Облетая солнце [Пола Маклейн] (fb2) читать онлайн

Пола Маклейн Облетая солнце

Моей семье, с любовью и безграничной благодарность

А также Летти Энн Кристоферсен, ставшей для меня моей леди Ди.

Я научилась наблюдать и доверять другим не меньше, чем себе. Я научилась странствовать и мечтать. И я научилась тому, что должен знать любой ребенок, захваченный воображением, а именно, что не существует границ, которые невозможно преодолеть. Это я усвоила легко и сразу. Но остальное давалось труднее…

Берил Маркхэм.

«На запад вслед за ночью»

Мы должны оставить след на земле, пока у нас есть для этого силы.

Карен Бликсен

~~~

Ее жизнь была наполнена скандалами, трагедиями и головокружительными триумфами.

Англичанка по происхождению, она выросла в кенийской саванне на ферме отца. С юности презирала общепринятые правила, сама зарабатывала на жизнь, объезжала лошадей, прекрасно говорила на суахили, во время охоты одинаково ловко владела и копьем, и ружьем.

Сильная и независимая, порой она была безнравственна и жестока, но благодаря красоте и обаянию легко подчиняла своей воле мужчин. Она трижды выходила замуж, любила и страдала, заводила множество романов; среди ее поклонников были лорды, охотники, принцы.

Кто же эта потрясающая женщина?

Леди Берил Мархэм — знаменитая летчица. В 1936 году она первая совершила одиночный перелет через Атлантический океан с востока на запад. Ее отвагой и мужеством восхищался весь мир.

ПРОЛОГ 4 сентября 1936 года. Абингдон, Англия

Моя сверкающая «Чайка» напоминала синего павлина с серебряными крыльями. Она была красивей любой известной мне птицы. Тот, кто проектировал и строил эту великолепную машину, вложил в нее все свое старание и умение. Он назвал ее «Посланник», и ей предстояло совершить невозможное — единым броском пересечь океан и перенести меня из одного полушария в другое. Три тысячи шестьсот миль сквозь тьму и неизвестность!

Когда я села в кабину, сгущались сумерки. Уже несколько дней над аэродромом дули сильные ветра, прижимая нас к земле, и тусклый просвет между облаками можно было считать большим везением. Дождь хлестал по крыльям моего самолета с таким шумом, словно грохотали литавры. Однако я не переставала повторять себе, что это еще ничего. Меня не столько беспокоила погода, сколько грузоподъемность машины. В «Чайке» были предусмотрены специальные шасси, где располагались канистры с запасным маслом и топливом. Они были закреплены под крыльями и кабиной и плотно прилегали к моему сиденью, оборудованному особыми кранами, которые можно было легко повернуть, чтобы дополнительно заправить машину в середине полета. Меня строго проинструктировали, что сначала я должна досуха опорожнить одну канистру, и только затем подключать вторую, чтобы избежать воздушной пробки. Мотор несколько мгновений проведет в бездействии и только потом включится снова. Мне ничего не оставалось, как уповать на то, что именно так все и будет.

Огромные лужи на асфальте, покрывавшем аэродром, были похожи на маленькие озера — они пузырились на ветру, выплевывая пену. Яростные, не прекращающиеся ни на секунду встречные порывы буквально сбивали с ног. Небо было затянуто низкими, мрачными тучами. Несколько журналистов и кое-кто из моих друзей пришли проводить меня. Лица у них были суровые. Все, кто хоть немного знал о моей затее, старались убедить меня не делать этого. Или хотя бы не сегодня. Рекорд никуда не денется, если отправиться в полет, когда погода улучшится. Но для себя я решила: поздно поворачивать назад. Так что, положив в кабину небольшую корзинку с едой и сунув в боковой карман комбинезона фляжку с бренди, я уселась, чувствуя себя вполне комфортно. У меня с собой были часы, позаимствованные у Джима Моллисона — единственного пилота, совершившего подобный полет и оставшегося живым. Также у меня имелась карта, на которой был показан мой маршрут через Атлантику, из Абингдона до Нью-Йорка — каждый дюйм пути над холодной ледяной водой. Но одиночество, пустота и страх, поджидавшие меня в полете, на карте отмечены не были. А ведь им предстояло стать моими реальными спутниками в небе. Мне же надлежало справиться с ними. Удушающие приступы тошноты, постоянная угроза угодить в воздушную яму — все эти опасности тоже существовали. Нельзя начертить курс, чтобы он обходил стороной все то, что тебя пугает. Невозможно уклониться от самого себя. И, наверное, это даже к лучшему. Порой я думаю, что только трудности, которые встают перед нами, закаляют нас. И они нас изменяют. Для меня сейчас — это взлетная полоса длиной в милю и тысяча девятьсот фунтов топлива под крылом.

Теснящиеся со всех сторон «эскадрильи» туч затягивают небо, свет становится серым и тускнеет с каждой минутой. Я отчетливо понимаю — для меня не существует варианта избежать задуманного и при этом остаться собой.

Итак, я выруливаю на исходную позицию и устремляюсь к отметке на полосе, с ревом промчавшись мимо зевак с камерами. Рядом проскакивают несколько сигнальных флажков, отмечающих мой путь. Я не обращаю на них внимания. Моя цель — единственный красный флажок в конце, который означает точку невозврата. У меня только миля на разбег — и ни дюйма больше. И нет никакой гарантии, что моя машина справится с задачей. Наоборот. Не исключено, что после всех усилий, которые были вложены, — напряженного планирования, тщательной сборки и наладки, а также несмотря на все мое мужество пилота, собранное в кулак, — «Чайка» просто встанет как вкопанная — неуклюжий слон, а не легкокрылая бабочка, — и все закончится, даже не успев начаться. Однако случится это или нет — я делаю свое дело и не даю себе поблажки.

И вот уже пятьсот футов взлетной полосы позади. Я добавляю скорость, всем своим существом ощущая тяжесть механизма и нежелание земли отпускать нас. В этот момент я вся ухожу в зрение — только красный флажок в конце полосы, стремительно приближаясь, колышется на ветру перед моими глазами.

И тут вдруг — о чудо! — я слышу, как включается руль высоты и направления. У меня перехватывает дыхание от волнения. Да-да, это не ошибка. Нос машины поднимается, и… моя «Чайка» взмывает в небо, точно выпущенная из лука стрела. А все-таки она бабочка — бабочка! Мы поднимаемся выше и выше в грозно темнеющее небо, а под нами в дождевом мареве плывет Свиндон^[1] — с высоты он напоминает ровно расчерченную серыми и зелеными квадратами шахматную доску. Впереди простирается Ирландское море — черное бесконечное пространство воды, и у меня замирает сердце. Тускло поблескивают огоньки Корка. Мрачной громадиной маячит вдалеке Лабрадор. Мотор ритмично всхлипывает, выполняя привычную работу.

Нос машины дергается. С трудом продираясь сквозь пелену дождя, я упрямо набираю высоту — корпус «Чайки» содрогается от непогоды. Но на моей стороне — жажда летать и неплохие навыки, полученные во время учебы. Однако это еще не всё. Самый важный и таинственный мой союзник — это ясное понимание, что мое предназначение в жизни — сделать это. Я рождена для того, чтобы лопастным винтом и сверкающими крыльями, точно рукодельницы в старину, выткать свое имя в небе, пролетев тридцать шесть часов в темноте.

В первый раз идея совершить этот бросок пришла ко мне два года назад. Мы сидели в баре «Белый носорог» в Ньери^[2] — шумном, душном, — в самом углу, у отделанной кедровыми панелями стены. На моей тарелке лежал аппетитный и ароматный турнедо^[3]; рядом — бланшированные стручки спаржи, тонкие, как мой мизинец. В бокалах поблескивал темно-красный бордоский кларет. И точно на десерт — дерзкий выпад от Джей Си Карберри:

— Еще никому не удавалось пролететь в одиночку из Англии в Америку, — как бы невзначай заметил он. — Ни мужчине, ни женщине. Что скажешь, Берил?

За два года до этого Моллисон рискнул покорить огромное водное пространство между двумя континентами, но попытка закончилась неудачей. Нужно было создать самолет, который будет способен совершить такой бросок, — над этой недешевой задачкой раздумывали многие. У Джей Си денег всегда было больше, чем он мог потратить. Но, кроме того, в нем постоянно теплился огонек авантюризма — жажда новых свершений и открытий. Без этого он не мог жить. Наверное, такими же были знаменитые путешественники Магеллан и Пири. Он уже представлял себе все это: бескрайний океан, тысячи миль ледяного воздуха над ним, неизведанного и манящего, бескрайний горизонт. В этой картине не хватало только самолета.

— Не хочешь ли попробовать, Берил?

Черные глаза Джей Си поблескивали в полутьме, как два агата. Я молча смотрела на него, а в памяти сразу всплыл образ его жены Майи. На мгновение мне показалось, что она тоже сидит напротив меня — в элегантном платье из белого шелка и с безупречно уложенными волосами. Но я тут же одернула себя — это был обман. Майя погибла — глупо, обидно! — во время обычного учебного полета на аэродроме близ Найроби. В совершенно безветренный и ясный день. Это было давно. И это была первая трагедия в воздухе, которая потрясла нас всех. Первая, но не последняя. Много иных дорогих сердцу лиц всплывали в памяти и, словно отблески света, мерцали над темно-красной поверхностью вина в бокале. Они напоминали нам о том, как безрассудно смелы были те, кто ушли навсегда, и как много они совершили. Да, собственно, мне и не нужны были напоминания. Никогда, ни на одно мгновение я не забывала о них, их образы жили в моей душе. И в тот момент, глядя в глаза Джей Си, я вдруг почувствовала, что готова дерзнуть, как и они, — что бы ни было дальше.

— Да, — произнесла я на удивление спокойно. И тут же повторила: — Да.

Последние блики света померкли на горизонте, и вот вокруг меня только темнота, дождь и едкий запах топлива. Я лечу на высоте две тысячи футов над океаном, и впереди у меня еще два дня пути. Ни луны, ни звезд — только сгустившиеся вокруг тучи. Кромешная тьма. Мне ничего не остается, как только доверять приборам, неотрывно следя за мигающими лампочками на панели. У меня нет радиосвязи, так что все, что может мне помочь не терять присутствие духа, — это исправный и мощный мотор да крепкий встречный ветер в сорок узлов. Еще в моем нехитром арсенале равномерное бульканье запасного горючего в баках. Я прислушиваюсь к ровной работе мотора — четыре часа полета он безупречен, как хорошо отлаженные швейцарские часы. И вдруг — запинка, молчание, снова глухое рваное урчание и опять запинка… Некоторое время мотор шипит, трещит, свистит и… замирает. Тишина. Широко раскрыв глаза, я смотрю, как стрелка альтиметра быстро устремляется вниз, — машина резко теряет высоту. Внутри меня растерянность и смятение, но руки после многих часов тренировок сами знают, что делать. Автоматически я кладу руку на магистральный кран и сливаю топливо. Мотор должен заработать. Он должен заработать. Я медленно передвигаю руку и пальцами нащупываю заветный серебристый рычаг. Когда я поворачиваю его, он обнадеживающе щелкает, но двигатель по-прежнему молчит. «Чайка» стремительно теряет высоту — она опустилась уже на тысячу сто футов. Я отчетливо ощущаю, как она снижается. Тучи вокруг меня на мгновение редеют, и внизу я вижу ужасающе огромные валы черной воды, брызгающие желтоватой пеной. Волны вздымаются все ближе, а надо мной — бескрайнее, безжалостно удаляющееся небо. Я снова щелкаю стартером, стараясь сдержать паническую дрожь, которая охватывает меня. Я была готова ко всему, я уверяла себя и всех, что готова. Но можно ли подготовиться к смерти, можно ли встретить ее спокойно, когда она неизбежна? На мгновение я вспоминаю Майю — она чувствовала то же самое, когда земля неслась ей навстречу, и столкновения нельзя было избежать? А Денис… В тот страшный день над Вои?

Яркий зигзаг молнии вспыхнул над левым крылом машины — ослепительный, точно новогоднее украшение на елке. Все пространство вокруг меня было настолько наэлектризовано, что, казалось, светилось и потрескивало. Как-то неожиданно я почувствовала, что все это уже происходило со мной прежде, очень давно. Я уже переживала это ощущение — когда прошлое несется на тебя, захватывая с головой. Безжалостный океан грохотал внизу, готовый поглотить меня. В этот момент Кения, моя дорогая Кения, точно спешила мне на помощь. Рифт Валли и гора Лонгонот всплыли перед глазами, заслоняя сверкающую, смертоносную бездну. Зубчатые очертания кратера Мененгаи… Озеро Накуру, точно окутанное розовым туманом от бесчисленных фламинго, нашедших на его берегах свой дом. Островерхие и пологие откосы гор, горячие источники Кекори, улочки Моло и Нджоро, блестящая от росы, ослепительно-зеленая лужайка для гольфа в Матайгском клубе. Всем своим существом я устремилась туда, к родным местам, словно оказалась там на мгновение — прекрасно зная, что это невозможно. Словно мотор машины, перемалывая годы, возвращал меня в прошлое. «Чайка» неудержимо несла вперед, давая неповторимое чувство свободы. «Да, да, так и есть», — мысль ясная и четкая, похожая на только что промелькнувший разряд молнии, осенила меня. Я больше не думала о несущейся сквозь тьму машине. Я словно перестала видеть все, что меня окружало. Кения окутала меня — и я неведомым мне образом оказалась дома.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Прежде чем Кения обрела свои очертания и стала Кенией, что произошло тысячи лет назад, так называли самую величественную гору страны. Она была хорошо видна с нашей фермы в Нджоро, расположенной в Британском Восточно-Африканском протекторате: гора резко обрывала золотое пространство долины, а ее вершина была покрыта льдом, который никогда полностью не стаивал.

Позади нас простирался голубой лес Мау, пронизанный нитями тумана, а прямо перед нами долина Ронгаи плавно спускалась вниз и уходила вдаль. Долина была окружена с одной стороны странной формы кратером Мененгаи, прозванным аборигенами Горой Бога, а с другой — далеким Абердарским хребтом, грядой округлых серых холмов, которые в сумерках становились фиолетовыми и покрывались дымкой, а затем и вовсе растворялись в ночном небе.

Когда мы впервые приехали сюда, в 1904 году, ферма представляла собой полторы тысячи акров нетронутой, поросшей кустарником земли и три изрядно потрепанные непогодой лачуги.

— И это всё? — произнесла моя мать. Воздух вокруг нее гудел и поблескивал, как живой. — Ты продал всё ради этого?

— Есть фермы в местах и посуровей, Клара, — ответил мой отец.

— Но ты же не фермер, Чарльз! — сердито бросила она и разрыдалась.

Да, отец был хорошим наездником. Он умел преодолевать препятствия и охотиться на лис и знал тихие дорожки и изгороди Рутланда как свои пять пальцев. Но однажды он увидел объявление, в котором предлагалось приобрести имперскую землю за бесценок, и идея обосноваться на новом месте зацепила его так сильно, что больше не отпускала.

И вот мы покинули дом в Вестфильде, где я родилась, и проплыли семь тысяч миль: мимо Туниса, мимо Триполи, а затем — через Суэцкий канал. Волны, вздымаясь, как огромные серые кручи, грозили поглотить небо. Наконец мы зашли в гавань Килиндини и выгрузились в порту Момбаса, пропитанном запахом острых специй и сушеной рыбы, а до Найроби доехали на извивающемся, как змея, поезде, где на окнах пузырилась и кипела красная пыль.

Я прижималась лицом к стеклу, полностью захваченная чувствами, которых не испытывала прежде. Что бы ни представляло собой это место, нигде и никогда я ничего подобного не встречала.

Мы кое-как разместились в лачугах и начали работать, пытаясь сделать жизнь сносной. Мы боролись с дикой природой, корчуя деревья и расчищая поля, в то время как природа упрямо наступала на нас.

Наша земля не имела видимых границ и заборов, а в лачугах даже не было нормальных дверей. Полосатые шелковистые мартышки колобусы запросто пробирались внутрь, проскальзывая под закрывающей окна мешковиной. У нас не было того, что в сельской местности называется сортиром. Когда нужда требовала, мы выходили в ночь, присаживались, держась за куст, у крутого склона оврага и отправляли продукты жизнедеятельности в длительный полет, насвистывая, чтобы не поддаться страху.

Нашими ближайшими белыми соседями были леди и лорд Деламер — они жили в семи милях от нас, если ехать напрямик, продираясь сквозь заросли. Они были настоящими бароном и баронессой, но, несмотря на титулы, так же как и мы, спали в покрытом соломой рондавеле^[4].

Леди Ди держала под подушкой заряженный револьвер и посоветовала моей матери делать то же самое — но та не стала. Мама не желала стрелять в змей и ходить на охоту. Она не желала таскать воду ведрами на расстояние в несколько миль, чтобы принять более или менее сносную ванну. Она тосковала без общества, а в Африке не было никакого общества. Невозможно было не запачкать руки. Жизнь оказалась слишком тяжела для нее.

Через два года моя мать отправилась обратно в Англию. Мой старший брат Дики поехал с ней, так как он всегда был слабым ребенком и вряд ли выдержал бы африканскую жизнь.

Мне тогда едва исполнилось пять лет. В памяти отпечаталось, как мама и Дики садятся в проходящий поезд до Найроби, нагруженные огромными чемоданами из парусины, в дорожных башмаках и даже с носовыми платочками.

Белое перо на маминой шляпке задрожало, когда она поцеловала меня, велев не плакать и высоко держать голову. Она сказала, что уверена, что со мной все будет хорошо, потому что я большая, и сильная девочка. А если я буду себя хорошо вести, она пришлет мне коробку лакричных конфет и засахаренных груш из магазина на Пикадилли, которыми я могу ни с кем не делиться.

Я смотрела, как поезд черной гусеницей уползает вдаль, не веря, что она на самом деле уехала. Даже когда последний дребезжащий вагон исчез за далекими, желтыми холмами и мой отец повернулся ко мне и протянул руку, приглашая вернуться на ферму, я все еще надеялась, что это ошибка, ужасное недоразумение, которое вот-вот разрешится. Мама и Дики сойдут с поезда на следующей станции или повернут назад в Найроби и уже утром вернутся.

Они не вернулись. Но я все равно продолжала ждать. Я то и дело поглядывала в окно на верхушки холмов и прислушивалась, не идет ли поезд. Несколько месяцев от матери не было известий. Она не прислала даже коротенькой телеграммы. А потом доставили конфеты.

Коробка была тяжелой. Сверху округлым почерком матери было написано мое имя — Берил Клаттербак. Взглянув на надпись — на знакомые провалы и завиточки, — я разрыдалась. Я поняла, что значит этот подарок. Больше нельзя было себя обманывать.

Прижав коробку к груди, я убежала на конюшню и спряталась в самом дальнем углу. Я ела конфеты без остановки, сколько влезет, пока меня не стошнило.

Вечером, сидя с отцом за чаем, я наконец решилась спросить о том, что мучило меня больше всего.

— Мама и Дики не вернутся, правда?

Во взгляде отца промелькнула затаенная боль.

— Я не знаю.

— Может быть, мама ждет, что мы к ней приедем, — предположила я.

Отец долго молчал.

— Возможно, — нехотя согласился он. — Но наш дом теперь здесь. И я не готов его бросить. А ты?

Выбор, предложенный мне, был трудным. Отец спрашивал меня не о том, хочу ли я остаться с ним, — это решение было принято давно. Он хотел знать, смогу ли я полюбить то, что окружало меня, так же, как любил он. Смогу ли я отдать сердце этому месту, даже если мать никогда не вернется.

Что я могла сказать в ответ? Я смотрела на пустые шкафы и вспоминала вещи, которые хранились в них, а теперь исчезли — четыре фарфоровые чашки с золотым ободком, любимое янтарное ожерелье матери с крупными бусинами, — они так забавно стучали, когда она его надевала.

Отъезд матери оглушил меня. Я чувствовала боль, пустоту и растерянность. Я не знала, как мне забыть об этом, а отец не знал, как меня утешить.

Он взял меня за руки и усадил на колени — неуклюжую и, как обычно, неумытую. Некоторое время мы молча сидели, обнявшись.

На окраине леса тревожно закричала стая даманов. У огня спали наши охотничьи собаки, одна из них подняла ухо, а затем снова положила голову на лапы. Вздохнув, отец подхватил меня под мышки, быстро поцеловал следы высохших слез на щеках и поставил на ноги.

Глава 2

На языке суахили слово «mivanzo» означает «начало нового». Но прежде должен наступить конец — черное, глухое дно, — и лишь затем забрезжит свет.

Чем-то подобным стал для меня отъезд моей матери, хотя сразу я этого не поняла. Я еще долго грустила и плакала по вечерам, чувствуя растерянность и досаду.

Развелись ли родители? Любила ли меня мать, скучала ли по мне? Как она вообще могла меня бросить?

Я не отважилась задать эти вопросы отцу. Он и так был не особенно ласков со мной, как другие отцы, и я не решалась бередить его рану.

Но потом неожиданно жизнь моя переменилась к лучшему. Вот как это произошло. В окрестностях леса Мау, находящегося на наших землях, жили несколько семей племени календжин. Аборигены ютились в обмазанных глиной плетеных хижинах, окруженных колючим частоколом. Эти люди как-то сами заметили маленькую беспризорницу и решили помочь мне.

Старейшина племени торжественно обмахнул меня руками, произнеся заклинание, — словно стер прошлое, — и привязал мне к поясу ракушку каури. Она болталась на кожаном ремешке как напоминание о «раковине», скрытой внутри меня, и отгоняла злых духов.

В племени календжин всегда поступали так, когда рождалась девочка. Я же была дочерью их белого господина, бвана. Но в их представлении произошло нечто противоестественное, и это нужно было как-то срочно исправить.

Ни одна африканская мать не бросит свое дитя. Я была здоровой и вполне симпатичной, хоть и слабенькой. И вот мои новые африканские друзья «отменили» мою прежнюю жизнь и предоставили мне новый шанс, дав имя Лаквет, что означало «очень маленькая девочка». Я и правда была хрупкой, с острыми коленками и непослушной копной светлых волос.

Новое имя и новое место помогли мне стать сильнее. От постоянного бега вверх и вниз по холму в деревню и обратно мои ноги окрепли. Теперь я знала все отдаленные уголки нашей земли, которых прежде боялась, так же хорошо, как полоски на шкуре зебры, служившей мне покрывалом.

Обычно, когда темнело, я залезала под шкуру и оттуда смотрела, как, бесшумно ступая босыми ногами по полу, мальчик-слуга входит в комнату и зажигает светильник. Вспышка света и шипение фитиля спугивали притаившихся ящериц. Было слышно, как они шуршат в соломе. А затем наступала смена караула. Дневные насекомые — шершни и мухи — отправлялись в свои слепленные из грязи гнезда на полукруглых стенах моей комнаты, а вместо них монотонное стрекотание заводили проснувшиеся сверчки.

Я выжидала час-другой, наблюдая, как тени от мебели, составленной из коробок, расплываются, покачиваясь, по комнате, и прислушивалась, не ушел ли отец спать.

Как только голос его смолкал, я вскакивала с кровати и, выпрыгнув через открытое окно в чернильно-черную тьму, стремглав бежала через лес в хижину моего друга Киби, и мы допоздна сидели с ним и его семьей у костра.

Мать Киби и другие женщины племени пили мутный чай, настоянный на коре и крапиве, и рассказывали бесконечные истории о начале мира и о прошлом их земли. О том, как все начиналось.

Я выучила язык суахили, слушая рассказы, как гиена стала хромой, а хамелеон приобрел свое терпение. Я узнала, что ветер и дождь тоже были когда-то людьми, а потом не справились с важным заданием и были наказаны богами.

Среди женщин племени встречались как старые, высохшие и беззубые, так и, наоборот, — молодые, гибкие, с похожей на полированное черное дерево кожей, в коротких светлых накидках, открывающих длинные мускулистые ноги.

Я любила их всех, любила их сказки и легенды. Но больше всего мне нравилось играть с Киби и другими подростками, на суахили «тотос», которые готовились к посвящению в воины.

Жизнь девочек в деревне испокон веков связывалась с домом. Мое же положение было особенным. Я могла не заботиться о традициях. Ни о традициях в семье Киби, ни даже о тех, которые существовали в моей семье. По крайней мере, в то время.

Мое желание неожиданно сбылось. Посоветовавшись, старейшины племени — о счастье! — позволили мне учиться вместе с Киби.

Я с головой погрузилась в увлекательнейшие занятия: как правильно бросать копье, как слиться с окружающей растительностью, выслеживая бородавочника.

Главным наставником Киби был его отец, арап Майна, верховный вождь племени. Для меня он служил олицетворением силы и бесстрашия. Арап Майна учил нас правильно сделать охотничий лук — гибкий и крепкий.

У меня болели пальцы, когда я растягивала тетиву так, что она звенела от напряжения. Задание состояло в том, чтобы одной стрелой на лету сбить проносящегося над головой дикого голубя, свиристеля или ярко-голубого скворца.

Другое упражнение — щелкать кнутом из носорожьей кожи с гладкой, отполированной рукояткой. Такой кнут аборигены использовали и для укрощения животных, и для наказания провинившихся соплеменников.

А бросить тяжелую деревянную булаву с круглым навершием, унизанным металлическими шипами! Тут требовалось особое старание и упорство.

Целыми днями я увлеченно постигала премудрости жизни африканских воинов. Стараясь ни в чем не уступать Киби, я быстро сравнялась с ним в росте — и даже переросла его. Теперь я частенько опережала своего чернокожего друга, когда мы бежали наперегонки босиком по высокой золотистой траве. Ночью нам тоже было не до сна — ведь начиналось самое интересное.

Едва темнело, мы стремглав неслись по мягкой свежескошенной траве к лесу — скорей, скорей! — и с разбегу прыгали в густые заросли, крича и смеясь от восторга, когда прохладная роса обрызгивала нас с ног до головы.

Ночной лес, полный, тайн, манил нас. У меня перехватывало дух, когда рядом — только протяни руку — вдруг вспыхивали два зеленых огонька — глаза леопарда.

А через мгновение с угрожающим рычанием кошка бесшумно исчезала, как будто таяла в темноте. В такие минуты я ощущала себя козочкой, которую отец обычно привязывал к дереву как приманку для леопарда, когда охотился. Забравшись для безопасности на огромный бак с водой, я видела, что несчастное животное дрожит от страха, чувствуя приближение хищника.

Отец же хладнокровно вскидывал ружье и… «Не промахнись, не промахнись?» — шептала я и сжимала кулаки в напряженном ожидании выстрела.

В ночном лесу опасность поджидала нас на каждом шагу. Но уроки арапа Майны не прошли даром: каждый шорох, каждый звук был нам знаком, и ничто не могло испугать нас. Ни стрекотание цикад, ни похрапывающее бурчание древесных лягушек, ни громкая перекличка даманов, то и дело прерываемая визгом и свистом.

Стайки этих пушистых, похожих то ли на морских свинок, то ли на кроликов зверьков частенько попадались нам. Каково же было мое удивление, когда отец сказал мне, что, оказывается, эти бесхвостые маленькие «певуны» с неплохими вокальными данными — ближайшие родственники слонов!

Мы слышали в лесу тяжелую поступь их могучих собратьев, сокрушавших кустарник и мелкие деревца на опушке. Но близко к ферме слоны не подходили — они чувствовали запах лошадей и человеческого жилья и предпочитали держаться подальше.

Лес, окружавший ферму, буквально кишел змеями. Вовремя обнаружить нору с упругим, вибрирующим кольцом, ловко уклониться от проносящегося по воздуху смертоносного зигзага или от неожиданно повисшего на ветке извивающегося «каната» с дрожащим раздвоенным языком… Заметить в шаге от себя покрытую чешуей ленту, обвившую ствол и сливающуюся с темной древесной корой. Вот когда я с благодарностью вспоминала арапа Майну! Если бы не его наставления, каждая такая встреча могла стать последней!

Так незаметно летело время. Я не успела оглянуться, как уже прошло несколько лет с того дня, как мы впервые ступили на землю Кении.

Захватывающие путешествия по лесу ночью. Уже светало — мы с Киби уже скакали верхом no золотистой траве, объезжая лошадей, или отправлялись на охоту с отцом.

Упорный труд не пропал даром. Пришло время пожинать плоды. Покрывавший наш участок дикий кустарник выкорчевали. На открывшемся просторе отец посадил пшеницу и маис. Молодые побеги, покачиваясь на ветру, весело зеленели под солнцем.

Когда же урожай созрел, отец выгодно продал зерно, а на вырученные деньги купил два стареньких двигателя и построил мельницу.

Теперь наша ферма — Грин Хиллс — оказалась центром притяжения для всей округи.

Частенько, вскочив утром с постели и подставив лицо ласковым лучам солнца, я с восторгом наблюдала, как по глинистой дороге между спускающимися террасами полями в направлении фермы движется бесконечная вереница повозок, запряженных буйволами. Все они были доверху нагружены зерном.

Мельница работала днем и ночью без остановки. Клиентов становилось все больше, дела шли в гору, и нам постоянно требовались рабочие руки.

С раннего утра я слышала, как доносятся с дороги резкое пощелкивание хлыстов и окрики, — это возницы подгоняли быков, тянущих доверху нагруженные зерном повозки. Все окрестные племена — да и не только окрестные — привозили к нам урожай: масаи, нанди, жители высоких гор — кикуйя и равнинные обитатели — кавирондо. Вскоре о нашей мельнице прослышали и голландцы. Наши доходы росли, и отец вкладывал их в ферму. Сначала вместо железных навесов, под которыми держали лошадей, появилась конюшня.

Вскоре их стало уже несколько. Только что отстроенные фуражные заполнились приятно пахнущим сеном, а в денниках — особая гордость моего отца! — появились племенные жеребцы. Я прыгала от восторга, увидев, какие они красивые! К тому же отец сказал мне, что эти животные — самые лучшие в Африке, а может быть, и вообще на всем белом свете.

Воспоминания о маме и Дики иногда посещали меня, особенно перед сном. Я прислушивалась к ночным шорохам, доносящимся снаружи и убаюкивающим меня, в эти мгновения их лица всплывали передо мной и… тут же исчезали. Я не знала, пишет ли мама отцу, во всяком случае, мне она писем не присылала. Мне было трудно представить себе, как они живут там, в Англии. Наш старый дом был продан. Но где бы они ни обосновались, то, что окружало их, — деревья, звезды, воздух, — все это резко отличалось от того, что я видела в Нджоро. Там по-другому шел дождь, там по-другому светило солнце, и цвет заката был совершенно иной, расплывчатый и тусклый. Я сбилась со счету, считая закаты, отмечавшие месяцы нашей разлуки.

Время лечит любые раны, и постепенно мои воспоминания о матери поблекли — мне стало уже трудно воскресить в памяти черты ее лица, воссоздать ее голос и слова, которые она мне говорила. Дни, проведенные вместе с ней, словно подернулись пеленой, стушевались. Глядя в окно фермы, я отчетливо понимала, что мое будущее простирается передо мной, как эта величественная равнина, раскинувшаяся от угловатого кратера Мененгаи до ослепительно-голубой вершины горы Кения. И оно больше не связано с матерью. Инстинктивно я чувствовала, что надо смотреть вперед, жить будущим, а мать и ее отъезд… Мысли о ней лучше спрятать поглубже, чтобы больше не плакать и не обижаться. Надо убедить себя, что так было необходимо. И кончено. Своего рода прошение, закалка характера. Так масаи заостряют наконечник стрелы прежде, чем она попадет в цель.

Когда я пришла к такому решению, я ощутила ясно — «малышка» Лаквет сдала свой первый важный экзамен и поднялась на ступеньку вверх. Впрочем, все было и так очевидно. Моя жизнь была связана с фермой, с этой поросшей кустарником местностью, которая ее окружала. Унизанные острыми шипами деревья, вздымающиеся косогоры и приплюснутые возвышенности, обильно поросшие растительностью. Глубокие темные борозды между холмами и высокая трава, похожая на вытянувшиеся кукурузные побеги. Все это стало неотъемлемой частью моей жизни. Здесь словно случилось мое второе рождение — я нашла себя, свое истинное «я». Здесь был мой дом. И хотя однажды мне предстоит утратить все это, — все улетучится в миг, как горстка красной пыли с ладошки на ветру, — я уверена, мне было предназначено провести детство на этой земле, в этом чудесном месте, где я знала наизусть каждую травинку. В единственном месте на свете, о котором я могла сказать твердо: я родилась, чтобы жить здесь.

Глава 3

Раннее утро. Тишина. Вдруг на конюшне слышится удар колокола — он звучит необыкновенно отчетливо в прозрачной утренней дымке. Первыми поднимают головы ленивые пестрые петухи, за ними пробуждаются гуси, вечно покрытые тонким слоем красноватой пыли, в которой они любят поваляться. Слуги, конюхи, садовники, пастухи — ферма мгновенно оживает. Шаги, приглушенные разговоры, постукивание упряжи доносятся в мою, как у масаи, обмазанную глиной хижину. Она стоит рядом с отцовским рондавелем. Вместе со мной живет мой любимец — полукровка Буллер, большой, устрашающего вида пес, очень послушный и ласковый со мной. Едва заслышав колокол, он начинает тихо скулить, потягиваясь, вылезает из своей импровизированной постели, устроенной у меня в ногах, подходит ко мне и ласково толкает, осторожно просунув: квадратную голову под мою руку. Я чувствую его влажный нос, прикасающийся к моей коже, и глубокие шрамы в форме полумесяца, покрывающие его голову. Вместо правого уха у Буллера — комковатая, уродливая шишка. Он лишился уха в ту страшную ночь, когда в мою хижину ночью пробрался леопард и, схватив Буллера, утащил его в темноту. Буллер отчаянно дрался, и ему удалось перекусить горло леопарду. Он приполз домой, покрытый кровью, своей и своего поверженного врага. Он был победителем, но шансов выжить после драки у пса было немного. Мы с отцом выхаживали его, пока он не выздоровел. Буллер и до этого случая не был красавцем, но после истории с леопардом он поседел и слышал только одним ухом. Однако мы его обожали — ведь схватка с леопардом не сломила собачий дух, Буллер был, как и прежде, смел.

Солнце еще только поднимается над горизонтом, воздух чист, прозрачен, все еще немного сонно вокруг. А Киби уже на месте — он поджидает меня во дворе. В то время мне исполнилось одиннадцать лет, он был чуть младше меня, и вся наша жизнь проходила на ферме. По соседству с нами в других белых семьях дети отправлялись в школу в Найроби, а иногда их отсылали даже в Англию. Мой отец никогда даже не заикался о том, что со мной может произойти что-то подобное. Конюшня была моей классной комнатой. Веселый галоп на заре по золотистой траве, блестящей от росы, — так начинался наш день, и ни я, ни Киби никогда не опаздывали на это занятие. Киби всегда приходил чуть раньше и сидел на земле, поджидая меня. Когда я появлялась, он подскакивал так, словно на ногах у него были пружинки. Я тоже пыталась научиться так прыгать, и иногда у меня получалось сравниться с Киби в ловкости и прыгнуть так же высоко. Когда мы соревновались, перепрыгивая через ограду, я знала, что шансы у меня невелики, и потому не очень усердствовала. Киби же прыгал и прыгал, и постепенно уставал. Вот тогда у меня появлялся шанс утереть ему нос.

— Когда я стану воином, морани, — говорил Киби обиженно, — я буду пить кровь быка и свернувшееся молоко вместо крапивного чая, который пьют женщины. И тогда я буду бегать так же быстро, как антилопа.

— Я тоже могу стать знаменитым воином, — не уступала я.

При этих словах красивое, открытое лицо Киби озаряла насмешливая улыбка — словно ничего более забавного в жизни он не слышал. Ослепительно-белые зубы сверкали на солнце. Пока мы были с ним детьми, он был даже рад, что я вторгаюсь в его мир, это развлекало его — своего рода игра. Девочка, к тому же белая девочка — какая из нее конкурентка? Однако по мере взросления отношение его переменилось. Я чувствовала неодобрение с его стороны, он стал скептически относиться к моему стремлению состязаться с ним. Он был уверен, что я должна принять тот факт, что наши дорожки скоро разойдутся, и иначе быть не может. Однако я была настроена совершенно иначе.

— Если я буду упорно тренироваться, я смогу стать такой же ловкой! — горячо утверждала я. — Я буду делать это тайно.

— И кто же узнает о твоих подвигах, если ты будешь совершать их тайком, — насмешливо спрашивал он. — Как же слава?

— Я буду знать, — отвечала я упрямо.

Казалось, моя убежденность смешила его еще больше.

— Кого мы выезжаем сегодня? — спросил он, насмеявшись вволю, и обернулся к конюшне.

— Мы с папой сейчас уезжаем смотреть новую племенную кобылу, — сообщила я.

— Тогда я пойду охотиться, — легко согласился он. — Вечером сравним, кто провел день интереснее.

Дождавшись, пока Ви Мак-Грегор и Валми, коваль^[5]моего отца, оседлают лошадей, мы двинулись в путь навстречу утреннему солнцу. Еще некоторое время я мрачно раздумывала над своим спором с Киби, но потом расстояние и ясное безоблачное небо над головой сделали свое дело — настроение мое улучшилось.

Выбиваемая копытами пыль клубилась вокруг нас От нее не спасали специально повязанные платки, закрывавшие рот и нос, — она легко пробивалась к телу. Эта пыль, мелкая и въедливая, имела красноватый цвет, похожий на охру, — точно яркий хвост лисицы, мелькнувший средь кустов, — и она была нашим неизменным спутником повсюду. Такой же повседневной обыденностью стали клещи — мелкие паразиты, похожие на мелкие горошинки красного перца, — цеплявшиеся ко всему. Мы не особенно беспокоились об этих клещах, так как избавиться от них было невозможно. Как и о кусачих белых муравьях, которые отрядами передвигались по равнине — точно живая, бесконечная и пугающая лента. Или о ядовитых змеях, или о солнце над головой, которое жарило порой столь беспощадно, что, казалось, готово спалить тебя живьем. Ко всему этому приходилось привыкать, потому что все это было частью природы, которая нас окружала, частью нашей собственной жизни.

Проскакав три мили, мы приблизились к небольшому оврагу. Похоже, это было пересохшее русло ручья. Дно покрывала потрескавшаяся красная глина — причудливо изогнутые щели напоминали вены на увядшей старческой руке. Над оврагом висел тонкий мостик, обмазанный глиной, — он выглядел хрупким, ненадежным. Так как воды в русле не было, невольно возникал вопрос, а для чего вообще здесь нужен мост? Издалека мне даже показалось, что передо мной — высохший скелет огромного животного, погибшего здесь давным-давно. Увидев, что воды нет, мы были разочарованы — после скачки по жаре лошадей мучила жажда. И мы не знали наверняка, найдем ли мы воду впереди.

— Эта кобыла, на ранчо Деламеров, она абиссинка. — Заметив, что мы приуныли, отец постарался отвлечь нас от грустных мыслей. — Однако Деламер уверяет меня, что она очень быстрая и сообразительная.

Я знала, что отец и сам еще не видел лошадь, но не мог удержаться, чтобы уже не представить себе в фантазиях, как она окажется в нашей конюшне и ее можно будет использовать для улучшения породы. Он представлял себе будущего жеребенка, как он появится на свет и изменит нашу жизнь. И вслед за отцом я тоже мечтала об этом. По большей части отец, конечно же, интересовался чистокровными особями. Но, как он говорил, нельзя исключать, что «бриллиант» может «заваляться» в самом неожиданном месте, не обязательно в именитых конюшнях. Я верила ему, так как он хорошо знал, о чем говорил.

Я не могла удержаться и спросила:

— А какой она масти?

Когда дело касалось лошадей, я всегда в первую очередь спрашивала про масть, меня подхлестывало любопытство.

— Она масти паломино, — ответил отец. — Золотисто-желтая с белой гривой и хвостом. А кличка у нее Кокетка.

— Кокетка… — повторила я, раздумывая. Значение слова я не знала, но мне понравилось, как оно звучит, — звуки «к» и «т» торчали из него, точно острые шипы. — Отличное имечко, — заключила я деловито.

— Правда? — Отец рассмеялся. — Что ж, посмотрим.

Все, кто знал лорда Деламера, обычно называли его просто Ди. И мы с отцом тоже. Ди играл в нашем небольшом обществе важную роль. Он был одним из первых поселенцев и всегда точно знал, какой участок земли более плодородный. Казалось, его неистребимая энергия готова поглотить весь континент и заставить землю приносить пользу. Трудно было найти человека более упрямого и амбициозного, чем Ди. Особенно когда речь шла о том, чем он дорожил: земля, свобода, деньги, быт и традиции местных племен. Он всегда шел напролом к своей цели, и чем рискованнее было дело, чем туманнее перспективы, тем с большим азартом он добивался успеха. Трудности его не пугали, а только раззадоривали.

Лорд Деламер знал множество захватывающих историй и рассказывал их с вдохновением и отчаянно жестикулируя. Его руки то взмывали вверх, то он размахивал ими перед носом слушателей, при этом ярко-рыжая встрепанная шевелюра колыхалась в такт движениям. Когда-то в молодости он один пересек Сомалийскую пустыню. Компанию ему составлял верблюд, да и тот, по словам лорда, с весьма скверным характером. Оказавшись в этих местах, он сразу же полюбил их всем сердцем. Вернувшись ненадолго в Англию, чтобы наскрести денег на проживание среди его любимых кенийских холмов, он познакомился с Флоренс, энергичной и смелой дочерью графа Эннискиллена, и женился на ней.

— Она и представить себе не могла, что я собираюсь чуть ли не за волосы приволочь ее сюда, — говорил Деламер, скрывая усмешку.

— О, я сомневаюсь, что тебе бы это удалось против моей воли, — отвечала леди Ди, и во взгляде ее сквозила ирония. — Скорее даже наоборот.

Когда наши усталые клячи наконец вдоволь напились воды, Деламер повел нас показать Кокетку. Она паслась на выгоне вместе с несколькими кобылами и стайкой прелестных жеребят. Отлично сложенная, гибкая, с покатой шеей и хорошо развитой грудной клеткой, она выглядела очень элегантно и очаровала нас издалека. Ее стройные ноги сужались в красиво очерченные фетлоки и прикрытые кисточками бабки над копытами. Почувствовав, что мы рассматриваем ее, она грациозно вскинула голову и взглянула на нас с вызовом, точно хотела спросить: «Неужели вы сомневаетесь, что я — совершенство?» У меня от восторга перехватило дух. Я только и смогла вымолвить едва слышно:

— Она прекрасна!

— Ага, и сама в этом не сомневается, — подтвердиллорд Деламер весело.

Он был довольно грузен и на солнце сильно потел, хотя всегда отшучивался по этому поводу. Пока отец внимательно рассматривал кобылу, наклонившись к забору, Деламер ежеминутно стирал голубым платком градом катившийся с лица пот.

Мне редко доводилось видеть лошадь, которая испугалась бы моего отца и убежала от него. Кокетка не стала исключением. Она сразу поняла, что он — хозяин положения, хотя она еще и не принадлежала ему. Когда отец подошел, она пошевелила ушами и фыркнула, вздернув роскошные, бархатные ноздри. Пока он осматривал ее, она стояла смирно, не шевелясь. Отец осторожно провел руками по красиво очерченной морде, затем медленно прощупал спину лошади вдоль позвоночника от самой холки — нет ли повреждений или искривления. С особым вниманием обследовал поясницу и крестец. Наклонившись, с необыкновенным тщанием исследовал задние ноги, буквально каждый дюйм, — а также голени, суставы на сгибах, сухожилия и берцовые кости. Мне даже показалось, что в этот момент он был похож на слепца, полностью погрузившегося в ощущения своих пальцев. Я стояла невдалеке и с замиранием сердца наблюдала за каждым его движением. Любое изменение его лица заставляло мое сердце стучать сильнее. Я пыталась угадать его мысли, но он осматривал Кокетку молча, и мне лишь оставалось лелеять надежду, что все закончится благополучно. К тому моменту, когда он наконец распрямился и встал, рассматривая морду лошади и слегка поглаживая ее пышную челку, я уже едва держалась на ногах от нетерпения. Если он вдруг скажет, что она ему не нравится, после того как она смиренно вынесла весь осмотр, у меня просто разорвется сердце!

— А почему ты хочешь избавиться от нее, я не понимаю? — спросил отец лорда Деламера, не отрывая взгляда от Кокетки.

— Нужны деньги, — признался тот, вздохнув. — Как всегда.

— Это в его стиле, ты же знаешь, — негромко произнесла леди Ди. — Какая-то новая идея, и вот он уже занят только ей, а все старое побоку. Сейчас, например, он собирается сажать пшеницу, так что лошади — пройденный этап. Большую часть табуна он намерен продать.

«Папочка, скажи „да“, ну скажи „да“, ну пожалуйста».

Стоя рядом с отцом, я буквально заклинала его мысленно, не решаясь произнести эти слова вслух.

— Что, правда, решил сажать пшеницу? — спросил отец и, к моему разочарованию, повернулся и зашагал назад, к забору. — У вас не найдется выпить чего-нибудь прохладного? — спросил он леди Ди.

Я смотрела на лошадь, и на глаза наворачивались слезы. Мне хотелось броситься к ней, зарыться лицом в ее гладкую, светлую гриву, вскочить на нее верхом и нестись во весь опор среди холмов. А затем привести ее к нам в конюшню и быть все время рядом — не расставаться никогда! Кокетка вмиг покорила мое сердце. Моему отцу она тоже понравилась, — я чувствовала, даже знала это наверняка! Но он никогда не позволял себе действовать поспешно, поддавшись чувству. В делах он умел сохранять хладнокровие. Я знала точно, что теперь они с Ди будут весь день обсуждать условия, ничего не говоря прямо, а тщательно взвешивая каждое слово, каждое предложение. И каждый будет тянуть одеяло на свою сторону, стараясь ни в коем случае не прогадать. Мне все это казалось каким-то безумием. Но что поделаешь? Мне тоже пришлось пойти в дом. Отец и Ди уселись за стол. Потягивая ржаную водку и запивая ее лимонадом, они начали бесконечный разговор, как бы о сделке, но в то же время ни о чем конкретно. Мне оставалось только усесться на коврик перед очагом и сердито дуться в ожидании.

Хотя у Деламеров было больше земли, чем у нас, а на их ранчо «Экватор» трудилось больше рабочих, чем на Грин Хиллс, нельзя сказать, что они много тратили на то, чтобы дом был более уютным. Собственно говоря, он представлял собой два просторных рондавеля с обмазанными глиной стенами, земляным полом и грубо прорубленными окнами. Двери заменял кусок брезента. Правда, леди Ди постаралась украсить интерьер старинными вещами, которые, по ее словам, когда-то украшали жилища ее предков в Англии. Массивная кровать красного дерева с четырьмя витиеватыми колоннами и вышитым балдахином, картины в золоченых рамах, длинный стол такого же красного дерева и восемь стульев с высокими резными спинками вокруг него — все это привлекало внимание гостей. Но больше всего мне нравился атлас в кожаном переплете, сделанном еще вручную, и всякий раз, приезжая к Деламерам, я внимательно изучала карты. Правда, сегодня мне явно было не до атласа. Все, что я могла, — лежать на ковре перед камином, постукивая голыми пятками по полу, кусая губы от досады и нетерпения и страстно желая, чтобы бессмысленная, с моей точки зрения, болтовня поскорее закончилась. Заметив мое настроение, леди Ди подошла ко мне и села рядом. Расправив юбку из белой хлопковой ткани, она оперлась на локоть и внимательно посмотрела на меня. Она никогда не была ни слишком чопорной, ни слишком суетливой, и это мне нравилось в ней.

— У меня есть вкусное печенье. Хочешь? — предложила она.

— Нет, — ответила я мрачно, хотя на самом деле мне очень хотелось есть.

— Я смотрю, волосы у тебя просто как у дикарки, такие же непослушные, — произнесла она мягко и придвинула ко мне тарелку с печеньем. — У них такой необычный цвет. Немного похоже на цвет гривы Кокетки. Правда.

— Вы так думаете?

Ее замечание заставило меня встрепенуться.

— Да-да. — Она кивнула. — Может быть, ты мне все-таки позволишь причесать тебя немного?

Сидеть смирно, и чтобы кто-то что-то делал с моими волосами — нет, это было не по мне. Но все-таки я позволила ей причесать меня. У нее была очаровательная щетка с серебряной ручкой и мягкими белыми щетинками, которые мне нравилось теребить. В нашем доме не осталось ничего, что напоминало бы о присутствии женщины — ни шелковых или атласных лент, ни флакончика духов, ни украшений, ни пудрениц. Честно говоря, и расчески тоже не было. И пока леди Ди трудилась над моими волосами, что-то приговаривая, я навалилась на печенье. Вскоре тарелка опустела — на ней остались только крошки.

— А где ты получила этот ужасный шрам? — спросила она. Я опустила глаза, взглянув на красноватые зазубрины, выступающие из-под обтрепавшегося края штанины. Длинная рваная рана, тянувшаяся едва ли не до половины бедра, выглядела пугающе.

— Я сражалась с воинами тотос, — соврала я.

— С воинами тотос? — переспросила она. — Или наткнулась на дикую свинью в кустах?

— Я хорошенько поколотила одного из местных мальчишек, — гордо заявила я. — Я его перекинула через плечо, и он грохнулся на землю. Он на меня так обозлился, что взял тайком у отца нож, подкараулил и накинулся на меня. Представляете?

— Что-что? — переспросила она явно встревоженно.

— Но я ему спуска не дала, как иначе? — продолжала я все так же уверенно. — Ему досталось больше, чем мне.

Я услышала, как леди Ди тихо вздохнула у меня за спиной. Я знала, что озаботила ее своим рассказом, но она молчала. Я расслабилась и, убаюканная равномерным и приятным движением щетки по волосам, едва не заснула. Так что когда отец и лорд Деламер наконец-то встали из-за стола, пожав друг другу руки, я не сразу сообразила, что все закончилось.

— Ну как? Она — наша?

Я вскочила на ноги, чуть не плюхнувшись на колени леди Ди.

— С гиеной сторговаться легче, чем с твоим папочкой, — усмехнулся лорд Деламер. — Умеет прижать к стенке и с места не сдвинется. Можно сказать, он украл у меня эту кобылу среди бела дня на глазах у всех.

Ди усмехнулся, и отец, рассмеявшись, дружески похлопал его по плечу.

— Ну а как вам моя Берил, разве она не хорошенькая?

Леди Ди подошла ко мне и пригладила мне волосы на макушке.

— Я бы не удивилась, если бы в такой «чаще» обнаружила птичье гнездо, где-нибудь у нее за ушком, — пошутила она.

Отец покраснел и закашлялся.

— Да, нянька из меня никакая, — признался он смущенно.

— А для чего все это вообще нужно? — гаркнул Ди, желая поддержать его. — Отличная девчонка. Только посмотри на нее, Флоренс. Здоровая, хоть в телегу ее запрягай. Просто мул-тягач.

— Вам бы все мулов да жеребцов вместо дочерей, я знаю, — парировала леди Ди.

Все были в хорошем настроении, и разговор получился беззлобный, но во мне он оставил странное ощущение, что все у меня как-то шиворот-навыворот, не так, как надо.

Еще час ушел на то, чтобы заплатить деньги и договориться, когда Кокетку привезут к нам на ферму. Мы двинулись в путь, когда уже вечерело. Красный шар солнца опускался все ниже к горизонту. Мы ехали молча. Я видела, что отец тоже озадачен. Вдалеке на фоне заката огромный столб пыли, похожий на мусульманского проповедника в развевающихся одеждах, вздыбился, охватил группу огненных деревьев с багровыми кронами и согнал с насиженного места большую стаю стервятников. Один развернулся и полетел прямо на нас. Я почувствовала, как меня охватила дрожь, когда он приблизился, и тень его огромных крыльев буквально поглотила нас.

— Надо признать, кое-что ускользает из моего поля зрения, — произнес отец негромко, когда страшная птица улетела.

Я сразу поняла, это «кое-что» — я, и он все еще думает над тем, какое впечатление произвел на леди Ди мой шрам, да и вообще, как я выгляжу.

— А я думаю, у нас все отлично, — ответила я уверенно и растрепала гриву лошади Мак-Грегора. — Я вовсе не хочу, чтобы что-то менялось.

Отец промолчал. Солнце все ниже клонилось к горизонту. Здесь, в Кении, когда до экватора рукой подать, сумерек почти не бывает. День превращается в ночь за считаные мгновения, но это поистине сказочные мгновения. Всю дорогу, пока мы ехали, высокая желтая трава вокруг нас колыхалась, точно волны безбрежного океана. Мы то и дело натыкались то на убежище муравьеда, то на кабанью нору. Огромные муравейники вздымались, словно курганы. Казалось, это пространство бесконечно. Эти кустарники, эта трава — море, которое устремляется за горизонт и несет нас на желтоватых волнах в вечность.

Глава 4

Кокетку доставили к нам на ферму, и она сразу стала всеобщей любимицей. Воины-тотос никогда не видели лошадей такой удивительной золотистой масти и сразу же облепили ее. Каждый желал к ней прикоснуться, потому что им казалось, что излучающее солнечный свет животное принесет с собой удачу. Кобылу поместили в загон, и несколько месяцев все шло очень хорошо.

Вскоре мы с отцом начали раздумывать над тем, какого жеребца подобрать ей, чтобы получить хорошее потомство. Разведение породы — это серьезнейшее дело для каждого коневода. Я еще не умела читать, а уже знала, что каждая чистокровная особь должна вести родословную не позднее чем с семнадцатого или восемнадцатого века и иметь в ней не менее трех арабских или азиатских жеребцов, спаренных с английскими кобылам, число которых было невелико. Все разветвленное генеалогическое древо обязательно тщательнейшим образом отражалось в Общем реестре пород лошадей Великобритании и Ирландии. За обедом мы обычно открывали этот справочник, а также толстую книгу в черном переплете, в которой содержалось точное описание нашего собственного фонда. Эти две книги стали для нас своего рода Ветхим и Новым Заветом. После долгих обсуждений мы пришли к выводу, что лучше всего Кокетке подойдет жеребец по кличке Рефери. Это был араб светло-каштановой масти, 60 дюймов высотой. У него были отличные крепкие копыта, удобные для ковки, широкая грудная клетка и ровные, стройные ноги. Он шел так ровно и быстро, что, казалось, просто проглатывал дистанцию. И конечно. мы без конца обсуждали будущего жеребенка. Он должен был появиться спустя одиннадцать месяцев после удачного спаривания. Мы были уверены, что он унаследует гибкость своего отца и сверкающую масть матери. Для нас он уже существовал, и мы живо обсуждали каждое мгновение его будущей жизни.

Как-то, укрывшись от полуденной жары в широкой тени акации, мы с Киби перебирали клички для нашего будущего воспитанника. Я громко выкрикивала имена, которые приходили мне на ум. За пределами нашего убежища земля была точно раскаленная сковородка, идти по ней — все равно что ступать по горячим углям. Все утро мы носились на лошадях, затем помогали промасливать уздечки, пока у нас не стало сводить судорогой пальцы. Мы устали, но все никак не могли успокоиться, разгоряченные на солнцепеке.

— А как тебе Юпитер или Аполло? — спрашивала я.

— Я считаю, надо назвать Шакалом, — возражал Киби. — Это имя куда больше подходит жеребенку.

— Шакал — это так просто, — скривилась я.

— А Шакалы умные, — многозначительно заметил он. Прежде, чем я успела возразить, послышался грохот и лязг, и огромный столб сизого дыма взвился над холмами. Это был поезд из Найроби — дюжина неопрятных вагонов, которые ударялись друг о дружку с такой силой, что казалось, один из них точно слетит с рельсов или разобьется на куски. — А что, твоему отцу должны еще привезти лошадь? — Киби повернулся и взглянул на склон холма. Я быстро обернулась вслед за ним. Я не знала, ожидал ли мой отец чего-то, но мы видели, как он поспешно вышел из конюшни, приглаживая волосы и заправляя рубашку.

Прикрыв глаза от солнца ладонью. он посмотрел на холм, затем быстро подошел к нашему новому фордовскому фургону и завел мотор. Мы с Киби не собирались спрашивать у него, куда он едет и зачем и возьмет ли нас с собой, мы просто сорвались с места и через минуту уже были готовы прыгнуть в кузов автофургона, но… не тут-то было.

— В этот раз — нет. Слезайте, — сказал отец, подумав. — Всем не хватит места.

— «Всем»? — удивилась я. — А что, приедут гости?

Отец ничего не ответил. Сел за руль и уехал, обдав нас облаком рыжеватой пыли, вырвавшейся из-под колес. Спустя час мы снова увидели наш фургон, ползущий обратно по холму. Но на этот раз отец был явно не один — в машине мелькало что-то белое. Платье! — догадалась я. Да, да. И шляпка с ленточками, и элегантные перчатки до локтя. В машине сидела женщина. Она была хороша собой — с шевелюрой блестящих волос цвета воронова крыла. В руках она держала зонтик с кружевной окантовкой — вещицу, каких мы и не видали в нашей саванне. Они вышли из фургона.

— Берил, это миссис Орчардсон, — сообщил отец, взглянув на меня. Вслед за леди из фургона показались два больших дорожных чемодана. Леди явно прибыла не на чай.

— Рада наконец-то познакомиться с тобой, — произнесла она, быстро окинув меня взглядом с ног до головы.

«Наконец-то?!» — От изумления мой рот сам собой раскрылся, и так я и стояла, онемев, наверное, минуту.

Когда мы вошли в дом, миссис Орчардсон сразу начала все тщательно осматривать. Она расхаживала по дому, уперев руки в бока. Хотя внутри все было устроено просто, дом наш производил впечатление: он давно уже не напоминал ту хижину, с которой когда-то все начиналось. Но миссис Орчардсон явно интересовало не это. Паутина на окнах, покрытая толстым слоем сажи печь. Скатерть на столе, которая не менялась с тех пор, как уехала мать. Небольшой угольный кулер, в котором мы хранили масло и молоко. Из него пахло так, словно пруд выкачали, и остался только на на дне. Стены дома были завешаны и заставлены охотничьими трофеями — шкурами львов и леопардов, кривыми рогами антилоп куду, и здесь можно было увидеть особый предмет гордости — огромное яйцо страуса величиной с человеческий череп. Ничего особо красивого и элегантного не было и в помине. Но мы как-то обходились без затей.

— Миссис Орчардсон согласилась вести у нас хозяйство, — сообщил отец, когда гостья наконец все обошла и, вздохнув, сняла перчатки. — Она будет жить в основном доме. Здесь есть для нее комната.

— А… — сказала я неопределенно. У меня было такое чувство, как будто меня ударили водосточной трубой по голове.

Спальная комната действительно имелась, но она была заставлена бесчисленными коробками с консервами, флягами с керосином, а также кучей прочих вещей, на которые мы просто не обращали внимания. На самом деле никакая домоправительница нам не нужна, это было очевидно. А если приедут гости, где они будут ночевать, если эта леди, которая вовсе не гость, здесь все поменяет по-своему?

— Я полагаю, тебе лучше пойти на конюшню, пока мы все здесь устроим, — сказал мне отец, и тон его не предполагал возражений.

— Что ж, отлично, — заметила миссис Орчардсон. — Я приготовлю чай.

Я шла по двору и просто разрывалась от гнева — мне даже казалось, что от меня валит дым В этот момент весь мир сконцентрировался для меня в одной досадной точке: кто такая эта миссис Орчардсон и для чего она приехала. Когда я вернулась через час, я увидела, что миссис Орчардсон уже переоделась, — теперь на ней была простая юбка и блузка с воротником-стойкой. Поверх юбки был повязан белый передник, рукава блузки закатаны до локтя. Миссис Орчардсон наливала отцу чай в чашку — чайник дымился у нее в руке. Когда она наклонилась, локон шелковистых волос выбился из прически и упал на лоб. Отец сидел на стуле, по привычке положив ноги на низкий стол. Лицо его выражало непринужденность — он явно не чувствовал никакого смущения. Хлопая глазами, я смотрела то на одного, то на другого. Не прошло и часа, а она уже заполнила собой всю комнату — всем завладела и все переделала по-своему. Чайник теперь был ее. Пятна со скатерти исчезли — она их старательно отчистила. Паутина из углов тоже исчезла — и, надо полагать, больше уже не появится. Миссис Орчардсон явно была настроена решительно и не собиралась церемониться. Вряд ли что-то могло укрыться от ее зоркого взгляда.

— Ты можешь называть ее миссис О, — сообщил отец, заметив мою растерянность. В последующие дни миссис О была занята тем, что, выгрузив содержимое своих огромных чемоданов, заполняла их вещами из нашего дома, которые казались ей лишними. Пыльные охотничьи трофеи, какие-то случайные побрякушки, вещи моей матери, оставшиеся после ее отъезда. Все это называлось «провести генеральную уборку». Вообще «генеральная уборка» — это было ее любимое выражение. Она обожала порядок, была просто помешана на мыле и чистящих средствах. Весь день был у нее строго расписан по часам. А утром полагалось читать книги.

— Мне надо выезжать лошадей! — пыталась возразить я, уверенная, что отец меня поддержит.

— Там пока прекрасно справятся без тебя, не так ли? — невозмутимо ответила миссис О. Отец же, к моему изумлению, смущенно кашлянул и быстро вышел из дома.

Всего за неделю миссис О убедила отца, что мне необходимо носить туфли, а спустя еще несколько недель меня заставили снять масайскую шуку и обрядили в чопорное английское платье, а в волосы заплели ленточки. При этом было строго заявлено, что есть руками больше недозволительно, надо приучаться к столовым приборам, С этих пор запрещалось убивать при помощи рунгу^[6] любую живность — змей, птиц, кротов и мошек. Мне больше не разрешали ходить на ужин в семью Киби и охотиться с арапом Майной на леопардов и бородавочников. Теперь я должна была посвятить все свое время образованию и изучению литературного английского. Я пыталась протестовать и побежала к отцу, требуя, чтобы меня оставили в покое. Тот только покачал головой.

— Я долго позволял тебе делать все, что ты хочешь, — сказал он строго. — Теперь — всё. Это только тебе на пользу.

О да! Он позволял мне быть свободной, бегать, сколько я хочу, и это была чудесная жизнь! Теперь же ограничения, введенные миссис О, покончили с ней навсегда. Никогда ничего подобного больше не будет…

— Ну, пожалуйста…

В какой-то момент я почувствовала, что сейчас зарыдаю, но быстро остановила себя — это было не в моих правилах. Я никогда не ныла и не жаловалась. К тому же отец явно не был склонен уступать, и мне не стоило на него рассчитывать. Рассчитывать я могла только на себя, и я настроилась на борьбу. Я покажу этой миссис О, что я ей не какая-нибудь паутина в углу, с которой можно легко расправиться. Я — серьезный противник, и ей придется со мной считаться. Я решила: я буду наблюдать за ней, как за хищником на охоте. Я изучу все ее «повадки» — привычки и склонности, отыщу все ее слабые места. Я буду преследовать ее на каждом шагу, пока не пойму, как победить ее и вернуть мою прежнюю жизнь, — за это я была готова заплатить любую цену.

Глава 5

Тем временем приближался день, когда моя Кокетка должна была принести потомство. Она стала круглая как бочка, и можно было заметить, как внутри ее шевелится маленькое существо и старается вытянуть длинные непослушные ножки. Кокетка выглядела усталой, ее блестящая шкура померкла — жеребенок забирал много сил. Когда я подходила к кобыле с пучком люцерны, она едва шевелила губами, слегка откусывала часть и отворачивалась. Я не ждала, что жеребенок появится скоро. Мысли о нем служили мне утешением, пока я сидела за столом и зубрила ненавистную латынь, в узких, сжимающих пальцы туфлях.

Но однажды ночью сквозь сон я вдруг почувствовала, что Буллер, лежавший, по обыкновению, рядом со мной, резко вскочил. Я тоже встала, прислушалась. Из своей хижины я могла слышать, как суетятся и кричат грумы снаружи. До меня донесся голос отца — он тоже проснулся. В его голосе я уловила тревожные нотки. Я быстро оделась — все мои мысли были только о Кокетке. Неужели случилось что-то непредвиденное? Неужели жеребенок родился на двадцать дней раньше? Это означало только одно — он слабый, больной. Но этого не может быть! Как такое может случиться? Я была уверена в отце — обычно он всегда знал, что делает.

Выбежав во двор, я увидела, что в конюшне горит свет — он пробивался сквозь дверные щели и казался блеклым в темноте. А надо мной в черном бархатном небе сверкали молочно-белые звезды — точно легкие, ослепительные ленты, обвивающие желтоватый серп луны, висящий между ними. Бесчисленное множество ночных насекомых — незваные гости из леса — жужжали и вились в темноте. И только в конюшне царила тишина. Ужасная, гнетущая тишина. Мое сердце сжалось, предчувствуя несчастье. Едва переступая внезапно ослабевшими ногами, я приблизилась к деннику, где находилась Кокетка. Навстречу мне вышел отец. Он быстро приблизился.

— Тебе не стоит смотреть на это, Берил, — сказал отец, сочувственно взяв меня за плечи.

— Что случилось? — спросила я, и голос мой прозвучал глухо.

— Мертворожденный, — тихо ответил он.

Сердце мое вздрогнуло. Я еще не хотела верить в то, что услышала. Не хотела смириться с тем, что все надежды, все мечты рухнули в одночасье. Моего Аполло нет… Он не встанет, покачиваясь на тоненьких ножках, как маленький жираф. Он не увидит лес и холмы, не будет резвиться на ипподроме. Нам не лететь с ним стрелой по траве все дальше и дальше от фермы к горизонту. И мне никогда не растрепать его блестящую гриву, не склониться к нежной золотистой шее во время скачки. Ему не суждено прожить на нашей ферме ни одного дня. Однако мой отец никогда не ограждал меня от суровых уроков жизни в саванне. Я проглотила слезы и, высвободившись из его рук, решительно пошла вперед. В полутемном деннике я увидела Кокетку. Она испуганно забилась в угол. Рядом с ней на сене, закрывающем пол, стояли на коленях два грума и что-то старательно убирали. Несчастный малыш тоже был здесь. Он наполовину высвободился из пузыря, но можно было сказать смело, что жеребенка… не было. У него отсутствовали глаза, вся морда была объедена, тельце местами выедено до костей, животик вскрыт, внутренности выедены. Эта страшная картина могла означать только одно: ночью в конюшню пожаловали страшные кочевые муравьи сиафу — и малыш стал их жертвой. Этим черным бандитам с огромными челюстями по силам было запросто сожрать льва, не то что новорожденного жеребенка.

— Она ожеребилась ночью, так тихо, что никто не слышал, — сказал отец негромко и обнял меня за плечи. — Возможно, он родился мертвым, я не знаю.

— Бедная Кокетка, — прошептала я и уткнулась лицом ему в грудь.

— Сама она здорова, — произнес он, успокаивая меня. — С ней все в порядке.

Но как это возможно? Я не понимала. Жеребенок погиб. Ужасные муравьи не тронули больше никого, только сожрали это несчастное, маленькое, беспомощное существо — и всё? Растворились в темноте? Но почему? Почему? Я все время задавала себе мысленно этот вопрос, хотя прекрасно знала, что никто не может мне на него ответить. Ответа не было.

На следующее утро ни о каких занятиях не могло быть и речи — я убежала из дома. По узкой извилистой тропке я мчалась вниз по холму, не оглядываясь, в деревню, где жил Киби и его семья. Когда я наконец достигла цели, я задыхалась, босые ноги были избиты и полны шипов терновника. Но я сразу почувствовала облегчение, оказавшись здесь. Так всегда бывало. Даже когда я была маленькой и едва дотягивалась до щеколды, чтобы открыть калитку.

Колючий кустарник, оплетавший забор, вырос высоким — за ним легко можно было спрятать взрослого быка, так что и рогов не увидишь. Ощерившиеся колючками заросли оберегали от опасных «гостей». За ними ютились низенькие хижины, над огнем попыхивали котелки с едой. За таким забором спокойно пасся породистый скот, разгуливали длинношерстные козлы, свободно играли дети. Захлопнув калитку, я сразу увидела шеренгу молодых воинов-тотос. Они упражнялись с луком и стрелами — опустившись на колено, старательно пытались точно попасть в два связанных листочка, колыхавшихся на ветру. Киби, конечно, находился в центре. Он сразу заметил меня, бросив в мою сторону быстрый взгляд, — в ярких черных глазах мелькнуло любопытство. Однако он старательно делал вид, что занят упражнением, пока я не подошла ближе.

Большинство воинов успешно справлялись с заданием — цель все время оставалась на месте, так что поразить ее не составляло труда. Стрелы были сделаны из оструганных веточек с заостренными концами — они, достигнув мишени, буквально впивались в нее. Я наблюдала за тренировкой воинов, в сотый раз жалея о том, что я не родилась в племени кипсигов. О нет, конечно, не одной из этих занудных девчонок, вечно нагруженных корзинами с водой и съестными припасами, с их скучнейшими занятиями — приготовлением пищи и выхаживанием детишек. Женщины в племени обычно выполняли всю самую грязную, тяжелую работу — они ткали, выкорчевывали кустарник, вспахивали поле. Также в их обязанности входило заботиться о домашних животных, кормить их и поить. В то время как мужчины-воины либо охотились, либо готовились к охоте — смазывали жиром ноги и руки, выщипывали волоски с груди особым пинцетом. У каждого был свой и хранился в кожаном мешочке, привязанном на шее.

Моя фантазия рисовала мне захватывающую картину. Вот так же однажды эти воины бестрепетно опустятся на колено и натянут тетиву лука, когда перед ними окажется уже не игрушечная мишень, а настоящий хищник — лев, дикий кабан, леопард. Или хотя бы антилопа стенбок. О как мне хотелось оказаться с ними в этот момент!

Когда все юнцы освоили первый уровень, задание осложнилось. Один из старших воинов взял другую мишень — тоже скрученную из листьев, но меньшего размера — и, наклонившись, держал ее на весу. Стрелы полетели градом — некоторые достигли цели, но большинство промазало. Неудачники подвергались насмешкам, но никто не бросил состязание. Юнцы снова и снова пытались поразить цель в воздухе. Они использовали все стрелы, пока каждый будущий воин не добился успеха. И только после этого соревнования прекратились. Усталый, но довольный, уж он-то точно не промахнулся, Киби подошел ко мне и сел рядом. Я рассказала ему о жеребенке. Он слушал молча, изогнутый лук в его руке слегка покачивался. Одну из стрел он воткнул в землю. Выслушав, сказал мрачно:

— Сиафу — это все равно что мор, проклятие. Наказание свыше.

— Но за что?! — воскликнула я. — Ради всего святого, за что?!

— Ну, нам знать не дано. — Он слегка пожал плечами.

— Но почему, скажи мне?

Я посмотрела ему прямо в глаза и проглотила вставший в горле комок. Слезы душили меня, но я не могла позволить себе зарыдать здесь. Только не здесь, только не перед Киби. Я была рада, что смогла сдержаться. Беспомощность, бессилие, растерянность — в племени презирали за это. Слезы только отнимают силы, я знала это. Я встала, расправила плечи и попросила Киби дать мне его лук — я тоже хотела попасть в цель. Или хотя бы попробовать.

Когда миссис О прибыла в наш дом, отец сказал мне, что она будет домохозяйкой. Но с первого же дня она вела себя так, как будто была его женой и моей матерью. По любому поводу высказывала свое мнение, особенно же раздражало ее мое упрямство. Борьба, продолжавшаяся между нами несколько месяцев, закончилась в мою пользу — миссис О утомилась воспитывать меня. И отец объявил, что собирается пригласить гувернантку из города.

— Эмме не по силам заставить тебя учиться, — сказал он недовольно, — а это несправедливо с твоей стороны.

— Но мне не нужна гувернантка, — запротестовала я, чувствуя, как у меня покалывают кончики ушей от гнева. — Я обещаю, я буду делать уроки.

— Уже поздно. Все устроено! — отрезал отец. — И тебе это только на пользу. Вот увидишь.

О, это было испытанием! Сначала мне нашли ужасную женщину по имени мисс Лемей, но когда однажды вечером в ее постели случайно обнаружилась дохлая черная мамба пришлось искать другую. Три гувернантки сбежали от меня, и еще несколько преподавателей отказались от работы прежде, чем отец понял, что его идея провалилась. Когда за последним наставником закрылись ворота, еще некоторое время жизнь моя казалась безоблачной — больше учителей не появлялось, никто о них не говорил. В глубине души я торжествовала и даже гордилась собой, тем, что так замечательно отстояла свои права. Но не тут-то было. Вскоре после моего дня рождения отец пригласил меня проехаться с ним в Найроби — вдвоем, без миссис О. Я с радостью согласилась, так как единственной альтернативой было остаться с ней дома. Мы поехали на поезде. Отец собирался уладить кое-какие дела с банком. Покончив с ними, мы поехали навестить давнего приятеля отца Джима. Он жил на ранчо в Кикуйи. Мы ехали верхом. Я распевала песни воинов масаи: «Twendi, twendi. Ku pigano»^[7]. Когда я устала от собственного голоса, я попросила отца рассказать мне какую-нибудь историю. Вообще обычно он был замкнутый — слова не вытянешь, но становился другим, когда ехал верхом. Тут он был не прочь и поговорить. Иногда он пересказы — вал мне древнегреческие мифы, которые помнил еще со времен обучения в Итоне, — о героях и титанах и о всевозможных богах. При этом намеренно пугал описаниями подземного царства. В другой раз рассказывал о вековой борьбе племен масаи и кикуйю, о жестоких поединках, хитрости и коварстве, о ночных пиршествах с жертвоприношениями. А иногда просто о том, как охотиться и не попасться в когти зверю. Чтобы застрелить разъяренного слона, надо точно попасть ему в лоб между глаз. Иначе, если ты промахнешься, у тебя уже не будет шанса на второй выстрел. Если не повезет и натолкнешься на африканскую гадюку, ни в коем случае нельзя делать резких движений. Надо отступать малюсенькими шажками и ни в коем случае не поддаваться панике. Ну а что касается смертоносной черной мамбы — тут надо бежать без оглядки. Человеку по силам опередить мамбу, но пережить схватку с ней — это исключено. В тот день, когда мы направлялись со станции Кабет на ранчо, отец начал говорить о львах.

— Природного ума у них побольше, чем у некоторых людей, — сказал он значительно и сдвинул на затылок широкополую шляпу.

Обычно для поездок верхом он одевался по-военному: светлая рубашка из хлопка, бриджи песочного цвета, высокие ботинки. В прошлом лощеные и блестящие, предназначенные для прогулок верхом среди лужаек где-нибудь в Британии, теперь они поблекли и потрескались под слоем красной пыли.

— Лев тоже намного смелее и решительнее человека, и он всегда точно знает свою цель, — говорил отец с увлечением. — Он будет сражаться за то, что принадлежит ему, до конца, с любым противником, даже если тот превосходит его силой и размерами. И если этот противник хоть на каплю струсит, все — он мертвец.

Я слушала отца как завороженная. Мне хотелось, чтобы он говорил и говорил, без конца. Мне казалось, что если я буду знать все, что знает он, однажды я стану такой, как он.

— А что если два равных по силе льва сойдутся в схватке за территорию или за самку? — спросила я, затаив дыхание.

— О, они будут наблюдать друг за другом, примериваться, дожидаться удобного случая. Лев всегда более осторожен, когда он видит перед собой равного соперника, но и в этом случае он не повернет назад. Он не знает, что такое страх. Во всяком случае, как мы это понимаем. Он делает то, что ему повелевает его природа, и только так.

— Интересно, а тот лев, который живет у Элкингтона, тоже такой? — спросил неожиданно наш грум Бишон Сингх, индус по происхождению. Он и Кимутаи, помощник отца, ехали с нами, чтобы присмотреть за лошадьми.

— О, этот зверь меня беспокоит, — откликнулся отец. — Я скажу честно. Не дело держать дикого зверя в таких условиях. Это против его природы.

— А мне нравится Пэдди, — сказала я. — Он хороший лев.

Я вдруг вспомнила, как однажды Джим гладил и почесывал Пэдди в моем присутствии, как обычную кошку. Бишон Сингх одобрительно щелкнул языком, поддерживая меня. Но отец горячо возразил:

— Это лишь доказывает мою правоту, — произнес он. — Да, можно взять детеныша в саванне, как это сделал Элкингтон. Можно вырастить его как домашнего питомца, пожалуйста. Держать в клетке, или пусть он бегает на свободе, как Пэдди. Можно кормить его свежим мясом, и он никогда не научится охотиться. Можно чистить его шкуру — он навсегда сохранит на себе человеческий запах. Но всегда надо отдавать себе отчет — это неестественное состояние для дикого зверя, а все, что неестественно, — опасно. Нельзя доверять ненатуральному, фальшивому — оно обязательно обманет. Мы не можем быть уверены, кто перед нами, что в голове у этого существа, и это настораживает. Вы не можете чувствовать себя спокойно с таким зверем. Бедняга Пэдди! Бедняга, — повторил он и с шумом выдохнул через нос, чтобы освободиться от набившейся пыли.

В доме Элкингтонов, помимо прозрачных окон из свинцового стекла, имелась чудесная веранда — за ней далеко-далеко, на тысячу миль, простиралась саванна, абсолютно дикая равнина, нетронутая, не прирученная человеком Африка. Сидя на этой веранде с чашкой чая и вкусным сэндвичем, нельзя было избавиться от чувства, что перед тобой — пропасть, пустота и ты находишься на самом краю и вот-вот упадешь вниз. Огромное пространство простиралось перед тобой, словно желало поглотить тебя без остатка. И, случись такое, о тебе не останется никакого воспоминания, что ты вообще когда-то существовал на земле.

Джим Элкингтон, хозяин дома, был вспыльчивый и раздражительный толстяк, с вечно красным возбужденным лицом. Его жена в соломенной шляпе канотье и идеально белых накрахмаленных блузках выглядела так, как будто только что вернулась с прогулки по Темзе в жаркий летний день. Но она всегда носила за поясом кожаный хлыст, и предназначался он для Пэдди. Пэдди же разгуливал по поместью как хозяин. В известном смысле это соответствовало действительности. А кто бы позволил себе оспорить его права? Когда-то он был ласковым, как щенок, и играл с Джимом на лужайке. Но сейчас перед нами предстал взрослый самец с блестящей и густой гривой. И кнут, конечно, был не лишним.

В последний раз, когда я видела Пэдди, Джим Элкингтон кормил его освежеванными тушками кроликов, нанизывая их на пику, а мы наблюдали за этим. Лев лежал вальяжно, скрестив лапы. Он был ярко-рыжий с черными отметинами на морде. Огромные золотистые глаза внимательно следили за приближающимся лакомством. Несколько морщинок, собиравшихся у его изумительно ровного, квадратного носа, придавали морде выражение озадаченности, что нас очень веселило.

Пока мы ставили лошадей в конюшню, Пэдди не появлялся. Но мы слышали, как он рычит где-то вдалеке. Это был душераздирающий, тоскливый рев, так что мурашки бежали по телу.

— Мне кажется, ему одиноко, — предположила я.

— Больше похоже на воющую сирену, — заметил отец.

— Я уже не придаю этому значения. — Миссис Элкингтон пожала плечами и повела нас к столу.

Маленькие имбирные кексы с сухофруктами, вареники с картошкой с изумительной хрустящей корочкой, которые можно было есть руками, и отличный китайский чай поджидали нас на веранде. Джим приготовил коктейль из виски с лимоном — целый графин. Он помешивал содержимое графина стеклянной палочкой, и кусочки льда поблескивали, как мелкие хрустальные слезинки. На веранде было душно, разговор не клеился. Мне было скучно. Я то и дело вздыхала и уже принялась за второй кекс, когда отец кивнул мне, сказав:

— Ну, мы пошли.

И они с Джимом встали из-за стола и отправились на конюшню. Миссис Элкингтон пригласила меня сыграть в кости, но я отказалась. Бросив туфли и чулки, я поспешно пересекла двор и побежала по пыльной золотистой траве, наслаждаясь свободой. Меня увлекала равнина, покрытая кустарником, раскидистыми огненными деревьями с ярко-оранжевой листвой, с толстым одиноким баобабом вдалеке. На горизонте передо мной маячила скрытая облаками вершина горы Кения. В какой-то момент я подумала, как было бы чудесно домчаться туда, пробежав добрую сотню миль. Вот бы отец гордился мной! А Киби… Да он просто позеленел бы от злости. Прямо передо мной располагался пологий холм, густо поросший крыжовником Я решила бежать туда прямиком, не обратив внимание на примятую траву рядом, что было явным предупреждением об опасности. Ветви кустов были сломаны, а на месте лежки — внушительная вмятина. Все мое внимание сосредоточилось на холме. Я больше ни о чем не думала. Мне не приходило в голову, что кто-то может следить за мной, беззвучно преследуя, точно молодую газель или антилопу конгони. В полном восторге от своей задумки, я мчалась вперед, затем карабкалась наверх. Я не успела осознать, что случилось, когда что-то огромное и могучее навалилось на меня. Боль пронизала все мое существо — точно раскаленный железный прут впился в спину. Я упала лицом вниз на траву, инстинктивно прижав руки к лицу.

Я не знаю, как долго Пэдди выслеживал меня. Вполне вероятно, что он почуял мой запах, как только я покинула веранду. Возможно, его привлек какой-то особенный аромат, исходивший от меня, — женские флюиды, или он просто решил на меня поохотиться. Все это уже не имело никакого значения, так как он легко одолел меня — это было все, чего он хотел.

Огромные зубы Пэдди впились мне в бедро, погружаясь все глубже, я чувствовала его шершавый влажный язык. Он держал меня под собой. Почувствовав запах собственной крови, я едва не потеряла сознание — у меня закружилась голова. Я не слышала ничего: ни голосов с веранды, ни каких-то иных звуков, — все слилось в один непрекращающийся надрывный гул, который заполнил все вокруг и поглотил меня. Я закрыла глаза и попыталась закричать. Но вместо крика получился какой-то неясный хлопок воздуха. Я снова почувствовала, как зубы Пэдди врезаются в мою плоть.

И вдруг с ужасающей ясностью осознала, что все кончено. Он сожрет меня здесь или оттащит куда-нибудь в укромное местечко, откуда я уже никогда не вернусь к отцу. Последняя мысль, которая мелькнула у меня в голове и ясно запомнилась, была: «Вот как это бывает. Вот что значит „сожрал лев“».

Глава 6

Когда я снова пришла в себя, то обнаружила, что жива. Бишон Сингх нес меня на руках — я увидела его лицо совсем рядом. Мне не хотелось спрашивать его, куда убежал Пэдди. И я не решалась спросить, сильно ли я пострадала. И так все было ясно. Кровь сочилась из длинной рваной раны у меня по ноге и падала на белую одежду Бишона. Бросив лошадей, отец подбежал ко мне и, выхватив из рук Сингха, прижал к груди. Это было настоящим спасением. Бишон Сингх увидел, как я побежала на холм, когда чистил наших лошадей на конюшне. Он почувствовал неладное и бросился вслед за мной. Когда он поднялся на холм, Пэдди уже стоял на моей спине. Его огромная черная пасть была широко раскрыта, с зубов капала слюна. Он взревел, да так грозно, что это чуть было не заставило остановиться и Бишона, и тех шестерых или семерых грумов, которые побежали за ним. Всем им в этот момент хотелось быть побольше ростом и иметь голос посуровей. И тут появился сам Элкингтон, хотя ему непросто было забраться на холм из-за полноты. В руках он держал длинный хлыст кибоко, сделанный из кожи носорога. Когда он щелкнул им, в воздухе промелькнули голубоватые искры.

— Вообще львы не любят, когда их беспокоят за трапезой, — рассказывал Бишон Сингх. — Но хозяин бесстрашно хлестал Пэдди, наступал на него и кричал. И Пэдди в конце концов не выдержал. Он бросился на хозяина так стремительно, что тому ничего не оставалось, как во всю прыть бежать к баобабу. Он взлетел на дерево, точно в нем вовсе не было никакого веса. — Бишон усмехнулся. — А Пэдди внизу ревел так мощно, что, казалось, сам Зевс-громовержец сошел на землю. Затем он убежал.

Длинная рваная рана, протянувшаяся по моей ноге от бедра до икры, кровоточила и болела. Мне казалось, я держу ногу над огнем — настолько она была горячая и воспаленная. Более того, я не могла пошевелить плечами — на спине остались глубокие отметины от когтей Пэдди, и каждая болела не меньше, чем рана на ноге. Царапины поменьше покрывали шею, и все волосы промокли от крови. Когда приехал доктор, отец, Джим и леди Элкингтон вышли в соседнюю комнату. Я слышала, как они громким шепотом обсуждали, что дальше делать с Пэдди. В это время с соседней фермы прибежал гонец — молодой чернокожий абориген. Он сообщил, что Пэдди только что задрал соседскую лошадь и куда-то утащил ее.

Отец и Джим немедленно схватили винтовки и выбежали из дома, приказав грумам вооружиться мотыгами. Я же осталась, охваченная бурей совершенно противоположных чувств. С одной стороны, меня сковывал страх: Пэдди, предоставленный сам себе, мог вернуться на ферму и снова напасть на меня или на кого-то еще. С другой стороны, я жалела Пэдди. Ведь он был лев. И убивать, рвать в клочья — это то, для чего он родился, это его природа.

Доктор дал мне выпить лауданум^[8], чтобы не чувствовалась боль, а затем деловито зашил рану снизу вверх толстой черной ниткой, вдетой в кривую иглу. Я лежала на животе, лицом вниз. Бишон Сингх держал меня за руку. Тонкий железный браслет, охватывавший его запястье, скользил вниз-вверх. Белый тюрбан на голове то наклонялся ко мне, то снова отдалялся. Мне он напоминал мистическую змею, кусающую собственный хвост, — бесконечная белая лента, закрученная вокруг головы бог знает сколько раз.

— Удар кнута теперь для Пэдди — это все равно, что мошка укусила, — заметил Бишон грустно.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я обеспокоенно.

— Ну а что такое кнут для льва? Надо, чтобы он сам был готов тебя отпустить, — предположил Бишон. — Просто он понял, что ты ему не предназначена.

— Что значит, не предназначена? — спросила я, поморщившись. Иголка уколола меня, я почувствовала, как нитка протягивается сквозь кожу и мясо, затем снова и снова — точно часть моего тела пронизал ток. Слова Бишона тоже ударили меня, точно током.

— Объясни, — попросила я.

— Какой чудесный вопрос, Беру, — рассмеялся он. — Кто же объяснит такое? — добавил он слегка загадочно. — Но раз уж ты не погибла сегодня, надо полагать, у тебя много времени впереди, чтобы найти ответ на него.

Я пролежала в доме Элкингтонов несколько недель. Хозяйка ежедневно баловала меня свежими имбирными кексами — она приказала слугам на кухне, чтобы их пекли специально для меня. Миссис Элкингтон сама приносила мне еду на подносе из бамбука. Выпечка, яичница с пряностями, сок со льдом. Казалось, своим вниманием она хочет как-то скрасить то ужасное происшествие, которое случилось со мной. Пэдди же я слышала ежесекундно. Он ужасно ревел, запертый в деревянную клетку на заднем дворе. Как рассказали мне, льва ловили целых четыре дня. И в конце концов связали и доставили домой. Миссис Элкингтон сказала мне, что бояться не нужно, Пэдди — за решеткой. Она хотела успокоить меня, но на самом деле я чувствовала угрызения совести. Я понимала, что своим бегом, как антилопа, у него под носом, я спровоцировала льва. И он теперь страдал за то, что сделал нечто естественное для себя, то, что подсказал ему природный инстинкт охотника. Это была моя вина. Лежа на узкой кровати в доме Элкингтонов и слушая отчаянный рев Пэдди, я затыкала уши, испытывая облегчение от мысли, что он заперт и не выйдет, и одновременно переживая из-за этого. Я была в безопасности, но считала себя виноватой — и от этого мучилась.

Когда я наконец смогла отправиться на повозке в Найроби, а оттуда поездом домой в Нджоро, для меня это было как освобождение из тюрьмы. Страдания Пэдди и собственные угрызения совести сделали для меня дом Элкингтонов похожим на тюрьму. Но все же я не могла избавиться от мысли о Пэдди, он являлся мне в ужасных снах. Так продолжалось, пока я не поправилась окончательно и не встретилась с Киби и его соплеменниками. Я была счастлива увидеть, что будущие бесстрашные воины сидят неподвижно, как будто шест проглотили, слушая мой рассказ о поединке со львом. Увлекшись, я добавляла все новые детали к случившемуся, история в моем изложении становилась все более драматичной. Я приукрашивала действительность, рисовала себя едва ли не инициатором поединка, героиней, вызвавшей на дуэль льва. А на самом деле я была жертвой на охоте молодого самца, к тому же едва унесшей ноги. Я знала, что, согласно традиции племени кипсиго, каждый взрослый, зрелый воин, морани, должен был в одиночку выйти на схватку со львом и победить его. После этого он имел право получить копье. Если же поединок заканчивался победой льва, воин был опозорен на всю жизнь. Если же ему удавалось победить льва — это считалось великой победой, достойной восхваления. Самые красивые женщины племени воспевали его имя, о его подвиге слагались легенды, которые пересказывали детям, и они подражали ему в играх. Я ощущала жуткие муки ревности оттого, что подобная перспектива открывалась перед Киби, — ему предстояло все это пережить, стать героем. Его ожидала слава, я была уверена в этом. И не могла отказать себе в удовольствии рассказать ему о том, что ему еще предстояло пережить, и я как будто превзошла его. Я испытывала злорадное удовлетворение. Однако правда состояла в том, что, как бы я ни приукрашивала происшествие с Пэдди, оно случилось со мной на самом деле — это не было выдумкой. И эта история произвела на меня огромное впечатление. В какой-то степени я чувствовала себя непобедимой. Мне казалось, что теперь я смогу справиться с любым испытанием, выпавшим на мою долю. Но, конечно, я и представить себе не могла, что это еще может быть.

Спустя несколько недель после того, как я вернулась домой от Элкингтонов, отец огорошил меня сообщением.

— Мы с Эммой подумали, — сказал он, постукивая пальцами по обеденному столу, — что тебе следует поступить в школу в Найроби.

Я аж подпрыгнула на стуле и уставилась на него.

— А… А почему бы не нанять еще одного учителя? — спросила я негромко, лелея робкую надежду.

— Ты не можешь прожить всю жизнь дикаркой, — возразил он. — Тебе надо получить образование, научиться вести себя в обществе.

— Но я могу учиться и здесь, на ферме, — не сдавалась я. — Я больше не буду драться, я обещаю.

— Но для тебя не безопасно оставаться здесь. Разве ты не понимаешь? — возмущенно спросила миссис О, наклонившись в мою сторону. Она не притронулась к столовому прибору. Серебряные нож, вилка и ложка, начищенные до блеска, поблескивали, отражая блики красноватого света лампы. Мне вдруг пришло в голову, что причина всего происходящего со мной в этот момент заключалась в том, что я так и не нашла способа перебороть эту миссис О. Я как-то приспособилась к ней, привыкла. Я отвлекалась на жеребят, на скачки, вечно торопилась на охоту с Киби. Но вот она-то как раз не собиралась ко мне привыкать.

