Путешествие Нильса с дикими гусями [Сельма Лагерлеф] (fb2) читать онлайн

Сельма Лагерлёф ПУТЕШЕСТВИЕ НИЛЬСА С ДИКИМИ ГУСЯМИ

 Заколдованный мальчик

В небольшой шведской деревушке жил самый обыкновенный мальчик – длинный, худой, белобрысый. Особыми достоинствами он не отличался, а больше всего на свете любил есть, спать да проказничать.

Так, верно, всё шло бы и дальше, если бы не случилось с ним одно приключение.

Как-то воскресным утром родители его собрались идти в церковь. Мальчик оставался дома и радовался, что отец и мать уходят и целых два часа можно делать всё, что захочется.

«Теперь никто не помешает мне пострелять», – думал он, поглядывая на отцовское ружьё, висевшее на стене.

Но отец будто угадал его мысли и обернулся на пороге:

– Раз ты остаёшься дома, не трать время попусту, а возьми книжку да почитай. И не вздумай отлынивать: вернусь – проверю.

Родители ушли, а мальчик, провожая их взглядом, чувствовал себя так, словно попал в ловушку: «Теперь небось радуются, что за книжку меня засадили!»

Но мальчик ошибался. Радоваться его родителям было нечему – они видели, что сын растёт бездельником и неучем, да и сердце у него недоброе: ничего не стоит ему обидеть, оскорбить.

И всё-таки ослушаться отца мальчик не решился: уселся в кресло и стал читать вполголоса, время от времени поглядывая в окно.

Этот мартовский день был тёплым и солнечным. Здесь, на юге Швеции, в провинции Сконе, где жил мальчик, весна рано вступает в свои права. На деревьях уже набухли почки, канавы наполнились талой водой, зацвели пролески. Буковый лес, видневшийся вдали, словно тянул свои ветви вверх, в ясное синее небо, и казался выше и гуще, чем был холодной зимой. Через приоткрытую дверь в комнату доносилось пение жаворонка. Куры и гуси степенно прогуливались по двору, а коровы в хлеву, почуяв весну, призывно мычали.

Мальчик отвернулся от окна и снова склонился над книгой, но скоро его бормотание стихло, глаза закрылись – он уснул. Неизвестно, сколько бы он проспал, если бы не шорох.

Пробудившись, поднял он голову и увидел в зеркале, висевшем напротив на стене, что крышка материнского сундука откинута. Да нет, такого просто не могло быть, чтобы мать забыла запереть сундук – ведь в нём хранились вещи, которые достались ей в наследство от её матери и которыми она особенно дорожила.

Мальчик не на шутку встревожился: может быть, пока он спал, в дом забрался вор – и, боясь пошевелиться, пристально вгляделся в зеркало. Ему показалось, что на краю сундука кто-то сидит, – тень шевелилась. Он потёр глаза и посмотрел ещё раз, внимательнее, и ясно увидел крошечного гнома!

Мальчик, конечно, слышал о гномах, но и представить себе не мог, насколько они маленькие: не больше ладони. Лицо у крохи морщинистое, безбородое; длинный чёрный кафтан, штаны до колен, широкополая чёрная шляпа, белые кружева у ворота рубашки и на манжетах, пряжки на туфлях и чулки, подвязанные бантиками под коленями, делали его очень нарядным и даже щеголеватым. Гном держал в своих маленьких ручках вышитый воротник и любовался старинной работой, даже не замечая, что мальчик проснулся.

А тот хоть и удивился, увидев гнома, но вовсе не испугался. Да и чего бояться такой крохи? И тут мальчику пришла в голову мысль сотворить что-нибудь этакое – к примеру, столкнуть гнома в сундук и захлопнуть крышку.

Трогать гнома руками мальчик не решился и осторожно, не поворачивая головы, оглядел комнату, высматривая, чем бы его спихнуть: кастрюли, кофейник на полке, кувшин с водой, посуда в буфете явно не подойдут, как и отцовское ружьё на стене. И тут его взгляд упал на сачок, которым ловили мух.

Мальчик бесшумно соскользнул на пол, снял сачок с крючка и быстро накинул на гнома. Оказывается, как всё просто! Гном же тем временем беспомощно барахтался в сачке, тщетно пытаясь найти опору, а мальчик наблюдал за ним, не зная, что делать дальше.

Стоял он так, раскачивал сачок из стороны в сторону, чтобы не дать пленнику выбраться из пут, и вдруг гном заговорил: стал умолять отпустить его и уверять, что заслуживает лучшего обхождения, – ведь много лет он приносил их семье счастье. Гном даже пообещал мальчику золотую монету величиной с крышку отцовских часов, если отпустит.

Мальчик уж было решил освободить гнома в обмен на золотую монету: по правде говоря, он немного побаивался этого существа из иного, загадочного мира – но тут сообразил, что мог бы потребовать выкуп и посущественнее. Он снова встряхнул сачок, и гном, который подумал, что сейчас его выпустят, и уже начал карабкаться наверх, снова запутался.

И в эту самую минуту мальчик получил такую затрещину, что не смог удержаться на ногах и отлетел сначала к одной стене, потом к другой и, наконец, без чувств рухнул на пол.

Когда он очнулся, в комнате никого не было. Гном исчез, сундук был закрыт, а пустой сачок висел на своём обычном месте. Если бы не звон в голове от крепкой затрещины, то мальчик подумал бы, что всё это ему приснилось. «Родители ни за что не поверят, если я расскажу про гнома: решат, что это всё выдумки. Видно, придётся снова приниматься за книгу».

Мальчик поднялся на ноги, сделал несколько шагов и остановился, изумлённый. С комнатой явно что-то случилось – она словно расширилась. И стол теперь стоял далеко, и кресло будто выросло: чтобы забраться на него, мальчику пришлось сначала залезть на перекладину между ножками, а потом уж на сиденье. То же самое произошло и со столом – чтобы увидеть свою книгу, мальчик был вынужден встать на подлокотник кресла.

«Что за чудеса! Похоже, гном заколдовал и стол, и кресло, и всю комнату».

Книга по-прежнему лежала на столе, но стала такой огромной, что мальчику пришлось влезть на неё, чтобы видеть написанное. Да и буквы теперь были гигантские. Мальчик изумлённо огляделся и, увидев отражение в зеркале, громко воскликнул:

– А вот и ещё один! И одет как я!

От удивления мальчик всплеснул руками, и человечек в зеркале проделал то же самое. Тогда он стал дёргать себя за волосы, щипать свои руки, вертеться, прыгать, кружиться – маленький незнакомец в зеркале повторял все его движения.

Мальчик даже заглянул за зеркало, чтобы посмотреть, не прячется ли там этот коротышка, но никого не увидел. И вот тут-то он по-настоящему испугался, поняв, что гном заколдовал его и что этот крошечный человечек в зеркале он сам.

* * *

Никак не хотел верить мальчик, что превратился в гнома, и думал: «Это, должно быть, сон или наваждение. Сейчас закрою глаза, подожду минутку и, наверное, опять стану человеком».

Крепко зажмурившись, он подождал немного и открыл глаза – увы, ничего не изменилось: он остался таким же маленьким. Льняные волосы, веснушки на носу, заплаты на кожаных штанах – всё было таким же, как прежде, только уменьшившимся.

Нет, видно, сколько ни стой – делу не поможешь! Надо отыскать гнома и попросить прощения.

Мальчик по ножке стола спустился на пол и принялся искать гнома: заглядывал под стулья и шкаф, за диван и комод; осмотрел даже мышиные норки, обшарил каждый уголок – нигде его не было.

И тогда мальчик горько заплакал, умолял гнома вернуть ему прежний облик, обещая никогда впредь не нарушать данного слова и не обижать слабых. Он клялся, что станет примерным и послушным, но всё было напрасно! Тогда мальчик решил поискать гнома во дворе. На счастье, дверь была не заперта, иначе бы он – такой маленький – не смог бы её открыть.

В сенях он по привычке хотел было надеть свои деревянные башмаки – ведь в доме мальчик, как и все крестьяне в округе, ходил в одних чулках, – соображая, как же теперь сможет носить тяжёлую обувь, но вдруг увидел у самого порога пару крошечных башмачков и удивился: «Надо же, и башмаки заколдовать не поленился».

Скакавший на порожке перед дверью воробушек, увидев мальчика, громко прочирикал:

– Смотрите-ка, неужели это наш Нильс-пастушок? Его теперь и не узнать – прямо мальчик-с-пальчик! Нильс Хольгерссон – мальчик-с-пальчик!

Со двора приковыляли гуси и куры и подняли невообразимый гвалт.

– Ку-ка-ре-ку! – кричал петух. – Так ему и надо. Ку-ка-ре-ку! Он таскал меня за гребешок.

– Ко-ко-ко! Поделом ему! – кудахтали куры.

Гуси сбились в кучу и, вытянув шеи, гоготали:

– Кто это сделал? Кто это сделал?

Удивительнее всего было то, что вся живность вокруг заговорила и Нильс понимал о чём. Это открытие так его поразило, что он застыл как вкопанный, решив: «Видно, я теперь понимаю язык зверей, потому что стал гномом».

Мальчику было обидно слышать, как куры не переставая выкрикивали своё «поделом», и, вконец разозлившись, он запустил в них камнем:

– Цыц, негодные! 

Только вот не подумал, что теперь его, такого маленького, никто не боится.

– Ко-ко-ко! Поделом Нильсу! Так ему и надо! – гнули своё куры, всё плотнее обступая мальчика.

Нильс бросился бежать, но куры во главе с петухом гнались за ним по пятам. В эту минуту во дворе появился кот. Куры тут же присмирели и как ни в чём не бывало принялись искать в земле червяков.

Мальчик кинулся к коту:

– Милый котик! Ты ведь знаешь все норки, все закоулки во дворе. Пожалуйста, скажи, где мне найти гнома.

Кот ответил не сразу: усевшись на крыльце и свернув хвост кольцом, посмотрел на Нильса. Это был большой чёрный кот с белым пятном на груди и пушистой шерстью, блестевшей на солнце. Со втянутыми когтями и прищуренными глазками-щёлочками вид у кота был самый добродушный.

– Конечно, я знаю, где живёт гном, – промурлыкал кот вкрадчиво, – но это не значит, что скажу.

– Котик, миленький, помоги! – принялся умолять мальчик. – Разве не видишь, что он меня заколдовал?

В кошачьих глазах зажёгся злой огонёк.

– С чего бы я стал тебе помогать? Уж не потому ли, что ты дёргал меня за хвост? – ухмыльнулся кот.

Мальчик рассердился, совершенно забыв, что теперь стал маленьким и беспомощным, и бросился на кота.

– И сейчас дёрну!

Кот мгновенно преобразился: выгнул спину, зашипел, глаза опасно засверкали.

Но Нильс не отступил и даже сделал шаг вперёд. И тут кот бросился на мальчика, повалил и, разинув пасть, навис над ним, придавив лапами так, что когти через одежду впились в тело.

– Помогите! – закричал Нильс что есть мочи.

Когда никто не пришёл на помощь и мальчик решил, что настал его последний час, кот неожиданно выпустил его из лап и сказал:

– Ну, хватит на первый раз. Ради моей доброй хозяйки так и быть, отпущу тебя, но не забывай, кто из нас двоих теперь сильнее.

И кот с довольным видом двинулся прочь, добродушно мурлыкая. А бедный Нильс не знал, что же теперь делать, – ведь никто во дворе не захотел помочь найти гнома, да и сам гном, если бы удалось его отыскать, вряд ли сжалится над ним.

Мальчик забрался на каменную ограду, окружавшую двор, и задумался. Скоро вернутся из церкви родители и то-то удивятся, когда увидят, что стало с их сыном! А там и соседи сбегутся посмотреть на такое чудо. Или, того хуже, отец станет за деньги показывать его на ярмарках.

Об этом страшно было даже подумать! Нет уж, лучше скрыться куда-нибудь. Бедный он, несчастный! И не человек вовсе, а заколдованный карлик.

Понял теперь Нильс, что значит не быть человеком. Он никогда уже не сможет играть с приятелями и не станет взрослым!

Мальчик окинул взглядом двор и деревянный дом с соломенной крышей, которая как будто вдавливала его в землю. Раньше он и не замечал, какой уютный у них дом и как просторно во дворе, а теперь на лучшее жильё, чем ямка под полом, не мог и рассчитывать.

А день был чудесный: пригревало солнышко, пели птицы, – только у Нильса было тяжело на сердце, ничто его не радовало! Он поднял глаза к небу, и ему показалось, что никогда прежде небо не было таким голубым, как в тот день. Вот в вышине показались перелётные птицы, возвращавшиеся из дальних краёв, и над головой Нильса захлопали крыльями дикие гуси.

Увидев во дворе сородичей – домашних гусей, путешественники спустились ниже и прогоготали:

– Летим с нами к высоким горам!

Домашние гуси вытянули шеи, подняли головы, а старая гусыня крикнула в ответ:

– Вы летите, а нам и здесь хорошо!

Клин за клином в вышине пролетали с призывными криками стаи, и всё больше волновались домашние гуси: принимались хлопать крыльями, как будто и впрямь хотели взлететь, но каждый раз старая гусыня останавливала их:

– Не вздумайте лететь с ними: погибнете от голода и холода, – вы ведь почтенные домашние гуси.

Старые гусаки и гусыни важно кивали в знак согласия, но один из молодых не внял предупреждениям мудрой гусыни и решил: «Если появится новая стая, то полечу с ней».

Вскоре в небе появился очередной гусиный клин. Дикие гуси снова стали звать домашних с собой, и тут молодой гусь крикнул:

– Погодите, погодите! И я с вами!

Взмахнул он крыльями и попробовал подняться, но плюхнулся на землю. Дикие гуси, похоже, услышали его и полетели медленнее.

Молодой гусь сделал ещё одну попытку, но опять безуспешно.

Мальчик с волнением наблюдал за происходящим: ведь улетать собрался лучший гусак на птичьем дворе. И совершенно забыв, что стал маленьким, он спрыгнул с ограды, бросился к гусям и, обхватив молодого гусака за шею, закричал:

– Не смей улетать, слышишь!

Но гусь уже оторвался от земли – крошечный Нильс не был ему помехой – и стал подниматься так быстро, что у мальчика закружилась голова. Прежде чем он сообразил, что так и не выпустил гуся из своих объятий, они уже были высоко над землёй. Нильсу оставалось одно: забраться на спину гусака и держаться покрепче.

* * *

Нильс сжался в комочек и что было сил вцепился в перья гусака. Воздух свистел и гудел в ушах, рядом мелькали и шелестели гусиные крылья. Нильс долго не решался посмотреть вниз, но наконец, собравшись с духом, бросил взгляд на землю. В первую минуту ему показалось, что внизу расстелена огромная клетчатая скатерть, причём одни клетки были квадратные, а другие – прямоугольные.

– Что это за скатерть внизу? – спросил мальчик, не надеясь, впрочем, получить ответ, но гуси хором загоготали:

– Это поля и луга! Поля и луга!

Тогда мальчик понял, что так с высоты выглядит земля, и догадался, почему она кажется клетчатой и пёстрой. В светло-зелёных клетках Нильс узнал поля, засеянные осенью и давшие всходы: чёрные клетки – это свежевспаханная земля; коричневые – буковые леса, ещё не покрывшиеся молодой зеленью.

Мальчик, вглядываясь в пёстрые клетки, воспрянул было духом и даже повеселел, но, вспомнив, что с ним случилось, горько заплакал.

К счастью, грустные мысли одолевали Нильса недолго: понемногу он стал привыкать к такому необычному способу путешествия, – и теперь, глядя по сторонам, заметил, как много птичьих стай направляется на север. Пролетая мимо, птицы перекликались между собой.

– А, и вы сегодня летите? – кричали одни.

– Летим! – отвечали гуси.

– Что вы скажете о весне? – спрашивали другие.

– Ещё нет ни одного листочка на деревьях, и в озёрах вода холодная!

Мальчик заметил, что гуси теперь летели не так высоко. Рассеявшись над долиной, они словно радовались возвращению и хотели приветствовать каждый двор, каждый дом.

Вдруг Нильс удивлённо вскрикнул, узнав местность неподалёку от родительского дома. Только вот с высоты она выглядела иначе.

Да это никак Ооса и маленький Матс, его прошлогодние товарищи! Нильс дорого бы дал, чтобы сейчас быть с ними. А что бы, интересно, они сказали, если б увидели, как высоко он пролетал над их головами?

А дикие гуси вдруг громко загоготали – увидели внизу, во дворе, домашних собратьев. Замедлив полёт, прокричали:

– Полетели с нами на север, в Лапландию!

Нильс услышал:

– Тепло ещё не пришло! Вы что-то рано вылетели! Возвращайтесь назад!

Дикие гуси спустились ещё ниже, чтоб их лучше было слышно, и снова призывно крикнули:

– Присоединяйтесь к нам! Мы научим вас летать и плавать!

Домашние гуси и отвечать им не стали. Тогда дикие гуси спустились ещё ниже и полетели, почти касаясь земли, а затем с быстротой молнии взмыли ввысь, словно чего-то испугались.

– Да это же не гуси! – раздались их крики. – Это овцы! Трусливые овцы!

На земле обиженные гуси сердито загоготали.

Слушая эту перебранку, мальчик от души рассмеялся, а через минуту опять заплакал, вспомнив о своём горе, но встречный ветер высушил его слёзы. Никогда прежде не доводилось Нильсу летать, да ещё так быстро. Он и не думал, что высоко в небе холодный воздух наполнен запахами пробуждающейся земли и смолистыми ароматами деревьев, и даже не представлял, какой это восторг – летать. Ему казалось, что гуси уносят его прочь от всех забот, горестей и бед.

Акка Кебнекайсе

Белый домашний гусь Мартин очень гордился, что вместе со стаей диких собратьев летит над южной равниной, дразня домашних птиц, и чувствовал себя счастливым, но к полудню сильно устал. Он старался глубже дышать и чаще взмахивать крыльями, но всё больше и больше отставал от других. Гуси заметили это и стали кричать летевшей впереди предводительнице стаи:

– Акка Кебнекайсе! Акка Кебнекайсе!

– Что случилось? – отозвалась та.

– Белый отстаёт! Белый отстаёт!

– Передайте ему: пусть летит быстрее – так легче, – ответила предводительница, даже не обернувшись.

Гусь попробовал последовать её совету, но скоро совсем выбился из сил и, опустившись ещё ниже, теперь летел над верхушками деревьев, окаймлявших поля и луга.

– Акка! Акка! – опять закричали гуси, летевшие в хвосте и видевшие, как тяжело ему приходится.

– Ну что ещё? – с досадой отозвалась предводительница.

– Белый падает! Белый падает!

– Передайте ему: пусть поднимается выше – там лететь легче.

Гусь попытался последовать и этому совету, но когда стал подниматься ввысь, у него так перехватило дыхание, что чуть не разорвалось сердце.

– Акка! Акка! – кричали гуси, летевшие позади. – Белый падает! Белый падает!

– Передайте ему: если не может лететь со стаей, пусть возвращается и сидит дома.

Акка, и не подумав замедлить полёт, стремительно мчалась вперёд. Тогда и понял Мартин, что дикие гуси вовсе и не собирались брать его с собой в Лапландию, а выманили из дома забавы ради.

Ах как же ему было обидно, что не может он доказать этим бродягам, что домашний гусь тоже на что-то способен. Но обиднее всего было то, как отнеслась к нему мудрая и почтенная Акка Кебнекайсе.

Белый гусь медленно летел за другими, размышляя, что делать: повернуть назад или продолжить путь, – как вдруг мальчик-с-пальчик, которого он нёс на спине, сказал:

– Милый Мартин, ты же сам видишь: не может домашний гусь тягаться с дикими. До Лапландии далеко; не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?

Слова мальчика вконец раздосадовали гуся, и он прошипел:

– Если скажешь ещё хоть слово, сброшу в первую попавшуюся лужу.

Гнев словно придал Мартину силу, и теперь он летел почти наравне с другими гусями. Вряд ли хватило бы сил надолго, но, на его счастье, стало смеркаться и стая опустилась вниз, на берег большого озера.

«Здесь, верно, будет ночлег», – подумал Нильс и спрыгнул с гуся на землю.

Перед ним расстилалось озеро, затянутое тёмным льдом, и хоть лёд кое-где уже подтаял и у берегов широкой полосой поблёскивала вода, вся эта ледяная гладь словно отгоняла весну и дышала холодом.

Гуси сделали привал на опушке бора, который тоже удерживал зиму – под высокими соснами лежали огромные сугробы.

С тоской обозревая эту белую безжизненную пустыню, Нильс с трудом сдерживал слёзы. Целый день он ничего не ел и был очень голоден. Но где же тут достать еду? В марте ни на деревьях, ни в поле не найти ничего съестного.

Кто накормит его, приютит, приготовит ему постель? Кто разожжёт костёр и защитит от диких зверей?

Солнце уже закатилось, и с озера тянуло холодом. Землю окутала тьма, и из леса доносились странные звуки – шуршание, скрип и потрескивание.

Нильсу стало страшно, но кому пожаловаться, у кого искать защиты?! Мальчик с надеждой оглянулся на Мартина.

Гусь лежал на том месте, где опустился, с вытянутой шеей, закрытыми глазами и еле дышал.

– Милый Мартин, что с тобой? – воскликнул мальчик, склонившись над гусем. – Попей воды из озера – тебе сразу станет легче.

Но белый гусь не шевелился. Сердце у Нильса, который ещё совсем недавно был жесток и с птицами, и с животными, сжалось: ведь теперь Мартин его единственный друг! Мальчик и жалел его, и боялся его лишиться. Он обхватил гуся за шею и потащил к воде, хотя это оказалось делом нелёгким: гусак был самым лучшим и крупным на их птичьем дворе. Но Нильс справился: подтащил к озеру и столкнул в воду.

Гусь с минуту лежал неподвижно, но потом поднял голову, отряхнулся и стал жадно пить, а потом и к камышам поплыл. Тут же в открытой воде плавали дикие гуси, выискивая себе корм. Мартин тоже не остался без добычи: поймал маленького окуня и, подплыв с ним к берегу, положил у ног мальчика:

– Вот тебе за то, что подтащил меня к воде.

Это были первые приветливые слова, которые мальчик услышал за весь день, и так обрадовался, что хотел обнять гуся, но не осмелился. Нильс сначала не мог себя заставить есть сырую рыбу, но, поняв, что на другую еду рассчитывать не приходится, отважился попробовать и достал из кармана свой складной ножик, который был теперь не больше спички. Всё-таки мальчик сумел очистить и выпотрошить рыбёшку и съел, подумав: «Видно, я и в самом деле теперь не человек, а гном, раз ем сырую рыбу».

От грустных мыслей его отвлёк Мартин.

– Знаешь, Нильс, я хочу доказать этим надменным птицам, что домашний гусь тоже на многое способен! Во что бы то ни стало надо долететь до Лапландии! И потому прошу тебя остаться со мной.

– Я вообще-то хотел вернуться к родителям, – растерялся мальчик.

– Не беспокойся! В своё время доставлю тебя к ним в целости и сохранности! – пообещал гусь. – Прямо к порогу твоего дома принесу.

Нильс подумал-подумал и решил, что, может, и вправду будет лучше некоторое время не показываться на глаза отцу-матери.

С озера послышалось хлопанье крыльев – это дикие гуси вышли из воды и стали шумно отряхиваться. И вот они во главе с Аккой степенно двинулись к своим новым спутникам.

Белый заметно смутился. Раньше он считал, что домашние и дикие гуси мало чем отличаются, а эти намного мельче его; перья у них не белые, а серые или серо-коричневые, жёлтые глаза, в которых будто горел злой огонёк, нагоняли на него страх.

Белому гусю всегда внушали, что надо ходить медленно и степенно; эти же вовсе не умели ходить, а передвигались, смешно подскакивая. Но больше всего Мартин изумился, увидев их лапы: огромные, с разорванными и растоптанными перепонками, – видно, дикие гуси не выбирали, где ступать. По этим лапам в них сразу можно было узнать перелётных бродяг. Гусь Мартин успел шепнуть мальчику:

– Говори с ними смело, только не открывай, что ты человек.

Подойдя поближе, дикие гуси стали важно кланяться, и белый гусь в ответ закивал, низко склоняя голову. После обмена поклонами Акка Кебнекайсе сказала:

– Теперь мы должны знать, кто вы такие. Наша почтенная стая прежде не принимала чужаков.

– О себе я не многое могу сообщить, – начал Мартин. – Родился прошлой весной, а осенью меня продали Хольгеру Нильссону в соседнюю деревню. Там я и жил до сих пор.

– Значит, ты благородным происхождением похвастаться не можешь, – заметила предводительница. – Как же ты отважился пуститься с нами в путь?

– Потому и отважился, чтоб показать вам, диким гусям, на что мы, домашние, способны.

– Что ж, и мы бы хотели это знать, – заметила Акка. – Пока мы только видели, как ты летаешь, но, может, что другое у тебя получается лучше? Умеешь ли ты плавать?

– О нет, этим не могу похвалиться. – Мартину казалось, что предводительница уже приняла решение отослать его обратно домой, так что терять нечего. – Мне доводилось переплывать только через лужи.

– Зато ты, вероятно, мастер прыгать?

– Где ж это видано, чтобы домашние гуси прыгали! Мы ходим степенно, без суеты, – ответил Мартин, рискуя навлечь на себя недовольство Акки и нисколько не сомневаясь, что теперь предводительница ни под каким видом не возьмёт его с собой: ведь именно так, словно подпрыгивая, передвигались по земле дикие гуси, – однако, к его великому изумлению, она сказала:

– Ты храбрый: не боишься говорить правду, – значит, хороший товарищ. Только вот ловкостью не отличаешься. Может, останешься с нами на несколько дней, для испытания?

– С удовольствием, – ответил гусь, весьма польщённый.

Акка Кебнекайсе аж шею вытянула, разглядывая Нильса.

– А это кто с тобой? Я таких никогда не видала.

– Мой приятель. Всю жизнь он пас гусей и может пригодиться в путешествии.

– Тебе-то, домашнему гусю, может, и полезен, – пробурчала предводительница. – А как его зовут?

– У него несколько имён… – Гусь стушевался, не желая признать человеческое имя, а потом сказал: – Его зовут Мальчик-с-пальчик.

– Что ж, он из гномов? – осведомилась предводительница.

– Вы, дикие гуси, когда спать ложитесь? – поспешно сменил тему белый гусь, уклоняясь от ответа. – А то у меня уж глаза слипаются.

Гусыня Акка казалась очень старой: оперение серебристо-серое, без единой тёмной полоски; голова больше, чем у других гусей стаи, ноги грубее и перепонки искалечены сильнее; перья были жёсткие, плечи костлявые, шея худая. Но, несмотря на почтенный возраст, глаза её оставались ясными и зоркими. Она торжественно заявила Белому:

– Знай же, что я Акка Кебнекайсе – предводительница этой стаи. И хоть стара, но мудра и опытна, а род мой уважаем и известен. И все гуси нашей стаи из лучших семейств. Мы не какие-нибудь бродяги, которые готовы завести знакомство с первым встречным, и не примем к себе на ночлег того, кто не хочет открыть нам своё происхождение.

И тут мальчик смело выступил вперёд:

– Я не стану ничего от вас скрывать. Меня зовут Нильс Хольгерссон. Я сын фермера и хозяина этого гуся и до сегодняшнего утра был человеком…

Мальчик не успел договорить: гуси мгновенно отшатнулись от него, отступили назад и, вытянув шеи, злобно шипели.

– Ты мне показался подозрительным с той самой минуты, как увидела тебя на берегу, – заметила Акка. – Человеку лучше поскорее убраться отсюда – ему не место среди вольных гусей.

– Да вы посмотрите на него! Неужели вы, сильные смелые дикие гуси, боитесь такого маленького существа? – заступился за товарища Мартин. – Позвольте ему хотя бы на ночь остаться здесь.

Старая гусыня подошла поближе, но видно было, как трудно ей преодолеть страх.

– Нас учили не доверять тому, кто называется человеком, будь он велик или мал. Но если ты, белый гусь, ручаешься, что твой друг не причинит нам зла, то так и быть: пусть останется на ночь. Боюсь только, что вам не понравится наш ночлег – мы ведь спим на льдинах. Но завтра утром он должен уйти из стаи.

Она думала, что гусь смутится, но ничуть не бывало.

– Вы очень благоразумны и умеете выбирать безопасные места, – сказал он почтительно.

– Смотри же, проследи, чтобы утром он отправился домой!

– Но тогда и мне придётся покинуть вас: я дал клятву не бросать его, – возразил Белый.

– Дело твоё. – И Акка, взмахнув крыльями, перелетела на середину озера. За ней последовали и другие гуси.

Нильса очень огорчило решение Акки: значит, не суждено ему увидеть Лапландию, – да и холодный ночлег пугал.

– Час от часу не легче, Мартин, – вздохнул он, – мы с тобою замёрзнем на льду.

– Не будем терять время. Набери-ка побольше сухой травы.

Когда Нильс набрал охапку прошлогодней травы, Мартин схватил его клювом за шиворот и полетел на лёд, где дикие гуси уже спали рядком, спрятав головы под крылья.

