мимо генерала? Ну да, он же тогда начальником Автобронетанкового управления был и кроме своих бронетанков ничего не видел.

Уже и номер присвоили, авиазавод № 453 Наркомата авиационной промышленности СССР. Уже место выделили, в Красной Роще в районе Слепянки. Уже специалисты начинают прибывать. Так-так-так…

— Кроме ИЛ-2 ничего выпускать не будут? — мне очень Як-1 хочется. Вот прямо очень. ББ-1 или по-другому Су-2, очень неплохой самолётик. Это же Сухой! Родоначальник линейки самолётов, которая даже Перестройку пережила!

— Не планируется, — разводит плечами Козлов.

— Но никто не помешает организовать ремонт в случае необходимости, — куда вы денетесь в моём-то округе?

— Как можно ускорить строительство цехов?

— Фонды, — объясняет зампред. Одним словом объясняет всё.

— Я могу дать взаймы, — предложение рождается мгновенно, мне до дрожи в пальцах хочется иметь свой авиазавод, — цемент, металл, финансы, технику, людей. Но самому мне некогда…

— Не страшно, — успокаивает Козлов, — свяжусь с дирекцией, выясню их потребности, передам вам.

— В штаб округа, начальнику штаба генерал-майору Климовских с пометкой о немедленном вручении мне лично, — тут же выношу решение. И это не я, я так не умею, это Павлов. Хреновый он пока генерал, но настоящий военный. Долго не рассусоливает.

Есть у меня пожелания для дирекции. Первым делом им надо начинать с собственного литейного и прокатного производства. А сырьё я им предоставлю. Сломанной до безнадёжного состояния техники у меня много, тысячи единиц. Дюралюминия там много, особенно в авиамоторах. Так-то я должен всё это отправлять на заводы-производители, но война всё спишет. Разведу руками, выпучу глаза: как я вам организую вывоз разбитых над вражеской территорией самолётов и другой техники? Если вдруг найдутся наглые, осмелившиеся потребовать.

Прокат дюраля позволит нам, наконец, отказаться от фанеры при изготовлении самолётов. Помню своё потрясение, когда узнал, что новейшие истребители в будущей войне, ЛАГГи и те же Яки делают из дельта-древесины. Не будет у меня деревянных самолётов! Кроме У-2. Этот пусть. Зато радары брать не будут.

Это не единственная радость, которую мне дарит этот замечательный человек со строгими морщинами на лице.

— В Витебске есть станкостроительный завод, бывший чугунолитейный, — спокойным, без улыбки, голосом зампред приводит меня в экстаз. У меня есть станкостроительный завод!

— Завод сельхозмашин вас, наверное, не заинтересует?

— Если только там трактора не делают.

— Нет, — качает головой, — сеялки, веялки, всякое такое.

— Не заинтересует, — соглашаюсь, — но пусть будет. Не бомбить же мне его.

Шутку Козлов не принял. Шуточки он не уважает, серьёзный мужчина. Думаю, как мне поделиться фондами. За счёт УРов поделюсь. Строить их больше, смысла нет, буду использовать те, что есть и даже расширять, но без капитального строительства. Как? А так. У меня есть станкостроительный завод и куча изломанных Т-26 и БТ-7.

* * *

*Примечание.

Историческая справка.

Иван Иванович Ко́пец (19 сентября 1908 — 22 июня 1941) — лётчик-истребитель, генерал-майор авиации, командующий ВВС Западного фронта в первый день Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза за воздушные бои в Испании.

Общие потери ВВС Западного фронта 22 июня составили 738 самолётов, в том числе 528 было потеряно на земле. Всего исправных самолётов в округе было полторы тысячи.

Совершив облёт разрушенных аэродромов и узнав о масштабах потерь, Копец застрелился в своём служебном кабинете около 18:00 того же дня.

Конец главы 3.

Глава 4. На войне нет мелочей

8 марта, вторник.

Кирилл Арсеньевич.

Летим в самолёте, уже в Казань. Из Тушино, а до этого заглядывали в Ленинград на авиазавод № 23. Очень руководство удивилось, когда я, вернее, мой генерал затребовал себе месячный выпуск самолётов. Всю сотню.

— Наркомат даст команду — продукция пойдёт вам, — так сказал директор Красильников. А что ещё он мог сказать.

— Мне этого мало. Я вам звонил, вы сказали, что мой груз получен.

Пошли смотреть мою посылку. Там были самолёты И-16, МиГи, Як-1, Пе-2. Маленькие самолёты просто без крыльев, от Пе-2 только кабина пилота и штурмана. Все самолёты либо разбившиеся, либо с исчерпанным моторесурсом. У нас таких много, несколько сотен. Какие-то на запчасти пойдут, какие-то можно отремонтировать.

Прислал я их сюда не просто так. Посоветовался с техниками, лётчиками и укрепился в мнении, что может сработать. Я напряжённо думаю, как мне и рыбки наловить и сексуальное удовлетворение получить. Как при жестокой экономии топлива, которую мы ввели, при символическом налёте получить если не опытных лётчиков, то хотя бы как-то подготовленных? У нас небольшая прослойка пилотов, искусных и опытных. Кто-то же должен границу патрулировать и за обучением войск следить. Всё время кто-то летает и процентов десять-пятнадцать пилотов имеют налёты больше пятидесяти часов. У половины из них — больше ста.

Простого ключа к решению проблемы нет. Придётся решать её комплексно и, к сожалению, частично. За этим мы и были в Ленинграде, на заводе, выпускающем учебный самолёт У-2. Лёгкий, фанерный, простой в управлении, удачнейший вариант для начального обучения пилотов. Мой генерал и вся страна ещё не знает, какое веское слово они сказали во время будущей войны. Полки ночных бомбардировщиков изрядно портили крови немцам. Их малая скорость неожиданно стала ценным качеством. Их не брали радары, пристроиться к ним в хвост и спокойно расстрелять не получалось. Современные самолёты просто не могли скорость уравнять. У-2 стоит только вильнуть, как мессер или фоккер проносятся дальше, и могут запулить вслед только отборными немецкими ругательствами.

И кто молодец? Я — молодец. Сначала по телефону обговорил с главным конструктором идею сымитировать на У-2 управление других самолётов. Приборная доска, основные рычаги должны быть копией других самолётов. Тех, что я им послал.

Идея в том, чтобы обучив пилота на имитации И-16 или Як-1, реализованной на У-2, только потом пересаживать их на истребители. Или другие самолёты. Считать прошедших курс вождения на У-2 полностью готовыми пилотами нельзя. Я всего лишь надеюсь, что это сильно поможет освоить предназначенный лётчику самолёт.

Все эти половецкие пляски с У-2 ради одной цели: экономии топлива. У-2 съедает в три раза меньше за час полёта, чем И-16, наш самый популярный истребитель. Другие самолёты жрут ещё больше. Получается, что на таком же количестве топлива лётчик сделает налёт в три раза больше. И лимит в пятнадцать часов, который определил маршал Тимошенко, путём таких ухищрений превращается в сорок пять. Но сорок пять не будет, тридцать-тридцать пять и хватит. Иначе никакой экономии не выйдет. Этот метод подготовки я называю «маргарин». Маргарин тоже эрзац, полностью про себя я обозвал эту программу «маргарин вместо масла».

Красильников мне пообещал сделать всё возможное. Кажется, его это вдохновило. Насколько я понял, он собирается выпустить их, как новые модели, и под эту марку срубить премии и другие плюшки. Премии — не главное, конечно. Главное в том, что он докажет правительству, что завод нужен и продукция его актуальна. Ничего против не имею.

Эрзац, который мы готовим для лётчиков из У-2, это не всё. В какой-то момент я по-новому осознал, что любой профессионализм это не одно-два умения, это сложный комплекс навыков и знаний. Поэтому я ненадолго, буквально на час заглянул на Ленинградскую киностудию. В минское отделение. За несколько дней до визита неожиданно узнаю, что в природе существует Минская киностудия. Ага, в природе она есть, а в Минске нет! В Ленинграде окопались, пригрелись и ехать в славную столицу Белоруссии не хотят. Понять их можно, Ленинград — столица с трёхмиллионным населением, Минск же с тремястами тысяч, пусть и столица союзной республики, находится совсем в другой весовой категории. Поэтому и не хотят, невзирая на то, что здание под киностудию давно их ждёт.

Понять их можно, только я и, тем более, мой генерал понимать их не хотим. Без киноспециалистов создать учебные фильмы невозможно. Хватаю в коридоре пытающегося прошмыгнуть мимо невысокого парня с повязанным вокруг шеи шарфом.

— На месте, стой! Раз-два! Почему строем не ходишь? Я тебе генерал или где? — парнишка тихо чумеет, как и мой генерал внутри, который силится понять смысл моих речей.

— Фамилия?

— Агафонов, — с облегчением от того, что понял вопрос и знает ответ, говорит парень.

— Минская киностудия где? — глазки парнишки начинают бегать, а я сейчас очень подозрительный, поэтому тут же приказываю, — веди!

Глазами показываю адъютанту, тот вежливо, но крепко берёт парня за локоть. В кабинете, куда нас привёл Агафонов, разговор с шефом Минской киностудии, никак не желающей оторваться от Ленинградской, был коротким. Генерал я или хто? Невысокий, лысенький и с виду энергичный директор Игольников похож причёской, вернее её остатками, густо взявшими в окружение обширный плацдарм на макушке, и всем обликом на главного персонажа мультфильма «Фильм, фильм, фильм…». Я даже проникся, абсолютно кинематографический персонаж. Можно сказать, канонический.

Глазками он, как отпущенный, — Саша, запиши его фамилию, если его в Минске не увижу, сдай в НКВД, как саботажника и дезертира, — Агафонов не бегает, но юлить пытается по-взрослому. Де, план у них, съёмки, сроки…

— Меня это не интересует. Вы по всем бумагам давно должны находиться в Минске. Вы что, против народа?! — на последних словах грозно пучу глаза. Давно заметил, действует.

— Нет, что вы, как можно…

— Народ и армия — едины, слышали про такое?

— Д-да…

— Армии и народу вы нужны в Минске, — закругляю разговор, — через неделю весь личный состав с вами во главе должен прибыть туда…

Задумываюсь. Что-то я много времени им даю. Успеют разбежаться, пожаловаться…

— Нет. Через три дня! Вас встретят.

— Но…

— Никаких «но»! Я позвоню Жданову, он позаботиться о том, чтобы срочно уволенных никуда, кроме как в дворники не принимали. Вызовите сюда директора местной киностудии.

Через пару минут в кабинет поспешно входит второй директор. Этот повыше и на вид серьёзнее. Кратко его инструктирую и возлагаю на него ответственность за исполнение приказа.

— Оказать всю необходимую помощь. К себе на работу никого не принимать. Выделить транспорт для вывоза материалов и оборудования. Начинать сегодня. Вопросы есть?

— Э-э-э, видите ли… у многих семьи…

— Поживут на два дома, если переезжать не хотят. Когда на месте наладят работу и подготовят себе замену из местных кадров, могут вернуться. Ещё вопросы есть?

Вопросов больше не оказалось. Жданову я позвонил прямо оттуда. Андрей Александрович любезно обещал посодействовать и проследить.

Уходил оттуда довольным. Всё-таки хорошо быть генералом. Приказал, грозно рыкнул, все забегали. Следить только нужно, чтобы бежали в нужном направлении.

После киностудии на завод, который киноаппаратуру делает. Известнейшее предприятие, ЛОМО, Ленинградское оптико-механическое объединение. В моей советской молодости фотоаппараты «Смена» выпускал. Как-то я полагал, что его создали после репараций, вывоза цейсовских предприятий Германии, но нет. Как выясняется, ЛОМО существовал и развивался задолго до 45-го года. Правда, сейчас он носит имя "ГОМЗ" да ещё имени ОГПУ, не к ночи будет сказано.

С ними вопрос тоже решился быстро.

— Мне нужен вариант кинокамеры, чтобы она уместилась в носу Як-4. Их, кстати, у вас же, в Ленинграде выпускали. Авиазавод № 380. Если у них не осталось ни одного экземпляра, я свой могу вам перегнать. Чтобы вы на месте технологию монтажа и управления отработали. Управление должно быть максимально упрощено и автоматизировано. Лётчик — не кинооператор, он с камерой возиться не будет. Включил, навёл и забыл. Плёнка кончилась — аппарат выключился.

— Всё осуществимо, — меня внимательно слушает конструктор. Мы сидим в кабинете директора, сзади над столом, как водится, портрет Сталина. Начинаем обсуждать детали, за что меня тоже надо похвалить. Обнаруживаем дьявола, хитро спрятавшегося в технических тонкостях.

Шестьдесят метров! Длина плёнки всего шестьдесят метров! На две-три минуты непрерывной работы.

— Категорически не годится! — я прямо чернею лицом, — Нужно в десять раз больше.

Если в десять раз больше, — объясняют мне, — то и диаметр бобины с плёнкой будет в три с лишним раза шире. Увеличится момент инерции… тут конструктор запинается, но я даю знак продолжать. Это Павлов не понимает, а мне объяснять не надо, какой-то период своей жизни я физику в школе преподавал. Короче, меняется вся динамика схемы.

По итогу решили ни вашим, ни нашим, сделать бобины под триста метров плёнки. При частоте десять кадров в секунду, — а больше незачем, на взгляд лётчика на земле все ползают очень медленно, — хватит на двадцать пять минут съёмки. Но я заказал всё-таки две скорости, на десять кадров и на двадцать. Пусть будет, есть не просит.

— Сделайте спаренный аппарат, чтобы можно было вести непрерывную съёмку. Заканчивается плёнка в одном, включается другой. Не получится автоматически или переключением дистанционно, будем думать о другом варианте.

— У вас есть запасной вариант? — вмешивается директор.

— Можно использовать тяжёлый бомбардировщик. В некоторых моделях нос самолёта остеклённый. И вместительный. В каких-то там даже стрелок размещается. Будет кинооператор сидеть.

Моих собеседников это несказанно радует. Ну да, работы-то меньше.

— Всё-таки сделайте и компактный вариант, — грузить, так грузить, — на лёгкий Як-4. Пусть не триста метров плёнки, а сто или сто пятьдесят. На сколько места хватит. И пусть даже не спаренный. Для разведки самое то. Аппарат ведь можно остановить, а потом снова включить? Вот и замечательно.

— Зачем вам два варианта?

— Разные цели — разные варианты. Для разведки даже фотоаппарат подойдёт. Аппарат с большими бобинами нужен для создания учебных фильмов для лётчиков.

— Может тогда что-то вроде фотопулемёта?

На это я не согласился.

— Фотопулемёты у нас есть. Но вы поймите, Як-4 — скоростной самолёт. И ему по силам сделать короткие учебные ролики для изучения приёмов воздушного боя.

Тут же всё и решили. Прямо из кабинета позвонил в свой округ и озадачил начальника штаба.

Это выстрел всё в ту же цель. Лётчик должен чувствовать себя в своей зоне ответственности, как дома. И днём и ночью. Для ознакомления с основными ориентирами они совершают ряд ознакомительных полётов. Если у нас всё получится, то таких полётов понадобится меньше. Очень надеюсь на это. И летать можно не на своих истребителях или бомбардировщиках, которые жрут топливо, как бронтозавры, а на тех же У-2. Всё ради одного — экономии бензина. Ради этого и Тимошенко урезал норму налёта.

Есть ещё аварии. Какие-то из них из-за недисциплинированности, из-за неумения. С этим известно, как бороться. Но есть подозрения и на другие факторы. Тот же человеческий фактор является многоплановым. Самолёт вдруг падает, лётчик погибает, и никто не знает, что случилось. Списывают на неопытность, но вдруг дело в том, что он потерял сознание от перегрузки? Такое может быть? Запросто. Все эти петли Нестерова, выходы из пикирования дают перегрузку в четыре и более «жэ»…

— Что такое «жэ», — вдруг мысленно спрашивает генерал. Как могу, объясняю.

Думаю дальше, открыто думаю, пусть генерал «слышит», ему полезно.

Аварии могут и по другой причине. Не секрет, что некоторые рабочие вбивают шурупы молотком при сборке самолёта. Это у немцев и прочих голландцев производственная культура воспитывалась веками. Современный европейский пролетариат своими культурными корнями уходит в средневековые гильдии мастеров разных отраслей. В России такого не было. У нас и терминология вся, в том же столярном или слесарном деле, оттуда. Все эти керны, рейсмусы, штангенциркули и другие шпангоуты оттуда.

Россия…

— Советский Союз, — строго поправляет генерал.

— Будешь доставать, закроюсь! — угрожаю, но и объяснить надо, — дело не в названии. СССР всё равно исторически является Россией. Или российской империей, если хочешь. Ну, сейчас мы красная империя, и что? В теме нашего разговора это не важно.

— А важно вот что. Те несколько заводов, существовавшие в России до революции, сейчас не видны на фоне остальной индустрии. Мы совершили огромный скачок всего за десять лет. Но культура — штука, меняющаяся очень медленно. На заводах сейчас работают вчерашние крестьяне со всеми своими деревенскими ухватками. И забить молотком шуруп для него вполне естественно. Держится? Держится. Чего тебе ещё надо? С телегой же срабатывает? Почему с самолётом нельзя?

— Потому что это самолёт! — вдруг вскипает генерал, — сложнейшее изделие!

— Он понимает и соглашается. А потом снова забивает шуруп молотком. Привычка. Древняя привычка многих поколений. Если чуть косо обрезать бревно — не страшно. Для сруба избы лишние красоты ни к чему. Грубо снял прируб? Ничего, дерево стерпит, со временем прижмётся, ляжет на слой мха, изба всё равно будет тёплой. Понимаешь?

— И что делать?

— Будем усиливать техобслуживание, а ещё… — беру паузу для большей вескости, — очередную партию самолётов тщательно проверим. Если хотя бы в одном самолёте найдём неправильно закрученный шуруп или гайку, отправим всю партию назад на завод. И пока не переберут все соединения и не проверят всё три раза, самолёты не примем.

— Ого! — только и смог сказать генерал. Не принято тут такого. Опять-таки крестьянский менталитет срабатывает. Бери, что дают, а то потом не выпросишь. Он хоть и генерал, но тоже крестьянин.

Пробует спорить, но я отмалчиваюсь. Наконец он угрюмо замолкает. Понимает, что я просто управление перехвачу и всё сделаю, как сказал. Ему это, как ржавым серпом по яйцам, но сделать ничего не может. Отмолчавшись, генерал переходит на другую тему. Ещё более горячую.

— А на что ты рассчитываешь? Ты ведь уверен, что немцы нас сомнут, я же знаю…

Ещё б ты не знал. Никогда не прятал эту убеждённость.

— Вопрос, за какое время сомнут. Если всё оставить тебе, ты за пару недель весь округ профукаешь. Но если дотянуть хотя бы до августа, да нанести немцам тяжёлые потери, то чёрта с два они до Москвы дойдут.

— Что будет с округом? — очень и очень осторожно задаёт вопрос генерал.

— Нас уничтожат, — ты мужчина и генерал, так что держи обжигающую истину голыми руками, — в ноль уничтожат. Республику оккупируют. Ты не сможешь выдержать совместного удара трёх немецких группировок, общей численностью в четыре миллиона штыков. Но если продержишься до осени, ты свой долг перед Родиной выполнишь на все сто. У тебя тысяч шестьсот под ружьём, мобилизуешь тысяч двести-триста. У тебя будет почти миллионная группировка. С такими силами можно средних размеров страну захватить. Если при этом ты положишь хотя бы полмиллиона немцев, считай себя героем.

— А что с моими соседями будет? Кузнецовым и Жуковым.

— Немцы их тоже разгромят, как детей. Не полагайся на них. Они тебе ничем не помогут. Наоборот, будут рассчитывать на твою помощь. Воевать они не умеют. Ты, впрочем, тоже. Но у тебя есть я.

— Что будет с семьёй?

— Жену и дочку ты сможешь вывезти. Самолётом. Сын откажется. Поэтому вы оба погибнете.

— А ты что, надеешься выжить? — мрачно так спрашивает.

— Мне-то что? Я уже умер, мне всё равно…

19 марта, среда, Казанский авиазавод.

Кирилл Арсеньевич.

— А я говорил, говорил, говорил! — передо мной мечется небольшого роста человек. Такого типичного вида русский интеллигент еврейского происхождения. Как там Ленин высказался? «Умников мало у нас. Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови». Вот такой русско-еврейский умник передо мной и мельтешит.

— (Ленин такого не говорил!), — генерал затевает внутренний спор.

— (Может и не говорил), — я не настроен спорить, — (но что-то в этом есть).

Каганович! Я и не знал, что у всем известного Лазаря Кагановича был брат Миша…

— (Их четверо братьев), — поясняет генерал, — (Но так высоко забрались только Лазарь и Михаил).

Михаил Моисеевич между тем бегает по кабинету, украшенному, как водится, портретом вождя и тараторит с пулемётной скоростью. Особо не прислушиваюсь, и так понятно. Человеку сначала что-то вменяют в вину, а он потом оказывается прав. Не ясно ещё, прав или нет, война план покажет, но любой в его положении будет цепляться за любую возможность обелить себя хотя бы в собственных глазах. Насколько я понимаю из отрывочных сведений генерала, — он специально этим не интересовался, — Кагановича попёрли из наркомов, в том числе, из-за того, что концепция дальних тяжёлых бомбардировщиков была признана не перспективной. Скорее всего, это довесок к списку действительных и выдуманных прегрешений, но всё-таки.

Каганович неожиданно переходит на анекдоты.

«В кабинет к директору завода врывается разъяренная жена главного инженера и говорит:

— До каких же пор Вы будете покрывать во всем моего мужа. Всем известно, что он бабник и пьяница. Мало того, вчера он пришел домой вообще в женских трусах.

И швырнула трусы на стол. Директор ей говорит:

— Успокойся. Сейчас мне некогда, но я завтра разберусь и приму меры. А ты иди, сейчас ко мне придет делегация.

А трусы со стола сунул себе в карман брюк. На следующее утро жена директора стала гладить его брюки, нашла трусы и кричит мужу:

— Петя! Когда кончатся твои дурацкие шутки? Я два дня ищу свои трусы, а они у тебя в кармане!»

Вежливо улыбаюсь. Улыбаться мне помогает потрясение. Я давно знаю, что у этого анекдота длинная борода. Ну, если я его ещё в молодости слышал. Но чтобы настолько? Надо обрезать это дело.

— Михаил Моисеевич, вызывайте ваших специалистов.

— Зачем? — задаёт неожиданный вопрос. Он что, смеётся? Но нет, как оказалось, не зря спрашивает.

— Пойдёмте в ангар, у нас ведь три штуки остались. Туда специалистов и подтянем.

Замечательно! У них три штуки, у меня четвёртый, живём! Через двадцать минут, на территории завода небольшой городок поместиться, добираемся до красавца. С нагнавшим нас главным конструктором забираемся вовнутрь. И прямо там устраиваем совещание.

— У меня завышенные требования, — предупреждаю сразу, — ряд характеристик должны быть улучшены, а лучше — все.

— Что невозможно, — улыбается лобастый главный конструктор. Посматриваю на него с интересом. Владимир Михайлович Петляков оставил заметный след в отечественном авиастроении. Так и хочется сказать: так вот ты какой, северный Петляков!

— Первым делом мне нужны две вещи. Герметизация. Я планирую держать его на максимальной высоте часами.

— Придётся отказаться от пулемётов в гондолах и носу, — Петляков пытается умерить мои аппетиты.

— Зачем? Режим герметизации не будем вводить до высоты километров в семь-восемь, а когда пойдём вверх, плотно закроем люки. Стрелков, кстати, можно и за люками оставить. Только их надо кислородными масками снабдить.

— Для отсека в носу люк не предусмотрен.

— Предусмотрите. Сразу предупреждаю, это не обсуждается. Желательна всеобщая герметизация, но я понимаю, что в короткие сроки это не достижимо. Однако рекомендую серьёзно обдумать.

— Что ещё?

— В самолёте должен быть туалет.

— Вы только что говорили о герметизации, — смеются оба, и Каганович, и Петляков.

Не понимают. Подозреваю, что это тоже элемент культуры. СССР в кратчайшие сроки стал мощной промышленной державой, но вот до высокого уровня индустриальной культуры нам пока далеко. Даже в моём времени встречаются атавизмы из этой эпохи. До самых умных и образованных конструкторов даже начальные идеи эргономики не дошли. Придётся объяснить.

— Мы в этом плане здорово отстаём от западных стран, — вижу, цепляет, а я ещё добавлю, — и что интересно, ничего особенного ведь не требуется. Просто конструкторам надо думать об удобстве пилотов, танкистов, водителей. Вы научились делать самолёты с ТТХ, не уступающие лучшим иностранным образцам. Но они неудобные! Вот и сейчас вы хихикаете, только над чем? ТБ-7 может провести в полёте восемь-десять часов. И что, вы считаете, что голодные лётчики с обосраными штанами будут воевать намного лучше?

— В чём ещё неудобство? — Петляков делается серьёзным.

— Это надо пилотов, штурманов и стрелков спрашивать. Я пока ни разу на ТБ не летал.

Хоть я и не летал, но кое-что могу затребовать. Что я и сделал. Усовершенствовать прицел, пусть думают. Бомбовые контейнеры. Чтобы сотню-другую мелких бомб мог скинуть, как одну.

— Обдумайте два режима. Разом все бомбы, чтобы они упали круглым пятном. Или высыпанием, чтобы формировалась полоса поражения. Приоритетный режим — все сразу. Полосу может сделать группа бомбардировщиков. Разработайте рекомендации по ширине разлёта бомб в зависимости от высоты и калибра.

— Какими бомбами будете пользоваться?

— До пяти килограмм, не больше. Предусмотрите возможность использования мин для 82-мм миномёта.

Что я ещё затребовал, так создать в Минске некий филиал от завода. Станочный парк мне никто не даст, но что-то можно сделать и на простых станках. Опять же прямая связь с заводскими здорово может помочь. Во всех смыслах. Лётчики смогут напрямую пожелания передать, технический персонал быстрее и лучше обучится.

Кассетное бомбометание в моём времени запрещено целым рядом стран, но сейчас излишний гуманизм не уместен. Чего их жалеть, супостатов?

— Техзадание в двух словах такое: кассета должна раскрываться на определённой высоте, чтобы не допускать излишне широкого разброса. Мне нужна возможность сброса с большой высоты и приемлемой точностью.

Возвращаемся в административное здание к обеду. С Петляковым мы плотно языками зацепились. Проскальзывала у него в начале разговора в глазах лёгкая и необидная снисходительность профессионала к дилетанту. Испарилась бесследно.

— Хорошо бы брать на борт запас жидкого кислорода, — рассуждаю по дороге в столовую, — тогда можно было бы ещё выше запрыгивать. Знаю, знаю, пока невозможно. Даже если вы сможете такое оборудование изготовить, у нас установок сжижения воздуха нет.

— Обогащать воздушную смесь кислородом? — понимающе кивает конструктор.

В столовой поговорили ещё. Петлякову, заодно и Кагановичу попытался ещё раз задвинуть про производственную культуру.

— Михаил Моисеевич, небось до сих пор не понимает, почему не мог достичь требуемого качества продукции. Да и у вас, наверняка, бывает…

Мы наворачиваем борщ, нас ждут котлеты с картошкой, и я своими разговорами подсыпаю им перцу.

— А дело в том, что ни один конструктор не предусматривает того, что сборщик закручивает какой-нибудь винт грязными руками. Только что солёные огурцы руками таскал, а потом берётся за детальку, на ней остаются следы соли и влаги, а значит, что? Закладывает заранее в этом месте ускоренную коррозию, ослабление материала, ну, и так далее. Чихнуть может и забрызгать какую-нибудь чувствительную к влаге поверхность. Про забивание винтов и шурупов молотков я уж и не говорю.

Пауза. Котлеты властно требуют к себе особого внимания. Мои визави проникаются.

— Его брат, — киваю на Кагановича, — замечательные слова как-то сказал. У каждой аварии и катастрофы есть имя, фамилия и должность. Сильно сказано и правильно. Но в любом правиле есть исключения. Во многих случаях виноват не конкретный руководитель, а низкая культура производства. Или незнание. Мы вышли на передовые рубежи, идём дальше, прокладываем дорогу по нехоженым местам. Естественно, натыкаемся иногда на глубокие овраги, ищем броды, удобные пути.

После компота повторил то, что как-то объяснял руководству моторостроительного завода. Если кратко, то пыль, попадающая в цилиндры и другие трущиеся места, те же подшипники и прочие карбюраторы, заметно снижает моторесурс, приводит к ускоренному износу.

— Где-то я раз услышал, и мы у себя провели эксперимент. Взяли Як-1 и тщательно замазали все неровности мастикой. Где-то заполировали поверхность. Почти на десять километров максимальная скорость возросла.

Петляков ничего не сказал, но смотреть на меня стал с ещё большим уважением.

В Москву улетел только на следующий день. Техзадание надо утверждать в Москве. И не только по самолёту. Заказ на кинооборудование тоже без кремлёвской визы не действителен.

22 марта, суббота, время 19:35

ТБ-7 на подлёте к Минску.

Кирилл Арсеньевич.

Пробивать всё затребованное, кинооборудование для самолётов, партию У-2, модификацию ТБ-7 пришлось почти два дня. С киноаппаратурой хватило авторитета генерала, сотню самолётов У-2 растянули на месяц, но тут я сам уступил. Всё равно за месяц могу не успеть переварить, и так придётся бегать, как озабоченному мартовскому коту.

Насчёт ТБ-7 пришлось идти к Сталину.

— Зачэм вам ТБ-7, таварищ Павлов? Англию бомбить рэшили? — слегка брюзгливо начинает Иосиф Виссарионович. И набивает трубку, делаясь до удивления похожим на своё воплощение в советских фильмах.

— Англию? — искренне удивляюсь я, — кстати, товарищ Сталин, а почему бы и нет?

— Англия наш будущий саюзник, — веско припечатывает вождь.

— Это меня не касается, товарищ Сталин, — протестующе упираюсь ладонями в воздух перед собой, — вы — политик, вы и решайте, кто у нас там союзник, а кто — нет. Я — военный, генерал, и как военачальник должен быть готов ко всему. А вдруг возникнет нужда бомбить Лондон, а средств для этого нет? И не обязательно воевать с Англией, чтобы бомбить её территорию. А вдруг немцы крупный десант неожиданно высадят? Чем тогда мы своему союзнику поможем? Ободряющими телеграммами?

— Именно так, — подтверждает Сталин, — если Германия начнёт крупные боевые действия против Англии, мы в стороне постоим.

— По Берлину неплохо будет авиаудары нанести, — парирую я, — тактическая авиация не достанет, а дальняя запросто.

— Есть у тэбя дальняя авиация…

— Плохо защищённая, их истребители достанут. Не долетят. Но не только в этом дело, товарищ Сталин. Понимаете… мечта у меня, — готовлюсь выкладывать главные козыри, — воздушный командный пункт, товарищ Сталин. Вы только представьте, я — на высоте двенадцать километров, ни зенитки, ни истребители меня не достанут, а я вижу всё.

На последних словах прорываются интонации почти детского восторга. Вождя пронимает. Вытаскивает трубку, пышет дымом, смотрит внимательно.

— Одновременно работает корректировщик огня дивизионной и корпусной артиллерии. Немцы, как на ладони, их огневые позиции быстро подавляются. Подход вражеской авиации мгновенно засекается и навстречу тут же выводятся наши эскадрильи. По возможности, с численным перевесом. Подходящие к передовой резервы подвергаются бомбёжке или ударам дальнобойной артиллерии.

Сам чувствую, как светятся мои глаза. Сталин слегка улыбается, выпыхивает последние клубы дыма.

— Ви сказали «немцы». Считаете, что всё-таки нападут?

— Да мне всё равно, товарищ Сталин, нападут они или нет, — огорошиваю его своим ответом. — Вермахт — сильнейшая армия в Европе и, наверное, в мире. Мы должны уметь им противостоять, а ещё лучше — побеждать.

— Ви сомневаетесь, что эр-кэ-ка победит вэрмахт?

— Почему сомневаюсь? — удивляюсь я, — ни на секунду не сомневаюсь, что если немцы нападут, они нам всыпят по первое число.

— Паникёрские настроения, товарищ Павлов, — вождь опасно мрачнеет.

— Никак нет, товарищ Сталин, — бодро протестую я, — всегда лучше переоценить противника, чем недооценить. Вермахт в чистом времени за три месяца всю Европу захватил. Боюсь, что переоценить их невозможно.

— Харашо, — соглашается вождь, — пусть у вас будэт летающий командный пункт. Но смотрите, товарищ Павлов, чтобы не было всё впустую, — грозит пальцем, жёлтым от табака.

— На Казанском заводе не успели разукомплектовать три ТБ-7, — докладываю с прежней бодростью, — так что никаких особых расходов страна не понесёт. Если эти три самолёта хорошо себя покажут, тогда можно ещё с десяток сделать. А там видно будет.

И вот возвращаюсь в Минск. Сегодня вечер, суббота. Если никаких ЧП не будет, — тьфу-тьфу-тьфу! — проведу время с семьёй генерала. Мирной жизни осталось чуть-чуть, надо хоть иногда пользоваться. Генерал насладится общением с близкими, а я поразмышляю. Подумать всегда есть над чем.

Как там Самуил Яковлевич писал, вернее, переводил?

Враг вступает в город,

Пленных не щадя,

Оттого, что в кузне

Не было гвоздя.

Подробно не помню, а заканчивалось так. Подкова слетела — лошадь захромала — командир убит — войско разбито и вот результат: пленных не щадят. Нет на войне мелочей, но многие это понимают только на словах.

Уже многое мне становится понятно, когда вижу всё своими глазами. Сталин сказал, что Гитлер нападёт не раньше 42-го года и начинается какая-то хрень. Кто-то расслабляется, а как же? Вождь уверен, что год у нас есть, можно не рвать жилы. Кто-то с фанатичным блеском в суженых подозрительно глазах ищет вокруг сомневающихся в словах Вождя. Замечал и на себе такие взгляды в Москве. В моём округе я — полномочный пророк Великого, никто не осмелится во мне усомниться. К тому же непробиваемый щит мной изобретён. Пусть кто-нибудь попробует его на прочность. Очень мне будет интересно на такого ухаря посмотреть. Кто это осмелится спорить против тезиса, что армия в любой момент должна быть готова вступить в сражение какого угодно масштаба? На все сто обязана быть готова. Кто додумается до крамольной мысли, что сам Вождь думает иначе?

Есть у меня кое-какие подозрения на роль компартии. Нет, в целом замечательная организация, но чувствуется, что растёт в ней нечто чужеродное идее коммунизма. Зачем они так вцепились в давно устаревший и вредный институт комиссарства? Никак не могу отделаться от ощущения вони самого банального и пещерного шкурного интереса. Не работать, не проливать пот и кровь, но получать льготный паёк, хорошие перспективы карьерного роста прямым ходом туда, на самый верх, сердцевину власти. Карьера того же Брежнева — замечательная иллюстрация. Тоже ведь комиссаром начинал.

Надо проверить эту версию. Полной уверенности у меня нет.

Конец главы 4.

Глава 5. Непустые хлопоты

22 марта, суббота, время 19:55

Аэропорт Минск-1, дальняя площадка.

Кирилл Арсеньевич.

— Здравия желаю, товарищ генерал армии! — мне, вернее, моему генералу ловко козыряет майор Рукавишников, замначальника разведотдела. Бравый у Блохина заместитель. Сегодня он помощник дежурного по штабу. Лениво, но не без шика, делаю ответную отмашку. Сам-то я не умею, но генеральские рефлексы не подводят.

По пути к машине майор протягивает мне пару скреплённых листков. Список происшествий за время моего отсутствия.

— Тактическое спецподразделение номер NN успешно «ликвидировало» охранение складов в/ч № ХХХХХ, — сначала хотел назвать их диверсионно-разведывательными группами. Они у меня численностью до роты. В каждой дивизии, а надо бы в каждом полку. Назвал всё-таки нейтрально, потому что у них отдельные взводы разведки и диверсантов. Они все немножко лошади, то есть, разведчики и диверсанты, но состав разнообразен — снайперы, пулемётчики, миномётчики. Есть сапёры и танкисты.

Далее идёт ряд таких же подразделений, тоже удачно поработавших. С ними понятно. Диверсантов премировать, лопухнувшиеся караулы и командиров частей — наказать. Не сильно. Той же премии лишить, опять же в неприятные наряды кому-то ходить надо.

— Спасибо, товарищ майор. Передайте дежурному, чтобы до утра понедельника меня не беспокоил, кроме самых крайних случаев. Моя охрана пусть тоже отдыхает. Свободны, товарищ майор.

Охрана всё равно будет, но негласная, в гражданке. И я гражданский костюм надену, поживу сутки мирной жизнью, а то совсем забегался. Но бумажки почитаю, пока еду. От меня не убудет. Как раз за выходные всё в голове уляжется, с утра в понедельник выпущу приказ.

О, как интересно!

— Отряд НКВД № YYY сумел обнаружить и заблокировать спецподразделение № ХХХХ… Ого! Молодцы какие. Так, что за подразделение? Ага, отметились удачным «снятием» часовых. Извините, ребята, плакала ваша премия горючими слезами. Уйдёт доблестным энкаведешникам.

Вот ещё интересный пункт. Дежурный самолёт авиаразведки засёк перемещение спецподразделения в таком-то квадрате. В штабе посмотрим, кто в этом квадрате по этому маршруту бегал. И тоже премии лишим. Лётчикам она не повредит. Или лётчику. Экономия выйдет, то ли целому подразделению премию, то ли одному пилоту.

Через сорок минут мой генерал дома. Увольнительную ему даю, ха-ха-ха! Всё, как всегда. Адочка кидается с разбега на шею, жена прислоняется на пару минут, потом сын солидно жмёт руку. Все здоровы и веселы, все дома. Отдыхай, генерал! А мне надо пораскинуть мозгами.

Полетал над Союзом не зря. ТБ-7 будет, партия У-2 будет, киностудия будет! Но мне ещё много чего надо. Не буду рвать на себе волосы по поводу целого ряда проблем, к которым во время поездки я даже не прикоснулся. Нельзя объять необъятное. Ну, так вот сразу.

Мне нужны тяжёлые бронепоезда с крупнокалиберными гаубицами или хотя бы 120-мм миномётами, способными стрелять прямо с платформы. 152-миллиметровая гаубица МЛ-20, у меня их почти четыре сотни и обещают поставить ещё. Классная пушка! Но тяжёлая, зараза, почти восемь тонн. Утяни-ка её хотя бы на километр. Трактор нужен или танк. Или упряжка из шести лошадей. О, может, мне тяжёлые пушки кавдивизиям отдать? Надо подумать, но сразу встают противные минусы, их мобильность тут же упадёт. А ещё снаряды придётся таскать. Каждый сорок-пятьдесят килограмм. Полсотни — уже две с половиной тонны.

Не только бронепоезда мне нужны. С началом войны надо организовывать зенитное сопровождение каждого эшелона. Без пары броневагонов с зенитными автоматическими пушками 25-мм или 37-мм ни один поезд, гражданский, военный, санитарный ли отправляться не должен. Один вагончик в хвост поезда, второй в голову, сразу за паровозом. Такие зенитные орудия могут и с танками бороться. Даже со средними, тяжёлых-то у немцев ещё долго не будет. 37-миллиметровка-то точно лобовую броню Т-4 пробьёт, а 25-миллиметровая, если в лоб не возьмёт, то уж гусеницы и всё остальное в хлам превратит за полсекунды. С остальными танками ещё проще. Обе пушки их в решето превратят с любого ракурса. Так и танковые атаки можно отражать. Четыре выстрела в секунду, что выдаёт 25-миллиметровая 72-К, это настоящая огненная метла. Фланговым огнём за несколько секунд с десяток танков остановит.

Укрепрайоны. Поглядел их на подробной карте, жалкое, надо сказать, зрелище. Как-то смотрел на карту начала войны, помню, как меня удивило, что синие стрелочки с запада проходят прямо сквозь УРы, будто не замечая их существования. А денег сколько вбухано! Давно надо прекращать, как раз зампотылу жалуется на дефицит денег. Проблему надо решать как-то по-другому.

У меня есть на руках козырной туз, который немцам никак не побить. Есть у них свои сильные карты, но этот козырь — неубиваемый. Правда, он требует отчаянной решимости, но я думаю, что этого-то у наших солдат найдётся в избытке.

Меня, начитавшегося великого множества книг о войне, с одного момента стало удивлять маниакальное стремление окружённых частей выйти к своим. Ладно, если несколько человек, тут много не навоюешь. Но если хотя бы взвод с командиром? Почему не перейти в режим диверсионного отряда в тылу врага? Нет обеспечения продуктами, боеприпасами и оружием? А немцы на что? Это бесконечный и дармовой источник любых ресурсов. Машина едет по лесной дороге? Валим дерево, водителя с сопровождением в расход, машину вместе с грузом — себе. Людей мало? Выискивай таких же окруженцев или освобождай пленных. А там глядишь, вас целый батальон или полк обстрелянных, хорошо вооружённых, бывалых и злых солдат.

А если бы все себя так вели? Да приготовиться заранее. Когда окруженцы устремляются всей душой на восток и ломятся туда, как лососи на нерест, они становятся предсказуемыми. Немцы заранее знают, в каком направлении пойдут окруженцы, и лениво их перехватывают. А если сломать шаблон? И окружённая часть вдруг перестаёт переть на восток через плотный ружейно-пушечный огонь, а бьёт немца в незащищённое подбрюшье. На юг, север или даже на запад. И там громит тыловые небоевые части и подразделения поддержки. Ремонтные батальоны, батареи дальнобойной артиллерии, аэродромы, склады с боеприпасами и ГСМ.

Передовые немецкие штурмовые части неожиданно почувствуют, что их крепко взяли за яйца, и начинают отпиливать сокровенное ржавой ножовкой. Больно, кроваво и быстро обессиливает.

И ещё у меня вопрос. Почему мы так легко отдавали города? Ну, побомбят немного немцы, из пушек постреляют, но в целом они входили чуть не парадным шагом в неразрушенные столицы республик и областные центры. Нам жалко было громить своё? Так позже всё равно пришлось, обратно мы получали развалины. Что говорить военная наука о потерях наступающих? Четыре к одному при обычном полевом наступлении. И семь к одному, в горных и, — внимание! — в ГОРОДСКИХ условиях.

Так что Минск и другие города фон Бок от меня не получит. Исключительно развалины, щедро политые кровью арийцев. Ты у меня кровью не умоешься, мой дражайший спарринг-партнёр! Ты в ней искупаешься!

А когда ты гордо вступишь в Минск, вернее, в его развалины, где-нибудь 1 сентября, тебе эту гордо задранную головёнку Гитлер-то и открутит. Потому что ты триста километров преодолеешь за два с лишним месяца, а до Москвы тебе ещё 675. Что? Ещё пять месяцев? — грозно спросит фюрер. Мы выйдем к Москве только к февралю, два месяца проведя в условиях зимней кампании, когда к войне в зимних условиях у вермахта нет НИЧЕГО? А ведь Советы спать не будут!

И полетит голова фельдмаршала, грустно помаргивая в такт постукиванию по кочкам. И шмякнется на землю его труп с растерянно разведёнными руками.

Будут у Советского Союза и при самом благоприятном развитии событий заметные потери. Культурного плана. Не будет сражения за Кавказ, не будет Сталинградской битвы, не будет победы под Москвой. Под большим сомнением героическая оборона Севастополя. Народ лишиться огромного культурного пласта, во многом определяющего его менталитет. Но это ничего. Будет великое Минское сражение или Смоленское. Сгинет один культурный пласт, появится другой. Оно и лучше будет. Двадцати миллионов погибших не случится, и великая Победа лишится отвратительного привкуса пирровой.

23 марта, воскресенье, время 14:25

Минск, кинотеатр «Победа».

«Майская ночь». Смотрю с интересом. Исследовательским. Мой генерал почти с детским. Его отношение тоже не оставляю без внимания. Мне странно видеть такую сосредоточенность взрослого человека, почти восторг, который он, — какая прелесть! — старательно прячет. Он же не просто взрослый, он генерал, очень важный дядя. Супруга и старший сын мало отличаются от малолетней Ады. Не отрывают глаз от экрана. Один я тут чужой на общем празднике жизни. Избалованный интернет-канальным ТВ, 4G и 3D технологиями. Чего не отнять, так это небывалой искренности игры артистов. Живут, а не играют.

Когда один из центральных персонажей хлопец Левко начинает втирать красавице Ганне страшную сказку, Адочка немедленно перелезает ко мне на колени. Не удерживаюсь от улыбки. Эдакий привет из детства, переживаю острый приступ умиления. Тут же вспоминаются рассказы про чёрную руку. Из той же оперы песня. Вот нападает на бедную падчерицу большая, злая, чёрная кошка с железными когтями. Сумела рубануть смелая девушка злого зверя саблей по лапе, и злобно зашипев, исчезает кошмарная тварь во мраке. Три дня после того не выходит мачеха из комнаты, а когда вышла, — ну, конечно, а как же? — глядь! А рука у неё перебинтована! Гы-гы-гы!

Сердечко Адочки колотится так, будто вырваться хочет. С трудом удерживаюсь от смеха. Дети это такая прелесть!

Дальше девочка развеселилась, от восторженного смеха ёрзает и прыгает на коленях. А к концу фильма снова пересаживается на своё место. Комедия всё-таки, а на сиденье скакать удобнее, места больше.

Идут финальные титры, публика, гомоня, неторопливо начинает тянуться к выходам. Потихоньку идём и мы. Взглядом ищу двух молодых и дюжих мужчин, постоянно пасущихся неподалёку. Генеральский выходной кому-то совсем не выходной. Хотя как сказать. Кино-то они тоже посмотрели.

Погодка для Белоруссии замечательная, шубы давно можно не носить. В гардеробную, однако, приходится очередь выстаивать, в демисезонной одежде в зрительном зале упреешь. Чувствую, что моему генералу уже непривычно пребывать в статусе гражданского, зато я успел соскучиться.

— Папочка, папочка! — дёргает меня Ада, — а тебе не было страшно, когда мачеха в страшную кошку превращалась?

— Лапонька, — аж смеюсь от умиления, — с кошкой даже девчонка справилась. А твой папа — генерал, у меня больше полумиллиона солдат и командиров, пушки, танки, пулемёты, истребители, бомбардировщики. Любой мой полк одним залпом стаю драконов на землю спустит. А ты меня какой-то муркой запугиваешь.

— Да-а-а-а… — тянет девочка, — но падчерица-то была одна.

— Не волнуйся, — мы обходим подтаявшую лужу с остатками льда, — уж с одной-то кошкой твой папа как-нибудь справится.

Жена с сыном улыбаются, Адочка, как обычно, всё внимание стягивает на себя. Всем приятно слушать её щебет.

— Пап, а почему этот дяденька, как его… папа Левко к Ганне лез? Он же старый!

— Видишь ли, дочка, — влезаю в разговор, отстраняя генерала, «не боись, не обижу», — индивидуальные тактико-технические характеристики Ганны таковы, что по степени бронебойности в отношении мужчин она может конкурировать с крупнокалиберной гаубицей.

— Ди-м-а-а! — якобы осуждающе тянет жена. Борька ржёт, глядя на округлившиеся глазёнки сестры.

— Инди-двальные харк… — Адочка пробует выговорить, но запинается, требовательно смотрит.

— Красивая она очень, — поясняю с готовностью, ребёнок ждёт, — мужчинам очень нравится.

— Когда вырасту, тоже буду красивая, — мгновенно решает Адочка.

— Конечно, — подтверждаю и немедленно пользуюсь моментом исполнить родительский долг, — если папу с мамой слушаться будешь.

Адочка слегка скучнеет, кривя губки. Как это скучно, всё время всех слушаться. Объясняю:

— Вот представь. Ты нас не слушаешься, и всё время ешь только конфеты и варенье. Какой ты вырастешь? Толстой, некрасивой и прыщавой!

О-о-о, девочка аж останавливается от такой безрадостной перспективы. Добиваю.

— И зубы у тебя будут не такие беленькие и красивые, как сейчас, а гнилыми пеньками.

Поникшая от такой грустной картины будущего уродливого существования Ада снова начинает шагать, что-то бурча под нос на присоединившегося ко мне Борьку.

— Правда-правда, пап! Всё время конфеты у меня ворует и выпрашивает.

Долго дочка не грустит. Не умеет. На асфальтовой дорожке попадается рисунок из расчерченных линий. Классики, надо же! Подпиннываю ей подходящую ледышку, Ада тут же начинает технично переадресовывать её из квадрата в квадрат. Останавливаемся. Борька делает скучное лицо, но под действием моего взгляда терпит. Но недолго он скучает. Через минуту тоже принимается хохотать на пару с матерью.

Хохочут они после того, как Адочка заставляет меня сыграть с ней. В голосе сына слышатся злорадные нотки. После первого неловкого движения ледышка улетает метров на восемь в сторону. Адочка с хихиканьем возвращает спортивный инвентарь на исходную позицию. Пыхчу под весёлыми взглядами всей семьи, кажется, от старания даже язык высовываю. И что-то получается, до домика кое-как допрыгиваю. Оттуда, подумав и вспомнив золотое детство, ухожу намного легче. Бью по ледышке не с наскока, как Ада, а боком, сдвигая ступню. Намного проще контролировать силу удара.

— Так не честно, пап! — дочка дует губы.

— Почему не честно! — возмущаюсь я, окончательно и с наслаждением впадая в детство, — я на вторую ногу опирался? Нет. Бил по ледышке ногой? Ногой. На черту наступал? Нет. Какие правила я нарушил?

— А я видел! — вступает Борька, — она сама два раза боком ледышку пододвигала.

Под суженным прицельно строгим и обвиняющим взглядом брата Ада теряется.

— Спасибо, сын, — благодарно трясу ему руку, — всегда знал, что на тебя можно положиться.

Супруга, улыбаясь, берёт дочку за руку, приседает, что-то нашёптывает ей в ушко. Ада быстро утешается. Идём дальше. Домой. Нас ждёт ужин, настольные игры, несерьёзная болтовня. Хороший сегодня день.

24 марта, понедельник, время 10:40

д. Стригово в 10 км на север от Кобрино.

123 ИАП, 10-ой САД*.

Стою на аэродроме полка и чувствую лёгкое раздражение. До этого немного прошёлся вдоль поля, оборвав попытки комполка Сурина** что-то объяснить. Моё недовольство носит безопасный для него характер, но пусть побегает и понервничает. Генерал я или кто? У всяких там майоришек и даже полковнишек, — наверняка ведь уже сообщил Белову** в Кобрино, что высокое начальство прибыло, иначе какой ты командир? — должны при виде меня поджилки трястись и дыхание от страха спирать. С утра в штабе я быстренько подписал все нужные приказы, наставил кучу резолюций и отправился в инспекцию. По вверенным мне, как говорится, войскам. Правильно я сделал, что отдохнул в воскресенье. Как-то всё хорошо в голове улеглось. Порядок действий какой-то наметился.

А вот и полковнишка, то бишь, полковник Белов, топ-менеджер 10-ой смешанной авиадивизии к нам поспешает. Молодец Сурин, подсуетился, известил комдива. Мне так интереснее и командиров полезно в тонусе держать.

Местная дивизия — смешанная, это хорошо. Я обдумываю вместе со своим генералом и другими, тем же Копцом, возможности реорганизации ВВС. Структуры управления и состава частей. Чисто бомбардировочные полки — лёгкая добыча для вражеской авиации. Бомбардировщики — главная ударная сила РККА, все остальные — обслуживающий персонал. Это я, конечно, для красного словца. Истребители защищают наземные войска от вражеских бомбардировщиков, штурмовики — фактически наземный род войск, своего рода воздушные огневые точки. Но бомбардировщики это ударный кулак армии, и никогда они у меня без прикрытия летать не будут.

Из внутренних диалогов.

Генерал: О чём ты?

Я: О том, что в состав бомбардировочного полка должна входить эскадрилья истребителей. Для сопровождения.

На самом деле, надо думать. Возможно, хватит на уровне дивизии, как здесь. Есть истребители, есть бомбардировщики, есть штурмовики. И-153 я на роль штурмовиков ещё хочу сосватать. Остановлюсь, пожалуй, на варианте смешанных авиадивизий. Как в этой. Полки всё-таки должны быть однородными. Так их обслуживать легче. О техническом персонале тоже нельзя забывать.

А то получается так. Бомбардировочная дивизия или отдельный полк будет нести потери, а виноватых нет. Соседняя истребительная часть найдёт способ увильнуть от ответственности. А в такой дивизии попробуй! Летчики-истребители, конечно, попытаются оправдаться, если облажаются, но я же знаю, как всё устроено. Комдив сначала стружку с них снимет во всех позах, и только потом будет разбираться, так ли уж они виноваты.

К дальним бомбардировщикам, если я задумаю бомбить удалённые объекты, сопровождение уже не подцепишь. Радиус действия у истребителей во много раз меньше. Поэтому на такие самолёты и вешают кучу вооружений. Для самообороны.

Стою у края леса и только здесь, на земле, вижу там ряд спрятанных машин. Сверху я их не заметил, специально аэродром облетел. Ещё один ряд, поменьше, стоит на виду. Стоят рядом и мнутся, как в длинной очереди в туалет, мои лётные командиры. Наверное, хватит их мучить.

— Кто додумался разместить машины под деревьями? — нагоняю на них страху побольше.

Белов кивает на Сурина, тот напрягается, но комдив тут же его выгораживает.

— Было указание из штаба округа позаботиться о маскировке.

Конечно, было. Я же эту директиву сочинил и отправил, почти месяц назад.

— Это правильно, это хорошо, — командиры слегка светлеют лицами, но расслабляться я им не дам, — а эти, почему открыто стоят?

Я, а вслед за мной вся свита, иду к машинам стоящим на другом, безлесном краю. С разрешения Белова и моего, пояснения даёт комполка.

— Товарищ генерал армии, все самолёты, стоящие открыто, не исправны. Во исполнение вашего приказа о маскировке. Ложные цели.

— Ложные цели, говорите? — стучу костяшками по носу самолёта, трогаю винт, ухмыляюсь, — моторы сняли?

— Так точно! — бодро отвечает уже сияющий Сурин.

— Пулемёты тоже? — задумываюсь и рожаю «гениальную» мысль. Так и строится авторитет высшего начальства, которое приедет и одарит ценными указаниями. Без всякого сарказма ценными.

— Выточите длинные палки по размеру, выкрасите в чёрный цвет. Хоть как выкрасите, даже на костре обуглить можно. И сымитируйте пулемётные стволы. Время от времени передвигайте машины, чтобы создать впечатление, что это рабочие машины. Время от времени, особенно, когда над вами висит немецкий наблюдатель, ставьте боеспособные машины рядом. Ночью или в нелётную погоду убирайте на своё место.