— Если вы говорите о Пэдди, это случайность! — воскликнула я. — Это не должно было случиться.

— Ну конечно же, — миссис О среагировала язвительно, ее темно-голубые глаза сузились. — Однако это случилось. Ты носишься босиком, кое-как одетая, с этими мальчишками по зарослям, и тебе кажется, с тобой ничего не случится. А это не так. Там может поджидать любая опасность. Любая, — подчеркнула она. — Ты еще ребенок, но, похоже, никто вокруг не помнит об этом.

Сжав кулаки, я стукнула по столу так, что тарелка и все обеденные принадлежности слетели на пол.

— Вы не заставите меня туда поехать! — прокричала я, не помня себя от гнева, и в конце концов сорвала голос. Лицо мое горело, вся голова, как мне казалось, распухла и вот-вот лопнет.

— Это не тебе решать. — Отец ответил веско и замолчал, сжав губы. Стало ясно, что все возражения — впустую.

На следующее утро на рассвете я вскочила на лошадь и понеслась на ранчо лорда Деламера, чтобы поговорить с леди Ди. Из всех, кого я знала, она была самой доброй, отзывчивой и рассудительной. Я была уверена, что леди Ди поможет мне, найдет выход. Она точно знает, что делать.

— Отец стоит на своем, — громко затараторила я, едва переступила порог дома. — Но это все миссис О, он подчиняется ей. Она убедила его, что львы порвут меня на мелкие кусочки, если я останусь здесь, но на самом деле ей нет до этого никакого дела. Я ей мешаю. Она хочет, чтобы я убралась с дороги. Вот что ей нужно!

— Я не знаю причин, по которым Эмма так настроена, да и Клатт тоже.

Леди Ди усадила меня на ковер рядом с очагом и, терпеливо выслушав мою тираду, продолжила:

— Что касается меня, я бы была рада увидеть, как ты вернешься к нам юной леди.

— Но я могу учиться и здесь! — горячо возразила я.

— Нуда, конечно, но не всему. — Леди Ди кивнула. Она умела делать это как-то очаровательно, участливо, даже если твое мнение совершенно расходилось с ее взглядами. — Когда-нибудь наступит время, когда ты совершенно по-иному начнешь рассуждать об образовании и будешь рада, что отец настоял на своем.

Наклонившись, она взяла мою руку в свои и ласково ее пожала.

— Достойное обучение не только помогает найти место в обществе и приветствуется им, Берил, — добавила она мягко. — Оно гораздо важнее для тебя самой, ты поймешь это очень скоро.

Бросив на нее рассерженный взгляд, я смотрела перед собой, не желая соглашаться. Ее же взгляд выражал только бесконечное терпение.

— Я понимаю, что сейчас все это представляется тебе как конец света, — произнесла она после паузы. — Но это не так. Тебе еще много предстоит, многое ожидает тебя на твоем пути, и все это — там, в большом мире, за пределами фермы.

Уговаривая меня, она гладила рукой мою ладонь. Сама того не осознавая, я начала кивать в ответ, соглашаясь с ее доводами, и улеглась на ковер, положив голову ей на колени. Я и сама не заметила, как задремала. Когда я очнулась некоторое время спустя, она встала и приказала слуге принести нам чай. Мы сели за стол и стали рассматривать карты в атласе, который я так любила. Когда мы дошли до большой карты Англии, зеленой, как изумруд, я спросила:

— А как вы думаете, я когда-нибудь поеду туда?

— Почему же нет. — Она пожала плечами. — Это все-таки твоя родина, твой дом.

Скользя пальцем по странице, я читала названия городов. Они казались мне знакомыми, но одновременно совершенно чужими. Ипсвич, Ньюквай, Оксфорд, Манчестер, Лидс.

— А мама присылала тебе письма из Лондона? — негромко спросила леди Ди.

— Нет, — ответила я смущенно. Со мной никто никогда не говорил о матери — так повелось.

— Я могла бы рассказать тебе о ней, если ты хочешь, — осторожно предложила леди Ди.

— Нет, не надо. — Я резко замотала головой. — Это не имеет теперь никакого значения. Для меня существует только ферма — и всё.

Леди Ди несколько мгновений молча смотрела на меня, обдумывая мой ответ. Затем сказала тихо:

— Извини. Мне не надо лезть не в свое дело.

— Мои дорогие девочки! — Дверь распахнулась, и на пороге показался лорд Деламер. Стряхнув пыль после скачки, он весело улыбнулся.

— Берил к нам ненадолго, — предупредила его леди Ди, — она скоро собирается отправиться в школу в Найроби.

— А, ясно. — Он грузно опустился на стул напротив меня. — Я еще думал, когда же это случится. Ну, ты там покажешь себя, девочка, я уверен. Нет, в самом деле. Я всегда говорил, ты крепкий орешек. Голова светлая, и за словом в карман не полезешь.

— У меня нет такой уверенности. — Я внезапно застеснялась и наклонилась к столу, чтобы допить чай, который почти остыл.

— Ну, обещай, что обязательно приедешь к нам, как только сможешь, — настаивал он. — Здесь твой дом. И всегда будет так, помни об этом.

— Ну, мне пора. — Я попрощалась с лордом Деламером. Леди Ди проводила меня до конюшни.

— Ты ни на кого не похожа, Берил, ни на кого на свете, — внезапно сказала она, обняв меня за плечи. — Когда-нибудь ты и сама поймешь это. Тебе будет хорошо в Найроби. Ты найдешь себя в любом месте.

Когда я домчалась до фермы, стало почти совсем темно. Горы окутала голубая дымка. Издалека они казались какими-то низкими и приплюснутыми. Легко взлетев на холм, Ви Мак-Грегор остановился перед оградой загона. Обернувшись, я увидела Киби — опустив голову, он брел по тропинке, возвращаясь в деревню. Я хотела окликнуть его, но потом подумала, что еще один трудный разговор сегодня — это слишком. К тому же не знала, как сказать ему, что я скоро уеду. Я не представляла себе, как мы расстанемся.

Глава 7

Следующие два с половиной года я пыталась, по словам лорда Деламера, «показать себя» в школе — хотя это сильно сказано, даже очень сильно. Раз шесть я сбегала оттуда. Однажды три дня пряталась в кабаньей норе. Другой раз я устроила настоящее восстание, когда по моему наущению большинство одноклассников удрали с занятий и гоняли на велосипедах. За все эти проделки меня в конце концов отчислили. Отец встретил меня на станции. Сойдя с поезда, я сразу увидела, что он сердится. Но в то же время лицо его выражало некое облегчение. Как будто он осознал, что отослать меня с фермы больше не удастся.

Однако ферма за это время изменилась до неузнаваемости. Да и мир изменился — началась война. Еще в школе мы слышали ошеломляющие новости об убийстве австрийского эрцгерцога в Сараево, о германском кайзере Вильгельме, который бросил перчатку всему миру, и как множество народов, о которых мы и не слыхивали, стали объединяться, чтобы воевать друг с другом. Для нас в Британской Восточной Африке война означала прежде всего необходимость остановить жаждавших новых земель германцев, не отдать им то, что принадлежало нам по праву. Сражения кипели во многих частях протектората. Белые поселенцы, буры и аборигены — нанди, кавирондо, кипсиги, бросали свои поля, мельницы и прочие владения, чтобы вступить в Корпус королевских африканских стрелков. Даже арап Майна отправился на войну. Мы с Киби стояли на вершине холма, — я как раз приехала на каникулы, — и смотрели, как он уходит прочь. В одной руке он высоко держал копье, другой сжимал обтянутый кожей буйвола щит. Он шел неторопливо, гордо выпрямив спину, прекрасно осознавая всю значимость момента. Потом мы узнали, что его послали очень далеко, за сотни миль от родных мест, на границу с Германской Восточной Африкой, а вместо копья вручили винтовку. В родной саванне он и представления не имел, как обращаться с огнестрельным оружием, но на войне, конечно, быстро научился. В моем представлении, арап Майна был самым храбрым и величественным воином, каких я когда-либо видела. Я была уверена, что, когда он вернется, нас ждет множество захватывающих историй о его приключениях и он заработает кучу золота, чтобы купить себе новую жену.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Однажды вечером в конце того же лета на нашей ферме объявился посланец. Он сообщил нам, что арап Майна дрался храбро, как лев, но погиб где-то очень далеко. Там же, где он упал, его и закопали. Без соблюдения традиций и почестей, в одиночестве, без участия семьи и друзей. Киби был рядом со мной, когда сообщили новость, — мы как раз ужинали. Он перестал есть, лицо его вытянулось и как-то сразу повзрослело, хотя он не произнес ни слова. Я не знала, как его утешить. Я сама была потрясена. Я восхищалась арапом Майной, он казался мне бессмертным, как боги. И вот теперь его не стало.

— Мы найдем человека, который убил твоего отца, и пронзим копьем его сердце, — вот все, что я нашлась сказать ему в эту минуту.

— Это мой долг, — сухо ответил он. — Как только я стану воином, я отомщу за его смерть.

— Я отправлюсь с тобой, — настаивала я. Я даже не могла себе представить, что будет иначе. Я любила аре-па Манну, как родного отца. Я была готова идти хоть на край света, чтобы отомстить за его смерть.

— Но ты всего лишь девочка, Лаквет. — Киби пожал плечами.

— Но я не боюсь, — возмущалась я. — Я бросаю копье не хуже тебя.

— Это невозможно. — Он грустно покачал курчавой головой. — Твой отец никогда не позволит тебе.

— А я ему не скажу, — я перешла на шепот, — я просто потихоньку убегу из дома.

— Ты думаешь только о себе, — неожиданно упрекнул меня Киби. — Ты даже не понимаешь, что твой отец любит тебя, и он жив.

Киби был прав. Мой отец… Для меня не было человека важнее. Пока я находилась в школе, я скучала по нему так же сильно, как по нашей ферме, но война не обошла его стороной — он изменился. Когда он встретил меня на станции, меня поразило его лицо — он был уставший, опустошенный и совсем не расположен к шуткам. Всю дорогу я придумывала себе нашу встречу, а тут растерялась и не знала, как толком поздороваться с ним. Пока мы поднимались на холм, он под стрекот мотора рассказал мне, что в близлежащем городке Накуру теперь стоит военный гарнизон. Ипподром перестроили, и теперь это склад для военных нужд. Половину наших лошадей также забрали военные, но в создавшейся обстановке это почти не имело значения — скачки отменили, и когда они возобновятся, бог его знает. Когда мы доехали до фермы, я и сама увидела, как все изменилось. Сотни наших рабочих ушли на войну — кто с ружьем, кто с копьем, кто просто с ножом для обрезки кустов. Ушли за славой и признанием. Империя призвала их, и теперь они стали солдатами Короны. Мы не знали, как скоро все это закончится. Может статься, они вернутся назад, а может — и нет. Но, приехав на ферму, я не без жалости взирала на наши владения. Вся ферма напоминала перевернутую коробку, из которой высыпалось содержимое, и все унесло ветром…

В доме я, конечно, увидела миссис О. Она готовила угощение по случаю моего приезда и даже принарядилась. Она была аккуратна и ухожена, как обычно, но ее виски поседели, а вокруг глаз залегли морщинки. Взглянув на нее, я поняла, что отношусь к ней совершенно по-другому.

Пока я находилась в пансионе, моей соседкой по комнате была девушка по имени Дорис Уотерман. Мне, правда, нравилось называть ее просто Дос. Она спала надо мной — на двухэтажной кровати, — и месяц за месяцем, каждую ночь она свешивалась вниз, так что ее длинные коричневые волосы служили нам занавеской, и шепотом пересказывала все сплетни, которые знала. Я узнала, что она — единственный ребенок в семье, а ее отец владеет сетью магазинов в городе. Ему также принадлежал отель «Нью-Стенли» — важное место, куда неизменно наведывались все, кто приезжал в Найроби. Дос знала все и обо всех — ничто не проходило мимо ее ушей.

— Как, ты говоришь, зовут эту леди, которая к вам приехала? — спросила она с удивлением, уловив имя в моем повествовании. — А ее муж, он все еще находится в Лумбве?

— Муж? Какой муж? — Я поразилась. — Она не замужем. Она уже несколько лет живет с моим отцом.

— Да уж! — Моя неосведомленность рассмешила Дос. Она щелкнула языком. А затем, понизив голос, рассказала историю о том, как мистер Орчардсон, исследователь-антрополог, сошелся с женщиной из племени нанди, и она от него забеременела. Я была потрясена.

— А откуда ты это знаешь? — спросила я, потрясенная.

— Ну, как сказать. — Она пожала плечами, слегка откинувшись на свою койку. — Это всем известно. Не каждый день такое случается.

— И поэтому миссис О приехала к нам? — спросила я, начиная понимать. — Чтобы как-то выйти из этой ужасной ситуации?

— Ну, по мне, Нджоро не так уж и далеко от Лумбве, — ответила Дос. — Это на самом деле очень унизительно. К тому же она и твой отец, они же не женаты. Ну, официально. — Она расширила глаза.

У меня как будто пелена спала с глаз — розовые облака рассеялись. На ферме я жила в своем мире и ничего не знала о делах взрослых, о том, какие трудные, порой неразрешимые ситуации складываются в отношениях между мужчиной и женщиной. Я вообще не обращала на это внимания, но после рассказа Дос мне все стало абсолютно ясно. В отличие от меня, отец прекрасно знал историю миссис Орчардсон и что ее муж сошелся с нандийской женщиной. И вовсе не позаботился о том, как вся эта история может отразиться на его собственной репутации. Обстоятельства их совместного проживания оказались еще более скандальными, чем я могла себе вообразить, так как Эмма была замужем. Впрочем, мой отец тоже был женат — скорее всего. Я никогда не придавала всему этому большого значения, но в тот момент задумалась, впервые осознав, что в их отношениях все очень запутано. И видимо, так устроен мир — гораздо сложнее, чем мне думалось.

— Когда война закончится? — спросила я у отца за столом. — В школе все говорят, что всё это несерьезно, так — предупредительные меры, чтобы не лезли к нам.

— Они так говорят, правда? — Отец сделал паузу. Рыжеватые блики солнца, пробиваясь в окно, скользили по скатерти, по незатейливому ободку чашек, поблескивали на облицовке камина. Все было, как и прежде, ничего не изменилось. Но вот атмосфера явно стала другой. Да и я выросла.

— Значит, они веселятся, — повторил отец. — А потери, между прочим, растут, — добавил он с горечью. — Двадцать тысяч убитых только в Африке.

— Ты тоже собираешься принять участие? — Мне пришлось постараться, чтобы мой голос не дрожал, когда я задала этот вопрос.

— Я — нет. — Он качнул головой. — Я обещал, что останусь. Но вот Ди вступил в Корпус.

— Ди?! — воскликнула я. — Он отправился на войну? Зачем? Почему? Разве там без него не найдется, кому воевать?

Отец снова промолчал. Они с миссис О переглянулись.

— Что случилось, папа? — спросила я напряженно, почуяв неладное. — Ди ранен?

— Нет, с Ди все в порядке, — негромко ответила миссис О. — Но вот Флоренс… — Она запнулась. — После того как ты навещала нас в последний раз, она серьезно заболела. Сердце подвело.

— Она никогда не жаловалась на сердце. — У меня в груди похолодело. — Она была здорова… как лошадь!

— Нет, ты не знаешь, — мягко возразил отец. — Флоренс, на самом деле, долго болела, не один год. Но знал об этом только Ди. Они никому не рассказывали.

— Не понимаю. — Я совсем растерялась. — Где же она сейчас?

— Она…

Мой отец опустил голову и уперся взглядом в стол, лицо его как-то осунулось, побледнело.

— Ее больше нет, Берил, — наконец выдавил он из себя — Она умерла. Полгода назад. Ушла, понимаешь?

— Пол года назад?! — Я остолбенела. — Но почему вы не сообщили мне?

— Мы не хотели, чтобы ты узнала обо всем из телеграммы, — ответил отец. — Но я не знаю, — он развел руками, — может быть, мы были и не правы, что так затянули.

— Она была замечательная женщина, — сочувственно произнесла миссис О. — Я знаю, что она очень тебя любила.

Меня как обухом ударили. Я оцепенела. Встав из-за стола, я пошла на конюшню. Я ничего не видела, не слышала вокруг себя. Я не могла понять, как все это могло случиться? Сколько часов я провела у камина в доме леди Ди, сидя на ковре и слушая ее чудесный мелодичный голос. Я пила чай, которым она меня угощала. Мне и в голову не приходило, что она больна, слаба, уязвима. Вероятно, я вообще никогда не знала ее по-настоящему. А теперь уже поздно — она ушла. Я никогда больше не увижу ее. И даже не смогу с ней попрощаться.

Едва я вошла в повидавшую виды конторку моего отца на конюшне, как увидела Буллера. Он дремал в углу. Опустившись на колени, я обняла его, прижавшись лбом к его полинявшей пятнистой шкуре. Теперь он был совсем глухой и не слышал, как я вошла. Слегка обескураженный, мой старый друг был счастлив со мной встретиться. Он обнюхал меня с ног до головы и всю облизал. Он так отчаянно вертел хвостом, что казалось, хвост отвалится.

Я улеглась прямо на пол, рядом с Буллером, упершись головой в его мягкую дружелюбную спину. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, на меня смотрели знакомые до боли вещи. Рабочий стол отца и толстая племенная книга в черном переплете. Его шлем для верховой езды. Стеклянная пепельница, полная пепла. Пожелтевшие газеты на полке. Календарь на стене с датами важных событий, обведенными красным карандашом. В конюшне всегда кипела жизнь, но сейчас в ней царила тишина, как на нандийском кладбище. Я наконец-то вернулась, навсегда. Но моя ферма теперь мало напоминала мой прежний дом. Будет ли когда-нибудь снова, как раньше?

На пороге послышались шаги, отец вошел в конторку. Молча посмотрел на меня и Буллера.

— Я понимаю, она много значила для тебя, — произнес он после паузы. — Слишком много новостей сразу после приезда. Но рано или поздно все наладится.

Мне очень хотелось верить, что так и будет, что все самое страшное для нас позади. Хаос рассеется — наша жизнь войдет в привычное русло. Я так страстно желала этого, что, казалось, готова была отдать все силы, какие только есть у меня.

— Но война же не будет длиться вечно, папа? — спросил я с надеждой.

— Ну конечно, не будет, — ответил он. — Ничто не длится бесконечно. Все кончается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 8

Весной, в марте, в саванне, как правило, идут дожди — и вся земля как будто преображается. В долине и на холмах появляются цветы — до шести миллионов ярких желтых головок бескрайним ковром покрывают всю округу. В воздухе порхают красно-белые и ярко-зеленые бабочки, и кажется, что он мерцает цветными огоньками. Сколько я себя помню, так бывало всегда. Но весной 1919 года дожди так и не пошли. Не было благодатных апрельских ливней, обильно увлажняющих землю, когда большая темная туча появляется словно ниоткуда и за считаные минуты как из ведра выплескивает все свое содержимое разом. Не было и ежедневных дождей в ноябре, размеренных и утомительных, которые проливаются как будто по расписанию, точно колеса в шкивовой системе, скучно тянущие ремень. Глянешь на улицу, а он словно подмигивает тебе — это опять я. В этом году дождей не было вообще, и вся растительность в саванне пожелтела. Куда ни бросишь взгляд — все словно сжалось, оцепенело от засухи. Озеро Накуру обмелело — вода отошла от берегов, обнажив потрескавшееся дно, покрытое странной зеленоватой плесенью и скрученными розетками лишайника. В деревнях было тихо — домашний скот был изнурен жарой. И каждый фермер, в том числе и мой отец, начинал утро с того, что, едва встав с постели, смотрел на небо — не появилось ли на горизонте хоть малюсенькое облачко, которое закроет нещадно палящее солнце.

В эту весну мне исполнилось шестнадцать, и меня обуревали тревожные предчувствия. Как-то, зайдя в конторку, я увидела отца. Он сидел в кабинете, опершись подбородком на руку, и смотрел бухгалтерские книги. Глаза у него были опухшие, воспаленные — значит, еще до завтрака точно пропустил стаканчик-другой виски. Подойдя сзади, я заглянула ему через плечо, уткнувшись подбородком в мягкую ткань одежды. От него пахло саванной, бескрайними полями, небом.

— Тебе лучше вернуться в постель, — заметил он, взглянув на меня.

— А я вовсе и не спала.

— Не сомневаюсь, что так, — кивнул он.

Предыдущий вечер они с Эммой — после возвращения из школы я называла миссис О по имени, — провели на вечеринке в Накуру. Я подозреваю, что-то вроде игры на скачках. Наблюдая за Эммой, я поражалась, как ей удается поддерживать изумительную форму в наших условиях. Конечно, годы не обошли ее стороной — на лице появились морщины, кожа слегка обвисла. Но она оставалась светлой и чрезвычайно ухоженной. Эмма сохраняла стройность и хорошую осанку. Когда она шла, ее одежда так элегантно облегала ее тело, точно плыла вместе с ней. Я подозревала, что я бы тоже всему этому научилась, если бы осталась в школе с другими девочками, вместо того чтобы сидеть на ферме среди колючих кустов в бриджах и высоких сапогах до колена.

— Мне кажется, тебе стоит еще раз попытаться, Берил, — сказала мне Эмма перед тем, как они отправились в Накуру. — Поедем с нами в город.

Но я считала, что куда лучше остаться дома. Когда они уселись в отцовский «хадсон» и рокот автомобиля, сползающего с холма по пыльной дороге, стих, я уютно расположилась у камина, в котором потрескивали кедровые дрова, и принялась читать. Я любила тишину и одиночество и нуждалась в этом. Однако не успела я улечься спать, как они уже вернулись назад. Я слышала сердитый шепот, когда они проходили по двору. Он что-то сделал не так или ей так казалось. Голоса их становились все громче и все напряженнее. И я могла только догадываться, с чего все началось. Поездки в город всегда заканчивались скандалом, если Эмма чувствовала там себя ущемленной. Она долго жила с моим отцом как гражданская жена, и, когда выросла, я поняла, с какими трудностями она сталкивалась. Мне было очевидно, что если она сама и отец были готовы отринуть условности или, по крайней мере, игнорировать их, то остальные поселенцы вряд ли. Соседские жены по большей части просто отказывались пускать Эмму на порог — двери их домов были закрыты для нее. Даже в городе, как я узнала от Дос, ее положение считалось позорным. И при этом не имело никакого значения, сколько времени прошло, как они живут, соблюдают ли традиции.

Хотя внешнее давление время от времени добавляло перца в нашу семейную жизнь, наши собственные отношения улучшились. Эмма больше не настаивала на том, что мне необходимо дать образование. Теперь она занялась приданием лоска моим манерам и внешности. Она все время напоминала, чтобы я чаще мылась и носила платье вместо брюк. Без перчаток, по ее словам, просто нельзя обойтись, если хочешь сохранить руки красивыми. «И вообще, ты встречала когда-нибудь юную леди, — спрашивала она возмущенно, — которая бы показалась на улице без шляпки?» Но особенно ей не нравилось, что я провожу время с Киби и другими юношами из его деревни.

— Мне это казалось неправильным, даже когда вы были детьми, — недовольно выговаривала она. — Но сейчас! Это же просто неприлично!

— Неприлично?! — Я раздраженно пожала плечами. — Я вообще не понимаю, зачем приставать с такими пустяками.

— Эмма права, — неожиданно поддержал ее отец. — Так не годится.

Я, конечно, не согласилась и продолжала возражать им обоим. Но факт состоял в том, что видеться с Киби я стала значительно реже. Вернувшись на ферму из Найроби, я заметила, что отношение Киби ко мне изменилось. Теперь, отправляясь по утрам на конюшню, я видела, что он почтительно идет шагах в трех позади меня.

— А что ты там плетешься? — спросила я в первый раз, удивленно обернувшись.

— Ты же госпожа, — ответил он. — Так положено.

— Дурачок, не придумывай! — рассмеялась я. — Я такая же, как была раньше. Прекрати.

Но было совершенно ясно, что это не так. Мы оба не были прежними. Мы выросли. И этот факт невозможно было игнорировать. Раздеваясь вечером перед сном, я замечала, как меняется мое тело, как оно обретает округлые, уже вполне женские формы. Киби же раздался в плечах, его руки и ноги, прежде по-детски мягкие и неуклюжие, стали сильными и мускулистыми, а лицо посуровело. Я чувствовала невольное влечение к нему. Меня волновала его блестящая кожа, мускулы на бедрах, рельефно выступающие из-под шуки. Он был очень красив, это меня волновало. Однажды, когда мы были на озере, я попыталась прикоснуться к нему, но он резко отстранился.

— Нельзя, Беру.

— Но почему? — удивилась я. — Неужели тебе нисколько не любопытно?

— Не будь глупой, Беру, — отрезал он. — Ты хочешь моей смерти?

Киби резко повернулся и ушел. Я осталась одна. Я чувствовала себя отвергнутой, меня душила досада, и я чувствовала жгучую боль — точно меня ужалили. Но где-то в глубине души я понимала, что он прав. Совершенно ясно, что ни его мир, ни мой не примут наших отношений и жизнь превратится в муку для нас обоих. Признаться, я тосковала по Киби. Еще недавно между нами все было просто и безоблачно. Мы ничего не боялись — затаив дыхание, прижимались друг к другу в ожидании появления хищника на охоте. Я вспоминала, как однажды мы пробежали с арапом Майной огромное расстояние, выискивая дикого кабана, а затем засовывали промасленную бумагу в нору, чтобы заставить зверя выскочить. Шум и запах обычно раздражающе действовали на зверя, и эта уловка практически никогда не подводила. Мы с Киби все сделали, как арап Майна нам велел, и нашей добычей стал боров внушительных размеров. Мы с гордостью тащили его в деревню — огромная туша висела между нами на шесте, раскачиваясь, как гамак. Шерсть на ляжках зверя была черной и жесткой, как проволока. А из-за того, что его зубы были крепко стиснуты, застывшая морда выражала упрямство, что мне очень нравилось. Так как голова зверя оказалась с моей стороны шеста, это делало ношу слегка тяжелее. Но я не возражала — мне нравилось ощущать ее тяжесть. Это было бремя победы, бремя успешной охоты и счастливого дня.

Боже, как же мне хотелось опять вернуться в то светлое, веселое время! Мне снова хотелось увидеть арапа Манну и беззвучно, почти ползком, как леопард, пробираться с ним по колючей слоновьей траве в саванне. Валяться под деревом и беззаботно смеяться — просто так, от хорошего настроения. Но Киби почти исполнилось пятнадцать. Скоро ему надлежит пройти обряд обрезания, и он станет настоящим воином, каким и мечтал быть. Все время, пока мы дружили, с самого детства, он бредил этим днем, ждал его с нетерпением. Правда, слушая о его мечтаниях из года в год, я как-то не отдавала себе отчета, что эта церемония навсегда оставит в прошлом того мальчика, которого я знала прежде. Более того, она оставит в прошлом и меня саму, диковатую, воинственную девчонку, подружку в его играх. Все навсегда закончится и больше не вернется никогда. Беззаботное детство осталось в прошлом.

Глава 9

Как-то рано утром, захлопнув гроссбух, отец спросил меня:

— Ты собираешься сегодня объезжать Пегаса?

Он взглянул на меня и тут же потянулся за стаканом с виски, хотя только что завтракал и пил кофе.

— Да, я думаю проехать милю с четвертью на среднем галопе, — ответила я. — Мне кажется, он немного низко держит голову. Хочу попробовать трензельную уздечку.

— Правильно, молодец, — похвалил отец. Однако взгляд его, отрешенный, колючий, явно свидетельствовал о том, что он погружен в собственные мысли, и, увы, невеселые. Я поспешила заняться повседневными утренними делами на конюшне. Надо было определить, каких лошадей галопировать сегодня, а каких оставить в загоне, распорядиться о доставке корма и определить график раздачи. С тех пор как я вернулась из пансиона, моя жизнь состояла их таких хлопот. Отец занимался племенным разведением и общими делами фермы, я же взяла на себя все заботы о конюшне и содержании лошадей. Я с головой ушла в дела, стараясь стать незаменимой и все держать в руках. Мне очень хотелось приносить пользу, и когда я чувствовала, что это получатся, — радовалась. Грум Тумбо уже начистил шкуру Пегаса до блеска и, когда я подошла, помог мне сесть в седло. За два года Пегас вырос достаточно высоким и сильным жеребцом — последний замер показал все семнадцать хэндов. На таком молодце я чувствовала себя пушинкой, хотя и сама на рост не жаловалась — все-таки шесть футов в высоту.

Когда мы выехали во двор, воздух был чистый, прозрачный — обычное утро, десятое, двадцатое, а то и сотое по счету. Мы проехали под большой ветвистой акацией у ограды — на нижних ветвях пронзительно верещали два сероголовых вервета. Издалека они походили на двух ссорящихся старичков, размахивающих кожаными черными ручонками и строящих друг дружке гримасы на тонких, разочарованных жизнью лицах. Наверняка они пожаловали сюда с холмов или из леса в поисках воды, но наши запасы обмелели, и нам нечем было с ними поделиться.

Пыльный тракт, идущий с холма, был виден издалека. В дни процветания по обеим его сторонам радовали глаз изумрудной зеленью пшеница и маис — поля террасами спускались вниз до самого горизонта. Бывало, проходишь между свежими побегами маиса высотой до пояса, и нога увязает во влажной почве по щиколотку. В эту весну листья скрутились и потрескались. Мельница продолжала работать, перемалывая ежедневную норму сырья, чтобы выполнить контракт. Наполненные зерном вагонетки по-прежнему потоком уходили с нашей станции Кампи-я-Мото в сторону Найроби, только, увы, богаче от этого мы не становились. Мой отец брал займы, казалось, на заманчивых условиях, а потом снова вынужден был занимать. Рупий катился вниз, точно подстреленная куропатка с ветки. Сколько он стоил в реальности, никто не знал. Кредиторы постоянно меняли цифры, так что долги нашей фермы то увеличивались, то уменьшались ежедневно — как на качелях. Однако лошадей надо было кормить. Им следовало давать овес, отруби, вареный ячмень — тут не обойдешься пучком люцерны. Отец скрупулезно выбирал лошадей для нашей конюшни и с любовью заботился о них. Он также тщательно относился к разведению — едва ли не каждая особь вела родословную от величественных арабских «принцев» и фиксировалась в племенной книге. Все лошади были великолепны. Отец вкладывал душу в свою дело. Он не мог позволить кому бы то ни было разрушить его.

Когда мы с Пегасом выехали на широкий тракт, то остановились, чтобы сориентироваться. А затем я ослабила поводья, дав ему волю. Он рванулся вперед — точно сжатая пружина распрямилась. Отталкиваясь сильными ногами и вытягиваясь струной, он буквально летел над землей.

С самого первого вздоха Пегас был мой — я приняла его жеребенком, когда он родился. Мне было четырнадцать, и я как раз приехала домой на весенние каникулы. Я была счастлива, что оказалась рядом с Кокеткой, когда пришло время родов. После страшного происшествия с Аполло и нашествия муравьев сиафу Кокетка каждый год приносила жеребенка, и ничего ужасного больше не происходило. Однако память о той ночи не покидала меня, и я даже ночевала в ее загоне перед тем, как малыш должен был родиться. Едва жеребенок появился, я сама вскрыла прозрачную оболочку, окутывавшую его, и осторожно вытащила малыша на приготовленную из соломы постельку, взяв за чудесные маленькие копытца.

От счастья, что все обошлось благополучно, меня бил озноб. Я очень волновалась, так как мне впервые пришлось самостоятельно выполнять обязанности акушерки, но все прошло гладко. Отец поступил мудро — он полностью доверился мне и не беспокоил нас до самого рассвета. Он появился, когда солнце уже встало. Увидев меня с Пегасом на руках, прелестный мягкий комок с тонкими сложенными ножками, отец одобрительно кивнул головой.

— Отличная работа, — похвалил он, и я зарделась от удовольствия. Я видела, что он не решается войти в загон, чтобы не спугнуть мою радость, не уничтожить то ощущение великого свершения, которое я ощущала в этот момент.

— Что ж, ты приняла его, он — твой, — решил отец.

— Мой?! — Я не поверила собственным ушам. У меня никогда не было ничего своего, да и откуда? Годами я была счастлива ухаживать за отцовскими лошадьми, кормить их, беспокоиться о них. А теперь это чудесное, волшебное животное, воплощение красоты и грации, принадлежало мне? Я не смела и мечтать об этом и на какое-то мгновение вместе с радостью ощутила отчаяние.

Завершив скачку, мы с Пегасом возвращались домой долгим путем, огибая равнину с севера. Я слышала, что в этих местах недавно появился новый поселенец. Подъехав, я сразу заметила, что так и есть — на соседнем участке красовались высоченные стойки для забора, а вокруг — голая пустынная земля. Проехав вдоль шестов, я вскоре обнаружила и самого фермера. Он стоял без шляпы, широкоплечий и коренастый, держа на плече моток проволоки. Он натягивал проволоку на шесты, закрепляя ее при помощи молотка. Мышцы на загорелых руках рельефно выступали, когда он старательно набрасывал проволоку на шест и прибивал ее. Я подъехала совсем близко, остановившись футах в пяти от него, а он продолжал работать, делая вид, что не замечает меня. Затем наконец обернулся и улыбнулся, взглянув на меня.

— Вы топчете мои угодья, — сказал шутливо. Я заметила, что воротник его рубашки потемнел от пота. Я вполне разделяла его юмор. Какие угодья — вокруг ничего не было. Но, судя по тому, как он аккуратно выставил столбы, можно было уверенно сказать, что однажды тут все будет чудесно.

— Мне кажется, ваш домик не совсем подходящий для этих мест, — кивнула я. Действительно, строение больше было бы уместно в городе, чем в саванне, — с крышей, покрытой тонкими деревянными планками вместо соломы и настоящим стеклом в окнах.

— Да, это все не похоже на поместье вашего отца, — сказал он, и я поняла, что он догадался, кто я такая и откуда приехала. Прикрыв глаза рукой от солнца, он украдкой рассматривал меня.

— Я познакомился с вашим отцом, когда служил в полку добровольцев из Мадраса. Оказался в госпитале.

— Вы были ранены? — удивилась я.

— Нет, банальная дизентерия, — ухмыльнулся он. — Весь полк болел ею. Многие умерли.

— О, это ужасно, — согласилась я.

— Да, верно. — Он кивнул. В его речи явно слышался легкий шотландский акцент. — Однажды мы отправились поохотиться в долину Ронгаи, — продолжил он. — Я помню, видел вас там. С вами был еще такой смазливый местный мальчишка. Вы оба неплохо стреляли из лука. Вы меня не помните? — Он снова улыбнулся.

Я внимательно посмотрела на него — квадратная, чуть выступающая вперед челюсть, сильный волевой подбородок, и при всем этом ярко-голубые глаза. Да, что-то знакомое показалось мне в его внешности.

— Извините, — я пожала плечами, — тут бывало много солдат.

— Вы выросли, — заметил он.

— Отец говорит, что я никогда не перестану расти, — отшутилась я. — Я уже его переросла.

Он опять заулыбался и продолжал смотреть на меня снизу вверх так, что я даже почувствовала неловкость. Он словно ожидал от меня, что я еще скажу или сделаю. А что, собственно? Мне было не так уж много известно о мужчинах и их жизни за пределами фермы. Ночью порой меня посещали смутные мечты о ласках, объятиях, и меня бросало в жар от этих мыслей, хотя я находилась одна в своей хижине.

— Что ж, буду рад увидеться с вами снова. — Он потянулся за мотком проволоки, не отрывая взгляда от моего лица.

— Удачи, — бросила я, разворачивая Пегаса. Я была счастлива наконец-то отделаться от этого типа, оставив его заниматься забором. Бодрой рысью мы с Пегасом направились домой, чувствуя, как поднимавшееся солнце все сильнее палит спину.

— Знаете, я сегодня встретила нашего нового соседа, — сообщила я за ужином отцу и Эмме, разделывая ножом отлично прожаренный кусок мяса газели Томсона.

— Первс, — догадался отец. — Он там неплохо поработал на своем участке.

— Это тот отставной капитан, о котором ты мне рассказывал, Чарльз? — поинтересовалась Эмма, подавшись вперед на другом конце стола. — Он вообще симпатичный малый. Я встретила его как-то в городе.

— Да, упорный малый, работает много, я так скажу, — подтвердил отец.

— А как он тебе показался, Берил? — поинтересовалась Эмма.

— Да, ничего, нормальный. — Я неопределенно пожала плечами.

— Я думаю, для тебя не будет ничего смертельного в том, чтобы отнестись к нему с вниманием, наладить связи, — продолжила она. — Тебе надо иметь свой круг. Много ли ты знаешь людей своего возраста?

— Моего возраста?! — изумилась я. — Да ему лет тридцать, не меньше.

— Жизнь на ферме быстро огрубляет и старит, — возразила Эмма. — Ты полагаешь, что будешь вечно юной и красивой? И у тебя будет множество шансов устроить свою жизнь? Увы, это не так.

— Но ей только шестнадцать, Эм, — вступился за меня отец. — У нее еще куча времени впереди.

— Ты так думаешь? — Она едва скрывала раздражение. — Мы вовсе не помогаем ей, позволяя сидеть здесь в полной изоляции. В школе у нее не заладилось — так это оттого, что она не старалась, да и пробыла там недолго. Она же дикарка. Она же не знает, как просто вести разговор с человеком.

— Что мы всё обсуждаем манеры и какую-то жизнь в обществе, когда у нас проблемы посерьезней. — Я с негодованием оттолкнула от себя тарелку.

— Однажды тебе самой захочется, чтобы мужчины обращали на тебя внимание, — настаивала Эмма, глядя на меня многозначительно. — Мы с отцом должны подготовить тебя к будущей жизни.

— Эмма полагает, тебе нужно устроить первый выход в свет, чтобы общество познакомилось с тобой, — объяснил отец, согревая в руке бокал с виски.

— Вы шутите? — изумилась я. — Выход куда?

— Берил, тыпрекрасно знаешь, как и для чего это делается. Даже здесь, в этой глуши, ты должна была об этом слышать, — возразила Эмма. — Очень важно вращаться в обществе, обрести лоск, манеры. Тебе кажется, что все это не важно, но на самом деле это не так.

— Все мое общество, в котором я нуждаюсь, — здесь, — ответила я резко, имея в виду лошадей и дорогого Буллера.

— Берил, но это только один вечер, — уговаривал меня отец.

— И новое красивое платье, — добавила Эмма, нелепо полагая, что это может меня соблазнить.

— Мы уже договорились насчет гостиницы, — сообщил наконец отец и опустил голову. Я поняла — они все решили заранее и без меня.

Глава 10

Я удивилась — Найроби здорово изменился с тех пор, как я покинула школу и вернулась на ферму. С десяток тысяч человек расположилось здесь на захудалой обочине равнины Атхи — точно огромная стая неугомонных птиц уселась на насест. Повсюду магазинчики с поблескивающими на солнце медными крышами, кабачки, таверны, трактиры. А рядом — шумный, цветастый базар. Просто поражало, как быстро пустила здесь корни цивилизация. Сказать по правде, город возник случайно, в 1899 году, когда строили железную дорогу между Момбасой и озером Виктории. Небольшой палаточный бивак вначале сменили хижины работников, чей основной рацион составляли консервированные анчоусы. Они увеличили число станционных служащих вдвое. Затем стали появляться еще хижины и еще палатки. И когда наконец железная дорога заработала и поезда двинулись — город остался на месте. Тогда никто, собственно, не отдавал себе отчета, как на самом деле будет важна для Британской империи, да и для всего континента, железная дорога. Строить рельсовые пути было дорого, а содержать их еще дороже. Колониальным властям пришла в голову идея продавать участки земли вдоль дороги белым поселенцам — по бросовой цене, практически даром. Отставные военные вроде лорда Ди и моего отца получали такой надел как добавку к пенсии. Так население колонии постепенно увеличилось, люди приезжали, семьями и по одиночке. Они осваивали земли, строили фермы, а Найроби становился центром этой новой жизни, ее никогда не затихающим сердцем.

К 1919 году в городе на холме воздвигли Дом правительства с бальным залом. В Найроби был ипподром и три неплохих отеля. Чтобы добраться до города, надо было всего лишь сесть в поезд, правда, еще трястись в вагоне сто тринадцать миль среди бесконечного, покрытого пылью кустарника, потрескавшихся от солнца и покрытых выбоинами красноватых пролысин и поросших тростником болот. Целый день пришлось провести в железной коробке, называемой вагоном, — душной и раскачивающейся из стороны в сторону, — и вот я уже в нашем номере в отеле «Нью-Стенли», наряжена в платье цвета хорошенько взбитого яичного желтка. Спору нет, платье было хорошенькое. Эмма тщательно выбирала его и убеждала меня, что оно великолепно. Но я в нем чувствовала себя неуютно. Жесткий кружевной воротник казался мне слишком высоким для моей шеи, у меня немедленно образовалось раздражение, и все время хотелось чесаться. Кроме того, был еще венок из роз — торчащих в разные стороны желто-розовых бутонов, который давил на виски. Я прошлась по комнате и посмотрела на себя в зеркало, втайне надеясь, что я выгляжу прилично — лучше не надо.

— Как тебе? Только скажи правду.

Я повернулась к своей школьной подруге Дос. Она стояла за моей спиной в одной комбинации и вытаскивала шпильки из закрученной в пучок на затылке темной массы волос.

— Да ты хорошенькая, — ответила она. — Только перестань чесаться, а то подумают, что у тебя блохи.

Дос исправно посещала учебное заведение — теперь она училась в школе мисс Секкомб. Между нами, надо сказать, было мало общего. Она была очаровательная, темноволосая. Очень аккуратная, уютная и крохотная в своем голубом кружевном платье. Она умела завести разговор и наговорить любезностей, легко сходилась с людьми, вызывая их симпатию. Я же была высокая и тонкая, как жердь, на голову выше Дос даже без каблуков. И мне куда легче удавалось общаться с лошадьми и собаками, чем с людьми. Мы были полными противоположностями, и казалось, совсем не подходим друг другу. Но я обожала Дос и была рада, что она со мной.

Ровно в 10 часов вечера, как положено по глупой британской традиции, я взяла под руку отца, и мы спустились по лестнице в зал. Все детство я видела отца в запыленной одежде цвета хаки и в шлеме для верховой езды. Сейчас же он смотрелся безукоризненно, в смокинге и белоснежной рубашке с высоким воротником. Это напомнило мне, что когда-то в Англии мы вели совсем другую жизнь. Там, на моей родине, меня бы обязательно представили ко двору и я бы стояла в длинной очереди прелестных благородных молодых женщин в жемчужных ожерельях, перчатках до локтя, обмахивающихся веерами из перьев страуса, и дожидалась возможности сделать реверанс перед венценосной особой. Здесь же, в далекой колонии, где о присутствии Британской империи напоминали только флаг и изредка исполняемый гимн «Боже, храни короля», меня выставили напоказ в обычном городском отеле, заполненном фермерами, бывшими солдатами и заезжими потомками голландских переселенцев в Южной Африке. Все возбужденные и напомаженные по случаю. Оркестр из пяти участников сыграл первые аккорды композиции «Если бы ты была единственной девушкой на свете» из популярного мюзикла. Под эту музыку мы с отцом спустились в зал и начали танцевать.

— Берегись, я отдавлю тебе ноги, — шепотом предупредила я.

— Не волнуйся, — легко ответил он. — Я не убегу и не стану строить гримасы.

Он танцевал восхитительно — я же изо всех сил старалась соответствовать. Упершись взглядом в лацкан его смокинга, я повторяла па. От запаха смолы, исходящего от его одежды, — смокинг достали из комода всего за день до мероприятия, — у меня слегка кружилась голова. Я старалась даже как-то ссутулиться, чтобы не возвышаться над ним башней, и от этого еще больше смущалась.

— Знаешь, у жизни нет учебников, никто не даст совета, как действовать в трудную минуту, — неожиданно сказал отец, когда оркестр заиграл тише. — Я никогда точно не знал, что должен делать хороший отец, но как-то само собой все вышло неплохо.

Не успела я сообразить, что он имеет в виду, как он отошел в сторону и передал меня лорду Деламеру. Тот подхватил меня со словами:

— Вы только посмотрите на нашу Берил! Крепенькая и шустрая, как молодая кобылка!

Ди изменился за последнее время — война и потеря жены не прошли для него даром. Он словно сразу постарел лет на десять. Вокруг глаз залегли глубокие морщины, а волосы поседели. В госпитале он подхватил лихорадку, и она тоже давала о себе знать. Теперь мы редко с ним встречались. Он по-прежнему владел ранчо «Экватор», но дела вел отдельно, расширяя свои владения на юг и восток к соленым берегам озера Элментейта, где издавна гнездились огромные стаи фламинго и пеликанов.

— Жаль, что Флоренс не видит тебя. — добавил он негромко. — Она бы тобой гордилась. — Он произнес ее имя с такой глубокой нежностью, даже с трепетом, что у меня дрогнуло сердце.

— Я каждый день вспоминаю ее, — призналась я. — Это страшная несправедливость, что она ушла так рано..

— Ты права. — Он поцеловал меня в щеку и передал мою руку следующему кавалеру, дожидавшемуся своей очереди.

Ужасное настроение, охватившее меня вначале, рассеялось только через несколько танцев. Но мои партнеры не замечали этого или делали вид, что не замечают. Больше часа я крутилась, точно веретено, — передо мной мелькали разгоряченные, гладко выбритые лица джентльменов, меня подхватывали то сильные, уверенные руки, то влажные, потные и нервные. Прекрасные танцоры чередовались со средненькими и вообще так себе… Я едва пригубила шампанское, когда одинокая труба пропела куплет, который был мне хорошо известен:

И сразу после этого появился Джок. На этот раз он приоделся и выглядел элегантнее, чем когда накручивал проволоку на забор. Он сразу пригласил меня танцевать. И когда мы оказались с ним близко нос к носу, — он даже показался мне привлекательным. Следуя за ним, я совершила несколько поворотов. Запах джина и мыльного порошка для бритья, исходящий от него, меня взволновал. У меня не было никакого опыта в общении с мужчинами, я не знала, что такое флирт, но, когда мы с Джоком провальсировали мимо столика, за которым сидела Дос, я поймала ее взгляд — он ясно сказал мне, что это интересный вариант. Таких, как Джок, в наших краях было немало. Отставные военные, получившие землю в колонии за службу, они пытались найти новый смысл существования здесь, начать новую жизнь. Но Джок был красив — и этим выделялся. Он был упругий, сильный — точно туго слепленный. Широкие квадратные плечи, упрямый квадратный подбородок. Он мог служить идеалом мужчины, идеалом покорителя новых земель.

— Ну, как там ваш забор, стоит? — поинтересовалась я вскользь, чтобы начать разговор.

— А что с ним сделается?

— Ну, мало ли. — Я улыбнулась. — Ну, например, напало стадо слонов.

— Я кажусь вам смешным? — спросил он.

— Нет, нисколько. — Я смутилась, но виду не подала.

— Мол, знаем мы этих типов, которые приезжают сюда, в Африку, и строят тут заборы. Вы так думаете?

— А что я, собственно, могу знать, — парировала я. — Мне только шестнадцать лет.

— О, ну, вам столько не дашь.

Это была явная лесть, но нельзя сказать, что она мне не понравилась. К тому моменту я уже выпила три бокала шампанскою, и все вокруг казалось мне очаровательным. Мягкая ткань смокинга, скользящая под моей рукой, оркестр в углублении напротив барной стойки. Туба мерцала золотой звездочкой, а музыкант с рожком то и дело подмигивал мне. Мимо нас проплывали пары — девушки в шелковых платьях с прическами, украшенными гардениями.

— Интересно, откуда они все взялись? — Я пожала плечами в недоумении. — Я и с половиной из них не знакома. Просто вижу в первый раз.

— Рядом с вами они — ничто, вы всех их затмили, — уверил меня Джок, оглянувшись.

Я провела жизнь в отрыве от светских раутов. Я не умела общаться, не знала, как завлечь мужчину, как заставить его заинтересоваться собой. Я просто говорила то, что думала, не заботясь о том, какое это произведет впечатление.

— Эмма сказала, что я плохо наношу макияж.

— Все эти румяна и пудры — только антураж, в какой-то момент они становятся бесполезными, — ответил он. — Даже хорошо, что вы не умеете ими пользоваться.

Он замолчал, я тоже молчала, не зная, что сказать. Затем он неожиданно произнес:

— Я думаю, что городские девушки все на одно лицо. И приторные, как конфеты в красиво оформленной коробке. Лучше я женюсь на вас.

— Что-что? — я чуть не поперхнулась от его предложения.

— Тем более что вы уже в белом в платье, — добавил он и широко улыбнулся, обнажив ровные квадратные зубы.

Я отстранилась от него, и голова у меня закружилась. Оставив Джока, я поспешила присоединиться к Дос. Она сидела за покрытым белоснежной скатертью столом и внимательно посмотрела на меня, когда я подошла.

— А он ничего, — заметила она серьезно, опершись подбородком на руку.

— Ты потанцуй с ним, он мне все нервы истрепал.

— Меня он вообще даже не заметил. — Она поставила на стол бокал с коктейлем.

— Откуда ты знаешь?

— Нет, ну ты такая недотепа, Берил. — Она рассмеялась.

— А почему нет? — Я уставилась на нее. — Вообще, все это очень глупо. Половина парней просто изнемогают от желания понравиться, а вторая ведет себя так, словно меня и нет, — смотрят куда-то вдаль поверх плеча. Ну, во всяком случае, те, у кого рост позволяет, — уточнила я с сарказмом.

— Извини, я только хотела подразнить тебя, — призналась она. — Я учту.

Я состроила гримасу и дернула надоевший воротник платья.

— Может, устроим перекур?

— Пошли. — Она кивнула. — Для меня это единственный шанс привлечь внимание хоть одного мужчины.

— Ты выглядишь отлично! — уверила я.

— На улице вместе с тобой я буду выглядеть еще лучше, — съязвила она.

Мы вышли. Было темно — такая глубокая, непроглядная темнота бывает только в Африке. Она точно заворачивает тебя в толстое одеяло — ни проблеска света. Я глубоко вздохнула, ощутив запах эвкалипта и заодно — вечную пыль, неизменную нашу спутницу. Затем прошлась по тускло освещенной веранде. В небольшом парке на другой стороне улицы на гладкой, размазанной, точно кондитерская помадка, глине недавно высадили аллею из эвкалиптов, и их аромат особенно ощущался ночью. Найроби отчаянно старался обустроить царившую здесь прежде пустоту, но гораздо более пространная и безграничная бездна, открывавшаяся за пределами города, то и дело напоминала о себе отдаленными дикими звуками, грозя все поглотить и уничтожить. Именно это больше всего привлекало меня в Африке — нетронутая дикость, соседствующая с цивилизацией. И я надеялась, что так будет всегда. Прогуливаясь по террасе, я почти физически ощущала, как темнота притягивает, зазывает меня в холодные, смертельные объятия, как она касается моего тела, скользит по коже.

— Мне кажется, вы похожи на Диану-охотницу.

Голос, раздавшийся с улицы, заставил меня обернуться. Передо мной стоял высокий джентльмен в прекрасно сшитом белом костюме.

— Что-что, простите? — растерянно переспросила я.

— Вы похожи на римскую богиню Диану, — пояснил он.

В руке он держал достаточно объемную бутыль с вином.

«Странно, он, наверное, пьяный», — подумала я. Но все-таки его замечание доставило мне удовольствие.

— Позвольте представиться. Финч Хаттон. — Он улыбнулся, и его лицо вдруг показалось мне восхитительным, по крайней мере в темноте. — Я — ваш Вирбий.

— Это тоже из римской мифологии? — уточнила я.

— Абсолютно верно.

Чуть склонив голову, он внимательно посмотрел на меня. Я сразу заметила, что он был, в отличие от остальных, выше меня ростом.

— Похоже, у вас здесь вечеринка, — заметил он.

— Да, так и есть, — подтвердила я и кивнула на отель. — Я на ней главная героиня.

— Свадебное торжество?

— Нет, первый выход в свет, — улыбнулась я.

— Что ж, это неплохо. — Он кивнул. — Никогда не выходите замуж. Дианы замуж не выходят. Как правило.

Он сделал шаг вперед. Теперь я могла лучше разглядеть его лицо, скрытое тенью от шляпы. Глаза были большие, но припухшие, скулы высокие, нос прямой и ровный.

— А вы вообще готовы встретиться с обществом? — спросил он.

— Не уверена. Никто не знает, когда действительно становишься взрослым.

Со стороны отеля появилась еще одна фигура — она явно направлялась к нам. По манерам было видно, что это благородный джентльмен. Когда он подошел ближе, я увидела гладко расчесанные рыжие волосы, — он был без шляпы, — и густые усы.

— Наконец-то, Денис, — сказал он, глубоко вздохнув. — Я устал догонять тебя.

Затем он взглянул на меня и представился:

— Беркли Коул, к вашим услугам.

— Берил Клаттербак, — откликнулась я.

— Дочка Клатта? — Он внимательно посмотрел на меня. — Да, точно, очень похожа. Я знаю вашего отца по скачкам. Редко встретишь того, кто бы разбирался в лошадях лучше, чем он.

— Мы с мисс Клаттербак как раз обсуждаем опасности брака.

— Ты просто пьян, Денис, — усмехнулся Беркли и, повернувшись ко мне, предупредил: — Не позволяйте ему пугать вас.

— Да я нисколько не испугалась, — ответила я уверенно.

— Ты слышал? — спросил Денис. Он поднес бутылку ко рту, отпил из горлышка, смахнув ладонью пролившиеся капли.

— Вы где-нибудь видели такие звезды, как здесь? — продолжил через мгновение. — Вряд ли. Таких не увидишь нигде в мире.

В самом деле, небо над нами переливалось, точно драгоценные украшения в ларце. В бархатном черном небе ослепительные звезды слегка покачивались, казалось, вот-вот они сорвутся с высоты и упадут прямо нам в руки. И хотя я никуда не выезжала с фермы и не видела, как выглядит ночное небо в других местах, я сразу поверила Денису, что ничего прекраснее не существует. В этот момент мне казалось, я поверю всему, что он скажет, я полностью доверяла ему, несмотря на то что мы встретились несколько минут назад. Что-то было в нем такое, что сразу располагало и притягивало.

— Вы знаете Китса? — спросил он после паузы и, заметив, что я сконфузилась, пояснил: — Это поэт.

— О нет, я плохо разбираюсь в поэзии, — ответила я быстро.

— Беркли, прочти нам что-нибудь о звездах, ты помнишь? — попросил Денис.

— О звездах… — Беркли раздумывал. — Может быть, Шелли:

— «Целуй его так, чтоб померк он в бреду…» — повторил Денис задумчиво. — По-моему, это лучшая строчка, и Беркли так трепетно прочел ее.

— Да, замечательно, — согласилась я. Не то, чтобы отец не читал мне классику. Читал — и не один раз, сидя у камина вечерами. Но это очень напоминало школу, и мне не нравилось. Сейчас же прочитанные под звездным ночным небом строфы показались мне песней, словно они слетали свысока из непокоренных, недоступных высей, точно бескрайнее пространство, волновавшее меня, доносило их, и они западали в душу. Еще не успели рассеяться в темноте бессмертные строки Шелли, как Денис начал цитировать что-то еще.

Он произносил тихо, как будто читал для себя:

Он читал без всякого напряжения, естественно, как говорил. Такой манере невозможно научиться, сколько ни старайся. Я сразу почувствовала это, хотя и не была знатоком поэзии.

— Это снова Шелли? — спросила я.

— Нет, Уитмен. — Он улыбнулся.

— Мне должно быть стыдно, наверное, что я не знаю ни строчки из него. — Я снова пожала плечами. — Я говорила вам, что плохо знаю поэзию. И уж тем более не умею декламировать.

— Тут нужна практика, и ничего более, — ответил он невозмутимо. — Если вы хотите научиться, надо практиковаться каждый день, и все. Принимайте поэзию регулярно, — пошутил он.

— Как хинин от малярии, — поддержал его Беркли. — При этом очень полезно добавить немного шампанского. Я не совсем еще понял, что это такое, Африка, но ясно одно — шампанское тут просто необходимо. Для настроения.

Без всяких церемоний Денис нахлобучил на меня свою шляпу, и они неторопливо пошли по улице. Я неотрывно смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом. Возможно, они направлялись на другую вечеринку или в конюшню, где их ожидали великолепные белые скакуны, которые унесут обоих рыцарей в волшебную страну, откуда они явно прибыли. Я готова была поверить и в ковер-самолет, и еще бог знает во что, чем обычно заканчиваются сказки. Они были прекрасны, и они исчезли.

Едва я вернулась в зал, Эмма спросила меня:

— Ты пьяна?

— Может быть.

Она недовольно поджала губы, хотела мне что-то сказать, но промолчала и отошла, увидев, что ко мне направляется Джок.

— Где вы были? — спросил он, взяв меня за руку. — Я вас везде искал.

Вместо ответа я взяла у него из рук бокал шампанского, который он держал, и выпила его залпом. Должно быть, это было впечатляюще. Но в голове у меня еще звучали стихи, рифмы мерцали, как голубоватые отблески звезд на небе. Перед глазами — два прекрасных джентльмена в белоснежных костюмах на фоне необжитой окраины. И ошеломительная радость открытия того, что мир намного больше, чем я себе представляла до сих пор, а также предчувствия чего-то замечательного, великого, что обязательно случится в моей жизни. Смутное ощущение, что все происходящее — это только начало какого-то нового пути, предвестие перемен, которые еще не очевидны, но неизбежны. Они уже здесь, но о них предупреждает только легкое покалывание на языке от прохладного шампанского. «Будущее само заставит принять его», — Беркли Коул сказал что-то в этом роде.

— А давайте-ка еще выпьем, — предложила я Джоку, подняв бокал. И, не дождавшись его ответа, направилась к бару. — А вы любите поэзию? — спросила небрежно по пути.

Глава 11

Спустя несколько недель мы с отцом стояли на платформе Кампи-я-Мото недалеко от нашей фермы и поджидали поезд из Найроби. Когда поезд прибыл, мотор громко фыркнул, выпустив облако пара, — он был похож на усталого дракона, вернувшегося домой после поединка. Дым вырывался из-под колес, клубами поднимался в небо, паровоз кряхтел и поскрипывал, пока полдюжины человек суетились около двух товарных вагонов, устанавливая деревянный помост. Поезд доставил с соревнований шесть наших лошадей — они участвовали в скачках в городе на приз Терф Клуба. Мы послали туда Кэма, Бара Первого и моего Пегаса. Кэм выиграл кубок и получил приз — сто фунтов. Нам было чему радоваться, но, к моему удивлению, пока мы ждали поезд, и потом, пока поджидали Эмму, заехавшую навестить Хадсонов, отец был не настроен говорить об успехе. Он все время порывался поговорить со мной о Джоке.

— Но он хотя бы немного тебе симпатичен? — спрашивал он, все время поглядывая на холм, залитый солнечным светом.

— Ну, он так, ничего. — Я пожала плечами. — С работой на ферме справится.

— Да, это верно. — Отец помолчал, прикусив губу, затем осторожно сообщил: — У него насчет тебя серьезные намерения.

— Что? — Я резко повернулась к нему. — Мы с ним только что познакомились.

Отец только криво усмехнулся.

— Я еще не слышал, чтобы это служило препятствием для брака.

— Просто удивительно, как всем не терпится поскорее пристроить меня замуж, — заметила я с подозрением. — Мне кажется, я еще не созрела для этого.

— Ну, не совсем. — Он вздохнул. — Большинство девушек твоего возраста просто мечтают иметь семью, дом. Я полагаю, рано или поздно тебе тоже захочется, чтобы о тебе позаботились, — надежное плечо — опора в жизни. Разве нет?

— Зачем? У нас и так все хорошо, — ответила я недоуменно. Отец не успел ответить — с холма послышался пронзительный звук клаксона и позвякивание багги — небольшого кабриолета с мотором, — за рулем которого сидела Эмма. Кабриолет подбрасывало на каждой кочке, и Эмму смешно раскачивало из стороны в сторону. В конце концов она подъехала к нам и тут же напала на меня.

— А где твоя шляпа, Берил? — спросила она недовольно. — У тебя все лицо будет в веснушках от солнца.

Я ожидала, что наш успех в Найроби поднимет отцу настроение, но за ужином он, напротив, был молчалив. Я видела, что он сосредоточен на собственных невеселых мыслях. Тогда вперед выступила Эмма. Ее раздражение вызвал суп — жидкий бульон из палтуса с картофелем и редкими колечками лука.

— Здесь вообще нет рыбы, тебе не кажется, Чарльз? — спросила она, отодвинув тарелку. — Камото! — позвала она слугу. — Подойди сюда.

Тот появился бесшумно, в белом кителе и бархатной феске на голове.

— Немедленно унеси все это, — скомандовала Эмма.

— И что мы будем есть? — осведомился отец, жестом останавливая смущенного Камото. — Хлеб с маслом? Оставь его в покое, Эмма.

— Сейчас тебя волнует, что я делаю? Но это забавно! — Она почти кричала.

— А что, собственно, происходит? — вмешалась я в недоумении. — В чем дело?

Отец нахмурился, было видно, что он переживает.

— Оставь нас, Камото, — попросил он.

— Может, и мне выйти с ним? — осведомилась я, когда за слугой закрылась дверь. Мне не хотелось слушать, как они ругаются. Отец молчал, затем произнес мрачно:

— Это все проклятый рупий. — Он сжал руки в кулаки. — Вчера я лег спать, имея пятьсот тысяч, а сегодня у меня всего семь тысяч с половиной. И еще восемь процентов по кредиту. На этот раз мне не выкрутиться.

— Он собирается поехать в Кейптаун работать тренером, — сообщила Эмма холодно, — С фермой покончено.

— Что? — переспросила я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. — Как покончено?

— Заниматься фермерством, Берил, — это все равно что играть в азартную игру, очень высокий риск, — произнес отец. — Так всегда было. Ничего нового.

— А в Кейптауне, там не азартная игра? — спросила я и встряхнула головой, не в силах осознать толком, что только что услышала.

— Они там любят лошадей, — ответил он. — Я смогу начать все сначала. Возможно, перемена пойдет всем на пользу, все сложится удачно.

— Да, да, удачно, — повторила я подавленно.

Вечером в своей комнате я приглушила лампу и долго лежала неподвижно, переживая случившуюся катастрофу. Бесформенные серые тени плыли по стенам и потолку, черные африканские маски на стенах и чучела животных, казалось, шевелились, оживая в полутьме. Я следила за ними взглядом, а голова у меня просто шла кругом — я не могла смириться с тем, что моя жизнь — целая жизнь! — так быстротечно ускользает от меня. Казалось бы, все было по-прежнему, — пока. В конюшнях стояли лошади. Не просто лошади — восемьдесят пять отборных особей чистейших кровей, приносивших призы на скачках и составивших моему отцу высочайшую репутацию. Завтра утром все будет как обычно. Зазвонит колокол на конюшне, извещая о начале дня. Лошади проснутся в денниках, и им принесут корм. Мельница будет крутиться и молоть зерно. Все будет привычно. А на самом деле… На самом деле, оказывается, ничего этого больше нет. Наша ферма превратилась в призрак. Мы живем на ферме-призраке. Столкнуться с этим было ужасно.

Когда в черном ночном небе появилась луна, и ее желтоватый свет, пробиваясь между ветвями раскидистого камфарного дерева, растущего у моей хижины, проник ко мне в комнату, осветив нехитрое убранство внутри, я вдруг поняла, что мне нужно делать. Я встала, надела брюки, мокасины, рубашку с длинным рукавом и, никого не предупреждая, как водится, вылезла через окно и отправилась к кипсигам. Я знала, что, как обычно в полнолуние, в деревне должно состояться ритуальное действо — танец на окраине леса, в котором примут участие все молодые мужчины и женщины племени. Мне было жарко от мыслей об отце и о нашей ферме. Мы бежали с Буллером, настороженно оглядываясь и прислушиваясь: не затаилась ли поблизости опасность. Прохладная ночь охладила меня и успокоила немного. А перед глазами — лицо отца. Я заглянула к нему в конторку вечером. Он сидел за столом, просматривая список возможных покупателей — кому и каких лошадей продать. Тот факт, что бороться дальше бессмысленно, заставил его ссутулиться, около глаз появились новые глубокие морщины.

— А что Эмма, — спросила я негромко. — Она поедет с тобой в Кейптаун?

— Да, конечно, — ответил он.

— А я? Я поеду? — спросила я с замиранием сердца.

— Если ты хочешь. — Он пожал плечами.

Я вдруг почувствовала, как у меня мурашки пробежали по телу.

— А что, собственно, еще я могу делать в этой ситуации? — спросила я совсем тихо.

— Ты можешь остаться здесь и начать собственную, отдельную жизнь, — ответил отец. — Стать женой фермера.

— Выйти за Джока?! — выпалила я неожиданно.

— Да, он готов обосноваться здесь, и он к тебе явно неравнодушен. Он и не скрывает.

— Но мне только шестнадцать! — с отчаянием возразила я.

— Ну хорошо. — Отец пожал плечами. — Никто же тебя не заставляет. Если хочешь, поедем с нами, начнем все с начала, работая на хозяина.

Он снова углубился в списки, опустив голову. Я некоторое время молча смотрела на его голову, на светлую кожу, просвечивавшую под поредевшими каштановыми волосами. Мне показалось, или он в самом деле старался отстраниться от меня. Он сказал, что мне решать, но в то же время я почувствовала, его не особенно порадует мое присутствие в Кейптауне.

— Эмма не хочет, чтобы я ехала? — догадалась я.

— Честно, Берил! — Он отодвинул листы с фамилиями и взглянул на меня раздраженно. — У меня так много дел. Сейчас не до тебя.

— Что ж, ясно.

Я вернулась в постель. Но сон не шел — я не могла избавиться от тревожных мыслей. Возможно, отец и в самом деле был слишком погружен в себя и занят решением своих проблем. Его угнетал выбор, который ему пришлось сделать, и тут действительно не во мне дело. Однако это переворачивало вверх дном и мою собственную жизнь, вынуждая и меня сделать выбор, который, как я надеялась, мне никогда не придется делать.

Я прошла только полдороги, а до меня уже донеслись звуки ритуального танца. Барабаны сотрясали воздух, земля под ногами гудела. Казалось, какое-то огромное, страшное существо пробирается в недрах холма и все вокруг ходит ходуном. Дым ритуальных костров поднимался кольцами, и за его завесой то и дело вспыхивали яркие языки пламени. Добравшись до вершины, я увидела танцоров, двигающихся вокруг костра, и плотное кольцо зрителей вокруг. Там собрались те, кто был слишком юн, — чтобы участвовать в танце, либо уже слишком стар. В середине кольца зрителей полыхал костер — от него струился жар, смешанный с обычным запахом паленых сучьев и травы. Мерцали красноватые отблески и освещали раскрашенные лица танцующих. Гладко выбритые головы женщин были украшены нитками бус. Бесчисленные разноцветные ожерелья висели на шее, переливались и позвякивали при каждом движении. Словно крылья птиц, они вздымались вверх и снова падали на одежду, сшитую из узких полосок кожи. Все эти женщины были примерно моего возраста, но в своих одеяниях они казались намного взрослее. Казалось, им известны какие-то тайны, которые мне никогда не суждено узнать.

Здесь же я увидела несколько празднично одетых молодых мужчин. Их наряд украшали длинные белые шкуры, завязанные на талии. В танце шкуры равномерно раскачивались на бедрах, и пятна на них поблескивали, как глаза настоящего леопарда. Танцоры ритмично переставляли ноги, и при каждом шаге шкуры вздымались, точно спина пробирающегося украдкой дикого зверя, и снова беззвучно опускались, как будто зверь лег в засаду. Вождь племени откинул голову назад и издал хриплый звук, похожий на карканье. Мужчины следом за ним повторили призыв. Им немедленно откликнулись женщины. Так повторялось несколько раз. Воинственный призыв — высокий, вибрирующий окрик, устремленный в ночное небо. Отблески света то и дело выхватывали из темноты потные лица танцующих. Бой барабанов стал оглушительным. Я почувствовала, что сердце у меня отчаянно колотится. Казалось, оно готово вырваться из груди. Все мое существо невольно устремилось за все убыстряющимся ритмом танца, за повторяющимися призывами и окриками — обряд постепенно превращался в огромное мистическое колесо, которое раскручивалось передо мной и увлекало куда-то так, что захватывало дух. Когда же действо достигло высшей точки напряжения и эмоции захлестнули меня, я увидела Киби.

Детьми мы с ним ни разу не пропустили этот обряд. Занимали места поближе к костру заранее, чтобы лучше видеть. Сидели до самого конца, а затем шли домой через лес, обсуждая танцующих. Я помню, как Киби со знанием дела рассуждал о том, что тот-то мог бы двигаться более грациозно, а другой — выказать куда больше страсти. Теперь мы редко виделись с ним, почти не оставались наедине, и мне трудно было вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали так же непринужденно, как раньше.

В этот вечер на празднике я вдруг увидела, как повзрослел Киби, как он изменился. Вспышка пламени осветила его на мгновение — и я изумилась. Теперь вместо своей обычной шуки он носил другое одеяние, завязанное узлом высоко на плече и перетянутое ремнем на талии. Ноги на лодыжках украшены длинными белыми полосками, нарезанными из шкуры обезьян, а вокруг шеи потрясающее ожерелье — вычищенный коготь льва. Киби стоял неподалеку от меня. На фоне отблесков пламени я видела его профиль, который и прежде был привлекательным, но сейчас приобрел поистине царственное благородство. Некоторое время Киби не смотрел на меня. Затем, почувствовав мой взгляд, обернулся. Наши взгляды пресеклись, — между нами танцевало пламя и его соплеменники, — и мое сердце вздрогнуло. Я поняла: он больше не был начинающим неуверенным юношей. Он стал воином. Он стал мужчиной.

Я отвернулась и вышла из круга, чувствуя обиду. Да, мы больше не общались так доверительно и часто, как раньше, но мне трудно было смириться, что столь важное событие в жизни Киби произошло не то что без моего участия — я даже и не слышала об этом.

Я огляделась, ища взглядом Буллера — пора было возвращаться на ферму. Но его нигде не было. Тем не менее я все равно пошла назад и уже достигла ограды, когда услышала за спиной голос Киби. Я опустила голову, раздумывая, — желтоватые блики лунного света скользили по траве. Даже если я побегу, он меня догонит, это точно. И я обернулась.

— Я слышал, твой отец уезжает из Нджоро? — спросил Киби, приблизившись. — Это правда?

— Да, едет в Кейптаун, — кивнула я сдержанно. Мне не хотелось рассказывать ему о денежных затруднениях, это казалось мне унизительным.

— Ну, я слышал, там знают толк в разведении лошадей, — произнес он.

— Я вижу, ты стал мораном, — заметила я, лишь бы сменить тему. — Выглядишь отлично.

В отблесках лунного света было хорошо видно, как его лицо засветилось от гордости. Но все же я не могла не заметить явное смущение — ему уже было не так легко общаться со мной, как раньше.

— А ты что будешь делать? — спросил он осторожно.

— Пока не знаю, — ответила я и тут же сообщила: — Мне сделали предложение выйти замуж.

Я надеялась, что моя новость вызовет у него удивление, а может быть, даже ревность, но он только равнодушно пожал плечами, как будто соглашаясь: «Ну конечно, а что еще?» — а затем произнес избитую местную фразу, которую я слышала прежде не раз. Что-то вроде «обновка — хорошо, лишь бы не жала».

— А ты готовишься к женитьбе? — спросила я со скрытым вызовом. Мне не понравился его снисходительный, самоуверенный тон. Он рассуждал так, как будто ему было абсолютно все понятно про меня и мою жизнь.

— А почему нет? — Он снова пожал плечами. — Но сначала мне надо узнать мир, попутешествовать. Сидеть на одном месте в деревне — это не по мне.

— Познать мир — это сильно сказано, — удивилась я. — Мир большой. Ты знаешь, куда ты отправишься?

— Отец рассказывал мне о многих местах, которые он посетил, — ответил Киби с грустью. — Можно пойти на север до самого Китале или на юг, в Арушу, а затем спуститься на равнину. Я думаю, я начну с тех мест, которые он посетил когда-то.

Киби замолчал. Он смотрел перед собой в задумчивости. Я вдруг подумала: последние шаги на этой земле арап Майна сделал далеко от родных мест. И не туда ли решил направиться Киби?

— Ты все еще не отказался от мысли найти того солдата, который убил твоего отца? — спросила я осторожно.

— Это не исключено, — ответил он. — А скорее, я хочу узнать разницу между мечтами подростка и обязанностями взрослого мужчины. Во всяком случае, — он помедлил, — когда я женюсь, мой отец продолжит жизнь в моих сыновьях.

Он говорил уверенно, даже высокомерно. Это задело меня, захотелось поставить его на место.

— Мужчина, который хочет жениться на мне, сильный и богатый, — сообщила я с вызовом. — Он живет недалеко от нашей фермы. Он построил дом за три дня.

— Настоящий дом или хижину? — поинтересовался он с иронией.

— Настоящий дом, — уверила я. — С красивой покатой крышей, покрытой черепицей, и окнами из настоящего стекла.

Киби потупился, о чем-то размышляя. Я внутренне торжествовала — наконец-то мне удалось произвести на него впечатление!

— Построил за три дня? — переспросил он наконец. — И для чего так торопиться? В этом нет мудрости. Такой дом долго не простоит.

— Но ты же его даже не видел! — воскликнула я с негодованием.

— А какое это имеет значение? — спокойно возразил он. — Будь моя воля, я бы попросил его построить для тебя другое жилье, понадежней, поаккуратнее.

Он повернулся и направился в деревню. Пройдя несколько шагов, остановился, обернулся и, взглянув на меня, сказал:

— Кстати, ты должна это знать: я теперь морани, и у меня новое имя. Я — арап Рута.

Всю дорогу домой я внутренне спорила с ним, придумывая, как бы мне покрепче его уязвить. Как бы так принизить, чтобы он не воображал из себя невесть что. Тоже мне арап Рута нашелся! Я знала его, когда он был ростом с кабанчика. С чего это он вдруг так поумнел, стал таким мудрым, всезнающим? После одной ночной церемонии? После того как острый нож коснулся его крайней плоти, а потом ему дали выпить чашку свернувшейся бычьей крови? И всего-то?! Мысли роились в моей голове, но точно я знала только одно: если бы этот арап Рута хотя бы на мгновение заподозрил, как я боюсь всего, что вот-вот случится со мной и с фермой, я бы просто умерла от стыда. Я очень надеялась, что он не догадался.

Я действительно испытывала нешуточный страх.

Более того, я была в смятении. Мне представлялось, Кейптаун — это бог знает где, на краю света. Отец будет там очень занят, ему придется изрядно попотеть, чтобы понравиться новым хозяевам. Я могла бы отправиться с ним и постараться не мешать, занимаясь домашним хозяйством с Эммой. Но что это будет за жизнь?!

Еще одним вариантом, над которым я думала, была Англия. Можно было бы вернуться туда, но… Но это уже была бы не я, а совсем другая девушка. Можно было бы написать письмо матери и спросить, не примет ли она меня. Но я совсем не помнила Англии. Она представлялась мне чем-то еще более далеким и чуждым, чем Кейптаун. К тому же мать за все прошедшие годы не прислала мне ни одного письма — она никак не пыталась наладить со мной контакт. Словно вычеркнула меня из жизни. Попросить у нее помощи теперь — это означало обречь себя на унижение, снова вернуться к давно забытым переживаниям. Нет, я совсем этого не хотела. Что же оставалось? Только Джок. Выйти за него замуж. Что я знала о семейной жизни — ничего толком. Единственный счастливый брак, который я видела, — это союз лорда Деламера и леди Флоренс, хотя нельзя сказать, что я очень следила за их жизнью. Ферма, лошади — это казалось мне более достойным занятием на всю жизнь. Мне никогда не приходила в голову мысль, что однажды все это может раствориться, просто исчезнуть в один миг. У меня также не существовало ни малейшего представления о том, чем я привлекла Джока, кроме того, что умела неплохо охотиться и, в общем, недурно выглядела. Однако выйти за него замуж означало остаться здесь, в Нджоро, каждое утро просыпаться и видеть все те же затянутые предутренней дымкой холмы на горизонте, жить так, как я привыкла жить. Может быть, Джок просто нафантазировал себе, что он в меня влюблен? Смогу ли я его полюбить? Перспектива представлялась мне нерадостной. Яркий, полный надежд мир вдруг померк в одночасье. И особенно было обидно, что в то время, когда мои надежды рушились, у арапа Руты все получалось именно так, как он когда-то себе представлял. Почти десять лет мы соревновались, кто лучше, старались быть бесстрашными, стремились к идеалу. Эти игры подготовили Руту ко взрослой жизни и, как я думала, должны были подготовить и меня. Правда, риски умножились, и делать выбор стало труднее, хотя, по сути, ничего не изменилось. Научиться прыгать можно только прыгая, верно? Одного взгляда на Руту было достаточно, чтобы понять, что он повзрослел. Но это же в полной мере относилось и ко мне. Надо учиться жить по-новому.

Всю ночь я репетировала в своей хижине, стараясь придать своему голосу твердость и уверенность, а утром сообщила отцу, что намерена остаться в Нджоро.

— Что ж, хорошо, — ответил он и внимательно посмотрел на меня. — Я думаю, это лучшее решение. Джок разумный парень, он не боится грязной работы. Я уверен, что он о тебе позаботится.

— Я и сама могу о себе позаботиться, — выпалила я. Сердце мое бешено колотилось, кровь стучала в ушах. Мне пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух, прежде чем задать следующий вопрос.

— Можно я оставлю Пегаса себе? — спросила я, затаив дыхание.

— Это твоя лошадь, ты заработала ее, — ответил отец. — У меня нет никакого права отбирать его у тебя.

Он встал из-за стола, чтобы налить себе виски. Крепкий запах напитка — смесь прелых листьев и торфа — ударил в нос.

— Налей мне тоже, — неожиданно попросила я.

— Может быть, тебе лучше принести воды. — Он посмотрел на меня с удивлением.

— Нет. — Я резко мотнула головой.

— Что ж, хорошо, — согласился он. — Я полагаю, это ты тоже заработала.

Он протянул мне круглый бокал, и мы молча сидели друг напротив друга, глядя, как заходит солнце. Я уже пробовала вино и шампанское, но виски — это было нечто иное. Я сразу почувствовала себя как будто взрослее.

— Мы жили здесь неплохо, как ты считаешь? — наконец спросил он. Я только кивнула. Я не могла найти подходящих слов, чтобы выразить то, что я чувствовала. Я молча смотрела в бокал, чувствуя, как от виски у меня все полыхает внутри.

Глава 12

Едва я сказала Джоку «да», события закрутились с ошеломляющей скоростью. Очень быстро заказали свадебные наряды, договорились со священником. Приглашения разослали кому только возможно — близким и дальним знакомым. Эмма ловко управляла всем. С первой же секунды у нее не было сомнений, какое платье сшить. По ее мнению, это обязательно должен был быть атлас цвета слоновой кости, украшенный жемчугом и вышитыми розочками. И обязательно свадебный букет с чертополохом. Все это Эмма навязала мне в приказном порядке, но так как собственного мнения у меня не было — я согласилась. Ко всему прилагались обязательный венок из цветов апельсина, длинная прозрачная фата и туфельки, настолько тоненькие, почти игрушечные, что мне казалось, они и дня не проживут. Вскоре стали поступать и подарки к торжеству: серебряная подставка для пирожных, украшенный филигранью держатель для салфеток, ваза из шлифованного стека, денежные чеки, выписанные на мистера и миссис Первс. Все это аккуратно собиралось в одной части дома, тогда как вещи, которые отец и Эмма собирались взять с собой в Кейптаун, упаковывались и переносились в другую. Невыносимо грустно былосмотреть, как ферма исчезает на глазах, как, впрочем, и все мои планы на будущее. И оттого, что я понимала, что по-другому быть не может, легче не становилось.

За все это время лихорадочных приготовлений и перестановок мы с Джоком виделись всего несколько минут, не больше. Когда же мы оставались наедине, он хватал меня за руки, прижимал их к сердцу и постоянно твердил, что очень счастлив. Он все время рассказывал, как мы преобразуем ферму, как она расширится, расцветет. Он был настроен невероятно амбициозно. Богатство, благосостояние — рядом, только руку протяни, обещал он. Надо признать, его заверения произвели на меня впечатление, мне хотелось верить ему. В самом деле, разве наша ферма не начиналась когда-то с нуля? Так же и новая ферма, наивно думала я, разрастется и станет прекрасной, такой же, как та, которая почти исчезла теперь. Мне ничего не оставалось, как верить в прекрасное будущее, а заодно и в то, что я смогу привыкнуть к Джоку, возможно, даже его полюбить.

— Однако ты быстро согласилась. — Дос аж присела, когда я сообщила ей новость о замужестве. — Помнится, ты жаловалась, что он тебя раздражает.

— Ну, это и сейчас никуда не делось, — призналась я. — Немножко. Но я стараюсь не поддаваться эмоциям.

— Что поделаешь? — Она вздохнула. — А какой у нас выбор? И я стану женой фермера, куда я денусь? По крайней мере, он не размазня, а бравый парень.

— А как ты считаешь, это нормально, что я… — запнувшись, я обдумывала, как выразиться яснее. — Ну, не схожу по нему с ума, что ли?

— Ну, это еще впереди, глупенькая, — отмахнулась Дос и тут же уточнила: — Возможно. А возможно, и нет. Тогда ты просто позволишь ему заботиться о тебе и останешься при своих настоящих чувствах. Даже если бы твой отец не уезжал в Кейптаун, он бы не смог содержать тебя и заботиться о тебе вечно. Кстати, — она усмехнулась, — мой твердит мне то же самое. Всякий раз, когда найдет подходящий случай.

Мы с Джоком обвенчались в октябре, в День всех святых. Это была среда, ослепительно-солнечный день, до моего семнадцатого дня рождения оставалось ровно две недели. Официально вступать в брак разрешалось с восемнадцати, но мой отец считал, что мне незачем дожидаться этого возраста — я уже достаточно взрослая. Я вошла в церковь под руку с отцом и неотрывно смотрела на Джока — как будто собиралась вступить с ним не в брак, а в противоборство. На самом деле это помогало мне сохранять равновесие и хотя бы тень уверенности в себе. Во всяком случае, это помогало, пока я наконец не подошла к нему и священнику, стоявшему рядом в мантии с высоким накрахмаленным воротником. И тут мое сердце, точно сорвавшись с привязи, понеслось вскачь. Оно колотилось так сильно, что мне казалось, все вокруг слышат его глухие отчаянные удары. Все вокруг догадываются, даже знаю наверняка, что я вовсе не люблю этого человека, — напротив, я даже не испытываю к нему симпатии. Однако любовь обманчива — мне это было тоже хорошо известно. Она не принесла ничего хорошего моему отцу, ни в браке с матерью, ни с Эммой. Может быть, если выйти замуж по расчету, опираясь не на чувства, а на здравый смысл, моя судьба сложится удачнее, чем вышло у них? Мне ничего не оставалось, как уповать на подобный исход, и, схватив Джока за руку и выслушав все долгие слова, приличествующие случаю из уст священника, я едва слышно вздохнула:

— Да, я согласна.

Джок пригласил на свадьбу своего товарища по полку, капитана Лэвендера. Он был высокий и симпатичный — с блестящими яркими глазами и светлыми волосами с рыжим отливом. Они вздымались горой, а несколько завитков опускались на лоб. Именно Лэвендер сел за руль желтого «бугатти» Джока, чтобы отвезти нас из церкви в отель «Норфолк», где был забронирован зал для торжества. Он гнал по улицам Найроби, почти не притормаживая, так что меня подбрасывало на заднем сиденье, и я набила себе синяков, постоянно натыкаясь на плотно сжатые колени Джока. «Ну, это же хорошо, что он такой сильный, крепкий, — уговаривала я себя. — Он сможет поддержать меня, защитить, когда отец уедет». Я убеждала себя в этом, не позволяя сомнениям взять верх, — и когда мы вышли из машины, и когда поднимались по деревянным ступеням в отель. Увидев мое платье и фату, все нас приветствовали, улыбались нам. Репортеры снимали нашу пару для газет и вообще на память…

Сотня приглашенных гостей собралась в большой, празднично украшенной столовой. Моя свадьба вообще заставила всю округу встрепенуться. Бывшие солдаты, ставшие фермерами, затем опять солдатами, а затем опять фермерами, — таких было большинство. Конечно, Ди был среди них. Вечно всклоченная шевелюра прижата военным шлемом, на поясе — ножны с наградным оружием. Они звякнули о стену, когда Ди наклонился, чтобы поцеловать меня. Он вручил мне чек на солидную сумму, поздравил, тут же сочувственно заметил, что если мне когда-либо понадобится его помощь или поддержка, я всегда смогу на него рассчитывать. Его обещание очень тронуло меня и придало мне уверенности. Я переходила от гостя к гостю, принимая поздравления, волоча за собой нескончаемые метры кружева и атласа, и мне стало как-то легче и уютнее. Во всяком случае, я ни разу не споткнулась.

На столе в серебряной посуде красовался неизменный для всех английских празднеств стейк в ванильном соусе, с поблескивающими на нем кусочками запеченных картофелин и кружочками лука. Отец не поскупился на шампанское, и я пила столько, сколько хочется, не пропуская ни одного тоста. Когда начался бал и сначала Ди, а затем другие фермеры, которым удалось улизнуть от жен, приглашали меня на тур вальса, я чувствовала, что ноги плохо слушаются меня и я едва ли не волочусь по паркету за партнером. В конце концов очередь дошла до отца. Он старался держаться молодцом в этот вечер, но грусть, которую он тщательно скрывал, проскальзывала в каждом слове и жесте. Длинные глубокие морщины залегли у него вокруг рта, в глазах читались усталость и отчужденность.

— Ты счастлива? — спросил он меня негромко.

— Да. — Я кивнула, глядя ему в плечо, и только сильнее сжала его руку.

Спустя несколько часов празднество закончилось, и капитан Лэвендер все так же лихо отвез нас с Джоком в Матайга-клуб, где нас ожидала квадратная комната с одним маленьким светильником, но широкой кроватью, обитой шенилом. С самой нашей помолвки у нас с Джоком не было свободной минуты, чтобы получше узнать друг друга. И сейчас, глядя, как его могучая тень плавно скользит по стенам, я спрашивала себя, как же все будет — как мы ляжем, что случится дальше? Я была пьяна и даже радовалась этому, надеясь, что все пройдет как нельзя лучше. Однако мое тело напряглось, когда он сильно дернул застежку на платье. Его язык, кисловатый от вина, как-то бессмысленно юлил у меня во рту. Я даже пыталась ему отвечать, как-то соответствовать тому, что происходило. Наклонившись, он прилип горячими губами к моей шее, хватая меня руками то там, то здесь. Мы опустились на постель. Это было даже забавно, когда он попытался раздвинуть мне ноги, но ему помешала длинная узкая юбка, а я отчаянно попыталась ему помочь, задирая ее. Мне стало ужасно смешно, и я расхохоталась, когда осознала, насколько это нелепо.

Что, собственно, я знала о сексе до этого момента? Ничего, кроме того, что видела, наблюдая за лошадьми в конюшне. А еще слушая рассказы Киби об играх подростков в темноте. Я не имела ни малейшего представления, что и как надо делать, чтобы получить удовольствие самой и доставить его мужчине. Но я абсолютно точно поняла, что что-то вдруг пошло не так. Джок был очень напорист — я чувствовала его упругий влажный член, касавшийся моей ноги, внутренней части бедра. Казалось, вот-вот все свершится. Но неожиданно, — я даже не успела понять, что, собственно, произошло, — он отпрянул от меня, скатился на постель рядом и закрыл глаза руками, словно его слепил свет, тогда как в комнате царила полутьма.

— Извини, — произнесла я в растерянности.

— Нет, нет, я просто устал, — ответил он сбивчиво. — Был трудный день. — После он приподнялся на локте и поцеловал меня в щеку, а затем отвернулся, уютно подложив подушку под голову. Мне оставалось только изучать его шею и плечи. Мозг у меня кипел. Что я сделала неправильно, в чем причина? Он обиделся, что я над ним посмеялась, точнее, посмеялась над нами? Пока я лежала и думала обо всем этом в полной оторопи, Джок уже захрапел. Как он мог спать в такой момент? Это же была наша брачная ночь! Да, это была моя брачная ночь, и — я осталась одна.

Я села на кровати. Освободилась от надоевшего платья, с ненавистью отбросив его ногой подальше. Затем встала, подошла к раковине. Стараясь не смотреть в зеркало, смыла с себя косметику, стерла липкую, противную помаду. Беззвучно ступая босыми ногами по ковру, вернулась в постель. Почти невесомая кружевная рубашка, — Эмма откопала ее в каком-то магазине, — немного охладила мое разгоряченное тело. Я вытянулась на постели рядом с Джоком — его широкая спина возвышалась горой под тонким одеялом. Казалось, во сне он стал еще больше и занимает слишком много места. Он сладко похрапывал, наслаждаясь своими, неведомыми мне снами, тогда как я лежала в темноте, не в силах заснуть.

На следующее утро мы сели на поезд и отправились в Момбасу. Там нам надлежало сесть на пароход, следовавший в Индию, где мы должны провести медовый месяц. Теперь я была Берил Первс. И… все еще девственница.

Глава 13

Воздух Бомбея кружил голову. Он был обильно сдобрен ароматами специй и заполнен вибрирующими звуками ситар^[12], на которых играли уличные музыканты. Белые домишки-бунгало выстроились линейкой, тесно примыкая друг к дружке. Обшарпанные ставни были всегда плотно закрыты в дневную жару, распахивались они только поздно вечером, когда солнце садилось в океан, а небосвод пламенел алыми и фиолетовыми всполохами. Мы остановились у родственников Джока — дяди и тети. Несколько домиков, соединенных вместе и огороженных стеной, приютились у подножия Малабарского холма. Сюда также съехались родители Джока и двое из его братьев — им не терпелось посмотреть на меня, так ли я хороша, как Джок меня расписывал. Я тоже не возражала познакомиться с ними поближе. Как-никак новая семья — точно приз, который случайно выиграл в лотерею. Пока мы плыли на пароходе, Джок рассказал мне историю о том, как его семья переехала в Индию из Эдинбурга, когда он был еще ребенком. Я с трудом запомнила все тонкости, кто чем владел и что кому продал. Когда я увидела его родственников, я сразу поняла, что это типичные шотландцы с легким индийским налетом. Розовощекие, скуластые, крепкие. Самой румяной из всех оказалась матушка Джока — просто розовый фламинго, завернутый в цветастый шелк. Длинные каштановые волосы она укладывала валиком вокруг головы — в яркой рыжине проглядывали седые пряди. Отец Джока, доктор Уильям, был едва ли не точной копией сына. Высокий, с могучими плечами и яркими голубыми глазами. Он все время подмигивал мне, чтобы я не чувствовала себя неловко. Тогда как его супруга засыпала меня вопросами, на которые я не успевала отвечать. Да, похоже, она и не ждала ответа.