– Постели траву на лёд, чтоб у меня ноги не примёрзли, – распорядился гусь.

Мальчик разложил траву. Гусь вступил на подстилку, подхватил клювом Нильса и сунул себе под крыло.

– Так тебе будет тепло и удобно, – сказал Мартин, укладываясь и поджимая крыло, чтобы Нильс ненароком не вывалился ночью на лёд. – Спокойной ночи.

Нильс зарылся в гусиный пух, согрелся и скоро уже спал крепким сном.

* * *

Весенний лёд ненадёжен и опасен. Среди ночи ледяная корка озера треснула, и льдина, на которой устроились на ночлег гуси, отколовшись, отплыла к берегу.

Как раз этой ночью вышел на охоту лис Смирре, живший в соседнем лесу. Ещё с вечера заприметив гусей, он только и ждал удобного случая, чтобы подобраться к ним поближе.

И вдруг Смирре увидел, что льдину с гусями отнесло с середины озера к берегу. Вот удача так удача! Лису ничего не стоило перепрыгнуть через узкую полоску воды и приземлиться на льдине.

От скрежета лисьих когтей по льду гуси проснулись и замахали крыльями, торопясь взлететь, но старый лис Смирре не собирался упускать такую добычу. Одним прыжком он подскочил к ближайшему гусю, схватил его и вместе с ним бросился обратно к берегу.

От громких криков несчастной жертвы проснулся и белый гусь Мартин да так взмахнул крыльями, что Нильс, ничего не понимая спросонья, плюхнулся на лёд. Придя в себя, он увидел убегающего лиса с гусем в зубах и не раздумывая бросился за ним.

– Берегись, Мальчик-с-пальчик! Берегись, Нильс! – крикнул вслед ему Мартин.

Но мальчик и не думал останавливаться.

Дикий гусь, которого уносил лис, услышал стук деревянных башмачков по льду и, обернувшись, с грустью подумал: «Неужели этот малыш надеется отбить меня? Глупыш, разве он сможет справиться с лисом?!»

Нильс же продолжал погоню, ловко перескакивая через трещины во льду. Оказывается, теперь он отлично видел в темноте, как и все гномы.

Лис же достиг края льдины, прыгнул на берег и вдруг в этот момент услышал за спиной чей-то голос:

– Эй, ты, отпусти гуся!

Смирре не собирался выяснить, кто это кричит, но побежал быстрее, торопясь скрыться в густом буковом лесу, что темнел впереди. Нильс не отступал: уж очень ему хотелось доказать гусям, что человек, пусть даже и маленький, способен на многое.

Смирре достиг леса и чуть сбавил темп, и Нильс уже буквально наступал ему на пятки, не переставая вопить что есть мочи:

– Отпусти моего гуся, а не то достанется тебе!

Расстояние между мальчиком и лисом всё уменьшалось, и наконец ему удалось схватить разбойника за хвост.

– Попался, рыжий! Отдай гуся! – воскликнул Нильс, изо всех сил пытаясь удержать лисий хвост. Но не тут-то было: лис рванулся вперёд и потащил Нильса за собой так стремительно, что только сухие прошлогодние листья полетели во все стороны.

Не слыша больше угроз, лис остановился, опустил гуся на землю и придавил передними лапами, чтобы не улетел. Каково же было его удивление, когда, оглянувшись, он увидел коротышку, похожего на гнома.

– Значит, это твой гусь, – ехидно усмехнулся Смирре. – Ну что ж, полюбуйся, как я его загрызу.

Насмешка лиса так разозлила Нильса, что, позабыв про страх, он ещё крепче вцепился в лисий хвост, а спиной опёрся о ствол дерева. Когда Смирре уже разинул пасть над головой гуся, Нильс изо всех сил дёрнул его за хвост, так что от неожиданности лис попятился и выпустил гуся из лап. Гусь тотчас же, хоть и не без труда, взлетел: крылья у него были помяты и еле двигались, поэтому, увы, он не в силах был помочь своему спасителю.

– Раз так, я съем не его, а тебя, – прошипел лис в бешенстве.

– Напрасно думаешь, что тебе это удастся, – храбро ответил мальчик, гордый оттого, что сумел спасти гуся.

Хвост лиса он так и не выпустил из рук, а Смирре кружился и вертелся, пытаясь или стряхнуть коротышку, или схватить. У Нильса от этой безумной пляски всё плыло перед глазами.

Но вот прямо перед собой мальчик увидел молодой бук: прямое как стрела дерево тянулось к солнцу, – выпустил наконец лисий хвост и уцепился за ветку. А лис, ничего не заметив, кружился как заведённый за собственным хвостом.

– Не надоело ещё плясать-то, – вдруг донеслось до лиса откуда-то сверху, и он замер на месте.

Подняв голову, Смирре рассвирепел: какой позор – не смог одолеть жалкого коротышку! Растянувшись под деревом, лис принялся ждать, когда маленький гадёныш спустится на землю.

А Нильс уже едва держался на тоненькой ветке: руки у него окоченели, глаза слипались, но он гнал от себя сон, опасаясь свалиться вниз. Спуститься же с дерева мальчик не отваживался.

Как же страшно ночью в лесу! Казалось, что всё вокруг окаменело и уже никогда не проснётся к жизни. Это была самая долгая ночь в жизни Нильса, но наконец взошло солнце. Огненные снопы его лучей разогнали тьму, и всё кругом приобрело ясные очертания. Облака на небе, гладкие стволы буков, заиндевевшие ветви, земля, побелевшая от лёгкого ночного морозца, – всё озарилось светом.

Солнечные лучи разливались всё дальше, прогоняя ночные страхи и ужасы. Оцепенение прошло, и мир наполнился звуками. Чёрный дятел с красной грудкой стал долбить клювом древесный ствол. Белка выскочила из гнезда с орехом в зубах, уселась на ветке и принялась его грызть. Пролетел дрозд с прутиком в клюве, высоко на дереве запел зяблик. Солнце будто сказало всем живым созданиям: «Просыпайтесь, вылезайте на свет! Я здесь, и теперь вам нечего бояться».

С озера донёсся клич гусей – стая собиралась в путь, – и вскоре все четырнадцать гусей показались над лесом. Нильс пытался докричаться до них, но гуси летели слишком высоко, чтобы услышать его слабый голос. К тому же они, наверное, думали, что лис давно уже съел мальчика, и даже не стали его искать. Нильс чуть не заплакал от отчаяния и обиды, но солнце, сиявшее на небе, вселяло надежду и тёплыми лучами касалось лица мальчика.

«Ничего не бойся и не отчаивайся, Нильс Хольгерссон, ведь я здесь!» – словно говорило оно.

* * *

Время шло, солнце на небе поднималось всё выше. Но вот послышался какой-то шум. Лис Смирре поднял голову и посмотрел вверх. Прямо над ним медленно пролетал дикий гусь, с осторожностью прокладывая себе дорогу между кронами деревьев. Лис вскочил и погнался за ним. Гусь же, завидев разбойника, и не подумал скрыться: казалось, он решил подразнить лиса. Смирре подпрыгнул и чуть было не схватил гуся за крыло, но тот вывернулся и улетел к озеру.

А вскоре над деревьями показался ещё один серый гусь. Этот летел ещё медленнее и ближе к земле, едва не задевая крыльями Смирре. Лис снова принялся прыгать: казалось, ещё немного – и коснётся гуся лапой. Но и на этот раз Смирре остался ни с чем: словно тень, проскользнул гусь между деревьями и улетел к озеру.

Не прошло и нескольких минут, как появился третий гусь, причём летел так низко, что Смирре, сделав отчаянный прыжок, едва его не сцапал, но и на этот раз промахнулся.

Не успел этот гусь скрыться из виду, как уже показался следующий. И хотя летел он так медленно, что без труда мог бы его схватить, разбойник успел подустать и решил пропустить его мимо. Тогда гусь опустился ещё ниже. Тут уж лис не смог устоять перед искушением и бросился на него, даже лапой задел, только птица метнулась в сторону и улетела.

Не успел Смирре перевести дух, как показались ещё три гуся. И эти летели так же низко, как все предшествующие. Раздосадованный неудачной охотой, Смирре кидался на них, но ни одного так и не поймал.

А гуси продолжали кружить над лесом: одни, почти задевая крыльями ветви, летели к озеру; другие, искушая Смирре, подлетали им на смену.

Лис совсем обессилел от бесполезных попыток. Такого ужасного дня в жизни ловкого и хитрого Смирре никогда ещё не было. Дикие гуси непрерывно летали над его головой: отличные крупные гуси, отъевшиеся на полях и лугах, – но ни одного лис так и не смог сцапать, чтобы утолить наконец голод. И тут Смирре вспомнил про мальчишку, с которого и начались все его неприятности. Лис поднял голову, но на дереве уже никого не было.

А дикие гуси всё летали кругами над лесом, мучая и искушая, и метался рыжий лис, ничего уже не видя перед собой. И лишь когда Смирре совсем выбился из сил и в изнеможении рухнул на кучу палой листвы, они перестали его дразнить.

– Впредь будешь знать, лис, как умеет расправляться Акка Кебнекайсе с теми, кто нападает на её стаю! – прокричала стая над самым ухом Смирре и только после этого скрылась.

* * *

Пока гуси дразнили лиса, Нильс незаметно перебрался в пустое дупло и проспал там до самого вечера, а проснувшись, с тревогой подумал: «Теперь гуси прогонят меня, но как же я вернусь домой и покажусь на глаза родителям?»

Он осторожно вылез из дупла и огляделся: не увидев нигде рыжего лиса, спустился на землю и побрёл к озеру – посмотреть, не улетели ли гуси, и сразу их увидел. Теперь, когда им ничто не угрожало, гуси спокойно плавали и ныряли, пока не заметили Нильса. Мальчик опасался, что его немедленно прогонят, но, против ожидания, этого не произошло.

На следующее утро они с Мартином вместе со стаей продолжили путь на север. На этот раз гуси летели к Эведскому замку, расположенному среди чудного парка к востоку от озера. Это было величественное сооружение с мощёным двором, обнесённым низкой стеной.

В ранний час, когда стая пролетала над замком, кругом не было ни души. Осмелев, гуси опустились к собачьей конуре и на лету крикнули:

– Что это за домик? Кто здесь живёт?

Из конуры выскочил цепной пёс и принялся яростно лаять.

– По-вашему, это домик, жалкие бродяги? Разве не видите, что это прекрасный каменный замок? Вы, наверное, слепые, если не видите этот чудесный парк, эти мраморные статуи… – Разъярённый пёс прямо рвался с цепи, возмущаясь невежеством незваных гостей, и долго ещё не мог успокоиться.

А гуси и не думали с ним спорить: кружили над двором да слушали, – но когда пёс наконец замолчал, чтобы перевести дух, прокричали:

– Чего ты так расшумелся? Мы спрашивали вовсе не про замок, а про твою конуру.

Нильс засмеялся над шуткой, и в эту минуту в голову ему пришла дельная мысль: «Надо воспользоваться хорошим настроением гусей и упросить их не прогонять меня, а взять с собой в Лапландию. Это будет замечательное путешествие!»

А дикие гуси уже летели дальше – на большое поле, чтобы там поискать себе корм. Нильс тем временем отправился в соседнюю ореховую рощу в надежде найти хотя бы немного орешков, оставшихся с прошлой осени.

Когда он бродил по краю рощи, к нему подлетела Акка-предводительница и спросила, нашёл ли он что-нибудь съестное. Узнав, что поиски не увенчались успехом, она решила помочь мальчику. Орехов и она не нашла, зато увидела на кусте шиповника красные плоды. Акка клювом сорвала ягоды с высокого куста и отдала Нильсу. Мальчик с жадностью их съел, ведь у него так долго и крошки во рту не было! Впрочем, ему теперь и нужно-то было совсем немного.

Когда Нильс поел, Акка завела разговор о том, как рискованно такому маленькому существу бродить в лесных зарослях.

– Кругом много врагов, – сказала Акка, – которых ты, такой беззащитный, должен особенно остерегаться. Запомни: в парке и в лесу надо опасаться лисиц и куниц; на берегу озера не забывай про выдру; около каменных заборов любят охотиться ласки – кровожадные хищники, которые могут пролезть в самое маленькое отверстие. Ложась спать на кучу листьев, сначала проверь, нет ли там гадюки. В открытом поле оглядись, нет ли в небе ястребов и кречетов, орлов и соколов. Не вздумай доверять даже сорокам и воронам! В сумерках посматривай, нет ли рядом больших сов, которые летают бесшумно, так что не успеешь охнуть, как они подхватят тебя.

Услышав, что у него теперь столько врагов, Нильс решил, что конец его близок, и принялся расспрашивать Акку, как же избежать всех этих напастей.

– Перво-наперво следует подружиться с мелкими зверюшками и птицами в лесу, а в поле – с белками и зайцами, зябликами и синицами, дятлами и жаворонками. Они всегда предупредят об опасности, покажут укромные уголки и норки, а сообща смогут и защитить, если понадобится.

Нильс запомнил совет мудрой Акки и, заметив под деревом белку, обратился было к ней в надежде на её расположение, но услышал в ответ:

– Не жди помощи ни от меня, ни от других животных. Думаешь, мы не знаем, что ты тот самый Нильс-пастушок, который в прошлом году разорял ласточкины гнёзда, разбивал скворушкины яйца, топил воронят, ловил в сети дроздов и сажал белок в клетки? Обходись как знаешь, да спасибо скажи, что мы не злопамятные и не мстительные.

Оставайся Нильс прежним пастушком, уж не оставил бы эти слова без ответа, но теперь он не мог никому причинить вреда.

Прошла неделя с того дня, как Нильса заколдовал гном, но, странное дело, он уже не очень горевал об этом. В воскресенье после обеда, сидя на берегу озера, он вдруг увидел, что к нему приближается длинная вереница гусей во главе с Аккой Кебнекайсе. Гуси шли медленно и степенно, и мальчик понял, что сейчас ему объявят приговор. Вот стая остановилась, и Акка сказала:

– Ты, наверное, удивляешься, Мальчик-с-пальчик, что я до сих пор не поблагодарила тебя за то, что не побоялся вступить в схватку с лисом Смирре и спас нашего товарища. Просто я из тех, кто благодарит не на словах, а на деле, и времени даром не теряла. К тому гному, который тебя заколдовал, я послала гонца. Сначала он и слышать о тебе не хотел, но когда гонцы стали приходить один за другим и рассказывать, что ты теперь совсем не такой, каким был раньше, согласился тебя расколдовать. Он передал, что, вернувшись домой, ты снова станешь человеком.

Только Нильс нисколько не обрадовался словам Акки: ничего не сказав, отвернулся и заплакал.

– Что с тобой? – удивиласьстарая гусыня. – Разве ты не рад?

Мальчик молчал и с грустью думал, что теперь уж никогда не будет беззаботных дней, весёлых шуток, приключений, свобод, полёта высоко над землёй – словом, всего, чем он жил последнее время.

– Я больше не хочу быть человеком, – заявил Нильс. – Я хочу лететь с вами в Лапландию.

– Признаюсь тебе, Нильс, – попыталась вразумить его Акка, – этот гном оказался очень капризным. Если не воспользуешься его благосклонностью сейчас, то в другой раз тебе трудно будет заслужить его милость.

Но Нильс ничего не желал слушать:

– Хочу в Лапландию! – знай себе твердил. – Только поэтому я и вёл себя хорошо целую неделю!

– Никто не запрещает тебе сопровождать нас, если ты этого так хочешь, – сказала Акка, – но всё же подумай: не лучше ли возвратиться домой? Потом будешь жалеть, да поздно.

– Не буду жалеть, – заявил Нильс. – Мне так нравится с вами!

– Ну что ж, оставайся, коли так, – вздохнула Акка.

И мальчик снова заплакал, только теперь это были слёзы радости, а не огорчения.

Глиммингенский замок

Рано утром дикие гуси, спавшие около Вомбского озера, были разбужены громкими криками, доносившимися из поднебесья:

– Курлы! Курлы! Журавль Трианут шлёт поклон дикой гусыне Акке и её стае и приглашает на гору Куллаберг, где завтра состоится большой журавлиный танец.

Акка, взглянув вверх, закивала:

– Кланяюсь и благодарю! Кланяюсь и благодарю!

Журавли полетели дальше, и ещё долго слышалось их курлыканье:

– Трианут шлёт привет! Завтра будет большой журавлиный танец на горе Куллаберг.

– Тебе повезло, – сказали дикие гуси Мартину, явно обрадовавшись приглашению. – Ты увидишь большой журавлиный танец.

– Разве это такая диковина?

– Ещё бы! Тебе ничего подобного и не снилось.

Нильс прислушался к их разговору: похоже, гуси не собирались брать его с собой на гору Куллаберг. А ему так хотелось увидеть журавлиные танцы!

Вскоре вся стая во главе с Аккой улетела к древнему Глиммингенскому замку на болотистый луг щипать траву.

К тому времени, когда Нильс отправился в путешествие с дикими гусями, замок был пуст – люди давно покинули его. Когда-то высокие и крепкие стены надёжно защищали обитателей от врагов, а теперь в заброшенных помещениях хранилось зерно. И всё же в Глиммингене имелись хозяева – с давних пор здесь поселились чёрные крысы. Раньше они причиняли немало беспокойства всем живым существам, нашедшим приют в замке, но теперь и птицы, и летучие мыши, и серый одичавший кот мирно уживались с ними. Сами же чёрные крысы, как настоящая стража, оберегали замок от непрошеных гостей.

Гуси мирно щипали траву на лугу, когда неподалёку стремительно опустилась на землю большая птица. Это был аист Эрменрих, который каждую весну возвращался с севера в гнездо, которое свил на одной из башен Глиммингенского замка.

Аиста вполне можно было бы принять за белого гуся, если бы не большие чёрные крылья, тонкие красные ноги и длинный крепкий клюв, клонивший книзу маленькую головку, отчего он выглядел озадаченным и печальным.

Акка, несколько раз кивнув, приветствовала гостя и двинулась ему навстречу. Старая гусыня недоумевала, что понадобилось аисту от гусей, ведь хорошо известно, что эти птицы обыкновенно дружат лишь с соплеменниками.

– Рада вас видеть, господин Эрменрих, – сказала Акка. – Надеюсь, ваше семейство в добром здравии, а жильё в порядке?

– Какое там, уважаемая госпожа Кебнекайсе! – с горечью воскликнул аист.

От волнения, казалось, он забыл все слова и сначала только щёлкал клювом, но потом всё же заговорил хриплым голосом:

– Видели вы, уважаемая госпожа, полчища серых крыс, что движутся к замку?

Акка утвердительно кивнула.

– Эти коварные, беспощадные, прожорливые существа собрались со всей округи, чтобы захватить замок, когда пронюхали, что там хранится зерно. Сегодня ночью они намерены пойти на штурм, и всем нам придёт конец, – закончил аист.

– Почему же именно сегодня, господин Эрменрих? – спросила Акка.

– Потому что почти все чёрные крысы ещё вчера вечером отправились на Куллаберг, да и многие другие звери собирались быть там. Вот серые крысы и выбрали удобный момент, когда в замке остались только старые и слабые чёрные крысы, которым не под силу куда-либо идти. Так что проникнуть в замок для них не составит никакого труда.

– А чёрных крыс кто-нибудь предупредил? – встревожилась Акка.

– Нет. – Аист опустил голову. – Это уже не имело смысла: прежде чем они успеют вернуться, замок уж будет захвачен.

– Напрасно вы так думаете, господин Эрменрих, – укоризненно заметила Акка. – Я знаю одну старую гусыню, которая постарается не допустить такого беззакония.

Услышав эти слова, аист поднял голову и удивлённо взглянул на Акку: ни когти, ни клюв её уже не годились для борьбы, да и что она могла сделать одна против крысиных полчищ?!

Акка заметила недоверчивый взгляд аиста и кликнула Нильса:

– Я знаю, кто поможет вашей беде.

При появлении мальчика Эрменрих встрепенулся. До той поры он, печальный, стоял с поникшей головой, прижимая клюв к шее, а теперь в горле у него что-то заклокотало, словно он засмеялся. Неожиданно аист схватил мальчика клювом и подбросил на воздух, потом ещё раз и ещё… Нильс кричал, а гуси возмущённо гоготали:

– Что вы делаете, господин Эрменрих? Ведь это не лягушка, а человек!

Аист опустил мальчика на землю целым и невредимым и сказал:

– Ну что ж, благодарю вас, матушка Акка. Сейчас же полечу в Глимминген, а то все его обитатели, наверное, решили, что я не вернусь. То-то они обрадуются, когда я сообщу, что дикая гусыня Акка и Мальчик-с-пальчик спешат на выручку.

Аист вытянул шею, взмахнул крыльями и полетел как стрела, выпущенная из туго натянутого лука. Акка поняла, что он смеётся над ней, но не обиделась.

– Ну что, Нильс, готов помочь мне? – спросила гусыня.

Нильсу, конечно, льстило, что сама предводительница обратилась к нему за помощью, но как они справятся со злобными тварями, он и понятия не имел.

Акка подождала, пока он отыщет свои деревянные башмачки, которые упали, когда Эрменрих подкидывал его, затем посадила на спину и полетела вслед за аистом.

Скоро Акка уже была около гнезда аиста на башне замка Глимминген. Это было большое прочное гнездо: основой его служило колесо, на котором в несколько слоёв были настланы ветки и дёрн, – и такое старое, что в нём пустили корни трава и кустарник.

И мальчик, и Акка видели, что вокруг гнезда происходит нечто невообразимое: на краю сидела совиная пара, сбоку пристроилась серая кошка и несколько старых чёрных крыс. Опасность заставила обитателей замка забыть все распри и сплотиться.

Никто из них даже не обернулся, чтобы поздороваться с новоприбывшими: все взгляды были устремлены в одном направлении. Нильс приподнялся на спине гусыни, чтобы посмотреть, что так заинтересовало эту разношёрстную компанию, и увидел полчища серых крыс.

– Акка, смотри! Летим поскорее отсюда! – закричал в ужасе мальчик.

Но Акка преспокойно ответила:

– Неужели ты думаешь, что такая старая особа, как я, не попадала в переделки и похуже этой?! Ничего не бойся и доверься мне. Именно ты, маленький Нильс, поможешь обитателям замка.

Старая гусыня повернулась к совам:

– Если вы, госпожа сова, и ваш супруг, бодрствующие ночью, согласитесь исполнить мои поручения, то, думаю, нам удастся отстоять замок.

Совы без колебаний согласились. Акка велела супругу совы лететь на гору Куллаберг и передать чёрным крысам, чтобы немедленно возвращались, а саму госпожу сову послала к Фламмее, сове, обитавшей на башне Лундского собора, и шёпотом передала для неё какое-то таинственное сообщение.

* * *

В полночь серые крысы вплотную подступили к стенам замка и после долгих поисков обнаружили незаделанную дыру в стене. Первой во двор ступила самая дерзкая захватчица и замерла, ожидая нападения, но всё было тихо. Тогда предводительница серых крыс набралась смелости и прыгнула в холодный тёмный подвал, за ней последовали остальные. Войско шло без единого шороха, ни на секунду не теряя бдительности. Лишь когда серых крыс собралось в подвале так много, что на полу не осталось свободного места, они решились идти дальше.

Хотя прежде серым крысам не доводилось бывать в Глиммингене, они без труда нашли дорогу и ходы в стенах, которыми пользовались хозяева, и беспрепятственно добрались до первого этажа. Они сразу почуяли запах зерна, горой насыпанного на полу, но не прикоснулись к нему – ещё не время праздновать победу. Обыскав весь замок, не пропустив ни единой щёлочки, захватчицы совершенно не обратили внимания на гнездо аиста и почувствовали наконец себя полновластными хозяевами. Вот теперь можно и попировать. И они устремились к зерну, не думая об опасности.

А в это время в гнездо вернулась сова и сообщила Акке, что Фламмея исполнила её просьбу и прислала то, что просила старая гусыня.

Не успели захватчицы наесться досыта, как во дворе замка раздался пронзительный свист. Крысы подняли головы, в недоумении прислушиваясь, отпрянули было назад, но потом успокоились и снова накинулись на зерно.

Свист повторился, ещё более пронзительный, и крысы стали выскакивать из кучи зерна и в панике бросаться вниз, в подвал, стремясь поскорее выбраться из замка.

Очутившись во дворе, захватчицы увидели маленького человечка, игравшего на дудочке, и застыли как вкопанные. С каждым мгновением их становилось всё больше. Когда человечек опускал дудочку, крысы подавались вперёд, будто намереваясь броситься на него, но он снова принимался играть, и они замирали на месте.

Выманив таким образом захватчиц из Глиммингена, маленький человечек пересёк двор и вышел на дорогу, продолжая играть. Серые крысы как заворожённые следовали за ним, не в силах противиться зовущим вперёд звукам.

А человечек всё шёл и шёл, уводя длинную вереницу крыс как можно дальше и дальше от замка. Вот странная процессия миновала долину, оставляя позади высокие скалы, поля и холмы, а он всё играл и играл на своей чудесной дудочке. Конечно, Нильс не мог знать, что дудочка эта не простая – её сделали из маленького рога, звук которого позволял людям с давних времён обретать власть над крысами и мышами. Сова Фламмея когда-то обнаружила эту дудочку в нише Лундского собора и показала ворону Батаки, давнему другу мудрой Акки; от него-то она и узнала, каким сокровищем владеет Фламмея.

Уж и звёзды показались на небе, а мальчик всё шёл и выводил на дудочке свою мелодию, и крысы бежали за ним. Он играл, едва успевая переводить дух, когда стало светать, играл и когда взошло солнце, а стаи крыс неотступно следовали за ним, всё дальше уходя от закромов в старинном Глиммингенском замке.

Праздник на горе Куллаберг

Ни один рукотворный замок в провинции Сконе не сравнится по красоте со склонами Куллаберга.

Гора эта невысокая и пологая, поросшая лесом и кустарником, с небольшими полянками, лугами и вересковыми пустошами. Однако стоит свернуть с дороги и взглянуть вниз с обрыва, и дух захватит от представшей картины.

Гора Куллаберг поднимается прямо из моря. У подножия нет ни полоски земли или песка, которая защищала бы её от морских волн. Волны, неутомимо бьющиеся о горные склоны, размывают их, образуя причудливой формы глубокие тесные ущелья, а ветер полирует скалы. Кое-где выступают из воды гранитные столбы и тёмные гроты с узкими сводчатыми входами. Немало там небольших мысов и бухт с огромными подводными камнями, о которые с грохотом разбиваются яростные волны.

Все эти ущелья и каменные выступы обвиты буйно разросшимся кустарником и плющом; деревья же под ураганным ветром прижимаются к камням и стелются по обрывам и расщелинам.

Из-за удивительных горных склонов, необъятного синего моря и чистого воздуха местные жители любят летом приходить сюда и любоваться красотой прибрежных скал и беспредельной гладью морских просторов. Именно здесь, на Куллаберге, раз в году, весной, собираются животные и птицы для больших игр – так уж повелось с древнейших времён. День сбора всегда назначают журавли, которые вернее других могут предсказывать погоду.

В ночь накануне праздника олени, косули, зайцы, лисы и прочие четвероногие отправляются на Куллаберг, чтобы их не заметили люди, и перед восходом солнца все собираются на обширной пустоши неподалёку от самой высокой вершины горного хребта.

Это ровное место выбрано не случайно: окружённое со всех сторон невысокими каменными пригорками, оно надёжно скрывает животных от посторонних взоров.

За каждым семейством закреплён здесь свой пригорок, и хотя держатся звери особняком, в день праздника всегда царит мир и никто не опасается нападений: так, например, молодой зайчишка может бесстрашно пробежаться по лисьему пригорку, не рискуя поплатиться своими ушами.

Заняв свои места, животные с нетерпением посматривают в небо – ведь праздник не начнётся, пока не прилетят все пернатые. Солнце поднялось уже высоко, а значит, вот-вот появятся. И вот небо над равниной заполняется птичьими стаями, похожими на медленно плывущие облачка. Над площадкой, вокруг которой расселись звери, одно такое облачко замедляет движение и ну щебетать и петь. Облако то поднимается, то снова устремляется вниз, потом разом опускается на пригорок и превращается в весёлых серых жаворонков, красно-серо-белых зябликов, рябеньких скворцов и переливчатых синиц.

А к месту весеннего праздника уже торопится очередное шумное облако. Над площадкой оно словно зависает, заслоняя солнце, а потом с неба дождём начинают сыпаться на пригорки серые комочки – шустрые воробьи.

Наконец показывается самое большое облако – это спешат птицы, слетевшиеся с разных сторон и соединившиеся в стаю. Облако кажется мрачным и больше похожим на грозовую тучу, а зловещее карканье будто пророчит беду. Опустившись на твёрдую почву, оно рассыпается и превращается в ворон, сорок и галок.

Прилетели и лесные птицы: тетерева и глухари, – а за ними болотные.

Последней на праздник явилась Акка со своей стаей. Долгим был её путь к Куллабергу – ведь ей надо было сначала отыскать Нильса, который ушёл очень далеко, увлекая серых захватчиц своей дудочкой и уводя от замка Глимминген, куда тем временем благополучно вернулись чёрные крысы.