Командиры внимательно слушают. Внимательно и благоговейно. Всё-таки здорово быть генералом!

— За инициативу одобряю, — роняю небрежно доброе слово и тут же восстанавливаю статус грозного и строгого начальника, — но маскировка проведена не в полном объёме. Самолёты надо выкрасить в камуфляжный цвет. Знаете, как это делается? Тёмно-зелёные разводы и пятна перемешаны со светло-зелёными, немного коричневого для имитации коры деревьев и грунта.

— Краски хорошей нет, товарищ генерал армии, — сетует майор Сурин. Мы идём к штабу полка.

— Посчитайте сколько нужно. Нужна густо-зелёная и белая, чтобы развести её, немного коричневой. Десять процентов — коричневой, пятьдесят — белой, сорок — зелёной. Прикиньте, сколько вам надо краски и отправляйте в штаб.

— В штаб округа? — спрашивает Белов.

— В штаб округа вы пошлёте заявку на всю дивизию, — поправляю я, — по тому же принципу. Исправные красим, неисправные — нет, и держим их на виду. Потребное количество увеличьте на… четверть. Новые машины тоже надо выкрашивать.

— Будут новые машины? — загорается Сурин. Мы уже у штаба, но входить не спешим. Мой генерал долго терпел и я разрешаю ему выкурить папироску.

— Будут, наверное, — пожимаю плечами, — страна непрерывно работает. Вам Як-1 пришлю, если такие будут. Сколько, не скажу, не знаю. Постараюсь парочку хотя бы выделить. Ваш полк мне понравился, товарищ комполка.

Делаю паузу, пока комполка и комдив страшным усилием воли подавляют восторг, и признаюсь.

— Вы меня немного разочаровали. Я готовился разнос устроить, а тут на тебе! Не за что! Даже раздражает слегка…

Идём в штаб, и там я рисую на листе бумаги эскиз. Ряд самолётиков быстро и схематично нарисованных. Мои командиры, кроме Белова и Сурина, пришли комэски и начальники служб, сгрудились вокруг стола.

— Противник может догадаться отбомбиться по краю леса. И тогда любая бомба повредит не меньше двух самолётов. Надо сделать так!

Между самолётами рисую разделительные чёрточки, соединяю их с тыла. Получается такая гребёнка, в пазах которой сидят самолётики.

— Строите стенки. Высотой метр — метр двадцать…

— Стройматериалы… — заикается Белов.

— Никаких стройматериалов не нужно. Может, кроме горбыля или бракованных досок.

Дальше объясняю способ строительства защитных сооружений. Ставится два ряда столбиков из жердей на расстоянии метр. Ряды увязаны между собой. Тросами, верёвками, жердями, чем угодно.

— Жердями можно связывать так, — показываю на пальцах, — два столбика вплотную, перемычка на концах имеет расширение или выемки, в которые входят столбики. Потом связываете столбики верёвками, проволокой, чем угодно. Поперечина зажимается.

Перевожу дыхание, объясняю дальше.

— Столбики, каждый ряд перевязываете ветками, досками, прутьями. Знаете, как иногда ограды делают? Вот и вы сделаете две связанные ограды, а потом заполните их грунтом. Грунт возьмёте тут же. Каждый самолёт окажется ниже уровня земли на 20–40 сантиметров. Продумайте дренаж, чтобы дожди не посадили ваши самолёты в лужу. Например, две канавки по краям, у выстроенных стенок.

Откидываюсь на стуле, подутомился рисовать и объяснять. На меня смотрят, как на мессию. Вот так, на голом месте, эффективные защитные сооружения практически из ничего! Не моя, между прочим, придумка. Немецкое изобретение. Как-то читал, что они так под Ленинградом такие редуты оборудовали. Танки не пройдут, гаубицы даже крупных калибров и прямой наводкой не пробьют. Пехотинцам взять тоже морока, только большой кровью.

— При заполнении грунтом не забывайте утрамбовывать. Накидали земли с четверть метра, ногами походили, пока проваливаться не перестанет, затем дальше можно.

Сурин это сделает, по горящим глазам вижу, ему идея понравилась. Когда он сделает, поощрю его и проведу обучающие занятия на базе его полка. Если он такой толковый, то пусть пример подаёт. А за мной не заржавеет. Да прямо так и скажу.

— Товарищ майор, организуете это за две-три недели, буду просто вынужден вас поощрить. Вместе с вашим комдивом, который сумел воспитать такого командира.

— Мало времени, товарищ генерал армии, — крутит головой майор. Комдив Белов откровенно сияет.

— А не надо всё сразу. Даже лучше будет, если какие-то капониры (да, это своего рода капониры) будут полностью готовы, а другие на разных этапах. Наглядно будет для ознакомления командиров других полков. Ну, и выкрасить самолёты надо. Хотя бы один. Я позабочусь о краске. Вы пишите заявку и ко мне в штаб отправляйте.

— Кстати, — чуть не забыл о важной мелочи, — красить надо только сверху. Вид снизу должен оставаться белым. Понимаете, для чего?

Кивают, не совсем же они тупые. Добавляю, потому что нет уверенности, что сами сообразят.

— Граница между крашеным и некрашеным посередине борта не должна быть резкой и чёткой. Плавные хаотические пятна заходят на белый фон и наоборот. Главный цвет сбоку — светло-зелёный.

Командно-лётный состав совсем расслабился перед тем, как мы пошли на обед. Обедать, кстати, у лётчиков лучше всего. Соперничать с ними могут, гы-гы, только генералы. Кормят их разнообразно, как на убой, без всяких лимитов. Не жалеет для них страна ничего.

— Саша, дай-ка мне заветную фляжку, — обращаюсь к своему адъютанту, майору Пилипченко. От комполка требую две стопки и наливаю туда на треть. Ему и комдиву.

— Грузинский марочный коньяк, 10 лет выдержки, повезло достать, — презентую напиток, — даю попробовать. Ну, вроде как поощрение за образцовую службу.

Остальные, обделённые запашистым напитком лётчики, завистливо втягивают носами воздух. Но я железной генеральской рукой неумолимо закручиваю крышечку и возвращаю адъютанту.

Самым главным подарком для Белова были мои слова в столовой.

— Остальные твои полки сейчас проверять не буду. На обратном пути загляну. Может быть. Что делать, ты уже знаешь. И чтобы никаких гражданских на территории городков не было! Семьи должны жить отдельно. Лётчикам хватит денег, чтобы жильё снять.

— У меня такого нет, — с облегчением реагирует Белов.

— Значит, не зря тебя похвалил, — пожимаю плечами и принимаюсь за пахучий рассольник.

У комдива будет время подготовиться. Меня устроит даже незавершённый, но развёрнутый во всю силу фронт работ. Если всё будет кипеть, моё генеральское эго будет ублажено. Конечно, я выражу недовольство, почему, де, раньше не. Но кроме раздражённого брюзжания других оргвыводов не будет.

Отличившихся надо поощрять, хотя бы похлопыванием по плечу. Проштрафившихся — наказывать, хотя бы матерной руганью. Это базовые основы руководства любым делом. Не будешь так делать, — а находятся ухари, поступающие наоборот, — развалится всё к чертовой матери.

* * *

Справка-примечание от автора.

* ИАП — истребительный авиационный полк. Комплектовались ИАПы самолётами И-15, И-153, И-15, МиГ-1, МиГ-3, Як-1. Штатная численность авиаполка — до 60 машин.

САД — смешанная авиадивизия. В упомянутой 10-ой САД состояли: легко-бомбардировочный полк, легко-штурмовой и два истребительных.

**Упомянутые комдив Белов и комполка Сурин — реальные люди. Известно о них вот что:

Полковник Белов Николай Георгиевич — с сентября 1940 года по октябрь 1941 года командир 10-ой сад. Штаб дивизии — г. Кобрино.

Сурин Борис Николаевич. Майор. Командир 123-го истребительного авиационного полка (10-ая сад). Погиб на самолёте И-153 в воздушном бою в районе д. Именин 22 июня 1941 года. Это был его четвёртый бой. За свою славную и короткую боевую карьеру сбил пять немецких самолётов. Никаких наград за это не получил. Не успел.

По некоторым данным (тщательно этот факт не проверял. Автор) вверенный ему полк сбил 22 июня до 30 немецких самолётов, в основном, бомбардировщиков. Есть среди сбитых, как минимум, один мессер, взятый на таран. После этого полк практически перестал существовать. Остатки перебазировались на переформирование.

24 марта, понедельник, время 13:15

г. Белосток, лесной массив юго-западнее города.

41 ИАП, 9-ой САД.

— Грёбаная скотоферма, блядь! — со вкусом выдаю я, совместно с генералом, и пользуясь общим запасом слов. Свита вокруг меня резко притормаживает и прислушивается. Нецензурное ликование переполняет меня и генерала. Павлов — настоящий советский генерал в этом смысле. Вздрючить подчинённых с помощью лексики, где не только союзы и местоимения, но и знаки препинания матерные, любимое занятие.

Сразу по прилёту понимаю, что здесь-то я оторвусь всласть. Это Сурина не за что было, а тут есть, ох, как есть! Да ещё комдив генерал-майор (Черных*), такому есть куда звание опускать. «Маскировка» для них неизвестное слово на чужом языке, судя по всему. Самолёты стоят ровными рядами, как на параде. Понимаю теперь, почему мы в первый день войны столько машин на земле потеряли. Зайдёт пара юнкерсов или даже мессеров, которые могли небольшой запас бомб нести, и за пару минут весь этот парадный строй превратит в свалку разбитой техники. Формальные показатели, между тем, у полка и дивизии краше некуда. Не зря комдив генеральское звание носит. Ну, это не надолго…

Развешанное на просушку кое-где бельё заметил ещё с воздуха. Разок прошмыгнули в стороне гражданские. Бабьё. А сейчас стайка детишек метнулась от нас между строениями и теперь из-за угла осторожно выглядывают детские мордашки. Выглядывали. Сейчас исчезли, гаркнул-то я в их сторону.

— Что за прыткое стадо сперматозоидов-переростков? Сучковатое дышло вам через семь потных портянок в вонючее гузно, — холодно интересуюсь у местного командования. Комдив Черных, совсем молодой и симпатичный парень, краснеет. Кто-то сзади крякает восхищённо. Только у моего майора Саши каменное лицо. Отвечать никто не спешит, да мне и не нужен ответ. Риторический вопрос, зависающий над нами лёгкой дымкой.

Комдив Черных

— Ты что там рисуешь, опездол?! — рявкаю, только на самых верхних аккордах осознаю внезапную вспышку бешенства. Вопрос к полковому комиссару, внешне похожему на Черных, типичный представитель нынешнего замечательного советского поколения, до тридцати лет. Что-то записывает в блокнот.

— Товарищ генерал армии… я это… так, в общем… — растерянный лепет. Протягиваю руку, забираю блокнот. Хм-м, «сучковатое дышло…» и так далее. Про сперматозоиды тоже есть, но…

— Сперматозоид через «А» пишется, — успокоенно бурчу я, возвращая блокнот, — спермАтозоид.

Примечательна реакция местных командиров. Заставляет задуматься. Мой рык вызвал у них тщательно скрываемое лёгкое злорадство. Похожие чувства испытывает толпа дворовых пацанов, когда видят, как записного хулигана, постоянно портящего им жизнь, взрослые таскают за уши. Комиссаров хоть и отодвинули от командования, ряд преимуществ они имеют. Как и рычаги воздействия на непосредственного командира. Они же в большинстве коммунисты, а раз так, есть воинская партячейка. И кто там парторг? Какие могут быть варианты?

— Ну-ну… — окончательно «смягчаюсь», подкупил он меня конспектированием моих речей. Я-то думал, он нагло, прямо на месте, кляузу на меня сочиняет, но нет. Полный восхищения записывает, чтобы не забыть. Хотя… одно другому не мешает. Ладно, будем смотреть.

— Хотел тебе звание на две ступени опустить, — малость лукавлю, понизить в звании политработника не так просто. Только пусть попробует Фоминых возразить, на стадионе сгною.

— Ладно. Только одной шпалы лишишься. Будешь стараться — восстановишься. За что — не спрашивай! — возвышаю голос, — потом всё и всем объясню! Ты, кстати, тоже с ним в одной лодке.

Это я Черных предупреждаю. Идём к ряду самолётов. Стоят так ровно, что радуют глаз. Хлопаю сбоку по тупому носу И-16. Сразу чувствую, мотор на месте.

— Исправный?

— Так точно, товарищ генерал армии, — рапортует комполка, майор с рыбной фамилией Ершов (Виктор Сергеевич)**.

Ершов Виктор Сергеевич

— Неисправные есть? — из дальнейшего выяснения узнаю, что исправные и нелетающие стоят вместе. Ко второму ряду можно не идти, он копия первого.

— Лётчика мне, самого лучшего, только не командира, вы мне здесь нужны, — опускать подчинённых надо по-умному. Хороший военачальник это сочетание интеллекта шахматиста-гроссмейстера с ухватками держиморды.

Приводят мне ещё одного бравого парня. Подтянутый старлей, шатён с серыми глазами. Девчонки от таких тают. Чулков Иван Денисович***, командир звена. И опять чем-то похож и на комдива Черных и на замполита Кольцына. Это им в плюс, красавцы, прямо цвет нации. Неожиданно щемит в груди. Они, все эти красавцы погибли. В том варианте разгрома, что ждёт нас всех, если я не смогу изменить ход событий… встряхиваюсь. Сойдёт старлей. В командный состав полка не входит, а раз командир звена, значит, лётчик хороший.

Чулков Иван Денисович

Отвожу его в сторонку, ставлю задачу. В конце вспоминаю кое-что. На войне мелочей нет.

— Рация есть?

— Так точно! У большинства звеньевых они есть, — рапортует старлей, — у рядовых нет.

— Тогда возьмёшь самолёт своего подчинённого, без рации, — приказываю я, — заодно и проверишь его машину. Теперь иди молча и жди команды.

— Мне надо машину подготовить.

— Только на моих глазах, — предупреждаю особо, — и к командирам своим не подходи. Без меня.

Вместе с нами неотлучный адъютант, что бы я без него делал?

— Проследи, Саша. Потом оба к нам.

Топча начинающую пробиваться зелёную травку, возвращаюсь к местным командирам.

— Выпускайте Чулкова, — командую Ершову. После этого идём в штаб. Молчком, негромко стуча сапогами, все заходят в тесное для стольких человек помещение комполка. Кабинетом его язык не поворачивается называть, но осуждения у меня нет. Функциональное и ладно.

— У вас десять-пятнадцать минут, — привольно разваливаюсь сбоку, место командира занимать не стал. Для комдива тоже место нашлось, напротив. Все остальные стоят.

— Служба оповещения и предупреждения у вас же есть, — не спрашиваю я, — ваша задача, как можно раньше засечь приближение вражеского самолёта, роль которого сейчас играет Чулков. Его задача — подобраться незаметно. Действуйте.

— Вообще-то в случае объявления боевой готовности мы держим в воздухе дежурный самолёт, — комполка Ершов берётся за телефон.

Обдумываю его слова. Люфтваффе в 41-ом году взяли нашу авиацию тёпленькой. Не было приказа?

— Приказ может не дойти, — лениво излагаю возможные обстоятельства, — запоздать, есть время реакции на его исполнение…

Комполка вынужден меня слушать, поэтому замолкаю. Ему командовать надо. Вот и для себя обнаруживаю ещё одну дыру в командовании округом. Сообщения с границы о нападении сначала пойдут в штабы корпусов и армий, оттуда в штаб округа. Если командующий (я) среагирует моментально, что невозможно, приказ о приведении частей в боевую готовность пойдёт вниз по такой же цепочке. Допустим, всё произойдёт очень быстро. Но есть ещё время на выполнение приказа. Юнкерсы, тем временем, уже ходят по головам приграничных частей. Так не пойдёт! В голове зреет текст будущей директивы по округу. Реакция должна быть мгновенной. Мало ли что я знаю, когда немцы нападут, армия должна быть готовой всегда!

Ждём. Четверть часа ожидания прерывает звонок, комполка срывает трубку.

— Есть! Подходит с юго-запада! — торжествующе кричит он. Смотрю демонстративно на часы, засекаю положение секундной стрелки.

За окном слышится звук мотора. Я велел Чулкову пройти на бреющем. Два раза, туда и обратно. Время сорок секунд. Показываю часы командирам.

— Сорок секунд времени у вас было на приведение части в боевую готовность. За какое время ваше дежурное звено поднимется в воздух? Не меньше пяти минут, так?

Это я сильно им польстил, очень сильно. Истребители только высоту столько времени набирать будут. Лётчику надо добежать до машины, запустить двигатель, выйти на взлётную площадку, разогнаться. А на взлёте самолёты сбивать тоже удобно. Вниз точно не сманеврирует, вверх уже и так идёт. Свернуть? Значит, потерять скорость или задеть крылом о землю.

— У противника четыре с половиной минуты, за которые все ваши самолёты превратятся в живописный хлам, замечательный фон для художников батального жанра. Ну, ладно, может, не все. Но половину точно противник себе в актив запишет.

Делаю паузу, а потом добиваю:

— Вывод для вас пакостный. Боеготовность полка строго равна нулю. А это боеготовность всей дивизии. Ведь бомбардировщики вы не будете поднимать для отражения авианалёта. Вот поэтому вы, — смотрю на генерал-майора Черных и комиссара полка, — и вы понижаетесь в звании. Причем здесь комиссар? А кому недавно задачу ставили постоянно работать над боеготовностью вверенных подразделений? Насрать на ваши тупые черепушки через подмышку и налево… — лениво и неожиданно выдаю в конце.

— Слушайте мою команду. Гражданских убрать из части в три дня. Но в целях маскировки прикажите женскому составу полка ходить в гражданке. Строевой устав не выполнять, они наряду со своими служебными обязанностями должны изображать штатских на территории части. С этой же целью время от времени вывешивайте какое-нибудь тряпьё на просушку. Вероятный противник, — слегка киваю на запад, — не должен знать, что гражданских на аэродроме больше нет.

— Другие мероприятия по маскировке будут проводиться централизованно. Поэтому никаких в этом направлении действий самостоятельно не предпринимать. Кроме одного. Скрытной подготовки резервного аэродрома…

— У нас есть, — несмело замечает комполка Ершов.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо. Все строения должны быть защищены и замаскированы. Весь аэродром сверху и с земли должен быть незаметен. С целью сэкономить ваше время, советую запастись некондиционными пиломатериалами, горбылём, а также прочным шпагатом, любыми верёвками.

— Вопросы есть? — обвожу всех тяжёлым взглядом.

— Товарищ генерал армии, — тяжело вздохнув, обращается ко мне комдив Черных, — мы выполняли все указания командования. Все проверки проходили успешно…

— И вдруг вас наказывают? — заканчиваю за него, — дайте-ка мне материалы двух последних проверок. Саша, выпиши оттуда результаты, кратко, и состав инспекционных комиссий. Проверку, проведённую генералом Мерецковым, выписывать не надо. На словах он мне сказал, как дела обстоят.

— Инспектора тоже будут наказаны, — извещаю после паузы, — так что не волнуйтесь. Все получат честно заслуженное. Про свои звания особо не переживайте. Исправите недостатки, восстановитесь. Но исправить вы должны с запасом и попасть в число лучших.

В другие авиаполки этой дивизии я не полетел. И так дел полно. Меня ждут ещё шесть авиадивизий и несколько отдельных полков. Это, не считая отдельного авиакорпуса и корпусных авиаэскадрилий. Глядский потрох! Не буду по эскадрильям таскаться. Поручу какому-нибудь толковому офицеру. Тому же Сурину. Хотя нет, Черных пусть помотается, звание назад отработает. И не дай бог ему что-то упустить! Авиакорпус на Копца спихну, а уж после него загляну, проверю по-быстрому.

* * *

Историческая справка.

*Командир 9-ой САД.

С. А. Черных, генерал-майор (08.08.1940–1941), арестован 8 июля, 16 октября 1941 года расстрелян после расследования и суда. Реабилитирован в 1958 году.

**Командир 41-ого ИАП

Майор Ершов Виктор Сергеевич.

Приказом Командующего Волховским Фронтом № 019/н от 20 февраля 1942 года, будучи командиром полка, награждён орденом Ленина. Есть и другие награды. Провоевал до конца войны.

***Иван Денисович Чулков (1918 — 2 февраля 1942) — командир звена 41-го истребительного авиационного полка, старший лейтенант. Герой Советского Союза. Погиб в воздушном бою, будучи в составе сил ПВО Москвы.

22 июня бомбовыми ударами, огнём артиллерии и малой частью в воздушных боях было уничтожено 347 самолётов авиадивизии из 409. Лётчики 9-ой САД смогли сбить не более 10 самолётов противника. 25 июня уничтоженное соединение было отведено на переформирование. Расформировано 3 августа 1942 года.

27 марта, четверг, время 9:25.

Район 68-го Гродненского УРа.

— Почему не замаскирован? — оглядываю внушительное бетонное сооружение. Что-то меня при виде его, несмотря на весь его основательный и надёжный вид, начинает в желудке холодеть.

— Планируем закрыть маскировочной сеткой, товарищ генерал армии, — бодро докладывает полковник с шаблонной фамилией Иванов. Энергичный мужчина, с усиками, как у Павлова, пока я ему их не сбрил. Интересно, Иванов после того, как увидел меня без усов, сбреет их или нет? При взгляде на его лицо возникает навязчивая ассоциация с треугольником, хотя и подбородок не узкий и форма головы правильная. Скулы резкими очертаниями вниз сходятся.

Смотрю на него, не мигая, холодным взглядом. Обалдуй! — не собираюсь скрывать этого выражения. Устало вздыхаю.

— Зря вы это планируете, товарищ полковник. Сетка скрывает только от воздушного наблюдения, а ваши огневые точки для чего предназначены? Для непосредственного огневого контакта. Вас и с земли не должно быть видно. Поэтому делайте обваловку, сверху дёрн, какие-нибудь кусты посадите. Не перед амбразурами, конечно.

Остальные командиры пока стоят в стороне. Вызвал сюда командование 56-ой стрелковой дивизии и командарма Кузнецова, который прибыл с начальником штаба и прочей свитой.

А хорошо тут! Вокруг ДОТа всё чисто, но рядом лесок, птицы щебечут. Захожу внутрь, за мной заходят только комендант, комдив и командарм со своим начштаба. Места мало. ДОТ пушечно-пулемётный, оценил сектор обзора и обстрела. Сначала, конечно, пришлось выслушать доклад командира огневой точки. Слегка дрожащим от волнения голосом, но бодрый.

Комендант всё нудит и нудит…

— …степень готовности на данный момент…

— Никакая у вас степень готовности, — обрываю я, — знаю, товарищ полковник.

— Товарищ генерал армии, — комендант волнуется, — строительство отстаёт от плана. Можем ли мы рассчитывать…

— Мы ни на кого рассчитывать не будем, — снова обрываю его, иду на выход. Уже на воле сообщаю. Всем.

— Строить и комплектовать УР будем, — морщусь, будто съел что-то кислое, — раз уж начали. Но планы, схемы и всё прочее надо менять. На данный момент оборонительной линии фактически нет.

Больше я ничего смотреть не стал. Делать мне больше нечего, восемьдесят километров УРа исследовать! Еду со всей компанией обратно в Гродно, в штаб 3-ей армии.

— Ты, полковник, свободен пока, — говорю коменданту напоследок, — но пару дней будь на связи, чтобы тебя долго искать не пришлось.

В штабе я допустил ошибку, позволил выплеснуться наружу всеобщему беспокойству. Понимаю и вижу, как смутная тревога овладевает многими и заверения Москвы, что всё спокойно и хорошо только усиливает её.

— Дмитрий Григорич, вы нам можете прямо сказать, что происходит? — Кузнецову по негласному правилу разрешается обращаться по имени-отчеству. Привилегия генералов и ближнего окружения. Этот тоже с усиками а-ля Павлов двухмесячной давности. Забавный мохнатый перевёрнутый треугольник на его лице они совместно с мохнатыми бровями образуют.

— А что происходит? — беззаботно спрашиваю я.

— Ну, как же, Дмитрий Григорич, — поднимает подбородок Кузнецов. Самолёты немецкие постоянно летают, наверняка с фотоаппаратами. По нашим данным и сообщениям пограничников концентрация войск на той стороне растёт! Неужто Москва не знает?

И хочется им сказать и нельзя. Прерываю нарастающий гомон.

— Вас не это должно заботить. Вы намекаете, что немцы готовятся напасть?

— Конечно!

— К бабке не ходи — нападут!

— А для чего тогда?!

Меня забрасывают насыщенными эмоциями. Поднимаю руку, дожидаюсь, когда волна спадёт.

— Вы считаете, что немцы могут напасть. Замечательно. Тогда у меня вопрос: почему у вас боеготовность на нуле?

Вот тут мне и всыпали, условно говоря. Мой Саша замучился записывать. Лидером, конечно, Кузнецов себя показывает, но и другие камней накидали.

— У наших артиллеристов полтора бэка. Это на сутки боя. Красноармейцам на день боя хватит. Дальше — всё. А склады стоят закрытые…

— Автомашин и тракторов кот наплакал…

— Дивизии не укомлектованы…

— Восемьдесят километров на две дивизии, это как? — Кузнецов бьёт точнее всех, — это тоненькая гнилая ниточка, нашу оборону парой батальонов пробить можно.

И без того знаю, что все присутствующие, исключая высших командиров, смертники. Если ничего не делать, их в мокрый фарш перемелют. Про склады очень точно замечено. С ними отдельная история. Помню, как я за голову схватился, когда узнал, что склады с огромным стратегическим запасом оружия и боеприпасов были уничтожены или достались немцам в первые же дни войны. Два числа запали в памяти. Тридцать миллионов снарядов и мин и шесть миллионов винтовок было потеряно. Это всей стране надо год или два работать, чтобы произвести. Потому нам их и не хватало.

Стратегические склады подчиняются только центру. Только нарком Тимошенко может их открыть. Я — нет. В старых советских фильмах о начале войны можно найти фрагменты, когда военные отстраняют или даже обезоруживают часового, если тот не успел сбежать, срывают пломбы и добираются до несметных запасов. Патроны для всех видов оружия, гранаты, автоматы, винтовки, артиллерия, обычная и зенитная. Всё там было! И всё пропало! Почти всё.

И что делать?

— Решим вопрос со складами, — обнадёживаю командиров, — в ближайший вылет в Москву поговорю с наркомом. И с техникой решим. С укомплектованием сложнее, но тоже подумаем. Кстати…

Совещание переходит в конструктивное русло. Реализую старую задумку. Прибрать к рукам МТС. Не, пусть работают, но в военном режиме. Всех механизаторов записать в отдельные дивизионы, ввести воинскую дисциплину, провести сборы, закрепить за каждым требуемое оружие и имущество.

— С теми, кто служил, просто, — задумчиво говорит начштаба армии Кондратьев (генерал-майор), — они под присягой. А как быть с теми, кто нет?

— Откажутся подчиняться — уволить, — пожимаю плечами. Вряд ли такие будут… хотя, есть местные, тут и поляки живут и бывшие хозяйчики. НКВД вроде раскассировали всех, так что открытого саботажа не ожидается.

Так, пора устроить дискотеку, но сначала обед. Задержусь я тут. До вечера всё прикинем, а завтра начнём. Утро всегда вечера мудренее. Догадался по ходу дела, что меня так напугало. Потому и предпринимаю лихорадочные меры. Линия УРов это хитиновый панцирь, стоит его пробить в одном месте, как вся линия становится бесполезной. Круговую оборону они вести в принципе не могут. Даже стволы в ту сторону не разворачиваются. Резон в этом есть. Захватывать нет смысла, они работают только в одну сторону, только разрушать. Но как только один ДОТ уничтожен, подходи к остальным с тыла прогулочным шагом и сбивай, как кегли. Одним выстрелом или плевком огнемёта. Точно не скажу, но кажется одно из правил современной войны выглядит так: долговременные и протяжённые дорогостоящие защитные сооружения важной роли сыграть не могут.

* * *

Историческая справка.

68-ой Гродненский УР.

Полоса прикрытия и оснащение: 80 км — ширина обороны, 5–6 км — глубина, 9 опорных узлов, 98 ДОС (ДОТы) из них боеготовых — 48, планируется построить ещё — 606, степень готовности — 14 %. Из требуемых 8 пулемётно-артиллерийских батальонов в наличии только 2.

На момент проверки Павловым готовых ДОС существует только 87. Ещё 11 должны были построить к 22 июня. Оговариваюсь, что это отсебятина, сколько было построено в конце марта, не известно. Полагаю, что зимой бетонные работы не вели. Автор.

В первом эшелоне войск находились 27-я и 56-я стрелковые дивизии, во втором — 85-я стрелковая дивизия и 11-й механизированный корпус. Армейский резерв составляли 24-я стрелковая дивизия, 7-я отдельная противотанковая артиллерийская бригада и 124-й гаубичный артиллерийский полк РГК. Управление армии дислоцировалось в Гродно, командный пункт находился в Мостах, связь обеспечивал 942-й отдельный батальон связи.

РУКОВОДЯЩИЙ СОСТАВ 3-ей АРМИИ

Командующий генерал-лейтенант Кузнецов Василий Иванович.

Член Военного совета армейский комиссар 2 ранга Бирюков Н.И.

Начальник штаба генерал-майор Кондратьев A.K.

Начальник полковник оперативного отдела Пешков[10]

Начальник артиллерии генерал-майор Старостин И.М.

Начальник инженерного отдела подполковник Иванчихин С.И.

Начальник связи полковник Соломонов

Начальник авиации комбриг Зайцев A.C.

Начальник ПВО полковник Гаврилов B.C.

Кузнецов Василий Иванович родился 1 января 1894 г. в селе Усть-Усолка Пермской губернии. Призван на военную службу в 1915 г., в Красной Армии с 1918 г. Окончил школу прапорщиков (1916), курсы «Выстрел» (1926), курсы усовершенствования высшего командного состава РККА (1929), Военную академию им. М.В. Фрунзе (1936). Участник Первой мировой войны (подпоручик), Гражданской войны (командир роты, батальона, полка). В дальнейшем проходил службу в должностях командира стрелкового полка, дивизии, корпуса, командовал Витебской армейской группой войск. В сентябре 1939 г. принял командование 3-й армией ЗапОВО.

56-ая стрелковая дивизия.

Командир: Евстигнеев, Михаил Сергеевич (27.08.1937 — 12.06.1941), генерал-майор

судя по кратким обрывочным воспоминаниям сослуживцев, он был вспыльчив, строг, требователен.

Состав дивизии.

37-й стрелковый полк184-й стрелковый Краснознамённый полк213-й стрелковый полк113-й артиллерийский полк247-й гаубичный артиллерийский полк59-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион277-й отдельный зенитный артиллерийский дивизион38-й разведывательный батальон79-й сапёрный батальон22-й отдельный батальон связи107-й медико-санитарный батальон131-я отдельная рота химический защиты50-й автотранспортный батальон73-я полевая хлебопекарня188-я полевая почтовая станция191-я полевая касса Госбанка

Конец главы 5.

Глава 6. Всё не так плохо, всё намного хуже

28 марта, пятница, время 11:25.

Высота ХХ.ХХ в районе дислокации 56-ой дивизии.

— Ты безнадёжно проиграл, — тускло и холодно говорю капитану комбату-2, — поглядим ещё, всухую или нет, но проиграл.

Комбат 2-го батальона 184-го полка помалкивает. Спорить не о чём. Комбат-1 того же полка сдерживает ликование. Я его не сдерживаю, у меня его нет ни по поводу победителя учений, ни по какому другому.

Мы на длинном холмике, вершина которого неширокой полосой протянулась метров на сто. Холм и вершина покрыты робкой пока травкой, низенькой, как короткая щётка на голове недавно обритого. Кое-где кустарник. Высота номер там какой-то на карте. Вчера, с местным командованием выбрали её, как основную точку небольших, в масштабе полка, учений.

Я не стал свирепствовать и поднимать подразделения по тревоге, среди ночи, выбивая красноармейцев из привычного режима. У них до обеда марш-броски и прочие тактические занятия, вот в их рамках небольшие учения и провели. Это приграничная часть, боеспособность должна быть на высшем уровне. Кстати, я сам провёл утро по казарменному распорядку. Встал, как все, кросс на три км пробежал, позавтракал… с утра не курил, и пока держусь. Вот первые итоги подведём, тогда позволю себе и генералу папироску.

Ночную, экстремальную тревогу не стал использовать ещё по одной причине. Эффекта неожиданности с моей стороны нет. Вчера мы обсуждали условия учений, и никто местному командованию не мог воспрепятствовать предупредить комбатов. Очковтирательство в этом времени оборотов не набрало, но рисковать не хочу. И необходимости нет. Так что всё было спокойно. Зарядку красноармейцам сократили, завтрак дали на полчаса раньше, объявили о тактических занятиях в форме учений и дали им час на подготовку. И сами готовились. Расставили наблюдателей, пару временных НП снабдили связистами с радиостанциями. После этого поставили комбатам задачу, дали старт и включили отсчёт времени.

— Занять высоту № ХХ.YY, опередив противника. Продержаться полчаса, отбить вероятные атаки. По возможности уничтожить противостоящее подразделение, — так звучала задача.

По мере хода учений, поглядывал на переговаривающихся командиров, стараясь не показывать падающее всё ниже настроение. Мне не повезло ещё и с выбором. Я монетку бросил, кто из нас, я и Анисимов, где будет. Догадался я вчера вовремя вызвать полковника из штаба. «Кто у нас по обороне?», — как-то спросил царь из сказки. Вот и я себя спросил: кто у нас по боевой подготовке? И на самолёте-наблюдателе его сюда и доставили. И моя монетка определила его следить за первым батальоном.

— Он не по уставу сделал, — ухмыляясь, рассказывал полковник, — выделил из батальона восемнадцать человек, самых крепких и быстрых. Разгрузил их, оставил только боезапас и оружие. Потом дал два пулемёта, толкового сержанта, соображающего в картах, и отправил весёлым аллюром на точку.

Любит он пользоваться кавалерийскими терминами, несмотря на то, что всю жизнь в пехоте провёл. Комбат-1 молодец, нестандартное решение принял, поэтому и победил. Комбат-2, поняв, что высота занята, сдуру кинул пару рот в атаку. Хорошо, что только пару. Как они в атаку ходят… у меня при виде этой картинки чуть зубы не заныли. Удручающее зрелище! Налёт неорганизованной орды, вот что это. В реальном бою они бы половину дистанции не пробежали.

Ну, что, начнём?

— Решение выделить быстрый авангард ты, товарищ комбат, принял правильное и удачное. За счёт чего и выиграл, — капитан сияет, но следующие слова быстро гасят его радость, — но это единственный плюс для вас обоих. Хотя нет, ещё один, небольшой. Преодоление батальонами десяти километров по пересечённой местности с частичной загрузкой за час — хороший показатель. Но на этом всё хорошее кончается.

После паузы вопрос комбату-1. Именно в этот момент закуриваю папироску. Люблю сочетать разнообразные удовольствия одновременно.

— Скажи, товарищ капитан, почему твои люди не окопались и не оборудовали хоть какие-то позиции? Хотя бы для пулемётчиков? Да, у вас фора была всего десять-пятнадцать минут, но и за это время многое можно сделать. Твой противник не догадался ударить по тебе миномётами, но нельзя брать в расчёт глупость неприятеля. А в окопах ты был бы в относительной безопасности.

— У меня тоже миномёты есть, — бурчит капитан. Комдив смотрит предостерегающе. Ну, как же, осмеливается спорить с командующим. Выпускаю в сторону струю пахучего дыма. Голову приятно кружит.

— Да, есть, — останавливаю жестом комдива, — но только координаты твоих позиций ему известны, а тебе местоположение его миномётов нет. Так что он мог снести твой авангард с вершины, организовать заградительный огонь по противоположному склону и без хлопот занять вершину. После этого окопался бы, используя воронки от мин. И ты бы его не сковырнул оттуда.

— Так что победа твоя не убедительна, — вздыхаю напоследок и обращаюсь к комбату-2, — твоя атака с бухты-барахты, без предварительного обстрела, выявления и подавления огневых точек выглядит идиотской. Вряд ли хоть кто-то из твоих людей добежал бы до вершины. Три четверти положат ружейно-пулемётным огнём, потом закидают гранатами. Ты ими воспользоваться не успеешь. Они выше, поэтому их гранаты будут лететь дальше, чем на ровном месте, а твои — ближе. Обе роты ты потерял. После этого комбат-1 при поддержке миномётов мог атаковать тебя сразу с двух направлений, имея двукратное преимущество в численности. И если бы его атака была организована по-умному, от твоего батальона ничего не осталось бы. Кроме трофеев.

Гляжу на дорогу чуть вдалеке. По ней весело бежит грузовик. Показываю всем на него.

— Скажи, комбат, а почему бы тебе не выделить ещё одну группу с пулемётом и на дорогу послать? — спрашиваю комбата-1, — если поймал бы грузовик, все проблемы были бы решены. В реальной войне свой не откажется подвезти, вражескому пулю в голову и вперёд. Тогда бы не за пятьдесят минут вторая группа прибежала, а за десять, потом отправляете машину за остальным батальоном. И за фору времени, самое малое, полчаса, успели бы полностью оборудовать пулемётные гнёзда и позиции для миномётов. Занять высоту, товарищи командиры, это означает оборону организовать, а не просто залечь и винтовку нацелить.

По мере моих речей лица всех присутствующих, за исключением моего адъютанта, темнеют всё больше.

— То же самое мог сделать и ты, — бросаю комбату-2. Все толпятся рядом, один я на валунчике сижу. Где его Саша нашёл, без понятия. Поразительная у него способность хоть какой-то комфорт начальству организовывать.

— Михал Сергеич, — гляжу на комдива. Лицо у него неприятное, вызывает ассоциации с жабой и змеёй одновременно. Но он мой подчинённый, так что…

— Что-то у вас вид не очень, — тон у меня благожелательный, — вы ничем не болеете?

— Никак нет, товарищ генерал армии! — по имени-отчеству меня величать не желает. Уставник и педант.

— Значит, нервничаете сверх меры. Отправляйтесь-ка вы на отдых. Отдохнёте на море дней двадцать, подлечитесь, семье время уделите. Василий Иванович, организуй ему это дело.

Командарм Кузнецов согласно кивает.

— Не будет путёвок на море, можно и так. Но в апреле, не позже. К лету все на месте должны быть.

Я их собирал в начале месяца, командиров от уровня батальона и выше. Кое-какие результаты видны, красноармейцы совершают 10-километровые марш-броски довольно бодро. А как со всем остальным? Отдельные диверсионно-разведывательные роты есть в каждой дивизии, за этим я слежу плотно. Что по другим направлениям?

— Василий Иванович, подумай пока над тем, как расширить диверсионную роту до батальона, не разоряя другие подразделения.

— За счёт призывников, — тут же находит решение командарм.

— Резко не надо. Пусть ротный набирает ещё один взвод или даже отделение для начала. Мы пока подумаем, как организовать централизованную подготовку. Не забывайте о подготовке водителей и танкистов своими силами.

После летучего разбора результатов проверяем умения миномётчиков. Обоих батальонов.

— Приемлемо, — опускаю бинокль и слышу еле заметный вздох облегчения. Вдали опадают разрывы мин рядом с длинным шестом с висящей тряпкой. Временная мишень.

Можно в Гродно возвращаться. И затребовать коменданта УРа.

28 марта, пятница, время 18:25.

г. Гродно, штаб 3-ей армии.

— Как вы понимаете, мы не можем ждать милостей от природы и чуда от Москвы. Полностью УРы мы ещё долго не построим, поэтому придётся принимать временное решение.

После обсуждения мы его и принимаем. Поторговались немного.

— Товарищ генерал армии, — полковник Иванов немного возмущён, — шесть ДОСов, что вы нам разрешаете, это чрезвычайно мало.

Конечно, мало, — мысленно соглашаюсь. Только я вас чертей, а пуще, мой генерал Павлов, как облупленных, знаю. Эти шесть ДОТов потихоньку превратятся в восемь, а в итоге, не меньше, чем в дюжину.

— Больше не успеем, — отмахиваюсь, — а границу закрывать надо. Поэтому выбирайте места, где без ДОТов организовать оборону сложно. В остальных местах поставим ДЗОТы. Другие позиции оборудуем.

Поднимаю руку, останавливая готовящиеся возражения.

— На самом деле мы оборудуем намного больше позиций, не такие защищённые, но попадание 76-мм снаряда должны будут выдержать. Такие ДОТы, облегчённого типа, строить намного легче и быстрее. Все шестьсот ДОТов мы не построим, но штук сто-сто пятьдесят, думаю, возможно. Конструкцию пока продумываем.

Подумав, добавляю.

— Пока выбирайте места размещения ДЗОТов и огневых точек облегчённого типа.

— Какие у них будут характеристики?

— Танковая пушка 45-мм, — немного приоткрываю завесу над тайной задумкой, — но больше ничего не спрашивайте.

Командиры и я принимаем общее решение о разбивке УРа на две части и подчинением их командованию 27-ой и 56-ой стрелковым дивизиям. Комендант включается в 56-ую, как комбат, обучение командиров второй половины УРа — на нём и на командире 2-го пулемётно-артиллерийского батальона. Комдивам придётся выделить на УР по целому полку, зато линия будет закрыта.

— Товарищи командиры, это временная мера, — объявляю, ухмыляясь про себя. Известная всем истина: «нет ничего более постоянного, чем временное», она из моей эпохи. Здесь пока не знают.

— Дмитрий Григорич, а как же война малой кровью на чужой территории? — подсекает, но не меня, а генерала, которому я еле успеваю зажать рот, — я так понимаю, мы должны мощным танковым контрударом смять противника и перейти в наступление.

— А у вас есть мощный танковый кулак? Нет. И у меня нет. Нужны средние и тяжёлые штурмовые танки, а у нас их кот наплакал. Будут только в следующем году. А что до этого делать? Сидеть, сложа ручки? К наступлению мы не готовы, и оборона отсутствует. Будем готовить оборону, пока страна куёт нам танки в нужном количестве и потребном качестве. Одним 6-ым мехкорпусом во все стороны не помахаешь.

И тут же задумываюсь, а какого хрена у меня делает самый мощный и боеготовый 6-ой мехкорпус в Белостоке? Удары фон Бок нанесёт в районе Бреста и Сувалок, затем по сходящимся линиям возьмёт за горло Минск. И почти три сотни Т-34 и КВ-1 ни словом против этого не возразят. Слишком далеко, не успеют. Люфтваффе их просто раскатает по грунту непрерывными бомбёжками и всё. И что делать?

Тут вот в чём дело. Перебросить тысячу танков незаметно невозможно. Либо только этой операцией я и буду заниматься. А вот переместить чуть более двух сотен лёгких танков и бронемашин соседнего 13-го корпуса намного проще. И немцев особо не взволнует передислокация этого легковесного недокорпуса. Сдвину я его куда-нибудь севернее Бреста, поближе к возможному танковому прорыву немцев. Там он нужнее будет, южнее Бреста вермахт с танками не полезет, там болота густо идут.

И ещё одно: усиливать 6-ой корпус больше не буду. Вытаскивать из него танки тоже не дело. Рушить сложившуюся часть не стоит. А вот перебросить 29-ую мотодивизию южнее, для перехвата возможных прорывов можно. Пожалуй, стоит усилить их танковым батальоном из Т-34.

Из внутренних диалогов.

— Чего это Жуков всё профукает? — генерал не доволен моей фамильярностью.

— Сам всё увидишь…

Под конец дня ставлю командарма Кузнецова в неловкое положение, а точнее сказать, сажаю в лужу. Холодную и противную. Требую обеспечить мне радиосвязь со штабом округа. На вид уверенно он ведёт меня по коридору в угловую комнату, которая вдруг почему-то оказывается на замке.

— Сейчас выясню у начальника связи, почему радиопереговорная закрыта, — в его глазах с самого начала замечаю лёгкую тень смятения.

— Не надо ничего выяснять, товарищ генерал-лейтенант, — говорю я мягко, но Кузнецов мгновенно спадает с лица. С имени-отчества я перехожу на официальное обращение, и мягкость моего тона только усиливает давящее впечатление. Мгновенно он понимает, что означает эта перемена. Иначе недолго бы он пробыл генералом. А ещё я успокаивающе похлопываю его по плечу, от чего моего командарма, неожиданно лишившегося обнадёживающего индивидуального звания «Василий Иванович», пошатывает.

— Радиорубка, как говорят моряки, должна работать круглые сутки без выходных. Отсутствие дежурного по радиосвязи приравнивается даже не к оставлению поста часовым, а полному снятию караула по произволу его начальника. С объекта стратегической важности.

Мой тон ещё более смягчается, Кузнецов почему-то бледнеет. Мои глаза, чувствую, тоже светлеют. Совсем не от радости или приступа дружелюбия.

— Вы поймите, товарищ генерал-лейтенант, майор не всегда старше лейтенанта, — заботливо снимаю пылинку с его плеча, — особенно с некоторыми приставками к их званию.

Возвращаемся. Только до холла, всё моё я не ношу с собой, всё мое носимое в руках Саши. На выходе из штаба, а до аэродрома слегка взмокший Кузнецов нас провожает, начинаю давать инструкции. Ему и полковнику Анисимову, ответственному за боевую подготовку.

— Товарищ генерал-лейтенант, — мой переход на официальное звание замечает и Анисимов, — завтра с утра жду вашего доклада, что всё у вас в порядке с радиосвязью. Доклада по радио, как вы, надеюсь, понимаете. И поверьте, я не забуду убедиться, что на уровне корпусов, дивизий и полков тоже всё в порядке.

— Теперь ты, Николай Павлович. Продолжишь священную миссию по проверке боеготовности. Основательным галопом, как ты любишь. С 3-ей армией, считай, завершено. Пойдёшь дальше на юг. Следующая остановка — 10-ая армия. С УРами поступишь по той же схеме, что и я. Так же проведи небольшие учения на уровне батальонов. Постарайся без особых материальных затрат. На боеприпасы и тем паче ГСМ. Нам нужно выяснить уровень командиров младшего и среднего звена. Про высшее звено мы уже знаем, что оно ни к чёрту…

Кузнецов дёргается, на что я и рассчитывал.

— Совсем забыл, — хлопаю себя по лбу, — товарищ генерал-лейтенант, надеюсь, вы догадались списать на учения и боевую подготовку хотя бы сотню мин?

Опять бледнеет.

— Коля, — перехожу на совсем интимное обращение к своему полковнику, — подпиши ему ордер на расход боеприпасов, пусть накапливает сверх нормативов. Патронов никогда не бывает слишком много, их либо очень мало, либо просто мало, когда уже не влезают. С горючим та же петрушка.

Анисимов имеет на это право, с моим одобрением никаких сомнений у него не будет. Кивает и снова смотрит на дорогу, по которой весело бежит автомобиль. Сзади порыкивает бронеавтомобиль охраны.

— Я этих ухарей знаю, — киваю на Кузнецова, — пока мы тут в машине едем, его штабные уже всех соседей оповещают о проверке. Что проверяют, как и зачем…

— Дмитрий Григорич… — чуть не стонет Кузнецов.

— А если не оповещают, то они — идиоты, — заканчиваю я. Мне так удобнее и привычнее, нежели насиловать подчинённых, принуждая их утаивать начальственную угрозу от своих соседей. Как-то это не по-товарищески, не по-советски.

Мне так удобнее. Знаю, что нет необходимости проверять все армии, или все корпуса. Проверил в одном месте и улетел в небо. А по войскам долго круги потом расходятся. Все лихорадочно бегают, приводят всё в порядок, усиленно красят траву. Зная, за что конкретно коллеге уже прилетело. По итогу мне весь округ проверять не надо. Не всегда, по-крайней мере. Нагрянул в одно-два место и обратно, к жене и детям. Обещал ещё к Белову в 1 °CАД заглянуть, может, и загляну, но позже.

27 марта, четверг, время 11:25.

Поле и перелесок рядом в двух километрах северо-западнее Пинска.

— Поле-то уж вспахано, тащ капитан! — на капитана Крайкова сияет веснушками молодой солдат. Не только возрастом молодой, небольшой срок службы выдаёт гимнастёрка. Почему-то она всегда себя так ведёт. С точностью до полугода по ней можно определить срок, отбарабаненный красноармейцем.

Капитан задумывается. Портить пашню не хочется, и деваться некуда. Прокладывать линию по краю, где наездили грунтовую дорогу, такая морока. Через лес, только вручную. С одной стороны, не страшно, у него целое отделение, сто метров для них меньше часа. Парни крепкие, наточенные лопаты в кузове машины, но это время. Опять-таки петлю делать.

— Грабли у нас есть?

Оказалось, что есть, сержант позаботился. Молодец! Сам-то он не догадался. Там ещё пара ломов лежит, топоры, короче, шанцевый инструмент у них в наличии и ассортименте. Всё началось почти месяц назад, когда командующий дал ему фронт работ. Поначалу капитан, привычно держа лицо, про себя поморщился. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять. Никого не интересует, хочется тебе в земле ковыряться или не очень. Но с течением времени капитан осознал важность задачи. Прежде всего по вниманию самого командующего, который долго не выпускал его из поля зрения.

— У нас фактически нет связи, товарищ капитан госбезопасности, — немного официально заявил командующий, обычно Павлов не поминал госбезопасность. Симметрично и Крайкову разрешалось именовать его просто генералом. А то и по имени-отчеству.

— Как это нет? А как вы приказы передаёте?

Павлов раздражённо махнул рукой.

— Пользуются гражданскими линиями, по телефону звонят. Радиостанции есть у всех до уровня полка, но никто к ним не подходит. Папуасы хреновы! Боятся!

Генерал объяснил, чего он хочет. Связь по радио это хорошо, но есть недостатки. Разговор подслушать легче лёгкого. Надо шифроваться, любой шифр можно вскрыть или добыть шпионскими способами. Проводная связь в этом смысле надёжнее. Чтобы подслушать, надо знать, где линия, добраться до неё, — а обычно она на своей территории, то есть, сделать это могут только шпионы, — и только потом подключайся и наслаждайся подслушиванием. Пока тебя не застукали за этим неблаговидным занятием.

— Пользоваться радио я их заставлю. Всех. Но иметь резервные линии не помешает, это ещё один канал управления войсками. По узлам связи я расставлю посты ВНОС, и эту сеть раннего оповещения, предупреждения и контроля создашь ты. Они не только за небом будут следить, вообще за всем. Своего рода разведывательная и управляющая сеть на собственной территории, нервная система всего округа. Но пользоваться ею командиры будут только в экстренных случаях, основной канал для них — радио.

После уточнения деталей капитан принялся за дело. Основная тонкость — связь должна быть скрытой. Нельзя на столбах, деревьях и шестах провода развешивать. Глубоко закапывать — слишком много времени уйдёт.

— Людей возьми, сколько надо. Хоть роту. Только секретность как будешь обеспечивать? — нагружал его трудностями генерал.

С секретностью проблем капитан как раз не видел. Хоть и для роты. Всё элементарно. Привозишь людей на место в закрытом кузове, выглядывать запрещаешь. На месте роют длинную траншею, укладывают кабель и уезжают. Роту с севера использовать на юге, южных на западе, западных на востоке и так далее. Можно из Смоленска людей привезти, они вообще не поймут, где находятся.

Вот только долго это, вручную копать, хоть и не глубоко. Генералу достаточно, чтобы рыбак, копая червей, не наткнулся. Или трактор плугом не зацепил. Так что сантиметров шестьдесят-семьдесят в самый раз.

Капитан придумал нужное приспособление, как раз при словах о плуге. Вот что ему нужно! Глубокий узкий плуг! Хм-м… а трактор потянет? Резать на такую глубину?

В итоге, после совещаний с механиками и собственных размышлений додумался до узкого колеса диаметром метра в полтора. Колесо узкое и острое, оно теперь стояло за трактором. На его мощную ось, которая не давала «утонуть» всему колесу, опирались два обрезка рельсов. Чисто оглобли тележные. На концах приварены площадки для груза и дуги для защиты от колеса. Оно не как бритва острое, но всё же.

Капитан боялся, что веса не хватит, но двух красноармейцев габаритами посолиднее обычно хватало. Где грунт плотнее на балки-оглобли вставала ещё пара. А те, на площадках, не бездельничали, подпрыгивали, время от времени, приседали. Колесо и уходило вглубь, вплоть до колёсиков на оси.

За ними разматывали и укладывали кабель, потом ехала машина с остальными довольными парнями в форме. Санаторий, а не работа! Поездка на свежем воздухе в весёлой компании, за них работает трактор, вот это жизнь! Обещала Советская власть счастливое и сытое житьё-бытьё, вот оно! Счастье не бывает полным, и в лесах часто приходится браться за лопаты. Ну, так крепким парням не в тягость пару часов в день руками поработать. Это ж не от зари до зари.

Машина ехала не просто так, а по разрезу, утрамбовывая и заваливая разрез в земле. Один раз по неопытности погнули режущее колесо. Капитан посмотрел бешеными глазами, очень он не любил промахи. Красноармейцы на колесе подпрыгнули не в такт. Пришлось другому попрыгать, а виновному слезть. Выправили. Но теперь строго одновременно.

Надо было площадку между балками поставить, — думает капитан, — в ближайшем МТС слепим…

За неделю бросить линию, длиной в пятьдесят километров, от Барановичей до Пинска это по-стахановски. Капитан надеялся, что до конца мая, как велел генерал, они успеют.

Он ещё больше его зауважал, когда тот нарисовал ему схему и обозвал её «звездой». Но не совсем звезда, потому что концы лучей, идущих из центра, между собой тоже соединены. На сектор велосипедного колеса со спицами больше похоже.

— При таком соединении, чтобы отрезать от сети любой узел, нужны три обрыва, понимаешь? — объяснял генерал, — очень надёжная связь получится.

Первым делом ему надо довести линию до Бреста, а потом на север, огибая Белосток, который будет промежуточным центром.

Они поехали по пашне, красноармейцам пришлось лопатами и граблями восстанавливать культивированное поле. Но это не трудно, траншею копать намного тягомотнее и дольше. А кусочек им надо пересечь небольшой, метров в сто пятьдесят.

29 марта, суббота, время 08:15.

г. Барановичи, штаб округа.

Кирилл Арсеньевич.

— Товарищ Сталин уверен, что Гитлер в этом году не нападёт, — увещевает комиссар Фоминых.

— А если нападёт? Вот не обратит внимания на уверенность Сталина и нападёт? — стараюсь не злиться, но взгляд непроизвольно тяжелеет. Как меня всё достало! Даже к фамилии «Сталин» забыл присовокупить обязательное «товарищ». Хотя правильно. Какой он Гитлеру товарищ? Устроил совещание в своём штабе с утра пораньше, сразу после радиодоклада от командарма Кузнецова. Успел, шельмец! Не успел бы, вылетел бы из генеральской когорты.

