Самопризнание [Павел Вежинов] (fb2) читать онлайн

Павел Вежинов
САМОПРИЗНАНИЕ

*

Перевод с болгарского Е. Андреевой

Редактор перевода И. Мазнин

© Павел Вежинов, 1973

с/о Jusautor, Sofia

© Перевод с болгарского Е. Андреевой, 1985

© Художественное оформление М. Геновой, 1985

с/о Jusautor, Sofia

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В этом мире нет ничего обманчивее покоя. Нередко даже самый глубокий и полный покой таит в себе настоящие бури.

Очень спокоен был в этот послеобеденный час и один из тихих кварталов столицы. Небо было синим и мягким, легкий ветерок носил по улицам облака тополиного пуха, устилая им мостовые. Во дворах домов играли дети. Старухи, прильнув в окнам, грустно смотрели на белый тополиный цвет. Черные дрозды с ржавыми гребнями самозабвенно пели среди деревьев старого сквера. На выщербленные каменные заборы садились голуби и выжидательно глядели на пыльные стекла. И порой какой-нибудь старик или девочка и в самом деле распахивали окна и бросали им крошки. Но в этот майский день голубям, кажется, и не оставалось ничего другого, кроме как смотреть на окна да легко стучать клювом в стекло и лететь прочь.

По улице шел мальчик лет десяти. Он явно не спешил, с интересом рассматривал все, что попадалось ему по дороге. Да и спешить ему было некуда. В это время — около пяти вечера — по телевизору обычно шли скучные детские передачи. Он был опрятно одет. Мягкие карие глаза и очень аккуратный носик делали его немного похожим на девочку. Но каким был аккуратным и приличным ни казался этот мальчик, он был не настолько пропащим, чтобы смотреть детские передачи. Он страстно любил «взрослые» фильмы со стрельбой, на худой конец мог смотреть фильмы с поцелуями, но ни в коем случае фильмы о научных кружках и пионерском балете. Но фильмы для взрослых начинаются лишь в девять. К тому же смотреть их можно только с разрешения отца, а тот чаще всего не разрешает. Отцы почему-то не любят, когда их дети смотрят «взрослые» фильмы. Особенно фильмы с поцелуями. Во время таких фильмов родители мальчика обмениваются у него за спиной многозначительными взглядами, после чего мать берет его за руку и уводит в комнату с медведями, игрушечным поездом и танком со сломанной пружиной. В этой комнате — увы! — нужно спать, спать, спать! Таковы родители во всех уголках мира. Они никак не могут понять, что сейчас эти «взрослые» поцелуи уже ни на кого не производят впечатления.

Мальчика звали Филиппом. Тополиная пушинка опустилась ему на нос. Филипп засмеялся и сдул ее. Он уже приближался к своему дому, и настроение у него заметно ухудшалось. Если родители дома, они засыпят его надоедливыми вопросами: сделал ли он уроки, мыл ли руки, что ел на завтрак. Филипп пересек улицу, направляясь к своему подъезду. Дом, в котором он жил, было трудно отличить от других домов квартала, хотя и был он совсем новым и еще пах краской: его фасад — кремового цвета, входная дверь — как это чаще всего бывает — коричневая. Мальчик открыл ее и вошел в подъезд. Прямо перед лестницей висели почтовые ящики. Филипп заглянул в тот из них, на котором желтела маленькая металлическая пластинка: «Семья Радевых». Ящик оказался пустым. Иногда там лежали письма или газеты, но у мальчика все равно не было ключа. Обычно он поднимался наверх и говорил отцу: «Папа, в почтовом ящике что-то есть». Он любил приносить в дом хорошие вести, поскольку, в общем-то, был он мальчиком добрым и умным. Филипп вбежал на третий этаж и остановился на лестничной площадке, куда выходили двери всех трех расположенных на ней квартир, Филипп вытащил ключ — он висел у него на шее, на цепочке, — отпер замок средней двери и вошел в квартиру.

Прошло несколько минут. Вокруг царил все тот же покой, все так же ворковали на подоконниках голуби, все так же смотрели на мягкое весеннее небо старухи и вспоминали о далекой молодости. И вдруг двери с грохотом распахнулись и на площадку выбежал Филипп. Но теперь он уже не походил на тихого нежного мальчика, а казался совсем другим, диким существом с бледным лицом и безумными глазами. На какой-то миг он ошеломленно застыл, озираясь и явно не зная, что делать. Потом шагнул направо, к двери в соседнюю квартиру, и стал неистово нажимать на звонок. Вскоре дверь открылась, и на пороге появилась невзрачная женщина средних лет, несколько тучная и увядшая, но с добрым лицом. На ней был голубой нейлоновый халат, с покрасневших рук стекала вода. Вероятно, она мыла посуду или стирала. В ее глазах сквозила тревога, видимо, настойчивые звонки испугали ее. Увидев знакомое лицо, Филипп зарыдал.

— Мама!.. Там… Моя мама!.. — и он показал на дверь своей квартиры, которую впопыхах оставил открытою.

— Что с ней случилось? — испуганно спросила женщина.

— Она умерла!.. Ее убили!..

— Как убили? Что ты говоришь? — не веря своим ушам, недоумевала женщина.

Но мальчик уже не слушал ее. Он плакал навзрыд. Женщина взяла его за локоть и повела в кухню.

— Сядь, — растерянно произнесла она. — Успокойся!.. Как это убита?.. Наверно, тебе только показалось так! — закончила она с надеждой.

Филипп опустился на стул, продолжая неудержимо рыдать.

— Может, тебе только показалось, а?.. Ну, успокойся же!.. Хочешь простокваши? — женщина уже сама не знала, что говорит.

— Нет, нет… Я видел ее там, в спальне… на кровати! — сквозь всхлипывания выдавил из себя мальчик. — И крови много!..

— Кровь и из носа может течь, — по-прежнему обманывая себя, произнесла женщина. — Скажем, во сне…

— Нет, нет, ее убили…

Нужно было что-то делать, хотя бы пойти проверить… Женщину ужасала эта мысль. А вдруг и в самом деле убийство? А она не выносила даже вида крови. Но делать было нечего, и, тяжело вздохнув, она чуть слышно произнесла: «Ты подожди здесь», и пошла к порогу. Дверь в соседнюю квартиру оказалась все так же открытой, и женщина, затаив дыхание, вошла в прихожую. Ей не раз приходилось заходить в эту квартиру — то за перцем, то за солью, то просто в гости, — и она хорошо знала расположение комнат. Мальчик сказал «в спальне», а спальня — последняя комната по коридору: ее окна выходили во двор. Все двери в квартире были широко открыты, однако кругом царил полный порядок. Пыльный послеполуденный свет лился в широкое французское окно, блестел на двух фарфоровых вазах, стоявших в буфете. Чуть слышно тикали старые настенные часы. Здесь все было старым, но уютным, добротным, солидным. Радевы — и муж, и жена, — были из тех семей, где свято соблюдали старые традиции. Они перевезли в свою квартиру все лучшее, что имели. Вряд ли у кого-нибудь еще в их доме был такой красивый персидский ковер голубовато-сизых оттенков, как у Радевых. Едва ли такой ковер мог быть у кого-нибудь еще и на всей улице. Но сейчас женщина не замечала вещей. Не помня себя, она шла к спальне. В дверях она остановилась и замерла.

Антония и в самом деле лежала на постели, накрытая легким байковым одеялом. Прежде всего бросалось в глаза жуткое кровавое пятно у нее на груди. Женщина вздрогнула. Потом перевела взгляд на мертвое, навеки застывшее лицо, в котором уже не было ни кровинки. Веки Антонии были опущены, губы слегка раскрыты, на них словно замер предсмертный крик. Лицо покойницы свидетельствовало о неописуемой и непонятной драме, оставившей страшную таинственную печать на этом, похожем на древнюю маску, лице.

Женщина почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она прислонилась на мгновение к косяку, потом пошла обратно. У нее было такое чувство, что все это — кошмарный сон, и в глубине души она все еще не верила, что случившееся — реальность. Она, конечно, слышала об убийствах, читала о них, но ей всегда казалось, что такие вещи могут случаться лишь в каком-то другом мире, далеком от нее. Да и как могло случиться подобное в их новом, тихом, спокойном доме, где жили счетоводы, аптекари и торговые служащие, внимательные и вежливые даже с чужими домашними собаками?..

Прохлада лестничной площадки несколько привела женщину в себя. Она вернулась в свою квартиру и сейчас же взялась за телефон. Нужно было сообщить об убийстве в милицию. Как только она набрала нужный номер, с другого конца провода ответил густой мужской голос, показавшийся ей возмутительно спокойным и равнодушным.

— Я Вас слушаю!

Задыхаясь от волнения, она сообщила, что в соседней квартире совершено убийство. В том, что именно убийство, она не сомневалась.

— Спокойнее! — сказал мужской голос. — Как вас зовут, откуда вы звоните?

— Христина Друмева. Я звоню из дома, где… Улица Князя Доброслава, дом одиннадцать…

— Этаж?

— Третий…

— Подождите, я запишу!

Женщина неожиданно рассердилась. Что там записывать? Улица, номер — все ясно. Надо не записывать, а немедленно выезжать, на то и существует милиция. Этот неожиданный гнев почему-то принес ей облегчение, вернул ей чувство реальности и будничности… Похоже, и убийства — нечто неизбежное и обычное на этом свете. Она уже почти не слушала. Милиция прибудет немедленно, но она не должна никого впускать в квартиру, никто не должен там ничего трогать.

В конце концов, думала она, в ее семье все живы — и Атанас, и Румен. Он скоро вернется из школы. Эти эгоистические мысли на мгновение заставили ее забыть о Филиппе. Но, вернувшись в кухню, она почувствовала угрызения совести. Филипп все еще плакал, но уже совсем тихо, почти беззвучно, как беспомощный смертельно раненный щенок…

2

Из милиции прислали оперативную группу под руководством старшего лейтенанта Невяна Ралчева, ближайшего помощника инспектора Димова. Такие серьезные преступления редко случались в столице, и это, конечно, требовало присутствия самого Димова, но он был в Варне, и ждали его только к вечеру. Тогда без колебаний послали Ралчева, хотя до этого серьезных самостоятельных заданий ему не поручалось. Димов относился к тем людям, которые сами и всегда до конца расплетают любой клубок. Однако Ралчева он считал талантливым криминалистом и часто хвалил его. Теперь, возможно, пришло время проверить Ралчева в деле.

Что касается самого старшего лейтенанта, то он вовсе не стремился к самостоятельности. Он прекрасно чувствовал себя под крылом своего начальника и считал, что еще многое должен усвоить. Тот, кто не работал с Димовым, нередко поражался тому влиянию, которое он оказывал на своих подчиненных. Несколько замкнутый, молчаливый и внешне недружелюбный человек, Димов притягивал их к себе, как магнит, и никто из его людей ни за что на свете не хотел отделяться от него.

Если бы Невяна Ралчева потребовалось сравнить с каким нибудь растением, более всего для этого подошел бы чертополох. Все в Невяне было каким-то заостренным и колючим — и торчавшие на затылке волосы, и скулы, и угловатые плечи. Только глаза смотрели спокойно и ясно, да улыбка казалась слишком добродушной для человека, которому столь часто приходится сталкиваться с темными сторонами человеческого бытия.

Подойдя к дежурной машине, старший лейтенант после секундного колебания сел рядом с шофером. Так обычно поступал инспектор Димов, после чего он закуривал и принимался рассеянно смотреть в окошко. Ралчеву казалось, что Димов специально расслабляется, чтобы потом максимально сосредоточиться. Но самому Ралчеву это не удавалось. Он чувствовал беспокойную неуверенность, мысли его без конца возвращались к телефонному разговору. Когда же на этом месте сидел начальник, Ралчев ничего подобного не испытывал. Тогда он не сомневался, что они раскроют преступление. Сегодня же, вдобавок ко всему, у него за спиной докуривал свою послеобеденную сигару доктор Давидов, неприятный едкий дым раздражал Ралчева, пожалуй, больше, чем холодный взгляд курящего.

Когда машина въехала в тихий квартал, по улицам все так же носился мягкий тополиный пух, и старухи все так же смотрели на него из окон. Повсюду царил покой — очевидно, тревожная весть еще не успела проникнуть за пределы квартала, и перед домом одиннадцать не было никаких зевак. На третьем этаже Ралчева ждала женщина, звонившая по телефону. Возле дверей квартиры стоял дежурный с сигаретой в руке. При виде Ралчева он бросил сигарету и пристукнул каблуками. Дежурный был хорошим парнем, только слишком стеснительным.

— А Радев — там! — быстро сказала женщина, виновато глядя на старшего лейтенанта.

— Какой Радев?

— Муж Антонии… то есть, убитой…

Ралчев невольно нахмурился.

— Мы же просили вас никого не впускать в квартиру!

— Как же я его не впущу? — обиженно произнесла женщина. — Он ведь домой пришел.

Ралчев вопросительно посмотрел на оперативника.

— Я застал его уже внутри, товарищ Ралчев, — виновато сказал тот. — Предупредил, чтобы ничего не трогал…

На площадке стало многолюдно. Доктор Давидов, в модном пиджаке, тонкий и гибкий, как танцовщик, враждебно смотрел на раскрытую дверь. Дактилограф Спасов уже осматривал дверную ручку. Лишь фотограф равнодушно жевал яблоко, будто находился не здесь, а на каком-то незначительном футбольном матче.

— Давайте войдем! — неуверенно предложил Ралчев.

Но как только он вошел в прохладную прихожую, чувство неуверенности исчезло: в конце концов он никогда никого не подводил, работа не пугала его. Муж убитой сидел в холле на узком старинном стуле с прямой спинкой. Он, казалось, не заметил вошедших, по крайней мере, позы не изменил. Ралчев внимательно посмотрел на него. Как и начальник, Ралчев верил первому впечатлению, всячески старался закрепить его в своем сознании. Мужчине было лет под шестьдесят, он был несколько рыхлым, с поредевшими волосами. Весь его вид говорил о безутешной скорби, граничащей с полным отчаянием. Наконец он посмотрел на вошедших влажными глазами, открыл было рот, как бы собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказал. «Прошу вас, оставьте меня в покое и ни о чем не спрашивайте», — умоляло все его существо. Ралчев на мгновение заколебался.

— Вы видели свою жену?

— Видел, — глухо ответил мужчина.

— Что-нибудь произвело на вас особое впечатление?

Радев ничего не ответил, его голова опускалась все ниже и ниже. Было бесполезно расспрашивать его дальше. Они вошли в спальню убитой. Несмотря на выражение ужаса, застывшее на ее лице, это было лицо красивой женщины лет сорока пяти, холеной и явно молодящейся. О том, что она тщательно следила за собой, свидетельствовали и уложенные в сложную прическу волосы, почти не пострадавшую от совершенного насилия. Когда Давидов откинул одеяло, Ралчев увидел на женщине элегантный весенний костюм, сшитый, вероятно, у дорогой портнихи. Все это никак не вязалось с внешностью ее мужа, который по-прежнему сидел на старинном стуле в холле, сокрушенный скорбью. Он был слишком старым, слишком невзрачным, слишком неподходящим мужчиной для такой красивой модной женщины. Не в этом ли ключ к разгадке? Но Ралчев быстро отогнал эту мысль. Нельзя позволять себе спешить с выводами, спешка всегда подводит.

Доктор Давидов продолжал невозмутимо осматривать убитую. Он работал быстро, точно, аккуратно, и, как всегда, с бесстрастным лицом. Он ни разу не обратился к Ралчеву, и тот, наконец, не выдержал и спросил:

— Когда она убита?

Лишь теперь доктор Давидов повернулся к Ралчеву и пренебрежительно взглянул на него.

— Наверное, совсем недавно. Может быть, час назад… Труп еще не остыл.

И опять склонился над убитой. Когда же он поднял голову вновь, вид у него был слегка озадаченный.

— Ее убили не в постели! — коротко бросил он.

Как обычно, его выводы отличались не только краткостью, но и категоричностью.

— Почему вы так думаете? — насторожился Ралчев.

— Сначала ее ударили в спину. Жертва упала лицом вниз… Тогда преступник нанес еще два удара в область сердца. Орудовал он ножом с широким лезвием… Возможно, кухонным.

— Вы уверены? — спросил Ралчев.

И сейчас же понял, что Димов никогда не задал бы такого вопроса.

— Разумеется! — недовольно ответил доктор. — Но это еще не все. Слишком мало крови вытекло из раны. Я хочу сказать, что слишком мало крови на кровати. Очевидно, кровь вытекла где-то в другом месте.

Он холодно посмотрел на Ралчева и многозначительно добавил:

— Притом недалеко…

— Но мы нигде не заметили крови!

— Значит, ее надо найти…

— Это все?

— Пока все. Остальное — после анатомирования…

Теперь подошла очередь Ралчева показать свои возможности. И это оказалось легче, чем можно было предположить. Он сразу же нашел несколько крупных и, похоже, свежих капель крови на ковре в холле. Они были хорошо видны и тянулись по прямой линии к входной двери — в прихожую, в которой и нашли то, что искали — сильно размытые и почти невидимые кровяные пятна. Под лупой ясно проступили и следы от тряпки, которой кто-то пытался собрать кровь с пола.

— Ясно, что ее убили здесь, — задумчиво произнес Ралчев. — А потом перенесли в комнату. Но зачем?

Его неимоверно удивило то, что вскоре они нашли и тряпку. Конечно, она была выстирана, но не настолько тщательно, чтобы на ней не осталось никаких следов. После стирки ее небрежно засунули под раковину к разным другим нужным в хозяйстве вещам и предметам.

— Теперь нам остается только найти нож! — пробормотал Ралчев, скорее озабоченно, нежели радостно.

— И спрятавшегося в гардеробе убийцу, — откликнулся фотограф.

Но ни ножа, ни других подозрительных предметов, как и никаких отпечатков беспорядка и иных, проливающих свет на совершенное преступление следов они не нашли. Ралчев вернулся в холл. Муж убитой, подавленный горем, продолжал все так же неподвижно сидеть на стуле.

— Прошу прощения, — сказал Ралчев, — но я должен задать вам несколько вопросов.

Мужчина лишь молча посмотрел на него. Горечь его взгляда вновь поразила Ралчева.

— Есть ли у вас хоть какие-нибудь предположения о том, кто мог убить вашу жену?

Мужчина судорожно глотнул воздух.

— Не знаю, — с усилием произнес он. — Кто мог ее убить?.. И зачем?.. Это совершенно бессмысленно…

— Не пропало ли у вас что-либо из дома?

— Не знаю… Да и что у нас можно украсть?.. Ничего…

— У вас нет ценных вещей?

— Нет… Мы — люди не богатые…

— Может, у вас были деньги?

— Мы не держим их дома… Да у нас их и нет… Те, что мы скопили, мы отдали за кооперативную квартиру…

— Когда вы в последний раз видели свою жену?

— Утром, когда она собиралась на работу…

— А где она работала?

— Во французской спецшколе.

— Она преподавала там?

— Преподавала?.. Нет… Работала в канцелярии…

Радев говорил с трудом. Ралчев на мгновение задумался.

— Она была в этом же костюме?

— Да.

Ралчеву показалось странным, что убитая собралась пойти на работу в самом новом своем костюме. Он снова спросил:

— Вы в этом уверены?

— Уверен, — уже тверже ответил Радев.

— А когда она обычно возвращалась с работы?

— Часам к пяти… — Затем уточнил: — Вернее, сразу после пяти…

— Сегодня она вернулась раньше… Случалось ли такое прежде?

— Н-не знаю. Не помню… Обычно я возвращался сразу после нее…

— У кого еще есть ключ от вашей квартиры?

В первое мгновение Радев словно не понял вопроса. Пришлось снова повторить его.

— Ни у кого, конечно, — ответил он. — У кого же еще может быть? Мы живем одни, комнат не сдаем…

— У вас есть взрослая дочь…

Мужчина, кажется, понял смысл спрашиваемого.

— Зачем ей ключ?.. Она всегда звонит, когда приходит.

Дальнейшие вопросы показались Ралчеву бессмысленными. Да и не было у него пока отправной точки для них — ничего, кроме самых обычных и банальных подозрений.

— Советую вам увести куда-нибудь мальчика на ночь. Ему не стоит оставаться здесь. Дети очень чувствительны.

— Знаю, — почти простонал мужчина… — Он не будет ночевать здесь.

На этом разговор закончился. Ралчев облегченно вздохнул и вернулся в спальню. Доктор тоже уже закончил свое дело и стоял посреди комнаты, молча изучая лицо убитой. Ралчев мог поклясться, что ему пришло что-то в голову.

— Ну и как? — осторожно осведомился он.

— А никак, — недружелюбно ответил Давидов. — После анатомирования представлю вам письменное заключение.