— Ой, вы правда такая высокая, — все время твердила она, — Это как-то неестественно. Ты как считаешь, Уилл?

— Ну, я бы не сказал, что это неестественно, дорогая, — мягко возражал он, пристукивая башмаком по полу в конце каждой фразы. — По-моему, ты перебарщиваешь.

Однако в голосе его звучала явная неуверенность, и мне казалось, что он хочет сказать что-то еще, но сдерживается.

— Это только означает, что она здорова, мама, — заметил Джок и нервно потер мое колено.

— Ну, она же выросла на солнце, верно?

Эти разговоры несколько смутили меня, и когда мы с Джоком переодевались к ужину в отведенной нам комнате, я придирчиво взглянула на себя в большое зеркало, отражавшее меня в полный рост. Я не привыкла к платьям и чулкам, — я их просто не носила, — а уж тем более к босоножкам на высоком каблуке, которые вошли в моду. Чулки сидели на мне криво, нижнее белье, купленное в Найроби под руководством Эммы, натирало на талии и в подмышках. Я чувствовала себя чужой для всего этого. Словно какой-то пришелец.

— Не волнуйся, ты выглядишь прекрасно, — успокоил меня Джок и присел на кровать, поправляя подтяжки.

— Мне кажется, твоей маме я не понравилась, — заметила я, в сотый раз подтягивая чулки.

— Ей просто претит мысль, что нужно отпустить меня, — заверил он. — Так всегда со всеми мамочками.

Он говорил как-то легко, но слова его были мне неприятны и заставляли задуматься. Что, собственно, я знала обо всем этом?

— Она смотрит на меня свысока, я кажусь ей простушкой, — произнесла я, не оборачиваясь.

— Не глупи, — отмахнулся он. — Ты моя жена, этим все сказано.

Он встал и подошел ко мне. Взяв за руки, притянул к себе, успокаивая. Но как только он отошел, его слова потеряли всякий смысл. «Этим все сказано…» А что сказано? Мне трудно было понять, что это значит, — я была слишком юна, у меня не было достаточно жизненного опыта, чтобы с ходу ухватить значимость его замечания. Задавать вопросы я стеснялась. И боялась признаться, что просто боюсь будущего, боюсь, что не справлюсь с данными обещаниями. После ужина ночью я улеглась рядом с ним в постель и ждала. Я чувствовала себя одинокой, слабой, мне хотелось ласки, поддержки. Но Джок и не пошевелился. Осознав это, я ощутила разочарование — призрачная надежда, что все вот-вот наладится, умерла, оставив в сердце пустое промозглое место.

— Пожалуйста, поцелуй меня, — попросила я, чувствуя, что сейчас окоченею.

Он заворочался, повернулся ко мне. Обхватив его за шею, я прильнула к нему всем телом, целуя в губы. Он как-то неловко ответил, но без особого желания, как мне показалось. Меня охватило отчаяние: я прикасалась к его телу, чувствовала его губы, его поцелуй. Но я никак не могла ощутить, что мы одно целое. Он был закрыт от меня и не хотел меня впускать.

Я никогда не проводила столько времени на море, тем более на берегу океана, и мне не понравилось. Меня раздражало, что соль, которой был наполнен воздух, оседает, на коже, и кожа начинает чесаться. Мне постоянно хотелось поскорее принять ванну. Наша кенийская пыль казалась мне куда роднее — я к ней привыкла. У нас воздух был сухой. Здесь же постоянная надоедливая влага скапливалась повсюду — оседала на стены, от нее набухали и не закрывались оконные ставни. Черная плесень пожирала дома, покрывая их ядовитой оболочкой.

— Что-то здесь не так, — заметила я как-то Джоку. — Бомбей буквально затапливают дожди, а когда мы вернемся домой, то будем ожидать их с надеждой и радоваться, если они пойдут.

— Ну, ты же не думаешь, что Индия похитила дожди в Ньери, — хохотнул он. — Пока мы здесь, постарайся найти что-нибудь хорошее в том, что тебя окружает.

Поначалу Джок наслаждался ролью гида, с гордостью показывая мне местные базары, окутанные густым ароматом карри и соусов чатни из жареного лука. Он показывал мне уличных музыкантов, полуголых, в тюрбанах, и рассказывал об их искусстве. Возил меня в клуб игроков в поло, а также в Терф-клуб. Последний показался мне очень богатым, а ухоженный сверкающий зеленый газон перед ним явно заставил бы наши найробские «пастбища» стыдливо покраснеть. Я доверчиво держала его за руку, слушала его рассказы, стараясь не думать о проблемах между нами. Весь день мы были неразлучными молодоженами, но как только наступал вечер, все опять повторялось с начала — Джок отдалялся от меня, и я оставалась в одиночестве.

Мы были женаты уже несколько недель, но случаи, когда между нами происходила близость, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Первый произошел во время путешествия на пароходе. Меня замучила морская болезнь, особенно сильный приступ случился во время выхода из Аденского залива в Аравийское море. Я стояла и смотрела на воду, когда вдруг все вокруг буквально перевернулось. Джок проводил меня в каюту, и, прежде чем тошнота и головокружение прошли, мы успели изобразить что-то вроде соития на узкой корабельной койке. Хотя по большей части это скорее напоминало суетливую толкотню локтями, коленями и вечно мешающими подбородками. Все произошло так быстро, что я вообще едва заметила. Закончив, он поцеловал меня в щеку, сказав дежурную фразу:

— Это было великолепно, дорогая.

Что было великолепно, я так и не поняла. Быстро соскользнув с моей койки, Джок нырнул в свою и захрапел, оставив меня все в тех же растерянности и смущении, что и в брачную ночь. Ничто не могло изменить ситуацию, даже алкоголь не действовал. Пристрастие к алкоголю было еще одним неприятным открытием в Джоке. Каждый день в четыре часа пополудни вся семья Джока собиралась на веранде, чтобы выпить коктейль. Я быстро поняла, что это было у них ритуалом, который никто не смел нарушать. Сколько класть кусочков льда, сколько ломтиков лайма, как помешивать, как взбалтывать — все было отлажено до малейших деталей, установлено раз и навсегда и не подвергалось изменениям — даже не вздумайте что-то поменять! Всю веранду наполнял резкий аромат цедры, от которого у меня щипало в горле. Дядя Огден, краснолицый и такой же широкоплечий, как Джок, — большой любитель джина, — неизменно усаживался в любимое кресло под жакарандой^[13]. Над его головой беспрестанно перекликались и прыгали галки. Ему они, правда, не мешали.

— У нас в Индии эти птицы — настоящие хранители очага, — сообщил он мне со знанием дела. В его голосе даже проскользнула гордость. — К тому же они приносят большую пользу. Если бы не они, на улицах было бы не пройти от мусора. — Он махнул рукой в сторону забора.

— Вы так считаете? — Мой взгляд упал на одну из птичек. Она радостно рвала на части дохлую мышь, а затем захватила в клюв щепотку бледно-розового песка. — А что это она делает? — поинтересовалась я.

— Чистит глотку, — ответил он как ни в чем не бывало. — У них это все равно что почистить зубы после еды.

— Понятно.

Я молча наблюдала за птицами. Схватив огрызок авокадо, моя знакомая птичка начала его долбить, выковыривая зерно. Тут же налетели еще двое. С оглушительным гвалтом они вступили в схватку за добычу — яростно впиваясь друг другу в горло, готовые драться до смерти. Это отвратительное зрелище было мне противно. Как никогда сильно, мне захотелось побыстрее вернуться в Кению, к той красоте и благородству, которые, как мне казалось, там царили. Я уже достаточно много узнала об Индии, и нельзя сказать, чтобы она меня привлекала. Однако день тянулся за днем — наше путешествие уже представлялось мне нескончаемым. Я все время думала о нас с Джоком. Меня тревожила наша отчужденность. Я понимала, что, увидев меня в саванне, Джок влюбился в смелую четырнадцатилетнюю девчонку, летящую среди высокой золотистой травы верхом на прекрасной лошади. Но с тех пор прошло достаточно времени, а он знал обо мне столь же мало. Как и я о нем — тогда, около его забора. Мы оставались друг другу чужими, хотя постоянно находились рядом. Я успокаивала себя мыслью, что все наладится, когда мы вернемся домой, в привычную, родную обстановку. У нас будет общий интерес, общее дело. Так должно было быть.

Однажды вечером, сев за празднично накрытый стол, я обнаружила, что все блюда остыли, так как мать Джока выпила слишком много виски и забыла сказать повару, чтобы меня пригласили раньше. Она составляла список, сидя во дворе, и просто заснула, уткнувшись лицом в потную ладонь. Больше никому и в голову не пришло обо мне вспомнить.

— Пойдем спать, — сказала я Джоку.

— Что? — Он уставился на меня красными воспаленными глазами, словно читал по губам.

— Я устала, — произнесла я настойчиво.

— Иди, иди, я сейчас приду. — Он махнул рукой.

Я прошлась по столовой. На столе стояли загустевшие и покрытые блестящей пленкой блюда, приправленные карри. Слуги топтались у стен, не решаясь убрать их без приказания. Войдя в ванную, я легла в воду, разглядывая рисунки на плитках. На одной был изображен тигр — когда-то рыжий, но поблекший от времени и теперь всего лишь горчично-бежевый. Где-то здесь, в Индии, настоящие тигры, пробираясь по джунглям в поисках добычи, грозно ревели в темноте, как когда-то Пэдди. Мысль, пронзившая меня, была ужасна, но я скорее желала бы оказаться сейчас с этими тиграми или хотя бы в той темной кабаньей норе, где я пряталась, убежав из школы, чем здесь, с Джоком и его родственниками. Тогда я, по крайней мере, знала, против чего я восставала и ради чего. Лежа в воде, я ожидала Джока. Но вода остыла, а он так и не пришел. Я набрала воду снова — она снова остыла, но он не появился. В конце концов я встала и, завернувшись в полотенце, отправилась спать. Свернувшись клубком на прохладных атласных простынях, я чувствовала, что меня бьет дрожь. На следующее утро я решила послать открытку Дос в Кению.

«Дорогая Дос! Бомбей восхитителен, — написала я. — Здесь очень насыщенная светская жизнь. Мы почти каждый день посещаем Терф-клуб, где Джок и другие участники играют в поло. Надеюсь, ты сама когда-нибудь убедишься в этом».

Закончив письмо, я перечитала его, чувствуя острую необходимость признаться, насколько на самом деле я несчастна, как все вокруг ужасно. Но я не знала, как сказать об этом, как решиться. Да и раскрой я душу, что это изменит? Прикусив ручку, я несколько мгновений размышляла, что же еще добавить. Добавить было нечего. В конце концов я подписалась своей новой фамилией — Первс и отослала открытку по почте.

Глава 14

Мы провели в Бомбее четыре месяца. Когда же вернулись назад, оказалось, что Британской Восточной Африки больше не существует. Наконец-то были исполнены условия перемирия после войны, и земли, где мы проживали, получили название Кения — в честь нашей самой высокой горы. Бывший протекторат немалым пожертвовал Империи — десятки тысяч солдат, белых и черных, сложили головы на полях сражений. Кладбища в наших местах разрослись безмерно. Тысячи жизней унесла засуха, к ней добавилась испанка, которая тоже не пощадила. Страшным мором пронеслась она по городам и деревням, забирая всех без разбору: детей, юношей, стариков, новобрачных, как я. Фермеры и скотоводы возвращались в свои дома с войны в отчаянии, не зная, что их ждет и как жить дальше. Примерно те же чувства обуревали и меня. Приехав в Грин Хиллс, я была уверена, что отец и Эмма уже готовы к отъезду. В этом частично состоял мой план — пережить в Бомбее самые тяжелые минуты прощания с фермой. Но оказалось, что она еще не продана. Отец даже не начинал заниматься этим.

— Я постараюсь продержаться здесь как можно дольше, — оправдывался он. — Если мне удастся выиграть еще несколько скачек, я найду более выгодных покупателей.

— Вот как, — только и смогла произнести я, вдруг с пугающей ясностью осознав, что я зря поторопилась дать согласие на брак с Джоком и напрасно поверила, что другого выхода нет. А теперь стало очевидно, что у меня впереди еще был год, не меньше. Целый под я могла бы прожить дома, как-то свыкнуться с мыслью о замужестве, узнать Джока получше, и, вполне возможно, за это время подвернулся бы вариант получше. Почему нет? Я ощутила глубокое разочарование, размышляя об этом. Ну почему я не подождала, зачем ринулась в омут очертя голову?

— Вы с Джоком приедете на ужин? — спросил отец без особого интереса. Его равнодушие было равноценно пощечине. Стало ясно, что теперь я в своем родном доме не больше, чем приглашенный гость. Мой собственный дом находился в другом месте.

Несколько месяцев, последовавших за нашим возвращением, стали едва ли не самыми тяжелыми в моей жизни. Ферма Джока располагалась недалеко от нашей, и с нее открывался практически тот же вид на саванну и горы. Все вокруг было знакомо — природа, воздух, ландшафт. Вот только я никак не могла убедить себя, что я имею ко всему этому отношение.

Солнце в нашей долине заходило рано — ровно в шесть часов наступала темнота. И точно в этаже время каждый вечер, невзирая ни на что, ни на какие обстоятельства или происшествия, Джок принимал душ и усаживался за барную стойку, чтобы отдать все свое внимание виски. Пока мы находились в Бомбее, я убеждала себя, что постоянные возлияния — это часть жизни его семьи, что-то неотъемлемое от их существования вроде противных галок на заборе или кисловатых тамариндов. «Вот когда мы вернемся назад, в Кению, — думала я, — он изменится, все это бросит». Но не тут-то было. Каждый вечер, как только убирали ужин со стола, Джок зажигал сигару и наливал себе стаканчик. Было что-то почти трогательное в его движениях — с какой нежностью он обращался с этим стаканом, поглаживал его, похлопывал, точно старого дружка. Было совершенно ясно, что благодаря этому «дружку» он попадает в приятное состояние, переносится… А вот куда? Нет, я и представления не имела, что у Джока в голове, о чем он думает. Работал он упорно. Настолько упорно и самоотверженно, что даже отцу за ним не угнаться. Но он был сам по себе — сосредоточен и углублен только в себя. Когда наши взгляды встречались, я словно натыкалась на занавес. Его взгляд ничего не выражал — здесь не было места для меня. И через этот заслон невозможно было пробиться. Нельзя сказать, что мой отец был эмоциональным человеком, он тоже был замкнут. «Возможно, — думала я, — все мужчины таковы, они — закрытая книга, которую невозможно прочесть». Но куда деваться мне? Я вынуждена была проводить с Джоком долгие вечера — в полном молчании, и это молчание убивало. А если я пыталась завести разговор, не дай бог, попросить его пить поменьше, тут же начиналась буря!

— Отвяжись, Берил! — кипятился он. — У тебя ведь все просто!

— Как это «просто»? — пробовала уточнить я.

Но он только отворачивался от меня, махнув рукой.

— Нет, ну если есть какие-то трудности… — Я пыталась выяснить, в чем дело, и аккуратно подбирала слова, чтобы он сразу не вздыбился.

— Да что ты знаешь об этом!

— Да, я не знаю. Не знаю…

Я намеренно делала паузы, давая ему возможность высказать, что накипело. Но видимо, у него не находилось достаточно решительности и нужных слов. Я тоже замолкала, не зная, как продолжить, что сказать дальше. Всей душой я желала, чтобы в этот момент рядом со мной оказалась леди Ди, которая придала бы мне уверенности в себе или что-то посоветовала. Дос тоже бы не помешала. Она бы подтолкнула меня под локоть и шепнула: «Ну, давай, давай, не молчи. Тебе надо разговорить его. Постарайся». Но никого из них не было, я была одна. Отчаявшись завести разговор с собственным супругом, я принималась ворошить угли в камине, или усаживалась с книгой в кресло, или просматривала расписание тренировок, прикидывая, чем заняться завтра. Я старалась с головой уйти в работу, надеясь, что это поможет заглушить сомнения и тревогу. А тревогу, даже раздражение, вызывал не только Джок. Все вокруг мне не нравилось. Мебель в доме, необходимость вести счета и готовить еду, неизменный поцелуй перед тем, как лечь спать. Я убеждала себя: такова семейная жизнь, сотни, тысячи людей делают то же самое каждый день. Почему мне все это противно, все это не по мне? Почему?

Нельзя сказать, что я не пыталась наладить наши отношения. Не раз ночью, в темноте, превозмогая скованность, я прижималась к Джоку, с нежностью гладя его плечи. Стараясь не смотреть на тени от москитной сетки, грузными чудовищами скользящие по стенам, я целовала его шею и пыталась прикоснуться к губам, осторожно гладя ногой по его ноге. Мне с трудом удавалось проникнуть языком за его сжатые зубы, и я чувствовала привкус виски на его языке. Язык был теплый и какой-то мягкий, точно размятая каша. Это внушало мне панику, но я не сдавалась — обхватив его тело, я старалась проникнуть глубже, целуя его. Он же лежал неподвижно, закрыв глаза, словно ничего не чувствовал. Я целовала его лицо, его глаза. Отдернув ночную рубашку, целовала густые волосы на груди и отважно спускалась ниже — живот, пупок. Мое дыхание щекотало пах, и я замечала, что член его шевелился, в нем вроде пробуждалось желание. Кожа покрывалась испариной, он даже пытался отвечать на мои ласки. Затаив дыхание, я садилась сверху, осторожно опускаясь на его член, даже помогая рукой. Мне казалось, еще немного, и все получится. Но… Слишком поздно. Не успевала я совершить ни одного движения, как замечала, что его член обмяк и все опять сорвалось. Наклонившись, я целовала его, чтобы как-то возбудить, но он отворачивался, отводил глаза. В конце концов, отчаявшись, я соскальзывала с него и укладывалась рядом, одернув рубашку. Я чувствовала себя униженной, просто сгорала от стыда. Я уверена, то же самое чувствовал и он, только не мог показать этого.

— Прости, я не совсем в порядке, Берил, — говорил он сбивчиво. — У меня так много проблем.

— Каких проблем? — спрашивала я недоуменно. — Скажи мне.

— Ты не поймешь, — отвечал он, отвернувшись кетене.

— Нет, Джок, я в самом деле хочу знать, — настаивала я.

— Управлять фермой — это большая нагрузка, Берил, ты должна понять, — отвечал он вяло. — Если у нас ничего не получится, если мы не будем успешны, это будет моя вина. — Он вздохнул. — Я отдаю последние силы.

— Но я тоже не сижу без дела, — возражала я, — Я стараюсь.

— Ну да. Мы делаем все, что можем, не правда ли? — Повернувшись, он быстро поцеловал меня сухими губами, царапнул и снова отвернулся к стене. — Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи…

Я же тщетно пыталась заснуть. Джок храпел рядом, закрывшись в собственном отдельном мирке. А я… Глядя на танцующие на стене тени, я, как никогда остро, ощущала желание вернуться домой, в Грин Хиллс, в мою хижину со старой мебелью, где все было знакомым до боли — даже тени были другими, родными, я узнавала каждую, как старого друга… Мне хотелось убежать из этого неуютного чужого дома, вернуться к себе, в прошлое, повернуть вспять время.

— Клянусь, я представления не имею, что делать с Джоком, — призналась я Дос, когда мы встретились с ней в городе спустя несколько месяцев после моего возвращения. Она была очень занята школьными делами, но я уговорила ее уделить мне несколько минут, чтобы выпить чаю с сэндвичами в Норфолке.

— Прежде я думала, что секс — это самая легкая часть семейной жизни.

— Не скажу, что я сильно разбираюсь в этом. Ты сама знаешь, мальчиков в школе мисс Секкомб нет. — Дос хихикнула. Те же, с которыми я знакомилась на танцах, щипались и лапали, но дальше это не шло.

— Мы с ним совершенно чужие и никак не можем сблизиться, вот что я имею в виду, — объяснила я. — С ним даже нельзя поговорить об этом, он не хочет. И мне кажется, это заботит только меня, его — нисколько.

— Но может быть, он не любит заниматься сексом? — Дос пожала плечами.

— А мне откуда знать? Он молчит.

Я смотрела, как Дос аккуратно снимает вилкой хлебные корочки, оставляя только мякоть с бледно-желтым маслом и ветчиной, и думала, какая же она счастливая, что ей не о чем волноваться, кроме экзаменов в школе.

— У тебя никогда не возникало желания, чтобы вернулось время, когда нам было по тринадцать? — спросила я.

— Нет, слава богу. — Дос скорчила гримасу. — А ты хотела бы этого? — удивилась она. И сама ответила: — Вряд ли.

— Все тогда было куда проще. — Я вздохнула. — Джок в два раза меня старше, он прошел войну. Он же должен отдавать себе отчет, брать на себя ответственность, инициативу. Разве нет? — Я снова вздохнула, чувствуя, как разочарование подкатывает к горлу горьким комком. — Это ведь делают мужчины, это их прерогатива.

— Я не эксперт. — Дос снова пожала печами. — И я совсем не знаю Джока.

— Послушай, приезжай, поживи у нас, — почти умоляла я. — Мне нужна хоть какая-то поддержка. Да и было бы весело. Как в былые времена.

— У меня экзамены, ты забыла? — Дос широко распахнула глаза. — А когда я сдам экзамены, я уезжаю в Дублин, к родственникам матери, и буду жить там целый год. Я же тебе говорила об этом.

— Нет, но ты не можешь уехать! — воскликнула я с отчаянием. — Ты мой единственный друг.

— Но, Бер, может, все не так плохо, а? И ты… — продолжить она не смогла. Взявшись за руки, мы вдруг обе разревелись.

В последующие месяцы я была занята тем, что следила за выступлениями отца на скачках. Хотя сама я уже не принимала участие в подготовке лошадей, я внимательно просматривала газеты и читала все отчеты. Отец выиграл Военно-морской и Военный кубки соревнования Майберг-Хидделл, а также престижнейший Восточно-Африканский «Золотой стандарт». Как он и предполагал, несколько очень выгодных покупателей с толстыми кошельками обратили внимание на его ферму, точно мухи слетелись на падаль. Новостные же колонки уже трубили о том, что Грин Хиллс лежит на лопатках, дела ее плохи. Никто уже не вспоминал, что отец был одним из первых поселенцев в наших землях, думать не думал о высочайшей репутации, которую он заработал тяжким трудом. Те же самые газеты, которые еще недавно восхваляли его за победы, теперь с удовольствием мусолили слухи о банкротстве. Редакторы наперебой обсуждали причины, а «Найроби Лидер» даже опубликовала язвительное стихотвореньице:

Отец старался встречать все нападки с гордо поднятой головой — или, по крайней мере, делал вид, что его это не касается. Но я ощущала почти физическую боль в сердце, читая отвратительные статейки, в которых название «Грин Хиллс» полоскали, как грязное белье в луже сплетен. Мне хотелось крикнуть им всем: вспомните, какой она была, наша ферма! Ведь отец построил ее на голом месте, с нуля, он все создал своими руками! Мы счастливо прожили там не один год! Но никому не было дела. Шестнадцать лет ежедневного, упорного труда, следование самым высочайшим стандартам, все прошлые заслуги — ничто теперь не имело значения. Все болтали о банкротстве, и было ясно: это доставляет им удовольствие. Грин Хиллс превратилась в повод для дурных, язвительных шуток, в объект издевательства, а отец стал жалким неудачником, которого только и можно, что пожалеть. Никому и в голову не приходило протянуть руку помощи, поддержать. Это было страшно обидно и унизительно.

Процесс продажи занял еще несколько месяцев — долгих, мучительных, полных переживаний. Покупатели приезжали, долго торговались о цене повозок, вил, прочего инвентаря. Строения, казавшиеся неотъемлемой частью фермы, ее живые жилы, демонтировались и исчезали одно за другим — домик грумов, конюшни и, в конце концов, наш дом. Лошадей продали с ошеломительной скидкой — практически отдали даром. У меня просто все перевернулось внутри от такой несправедливости — ведь это были великолепные племенные лошади, какую ни возьми. Мы с Джоком забрали на ферму шестнадцать скакунов, самых лучших, самых знаменитых, в том числе, конечно же, Пегаса.

— Не вздумай продавать Кэма меньше чем за пятьсот фунтов, — твердил мне отец в день отъезда, когда я провожала его на поезд в Найроби, откуда он должен был ехать в Кейптаун. На вокзале чернокожие носильщики сгибались пополам, перенося огромные чемоданы, покрытые толстым слоем красной пыли, это был их с Эммой багаж. Один из них все время спотыкался, таща в руках огромный пожелтевший бивень слона, так что казалось, он с ним танцует. А Эмма суетилась вокруг, ежесекундно поправляя шляпку.

Многие годы Эмма бесконечно поучала меня, что надо делать, как себя вести. Сейчас ей нечего было мне сказать. Да и мне ей тоже. Казалось странным, что мы так долго противоборствовали с ней. В день отъезда она выглядела такой же растерянной, как и я. Садясь в вагон, она на несколько мгновений сжала мою руку, и я почувствовала, что она дрожит. Не оглядываясь, Эмма поднялась по трем покрытым сажей ступенькам и исчезла.

— Обязательно сообщи нам, если тебе что-то понадобится, — произнес отец. Я заметила, что он как-то непроизвольно хватался за края шляпы, словно она ему жала, и все поворачивал, поворачивал ее.

— Не волнуйся, со мной все будет в порядке! — пообещала я, хотя сама вовсе не была в этом уверена.

— В крайнем случае ты можешь устроиться тренером к кому-нибудь из владельцев конюшен, — наставлял отец, — хотя бы к Деламеру. У тебя хватит подготовки и навыков, больше того, у тебя есть нюх на выигрышную лошадь. Ты справишься.

— Ты думаешь, мне надо получить тренерскую лицензию? — спросила я. — А женщинам их дают?

— Вполне возможно, — ответил он. — Это не запрещается. Просто не было желающих.

— Я попытаюсь, — произнесла я не очень уверенно.

— Береги себя. И не бойся работы. Главное, упорно работать. — Его голос дрогнул против воли.

— Я постараюсь, папочка, — пообещала я.

Ни он, ни я не знали, как выразить то, что чувствовали в момент расставания. Я сказала, что буду скучать. А потом молча смотрела, как он поднимается в вагон, — он старался держаться прямо, не сутулиться. Мало ли кто увидит. Я чувствовала полное смятение. Я давно знала о том, что он уезжает, что нам придется расстаться. Но это было как будто далеко, не сейчас. И вот этот день настал. Я едва сдерживала слезы от отчаяния. Знал ли он, как сильно я его люблю? Как тяжело, невыносимо тяжело мне было потерять все, что мы с ним вместе создавали, что составляло нашу жизнь.

Носильщик в красной куртке протащил мимо меня огромный парусиновый чемодан, и я вдруг вспомнила, как давным-давно на таком же перроне, когда мне было четыре года, прощалась с матерью и братом. Я неотрывно смотрела на уходящий поезд, на черный дымок вдали, и мне казалось, мое сердце не вынесет разлуки. Дружба с Киби и его племенем помогла мне пережить потерю матери. Я приняла имя Лаквет и научилась жить в изменившемся мире. Это даже благотворно подействовало на меня — я выросла сильной, многому научилась. Куда подевалась та своевольная, непокорная девчонка, — мне казалось, ничего от нее не осталось во мне. Сколько новых трудностей мне предстоит выдержать, как я справлюсь с ними, пока отец будет вдалеке от меня. Когда он вернется и вернется ли вообще? На все эти вопросы я не имела никакого ответа. Черный от сажи паровоз скрипнул, готовый к отправке, и выдохнул сизое облако пара. Я вздрогнула, услышав его резкий гудок. Сердце болезненно сжалось — все. Вот и все, конец. Поезд медленно тронулся и стал отдаляться от станции. Отвернувшись, я медленно пошла прочь, внутри меня все дрожало.

Когда я вернулась в Нджоро, пошел дождь — впервые за целый год. Небо почернело, и сверху обрушился самый настоящий потоп. Казалось, он не прекратится никогда. Пять дюймов осадков выпало за два дня и, когда небо прояснилось, стало ясно, что засуха кончилась — земля покрылась ярким зеленым ковром. Разнообразные цветы распускались по всей долине. Воздух был насыщен ароматами раскрывшихся бутонов жасмина, кофе, терпким благоуханием эвкалипта и можжевельника. Кения спала, а дождь словно прошептал нам что-то и разбудил ее. Все, что казалось умершим, возродилось к жизни. Кроме нашей фермы Грин Хиллс, увы.

Глава 15

За все время, что я прожила в саванне, я практически ни разу серьезно не болела — ни малярией, ни другими опасными заболеваниями. Но после отъезда отца меня подкосил совсем другой недуг — отчаянная тоска. Я потеряла аппетит, практически не спала. Ничто меня не радовало, ничто не имело смысла. Джок же, напротив, словно возродился. Он суетился вокруг меня, засыпая меня рассказами о планах, о том, какое прекрасное будущее ждет нашу ферму и нас самих. На последних торгах он приобрел отцовскую мельницу, практически даром, и был несказанно рад этому. Я же ощущала почти физическую боль при мысли о том, что он планировал устроить наше процветание на костях отцовской фермы.

Единственным спасением, соломинкой, поддерживающей меня от падения в бездонную пропасть отчаяния, оставались лошади. Я занялась ими с удвоенным вниманием. Я приобрела точно такую же записную книжку в черном кожаном переплете, как была у отца, и тщательно фиксировала каждый день все, что происходило в конюшне. Упражнения, график кормления, зарплата грумов, оборудование и необходимые аксессуары, которые надо купить. В конюшне я организовала себе небольшую контору — наподобие той, что была у моего отца. Маленький стол, настольная лампа, на стене календарь с отмеченными на нем датами заездов. Каждое утро я вставала с первыми лучами солнца и совершала утреннюю прогулку верхом. Я пускала лошадь в галоп, надеясь, что меня это успокоит. Но ничего не помогало. Все настойчивее, точно пробудившийся в яйце птенец, в мою голову стучала мысль, зачем мне все это. Что я делаю? Чем занята? С этой мыслью я просыпалась, с ней засыпала, иногда в поту вскакивала ночью. Как покончить с этим несчастьем? Как освободиться?

Немало времени уходило и на препирательства с Джоком. Наши с ним цели категорически не совпадали. Чем упорнее я работала, тем он больше делал вид, что я занимаюсь чем-то, что к нему не имеет ни малейшего отношения. Он полагал, что я должна заниматься только тем, что интересно ему, желать того, чего желал он, а лучше бы вообще полностью отдать свою жизнь в его распоряжение. Иногда, перебрав виски, он включал фонограф, и до меня доносились первые аккорды мелодии «Если бы ты была единственной девушкой на свете». Джок купил пластинку в городе вскоре после того, как мы поженились. «Чтобы всегда помнить, как мы первый раз танцевали вместе», — немного слащаво объяснил он. Я не поверила ему и быстро убедилась, что была права. Он всегда заводил ее после нашей очередной стычки, чтобы дать мне понять, что я оказалась не такой, как он себе представлял, когда женился. Что ж, это была правда. Я была не такой. Но что я могла с этим поделать? Вот и в этот раз, услышав музыку, я встала с постели, накинула халат и решительно вышла в гостиную, где он сидел, потягивая виски и повторяя, с причмокиванием и невпопад, слова песни.

— Ты так намерен сидеть до утра? — спросила я резко. — Выключи немедленно и отправляйся в постель.

— Ты ведь любишь меня, Берил, а? — промямлил он неразборчиво.

— Ну конечно, — ответила я быстро, хотя это не соответствовало действительности. Как бы я ни старалась отыскать в Джоке достоинства, по сравнению с моим отцом и арапом Майной — моими идеалами — он смотрелся очень вяло. Конечно, он не был виноват, что он таков. Скорее виновата была я.Это я решила, что могу выйти замуж за незнакомца, и он каким-то магическим образом окажется тем, кто мне нужен. Как дом, в котором я жила прежде, мои клятвы Джоку и мои надежды на него исчезли. Я ошиблась в выборе, это стало очевидно.

— Выпей кофе и иди спать, — повторила я.

— Ты даже не пытаешься отрицать, — проговорил он. Песня закончилась, пластинка шипела под иглой. — Ты гораздо больше заботишься о собаке, чем обо мне, — добавил он жалостливо и, приподнявшись, поставил музыку сначала.

— Он умирает, Джок, — сказала я, и голос мой дрогнул. — Ему немного осталось.

Увы, это соответствовало истине. Мой старый друг Буллер совсем одряхлел. Это произошло как-то очень быстро, я даже не заметила. Он не только ничего не слышал, но и почти не видел, по большей части лежал, а если двигался, то так медленно и осторожно, словно стеклянный. Отец бы на моем месте пристрелил его, чтоб не мучился, но я не могла так поступить. Вместе с ним я терпеливо ждала, когда естественный ход событий возьмет свое. Частенько я, как в детстве, укладывалась рядом с ним, прижимая голову к его изуродованной голове, и разговаривала с ним, хотя знала — он меня не слышит. Я вспоминала, как мы гуляли вместе, каким он был смелым, надежным другом. И какой он смелый сейчас. Он понимал меня, я чувствовала это.

— Он умирает, — повторила я и вдруг подумала, что так и есть. Буллер на пороге смерти выказывал куда больше мужества, чем я в ужасной ситуации, в которую попала. Почти год я барахталась в тухлой тине, куда угодила из-за ненужной спешки, и боялась думать о будущем. Да и о прошлом боялась вспоминать. В этот момент, стоя в гостиной нашего дома, я вдруг отчетливо ощутила, что прошлое и будущее — вот они, рядом со мной. И тревожный колокольчик внутри меня прозвонил снова. Я знала точно, он не утихнет, он будет напоминать о себе, пока я не освобожусь от всего этого ужаса, как бы тяжел ни оказался этот путь. Но иного выхода больше не было.

— Я хочу пойти работать на ферму Деламера, — сообщила я быстро, чтобы не дать себе времени струсить и изменить решение. — Я научусь там тренировать лошадей. Отец сказал, это возможно, когда уезжал. Я думаю, это правильное решение.

— Что-что? — Джок сделал вид, что плохо расслышал. — Зачем тебе идти тренером к кому-то на ферму? У нас есть собственные лошади. — Он недоуменно пожал плечами.

— Но это не просто работа, — возразила я. — Это другая жизнь, Джок. У нас ничего не получилось. Ты это знаешь так же хорошо, как и я.

— Но наша жизнь только начинается. Нужно время…

— Время ничего не изменит, — ответила я с горечью. — Тебе нужна другая жена, более подходящая, чем я. Та, которая будет заботиться о тебе, нарожает тебе дюжину детишек. Но это не я, я — другая. Я тебе не подхожу.

Он резко повернулся, держа бокал с виски в руке. Я заметила, он как-то весь напрягся, словно приготовился к броску, точно дикий зверь, у которого хотят отнять добычу. Он же считал меня своей собственностью, словно вещь в углу дома.

— Значит, ты меня не любишь, так? — спросил он холодно, и я поняла, что он вот-вот потеряет контроль над собой.

— Но мы чужие. Мы друг друга совсем не знаем, — ответила я. — Разве не так?

Он крепко сжал губы, так, что они побелели, несколько мгновений стоял молча.

— Я никогда не бросаю то, что начал, — произнес он наконец. — Я так не делаю дела. Как это будет выглядеть со стороны?

— Как это будет выглядеть? — усмехнулась я. — По крайней мере, честно. Разве лучше безропотно все это терпеть и всех обманывать, в том числе и себя.

— Да ты что?! — Он как-то мелко затряс головой. — Да меня засмеют в городе. Быть одураченным девчонкой! Моя семья придет в ужас. Это унижение, позор. Мы добропорядочные люди, наша честь нам не безразлична! И я не позволю растоптать мое имя.

Я поняла — это прозрачный намек на банкротство отца и скандал, связанный с ним. Но я уже не могла остановиться.

— Ты вправе обвинить во всем меня, — решительно заявила я. — Мне совершенно наплевать, что будет. Мне нечего терять.

— Не думаю, что это так, — оборвал он меня и быстро вышел, хлопнув дверью. Я так и не поняла, на чем мы порешили. Я улеглась спать перед камином. Сон не шел — я все время ворочалась, мне было то холодно, то жарко. Я полагала, все закончится на следующее утро. Но не тут-то было. На выяснение отношений и взаимные упреки ушло три дня. Как бы Джок ни убеждал меня, что я много значу в его жизни, я прекрасно понимала, что больше всего его заботит его репутация, как на мой побег посмотрит колония, что будут говорить о нем в обществе. Он женился на мне только потому, что пришло время жениться, — это было ясно. Никаких особых чувств он ко мне не испытывал, как и я к нему. Его семья постоянно подталкивала его к этому, так как преуспевающий добропорядочный джентльмен должен иметь семью, так принято. И он не мог легко отказаться от того, чего достиг. Гордость составляла едва ли не основу его характера, он никому не доверял и привык держать под контролем в жизни все, до малейшего пустяка. Будь то пни на поляне или вросший в землю валун в саду — с любым препятствием он справлялся, используя физическую силу и смекалку. Но применить ко мне силу он не мог. Или мог? Я не знала.

Вечером третьего дня Джок наконец созрел для разговора. Он явился в гостиную и сел напротив меня — подальше, — уставившись холодным, каменным взглядом, точно пригвоздил меня к креслу.

— Имей в виду, я не позволю тебе все похоронить и изгадить, Берил, — произнес он холодно. — Хочешь работать на Деламера, пожалуйста, отправляйся. Но ты поедешь туда как моя жена. Ясно?

— Ты предлагаешь притворяться и дальше? — возмутилась я. — Для чего? Как долго все это будет продолжаться?

— Ну, ты не забывай, пожалуйста, что половина лошадей твоего отца теперь принадлежит мне, — ответил он уклончиво, — так что ты тоже не сможешь без меня обойтись. Вряд ли ты сможешь содержать их на гроши, которые тебе заплатит Деламер.

— Ты требуешь, чтобы я выкупила лошадей? — Его слова привели меня в ужас. — Но ты же понимаешь, как много они для меня значат.

— Тогда не доводи меня, — предупредил он холодно. — Я не намерен выглядеть полным идиотом в глазах общества, и у тебя нет средств, чтобы избавиться от меня.

Он говорил со мной так, словно мы только сегодня встретились и совершенно не знаем друг друга, как будто мы совсем чужие. Да это и соответствовало действительности. Мы были чужими с самого начала. Ни он, ни я не имели в сердцах даже капли теплого чувства друг к другу. Но все же его черствость и практичность изумляли.

— Ты так пеклась о честности, Берил, — заметил он ехидно напоследок. — Разве ты не считаешь мое предложение честным?

Глава 16

Через неделю я покинула ферму Джока. Уехала налегке, взяв с собой только то, что можно было увезти в мешке, привязав к седлу. Ночная пижама, зубная щетка, расческа, пара брюк на смену и мужская рубашка из дешевого хлопка составляли весь мой нехитрый скарб. Для Пегаса я взяла толстую подстилку, расческу, несколько фунтов дробленого овса и маленький, видавший виды нож для ухода за копытами. Едва я оказалась в саванне, настроение мое сразу улучшилось. Это было прекрасно — вот так вот ехать без тяжелой ноши, смотреть только вперед. Однако позади меня остались руины семейной жизни и множество нерешенных проблем, забыть о них было невозможно. Мой договор с Джоком представлял собой настоящую сделку с дьяволом. Он по-прежнему распоряжался моей свободой, милостиво отпустив поводок на время. Чтобы избавиться от этого поводка окончательно, я должна была получить тренерскую лицензию. Это стало моей первейшей задачей. А для этого нужен был успех, успех на скачках — вот что решительно изменило бы ситуацию. Все мои усилия и все мысли сосредоточились на том, как получить независимость. Я надеялась, что я сумею добиться желаемого, и отдам ради этого все силы, все знания, которые у меня есть.

Ранчо Сойсамбу располагалось на краю Великой рифтовой долины, в одной из самых узких расселин между вздымающимися хребтами гор. Оно занимало пространство от озера Накуру до мелководного озера Элментейта, где жили фламинго. Барон Деламер владел десятью акрами земли, это были вполне комфортные и безопасные пастбища. Ди разводил овец, по большей части породы красные масаи, с густой коричневой шерстью. Шерсть сваливалась и превращала такую овцу в шерстяной холм, так что невозможно было понять, где у нее голова, а где хвост. За десять лет, пронесшихся с тех пор, как Ди впервые закупил на ранчо Экватор шестерых ягнят, его стадо разрослось и насчитывало около четырех тысяч особей. Неустрашимый и предприимчивый Ди не только возместил большую часть состояния (почти восемьдесят тысяч фунтов, которые вынужден был заплатить кредиторам), но и преуспел, став одним из самых благополучных и крупных фермеров в Кении.

Однако у него было немало завистников. В городе и на скачках я видела своими глазами, что многие старались отойти от него подальше. Во-первых, чтобы избежать извечных споров о судьбе Индии. Ди был уверен, что давно пора послать эту страну к черту и разорвать с ней все связи. Во-вторых, из-за банальной зависти. Да, он был скуп и вспыльчив, с жадностью приобретал новые земли. Однако леди Ди всегда видела в нем гораздо больше хорошего и научила меня смотреть на ее супруга так же. Он работал на износ, побольше, чем любой, кого я знала, — по двенадцать, шестнадцать часов в день, объезжая стада, вникая в каждую мелочь. Он занимался делом со страстью и с неукротимым упрямством и настырностью шел к успеху. И сколько я его знала, — практически всю свою жизнь, — он был добр ко мне. Когда я явилась к нему, он, казалось, не удивился.

— Берил, дорогая! — рявкнул он, вскинув голову и тряхнув неряшливой шевелюрой. Ди сидел в конторке и, разобрав винтовку, сосредоточенно полировал приклад. — Я правильно понимаю, ты хочешь стать тренером вроде Клатта, верно? Но это большая нагрузка после привольной жизни.

— У меня не было привольной жизни, — призналась я.

— Ну что ж, ладно. — Ди не стал вдаваться в детали. — Но имей в виду, еще никому до тебя не удавалось в столь юном возрасте получить лицензию. И я полагаю, тебе не надо объяснять, что женщин в этом деле и в помине не было.

— Ну, всегда кто-то начинает первым, — ответила я.

— Но ты же не собираешься расстаться с Джоком, а? — Он пристально посмотрел на меня, взгляд его смягчился. — Ты знаешь, мы с Флоренс долго прожили вместе. Я точно знаю, всякое случается…

— Не беспокойся обо мне. — Мне трудно было выдержать его взгляд, и я отвела глаза. — Все, что мне нужно, это работа. Никакого специально размещения, особых условий. Я буду жить в конюшне, как все остальные работники.

— Да, да, конечно. — Он кивнул головой. — Я совсем не собираюсь баловать тебя. Но ты должна знать, если что-то тебе понадобится, любые вопросы — милости прошу. Мои двери открыты.

— Спасибо, — согласилась я.

— Может быть, я излишне сентиментальный старый дурак. — Он немного смутился. — Ну ладно, пошли, я покажу, где ты устроишься.

Ди провел меня в маленький деревянный коттедж рядом с самым дальним загоном. Когда мы вошли, я увидела, что комнатка очень маленькая, не больше, чем стойло для Пегаса, где ему предстояло ночевать. На дощатом, потрескавшемся полу — узкая походная кровать. Небольшой фонарь на стене. Холодно. Пока я осматривалась, Ди рассказал мне о моих обязанностях — что-то вроде устного контракта, а также с кем я буду работать и кому отчитываться.

— Ты говорила, никакого особого отношения, — напомнил он и выжидательно смотрел на меня, словно был уверен, что я испугаюсь и откажусь.

— Хорошо, я согласна, — невозмутимо отреагировала я и попрощалась. — Спокойной ночи.

Когда он ушел, я разожгла небольшой костер, сварила черный кофе и, открыв банку холодной тушенки, поужинала, цепляя мясо кончиком ножа. Нельзя сказать, что я наелась. Но делать нечего — я улеглась на узкую кровать, свернувшись клубком, точно зверь в норе, и чувствуя, как во все щели проникает холодный ночной воздух. Вспомнив детство, я наблюдала, как тени медленно движутся по потолку, и думала об отце. С тех пор как он уехал в Кейптаун, я получила всего несколько скупых писем, которые, конечно, не могли заполнить пустоту, которая образовалась в моей жизни. Я страшно тосковала по нему, как тоскуют о том, кто умер, ушел безвозвратно. Но сейчас, лежа на холодной, жесткой кушетке, я чувствовала, что приблизилась к нему. Это была его жизнь, и, приехав сюда, я стремилась стать такой, как он. Пусть даже отец пока не вернется, пусть он будет далеко, но мы будем заниматься одним делом, я пойду по его стопам. Да, я мало разбиралась в мужчинах, совсем ничего не понимала в семейной жизни — доказательств тому я собрала предостаточно. Но я хорошо разбиралась в лошадях. И, сжавшись от холода на жесткой койке рядом с конюшней, я вдруг почувствовала успокоение и облегчение. Впервые за долгое время я была на своем месте. Здесь все было знакомо, здесь я не была чужая.

Глава 17

Обрезать заусенцы на копытах. Подвязывать языки во время выездки. Правильно седлать лошадь для домашних упражнений и для участия в скачках. Подковывать и бинтовать ноги, обрабатывать волосяной покров специальными кондиционерами, чтобы шкура сверкала на солнце. Все это входило в мои обязанности, всему мне пришлось учиться. Вскоре я уже разбиралась в покрытиях треков и разнообразных препятствиях на скачках, наизусть знала допуски по весу. Я научилась распознавать травмы и даже предугадывать их — растянутые сухожилия, занозы, разбитые копыта, оторвавшиеся подковы, вывих голени, раздробленные пясти, трещины и переломы. Чистокровные скакуны и кобылы имеют славную родословную, но частенько очень склонны к болезням. Их отличительная особенность — небольших размеров сердечная мышца, и при напряжении на скачках существует опасность попадания крови в легкие. Только пропусти начавшиеся колики — и все, лошадь можно потерять. А если такое случится — гибель животного на моей совести.

В обязанности входило также знать назубок каждую особь — размеры головы, ног, грудной клетки, не говоря уже о сильных и слабых сторонах характера. На каждую лошадь заводилась особая карточка с подробным описанием, которую надо было ежедневно заполнять и анализировать. Я должна была знать все подробности, всю истории лошади досконально и никогда не ошибаться.

Масштаб задач, ответственность — все это внесло ясность и четкость в мою жизнь. Утром я шла из коттеджа в конюшню, затем на трек, а потом обратно a коттедж, изучать таблицы и графики, пока глаза не начнут слипаться. В оплату за койку и стойло для Пегаса Ди поручил мне тренировать двух лошадей. Обе они были молодые, туповатые и со вздорным нравом. Но я стремилась самоутвердиться. Для меня было очень важно добиться успеха. Я решила, что буду заботиться о них так, как будто это особи королевских кровей. Я тщательно продумала набор упражнений, разработала график кормления, отмечая в блокноте малейшие изменения. Я старалась общаться с ними на их территории, чтобы они не пугались, и отыскать в них что-то, что никто другой не заметил. Одна из них, шестилетняя кобыла по кличке Династи, прежде явно трудилась в поле — на ее шкуре был заметен нагнет от подпруги — блестящие пузыри и свежие ссадины на животе, которые требовали особого ухода. Грум, ухаживавший за ней, перепробовал все виды амуниции, но ничего не помогало — болячки не проходили. Он выглядел крайне смущенным, когда я обнаружила это.

— Ничего не могу сказать, ты чистишь крылья седла и подпругу неплохо, и они не так уж жмут, это видно, — заметила я. — В общем, ты неплохо о ней заботишься.

— Спасибо, госпожа. — Он вздохнул с явным облегчением.

Я присела на корточки, чтобы получше рассмотреть раны. Старые, уже зажившие, и появившиеся недавно.

— Мне кажется, это получается непроизвольно, — произнесла я подумав. — Вот посмотри, какие у нее широкие плечи, как они плотно стянуты. Она даже не может дышать свободно, упряжь сдавливает слишком сильно. Не надевай на нее никакой амуниции, по крайней мере неделю, и вообще не езди на ней, только небольшая пробежка, чтобы размяться. И вот попробуй это. — Сунув руку в карман, я достала небольшой пузырек с маслом, которое мы с отцом применяли в нашей конюшне. Теперь я делала его сама, используя рецепт, который знала наизусть, и даже добавила в него кое-что свое.

— Мажь, когда чистишь ее. Должно помочь, — посоветовала я и направилась к выходу, оставив грума делать его работу. Еще разглядывая кобылу, я заметила, что за мной внимательно наблюдает управляющий ранчо. Его звали Бой Лонг, выглядел он очень колоритно для наших мест. Курчавые волосы цвета воронова крыла, в ухе — золотая серьга. Вообще он мне напоминал пирата из детских историй.

— Какой-то особенный рецепт? — поинтересовался он.

— Нет, ничего необычного. — Я пожала плечами.

— Я не верю, но ты вправе сохранить секрет, — ответил он, оглядев меня с ног до головы. Через несколько дней, когда я стояла у ограды, наблюдая, как грум выгуливает Династи, Бой подошел ко мне. Кобыла начала выздоравливать, ее шкура приобрела блеск. И хотя Бой всего лишь молча стоял рядом, облокотившись на забор, я ясно чувствовала, что интересую его куда больше лошади.

— Я сначала решил, что Ди сошел с ума, решив нанять девчонку, — сказал он наконец.

Я только пожала плечами в ответ, не отрывая взгляда от кобылы. Она шла ровно, бойко, совсем не осторожничала.

— Я занимаюсь этим делом всю жизнь, мистер Лонг, — сказала я.

— Я это вижу. И я рад, что ошибся.

Бой отлично выполнял свою работу. Он следил за работниками в конюшне и на пастбищах. всегда был в курсе всех дел. Однажды ночью я проснулась, почувствовав запах дыма в коттедже. Снаружи кто-то явно разжег костер. Я быстро оделась и выбежала. Оказывается, в загоне только что видели льва. Ночь была холодная, меня колотил озноб. Я с ужасом представляла себе огромного рыже-коричневого хищника, крадущегося в темноте мимо моего игрушечного коттеджа.

— Кого-то задрал? — спросила я Боя, затаив дыхание. Он стоял в окружении грумов, в руках они держали фонари и факелы. Сзади горел костер.

— Нет, не успел. Я вовремя заметил, — ответил он.

— Слава богу, — вздохнула я. — Ты услышал шум?

— Нет, не совсем. — Он покачал головой. — Я почувствовал, что что-то стряслось. У тебя бывает когда-нибудь такое чувство?

— Да, иногда бывает, — честно призналась я. Но только не в эту ночь. В эту ночь я спала спокойно, как когда-то в детстве.

— Ты стрелял в него? — спросила я.

— Нет, он убежал, — ответил Бой. — Но я оставил одного из грумов следить, не захочет ли он вернуться. Можешь идти спать.

Я вернулась в коттедж. Легла на койку и попыталась заснуть. Но сон не шел. В конце концов я встала и пошла на конюшню, чтобы глотнуть из бутылки, которую мы держали на всякий случай в конторе. Оказалось, я была не первая, кому пришла в голову такая мысль. Бой уже достал бутылку и наслаждался ее содержимым. Увидев меня, он плеснул мне виски в пустой бокал.

— Спасибо. — Я взяла бокал и уже собралась вернуться в коттедж, когда он остановил меня.

— А почему бы нам не выпить вместе? — спросил он. — Мы составим друг другу компанию.

Его предложение прозвучало несколько равнодушно, но взгляд, которым он смотрел на меня, ясно объяснил мне, что он имеет в виду.

— А что подумает об этом мой муж? — ответила я сурово. Мне очень не хотелось, чтобы мужчины на ферме думали, что со мной можно обращаться вот так вот, запросто, что я доступна. Особенно вот этот, с блестящей серьгой в ухе и смелым взглядом.

— Если ты так беспокоишься о муже, почему ты не дома, с ним? — Бой только пожал плечами на мое заявление.

— Я здесь на работе, — ответила я и поняла, что вовсе его не убедила. Его черные глаза неотрывно смотрели на меня, пока я не призналась:

— Ну да, все не так просто.

— Что ж, просто ни у кого не бывает, — откликнулся он. — У меня тоже есть кое-кто. Там, дома, в Доркинге. Она не переносит жары, знаешь ли.

— Разве она не скучает без тебя? — Я удивилась.

— Понятия не имею, — ответил он. Он поставил стакан и плавно, точно кошка, в два прыжка приблизился ко мне. Упершись руками в стену, наклонился — я уже ясно ощущала исходящий от него запах виски, смешанный с запахом дыма от костра. Его глаза ярко блестели, наши взгляды встретились.

— По-моему, это не очень хорошая затея, — произнесла я.

— Ночи здесь длятся долго. — Он наклонился, коснувшись губами моей шеи, но я резко вздрогнула и отстранилась.

— Хорошо, — произнес он наконец. — Картина прояснилась.

Он усмехнулся и опустил руки, давая мне возможность уйти. Я быстро направилась к двери. Когда я вернулась в коттедж и улеглась на койку, закрыв глаза, ни о каком льве я, конечно, больше не думала. Смятение охватило меня. Я никогда не встречала такого прямого, нахального парня, как Бой. С одной стороны, меня злила его настырность, но с другой — я была заинтригована. Меня взволновало, как можно так просто, без всяких уверений о любви и обещаний заботиться всю жизнь, выражать свои желания и не стесняться этого. Мужчины однозначно были для меня большой загадкой даже после того, как я побывала замужем. Я ничего не знала толком о любви, о любовниках, что это значит — быть чьей-то любовницей. Но поцелуй Боя взбудоражил меня, я чувствовала влечение к нему, и меня это пугало.

Кения — бескрайняя страна, но от чужих любопытных глаз не спрячешься и здесь. Общество белых поселенцев представляло собой тесный мирок, в котором все обо всём знали. Особенно то, что касалось личных дел — кто с кем и как живет. Пока я сидела в девицах, я могла позволить себе жить как захочется, не обращая внимания на мнение окружающих, но как только стала женой состоятельного землевладельца… Тут уж извольте соблюдать правила. Так что регулярно, раз в пару-тройку недель по субботам я вынуждена была отправляться домой и изображать из себя жену. Ди научил меня водить машину и предоставил дряхлый фургон, на котором он перевозил инструмент и всякий прочий скарб. Я обожала езду на лошади, меня увлекали пейзажи, открывающиеся взору. Но автомобиль тоже имел свои преимущества. И в первую очередь — скорость. Я сделалась горячей поклонницей быстрой езды. Это было даже увлекательно: пробираться по узкой, размякшей дороге, объезжая выбоины, сжав зубы от ощущения опасности, все лицо и волосы — в красной дорожной пыли. Дороги в Кении полны опасностей — можно угодить в грязевое болото, и тогда все, закрутит — не выберешься. Встречались места и похуже, я точно знала, случись какая поломка в таком месте — это настоящая катастрофа. Но препятствия и опасности только усиливали азарт — особенно на первой дюжине миль. Увы, чем ближе я подъезжала к Нджоро, тем быстрее улетучивалось чувство свободы, опьянявшее меня. Не помогал даже автомобиль. Я не могла не отдавать себе отчета в том, как крепко держит меня Джок на крючке. Моя жизнь мне не принадлежала. Его склизкие назойливые лапки, тянущиеся к горлу, я ощутила сразу, как только дала согласие на его предложение. Просто я старалась до поры до времени не обращать на это внимание. Теперь же, увязая все глубже, я чувствовала, что задыхаюсь, меня точно затягивало в болото, и чем больше я сопротивлялась, тем коварнее и сильнее становились путы. Нджоро всегда был для меня родным домом, местом, которое не сравнится ни с каким другим на земле. Теперь же даже несколько дней, проведенных под одной крышей с Джоком, ради того, чтобы создать благопристойное впечатление у соседских фермеров, сделались для меня пыткой. Каждый раз повторялось одно и то же. Джок поджидал меня и, припарковав фургон, приветствовал меня дежурным поцелуем в щеку. Мы сидели на веранде, потягивая виски, и обсуждали, что произошло на ферме за время моего отсутствия. Слуги суетились вокруг, изображая радость, что видят хозяйку дома. Но как только темнело и мы с Джоком оставались наедине, настроение быстро портилось. Никакого интереса ко мне как к женщине Джок не проявлял — ничего не изменилось со времени нашей несчастной брачной ночи. Но все его вопросы, все его замечания, касающиеся моей работы у Ди, ярко иллюстрировали то обстоятельство, что он считает меня своей собственностью.

— Ди присматривает за тобой? — деловито интересовался он. — Следит, чтобы с тобой ничего не случилось?

— А что ты имеешь в виду? — Я пожимала плечами.

— Ну, ты же дикарка, ты и понятия не имеешь, как надо вести себя, у тебя свой взгляд на все, — распинался он. — Как у того мальчугана из масаи, с которым я тебя впервые увидел.

— Ты имеешь в виду Киби? — холодно поинтересовалась я.

— Да, да, верно.

Он взял стакан с виски и отхлебнул.

— Ты же недалеко от него ушла, верно?

— Я не понимаю, на что ты все время намекаешь? — возмутилась я. — Мне помнится, ты восхищался, как метко мы тогда с Киби стреляли. Теперь тебе все это уже не нравится? Теперь я в твоем представлении дикарка?

— Я только хочу сказать, что все, что ты делаешь, бросает тень на меня. — (Ну да, о ком же еще он заботится, только о себе, конечно.) — Ты выросла здесь, не зная правил приличия. Бог знает с кем общаясь, бог знает чем занимаясь… А теперь ты там вертишься у Ди. Женщина в окружении мужчин. Тут недалеко и до беды.

— Я там работаю, а не развлекаюсь с кучей любовников, — отрезала я.

— Если ты только осмелишься, я немедленно узнаю об этом. — Он хищно прищурил глазки. — Имей в виду. Ты и так поставила меня в щекотливое положение.

— В какое такое положение?! — воскликнула я. — Дай мне развод и сиди со своей репутацией, ни о чем не переживая.

Он вспыхнул и хотел что-то ответить, но в это время в комнате за спиной послышался шорох. Бараса, наш слуга, вышел на веранду.

— Господин желает, чтобы ужин накрыли здесь? — спросил он, наклонив голову и всем видом показывая, что вовсе не желал нас прерывать.

— Нет, распорядись, чтобы накрыли в доме, Бараса, мы сейчас придем, — быстро ответил Джок и многозначительно взглянул на меня, мол, видишь, они обращаются ко мне, а ведь это твои обязанности.

— Ты хочешь сказать, что слугам бессмысленно рассказывать сказки, они все узнают, — поинтересовалась я.

— Я имею в виду, что они безошибочно определяют, в чью пользу счет, — ответил он важно, — кто здесь главный.

— Меня вообще не волнует, кто и что считает, — отмахнулась я.

— Увы, тебе придется принять это во внимание, — ядовито парировал он.

Мы ужинали в угнетающем молчании. Мне казалось, атмосфера давит на меня — громоздкая мебель в комнате, слуги, передвигающиеся почти бесшумно. Мне хотелось закрыть глаза, зажать уши и кричать, кричать от отчаяния, но я должна была терпеливо сносить это семейное действо, так как иного выхода не было. Я понимала, что Джок просто в ужасе от того, что я могу скомпрометировать его. Это все, что его беспокоило в нашей жизни, и точно мерзкий паук, он опутывал меня гадкой металлической паутиной, набрасывая ее, точно мотки проволоки, на забор. Да, строить заборы он умел мастерски. Это мне было известно с самого начала, но я даже не представляла себе, как тошно сидеть за таким забором, как душит мучительное отчаяние. Едва дождавшись окончания трапезы, я встала и, извинившись, направилась в гостевую спальню, где теперь спала. Я чувствовала себя морально раздавленной и почти физически ощущала душевную боль, точно с десяток лошадей пинали меня копытами. Ночью я не сомкнула глаз, а едва рассвело, села за руль фургона и уехала. Обычно я оставалась на ланч в воскресенье, но не в этот раз — все это было слишком.

Вернувшись в Сойсамбу, я погрузилась в работу. Предупреждения и наставления Джока время от времени всплывали в памяти, но только когда я оставалась одна. Я вообще старалась не думать о нем. Мне очень хотелось вымести поскорее весь этот мусор из головы, чтобы сосредоточиться на лошадях. Я старалась тщательнее проработать график кормления и тренировок, сама выезжала по утрам на моих подопечных, чтобы быть в курсе всех изменений, происходивших с ними, и все внимательно проанализировать. Надо отметить, Династи и моя вторая лошадь, Шедоу Кантри, значительно улучшили показатели. Но до отличной формы, о которой я мечтала, было еще далеко. С мыслями о питомцах я каждый день ложилась спать, с ними и просыпалась, так что моим собственным сомнениям места в голове не оставалось. Работа была главным моим лекарем. Только она имела значение, только она помогала выстоять.

Наконец наступил самый важный день — день сдачи экзамена на лицензию. Ди повез меня на машине в Найроби. Под рокот мотора мы обсуждали предстоящие скачки на Кубок Джубаленд, прикидывали ставки и возможности конкурентов. О самом экзамене мы старались даже не упоминать. Нервы у меня и так были на пределе. Мне страшно хотелось, чтобы в этот день рядом со мной оказался отец — мне очень его не хватало. О Джоке тоже речи не шло. Единственное, что я знала точно, — Ди это тоже знал, — только лицензия поможет мне от него избавиться. Приехав в Найроби и оказавшись в тесном, душном офисе уполномоченного экзаменатора, проктора, я старалась вести себя уверенно, не давать волю сомнениям. Взглянув в тусклые глаза чиновника, я ясно прочитала в них насмешливое пренебрежение, но не спасовала. Он был маршалом, главным исполнительным лицом Кенийской Королевской гоночной ассоциации, и мне вполне были понятны его мысли. Глядя на меня с другого края широкого чиновничьего стола, он явно думал, что это просто недоразумение. Женщины еще ни разу не становились скаковыми тренерами, даже в метрополии, а уж тем более здесь, в Кении. К тому же мне всего девятнадцать лет. Но я привыкла к тому, что меня недооценивают. Так от меня когда-то отворачивали носы Киби и его дружки, пока я не поставила их на место, рассказав историю о Пэдди. Что думал про себя этот чиновник? Женщина, к тому же такая молодая, разве она на что-то способна? Но его сомнения, как и всегда, только подхлестнули меня, заставив прыгнуть выше головы. Мне страшно хотелось доказать, что он не прав.

Результаты экзамена прислали в Сойсамбу письмом спустя несколько недель. Простой белый конверт с королевской печатью. Взяв его в руки, я вдруг почувствовала, что сердце забилось так сильно, что вот-вот выпрыгнет из груди. Собравшись с духом, я сломала печать. Я ожидала увидеть внутри отчет о моих ошибках и удручающее извещение о провале. Но там оказалась… гербовая бумага, на которой черным по белому, за подписью высшего уполномоченного лица, сообщалось, что миссис Первс отныне становится владелицей тренерской лицензии сроком до 1925 года, до следующего экзамена. Не веря глазам, я провела дрожащими пальцами по строчкам, на которых красовались мое имя и дата, а также по отметке нотариуса, заверившего лицензию. Я прочувствовала всем своим существом каждый уголок, каждую складку на документе. Это было мое освобождение, мой пропуск в мир, в который я стремилась с детства, желая подражать отцу. О, если бы он оказался сейчас рядом со мной! Я страстно желала этого. Мне очень хотелось, чтоб он взял в руки лицензию, и пусть сдержанно, как всегда, но сказал бы мне, как он мной гордится. И это было бы правдой. Он бы действительно гордился мной. Моя жизнь совершила новый резкий поворот — передо мной открывалась совершенно новая, чистая страница, новый этап жизни, о чем прежде я имела лишь смутные представления. Но всегда мечтала пойти по этому пути. Мне очень хотелось поделиться чувствами с отцом — ведь только он мог меня понять. Увы, в оглушительной радости сейчас я оказалась так же одинока, как и в горе. Отец был далеко, я была одна. Я страшно скучала по нему, и мне оставалось только лелеять призрачную надежду, что до него дойдет весть о моих успехах.

Вечером Ди приказал повару приготовить праздничный ужин. Большие куски мяса газели зажарили на огне в камине, облив их персиковым сиропом. Пышные кругляшки заварного крема, сдобренного миндалем, — на сладкое, они напоминали белоснежные облака в весеннем небе. Ди распевал свою любимую песню «Все на борту в Маргите», ставя ее на граммофоне снова и снова, и подливал мне виски в бокал.

— Ты, пожалуй, лучшая из тренеров, которых я видел, — признался он, поставив песню в сотый раз с начала. — У тебя чистый, природный инстинкт, нюх на лошадь. Это важно.

— Спасибо, Ди, — кивнула я.

— Но что-то ты не очень рада, девочка! — воскликнул он. — Ты только подумай! Ты — единственная женщина-тренер во всем мире, да еще в восемнадцать лет!

— Конечно. — Я пожала плечами. — Но ты знаешь, мне всегда претила излишняя публичность.

— Тогда я сделаю это для тебя, — заверил он. — Газеты раструбят твое имя после соревнований. На каждом углу только о тебе и будут говорить.

— Но это если мы победим, — уточнила я. — А если провалимся, они тут же заявят, что виноват Деламер, мол, этот выживший из ума старик доверил лошадей неопытной девчонке.

— Ну, у нас еще шесть недель на подготовку, — ответил он уверению. — Даже побольше, на самом деле. Ну а сегодня… — он взглянул на часы на каминной полке. — А сегодня пора на боковую. Завтра за работу.

Глава 18

В первый день соревнований на Джубалендский кубок в Найроби я проснулась рано — до рассвета. Выйдя из истлейнской конюшни, прошла на трибуны. На горизонте острые зубцы хребта Донья Сабук, точно вздыбленные пики, пронзали бледное утреннее небо. Огромная вершина Кении переливалась серебристыми и голубыми бликами.

Я посмотрела на ипподром. Часто во время засухи, когда земля покрывается трещинами, под свежим дерном образуются ямки. Лошадь на бегу рискует попасть копытом в такую ямку и потерять равновесие. Однако сегодня ничто не предвещало неприятностей. Покрытие казалось ровным и прочным. Стойка поблескивала на солнце новенькой белой краской с двумя яркими черными полосами, как буй в ярко-изумрудном море. Утро было тихим, безветренным. Но скоро со всем этим будет покончено. На стадионе начнут собираться зрители. Их будет много — яблоку негде упасть. Обычно на скачки собирались не только жители Найроби, приезжали со всех окрестных ферм — других посмотреть, себя показать. Состоятельные джентльмены и те, кто едва сводил концы с концами, соберутся здесь, надеясь заработать на ставках. Разодетые благородные леди и дамы попроще будут прохаживаться в поисках удачной партии. Все будут стремиться, чтобы их заметили, и каждый найдет свой интерес.

Многих здесь интересуют деньги, но меня это не привлекало. Даже девчонкой для меня самое важное было стоять рядом с отцом, приникнув к поручню, и ждать заезда. Я не обращала внимания на шумные трибуны, на важных господ в элитных ложах, на суету вокруг маклеров. Для меня скачки не имели ничего общего с азартной игрой или выходом в свет на коктейльную вечеринку. Для нас с отцом это в первую очередь был экзамен, важная проверка. Результат многомесячной, иногда многолетней подготовки, работы на износ. Огромные усилия, бессонные ночи — все ради нескольких захватывающих мгновений счастья или… увы, горя, — такое тоже случалось, и не раз. Несмотря на подготовку, на скачках многое — в руках судьбы. Можно предугадать, какая из лошадей достигнет пика формы, но дойдет ли она до финиша или споткнется — предвидеть нельзя. Неимоверный труд многих дней и бессонных ночей легко превратится в пыль, если лошадь сойдет с дистанции, а жокей, пристыженный, только смущенно извинится перед публикой. Со скачками всегда связано множество предрассудков, даже магии. Бесчисленное количество разнообразных примет. Всегда найдется сверхъестественное объяснение, если лошадь неожиданно сошла с дистанции или, напротив, взяла главный приз. Именно непредсказуемость исхода всегда изумляла и будоражила меня, очаровывала и завлекала. Никогда не знаешь на старте, что ждать на финише. Но сегодня — особый случай. Сегодня я сама представляю своих лошадей. И на кону стоит слишком много.

Я сунула руку в карман брюк. Там лежала телеграмма от отца. Он прислал ее из Кейптауна в ответ на мое сообщение о получении лицензии. Я перечитывала ее много раз — желтоватая бумага потерлась на сгибах, буквы поблекли. Но текст я выучила наизусть: «Отлично тчк все хорошо тчк выиграй что-нибудь для меня!»

Чего только не случается в день скачек! Мне приходилось слышать самые фантастические истории. Но если бы от меня зависело загадать такое событие, — и чтобы оно обязательно осуществилось, — я бы пожелала, чтобы отец внезапно вышел из толпы и в этот судьбоносный для меня день оказался рядом со мной. Я была бы счастлива, пожалуй, даже больше, чем если бы выиграла кубок. Снова стоять рядом с ним на ипподроме — этого я желала сильнее всего на свете!

Спустя несколько часов моя Династи нетерпеливо перебирала ногами на старте, а мое сердце уже неслось вскачь. Шерсть на Династи блестела, точно отполированная. Она ступала уверенно, пружинисто. Никто бы и не подумал, что ей уже шесть лет и еще недавно ее со спокойной душой списали в запас. Сегодня она выглядела королевой. Ее соперники казались ничтожными по сравнению с ней. Жокеям приходилось их успокаивать, придерживать под уздцы, когда те в панике пятились назад, дико вращая глазами. Я же с гордостью наблюдала за Династи — в бушующем вокруг море хаоса она стояла невозмутимо, словно вообще не имела к происходящему никакого отношения.

И вот… рука стартера поднялась — все стихло. Лошади застыли в напряжении, готовые рвануться вскачь и выполнить свое предназначение. Ударил колокол. Двенадцать лошадей в едином порыве ринулись вперед, слившись в единую, переливающуюся разными цветами массу тугих мышц и воли. Старт был отличный — дерзкий и чистый. Гнедой мерин — фаворит гонки — сразу вырвался вперед. Его преследователи отстали ненамного — я чувствовала каждой клеточкой глухой стук копыт, взбивающих куски дерна. Он отдавался в моем сердце и напоминал мне сухой стук ритуальных барабанов на масайском празднике. Я видела, что Династи собранна, готова к борьбе — она совершенно спокойна, каждый мускул работает правильно, каждое движение выверено. Уолтерс, наш жокей, обращался с ней очень аккуратно, не принуждал ее — просто позволял ей делать то, что необходимо. С каждым шагом она набирала мощь, продвигаясь вперед, точно корабль под парусами, рассекала ряды соперников. Уолтерс буквально парил над зеленым газоном, его фигура в золотисто-голубом костюме покачивалась, точно невесомая бабочка, в седле. Крики на главной трибуне стали громче — я поняла, что лошади вышли на финишную прямую. Это была волна, девятый вал, безудержный, страстный, безоглядный порыв — все предосторожности позади, больше нечего бояться, теперь только вперед. На последних отрезках дистанции уже ничто не имеет значения, кроме воли, скорости и длины ног. И тут мой прекрасный «парусник», Династи, оттеснив всех конкурентов, резко выдвинулась из общей массы и спустя несколько мгновений уже летела к финишу в гордом одиночестве. Это было похоже на сон, на сбывшуюся мечту, мою и ее. Мне казалось, я вижу все точно в замедленной съемке. Вот ее гордая голова пересекает финишную прямую, срывая ленточку, — и… трибуны взрываются. Победа. Мы сделали это. Мы победили! Еще не веря в реальность случившегося, я принимала поздравления, а в глазах стояли слезы. Несколько тренеров подошли пожать мне руку, они говорили мне слова, которые я мечтала бы услышать от отца. Но вместо него неожиданно рядом возник… Джок.

— Мои поздравления, — елейно протянул он, наклонившись к моему уху, и, схватив за руку, потащил за собой. — Я знал, что ты справишься.

— Неужели? — В изумлении я вырвала руку и старалась не обращать на него внимания, но он назойливо вертелся рядом.

— Ну, я никогда не отрицал твой талант, — продолжил он как ни в чем не бывало. — Это хорошо для нашего общего дела.

Вся гордость, все счастье, которое я испытывала от успеха Династи, внезапно умолкло. Стало ясно, он хочет использовать мой успех для себя. Когда Династи вывели для награждения и репортер спросил мое имя, Джок тут же встрял опять, рассказывая по буквам, как правильно записать фамилию Первс. Он то поддерживал меня под локоть, то клал руку на талию, но я отлично понимала, что до меня ему нет никакого дела. В воображении он рисовал радужные перспективы собственного бизнеса: как благодаря моему успеху и популярности он повысит цены на зерно и заключит выгодные контракты и каких лошадей сможет приобрести для конюшни. Глядя на него, я вдруг неожиданно поняла, что мой успех, как ни странно, гораздо больше выгоден ему, чем мне. Как тренер Династи я должна была получить процент от ее денежного приза. Когда-нибудь, думала я, я смогу обрести финансовую независимость и жить самостоятельно. Но в ближайшем будущем рассчитывать на подобное не приходилось. Все время вертясь вокруг, Джок использовал меня для собственного продвижения, для подъема репутации, он получал прямую выгоду как мой супруг. Казалось невероятным, как мы быстро стали противниками.

— Как вы думаете, наступит ли такой день, когда женщина-тренер появится и в Англии? — спросил меня один из репортеров.

— Совершенно не думала об этом, — ответила я искренне. Мы позировали для фотографов. Мне страшно хотелось оттолкнуть Джока подальше, выпроводить его из моей жизни поскорее, но вместо этого я… улыбалась.

Что-что, а устраивать праздники Ди умел отменно. В этот вечер он не поскупился на напитки, сам разгоряченный, без конца произносил тосты и без устали отплясывал с бесчисленным количеством хорошеньких партнерш под небольшой оркестр из пяти музыкантов, которым было обещано шампанское. Загородный Матайга-клуб, очаровательное здание цвета фламинго с облицованными природной галькой стенами, был одним из лучших заведений в Найроби. Он располагался милях в трех от города в оазисе. Внутри все было устроено добротно и со вкусом — члены клуба ощущали, что они заслужили право находиться в его стенах, что им рады вне зависимости от времени и предоставят весь набор услуг. Здесь можно было наслаждаться солнцем, потягивая джин и наблюдая за теннисным поединком на корте, без опасений оставить в конюшне дорогую лошадь, с удовольствием гонять крокетные, мячи по аккуратно подстриженному изумрудному газону, нанять шофера-европейца, который прокатит тебя по округе, или просто расслабиться и вкусно поесть на одной из просторных террас.

Матайгу любили многие — я не была исключением. Отделанная дубовыми панелями гостиная, мягкие диваны, обтянутые шелковой тканью, персидские ковры и охотничьи трофеи на стенах. Однако, как бы ни был хорош клуб, удовольствия от праздника яне получила. Джок не отходил от меня ни на шаг. Он так плотно приклеился ко мне, что я не знала, как от него отвязаться. На некоторое время меня спас от него Ди — он подошел с бутылкой старого виски и предложил Джоку разделить удовольствие. Я наконец-то смогла вздохнуть свободно и постаралась незаметно выскользнуть из комнаты, пробираясь к бару. На танцполе было многолюдно, пары отплясывали с таким упоением, словно очень боялись, что вечер кончится, а они не успеют в полной мере насладиться счастьем. Скачки обычно приводили и зрителей и участников в экзальтированное состояние. И так как празднество длилось долго, как правило целый день, носильщики и официанты к вечеру валились с ног от усталости и не успевали обслуживать клиентов. Так что, когда я вошла в бар, у стойки собралась небольшая очередь.

— Здесь просто можно умереть от жажды, пока дождешься порции джина, — сообщила мне женщина, стоявшая впереди. Она была высокая, стройная, в темно-зеленом платье от Аскот и говорила быстро, сокращая слова. На голове красовалась такая же зеленая шляпка, украшенная страусиным пером.

— Хорошо, что я запаслась заранее. — Она сунула руку в расшитую бисером сумочку и вытащила небольшую серебряную фляжку. Кивнув, протянула мне.

— Благодарю. — Я растерянно вертела серебряную пробку, из которой предполагалось пить.

— Отлично выступили сегодня, — добавила она, улыбаясь. — Меня зовут Коки Бербек. Мы встречались на скачках несколько лет назад. Я ваша очень, дальняя родственница, — сообщила она и уточнила: — Со стороны матери.

Я даже вздрогнула, услышав ее последнюю фразу. Все, что касалось матери, всегда приводило меня в состояние раздражения. Я сделала глоток, почувствовав обжигающий жар в носу и горле.

— Извините, к сожалению, не помню, — призналась я, возвращая хозяйке фляжку.

— Ну, это было очень давно. Вы были ребенком, а я… — Она усмехнулась. — Была помоложе. Как вы терпите эту сухость, ужасный климат. Все трескается, морщится, здесь двухлетний малыш выглядит стариком.

— Вы прекрасно выглядите, — сказала я без задней мысли.

— Ну, вы поистине ангел, раз говорите такое, — воскликнула она. — Готова поручиться, сами вы хотите поскорее стать взрослой, особенно если учесть ваш род занятий — все время вокруг крепкие мужчины. И лошади. — Она рассмеялась и похлопала по плечу джентльмена, стоящего впереди.

— А нельзя ли там ускорить процесс, Бликс? Мы тут просто изнемогаем.

— Не скрою, звучит заманчиво, даже сексуально. — Мужчина повернулся, одарив леди задорной улыбкой с легким налетом вожделения.

— У тебя все с подтекстом. — Коки небрежно отмахнулась.

— Не за это ли ты меня любишь? — повернувшись, он подмигнул ей. Довольно коренастый, с плотной шеей и широкими плечами, он тем не менее имел почти юношеское выражение лица, хотя ему было лет тридцать, может чуть больше.

— Брор Бликсен, — представила Коки. — Берил Клаттербак.

— Сейчас я Первс, — поправила я, испытывая неловкость. — Я вышла замуж.

— О, это действительно звучит серьезно, — кивнула Коки. — Но не беспокойтесь, с нами вы в безопасности. — Она взяла мою руку и заговорщически соединила ее с рукой Бликса.

— Доктор Терви выдал справку, — сообщил Бликс. — И, говоря медицинскими терминами, полная стерильность.

— Доктор Терви? — Я рассмеялась. — Это ваш личный врач?

— Это его воображаемый личный врач, — уточнила Коки, покачав головой. — Но что я скажу наверняка, ему всегда удается выкрутиться.

Мы нашли уголок недалеко от танцпола. Я наблюдала за веселившимися молодыми людьми и очень надеялась, что Ди достаточно увлек Джока дегустацией напитка, чтобы тот на некоторое время забыл обо мне. Бликс подозвал официанта, и через некоторое время тот принес три серебряных ведерка с розовым шампанским во льду.

— Никто, конечно, вкладываться не обязан, — заметил он, — если нет желания.

— Он, как лев, следит за территорией, — объяснила Коки заговорщически. — Наш Бликс — восхитительный охотник. По той причине, что обладает теми же инстинктами.

— Охотиться лучше, чем работать, — согласился тот. — К слову, я только что вернулся из Бельгийского Конго. В провинции Верхнее Уеле я слышал легенду о слонах с четырьмя бивнями. У них есть особое священное название и множество легенд, связанных с огромной мощью этих животных. Один мой богатый клиент прослышал о них и предложил мне — за двойную ставку — попробовать отыскать хоть одного. Мы даже не будем в них стрелять, пообещал он, просто хотелось бы увидеть воочию.

— Ну и что, увидели? — спросила я, и опять попала впросак.

Бликс посмотрел на меня насмешливо, затем поднес бокал с шампанским ко рту и отпил глоток.

— Она понятия не имеет, как надо слушать подобные истории. — Он покачал головой. — Ай-ай.

— Необходимо дать ему возможность самому рассказать историю до конца, не упуская подробностей, — объяснила Коки, — иначе как он донесет до нас главный смысл — представить свою персону этаким бравым молодцом, не боящимся опасностей.

— Так точно. — Бликс подмигнул Коки. — Она права. Мы потратили три недели. Исходили лес Итури, прошли вдоль конголезских топей. В этом нет ничего странного. Можно проходить не один месяц, а слонов так и не увидеть. Но тут другое дело. Слоны нам попадались. Мы встретили даже не одну дюжину, среди них три или четыре могучих самца, у которых бивни аж по земле волочились. Великолепные экземпляры! Но увы… Все с двумя бивнями. Клиент мой, однако, настаивал на своем, но чем дольше мы бродили, не встречая наших красавцев, тем больше он подозревал, что они не существуют. Он просто потерял покой. Упрекал меня, что вся вылазка — это убить время и выбить из него побольше денег.

— Но так вы же и пошли туда, чтобы он отдал тебе деньги, Блики, дорогой, — улыбнулась Коки.

— Да, но за честный труд. По возможности честный, — уточнил тот язвительно. — На самом деле слоны существуют — это не враки… Я видел на фотографиях трупы этих животных. И вот подвернулся клиент. Однако когда так долго находишься вместе, к тому же без явного успеха, происходят забавные вещи. Я все больше и больше терял авторитет в его глазах, дошло даже до того, что ему стало казаться, что я собираюсь его убить во сне. И вот в один не очень прекрасный день он решил, что все — достаточно, и решил разорвать контракт.

— И целый месяц впустую?! — возмутилась Коки. — Но у людей просто нет совести, это абсурд какой-то. С каждым разом клиенты все дурнее.

— Кто дурнее, тот и богаче, дорогая, — поправил ее Бликс. — В том-то все и дело. Большие деньги заставляют человека думать, что можно все купить. Однако мы ходили не налегке. Пятьдесят носильщиков были наняты, чтобы таскать багаж господина. Я очень беспокоился, что он окончательно утратит здравый смысл и откажется расплачиваться с ними. Да, да. — Он покачал головой. — Но как бы там ни было, мы повернули назад, и вдруг увидели престраннейшую вещь: самец-одиночка улегся на берегу озера, положив голову на огромный муравейник, и храпит, как паровоз.

— Это был тот самый легендарный слон с четырьмя бивнями, — догадалась я.

— Нет, кое-что еще чуднее, — ответил Бликс, весело улыбнувшись. — С тремя бивнями. Такого еще никто не встречал, насколько мне известно. Левый бивень у него раздвоился, то есть получилось два бивня из одного гнезда. О, это было невероятное зрелище!

— Ваш господин, наверное, пришел в экстаз, — предположила я.

— Кто? Клиент? — Бликс пожал плечами. — Можно было ожидать. Но… Это деформация, заявил он. Отклонение. Ну конечно, это деформация, плохая наследственность, сбой кода. Я же не спорю. Но все-таки. Однако он испытывал такое отвращение, что даже не хотел фотографировать.

— Нет, ну ты шутишь, — не поверила Коки.

— Нет, чистая правда. — Он поправил очки. — Ты не представляешь. Они только на словах хотят увидеть что-то по-настоящему дикое, естественное. Но реально оно их пугает. Они шарахаются от непредсказуемости.

— Надеюсь, ты получил деньги? — поинтересовалась Коки.

— Да почти ничего, — ответил он. — К тому же мы сбились с дороги и остались без воды.

— Я делаю ставку. — Коки рассмеялась. — Ты мастер рассказывать чудесные истории, дорогой.

— Правда? — Он оживился. — Но если тебе нравится, я обязательно подыщу для тебя что-нибудь интересное.

Он бросил на Коки бесцеремонный взгляд, она не отвела глаз, и несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, что немедленно сказало мне, что если они еще не стали любовниками, то наверняка ими станут.

— Пойду немного пройдусь. — Я поднялась с места.

— Пришлите-ка сюда официанта, — попросил Бликс. — Я не собираюсь здесь высохнуть, как осенний лист.

— А доктор Терви каждый раз присылает вам рецепт или вы пользуетесь старым? — осведомилась я иронично.

— Ха, она мне нравится. — Бликс повернулся к Коки. — У нее отличные способности.

Я вышла из бара, рассчитывая незаметно вернуться в Истлейн, но не сделала и нескольких шагов, как столкнулась с Джоком. Он был изрядно навеселе, глаза блестели.

— Что ты выдумала, Берил? — с ходу накинулся он. — Я ищу тебя повсюду.

— Просто вышла подышать воздухом, а что в этом плохого? — ответила я недовольно. — Разве это преступление?

— Но мы же в городе, — наступал он. — Ты подумай, как все это выглядит. Я тут верчусь, поджидая тебя, а тебя нигде нет. Люди всё видят.

Он схватил меня за руку — нельзя сказать, что очень вежливо.

— Я не совершила ничего предосудительного, — возмутилась я, — в конце концов, сегодня мой день.

Я вырвала руку. Несколько человек вокруг обернулись, глядя на нас с любопытством. Это придало мне смелости. По той же причине он явно сбавил напор.

— Говори потише, — предупредил он. Но я не собиралась выполнять его указания. Он снова схватил меня за руку, я постаралась высвободиться, развернулась и… столкнулась с Боем Лонгом. Это было неожиданно, мы не виделись с ним с утра. Он взглянул на меня, затем перевел взгляд на Джока, пытаясь понять, что происходит.

— Все в порядке? — спросил он строго.

— Все прекрасно, не так ли, Берил? — лицемерно заулыбался Джок.

Я никогда не любила его, что скрывать, но в этот момент он стал мне противен. У меня не осталось ни капли симпатии к нему, я чувствовала опустошенность и огромную усталость.

— Иди спать, — распорядилась я.

Он ошарашено уставился на меня, пораженный тем, что я вдруг отдаю ему приказания.

— Ты слышал, что она сказала, — поддержал меня Бой. — Пора баиньки.

— А тебя вообще не касается, — процедил Джок. Скулы напряглись, челюсть слегка выдвинулась, рот сомкнулся в ниточку.

— Как не касается? Твоя жена у меня работает.

Джок, конечно, был готов врезать Бою хорошенько — я не сомневалась в этом. Он был выше и шире в плечах, и ему ничего не стоило бы одержать над Боем верх. Но вдруг вся волна ярости внутри его иссякла, как будто сработал невидимый переключатель, — он расчетливо решил, что сейчас не время.

— Будь осторожна, Берил, — произнес он холодно, не отводя взгляда от лица Боя. И, резко повернувшись, ушел.

— Потрясающе, — произнес Бой, когда Джок удалился. Я заметила, что голос у него слегка дрогнул.

— Спасибо, что вступился за меня, — произнесла я. — Можно, я угощу тебя? Я бы не прочь выпить.

Мы взяли в баре бутылку виски, два бокала и вышли на веранду. За живописной розовой стеной проступали очертания крокетной лужайки с ярко раскрашенными воротцами, ожидающими, пока кто-нибудь ударит молоточком по мячу. Люди входили и выходили в парадные двери клуба, мелькали носильщики и рассыльные в белых перчатках, но мы были будто отстранены от всей этой суеты.

— Я вовсе не собиралась замуж, — произнесла я, пока Бой разливал виски в бокалы. Напиток переливался и журчал, как горный ручеек среди камней. — Мне не надо было этого делать. Мне надо было остаться одной.

— Ты не должна мне ничего объяснять, — заметил он.

— А я и не могу объяснить. — призналась я. Несколько минут мы сидели молча, глядя друг на друга. Очертания его лица и рук казались в полумраке расплывчатыми. точно подернутыми дымкой. Только серьга в ухе настырно блестела, словно на нее был устремлен невидимый луч света.

— Я давно уже прекратил копаться в чужом белье, — заметил он. — Кто что делает и зачем. Лошади и овцы куда понятнее. С ними проще.

— Это верно. — Я кивнула, потому что думала точно так же. — Ты считаешь, это глупость, стать тренером, стремиться к независимой жизни?

— Я вижу, ты не хочешь быть уязвимой, хочешь быть самостоятельной, — ответил он. — В этом есть смысл. Правда, раз ты женщина, тебе придется потрудиться вдвойне. За все придется бороться, за каждый шаг. Я бы так не смог, тяжело. — Он закурил сигарету, затянулся, мелкие красные искорки на конце сигареты блеснули в полутьме. Выпустив сизоватый дым, он взглянул на меня.

— Вообще, я думаю, ты очень смелая.

Смелая? Что ж, я старалась, во всяком случае, быть смелой. Несколько мгновений я пристально смотрела на него. На толстые браслеты из слоновой кости на запястье, львиный клык на кожаном шнурке вокруг шеи — такой носили масаи. Рубашка темно-синего цвета, когда все предпочитают хаки. Он, безусловно, был необычный, и он был здесь, рядом. И я знала, что он желал меня. Не дав себе и секунды на размышления, я потянулась к нему, взяла сигарету из его руки и затушила ее, прижав к стене. Он наклонился, обхватив меня за талию, его язык, горячий, гладкий, проник в мой рот. Я и не думала сопротивляться. Скользнув по блузке, его пальцы сжали мою грудь. Другая же рука, как уж, настойчиво пробиралась в пах. Он действовал со столь горячим напором, что мне ничего не оставалось, как сдаться. Во мне вдруг пробудилось страстное желание ласки, дремавшее глубоко внутри. Точно пробудился дикий зверь, спавший в норе. Скользнув рукой по бедру, я прикоснулась к его члену и буквально впилась поцелуем в шею.

— Ты опасная штучка, — произнес он шепотом.

— Ты имеешь в виду Джока?

— И ты совсем девчонка.

— Хочешь остановиться?

— Нет.

Больше мы не говорили. Его объятия, его поцелуи — все это было не похоже ни на что. Такого в моей жизни еще не случалось. Это был порыв, и некогда было думать, чем обернется он в дальнейшем. Я бросила все предосторожности, отдавшись страсти, и только тихий звон насекомых за розовой стеной веранды слегка тревожил слух.

Глава 19

Вернувшись в Истлейк под утро, я упала на койку, зацелованная, обласканная чуть ли не до полусмерти, взбудораженная, и, как ни странно, быстро заснула. А едва солнце поднялось над горизонтом — снова была на ногах, готовая к работе, как обычно. Надо было подготовиться к следующей гонке, и некогда было думать о том, что произошло накануне между мной и Джоком, между мной и Боем. Со всем этим можно будет разобраться потом. Тем более я толком и не знала, что теперь делать.