Однако не Акка отыскала мальчика, а аист Эрменрих, и первым делом попросил прощения за непочтительное обхождение накануне. Нильс охотно простил аиста, и радости его не было предела, когда он услышал их со старой гусыней разговор.

– Я хотела, господин Эрменрих, обратиться к вам с просьбой, – сказала Акка. – Не разрешите ли мальчику полететь с нашей стаей на Куллаберг? Он не выдаст нас людям, ручаюсь.

– Матушка Акка, – взволнованно воскликнул аист, – это будет лишь малая награда за то, что он сделал для нас! Я буду счастлив отблагодарить его за всё, что ему пришлось вынести сегодня ночью. Мало того, я самолично понесу Мальчика-с-пальчика к месту торжества.

Получить похвалу от умного и уважаемого Эрменриха очень приятно, и Нильс почувствовал себя счастливым.

Во время путешествия на Куллаберг с мальчиком на спине аист мчался гораздо быстрее, чем гуси: Акка, а за ней и вся стая, летела всегда по прямой линии, равномерно взмахивая крыльями, а Эрменрих проделывал в воздухе разные фокусы – то парил, раскинув крылья; то опускался вниз с такой скоростью, что, казалось, камнем рухнет на землю; то кружился около Акки. Только теперь Нильс, у которого дух захватывало от страха, почувствовал, что значит по-настоящему летать.

Они опустились на каменистый пригорок, предназначенный для диких гусей. Оглядывая с любопытством площадку, мальчик увидел и оленей с развесистыми рогами, и лисиц, и четвероногую мелюзгу; одни пригорки пестрели разно-цветным оперением птиц, другие серели от шкурок мышей.

По обычаю, издавна установившемуся на Куллаберге, игры открыли вороны, устроив в воздухе настоящее представление: птицы то разлетались в стороны, выстраиваясь в замысловатые фигуры, то бросались друг другу навстречу, явно гордясь своим искусством. Всем присутствующим эти танцы были хорошо знакомы, и зрители с нетерпением ждали следующих выступлений.

И тут на площадку выскочили зайцы и принялись прыгать на задних лапах, с шумом хлопая передними по бокам. Закончив один номер, ушастые затеяли чехарду, а потом ещё и колесом катались, чем очень всех развеселили. Звери и птицы вдруг вспомнили, что уже наступила весна, пора радости и пробуждения природы, а там не за горами и благодатное, щедрое лето.

После зайцев настала очередь крупных лесных птиц. Сотни краснобровых глухарей в блестящем чёрно-буром оперении заняли развесистый дуб посреди площадки. Глухарь, сидевший на верхней ветке, напыжился, вытянул шею и издал несколько клокочущих низких звуков: «Тэ-эк-тэ-эк-тэ-эк», – затем закрыл глаза и защёлкал, упиваясь собой:

– Сис-сис-сис! Слышите, как чудесно? Сис-сис-сис!

Птица настолько отдалась пению, что, казалось, уже не видела и не слышала ничего вокруг. К ней присоединились глухари, рассевшиеся на нижних ветках. И вот уже все птицы последовали их примеру и принялись щёлкать, свистеть, токовать, а вскоре их восторг передался и остальным слушателям.

Заворожённо слушая птичьи трели, никто и не заметил, как одна лисица осторожно пробралась на холм, где расположились дикие гуси, и явно со злым умыслом.

Старая гусыня успела заметить врага и загоготала:

– Берегитесь, берегитесь!

Лисица же бросилась на гусыню и схватила за горло, но дикие гуси уже услышали крик предостережения и взмыли в небо, и тогда звери увидели лиса с задушенной гусыней в зубах. Это был Смирре.

Возмущению лесной братии не было предела: даже сородичи осудили Смирре, – и за нарушение мира в день игр лис был приговорён к суровому наказанию – изгнанию с Куллаберга. К тому же в назидание остальным вожак лисьей стаи откусил ему кончик правого уха. Молодые лисы, почуяв кровь, стали злобно бросаться на Смирре, и рыжему разбойнику пришлось удариться в позорное бегство.

Когда все успокоились, а лесные птицы закончили своё выступление, на площадку вышли олени и устроили боевые игры. Несколько пар боролись одновременно, бросаясь друг на друга и ударяясь ветвистыми рогами, – только камни летели из-под их копыт, пар клубился из ноздрей, а из горла вырывался грозный рёв.

Наблюдая за оленьей схваткой, остальные животные наполнялись дерзкой силой, ощущали себя смелыми и энергичными, возродившимися с приходом весны. Хорошо, что схватка оленей вовремя закончилась, не то на площадке завязалась бы отчаянная драка, поскольку и у других животных появилось желание показать свою силу и отвагу.

Разгорячённые олени вернулись на место, и над площадкой пронеслось:

– Теперь черёд журавлей!

И вот, словно окутанные дымкой, со скалистого пригорка на пустошь двинулись серые длинноногие птицы с гибкими шеями и маленькими головками, увенчанными красными хохолками. Вскинув крылья, они будто сколь-зили по воздуху с невероятной быстротой, и казалось, что это серые тени затеяли игру, за которой едва удавалось уследить взглядом. Их танец очаровал всех собравшихся, а те, кто прежде не бывал на Куллаберге, поняли, почему это действо на горе названо журавлиным танцем. Этот танец был венцом весеннего праздника и пробуждал в зрителях благородные стремления. Никто уже и не помышлял о том, чтобы драться, зато все – и крылатые, и бескрылые – испытывали желание оторваться от земли и подняться ввысь, до самых облаков, преодолевая тяжесть собственного тела, и увидеть наконец, что же там, наверху.

Такую жажду к недостижимому звери остро чувствовали лишь раз в году, именно в этот день, когда видели большой журавлиный танец.

Сумерки опустились на гору Куллаберг. Праздник закончился, и все звери и птицы покинули место весеннего торжества, отправившись восвояси.

Ненастье

День, когда гуси пустились дальше на север, выдался дождливым, и Нильс на спине Мартина промок и озяб.

Небо подёрнулось серой пеленой, а солнце так далеко спряталось, что его и вовсе не было видно. Дождь был настолько сильным, что гусей не спасали даже покрытые жиром перья.

Нильс совсем замёрз, пока они летели, но мужества не терял, а вечером, когда стая опустилась на землю у болота, забрался под крыло к Мартину и, стуча зубами от холода, подумал, как было бы здорово оказаться сейчас дома.

«Вот если б хоть на часок к огню, погреться, обсохнуть, что-нибудь перекусить, а с восходом солнца можно и обратно».

Он осторожно выполз из-под крыла – ни Мартин, ни другие гуси не проснулись – и двинулся вперёд, к огням, видневшимся вдалеке.

Вскоре мальчик вышел на большую дорогу, обсаженную деревьями, которая привела его к селению. По обе стороны улицы, на которой он оказался, стояли деревянные дома с резными фронтонами и цветными стёклами.

«Интересно, меня впустят, если постучаться в дом? – подумал Нильс и уже поднял было руку, но передумал: – Пожалуй, сначала пройдусь по деревне, а уж потом попрошусь к кому-нибудь на ночлег».

Но чем дальше он шёл, заглядываясь на освещённые окна и прислушиваясь к оживлённым голосам в домах, тем больше его охватывали сомнения. Он уже не считал возможным просить приюта, только теперь Нильс Хольгерссон окончательно понял, чего лишился, превратившись в гнома. Он не мог показаться людям таким. Но как же снова стать человеком? Он отдал бы всё на свете, чтобы это узнать.

В доме с тёмными окнами он забрался на крыльцо и погрузился в грустные размышления, как вдруг услышал шелест крыльев – это большая болотная сова пролетела над головой и села на ближайшее дерево.

– Чивитт, чивитт! Ты уже вернулась, болотная сова? Как тебе жилось в чужих краях? – раздалось откуда-то сверху.

– Спасибо, лесная сова, недурно. А как вы здесь жили? Что у вас тут новенького?

– Есть одна новость. В Сконе один мальчик превратился в гнома и сделался маленьким, как белочка, а потом он с домашним гусем улетел в Лапландию.

– Удивительное дело! Удивительное дело! Что же, он теперь никогда не сможет опять стать человеком? Ах, бедняга!

– Это тайна, болотная сова, но я тебе её открою. Гном сказал, что если мальчик будет оберегать домашнего гуся и гусь благополучно возвратится домой…

– И что, лесная сова? Что? Скажи!

– Полетим на колокольню! Там я тебе всё расскажу. Боюсь, что здесь нас может кто-нибудь услышать.

И совы улетели, а Нильс от радости подбросил свой колпачок в воздух.

– Значит, если буду беречь гуся и он благополучно вернётся домой, то я стану человеком! Ура! Ура! Я снова смогу стать человеком!

И Нильс со всех ног побежал обратно к диким гусям.

Проделки Смирре

Случилось так, что лис Смирре снова встретился со стаей Акки Кебнекайсе. Пути их пересеклись у реки Роннебю. В ту пору Смирре, рыскавший в лесу в поисках добычи, увидел в воздухе диких гусей, а среди них и белого гусака. Лис сразу понял, что это за стая, и не столько голод, сколько старые обиды погнали его за гусями.

А дикие гуси, увидев под скалистой кручей песчаную отмель, где могла разместиться вся стая, очень обрадовались. Перед ними шумела бурная река, в которой после таяния снега заметно прибыла вода; позади высились скалы, а ветви ползучих растений скрывали птиц от посторонних глаз. Ничего лучше для ночёвки нельзя было и придумать. А Смирре в это время стоял на высокой скале и с тоской смотрел вниз на диких гусей, уговаривая себя оставить эту затею – отомстить Акке и её стае. Спуститься по отвесной скале он не мог, переплыть через бурный поток – тоже, а другого пути к гусям не было. И если бы не упрямство, лис убрался бы восвояси, но Смирре не любил бросать дела незаконченными, а потому решил ждать. Лис улёгся на краю обрыва, не спуская глаз с гусей. Его распирала такая злоба, что он стал призывать на головы обидчикам все кары небесные.

В этот момент прямо над головой, на большой сосне, раздался шум – это выскочила белочка, за которой гналась куница. Ни та ни другая не заметили Смирре, и он продолжал наблюдать за зверьками, которые перескакивали с дерева на дерево. Вот белка бесшумно проскользнула в листве, будто пролетела, а вот и куница, хотя и менее искусная, чем белка, пробежала по стволу дерева, словно по земле.

Всё, охота закончилась – куница поймала белку. Смирре направился к кунице, но остановился чуть поодаль, всем своим видом демонстрируя, что не покушается на её добычу.

– Меня удивляет, – обратился лис к кунице, – что ты, такая ловкая охотница, довольствуешься белкой, тогда как совсем рядом полно отличной дичи. Разве ты не видела стаю диких гусей под горой? А может, боишься спускаться?

Уловка лису удалась – куница, выгнув спину, вся взъерошенная, подбежала к нему и прошипела:

– Ты вправду видел диких гусей? Где они? Говори скорее, не то перекушу тебе горло!

– Советую быть повежливее: я как-никак покрупнее буду. И не ершись – я собирался тебе их показать.

Через минуту куница уже спускалась по обрыву, а Смирре наблюдал, как её гибкое тело извивается между ветками, и предвкушал скорую расправу. Однако случилось непредвиденное: куница шлёпнулась в воду – только брызги полетели во все стороны. Гуси шумно захлопали крыльями и стремительно поднялись в воздух.

Раздосадованный, Смирре подождал, пока куница вскарабкается наверх, и презрительно сказал:

– Это ж надо – бултыхнуться в реку.

– Напрасно ёрничаешь, – обиделась куница. – Я уже сидела на нижнем сучке и присматривала гуся пожирнее, как вдруг откуда ни возьмись – крохотный мальчишка, ростом не больше белки, да как в меня запустит камнем. Вот я и не удержалась. А когда выбралась из воды…

Но Смирре её уже не слышал – что есть духу лис мчался вслед за гусями.

А стая Акки направилась на юг, искать новое пристанище для ночлега. Гуси летели над рекой, освещаемой лунным светом, и наконец добрались до водопада. Река в этом месте низвергалась в узкое ущелье, разбиваясь о дно сверкающими брызгами и белой пеной. Здесь-то и опустилась стая.

Дикие гуси, устав от позднего перелёта, тотчас же заснули, а Нильс устроился около Мартина – ведь теперь он защитник белого гуся.

А вскоре до гремящего водопада добрался и Смирре. Лис сразу заметил гусей, которые расположились внизу на скользких камнях, среди пенившейся воды, и понял, что к ним не добраться, но уйти не мог и уселся на высоком берегу, поглядывая вниз. Вдруг из-за валуна показалась речная выдра с рыбой в зубах. Смирре приблизился к ней, но остановился в двух шагах, выказывая добрые намерения.

– Удивляюсь я тебе: носишься с какой-то рыбой, когда совсем рядом, на камнях, целая стая гусей, – заметил лис и насмешливо добавил: – Хотя где тебе до них доплыть.

Выдра, которую природа одарила плавательными перепонками, крепким хвостом, заменяющим руль, и непромокаемой шубой, обиделась и, разглядев на камнях гусей, бросилась с крутого берега в бурную воду. Но подобраться к спящим птицам оказалось непросто: волны не раз отбрасывали выдру назад к берегу или увлекали ко дну. Сдаваться хищница не собиралась и упорно продвигалась вперёд, всё ближе к валунам. Наконец она добралась до камней и уже начала карабкаться вверх, как вдруг с пронзительным криком опрокинулась в реку, и поток понёс её словно слепого котёнка. Тотчас же гуси встрепенулись, захлопали крыльями, поднялись и полетели искать новое пристанище.

Вскоре выдра вылезла на берег. Вид у неё был жалкий, к тому же она поранила переднюю лапу и теперь зализывала её. Смирре принялся насмехаться над ней, а выдра, отряхиваясь, стала оправдываться:

– Да нет тут моей вины: плавать я умею. Уже было добралась до гусей, но тут какой-то маленький человечек кольнул меня в лапу чем-то острым. От боли я и сорвалась…

Когда горе-охотница подняла голову, Смирре уже исчез из виду, погнавшись за гусями.

Бежать пришлось долго, прежде чем лис напал на след стаи. Акка уверенно вела подопечных к месту, птицам давно знакомому. Летом к целебным источникам Роннебю устремлялись отдыхающие, а зимой домики для приезжающих пустовали. Здесь-то, на балконах и верандах, и находили приют перелётные птицы и сюда привела на ночлег стаю Акка Кебнекайсе.

Внезапно ночное безмолвие нарушил тоскливый вой: это Смирре, настигнув гусей, снова не смог подобраться к ним и в бессильной злобе громко завыл.

Вой лиса разбудил старую Акку. Видеть его она не могла, но голос узнала сразу.

– Это ты тут шатаешься, Смирре?

– Ну как, понравилась весёлая ночка, которую я вам устроил? – позлорадствовал лис.

– Значит, это ты подослал к нам куницу и выдру? – догадалась Акка.

– Не стану отпираться: я. Вы показали мне гусиные забавы, а теперь позабавлюсь я и не прекращу свою игру до тех пор, пока не изведу всех твоих гусей, пусть даже для этого мне придётся гоняться за вами по всей стране. Но если отдашь мне мальчишку, который столько раз вставал на моём пути, то я готов заключить с тобой мир и никогда больше не трону ни тебя, ни твоих гусей.

– И не надейся: ты не получишь мальчика, – отрезала Акка. – Знай: за него все мы готовы жизнь отдать.

– Ну что ж: если он вам так дорог, – заявил Смирре, – ему первому я и отомщу! Помяни моё слово!

Акка ничего на это не ответила, а лис, глухо проворчав что-то злобное, затих. Нильс не спал и слышал весь разговор. Он и представить себе не мог, что ради него кто-то готов пожертвовать жизнью – прежде подобные мысли никогда не приходили ему в голову. Теперь всё изменилось – Нильс Хольгерссон понял, что должен защищать слабых, жалеть немощных, а любить не только себя.

Бронзовый король и деревянный боцман

Гуси до позднего вечера были в пути, надеясь отыскать надёжное убежище на шхерах, поскольку на суше оставаться было нельзя: лис Смирре шёл за ними по пятам, не щадя себя.

Нильсу, смотревшему с высоты на море, шхеры казались какими-то волшебными видениями, а небо было похоже на свод из зелёного стекла. Море, в молочно-белых клочьях пены, перекатывалось медленными волнами. Чёрными точками выделялись на воде многочисленные островки; даже те, где жили люди и стояли дома, церкви, белые и красные мельницы, были словно вычерчены чёрными линиями на фоне зелёного неба. Мальчику казалось, что землю внизу подменили и он попал в незнакомый, чуждый мир.

Вдруг Нильс увидел внизу нечто удивительное. Это был скалистый остров с высокими чёрными глыбами, между которыми что-то искрилось и отливало золотом, а посредине стоял великан с воздетыми к небу руками. Вокруг острова бушевали волны, казавшиеся морскими чудовищами: китами, акулами – и мальчик решил, что это водяные духи собрались вылезти на сушу, чтобы побороться с троллями. Увидев, что Акка опускается на этот остров, Нильс испугался и воскликнул:

– Нет, нет! Только не сюда!

Однако гуси продолжали снижаться, и мальчик, к своему великому изумлению, увидел, что ошибся. Большие глыбы оказались домами, а блестящие золотые точки – фонарями и освещёнными окнами. Великан, высившийся над островом, оказался собором с двумя колокольнями, а мнимые морские чудовища и водяные – судами, судёнышками и лодками, стоявшими на якоре у берегов. Там же мальчик увидел и военные корабли: одни с необыкновенно большими, наклонёнными назад трубами, другие такие длинные и узкие, что могли бы, как рыбы, скользить по воде.

Увидев военные суда, Нильс догадался, что это за город. Всю жизнь он бредил кораблями, хотя сам имел дело только с бумажными лодочками, которые пускал на пруду в своей деревне. Он знал, что в Швеции есть только один город, где столько военных кораблей: Карлскруна. Его дед когда-то был матросом на одном из таких кораблей и рассказывал внуку про Карлскруну, про большие доки и верфи.

Стая наконец опустилась на колокольню с плоской кровлей. Для тех, кто прятался от лиса, это было вполне подходящее место, и Нильс обрадовался, что хоть в эту ночь может поспать в тепле – под крылом Мартина, – а утром постарается осмотреть верфь и корабли.

Ждать до утра у Нильса не хватило терпения, и, покинув своё убежище, он ловко спустился на землю по молниеотводу и водосточным трубам.

Вскоре мальчик очутился на большой церковной площади, вымощенной булыжником, по которому идти было очень трудно. Деревенские жители всегда испытывают страх, впервые попадая в город с высокими домами, широкими улицами и открытыми площадями, – вот и Нильс растерялся. Глядя на ратушу и собор, с которого только что спустился, он подумал, что лучше бы вернуться назад, на колокольню к гусям.

В этот поздний час на площади не было ни души, а в самом её центре возвышалась статуя на пьедестале. Мальчик подошёл поближе и стал с интересом рассматривать монументальное изваяние, гадая, кто этот рослый господин в треуголке, длинном камзоле, панталонах до колен и ботфортах с пряжками. В руках у него была длинная палка, и, судя по сердитому выражению лица с крючковатым носом и выпяченными губами, можно было подумать, что сейчас он пустит её в ход.

– Хотел бы я знать, кто этот губошлёп! – крикнул Нильс с вызовом.

Он чувствовал себя таким маленьким и несчастным в этот вечер, что дерзостью пытался придать себе уверенности. О статуе Нильс тут же забыл и двинулся дальше, свернув на широкую улицу, ведущую к морю. Но не успел он далеко отойти, как вдруг услышал за спиной шаги: кто-то шёл за ним следом, тяжело ступая по мостовой и постукивая кованой палкой. Неужели это бронзовый человек спустился со своего пьедестала и ходит по городу?!

Нильс бросился бежать, не переставая прислушиваться к тяжёлым шагам.

Теперь он уже не сомневался, что это бронзовый человек: земля дрожала, стёкла в домах дребезжали – кто ж другой мог так идти? Мальчик заволновался, вспомнив, как непочтительно отозвался о великане, и не мог даже оглянуться, чтобы убедиться в справедливости своей догадки.

«Может, он всегда так гуляет по городу по ночам, не всё ж ему стоять на одном месте, – пытался успокоить себя Нильс. – Неужели он рассердился на меня? Я ведь вовсе не хотел его обидеть».

Вместо того чтобы направиться прямо к верфи, мальчик свернул на одну из боковых улиц в надежде скрыться от преследователя, однако бронзовый человек пошёл за ним. Нильс испугался не на шутку: как найти убежище в городе, где двери во всех домах заперты? – и вдруг увидел на противоположной стороне улицы старую деревянную церковь, стоявшую в глубине сада. Ни минуты не раздумывая, он бросился туда. «Только бы успеть войти! Тогда я спасён».

Он побежал по усыпанной песком дорожке и увидел впереди человека, который ему приветливо кивал. «Похоже, он хочет мне помочь», – с надеждой подумал мальчик, но когда подбежал ближе, Нильс остановился в изумлении: человек стоял у края дорожки на невысокой подставке. «Как же он мог мне кивать, если это вовсе и не человек?» Перед Нильсом была грубо вытесанная из дерева скульптура с короткими ногами, широким красным лицом, блестящими чёрными волосами и чёрной бородой. Всё было деревянным – чёрная шляпа, коричневая куртка с чёрным поясом, серые короткие панталоны, такие же чулки и чёрные башмаки. Деревянного человека, как видно, совсем недавно покрасили и покрыли лаком, отчего он блестел в лунном свете. Вид у него был такой добродушный, что мальчик сразу почувствовал к нему доверие. В левой руке человек держал деревянную дощечку, на которой Нильс прочитал:

«Вот оно что! Значит, это он так подаяние собирает!»

И в эту минуту Нильс вспомнил, что дедушка рассказывал ему про деревянного человека и говорил, что все дети города Карлскруна его очень любят. И теперь Нильс понимал почему. Он и сам не мог отойти от этого славного деревянного старичка. На вид ему можно было дать не одну сотню лет, но при этом он выглядел крепким и добродушным.

«Наверное, так выглядели старички в древние времена», – подумал Нильс, совсем позабыв о великане, от которого убегал, но звук тяжёлых шагов вернул его к реальности. Похоже, что и бронзовый человек тоже вошёл в церковный сад.

Мальчик от страха будто врос в землю, но в эту минуту деревянный старичок со скрипом нагнулся и протянул ему свою большую широкую ладонь. Можно было не сомневаться в его добрых намерениях, и Нильс одним прыжком очутился на его ладони. Деревянный человек поднял его и спрятал к себе под шляпу.

Едва он успел опустить руку, как перед ним возник бронзовый великан и так гневно застучал палкой, что деревянный человек пошатнулся на своей подставке. Бронзовый прогремел:

– Кто такой?

Деревянный вздрогнул, и в его старом теле что-то затрещало. Отдав честь, он ответил:

– Розенбум, ваше величество, бывший старший боцман на линейном корабле «Дерзновенный», а после отставки – церковный сторож; посмертно был выточен из дерева и поставлен у церкви вместо кружки для подаяний.

Мальчик слышал, как деревянный человек сказал «ваше величество», и только теперь догадался, что бронзовый великан не кто иной, как король Карл XI, основатель города Карлскруна.

– Чётко отдаёшь рапорт, молодец, – заметил бронзовый человек. – А не видел ли ты маленького мальчишку, который шатается по городу? Это дерзкий наглец, и я хочу его проучить.

Он ещё раз гневно стукнул палкой.

– Я его видел, ваше величество, – ответил деревянный, и Нильс, скорчившийся под шляпой, задрожал от страха. – Здесь-то его не было, а вот мимо пробегал. Думаю, на верфи спрятался.

– Ты думаешь, Розенбум? Ну так спускайся, и пойдём его поищем. Вдвоём-то сподручнее.

Деревянный жалобно проскрипел:

– Всеподданнейше прошу ваше величество разрешить мне остаться на месте. Хоть свежая краска и придала мне блестящий внешний вид, но стар я, внутри давно сгнил и передвигаться не могу.

Король, хоть и бронзовый, даже мысли не мог допустить, чтобы кто-то осмелился ему возражать.

– Это что за отговорки? Ты не желаешь подчиниться приказу короля?! – Он поднял палку и с силой ударил старичка по спине, отчего тот едва не рассыпался. – А ну вперёд, Розенбум!

И они двинулись по широким улицам Карлскруна к верфи. У ворот на часах стоял матрос, но бронзовый человек, не удостоив его даже взглядом, прошёл мимо и толкнул ногой ворота.

Нильс, чуть приподняв деревянную шляпу доброго старичка, прильнул к щёлочке и увидел огромный порт с доками, где стояли военные корабли, вблизи показавшиеся ему настоящими громадинами. «Неудивительно, что издалека они похожи на морские чудовища», – подумал Нильс.

– Где ж, по-твоему, надо его искать, Розенбум? – спросил бронзовый человек.

– Он же маленький – так что сподручнее в модельном зале.

На узкой косе справа от порта сохранились несколько ветхих строений, и бронзовый человек подошёл к одному из них с маленькими окнами и покосившейся крышей, да так ударил палкой в дверь, что она едва не слетела с петель. Они вошли в большое помещение, где во множестве стояли похожие на игрушечные суда с парусной оснасткой. Нильс догадался, что это модели кораблей, построенных в разное время для шведского флота.

У мальчика было достаточно времени хорошо всё рассмотреть, так как бронзовый великан, едва увидев модели, забыл обо всём на свете и принялся сыпать вопросами. Бывший старший боцман рассказывал о каждом корабле как можно подробнее: кто строил, кто командовал, какая судьба постигла. Он знал историю каждого вплоть до того года, когда вышел в отставку. И ему, и бронзовому великану, как выяснилось, больше всего нравились старые деревянные суда, а вот про новые броненосцы старый боцман ничего сказать не мог.

– Я вижу, что про новые корабли ты совсем не знаешь, Розенбум, – сказал бронзовый великан. – Что ж, пойдём посмотрим что-нибудь другое.

Он, похоже, совсем забыл, зачем они пришли на верфь, и Нильс под деревянной шляпой воспрянул духом.

Они заглянули в мастерскую, где шили паруса, и в кузницу, где ковали якоря; посетили машинное отделение и столярный цех; прошлись по деревянным пристаням, где на якорях стояли военные корабли, причём не поленились подняться на каждый.

В завершение они пришли на открытый двор, где были выставлены деревянные фигуры, когда-то украшавшие линейные корабли. Нильса так поразили огромные, страшные лица с крупными резкими чертами, что он невольно съёжился, а бронзовый великан тем временем скомандовал деревянному человеку:

– Шляпу долой перед ними, Розенбум! Они все сражались за наше отечество!

Деревянный человек, так же как и бронзовый король, совсем забыл, зачем они пришли на верфь. Недолго думая, он снял шляпу и воскликнул:

– Слава тому, кто избрал это место для порта, заложил верфь и создал новый флот! Честь и хвала королю, который вызвал всё это к жизни! Ура!

– Спасибо, Розенбум, на добром слове. Отлично сказано! Но что это у тебя такое?

На лысой голове Розенбума стоял во весь свой невеликий рост Нильс Хольгерссон. Подбросив вверх колпачок, он бесстрашно воскликнул:

– Ура, губошлёп!

Бронзовый человек с такой силой ударил палкой о землю, что Нильс вздрогнул и словно очнулся. Солнце всходило, и в его лучах, как предрассветный туман, исчезли оба человека – и бронзовый, и деревянный. Изумлённый Нильс застыл на месте, а над ним уже кружили дикие гуси. Заметив мальчика, Мартин ринулся вниз, подхватил его и унёс под облака.

Мартин и его тайна

Стая направлялась к шхерам, чтобы пощипать травки и восстановить силы, и там увидела сородичей – серых гусей. Те же никак не ожидали встретить здесь диких гусей – обычно Акка держалась подальше от моря, – и принялись расспрашивать Акку, как она здесьоказалась. Дикие гуси начали наперебой рассказывать, как натерпелись от коварного лиса Смирре. Выслушав их сетования, старая гусыня из стаи серых гусей, такая же муд-рая, как и Акка, заметила:

– Этот изгой не даст теперь покоя и будет гнаться за вами до самой Лапландии. На вашем месте я бы сделала крюк на Эланд, чтобы он потерял ваш след. Если хотите от него избавиться, то побудьте несколько дней на южном мысе этого острова. Там достаточно корма да и общество вполне приличное, так что, думаю, не пожалеете.

Это был разумный совет, и гуси решили ему последовать. Подкрепившись, стая взяла курс на Эланд, и хотя никогда прежде не бывала в тех краях, серые гуси так подробно описали, как найти дорогу, что трудностей не возникло.

Дикие гуси опустились на берегу около обширного пастбища, когда остров был окутан густым туманом. Мальчика поразило количество птиц на берегу. Утки и серые гуси щипали траву на лужайках, другие птицы сновали по берегу, нырки ловили рыбу в море, но основная масса пернатых копошилась в водорослях – лакомилась червяками и личинками.