Атмосферка царит тревожная. Только что во время зарядки и утренней пробежки, — до сих пор, кстати, не курил, набираю форму, — слышал из громкоговорителя песню про бронетанкистов, сталинских и плечистых. Про руки-крылья и пламенный мотор тоже обязательно. Бодренькое такое из динамиков льётся. А на душе у всех тучки бегают. Уж больно силища за рекой громадная собирается. На пикник собрались?

Все что-то чувствуют спинным мозгом и стараются себя успокоить. А как успокаиваться? Да элементарно! Наша армия рядом, наша доблестная Красная Армия, что от тайги до британских морей всех поставит в позу и… всё сильней. Грозные танки, мощные пушки, быстрые самолёты, всё есть! И Москва говорит, что всё хорошо, с Германией мир и дружба. Эшелоны туда-сюда так и снуют.

Мы — главная защита и повод для спокойствия мирных граждан! Красная Армия ведь всех сильней, не будут же зря каждый день так петь.

И что армия? А доблестная Красная Армия не чешется. Товарищ Сталин сказал, войны в этом году не будет, так что ничего, что у нас чего-то не хватает. В будущем году всё будет. Вот тогда и.

— Что будет тогда? — перевожу взгляд на остальных. Здесь почти все, кроме кадровика, пограничника и некоторых других, что я в Минске оставил.

— Будет плохо, — соглашается начштаба Климовских. Меня это не радует, когда быстро соглашаются. Потом они так же быстро забывают о своём согласии.

— Общие слова. Я вам подробно сейчас объясню, что будет. Немцы разобьют нас в два счёта и через неделю войдут в Минск. И тогда Москва с нас спросит. И что вы ей скажете? Будете лепетать про мнение Сталина? И что вам скажут? Скажут то же самое, что я в ваши головы, блядь, никак вбить не могу! Вы — армия и обязаны быть готовыми всегда!

Перевожу дыхание, немного спустил пар, теперь можно спокойнее.

— Вам скажут именно так, а потом расстреляют всех, кому не повезёт в бою погибнуть. И правильно сделают.

— Андрей Терентьевич, сколько я буду заниматься связью вместо вас? — не сегодня, так завтра никто не уйдёт обиженным, всем перепадёт. Сейчас очередь начальника связи.

— Вы уже давно тут и ни хрена не делаете!

Генерал-майор слегка краснеет от выволочки.

— Я ВЧ-связью с Москвой занимался, Дмитрий Григорич!

Да? — это я так взглядом спрашиваю. И так же молча говорю: ну, ладно, будем считать, прикрылся. И продолжаю, смягчившись.

— Связисты от меня пинок получили, но этого мало. Составьте план периодических проверок знаний немецкого языка и профессиональных навыков. По всем частям. Но это повседневная текучка. Сегодня займитесь вот чем. Подготовьте шифры, кодовые слова и всё прочее. Разошлите по армиям и корпусам. Научите строить разговор так, чтобы строгий доклад напоминал болтовню старых друзей о рыбалке. Или доклад наверх председателя колхоза. Потом, это должно случиться не позже трёх дней, запретите пользоваться гражданской связью. Всем!

Обвожу всех злым взглядом, мой голос начинает неприятно лязгать.

— Никому доклады по гражданским линиям не принимать! Только по радио или своим линиям связи, которых пока нет. Хотя уже есть с Пинском. В ближайшее время будет с Брестом и Кобрином. Но вы этими линиями всё равно пользоваться не будете. В мирное время.

Дальше тон сбавляю. Всегда так со мной происходит, когда объясняю детали.

— Доклад должна делать каждая армия два раза в сутки, если нет происшествий. Утром и вечером. Сделайте расписание. Девять ноль ноль — 3-я армия, девять двадцать — 10-ая армия, потом 4-ая и 13-ая. Вечером так же. И каждый день пусть докладывают. А с восьми до девяти утра корпуса пусть шлют доклады по радио в штабы армиям.

Делаю паузу. Догадается или нет? Ожидание безрезультатно.

— Так, значит, не догадываетесь, товарищ генерал-майор? — смотрю на начальника связи с сожалением, — вы будете слушать доклады корпусов в штабы армий. И если ничего не услышите, то сами знаете, что надо делать. Или этого тоже не знаете?

— Знаю, товарищ генерал армии, — тускнеет генерал.

— Можете пользоваться радио в течение дня. Например, анекдот какой-нибудь можете рассказать начальнику связи армии. Только смотрите, — грожу пальцем, — анекдот не должен быть антисоветским.

От такой шутки мой генерал зеленеет. Остальные тоже скукоживаются. Кажется, я лишку хватил. Зато идея появляется.

— Хорошая идея родилась только что, — извещаю радостно, — рассказывайте анекдоты про Гитлера. Пусть немчура слушает.

Тягостное впечатление сглажено. Мы собрались в субботу, как у всего советского народа, у нас семидневка. Шесть рабочих дней, воскресенье — выходной. Хотя у нас редки выходные даже в воскресенья.

Дальше на очереди инженерная служба. Мне надо торопиться, вечером совещание в Главном военном совете с участием Сталина. Вчера известили. Вот и тороплюсь загрузить всех по самую макушку.

Если я не буду убивать по несколько зайцев за один выстрел, ничего не успею. У меня масса лёгких неисправных танков. На лом их. Но не всё, пушки у них в порядке, как и ряд простых механизмов. Я задумал сделать облегченные огневые точки из танковых башен. Укрепить их защиту, наварить второй слой брони через промежуток к основной. Пространство между ними засыпать гравием. Попробовать, конечно, надо, какой калибр такая защита выдержит. Крупнокалиберную пулю точно сдюжит.

— Понятно вам, товарищи генералы? — займутся этим двое. Главный инженерный генерал-майор Васильев и такой же генерал по УРам Михайлин.

— Надо глубоко продумать систему обороны. Усилить этими точками ДОТы, к которым могут подобраться пехотинцы. 45-мм пушками можно прямо по ДОТу шмалять, ему ничего не будет, а враг будет уничтожен. Возможность круговой обороны обеспечиться тем, что вы сохраните возможность вращения башни. Остальное железо от танка пустите на «стакан», который будет под башней и не слишком длинный выход наружу, либо в ДОТ, либо в другое место. Понятно?

— Сколько таких «стаканов» со «шляпкой» делать?

— Сделайте десяток. Поставьте на место, начав с Гродненского УРа. Опробуйте. Если пойдёт, мы две-три сотни лёгких неисправных танков на это пустим. Двигатели не выбрасывайте. Обдумайте возможность их восстановления. Если мы решим эту проблему на наших заводах, сильно поднимем боеспособность всего округа. Это моторесурс танков, автомашин, тракторов, возможно, самолётов.

— Моторесурс сильно сокращается из-за небрежной эксплуатации, — замечает генерал Васильев.

— Обдумайте меры по повышению культуры эксплуатации, — роняю машинально.

Генералы, и вообще все, смотрят с лёгким недоумением. Иногда прорываются у меня обороты, не свойственные нашему армейско-генеральскому кругу и даже всей эпохе. Но мне есть на что списать. В столицах часто бываю, а ещё немецкий язык учу, — на самом деле совершенствую, — это тоже сказывается.

— Теперь давайте, говорите, что кому нужно и в каких количествах… — составляем общую заявку в наркомат обороны по всем управлениям. Ожидаемо шеф АБТУ затребовал танки Т-34, — увеличил его заявку до двухсот танков, у меня три мехкорпуса «голые», — новые моторы на замену вышедшим из строя, трактора и грузовики.

Подобный же список подаёт Копец, только за самолёты.

— АР-2? — поднимаю на него взгляд, — его же с производства сняли!

— Может где-то осталось? — на мой вопросительный взгляд ответил, — хорошие результаты по бомбометанию даёт. С Пе-2 конкурирует.

— Срочно докладную записку сочиняй! — требую я, — прямо сейчас. С цифрами!

Заметался мой Иваныч, из кабинета к телефону и обратно. Цифирьки по своему управлению добывает. Опять примечательная картинка вырисовывается, Копец по ходу дела излагает. Этот самолёт дал на испытаниях очень приличные показатели. Но госприёмка затребовала увеличения скорости. Всё время им хочется, чтобы бегемоты могли догонять гепардов. Поставили более мощные и тяжёлые моторы, что-то ещё, пересчитали и изменили конструкцию, в результате всё остальное испортили, а скорость до нужного уровня так и не довели. Зато теперь у нас есть Пе-2. Машина не без недостатков, но с перспективой, если специалисты не врут.

Много ещё чего было. По той же связи я не забыл для Крайкова плюс в запасы полевой кабель ПТГ-19. Заявка с сопутствующими бумагами разбухает до десяти листов. Машинистка трещит с пулемётной скоростью.

— Наверняка что-то забыли…

— Бронебойные снаряды, — хмуро подсказывает полковник Иванин, — но можно не записывать, всё равно не дадут.

Точно! Вот про это не вспомнил! И это ни черта не мелочь! Бронебойно-трассирующих 76-мм снарядов у нас не то, что мало, у нас их совсем нет!

Насчёт «можно не записывать» полковник в корне не прав, что я ему тут же объясняю. Обычные бюрократические штучки. Если вдруг начнётся поиск стрелочников, то нам с удовольствием поставят в вину отсутствие заявки. Вы же не просили! — выпучит глаза высокое начальство, — раз не просили, значит, не надо. Вам на месте виднее, что вам нужно.

Но если в наличии неудовлетворённая заявка, то взятки с нас будут хоть чуточку глаже. По сути, у нас сейчас нет штатных противотанковых средств против средних, а в будущем и тяжёлых танков.

Час мы ещё машинистку мучили. Три раза перепечатывали, правда, не с начала до конца, отдельными листами.

— Хватит! Перед смертью не надышимся, — подмахиваю своей начальственной подписью документы, отдаю начштаба. У него тоже право и обязанность подписи есть.

Пора собираться в дорогу. Лететь часа два, на обустройство не меньше часа, обед, зайти в наркомат. А там я столько времени потеряю, что как бы не опоздать. Но нарком обороны маршал Тимошенко, надеюсь, без меня не уйдёт.

29 марта, суббота, время 11:30.

Небо над Барановичами, борт ТБ-7.

Кирилл Арсеньевич.

Обедать на дорогу я не стал, перекусил бутербродами. В самолёте туалета нет. Все пассажиры и экипаж перед полётом обязательно ходят в комнаты размышлений. Кстати, этот вопрос надо решать. Ладно, мне до Москвы два часа всего, а если дальний перелёт на много тысяч километров?

Примерно определился я с задачей, которую надо решить. У меня сотни тысяч народу, тысячи танков, десять тысяч артиллерии и много ещё чего. Всё это надо свести в единый организм, живучий, боеспособный и эффективно управляемый. Из прошлой жизни запал в голову завлекательный оборот: «единый ударный комплекс». Системы обнаружения противника, включая орбитальные спутники, системы наведения ударных самолётов, оповещение наземных войск и флота, системы связи…

Из внутренних диалогов.

— Что такое «орбитальные спутники»? — вклинивается генерал. Б…й высер! Забыл закрыться! Ладно, может больше уважать будет.

— Космические станции, летают вокруг Земли на высоте от 200 до 400 километров. В них куча аппаратуры, могут распознать объект размером до метра. И по радиосвязи дать сведения наземным и воздушным силам. Обзор в несколько тысяч километров.

Ошарашенный генерал замолкает.

Сначала закроемся…

Итак, все эти системы, как нервная система человека в комплексе объединяют все наземные, воздушные и морские силы. Исполняют роль разведчика, корректировщика огня и даже наведения ракеты на цель, хотя последняя опция сейчас недоступна. Управляемых боеприпасов нет, и ещё долго не будет.

Глаза сверху, вот что это. Слышал как-то мнение, над которым некоторые потешаются, но чувствую, резон в нём есть. То, что выше, бьёт то, что ниже. Вертолёты бьют танки, самолёты бьют вертолёты, стратосферные самолёты способны бить остальные аппараты. Тот, кто выше, получает преимущество, поэтому в фильмах о войне есть масса эпизодов о взятии или обороне некоей высоты. Обзор лучше, стрелять удобнее.

И связь, связь, связь! Теоретически можно связаться напрямую даже с отдельным танком и давать ему наводку на противника. Чисто теоретически. Хотя в моём времени, возможно, так и делают.

И вот когда мой округ будет пусть сложным, но многоуровневым и эффективным ударным комплексом, тогда… нет, и тогда я не достоин победы. После этого встаёт вопрос о гвоздях. О всех многочисленных и многообразных мелочах, отсутствие каждой из которых способно привести к поражению. К примеру, очень важный «гвоздик» — бронебойно-трассирующие снаряды. И это «гвоздя» в нашей кузне нет.

Вот такая трудная двухуровневая задача. Создание и настройка сложного механизма, а потом снабжение всем необходимым и расшивка узких мест. Она почти не выполнима. Очень надеюсь на слово «почти», оно даёт зазор, вселяющий надежду. Пока что у меня нет армии, у меня ополчение, которое притворяется армией. Боевые задачи средней сложности мой округ выполнять не способен.

29 марта, суббота, время 16:05.

Москва, наркомат обороны, кабинет наркома.

— Бронебойно-трассирующих не дам, — спокойно и категорично заявляет маршал, — их просто нет.

— У Жукова есть, хоть и немного. У меня ни одного нет, — отступать не собираюсь.

— По Жукову основной удар будет…

— А по мне отвлекающий, — делаю манёвр, разговор с наркомом один в один боевые действия, — который превратится в основной, потому что мне обороняться нечем.

Мы поминаем расчёты генштаба РККА. Генералитет армии резонно полагает, что главный удар немцы нанесут по югу. Украина, Донбасс, Крым, выход на Кавказ. Этим самым они лишают СССР огромной ресурсной базы и если не захватывают Кавказ, то серьёзно затрудняют связь с ним. Планируют прибрать к рукам нефтеносные районы Грозного и Баку. В принципе, они правы, но я тоже прав.

Мои бронебойно-трассирующие где-то всё-таки лежат. Это в процентах их мало, а так-то на первое время всем пограничным округам хватило бы. Полторы-две сотни тысяч их всего, лично мне десятка полтора хватит. Хотя, конечно, я полсотни тысяч запросил. Патронов слишком много не бывает.

— А я, между прочим, Москву прикрываю, — наращиваю давление.

— До чего ж ты настырный! — раздражается маршал.

Вот не пойму я его! В моё время московские чиновники себя так вели. Жлобились на каждую копейку, как будто из своего кармана отдавали. Так и Тимошенко с дефицитными снарядами жмётся. Я привёз с собой начальника АБТУ* полковника Иванина, не всё же мне по наркомату и ГАУ РККА** бегать. Ему ничего не дали, вот и пробую через наркома.

— Семён Константиныч! Я ж большевисткий генерал, мне положено быть таким, неудержимым, — улыбаюсь во всю ширь. Маршал слегка смягчается, снимает трубку.

— Григорь Иваныч, — мелочиться ему не с руки и меньше, чем с шефом ГАУ маршалом Куликом, разговаривать не по чину, — здравствуй. Тебе с западного особого уже приходили? Понятно. Да, знаю, я знаю. Ты вот что, поставь в очередь на первое место, всё-таки особый округ. И отправь пару тысяч бронебойных на 76 миллиметров…

— Пять, Семён Константиныч! — громко шепчу я, — Пять тысяч!

— Григорь Иваныч, пять тысяч. Две будет мало. Ну, это понятно. Пока, Григорь Иваныч.

Кладёт трубку и смотрит слегка осуждающе. Сижу неподвижно, но как бы развожу руками, куда деваться-то, товарищ маршал? Что-то он подозрительно мягкий сегодня, может ещё что-то попросить?

— Тяжёлые платформы тебе зачем? Да ещё сотня штук?

— Тяжёлые грузы перевозить, — я невозмутим, — гаубичные батареи хочу на них ставить. О бронепоездах думаю. В целом, потребность в них большая, танки КВ как перевозить? Железнодорожники меня давно трясут…

Ещё одна виза, как победный скальп на поясе удачливого и смелого индейца. Урезал наполовину, что, безусловно, гадство. Я ещё не вполне привык к местным реалиям, когда в заявках начальству всегда указывают количество в два-три раза больше потребного. Опытным путём все давно поняли, сколько надо просить, чтобы получить примерно по потребностям, а я всё приловчаюсь.

Полевой кабель не урезает, визирует все пять тысяч километров. Конечно, это не гарантия, что будет всё, это почти гарантия, что будет половина. Мне хватит. Но чем больше позиций он пропускает, тем больше растёт подозрение. Это мой генерал мог не заметить, он в чём-то остаётся, хоть и хитрым, но наивным крестьянином. Бюрократические штучки для него лес тёмный, чужой и неизведанный. Подозрение моё вполне определённое, маршал чего-то от меня хочет.

Над строчкой с бомбардировщиком АР-2 он смеётся.

— Этого давно нет. Если только у соседей выпросишь, — думаю, вряд ли, если и дадут, то последний хлам, да взамен последние штаны попытаются снять. — Что-то твой Копец совсем зарапортовался.

Станки и ремонтное оборудование пропускает. Условно.

— По возможности. Если сверхплановый выпуск будет. Сам знаешь, как у нас всё расписано.

Вздыхаю. Не, ну его нахер! Договориться напрямую с заводами можно, тут ничего сложного нет. Я им подброшу металл, даже дюрали немного могу дать, цемента подбросить, а это фонды. И тогда у них будет возможность выпустить сверх плана. Могут перехватить, ушлых ребят вокруг полно, но я знаю, как дела делаются. Только сам я этим заниматься не буду, пробивные мужички, да с большими ромбами и шпалами, у меня найдутся. Усилю их тяжёлой артиллерией в виде самых горластых комиссаров, — а армейские комиссары как бы ни самые наглые, — и дело будет в шляпе.

Изучаю возвращённую мне бумагу. Не то, чтобы совсем всё хорошо, но вполне, вполне. Была б везде зелёная и широкая улица, я бы насторожился. Мой генерал — нет, а я — да. Но, слава богу… не, не ко времени. Слава ВКП(б), всё в пределах нормы. Хорошей такой, благожелательной нормы.

— По ЗСУ что-то не то? — напротив строчки с зенитными самоходными установками знак вопроса.

— Не слышал бы товарищ Сталин про эти установки, решили бы сами. А так…

А так, это камень в мой огород. Понял, не дурак. Признаю, моя ошибка. Как только Сталин вникает в какую-то тему, все остальные становятся жутко осторожными.

— Дмитрий Григорич, — мы выходим из кабинета, нам пора в Кремль, — тут такое дело. Боевые действия в случае чего придётся вести вблизи от границы. Ты подведи мобсклады ближе. У Гомеля, например, у тебя склад стоит…

— Барановичи подойдут? — если бы я не ждал чего-то подобного, мог бы что-то неправильное сказать, но мозг включился и рванул на полную моментально, как разогретая машина при резко отпущенном сцеплении, — достаточно близко, крупный железнодорожный узел, войска рядом.

— Подойдут, — кивает нарком, — про остальные тоже подумай.

— Думаю, думаю, — вздыхаю тяжело, сочувственно и понимающе, — надо бы их ещё разнести. Сильные у меня подозрения, что немцы своей авиаразведкой какие-то из них вычислили.

— Разнеси. Только вглубь не уводи, — расслабляется маршал.

— Единственно мне приказ нужен, — небрежно бросаю я. Наступает момент «Икс», пиковой важности момент. Именно поэтому мой тон такой лёгкий, между делом.

— Какой приказ? — маршал скрывает прорывающееся напряжение.

— Начальники складов непосредственной и прямой связи с наркоматом не имеют. В случае внезапного нападения как они получат приказ о переходе в моё подчинение?

Мы выходим на улицу, я с удовольствием вдыхаю по-весеннему свежий воздух, провожаю взглядом двух симпатичных девушек, спешащих куда-то по противоположной стороне.

— И что ты предлагаешь?

— Да очевидно же, — вытаскиваю пачку «Казбека», пока объясняю, перекурю. Организм настойчиво требует. Особенно сейчас, когда я так счастливо преодолел острый момент. Не ждал бы, мог не среагировать правильно. Зато теперь можно и допинг принять. Честно заработал.

— Напишите приказ, что с момента официального объявления войны все мобилизационные склады без дополнительных указаний переходят под начало командующих округами.

Маршал напряжённо размышляет, закинув руки за спину.

— Иначе в случае чего нас ждёт чистой воды кошмар, — растолковываю я, — склады непосредственно подчиняются вам, а связь может нарушиться. Мало ли как бомбы лягут. Немецкие. И даже если будет действующая радиостанция, не по радио же вам приказы отдавать.

— В этом году нападения не будет.

Блядский высер! И этот туда же!

— Не будет, так приказ и не сработает, — с наслаждением пыхаю дымом, — это соломка, которую надо подстелить на всякий случай. Мало ли что. Фортуна любит рисковых, а осторожные на ней катаются.

На последнюю фразу маршал хмыкает. Хмыкает и что-то сдвигается. Резон в моих словах непробиваемый. Хуже в любом случае не будет, — лучшая мантра для соблазнения чиновника. Распоряжение или приказ издать, плёвое дело, раз материальных затрат не надо. А взамен реальная защита от неприятных случайностей.

— Хорошо, — соглашается, хотя смотрит с сомнением, — так и сделаем. Но ты, в случае чего, особо не резвись.

— Исключительно в пределах необходимого, — я такой лапочка, аж самому противно. Этот сомневающийся взгляд возьму на вооружение. Есть чему поучиться у маршала, есть! Хорошо так выстраивать подчинённых. Типа, ты — молодец, но смотри у меня, не расслабляйся!

Хрен там я буду себя ограничивать. Я же знаю, что будет потом. После 22 июня всех ударит такой шок, что в моей истории Тимошенко и шеф Генштаба Жуков, — у нас его так и поставили на эту должность, — вообще про эти склады забудут. У меня глаза на лоб чуть не вылезли, когда узнал. Шесть миллионов винтовок и тридцать миллионов выстрелов, — всё упоминать язык устанет, — как корова языком слизала. Что-то успели уничтожить, а чем-то фрицев снабдили. А как же! Для них и старались! Но не это меня больше всего потрясло. Тимошенко и Жуков потребовали от ГАУ снабдить войска всем необходимым, начисто забыв про мобсклады. Как-то мне в голову не лезет, как можно на таком посту просто забыть о таком важном. Это тот самый ресурс, в который и предполагалось первым делом руку запустить, если что.

Словно офисная неопытная девочка-неумеха, которая мало что знает и ничего не понимает, честное слово. В моё время так часто промахи объясняли: ой, у нас тут девочка сидит, она немного ошиблась, частицу «не» в предложении пропустила… хуже, чем в мультфильме «казнить нельзя помиловать».

Нет, из-под Гомеля я склад выведу. Но не в Барановичи. К своему штабу я отведу склады из Гродно и Бреста. Что-то там оставлю, без приличного боезапаса мои армии не останутся. Главное, чтобы обещанный приказ был.

* * *

* АБТУ — автобронетанковое управление

** ГАУ РККА — Главное артиллерийское управление Красной Армии. Заведовало всеми вопросами артиллерийского обеспечения. Вооружением армии всеми видами артиллерии, включая миномёты и зенитки, снабжением боеприпасами, разработками новых видов артсистем, кадрами, ремонтом и т. д.

Кроме того снабжение РККА боеприпасами всех видов, в том числе для стрелкового оружия, тоже шло через ГАУ.

Конец главы 6.

Глава 7. Гладко только на бумаге

29 марта, суббота, время 18:50.

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

Что-то меня нынче заседание не радует. Маршал Кулик, шеф ГАУ, по-моему, на меня зуб точит. Размышляю, чего это он? Кажется, догадываюсь. Он у нас главный по артиллерии, а я тут зенитные танки под видом ЗСУ протаскиваю. Бронетанкисты руки потирают, артиллеристы обижаются. Взыграло у него ретивое, вот он и разоряется по поводу расточительного расходования народных денег на глупые фантазии очередного Тухачевского. Фамилия опального маршала не звучит, но как-то витает над головами. Тот, помнится, вволю порезвился. Пятибашенный танк, может кто-то представить? Я покопался в памяти у генерала, натурально, хоть и мысленно, на жопу сел. Это что, может воевать?

Когда нашёл тухачевскую идею наземных торпед на колёсиках с проводным управлением, долго икал от смеха. Чувак, сцуко, прожил жизнь не зря! Повеселился всласть.

— Товарищи, я же не против, — картинно прижимает руки к груди маршал, — можно каждый пулемет на машину поставить. Да что там, каждому солдату давайте дадим по машине! Только где мы столько автомобилей возьмём?

Вот козёл! Всё перевирает! Лёгкие танки уже есть, отремонтировать и сделать из них ЗСУ, — вот моё предложение. Особо я не волнуюсь, хотя генеральско-маршальский народ вокруг смотрит уже на меня с подозрением, поддаётся убедительному напору Кулика.

— А ГСМ, товарищи! — восклицает Кулик. Не, хватит ему нагнетать, пора пар стравливать. И я ничего не делаю, только громко хмыкаю и чуточку улыбаюсь, будто маршал сказал нечто очень смешное.

Кулик запинается, у публики в глазах появляется, пока лёгкое, сомнение. Слишком я спокоен и даже скучен. Большое дело — вести себя правильно. Что ГСМ? — спрашиваю я глазами. Тот лёгкий танк, на который мы зенитку навесим, воздухом заправляется?

Что-то Тимошенко помалкивает, и не поймёшь, одобрительно к докладчику помалкивает или недовольно. Подозреваю, что он сам не прочь по мне проехаться, Мерецкова я от него спрятал, мог обидеться. Но в свете его негласных и неофициальных просьб ко мне открыто давить меня нельзя. Вполне возможно, это с его стороны строгий взгляд: смотри у меня, ты у меня на прицеле, если что.

Сталин тоже молчит, только дымом всех травит. Вроде тема его особо не волнует, если я правильно его чувствую. По-крайней мере, глаза жёлтым, как у взбесившегося камышового кота, не полыхают. Ведь вроде уже приняли решение переводить производство лёгких Т-26 на ЗСУ… а, нет! Окончательно принято не было, решили, что надо подумать над этим. Хотя производство Т-26 уже остановили.

Совещание набирает ход. Как пишут в таких случаях в пьесах: «Те же и имярек». Примерно тот же состав, что в прошлый раз, а имяреком выступают Берия и Молотов. Посчитал присутствие Лаврентия Павловича плюсом в свою пользу.

А Кулик тем временем приходит в себя и продолжает метать громы и молнии. Прямо ва-банк пошёл. С чего это он? «А чего ему? Ругать намного безопаснее, ответственности никакой. Это новое продвигать опасно. Не сработает — так огребёшь, что костей не соберёшь», — в рифму догадываюсь я.

— У нас, товарищи, вся страна жилы рвёт, чтобы вооружить нашу Красную Армию, как можно лучше. И крайне вредно, я считаю, отвлекать наших оружейников бессмысленными и никому не нужными прожектами. Тратить на них сырьё, деньги, время наших рабочих и конструкторов. Вот приходит генерал Павлов с очередным затратным и никому не нужным проектом. Вот захотелось ему поставить, даже не на колёса, а на танковые гусеницы спаренный ДШК или лёгкую пушку. Я понимаю, что зенитчики будут довольны. Не на своём горбу таскать. Но зачем это армии? У нас и так не хватает автомобилей, да и танков в нужном количестве не хватает. Вот скажите, товарищ Павлов, сколько вам ещё нужно танков, чтобы доукомплектовать ваши мехкорпуса?

Своему генералу не даю даже рот раскрыть. Брякнет что-нибудь не то. Смотрю, не скрываясь, на Кулика с дружелюбной улыбкой. И нарушаю паузу:

— Вопрос не так прост, как вам кажется, Григорий Иванович. Поэтому я отвечу позже. Когда мне слово дадут.

— Вот! — тычет пальцем маршал, — На простой вопрос ответить не можешь. У меня возникает закономерный вопрос: как расценивать эти попытки бездарно разбазаривать народные средства? А, товарищ генерал армии?

— Что? — оглядываю присутствующих, — можно отвечать? Товарищи, мне предоставляется слово?

Мой вид несколько выбивается из общей картины. Почти все присутствующие смотрят осуждающе. Но осуждение пока такое, не опасное. Видимо ждут моего проигрыша, но не фатального. Берия загадочно поблёскивает своим пенсне. Безуспешно прячу усмешку, на самом деле еле сдерживаю смех. Сдерживает меня генерал, совещание серьёзное, смех не уместен.

— Говорите, товарищ Павлов, — пыхает трубкой Сталин.

— Спасибо, товарищ Сталин. — Встаю, машинально оправляя китель, и одариваю всех вокруг жизнерадостной улыбкой.

— Чему вы так радуетесь, товарищ Павлов? — нейтральным тоном, что, исходя из общей ситуации, можно смело считать большим плюсом, поинтересовался Берия.

— Я поясню, Лаврентий Палыч. Я уверен, что маршал Кулик решил развлечь наше уважаемое собрание весёлой шуткой. Иначе я не могу объяснить его странные слова по поводу идеи о передвижных или самоходных зенитных установках.

Ещё раз весело обвожу глазами весь длинный стол, за которым нет свободного места.

— Многие из вас, товарищи, принимали участие в гражданской войне, — о, это я удачненькую педальку нашёл, — давайте попробуем применить слова товарища маршала к ней? Уверяю, товарищи, получится очень смешно. Примерно так. Конечно, пулемётчики будут довольны. Им не надо таскать на себе максим и патроны к нему. Но зачем это армии? Тратить на каждый пулемёт лошадь, а то и двух. А их так не хватает.

Не удерживаюсь, откровенно смеюсь. Оглядываюсь на мрачного Кулика.

— Простите, товарищ маршал, не сдержался. Кстати, огромная вам от меня благодарность за то, что подняли мой вопрос.

— Итак, товарищи. Я вижу, вы уже поняли, о чём речь…

— Тачанки, — негромко говорит Ворошилов.

— Вот именно, товарищи. Вы все прекрасно знаете, какую роль сыграла в гражданской войне тачанка. А ведь как всё просто, поставил на бричку пулемёт и всё. Получено огромное военное преимущество.

— Какое преимущество даст ваша самоходная зенитная установка? — снова пыхает трубкой Сталин.

— Важнейшей характеристикой войсковой части является скорость совершения маршей. Упрощённо говоря, кто быстрее, тот сильнее. Скорость, часто требуется скрытность и… — делаю паузу, — всегда защищённость. Войска в походном строю очень уязвимы. Недавно мы провели учения с танкистами. Им требовалось совершить марш в восемьдесят километров и атаковать позиции условного противника. На рубеж атаки из тридцати танков вышло только пять.

Вокруг стола разнёсся шёпоток. Сталин удивлённо отставляет трубку.

— Уцелело только пять танков. Самолёты условного противника подвергли колонну пяти налётам во время марша. Три из них мы сочли удачными. Авиационные пушки легко пробивают Т-26 с борта. Ещё пять танков вышли из строя по техническим причинам. И что мы имеем? На рубеж атаки вместо батальона вышло два неполных взвода. На два раза чихнуть четырёхорудийной батарее. Как вы знаете, Т-26 поражается любой полевой пушкой.

Все молчат, даю время на подумать. Потом забиваю последний гвоздь.

— Колонна бронетехники на дороге, да любая колонна, практически беззащитна перед авианалётом.

— Но у нас же есть зенитки! Пачиму их нэльзя использовать? — Сталин докуривает свою трубку и теперь с раздражением вытряхивает из неё пепел.

— Потому что время их изготовления к стрельбе от минуты и более. Машина, буксирующая орудие, должна остановиться. Расчёт высадиться, выгрузить боеприпасы, занять свои места, изготовить зенитку к бою. За это время колонну разбомбят два раза. Вместе с зенитками. Самоходная установка может начать стрельбу через несколько секунд после команды «Воздух!». Сможет и на ходу стрелять. Не эффективно, но мало ли что на войне потребуется.

— А если поставить зенитку в кузов автомобиля? — По делу задаёт вопросы товарищ Сталин, по делу.

— Этот вариант похуже, но тоже хорошее решение, товарищ Сталин, — вынужденно соглашаюсь, — но самоходная зенитная установка всё-таки лучше. Грузовик не даёт никакой защиты от пуль и осколков. К тому же маршал Кулик против.

Откровенно насмехаюсь.

— Грузовик это всё равно колёса, которые вынуждены возить зенитку, — перестаю улыбаться, это лишнее, когда делаешь контрольный выстрел, — маршал Кулик не прав по всем статьям. Никаких особых расходов не предвидится. На Обуховском заводе скопилось сто или двести Т-26, которые армии не нужны. Для комплекта запчастей слишком дорого. Вот их и надо переделать в ЗСУ.

— Ви уверены, что ваша идея сработает?

А вот этого мне не надо! Знаем мы такие подкаты. Скажешь, что уверен, тебе, если что, потом сто раз припомнят. Хоть я уверен на двести процентов, что идея сработает, таких шуточек мне не надо.

— Нет, товарищ Сталин. Окончательный приговор вынесет практика. Мне идея представляется перспективной, но любой человек может ошибиться. К тому же самую замечательную идею может похоронить исполнение.

Как после моих слов оживает и возбуждается Кулик, это надо видеть.

— Сами видите, товарищи, — победный взгляд вокруг, — генерал Павлов не уверен в результате.

— Слишком мелкий вопрос, для того чтобы идти напролом с шашкой наголо, — отмахиваюсь я, — что такое для страны сотня лёгких танков? Меньше, чем ничего, потому что они не нужны. Это, прошу извинить за резкость, откровенный хлам. Я предлагаю из хлама сделать что-то. Если получится — замечательно. Получится другой хлам, мы почти ничего не теряем.

— Сто танков для вас мэлочь, товарищ Павлов? — нейтрально осведомляется Сталин.

— Для меня — нет, а для страны — да, — хрен ты меня собьёшь, товарищ Сталин, — да и не идёт речь о сотне. В таких случаях что происходит? На заводе делают опытный образец, мы его смотрим, делаем замечания, образец переделывают, пока он нас не устроит. Сколько на это уйдёт? Три-четыре, может, пять танков. А вот это уже не только для меня мелочь, но и для командира танковой дивизии.

— Пять танков тоже не мелочь, — хозяйственно заявляет Молотов. Интересно, что здесь МИД делает? И не тут ли собака порылась? Вопрос о ЗСУ, несмотря на его важность, всё-таки не того уровня. Такие вещи в рабочем порядке решаются.

— Если речь о Т-34, соглашусь, товарищ Молотов. Но мы говорим о никому не нужных Т-26, — даже мелкие щипки не собираюсь оставлять без внимания.

Сталин недолго смотрит на Берию. Какой-то неслышимый диалог между ними происходит. Лаврентий Палыч встаёт и подводит итог всей клоунаде.

— Решение по данному вопросу напрашивается само. Поручаем Обуховскому заводу сделать несколько опытных образцов зенитных самоходных установок на базе танка Т-26. Испытание поручим генералу Павлову и маршалу Кулику. Возражения есть?

С трудом удерживаю лицо, даже приветствую улыбкой своего яростного оппонента. Но Лаврентий каков! Так и хочется приложить его матерно, но даже в мыслях на это не решаюсь. Ладно, выкрутимся. Хотя вот та маршальская сволочь будет усиленно палки в колёса вставлять. Не возражаю, как и все остальные, как и Кулик с лицом, будто лимонов объелся.

— Ми собрались не по этому поводу, — подтверждает мои догадки Сталин, — германский посол вручил нам ноту. В вашем округе, товарищ Павлов, сбиты три немецких самолёта. Как это понимать, товарищ Павлов?

Оживлённый шёпоток, вот оно! Кулик он для разогрева, меня на показательную экзекуцию вызвали.

— Не понимаю, товарищ Сталин, вопроса, — пожимаю плечами, — на каком основании этот самый посол вручает такую наглую ноту? Он сам-то понял, что в ней написал? Мой округ это разве Австралия? Или Бразилия? Это территория СССР, которую я обязан защищать. К тому же врёт этот посол, как сивый мерин.

Было такое. Я пропустил, как неважное, мои генералы без меня всё сделали. С уцелевших немцев взяли показания под протокол, приезжал кто-то из МИДа, двух лётчиков отдали, третий сам до границы дотянул с частично обрубленным крылом. Отмахнулся я тогда, не до этой херни мне, забот выше крыши. Но с материалами ознакомился, хоть и шапочно.

— Пачиму врёт?

— Ну, как почему, товарищ Сталин? Как они объясняют полёты над нашей территорией? Опять заблудились? Врут, товарищ Сталин! Разведку они ведут, разнюхивают, где и что у нас находится.

— Можете доказать? — Берия блестит стеклом пенсне в мою сторону.

— Да запросто, — я сам разрешил лётчикам идти на таран, если немцы будут наглеть, но и себя прикрывать не забываю, — изъяты фотопулемёты, проявлена плёнка. На ней наша территория, на которой находятся стратегические объекты. Войсковые части, ж/д узлы, аэродромы. Взяты показания…

— Они что, признались? — Молотов чуть не вскакивает. Вынужден разочаровать.

— Нет, конечно. Но звание обер-лейтенант и капитан. Оба имеют не менее двух лет опыта, принимали участие в боевых действиях. У одного налёт более трёхсот часов, у второго — четыреста. У меня, если лётчик налетал часов пятьдесят, он считается чуть ли не ветераном. Больше восьмидесяти налетали только двое или трое.

— Больше восьмидесяти? — вскидывается Тимошенко. Тебя мне только не хватало! Перебьёшься.

— И возникает вопрос. Почему мои лётчики намного менее опытные за границу не залетают, а их асы постоянно у нас пасутся?

— Товарищ Павлов, вам всё время говорят, не поддаваться на провокации, — Сталин строгости не сбавляет.

— Так мы и не поддаёмся. Стрельба на поражение не ведётся. Гостей выпроваживаем… — на секунду замолкаю, рождается одна идея, — но выдавливание непрошенных визитёров требует сложных манёвров, а я уже говорил, что мои лётчики недостаточно опытные. Вот время от времени и сталкиваются.

— Они говорят, что ваши лётчики намеренно шли на таран, — возражает Молотов.

— А они что, мысли могут читать? — резонно спрашиваю я, — может намеренно, а может, пугали. Как-то надо их выгонять. Я вас заверяю, товарищи. Если немец сразу к себе улетает, его никто не трогает. Мои командиры отдавали лётчиков и обломки под протокол, в котором указано, что огнестрельных ранений и следов от пуль не обнаружено.

— Утверждают, что не всё отдали, — Молотов продолжает наседать.

— Фотопулемёты не отдали, я говорил, это улики. Всё остальное просто не нашли. В Белоруссии большая часть территории — болото. Что-то утонуло.

— Авиационный пулемёт тоже?

— Пулемёт у них интересный, — заулыбался я и резко смыл улыбку, — да, тоже утонул.

— Покажешь потом? — пенсне Лаврентия блестит любопытством.

— Ну, как-нибудь потом… когда найдём…

Кто-то за столом издаёт смешок. Сталин хлопает ладонью по столу.

— Прэкратить смэх! Товарищ Павлов! Провэдите разъяснительную работу срэди лётчиков. А пока вам выговор, как командующему округом. С занэсением.

— Есть выговор, товарищ Сталин! — бодро вскакиваю я и тут же сажусь. Есть повод если не для радости, то для вздоха облегчения. Легко отделался. И понимаю, зачем выговор. Немцам надо бросить хоть какую-то кость. А ещё у меня появились идеи насчёт пресечения этих авиапровокаций.

— Вы мне собранные материалы передайте, пожалуйста, — вот и у Молотова обвинительные нотки из голоса куда-то исчезают.

— Присылайте ваших людей и забирайте, что хотите. Мои могут что-то забыть, лётчиков можете опросить ещё раз, — первое правило начальника: стараться всё свалить на других при малейшей возможности, иначе так загрузят, что не вздохнёшь. И Молотов тоже это знает.

— Вы пришлите, а там видно будет.

На этом всё и заканчивается. Сталину вовсе не улыбается снова слышать жалобы от других округов. Видел я сочувственные взгляды коллег, командующих приграничными округами. И Сталин тоже видел.

29 марта, суббота, время 21:20.

Москва, Кремль, кабинет Берии.

В первый раз обратил внимание, что у Лаврентия в кабинете портрет Сталина висит, а не Дзержинского. Наверное, так правильнее, чего ему портрет предшественника держать. Хотя чего это я? Когда появилась традиция у милицейских чинов вешать на стену портрет Железного Феликса, я понятия не имею. До войны, может, и не было нигде такого обычая.

Кабинет заливает светом люстра, Лаврентий задёргивает тяжёлые шторы, которые уже не могут остановить солнечные лучи по причине их отсутствия.

— Не скажу, что Коба на тебя сильно злится, но пару неприятных минут ты ему доставил, — Лаврентий садится за своё место, я почти опережаю его приглашающий жест и с удовольствием сажусь в удобное кресло напротив. У него всего два таких.

— Полагаю, это мелочи, Лаврентий. Неизбежные. Когда немцы раздолбят аэродромы моих соседей в хлам, а мои останутся целыми, товарищ Сталин по-другому вспомнит мои игры с немецкими лётчиками, — вальяжно произношу я, закинув ногу на ногу.

— Что?! — Берия замирает, пенсне блестит на меня по-змеиному.

— Лаврентий, у тебя перекусить не найдётся, а то время завтракать, а мы ещё не ужинали, — покачиваю ногой, наслаждаясь удобством мебели. Это у него для своих, особо приближённых, креслица, — соображаю я.

— Что ты сказал?! — мою просьбу, впрочем, не оставляет без внимания, вызывает секретаршу и загружает её коротким жестом и указанием «сообразить по-быстрому».

Вкусненький подносик секретарша приносит. Пару консерв, для военных самое то, горочка хлеба, сыр с колбасой и самое большое украшение — небольшой, грамм на двести графинчик с янтарной жидкостью. Жидкий янтарь частично перемещается в две витиеватые стопочки.

— Значит, ты считаешь, что немцы нападут в этом году? — формулирует всё-таки вопрос с требуемой чёткостью Берия и ставит опустошённую стопку. Я налегаю на бутерброды и консервированную рыбку.

— Считаю, что вероятность этого очень высока, — с Лаврентием можно беседовать спокойно, чувствую, что можно.

— Сталин думает иначе, — тон его сух.

— У Сталина острый ум, почему бы ему о чём-то не подумать? — мой риторический вопрос, как приправа к сложному бутерброду, который я сочиняю из сыра и тунца. В моём времени я такого не ел.

— Только ведь нам тоже никто не запрещает пораскинуть умишком, — ха-а-а-а-п! Вкуснотища! От капли коньяка аппетит встал на дыбы. Мне сейчас и пшёнка несолёная влезет, а уж такое…

— И что надумал? Своим умишком? — сухость из его тона исчезает. Наливает под моим одобрительным взглядом ещё.

— За Вождя! Первый, будем считать, за Родину был, — объясняю очерёдность. Думаю, что даже сам Сталин не обидится, если узнает.

— Надумал я вот что. Резон в том, что Германия не готова вести войну зимой, есть. Но это не единственное обстоятельство.

Прерываюсь на очередной бутерброд.

— Не готова зимой, значит, нападёт этим летом? Так ты думаешь? — подталкивает Берия.

— Если б только это, то может этим летом, может следующим. Но Гитлер тоже не дурак и понимает, что через год он может столкнуться с совсем другой армией. Перевооружение-то идёт полным ходом.

— Он тоже перевооружиться может.

Досадливо отмахиваюсь.

— Лаврентий, ты же взрослый и большой мальчик, должен всё понимать сам. Поставь себя на место Гитлера. Он говорит, что его войска у наших границ для отвлечения Англии. А на самом деле готовится напасть на неё. Ага, конечно. Вот я представляю себе эту картинку. К Англии идёт транспорт с дивизией на борту. Пара бомб или торпед и вся дивизия буль-буль, на дно Ла-Манша. Английский флот как бы не сильнее германского. Попытка немецкого десанта — подарок небес, когда всего одной бомбёжкой можно отправить десятки тысяч солдат на корм рыбам.

Хватит! Меня очередной бутерброд ждёт. Берия опять плещет коньяк.

— И вот Гитлер нападает на Англию, захватывает плацдарм, немецкие солдаты героически сражаются, пока Ройял Эйр Форс топит их транспорты с подкреплением и припасами. Сухопутная армия скапливается на побережье в портах, ожидая очереди на игру в русскую рулетку. А в это время на восточной границе стоит сотня наших до зубов вооружённых дивизий. Причем Великобритания с истерической настойчивостью призывает СССР вмешаться, обещая при этом золотые горы.

С удовольствием поедаю бутерброд, на этот раз с тушёнкой. Берия терпит паузу, слушает меня с напряжённым вниманием. А что слушать? Я почти всё сказал.

— Ну, и как ты думаешь, что он сделает? Про Англию он уже знает, что она особо нам помогать не будет. Возможно, надеется, что просто не успеет.

— Неужто ты думаешь, что он надеется за лето нас победить? — напряжённый тон у Берии, очень напряжённый.

— Но он же не собирается до Владивостока нас завоёвывать. Тут трёх лет не хватит, не то что лета. А вот оккупировать Прибалтику, Белоруссию, Украину — в этом он уверен. Потом европейскую Россию, взять обе столицы до зимы и дело в шляпе.

— Ты что же думаешь, он действительно сможет так сделать? — Берия шипит по-змеиному, пенсне блестит на меня почти с ненавистью. Обожаю этого парня, так за Россию болеет.

— Лаврентий! — слегка машу пальцем, — не забывай. Мы сейчас командно-штабные учения проводим и думаем за противника. Гитлер так МОЖЕТ думать. И если он так думает, то соображение Сталина про зимнюю войну теряет силу. И ждать следующего года ему нельзя. Потеря темпа.

Берия посмотрел на меня остро, встаёт и отходит к окну. Задумался грузинский мальчик. Или кто он по национальности? Абхаз? У-ф-ф-ф! Вроде заморил червячка и как раз кончается всё. А Лаврентий почти и не ел ничего.

— Давай теперь подумаем за нас, — не оборачиваясь, каким-то низким голосом предлагает Берия.

Давай, мне что, жалко что ли. Согласно машу рукой, и каким-то образом он мой жест видит. Это как? Вот ведь телепат!

— Сколько твой округ продержится, если немцы нападут? — всё так же смотрит в окно. Приходится разговаривать со спиной.

— Если нападут завтра, то кое-что я сделать успел… нет, глядский потрох! Ни хрена я не успел! — не удерживаю досаду в себе.

— Сколько?!

— Через две с половиной недели они войдут в Минск, — мрачно и честно отвечаю я, — вернее, в его развалины.

— А-а-а…щени дэда!

Этих ругательств я не знаю, надо запомнить. Хорошо ему, оба языка, как родные. В два раза больше крепких выражений можно выучить.

— Не так всё плохо, Лаврентий, — успокаиваю я, — уже через месяц им понадобится четыре недели, а через два — восемь. Или больше.

— Если у тебя… у нас будет этот месяц или два, — бурчит Берия. Присматриваюсь внимательно… вон оно в чём дело! Он в отражение стекла смотрит, а я тут глаза на его затылке ищу.

— Ну, сколько-то есть, — расслабленно утверждаю я, — завтра-то он точно не нападёт. Какие-то проблемы у них там на Балканах.

— Допустим, Гитлер начнёт 1 июня. Что ты сделаешь?

— Задержу его не меньше, чем на месяц. Это самое малое. При удаче — на два.

— Возьмём по среднему. Через полтора месяца возьмут Минск…

— Это триста километров от границы. От Минска до Москвы еще 675…

— Ещё три месяца. Если они начнут 1 июня, то к Москве подойдут…

— В середине октября. Сопротивление будет нарастать, поэтому смело можно прибавить две недели…

Мы перебрасываемся фразами, понимая друг друга с полуслова. Берия наконец-то поворачивается ко мне, на его губах змеится злая усмешка.

— Ноябрь! Начало зимы! — торжествующе заканчивает он.

— Ага, — соглашаюсь, — летнее топливо густеет, смазка замерзает, зимнего обмундирования нет. Начинаются небоевые потери от болезней и обморожений. Танки не заводятся, самолёты не взлетают. Война принимает характер затяжной.

Затяжная война это по большей части война ресурсов. А у нас их больше. И если не возьмут Ленинград, в котором 30 % всего ВПК, то немцам станет совсем кисло. А они его даже в моей истории не взяли. Берии ничего этого объяснять не надо. Он проходит за своё место.

— Что тебе нужно, чтобы так было?

— Сам видишь, что происходит. Паршивые ЗСУ пробить не могу…

— Считай, что пробил, — обрезает мои жалобы Берия.

— Знаешь, Лаврентий, — кажется, очень удобный момент наступает для одной очень скользкой просьбы. Всё никак решиться не мог, а тут…

— Поскреби у себя по сусекам. Мне нужны инженеры и, вообще, специалисты любого профиля. Пуще всего авиаинженеры, конструкторы машин и танков, но возьму всех, даже филологов и агрономов.

— Агрономы тебе зачем? — Берия сразу понимает, что я выпрашиваю у него репрессированных спецов. Даже не уточняет.

— В условиях войны урожайность банального ячменя имеет стратегическое значение. Если найдёшь радиоинженеров, считай, что внёс огромный вклад в обороноспособность наших рубежей.

— Будут тебе спецы, — побарабанив пальцами по столу, слава ВКП(б), у Берии это не означает крайней формы раздражения. — Но помни, что ты обещал полтора месяца.

Всё-таки поймал меня на слове! Ну, да ладно. Если подгонит мне спецов, то я согласен.

— Когда Крайкова мне вернёшь?

Я воззрился на него с искренним недоумением. Отвечаю жирным голосом обожравшегося кота, удачно добравшегося до хозяйской сметаны:

— Никогда. Считай это своим личным вкладом в нашу общую победу.

Повторенная фраза «щени дэда» звучит уже вполне добродушно.

— Будешь должен, генерал Павлов.

— Сочтёмся, Лаврентий Палыч, — это я уже от дверей говорю. Время за полночь, спать давно пора.

30 марта, воскресенье, время 15:05.

Борт № 1 ЗапВО, самолёт ТБ-7.

Хорошо иметь крылатую тачку. С утра метнулся в Казань на авиационный, пришлось вставить фитиль в чувствительное место Михаилу нашему Кагановичу.

— Товарищ Павлов! — радостно трясёт мою руку, — скоро все три самолёта будут готовы!

— Михал Моисеевич, — с трудом освобождаю руку и тёплым дружеским тоном спрашиваю, — вы что, вчера родились, совсем кукушка съехала? У вас что, башка пятнадцать раз штопаная?

Учусь ругаться цензурно, всё-таки я многозвёздный генерал, в высоких сферах вращаюсь. Понимаю теперь, почему Михася из наркомов попёрли, в трёх самолётах, как в трёх соснах запутался. Смотрит на меня слегка обиженными красивыми семитскими глазами.

— Что случилось, Дмитрий Григорич?

Сначала выдерживаю мхатовскую паузу, и только потом… предлагаю вызвать главного его высочайшее конструкторство Петлякова. И уже в присутствии обоих излагаю элементарный и естественный порядок действий.

— Один, Михал Моисеевич! Один!!! — для наглядности, вдруг не поняли, показываю вытянутый вверх указательный палец, — один самолёт надо делать!

— Но как же… — теряется Каганович, Петляков внимательно слушает, — вы же ж сами…

— Не перебивать, — лязгаю голосом, — делаете один самолёт, вызываете меня, я осматриваю и всё проверяю, пишу вам пакет замечаний. Что-то прибавить, что-то не нужно, где-то переделать. Так может произойти не один раз. И вы, как стая придурков, будете всё переделывать пятнадцать раз на всех трёх самолётах?!

Во время паузы вглядываюсь. О-о-у, неужто доходит? Петляков как-то странно смотрит на директора. Наверное, предлагал ему такую схему, а тот решил по-своему, за один приём сбагрить все три машины. Торопится место освободить?

— Доводите до ума один самолёт, навалившись на него всем миром. Как только он меня устроит, на оставшихся двух полностью отрабатываете технологию модернизации. Только тогда я их заберу. Если совсем всё будет хорошо, сделаете ещё штук семь-восемь.

После этого я проверил, что они там наворотили. Не визуально проверил, в воздух сам поднялся. Отговорки, что у них нет лётчика-испытателя на такой самолёт, не принимаю. У меня есть такой лётчик. И вот теперь иду по полю со своим экипажем, а рядом, словно мячик скачет Каганович.

— Почему у вас изо всех щелей дует. На высоте холодно, как на Северном полюсе. Я вам что про герметизацию говорил?!

— Тык-мык… — я особо не слушаю его лепет.

— Почему радио не работает, один треск в наушниках? Попробовал связаться со своим самолётом, хоть бы по краю что-то мелькнуло.

— Тык-мык…

Резко останавливаюсь. Всегда забавно наблюдать, как свита в таких случаях смешивает порядки и после, с виду бестолковых, движений быстро восстанавливает статус-кво. Отсылаю экипаж обратно в самолёт.

— Попробуйте связаться с нашим самолётом сейчас, — у меня родилась идея, вернее, я вспомнил все эти проблемы с радиостанциями на автомобилях. Сам не водитель ни разу, зато приятель сосед на машине повёрнутый, чего только я у него в гараже не нахватался.

Оказываюсь прав. Со стоящих на приколе самолётов связь установилась легко и не напряжно. И дело, так понимаю, не в близости.

— На самолёте, — объясняю директору и Петлякову, — масса электрооборудования. Оно, бывает, искрит, включается, выключается. Двигатель постоянно работает, там какие-нибудь свечи зажигания пропускают электрический импульс. Всё это даёт помехи, при которых хоть есть радиостанция на борту, хоть нет. В обоих случаях эффект одинаково нулевой…

Сам с себя охреневаю. Главного конструктора поучаю, пусть он из другой сферы, но человек для своего времени крайне образованный.

— Все источники помех заэкранировать и что хотите делайте, а связь на летящем самолёте должна быть такая же, как на стоящем.

В салоне я тоже длинный список пожеланий выкатил. Начиная от удобных сидений до переноса на другое место какого-то оборудования. А ещё мне надо место под кинокамеры. Которые, сцуко, тоже придётся экранировать. Так-то технология навешивания на самолёт отработана под фотопулемёты, поэтому надеюсь, что неприступных проблем не будет.

Радостное выражение настолько далеко убежало от лица Кагановича, что я представить уже не могу его восторженным. Крайне удручённый вид.

— Какой срок? — в голосе обречённость.

— Неделя, не больше, — хотел было сказать, что срок — две недели назад, но часто это, наоборот, расхолаживает. Чего спешить, если давно опоздали.