Джок не появлялся, пока не состоялся второй заезд, и моя вторая лошадь Шедоу Кантри не заняла почетное третье место. В отличие от прошлого раза, когда он вертелся рядом со мной перед журналистами и фоторепортерами, теперь он дождался, когда все охотники получить интервью разойдутся, и только затем приблизился. Вид он имел весьма довольный, словно ничего и не случилось. Сопровождали его Коки Бербек и еще какой-то джентльмен, но явно не Брор Бликсен. Оказалось, что это был муж Коки, Бен. К моему удивлению, вела она себя сдержанно, а Джок сообщил мне, что Бен подумывает серьезно заняться разведением лошадей и предлагает нам обсудить это за стаканчиком виски. Весьма неожиданно. Я готовилась к тому, что Джок налетит на меня, как ураган, снова станет угрожать, предупреждать, я даже готова была поверить, что ему каким-то образом стало известно о моем приключении с Боем. Но я недооценила его. Он вел себя очень деловито. Во всяком случае, внешне.

— Когда Бен приобретет подходящую лошадь, ты начнешь ее тренировать, — сообщил Джок, едва мы взяли коктейли.

— Если, конечно, Деламер вас отпустит, — добавил Бен. — Кстати, мне очень нравится ваша провинция, я уже присмотрел участок земли недалеко от вас.

— Что ж, посмотрим. — Я пожала плечами.

И тут Коки изменилась в лице, давая понять, что ей надоели деловые разговоры.

— Девочкам и без того есть, о чем поболтать, — заявила она. — Идем.

Мы уселись за отдельный столик, подальше от посторонних ушей и глаз.

— Мне показалось, что мы с Бликсом вели себя бестактно вчера вечером, и вам пришлось уйти. Простите, — произнесла она мягко, — Увы, не так часто случается, когда мы остаемся наедине. Мы оба в браке, понимаете? — Она сняла элегантную шляпку-клош, пригладив медового цвета волосы. — Мы познакомились, когда он повез нас с Беном на сафари. Бликс никогда не упустит случая соблазнить чью-нибудь жену, если ему представится удобный случай. Он обожает, когда женщины дрожат от страха на краю пропасти. Что касается меня, — она приподняла широкую бровь, — я не думаю, что он рассчитывал на успех, но вот уже два года прошло, как мы встречаемся.

— Это немало. — Я покачала головой. — И что же Бен? Он что-то подозревает?

— Возможно. — Коки пожала плечами. — Но мы не столь дурно воспитаны, чтобы выяснять отношения. У него есть свои грешки. — Она многозначительно улыбнулась. — Как без этого. Вы же слышали шутку? Вы замужем или живете в Кении?

— Да, да, забавно. И одновременно ужасно, — ответила я, чувствуя и свою причастность. Еще вчера мрачные шутки Коки не имели ко мне никакого отношения, но сегодня все изменилось. — В любви всегда такая неразбериха, как вы думаете?

— Ну, возможно, так не везде, но здесь такие правила. Тут ты либо позволяешь себе шалости, либо просто сходишь с ума. Однако важно быть осмотрительным. Ты можешь шалить, пока общество смотрит на это сквозь пальцы. Но шутка в том, что это не всегда относится к твоему супругу.

Я медленно переваривала ее слова. Все, что она говорила, было для меня новостью, своего рода отрезвляющий урок, как надо жить в мире, с которым я до сих пор плохо была знакома, — в мире других людей.

— И вы… Вы все это выносите? — спросила я.

— Выносите?! — Она усмехнулась. — Вы так говорите, словно я какая-то чумная, обреченная. Ничего дурного во всем этом нет. Я не хуже прочих.

Она взяла бутылку и плеснула виски сначала мне, затем себе.

— С Беном еще куда ни шло, можно справиться, — призналась она. — А вот жена Бликса, Карен, слишком высоко ценит свой титул, чтобы с ним расстаться. Он же сделал ее баронессой. Хотя, — она вздохнула, — все, конечно, непросто, в стиле барокко, я бы сказала, вычурно. Мы с Карен дружим, вернее — дружили. Бликс сообщил ей, что влюблен в меня и желает жениться, а значит, требует развода. Он-то надеялся, что смягчит удар, сообщив обо мне. Но, — она покачала головой, — теперь она и знать меня не желает.

— Я не понимаю, почему один из супругов так настаивает на браке, если второй жаждет разорвать отношения? — спросила я, думая о Джоке.

— Хотела бы соврать, что я это понимаю. — Коки скривила губки. — Но на самом деле ни капельки. Карен, как мне кажется, намерена следить за Бликсом, чтобы тот не наделал глупостей, не отпускает его ни на шаг.

Я слушала Коки и удивлялась ее открытости, доверчивости. Самой мне трудно было решиться завести речь о подобном. Однако, воодушевленная ее искренностью, я решилась. Мне очень был нужен совет, взгляд со стороны человека, знающего жизнь лучше, чем я.

— Знаете, я была слишком молодой, когда вышла замуж, — призналась я, оглянувшись на Джока, занятого беседой с Беном. — Сейчас я пытаюсь освободиться, но Джок и слышать об этом не желает.

— О, это трудное дело, — ответила Коки. — Но, сказать честно, если бы меня не угораздило влюбиться, я бы и не думала о разводе.

— Вам не хотелось бы быть свободной, делать, что хочется? — удивилась я.

— А что именно делать? — Она пожала плечами. — Не понимаю.

— Жить, — ответила я. — Просто жить. Самой принимать решения, совершать ошибки, расплачиваться за них. И чтобы не было никого, кто бы указывал тебе, вот так надо делать, а так не надо.

— Ну, я не знаю. — Она покачала головой так, словно я несла какую-то околесицу. — Даже если муж тебя не одернет, всегда есть общество, которое диктует свои правила. Разве вы не поняли еще? Я не думаю, что есть люди, которые получают то, чего хотят. Получают что-то. Но не то, не с теми. Как-то так.

— Но вы же пытаетесь действовать правильно. — Я чувствовала себя немного пристыженной, но не отступала. — Пусть это звучит цинично, но вы же любите Бликса.

— Да, так и есть. — Она очень мило наморщила лоб, задумавшись. — Но разве это не глупейшая из глупостей? А?

На следующий день я вернулась в Сойсамбу. Разговор с Коки запал мне в душу, и еще несколько недель после этого я размышляла над загадкой, которую она мне задала. Я спрашивала себя, могут ли обстоятельства ее жизни подсказать мне выход из ситуации, в которой я оказалась. По ее словам, «приключения на стороне» были чуть ли не обыденным делом среди колонистов — все равно что принять хинин от лихорадки. Своеобразный способ одолеть скуку и неудовлетворенность в браке. Но Бой, разве он был любовным приключением? Небольшим развлечением, рассеять тоску? Нет, ни в коей мере. В нем клокотало что-то природное, естественное, искренняя страсть, которая обжигала меня. Мне казалось, это совершенно не похоже на возню Коки и Бликса. По крайней мере, я убеждала себя в этом. Кроме того, эта связь дарила чудесные ощущения.

Проведя год в постоянных унижениях с Джоком, я наконец-то насладилась сексом, узнала его полностью. Обычно Бой приходил ко мне в коттедж ночью, и я еще не успевала полностью проснуться, а он уже обнимал меня, целовал, прижимая к себе со страстью. Ему было совершенно наплевать на условности, с которыми вечно носился Джок. И я вдруг с радостью поняла, что я совсем не стесняюсь его. Я позволяла себе любые движения, все, что захочется, даже не думая о том, что могу как-то смутить его. Я могла даже прогнать его, и он бы нисколько не обиделся, так как ничего уязвимого, никаких чувств между нами не было. Однажды вечером он застал меня одну на конюшне и, взяв за руку, молча отвел в пустующий денник. Кинув меня, точно тюк, на сено лицом вниз, грубо сорвал юбку. Он буквально вдавил меня в сено, каждый сантиметр моего тела пылал и содрогался от потока страсти, обрушившейся на меня. Закончив, он как ни в чем не бывало вытянулся, совершенно обнаженный, рядом.

— Сейчас ты не похожа на ту высокомерную девчонку, за которой надо было еще побегать месяц-другой, — заметил он.

— Я и сама не знаю толком, на кого я похожа, — ответила я. Положив руку ему на грудь, я перебирала пальцами жесткие темные волосы. — Я выросла в масайской деревне. Для аборигенов секс не связан с какими-то душевными переживаниями, прочими тонкостями, они не мучаются ненужными ожиданиями. Это похоже на охоту. Ты делаешь это со своим телом потому, что тебе так нравится.

— Наверняка найдутся люди, которые возразят тебе, что так ведут себя животные, — усмехнулся Бой. — Та же неутолимая потребность, те же импульсы. Что ж, неплохая идея, наверное. — Он пожал плечами.

— Тебе она не нравится? — спросила я.

— Я не знаю, — честно признался он. — Кто-то всегда страдает в такой ситуации.

— Но не нужно этого допускать. Надо действовать осторожно, с оглядкой. Как говорится, с открытыми глазами. Разве нет?

— Ну конечно. — Он кивнул. — Но как насчет твоего супруга, например? — напомнил Бой. — Он ведь тоже не слепой.

— Ты хочешь поставить меня на место, напомнив о нем? — возмутилась я.

— Я — ни в коем случае, — ответил он запросто и притянул меня к себе. — Как я могу?

В следующую субботу был мой выходной день, и я вернулась в Нджоро. Подъехав, я увидела, что Бен и Коки уже пожаловали в гости. Их машина стояла во дворе, нагруженная багажом. Я припарковалась за ней и направилась к дому. Я сразу увидела их на веранде. Они уютно расположились за нашим ротанговым столом в тени и потягивали коктейли в компании с Джоком.

— Мы оставили тебе немного льда, переходя на «ты», — сообщила Коки, увидев меня. На ней было свободное шелковое платье и шляпка, украшенная по краям кружевной оборкой, спускавшейся почти до самого носа. Выглядела она чудесно, и я была очень рада ее видеть. Во всяком случае, я надеялась, что их приезд в Ньери хоть как-то облегчит мое собственное пребывание там. Джок приготовил для меня напиток — разбавленный «Пиммс» со свежим лимоном и дольками апельсина, засыпанными льдом, очень живописный. Взглянув на супруга, я заметила, что выглядел он как-то странно, даже не удосужился «клюнуть» меня в щеку, как обычно.

— Все в порядке? — осведомилась я, слегка встревоженная.

— Да, да, — ответил он, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— То, что вы сделали с этой фермой, — просто чудо, — восхищался Бен. Как я узнала, прежде чем заняться сельским хозяйством, он служил в полку Африканских стрелков в чине майора. Военная косточка в нем сразу чувствовалась — точность и аккуратность во всем, хладнокровная рассудительность. Правильные черты лица, идеально уложенные темные волосы — внешне он явно выглядел привлекательнее, чем Бликс. Но как я догадывалась, ему явно не хватало юмора и страсти к приключениям, чего у того явно было в избытке.

— Джок просто фантастический трудяга, — как я могла не признать? — Здесь просто не осталось и дюйма земли, который бы он не вспахал, и ни одного гвоздя, который бы он не прибил на место.

— Ну, кроме моей жены, разумеется, — неожиданно заметил Джок, внешне даже шутливо, так, воткнул иголочку, совершенно безвредно. Бен и Коки засмеялись, я тоже постаралась улыбнуться. Я и прежде не очень-то хорошо понимала Джока, а с тех пор, как мы стали жить порознь, он и вовсе стал для меня загадкой.

— Мы тут на днях приобрели соседний участок, — сообщила мне Коки. — Мы сможем играть в бридж на выходных. Я обожаю карты. — Она закатила глаза. — Хотя Бен, — она махнула рукой, — он бы запросто ел с ножа.

Мягко ступая, наш слуга Бараса вышел на веранду и досыпал лед в ведерко. Мы еще выпили, наблюдая, как солнце все выше поднимается над горизонтом. Однако чувство тревоги не покидало меня — я видела, что Джок явно не в своей тарелке, и не понимала, что это значит. Возможно, он хотел наказать меня за сцену, устроенную в Мутаиге, когда ему пришлось с позором уйти. А может быть, в самом деле весь благополучный фасад нашей жизни наконец-то дал трещину? Что бы ни случилось, неладное почувствовала не только я — Коки тоже явно ощутила напряжение. Когда перед обедом мы направились взглянуть на их участок, она придержала меня за локоть.

— Ты ничего не хочешь рассказать мне? — спросила она, дождавшись, чтобы мужчины ушли подальше.

— Не знаю, — честно призналась я. Но к вечеру, когда мы все вместе уселись у камина, кое-что стало вырисовываться. Джок слишком много выпил за обедом, в глазах появился блеск, как правило, не предвещавший ничего хорошего. Я уже научилась узнавать его — первый предвестник грядущего скандала, но очень надеялась, что он хорошенько подумает, прежде чем решится на это в присутствии посторонних. Огонь весело потрескивал в камине.

Усевшись на диван поудобнее, Бен спросил у меня:

— Как вы собираетесь развить успех на следующих скачках? Может быть, поделитесь секретом?

— Когда я буду работать на вас, то, безусловно, поделюсь, — ответила я.

Бен рассмеялся, но не громко. Похоже, он тоже чувствовал напряженную атмосферу, царившую в комнате, и пытался как-то разрядить обстановку.

— Послушай, Джок, это же красота! — поднявшись, он подошел к арабской двери, которую Джок приобрел для гостиной вскоре после нашей свадьбы. Так же как и фонограф, она олицетворяла наше благополучие, и Джок очень ей гордился. Дверь была сделана из дорогого дерева и украшена витиеватой резьбой.

— Да-да, действительно прелестная вещь, — поддержала его Коки. — Где вы только отыскали ее?

— Купил в Ламу, — ответил Джок. — Я все думаю, как бы ее еще украсить.

— Зачем? — Коки рассмеялась. — Это же настоящая реликвия, ее не нужно трогать.

— Я так не думаю…

Джок как-то странно процедил последнюю фразу, язык у него явно заплетался. Оказалось, он пьян даже больше, чем я предполагала.

— Давайте сыграем. — Я протянула руку, чтобы взять колоду карт. Но Джок как будто не слышал. Он вдруг резко встал, вышел из комнаты. Коки вопросительно взглянула на меня, я пожала плечами. На кухне послышался какой-то шум, через мгновение Джок вернулся с деревянной колотушкой в руке. Обычно ее использовали, чтобы отбивать мясо. Но он принес ее в гостиную явно с другими целями. Пока мы молча смотрели на него, он схватил стул и подтащил его к двери. Забравшись на него, начал остервенело прибивать медный крючок в верхнем правом углу двери.

— Всякий раз, когда моя жена будет вести себя непозволительно, я буду добавлять сюда гвоздь, — сказал он, не поворачиваясь. Я не видела его лица, но не могла решиться взглянуть на Коки и Бена.

— Пожалуй, это единственный способ как-то уследить за этим, — добавил он. — Во всяком случае, не сбиться со счета.

— Ради бога, Джок! — вскричала я в ужасе. Я поняла, что ему каким-то образом стало известно о моих отношениях с Боем, и теперь он мстил, разыгрывая сцену перед новыми друзьями. Когда он обернулся, глаза его зло блестели, а колотушку он держал в руке так, словно это была бита, а сам он приготовился к удару.

— Спускайся, — попросила я.

— Пока только один гвоздик, верно? — спросил он меня и повернулся к Бену. — Если она, конечно, не успела закрутить с тобой?

— Прекрати! — закричала я.

Коки смертельно побледнела. Джок закачался на стуле, коленки его подогнулись. Он рухнул на пол, выронив колотушку, — она врезалась в створку окна, пролетев над моим левым плечом. Слава богу, инстинктивно я успела вовремя пригнуться. Еще бы несколько дюймов, и она точно раздробила бы мне голову.

Пока Джок пытался встать на ноги, Бен подошел к Коки и вывел ее в соседнюю комнату. В гостиной появился Бараса.

— Проводи господина в спальню, — приказала я.

— Да, мэм.

Слуга подхватил Джока под руки. Вскоре я услышала, как он разбирает постель, снимает с Джока обувь, укладывает его на кровать. Я сразу поспешила к Бербекам. Когда я вошла, они сообщили мне, что собираются вернуться в город. Я была просто убита происшествием.

— Но подождите хотя бы до утра, — уговаривала я гостей. — Все опасности позади. Сейчас он будет спать.

— Нет, нам ничего не остается, как ретироваться, — произнесла Коки вежливо. Она сделала знак Бену, чтобы он шел собирать вещи.

— Я не знаю, что ты натворила, дорогая, — продолжала она, едва за Беном закрылась дверь, — но могу сказать, что есть такие вещи, которые мужчины знать не желают. И то, что это произошло в нашем присутствии, весьма прискорбно. Я думаю, он хотел показать тебе, что его не стоит сбрасывать со счетов.

— Не хочешь же ты сказать, что его поведение справедливо?

— Нет, конечно. — Она вздохнула. Но было похоже, что она именно так и думает.

— Этот брак для меня катастрофа! — воскликнула я. — И что, я даже не могу позволить себе небольшую слабость?

— Все не так просто. — Она усмехнулась. — Ты еще очень молода. Все совершают досадные ошибки, случается. Ты сама поймешь это когда-нибудь. Но сейчас, похоже, ты была не права.

Я проводила их до машины и долго смотрела вслед, пока их «форд» не исчез из вида. Когда огоньки зажженных фар погасли вдалеке, я осталась одна под высокими южными звездами. Как все это произошло, как я оказалась в такой ситуации? Я смотрела на окутанные туманом Абердарские горы — они были те же, что и прежде. И ночные звуки в лесу были те же, что и раньше. Но вот я сама… Я не была той, что прежде. Я забыла, я почти предала саму себя, сама себе изменила. Я совершала один неправильный поступок за другим, полагая, что на этом скользком пути обрету свободу. Арап Майна прищелкнул бы языком и осуждающе покачал головой, увидев меня сейчас. Леди Ди взглянула бы на меня мудрыми серыми глазами и сказала… А что бы она мне сказала? Что я попала впросак? Вряд ли. Мне не хотелось так думать. А отец? Он растил меня, чтобы я стала сильной и уверенной в себе, самостоятельной. Стала ли я такой? Ни в коей мере. И еще не скоро стану.

Где-то далеко в ночи пронзительно заскулила гиена, ей откликнулась другая. Ночь окутывала меня покрывалом беспросветной тьмы. Она как будто подталкивала меня сделать выбор. Вернуться домой и продолжать жить в этом ужасе дальше или закрыть дверь с другой стороны и смело идти, куда глаза глядят, не ведая, что ждет впереди. Пожалуй, я выберу второе. И пусть Джок будет проклинать меня за то, что я опозорила его имя, пусть друзья и соседи отвернутся и перестанут знаться со мной, как когда-то это случилось с миссис О. Пусть я никогда не увижу моих лошадей и не получу от Джока ни цента, но я должна найти свой собственный путь. Я многое теряю, но на самом деле у меня теперь нет выбора, это мой путь. Так и есть. Приняв решение, я вернулась в свою комнату, потушила все лампы. Стараясь не шуметь, упаковала самое необходимое и в полночь ушла из дома Джока — в никуда, в темноту.

Глава 20

— Ты думаешь, Джок будет преследовать меня? — спросил Бой, когда я вернулась в Сойсамбу и рассказала о происшествии дома. — Раз уж он теперь узнал про нас.

— Зачем ему это? — Я пожала плечами. — Его волнует только, чтобы соблюдались приличия и не распространялись сплетни. Такая ситуация ему даже удобна: теперь у него есть повод сделать мою жизнь еще более невыносимой и похоронить надежду на развод.

Уже стемнело. Мы сидели у меня в коттедже. Я грела руки у блеклого огонька лампы. Бой размышлял, откинувшись к стене, лицо его было мрачным. Он явно чувствовал себя неуютно, хотя бывал в моем коттедже сотню раз.

— Ну а что насчет нас? — спросил он в конце концов.

— А что тебя интересует? — удивилась я. — Мы ведь хорошо провели время, правда? Зачем что-то менять?

— Я только спросил. — Он пожал плечами. Затем прокашлялся и поплотнее закутался в накинутое на плечи одеяло.

— Женщины, они обычно, — он произнес немного неуверенно, — ждут от мужчины каких-то серьезных шагов…

— Так вот что тебя волнует? — усмехнулась я. — Я не для того хочу избавиться от своего мужа, чтобы немедленно получить нового. Я стремлюсь лишь к тому, чтобы жить самостоятельно. Не желаю быть чьей-то женой или дочкой. Хочу жить сама по себе, самостоятельно, — повторила я.

— А… — Казалось, он очень удивился, услышав мои признания. — Пожалуй, мало кто из женщин мыслит подобным образом, — заметил он.

— Это точно, — согласилась я, стараясь сдержать улыбку. — Обычно так мыслят мужчины.

Освободившись от необходимости выполнять обязанности воскресной жены, я целиком отдалась работе. У меня теперь появилось больше времени и энергии, чтобы заниматься своими подопечными. Приближались соревнования в Сент-Леджер, одно из самых известных соревнований в Кении, куда приглашались трехлетки. У нас имелось несколько подходящих претендентов, но лучше всех был, несомненно, Ринглидер, мерин с атласно-черной шкурой и высоким ходом — настоящий породистый экземпляр. Ди разрешил мне попробовать поработать с ним. Однако у него были очень чувствительные сухожилия, они часто воспалялись. До того как он попал к нам, его явно перетренировали. Чтобы восстановить форму, надо было приложить немало усилий и терпения.

Я поняла, что для прогулок ему требуется мягкая, щадящая почва, так что мы отправлялись на берег озера Элментейта, и я пускала его галопом вдоль берега по влажной рыхлой земле. Стада антилоп, пасущиеся неподалеку, взирали на нас с изумлением, а розовые эскадрильи фламинго взмывали ввысь над голубоватой поверхностью озера и снова садились, пронзительно крича и хлопая крыльями. Как-то, вернувшись с очередной тренировки, я неожиданно увидела Беркли Коула. Мы отлично прокатились с Ринглидером, я была взбудоражена скачкой, волосы и одежда — в комьях засохшей грязи. С Коулом мы не встречались года два, с той памятной вечеринки по поводу моего выхода в свет, когда они с Денисом Финч-Хаттоном в ослепительно-белых костюмах на фоне черной кенийской ночи читали мне стихи. Тогда их манера держаться, их речь — все напоминало благородных рыцарей давно ушедшей эпохи.

В этот день Коул пожаловал в компании других поселенцев навестить Ди, чтобы обсудить с ним какую-то политическую ерунду. Он курил на террасе, облокотившись на поручень, а за его спиной красный шар солнца медленно опускался за горизонт. Увидев меня, он обернулся. Воротник рубашки расстегнут, каштановые волосы взъерошены ветром. Весь его облик показался мне нереальным — словно кто-то нарисовал его на фоне кенийского заката.

— Когда мы виделись в прошлый раз, вы, можно сказать, еще бегали с косичками, — заметил он, узнав меня, когда мы кивнули друг другу. — Теперь же о вас вовсю трубят газеты. Ваше выступление на Юбаленде было впечатляющим.

Признаться, я смутилась, услышав его похвалу.

— Я никогда не носила косички, — заметила я сконфуженно. — У меня не хватало терпения дождаться, пока их заплетут. Не могла усидеть на месте.

— Нельзя сказать, что вы что-то потеряли от этого, — ответил он с улыбкой. — Я слышал, вы вышли замуж!

Я растерялась, не зная толком, как ответить.

— Ну да, можно так сказать, — произнесла я неуверенно. В самом деле, как я могла описать свое состояние? Официально я все еще состояла в браке. Но после ужасной сцены с арабской дверью, которая произошла в присутствии Бербеков, от Джока не было ни слуху ни духу. Чтобы расставить все точки над «i», я написала ему, что желала бы развестись, но он мне не ответил. Но я полагала, что это, возможно, к лучшему. Как-то спокойнее, когда каждый сидит в своем углу и не мешает другому жить.

— Можно сказать, что замужем? — повторил Беркли, его губы скривились в усмешке. Однако он предпочел дальше меня не расспрашивать.

— Ди втянул вас в какую-то свою затею? — спросила я, указывая на дом. Оттуда доносился раскатистый, оживленный голос Ди.

— Боюсь, все это мне известно наперед, — ответил он. — Пустая болтовня по поводу Комитета бдительности.

— А, понимаю. Может быть, вам лучше улизнуть? — предложила я.

Я знала, что несколько месяцев назад Ди создал специальный комитет, который должен был регулировать права поселенцев в Кении. Ди все носился со старой проблемой: кто в Кении главнее и почему. Белые поселенцы всегда стремились к самоуправлению, что, по сути, обозначало полный контроль над территорией. Они считали, что индийцев и азиатов надо гнать отсюда палкой. К африканцам они относились терпимее, так как те не противились оставаться на вторых ролях и не претендовали на земли. Однако накануне Британский парламент принял Белую книгу Девоншира, регулирующую отношения между поселенцами и аборигенами в Кении. Этот свод законов был призван остановить безудержную жадность поселенцев к захвату земли и восстановить в колонии порядок. Новый губернатор, сэр Роберт Кориндон, прибыл с намерением исполнять принятый закон со всей строгостью. Несмотря на то что он был британцем до мозга костей, он благосклонно смотрел на права азиатов и африканцев. Сэр Кориндон высказывался резко и безапелляционно, тогда как предыдущий губернатор был приветливым, мягким, и с ним легко можно было договориться. Поскольку белые поселенцы привыкли, что все всегда решается в их пользу, позиция нового губернатора привела их в ярость. Они были полны решимости восстановить статус-кво даже силой, если потребуется. И ничего удивительного в том, что самым ярым заводилой стал Ди.

— Мне еще повезло, что я почти весь этот год находился в отъезде, — пояснил Беркли. Как оказалось, он ездил в Лондон консультироваться с врачами по поводу болезни сердца.

— О нет! — ужаснулась я. — И что же они сказали?

— Боюсь, им нечем было меня утешить. Это чертово сердце беспокоит меня уже не первый год.

— И что же теперь делать?

— Ничего особенного. — Он пожал плечами. — Жить, пока живется. И пить только самое лучшее шампанское. Просто жаль тратить время на плохое.

Его лицо, выразительное и подвижное, напоминало мордочку породистого кота. Яркие темно-карие глаза взирали на меня с легкой снисходительностью, в них читалась насмешка над собственным недомоганием, ироничное отношение к мысли о том, что иногда стоит грустить и жалеть себя.

— Кстати, на следующей неделе я устраиваю вечеринку по поводу дня рождения, — сообщил он, затушив сигарету. — Это лучший способ не попасть пока на тот свет, верно? Соберется немало шалопаев и бездельников. Готов поспорить, вы тоже из их числа. Разве нет? Тогда приходите.

Беркли обосновался в Наро-Мору, на самом покатом склоне горы Кения. Он выстроил большой одноэтажный дом, бунгало, органично вписав его в ландшафт, так что издалека он казался неотъемлемой частью пейзажа. Загоны были полны хорошо откормленных овец. Извилистая река с поросшими колючей акацией и желтым гамамелисом берегами протекала неподалеку, поблескивая темной водой. Горные хребты вздымались позади, угрожающе чернея на фоне неба. Они создавали подавляющий, но в то же время великолепный фон, чего Беркли и добивался, как мне кажется.

Ди также был приглашен на вечеринку. Подъехав к дому, мы увидели множество автомобилей, маневрирующих на лужайке, — просто целое стадо! Беркли стоял на веранде в ослепительно-белом сюртуке и насвистывал незнакомую мне мелодию. Выглядел он отлично, можно сказать, цветуще, хотя, как можно было догадаться, это была всего лишь маска. Еще один костюм, такой же ослепительный, надетый на лицо. Возможно, для него было особенно важно показать себя сейчас гостеприимным хозяином, преуспевающим и благополучным, невзирая на то, как на самом деле обстояли его дела.

— Река просто великолепна.

Я наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, — тоник для волос с тонким кедровым ароматом пахнул мне в лицо.

— В ней много рыбы, я заметила, она сверкает под водой чешуей.

— Рад, что вы любите форель, — ответил он непринужденно. — Дело в том, что мне не удалось разыскать подходящего гуся на ужин. — Он лукаво подмигнул. — Что ж, попробуйте быстрее шампанское, пока Денис окончательно не расправился с ним, — предложил Беркли.

Денис… я вздрогнула, сама не зная почему. Я видела его всего один раз, мельком, на улице в Найроби. Мы пересекли веранду и вошли в большую комнату. Здесь было полным-полно народу. Со всех сторон слышался смех. Денис, все такой жепривлекательный, каким мне и запомнился раньше, стоял у стены, расслабленный, руки в карманах белых брюк.

— Берил Первс, — представил меня Беркли, когда мы подошли. — Вы встречались с уважаемым мистером Денисом Финч-Хаттоном, я полагаю, — добавил он иронично.

— Это было давно, — сказала я и протянула руку. Мне вдруг стало жарко.

— Да, конечно. — Он улыбнулся. Морщинки вокруг глаз стали глубже. Тон же был настолько отстраненно-непринужденный, что я поняла, он меня если и помнит, то очень смутно.

— Рад встрече. — Он кивнул.

— Денис тоже долгое время жил в Лондоне, — сообщил Беркли.

— Что же привело вас обратно в Кению? — поинтересовалась я. — Чем займетесь здесь?

— Прекрасный вопрос. — Он усмехнулся. — Возможно, приобрету участок земли. — Он пожал плечами. — Тик Майлс полагает, мы можем организовать какую-нибудь легальную компанию. — Он улыбнулся, произнеся слово «легальная» так, как будто это было что-то забавное. — Или погибну на охоте. Что-нибудь да подвернется.

— А кстати, почему бы вам действительно не заняться охотой? — бесцеремонно вмешался Ди — В последнее время великих охотников, белых, я имею в виду, днем с огнем не сыщешь.

— О, поздравляю, ты придумал новое понятие! — рассмеялся Денис. — «Великий белый охотник».

— Признаюсь, я никогда не понимал тех, кто приезжает в Кению охотиться за трофеями, — сказал Ди. — Но их тут пруд пруди. Два-три раза в месяц какой-нибудь богатый банкир обязательно прострелит себе ногу или попадется в зубы льву. Это абсурд.

— А может быть, такие герои на самом деле получают то, что заслуживают? — предположила я. — Раз они не имеют представления, во что лезут. И как вообще убивают животных.

— Возможно, вы и правы, — согласился Денис. — До сих пор я предпочитал охотиться для собственного удовольствия. Не уверен, что у меня хватит терпения иметь дело с клиентами.

— А почему бы не заняться земледелием? — поинтересовался Беркли. — Это куда спокойнее. Никаких назойливых гиен, пытающихся отгрызть тебе голову, пока ты спишь.

— Говоришь, спокойнее? — повторил Денис. Он выглядел провинившимся школьником, которого застукали за баловством. — Но какое от этого удовольствие? В чем драйв?

По виду Денис был на несколько лет моложе Беркли — лет тридцати пяти, не больше. И судя по всему, он происходил из хорошей семьи. По моему опыту такие джентльмены отправлялись в Африку за приключениями — их влекли нескончаемые девственные просторы, возможность рискованной охоты, крупная добыча. Как правило, это были выходцы из аристократических семей, получившие прекрасное образование и пользовавшиеся полной свободой. Они приезжали в Кению и вкладывали состояния, полученные по наследству, скупая землю тысячами акров. Некоторые всерьез пускали здесь корни, устраиваясь надолго, тогда как иные плейбои, заскучавшие где-нибудь в Сассексе или Шропшире, просто искали случай пощекотать нервы. Я не могла знать точно, к которой из этих категорий относился Денис, но он очень привлекал меня. Я любовалась его точеным лицом, слегка порозовевшим от кенийского солнца. Мне нравились его прямой нос, строго очерченные губы, слегка прищуренные светло-карие глаза. В нем было что-то располагающее, легкое. Он притягивал к себе людей, они слетались к нему, как мотыльки на огонь. Едва я отошла, потягивая коктейль и прислушиваясь к сплетням, доносившимся со всех сторон, как Дениса тут же атаковала стайка «отполированных» до блеска миловидных леди. Они были одеты в элегантные платья, на ногах — тонкие изысканные чулки, на запястьях и шейках — драгоценности, прически — волосок к волоску. Меня совсем не удивило, что они просто прилипли к Денису. Меня тоже к нему тянуло.

— Мне кажется, вам стоит взглянуть на мою новую лошадь. — Беркли подошел со свежей порцией коктейля. — Я думаю, с ней можно выйти на дерби.

— Отлично. — Я согласилась автоматически. Но не успела я кивнуть, как Беркли тут же оторвал Дениса от дам, и мы все трое направились в конюшню. Здесь в просторных стойлах находилось с полторы дюжины лошадей. Беркли подвел меня к жеребцу по кличке Солджер. Крупный, мускулистый, ровной темной масти с белой проточиной на груди. На вид он не выглядел столь горделивым, чувствительным и вспыльчивым, как чистокровные особи, которых всегда предпочитал отец, но мне он показался красивым, пусть даже и слегка грубоватым.

— Он полукровка, верно? — спросила я заинтересованно.

— Частично от сомалийского пони, — ответил Беркли. — Не принц, но в нем есть характер. А?

Открыв ворота, я подошла к жеребцу — так, как научилась еще ребенком, осторожно, но в то же время уверенно. Отец передал мне науку обращения с животными, хотя, может статься, я родилась с этими знаниями, они достались мне по наследству. Солджер сразу признал мое превосходство и встретил меня спокойно. Я провела рукой по его спине, осмотрела крестец и суставы — жеребец не смутился, не брыкался. Я пришла к выводу, что он совершенно здоров и полон сил. Все время, пока я осматривала Солджера, я чувствовала спиной, что Денис смотрит на меня. От этого у меня даже мурашки бежали по спине, но я старалась не показывать волнения.

— Ну, что вы думаете? — поинтересовался Беркли. — Как он вам?

— Что-то в нем есть, несомненно, — я не стала отрицать.

— Как вы полагаете, сколько он стоит?

Я понимала, что при моем плачевном финансовом положении глупо даже начинать торговаться, но инстинкт взял верх.

— Пятьдесят фунтов? — предложила я.

— Я больше потратил на шампанское, которое вы пьете. — Беркли рассмеялся, и Денис вслед за ним.

Однако мне стало ясно, что Беркли не прочь поторговаться.

— Вам стоит попробовать его на ходу, — предложил Беркли через мгновение. — Я позову грума, он вам его покажет.

— Не беспокойтесь, — остановила его я. — Я попробую его сама.

У меня не заняло и пяти минут, чтобы переодеться в брюки и рубашку Беркли. Когда я вышла из дома, на лужайке уже стояла группа любопытных зрителей. Беркли расхохотался, увидев меня в мужской одежде, но я нисколько не смутилась. Я знала, что она на мне сидит прекрасно и мне не стоит стесняться, — я смогу лихо прокатиться на глазах этих разодетых господ и барышень. Ездить верхом для меня было так же естественно, как для них — прогуливаться пешком. Я отвела Солджера подальше от любопытных глаз и вскоре вообще о них забыла.

Позади конюшни я увидела тропинку — она вела вниз по холму на поляну. Я направила Солджера туда, пустив его рысью. Жеребец обладал широкой спиной и крутыми боками, так что сидеть на нем было удобно, как на стуле. Интересно, какой у него шаг? Я пустила жеребца быстрее — он сразу оживился. В легком галопе шаг у него был легкий и пружинистый, шея расслаблена. Я уже забыла, как это здорово — объезжать новую лошадь. Ощущать, как мощь, напор животного передаются тебе, и ты наполняешься бесстрашием. Солджер бежал все быстрее, мускулы его напрягались, он почти летел. А потом вдруг… остановился. Словно внезапно лопнула пружина. Передние ноги жеребца впились в землю, меня сильно качнуло вперед, и не успела я сообразить, что делать, как он попятился и шарахнулся в сторону с диким ржанием. Я вылетела из седла и грохнулась на землю, ударившись боком. Зубами я прикусила язык, почувствовав привкус крови, бедро буквально разрывалось от боли. Прямо передо мной Солджер снова пронзительно заржал и попятился прямо на меня. Я пригнулась, так как знала, что он может лягнуть. Но спустя мгновение Солджер умчался прочь. И только тогда я увидела причину его поведения — рядом со мной, всего в пятнадцати футах, свернулась змея. Она лежала, как толстая черная лента, и явно нацелилась на меня. Едва я пошевелилась, как верхняя часть ее длинного тела вскинулась с невероятной быстротой. Вокруг горла раздулся полосатый капюшон — это была… кобра. У нас в Нджоро они не водились, и я никогда раньше не видела такой особи — с полосатым окрасом, как у зебры, и заостренной, точно наконечник стрелы, головой. Когда-то отец рассказывал мне, что большинство разновидностей этой породы змей способны распрямиться полностью за мгновение. Некоторые брызжут ядом и нападают, но большинство стараются избежать конфронтации.

Я лихорадочно соображала, что делать. Около моей руки лежал крючковатый сук махагона. Я могла бы дотянуться до него и постараться защититься, если змея бросится на меня. Я напряглась, сосредоточенно наблюдая за ее движениями. Две черные бусины — холодные, блестящие глаза. Раскачиваясь, змея явно испытывала меня, ее длинный раздвоенный язык то и дело показывался из пасти и вибрировал в воздухе. Боясь дышать, я очень медленно шевельнула рукой, пытаясь дотянуться до палки.

— Не двигайтесь, — вдруг неожиданно раздался сзади голос. Я не слышала шагов, но кобра поднялась еще выше, завидев другую цель. Чуть не половина ее тела взметнулась с земли, желтое брюхо в разводах мерно качалось перед моими глазами. Змея раздула капюшон — явное предупреждение, что она вот-вот бросится. Закрыв глаза и обхватив руками голову, я откинулась назад. В это мгновение прозвучал выстрел — так близко, что у меня зазвенело в ушах. Не успел звук первого выстрела рассеяться, как Денис бросился вперед и выстрелил еще раз. Оба выстрела достигли цели. Вторая пуля попала в капюшон змеи — темные куски тела полетели в пыль, мешаясь с яркими брызгами крови. Змея рухнула на землю и затихла. Денис повернулся ко мне.

— С вами все в порядке? — спросил он, точно ничего особенного не случилось.

— Похоже, да, — сказала я уверенно. Когда я попыталась подняться, резкая боль пронизала ногу. В бедре точно полыхал огонь, жгло нестерпимо, нога подгибалась.

— Этот тип змей обычно не съеживается, завидев опасность, и не избегает столкновений, — продолжил Денис. — Хорошо, что вы не наделали глупостей.

— Но как вы нашли меня? — удивленно спросила я.

— Лошадь вернулась одна. Я сразу понял, что вы не могли просто свалиться с седла, без веской причины. И пошел по следу.

Он объяснял деловито, невозмутимо.

— Вы так говорите, словно вам каждый день приходится совершать такого рода поступки, — заметила я смущенно.

— Нет, не каждый день. — Он усмехнулся и тут же осведомился: — Ну что, возвращаемся?

Хотя я могла бы идти сама, Денис настоял, чтобы я опиралась на него. Взяв его под руку, я вдыхала сладковатый запах хлопка, исходящий от воротника рубашки, запах его кожи. Меня поразили его твердость, надежность, здравомыслие. Он вел себя невероятно хладнокровно, а когда видел цель и сосредотачивался на ней — больше ничего не существовало. Он обладал поразительным самообладанием, пожалуй, я не встречала иного человека, владеющего подобным качеством.

До дома мы добрались довольно быстро. Беркли выбежал нам навстречу. Он был крайне встревожен. Ди тоже был здесь.

— Какого черта ты затеял эти дурацкие испытания, рискуя жизнью моего лучшего тренера? — опросил он Беркли, недовольно сдвинув брови над переносицей.

— Со мной все в порядке, — громко заявила я. — Ничего особенного не произошло.

— Да, сущий пустяк, — поддержал меня Денис, хотя мы и не договаривались. Он ни словом не обмолвился о своем геройстве, как будто все, что произошло, — обычная рутина, так каждый день бывает. Остаток дня мы и словом не обмолвились о происшествии — на меня это произвело впечатление. Я чувствовала, что история с коброй — наш общий секрет, наша общая память — становится как бы невидимой, связывающей нас ниточкой, и это волновало. Мы говорили о пустяках, о том, как он учился в Итоне, как случайно оказался в Кении в 1910 году, на самом деле направляясь в Южную Африку, где рассчитывал поселиться.

— Что же вас здесь привлекло? — спросила я.

— В Кении? — Он пожал плечами. — Да все. Сейчас я думаю, что всегда искал возможность сбежать.

— Сбежать от чего?

— Я не знаю, — ответил он задумчиво. — Наверное, от всех этих раз и навсегда установленных правил жизненного устройства: что в ней должно быть, а чего — нет. И какое место в ней должен занять я.

— «Должен» — это точно не про вас. — Я улыбнулась. — Вам это слово не подходит.

— Мне кажется, с вами та же история, — заметил он. — Не так ли?

— Да, не скажу, что это — мое любимое словечко, — призналась я. Наши глаза на мгновение встретились и — словно искра проскочила между нами, искра полного понимания, ясного душевного единства. В этот момент к нам подошел Беркли. И они завели разговор о войне, о своем участии в разведывательной экспедиции на границе Германской Восточной Африки, в районе Килиманджаро.

— Боюсь, что особых лавров мы не снискали, — заключил Денис, пересказав мне историю. — Большинство потерь понесли от укусов мухи цеце и испорченной тушенки.

Эта парочка, Беркли и Денис, — они были невероятно забавные, остроумные. Они точно исполняли танец, как станцованные партнеры, дополняя друг друга. Их высказывания порхали над нами, будто яркие экзотические бабочки. Они словно соревновались в изобретательности, играя словами. Мы не заметили, как слегка опьянели от шампанского. Уже было поздно.

— Кстати, надо отвезти несколько бутылок в Мбогани, дом в лесу, — неожиданно сказал Денис Беркли. — Баронесса сегодня там.

Баронесса? Мне показалось, у меня земля ушла из-под ног. Я уже слышала о ней от Коки Бербек, когда она рассказывала мне о личной жизни Бликса и о его отношениях с женой.

— Но не могу же я бросить собственную вечеринку, — усмехнулся Беркли. — Да и ночь на дворе. К тому же ты не в состоянии вести машину.

— Мне не нужна вторая мамочка, благодарю. — Денис повернулся ко мне и внимательно посмотрел на меня. — Берил, — произнес он, — нет желания прокатиться в глушь?

Я взглянула на Беркли, он качал головой, советуя мне не соглашаться. Несколько мгновений я раздумывала, всерьез ли настроен Денис и на самом ли деле речь идет о жене Бликса. Но не успела я толком что-то сообразить, как Денис решительно направился к бару, взял три бутылки шампанского и пошел к двери. Беркли рассмеялся, а я потеряла дар речи.

— Всем доброй ночи! — бросил Денис, распахнув дверь, и исчез в темноте.

— Ну что, выпьем еще по рюмочке и на боковую? — спросил Беркли.

— Что это сейчас было? — спросила я пораженно.

— Да ничего. Просто Денис — всегда Денис, — произнес Беркли загадочно и взял меня за руку. — Вот и все.

Глава 21

Мы с Ди остались ночевать у Беркли. Улеглись на свежем воздухе вместе с другими, уже изрядно подвыпившими гостями на жестких топчанах и укрылись верблюжьими одеялами. Когда я пыталась повернуться, всякий раз ногу пронзала боль, и образ моего спасителя Дениса всплывал в памяти. Я надеялась, что он вернется. Но на следующий день, когда мы уже собрались уезжать, он все еще не появился. Честно говоря, я была заинтригована. То ли на самом деле происшествие с коброй связало нас воедино, то ли я неожиданно нашла в нем человека, который не только нравился мне внешне, но и вызывал доверие больше, чем кто-либо другой. Как бы то ни было, но я думала только о том, как бы снова с ним увидеться.

— А вы сказали Денису, что мы уезжаем? — спросила я Беркли, когда Ди отправился за машиной.

— Хмм… — Беркли заинтересованно взглянул на меня. — Только, пожалуйста, не говорите мне, что вы втрескались в Финч-Хаттона.

— Не надо болтать глупости. — Я вспыхнула. — Мне он понравился. И всё.

— Но так сначала и бывает. — Беркли погладил усы. — Никто не устоит перед его обаянием. Все женщины влюбляются в него, но он еще не влюбился ни в одну. Во всяком случае, я такую еще не видел.

— Ни в одну? — переспросила я.

— Ну да. — Он пожал плечами и перевел разговор на другую тему. — Дорогая, мне очень жаль, что так случилось с лошадью. Надеюсь, вы на меня не сердитесь?

— Нет, — ответила я честно. — Я бы купила этого жеребца, но все деньги у Джока, он мне ничего не дает. Я пытаюсь как-то разобраться со своим разводом, но пока не знаю, с чего начать.

— Я подозревал, что, раз вы работаете на Ди, между вами что-то не ладится. — Беркли говорил без тени осуждения, которого я опасалась.

— Но среди женщин в колонии не принято пренебрегать домашними обязанностями, — ответила я.

Он покачал головой.

— Сообщите, если вам что-нибудь понадобится, — предложил Беркли, — Или лучше свистните. — Он улыбнулся.

— Да, хорошо, — заверила я. — Всего доброго. — Ди подогнал машину, и мы тронулись.

Несмотря на неприятное происшествие, я продолжала тренировать Ринглидера. Он делал явные успехи. Его кровь говорила о том, что это прирожденный победитель с крепкими нервами и мускулами. Вот только ноги подводили его. Их лечение требовало особого внимания. Я продолжала прогулки верхом на вязких, мягких берегах озера Элментейта. Мне и самой это доставляло огромное удовольствие. Даже бесконечная суета фламинго и их постоянные перелеты с места на место не так действовали мне на нервы, как беспорядочная суматоха на ферме. Подъезжая к озеру, почувствовала, что успокаиваюсь. Я ощущала каждое движение Ринглидера. Вливаясь в его стремительный бег, я наслаждалась красотой тех мест. Озеро было похоже на своеобразную раковину, со всех сторон окруженную зеленой саванной. На горизонте бугристой серой цепью протянулись холмы. Покатые склоны горы под названием «Спящий Воин» довершали ландшафт и отражались в покрытой рябью голубой воде. Розовые фламинго, отдыхающие в озере, украшали отражение, точно драгоценные камни на веере. Природа вокруг была так прекрасна, что, хотя ничто не могло затмить в моем сердце родной Ньери, я стала думать, что смогу обосноваться здесь и мне это место нравится.

Однажды, пустив Ринглидера быстрым аллюром и наслаждаясь его все возрастающей силой и напором, я вдруг увидела машину. Она ехала по бездорожью, напрямик, в нескольких милях от нас, явно направляясь в Сойсамбу. Я удивилась: кто мог, невзирая на опасность, свернуть с основной дороги? Несколько дней шли дожди — куски грязи летели из-под колес автомобиля. Испуганные антилопы канну рассыпались в стороны, мелькая среди кустов. Когда машина подъехала ближе, я догадалась, что это Денис. Я не могла сдержать улыбку — его автомобиль, как носорог, был весь облеплен грязью. Денис явно направлялся к озеру. Я спрыгнула с Ринглидера, привязала его и пошла пешком навстречу. Земля вокруг озера расплылась от дождей и была похожа на болото — шины автомобиля наполовину утопали в ней. Но Денису не было до этого никакого дела.

— Я смотрю, дорога вам сегодня явно не по душе? — спросила я, приблизившись.

— Никогда не знаешь, с кем там столкнешься, — ответил он, заглушив мотор. Затем снял шляпу и взглянул на меня. — Я увидел, как вы мчитесь вдоль озера, когда проезжал мимо. Правда, я не знал, что это вы, но смотрелось это прекрасно. Захватывающе, я бы сказал.

— Да, мой жеребец сегодня в ударе, — согласилась я. — Наконец-то он показал мне, на что способен. Рада, что и вы это увидели.

Волнистые темные волосы Дениса были взъерошены и слегка слиплись от пота. Черные пятна грязи поблескивали на лбу и щеках. У меня вдруг возникло непреодолимое желание стереть их. Но вместо этого я спросила его, куда он направляется.

— Ди вытащил меня на одну из своих сходок, — ответил он. — Явно Кориндон опять вытворил что-то непростительное, с точки зрения комитета. Ди просто не терпится свалить этого напыщенного индюка и наконец избавиться от него вовсе.

— Что ж, похищение губернатора — это, пожалуй, самая отчаянная из идей Ди, — ответила я.

— Я бы хотел остаться в стороне от этой затеи, — согласился он. — Но сегодня такой прекрасный день — грех не прокатиться.

— А грязь и прочее? — удивилась я.

— О, грязь — это особенно прекрасно, — ответил он как ни в чем не бывало, и его светло-карие глаза заблестели. Он снова надел шляпу, готовясь тронуться в путь.

— Может быть, как-нибудь увидимся в городе, — сказала я.

— Я, честно говоря, не часто там бываю, — ответил он. — Недавно я переместился в Нгонг к моей хорошей подруге Карен Бликсен.

Я поняла, что он имеет в виду жену Бликса, таинственную баронессу.

— Там хорошо?

— Она чудесная. Датчанка. Самостоятельно управляет кофейной плантацией, пока Бликс охотится на носорогов. Не знаю уж, как она со всем этим справляется. Но справляется.

В его голосе явно чувствовалось искреннее восхищение.

— Полагаю, с Бликсом вы знакомы, — предположил он с иронией. — Я не знаю ни одной симпатичной девушки, которую он не удостоил бы своим вниманием.

— Да, верно. — Я улыбнулась. — У меня сложилось о нем такое же мнение. — Я не могла понять точно, что Денис имеет в виду, когда говорит о баронессе. То, что они живут вместе как муж с женой? Или они компаньоны, как с Беркли? Однако спросить напрямую было неудобно.

— На ферме гораздо лучше, чем в городе, — продолжил Денис. — Воздух просто опьяняет, как шампанское. Это же в горах.

— Похоже на то, как обычно выражается Беркли, — заметила я.

— Да, верно, похоже, — согласился он. — Приезжайте как-нибудь навестить нас, — пригласил он. — Мы вообще любим компанию. У Карен есть маленький гостевой домик, который сейчас пустует. Приезжайте! Вы можете оставаться там сколько угодно. Однако привозите с собой какую-нибудь интересную историю, — добавил он лукаво, заводя мотор. — Это одно из наших требований.

— Историю? — переспросила я. — Придется хорошенько подготовиться.

— Я верю в ваши таланты. — Он улыбнулся. Машина тут же сорвалась с места и с ревом умчалась прочь по размытой колее.

Глава 22

Спустя несколько недель Ди вызвал меня из конюшни и вручил адресованную мне телеграмму. Сначала я решила, что это весточка от отца, — он не так часто радовал меня сообщениями, — а может быть, какая-то уловка Джока, что-то вроде требования. Но обратный адрес на конверте подсказывал, что письмо было отправлено из Лондона. Я очень удивилась. Отойдя подальше, сломала печать — пальцы слегка дрожали, я разволновалась.

«Дорогая Берил, — прочла я спустя мгновение. — Гарри умер тчк мальчики и я возвращаемся в колонию тчк найди пожалуйста жилье зпт мы никого не знаем тчк денег в обрез тчк мама».

Мама?! Меня точно обухом по голове ударили. Я почти забыла о ее существовании, но теперь воспоминания, которые я так старательно гнала от себя, возвращались. Более того, возвращалась она сама. Я снова пробежала глазами текст. В горле у меня пересохло.

— Эй, все в порядке? — спросил Ди.

— Клара возвращается в Кению, — сообщила я ошарашенно.

— Не было печали, — откликнулся он. — Я думал, она исчезла навсегда.

— Оказывается, нет. — Я вручила ему телеграмму, как будто она что-то объясняла, и спросила растерянно: — А кто такой Гарри?

— Гарри? — Он помолчал несколько секунд, читая текст, а потом тяжело вздохнул и запустил руку в густую шевелюру. — Давай выпьем по стаканчику бренди, — предложил он неожиданно.

Не так-то просто было вытянуть из Ди все, что ему было известно, но бренди слегка развязал ему язык, да и мне тоже. Через час я уже представляла себе полную картину. Оказывается, Гарри Киркпатрик был капитаном, с которым моя мать встретилась на второй год нашей жизни в Кении на танцевальном вечере в Найроби после скачек. Они старались сохранить свою связь в секрете, но в колонии такие вещи не утаишь, все раскрылось. К тому моменту, когда они собрались уезжать в Англию, прихватив Дики, бушевал уже нешуточный скандал.

— Видимо, в какой-то момент они стали мужем и женой, — произнес Ди, — но когда это случилось, я не могу сказать. Мы с Флоренс не были об этом извещены.

— Но почему мне не сказали правду? — возмутилась я.

— Что ж, возможно, это была ошибка, я не исключаю. — Ди согревал в руке бокал с бренди. — А кто бы взял на себя такую ответственность? Все, наоборот, желали оградить тебя от неприятностей. И Флоренс в первую очередь. Она настаивала, что будет только хуже.

Я вдруг вспомнила тот день, когда рассматривала карту Англии в атласе леди Ди, и Флоренс вдруг спросила меня, хочу ли я, чтобы она рассказала мне о матери. Собиралась ли она сочинить для меня легенду или поведать какую-то смягченную версию событий? Или она уже чувствовала, что пришло мое время узнать правду, что я смогу понять то, что случилось на самом деле? Теперь обо всем этом можно было только догадываться.

— Так значит, рассказ о том, что моя мать просто не справилась с трудностями — сплошь выдумка — догадалась я.

— Твоя мать на самом деле была ужасно несчастна, Берил, — ответил Ди. — Ваша ферма тогда была не устроена. Клатт работал, не покладая рук, у него просто не хватало времени и сил на что-то другое. Именно поэтому, я думаю, Клара и сошлась с Киркпатриком. Она видела в нем единственный способ избавиться от всего этого.

— Но разве она не чувствовала ответственности? Она же была не одна, — с раздражением выпалила я. — Она должна была думать и о нас. — Я имела в виду — обо мне, так как с Дики все было в порядке, его-то как раз не забыли. — А что за человек был этот Гарри?

— Весьма привлекательный, как я помню. — Ди пожал плечами. — Очень внимательно к ней относился. Она была красавица, ты же знаешь.

— Правда?

Я не знала. Отец выкорчевал память о Кларе из нашей жизни, выбросил из жизни все, что было связано с бывшей женой, словно ее никогда не существовало. Особенно когда появилась Эмма. И теперь я прекрасно понимала почему. Она сбежала с другим мужчиной, нанеся ему рану, выставив его на посмешище. И это было очень похоже на то, как я поступила с Джоком. С одним исключением — у нас не было детей, о которых надо было заботиться.

— Почему отец не сказал мне правду? — повторила я вопрос.

— Твой отец делал так, как он считал нужным, — ответил Ди мягко. — Иногда это очень тяжелая ноша — знать правду.

Я почувствовала, что вот-вот заплачу, — горький комок встал в горле. Я ненавидела себя за это. Сколько я ни пыталась вытравить мать из сердца, но даже спустя столько лет она еще была способна вызвать у меня отчаяние. Я пыталась перебороть себя, но чувства, поднимающиеся изнутри, захлестывали меня, так что я подумала, что, может быть, я все это просто сочинила, чтобы успокоиться. И вовсе не пережила отъезд Клары, как объясняла себе сама, просто рана слегка затянулась. А теперь заболела вновь. Возможно, все попытки стать сильной и непобедимой — это всего лишь темные засохшие корочки на том глубоком шраме, который так и не зажил. Охота на леопардов, дерзкие поступки и непослушание, захватывающие скачки по саванне на Пегасе, когда скорость пьянила, а чувство свободы переполняло меня… Как бы то ни было, но сообщение о возвращении Клары перевернуло все внутри меня.

— Ты считаешь, я должна вежливо встретить ее и помочь здесь обосноваться? — спросила я Ди. — Так, как будто ничего и не произошло?

— Не знаю, что и сказать тебе, Берил. — Он пожал плечами. — Она совершала ошибки, мы все их совершаем время от времени. Делай, как ты считаешь нужным. — Он встал и, подойдя ко мне, положил руку на плечо. — Уверен, ты все сделаешь правильно.

Если Ди был в этом уверен, то я — далеко нет. Меня одолевали сомнения. Я никак не могла понять, как же поступить. Телеграмма Клары, как яд змеи, продолжала причинять мне боль и мучения, будила ненужные воспоминания. Обида, что только спустя столько времени я узнала правду об ее отъезде из колонии, не оставляла меня. Эта загадка не давала мне покоя много лет.

Я прекрасно понимала, почему отец ничего не сказал мне, понимала его чувства и желание преуспеть в своем деле, но я не могла отделаться от досадного ощущения, что он все-таки должен был открыть мне истину. Она ведь бросила не только его, меня она тоже бросила. Ее отъезд полностью изменил нашу жизнь, все перевернул вверх дном. И вот теперь она возвращается? Для чего? Казалось, в этом нет смысла. Почему она вдруг решила, что сможет найти себя в Кении, откуда она совсем недавно просто бежала без оглядки? Да еще осмелилась просить меня о помощи? Почему я должна была брать на себя ответственность и заботу о ней?

Я была настолько рассержена и ошеломлена телеграммой от Клары, что мне очень хотелось отказать ей, пусть устраивается сама, как сможет. Но она была не единственная, о ком приходилось думать. Клара не упомянула в телеграмме о Дики, однако она написала «мальчики» — это означало, что у нее с Гарри были дети. Теперь эти мальчики остались без отца и окажутся в совершенно незнакомом, враждебном мире. Как они будут жить, как у них все сложится?

Пока я мысленно препиралась с Кларой, в памяти неожиданно всплыл Денис. При нашей встрече он упомянул о баронессе и о том, что у нее в поместье есть домик, который сейчас пустует. Он приглашал поселиться в нем меня, — так, дружеский визит, — но это оказалось как нельзя кстати. И хотя я так до конца и не поняла, стоит ли мне помогать Кларе, но как-то так сложилось, что ее письмо и предложение Дениса совпали по времени. Все сошлось, как будто так и было задумано. Словно все это время мы трое были связаны невидимыми нитями, а теперь эта связь проявилась, и что-то изменить уже невозможно.

Я решилась. Сказав Бою и Ди, что буду отсутствовать несколько дней, я отправилась в конюшню и оседлала Пегаса. Приняв решение, я почувствовала облегчение. Я еще не представляла до конца, как все сложится, когда Клара появится в колонии, но во мне созрело желание увидеться с Денисом и, возможно, рассказать ему эту историю. Стоял теплый, солнечный день. Я села верхом на сильную, прекрасную лошадь. И у меня был готов план.

Глава 23

Ферма Карен Бликсен располагалась в двенадцати милях к западу от Найроби, вдоль поднимающейся в горы, изрезанной колеями дороги. Высота здесь была на несколько тысяч футов больше, чем на ферме Деламера или Джока. Склоны, поросшие лесом, венчали острые пики, упиравшиеся в бледно-голубое небо. В широкой долине, раскинувшейся вдоль дороги, яркими вспышками полыхали оранжевые лилии — дикий сорт, попадающийся здесь всюду, особенно после дождя. В воздухе ощущался их сладкий аромат, а также аромат цветущего белыми соцветиями кофе, чем-то напоминающий запах жасмина. Все, казалось, мерцало и переливалось вокруг — совсем как в рассказе Дениса.

Я нисколько не сомневалась, что баронесса согласится предоставить домик матери — ведь он все равно пустовал. Но в то же время я чувствовала неловкость, что приехала без приглашения, ведь мы с ней незнакомы. Поселенцы жили в Кении разрозненно — их разделяли большие пространства, и гостям всегда бывали рады, когда бы они ни появились. Но я не знала, упоминал ли Денис обо мне, какие у них с баронессой были отношения. Меня подталкивало любопытство, в то же время я чувствовала к баронессе неприязнь — предвестие куда более серьезного чувства, ревности.

Подъехав ближе, я увидела, что главный дом построен из серого камня, крыша с прочными остроконечными фронтонами покрыта черепицей. Широкая терраса окружала дом, к ней примыкали аккуратно подстриженные лужайки. Две шотландские борзые нежились на солнышке — голубовато-серого окраса, с жесткой, топорщащейся шерстью и симпатичными острыми мордочками. Когда я подъехала, они не залаяли, видимо, я не представляла для них опасности. Они просто смотрели, как я сошла с лошади, а затем подбежали, чтобы обнюхать мои руки.

В это время из дома вышла женщина. Я подняла голову и взглянула на нее. Она была невысокого роста, в простом домашнем платье белого цвета. Кожа у нее была очень светлая, а вот волосы, напротив, очень темные. Черты лица были угловатые, глаза — глубоко посажены под широкими бровями. Взгляд и аккуратный острый носик делали ее похожей на симпатичного ястреба — в ней явно ощущалась какая-то хищная проницательность. Я сразу смутилась под ее взглядом.

— Простите, мне следовало предупредить заранее, — произнесла я, представившись. — Денис сейчас здесь?

— Он уехал на сафари, — ответила она. — Не думаю, что его стоит ждать раньше чем через месяц.

Через месяц?! Я растерялась, но, прежде чем я обрела дар речи и смогла продолжить, она сообщила, что Денис говорил ей обо мне, и она совсем не против компании.

— Мне не с кем даже поговорить, кроме как с моими собаками. — Она улыбнулась, и черты лица смягчились. — Кстати, у меня есть несколько новых записей для фонографа. Вы любите музыку? — спросила она.

— Да, люблю, — подтвердила я. — Хотя я не очень хорошо ее знаю.

— Я тоже пытаюсь развиваться в этом направлении, — сообщила она. — Друзья говорят, что мой вкус устарел. — Она изменилась в лице и вздохнула. — Надо позаботиться о вашей лошади, — спохватилась она.

Когда я вошла в дом Карен, он сразу напомнил мне о том, как в детстве я ездила к леди Ди на ранчо Экватор. Мое внимание привлекло множество качественных, красивых вещей. Образованность, культура сквозили в мельчайших деталях. За широкой входной дверью скрывались богато расшитые цветные ковры, покрывавшие пол красного дерева. Они словно соединяли комнаты в единое пространство и делали их теплее. Столы из желтой древесины с красивой текстурой, диваны, обитые ситцем, и удобные мягкие стулья. На окнах — плотные шторы, цветы в вазах и горшках. И полки, полки с книгами в добротных переплетах. Взглянув на них, я вдруг, как никогда остро, почувствовала недостаток образования. Я провела пальцами по корешкам — пыли на них не было.

— Неужели вы прочли их все? — спросила я с удивлением.

— Конечно, — подтвердила Карен. — Они не раз выручали меня. Ночи здесь могут длиться мучительно долго, особенно когда уезжают добрые друзья.

Она имеет в виду Дениса, мелькнула у меня мысль, но Карен не уточнила. Она провела меня в небольшую комнату для гостей, где я смогла умыться и привести себя в порядок после дороги. А затем мы снова встретились на веранде, чтобы выпить чая. Слуга Карен, Джума, принес очаровательный чайник из китайского фарфора и разлил душистый напиток в чашки. Я заметила, что белые перчатки неплотно прилегали к его черным запястьям и слегка болтались. Затем он принес тарелку с печеньем и конфетами и предложил их столь вышколенно, что я удивилась, — ничего подобного я давно не встречала, особенно в наших местах.

— Я приехала, чтобы попросить об услуге, — призналась я, когда Джума ушел. — Возможно, вы догадываетесь.

— Вы приехали, чтобы пожить здесь? — Она говорила с едва различимым акцентом, округляя гласные. Взгляд ее темных глаз был вполне дружелюбен, но я чувствовала легкое смущение. Казалось, она не просто смотрит — она наблюдает, изучает меня.

— Не совсем так, — ответила я. — Моя мать возвращается в Кению после долгого отсутствия. Я подумала, что она может пожить в вашем домике, если он все еще пустует. Она все оплатит, конечно.

— Ну что ж, почему бы нет, — откликнулась Карен. — Там давно никто не живет. Будет неплохо, если она там поселится. И вы, возможно…

— Дело в том, что она… — Я даже не знала, как начать. — Мы не очень хорошо знаем друг друга.

— А, я понимаю. — Она внимательно посмотрела на меня серьезными темными глазами, и от смущения я едва не заерзала на стуле.

— Вы очень добры, что окажете ей помощь в ее положении, — продолжила Карен.

— Да, наверное, — ответила я коротко. Большого желания говорить о матери я не испытывала. Я отвела глаза, взглянув на холмы.

На горизонте за домом Карен пять холмов, утопающих в темно-голубой дымке протянулись, образовывая слегка расплывающуюся извилистую линию. Они притягивали мой взор, и я не могла налюбоваться.

— Разве они не чудесные? — спросила Карен, заметив это. — Я тоже частенько на них смотрю.

Она сжала руку в кулак, показывая, как изгибы холмов повторяют очертание суставов на руке.

— Ничего подобного в Дании не увидишь, — заметила она. — Там нет ничего из того, что я вижу и что у меня здесь есть.

Она достала из кармана небольшой серебряный портсигар и закурила сигарету. Взмахнув рукой, затушила огонек спички, смахнула щепотку табака с языка. И все это она проделала, не отрывая взгляда от моего лица.

— Ваша загорелая кожа очень идет к вашим волосам, — произнесла она наконец. — Чудесно. Вы действительно одна из самых красивых девушек из всех, кого я здесь встречала. Я читала о ваших успехах на скачках в газете. Для женщины это, должно быть, очень трудно. Общество здесь не отличается мягкостью нравов и не слишком воспитанно.

— Вы имеете в виду сплетни? — спросила я.

— Да. — Она кивнула. — В таком маленьком городке, как Найроби. Таком провинциальном. Даже смешно подумать, насколько бескрайни просторы Кении на самом деле. А мы ютимся, тремся друг к дружке, перешептываясь под окнами, тогда как перед нами сотни и сотни миль свободной земли.

— Я все это ненавижу, — призналась я. — Почему люди всегда так жаждут знать всяческие скабрезности? Почему нельзя сохранить некоторые вещи в тайне.

— А вас разве очень волнует, что думают другие? — Я вдруг обратила внимание, что ее лицо обладает особой резкой, темной красотой. В глубоко посаженных глазах цвета оникса блестела энергия, какую мало в ком встретишь. Она была старше меня, как мне показалось, лет на десять-пятнадцать, но ее красоту нельзя было не заметить.

— Я просто чувствую, что не справляюсь порой, не все понимаю, — ответила я. — Я слишком рано вышла замуж, надо полагать.

— Если бы вам попался другой человек, подходящий человек, — уточнила она, — ваш возраст не имел бы никакого значения. Все зависит от того, подходят ли люди друг другу, очень важен правильный выбор.

— А вы романтик, — заметила я.

— Романтик? — Она улыбнулась. — Не знаю. До недавнего времени я так не думала. В последнее время я изменила свое мнение и о семье, и о замужестве. Это, конечно, непростая философия, но я не хочу утомлять вас скучными, вещами.

Она помолчала мгновение. Маленькая пестрая сова беззвучно влетела на веранду и, описав круг, уселась на ее плечо.

— Это Минерва, — представила ее Карен. — Она всегда готова поддержать компанию. Хотя бы ради печенья.

Глава 24

Ферма Карен Бликсен называлась Мбогани, то есть «Дом в лесу». Вокруг зеленых подстриженных лужаек бурно цвел жасмин, благоухая ярко-розовыми и бледно-желтыми цветами. Здесь же росли пальмы и кусты мимозы, стеной стояли заросли бамбука и терновника, целые банановые рощи окружали ферму. Около шести акров земли на склонах холмов было занято обильно цветущими кофейными деревьями. Другую часть фермы покрывал девственный лес, за которым простиралась саванна. Также на ее земле разбили свои фермы-шамбы аборигены кикуйю. Они пасли крупный рогатый скот, засевали маис, выращивали тыквы и сладкий картофель. По тропинке, протоптанной между кофейными деревьями высотой до плеча, мы с Карен прошли к Мбагати — так назывался гостевой домик на ее участке, который мы собирались предложить Кларе. Это было небольшое бунгало с очень маленькой верандой, но светлое. В нем было много окон, а позади виднелась беседка, для прохлады обсаженная кустами мимозы. Я попыталась представить, как мама будет отдыхать здесь, наслаждаясь тенью, но тут же обнаружила, что не могу спокойно думать о ней — меня сразу же охватывала дрожь.

— Вначале мы с Брором жили здесь, — сказала Карен. — Как только поженились. Мне до сих пор очень нравится это место.

— Я встречалась с вашим супругом в городе, один раз, — сообщила я. — Он очень милый.

— Правда? — Она несколько двусмысленно улыбнулась. — Пожалуй, только это удерживает меня, когда мне хочется его задушить.

Внутри в доме было три небольших спальни. Кроме того, кухня, ванная комната и гостиная, украшенная оригинальными светильниками и красивым ковром из шкуры леопарда на полу. Довершал интерьер уютный, широкий, как кровать, диван, придвинутый к стене. Карен показала мне старинные французские часы на камине, подарок на свадьбу. Смахнув с них пыль рукавом, она сказала как бы между прочим:

— Уверена, до вас доходило немало слухов о моем браке, точно так же как и до меня — о вашем.

— Так, кое-что. — Я пожала плечами.

— Впрочем, это не имеет значения. — Она покачала головой. — Никто не знает точно, как все обстоит на самом деле. Это правда. И, пожалуй, это единственное утешение, когда слухи множатся и кружат вокруг.

Я сразу вспомнила все те унизительные шуточки, которые слышала порой в обществе, когда стало известно о банкротстве нашей фермы. Как безжалостно уничтожалось все славное прошлое, были забыты все заслуги.

— Может быть, секрет выживания во всех этих неурядицах состоит в том, чтобы точно помнить, кто ты такой сам по себе, кем ты будешь, даже если утратишь все, — заметила я негромко.

— Да, это верно. — Она взяла часы в руки, словно хотела напомнить себе о том, что они для нее значили. — Но, как и во многих иных случаях, легче рассуждать об этом и наблюдать со стороны, чем нести такую ношу на своих плечах.

Из Мбагати мы направились на экскурсию по ферме. Несколько десятков темнокожих женщин переворачивали деревянными граблями плоды кофе, выложенные на солнце для просушки, так делалось ежедневно, пока ягоды из ярко-красных не становились белыми.

— В прошлом январе у меня пропал весь урожай — сгорел.

Карен наклонилась, отщипнула ягоду и растерла ее в ладонях, тонкая шкурка лопнула.

— Это одна из маленьких жестокостей, которые время от времени позволяет себе Господь. Я полагала, что не справлюсь с этим, все это уничтожит меня. Однако нет. Справилась, вот стою перед вами.

— Как вам все это удается? — искренне удивилась я. — Ведь управлять фермой очень трудно.

— Сказать по правде, я и сама порой задаюсь этим вопросом. — Она улыбнулась. — Я рисковала абсолютно всем, когда начинала. Все поставила на карту. Но и обрела тоже немало.

— Я восхищаюсь вашей независимостью, — честно призналась я. — Пожалуй, я знаю немного женщин, кто мог бы совершить подобное. Скорее всего, никого.

— Благодарю. — Карен кивнула. — Да, я боролась здесь за независимость, за то, чтобы быть свободной. Но я все больше прихожу к выводу, что свобода и независимость — далеко не одно и то же.

Когда мы шли обратно, начал накрапывать дождь. Он все усиливался. Когда мы наконец дошли до лужайки перед домом, мы промокли насквозь, и в обуви хлюпала красная грязь. Взглянув друг на друга, мы рассмеялись. Взбежав на веранду, сбросили мокрую обувь. Там мы увидели Бликса. Он сидел за столом, весь в пыли после дороги. Должно быть, только что приехал, успел до дождя и теперь наслаждался бренди.

— Я приехал вовремя, — заметил он. — Привет, Берил. Привет, Танн, дорогая.

— Я смотрю, ты удобно устроился, —заметила Карен, прищурившись.

— Но это пока еще мой дом.

— Это ты так считаешь.

Сразу чувствовалось, что они препираются всерьез, и даже можно было ощутить раздражение, правда, умело скрытое. Но все-таки нельзя было не заметить и другое — былая нежность и привязанность все еще существовали, они вовсе не исчезли. Это было очевидно.

Мы с Карен отправились переодеваться. Когда же мы снова вышли на веранду, Бликс все так же удобно сидел в кресле и курил трубку. Я сразу обратила внимание, что запах табака был необычный, Бликс где-то раздобыл его в дальних уголках континента.

— Отлично выглядите, Берил, — приветствовал он меня.

— Вы тоже, — парировала я, — неплохо. Доктор Терви, видимо, не зря ест свой хлеб.

— Он и вас вовлек в эту глупую игру? — удивилась Карен. — Где ты побывал на этот раз?

— В Уганде, а затем возвращался мимо озера Танганьика с Вандербильтом. Мы шли за носорогами. Я чуть не потерял его, однако.

— Вандербильта или носорога?

— Очень смешно, дорогая. — Бликс скривился. — Вандербильта, конечно. На него набросились два разъяренных самца, это было смертельно опасно. Ему очень повезло, что у меня был с собой хороший ствол. Знаете, — он повернулся ко мне, — носорог — это не игрушка во дворе. Это огромный, брызгающий слюной паровоз, покрытый непробиваемой шкурой. Когда он чувствует опасность, он все сокрушает на своем пути, железо, сталь — ничто ему не помеха.

— Вам не было страшно?

— Ну так, немножко. — Он улыбнулся. — Я же сказал, у меня был подходящий ствол.

— Если вы посидите в Матайге-клубе, вы встретите там немало таких рассказчиков, повествующих о своих подвигах, — заметила Карен. — И с каждым разом рассказы эти становятся все более захватывающими, опасности все более невероятными, а подвиги — все более впечатляющими. — Она улыбнулась. — Однако Брор, пожалуй, единственный, кто поступает наоборот. Не из мухи делает слона, а из слона — муху.

— Ну, за исключением Дениса, конечно, — поправил Брор.

— Да, пожалуй, ты прав. — Карен и глазом не моргнула, услышав имя Финч-Хаттона из уст супруга. Брор же произнес его настолько непосредственно, что трудно было представить себе, что на самом деле Денис — любовник его супруги. Вся эта игра казалась мне фантастической, такой изысканный танец, где больше в подтексте, чем в действительности.

— А ты не встретил его по дороге? — поинтересовалась Карен.

— Нет. — Бликс качнул головой. — Я слышал, он отправился на запад. Куда-то в Конго.

— А что это за страна? — поинтересовалась я.

— Очень, очень мрачная. — Он отпил бренди из бокала. — Там водятся все виды змей, какие только существуют на свете. Кроме того, говорят, там немало каннибалов.

— Ты пытаешься меня напугать? — Карен прищурилась.

— Да нет, я пытаюсь тебя вдохновить, — ответил он. — Танн ведь сочиняет рассказы, знаете, Берил? — осведомился он. — И неплохие, кстати.

— Я расскажу вам один сегодня вечером. — Она отмахнулась от его похвалы. — Я больше трепачка, чем писательница.

— Денис говорил мне, что вы здесь любите слушать истории, — вспомнила я.

— О, это правда, — подтвердила она. — Брор тоже мастак сочинить. Я не исключаю, что сегодня вечером он будет нашей Шахерезадой.

— Если мне не придется притворяться девственницей, конечно, — согласился он с улыбкой, и все рассмеялись.

Ужинали мы на веранде. Солнце зашло, наступили сумерки. Вершины холмов Нгонг окутала густая фиолетовая дымка, и их мистические очертания служили прекрасным фоном для рассказов Бликса о его походе с Вандербильтом. Он действительно был прекрасный рассказчик — один сюжет легко переходил в другой. И сюжетов у него в запасе была не одна дюжина. Во всяком случае, если Бликс и замолкал, то только когда повар Каманте приносил нам очередное блюдо. На ужин подавали панированную курицу в кремовом соусе, жареные овощи, приправленные пряными травами, кукурузный пудинг с грибами и тимьяном, выдержанный сыр и апельсины. Бликс следил за тем, чтобы наши бокалы не пустовали, и когда мы уже добрались до последнего блюда, у меня кружилась голова от вина. Я удивлялась тому, как мне хорошо в обществе этой пары. Между ними все было непросто, но именно это меня и привлекало, вызывало доверие. В моей собственной жизни тоже все было непросто.

Когда ярко-желтый месяц выплыл из-за лиловых холмов и мы доели пудинг, запив его кофе и кальвадосом, Бликс пожелал нам спокойной ночи и сообщил, что отправляется обратно в город.

— А не слишком ли он нагрузился, чтобы вести машину? — поинтересовалась я.

— Не думаю, что он водит ее в другом состоянии, — ответила Карен. Она помолчала несколько секунд, глядя в темноту. — Он приехал, чтобы попросить меня о разводе.

От Коки я знала, что Бликс просил о разводе уже не один раз. Но упоминать об этом я посчитала неуместным.

— И вы дадите ему развод? — спросила я.

Карен пожала плечами.

— Вряд ли в колонии найдется место для двух баронесс Бликсен. Как это будет выглядеть? Одной придется уйти в небытие, исчезнуть. О ней все забудут.

— Мне трудно представить, что вас кто-то может забыть, — неожиданно вырвалось у меня. Я вовсе не желала ей польстить. Я на самом деле так думала, искренне.

— Что ж, посмотрим.

— Как вам удалось сохранить дружеские отношения?

— Мы сначала стали друзьями, а потом уж все остальное, — ответила она. — Я была помолвлена с его младшим братом Хансом. Это было давно, еще в Дании. Когда Ханс женился на другой, Брор проявил сочувствие. Он пожалел меня. — Она покачала головой. Длинные серебряные серьги таинственно мерцали в полумраке.

— Младший брат? — удивилась я. — Но он вряд ли мог предложить вам титул.

— Да, верно. Только любовь. — Она грустно улыбнулась. — Но этого не случилось. А потом Брор вдруг предложил начать все сначала в Африке. Все было бы отлично, если бы не куча долгов.

— Вы все еще любите его?

— Хотелось бы мне сказать «нет». Но Африка так переворачивает вас, что вы начинаете ощущать то, к чему вовсе не готовы. Мне хотелось верить, что у нас все будет, как положено: дети, взаимная искренность, преданность.

Она закрыла глаза, затем снова открыла, они явно стали темнее.

— Возможно, он просто не способен любить одну женщину. Или наоборот — способен, но не меня. Он никогда не отличался верностью, даже в самом начале. Я все время возвращаюсь к мысли, что мне только казалось, будто я знала, на что иду, когда соглашалась выйти замуж за Брора, а на самом деле не имела ни малейшего представления.

— Вы словно говорите о моей ситуации. — Я сделала большой глоток кальвадоса. — Я чувствую примерно то же самое.

— Но вы получите развод, как вы считаете?

— Надеюсь, — ответила я. — Сейчас я просто боюсь давить на Джока.

— Мы все чего-то боимся, но если вы принижаете себя, позволяете страхам взять над собой верх, вы сами себя предаете, верно? Весь вопрос состоит в том, готовы ли вы рискнуть, чтобы стать счастливой.

Она явно имела в виду нас с Джоком, но меня ее высказывание навело на иную мысль.

— А вы счастливы, Карен? — спросила я осторожно.

— Еще нет. Но очень хочу этого.

Глава 25

Бурный обмен телеграммами, и все решилось — Клара едет. Дом как будто ей понравился, и она благодарила меня. Честно говоря, ее излияния смущали меня. Ведь я обходилась без нее шестнадцать лет. Я не имела ни малейшего представления, как мне с ней себя вести, хотя бы в переписке. Я долго раздумывала над каждой строчкой, прикидывая, не будет ли это выглядеть слишком ласково или, напротив, слишком равнодушно. У меня не было практики подобных отношений. Я не очень понимала, кто мы теперь друг другу. Не мать и не дочь, но и не совсем чужие люди. Все это давалось мне очень тяжело. В одном из сообщений Клара написала, что мой брат Дики, оказывается, уже вернулся в Кению много лет назад и осел где-то на севере в Элдорете — служил жокеем в конюшне. Я с трудом могла поверить в это. Дики вернулся сюда, в мой мир, а я ничего об этом не знала. Что это значило? Должны ли мы восстановить связи, как члены одной семьи? Желала ли я этого? Возможно ли это?

Противоречивые чувства все еще клокотали у меня в душе, когда Клара приехала в конце мая. Когда я отправилась встретить ее на взятом у Ди автомобиле, чтобы отвезти в отель «Норфолк», я едва справлялась с волнением — руки у меня дрожали, а в горле першило. Под мышками и под коленками собирался пот — как от приступа неведомой лихорадки. Мне пришлось взять себя в руки; нельзя было убежать и спрятаться, и я встретила семью в чайной комнате, когда Клара и мальчики сошли с корабля. Я старалась вспомнить, как она выглядела, и волновалась, узнаю ли я ее. Но когда я увидела Клару, я поняла, что зря переживала — мы были очень похожи, практически одно лицо. Высокий лоб и скулы, светло-голубые глаза. Когда я взглянула на нее, меня вдруг охватило странное чувство — словно я видела собственный призрак. И я была рада, что ее сопровождали сыновья — это избавило нас обеих от излишней неловкости. Им было семь и девять лет. Оба были светловолосые, чистенькие, аккуратно причесанные и очень смущались поначалу. Они спрятались за мать, а она шагнула мне навстречу и крепко обняла. Я так растерялась, что отпрыгнула назад, сбив локтем ее шляпку. Я вовсе не была готова обниматься с ней!

— Как добрались? — спросила я поспешно.

— Волны были очень высокие, — ответил старший из сыновей, Айвен.

— Айвена два раза тошнило, — добавил Алекс с гордостью.

— Да, это было сущее испытание, — подтвердила Клара. — Но, слава богу, мы уже здесь.

Мы сели за узкий столик. Мальчики сразу набросились на сладости, словно прибыли с голодного острова.

— Ты и правда стала настоящей красоткой! — воскликнула Клара. — И замужем, как я поняла.

Я не знала толком, что отвечать ей, поэтому просто кивнула.

— Гарри был для меня всем. — Губы Клары задрожали, на глаза навернулись слезы. — Ты не представляешь, как это тяжело, остаться одной в полной неопределенности, да еще с долгами.

Пока она вытирала слезы кружевным платочком, я смотрела на нее слегка ошеломленная. Сама не знаю почему, но я думала, что она хотя бы извинится, попытается как-то объяснить свой отъезд. Спросит об отце, скажет, что сожалеет о прошлом… Или хотя бы поинтересуется, как я жила все это время. Но она явно была сосредоточена только на своей печальной истории, и больше ее ничего не интересовало. Словно ничего другого вообще не существовало.

— Мбагати очень хорошее место, — произнесла я, сделав над собой усилие. — Мальчикам там понравится. Они смогут свободно гулять и даже посещать школу. Баронесса приглашает учителя для детей аборигенов, которые живут на ее земле.

— Ты — наша спасительница, Берил! — воскликнула Клара. — Я знала, что могу положиться на тебя. — Она шмыгнула носом. — Ваша сестра чудесная, правда, мальчики? — Она обернулась к детям.

Я, конечно, была им сестрой, но в то же время абсолютно незнакомым человеком. Но похоже, это обстоятельство их совсем не занимало. Айвен вовсе не обратил на слова Клары внимания. Алекс же поднял глаза, скривил губы, обсыпанные крошками от печенья, а затем снова принялся за сладости.

Спустя два часа мы уже ехали из отеля в сторону Мбогани. Мальчишки соревновались, кто дальше плюнет на ходу. Рассеянно отчитав их, Клара произнесла:

— Никак не могу осознать, что Найроби так изменился. Теперь это настоящий город, просто не узнать.

— Дело в том, что ты долго отсутствовала, — ответила я.

— Тогда здесь по улицам бродили дикие козы, — сказала она. — Почтовое отделение — не больше консервной банки с фасолью. Ни одного приличного магазина. Не с кем и поговорить. — Она слегка шлепнула плюющихся мальчиков носовым платком.

— Прекратите, — и снова повернулась ко мне. — Я просто не могла этого выносить, — призналась она.

Меня удивляло, что она говорила о прошлом, нисколько не смущаясь. Ее также не трогало, что я тоже была частью ее прошлого в колонии. Впрочем, это даже к лучшему, решила я. Лучше нам держаться отстраненно, как будто мы чужие и нам нечего вспоминать, не за что извиняться, нечего исправлять. Как будто ничего не произошло. Тогда, возможно, и в будущем обойдется без обид. Я очень надеялась, что так оно и будет. Затянутыми в перчатки руками я крепко сжимала руль и наконец-то, выехав из города, взяла направление на Мбогани.

Со дня моего визита к Карен прошел почти месяц. Когда мы подъехали, я первая вошла в дом. Карен не было. Она работала на кофейной фабрике, однако, услышав шум мотора, быстро прибежала. Темные растрепанные ветром волосы, щеки слегка запачканы кофейной палью. Никаких признаков присутствия Дениса я не заметила. Либо он еще не возвращался, либо снова уехал.

— Прошу прощения, надеюсь, я вас не напугала своим видом. — Карен протянула руку Кларе. — У нас сейчас сбор урожая, мы очень заняты.

— По дороге сюда Берил объяснила мне, чем вы занимаетесь, — ответила Клара. — Я восхищаюсь, сколько вы на себя взвалили. Ваш дом и лужайка прелестны. — Она обвела рукой вокруг.

— Хотите чаю? С бутербродами? — предложила Карен.

Заслышав о еде, мальчики оживились, но Клара тут же пресекла их веселье.

— Благодарю, мы уже попили чаю, — вежливо отказалась она.

— Тогда я верхом провожу вас до дома, — предложила Карен. — Вот только сменю обувь.

Мы поднялись по извилистой дороге к Мбагати. Благоухающие сладким запахом акации проникали цветущими ветвями в открытые окна машины.

— О какой милый старый дом! — воскликнула Клара, когда мы подъехали. — Нам здесь будет уютно.

— Вы тоже останетесь, Берил, ненадолго? — спросила Карен.

— Я как-то не рассчитывала, — искренне призналась я, обдумывая, будет ли удобно остаться наедине с Кларой.

— Я полагаю, ты просто должна остаться. Мы еще толком не наговорились. Мальчики, — она повернулась к сыновьям, которые уже плюхнулись в пыль, с любопытством разглядывая огромного геркулесова жука, и пытались палочкой зацепить его похожие на рога клешни, — скажите сестре, что она нужна вам.

— Да, конечно, — подтвердил Айвен. Алекс что-то пробубнил в поддержку, не отрываясь от жука.

— Ну тогда решено.

Карен предоставила нам на время своего повара и слугу, а также назвала имена нескольких аборигенов из племени кикуйю, которые, по ее словам, будут готовы с завтрашнего дня помогать ей по хозяйству, если она согласится.

Когда Карен ушла, Клара сказала неожиданно:

— Мне не хотелось говорить при баронессе, но дом немного простоват, ты не находишь?

— Возможно, — согласилась я. — Здесь давно никто не жил.

— И он намного меньше, чем я себе представляла.

— Здесь три спальни, и вас трое.

— Но сегодня нас четверо.

— Я могу спать в любом месте. — Я пожала плечами. — Я неприхотлива.

— Это важный навык, Берил, — ответила Клара. — Ты всегда была самая сильная из нас.

При этих ее словах я даже вздрогнула, сама того не ожидая, и заерзала на стуле.

— Ты говорила, что Дики служит жокеем? — спросила я.

— Да, и весьма преуспел. Ты помнишь, как он отлично ездил верхом?

Я кивнула, размышляя.

— Ты знаешь, он тоже хотел присоединиться, но он плохо себя чувствует, — объяснила Клара. — Он никогда не был крепким, ты помнишь.

Помнила я мало, если честно, разве что ободранные коленки. Когда на ферме еще был полный развал, мы натыкались на камни и другие препятствия где ни попади. Помнила, как Дики больно пихнул меня в бок, когда мы ссорились из-за игрушки. Но для меня это было слишком много. Было бы намного проще забыть даже такие мелочи.

— Когда он может, он помогает мне, присылает деньги, — продолжила Клара, и на глаза ее снова навернулись слезы. — Прости глупую, слабую женщину, Берил. Прости меня, — повторила она тихо.

Эту ночь я провела на диване у камина. Я не могла заснуть, ворочалась и все время думала о Кларе, о том, как это странно в ней сочетается какая-то вечная неустроенность, обделенность и полная забывчивость. Я даже подумала, что было бы лучше, если бы я не отвечала на ее первую телеграмму, а еще лучше — если бы она вообще обо мне не вспомнила. Но случилось по-другому, мы обе были здесь, в доме Карен Бликсен, связанные одной веревочкой.

Пока я размышляла, часы пробили полночь. Огонь в камине погас. За окном начался дождь. Я слышала, как струи воды все сильнее барабанят по окнам. Потом в комнату вбежала Клара и опустилась на колени рядом с диваном. Она была в ночной рубашке и пеньюаре. В руках держала мигающую свечу. Она была босиком, волосы распущены — и вдруг показалась мне очень молодой.

— Берил, там просто льет как из ведра, — сообщила она.

— Старайся не обращать внимания, — ответила я. — У нас тут часто идут дожди в это время года.

— Да нет, я имею в виду — внутри, — настаивала она. — Льет внутри. Идем, посмотри сама.

Схватив за руку, она потащила меня в одну из комнат. Я сразу увидела мальчиков — они сидели на диване, прижавшись друг к другу. А прямо над ними с потолка капала вода.

— Давайте передвинем кровать, — предложила я, решив, что неприятности можно избежать.

— Да, да, — быстро подтвердила Клара. Было очевидно, что сама она до этого не додумалась. Мальчики соскочили на пол, мы вместе с Кларой придвинули кровать к стене.

— Но здесь тоже сыро.

Мы перешли во вторую спальню — там было немного посуше, а потом взяли на кухне несколько ведер и подставили их, чтобы вода собиралась в них. Мы так и переходили из комнаты в комнату, стараясь найти сухое место.

— Это безнадежно! — воскликнула Клара, всплеснув руками.

— Это всего лишь небольшой дождь. — Я вздохнула. — И мальчики не возражают, правда? — Я взглянула на детей. Но они как-то неожиданно притихли. Алекс держал в руках помятого медведя — его в честь Рузвельта назвали Тедди. И по его виду можно было сразу понять, что он готов спрятаться в шкаф.

— Нам надо всего лишь пережить эту ночь, — объяснила я. — Завтра вызовут рабочих, и они починят крышу.

— Самое сухое место — здесь. — Клара указала на мой диван. — Ты не возражаешь, если мы с мальчиками ляжем здесь?

— Да нет, нисколько. — Я вздохнула.

— Спасибо, — обрадовалась она. — И было бы неплохо разжечь огонь. Как вы считаете, мальчики?

Дрова отсырели, разжечь камин оказалось непросто. Когда мне в конце концов это удалось, я уже так утомилась, что была просто не в силах снова двигать кровати. Я едва добрела до одной из них и упала на влажные простыни, не в силах пошевелиться, и постаралась заснуть.

Дождь лил как из ведра весь следующий день. К середине дня Клара уже была на грани срыва. Пришла Карен. Она пыталась помочь, чтобы как-то сносно устроить все внутри, но поток воды с крыши не останавливался, влага проникала повсюду. В конце концов она забрала Клару и мальчиков в свой дом.