В большинстве своём птицы опускались на остров, чтобы подкрепиться и передохнуть, а затем снова отправлялись в путь. Дикие же гуси собирались задержаться здесь, поэтому принялись осваиваться. На следующее утро они разбрелись по лугу пощипать травки, а Нильс на берегу собирал устричные раковины. Подумав, что вряд ли ещё доведётся когда-нибудь попасть в подобное место, он решил сделать мешочек, чтобы набрать ракушек со съедобными устрицами про запас. На лугу было много сухой осоки, тонкой, но крепкой, и Нильс принялся плести из неё мешок. На эту работу у него ушло немало времени. Зато когда маленький рюкзачок был готов, мальчик остался очень доволен и поспешил к бродившим по лугу диким гусям. Не увидев среди них своего товарища, Нильс удивился и поинтересовался, где он может быть, у Акки.

– Да всё время был тут, но в этом тумане разве заметишь, куда кто отошёл.

Мальчик не на шутку заволновался и стал спрашивать других, не заметили ли они чего-нибудь подозрительного.

«Неужели Мартин заблудился в тумане?» – в тревоге подумал Нильс и бросился искать товарища. Туман скрывал его от чужих глаз, но очень мешал поискам. Мальчик обегал весь берег и дубовую рощу, но Мартина нигде не было.

На остров тем временем спустились сумерки, и безу-тешный Нильс поплёлся обратно – на луг, где паслась стая Акки Кебнекайсе.

И вдруг, о радость, увидел большое белое пятно на лугу. Это же его дорогой Мартин, целый и невредимый! Как выяснилось, он заблудился в тумане и целый день блуждал по острову в поисках стаи. Мальчик обнял гуся и взял с него обещание никогда не отставать от стаи.

На следующее утро, когда Нильс снова отправился собирать ракушки, к нему приковыляли несколько встревоженных гусей и сообщили, что его товарищ опять пропал. Вероятно, заблудился в тумане, как и накануне.

И снова мальчику пришлось его искать. Облазив все уголки, Нильс наткнулся на полуразрушенную стену, окружавшую старинную усадьбу. Перебравшись через неё, он внимательно осмотрел окрестности: рощу, опушки и лужайки, – даже взобрался на плоскогорье с ветряными мельницами, но гуся нигде не было. В отчаянии мальчик решил, что теперь окончательно потерял своего верного друга, как вдруг услышал рядом странные звуки – словно мелкие камушки посыпались на землю, – а оглянувшись, увидел, как что-то шевельнулось возле стены. Нильс подошёл поближе и увидел, что это белый гусь неуклюже взбирается на камни с чем-то длинным в клюве – то ли с водорослями, то ли с какими-то корешками. Гусь не видел мальчика, и тот его не окликнул, решив непременно узнать, куда же второй день подряд исчезает Мартин.

Причина скоро открылась. На груде каменистой осыпи Нильс увидел молодую серую гусыню, которая, заметив белого гуся, радостно вскрикнула. Мальчик подкрался поближе и услышал их разговор. Оказалось, что у серой гусыни повреждено крыло и она не может летать, а стая продолжила путь, оставив её одну. Бедняжка чуть не умерла от голода, но вчера белый гусь услышал жалобные крики, отыскал её и стал приносить корм. Оба они надеялись, что молодая гусыня поправится до того, как стая Акки покинет остров, но пока гусыня не могла не только летать, но и ходить. Мартин, пытаясь её утешить, говорил, что стая пробудет на острове долго. Они ещё немного поболтали, потом он пожелал ей спокойной ночи и пообещал прийти на следующий день.

Нильс притаился, дав гусю отойти подальше, а потом забрался на груду камней. Он был так сердит и намеревался сказать этой гусыне, что белый гусь должен нести его в Лапландию и, конечно же, не останется здесь ради неё, но, увидев подругу Мартина вблизи, понял, почему тот носит ей еду и почему скрывает сей факт от остальных. Серая гусыня оказалась красавицей – чудесная головка, шелковистые перья и кроткие глаза. Увидев мальчика, она попыталась скрыться, но больное крыло мешало ей двигаться.

– Не бойся, – сказал Нильс и остановился на некотором расстоянии от гусыни. – Я – Мальчик-с-пальчик, друг белого гуся Мартина.

Среди животных и птиц иногда встречаются такие создания, которые с первой же минуты располагают к себе. Такой была и эта серая молодая гусыня. Когда Нильс назвал себя, она грациозно склонила головку и заговорила нежным приятным голосом. Мальчик просто ушам своим не поверил: неужели так может говорить самая обыкновенная гусыня?

– Спасибо, что пришёл мне помочь. Я слышала от белого гуся, что на свете нет никого умнее и добрее тебя.

Она произнесла это с таким достоинством и почтением, что мальчик, смутившись, подумал: «Как может быть такой птица? Это, наверное, заколдованная принцесса».

Нильсу очень хотелось ей помочь, и он своими крошечными ручками стал осторожно ощупывать её крыло. Оказалось, что оно не сломано, а только вывихнуто.

– Потерпи немного, – сказал мальчик и резко повернул крыло. Собственно говоря, для первого раза он проделал это быстро и ловко, но, вероятно, причинил птице сильную боль, так как она громко вскрикнула и без чувств упала на камни.

Нильс, испугавшись, что гусыня умерла, одним прыжком спрыгнул на землю и бросился прочь, как будто это он совершил убийство.

Наутро туман рассеялся, и Акка объявила, что пора в путь. Гуси с ней согласились, и только белый возражал, и мальчик догадывался почему: Мартин не хотел расставаться с серой гусыней, – однако предводительница не обратила никакого внимания на его возражения и подняла стаю.

Мальчик сел на спину гуся, и Мартин последовал за остальными, но летел медленно и неохотно. Нильс же радовался, что они покидают остров: его мучила совесть, – но он не решался рассказать другу о том, что произошло. И в то же время его удивило, что Мартин с лёгким сердцем смог покинуть молодую гусыню. Только Нильс об этом подумал, как вдруг гусь повернул назад: он и вправду не смог улететь и бросить её одну-одинёшеньку на верную смерть. В несколько взмахов он долетел до камней, но гусыни там не было.

– Пушинка, Пушинка, где ты? – звал и звал её Мартин, кружа над грудой камней.

«Должно быть, её утащила лиса», – решил мальчик.

И вдруг в ответ послышался знакомый милый голос:

– Я здесь, дорогой, я здесь: плаваю.

И юная гусыня, вынырнув из воды, поведала белому гусаку, как Мальчик-с-пальчик вправил ей крыло, и заключила, что теперь тоже может полететь вместе со всей стаей. Капли воды, как маленькие жемчужины, сверкали на её шелковистых перьях, и Нильс снова подумал, что это, наверно, заколдованная принцесса. Теперь он покидал остров Эланд с лёгким сердцем.

Город на дне моря

А дикие гуси продолжали свой путь вдоль берега моря. Наконец стая Акки Кебнекайсе опустилась на небольшой островок. Наступила тихая ясная ночь. Диким гусям незачем было прятаться в пещеру, и они спали на вершине горы; Нильс же растянулся рядом на сухой траве. Луна сияла так ярко, что мальчик никак не мог заснуть и думал о доме: как там его родители, ждут ли его? По расчётам Нильса, с начала путешествия прошло уже три недели.

Нильс, запрокинув голову, вглядывался в тёмное небо, и вдруг увидел, как большая птица словно вынырнула из-за луны, раскинула крылья и закрыла ими весь лунный диск. А через несколько минут на гору опустился аист и, наклонившись над мальчиком, тронул его клювом. Нильс сразу узнал аиста Эрменриха и приподнялся.

– Я не сплю, господин Эрменрих, очень рад вас видеть. Куда это вы направляетесь и почему летите ночью? Как дела в замке Глимминген? Всё ли там спокойно?

– В такую светлую ночь не до сна, – ответил аист. – Вот я и решил полететь сюда, на островок Карлсен, чтобы тебя проведать, голубчик. Мне сказала одна знакомая чайка, что ваша стая ночует здесь. А в замок Глимминген я ещё не перебрался.

Нильс был рад услышать, что Эрменрих о нём вспомнил. Они ещё долго говорили как старые друзья, и вдруг аист спросил мальчика, не хочет ли он в эту чудную ночь совершить маленькое путешествие.

Нильс, конечно же, согласился, но с тем условием, что вернётся обратно к восходу солнца. Аист обещал, и они пустились в путь.

Эрменрих вместе с мальчиком полетел прямо к луне. Они поднимались всё выше, и вот уже море плескалось где-то далеко-далеко внизу. Но летели они так легко, что Нильс почти не ощущал движения. Когда Эрменрих стал снижаться, мальчику показалось, что они были в полёте совсем недолго, а между тем расстояние преодолели большое.

Они опустились на пустынном берегу моря, и Эрменрих, примостившись на песчаном холмике и поджав ногу, сказал:

– Ты можешь погулять по берегу, Мальчик-с-пальчик, а я пока отдохну. Только смотри не уходи далеко, а то заблудишься. – И аист, изогнув шею, спрятал голову под крыло.

Не прошёл Нильс и двух шагов, как носок его деревянного башмака наткнулся на что-то твёрдое. Он нагнулся и увидел на песке маленькую, позеленевшую от времени медную монету. Нильс даже не подумал поднять эту мелочь и затоптал монету ногой, а когда выпрямился, то, к своему изумлению, увидел в нескольких шагах высокую тёмную стену с большой башней над воротами.

За минуту до того, как мальчик наклонился над монеткой, перед ним ещё сверкало море, а теперь его загородила зубчатая стена с башнями. В том месте, где раньше была песчаная отмель, теперь в стене открылись большие ворота.

Нильс решил, что это какое-то наваждение, мираж, но страха не почувствовал: ему захотелось посмотреть, что же скрывается за этими крепкими стенами, – и он решительно направился к воротам.

Под глубоким сводом, вооружённые длинными топориками, сидели стражники в пышных пёстрых костюмах и играли в кости, да так увлечённо, что даже не заметили крохотного мальчика, когда тот проскользнул мимо них.

Миновав ворота, Нильс оказался на площади, вымощенной каменными плитами. Вокруг возвышались красивые дома, а во все стороны расходились узкие улицы. На площади толпился народ: мужчины в длинных плащах с меховой опушкой и в сдвинутых набекрень беретах, украшенных перьями, с огромными золотыми цепями на груди; женщины – в кружевных чепцах и нарядных платьях. Роскошь и богатство одеяний публики наводили на мысль об особах королевских кровей.

Увиденное напомнило Нильсу картинки из старинной книжки сказок, которую мать иногда вынимала из сундука и показывала ему, – он и поверить не мог, что видит всё это наяву. Но удивительнее всего был сам город: все фасады домов выходили на улицу и были разукрашены один лучше другого. Ничего подобного мальчик никогда не видел.

Нильс бродил по улицам, не переставая удивляться и восхищаться. Это был какой-то особенный город – казалось, все жители вышли на улицу.

Старушки сидели перед дверьми своих домов и пряли, но без прялки, только на веретене. Лавок было столько, что они образовывали целые торговые ряды. Мастеровые тоже работали на улице: дубили кожи, вили верёвки.

Если бы у Нильса было больше времени, то он мог бы многому здесь научиться. Прямо на глазах у прохожих кузнецы ковали латы; ювелиры вставляли драгоценные камни в кольца и браслеты; токари вытачивали на станках различные детали, сапожники пришивали подошвы к мягким башмакам; ткачи вплетали золотые нити в ткани, а золотошвейки вышивали канителью. Жаль, мальчик нигде не мог задержаться: надо было успеть всё осмотреть. Он опасался, что этот чудесный город исчезнет так же внезапно, как и возник.

Все улицы в городе заканчивались у высокой зубчатой стены с многочисленными башнями, по верху которой расхаживали стражники в латах и шлемах.

Обежав весь город, Нильс очутился у городских ворот, выходивших к морю и порту. Здесь стояли старинные вёсельные суда: одни под погрузкой, другие только пришвартовывались. Около товарных складов суетились носильщики и купцы; повсюду царило оживление. Но и здесь мальчик не мог задержаться, так что поспешил обратно в город, на большую площадь, к собору с тремя высокими колокольнями и стрельчатыми арками.

Решив, что все достопримечательности уже осмотрел, Нильс замедлил шаг, свернул на одну из боковых улочек. Здесь также было многолюдно: народ толпился перед лавочками, где купцы разворачивали на прилавках атласные ткани, золотую парчу, нежный бархат, прозрачные платки и тончайшие кружева.

Когда Нильс мчался по улицам города, никто не обращал на него внимания, теперь же он медленно брёл, оглядываясь по сторонам, и это не осталось незамеченным: один из купцов, желая привлечь его внимание, улыбался и даже развернул перед ним штуку дивного бархата. Мальчик в ответ лишь отрицательно покачал головой: «Никогда в жизни у меня не будет столько денег, чтобы купить хоть кусочек этой материи».

Теперь его заметили и другие торговцы: из каждой лавки раздавались оклики; купцы бросали своих богато одетых покупателей, доставали самые лучшие товары и торопливо выкладывали на прилавки, – но Нильс нигде не останавливался. И тут случилось невообразимое: один из купцов, перемахнув через прилавок, схватил его за руку и потащил показывать серебряную парчу и яркие тканые ковры. Мальчик невольно рассмеялся: неужели торговцы не понимают, что бедняки не могут покупать такие дорогие товары! Нильс развёл руками, показывая, что у него ничего нет, но в ответ купец поднял один палец, поманил мальчика и похлопал по прилавку, где лежали роскошные вещи.

«Неужели всё это продаётся за одну монету?» – с удивлением подумал Нильс. И, будто прочитав его мысли, купец вынул мелкую потёртую монету и показал ему. Видимо, он во что бы то ни стало хотел что-нибудь сбыть, так как поставил на прилавок ещё два больших тяжёлых серебряных кубка.

Смущённый Нильс сделал вид, что роется в карманах в поисках монеты, хотя, конечно, хорошо знал, что его карманы пусты. Вокруг уже собралась толпа: все с интересом наблюдали, чем кончится торг. Увидев, что мальчик полез в карман, купцы принялись наперебой предлагать ему золотые и серебряные украшения, и все знаками показывали, что в уплату требуют только одну мелкую монетку. Нильсу пришлось вывернуть все карманы, но ни в одном, конечно, ничего не было. У почтенных купцов, к изумлению мальчика, на глаза навернулись слёзы, и ему стало так жаль этих людей, что он задумался, как бы им помочь, и вдруг вспомнил о позеленевшей медной монете, которую видел на берегу.

Нильс со всех ног бросился к тому месту, где валялась монета. К счастью, никто её не подобрал, и мальчик быстро нашёл древнюю монетку. Обрадованный, он уже хотел было вернуться в город, но не увидел перед собой ни городской стены, ни ворот, ни стражников. Город исчез, только морская гладь расстилалась перед Нильсом. Мальчик застыл на месте, не зная, что и думать, и от огорчения едва не заплакал, но в эту минуту кто-то ткнул его в плечо. Подняв голову, Нильс увидел Эрменриха.

– Ты, как и я, похоже, спишь стоя? – Появление аиста вывело мальчика из оцепенения.

– Ах, господин Эрменрих! – воскликнул Нильс. – Что это за город тут сейчас был?

– Город? – с сомнением переспросил аист. – Это тебе, наверное, приснилось.

– Да нет же, я не спал.

И Нильс рассказал аисту обо всём, что увидел.

Эрменрих внимательно слушал, а когда рассказ подошёл к концу, заметил:

– Думаю, ты всё-таки заснул на берегу и всё это видел во сне. Но знаешь, я припоминаю, что однажды ворон Батаки – а он слывёт самым учёным среди птиц – поведал мне, будто в давние времена здесь находился город под названием Винета, да такой богатый и красивый, что никакие другие города не могли сравниться с ним. Только вот его жители были очень тщеславны и высокомерны, не жаловали чужестранцев, опасаясь зависти и недобрых намерений, за что и пострадали: город был затоплен и погрузился в море. Только вот что интересно: жители не погибли, а город не разрушился, и раз в сто лет среди ночи он восстаёт из пучин морских во всём своём величии и пребывает на земле ровно один час.

– Так значит, его-то я и видел! – взволнованно воскликнул Нильс.

– Если же за этот час, – продолжал аист, будто и не слышал мальчика, – ни одному купцу в Винете не удастся хоть что-то продать кому бы то ни было из живущих на земле, то город снова погружается в воду. Если б у тебя, Мальчик-с-пальчик, была с собой хоть самая мелкая монета, то город остался бы на берегу.

– Ах, господин Эрменрих! Теперь я, кажется, догадался, почему мы прилетели сюда ночью: вы думали, что я смогу спасти этот чудесный город. Мне так жаль! Если б я только знал раньше…

Нильс закрыл лицо руками и разрыдался. И трудно было сказать, кто больше горевал – мальчик или аист Эрменрих.

* * *

На следующий день дикие гуси собрались лететь к острову Готланд, причём выбрали этот путь ради Нильса. И Мартин, и другие гуси заметили, что уже два дня мальчик был молчалив и о чём-то грустил. А тот и вправду пребывал в печали, не в силах забыть чудесным образом явившийся ему город. Перед его мысленным взором стояли красивые дома, величественный собор, шумные улицы. «Ах, если б мне удалось вернуть всё это к жизни, – думал Нильс. – Какое несчастье, что такая красота скрыта на дне моря!»

Акка и белый гусь, узнав о причине его печали, убеждали мальчика, что это был всего лишь сон, но он-то знал, что всё это видел в действительности.

– Если Мальчик-с-пальчик сокрушается о чудесном городе, то я, кажется, знаю, как его утешить. Надо показать ему одно место, краше которого нет на Земле, – предложила старая гусыня Какси, многое повидавшая на своём веку.

И вся стая отправилась к острову Готланд – в то самое место. И действительно, скоро грусть Нильса уступила место любопытству, с которым он смотрел вниз, на землю. Погода была почти летняя, и деревья уже покрылись пухлыми почками, а луга зазеленели: на тополях качались длинные тонкие серёжки, а на кустах у деревенских домиков появились нежно-зелёные листочки.

Вскоре гуси повернули на запад. Теперь перед ними снова расстилалось необъятное синее море, а впереди, у самого берега, раскинулся сказочный город. Близился закат, и стена, окружавшая город, а также башни и высокие готические дома и церкви казались совсем чёрными на фоне всё ещё светлого неба. Нильса охватило волнение – так этот город был похож на тот, что предстал его взору ночью, – но когда гуси подлетели ближе, понял, что зрение его обмануло. Разве можно сравнить человека в нарядных одеждах, усыпанных драгоценными камнями, с нищим в лохмотьях?

Вполне возможно, что и этот город некогда был таким же прекрасным, как Винета, судя по стене с высокими башнями и резными воротами. Сейчас на башнях не было крыш, ворота стояли распахнутыми – от прежнего великолепия не осталось и следа, уцелели только каменные стены.

Вглядываясь в раскинувшийся внизу город, Нильс видел множество невысоких домишек – лишь кое-где попадались островерхие здания или старинные церкви, но и на их фасадах не было ни искусной резьбы, ни каких-либо иных украшений. Видел мальчик и узкие улицы, безлюдные и тихие в этот вечер, а перед глазами вставала совсем иная картина: шумная площадь, толпы разодетых горожан, лавки с богатыми товарами, всевозможные мастерские.

Нильс Хольгерссон смотрел вниз и не замечал, что домики хоть и маленькие, но уютные, с красными геранями на балкончиках, как не видел ни садов с тенистыми аллеями, ни живописных развалин, увитых плющом. Его пора-зило пышное великолепие прошлого, а неброское обаяние настоящего осталось им незамеченным.

Дикие гуси, устроившись на ночлег в развалинах старой церквушки на окраине города, вскоре заснули, а Нильс ещё долго сидел, глядя через дыру в крыше на звёзды, мерцавшие в небе, и думал, что волшебный город, который он видел, тоже со временем пришёл бы в упадок под разрушительным действием времени, так что, может, и к лучшему, что он исчез в пучине морской, но сохранил своё великолепие.

Приманка

Отдохнув и поднабравшись сил, стая Акки Кебнекайсе снова тронулась в путь. Вскоре море осталось позади, и вот уже гуси достигли плодородной долины, посреди которой раскинулось озеро Токерн, такое огромное, что его можно было принять за море.

В прежние времена крестьяне пытались осушить озеро и отвоевать у него плодородную землю, чтобы сеять хлеб, но им это не удалось, и озеро осталось на своём месте, хотя со временем и обмелело: берега его сделались топкими и болотистыми, а из воды поднялись небольшие илистые островки.

На берегах Токерна царствует камыш: нигде больше нет таких густых зарослей, к тому же таких высоких – лодка пробивается сквозь них с трудом. К воде можно подобраться только в тех местах, где люди его вырубили. И пусть камыш не подпускает к озеру местных жителей, зато надёжно защищает всякую живность: в укромных местечках водоплавающие птицы кладут яйца и выводят птенцов, не опасаясь вражеского нападения и не испытывая недостатка в пище.

Токерн – самое большое птичье озеро в стране, и первыми здесь поселились дикие утки, которых и теперь тысячи. Только неизвестно, сколько ещё продлится птичье господство в камышах, – надежду осушить озеро люди не оставили. Если когда-нибудь это произойдёт, то многотысячным стаям птиц придётся покинуть привычное место.

В ту пору, когда Нильс Хольгерссон отправился путешествовать с дикими гусями, на Токерне появился дикий селезень по имени Ярро, совсем ещё юный – девяти месяцев от роду, – и это была его первая весна. Он только что возвратился из Северной Африки, но прилетел слишком рано, когда озеро было ещё затянуто льдом. И вот однажды, когда селезни летали над озером, раздались выстрелы, и одна пуля попала в Ярро. Опасаясь попасть в руки охотнику, который его подстрелил, молодой селезень, собрав все оставшиеся силы, полетел прочь от озера, но надолго его не хватило: раненая птица рухнула у дверей деревенского дома.

Находившийся в это время во дворе работник, увидев селезня, поднял его и принёс в дом. Хозяйка, молодая женщина с добрым лицом, взяла птицу и внимательно осмотрела тёмно-зелёную блестящую голову, белое горлышко, красно-коричневую спину и синие, с перламутровым отливом крылья. Обнаружив рану, женщина вытерла кровь и уложила селезня в корзину.

А Ярро хлопал крыльями и пытался вырваться из её рук, решив, что его хотят убить, но, убедившись, что у женщины не было такого намерения, успокоился и с облегчением вытянулся на подстилке. Только теперь он почувствовал, как ослабел от боли и потери крови. Хозяйка взяла корзину, чтобы отнести поближе к тёплой печке, но не успела даже поставить на пол, как Ярро закрыл глаза и заснул.

Проснулся он оттого, что его кто-то тормошил, а когда открыл глаза, чуть не потерял сознание от страха: перед ним стоял тот, кого селезень боялся больше всех на свете, – охотничий пёс по кличке Цезарь. Ярро не забыл, как часто прошлым летом сжималось от ужаса его сердечко, когда он, ещё желторотый птенец, слышал в камышах крики: «Спасайтесь! Цезарь идёт!»

И теперь, увидев огромную псину с разинутой пастью перед собой, бедняга решил, что вот и пришла его смерть.

– Кто ты? Как ты здесь очутился? Ведь твой дом в камышах на озере? – проворчал Цезарь.

Ярро с великим трудом вымолвил в ответ:

– Меня ранил охотник, а твоя хозяйка пожалела.

– Значит, они намерены тебя выходить. По мне, так лучше б сразу съели. Впрочем, мои хозяева славные люди, так что не бойся: никто не обидит.

Цезарь отошёл от корзины и лёг у очага, а Ярро, поняв, что опасность миновала, снова заснул. Спал селезень долго, а когда открыл глаза, первое, что увидел перед собой, – две миски: с зерном и водой. Он хоть и был ещё слаб, но так проголодался, что с жадностью набросился на еду. Хозяйка, заметив это, подошла к Ярро и ласково погладила. Несколько дней селезень только и делал, что ел и спал.

И вот в одно прекрасное утро он почувствовал, что вполне окреп, вылез из корзины и заковылял по полу, но через несколько шагов споткнулся, упал и уже не мог встать. Рядом тут же оказался Цезарь с разинутой пастью.

Ярро в ужасе замер, подумав, что пёс хочет его загрызть, но тот бережно подхватил его и отнёс в корзину. С тех пор Ярро перестал бояться Цезаря и даже подходил к его излюбленному месту у очага и ложился рядом. Они настолько подружились, что селезень нередко засыпал, улёгшись между лапами пса. Но ещё больше он привязался к хозяйке: тёрся головой об её руку, когда приносила ему корм, а когда выходила из комнаты, горестно вздыхал.

В деревенской избе Ярро напрочь позабыл, что собак и людей следует опасаться: теперь они казались ему добрыми и ласковыми. Очень хотелось селезню поскорее выздороветь, чтобы полететь на Токерн и рассказать диким уткам, какие добрые и вовсе не страшные их заклятые враги.

Единственным существом в доме, с которым не удалось подружиться, была кошка Клорина. Нет, она не обижала Ярро, но каждый раз пыталась внушить ему недоверие к людям, нашёптывая:

– Думаешь, они заботятся о тебе бескорыстно? Погоди, вот откормят получше и свернут тебе шею. Уж я-то людей хорошо знаю!

Ярро очень огорчали слова кошки. Он не мог себе представить, чтобы хозяйка или её маленький сынок, который играл с ним часами, свернули ему шею. Они любят его так же искренне, как он их, – в этом Ярро не сомневался.

Однажды Ярро и Цезарь лежали на своём излюбленном месте возле очага, и Клорина, сидя на печке, взялась за своё:

– Вот интересно: что вы станете делать, когда озеро осушат и превратят в поле?

– О чём ты, Клорина? Неужели такое возможно? – воскликнул Ярро испуганно.

– Ах, я забыла, что ты не понимаешь человеческую речь, как мы с Цезарем, иначе знал бы, о чём говорили приходившие вчера люди. Так вот, всю воду из Токерна спустят, и на будущий год дно озера будет сухое, как этот пол. Вот я и хотела бы знать, куда вы, дикие утки, тогда денетесь.

– Какая же ты вредина! – крикнул Ярро. – Тебе непременно хочется, чтобы птицы считали людей своими врагами. Я тебе не верю, ведь всем известно, что Токерн – прибежище диких уток.

Однако кошка не унималась:

– Ты считаешь меня лгуньей? Ну так спроси у Цезаря: он вчера вечером тоже был в комнате.

Ярро с надеждой посмотрел на пса:

– Скажи, что Клорина всё это придумала!

Цезарь во время этого разговора вёл себя очень странно: вначале прислушивался со вниманием, но лишь только Ярро обратился к нему, положил морду на передние лапы и прикрыл глаза. Кошка, бросив на пса насмешливый взгляд, сказала селезню:

– Он не станет тебе отвечать, как все собаки, не желает признавать, что люди способны творить зло, но я говорю тебе сущую правду.

Ярро, не удостоив кошку ответом, снова обернулся к Цезарю и крикнул в самое ухо:

– Ну, Цезарь, скажи ты ей, что это неправда: не может быть, чтобы люди хотели нас выгнать!

И вдруг пёс вскочил и рявкнул на кошку:

– Придётся научить тебя молчать, когда я сплю. Конечно, мне известно, что люди собираются в этом году осушить озеро, но об этом говорят уже много лет, только вот пока ничего не сделали. Не верю я, что Токерн когда-нибудь осушат: что же тогда станется с охотой? – и не понимаю, чему ты радуешься. Нам-то какая выгода оттого, что на озере не будет птиц?!

Скоро Ярро уже настолько поправился, что смог перелететь через комнату. Хозяйка за это нежно погладила его, а мальчик принёс свежей, только что пробившейся травки. Селезень знал, что скоро улетит на Токерн, но разлучаться с людьми ему было жаль: не лучше ли остаться здесь навсегда?

И вот настал тот день, когда Ярро покинул уютное жилище. Случилось это рано утром. Хозяйка накинула селезню на крылья силки, не позволявшие летать, отдала птицу работнику, который нашёл его во дворе, и тот с Ярро под мышкой отправился к озеру в сопровождении Цезаря, который понял, что друга отправляют восвояси, и затрусил за ними следом.

Пока Ярро выздоравливал, лёд на озере уже растаял, из воды торчал сухой прошлогодний камыш, но водоросли начали давать побеги и кое-где над водой уже появились зелёные стебельки. Возвратились и перелётные птицы.

Работник сел в лодку, положил селезня на дно, подождал, пока запрыгнет Цезарь, и отчалил. Ярро был рад покататься по озеру, но не мог понять, зачем его связали: ведь он не думал убегать. Цезарь, молчаливый в это утро, лежал на дне лодки, уткнувшись мордой в лапы. И только одно обстоятельство показалось Ярро особенно подозрительным: работник взял с собой ружьё. Причалив лодку у поросшего камышом островка, он наломал сухих стеблей, сложил их в кучу и прилёг за ней. Ярро, опутанному силками и привязанному к лодке длинной верёвкой, было позволено погулять по мелководью.

Вдруг селезень увидел вдалеке молодых уток, с которыми летал наперегонки над озером, и окликнул их громким кряканьем. Утки услышали его, и вся ватага поплыла к островку.

Когда они приблизились, Ярро начал было рассказывать о своём чудесном спасении и о доброте людей, как вдруг за его спиной прогремели выстрелы. Три утки замертво упали в заросли камышей. Цезарь тут же прыгнул в воду и подобрал их.