На жалобы о малости времени отвечаю:

— Я найду какие-то недостатки ещё или появятся новые требования и что тогда? Бесконечно по кругу будем бегать?

— Мы же не можем предвидеть, что вам ещё захочется, — всплёскивает руками Каганович.

— Вы заявили ТТХ на этот самолёт, — холодно поясняю я, — плюс мои замечания. Не забывайте об удобстве экипажа… и удобствах. Не забыли про туалетную комнату?

— Будет утяжеление самолёта, — замечает Петляков.

— Постарайтесь сильно не утяжелять. В крайнем случае, разрешаю сократить бомбовую нагрузку. По одной подвеске с каждого крыла можете убрать.

Мне как серпом по яйцам, не хочется лишаться ничего. Но я твёрдо знаю, что за всё надо платить, а Петляков-то как расцветает. Этого запаса на три туалета с душем хватит.

На этом и закончил с ними. А пообедал уже в Ленинграде. Просто так оставлять на самотёк конструирование ЗСУ нельзя. Они без пригляда такого наизобретают.

И вот теперь лечу из Ленинграда, домой уже недели две не заглядывал. Сегодня хоть вечер с семьёй проведу. То есть, мой генерал проведёт. А я — на подумать. Что-то вертится в голове. Радиосвязь — вот главный гвоздь, которого нет в нашей кузне. Копца как-то раз спросил, заметил тень в глазах, услышал невнятные отговорки и больше не поднимал эту тему. Вот и в Казани то же самое, сам этот треск из ушей никак не вытряхну.

Это не единственный гвоздь, которого нет. Тому полководцу из песенки ещё здорово повезло, он хоть до поля боя доскакал. Моя лошадь, хорошо, если подкована только на одну ногу. Те небольшие учения у Гродненского УРа с полком 56-ой дивизии меня едва в депрессию не вогнали. Самое гнусное в том, что я даже сказать ничего не мог. Просто не поймут.

Эта атака кучною гурьбой 2-го батальона меня убила наповал. Одна густая очередь из пулемёта и если от роты останется половина живых и не раненых, считай, крупно повезло. Какое нахрен вторжение или наступление? Таким-то способом? Таким макаром хорошо засевать поля трупами своей молодёжи, выращивая лес из могильных крестов.

Атаковать позиции противника, даже не укреплённые, мои красноармейцы не умеют. Во всём округе нет ни одной роты, способной на это. Это уже не гвоздь, это отсутствие коня. С радиосвязью вопрос чисто технический и, так или иначе, я его решу. Вот что вовремя не сообразили, так это снять радиостанции с разбитых немецких самолётов. Даже обломки могли многое специалисту рассказать. Но когда начнётся веселье, нам в руки немецкая техника попадёт. Пусть в травмированном виде, нам этого хватит, чтобы разобраться и понять, почему у них есть связь в танках и самолётах, а у нас — только пародия.

30 марта, воскресенье, время 18:00.

Минск, квартира генерала Павлова.

Насиделся в самолёте, аж задница заболела. Вышел из машины за километр от дома, намеренно, чтобы пройтись, до того телу тошно. Весной уже не пахнет, весна в разгаре, снег кучками притаившихся диверсантов прячется по глубоким оврагам. Тепло. И от энергичной ходьбы, на беду, а может, на радость моей охране, как от коня пар идёт.

Первое время, что я оказался в грозном сорок первом, меня на улице всё время оторопь брала. Взглядом всё время искал толпы укрывшихся в засаде автомобилей. Вот и сейчас привычно поражаюсь свободной проезжей частью. Вот ведь какое раздолье водителям. Если найдётся обалдуй, который не будет контролировать движение сзади и по бокам, особенно на перекрёстках, очень не скоро он в аварию вляпается. Очень не скоро.

— Папочка приехал! И-и-й-и-и-у! — с трудом успеваю поймать летящую на меня Адочку.

Всё. Я полностью заблокирован, дочка вцепилась, как паучок, всеми лапками. Пока шёл со скоростью спортивного ходока, немного вспотел, перед этим курил, с утра одеколонился. Теперь весь этот букет дочка вдыхает с откровенным восторгом. А я, вернее, мой генерал с удовольствием вдыхает её еле уловимый нежный запах.

— Шурочка, — обращаюсь за помощью к улыбающейся жене. Мне надо снять сапоги, а с таким массивным медальоном на груди это невозможно.

Жена помогает, опускается на пол, стаскивает сапоги. Хм-м, букет запахов слегка меняется, и не в лучшую сторону, но никого это не смущает. Да и не так уж… могло быть намного хуже.

Через полчаса генерал, принявший душ, переодевшийся в халат, накормленный и благодушный, блаженствовал на диване под непрекращающимся приятным давлением Адочки.

— Папочка, почему тебя так долго не было?

— Как почему? — удивляется генерал, — я ж командующий. Знаешь, сколько у меня красноармейцев?

— Сколько? — в предвкушении услышать поднебесной высоты число раскрывает глаза девочка. Борька и жена рядом готовятся хихикать. Эта игра уже становится традиционной.

— Много, Адочка! — веско и с таким видом, будто «много» это вполне себе конкретная цифра.

— Ну-у-у, па-а-а-п! — заныла дочка.

— Тебе точное число надо? — «догадывается» генерал, — если скажу: восемьдесят две тысячи пятьсот двадцать четыре человека тебя это устроит?

Усиленно кивает головой, страшно довольная.

— Хорошо. Восемьдесят две тысячи пятьсот двадцать четыре красноармейца и командира у меня в подчинении, — генерал ласково гладит девочку по пушистой головке. Ей всё равно, для неё разница между восьмьюдесятью и восьмистами только в одной маленькой цифре на бумажке. А военную тайну генерал даже дочке не скажет.

Жена просто улыбается, Борька фыркает. Ада смотрит подозрительно.

— А ты меня не обманываешь? — и взгляд пронзительно испытующий, как у энкавэдэшного следователя. Генерал делает честные глаза.

— Точно-точно?

— Ну, дочка. Как это может быть совсем точно? Кто-то выбывает, срок службы закончился, кто-то прибывает, кто-то заболел и лежит в госпитале, кто-то уехал в командировку. Численность личного состава меняется постоянно, — официальным голосом заверяет сказанное генерал.

— Ада, ты что, немецкий шпион? — сужает глаза Борька.

— Щас как дам! — замахивается на него Ада. Жена легонько хлопает Борьку по затылку.

Хорошо дома! Наблюдая за генералом, сам душой отдыхаю, сознательно и не без усилий отгоняю все заботы. Всё по боку. Красноармейцы, не умеющие атаковать, отсутствие бронебойных боеприпасов, радио, которое не передаёт, а только травмирует уши героев, рискнувших ими воспользоваться. Всё к чертям собачьим!

Зато вечером, после девяти, когда жена пошла укладывать дочку спать, настаёт очередь Борьки.

— Пап, я всё понимаю, военная тайна и всё такое… — мы сидим на кухне, чаи гоняем. Генерал с наслаждением выпускает последнюю струйку дыма. Как он от этого удовольствие получает, не понимаю, хотя сам его чувствую.

— Но мне надо знать точно… — опять пауза, — немцы на нас нападут?

— А если и нападут, то что? — момент напряжённый, Борька напрягшийся, генерал и я сознательно снижаем градус.

— Ну, как что? Мы дадим им отпор? По радио всё время говорят про войну малой кровью и на чужой территории, но…

— И что «но»? — лениво заинтересовывается генерал.

— Ты всё время мечешься туда-сюда, дома не бываешь, озабоченный ходишь, вот я и думаю…

— Ладно, так и быть, — ворошу его рукой по голове, — только даже друзьям ничего не говори. У тебя на всё должна быть одна отговорка: дома я о делах ничего не говорю. И про то, что болтун — находка для шпиона, всё время напоминай. Любые сведения об армии секретные. Даже сколько портянок в часть доставили.

— А какая в этом важность? — удивляется наивный Борька.

— Глупый ты ещё… — вздыхает генерал, — портянки меняют раз в три месяца. Количество завезённых портянок в часть численно равно количеству ног красноармейцев. Одноногих среди них нет, смекаешь?

Борька кивает.

— Ну, так что, пап? Дадим отпор немцам или нет?

— Смотря, когда они нападут, — генерал решается приоткрыть карты. Не мешаю. Кому ещё доверять, как не собственному сыну. Борька задумывается, но не надолго.

— Сегодня… нет, завтра.

— Если завтра, то через две недели в Минске будут идти уличные бои.

Ошеломлённый откровением и жуткой правдой Борька надолго замолкает. Будто тяжёлым мешком по голове огрели. Спокойный генерал наливает себе чаю, накидывает туда варенья.

— И что тогда? — Борька очухивается.

— А что тогда? — генерал пожимает плечами, — вас вывезу отсюда…

— Я останусь, — негромко и твёрдо заявляет Борька. Ну, а как же? Он комсомолец и сын генерала. Если сыновья Сталина воевали, то с чего это генеральский сын будет отсиживаться в тылу?

— Маму и Аду вывезу отсюда, — флегматично поправляется генерал, — а мы останемся.

— А дальше?

— А дальше — нам конец, — завершает генерал жестокий прогноз. С любопытством на побледневшего сына уставились холодные до прозрачности глаза.

— Что, сынок? Ты просил правду, вот она. Доволен?

Борька медленно, но упрямо кивает.

— Хорошо сидим, только спать пора, — поднимаюсь, хлопаю парня по плечу, — не журись, прорвёмся. Или не прорвёмся, но долг перед Родиной выполним.

Ухожу в спальню, ухмыляясь про себя. Глупый, глупый, очень глупый мальчик. Так и не догадался спросить, а что будет, если, к примеру, немцы нападут 1 июня или позже? Я его не обманываю, но как сложится война, от даты начала сильно зависит. Очень сильно.

Конец главы 7.

Глава 8. Суета сует

31 марта, понедельник, время 08:40.

Минск, внушительное здание штаба округа.

— На станкостроительном заводе создают специальную группу инженеров и рабочих, — докладывает генерал-майор Михайлин, главный по УРам, — выделили место в цеху. Пару неисправных танков им завезли вчера…

Это они молодцы, это я одобряю. Оперативно сработали. Перед отлётом в Москву дал команду, а они уже столько провернули. Хотя надо проверить, но не мне.

— Иван Прокофьевич, проконтролируйте. А то наобещают, а хватишься — нет ничего.

Кивает и тут же спрашивает:

— Они просят помощи в постройке отдельного цеха. Нужно знать, чем мы их загрузим.

Прокручиваю в голове потребности. В наш разговор остальные пока не вмешиваются.

— Экспериментальный цех военной техники. Кроме стационарных башен для УРов будем ремонтировать танки, бронемашины, автомобили. Ремонтировать и, возможно, выпускать новые зенитные самоходные установки. Танков Т-26 у нас много, но не бесконечное количество. Какую-то часть лёгких танков хочу переделать в тягачи. Но тут такое дело, Иван Прокофьевич…

Опять задумываюсь. Пускать танки целиком на металл для подземных «стаканов» для УРов как-то расточительно. Металлом мы можем их и так снабдить. Там проблема вот в чём… излагаю Михайлину:

— Надо решить проблему восстановления изношенных танковых и автомобильных моторов. Как это сделать — забота инженеров. Если придумают, как моторесурс поднять, мы их на руках носить будем. Понимаешь, к чему я веду?

Михайлин задумчиво и медленно кивает.

— И вот тогда они примутся за переделку Т-26 в тягачи и зенитные установки. Вполне возможно, впоследствии станут делать их с нуля. С другими моторами, подвесками и прочими приблудами. Пока будем ставить 25-миллиметровый и 37-миллиметровые пушки. Большие калибры ставить не стоит. Надо посмотреть, что будет с этими.

Я ещё подумал и добавляю:

— Пусть предусмотрят отрицательные углы стрельбы. Градусов до пятнадцати, можно и больше. Но по возможности. Если конструкция не позволит, пусть думают, а сделают позже. Мне на Обуховском заводе пообещали партию ЗСУ, но сам знаешь, как бывает. Пока пять раз не переделаешь — не заработает.

Немного молчу в унисон со всеми.

— Башни для УРов — задача ближайшая и очень срочная. Восстановление моторов — перспективная, но в целом более важная. Понимаешь?

— Понимаю, Дмитрий Григорич, — улыбается Михайлин, — всё, как обычно. И того и другого, и как можно больше.

— Правильно понимаешь, — принимаю его улыбку, как удачный пас, — и устная благодарность вам с генералом Васильевым. Где он, кстати?

— Служу трудовому народу, — на автопилоте реагирует Михайлин, — Васильев там, в Гомеле. А я здесь за его службой присматриваю.

— Со «стаканами» поступим так. Десяток танков так и разрежем на железо для них. Но вообще-то это кустарщина. Поэтому сделайте чертёж и прочую документацию, сталь там можно низкосортную, всё равно в землю уходит. Сделайте, как можно быстрее. По-быстрому сделаем заказ на каком-нибудь заводе. Подумайте об экономии, внизу можно сделать стенки тоньше, никакой снаряд два метра грунта не пробьёт. И об удобствах для личного состава тоже.

— Делаем опытный образец, доводим до ума, всегда так, — подводит итог Михайлин. Морщусь, ужасно хочется быстрее, но понимаю, что по-другому никак.

— Подумайте об удобствах. Мало ли что, вдруг им придётся сутками воевать. Хоть дырку в полу.

— Сами придумают, — отмахивается генерал, — дно можно сплошным не делать.

Соглашаюсь. И страшно рад активности генерала. С облегчением понимаю, что можно на него положиться. Но от последнего замечания не могу удержаться.

— Испытания на артогонь проведите. 76-миллиметровый фугасный должны выдержать, — вздыхаю и делаю уступку, — если не удержит, то и чёрт с ним. Только личный состав надо предупредить.

Времени нет. Будет держать 50-мм танковых пушек и то хорошо.

Отмечаю, что Михайлин включился в работу, как спринтер после выстрела сигнального пистолета. В этом времени фанатиков-трудоголиков хоть отбавляй. Его уверенность в том, что линия УРов обеспечит полную неприступность наших границ, меня забавляет, но как раз для его должности. Ещё одно надо ему сказать.

— Нарком Берия обещал мне спецов из лагерей. Если там окажутся механики, то они твои. Продумай заранее, где и как их разместить. Пусть живут, как обычные гражданские, но под плотным приглядом НКВД.

— Александр Яковлевич, — обращаюсь к главному комиссару Фоминых, — у нас из восемнадцати учебных заведений и пунктов шесть проходят по вашему ведомству. Отдайте мне два. Один должен быть в Минске. Нет времени организовывать новые. Мне нужна переподготовка младшего и среднего командного состава. Тактическая подготовка, как выявила моя последняя проверка, ни к чёрту. Случись война, всех наших красноармейцев положат, как стаю куропаток.

— В Минске у меня нет ничего, — Фоминых моментально идёт в отказ, — только партийные курсы при политуправлении и военно-политическое училище.

— Да? — вот ещё проблема. Партийные курсы мне тронуть не дадут. Да и не нужны они мне, только языком работать умеют. И вся инфраструктура — здание в городской черте. Мне полевые условия нужны, с кучей полигонов и стрельбищ. Придётся думать. Но что-то я у него всё равно заберу. Под шумок. На базе училища тоже делать не хочу, незачем его усиливать.

Делаем зарубку в памяти и оставляем на потом. Мне нужна база для обучения командного состава всех уровней.

— Двадцать новых Т-34 прибывают, Дмитрий Григорич, — подаёт голос мой зам Болдин, — куда их? В 6-ой мехкорпус?

— Нет. 6-ой мехкорпус новых танков больше не получит. До осени, по-крайней мере, — прекращаю политику скопления в одном месте могучей техники, которую немцы просто обойдут. Потом Минск будет нечем защищать. Отпиши их в 20-ый корпус, пусть у них будет хоть что-то.

20-ый мехкорпус у меня самый «голый». Хуже его только 17-ый. В 17-ом одна рота лёгких танков. В 20-ом — один батальон. А на бумаге по две танковые дивизии в каждом корпусе, по тысяче с лишним танков в каждом корпусе. Огромная недостача, которая меня особо не волнует. На фоне отсутствия связи даже отсутствие пары тысяч танков не такая большая дыра.

— Ожидаем пять КВ-1, — снова вопросительно смотрит Болдин. Танковое прошлое моего генерала знают все, и в распределение танчиков никто не лезет.

— Один — в 20-ый, остальные в 17-ый, — вызвав в голове карту расположения частей, ответствую я.

20-ый корпус защищает Минск с северо-запада, 17-ый — с юго-запада. Столицу надо прикрыть, мало ли что. Северное направление опаснее, там будет не контролируемый мной прорыв фон Лееба, группа армий «Север». Но и без этих знаний ключевой город без мощной защиты я бы не оставил.

Болдин пришёл в себя. При моём появлении в основном штабе слегка растерялся, как моя Адочка при запоздалом появлении родителей, а у неё конь не валялся ни на одном данном ей поручении. От неожиданности эта растерянность или чует за собой какие-то грешки? Кажется, я знаю, в чем дело. Сейчас закончу с распределением матчасти и…

— Иван Васильевич, Яки пришли? Замечательно. Выдели десяток комдиву Белову, 10-ый САД. Если точнее, комполка Сурину. Остальные по другим истребительным полкам. На будущее запомни: заявки Белова на первом месте. Только проверяй, чтобы не наглел. Нет, МиГи будем распределять только по трём точкам: Минск, Белосток, Барановичи. Сначала. Потом остальные города: Гомель, Витебск, Смоленск.

— Ещё одно. Подготовь ещё одну заявку на краску для самолётов. Защитный камуфляж. Зелёную, белую, коричневую. Соотношение 4:5:1. Сколько, сам не знаю. Выясни. Будем красить самолёты. Все, кроме МиГов и дальних бомбардировщиков. Как раз с Беловым и выяснишь, сколько понадобится, он первый начнёт. Согласуешь с Климовских примерно через неделю сбор на базе полка Сурина всех авиационных командиров, начиная от полка и выше. К тому времени у Сурина должны быть покрашены хотя бы пара самолётов. И-16 и И-153.

Раздаю ЦУ и сваливаю на подчинённых как можно больше. Мне надо развязать руки для самого главного. Ну, сейчас-то всё? Тогда можно вставлять.

— У меня вопрос ко всем присутствующим. Почти ко всем, за исключением пограничного, флотского руководства и Ивана Прокофьевича. Почему на стадионе утром я видел только их? Почему отсутствовали остальные?

Поэтому Болдин растерялся? Понимаю, что да. Может, ещё что-то есть, но одно угадываю. Перевожу взгляд на Фоминых и оставляю остальных в покое. Вот главный виновник.

— Александр Яковлевич, в чём дело? — на обращение по званию пока не перехожу, но голос максимально холоден. Ловлю себя на том, что мне начинает нравиться вставлять горящие фитили генералам.

Вид у Фоминых становится настолько характерно жалобным, что я задумываюсь. Неспроста у него отчество «Яковлевич», ох, неспроста.

— Дмитрий Григорич, ну, не привычно, тяжело…

— А кому сейчас легко? — задаю резонный и любимый вопрос из своего времени и не останавливаюсь, — вы освобождены от всего. Вам не надо думать о танках, самолётах и портянках. У вас одна задача: воспитание личного состава на всех уровнях. А какой самый действенный метод воспитания и обучения? Личный пример. Почему на стадионе было только три человека? Потому что вас не было!

С ответом Фоминых не находится, прячет глаза. Бюрократ коммунистический!

— Всем — устный выговор! Корпусному комиссару Фоминых — с занесением! Формулировка: за пренебрежение физподготовкой личного состава, — дёргается комиссар, дёргается! Испачкать послужной список легко, попробуй потом отмыться. Но я тебе дам такую возможность.

Народу сегодня на стадионе было полно. Ведь я не один нагрянул, а с неотлучной охраной. И почти все с удовольствием пробежались и размялись. Пара человек только периметр контролировали. Утренние разминки сильно помогают держать себя в форме, мне и курить потом долго не хочется. Кстати, после совещания разрешу себе и генералу свидание с «Казбеком».

— Иван Васильевич, из Ленинграда должна была киностудия прибыть, — вопрошающий взгляд на Болдина. Как-то сомнительно он задумывается.

— Я слышал, что у нас появилась киностудия, но они по линии минкульта идут, нам никто ничего не докладывал. Обращений тоже не было.

А, ну да, это ж гражданская организация. Что с того, что я их сюда пригнал? Но это работа как раз для… гляжу на комиссара взглядом отца, припрятавшего для малолетнего сына вкусняшку.

— Вот вам и возможность обелить себя, Александр Яковлевич. Что не снимает с вас обязанности посещать стадион по утрам. Займитесь этой киностудией. Если нужно, окажите помощь.

Излагаю ему, — остальные внимательно слушают, всегда интересно, когда загружают кого-то другого, — суть дела. Мне нужны учебные фильмы для личного состава, прежде всего, для лётчиков. Делюсь надеждой на то, что это поможет сократить налёт часов без ущерба для обучения. Или хотя бы компенсирует. Каждый лётчик, прибывший в полк, первым делом знакомится с зоной его ответственности. Совершает облёт, и причём неоднократный. Возможно, всё равно придётся эти облёты совершать, но и тогда ему будет легче запомнить. Надеюсь на это. Кроме того… впрочем об этом знать не обязательно. Даже моим генералам, это сфера Копца.

На этих фильмах можно научить многому. Про это тоже не говорю. К примеру, натренировать глазомер до того, чтобы точно определять скорость передвижения колонн и отдельных машин. И координаты буквально слёту выдавать. Для разведки неоценимо. За время между моментом фиксации объекта до принятия решения колонна пройдёт некое расстояние, которое надо учитывать. Рождается ещё одна идея… но это потом.

— Иван Васильевич, позвоните на Ленинградский ГОМЗ. Я оставил им заказ на кинооборудование. Кое-что они должны смонтировать на самолёты. Узнайте, как движутся дела, и поторопите, если что.

Болдин педантично записывает поручение. Он вообще всё записывает, и я не знаю, хорошо это или плохо. На начальство, например, на меня сейчас, действует умиротворяюще. Только я одну вещь знаю, чисто психологический выверт: хочешь что-нибудь забыть, тщательно и подробно запиши на бумажку. А потом потеряй, и чёрта с два ты после вспомнишь, что там написано. Мозг такая хитрая штука, если видит возможность для халявы, тут же ей пользуется. Именно поэтому молодёжь моего времени теряет способность к устному счёту. Зачем, когда есть калькуляторы и компьютеры? И запросто сдают экзамены по математике, наполовину забыв таблицу умножения.

Даю своей свите ещё несколько мелких поручений, подписываю нужные бумаги, с резолюциями и без, и вот я свободен. Как перелётную птицу два раза в год неудержимо тянет в далёкие неизвестные всем этим жалким наземным существам прекрасные земли, так и меня давно и властно манит к себе это место.

31 марта, понедельник, время 10:50.

Минск, радиозавод им. Молотова, ул. Красная 7.

— Чем могу быть полезен, ваше превосходительство? — с еле уловимой иронией, однако уважительно, спрашивают меня в том месте, которое меня так манило и пугало в последнее время. Пугало возможностью разочарования, как страстного кладоискателя страшит сомнение, вдруг карта сокровищ фальшивая.

— Старорежимные штучки бросьте, Давид Львович, — грожу пальцем человеку, чей облик моментально оживил в голове образ Романа Карцева, комика из Одессы. Не молодого, а уже в возрасте. Глаза и, особенно, густые брови, крупные уши… как бы они родственниками не оказались. Мне как-то всё равно было, но сейчас отчётливо понял, Карцев из одесских евреев, скорее всего, выходец с Молдаванки.

Из внутренних диалогов.

— Что за Карцев, что за Молдаванка?

— А ты что, песню не слышал? Ах, да её, наверное, ещё нет. Карцев — артист, Молдаванка — еврейский район в Одессе.

Меня почти потрясает нахальство директора Юделевича, в этом времени за подобные шутки запросто можно чудесным и быстрым образом сменить климат не в лучшую сторону. Иногда мысль шальная возникает: а не намеренно ли таким образом советское руководство пополняло население необжитых уголков страны? Это же просто, поощряй доносы и дело в шляпе. Добровольно-то никто туда не поедет. На ходу рождается парадоксальная идея: если что, самому на Дальний Восток рвануть. Добровольно. Тогда кляузная прилипчивая бумажка сама отвалится, как ракета с самонаведением, утерявшая цель.

Хотя в кабинете больше никого нет, адъютанта Сашу я оставил в приёмной с просьбой приглядеться. Так что можно признать риск не таким великим. Люди в больших чинах редко опускаются до доносов на мелкоту. Генерал на другого генерала или, тем более, маршала, запросто. На капитана или майора? Зачем? Он и сам его может загнобить при желании.

Сначала не понял, что меня больше всего поражает в кабинете. Сразу не осознал, что вместо портрета Сталина висит какой-то смутно знакомый мужик, интеллигентного вида с чеховской бородкой.

— Попов Александр Степанович, родоначальник радио в России, — Юделевич легко отслеживает мой взгляд.

Ну, что ж, это вполне приемлемо. Не только портретом замечателен кабинет. На основательных полках стоят разнообразные радиоприёмники, видимо, образцы продукции. Вполне, вполне… могут конкурировать даже с позднесоветскими аналогами. По функциям наверняка уступят, а вот по внешнему виду, пожалуй, и превзойдут.

В углу кабинета в кадке полутораметровое растение пальмового вида. Кажется, эта мода ещё не прижилась. К тому же излюбленным растением советских бюрократов станет фикус. И здесь он от стандарта отклоняется. Совсем не шаблонный мужчина мне попадается.

Вальяжно устраиваюсь в лучшем кресле, генерал я или кто?

— Понимаете, Давид Израилевич… тьфу, ты! Львович. Прошу извинить, при взгляде на вас так и просится на язык именно это отчество.

Директор улыбается, сразу видно, любит пошутить. Как и я.

Предварительно я выяснил историю завода. Это польский «Электрит», антисемитски настроенные поляки придушить сию высокотехнологичную еврейскую вотчину не смогли. Скорее, не успели, если поднялась бы рука на реального конкурента «Филипс» и «Телефункен». И пока они конкурентоспособны. Война их подкосит, а позже — советский стиль управления. Не то, чтобы он совсем плох, этот стиль, только вот не совмещается с чуткой ориентацией на потребителя. Да и потребитель советский сейчас не избалован, ему дай побольше, да подешевле.

Находился завод в Вильно, оттуда его под шумок и вывезли, из буржуазной Литвы. Репарации своего рода. Территорию-то, что поляки у литовцев отжали, — тот же Вильно-Вильнюс, — вернули, а заводик прикарманили.

Потом-то и саму Литву подгребли, но заводик так и остался в Минске.

— Понимаете, Давид… Львович, — на этот раз правильно отчество выговариваю, — у РККА огромные проблемы с радиосвязью. Огромные и разноплановые. Вроде и радиостанции есть, не хватает, но есть. И вроде прилично работают. На уровне от штаба к штабу. Но вот с самолётом или танком связаться почти невозможно. Такой треск в наушниках стоит, что контузить может.

— Радиопомехи, — авторитетно заявляет Давид Львович.

И без тебя это знаю, но послушать надо. Как ещё его квалификацию выяснить?

— Откуда?

— Свечи зажигания, электроприводы, электрогенераторы, искрит многое оборудование, — перечисляет известные мне факторы директор. Хорошо, парень разбирается в радиоделе, можно работать.

— Какое-то время я думал, как решить проблему, — продолжаю ввод в курс дела, — пока не осознал, что у меня под боком самый лучший радиозавод в СССР.

Директор расцветает от комплимента, но при продолжении улыбка увядает.

— Теперь я доволен и счастлив, есть, кому это поручить. И, Давид Львович, это надо сделать очень быстро. Ситуация с радиосвязью просто вопиющая и недопустимая.

Директор Юделевич задумывается. Пытаюсь ему помочь. Он в начале разговора рискнул, теперь я отвечу тем же.

— Давид Львович, ходить вокруг да около не буду. Сами должны видеть, что творится. Вам в скором времени придётся полностью отказаться от производства гражданской продукции.

Почти прямым текстом говорю, но всё-таки он уточняет.

— Война на пороге?

— Да, — и после паузы, — радиоприёмники у населения будут изъяты. Вы полностью перейдёте в ведение наркомата обороны. Скорее всего, ваш завод станет режимным.

Размышляет он не очень долго, моего терпения хватает. Директор встаёт, проходит к окну.

— С чего начнём, товарищ генерал? — спрашивает, наконец-то отвернувшись от окна.

Тот же день, то же место. Время 14:50.

Рабочую группу мы формируем уже после обеда. Старший группы — инженер Хадарович Павел Юрьевич, славянского вида тёмно-русый мужчина, худощавый, чуть выше среднего роста, тридцати лет. И двое парнишек. Один — типичный Арончик, субтильный и кудрявый, хотя зовут Мишей. Второй — белобрысый и сероглазый, похож на местных, а там, кто его знает. Имя Мирон Лисовский тоже близко к местным.

Мне всё равно, лишь бы толк был. Осматриваю троицу, призванную мной для оказания ключевой роли в предстоящих грозных событиях.

— Ну, что друзья? Вынужден вас предупредить, что вас ждут великие дела, тяжёлые испытания, вдохновенный труд и наказание, то есть, награда по итогу. В зависимости от результата.

Миша-Арончик мигнул глазами, Мирон испуганно косится на ухмыляющегося директора. Хадарович остался хладнокровным.

— Саша, они твои, подготовь данные для оформления их, как инженерную группу по радиосвязи при штабе округа.

Адъютант принимается за работу, но сначала все выходим из кабинета. Директор приглашает меня на экскурсию.

— Это основной цех. Сборка готовых изделий, — поводит рукой Юделевич по огромному светлому помещению, где за длинными рядами столов трудится народ. Больше половины — девчонки. Как поясняет директор, стандартные повторяющиеся много раз движения женщины выполняют намного аккуратнее.

— Мужчины работают на сложных станках, на ремонте. Кстати, Хадарович — мастер по ремонту.

— А что, брака много?

— Брака мало, — категорически не соглашается директор, — население несёт. Когда ремонтируем, когда на запчасти принимаем.

Бродим по закоулкам, наверное, всё-таки не всем. Больше изображаю интерес, чем испытываю. Впрочем, к требухе присматриваюсь. Оцениваю с утилитарной точки зрения. Кое-что мне сильно не нравится. Нет, не здешнее. А то, что внутренности нашей радиоаппаратуры сильно напоминают здешние. Но это ведь гражданская продукция, такого быть не должно. Бытовые радиоприёмники работают в спокойной обстановке, их не трясёт часами, не забивает пылью и дымом, не таскают туда-сюда, хотя…

Меня очень впечатляет реальное испытание приёмника и упаковки. Бросают на бетонный пол с высоты полтора метра. Приёмник продолжает работать. Сильно. Я б сказал, удачная комбинация свойств упаковки и крепости конструкции.

После того, как приёмник заработал после падения, директор смотрит на меня с гордостью.

— Запас прочности приличный, — мне не жалко одобрить, это же правда, а человеку приятно.

Возвращаемся. Саша как раз заканчивает с формальностями. Ему недолго, это потом в штабе из парней душу вынут. Адъютант мой только выписки из личных дел сделал и паспортные данные снял.

К концу дня мне становится тошно. Опять эта бюрократия не даёт сразу впрячься в дело. Раздражение удерживает только сравнение не в пользу моего времени. Завтра парни… нет, пожалуй, завтра ещё не начнут.

В штаб отвожу их на своём бронеавтомобиле. Без меня не пропустят.

1 апреля, вторник, время 09:30.

Минск, Красная Роща, авиазавод № 453.

— Если так дело дальше пойдёт, уже в сентябре первый самолёт выпустим, — с подъёмом заверяет меня директор пока ещё не существующего завода Анисимов Виктор Николаевич.

После утреннего разгона в штабе, проведённого в предельно быстром темпе, я сразу сюда. Это второй ключевой фактор после связи — авиация. Два авиационных завода под моим началом — сила неимоверная. Директор настолько фактурен, что может инструктором по какому-нибудь стилю рукопашного боя работать. Высок, дюж и с живым блеском в глазах, которые не пропускают ни одну сколько-нибудь стоящую особу в юбке.

— Вы с ума сошли? — январский холод в моём голосе остужает его восторги, — не позже июня первый самолёт должен быть. И не в ущерб, бл…, качеству.

Анисимов смотрит ошеломлённо. А ты чего думал? Командующий округом зря возле тебя отплясывает?

— И не Ил, — добавляю ему смятения, — Илами меня Смоленский завод завалит. Ты будешь Яки выпускать.

— Но ведь по плану… — теряется директор.

— По плану ты когда должен первый Ил выпустить? В 42-ом году? Вот и не забивай себе голову, — всё так же холодно заявляю я, — к тому времени и планы могут измениться. Не изменяться — будешь выпускать и то и другое.

— Мощностей не хватит.

— Хватит. В две или три смены будешь работать. Ещё один цех построишь.

— Дадите ещё один строительный батальон? — директор мгновенно оживает и тут же стухает, завидев у носа мой кукиш.

Мы как раз стоим на месте, где мой батальон уже возводит стены. Ещё немного и примутся за крышу.

— Нет никакого смысла тебе второй батальон давать. Нечем ему заниматься. Сейчас тебе крышу поставят и можешь оборудование монтировать. А пока ты цех запускаешь, мои строители тебе второй отгрохают.

— Кадров не хватит, — кручинится директор.

— С чего это? Завод в плане, должно быть всё предусмотрено.

— Предусмотрено. Но по плану первый самолёт не раньше конца года, на осень и запланировано комлектование штатов.

— Ускоришься, — я почти равнодушен к чужим бедам. Мне давно известно стремление подчинённых до предела загрузить начальство. Чем больше помощь от начальства, тем легче работать. Но я не золотая рыбка.

— Когда дойдёт дело до сборки Яков, командирую тебе с полсотни авиатехников. Им полезно будет знать самолёт изнутри, руку набить. И тебе не с нуля их учить.

И сразу уточняю, чтобы губы раньше времени не раскатывал.

— Но это будет временно, не позже конца июня я заберу их обратно. С кадрами тебе могут помочь военкоматы. Можем просто призвать на сборы кого угодно и строем с песнями отправить тебе. Выпускников школ сагитируй. Тебе и девчонки подойдут.

— Товарищ генерал, дайте своих авиатехников хотя бы до конца июля, — Анисимов смотрит на меня, как верующий на икону.

До конца июля, ага. Но не говорить же ему, когда война начнётся. Хотя у меня Яков не так много, хватит оставшихся техников их обслуживать. А командированные потом будут возвращаться в части с партиями самолётов. Практически собранными собственными руками.

— Посмотрим, — уклончивого ответа директору мало, вздохнув, уступаю, — ладно, побудут у тебя до июля…

— До конца июля, — негромко и твёрдо заявляет Анисимов.

Сука! Дожимает до конца, я аж лицом темнею.

— Хорошо, — выдавливаю сквозь зубы, — но 30 июля ни одного моего техника у тебя не будет.

— 31-го, — бьётся за каждый день, сучий потрох!

— До 31-го июля, — я отворачиваюсь, снова поворачиваюсь, — но только попробуй мне в начале июня первый самолёт не выпустить.

— До 30 июня.

Ему понравилось что ли?

— До 15-го, — отрезаю окончательно, — и торговаться не будем. Надо!

— И литейно-прокатный цех строй. Сырьё у тебя будет, — уже через плечо бросаю напоследок.

Видимая злость на моём лице быстро исчезает, когда я удаляюсь от успевшего проесть мне печёнку директора. Не так плохо разговор прошёл, как полагает мой адъютант.

— Что, Саш, думаешь, он меня сделал? — выражение из моего времени, но Саша быстро схватывает. Что-то быстро исчезает с его лица, какое-то сомнение, и сменяется безграничной верой в непогрешимость высокого начальства.

— Никак нет, товарищ майор, — заявляю я, — мне выгодно обучить у него авиатехников. Самых мастеровитых ни один командир полка не отдаст. Совсем плохоньких уже я не возьму. Зато теперь я точно знаю: 15 июня отсюда вылетит первый Як.

— А как ты понимаешь, самолёты по одному не собирают, — мы садимся в бронеавтомобиль, — поэтому будет партия. В штаб! — командую водителю.

В штабе займусь бумажной волокитой. Авиатехников надо собрать, уточнить с авианачальством состав командированных, издать приказ, позаботиться о размещении в Минске и организовать ежедневную доставку на завод. Подъёмные выдать. Зарплату им Анисимов заплатит.

Истребительных полков у меня семнадцать, в среднем по три техника… хм-м, можно и по пять человек, и даже больше, пожалуй. На радость Анисимову, думаю, возражать не станет против сотни техников. И качество самолётов будет выше. Не сделаешь что-то толком, потом в полку будешь на коленке переделывать.

1 апреля, вторник, время 09:30.

Минск, Мачулище, военный аэродром.

Аэродром только строится, но взлётная полоса почти готова. Тяжёлый самолёт пока не сядет, но истребитель, а тем более У-2, запросто. 59-ой истребительной дивизии пока существует только на бумаге. И на бумаге не было бы, не ускорь мы с Копцом его создание. Десяток МиГов я сюда отписал, но когда они ещё прибудут. Я и так сильно подстегнул создание авиадивизии. Тут и народу чуть-чуть да маленько.

— Товарищ генерал, когда машины будут? — лицо у комдива Туренко круглое и располагающее. Начинающаяся лысина, как продолжение лба его нисколько не портит.

— Вы нам хоть завалящих ишачков подбросьте.

— Ты это сам с Копцом решишь. У Белова освободиться эскадрилья. И-15 и И-16, вот их и выпросишь. Тебе Минск прикрывать надо. Сошлёшься на меня.

— А если не даст?

— Не даст, тогда посмотрим. Он в курсе, что ты — голый.

Он что-то ещё бухтит, пока мы идём вдоль строений. Недолго идём, кроме штаба, небольшого склада и столовой нет ничего. Есть самое главное — электричество. Вдали рычал трактор, и сновали несколько человек. Взлётную полосу удлиняли.

Нет ничего, и времени нет, чтобы всё по уму делать. Придётся парней на голое место присылать. Но есть и в этом плюс, будут участвовать в строительстве жилья для себя и рабочего ангара.

— Завтра к тебе прибудет специальная инженерная группа. Три радиотехника. Займутся радиосвязью на самолётах. Подумай, где они будут жить и работать. Место для жилья и отдыха на втором месте. Поначалу будут ездить сюда, как на работу…

— Мы все сейчас так, — вздыхает полковник.

— Не понимаю, почему ты самолёты просишь, когда у тебя нет ничего. Ни казарм, ни ангаров, ни складов вооружений.

— Будут самолёты — будет всё, — улыбается полковник. Ещё один хитрец. А мне придётся стройбат сюда перебрасывать? Ага, сейчас! Роту обслуживания без меня сформируют, дело отлаженное.

Стройбатов у меня, на самом деле, немного. Всего четыре, и один уже у Анисимова. А вот строительных участков УРов у меня до чёрта. И делать им особо нечего. Гродненское стройуправление я оставлю на месте, а вот из Ломж заберу. Для них аэродром слишком короткая косточка, работы надолго не хватит. Но мне ещё бомбоубежища надо строить, старую линию УРов восстановить до приемлемого уровня. На всякий случай и не везде, но вдруг пригодится.

Коротко вздыхаю, никак моя заветная мечта не приближается. Бегу изо всех сил, а она, как горизонт, не приближается. Хочу зайти в свой самолёт и связаться, с кем угодно. С любым штабом, а то и отдельным самолётом или танком. Спокойно и без проблем, как в моём времени по сотовому. Вот интересно, ничего им не мешало, плевать на все помехи, хоть в машине говори, хоть в самолёте, хоть в поезде. Особенность сверхвысоких частот? Или цифровой сигнал легче очистить от помех?

Мой следующий задумчивый как бы вопрос вводит Туренко в состояние, близкое к эйфории.

— А не заделать ли тебе бетонную взлётку? — обкатываю эту мысль со всех сторон. Бетонная полоса = независимость от сезона. Дожди и слякоть по барабану. Тяжёлые самолёты могут круглый год ей пользоваться. Дальнебомбардировочная авиация в этой точке получит аэродром подскока. Мне ведь придётся утюжить северные прибалтийские территории, когда заваруха начнётся.

Ещё одно соображение, — я смогу на своём ТБ садиться практически в Минске и, не пользуясь гражданским аэропортом, — устраняет последние сомнения.

— Решено. Будем строить бетонку, — на мои слова полковник расцветает.

На этом и расстаёмся. Бумажная работа в штабе забирает остаток рабочего дня. Ни минутой больше. Такой я себе отдых даю, работаю последнее время согласно трудовому законодательству, самому прогрессивному в мире. А семья-то как довольна! Хотя…

1 апреля, вторник, время 17:30.

Минск, квартира генерала Павлова.

Встречает жена. Есть для неё в этом плюс, сапоги сам могу снять.

— А где Адочка? Гуляет? — вот ещё один признак эпохи, совсем маленькие дети могут играть на улице без пригляда взрослых. Обидеть их могут только другие дети, но тут вступает в дело территориальная солидарность. В своём дворе могут только поссориться и даже подраться, что в самом фатальном случае кончается тем, что проигравший с плачем убегает домой жаловаться мамочке. Победитель дискуссии, кстати, тоже сматывает удочки. На всякий случай.

На мой вопрос стоящий на выходе из прихожей Борька ехидно усмехается. Шура тоже загадочно улыбается.

— Она на тебя обиделась, — жена улыбается всё больше, Борька откровенно ржёт.

Несколько часов назад.

— Пургу ты гонишь, Адка, — выдаёт главный спорщик Митька, — не может такого быть!

Компания пятиклашек весело то ли идёт, то ли скачет по весенней улице. Ада возмущается, её поддерживает подружка Вилена.

— И ничего не пурга! Мне папа сказал!

— Её папа, знаешь кто? — со значением поддакивает Вилена.

— Давайте посчитаем, — предлагает Антон, почти отличник и любитель шахмат, — восемьдесят тысяч красноармейцев…

— Восемьдесят две тысячи пятьсот двадцать четыре! — запальчиво кричит Адочка.

— Ну, я примерно. Как нас Николай Васильевич учил оценку делать? Протяжённость границы… ну, примерно четыреста километров. Разделим на восемьдесят тысяч, — рассуждает Антон, немного задумывается и выдаёт ответ, — получается, пять метров на каждого красноармейца. Двести человек на километр.

— Двести красноармейцев это сила, — утверждает Вилена. Ада смотрит с благодарностью. Митьке хочется поспорить и с Антоном, но необходимость высчитывать деление хоть и круглых, но таких больших чисел, останавливает его страсть к спорам.

— А если на этом километре пойдут в наступление десять танков? — доходит до неприятного вопроса Антон, — а если сто?

— Как будто у нас нет танков, — пренебрежительно поводит плечиком Вилена.

Антон впадает в задумчивость и выпадает из разговора. Слишком много неизвестных, чтобы однозначно решить задачу, но сделать такой вывод он не торопится.

— Да ерунда это! — безапелляционно вступает в бой Митька, — мне папа говорил, что в дивизии десять тысяч человек. У нас что, только восемь дивизий?!

— Правильно! — вступает до сих пор молчавший Андрейка. Говорил этот парнишка редко, но метко.

— Вы что, правда, думаете, что генерал вот так взял и выдал военную тайну этой болтушке? — продолжает Андрейка, кивая на Адочку, — да, как же! А она сразу всё всем рассказала.

— И самой первой, Виленке, — вворачивает Митька, заранее отпрыгивая от замахнувшейся на него девочки, — Виленка, съешь пенку!

— Я только вам сказала! — обижается Адочка.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает отбежавший на несколько шагов Митька, — вдруг Виленка — шпионка? А ты болтунья — находка для шпиёнки Виленки!

Болтунья! Ребята хихикают, даже предательница Вилена. Ада мучительно краснеет.

— Сам ты шпион! — заявляет Вилена Митьке.

— Ему она тоже рассказала, — резонно замечает Антон.

— Ничего страшного, — успокаивает всех Андрейка, — папа Ады всё равно её надул. Не может такого быть, чтобы всю Белоруссию защищало всего восемь дивизий.

Ребята правы, это военная тайна, но папа! Как он мог так подло обмануть её? — возвращаясь домой, девочка чуть не ревела…

«Господин генерал, молчать!», — приказываю себе, воочию представив себе эту историю со слов супруги. Очень хочется ржать, но нельзя, не педагогично. Завидую Борьке страшной завистью, тот не стесняется. Нет, ну, каковы детишки! Взяли и расписали всё моей глупой дочке на раз-два. Я даже расстроен, что она такая глупенькая. Будем верить, что поумнеет.

И что теперь с ней делать? В моём времени как-то всё скатывается к положению, когда что бы ни произошло, дети ни в чём не виноваты. Слава ВКП(б), здесь не так. Ребёнок, не ребёнок, накосячил — отвечай. Адочка накосячила, причём два раза подряд. Сначала выпытывала военную тайну, спекулируя на отцовской любви, а потом растрепала её всем подряд. Но этого мало! Ещё и на меня обиделась.

Обожаю бывать дома. Такие маленькие, хоть и животрепещущие проблемы, которые к тому же можно спихнуть на других. И здорово отвлекает от настоящих генеральских проблем, от которых надо отдыхать хоть немножко.

Генерал мой помалкивает и вроде размышляет, не выпороть ли дочку. Очень не хочется ему, но он военачальник, а любой командир должен быть готов наказать подчинённого вплоть до трибунала и расстрела на месте. Но нет, я не сторонник таких радикальных методов. Растить детей надо бережно и продуманно, как экзотические цветы. Примерно знаю, что надо делать.

За ужином задумчиво говорю:

— Как бы меня не арестовали и не выгнали из генералов…

Дочка на меня не смотрела, всё дуется, поэтому не заметила, как я подмигнул жене. Борька сигнал перехватывает и ухмыляется.

— Что-нибудь случилось? — Шурочка совсем не актриса, но мне и дежурного вопроса хватит.

— Ада сказала одноклассникам, те расскажут родителям, братьям, сёстрам, — объясняю, в перерывах между поеданием вермишели, политой соусом и украшенной двумя котлетами, — завтра их родители пойдут на работу и поделятся новостью там. Через неделю будет знать весь Минск. А потом мне позвонят из Москвы и спросят о причине распространения каких-то глупых слухов, вызывающих панику.

Приступаю к котлетке, делая вид, что не замечаю заалевших кончиков ушей дочки. Строго смотрю на Борьку, не время смеяться, друг мой, дело серьёзное.

— Они никому не скажут, — глядя в тарелку, бурчит Адочка.

— Ты уверена? Ты им доверяешь? — участливо спрашиваю я. Дочка кивает. И вот тут я наношу такой удар, что аж мой генерал ёжится. Но не осуждает, нет.

— В тебе я тоже был уверен. Тебе я тоже доверял. И что получилось?

Всё время рвущуюся у Борьки наружу ухмылку, будто резко подрубают под самый корень. Жена на мгновенье замирает и с огромным сочувствием глядит на Аду.

— Ты меня обманул!!! — прямо вопль души рвётся из дочки.

— С чего ты взяла? — удивляюсь с предельной искренностью, — откуда я знаю, какие секреты тебе захотелось выведать? Может я про… но нет, не скажу. Это всё военная тайна, а ты уже доказала всем, что ты — не Мальчиш-Кибальчиш, ты сразу всё всем расскажешь. Тебя даже пытать не надо и подкупать, как Плохиша.

Задумчиво наблюдаю за вылетающей в слезах и соплях дочкой. Автоматически придерживаю рукой супругу.

— Сиди. Пусть проплачется, после утешишь.

Доедаем ужин молча. Никому не хочется говорить. Семье генерала кажется, что происходит нечто ужасно неприятное. До чего же они все наивные и непуганые. А я давно уже раскидал в голове все сектора обстрела из моего дома, точки, где лучше всего разместить снайперов, пулемётчиков. Да за весь квартал и город давно думаю. Всего через несколько месяцев весь Минск может ухнуть в пучину беспощадной резни. Постараюсь этого не допустить, но это вполне возможно. А раз возможно, то к этому надо готовиться.

Проплакалась и утешилась Ада довольно быстро. Часика через полтора сидит у меня под бочком, прижавшись.

— Понимаешь, дочка, у нас так жизнь сейчас устроена. Каждый должен знать только своё. Вот сидит в каком-нибудь управлении какой-нибудь полковник и оформляет нашу заявку на обмундирование. Это военная тайна. Если кто-то узнает, сколько его нужно для моих войск, то будет знать их численность. Понимаешь?

Адочка тут же энергично кивает. Быть со мной в мире ей намного легче, чем лелеять обиду.

— И что он делает? Он разбивает мою заявку на несколько частей и отправляет на разные фабрики. Зачем? Чтобы никто не знал, сколько всего мне надо гимнастёрок. На фабрике отгружают в вагоны сколько-то комплектов, но никто не знает, куда они отправляются. РККА заказало, всё. А потом эти вагоны могут поехать на Дальний Восток, Урал или в Минск. Железнодорожники тоже не знают, что в вагонах. Могут только знать, что груз военный и всё.

Адочка слушает, я продолжаю.

— И никому нельзя лезть в то, что его не касается. Каждый знает ровно столько, сколько ему нужно для дела.

Вздыхаю. Предстоит неприятное.

— Адочка, ты здорово провинилась. Понимаешь?

— И что же делать? — на меня смотрят детские глазёнки. Ты — папа, ты должен знать.

— Во-первых, скажи одноклассникам, что проверяла их, а на самом деле число в восемьдесят тысяч взято с потолка. Придумано тобой. Во-вторых, спроси, говорили они кому-нибудь об этом или нет.

— А если они не скажут или обманут?

— Тебе их ответы не нужны. Скажи, пусть сами про себя знают, можно ли им доверять или нет. И, конечно, военную тайну им никто не расскажет. Поняла?

Адочка с полминуты укладывает мою инструкцию в голове, кивает. Вздыхаю. Самый неприятный момент наступает.

— И раз ты провинилась, то должна быть наказана.

Адочка горестно вздыхает, но не спорит. Мы в комнате одни, остальные деликатно удалились.

— Месяц без сладкого. Никакого мороженого, никаких конфет. Даже если тебя где-то угостят. Понимаешь? — легонько трогаю пальцем её носик, — и не расстраивайся. Если чем-то отличишься, наказание смягчится.

После этого удаляюсь. Генерал пусть без меня с дочкой, а ночью с женой обнимается. Мне тоже надо отдохнуть.

Конец 8 главы.

Глава 9. В час по чайной ложке

2 апреля, среда, время 08:50.

Минск, штаб округа.

— Пётр Михайлович, — обращаюсь к шефу инженерного управления генерал-майору Васильеву. Сегодня он с нами, прибыл вчера вечером из Гомеля. Лицо у генерала интересное, удлинённое в гармонии с большим прямым носом. Уголки рта слегка вниз, что придавало бы тоскливый вид, если бы не умные серьёзные глаза.

— Понимаю, что не совсем ваше дело, но ближе всего к вам. Найдите у себя, да хоть в других управлениях, — при этих словах остальные обеспокоенно шевелятся, — и где угодно, пусть даже гражданского специалиста. Мне нужен человек, ответственный за новые виды вооружений. Разработка, испытания, производство.

Васильев внимает, человек он такой. Вроде никогда не торопится, но иногда удивляюсь, как много успевает.

— Организуйте у себя новый отдел по этому направлению, — тут мои генералы начинают смотреть с лёгкой завистью. Это они рановато, понимаю, что любой начальник стремится расшириться. За счёт количества подчинённых, увеличения подконтрольных ресурсов, всего, но рано они завидуют.

— За счёт чего, Дмитрий Григорич? — задаёт резонный вопрос Васильев. Всё правильно, у него, да ни у кого, даже помещений лишних нет.

Я смотрю на Фоминых, подавив ухмылку. Комиссар ёрзает, но я пока молчу. Нет, пока рано потрошить стратегический резерв.

— Тут вот в чём дело, Пётр Михайлович, — «снимаю» многообещающий взгляд с Фоминых, перевожу на Михайлина, главного по УРам, — давайте говорить прямо, мы люди военные. В случае начала войны, что произойдёт с УРами? Они отработают своё в течение одного-двух дней. А потом всё. Оставшиеся целыми станут позициями передовых частей, да, именно так я и сделаю. И что будет делать ваше управление, Иван Прокофьевич?

— Есть старая линия УРов, — пожимает плечами Михайлин.

— Даже если предусмотреть возможность отступления до старой границы, всё равно я, вы уж простите, плохо отношусь к длинным защитным линиям. Слишком они уязвимы. Стоит пробить её в одном месте, как вся линия теряется. Её уничтожат с тыла.

Генералы молча переваривают мои слова, идущие поперёк некоторым инструкциям и директивам Москвы. Не пугает. Они настолько часто противоречивы, что я между ними запросто проскочу. Тыкнут в глаза одной директивой, сошлюсь на противоположную.

— Поэтому, — делаю неожиданную паузу, это обостряет внимание, — Васильев создаст новый отдел за счёт вас. Ваших помещений, ваших людей и прочего. Коротко говоря, всё ваше управление станет этим отделом. При вашем активном содействии.

Михайлин слегка линяет с лица. Тоже рано огорчается.

— Вам надлежит внимательно и скрупулёзно вникнуть во все эти дела. А когда управление УР будет ликвидировано по факту, вы станете главой управления по новым вооружениям.

Отчётливо слышу лёгкий вздох облегчения, не списываю в тираж, новое и ответственное дело поручаю. Перспективное. В том числе, и в смысле наград и званий.

— Строительные управления № 72 и № 74 из Ломж и Бреста снимайте. 72-ое на строительство аэродрома в Мачулищах, там новая авиадивизия будет базироваться. А 74-ое… — гляжу на Болдина.

— Иван Васильевич, мне нужна железнодорожная ветка, причём с европейской колеёй, — показываю на карте место на юг и восток от Гродно, — вот здесь, с этого места и до… что у нас здесь? Станция Озёры. Можно вывести не из этого узла, а ближе к Гродно. Тогда чтобы замкнуть вокруг Гродно кольцо, понадобиться всего километров сорок.

Генералы внимательно смотрят.

— Зачем там это железное колечко вокруг Гродно? — осмеливается на вопрос Болдин. Хотя почему осмеливается? Сегодня я спокойный, все видят. Видят и знают, что спрашивать можно, о чём угодно.

— Такие кольца нужны вокруг всех крупных железнодорожных узлов, — объясняю кажущиеся прописными логистические истины моего времени. О трёх московских кольцах знают даже младшие школьники. Взрослые, тем более генералы, должны не только знать, но и понимать.