— Прошу извинить за неудобства, — повторяла она расстроенно. — Я и не предполагала.

— Это не ваша вина, — уверяла ее Клара, стараясь собрать в пучок влажные волосы. Но что-то в ее тоне подсказывало мне, что именно Карен она и считает виноватой во всех неприятностях. Или, возможно, меня. В общем, не было ничего удивительного в том, что у нее не нашлось ни капли сообразительности, ни стойкости к неприятностям, и мне было грустно наблюдать это. Как это ужасно, должно быть, когда вдруг что-то наваливается на тебя, а ты складываешься, как карточный домик. Даже какой-то дождь, не говоря уже о проблемах с мужем. Она выглядела настолько жалко, что я понимала, злиться на нее бесполезно, но я ничего не могла с собой поделать. Уже к обеду следующего дня я была просто сыта по горло всей этой историей и мечтала вернуться в Сойсамбу к моим лошадям. К простой работе, в которой не было ничего мистического, необычного, но она всегда действовала на меня благотворно.

— Я приеду на уик-энд, — сообщила я коротко и, усевшись в фургон Ди, отправилась в путь, расплескивая брызги густой красной грязи.

Глава 26

Когда я снова приехала в Мбогани спустя три дня, Клары и след простыл. Никого не известив, она наняла машину и уехала с мальчиками в Найроби. Карен она оставила записку с вежливыми извинениями за причиненные неудобства.

— Я очень старалась, чтобы привести дом в порядок к ее приезду, — оправдывалась Карен. — Но дождь есть дождь. Что я могла сделать?

— Надеюсь, она оставила вам деньги в компенсацию, — спросила я.

Карен отрицательно покачала головой.

— Ни гроша.

Я очень смутилась.

— Позвольте, я заплачу, — предложила я.

— Не стоит. Это глупо, — отказалась она. — Это вас не касается. Вы можете оставаться сколько хотите. Немного развлечете меня, я здесь одна.

К вечеру опять начался дождь. В мае такое случается частенько — сейсмические, непрекращающиеся ливни, которые превращают дороги в овраги, а овраги в непроходимые потоки воды. На следующее утро все так же шел дождь.

— В такую погоду не стоит возвращаться, — заметила Карен, глядя с веранды на непроглядную серую завесу дождя.

— Ди может меня хватиться, — заметила я обеспокоенно.

— Ну, он же разумный человек, — ответила Карен и уточнила: — Бывает временами, во всяком случае. Вы не можете добираться домой вплавь.

Едва она произнесла эти слова, как к дому подбежал сомалийский юноша, почти полностью обнаженный, весь облепленный красной грязью.

— Бедар возвращается, — сообщил он торжественно. — Он скоро будет здесь.

Было совершенно ясно, что бедар — это Денис. Я поняла это по лицу Карен, как оно сразу просияло. Она провела мальчика в дом, настаивая на том, чтобы он помылся, поел и переоделся, прежде чем бежать назад.

— Слуги Дениса очень преданы ему, — произнесла она, вытирая тряпкой следы от мокрых ног мальчика на полу. Я заметила, что она любит все делать своими руками, несмотря на то что помощников у нее предостаточно. — Они уважают его так, словно он один из них. Я подозреваю, что они безоглядно бросятся в пасть льва, если он попросит их сделать это.

Ее настороженность в общении со мной явно уменьшилась, теперь Карен говорила со мной более доверительно.

— Как произошло, что вы стали друзьями? — спросила я.

— Это произошло как-то неожиданно несколько лет назад. Он приехал с Деламером, а затем слег с ужасной лихорадкой и вынужден был остаться. Я уже отчаялась найти хоть сколько-нибудь приятную компанию здесь, и вот появился он. — Продолжая протирать пол, она взглянула на меня. — Честно говоря, мне не доводилось встречать в этих местах такого высокоинтеллектуального человека. Это был самый приятный сюрприз за все время.

— Несмотря на лихорадку?

— Да, несмотря на нее. — Она улыбнулась. — Но потом я уехала домой, и он уехал. — Она пожала плечами. — Только недавно мы возобновили нашу дружбу. И я очень довольна.

Она выпрямилась и вытерла руки о передник. В раскрытую дверь я видела набухшее мрачное небо. Дождь все шел и шел.

— Я прикажу одному из слуг отвести на конюшню вашу лошадь, — произнесла Карен после паузы. — Если вы не передумали, конечно.

Я представила себе путь назад по бесконечной липкой грязи под промозглым дождем. Затем представила лицо Дениса, его блестящие светло-карие глаза, вспомнила его смех. Мне очень хотелось снова увидеть его и узнать, как они общаются с Карен, что между ними.

— Пожалуй, мне придется остаться, — ответила я. — Непохоже, что дождь скоро кончится.

Весь остаток дня Карен была занята приготовлениями к приезду Дениса. Она обдумывала меню и заставила слуг прибрать весь дом. Наконец на пороге снова показался сомалийский слуга Дениса, а вскоре вслед за ним появился и сам Денис — промокший до нитки, но в отличном настроении. Он подъехал верхом, абсолютно невозмутимый, а его сомалийский помощник Биллеа бежал за ним пешком — такой же невозмутимый и стойкий.

— Мне даже совестно прятаться здесь от дождя, когда вы вовсе не обращаете на него внимания, — заметила я после того, как мы поздоровались.

— Я не рассказывал вам о ливнях, когда нам приходилось буквально плыть, вода доходила лошади чуть ли не до ушей? — Он взглянул на меня, прищурившись, и сорвал шляпу с головы — вода полилась потоком с полей. — Как бы то ни было, рад встретить вас здесь.

Карен быстро утащила Дениса в дом, чтобы он мог привести себя в порядок перед обедом, а я осталась в библиотеке, с удивлением поймав себя на том, что я очень нервничаю. Я толком не могла понять почему. Но пока я листала какой-то роман Теккерея и книги о путешествиях, которые Карен подобрала для меня, я поняла, что совершенно не вникаю в содержание. Маленькая сова Минерва внимательно наблюдала за мной со своего насеста и смешно поворачивала голову. Она была похожа на крупное яблоко в перьях, которому приделали блестящий клювик, похожий на крючок-шатлен. Я подошла к ней и попробовала погладить ее кончиками пальцев, как это делала Карен, демонстрируя, что я — друг. Она сначала насторожилась, но потом поддалась. Глядя на книги, сложенные стопкой, я думала, что мои чувства — это большая дерзость с моей стороны. Карен и Денис оба настолько интеллектуальны, им ничего не стоит обнаружить, что я недоучка. Сейчас я жалела, что не взяла на себя труд поучиться несколько лет в школе и приобрести знания, отличающиеся от тех, которые я получила на ферме и в походах с Киби. Наверняка я бы от этого не умерла. Я настолько сильно стремилась скорее вернуться домой, к той жизни, которая была мне знакома, что и представить себе не могла, что книги чем-то могут быть мне полезны. А теперь уже было слишком поздно. Можно было бы, конечно, постараться и выучить несколько умных фраз из Теккерея, и даже блеснуть за обедом. Но это была бы фальшивка, игра, жалкое подражание Карен. «Дура», — рассердилась я на себя. Минерва вытянула лапку и царапнула меня желтым коготком. Хорошо это или плохо — я есть кто есть. И пусть так оно и будет.

Проведя несколько недель в саванне, Денис не мог наговориться. Наслаждаясь ароматной томатной водой, бланшированным салатом и палтусом в голландском соусе, который буквально таял во рту, он рассказывал о своем путешествии по северной части страны. Около Элдорета он остановился в домике, который ему принадлежал, и там ему пришлось увидеть, как туристы охотятся на диких зверей, используя автомобили, и оставляют туши гнить под солнцем.

— Боже мой, — я никогда ни о чем подобном не слышала, — но это же настоящая бойня.

— Во всем виноват Тедди Рузвельт, — откликнулся он. — Эти фотографии, на которых он рядом с убитым слоном, точно разбойник какой-то. Все стало очень просто и на показ.

— Я думала, он охотится, чтобы собрать какие-то экспонаты для музея, — заметила Карен.

— Забота о музеях — это обман, — решительно ответил Денис и, отодвинувшись от стола, закурил сигару. — У него исключительно спортивный интерес. Меня заботит не столько сам Рузвельт, сколько то, чему он положил начало. Животные не должны погибать ради забавы. Только потому, что кто-то выпил лишнего и ему пришло в голову пострелять.

— Надо полагать, будет принят закон, — предположила Карен.

— Возможно, — согласился Денис. — Но пока я очень надеюсь, что мне не придется столкнуться с одним из таких весельчаков, иначе я просто за себя не отвечаю.

— Ты просто хочешь, чтобы рай сохранился как можно дольше. — Темные глаза Карен мерцали в свете свечей. — Денис хорошо помнит, как все здесь было в самом начале, — сказала она мне.

— Я тоже помню, — ответила я. — Это трудно забыть.

— Тут у нас побывала мама Берил, — сообщила Карен чуть погодя. — Я предполагала, что она поселится в Мбагати.

— О, — удивился он. — А я так понял, что ваша мама умерла.

— Но это недалеко от истины, — ответила я. — Она уехала отсюда, когда я была совсем маленькой.

— Я бы не смогла жить без маминой любви, — сказала Карен. — Я пишу ей каждую неделю, по воскресеньям, и очень жду письма, которые она мне посылает. На этой неделе я расскажу ей о вас и о том, что вы похожи на Мону Лизу. Может быть, вы когда-нибудь позволите мне написать ваш портрет? Из вас бы получилась прекрасная модель, я хочу написать вас с таким выражением, как сейчас, — прелестна, слегка растерянна.

Я вспыхнула, услышав ее описание. Ее проницательность поразила меня. Она говорила так откровенно. Ее взгляд, казалось, проникал в самую глубь души, ничего нельзя было утаить от нее.

— Неужели все это написано у меня на лице? — ответила я удивленно.

— Простите, не обращайте на меня внимание. Меня очень интересуют люди, — призналась она. — Они таят массу секретов. Подумайте об этом. Половину времени мы вообще представления не имеем, что мы делаем, но все-таки как-то живем.

— Это так, — произнес Денис. — Искать что-то очень важное или блуждать, сбившись с дороги, — частенько одно и то же.

Он потянулся с грацией породистого кота, который нежится на солнышке.

— Порой нельзя четко увидеть разницу, во всяком случае, это не дано несчастному скитальцу. А кстати, — он подмигнул мне едва заметно, — как насчет истории? Ни одного ужина без интересной истории — я предупреждал.

Вопрос не прозвучал неожиданно — я думала, что рассказать им, и остановилась на случае с Пэдди, на моей поездке с отцом на ферму Элкингтонов. Желая заинтересовать их, я описала все с самого начала, очень подробно и неторопливо, — все, что помнила. И как мы ехали с отцом со станции на ферму, и какие истории он рассказывал мне о львах. Описала Бишона Сингха и его огромный тюрбан. Кусты крыжовника и резкие удары элкингтонского кибоко. Через некоторое время я так погрузилась в эти воспоминаниями, что они нахлынули и затопили меня целиком, заставляя переживать их заново.

— Я представляю, как вы испугались, — произнесла Карен, когда повествование завершилось. — Не каждый справится с таким испытанием.

— Да, испугалась, — подтвердила я. — Но позднее я подумала, что это было своего рода посвящение, инициация.

— Клянусь, это было очень важно для вас. У всех случаются такие моменты, хотя и не всегда столь драматичные. — Денис сделал паузу, глядя на огонь. — Вы правы, нас испытывают, и это нас меняет, я думаю. Чтобы осознать, что это значит, надо рисковать.

На несколько мгновений в комнате все стихло. Я обдумывала то, что сказал Денис. Они оба молча курили. В конце концов Денис достал из кармана коричневого бархатного пиджака небольшой томик стихов.

— Когда я был в Лондоне, я нашел это сокровище в книжной лавке, — сообщил он. — Книга называется «Листья травы».

Он открыл заложенную страницу и протянул книгу мне.

— Пожалуйста, прочтите.

— О нет, пожалуйста! Я не умею читать стихи. Я все испорчу.

— Не испортите. Думаю, это написано специально для вас.

— Нет, нет. — Я покачала головой.

— Прочти ты, Денис, — попросила Карен. — В честь Берил.

Он прочел эти строки как-то просто, без особой театральности, но в них чувствовался магнетизм и драматическая напряженность. Стихотворение повествовало о том, насколько естественно бытие животных и как их жизнь отличается от той, которую ведут люди, обуреваемые жадностью, жалостью к себе и пространными размышлениями о недоступном Боге. В этом стихотворении действительно открывалась истина, в которую я верила. Закончил он пассажем:

— Чудесно, — произнесла я. — Я могу взять это на время?

— Да, конечно. — Он протянул мне томик стихов, легкий, как пушинка. Обложка еще хранила тепло его руки.

Я пожелала Карен и Денису спокойной ночи и направилась к себе в комнату. Склонившись к лампе, я читала чудесные строки. Дом затих. Спустя некоторое время я услышала звуки, доносящиеся из холла. Мбогани не очень велик размером, и что это за звуки, можно было определить безошибочно — Денис и Карен занимались любовью.

Я отбросила книгу, чувствуя неожиданное волнение. Я была уверена, что они — близкие друзья. А, собственно, почему я так думала? Может, потому, что Бликс так запросто произносил имя Дениса, когда приехал сюда. Но возможно, это могло означать только то, что он вовсе не возражает против того, чтобы Денис занимал это место в жизни Карен. И чем больше я думала об этом, тем больше приходила к мысли, что эти двое были просто предназначены друг для друга. Они оба были красивы, начитанны, развиты. «Полны, как глубокие речные воды», как выразились бы масаи. И не имело никакого значения, что Беркли сказал о Денисе, будто он неуловим для женских чар. С Карен он имел совершенно очевидную связь. Это стало мне совершенно ясно.

Я снова принялась за книгу. Перелистывала поэму о животных, которую мне читал Денис, но буквы прыгали перед глазами. Рядом со мной, всего через несколько комнат, любовники шептали друг дружке нежные слова, их тела переплетались, отбрасывая тени на стены. Хотя меня это никак не касалось, я не могла себя заставить не думать об этом. В конце концов я выключила свет и закрыла подушкой уши, желая только одного — поскорее заснуть.

На следующее утро облака рассеялись — небо стало ярко-голубым. Мы отправились на охотничью прогулку. Погода стояла чудесная. В саду прохаживались страусы, пощипывая молоденькие побеги салата. Повсюду виднелись следы помета и перья, оставленные птицами на ветках, когда они пробирались за добычей. Карен и Денис выглядели отдохнувшими и счастливыми. Я же спала плохо. Я чувствовала усталость и смущение от того, чему стала невольным свидетелем ночью, тем более меня удивляла их непосредственность и легкость.

— У этих огромных птиц мозг не больше кофейного зерна, — объяснил Денис, вскинув на плечо элегантную винтовку «ригби». — Когда прицеливаешься, они обязательно будут маячить, закрывая видимость.

— Почему не выстрелить в воздух? — Я наивно пожала плечами.

— Этого недостаточно. Если просвистит пуля, начнется настоящая паника.

Он обнулил прицел и взял цель для проверки. Вся группа мгновенно заметалась как одно существо, бросившись в разные стороны, все топча по пути, точно телега без возницы, катящаяся с косогора. Мы наблюдали за ними со смехом — не смеяться было невозможно. Затем, проверив, не снесли ли они забор, направились на вершину горы, чтобы насладиться видом, который хвалила Карен. Ее шотландская борзая по кличке Даск бежала первой, показывая дорогу, я шла в конце, исподволь наблюдая за Денисом. Мне нравилось, как он двигается. В нем не было ни капли застенчивости, скованности, он вел себя свободно. Он знал, как стоять, как держать руки, как делать все то, что нужно делать. И ни капли сомнения ни в себе, ни в том, что окружало его. Я понимала, почему Карен тянуло к нему, даже если она не готова была порвать с Бликсом и явно желала оставаться его женой.

— Где вам удалось так развить зоркость? — спросила я, нагнав Дениса.

— Полагаю, на поле для гольфа в Итоне. — Он рассмеялся. — А вам?

— А откуда вы знаете, что я тоже хорошо стреляю?

— А разве нет?

— Я училась у аборигенов, которые жили на землях моего отца, — ответила я. — Вы бы посмотрели на меня с рогаткой!

— Обязательно, только я бы отошел подальше, — ответил он с улыбкой.

— Меня вначале учил стрелять Брор, — произнесла Карен, поравнявшись с нами. — Сначала я не понимала, для чего это нужно. Но в стрельбе есть что-то необыкновенно волнующее, верно? Нет, вовсе не жажда крови, но какая-то особая связь, которую ощущаешь с жизнью, со всем живым вокруг, власть. Возможно, это звучит жестоко.

— Не для меня. Если все делать с честью, — ответила я и вспомнила арапа Маину. Его великолепное искусство воина и одновременно огромное уважение, которое он испытывал даже к самому слабому существу. Всякий раз, когда мы охотились с ним, я чувствовала это особенно остро. Даже когда просто шла рядом, как сейчас с Денисом. Можно сказать, что присутствие Дениса помогло мне снова окунуться в детство, проведенное на ферме. Возможно, потому, что передо мной был уверенный, умелый воин, и он разбудил во мне давно заснувшую Лаквет — тоже воина, борца.

Тем временем мы поднялись наверх, пробираясь между кустами кофе и терновника по узкой, извилистой песчаной тропинке, поблескивающей черными крапинками кварца. На вершине холма мы увидели плато, с которого открывался широкий вид на Рифтовую долину, окаймленную курганами и горными хребтами, точно дно разбитой чашки с острыми краями. Дождевые тучи рассеялись наконец, но темное кольцо облаков еще окружало плоскую вершину Килиманджаро, покрытую снегом на юге. С востока и чуть севернее заповедник Кикуйя протянулся вплоть до горы Кения на сотню миль, а то и больше.

— Теперь вы понимаете, почему я не хочу жить ни в каком другом месте, — сказала Карен. — А Денис хочет, чтобы его похоронили здесь.

— А парочка орлов свили бы поблизости гнездо, — добавил он. — Мне нравится мысль о том, что они будут парить нам моими останками. — Он прищурился на солнце — лицо было здоровое, подернутое коричневым загаром. Стройное высокое тело отбрасывало на траву лиловую тень. Между лопатками на спине — темная полоска от пота на рубашке. Рукава, закатанные до локтя, открывали загорелые руки. Я вообще не могла представить себе его в каком-то другом виде — каждый дюйм его тела дышал жизнью.

— Племя кикуйю отдает своих мертвых гиенам, — сказала я. — Если бы можно было выбирать, я бы тоже предпочла орлов.

Глава 27

В сентябре мой Ринглидер принял участие в скачках в Сент-Леджере и занял второе место. Он выглядел уверенно, никаких сомнений, неуверенности, припухлостей на ногах, никаких воспоминаний о прошлом — точно заново родился. Когда я стояла и смотрела, как Ди принимает серебряный кубок, я была довольна работой, которую сделала. Я правильно оценила Ринглидера, правильно поняла, в чем он нуждался, чтобы стать великим, — для чего он и появился на свет. На скачки съехался весь город и вся округа. На Истлейне собралось такое количество тренеров, грумов, что Ди пришлось разбить для меня палатку на лужайке перед клубом и специально поставить табличку с моим именем. Сделано это было вовсе не для того, чтобы произвести впечатление. Чтобы залезть в палатку, мне приходилось сложиться едва ли не пополам, но Беркли считал, что в таком месте забавно выпить шампанского. Он принес охлажденную бутылку, и мы уселись на стулья перед входом.

Как всегда, Беркли был одет изысканно, но выглядел бледным. Казалось, он даже похудел, но когда я спросила его о здоровье, отмахнулся от меня.

— Вон, видите? — Он показал на небольшой коттедж в тени эвкалиптовых деревьев, который был красиво оштукатурен, имел полукруглый вход и собственный небольшой садик. Просто картинка из детской книжки. — Там постоянно останавливается Денис, когда направляется в Нгонг.

— Мне помнится, вы мне говорили о Денисе и баронессе. Вы бы не рассказали подробнее. Они любовники? — спросила я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— А нужно ли? — удивился он. — Я полагал, что вам это неинтересно.

Мы помолчали несколько секунд, он снова наполнил бокалы шампанским. Мелкие пузырьки хаотично вращались под густой шапкой пены.

— Как бы то ни было, я не уверен, что это может долго продолжаться, — заметил он.

— Потому что Денис неуловим?

— Есть такое понятие, как осесть и успокоиться, а есть Денис, — ответил Беркли. — Он привез ей кольцо из Абиссинии. Оно сделано из такого мягкого золота, что подходит на любой палец. Она его носила как символ помолвки, не понимая, конечно, всего. Нет, не то чтобы я не люблю Танну… — Он назвал Карен так же, как называл ее Денис. — Я ее очень люблю. Но ей не стоит забывать, кто такой Денис. Его не получится одомашнить, как кота. Это абсолютно противно его натуре.

— Что ж, если узда столь тесна, зачем же он ездит туда? — спросила я.

— Он ее любит, конечно. Это кое-что объясняет. — Беркли рассеянно пригладил усы рукой. — Ее мучили сильные головные боли. Опять же денежные проблемы.

— Вы, наверное, слышали о фиаско с моей матушкой?

— А, да. — Он усмехнулся. — Вдова Кирпатрик и протекающая крыша.

— Я до сих пор подавлена этим.

— Сдать Мбогани — все равно что заткнуть пальцем ведро, это ничего бы не решило. — Его глаза весело блеснули. — А как сейчас дела у вашей матушки?

— Я ничего не знаю, — ответила я. — Слышала только, что она где-то в городе. Ситуация ужасная. Почему с людьми так сложно?

Он только пожал плечами.

— А что вы от нее ожидали? Что она будет делать так, как вам нравится?

— Честно говоря, я даже не могу сказать толком. Ну, может быть, надо меньше обращать на все это внимания. Ее так долго не было. Я не ожидала, что она до сих пор способна уязвить меня. — Мой голос дрогнул.

— Мой отец умер, когда я был совсем юнцом, — ответил он. — Сначала мы решили, что это хорошо. Это многое упрощало. Но потом, со временем… — Он вздохнул. — Я даже выдумал теорию, что только то, что исчезает, оставляет настоящий след. И я до сих пор не чувствую, что избавился от мыслей и воспоминаний об отце. На самом деле, мы никогда не расстаемся с нашими родными, даже если переживаем их.

— О дорогой! — встрепенулась я. — И это вы сказали, чтобы меня ободрить?

Его губы скривились в едва заметную под усами улыбку.

— Простите. По крайней мере, Тана не станет сердиться на вас из-за вашей матери. В этом я уверен. Я, кстати, отправляюсь к ним на ужин. Поедем вместе.

— Боюсь, я немного устала. — Я покачала головой. — Хотелось бы лечь спать пораньше.

— В вас энергии — хватит на десятерых мужчин, — уверенно заявил он, глядя на меня с любопытством. — Я полагаю, Денис заинтриговал вас, и если вы попались, дорогая, он…

— Нет, Беркли, — ответила я резко. — Больше никаких предупреждений и советов. Я сама могу о себе позаботиться, благодарю. Если мне суждено получить какие-то удары судьбы, я вполне готова их принять, хорошо? У меня прочный череп.

— Ваше дело, — согласился он. — Хотя я не думаю, что у кого-то он действительно достаточно крепкий. Не в сердечных делах.

Мы допили шампанское, и он отправился в Нгонг. Яже зажгла лампу, улеглась на койку в палатке и достала из мешка томик «Листьев травы». Я увезла его с собой, как вор, несколько месяцев назад и никак не могла заставить себя вернуть книгу. Открыв томик, я прочла, в который уже раз: «Я думаю, я мог бы жить с животными…» Почему я привязалась к этой поэме? Скорее всего, потому, что Денис увидел в этих стихах меня. Самодостаточность и свободу духа, воспеваемые Уитменом, связь с простыми, природными вещами — все это жило во мне и, конечно было и в Денисе. Мы узнали друг в друге близкие души, и совершенно неважно, в чем состояла правда, что было между нами возможно или не возможно.

Ветер шевелил полог палатки, за треугольником москитной сетки в свои права вступила ночь. Небо усыпали звезды, они казались близкими и ясными, прозрачными.

Глава 28

В ноябре Карен устраивала вечеринку и пригласила меня приехать и остаться у нее на несколько дней. Мои мысли и чувства разрывались между Джоком и Боем, к этой сумятице добавлялся неугасающий интерес к Денису, который немного пугал меня. Я сомневалась, стоит ли принимать приглашение. Но все-таки поехала.

Приблизившись к дому, я сразу увидела Карен и Дениса. Они изображали радушных хозяев. Гостей собралось много. Среди прочих я увидела Джинджер Мейр, с которой прежде не встречалась, но слышала о ней от Коки. Мне было известно, что она долго была любовницей Бена, но обе женщины, как ни странно, сохранили дружеские отношения. Сейчас они стояли на лужайке, увлеченные игрой, — что-то среднее между гольфом и крикетом. В ней использовались ракетки для сквоша, крокетные молотки и даже стек для верховой езды. Джинджер была одета в легкое шелковое платье, которое она просто завязала внизу, чтобы получились брюки. Она была очаровательна — с завитыми каштановыми волосами и приятными веснушками. С Коки они смотрелись как две сестры, когда старались обогнать друг дужку, чтобы ударить по кожаному мячику.

— Как ты здесь оказалась? — спросила я Коки, когда она подошла, чтобы поздороваться. — Я думала, Карен с тобой не общается.

— Она и не общается, но что-то, кажется, изменилось, — ответила Коки. — Может быть, оттого, что она нашла, что искала.

Мы обе взглянули на веранду, где стояли Карен и Денис. Они осматривали бутылки с вином — ни дать ни взять, хозяин и хозяйка дома.

— А как у тебя дела с Джоком? — спросила Коки.

— Никак. — Я пожала плечами. — Молчаливое противостояние. Я попыталась нажать на него с разводом, но безуспешно. Он не ответил. Ничего вразумительного.

— О, прости, дорогая. Но все же должно как-то разрешиться, не правда ли? Даже самое плохое когда-нибудь заканчивается. Во всяком случае, мы на это уповаем.

Когда она отошла слегка танцующей походкой и вернулась на поле, я вошла в дом и сразу увидела, что Карен просто превзошла себя. Цветы и свечи украшали комнату, на столе стоял сервиз из китайского фарфора. Каждый уголок был обустроен так, чтобы гости чувствовали себя комфортно и восхищались обстановкой. Карен неплохо писала и рисовала, но в этом случае она проявила совершенно иное мастерство, и сделала это великолепно.

— Сегодня какой-то особенный случай? — спросила я ее.

— Нет, ничего такого. — Она пожала плечами. — Просто я настолько счастлива, что не могу удержать это внутри.

Она вышла, чтобы дать указания Джуме насчет меню, а я осталась стоять, словно прикованная к месту. Я вспомнила, как несколько месяцев назад Карен сказала мне, что имеет намерение стать счастливой. По ее тону я сразу поняла, что именно так все и будет, она сделала на это ставку, точно охотник, преследующий добычу, сначала идет по следу, а потом — настигает ее. Она безоглядно ввязалась в игру, рискуя всем, и — выиграла главный приз.

Когда пришло время обеда, мы сели за стол. Слуги в ослепительно-белых куртках и перчатках приносили угощение — сменилось семь блюд. А Карен внимательно руководила всем, сидя во главе стола и позвякивая серебряным колокольчиком. Когда мы были с ней в доме вдвоем, она была одета просто — белые юбки и блузки, — сейчас же на ней было надето платье из великолепного шелка цвета спелой сливы. Украшенный горным хрусталем гребень сиял в темных завитых волосах. Лицо было напудрено, глаза ярко обведены. Она выглядела потрясающе, но произвести впечатление старалась явно не на меня.

Я привезла одно из двух платьев, в которых ездила в город, но оно выглядело явно простенько. И это был не единственный мой недостаток. Все собравшиеся за столом, похоже, были людьми одного круга — она знали одни и те же шутки и песни. Денис и Беркли были выпускниками Итона, и они все время напевали на протяжении вечера. Песенка была незатейливая, что-то о катании на лодочке, на которой «нас качает и бросает от носа к корме». Причем голос Дениса, — прекрасный звонкий тенор, — звучал громче. Смех и вино лились рекой, но я не могла отделаться от ощущения, что я — чужая на этом празднике. Я была самая молодая и самая провинциальная. Карен именовала меня «дитя». Например, она спросила Джинджер:

— Скажите, дорогая, ну разве Берил — не самое прекрасное дитя из всех, что вы встречали?

Джинджер за обедом сидела слева от меня. Все, что мне было известно о ней, — это информация, почерпнутая из разговоров с Коки, что она была любовницей Бена. Стряхнув пепел с сигареты в резную хрустальную пепельницу, Джинджер взглянула на меня и произнесла:

— У вас походка кошки. Вам кто-нибудь говорил об этом раньше?

— Нет. — Я пожала плечами. — Это комплимент?

— Ну, естественно. — Она кивнула головой, и ее ярко-рыжие локоны шелохнулись. — Вы ведь немного не такая, как все прочие женщины здесь за столом, верно? — Глаза у нее были большие, голубые, а взгляд их — проницательный. Я чувствовала себя неловко, но сдаваться не собиралась.

— А здесь на самом деле только женщины определенного круга? — уточнила я.

— Не очень-то вежливо с моей стороны так говорить, но порой кажется, что да, так и есть. Я только что вернулась из Парижа, где абсолютно все носят вот такие платья от Ланвен и жемчуга. Это перестает удивлять уже спустя две минуты общения.

— Я никогда не путешествовала, — сказала я.

— О, вам стоит попробовать! — с энтузиазмом воскликнула она. — Самое волнующее в этом — возвращение домой. Ты приезжаешь и видишь все таким, — каким оно является на самом деле.

После того как обед закончился, все расселись вокруг камина — на стульях, скамейках, больших взбитых подушках. Карен заняла место в углу. С дымящейся сигаретой в длинном, эбеновом мундштуке в одной руке и бокалом из ярко-красного стекла в другом, она походила на героиню картины, написанной неизвестным мастером. Денис сел рядом с ней, и, проходя мимо, я слышала, как они обсуждают Вольтера. Они понимали друг друга с полуслова, не успевал один начать предложение, как другой его подхватывал. Они выглядели как единое существо, разделенное пополам. Казалось, вот так вот они всегда сидели рядом, наклонившись друг к другу, с яркими, оживленными глазами.

На следующее утро я поднялась на рассвете и отправилась с мужчинами на охоту. Я настреляла больше всех уток, уступив только Денису, и заслужила от него одобрительное похлопывание по плечу.

— Если бы я не был осмотрительным, вы бы подстрелили и меня, — заметил он, вскинув винтовку на плечо.

— Это было бы ужасно?

— Это было бы замечательно, на самом деле. — Он прищурился на солнце. — Мне всегда нравились женщины, которые умели отлично прицелиться и прекрасно ездили верхом, такой тип, который твердо стоит на земле обеими ногами и подает пример всем остальным. Иные мужчины выглядят скромно рядом с ними.

— Это описание вашей матери? — спросила я. — Это благодаря ей у вас такие предпочтения?

— Она сильная женщина, верно. — Он кивнул. — И могла бы стать великой авантюристкой, если бы на ней не висел ворох обязанностей. Вы же не сторонник размеренной семейной жизни.

Это была явная констатация. Он как-то все яснее открывался мне.

— Вам этого недостаточно?

— Африка — это лекарство, но она обладает иным удивительным свойством, — ответила я. — Она открывает простор, здесь нет границ, преград. Разве вы не ощущаете? Невозможно представить, что она давит на тебя, надоедает. Вы когда-либо чувствовали себя здесь скованно?

— Никогда. — Он ответил просто, без всякой задней мысли. — Она всегда новая, словно перерождается на глазах, верно?

— Да, верно, — согласилась я. Он выразил то, что я пыталась сказать Джинджер накануне вечером, что не раз думала про себя, но ни с кем этим не делилась, не находя подходящих слов. Кения, точно ящерица, сбрасывала кожу и представала всякий раз новой. И не нужно было уезжать далеко — надо было только посмотреть вокруг.

Денис проследовал вперед на своих длиннющих ногах, я же торопилась за ним в покрытых грязью ботинках, стараясь поймать ритм его шагов. Внутри у меня поселилось стойкое чувство, что он и я — очень похожи. Я, конечно, не смогла бы конкурировать с Карен в том, что касалось интеллекта и воспитания. Но и она не могла конкурировать со мной в том, что знала и умела я.

Когда мы вернулись в Мбогани, на площадке перед домом мы увидели два красивых авто. Еще две приглашенные пары приехали на торжество. Мистер и миссис Карсдейл-Лак, богатая чета, содержали первоклассную ферму по разведению лошадей. Она называлась Инглвуд и располагалась на севере в Моло. Также прибыл Джон Карберри с красавицей-женой Майей. Им принадлежала кофейная плантация севернее Ньери, на дальних склонах Абердарских гор.

Про Карберри я слышала, что он потомственный ирландский аристократ, но точно не знала. Он был крепкий, высокий, со светлыми волосами. В его речи сразу слышался грубоватый американский акцент. Мне говорили, что он приобрел его, когда навсегда покинул Ирландию и родное поместье. Карен представила его мне как лорда Карберри, однако он непринужденно пожал мою руку и тут же поправил, немного растягивая слова:

— Можно просто Джей Си.

Его супруга Майя выглядела чудесно в легком шелковом платье, кружевных чулках и элегантных туфлях. Сразу бросалось в глаза, что она приятно отличается от напыщенной и старомодной миссис Карсдейл-Лак, которая постоянно обмахивалась веером и жаловалась на жару.

— Мы с Джей Си возвращаемся в Америку на следующей неделе, — рассказывала Майя Карен и миссис Карсдейл-Лак. — Я собираюсь стать авиатором, и мне надо закончить подготовку.

— А сколько у вас уже налет? — спросил Денис заинтересованно.

— Пока всего десять часов. Но Джей Си говорит, что я просто рождена для этого, чувствую себя в небе как рыба в воде.

— Я сам мечтаю вернуться к полетам, — произнес Денис. — Я получил сертификат на войне, но потом просто не предоставлялось случая. Или просто машина не подвернулась. — Он улыбнулся.

— Приезжайте к нам и попробуйте, — пригласил Джей Си, — я сообщу вам телеграммой, когда мы вернемся.

— Это потребует серьезной подготовки? — спросила Карен обеспокоенно.

— Не труднее, чем ездить на велосипеде, — успокоил ее Джей Си.

— Пойдемте, я покажу новую винтовку, — пригласил Денис, и оба джентльмена отошли.

Аэропланы… Это было что-то совершенно новое для меня. Несколько раз я видела их, они скользили высоко в бледно-голубом небе, выпуская клубы дыма, и казались мне похожими на детскую игрушку. Но Денис был совершенно точно помешан на полетах, да и Майя — тоже.

— А вы не боитесь, что однажды вы оттуда свалитесь и разобьетесь в лепешку? — недоверчиво спросила Майю миссис Карсдейл-Лак, все так же обмахиваясь веером. — Не верю, что вас это не пугает.

— Мы все уйдем из жизни, так или иначе, это неизбежно. — Майя улыбнулась, на ее свежих щеках появились очаровательные ямочки. — Во всяком случае, это будет красивая точка.

Глава 29

Поместье Кекопи принадлежало брату Беркли Гэлбрайту Коулу. Оно располагалось на западном берегу озера Элментейта, рядом с горячим источником. На языке масаи название означало «место, где зеленое становится белым». Вода в источнике пузырилась от большой концентрации соды, белая содовая пыль оседала на камнях и разлеталась по округе, словно покрывая ее снегом. Эта пыль попадала в глаза, от нее щипало в горле, но искупаться в источнике считалось очень полезным для здоровья. Люди частенько купались здесь, невзирая на присутствие змей и скорпионов, от которых приходилось отбиваться. Я бы ни за что не рискнула, и не только потому, что вода была очень горячая. Но мы приехали вместе с Ди в Кекопи на второй день Рождества, так называемый день подарков, — просто чтобы сменить обстановку, — и я подумала, что это может быть забавно.

Когда мы приехали, Денис и Беркли попивали коктейль, сидя у огня на поляне перед домом. Как оказалось, они добрались сюда пешком из Джилджила среди ночи, так как их машина по пути сломалась. Карен не было — она осталась в Мбогани.

— Мы пытались сначала починить рессоры, используя кусок кожи, но было очень темно, ничего не видно, — объяснял Беркли. — В конце концов мы погрузили наших уток на себя и двинулись своим ходом.

— Почти пятьдесят фунтов утиного мяса, — добавил Денис.

— Это просто удивительно, что вас не сожрали львы, — усмехнулся Ди.

— Да, такая шальная мысль приходила мне в голову, — признался Беркли, — но я старался не думать об этом.

Поприветствовав нас, Денис чмокнул меня в щеку.

— Прекрасно выглядите, Берил.

— Неужели? — произнес Беркли.

— У Беркли свои представления, как и что нужно говорить женщинам, — сказала жена Гэлбрайта, Нэлл. Она была чем-то похожа на Карен — невысокая, темноволосая. Но без пудры и краски, и явно не столь подкованная интеллектуально.

— Берил прекрасно известно, что она — красавица, — парировал Денис. — Она это видела, когда смотрелась в зеркало утром. Что могло измениться за столь короткое время?

— Не усложняй, Денис, — пожурила его Нэлл. — Все женщины любят, когда им время от времени говорят комплименты.

— А если нет? — возразил Денис. — Что, если они просто самовлюбленные существа, и нет никакого смысла подливать масло в огонь?

— Мы всего лишь говорим о комплиментах, — остановил его Беркли. — Не надо драматизировать.

— Я понимаю, что он имеет в виду, — произнесла я. — И, честно говоря, красота не так уж много приносит человеку. А сила? А мужество?

— О, дорогая… — Беркли рассмеялся, обернувшись к Нэлл. — Теперь они насели на меня вдвоем.

В столовой нас ожидали изумительной красоты бокалы, наполненные шампанским. Я опустошила бокал довольно быстро, чувствуя, как пузырьки щекочут нос. А потом взяла еще для Беркли и Дениса.

— Шампанское абсолютно необходимо в Африке, — произнесла я, передавая бокал Беркли.

Он рассмеялся, глаза его блеснули.

— Все это время мне казалось, я говорю сам с собой.

— Это не так. — Я покачала головой. — Счастливого Рождества.

— Счастливого Рождества, Диана, — произнес Денис мягко, и его фраза, казалось, пронзила меня насквозь.

К обеду был зажарен сочный поросенок, а также подано множество разных вкусностей, которые я давным-давно не пробовала. Клюквенный соус, жареные каштаны и йоркширский пудинг. Я сидела за столом напротив Дениса, который ел с большим аппетитом.

— Я получил специальное разрешение на добычу слоновой кости и после Нового года отправляюсь на сафари на три месяца, — сообщил он. — Мне стоило бы набить карманы такими каштанами.

— Бедный Денис, — заметил Ди.

— Нечего его жалеть, — ответил Беркли. — Он сколотит себе состояние.

— А куда вы направляетесь в этот раз? — спросила я.

— На озеро Танганьика.

— Это территория масаи, — заметил Ди.

— Верно, с дорогами там тяжеловато, — согласился Денис. — Зато добыча будет впечатляющей, если мой грузовик справится.

— Надо заранее побеспокоиться о коже для починки рессор, — напомнила я.

— Ха. Точно, — усмехнулся он. — Я так и сделаю. — И снова положил себе полную тарелку вкусностей.

После обеда были карты, сигары у камина, бренди. Я чувствовала себя отстраненной, словно наблюдала за всем со стороны. События развивались на двух разных скоростях — в реальном измерении и как бы замедленно. Я не могла толком объяснить себе, почему так. Но я не представляла себе, как я смогу покинуть Дениса, уехать, упустить шанс остаться с ним. Что-то новое копилось во мне, что-то поднималось изнутри, меня распирало чувство, которому я не знала названия.

Тем временем Ди объявил, что собирается ехать домой. У меня сразу нашлось три веские причины, почему я была намерена остаться. Не думаю, что хоть одна из них его убедила, но он взял шляпу и попрощался со всеми, пожелав спокойной ночи. На пороге он оглянулся и я поймала на себе его подозрительный взгляд. Затем Ди открыл дверь и исчез в темноте.

«Я не собираюсь предпринимать никаких опрометчивых шагов», — хотелось мне сказать ему вслед. Но он не поверил бы — и правильно. Это была ложь. Я с нетерпением ждала момента, когда смогу остаться с Денисом наедине. «Скорее бы уже все отправились спать», — думала я. А также о том, как бы сойтись с ним поближе. То, что он принадлежит Карен, волновало меня мало. С каждой минутой желание захватывало меня все сильнее. Пара обугленных головешек поблескивали в камине красноватыми вспышками. В ярком свете правильные, ровные очертания рук Дениса завораживали.

— Вы так говорите о сафари, точно в этом есть что-то особенно важное, — произнесла я после паузы. — Только в этом, и больше ни в чем. У меня было такое же отношение к ферме моего отца, недалеко от Нджоро.

— Это красивое место, — согласился он.

— Самое красивое, — уточнила я.

— Знаете, когда я в первый раз отправился на сафари, грузовиков не было. — Он поднял голову. — Носильщики несли все необходимое. А пробивать путь приходилось с помощью мачете. К тому же рассказывали страшные истории об охотниках, которых медведи гризли буквально насаживали на их собственную винтовку, точно на вертел. Одному разорвал лицо рог разъяренного буйвола. Другой наткнулся на льва у горы Лонгонот, и тот буквально вырвал ему все внутренности. Все это было очень опасно, земля была дикая. Поход был похож на азартную игру, в которой еще не известно, какую карту вытянешь.

— Неужели вы тоскуете о временах, когда лилась кровь? — Я улыбнулась. Он тоже улыбнулся и взглянул на меня — несколько морщин собралось вокруг глаз, уголки губ дрогнули. Я уже в точности знала каждую черточку его лица и могла бы с закрытыми глазами описать его безошибочно.

— В последний раз, когда я отправлялся на сафари, — произнес он, — клиент потребовал четыре разных вида вина к каждому блюду. Нам пришлось тащить с собой ящик со льдом и медвежьи шкуры, чтобы устроить пикник.

— Мне бы ничего этого не потребовалось, — ответила я. — Только звезды в небе.

— Я про это и говорю, — подтвердил он. — Если клиент желает узнать, что такое саванна, он должен попытаться ощутить это. Увидеть, что она представляет собой на самом деле. Он хочет получить трофей, но что толку в нем, если реально он ничего не пережил.

— Может быть, возьмете меня с собой как-нибудь, — попросила я. — Я бы хотела все это увидеть, пока оно не исчезло окончательно.

— Хорошо. Я думаю, вы поймете.

— Я тоже так думаю.

Мягко ступая лапами, кошка Гэлбрайта подошла к нам, выискивая остатки еды. В надежде на ласку, она растянулась на полу у ног Дениса, подставив пушистый пятнистый живот. Головешки в камине почти прогорели, ночь заканчивалась. Денис встал и потянулся. Действуя инстинктивно, забыв об осторожности, я быстро произнесла:

— Я могу остаться с вами?

— Вы полагаете, это хорошая мысль? — Было заметно, что я застала его врасплох. — Мне казалось, вы и Тана подружились.

— Не вижу ничего, что препятствовало бы нашей дружбе, — сказала я. На самом деле, это была неправда. Но я не знала, как выразить то, что на самом деле чувствовала, что я хочу остаться с ним в эту ночь. Только одна ночь вдвоем, и я навсегда забуду всякую надежду.

— Мы же тоже друзья, не так ли?

Он внимательно посмотрел мне в глаза. Я хотела казаться беспечной, но понимала, что он видит меня насквозь, и он ясно различал мои намерения. Я встала. Разница в росте между нами составляла не больше фута. Протянув руку, он прикоснулся пальцем к моему подбородку. Затем, не говоря ни слова, повернулся и направился в свою комнату. Я двинулась за ним спустя несколько минут. Как только я сделала это — как-то сразу стало очень темно. Мне пришлось на ощупь пробираться к двери, которую он оставил открытой. Я бесшумно ступала босыми ногами по гладкому деревянному полу. Бархатистая, мягкая темнота, точно неведомое животное, нависала надо мной. Никто из нас не произнес ни слова, все происходило бесшумно. Но я точно знала, где он находится, и безошибочно двигалась к нему. Шаг за шагом я приближалась к заветной цели.

Глава 30

Когда я открыла глаза, все еще было очень темно. Денис лежал рядом со мной. Он дышал спокойно и размеренно. Я окинула взглядом его фигуру — длинные, мускулистые ноги, небрежно закинутые одна на другую. Сколько раз я представляла себе нашу близость — силу объятий, вкус его губ, запах тела. Но я никогда не думала, что будет потом, после всего. Что мы скажем друг другу, как все произошедшее изменит нас и изменимся ли мы. Теперь мне все казалось какой-то глупостью. Я вдруг поняла, что попала в неприятную историю.

Он открыл глаза. Я молча смотрела на него. Казалось, все застыло на мгновение вокруг нас — ничто не шелохнется. Он не отвел взгляд, как я боялась. Когда он притянул меня к себе, его движения были медленные и осмысленные. В первый раз все произошло как-то спонтанно, по наитию, словно оба мы боялись спугнуть момент. Мы даже боялись дышать, было не до размышлений. Теперь же время окончательно перестало иметь значение, оно попросту исчезло. В доме было тихо. Ночь за окном тоже присмирела — больше не имело значения, что происходит вокруг. Только мы двое, наши тела, сплетенные вместе. Он настолько тесно прижал меня к себе, что буквально вдавил в себя. Но даже в этот момент я не подумала, что это любовь, которая изменит всю мою жизнь. Я не подумала, что больше я себе не принадлежу. Я только целовала его, растворившись в его ласке. Все произошло легко.

Когда Денис снова заснул, я тихо встала, бесшумно оделась и, выскользнув из дома, побежала на конюшню, чтобы взять лошадь. Дождись я следующего дня, мне пришлось бы просить лошадь и что-то объяснять, но мне очень не хотелось, чтобы кто-то видел мое лицо, — я не была уверена, что смогу скрыть все, что произошло ночью. Все стало бы очевидно. Я взяла малорослого, но крепкого, устойчивого араба, и мы двинулись в путь, несмотря на то что еще было темно. Мы проскакали несколько миль, когда начало светать. На востоке вставало солнце, оно отбрасывало розоватые отблески, напоминающие перья фламинго, которые гнездились на берегах Элментейта. Подъехав ближе к кромке воды, я видела, как они просыпаются, собираются в группы и все вместе вращаются на воде, точно связанные одной нитью. Когда они клевали пищу, они обычно делали это вдвоем, втроем, просеивая друг для друга грязную воду и вытягиваясь в форме буквы S. Сотню раз я наблюдала эту картину, но только сегодня ритуал приобрел для меня значение. Озеро было зеркально неподвижно, словно все замерло, и солнце вставало в первый раз над всей землей — первое утро после сотворения. Я остановилась и спрыгнула на землю, дав лошади возможность напиться. Когда же я снова села в седло, я пустила араба легким галопом. Фламинго заволновались — точно розовый прилив набегал на берег и откатывался снова. Они подкатывались к берегу — смешение бледных грудок и сложенных пышных крыльев, а потом снова торопились схлынуть, перевернувшись, точно одно живое существо, — все вместе создавало беспрестанное смешение цвета, точно в калейдоскопе. Мне вдруг стало совершенно ясно, что все, что было раньше, — сон. С того самого момента, как отец сказал мне, что с фермой покончено, я точно погрузилась в небытие. Теперь же я видела солнечные блики на воде и слышала, как плещутся тысячи крыльев, приветствуя восход. Я не имела ни малейшего понятия, как все сложится дальше. Каковы будут мои отношения с Денисом и Карен, и как мне совладать с чувствами, которые обуревали меня. Я не имела никакого представления обо всем этом, но знала точно одно — я проснулась. Это я осознавала совершенно ясно.

Спустя четыре дня Ди устраивал новогоднюю вечеринку в своем отеле в Накуру. Все приглашенные постарались нарядиться получше, чтобы проводить уходящий 1923 год яркими рожками, склеенными из бумаги, и зазвать истомившийся в ожидании новый 1924-й. Он казался длинным лоскутом белоснежной ткани, на котором пока что нет ни одного пятна. На празднике играл большой духовой оркестр — музыкантам были обещаны икра и шампанское без ограничений, если они будут играть до рассвета. Небольшой, выстеленный паркетом танцзал содрогался от усердия бесчисленного количества ног, которые испытывали его на прочность.

— Последние дни выдались напряженные, не так ли? — спросила я Беркли. Несмотря на то что он надел новогодний галстук ярко-красного цвета, лицо у него было землистого оттенка — а под глазами — черные круги.

— Да, трудное время, но я справляюсь, — ответил он. — А как вы?

— Я тоже не унываю.

Вальсируя, мы миновали стол, за которым сидели Карен и Денис. Они разговаривали. Он — в ослепительно-белом костюме, она — окутана метрами черной таффеты, с обнаженными плечами. Когда я взглянула на них, я вдруг ощутила боль в сердце. С Денисом мы не встречались и не разговаривали с того самого памятного утра, когда я сбежала из его постели, точно вор. С Карен я тоже не общалась со времени ее вечеринки и с трудом представляла себе, смогу ли я вести себя с ними обоими так, словно ничего не случилось, — то есть естественно. Теперь спокойствие и естественность остались в прошлом.

Когда музыка закончилась, я извинилась и отошла, чтобы что-нибудь выпить. Пробраться к стойке бара оказалось не так просто, но, когда я подошла, Карен уже оказалась там.

— Счастливого Нового года, Берил, — произнесла она. Нас разделял ее эбеновый мундштук для сигарет — точно красивая заноза.

— Счастливого Нового года, — откликнулась я и наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. Какое-то странное чувство вины неожиданно охватило меня. — Как поживаешь? — спросила я.

— О, я по уши в болоте, — легко ответила она. — Пайщики хотят, чтобы я продала ферму.

— Неужели все на самом деле так плохо?

— Тут нет ничего нового.

Ее зубы слегка ударились о край мундштука, когда, затянувшись сигаретой, она выпустила дым — неторопливо, элегантно. Что ж, Карен — это Карен. Она говорит все четко и ясно, и ты думаешь, что знаешь о ней все, но это всего лишь волшебная уловка. Правда состояла в том, что она никому не доверяет и хранит секреты при себе, хотя кажется откровенной.

— То, что Денис рядом, должно помогать. — Я постаралась произнести это как можно естественнее.

— О, это на самом деле очень много для меня значит, — призналась она. — Знаете, когда его долго нет, я почти умираю.

У меня все сжалось внутри. Весь этот поэтический налет был всегда свойственен ей, но что-то в ее тоне насторожило меня. То ли она меня предупреждала, то ли предъявляла претензию. Сквозь сигаретный дым я смотрела на четко очерченный овал ее лица, высокие скулы — и не могла не поражаться ее проницательности. Да, я по-прежнему была для нее «дитя», но она наверняка почувствовала, — почуяла словно животное, — что-то действительно сильно изменилось. И она прощупывала почву.

— А нельзя ли убедить акционеров дать еще один, последний шанс? — спросила я.

— Я уже просила их об этом, дважды, — ответила она. — Но надо что-то делать. Например, я могу выйти замуж.

— А разве ты не замужем? — удивилась я.

— Конечно. Но я смотрю вперед. — Она буквально впилась в меня взглядом. — А возможно, я все брошу и отправлюсь путешествовать в Китай. Или в Марсель.

— Не думаю, что ты это всерьез, — возразила я.

— Иногда я подумываю. — Она пожала плечами. — Начать все заново где-нибудь на новом месте. Уверена, тебе тоже приходили в голову такие мысли.

— Покинуть Кению? — Я удивилась. — Никогда не думала об этом. Я не представляю себя в другом месте.

— Ты можешь передумать, причем совершенно неожиданно, — произнесла она. — Когда достаточно настрадаешься.

Она произнесла последнюю фразу, буквально пригвоздив меня взглядом к полу. Точно стрела, ее взгляд прошил меня насквозь, она отвернулась и ушла.

Еще пару часов после этого разговора я стояла, прислонившись к стене, слушала оркестр и старалась соединить в одно целое все услышанное от Карен. Я спрашивала себя, знает ли она, что произошло между мной и Денисом. Конечно, ничто не мешало ему подойти и заговорить со мной, и я, конечно, была бы этому очень рада, я не знала, что сказать, не знала толком, чего хочу. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, пары сходились и расходились, как герои в мелодраме. Рушились судьбы, все менялось в мгновение ока. Начать по новой или прекратить навсегда? И то и другое дорого мне обойдется.

Уже светало, когда вместе с Ди и Боем Лонгом мы покинули отель в Накуру. Я молча шла, радуясь, что праздничная ночь закончилась. За все время я столкнулась с Денисом нос к носу только один раз. Он подошел к бару, и наши взгляды встретились. Затем Карен мягко положила ему руку на плечо, и он повернулся к ней. После праздника я была подавлена, взгляд затуманен. Именно поэтому я не сразу сообразила, что происходит — Джок появился на противоположной стороне улицы и направился прямиком к нам. Он выкрикивал какие-то слова, которые я не могла разобрать. Меня затрясло, как только я его увидела.

— Я полагал, вы за ней присмотрите. — Он с ходу напустился на Ди. Глаза блестели, он дико вращал зрачками. Я почувствовала, что Бой уже готов вступить с ним в поединок, но Ди взял инициативу на себя.

— Послушай, Джок, — сказал он спокойно, — давай поговорим как мужчина с мужчиной и все уладим.

— Хватит меня дурачить! — завопил Джок, и никто не успел и слова произнести, как он замахнулся на Ди. «Откуда он узнал о Денисе?!» — все, что я могла подумать в этот момент, и вся похолодела от ужаса.

Осознав опасность, Ди отклонился в сторону и едва не упал, потеряв равновесие. Я видела, что Джок застал его врасплох. Бой сделал движение вперед, чтобы перехватить руку Джока, но Джок вывернулся и снова замахнулся на Ди. На этот раз ему удалось ударить его в подбородок. Ди пошатнулся и упал на колено. Он словно как-то сдулся, потерял воздух. Бой накинулся на Джока, но удержать не мог — тот наносил Ди удары, размахивая руками, точно ветряная мельница, и вопил что-то о давно заслуженном удовлетворении. Я была потрясена. Пусть даже моя история с Денисом стала известна, при чем здесь Ди? Я не могла понять. Для чего нападать на пожилого человека, к тому же совершенно безвинного?! Все это было бессмысленно, к тому же Джок был сильно пьян. Он выглядел отвратительным, костлявым, кривляющимся дикарем.

— Прекрати это! — закричала я. — Это же Ди! Ди! Остановись!

Я подбежала к нему и колотила кулаками по спине, чтобы отвлечь, но он легко отбросил меня, точно пушинку. Я упала на землю, но быстро встала и снова кинулась к Джоку. Ди упал на бок и, скрючившись, лежал на земле, закрывая руками голову, а Джок продолжал пинать его. Все произошло очень быстро.

— Прекрати, прекрати немедленно! — закричала я, испугавшись, что он просто убьет Ди. Я послала Боя за помощью в отель, и он вскоре вернулся с несколькими мужчинами, которые оттащили Джока от Ди. Джок отчаянно сопротивлялся, стараясь освободиться, его лицо было багровым от ярости.

— Ты самовлюбленная сука! — орал он мне. — Ты думала, ты будешь таскаться с кем захочешь, как грязная шлюха, а я ничего не узнаю? Не смогу постоять за себя?

Весь напрягшись, он вырвался из рук державших его мужчин и ринулся по улице в темноту. На Ди было жалко смотреть. Рот, нос, все лицо — в крови. Мы кое-как доставили его в лазарет. Врач уже спал, но его пришлось поднять с постели, чтобы он осмотрел Ди. Вместе с Боем мы просидели в приемной несколько часов, ожидая, пока наложат швы и пластырь. Рука была сломана в трех местах, шея свернута, челюсть серьезно повреждена. Когда доктор описывал нам все повреждения, которые Ди получил от Джока, я сидела, закрыв ладонями лицо — просто сгорая от стыда. Я корила себя за опрометчивость — я должна была знать, на что способен Джок. Я была уверена: все, что случилось, — моя вина.

— С Ди все будет в порядке? — спросила я врача и затаила дыхание, ожидая ответа.

— Со временем — да, — ответил он. — Он останется здесь на несколько недель, а когда вернется домой, ему понадобится сиделка.

— Мы сделаем все, что нужно, — уверил его Бой.

Когда доктор ушел, я подумала о Джоке. Он бродил где-то в темноте, совершенно безнаказанно.

— Мы должны сообщить властям, — сказала я Бою.

— Не думаю, что Ди хотел бы, чтобы вся эта история всплыла, — ответил тот с сомнением. — Как к этому отнесутся в Комитете его сторонники, когда узнают, что с ним так легко расправиться?

— Но я считаю, что это… не совсем правильно, — возразила я.

— Правильно или не правильно, в данном случае это не важно, надо оградить Ди от ненужных сплетен, — ответил Бой.

— Неужели мы ничего не можем сделать? — произнесла я, с ужасом осознавая свою ответственность за все, что случилось. Я чувствовала мучительную боль — но что это могло изменить?

Когда я наконец смогла навестить Ди, я пришла в ужас от его багровой распухшей челюсти и разбитого лба. От множества синяков и ушибов, от следов крови, запекшейся на светлых волосах. И от выражения горечи и боли на лице.

— Я так виновата, простите, — произнесла я, взяв его за руку. Он не мог говорить, но слегка кивнул, давая понять, что услышал меня. Он смотрел на меня воспаленными усталыми глазами — в этот момент он выглядел уязвимым, хрупким, старым.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — спросила я, едва сдерживая отчаяние. Он отвернулся. От этого движения его дыхание нарушилось, он захрипел, и лицо исказилось гримасой боли. Затем дыхание снова пришло в норму. Присев в кресло, я долго смотрела, как его грудь равномерно поднимается и опускается, а затем погрузилась в тревожный сон.

Глава 31

Спустя несколько недель до меня в Сойсамбу стали доходить слухи и сплетни, которые с быстротой ветра распространялись по колонии. Очевидно, мое появление на Сент-Леджере окончательно развязало языки недоброжелателям, а Джок раздувал огонь, рассказывая повсюду, как он сыт по горло всей этой историей с Боем. Самые интимные подробности моей семейной жизни, — все самое грязное белье, — было выставлено на всеобщее обозрение. Впрочем, не исключено, что это обсуждалось и прежде, шепотом, но, слава богу, я не слышала никаких пересудов по поводу того, что я провела ночь с Денисом. Это оставалось единственным секретом, о котором никто не догадывался, тогда как все остальное…

Ди все еще лечился в городе, а Бой собирал вещи, собираясь уезжать. Он бросил работу на ранчо и заказал билет на пароход в Англию.

— Пора мне уже обвенчаться с моей девушкой в Доркинге, — сообщил он мне, складывая в чемодан пеструю, как у пирата, одежду. — Немного неловко оставлять тебя одну в такой ситуации, — добавил он смущенно.

— Ничего, все в порядке, — ответила я. — Я понимаю, почему ты так решил.

Он старался не смотреть на меня, не отрывая взгляда от чемодана, но я видела, что внутри происходит борьба — ему очень хотелось выглядеть достойно.

— Если тебе что-нибудь понадобится, обязательно найди меня, — предложил он скованно.

— В Доркинге? — переспросила я скептически.

— А почему нет. — Он пожал плечами. — Мы же друзья, верно?

— Да, так и есть, — согласилась я и поцеловала его в щеку.

Бой уехал, а я осталась одна на ранчо, наедине со своей совестью, которая не давала мне покоя по ночам. Я всегда убеждала себя, что уйти от Джока и вступить в связь с Боем — это совсем не хуже того, что позволяют себе другие, ничего особенного в этом нет. Но в Сойсамбу я узнала, что Джок открыто пригрозил пристрелить Боя, если он ему попадется, именно поэтому Бой и вынужден был уехать, теперь я поняла это. Я чувствовала себя одинокой, выбитой из колеи. Мне очень хотелось, чтобы в эти дни рядом оказался отец. Его присутствие придало бы мне уверенности, кроме того, он мог бы помочь мне советом. Стоило ли мне игнорировать слухи, что можно сделать, чтобы как-то покончить с ними? И как иметь дело с Джоком, если он вошел в раж и готов все сокрушить на своем пути?

Тем временем Ди вернулся из лазарета на ранчо. Он выглядел постаревшим, неуверенным, слабым. Врач сказал, что еще полгода ему придется оставаться в постели, прежде чем он поправится.

— Я ужасно сожалею о том, что натворил Джок, — отважилась я сказать ему, пока сиделка меняла простыни на его постели и делала перевязку. Я сказала это уже раз сто, но не могла остановиться.

— Я знаю, — ответил Ди. Его рука была закрыта повязкой до самого плеча, а шею стягивал жесткий воротник.

— Местное общество отнеслось с сочувствием к тому, что произошло со мной, — ответил он. — Оно готово встать на мою защиту. Гораздо больше, чем я сам.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась я.

Он попросил сиделку ненадолго выйти из комнаты, а затем сказал:

— Я очень старался, чтобы твое имя не было замарано, но когда в колонии чуют, что назревает скандал, этого уже не остановить.

Меня охватила ярость, но одновременно я почувствовала себя униженной.

— Мне все равно, кто что обо мне думает, — заявила я резко.

— А вот я не могу позволить себе подобной роскоши.

Он опустил голову и старался смотреть на руки, покоящиеся на белых простынях.

— Я полагаю, что тебя нужно отстранить от участия в соревнованиях на время.

— И что мне делать?! — воскликнула я. — Работа — это единственная отдушина для меня.

— Люди забывчивы, со временем все успокоятся, — ответил он. — Но сейчас это притча во языцех. Все требуют, чтобы ты понесла наказание, требуют жертвы, так всегда бывает.

— Но почему я? Почему они требуют мою голову, а не голову Джока, например? — возмутилась я. — Ведь это же он сошел с ума.

— Как тебе сказать, Берил. — Он пожал плечами. — Мы все либеральничаем, пока дело не касается нас самих. Общество так устроено, что оно всегда на стороне мужчины и готово понять ярость разъяренного мужа, который обманут, чем входить в обстоятельства жены, вынужденной пойти на отчаянный шаг. Это несправедливо, но что с этим поделаешь?

— Значит, ты меня увольняешь? — спросила я прямо.

— Я всегда относился к тебе как к дочери, Берил. — ответил он. — Ты можешь остаться, для тебя найдется место.

Я жадно глотнула воздух — во рту пересохло.

— Нет, я вовсе не обвиняю тебя, Ди, — сказала я напряженно. — Это то, что я заслуживаю, конечно.

— Кто знает, что мы заслуживаем, а что нет, — ответил Ди. — Нам всем нравится изображать из себя судей, но все мы с гнильцой, за каждым есть грешки. — Он взял меня за руку и погладил ее. — Возвращайся, когда все затихнет. И береги себя, пожалуйста.

Слезы готовы были политься у меня из глаз, но усилием воли я заставила себя сдержаться. Кивнув головой, я поблагодарила его за участие и вышла из комнаты. Ноги подкашивались — мне казалось, я вот-вот упаду.

Я не имела ни малейшего представления, куда мне идти, к кому обратиться. Мать и Дики — они отпадали сразу. Коки уехала в Лондон навестить семью. Беркли мог о многом догадаться. Карен… К ней теперь я бы не стала обращаться ни за что на свете. О чем говорить — я предала ее, именно так все выглядело теперь. Хотя я по-прежнему ею восхищалась и уважала ее, — что бы я ни чувствовала к Денису, — мне требовалось время, чтобы самой все переосмыслить. Во всяком случае, я была уверена, что не могу рассчитывать на уважение с ее стороны, как, впрочем, и со стороны Дениса. Мне было больно думать о том, как быстро исчезла память о всех заслугах, как все забылось, едва забрезжил проблеск громкого скандала. Это напомнило мне историю с нашей фермой и банкротство отца. У него явно была шкура покрепче, чем у меня, и слухи его не трогали. Я страстно желала, чтобы он сейчас оказался рядом, подсказал бы мне, как поступить. Я была ошеломлена, подавлена и потрясена до глубины души. Все, что я хотела, — это убраться поскорее из колонии, подальше от этих осуждающих взглядов и ядовитых языков. Даже Кейптаун казался мне слишком близкой точкой — и там они меня достанут. Я думала, взвешивала, прикидывала, сколько у меня денег. Увы, особенно похвастаться было нечем. Я накопила всего шестьдесят фунтов — сущая мелочь. И куда я денусь с ними, спрашивала я себя с грустной усмешкой. Как далеко уеду?

Глава 32

Консервированные каштаны и засахаренный миндаль в ярко освещенной витрине универмага «Фортнум и Мейсон». Хлопчатобумажные рубашки в светлую полоску, галстуки и платки для нагрудных карманов пиджаков на худосочных манекенах на Риджент-стрит. Водители грузовиков, отчаянно давящие на клаксоны и требующие проезда. Это был Лондон, — какофония звуков, несущихся отовсюду, меня это все подавляло. Кроме того, здесь было холодно.

Я покинула порт Момбаса в жаркий летний день. Облокотившись на поручень, я стояла на палубе и наблюдала, как пена выбивается из-под киля и тает, как берег Хилиндини Харбор. Теплый ветер теребил легкую блузку, развевал волосы. В Лондоне же черноватый, запачканный сажей снег покрывал тротуары. Все было холодное, влажное, под ногами — слякоть. Моя одежда и обувь совершенно не годились для этого места. В моем багаже не имелось ни теплого пальто, ни галош. И единственный адрес в Англии, лежавший у меня в кармане, — это адрес Боя Лонга и его жены Дженесс в Доркинге. С одной стороны, было неловко вдруг объявиться в доме бывшего любовника, но, с другой стороны, он сам предложил мне помощь, когда уезжал, и я верила, что он сделал это искренне. Я доверяла ему. Это много значило.

Когда я приехала в Доркинг, я с удивлением увидела, как изменился Бой — это был совершенно другой человек. Он словно забыл свой бравый пиратский облик в Кении. Теперь передо мной был заурядный обыватель в домашних брюках из ткани «гусиные лапки» на подтяжках, в аккуратно застегнутой рубашке и старательно начищенных, крепко зашнурованных ботинках. Дженесс называла его Кэсмир, от Боя не осталось и следа.

Посчастью, Дженесс оказалась доброй и радушной женщиной. Так же как и я, она была высокого роста. Она щедро предложила мне выбрать одежду из ее гардероба. Так что я могла выходить из дома, не рискуя сильно простудиться. В ее теплом вязаном костюме, следуя указаниям Боя, я села на поезд и направилась в Лондон, в район Белгравия в Вестминстере, где на улице Вест-Холкин жила Коки.

Уже вечерело, когда я совершенно неожиданно, без предупреждения появилась в ее доме. Я не знала точно, каково нынешнее положение Коки, но, судя по тому, что дом, в котором она жила, находился в непосредственной близости от Букингемского дворца и представлял собой солидное строение из молочно-белого камня с черными металлическими балюстрадами и слегка углубленными дверями, — под стать соседям, — деньги у нее были. Собравшись с духом, я постучала в глухую, высокую дверь. И вскоре поняла, что мне не нужно было этого делать.

Дверь открыла горничная — только она была дома. Увидев меня — без пальто и шляпки, — она явно приняла меня за попрошайку. Глядя на промокшие насквозь ноги, я стояла на мраморном полу в холле и никак не могла придумать, какое сообщение оставить для хозяйки. В конце концов я выбежала на холодную, промозглую улицу, даже не сказав прислуге, как меня зовут. О том, чтобы возвращаться в Доркинг, не было и речи. Я бессмысленно бродила по Гайд-парку, не раз обошла площадь Пикадилли и Беркли. В конце концов ноги мои окоченели, надо было куда-то деться на ночь, и я нашла недорогой пансион в Сохо. На следующее утро я снова навестила Коки и снова не застала ее — на этот раз она уехала в Хэрродс.

— Пожалуйста, подождите ее, — предложила мне горничная. — Она сказала мне, чтобы вы ее дождались.

Коки появилась к ланчу. Увидев меня, она выронила пакеты с покупками и всплеснула руками.

— Берил! Я догадалась, что это ты! — воскликнула она. — Как ты здесь оказалась?

— Это ужасная история, — произнесла я. Коки стояла передо мной, слегка полноватая, как и прежде, но цветущая. В красивой юбке, туфлях и очаровательной шубке, на воротнике которой поблескивали снежинки. В ее жизни совсем ничего не изменилась с тех пор, как мы с последний раз встречались в Найроби. В моей жизни, напротив, изменилось все.

— Может быть, по глоточку бренди? — предложила она.

Мне стоило немало усилий заставить себя рассказать о событиях, произошедших в Кении. Я рассказала все, что могла, но оставались детали, которыми я не могла заставить себя поделиться. Я ни словом не обмолвилась о Денисе и о том, как осложнились наши отношения с Карен. Спасибо Коки, она не очень настаивала, практически не прерывала меня. Когда я закончила свое грустное повествование, она заметила, поморщившись:

— Я не сомневаюсь, что Ди вернет тебя, когда все успокоится.

— Не думаю, — ответила я. — Он заботится о репутации.

— В жизни полно неприятностей подобного рода. Твой случай ничуть не хуже прочих.

— Я тоже так думаю. Но последствия коснулись не только меня, за них расплачиваются другие люди — вот что меня угнетает, — призналась я.

— Да, да, — кивнула Коки, раздумывая. — А где сейчас Джок? — спросила она.

— В последний раз я видела его, когда он сломя голову мчался по улице в Накуру, — ответила я. — Не думаю, что сейчас он будет возражать против развода.

— Вполне вероятно, — согласилась Коки. — Но пока ты замужем, ты имеешь полное право на финансовую поддержку.

— Что? Брать у него деньги?! — возмутилась я. — Да я лучше умру с голода.

— Ну а где же еще ты их возьмешь? — Она взглянула на мой костюм, приемлемый в провинции, но совершенно не подходящий для центра Лондона. — У тебя не такой уж большой выбор.

— Я найду способ заработать, что-нибудь придумаю, — ответила я. — Я уверена, что снова встану на ноги. Мне это всегда удавалось.

Как бы я ни уверяла ее в том, что у меня все получится, Коки решила на некоторое время стать моим ангелом-хранителем. Она оставила меня у себя в доме. Мы выезжали на вечеринки и собрания, где она знакомила меня с представителями высшего общества. Она также терпеливо объясняла мне, где и как можно получить деньги в Лондоне. Я была мало знакома с тем, как вращается капитал, и имела поверхностное представление о системе расписок и кредитов. В Кении владелец магазина готов был дать вам кредит под что угодно, а потом ждать годами, пока вы расплатитесь, не отказывая в помощи даже в тяжелые времена. Но в Лондоне, не имея банкноты в руке, трудно было на что-то рассчитывать.

— Но если есть чем расплатиться, зачем подписываться? — удивлялась я.

Коки улыбнулась и вздохнула.

— Мы собираемся найти вам симпатичного благодетеля, — сообщила она. — Покровителя, так сказать.

— В смысле, мужчину? — Я остолбенела. Такая мысль не приходила мне в голову после всего, что произошло в моей жизни.

— Думай о нем как о спонсоре, дорогая. Любой будет счастлив вести тебя под руку в приличном обществе в обмен на приятные подарки. Преимущественно драгоценности. — Она снова улыбнулась. — Придется как-то смириться с этим.

Коки была полнее меня и почти на голову ниже ростом, так что ничто из ее вещей мне не подходило. Но она брала меня с собой в магазины и в гости к богатым друзьям, позволяя пользоваться ее гардеробом. Я была благодарна ей за помощь. Но в Лондоне я явно чувствовала себя не в своей тарелке. Я вообще чувствовала себя неважно с тех пор, как покинула порт Момбаса и морская болезнь пригвоздила меня к койке, вывернув наизнанку. Головокружения продолжались и после прибытия в Англию. Когда же я приехала в Белгравию, они сменились постоянной подавленностью и усталостью. Мне не хотелось говорить о своем состоянии Коки. Но она заметила сама и начала расспрашивать меня о симптомах.

— Похоже, ты подхватила инфлюэнцию, дорогая, — заметила она обеспокоенно. — Это очень опасно. От нее умирают. Тебе надо проконсультироваться с моим врачом.

— Но у меня никогда не было ничего подобного, — возражала я. — Никакой лихорадки.

— Здесь все по-другому, — уверяла она. — Давай сходим. Сделай это для меня.

Вообще я с предубеждением относилась к современной медицине, так как еще в детстве арап Майна ясно объяснил Киби и мне, что сумасшедшие доктора-мошенники высасывают кровь из какого-нибудь тела для того, чтобы лечить вас. Он всегда посмеивался над нелепыми попытками белых людей обмануть природу. Мы с Киби очень боялись, что в нас запустят кровь чужого человека — красную жидкость, которая и есть жизнь, — и мы перестанем быть собой. Однако Коки и слушать не хотела моих возражений. Она потащила меня к своему врачу. Он измерил давление, послушал пульс, задал несколько вопросов о моем путешествие и о прежней жизни. В конце концов он объявил, что это всего лишь небольшой запор, и прописал пить рыбий жир небольшими дозами.

— Разве ты не рада, что сходили? — спросила меня Коки, когда мы возвращались на Вест-Холкин-стрит. — Теперь ты успокоишься, все пройдет.

Однако ничего подобного не случилось. Я чувствовала, что со мной что-то неладно, и это явно не имело отношения к запору. Поблагодарив Коки, я снова направилась в Доркинг. Я надеялась отдохнуть от города и вечной спешки.

Бой и Дженесс встретили меня радушно, как и в первый раз. Они относились ко мне очень терпеливо. Но однажды утром, когда я спала в своей уютной кровати, все мои недуги — тошнота, головокружение и усталость — навалились на меня вместе. К тому же я заметила, что полнею и взятая в долг одежда становится мне тесной. Я пыталась вспомнить, когда в последний раз у меня были месячные, и не могла этого сделать. Приподняв одеяло, я ощупала талию — она заметно расширилась в размерах за последние несколько недель. Я списывала все на сладости, но в этот момент мне, как никогда, стало ясно, что дело в другом. Правда предстала передо мной во всей своей неприглядности. Я была ошеломлена. Упав на подушку, я ощущала, как комната кружится вокруг меня, точно я каталась на карусели. Предохраняться было чудовищно трудно. Хотя после войны появились презервативы, они были жесткие и грубые и очень быстро рвались. По большей части мужчины старались прервать половой акт до важного момента, а женщины избегали самых опасных дней в месяце. Так я и делала, когда мы были близки с Боем. Но с Денисом все произошло так стремительно, что я даже не успела ни о чем позаботиться. И вот теперь я попала в ужасное положение. Если бы я находилась дома, я бы отправилась в деревню аборигенов к чернокожей женщине и попросила бы у нее чай из болотной мяты или можжевельника — и проблема была бы решена. Но здесь, в Англии? Сжавшись в клубок в постели, я думала о Денисе. Это было жестоко, что одна ночь в его объятиях обернулась для меня такой катастрофой. И я вовсе не имела возможности обманывать себя, предполагая, что он будет рад узнать о будущем ребенке. Семейная жизнь была для него тюрьмой — он дал это понять с самого начала. Но что оставалось делать мне? Мне исполнился двадцать один год. У меня не было мужа, на которого я могла бы рассчитывать. Не было родителей, чтобы с ними поговорить и спросить совета. Я находилась в тысяче миль от родных мест, от своего дома. Кроме того, время явно работало против меня.

В тот же день, собравшись с духом, я попрощалась с Боем и его женой, поблагодарила их за доброту и села на поезд в Лондон. Сердце мое замирало от ужаса, но я старалась держаться.

Врач Коки был очень удивлен, увидев меня снова. И смущен, надо отметить. Он уже прописал мне пить рыбий жир и был уверен, что я поправилась. И вот я опять перед ним, точно бродячая кошка под окном. Однако те несколько недель, которые прошли после моего посещения, ясно обозначили проблему. Коки ждала в небольшой приемной, я же лежала на столе, крепко зажмурив глаза. Пока доктор засовывал в меня какие-то инструменты, я старалась думать о Нджоро, вспоминала старую дорогу, тянущуюся среди золотистых маисовых полей на холм, спокойное, ясное небо и мириады пылинок, колышущихся в утреннем зное. Если бы я только могла снова оказаться дома, я бы вынесла все, что угодно.

— Прошло несколько месяцев, — сказал доктор, когда я села. Он прокашлялся и отвернулся, сердце у меня оборвалось.

— Как вы не заметили раньше? — Коки почти закричала на доктора, когда он огласил свой вердикт еще раз — для нее. Мы вышли из процедурной и сидели в кабинете, залитом тусклым апрельским светом. На широком столе, обитом кожей, — запачканная темно-синими чернилами промокашка. Рядом с моими ногами — чистенькая мусорная корзина, которая, похоже, еще не видела настоящего мусора.

— Это не точная наука, — пытался оправдываться доктор.

— Пять недель назад вы уверяли, что у нее всего лишь запор! Вы не осматривали ее по-настоящему, — возмущалась Коки. — А теперь все зашло слишком далеко.

Пока Коки отчитывала доктора, я сидела молча, не проронив ни слова. Окружающие предметы расплывались у меня перед глазами, словно я находилась в каком-то тусклом тоннеле.

— Некоторые молодые женщины в подобных обстоятельствах отправляются во Францию, — сказал доктор, стараясь не смотреть на нас.

— А что, на это есть время? — спросила я. — На Францию?

— Похоже, что нет. — Он вынужден был признать. Потом, слегка поколебавшись, сообщил адрес, добавив: — Я вас туда не направлял. Я вообще вас больше не видел.

Я имела лишь смутное представление о местах вроде того, куда меня направил доктор. Я только знала, что там «могут позаботиться» о женщинах, попавших в беду. По пути домой я дрожала, меня охватила паника.

— Я не имею представления, где взять деньги на все это, — призналась я Коки.

— Я знаю, — ответила она коротко, а затем глубоко вздохнула и сжала мою руку. — Надо подумать, — добавила, глядя в окно.

Однако долго думать времени не было. Уже через два дня мы оказались в небольшой комнатке на Брук-стрит. Коки не донимала меня вопросами, она относилась ко мне с теплотой и сочувствием, но, когда мы ехали с ней на операцию, я не выдержала и призналась.

— Это ребенок Дениса, — сказала я. Слезы текли у меня по щекам, падая на воротник взятого напрокат пальто.

— Ребенок Дениса? — переспросила Коки. — О, дорогая! Я даже и представления не имею, как там дома все запуталось. А ты не хочешь… сначала сказать ему?

— Нет, это бесполезно. — Я покачала головой. — Ты представляешь, чтобы он вдруг на мне женился? Карен также не имеет ни малейшего представления обо всем этом. Я полагаю, такая новость разрушит ее счастье, да и счастье Дениса тоже. Я не хочу этого. Я должна как-то справиться сама.

— О! — воскликнула Коки, а затем прикусила губу. — Я бы хотела как-то облегчить твою участь, дорогая, — произнесла она сочувственно. — Взять на себя часть боли, которую ты испытываешь.

— Это никто не может. В любом случае, я сама виновата. Я все выдержу одна.

— Не глупи, Берил, — уговаривала она меня. — Ты же еще почти дитя.

— Нет, уже не дитя, — ответила я. — Больше нет.

Глава 33

Я поправлялась, если можно так сказать, в Доркинге у Боя и Дженесс. Я сказала им, что меня свалила лихорадка, и позволяла им выводить меня подышать свежим воздухом под ветвистым платаном. Я пила литрами английский чай с молоком, старалась читать журналы, чтобы унять печаль и боль в сердце. Хотя разумом я понимала, что приняла единственно возможное решение, понимание этого вовсе меня не успокаивало. Вместе с Денисом мы создали новую жизнь, надежду, будущее, а я уничтожила ее по собственной воле. В добавление ко всему не было даже призрачной надежды на то, что моя беременность осчастливила бы Дениса и он захотел бы жениться на мне, все это усиливало мою хандру. Мир был устроен так, что никого не интересовало, что я хочу, о чем мечтаю. Для мечты в нем не было места.

Несколько раз в день я спускалась с холма к живой изгороди и возвращалась назад по тропинке, пытаясь привести себя в чувство, но снова и снова натыкалась на все те же невеселые мысли. Я решила, что Денис никогда не узнает, что я носила под сердцем его ребенка, — ужасный секрет. И Карен, конечно же, тоже. Но мы настолько тесно были связаны, что я не могла избавиться от тревожных мыслей.

Свет в Доркинге был тусклый, неровный, не то что в Кении. Над платаном парили тетеревятники — совсем не гордые орлы Нгонга. Однако каждый день, несмотря на окружающую обстановку, я мысленно возвращалась домой, стараясь не замечать окружающей меня действительности. Как ни странно, в газетах очень много писали о Кении. Девонширская газета сообщала, что, несмотря на отчаянное противоборство Комитета бдительности, африканцы все громче заявляли о своих правах. Что же касается азиатов, то они, судя по всему, в ближайшем будущем могли рассчитывать на то, чтобы играть существенную электоральную роль и даже получить земли в горной местности. Было ясно, что подул ветер перемен — весьма угрожающих перемен, — и, хотя все эти проекты еще были далеки от осуществления, само упоминание о подобном развитии событий шокировало.

— Ты знаешь, в «Таймс» все время пишут о том, какие ненасытные и жадные эти поселенцы, то есть мы, — сообщила мне Коки, приехав навестить меня в конце мая. — Как мы испортили колонию и пустили на ветер все, что нам якобы доверили. Но им все время приходится печатать карту Кении, прежде чем они начинают рассказ. — Она перевернула газету. — Иначе лондонцы вообще не поймут, где это.

— Это не имеет значения, — ответила я, чувствуя растерянность. — Никто не может дробить Африку или даже защитить ее. Она не принадлежит никому.

— Кроме африканцев, ты имеешь в виду? — спросила Коки.

— У них больше прав, чем у нас, — ответила я. — Хотя, может статься, мы все слишком много на себя берем, полагая, что нам принадлежит хотя бы малая доля.

— Ты собираешься домой? Об этом ты сейчас думаешь? — догадалась Коки.

— Я бы поехала, но как? — Я взглянула на луг, над которым медленно парил ястреб, точно небольшой самолет, скользящий по воздуху без всяких видимых усилий. — Если бы у меня были крылья. — Я глубоко вздохнула. Невысокая каменная стена, разрезающая ярко-зеленое поле, выглядела очаровательно. Местами она была разрушена, местами покрыта мхом. Я прогуливалась вдоль нее, не спеша, растирая пальцами хрустящие прошлогодние листья.

Я вспоминала Дениса и ночь в Кекопи. Он был нежен со мной, в нем не было ни капли фальши. Он смотрел мне в глаза и читал в моем сердце, в моей душе — для него не было тайн, кто я такая. Я тоже понимала его, понимала его суть и что на самом деле он не мог принадлежать никому. Однако это понимание мне нисколько не помогало. Сердце мое было разбито и кровоточило. Я все больше приходила к мысли, что ничто не поможет мне излечиться — только возвращение домой. И я должна была найти способ сделать это. Коки подошла ко мне и присела на край стены.

— Как ты раздобыла деньги? — спросила я ее. — На доктора?

— А зачем тебе знать? — удивилась она.

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Пожалуйста, скажи.

— Фрэнк Грэсволд, — призналась она.

— Фрэнк? — Теперь уже удивилась я. Я знала его — это был старый друг из колонии, владелец конюшни. Отец хорошо знал его, когда я была еще ребенком. Мы с Коки случайно встретились с ним примерно месяц назад на одной из вечеринок в Лондоне. Вокруг него вилась целая стайка безупречно одетых лондонских «львиц». Казалось, он не проявил ко мне никакого интереса, ну разве что спросил, как там Клатт. А я и понятия не имела, как он.

— У Фрэнка доброе сердце, — заметила Коки.

— И полные карманы денег, — добавила я грустно.

— Если честно, Берил, одно не исключает другое, — поправила меня Коки. — Когда я рассказала ему, очень осторожно, в каком трудном положении ты оказалась, — продолжила она, — он просто настоял на том, что должен оказать помощь.

— Именно это ты имеешь в виду под словом «спонсор», — догадалась я. — А что он хочет взамен?

— Ну, не думаю, что у него есть какие-то скрытые мотивы. — Коки пожала плечами. — Возможно, он хочет прогуляться с тобой, появиться в обществе, когда ты поправишься. Ничего ужасного в этом нет.

Коки говорила искренне, для нее действительно ничего ужасного во всем этом не было. Но мне была ненавистна сама мысль о том, что я должна быть обязана какому-то благодетелю, вне зависимости от того, что он от меня желал взамен. Я бы не нуждалась ни в чьей помощи, если бы только могла себе это позволить. Но я не могла. И не видела никакого иного способа выйти из создавшейся ситуации, во всяком случае, в обозримом будущем.

— Давай поедем в Лондон, — решила я. — Я попробую поладить с ним.

— Я бы не хотела, чтобы ты поняла Фрэнка неверно, дорогая, — забеспокоилась Коки. — Я уверена, ты сможешь держаться с ним свободно. Он не будет тебя принуждать.

— Это не имеет значения, — ответила я спокойно. — Мне терять нечего.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 34

Порт Момбаса был живописен и полон суеты, как обычно. Множество грузовых и рыболовецких судов стояли в доках и на рейде. На палубах громоздились тюки сушеного акульего мяса, корзины с блестящими угрями. Прогретая солнцем полукруглая набережная была запружена телегами, запряженными быками. Желтые и розовые домишки теснились на склонах холмов, их бледно-зеленые крыши контрастировали с толстыми стволами баобабов, почти фиолетовыми. В воздухе смешались запахи рыбы, пыли, навоза. Вся эта круговерть вызывала у меня ощущение восторга, когда, стоя на палубе, я видела, как родной берег становится все ближе, все яснее в своей первозданной необузданности. На моей шее покоилось ожерелье из массивных, блестящих жемчужин. Я была одета в белое шелковое платье, подогнанное точно по фигуре. На поручне рядом с моей рукой лежала рука Фрэнка. Он имел право находиться здесь — я стала его содержанкой.

— Как ты полагаешь, мы останемся в Момбасе на несколько дней? — спросил он. — Или сразу поедем вдоль побережья на машине?

Он стоял рядом, его круглый, как арбуз, живот упирался в белые окрашенные перила. Официант принес нам по бокалу вина. Он отпил немного и внимательно посмотрел на меня, слегка наклонившись, так что я отчетливо видела морщинистый шрам под его правым глазом, закрытым черной накладкой. Он потерял глаз во время охоты несколько лет назад, и, хотя повреждение придавало ему довольно суровый вид, он не был суров. По крайней мере, ко мне.

— Я бы хотела оказаться дома, — ответила я.

— Полагаю, все россказни и слухи давно затихли, — проговорил он. — Прошло полгода.

— В колонии это целая жизнь, — согласилась я. В душе я очень надеялась, что так оно и было. На одном их толстых коротких пальцев Фрэнка поблескивало золотое кольцо с голубым бериллом. Он приобрел его в Лондоне и с восторгом мне показывал.

— Чистый берилл бесцветен, — говорил он, — но этот был просто восхитителен.

— Он похож на африканское небо, — предположила я.

— Он похож на тебя.

Слова Фрэнка звучали очень романтично, но меня гораздо больше трогало его ровное заботливое отношение, его верность и вера в меня — это имело большое значение. Он хотел дать мне то, что я желала больше всего получить, — а именно вернуться в Кению. С тех пор как мы сошлись не без помощи Коки, Фрэнк только и говорил о том, как мы приедем домой и он откроет для меня свою конюшню. Я смогу тренировать лошадей ради собственного удовольствия, это меня ни к чему не обязывает — во всяком случае, так он обещал, а до сих пор он обещания сдерживал. Уже вечером мы сядем на поезд до Найроби. А затем на машине сможем добраться до Найтсвика — ранчо Фрэнка, располагавшегося у подножия Мау Эскарпмент. Там я смогу снова начать тренировать лошадей.

— Ты счастлива? — спросил Фрэнк, когда судно вошло в гавань. Это был «левиафан», окруженный мусором, обломками, мельканием всевозможных цветов и шумом. Беспорядочная какофония Момбасы, пальмы с кривыми стволами, красный песок и бледно-голубое высокое небо. Стивидоры выбросили на берег длинные канаты, чтобы причалить, каждый — толщиной с мужскую ногу.

— Да, счастлива, — подтвердила я, наблюдая за картиной. — Знаешь, даже запах дома возвращает мне уверенность в себе. И цвета. Краски. Если мне только не попадется кто-нибудь некстати, я думаю, что вскоре буду совсем в порядке.

— Тогда мы можем сразу направиться в Найтсвик, — предложил Фрэнк.

— Мне кажется, это трусливо. Может быть, все-таки остановимся где-нибудь поближе, а?

— Да, конечно, — согласился он и сжал мою руку.

Спустя два дня мы вкатили в Найроби на фрэнковском «форде ранэбаут». Город совсем не изменился, он выглядел так же, когда я покидала его. На улицах, засыпанных красной пылью, выстроились в ряд магазинчики и кафе, повозки, загруженные доверху всевозможными товарами, бледно-зеленые эвкалипты на тонких стволах, точно парящие в воздухе, с дрожащей на легком ветерке листвой. Проехав в низкие, розовые ворота загородного Матайга-клуба, мы объехали идеально подстриженный газон и остановились под навесом. Слуга в ослепительно-белых перчатках открыл дверь с моей стороны. Я грациозно поставила на землю стройную ногу в элегантной дорогой туфельке и вышла из машины. Мое платье, чулки, шляпка — все было куда красивее, чем прежние наряды, в которых я здесь появлялась. Я особенно остро почувствовала это, когда мы проходили через затемненное фойе. По-хозяйски держа меня под локоть, Фрэнк сразу же подвел меня к барной стойке — словно я оказалась здесь впервые и не бывала раньше сотню раз. Впрочем, может быть, так оно и обстояло на самом деле. Можно сказать, с тех пор как я уехала в Лондон, с меня содрали кожу и, вывернув наизнанку, натянули заново — я стала другим человеком.