Вскоре вся группа уехала, а Ралчев позвонил в соседнюю квартиру. Он почти не сомневался, что ничего нового не узнает, но хотел, чтобы совесть у него была чиста. Дверь открыл невысокий, перепуганный мужчина, трясшийся как в лихорадке. Из квартиры уютно и успокаивающе пахло жареным луком. Смерть смертью, а жизнь продолжается. Мужчина провел его в холл, куда вскоре из кухни пришла и его жена: запах жареного лука усилился.

— Извините, — начал Ралчев, — но не припомните ли вы чего-нибудь такого, что сегодня после полудня произвело на вас особое впечатление?

— Что именно вас интересует? — вопросом на вопрос ответила женщина.

Весь ее вид говорил о том, что ей очень хочется помочь следствию.

— Не знаю… Может быть, какой-нибудь подозрительный шум в соседней квартире… В новых домах обычно хорошая слышимость.

— Да, — охотно согласилась женщина.

— Может быть, вам слышно соседское радио?

— Да, слышно.

— Может быть, вы слышали голоса… Крик…

— Я почти все время была на кухне.

— Как жили ваши соседи? Часто ли ссорились?

— Они очень милые и воспитанные люди. Жили они дружно. К тому же они очень тихие. Даже их сын не шумел. А Антония была вообще женщиной очень вежливой. И хотя ей почти столько же лет, сколько и мне, она всегда здоровалась первой.

Похоже, доброжелательной соседке очень льстило это обстоятельство, и если бы она даже что-нибудь и знала, то вряд ли сказала бы. Простые люди редко говорят о покойниках плохо.

— Где мальчик? Все еще у вас? — спросил Ралчев.

— Он в комнате моего сына. Румен показывает ему какой-то альбом. Он ведь совсем еще ребенок, уже немного успокоился. И не плачет. Хотите его увидеть?

— Нет, нет, — чуть ли не с испугом ответил Ралчев.

— Вы не знаете, где мальчик был после обеда?

— В кино. Он сказал мне, что смотрел «Фанфана-тюльпана». В пятый раз. Я и не знала, что этот фильм еще идет.

Не знал и Ралчев, вообще не смотревший этого фильма. Стоило проверить, в каком кинотеатре был мальчик. Теперь ему не оставалось ничего другого, как попрощаться с доброжелательной женщиной, пожать мягкую потную руку ее мужа и выйти на улицу в сопровождении мирных запахов обжитого дома.

Уже темнело. Воздух был мягким, небо нежным, стояло полное безветрие. Наверное, погода еще долго будет такой же тихой и приятной. «А может, и наоборот, — неожиданно подумал Ралчев. — Никогда нельзя наверняка предсказать погоду на завтра».

Выйдя на оживленную улицу, он остановил свободное такси. Ралчев редко позволял себе такую роскошь — экономить силы и время за счет транспорта. Да и времени у него для того, чтобы добраться в аэропорт до прибытия самолета из Варны, было сейчас вполне достаточно, мог бы успеть и на автобусе, но он волновался. В эти трудные минуты явно не хватало начальника. Ралчеву казалось, что чем раньше он приедет на аэродром, тем непременно раньше увидит Димова.

3

В аэропорт Ралчев приехал в четверть девятого. До самолета из Варны оставалось добрых полчаса. Он выпил чашечку кофе, потом — неожиданно для себя — заказал рюмку коньяку. Коньяк как-то странно возбудил его: мысли сейчас же размножились и начали разбегаться. Ему захотелось заказать еще рюмку, но он лишь усмехнулся и поспешил встать. Уже совсем стемнело, в темно-синем небе вспыхивали сигнальные огни самолетов. По гладкой посадочной полосе сновали электрокары. К одному из самолетов бесшумно подползла цистерна с бензином. По трапу сбежала высокая стюардесса с соломенными волосами, поверх которых сидела маленькая шапочка. Эта аккуратная женская головка вдруг умилила Ралчева, и он так засмотрелся на нее, что понял неловкость своего положения, только когда стюардесса, даже не удостоив его беглым взглядом, прошла мимо. Ралчев успокоил себя тем, что она оказалась слишком высокой, а ее фарфоровые глаза — пустыми. Для нее все это было лишь скучным аэропортом, где даже кофе — ненатуральный. Стюардесса ушла, оставив молодого человека наедине с его мыслями.

Ралчев так и не услышал, как по радио невнятно объявили, что самолет из Варны приземлится через пять минут. Большая белая машина села почти бесшумно, и только после этого до его слуха долетел рев заглушаемых двигателей и острый свист воздуха. Пассажиры вышли из самолета, и он заметил в толпе плотную фигуру своего начальника, казавшуюся невероятно земной и внушительной среди других человеческих фигурок, смешно семенивших по бетону. Маленькая девочка выбежала вперед, худощавая женщина размахивала букетом. Они летели меньше часа, а им все еще кажется, что совершили целое путешествие.

— Привет начальству! — сказал Ралчев, когда Димов поравнялся с ним.

Инспектор только теперь заметил Ралчева, в его взгляде мелькнуло удивление. Он не привык к тому, чтобы его встречали и провожали.

— Привет, — ответил он и протянул руку.

И это было не совсем в стиле Димова. Как и его отец, и дед, он редко позволял себе такие вольности, особенно на службе, и как его отец, и дед, считал сдержанность главным признаком человеческого достоинства.

— Что-нибудь случилось?

— Случилось, — кивнул Ралчев.

— Может, тебя уволили? — шутливо поинтересовался Димов.

— Если бы!

— Что так? Или надоело?

— Люблю динамику, — так же шутливо ответил Ралчев. — А эти серые будни и впрямь начинают надоедать.

— Так что же сегодня произошло?

— Да целое дело… Очень необычайное убийство… Я бы сказал даже, что очень странное убийство…

Улетая, Димов оставил свой «Москвич* на платной стоянке. Так что теперь им не оставалось ничего другого, как сесть в машину и отправиться в город. По дороге Ралчев подробно изложил своему начальнику суть дела. Димов молчал, но Ралчев чувствовал, что слушает он с интересом.

— Ну и что тебе кажется странным? — спросил Димов.

Ралчев почувствовал в голосе начальника сдержанное любопытство.

— Как что? Убийство произошло в прихожей. Потом труп зачем-то перенесли в спальню. Зачем-то положили на постель и зачем-то накрыли одеялом. Эти действия кажутся мне бессмысленными. Прежде всего убийца рисковал перепачкать себя кровью и оставить дополнительные улики. Но самое странное в том, что после всего он смыл следы крови в прихожей.

— Тщательно? — сейчас же спросил Димов.

— Не слишком. Мы сразу же нашли пятно. Нашли и капли крови на полу; они вели из прихожей в спальню. На них преступник вообще не обратил внимания. Мы нашли даже тряпку, которой была смыта кровь. Ее довольно небрежно засунули под раковину.

— А нож?

— Ножа не нашли… Словно убийца захватил его с собой на память.

— Так, ясно… — пробормотал Димов.

Ралчев посмотрел на него чуть ли не с обидой.

— А мне вот ничего не ясно, — сказал он. — Спрашиваю себя — зачем преступник сделал это. Конечно, труп часто переносят в другое место, путают след. Но так делают лишь в тех случаях, когда хотят скрыть истинное место преступления, пустить следствие по ложному пути. А тут совсем другой случай.

— Да, ты прав, — согласился Димов.

— В чем прав? — Ралчев бросил на него быстрый взгляд.

— По первому впечатлению все, действительно, выглядит бессмысленным и нелогичным. Кажется, будто совершенно неважно, где было совершено убийство — в прихожей или в спальне. Ведь все равно ясно, что убита она в собственной квартире.

— Почему ты говоришь «по первому впечатлению»?

— Потому что эти действия не могут быть ни бессмысленными, ни лишенными логики. У преступника были свои соображения. Только мы вот пока не можем их понять.

— И в самом деле идиотская история! — сердито воскликнул Ралчев. — Если только убийца не психопат.

Как Ралчев и ожидал, Димов сразу же отправился на службу. Они поднялись на второй этаж, вошли в просторный холодный кабинет инспектора. На письменном столе уже лежали снимки, сделанные на месте преступления, и справка о семейном и служебном положении Радевых. Димов внимательно изучил снимки и документы. Через некоторое время пришел и дактилограф. Его желтое равнодушное лицо с белыми пятнышками экземы не сулило ничего необычайного.

— Никаких неизвестных отпечатков мы не обнаружили, — сообщил он. — Только отпечатки убитой и ее мужа… И ребенка, конечно…

— Да, спасибо, — кивнул Димов.

Дактилограф ушел. Димов немного помолчал, потом спросил:

— Какое у тебя впечатление от мужа убитой?

— Он сам не свой. Потрясен смертью жены.

— А если точнее? От чего он сам не свой? От горя? Или от ужаса?

— Мне кажется, и от того и от другого.

— А мальчика ты видел?

— Нет, побоялся.

— И я бы побоялся. Где он был во время убийства?

— Не волнуйся, у него есть алиби! — пошутил Ралчев. — Он был в кино.

— Я не шучу, — серьезно произнес Димов. — Если я еще не выжил из ума, то загадка скорее всего окажется связанной именно с ним…

Ралчев удивленно посмотрел на шефа и поинтересовался:

— У тебя уже есть гипотеза?

— Да, есть! И вообще вся эта запутанная история может иметь только одно разумное объяснение. Оно же — и самое неразумное…

— Ты, кажется, решил помучить меня?

— Нет, на этот раз нет, — усмехнулся Димов.

Он закурил и на мгновение словно растворился в клубах дыма.

— У убитой есть две сестры. Как я понял — старые девы. Вызови-ка их завтра, скажем, к девяти часам. В половине десятого придет дочь Радевых. Кажется, ее зовут Роза?

— Да, Роза.

— Она вряд ли скажет что-нибудь новое. А последним допросим Стефана Радева.

— Хорошо.

— Как твоя ванная, работает?

— А что, твоя не в порядке?

— Ты слишком многого хочешь от наших строителей. Но сначала надо бы подзакусить. Поверишь, я еще не обедал!

Ралчев скорее бы не поверил в обратное. Когда его начальник втягивался в работу, он почти не вспоминал о еде.

— Хорошо, пойдем к нам в ресторан, — предложил Ралчев. — Он еще открыт.

— Ну нет, только не туда!

— Почему?

— Не люблю и после работы оставаться на работе. Психологи правы, мой мальчик. Великая вещь — разгрузка! Без нее невозможна никакая нагрузка.

Они вышли на улицу. Ночь выдалась на редкость тихая и спокойная. Над черными крышами сияла желтоватая чуть на ущербе луна. По ночам эта часть города была совсем безлюдной. Они шли медленно, и все же их шаги порождали достаточно сильное гулкое эхо. Пробежала кошка, какой-то подвыпивший мужчина добродушно подмигнул им. Нервно и ненужно зазвенел трамвай. Пассажиры за его желтыми стеклами казались неподвижными и безжизненными, как манекены. Димов начал в шутливой форме делиться своими впечатлениями об игорном казино на Золотых песках.

— А тебе не захотелось сделать ставку? — неожиданно прервал его Ралчев.

— Даже в голову не пришло, — серьезно ответил Димов. — Я не люблю азартных игр и не верю в игру случая. Предпочитаю действовать наверняка.

4

Две старые девы — удивительно, на первый взгляд, одинаковые и очень, если к ним приглядеться, разные по манерам и возрасту — сидели рядом в легких креслах. Обе были розовые и полноватые, обе русоволосые, у обеих волосы были взбиты и уложены в многочисленные локоны и букли, отчего казалось, что у них на головах высятся огромные парики. В их вышедших из моды платьях чувствовались определенный стиль и вкус, хотя видно было, что шили они их сами. Туфли у обеих были изношенными, и женщины старались скрыть их от внимательного взгляда инспектора. В старшей из сестер чувствовалась властность, держалась она чуть ли не по-царски величественно. Сестра помоложе, очевидно, во всем подчинялась старшей и всячески подражала ее поведению и жестам, но делала это как-то бесцветно и анемично. К тому же у нее, видимо, не доставало одного из передних зубов, потому что говорила она как-то в полрта.

Ралчев — он сидел за столом в стороне и вел протокол — с нескрываемым интересом наблюдал за сестрами. Его забавляла и их внешность, и их поведение. Обе они были одновременно и огорченными, и злыми, и агрессивными, и испуганными. После нескольких общих вопросов Димов прямо спросил их, подозревают ли они кого-нибудь в убийстве их сестры. Старшая немедленно перешла в наступление:

— Только он мог убить, господин следователь, уверена в этом. Только он и никто другой. С виду-то он и кроткий, и тихий, на такого никогда и не подумаешь… Но мы, еще когда она решила выйти за него. замуж, сказали ей: «Тони, недаром говорят, что в тихом омуте черти водятся! Смотри, пожалеешь потом, да поздно будет!» И вообще он ей был не пара. Так мы считаем.

— Так мы считаем, — как эхо повторила младшая сестра.

— Он был человеком совсем другого круга, — уточнила старшая. — А от невоспитанного человека всего можно ожидать. Он постоянно мучал ее. Особенно в последние годы, когда превратил ее жизнь в сплошной ад.

— В ад…

— Почему именно в последние годы? — осторожно поинтересовался Димов.

Сестры переглянулись, явно заколебавшись, говорить или нет. Но старшая быстро приняла решение:

— Господин следователь, лучше уж называть вещи своими именами. Этот несчастный решил, что она ему изменяет…

— С кем? — лаконично спросил Димов.

— С одним юрисконсультом из Плевена. С господином Геновым. Культурный, изысканный человек, из прекрасной семьи.

— Вы его знаете лично?

— Да. Раньше он работал в Софии.

— Значит, что-то все же было, — пробормотал Димов.

— Ничего, господин следователь! — взволнованно воскликнула старшая сестра. — Конечно, у нее было много знакомых… Главным образом, юристов, певцов… Господин Манолов, например, просто обожал ее. Если муж такой замухрышка, вполне естественно, что появляются друзья. Надо же с кем-то поговорить о концертах, выставках… Но изменять — такого в нашей семье никогда не было! Мы обе закончили Роберт-колледж…

— Роберт-колледж! — гордо повторила младшая.

— А Тони закончила французскую гимназию, потом отделение французской филологии Софийского университета. Понимаете, у нас уже не было средств на то, чтобы послать ее изучать язык за границу. В нашей семье никогда не было измен, господин следователь.

— Да, конечно, — согласился Димов. — Но откуда вы знаете все это. Вы часто ходили к сестре в гости?

— К ним… в гости? Ни за что!

— Так откуда тогда?

— Как откуда? Я ведь уже говорила вам, что он человек без воспитания.

— Извините, но у него тоже есть высшее образование…

— Чего оно стоит, господин следователь, болгарское высшее образование? Да у кого только его сегодня нет!.. Гораздо важнее воспитание, полученное в семье, в нем — все!.. В нашей семье ни у кого не было тайн друг от друга. Никогда.

— Ну, хорошо, достаточно, — спокойно сказал Димов. — Спасибо, что с готовностью отозвались на наше приглашение.

Ралчев сейчас же понял, что никакого желания уходить у сестер нет. После стольких лет бесцветной жизни они вдруг стали центром такого события, и теперь им совершенно не хотелось вновь окунаться в свое тяжкое забвение. Они молчали и не вставали. Потом старшая выдавила из себя:

— Господин следователь, вас интересует…

— Что? — поинтересовался Димов.

Но сестры беспомощно замолчали: они не знали, что предложить.

— Может быть, вас интересуют старые семейные фотографии… Чтобы составить впечатление…

— Спасибо. Я сообщу вам, если понадобятся, — ответил Димов. — Еще раз благодарю вас за отзывчивость.

Женщины нехотя встали. Вдруг старшая спросила:

— А он не в коридоре?

— Кто?

— Муж Тони.

— Нет, нет, будьте спокойны.

— Будь он там, мы бы предпочли выпрыгнуть из окна! — мрачно изрекла старшая.

Наконец они вышли. Ралчев озадаченно почесал в затылке.

— Они невероятно манерны, — заметил он. — Им рискованно верить.

— Им и не нужно верить. Важнее выслушать их.

— И все же этот Генов, похоже, и в самом деле существует.

— Я в этом не сомневаюсь. Вполне возможно, что он действительно был любовником покойной. А, может, просто приятелем. Но истории этой они не выдумали. Не могли выдумать. Скорее всего, Антония Радева и в самом деле иногда откровенничала с ними.

— Это несколько странно, — буркнул Ралчев, — поскольку…

— Поскольку они впрямь из крепкой старой семьи. А для таких семей традиции — это нечто священное.

Роза, дочь Радевых, пришла через четверть часа, точно в указанное время. Ралчев подумал, что редко увидишь такое милое создание. От всего ее облика веяло нежностью и очарованием, но особенно трогательны были слегка выступающие скулы и едва заметные веснушки на маленьком носике. На ней был темный костюм. Глаза красны от слез. Разговаривать с ней оказалось трудно. Сначала она вообще не могла говорить: ее голос дрожал, и казалось, что вот-вот он прервется совсем. Более того, при одном упоминании о матери у нее на глазах сразу же выступали слезы, и она начинала машинально вытирать их то платочком, то рукой.

— Извините, что расспрашиваю вас в таком состоянии, — мягко начал Димов. — Мы понимаем ваше горе. И все же, нет ли у вас каких-либо предположений о том, кто мог убить вашу маму?

Роза покачала отрицательно головой.

— Но, может быть, вы догадываетесь, почему ее убили?

— Представления не имею! — ответила девушка. — Все случившееся кажется мне невероятным и чудовищным. Она была таким замечательным человеком. Такая благородная и терпеливая…

Ралчев почувствовал, как следующий вопрос буквально застыл на губах его начальника. И после секундного колебания тот все же спросил:

— Вы сказали — терпеливая. Почему терпеливая? Что означает для вас это слово?

— Просто терпеливая, — тихо ответила Роза. — Терпеливая и невзыскательная. Она могла бы вынести все…

— А что ей нужно было выносить? И терпеть?

Девушка несколько озадаченно посмотрела на Димова:

— Не понимаю, что вы хотите сказать…

— Извините, я говорю о вашем отце… Вы ведь о нем думали? Его ей приходилось терпеть?

На какое-то мгновение в глазах Розы вспыхнуло негодование.

— Мой отец — исключительно порядочный человек! — сдержанно ответила она.

— Понимаю вас, но это порой не мешает супругам постоянно ссориться. Не досаждал ли он в последнее время чем-нибудь вашей матери?

— Отец? — Роза широко раскрыла глаза. — Нет, никогда!

— Даже не повышал голоса?

— Да что вы! — искренне удивилась Роза. — Я вообще не помню случая, чтобы отец когда-нибудь поругался. Он ни разу не накричал ни на маму, ни на меня. Он очень тихий и кроткий человек.

— Вы уверены в том, что говорите?

— Как я могу быть не уверенной в этом? Ведь еще год назад я жила дома…

— Может быть, за этот последний год…

— Нет, ничего такого не было! — решительно сказала девушка. — И вообще, почему вы задаете мне такие вопросы?

— Буду с вами откровенен. Вот показания ваших теток.

— Глупости! — нервно произнесла Роза. — Они просто выжили из ума… И чем же, по их мнению, отец мог быть недоволен?

— Он подозревал, что жена изменяла ему.

Из широко раскрытых глаз молодой женщины вдруг потоком полились слезы. Димов подождал, пока она успокоится. Выражение его лица свидетельствовало о том, что она уже сожалеет о сказанном.

— Прошу вас, товарищ инспектор, — произнесла наконец Роза, — не оскорбляйте память моей матери. Она была безукоризненной женщиной… Во всех отношениях.

В ее словах звучала категоричность. Димов на мгновение задумался, потом неохотно сказал:

— В таком случае — все. У меня нет больше вопросов. И прошу вас простить меня за беспокойство…

Роза сейчас же встала. Ее плечи, когда она направилась к двери, слегка дрожали. Ралчев чувствовал, что она едва себя сдерживает, чтобы не разрыдаться. Димов заметил расстроенное лицо своего помощника и виновато проговорил:

— Наверное, не стоило ее допрашивать сегодня.

— И я так думаю. Лучше бы после похорон…

— В том-то и дело, что после похорон люди быстро успокаиваются. И становятся осторожными и расчетливыми.

Ралчев молчал.

— Поверь, что это так, — вздохнул Димов. — Когда умер мой отец, мать находилась в эвакуации, в деревне. Бомбардировки, разбитые дороги — отца похоронили без нее. Так она до сих пор не может мне этого простить. И все еще плачет… Только на самих похоронах можно выплакать все сразу.

— Это верно, — грустно согласился Ралчев.