— Чтобы не перегружать их. Зачем гнать транзитные эшелоны конкретно через узел, рискуя загнать их в длинную очередь. В военное время, в случае прорыва противника к городу, мы легко блокируем этот узел. Перебросим войска, тяжёлые танки, поставим в ключевых позициях бронепоезда и… — замолкаю, предлагая желающим закончить.

— И возьмём их за горло, — принимает подачу Болдин. Смотрю с одобрением, именно ты и должен был так сказать. Если бы тебя опередил начальник связи или шеф разведки, я бы начал в тебе сомневаться.

— Такие кольца нужны везде. Но прежде всего у пограничных городов. Вокруг Бреста есть. Вокруг Белостока до конца не замкнутое, но за него я не боюсь, там у нас самая мощная 10-ая армия. У Минска полукольцо, но полагаю, хватит и его.

— Почему? — спрашивает Васильев. Ему любопытно, хотя он инженерный генерал.

— Удар по Минску наиболее вероятен с севера и запада. Как раз полукольцо с востока и юга будет опорным. По нему можно быстро перебрасывать войска, технику. Опять же с бронепоездами можно поиграть. Если по уму разместить тяжёлые бронепоезда с корпусной артиллерией, то можно надёжно прикрыть город со всех опасных направлений.

— Авианалёты? — меняет Васильева Болдин.

— Бронепоезда без зениток не предусматриваются вообще, — пожимаю плечами. А хорошо, что разговор свернул в эту сторону.

— Пётр Михайлович, — высунулся товарищ генерал Васильев, теперь получай, — возьми на себя формирование дивизионов бронепоездов. Начни с лёгких, проконтролируй получение усиленных тяжёлых платформ, но в дело не торопись пускать. Я их в Ленинграде заказывал. Саша, — не успеваю перевести взгляд на адъютанта, как он уже ищет в портфеле бумаги.

— Ты, Пётр Михайлович, займёшься на первое время зенитными платформами облегчённого типа. Мощной брони там не надо. Достаточно, чтобы она держала авиационные пулемёты и пушки. В военное время будем цеплять ко всем эшелонам, хоть военным, хоть гражданским. Две платформы, одна с крышей, на которую можно зенитный пулемёт установить. Там же расчёт будет находиться. И открытая платформа с зенитной пушкой. Как проект приготовишь, покажешь мне. Потом приступаешь к изготовлению. Лучше своими силами.

— Всё своими силами? — сомневается генерал.

— Не сможешь всё, закажешь сложные узлы на заводах и установишь. Целиком я заказывать… нет, заказать можно, конечно. Только вот получу ли их, неизвестно. Увидит кто-нибудь, позавидует, нажмёт на нужные педальки и прикарманит.

На самом деле я не уверен, что в этом времени такие ухари есть. В чём уверен, так в человеческой психологии, которая принципиально меняется крайне медленно. Дисциплину товарищ Сталин насаждает жёсткую и жёсткими методами, но кто его знает. Его самого могут уговорить. Почти у любого большого начальника есть любимчики, есть они и у Сталина.

— После того, как набьёшь руку, сделаешь пару лёгких бронепоездов. Зенитные батареи на них установим. С тяжёлыми бронепоездами вот в чём сложность. Хорошо бы поставить на них МЛ-20, отличная получиться мобильная батарея огневой поддержки. А сложность состоит в том, что отдача слишком сильная. Если не справимся с техническим обеспечением стрельбы с платформы, придётся обдумать способ выгрузки с последующей загрузкой.

— Я заказывал в Ленинграде не только платформы, но и проекты бронепоездов. Тоже бери на контроль. Как будут готовы, мы туда заглянем.

Всё, что ли? Оглядываюсь на Сашу, свой ходячий справочник, ежедневник и блокнот для записей. Роль карманного планшета из моего времени парень выполняет на ять. Он еле заметно кивает: всё.

Не, не всё! И всё никогда не будет.

— Иван Васильевич, отдайте приказ частям, квартирующим в Бресте. Составить план размещения войск вне города. Со складами и прочим. Пусть обдумают способы скрытного перемещения большей части боеприпасов и вооружений. Включая танки. Оставить в городе минимум для обороны и всю неисправную технику. Для неисправных танков подготовить огневые точки с вкапыванием в землю, чтобы только башня торчала. Всё маскировать!

— И вот ещё что. Где-нибудь под Минском и Смоленском расширить, и если надо построить новые, летние лагеря для детей, — смотрю на Михайлина и Васильева, — это пока не горит. Но загорится через три-четыре недели. Так что думайте. Лагеря не должны быть заметны с воздуха.

У моих инженерных генералов и не только у них расширяются глаза. Командующий думает об эвакуации? Командующий обо всём, сцуко, думает! Обязанность у меня такая.

— Всё! — хлопаю ладонью по столу, — хватит на сегодня. Все свободны.

Время почти пол-одиннадцатого. Не слабо мы позаседали, аж Маяковский вспомнился.

— Сочини нам чаёк, Саш, — когда все разошлись, решаю посидеть один. Саша не в счёт.

Мне надо подумать. Куча проблем, к которым не знаю, как подступиться. Младших и средних командиров надо учить полевой тактике. Им надо твёрдо и ясно знать, чему учить красноармейцев и что я буду с них требовать. Старшие… да, вот ещё узкое место, старшие командиры тоже должны знать. Ладно, командующих армиями, наверное, не стоит загонять на тактическое поле… или стоит?

Тру лоб ладонью. Берусь за серебристую ручку подстаканника, вдыхаю дымящийся пахучий аромат. Если заставлять командармов ползать по полю, то и самому надо. Мой генерал внутри ворохнулся, невместно де полнозвёздному генералу… а ну, цыть!

Решено. Начнём с генералов. Не трону только свой штаб, за исключением начальника боевой подготовки. И подкреплю методику запуска импульса сверху. Когда генералы и полковники поползают по полю, они потом с майоров не слезут, а те оторвутся… не, эти уже не оторвутся. Лейтенантов и капитанов я тоже вздрючу сам.

А курсанты? Курсантов тоже я. Их сейчас этому в училищах не учат. И где мне всех их собирать? В Смоленском пехотном училище? А почему в пехотном? Потому что общевойсковая подготовка у всех есть. Но на начальном уровне любой командир должен уметь обращаться с миномётом, пулемётом любой доступной конструкции, самыми распространёнными пушками, худо-бедно водить машину и танк. Знать основы сапёрного дела, рукопашный бой, короче на все руки от скуки. Уметь всё на высоком уровне невозможно, универсал никогда не достанет узкого профи. Но в критических ситуациях любая мелочь может сыграть.

И что делать? Бегать с толпой курсантов-выпускников по всем училищам. Набегаешься так, ага…

— Что? — я смотрел на Сашу, когда он что-то сказал, но я пропустил. Приходится переспрашивать.

— Комкор Никитин звонит.

В голове что-то сходится, но надо брать трубку. Слушаю возбуждённый голос комкора, с трудом заставляю себя реагировать. Генерал страшно доволен полученными танками, увидел, наконец, что корпус начинает запитывать хоть какая-то струйка. Андрей Григорич у меня напористый такой пучеглазик. Вроде и небольшие глаза и не навыкате, а почему-то лезет в голову это слово, когда его вижу.

— Андрей Григорич, хорошо, что позвонил… да откуда ж я знаю, когда ещё техника прибудет? Как слепят, так и пришлют. Всю новую технику буду отправлять тебе и в 17-ый корпус. Пора вас хоть как-то оживить.

Кое-как дожидаюсь, когда он заткнёт свой фонтан.

— Андрей Григорич, перебирайся в Молодечно. Корпус твой будет располагаться между Молодечно и Минском. Где-то в этом районе.

— Едрит мою кобылу, Дмитрий Грыгорич, я всё понял! — в голосе комкора нескрываемая радость. Его тыловой бумажный корпус превращается в реальный, и сообразительный генерал тут же догадывается, что раз его назначение — прикрытие столицы республики, то без внимания его не оставят. Будут люди, будет техника, будет всё.

— Приказ я подготовлю, а ты пока езжай туда и присматривай место. Если у тебя всё, то будь здоров.

— Да пабачэння, Дмитрий Грыгорыч, — как обычно, невыносимо для моего образованного уха, по южно-русски гэкает комкор. Чтоб тебя! Белорусский суржик в сочетании с донским говором можно применять в качестве оружия, способного контузить.

Вот теперь можно и покурить. Допиваю чай и отхожу к окну, пальцами разминаю папиросину. С наслаждением отдаю на растерзание лёгким порывам ветра клубы дыма.

О том, что моё настроение повернуло в положительном направлении, вижу по реакции Саши. Исчезает дисциплинированно подавляемое им несколько дней беспокойство и тревога за начальство. Лицо моего помощника ощутимо светлеет.

Он прав. Не решил я ещё ни одной проблемы, но сегодня последняя крепость пала. Знаю, что и как надо делать с тактической подготовкой всего личного состава. Никто у меня дикой толпой в атаку ходить не будет.

4 апреля, пятница, время 09:25.

Минск, Мачулище, военный аэродром.

— Надо снять радиостанцию и посмотреть, что внутри, — авторитетно заявляет радиоинженер Хадарович. На это я скептически кривлюсь.

Мы внутри моей тэбэшки, которую на выровненную дорожке мой лётчик сумел посадить. Радиогруппа специального назначения приступила к работе, мне на радость. И вдруг такое заявление. Буду надеяться, что это он из чувства педантизма предлагает начать работу по порядку.

— А ты точно радиоинженер? — на моё заявление молодёжь прячет ухмылочки, Хадарович смотрит возмущённо. Я объясняю:

— Радиостанция работает, можете включить и что-нибудь поймать. С этим всё в порядке. Невозможно пользоваться радио в полёте, когда оборудование самолёта работает. Помехи от него всё забивают.

— Надо проверить, — упрямо настаивает Хадарович, но тут я не спорю.

С этого работа и началась. Радиостанция сильная, Москву ловит ещё что-то, да на разных языках. Это если по гражданским частотным диапазонам гулять. Знаю по опыту, что во время полётов что-то можно кое-как услышать, что-то никак. Здесь, на земле намного лучше.

Хадарович быстро реабилитируется. Присоединяет к аккумулятору какую-то штуку, как оказалось, это обычный конденсатор, вернее, их целая батарея. В руке какой-то инструмент, к которому присоединены провода…

Принцип я понял быстро. Конденсаторы заряжаются от аккумулятора, а когда Хадарович сжимает ручки, два игольчатых контакта сходятся на расстояние в доли миллиметра и начинают искрить. В это же время в наушниках начинается треск. Это он здорово подготовился, одобряю.

Оглядываю самолёт изнутри. ТБ-7 один из редких самолётов, в которых фанеру не использовали. Он весь металлический, а значит, помехи до наружной антенны дойти не могут.

— Саша, двери закрой, — после закрывания становится темнее, но нам много света не надо. — Пробуй ещё, Пал Юрич.

Положение изменилось не сильно. Если только измерить уровень шума точной аппаратурой или убедить себя, что это так, то можно заключить, что уровень шума уменьшился. На глаз, вернее, на слух не заметно.

Дверь открыли. Хадарович размышляет, оглядывая салон. Молодёжь молча ждёт ценных замечаний от своего гуру. А мне интересно, догадается или нет. Невместно генералу быть умнее инженера на его же поле. Нет, не догадывается.

— Придётся всё-таки радиостанцию смотреть…

Вот маньяк! Всё бы ему разбирать, попросить у Юделевича другого? А будет ли другой лучше? Он рассуждает, как ремонтник, в привычной манере. Приносят неисправный приёмник, с виду целый, значит, что надо делать? Правильно, разбирать и проверять внутренности.

— Исправно работающую радиостанцию разбирать запрещаю, — поворачиваюсь к лётчику, — если эти ухари в моё отсутствие туда полезут — бей их по рукам. В конце концов, схема радиостанции засекречена, а у вас доступа нет.

Последний аргумент окончательно хоронит извращённые намерения Хадаровича.

— Что ж тогда делать?

— На антенный провод посмотри, обалдуй! — не выдерживаю, вызывая смешки радиомолодёжи. Хадарович почти не обиделся, рассматривает антенный провод.

— Мне часто приходится с инженерами общаться, — обосновываю я свою компетентность, — поэтому знаю, что антенный провод — часть антенны. Ты к нему близко, вот провод помехи и ловит.

Для наглядности провели эксперимент. Хадарович пускает искры внутри солдатского котелка. Треск заметно уменьшается. Не проходит полностью, но это понятно, котелок не закрывали.

— Провод нужно экранировать, — опускаюсь до прямых указаний. Ничо, больше уважения к генералам будет.

— Можно не сплошным слоем металла, а сеткой, — размер ячейки сетки как раз служит геометрическим ограничителем длины волны, которую она может пропустить. Но самые короткие волны, которыми пользуются в это время, измеряются метрами. Хотя помехам разрешённый спектр не указ, могут куда угодно залезть. Но тут природа нас защитит. Высокочастотный сигнал в наши дубовые радиосхемы не пролезет. Он даже на микроскопической индуктивности резко скучнеет и легко проваливается в микроскопические ёмкостные щели.

Изготовить сеточку для антенного провода на месте никак. Хадарович говорит, что на заводе есть экранированный провод, которым можно заменить наш, в простецкой оплётке.

— Поехали! — тут же решаю я.

Молодёжь мы оставили на месте, пусть обустраиваются. И обратно я не еду.

— Заменишь провод, проверишь своей трещалкой. После — доложишь о результатах, — проинструктировал напоследок и отправился домой. Я что, дома пообедать не имею права? Хоть раз в месяц.

Шура довольна, как слон. Прямо, как обыкновенный рядовой гражданский человек пришёл домой обедать. После обеда привольно располагаюсь на диване.

— А не прогулять ли мне поход на службу после обеда? Царь я или не царь?

— Ни разу не царь, — тычет мне локтем в бок привалившаяся жена после паузы. Пауза тоже проходит не зря. За это время она удивлённо на меня посмотрела, открыла и закрыла рот.

— Тебя сейчас адъютант на службу одним звонком выдернет. Как рыбку из пруда.

З-зар-раза! Накаркала! Прямо так и объявляю хихикающей жене, когда в телефонную трубку Саша мне сообщает, что получено известие из ГОМЗа. Моё кинооборудование готово и его можно забирать.

4 апреля, пятница, время 13:35.

Минск, штаб округа.

— Иван Иваныч, не морочь мне голову! — самую малость раздражаюсь, не понимает человек своего счастья, — выделишь пару самых лучших ДБ-3. Всё равно устаревшая модель. И отправим их в Ленинград. Зачем, я тебе очно объясню, не по телефону.

Если там всё готово, то вот оно, свершилось. Киностудия в Минске, самолёты киноаппаратурой оснастят, и работай — не хочу. Ещё одна мечта из моего мечтательного набора обретает осязаемые формы.

Вчера весь день и позавчерашний вечер посвятил доблестному донскому кавалеристу Никитину. Ещё один любитель усиков а-ля Павлов. Очень скучным и очень нужным занимались. Выбирали места для дислокации будущего корпуса. Тоже радуется парень, его корпус начинает обретать хоть какую-то плоть. Двадцати танкам радуется, как ребёнок, заполучивший вожделённый набор красивых машинок.

Для штаба мы удовлетворились зданием церкви. Всё равно полузаброшено. При поляках туда было не зайти, польские власти православных третировали комплексно. Советские власти открыто не репрессируют, но смотрят косо. Батюшка местный колготится в здании с несколькими старушками, вот и все культурное наследие.

Батюшку я обижать запретил. Под его суетливым руководством мои охранные парни пристроили алтарь и прочие священные атрибуты в дальний уголок.

Никитин морщился, пока я ему всё не объяснил.

— Установишь деревянные столбы, смонтируешь деревянные перекрытия, будет второй этаж. Тут есть несколько комнаток. Как раз тебе для всех секретов. Есть шпиль, антенну там повесишь. Ты пойми, здание горсовета нам никто не отдаст, им тоже работать надо…

В этот момент я, признаться, запнулся. Немного не так.

— В горсовете урви себе кабинет или два. Взаимодействие с местными всё равно надо устанавливать. Вопросы снабжения, мобилизации, военных сборов.

Но это всё его проблемы. Мне нужен полигон и мы подобрали место. Стрельба никого не должна задеть, будет вестись в сторону холмистой гряды, так что дальше пули не улетят.

У меня родился план, и я его реализую. И энергичный застоявшийся Никитин мне в помощь. Тактическая подготовка командного состава всего округа будет вестись на базе его корпуса. С командирами по-быстренькому разберёмся, загоним новобранцев и… а вот здесь самое главное. Здесь завершим образование выпускных курсов всех военных училищ. ВСЕХ! Это несколько сотен человек. И они же составят костяк командного состава корпуса. На одну дивизию нужно сотни четыре взводных и ротных командиров. Как раз один выпуск Смоленского пехотного. Артиллеристов, танкистов и политруков тоже сюда. Они пройдут усиленную тактическую подготовку. Никитину разрешу взять столько, сколько ему надо. Не хватит, в пехотных и других командиров переквалифицируем политруков. С оставлением им комиссарских званий. К началу войны корпус будет почти собран.

А как случится 22 июня, мгновенно включим мобилизацию и накачаем корпус личным составом до упора. Пригодным для боёв он всё равно сразу не станет, но потихоньку втянется. Недели полторы ему должно… нет, сцуко не хватит! Одно КМБ займёт месяц, а ему ещё сержантов нужно несколько тысяч.

Так-так-так, постукиваю пальцем по столу. А проведу-ка я на базе корпуса плановые сборы. Это идея! Из ушедших в запас в последние лет пять-шесть рядовых и сержантов сформируем полностью весь корпус, проведём в качестве сборов полноценные учения. И не одни, сцуко! Комплекс учений. Срок конца сборов поставим 25–30 июня. Вот ребята и сами не заметят, как окажутся в составе регулярной армии в военный период.

Я надеюсь, до часа икс мне поставят хотя бы сотню Т-34. Половину, не меньше, отдам Никитину. А когда начнётся, наши заводы начнут работать, как ошпаренные. По законам военного времени. И когда немец подойдёт к Минску, его встретит полнокровный, хорошо обученный и отлично вооружённый механизированный корпус. Автомобильный парк Минска уйдёт ему и 17-му мехкорпусу. Тяжёлых и средних танков у него будет не меньше полутора сотен. По мощи корпус будет примерно равен двум немецким танковым дивизиям. Силища!

Ещё одна мысль у меня родилась. Но пока обмозгую, страшновато сразу выбрасывать в реальность. Сначала надо проверить.

— Чайку? — угадывает раньше меня моё желание адъютант. Да, чайку. Я его честно заслужил. Пока пью, раздумываю о целом пакете приказов, которыми мне придётся разразиться. Может, и не пакет, но один комплексный приказ, в котором будут перечислены военные училища, породит целый букет сопутствующих приказов. Училищам придётся резко изменить, а то и отменить программу обучения последних месяцев. На самом деле заменить на более интенсивную и эффективную. В режиме перманентных военных учений.

В голове всплывает кое-что. Это мой генерал мне помогает.

Приказ Наркома обороны СССР № 070 от 22 февраля 1941 года "О проведении очередных выпусков курсантов из сухопутных военных училищ в 1941 году", согласно ему курсанты осеннего выпуска вместо 1 октября 1941 года должны быть выпущены 1 июля 1941 года.

А мы выпустим ещё раньше, 23 июня, если история не выкинет какой-нибудь фортель и немцы не нападут в другой день.

Слабое место в моём плане есть. Я озадачу кадровиков, но родить пару десятков полковников на должности командиров полков и сотню комбатов они не смогут. Вчерашнего выпускника, если он толковый, можно ещё поставить ротным. Но батальон он никак не потянет. А ведь надо держать в голове ещё и 17-ый корпус, которому после 20-го останутся одни ошмётки. Размазывать по округу я этих ребят не буду. Это будет уже слаженная команда.

Хм-м… взглядом одобряю молчаливое предложение Саши подлить в стакан ещё пахучего янтарного кипятка. Кажется, я знаю, где мне взять комбатов и комполка. Но сразу, — давлю слегка пакостливую ухмылку, — этого делать нельзя. Но вот перед самой войной, в июне, в самый раз.

— Завтра, с самого утра — в Барановичи, — сообщаю Саше наши планы, — оттуда в Ленинград, потом придётся в Москву и… ещё в одной место. Пару-тройку дней придётся помотаться.

— Охрана в обычном варианте?

— Да, — обычный, это пять человек в звании от лейтенанта до капитана, который за старшего.

В Москве мне надо пробить хоть чего-то побольше. Бронебойные снаряды где-то зависли. Возможно, их ещё и не выточили. В Казань мне пока рано, проблема чистой радиосвязи не решена, остальное второстепенно. Т-34 и Як-1 надо побольше выбить. Як-1, с ним отдельная и большая история. А в Ленинград пусть Копец летит, я везде не поспею.

5 апреля, суббота, время 14:15.

Москва, наркомат обороны.

— Дмитрий Григорич, да ты, натурально, охерел! Иди в дупу! Ты где металл для этого возьмёшь? Кто тебе фонды отпишет? — распаляется всё больше Рычагов. Знаю его ещё по Испании, мы почти все друг друга знаем, если в одно время там были. Парень просто красавец, но характер чересчур реактивный. Для истребителя, а он прирождённый лётчик, самое то, а вот для должности зам. наркома абсолютно противопоказано. На такой работе основательность нужна, железная задница, а он избыточно подвижен во всех смыслах. И часто сначала говорит, а думает… хотя нет, часто и потом не думает.

Читал я про него немного. В 29 лет выйти в генералы и занимать заоблачные должности чересчур быстрый взлёт. Как там на Кавказе говорят? Доброе дерево растёт медленно? Сталин его ценит, но есть у нашего вождя один бзик. Он не терпит неуважительного отношения, малейшего хамства в свой адрес. Рискнувший на такое рано или поздно расплачивается. Как правило, жизнью. Расплатится и Рычагов, которому даже война не поможет. Пристрелят вместе с женой без суда и приговора. По приказу моего приятеля Лаврентия. И у меня язык не поворачивается осудить Сталина и Берию за этот поступок, хотя жалко парня до слёз. В высоких сферах, как на большой высоте, свои правила и нарушать их нельзя. Ну, и напортачил он немного, не без того. Я ж говорю, не его уровень, рано ему в генералы. Нам всем рано, если честно, но ему особенно.

Зачем он ляпнул, вернее, скоро ляпнет Сталину, что это он «заставляет летать их на гробах»? Это когда обсуждался (будет обсуждаться) вопрос о недопустимо высокой аварийности. Два-три разбитых самолёта в день, это, действительно, вопиющий факт. Потеря 700–900 самолётов в год в мирное время? И с кого спрашивать? А кто самолёты в войска принимает? Организует комиссии по приёмке, сам в них участвует? Так Рычагов же!

Паша Рычагов, для меня он именно Паша, резко затыкается. Чего это он? А, реакция у него такая на мой скучающий зевок. Честно говоря, больше от нервов зеваю, но со стороны-то не видно.

— Паш, ты чего так раздухарился? — мирно спрашиваю, перехватываю инициативу, а то он вроде опять воздуха набирает, — нет, так нет. Подумаешь…

Первый раз, что ли спотыкаюсь? Не нарисует мне положительную резолюцию, обойдусь на первое время без неё. Позже получу.

— Что-нибудь ещё у тебя? — напускает на себя официальный вид, не удерживаюсь от глумливого совета:

— Лицо попроще сделай, Паша. А то треснет.

Смотрит мрачно, но удержать улыбку в ответ на моё веселье не может. Пацан он всё-таки ещё.

— Ты не хочешь меня похвалить? — в моём голосе насмешка. Мне в голову пришла идея, как предотвратить ту глупую, дерзкую и грубую фразу в адрес Сталина.

— За что?

— Например, за то, что аварийность полётов в моём округе резко сократилась. С начала марта всего пять самолётов разбились. И то, три штуки столкнулись с немцами. Разлетались, понимаешь…

Рычагов задумывается. Примерно знаю, о чём. В моём округе полторы тысячи исправных самолётов. Примерно десять процентов от всего ВВС РККА, не считая учебных. За месяц у нас бьётся 70–80 машин. Вместо двух у меня должны были разбиться семь-восемь машин. В других округах ведь немцев на таран никто не брал.

— А учебные? — догадывается спросить Рычагов.

— Учебные по нашей отчётности не проходят. И не разбился никто в прошлом месяце. На У-2, сам знаешь, разбиться почти невозможно.

— Как ты это сделал? Не случайность? — поворачивает всё-таки разговор в нужное русло.

— Проводится огромная целенаправленная работа, — длинный рассказ заменяю туманной фразой, — сначала должен тебе, Паша, сказать, что генерал ты липовый.

— Это почему? — обиженно хмурит брови.

— Потому что решение принимаешь без внимательного изучения всех нужных подробностей. Это как в атаку послать подразделение, без изучения обстановки. Где у противника огневые точки, как располагаются позиции, нет ли минного поля. Я у себя за такие дела командирам сразу голову отрываю.

— Ты про свой завод? — продолжает хмурится Рычагов.

— Про него. С чего ты взял, что я про фонды не знаю? Прекрасно знаю. Просто у меня есть возможность дать заводу дюраль. Немного на первое время, но дальше легче будет. Ты сам знаешь, Як — самый лучший истребитель на сегодня. Но он многое проигрывает в деревянном исполнении. Масса больше, а маневренности чуть теряет, от пушки потряхивает, фанерка еле держит.

— Як-1 — хороший самолёт, — соглашается и тут же меня разочаровывает, — но если его хватает, то зачем?

— Затем, Паша. Затем, что враг не дремлет. И как только увидит, что Як ему не по зубам, тут же начнёт искать выход и совершенствовать свои истребители. Да и без того будет. Нельзя стоять на месте.

— Ну, и подкинь свою дюраль в Саратов, — советует Рычагов, — тебе же легче будет.

— Глупый ты, Паша, — я разочарован, — совсем ничего не понимаешь.

Приходится объяснять банальные вещи. Я ж говорю, пацан он ещё.

— Вот появилась у директора неучтённая дюраль. Да, он пообещал мне слепить пару самолётиков. Но у него план, который он хронически не выполняет, а из моего металла можно изготовить пять-шесть полудеревянных Яков. И что ты думаешь, он сделает? Я ведь пожаловаться на него не смогу, меня сразу спросят, где я её взял?

— А где ты её взял?

— Не твоё дело, Паша, — грубо отшиваю, — у поляков стибрил и припрятал. Устроит такой ответ?

— Яковлеву тоже выгодно, — продолжаю пояснения, — ему наверняка хочется сделать цельнометаллический аппарат с лучшими характеристиками. Пушку сможет навесить помощнее, боезапас увеличить, ещё что-то придумает.

— Не дадут Яки на другом заводе делать, — неуверенно заявляет Рычагов.

— И не надо, — стиль джиу-джитсу, используй движения противника, — пусть будет экспериментальный цех или небольшой филиал Саратовского завода. Пусть даже себе частично производство приписывают. Но это как договоримся.

— А договоришься? — скепсис в голосе есть, но осторожный.

— Не знаю, — пожимаю плечами, — пока даже с тобой договориться не могу.

Дожимаю я его. Пишет резолюцию, затем письмо на завод и докладную наверх. По моим сведениям, Яковлев имеет вес в верхах и легко продавит решение в мою пользу. Оно ведь и ему выгодно. Взамен расплачиваюсь с Пашей рассказом, как я планирую поставить учёбу для лётчиков.

Выхожу слегка заморенный. Добился своего, но крови Паша из меня выпил изрядно. Сейчас мне лишь бы не столкнуться с Тимошенко… сука! Сглазил! Выходим с Сашей на главную лестницу, он навстречу. И что ему говорить? У меня, если честно, конь не валялся. Хотя почему не валялся? Дело идёт, хоть и неспешно, но быстрота нужна только при ловле блох.

— Здравствуй, Дмитрий Григорич, — нарком крепко жмёт руку, пара сопровождающих почтительно стоит поодаль, как и мой Саша, — как у тебя дела?

— Здравия желаю, товарищ маршал, — бодро отвечаю и так же бодро жму руку, — сейчас занят… да много чем занят. Склады вот планирую перебазировать, озадачил командармов места подыскать, строителей туда подгоняю.

Нарком одобрительно кивает и делает движение идти дальше. Только у меня тоже есть вопросы.

— А как там с бронебойными, Семён Константинович?

Нарком поиграл бровями, видимо, вспоминает.

— Скоро первая тысяча придёт.

Ну, хоть так. Теоретически это тысяча подбитых танков, практически не меньше сотни, если жёстко контролировать каждый выстрел.

Спустившись, услышал из коридора голоса. В том закоулке управление кадров, заглядываю. Меня приветствуют два майора и подполковник. Старший — из моей гильдии бронетанкистов, майоры — родственные артиллеристы, могучи и плечисты.

— По какому поводу толпитесь, товарищи командиры?

Узнаю, что прибыли за новым назначением, переглядываюсь с адъютантом, на его лице отражением моей расплывается улыбка. Табличка на двери гласит: «Отдел по назначению и перемещению начсостава». Нагло вламываюсь туда и через пять минут приглашаю войти командиров.

Уходим из наркомата все вместе. Командиры довольны, их направляют в неплохое в бытовом отношении место. Столица республики, европейская часть страны. Сибирь это холод и удалённость от центра, Средняя Азия — жара и автохтонное население со своими примочками. Европейская часть России — самая привлекательная для службы и жизни. Не зря здесь самая густая заселённость.

Комбаты и комполка, мне таких для 20-го и 17-го мехкорпуса нужны десятки. Но рубль начинается с копейки, а мне обламывается целый алтын.

— На аэродром, — командую свите. — Товарищи, мы заглянем в Саратов, там прогуляетесь пару часов, пока я свои дела утрясу, переночуем, а уж после — в Минск.

5 апреля, суббота, время 20:10.

Саратов, ресторан «Красный парк».

— Город какой-то старорежимный, — высказывается подполковник Климов после того, как мы расправляемся с борщом.

— А чего ты хочешь? — пожимаю плечами, — ему лет четыреста. Вот у тебя есть бабка где-нибудь в деревне? Попробуй её отучить креститься или выбросить икону из красного угла. А ей не четыреста, а лет семьдесят всего…

— Семьдесят восемь, — соглашается подполковник.

После ужина стоим у барьерчика в прилегающем дворике. Пейзаж так себе, вид на частный сектор города. Сады пока голые, по-весеннему расцветают только самые ранние травы. Скоро набухающие почки выбросят клейкие листочки, что развернутся за два-три дня. И несколько дней деревья будут радовать глаз уникальным нежным салатовым оттенком, который быстро загрубеет и загустеет в привычный махрово зелёный цвет. Но потом начнётся цветение садов, красиво весной в России.

— Товарищ генерал армии, — осторожно обращается майор Никонов, — а война будет?

— Будет, — спокойно отвечаю, хотя человека со слабой психикой эти вопросы давно довели бы до цугундера, — только не спрашивай, когда. Не я ж её буду начинать.

Саша смотрит на меня с лёгким сочувствием и берёт на себя дальнейшие объяснения.

— Все знают, что война будет, только гражданским это нельзя говорить. И вообще, нельзя на эту тему трепаться. Мы в округе исповедуем принцип: армия должна быть готова к войне в любой момент.

— На этой вдохновляющей к служебным подвигам ноте тему закрываем, — директивно закругляю я. — Вы мне лучше вот что скажите, товарищи доблестные артиллеристы. Стрелять из гаубиц, пользуясь только картой, можете?

Над ответом я долго смеюсь. Не скажу, что сквозь слёзы, особо не расстраиваюсь. Ожидаемо всё.

— Можем, отчего не смочь, — «радует» меня ответом второй артиллерист, майор Тихомиров, — только такая ерунда получается…

Это я анекдот про секретаршу вспоминаю, когда её спрашивают, может ли она пятьсот знаков в минуту напечатать. Ничего особо страшного действительно нет. Есть артразведка, есть корректировщики огня. По карте попасть в цель с первого раза практически невозможно. Но с корректировкой со второго раза должны, кровь из носу. Иначе они сами ерунда, а не артиллеристы.

6 апреля, воскресенье, время 14:20.

Минск, аэродром Мачулище.

Мои работают вовсю. В зимних условиях пока не сядешь, бетонку только начали, но летний вариант готов. Вот я и воспользовался. Плотной группой идём к штабу. Не успеваем подойти, как из ангара неподалёку выбегает какой-то гражданский и спешит наперерез. Хадарович.

— Ни слова, Пал Юрич, — затыкаю ему рот сразу. Он гражданская штафирка, нормы соблюдения секретности для него пока лес тёмный.

— Мой самолёт в твоём распоряжении, — делаю широкий разрешительный жест.

— Товарищ генерал…

— Бегом! — откровенно рявкаю на него. Вроде доходит, ошеломлённо оглядываясь, уходит к ангару.

В штабе не задерживаюсь. Приветствую Туренко и остальных.

— Товарищ полковник, с оказией или как, срочно отправь командиров в штаб округа, — оставляю троице записку, чтобы приписали их Никитину, и оставляю всех. Мне интересно, чего Хадарович такой возбуждённый.

Снаружи вижу своих радиотехников, что уже крутятся у моего ТБ.

— Вот теперь можешь докладывать, — разрешаю после короткого приветствия, — и строго-настрого запомни на будущее: при посторонних о служебных делах говорить нельзя. Иначе плохо кончишь. По приговору трибунала.

Через полминуты пришедший в себя Хадарович принимается за рассказ. Тем временем его мелкота снимает боковую панель с радиостанции и отпаивает антенный провод. Хадарович светится счастьем, у него получилось! Я радоваться не спешу.

В моё отсутствие он поэкспериментировал с радиостанцией штаба. Искровая «трещалка» там тоже наводила помехи на антенный провод, но после облачения его в металлическую оплётку помехи, как рукой сняло.

— Нам теперь Сталинскую премию дадут?

— За то, что вы один провод заэкранировали? — искренне удивляюсь наивности и заоблачной амбициозности.

— Матвей Степанович, — поворачиваюсь к лётчику, — давай запускай движок на холостые и опробуй разное оборудование. Ну, закрылками там пошевели, ещё что…

Через пару минут прижатый низким гулом движка, — лётчик запустил только один, — а пуще треском и невыносимыми щелчками в наушниках Хадарович сникает, как придавленный. И трещалка его для проверки не понадобилась.

— Думай, голова два уха, — останавливаем движок и всей компанией отправляемся на обед. Перед полётом домой мы в Саратове перекусили, но наедаться не стали. Мало ли что. Когда они там в Казани ещё туалет сконструируют.

В Саратове я встретился с Яковлевым в неофициальной обстановке. Побеседовали в парке, куда он выбрался с семьёй. Зря надеялся на визит на завод. И чертежи цельнометаллического Яка его создатель отказался мне давать.

— Не стоит, товарищ генерал, — отмахнулся от моей просьбы. Но не без причины.

— Эти чертежи уже устарели, доработка идёт постоянно. Но мы сделаем вам новые, с учётом всех изменений. И даже опытный образец изготовим. Проверять ведь всё надо. После этого можно и ваш завод подключать. Но плату я с вас возьму…

Сторговались на тонне дюраля. Но отдам ему цельными авиадвижками с истраченным моторесурсом, сам пусть их потрошит. Ему сподручнее. Лишь бы чертежи дал через пару недель, как обещал. Ну и подправить его не помешает.

— Опытный образец у нас изготовите, — предложение не без минусов. Так-то я вправе рассчитывать, что как раз из моей дюрали он самолёт и сделает. А если у нас, то материал они на месте и возьмут. Опять у меня.

Поэтому он быстро согласился. Ладно, лишь бы чертежи сделал.

— Мадам! — по-гусарски прищёлкиваю сапогами, приветствуя подошедшую жену конструктора, — возвращаю вам супруга целым и в хорошем настроении.

В Саратове мне пришлось его ловить. В Москве в наркомате авиапромышленности мне его поймать не удалось, вот и дал крюк в Саратов.

Конец главы 9.

Глава 10. Тяжело в учении…

7 апреля, понедельник, время 10:20.

Главный полигон 20-го корпуса близ Молодечно.

— Заправь боевыми, — кладу руку на плечо пулемётчика. Красноармеец испуганно косится, но как ослушаться генерала, особенно когда у него такие холодные глаза. Трясущимися руками заправляет ленту.

— Пристрелян хорошо? — на мой вопрос красноармеец не по-уставному согласно трясёт головой. Замечания не делаю, непроизвольно он выполняет мою жёсткую установку: в боевых условиях строевой устав отменяется.

Цепочка военных лениво и чересчур вальяжно подбирается к позициям. Всё, как учили, по методу попеременных бросков. Сначала одна половина перебегает метров на двадцать-тридцать, вторая прикрывает огнём, а когда цепь первых залегает, тут же совершают бросок они. Со стороны смотрится, но я не доволен. Сейчас я им перчика подсыплю.

Зло стучит максим, в нескольких метрах перед только что залёгшим левофланговым со свистом ввинчиваются в грунт пули. Его сосед, уже вскочивший, тут же падает обратно. Идиот! На то же самое место падать нельзя и в любом случае при падении надо быстро смещаться в сторону. На полтора метра.

Перевожу ствол на правый фланг наступающих. Уже не так уверенно наступающих. Выбираю момент, очередь на шесть патронов. Пули ложатся метрах в пятнадцати от первых бегущих. Те тут же падают. Злорадно и гнусно ухмыляюсь. Это не всё. Тщательно прицеливаюсь, своих командиров за просто так класть не собираюсь, и выпускаю длинную очередь над всеми атакующими. Метра на три от земли, не меньше.

Рявкает в рупор комкор Никитин. Что-то ободряющее, нецензурное и мобилизующее.

— Трассеры есть?

Красноармеец опять не по-уставному кивает, заправляет следующую ленту. Следующую минуту нервы атакующих щекочут расчерчивающие воздух запретные линии.

Потом командиры, немногочисленный пока состав Никитина ротно-батальонного звена хмуро слушает наш разбор полётов. По большей части на рычащих нотах. Или издевательских.

— Бегаете, как беременные черепахи, — невысоко оцениваю их мобильность, — не все и не всегда перемещаетесь после падения. Я вам что говорил? Стрелок, который берёт вас на мушку, когда вы падаете, будто команду стрелять получает. Доводит ствол и нажимает на спусковой крючок. Эту команду вы даёте своим падением. Вы как бы пометку ставите на этом месте, стрелять туда. Поэтому когда производится выстрел, на этом месте вас быть не должно. Я заметил троих, которые не сдвинулись после падения.

— Я — пятерых, шенкеля вам в зад, — бурчит стоящий рядом Никитин. Сам я на чурбачке сижу, Саша озаботился.

Мы с Никитиным в полевой форме, без выделяющихся знаков различия. Надо бы подумать над камуфляжем. И вообще, много над чем надо подумать. Например, над тактическими перчатками. Я, конечно, понимаю, что эпоха брутальная, некоторые гвозди ладонями забивают, но не у всех ладони по крепости с копытами поспорят. Так что перчатки нужны. Без наколенников и налокотников учёба передвигаться ползком мигом превращает гимнастёрку в одежду бомжа. Разгрузка ещё очень помогает, а у нас почему-то не в ходу.

— Дмитрий Грыгорыч, ещё разок?

— Давай, и один раз маловато будет, — давлю гуманиста, который пищит откуда-то из закоулков сознания: пожалей ребят, пусть отдохнут! До обеда ещё далеко, пару раз успеем порезвиться.

Я решил погодить с генералами и старшими офицерами. А также курсантами и прочими добровольно-принудительными волонтёрами. Сначала надо технологию обкатать. С кем это лучше всего сделать? С людьми Никитина, они с самого начала должны знать всё изнутри. Им придётся обучать подопечный личный состав. И младших командиров и рядовых.

Обедаем все вместе. Совместная трапеза сближает, народ уже не хмурится при виде меня и обидок не строит. После обеда устраиваем совместный мозговой штурм, что добавляет мне авторитета.

— Вы будете делать со своими людьми то же самое, что сейчас я, — втолковываю внимательно глядящим на меня парням, — и чем больше пота вы из них выжмете, тем меньше их погибнет потом. Грубо говоря, капля пота заменяет каплю крови. Поэтому каждый должен пролить пять литров пота, не меньше. Столько, сколько крови у человека.

Всё с мотивацией или добавить? Вроде понимают, можно продолжать. О том, что могут перенимать мои методы, не стоит упоминания. И так собезьянничают. Вплоть до матерных выражений, что употребляем мы с Никитиным.

— Нам надо составить схему ежедневных тактических занятий и прогонять через них людей, как через конвейер. Иногда слегка меняя задачу. Маршруты коротких марш-бросков, длинных не надо, они потом на тактическом поле набегаются.

— Насколько коротких, товарищ генерал? — после разрешения спрашивает один из командиров.

— Не более трёх километров, не менее двух. Большая точность расстояния не нужна, это просто разминка. Можно сделать так…

Тут я немного подумал.

— Можно сделать так. В самом начале две соревнующиеся роты кидают учебную гранату. Сначала на дальность. Результат суммируется по всей роте. От него отнимается три тысячи. Допустим, остаётся пятьсот. Тогда марш-бросок сокращаете на пятьсот метров, которые они пройдут спокойным шагом.

— По окончании занятий после обеда командиры будут заниматься индивидуальной и групповой подготовкой. Например, для обучения бросков гранаты пусть бросают камни сначала в одну сторону, потом собирают их и кидают обратно. Если кто-то плохо бросает, целую кучу пусть перебрасывает туда-сюда.

— Можно организовать групповую дуэль между взводами, отделениями и ротами. Не настоящую, конечно. А выставить перед каждым одну мишень, можно небольшую, какую-нибудь консервную банку метров за сто. Выдать по одному патрону, пусть по команде открывают огонь. Установить временные рамки. Несколько секунд. Кто больше собьёт мишеней, тот победил.

— Если и те и другие все собьют?

— Тогда тот, кто быстрее. Это ж и так понятно, — объясняю я, — исходите из обстоятельств настоящего боя. Потом перенесёте стрельбу на тактическое поле. По бокам поставим вкопанные в землю танки. Они будут стрелять из пулемётов холостыми…

— Как вы сегодня? — бурчит кто-то.

— А что, обделался? — откровенно ржу, — вам надо сделать вот что. Жёстко установить пулемёты так, чтобы пули атакующих не задели, но свист их был слышен. Проверять эту установку строго и ежедневно. Понимаю, что опасно, но другого способа не вижу. Опечатывайте что ли, пулемёты после фиксации.

Много мы чего обсудили. После обеда заключительный аккорд на сегодня.

Обкатка танками. Боец должен лечь, танк проезжает над ним. Глядя на немного растерявшихся командиров, равнодушно извещаю:

— Необходимый элемент боевой подготовки. Боец не должен бояться танка.

Адъютант стелит на землю плащ. Бормотнув «Ну, мне положено, я ж всё-таки генерал», ложусь. Т-34 с открытыми люками осторожно надвигается и проезжает с десяток метров. Немного меня потряхивает, только чёрта с два кто-то это заметит.

— Примерно так, товарищи командиры. Можно прогонять танки над окопами. И каждый красноармеец после этого обязан бросить в танк камень. Ну, как бы гранату. Или бутылку с зажигательной смесью. А теперь давайте, по одному…

После того, как танк аккуратно проезжает над всеми, решаю, что на сегодня уделил достаточное внимание личному составу. Теперь можно и в штаб вернуться.

В штабе озадачиваю зампотылу камуфляжем, разгрузками и перчатками.

— Такая тебе боевая задача, — с садистким наслаждением возлагаю неподъёмное на плечи полковника Виноградова.

— На всех? — поражается он.

— Зачем на всех? Летчикам, танкистам и всяким интендантам это не нужно. Только пехотные части первой линии.

— Их много, — кручинится полковник.

— В первую очередь группы диверсантов и бригаду ВДВ, после них — все остальные. Первую партию — диверсантам, и паре рот ВДВ. На них обкатаем и закажем на всех.

Все гвозди нужны, большие и малые. И эти тоже. Удобство амуниции и оружия — стратегическая необходимость. Но есть один гвоздь такого размера, что больше напоминает рельсовый костыль нестандартно большой длины. Размером с лом.

7 апреля, понедельник, время 16:20.

Минск, аэродром Мачулище.

— Я больше не знаю, что делать, — разводит руками Хадарович, — мы закрывали, чем придётся, источники помех, их меньше не становится.

Ребята упёрлись лбом в стенку, легко свои тайны природа не отдает. Требую подробности.

Подробности скучные и примечательные. При заведённом двигателе помехи носят приемлемый, хотя и малоприятный характер. При включении устройств самолёта резко усиливаются и слабо реагируют на экранирование.

— Займитесь экранированием. Не временным, как делали, а изготовлением и монтажом металлических или сетчатых кожухов или что там нужно?

Выпрыгиваю из самолёта. Я тоже не знаю, что делать, не всезнающий я и не всеведающий.

— Пал Юрич! — кричу ему уже снаружи, тот высовывается, — посоветуйся на заводе. Ты ж не один там специалист.

На дальнем конце ещё возятся рабочие в военной форме. Взлётка растёт с каждым днём. Всё у меня, гадство такое, растёт, но никак не вырастет.

— Поехали домой, — командую зеркально потемневшему лицом от моих неприятностей Саше.

7 апреля, понедельник, время 18:45.

Минск, квартира генерала Павлова.

— Па-а-а-п, ну, давай, ходи! — тормошит меня Адочка, а я никак не могу отделаться от занозы в мозгу. Радиосвязь в авиации! Неужто у меня её не будет? А я-то размечтался. Если в нашей истории не смогли её наладить вовремя, значит, были веские причины. Кроме той, что бросается в глаза, которые чисто психологические. Попадались мне отрывочные сведения, что иногда лётчики даже освобождали свои машины от радиостанций, чтобы больше бомб взять. А чего её зря таскать, если ни вдохнуть, ни… выдохнуть.

— А ты что, уже сходила? — дочка играла со мной в шашки, пока я не выиграл. После этого переходит на «уголки». Какой древней оказалась эта игра. Хоть так отвлечься попробую.

Делаю ход. Заеду завтра в штаб, узнаю новости. Если ничего срочного, то придумаю ещё какую-нибудь пакость подчинённым. Караси дремать не должны, пока я жив и в твёрдой памяти. О, я знаю, какую жирную и грязную свинью надо подложить своим генералам и прочим военным.

Ещё один ход.

— А я так, вот так и так! — торжествует Адочка и с ликующим стуком скачет своей шашкой по небывало длинной траектории. Моё лицо вытягивается от неприятного удивления. Пока я раздумывал, какую свинью подложить своим подчинённым, мне в родном доме её подсунули.

— Да как так-то! — кричу расстроенно, что радует дочку несказанно.

Пару раз я ещё «ошибся», чем привожу Адочку в полнейший восторг. И закономерно проигрываю, вводя дочку в состояние экстаза. Хмуро смотрю на неё и «подло» мщу.

— Раз такая умная, иди уроки делай. И только попробуй мне тройку получить, — грожу кулаком хихикающей Аде. В весёлом настроении ускакивает делать домашние задания. Пусть теперь попробует сказать, что чего-то не понимает. Тут же ей напомню, что она обыгрывала генерала армии и Героя СССР.

Вечером перед сном сидим, чаи гоняем.

— Пап, — спрашивает Борька, — а ты меня в армию отпустишь?

Жена смотрит обеспокоенно, Ада таращится с любопытством.

— Не буду скрывать. Я — отец и мне не хочется посылать тебя под пули…

— Пап!

— Не перебивай, — останавливаю пытающегося что-то возразить Борьку, — тебе небось хочется на коне, с шашкой наголо? Или ворваться на танке в расположение врага и яростно его крушить? Я тебе, как генерал, скажу. Мне героев, готовых с голой грудью переть на пулемёты, и так хватает. У меня специалистов страшная нехватка.

Все слушают внимательно, а жена ещё и с надеждой. Понятное дело, ей тоже не хочется, чтобы родной сын сгинул в огне войны.

— У тебя же с математикой всё хорошо? — знаю и сам, для связки слов нужен риторический вопрос, — значит, самое лучшее для тебя место в армии — корректировщик огня. Самая мощная артиллерия — гаубичная, дальнобойная, калибром 152 или 203 миллиметра. Ей плохо маневрировать, очень тяжёлые пушки. Поэтому ближе восьми-десяти километров к передовой их редко ставят. За ними противник гоняется, ищет их и норовит разбомбить. Если в полосе наступления есть хотя бы две-три такие батареи, наступление под большим вопросом.

Лекция затягивается, но семья слушает, стараясь даже дышать беззвучно.

— И никто из моих артиллеристов… хотя нет, может, и есть, но пока не встречал. Никто не умеет стрелять вслепую, по карте. А ведь теоретически это просто. Снаряд ведь летит вполне предсказуемо. Не по параболе, сказывается сопротивление воздуха и ветер. Но эти поправки легко учитываются.

— Понимаешь? — на мой вопрос Борька кивает замедленно и не уверенно. Надо объяснять.

— Из-за большого расстояния сам снаряд летит минуту, а то и полторы. Обстановка на поле боя меняется каждую секунду. Поэтому некогда сидеть и вычислять по таблицам требуемые установки для прицельных устройств. Опытный командир должен за несколько секунд их выдать. И всё равно не попадёт, какой бы опытный не был. Но хоть в пределах видимости для корректировщика огня, который может сказать: ближе на триста метров или правее на двести. И главное, по своим не попасть, поэтому лучше брать с перелётом.

— Теперь понимаешь, насколько это важно? Быстро, точно, да по своим не угодить, — делаю небольшой перерыв, глотаю горячий чай.

— И что делать мне? Ставить вчерашнего крестьянина, в лучшем случае, тракториста на это место? Открою тебе секрет: он никогда этому не научится. Даже некоторые выпускники военных училищ с картами неуверенно обращаются. И он будет стрелять, куда попало. А в это время ты, который может это делать, будешь сидеть в окопе, проклиная того идиота, который на его же голову сыпет нашими же снарядами.

— Предлагаешь мне в артиллерийское училище идти? — задаёт резонный вопрос сын.

— Самое лучшее место для тебя, — соглашаюсь, — можно ещё в связь пойти. С радиосвязью у нас натуральная беда.

Невольно мрачнею и едва удерживаюсь, чуть не вываливаю свои проблемы на домашних.

— Если не решим проблемы с радиосвязью… впрочем, решим. Ты тут пока ничем не поможешь.

— Почему?

— Ну, потому что сначала долго учиться надо. Радиотехника — сложная наука.

Последнее слово сын оставляет за собой.

— Сам-то ты вдоволь повеселился, пап. И с шашкой наголо и в танке. А мне, значит, запрещаешь.

Времена такие были, — отвечаю только взглядом. Должен понять.

Что-то у меня свербит в голове. Всё сильнее и сильнее. Именно связанное с проблемами, которые бессилен решить Хадарович.

Ночью деликатно отстраняюсь, пусть генерал общается с супругой, спит с ней и не спит, у меня свои сны.

Обычный городской дворик.

Кирилл Арсеньевич наблюдает за мучениями соседа, ковыряющегося в своей «Ауди». Время от времени мужчина средних лет в серой от пыли и пота майке разражается цветистыми фразами. Греющийся на солнышке пенсионер с любопытством слушает. Не бог весть что, зато сколько экспрессии!

— Чего ты там колдуешь, Лёш? Машина у тебя вроде на ходу? — расслабленно спрашивает Кирилл Арсеньевич недовольного чем-то мужчину, присевшего рядом передохнуть.

— С машиной всё в порядке, — машет рукой Лёха, — музыку на ходу слушать не могу. Щёлкает время от времени, аж ушам больно.

На мгновенье выныриваю из сновидения-воспоминания. О, как! Проблема из разряда вечных? И как её решали?

— Откуда помехи идут, никак не пойму, — делится грустным сосед, — всё заэкранировано, чуть ли не забронировано. Всё равно трещит.

И зачем мне это снится? Подсознание что-то пытается подсказать, шенкеля ему в мягкое место. Плохо, что у меня машины не было, как-то мимо прошло это типично мужское увлечение. Наверняка какие-то идеи появились бы, раз и в моё время эти проблемы возникали. И что у него там заэкранировано, речь ведь о сиди-проигрывателе, насколько я понял. Там никакой антенны нет. Что-то не то сосед лепит. Впрочем, он и в школе в науках не блистал, слышал, как жена его в сердцах двоечником обзывала.

— С друзьями посоветуйся, — рекомендацию пенсионер даёт стопроцентную. Не знаешь сам — найди эксперта и спроси.

Обрываю сновидение. Решения нет, но сдвиг в наличии. Теперь я знаю, что в моё время такие трудности перешли на нижний, бытовой уровень. И с ними боролись домашними средствами. Хм-м, и где-то в моей памяти хранится какой-то мелкий эпизод — ключ к решению моей главной проблемы, с которой в моё время будут разбираться совсем не специалисты. И часто успешно. Я бы пожалел, что не стал радиотехником, но я и не механик, не конструктор, не строитель, мало ли чего я не знаю, а знать хорошо бы.

8 апреля, вторник, время 10:40

д. Стригово в 10 км на север от Кобрино.

123 ИАП, 10-ой САД.

Аэродром моего любимчика майора Сурина. Смотрю на несколько изготовленных капониров, в которых прячутся камуфляжно раскрашенные Яки. Придирчиво осматриваю и решаю, что не зря записал его в любимчики. Ему, конечно, не скажу, а то мало ли…

Всё, как доктор, то есть я, прописал. Опускать уровень грунта он не стал.

— Решили, что не стоит, товарищ генерал армии, — поясняет майор. Он ещё и с полувзгляда всё понимает? Хм-м, есть кадр для дальнейшего роста. Можно положиться на этого парня.

— Затрудняется выезд, тратятся драгоценные секунды, чтобы преодолеть даже маленький подъём, — продолжает Сурин. На самом деле речь может и о минутах пойти, скромничает майор, щадит генерала.

— Чтобы сократить те же секунды, обращайся ко мне проще. Просто «товарищ генерал», — это у меня особый жест. Судя по тому, как на мгновенье осветилось лицо майора, все уже об этом знают.

Яки стоят в укрытиях, как в гнёздах, разделённые грунтовыми стенами почти метровой толщины, высотой по грудь мне.

— Не слишком высоко?

— Мы всё рассчитали, товарищ генерал, — на всё у него есть ответ, — высота такая, чтобы осколки от взрыва бомбы здесь…

Майор слегка топает ногой у одной стенки.

— …не задели соседний самолёт. То есть, они полетят вот так, — показывает рукой, — и пройдут строго над машиной.

Этого я не подсказывал, сами сообразили.

— Не забудь об этом рассказать всем, — всем, это командирам полков и дивизий, что собрались сегодня.