Только тогда Ярро понял, что люди спасли его, чтобы превратить в приманку, и это им удалось: по его вине погибли три утки!

Как же теперь жить дальше?! Ярро казалось, что даже Цезарь смотрит на него с презрением. И когда они вернулись домой, селезень не решился лечь около собаки.

На следующее утро Ярро опять отвезли к маленькому островку. И на этот раз он увидел знакомых уток, но когда они направились к нему, селезень закричал:

– Прочь! Прочь! Берегитесь! Летите назад! За камышами охотник! Я приманка.

Кряквы, услышав его крики, улетели прочь. Так же предупреждал Ярро и других птиц, приближавшихся к островку.

На этот раз работник возвратился домой с пустыми руками, но Ярро уже не мог жить безмятежно рядом с людьми, поскольку страдал от одной только мысли, что те обманули его – оказывается, они никогда его не любили. Теперь, когда хозяйка или мальчик приближались к нему, он прятал голову под крыло и притворялся спящим.

И вот однажды, неся свою печальную службу на озере, Ярро увидел плывущее гнездо нырка. В этом не было ничего удивительного: нырки устраивают свои гнёзда так, что они могут плавать по воде как лодки, – но селезень не сводил с него глаз, поскольку гнездо так уверенно плыло прямо к островку, словно им кто-то управлял.

Когда гнездо было совсем близко, Ярро увидел, что в нём сидит крошечный человечек и гребёт, как вёслами, двумя щепками. Человечек крикнул селезню:

– Я знаю о твоей беде, Ярро, и хочу помочь! Подойди как можно ближе к воде и будь готов взлететь. Ты сейчас будешь свободен!

Гнездо причалило к островку, но маленький гребец не вышел, а спрятался между стеблями камыша. Ярро не двигался: при мысли о том, что его спасителя могут обнаружить, он словно оцепенел.

Вдруг над ними появилась стая диких гусей. Ярро встрепенулся и громкими криками стал их предостерегать, но гуси не улетали, а, напротив, принялись кружить над островком. К счастью, стая держалась на недосягаемой высоте, но работник не удержался и выстрелил наудачу. Как только работник взялся за ружьё, маленький человечек выскочил из гнезда, выхватил крошечный нож и ловко перерезал силки на крыльях селезня.

– Улетай скорее, Ярро, пока работник не перезарядил ружьё! – крикнул мальчуган и, вскочив в гнездо, оттолкнулся от берега.

Охотник, не сводивший глаз с гусей, даже не заметил, что селезень освобождён, но Цезарь всё видел и, когда Ярро взмахнул крыльями, бросился к нему в попытке удержать. Селезень издал жалобный крик, а мальчик, его спаситель, бесстрашно обратился к псу:

– Если тебе знакомо такое понятие, как «честь», то ты не станешь использовать благородную птицу как приманку.

Цезарь оскалился, но всё же выпустил Ярро, сказав на прощание:

– Лети, Ярро! Ты достоин лучшей участи. А я пытался тебя удержать лишь потому, что очень привязался к тебе.

* * *

В доме и вправду стало скучно без Ярро. Собака и кошка уже привыкли спорить из-за него, а хозяйке недоставало весёлого кряканья, которым встречал её селезень. Но больше всего тосковал по нему хозяйский сынок, маленький Пер Ола. Мальчику было всего три года, и первым его другом стал Ярро. Когда малышу сказали, что селезень улетел на озеро, к другим уткам, он стал думать, как бы вернуть друга.

Пер Ола часто разговаривал с Ярро, когда тот лежал в своей корзине, и был уверен, что селезень понимает его лепет. Мальчик не раз просил мать пойти с ним на озеро и позвать Ярро назад, но та, занятая делами, лишь отмахивалась. Пер Ола, единственный ребёнок в семье, привык играть один, а обязанность присматривать за малышом лежала на верном Цезаре. Так было всегда, но после исчезновения селезня верный пёс так затосковал и погрузился в грустные мысли, что совсем забыл о ребёнке.

Очутившись во дворе без присмотра, Пер Ола решил отправиться к озеру отыскать Ярро. Он открыл калитку и потопал по узенькой тропинке. Пока его могли видеть из дому, малыш шёл медленно, а потом пустился бежать, опасаясь, что мать или кто другой окликнут его и вернут.

На берегу озера мальчик стал звать селезня, но тот не отзывался, и тогда он решил поискать Ярро на воде. У берега без привязи стояла старая, рассохшаяся лодчонка, которая никому уже не было нужна, и Пер Ола забрался в неё, не обращая внимания на то, что на дне стояла вода. Грести малыш не умел, а потому принялся раскачивать лодку, и благодаря половодью ему удалось выбраться на открытую воду. Мальчуган плыл на утлой лодчонке по Токерну и звал любимого Ярро.

Стоило лодке покачаться на волнах, как вода хлынула во все щели, а Пер Ола сидел себе на скамье и окликал каждую встречную птицу. И в конце концов Ярро показался. Услышав, как кто-то зовёт его по имени, данному ему людьми, он узнал голос своего маленького друга и очень обрадовался: значит, кто-то всё же искренне любил его! Он помчался на голос мальчика, опустился в лодку рядом с ним и позволил себя приласкать. Оба были безмерно счастливы. И тут Ярро заметил, что лодка до половины наполнилась водой и в любую минуту могла затонуть. Селезень, как мог, пытался показать мальчику, что надо направляться к берегу, но Пер Ола его не понимал. Тогда, ни минуты не медля, Ярро полетел за помощью.

Вскоре он вернулся и принёс на спине человечка, который был меньше самого малыша. Если бы он не двигался и не говорил, Пер Ола принял бы его за куклу. Человечек сказал малышу, чтобы он взял длинный шест, лежавший на дне лодки, и попробовал двинуться к одному из островков. Мальчуган послушался, и они принялись вдвоём налегать на шест. Общими усилиями им наконец удалось добраться до островка, поросшего камышом. Здесь маленький человечек велел мальчику выйти. Едва Пер Ола ступил на берег, как лодка наполнилась до краёв водой и пошла ко дну.

Тем временем дома хватились малыша и бросились искать. Отец и мать осмотрели сараи, погреб, заглянули даже в колодец, но ребёнка нигде не было. Поискали у соседей, а потом кинулись к озеру.

После полудня на берегу у причала они обнаружили следы мальчика и увидели, что старой гнилой лодки нет на обычном месте. Мать тут же вспомнила, как сын настойчиво тянул её к озеру, как хотел вернуть Ярро, и поняла, что малыш отправился на поиски селезня.

Родители, соседи и работники попрыгали в лодки и отправились искать мальчика по всему озеру. Поиски продолжались до самого вечера, но безуспешно. Оставалось лишь предположить, что старая лодка затонула и малыш лежит на дне озера.

Стемнело, все участники поисков разошлись по домам, и только мать мальчика всё бродила вдоль озера, не в силах поверить, что её сын утонул, и продолжала поиски. Женщина продиралась через камыши, брела по топкому берегу. Сердце у неё билось, как птица. Она была в полном отчаянии, но не плакала, а лишь звала сына пронзительным, жалобным голосом.

А кругом так же жалобно кричали птицы. Женщине казалось, что они тоже о чём-то горюют и жалуются на свою горькую судьбу. «Может, и у них случилось несчастье, – подумала она. – Впрочем, какое несчастье может быть у глупых птиц?!»

Вскоре и солнце зашло, но птицы так и не успокоились: воздух оглашался их пронзительными криками, разрывавшими сердце несчастной матери.

Горе вернуло женщине сострадание. Ей казалось, что теперь она понимает, о чём тоскуют птицы: эти живые создания тревожатся о своих детях и жилищах, из которых люди хотят их изгнать. Куда они полетят, когда не станет озера Токерн? Где станут выводить птенцов, чем будут их кормить?

Она вдруг подумала о том, что уже завтра должны начаться работы на озере, а её мальчик как раз накануне отправился искать своего друга.

«А может, это знак свыше, что не надо трогать озеро, не надо спорить с природой?» – в своём горе думала женщина.

Вернувшись домой глубокой ночью, она поговорила с мужем об озере и о птицах и добавила, что гибель сына открыла ей глаза на их жестокий замысел, – ведь именно отец мальчика ратовал за план осушения озера, чтобы оставить в наследство сыну вдвое больше земли, чем сам когда-то получил от своих родителей. Кому теперь нужны его земли?

– Да, ты права: не надо трогать озеро, – согласился муж. – Завтра поговорю с остальными и попробую убедить их оставить всё по-старому.

Цезарь, прислушивавшийся к их разговору, когда хозяин произнёс последние слова, подошёл к хозяйке и стал тянуть за юбку.

– Чего тебе, Цезарь? – Хозяйка хотела было отогнать пса, но, внимательно посмотрев на него, воскликнула: – Уж не знаешь ли ты, где наш сынок?!

Цезарь, залаяв, кинулся к двери, и женщина распахнула её. Пёс помчался к Токерну, хозяйка – за ним, и вскоре малыша нашли.

Пер Ола весело провёл день с Мальчиком-с-пальчиком и серыми гусями, но теперь расплакался, потому что был голоден и боялся темноты. И как же он обрадовался, когда увидел Цезаря, а потом мать и отца!

Наказание Смирре

С тех пор как дикие гуси вместе с Нильсом покинули Токерн, минула неделя. За это время стая пролетала над горами, скалистыми берегами, озёрами, реками и лесами, над городами и селениями. В один из дней Нильс заметил внизу, на земле, крошечную фигуру, которая двигалась в том же направлении, что и гуси. Сначала мальчик принял её за собаку, но, вглядевшись, узнал рыжего лиса и громко крикнул:

– Матушка Акка, Смирре напал на наш след: надо лететь быстрее!

Предводительница услышала Нильса, и скоро гуси оставили Смирре далеко позади.

К озеру Мелар стая подлетела, когда небо было затянуто тучами и лил дождь. Снег в лесах быстро таял, и потоки воды неслись к озеру, переполняя его.

Наводнение всполошило не только людей. Утки, отложившие яйца в прибрежных зарослях, землеройки и полевые мыши, обитавшие с детёнышами на берегах, даже гордые лебеди забеспокоились, опасаясь, что гнёзда с яйцами погибнут.

А тем временем лис Смирре добрался до этих мест и решил заночевать в берёзовой роще на невысоком холме. Уставший и вымокший до последнего волоска, Смирре думал о диких гусях и мальчишке-коротышке, ломая голову, где же теперь их искать. Он снова потерял их след, и опять из-за этого несносного человечка. И вдруг лис увидел почтового голубя Агара, который сидел на ветке соседней берёзы.

– Какая удача, Агар, что я тебя встретил! – воскликнул Смирре. – Может, ты знаешь, не пролетала ли здесь Акка Кебнекайсе со своей стаей?

– Знать-то знаю, да тебе не скажу, – ответил голубь.

– Да мне и ни к чему, – заявил лис. – Только вот у меня к ней поручение. Ты, верно, знаешь, что на озере наводнение и у местных лебедей гибнут гнёзда с яйцами. Так что, похоже, не видать им потомства. Дагаклар, король лебедей, прослышал о человечке, который сопровождает диких гусей и который помог уже многим птицам. Вот он и послал меня спросить Акку, не согласится ли она прилететь с мальчиком к ним на помощь.

– Пожалуй, поручение я передам, – согласился голубь, – но не понимаю, как такой кроха может выручить лебедей.

– Я тоже не понимаю, но из любой неприятности он находит способ выпутаться. Уж кому это знать, как не мне!

– Удивляюсь, что Дагаклар передает поручение гусям через лиса, – заметил Агар.

– Ты прав: мы вообще-то враги, – вкрадчиво сказал лис, – но в минуту крайней опасности надо помогать друг другу. Пожалуй, не стоит говорить Акке, что просьбу Дагаклара передал тебе я, – ведь она такая недоверчивая!

Голубь Агар честно исполнил поручение. Как только старая гусыня услышала, что лебеди нуждаются в её помощи, так сразу же поспешила к ним. Прилетев со своей стаей вечером, она сразу увидела, что лебединые гнёзда сорваны со своих мест и ветер носит их по воде. Иные даже развалились, несколько штук затонуло, и яйца, лежавшие в них, теперь белели под водой на мелководье.

Признаться, Акка очень удивилась, что лебеди послали за ней, но посчитала это за честь для себя и, ни минуты не медля, отправилась на выручку. А лебеди и не думали звать посторонних на помощь и не подозревали о хитром плане пройдохи Смирре.

Приближаясь клебедям, Акка велела сопровождавшим её гусям плыть в одну линию и на равном расстоянии друг от друга, добавив:

– Плывите спокойно, но быстро. Не рассматривайте лебедей, словно в жизни не видели никого красивее, и не обращайте внимания на то, что они вам будут говорить.

Акка не в первый раз встречалась с королевской четой лебедей, и ей всегда оказывали уважение как почтенной и мудрой птице, но не любила проплывать между лебедями, окружавшими короля с королевой. Никогда она не чувствовала себя такой маленькой и невзрачной, как среди этих величественных и гордых птиц. К тому же каждый раз ей вслед раздавались обидные насмешки, однако благоразумная Акка не обращала на это внимания.

На сей раз всё было иначе: лебеди почтенно расступались, и дикие гуси словно плыли по улице, окаймлённой белоснежными крыльями. Как хороши были в этот момент птицы! Желая блеснуть перед гостями, лебеди раскидывали свои крылья, словно надували паруса. Никаких обидных замечаний они не высказывали, и Акка дивилась: «Должно быть, это Дагаклар велел им держаться повежливее».

Но вдруг в одну секунду всё изменилось – лебеди увидели белого гуся, который плыл позади всех. Раздался шёпот изумления и злобные возгласы.

– Это что за чудеса? – воскликнул один лебедь. – С чего это гусь вырядился в белые перья?

– Может, они думают, что станут похожи на лебедей? – послышалось со всех сторон.

– Должно быть, это сам гусиный король, – подсмеивались одни.

– Да он просто наглец! – кричали другие.

Мартин помнил, как Акка приказала не обращать внимания на то, что будут говорить лебеди, поэтому не глядел на них и молча плыл за гусями. А лебеди между тем становились всё несноснее: отовсюду раздавалось злобное шипение.

– Что за лягушка едет на нём верхом? Может, гуси решили, что мы не узнаем лягушку, если она нацепит человеческое платье?!

Лебеди, только что сохранявшие строгий порядок, теперь теснились, напирая друг на друга: всем хотелось пробраться поближе, чтобы посмотреть на белого гуся.

Акка уже хотела обратиться к Дагаклару и спросить, зачем звал, как вдруг лебединый король, заметив переполох, с неудовольствием воскликнул:

– Что за шум? Ведь я приказал, чтобы держались вежливо с чужаками!

Королева-лебедь Снофрида поплыла к своим подданным, чтобы утихомирить, но быстро возвратилась и взволнованно воскликнула:

– Там белый гусь! Просто стыдно смотреть. Неудивительно, что лебеди подняли такой шум.

– Белый дикий гусь?! – изумился Дагаклар. – Вздор! Таких не бывает. Тебе, верно, показалось. Я сам с ним разберусь!

И король-лебедь, самый сильный в стае, двинулся вперёд, расталкивая остальных, прямо к Мартину. Увидев, что это и на самом деле гусь, он разъярился так, что аж зашипел, кинулся на чужака и вырвал у него несколько перьев.

– Будешь знать, как устраивать маскарад перед лебедями!

– Лети, Мартин, лети прочь! – крикнула Акка, понимая, что лебеди способны ощипать белого гусака наголо.

– Улетай скорее, Мартин! – закричал и Нильс.

Однако лебеди так плотно обступили гуся, что он не мог взмахнуть крыльями, и со всех сторон к нему потянулись крепкие клювы.

Мартин, защищаясь, кусал и клевал обидчиков, другие гуси тоже вступили в схватку с лебедями. Нетрудно предположить, как печально могла бы закончиться эта драка, если бы не подоспела неожиданная помощь.

Маленькая птичка-краснохвостка увидела, что диким гусям приходится туго, и издала пронзительный крик, каким мелкие птицы призывают на помощь, спасаясь от коршуна или ястреба. И тут же со всех сторон помчались к лебединой бухте целые тучи мелких пташек. Пусть они маленькие и слабосильные, но их было столько, что лебеди буквально остолбенели. Птахи так верещали, махали крыльями и мелькали перед глазами лебедей, что те не могли поднять голову. При этом ещё и раздавались крики:

– Позор вам, заносчивые лебеди! Стыдитесь!

Вся эта суматоха продолжалась несколько минут, но когда птахи улетели и лебеди опомнились, диких гусей уже и след простыл.

* * *

Преследовать стаю гордые лебеди не стали – посчитали это ниже своего достоинства, – и гуси спокойно расположились на отдых в камышах. А вот Нильс никак не мог заснуть, жестоко страдая от голода. «Надо бы разыскать человеческое жилище и раздобыть что-нибудь поесть», – размышлял мальчик.

Найти подходящее средство для того, чтобы можно было плыть по озеру, такому крохе не составило труда. Недолго думая, Нильс вскочил на обломок доски, который приметил в зарослях камышей, выудил из воды палочку покрепче и поплыл к берегу – туда, где заросли были частично вырублены.

Едва причалив, Нильс услышал рядом всплеск и, оглядевшись, увидел белого лебедя, безмятежно спавшего, спрятав голову под крыло, в гнезде в двух шагах от него, и, о боже, лиса, который по мелководью подкрадывался к птице. Это, конечно же, рыжий Смирре!

– Эй! Проснись! – крикнул мальчик и со всей силы ударил по воде палкой. Лебедь поднялся, но так медленно, что ещё мгновение – и Смирре схватил бы его, как и намеревался, если бы не увидел мальчика. Лис тут же забыл про птицу и бросился к нему.

Нильс выпрыгнул на берег и пустился наутёк. Перед ним раскинулся огромный луг – ни деревца, ни канавки, где можно было бы спрятаться. Оставалось лишь бежать, и как можно быстрее. Но разве Нильс мог соперничать с лисом, который пустился в погоню?!

Впереди виднелись светящиеся окна домов, но туда он вряд ли успеет добежать – Смирре догонит его раньше. А лис уже буквально наступал Нильсу на пятки и чуть было не схватил, но мальчик увернулся и стремительно метнулся в сторону, к озеру, так что Смирре проскочил мимо.

В это время мальчик заметил двух молодых мужчин, возвращавшихся с озера, да так уставших, что в темноте даже не заметили ни мальчика, ни лисицу, которая кружила поодаль. Нильс тихонько пристроился за ними и ускорил шаг, стараясь не отстать, в надежде, что Смирре не посмеет наброситься на него при людях.

Немного погодя, оглянувшись, мальчик понял, что не тут-то было: лис не отставал.

– Что это за собака увязалась за нами? – спросил один из мужчин. – Как бы не покусала.

Его товарищ остановился и так наподдал лису ногой, что тот отлетел в сторону.

– Прочь!..

Только Смирре всё нипочём: отстав на несколько шагов, он упрямо крался за ними. Скоро показалась деревушка, и мужчины направились к одному из домов; туда же собирался проскользнуть и Нильс, но увидел большую мохнатую собаку, сидевшую на цепи. Она выползла из своей конуры, чтобы поздороваться с хозяином, и тут в голову мальчику пришла спасительная мысль. В дом он не пошёл, а остался во дворе и, как только за мужчинами закрылась дверь, прошептал:

– Эй, пёс! Хочешь поймать лисицу?

Пёс был старый, плохо видел, а от долгой дворовой жизни к тому же злой и раздражительный, поэтому ответил яростным лаем:

– Ты что, издеваешься? Какая ещё лисица? Подойди-ка поближе, и узнаешь, как со мной шутки шутить!

– Думаешь, испугаюсь? – храбро заявил мальчик и подскочил к собаке.

Увидев такого коротышку, пёс так изумился, что не мог издать ни звука.

– Вообще-то меня зовут Нильс Хольгерссон, а ещё Мальчик-с-пальчик; я путешествую с дикими гусями! Может, слышал обо мне?

– Воробьи вроде что-то чирикали… – наконец пришёл в себя пёс. – Будто ты большой герой, хотя и ростом маленький.

– Ну… да, – скромно согласился мальчик. – Только теперь я погибну, если ты не поможешь. За мной по пятам гонится лис: он давно меня преследует, – а сейчас подстерегает за углом.

– Так вот почему я не чую лисьего духа, – повёл носом пёс. – Ну ничего, сейчас я его шугану!

Он рванулся вперёд, насколько позволяла цепь, и залился оглушительным лаем. Потом, вернувшись на место, важно заметил:

– Этот разбойник теперь вряд ли здесь появится.

– Лаем Смирре не испугаешь, – возразил Нильс. – Скоро опять явится. Да это и к лучшему: я придумал, как можно заманить его в ловушку.

– Опять насмехаться вздумал? – вспылил пёс.

– Давай заберёмся в твою конуру, чтобы лис не подслушал, – предложил мальчик, – и посекретничаем.

Нильс и пёс залезли в конуру и принялись шептаться.

Их не было довольно долго, и лис выглянул из-за угла. Убедившись, что всё спокойно, он прокрался во двор. Смирре учуял, что мальчик прячется в собачьей конуре, и сел на почтительном расстоянии, размышляя, как бы его выманить оттуда. Вдруг из конуры высунул голову пёс и проворчал:

– Пошёл прочь, а то вот вылезу и задам тебе трёпку.

– Вот ещё! Буду сидеть здесь сколько мне вздумается, – фыркнул лис.

– Пошёл прочь, пока цел! – грозно рявкнул пёс. – Смотри, как бы эта ночь не оказалась для тебя последней.

Лис только оскалился, но не двинулся с места.

– Не тебе меня пугать: цепь коротка, – бросил презрительно Смирре.

– Я тебя предупреждал, – пролаял пёс, вылезая из конуры. – Теперь пеняй на себя!

И он прыгнул – ведь Нильс отстегнул ошейник с цепью. Схватка длилась недолго, и скоро поверженный лис уже лежал на земле.

– Не дёргайся, загрызу! – рыкнул пёс и, схватив Смирре за шкирку, потащил к своей конуре.

Оттуда появился Нильс с цепью и ошейником и дважды обернул кожаную шлейку вокруг лисьей шеи, щёлкнул замком и проверил, надёжно ли.

Всё это время лис лежал, не смея пошевельнуться.

– Что ж, Смирре, надеюсь, из тебя выйдет отличный цепной пёс! – усмехнулся довольный Нильс, когда дело было сделано.

Сёстры

Наверное, не было на свете существа более доброго и кроткого, чем маленькая серая гусыня – подруга Мартина. Вся стая полюбила её, а уж сам белый гусь готов был жизнь за неё отдать. Если Пушинка о чём-нибудь просила, то даже Акка не могла ей отказать.

Когда стая подлетала к озеру Мелар, Пушинка стала узнавать знакомые места: вот тут море со шхерами, а вот там, на островке, живут её родители, братья и сёстры. Она попросила гусей пролететь над её домом, прежде чем отправиться дальше на север, чтобы родные не волновались за неё. То-то они обрадуются, когда узнают, что она жива-здорова!

Акка на это, не пощадив чувств молодой гусыни, заявила, что родственники не сто́ят её любви, раз бросили одну на Эланде, но Пушинка с ней не согласилась и принялась горячо защищать своих близких:

– Что им было делать, когда я сказала, что не могу лететь? Не могли же они из-за меня остаться на острове.

Пушинка стала красочно описывать свой дом, чтобы уговорить диких гусей сделать крюк к скалистому острову. Издали казалось, что этот маленький островок не что иное, как каменная глыба, но вблизи глазу открывались великолепные пастбища в ущельях и ложбинах. А лучшего убежища, чем в расселинах скал или среди ивняка, и не найти. Пушинка так упрашивала своих спутников, что гуси согласились, хотя и торопились поскорее достичь Лапландии. Крюк на шхеры не должен был отнять у них больше одного дня.

У Пушинки имелись сёстры: Быстрокрылка и Златоглазка, – птицы сильные и умные, но не такие красивые, как сестрица, с тусклыми и жёсткими перьями, да и добрым весёлым нравом не отличались. Ещё в пору младенчества ласковая Пушинка стала любимицей всей стаи, и за это сёстры её возненавидели.

Когда гуси опустились на шхеру, Быстрокрылка и Златоглазка щипали траву на зелёной лужайке неподалёку от берега и первыми увидели чужаков.

– Смотри, сестра Златоглазка, какие красивые дикие гуси прилетели на остров! – воскликнула Быстрокрылка. – Я никогда ещё не видела таких великолепных птиц! А погляди-ка, сестрица, на белого гуся. Как он хорош! Его можно принять за лебедя!

Златоглазка согласилась с сестрой, решив, что на островок прибыли знатные чужеземцы, но вдруг прервала восторженные речи сестрицы и изумлённо воскликнула:

– Сестра Быстрокрылка! Ты только посмотри, кто с ними!

Но та уже узнала Пушинку, да так поразилась, что осталась стоять с разинутым клювом, только и смогла прошипеть:

– Это она? Не может быть! Да ещё в таком обществе? Она же была едва жива, когда мы оставили её на Эланде.

– Прилетела, на нашу беду! Теперь расскажет отцу и матери, что мы бросили её, раненую; мы-то сказали, что она отстала и мы не смогли её найти. Помяни моё слово: кончится тем, что нас прогонят со шхеры.

– Конечно, кроме неприятностей, от её возвращения нам ждать нечего, – согласилась с сестрой Быстрокрылка. – Но пока, я думаю, мы должны показать ей, как рады, что она жива и вернулась домой. Она такая наивная и доверчивая: ей и в голову не придёт, что мы нарочно её бросили.

Пока Быстрокрылка и Златоглазка вели этот разговор, дикие гуси отряхивались на берегу и расправляли крылья, приводя себя в порядок после перелёта. Затем вся стая потянулась длинной вереницей по крутому берегу к расселине, где, по словам Пушинки, обыкновенно паслись её родители. Эти почтенные гуси дольше всех жили на островке и помогали делом и советом новым поселенцам. Они тоже видели, как прилетели дикие гуси, но дочку свою не узнали в стае.

– Удивительно, что дикие гуси сделали привал на шхере, – сказал отец Пушинки. – Это прекрасная стая, что видно уже по полёту. Но вряд ли здесь хватит корма для всех прилетевших.

– Не так уж здесь тесно, чтобы мы не могли принять гостей, пусть и нежданных, – возразила мать, добрая и кроткая – видимо, Пушинка унаследовала её характер.

Когда стая во главе с Аккой приблизилась, почтенная пара вышла навстречу и только собралась приветствовать гостей, как вдруг Пушинка сорвалась с места, последнего в ряду, и подлетела к родителям, воскликнув:

– Отец, матушка, это я! Разве вы не узнаёте свою дочь?

Старые гуси растерялись, не поверив глазам, но потом, узнав дочь, безмерно обрадовались.

В то время как новоприбывшие, перебивая друг друга, рассказывали, как была спасена Пушинка, подлетели Быстрокрылка и Златоглазка. Они уже издали приветствовали сестру и так искренне радовались её возвращению, что Пушинка была растрогана.

Дикие гуси хорошо чувствовали себя на шхере, и решено было, что они полетят дальше лишь на следующий день. Сёстры спросили Пушинку, не хочет ли она посмотреть, где они собираются устроить себе гнездо, и та последовала за ними. Место сёстры выбрали действительно хорошее – защищённое и скрытое от посторонних глаз.

– А ты, Пушинка, где хочешь поселиться? – спросили они.

– Я не собираюсь оставаться здесь, на шхере: полечу с дикими гусями в Лапландию.

– Жаль, что ты нас покинешь! – притворно огорчились сёстры.

– Я охотно поселилась бы здесь с вами и родителями, но обещала большому белому гусю…

– Что? – воскликнула Быстрокрылка. – Тебе достанется в мужья этот красавец? Да это…

Но тут Златоглазка больно ущипнула сестру, и та поспешно умолкла.

Злые сёстры долго не могли успокоиться, вне себя оттого, что жених Пушинки – этот красавец, белый гусак. У них, правда, тоже имелись женихи, но то были самые обыкновенные серые гуси, а с тех пор как сёстры увидели Мартина, и вовсе стали казаться неказистыми простаками.

– Какая несправедливость, – злилась Златоглазка. – Уж лучше б он был твоим женихом, Быстрокрылка!

– Да лучше бы он умер! Я теперь только о том и буду думать, что Пушинка заполучила в мужья красавца белого гуся, – досадовала та.

Но сёстры не подавали виду, что завидуют Пушинке, и после обеда Златоглазка позвала её с собой, чтобы познакомить со своим женихом.

– Он, правда, не такой красивый, как твой, – сказала сестра, – зато можно ручаться, что он именно тот, кто есть.

– Что это значит, Златоглазка? – не поняла её Пушинка.

Златоглазка сделала вид, будто не хочет об этом говорить, но потом, словно невзначай, заметила: насчёт белого гуся возникают сомнения.

– Мы никогда не видели, чтобы белые гуси летали вместе с дикими, – заявили обе сестры. – Скорее всего, он заколдован.

– Да вы что? Он обычный домашний гусь! – воскликнула Пушинка.