— Могила — это как ворота, через которые человек уходит в некий иной мир. И ты видишь это своими глазами. А иначе тебя не оставляет чувство, что человек просто исчез… И это невыносимо.

Пока они ждали Радева, принесли заключение доктора Давидова. Ничего нового и интересного в нем не оказалось. Судя по тому, что нашли в желудке, убитая, вероятно, обедала в ресторане. И выпила пару рюмок вина.

— В ресторан не ходят в одиночку, особенно женщины, — заметил Димов.

— К тому же женщины не пьют вина в обед, — добавил Ралчев.

— Может быть, появился господин Генов? — Димов едва заметно улыбнулся.

— Ничего удивительного, — сейчас же согласился Ралчев. — Утром она пошла на работу в новом костюме. Если она вообще ходила на работу…

— Это обязательно нужно проверить, — кивнул Димов. — Так или иначе, но этот «некто» был, вероятно, последним, кто видел ее в живых. Необходимо выяснить, кто он.

Стефан Радев тоже пришел вовремя. Ралчеву показалось, что он еще больше убит горем, чем в первый день. За одну ночь он словно высох, лицо почернело, взгляд был пустым. Он вошел мягкой и бесшумной походкой, беспомощно огляделся. Он словно не понимал, где находится и чего от него хотят.

— Садитесь, — сказал Димов. — Куда вам будет удобнее…

Радев тяжело опустился в одно из кресел. Его руки едва заметно вздрагивали, лоб покрылся капельками пота.

— Если вы не в состоянии разговаривать, — предложил Димов, — мы можем перенести встречу на завтра.

Радев помолчал, потом чуть слышно попросил:

— Вы не могли бы дать мне стакан воды?

Когда Ралчев вернулся с водой, Радев все так же неподвижно сидел в кресле. Он с жадностью выпил воду и немного пришел в себя. Его взгляд ожил. Он поставил стакан перед собой и только теперь внимательно посмотрел на инспектора.

— Товарищ Радев, — начал Димов. — Вы были самым близким для покойной человеком. Я хочу еще раз спросить вас, не знаете ли вы чего-либо, не подозреваете ли кого?

— Нет, ничего не знаю, — глухо ответил мужчина.

— И никого не подозреваете?

— Никого…

— Хорошо… Тогда расскажите, что вы делали вчера. Час за часом, минута за минутой.

Казалось, Радев вообще не услышал вопроса. Он молчал. Молчал долго и тягостно, потом вдруг заплакал. Сначала этот мучительный плач был почти не заметен и скорее походил на какую-то конвульсию. Потом слезы буквально залили его лицо, все тело сотрясалось. Наконец он выпил еще несколько глотков воды и опять немного успокоился.

— Что тут говорить, товарищ начальник, — с усилием выдавил Радев. — Я убил свою жену.

— Вы? — почти без удивления перепросил Димов. — За что же?

— Она изменяла мне.

— Так! Тогда начните сначала.

Радев вытер мокрое от слез и пота лицо.

— Что тут рассказывать? Вернулся домой…

— Во сколько?

— Не помню…

— И все же придется припомнить.

Радев задумался:

— Наверно, часам к четырем.

— Разве это не ваше рабочее время?

— Я часто так делал, товарищ начальник. Ведь у нас сын школьник. За ним присмотр нужен, чтобы готовил уроки, а не бегал по улицам… Он как и все мальчишки… Я порой заглядывал домой — минут на пятнадцать, а то и на все полчаса… Проверял, что он делает, и возвращался.

— Понятно, продолжайте.

— Я застал жену дома. Сына не было.

— Но ведь и она должна была в это время быть на работе?

— В том-то и дело, что она отпросилась. Я всегда знаю, когда он приезжает в Софию.

— Это вы о Генове? О юристе?

— Да, о нем. Когда он приезжает в Софию, она преображается — и глаза у нее становятся другими, и лицо… Это какой-то кошмар, это может понять лишь тот, кто испытал это на себе…

Радев снова провел дрожащей рукой по лицу.

— Вы считаете, что в тот день она встречалась с любовником?

— Да, уверен.

— И вы устроили ей по этому поводу скандал?

— Нет, я никогда не устраиваю скандалов, — ответил Радев. — Это не в моем характере. На этот раз я высказал ей все, что думал. Так жить дальше нельзя. В конце концов она не глупенькая девочка, а мать двоих детей. И лет ей уже немало… Так я ей и сказал. И сильно задел ее этим… Она разъярилась, как никогда…

Радев замолчал, потом сдавленно добавил:

— И ударила меня…

Несмотря на трагичность момента, Димов не сдержал улыбки:

— Куда же она вас ударила?

— В живот… Тогда я вышел из себя. Человек я спокойный, редко теряю контроль над собой, но тут на меня помрачение какое нашло… Я бросился на кухню, схватил нож… Тот, которым мы режем мясо… Когда вернулся в холл, она все еще была там, ничего не подозревая. Дальше я ничего не помню… Наверное, она побежала. И я нагнал ее…

— Сколько же ударов вы ей нанесли? — спросил Димов.

— Не помню! — с отчаянием произнес Радев. — Я был тогда как в бреду. Но, кажется, сначала я ударил ее в спину… Когда она бежала.

— А потом?

— Что потом?

— Мы нашли труп в спальне, а не в прихожей.

— Я ее перенес…

— Зачем?

— Как я мог оставить ее там? Ведь должен был вернуться наш сын. Он мог увидеть ее на полу в луже крови. Он ведь еще ребенок, разве он вынес бы такое? Это бы напугало его на всю жизнь — в лучшем случае…

— Значит, не в таком уж бреду вы были, раз сообразили…

— Отрезвел сразу, когда увидел, что наделал. И сразу подумал о сыне.

— Но ребенок увидел бы труп и в спальне.

— Все же это другое дело. Я положил ее на кровать, накрыл ее одеялом. Он мог подумать, что мать спит. К тому же он редко входил к нашу комнату.

— А кровь?

— В прихожей? Я вытер ее тряпкой. Он не должен был видеть крови, ведь он мог догадаться…

— Куда же вы девали нож?

— Нож?

Во взгляде мужчины появилось что-то беспомощное и жалкое.

— Не знаю, — ответил он. — Ах, да, мне кажется, я бросил его в мусоропровод.

— Чтобы его не увидел сын?

Как ни растерян был Радев, он сразу же понял суть намека.

— Нет, конечно, — глухо ответил он. — Как вам объяснить… Просто испугался. Сначала я решил никому ничего не говорить, как будто бы ничего не знаю. Потому и молчал, когда пришел вот этот товарищ, — он кивнул в сторону Ралчева.

— А сегодня утром, идя сюда, вы решили сказать правду?

Радев растерянно посмотрел на инспектора.

— Не знаю… Возможно… Со вчерашнего дня я сам не свой, товарищ начальник. Каких только мыслей не было в моей голове! Прежде всего — убить себя! Как же мне жить после такого? Это ведь страшнее самой страшной муки! Не нужна мне такая жизнь. И до сих пор счастья не было, а теперь?.. С тех пор, как женился — никакой радости…

— И все же вы живете…

— Ради сына… Только из-за него. На кого я его брошу? Как оставлю его без отца и без матери?

Радев низко склонил голову: наверное, опять заплакал. Ралчев закусил губы, но Димов словно не заметил этого. Он усиленно думал.

— Я хочу еще раз вернуться к убийству, — сказал он.

— Как вы перенесли жену из прихожей в спальню?

В первый момент Радев не понял вопроса.

— Как? Разве я помню? Да и как, кроме как на руках…

— На вас был этот костюм?

— Да, этот.

— Значит, пятна крови на нем вы потом застирали?

— Застирал? Нет… Не знаю, как это полу-чилось… Каким образом я его не испачкал… Но я его не застирывал.

— Должен сказать, что во всем вы проявили большую сообразительность, даже хладнокровие, — заметил Димов.

Радев мрачно молчал. И впервые Ралчеву показалось, что в его лице появилась враждебность.

— А теперь идите в соседнюю комнату, — снова заговорил Димов, — и напишите все, о чем вы здесь рассказали.

Когда они остались одни, Ралчев возбужденно встал из-за стола, но Димов по-прежнему продолжал сидеть в глубоком раздумье и выражение его лица свидетельствовало о неудовлетворенности.

— Твоя гипотеза полностью оправдала себя! — все еще волнуясь, воскликнул Ралчев.

В этот момент он словно забыл о тяжелой драме, свидетелем которой оказался. Димов рассеянно посмотрел на него.

— Другого объяснения и не могло быть, — произнес он. — Вчера я ломал голову над этим до трех часов ночи и никакой другой возможной причины для переноски трупа придумать так и не смог… Только из-за ребенка. Да и кто бы еще так мог беспокоиться о нем? Случайный убийца? Ни в коем случае. Только человек, который любит мальчика и болеет за него душой.

— И все же я не ожидал, что он признается так легко.

— Почему? Он человек с явно неустойчивой нервной системой, поддающейся настроениям. Наверное, он шел сюда совсем с другим решением, но сдали нервы, он расплакался… И неожиданно для себя самого признался.

Димов улыбнулся, но улыбка у него получилась грустной.

— Ударила его в живот… Такого не выдумаешь. Вот что делают люди из добропорядочных семей.

Но Ралчев думал о другом.

— И все же я вижу, что тебя что-то смущает.

— Да! — бросил Димов.

Но объяснять сразу же, что именно, не стал, а поднялся со своего места, несколько раз прошелся по комнате и только после этого произнес:

— Не могу понять, как он мог перенести труп, не запачкав костюма. Для меня это настоящая загадка.

— Наверняка испачкал. Но костюм темный, и пятна на нем не видны.

— Ты прав… И все же…

Было заметно, однако, что Димов немного успокоился. После всего эта подробность показалась ему незначительной.

— Мы оперативники, и наша задача закончена, — сказал он. — Надо подумать, какому следователю передать дело.

— Это не проблема. Сейчас свободен Якимов.

— Знаю, но он мне кажется слишком самоуверенным.

— Какое это имеет значение? Все яснее ясного.

— В том-то и дело, — недовольно сказал Димов. — Но суд не интересуют самопризнания. Суд интересуют факты!

— Если хочешь, я с ним поговорю.

— Нет, я сам займусь этим делом. А от тебя требуется другое. Надо подумать о мальчике. Сейчас он остался совсем один. Как ты считаешь, куда его отвести?

Ралчев задумался.

— Может, к теткам? — предложил он.

— Оставь этих ужасных сорок в покое. Они доконают его за две недели. Лучше к сестре. Она произвела на меня хорошее впечатление. Поговори с ней, посмотри, что можно сделать.

— Хорошо, — ответил Ралчев, чувствуя, как у него холодеет сердце.

Едва ли можно было возложить на него сегодня более тяжелую миссию, чем эта. Ему снова придется сообщать этой милой обаятельной женщине горькие и страшные вещи. Снова заставлять ее плакать. И искать слова утешения. Какого утешения? После одного несчастья ей предстояло пережить второе, притом у него на глазах. Как смягчить удар? За два дня потерять и отца, и мать! Как она сможет жить, узнав, что она — дочь убийцы? Неужели его начальник не понимает, какое невыносимое бремя он возлагает на него?

Впервые служба показалась Ралчеву тяжелой, горькой и неприятной.

5

Супруги Желязковы — такой была фамилия мужа Розы — занимали новую квартиру в квартале «Восток». Ралчев долго плутал между только что выстроенными и недостроенными зданиями, напрасно разыскивая номер нужного дома. На домах не было ни номеров, ни каких бы то ни было других указателей. Ралчев перескакивал через ямы, пробирался сквозь путаницу кабелей и проводов, обходил груды строительных материалов. И хотя дождя не было, он все равно чуть ли не до ушей забрызгался грязью.

А выбраться из этих многочисленных лабиринтов ему помогли дети. Но и они не знали номеров домов, любой вопрос по этому поводу порождал жаркие споры. Сначала Ралчев долго шел вперед, потом свернул вправо, затем возвратился назад и, в конце концов, оказался прямо перед злополучным домом. Желязковы жили на девятом этаже уже заселенного дома, а лифт все еще не работал. Но это обстоятельство ничуть не огорчило Ралчева. Он был готов подняться на сотый этаж, лишь бы хоть на полчаса отдалить неприятный разговор.

Наконец Ралчев добрался до нужной квартиры. Он порядочно устал, поэтому и решил две-три минуты постоять на площадке — перевести дух и набраться смелости. Потом нерешительно позвонил. Дверь открылась, и на пороге вырос русоволосый, хорошо одетый мужчина лет тридцати с приятным лицом. Однако в целом он мало чем отличался от стандартного типа современных людей — водолазка, бакенбарды, пиджак с разрезами, на лацкане которого темнела широкая траурная лента. Молодой человек выглядел расстроенным, смотрел недружелюбно.

— Что вам надо? — нетерпеливо спросил он.

— Вы — Андрей Желязков?

— Да, я.

— Мне надо поговорить с вами… И с вашей женой.

— Нам не до разговоров! — сердито бросил молодой человек и чуть не захлопнул дверь перед носом у старшего лейтенанта.

Пришлось Ралчеву назвать себя. Молодой человек сразу обмяк, даже извинился и пригласил войти.

Все, что случилось дальше, превзошло все самые плохие предчувствия Ралчева. На этот раз Роза даже не заплакала. И это было куда страшнее, куда неожиданнее и куда непонятнее. В конце концов она совладела с собой, ее взгляд стал осмысленным, с ней стало возможным разговаривать. И Ралчев постепенно подошел к тому, ради чего пришел. Он попросил Желязковых взять мальчика к себе, или, что было еще удобнее, переселиться к Радевым, где квартира лучше и мальчику в школу ходить совсем близко.

Роза с ужасом посмотрела на Ралчева.

— Поселиться там?.. Никогда! — воскликнула она.

Буквально за несколько минут она преобразилась на глазах у Ралчева самым непонятным и неповторимым образом. Юная беспомощная женщина, почти девочка, которая так жалобно плакала сегодня утром в кабинете Димова, вдруг стала взрослой женщиной — холодной, сдержанной и решительной. Наверное, она походила теперь на свою мать. А, может быть, просто взяла себя наконец в руки. Ее лицо стало еще бледнее, но уже вовсе не казалось ни беспомощным, ни добрым и милым, как прежде. Ралчев с удивлением понял, что это странное перевоплощение принесло ему настоящее облегчение.

— Мы возьмем Филиппа к нам! — сказал Желязков.

— Наверное, вам будет здесь тесновато.

— Ничего, он будут спать на кухне, — сказала Роза.

— Он не раз спал там и чувствовал себя неплохо.

— Как вам будет удобнее, — сказал Ралчев. — Конечно, можно и так. В этом есть даже свои преимущества. Квартиру ваших родителей можно сдать, этих средств хватит на то, чтобы содержать мальчика…

— Не в этом дело, — ответил молодой мужчина. — Меня другое беспокоит: как мы ему скажем… Разве ему можно сказать такое?

— Разумеется, ему ничего не надо говорить. По крайней мере, пока он не вырастет. Придумайте что-нибудь. Скажите, например, что отец уехал за границу. Или что-нибудь в этом роде.

— Все равно узнает! — сказал мужчина. — Ребята во дворе расскажут.

— Да, верно!.. Ну что ж, тогда переведите его в какую-нибудь другую школу в вашем же районе. Живете вы довольно далеко, и маловероятно, что он встретит здесь своих прежних приятелей.

— Да, да, конечно, — пробормотал Желязков и протянул руку, чтобы погладить Розу по волосам. Она резко отпрянула.

Ралчев встал.

— А теперь я должен попрощаться с вами. Поезжайте за мальчиком.

На этом миссия Ралчева была закончена. Выйдя на улицу, он постарался сразу же освободить свою память и душу от тяжести случившегося. Эта страница жизни казалась ему вырванной из его судьбы навсегда, и незачем было вспоминать о ней.

Прошло около недели. С головой погруженный в работу, он почти забыл о деле Радевых. Правда, порой у него появлялось желание заглянуть к следователю Якимову, но ничего, кроме отвращения, оно не вызывало. Все, связанное с этим убийством, было ему неприятно. Порой, совсем неожиданно, в его памяти всплывало лицо Радева — потерянное и трагическое, но он быстро прогонял это мрачное видение. Куда легче было ему иметь дело с ворами и мошенниками. По крайней мере там не было драм, а он любил драмы только в кино.

И все же однажды утром он зашел к Якимову. Молодой русоволосый человек в элегантном костюме встретил его приветливо, настроение у него было отличным.

— Садись, Ралчев, — сказал он.

Ралчев опустился на один из ближайших стульев.

— Как дела? — поинтересовался он.

— Сегодня кончаем, — довольно сказал Якимов. — Все подробности подтвердились. Главное, мы нашли нож, которым было совершено убийство. Это и в самом деле кухонный нож для резки мяса. И его нашли в шахте мусоропровода, как он и говорил.

— На нем обнаружили отпечатки пальцев?

— Убийца вымыл его теплой водой. А вот следы крови убитой мы все равно обнаружили.

— Это хорошо, — кивнул Ралчев.

— Можешь успокоить и своего шефа. Небольшие пятна крови найдены и на пиджаке Радева. Даже на манжете его рубашки. Очевидно, он на руках перенес убитую из прихожей в спальню. И экспертиза категорична — это кровь жертвы.

— Да, да, все это ясно, — пробормотал Ралчев.

— А что неясно? — удивленно спросил Якимов.

— Действительно ли Радев убил свою жену в припадке ревности, Или существует иная причина.

— Какая иная?

— Не знаю, я у тебя спрашиваю.

— Не может быть другой причины. У этого Генова, о котором идет речь в показаниях Радева, действительно была связь с убитой. Он сам в этом признался. Он часто встречался с ней, их многие видели вместе.

— Да, ты прав. Я не хочу вмешиваться в твои дела. Я хотел лишь напомнить о том, чем может поинтересоваться суд.

Ралчев встал.

— Желаю удачи, — сказал он. — Но я очень прошу тебя сообщить мне, когда начнется слушание дела. Мне хочется еще раз увидеть этого человека.

Он и сам не знал, зачем произнес последние слова. Но в то мгновение ему вдруг показалось, что дело Радева еще только начинается.

6

Для молодого Желязкова наступили трудные дни. Как у всякого мужчины, у него были свои безобидные привычки. Изредка посещал он футбольные матчи, любил сыграть с близкими приятелями в бридж, выпить бокал-другой вина в ресторанчике «Видинская встреча». Теперь от всего этого пришлось отказаться. Сразу же после работы он садился на свой мопед и спешил домой. Кто знает, почему, но в эти дни он боялся оставлять Розу одну, предчувствие, что с ней может что-то случиться, не покидало его ни на минуту. Внешне такого предположения ничто не подтверждало. Роза держалась спокойно и строго, в ее глазах появился какой-то холодной мрачный блеск. Она не позволяла мужу даже прикоснуться к себе — теперь они спали отдельно друг от друга в единственной комнате, служившей сразу и столовой, и спальней. Говорила она мало, но всегда спокойно и рассудительно. Зато к Филиппу она была необыкновенно нежна и добра, но и в этой нежности не чувствовалось близости, словно жалела она не своего брата, а чужого человека.

Да и мальчик вел себя довольно странно. Был он, естественно, молчалив, печален и замкнут. Он ни разу не спросил, где его отец. Ни разу не заговорил о нем. Может быть, его детская интуиция подсказывала ему правду. Может быть, ему уже успели что-то сообщить. Этого нельзя было понять. Но он больше не играл со своими сверстниками, а целыми днями читал книги, преимущественно для взрослых, из библиотеки сестры. Роза не мешала ему, не заставляла делать уроков. Ничего, пусть читает, пусть отвлечется…

А сама Роза все так же добросовестно вела хозяйство, ходила на рынок, готовила, дважды в день тщательно подметала пол и стирала пыль. Никогда раньше она так заботливо не убирала квартиры. Возможно, она, как и ее отец, старалась загасить воспоминания об ужасных событиях.

Однажды она сказала:

— Андрей, я хочу устроиться на работу.

Они уже не раз говорили об этом.

— В этом нет нужды, Роза, — мягко возразил ей муж.

— Я хорошо зарабатываю.

Он и в самом деле приносил в дом немало, хотя был всего лишь зубным техником. Но в свободное время он работал и частно, что значительно увеличивало их скромный семейный бюджет.

— Я хочу работать! — настойчиво повторила Роза. — Не могу больше сидеть дома. Я сойду с ума, если останусь дома хотя бы еще на один день!

— А кто же будет смотреть за Филиппом, — колеблясь, спросил Андрей.

— Он уже не ребенок! — серьезно ответила Роза. — И я его понимаю. Он никогда больше не будет ребенком. Теперь он уже сам может о себе позаботиться.