Копец ходит за нами, помалкивает и цветёт за своего подчинённого. Давно я его не видел, оба в делах, но мы ещё поговорим.

— Как тебе Яки, майор?

— Слов нет, какая замечательная машина, — опять расцветает Сурин. Останавливаю его жестом. Замечательная и ладно. Подробностей мне не надо, ТТХ и так знаю.

— Старые самолёты в Мачулище отправил?

— Так точно!

Бравый, сил нет. Ладно, это не порок. Возвращаемся к штабу. Погодка замечательная, поэтому все гости располагаются на улице. Расставили скамейки, поставили впереди стенд со схемой. Замечаю там обоснование высоты стен, о котором говорил Сурин. Схематично обозначен взрыв, от него идёт прямая по касательной к краю стены и проходит над соседним самолётом. Они и методически всё обдумали. Мне таких людей пару десятков и можно быть спокойным за округ. Пока возвращаемся, вспоминаю утро и лицо начальника связи, когда я подал ему приказ с пылу с жару. На лицо сама собой наползает пакостливая улыбка. А что не так? Приказ был учить немецкий язык? Был? Отчитывались об исполнении? Очень бодрые доклады на эту тему читал. Про морзянку я уж и не говорю. Об этом и напоминаю Андрею Терентьевичу, человеку и генерал-майору. Крыть тому нечем.

— Андрей Терентич, с того времени почти полтора месяца прошло. Когда я твоих связистов озадачил немецкий язык учить? 22 февраля, если мне память не изменяет. Полтора месяца прошло.

— За полтора месяца невозможно язык выучить, — неуверенно возражает генерал.

— Вердамт дейн мутер! — выплёвываю ему в лицо, — Габ ес ейнен бэфел? Аусфурен! (Чёрт возьми твою матушку! Приказ был? Исполнять!).

Переводить я ему не стал. По смыслу разговора и так всё ясно. К тому же он тоже должен учить. Какие у него глаза растерянные, как-то по-садистки прямо млею внутри. Это имеют в виду, когда говорят о сладости власти? Да, что-то в этом есть.

Наверняка акцент у меня дикий. И наверняка немец меня поймёт.

— Почему я выучил? — холодно интересуюсь я, — хотя у меня намного меньше времени, чем у твоих подчинённых. Я, бывает, неделями дома не бываю.

Страшно передёргиваю, очень страшно. Таскаю с собой немецкий словарь и тексты, слушаю по возможности немецкое радио. Но я из прошлой жизни его неплохо знал. Худо-бедно и с помощью жестов мог объясниться с носителем языка. С чтением вообще было отлично, это я разговорным владел не очень. Сейчас лучше.

Но ведь об этом никто не знает, а личный пример сильно мобилизует подчинённых. И требовательность. Кто-то из моих командиров мог рукой махнуть, очередная генеральская блажь сверху идёт. Ничего, перетерпим. А вот и нет! Начальник связи округа генерал-майор Григорьев держит в руках приказ. Очень неприятный для подчинённых.

Первым пунктом описывается порядок подачи ежедневных рапортов в штаб округа. Рапорт переводится на немецкий язык, шифруется и отправляется морзянкой по радио. Это армейская ступень. Ответ они тоже получают на немецком.

Вторым пунктом они должны в течение дня, — каждой армии отводится время, — перетранслировать доклады от корпусов и дивизий. Для проверки и сверки данных. Естественно, доклады от дивизий и корпусов в той же форме: на немецком языке, зашифрованные и радиотелеграфным способом.

Этим приказом я убиваю трёх зайцев. Корпуса и дивизии научатся пользоваться радиостанциями. А то до сих пор боятся пользоваться шайтан-устройствами. Далее, осознают необходимость знания немецкого языка. Хотя бы для того, чтобы исполнить каприз начальства, которому шлея под хвост попала. И третье. Радиотелеграфисты получат постоянную тренировку. Будут каждый день выполнять боевую задачу. Навык, который не используется, имеет склонность к деградации. Ну, и шифровальщики без дела сидеть не будут.

Расстаюсь со слегка бледным генералом очень довольный. Утро мне сегодня удалось. Так что прибыл я в 10-ую САД в прекрасном настроении.

С нашим подходом к авиакомандирам разговоры стихают, все вскакивают по команде «Смирно!», приветствую всех, небрежно дёрнув рукой к голове, и тут же отдаю команду «Вольно».

— Рассаживайтесь, товарищи командиры. Сейчас командование полка и дивизии вам всё расскажут и объяснят. Через месяц у вас всё должно быть точно так же. Особо отмечу одно обстоятельство. Сверху, с помощью авиаразведки, изменения не должны быть заметны. Если что, то поставите самолёты в капониры только по команде из округа. Но там мы что-нибудь придумаем. Ещё одно напоминаю. Дальнебомбардировочную авиацию и МиГи красить не надо. Это высотные самолёты, им ни к чему.

— А маскировка на земле? — спрашивает один командиров. С одной стороны, прав. А с другой, на земле можно и под сетью прятать. О чём и поясняю.

— Всё, товарищи. Я вас покидаю. Терзайте вопросами полковника Белова и майора Сурина, как хотите. Они всё знают.

Уходим с Копцом в штаб. Тем для обсуждений накопилось много.

Штаб 123 ИАП, время 11:30.

— Как со связью, Дмитрий Григорич? — от первого же вопроса настроение резко ухает вниз. Настолько, что ответа Копцу не требуется.

— Ещё есть время, — бурчу я, — новости давай слушай…

— Рычагов дал добро на производство Яков прямо у нас в Минске. Понимаешь перспективы?

— А як же? — каламбурит от избытка чувств Иван Иваныч. Настроение моё потихоньку восстанавливается после жестокого удара.

— Директору выделишь на первое время авиатехников. Человек восемьдесят-сто. Сборкой Яков будут заниматься. Ну, это когда цех построят. Его уже возводят.

Копец понимающе кивает и улыбается. Молодец, на лету схватывает. Авиатехники, зная заранее, что сами будут ремонтировать самолёты, брака не допустят и шурупы молотком вбивать не станут. Самый эффективный народный контроль.

— Яковлев тоже не против. Сейчас готовит нам чертежи на цельнометаллический самолёт. Подозреваю, что это будет новая модификация. Як-2 или Як-3. Но придётся дать ему тонну дюраля. Прикинь, сколько это будет моторов, сними с неисправных машин и отправь на Саратовский авиазавод. Возможно, придётся сколько-то на наш завод отправить на первый экземпляр.

— Когда ждать массового выпуска?

— Не раньше начала войны. Тогда у нас руки будут развязаны, нам многое простят, если мы спать не будем.

— А фонды?

— Ты сбивать чужие самолёты не планируешь?

На мой вопрос Копец опять цветёт. Я его радую. А тебе-то есть, чем меня порадовать?

— Три экипажа пешек хорошо натренировались на бомбометание, — докладывает генерал. Действительно, неплохая новость, требую подробностей.

— За пределы круг радиусом в пятьдесят метров бомбы практически не вылетают. Пятнадцать процентов попадают в круг радиусом в десять метров.

— Так-так, — прикидываю, — значит, если три самолёта скинут на мост тридцать бомб ФАБ-100, то…

— То пара бомб обязательно угодит в мост.

— Может и больше, — размышляю я, — там ведь не точечная цель, а линия.

— Потери только будут, если успеть зенитки поставить.

— Если успеть, а если бомбить до подхода основных сил, зная, что уже не удержим, то может и одного самолёта хватить, — успокаиваю его. Я не собираюсь зря тратить лётчиков… кстати.

— Вот что обдумай, Иваныч. Самолёты будут сбивать, это неизбежно. Надо организовать службу эвакуации лётчиков. На У-2 или других лёгких самолётах, которые могут, где угодно сесть и откуда угодно взлететь.

Опять подхватывает идею. Есть преимущество в том, когда лётчиками командуют лётчики. Не надо ничего объяснять.

— Тебя хоть раз сбивали?

— Нет, — улыбается генерал, — пару раз почти сбили, но выкрутился.

Всё равно понимает, что это такое, оказаться за десятки, а то и сотни километров от родного полка. На самолёте это мелочь, а пешком попробуй добраться.

— Топлива на тренировки много истратил? — смотрю строже, лимит на радости исчерпывается.

— Ну, Дмитрий Григорич, никак по другому…

— Здесь ты не прав. Слушай внимательно… хотя давай, сначала на обед сходим, — это мне заглянувший в кабинет Саша на часы показывает.

После обеда сидим с Копцом над картой почти два часа. И не только над картой.

— Порочную практику бомбометания вживую надо прекращать, — твёрдо начинаю я.

— Дмитрий Григорич! — Копец аж вскидывается и на меня обрушивается горячий и почти связный водопад аргументов, подкреплённых кипящими эмоциями.

Пропускаю мимо ушей, терпеливо жду, когда он иссякнет. Подробно объясняю, что и зачем я хочу. Зря я что ли кинооборудование получил, плюс целую киностудию в помощь?

— Замысел понятен? — на мой вопрос Копец соглашается.

— Нам нужен учебно-тренировочный полк, — раздумываю вслух, — централизованно нам учёбу будет легче организовать. А уж после, само по дивизиям расползётся.

— В Мачулищах?

Это он точно подмечает. Опыт с 20-ым мехкорпусом прямо напрашивается. Устроить учебный центр на основе новой части, заодно попутно создать эту часть из опытнейших людей. Кто может летать лучше лётчика-инструктора? Только такой же инструктор. Обмозговываю эту возможность и отбрасываю. В Мачулищах мы будем заниматься радиосвязью. Это важная и большая задача. И не стоит мешать вместе первое и третье, суп и компот.

Я не волшебник, я только учусь. Учусь управлять огромными массами народа и ресурсов. И наработки есть. Знаю, с чего начинать.

— Выбери командира, — говорю Копцу, когда мы выбрали место для нового отдельного авиаполка, — на уровне комэска, который пересидел свою должность и готов расти.

— Хочешь вырастить из него комполка? — догадывается Копец. Тоже успешно учится нелёгкому генеральскому труду. Соглашаюсь, но с поправками.

— Поставь рядом толкового командира с опытом из своего штаба. На первое время. Пусть курирует его работу и учит по ходу дела.

— Как только 72-ое стройуправление закончит бетонку в Мачулищах, перебросим её в Столбцы. Подгони туда батальон обеспечения, авиатехников…

— Где я их возьму?

— Снимешь с восточных частей. Ими потом займёмся. Обеспечь скрытность работ хотя бы с воздуха.

— Кинокамеры на самолёты тебе смонтировали? В Ленинграде?

— Так точно! И даже на Як-4 что-то поменьше установили.

Ого! Не ожидал, если честно. Да и сейчас не ожидаю…

— Куда на Як-4 камеру установили?

— В кабину. Я смотрел, немного пилоту мешает, но справиться можно.

Ага, это тебе, опытному пилоту, можно, хотя… на Яках у нас все опытные. Они постоянно наблюдение за войсками ведут. Прежде всего за диверсантами.

Так незаметно за делами два часа и проходят. Когда мы отдаём кабинет хозяевам, вижу, что посторонней публики уже нет. Разлетелись по своим частям. Ну, и нам пора.

9 апреля, среда, время 08:35.

г. Барановичи, штаб округа.

— Дмитрий Григорич, вас Голубев слёзно просит к телефону, — Климовских (Владимир Ефимович, нач. штаба округа) старательно давит смешок.

— К телефо-о-н-у? — тяну с удивлённым видом. Я ж запретил разговаривать по гражданским линиям. Более того, запретил общаться по-русски. Ибо нефиг.

— Очень просит, — повторяет Климовских.

— А ты чего хихикаешь? — придираюсь к начштаба, — шпрехен зи дойч?

— Айн бищен, — не смущается начштаба, — же парле ан франсе, трэ бонн.

— Полиглот старорежимный, — поминаю его царско-офицерское проклятое прошлое, — Франции уже нет, теперь в Европе везде практически одна Германия. Так что нажимай на немецкий.

— Есть, товарищ генерал! — ёрничает Климовских. Мы между собой давно так не разговариваем.

Иду всё-таки к телефону. Меня ж там целый командарм ждёт, не хрен собачий. Только я не пойму, почему у него затруднения? Я связистов озадачил немецкий язык учить, ну, и командование, а у него целый батальон связи. И что, ни одного человека не нашлось, который бы перевел доклад на немецкий язык? Поднимаю трубку.

— Я, майн генэраль, — и на русский язык переходить не собираюсь.

— Дмитрий Григорич, ну, перестаньте, — с ходу начинает ныть командарм, а ещё женераль, тьфу ты! Генерал.

— Шпрехен зи дойч! — рявкаю в трубку, а потом разражаюсь долгими и не всегда цензурными речами на языке истинных арийцев.

Когда кладу трубку, замечаю рядом Климовских, который корчится от еле сдерживаемого смеха. Вознаграждаю его гневным взглядом, тут дело серьёзное, а он — смешочки, гы-гы-гы…

— Слушай, Ефимыч, — обращаюсь, когда мы успокоились, — а не перейти ли нам на немецкий в разговорах между собой?

— Это не сложно, — успокоившись, говорит Климовских, — как раз разговорный немецкий я немного знаю. Думаешь, над чем я смеялся, когда ты с командармом-10 говорил? Акцент ладно, но ты такие ляпы в произношении делал…

Мрачно смотрю на ржущего начштаба. Хорошо ему. Французский с гувернёром выучил, проклятый эксплуататор трудового народа, немецкий в гимназии, а потом обточил с немцами, живущими в России. А Павлову как быть? Чуток по-испански и всё. Ну, в академии немного того же немецкого. И то, как дополнительные занятия, на которых мой Павлов особо не упирался.

Нашу смехопанораму в моём кабинете нарушает Саша.

— Товарищ генерал, вас Москва по ВЧ вызывает.

ВЧ-связь у нас в отдельном, подвальном помещении. Под постоянной охраной. Допуск у пятерых: меня, начштаба, Фоминых и двух замов.

— Здравствуй, Дмитрий Григорич, — слышу и узнаю в трубке голос Рычагова.

— И тебе привет, Паша.

Не радует меня Паша, совсем не радует. Вызывает меня в Москву, на совещание. И когда? А сегодня. Хорошо, что хоть ближе к вечеру, в 16:00.

— Я специально выбил твоё участие, — говорит Рычагов, — лучше тебя про твою работу в этом направлении всё равно никто не расскажет.

Придётся лететь. Выхожу, отдаю команду Саше готовиться. Сам думаю.

Фигура Берии вызывает у меня уважение. Много полезного и большого сделал для страны. Один ядерный щит чего стоит. Но вот зачем расстреляли сорок или больше генералов, старших офицеров и крупных работников оборонной промышленности 23 февраля 1942 года? Причем без суда. Меня настораживает пара фактов. Для всех остальных, — того же Тухачевского, — был суд, представлены какие-то доказательства, они сами признались. В случае с Рычаговым, Штерном и многими другими ничего подобного. Расстрел оформлен обычным предписанием наркома НКВД Берии. Если СМИ моего времени не врут в этом деле, конечно.

И второй факт. Многие из расстрелянных — «испанцы», и от этого мне становится как-то холодно. Ещё с моим Копцом какая-то тёмная история. То ли он сам застрелился 23 июня, то ли его застрелили люди Берии. Может и Меркулова, но что в лоб, что по лбу. Ни для кого не секрет, что Меркулов — человек Берии.

Тогда очень многих уложили в одну зимнюю могилу, и в большинстве своём, авиационных начальников. Генералов ВВС. Не связано ли это с реакцией на высокую аварийность в военной авиации? А что? Есть вопиющий уровень аварийности, и как говорит товарищ Каганович, у неё должны быть фамилии и должности. Не одна, одному такое не провернуть. Вот и подозрения на заговор. А где они могли снюхаться? Да в Испании же, без пригляда НКВД. Ну, и понеслась езда по кочкам. Время-то такое, лучше лишнего пристрелить, чем виновного пропустить.

Это версия, гипотеза. Для установления истины надо быть историком, и не просто историком, а доступ во все архивы иметь. Но версия рабочая, у меня других просто нет. Даже что-то придумать и сочинить на пустом месте не могу. Берия мог и понимать, что расстрелянные не виноваты, но оставить без реакции гнев вождя тоже не мог. Надо бы ярость Сталина как-то купировать. Вот аварийность — вот фамилии виновных. Всё понятно. Ну, а там случись война и тогда на аварийность никто не посмотрит. Упал самолёт, значит, немцы сбили. Так что с меня взятки гладки, — так мог рассуждать Лаврентий, которому поручили разобраться с этим делом.

Попробую. Попытка — не пытка. Если не получится, Копца всё равно не отдам, друг мне Берия или нет.

9 апреля, среда, время 16:15.

Москва, Кремль, кабинет Сталина.

— Политбюро, товарищи, очень обеспокоено крайне высокой аварийностью в военно-воздушных силах. И есть мнение, товарищи, что виной всему расхлябанность и халатность лётчиков. Нельзя снимать вину и с руководства, которое покрывает случаи нарушения дисциплины.

Сижу, поглядываю на притихшее начальство, ожидающее кому сейчас прилетит и сколько. Впрочем, непричастные к ВВС спокойны. Не их сегодня «праздник». И я спокоен, и не просто так сижу, когда попадаю в поле зрения вождя, еле заметно улыбаюсь. Намеренно это делаю. Рассчитываю, что ничего мне не будет, не мой день, а прикрыть авиаторов очень хочется.

— Два-три самолёта каждый день! — раздражение в голосе Сталина становится ощутимым, — это нэ допустимо!

О, уже акцент пошёл. Когда Сталин начинает злиться его кавказский акцент становится более тяжёлым.

— Вам смишно, товарищ Павлов?! — Сталин резко останавливается и упирается в меня пожелтевшими, — ещё один признак гнева, — глазами.

Как я ни готовился, как ни старался незаметно вызвать огонь на себя, подскакиваю от неожиданности.

— Никак нет, товарищ Сталин! — гаркаю, но тут же сбавляю тон, — о своём вспомнил, забавном. Я вам потом расскажу, товарищ Сталин. Вам понравится — обещаю.

Вождь ещё посверлил меня глазами, но чувствую, гнев отступает.

— Ви что-нибудь можите сказать по поводу аварий?

— Мне предоставляется слово, товарищ Сталин? — уточнить не помешает.

— Да. Гаварите, товарищ Павлов.

— Хорошо, — одёргиваю китель, — а с чего, товарищи, мы взяли, что аварийность чересчур высока? Да, это крайне неприятно, что у нас разбивается столько самолётов, гибнут лётчики. Но почему мы решили, что это недопустимо много?

В зале зависает тишина, многие переглядываются: «Куда это Павлова заносит?». Сталин тоже не находит слов, но глаза опять наливаются жёлтым.

— Для того, чтобы что-то оценить, надо это что-то сравнить, — поясняю свою мысль. — А с чем или с кем мы сравниваем свою аварийность при обучении лётчиков? Вот, смотрите!

Выставляю перед собой вертикально расположенные ладони, показываю всем.

— Какое здесь расстояние? Как узнать? Приставить линейку, правильно? То есть, сравнить с каким-то эталоном. С каким эталоном мы сравниваем нашу аварийность?

Только сейчас присутствующие и сам Сталин задумываются. Доходит моя мысль. Ну, и слава ВКП(б).

— Есть у нас статистические данные по аварийности в Германии? В Англии? В уже поверженной Франции? Они же занимались подготовкой своих пилотов?

Оглядываю всех. Лица озадаченные, действительно, а с кем мы сравниваем? Сталин сужает глаза, но жёлтый блеск притухает.

— Насколько я понимаю, таких данных нет. Значит, оценить объективно уровень аварийности мы не можем. Если, к примеру, в Германии разбивается при обучении пилотов полсотни самолётов в год, то наши восемьсот выглядят ужасно. А если две тысячи? А если пять тысяч?

— Это вы хватанули, товарищ Павлов, — удивляется моим фантазиям Молотов.

— Мы этого не знаем, товарищ Молотов, — парирую я, — но пусть, к примеру, в Германии разбивается пятьсот-шестьсот машин. Всё равно, в таком случае, мы выглядим неплохо. У них педантизм рабочих в крови, промышленной культуре лет двести, если не больше, так что заводского брака должно быть меньше. Это мы только-только становимся индустриальной державой, а они давно такие.

Задумчивый Сталин успокаивается окончательно. Напряжение в кабинете спадает, всем кажется, что гроза миновала.

— И всё-таки, товарищ Павлов, что ви предлагаете?

— Предлагаю подумать над тем, как уменьшить заводской брак и по-новому выстроить обучение пилотов.

— Мы слышали, что вы что-то делаете в этом направлении. Почему не доложили об этом? — акцент почти совсем исчезает, публика в кабинете отчётливо расслабляется. Кажется, головы сегодня не полетят.

— Так не о чем докладывать, товарищ Сталин, — развожу руками, — у меня, как и присутствующих планов в голове может быть много. Дайте мне возможность, я вам три дня подряд о своих планах и мыслях буду рассказывать. Только какой в этом толк, если результата нет?

— Почему нет результата?

— Ну, как почему, товарищ Сталин? Завод не может выпускать продукцию, если он ещё не построен. Мы пока не выстроили полноценную систему подготовки пилотов, с целью повысить качество их обучения и одновременно снизить аварийность.

— Вы уже снизили аварийность. Мне докладывали.

— Да это не то, товарищ Сталин, — слегка досадливо морщусь, — я просто запретил летать неопытным лётчикам. Но это временная мера. Могу рассказать, как мы планируем решать этот вопрос.

— Рассказывайте.

Я и рассказал. Что мне, жалко, что ли. Зря что ли я выписал себе сотню У-2.

— Есть такая у лётчиков беда. Ночные полёты, — кто-то одобрительно хмыкнул. — Зачем лётчикам летать на Мигах или ишачках по ночам, рискуя разбиться. Надо выпускать их на У-2. Даже если заблудиться, сядет на любое поле или дорогу. Разбиться на У-2 практически невозможно. Даже если лётчик вдруг сознание потеряет, самолёт сам плавно снизится и, если не угодит в препятствие, благополучно сядет.

Перевожу дыхание.

— Опыт лётчика он не только в искусстве управления самолётов. Способность к ориентированию. Разве обязательно её развивать на дорогих истребителях или тем более бомбардировщиках. А кто это сказал? Совсем нет.

— Мы ещё не знаем и никогда не узнаем, сколько самолётов разбивается из-за того, что лётчик теряет сознание при перегрузках. В лётных училищах есть проверка на устойчивость к перегрузкам? Я просто не знаю.

Народ переглядывается, ответа не слышу. Да мне и не надо. На самом деле я знаю, что на центрифугах курсантов в училищах не тренируют. Не додумались ещё.

— Мы заказали и уже получили кинооборудование. Хотим делать для лётчиков, а может и не только для них, учебные фильмы. Тоже помогут натренировать умение ориентироваться. Строим тренировочные комплексы на основе неисправных или разбитых самолётов. Лишь бы кабина была цела.

Делаю паузу. Пора заканчивать.

— Примерно так, товарищи. Но прошу понять меня правильно. Всё очень сыро, и как система пока не работает. Вот создадим учебно-тренировочный полк, сможете всё увидеть своими глазами.

— Когда вы его создадите? — вождь опять сажает меня на крючок. Ненавижу, когда со мной так делают, но деваться некуда. Возьму с запасом, все так поступают.

— К лету, если препятствий не будет, учебный полк заработает, — так-то, кровь из носу, планирую в мае начать работу на полную катушку. У меня под задницей уже давно горит.

— Хорошо, — против своего обыкновения вождь не ужесточает мне сроки, — товарищу Рычагову поручим оказать вам всевозможную помощь. И первого июня вы поделитесь опытом с начальниками училищ и ВВС округов.

Мирно при моём вмешательстве заканчивается это заседание. Правда, мне приходится уделить вечером массу внимания Паше Рычагову. Озадачил его созданием центрифуги. А Паша озадачил мой организм таким количеством алкоголя, который он выдержал с большим трудом. Чувствует Паша, что сегодня был его второй день рождения?

Видно, что вождь удовлетворён. Да, много самолётов бьётся, но как говорит товарищ Павлов, ещё неизвестно, так ли уж много. Может, это неизбежное зло, болезни роста. Наверняка озадачит разведку разнюхать, а как там у немчуры дела? И даже если мы будем выглядеть не совсем, гнев ужё улёгся, работа в этом направлении ведётся, нэ будэм мэшать товарищам, товарищи…

И память у Сталина цепкая. Я и сам за разговорами забыл, что обещал что-то смешное поведать, а он меня задерживает и заставляет исполнять обещанное. Рассказываю о случае с командармом Голубевым, который смешно пугается немецкого языка. Иосифу Виссарионовичу действительно понравилось, как хитро я заставил подчинённых учить немецкий язык и пользоваться радиостанциями.

Домой вырываюсь только рано утром. Дремлю в самолёте, меня в округе мои недокованные гвозди ждут.

Конец главы 10.

Глава 11. Тяжело в учении — 2

9 апреля, среда, время 14:25.

г. Гомель, станкостроительный завод.

— Владимир Ефимович, здравствуй, — в кабинете директора трубку держит генерал Васильев Пётр Михайлович, — мне бы командующего. Что? В Москву улетел? Сегодня вечером вернётся? Но это поздно будет.

— Тут вот в чём дело, Владимир Ефимович, — Васильев садится на стул, поняв, что разговор затягивается, — мы изготовили огневую точку для УРов. Да, «стакан». Надо бы испытать и командующему посмотреть. Хорошо, понятно.

Васильев кладёт трубку, смотрит на своего собрата по инженерным делам. Михайлин (Иван Прокофьевич) молча ждёт.

— Климовских говорит, чтобы мы ехали на Бобруйский артполигон. «Стакан» будем испытывать завтра, как раз и командующий подъедет.

— Покидаете нас, товарищи генералы? — спрашивает до сих молчавший директор завода.

— Не надолго, — то ли успокаивает, то ли угрожает генерал Михайлин, — если командующий примет работу, то вам заказ будет, не меньше сотни.

— Заказ, это хорошо, — осторожно высказывается директор, — а металл будет?

— Если что, танки переплавишь. Но это в крайнем случае, — Васильев взялся отвечать на вопросы, — броневую сталь расточительно пускать на второстепенные части. Разберёмся. Транспортом нас обеспечишь?

— Куда ж от вас денешься? — директор вздыхает и берётся за телефон.

10 апреля, четверг, время 10:35.

Бобруйский артполигон.

— А зачем со всех сторон закопали? — смотрю на двоих не из ларца, неодинаковых с лица генералов, — как смотреть, что происходит внутри?

Генералы переглядываются.

— А зачем, Дмитрий Григорич? — отвечает Васильев, — снаружи всё прекрасно будет видно.

— Да? — тяжело задумываюсь. Тяжело после вечерних посиделок с Пашей Рычаговым мозги включаются. Вроде есть в словах резон.

— Если не закапывать со всех сторон, может наклониться в ту сторону после попадания, — выдвигает ещё один аргумент Михайлин. Тоже верно.

— Ладно, пошли, — тяжело встаю, тяжело иду на позицию, где разворачивают сорокопятку. Поодаль, пока зацепленная за грузовик стоит трёхдюймовка образца 30-го года, как подсказывает мой генерал. То-то она мне древней кажется. Колёса не обрезинены.

Смотрю на водителя, который что-то у меня спрашивает. Что-то вспыхивает в голове. Он говорит «аккумулятор»? Почему меня так колыхнуло от этого слова? Что он там мне сказал? Ага, спрашивает, куда пушку лучше везти, боится за аккумулятор, который вот-вот сядет.

Смотрю на оставленный нами вкопанный «стакан» под укреплённой башней от Т-26. Стрелять надо с двух сторон, но не напротив друг друга, чтобы не угодить по сослуживцам. Под углом градусов девяносто будет нормально. Хм-м, соображаю ещё, будь проклята та наливка, которой меня Паша угостил.

— Отъезжай вон туда, — показываю рукой, — видишь тот чахлый кустик? Вот сразу за него пушку надо поставить.

Водитель козыряет и бежит заводить свой тарантас. Оживляются и остальные. Смотрю им вслед и всё думаю, зачем мне аккумулятор?

Стреляли с двух сторон, целясь по «щекам», двум сторонам от башенной пушки.

— Совсем слабо помяло, — заключает Васильев о повреждении внутренней оболочки. Пробой внешней был гарантирован. Что может сталь в семь миллиметров? Толстую, если она не пятьдесят мм, ставить нет смысла. Любую другую снаряд пробьёт. Самое главное препятствие наполнитель между простенками, обычный гравий.

— Надо было песком ещё засыпать, — высказываюсь я. Васильев пожимает плечами, по лицу вижу, что он сомневается.

— Если гравий будет пересыпан песком, то при входе снаряда трение будет больше, — объясняю я. Точно я не уверен, плотную засыпку может ударной волной разметать. Решить всё окончательно может только эксперимент. Поэтому даю отмашку на выстрел из трёхдюймовки.

Подходим. Дырища во внешней оболочке намного больше и живописнее. Васильев нетерпеливо убирает камни, обращает сияющее лицо.

— Не пробило! Есть трещина и прогиб, но пробоя нет!

Ну, и замечательно. Кисло улыбаюсь и заставляю красноармейцев досыпать песком и грунтом с тыла башни. Пушку приходится перетаскивать, башню заклинило, не повернёшь. Если экспериментировать, то до конца.

Пушка бахает ещё раз. Промахнуться со ста метров трудно. Идём смотреть. Х-ха! Пробоя тоже нет и вмятина внутри не такая уж и страшная. Интересно, а бронебойный возьмёт? Но таких у нас нет.

— С песком лучше, — фиксирует результат Михайлин, — башня будет тяжелее, надо поворотный механизм усилить.

— Выкапывайте и увозите обратно, — командую генералам. На начальника полигона стоит только глянуть, как он вытягивается и рапортует:

— Транспорт будет предоставлен, товарищ генерал армии.

— Доберетесь до места? — спрашиваю своих генералов, — я в Барановичи, если кому надо поехали.

Поехал Васильев, ему в штабе что-то понадобилось. Что же мне так засело это слово «аккумулятор»?

Решён вопрос с ещё одним гвоздём. УРы будут усилены. Директор обещает за месяц склепать не меньше восьмидесяти «стаканов», если металл будет. Металлопрокат мне в наркомате обещали. Эти двое из ларца пройдутся сначала по Гродненскому УРу, потом Осовецкий, Замбровский, Брестский. Неисправных танков категории IV у меня не хватит. Дополним категорией III, хоть они ещё дышат. Сниму с них башни и на УРы. С самими танками надо думать, что делать. Надо спросить завтра Васильева, как там дела с оживлением моторов.

11 апреля, пятница, время 08:35.

Барановичи, резервный штаб округа.

— Изнутри вашу работу не посмотрел, — с лёгким осуждением смотрю на Васильева, — личному составу удобно будет?

— С мягким креслом не сравнить, — после короткого раздумья отвечает генерал, — но воевать можно.

— Сделайте вот что, — Америку не открываю и велосипед не изобретаю, всё придумано до нас, — поставьте один «стакан». Выберите место, наиболее неудобное для атаки с той стороны, там и поставьте. А потом внимательно выслушайте, что скажут красноармейцы, которые опробуют огневую точку. Кстати, вентиляцию продумали?

— Там длинная щель есть для ствола пушки. А делать какие-то дополнительные отверстия опасно. Лишняя возможность для вражеских огнемётов.

— Ладно. Действуйте, — и перехожу к другому вопросу. — Что там на заводе говорят по поводу ремонта двигателей?

— Говорят, что нет оснастки и профильных станков, — докладывает генерал. — Советуют отправить на завод-изготовитель. В Рыбинске.

— Выясните эту возможность, созвонитесь с дирекцией Рыбинского завода. И командируйте туда кого-нибудь толкового, пусть изучит возможность ремонта движков у нас на месте.

— Если они возьмутся, — замечает Васильев.

— Если возьмутся, — соглашаюсь и думаю: а если нет? Не должно быть вообще-то. Как-то они делают цилиндры и поршни. То, что быстрее всего из строя выходит.

— Параллельно продумайте изготовление из Т-26 тягачей. Партию штук в пятьдесят надо сделать. Убрать всё лишнее. Башню, боковую броню подрезать, пусть будет открытый, лишь бы легче стал. У Т-26 мотор слабый, столько груза не тянет. Если получится шеститонный тягач, замечательно. Хоть что-то сможет утащить.

— Боковую броню на Гомельский завод отправлю, — тут же пристраивает будущие обрезки Васильев.

— Владимир Ефимович, — смотрю на Климовских, — приказ из наркомата о переподчинении мобскладов пришёл?

— Так точно! Только там указано: «в случае особых обстоятельств», в расшифровке в числе прочих указаны «военные действия по любой причине».

Всё правильно, так и договаривались. В приказе никто не будет прямо писать, что мы ждём нападения Германии. Нам за это фуражки быстро снимут, вместе с головами.

— Когда какое-то из стройуправлений освободится, пусть займётся строительством аэродромов. И основных и резервных. Не обязательно бетонных. Бетонку разрешаю только в Белостоке и здесь, в Барановичах. Все остальные — восточнее Минска. Подробности утрясёте с Копцом…

Занимаюсь текучкой, а в голове будто шип сидит. Ночью приснился сон, из которого помню только эпизод, короткий фрагмент, всплывший из глубин памяти. Возвращаюсь домой откуда-то, из подъезда выходит тот сосед, который возился со своей «Ауди», с каким-то приятелем. Дежурно здороваемся и расходимся. Одну фразу мельком улавливаю, когда они отходят. Приятель соседа говорит ему: «Подсоедини сидюк к отдельному аккумулятору…». Это всё. И что это значит?

Совещание идёт по накатанной, дела как-то идут, обучение войск усиливается, оборонительные редуты подготавливаем к укреплению… так, я обещал Тимошенко сдвинуть мобсклады!

После того, как всех отпустили, сидим с начштаба целый час, прикидываем, где лучше и удобнее разместить склады. Те самые, из-за бессмысленного уничтожения которых в начале войны, страна потом года полтора опомниться не могла.

Принципы здесь простые, что я и объясняю Климовских.

— Крупные мобилизационные пункты будут в Барановичах, Гомеле, Минске. Поэтому львиная доля снаряжения для мобилизованных должна быть в этих городах. Остальные — на востоке: Витебск, Орша, Могилёв, Смоленск. Восточные начнут работу чуть позже, хотя для них тоже надо запасти обмундирование, снаряжение, оружие и боеприпасы.

— А Белосток?

— Белосток, Кобрин, Пинск, Гродно и прочие — вне учёта. Там надо оставить столько, сколько им не хватает для укомплектования полных штатов.

— И всё?

— И всё, — взглядом предупреждаю против дальнейших расспросов. Все эти приграничные территории в зоне повышенного риска. Не собираюсь рисковать своими ресурсами сверх необходимого.

— Командарму-10 ГСМ оставить километров на пятьсот движения всей массой. Остальное — лётчикам. Вооружения: пушки, пулемёты — вывезти в Барановичи.

Потом наметили новые точки дислокации для нескольких складов с востока. Я напирал на те, которые слишком близко находятся к Киевскому и Прибалтийскому округу. Потом кое-что вспоминаю и, тыча в карту, говорю:

— Айн, цвай, драй… — перехожу на немецкий. Климовских улыбается и поддерживает.

— Trophäe Waffen zu verschenken… — поднимаю вопрос трофейного польского оружия. Его надо отдать УРам. Со всеми припасами. Это вещь одноразовая. Там калибр 7,9 мм, 9 мм, у нас такого нет.

Ещё раз уточняю по карте все решения. По аэродромам и складам. Убеждаюсь, что начштаба всё усвоил.

— Auf Wiedersehen, — прощаюсь, отпуская его из своего кабинета.

Стою у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Аккумулятор, мать его! Что это значит? А если просто и тупо поступить по рецепту, запитать радиостанцию от независимых аккумуляторов? Где только их столько набрать, радиостанция энергию жрёт, как не в себя… Стоп!

Встряхиваю головой, хватая всё время ускользающую мысль за хвост. Питание радиостанции идёт от генератора. Генератор даёт энергию всем устройствам, значит, они все висят на нём параллельно, на общем проводе. Вот оно! Помехи идут по питанию! Скачки напряжения при включении/выключении, всё это лезет в радиосхему…

Не мальчик, чтобы бегать, но быстро покидаю штаб, на машину и в Мачулище. Моё крылатое такси меня там ждёт.

11 апреля, пятница, время 12:35.

Минск, аэродром Мачулище.

— Твои радиотехники ходят, как варёные, — посмеивается комдив Туренко.

Мы сидим, обедаем, и у лётчиков обедать всего лучше. Даже не знаю, кого наша любимая страна кормит лучше, своих доблестных генералов или сталинских соколов. Кажется, им даже шоколад положен, но только летающим. Это правильно. В который раз поражаюсь брутальности эпохи. Все хладнокровно рассуждают о потолке самолётов и не задумываются, а каково лётчику? На высоте пять тысяч метров кислорода почти в два раза меньше, чем на земле, за бортом даже летом минус пятнадцать-двадцать. А если высота десять тысяч? Плотность воздуха ровно в три раза меньше, за бортом минус пятьдесят. А кабина, между прочим, не герметичная!

Поэтому реально самолёты редко залетают выше пяти-шести километров. И не важно, что там у них в ТТХ записано. Потому я и требую от казанцев герметизации кабины и салона. В моих планах висеть на высоте восемь-девять километров часами. Работа при минус сорока и давлении меньше половины атмосферы это не работа, это каторга для самых отъявленных висельников.

— Мои техники сейчас проснутся, — прикончив рассольник, уверенно заявляю я, — за тем и приехал.

Туренко Евгений Георгиевич у меня пока полковник. И долго им ещё будет, он же это звание недавно получил, при переводе ко мне.

Мою охрану и адъютанта Туренко широким жестом тоже накормил. Столовая переполнена народом. Но никакого перерасхода комдиву нет, мои ребята отдали часть сухого пайка. Они всегда его с собой носят, мало ли куда их генерала занесёт.

Своих техников что-то не вижу. На мои оглядывания Туренко поясняет:

— Уже пообедали. Сейчас около вашего самолёта слоняются.

Не тороплюсь, хотя нетерпение нарастает. Устойчивое ощущение, что проблема фактически решена. Как часто бывает, разгадка некоей тайны или загадки поражает своей простотой и очевидностью. Именно ощущение очевидности, вызывающее чувство досады, — почему сразу не догадались? — первый признак стопроцентного попадания. Да, именно в этом всё дело…

Допиваю компот, встаю. Не сразу. Мой генерал не додумался бы, а я подождал, когда закончит мой адъютант и парни охраны.

Через десять минут. В салоне ТБ-7.

Ш-ш-дын-нь! Полёт Хадаровича останавливает борт самолёта. Тяжёлая у генерала рука, в своей жизни в числе слабосильных никогда не ходил, но и таким крепким не был. Хладнокровно наблюдаю, как главный радиотехник всех моих ВВС после генеральской затрещины сползает на пол. Мой Саша ещё более хладнокровен, чем я. Зато еврейско-белорусские клевреты Хадаровича испуганно забиваются в угол.

Внимательно оглядываю внутренности радиостанции. Особых разрушений не наблюдаю, слава ВКП(б).

— Я же запретил тебе лезть в радиостанцию, — мирно сообщаю Хадаровичу, который начинает оживать. — Ты знаешь, что за невыполнение приказа я могу пристрелить тебя, и мне за это ничего не будет?

Лукавлю. В военное время могу, в мирное только под трибунал. Хотя неизвестно, что хуже. Кому как.

— Если радиостанция не будет работать, под трибунал пойдёшь, — сейчас не лукавлю, это я запросто.

— Работает она, что с ней будет… — бурчит Хадарович. Вставать не спешит, это правильно. Инстинкт у него есть, я не всё выплеснул, могу и добавить.

— Есть, чем похвастаться?

Все трое грустно переглядываются. Понятно, можно не допытываться. И в радиостанцию полезли не от хорошей жизни, от безысходности. Ладно, развлекаться гноблением подчинённых приятно, но у меня времени мало.

— Слушай внимательно, Хадарович, и не говори потом, что не слышал. Поговорил я со знающими людьми, не тебе чета.

Делаю паузу, мне нужно, чтобы мои слова отпечатались в их мозгах глубокой гравировкой.

— Помехи идут по питанию от генератора. При работе остального оборудования неизбежны скачки напряжения. Они и воздействуют на входной контур радиостанции. К питанию надо повесить мощный конденсатор, тогда…

Здесь делаю паузу намеренно, как бы спотыкаюсь. Мне надо сделать вид, что я тупо запомнил, как попугай. Не будем до конца рушить миф, что у генералов весь мозг ушёл в лампасы.

— …тогда переменная составляющая тока уйдёт через него. Можно ещё включить последовательно индуктивность, но не будем спешить. Конденсатор побольше найдётся?

— Дополнительный сглаживающий фильтр, — потрясённо бормочет Хадарович, — да, найдётся конденсатор…

— Действуйте, — направляюсь к выходу, спускаюсь на волю. Пройдусь по взлётке, гляну на работу строителей, моим радиотехническим юношам надо время дать.

— Скоро до конца дойдут и повернут обратно, можно будет тяжёлые самолёты сажать, — голос у Туренко довольный.

Да, строители время зря не теряют. Надо бы…

— Саша, запиши для зампотылу: премировать личный состав за ударную работу. И надо им дать хотя бы пару дней на увольнительные.

О подчинённых надо заботиться.

— Товарищ генерал, а нельзя ли нам тоже Яков побольше, — рожает сокровенное полковник. Надо же, никто МиГ-3 не хочет. Уж больно сложен в управлении.

— Нет, полковник, — разочаровываю мужика, — твоя дивизия будет решать задачи ПВО, поэтому МиГ-3 и точка. Говорят, они на высоте очень не плохи. Если будет возможность, дадим сколько-то Яков, но особо не надейся. Больше одного звена точно не получишь. Возможно, будет эскадрилья дэбэшек, — дальние бомбардировщики по звукосочетанию ещё «дубами» можно обзывать, но не уважительно будет, — но это мы позже решим.

Поставку МиГ-3 жду с содроганием. Вот где аварийность начнётся. Очень осторожно надо подходить к их освоению.

— Ты же был у Сурина? Усвоил, как капониры строить? — на мои слова Туренко кивает.

— Да. Как раз здесь, — показывает на лесок, — и поставим. Завтра линию электроснабжения начнём тянуть.

Идём к лесочку, заходим вглубь. Так себе лес, жиденький и кое-где узенький.

— Пустые места засади деревцами. Сразу не вырастут, но за лето сколько-то подрастут, — без ЦУ не могу обойтись, генерал я или хто?

— Лес-то ладно, — мы выходим к полосе, — а вот как тебе поставить ложные цели? Неисправных самолётов у тебя не скоро накопится.

— Сделать макеты? — предлагает полковник.

— На макеты тоже материал уйдёт, — во мне часто просыпается прижимистый крестьянин, что считает каждую копейку. Это мой генерал себя проявляет, я-то городской человек по жизни. Что-то негодное просто выбрасываю, а дореволюционный селянин за каждую стеклянную бутылку руками и ногами держался.

Но сейчас я с ним согласен. Макет надо делать деревянным, обтягивать тканью, рисовать на ней что-то. Ткань жалко, даже мешковину. Деревьев у нас хватит, но это сколько человеко-часов уйдёт. У меня тысяч шестьсот в подчинении, но чувствую, как это мало.

— Где будешь зенитки ставить? — вопрос на засыпку, но полковник не тушуется. Уверенно показывает места. Всё правильно. При заходе хоть на ложное расположение, хоть на реальное, как раз самолёт будет напарываться на зенитный огонь. Линейное расположение прямо приглашает бомбить и стрелять именно по линии. Правда, немцы тоже наверняка об этом знают. Но и тогда, баш на баш. Малоэффективный зенитный огонь меняем на малоэффективную бомбёжку.

Мы уже собирались возвращаться, как зарокотала движками моя тэбэшка. Хадарович не спит, вот что генеральская животворящая затрещина делает.

Когда подходим, торопиться у меня нет желания. Появляется и крепнет уверенность, что всё в порядке. И настолько я перегорел, что и радости особой нет. Может потом появится?

Из самолёта выглядывает Хадарович. Завидев нас, выпрыгивает и бежит навстречу. Ну, точно, всё в порядке. Вон как сияет.

— Товарищ генерал! Всё в порядке, надо бы в полёте опробовать, не все устройства можно включать на земле, — торопливо объясняет радиотехник, яростно жестикулируя.

Слегка переждав взрыв эмоций, выдаю очередные ЦУ.

— Товарищ полковник, выдели самолёт, отдай этим ушлёпкам. Пусть сделают то же самое. Надо добиться, чтобы связь между самолётами была, когда движки обоих работают. Опробуйте связь со штабной радиостанцией…

— Да я самую лучшую машину выделю! — полковник заражается энтузиазмом от Хадаровича.

— Не надо самую лучшую. Самые лучшие потом, когда всё отработано будет.

— Хадарович! Ты подбери самый подходящий вариант конденсатора. По надёжности, цене, габаритам и всё такое. А то выберешь самый редкий и дефицитный. Нам несколько тысяч надо. По всем самолётам пройтись, а потом танками займёмся. Понятно?!

Хадарович неуклюже делает под козырёк.

— Так точно, товарищ генерал!

— Сделаешь два истребителя у полковника, пусть попробуют в полёте между собой поговорить и со штабом.

В Минск забираю с собой Хадаровича. Ему надо решить вопросы с комплектующими. А я время с семьёй проведу. Опять их долго не видел.

14 апреля, понедельник, время 09:35.

Барановичи, резервный штаб округа.

Аэродром 187 ИАП, 60-ой авиадивизии.

Аэродром тоже не бетонный, нашим стройуправлениям есть куда силы приложить. Иван Иваныч идёт рядом грустный. Мы проходим мимо двух учебных самолётиков, на которые он смотрит с досадой и жалостью. Ещё одна дивизия, которой нет. Копец отговорил меня от стройки аэродрома в Столбцах. Нет, резервный мы там приготовим, так на всякий случай. Но учебный центр решаем сделать здесь. Поодаль стоят ДБ-3, те самые с киноаппаратурой.

— Ты чего такой квёлый? — знаю причину, риторически спрашиваю.

— Как чего? Авиадивизия только на бумаге.

— Так это ж хорошо, — беззаботность так прёт из меня, — как раз центр построим, личный состав прибудет, вот и начнём обучение.

— Да когда он прибудет? — на лице главного лётчика вселенская скорбь.

— 1 мая, как-то так, — выкладываю припасённые козыри, — так что тебе придётся повертеться…

— Дмитрий Григорич, да где вы их возьмёте?! — боится верить своему счастью генерал. Но радости я ему убавлю.

— Нам начинают МиГ-3 массово поставлять, вот несколько десятков и получишь.

Не смущает его тип предлагаемых машин. Хотя всё про них знает.

— Откуда лётчиков возьмёшь, Дмитрий Григорич?

Откуда, откуда? От верблюда! Откуда они берутся?

— Да из училищ же, Иван Иваныч! Откуда ещё мы лётчиков получаем?

— А-а-а, — разочарованно тянет главком, — я-то думал…

— Думать никогда не вредно. Но лучше не подражать твоему тёзке Иванушке-дурачку, — и начинаю втолковывать политику партии и правительства в интерпретации командующего округом, то есть, меня.

— Мы затребуем крупную партию выпускников. Заканчивать обучение будут здесь, — топаю ногой по земле. — Свои требования подкрепим тем, что у нас налажено обучение с использованием новых методик. Сюда пригоним человек триста-четыреста, может больше. И будем выжимать из них всё. Они весь день будут проводить за тренажёрами, в полётах на учебных самолётах, в просмотрах учебных фильмов. Ни одного часа без занятий быть не должно…

Прерываюсь. Грусть на лице моего главкома ВВС меняется озабоченностью пополам с предвкушением. Несколько сотен, пусть неопытных и молодых, но лётчиков! Это ж какой приток народа! Двести лётчиков — уже дивизия полного состава.

— Пригонишь сюда У-2. Те, которые с имитацией кабин истребителей, все сюда. Учи сразу на новые истребители, Яки, МиГи. Со старыми, как получится. Работы у тебя непочатый край.

Мы прошлись по взлётке, я глянул на карту, огляделся.

— Смотри, какой овражек симпатичный, — мы идём туда. Оглядываю его и остаюсь удовлетворённым.

— Здесь удобно будет кинозал сделать. Крыша вровень с землёй, чуть выпуклая, водонепроницаемая и закрытая грунтом в полметра.

— Стальную крышу придётся делать. Иначе не выдержит.

— Какую надо, такую и сделаем, — но я задумываюсь. Быстро такого не сделаешь даже ударными темпами. Придётся делать резервный кинозал, но это не страшно. Их всё равно нужно два, как минимум.

— Второй кинозал сделаешь в другом месте, — тычу пальцем в карту, — к примеру, здесь. Главное подальше, чтобы одной бомбёжкой всех не накрыло. Барачного типа, по-быстрому. Только учти, что это кинозал, поэтому барак нестандартный с наклоном пола, хотя бы лёгким, чтобы всем было видать. Человек на сто, больше не надо.

Копец молчит, что-то прикидывает. Окончательно ставлю задачу.

— 25 апреля я приеду сюда и буду смотреть в этом зале первый учебный кинофильм.

Копец смотрит с ужасом, я — хладнокровно.

— Что? Один взвод строит барак за десять дней. Особо не торопясь. Пригони роту…

— Всё равно не успею.

— Возьми людей и технику из Столбцов. Взлётку там пусть заканчивают, остальных сюда, — жалость к парню берёт верх, — ладно, можно на пару дней позже. Но больше не дам. У нас кроме этого полно работы. Посоветуйся с киношниками, вдруг у них какие-то особые требования. И начальник строуправления вроде опытный мужик, что-то может подсказать.

— И сразу берись за второй кинозал. Или даже параллельно, у нас времени совсем нет. Там тренажёры будут стоять, — валю и валю на его плечи, аж совесть мучает. — Не переживай. Я тебя не оставлю. Любую помощь окажу. Ты главное — не тормози.

— Где тренажёры брать? — мрачно спрашивает Копец.

— Не твоя забота, — грубо и насмешливо обнадёживаю я. — Видишь, я тебе уже помогаю. Да и эти киносъёмочные самолёты не ты ведь пробивал. Ты их только получил.

— Скажи, Дмитрий Григорич, а куда ты так лошадей гонишь? Куда спешишь? Что-то знаешь, чего мы не знаем? — Копец смотрит испытующе. Прямо в точку угодил, но признаваться в своих нелегальных знаниях мне никак нельзя.

— Война начнётся в июне, — спокойно говорю я и вперяю в генерала холодные глаза, — через пару месяцев, если нам повезёт. Если не повезёт, то раньше.

— Москва так считает? — осторожно, очень осторожно спрашивает Копец.

— Москва, — в этом слове надо слышать слово «Сталин», — не исключает такой возможности. Но этого не говорят даже наркомам.

Поверит или не поверит? Краем глаза, но внимательно наблюдаю. Всё-таки он ещё очень молодой, такого развести, раз плюнуть. Поверил. Многие считают, что у генерала Павлова особые отношения со Сталиным. Демонстративное сближение с Берия возносит мой авторитет на высоту Эльбруса. Не важно, что сам я точно знаю: если что, то Лаврентий и меня, не моргнув глазом, в распыл пустит. Это я знаю, остальные так не думают.

Так что верит мне Копец. Брутальная эпоха и очень доверчивая.

— Но об этом никому ни слова. Брякнешь — под трибунал пойдёшь, — предупредить не вредно. И тоже в духе эпохи. На каждой радиостанции надпись: «Помни! Враг подслушивает!».

Надо бы мне ещё кое с кем поговорить…

16 апреля, среда, время 14:15.

Концлагерь близ монастыря «Оптиной Пустынь» под Козельском.

— Пся крев! Курва генеральска! — отчаянно вырывающегося человека в потрёпанной военной форме с незнакомыми знаками различия выволакивает в коридор пара дюжих конвойников.

У-ф-ф-ф! Какой яростный молодой человек! Набросился сразу, как только я представился, пришлось снести его правым боковым, а там и Саша с переводчиком подоспели.

За закрывшейся дверью слышится азартное хеканье, глухие удары, яростные вопли сменяются рычаньем и стонами. Источник звуков быстро удаляется и стихает.

— Я вас предупреждал, товарищ генерал армии, — совсем молоденький лейтенант НКВД не избегает соблазна, присущего людям в таких случаях, — этот Казимир у нас из самых…

Вместо словесного определения крутит рукой у головы. Понятно, «повёрнутый на всю голову», как-то так.

— Что у вас тут, товарищ генерал армии? — в допросную входит плотный среднего роста майор.

— Ничего даже не успел, товарищ майор госбезопасности, — развожу руками, — только поздоровался. Я надеюсь, вы его сразу не расстреляете?

Это я так пошутил.

— Зачем? В карцере посидит — остынет. Карцер же для кого-то организован, — как-то я и не определил, поддержал мою шутку майор или не понял.

— Будете ещё с кем-то разговаривать, товарищ генерал армии?

— Конечно. Давайте кого-нибудь поспокойнее.

Чуть не два дня сюда добирался и через полчаса уехать? Не, выжму из этой поездки всё, что можно. Зря что ли до самого Лаврентия дошёл, чтобы допуск получить?

Через пять минут вводят третьего. Первый отказался разговаривать, второй ещё хуже, посмотрим, что дальше будет.

— Поручик Янек Даменски, — представляется вошедший. Ну, и слава ВКП(б), вроде, действительно, спокойный, судя по тону.

— Генерал армии Павлов, — предыдущий поляк среагировал именно на это. Видать, слышал что-то обо мне или сталкивался с моими ребятами и воспоминания не самые счастливые. Нет, этот не дёргается. Переводчик предлагает сесть, поляк устраивается за столом напротив меня.

Ломаться поляк не стал, хотя смотрит хмуро. От предложенной папиросы не отказывается. Меня местные энкаведешники инструктировали, как вести допросы, но не специалист я в этой области. Мой генерал ещё знает, как выбивать сведения, но подходы всякие искать, нет, это совсем другая опера.

— Господин поручик, меня, как военачальника давно мучает один вопрос, — говорю после заверения, что это не допрос, а просто беседа, делаю паузу, всё-таки попытаюсь вызвать у поляка интерес к разговору. И надо дать время переводчику. Поручик его останавливает.

— Я понимаю разговор по-русски, — останавливает переводчика поляк, — спрашивайте, господин генерал.

— Всегда считал польскую армию не самой сильной, но вполне боеспособной. По моему мнению, польская армия могла доставить большие проблемы любой армии Европы, — не совсем так я считаю, но погладить вдоль шерсти, почему нет? — как так получилось, что немцы разбили вас настолько быстро?