– Он носит на себе заколдованного мальчика, – воз-разила Златоглазка. – Вот мы и думаем: может, он и сам заколдован? Ты не боишься, что вдруг твой белый обернётся коршуном?

Златоглазка говорила так убедительно, что бедная Пушинка не на шутку испугалась:

– Этого не может быть; ты нарочно меня пугаешь!

– Я хочу тебе добра, – сказала Златоглазка. – Страшно даже представить, что моя сестра улетит с коршуном. И вот что я придумала: угости белого гусака кореньями, которые я собрала. Если он заколдован, то это сейчас же обнаружится, а если нет, то останется в своём прежнем виде.

Нильс сидел вместе со стаей, слушая разговор Акки со старым гусем, как вдруг к ним подлетела встревоженная Пушинка и воскликнула:

– Мальчик-с-пальчик! Мартин умирает! Это я его погубила!

– Подставляй свою спину, Пушинка, и летим к нему! – крикнул Нильс, не помня себя от страха.

И они полетели; Акка и дикие гуси последовали за ними.

Мартин лежал на земле с закрытыми глазами, дыхание его было тяжёлым и прерывистым.

– Пощекочи ему шею и ударь крепко по спине! – приказала Акка Нильсу.

Мальчик так и сделал: белый гусь закашлялся и выплюнул корешок, застрявший у него в горле.

– Ты ел эти корешки? – указала Акка на остатки кореньев, валявшиеся на земле.

– Да… – едва сумел произнести гусь.

– Твоё счастье, что подавился. Они ядовитые. Стоило их проглотить – и всё, прощайся с жизнью.

– Мне их дала Пушинка, – прошептал белый гусь.

– А мне – сёстры, – сквозь слёзы проговорила Пушинка и рассказала, как всё было.

– Берегись своих сестёр, – предупредила Акка. – Они, похоже, не желают тебе добра.

Но доверчивая молодая гусыня не могла поверить, что кто-то может желать ей зла, и когда Быстрокрылка предложила пойти посмотреть на её жениха, не раздумывая, последовала за ней.

– Конечно, он не так красив, как твой жених, – сказала сестра, – но зато намного храбрее и отважнее.

– Откуда ты знаешь?

– У нас на шхере все птицы встревожены: на рассвете сюда повадился прилетать какой-то хищник и уносить по жертве.

– Что ещё за хищник? – встревожилась Пушинка.

– Никто не знает, – ответила Быстрокрылка. – Никогда раньше таких птиц мы не видели. Но вот что удивительно: на нас, гусей, он не нападает. Вот мой жених и собирается завтра сразиться с разбойником.

– Ну что ж, желаю удачи твоему жениху! – сказала Пушинка.

– Вряд ли он одолеет этого хищника, – горестно вздохнула сестра. – Если б мой гусь был такой же крупный и сильный, как твой, я могла бы ещё надеяться.

– Хочешь, я попрошу Мартина сразиться с тем хищником вместо твоего жениха? – предложила Пушинка.

– Ещё бы, конечно, хочу. Большей услуги ты не могла бы мне оказать!

На следующее утро белый гусь проснулся до восхода солнца, поднялся на скалу и, оглядев окрестности, вскоре увидел крупную птицу, летевшую с запада. Судя по большим и мощным крыльям, их размаху, нетрудно было догадаться, что это орёл. Мартин рассчитывал, что его противником будет сова, но только теперь понял, что сражение может стоить ему жизни, однако и не подумал уклониться от схватки с птицей, пусть и несоизмеримо сильнее его.

Орёл камнем кинулся с высоты вниз и вцепился когтями в чайку, но не успел взлететь со своей добычей: к нему бросился гусь Мартин и крикнул:

– Отпусти её! И больше не смей сюда являться, иначе будешь иметь дело со мной.

– Ты что, спятил?! – опешил орёл. – Твоё счастье, что я не связываюсь с гусями, иначе бы тебе несдобровать.

Решив, что орёл считает ниже своего достоинства биться с ним, Мартин яростно кинулся на него, клюнул в горло и стал бить крыльями. Орёл дал сдачи, хотя и не в полную силу.

Нильс ещё крепко спал, устроившись рядом с дикими гусями, как вдруг услышал голос Пушинки:

– Мальчик-с-пальчик! Проснись! Мартина терзает орёл!

– Подставляй скорее спину, Пушинка! Неси меня к нему! – крикнул Нильс.

Мартин истекал кровью, хотя и продолжал биться. Мальчик не смог бы одолеть орла, и ему ничего не оставалось, кроме как просить помощи.

– Пушинка, позови сюда Акку и диких гусей! – крикнул Нильс. – И поскорее!

Услышав этот клич, орёл сразу утихомирился и спросил:

– Кто-то здесь упомянул Акку?

Увидев мальчика и услышав тревожный гогот молодой гусыни, он взмахнул крыльями.

– Передай Акке, что я не ожидал застать здесь её стаю! – крикнул орёл и быстро скрылся из виду.

Нильс был несколько озадачен и ещё долго смотрел в ту сторону, куда улетел хищник.

Гуси, прежде чем продолжить путь, собирались хорошенько подкрепиться. И пока они щипали траву, к Пушинке приблизилась горная утка.

– Сёстры передают тебе поклон. Они не смеют подойти к диким гусям, но просят напомнить, что ты не можешь улететь, не попрощавшись со старым рыбаком, который любил тебя и всегда угощал крошками.

– Да-да, я часто вспоминала его, – кивнула молодая гусыня.

Однако, напуганная последними событиями, она не решилась пойти одна и попросила Мартина и Нильса проводить её до хижины рыбака, который много лет жил на шхере бок о бок с гусями.

Дверь в его хижине была открыта, и Пушинка вошла, а Нильс и белый гусь остались во дворе, но вскоре услышали призывный клич Акки – старая гусыня давала знать, что пора в дорогу, – и Мартин окликнул подругу. Серая гусыня тут же вышла из хижины, и вот уже стая Акки Кебнекайсе покинула остров.

Гуси долго кружили над шхерами, и Нильс всё чаще оглядывался назад, на молодую гусыню, замыкавшую вереницу. Прежде Пушинка всегда летала легко и бесшумно, а в этот раз громко хлопала крыльями и продвигалась вперёд рывками.

– Акка, обернись! – закричал Нильс, догадавшись, в чём дело. – Посмотри: это не Пушинка! С нами летит Быстрокрылка!

И в этот миг серая гусыня крикнула резким, пронзительным голосом, и все поняли, кто она такая. Акка и другие гуси обернулись к ней, но она, ничуть не смутившись, подлетела к Мартину, схватила клювом Нильса и ринулась прочь.

Над шхерами началась ожесточённая погоня. Быстрокрылка летела вперёд, собрав все свои силы, но дикие гуси её настигали, и надежда спастись таяла с каждой секундой.

Вдруг с моря поднялся белый дымок и раздался выстрел. В пылу преследования гуси не заметили внизу лодку, в которой сидел рыбак.

От выстрела никто не пострадал, но как раз над лодкой Быстрокрылка раскрыла клюв и выронила Нильса в море.

Нильс и старый Клемент

В огромном парке Скансен под Стокгольмом, где было много достопримечательностей, служил сторожем старый Клемент Ларссон. Был он беден и перебрался в Скансен из Хельсингланда, чтобы немного подзаработать на старость. Поначалу он радовался, что теперь его жизнь наладилась – работа не особо трудная, место спокойное, – но со временем затосковал по родным местам да старым друзьям и отводил душу, наигрывая на скрипке незамысловатые мелодии, когда в парке не было посетителей.

В самом начале мая, в субботу, старый Клемент вдруг увидел знакомого рыбака со шхер: парень с перекинутой за спину сетью шёл по дороге.

– Ну и как нынче улов? – попытался завести разговор сторож.

– Сам посмотри, старик: то-то удивишься! – И молодой рыбак протянул сеть Ларссону.

Тот подошёл поближе, заглянул в сеть и в испуге отпрянул.

– Что это? Где ты его нашёл?

Он ещё в детстве слышал от матери, что под полом в их доме живут домовые – крошечные гномы. Мать строго-настрого наказывала детям не шуметь и не кричать, чтобы не сердить маленьких человечков. Конечно, когда стал взрослым, Клемент и думать забыл про эти сказки и вот теперь увидел собственными глазами настоящего гнома.

– Это не я его нашёл, а он – меня, – ответил рыбак. – Рано утром вышел я в море на лодке и на всякий случай захватил с собой ружьё, но не успел отплыть от берега, как увидел диких гусей, которые летели надо мной, отчаянно гогоча. Я выстрелил, но в гуся не попал, зато вот этот свалился в воду рядом с лодкой. Ну я и поймал его голыми руками.

– А ты его, случаем, не ранил? – забеспокоился старый Клемент.

– Да нет, он цел и невредим. Правда, поначалу был вроде как не в себе, и я связал ему руки и ноги бечёвкой, чтобы не вздумал удрать.

Клемент встревожился, услышав рассказ рыбака: сразу вспомнилось всё, что слышал в детстве о гномах: как они мстят своим врагам и обидчикам и как помогают друзьям. А тому, кто пытался удержать гнома в неволе, и вовсе несдобровать.

– Ты бы лучше отпустил его, – посоветовал Клемент парню.

– Да уж и так едва не пришлось, – покачал головой рыбак. – Представь себе: дикие гуси преследовали меня до самого дома и целое утро с криком кружились над шхерой, словно хотели отбить этого малыша. И не только они, а всё птичье племя: чайки, нырки, утки, на которых не стоит и заряда тратить, – высыпало на берег и ну галдеть! А когда я собрался отправиться сюда, они принялись так хлопать крыльями над моей головой, что пришлось вернуться домой. Жена тоже просила меня отпустить его, но я решил, место ему здесь, в Скансене, среди других диковин. А как обмануть птиц, я придумал: поставил на окне маленькую куколку, а малыша завернул в сеть и ушёл. Птицы, похоже, поверили, что это он стоит в окне, и не стали меня преследовать.

– А сам-то он что-нибудь говорит? – спросил сторож.

– Да, вначале всё звал птиц, но мне это было не с руки, и я заткнул ему рот.

– Разве ж можно так с ним обращаться! – воскликнул старик. – Неужто не понимаешь, что это существо из другого мира?!

– Да откуда мне было знать? Пусть кто другой с ним разбирается, а я бы лучше продал его подороже. Что скажешь, а?

Сторож медлил с ответом: его словно сковал страх, – опять вспомнились слова матери, которая не советовала обижать гномов.

– Не знаю, парень, сколько ты хочешь за него получить, – наконец отозвался Клемент, – но если отдашь кроху мне, заплачу двадцать крон.

Рыбак посмотрел на старого Клемента с величайшим изумлением: ему и в голову бы не пришло назначить такую высокую цену – и с радостью согласился.

Старик опустил своё приобретение в глубокий карман, вернулся в Скансен и направился к домику, около которого не было посетителей. Заперев за собой дверь, он вынул гнома из кармана и осторожно положил на скамью.

– Послушай, что я тебе скажу! – начал Клемент. – Мне известно, что ваш брат не любит попадаться людям на глаза, у вас свои тайные делишки, – вот я и хочу тебя выпустить, но при одном условии: ты должен оставаться в парке до тех пор, пока я не позволю тебе уйти. Если согласен, кивни три раза.

Клемент выжидательно смотрел на человечка, но тот не шевелился.

– Здесь тебе будет неплохо: всё-таки на воле, – продолжал сторож. – Я стану каждый день приносить тебе еду, да и чем заняться найдёшь. Только ты не должен никуда уходить, пока я не позволю. Выберем какой-нибудь условный знак: например, пока я буду ставить тебе еду в белой чашке, ты должен оставаться, а когда поставлю в голубой – можешь отправляться на все четыре стороны.

Клемент опять замолчал, ожидая от гнома хоть какого-то знака, но тот по-прежнему оставался безучастным.

– Если так, то делать нечего: придётся отнести тебя хозяину, – вздохнул старик. – Посадят тебя под стеклянный колпак, и все жители большого города Стокгольма будут приходить глазеть на такое-то чудо. Врагу не пожелаешь, ей-богу.

По-видимому, такая перспектива не на шутку испугала пленника: он тут же кивнул.

– Вот и ладно. – Сторож взял нож и осторожно перерезал верёвочку, которой были связаны руки гнома, и направился к двери.

Мальчик сразу же развязал путы на ногах и вытащил кляп изо рта, а когда обернулся, чтобы поблагодарить Клемента Ларссона, тот уже ушёл.

В этот же день случилось ещё одно удивительное событие. Едва сторож переступил через порог, как увидел величественного пожилого господина, который направлялся к беседке, откуда открывался великолепный вид на город. Сторож не помнил, чтобы ему приходилось раньше встречать в парке этого господина, но тот, вероятно, слышал о нём, поскольку окликнул старика и попытался заговорить с ним:

– Здравствуй, Клемент Ларссон! Как живёшь-можешь? Здоров ли?

Знатный господин был так приветлив, что старый сторож неожиданно для себя самого набрался смелости и признался, что скучает по родным местам.

– Как?! – воскликнул незнакомец. – Ты тоскуешь здесь, в славном городе Стокгольме? Возможно ли такое?

Господин готов был рассердиться, но вовремя вспомнил, что перед ним простой старик из Хельсингланда, и опять стал любезным.

– Ты, Ларссон, видно, ничего не знаешь об этом замечательном городе. Пойдём-ка присядем на ту скамейку, и я тебе кое-что расскажу.

Важный господин опустился на скамью, бросил взгляд на Стокгольм, который во всей красе расстилался внизу, и глубоко вздохнул, словно хотел вобрать в себя всю красоту этого места. Сторож не смел ослушаться незнакомца и почтительно присел рядом.

И пожилой господин поведал своему собеседнику историю этих мест и города. Он вёл свой рассказ с такой гордостью и так увлекательно, что Ларссон даже позабыл и о встрече с рыбаком, и о маленьком человечке.

– Никто не должен чувствовать себя чужим в Стокгольме и тосковать. Все шведы здесь – у себя дома, вот так-то, старик! А сколько всего интересного написано про этот город в книгах! Надеюсь, теперь ты не захочешь покинуть его! – С этими словами важный господин поднялся со скамьи и двинулся прочь, а сторож вслед ему отвесил глубокий поклон.

А на другой день в парке появился придворный лакей. Он разыскал старого сторожа и передал ему большую книгу в красном переплёте и письмо, в котором говорилось, что это подарок короля. У Клемента Ларссона голова пошла кругом, от него нельзя было добиться толкового слова. Через неделю он пришёл к директору парка и отказался от места, добавив, что ему срочно нужно вернуться домой.

– Зачем? Ты ведь вроде уже прижился здесь? – недоумевал директор.

– Так-то оно так, но всё-таки хочу вернуться.

Клемент оказался на распутье: король, сам король, не сомневался, что он останется в Стокгольме; он же не сможет успокоиться, пока не расскажет дома про то, что с ним беседовал сам король! Как можно отказать себе в удовольствии поведать землякам, что король был добр к нему, что сидел с ним на скамье, а потом прислал в подарок книгу? Что уж говорить о том, как не погнушался целый час беседовать с ним, старым сторожем и бедным музыкантом, чтобы разогнать его тоску. Конечно, можно было бы рассказать об этом и здесь, в Скансене, но дома – совсем другое дело. Теперь земляки будут смотреть на него иначе, и все к нему станут относиться с уважением и почтением! Поэтому и решил Клемент Ларссон отправиться домой.

Орёл Горго

Среди Лапландских скал, на крутом и неприступном склоне, прилепилось орлиное гнездо. Когда-то его сложили из еловых ветвей, а затем в течение многих лет достраивали и укрепляли, так что теперь по величине оно могло сравниться с чумом – жилищем лапландцев.

Скала с орлиным гнездом высилась над широкой долиной, куда каждое лето прилетала стая диких гусей. Это место было для них идеальным: так надёжно скрыто в горах, что даже из лапландцев мало кто знал о нём. Посреди долины лежало небольшое, богатое кормом для гусят озеро, на берегах которого, поросших ивняком и карликовыми берёзками, имелось множество подходящих мест для высиживания птенцов.

С давних пор на скале гнездились орлы, а в долине – дикие гуси. Каждый год орлы похищали гусей, но старались не губить слишком много птиц, чтобы не выжить стаю из долины. Дикие же гуси получали немалую выгоду от соседства с орлами: пусть они и враги, но зато другие хищники их боялись как огня.

Однажды утром – это было давным-давно, когда Нильс Хольгерссон ещё и не помышлял о путешествии с дикими гусями, – предводительница Акка Кебнекайсе наблюдала за орлиным гнездом. Хищники вылетали на охоту вскоре после восхода солнца, и в течение тех лет, что жила в долине, Акка каждое утро ждала, когда орлы покинут гнездо, чтобы знать, где они будут охотиться на сей раз.

Ей не пришлось долго ждать: вскоре со скалы снялись две большие птицы и полетели в сторону гор, – и Акка вздохнула с облегчением.

Старая предводительница сама уже давно не высиживала птенцов, но зато давала советы молодым родителям, как кормить и воспитывать гусят, как заботиться о них и оберегать от опасности. Так что наблюдала Акка не только за орлами, но и за горными лисицами, совами – словом, за всеми хищниками, которые представляли угрозу для диких гусей и их потомства.

Около полудня Акка возвращалась к скале и караулила орлов. По полету птиц она могла распознать, насколько удачной была их охота и можно ли не тревожиться о своих питомцах. В тот день гусыня так и не дождалась возвращения орлов, хотя простояла у скалы до темноты. «Должно быть, стара я стала и рассеянна: не заметила, как птенцы залетали в гнездо».

И после полудня гусыня всё глядела на скалистый уступ, поджидая, не покажутся ли орлы на площадке, где обычно отдыхали после обеда; вечером высматривала птиц у озера, где те в это время всегда купались, но опять тщетно. И снова Акка посетовала на свою старость: привыкнув видеть орлов на вершине горы, она и мысли не допускала, что птицы могли не вернуться.

На следующее утро Акка проснулась раньше обычного и стала поджидать орлов, но и в этот раз не увидела, зато в утренней тишине услышала крик, который звучал сердито и в то же время жалобно и как будто доносился из орлиного гнезда. Встревожившись, старая гусыня взлетела повыше и заглянула в гнездо. Взрослых птиц там не оказалось – лишь беспокойный неоперившийся птенец, который кричал от голода.

Акка медленно и нерешительно подлетела к орлиному гнезду и ужаснулась: сразу видно, что здесь обитают хищники, – и само гнездо, и скалистый уступ были усеяны костями, окровавленными перьями, птичьими головками, клювами и лапами. И среди всего этого смердящего кошмара копошился безобразный крупный птенец, покрытый пухом, с огромным разинутым клювом и едва заметными крыльями, из которых, как шипы, торчали будущие маховые перья.

Наконец Акка, с трудом преодолев страх и отвращение, села на край гнезда, беспокойно оглядываясь по сторонам – как бы не вернулись родители малыша.

– Ну вот, хоть кто-то явился, – раздался противный голосок. – Давай корми меня, и поскорее!

– Ну-ну, не торопись! – попыталась успокоить птенца Акка. – Скажи лучше, где отец с матерью.

– Если б я знал! Они вчера утром улетели, а мне оставили всего лишь тощего зайчонка. Сама видишь: я его уже давно прикончил. И где только их совесть – обрекают кроху на голодную смерть.

Тогда Акка и поняла, что взрослых птиц скорее всего подстрелили. В голове пронеслась мысль, что если орлёнок умрёт от голода, то с ним погибнет и его род хищников, которые держали в страхе всю долину. Но как бросить на верную гибель беспомощного птенца, пусть даже и такого непривлекательного?

– Ну что уставилась? – гаркнула кроха. – Оглохла, что ли, я есть хочу!

Акка распластала крылья и полетела вниз, к озеру, а вскоре вернулась с лососем в клюве и положила его перед птенцом. Орлёнок страшно рассердился, увидев рыбу:

– Ты воображаешь, что я стану это есть? – Он отшвырнул рыбу и попытался клюнуть Акку. – Принеси куропатку или другую птицу, побольше, слышишь!

Возмущённая поведением маленького монстра, гусыня вытянула шею и больно ущипнула его за затылок.

– Запомни: если не можешь добыть корм сам, изволь довольствоваться тем, что тебе принесли. Твои родители погибли, так что можешь на них не рассчитывать. Или умирай с голоду в ожидании куропаток и зайцев, или ешь рыбу.

Больше не сказав ни слова, Акка улетела и возвратилась к орлиному гнезду не скоро. Орлёнок рыбу съел, а когда она бросила ему другую, тотчас же проглотил и эту, хотя видно было, что такая еда ему явно не по вкусу.

На долю Акки выпала нелёгкая работа. Орлиная чета больше не показывалась, и ей самой пришлось выкармливать птенца. Гусыня приносила рыбу и лягушек, и эта пища, видимо, шла ему на пользу: орлёнок быстро рос и креп. Своих родителей он вскоре забыл и думал, что Акка его настоящая мать. Гусыня тоже полюбила птенца как родное дитя и старалась дать ему хорошее воспитание, отучить от заносчивости и высокомерия.

Приближалось время линьки у птиц, и Акка с тревогой думала, как быть: целый месяц она не сможет летать, а значит, орлёнок останется без пищи и погибнет. И гусыня решила, что пора уже ему начинать выбираться из гнезда.

– Ну, Горго, – однажды сказала Акка, – больше я не смогу прилетать и приносить рыбу. Придётся тебе выбирать: или голодать, или самому добывать корм в долине.

Ни минуты не раздумывая, орлёнок взобрался на край гнезда, кинул беглый взгляд вниз, развернул свои маленькие крылья и бесстрашно ринулся вниз. Несколько раз перевернувшись в воздухе, Горго всё-таки сумел выправиться и благополучно достиг земли.

Орлёнок всё лето провёл в долине и подружился с гусями. Считая себя их собратом, он вёл такую же жизнь, как и они, и когда те плавали по озеру, тоже лез в воду, хотя каждый раз захлёбывался и чуть ли не тонул. Горго очень огорчался, что не может научиться плавать, и жаловался Акке, но та успокаивала малыша:

– У тебя выросли слишком длинные лапы и крючковатые когти, пока ты лежал на своей скале. Но не огорчайся! Из тебя выйдет прекрасная птица.

У орлёнка скоро выросли крылья, и он уже мог держаться в воздухе, но только осенью, когда гусята начали учиться летать, понял, что крылья служат для полёта. Для него наступили благословенные времена – летал он гораздо лучше своих товарищей. Гусята никогда не оставались в воздухе дольше, чем от них требовали, а орлёнок почти целый день проводил в небе. Он ещё не знал, что принадлежит к другой породе, но многие вещи его удивляли, и он закидывал Акку вопросами:

– Почему куропатки убегают и прячутся, когда моя тень падает на скалу? Других гусят они же не боятся!

– У тебя очень большие крылья – слишком долго ты сидел в своём гнезде, – отвечала Акка. – Поэтому некоторые птицы и мелкие звери тебя боятся. Но огорчаться из-за этого не стоит.

Научившись хорошо летать, молодой орёл стал сам ловить рыбу и лягушек, а вот трава, которую с аппетитом уплетали гусята, ему совершенно не нравилась.

И снова он принялся допрашивать Акку:

– Почему я питаюсь рыбой и лягушками, а другие гусята щиплют траву?

– Потому что я приносила тебе в гнездо рыбу и лягушек – вот ты и привык к этой пище. Не огорчайся! Ты станешь прекрасной птицей.

Когда дикие гуси отправились в осенний перелёт, Горго тоже полетел со стаей, поскольку считал себя таким же, как они. Но на юг летело множество других птиц, и между ними поднялось большое смятение, когда Акка показалась в сопровождении орла. Диких гусей постоянно окружали любопытные и громко высказывали своё удивление. Акка просила их молчать, но угомонить всех болтунов не было возможности.

– Отчего они называют меня орлом? – постоянно спрашивал Горго и всё больше и больше сердился. – Разве не видят, что я дикий гусь? Ведь я не пожираю себе подобных. Как они смеют оскорблять меня?

Однажды, когда косяк пролетал над крестьянским двором, где куры рылись в мусорной куче, Горго услышал, как те в панике завопили:

– Орёл, орёл!

Глупые клуши кинулись прятаться, а Горго, хорошо усвоивший, что орлы беспощадные хищники, так возмутился, что уже больше не мог сдерживаться. Сложив крылья, он камнем кинулся вниз и вцепился когтями в замешкавшуюся курицу:

– Вот, будешь знать, как обзываться! – И принялся бить несчастную клювом.

В эту минуту он услышал, что Акка сверху зовёт его, и послушно поднялся.

– Что это ты надумал? – в ярости крикнула гусыня и ударила его клювом. – Уж не хотел ли ты лишить жизни несчастную курицу? Постыдился бы!

Орёл безропотно перенёс наказание, но из круживших поблизости птичьих стай посыпались градом шутки и насмешки. Услышав это, орёл сердито обернулся к Акке, словно хотел кинуться на неё. Впрочем, он сразу переменил намерение и, резко рванув в облака, поднялся так высоко, что до него не долетал ни один крик, и, насколько гуси могли видеть, всё парил в воздухе. Через три дня он появился снова.

– Я всё знаю. Если уж я орёл, то и жить должен по-орлиному, но, думаю, мы можем оставаться друзьями. Ни тебя, ни кого бы то ни было из твоей стаи я никогда не трону.

Однако Акка, в душе гордясь, что ей удалось воспитать Горго добрым и сострадательным, и слышать не хотела, чтобы он жил так же, как эти безжалостные убийцы.

– Ты что же, воображаешь, что я стану дружить с хищником? Живи так, как я тебя учила, и можешь оставаться при стае.

Оба были горды и упрямы, и никто не хотел уступить. Кончилось тем, что Акка запретила орлу показываться ей на глаза и долго сердилась на Горго, так что никто не смел при ней произносить его имени.

С тех пор орёл жил так, как подобает хищникам, но часто пребывал в мрачном настроении и, наверное, не раз жалел о тех временах, когда считал себя диким гусем и играл с весёлыми гусятами.

Среди зверей он славился своей неустрашимостью. Говорили, что он не боится ничего и никого, кроме своей приёмной матери Акки. Ходил также слух, что он никогда не нападает на диких гусей.

* * *

Горго было всего три года, и он ещё не успел обзавестись парой и устроить себе гнездо, как в один несчастливый для орла день его поймал охотник и продал в Скансен, где уже обитала пара орлов, которую держали в большой крепкой клетке. Стояла она под открытым небом, в ней даже росли деревья и имелась груда камней, чтобы орлы чувствовали себя как на воле. Только никакие ухищрения не помогали: птицы хирели, целыми днями сидели неподвижно, их когда-то красивые блестящие перья потускнели, а глаза с безнадёжной тоской были устремлены к небу.

Первую неделю Горго ещё оставался бодрым и весёлым, но потом его охватила тоска и апатия. Подобно другим пленникам, он не желал двигаться с места, сидел, уставившись в одну точку, и не замечал, как текло время.

Однажды утром Горго,погружённый в обычное оцепенение, услышал, как кто-то зовёт его, но даже не пошевелился, а только спросил без всякого интереса:

– Кто меня зовёт?

– Разве ты не узнаёшь меня, Горго? Я Мальчик-с-пальчик, тот самый, что путешествует с гусями.

Горго, словно очнувшись от долгого сна, заволновался.

– И Акка тоже здесь, в неволе? – спросил он.

– Нет, вся стая теперь уже, наверное, в Лапландии. Я здесь один.

Услышав ответ, Горго отвернулся и устремил в пространство безучастный взор.

– Королевский орёл! – воскликнул Нильс. – Я не забыл, как ты однажды пощадил моего друга – белого гуся! Скажи, не могу ли я чем-нибудь тебе помочь?

Горго едва повёл головой.

– Не мешай мне, Мальчик-с-пальчик. Вот закрою глаза, и мне грезится, что парю в вышине; даже просыпаться не хочется.

– Не кисни! Очнись и оглянись вокруг, – принялся убеждать Горго Нильс. – Иначе станешь таким же, как эти жалкие птицы.

– Именно этого я и хочу. Эти двое так погружены в свои грёзы, что их уже ничто не тревожит.

Ночью, когда все обитатели Скансена спали, на проволочной сетке, которая служила крышей клетке, послышался шорох. Старые пленники не обратили на это внимания, но Горго проснулся и заволновался:

– Что такое? Кто там на крыше?

– Это я, Мальчик-с-пальчик. Вот пытаюсь перепилить стальную проволоку и выпустить тебя на волю.

Орёл поднял голову и при свете луны увидел, как крошка мальчик терпеливо пилит крепкую решётку. На мгновение у него мелькнула надежда, но тотчас же сменилась привычным унынием, и Горго обречённо проговорил:

– Я ведь крупная птица, малыш. Разве ты сможешь выпилить такой кусок сетки, чтобы я смог пролезть? Брось это дело и оставь меня в покое.

– Спи и ни о чём не беспокойся! – заверил его мальчик. – Я буду пилить столько ночей, сколько потребуется. Ведь ты здесь совсем пропадёшь! Представляю, как опечалилась бы Акка, если бы узнала, что с тобой произошло.