— Ну, хорошо, — неохотно согласился Желязков.

Роза окончила курсы, на которых готовили воспитательниц для детских садов, и отнесла заявления в несколько мест сразу. Везде ее приняли очень любезно, сказали, что надо подождать месяц-два — и место непременно освободится. И Розе не лгали, поскольку лишь немногие женщины в состоянии долго задерживаться на этой тяжелой и невероятно нервной работе.

Роза стала ждать. С каждой неделей она становилась все спокойнее, но была по-прежнему такой же холодной, далекой, недосягаемой. Ее глаза стали совсем безжизненными. Казалось, в ней жил только разум. Она словно обдумывала всю свою недолгую жизнь, перебирала ее день за днем, час за часом, пытаясь найти какой-то иной смысл не только своего, но и всякого человеческого существования вообще. Она как бы постигала истину, страшную и неизбежную одновременно. И поскольку она была неизбежной, ее надо было принимать с мудростью и смирением.

Только однажды случилось нечто неожиданное. Они сидели вдвоем в кухне возле телевизора. Мальчика дома не было. Давали какую-то кинокомедию, в которой были заняты хорошие актеры. Андрей с увлечением смотрел на маленький экран. Не будь он так увлечен, он бы, наверное, заметил, каким отчужденно-враждебным было лицо Розы. И вот в одном месте Андрей не удержался и разразился задорным и искренним смехом. Роза молча посмотрела на него, встала и ушла в комнату. Андрей виновато пошел следом. Когда он вошел к Розе, она ничком лежала на кровати и неудержимо плакала. Андрей молча сел рядом. Ему хотелось приласкать ее, провести рукой по ее волосам, но он не решался. Он лишь неуверенно положил руку на ее плечо. Его удивило, что она не вздрогнула, как это всегда случалось в последнее время, не отстранилась. Она продолжала все так же неудержимо плакать.

— Не надо, Роза, — тихо сказал он. — Очень тебя прошу…

Роза ничего не ответила.

— Так много времени прошло! Тебе нужно успокоиться.

Роза подняла голову.

— Не могу! Просто не могу поверить…

— Роза, ты не должна больше думать об этом!

— Как я могу не думать!.. Ты сам прекрасно знаешь, насколько добр и безобиден мой отец. Я больше чем уверена, что произошла какая-то ошибка.

— Какая ошибка? — Андрей едва сдерживал раздражение. — Ты сама еще ребенок, совсем не разбираешься в людях. В каждом человек живет зверь, только мы не подозреваем о его существовании.

— Неправда! — нервно, почти с отвращением вое кликнула Роза. — Во мне зверь не живет! И в нем не живет. Может быть, в тебе…

— Роза!

— Как ты можешь смеяться, когда во мне все убито? Значит, у тебя совсем нет сердца!

Андрей уже не понимал, стоит ли возражать. Роза находилась в состоянии крайнего возбуждения, в котором, в конечном счете, именно он и был виноват.

— Роза, жизнь есть жизнь. Сколько времени прошло… Надо принимать вещи такими, как есть. Я все время стараюсь…

Роза выпрямилась.

— Да, знаю! — гневно произнесла она. — Но разве это по-человечески? Конечно, он мой отец, а не твой. Но ты — мой муж! А совсем не думаешь о нем. Я чувствую, что тебе безразлично все это…

Андрей нахмурился, лицо у него потемнело.

— Ты хочешь, чтобы я продолжал любить и уважать его? Разве ты не понимаешь, что это он, он убил твою мать?

— Нет, не он!..

— Я читал обвинительный акт. Это не вызывает никакого сомнения.

— Тогда, значит, он был не в себе… Сошел с ума. А сумасшедшего судить нельзя. Нельзя приговаривать его к смерти.

— Это ему и не угрожает! — уверенно сказал Андрей.

— Откуда ты знаешь?

— Я говорил с несколькими адвокатами. У него есть крайне веские смягчающие вину обстоятельства. Вот увидишь, он даже в тюрьме долго не пробудет.

— Не знаю, Андрей, — беспомощно проговорила Роза. — Мне очень страшно. Он даже не хочет, чтобы мы наняли ему защитника.

— Об этом не беспокойся! В крайнем случае ему назначат официального защитника.

— Что значит «назначат*? Какого — нибудь такого, к которому никто никогда не обращается?

Роза, забыв обо всем, что не касалось ее отца, принялась нервно расхаживать по комнате.

— Я должна поговорить с ним! — решительно проговорила она. — Попрошу у прокурора разрешение на свидание.

Андрей недоуменно посмотрел на Розу.

— Да ты с ума сошла! Ведь он и глаз на тебя не посмеет поднять. Это бесчеловечно.

— Зато я посмею!

— А о нем ты подумала?.. Нет, вряд ли он согласится встретиться с тобой. Как можно подвергать его такому ужасному испытанию. Неужели ты не понимаешь, что…

— Понимаю, — сухо отрезала Роза. — И все же я должна позаботиться о нем. Что бы он ни сделал… Ему нужен хороший защитник.

Андрей молчал. Его лицо в это мгновение стало совсем темным.

— Я тебя не понимаю, — тихо произнес он. — Но мешать тебе не стану. Поступай как хочешь.

На этом их разговор закончился. И с этого вечера Роза словно ожила, ее жизнь словно бы обрела новый смысл. Теперь в каждом ее движении чувствовалась энергия и решительность. На следующий день она встала рано и не была дома до самого вечера. Когда Андрей вернулся с работы, она ничего ему не сказала. И как будто вообще забыла о нем, занятая своими мыслями. В ней ощущался какой-то подъем, едва прикрытое воодушевление. Она переступила через самый страшный порог, она простила отца. Она понимала, что простила его искренне, как это ни было невероятно. Не так уж важно, насколько велика окажется ее помощь. И насколько действенна. Важно, что она нашла правильный путь — путь человечности. Так она думала или по крайней мере так чувствовала…

И вот однажды в душный послеобеденный час она, как во сне, вошла в тюрьму. Едва она вступила в один из ее тихих коридоров, как почувствовала, что попала совсем в другой мир. И люди здесь были другие. Их отделяла от настоящей жизни некая глухая стена, и стена эта была толще, плотнее и непроницаемее тюремных. Неожиданно для себя она оказалась в комнате для свиданий. И затаила дыхание. На первый взгляд все здесь выглядело обычным и будничным, но и непостижимым, странным и невероятным. У Розы было такое чувство, будто она перенеслась в какой-то выдуманный мир. Воздух в комнате был неподвижным и мертвым, время словно остановилось. Легкая перегородка и небольшие стеклянные окошечки делали помещение похожим на почтовый зал. Она села на скамейку перед одним из окошек и услышала, как громко бьется у нее сердце.

И вот привели ее отца. Он выглядел невероятно исхудавшим, лицо его приобрело землистый оттенок. Но, может быть, это лишь показалось ей. Отец держался замкнуто, непроницаемо, почти враждебно. Он сел по другую сторону перегородки, перед окошком. Милиционер, который привел его, остался стоять у него за спиной.

Несколько секунд отец и дочь смотрели друг на друга. Сердце дочери разрывалось от любви и боли. А во взгляде отца не было ничего — совсем ничего, кроме непроницаемой и мертвой преграды.

— Папа! — сдавленно произнесла Роза.

Радев открыл рот, чтобы ответить, но слова словно застряли у него в горле. Потом он снова попытался заговорить. И она услышала:

— Тебе не стоило приходить…

— Папа, я ни о чем не стану тебя расспрашивать… Ни о чем не стану говорить с тобой… Хочу только взять с тебя обещание…

— Какое? — ровно и без всякого интереса спросил Радев.

— Обещай, что ты возьмешь защитника.

Радев молчал, его взгляд оставался все таким же чужим.

— Зачем мне защитник?

— Как зачем?

— Ты хочешь, чтобы я защищался? — в его тоне чувствовалась горечь. — По-твоему, я имею право защищаться?

— Не в этом дело, папа. Важно, чтобы тебя поняли. Им нужно объяснить.

— Нет, Роза!

— Я очень тебя прошу… Я много думала, папа. Раз ты смог так поступить, значит, любой способен на это. Но не так уж важно, сделал ты это или нет. Можно судить одного человека, но нельзя осуждать всех людей. Порой люди сами себя не знают и не понимают.

Отец молчал. И все же впервые в его взгляде появилось едва заметное волнение.

— Ты права, — сказал он наконец. — Мы сами себя не знаем. Живем, как тени, в каком-то мутном мире. И начинаем по-настоящему понимать себя, лишь когда видим свои дела. Если можем дать им правильную оценку.

Он замолчал, потом добавил:

— Но я не могу…

— И это самое ужасное, — сказала Роза. — Но то, чего не можешь ты, сделает твой защитник.

— Я не стану брать защитника. Это бессмысленно. Я все обдумал, уверяю тебя. И никакого защитника мне не нужно.

— Папа! В конце концов ты не один на свете…

Лицо Радева конвульсивно дернулось.

— Знаю! — сухо ответил он.

— Но тогда…

— Защитник лишь все испортит. Я не нуждаюсь ни в каком адвокате.

Роза беспомощно замолчала. Она совсем не так представляла себе встречу с отцом. Она ожидала слабого, разбитого, беспомощного человека, который нуждается в поддержке. Но натолкнулась на непреодолимую преграду. Что она могла еще сделать? Ничего. Но сил встать и уйти у нее не было. На другом конце скамьи безмолвно плакала пожилая женщина. Может быть, она оплакивала и ее тоже, и ее отца, который не понимал сам себя. Со своего места Роза не видела, кто находится по ту сторону окошка, возле которого сидела женщина. Но чувствовала, что это какой-то молодой равнодушный человек с мясистым, бескровным лицом. И не ошибалась.

— Филипп догадался?

Роза вздрогнула, услышав в голосе отца что-то новое.

— Не знаю. Возможно… Нет, не знаю, не думаю. Он ничего не говорит и ведет себя так, будто ничего не случилось.

— Значит, понял, — сказал Радев.

И машинально, как во сне, встал, не говоря ей больше ни слова, ничем не предупредив ее. И как раз вовремя. Место исчезнувшей преграды уже начала занимать тяжелая липкая человеческая боль.

— Папа…

Но отец повернулся к ней спиной и, так и не оглянувшись, пошел прочь. Милиционер молча последовал за ним. Роза поднялась. В комнату вошла еще одна женщина и покорно села на гладкую скамью.

Роза вышла из тюрьмы сама не своя. Улица была совсем безлюдна, нестерпимая жара как бы придавила крыши низких зданий. И все же Роза чувствовала облегчение. Наверное, потому, что сделала благородный жест. Да, жест! Сейчас она смутно и со страхом догадывалась, что в ее поведении и в самом деле было некоторое позерство: невольная суета вокруг собственной моральной силы. Ей вдруг ужасно захотелось выпить кристально чистой воды из идеально чистого стакана. И ничего другого. Возле тюрьмы остановилось такси. Из него вышла девушка в босоножках на пробковой подошве и с полиэтиленовым мешочком в руке. Роза вошла в освободившуюся машину и с облегчением села на прогретое солнцем сиденье. И только теперь она вдруг осознала, что отец, в сущности, задал ей лишь один вопрос — о сыне. Его интересовал только сын, а не она, не Андрей, никто и ничто другое… Только ради сына хотел он сначала скрыть страшную правду. Она почувствовала себя задетой. Она всегда считала, что является любимицей отца, и всю жизнь была уверена в этом.

Такси стремительно летело по безлюдным улицам.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Официальным защитником Стефана Радева назначили молодого, начинающего адвоката Георгия Стаменова. Друзья его звали Жоркой, а некоторые даже Жожо, что само по себе являлось сомнительной аттестацией для профессионального адвоката, в работе которого солидность и внушительность играют едва ли не главную роль.

Случилось так, что Роза впервые увидела защитника своего отца перед самим процессом. Иначе бы она непременно настояла на том, чтобы его заменили кем-нибудь другим, поскольку, в довершение ко всему, и внешность Георгия доверия не внушала. Прежде всего он был таким ослепительно рыжим, что мог бы с успехом явиться даже на международный конкурс рыжеволосых. Его белую кожу густо покрывали веснушки, характерные для людей с таким цветом волос, но у него веснушки были не коричневатыми, а синеватыми, что было уже не совсем естественно. На нем были черные неглаженные брюки и сандалии с ремешками, надетые на босу ногу. Он никогда не носил галстуков. У него были и другие, менее заметные недостатки и слабости, такие, например, как пристрастие к луку, шоколадным конфетам и бездомным собакам, что тоже не подходило к его солидной профессии. Из напитков он больше всего любил розовый ликер.

В интересах истины следует, однако, сказать, что Жорка обладал также и некоторыми несомненными достоинствами. Во-первых, он с отличием закончил юридический факультет. О нем говорили как о неком вундеркинде, каковым он, впрочем, и был вопреки возрасту. Один из профессоров предлагал ему стать его ассистентом. Жорка не имел ничего против, но прежде решил испытать себя на практической работе, поскольку практика — основа и проверка всякого знания. Его душа была столь же пламенной, как и его волосы. Он все время волновался, употреблял только самые высокие слова и эпитеты. Особую слабость он питал к подвигам и самопожертвованию. Мальчиком он плакал на торжественный линейках и буквально рыдал во время фильмов, в которых герои умирали за свободу, честь и достоинство. Его любимым спектаклем был «Дон Карлос», а «Сердце Данко» служило ему чем-то вроде путеводной звезды.

Однажды прокурор, ведущий дело Радевых, его друг, с которым они кончили один факультет, сказал ему:

— Зайди ко мне в кабинет, у меня для тебя кое-что есть.

На следующий день молодой адвокат как был в сандалиях на босу ногу, так и явился в кабинет проку-рора. Тот укоризненно посмотрел на него, но от замечания воздержался.

— Посмотри-ка вот это! — сказал он и протянул ему пухлую папку. — Хочу предложить тебе официальную защиту.

Молодой человек внимательно прочитал обвинительный акт. На его лице не появилось никаких признаков воодушевления.

— А почему подсудимый не хочет нанять адвоката? — спросил он.

— Просто не хочет и всё.

— Как же так?

— Похоже, он совсем убит горем и его не интересует собственная судьба.

— А его близкие?

— И они не могут убедить его. В камере он всё время молчит, ни на кого не смотрит. И даже слушать не желает о защитнике.

— Тогда я стану для него не помощником, а обузой.

— Да, но в благородном смысле слова.

— Я никогда себя никому не навязывал, — недовольно проговорил молодой адвокат. — И не желаю навязывать.

— Ты лучше посмотри дело, а потом уж поговорим.

— Что там смотреть? За что тут бороться? Убил, признался, раскаялся. А мне что делать? Рвать в суде на себе волосы вместо него? И проливать вместо него горькие слезы?

— А ты невероятно тщеславен, — произнес прокурор, заботливо поправляя свой новый галстук. — Между тем, речь идет об исполнении служебного долга.

При слове «долг» поклонник Шиллера сейчас же сдался. Потом отправился в ближайшую закусочную и съел две порции заправленного луком острого супа из потрохов, выпил бутылку теплого лимонада и вернулся в суд.

Чем глубже он вчитывался в дело, тем больше недоумевал. Как мог такой тихий и скромный, порядочный человек совершить такое жестокое убийство? Как могла настоящая любовь перейти в такую ненависть? И почему он так упорно отказывается от защитника? Может быть, это просто хорошо обдуманный с его стороны ход? Впрочем, почему бы после самопризнания и не предстать перед судом без защитника? Ведь людям не свойственно быть несправедливыми к беззащитным.

На следующий день Стаменов снова явился к прокурору. Ему очень хотелось отказаться от этого дела, но он не находил в себе смелости. Поэтому он лишь недовольно забубнил:

— Послушай, это дело яснее ясного. И обвиняемый, по-моему, и в самом деле не нуждается в защитнике.

— Но по закону он полагается.

— Ну и что? Я просто не понимаю, чем могу быть полезным.

— Конечно, ты не можешь оспаривать его вину. Но прекрасно сможешь подчеркнуть смягчающие вину обстоятельства. И дело не только в соблюдении судебной формальности. Мне, в сущности, жаль этого несчастного человека, и на твоем месте я бы охотно помог ему.

Молодой адвокат недовольно покачал головой.

— Это я понимаю… Этот человек и в самом деле невольно вызывает сочувствие. Хорошо, я ему сочувствую. Но суть в том, что сочувствие — материя весьма деликатная. Может быть, даже самая загадочная и нелогичная. Уверен, что моя речь в суде произведет гораздо меньше впечатления, чем его таинственное молчание. И его убитый вид…

— Да, ты прав, — согласился прокурор. — И все же ты сделаешь это лучше любого другого. К тому же без защитника все равно не обойтись.

— Ладно, спасибо за доверие, — проговорил Жора и неожиданно улыбнулся. — По правде сказать, этот человек заинтриговал меня. Будет интересно немного встряхнуть его. Возможно, это дело вовсе не такое простое.

— Значит, принимаешь?

— Да, но с одним условием. Я не хочу разговаривать с ним в общей приемной. Мы должны разговаривать один на один.

— Это еще зачем!

— А вот зачем! Я хочу предрасположить его к элементарному доверию. А в общей приемной, за этими окошками, он чувствует себя неприступным. И может просто повернуться ко мне спиной.

— Хорошо, — согласился прокурор.

Стаменов тщательно подготовился к первой встрече. Он надел новый костюм — тот самый, который отец купил ему к выпускному вечеру. Даже обул приличные ботинки. Особенно заботливо он пригладил свои непокорные огненные вихры. Директор тюрьмы лично проводил его в одну из пустующих в это время канцелярий и оставил в ней. Это была скучная комната со старой обстановкой — пузатый графин с застоявшейся теплой водой, чернильница с высохшими чернилами, ручки с перьями-уточками, пресс-папье, перфоратор… И, конечно, решетки на окнах, которые разрезали на неравные части серую тюремную стену. Вскоре милиционер привел Стефана Радева. Он выглядел точно таким, каким адвокат себе его представлял — мрачный человек с убитым взглядом, непроницаемым и враждебным. Он едва взглянул на адвоката и молча опустился на старый стул с плетеной спинкой. Сел на один из письменных столов и милиционер, посмотрел на адвоката и, поощренный его взглядом, расстегнул верхнюю пуговицу кителя.

— Вы, должно быть, догадываетесь, — свободно и дружески начал адвокат, — что я ваш защитник…

— Догадался… И не раз уже объяснял, что он мне не нужен.

— Я ваш официальный защитник. Так полагается по закону. Этого не избежишь. Я или другой — всё равно… Но давайте сделаем свое дело как можно лучше.

Непосредственность адвоката и его энергичный тон, казалось, произвели на Радева впечатление. Только теперь он поднял голову и внимательно посмотрел на него. Наверное, внешний вид молодого человека подействовал на Радева успокоительно. Или он действительно смирился: с этим защитником или с другим — какая разница… Так по крайней мере показалось Стаменову. Но в данную минуту это совершенно не волновало его.

— Что вы от меня хотите? — мрачно поинтересовался Радев.

— Чтобы вы облегчили мою задачу. Я внимательно изучил дело… И сам понял некоторые вещи. Во всяком случае я хорошо представил себе ваше состояние. Жена изменяла вам долгие годы. Это угнетало вас и унижало. Есть люди с открытым и буйным нравом. Они моментально взрываются, дают пощечины, угрожают или избивают соблазнителя. Но вы не из таких, вы слишком тихи, покорны и сдержанны. И слишком чувствительны. Вы всё держите в себе, ничему не давая выхода. Гнев и обида постепенно накапливаются в вас, сгущаются, как пары в котле, в котором нет контрольного клапана. И в один прекрасный день котел внезапно взрывается.

Молодой адвокат удовлетворенно посмотрел на своего молчаливого подзащитного, который словно не слушал его.

— Так?

Радев ответил не сразу. Он вздохнул и после минутного размышления тихо произнес:

— Нет, не так.

— Как не так? — несколько озадаченно, даже с нотками раздражения спросил защитник.

— Совсем не так.

— А тогда как же? — с иронией произнес Стаменов.

— Вы слишком молоды, вряд ли вы поймете меня. И я искренне сожалею о судьбе вашей красивой речи. Впрочем, можете ее не произносить. Но мне совсем не хочется обманывать вас.

— В чем дело? — спросил несколько сбитый с толку адвокат.

— Все дело в том, что я смирился… Вы не знаете, что значит смирившийся человек. И никогда, наверное, не узнаете. Потому что сейчас другая жизнь. Сейчас ведь есть возможность выбора…

— Что-то я не совсем вас понимаю. С чем вы смирились?

— Со своей судьбой. У нас не могло быть и речи об измене. Потому что она просто меня не любила. Никогда не любила, ни одной секунды. Она вышла замуж за меня из страха.