— Ну-ка посмотрим, кто тут есть? — сказал Фрэнк. Он, конечно, имел в виду своих друзей. Я мало что знала о них, по большей части по слухам, а слухи, конечно, преград не знают. Говорили, что все они выходцы из группы «Счастливая долина», богачи, обосновавшиеся на обширных участках земли близ Ньери и Джилджил недалеко от горы Абердаре. Они позволяли себе «шалости», пренебрегая общепринятыми правилами, которыми руководствовались другие. У них были собственные правила, или, можно сказать, вовсе их не было. Такое можно позволить, когда имеешь очень много денег и очень много свободного времени. Они развлекались, уступая друг другу мужей и жен, и частенько курили опиум. То и дело случалось, что кто-то из них оказывался в Найроби полураздетым или в иступленном состоянии. Нельзя сказать, что Фрэнк полностью принадлежал этому миру, так как у него не было достаточно лоска, если так можно выразиться. Он позволял себе грубые матросские шуточки, к тому же прихрамывал. Насколько я понимала, богатые аристократы держали его при себе, так как он всегда знал, где достать кокаин. Он всегда носил некоторое количество этого вещества с собой в коричневом бархатном мешочке. Я видела пару раз, как он доставал его в Лондоне, но никогда даже не прикасалась. Вообще наркотики меня мало привлекали. Сама мысль о том, что мой рассудок может быть неподвластен мне, останавливала меня. Фрэнк уважал мое отношение и не пытался меня разубедить или как-то обвинить в пуританизме. По крайней мере, так было в Лондоне. Я спрашивала себя, не изменится ли положение в Кении. Была середина дня. В баре царил полумрак, как в пещере, так как блестящие деревянные ставни закрыли из-за жары. Фрэнк зорко оглядел зал, но никого знакомого не увидел. Мы выпили вдвоем, затем он сказал, что отлучится по делам в город, а я уселась в кресло в углу ресторана и заказала ланч и кофе. Я позволила Фрэнку удалиться, так как в зале не было никого, кто обратил бы на меня внимание или захотел бы со мной пообщаться. Я уже всерьез думала, что сильно изменилась, как вдруг в ресторане появилась… Карен. Она вошла в белой широкополой шляпе, вокруг шеи — яркий цветной шарф. Сначала она равнодушно скользнула по мне взглядом, проходя, но потом остановилась как вкопанная.

— Берил, это вы?! Вы вернулись!

Она подошла. Я отложила салфетку и привстала, чтобы поцеловать ее в щеку.

— А вы думали, что я не вернусь?

— Нет, нет, что вы. — Она моргнула, как экзотическая кошка. — Я только удивляюсь, как вам это удалось. Когда вы уезжали, все казалось совершенно безнадежным.

— Да, так и было. — Я прокашлялась и заставила себя взглянуть ей в лицо. — Надеюсь, я никогда не опущусь столь же низко. А как Ди?

— Он полностью поправился, — сообщила она. — И очень вспыльчив, как обычно. Ну, вы его знаете.

— Полагаю, что да, — промолвила я. — Все еще знаю. Шесть месяцев достаточно долго, чтобы дым рассеялся, но также может усилить отчуждение. Я соскучилась по нему.

— Не сомневаюсь, что и он по вам соскучился.

Ее взгляд опустился на мое колье, потом на новые красивые туфли. Я видела, что в голове у нее роится множество вопросов о том, как мне удалось выкарабкаться, но я сомневалась, что она решится их задать.

— Оставайтесь и выпейте со мной, — пригласила я.

— Хорошо, конечно.

Она села напротив и сняла шляпу, пригладив волосы. Я обратила внимание, что они были подстрижены в стиле «шингл» — новомодная прическа в либеральном духе. В Лондоне ее можно было встретить повсюду, но я никогда не думала, что Карен настолько серьезно следит за модой.

— Не правда ли, ужасно? — спросила она, перехватив мой взгляд. — Я и сама не знаю, зачем я это сделала.

Затем выражение ее лица изменилось, она спросила, понизив голос:

— А как дела у вас с разводом? Вы наконец-то свободны?

— Пока нет, — ответила я. Коки убедила меня написать Джоку из Доркинга и снова потребовать развод, но никакого ответа от него я пока не получила. — Джоку предъявили обвинения?

— По тому случаю — нет. — Она произнесла это серьезно, и было видно, что она колеблется.

— А что тогда? — настаивала я.

— Был еще один инцидент, недавно, — продолжила она. — Правда, свидетелей не было, и трудно сказать, что случилось в точности. Но Джок намеренно направил свое авто на другую машину в Накуру. А затем пытался заставить пару, ехавшую в той машине, признать, что авария произошла по их вине, а вовсе не по его. Обе машины сгорели.

— Боже мой, кто-нибудь пострадал? — Я ужаснулась.

— По счастью, нет, — ответила Карен. — Было судебное заседание, касавшееся убытков, но так ничего и не решили.

— Я не сомневаюсь, что он был пьян.

— Мы можем только предполагать. — Она теребила край шарфа, слегка смущенная. Мы некоторое время сидели в напряженном молчании.

— Вы действительно выглядите прекрасно, Берил, — наконец произнесла она. — Если я когда-нибудь решусь рисовать вас, вы обязательно будете в белом. Этот цвет вам очень к лицу.

Держа перед собой бокал с коктейлем, я чувствовала прохладу стекла и смотрела, как бусинки джина мерцают среди раскрошенного льда. Мне казалось, я убежала от скандала, однако он никуда не делся, он хранился подспудно, поджидая меня. Кроме того, существовало еще множество иных неразрешенных вещей, целая паутина очень сложных, болезненных обстоятельств, которые никогда не будут проговорены и никогда не будут забыты. Однако, как бы там ни было, я была рада снова увидеть Карен. Я соскучилась по ее компании.

— Ну как, все прошло хорошо? — спросил Фрэнк, когда вернулся. Мы с Карен только что попрощались.

— Полагаю, да, — ответила я. — Однако я просто нюхом чую, что вот-вот начнут рождаться новые слухи, теперь уже о нас. Они полезут из всех щелей.

— Но в Лондоне тоже много что говорили. — Он пожал плечами. — Люди любят копаться в чужом грязном белье. И ничего не могут с собой поделать.

— Меня тошнит от этого, — произнесла я. Мой джин был давно уже выпит, я задумчиво помешала осадок на дне. — Я думаю, я могла бы жить с животными… — добавила я тихо.

— Ты это о чем? — переспросил Фрэнк.

— Так, ни о чем. Стихотворение, которое я когда-то слышала.

Он только пожал плечами. Я решительно встала из-за стола.

— Я готова, — сообщила я ему. — Отвези меня домой.

Глава 35

Фрэнк не уделял большого внимания ферме, она его мало интересовала. Он нанимал управляющего и рабочих, а сам ездил на охоту и посещал друзей. В основном все время он проводил в охотничьей хижине, которая располагалась в десяти милях от главного дома, в долине, там он спал в компании с охотничьим псом Бого и приезжал проведать меня раз в несколько дней. Мы вместе обедали или ужинали, а затем он вел меня в спальню. Там, налюбовавшись на мою наготу, он просил меня лечь в постель и приступал к ласкам. Ему доставляло наслаждение слушать, как прерывается от страсти мое дыхание, наблюдать, как движутся бедра, гладить их. Довольно цокал языком, когда мои пальцы сминали простыни, а иногда и рвали их. Казалось, ему нравится доставлять мне удовольствие гораздо больше, чем удовлетворять собственные порывы. Мне приходило в голову, что таким образом он создавал себе ощущение заботы обо мне. Что ж, это было недалеко от истины.

Нельзя сказать, что Фрэнк принуждал меня к ласке. Но и сказать, что он меня привлекал, — вряд ли справедливо. Он был похож на медведя с короткими, толстыми руками и ногами. Ходил вразвалочку. У него был большой круглый живот, упругий, как барабан. За обедом он допускал грубые шуточки, однако никогда не забывал спросить меня, как я себя чувствую, чем я занималась, о чем думала. Он рассказывал мне разнообразные случаи из своей жизни, которые произошли с ним на охоте или на скачках. Он никогда не просил меня сопровождать его, когда куда-то направлялся. То, что мне приходилось терпеть его компанию только время от времени, а не постоянно, делало наше совместное существование вполне сносным. Секс с Фрэнком я рассматривала как своеобразную часть сделки — мы оба что-то давали друг другу, пусть даже не имея при этом горячих чувств. Во время секса я старалась закрыть глаза или смотреть только на волнистые седые волосы у него на груди, стараясь не думать, что он был ровесником моему отцу. Он был добр. Он заботился обо мне. И мне казалось, он меня не обманет.

В комоде в спальне Фрэнк всегда держал пачку банкнот — эти деньги предназначались для меня: купить лошадь, что-то еще, что понравится. Я частенько открывала ящик и смотрела на эту кучу денег, чувствуя какую-то странную отстраненность от мира коммерции, где все продавалось и покупалось. Я так долго пребывала в униженном состоянии, что мне следовало бы ухватиться за предоставленный шанс, но что-то меня останавливало. Я была благодарна Фрэнку и верила в то, что он желает мне только добра. Мне очень хотелось снова тренировать лошадей. Но я не решалась создавать свою конюшню, оставаясь с ним, — пока не решалась. Так что я вволю ездила на Пегасе, а также гуляла пешком, надев одну из цветных, шелковых пижам, которые Фрэнк купил в Найроби. Его подруга Айдина Хей повсюду появлялась в таком одеянии, даже в городе, и он думал, что я тоже буду выглядеть в ней гламурно, праздно и романтично.

Когда мы собрались навестить Айдину в ее поместье Слейнс близ Джилджила, он очень просил меня отправиться в гости в такой пижаме и клялся, что так я буду чувствовать себя более по-домашнему, но я не послушала его. Я надела белое платье, о котором Карен сказала, что оно очень мне к лицу, чулки и туфли на высоком каблуке, а также то самое жемчужное ожерелье, которое мы купили в ювелирном магазине в Белгравии вскоре после того, как Фрэнк вошел в мою жизнь. Возможно, мне хотелось, чтобы Айдина и ее друзья приняли меня за респектабельную особу, хотя я и сама не знала, зачем это нужно.

Мы направились в Слейнс жарким июльским днем. Угодья Айдины, точно ожерелье из необработанных драгоценных камней, окружали голубые Абердарские горы, располагаясь на возвышенности. Мы ехали по все сужающейся дороге и наконец подкатили к дому. Частично он был выстроен из кирпича, частично — из гальки. Надо признать, что смешение материалов и цветов было весьма уместно и даже красиво. Айдина и ее муж Джосс построили дом, но ферму арендовали. Джосс был третьим мужем Айдины. Пара выглядела великолепно — они как будто только что сошли с обложки журнала. Оба светлокожие, с узкими бедрами и коротко стриженными каштановыми волосами, зачесанными на пробор. Он выглядел слегка женственно, она же, напротив, — немного по-мужски. В любом случае, мне они показались ослепительными двойняшками, когда приветствовали нас около машины. А позади стояло несколько слуг в фесках и длинных белых одеяниях. Слуги принялись выгружать наш багаж, а Джосс и Айдина, — оба босоногие, — проводили нас к месту пикника, на небольшой пригорок, поросший сорняком. Там еще одна пара уютно расположилась на клетчатом шотландском пледе, расстелив его прямо на траве. Оба в элегантных соломенных шляпах, они потягивали охлажденный коктейль из запотевших бокалов. Для большинства людей пикник — это бутерброды всухомятку и теплая невкусная вода из походного сундучка. Здесь же присутствовала машинка для заморозки льда, работавшая на генераторе. Она надоедливо жужжала. А из граммофона неслись переливы джазовых мелодий.

— Привет, — проворковала женщина. Изящная, симпатичная, она села на плед, сложив ноги по-турецки, и поправила шляпу. Ее звали Онор Гордон. Ее спутник, Чарльз, был ее новым мужем — бледный, с темными волосами шотландец, весьма привлекательный. За несколько лет до того он расстался с Айдиной. Все они общались как старинные друзья, не чувствуя ни капли напряжения друг с другом, да и с Фрэнком тоже. Фрэнк сразу вытащил свой коричневый бархатный мешочек, не успев даже допить первый коктейль.

— О, Фрэнк, дорогой! Поэтому мы вас и приглашаем, — воскликнула Айдина. — У вас всегда самые лучшие игрушки при себе.

— А также нюх на хорошеньких женщин, — добавил Джосс, потянувшись к мешочку.

— Вы выглядите восхитительно, — согласилась Айдина. — Хотя я не представляю, как Фрэнку удалось заарканить вас. Надеюсь, ничего личного, Фрэнк. — Она бросила на него быстрый взгляд и улыбнулась. — Но вы настоящий сэр Галахад.

— Фрэнк был моим давнишним другом, — ответила я.

— О, что бы мы делали без друзей?! — Айдина откинулась на спину, покачивая ногами, так что ее напоминающее азиатский саронг одеяние задралось по бокам, открывая стройные незагорелые бедра.

— Ты просто белоснежная лилия! — воскликнула Онор. — И почему ты тут не покрываешься поджаристой корочкой, как все остальные.

— Потому что она вампир, — пошутил Джосс — В ней нет собственной крови, только чужая похищенная кровь и виски.

— Это правда, мой лев, — промурлыкала Айлина. — И именно поэтому я буду бессмертна.

— Пока ты не покинешь меня, — ответил Джосс и наклонился к полоске кокаина, которую он рассыпал на подносе. Согнув бумагу конусом, он вдохнул огромную дозу. Мы лежали в тени, пока не стало вечереть. На траве заиграли золотистые отблески заходящего солнца. Мы отправились в дом, чтобы переодеться к ужину. Спальня, предназначавшаяся для нас с Фрэнком, была выложена мягкими коврами и обставлена старинной мебелью с резьбой и завитками. Кровать была массивная, на круглых подушках лежали две сложенные шелковые пижамы — подарок от Айдины.

— Я говорил тебе о пижаме, — напомнил Фрэнк, снимая свои вельветовые брюки. Ноги у него были толстые, изрядно волосатые, просто шерстяные, обтянутые эластичными чулками. — Как они тебе, ничего, а? Ты вроде поболтала с ними?

— Все это какое-то пустое, — ответила я. — Для них все — развлечение, особенно люди. Я не очень понимаю такого рода спорт.

— Может быть, если ты выпьешь больше, ты расслабишься?

— Я не собираюсь терять голову.

— О, об этом не идет и речи. — Он рассмеялся. — Но может быть, тогда ты почувствуешь себя лучше?

— Со мной все в порядке, — настаивала я, хотя на самом деле мне хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. Я только сняла чулки и промокший от пота бюстгальтер, как дверь распахнулась — без стука. На пороге стоял Джосс.

— Привет, дорогие, — сказал он, и дружелюбная, лучезарная улыбка заиграла на его губах. — У вас все в порядке, что-нибудь нужно?

Я почувствовала, как вся инстинктивно сжалась, мне хотелось чем-то прикрыть свою наготу, но такого рода стыдливость, скорее всего, показалась бы шокирующе старомодной в этих стенах.

— Нет, спасибо, у нас все есть, — пролепетала я.

— Айдина хотела бы увидеться с тобой до обеда, Берил, — сообщил Джосс. — Она внизу в холле. Последняя дверь справа.

Он подмигнул мне и вышел. Я же сердито взглянула на Фрэнка. Он только пожал плечами и безмолвно застегивал пуговицы на пижаме. Судя по тому, как он медленно это делал, я предположила, что он был пьян, и прежние, давно забытые чувства нахлынули на меня, точно привидение мелькнуло. Конечно, Фрэнк вовсе не был во всем похож на Джока, но мне все равно не хотелось, чтобы он находился рядом в таком виде.

— У тебя нет права обвинять его, — сказал он.

— Нет? — Я удивилась. — Может быть, вместо этого мне обвинить тебя?

— Я вижу, мы немного раздражены. — Он подошел ко мне и попытался обнять.

— Пожалуйста, Фрэнк. — Я отстранилась.

— Но это только один ужин. Завтра мы уедем, если ты захочешь.

— Никто из них не работает, никто ничем не занят. Я даже не представляю, на что они тратят время, — заметила я.

— Если у тебя достаточно денег, ты можешь всю жизнь провести играючи, — ответил Фрэнк.

— Но работа дает не только деньги. — Я сама удивилась, с каким жаром я возразила ему. — Она развивает, дает смысл жить дальше.

— Тебе на самом деле надо выпить, — произнес он и отвернулся к зеркалу.

Спальня Айдины была раза в три больше нашей — с просторной кроватью, покрытой шелковистыми шкурами. Огромное позолоченное зеркало висело на стене над кроватью — я никогда в жизни не видела такой вещицы.

— Я здесь! — пропела Айдина из ванной комнаты. Я подошла и увидела ее в большой ванне из ярко-зеленого оникса. Она лежала, окунувшись до подбородка в благоухающую воду с пеной.

— Эта подошла вам точно. — Айдина кивнула на пижаму. — Вам нравится?

— Она симпатичная, спасибо.

Я знала, что говорю скованно и не очень радушно. Она внимательно посмотрела на меня, а затем взяла гладкий черный мундштук с сигаретой и чиркнула спичкой, держа ее влажными пальцами.

— Надеюсь, вы не обиделись на то, что я недавно сказала о Фрэнке? — спросила она.

— Все в порядке, — ответила я. — Я просто немного устала.

Она затянулась и выдохнула облачко дыма, не отрывая взгляда от меня.

— Я не хотела бы быть блондинкой, — заметила она. — Но вам это идет.

— Это просто такой волос, очень жесткий. — Я приподняла прядь волос и снова опустила ее. Они не укладываются, что бы я ни делала.

— Как бы то ни было, но это производит впечатление. — Она снова затянулась сигаретой и снова выдохнула кружочки дыма. — Глаза у вас тоже хорошие, точно кусочки голубого стекла.

— Мне тоже следует разобрать ваши черты? — спросила я с плохо скрытым недовольством.

— Дорогая, я хвалю вас! Вам же наверняка нравится, когда вас разглядывают мужчины.

— Нет. Если это не тот человек, который мне приятен.

— Скажите пожалуйста, — произнесла она с усмешкой. — Я же, наоборот, стосковалась по комплиментам.

— Может быть, вам стоит больше выезжать в город.

Она снова рассмеялась, словно хотела сказать: «Да ты отменная сучка!» А потом спросила:

— В кого вы сейчас влюблены?

— Ни в кого, — ответила я.

— Правда? А я думала, что, возможно, это Финч-Хаттон.

Она приподняла брови и сделала паузу, ожидая моей реакции. Но я бы скорее провалилась сквозь землю, чем позволила ей что-нибудь заметить.

— Вам не кажется, что Карен предъявляет к нему повышенные требования? — спросила она дальше. — Бедная Тана, как она вздыхает, когда он уезжает.

— Я даже не имела представления, что вы знакомы, — ответила я, чувствуя желание защитить Карен.

— Ну конечно, мы знакомы. Я восхищаюсь ей. И все-таки я думаю, что она не та особа, которая способна удержать Дениса. В ней нет ничего естественного, природного, дикого.

— Только дикость и необузданность вряд ли привлекут кого-нибудь. — ответила я. Однако не могла не удивиться, что Айдина так тонко разобралась в Карен. В ней действительно было много интересного, но вот связи с природой точно не было. — У них много общих тем, чтобы поговорить.

— Вы так думаете? — Она пожала плечами. — Что касается меня, я думаю, что ему очень идет роль холостяка. Зачем выбирать одну, когда можно иметь дюжину?

— Возможно, он и имеет дюжину. — Меня вдруг бросило в жар и запершило в горле. Мне давно не приходилось долго разговаривать о Денисе, да еще с малознакомой особой. — Новзаимность в этом случае невозможна, верно?

— Почему нет? У женщин тоже может быть много любовников. Пока они достаточно умны, чтобы не заикаться об этом.

— Однако никогда не получается скрыть. Все равно все как-то узнается.

— Вы просто неправильно вели себя, — произнесла она веско и резко поднялась из воды. Капли блестели на ее белоснежно-розовой коже. Ее великолепное тело казалось вылепленным из алебастра произведением искусства. Что-то вроде драгоценного блюда или тарелки. Она даже не удосужилась протянуть руку за полотенцем, просто стояла и смотрела на меня, давая мне возможность любоваться ее наготой. Она понимала, что я чувствую себя смущенной, и забавлялась этим. Я почувствовала, как во мне поднимается волна раздражения — против нее, против образа жизни, который она вела. Если даже она и была образцом всей этой блестящей пустоты и правил хорошего тона, меня это не интересовало.

— Возможно, мне просто не хотелось все делать правильно. — ответила я.

Ее глаза сузились, но в них не отразилось ни искорки смеха.

— Я вам не верю, дорогая, — произнесла она. — Все всегда хотят большего. Иначе почему вы оказались здесь?

Обед накрыли на длинном низком столе у камина. На возвышенности всегда было прохладно ночью. Но в данном случае огонь, скорее всего, развели для украшения. Розоватые блики освещали комнату. Они придавали золотистую прозрачность лицу Айдины, которая сидела на дальнем конце стола. Огромный камин, точно львиный зев, раскрывался за ее спиной и подсвечивал волосы. А на деревянной панели над ее головой красовались огромные рога буйвола. Что-то в облике Айдины неуловимо напоминало мне хищную птицу — возможно, сокола. Она была убеждена, что все вокруг такие же, как она, — постоянно голодные, ненасытные, стремящиеся к своей цели. И при этом все равно, кому ее прихоти принесут боль, кого заденут. Мне было совершенно непонятно, почему Фрэнк предпочитал проводить время с этой публикой. Мне они казались скучными инфантильными особами, забавляющимися со взрослыми игрушками — секс, наркотики, разнообразные коктейли. И люди тоже для них были игрушками. Айдина позвала меня в свою ванную, чтобы стукнуть мне по носу, точно я мышь, и посмотреть, что со мной произойдет — убегу я или оцепенею от ужаса. Теперь она начала другую игру — впрочем, ту же самую, но в ином обличье. Это была словесная игра. Задача состояла в том, чтобы по очереди продолжить историю, сочинив свою строчку. Что-то наподобие исповеди. Айдина начала первой.

— Когда-то давным-давно, когда Кения еще не стала Кенией, я еще не встретила моего льва и не знала, как поразительно меня изменит эта встреча.

— Ты очень добра ко мне, — произнес Джосс, улыбнувшись. В бликах огня в камине мне его улыбка показалась зловещей.

— Когда-то давным-давно, до того, как Кения стала Кенией, я купался с Таллулой Бэнкхэд в ванной, наполненной шампанским.

— И как, не щекотно было? — насмешливо поинтересовался Чарльз.

Айдина и глазом не моргнула.

— О, это было великолепно, — промурлыкал Джосс и сообщил: — А теперь ваша очередь, Берил.

— Мне кажется, я выпила лишнего. — Я попыталась избежать участия в игре.

— О, это полная чушь! — воскликнул Джосс. — Вы трезвы как стеклышко. Пожалуйста, играйте.

— Может быть, лучше в карты? — уклончиво ответила я. — Я не понимаю правил этой игры.

— Все, что вам необходимо, это сказать что-нибудь из вашего прошлого.

Игра казалась безобидной, слегка детской, — но только на первый взгляд. Смысл состоял в том, удастся ли загнанную в угол мышку заставить говорить, вывернуть наружу нутро. Мне же совсем не хотелось рассказывать этим людям ничего из моего прошлого. Особенно из недавнего, которым я очень дорожила. В конце концов я сказала:

— Давным-давно, когда Кения еще не была Кенией, я подсунула дохлую черную мамбу в постель моей учительницы.

— О, я знал, что в прошлом у вас случались неприглядные поступки! — воскликнул Джосс.

— Надеюсь, вы не сердитесь, — добавилась Айдина. — Напоминайте мне об этом.

— А Фрэнку вы не подкладывали мамбу? Покажите нам, как это. — Чарльз захихикал, точно недоразвитый ученик в классе. И все поддержали его, рассмеявшись. Игра продолжалась, но мне казалось, что я смогу дальше принимать в ней участие и вообще переживу эту ночь, только если хорошенько напьюсь. Мне было очень трудно находить общий язык с этими людьми. Вообще находиться с ними рядом. Для этого мне приходилось делать усилие над собой. Но когда я все-таки настроилась, это получилось даже неплохо. Виски сделало меня сентиментальной. И, произнося очередное признание вслух, внутри меня рождались совсем иные слова, которые надрывали мое сердце. «До того, как Кения стала Кенией, наша ферма Грин Хиллс процветала, а отец был рядом и любил меня. Я умела прыгать ничуть не ниже Киби и бесшумно передвигалась по лесу. Я умела вытащить из норы бородавочника при помощи смятой бумаги. Меня чуть не съел лев, но я осталась жива. Я многое умела делать и много бы отдала, чтобы оказаться в том времени».

К полуночи, когда глаза у всех участников помутнели, а произносили они уже сущий бред, Айдина перешла к другой игре. Она посадила нас в круг, а в центре положила перышко. На перышко надо было дуть, и к кому оно ляжет ближе, тот и станет твоим партнером на ночь. Вначале я подумала, что она шутит. Но когда Онор дунула на перышко и оно приземлилось на колени Фрэнка, пара просто встала и направилась в спальню. Я смотрела им вслед — широкая спина Фрэнка тяжело покачивалась рядом с тонкой фигурой Онор. И ни у кого это не вызвало возражений. Голова у меня кружилась от виски. Я словно находилась в каком-то туннеле — звуки долетали до меня с опозданием. Я вдруг услышала, что Айдина смеется, — Чарльз, встав на колени, по-собачьи подполз к ней, поднеся перышко в зубах.

— Но ведь я уже устарела для тебя, дорогой. — Она притворно отмахивается от него мундштуком. — Я не верю, что ты меня хочешь.

— Признаться, я кое-что подзабыл. — Он рассмеялся. — Покажи мне снова.

И они вместе отправились по коридору в комнату. Я посмотрела на Джосса, чувствуя, что меня тошнит. Я, конечно, много выпила, очень много. Мне трудно было ворочать языком, он меня не слушался. Веки набрякли.

— Я иду спать, — сказала я. Его глаза блестели, мое лицо отражалось в них, точно в зеркале.

— Разве мы не пойдем вместе?

— Нет, точно. Я плохо себя чувствую.

— Ну, у меня есть кое-что, чтобы тебе стало лучше.

Его пальцы скользнули по моему бедру, я чувствовала его горячую руку, точно это был раскаленный утюг. Он наклонился, чтобы поцеловать меня, я инстинктивно отстранилась. Он внимательно посмотрел на меня — теперь его взгляд стал более осмысленным.

— Фрэнк предупреждал, что ты сначала можешь показаться недотрогой, но отступать не стоит.

— Что?

— Не изображай из себя невинную овечку, Берил! Мы всё про тебя знаем.

Что касается Джосса, он меня ничем не удивил. Но если Фрэнк привез меня сюда, заранее зная, что собирается провернуть со мной такое дельце, — это было совсем другое дело. Не говоря ни слова, я встала и направилась к нашей спальне. Она оказалась заперта. Подойдя, я постучала. Ответом мне был только смех.

— Фрэнк! — произнесла я громко, но он не ответил. В коридоре было темно, все двери были плотно закрыты. Не зная, куда податься и что сделать, я заперлась в туалетной комнате и села на пол, дожидаясь утра. Я знала, ночь будет долгой, но мне было что вспомнить, о чем подумать. О том, что я не рассказала бы это публике ни за что, да и никому еще на свете — ни за какие деньги. «Прежде чем Кения стала Кенией, я бросала копье и булаву. Я обожала лошадей и никогда не чувствовала себя одинокой или слабой. Тогда меня звали Лаквет».

Глава 36

Когда через два дня мы вернулись из Слейнса, Фрэнк сразу поспешил убраться в свою охотничью хижину, а я стала обдумывать план, как мне расстаться с ним. Я действовала совершенно спокойно, без тени паники. Медленно и тщательно собрала вещи, принадлежавшие мне до встречи с Фрэнком, сложила их в мешок. Все, что мне давал или дарил Фрэнк, я положила на комод в спальной и деньги в том числе. Я не сердилась на Фрэнка. Я ни на кого не сердилась, я просто хотела идти своим путем и снова прочно встать на ноги. Что я собиралась делать и куда податься? Я видела несколько путей. Еще до того, как я покинула Лондон, Коки упоминала о Вестерленде, конюшне в Моло. Ею управлял ее кузен Джерри Александр, и она полагала, что он может мне дать место, чтобы все начать сначала. Я не имела представления, достигли слухи о скандале вокруг меня этого отдаленного северного уголка и нужен ли Джерри тренер, но я доверяла Коки и очень надеялась, что она поможет мне выбраться из таких трудных для меня обстоятельств. Но прежде чем куда-то ехать, мне надо было заглянуть домой. Верхом на Пегасе я двинулась на север в Найвашу, а затем повернула на восток, чтобы сократить путь, — прямо в саванну. Вокруг нас груды камней и золотистая трава перемежались с красными глинистыми изломами и колючим кустарником. Пегас шел ровно, уверенно. Он точно понял, что мы отправились не на очередную прогулку. Он не уклонялся от препятствий, его не пугало безмолвие саванны. Даже когда в сотне ярдов впереди появился гигантский кабан, выскочил на тропу, выставив передние копыта, и завизжал в ярости, Пегас только мотнул головой и невозмутимо продолжил путь, не сбавив темп. В конце концов мы добрались до холма и, когда взбирались на него, увидели зеленеющую кайму леса Мау, окружающую дальний спуск с возвышенности. Плотно стоящие деревья, волнистые гребни гор — родная земля расстилалась перед моим взором, земля, которую я любила всем сердцем: Мененгаи, Ронгаи, тающие в голубоватом тумане Абердарские горы.

Джока я обнаружила в доме, он только что пообедал. Мне очень хотелось застать его врасплох, и это получилось. Он побледнел, увидев меня, и отодвинулся от стола, вертя в руках салфетку.

— Могу вообразить, зачем ты пожаловала, — произнес он.

— Ты не отвечал на мои письма.

— Я полагал, что, может быть, ты передумаешь.

— Правда? — Я ни на секунду не поверила ему.

— Нет. Я не знаю. Все пошло не так, как я планировал.

— Я могу сказать то же самое о себе, — ответила я. Где-то в глубине души мне очень хотелось выплеснуть на него всю горечь потерь, понесенных в нашем с ним долгом, беспощадном противостоянии, назвать вещи своими именами, дать ему почувствовать, в какую высокую цену мне обошлось его участие в моей жизни. Но и своего участия в этой истории я отрицать не могла. Я также отчасти стала виновницей своих потерь.

— Пожалуйста, Джок. Только скажи, что дашь мне развод. Все уже давно прошло.

Он встал и подошел к окну, глядя на долину.

— Надо найти способ, как это устроить. Вот о чем я думаю, — произнес он наконец.

— Когда все бумаги будут составлены, я пришлю их.

Он глубоко вздохнул и, повернувшись, посмотрел мне в лицо.

— Да. Хорошо.

На мгновение его глаза встретились с моими, и в его холодных голубых зрачках я вдруг увидела — впервые за все это время — настоящее сожаление и даже тень раскаяния.

— Прощай, Берил.

— Пока.

Я повернулась и пошла к выходу. Я сразу почувствовала облегчение. Огромный груз как будто упал с плеч и испарился, когда я поняла, что больше никогда не вернусь сюда.

Расставшись с Джоком, я сразу же направилась в Грин Хиллс, на нашу бывшую ферму. Все поросло высокой травой. Оставшиеся строения — конюшня и дом — покосились. Мельница давно исчезла, а запустевшие поля покрылись сорняком, словно эту землю никто никогда не обрабатывал. Все вернулось на круги своя. С грустью я думала о невероятных усилиях, об огромном труде, который отец вложил в эту землю, о счастливых днях, которые мы провели здесь. Однако я не чувствовала запустения — прошлое словно оживало в моей памяти. Я точно знала, что оно никогда не предаст и не покинет меня и я никогда не смогу забыть, что оно для меня значило. Рядом с дорогой, ведущей к лесу, я увидела груду камней, отмечавших могилу Буллера, и остановила Пегаса.

Держа лошадь за повод, я села на камень, вспомнив тот день, когда похоронила здесь своего любимца. Я копала твердую, неподатливую землю, пока могила не оказалась достаточно глубока, чтобы никакая бродячая гиена не смогла найти его и выкопать оттуда. Теперь я видела, что ни один камень не сдвинулся с места. Буллер спокойно спал вечным сном, вспоминая свои победы. Ни один недостойный хищник не потревожил его сон, не прикоснулся к поседевшим шрамам.

Спустившись с холма, я направилась в деревню масаев. Привязав Пегаса к изгороди, вошла в поселок. Первой мне попалась молодая женщина по имени Джебта. Мы не встречались много лет, с тех пор как обе бегали здесь девчонками. Джебта стояла во дворе и повернулась, чтобы проверить младенца, привязанного к округлому, точно бочок тыквы, бедру, — и тут она увидела меня. Я не удивилась, что она меня узнала.

— Добро пожаловать, госпожа. Проходите.

Я подошла к ней, протянув руку, потрогала шелковистые косички на головке малыша, спавшего у нее в люльке на бедре, затем прикоснулась пальцами к ее темному блестящему плечу. Джебта превратилась в настоящую масайскую женщину, со всем грузом забот, которые выпадали на их долю. Ничего не изменилось.

— Это твой единственный малыш, Джебта? — спросила я.

— Это самый младший, — ответила она. — А как ваши дети, госпожа?

— У меня нет детей.

— А вы замужем?

— Нет. Больше нет.

Она неторопливо повела головой, показывая, что понимает, но на самом деле это был всего лишь жест вежливости. На разложенном прямо во дворе огне фыркал черный котелок, из которого доносился ароматный запах каши. И я вдруг ощутила такой приступ голода, какого не чувствовала давно.

— Я пришла навестить арапа Руту, Джебта. — сказала я. — Он здесь?

— Нет, госпожа, — ответила она. — Он отправился на охоту с остальными.

— Я понимаю. Не могла бы ты сказать ему, что я приходила и спрашивала его, — попросила я.

— Да, конечно, — кивнула она. — Он будет опечален, что пропустил встречу с таким другом.

Моло находился в восемнадцати милях к северо-западу от Нджоро — на высоком плато на самой вершине гряды Мау, на десять тысяч футов ближе к звездам. Возвышение делало это место в корне отличающимся от равнинной территории. Ледяные ручьи протекали в зарослях папоротника, на низких, частенько затуманенных склонах паслись длинношерстные овцы. По пути мне попадались фермы, но по большей части здесь произрастали разновидности пиретрума, а также бесчисленные виды хризантем, обильно цветущих в горной местности. Их цветки высушивали и растирали в порошок, который использовали для истребления насекомых. В это время года они выглядели потрясающе — кусты, покрытые, точно снегом, белоснежными цветами. Кроме того, там в горах можно было увидеть и реальный снег, — он иногда выпадал, — и я невольно задавалась вопросом, готова ли я к подобной перемене.

Небольшое поселение представляло собой нагромождение потрепанных деревянных домишек и магазинчиков с железными или крытыми соломой крышами, теснящимися вдоль разбитых улиц. Это местечко казалось куда суровее, чем Нджоро, или Накуру, или Джилджил. Я сразу поняла, что полюбить его мне будет трудновато. Я остановилась перед первым же кафе и, привязав Пегаса, отправилась выяснять, где находится Вестерленд.

Потребовалось всего несколько вопросов, чтобы я узнала все, что мне было необходимо, и даже больше. О том, что соседнее поместье Инглвуд Фарм принадлежало мистеру и миссис Карсдейл-Лак, скучноватой паре, которую я встретила на охотничьей вечеринке у Карен год назад. За те несколько дней, которые мы провели вместе, я не завязала с ними никаких отношений, однако, направляясь в Вестерленд, я обдумывала, как мне соединить обе открывающиеся возможности. План требовал быстрых действий, но за мной стояли мои победы. Я хорошо знала свое ремесло и могла доказать это. Мне были необходимы время и немного уверенности.

Кузен Коки, Джерри, оказался доброжелательным и рассудительным парнем. Коки написала ему письмо, в котором расхвалила мои умения, и он готов был дать мне попробовать себя с двухлетним гнедым жеребцом по кличке Барон, которым он владел на паях со своим «молчаливым» партнером Томом Кэмпбеллом Блэком. Жеребцу еще надо было сбалансировать шаг, но он обладал недюжинной энергией и робостью не страдал. Я сразу поняла, что смогу с ним кое-чего добиться. Равно как и со вторым своим подопечным, годовалым жеребцом по кличке Рэк, потомком Камсискана, когда-то давно он был звездой в конюшне моего отца и возглавлял список породы. Рэк как раз принадлежал семейству Карсдейл-Лак, которые тоже согласились предоставить мне шанс. Они же поручили мне озорную проворную кобылку Мелтон Пай и предоставили в мое распоряжение небольшой домик на принадлежавшей им территории. Одного из слуг приставили ко мне грумом.

— У него в жилах кровь Камсискана, Рэк рожден для побед, — пообещала я Карлсдейлам, когда они приехали посмотреть, как я работаю. Джордж Карсдейл-Лак курил ароматизированные сигары, и в загоне вокруг него стоял гвоздичный аромат, как на Рождество. Его жена Виола все время потела даже в прохладном климате Моло, она постоянно поправляла вечно мокрый воротник блузки и обмахивалась бумажным веером. Она стояла у изгороди, глядя, как я проехала на Рэке милю с четвертью, пустив его средним галопом. Затем, когда я торжественным шагом вернулась к ним, спросила:

— Я практически не видела женщин, которые бы занимались такой работой. Вы не боитесь, что она сильно огрубляет?

— Нет. Никогда об этом не думала.

Глядя на Виолу, я сразу заметила, что она очень напоминает Эмму Орчардсон. Дай ей волю, она будет настаивать, чтобы я носила шляпку и перчатки, но я не сомневалась, что мои, как ей казалось, грубоватые манеры немедленно забудутся, когда Рэк начнет приносить деньги и славу. В запасе у меня оставалось несколько месяцев — ровно до июля, — чтобы подготовить его к тому моменту, когда в Найроби начнут принимать ставки на Продьюс Стакес. А сейчас мне предстояло упорно трудиться и не позволять себе отвлекаться ни на что.

Не было ничего проще, чем углубиться в работу в Моло. Я вставала затемно, весь день без устали занималась с лошадьми и падала на кровать полностью измученная. Только иногда, пока сон не шел, я позволяла себе подумать о том, что сейчас происходит в Матайга-клубе, о чем шутит Беркли и что он наливает себе в бокал. Какие женщины танцуют на веранде и пьют чай и во что они одеты. А также о том, вспоминает ли там хоть кто-нибудь обо мне, упоминают ли мое имя хотя бы вскользь. Если же ночь была очень длинная, и я никак не могла заснуть от усталости, я отказывалась от запретов, которые установила сама себе, и начинала думать о Денисе. Что он делает в этот момент? Возможно, читает Уитмена, развалившись в кожаном кресле в гостиной Карен, или слушает новые записи на граммофоне. Или потягивает виски в небольшом коттедже в Матайге. А может быть, снова направляется куда-нибудь в Конго или к масаи добывать слоновую кость, охотиться на льва или на куду. А может быть, запрокинув голову, смотрит на небо и видит те же звезды, что и я из окна моего домика?

Насколько близки порой бывают люди, которые на самом деле находятся очень далеко, на другом конце света. Насколько их образы врезаны в память.

Глава 37

Однажды утром мы с Пегасом выехали из Вестерленда, чтобы пополнить запасы провизии. Я сидела в седле, съежившись от холода, так как мое кожаное пальто плохо защищало от сырости. Пальцы сводила судорога. Неожиданно я увидела машину с поднятым навесом, пропускающим тусклый свет. Перед машиной стоял мужчина, одетый в рабочие брюки и мокасины вроде моих. Он копался в моторе. Нельзя сказать, что в Моло было много машин. В этом смысле он отставал от Найроби примерно так же, как Найроби от Лондона. Место было труднодоступное, подъемы настолько крутые, что казалось, лезешь вверх по стене. Любую неполадку в машине устранить здесь было трудно. Поэтому я сразу решила, что надо спросить, не нужна ли помощь.

— Чем-нибудь помочь? — прокричала я, нагнувшись с седла.

— Что-что? — Мужчина выпрямился, вытирая запачканные маслом руки о такую же грязную тряпку. Я сразу увидела, что он молодой, с густой шевелюрой черных волос. Он тяжело дышал, и пар от дыхания поднимался над тонкими губами и темными, аккуратно подстриженными усами.

— Похоже, вы попали в переделку, — предположила я.

— Но я пока не сдался.

— Должно быть, хорошо разбираетесь в моторах.

— Не так чтоб очень. Но я учусь. Этот, похоже, решил испытать меня на прочность.

— Пожалуй, у меня бы не хватило терпения.

— А вы полагаете, лошадь вас не испытывает? — Он указал на Пегаса. Я засмеялась и спрыгнула с седла, подошла, держа Пегаса за поводья.

— Можно сказать, мы испытываем друг друга, — заметила я. — Но это естественный порядок вещей. Люди и лошади веками жили рядом. Иногда я думаю, что машины все разрушат и в конце концов изживут себя, будут отброшены на обочину истории, мы сможем полюбоваться на их жалкие останки.

— Вы нарисовали захватывающую картину. — Он покачал головой. — Однако я воображаю, что все пойдет совсем другим путем. Эпоха автомобилей только начинается. Они как раз на острие прогресса. Люди и дальше будут желать двигаться быстрее и чувствовать себя свободнее.

— Спасибо, лично мне достаточно Пегаса.

— Пегас? — Он улыбнулся. — Не сомневаюсь, что он очень быстрый. Но если бы вы однажды испробовали аэроплан, вы бы взяли назад ваши слова. Ваше сердце замерло бы от восторга.

В этот момент я подумала о Денисе, о Джей Си и Майе. Все они только и говорили что о полетах. Я посмотрела наверх — там ничего не было, облака — и те исчезли.

— А что при этом испытываешь? — поинтересовалась я. — На что это похоже?

— На абсолютную свободу, — ответил он. — Ты разрываешь все путы, которые связывали тебя до сих пор. Там нет никаких препятствий, ничего, что тебя останавливает. Вся Африка как на ладони под крылом. Ничто не тянет вниз, ничто не мешает.

— Можно подумать, что вы — поэт, — предположила я.

— Да нет, на самом деле я фермер. — Он усмехнулся. — У меня небольшой участок рядом с Элдамой. А что вы здесь делаете?

Когда я сказала ему, мы быстро поняли, кто есть кто. Оказалось, передо мной стоял тот самый «немой» партнер Джерри — Том Кэмпбелл Блэк. Они на паях владели Бароном.

— Думаю, ваша лошадь выиграет скачки в июле, — произнесла я. — Возможно, тогда осуществится ваша мечта об аэроплане.

— Придержите лошадь, — попросил он и, наклонившись над мотором, что-то подкрутил. — Сейчас я попробую завести.

Послышалось с полдюжины свистков и кряхтений, и наконец мотор ожил. Держа Пегаса за повод, я наблюдала, как Том свернул навес и сложил инструменты в багажник. Пегас переминался с ноги на ногу — он замерз. Да и я тоже.

— Удачи вам, — прокричала я, стараясь перекрыть голосом шум мотора. Мы помахали друг другу рукой.

Прошло несколько месяцев. За это время дела в Моло приняли неожиданный поворот. Оказалось, что на одной из дверей конюшни в Вестерленде проржавела петля. Мелтон Пай, испугавшись каких-то ночных звуков, выбила дверь и выскочила во двор. Она бросилась на ограждение, сделанное из проволоки, и сильно поранила брюхо и ноги, задев бедренную кость. Ветеринар заверил, что кобыла поправится, однако выставил счет с шокирующей суммой. Джордж и Виола пришли в ярость и хотели все свалить на меня.

— Как я могу нести ответственность за то, что на двери проржавели петли? — спрашивала я, когда они оба насели на меня, вызвав к себе в Инглвуд.

— Она была на вашем попечении! — вопил Джордж в библиотеке. — Вы должны были следить за всем!

Я взглянула на Джерри, надеясь, что он меня поддержит, но он словно прирос к стулу и молчал. Шея покраснела, этого не могла скрыть даже аккуратно подстриженная борода.

— Возможно, ты оплатишь половину, Берил? — наконец предложил он.

— Из чего? — возмутилась я. — Ты же знаешь, я едва свожу концы с концами. И почему я должна оплачивать лечение лошади? Это расходы владельца. Я, очевидно, не получу ни копейки, если она выиграет.

— Она пока еще ничего не выиграла, — произнесла Виола кисло.

— Вы не дали мне времени, — парировала я.

— Но я не думаю, что мы можем рисковать теперь, — произнес Джордж, сложив руки на груди, так что на его плотно обтягивающем фигуру жилете не появилось ни одной складки.

Все решилось. И конечно, не в мою пользу. Мне предписывалось оплатить издержки, и тогда Карсдейлы соглашались меня отпустить. Мне предоставили неделю на то, чтобы найти другое место для проживания и освободить их домик. Когда вечером я вернулась в свою холодную хижину, я чувствовала себя как побитый щенок — униженной, оклеветанной. Джерри клялся, что оставит мне Барона, но надо было найти еще лошадей и где-то жить, пока я буду готовить их. Я сидела до поздней ночи, рассчитывая скудные доходы и прикидывая с недоумением, как же я смогу что-то выкроить на лечение Мелтон Пай. Вдруг снаружи послышались шаги. На моей двери не было засова, и на какое-то мгновение я застыла в напряженном ожидании. Кто это? Джордж Карсдейл-Лак пришел, чтобы получить с меня деньги? Или объявился Джок, чтобы сообщить, что он изменил решение и больше не может идти речи о разводе? Сердце мое тревожно билось.

— Ходи, — произнес мужской голос снаружи.

— Карибу, — ответила я и подошла к двери, все еще не догадываясь, кто это.

Я распахнула тонкую дверь из тростника и… увидела высокого воина. Он был одет в шуку, обмотанную вокруг мускулистого тела. Кривой меч в кожаных ножнах покачивался на бедре. Его волосы были коротко выстрижены, за исключением нескольких прядей, начинавшихся ото лба и заплетенных в упругую косу. Черные глаза казались бездонными. Когда я взглянула в лицо воина, я чуть не вскрикнула — арап Рута. Арап Рута нашел меня. Он нашел меня даже здесь, в этом захолустье. Затем я взглянула на его босые ноги, на ремешки сандалий, завязанные вокруг запыленных лодыжек. Он пришел сюда из Ньери, словно почуяв, где я нахожусь. Несмотря на огромные пространства Кении, исчезнуть здесь было невозможно, даже если очень захочешь. Нас было настолько мало, что отыскать следы не составляло труда — они бросались в глаза, как сигнальные костры. Меня удивило не то, что Рута меня нашел, а то, что он захотел меня найти. Я полагала, что он давно обо мне забыл.

— Я так рада тебя видеть, Рута, — произнесла я. — Ты выглядишь отлично. Как твоя семья?

— Недавно от болезни погибло много скота, — ответил он, переминаясь с ноги на ногу в желтом свете фонаря. — Трудно прокормить много ртов, когда почти ничего не осталось.

— Как ужасно, — сказала я с сочувствием. — Я чем-то могу помочь?

— Все переменилось, — продолжал он. — Работы нет. Я думал, может быть, ты дашь мне какую-нибудь работу.

Я помнила, что он был очень гордым, когда был мальчишкой. Когда вырос, надо полагать, это качество осталось с ним. Я понимала, что ему было нелегко прийти ко мне и просить о помощи.

— Ты мой старый, добрый друг, Рута, — сказала я. — Я готова сделать все, что смогу, чтобы помочь, но вот насчет работы я не уверена, что могу чем-то помочь сейчас.

Он внимательно посмотрел на меня, пытаясь понять, что я имею в виду?

— Твой отец всегда давал мне работу в конюшне, — произнес он. — Он был мной доволен. Я ничего не забыл, что знал о лошадях. Я все так же прекрасно езжу верхом, ты знаешь, я могу усидеть на любой лошади.

— Да, я помню, — кивнула я и пригласила: — Может, войдешь?

Он кивнул, отряхнул пыль с ног, вошел в хижину и сел на складной стул.

— Сейчас все очень сложно, — начала объяснять я. — Возможно, придет такой день, когда будет много лошадей, чтобы их тренировать, и много денег, так что на всех хватит, но сейчас… — Я замолчала, давая понять, что дело безнадежно.

— Я терпелив. — Его ясные черные глаза неотрывно смотрели на меня. — Когда мы выиграем, ты заплатишь мне.

— Но я не знаю, когда это будет. — Я пожала плечами. — В лучшем случае, я что-то выиграю с Бароном через четыре месяца на Продьюс Стейке. Я и сама в подвешенном состоянии, мне еще не удалось проявить себя.

— Я уверен, что мы выиграем, госпожа.

— Правда? — Мне оставалось только улыбнуться. — До сих пор только я одна верила в это, но сейчас даже не могу сказать по правде, сколько этой веры у меня осталось.

— Я не помню, чтобы ты поддавалась страху, — ответил он. — Я тоже не боюсь. Я пошлю кого-нибудь за женой. Она будет готовить нам еду.

— Это отличный план, Рута, — согласилась я, — только одно но — где мы будем жить и тренировать лошадей?

— Мы настроены серьезно и хотим выигрывать скачки, — ответил он. — Я не сомневаюсь, место найдется.

Я молча смотрела на Руту, моргая в недоумении. Меня удивлял его оптимизм и как все казалось просто в его изложении. На самом деле все было далеко не просто, конечно. Но в том, что Рута появился, я видела какой-то особый знак. Мы оба сильно нуждались друг в друге, это я понимала совершенно точно. Что ж, не исключено, что в один прекрасный день нам повезет, и мы выиграем.

— Хочешь кофе? — предложила я. — Правда, он не очень хороший.

— Ты никогда не умела готовить, — ответил он, слегка улыбнувшись.

— Да, это верно, — согласилась я.

Мы сидели друг напротив друга за небольшим столом, сделанным из кедра. Я налила кофе в чашки. Рута поведал мне о своей жене Кимару и их двухлетнем сыне Асисе. Я рассказала о том, что мой брак развалился, прекрасно понимая, что он этого не поймет и не одобрит. В его племени жена всегда считалась чем-то вроде собственности мужа, и расклад сил был абсолютно ясен. Мужчина — глава семьи. Жена, или жены, обязаны его уважать и подчиняться ему. Это закон.

— Господин Первс не был похож на твоего отца, — произнес он, когда я закончила повествование.

— Нет, — ответила я. — И на твоего тоже.

Я понимала, что Рута никогда не осознает в полной мере, какой выбор мне пришлось сделать, но нам вовсе было не обязательно соглашаться во всем, чтобы помогать друг другу. У него были веские причины, чтобы совершить долгий путь из долины в горы, в Моло.

— Ты даже не представляешь, как я нуждаюсь в твоей поддержке, дорогой мой друг, — призналась я. — Я и сама не понимала до этой минуты.

— Я рад, что пришел. — Он улыбнулся. — Только скажи мне, тут всегда так холодно?

— Боюсь, что да.

— Но тогда надо разжечь костер побольше, Беру, — решил он.

— Мы разожжем, — пообещала я. — Мы всегда это делали.

Глава 38

Теперь от меня требовалось только бесстрашие. Я вспомнила, что это такое, когда друг рядом. Я отчаянно отвоевывала пространство у саванны, чтобы организовать площадку для тренировки лошадей. В начале апреля у меня появился коренастый жеребец каштановой масти по кличке Радигор. Кроме того, я тренировала Барона и… как ни странно, Рэка и все ту же Мелтон Пай. Они оба вернулись ко мне, так как Карсдейлы продали их другому владельцу, а он доверял мне намного больше. Я забрала их всех, направляясь из Моло в Накуру. Нам негде было жить, а в Моло было слишком холодно, чтобы поселиться в хижине. Так что мы сняли в аренду местечко на ипподроме в Накуру, недалеко от Сойсамбу — в местах, хорошо мне знакомых. Рута и его жена построили небольшую глиняную хижину недалеко от главного загона. Кровать мне постелили на сложенных один на другой ящиках — чуть не под самой крышей. Прикроватную тумбочку заменял тюк сена, такой же тюк служил вместо стула. Несмотря на это, я была счастлива, что имею крышу над головой, и приходила сюда, как домой. Жизнь снова стала весьма сносной. Мы с Рутой были вместе и жили ожиданием скачек, где рассчитывали выступить удачно. А что еще было нужно? Особые надежды я возлагала на Рэка. От самого рождения в нем был заложен недюжинный потенциал — прекрасная анатомия и отличная родословная. Но потенциал — это потенциал, его можно раскрыть, а можно и загубить. Всегда важны последние штрихи в подготовке. За месяцы, что мы занимались с ним, я наблюдала, как из своевольного, высокомерного жеребенка он превращается в прекрасное, величественное животное. Каждый мускул под его великолепным каштановым волосяным покровом свидетельствовал о силе и грации. Ноги были пружинистыми, а тело — блестящим, точно отполированным. Он был создан, чтобы лететь вперед, чтобы побеждать, — и сам знал об этом.

Рэк — это был наш выигрышный билет, мой и Руты. С ним мы надеялись не только выстоять в этом трудном мире, но и оставить свой след.

Как-то вечером, за несколько недель до скачек, я отправилась в город, чтобы разобраться со счетами на поставку кормов, и решила остановиться в отеле у Ди. Прошел почти год, как я была здесь последний раз — в ту трагическую ночь, когда Джок напал на Ди и избил его до полусмерти. Конечно, не было никакой необходимости останавливаться там. Можно было бы избежать и воспоминаний о тех событиях, и весьма вероятной встречи с Ди. Но я ясно чувствовала, что готова к этой встрече, мне было необходимо выяснить наши отношения. Я привязала Пегаса снаружи, смахнула пыль с обуви, иронично прикинув, выгляжу ли я хотя бы терпимо, чтобы появиться здесь. Я вошла внутрь, сощурившись от яркого света. Несколько мгновений мои глаза привыкали к полумраку зала, но когда я сориентировалась, то сразу заметила, что Ди в отеле нет. Но зато там был Денис. Он вальяжно вытянулся в кресле, попивая коктейль. Рядом на столе лежала его шляпа, покрытая густым слоем пыли. Мне показалось — я сейчас упаду, у меня перехватило дух.

— Вы выглядите отлично, Берил, — произнес он, когда я приблизилась, едва чуя землю под ногами. — Как поживаете?

Нас слишком много связывало — тяжелый выбор, потеря, о которой я и под страхом смерти не обмолвилась бы ни словом.

— Все своим чередом, — заставила я себя сказать. — А как вы?

— Можно сказать, прекрасно. — Он взглянул на меня, его светло-карие глаза моргнули. От его присутствия так близко, напротив — меня бросило в дрожь. Впрочем, вряд ли могло быть иначе.

— Я слышал, вы были в Лондоне? — спросил он.

— Да. — Я взялась рукой за спинку стула, чтобы не упасть.

— Я тоже уезжал, — сообщил он. — На похороны матушки.

— О, мои соболезнования, Денис.

— Благодарю. Полагаю, пришло ее время. Во всяком случае, так принято выражаться.

— Вы сейчас на работе? — Я кивнула на шляпу.

— Да, я взял первого профессионального клиента несколько месяцев назад. Симпатичный парень. Американец. Умеет пользоваться мачете и берет с собой все необходимые припасы.

— Правда? — удивилась я. — Я была уверена, что вы научите всех этих непутевых тедди рузвельтов уму-разуму.

— Я не совсем уверен. — Он улыбнулся. — Бликсу недавно попался клиент, который настаивал, что с собой надо обязательно взять пианино.

— О, Бликс! Я по нему соскучилась, — произнесла я. Мои слова повисли между нами на мгновение, раскачиваясь, точно раздуваемая ветром паутина. — Как Карен? — спросила я.

— Она уехала в Данию, навестить матушку, — ответил он. — Судя по ее сообщениям, с ней все в порядке.

— А… — Я замолчала, вглядываясь в его лицо. Он загорел, но из-под маски напускной беспечности и прекрасного самочувствия проглядывали усталость, изнеможение и явное беспокойство.

— А Беркли? — снова спросила я.

— С Беркли случилась неприятность, — ответил он. — Он почти месяц пролежал в постели в Сойсамбу, едва не испустил дух. Доктор сказал ему больше не напрягаться, но он, конечно же, не слушается.

— Это очень похоже на Беркли, — согласилась я. — И где он теперь?

— Дома. Не знаю, сколько он еще протянет.

— Беркли не может умереть! — воскликнула я. — Я не допущу этого.

— Возможно, вы сами скажете ему об этом в ближайшем будущем, — улыбнулся он.

Мы замолчали на несколько минут — я старалась взять себя в руки. С Беркли все должно быть в порядке, а как насчет Дениса? Сможем ли мы снова быть друзьями после всего, что произошло между нами?

— Заезжайте в Мбогани как-нибудь, — пригласил он, когда я уже собралась уходить. — Я угощу вас неплохим коктейлем.

— Но ведь Карен уехала, вы сказали.

— Да, это так. Но вы всегда желанный гость, дорогая.

— О… — это все, что я смогла сказать. Затем наклонилась на мгновение и прикоснулась губами к его гладко выбритой щеке.

— Доброй ночи, Денис.

На следующий день я поскакала в Солио и прибыла туда незадолго до традиционного коктейльного фуршета. Зная Беркли, я надеялась встретить его во дворе — в каждой руке по бутылке шампанского. Но он был прикован к постели. Когда я увидела его очень бледного, вялого, исхудавшего и похожего на несчастного ребенка, сердце мое дрогнуло.

— Берил, вы — ангел, — произнес он, когда я вручила ему толстую сигару, привезенную из Накуру. — Разожгите ее для меня, хорошо? — попросил он. — Не уверен, что у меня достаточно сил.

— Я и не представляла себе, что все так плохо, — сокрушалась я. — Мне следовало приехать раньше.

— Что вы имеете в виду? — Он вздохнул. Он был настолько бледен, что даже его великолепные яркие зубы казались серыми. Голос звучал слабо. — Вы знаете, ферма никогда не приносила особого дохода. Сейчас я просто привыкаю к новому порядку вещей.

Он приподнялся, чтобы встать. Я проворно наклонилась, придерживая его, и подложила под спину подушки. Сомалийские слуги Беркли недовольно смотрели на меня — я спиной чувствовала их взгляды.

— Они полагают, что вы не имеете права ко мне прикасаться, — шепнул мне Беркли. — Обычно в моей постели не бывает хорошеньких женщин.

— Вот уж не поверю нисколько, — ответила я. — Вы настоящий принц, Беркли. Вы самый лучший из всех.

— Ну, если не считать небольших недостатков.

Он смотрел, как серебристые струйки дыма от сигары, которую я зажгла для него, точно призраки, покачиваясь, поднимаются вверх и исчезают.

— Я уйду, как великие поэты, полный огня и глубокого невысказанного смысла. А?

— Не уходите вообще. Пожалуйста, не надо.

— Хорошо. Не сегодня. — Он закрыл глаза.

Я взяла бокалы. Затем, как он попросил, открыла дверцу комода у его кровати, чтобы достать лучшее вино, спрятанное в дальнем уголке. Выпрямившись, передала ему бутылку.

— Это фалернское, — объяснил он, слегка приподняв бутылку и рассматривая ее на свет. — Одно из немногих вин, которое ценили еще древние римляне. Некоторые полагают, что фалернское — самое лучшее вино на свете.

— Не стоит расходовать его на меня.

— Бедная прекрасная Берил. — Он слабо улыбнулся. — Вы уверены, что не желаете выйти за меня замуж? Вы унаследуете мое состояние, когда я умру, и станете героиней скандала, как моя юная вдова.

— Бедный прекрасный Беркли, — ответила я. — Вы всегда говорите так легко, игриво. Но кто на самом деле владеет вашим сердцем?

— А, вы об этом. — Он закашлялся в рукав. — Это очень большой секрет на самом деле.

Он прищурил глаза, в его темно-карих глазах проблескивал какой-то особенный свет, заметный сквозь длинные темные ресницы, как будто он знал наперед, что его ждет, и уже сделал шаг, чтобы перейти из земной жизни в иной мир.

— Может быть, вы возьмете книгу и почитаете мне, а? — попросил он. — Мне грустно без стихов.

— У меня кое-что есть, чем вас порадовать, — произнесла я негромко и начала читать строчки Уитмена из цикла «Песня о себе», те самые строки, которые носила в своем сердце годами. Я читала, не решаясь взглянуть на него, и неотрывно смотрела на его бледные руки, точно выточенные искусным скульптором, покоившиеся на белоснежно-белом одеяле. На синие пятна вокруг коротко остриженных ногтей, на щербинки шрамов, на понурые, ослабшие вены.

Когда я закончила, мы некоторое время молчали. Он слегка покачивал бокал, глядя, как в нем играет вино.

— Вы не находите, что это самый красивый оттенок янтаря, а? Точно лев развалился на зеленой траве, — спросил он наконец.

— Да. Так и есть, — подтвердила я.

— Тогда прочтите это стихотворение еще раз. И если можно, помедленнее. Я не хочу пропустить ни одной детали.

Я начала читать снова. Его дыхание становилось все тише, веки набрякли, затем и вовсе опустились. На бесцветных неподвижных губах застыла слабая улыбка, пушистые ресницы, точно бархатистые листочки папоротника, покоились на щеках. Как я могла найти в себе силы для последнего «прощай»? Я не смогла и вряд ли смогу в будущем. Наклонившись, я поцеловала его, а затем ушла, чувствуя на губах терпкий вкус фалернского вина.

Глава 39

Начались затяжные дожди, то и дело сопровождавшиеся оглушительными бурями. Однако день похорон Беркли выдался на удивление ясным. Он хотел, чтобы его похоронили дома, на берегу реки, которая несла прозрачные ледниковые воды с самой вершины горы Кения. Он был уверен в этом. В живописном месте, где река делает изгиб, напоминая очертания тонкой девичьей талии, переходящей в бедро, а вода журчит, перекатываясь через острые края черных базальтовых камней, вздымая древние слои торфа, мы смотрели, как гроб с телом Беркли опустили в землю, а над нами скворцы перекликались чистыми голосами, как колокольчики.

Собралось немало друзей. Бликс приехал издалека, аж из Сомали, и желтая глинистая пыль тех мест была заметна на его обуви и одежде. Ди стоял мрачный, надвинув шляпу на глаза. Но когда прощальные слова были сказаны и земля сокрыла тело Беркли, он подошел ко мне и, сжав мои руки, долго не выпускал их.

— Знаешь, я чувствовал себя полным дерьмом оттого, что заставил тебя уйти, правда, — признался он.

— У тебя действительно не было выбора, — ответила я. — Я поняла это.

Он хрипло кашлянул и покачал головой — длинная прядь почти белых волос, выскользнув, упала на воротник.

— Если тебе что-нибудь потребуется, я хочу, чтобы ты обратилась за помощью ко мне. Ты еще очень молода. Порой я не понимал этой простой вещи. Когда мы с Флоренс были в твоем возрасте, мы не очень-то заботились о том, чтобы прикрыть свой зад.

Он посмотрел мне в глаза, и я мгновенно ощутила, что если я и чувствовала некую неуверенность и униженность — это все мгновенно испарилось. Я прошла серьезную школу, но она стоила того, чтобы выучить ее уроки.

— Я обязательно так и сделаю, — ответила я. — Спасибо, Ди.

На длинной тенистой веранде в доме Беркли играл граммофон — звучала напряженная музыка. Мы вышли с Ди и увидели Дениса. Он стоял, наклонившись над блестящей конусообразной трубой и шипящей по пластинке иглой.

— Разве вы любитеБетховена? — спросил Ди.

Скулы Дениса слегка порозовели, выдавая его чувства.

— Беркли любил его, — ответил он.

Мы оставались в доме довольно долго, вспоминая Беркли, его жизнь, его тонкий вкус во всем, пересказывали истории о нем — все, какие мы только знали, пока небо не затянули темно-серые тучи и стало темнеть. Когда почти все разъехались, Денис предложил:

— Поедем со мной в Нгонг.

— Но у меня Пегас, — ответила я.

— Я могу привезти тебя назад, чтобы ты его забрала.

— Хорошо, — согласилась я, как будто это было совершенно рядовое событие. Хотя внутри меня все перевернулось — меня охватило смущение, соединившееся с приступом вдруг возродившейся старой обиды. Разочарование и желание боролись в моей душе, все это вихрем кружилось внутри меня, но я не подала вида. Пока мы ехали, говорили мало. Набрякшее, грозовое небо наконец-то разродилось постепенно усиливающимся экваториальным дождем. Он бился в стекла, барабанил по кожаному верху машины. Ни Денис, ни я не коснулись руки друг друга, ни звука не сказали о том, чего нам хотелось. Между нами было столько всего невысказанного, что это невозможно было выразить заурядными фразами. Когда мы доехали до фермы Карен, он резко свернул с дороги и взял курс на Мбагати, и я все поняла. Он не желал находиться со мной в ее доме, там, где все напоминало о ней. Это было их место, а у нас должно было быть свое, совершенно особенное, только наше.

Когда мы подъехали к дому, Денис выключил мотор, и мы быстро побежали внутрь, спасаясь от дождя, но и там было сыро. Почти год прошел с тех пор, как здесь провела бессонную ночь моя мать с детьми, за это время крыша прохудилась еще больше. Струйки воды сочились отовсюду, и мы были вынуждены все время уклоняться и отпрыгивать, пока разжигали огонь в камине. Огонь разжигался плохо — от отсыревших дров валил густой сизый дым. Денис отыскал где-то бутылку хорошего бренди. Мы пили прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу. Но даже шум дождя и шипение сырых дров не могли заглушить взволнованного стука наших сердец — я чувствовала его дыхание, а он, я уверена, чувствовал мое.

— А почему Беркли не женился? — спросила я.

— Он был женат, в некотором смысле, — ответил Денис. — В его доме жила сомалийская женщина, она вела хозяйство, он был близок с ней много лет. Они были очень привязаны друг к другу.

— Это длилось годами? — удивилась я. — И никто не знал?

— В колонии на многое могут закрыть глаза, — ответил Денис. — Но на такие вещи — вряд ли.

Неожиданно все неясности прояснились для меня. Я вспомнила, как Беркли всегда держался на расстоянии от женщин, как всегда немного смущался, когда я спрашивала его о романтических связях. Я чувствовала радость от того, что, как оказалось, он не был обделен любовью в жизни, но какова цена? Каким грузом лежал на его больном сердце секрет, который он тщательно хранил?

— Как ты думаешь, когда-нибудь мир станет терпимее к такого рода привязанностям? — спросила я.

— Хотелось бы верить, — откликнулся Денис. — Но перспективы призрачные.

Когда бренди был выпит, он отвел меня в небольшую спальню в конце дома, без слов снял с меня одежду. Через мгновение его губы коснулись моих век, а пальцы с нежностью гладили запястья. Мы опустились на постель, наши тела переплелись в ласке. Он целовал мои волосы и шею — его движения были настолько мягкие и полные скрытой страсти, что у меня перехватило горло. Я истосковалась по нему, по его близости — ночами я часто возвращала в памяти мгновения, которые мы провели вместе, мое сердце отчаянно колотилось. Казалось, оно сейчас разорвется на части.

— Я не знаю, что происходит между нами, — только и смогла я произнести. — Но меня тянет к тебе, сильно.

Я прикоснулась к его взволнованно вздымающейся груди, моя тень плавно скользнула по стене, сливаясь с его.

— Меня тоже к тебе тянет, Берил, — произнес он. — Ты необычная женщина. И тебе это известно.

Меня так и подмывало сказать всю правду — о том, что случилось в Лондоне. Спросить его о Карен, о том, как он представляет себе эти отношения. Но, с другой стороны, я не верила, что что-то можно решить, разговаривая или объясняя. Каждый из нас сделал свой выбор, вместе или порознь, какая разница? Мы — те, кто мы есть, и всё.

Встав на колени, я провела пальцами по его выступающим ключицам, по широким сильным плечам. Мне хотелось запомнить его и телом и душой — пальцами, сердцем.

— Если бы тебе пришлось прожить все заново, — спросила я, — ты бы изменил что-нибудь?

— Я не знаю, — признался он. — Возможно, именно наши ошибки делают нас теми, кто мы есть.

Несколько мгновений он молчал. Затем продолжил:

— Единственное, чего я боюсь на самом деле, — это испугаться жизни, отвернуть от нее, не достичь чего-то главного… ты понимаешь?

— Я думаю, да. — Я положила руку ему на грудь — его сердце стучало под моей ладонью. Я знала, что многие неожиданные повороты, которые предшествовали этой ночи, принесли боль и дорого обошлись мне, но никогда я не ощущала свою жизнь настолько безоговорочно полной и настоящей, как в этот момент. Это ощущение пугало меня, но в то же время ни за что на свете я не согласилась бы его утратить. Ни за что — если что-то на самом деле зависит от меня.

— Денис, — произнесла я тихо.

— Мм…

— Я рада, что мы здесь, — призналась я.

— Да. — Его губы шевельнулись рядом с моими. Над нами по крыше грохотал дождь. Казалось, крыша вот-вот обвалится нам на голову, а вместе с ней токи води. Но Денис обнимал меня. Я готова была уснуть в его объятиях.

Глава 40

От первых фанфар до победного рева трибун время на скачках пролетает мгновенно. Десять лошадей мчатся, выкладывая все силы. Миля и еще три четверти — короткая дистанция, нет времени сосредоточиться. Но, с другой стороны, само время тянется бесконечно долго, все напряжено внутри, и сердце, кажется, остановилось в ожидании результата — победы или проигрыша.

На Продьюс Стейке Рэк летел как ветер. Он воплощал собой мужество и отвагу, словно настоящая буря, он не знал удержу. Я следила за ним неотрывно, боясь отвести взгляд. Рута стоял рядом со мной, про себя он читал молитвы. Но победа ускользнула от Рэка — не хватило доли секунды. Он не отступил, ни на мгновение не ослабил усилий, но на финише мощный коренастый мерин обошел его, и я выдохнула — выпустила воздух из легких, точно пробитый воздушный шар.

— Но ты видела, как он был близок к успеху? — сказал Рута, когда пыль осела, и мое сердце снова вернулось в прежний ритм. — Я уверен, в следующий раз Рэк вспомнит об этом, он обязательно прибавит.

— Не думаю, что на лошадей это действует.

Я старалась собраться с мыслями, обдумывая следующую гонку — если, конечно, владелец Рэка, Оджилви, продолжит со мной сотрудничать.

— А почему нет?

— Не знаю. У них нет такой памяти, как у нас. Каждая гонка для них — точно с чистого листа.

Однако когда мы встретились с Оджилви, оказалось, что он придерживается того же мнения, что и Рута.

— Вы видели, как он был близок к победе? — повторил он слова моего помощника. — В следующий раз он станет первым.

И Рэк стал первым.

Остаток 1925 года прошел для нас успешно. Мои лошади выигрывали и занимали призовые места достаточно часто, так что очень тесный мирок владельцев лошадей и тренеров в Найроби заговорил обо мне и моих достижениях. Меня готовы были принять в сообщество, моя популярность росла. Ди звал меня назад, в Сойсамбу, твердя, что место в его конюшне для меня найдется, когда бы я ни пожелала. Бен Беркбек написал мне письмо, в котором предлагал тренировать его лошадей. Таким образом, я постепенно завоевывала признание в колонии, возрождая былую славу моего отца. На одной из гонок я внезапно увидела на трибуне мать в какой-то немыслимо высокой шляпке с перьями. Она явно пришла поддержать меня. Однако я до сих пор не могла ясно ответить себе на вопрос, кто она для меня и что значит в моей жизни. Я никак не могла взять правильную ноту в общении с ней, постоянно ожидая подвоха. И полагала, что вряд ли мне это когда-нибудь удастся.

— Я чувствую гордость, когда вижу, что ты так преуспела, — сказала Клара, отыскав меня после заезда. — Мои поздравления, дорогая.

Мы отошли. Я наблюдала, как она потягивает из трубочки ярко-розовый коктейль, и слушала рассказ о ее жизни. Она обосновалась около Эддорета. Жила с Дики и младшими мальчиками. Очень старалась помочь Дики свести концы с концами, но безуспешно.

— Жаль, что я сейчас в трудном положении, — ответила я и сама удивилась своим словам. Я сразу вспомнила Беркли — возможно, он был прав, когда говорил о семье. Мы никогда не теряем связи с близкими людьми. Как и с теми, кого мы любим. Не в буквальном, конечно, смысле. Чувства, которые я испытывала к Кларе, изначально были очень запутанные, неразрешимо противоречивые. Хотела я того или нет, но призрак ее предательства преследовал меня. Но в то же время мне казалось неправильным обходить ее стороной и игнорировать ее нужды.

— Я чем-то могу помочь? — все-таки спросила я.

— Мы справимся, — ответила она с необыкновенной для нее стойкостью. Затем она допила коктейль и, уже уходя, вдруг добавила:

— Я думаю, это по-настоящему важно, что ты наконец-то получаешь то, что на самом деле заслужила.

Победы действительно следовали одна за другой. Мой финансовые дела наладились, и я наконец-то смогла выплатить Руте вознаграждение, которое он заработал. Его жене я подарила новые туфли и кухонную посуду. Себе я купила удобную кровать и даже отложила деньги на машину. Однако я не собиралась расслабляться и слишком полагаться на везение.

Точно такие же мысли посещали меня и относительно Дениса. Каждое мгновение с ним для меня было украденным, а потому желанным и упоительным вдвойне. Я решила пользоваться мотоциклом Карен, чтобы навещать его, когда он находился в Мбагати. Постепенно дрожание мотоцикла подо мной, подскакивание на ямах и камнях в клубах красной пыли — все это неразрывно соединилось в моем сознании с ощущением его близости. И то и другое было очень опасно, и то и другое требовало смелости и являлось своего рода прегрешением. Карен просто лопнула бы от злости, если бы узнала, что в ее отсутствие я появляюсь в Мбагати и провожу время в объятиях ее возлюбленного. Но я старалась не думать об этом, не думать о ней вообще. Если бы я задумывалась, мне пришлось бы отказаться от Дениса, а это было намного хуже.

До возвращения Карен оставалось не так уж и долго. Когда Денис завел со мной разговор о разведывательной поездке, которую он собирался предпринять в районе Меру, и предложил мне присоединиться к нему, я сразу поняла, он намекает на то, что это наш последний шанс побыть вместе.

— Ты можешь добраться туда верхом и присоединиться ко мне, — сказал он. Мы немедленно составили план. Предполагалось, что я могу верхом на Пегасе доехать до Солио, старой фермы Беркли, а оттуда мы поедем на машине Дениса. Когда мы вернемся, каждый двинется своим путем.

Мы договорились встретиться в феврале. За это время он собирался отправиться на сафари с богатым клиентом из Австралии, а я должна была готовить Рэка для гонки в Сент-Леджере, самое важное соревнование в Кении. Рэк числился фаворитом, и я считала необходимым сделать так, чтобы он показал все, на что способен, и даже больше.

В тот день, когда я должна была выехать на встречу с Денисом, небо потемнело, начался сильный дождь, который, похоже, не собирался останавливаться. Рута заглянул в конюшню. Серые струи дождя плотной стеной колыхались за его спиной.

— Надо бы остаться, госпожа?

Он знал о моих планах, у нас никогда не было секретов друг от друга.

— Нет. Я не могу, — ответила я. — Иначе я опоздаю. Я знаю, что ты не одобряешь моей связи с Денисом. — Я взглянула на него. Он пожал плечами, а затем произнес хорошо известную масайскую пословицу:

— Кто поймет небо или женщину?

— Я люблю его, Рута, — сказала я, хотя не вполне была готова признаться в этом самой себе.

Его чернильно-черные зрачки расширились, я чувствовала его взгляд за серой пеленой измороси.

— Какое имеет значение, одобряю я или нет, — сказал он. — Ты все равно к нему поедешь.

— Ты прав. Я поеду, — подтвердила я.

Весь день я наблюдала за нескончаемыми потоками дождя и струями красной грязи, стекающимися в ручейки. Наконец, когда на горизонте слегка просветлело и даже блеснуло солнце, я оседлала Пегаса и двинулась в путь.

Солио располагался на дальнем склоне Абердарских гор в тридцати пяти милях на восток. Если бы погода позволила, я дала бы волю Пегасу и объехала бы горы с севера. Но в сложившихся условиях, когда я и так выехала слишком поздно, я рассчитывала пересечь горы напрямую по узкой извилистой тропе и так сэкономить время. То, что я окажусь одна верхом в полной темноте, меня не пугало. Мне случалось ездить ночью и в более серьезных обстоятельствах. К тому же я рассчитывала на Пегаса. Он прекрасно ориентировался в горах и устойчиво держался на ногах не хуже горного козла.

Поначалу все шло сносно. Погода прояснилась, ночной воздух приятно холодил кожу. Когда узкая тропа начала петлять, поднимаясь вверх, я смогла увидеть мелькающие внизу огоньки города. Где-то там в своих уютных кроватях спали торговцы и их здоровенькие, крепкие детишки. Я едва ли могла себе вообразить подобную тихую и размеренную жизнь с Денисом. Ни я, ни он не выносили однообразия и рутины, нас тяготила домашняя обстановка. Но у нас была эта ночь. И еще следующая. Украденные ласки и поцелуи. Блаженное и пугающее счастье. Я знала, что готова на все, лишь бы провести час в его объятиях.

Мы проехали почти половину пути, когда сырой воздух подсказал мне, что где-то поблизости — вода. Вскоре я действительно услышала впереди шум реки. Мы с Пегасом осторожно приближались по тропе, ориентируясь по лунному свету. Вскоре я увидела за камнями вихрящийся поток — над темной водой, причудливо извиваясь, скользили тени. Берега реки были крутые и почти перпендикулярные. Мне на глаза не попалось ни единого места, где даже Пегас смог бы спуститься безопасно, к тому же я не знала, насколько глубока река. Сможем ли мы ее переплыть или перейти вброд. Понять это в окружающей темноте было очень сложно. Мы осторожно двинулись на север, подыскивая подходящий спуск для переправы, а затем вернулись и двинулись на юг. В конце концов я различила в сумраке очертания моста. Мы приблизились. Приглядевшись, я поняла, что он был сделан из тонких стволов бамбука, скрепленных веревками. В ширину — всего несколько футов. Обычно такие мосты строили местные жители и использовали для своих нужд. Я не имела представления, крепкий ли это мост, но я слышала, что он способен выдерживать небольшие тележки, запряженные быками. Возможно, он выдержит и нас.

Я соскочила с седла и, взяв Пегаса под уздцы, начала спускаться к мосту. Пегас скользил на гладком гравии и ржал от волнения, вскидывая голову. Мы ступили на мост — он оказался прочным, но раскачивался при каждом нашем движении, так как висел на веревках. У меня сразу началось легкое головокружение, я ощутила приступ тошноты и знала, что Пегас чувствует себя не многим лучше. Шаг за шагом мы осторожно продвигались по мосту. Внизу под нами, где-то в двадцати футах, ревела вода и брызгала пеной. Рыжевато-белые клочья взлетали в лунном свете, похожие на диковинных птиц, темная масса воды колыхалась и блестела серебром у берега. Когда я увидела бледные очертания противоположного берега, я почувствовала облегчение. Я понимала, что мы забрались слишком далеко и слишком многим рискуем, но конец уже был виден. Мы почти что добрались. В этот момент произошло неожиданное — послышался протяжный скрип, точно распиливали древесину. Веревки затрещали, бамбуковые прутья начали осыпаться. И… ужас! Пегас провалился вниз. Он издал пронзительный крик, и на какое-то мгновение у меня замерло от страха сердце — я была уверена, что теряю его. Но мост задрожал… и Пегас повис над водой. Его ноги застряли между бамбуковыми бревнами, он касался их брюхом, и перекладины держали его — пока держали. Внизу река вздымалась и ревела, как огромное хищное чудовище. Забыв, что я сама рискую провалиться, я отчаянно придумывала, как спасти Пегаса, я забыла о себе. Я думала только о нем и о том, в какую беду он угодил из-за меня.

Чистокровные особи, как правило, пугливы, капризны и не очень умны, но Пегас явно был исключением — у него всегда была чудесная, ясная голова. Даже в том страшном положении, в которое он попал, он не утратил присутствия духа. Он неотрывно смотрел на меня огромными глазами, сверкающими в темноте, уверенный, что я найду выход. Он верил в меня, как в бога, верил в то, что я смогу это сделать, что я его спасу. Его вера дала мне силы. Я начала лихорадочно составлять план. У меня с собой были веревки, при помощи которых лошадь можно было бы вытащить, если их хорошенько зацепить. Но надо было найти — за что зацепить. Мост раскачивался и подпрыгивал подо мной, точно я двигалась по пружинному матрасу, но я упрямо двигалась к противоположному берегу, подхлестываемая взглядом Пегаса, смотревшего мне в спину, и слыша только собственное прерывистое дыхание. Добравшись до берега, я нашла подходящее дерево — это была акация, примостившаяся на самом краю среди камней и слегка наклоненная вперед. Дерево было еще молодое, некрепкое, но больше ничего не было. И я очень надеялась при помощи его спасти Пегаса. Я вернулась к мосту и снова добралась до Пегаса, который боялся дышать и ждал меня просто с эпическим терпением. Я сделала из веревки что-то вроде аркана, закрепив петлю вокруг головы Пегаса так, чтобы она не соскочила. Я торопилась устроить все, пока не наступило утро. Никакого способа вытащить лошадь, кроме как с использованием рычага, я не видела, но делать подобное одной, в темноте — это было очень опасно. Пегас мог сорваться в пропасть и утащить за собой и меня.

Закрепив веревку на Пегасе, я немедленно привязала второй конец к дереву. Вернувшись к Пегасу, я обняла его за шею и тихо произнесла:

— Скоро все это станет только приключением.

В темноте я видела, как шевельнулись его бархатные уши — он явно услышал меня. Повязав на плечи шерстяное одеяло, я прижалась к телу лошади, чтобы согреться. Но когда я уже думала, что вот-вот задремлю, раздался вдруг страшный треск кустов и сокрушительный грохот. Стадо слонов, почуяв наше присутствие, явилось к реке. Шумно разбрасывая камни и все, что попадалось на пути, они приблизились к мосту. Я не была уверена, что они не решат двинуться за нами и не сокрушат мост полностью. Я инстинктивно вскочила. Пегас напрягал все силы, чтобы выбраться из щелей, державших его, точно капкан. Меня охватил нешуточный страх, что он сейчас вовсе продавит мост, но каким-то образом ему удалось высвободить сначала одну, а потом и вторую ногу. Вытягиваясь, он полз в сторону берега, в то время как мост буквально ходил под ним ходуном. Это было все равно что прыгать с одного обломка плота на другой или стараться раскрошить жженый сахар — почти безнадежно. Однако Пегас, мой герой, нашел точку опоры и высвободился окончательно. Мы добрались до берега — но мы находились под ужасным углом. Вес Пегаса тянул его вниз, а размокший суглинок был не лучше воды. Пегас не мог забраться наверх и был полностью измотан. Я всерьез испугалась, что все-таки потеряю его. Слоны были недалеко. Я слышала их угрожающий рев и трубный призыв самца. Слоны плохо видят, но у них тонкий нюх, и они чуют нас — это я знала точно. Стараясь помочь Пегасу, я встала у дерева и, обеими руками схватившись за веревку, потянула изо всех сил, как только могла. Наконец, мы оба оказались наверху. На прекрасной шкуре Пегаса я увидела вмятины от бамбуковых прутьев, а также длинные ссадины на ногах. Мы оба были счастливы оказаться рядом на другом берегу реки, однако в безопасности мы себя не чувствовали. Слоны оставались поблизости, и бог знает кто еще. Раны Пегаса кровоточили, к тому же мы оба устали. Это делало нас легкой добычей для хищников. И поэтому мы должны были двигаться вперед как можно быстрее.

Когда мы добрались до Солио, уже занялся рассвет. Преданные слуги Беркли все еще оставались в доме, по крайней мере до той поры, пока семья не найдет покупателя. Они знали меня и приняли, несмотря на неурочный час, а также предоставили сухое стойло для Пегаса. Я тщательно промыла и перевязала раны моего отчаянного друга. По счастью, они оказались не так ужасны, как я думала вначале. Бамбуковые перекладины оставили неглубокие борозды на его груди, на ногах, и — слава богу — я не заметила никаких признаков инфекции. Я успокоилась — Пегас скоро поправится. Однако где же Денис? Теперь я уже могла подумать и о нем. Возможно, его тоже задержал дождь. Я не имела представления, как обстоят дела и в каких он находится условиях, но надеялась на лучшее и легла спать.

Когда я проснулась спустя несколько часов, Дениса все еще не было. Я выпила кофе и съела небольшой завтрак, все время прислушиваясь, не появился ли он. Его шумную машину легко было услышать издалека. Я бы смогла различить его приближение за полмили, наверное, — не зря же училась у арапа Майны в детстве! А потом нам предстояло провести вместе целых шесть дней. Мы никогда не проводили столько времени наедине. И от предвкушения его близости я чувствовала волнение, вплоть до озноба. Запах его тела, его руки, его смех…

Он обещал показать мне места, которые ему нравились, вещи, которые он любил. Я была уверена, что каждое мгновение, которое нам предстояло прожить рядом в эти дни, было бы до краев наполнено теплым, захватывающим чувством. Только бы он приехал! Только бы приехал!

Наконец к вечеру в Солио появился один из кикуйских мальчишек — посланец Дениса. Он вприпрыжку пробежал по аллее к дому, словно и не собирался останавливаться. Когда я увидела его, у меня тревожно замерло сердце. Я уже поняла, что это означает.

— Господин велел сказать, что он не приедет, — выпалил мальчишка, добежав до меня. Похоже, он преодолел не меньше двадцати миль в этот день — его босые ноги были покрыты ссадинами и мозолями. Но он не выглядел усталым или запыхавшимся.

— Как, вообще не приедет? — переспросила я.

— Он не нашел слоновую кость, — сообщил посланец.

Я поняла, Денис все еще работал с клиентом. Его время не принадлежало ему, и он не мог приехать, даже если бы и желал. Однако ясное осознание этого не делало меня менее уязвимой. Я молча стояла на террасе, наблюдая, как слуги Беркли угощали мальчика водой и едой, а потом неотрывно смотрела, как он побежал назад по дороге, побежал туда, где был Денис, на север. Пока он не исчез за поворотом. Когда его смутные очертания растаяли вдалеке, я вдруг ощутила, что сломлена. Я и Пегас — мы рисковали жизнью. Мы могли погибнуть в горах этой ночью, оба. И ради чего? Просто так? Да, просто так. Я не увижу Дениса. У нас не будет этих вожделенных шести дней, о которых я мечтала, а я рисковала всем ради того, чтобы ни в коем случае не упустить счастья. А его просто не случится — и всё. Меня точно ударили обухом по голове, я потеряла ясность мысли и чувствовала себя подавленной.

Не проронив ни слова я собрала вещи, а затем вышла из дома и направилась на берег реки к могиле Беркли. С момента похорон прошло несколько месяцев, могильный холмик осел и наклонился. Я подравняла землю руками и слегка придавила носком сапога, чтобы не рассыпалась. Мне хотелось что-то сделать для него, стать на мгновение к нему ближе. Надо мной в прозрачном воздухе парочка скворцов рассекала воздух, привычно перекликаясь. Дикие ирисы цвели вокруг — их голубые и темно-желтые головки проглядывали из ярко-зеленых листьев, точно драгоценные украшения на бархатной подставке. Листья слегка шевелились от ветра, но остальной лес безмолвствовал.

— О Беркли, кажется, я глубоко увязла, — произнесла я. — Что же мне делать?

Никто мне не ответил. И даже птицы замолчали.

Глава 41

Когда Карен вернулась из Дании, я старалась не слушать, что говорят о ней. Но мир колонии — очень тесный мир, избежать общения невозможно. Любой неловкий жест — все на виду. До меня доходили новости, что она заболела и некоторое время не вставала с постели. Урожай кофе в этом году не удался, и долги Карен значительно выросли. Кроме того, я узнала, что Денис внезапно уехал в Англию. Я не получала от него никаких сообщений, поэтому не знала почему. С Карен я случайно столкнулась в Матайга-клубе в Найроби в конце марта. Она заехала выпить чаю с Бликсом. Увидев их, я сама подошла к ним. В колонии иначе нельзя. Необходимы друзья, связи — сколь бы запутанные отношения вас ни соединяли. Даже если порой эта дружба обходится дорого.

— Берил, — Бликс обнял меня, — вокруг только и разговоров о том, что ваши лошади скоро выиграют все, что только можно. Это действительно так?

Мы с Карен нежно чмокнули друг друга в щеку, поздоровались. Я сразу заметила, что она похудела. Кожа вокруг глаз напоминала потрескавшийся пергамент. Щеки впали.

— Денис уехал в Лондон, — сообщила она с ходу, словно только об этом и думала. — Мы провели вместе две недели. Всего две недели после того, как одиннадцать месяцев были разлучены. Но я благодарна и за это. Стараюсь быть сильной, достойно нести свою ношу.

Что-то внутри подмывало крикнуть ей, мол, да, я так тебя понимаю. И хотя она провела с Денисом много дней вдвоем, тогда как мое украденное счастье оказалось куда более кратким, я понимала ее печаль, как никто. Я испытывала то же самое, узнав, что он покинул Африку.

— А зачем в Лондон на этот раз? — спросила я.

— Его отец умирает. Вместе с братьями они рассчитывают продать Хаверхольм, — сообщила она. — Поместье принадлежало семье Дениса не одно столетие. Трудно представить, насколько это тяжелое решение.

Она покачала головой, короткие волнистые локоны упали на лоб. Модная стрижка «шингл» отросла и выглядела неряшливо.

— Конечно, я понимаю, сейчас надо думать о семье Дениса, об их делах, — продолжила она. — Но я очень хочу, чтобы он поскорее вернулся домой.

Бликс кашлянул, как бы напоминая о себе.

— Ты уже устал слушать одно и то же, я знаю. — Она повернулась к нему. — Но что мне делать? Что, Брор, честно?

Я заметила, что Бликсу не очень-то хотелось сидеть с нами, и он нашел повод удалиться.

— Прошу меня простить. — Он встал, отодвинув стул. — Там, в другом конце зала, один мой старинный товарищ.

Когда Бликс ушел, Карен глубоко вздохнула.

— Я наконец-то согласилась дать ему развод, — сообщила она. — Можно было бы выразить и большую благодарность.

— А почему именно сейчас? — поинтересовалась я. — Насколько мне известно, он просил об этом не один год.

— Я не знаю. — ответила она. — Я устала удерживать его, бороться за него. Мне просто нужен кто-то рядом. Было время, когда я думала, что Денис женится на мне. Но сейчас этот план практически превратился в дым.

— А как дела на ферме? — Мне стоило усилий заставить себя говорить ровно, как ни в чем не бывало. — Станет труднее, когда Бликс уйдет?

— Вы имеете в виду деньги? — Она мрачно усмехнулась. — Брор — транжира. Ему всегда удается потратить вдвое больше, чем есть в его кошельке. А потом он снова просит ссуду, как будто мне есть из чего ее дать.