Поручик аж темнеет лицом. Настроение его явно портиться. Ну да, кому охота вспоминать, как его поставили в позу и попользовали лихо и с азартом. Поручик разражается длинной, очень длинной тирадой по-польски. Переводчик смотрит на меня с усмешкой: переводить? Давлю свою ухмылку, не надо, и так понятно. Приступаю, когда поляк иссякает. Впрочем, в конце уже говорит нечто осмысленное.

— Наши маршалы, пся крев, только на параде хороши!

— Нападение было неожиданным?

— Да, пся крев! Адольфы напали рано утром, без предупреждения. Сначала по аэродромам…

— В какое время они напали?

— Рано утром. Точно не знаю, нас подняли по тревоге, когда ещё пяти часов не было, — поляк иногда сбивается на родной язык, но частично я понимаю и переводчик рядом.

Их часть находилась на юге, по правый фланг наступающей южной группы вермахта. Насколько поручик знает из разговоров с другими офицерами, второй удар немцы нанесли с запада. Дальше ни мне, ни генералу ничего объяснять не надо. Два удара по сходящимся линиям и оставшиеся в котле обречены. Половины польской армии нет, а там и до Варшавы рукой подать.

— Что случилось с вашей авиацией? — возвращаю разговор назад.

— Её почти всю уничтожили одним ударом, — мрачнеет поляк, — я только раз видел в воздухе наш самолёт…

На этом месте останавливается, видно, не хочет говорить, что польский самолёт сбили на его глазах. Следующий вопрос его возбуждает.

— А как ваши зенитки? Хоть что-то они могли сделать?

— А как же! На моих глазах сбили пять юнкерсов! — сияет глазами поляк, — горели, как сухие дрова. Они потом эти места облетали подальше.

— В вашей армии были противотанковые ружья. Как они себя показали?

— Наши жолнежи сожгли пару лёгких танков. Но у адольфов есть танки, которые противотанковые карабины не берут.

— Что-нибудь ещё делали немцы неожиданного для вас?

Поляк задумывается так надолго, что я устаю ждать.

— Не знаю точно. Но мои товарищи говорят, что за день до нападения начались перебои с телефонной связью.

Можно заканчивать. Узнаю, что должен был узнать и что, в принципе, я и так знаю. Мой генерал не знает. И легендировать мои знания абсолютно не повредит. Кое-что для меня новость, оказывается, немцы применили к полякам ту же методику нападения, что и к нам. Неожиданное нападение без объявления войны, рано утром, удар по аэродромам, предварительная засылка диверсантов, уничтожающих линии связи. Всё, как немецкий доктор прописал. Отсюда неприятный вопрос: почему советские генералы внимательно не изучили польский опыт?

Беседую с поляком ещё полчаса. По большей части ни о чём. На прощание дарю пачку Казбека, кури на здоровье, поручик.

На выходе из здания, куда мы добираемся через длинный, мрачный коридор, меня ждёт майор Борисов. Насчёт фамилии врёт наверняка, да и чёрт с ним.

— Ну как, товарищ генерал? Есть польза от поляков? — самую малость, но фамильярничает майор, сокращая моё звание.

— А как же! Пару новых польских ругательств услышал, может пригодиться, — начинаю не серьёзно, но что-то ответить надо. — Всегда лучше учиться на чужих ошибках, товарищ майор.

Тоже сокращаю его звание. Раз ему можно, то мне тем более.

Майор провожает нас до выхода, за которым меня ждёт машина с охраной. Две машины. Спасибо коллеге Тюленеву Ивану Владимировичу, не отказал в любезности. Мне вот интересно, он сам с поляками разговаривал? Они же у него под боком. Спрашивать майора якобы Борисова не стал, мало ли что. Излишне любопытных у нас не любят.

До аэродрома под Козельском добираться не меньше часа. Неудобно мне передвигаться не у себя в округе. Это там могу любой транспорт использовать, от телеги до бронепоезда и самолёта. Сейчас моя летающая тачанка ждёт на ближайшем аэродроме, способном принять тяжёлый самолёт.

Трясусь на попадающихся кочках и выбоинах, думать мне это не мешает. Свои знания я залегендировал, никто не удивится, когда я буду готов и к нападению ранним утром и утренней же побудкой моих частей водопадом бомб. Всё узнал от поляков. Даже то, что они мне не говорили, ха-ха-ха.

На самом деле, предугадать всё несложно. О том, что немцы напали без предупреждения, весь мир знает. Обеспечение господства в воздухе путём неожиданных бомбёжек аэродромов — естественный шаг. Удары танковых групп от Сувалкинского и Брестского выступов вполне предсказуемы, мы даже на учениях именно это отрабатывали. Далее, немцы сойдутся двойными клещами вокруг Минска. Такая тактика у них, не просто два клина с двух сторон, а каждый клин раздваивается. Организуются два котла, основной и дополнительный. Те, кто очутился в дополнительном, ничем помочь большому котлу не могут, сами в окружении. Они ещё могут вырваться, но те, кто попал в основной котёл, обречены.

Предупреждён, значит, вооружён. Первым делом постараюсь выполнить две задачи, первая — замедлить скорость продвижения клиньев. На первый взгляд, достаточно просто. Засады и минирование. Немцы поневоле замедлятся на разведку и разминирование. Вторая задача встанет во весь рост, когда немцы продвинутся на 50-100 километров. Перерезать коммуникации, разгромить второй эшелон и тылы. Они сами почувствуют опасность окружения и либо остановятся, либо повернут назад. Так или иначе, им придётся тратить время и ресурсы на устранение угрозы окружения. Войска, представляющие для них угрозу, придётся плотно блокировать. И вот тут появляется огромное поле возможностей для тактических игр.

Даже если я проиграю, и мои войска первой линии будут разбиты, вермахт затратит на это недели полторы-две и до Минска им будет ещё очень далеко. Не меньше двухсот километров. И за каждый километр я заставлю их платить драгоценной арийской кровью.

Смотрел я, сколько мин на мобскладах и в запасах сапёрных частей. Более двухсот тысяч единиц, надолго хватит, я не собираюсь усеивать ими сплошные поля. Не везде, по-крайней мере. Нечего делать немцам подарки, бросая без присмотра огромное количество мин. И ещё одна идейка у меня есть. Мне нужны детонаторы особого рода.

Когда выпрашивал у Лаврентия допуск, тот параллельно затребовал моего прибытия. Зачем, не сказал. Ладно, выясним на месте, лишь бы не арестовал, ха-ха-ха…

16 апреля, среда, время 17:25.

г. Москва, аэродром Тушино.

— Стойте, товарищ генерал армии! — красноармеец сдёргивает винтовку с плеча. Слава ВКП(б) хоть на меня не направляет.

Останавливаюсь. Требование часового свято. Гляжу с огромным и совсем не праздным любопытством на грузовик с закрытым фургоном. В моё время их кунгами называли. На крыше фургона тощим по-зимнему безлистным деревом раскинулась антенна. Явно радиоантенна, только я здесь такой никогда не видел. Что это значит?

— Что это такое, боец? — киваю на машину с такой необычной оснасткой.

— Не положено, товарищ генерал армии, — невпопад, но вполне понятно, отвечает часовой, молодой, худенький, немного лопоухий красноармеец. Впрочем, полных в этом времени я вижу только людей, начиная с полковника или сопоставимых гражданских чинов.

— Зови своё начальство.

Начальство в виде капитана, явного «пиджачка», откликается на зов часового, но моё любопытство тоже удовлетворять отказывается. Сначала не уверенно, генеральское звание внушает, но потом всё твёрже. Штатский, сравнительно недавно надевший военную форму, видно из инженеров, однако порядки уже усвоил.

По виду несолоно хлебавши удаляюсь. Только я уже узнал всё, что мне нужно. А подробности мне расскажут.

16 апреля, среда, время 18:45.

Большая Лубянка 2, главное здание НКВД.

— И что тебе понадобилось от польской шляхты? — первым делом после всех приветствий, когда я занял самое удобное кресло, спрашивает Берия.

За это я его одобряю. При его должности что самое главное? Информация. Информация обо всём и обо всех.

— Сначала скажи, зачем я тебе понадобился? Про шляхту ты мог по телефону спросить.

— Скажу, — пенсне поблёскивает на меня вполне мирно, — новости есть. И не одни. Но всё-таки сначала ты.

— Для завязки разговора? — слегка усмехаюсь, — тогда слушай. Приезжают в гости к деревенскому Ване пара друзей, Вася и Петя. Сидят они в садочке, пекут картошечку на костерке, уху варят, самогонкой балуются…

Лаврентий Палыч сначала хмурится, но легкомысленный анекдот увлекает.

— Кончаются дровишки, Ваня и говорит: Петь, сходи в сарай за дровами. Петя заходит в сарай, бам! На выходе из сарая, бам! Принёс несколько поленьев. Под обоими глазами по синяку. Потом история повторяется с Васей. Сидят они, украшенные парой блямб, посматривают на Ваню. В третий раз, настаёт его очередь, идёт Ваня за дровами. Заходит — бам! Выходит, и ни звука. Друзья удивляются, почему у них по два фонаря, а у Ивана только один.

— И почему? — не выдерживает напора интриги Берия.

— А потому, отвечает Иван, что только городские могут на одни и те же грабли два раза подряд наступить.

С удовольствием артиста, сорвавшего аплодисменты, гляжу на мелко хихикающего Берию.

— Понял теперь, зачем я шляхту тряс?

— Ты всё-таки поясни, — требует нарком.

— Я хочу быть умнее этого Ваньки. Только дураки учатся на своих ошибках, умные учатся на чужих. Вроде бы нам всё известно, но вот лично я много интересного узнал. И нового.

Берии не надо меня поторапливать. Молча ждёт.

— Лаврентий, давай по чайку, — моё предложение проходит сразу. Пока его готовят, продолжаю рассказ.

— Немцы отработали эффективную схему неожиданного нападения. Если они решат начать с нами войну, сделают точно так же, как с поляками. Следи внимательно, Лаврентий. Первое, они за два-три дня до начала забрасывают диверсантов. Их задача порушить линии связи и подготовиться к захвату важных мостов на направлениях главных ударов. Второе. Мы не знаем точной даты нападения, но точное время суток знаем. Это время восхода солнца, или несколько минут до него…

— Почему? — Берия не выглядит непонимающим, но ему нужны ещё доводы.

— Потому что самое лучшее, это ночная бомбардировка, но ночные полёты для лётчиков всегда трудны.

— У немцев опытные лётчики.

— У немцев всякие лётчики. И асы, и просто опытные пилоты, и совсем молодые выпускники лётных училищ. А бомбардировка проводится массированная. Вылетают все. Момент восхода солнца — самое лучшее время, вроде ещё ночь, но уже светлеет. Лётчики не заблудятся.

Берия мои доводы принимает, пенсне блестит одобрительно.

— Третье мы давно знаем. Удар по моему округу будет нанесён сходящимися клиньями от Сувалок и Бреста в сторону Минска.

— У тебя там что-то есть?

— Почти ничего. Мои войска сконфигурированы так, чтобы удобнее всего было нанести удар 10-ой армией в сторону Варшавы. Если оставить, как есть, немцы достигнут своих целей.

— Надеюсь, не оставишь, как есть…

— Не оставлю, но скажи мне, это что? — отставляю давно принесённый и почти допитый стакан чаю в сторону, беру у Берии лист бумаги с карандашом и довольно разборчиво рисую машину с антенной на фургоне.

— Похоже на «Редут», — рассматривает Берия рисунок. Я ж говорю, они в своём НКВД всё знают!

— Да, РЛС «Редут». Где ты его увидел?

— В Тушино.

— Всё правильно. Радиолокационная станция «Редут», отслеживает воздушные цели, — подробно поясняет Берия. Он же не знает, что мне долго объяснять не надо. Доливаю себе чаю, хватаю печеньку, самое время для сакраментального вопроса.

— Почему у меня такой нет? Вернее, двух? — гипнотизирую его немигающим взглядом. Его этим не проймёшь, легче удава переглядеть. Но я не давлю, я жду ответа.

— Хорошо, хорошо, попробую, — сдаётся Берия, — кстати, вот для тебя ещё…

Он достаёт из ящика, немного порывшись, лист бумаги. Список. Ага, это репрессированные, напротив фамилии указана специальность. Просматриваю по-быстрому, спотыкаюсь на где-то слышанной фамилии Таубин, конструктор артвооружений.

— Лаврентий, должен тебе сказать одну вещь, только ты не обижайся, — жду, когда Берия согласится выслушать и не обидеться.

— Я прекрасно понимаю, что в чём-то они провинились. Но не слишком ли легко мы их под расстрел подводим? — опасную я тему поднимаю, ох, опасную. Но мне главное до начала войны продержаться, а там я буду практически не досягаем.

— Вы про что, товарищ Павлов? — пенсне блестит угрожающе.

Вот. Это и предполагал. Разозлился.

— Понимаешь, Лаврентий, я — крестьянин. Я до сих пор, хоть и генерал, но увиденный на земле гривенник подберу. Эти специалисты стоят намного дороже. Кто-то из них, — тычу пальцем в список, — запросто на тонну золота потянет.

— Кто-то из них, может, и больший ущерб причинил, — холодно заявляет Берия.

— А я не спорю, — перехожу на максимально легковесный тон, — больше, так больше. Только вот скажи, Лаврентий, — упорно не перехожу на предложенный стиль общения, — почему у меня до сих пор бронебойных снарядов нет? Как я немецкие танки бить буду? Знаешь, почему их нет?

Берия отрицательно качает головой и слушает внимательно.

— Квалифицированных токарей и фрезеровщиков не хватает. Даже их у нас мало. Директора завода можно к стенке поставить. Может, и есть за что. А новый директор где токарей возьмёт? Родит?

Перевожу взгляд на список, забираю его.

— Кстати, огромное тебе спасибо за них. Радиотехников среди них нет?

Вроде оттаивает, молча разводит руками «Увы». Кстати, чай великолепен. И что интересно, это грузинский чай. В моё время часто смеялись над ностальгирующими по сталинским временам. Де, знаем, знаем! И трава тогда была зеленее и небо ярче и чай вкуснее. А вот правы они, ностальгирующие. Никакого сравнения с грузинским чаем 70-ых или 80-ых, вкус которого, вернее, отсутствие вкуса, я помню. Скорее всего, сказался типичный для брежневского времени подход к производству всего с точки зрения вала. Часто в ущерб качеству, зато есть победная строчка в газетах и сводках, на сколько-то десятков или даже сотен процентов выросло производство чего-то там. И с 1913-ым годом модно было сравнивать, что уж вообще удивление вызывало.

— И всё-таки, зачем ты меня вызвал? — он ведь так и не сказал ещё.

— Ну, хорошо, — окончательно отходит Берия, — скажу. Завтра летим в Ленинград смотреть твои зенитные тачанки. Ты что, не рад?

— Рад, — отвечаю, немного подумав, — но это ж только опытный образец?

— Всё тебе не так, — бурчит Берия.

— Всё так, Лаврентий. Не знаю, чтобы я без тебя делал. Просто времени почти не осталось, — тяжело вздыхаю.

— Есть немного, — не соглашается нарком, — немцы на Балканах увязли.

Когда в десятом часу ухожу в гостиницу, посещает меня примечательная мысль. В то, что немцы вот-вот нападут на нас, Берия уже верит?

Конец главы 11.

Глава 12. Ни шатко, ни валко

21 апреля, понедельник, время 10:05.

Минск, аэродром Мачулищи (84-ый иап, 59-ая иад).

— Здесь будете работать, Пал Степанович, — гостеприимно повожу рукой по ангару Хадаровича. Притащил сюда профессора БГУ Никоненко, которого уже давно загрузил заданием по линии РЭБ.

Мои радиотехники смотрят ожидающе и с лёгким испугом.

— Ваша работа под грифом «совершенно секретно», поэтому за любые вопросы в этом направлении от ваших коллег, смело и без сомнений сажайте их на гауптвахту. Даю вам такое право. Полковник Туренко вам в помощь.

Хадаровичам широко и приветливо улыбается упомянутый полковник.

— Для вас построим отдельное помещение, чуть поодаль. Товарищ полковник позаботиться. Решите какого размера оно вам нужно и какое требуется оборудование.

— И, — смотрю на профессора уже без улыбки, — я жду результата, Пал Степаныч. И не через год и даже не через месяц…

На лице профессора возникает мученическое выражение, будто его на дыбу пристраивают.

— Хорошо, — мой генеральский лик аж перекашивает, так мне не хочется этого говорить, — ровно через месяц — первый результат, который можно пощупать.

— Ребята, — киваю на хадаровичей, — по мелочам вам помогут. Радиодетальки подкинут, с дирекцией завода сведут, если вам что-то особенное понадобиться.

Хлопаю по капоту стоящую рядом машину. Трёхтонка, ЗИС-5.

— В твоём полном распоряжении. Делай с ней, что хочешь. Единственное требование: она должна остаться на ходу.

— Кузов коротковат, — обходит машину вокруг Никоненко.

— Удлинишь, прицеп подгонишь…

— Прицеп! — мгновенно решает и озадачивает уже меня Никоненко, — раза в полтора длиннее кузова.

Вот зараза! Мгновенно превратил меня в своего снабженца. И кто это сказал, что генералам жить легко? Я что ли? Не может быть!

— Хорошо, Пал Степаныч, будет тебе прицеп. Только ты сначала оборудование для этого прицепа собери, — нахожу способ вернуть пас.

Обсуждаем некоторое время габариты. И подходит очередь хадаровичей.

— Наверное, вас некоторое время эта машина покатает. Ты всё привёз?

Хадарович, который главный, докладывает. Конденсаторов на заводе ему выдали двести с лишним штук. На остальные завод сделает заказ.

— А я уже хотел начать машину портить, — делает разочарованный вид Никоненко.

— Это я для красного словца сказал, — поясняю я, — зачем тебе её портить?

— Генератор мощный хотел на двигатель подключить.

— Не надо. Возьмёшь какой-нибудь мотор после капремонта. С какого-нибудь автомобиля. На него и повесишь генератор. Вместе с запасом топлива разместишь в кузове. А все свои приблуды на прицепе разместишь.

— Значит, с вас двигатель, — тут же загружает меня профессор, мать его. Только ты меня так не возьмёшь.

— Поехали!

И везу его в автобронетанковую мастерскую. В ближайшую, минскую. Там подбираем для профессора мотор от грузовика. Новенький. Причём чуть ли не вместе с руками у начальника мастерской оторвали. Начальник, поначалу недовольный, что его раскулачили, быстро оценил перспективы. Под профессора обещаю раздобыть любые нужные станки и приспособления.

Когда вернулись на аэродром, отправляю хадаровичей в Кобрин. Начинать радиофикацию буду со своих любимчиков.

Один самый большой и важный гвоздь начинает выковываться. Если к началу войны будет надёжная радиосвязь с авиацией, скорость её реакции возрастёт в десятки раз. Где без связи придётся ждать поддержки авиации не меньше нескольких десятков минут или нескольких часов, дежурная авиагруппа может появиться через минуту-другую. Безнаказанного избиения моих войск с воздуха не будет.

Если Никоненко выкует ещё один гвоздь, то будет мне счастье в виде волшебного десерта — безнаказанное избиение с воздуха немецких войск. Фрицы узнают на своей шкуре, что значит не иметь безусловного господства в воздухе.

21 апреля, понедельник, время 13:40.

Минск, штаб округа.

Сижу один в кабинете, даже неотлучного Сашу выставил. Мне надо подумать. Не учёл я одну вещь. Средств для войны можно набрать много. И связь у меня будет отличная, и красноармейцы подготовленные… как там в «Мальчише-Кибальчише» было? И снаряды есть, да некому поднести, и пушки есть, да стрелять некому?

У меня немного не так, но чувствую, чего-то я не доделываю и не додумываю.

В Ленинграде мне показали версию ЗСУ. Берия почти не вмешивался, пока я опускал заводских на площадке у цеха. Индустриальный пейзаж Обуховского завода, кстати, внушает. Чувствуется в нём силища, не уступающая моему округу, только сконцентрированная на небольшой площади.

Заводские сделали вариант заниженной установки пушки. Не прямо наверху вращающуюся платформу поставили, утопили ниже линии борта. Пытаются мне что-то объяснить про более сильную раскачку от выстрелов, если пушку расположить выше, я обрываю взмахом руки. Мне не надо объяснять про момент сил, в физике прилично разбираюсь, даже преподавал курс механики в педе несколько лет. Из тех же соображений сильно ограничен горизонтальный угол поворота. Суммарно, всего семьдесят градусов в обе стороны. Короче, только назад пушка стреляет. Я не ругаюсь, прекрасно понимаю, что «Тунгуску» из моего времени или «Панцирь-С1» мне тут никто не сделает.

— Какой предполагается вес с полной загрузкой боеприпасами, полным баком и экипажем на борту?

— Восемь тонн шестьсот килограмм, примерно, — пожилой и несколько задёрганный представитель дирекции, кажется, ведущий конструктор озадачен. Видимо, сильно боялся моих капризов про малый сектор обстрела, готовился уговаривать и вдруг, как неосторожный боец, «проваливается» в атаке.

— Сделаете семь… — вздыхаю и делаю уступку, — ладно, семь с половиной тонн, без слов подпишу приёмку.

— И как? — несмотря на вопрос, вижу, начинает прикидывать на месте.

— Борта можно сделать толщиной 10 мм. Лоб пусть остаётся такой же, но форму надо изменить, — показываю рукой, — пусть здесь остаётся отрицательный угол, а дальше изменяете на положительный и здесь обрезаете. Опорную площадку попробуйте совместить с днищем, либо можно в этом месте дно ослабить. Оно будет дублироваться поворотной площадкой.

— Корму ослаблять не надо?

— Нет. Если стрельба в ту сторону, то корма играет роль передней, боевой части. Будут ещё идеи, согласовывайте со мной.

На этом и закончил свой визит.

А во время полёта в Ленинград Берия всё-таки сумел меня развеселить. Давно я так не смеялся, до сих пор при воспоминании не могу от улыбки удержаться.

17 апреля, четверг, время 09:35.

Борт ТБ-7 командующего ЗапВО.

Под мерный рокот моторов на не очень удобных сиденьях Лаврентий вдруг говорит:

— Самую хорошую новость я тебе ещё не рассказал, Дмитрий Григорич.

Настроения болтать у меня не было, поэтому просто жду. Шум моторов, экипаж в отдалении, радист ближе, но он в наушниках. И всё равно Берия понижает голос, наклоняется.

— Получил разведсводку из Германии, буду ещё проверять неоднократно, но предварительные данные такие…

Главный интриган Советского Союза делает паузу и сообщает нечто, заставившее меня открыть от изумления рот.

— У немцев в процессе обучения и эксплуатации боевых самолётов за год набирается тысяча восемьсот аварий, часто вплоть до полного разрушения машины и гибели лётчика.

— Сколько-сколько? — как ни был я поражён, но переспрашиваю шёпотом.

— Тысяча восемьсот, — вижу, что Берии самому доставляет удовольствие называть это число. Не осуждаю.

— Это что? — спрашиваю через паузу, за которую мне с трудом удалось подобрать отвисшую челюсть, — я ткнул пальцем в небо и попал?

Потом минут десять мы оба, глядя друг на друга, ржали почти до слёз. Еле успокоились. Мы оба испытываем несказанное облегчение. Гнев Сталина от таких сведений угаснет, как свечка под проливным дождём.

— Я знал, что тебе понравится, — Берия первым берёт себя в руки.

— Ты сделал мне не только сегодняшний день счастливым, неделю, точно. Сталину докладывал?

— Нет ещё. Я ж говорю, проверять надо. Уж больно цифры большие. Может не поверить.

21 апреля, понедельник, время 14:05.

Минск, штаб округа.

Вот такие дела. Что-то в своё время попадалось мне про мессеры. Они нам много крови испортили, стали символом мощи люфтваффе в той войне, но как, оказалось, были у него серьёзные болезни. В сердцах немецкие лётчики говорили, что посадка самолёта — русская рулетка. Именно в этот момент и происходили многочисленные аварии. Как-то так. Сталин бы расстрелял господина Мессершмитта на месте Гитлера. Не глядя.

Вообще, если вспомнить, то Гитлер намного мягче относился к своим немцам, чем Сталин к нам. Всё-таки мы — Азия, нас не удивишь видом обезглавленного высшим правителем ещё вчера всесильного визиря.

Что-то я отвлёкся. Отхожу от окна, подхожу к большой карте своего округа, висящей на стене, как в кабинете географии. Смотрю сквозь неё. Каждый вопрос по отдельности я решаю, и вроде успешно, но почему меня гложет пакостное чувство, что упускаю нечто более важное, чем даже радиосвязь.

Без радиосвязи никак, но великолепная связь это… как бы имущество, инструмент. Надо умело ей пользоваться? В этом дело? Нет. Слишком очевидный ответ и вопрос узкий. Это не ключ к победе. Это материал для ключа.

Как-то смутно всё понимаю, не находя подходящих слов для определения, чего я хочу и чего добиваюсь.

Ну, хорошо. Размеренно вышагиваю по кабинету туда-сюда. Что я говорил своим генералам? Немцы — наши учителя. Вермахт — лучшая армия в мире, и надо у неё учиться. Как делал в своё время Пётр I со шведами. Карл XII сначала умыл нашего Петю так, что наши еле ноги унесли. Царь урок усвоил и начал всерьёз реформировать армию. Выводить её на качественно иной уровень. И через несколько лет под Полтавой русская армия с честью выдерживает экзамен.

Итак. Что первым делом предпринимают немцы? Обеспечивают себе господство в воздухе. Это я давно знаю и усиленно готовлюсь противодействовать. Что ещё?

Останавливаюсь на полминуты. Это я вспомнил разговор с одним опытным и много чего знающим перцем. Когда я высказал недоумение по поводу отсутствия засад на походные колонны немцев, он, с лёгкой брезгливостью к моему наивному дилетантизму, по-менторски устроил мне, то ли лекцию, то ли выволочку. И то и другое, думаю так.

Дословно не помню, но смысл его речей был в том, что согласно тогдашнему уставу вермахта, как и современному российской армии, передовая войсковая группа передвигается не просто так. Устав требует бокового охранения и авангардной разведки. И немцы, по его словам, устав свой свято соблюдали. А вот когда не соблюдали, де, тогда и попадались. Как и наши в чеченскую кампанию и в Афганистане. Забивали командиры на устав и платили за это кровью солдат.

Хм-м. Этот перец, возможно, с реальным военным опытом, что вряд ли, чепуху несёт. Нет, наверное, он прав, у нас много есть бумаг, красиво и правильно написанных. Только как соблюсти этот устав в горных условиях Афганистана, например? Кто это там и каким способом должен скакать по горам параллельно передвигающейся колонне? Где бы найти таких стремительных парней, которые олимпийских чемпионов по бегу и прыжкам в длину обставят и не заметят? В боевой выкладке, между прочим. С серьёзным оружием вроде пулемётов и лёгких миномётов, между прочим.

Меж тем хорошо известно, что ударные группы вермахта в иные дни делали по сто километров в сутки, возможно, временами больше. А дороги у нас в России даже сейчас далеко не везде многополосные. К тому же для выполнения этого требования устава, — если тот перец не соврал, и оно действительно существует, — каждая дорога должна иметь пару параллельных сателлитных дорог. Только тогда боковое охранение будет способно поддерживать высокую скорость основной колонны. Пешком это невозможно.

И нигде, никогда, ни в литературе, художественной и документальной, ни в кино, художественном и документальном, мне не попадались упоминания о таком порядке передвижения немецких войск.

Но тогда возникает вопрос. Как вермахт добивался такой скорости? Войска в походном строю страшно уязвимы, не могли немцы проигнорировать такую опасность. Что-то у них было. И что?

Первое я уже знаю. Предварительная засылка диверсантов и разведчиков в ближний тыл противника. Захват мостов, диверсии и прочие пакости на фоне постоянной связи с командованием. Мотаем на ус. Надо тоже отработать эту технологию.

Второе. Связь и авиация. Не то, что я знаю и что уже делаю. Авиация прикрывает колонны и не только прикрывает, а внимательно отслеживает угрозы с воздуха. Им не надо постоянно висеть над войсками, именно над наступающей группой. Просто каждый лётчик немедленно докладывает начальству обо всём замеченном. Он может и за двадцать километров пролететь, другие самолёты можно заметить на большом расстоянии.

Прикрытие тоже немаловажная часть работы авиации. Как только замечается намерение отбомбиться по колонне, бомбардировщиков или штурмовиков немедленно перехватывают мессеры.

Но это не всё. Что-то есть ещё. Хм-м, кажется, я знаю, что. И я точно ни читал и ни видел этого нигде. Сам додумался. Гарантировать не могу, но нечто подобное немцы наверняка использовали.

Их подстраховывает тяжёлая артиллерия, с которой они тоже постоянно на связи. И время от времени они её подтягивают как можно ближе к себе. Сами в это время стоят. Немецкие артиллеристы наверняка умеют стрелять по карте. Пусть не с первого выстрела, но подготовленную засаду они накроют. Это если её не заметит авиаразведка и предварительно засланные разведгруппы. Именно поэтому немцы никогда не передвигались со скоростью больше ста километров в сутки, хотя их полностью моторизованные части могли легко делать и по триста.

Морщусь от собственной глупости. Не так уж не прав был тот надменный перец, толковавший мне о боковом охранении. Только у передовой группы его не было. Но вообще-то оно было и постоянно шло вслед за ударной частью клина. Оно занималось охраной уже пройденной полосы. Моя глупость в том, что я планировал с лёгкостью неимоверной перерубать основание клина. Ща-а-а-з-з! Три раза мне немцы позволят это сделать, ага. Раньше я думал, что стрелки, показывающие направления ударов войск на карте, имеют широкое основание и сужаются к вершине из эстетических соображений. Воля художника, изображающего на картах ход боевых действий. Так красивее. Пусть и прихоть художника, но она совпадает с реальностью. Основание, из которого вырастает шип наступления, действительно намного шире вершины.

Мы не умеем воевать. Все не умеем воевать, все, начиная от солдата и заканчивая генералами, не исключая меня. Поэтому немцы нас и сделали в 41-ом с такой потрясающей лёгкостью. Всё время у нас так, пока кровью не умоемся, думать не начинаем.

Мы не умеем воевать. Вот главная причина, почему в 41-42-ом годах немцы делали с РККА всё, что хотели. Вот о чём умалчивают учебники истории и генеральские мемуары. Всё остальное, — танки не той системы, несовершенные самолёты, недообученные лётчики, даже отсутствие работоспособной связи, — растёт на этом стволе: мы не умеем воевать. И прежде всего, генералы.

Что делать в стратегическом плане ясно. Учиться воевать. Как это делать? В моей истории делали на ходу, путём проб и ошибок, ценой крови сотен тысяч солдат и офицеров. Уж про себя-то назову их, как привычнее. Пока что учатся воевать только два элемента огромной системы. Красноармейцы и младшее командное звено и то, только у Никитина. Второй элемент — я. Что-то делает Копец, только три боеготовых опытных экипажа тяжёлых бомбардировщиков хоть и хорошо, но очень мало. Про зенитчиков и, в целом, артиллеристов мы даже не вспоминали. С диверсантами я хорошо придумал, это как раз в будущем передовая разведка и захват мостов в полосе наступления. Всё, как немецкий доктор прописал.

Вопрос с превентивным авиаударом по моим аэродромам я решу. Он уже решается. В самом худшем для меня случае люфтваффе господство в воздухе придётся выгрызать. В подарок, как случилось в моей истории, Геринг его не получит. В самом лучшем случае, господство в воздухе будет за моими ВВС. Вот только что они будут с ним делать, мои малоопытные лётчики?

Картина целиком пока не вдохновляет. Всё происходит фрагментарно и бессистемно. Окончательно проясняется только тема летающего командного пункта. Хотя нет, не проясняется. Надо усилить вооружение, а при установке мощных пушек конструкцию самолёта начнёт трясти. Не так просто это сделать. Отдам на откуп конструкторам, им руки выкручивать, себе дороже. Одну пару бомбовых подвесок сократят, а вторую можно переделать в гондолы для стрелков. Мне не бомбардировщик нужен, а летающий КП. Небесный филиал штаба.

Решение принято? Ещё раз обдумываю со всех сторон. Принято! Берусь за телефонную трубку, командую дежурному связисту:

— Соедините меня с Казанским авиазаводом.

21 апреля, понедельник, время 18:45.

Минск, квартира генерала Павлова.

— Ну, па-па-а-а! — кричит обиженная Адочка. Что случилось? Спускаюсь к самому себе из заоблачных генеральских дум, никак меня не отпускающих.

Вон оно что? Так задумался, что на автопилоте разгромил дочку в уголки два раза подряд. Да с треском разгромил.

— Извини, Адочка, — каюсь, делаю страшно виноватый вид, — задумался и не заметил.

Борька покатывается со смеху, Ада непонимающе таращит глазки. Старший брат от её вида хохочет до икоты.

— Иди сюда, — улыбающаяся жена утешает дочку, взяв её на колени.

Кажется, я раскрыт. Адочке можно голову заморочить, но подлый Борька наверняка её теперь дразнить будет. Как папа её обманывал, нарочно поддаваясь.

Сегодня поговорил с Мишей Кагановичем, а потом и Петляков подтянулся. Конструктор заверил, что они добились уверенного полёта на высоте 10 тысяч 200 метров.

— Я помню, Дмитрий Григорич, что вы просили двенадцать с половиной, но там огромные трудности. Если мы и добьёмся надёжной работы двигателей, то экипажу там будет очень непросто. Минус пятьдесят за бортом, атмосферное давление в одну четверть. Испытания нагнетателя воздуха в салон удовлетворительных результатов не дают.

— Владимир Михайлович, сделайте вот что, — морщусь, ну почему я должен их учить? Они ж инженеры, учёные, должны соображать лучше меня, — прямо на земле включайте двигатели, ваш нагнетатель и помещайте в салон источник дыма. Вот и увидите наглядно, где у вас нарушена герметизация. Если необходим кто-то внутри, пусть противогаз наденет, да хоть костюм водолазный.

Мне совсем не интересно работать на высоте несколько часов в режиме кислородного голодания. Заодно и про всё остальное выкладываю. И про более мощное вооружение и про ненужные бомбосбрасыватели.

— А в гондолах лучше по два стрелка разместить, — мечтаю я прямо в уши конструктору, — с крупнокалиберными пулемётами. Один пулемёт в передний нижний сектор, второй в задний нижний. Так у нас самолёт будет защищён со всех сторон.

— Возможно, придётся вам ещё бомбовую нагрузку снизить… — задумывается Петляков.

— Из-за дополнительных огневых точек?

— Нет. На большой высоте расход топлива больше.

— Снижайте, — мне действительно большое количество бомб на борту не нужно, так, на всякий случай, — полтонны мне хватит.

— И давайте так договоримся, — надоедает мне эта история с самолётом, времени нет, — добьётесь приемлемой герметизации, высоты уверенного и продолжительного полёта на десять с половиной тысяч, поставите эти четыре пулемёта — будем считать, что мои требования удовлетворены. Таких самолётов мне нужен десяток.

— Но принимать образец всё равно будете лично?

— Конечно. Там ещё нужны мелкие доработки по обеспечению устойчивой радиосвязи, но с этим мы справились. Привезу вам готовое решение.

Для того, чтобы это самое решение им привезти, мне не нужны никакие документы. Ни чертежи, ни спецификации, ничего, кроме самого самолёта, на котором я прилечу. Сами всё посмотрят и сделают. Не генеральское это дело — чертежи рисовать.

— Пап, — спустя полчаса меня прижимает Борька. Такое моё отцовское дело, отдавать иногда себя детям на растерзание.

Борька напоминает мне наш разговор про артиллеристов.

— А ты из винтовки стрелять умеешь? — артиллерист ты или лётчик, стрелять из личного оружия уметь обязан.

— На первую ступень «Ворошиловского стрелка» нормативы выполняю, — гордится Борька.

— Да? Что-то я у тебя значка не вижу, — первая ступень это замечательно, но есть и вторая, ещё круче, но там практически подготовка снайперов идёт. Борька отмахивается.

— Ой, да они там в клубе рубят всех под корень. Один раз комсомольское собрание пропустишь, из списков сразу вылетаешь. У нас многие нормативы сдают, а значки только троим дали, — Борька разочарованно кривится. Вот те на! Генеральского сынка из списков турнули! Нравятся мне эти времена, это как бы ни самое брутальное, что мне встречалось.

— Так я чего хотел, пап, — сворачивает Борька на свою тему, — а ты не мог бы дать мне артиллерийские таблицы для стрельбы? Я бы с друзьями потренировался.

Смотрю на него, не мигая. Озадачил!

— Ты одну вещь не предусматриваешь, — размеренно, пытаясь собрать мысли в кучу, начинаю я, — тактико-технические данные наших вооружений засекречены. Там не сильно высокий допуск нужен, но всё-таки он есть.

— Решим так, сын, — кому, как не генералу на ходу решения принимать, — я подробно вопрос в ближайшие дни проясню. Если можно, я тебе дам таблицы. На 50-мм или 82-мм миномёт, к примеру. Если сразу нельзя, подумаем, как оформить допуск. Возможно, с тебя и твоих друзей подписку возьмут.

Борька взахлеб начинает рассказывать, что он придумал. А я удивляюсь, почему до этого сам не додумался. Это же так просто! Очень просто тренировать артиллеристов стрелять по карте. Там главное и самое элементарное, — всё по приборам делается, — направление. А вот установку угла стрельбы и надо тренировать. По сути надо заучить таблицу наизусть, хотя бы примерно. Дальше, при набирании опыта, появится чутьё. Охотник по таблицам ничего не высчитывает. Сознательно не высчитывает, этим подсознание занимается на основе предыдущего опыта.

Борька затрагивает только идею. Остальное сам додумываю.

— Мы, то есть, я, например, высчитываю по таблицам нужный угол. Потом спрашиваю парней и говорю: недолёт, перелёт…

Молодец! Говорить ему не буду, но он подсказал мне методику тренировки артиллеристов всех специальностей. При таком способе львиная доля времени уйдёт на заочное обучение. Мне потом остаётся только по-быстрому провести экзаменационные стрельбы на полигоне. Причём сделаю это очень быстро. Несколько десятков артиллеристов, — корректировщиков, командиров батарей, наводчиков, — пропущу за один день. За неделю всех в округе. Забывать о постоянной боеготовности нельзя. Отсутствие даже одного расчёта из состава батареи её ослабляет, потому и надо изворачиваться на предельной скорости. Сразу же решаю, что нет необходимости вытаскивать расчёты целиком. Выучку по скорости вывода на новые позиции и изготовлению к стрельбе можно провести на месте.

Нюансы будут. Наверняка у каждого орудия свои индивидуальные особенности. В эпоху товарного массового производства всё стандартизировано, но какие-то допуски всегда есть. Надеюсь, они заметно не скажутся.

Всё представляется исключительно элементарным и простым, как ответ на каверзную загадку, когда его услышишь. Как научить артиллериста стрелять по карте? Да по карте же и научить. Не всё так просто, конечно. Был бы под рукой компьютер или хотя бы калькулятор, можно было бы быстро высчитывать вертикальный угол стрельбы. Как имеющий педагогический опыт знаю, что чем быстрее реакция учителя на ошибку, тем быстрее проходит обучение.

— Что? — впав в задумчивость, пропускаю слова сына.

— Миномёт это здорово. Хотя он только навесом стреляет.

— Хватит для начала, Борь…

Не всё так просто будет в обучении. Без компьютера.

22 апреля, вторник, время 09:05.

Минск, штаб округа.

Можно и без компьютера, — приходит ещё одна очевидная мысль. Мы с Болдиным расписываем перебазирование части мобскладов, в некоторых точках резервные склады уже готовы. В расположении 10-ой армии и недалеко от Барановичей

— Начинаем перебазирование части складов, — говорю Болдину, — по возможности скрытно и без промедления.

— Что значит скрытно?

— Это значит, не привлекая внимания гражданских и немецкой авиаразведки. Некоторые склады так близко к границе, что могут заметить движение, даже не залетая за неё. Если смогут ночью без включения фар, пусть перевозят ночью.

Обсуждаем всю эту текучку, но параллельно обдумываю методику обучения артиллеристов. Не было раньше такой способности. Говорят, мужчинам такое вообще не по силам. Но сейчас нас двое, наверное, поэтому и. Можно без компьютера. Даже я, артиллерист ниже среднего, могу квалификационный экзамен провести. Нужно на каждый тип орудия составить подробные таблицы, с шагом в одно малое деление угломера…

Из внутренних диалогов.

Павлов: Ты чего несёшь, штафирка?! Такие таблицы давно есть!

Кирилл Арсеньевич: …у, глядь!

Ну, тем лучше. Насколько я понял из презрительного бурчания генерала, стрельба по карте не есть самое сложное. Ну-ну, посмотрим…

— До конца мая не успеем, Дмитрий Григорич, — ограничивает Болдин мои хотелки по перебазированию складов.

— Готовь приказ на снятие с УРов ещё одного стройуправления.

— Какого?

— 73-ого. Ему этим летом там нечего будет делать. Все УРы снабдит «стаканами» Гродненское управление.

Дальше расписываем фронт работ для 73-го стройуправления. Всё пойдёт в приказ.

Болдин тоже в курсе моих планов по складам. Большая часть снаряжения, требуемого для мобилизованных, — личное оружие, обмундирование, пулемёты, лёгкие миномёты и полевая артиллерия, боеприпасы и запасы ГСМ, — должно быть сосредоточено рядом с крупными городами. Минск, Гомель, Барановичи, Витебск, Орша, Могилёв, Смоленск. Тяжёлое и зенитное вооружение переместить в Минск и Барановичи.

— Васильев докладывал, что вариант изготовления тягачей из Т-26 готов. Говорит, что общий вес получается меньше семи тонн.

— Возьми решение на себя, Иван Васильевич, — сбрасываю заботы на его крепкие плечи. — Если есть возможность быстро уменьшить хотя бы на сотню килограмм, не упускай её. Затем перебрасывай все Т-26 четвёртой и третьей категории в Гомель. Изготовленные стаканы — Гродненскому стройуправлению. Движки на завод на капремонт.

22 апреля, вторник, время 14:40.

Минск, кинозал Минской киностудии.

— Херню они, конечно, сняли, — говорю в пространство про первый пробный фильм, который сняли с самолёта. Я не о качестве, для этого времени оно на уровне. Самолёт просто летал по случайной траектории и снимал всё подряд.

Рядом со мной кроме Саши, директор киностудии, тот самый невысокий и лысенький Игольников, которого мне пришлось вышибать из Ленинграда чуть ли не пинками. Всех остальных выгнали из зала, ссылаясь на секретность.

«Они» тоже здесь, пара командиров из политуправления, поставленных на это дело комиссаром Фоминых. Не полностью фильм не пригоден. Для ознакомления с местностью вокруг Минска пойдёт. Но нет акцента на реки, именно их легче всего увидеть и опознать ночью. И лучше с разных сторон. Лесные массивы не так легко узнать, но видеть, что это именно лес, тоже можно.

Самая главная ошибка фильма в том, что не отсняли момент взлёта и посадки. А это почти самое главное. Ставлю задачу политрукам. Объясняю и про взлёт и про посадку.

— А ещё мне нужны фотоснимки местности, имитирующие ночной вид, — поворачиваюсь к Игольникову, — это ведь возможно?

— Делать снимки вечером при ослабленном освещении, а потом передерживать в проявителе, — тут же пускается в объяснения наш главный кинодеятель.

— Вы слышали, — поворачиваюсь к двоим из ларца. Похожи они друг на друга и звание одинаковое: политрук. Поэтому двое из ларца, одинаковых с лица.

— Серьёзно в это дело вникайте, — наставляю я, — кино это не только искусство, но также оружие и средство обучения командиров и красноармейцев.

С ними я потом отдельно беседу провожу. Всяк солдат должен понимать свой манёвр, вот я подробно и объясняю, чего от них хочу.

— Сделаете, как надо, можете смело рассчитывать на следующее звание и благодарность в приказе, — мотивирую ребят. Кнут им уже показан, теперь очередь пряника.

В конце дня в штабе даю разгон по армиям и корпусам. На этом уровне уже освоились с докладом в виде радиошифровок на немецком языке. Иногда встречаются ошибки, при виде которых не могу удержаться от смеха. А на уровне дивизий пока нет. Как там любили говорить при Брежневе? Кое-где у нас ещё встречаются отдельные недостатки. «Кое-где» это добрая половина дивизий.

С удовлетворением читаю доклад моего надёжного Васильева. Он уже изготовил дюжину зенитных платформ, это шесть комбинированных огневых зенитных точек, — пулемёт плюс пушка, — для сопровождения эшелонов. Эти у нас на советскую колею поставлены, будут сопровождать поезда в восточной части округа.

А ещё нам пригнали первый бронепоезд. Даже смотреть его не буду. Он на широкой колее и всего четыре броневагона. Пусть Васильев его обнюхает до последнего винтика, а потом уж и я нагряну. Но позвонить на завод надо, берусь за телефон…

— Мне не нужна большая скорость, — объясняю конструктору, главному по бронепоездам, — хватит и 30 километров в час. Это, во-первых. Во-вторых, могли и бы мощнее тепловоз поставить. В третьих, можно поставить два тепловоза, спереди и сзади. Это нужно и для обеспечения большей живучести. Будет повреждён один тепловоз, вывезет второй. В определённые моменты можно даже расцеплять бронепоезд на две части. Зачем? Мало ли зачем. Затруднить бомбёжку, например. Две цели бомбить сложнее, чем одну. Либо сбрасывать разгромленные броневагоны.

Приходится выслушивать типичные инженерные жалобы. Отсекаю их несколькими аргументами.

— Я хоть и прошу у вас усиленные платформы, но некоторые из них открытого типа, для установки гаубиц. Там нагрузка всего десять-пятнадцать тонн с боеприпасами. Платформы усиленные, чтобы держать отдачу при выстреле. Не вижу препятствий прицепить четыре-пять таких платформ. И дайте мне ещё узкие колёсные пары. Часть бронепоездов будет ходить по европейской железной дороге.

— Считаете, что нельзя обеспечить стрельбу с платформы тяжёлых орудий? Почему поляки и немцы могут, а вы — нет?

Пришлось ещё объяснять, как изворачивались упомянутые поляки. Как-как… поворотная площадка с задней частью, которая нависает над поверхностью и упирается в неё выносными опорами.

22 апреля, вторник, время 19:40.

Минск, Дом Красной Армии.

Сижу и, странное дело, не скучаю на праздничном, в честь 71-ой годовщины рождения Владимира Ильича Ленина, концерте. Тут тебе и хор, буквально сочащийся пафосом, который я уже воспринимаю, как воздух вокруг меня. И сольные песни, и ансамбли с плясовыми танцами.

Концерт это что… мне пришлось работать с докладом, который я самодурно сократил до двадцати минут. Сократил, а читать спихнул на Фоминых. Часть штаба, что работает в Барановичах, там сейчас тоже сидит в местном кинозале, с похожим докладом. И с той же программой.

После концерта фильм. Если б я не знал, то всё равно легко бы угадал. «Ленин в октябре», какой же ещё? Но в таком по-настоящему искренне внимающем окружении я нахожусь впервые. И больше не фильм смотрю, а исподволь наблюдаю за окружающими. И подумать мне есть над чем. И совесть не мучает, я же ломаю голову, как защитить завоевания Октября, в конце концов.

Двадцать миллионов погибших, — я не верю раздутым данным в тридцать-сорок миллионов, — означают, что погибло целиком первое советское поколение. Это родившиеся в двадцатых годах. По большей части, мужчины, конечно. Вот они, почти все вокруг меня, все должны сгореть в огненной лаве, хлынувшей с запада.

СССР вышел победителем, но такие потери не могли не сказаться. Сильно подозреваю, что развитие страны пошло бы по-другому, если бы войны не было. Или не в таком жутком варианте. В моей истории, — для меня это окончательно ясно, — в тяжёлых поражениях виноваты генералы. Не Сталин, не надо искать крайних не в том месте, именно генералы. Сталин, как верховный правитель, отвечает за стратегическое развитие страны. Он коллективизацию провёл? Провёл. Её результаты использовал для индустриализации? Да. Меня когда-то восхитило изящество его главного решения. Мелкие крестьянские хозяйства не могли быть потребителями большой индустрии. На экспорт при международной изоляции тоже рассчитывать не приходилось.

Сталин всё провернул почти исключительно на внутренних резервах. Коллективизация при всех издержках дала стране крупного потребителя изделий машиностроения: тракторов, сельхозмашин, комбайнов. В виде колхозов и совхозов. Есть рынок сбыта, появляется и производство. Одно без другого существовать не может.

В какой-то момент чисто сельскохозяйственный экспорт начинает менять свою структуру. За границу сначала идут полезные ископаемые: руда, другое минеральное сырьё, древесина. Дальше продукция первого передела, не просто руда, а обогащённая или концентрат, а потом готовый металл. Вот-вот дело дойдёт до станков и сложных машин. Можно считать, дошло. В Испанию мы чего только не поставляли. За золото, между прочим. И танки, и самолёты, и артиллерию, не говоря о стрелковой мелочи.

И в 41-ом году Советский Союз получает нокаутирующий удар. Мы каким-то чудом вывернулись, но двадцати миллионов пар рабочих рук лишились. А сколько светлых голов потеряли? Кто их сосчитает?

У меня и так подозрения, что коммунистический режим обречён. Обречён на перерождение, ремиссию капитализма. Есть для этого глубинные причины. Сейчас он устойчив, вследствие быстрого развития. Это как колесо, пока катится — не падает. Остановится — упадёт. Когда СССР рухнул? В момент, когда во весь голос заговорили о застое. Застой и означает конец развития, мы упёрлись лбом в какую-то стену.

И у меня интересная мысль рождается. Если при моём участии удастся сильно сократить потери СССР, то развиваться он будет быстрее. Более короткая пауза на восстановление, народу выживет больше, а разрушений случится меньше. Хм-м, и мы быстрее упрёмся лбом в ту же стенку. Скажем не в середине 80-ых, а в середине 70-ых. Но есть надежда на какой-то другой исход. В середине 70-ых фронтовики ещё живы были и в полной силе. Родившиеся в 20-ых годах на вершине карьеры, им всего около пятидесяти лет. И в моём варианте их будет много. Короче, есть надежда на качественно иной поворот, а не такой катастрофический излом.

На экране харизматичный большевик, за спиной которого толпа революционных солдат и матросов, извещает Временное правительство об их новом незавидном статусе низложенного. Конец фильма близок, революция победила.

23 апреля, среда, время 10:20.

Барановичи, аэродром 187 ИАП, 60-ой авиадивизии.

— И который МиГ ты уже разбиваешь? — ловлю Иван Иваныча на горячем. Приезжаю на аэродром, когда с него куда-то в сторону увозят скапотировавший самолёт.

— Третий… — Копец старается не смотреть в глаза.

— Здорово! — «радуюсь» я, — недели не прошло, как из пяти новых самолётов три — в лепёшку. Нахер нам война, Иван Иванович? Мы и без неё сами всю технику угробим.

— Да на нём хрен знает, как летать?! — взрывается главком. Дальше я не слушаю, только делаю вид равнодушно внимающего. Жду, когда иссякнет. А то я без него не знаю, что такое МиГ-3. Только я и другое знаю. То, о чём Копец представления не имеет, и чего я ему говорить не буду. Мессер тоже несовершенен и садиться на нём, как бы не хуже, чем на МиГе. И знаю, что МиГи сбивали Мессеров за милую душу.

МиГ-3 в какой-то момент перестали выпускать, а уже готовые машины после короткого опыта воздушных боёв перевели в ПВО, высотные перехватчики. И там они показали себя неплохо.

— Показывай свою стройку, — Копец не переспрашивает, сразу понимает, о чём речь. Одна у нас большая и общая забота — обучение пилотов. Куём, мля, воздушный щит Родины.

Работа кипит. Уже на втором объекте, где будет второй, особый кинозал, в котловане установлены железобетонные столбы. Они с общим фундаментом не связаны, это мне позже начальник строительства объяснил. На фундаменте ставят стены по интересной технологии, грунт смешивают с известью и небольшим количеством цемента. Дёшево и сердито. Установленные колонны впритык к стенам, они для железных ферм, которые будут держать крышу и полметра грунта.

Заходим в первый кинозал. Оглядываю. Сцена метров семь, общая ширина не больше восьми. Чёрта с два найдёшь прочные деревянные балки такой длины, поэтому каркас крыши сделан в виде буквы «А». Концы всё равно в грунт упёрты.

Рабочие заканчивают с полами и ступеньками. Три уровня, один выше другого, в конце окошечки из киноаппаратной. Скоро появятся первые зрители.

— Здесь ты молодец, Иван Иванович. Успеваешь.

Выходим на улицу, там выдаю главкому свой вердикт после одного уточняющего вопроса.

— Сколько у тебя пилотов, уверенно управляющих МиГом? Уверенно и надёжно. Ведь ради чего-то три машины разбиты?

— Один, — мрачно отвечает Копец, — ещё трое на подходе.

Немного размышляю, а вот теперь — приказ.

— Полёты на МиГах прекратить! Кроме самого опытного, который станет твоим первым инструктором. Этот инструктор пусть летит в Кобрин к Белову. Там моя радиотехническая группа пусть по-быстрому сделает ему хорошую радиосвязь. По возвращении, возьмёт другой МиГ и повторит то же самое. Когда у тебя появится два самолёта с радиосвязью, тогда сможешь возобновить обучение. Пока только с теми, что у тебя на подходе. Вылетают вдвоём, прямо в воздухе, на высоте репетируют посадку, дальше обучаемый пилот, строго следуя командам инструктора, совершает посадку уже на полосу. Чуть что, команда на отмену, пусть снова пробует.

Делаю паузу и добавляю.

— Наказывать за три разбитых самолёта я никого не буду. Но лимит ошибок ты исчерпал, Иван Иваныч. Совсем неопытных на МиГи не сажай.

Когда уезжаю, даю совет:

— Хорошо бы заснять на кинокамеру прямо с самолёта взлёт, а пуще посадку. Тогда намного легче было бы. Но как это сделать, не знаю. Там в кабине совсем места мало. Извести все части ВВС: неопытных лётчиков к МиГам на расстояние выстрела не подпускать!

От Копца уезжаю в Гомель. На бронепоезд и зенитные вагоны всё-таки надо посмотреть. Несмотря на разбитые самолёты, Копец меня порадовал. По моим ощущениям дела идут вперевалку, но это если только одним заниматься. В целом… в целом, картина та же, ни шатко, ни валко, но медленно и со скрипом передвигается огромная махина дел.