— Как из страха?

— И этого вам не понять. В наше время женщины нередко выходили замуж из страха. Из страха остаться старыми девами.

— Как же она могла этого бояться? Извините, но, насколько я знаю, ваша жена была очень красивой женщиной. И образованной к тому же.

— Она и в самом деле была красавицей! — грустно произнес Радев. — Это было и ее несчастьем, и моим. Но в наше время именно так и получалось: красивые женщины трудно выходили замуж. Возможно, они слишком долго ждали, слишком много выбирали. Переживали горькие разочарования. И, наконец, ухватывались за таких, как я, как за спасательный пояс… Я прекрасно понимал, что я вовсе не тот, кого она ждала. И все же женился на ней. Возможно, вы назовете это подлостью. Один воспользовался затруднениями другого. Но дело в том, что я любил ее. Хотя для вас это слово не наполнено слишком глубоким содержанием.

— Напрасно вы так думаете, — возразил молодой адвокат.

— Ну тогда вы меня поймете. Сначала мне и в самом деле не на что было жаловаться. Она была добродетельной супругой и прекрасной матерью. Пока не появился тот…

— Генов?

— Да, — ответил Радев и впервые в его голосе прозвучали ненависть и отвращение: — Наверное, это рано или поздно должно было случиться. Я знал, что не стою ее. Для меня каждый день был подарком… И я заранее смирился с неизбежным. В том-то и суть, что смирился. И был благодарен уже за то, что получил до этого дня. В конце концов я был даже готов к тому, чтобы дать ей свободу, если бы она захотела. Я уже не думал о себе, я думал только о сыне.

— Тогда почему вы убили ее? — удивленно спросил Стаменов.

Радев молчал. В это мгновенье его лицо было совершенно бесстрастным и замкнутым. Он молчал долго, словно борясь с собой. А потом коротко и просто сказал:

— Я не убивал ее.

— Что, что? — опешил защитник.

— Я сказал, что не убивал свою жену.

— Вот тебе и на! Кто же тогда убил ее?

— Не знаю, — все так же просто ответил Радев.

— Вы что, разыгрываете меня? — почти сердито спросил Стаменов. — Вы же сами признались в том, что совершили это убийство. Почему? Вас вынудили?

— Нет, нет, — искренне воскликнул Радев. — Выбросьте это из головы.

— Тогда как же мне понимать вас?

— Меня трудно понять, — вздохнул Радев. — Лучше попытайтесь представить такую ситуацию. Представьте себе человека, потрясенного до глубины души. Чело-века, для которого жизнь утратила всякий смысл…Возможно, для вас это лишь слова… Но это не так. И сегодня многие люди умирают физически или морально, когда уходит из жизни самый близкий для них человек. Если вы представите себе это, то не станете задавать мне ненужных вопросов.

— Могу представить! В самом деле могу, — сказал Стаменов. — Но вы так неожиданно вылезли из своей могилы… В которую, к тому же, сами себя и засунули.

— Опять ошибаетесь!

Его голос теперь был очень спокойным.

— Почему же?

— Потому что я не оправдываюсь. Мне и сейчас все равно, осудят меня или нет. Если бы я собирался оправдываться, я нанял бы опытного адвоката Я мало рассчитываю на ваши сомнительные и наивные услуги…

Молодой человек даже заморгал от неожиданности — такой стремительной и внезапной была атака. И в то же время он понимал, что его подзащитный прав. В его возражениях была железная логика — Стаменов не мог не согласиться с этим.

— Тогда я жду объяснений, — сказал он.

— В сущности, все очень просто. У меня есть сын. И я не хочу, чтобы он вырос с мыслью, что его отец — обыкновенный убийца.

Некоторое время молодой адвокат чувствовал странную опустошенность. Не было ни одной мысли. Потом он пододвинул свой стул так близко к стулу Радева, что едва не уперся в колени своего подзащитного. Но ничего не изменилось. Радев оставался все таким же непроницаемым.

— Допустим, что все, сказанное вами, — истинная правда. Допустим, что мне и удастся каким-нибудь образом оспорить в суде ваше самопризнание. Но как быть с другими фактами? Они просто неопровержимы.

— Да, знаю…

— Если мы не оспорим и их, то ничего не сможем изменить.

— Я ничего не смог бы оспорить, — чуть слышно произнес Радев.

— Это, конечно, не так! — возбужденно воскликнул Стаменов. — Раз вы не совершали убийства, значит были в то время где-то в другом месте. И, возможно, не один… Не могли же вы повиснуть в пространстве. Вспомните, где вы были в тот день.

Радев медленно покачал головой.

— Ничего не могу вспомнить… Да и не хочу. Эта страница моей жизни перевернута навсегда.

— И вы ничем не хотите мне помочь?

— Не хочу.

— Хотя это в ваших интересах?

— У меня уже нет в этой жизни никаких интересов. Меня ничто не прельщает в ней. Я не получил от нее никакого удовлетворения и никакой настоящей радости…

— Вы неискренни, — хмуро заметил адвокат. — Да и не правда это. У вас, как и у всех людей, были радости.

— Возможно… Да, наверное, вы правы. Но я забыл о них. Знаю только, что мне не повезло в жизни.

Стаменов снова поднялся. Стоит ли и дальше биться головой об эту непроницаемую стену? Наверное, нет. И не разумнее ли послать все к черту — и этого упрямца, и его жалкие измышления? И он нервно прошелся по комнате. Но, обернувшись к Радеву, мгновенно смутился: весь вид его подопечного, сидевшего, сжавшись, на стуле, свидетельствовал о глубокой тоске и безнадежности, о беспомощности и смертельной апатии. Стаменов услышал, как дрогнуло его сердце. Нет, каким бы ни был этот человек, его нельзя оставлять. В конце концов, он — человек.

— Хорошо, — сказал Стаменов, — сегодня мы ни о чем больше говорить не будем. Только попытайтесь вспомнить, что вы делали в этот проклятый день. Я приду к вам послезавтра.

Радев ничего не ответил. И невозможно было понять, слышал ли он вообще последние слова адвоката. Его взгляд был пуст, лицо — неподвижно. Молодой человек стиснул зубы и выбежал из комнаты.

Оказавшись на улице, Стаменов долго не мог прийти в себя, долго не мог собраться с мыслями. Наверное, надо было с кем-нибудь поговорить, поспорить. Возможно, посторонний спокойный взгляд пролил бы некоторый свет на эту запутанную историю. Да, действительно запутанную, сложную и противоречивую, и одновременно печальную и страшную, независимо от того, правдива она или нет. Именно о таком случае он мечтал, будучи студентом. Возможно, он встретился с ним несколько неожиданно, но теперь ему панически хотелось отказаться от него.

Стаменов несколько пришел в себя, лишь когда подъехал автобус. Он терпеливо выждал, пока в него села какая-то старушка, после чего и сам втиснулся в металлическую коробку, неприятно пропахшую потом. Это был автобус как автобус: он неожиданно останавливался, неожиданно трогался, пассажиры равнодушно раскачивались из стороны в сторону, не протестуя и не сердясь. Но так или иначе он все же доставил их в центр. И, как это ни странно, выйдя из этого автобуса, Стаменов почувствовал себя ободренным. Улицы были запружены людьми — веселыми и равнодушными, хмурыми и оживленными, простыми обыкновенными людьми. Девушки в коротких юбочках кокетливо покачивались на своих массивных каблуках. Юноши в узких брюках жевали жвачку. Крупная грузная женщина радостно тащила домой огромную сетку с продуктами.

Кто-то улыбался своим мыслям. Кто-то мысленно ругался. Жизнь вокруг показалась Стаменову такой прочной и сложившейся, что он сам невольно заулыбался. В конце концов нет на свете такого положения, из которого было бы нельзя найти выход.

Нужно немедленно поговорить с Илиевым. Некоторые молодые юристы с присущей молодости беспощадностью считали Илиева безнадежно дряхлым стариком. Их удивляла привязанность Стаменова к этому невероятному цинику. Возможно, он и впрямь был циником, но Стаменов любил его. Он с удовольствием слушал его бесконечные рассказы о судебных делах прошлого. Илиев был буквально начинен воспоминаниями. Он помнил старую Софию так же хорошо, как лица своих пятерых детей. «Здесь некогда продавали вареных раков. Настоящих громадных раков из Гебедже», — говорил он. «А здесь и после полуночи можно было выпить чашку теплого бульона. Сюда приходили Дебелянов, Массалитинов, Георгий Стаматов». Прежний город все еще жил в его душе. Нет, он не был, конечно, циником. У него было большое доброе сердце, все еще полное любви, а это достаточно веское основание для того, чтобы человек был несколько злоязычным и не всегда веселым.

Стаменов уже поднимался по грязной лестнице Дома торговли. Комнатенка, в которой они работали вместе с адвокатом Илиевым, была запущенной и тесной, такой тесной, что их письменные столы прямо-таки лепились один к другому. Единственное достоинство ее заключалось в том, что в ней все время пахло свежемолотым кофе. Адвокат Илиев пил его так много, что ему приходилось все свободное время крутить старую металлическую мельницу. И сам себе варил кофе. Но один пил его редко.

У адвоката сидела клиентка. Она была такой откормленной и смиренно-печальной, что Стаменов сразу понял, что идет речь о разводе. Скорее всего ее муж попал в тюрьму за злоупотребления. Илиев бегло взглянул на него, но его состояние понял сразу же.

— Я тебе нужен?

— Если…

— Подожди меня внизу, — прервал Старик. — Я буду через десять минут.

«Внизу» — означало в небольшой пивной, куда они порой заходили после работы. Это была старая маленькая пивная, почти без окон, где всегда было прохладно и пахло мастикой. К счастью, их место оказалось свободным: они всегда садились за столик, вплотную придвинутый к четырехугольной колонне и рассчитанный на двух человек. К Стаменову сейчас же подошел официант — такую яркую шевелюру было невозможно не заметить. Молодой человек решил, что стоит сразу же заказать что-нибудь и для Илиева.

— Рюмку ракии, — сказал он. — С солеными огурчиками. А для меня — розовый…

— Ликера нет.

— Совсем нет?

— Совсем. Вчера какой-то забулдыга купил последнюю бутылку.

Увы, он был не единственным человеком в этом городе, пьющим розовый ликер.

— Тогда и мне рюмку ракии, — неуверенно произнес он.

Когда Старик пришел, ракия была уже подана.

— Из тебя получится человек, — одобрительно сказал он. — Давай рассказывай.

Стаменов добросовестно рассказал ему обо всем, что пережил в эти душные послеобеденные часы. И вдруг ему показалось, что Старик слушает его недостаточно внимательно. Он несколько обиделся и замолчал. Илиев подцепил последний кусок огурца, потом уверенно заявил:

— Радев положительно темнит. В моей практике были такие случаи. Сначала признаются, потом, когда их прижмут, начинают все отрицать. И порой делают это весьма хитро и находчиво.

— Радев не хитрит, — возразил молодой человек.

— Тебе так кажется. Неужели ты не видишь всей несостоятельности его объяснений? Какой дурак станет убивать себя таким способом — через самопризнание?

Стаменов недовольно замолчал. В эту минуту ему казалось, что Старик рассуждает слишком примитивно.

— Я могу себе представить человека в подобном состоянии духа, — произнес он наконец.

— А я вот не могу. И не знаю такого случая в судебной практике. Я бы понял, если бы в этом был какой-то смысл. Скажем, искупить таким образом свою вину… А в данном случае он сам является потерпевшим.

И Старик снова принялся жевать кусок огурца. Стаменов почувствовал себя обескураженным. Возможно, он и в самом деле рассуждал несколько примитивно, но в конце концов в жизни все оказывается гораздо проще, чем это кажется человеку с развитым воображением.

— И вообще дело не в самопризнании, — продолжил Илиев. — Для суда этот факт не имеет особого значения. Самопризнание не является доказательством. Но остальные улики и факты — против Радева, они неоспоримы. И я вообще не советую их оспаривать. Ни их, ни его вину. Так ты только лишишься отправных точек своей защиты. И объективно навредишь ему.

— Да, это я понимаю! — вздохнул молодой адвокат.

— Ты располагаешь сильными козырями. Налицо смягчающие вину обстоятельства. Во-первых, его само-признание, во-вторых, его искреннее раскаяние. А если отбросить это, что же останется?

— Ну, кое-что все-таки останется, — ответил Стаменов. — Убийство явно не предумышленное. Он совершил его в состоянии крайнего возбуждения.

— Откуда ты это знаешь?

Стаменов сразу понял суть вопроса. И несколько смутился.

— Из самопризнания? — продолжал Старик. — Ведь никаких других объективных доказательств у тебя нет.

— У нее был любовник. Это доказано.

— Что из того, что у нее был любовник? Он существовал много лет. Человек или реагирует на такие вещи сразу или примиряется. Он отреагировал несколько поздно, да еще таким крайним образом.

— Ты не прав! — возразил Стаменов. — Гнев и ярость могут накапливаться постепенно.

— Маловероятная гипотеза. И всего лишь гипотеза. А что собираешься сделать ты? Отбросить самопризнание, когда тебе это не выгодно, и вспомнить о нем, когда выгодно. Если отбросить самопризнание, отпадает все. Как ты докажешь, что убийство совершено в состоянии возбуждения? И притом из ревности? Ты не располагаешь никакими доказательствами.

Стаменов не мог про себя не согласиться с Илиевым.

— И вообще, постарайся убедить Радева отказаться от его глупой позиции. Он явно делает все для того, чтобы обелить себя в глазах сына. Но это может обойтись ему слишком дорого.

— Не знаю, — неохотно произнес Стаменов. — Наверное, ты прав. И все же есть в нем что-то искреннее… В этом убийце, я хочу сказать. А если он не убийца? Я уже не уверен, что это так.

— Ну и что? — Старик засмеялся. — Твое дело помочь ему самым действенным способом. Этого он от тебя и хочет. Особенно, если он невинен.

— А истина?

— Какая истина?

— Самая обыкновенная, которой мы поклялись служить?

— Я клялся слишком давно, — шутливо произнес Старик. — Я признаю лишь полезную истину. А в бесполезные не верю.

Он замолчал. Молодой адвокат совсем расстроился.

— Я не могу так рассуждать, это противоречит моей природе.

Теперь вздохнул Старик. И впервые глаза у него стали совсем добрыми, какими, в сущности, и были.

— Ты еще слишком молод, мой мальчик. Это хорошо, но для адвоката это опасно. Я имею в виду твою чувствительность. Хирургам и адвокатам не положено быть ни чувствительными, ни милосердными. Знаешь, сколько горьких и страшных вещей ждет тебя в этом мире! И если ты станешь принимать так близко к сердцу все, то получишь в конечном счете инфаркт.

— Ты же не получил, — сказал Стаменов. — Или ты так зачерствел? Мне в это что-то не верится.

Глаза Старика стали еще добрее. И немного погрустнели.

— С тобою невозможно спорить! — все так же шутливо произнес он. — Я сказал тебе то, что считал разумным. Хочешь успокоить свою совесть? Хорошо, побегай немного. И я в свое время бегал. Проверь еще раз факты. Может, и докопаешься до чего.

Мимо прошел официант.

— Давай еще по одной, а? — предложил Старик. — По маленькой…

У молодого человека на вечер было назначено свидание — с девушкой. Но ему не хотелось уходить из пивной, он все еще нуждался в опоре. Ничего, девушка может немного и подождать.

— Ладно, — согласился он.

2

Через два дня Стаменов снова сидел в тюремной канцелярии. Воздух в ней был все таким же пыльным и застоявшимся, вода в пузатом графине приобрела зеленоватый оттенок. Милиционер ввел Радева. Он показался адвокату несколько успокоившимся и даже приветливым, если это слово вообще можно было каким-то образом отнести к его поведению. На этот раз разговор проходил легче. Радев не уклонялся, не смотрел на адвоката враждебно и мрачно. Но оставался все таким же непроницаемым и замкнутым: его ответы звучали холодно и несколько подозрительно.

— Вы вспомнили что-нибудь? — сейчас же спросил Стаменов.

— Что я должен был вспомнить?

— Мы же говорили по этому поводу! — несколько нетерпеливо сказал адвокат. — Где вы находились после полудня в день убийства?

— А разве я не говорил?.. На работе, как обычно. У меня нет второй жизни. То, что я делал — видели все.

У молодого адвоката еще в прошлый раз сложилось впечатление, что его подзащитный отвечает гораздо интеллигентнее, чем это можно было ожидать, судя по его внешнему виду. Возможно, он и не имел второй жизни, но непременно имел второе лицо, о чем и жена его, скорее всего, не знала. К тому же у него были свои твердые взгляды и своя философия. Нет, он был не просто безликим служащим некоего второстепенного учреждения.

— Но, может быть, в тот день случилось нечто такое, что послужило бы нам отправной точкой?

— Не знаю! Я уже сказал вам, что не помню. Все дни в нашем учреждении похожи один на другой.

Радев отвечал сразу, не задумываясь. Стаменов начал выходить из себя.

— Хорошо, но тот день, о котором идет речь, не похож на остальные. Опишите его подробно, особенно вторую половину, когда вернулись домой.

— Все очень просто. Я вернулся домой, открыл дверь и вошел. Я никогда не звоню. Никого не было. Тогда я вошел в спальню и увидел ее на кровати.

— Она была укрыта с головой? Или только прикрыта?

— Одеяло было слегка откинуто. Я не знал, что делать. Мне было неизвестно, что милицию уже уведомили о случившемся. И вдруг кто-то настойчиво позвонил в дверь. Это пришел человек из милиции — в штатском костюме… Потом пришли и другие…

Разговор был совершенно пустым. Он не проливал никакого света на случившееся. Стаменов задумался.

— Я все пытаюсь поставить себя на ваше место, — сказал он. — Готов поверить в вашу невинность. И все же многое мне не ясно.

Радев молчал.

— Вы, например, знаете поразительные подробности убийства. Из ваших письменных показаний следует, что вы убили свою жену тремя ударами ножа: один раз вы ударили ее в спину, два раза в грудь. Отбросим тот факт, что это само по себе странно… Человек, ослепленный яростью, наносит беспорядочные удары. Все три удара должны были бы по логике вашей быть нанесены со спины.

— Я ее не ударил ни разу.

— Да, это ясно. Но не ясно, откуда вы знаете, что ударов было именно три. И как они были нанесены…

Молодой человек пристально посмотрел в глаза Ра-деву. Но эти немного бесцветные глаза оставались все такими же спокойными и ничего не выражающими.

— Пока милиция осматривала место происшествия, я находился в холле и слышал все, о чем говорили.

Стаменов облегченно вздохнул. Впервые он узнал нечто такое, что могло послужить аргументом. И притом важным аргументом.

— Это хорошо, это объяснение меня удовлетворяет. Но вы сказали также, что бросили нож в шахту мусоропровода. И нож там и нашли. Как вы это объясните?

Радев наморщил нос.

— Я сказал первое, что пришло в голову. Что я еще мог сказать — что проглотил его? Откуда я мог знать, что его там же и найдут?

Молодой человек опять кивнул, хотя на этот раз и не так одобрительно. Не слишком убедительно звучало подобное объяснение. Но его нельзя было ни безусловно подтвердить, ни безусловно опровергнуть.

— Пока все сходится. Но существует еще один загадочный факт. Убитую перенесли. Зачем? Есть только одно разумное объяснение, как утверждает следователь. И как вы сами признаете в своих показаниях: вы перенесли тело, чтобы его не увидел ваш сын…

Радев молчал. Но по его взгляду адвокат понимал, что он ничего не обдумывает, а действительно просто молчит.

— Я не переносил трупа, — ответил он наконец. — Это сделал убийца.

— Но зачем?

— Ради нее самой.

— Что вы хотите сказать этим?

— То, что сказал.

— Но вы что-то имеете в виду…

— Да, имею, но не скажу, — спокойно ответил Радев. — Зачем мне направлять вас по, возможно, ложному следу?

Но Стаменов сдался не сразу. Он долго пытался выпросить у Радева то, что тот хотел скрыть. И ничего не добился. Кончилось тем, что Радев едва не взорвался.

— Прошу вас, прекратите меня допрашивать, — сказал он нервно. — Иначе мне и в самом деле придется отказаться от вашей защиты.

— Хорошо, хорошо, — сразу отступил Стаменов. — Не нервничайте. Вы же, наверное, отдаете себе отчет в том, что все это я делаю для вашего добра.

На этом разговор закончился. И снова молодой адвокат вышел на улицу сам не свой. Ему казалось, что он упустил в своих вопросах что-то очень серьезное и важное. Но не в силах понять, что именно. А, может, ему это только кажется? На что мог намекать Радев? Ради нее? Почему ради нее? Необъяснимо! Нет, у его подопечного явно есть что-то на уме, но, видимо, он решил ни при каких обстоятельствах не говорить об этом. Придется самому докапываться до истины: то есть, снова проверить все факты.