— О, простите. Вы заслуживаете лучшей доли.

— Не могу отрицать, в глубине души я знала, во что ввязываюсь, выходя за него замуж. Мы оба знали. — Она прищелкнула языком, словно подтверждая непреложный факт. — Брор никогда не был излишне эмоционален. Но и Денис ненамного лучше, бог свидетель. Что поделаешь? Я не могу без него жить, — призналась она. — Так обстоят дела.

Пока она говорила, я чувствовала, как внутри меня все похолодело и краска сошла с лица. Мне трудно было сохранять беспечный вид, трудно было даже чашку держать в руке так, чтобы она не заметила, как у меня дрожат пальцы.

— Мне показалось, он всегда счастлив на ферме, ему нравится, — заметила я осторожно.

— А что бы ему не нравилось? — Она пожала плечами. — Он приезжает тогда, когда хочет. Это ничего ему не стоит. Никаких усилий. Да, у меня есть трудности. Но это мои трудности, не его.

Я понимала, она говорит об обязательствах, об ответственности. Она хотела, чтобы вся его жизнь была посвящена ей. Но совершенно очевидно, она не понимала, что такая жизнь — удавка для Дениса. Она не могла заставить его что-то пообещать. Он мог появляться в ее жизни только по его собственной воле или не появляться вовсе. Имея за спиной трудный опыт с Джоком, я понимала его, мы были похожи.

— Тогда почему не прекратить попытки?

— Потому что, когда он со мной, я чувствую себя счастливой. Куда счастливее, чем без него, — ответила она. — В его присутствии жизнь становится сносной. Я прохожу по лужайке перед домом, слышу музыку из граммофона. Или захожу в дом и вижу на вешалке его запыленную шляпу — в такие мгновения мое усталое сердце возвращается к жизни. Все остальное время оно дремлет. Я словно во сне.

— Вы всегда кажетесь такой энергичной, — заметила я.

— Это потому, что вы не знаете меня так хорошо, как Денис.

Я слышала красивую, печальную исповедь Карен, и меня раздирали противоречивые чувства. Мне хотелось ее ненавидеть. Ее красивые стулья и ковры. Изысканные белые лилии, ее напудренное лицо и ярко подведенные глаза. Я знала, что она не права в своем стремлении привязать к себе Дениса. Но, сказать по правде, разве я не желала того же? Мы были абсолютно похожи в этом. Это совпадение сближало нас, — можно сказать, мы стали просто как сестры, — но в то же время разделяло резко и бесповоротно.

Попрощавшись с Карен, я собралась уходить. Но перед тем нашла Бликса, — он стоял у барной стойки, — и подошла к нему.

— Как вы поживаете на самом деле? — спросил он. Его вопрос прозвучал очень деликатно, даже заботливо, пожалуй, прежде он так ко мне не обращался.

— Держусь. — Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно бодрее. Мне хотелось, чтобы он меньше обо мне беспокоился. — Вы знаете, можно сказать, Коки просто спасла меня в Лондоне.

— Она чудесная девушка.

— Она изумительная. Если вы на ней не женитесь, это сделаю я.

— Хорошо. — Он засмеялся, вокруг глаз собрались мелкие морщинки. — Я планирую совершить этот подвиг, когда она вернется. Пока она не успела очухаться. — Он снова засмеялся, глядя на меня поверх бокала с коктейлем. — Пожалуй, в белое оденусь я.

— А как же доктор Терви? — спросила я. — Он тоже там будет, я полагаю.

— Да, конечно. И поведет невесту к алтарю. Он обещал.

Глава 42

Я лихорадочно готовила Рэка к соревнованиям. Сент-Леджер должен был состояться в начале августа — у нас оставалось всего несколько месяцев, чтобы привести его к пику формы. И тут случилась катастрофа. Владелец Рэка Оджилви доверял мне — его убедили наши недавние успехи. Однако нашлись завистники, — так называемые друзья, — которые начали нашептывать ему: мол, как можно довериться какой-то девчонке, у нее совсем нет опыта. И это теперь, когда Рэка ждет оглушительная слава. Одно дело гонка в Накуру, но Сент-Леджер?! «Ты на самом деле готов так рисковать?» — говорили они. Оджилви поддался, и за три месяца до соревнований я осталась без лошади. Мало сказать, что я была выбита из колеи, на какое-то время земля ушла из-под ног. Я тренировала Рэка целый год, я отдала ему все силы, вложила всю душу. Все, чем он прославился — его блестящие навыки, его доблесть, отвага, — все это было благодаря мне. Все это я ему дала, все я в нем воспитала. А теперь, когда он был готов взять высший приз, его забрали — и я осталась ни с чем. Я чувствовала себя ужасно. Меня точно вывернули наизнанку и выпотрошили. Мы сидели с Рутой в конюшне на охапке сена и молчали. Солнце клонилось к закату. Наступал вечер — бархатистые черные сумерки подкрались бесшумно, мягкие и одновременно опасные, точно поступь пантеры.

— Что будем делать? — спросила наконец я, жуя соломинку.

— Но у нас есть еще полдюжины лошадей, — ответил он.

— Они годятся для скачек поскромнее, — согласилась я. — Да, их можно использовать. Но сейчас, для самой главной гонки, они не подходят.

— Надо подумать, — произнес он, глядя в сгущающуюся темноту. — Мы еще многое не знаем.

— Все владельцы лошадей уже в курсе, что Оджилви забрал у меня Рэка. Если он победит, они будут хвалить его, одобрительно хлопать по плечу, мол, какой ты дальновидный, как ты все правильно сделал. Вот так. — Я вздохнула и продолжала переживать и чуть ли не рвать на себе волосы, пока Рута не ушел домой к жене. Оставшись одна, я легла на сено, прислушиваясь к стрекотанию насекомых в ночи и отдаленным звукам, доносящимся из конюшни. Мне очень хотелось в этот миг, чтобы Денис оказался… пусть не в Кении, но хотя бы где-то здесь, в Африке, — все равно где. Я бы побежала к нему, поскакала, как ветер. Только бы ощутить его объятия, приникнуть лбом к его плечу, за что-то зацепиться, что-то очень надежное и устойчивое, чтобы найти силы и мужество продолжать свой путь. Но его не было. Его не было нигде, где я могла бы до него дотянуться.

На следующее утро Рута отправился на прогулку на Мелон Пай, а в конюшне неожиданно появился Эрик Гуч — заводчик лошадей, которого я не очень хорошо знала. Он был высокий, выглядел немного напряженно — все время нервно поправлял галстук. Я знала, что одна из его лошадок, Вайз Чайлд, происходила от лучшей племенной кобылы в конюшне моего отца по кличке Аск Папа. Так же как и Пегас, она попала ко мне в руки в нежном младенческом возрасте — теплый, прелестный, многообещающий комок жизни. Она имела отличную родословную, — в ней струилась отменная кровь, — и ее рассматривали как серьезного претендента на победу. Но предыдущий тренер слишком жестко обращался с ней. Он перегрузил ее нежные сухожилия тренировками на слишком жестком треке. Теперь, несмотря на великолепную родословную, она с трудом выдерживала наездника.

— Ее ноги можно восстановить, — сказал Эрик. — Вернуть их в прежнее состояние правильным обращением и заботой.

— Вполне допускаю, — согласилась я. — Но за двенадцать недель? — Я пожала плечами.

— Она настоящий боец, и потом, я не знаю. — Он снова нервно поправил галстук, кадык заметно выступил над воротником рубашки. — У меня есть предчувствие, что вы знаете, как все это исправить.

Он явно имел в виду мой успех с Ринглидером, у которого были похожие повреждения. Я тренировала его, когда работала у Ди, и мы ездили вдоль берега озера Элментейта. Он восстановил форму и выиграл скачку. Но тогда была другая ситуация — не было никакой спешки, и на кону не стояла моя карьера.

— Я не хочу давать никаких поспешных обещаний, — сказала я. — Правда в том, что она, возможно, никогда не разовьет заложенный в ней потенциал, ограничившись лишь классикой. Но шанс есть.

— Но вы возьметесь за нее?

— Я попробую. Это все, что я могу обещать.

На следующий день Вайз Чайлд прибыла в нашу конюшню. У нее была великолепная точеная морда, и с первого взгляда в ней можно было заметить прекрасный боевой дух. Однако состояние ног привело меня в отчаяние. С ней обращались грубо, без всякого снисхождения, и теперь она нуждалась в самом кропотливом уходе. Времени оставалось мало, было ясно, что ни одно мгновение из предстоящих двенадцати недель не могло быть потрачено впустую.

Озеро Накуру, рядом с которым мы располагались, как и Элментейта, имело вокруг мягкую глиняную кайму, которая очень подходила для тренировок. Именно туда мы и отправлялись с Вайз Чайлд, чтобы исправлять ее недостатки. Иногда Рута, иногда я — мы пускали ее сначала рысью, затем легким галопом и наконец переходили на галоп. Рядом с нами розовыми волнами вздымались крылья фламинго, они приветствовали нас своими немного грубоватыми криками. Случалось, тысячи птиц вдруг вздымались в едином порыве, как волна, набегали на берег, а затем отступали, усаживаясь на воду с ропотом, только чтобы через мгновение снова взмыть вверх. Фламинго служили нам своеобразным хронометром. Они словно совершали некий обряд, который был призван помочь Вайз Чайлд стать сильнее и обрести уверенность в себе. Она была ранена, практически сломлена. Ее страх можно было наблюдать каждое утро, когда она робко делала первые шаги, словно мягкие берега озера были утыканы острыми ножами. Но в ней было сокрыто мужество истинного воина. Когда она раскрылась, мы увидели в ней доверие, готовность к борьбе и нечто большее, чем просто скорость.

— С таким напором она свернет горы, — сказал как-то Рута, вычищая шелковистую шкуру кобылы.

— Думаю, ты прав, — ответила я, — Но это меня и пугает. Сейчас она на пике формы. Она выглядит как нельзя лучше, но в любой момент ноги могут снова подвести. И это может случиться в день соревнований. Это может случиться завтра.

Рута продолжал чистить блестящую струящуюся шерсть.

— Все это правда, — согласился он. — Но внутри ее сам бог. Ее сердце подобно копью. Оно бесстрашно, как сердце леопарда.

— Так что же больше, Рута? Копье или леопард? — Я улыбнулась. — Порой ты рассуждаешь так же, как когда-то в детстве. Помнишь? Когда ты хвастался, что умеешь прыгать намного выше, чем я.

— Я и сейчас могу прыгнуть, Беру, — рассмеялся он. — Хоть сегодня.

— Я верю, что можешь. Разве я не говорила тебе, что я очень рада, что ты со мной?

Я знала, что я и Рута — мы будем вместе всегда, до самого конца. Однако, какой бы бог ни покровительствовал нам в наших стараниях с Вайз Чайлд, человеческое непостоянство и страх оказались сильнее. За три дня до начала соревнований Эрик приехал навестить меня. Оказалось, его жена увидела, как мы сидели в клубе, слишком тесно прислонившись друг к другу, и обсуждали перспективы Вайз Чайлд. Теперь она выдвинула супругу ультиматум.

— Она сказала, либо я, либо она, то есть вы, — произнес он, едва выдавливая из себя слова, и схватился за галстук так, словно боялся, что я сорву его с шеи.

— Но между нами ничего нет, ей можно это объяснить? — возмутилась я.

— Это ничего не изменит. Она желает, чтобы на первом месте была она, а не лошадь, понимаете?

— Не будьте глупцом! Мы почти на финише. Заберите кобылу после скачки, раз это так важно.

Он отчаянно замотал головой и произнес, судорожно проглотив слюну:

— Вы не знаете мою жену.

— Вы просто уничтожаете меня, Эрик! Режете без ножа. Я чуть не угробила себя, восстанавливая вашу лошадь. Это моя гонка. Вы прекрасно знаете, что вы должны дать мне выступить с ней. Вы — мой должник!

Он покраснел до корней волос и трусливо выскочил из конюшни, бормоча что-то о сожалениях.

Когда в то же утро, чуть позднее, за Вайз Чайлд явились Сони Бампус и его грум, я была вне себя. Сони Бампус выступал у меня прежде жокеем. Мы знали друг друга с детства, еще с того ужасного времени, когда отец отправил меня на обучение в городской пансион. Мы нередко играли и безобразничали вместе, сдвигали парты и прыгали через них. Теперь он стал одним из лучших наездников в колонии. У меня не было ни малейшего сомнения, что Эрик нанял его для Вайз Чайд, и оба они теперь благополучно перекочуют к другому тренеру.

— Скажи мне, Сони, почему все так? Ты знаешь, какую работу я проделала.

— Все это очень стыдно, Берил. Если бы у меня был выбор, я бы не взял эту кобылу. Я должен был скакать на Рэке. Но он потерял форму. Он будет участвовать, но не в этот раз.

— Рэк слетел с гонки?

— На данный момент — да.

— Но тогда Вайз Чайлд точно выиграет! — воскликнула я. — Черт подери, Сони. Я просто должна выступить с ней.

— Не знаю, что сказать, дорогая. Вряд ли Гуч изменит мнение. — Бампус крепко сжал зубы, так что скулы на лице напряглись и задрожали. — Я скажу тебе вот что. На треке каждый за себя, делает, что должен. Ты ее подготовила. Я на ней поеду.

Когда он уехал, я тупо смотрела в стену, слушая, как гулко стучит внутри сердце. Возможно, в моей жизни были моменты, за которые я получаю сейчас возмездие, думала я. Я не сомневалась, что до жены Эрика дошли слухи обо мне, но на его семейную жизнь я и не думала покушаться. День и ночь я беспокоилась о Вайз Чайлд, нянчила ее, кормила ее, любила, холила и лелеяла. А сейчас ее забрали из конюшни, вырвали у меня из рук.

Даже Рута не знал, что мне сказать.

Глава 43

Десять лошадей, волнующихся в ожидании старта. Их жокеи — точно драгоценные перья, украшающие шляпы, — невесомые, яркие, блестящие. Все изнемогают в отчаянном предвкушении гонки, и когда наконец раздается сигнал, в едином порыве срываются с места.

Мы с Рутой — в ложе Деламера, он стоит за моей спиной. Мы оба поглощены гонкой, чувствуя кожей, сердцем каждое движение Вайз Чайлд, — она летит, точно чистый музыкальный звук, неудержимо вперед. Каждая лошадь в забеге — прекрасна. У каждой есть история, в каждой заключена недюжинная воля, желание. В каждой играет кровь. Мускулы, ноги, летящий хвост — но ни одна не может сравниться с нашей девочкой. Ни в ком нет такой мощи, такой силы, такой уверенности.

Сони — отличный жокей, он знает, как вытянуть все из нашей кобылы, но постепенно, не сразу. Интуитивно он чувствует, когда попридержать ее, когда, наоборот, бросить вперед, заняв на мгновение открывшееся пространство. Вайз Чайлд бежит быстро и ровно, кроме того, в ней чувствуется что-то еще, что-то невыразимое словами, неведомая сильная воля. Хватит ли всего этого, чтобы победить? И вот зрители на трибунах вскакивают, желая поскорее увидеть, как взмыленные ноги победителя разорвут финишную ленту.

Ставки взлетают до небес. Никто и не думает останавливаться. Деньги сейчас не имеют значения — это просто шелуха, не больше. Сейчас главное — лошади, главное — гонка. Лошади напрягают последние силы, из них Вайз Чайлд — самая энергичная, полная бушующих эмоций, она могуча и прекрасна, как никогда прежде. Вот она обходит черного жеребца, затем каштанового, обгоняет светлую кобылу. Последний поворот. Мелькающая тень на треке и невыразимая грация прекрасного животного.

Наша Вайз Чайлд выходит в лидеры. Сначала она опережает соперников на голову, затем вырывается вперед на корпус. А затем — на два корпуса. Я чувствую, как Рута кладет мне руку на плечо. У меня комок стоит в горле. Трибуны затихают. Где-то там наверняка сидит и Эрик Гуч со своей женой. Полумертвый от ужаса, что его лошадь вышла в лидеры. Но он не видит того, что вижу я. Никто не видит, кроме меня, Руты и, возможно, Сони, как Вайз Чайлд вдруг накренилась.

Неведомое препятствие, запинка, потеря равновесия — все это в какую-то долю секунду. Ноги по-прежнему несут Вайз Чайлд вперед, они сделали все, что могли, для нее в этой гонке. Кажется, трек сейчасперевернется под ней. Не выдержав, я отворачиваюсь, уткнувшись лицом в грудь Руты. Я слышу, как колотится его сердце. И этот стук пронизывает мое собственное тело. Он напоминает мне грохот ритуальных масайских барабанов, которые я слышала в детстве, удары арапа Майны по тугой, плотной шкуре, натянутой на его щит. Я не знаю, как смогу выдержать это, — мне хочется бежать вперед, бежать к ней, кричать, остановить гонку. Что-то делать, что угодно. Разве не очевидно, что она выложилась на треке вся, полностью. И этого не достаточно?

Тем временем каким-то запредельным, невероятным усилием, которое невозможно ни предсказать, ни просчитать, Вайз Чайлд вырывается вперед, превосходя все мыслимые и немыслимые возможности тела. Собрав в кулак все мужество, она проходит финальную дистанцию. Стиснув зубы, превозмогая себя. Когда ее морда разрывает ленту, вся масса зрителей с криками восторга вскакивает на трибунах. Даже проигравшие ликуют рядом, так как Вайз Чайлд показала им что-то большее, чем просто гонка. Толпы людей сбегают вниз, бросаются к поручням и воротам, вокруг пестрят выброшенные билеты. Слышно, как заиграл оркестр. Только я и Рута стоим молча. Мы оба понимаем, наша девочка совершила гораздо больше, чем просто выиграла. С ее изувеченными ногами, с ее самым обыкновенным сердцем, она побила рекорд Сент-Леджера.

Глава 44

Даже когда Сони Бампус уже состарился, когда лихие скачки, да и сама Африка остались для него в прошлом, он всегда носил с собой в кармане серебряный портсигар, который я подарила ему в честь нашей победы на Сент-Леджере, выгравировав на нем имя Вайз Чайдд. Он частенько доставал его и с гордостью показывал. Поглаживая блестящую поверхность портсигара, он был готов миллион раз неустанно рассказывать любому благодарному слушателю, как я подняла Вайз Чайдд едва ли не с колен, восстановив ее форму для того, чтобы наша девочка добилась чуть ли не величайшей победы в истории скачек.

Сони вел себя молодчиной. Он не возвеличивал собственные заслуги, наслаждаясь тем, что в его биографии случился этот знаменитый заезд, прославивший его. Однако он признавал, что львиная доля участия принадлежит мне — равно как и львиная доля славы. Хотя Эрик Гуч даже не сделал попытки вернуть мне Вайз Чайлд, — куда там! — он даже не заикнулся о благодарности, но вся колония прекрасно знала, кто привел Вайз Чайлд к победе, и признавала мои достижения. В том же сезоне мы с Рутой одержали еще несколько блестящих побед. Верш Гард стал триумфатором в Элдорете, Мелтон Пай финишировала первой на Кристмас Гэндикап, а мой собственный Пегас выиграл золото на трех дистанциях с препятствиями.

В феврале я начала тренировать лошадь Бена Беркбека по кличке Давдейл. Мы встретились с ним в отеле Ди в Накуру, чтобы обсудить дела. Приехав, я увидела его в сопровождении Джинджер Мейер. С Джинджер мы не виделись со времени охотничьей вечеринки у Карен. Она выглядела цветущей и вполне довольной. Яркие рыжие волосы зачесаны набок и скреплены гребнем, украшенным драгоценными камнями, бледная кожа безупречна. На левой руке — толстое золотое кольцо с жемчугом. Очевидно, она и Бен обручились. Я удивилась, как она быстро устроила это дельце — Бен и Коки развелись только пару месяцев назад.

— Свадьба состоится здесь, в отеле, — сообщила мне Джинджер, постукивая кончиками пальцев по ключице, выступающей над вырезом ее темно-синего шелкового платья. Нельзя сказать, что я очень удивилась. Колония была не так уж велика, жизнь каждого — на виду, все время мелькали одни и те же люди, только в разных ситуациях. Конечно, Джинджер хотела выйти за Бена. Почему нет, в конце концов? Но если бы у меня даже хватило терпения ждать развития событий, я бы все равно не стала на этот путь. Мне казалось, это все равно что наблюдать, как раскручивается колесо Фортуны — неудачники падают с него и отчаянно пытаются забраться вновь, цепляясь за привычную обеспеченную жизнь. Я уже грохнулась вниз очень больно. Кроме того, в тот момент я чувствовала себя измотанной и утомленной. Стояла такая засуха, что у меня сильно першило в горле, и мне было больно глотать. В ушах звенело, глаза слезились.

— Вам бы надо посетить моего доктора в Найроби, — настойчиво предложила Джинджер, заметив мое состояние.

— Ерунда, — ответила я. — Все будет в порядке, как только снова пойдут дожди.

— Вы сейчас работаете на меня. — Она улыбнулась, старательно изображая серьезность намерений — Пообещайте, что вы его посетите.

Когда я вернулась в Найроби, болезнь свалила меня. Меня бил страшный озноб. Я спрашивала себя, не подхватила ли я малярию, или тиф, или, чего хуже, черную лихорадку, — эти смертельные инфекции постоянно угрожали поселенцам в Кении в течение пятидесяти лет. Я направилась к доктору Джинджер. Он обнаружил острую ангину и хотел немедленно оперировать, погрузив в ванну, заполненную льдом.

— Я не люблю докторов, — сказала я и потянулась за пиджаком. — Я хочу сохранить свою кровь нетронутой, благодарю вас.

— Но инфекция никуда не денется, — возразил он. — Если вы все оставите как есть, у вас начнется заражение крови. Вы же не хотите умереть от воспаления миндалин, верно?

И, больше не спрашивая, он начал действовать. Я немного посопротивлялась, однако он сунул мне в нос тампон, смоченный эфиром. Все вокруг закружилось в бешеной пляске, а затем и вовсе погрузилось в темноту. Когда сознание вернулось ко мне, окружающие меня предметы плавно покачивались в тумане. И сквозь эту пелену я вдруг увидела знакомое лицо Дениса. Свет, проникавший сквозь закрытые ставни, создавал вокруг него своего рода ореол.

— Ты вернулся, — произнесла я хрипло.

Он показал на горло, давая понять, что мне не следует говорить.

— Джинжер заставила меня поклясться, что я обязательно навещу тебя. Полагаю, она опасалась, что ее доктор замучает тебя до смерти. — Он грустно улыбнулся. — Очень рад, что этого не случилось.

За его спиной медсестра в аккуратной треугольной шапочке суетилась вокруг постели еще одного больного. Мне очень хотелось, чтобы она ушла и оставила нас наедине. Мне хотелось узнать, что происходило с ним, скучал ли он обо мне и как обстоят дела сейчас. Правда, мне было трудно глотать.

— Тана тоже хотела приехать, но она не очень хорошо себя чувствует, — сообщил он. — Ферма в отчаянном положении, она подавлена. Боюсь, как бы она не наложила на себя руки.

Мои глаза расширились, заметив это, он тут же пояснил:

— Она угрожала и раньше сделать это. Ее отец так ушел из жизни.

Он помедлил, я видела, что каждое слово дается ему с трудом. Для Дениса говорить откровенно всегда было трудно, тем более о делах сердечных, а в нашем треугольнике все так перемешалось. Было очевидно, что ему не хочется говорить о Карен со мной, так как я хорошо знала их обоих.

— Я попросил соседку Ингрид Лидстрем побыть с ней, пока я отлучусь на сафари, — продолжил он после паузы. — Тану нельзя сейчас оставлять одну, ей не надо ни о чем беспокоиться, лишний раз волноваться.

— Она не должна ничего знать о нас, — рискнула я высказаться шепотом. — Я понимаю.

Конечно, я понимала, увы. Он отвел взгляд, посмотрев на стену — на покачивающуюся тень от моей кровати. Темные перекрещивающиеся линии напоминали решетку темницы.

— Не знаю, что сказать тебе, Берил.

— Тогда прощай.

— Да.

Я закрыла глаза, чувствуя, как усталость все глубже затягивает меня в сон, похожий на беспамятство. Я всегда знала, что Денис не будет со мной. Иметь Дениса при себе — пустая мечта. Он не был создан для этого. Он обладал свободным духом, слишком свободным. Я прекрасно осознавала это, но в то же время я надеялась, что между нами все будет как было. Украденные мгновения счастья, каждое их которых восхитительно. Но похоже, все это кончилось. Должно было кончиться.

Я слышала, как словно издалека его голос произнес:

— Берил…

Я не ответила. Когда я очнулась, в комнате было темно. Денис ушел.

Джинджер забрала меня из больницы на следующей неделе и отвезла домой в Накуру, чтобы мне не пришлось мучиться, добираясь на поезде. Чувствовала я себя плохо. Горло болело, разговор с Денисом оставил на сердце кровоточащую рану. Женится он на Карен или нет, но узы, соединявшие их, казались крепкими, отношения — хоть и запутанные — устраивали обоих. Ни он, ни она не собирались их разрывать. Что же оставалось делать мне? Только найти в себе силы принять это и пожелать им счастья. Оба они были мне небезразличны, как бы странно это ни выглядело.

— Вы все еще никак не вернетесь в форму? — спросила Джинджер. Я сидела молча, глядя, как дорога то поднимается в гору, то, извиваясь, спускается вниз. Машина подскакивала на рытвинах так сильно, что у меня стучали зубы.

— Меня, конечно, не касается, — продолжила она осторожно. — Но Денис, он ведь такой милый, правда?

Я взглянула на нее искоса, насторожившись и пытаясь понять, что ей известно и из какого источника.

— Да, мы давно дружим, конечно.

— Ему приходится с Таной нелегко. — Она сжала руль рукой в бледно-желтой перчатке из лайковой кожи. — Но я не уверена, что кто-то еще может иметь для него такое значение.

Сказать по правде, Джинджер удивила меня. Все, что я слышала от нее до сих пор, — только пустую болтовню о ничего не значащих вещах: кружева, покрой платья, ангажементы и пудинг. Я не ожидала от нее ничего серьезного.

— Со многими так, — ответила я. — Любовь заставляет смотреть в одну сторону?

— Вы куда более понятливы и смотрите глубже, чем я.

— Правда? Насколько я знаю, у вас с Беном не было обычной прелюдии.

Я проглотила слюну, чувствуя в горле такую боль, точно резали ножом. Мне бы сейчас очень пригодился лед или охлажденный коктейль. Или хотя бы чтобы дорожная пыль улеглась и не лезла в горло.

— Я прошу прощения, я вовсе не хочу показаться циничной. Я желаю вам обоим самого лучшего.

— Все в порядке, — ответила она. — Я долго ждала Бена, не зная наверняка, разведется он или нет. Что это было: глупость или отвага? — Она пожала плечами.

— Я не знаю, — честно сказала я. — Скорее всего, и то и другое.

Глава 45

Когда Джинджер и Бен поженились, она стала хозяйкой на ферме Мгунга. Ей нравилось отыскивать новых гостей, которые едва ли не впервые приехали в Африку, и зазывать к себе. Она устраивала большие званые обеды, на которых царила — всегда в элегантном шелковом платье, украшенном длинной ниткой жемчуга. В моем гардеробе было несколько вещиц, которые можно было надеть на такое собрание, хорошенько стряхнув с них пыль, но в основном я предпочитала появляться в брюках и мужской рубашке. Именно в таком наряде я и приехала на вечеринку к Джинджер в июне, больше думая о том, как это забавно, прокатиться в Нджоро в качестве гостя. Дело в том, что усадьба Мгунга находилась в миле от нашей фермы Грин Хиллс. Я ехала по знакомой дороге на своей новенькой машине, и грустные чувства обуревали меня. Здесь почти ничего не изменилось. Но в то же время изменилось все.

Сэр Чарльз и Мэнсфилд Маркхэм были братьями. Они приехали в Кению, чтобы подыскать для своей богатой матушки дом, в котором она намеревалась проводить зиму, так как устала от холода и сырости в Лондоне. Они присмотрели подходящую виллу недалеко, в долине Ронгаи, и там на них каким-то образом наткнулась Джинджер. Она позвала их к себе. Предполагалось, что после того, как она их охмурит в полной мере, они отправятся на сафари с Бликсом — охотиться на слонов.

Мэнсфилду было двадцать два года. Гладко выбрит, элегантен, воспитан. Кожа у него была гладкая и светлая, как очень качественное сливочное масло, хорошенько намазанное на хлеб. Руки тоже светлого молочного оттенка, без малейшего намека на какой бы то ни было труд. За обедом я заметила, что Мэнсфилд все время смотрит на меня, в то время как его брат был занят огромной тарелкой с котлетами из мяса газели. У меня не хватило мужества сказать Чарльзу, что здесь, в Кении, еда не так уж разнообразна и в ближайшие месяцы ему вряд ли придется пробовать что-нибудь другое.

— Мои предки происходят из Ноттингемшира, — сказал Мэнсфилд, постукивая безупречно отполированными ногтями по краю стакана с водой. — Это места Робин Гуда.

— Вы не очень похожи на вольного стрелка, — заметила я.

— Нет? Но я стараюсь. — Он улыбнулся, показав идеально ровные белые зубы. — Джинджер сказал мне, что вы тренируете лошадей. Это очень необычно.

— Вы мне вежливо намекаете, что это мужское занятие?

— О нет. — Он смутился и покраснел.

Позднее я снова натолкнулась на него в гостиной, где мы пили бренди, — широкой комнате с низким потолком. Он снова начал мне объяснять, что имел в виду.

— Вы знаете, я и сам далек от всего этого, слишком мужского, что ли, — рассказывал он. — В детстве я был слабым и проводил много времени с садовником, выучивая наизусть названия растений по-латыни. Я и сейчас предпочитаю садоводство спорту. Мама дарит мне на Рождество набор белых носовых платков, на счастье, тогда как Чарльзу — ружья.

— Ну, от носовых платков есть польза, — согласилась я.

— Да. — Его глаза сузились. — Хотя точно не в Кении.

— Что бы вы выбрали взамен?

— Для себя? Я не знаю. Возможно, то, что вы все здесь имеете. Это восхитительная страна. У меня такое чувство, что она пробуждает в людях лучшее.

— Я никогда не испытывала желания покинуть Кению. Я выросла здесь, на обратной стороне холма. У отца была там замечательная ферма, на которой он разводил лошадей. Ферма была смыслом моей жизни.

— И что же случилось с фермой? — спросил он.

— Денежные проблемы, долги. Скучно и неудобно говорить о таких вещах, верно?

— Да, правда. Я тоже так думаю.

Не знаю уж, чем Мэнсфилд так расположил меня к себе, но скоро я уже рассказывала ему историю, как однажды разъяренный жеребец напал на Ви Мак-Грегора, на котором я как раз ехала. Они оба набросились друг на друга, словно меня и не было. Все могло кончиться очень плохо — речь шла о жизни и смерти. Но по счастью, жеребцы разошлись так же быстро, как и схватились.

— Вы не испугались? — удивился он.

— Конечно, да… Но в то же время я была просто в восторге. Я была уверена, что стала свидетелем зрелища, которое редко случается. Животные сводили счеты, совершенно не обращая на меня внимания. Они обо мне забыли.

— Вы куда больше похожи на Робин Гуда, чем я, верно? — заметил он, выслушав меня с интересом.

— Возможно, мне стоит запастись белыми платками?

— Надеюсь, что нет.

На следующий день братья Маркхэм отправились догонять Бликса, а я поехала в Найроби по делам. Остановилась я в клубе. В первый же вечер, вернувшись из города, я обнаружила в баре Мэнсфилда. Он стоял у стойки, перед ним — бутылка лучшего вина, какое только нашлось у бармена.

— А вот и вы, — заметив меня, он вздохнул с явным облегчением. — Я уже думал, что пропустил вас.

— А я думала, что вы охотитесь на слонов, — заметила я с удивлением.

— Да, так и было. Но мы только добрались до Кампи-я-Мото, и я попросил Бликса вернуться назад. Мне надо срочно встретиться с девушкой.

— Вы прочли об этом в книжке? — Я вспыхнула.

— Простите. Я вовсе не хотел показаться самонадеянным. Но я все время думаю о вас. У вас уже есть планы на ужин?

— Мне следовало бы сказать, что да. Это послужило бы вам уроком.

— Возможно. — Он улыбнулся. — Но, скорее всего, вынудило бы крутиться где-то поблизости, поджидая другого случая.

Признаться, его дерзость подкупила меня. Мы уселись за столик в дальнем уголке ресторана. Между блюдами Мэнсфилд заботливо подливал вина в мой бокал, как только он пустел наполовину. И даже привстал, когда подносил огонь к сигарете, едва я достала ее из портсигара. Его предупредительность напомнила мне Фрэнка, но в Мэнсфилде я не заметила и капли грубости.

— Мне очень понравились истории, которые вы рассказывали вчера вечером, — заметил он. — Я думаю, если бы я вырос здесь, в Кении, как вы, я стал бы совершенно другим человеком.

— А что вас не устраивает в собственной судьбе?

— Я вырос изнеженным. Избалованным заботой. Со мной слишком много носились.

— Мне частенько приходило на ум, — я кивнула, — что если человек получает в детстве любви чуть меньше, чем это принято, то он становится крепче. Это скорее помогает, чем разрушает.

— Мне трудно представить, чтобы вас не любили, — удивился он. — Уверен, что, когда я перееду в Кению, мы будем добрыми друзьями.

— Что? Вы вот так вот запросто соберетесь и поселитесь здесь?

— А почему нет? Годами я плыл по течению, не в силах что-либо изменить, не имея представления, что делать с моим наследством. А тут все просто и ясно.

Слово «наследство», произнесенное им, резануло мне ухо и как будто повисло над столом, точно сонм пылинок.

— Я никогда не умела обращаться с деньгами, — сказала я ему. — Не имею представления, что с ними делать.

— Про себя я могу сказать то же самое. Может быть, поэтому они ко мне липнут, точно я медом намазан.

— Не знаю. — Я взяла бокал с виски и держала его в руке, согревая. — Ко мне липнут только неприятности. С завидной регулярностью. Но я стараюсь думать, что они помогают держать себя в форме.

— Вы просто вынуждаете меня сказать это…

— Что?

— Что вы — в прекрасной форме.

После обеда мы прошли на веранду. Я снова достала сигарету. Щелкнув массивной серебряной зажигалкой, он дал мне прикурить. Я заметила, что на зажигалке были выгравированы его инициалы — ММ. Видимо, такие мелочи также являлись необходимой частью легенды, подтверждающей, что их обладатель — тот самый Маркхэм из Ноттингемшира. Однако нельзя было отрицать, он был приучен к красоте, к культуре — он вырос с этим. Он обладал хорошими манерами и тем неугасимым оптимизмом, который обычно наблюдается у людей, уверенных, что если сегодня все не случилось так, как они хотели, то завтра это обязательно произойдет. Когда он наклонился, чтобы прикурить сигарету, я вдруг заметила что-то невероятно знакомое в этих плавных, неспешных движениях рук. Потом сообразила — Беркли! Тонкость телосложения, легкость и изящество манер — все это напомнило Беркли. Они были сделаны из одного теста, точно.

Он поднял голову и взглянул на меня.

— Что?

— Нет, ничего. У вас красивые руки, — поспешно ответила я.

— Правда? — Он улыбнулся.

Розовые блики заката медленно скользили по веранде — прохладной, погруженной в сумрак. Они вспыхивали, точно светлячки, а внизу в траве им откликались живые насекомые, мерцая огоньками и выводя пульсирующие, жалобные трели.

— Мне здесь нравится, — призналась я. — Это одно из любимых моих мест.

— У меня здесь комната, — произнес он, глядя перед собой на дымящийся кончик сигареты. — Это самое приятное помещение из всех, что я встречал. Небольшой отдельный домик. Там повсюду — хорошие книги, а стол сделан из слоновой кости. Не хотите ли зайти что-нибудь выпить?

Он явно говорил о коттедже Дениса. Денис больше не бывал там, но у меня пересохло в горле, когда я услышала, что в домике может жить кто-то еще, пусть даже остановиться на одну ночь.

— Очень мило с вашей стороны пригласить меня, — ответила я. — Но, боюсь, я должна сказать «нет». По крайней мере, сейчас.

— Я снова позволил себе дерзость? — догадался он.

— Похоже на то, — ответила я. — Доброй ночи.

На следующий день Маркхэм попросил меня съездить с ним в Нджоро на машине.

— Дороги ужасные, — предупредила я. — Мы не вернемся до вечера.

— Это даже неплохо, — согласился он.

Он был настроен оптимистично и не утратил этого своего незаурядного качества даже тогда, когда по пути у нас лопнуло колесо. Раздался резкий оглушительный хлопок, похожий на выстрел. Было очевидно, что Мэнсфилд никогда не менял колеса самостоятельно. Так что сделать это пришлось мне, он же стоял рядом и с изумлением смотрел на меня, как будто я достала запаску из собственного кармана, а не из багажника.

— Вы просто невероятная женщина, — произнес он с восхищением.

— Это довольно просто. — Я посмотрела вокруг, тщетно выискивая, чем бы вытереть грязные руки, и, ничего не найдя, вытерла о брюки.

— Нет, правда, Берил, я не встречал никого, похожего на вас. Никогда. Вы просто вынуждаете меня на безрассудные поступки.

— Какие, например? Научиться менять колеса? — язвительно спросила я.

— Ну, например, купить вам ферму.

— Что? Похоже, вы шутите?

— Вовсе нет. Я полагаю, все, что мы потеряли, нужно возвратить, если для этого есть возможность. В конце концов, я собираюсь это сделать не только для вас, я бы и сам хотел жить такой жизнью.

— Но мы же только недавно познакомились…

— Я говорил вам, меня просто охватило безумное желание что-то сделать, — ответил он. — Но я предупреждаю, я настроен серьезно. Я не из тех парней, которые сильно жеманятся, точно девицы, когда видят то, что им на самом деле нужно.

Мы сели в машину и несколько миль проехали в полном молчании. Я задавалась вопросом, как понимать его слова, но вскоре все стало ясно.

— Я понимаю, что поставил вас в неудобное положение, — произнес он чуть позже.

— Пожалуйста, поймите правильно. Мне, на самом деле, очень лестно…

— И это все? — Он как-то криво улыбнулся, не отрываясь от дороги. — Я чувствую, грядут большие квалификационные соревнования. Я придаю им особое значение.

— Понимаете ли, я очень гордый человек. Сколько бы ни была мне дорога ферма Грин Хиллс, я не могу принять такой подарок от вас, ни от кого не могу.

— Я тоже горд, — ответил он, — А также весьма упрям. Для меня совершенно ясно, что мы стремимся к одной цели. Мы могли бы стать партнерами в большом предприятии. В равной степени независимыми и в равной степени упрямыми партнерами.

Его слова заставили меня улыбнуться. Однако я молчала, пока мы не доехали до Кампи-я-Мото и не начали взбираться по крутому склону. Я сразу увидела, что от нашей фермы почти ничего не осталось — несколько полуразрушенных пристроек, покосившееся ограждение загона. Но вид с холма — он был все тот же.

— Очень красиво, — произнес Мансфилд, остановив машину и выключив мотор. — И все это было ваше?

Да, все это было мое. Когда-то. Мои Абердары, врезающиеся изогнутой линией в бледно-голубое пространство неба, острый выступ Менегайи и темная полоска леса Мау на горизонте, в котором кипела жизнь. Даже вид развалин старого отцовского дома не огорчил меня на фоне этой красоты.

— Да, так и было, — ответила я.

— О, я совсем забыл, — произнес Мэнсфилд неожиданно. Он потянулся назад и вытащил ящик для льда, который он хорошенько запрятал под заднее сиденье. Ящик был наполовину полон растаявшей водой, и в нем болталась одна бутылка шампанского, когда-то, возможно, холодная, но только не сейчас.

— Похоже, пить это будет ужасно, — заметил он, вытаскивая пробку.

— Не имеет значения, — ответила я. — Один хороший друг как-то сказал мне, что шампанское абсолютно необходимо в Кении. В конце концов вы тоже должны приобщиться к нашим традициям.

— Правда? — Он разлил шампанское в обычные стаканы, которые прихватил с собой. — За что мы выпьем?

Я некоторое время молча смотрела на пейзаж, открывавшийся за окном машины, — пейзаж, навечно отпечатавшийся в моем сердце.

— Я никогда не забуду это место, — произнесла я наконец, — даже если однажды здесь и вовсе сотрется память обо мне. Я очень рада, что вы захотели сюда приехать.

— Грин Хиллс — прекрасное название. А как мы назовем нашу ферму? — спросил он.

— Вы будете настаивать, пока не уломаете меня, верно?

— В этом и состоит план.

Я повернулась и взглянула на него. Он был так похож на Беркли — те же гладкие руки, волосы безупречно подстрижены. Мне вдруг невыносимо захотелось поцеловать его. Наклонившись, я приникла к его мягким, точно перьевая подушка, губам. На языке я почувствовала вкус шампанского.

Глава 46

Верный своему слову, Мэнсфилд в течение нескольких последующих месяцев упорно старался рассеять мои сомнения, и постепенно ему это удалось. Правда, как оказалось, дело не только в ферме. Я всегда очень хотела найти подходящую замену Грин Хиллс, чтобы воспоминания перестали причинять мне боль. Но Мэнсфилд, как выяснилось, еще и собирался на мне жениться.

— Я только что развелась с Джоком, — возражала я. — Неужели ты в самом деле полагаешь, что я сошла с ума и готова снова связать себя брачными обязательствами?

— Все будет по-другому, — уверял он. — Мы с Джоком разные люди.

Мэнсфилд принадлежал к редкостной породе людей. В нем не было ни капли сходства с Джоком, или Фрэнком, или Боем Лонгом. Он выслушивал истории о моем непростом прошлом, не моргнув глазом. Я решила не утаивать от него ничего — вплоть до того, что поведала даже о Денисе и Карен. Мне не хотелось, чтобы в наших отношениях оставалась недосказанность. Всего этого мне хватило с лихвой.

— Ты все еще любишь Дениса? — как-то поинтересовался он.

— Он выбрал Карен. И я не могу ничего изменить.

Я видела, как лицо Мэнсфилда слегка помрачнело.

— Подумай хорошенько, хочешь ли ты связываться со мной? — продолжила я. — Со мной много хлопот, кроме того, я предупреждаю, что не очень хорошо справляюсь с такими скучными занятиями, как, например, приготовление еды, да и с прочими домашними делами.

— Об этом нетрудно догадаться. — Он улыбнулся. — Но мне требуется компаньон не меньше, чем возлюбленная. В жизни иногда чувствуешь себя очень одиноким. Скажи мне, Берил, я тебе нравлюсь?

— Да. Это честно. Ты мне очень нравишься.

— И ты мне. Вот с этого мы и начнем.

Мы поженились в сентябре 1927 года — через четыре месяца после того, как Джинджер познакомила нас. Мой букет состоял из белых лилий и гвоздик. Карен помогла мне составить его — в качестве свадебного подарка. Однако платье было плодом моего собственного творчества. Оно было сшито из тонкого крепдешина с длинными рукавами, оголяющими руки и закрепленными на запястьях. На юбке красовалась серебристая бахрома, напоминающая россыпь звезд… Перед свадьбой я подстригла волосы — сделала очень короткую стрижку «шингл». Я сделала это скорее импульсивно, этот жест символизировал для меня вдовое начало. И я сразу почувствовала, как легко и свободно дышит шея без груза волос.

Ди вел меня к венцу, выступая в роли моего отца. Он расчувствовался и вытирал слезы промокшим рукавом пиджака.

Затем был прекрасный обед в Матайге. Я сидела за столом, отчаянно пытаясь отвлечься от мыслей о Денисе. Насколько мне было известно, он отправился в Цаво, а затем в Уганду. Я послала ему телеграмму, приглашая на торжество. Но ответа не получила. Мне хотелось думать, что это ревность заставляет его хранить молчание. Но, может быть, мое послание просто до него не дошло.

Я внесла своих лошадей в «свободный список», попрощалась с Рутой, и мы с Мэнсфилдом на несколько месяцев отправились в свадебное путешествие в Европу. В Риме мы остановились в отеле «Хасслер», расположенном рядом с Испанской лестницей. Отель выглядел как дворец девятнадцатого века. В номере стояла огромная кровать, драпированная золотистым бархатом. Ванна была сделана из итальянского мрамора. Паркетный пол надраен до такого блеска, что сверкал, как освещенные зеркала. Мне все время хотелось себя ущипнуть, чтобы проверить — не сплю ли я.

— Отель «Георг Пятый» в Париже еще красивее, — сообщил мне Мэнсфилд. Когда же мы туда прибыли, я стояла несколько минут и с открытым ртом смотрела на величественный вид Эйфелевой башни и переливающиеся огнями Елисейские поля, на которые открывался вид из окна номера. Мэнсфилд же и тут бросил фразочку, что это, мол, тоже ничего особенного, вот, подожди, ты увидишь «Клэридж» в Лондоне. Надо сказать, он снова не обманул.

Мы подъехали к отелю на «роллс-ройсе» Мэнсфилда. Машина была настолько великолепна, что швейцары у входа буквально подпрыгнули на месте и бросились нас встречать. Подчеркнутое внимание, сверкающий мрамор повсюду, вазы, полные необыкновенных цветов, шелковые драпировки — все это оттеснило неприятные воспоминания о моем первом визите в Лондон, когда я чувствовала себя выброшенной на обочину жизни. На этот раз все на самом деле было иначе. И даже если грустные воспоминания и приходили мне в голову, перед глазами у меня стояла длинная вереница наших чемоданов «Луи Витон» — и горький привкус сразу рассеивался.

В Париже мы ели улиток. Тушеную квашеную капусту с листьями розмарина. Спагетти с мидиями и черного кальмара в Риме. Еще больше, чем еда, меня поразили культура и искусство в этих городах. Великолепные архитектурные ансамбли, ошеломительные виды, походы в оперу и в музеи. Однако всякий раз, когда мне встречалось нечто восхитительное, что очаровывало меня, я невольно ловила себя на мысли: «Жаль, что нет Дениса». И гнала тут же эту мысль прочь. В некотором смысле это попахивало предательством, к тому же представлялось совершенно нереальным. Денис сделал свой выбор. Я сделала свой. Мэнсфилд был добрым человеком. Я уважала его и восхищалась им. Конечно, чувство, которое я испытывала к нему, и в сотую долю не могло сравниться с тем, ради которого я глухой дождливой ночью отважилась верхом на лошади лезть на самую макушку горы и едва не погибла. Но тем не менее оно было стабильным, надежным. Он во всем поддерживал меня. Взяв меня за руку, он неустанно целовал, шепча: «Я счастлив, что мы нашли друг друга. Мне не верится, что все это правда».

Правда, как оказалось, Мэнсфилд был просто патологически привязан к матери. Мне было трудно осознать эту близость, да и как я могла — у меня не хватало опыта. Но он очень хотел, чтобы я ей понравилась. Он считал очень важным, чтобы мы поладили.

— Знаешь ли, у нее есть некоторые предрассудки насчет того, что ты из себя представляешь, — осторожно объяснял он.

— Что ты имеешь в виду?

— Африка есть Африка. Когда мы закончим наше путешествие и отправимся домой, мы сможем вести себя как нам заблагорассудится. Но мама и ее друзья… Они не очень современные люди.

Я полагала, он рассуждает о политике, пока не оказалась в руках Элизабет Арден. Мэнсфилд заказал для меня полный набор процедур по «приведению меня в порядок», как он выражался, и буквально втолкнул в дверь салона, не дожидаясь моих протестов. Сам же он отправился на Бонд-стрит и в Хэрродс, пока меня мазали, тыкали и подтягивали так, словно хотели вычистить всю изнанку жизни. Мне чуть не полностью вырвали брови, нарисовав их карандашом. Верхнюю губу и ноги обложили воском, а губы намазали таким ярко-красным цветом, что у меня зарябило в глазах.

— Как все это может нравиться твоей матушке? — удивлялась я, когда процедуры подходили к концу. Несмотря на то что на меня наложили тонны краски, я чувствовала себя точно голой. Мне хотелось закрыть лицо руками и не видеть себя.

— Это великолепно. Ты выглядишь очень изысканно, — восхищался он. — Ты просто покоришь ее, разве ты не понимаешь?

— Меня волнует… — Я запнулась. — Меня волнует не то, покорю я ее или нет. Меня беспокоит, почему все это имеет для нее такое значение? Весь этот театр.

— Все пройдет хорошо, — заверил он. — Вот увидишь.

Выйдя из салона Элизабет Арден, мы отправились в Свифтсден, где мать Мэнсфилда жила в особняке со вторым мужем, полковником О’Хиа. Он был на пятнадцать лет моложе супруги, оба брата Маркхэм недолюбливали его. Мне он показался полным, молчаливым увальнем. Тогда как миссис О’Хиа, — тоже полная и очень уверенная в себе особа, — обо всем имела свое мнение. Когда я попыталась пожать ей руку, она лишь едва коснулась моих пальцев.

— Очень приятно, — пробормотала она, хотя, судя по ее виду, особой радости она не испытывала. Затем она уселась в любимое кресло и начала читать мне лекцию о том, какие призы на выставках получили ее собаки. После первого чаепития я не могла избавиться от искушения представить себе, с каким бы видом приняла меня мать Мэнсфилда, заявись я к ней в таком виде, как когда-то постучалась в дверь Коки, — без пальто, руки посинели и потрескались от холода, ноги промокли насквозь. В Париже и в Милане Мэнсфилд водил меня к лучшим кутюрье. Теперь у меня хватало самой изысканной одежды. Шелковые чулки, меховые манто, украшенный бриллиантами браслет, который свободно скользил по руке, переливаясь, как когда-то очень давно стальной кара у Бишона Сингха. Мэнсфилд был очень щедр ко мне. Сначала я думала, что он покупает мне красивые и дорогие вещи только потому, что они красивы, но после того, как я прошла экзекуцию в салоне Элизабет Арден и оказалась в доме его мамочки, набитом дорогими вещами, я стала подозревать, что на самом деле каждый подарок предназначался для нее.

— Я полагаю, она едва ли поверит, что мне место в светском обществе, — сказала я ему, когда мы остались наедине в нашей комнате. Он сел на край шелкового покрывала, закрывающего постель, — оно сверкало, как отполированное зеркало. Я же стояла у туалетного столика, безжалостно вычесывая волосы гребнем с серебряной рукояткой.

— К чему вся эта суета? Мои несчастные брови больше никогда не станут такими, как прежде.

— Не сердись, дорогая. Это все скоро кончится. Мы снова наденем наши старые одежды и начнем прекрасную новую жизнь.

— Я чувствую себя как какая-то мошенница, самозванка.

— Но это же не так, верно? Наряды только оправа. Ты — сама элегантность.

— Ну а что, если бы я надела свои обычные брюки для верховой езды? И вела бы себя, как привыкла? Что бы было тогда? Она бы выкинула меня вон?

— Пожалуйста, будь терпеливой, Берил. Матушка не так современна, как ты.

Мне вовсе не хотелось ссориться, и я пообещала Мэнсфилду, что постараюсь. Но под конец нашего пребывания в Свифтсдене единственным способом нашего сносного сосуществования стало разделиться и как-нибудь пережить все это. Мэнсфилд сидел около матушки, а я перешла под опеку шофера. Меня вывозили в Лондон на долгие экскурсии, показывали все достопримечательности, как туристу: Лондонский мост, Вестминстерское аббатство, Биг-Бен. Я смотрела, как сменяются гвардейцы на посту перед Букингемским дворцом — одетые в красные мундиры часовые ходили взад-вперед строем, точно заведенные. В заключение я отправилась в кино, чтобы посмотреть фильм «Сражение на Сомме». Жужжащий проектор и выдуманная на экране жизнь лишь дополнили мое невеселое впечатление о Лондоне — электрические огни, электрические чайники, музыка из репродуктора на Оксфорд-стрит. Однако картины, показанные в фильме, ужаснули меня. Солдаты корчились от боли и страха в окопах. Я сразу вспомнила арапа Майну и очень надеялась, что его конец был не так ужасен. Я скучала по Руте. Мне очень хотелось, чтобы в этот момент он оказался рядом со мной в темном зале кинотеатра. Хотя я была уверена, что его сильно смутила бы вся эта обстановка вокруг.

Через несколько дней Мэнсфилд наконец-то оторвался от матушки и повез меня в Ньюмаркет, чтобы посмотреть на жеребца. Он полагал, что для успешного старта нашего предприятия нужна новая породистая кровь.

— Я бы хотел, чтобы мы стали равноправными партнерами, — сообщил он. — Мы возьмем участок земли, который тебе понравится, и приобретем лучших лошадей. Ты мне все покажешь. Я хочу всему научиться и принимать равное участие в серьезных решениях.

Услышав это, я испытала облегчение. Общая мечта о конской ферме объединяла нас с самого начала, но проживание в Свифтсдене под неусыпным оком его матушки вселило в меня сомнения. Ее мнение значило для него очень много. Его собственная воля совершенно затухала, едва она появлялась поблизости, было похоже, что она управляет им, как кукловод куклами, — дергает за веревочки, а куклы послушно качают тряпичными головками. Но, приехав в Ньюмаркет, он взял меня за руку, и мы пошли в конюшни. Было похоже, что он так же горячо желает начать новую жизнь в Кении, как я мечтаю вернуть Грин Хиллс. Он хотел стать самостоятельным, осваивать новые территории, имея меня в союзницах. До этого дня я была склонна доверять ему. Да и себе тоже.

Мессенджер Бой был высокого роста рыжий жеребец редкой чалой масти с соломенного цвета гривой и хвостом и явно горячим темпераментом. Пожалуй, это был самый большой жеребец из всех, каких я только видела. И один из самых красивых. Его мать Финелла выигрывала дерби и скачки с препятствиями. Он так и остался непобежденным и считался одним из самых знаменитых скаковых жеребцов в мире. Мы с Мэнсфилдом сразу же были очарованы этим великолепным животным. Однако его тренер Фред Дарлинг поведал нам историю, которая нас отрезвила.

— Это очень непростой экземпляр, — сказал Фред, — вы с ним намучаетесь. Не стану кривить душой.

Дело было в том, что жеребец уже однажды уложил Фреда в госпиталь. А незадолго до того убил грума — подловил его в конюшне и атаковал могучими копытами и зубами. Это было самое настоящее убийство. Если бы Мессенджер Бой был человеком, его бы казнили за преступление. Жеребца же отстранили от участия в скачках в Англии. Кения, конечно, могла бы стать для него вторым шансом.

— Его можно приручить? — поинтересовался Мэнсфилд.

— Трудно сказать. У меня это не вышло.

— Я хочу проехаться на нем, — сказала я, глядя на красноватые отблески солнца, которые отражались на тонких ноздрях животного — точно пламя играло внутри.

— Ты не боишься? — спросил Мэнсфилд, взяв меня за руку.

— Боюсь. Но мы не можем оставить его здесь, чтобы он всю оставшуюся жизнь провел привязанный на цепи, как собака.

Услышав историю Мессенджер Боя, я почему-то вспомнила о Пэдди. О том, как это трудно провести грань между миром природы и миром цивилизации, как трудно их объединить.

— В нем все еще сохраняется много хорошего, я уверена. Это легко заметить.

— Он сможет выиграть скачки?

Рука Мэнсфилда сжала мою. Я поняла, что рассказ смутил его.

— Если бы здесь был Рута, он бы сказал так: его ноги могучи, как ноги леопарда, а сердце подобно сердцу дикого зверя, — ответила я, стараясь развеять мрачную обстановку.

— Хорошо, сколько вы хотите за ноги леопарда? — спросил Мэнсфилд у Дарлинга, выписывая банковский чек.

Глава 47

Денис и Мэнсфилд прежде никогда не встречались. Мы приехали в Мбогани вскоре после того, как вернулись из Англии. Стоял сухой, солнечный день. Я с опаской думала о том, как Денис и Мэнсфилд отнесутся друг к другу. Мы привезли с собой в Кению новенький ярко-желтый, — вроде цветка, названного куриная слепота, — «роллс-ройс». На мне было платье от Ворта, а нитка жемчуга — от ювелирной компании «Эспрей». Мне очень хотелось, чтобы и Карен, и Денис — оба — увидели меня при полном параде. Я больше не была «деточкой» без угла и крыши над головой. Но когда мы приехали, единственный человек, который нас встретил, — мажордом Фарах, он поджидал нас у дома.

— Они отправились на прогулку, — сообщил он сочувственно. — В сторону Ламвии. К своим могилам.

— Не думай, они очень даже живы, — сказала я Мэнсфилду, заметив, что он бросил на меня удивленный взгляд. — Это такая излишняя романтичность.

— Неплохо. — Он кивнул. — Я люблю романтику.

Он открыл заднюю дверь автомобиля, и три собаки, с которыми мы путешествовали, выскочили на лужайку: борзая, очаровательный рыжий сеттер и молоденький палево-голубой дирхаунд, которого мы привезли в подарок Карен. Собаки визжали и прыгали, радостные, что наконец-то вырвались на свободу. Я же все время поглядывала в сторону холмов, задаваясь вопросом, увидят ли нас Карен и Денис, когда будут возвращаться.

— Вы прекрасно выглядите, Берил, — произнес Денис, появившись на веранде. Однако мое платье уже помялось от сидения в ожидании, я устала и, признаться, занервничала, увидев его.

— Мои поздравления. — Он наклонился, быстро поцеловав меня.

Мэнсфилд был ниже Дениса примерно на голову — но точно таким же ростом обладал и Беркли. Я очень надеялась, что Денис поймет, что я значила для Мэнсфилда, как он ценил меня.

— Мы посетили Национальную галерею, — сообщила я, чувствуя, что краснею, — а также посмотрели балет в Риме.

Меня просто распирало желание рассказать ему все, что мы видели, все, что мы делали, чтобы он понял, как я изменилась.

— Это чудесно, — произнес Денис несколько раз, как-то совершенно ровно, даже равнодушно, пока я все говорила и говорила без остановки. Однако сразу стало очевидно, что никакого реального чувства за этими словами не стоит. Он демонстрировал вежливость — но не более того.

Карен же была полностью поглощена своей новой собакой — очаровательным созданием с выразительными серыми глазами и ершиком торчащих усов вокруг длинного носа.

— Она просто прелестна. С вашей стороны было так любезно вспомнить обо мне. Особенно теперь, когда я одинока без моей Минервы.

Как выяснилось, за месяц до нашего приезда любимая домашняя сова Карен запуталась в веревке, связывающей жалюзи, и погибла от удушения.

— Не стоит так сильно привязываться к животным, — сказала она. — Это опасно.

— Я скажу, что животные не так уж озабочены нашим присутствием, — заметил Денис, откинувшись на стуле.

— Нет, совсем напротив, — возразила Карен и ласково погладила мягкую морду собаки. — Минерва очень меня любила, и то же я могу сказать про своих собак.

— Мы стучим в гонг, зовем их на обед, и они бегут к нам. Это просто здравый смысл, не более. А вовсе не любовь. И даже не послушание.

— Он сейчас не в духе, — объяснила Карен, давая понять, что Денис не прав.

— Куда вы отправитесь потом? — спросила я Дениса, страстно желая сменить тему.

— В Реджав в Южном Судане, — ответил он. — У меня есть несколько клиентов, которые желали бы спуститься вниз по Нилу.

— Как экзотично, — заметил Мэнсфилд, затянувшись сигарой. — Похоже на голливудский фильм.

— Москиты заставили бы вас думать иначе.

— Я всегда мечтала увидеть Нил, — сказала я.

— Вряд ли это сойдет за движущуюся мишень, — заметил Денис, встал и направился вглубь дома.

Карен, приподняв брови, взглянула на меня. «Не в духе», — явно читалось в ее взгляде, однако я чувствовала себя так, словно мне дали пощечину. Множество раз я воображала себе эту встречу, когда мы плыли на корабле в Кению, волновалась о том, как я снова встречусь с Денисом — теперь, когда мое положение столь разительно переменилось. Я вышла замуж, улучшила имидж, да многое переменилось. Я очень хотела показать, что я счастлива, чтобы он понял это. Но он вел себя странно, как-то отстраненно. Все получилось совсем не так, как я планировала.

— Вы собираетесь купить участок земли? —спросила нас Карен. Голос ее прозвучал напряженно.

— Да, возможно, недалеко от Эльбургона.

— Так далеко в провинции?

— Там приемлемая цена и прекрасный сад. Мэнсфилд любит красивые сады.

— Да, это правда.

Мэнсфилд улыбнулся и встал, чтобы налить нам бренди из хрустального графина. Я заметила, что он окинул взглядом комнату, осматривая редкие вещицы, украшающие ее.

— Я пойду посмотрю, где Денис, — предложил он. — Возможно, он не откажется выпить с нами.

— Теперь вы леди Маркхэм, — произнесла Карен, когда он вышел. — Как вы себя ощущаете с новым титулом?

Что-то новое появилось в ее взгляде — я заметила это. Вероятно, невысказанный вопрос, является ли мой брак настоящим или это сделка. Но что бы она ни имела в виду, я сразу ощутила неловкость.

— Все хорошо, я полагаю, — ответила я. — Я не слышала, чтобы кто-нибудь нашел этому применение.

— Вы выглядите потрясающе.

— Возможно, это из-за жемчуга, — предположила я.

— Но жемчуг вы носили и прежде.

Она явно намекала на мои отношения с Фрэнком Гресволдом. Ясно, что вслух она бы никогда не решилась заговорить об этом. Но она не могла не видеть, что Мэнсфилд вовсе не случайный спонсор, — ужасное слово, сказанное когда-то Коки, — готовый оплачивать мои расходы. Мэнсфилд — мой муж.

Собака, спавшая у ног Карен, тихо заскулила во сне, задрожала и задергала лапами.

— Нам приходится идти на большие жертвы ради любви, верно? — спросила Карен и, наклонившись, прижала собачку к себе, как мать младенца.

«Неужели?» — подумала я, наблюдая за ней.

Глава 48

Эльбургон располагался в ста двадцати милях к северу от Найроби. По утрам здесь было прохладно, небо — пронзительно-ясное, мерцающее чистотой, с нежными белыми облачками, похожими на лодочки. После дождя склоны и верхушки холмов окутывал туман. Я наслаждалась этим великолепным зрелищем, выезжая рано утром верхом, и пускала лошадь в галоп. Меня приводила в восторг мысль, что все это принадлежит мне — не взято в долг, не дано в пользование. Никто не разрушит окружающий меня мир, никто не заберет совершенно нежданно.

Мы назвали нашу ферму Мелела. Дом был выстроен на сваях. Его стены оплетали цветущая голубая бугенвиллия и огненно-красный виноград. Маракуйя росла вдоль черного забора, а разноцветный вьюнок покрывал беседку. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, попадались на глаза яркие цветы, воздух благоухал их ароматом. На входе в конюшню, как только мы приехали сюда, я повесила тяжелый медный колокол. Рута звонил в него на рассвете, поднимая всех на ноги, как когда-то старший грум Вейнина на отцовской ферме Грин Хиллс. Рута с семьей поселился в коттедже рядом с конюшней. Я устроила ему кабинет рядом с моим собственным, хотя в этом не было большой необходимости. Частенько мы сидели рядом за одним столом и смотрели в одну племенную книгу.

— А что, если мы позовем Клатта назад из Кейптауна? Он будет тренировать лошадей, — предложила я Мэнсфилду как-то вечером, когда мы были уже в постели. Я несколько недель обдумывала эту идею. И чем больше я думала, тем сильнее волновалась, понимая, какое огромное значение имеет возвращение отца. Необходимость зарабатывать деньги удерживала его вдали от меня, кроме того, в Кении у него была испорчена репутация. Но сейчас я могла предложить ему работу, а также весьма престижное положение в колонии — достойное его заслуг и таланта.

— А он рассмотрит такое предложение?

— Думаю, да. Если оно окажется достаточно заманчивым.

— С двумя Клаттербаками в одной конюшне — вся остальная Кения нас не догонит.

— Ты даже не представляешь, как я буду счастлива. Как это будет правильно, справедливо.

На следующее же утро я послала отцу телеграмму. А через два месяца они с Эммой приехали. Отец постарел, волосы подернулись сединой и поредели, на лице — неизгладимая печать многих тревог и забот, которые ему выпали. Однако я почувствовала, что само его возвращение вдруг возродило во мне что-то давно забытое, угасшее. Когда мы расставались, я была почти девчонкой, подавленной своим неудачным замужеством и трагическим концом нашей жизни на ферме. Прошло почти восемь лет. За это время произошло столько горестей, что все и не перескажешь. Да и не было никакой необходимости рассказывать ему эти истории — печальные или счастливые. Все, что я желала, — это стоять рядом с ним у ворот загона и смотреть, как один из наших жеребцов бежит, показывая себя во всей красе. Работать с ним ради общей цели. Снова стать дочкой — да, да, все это имело огромное значение для меня.

Эмма тоже постарела, конечно. Она не то чтобы стала мягче, но как-то смирилась. Теперь ее присутствие вовсе не раздражало меня, как раньше. Я стала хозяйкой поместья, она же в Мелеле — всего лишь гость. Так что какое мне дело теперь до того, считает ли она меня излишне грубой или своенравной? Теперь ее мнение значило гораздо меньше, чем мое или Мэнсфилда.

Впрочем, Мэнсфилд и Эмма быстро поладили. Они оба любили заниматься садоводством, и вскоре уже можно было увидеть, как они ползают вдвоем на коленках в широких панамах от солнца, обсуждая корневой грибок или поражение листьев. Я же с утра бежала в конюшню — там была моя жизнь!

— А как там было в Кейптауне? — спросила я отца как-то в самом начале, когда он только приехал. Мы стояли, облокотившись на ограду, и смотрели, как один из наших грумов выезжает прелестную новую кобылу по кличке Клеменси.

— Жарко, — ответил он и стряхнул пыль с сапог, потом прищурился, взглянув на солнце. — Высокая конкуренция опять же. Не часто удавалось выиграть.

— Если бы мы не пригласили тебя назад, ты бы остался там?

— Наверное. Но я рад вернуться. Это здорово.

Как обычно, отец не был щедрым на слова и на чувства, но меня это не особенно заботило. Я знала, что он гордится мной и моими достижениями. Я почувствовала это, когда мы стояли рядом и смотрели на широкую зеленую равнину впереди.

— Точно такой же вид открывался с нашей фермы в Нджоро, — сказала я ему. — Немного севернее, но, собственно, все то же самое.

— Да, так и есть, — ответил он — Ты добилась больших успехов.

— В известной степени. Все было непросто.

— Я знаю. — Он взглянул на меня — в его взгляде на один миг появились сожаление о годах, проведенных врозь, и горечь от потерь, которые мы понесли. Наше непростое прошлое, о котором не хотелось и упоминать… Все это вдруг исчезло. Свалилось точно тяжелый камень с души, когда он вздохнул и спросил просто: — Ну, примемся за работу, что ли?

Вскоре имя миссис Берил Маркхэм стало появляться в заявочных списках на участие в гонках как в качестве тренера, так и в качестве владельца лошадей. Это был совершенно новый подход. Вместе с Клаттом мы составляли планы и схемы, выкупали особей, которые являлись потомками лошадей с нашей фермы в Нджоро, а также животных, которые были у отца на примете. Я испытывала ни с чем не сравнимое чувство восторга, собирая и соединяя вместе то, что однажды было жестоко разбросано и развеяно. Просиживая часами над нашей черной лошадиной книгой с отцом и Рутой, я чувствовала, что есть некая справедливость в том, чтобы восстановить все, что мы имели, и снова мечтать о величии. В наших руках будущее — Клатта, Руты, мое и Мэнсфилда. От подобной дерзости захватывало дух.

Каждое утро, еще до того, как начинали галопировать лошадей, я выезжала на Мессенджер Бое. Я отправлялась объезжать его одна, хотя Мэнсфилд очень нервничал по этому поводу. Мне стало очевидно, что Мессенджер Бой не похож на других животных. Он все еще относился ко мне с недоверием. Эта настороженность сквозила во всем. В том, например, как он яростно сверкал глазами на грумов, которые отваживались приблизиться к нему. Он знал, что он — король. А кто такие мы?

Однажды утром, едва мы пересекли двор, Мессенджер Бой вдруг чего-то испугался. Что это было, я увидеть не успела, только почувствовала, как он задрожал и попятился, резко повернув в сторону. Я была ошарашена, но все же удержалась в седле. Однако жеребец не успокоился. Мне пришлось пережить еще три резких поворота и взбрыкивания, посильнее предыдущего, а потом жеребец ринулся к сделанному из кедровых прутьев забору и буквально насильно «счистил» меня со спины. По счастью, я приземлилась с другой стороны ограды. Иначе он запросто мог затоптать меня насмерть. Понадобились усилия четырех грумов, чтобы обуздать разъяренное животное. Я разбила в кровь нос и подбородок. Оставив жеребца на попечение грумов, я пошла домой, чтобы умыться и наложить повязку. Ушибленное бедро сильно болело. Можно было не сомневаться, что там красовался огромный синяк. Но беспокоиться мне пришлось больше о Мэнсфилде, чем о себе.

— О боже, Берил! — воскликнул он, увидев меня в крови. — А если бы он тебя убил?

— Все не так страшно. Правда. Я не раз в своей жизни падала с лошади.

— Но этот жеребец… Он особенно непредсказуемый. Он же мог искалечить тебя, разве нет? Я знаю, что ты хочешь приручить его. Но стоит ли так рисковать?

— Ты думаешь, что я из гордости не желаю отступиться от Мессенджер Боя?

— А разве нет?

— Это моя профессия, это то, что я знаю лучше всего на свете. Я знаю, кем он может стать, и знаю, как подготовить его к этому. Я вижу его будущее и не собираюсь сдаваться на полпути.

— Ну хорошо. Но почему именно ты должна заниматься этим? Обучи кого-нибудь из грумов или Руту, наконец.

— Но это моя работа. Я на самом деле могу справиться с ним, Мэнсфилд. И я сделаю это.

Он ушел очень расстроенный, а я, промыв и перевязав раны, направилась в конюшню. Грумы стреножили жеребца и привязали его к двум толстым стойкам. Они набрасывали ему попону на голову, и теперь он дико вращал глазами, готовый на любую жестокость, вплоть до убийства. «Вы никогда не приручите меня», — ясно читалось в его взгляде.

Я могла бы приказать грумам развязать его, но сделала это сама. Я старалась действовать неторопливо, спокойно, тогда как все окружающие взволнованно наблюдали за мной. Ни отец, ни Рута ни словом не помешали мне, но оба они держались поблизости, когда я повела Мессенджер Боя в денник. Пока мы шли, жеребец то и дело предупредительно бил копытом, натягивал повод. Даже оказавшись в деннике, за закрытой дверью, все перебирал ногами, вертелся на месте и ржал, бросая мне вызов. Казалось, он полон высокомерия, полой ярости, но я догадалась, что все это — наносное. Под яркой «оберткой» скрывался сильный страх, он пытался защитить себя. Он не хотел, чтобы я изменила его, сделала с ним что-то, к чему он не предназначен. Его невозможно было заставить сдаться.

— И ты собираешься завтра снова поехать на нем? — донесся до меня голос Мэнсфилда. Мне казалось, он находился в доме. Я не заметила, как он пришел в конюшню.

— Да, завтра собираюсь, — ответила я. — Сегодня он все еще на меня злится, бесполезно.

— А почему бы тебе не разозлиться на него хорошенько? Правда, Берил. Мне кажется, ты так и нарываешься, чтобы он тебя покалечил.

— Но это же абсурд. Я не могу винить его за то, что он поступает так, как велит ему природа.

— А мои чувства совсем не в счет?

— Ну конечно, они имеют значение. Но я должна продолжить тренировки. Так устроена жизнь на ферме, Мэнсфилд. Она состоит не только в том, чтобы украшать окошки и расставлять цветочные горшки.

Он резко повернулся и ушел. Мне потребовалось несколько дней, чтобы убедить его: я не просто проявляю ослиное упрямство, я также следую своей натуре и поэтому должна делать то, что делаю. Мне это казалось очевидным.

— Я даже и не предполагал, что для меня будет невыносимо смотреть, как ты работаешь, — признался он, смягчившись. — А что же будет, когда у нас появятся дети? Без сомнения, тебе придется умерить пыл, нет?

— Не вижу причины — почему. Я сама выросла на ферме и чувствовала себя прекрасно. Эта жизнь сформировала меня.

— Похоже, я гораздо более связан условностями, чем сам думал, — произнес он.

— И упрям. Гораздо больше, чем тебе кажется.

Я поцеловала его, желая помириться.

Как-то в марте мы с Мэнсфилдом отправились в Найроби и зашли в клуб. Там все разговоры вертелись вокруг Майи Карберри. Оказывается, два дня назад красавица-жена Джея Си решила поучить летать одного молодого студента, Дадли Кауи. К несчастью, самолет вошел в штопор на низкой высоте и рухнул на дорогу в Нгонг, недалеко от аэродрома Дагоретти в Найроби. Родной брат Дадли — они были близнецами — только что закончил урок и все видел собственными глазами. Как самолет врезался в землю, как раздался взрыв. Стена огня взметнулась к небу — оба пилота сгорели в машине, от них практически ничего не осталось. Дадли было всего двадцать два года, Майе только что исполнилось двадцать четыре. У нее осталась трехлетняя дочь Джуанита. Джей Си находился с ней на ферме в Ньери. Он был слишком потрясен, чтобы с кем бы то ни было встречаться, и практически не вставал с постели.

В клубе мы встретили Дениса и Карен. Оба — ошеломлены известием. Оба — озабочены, чем помочь семье.

— Бедная девочка никогда не узнает мамы, — произнесла Карен, зябко кутаясь в шаль. — Она даже не вспомнит ее, верно?

— Возможно, именно это и послужит ей облегчением, — мрачно заметил Денис. — Джей Си, вот кому на самом деле плохо.

— Меня удивляет, что она занималась полетами, когда у нее было столько интересных дел на земле. Ей было ради чего жить, она была нужна стольким людям, — заметил Мэнсфилд и посмотрел прямо на меня, чтобы я ни в коем случае не упустила значение сказанного им. Но мне вовсе не хотелось вступать с ним в спор в столь печальный день. Наши разногласия сейчас казались смешными и неуместными.

— Аэропланы куда более безопасны, чем автомобили, — ответил Денис. — Не думаю, что она относилась к полетам как к какому-то безрассудству.

— У вас весьма нестандартные взгляды, Денис, — произнес Мэнсфилд уныло. — Скажите, а вы скоро снова отправитесь в путешествие по Нилу?

— Точно не знаю, — ответил Денис.

— Вы же совершенно не в курсе, — воскликнула Карен. — Эльбургон так далеко на севере…

Вскоре мы узнали, что она имела в виду. Оказалось, готовился визит в Кению одного из членов королевской семьи. Наследник престола Эдуард, принц Уэльский, и его брат Генри, герцог Глостер, собирались прибыть в конце сентября. Денису было поручено организовать для них охоту.

— Королевское сафари? — спросила я.

— Королевский провал, я полагаю. Вы даже не представляете, сколько всякой суеты и приготовлений по этому поводу.

— Такой случай выпадает раз в жизни, — произнесла Карен резко. Она поправила шаль — ярко-малиновую с голубым узором и бахромой, спадающей на колени. Она держала концы шали руками, соединив их на груди, точно щит перед собой.

— Если ты не хочешь выполнять эту работу, уступи Брору.

Мэнсфилд теребил ворсинку на брюках, погруженный в переживания по поводу кошмарной кончины Майи Карберри. Денис замолчал. Карен явно чувствовала себя обиженной по причине, о которой я не могла догадаться, пока Мэнсфилд и Денис не покинули нас, чтобы заказать столик для обеда.

— Это одно из важнейших событий в истории колонии, — сказала она. — А он не хочет воспринимать все серьезно.

— Он никогда не любил всю эту торжественную шумиху, — ответила я. — Наверняка создано с десяток различных комиссий и подкомиссий, которые отрабатывают каждый шаг каждый взмах руки — лишь бы все соответствовало этикету.

— Но речь идет не только о сафари. Визит королевской особы — это общественное событие, событие десятилетия, а то и целого столетия, — настаивала она.

— Но ты же знаешь, Денис не большой любитель широких празднований и застолий, — заметила я. Но как оказалось, главное я пока так и не узнала.

— Брор снова женился, — сообщила вдруг Карен. — Меня всегда волновало, как это будет, когда в колонии появятся две баронессы Бликсен, и вот теперь это произошло. А разведенных женщин не пригласят в правительственную резиденцию на королевский прием. Теперь ты понимаешь, насколько все это нестерпимо. — Она сжимала и разжимала руки в волнении. Костяшки пальцев побелели.

— Надо, чтобы Денис на тебе женился, — сказала я негромко, смирившись наконец с тем, что они вместе.

— Он отказывается. — Она коротко рассмеялась, как-то холодно, уничтожающе холодно и презрительно. — И если он не женится на мне сейчас, он никогда не женится.

Глава 49

Все последующие месяцы я занималась только нашими лошадьми. Особое внимание я уделяла Мессенджер Бою. Постепенно мы находили с ним общий язык, и с каждым днем он сопротивлялся мне с меньшим упорством. Он не стал смирным, но, выезжая на нем по утрам, я чувствовала, — по тому, как ровно и послушно он шел, — что он стал относиться ко мне снисходительней. Не то чтобы он полюбил меня или вдруг счел за равную — ни в коем случае. Но он начал понимать, чего я от него добиваюсь, и вскоре, как я полагала, он сам станет желать того же.

Однажды утром, вернувшись с очередной прогулки, я отдала Мессенджер Боя груму, чтобы он охладился и отдохнул, а сама направилась в дом. По пути мне неожиданно попалась Эмма — в шляпе с полями, широкими, как зонтик от солнца.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она меня неожиданно. И вид у нее был немного странный. С Эммой так всегда. Она никогда не скажет «доброе утро», а сразу начинает с середины.

— Да, конечно. — Я пожала плечами. Однако в тот же вечер, когда я была одна в спальне — Мэнсфилд уехал в город по делам, — я вдруг почувствовала такой сильный приступ тошноты, что едва успела вскочить с постели прежде, чем меня вырвало. Когда Мэнсфилд вернулся, я лежала, скорчившись на полу, не в силах подняться.

— Надо поехать в город, показаться врачу, — засуетился он.

— Нет необходимости. Наверное, что-то не то съела. Надо полежать.

Он отнес меня в постель, положил прохладный компресс мне на лоб и задернул занавески, чтобы я могла отдыхать. Но как только он ушел, поцеловав мою руку, я открыла глаза и, уставившись в стену, стала обдумывать очевидное — я беременна. У меня не было никаких сомнений, так как ощущения, которые я испытывала, казались точно такими же, как и в Лондоне. Странно, но Эмма догадалась раньше, чем я сама осознала правду.

Я понимала, что должна сказать Мэнсфилду. Но после истории с Мессенджер Боем и тем, как мой супруг отреагировал на известие о гибели Майи Карберри, я опасалась даже заикнуться. Узнав о моей беременности, он усилит свою заботу, конечно. Это даст ему повод если не связать меня по рукам и ногам полностью, то, по крайней мере, накинуть на меня узду. И что тогда? Однако, пока я мучилась сомнениями и тревогами, Мэнсфилд сам обо всем догадался.

— Ты счастлива, дорогая? — спросил он, взяв меня за руки и неотрывно глядя в глаза.

— Но мы сейчас только начинаем наше дело, — пыталась я объяснять ему. — Еще предстоит много сделать, чтобы обустроить ферму, подготовить лошадей должным образом.

— Но что страшного в том, если все это произойдет не сейчас, а немного позже? Лошади никуда не денутся. Ты вернешься к ним, когда будешь готова.

Мы лежали в темноте в нашей спальне. Белый воротник его пижамы расплывался у меня в глазах.

— Я не желаю прекращать свою работу, Мэнсфилд. Пожалуйста, не проси меня об этом.

— Но тебе необходимо прекратить поездки верхом… Во всяком случае, пока малыш не появится на свет. Ты должна бережно относиться к себе, должна о себе заботиться.

— Именно так я о себе и забочусь, ты не понимаешь? Даже если у нас и появится этот ребенок, мне все равно будет необходима моя работа. Я не знаю иного образа жизни.

— Если у нас появится этот ребенок? — Он отстранился и взглянул мне в лицо, взгляд его помрачнел. — Да не может быть и речи о другом!

Я почувствовала, что надо сбавить обороты.

— Меня волнует, как все изменится в нашей жизни.

— Ну конечно изменится. Мы же говорим о ребенке, Берил. Чудесный маленький мальчик или девочка, который станет для нас всем на свете, он будет самым важным в нашей жизни.

В его голосе звучала столь явная настойчивость, что это окончательно выбило меня из колеи. Он не хотел понимать, что сама мысль бросить дело, составляющее смысл моей жизни, меня ужасает. Конечно, есть женщины, которые безропотно и даже с радостью посвящают себя домашним обязанностям, заботам о муже и детях. Некоторые просто жаждут оказаться на этом месте, но только не я. Я с детства не была приучена к подобному существованию, у меня не было такой жизни. Откуда мне взять желание всем этим заниматься?

— Я уверен, ты научишься и станешь хорошей мамой, — произнес он, так и не дождавшись от меня ответа. — Всему можно научиться.

— Надеюсь, ты прав.

Я закрыла глаза и положила руку ему на грудь. Под скользкими пуговицами пижамы и прекрасно выделанным мягким верхом я почувствовала подкладку, настолько прочно и жестко вставленную, что пробиться через нее было невозможно. То же самое я подумала и о Мэнсфилде.

Глава 50

Вокруг только и было разговоров, что о королевском визите. Об этом трубили все газеты. Подробно описывалось, как станцию в Найроби разукрасили розами и приветственными плакатами. Множество флагов развевалось на ветру. Толпы подданных со всех уголков страны, разодетые в яркие платья и торжественные головные уборы, фески, токи и бархатные туфли, собрались приветствовать двух молодых принцев. Наш новый губернатор, сэр Эдвард Григ, прокричал в мегафон речь, а затем наследника и его брата повезли в правительственную резиденцию, расположенную на холме, чтобы дать первый из бесчисленных приемов и праздников, намеченных на эти дни.

В течение месяца каждая белая женщина по всей Кении только и занималась тем, что репетировала реверансы перед зеркалом и ломала голову над вечной проблемой — что надеть. Это была своего рода демонстрация титулов. Все, кто только мог, вспоминали свои звания и благородные корни — баронеты всех мастей, первый или третий граф чего угодно старались показаться в самом лучшем виде.

Я была на четвертом месяце беременности и слишком озабочена собственными проблемами, чтобы следить за событиями и поддаваться общей суете. Я вообще предпочла бы не делиться ни с кем своими новостями. К этому моменту мне уже приходилось носить свободные блузки и юбки — и это с моим-то вечным пристрастием к брюкам. Мне это казалось единственным решением, чтобы как можно дольше скрывать свое состояние. Однако Мэнсфилд настаивал, чтобы мы везде присутствовали.

— Пусть люди узнают. Все равно рано или поздно все станет известно, дорогая.

— Я понимаю. Но мне кажется, все это веши сугубо личные…

— Что? — Он нахмурился. — Это великолепные, счастливые новости, глупышка.

— А не можешь ли ты поехать на прием один? Я неважно себя чувствую.

— Даже и не думай отлынивать. Разве ты не понимаешь, это огромная честь, что нас пригласили, Берил?

— Ты сейчас говоришь, как Карен.

— Правда? — Он как-то странно посмотрел на меня. — Означает ли это, что ты согласна с Финч-Хаттоном?

— И что дальше? — Наши глаза встретились. — Что ты предлагаешь?

— Ничего, — произнес он холодно и пошагал прочь.

В конце концов, чтобы избежать ссоры, я согласилась сопровождать его. На первом же торжественном обеде я оказалась рядом с принцем Генри, герцогом Глостерским, — он сидел от меня слева. Чуть дальше, на конце стола, восседал его брат Эдуард Восьмой, Эдуард Альберт Кристиан Джордж Патрик Дэвид — очень живой, энергичный наследник британского престола, весьма авантюрного склада характера. В неофициальной обстановке оба брата предпочитали, чтобы их называли коротко Дэвид и Гарри, и оба больше всего желали весело провести время.

— Я видел вас в прошлом году в Лейсестершире, — сообщил мне принц Гарри, оторвавшись от тарелки охлажденного лимонного супа, — вы участвовали в охоте с собаками.

Он явно имел в виду один из эпизодов нашего пребывания в гостях у матушки Мэнсфилда в Свифтсдене. Хотя тогда мы не были официально представлены. Принц Гарри был выше ростом, чем его брат Дэвид, и волосы у него были темнее. Однако оба они были очень привлекательны.

— Вы великолепно смотрелись верхом на лошади, особенно в брюках, — продолжил он. — Я считаю, все женщины должны носить брюки.

— Коко Шанель упала бы в обморок, услышав, что вы это сказали, — пропела над ухом принца Гарри разодетая по всем правилам леди Григ, желая вступить в разговор. Но он ее проигнорировал.

— Вы тогда произвели фурор в Мелтоне, — добавил он. — Я был в восторге.

Я не могла сдержать улыбки.

— Да, как показалось, высшее общество Лейсестершира никогда не видело прежде женщины, которая сидит на лошади верхом, как мужчина, вместо того чтобы сидеть боком.

— Было очень увлекательно наблюдать, как затрепыхались все эти старомодные наседки. Для них это был просто шок. Однако они быстро замолчали, когда увидели, как вы легко берете препятствия. Прекрасная женщина, к тому же отлично держится в седле — это сильный аргумент.

Я рассмеялась и поблагодарила его. А леди Григ снова вытянула шею, точно журавль, желая узнать, о чем мы говорим. Она считала себя очень значимой особой в колонии, — еще бы, супруга губернатора, — и хранительницей нравов. Сейчас же она напрягалась изо всех сил, чтобы не пропустить ни одного слова из нашего разговора. Я полагаю, она была уверена, что принц Гарри флиртует со мной. Возможно, она и не ошибалась.

— Может быть, вы найдете возможность до начала сафари заехать к нам в Эльбургон и посмотреть наших лошадей, — предложила я. — У нас первоклассный набор породистых особей.

— Звучит заманчиво. — Его губы под аккуратно подстриженными коричневыми усиками растянулись в улыбке. Серые глаза смотрели прямо на меня.

— Если бы что-то зависело от меня, мы и вовсе не ездили бы ни на какую охоту, — произнес он. — Это Дэвид желает захватить трофей в виде льва. Я бы предпочел взобраться на самый высокий холм и смотреть, смотреть вокруг.

— Так и сделайте, — сказала я. — Кто посмеет остановить вас?

— Вы правда так считаете? Но я не тот, кто здесь заказывает музыку, я здесь приятное дополнение, исключительно ради показухи.

— Но вы же принц.

— Я младший в иерархии. — Он улыбнулся. — Для меня это хорошо, если честно. Бедный Дэвид, вот у кого на шее петля.

— Но если вас не так заботит охота, вы найдете подходящего спутника, который поможет вам уклониться.

— Я полагаю, Финч-Хаттон. Да. Он мне кажется отличным парнем.

— Для такого дела лучше и не сыщешь, — подтвердила я.

Я взглянула на дальний край стола — Денис сидел рядом с принцем Дэвидом. Оба — в окружении поклонниц. Карен отсутствовала. Как она и предполагала, ей не удалось получить приглашение. Можно было только представить, что ожидало Дениса, когда он вернется в Мбогани. Хотя кто знает, когда он туда вернется. Он был настолько занят приготовлениями к сафари, что за все предыдущие месяцы мне ни разу не удалось увидеться с ним, даже накоротке.

В некотором смысле мы оба с Денисом в тот момент находились в похожем подвешенном состоянии. Было совершенно ясно, что королевское сафари изменит его жизнь. Известность поглотит то свободное время и уединение, которыми он дорожил. Я знала, что лучшая часть его души вовсе не желает этого, даже боится — он бы хотел вести простую жизнь, следуя только собственным правилам. Так я представляла себе его состояние. Что касается меня, что через очень короткое время мой живот заметно округлится, груди распухнут и потяжелеют. Сначала изменится мое тело, а затем последует все остальное. Я все еще любила Мэнсфилда, но меня не покидало чувство, будто я села на поезд, который должен был доставить меня в одно место, а везет неизвестно куда в совершенно другом направлении. Вся эта ситуация повергала меня в отчаяние.

Вскоре послышались звуки скрипок — струнный квартет заиграл Шуберта.

— Скажите, вы танцуете, Гарри? — спросила я принца.

— Признаться, как увалень.

— Чудесно, — заметила я. — Оставьте мне один танец.

Неделю спустя, как я и предполагала, Дэвид и Гарри приехали к нам в Мелелу и устроили скачки на нашем тренировочном треке. Впрочем, соревнованиями в полном смысле слова назвать это было нельзя. Дэвид был коренастый и имел атлетическое телосложение, но наездник — не очень искусный. Он выбрал Кэмбриана, а Гарри сел на Клеменси. Почти пять фарлонгов дистанции братья прошли голова к голове, а вся свита поддерживала их. Кэмбриан был куда более опытным борцом. До этого дня он не проигрывал ни разу.

— С вашей стороны очень мило ни словом не обмолвиться о том, насколько ужасно я выглядел, — заметил Дэвид, когда мы возвращались в загон, и взглянул на меня. Глаза у него были голубые, полные невероятной притягательности. Пока мы шли вдоль забора, я заметила не одну прекрасную особу, застывшую в ожидании и готовую разбиться в лепешку за один только его знак внимания.

— Вы выглядели прекрасно. — Я рассмеялась. — Во всяком случае, что касается жеребца — точно.

— А это что за экземпляр? — спросил принц, когда мы приблизились к Мессенджер Бою. — Великолепное животное.

— У него была немного подмочена репутация, но сейчас он готовится начать все сначала. Хотите посмотреть, как он двигается?

— С удовольствием.

Я приказала одному из грумов подготовить для меня Мессенджер Боя. Я имела в виду не столько произвести неизгладимое впечатление на принца, сколько показать Мэнсфилду, что не собираюсь отказываться от работы — тем более что выпала возможность. Конечно, некое упрямство подстегивало меня, но я полагала, что легко смогу обрисовать Мэнсфилду, как принц Дэвид жарко настаивал на том, чтобы увидеть Мессенджер Боя во всей красе.

Впрочем, когда день подошел к концу и принцы со свитой убыли, Мэнсфилд сразу дал мне понять, что своим поведением я заставила его почувствовать себя несчастным.

— Ты все время намеренно пытаешься подвергнуть нашего ребенка риску, Берил, а заодно поставить меня в двусмысленное положение. Они оба известные ловеласы, и ни один не упустил случая пофлиртовать с тобой.