Горго погрузился в сон, но на следующее утро, проснувшись, увидел, что мальчику удалось перепилить несколько звеньев сетки. В этот день Горго уже не чувствовал такого уныния, как прежде. Время от времени он взмахивал крыльями и перескакивал с ветки на ветку, чтобы встряхнуться.

В один прекрасный день, когда заря только занималась на небе, Мальчик-с-пальчик разбудил орла:

– Пора, Горго! Попытайся пролезть!

Орёл взглянул вверх. Мальчику всё же удалось выпилить приличный кусок сетки, так что образовалось большое отверстие. Горго взлетел вверх и, после двух-трёх неудачных попыток всё же выбравшись на волю, гордо поднялся в облака. Мальчик-с-пальчик с грустью смотрел ему вслед и страстно желал, чтобы кто-нибудь освободил и его.

Нильс уже успел освоиться в Скансене: познакомился со всеми находившимися там животными и даже обрёл друзей. В парке было много интересного, и всё же мальчик тосковал по Мартину и своим товарищам – гусям. «Не будь я связан обещанием, – думал он, – нашёл бы птицу, которая отнесёт меня к ним».

Может показаться странным, что Клемент Ларссон не возвратил мальчику свободу, но надо вспомнить, в каком волнении бедный старичок покинул Скансен. В день своего отъезда он собирался оставить маленькому человечку еду в голубой чашке, но, к несчастью, нигде не нашёл такую. А позже все служащие Скансена: рабочие, садовники, поденщики – пришли к нему попрощаться. Перед тем как отправиться в путь, Клемент обратился с просьбой к старому лапландцу, тоже работавшему в парке:

– Здесь, в Скансене, живёт гном. По утрам я отношу ему еду. Прошу тебя, окажи мне услугу: купи голубую чашку, утром положи туда немножко каши с молоком и оставь под лестницей.

Старый лапландец посмотрел на него с изумлением, но Клементу некогда было вдаваться в подробности – торопился на вокзал.

Лапландец отправился в лавку за чашкой, но подходящей голубой не нашёл и купил белую и в ней каждое утро добросовестно оставлял еду.

Так Нильс и оставался в Скансене, связанный словом со спасшим его стариком. Он знал, что Клемент уехал, но самовольно уйти не решался. Да и куда ему было идти?!

Ночью мальчик тосковал особенно сильно: подолгу не мог заснуть и грустил, то вспоминая родной дом и родителей, то представляя себе, как устроились его друзья дикие гуси в Лапландии. «Наверное, там теперь тоже тепло. В такое прекрасное утро как бы мне хотелось прокатиться верхом на Мартине! Как приятно было бы лететь, когда тепло и безветренно, и смотреть вниз, на землю, очень красивую сейчас, с зелёной травой и цветами». Так он размышлял, сидя на скамейке в парке, как вдруг рядом с ним опустился орёл.

– Надеюсь, ты не подумал, что я оставлю тебя в неволе? Для начала мне хотелось испытать крылья да убедиться, что они ещё на что-то годятся, – сказал Горго. – А теперь садись ко мне на спину – полетим к твоим товарищам.

– Нет, это невозможно, – тяжело вздохнул Нильс. – Я дал слово оставаться здесь, пока меня не выпустят.

– Какие глупости! – воскликнул Горго. – Ты же не собираешься провести здесь всю жизнь? Тебя сюда насильно притащили и ещё взяли слово, что никуда не уйдёшь.

– И всё-таки я останусь, – заупрямился мальчик. – Спасибо за твоё добро, спасибо, что не забыл обо мне, но я не могу нарушить слово.

– Не можешь? Тогда это сделаю я!

Орёл схватил Нильса Хольгерссона своей когтистой лапой, поднялся с ним под облака и взял курс на север. Летели они долго, наконец Горго приземлился на лесистом холме и выпустил мальчика из когтей.

Нильс был так зол на орла, что сначала не хотел даже разговаривать с ним, но потом, когда Горго стал рассказывать, как Акка Кебнекайсе спасла ему жизнь, а потом воспитывала как собственного детёныша, и как они рассорились, Нильс понял, что тот не из простого упрямства вызволил его из неволи.

– Теперь ты понимаешь, Мальчик-с-пальчик, почему я хочу отнести тебя к диким гусям? Я слышал, что Акка благоволит к тебе, и, может быть, ты бы смог нас помирить.

– Я охотно помог бы тебе, – сменил наконец гнев на милость Нильс, – но пойми и ты меня: я ведь дал слово Клементу Ларссону.

И он, в свою очередь, рассказал орлу, как попал в плен и как старый Ларссон в спешке покинул Скансен, так и не выпустив его на волю. Внимательно выслушав мальчика, Горго и не подумал отказываться от своего замысла, но ему в голову пришла дельная мысль.

– Послушай, коротышка! На своих сильных крыльях я могу отнести тебя куда угодно и своими зоркими глазами разглядеть всё, что тебе понадобится. Опиши мне человека, которому дал слово, я его разыщу и домчу тебя к нему. А там уж сами разбирайтесь.

Нильс воспрянул духом – так понравилось ему предложение.

– Сразу видно, Горго, воспитание умной птицы Акки, – похвалил мальчик орла.

Нильс принялся было описывать Клемента Ларссона, но потом вспомнил, что тот родом из Хельсингланда.

– Ну что ж, пусть даже придётся обыскать всю провинцию, завтра вечером ты уже будешь с ним разговаривать, – твёрдо пообещал Горго.

– Не слишком ли поспешно даёшь обещание? – усомнился мальчик.

– Не будь я орёл, если не выполню!

И он исполнил своё обещание: уже на следующий день они летели над провинцией Хельсингланд, радовавшей взор буйством молодой зелени.

Каждый раз, завидев селение, орёл Горго опускался, и Нильс внимательно вглядывался в людей в надежде увидеть знакомое лицо, но время шло, а Клемента Ларссона они так и не нашли.

К вечеру Горго прилетел в гористую местность в стороне от большой долины. И снова орёл летел низко над землёй – впереди показались пастушьи хижины летнего пастбища. Люди занимались своими делами – мужчины кололи дрова, а женщины доили коров.

– Ну что, посмотришь? – предложил он мальчику. – Может, здесь найдёшь.

Горго опустился ниже, и Нильс, к своему великому изумлению, убедился, что орёл оказался прав: в мужчине, коловшем дрова на опушке, он узнал Клемента Ларссона.

Орёл приземлился неподалёку от летних строений и гордо сказал:

– Я своё обещание выполнил. Теперь твоя очередь: постарайся договориться с Клементом, а я буду ждать тебя здесь.

Когда вся работа, намеченная на этот день, была выполнена, крестьяне отужинали, но расходиться никто не спешил – уж больно хорош был тихий вечер.

– А что, Клемент Ларссон, – обратилась к старику бойкая молодая женщина, – не угостишь ли нас рассказом о том, как служил в Скансене и какие чудеса там с тобой приключились? Вижу, к нам пришли и с соседних пастбищ: пусть и они услышат твою историю.

Старый Клемент не заставил её просить дважды. Видно было, что ему самому пришлась по вкусу роль рассказчика и почтительное внимание публики. И – не в первый уже раз – Ларссон начал свой рассказ:

– Когда я служил в знаменитом на всю страну парке в Скансене под славным городом Стокгольмом…

И он рассказал о малютке гноме, которого выкупил у рыбака и спас от незавидной судьбы; о встрече с самим королём и его подарке; о том, как не выполнил просьбу короля и всё-таки вернулся в родные места.

– А что же сталось с этим занятным гномом? – спросил кто-то из слушателей.

– Я попросил позаботиться о нём старого лапландца. Верно, этот то ли гном, то ли человечек как увидел голубую чашку с едой, так и был таков. Давно уж небось вернулся домой, как я ему и обещал.

Не успел Клемент произнести эти слова, как еловая шишка больно ударила его по носу. Странное дело: шишка не могла упасть с дерева и никто из собравшихся её не бросал. Клемент потёр нос и удивлённо посмотрел по сторонам.

– Ай-ай-ай, Клемент! – рассмеялась бойкая крестьянка. – Похоже, гномы-то подслушивают. Надо было самому поставить голубую чашку с едой. Так-то вернее бы было, да и обещание своё ты бы исполнил.

А Нильс, который слышал всё, от первого слова до последнего, понял, что теперь он снова может быть свободным.

Встреча

Орёл и мальчик заночевали в лесу, а рано утром отправились в путь. Впереди была Лапландия!

Утром ветер дул с севера, но потом переменил направление, и лететь стало легко. Нильс хоть и знал, что орёл взмахивает крыльями, но ощущение было такое, словно они неподвижно висят в вышине, а движется под ними земля и то, что на ней: леса и озёра, поля, речушки, дома и железная дорога.

Они летели всё дальше с поразительной быстротой, пока не раздался ликующий крик Горго:

– Вот и Лапландия!

Нильс нагнулся, чтобы рассмотреть местность, о которой столько слышал, и был очень разочарован, когда увидел лишь леса и бесконечные болота. Лес сменялся болотом, а болото – лесом. Это однообразие усыпляло, и, задремав, мальчик чуть не свалился вниз. Не в силах бороться со сном, он предложил орлу устроить привал. Горго опустился на землю, но, как только Нильс растянулся на траве, орёл осторожно подхватил его когтями и снова взмыл под облака.

– Спи, Мальчик-с-пальчик! И не бойся: не выроню тебя! Мы, орлы, не спим при солнечном свете, так что в путь!

И хотя Нильсу было довольно неудобно, вскоре он всё же задремал.

Спал Нильс Хольгерссон долго, а когда проснулся, то увидел, что лежит в долине, окружённой горами. Но как он здесь оказался и куда девался Горго? Неужели орёл бросил его?!

Нильс приподнялся и, осмотревшись, на одном из утёсов увидел какое-то странное сооружение из еловых ветвей. «Это, наверное, орлиное гнездо: может, такое было и у Горго…»

Не успев додумать свою мысль, мальчик вскочил на ноги и, сдёрнув с головы колпачок, с криком «ура!» подбросил его в воздух. Теперь он понял, куда принёс его орёл. Это была та самая долина, где на скалистых уступах обитали орлы, а внизу – дикие гуси. Значит, цель достигнута: они прилетели в Лапландию и скоро он увидит Мартина, Акку и других своих товарищей по путешествию!

Мальчик медленно брёл, оглядываясь по сторонам, в поисках своих друзей. В долине царила полнейшая тишина. Солнце ещё не взошло над утёсами, и Нильс Хольгерссон понял, что гуси не проснулись. Он сделал несколько шагов и остановился с улыбкой, увидев забавную картину: в маленьком гнезде спала дикая гусыня, а около неё на земле стоя спал гусак, видимо, оставшийся, чтобы защитить её в случае опасности.

Нильс отправился дальше, решив не тревожить их сон, и по пути стал заглядывать подо все кустики, мимо которых проходил. Вскоре он увидел другую парочку, явно не из стаи Акки. И пусть Нильс их не знал, всё равно очень обрадовался, что видит диких гусей, и даже принялся напевать себе под нос.

Наконец в кустах он обнаружил знакомую парочку. Ну разумеется, на яйцах сидела Нелье, а гусь, стоявший подле неё, – Кольмо. Ошибки тут быть не могло – Нильс сразу узнал гусей из стаи Акки Кебнекайсе. Мальчик на радостях хотел было разбудить их, но удержался и двинулся дальше.

Под соседним кустом он увидел Вииси и Кууси, а немного подальше – Какси и Юкси. Все ещё спали. Мальчик осторожно прошёл мимо, чтобы не разбудить.

Но вот под одним из кустов мелькнуло что-то белое, и у Нильса сердце подскочило от радости. Да, это были они! В гнезде восседала на яйцах Пушинка, а её покой охранял белый гусь. Он тоже спал, хотя и стоя, но и во сне ухитрялся выглядеть гордым. И Нильс его понимал.

Мальчик не стал тревожить и эту парочку и отправился дальше. Вдруг на невысоком холмике он заметил какое-то движение. Присмотревшись внимательнее, Нильс чуть не подпрыгнул от радости: Акка Кебнекайсе, проснувшись, как всегда, раньше всех, оглядывала долину, словно хотела узнать, всё ли в порядке.

– Здравствуйте, матушка Акка! – крикнул Нильс. – Хорошо, что вы уже не спите: мне нужно поговорить с вами наедине.

Старая гусыня бросилась к мальчику, обхватила его своими крыльями и принялась трясти, потом провела клювом по его телу и ещё раз встряхнула.

После радостных приветствий мальчик приступил к рассказу о своих приключениях, а когда дошёл до знаменитого парка под Стокгольмом, решил немного исказить факты:

– В Скансене я видел орла Горго, того самого, который сражался с нашим Мартином. Он сидел в клетке и так тосковал в неволе, что мне стало жаль его и я решил перепилить решётку на крыше, чтобы его выпустить. Но потом подумал: ведь орёл – опасный хищник, истребляющий птиц и мелких зверюшек, и не знал, как поступить: то ли выпустить на свободу этого разбойника, то ли оставить в клетке.

В итоге я передумал вызволять его из неволи. Что скажете, матушка Акка? Правильно ли я поступил?

– Нет, неправильно, – отрезала старая гусыня. – Пусть говорят об орлах что угодно, но это гордые и свободолюбивые птицы, которые не должны жить в неволе. Знаешь, что я тебе предложу? Отдохни, а потом мы вместе полетим в то место, где держат пленённого Горго, и освободим его.

– Как же я рад слышать эти слова, матушка Акка! – улыбнулся Нильс. – Кое-кто думает, что вы больше не любите своего питомца, которого вскормили, потому только, что он живёт по-орлиному. Теперь я знаю, что это не так. Пойду посмотрю, не проснулся ли Мартин, а вы тем временем, если захотите поблагодарить того, кто доставил меня к вам, можете слетать к скале – туда, где когда-то нашли беспомощного птенца.

На юг

Миновало лето, и дикие гуси покинули Лапландию. И снова Нильс верхом на белом гусе летел выше облаков. Стая, состоявшая теперь из тридцати одного гуся, потянулась на юг в полном порядке. Ветер шевелил их перья, а крылья разрезали воздух с таким шумом, что почти нельзя было расслышать голосов. Акка Кебнекайсе летела впереди, за нею Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси, Мартин и Пушинка. Шесть молодых гусей, сопровождавших стаю осенью, теперь отделились и устроились самостоятельно, зато их место заняли двадцать два новых гусёнка, теперь одиннадцать летели справа и одиннадцать – слева. Подражая старшим, молодые гуси старались лететь на одинаковом расстоянии, образуя стройный клин. 

Бедные гусята ещё не делали столь больших перелётов, и им с непривычки трудно было поспевать за взрослыми птицами.

– Акка Кебнекайсе! – жалобно кричали порой птенцы. – Мы устали! Нет сил лететь!

– Привыкайте! – твёрдо отвечала предводительница, не сбавляя скорости. – Чем дольше будете лететь, тем вам будет легче.

И она, как всегда, была права: гусята, пролетев ещё часа два, перестали жаловаться на усталость, но тут новая напасть: в долине они привыкли целыми днями щипать травку и вскоре стали жаловаться на голод.

– Акка, Акка, Акка Кебнекайсе! – пищали малыши. – Мы умираем от голода и не можем дальше лететь!

– Дикие гуси должны научиться пить воздух и глотать ветер, – констатировала гусыня-предводительница и никакого привала не сделала.

Гусята быстро научились довольствоваться воздухом и ветром и вскоре перестали жаловаться на голод. Стая пролетала над горами, и старые гуси выкрикивали названия каждой вершины, чтобы молодые запоминали, причём гоготали без перерыва, и скоро гусята, не выдержав, попросили старших товарищей замолчать.

Предводительница рассердилась и крикнула:

– Чем больше входит в голову, тем меньше там остаётся пустого места!

А Нильс, слушая эту перекличку, думал, что дикие гуси поступили правильно, двинувшись на юг. Здесь, в горах, уже выпал снег, и всюду, насколько хватал глаз, было белым-бело. По правде говоря, и в долине в последнее время жилось несладко: дожди, бури, туманы, – а стоило небу немного проясниться, как ударял мороз. Ягоды и грибы, которыми Нильс кормился всё лето, помёрзли и сгнили, и ему приходилось есть сырую рыбу, что мальчику совсем не нравилось. Дни стали короткими, а долгие вечера и поздние рассветы были для него особенно тягостны – он не мог столько спать: всё время, пока на небе не было солнца. Но ничего не поделаешь: приходилось ждать, когда птенцы подрастут и наберутся сил для долгого перелёта. 

Наконец у гусят настолько выросли и окрепли крылья, что они могли предпринять перелёт на юг, и Нильс от радости смеялся и пел. Но стремился покинуть Лапландию мальчик не только из-за темноты, холода и недостатка пищи: была и другая причина.

В первые недели своего пребывания в долине он нисколько не скучал: казалось, что лучшего места и быть не может, – только комары досаждали. Здесь, в Лапландии, Нильс виделся с Мартином нечасто: большой белый гусь так оберегал Пушинку, что не отходил от неё ни на шаг, зато ещё больше подружился со старой Аккой и орлом Горго, и они втроём провели немало чудесных часов. Птицы брали его с собой на дальние прогулки. Нильс побывал на снежной вершине горы Кебнекайсе и смотрел оттуда на ледники, спускавшиеся вниз по крутому белому склону. Видел он и другие вершины, куда редко ступала нога человека.

Акка показывала ему долины, спрятавшиеся среди гор, и скалистые пещеры, где волчицы выводят своих детёнышей. Познакомился он с северными оленями, которые паслись на берегах красивого озера Торне, побывал у Большого водопада и передал тамошним медведям поклон от их родичей. Повсюду перед ним открывались красивые и величественные виды. Он рад был увидеть всё это, но жить в Лапландии ни за что бы не согласился. Нильс всё чаще думал о том дне, когда наконец вернётся с Мартином домой и снова станет человеком, обыкновенным мальчишкой. 

Да, он был счастлив, что они летели на юг, к его дому. И когда показался первый хвойный лес, он замахал колпачком и крикнул «ура!»; таким же образом мальчик приветствовал первый скромный домик, первую козу, первую кошку, первую курицу. Нильс проносился над великолепным водопадом, над живописными горами, но такими красотами его уже не удивишь. Зато совсем иное дело было, когда он увидел часовню и небольшое селение: от волнения у него на глазах выступили слёзы.

В пути они встречали много перелётных птиц – их стаи теперь были гораздо многочисленнее, чем весной.

– Куда летите, дикие гуси? – спрашивали птицы. – Куда летите?

– За моря, как и вы, – отвечали дикие гуси. – За моря.

– Да у ваших птенцов крылышки ещё не окрепли! – кричали птицы. – Где уж им перелететь через море!

Лапландцы с северными оленями тоже покидали горы, причём спускались в строгом порядке: шествие возглавлял самый уважаемый лапландец, за ним шли красивые крупные олени, потом вьючные олени с чумами и поклажей, а замыкали шествие семь-восемь лапландцев. Завидев северных оленей, дикие гуси опустились ниже и загоготали:

– Спасибо за лето! Спасибо за лето!

– Счастливого пути! Прилетайте ещё! – махали рогами северные олени.

Зато медведи, завидев диких гусей, указывали на них своим детёнышам и ворчали:

– Посмотрите на этих трусишек: они так боятся холода, что бегут отсюда что есть мочи.

Но и старые гуси не оставались в долгу и говорили своим птенцам:

– Смотрите: они спят по полгода и от этого так жиреют, что не могут двинуться с места.

В хвойных лесах, нахохлившись, сидели озябшие молодые тетерева и посматривали на многочисленные стаи птиц, пролетавшие на юг.

– Когда же наш черёд? – то и дело спрашивали они своих родителей. – Когда же наш черёд?

– А вы останетесь дома, – неслось в ответ. – Останетесь дома!

Тот, кому приходилось бывать в горной местности, знает, что такое густой туман, окутывающий вершины. Как только покинули Лапландию, гуси попали в царство тумана. Целый день они летели, не зная, что внизу: горы или равнина, и лишь к вечеру опустились на зелёную лужайку на вершине холма. Нильс решил, что где-то неподалёку живут люди: ему будто слышались человеческие голоса и скрип телег, – и подумал, как было бы хорошо зайти в тёплый дом. Мальчик промок и озяб, но, опасаясь заблудиться в тумане, покинуть гусей не решился. На каждом листочке, на каждой былинке висели дождевые капли, и при малейшем движении на Нильса обрушивался настоящий ливень.

Мальчик всё-таки рискнул сделать несколько шагов и вдруг увидел какое-то строение, по-видимому, высокое – в тумане невозможно было разглядеть крышу. Он подошёл поближе, но дверь оказалась заперта – похоже, дом пустовал. Сообразительный Нильс догадался, что это наблюдательная вышка, откуда в хорошую погоду можно осматривать окрестности, а значит, ни еды, ни тепла он здесь не найдёт.

Он вернулся к гусям и подошёл к Мартину.

– Милый Мартин, не мог бы ты отнести меня на ту башню? Здесь так сыро, что я не могу заснуть, а там, может, найдётся сухое местечко.

Белый гусь охотно согласился и отнёс мальчика на огороженную смотровую площадку, где Нильс и проспал спокойно до самого утра.

Когда он открыл глаза и огляделся, то долго не мог понять, где он и что с ним, но вскоре вспомнил, что находится на башне и над головой у него розовеет небо, а вокруг простирается населённая людьми земля. Нильс с интересом всматривался в представшую его взору картину.

Вышка, на которой Нильс провёл ночь, стояла на горе, а гора возвышалась на острове, окружённом водами большого озера. Под лучами восходящего солнца озеро стало розовым, как и утреннее небо, и лишь в глубоких его бухтах вода была почти чёрной. Берега его казались золотистыми из-за зрелых нив и желтеющего лиственного леса.

Мальчик перевёл взгляд на дома на берегу и на церкви, белеющие поодаль, а через пролив, отделяющий остров от суши, увидел город, раскинувшийся вдоль берега. Чуть в стороне от города виднелись многочисленные селения.

С увлечением разглядывая окрестности, Нильс даже не заметил, что на вышку поднялись посетители. Мальчик едва успел спрятаться, как они появились на площадке.

Туристы надолго задержались на вышке, и Нильс забеспокоился. Мартин не мог прилететь за ним, пока здесь были люди, а мальчик знал, что дикие гуси торопятся продолжить путь. В какой-то момент ему послышались гогот и хлопанье крыльев, как будто летела стая гусей, однако он не отважился приблизиться к перилам и посмотреть, не стая ли Акки кружит над вышкой.

Когда туристы наконец ушли и мальчик смог выбраться из своего убежища, то гусей уже не было и в помине, а Мартин даже не подумал прилететь за ним.

Нильс в отчаянии прокричал:

– Мартин, я здесь! Лети сюда!

Но никто не откликнулся на призыв Нильса. Мальчик был далёк от мысли, что гуси могут его покинуть, но боялся, не случилось ли с ними несчастья, и раздумывал, как бы их отыскать. И вдруг Нильс услышал хлопанье крыльев. Но нет, это был не Мартин, а ворон Батаки. Мальчик и сам не ожидал, что так ему обрадуется.

– Милый Батаки, как хорошо, что ты прилетел! Может быть, ты знаешь, где Мартин и дикие гуси?

– Я как раз с поручением от них. Акка долго кружила над вышкой, но люди всё не уходили. Больше она не могла ждать и улетела вперёд со стаей. Садись на меня верхом: вмиг доставлю тебя к твоим друзьям.

Нильс влез к нему на спину, и Батаки скоро разыскал бы гусей, если б ему не помешал туман. От озера, от согретой солнцем земли стала подниматься лёгкая дымка, а потом сгущаться с поразительной быстротой, так что скоро вся земля покрылась непроницаемым белым туманом.

Батаки поднялся высоко, но гуси, должно быть, летели ниже, сквозь туман. Их невозможно было увидеть. И Нильс, и Батаки звали их, но не получали ответа.

– Вот так неудача, – сказал наконец Батаки. – Впрочем, мы знаем, что они летят на юг, и как только туман рассеется, я их непременно отыщу.

Нильс был очень огорчён разлукой с Мартином: ведь в пути белого гуся могло подстерегать множество опасностей, а его не будет рядом. Мальчик, проволновавшись несколько часов, стал убеждать себя, что раз до сих пор никакого несчастья не случилось, то не стоит впадать в уныние. Но сделать это оказалось не так-то просто. Казалось бы, мудрый ворон Батаки выбрал правильное направление, но они всё ещё не могли догнать диких гусей.

Как-то, опустившись на опушку леса, чтобы передохнуть, Батаки вдруг обратился к мальчику:

– Пока мы здесь одни, хочу кое-что спросить. Знаешь ли ты в точности, при каких условиях гном согласился вернуть тебе человеческий облик?

– Я слышал только об одном условии: мне надлежит доставить белого гуся целым и невредимым в Лапландию и из Лапландии обратно в Сконе.

– Вполне возможно. Но всё же спроси Акку об этом уговоре. Ты ведь знаешь, что она побывала у вас дома и побеседовала с гномом?

– Нет, она ничего об этом не говорила, – ответил озадаченный Нильс.

– Она, наверное, думает, что тебе лучше не знать, какое условие поставил гном. Понятно, она скорее захочет помочь тебе, чем гусю Мартину. Я скажу тебе правду: ты вновь станешь человеком, если доставишь гуся Мартина домой, а твоя мать его зарежет.

Мальчик вздрогнул и в ужасе крикнул:

– Нет, это ты всё выдумал!

– Можешь сам спросить Акку, – не стал спорить ворон. – Кстати, вот и она со своей стаей. Но вот что я тебе скажу, мальчик: многое повидал я на своём веку и знаю, что из любого затруднительного положения есть выход, только надо его найти. Буду рад, если тебе это удастся.

Вскоре Нильс уже летел со стаей Акки. На следующий день он воспользовался удобным случаем, когда старая гусыня на лужайке отошла в сторону, и спросил, правда ли то, что ему рассказал Батаки. Акка не стала это отрицать.

Тогда мальчик взял слово с гусыни-предводительницы, что она не выдаст тайну Мартину. Белый гусь настолько смел и великодушен, что может пойти на любой риск, если узнает, каково условие гнома. 

С этой минуты Нильс сидел на спине своего гуся мрачный и угрюмый и не замечал ничего вокруг. Он слышал, как в стае выкрикивали названия мест, которые пролетали, поучая птенцов, но даже не смотрел вниз, думая: «Теперь всю жизнь мне придётся летать с дикими гусями, успею ещё насмотреться».

Клад

Всё это время дикие гуси летели строго на юг, но теперь свернули на запад.

Это было приятное путешествие. Гусята уже подучились летать и больше не жаловались на усталость, да и к Нильсу постепенно вернулось хорошее настроение, хотя он подолгу обдумывал, как бы удержать белого гуся от возвращения домой.

– Знаешь, Мартин, – как-то сказал он, когда они поднялись под облака, – пожалуй, скучно нам с тобой будет дома после такого интересного путешествия. Не полететь ли нам вместе со стаей за море?

– Что ты такое говоришь?! – встревожился Мартин, у которого и в мыслях ничего подобного не было: ведь он уже доказал, что может долететь до самой Лапландии, а теперь хотел бы вернуться к Хольгеру Нильссону в птичник.

Мальчик молча смотрел вниз, на Вермланд, где берёзовые рощи и лиственные леса уже пестрели жёлтыми и красными осенними переливами, а вытянутые озера голубели среди золотистых берегов.

– Никогда земля не казалась мне такой красивой, как сегодня, – сказал он другу. – Озёра похожи на голубой шёлк, а берега – на широкие жёлтые ленты. Тебе не жалко будет, если мы вернёмся к себе и больше ничего подобного не увидим?

– Я-то думал, что тебе хочется поскорее возвратиться домой и показать отцу и матери, каким ты теперь стал, – ответил гусь. – Ты, Нильс Хольгерссон, очень изменился за это время, и дело тут не в твоём росте.

Сам Мартин всё лето мечтал о той счастливой минуте, когда они очутятся во дворе у Хольгера Нильссона и он покажет Пушинке и своим шестерым детёнышам домашних гусей, кур, коров, кошку и свою добрую хозяйку, мать Нильса. Предложение мальчика ему совсем не понравилось.

– Посмотри, Мартин: разве тебе не жаль, что больше не доведётся увидеть такую красоту? – гнул своё мальчик.

– Мне больше хочется увидеть наши родные поля, которые куда лучше этих гор! Но если ты хочешь продолжить путешествие, то и я с тобой.

– Другого ответа я и не ждал, – сказал мальчик, и по голосу его было понятно, что у него словно гора с плеч свалилась.

Но ни истинной причины своего решения, ни своих чувств Нильс не мог открыть Мартину. Он и сам постарался свыкнуться с мыслью, что теперь ему всегда придётся вести такую жизнь. «Мне, пожалуй, будет даже скучно, если я не буду каждый день видеть что-то новое и подвергаться опасности, – уговаривал себя Нильс. – Лучше уж пусть всё останется как есть».

Гуси летели со всей скоростью, которая была им доступна. И вот наконец на западе показалась блестящая полоса, которая с каждой минутой становилась всё шире. Это было море, простиравшееся молочно-белой пеленой насколько хватало глаз. Пролетая мимо береговых утесов, гуси увидели огромное багряное солнце, готовое погрузиться в морские волны.