Стаменов не заметил, как сел в автобус. Он пришел в себя, лишь когда почувствовал, как вместе с другими людьми его раскачивает из стороны в сторону.

3

Так начались для Жорки хождения по мукам. И он ходил по ним добросовестно и целеустремленно, не жалея ног, около недели. Погода стояла все такая же жаркая, душно было даже по утрам. Но что поделаешь? Было необходимо каким-то образом установить, что делал Стефан Радев после полудня в тот фатальный день. Если он в самом деле все время находился на работе, то это было бы для него спасением. Не мог человек, ушедший с работы, как все остальные служащие, в половине пятого, совершить убийство. К тому же, если он все это время был неотлучно с ними. Но ожидать этого следует в том случае, если Радев и в самом деле не виноват. Однако в глубине души Стаменов не был еще до конца убежден в невинности своего подопечного.

Учреждение, в котором служил Радев, располагалось в новом, со вкусом отделанном здании. Правда, для сравнительно небольшой комнаты, где он работал, трех письменных столов было многовато. Они стояли почти впритык один к другому. Сейчас в комнате находились только два человека. Один из них, мужчина лет пятидесяти, сухопарый, с продолговатым худым лицом, прорезанным глубокими морщинами, был очень хорошо, почти элегантно, одет. Красивый галстук с большим узлом украшал его впалую грудь. За небольшим письменным столом у двери сидела молодая женщина, на ее крупном приятном лице не было никакой косметики. Ей явно трудно было размещать под таким миниатюрным столом свои довольно крупные ноги. Третий стол пустовал.

— Садитесь, — пригласил мужчина.

Молодой человек подсел к нему. Вынимая блокнот, он мимоходом спросил:

— Предполагаю, что вот тот пустой стол — вашего бывшего сотрудника?

— Да, его, — ответил мужчина. — Мы еще не нашли ему замену. Это не так легко сделать.

— А кем он, собственно говоря, работал?

— Референтом по товарам широкого потребления.

— Вот как!.. Я его адвокат.

Это заявление не произвело благоприятного впечатления. Скорее они испугались за своего бывшего сослуживца, потому как сдержанно замолчали. Стаменов почувствовал себя задетым. И решил снова применить психологический удар.

— У меня есть основания считать, что Стефан Радев сделал фальшивое самопризнание, — спокойно начал он. — И в сущности совсем невиновен.

Коллеги Радева раскрыли рты. Они были поражены и сбиты с толку. Но постепенно на лице мужчины проступило удовлетворение.

— Ну конечно же! Разумеется! — воскликнул он. — Знаете, как мы все удивились. Чтобы он убил свою жену! Такой тихий добрый человек… Да он и мухи не обидит…

— Как он мог убить жену, — продолжила женщина, — если после обеда все время находился с нами!

Адвокат заметил, как они переглянулись, и мужчина, не решаясь продолжать разговор, замолчал. Возможно, он просто собирался с мыслями. Стаменов затаил дыхание.

— Вы хорошо помните тот день?

— Как я могу не помнить его, — ответил мужчина. — Такой день не забудешь…

— Но ведь все дни в вашем учреждении похожи один на другой, — возразил Стаменов словами своего подзащитного.

Лицо мужчины оживилось, он энергично замотал головой:

— Нет, это не совсем так. На следующее утро мы обсуждали вот с ней, кто бы мог это сделать. И вспомнили весь тот день до последней минуты.

— Он уходил куда-нибудь или не уходил? — нетерпеливо спросил Стаменов.

— В том-то и дело, что уходил, — огорченно ответил мужчина.

— Когда?

— Он ушел без десяти два. И вернулся точно в три.

Стаменов посмотрел на него с некоторым недоверием.

— Похвальная категоричность.

— Напрасно иронизируете. У меня есть веские доказательства. Я ведь тоже юрист, как и вы, и разбираюсь в таких вещах. Не бойтесь, я вас не подведу. В два часа мы пьем свой послеобеденный кофе. Втроем, я хочу сказать. Каждый день, как по часам… В дни зарплаты мы сбрасываемся, покупаем кофе и сахар, потом наслаждаемся… Мы только поставили кофейник, как он собрался уходить. Помню, я ему еще сказал: «Подожди немного, сейчас будет готов кофе». Но он спешил.

— Куда спешил?

— Нужно было навести какие-то справки, нам часто приходится это делать. Он попросил оставить ему его порцию, сказал, что все равно любит пить кофе холодным.

— А это верно? — прервал его Стаменов. — То, что он предпочитает пить кофе холодным?

— Мммда! — не совсем уверенно произнес мужчина. — Иногда действительно пил его холодным… Так вот. Он ушел, а вернулся ровно в три. Спросите, почему я это запомнил? Я тогда принимал антибиотик, как раз в три мне нужно было проглотить таблетку… Сами видите, что у нас и сейчас нет стаканов для воды. А у него был, собственный. Он держал его в закрытом на ключ ящике стола. Когда он вошел, я попросил у него стакан и пошел за водой. Он — большой чистюля, даже немного маньяк в этом отношении. Не пользуется чужими вещами.

— Уборщица его как огня боится, — вмешалась в разговор женщина.

— А в каком состоянии он вернулся? Был спокоен, как всегда?

Мужчина задумался.

— Вот этого я не помню… Он вел себя, как обычно.

— Нет, нет, он был совершенно спокоен! — снова сказала женщина. — Помню, он даже пошутил. Проходил мимо рыбного магазина и увидел очередь. Спросил, за чем стоят, и ему объяснили, что должны «выбросить» красную икру. Он рассмеялся. «Растет, — сказал, — народное благосостояние». Затем выпил свой кофе.

— А потом?

— Что потом?

— Он был с вами до конца рабочего дня?

— Нет, к четырем часам его позвала Невена Борова, наша начальница, она работает этажом выше. Она позвонила по телефону и через меня велела ему немедленно подняться. Больше мы его уже не видели. А на следующий день узнали о несчастье.

Адвокат задумался: пока он не услышал ничего утешительного. О серьезном алиби не могло быть и речи.

— Скажите, а кто-нибудь приходил к вам, интересовался этими вопросами? Из милиции, например?

— Нет, никто! — ответили Стаменову в один голос.

Очевидно, следствие было не слишком тщательным. Стаменов любезно попрощался с коллегами Радева и поднялся этажом выше, в кабинет Невены Боровой. Его встретила сухая нервная женщина лет пятидесяти. Что-то небрежное, даже неопрятное было во всем ее облике, но это почему-то скорее располагало к ней, чем отталкивало. Возможно, этому способствовали ее интеллигентность и умные, немного усталые глаза. Стаменов в нескольких словах объяснил, кто он и зачем пришел. Лицо женщины потемнело.

— Это ужасный случай, — сказала она тихо. — Даже невероятный. Столько времени прошло, а я все не могу прийти в себя. Он был исключительно хорошим и честным служащим. Правда, работал без огонька, но зато чрезвычайно добросовестно.

Затем она немного подумала и добавила:

— В нем была какая-то надломленность… Мне не верится, что такой человек способен на убийство!

— И мне не верится, — неожиданно для самого себя сказал Стаменов.

— Да, надломленность и безнадежность. И я понимаю, почему он тут же признался. Таким людям не хватает воли к сопротивлению.

— Его коллеги говорят, что в тот день вы вызывали его к себе.

— Да, вызывала.

— В котором часу?

— Думаю, что около четырех. Мне нужно было подготовить доклад для нашей главной дирекции. А он был старшим референтом, без него этого доклада сделать невозможно. Мы составили доклад, и я его отпустила.

— Во сколько? — снова спросил Стаменов.

— Точно сказать не могу, но, вероятно, около пяти.

— Каким он вам показался?

— Не могу сказать. Я была очень усталой и не обратила внимания. Но, кажется, он вел себя, как обычно. С докладом, например, справился как всегда очень хорошо…

— Благодарю вас, — сказал адвокат. — А не могли бы вы показать мне этот доклад?

Женщина удивленно посмотрела на него и спросила:

— А это нужно?

— Да, нужно.

— Все же это служебный доклад. И в известном смысле — секретный.

— Речь идет о судьбе человека, товарищ Борова.

После секундного колебания женщина подошла к шкафу и вынула из него папку. Порывшись в ней, она протянула адвокату несколько скрепленных листков.

— Пожалуйста, — проговорила она сухо.

Стаменов внимательно прочел их. Это и в самом деле был образцовый доклад, солидный и краткий, напечатанный на машинке. Он придирчиво просмотрел каждую страничку, но не обнаружил ни одной опечатки, ни одной грамматической ошибки. В конце стояла дата — 23 мая. Именно в этот день было совершено убийство.

— Кто писал доклад? — спросил адвокат.

— Радев, разумеется. Он прекрасно печатает.

— Да, это видно. Мне придется снять копию.

— А это зачем?

— Для меня этот доклад имеет силу вещественного доказательства. Он подтверждает ваши устные показания о том, что между четырьмя и пятью часами Радев находился у вас.

Женщина нахмурилась.

— Я не могу решить этого вопроса без нашего директора. Но думаю, все будет в порядке.

Стаменов вышел на улицу с весьма противоречивыми чувствами. Он не докопался ни до каких серьезных доказательств алиби, хотя и не рассчитывал на это, но кое-что все же выяснил: уточнил все, что касалось последних двух часов. Оставалась фатальная отлучка. Требовалось узнать, где его подзащитный находился в это время, что делал. Пошел наводить справки! Куда? Может быть, этот мрачный и враждебно настроенный человек напряжет, наконец, свой ум и что-нибудь вспомнит? Или он только притворяется, что все забыл? Ведь он лучше всех знает, где он в действительности находился.

В таком взвинченном состоянии Стаменов вошел в небольшую закусочную. Заказал двойную порцию супа из потрохов с чесноком, бутылку лимонада… Если Радев и в самом деле между двумя и тремя часами совершил свое преступление, как мог он вернуться на работу столь спокойным? Конечно, встречаются и такие поразительно спокойные и хладнокровные преступники, но тогда факты сплетались в неразрубаемый узел. Ведь если Радев и в самом деле спокойный, расчетливый и хладнокровный убийца, становится абсолютно необъяснимым то, зачем он пошел на самопризнание?

Тупик!

Пока Стаменов ел чересчур острый суп, ему в голову пришла еще более невероятная мысль. А что если глуповатые и неправдоподобные объяснения Радева являются единственной и самой что ни на есть примитивной правдой? Не все же на свете должно быть логичным и правдоподобным! Недаром какой-то ученый изрек как-то: «Эта теория слишком правдоподобна для того, чтобы быть действительно верной».

Молодой адвокат выскочил из закусочной, даже не прикоснувшись к лимонаду. Нужно немедленно увидеться с Радевым, нужно хоть немного разобраться в этой темной истории. И если не в самой истории убийства, то хотя бы в истории чувств подсудимого.

Но встреча состоялась только на следующий день. В спешке Стаменов забыл попросить разрешение на специальное свидание, и ему пришлось говорить с Радевым в общей комнате. Он сейчас же понял, что делать этого было нельзя. Разделенные овальным окошком, они стали еще более чуждыми друг другу, чем раньше. При этом Радев опять впал в депрессию и держался так же мрачно, замкнуто и враждебно, как при их первой встрече.

— Мне нужно снова поговорить с вами, — шептал Стаменов в окошко. — Вы должны снова рассказать мне о взаимоотношениях в вашей семье…

Радев ничего не ответил, лишь мрачно посмотрел на своего соседа. Через соседнее окошко какой-то щуплый, бледный и перепуганный мужчина тоже разговаривал со своим адвокатом. Они говорили очень тихо и чуть ли не лицом к лицу.

— Не обращайте на них внимания, — сказал Стаменов. — У них своих забот достаточно.

— Я и не обращаю, — сердито ответил Радев. — Но и вам мне больше сказать нечего.

— Хорошо, хорошо, я не стану докучать вам, — примирительно произнес Стаменов. — Несколько общих вопросов. Вы говорили мне, что ваша жена вышла за вас замуж не по любви, а лишь для того, чтобы не остаться старой девой.

Радев нахмурился.

— Да, я говорил об этом.

— Но потом она была хорошей женой и заботливой матерью. Что именно вы под этом подразумеваете? Она вам не изменяла до Генова?

— По крайней мере я так считаю, — сухо ответил Радев.

— Да, понимаю вас, такое случается… Наверное, в прошлом так чаще всего и было — люди женились не по любви. Но многие видные психологи и социологи утверждают, что такой союз может привести и к благополучному браку, что со временем появляются и любовь, и нежность, и привязанность… И, как это получше выразиться, — появляется согласие, известная привычность в интимных отношениях. Может, и у вас было нечто в этом роде?

— Нет, — резко ответил Радев. — Она до конца оставалась чужой.

— Во всех отношениях?

— Во всех…

— Но у вас двое детей?

— При чем тут дети, — нервно ответил Радев. — Я говорю о сути.

— Она любила детей?

— Конечно. Как всякая культурная женщина. Но не так сильно и не так болезненно, как я.

— Почему болезненно?

— Очень просто, — спокойно объяснил Радев. — Муж нередко переносит на детей то, что не сумел дать их матери. И надеется получить от них то, чего не получил от нее.

— Вы правы, — согласился Стаменов. — И вопреки всему вы до последнего дня любили свою жену так же, как любили ее с самого начала?

— Да, именно так.

— Я вам не верю! — порывисто воскликнул защитник. — Это не может быть правдой!..

Стаменов готов был поклясться, что в глазах его подзащитного мелькнуло нечто вроде любопытства.

— Почему вы так думаете? — осведомился он.

— Да потому, что невзаимная любовь существовать не может. На что она будет опираться?

— А по-моему, не может существовать взаимная любовь, — спокойно возразил Радев. — Взаимная любовь быстро самоуничтожается. И перерождается в эгоистические привычки.

— Не знаю… И не понимаю вас! — с огорчением воскликнул Стаменов. — И не могу представить себе, как вы могли всю жизнь терпеть эту холодность… Ведь это, по сути дела, пренебрежение… И оскорбление того, что каждый нормальный человек ценит в себе. Как же всему этому не превратиться во враждебность, пусть в скрытую…

— Может превратиться, конечно!.. А как могут верующие испытывать такую безграничную любовь к своему богу? Неужели на свете существует нечто более далекое и более беспощадное, чем он?

— Именно поэтому они и перестают верить в него.

— Не все, — со вздохом сказал Радев. — Только сильные духом. А покорность убивает и последние силы и независимость духа. Она была сильнее меня в этой трагической игре.

— Трагической? Почему трагической?

Радев снова нахмурился и недружелюбно сказал:

— Вы расспрашиваете меня не как защитник, а как следователь.

— Ошибаетесь. Я искренне хочу вам помочь. Ладно, не будем больше спорить… Вы можете дать мне хоть какое-нибудь объективное доказательство вашей любви к жене? Что-нибудь такое, что могло бы пригодиться в суде? Письма… Рассказ о каком-то случае…

— Мы никогда не писали друг другу.

Стаменов вздрогнул. Эти слова были проникнуты неподдельной горечью.

— Вы ни разу не поругались с женой из-за ее любовника?

— Ни разу.

— Даже не говорили о нем?

Радев ответил не сразу.

— Два раза я намекнул ей, что ее не должны видеть с чужими людьми в общественных местах. Но выглядело это скорее как капитуляция, а не как упрек…

Стаменов решил, что и этот разговор ни к чему не приведет. Не оставалось ничего другого, кроме как задать свой самый важный вопрос. И он задал его почти небрежно — Радев не должен был понять, какое значение он придает ему.

— Ваши сотрудники говорят, что между двумя и тремя часами вас не было в учреждении. Куда вы уходили?

— Наводил справки.

— Где именно?

— Кажется, в «Техноимпэксе»… И в «Рудметалле»…

Стаменов не осмелился расспрашивать дальше. Но это был важный след. Однако, выйдя из тюрьмы, он почувствовал, что более расстроен, чем обрадован. Он пытался представить себе эту пару, этих супругов, которые прожили вместе больше двух десятилетий без капли любви, и не мог. Он пытался представить, как они встают утром, не улыбнувшись друг другу, как, равнодушно глядя один на другого, вместе ложатся в постель, и не мог. Ему снова начинало казаться, что есть во всей этой запутанной истории какая-то фальшь. Он забежал к Илиеву, чтобы поговорить с ним, но Старик уже ушел. Стаменов заглянул в пивную, но и там его не оказалось. Народу в пивной было достаточно, однако их неудобный столик пустовал. Стаменов автоматически сел за него, подозвал официанта.

— Ликера нет, — сказал тот, не дожидаясь заказа.

— Да, да, знаю, — ответил Стаменов. — Принесите рюмку ракии… И… соленых огурчиков.

Официант ушел, а молодой адвокат вдруг подумал, что, возможно, Илиев именно таким образом начал понемногу выпивать — после тяжелых разговоров в тюрьме, после напряженных дней в суде, чтобы как-то рассеяться.

4

На следующий день на центральных улицах города можно было увидеть молодого человека, который, казалось, сошел с ума. Он брел, глядя себе под ноги, и еле заметно шевелил губами, будто считал что-то, и время от времени с удовлетворением смотрел на свои ручные часы. Потом вошел в рыбный магазин и вышел оттуда чрезвычайно довольный, хотя ничего, кроме кильки, там не было. Потом он снова проделал тот же путь-в обратном направлении. Но теперь он шел уже быстрее. Почувствовав усталость, завернул в кафе и заказал бутылку лимонада. И выпил ее чуть ли не единым духом — так он был рад и удовлетворен… На этот раз Стаменов застал Илиева на месте, он как раз ставил кофейник на плитку. Возбужденное лицо адвоката свидетельствовало о том, что он принес новости.

— Сначала все-таки выпей чашку кофе, а потом рассказывай, — предупредил его Старик.

Но Стаменов принялся рассказывать, едва пригубив чашку. Он волновался и говорил несколько сбивчиво.

— Радев не обманывает! Он и в самом деле побывал в этих организациях между двумя и тремя часами после полудня. Это можно доказать документами. Он везде оставил свою подпись, потому что в обоих местах получал какие-то материалы. Дата, подпись — все, как полагается. Конечно, час не отмечен, но есть показания свидетелей. Я подробно расспросил людей: в каждом из учреждений он пробыл приблизительно по четверти часа.

— А другие полчаса?

— Ушли на дорогу. Я прошел этот путь дважды. Один раз за полчаса, второй — за двадцать пять минут. Есть по дороге и рыбный магазин. Все сходится. Я имею в виду очередь. Ясно, что у него не было времени на то, чтобы пойти домой, убить жену и вернуться на работу.

Но Илиева, похоже, открытия его юного друга не взволновали.

— А если он был на велосипеде? — спросил он.

— Зачем?

— Чтобы послать твое алиби ко всем чертям! Или на мотороллере? Или на вертолете?

— Мне не до шуток, — огорченно произнес Стаменов.

— А я и не думал шутить. Пойми, это не алиби. Суд на него и внимания не обратит.

Молодой адвокат удивленно посмотрел на Илиева.

— Суд? Причем тут суд? Меня этот вопрос интересует лично.

— Тогда как ты ответишь на мой вопрос? О вертолете?

— Он не воспользовался ни вертолетом, ни мотороллером, ни даже роликовыми коньками. Все это говорит о предумышленности. Предположим, он знал, что его жена дома. Выкроил время, пошел и убил ее. Потом как ни в чем не бывало вернулся на работу. Допустим! Но на кой черт он через несколько часов после этого сознался в убийстве? Не вижу логики.

Илиев вздохнул.

— Да, ты не глуп. Отвечу тебе. Произошло нечто такое, что заставило его признаться в содеянном.

— Что, например?

— Откуда я знаю? Например, он оставил какую-то неопровержимую улику. Понял, что будет разоблачен. И решил облегчить свое положение.

— Выдумки! — сердито воскликнул Георгий.

— Почему выдумки? Предположим, в квартиру входит его дочь… И застает его на месте преступления. Какая другая версия может существовать кроме той, что он изложил следствию?

Молодой человек озадаченно посмотрел на Старика.

— А знаешь, это идея! — сказал он.

— Опять спешишь. Слишком быстро загораешься. То, что ты мне рассказываешь — только комментарии. Мои рассуждения — тоже комментарии… А суд интересуют факты и только факты.

Молодой человек заметно сник.

— Да, ты прав, — обескураженно произнес он.

— Вот, что я тебе посоветую, — продолжал Илиев.

— Просмотри снова все материалы следствия. Снимки, заключения экспертов, вещественные доказательства. Встреться с его дочерью.