О Борьке я не забыл. Николай Александрович Клич, начальник артиллерии и генерал-лейтенант, презентовал мне таблицы стрельб из 82-мм миномёта, плюс руководство по миномёту. Просто так я Борьке не дам. Только без права выноса из квартиры, пусть переписывает, если что. И подписку они все мне дадут. Серьёзное дело требует серьёзного отношения.

Конец главы 12.

Глава 13. На последнем круге

Приказ № 51 от 23 апреля 1941 года

С целью повышения уровня боевой подготовки во всех артиллерийских частях округа организовать ежедневные занятия для следующих должностей: командиры орудийных и миномётных расчётов, корректировщики огня, командиры батарей и их заместители, личный состав артиллерийской разведки, начиная от младшего сержанта.

С целью повышения эффективности обучение проводить в форме индивидуальных состязаний. Примерный регламент в Приложении к приказу.

Надзор за занятиями в форме судейства, выявления лучших результатов с еженедельным подведением итогов возложить на политработников частей.

Общий контроль за исполнением приказа возлагается на командующих армиями.

Командующий ЗапВО генерал армии Павлов Д.Г.

Приказ № 52 от 24 апреля 1941 года

С целью повышения уровня боевой подготовки зенитных подразделений округа организовать ежедневные занятия для следующих должностей: командиры орудийных и пулемётных расчётов, стрелки-наводчики, командиры батарей и их заместителей.

Способ обучения.

Довести до всех командиров, ответственных за обучение график пролёта самолётов округа с точным указанием времени, высоты, курса полёта. Личный состав должен без использования приборов, «на глаз», определить тип самолёта и все параметры полёта, необходимые для производства стрельбы. Доводить до личного состава действительные значения параметров полёта следует сразу после фиксации результатов в письменном виде.

Так как заданный курс полётов будет меняться не каждый день, занятия следует проводить в разных точках наблюдения.

1. Командующим армиями для каждого зенитного подразделения назначить ответственного за занятия из состава политработников, либо начальствующего состава частей, в которые входят зенитные подразделения.

2. Политработникам подразделений организовать выявление лучших результатов еженедельно. Военнослужащих, добившимся наилучших показателей, следует поощрять.

3. Общий контроль за исполнением приказа возлагается на командующих армиями.

Приложение. График полётов.

Командующий ЗапВО генерал армии Павлов Д.Г.

Приказ № 49 от 22 апреля 1941 года

Командующему ВВС округа генерал-лейтенанту Копцу И.И.

1. В рамках обучения пилотов и дежурных полётов детализировать участки полёта рядом с зенитными подразделениями.

2. Составить график полётов по этим участкам с точным указанием высоты, направления и координат участка полёта. Также указать тип самолёта.

3. Так как обучение зенитчиков должно включать в себя опознание силуэтов своих самолётов, тип самолёта время от времени менять. Рекомендуется чаще использовать малочисленные и незнакомые личному составу типы самолётов.

Командующий ЗапВО генерал армии Павлов Д.Г.

2 мая, пятница, время 10:05.

Полигон 20-го корпуса близ Молодечно.

— Ха-ха-ха! — ржу так, что чуть не сваливаюсь с наблюдательной площадки. И бинокль бы уронил, если бы он на шее не висел.

Смеющийся Никитин придерживает своего начальника, то бишь, меня. Этот парень сделал мой день, настроение, чувствую, поднимется надолго.

— Устная тебе благодарность, генерал! — хлопаю его по плечу, — в приказе потом укажу.

Несколько человек из командиров ВДВ и диверсантов внизу вышки тоже прячут ухмылки. С трудом делаю строгое лицо, смотрю вниз.

— Не сметь ржать над своими командирами!

Никитин хват, конечно. Оборудовал полигон так, что пальчики оближешь. И не всегда с помощью моих подсказок. Пулемёты в огневых точках зафиксированы так, что захочешь кого-то реально пристрелить — не сможешь. А пули свистят настолько угрожающе, что поневоле пригибаешься. Плюс тарахтят пулемёты с холостыми патронами.

А вот закладку взрывпакетов по всему полю высшая инстанция в лице меня не заказывала. Собственно, это не взрывпакет, это граната РГД без рубашки, к которой подключили электровзрыватель. Заряд заложен на глубине сантиметров двадцать. Всего на поле, как объяснил Никитин, семь закладок.

Присматриваюсь к тренируемому подразделению, пребывающему в растерянности. Атака уже захлебнулась.

— Ну-ка добавь им, — командую оператору. Лейтенант из числа сапёров замыкает перемычку, обозначенную цифрой «четыре». Невдалеке от группы из трёх тревожно оглядывающихся военных хлопает небольшой взрыв. Группа прижимается к земле, все остальные обеспокоенно оглядываются.

Снова заливаюсь хохотом, удержаться невозможно. Никитин и лейтенант улыбаются.

— Ладно, генерал… — справляюсь с приступом веселья, — давай отбой и всех сюда.

Никитин выпускает вверх красную ракету, военные с поля бредут к нам.

Оглядываю всех с вышки. Посторонних, включая оператора закладок, удаляю. Нечего им слушать, как я генералов буду чихвостить. Да, я всё-таки пригнал всех высших командиров на учебный полигон имени генерала Никитина. Сейчас они все хмуро смотрят на меня снизу. Тут Голубев, Коробков и все остальные со своими замами и командирами корпусов и дивизий. Ниже полковника среди них никого нет. Один полковник мой, Анисимов, начальник боевой подготовки. Единственный среди всех не хмурится, гадко улыбается. Не знаю, пошёл бы я на такое сам, если бы не он. Его эта идея буквально зажгла, его мнение окончательно меня склонило к сегодняшней комедии. Спасибо ему. Никогда не забуду, как генералы, сначала нервно втягивающие голову от свиста пуль, скакнули прыгучими зайчиками от взрыва гранаты и заметались по полю. Боевые генералы, ёксель мне на голову! Понимаю, что от неожиданности, но они же генералы! Давлю ухмылку на корню, смотрю на подчинённых злыми глазами. Притворяться не надо, злости тоже хватает.

— Ну, что товарищи генералы и примкнувшие к ним? Боевую задачу вы успешно завалили. Вражеские позиции не взяты, вы все условно уничтожены, — с садистким наслаждением довожу результаты учебного боя.

— Дмитрий Григорич, что за шутки? Предупреждать же надо, — бурчит Голубев, командарм-10, пожалуй, мой самый авторитетный генерал.

— А разве вам не сказали, что учения проводятся «в обстановке, максимально приближённой к боевой»? — удивлённо расширяю глаза, — хорошо, Константин Дмитриевич, как только добьётесь, что все армии мира перестанут пользоваться гранатами, минами, снарядами и бомбами, то мы сразу уберём с поля минные имитаторы.

Генеральский народ замолкает. У меня ещё не все сюрпризы выложены. Отворачиваюсь на мгновенье, чтобы согнать гадкую ухмылку. Помню, как меня самого при этом потряхивало. И почему я один должен это испытывать?

— Товарищи генералы и другие начальствующие лица! — торжественно начинаю я на танковой части полигона, — разрешаю обосраться, но приказ исполнить во что бы то ни стало.

Через пять минут мерно рокочущий Т-26 неторопливо наезжает на длинную линию уложенных в колею генералов. Иду рядом, страхую грозными окриками «Лежать! Голову не поднимать!», водитель с открытым люком внимательно следит за дорогой. Я, не менее внимательно оглядываюсь назад, никого на гусеницы не намотало?

Самое весёлое на этом заканчивается. Мои командиры вид имеют довольно пришибленный, но всё-таки никто не обгадился. Идём обратно. Сейчас им ВДВ мастер-класс покажет. Я их уже видел много раз, несколько дней с полигона не вылезаю. При том уровне атаки, что они демонстрируют, не реально выбить больше четверти атакующих даже плотным огнём. Пробовал тоже, всё время ускользают с мушки. Бегут со сменой направления, недолго, при падении сразу смещение в сторону, очень неудобные мишени.

— Разбирайте винтовки, занимайте позиции, — командую генералам, которых загнал на роль новобранцев, — ваша задача поймать атакующего на прицел и успеть выстрелить, условно выстрелить, до того, как он спрыгнет с мушки.

Десантники атаковали так, что просто загляденье. Лично я, — и то, используя полигонный опыт, — подловил только одного. Не гарантированно.

Считаем, кто сколько «поразил». Набирается одиннадцать человек. Не скрывая скептической усмешки, говорю:

— Итак, из восьмидесяти человек вы вывели из строя только одиннадцать. Вы проиграли. Рота подошла к вам на расстояние броска гранаты. Сами понимаете, что после этого сопротивление будет подавлено.

У меня ещё много работы. Генералы с недоумением осматривают позиции. Для меня новость, что в 41-ом году РККА не считала нужным использовать окопы полного профиля. РККА как хочет, а мы — будем. Вот об этом и многом другом мне надо рассказать своим подчинённым.

2 мая, пятница, время 14:15

Минск, квартира генерала Павлова.

Сегодня, между прочим, красный день календаря. Праздник. Поэтому я с чистой совестью покидаю своё рабочее место после обеда. И всех, кто пришёл, отпускаю. Но дома тоже приходится «работать». Меня потащили гулять в парк. Я б может и не пошёл, но ведь Адочка!

— Ты с лица спал, Дима, — жалеет меня супруга.

Мы сидим в парке, Борька рядом на спортплощадке друзе встретил. Весна уже готовится совсем повзрослеть и стать летом. Тепло, листья появились и начинают набирать силу и цвет. Вдыхаю свежайший воздух и сразу извращённое искушение закурить. Не буду поддаваться, сначала надышусь.

Шура утверждает, что вид у меня не очень. Наверное. Себя не могу оценить, а вот Копец мой точно с лица схуднул. Зато не зря. Успел он всё-таки к установленному сроку первый кинозал запустить. И со вторым заканчивает. Там сложнее, там тренажёры предусмотрены. С дюжину штук. Три уже стоят. Это неисправные МиГ-3 без крыльев. Задумка простая. На экране идёт кино, где видно, как сквозь прозрачный круг вращающегося винта набегает на зрителя взлётная полоса, затем уходит вниз, а горизонт отступает. И вот земля внизу, мы в небе! Поворот налево, вираж направо, хватит на сегодня. Теперь посадка.

Так я всё себе представляю. Пока такого кино нет. Но есть инструкторы, которые уже дрючат молодёжь на этих тренажёрах. Так что уже не зря Копец похудел и слегка позеленел лицом.

В первом, барачном кинозале молодым лётчикам гоняют фильмы, снятые с высоты. Так они знакомятся с зоной ответственности авиачастей. Сначала учебной, они ж там летают. Затем будут «осматривать» окрестности родных аэродромов. С помощью кино.

И сразу рождается мысль. Надо не забыть сказать Копцу, что ночным полётам прежде всего надо учиться лётчикам ДБ-3 и СБ. Эти дубовые конструкции днём нельзя выпускать, махом посбивают. Машинально оглядываюсь, но Саши тоже нет. От огорчения закуриваю.

— Фу-у-у, папа… — Адочка морщит носик и отодвигается со своим леденцом подальше.

Борька играет в школе со своими друзьями в «миномёты». Им нравится и не надоедает. А надоест, я им другие таблицы подкину. Пусть командно-штабные игры осваивают, в виде аналога военно-стратегических компьютерных игр. Мальчишки любят играть в войнушку. Скоро, очень скоро мы наиграемся так, что скандальная брань склочной ведьмы тёщи мужикам покажется пением райской птички. Главное ведь, что не стреляют.

— Главное, Шур, что не зря, — спустя длинную, неприлично длинную паузу отвечаю жене.

— Что не зря? — влезает в разговор вернувшийся Борька.

— Хлопоты мои не зря, боеготовность армии взлетела на небывалую высоту, — но скашиваю глаза на Адочку, показываю, что не надо развивать тему при ней.

Борька тут же отсылает сестру за очередной порцией леденцов. На всех. Дочка весело убегает, зажав рублик в ладошке.

— Процентов на шестьдесят мы готовы, — в отсутствие дочки могу детализировать ответ, и предупреждаю вопросы, — это много. Пару месяцев назад наша готовность к войне болталась около нуля.

— И сколько времени надо на сто процентов? — жена молча присоединяется к вопросу сына.

— На сто процентов, возможно, ни одна армия никогда не готова. Но чтобы мне не тревожиться сверх меры, нужен месяц. Лучше больше, но хотя бы месяц.

Возвращается Ада, угощает всех, дружно хрустим леденцами. Кстати, мороженого почему нет? Непорядок. Сразу после войны завалим Минск мороженым. Надо не забыть про ту подсказку Копцу, а пока можно провалиться и поплавать в легкомысленном щебете дочки. Кто кому и какую глупость сказал или сказала, как свирепы и строги учителя, какие глупые у них в классе мальчишки…

Чувствую, как меня отпускает.

— Адочка, а ты чем-нибудь занимаешься? — пользуюсь паузой, она же не беспрерывно трещит. Смотрит вопросительно.

— Я же в школе учусь!

— Все учатся, я не про это. Гимнастикой какой-нибудь, плаванием или танцами? — дочка мотает головой — «нет». Да я и сам знаю, что нет.

— А зря. Спортсменки или, к примеру, танцовщицы намного красивее остальных. Разве ты не хочешь, чтобы глупые мальчишки за тобой табуном бегали?

— Нет! — Адочка страшно возмущается, зачем ей эти бестолковые, но в глубине глаз вижу неясное сомнение. Святое ведь задето, внешность.

Борька опять хихикает. Обожает он, когда я Адочку дразню. Ада показывает ему язык.

— Как? — страшно изумляюсь, — ты не хочешь быть красивой?

— Хочу. Только мальчишки мне не нужны, — заявляет дочка. Борька опять смеётся.

— Хорошо, — соглашаюсь с ненаглядной дочкой, глажу её по пушистой головке, — ты становись красивой, а от мальчишек я тебя избавлю. Всех в армию заберу и на войну отправлю.

Борька что-то хрюкает, жена улыбается, дочка задумывается, я безмятежен.

— А их там не убьют? — спустя минуту осторожно интересуется дочка. Развожу руками, всяко может быть, это война.

— Ну, кто-то же вернётся, — в голосе надежда. Мне становится грустно. Дошутился, блин! В моём времени мало кто вернулся. Те, кто был в армии на момент начала. Их почти никого не осталось. Так что могут и не вернутся.

Возвращаемся. Всё-таки здорово время с семьёй проводить. Ощущение, будто подзарядился и ослабил до предела сжатую внутри меня пружину.

Но в принципе меня отпускает. Огромная махина округа сдвигается в нужную сторону. Копец уже отрабатывает почти полную версию обучения пилотов в режиме имитации, то есть, без практических полётов. Хотя, как без практических? На У-2 они летают. Вчера сумел взлёт и посадку на истребителе заснять, использовав Як-4. Теперь инструкторы будут натаскивать молодёжь прямо в кинозале на тренажёрах. Лётчик должен делать всё, чтобы самолёт вёл себя именно так, как на экране. Чуть что не так, вместе с воплями разъярённого инструктора в лицо полетят брызги. Подзатыльники, материальные и моральные — одна из самых эффективных мотиваций. Многим нотаций не хватает.

Взлёт ещё не такая проблема, как посадка. В реальных полётах трудно переоценить роль хорошей связи, которая у них есть. Первым делом её на МиГи ставим.

Обуховский завод железно пообещал пару бронепоездов, на которые можно поставить по батарее МЛ-20. Калибр 152 мм это серьёзно и стрелять можно будет прямо с платформы, хотя подготовка займёт до пятнадцати минут. Переставить на узкую колею проблема, но железнодорожники успокоили. Это быстро трудно, а если не торопиться, то ничего сложного, — так мне сказали.

Васильев сейчас работает над заданием обеспечить перевозку гаубиц калибра 203 мм. Это совсем жуткие штуки. Снаряды весом до ста килограмм, фактически авиабомба. Обеспечивать их стрельбу с платформ даже не пытаюсь, только перевозить. И опять усиленные платформы нужны.

Сделали первые тягачи из Т-26. Так себе тягачики, но по сухой дороге, худо-бедно 122-мм пушку утянут. Большой партии пока нет, движки на ремонте.

Что у меня там ещё? Курсантов выпускников с завтрашнего дня начинаю перегонять к Никитину. Сначала пехотных, обкатаем обучение на них. Затем за остальных примемся. Никитин расстарается, для себя ведь готовить будет.

Авиазавод строится в темпе бразильской самбы. Сейчас литейный цех к запуску готовят. Яковлев пока мне самолёт-образец не сделал и чертежи не шлёт. Хотя движки я ему отправил, мы перезванивались. Он с ними какую-то мудрёную схему рисует, для кого-то их отремонтирует, взамен возьмёт окончательно списанные на утилизацию, дальше обменяет на прокат… короче, я не вникал. Мне главное, что движение есть.

Надеюсь, немцы не разнюхали, что мы вовсю к войне готовимся. Очень хочется им сюрприз сделать.

Всего я не успею. Тот же Обуховский завод только-только приступает к изготовлению моих зенитных тачанок. Согласился я на вес при полной загрузке 7850 килограмм. Должен бодренько мотор тянуть, это он при десяти тоннах с лишним задыхался.

Всего не успею. Чувствую, что не все задумки к 22 июня реализую. Но всё равно такого эпического разгрома не ожидается. Блицкриг на мне больно споткнётся. Но если меня выдавят из Белоруссии, могут сильно дать по шее за авиазавод, который я спешно строю. Для кого, товарищ Павлов строил? Для немцев? Хм-м, ладно, выкручусь. В моём времени под бомбёжками станки грузили и ничего, смогли.

Что бы мне ещё такого изобразить, чтобы уж совсем быть готовым? Что там Суворов по этому поводу говорил?

Июнь, время 15:45.

Зона ответственности 3-й армии.

— Ты какого хрена батальон на пулемёты бросил без артподготовки? — втыкаю горящий гневом взор в мятущегося капитана. И ведь опытный по виду командир.

Мы стоим в небольшом распадке, прикрываясь небольшим заросшим деревьями холмом от вражеских позиций. Как раз их распекаемый мной комбат и не смог взять. Охренеть! Там всего два взвода с четырьмя ручными пулемётами. Чуть в стороне от вражеской высоты тянется, лениво забираясь вверх, расширяющийся шлейф тёмно-серого дыма.

Погода сегодня пасмурная, настроение у меня ещё хуже. И что мне больше всего не нравится, бои идут уже далеко от границы.

— Почему ваши красноармейцы не умеют атаковать? Я вас как учил? Короткими перебежками, попеременно, со сменой позиции, с непрерывным точным огнём по противнику, — всё больше накаляясь, перевожу взгляд на командарма Кузнецова и его комдивов.

Группа командиров передо мной мнёт сапогами траву и прячет глаза. С трудом обуздываю вспышку злобы. Сколько раз я всем втолковывал о недопустимости атаки беспорядочной толпой! Сколько раз угрожал всеми карами за этот способ группового самоубийства. Не доходит! Как привыкли в первую мировую густой толпой на пули переть, так и продолжают эту славную и губительную традицию. Лишь бы «Ура» громче проорать. Обалдуи!

— Охренительно вы войну встретили! Во всеоружии, бля! Гаубичная батарея разгромлена, две миномётные батареи в пыль, стрелковый полк почти уничтожен. И каков результат? Офигительный результат! Суток не прошло, противник продвинулся на пятьдесят километров!

— Товарищ генерал армии, — начинает вякать Кузнецов, — но почему войска Прибалтийского округа ничего не делают?!

— Об этом ты своего однофамильца потом спросишь, — обрываю я, — мне он не подчиняется. Пока слушайте моё решение. Этого ухаря, — тычу в проштрафившегося комбата, — переведите в другую дивизию с понижением до ротного. Если там нет вакансий, выберите толкового комроты и переведите на его место. Либо на освободившееся место у вас, когда вы замените комбата.

Обвожу всех разъярённым взглядом.

— Командарм и комдив понижаются в звании на одну ступень. А то я смотрю, чем больше у нас генералов, тем меньше толку. Ситуацию выправите сами, резервов не дам. Разгромленный полк на переформирование и обучение. Поддержка авиацией только ночными бомбардировками, поэтому готовьтесь наводить лётчиков на цель. С вами всё. Не справитесь… — чуточку запнулся, расстреливать вроде рано, — ничего хорошего вас не ждёт. За вас думать и воевать не собираюсь.

Удаляюсь быстрым шагом к броневику и на аэродром. Меня моя птичка ждёт. И ещё два допущенных и не блокированных прорыва обороны.

Июнь, время 16:50.

Зона ответственности 10-й армии, к северу от Бреста.

— На этом участке дежурным нарядом был отмечен переход границы немецкими танками, — докладывает, указывая на точку на карте, начальник местной погранзаставы. — Танки, с виду обычные, всего два, перешли на другой берег по дну реки. На каждом торчала длинная трубка, высовывающаяся из-под воды. Выйдя на наш берег, они встали на расстоянии тридцати метров друг от друга и заняли оборонительную позицию. Почти сразу к ним присоединилась пехота, переправившаяся на лодках.

— Что предприняли ваши пограничники? — равнодушно интересуюсь я. Действия немцев понятны, заняли небольшой плацдарм для прикрытия инженерных частей, которые привычно принялись за установку понтонной переправы.

— Наряд обстрелял пехоту и отступил. Доклад о нарушении границы был отправлен ещё раньше. Невдалеке есть скрытая телефонная точка.

— И что, никто из вашего наряда не догадался попробовать снайперским огнём повредить эти трубки? Когда танки по дну ползли? Это специальное оборудование на них стояло, для забора воздуха, без которого двигатель не работает.

В ответ растерянное молчание. Нет, не нашлось настолько сообразительного. Для порядка выслушиваю всех. Доведённый ранее порядок действий соблюли. Полк, прикрывающий этот участок, по сигналу тут же занимает подготовленные для обороны позиции. Как и вся линия защиты. Пограничники отходят за УР.

Дальнейшие действия признаю удовлетворительными. Под пулемёты никто не бросался, оборону вели грамотно. Итог намного лучше, чем у Кузнецова. Немцы прошли до наступления ночи всего двадцать километров. И спать спокойно им никто возможности давать не собирается.

— Как удалось затормозить противника?

— Заминировали управляемыми фугасами часть дороги, — докладывает командир диверсионного отряда.

— Какими фугасами?

— Авиабомбы ФАБ-50, восемь штук, — приводит подробности диверсант, — подорвали одновременно. Два танка, два грузовика с пехотой, три орудия, два миномёта, несколько бронемашин. Суммарно уничтожено примерно две роты. После подрыва мы причесали колонну плотным пулемётным и снайперским огнём. Сразу отошли. Через семь-восемь минут после подрыва нас там уже не было.

— Сразу после этого движение колонны резко замедлилось, — продолжает командир полка, который и выполнял приказ затормозить движение противника. — Диверсантам противника удалось захватить мост по пути движения и выбить их оттуда мы не успевали.

Внимательно слушаю комполка, и послушать его полезно было бы подчинённым Кузнецова. Впоследствии они решили вопрос элементарно, подвели батарею полевых пушек и разнесли оборону моста в клочья. После того, как остановили колонну. Подрывом передовой части немецкой колонны с её дальнейшим обстрелом дело не кончилось. Подразделения 49-ой стрелковой дивизии атаковали основание клина немецкого прорыва. Грамотно атаковали, одобряю. Перерезать полноценно не смогли, немцы организовали плотную оборону. Но связав артиллерию противника контрбатарейной борьбой, пристрелялись и к дороге. Спокойно не могла пройти даже одиночная машина, снабжение ударной танковой группы прекратилось. Танковый клин был жёстко взят за горло.

Движение неотъемлемый элемент не только наступления и атаки, но и защиты. Если противник остановился, то моментально становится мишенью для наших бомбардировщиков. И днём и ночью.

— Мост в чьих руках?

— Ни в чьих, товарищ генерал армии. Мы артогнём не даём им приблизиться, они — нам.

Рождается в голове ещё одна идея, но всему своё время.

Хорошо, что у нас там дальше? Прорыв с юга и уличные бои в самом Бресте. Продолжим разбор полётов и раздачу серьг всем сёстрам…

Заканчиваю поздно вечером. Утомительное это занятие терзать своих подчинённых, начиная от генерал-лейтенантов и заканчивая сержантами. Но день прошёл не зря. В округе стало меньше на двух генералов, ещё комдива 75-ой стрелковой дивизии понизил в звании. Тоже не научил личный состав атаковать. А как они наступать будут, если придётся, и представить боюсь.

Кроме того понизил в должностях и званиях трёх комбатов и двух комполка. Короче, день удался. Завтра закрутим учения ещё жёстче… да, все нынешние доклады основаны на вводных моих посредников. И хоть это учения, понижение в званиях и должностях очень даже настоящее. Нашёл ещё один ключик к решению своих проблем. Даже два. Подчинённые должны бояться своего командира больше, чем врага. Это первый ключик. Со вторым помог Суворов Александр Васильевич. Окунаю весь округ в кошмар непрерывных учений, устрою им такое «тяжело в учении», что в бою им будет не только легко, но и радостно. Это второй ключик.

* * *

9 июня, понедельник, время 09:05.

Полигон 20-го корпуса близ Молодечно.

курсант Евгений Степанов.

— Я ж тебе говорил, что у тебя будут люди… — улавливаю слова одного генерала с жёсткими глазами другому, проходя мимо со взводом салаг.

— Эх, Дмитрый Грыгорыч… — что дальше сказал второй генерал, не расслышал. Новобранцы неуклюже исполняют на ходу команду «Смирно! Равнение налево!», генералы лениво козыряют, продолжая разговор.

Мне, курсанту пехотного училища, не надо дослушивать второго генерала. Я с ним полностью согласен. На кой ляд мне приказали привести в полную боевую готовность эту банду, именуемую взводом, в которой прошли армию всего четыре человека? Как раз их я на сержантские должности и поставил. Но их тоже ещё учить и учить. Не были они в армии сержантами. Но к чему с ними возиться, если после сборов все разойдутся по домам?

Взвод надо вывести на тактическое поле, провести первое занятие, а потом их ждёт марафон. Сдохнут они на нём, — я не гадаю, уверен, что так и будет. Сам месяц бегал по этой невероятно длинной полосе препятствий. За пару недель взвод подготовлю и получу звание, это как экзамен. И единственный смысл всей затеи.

Они пятые. Четыре взвода уже ушли на этот адский серпантин. Так мы в своём курсантском взводе называли эту марафонскую дистанцию. Краем уха слышал, что пригнали сюда пять тысяч человек. Из Минска и республики, в основном. Но кто-то, выпучив глаза, уверял, что на сборы пригнали двадцать тысяч. Брехня! Видел свежеостроенные бараки, — сами в таком живём, до сих пор запах свежераспиленных досок не забит казарменной вонью, — и знаю, сколько там народу помещается. Дюжина здесь, говорят, ещё пара мест есть. Но это на три полка, не больше.

— Товарищ курсант, а, товарищ курсант! А куда мы идём? — раздаётся голос из строя.

Идти осталось недалеко, но останавливаю взвод. Нас учили использовать любой первый попавшийся повод, чтобы всё расставить по своим местам. Если примитивно, то я и сержанты — всё, они — никто. Красноармеец должен, как огня боятся недовольства командира. Командир должен страшить больше, чем вражеские пули.

— Взвод, стой! Раз-два! Нэ-Пра-Во! — прохожу от головы до середины строя, — Слушаем меня внимательно. Разговоры в строю — запрещены! Я для вас — товарищ командир. Курсантом мне быть недолго, через две-три недели получу звание. Стандартное наказание за провинность, которую ты допустил, — смотрю на разговорчивого, которого моя нотация никак не смущает, — один наряд вне очереди. Это неприятно. Вы лишитесь нескольких часов своего личного времени и сна, работая на нашего славного повара.

— Ещё одно. Наказывать никого с первого раза не хочу, но показать, что вас ждёт, обязан.

Через полминуты взвод добирается до позиций, всего-то сорок метров, гуськом. Передвигаться, сидя на корточках, нетренированному человеку трудно. Бёдра мгновенно каменеют.

Зато следующие четверть часа новобранцы отдыхают, заняв позиции в окопах. «Сержанты» стоят сзади, контролируя всю банду.

Перебежка одним рывком, бросок влево! Прыжок на землю, мгновенное смещение! Тут же подскок! Удивляюсь сам себе, как легко стало получаться. Из положения лёжа одним прыжком перейти в состояние бега. Переход — сложная процедура, сначала делаешь ползущие движения, раз-два, сгибаешь под себя ноги, неуловимый миг стоишь почти на четвереньках, резко отталкиваешься руками и резкий рывок, напоминающий затяжное падение.

Я один, поэтому тормозить на одном месте нельзя ни секунды. Всё! Метров тридцать пять осталось. Вперёд летят две «гранаты».

— Ох, ё..! — от пылевых всплесков шарахается пара парней.

Подхожу к окопам. Командую сомкнуться, не выходя оттуда.

— Вы должны были взять меня на мушку и условно «застрелить». Скажите честно, кому это удалось сделать?

Насчитал троих, которые до конца не были уверены.

— Я два раза попал, — заявляет кругломордый и плотный, назвавший меня курсантом.

— Хорошо, — спорить не собираюсь, но запоминаю всех «снайперов», — вас тридцать человек, раза по четыре… ладно, вы пока зелёные, по три раза. Из девяноста пуль, выпущенных в меня, попали, возможно, попали в меня, только пять. Пять попаданий. Если бы вас атаковал взвод, он потерял бы всего пять человек.

— Больше, — бурчит кто-то.

— Нет, не больше, — даже голос не повышаю, — стрелять по группе сложнее, надо цель выбирать. Итог грустный, противник подобрался на бросок гранаты и уничтожил вас.

— А у нас что, гранат не будет? — удивляется напоказ кругломордый. Кажется, я знаю, кто у меня будет игрушкой для битья. Нас учили, что иногда такое бывает.

— Граната не лучше пули, — приходится объяснять, но это ещё ничего. Такой момент не так просто понять.

— Полёт гранаты виден, увернуться от неё несравнимо легче, чем от пули. При броске человек на миг приподнимается и подставляется под пули. Гранату можно сбить выстрелом в воздухе.

Сразу несколько человек недоверчиво хмыкает. Когда вытаскиваю свой штатный ТТ и передёргиваю затвор, испуганно замолкают.

— Брось камень туда, — показываю рукой, — вверх и в сторону.

Один бросает. Конечно, я хитрю, выжидаю, когда комок земли достигает верхней точки траектории, когда его скорость почти нулевая. Хлопает ТТ, кусок глины весело разбрызгивается широким веером.

— Принцип вам понятен, — обрываю дальнейшие разговоры, — товарищи сержанты, ваша очередь.

Увожу их на исходную. Рядовых можно не контролировать, такое зрелище, как бегающие и прыгающие под их «пулями» сержанты, никто не в силах пропустить. Губы распирает улыбка: веселье начинается.

Когда добиваюсь хоть какого-то подобия на правильную атаку, уставшие и запылившиеся «сержанты» принимаются за рядовых. От души отводят душу. Теперь я могу немного отдохнуть. Над полем разносятся злые крики «Позицию менять, дубина!», «Зигзагами беги, окурок!», «Быстрее, быстрее!». Отмечаю все ошибки, считаю.

После очередной «атаки» все стоят хмурые и пыльные.

— Я насчитал тридцать две ошибки. Какие-то мог не заметить, — подвожу невесёлые итоги, — вас всех «убили». Кого-то не по одному разу. Поздравляю, товарищи красноармейцы, вы все — мертвы. Либо серьёзно ранены и не способны продолжать бой.

— Мы — не красноармейцы, — бурчит кругломордый «снайпер». Надоел он мне! Не торопясь подхожу и после неуловимого движения правой рукой, отхожу. Кругломордый падает на четвереньки. Этому нас тоже учили. Быстрый скользящий удар по подбородку временно рушит вестибулярный аппарат. Часто человек сознание теряет. Этот крепкий, не потерял.

— Ещё раз пасть без разрешения откроешь, — сухо информирую с трудом поднимающегося «снайпера», — я твою круглую морду быстро сделаю квадратной.

— Довожу до вашего сведения, товарищи красноармейцы, — встав напротив середины строя, — то, что я сейчас сделал, тоже в рамках устава. А в военное время, любого из вас за косой взгляд могу пристрелить, и ничего мне за это не будет. Моя главная задача, как командира, добиться железной и беспрекословной дисциплины. Я запрещал разговоры в строю?

Взвод хмуро молчит и мнёт ботинками траву. Вздрагивает от моего окрика, бьющего по ушам, как хлыст.

— Запрещал!!? Или нет?!

— Так точно, товарищ командир, — с подсказки сержантов нестройно отвечает взвод.

Поехали дальше. Точнее, побежали. Ездить нам выпадет не часто. Трёхкилометровый кросс до следующего пункта. Там нас ждут кучки камней, штук по сорок в каждой. Взвод будет перебрасывать на другую сторону полосы. Потом соберёт снова в кучки, перебросит обратно, и пойдём на следующий пункт, оставив кучи камней в том же состоянии, что получили. Не пойдём, конечно, побежим. Одна из моих обязанностей в том, чтобы заставить новобранцев забыть о ходьбе, как способе передвижения.

Стрельбище. Выдаю всем по три патрона. Результаты разнообразные, три мишени поразило восемь человек. Это пока временные рамки не установлены. Когда дам на каждый выстрел по пять секунд, результаты сильно сядут.

Кругломордый «снайпер» не попал ни разу. Стою напротив, смотрю и молчу, долго молчу. В мишень парень не попал ни разу, но нельзя сказал, что он совсем не попал. Очень сильно попал, я бы даже сказал: вляпался. Со стороны взвода раздаются смешки, и я их не останавливаю. Запрет был на разговоры в строю, на смешки — нет.

— Винтовка не пристреляна, — бурчит кругломордый, стараясь не встречаться глазами.

Так же молча забираю у него винтовку, выхожу на линию огня. Оператор по моему сигналу поднимает мишени, которые через десять секунд, — это мой лучший результат, — дисциплинированно ложатся. Бросаю винтовку обратно.

— Руки у тебя кривые, — сухо замечаю и не останавливаюсь, — и как только ты исхитрился в меня попасть на тактическом поле? Аж два раза?

Со стороны взвода опять смешки. А кто его заставлял выделываться и привлекать к себе внимание? Терпи казак — снайпером будешь…

Сейчас обед, а после ещё много интересного и весёлого. Танковая колея совсем рядом, но сразу после обеда нельзя. Некоторых от страха выворачивает.

Когда возвращаемся в казармы, вдруг доходит одна вещь, заставляющая проникнуться уважением к командующим. Никитину и Павлову, не знаю, кто из них придумал. Мы, курсанты пехотного, тренировались месяц назад оборудовать позиции. Мы их сделали, а теперь ими пользуются новобранцы, которые строят потихоньку свои позиции уже дальше. Ими тоже кто-то будет пользоваться. Полигон растёт, будто сам собой, как растение. И ещё мысль в голову приходит. По-разному расположены позиции, но в основном, смотрят на запад…

2 июня, понедельник, время 09:15.

Полигон № 2 20-го корпуса в районе Молодечно.

«А нас-то за шо?», — такое выражение лица было у моей роты охраны, когда я их загнал в общий режим подготовки курсантов училищ.

— Это новейший курс подготовки командиров, сержантов и красноармейцев. Вас буду обучать, как сержантов и командиров. Пора вам расти, чтобы мхом не покрываться, — объясняю я.

Вытираю пот со лба, солнышко сегодня припекает. Мне и самому надо встряхнуться, засиделся в штабах с бумажной текучкой. Мы стоим рядом с оборудованной позицией. Стенки извилистой линии окопов аккуратно обделаны жердями и горбылём. Оборудованы блиндажи, пулемётные точки и всё остальное, вплоть до отхожих мест. Тактический полигон № 2. Никитин взялся за работу по-взрослому, сейчас занят оборудованием полигонов № 3 и № 4. Места выбираются тщательно и с дальним прицелом. Все эти позиции через месяц-полтора запросто могут стать боевыми. И стрельба холостыми патронами прекратиться, и пули начнут не только над головами свистеть.

Мы все переоделись в полевую рабочую форму, нам придётся и побегать и поползать. Да, мне тоже…

Через пару часов взмокшие от пота слушаем лекцию инструктора-зенитчика. Когда самолёт летит в таком-то направлении и с такой скоростью, упреждение такое, и так далее. Подробно объясняет, какой прицел выставлять на винтовке или пулемёте.

Потом тренировка. Вокруг нас летает У-2, с которым есть радиосвязь, — Хадаровичу и его группе надо весомую премию выписать, озадачиваю этим Сашу, — а мы в него целимся и условно стреляем.

— У-2 медленно летает, — объясняет инструктор, артиллерийский лейтенант, — для него вам упреждения больше одного корпуса не надо. Но вы берите два, а когда он дальше — три…

— А когда ещё дальше? — я генерал, мне можно и перебить инструктора.

— Когда ещё дальше, стрелковое оружие бесполезно, товарищ генерал армии.

На этом пункте обучения потренировал своих стрелять по воздушным целям залпом, концентрированным огнём. Вероятность поражения при таком способе намного выше, чем при размазывании по длинной траектории полёта.

— Зачем нам это всё? — тихонько интересуется комроты, когда мы отошли от остальных.

— Вы должны быть полноценной боевой единицей, — не ухожу от объяснений, всяк солдат должен понимать свой манёвр, — кто его знает, куда вашего генерала занесёт. Опять-таки, почему ты исключаешь вариант, что на меня предпримут авиационную или танковую атаку? Вы должны быть способны на отражение любой угрозы, Коля.

Он у меня Коля в квадрате, Николай Николаевич. Фамилия только выпадает из николаевского ряда. Майор Костюшин, командир роты охраны.

— Впрочем, от обучения противодействию торпедной атаки я воздержусь, — утешаю и посмеиваюсь, — пока воздержусь.

Майор неуверенно смеётся.

После обеда оставляю их на полигоне. Им надо учиться, а мне дюжины преодолённых километров хватит, не мальчик уже. Надо увеличивать численность охраны до батальона, но пока людей не хватает. Когда после 22 июня начнётся весёлый сабантуй с вермахтом, пару дополнительных рот планирую сформировать из погранцов. Систему охраны не только командующего, а всего генералитета округа надо продумывать по-новому. И подчиняться она должна только мне. Исключительно мне. Никакое НКВД в моём округе ни одного генерала и даже простого командира без моего ведома не тронет. Хорошо бы ещё не только в моём округе, но тут понятные сложности.

После обеда с Никитиным корпим над картой. Буквально цветёт генерал последнее время. По его виду, бьющей через край энергии, догадываюсь, насколько он засиделся, командуя корпусом, существующим только на бумаге. Половина всех поставляемых танков идёт ему. Формируется второй полноценный танковый батальон. Начали приходить первые ЗСУ, тоже ему в первую очередь. Прикрепил ему несколько эскадрилий, У-2, Су-2 и звено Яков. Пока хватит. Потом сформируем штурмовой авиаполк. Корпус растёт на глазах.

Вообще-то я подозрительно отношусь к идее подчинять авиачасти наземным войскам. Они их моментально спалят. Но идея имеет право на существование, не придётся кланяться авиаторам, когда твои позиции бомбят, как хотят. Или достаёт какая-нибудь дальнобойная артбатарея в глубине вражеской обороны. Оперативность дело не последнее. В качестве эксперимента можно придать корпусам истребители и штурмовики. Поглядим, что получится, много давать не буду.

— Знаешь, что, Андрей Григорьевич, — задумчиво говорю я, откидываясь на спинку стула и бросая на карту карандаш, — пожалуй, не будем делать тебе мехкорпус…

Наслаждаюсь растерянным видом генерала, так похож сейчас на мою Адочку, когда её чего-то очень желанного лишают.

— Будешь моторизованным корпусом, — продолжаю, и постепенно Никитин светлеет лицом. — Сильные у меня сомнения, что количество танков главное. Много танков в одном месте — большая сила. Большая сила, которая привлекает большое внимание. Их бомбят, их обстреливают пушками, подтягивают противотанковые средства. Как ни странно, чисто танковые части не так мобильны и слабо защищены. Ударные войска должны представлять собой комплекс разных родов войск. Лёгкие подвижные подразделения на мотоциклах и бронеавтомобилях, зенитные части, пехота, снабжённая средствами передвижения, авиация для разведки и поддержки с воздуха. Само собой, артиллерия всех видов.

Во многом это есть. Нет ни одной танковой дивизии без артиллерийского полка. Но перекос в танковую сторону просматривается явно.

— Видишь ли, друг мой, — утешаю дальше, — когда ты ещё получишь тысячу танков? Через три года? А вдруг немец завтра нападёт?

Киваю на его главный стол, где лежит газета «Правда» за вчерашний день. Заметку «Отступление англичан на Крите» мы внимательно прочли. Немцы заканчивают зачистку Балкан и, в частности, Греции. Крит — последний греческий оплот, который продержится недолго.

— Думаешь, после Грэции за нас возьмутся?

— Не исключаю такого варианта. А раз не исключаю, к нему надо готовиться, — после двухсекундного раздумья принимаю решение, о котором те самые две секунды назад даже не помышлял. — Андрей Константинович, подумай вот о чём. Тебе надо взять под свою руку пехотное училище. Подумай, как. Могу и просто подчинить тебе, но мне не нравится решать вопросы тупо в лоб. К тому же выпускники остальных училищ — тоже твои.

— Грыгорыч, эта же просто, — Никитин опять меня удивляет, — делаешь меня хглавным экзаменатором, вот и всё.

Правильно!

— И они должны заранее знать об этом! — поднимаю палец вверх.

Вечером со своей ротой возвращаюсь в Минск. Последние дни основное внимание уделяю 20-му мехкорпусу, который одновременно выполняет функцию окружного учебного центра. Измотался бы в конец, если бы не ежедневное общение с семьёй. Давлю лёгкий смешок. Адочка сама не представляет, какую важнейшую стратегическую задачу в масштабе всего округа она решает. Восстанавливает работоспособность командующего, прямо хоть медаль ей за это выписывай. За боевые заслуги, ха-ха-ха…

Всех остальных я тоже не забываю. На моём ТБ летает полковник Анисимов и не даёт засиживаться всем командармам. По согласованной со мной и во многом мной придуманной программе.

2 июня, понедельник, время 8:55

Вокзал г. Брест.

— Внимание отъезжающим! — рокочет над перроном громкоговоритель. — До отправления спецрейса Брест — Могилёв пять минут! Просьба провожающим покинуть вагоны!

Суета на перроне мгновенно усиливается. Провожающие, на девять десятых состоящие из женщин, вразноголосицу дают последние наставления, — в холодную воду не лезть, без панамки не ходить, — детским рожицам, которые судя по их виду, с трудом сдерживают бурную радость от избавления от родительской опеки.

Проводники вежливо, но настойчиво выпроваживают особо настырных и не желающих расставаться с ненаглядными чадами женщин.

Свисток заглушает последние выкрики, паровоз выпускает несколько порций дыма, его мощные суставы шатунов начинают двигаться. Металлическое «Ох!» с лязгом прокатывается по всему составу. Начинается традиционное и безнадёжное соревнование провожающих с бездушным разгоняющимся всё быстрее железом. Заканчивается оно, как всегда, на конце перрона, когда скорость поезда уже такова, что только тренированный человек может угнаться.

— Зря я согласилась Полиночку в пионерлагерь отправить, — вздыхает светловолосая симпатичная полноватая женщина лет тридцати пяти. Похожий на неё паренек лет четырнадцати удивлённо глядит на мать.

— Мам, комендант же приказал!

Женщина кривится, но контраргументов не находит. Приказ коменданта ясен и не двусмыслен. До 12 июня в крепости не должно остаться ни одного гражданского, не работающего на стратегических объектах. Электростанции, железной дороге, хлебопекарнях и так далее. Детей требовалось вывезти всех. До 16 лет включительно. Основание простое и железобетонное: в городе требовалось провести некие военно-технические мероприятия. Лишние глаза — ни к чему. Да и какие могут быть возражения? Дети будут содержаться почти бесплатно, под постоянным приглядом. И родителям временами надо от них отдохнуть.

После обеда и ещё раз до вечера картина повторяется. Вечером в городе не осталось ни одного ребёнка младше четырнадцати лет. Несколько человек лежали в больнице. Нетранспортабельность — единственная признаваемая объективной причина остаться в городе.

В этот день, а также третьего и четвёртого июня, то же самое происходило в Кобрине, Белостоке, Гродно, Лиде и целом ряде маленьких городков и посёлков в стокилометровой приграничной зоне. Согласно передовице «Советской Белоруссии» республиканское правительство и ЦК компартии Белоруссии взяли на себя обязательство обеспечить всех детей республики полноценным летним отдыхом.

(Брестский вокзал, 1941 год)

Конец главы 13.

Глава 14. Тучи на границе

21 июня, суббота, время 17:40

Сталинская школа II ступени № 4, актовый зал.

Если завтра война, если враг нападёт

Если тёмная сила нагрянет —

Как один человек, весь советский народ

За свободную Родину встанет.

Грянул небольшой хор восьмиклассников со сцены. Зал, заполненный учителями, родителями и выпускниками школы, как будто повлекло непреодолимым течением мощной реки. Непроизвольно все подпевают. Боря Павлов тоже не может удержаться и чувствует, что если б захотел, всё равно не смог бы. Особенно начало, дальше слова идут торжественно и размеренно, но вот начало его всегда уносит.

Как и всех остальных. Митька слева тоже шевелит губами, еле слышно, но мелодично напевает Зоська справа. Весь зал несёт в одном потоке. На заднике сцены в близкую, но только ему одному видимую цель, смотрит великий вождь всего советского народа и мирового пролетариата.

Торжественное вручение аттестатов закончилось полчаса назад. Игорь Корнейчук, сидит сразу за Митькой, как лучший ученик, получил его первым. Борис замкнул первую четверть лучших в классе. Неплохой результат, с учётом того, что троечников почти нет. В слове «почти» виновата Зоська, схлопотавшая трояк по физике.

Затем поздравительная речь директора школы Ильи Фёдоровича Крюка. Неугомонная Зоська подталкивает локтем.

— Борь, у директора усики, как у твоего отца…

— У моего отца нет усиков, — отмахивается Борис, — сбрил. Хватит болтать!

Игорёк, худощавый, лёгкий, но крепкий паренёк, — не гляди, что очки носит, как «хтиллигент», — время от времени обзывает Зоську «находкой для шпионов», намекая на её неисправимый характер безудержной болтушки.

— Дорогие выпускники! — гремел голос директора, — наша страна идёт вперёд семимильными шагами, вперёд в светлое будущее. Жить и работать в этом будущем, вам, юным строителям коммунизма. В нашем городе только за этот год построили три новые фабрики, запустили несколько новых цехов и начали строительство нескольких заводов. Расширяется Белорусский университет, открываются новые учебные заведения. Все дороги открыты для вас, и никто нам не сможет помешать.

— Несмотря на сложную международную обстановку и происки мирового империализма великий вождь и учитель товарищ Сталин уверенно ведёт наш Советский Союз к новым и новым победам и свершениям. Будьте достойны доверия товарища Сталина, коммунистической партии и советского правительства, надежд ваших учителей и родителей, дорогие выпускники! А сейчас торжественный концерт.

Бурные аплодисменты провожают уходящего со сцены директора. У Бориса даже ладони заболели.

Концерт был разнообразен. Стихи, сольные песни, акробатические этюды, всё как положено. Потом отодвинули стулья, организовали стол и начинается самая волнующая и приятная часть — танцы. Борис с друзьями начал тренироваться за две недели, кое-как освоил вальс. Туго у него с танцами шло. Чуть получше у Митьки и совсем хорошо у Игоря.

Борис с друзьями время от времени, пытаясь делать это незаметно, рассматривают девочек. Все в новых лодочках босоножках с ослепительно белыми носочками. Самые смелые в вызывающих платьях в горошек, да ещё с фонариками. Кто-то расхрабрился на отложной воротничок немного другого цвета с платьем и необычной формы. На таких смотрят чаще, перешёптываются одноклассницы и родительницы, девушки смущаются. Прямо в глазах рябит.

Девочек в классе заметно меньше, но им повезло. Их троих «обслуживает» Зоська с подружкой Люськой. Так-то на одну девушку приходится два парня.

Бориса во время обучения вальсу всё время заносило, он не мог удержаться от неконтролируемого ускорения вращения. Спас его Игорёк.

— Борь, всё элементарно. Когда притягиваешь партнёршу ближе — ускоряешься, когда отодвигаешь — замедляешься. Чистая физика.

Он хлопнул тогда себя по лбу. Эврика! Надо держать дистанцию, тогда ускорения не будет. Так он постиг главный секрет вальса.

И теперь ведёт сияющую Зоську за руку. Грамотно с ней кружит по залу и с облегчением передаёт подружку Митьке. Люську оккупировал Игорёк. Борис отходит к матери с сестрой. Его тут же забрасывает вопросами о подружках-одноклассницах Адочка. Спасает только то, что ответы ей не очень нужны. С трудом Борис успевает назвать их имена. Мама улыбается, бережно держит в руках фотографию класса. Умопомрачительные десять рублей стоит фотография, но не жалко.

— Ой, какое у неё платье красивое! Мам, а это как называется? Вот тут?

— Вот такой же воротничок хочу!

— Как здорово твоя Зося танцует!

Ух, как перевёрнутой солдатской каской по голове! Когда это она успела стать моей? — мучительно размышляет Борис. Впрочем, без особого протеста, лёгкие прикосновения нежных рук, плеч и один раз бедром во время танца его не на шутку взволновали.

Приказ № 68

Командующим 3-ей, 10-ой и 4-ой армиями

15 июня в лесу близ Гродно силами НКВД была блокирована и уничтожена группа диверсантов в количестве 18 человек. Все диверсанты были одеты в форму военнослужащих НКВД, вооружены СВТ, пистолетами ТТ и пулемётом Дегтярёва. Документы полностью соответствуют всем требованиям и правилам.

Наряду с указанными фактами обнаружен ряд признаков, позволяющих распознать переодетых в нашу форму диверсантов. Командирам всех родов войск, осуществляющим патрулирование, внимательно ознакомиться с Приложением, где перечисляются и описываются приметы, характерные для диверсантов и лазутчиков.

1. Вскрыть пакет с пометкой «Фаза А».

2. Приступить к исполнению описанных в пакете мероприятий.

Обстоятельства ненадлежащего или неполного выполнения приказа будут рассматриваться военным трибуналом.

16.06.41 г. Командующий округом генерал армии Павлов Д.Г.

21 июня, суббота, время 20:10

Местечко Страдеч, в 15 км к югу от Бреста.

— Ты что, с ума сошёл?! — возмущённо кричит лейтенант госбезопасности невозмутимому пехотному старшине.

Лейтенант почти бежит к охране небольшого моста, возмущённо размахивая руками. Есть чем возмутиться! Его, командира госбезопасности, тормозят на месте очередью из автомата. Крытый грузовик пришлось остановить почти в сорока метрах от поста охраны. Попробуй не остановись, когда стоящий рядом с мостом БТ-7 ненавязчиво шевельнул башней.

— На месте стой! Раз-два! — весело командует старшина и бросает быстрый взгляд на автоматчика справа. Ствол ППД тут же пересекает линию между старшиной и лейтенантом невидимым шлагбаумом.

— Старшина, ты совсем охренел! — разоряется лейтенант, но ближе подойти уже не пытается. Стоит в трёх метрах.

«Положено в четырёх», — думает старшина и приказывает лейтенанту отойти на шаг. Матерясь, тот делает шажок назад.

— Стоять на месте! Руки на виду! Документы бросайте мне! — спустя минуту после непродолжительных пререканий старшина внимательно изучает новенькую (новенькую!) книжицу лейтенанта.

Очень внимательно изучает, чуть ли не обнюхивает. Смотрит каким-то новым взглядом на лейтенанта и вдруг засовывает документ в карман. Лейтенант не успевает в очередной раз возмутиться, его застигает ещё одно вдруг.

— Хенде хох!

На команду лейтенант как-то непонятно дёргается, то ли отпрыгнуть, то ли оглянуться. Среагировал быстро, надо признать. Прыжок в сторону старшины был хорош, да что там хорош, великолепен. И не его маленький шажок назад был виной неудачи, а педантичность старшины. Сказано в приказе держать дистанцию в четыре метра, значит, надо её держать, поэтому недостающие полметра старшина возместил сам. Отступил назад. Служи по уставу — завоюешь честь и славу. А не по уставу — получишь взыскание и похоронку.

Автоматчик успевает перечертить очередью ноги лейтенанта выше колен. Старшина тут же бросается на раненого сверху, автоматчик ныряет в кювет. Сколько там народу в машине неизвестно. Рядом стоит пятеро, водитель, сколько осталось в кузове… ещё восемь. Высыпают словно горох. Мгновенно разгорается бой, который быстро заканчивается. Без артиллерии покрыть козырь БТ-7 краснозвёздной масти невозможно. И удрать сложно.

Через полчаса старшина заканчивает паковать оставшихся в живых, хоть и раненых, рядовых диверсантов в количестве трёх штук. И стонущий в окровавленных бинтах лейтенант — одна штука.

Ещё через полчаса сдаёт передвижному посту. Машина с двумя белыми поперечными полосами на капоте. Была б такая метка у диверсантов, смогли бы подобраться ближе. Ну, ещё они пароль не знали, который старшина не нашёл нужным спросить, увидев нержавеющие скрепки в новеньком документике, пахнущем вовсе не тройным одеколоном.

Таких и подобных стычек по приграничным районам уже набралось за два десятка. Но вечер только начинается.

21 июня, суббота, время 20:55

Минск, Дом Красной Армии.

Вечер в самом разгаре. Сижу и пытаюсь сосредоточиться на великолепном спектакле «Тартюф» в исполнении гастролирующего МХАТа. Кроме Саши со мной инженерные генералы, первый зам Болдин, комиссар Фоминых и несколько чинов помельче рангом. Все остальные на службе, а мы демонстрируем своим присутствием спокойствие наших границ, на которых уже давно не спокойно.

И мне не очень спокойно. Нехорошие ощущения, как в детстве. Что-то тёмное, невидимое и грозное прячется где-то рядом. Странное чувство. Меня не так вермахт беспокоит, мощный и зубастый зверь, изготовившийся к прыжку, как непонятная угроза неизвестно с какого направления.

Был звонок с претензиями от Тимошенко. Не все, видите ли, склады я придвинул вплотную к границе.

— Семён Константинович, склады из глубины тыла я придвигаю. В Минск, Барановичи, Пинск. А Белостокские склады я, во-первых, рассосредоточил с целью повысить скорость их работы…

— Каким образом? — ой, какой голос строгий.

— Ну, как же? С трёх складов одновременно быстрее получить боеприпасы, чем с одного. И разбомбить один склад противнику проще.

— Не проще. При умелом концентрировании зенитн