Мальчик смотрел на безбрежную морскую гладь и на красное вечернее солнце, которое светило так мягко, что на него можно было долго смотреть не мигая, и в душу его проникали спокойствие и мир.

«Не стоит огорчаться, Нильс Хольгерссон, – как будто говорило ему солнце. – На свете прекрасно живётся и маленьким, и большим. Хорошо быть свободным и беззаботным, хорошо, когда весь мир открыт перед тобой!»

* * *

Дикие гуси устроились на ночлег на маленькой шхере, но около полуночи, когда луна стояла высоко в небе, Акка стряхнула с себя сон и разбудила Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси, а затем принялась теребить клювом мальчика.

– Что случилось, матушка Акка? – подскочил от испуга Нильс.

– Ничего страшного. Мы, семеро старейших в стае, намерены пролететь ночью над открытым морем, вот и думали, не будет ли тебе интересно присоединиться к нам.

Мальчик сразу сообразил, что Акка не пригласила бы его, если б на то не было важной причины, и тотчас же забрался к ней на спину. Гуси полетели над морем к западной группе островов. Старая гусыня выбрала одну из маленьких шхер и там сделала остановку. Эта шхера представляла собой серый утёс с широкой расселиной посредине, куда море нанесло мелкий белый песок и множество раковин.

Мальчик ступил на землю, и первое, что увидел, был большой остроконечный камень, однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это вовсе не камень, а крупная хищная птица, заночевавшая на острове. Не успел Нильс удивиться, почему это дикие гуси так неосмотрительно расположились рядом с опасным врагом, как птица одним прыжком подскочила к нему, и он узнал орла Горго. Похоже, Акка и Горго заранее условились встретиться здесь, так как не удивились, увидев друг друга.

– Молодчина, Горго, – похвалила Акка орла. – Не думала, что прилетишь раньше нас. Ты давно здесь?

– С вечера. Только вот хвалить меня пока не за что – разве только за то, что дожидаюсь вас здесь. Ваше поручение мне выполнить не удалось.

– Я уверена, Горго, что ты скромничаешь, – заметила Акка. – Но прежде чем расскажешь нам, что и как, я попрошу Нильса помочь мне кое-что отыскать здесь, на острове.

Мальчик в это время рассматривал красивую раковину, но услышав своё имя, оглянулся.

– Ты, должно быть, удивляешься, Мальчик-с-пальчик, что мы свернули с прямой дороги и полетели на острова? – спросила Акка.

– Мне это и вправду показалось странным. Но я знаю, что вы без причины ничего не делаете.

– Благодарю за доверие, но боюсь его не оправдать. Весьма возможно, что наша прогулка ни к чему не приведёт.

И старая гусыня поведала друзьям свою историю:

– Много лет назад я и ещё несколько гусей, которые теперь могут считаться старейшими в нашей стае, во время весеннего перелёта попали в бурю, и нас отнесло к этим островам. Мы видели перед собой бесконечное море, и из страха, что нам не удастся добраться до земли, опустились на воду. Несколько дней непогода продержала нас тут, среди безжизненных скал. Мы очень страдали от голода и однажды отправились поискать корм в расселину скалы. Ни единой былинки мы там не нашли, зато увидели несколько мешков, до половины закопанных в песок. Думая, что в мешках зерно, мы дёргали их и щипали до тех пор, пока не прорвали мешковину. Но оттуда вместо ожидаемого зерна посыпались блестящие золотые монеты. Нам, диким гусям, они были ни к чему, и мы их оставили там, где и нашли, а потом и думать забыли о своей находке. Но нынешней осенью кое-что произошло, и нам понадобилось золото. Вряд ли клад по-прежнему лежит здесь, но мы для того и прилетели сюда, чтобы ты посмотрел, цел ли он.

Нильс спрыгнул в расселину, взял в каждую руку по раковине и принялся раскапывать песок. Мешков он сначала не нашёл, но, выкопав довольно глубокую яму, увидел золотую монету, а порывшись в песке, обнаружил ещё. Обрадовавшись, мальчик поспешил наверх, к старой гусыне.

– Мешки, наверное, истлели или расползлись, а деньги рассыпались и остались в песке, но, похоже, золото цело.

– Вот и хорошо, – сказала Акка. – Засыпь яму и сгреби снова песок, так чтобы никто не заметил, что его раскапывали.

Мальчик исполнил приказание, но когда поднялся на скалу, то, к своему изумлению, увидел, что Акка, а за ней и остальные шестеро диких гусей торжественно шествуют ему навстречу. Поравнявшись с ним, они несколько раз кивнули, и вид у них был такой серьёзный, что Нильс снял колпачок и поклонился.

– Видишь ли, – начала предводительница, – мы, старые гуси, говорили между собой о том, что если б ты служил у людей и сделал им столько добра, сколько нам, то они не отпустили бы тебя без награды.

– Не я помогал вам, – возразил мальчик, – а вы меня всё время оберегали.

– Мы также думаем, – невозмутимо продолжала Акка, – что человек, сопровождавший нас в путешествии, не должен уйти от нас таким же бедняком, каким пришёл.

– То, что я узнал от вас за год и чему научился, дороже золота, дороже любого богатства! – искренне воскликнул Нильс.

– Раз это золото лежит здесь столько лет, то, видно, у него нет хозяина, – сказала Акка. – И я думаю, что ты можешь взять его себе.

– Но разве не вам самим понадобилось сокровище? – удивился мальчик.

– Да, понадобилось, но лишь для того, чтобы наградить тебя: пусть твои родители думают, что всё это время ты служил пастухом у щедрых и достойных хозяев.

Мальчик оглянулся, бросил взгляд на море, а потом посмотрел прямо в глаза Акке.

– Выходит, вы прощаетесь со мной, раз награждаете за труды… А ведь я и не думал покидать стаю.

– Конечно, пока мы будем в Швеции, ты останешься с нами. Но я хотела показать, где находится клад, пока ещё для этого нам не пришлось делать большой крюк.

– Вы не поняли: я вовсе не хочу с вами расставаться и не прочь полететь и за море.

Тут все гуси вытянули длинные шеи, от удивления приоткрыли клювы.

– Это для меня неожиданность, – заявила Акка, придя в себя. – Но прежде чем ты примешь окончательное решение, послушаем, что скажет Горго. Ещё в Лапландии мы условились, что он слетает на твою родину, в Сконе, и постарается повлиять на гнома, чтобы изменил поставленные тебе условия.

– Совершенно верно, – начал своё повествование орёл. – Но, как я уже сказал, мне не удалось выполнить поручение. Дом Хольгера Нильссона я нашёл без труда и, покружившись над ним часа два, увидел гнома, который пробирался между строениями. Я схватил его и унёс в поле, где мы смогли свободно поговорить, а там сказал, что меня послала Акка Кебнекайсе спросить, не может ли он смягчить Нильсу Хольгерссону условия. «Я охотно бы согласился, – ответил гном, – так как слышал, что Нильс очень изменился и в путешествии вёл себя достойно, но это не в моей власти». Тогда я рассердился и пригрозил, что выцарапаю ему глаза, если не пойдёт на уступки. «Делай со мной что хочешь, – заметил гном, – но что касается Нильса Хольгерссона, всё останется по-прежнему. Впрочем, передай, что хорошо бы ему поскорее вернуться домой вместе со своим гусем. Там у них неладно. Хольгер Нильссон дал денег взаймы своему брату, которому всегда доверял, а у того дело прогорело, и долг вернуть он никак не может. Кроме того, Хольгер купил лошадь, да она с первого же дня захромала, так что толку от неё никакого. Да скажи ещё Нильсу, что родители уже продали двух коров и им придётся бросить хозяйство, если кто-нибудь не поможет».

Услышав это, Нильс помрачнел и стиснул пальцы так, что раздался хруст.

– Какой же этот гном жестокий! – заплакал мальчик. – Поставил такие условия, что я не могу вернуться домой и помочь родителям! Но он всё равно не заставит меня предать друга. Мне жаль родителей – они достойные люди и скорее откажутся от моей помощи, чем допустят, чтобы их сын возвратился домой с нечистой совестью.

Возвращение домой

В первые дни ноября гуси, миновав горную гряду, оказались в Сконе, после того как несколько недель провели на обширных равнинах вместе с другими стаями.

Что касается Нильса Хольгерссона, то настроение у него было хуже некуда: мальчик хоть и бодрился, но всё же никак не мог примириться с судьбой: «Если б мы уже покинули Сконе и оказались за морем, то, наверное, было бы легче: я знал бы, что надеяться не на что, и чувствовал себя спокойнее».

Но вот в одно прекрасное утро гуси снялись с места и полетели к югу.

«Теперь уже недалеко до дома», – думал Нильс, с волнением вглядываясь в мелькавшие картины.

А ландшафт внизу стремительно менялся: бурные речки нарушали однообразие равнины; озёра и болота сменялись степями, поросшими вереском, и полями; горные цепи с ущельями – живописными долинами.

Гусята во время пути то и дело спрашивали старших в стае:

– Каково там, за морем? Каково за морем?

– Погодите, погодите! Скоро узнаете! – отвечали гуси, которые уже несколько раз совершали перелёт.

Когда стая пролетела горы и леса, сверкавшие между ними озёра, скалы и холмы, гусята восхищённо спрашивали:

– И в целом свете так? В целом свете так?

– Погодите, погодите! Скоро увидите, каков он, белый свет, – успокаивали их старые мудрые гуси.

И вот наконец стая пролетела над горами и очутилась в Сконе, а старая предводительница воскликнула:

– Смотрите вниз! Оглянитесь кругом. Вот так будет за морем!

Стая летела всё дальше: вот уже и луга показались с пасущимися стадами. Акка вела своих подопечных над Сконе не случайно. Нильс не сразу понял, что мудрая гусыня специально пролетела в этот день через всю провинцию Сконе, чтобы он знал: места, где он вырос, ничуть не хуже любых других на свете. Впрочем, в этом не было особенной надобности: стоило Нильсу увидеть знакомые места, как его неудержимо потянуло домой.

* * *

Стоял пасмурный, хмурый день. Гуси паслись на просторных нивах, когда к Нильсу подошла Акка.

– Похоже, погода улучшается, – сказала старая гусыня. – Пожалуй, завтра можно совершить перелёт через Балтийское море.

– Да, – коротко ответил мальчик.

Ему спазмом сдавило горло, и он не мог говорить. Нильс до сих пор надеялся, что здесь, в родных местах, он каким-то волшебным образом сможет освободиться от чар.

– Мы ведь совсем недалеко от твоего дома. Я думала, ты захочешь побывать у родителей – ведь ты давно их не видел.

– Мне всё равно, – ответил мальчик, но голос его дрогнул – было ясно, что он обрадовался предложению гусыни.

– Если белый гусь останется в стае, то за него нечего опасаться, – успокоила Нильса Акка. – Тебе, наверное, хочется посмотреть, что делается дома. Да и помощь им не помешает.

– Правда ваша, матушка Акка. Как я об этом раньше не подумал! – воскликнул Нильс.

Тотчас же они отправились в путь, и вскоре гусыня подлетела к каменной ограде, окружавшей хозяйство Хольгера Нильссона.

– Удивительно! Всё здесь осталось по-прежнему! – Нильс влез на ограду, чтобы оглядеться. – Мне кажется, только вчера я сидел здесь и наблюдал, как вы пролетали.

– У твоего отца есть ружьё? – неожиданно спросила Акка.

– Ещё бы! Из-за ружья-то я и остался дома и не пошёл тогда, в воскресенье, в церковь.

– В таком случае мне не стоит здесь оставаться. Лучше завтра пораньше встретимся на берегу, а сегодняпереночуй дома.

– Нет, не улетайте, матушка Акка! – заволновался мальчик и быстро спрыгнул на землю. У него было смутное предчувствие, что с ним или с гусыней что-то случится и они больше не увидятся. – Честно говоря, я огорчён, что не могу вернуть себе прежний облик, но всё-таки ничуть не жалею, что весной присоединился к вам. За то, что мне посчастливилось совершить это необыкновенное путешествие, я даже готов навсегда остаться таким, как есть!

Акка, прежде чем ответить, глубоко вздохнула:

– Мне нужно поговорить с тобой об одном деле, но поскольку ты не хочешь ночевать дома, нет нужды и торопиться.

– Вы знаете, что я на всё готов ради вас, – заверил её мальчик.

– Если ты и вправду научился от нас чему-то хорошему, Мальчик-с-пальчик, то, может, теперь не считаешь, что всем должны владеть люди? – торжественно начала Акка. – В вашем распоряжении вся земля, и можно было бы оставить немного места – пустынные шхеры, мелководные озёра и болота, неприступные скалы и глухие леса – для нас, птиц и зверей, где мы могли бы жить в мире и в покое. Всю жизнь за мной гонялись и на меня охотились. Хорошо было бы иметь где-нибудь тихий приют для таких, как я.

– Я был бы рад помочь вам, но у меня никогда не будет власти среди людей.

– Мы стоим здесь и разговариваем так, словно никогда больше не увидимся, – перебила его Акка, – а между тем завтра опять встретимся. Ну а теперь я должна возвратиться к своим.

Она взмахнула было крыльями, но помедлила, несколько раз погладила мальчика клювом и только тогда улетела.

Хотя дело происходило днём, во дворе не было ни души и мальчик свободно мог пройти куда вздумается. Он направился в хлев, зная, что коровы всё расскажут в подробностях. Только сейчас там царило уныние: весной было три коровы, а теперь осталась одна, Тучка, которая стояла с низко опущенной головой и почти не прикасалась к корму.

– Здравствуй, Тучка! – крикнул мальчик и без малейшего страха запрыгнул в стойло. – Что поделывают отец и мать? Как поживают кошка, гуси и куры?

Признав Нильса по голосу, корова отступила и как будто хотела его боднуть, но, поскольку уже не была такой строптивой, как раньше, внимательно посмотрела на него, прежде чем прогнать. Он хоть и остался таким же маленьким, каким был в тот день, когда улетел с гусями, и одежда та же, но что-то в нём изменилось. У прежнего Нильса Хольгерссона была тяжёлая, медлительная походка, тягучий голос и сонные глаза, а этот казался смелым и гордым и, несмотря на маленький рост, внушал уважение, пусть и выглядел не особенно весёлым, на него было приятно взглянуть.

– Му-у! Я слышала, что ты очень изменился, но не могла этому поверить. Добро пожаловать, Нильс Хольгерссон, добро пожаловать! Это первая радость, которая мне выпала за долгое время.

– Спасибо тебе, – обрадовался мальчик. – Ну, как вы тут? Как отец с матерью?

– После того как ты исчез, они, кроме горя, ничего не видали. Лошадь, за которую твой отец отдал немалые деньги, всё лето простояла здесь в хлеву, ни на что не годная. Хозяин не хочет её пристрелить, а продать не удаётся. Вот из-за этой лошади мы и лишились Звёздочки и Жёлтой Лилии.

Мальчика, собственно, интересовало другое, но он побоялся задать вопрос прямо и лишь спросил:

– Мама была очень огорчена, когда увидела, что гусь Мартин улетел?

– Я думаю, что она не стала бы так горевать, если б знала, куда он делся. Больше всего она сокрушалась, что родной сын убежал из дому и прихватил с собой лучшего гуся.

– Так она думает, что я украл его?

– А что ещё она могла подумать?

– Значит, отец и мать решили, что я всё лето без дела болтаюсь, как бродяга?

– Они думают, что с тобой случилось несчастье, и горюют, как только можно горевать о потере самого дорогого существа.

Мальчик, услышав эти слова, выбежал из хлева и отправился в конюшню. Она была хоть и небольшая, но опрятная и чистая: видно, Хольгер Нильссон постарался для новой лошади. Нильс увидел красивое ухоженное животное и, поздоровавшись, заметил:

– А мне сказали, что здесь есть больная лошадь. Это, конечно, не ты, ведь у тебя такой здоровый вид.

Лошадь обернулась к мальчику и, окинув его взглядом, спросила:

– Ты, значит, хозяйский сын? Много дурного про тебя говорили, но лицо у тебя доброе. Никогда бы не поверила, что ты их сын, если б не знала, что тебя заколдовали и превратили в гнома.

– Да уж, добром меня поминать было не за что. Даже родная мать думает, что я сбежал, да к тому же вор. Дома мне оставаться нельзя, однако, прежде чем уйти, давай посмотрим, что с тобой.

– Жаль, что ты уходишь: мы могли бы подружиться. А случилось вот что: у меня в ноге заноза, да такая глубокая, что ветеринар не смог её обнаружить. Сказал бы ты об этом отцу – может, сумеет вытащить. Совестно мне есть-пить да стоять тут без дела.

– Заноза – это ерунда; слава богу, нет ничего серьёзного. Попробую помочь. Потерпишь немного, пока я кое-что нацарапаю на твоём копыте?

Едва Нильс успел закончить, как во дворе послышались голоса.

Он приоткрыл дверь конюшни и увидел отца с матерью, возвращавшихся домой. Как же они постарели! У матери лицо ещё больше покрылось морщинами, а отец заметно поседел. Родители говорили на повышенных тонах, и мальчик услышал, как мать упрашивала отца позволить ей взять денег в долг у родственника.

– Нет, хватит долгов, – возражал отец. – Из них никак не выпутаешься. Лучше уж продадим дом.

– Продать-то можно, только вот как с сыном быть? Куда он пойдёт, когда возвратится, бедный и несчастный, а нас не найдёт?

– И то правда, – вздохнул отец. – Но мы можем попросить тех, кто здесь станет жить, чтобы его ласково приняли и передали б ему, что мы всегда рады его видеть. Он от нас и слова худого не услышит. Так ведь, мать?

– Конечно! Только бы вернулся домой! Если бы знать, что он не голодает и не мёрзнет! Больше ничего мне и не надо!

Отец и мать вошли в дом, и мальчик не услышал продолжения их разговора, но так обрадовался и растрогался! Они его любят, хотя и думают, что он пошёл по дурному пути. «Если бы они увидели меня сейчас, то переживали бы ещё больше».

Вскоре послышались шаги, дверь распахнулась, и в конюшню вошёл отец. Нильс поспешно забился в уголок, в то время как Хольгер Нильссон подошёл к лошади и приподнял её ногу.

– Что это? – воскликнул он, заметив буквы, нацарапанные на копыте. И когда прочёл: «Вынь занозу!» – с недоумением оглянулся по сторонам. Никого не обнаружив, он принялся осматривать копыто. – Тут и вправду что-то есть…

Пока отец возился с лошадью, а мальчик сидел, съёжившись, в своём уголке, во двор заявились гости. Это гусь Мартин, находясь так близко от своего прежнего жилья, не мог удержаться, чтобы не показать Пушинке и детёнышам своих старых друзей.

Во дворе у Хольгера Нильссона никого не было, когда он прилетел, поэтому, преспокойно опустившись на землю, Мартин принялся важно расхаживать, рассказывая Пушинке, как ему хорошо жилось в бытность домашней птицей. Обойдя весь двор, он заметил, что дверь хлева открыта, и позвал гусыню:

– Загляни сюда, и сама увидишь, как я жил прежде! Это не то что ночевать на болотах или на льду!

Мартин остановился у порога и просунул голову в дверь.

– Людей здесь нет, так что не бойся, иди.

И Пушинка с выводком вошла вслед за Мартином в загон для гусей посмотреть, как роскошно он жил, пока не отправился в Лапландию со стаей.

– Да, вот как мы живали! – с гордостью проговорил Мартин. – Здесь было моё место, а там всегда стояли миски с овсом и с водой. Погодите, и сейчас здесь есть немного корма!

С этими словами он бросился к миске и стал набивать себе клюв овсом. Пушинка забеспокоилась.

– Давай лучше уйдём поскорее отсюда!

– Ещё зернышко!

Вдруг он вскрикнул и кинулся к выходу, но было уже поздно: дверь хлева захлопнулась, и хозяйка, мать Нильса, закрыла её на крючок. Они оказались в плену.

Между тем Хольгер Нильссон вытащил из ноги лошади острую железяку и, довольный, ласково потрепал животину. В это время в конюшню торопливо вошла мать и сказала взволнованно:

– Иди, отец, посмотри на мою добычу!

– Нет, погоди! Раньше взгляни сюда! Я нашёл, отчего хромала наша лошадь.

– Кажется, счастье опять улыбается нам! – воскликнула женщина. – Представь себе: наш гусак, пропавший весной, видно, летал с дикими гусями, а теперь вернулся, да, похоже, со всем своим семейством. Они все сейчас в загоне, я их там заперла.

– Ну и дела! – удивился Хольгер Нильссон. – А самое главное, мать, мы теперь знаем, что наш мальчик не сбежал из дому, прихватив с собой гусака.

– Твоя правда, отец. Но, боюсь, мне вечером придётся их зарезать. Через два дня ярмарка, и нужно поторопиться, чтобы успеть отвезти их в город на продажу.

– А не жаль тебе его резать? Ведь вернулся же, да не один, а со всем своим выводком, – покачал головой хозяин.

– В другое время не тронула бы, но ведь нам самим придётся переселяться. Где ж гусей-то держать?

– Тоже верно!

– Пойдём, поможешь отнести их в дом.

Они ушли, и через несколько минут мальчик увидел, как отец, прижимая к себе одной рукой Пушинку, а другой – Мартина, вошёл следом за матерью в дом. Гусь, как всегда бывало, когда оказывался в опасности, кричал: «Мальчик-с-пальчик, выручай!» – хотя и не подозревал, что Нильс так близко.

А тот слышал его призыв, но не двигался с места, хотя и не потому, что желал Мартину смерти. Нильс даже не вспомнил, что освободится от колдовства, если гуся зарежут! Причина была в другом. Чтобы спасти гуся, пришлось бы показаться отцу и матери, а этого ему совсем не хотелось. «Им и без того тяжело. К чему же прибавлять новое огорчение?»

Стоило двери дома захлопнуться за Мартином, как мальчик встрепенулся: перебежал через двор, взобрался на дубовую доску перед крыльцом и, войдя в сени, по старой привычке снял деревянные башмаки. Приблизившись к двери, он никак не решался постучаться: было стыдно показаться на глаза отцу и матери.

«Ведь это тебя зовёт Мартин, твой лучший друг!» – подумал он и вспомнил, как они с гусем переживали опасности на замёрзших озёрах, на бурном море, среди хищных зверей. Сердце его переполнилось благодарностью и нежностью; он сделал над собой усилие и постучал в дверь.

Когда отец отворил, Нильс с порога крикнул:

– Матушка, не режьте гуся!

Услышав его голос, Мартин и Пушинка, лежавшие связанными на скамье, вскрикнули от радости. К счастью, они были ещё живы! Кто ещё вскрикнул от радости – так это мать:

– Нет, вы только поглядите, как вырос да похорошел!

Мальчик так и застыл на пороге.

– Слава богу, сынок, ты вернулся! – бросилась к нему мать. – Входи же, входи!

– Здравствуй, Нильс… – только и смог сказать отец.

А мальчик пребывал в полном замешательстве. Он не понимал, почему родителей не удивляет его вид, и только когда мать, обняв, повела его в комнату, Нильс догадался, что колдовские чары спали! Неужели гном снял проклятие, ничего не потребовав взамен?!

– Матушка! Отец! Я снова стал человеком! – не помня себя от радости, закричал мальчик.

* * *

На следующее утро Нильс встал до рассвета и в одиночестве отправился на берег моря. Он пытался разбудить Мартина, но белый гусь не пожелал сопровождать его и, засунув голову ещё глубже под крыло, продолжил спать.

День обещал быть ясным и тёплым. Погода стояла такая же хорошая, как и весной, когда дикие гуси прилетели в Сконе. Морская гладь блестела как зеркало. Царила полная тишина, и мальчик не переставал думать о невероятном путешествии, которое ещё предстоит диким гусям.

Он ещё не вполне освоился со своим новым видом и по-прежнему считал себя скорее гномом, чем человеком. Если по пути доводилось увидеть каменный забор, то он боялся идти вперёд из страха, что там подстерегает его хищный зверь. А потом, вспомнив, что теперь он высокий и сильный и может больше никого не опасаться, радовался и смеялся над собой.

Нильс встал на самом краю береговой отмели, чтобы гуси могли его видеть. Это был день великого перелёта, и в воздухе то и дело звучали призывные клики. При мысли, что ни один человек, кроме него, так и не узнает, о чём перекликаются птицы, мальчик усмехнулся. Среди множества других птичьих стай пролетали и дикие гуси.

«Это не мои, если улетают, не простившись со мной!» – думал Нильс. Ему так хотелось рассказать друзьям о том, что произошло, и предстать перед ними человеком.

Одна стая летела быстрее и кричала громче других, и мальчику что-то подсказало, что ведёт её Акка, но твёрдой уверенности не было. Стая замедлила полёт и несколько раз пронеслась над берегом, и Нильс понял, что не ошибся, только не мог понять, почему гуси не опустились, хотя явно его заметили.

Он попытался было подозвать их, но голос не повиновался ему, и окликнуть гусей никак не получалось.

Он слышал, как Акка что-то кричала над его головой, но не понимал её.

«Что это значит? Разве дикие гуси стали говорить по-иному?» – заволновался Нильс и принялся бегать по берегу, подкидывая вверх шапку, и выкрикивать:

– Я здесь, я здесь!

Но гусей, казалось, его крики только испугали: поднявшись ещё выше, стая взяла курс в открытое море и вскоре скрылась за горизонтом. Тогда Нильс понял, в чём дело. Гуси не догадывались, что он снова стал человеком, и потому и не узнали. А Нильс утратил способность разговаривать с животными и птицами и понимать их язык – ведь люди говорят по-человечески.

Хоть мальчик и был бесконечно рад, что освободился от чар, но грустно было расстаться вот так, не попрощавшись, со своими верными друзьями. Он сел на песок и в отчаянии закрыл лицо руками. И зачем только он пришёл сюда?!

Вдруг сверху послышался шум крыльев. Старой Акке тоже было тяжело улетать, не попрощавшись с мальчиком, и она повернула стаю назад. Человек на берегу не шевелился, и Акка отважилась подлететь ближе. И тут у неё словно глаза открылись: это же он, Мальчик-с-пальчик! Старая гусыня быстро опустилась на берег и коснулась Нильса крылом.

Мальчик поднял голову, радостно вскрикнул и заключил Акку в объятия. Другие дикие гуси гладили его клювами и гоготали, окружив шумной толпой. Нильс так растрогался, что заплакал и принялся благодарить друзей за необыкновенное путешествие, которое совершил с ними.

Внезапно гуси замолкли и отступили, словно их вдруг осенило: «Да это же человек! Он не может понять нас, а мы – его».

Тогда мальчик подошёл к Акке и стал с нежностью гладить её. Так же он простился и с остальными гусями, а потом направился к дому. Нильс знал, что у птиц печаль длится недолго, и ему хотелось расстаться с гусями, пока те ещё не успели его забыть.

Поднявшись на пригорок, мальчик оглянулся и увидел множество перелётных птиц, перекликавшихся друг с другом. И только стая диких гусей летела безмолвно. Нильс не уходил, пока гуси не скрылись из виду.

И такая тоска охватила его, что, казалось, он готов был пожалеть, что снова стал человеком и не может странствовать над морем и сушей с дикими гусями.

Сельма Лагерлёф (1858–1940) – первая женщина, ставшая лауреатом Нобелевской премии по литературе (1909 г.). Автор множества повестей и нескольких романов, она, безусловно, является признанным мировым классиком и гордостью Швеции. Но всё-таки вершиной её творчества признана детская книга «Путешествие Нильса с дикими гусями». В её создании писательнице помогли воспоминания о бабушкиных сказках и местных преданиях, а также опыт работы школьной учительницей на юге Швеции. Так родилась сказка о мальчике, который отправился в полёт с гусиной стаей, под предводительством мудрой Акки с горы Кебнекайсе. В своём путешествии по всей Швеции Нильс проходит многочисленные испытания, встречается с опасностями, грозящими стае диких гусей, выручает новых друзей из беды. Но это сказка не только о путешествиях и приключениях. Мальчуган Нильс был превращён в маленького человечка сердитым гномом за свои грубость и озорство. Возвратившись в родной дом и получив прощение гнома, Нильс не только становится снова своего роста, но и вырастает в настоящего человека, которому свойственны доброта, сопереживание, дружелюбие и мудрость.

Сельма Лагерлёф попыталась рассказать детям о географии, истории, культуре своей страны, связав эти сведения сказочным сюжетом. Поэтому не удивительно, что бронзовый и деревянный монументы, затонувший город, озера Лапландии и гора Кебнекайсе существуют и в настоящей Швеции.

Оглавление

Сельма Лагерлёф ПУТЕШЕСТВИЕ НИЛЬСА С ДИКИМИ ГУСЯМИ

 Заколдованный мальчик

Акка Кебнекайсе

Глиммингенский замок

Праздник на горе Куллаберг

Ненастье

Проделки Смирре

Бронзовый король и деревянный боцман

Мартин и его тайна

Город на дне моря

Приманка

Наказание Смирре

Сёстры

Нильс и старый Клемент

Орёл Горго

Встреча

На юг

Клад

Возвращение домой