— Я уже ознакомился с делом.

— Я тебе сказал — посмотри всё снова. Возможно, обнаружишь такое, на что и внимание не обратил. Ни сам, ни следователь. И что прояснит дело.

Стаменов так глубоко задумался, что перестал замечать что-либо вокруг себя. Он думал долго и встал из-за стола подавленным.

— Так ты советуешь поговорить с его дочерью, — пробормотал он.

Эта мысль не покидала его весь день. На следующее утро он сел в троллейбус, доехал до района новостройки и через известное время, изрядно выпачкавшись в известке и варе, все же добрался до нужного дома и долез до девятого этажа, на котором жила Роза. Он позвонил так неуверенно, что Роза не сразу услышала его. Да и звенел этот звонок очень редко. Роза смотрела на незваного гостя весьма озадаченно: слишком уж он был измученным и растрепанным.

— Я защитник вашего отца, — задыхаясь, выдавил Стаменов.

Роза чуть не захлопнула дверь у него перед носом. Ее остановил только его загнанный взгляд.

— Кто вас нанял? — на всякий случай спросила она.

— Никто! Меня не наняли, а назначили.

Роза неохотно впустила его в квартиру. Как обычно, она была дома одна: муж ушел на работу, братишка — в школу. Ее явно пугал странный вид посетителя. Она немного успокоилась, лишь когда он показал ей документы. И все же Роза, пока он приходил в себя, распластавшись как полотенце, на одном из стульев, смотрела на него несколько недоверчиво.

— Чем могу быть вам полезна? — недружелюбно спросила она.

Розе не верилось, что такой человек способен защитить ее отца. Раздражало ее и то любопытство, с которым он глядел на нее.

— Прежде всего скажите, читали ли вы обвинительный акт?

— Нет.

— А почему? Неужели вас не интересует судьба отца?

Он начал неважно. Она нахмурилась и сухо ответила:

— Я не обязана давать вам объяснения.

— Конечно, извините. Но я пришел вовсе не для того, чтобы ругаться с вами. Я хочу помочь вашему отцу.

Теперь она поняла, что повела себя неправильно. Она покраснела и тихо произнесла:

— Я не читала обвинительного акта.

— Ну, что ж… Тогда я попрошу вас рассказать мне об отношениях между вашими родителями.

Роза снова нахмурилась.

— Я уже несколько раз отвечала на этот вопрос. Они были безукоризненными.

— Хорошо, предположим. А не могли бы вы представить какие-нибудь доказательства этого? Нечто такое, что можно предложить суду.

— Что, например?

— Не знаю! Нечто такое, из чего следовало бы, что между ними были по крайней мере хорошие отношения. Или сердечные. Может, они вместе ходили в театры, на концерты, в рестораны…

— Это важно?

— Очень! Неужели вы не понимаете этого? Разве может муж убить жену, с которой живет в любви и дружбе?

Роза замолчала, ее взгляд стал грустным.

— Они никуда не ходили вместе, — тихо ответила она.

— Как вы себе это объясняете?

— Они были обыкновенными людьми… Жили несколько замкнуто. Мне кажется, что в их возрасте все люди так живут.

— Понимаю, — ответил он так устало, что она снова спросила:

— А это в самом деле так важно?

— Да. Но я все равно не стану делать из васлжесвидетельницу Вы слышали когда-нибудь о господине Генове?

— Меня не интересуют сплетни, — резко ответила Роза.

— У вас есть ключи от квартиры ваших родителей? — внезапно спросил Стаменов.

— Нет.

— Но вы ведь жили у них?

— Мы вернули им ключи, когда переехали сюда.

— Немного странно. Это ведь ваш родной дом.

— Ключи всегда нужны. А нам они зачем?..

— Где вы были в день убийства? Я имею в виду вторую половину дня.

— Здесь… дома…

— Совсем одна? Или с подругами?

— Одна, конечно.

Она удивленно посмотрела на него, потом сердито спросила:

— А почему вы об этом спрашиваете? Уж не хотите ли вы сказать, что это я убила маму?

— Я знаю только, что ваш отец ее не убивал. Он сам мне сказал это.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно пытались проникнуть один в другого.

— И вы верите в это? — взволнованно спросила она.

— Да, верю! — твердо ответил он. — Но суть в том, что мне никто не желает ни в чем помочь.

Неожиданно он поднялся. Роза испуганно посмотрела на него.

— Вы спешите?

— Да, спешу. Но я оставлю вам свой адрес. Если у вас будет ко мне что, скажете после…

Он очень хорошо знал, что ей нечего сказать ему. Совершенно очевидно, что она ни в чем не виновата. Как не виноват и ее отец. Но подозрения Старика все еще довлели над ним — ведь и такой вариант тоже был возможен.

Вот почему он с еще большим рвением набросился на материалы следствия. Только теперь он понял, на какой зыбкой почве было построено все обвинение. Следователь явно рассчитывал на самопризнание больше, чем это позволял ему закон. Он просто безусловно поверил в него. Он даже не удосужился проверить те факты, на которые опирался.

Изучая вещественные доказательства, Стаменов обнаружил, что нож, которым было совершено убийство, был совершенно новым. И деревянная ручка, и металлическое лезвие так и сияли новизной. Создавалось впечатление, что им пользовались лишь однажды — для совершения преступления… Неужели это не произвело на следователя никакого впечатления? Похоже, что так… Кроме того, в день убийства, в будний день, Радева вышла из дома в своем самом новом костюме. Вероятно, она должна была встретиться со своим любовником. Но следователь не обратил внимания и на этот факт — скорее он принял его как доказательство своей версии. И даже на потрудился поговорить с Геновым лично, а ограничился его письменными показаниями. Юрист просто сознался, что имел связь с убитой. Уверял, что это была не случайная связь, что они хотели пожениться. Останавливал их только возраст Филиппа; они решили подождать, пока мальчик подрастет и более безболезненно и спокойно воспримет развод.

Стаменов задумался. В его голове зарождалось мрачное подозрение, но он не хотел верить в него. Он со вздохом собрал все документы, вернул их и вышел из следственного отдела с тяжелой головой. И снова начались его пешие похождения.

В первую очередь он посетил французскую спецшколу. С трудом, но все же он установил, что в день убийства Радева до полудня находилась на работе. Вернее, почти до полудня — она ушла без четверти двенадцать. Но о том, что после обеда не вернется, никого не предупредила.

— А раньше она уходила с работы без уважительной причины? — спросил адвокат.

Две увядшие женщины с аристократической внешностью — коллеги убитой — многозначительно переглянулись.

— Изредка, — ответили они. — И, как правило, во второй половине дня.

— Вы, конечно, покрывали эти отлучки!

— Конечно.

— Почему?

— Как почему? Из коллегиальности, конечно.

— Это слово здесь не совсем уместно, — несколько иронично заметил Стаменов. — Ведь вы знали, что она идет на свидание.

Женщины пытались возражать. Нет, ничего подобного они не знали и не могли знать. Радева с ними не делилась.

— Разумеется. Но ведь вы наблюдательны. Как все женщины. И вы не могли не заметить, что в такие дни она приходила на работу нарядно одетой и тщательно причесанной?..

Женщины смущенно замолчали. Не стоило их расспрашивать дальше — он уже узнал нужное. И все же он задал еще один последний вопрос:

— Какой она показалась вам в последний день, фактически за несколько часов до смерти? Встревоженной? Расстроенной? Или возбужденной и веселой?

На этот раз женщины глубоко задумались.

— Она умела скрывать свои чувства, — ответила та, что помоложе. — Никогда невозможно было понять ее до конца. Но кажется, она была в хорошем настроении.

Молодой человек снова побежал по улицам. На этот раз он посетил двух старых дев. Узнав, что он адвокат Радева, они едва не указали ему на дверь.

— Как вам не стыдно! — взорвалась старшая из сестер. — Взялись защищать убийцу!.. Таково ваше новое правосудие?

С грехом пополам он усмирил их. И задал единственный вопрос:

— Вы были на похоронах?

— А как же? — сестры возмущенно посмотрели на него. — Это были настоящие похороны!

— С отпеванием! — с достоинством добавила младшая. — И с хором… Всё как полагается.

— А был ли на них Генов?

— Не пришел! — обиженно произнесла старшая. — Вероятно, не знал.

Да, вполне вероятно!.. Георгий уныло брел по залитой осенним солнцем улице. День выдался прохладный и обещал стать еще прохладнее. Но и это не улучшало его сумрачного настроения. Черт подери, он пошел не по тому пути. Это не его дело — искать подлинного убийцу. Да и не этично это по отношению к коллегам. Его дело — доказать невиновность Радева. Но в последние дни у него закралось еще одно подозрение. Этот нож, такой новый нож! Зачем было покупать его за несколько дней до убийства? В таких историях настораживают даже случайные совпадения. Ему очень хотелось еще раз поговорить с Радевым, но он чувствовал, что это будет ошибкой… На суде их должно связывать хотя бы элементарное доверие.

И он снова вернулся в следственный отдел, чтобы закончить начатую работу. На этот раз он углубился в изучение медицинской экспертизы. И здесь налицо были поспешные выводы — исключительно важные заключения следовали из фактов, которые могли иметь и другое объяснение.

Неожиданно он вздрогнул. И, пораженный, встал из-за стола. Нет, тут нет никакой ошибки, факты совершенно очевидны. Все можно оспорить на этом свете, кроме заключения судебного врача. Стаменов возбужденно прошелся по кабинету, потом вернул документы и выскочил на улицу. На его счастье адвокат Илиев еще не ушел. Он сейчас же заметил торжество в глазах своего юного друга.

— Я спасу Радева! — нарочито спокойно произнес Георгий. — Я добьюсь для него полного оправдания.

— Что-нибудь обнаружил?

— Конечно. Нечто совершенно необычное…

— Поделишься?

— Нет! — ответил Георгий и улыбнулся.

— Почему? — удивился Старик.

— Хочу, чтобы ты пришел в суд и услышал все там…

Илиев задумался. Он был скорее озабочен, чем обрадован.

— Как хочешь! Но разумнее будет, если ты мне все расскажешь сейчас. Обсудим вместе, посоветуемся…

— Нет! — в голосе молодого адвоката слышалась радость. — То, что я обнаружил, не подлежит никакому сомнению.

— Это ты так думаешь!

— Да, думаю!

— Хорошо, — несколько успокоился Старик. — Но в суде ты или потрясешь всех своим открытием или с треском провалишься. Однако последнее не страшно. Гораздо важнее произвести впечатление, даже если оно будет несколько скандального толка.

Бормоча про себя что-то о боли в суставах, Илиев потащил Георгия в пивную, где больше не подавали розовый ликер.

5

В день, когда слушали дело Радева, шел дождь. Первый холодный колючий дождь, предвестник зимы. После таких дождей небо становится необычно чистым и гладким, и так приятно глотать холодный воздух после многих месяцев жары. Стаменов проснулся в хорошем настроении, но был крайне возбужден. Его не беспокоили ни мутная дрожащая пелена дождя, ни серое небо. Эту проблему он разрешил быстро, позаимствовав у хозяйки зонт. Маленький и веселый, он удивительно гармонировал с возбужденным лицом молодого адвоката. Стаменов бодро шагал по мокрым тротуарам, по которым, разогнав пешеходов, обиженно барабанил дождь.

В вестибюле суда Стаменова ждала девушка. Она была не из модниц, мокрое платье прилипало к ее коленям. Но зато ее глаза сияли, как теплое весеннее утро.

— Ты почему вышла в одном платье? — испуганно спросил Георгий. — Почему не надела плащ?

— Сама не знаю!

— Это был ее обычный ответ. Им она объясняла все. Он быстро увел девушку в буфет, где можно было согреться чашкой чая. Она с улыбкой смотрела на него, и вместе с ней улыбались мрачные полутемные залы. И все же Стаменов явно волновался. Он морщил лоб, ерзал на жестком стуле. До начала судебного заседания еще оставалось немало времени, но ему все равно казалось, что он безнадежно опаздывает. Девушка поняла его состояние.

— Не волнуйся, никуда твой Радев не убежит! — проговорила она, и ее глаза смеялись. — На худой конец — останусь я.

Когда они выпили свой чай, он потащил ее в зал заседаний. Как всегда, в коридорах толпилось много людей, запутавшихся в сложностях этого и без того запутанного мира. Те, кто разводился, поднимались по лестницам подозрительные и мрачные. Те, кто уже развелся, спускались в вестибюль веселые или убитые горем. Мелкие мошенники что-то нашептывали по углам своим свидетелям. Более крупные шли под конвоем. Все в этот будний день шло своим чередом, хотя Стаменову он казался невероятно торжественным и особенным.

Наконец пришла и его очередь. Как он и ожидал, зал оказался переполненным. Так и должно быть, когда на сцене появляется новая звезда. На передних скамьях что-то оживленно комментировали будущие юристы. Время от времени он бросали взгляды на Стаменова, ободряюще улыбались. Среди них устроилась и девушка, ее зеленые глаза смеялись. Георгий оглянулся: в третьем ряду сидела Роза, слегка побледневшая, но непроницаемая. Возле нее устроились две ее тетки. Старые девы, забыв о приличиях, смотрели торжественно и злорадно. Стаменов сел на адвокатское место и снова обвел взглядом зал. Ему очень хотелось знать, пришел ли один из главных действующих лиц этой тяжкой драмы — юрист Генов. Но как узнать об этом? Может быть, снова обратиться к старым девам? Нет, не стоит. Зачем делать то, на что он не очень-то имеет право, да это и не его обязанность. По проходу между рядами прошел Старик и сел возле него. И хотя он весело подмигнул своему юному коллеге, в глазах старого адвоката таилась тревога.

— Ты готов? — спросил он.

Георгий молча кивнул.

— Тебя что-нибудь беспокоит?

После минутного молчания Стаменов неохотно ответил:

— Пока меня беспокоит только Радев. Не знаю, что он выкинет перед судом. Вдруг вернется на свои первоначальные позиции?

— Какие позиции?

— Станет утверждать, что это он убил жену. Представляешь, как он осложнит мне защиту? Я подготовился целиком оправдать его.

Теперь задумался Старик.

— Да, плохо. Но отступать тебе уже поздно. Придется до конца отстаивать то…

И поскольку молодой человек вопросительно посмотрел на него, шутливо добавил:

— То, чему мы поклялись служить… Я имею в виду…

Он не договорил — через боковую дверь ввели подсудимого. Стаменов впился в него взглядом. Он не мог не признать, что по крайней мере о своей внешности Радев позаботился, хотя и без особого старания. Но все же он был тщательно выбрит, одежда была выглажена, на нем была совсем чистая, правда, слегка помятая, рубашка. Переступив через порог, он в нерешительности остановился. Переполненный зал, видимо, смутил его, кровь стала медленно приливать к лицу. Он кого-то искал взглядом — наверное, свою дочь. По его лицу невозможно было понять, увидел ли он ее. Милиционер подтолкнул его и что-то шепнул. Радев подошел к первому ряду и сел на скамью. Лицо у него помрачнело.

Вскоре вошли члены суда. Стаменов знал только председателя: его считали выдержанным, разумным и осторожным судьей. И адвокаты, особенно молодые, работая с ним, чувствовали себя увереннее. Люди в зале встали, председатель кивнул, и все снова сели. Заседание началось.

Сначала выкрикнули имя подсудимого. Радев встал со своего места. Теперь он выглядел совершенно спокойным. На вопросы отвечал тихо, но четко и ясно. После установления личности подсудимого председатель дал ход делу. Обвинительный акт был слишком лаконичным для такого тяжкого преступления, а заключение — так категорично, что, казалось, это судебное разбирательство — лишь досадная формальность. Стаменов не слушал. Ему хотелось встретиться взглядом со своим подзащитным, но Радев сидел с опущенной головой и ни на кого не смотрел.

Председатель кончил. Наступил решительный момент. Стаменов затаил дух.

— Обвиняемый, вы получили копию обвинительного акта?

— Да, — тихо ответил Радев.

— Вы понимаете, в чем вас обвиняет прокурор?

— Да.

— Вы признаете себя виновным?

Радев мучительно сглотнул.

— Нет, не признаю! — ответил он. — Я не убивал своей жены!

Председателя, видимо, не особенно удивил этот неожиданный ответ. Только лицо у него немного потемнело.

— Во время следствия вы сделали полное устное и письменное самопризнание. Почему? Может быть, вас к этому принуждали?

— Нет, нет! Товарищи были исключительно внимательны.

— Тогда в чем же дело?

Радев помолчал, потом еле слышно произнес:

— Я был в отчаянии, товарищ судья, потрясен смертью жены.

— Говорите громче! — сказал председатель и повернулся к секретарю. — Он был потрясен смертью жены. Дальше?

— Мне было безразлично, что со мной станет. Я хотел уйти из жизни вместе с ней.

Стаменов уже слышал это объяснение. В пустой канцелярии тюрьмы его еще как-то можно было принять. Но сейчас, в зале заседания, оно прозвучало не слишком убедительно. Стаменов почувствовал это по гулу возмущения, пронесшемуся по рядам.

— Нахал! — послышался ясный женский голос.

Это не выдержала старшая из старых дев. Председатель нахмурился.

— Тихо! — сказал он. Потом добавил: — Ваше объяснение кажется мне совершенно неправдоподобным. Я бы еще понял, если бы против вас были выдвинуты доказательства, которым вы не могли бы дать разумное объяснение. Оказались бы не в силах сопротивляться. Но в том-то и дело, что почти все доказательства дали следствию вы сами.

— Я уже сказал, товарищ судья. Мне не хотелось жить…

— И вы решили уйти из жизни? Вас не останавливало даже то, что вы были бы навсегда опозорены в глазах окружающих и в первую очередь — своих близких?

Радев тяжело вздохнул, потом сказал:

— Тогда я не мог трезво оценивать свои поступки. Смерть жены сломила меня окончательно. Но и в тюрьме я понял, что совершил ужасную ошибку. И что опозорил своих детей. Именно поэтому я решил здесь сказать правду.

Стаменов чувствовал, что зал притих, что его слушают со все большим доверием. Только лицо судьи оставалось пока еще замкнутым и неприступным.

— А вам не приходило в голову, что своим ложным самопризнанием вы подводите следствие? И даете возможность скрыться истинному преступнику?

— Отчаявшийся человек не думает ни о возмездии, ни о справедливости. Отчаявшийся человек видит только свое горе.

Не столько сами слова, сколько интонация, с которой Радев произнес их, была исполнена глубокой искренности. Впервые председатель внимательно посмотрел на подсудимого. Казалось, он только сейчас разглядел его и теперь пытался изучить.

— А вам не кажется странным, что данные вами объяснения звучат очень убедительно? Только тот, кто непосредственно находился на месте преступления во время совершения убийства, мог дать такие точные сведения и объяснения.

— Я и находился, товарищ судья.

— Во время убийства?

— Нет, во время осмотра места преступления. Я слышал все, о чем говорили товарищи из милиции… И потом лишь повторил им то, что слышал от них самих.

Стаменов облегченно вздохнул. Очевидно, Радев благополучно преодолел самую коварную часть трясины. Дальше, наверное, все будет гораздо проще. Председатель снова вернулся к обстоятельствам дела, указанным в обвинительном акте. Неизвестно почему, но он не обратил особого внимания на вопрос о переносе трупа. Его больше заинтересовал кухонный нож, которым было совершено убийство, — он явно счел его самым веским из всех вещественных доказательств. Естественно, Радев не смог толково ответить ни на один из вопросов, связанных с орудием преступления. Но в то же время ни один из его ответов нельзя было ни опровергнуть, ни отбросить. Радев отвечал приблизительно то же, что говорил Стаменову в тюрьме.

Начался допрос свидетелей. Коллеги Радева дали свои показания с той же точностью и добросовестностью, с какой сделали это при встрече с адвокатом. Но, конечно, Стаменов не упустил случая задать им и дополнительные вопросы. У секретарши, которая работала вместе с Радевым, он спросил:

— Товарищ Костова, опишите нам характер Радева. Как он относился к своим коллегам? К посетителям?

— Товарищ Радев — исключительно воспитанный человек! — охотно ответила женщина.

— Ну, а что он за человек по складу характера? Угрюмый, нелюдимый? Или наоборот — веселый, беззаботный, разговорчивый?

— Это не вопросы, а ответы! — запротестовал прокурор.

— Задавайте вопросы, не пытаясь оказывать давления! — строго предупредил судья.

— Я проясняю их суть, товарищ судья! — спокойно ответил Стаменов. — Прошу вас, товарищ Костова, ответить на мой вопрос.