— Не говори глупости. Я всего лишь старалась быть дружелюбной, да и всем известно, что я замужем.

— Однако факт замужества как-то не очень удерживал тебя от приключений раньше, — заявил он, и я почувствовала, что меня как будто ударили.

— Если ты злишься из-за лошади, так и скажи, а не суй нос в мое прошлое.

— Ты помешана на том, чтобы ездить верхом, но ты даже не представляешь, какой повод для слухов ты по-даешь.

— Ты преувеличиваешь.

— Моя матушка читает колонку светских сплетен от корки до корки, Берил. Я умру на месте, если там появится хотя бы какой-то намек на скандал, связанный со мной, и ей это станет известно. Ты знаешь, как с ней трудно.

— Зачем расшаркиваться перед ней, лишь бы она была спокойна?

— А зачем намеренно подливать масла в огонь, подавая повод для слухов и домыслов?

Он сильно прикусил нижнюю губу — он делал так всегда, когда злился.

— Я думаю, нам следует вернуться в Англию и пожить там, пока малыш не родится, — сообщил он тут же. — Там будет куда спокойнее по многим причинам.

— Зачем же уезжать так далеко? — выпалила я, рассердившись. — Что я там буду делать?

— Заботиться о себе хотя бы. Быть моей женой.

— У тебя есть сомнения, что я люблю тебя? — уточнила я.

— Ты любишь… Как умеешь, конечно. Но временами мне кажется, ты все еще ждешь Финч-Хаттона.

— Дениса? А почему это ты сейчас об этом вспомнил?

— Не знаю. Мне все время кажется, что мы играем в какую-то игру, Берил. — Он пристально посмотрел на меня. — Разве нет?

— Ну конечно нет, — ответила я твердо.

Однако позднее, ворочаясь в постели и безуспешно пытаясь заснуть, я чувствовала угрызения совести. Я понимала, что виновата. Нет, я вовсе не старалась одурачить Мэнсфилда, забавляясь его чувствами. Но я на самом деле позволила себе флиртовать с принцами. В некотором смысле я не смогла сдержаться. Мне нравилось улыбаться Гарри и заставлять его улыбаться мне. Мне нравилось, что Дэвид следит за мной взглядом, куда бы я ни пошла. Бесспорно, в этом было что-то детское, какая-то пустота и несерьезность. В такие моменты я снова чувствовала себя свободной и привлекательной, способной что-то решать в жизни самостоятельно.

Я поражалась, как быстро мы с Мэнсфилдом пришли от полного взаимопонимания к противостоянию и отчуждению. Мы начали наш путь, рассчитывая стать партнерами и друзьями. Это было ужасно, но моя беременность сделала нас противниками. Я не имела ни малейшего желания ехать в Англию, чтобы утихомирить его, но что еще можно было сделать? Если мы сейчас расстанемся, я останусь одна с ребенком на руках. Скорее всего, я потеряю ферму, а этого я не могла себе представить. Хотела я того или нет, но я вынуждена была согласиться.

Глава 51

Сафари решили отложить, зато Карен устроила званый обед с участием королевских персон. Можно было не сомневаться, что организовать его ей помог Денис — в качестве примирительного шага. Она не имела возможности отправиться на прием в Дом правительства — по протоколу, — однако принцы могли сами приехать к ней. Она постаралась принять их достойно. Угощение состояло из множества бесподобно приготовленных блюд и фейерверка утонченных лакомств — я быстро сбилась со счета, сколько всего было. Ветчина в шампанском с ягодами клубники, которые выглядели на блюде как сверкающие рубиновые бусины. Спелые зерна граната, грибной пирог с трюфелями и сливками. Когда повар Карен Каманте внес десерт — толстую ромовую бабу великолепного коричневого цвета, — я подумала, он сейчас лопнет от гордости.

Внимательно наблюдая за Карен, я заметила, что, безусловно, она ощущала себя на высоте и переживала один из лучших моментов в жизни. Однако под толстым слоем пудры были заметны следы усталости, а в обведенных черным карандашом глазах проскальзывала грусть.

План охоты претерпел изменения — Бликс тоже должен был участвовать как помощник Дениса. Одну большую охоту разделили на несколько этапов, решив начать с похода в Уганду. А затем наметили несколько вылазок на озеро Танганьика.

Предполагалось, что Коки также примет участие в мероприятиях, как супруга Бликса и хозяйка сафари. В ее обязанности входило побеспокоиться о том, чтобы к концу дня была готова горячая вода для ванны, а доктор Терви «выписал по телеграфу рецепт» на достаточное количество джина. Карен отстранили от участия, и, как я скоро узнала, она очень злилась по этому поводу.

Кульминацией вечера стало исполнение кикуйской нгомы, — танца дракона. Это оказалось самое большое представление подобного рода, какое я только видела. Несколько тысяч танцоров собрали из всех окрестных племен. Общими усилиями они показали принцам действо, которое, без сомнения, они не забудут никогда в жизни. В центре разложили огромный костер — он вспыхнул до небес. Вокруг разложили еще несколько костров поменьше. Мерцая, они напоминали сверкающие спицы вокруг огромной втулки. Стук барабанов, то нарастал до драматического надрыва, то становился тише, в то время как танцоры и танцовщицы синхронно совершали установленные веками движения, настолько древние и многозначные, что их трудно объяснить словами.

Наблюдая за представлением, я все время вспоминала ритуальные нгомы, которые я видела в детстве. Мы с Киби тайком пробирались к месту представления и сидели до рассвета, глядя на танцующих, — ритмичные движения завораживали нас и в то же время будили в нас чувства, для которых мы в ту пору пока не знали названия. С тех пор прошло много времени — я здорово изменилась, с меня не раз живьем содрали кожу и натянули снова. Но все равно в этот миг я бы узнала Лаквет, появись она в бликах огня в этот момент. Вопрос лишь в том, узнала бы она меня.

На веранде Карен повесила два мерцающих сигнальных фонаря — такие используют моряки на кораблях. Когда-то она привезла их из Дании для Беркли, после его смерти они вернулись к ней. Пока шло танцевальное действо, Денис стоял под одним из них, наблюдая издалека — упершись одной ногой в стену и прислонившись плечом к голубоватому столбу колодца.

Мэнсфилд находился в общей группе. Они словно противостояли друг другу — два противоположных взгляда на жизнь, два совершенно непохожих мира. Я невольно поймала себя на мысли, что, сложись судьба по-иному, Денис мог бы стать моим супругом, и ребенок, которого я носила под сердцем, мог быть его ребенком. Случись так, я бы совсем по-другому относилась и к своему состоянию. Я бы ощущала счастливое волнение, предвкушая появление малыша, а не ожидала бы будущее в тоске и тревоге. Однако все безвозвратно ушло, все умерло. И даже если в глубине души во мне еще жило нестерпимое желание любви, жажда оторвать Дениса от Карен, неутолимая тяга к нему — какое все это имело значение? Ничего этого уже не могло случиться. Оторвав взгляд от обоих мужчин, я снова взглянула на костер. Языки пламени вздымались высоко, отбрасывая золотые, розовые, голубоватые блики. Яркие искры вспыхивали и дождем осыпались на траву — точно пепел потухших звезд, подумала я.

Спустя несколько дней, закончив работу, я постучала в дверь хижины, где жили Рута и Кимару. На кухне у них пахло специями и тушеным мясом. Азизу исполнилось четыре года. Он был похож на отца — тот же широкий лоб и та же уверенность в себе. Он любил встать рядом со столом и подпрыгивать на земляном полу так высоко, как только мог, — точно Киби в нашем детстве. Когда я смотрела на это, у меня замирало сердце.

— Он станет отличным мораном, как ты думаешь? — спросила Кимару.

— Да, замечательным, — согласилась я. А затем я наконец-то сообщила Руте, что скоро и у меня появится ребенок.

— Да, Беру, — ответил он радостно. Конечно, он давно понял. Просто смешно было полагать, что он не догадывается. — Наши сыновья будут играть вместе, как мы когда-то, правда?

— Конечно, — согласилась я. — Возможно, они вместе будут ходить на охоту. Мы оба помним, как… Я помню.

— Моран никогда не забывает, — ответил Рута.

— Вы — моя семья, Рута. Ты, Азиз и Кимару, конечно. Надеюсь, вы это знаете.

Глядя на меня глубокими черными глазами, он кивнул. Мне показалось, что если неотрывно смотреть в его глаза, то можно увидеть все наши счастливые детские годы, пронесшиеся как один прекрасный миг. В этот момент у меня вдруг появилась слабая надежда насчет будущего моего ребенка. Конечно, все будет трудно, но если Рута будет рядом, если он все время будет напоминать мне о том, кто я есть на самом деле, возможно, все сложится благополучно. Да, мне придется вытерпеть и Англию, и общество матушки Мэнсфилда без него. Но придет лето, и мы привезем ребенка в Кению. Мелела станет для моего сына таким же раем, как для меня Грин Хиллс. Если думать так, то все образуется.

— А что говорит твой отец? — спросил Рута.

— Он пока не знает.

— А, — протянул Рута, а затем повторил мне на суахили фразу, которой частенько дразнил прежде: «Все новое хорошо, даже если поначалу больно».

— Я знаю, — ответила я и ушла, оставив их спокойно обедать.

Глава 52

Разрешение от бремени — это старомодное выражение, одно из тех смешных слов, которые звучат значительнее, чем обыкновенные слова. Со мной это произошло в Свифтсдене в присутствии матушки Мэнсфилда, которая, с одной стороны, делала все, чтобы облегчить мою участь, а с другой — все превращала в ад. Да, я спала в великолепно убранной комнате. У меня была персональная горничная. Мне не надо было даже шевелить пальцем, чтобы налить чай, к примеру. Было совершенно очевидно — она готова окружить младенца всеми благами, которые, как она считала, пристойны для одного из Маркхэмов. Я же к Маркхэмам никакого отношения не имела, и она ясно дала мне это понять, не произнося ни слова.

Я поручила отцу и Руте заботиться о лошадях и покинула Кению одна, сев на пароход в Момбасе. Мэнсфилд присоединился ко мне в январе и уже не уезжал до рождения ребенка, состоявшегося 25 февраля 1929 года. День выдался настолько холодный, что трубы в родильном доме на Итон-сквер потрескивали и, казалось, вот-вот разорвутся. Окна покрыл иней, словно заслонив весь остальной мир и не оставляя мне ничего иного, как сосредоточиться на мутных липких выделениях, которые выходили из меня, когда я тужилась. Мне давали веселящий газ для стимуляции и какие-то успокоительные. От того и другого меня трясло, и мне казалось, что меня просто разорвет на части. Удушающие схватки наваливались на меня с периодичностью, которую я не могла контролировать. Колени тряслись, руки дрожали и непроизвольно сжимали влажные простыни. Спустя час мучений с последним, болезненным нажимом Джервис наконец-то вывалился из моего тела. Мне очень хотелось взглянуть на него, но удалось различить только сморщенное личико и узкую грудку, покрытую кровью, а затем врачи унесли его от меня. От обилия лекарств, влитых в меня, у меня кружилась голова. Меня шатало. Я не имела представления, что произошло, медсестры заставляли меня лежать спокойно.

Никто не считал нужным что-нибудь сказать мне — почему ребенка унесли, был ли он жив вообще. Я пыталась вырваться от удерживающих меня нянек и даже ударила одну, после чего меня заставили выпить успокоительное. Когда я пришла в себя, в палате я увидела Мэнсфилда. Он выглядел бледным и измученным. С ребенком не все в порядке, начал он осторожно объяснять мне. Он очень маленький, это опасно, кроме того, у него отсутствуют органы, которые должны быть, — не сформировались прямая кишка и задний проход.

— Что-что? — Я чувствовала тяжесть в голове и с трудом понимала, что он говорил. — Как это?

Врачи говорят, такое случается. — Он резко прикусил нижнюю губу, я заметила, как появился бледно-голубой синяк. — А что, если это из-за того, что ты ездила верхом, Берил?

— Такое может быть? Ты так думаешь?

— Мама уверена, что это могло только навредить.

— О… — Мой уставший мозг с трудом осознавал его речь. — А что-то можно сделать?

— Только хирургическим способом. Если бы он был достаточно сильным, можно было бы провести операцию. Но он очень маленький, у него нет никаких сил. У него затруднено дыхание. Врачи говорят, надо готовиться к худшему.

Маркхэм ушел. Я натянула на себя все простыни и одеяла, какие лежали на постели, но не могла согреться — меня бил озноб. Наш сын может умереть. Сама эта мысль потрясла меня, я растерялась и чувствовала себя беспомощной.

В дни моего детства, когда я называла себя Лаквет, мне пришлось присутствовать прирождении неполноценного младенца в деревне, где жил Киби. Вместо одной из ног у него был маленький обрубок, кожа была розовая и воспаленная, покрытая язвочками. Никто не скрывал эту трагедию от меня и Киби. Выживет ребенок или нет — все во власти богов, так считали в деревне Киби. В ту ночь мать выставила его в корзине за дверь хижины и легла спать, как и все остальные члены племени. Она не откликалась на его крики. Смысл состоял в том, что если его не растопчут быки, ребенок будет жить. Но в ту ночь в деревню пожаловал хищник — леопард или гиена — и схватил малыша. Это тоже расценили как волю богов, конечно.

Переживет ли Джервис операцию? Переживет ли он вообще первую ночь в жизни? Захочет ли какой-то неведомый бог наказать меня, забрав его, или все, что происходит с нами на земле, случается просто по слепому стечению обстоятельств, без всякого плана или причины? Я никогда не была религиозной и не знала ни одной молитвы. Я не знала, как противостоять злодейке-судьбе. Так что все, что мне оставалось, — это шептать себе под старую африканскую песню, собрав все мужество, которое еще осталось, и лелеять жалкую надежду. «Кали кома симба сиси… аскари йоти ни удари». «Разъяренные, как львы, все воины полны отваги».

Глава 53

К всеобщему удивлению, Джервис пережил первые самые опасные дни после рождения. Врачи пристроили что-то вроде мешка к его животику и кормили его через нос, используя тоненькие трубочки. Он набрал унцию веса, но затем потерял две. Его поразила желтуха, и они положили его под яркие лампы. Нас почти не допускали к нему, чтобы избежать опасности заражения. Так что я видела сына только два раза, пока выздоравливала, и оба раза, взглянув на него, чувствовала боль в сердце. Он был такой беззащитный и уязвимый — точно птичка с подстреленным крылом.

За день до операции Мэнсфилд пришел ко мне в палату — он выглядел бледным и подавленным.

— Я знаю, рано еще говорить об этом, но если все пройдет хорошо, я хочу, чтобы Джервис поехал долечиваться в Свифтсден. Мама обеспечит ему весь необходимый уход.

— Конечно. Если врачи позволят.

Что касается меня, я ненавидела Свифтсден, но в первую очередь надо было думать о Джервисе.

— А что ты будешь делать? — неожиданно спросил он. — Когда выпишешься из госпиталя.

— А что ты имеешь в виду? Я буду там, где Джервис, это очевидно.

— Я полагаю, ты бы хотела отправиться домой.

— Ну, когда-нибудь, да. Когда мы сможем поехать все вместе. А о чем это ты, Мэнсфилд?

Он повернулся, отошел к окну. Некоторое время молча расхаживал перед ним, меряя шагами темный дощатый пол. Погода по-прежнему стояла ужасная, стекла все так же были подернуты болотного цвета льдом, и пробивавшийся свет придавал липу Мэнсфилда сероватый могильный оттенок. Теперь, после приезда в Англию, я словно взглянула на него другими глазами. Не то чтобы он стал как-то более блеклым и трусливым — это тоже, конечно. Но мне показалось, он вдруг провалился назад в детство, снова превратившись в немощного подростка, который большую часть времени проводил в постели и учил наизусть названия цветов на латыни.

— Я не уверен, что вернусь в Кению, — произнес он. — Становится все более ясно, насколько мы… насколько мы разные. Это была большая глупость с моей стороны…

— Глупость жениться на мне? Почему ты говоришь об этом сейчас? Мы вместе построили нашу жизнь. Ты хочешь все это разрушить? Все бросить?

— Мне нужен был новый шанс в жизни, и я получил его. Но сейчас я думаю, я всего лишь играл роль. Или… ты играла роль.

Комната пошатнулась у меня перед глазами.

— Я не понимаю. Наша ферма — это вся моя жизнь. Теперь у нас есть Джервис. Он связывает нас обоих.

— Я знаю это, — сказал он устало. Потом он пошел поговорить с врачами. Но все, что мы сказали друг другу, и все, что не сказали, так и повисло в комнате, точно холодный, ядовитый туман.

Признаться, я не понимала, в чем дело. Да, конечно, мы с Мэнсфилдом порой резко не сходились во мнениях и про нас не скажешь, что мы были идеальной парой. Но мы стремились к одним и тем же целям, мы были друзьями, соратниками. Однако очевидно, что вся любовь растаяла так же быстро, как снег под весенним солнцем. Здесь, в Англии, стояла совсем другая погода — в широком смысле слова.

Пока я переживала разговор с Мэнсфилдом, в коридоре послышались шаги. Я подумала, что это Мэнсфилд вернулся, чтобы сообщить мне новости, которые узнал у врача. Но это был не он. В палату вошел принц Гарри.

— Вы же должны быть сейчас на сафари, — спросила я удивленно. Он выглядел отлично. Прекрасный серый костюм сидел на нем как влитой. В госпитале на Джеральд-роуд он выглядел точно инопланетянин.

— Всю программу пришлось свернуть. Я полагаю, вы были слишком заняты в эти месяцы, так что не знаете, что мой отец серьезно заболел — воспаление легких. Речь шла о жизни и смерти. Но он поправился. Я даже не знал, что вы ожидаете ребенка, а потом прочел о вас в «Таймс». У некой Берил Маркхэм на Джеральд-роуд родился сын. Вы скрытная, однако.

— Мне не хотелось, чтобы все знали. А теперь вот ребенок… нуждается в операции.

Мои губы задрожали, скулы на лице напряглись… Не хватало только еще разрыдаться перед высочайшей особой. Интересно, об этом тоже напишут в «Таймс»?

— Простите. Я слышал. Могу ли я чем-то помочь?

— Если вы искренне хотите помочь, пожалуйста, сделайте так, чтобы его оперировал самый лучший хирург. Вы должны знать, кто здесь знает свое дело лучше прочих, кому можно доверять. Он все еще очень маленький. Вы его видели?

Гарри отрицательно качнул головой. В этот момент вошли две медсестры и встали в стороне, делая вид, что разбирают белье. Наверняка они услышали, что приехал принц, и прибежали, чтобы посмотреть поближе.

— Я сочту за счастье найти хорошего врача, — ответил он, не обращая на них никакого внимания. — И, пожалуйста, без всяких сомнений звоните мне, если потребуется какая-либо помощь.

— Благодарю вас. Я так волнуюсь.

— Конечно. Я понимаю вас.

Он взял мою руку и слегка сжал ее. Затем наклонился и прикоснулся губами к запястью. Это был совершенно безобидный жест, выражавший участие и сочувствие, но обе медсестры обернулись и раскрыли рты. Их квадратные шапочки наклонились вперед, напоминая распустившиеся бутоны цветов или трубу громкоговорителя.

Глава 54

Несмотря на физическую слабость. Джервис явно обладал сердцем юного морана. В середине марта он пережил первую операцию, которая в некоторой степени исправила его недостатки. Врачи сделали отверстие в задней части тела, где была сплошная кожа. В следующем месяце, взяв материал из его толстой кишки, ему сотворили прямую кишку, а затем с третьего захода соединили все воедино — точно точки в детской головоломке. Всякий раз мы не знали наверняка, перенесет ли он наркоз. Кроме того, все время сохранялся риск получить заражение крови, кровоизлияние или болевой шок. После всех процедур врачи не разрешили сразу забрать Джервиса в Свифтсден. Он оставался в госпитале, а мы с Мэнсфилдом жили в отеле «Гросвенор», хотя и в разных номерах. Мы больше не обсуждали дальнейшую судьбу нашего брака. Мы вообще почти не разговаривали друг с другом.

Однажды в отель навестить меня приехала Джинджер Беркбирк. Они с Беном приехали в Лондон, так как ей необходимо было вырезать доброкачественную опухоль в некой интимной части тела, которую она считала неделикатным называть вслух.

— Весь город только и говорит о вас двоих, — сообщила она мне. — Из уст в уста передают, что ты поселилась в отеле «Гросвенор», так как он находится через дорогу от Букингемского дворца, и принц приходит к тебе в номер по подземному ходу.

— Но это же абсурд. Мы всего лишь хорошие друзья. Он был очень добр ко мне.

— Даже если и так, подумай над этим. Это все очень серьезно. Прости, что я упоминаю об этом, но твоя репутация и без того не безупречна. Колонки светских сплетен во всем видят только самые простые решения.

— Ну и пусть. Меня все это ни капли не волнует.

— Но у тебя что-то есть с Гарри?

— Да кому какое дело, есть у меня с ним что-то или нет?! — Я нервно заходила по мягкому ковру — зеленые и красные узоры мелькали перед глазами, напоминая о рождественской елке и об аукционном доме Сотбис, вместе взятых. О боже, как же я устала! Глаза Джинджер расширились. Наклонившись с дивана, где сидела, она спросила меня:

— И ты не собираешься дать опровержение?

— Нет, ты меня не понимаешь и не слышишь! Я пытаюсь объяснить тебе, что это не имеет значения. Даже если я стану отрицать, никто мне не поверит.

— Да тебя просто сметут, Берил! — воскликнула она. — Все рухнет. Ты об этом подумала?

Я закрыла глаза, потом снова открыла и взглянула на нее.

— Если честно, я даже не знаю, буду ли я жалеть, если моя жизнь снова вернется в исходную точку и я останусь одна.

— Но я пытаюсь помочь тебе, ты же знаешь. Я желаю тебе добра.

— Поверишь или нет, но и я желаю того же.

В этот момент в дверь постучали, и через мгновение на пороге появился принц Гарри. Как обычно безупречно причесанный, благоухающий дорогим одеколоном, отдающим сосновым ароматом, в идеально отглаженном костюме.

— Здравствуйте, — произнес он. — А что здесь происходит? Как сегодня чувствует себя Джервис?

— Судя по отчету, ему лучше.

— Это отличная новость. Правда, отличная.

Он быстро прошел по комнате, пожал мне руку и, наклонившись, поцеловал в лоб. Джинджер смотрела на нас во все глаза, а щеки у нее стали ярко-малиновые.

В конце концов в начале мая врачи разрешили перевезти Джервиса в Свифтден. Прекрасно понимая, что мне предстоит выдержать нешуточную схватку, я полагала, что надо вернуться в Кению и воспитывать его там.

— Он не выдержит такое путешествие, — просто объяснил мне Мэнфилд, сидя в огромной и очень холодной библиотеке его брата Чарльза на Коннот-сквер.

— Сейчас — да. Но в следующем году, например?

— Я не поеду назад. При нынешнем положении дел. И Джервису здесь будет намного лучше.

— Как ты можешь с корнем вырвать все, что связывало нас, даже не попытавшись что-то изменить?

— Ты можешь делать все, что тебе захочется, — ответил он холодно. — Я сейчас занят только Джервисом. У него будут заботливые няни, кормилицы, лучшие хирурги, если потребуется. Он никогда не станет здоровым полноценным ребенком, ты же слышала, что сказал доктор.

— Вот именно, я слышала. Я очень внимательно слушала все, что говорили врачи. — Я посмотрела ему прямо в глаза. — А они говорили, что недуг, поразивший Джервиса, может случиться с каждым. И мои поездки верхом здесь вовсе ни при чем.

Я видела, как его нижняя челюсть задрожала, он отвел взгляд.

— Но сейчас это уже не имеет никакого значения, верно?

— Нет. Я думаю, не имеет.

Не одну неделю я промучилась, упрекая себя, что своими действиями причинила Джервису вред. Однако пришла к выводу, что бессмысленно рвать волосы и винить себя. Его будущее могут обеспечить только деньги и солидное положение семьи. Мать Мэнсфилда никогда не была в восторге от меня. Она, конечно, постарается отстранить меня от воспитания сына. Мэнсфилд же ожесточился и отдалился от меня. Он возвел стену между нами, и Джервис оказался по другую сторону.

— Но он же и мой сын тоже, — настаивала я. — Как это может быть, что я не имею никаких прав, не имею права голоса?

Он только пожал плечами, поджав губы.

— Ты сама все это устроила. Теперь на всех углах только и говорят, что это ребенок герцога.

— Но это же нелепость. Я забеременела в июне. Гарри же приехал в Кению только в октябре, когда уже прошло несколько месяцев.

— Гарри? Дэвид? Какая разница? В сплетнях фигурируют оба брата. Правда, Берил, неужели тебе не достаточно одного принца? Тебе обязательно надо окрутить обоих?

Я готова была ударить его по лицу, но меня охватили такие ярость и возмущение, что даже не было сил пошевелиться.

— Это отвратительные слухи.

— Тогда попробуй опровергни их.

— Я не буду этого делать. Особенно ради тебя! Да и какая разница, что думают вокруг? К черту их всех.

Мы продолжали препираться в том же духе, тогда как слуги, без сомнения, подслушивали под дверью, готовые довести содержание наших споров до сведения «Татлер». Мэнсфилд пытался чуть не силой заставить меня сделать заявление для «Таймс», разъяснив ситуацию. Его матушка настаивала на этом, опасаясь скандала.

— Подумай хотя бы о ее репутации, — наседал Мэнсфилд. — Добропорядочное имя здесь значит все.

— Меня тошнит от этой добропорядочности, — резко ответила я. — Я хочу вернуться домой.

— Не вынуждай меня на крайние меры, Берил, — предупредил он. — Я могу очистить свое имя, подав на развод с тобой, и сделать герцога одним из фигурантов процесса. Ты потеряешь всяческую финансовую помощь с моей стороны. Ты окончательно потеряешь Джервиса.

— Скажи-ка честно, ты заранее решил, что отберешь у меня сына, вне зависимости от того, как будут обстоять дела?

Он как-то невыразительно посмотрел на меня. Чайные принадлежности позвякивали на подносе за дверью слуги наслаждались моментом. Я уже почти готова была разрыдаться. Я чувствовала звенящую пустоту внутри — мне казалось, я все это уже переживала раньше, не один раз, только облекалось оно в иные слова. Но меня обвиняли все в тех же ужасных преступлениях — в том, что я родилась женщиной и позволила себе думать, будто я могу быть свободной. Но сейчас на кону стояла не только моя собственная судьба.

— Подавай в суд, преследуй меня, если считаешь нужным, — ответила я наконец. — Делай что хочешь. Мне все равно.

О том, что произошло дальше, еще будут шептаться не один десяток лет, передавая из уст в уста повествования, приукрашенные подробностями, словно в детской игре в телефониста, когда самое банальное сообщение вдруг изменяется до неузнаваемости, обрастая несуразными деталями. Некоторые рассказывали, будто Маркхэм в ярости ворвался во дворец, держа в руках кипу любовных писем герцога. Другие настаивали, что это был не Мэнсфилд, а его матушка. Она выклянчила аудиенцию на королевской трибуне во время скачек на ипподроме Аскот. Адвокаты королевы Мэри были разбужены рано утром. Не исключено, что в деле принимал участие даже сам сэр Улик Александр, казначей и финансовый секретарь его величества. Пожилая леди была в ярости, она просто вышла из себя и позволила себе угрожать. Никто не посмел бы, конечно, упомянуть принца крови в прошении, о разводе. Поэтому она была готова заплатить, лишь бы быть уверенной, что ничего подобного больше не повторится. Десять тысяч фунтов, тридцать тысяч, пятьдесят в качестве вложения на мой счет, чтобы я могла существовать на проценты с капитала всю оставшуюся жизнь. Только бы я убралась ко всем чертям подальше.

Слухи, пересуды множатся сами по себе, их не надо даже подстегивать. Меня уже не удивляло, как быстро они распространились. Но что бы ни говорили, на меня это не производило никакого впечатления. Я была вымотана до предела. Джервис уехал в Свифтсден. Впрочем, я даже не сомневалась, что именно туда он и отправится. Он поправлялся и нежно лепетал в очаровательной колыбельке, наслаждаясь звуком собственного голоса. Возможно, он когда-нибудь вспомнит, как я стояла, наклонившись к нему, и гладила мягкие складки кожи на шейке под подбородком. Я очень надеялась, что так и будет. У него были глаза Мэнсфилда, и пока я не замечала в нем ничего, что напоминало бы обо мне. Ничего, кроме того, как он отчаянно боролся, чтобы остаться на этой земле.

Пройдут годы, и я не один раз еще приеду в Свифтсден, чтобы навестить его. Матушка Мэнсфилда и бесчисленные няньки будут неусыпно следить за мной, не на мгновение не оставляя наедине с сыном, словно напуганные тем, что я могу украсть его и увезти в Африку. Да, конечно, я не раз думала о том, как это сделать. Мне очень хотелось, чтобы Джервис увидел все, что видела я, — высокую траву в саванне, переливающуюся золотистыми бликами, точно львиная шкура. Сверкающие на солнце снежные вершины Килиманджаро. И лучше бы узнал меня, конечно. Но вместо этого я неустанно рассказывала ему истории о Нджоро — о Киби и Буллере, о Ви Мак-Грегоре. О ночной охоте на леопарда и на слона. О бескрайнем безоблачном небе. Уезжая, я всегда говорила одно и то же: «Когда-нибудь мы туда поедем. Я обязательно все покажу тебе».

Глава 55

Я оставалась в Англии до конца 1929 года. В это время я частенько наведывалась в аэроклуб, располагавшийся на Пикадилли. Задрав голову, я подолгу наблюдала, как самолеты выписывают узоры в небе над Шелбич — точно ткут серебряной нитью по ясному голубому полю. Там в один из погожих октябрьских дней я неожиданно встретила Дениса. Он вышел из ангара и шел по террасе, где располагалось кафе, — прямо на меня. В кожаной летной куртке, облегающей тело. На шее — белый шерстяной шарф, какие носили авиаторы. В какой-то момент я не поверила собственным глазам — словно я видела его во сне. Мгновение мы смотрели друг на друга, а затем бросились навстречу, не чувствуя никакого смущения или неудобства, — словно два человека, которые встретились после долгой томительной разлуки.

— О боже, как это здорово — встретить тебя!

Я схватила его руку и не отпускала.

— Как ты поживаешь? Чем занимаешься?

— Набираю летные часы. Благодаря сафари я наконец-то освободился от долгов и купил самолет, о котором мечтал. Это новый переоснащенный «Джипси мос». Я обязательно привезу ее в Момбасу, если мы продержимся хотя бы полгода. — Он явно имел в виду себя и машину. Я была удивлена, что после истории с Майей он так смело рассуждает, но что скажешь — это Денис!

— Да, это очень красивые аппараты.

Я подняла голову вверх — элегантный «де хэвилэнд» словно выписывал па над нами.

— Они напоминают мне грациозных танцовщиц, — призналась я.

— Я слышал, тебе пришлось нелегко, тебя едва не растерзали.

— Тебе никогда не нравился Мэнсфилд, верно? — решилась спросить я. — Ты всегда вел себя как-то отстраненно, когда мы встречались.

— Я хотел, чтобы ты была счастлива. Я всегда желал этого. Но я удивился, что ты вышла за него замуж. Если честно, я всегда считал, что в тебе слишком силен дух свободы, чтобы связывать себя какими бы то ни было узами. В этом мы похожи.

— Да, возможно, поэтому все пошло не так с самого начала. Кто знает? Но сейчас моя жизнь и вовсе — вверх дном. Я не знаю, что будет с моей фермой и лошадьми, и вообще за что хвататься…

— Тебе надо научиться летать.

— Мне? — переспросила я. — А там, наверху — там чувствуешь себя так же свободно, как это кажется снизу?

— Даже больше.

— Звучит заманчиво, — призналась я. — Во всяком случае, для меня.

В течение последующих недель до самого моего отъезда домой мы каждый день встречались с Денисом на аэродроме — в любую погоду. Дождь ли, солнце — все равно. Меня тянуло к нему, как и прежде, я испытывала жгучее желание обнять его, поцеловать, прижаться к его груди. Но мне казалось неправильным потворствовать своей прихоти, когда мой сын отчаянно боролся за жизнь, а обломки брака еще дымились после крушения. Однако Денис был моим другом, и я нуждалась в его участии. Мы обедали, и он рассказывал мне все, что знал о самолетах, об авиации. Я старалась вникнуть в каждую деталь, радуясь, что мне есть на что отвлечься, о чем подумать, кроме моих горестей.

— Да, это похоже на абсолютное освобождение, — согласилась я с ним. — Если, конечно, не думать о риске.

— Страх невозможно изжить полностью, это верно. Но он только добавляет притягательности.

Я кивнула головой, прекрасно понимая, что он имеет в виду. Еще будучи ребенком, я частенько испытывала себя, ставя перед собой неразрешимые задачи. И хотя мне казалось, что та босоногая, озорная девчонка давно забыта, осталась где-то далеко, на туманных берегах детства, она… вдруг вернулась вмиг, стоило мне только поднять голову и взглянуть в пронзительно-голубое небо, похожее на окно в иной, незнакомый мне мир. Может быть, я когда-нибудь тоже смогу летать? Может быть, именно для этого мы и столкнулись с Денисом и проводим столько времени на аэродроме, и я ясно чувствую, что костлявые пальцы отчаяния, сжимавшие мое горло, слабеют и исчезают. Сама мысль о подобном будущем — будущем в полете — вдруг придала смысл моему существованию, я вдруг ощутила, что возвращаюсь к жизни. И конечно, огромную роль сыграло то, что Денис оказался рядом. Само его присутствие помогло мне вспомнить, какой я была в лучшие дни жизни, обрести уверенность в себе, способность смотреть в будущее без страха.

— А ты когда-нибудь представлял, как бы мы жили вместе? — спросила я его однажды. — Может быть какое-то время, или место, или какой-то особый мир, где бы мы могли соединиться и жить? Просто жить. Я имею в виду, не стараясь изменить друг друга, не требуя большего?

На его губах появилась улыбка. Он смотрел на меня неотрывно, и его светло-карие глаза казались бездонными.

— А как насчет этого места? Прямо сейчас? — спросил негромко и взял меня за руку. Мы сидели молча, рядом. Несколько безмолвных и драгоценных, как алмазы, мгновений душевного единения. А над нами серебристый «Мос» скользил в небесах, мерцая, точно звезда. Затем, покачав крыльями, он исчез за облаками.

Глава 56

В конце марта 1930 года я отправилась домой. Я заехала в Мелелу, чтобы повидаться с отцом и Рутой, а также навестить лошадей. Объяснить, почему я вернулась одна, без Джервиса, оказалось сложнее, чем я себе представляла. Еще труднее было признаться, что, возможно, Джервис остался в Англии навсегда и мои близкие никогда его не увидят. Отец возмущался и хотел немедленно ехать к Мэнсфилду. Но на успех этого предприятия надежды было мало, все равно что разговаривать со стеной. Его поездка ничего бы не изменила. Рута вел себя спокойнее, но я видела, он очень переживает за меня и сочувствует мне всем сердцем. К тому же он сразу догадался, что ферму ждут тяжелые времена.

— Я сейчас не смогу заниматься скачками, — сказала я ему откровенно. — Я вообще не могу даже думать ни о чем, что было со мной в прошлом. Я не хочу садиться на лошадь, не хочу даже чувствовать запаха конюшни. Я собираюсь научиться управлять самолетом. Хочу научиться летать.

— Я понимаю, — сказал он и, помолчав, спросил: — А где мы будем учиться летать?

Это словечко «мы» все перевернуло внутри меня, наполнило мое сердце нежностью и признательностью.

— А как насчет Найроби? — поинтересовалась я негромко.

Мы переехали в Матайга, где я арендовала коттедж, который раньше снимал Денис. Рута с семьей поселились в квартале, где жили местные, поблизости от меня. С грустью я смотрела на маленького Азиза, как он бегает за мамой, забирается на колени к Руте. Я и так скучала о Джервисе, но эти сценки усиливали мою тоску. Мэнсфилд писал мне, что Джервис все еще очень слаб, но с каждым днем ему становится лучше, он идет на поправку. Помимо новостей, Мэнсфилд стал присылать мне небольшие денежные суммы. Пока я была в Лондоне, он угрожал мне разводом, но сейчас явно решил не ускорять процесс. Однако это мало что меняло. Я не сомневалась, что он доведет дело до конца, когда будет готов к этому. Со своей стороны, я тоже не стремилась освободиться от него как можно скорее, как в истории с Джоком. Я была матерью, но не имела возможности даже прикоснуться к своему сыну. Теперь свобода означала для меня совсем не то, что раньше. Ничто не было, как прежде. Все изменилось.

Как-то днем ко мне заглянула Карен. Мы сели выпить коктейль. Я с удивлением узнала, что, оказывается, она тоже была в Лондоне как раз тогда, когда разгорелся скандал вокруг моей якобы любовной связи с принцем Гарри.

— Мне трудно представить, насколько тяжело было все это пережить, — призналась она. Я рассказала ей кое-что о Мэнсфилде и Джервисе, но самые важные детали скрыла.

— Не думаю, что я единственная кокетка для писак с Флит-стрит. Наверняка им уже подвернулась другая девица, и они благополучно обо мне забыли.

— Если бы это было пари, я бы сделала ставку.

Она вздохнула и отпила напиток. Мгновение пристально смотрела на меня, точно желая прочесть, что я от нее скрыла.

— Пока вы отсутствовали, на меня навалились напасти. Сначала на ферму напала саранча, затем случились заморозки. Практически все посадки уничтожены. Собственно, поэтому я и отправилась туда, чтобы узнать, не сможет ли Денис помочь мне выбраться из долгов.

— И удачно? — осведомилась я.

— Нет, — ответила она негромко. — Он обещал прокатить меня на самолете, когда вернется. Принцы снова собираются на сафари, хотя вам-то уж это точно известно, конечно.

— Дэвид все-таки хочет заполучить своего льва.

— Естественно, — ответила она с горечью.

— От этого есть и польза. Вы же знаете, как давно Денис мечтал иметь собственный самолет.

— Это верно. А теперь набежала куча клиентов, которые готовы пресмыкаться перед ним, чтобы он включил их в список участников. Их намного больше, чем он может разместить. Мне бы, конечно, стоило за него порадоваться. Но я боюсь, все это разрушит наши отношения.

Я взглянула на нее — обведенные черным глаза Карен были абсолютно непроницаемы. Я терялась в догадках, говорит ли она правду, что их отношения с Денисом подходят к концу, или просто решила добавить драматизма к истории с сафари. Я не знала точно, как все эти обстоятельства повлияют на меня. Но, как оказалось, я не осталась в стороне.

Денис вернулся через несколько месяцев и сразу начал готовиться к визиту принцев. Мне не удалось встретиться с ним сразу, однако известие о нем до меня донесла Коки. Она сообщила, что он собирается переехать из Нгонга в город.

— Тана вернула ему кольцо. — сказала она, когда мы встретились за обедом. — Безусловно, решение обоюдное. Но я не уверена, что она переживет этот разрыв.

— Как ты считаешь, что послужило последней каплей?

— Она требовала от него больше, чем он мог ей дать.

— Но его нельзя винить в этом. Они оба старались изо всех сил, не правда ли? — Я сделала паузу, стараясь найти слова, чтобы выразить сложные чувства, которые испытывала в этот момент. — Мы не можем дать больше, чем мы способны. Уж кто-кто, а я хорошо это знаю. Только преступи черту — и теряешь слишком много. Теряешь самого себя. И тогда ты уже никому не интересен. В первую очередь самому себе.

— Вероятно, ей придется продать ферму, — продолжила Коки. — И это после того, как она вложила в нее столько сил, после стольких лет борьбы. Нельзя отрицать, что она отважная.

— Да, она вела себя как настоящий боец, — согласилась я. Впрочем, вряд ли можно было выразиться иначе. Почти двадцать лет жизни Карен посвятила тому, что боролась с напастями и долгами. Она очень любила свою землю и не могла позволить, чтобы она пришла в упадок. И все-таки она проиграла. Я с трудом могла представить себе Нгонг, да и вообще Кению без нее.

— Единственная приятная вещь, о которой сейчас можно думать, это что ты наконец соединилась с Бликсом. Как ты сейчас думаешь, он стоил всей этой борьбы?

— Не знаю. — Коки покрутила кольцо на пальце — квадратный желтый бриллиант сверкнул на солнце. — Я не уверена, что для меня все это имело столь уж большое значение. Я имею в виду саму борьбу. Я бы все равно не посмотрела ни на кого другого. Бликс… Он — в моем сердце. Ты понимаешь, что это значит?

— Да, — ответила я негромко. — Думаю, что знаю.

Через некоторое время после нашего разговора с Коки, как-то вечером, когда я читала, лежа в постели, в дверь коттеджа постучали. Стук был негромкий. Я сразу догадалась, что это — Денис. Сердце мое замерло. Подспудно я всегда ждала его. Ждала, что он придет. Ждала неделю, две, месяцы. Что там месяцы — ждала годами! И вот сейчас он пришел. Я знала точно.

Набросив пеньюар, я включила свет. Достав бокалы, налила нам обоим по солидной порции виски. Усталый, небритый, с оцарапанной рукой, для меня Денис все равно был — посланец небес. Мы долго сидели молча, я даже подумала, что не имеет никакого значения, найдем мы слова, чтобы начать разговор, или так и будем молчать. Каждый его вздох эхом отдавался в моей душе. Все: как приподнималась и опускалась грудь, как поскрипывал стул под ним, как плавно красивые длинные пальцы спускались, охватывая бокал, — все имело огромное значение и почти завораживало меня.

— Как твой самолет? — спросила я наконец.

— Отлично. Я даже не представлял, что так полюблю эту машину. И очень помогает в бизнесе. За один полет я смог отследить три стада слонов, четырех больших самцов. Раньше, чтобы добиться такого результата, мне потребовались бы недели. Надо было проехать сотни миль на автомобиле.

— Что? Охотиться на них с воздуха, а затем транспортировать в лагерь?

— Ну да. — Он кивнул. — Неплохо, верно?

— Да, неплохо. — Я улыбнулась.

Мы снова замолчали, прислушиваясь к стрекоту цикад на жакаранде.

— Я слышала, Карен продает ферму, — сказала я ему.

— Ей все сейчас представляется в самом ужасном свете. Я беспокоюсь о ней, но она просила меня больше не приезжать. Если мы сейчас не побудем некоторое время врозь, мы рисуем утратить все, что нас связывало. Даже прекрасные воспоминания.

Я поставила бокал на стол, встала и подошла к нему. Встав на колени перед его стулом, взяла его за руку.

— Я очень уважаю ее, ты знаешь. Она самая замечательная женщина.

— Да.

Он смотрел на меня неотрывно — так внимательно, даже торжественно, словно собирался воспеть мои черты подобно древним жрецам, декламирующим священные тексты. Тень от лампы слегка покачивалась, закрывая часть его лица. Но глаза сверкали — их медовый отблеск напоминал цвет фалернского вина, которое Беркли выпил в последний раз в жизни. А еще — цвет шкуры могучего льва, когда он нежится на солнышке в траве.

— Ты научишь меня летать?

— Я не могу взять на себя ответственность за твою жизнь. Не сейчас, когда я сам еще не полностью освоил машину.

Он ни словом не обмолвился о риске для жизни. Не сказал ни о судьбе Майи, ни о том, как ее самолет рухнул около дороги на Нгонг и горел, вздымая клубы дыма, так что властям долго не удавалось потушить пожар, чтобы извлечь останки пилотов — ее и Дадли.

Впрочем, я и не ждала, что он согласится.

— Я все равно хочу заняться этим.

— Хорошо. Я вернусь через три месяца, — произнес он. — Мы поднимемся вместе, и ты покажешь все, чему научилась за это время. Мы направимся на побережье, а может быть, устроим охоту. У нас же так и не случилось тех шести дней, верно?

В моей памяти всплыла черная, дождливая ночь, Пегас, стадо слонов и разрушающийся под нами мост. Посыльный Дениса, пробежавший двадцать миль, чтобы своим известием разбить мне сердце.

— Да, точно, не случилось, — сказала я.

Глава 57

С тех пор как мы виделись с ним на дороге в Моло, в жизни Тома Кэмпбела Блэка произошли большие изменения. Он купил аэроплан, о котором мечтал, и научился им управлять. Кроме того, он организовал компанию «Вильсон Эйрвейс» в Найроби и в ней стал директором и главным пилотом. «Вильсон Эйрвейс» за плату перевозила пассажиров по воздуху и доставляла почту. Это было невероятное новшество! Имя Блэка попало в заголовки ведущих газет мира, так как именно он спас знаменитого немецкого пилота Эрнеста Удета, чей самолет потерпел крушение в пустыне. Я разыскала Блэка, чтобы попросить его об уроках. Казалось, он вовсе не удивился, увидев меня снова.

— Я всегда знал, что вы будете летать. Я прочитал это по звездам.

— А, понимаю. Именно поэтому вы произнесли тогда зажигательную речь о самолетах, облаках и свободе, которую ничто не сдерживает? Все это было ради меня?

— А что? Разве я не похож на предсказателя?

— Ну, если вы согласитесь учить меня, то да, — ответила я, рассмеявшись. — В таком случае вы можете воображать себя волшебником сколько угодно.

Мы начали наши занятия на рассвете, пока весь Найроби мирно спал. Аэродром имел такой же заброшенный, унылый вид, как весь Найроби тридцать лет назад. Но уже чувствовалось, что очень скоро вся эта пустота наполнится жизнью, закипит работа, поднимутся здания с ослепительными витринами. Будущее уже стучалось в покосившиеся двери окружающей нас разрухи.

До меня у Тома не было учеников. Но его преподавательский опыт не имел никакого значения. Пилотирование самолета, как и поездка на лошади, во многом опирается на интуицию. Но надо запомнить несколько железных правил, от которых нельзя отступать: «Полагайся на компас», — гласило одно из них.

— Твои собственные суждения могут тебя здорово подвести. Линия горизонта тоже обманчива, и только вот эта стрелка, — он показал на прибор, — только она тебе скажет, куда следует двигаться, где бы ты ни находилась. Доверься ей, и в конечном итоге ты выкрутишься.

Самолет, на котором мы практиковались, был предназначен для полетов с инструктором. Я имела возможность изучить приборы и попробовать руль направления, при этом Том придерживал мою руку, чтобы сразу исправлять ошибки. Для того чтобы переговариваться, у нас были наушники, но вскоре Том перестал ими пользоваться.

— Тебе надо научиться самой распознавать, когда ты ошибаешься, — сказал он. — Я, конечно, могу и дальше тебя поправлять, но что толку?

Он был абсолютно прав. Дроссель, угол джойстика, хвостовой занос, руль высоты и закрылки — каждый элемент надо было изучить и знать досконально, если вдруг он откажет, особенно вначале. Иногда «Мос» неожиданно зависал и начинал терять высоту, стремительно падая на выгоревшую на солнце траву или на скалы. Причина состояла в непредсказуемых нисходящих потоках воздуха, которые обычно появлялись в предгорьях. Пропеллер иногда частил и задыхался, или вдруг, откуда ни возьмись, объявлялась непогода. Тогда надо было немедленно садиться в заросли сансевиерии, обдирая крылья, или скользить боком, рискуя сломать шасси. При этом все время сохранялась опасность угодить в кабанью нору, напороться на вывороченные корни или комья земли, погнуть стойки, расшибиться самому, а то и хуже. Надо было бесконечно тренироваться и тренироваться, чтобы правильно понимать все приметы. Однако этот вызов был по мне. Занятия с Томом и полеты на аэроплане подняли мой дух, я чувствовала себя великолепно, как когда-то очень давно.

— Я хочу получить лицензию класса «Би», — сообщила я Денису, когда он вернулся в город. — Я стану единственной женщиной — профессиональным пилотом в Африке.

— А не слишком ли? — Он рассмеялся. — Правда, у тебя уже был опыт осваивать новые сферы деятельности, когда ты стала тренером, не так ли?

— Пожалуй, да, — согласилась я. — Но это совершенно другая история. Другие ощущения. Ты словно борешься сам с собой, с собственными инстинктами. И всякий раз заново бросаешь вызов. Себе, машине, всему окружающему.

Я помолчала с секунду, а затем произнесла вслух мысль, которая только недавно пришла мне в голову.

— После того, что случилось с Джервисом, я начала сомневаться, смогу ли я снова встать на ноги и идти своим путем.

— Думаю, ты скоро увидишь своего сына, — мягко сказал он. — Мэнсфилду вряд ли удастся держать тебя на расстоянии вечно.

— Я ему не позволю. Я никогда не поступлю с Джервисом так, как со мной поступила моя собственная мать. Я просто не смогу.

— Иногда боль заставляет заняться чем-то, что делает тебя сильнее.

Я кивнула.

— Только обещай, что ты будешь осмотрительней во время полетов.

— Я обещаю, — сказала я. — Ты знаешь, Рута каким-то образом умудрился тоже увлечься этим делом. Том говорит, у него золотые руки и из него получится отличный механик.

Солнце клонилось к закату. Я зажгла лампу. Наклонившись, Денис пошарил рукой в походном рюкзаке и достал книгу. Затем откинулся на спинку кресла, скрестив длинные ноги. Я присела рядом, и он читал мне вслух. Блики заката скользили, объединяя нас сверкающей бледно-розовой аркой света. Почти десять лет я ждала этого… Да, да, именно этого момента. «Правда ли, что он сейчас здесь, — спрашивала я себя. — Правда ли, что я сама здесь, рядом с ним? Не сон ли это?» Денис продолжал читать. Его голос то поднимался, то становился ниже. Большая леопардовая моль, запутавшись в занавесках, наконец-то вылезла наружу и застыла, еще не веря, что она свободна.

Глава 58

У Дениса одно сафари следовало за другим. Нам пришлось еще подождать, прежде чем возникло окно и мы смогли отправиться в запланированное путешествие — вдвоем. Мы направились в южную часть Масаиленда к реке Мара. Нас сопровождало несколько аборигенов, включая Биллеа, слугу Дениса, и его посыльного Камау, выходца из племени кикуйя, которые часто путешествовали вместе с хозяином. Стояла невероятная засуха, и у озера Прованс мы увидели большое скопление животных. Носороги, буйволы, разнообразные газели и даже вихрастый лев стекались сюда на водопой. Многоцветные шкуры живых существ сливались в единый движущийся поток, заполнявший склоны и впадины.

Было заметно, что Денис буквально расцвел, оказавшись в диких местах. Используя старый полевой бинокль, изрядно потрепанный, он высматривал, у какой антилопы более художественно вывернуты рога, или прикидывал, сколько будут весить бивни слона, пока еще принадлежавшие хозяину. Он знал, как поразить животное одним выстрелом и не промахнуться. Мог снять шкуру быстро и умело, практически без крови. Однако убивал он животное, только если к тому вынуждала необходимость, а так предпочитал пользоваться камерой. Сафари с фотокамерой стало новой модой, и Денис полагал, что фотоаппарат вполне способен заменить ружье, сохранив дух спортивного состязания, присущий охоте. С его помощью охотники смогут заполучить Африку, не нанося ей никакого ущерба.

На сафари Денис раскрылся. Я не видела его таким прежде. Он никогда не переступал невидимые границы, воспринимал окружающий мир как абсолютно живой и постоянно меняющийся. Он понимал всё, как никто. Я поддерживала Дениса в этом — нельзя удержать то, что удержать невозможно. Хитрость состояла в том, чтобы научиться воспринимать окружающее таким как есть, во всей полноте, без страха и ненужного сопротивления, не стараться подстроить этот мир под себя, перевернуть, исправить. Мне это было знакомо с детства, со времен уроков арапа Майны, когда я еще носила имя Лаквет. Я почти забыла те времена, но благодаря Денису они вернулись ко мне во всем незабываемом многоцветии.

Большую часть дня мы бродили по известняковым плато. Камни, покрытые фигурными наростами, точно морозными узорами, поблескивали на солнце. Белая пыль проникала везде — она оседала на ладонях, на сгибах колен, между пальцами, сжимающими кожаный ремень ружья. Она даже набивалась под одежду, под грудь и скрипела на зубах. Освободиться от нее было совершенно невозможно, и я прекратила с ней бороться. Здесь, в Африке, освободиться от чего-либо часто оказывалось невозможным, и в этом состояла ее главная привлекательность. Она проникала в тебя, и больше ты уже не мог ее из себя исключить, никогда.

Денис весь день пребывал в отличном настроении. Он почти опустошил бутылку джина, которую мы открыли накануне вечером. Для меня было загадкой, как он выдерживает все это. Кровь у него точно состояла не из воды. Он, без сомнения, подхватил в своих походах такое количество малярийных укусов, которые свалили бы и быка. Но я никогда не слышала, чтобы он был болен или подумывал бросить свое дело. Он никогда не сдавался. Солнце жарило нещадно, небо походило на раскаленную наковальню. По шее и плечам у меня тек пот — воротник рубашки промок. Одежда болталась на мне, тело точно усохло, на коже проступали белые соляные разводы от испарений. Я дышала тяжело, неровно и слышала свое дыхание как будто со стороны. Однако нам надо было пройти намеченное расстояние. Какое значение имела усталость? Носильщики шли впереди, выстроившись в линию, и когда от истощения сил взгляд мой туманился, их ровный строй расплывался перед моими глазами, сливаясь с белой пустыней вокруг, образуя причудливые геометрические формулы, руки и ноги превращались в скрещенные палочки и тире — загадочное уравнение человеческой стойкости.

После полудня мы наконец остановились на отдых в тени большого баобаба. Дерево было широкое и приземистое. Кора вокруг ствола с одной стороны напоминала плиссированную юбку, а с другой — крылья гигантской мухи. С ветвей в бежевых коконах свисали плоды, и ими наслаждались павианы. Несколько обезьян уселись прямо у нас над головой, и можно было слышать, как они раскалывают плоды — мелодичное дребезжание, напоминающее звук погремушки. Вокруг нас на пожухлую желтую траву дождем сыпались шелуха, семена дерева и вонючие испражнения пирующих.

— Мы можем уйти отсюда, — предложил Денис, заметив, что я скривилась от запаха. — Или всех их перестрелять.

Я понимала, что насчет последнего он не всерьез — это шутка.

— Нет, я лучше улягусь здесь в дерьме и сразу засну.

Он рассмеялся.

— Физические упражнения обычно меняют человека. Кожа становится потолще.

— Что касается меня, моя всегда была достаточно толстая.

— О да, я это понял давно и сразу.

Я посмотрела на него с интересом — что же еще он понял, когда мы только встретились? Натянулась ли внутри его некая струна, как это случилось со мной, звякнул ли колокольчик, извещая, что мы суждены друг другу?

— А у тебя было предчувствие, что в конце концов мы окажемся здесь?

— Под этим ужасным деревом? — Он усмехнулся. — Неуверен.

Еще несколько комьев пыли упало на нас сверху.

— Однако мне начинает нравиться это местечко, — добавил он невозмутимо.

К вечеру мы добрались до реки и разбили лагерь. На ужин мы ели мясо молоденькой куду — Денис подстрелил ее утром и освежевал. Затем пили кофе, глядя, как всполохи огня завиваются спиралью, источая сиреневый дым.

— Тане как-то пришлось отбиваться от пары львов при помощи одного только кнута, — сказал он. — Они с Бликсом приехали навестить свое стадо. Он как раз отправился на охоту, чтобы раздобыть что-нибудь на обед. Вдруг все стадо заволновалось, пастухи бросились врассыпную. Только бедная Тана осталась в полной растерянности, когда вдруг из оврага выскочили два льва. Как ни смешно, но ружья у нее не было — оно было в багаже. Достаточно забавно.

— И ей пришлось отбиваться от них при помощи кнута? Очень отважно.

— Да, она куда смелее, чем может показаться.

Вообще все это время мы оба старались много не говорить о Карен. Ферма была продана, и было совершенно ясно, что она скоро уедет.

— У тебябыло много причин любить ее, — осмелилась заметить я.

— И восхищаться ею, — добавил он.

— Это еще более ценно.

— Однако я никогда не смог бы стать для нее хорошим мужем. В глубине души она это знала.

— Это и есть самое необъяснимое. Мы заранее знаем, что цель недостижима, но продолжаем бороться за нее. Так ей удалось спасти быков?

— О да. Одного, правда, пришлось съесть, когда Бликс вернулся с охоты не солоно хлебавши.

— Все получилось очень кстати.

— В тот раз да.

Где-то вдалеке послышался крик гиены — пронзительные звуки, напоминающие верещание обезьян. Сказать кому-то — рассмеются. Но мне эти звуки всегда казались печальными, даже траурными. Дым от костра вздымался все выше, точно бросал вызов только что проступившим на небе звездам.

— У львов не такая уж и плохая жизнь, знаешь, — заметил Денис. — Вся Африка для них что-то вроде фуршета. Берешь, что хочешь, когда хочешь, особо не напрягаешься.

— Но ведь и у льва есть львица, правда. — Нет, это был не вопрос.

— Одна львица на разок, — пояснил он.

Тем временем костер разгорелся, дым вздымался все выше, а огонь уже плясал у наших ног. Я попросила Дениса почитать Уитмена. И он читал… Обращая слова стихотворения ко мне и к звездам. И я вдруг почувствовала, что все внутри меня успокаивается. Я думала о том, как боролась, отчаянно напрягая силы, все эти годы против всего, что старалось меня разрушить. И как Карен боролась тоже. Вероятно, это было неизбежно. Паломники и отверженные чувствуют то же самое, сказал как-то Денис. И вполне возможно, всех нас ждет один конец, одна конечная точка, вне зависимости от того, какими дорогами мы добирались до нее, сколько раз судьба вынуждала нас встать на колени.

Скользнув незаметно в темноте, рука Дениса сжала мою. С мучительной неторопливостью он провел пальцами по тонким косточкам, складкам и рубцам, по мозолям, нажитым от многих часов работы. Я подумала о Карен, как она сжимала кнут перед опасностью. Она была очень смелой и сильной. Невообразимо смелой, учитывая ее шарфики и пудру, золоченые кубки, хрусталь и шелк — все то, что составляло лишь оболочку. Мы все втроем танцевали общий танец, причиняя друг другу боль, многое поставив на карту и многое, увы, утратив. Но было и что-то невероятное, завораживающее во всем этом, чего я никогда не забуду.

Кажется, мы провели очень много часов вместе на охоте. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы я снова ощутила собственную силу. Мне помогла вечность, сила природы, струящаяся изнутри подернутых туманом гор, из бесконечной гряды метаморфоз, происходящих независимо от нас. Природе известно нечто, что нам никогда не постичь, дети природы живут естественно и правдиво. Терновнику не известно, что тише печаль или страх. Скопления звезд на небесах не ведают атак и отступлений. Точно так же, как прозрачный полумесяц над горами. Все существует здесь и сейчас. Все мгновенно и в то же время бесконечно. И время проведенное с Денисом, иссякнет. Но будет длиться вечно.

— О чем ты думаешь? — спросил он меня.

— О том, как много ты во мне изменил.

Его губы коснулись моей шеи, я ощутила его дыхание.

— Я поняла, зачем нужна поэзия, — произнесла я тихо, так что вряд ли он меня услышал. — Она рождена для таких дней, как этот.

Глава 59

Хотя я и старалась подготовиться морально, но когда приехала на бывшую ферму Карен и увидела ее прекрасную мебель, выставленную на лужайке, и книги, сложенные в ящики, все внутри у меня сжалось, и колени подкосились. Практически все, что было на ферме, она выставила на продажу или просто раздавала. Мучительные воспоминания о том, как по камешку разнесли Грин Хиллс, вмиг вернулись ко мне — все точно так же. И я ничего не могла поделать, только беспомощно наблюдала за всем. А теперь ее земля должна была достаться другим хозяевам. Карен же пыталась как-то пристроить туземных слуг, работавших в ее доме, найти для них кусок земли, который не уйдет с молотка, чтобы у них что-то осталось. Когда я приехала, я увидела ее расхаживающий посреди вещей. Она курила и в отчаянии сжимала руки, обращаясь к слугам, сидевшим перед ней на корточках.

— Ну вот и вы приехали, — сказала она. — Столько людей приезжает, чтобы попрощаться. У меня уже не осталось слез для прощаний. — Ветер шевелил ее свободное белое платье, широкополая соломенная шляпа лежала на стуле рядом. В этот момент она вдруг показалась мне почти юной.

— Тогда я поплачу за вас, — сказала я. — Особенно и стараться не придется.

— Вы знаете, они хотят устроить в мою честь нгому? — Она махнула рукой, отгоняя дым. — Просто так, для меня. Обеда, как в тот вечер, когда мы принимали принцев, уже не получится. Все вещи упакованы.

— Я уверена, что все равно это будет чудесное зрелище. Они хотят прославить вас таким образом. Вы произвели глубокое впечатление на многих, и на них в том числе. Вас не скоро забудут.

— Недавно мне уже приснилась Дания. Я стою на носу огромного корабля, и Африка тает вдали.

— Надеюсь, вы вернетесь. Однажды.

— Кто может знать, что возможно, а что нет? Скажу честно, я никогда не думала, что я покину эти места. Именно это и значит мой сон. Не я покидаю Африку, а медленно, очень медленно Африка утекает от меня.

У меня перехватило горло, я судорожно проглотила слюну. Большой стол с каменной столешницей вынесли на веранду. Для меня он олицетворял собой самое сердце Мбогани. Старый гранит слегка поблек, его поверхность была испещрена мелкими рытвинками. Это неудивительно, он выдержал на себе столько званых обедов и ужинов. Бокалы с бренди, чашки с ароматным чаем, севрский и лиможский фарфор, ноги Дениса, а также его книги и руки — что только не побывало на этом столе. Карен сиживала за ним сотню тысяч раз. Чиркала спичкой, зажигая сигарету, и задумчиво смотрела в сторону, собираясь с мыслями. А затем, поправив шерстяную шаль, начинала говорить. Все эти картины промелькнули передо мной со скоростью звука. Мне было даже странно, что я стою здесь, в Мбогани, глядя на Карен и ее исчезающую на глазах ферму. После всего, что случилось между нами, что нас соединило, а потом развело в стороны. Но, говоря по чести, еще более странным было бы, если бы я не приехала. Мы сели на два плетеных стула, глядя на голубеющие вдали холмы Нгонга, так похожие на пять костяшек на согнутой человеческой руке.

— Я слышала, вы учитесь летать, — произнесла Карен.

— Да, для меня это было очень важно. Полеты вернули мне ощущение счастья.

— Вам двадцать восемь?

Я кивнула.

— Мне было столько же, когда я села на пароход и отправилась в Кению, чтобы выйти замуж за Брора. Как трагически непредсказуема жизнь, как все быстро меняется. Жизнь неожиданно поворачивается стороной, которой вы не ожидаете, даже не догадываетесь, что так может случиться. Меняясь, она изменяет и нас, так было всегда.

Она беззвучно провела пальцами по бархатистой траве.

— Я тоже всегда мечтала о крыльях. Возможно, даже больше, чем кто-то другой. Когда Денис в первый раз взял меня в полет, мы пролетели над нашими холмами, а затем направились к озеру Накуру. Там мы увидели множество зебр, и все они ринулись в тень, которую создавали крылья самолета.

— Там, наверху, испытываешь чувство абсолютной свободы, правда? — спросила я Карен.

— Но и абсолютной ясности, как я полагаю. Сейчас я понимаю. Только сейчас. С такой высоты видишь мелочи, которые не замечал до сих пор, которые от тебя скрывались. А то, что казалось знакомым, видится по-другому. Даже в ужасных вещах есть своя красота и форма. — Она взглянула на меня глубокими черными глазами, и я не могла оторваться от ее взгляда. — Вы сами знаете, Берил, Денис никогда не был по-настоящему вашим. Во всяком случае, не больше, чем моим. Он не принадлежит никому.

— О Карен…

У меня упало сердце. Я судорожно искала слова, но они как-то не находились.

— Я давно знала, что вы его любите, но как-то не хотелось смотреть правде в глаза. Возможно, вы поступали точно так же.

Это был ужасный момент, когда она вдруг сорвала покров с правды, тщательно скрываемой годами. Но я понимала, что это было необходимо. «Нам надо признаться друг другу, — подумала я. — Мы это заслужили. Хотя бы это».

— Я никогда не хотела что-то отнимать у вас. — произнесла я наконец.

— Вам это и не удалось. Я получила наказание свыше. За то, что хотела слишком многого.

Она снова посмотрела вдаль, на холмы, затем обвела взглядом вещи, выставленные на лужайке.

— Большое счастье имеет высокую цену. И я еще не расплатилась до конца. Мне еще платить и платить. Но, даже зная наперед, что все это неизбежно, я бы не отказалась ни от единой толики того, что прожила.

— Вы самая сильная из всех женщин, каких я знаю, — искренне сказала я. — Я буду скучать без вас.

Затем я наклонилась и поцеловала ее в щеку, прикоснувшись губами к тонким прожилкам слез, засохшим на пудре.

Глава 60

Как трагически непредсказуема жизнь. Мы договорились с Денисом, что он прилетит ко мне, а затем мы вместе отправимся на побережье в Такаунг. На обратном пути мы собирались проверить его теорию и попробовать отследить с воздуха несколько слоновьих табунов где-нибудь в районе Вон и сообщить телеграммой его друзьям-охотникам. Было начало мая. Я сообщила Руте, что собираюсь улететь. А затем направилась к Тому — с тем же известием. Тома я нашла в ангаре «Вильсон Эйрвейс», он что-то быстро записывал в журнал рейсов.

— Собираетесь лететь? — Он удивился. — У нас же завтра урок.

— А нельзя ли отложить?

Он посмотрел на меня, затем несколько секунд — в дверь ангара. Прозрачное голубое небо быстро заполнялось облаками.

— Не летите, хорошо?

— А что? У вас какое-то мистическое предчувствие?

— Возможно. Можно же выбрать и другой денек, правда?

Мне совсем не хотелось отменять путешествие из-за какого-то туманного предчувствия, но Том был отличный наставник, он знал свое дело, и я доверяла ему. К тому же он редко обращался ко мне с просьбами. Так что я вернулась в свой коттедж в Мутейге, а Денис отправился в Вои один. Позднее я узнала, что он также приглашал Карен полететь с ним, еще до того, как обратился ко мне. Тем не менее утром его единственным пассажиром оказался его слуга, кикуйский юноша Камау.

Они стартовали в отличную погоду и перелетали с места на место в течение нескольких дней, пока не достигли деревни Мболо. Там у подножия холма жил друг Дениса Вернон Коул. Вернон был комиссаром округа. У него был сын Джон, который был без ума от Дениса и старался во всем подражать ему, и жена Хильда, ожидавшая второго ребенка. Вернон и его семья угостили Дениса вкусным обедом и с упоением слушали его рассказ о том, как ему удалось выследить слонов именно там, где он и подозревал.

— Я их сразу нашел. Они паслись у реки, — сообщил он. — Сэкономил недели поиска. Всего несколько минут — и готово.

На следующее утро Денис и Камау снова поднялись в воздух, на этот раз направляясь домой. Хильда дала им с собой целый бушель толстокожих кенийских апельсинов. Камау держал связку фруктов на коленях, когда Денис включил мотор, пропеллер застрекотал, и «Мос» задрожал, но двинулся, побуждаемый волей Дениса, сжимающего дроссель. Денис поднял машину в воздух и дважды облетел ферму прежде, чем исчез из вида.

Я спала в коттедже, когда Рута разбудил меня, постучав в дверь.

— У тебя есть новости от бедара? — спросил он.

— Нет, — ответила я резко. — С чего вдруг?

— Не знаю, — ответил он. Однако Рута явно догадывался. Чувствовал, как и Том.

Помахав ярко-желтыми крыльями, «Мос» скользнул вниз и исчез из вида. Денис назвал свою машину «нзиге», что на местном наречии обозначало «саранча», — быстрая, легкая, как ветер, и такая же невозмутимая. Казалась, такая чудесная машина должна летать вечно, — впрочем, как и Денис. Но уже через милю полета, по причине, так и оставшейся неизвестной, машина начала терять высоту. Возможно, он повредил основной трос или неправильно определил направление ветра. Может быть, сделал слишком резкий маневр и потерял контроль над несколькими системами. Как бы то ни было, но его машина врезалась почти вертикально в каменистую почву недалеко от холма Мвакангале и взорвалась. Пламя объяло самолет в считаные секунды. Когда, заметив дым, Коулы поспешили на помощь, они увидела на месте аварии только несколько обгорелых фрагментов. Тело Дениса сгорело практически полностью. От его слуги также практически ничего не осталось. «Мос» представлял собой груду обломков. И только горстка почерневших апельсинов на обугленной земле да тонкий томик стихов с обугленными страницами, выброшенный из кабины во время аварии, — вот все, что осталось.

Потрясенная Хильда Коул упала на колени, согнувшись пополам. Позднее у нее случился выкидыш — она потеряла ребенка. Так это страшное утро в Вои унесло не две, а сразу три жизни. Три души отправились в мир иной. По счастью, я избежала печальной участи.

Глава 61

Карен похоронила Дениса на ферме — как он того и хотел. На вершине холма Ламвия, одного из самых высоких в Нгонской гряде. Склон был настолько крутой, что гроб с трудом доставили к месту захоронения. Карен шла впереди и во время церемонии стояла рядом с могильной ямой. Когда Дениса опускали, я заметила, что внутри глина столь ярко-красного цвета, что напоминает рваную рану. Я стояла в общей группе друзей, оцепенев от горя, так что едва могла говорить.

День выдался на удивление яркий и светлый. Бросишь взгляд вниз с холма — красновато-золотистый склон, поблескивая, скатывался в желтеющую травой равнину. Дорога бледной паутинкой вилась вдалеке, уходя за горизонт, и терялась в облаках. Она напоминала извивающуюся тонкую змею, стремительно уползающую в сторону Килиманджаро. Вокруг могилы Дениса буйно росла трава. Пара горделивых орлов парила над нами, описывая круги. Их тени скользили по траве, рисуя причудливые фигуры.

Попрощаться с Денисом приехали его друзья, знакомые, помощники со всех концов страны. Из Найроби и Джилджила, из Элдорета и с озера Найваша. Сомалийцы и аборигены-кикуйя, белые жители высокогорий, охотники, носильщики, странники, поэты. Все они любили Дениса и восхищались им. Он всегда оставался самим собой, и его уважали за это, как уважали орлов за то, что они — орлы, а траву за то, что она — трава.

Отслужили короткую службу. Карен стояла неподвижно, низко опустив голову. Мне очень хотелось подойти к ней, ведь я была единственным человеком, кто ощущал потерю так же остро, как и она. А она была единственной, кто мог понять бездонную глубину моего горя. Однако теперь она считалась официальной вдовой Дениса, признанной всеми. Пока он был жив, превратности судьбы разлучили их, но после его смерти она вернула все, что утратила, с лихвой. Никто не смел усомниться в ее праве, все знали, как горячо она любила Дениса. Больше того, она имела все основания назвать его «мой Денис». Она, конечно, обессмертит его, написав о нем книгу, и на страницах повествования опишет все так, что скрепит себя с ним навеки нерасторжимыми узами. И в этом произведении никто не найдет упоминания обо мне.

Так же как и Карен, я уже не могла больше плакать, у меня не осталось слез. Но горе, сжимавшее сердце, нашло неожиданный выход. Когда церемония закончилась и друзья Дениса начали спускаться с холма вниз, я задержалась, чтобы взять горсть красной глины с его могилы. Я сжала в руке осыпающийся комок — прохладный, липкий, похожий на сгусток крови. И очень, очень древний. А затем разжала пальцы. Что ж, пусть даже печаль Карен дает ей какие-то особые права на Дениса, пусть даже ее любовь к нему общепризнанна и возвеличена теперь его смертью — я вовсе не старалась ее превзойти. Я не соревновалась с ней — я вдруг неожиданно поняла это. Я и Денис — мы оба, подобно Икару, отважно устремлялись к солнцу и падали на землю, чувствуя на губах горьковатый вкус пыли, воска и разочарования. Денис не принадлежал ни ей, ни мне. Он никому не принадлежал и никогда принадлежать не будет.

После похорон Дениса я вернулась в Найроби. В коттедж, где жила. В коттедж Дениса. Однако вся обстановка вокруг приводила меня в отчаяние. Его книги, его вещи. Мне было нестерпимо думать, что его блестящий ум, его интеллект — их просто больше не существует, они исчезли. Я никогда не услышу его смех, его сильные руки не коснутся моих. Я не увижу, как собираются морщинки вокруг его светло-карих глаз, когда он улыбается. Когда он упал с небес на землю, все, чем он был, чем мог бы стать, все, что было связано с ним, — все исчезло. Он унес с собой мое сердце — я знала это точно. Как мне вернуть его назад, как дальше жить?

Я не знала, куда деть себя, чем заняться. В конце концов я поехала в Эльбургон, в Мелелу. Отец удивился, что я вернулась, но вопросов задавать не стал. Но даже если бы он спросил о чем-то, я вряд ли бы ему ответила. Больше всего я желала остаться одна. Одиночество и лошади — вот что всегда помогало мне пережить беду, снова обрести веру в себя. Несколько недель подряд я вставала рано на рассвете и выезжала верхом, используя время прогулки, чтобы подумать. Окружающая природа была все также прекрасна. Высокие раскидистые кедры словно плыли в прохладном утреннем тумане, вдалеке вздымалась извилистая череда холмов — голубоватая дымчатая линия, уходящая в бесконечность. Все было великолепно, как прежде. Но меня не оставляло стойкое ощущение — все не так. Что-то исчезло, что-то неуловимое, но очень значимое. Мне казалось, что, несмотря на все великолепие, Мелела как будто насмехается надо мной. Еще совсем недавно я связывала с этим местом столько надежд. Я верила, что нам с Мэнсфилдом удастся возродить здесь ферму Грин Хиллс, изменить печальное прошлое, от которого саднило душу. В глубине души я страстно желала вернуть все, что было утрачено, затоптано, — мои прекрасные воспоминания о поре, когда я была совсем девчонкой. Ночные походы по лесу с арапом Майной, скачки наперегонки с Киби по высокой, выгоревшей на солнце траве. Эту милую привычку дождаться, пока стемнеет, и, выскользнув в окно с верным Буллером, бежать, сверкая пятками, во весь дух в лес и ничего, ничего не бояться. Я верила: все возродится в один прекрасный день.

Но все, чего мы с Мэнсфилдом добились, — так это дошли до полного разлада. Унижая друг друга скандалами и оправданиями, мы нанесли себе глубокие душевные раны. Джервис жил где-то в тысяче миль от меня. Случались минуты, когда мне становилось нестерпимо больно при мысли о нем, хотелось выть во весь голос. И то же самое я испытывала, размышляя о Денисе. Одна сокрушительная потеря наложилась на другую, точно две черные отметины в моей душе. Одна тень наплыла на другую, одна печаль соединилась с другой, пустота вытесняла пустоту, что можно было с этим сделать?

Я видела: отец переживал за меня. Но никто не мог мне помочь, никто не мог успокоить, пока однажды я не услышала знакомое потрескивание пропеллера над холмами — Том появился на своем «Мосе» в чистом, безоблачном небе над фермой. Используя наш загон в качестве аэродрома, он посадил машину легко — точно перышко упало.

— Ну и как ты тут? — спросил он, выключив мотор и спрыгнув с крыла на траву.

— Ну, знаешь… — Я чувствовала себя потерянной и не находила слов. Впрочем, мне не пришлось утруждаться. Том молча вручил мне летный шлем, и я уселась в кабину позади него. Когда мотор заработал, я вдруг испытала радостное волнение, почти забытое. Сиденье подо мной завибрировало, все вокруг дрожало, пока мы набирали скорость. Когда же мы взмыли над холмами и земля, стремительно удаляясь, осталась далеко внизу, я вдруг почувствовала, что сознание мое прояснилось. Впервые за последние недели. Холодный ветер дул мне в лицо и наполнял легкие. Здесь, наверху, мне было намного легче дышать, и даже постоянный шум винта и вой ветра не раздражали — напротив, эти звуки вносили умиротворение в мою израненную душу, давали надежду, которой так не хватало. Я вдруг вспомнила, как один масайский мальчишка спросил меня, а видела ли я Бога, когда летела там, за облаками. Том тогда стоял рядом, мы оба засмеялись и отрицательно покачали головами.

— Ну, тогда вам надо слетать повыше, — констатировал мальчик.

Наш полет с Томом длился довольно долго. Мы описали широкий круг над равниной, долетев до Нджоро на востоке и до Моло на севере. Крыло самолета поблескивало на солнце, точно волшебная палочка мага. Глядя на нее, я вдруг снова слышала робкий шепот надежды, возрождавшейся в моей душе. Что-то вроде освобождения, возрождения происходило со мной. Нет, не Бога я встретила на высоте, я увидела мою родную рифтовую равнину внизу. Это она стала моим доктором. Она простиралась, точно карта моей жизни — точки на ней обозначали этапы моей судьбы. Вдалеке я видела холмы, где располагалась ферма Карен, озеро Накуру поблескивало зеркальной гладью. Высокие холмы теснились грядой, вздымая заостренные вершины. Белокрылые птицы и красная пыль. Словно вся моя жизнь развернулась подо мной, безмолвно раскрывая секреты и показывая шрамы. Вон там я училась охотиться, и прыгать, и скакать на лошади, опережая ветер. А вон там меня чуть не съел молодой лев. Вон там арап Майна вручил мне боевой лук и, указав на маленькую, с листочек клевера, мишень, спросил: «Скажи, что ты видишь, Лаквет?» Все это было… Эта долина внизу означала для меня больше, чем просто дом. Она жила в моем сердце, в моей душе.

Только когда прибор показал, что у нас уже мало топлива, мы повернули назад, в Мелелу. Том остался пообедать у нас на ферме. На рассвете он собирался улетать, поэтому пошел спать рано. А мы с отцом еще долго сидели, потягивая горячий, горьковатый кофе. В комнате было очень тихо, приглушенный свет карабкался по стенам, рисуя тени, совсем как в моем детстве. Как-то само собой мне пришло на ум важное решение, и я сказала отцу, прервав долгую паузу:

— Я собираюсь вернуться в Найроби. Завтра утром я полечу с Томом. Хочу снова учиться летать.

— Хотел бы я знать, какой в этом толк, — сказал отец.

Я и в самом деле удивила его. И хотя я не знала точно, что он подразумевает под словами «в этом» — аэропланы или мое желание покинуть Мелелу, я сказала уверенно:

— Вот полети как-нибудь с Томом. Ты сам поймешь.

Он неотрывно смотрел в черную «лошадиную» книгу, служившую ему вместо Библии многие годы. Затем закрыл ее и провел пальцами по обтрепавшемуся переплету. И покачал головой.

— Я знаю, где мне положено быть.

— Я тоже знаю, — ответила я, и в этот момент четко осознала, что в этом и состоит правда.

— А что мы будем делать с лошадьми?

— Пока не знаю. Они ведь принадлежат не только мне, но и Мэнсфилду. Наш развод может затянуться на годы. Но как бы все это ни разрешилось, я хочу жить самостоятельно, сама зарабатывать себе на жизнь. Мне просто необходимо знать, что я могу о себе позаботиться.

— И ты все это собираешься делать при помощи полетов? — Его вопрос прозвучал недоверчиво.

— Вполне вероятно. Том говорит, что в будущем самолеты будут перевозить людей из одной точки в другую по всему свету, как сейчас пароходы. И я хочу быть частью этого процесса. Перевозить почту, посылки, ну, я не знаю что. У Дениса была идея проводить разведку для охотников. — Я впервые отважилась упомянуть его имя с того дня, как его опустили в землю. Но и сейчас голос мой дрогнул, а в горле встал комок. Дух Дениса словно на мгновение возник в комнате. Ведь это из-за него я решила начать летать.

— Но это же очень опасно. Не мне говорить тебе об этом. — Отец опустил голову, раздумывая. — Правда, ты ничего никогда не боялась, верно?

— Боялась, — призналась я, сама удивляясь, какие сильные эмоции вдруг всколыхнулись внутри. — Очень боялась. Я только не позволяла себе остановиться.

Уже было поздно, мы оба устали. Я встала, поцеловала отца в лоб и пожелала ему спокойной ночи. Однако, улегшись в постель, я, несмотря на усталость, почувствовала, как внутри меня пульсирует энергия, казалось бы утраченная и потухшая. Мысли приходили одна за другой — ясные и четкие, как никогда. Мелела, увы, не надежное место. Скорее всего, она рано или поздно исчезнет, как исчезла наша ферма Грин Хиллс. Пегас умрет, как умер Буллер, — великие, прекрасные герои моей юности и детства. И отец уйдет — будет угасать от старости, а может быть, это случится внезапно. Ничто не вечно. Перемены грядут, сокрушительные перемены — от них никуда не денешься. И мне предстоит пережить их. Так в детстве я пережила расставание с матерью, когда она вдруг села на поезд и… превратилась в дым. Меня удочерило племя, они дали мне новое имя — Лаквет. Однако имя ничего не значит само по себе. Я сама создала Лаквет, выковала ее из собственной печали, научившись любить окружающий меня мир, вместо того чтобы бояться его. Восторженно вникать в премудрости охоты, углубляясь в природу, даже если она причиняет иногда боль, — вот что помогло мне пережить беду.

Нынче же я оказалась на пороге перемен куда более значимых. Небо отняло у меня Дениса. Но я была уверена, моя жизнь связана с полетами. Там, в бесконечном пространстве, я находила все, что меня манило, все, что мне нравилось, все, для чего я была рождена, — бесконечная, ошеломительная свобода, невыразимая красота и грация, соединенные с постоянным риском и даже страхом. Авиация требовала даже больше мужества и веры, чем у меня на самом деле имелось в запасе. И мне еще надо было постараться, отдать себя полностью, чтобы небо приняло меня. Мне предстояло работать усердно и много, чтобы достичь успехов, и стать немного сумасшедшей, чтобы выделиться, совершить что-то заметное. Всему этому нужно было посвятить жизнь. И именно это я намеревалась сделать.

На следующее утро я проснулась даже раньше Тома. Я быстро собрала вещи и вышла затемно, поджидая его. Когда он увидел меня, он улыбнулся. Он сразу догадался, какое решение я приняла и что сейчас произойдет.

Когда мы вернулись в Найроби, я как одержимая преследовала Тома, используя для занятий каждый свободный час, который он мог посвятить мне. Спустя четыре недели после гибели Дениса, почти день в день, мы с Томом завершили короткий учебный рейс и приземлились в аэропорту Найроби. Наш «Мос» прокатился по посадочной полосе, подняв облако красной пыли. Когда машина остановилась, Том не попросил меня, как обычно, выключить мотор, а выбрался из кабины на крыло и спрыгнул на землю.

— А почему бы теперь тебе не попробовать одной, Берил? — прокричал он, перебивая шум пропеллера.

— Сейчас? — Я остолбенела на мгновение. Сердце мое бешено заколотилось.

— Ну да, прямо сейчас. — Он кивнул. — Взлет и посадка. Подними машину футов на восемьсот, сделай один круг аккуратно и надежно.

Да, легко сказать — аккуратно и надежно. У меня кровь в жилах почти кипела от адреналина. Голова кружилась. Смогу ли я вспомнить все, чему Том учил меня эти месяцы, смогу ли применить на практике знания? Удастся ли мне взять себя в руки, успокоить сумасшедший гвалт в голове и сосредоточиться. Иначе как удержать в поле зрения сотню различных деталей, за которыми необходимо следить? Одной такой упущенной детали хватило, чтобы жизнь Дениса прервалась. И это обстоятельство придавало ситуации еще больше драматизма.

Стараясь унять дрожь, я показала Тому большой палец, подняв его вверх. Рута вышел из ангара и встал радом с Томом. Я помахала им обоим рукой и начала выруливать на край узкой полосы, предназначенной для взлета, стараясь поставить нос углом относительно ветра. «Помни, что надо двигаться быстро. Ты должна быстро набрать скорость, иначе в такую жару ты заглохнешь», — голос Тома звучал у меня в голове. Неотрывно глядя на меня, Рута вскинул руку. «Квахери». Доброго пути.

Машина сдвинулась. Я с грохотом покатилась по жесткой полосе. Сердце бешено колотилось, каждый нерв напряжен, в горле пересохло. Я выждала необходимый момент, чтобы оттянуть на себя штурвал, и… «Мос», слегка покачиваясь, оторвался от земли. Спустя еще несколько мгновений он выровнялся, сбалансировав центр тяжести. Где-то позади остались Том и Рута. И Денис — тоже. А впереди, расстилаясь под крыльями, открывался безбрежный мир.

Я оторвалась от прошлого, ворвавшись в новую реальность.

ЭПИЛОГ 4 сентября 1936 года

Мне не известно, насколько низко мой самолет опустился к рычащей бездне Атлантики, но неожиданно мотор вдруг вздрогнул и… заработал вновь. Когда я услышала его дребезжание, этот звук показался мне слишком громким и раздражающим. Он словно разбудил меня от долгого сна — и, вполне возможно, так и было. Я выдвинула рычаг вперед на полную мощность, а затем ослабила его, стремясь удалиться от бушующих ледяных волн. Нос «Чайки» — наконец-то послушный мне! — приподнялся. Машина набирала высоту, упрямо пробиваясь сквозь шторм. Точно так же вместе с ней продиралась сквозь туман беспомощности и страха я сама, прочь из черной, беспроглядной бездны — только вперед и вверх.

Только когда я снова набрала высоту и выровняла машину, а дрожь в руках прекратилась, я позволила себе подумать над тем, сколько же времени молчал мотор. И заодно — насколько я готова была сорваться в пике и рухнуть в пучину. Страх смерти всегда живет в нас, но внутренний компас рациональности подавляет его, заталкивая в неведомые глубины подсознания. В тех же глубинах живет и мечта. Мечта о крыльях да и сами крылья — способность летать, подняться над реальностью. Мечта о том, чтобы одним махом пересечь океан, охватить бескрайнее небо. И какие бы препятствия, какие бы страдания ни вставали на пути, как бы дорого ни стоили столь чудесные дары, — как однажды заметила Карен, — мы готовы преодолевать все, пока мы живы, готовы платить.

Густой, холодный дождь не прекращался несколько часов. Я отчаянно пробивалась сквозь окружающую темноту, почти бредя от усталости, в то же время я была сосредоточена и собранна, как никогда раньше. Наконец впереди забрезжил рассвет — слабые бледные проблески в бескрайней черноте. А может быть, это появилась земля? Стекло кабины подернул ледок, в глазах у меня все расплывалось от переутомления, но вскоре я поняла, что это не видения, не мои выдумки. Серо-черная безликая мгла сначала превратилась в водное пространство, затем я различила волны, а затем в просветах облаков — приближающийся скалистый берег. Я поняла — вот оно… Залив Святого Лаврентия и остров Ньюфаундленд. Я достигла берегов Северной Америки. С каждой минутой расплывающиеся пятна становились все яснее, обретая очертания. У меня уже не было сомнений — это то место, куда я стремилась.

По плану я должна была приземлиться в Сиднее, на мысе Бретон, произвести дозаправку. Стартовав оттуда, я собиралась направиться на юг — на этот раз над сушей, — до Нью-Брунсвика, а затем, захватив часть штата Мэн, — в Нью-Йорк. Однако на высоте пяти миль мотор опять начал давать сбои и трещать, а машина начала снова терять высоту. Датчики топлива показывали, что бак полон еще на три четверти, значит, единственное, что могло случиться, — это воздушная пробка. Как и прежде, я щелкаю тумблером, отключая двигатель и запуская его вновь, — но двигатель только хрипит в ответ. Машина стремительно несется вниз — похоже, моим надеждам не суждено исполниться. Разбиться теперь, когда позади три тысячи миль в полной темноте, теперь, когда финал так близок? Ужасная мысль — от нее все холодеет внутри. Снова и снова я включаю двигатель. «Чайка» кашляет, фыркает, пытается выправиться и подняться вверх, но снова проседает. Лопасти пропеллера вертятся, как ветряная мельница, рассекая воздух. Стекла запотели, зеркало, точно в насмешку, отражает золотистые блики восходящего солнца.

Еще десять или пятнадцать минут моя машина, подпрыгивая и вздрагивая из-за нехватки топлива, опускалась рывками вниз, и я уже понимала, что жесткая посадка неизбежна. Затем я различила какие-то замшелые валуны и болото, похожее на черный расплывшийся пудинг. Когда я в конце концов приземлилась, шасси утонуло в жиже, а нос машины, точно плуг, вспахал сырую почву. Меня сильно толкнуло вперед. Я разбила головой стекло кабины — из ссадины на лбу заструилась кровь. Выглянув наружу, я увидела, что села всего в трехстах ярдах от воды — и совсем не в Нью-Йорке. Однако я все-таки сделала это!

Я так устала, что едва могла шевелиться. Но двигаться было необходимо. С трудом открыв тяжелую дверцу и опустила ноги. Ботинки тут же увязли в болоте. Меня засасывало вглубь, я почти ничего не видела, так как кровь заливала глаза. Вскоре я уже ползла, точно, проведя столько времени в облаках, разучилась ходить. Словно мне предстояло заново познать, куда я направляюсь и где — совершенно невероятно и невозможно — я только что была.

Примечания

1

Населенный пункт и унитарный округ церемониального графства Уилтшир, расположенного на юго-западе Англии. Здесь и далее — примеч. ред.

(обратно)

2

Город в Кении (Африка).

(обратно)

3

Тонко нарезанные и сильно наперченные кусочки говядины.

(обратно)

4

Традиционный круглый дом народов юга Африки.

(обратно)

5

Кузнец.

(обратно)

6

Масайской биты с утолщенным концом.

(обратно)

7

Вперед, вперед на бой! (суахили).

(обратно)

8

Настойка опия.

(обратно)

9

Песня была написана Натом Д. Айером на слова Клиффорда Грея в 1916 году и стала одной из самых популярных песен Первой Мировой войны.

(обратно)

10

Отрывок из стихотворения «К ночи» английского поэта Перси Биши Шелли (1792–1822). Перевод К. Бальмонта.

(обратно)

11

Отрывок из стихотворения «Ясная полночь» американского поэта Уолта Уитмена (1819–1892).

(обратно)

12

Многострунный щипковый музыкальный инструмент, предназначенный для исполнения индийской классической музыки.

(обратно)

13

Субтропическое дерево, завезенное в Индию из Южной Америки.

(обратно)

14

Отрывок из поэмы «Песня о себе» Уолта Уитмена.

(обратно)

15

Отрывок из поэмы «Песнь о себе» Уолта Уитмена.

(обратно)

Оглавление

~~~

ПРОЛОГ 4 сентября 1936 года. Абингдон, Англия

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

ЭПИЛОГ 4 сентября 1936 года

*** Примечания ***