— Как вам сказать. В сущности, ни то, ни другое. Радев — человек исключительно спокойный и рассудительный. С устоявшимся характером. Мы все считали его добряком, несмотря на его известную замкнутость и некоторое своенравие…

— Вы когда-нибудь видели его взвинченным, вышедшим из себя? Может быть, он устраивал порой скандалы?

— Нет, что вы! Он — очень терпеливый человек. Он делал замечания только уборщице, да и то редко и очень вежливо.

— Благодарю вас, товарищ Костова. У меня больше нет к вам вопросов.

Начальнице Радева он тоже задал несколько дополнительных вопросов:

— Товарищ Борова, кто фактически написал доклад?

— Товарищ Радев.

— Прямо на машинке?

— Конечно! Как всегда.

— Вы, конечно, после этого сразу его прочитали? Может быть, вы обнаружили опечатки, пропуски?

— Нет, ни одной ошибки. Он всегда пишет медленно, но никогда не делает ошибок.

— И на этот раз не сделал?

— И на этот раз!

— Может, он показался вам взволнованным, рассеянным, невнимательным?

Борова задумалась.

— Нет, такого впечатления у меня не было. Мне кажется, он вел себя, как обычно.

— Спасибо, товарищ Борова.

При этих словах Невян Ралчев, который все время внимательно слушал, стал извиняться перед своими соседями на последнем ряду и, сопровождаемый недовольными взглядами, принялся протискиваться к выходу. Через десять минут он был у себя на работе. На его счастье инспектор Димов находился в своем кабинете. Он внимательно изучал какие-то фотографии. Ралчев вошел, опустился в ближайшее кресло и потер ладонью свой гладко выбритый подбородок.

— У меня неприятная новость! — сказал он наконец.

— Только одна? — с улыбкой осведомился Димов.

— Одна, но зато какая. Радев полностью отказался от своего самопризнания.

Димов отложил фотографии и озадаченно взглянул на своего помощника. Ралчев на мгновение почувствовал себя удовлетворенным — его начальник редко позволял себе такую непосредственность.

— Вот как? — вымолвил он. — А нас он в чем-нибудь обвиняет?

— Слава богу, нет…

— Чем же объясняет свой отказ?

Ралчев подробно изложил обстоятельства дела. Димов выслушал его молча, не прерывая. Потом немного подумал и добавил:

— Не понимаю, на чем его адвокат построит свою защиту. Эти доказательства так убедительны.

— Убедительны, да…

— Что — да?

— В том-то и дело, что адвокат довольно ловко готовит ему алиби!

— На каком основании? — нахмурился Димов.

— На основании упущений Якимова. Тот даже не удосужился проверить, что делал Радев после полудня в день убийства. И выходит, что…

И он подробно пересказал показания свидетелей. Лицо Димова потемнело. Никогда еще суд не оспаривал дела, которые они передавали следствию. Никогда еще не случалось ему подводить своих коллег. Инспектор ни разу еще не допускал просчетов в своей работе.

— Хорошо, я приду на дневное заседание, — расстроенно сказал он. — И Якимова позови.

6

Дневное заседание началось обвинительной речью прокурора. Димов сидел во втором ряду и внимательно слушал. Этот молодой, уверенный в себе прокурор выглядел сейчас раздраженным. Нелепые, по его мнению, увертки Радева только усугубляли его положение. Одно дело — пустые слова, другое — неоспоримые факты. А факты говорят против него, уличают его в убийстве. И он снова остановился на фактах, перечисленных в обвинительном акте, прибавив к ним еще кое-что:

— Прошу вас обратить внимание на следующий факт. Обвиняемый признался, что совершил убийство кухонным ножом. Не каким-нибудь, а именно кухонным. Откуда он мог это знать? Из комментариев тех, кто прибыл на место происшествия? Это невозможно. Они вообще не говорили о ноже, потому что не нашли его. И я спрашиваю: если убийца является посторонним лицом, если он пришел с целью ограбить или убить, неужели он рассчитывал на случайное оружие? Неужели он не принес бы его с собой? Обвиняемый признает, что вымыл цож и бросил его в шахту мусоропровода. Заметьте — вымыл. Нож и впрямь оказался вымыт. И его действительно нашли в шахте. Я спрашиваю: кто, кроме убийцы, мог знать об этом? Кто мог знать такие мелкие подробности? Разве может посторонний человек тратить время на то, чтобы мыть нож, вместо того чтобы бежать? Обратите внимание — шахта мусоропровода находится на балконе, выходящем во внутренний двор. Зачем посторонний человек станет рисковать — выходить на балкон, показываться соседям?

Прокурор подробно остановился и на том факте, что труп убитой убыл перенесен, что на одежде Радева обнаружили следы крови. На показания свидетелей он почти не обратил внимания, явно желая их обесценить.

— Очевидно, — сказал он, — защитник подсудимого готовит ему алиби. По-моему, это неудачная попытка. Даже больше того — защитник просто доказал, что у Ра-дева нет алиби. Где он находился между двумя и тремя часами? Был в учреждениях. Предположим. Но если подсудимый воспользовался средством передвижения, то он мог навести необходимые справки за четверть часа.

На этом прокурор исчерпал свои аргументы относительно алиби. Димов во время его речи все время что-то записывал в своем блокноте. Это было необычно для него. Он редко вел записи, рассчитывая на свою отличную память. Но и дело на этот раз было необычным, возможно, придется прибегнуть в крайним мерам. Теперь он уже сожалел, что не присутствовал на утреннем заседании. Вряд ли протокол поможет ему полностью разобраться в том, что его интересовало.

Слово получил защитник. Димов немного недоверчиво посмотрел на худощавого рыжеволосого молодого человека, вставшего перед трибуной суда. Он выглядел слишком спокойным, только блестящие глаза выдавали внутреннее волнение. Начало его речи очень напоминало научный доклад. Может ли невинный умышленно оклеветать себя самого? Вполне — утверждал защитник. И довольно умело и находчиво проанализировал внутреннее состояние обвиняемого. Привел интересные примеры подобных случаев в судебной практике, когда ложные самопризнания были позднее раскрыты и опровергнуты.

Прокурор, который с хмурым лицом слушал его, нервно бросил:

— Да, эти случаи мне прекрасно известны. Но ложные самопризнания всегда преследовали определенную цель.

— А в этом случае важна не цель, а мотивы! — хладнокровно ответил защитник. — И эти мотивы — отчаяние и горе.

— Пустые разговоры! — презрительно сказал прокурор.

Затем защитник пустился в подробный анализ доказательств. Он говорил все так же спокойно и рассудительно, не прибегая к эффектам, словно не произносил речь, а разговаривал.

— Мне кажется, что найденному в мусоропроводе ножу придается слишком большое значение. Почему убийца не принес с собой оружия? Да очень просто — он не имел намерения убивать. Он пришел с другой целью, возможно, не имеющей ничего общего ни с грабежом, ни с убийством. Но обстоятельства заставили его убить. Почему он не унес нож с собой? Зачем бросил его в шахту мусоропровода? Вот один разумный ответ — чтобы ввести следствие в заблуждение. Чтобы подумали, что убийство совершил свой человек. Зачем он вымыл нож? Возможно, хотел уничтожить свои отпечатки. Возможно, просто хотел сунуть его в карман и унести… Но никто не засунет в карман окровавленный нож… И преступник вымыл его… А потом ему пришла в голову новая идея.

Зал, затаив дыхание, слушал спокойные объяснения защитника. Димов усиленно писал.

— Или возьмем так называемое доказательство о переносе трупа, — продолжил Стаменов. — Радев перенес его, потому что был заинтересован в этом. Он не хотел, чтобы его увидел мальчик. И вот из этого следует, что Радев — убийца. Словно нет другого разумного объяснения. Что за странная логика? Я приведу вам это объяснение. Радев вернулся домой случайно, когда преступление было уже совершено. Он увидел труп и перенес его, чтобы убитую не обнаружил сын. Потом испугался, что подозрение может пасть на него, и убежал.

Зал заволновался. Послышались приглушенные возбужденные голоса. Димов поднял голову и удивленно посмотрел на адвоката. Суд молчал.

— Вы утверждаете, что в этом правда? — подал, наконец, голос прокурор.

— Нет! Я утверждаю, что подсудимый говорит правду… Но я хотел показать вам, что может существовать и другое разумное объяснение…

— Продолжайте! — произнес председатель.

— Существует и одно безусловно спорное доказательство — пятна крови на одежде Радева. Из этого следователь сделал заключение, что труп перенес Радев. Товарищ судья, вы знаете, что речь идет о нескольких незначительных пятнах крови на манжетах и рукавах подсудимого. Но попробуйте перенести со двора в дом зарезанную курицу и вы увидите, как вы измажетесь… А тут был труп с тремя страшными ранами. По-моему, это вообще не доказательство, а абсурдное утверждение. Тогда откуда кровь на одежде Радева? Да все очень просто! Радев пришел домой раньше милиции. Он вошел в спальню, увидел мертвую жену… Разве он не мог не прикоснуться к ней, не проверить, мертва ли она на самом деле? Психологически это вполне возможно. Вот откуда мелкие пятнышки крови.

Прокурор молчал, его лицо все больше мрачнело.

— Кроме того, обвинение явно недооценивает серьезное алиби подсудимого! Время между тремя и пятью часами вообще не подлежит сомнению. Речь идет о его отлучке с двух до трех часов. Обвинитель утверждает, что за это время подсудимый успел совершить убийство. Но это означает, что убийство является предумышленным и организованным.

— Не означает! — сердито бросил прокурор. — И должен сказать вам, коллега, что вы вообще не считаетесь с фактами.

— Мне кажется, товарищ прокурор, что это вы не считаетесь с фактами, — сухо парировал защитник.

— С какими фактами?

— С официальными данными, отраженными в документах обвинения.

— Что вы имеете в виду? — нетерпеливо спросил прокурор.

— Я имею в виду акт, подписанный доктором Давидовым. Он осмотрел труп без четверти шесть. И собственноручно написал: «…труп еще не совсем остыл». Что это означает?

Стаменов сделал небольшую паузу. В этот момент один Димов понял, что это означает. И поскольку никто не реагировал на его слова, Георгий спокойно продолжал:

— Это означает, товарищ прокурор, что убийство совершено после половины четвертого. Потому что из судебной практики нам хорошо известно, что труп остывает не больше, чем за два часа. А свидетели весьма ясно и недвусмысленно утверждают, что между тремя (и пятью часами подсудимый находился в своем учреждении! Следовательно, убийцей он быть не может!..

Зал ахнул. И только на лице Димова появилась легкая виноватая улыбка. Он повернулся к Ралчеву и сказал:

— Чудесный удар… И должен заметить, что парнишка отлично подготовил его.

А «парнишка» все еще стоял перед председателем суда, который о чем-то совещался с двумя заседателями. Подсудимый словно окаменел на своем месте, ни один мускул не дрожал на его лице. Никто не видел его глаз, никто не мог понять, что таится в них — радость избавления или горькая мука.

Наконец суд закончил свое небольшое импровизированное совещание.

— Заседание переносится на завтра. Мы произведем компетентную медицинскую экспертизу, — объявил председатель.

Стаменов отправился к адвокатской скамейке. Там все еще сидел Старик, в его глазах вспыхивали веселые огоньки.

— Поздравляю, — произнес он. — Ты полностью добился того, чего хотел.

Но в его голосе не чувствовалось особого воодушевления.

— И это все, что ты мне можешь сказать?

— Пока все. Но разве этого мало?

Через полчаса в кабинете Димова состоялось небольшое совещание. Ралчев сосредоточенно рассматривал свои ногти. Якимов уныло молчал. Да и сам Димов несколько утратил свое доброе расположение духа. Он был озабочен даже больше, чем это возможно было определить по его внешнему виду.

— Нам преподали очень хороший урок! — сказал он. — И получили мы его от мальчишки. Что ни говори, но он отлично сделал свое дело.

— Меня он пока не убедил! — неохотно буркнул Ралчев.

— Предполагаю, что завтра убедит! — ответил инспектор. — Нет, я не хочу перекладывать всю вину на Якимова. Наверное, и мы немного подвели его. Правда, я предупредил его, что порой самые простые вещи оказываются самыми сложными. И обратил его внимание на пятна крови на одежде Радева. Так что его вина бесспорна.

Якимов молчал.

— Что касается доказательств, то тут еще можно поспорить, — продолжал Димов. — Но я поражен, Якимов, таким вопиющим недосмотром, как проверка алиби обвиняемого. Как ты мог не проверить, что делал Радев в день убийства?

— Вы правы, товарищ Димов, — виновато ответил Якимов. — Но все основные факты были такими очевидными… Самопризнание, вещественные доказательства…

— Очевидными! — недовольно повторил Димов. — Ничего на этом свете не очевидно, Якимов. Да и не в этом дело. Работа есть работа. Каждое дело нужно делать так же тщательно, как вяжут свитер, — петлю к петле, факт к факту. Нельзя пропускать петли. Пропустишь петлю — получится дырка. А никто не любит свитеров с дырками.

Наступило тягостное молчание.

— А теперь что делать? — спросил Ралчев.

— А что нам еще остается, кроме как ждать окончания дела, — пожал плечами Димов.

7

На утреннем заседании первое слово дали доктору Давидову. Элегантно одетый врач держался без малейшего смущения. Он снова подтвердил точность своей экспертизы. Председатель смотрел на него несколько недоверчиво.

— А почему вы не указали в акте, во сколько часов наступила смерть? — спросил он. — Почему ограничились одним общим заключением…

— Извините, товарищ председатель, но это не общее заключение. Наоборот — оно весьма конкретно.

— Не нахожу, — недовольно заметил председатель. — Через сколько времени, по-вашему, труп должен был полностью остыть?

— Самое большее через четверть часа.

— Хорошо. При этом положении когда, по-вашему, наступила смерть?

— К четырем часам, — без колебания ответил врач.

Следующим перед судом предстал пожилой профессор с таким кротким, добродушным лицом, что его скорее можно было принять за проповедника. Только тщательно причесанные волосы придавали некоторое кокетство его довольно помятой фигуре.

— Мы ждем вашего мнения, товарищ профессор.

— Норма вам известна, — ответил мягким, немного певучим голосом профессор. — Труп остывает приблизительно за два часа после смерти. Изредка встречаются отклонения — до получаса, в исключительных случаях — до одного часа, это зависит от окружающей среды, температуры и так далее. Но это убийство, по моему мнению, совершено после половины четвертого.

— Благодарю вас, товарищ профессор.

Ученый мелкими шажками направился к выходу. В зале поднялся легкий шумок. Прокурор неуверенно поднялся со своего места.

— Товарищ судья, вы видите, что заключения не совсем категоричны! Не исключается, что труп может остыть и через три часа…

— Вы не правы, коллега! — живо откликнулся адвокат. — Вы прекрасно знаете, что в подобных случаях берется предположение, наиболее благоприятное для подсудимого.

— Я говорю по совести, а не веду юридического спора! — сухо ответил прокурор. — Я лично полностью убежден в его вине. При установлении алиби могут быть допущены фатальные ошибки. Тем более, что это алиби установлено гораздо позднее, когда все уже не так свежо в памяти свидетелей.

— И это не наша вина! — спокойно ответил Стаменов. — Следствие было обязано своевременно выяснить эти обстоятельства. А оно вообще не занималось этим вопросом.

Председатель в последний раз обратился к подсудимому:

— Даю вам слово. Вы можете прибавить что нибудь к тому, что до сих пор сказали?

Радев встал и стоял, как истукан. Непонятно было, слышал ли он вопрос. Зал притих. В этот момент только члены суда могли видеть его лицо. Это было несчастное, измученное лицо, по которому пробегали волны легкого тика. Очевидно, он пытался что-то сказать и не мог.

— Не спешите, успокойтесь, — мягко произнес председатель.

Наконец Радев заговорил — глухо, медленно, едва владея собой.

— Я не убивал свою жену, товарищ судья… Я любил ее… Кроме нее и семьи у меня не было ничего…

Зал молчал, затаив дыхание.

Суд удалился на совещание. Когда через четверть часа он вернулся, в зале стояла все такая же гробовая тишина. Председатель несколько торжественно зачитал решение суда. Подсудимый был признан невиновным и полностью оправдан.

Зал облегченно вздохнул, зашумел. Шум все нарастал, послышались взволнованные голоса, восклицания. И некому было наводить порядок, заседание кончилось. Две старые девы, явно возмущенные, направились к выходу. Старик задумчиво улыбался, сидя на своем месте. Стаменов с трудом протиснулся между возбужденными стажерами и направился к Радеву, который все еще сидел, ошеломленный, на первой скамье. Когда адвокат подошел к нему, он встал. Но не увидел его протянутой руки. Он и самого адвоката как будто не видел. Взгляд Радева блуждал где-то над плечами Стаменова. Молодой человек смутился, потом оглянулся. И увидел рядом с собой заплаканное счастливое лицо Розы. Теперь плакал и отец — беззвучно и без слез. Молодой человек окончательно растерялся и потихоньку отошел. Ему преградил дорогу развеселившийся Илиев.

— Ну что? — спросил он. — Пойдем выпьем, а? В честь победы!

— Пошли! — охотно согласился Георгий.

— Только не в пивную! — неожиданно сказал Старик. — Надо отметить это событие поторжественнее… Я угощаю!

— Почему ты?

— Потому что ты — мой ученик.

— Хорошо, но… Хочешь пригласим и дам?

— Согласен.

Но по его тону Георгий понял, что он не очень-то согласен. Наверное, ему хотелось вволю наговориться вдвоем. Георгий на мгновение заколебался, но восхищенные глаза девушки, которую он увидел в двух шагах от себя, решили вопрос.

Через полчаса они сидели в одном из лучших ресторанов и ели мясо. Старик внимательно посмотрел на молодых людей и как бы ненароком заметил:

— Славчев на тебя здорово рассердился.

Славчев был прокурором, другом Георгия.

— За что? — удивленно спросил молодой адвокат.

— Ясно за что. Он считает, что ты должен был предупредить его.

— Чтобы он принял меры и подготовился?

— Нет! Чтобы заблаговременно прекратить дело. Стаменов задумался.

— Он мой друг. И я, конечно, не хотел его подводить. Но не мог же я ради него отправить в тюрьму невинного человека.

Старик молчал и о чем-то думал.

— И все же я не очень уверен, что он невиновен, — неохотно сказал он. — Но как бы то ни было… Лучше десять виновных на свободе, чем один невинный в тюрьме. За твое здоровье!.. Должен сказать, что с сегодняшнего дня ты стал адвокатом.

Стаменов поднял рюмку и снисходительно улыбнулся.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Прошло два дня после заседания суда. За эти два дня инспектор Димов ни разу не заговорил о деле Радева. Он приходил на работу, занимался текущими делами, порой даже улыбался своей скупой улыбкой, но глаза у него оставались по-прежнему задумчивыми. Конечно, генерал вызывал его в министерство для объяснения. Никто не узнал, о чем они говорили, но инспектор вернулся таким же спокойным, каким и поехал к генералу. Только на третий день он шутливо спросил Ралчева:

— Хочешь отправиться на экскурсию?

— Когда? — удивился старший лейтенант.

— Завтра. Кстати немного проветримся…

— Хорошо, — без воодушевления согласился Ралчев.

На экскурсию он ходил лишь один раз, в горы, на Золотые мосты, когда еще учился в школе. Особых восторгов эта экскурсия в нем не вызывала — муравьи тогда густо облепили кусок брынзы, который мать ему дала с собой, а жили они голодно…

— Только встать придется пораньше, часа в три, — предупредил Димов.

Ралчев воспринял это предложение как одну из небольших причуд своего начальника. Или шутку. Но когда в половине третьего ночи усиленно зазвонил телефон, стоявший возле кровати, он понял, что ехать придется. Конечно, его много раз поднимали с постели среди ночи, но чтобы ему не давали спать ради какой-то экскурсии — это уж слишком. Он без энтузиазма ответил, что через четверть часа будет готов, и неохотно встал с удобной кровати.

Ночь была прохладной и тихой. Эти предутренние часы имели одну-единственную прелесть — тишину. Все, что вечно наполняло город звоном, треском, грохотом и поднимало такой отвратительный неистовый шум, сейчас спало возле тротуаров, в гаражах и депо. Ралчев с удовольствием прислушивался к шуму своих собственных шагов. В мертвом свете ламп ему вдруг показалось, что он остался совсем один на этом свете, чудом уцелев после мировой катастрофы.

Димов ждал его в машине, весело попыхивая сигаретой. Ралчев с облегчением опустился на сиденье рядом с ним.

— Куда едем? — спросил он без особой надежды на ответ.

— К Пернику.

— К Пернику? Шахтерскому городку? Какая же это экскурсия?

— Увидишь! — скупо ответил Димов, но потом пожалел Ралчева и добавил: — Половим где-нибудь в тех краях раков…

Ралчев вдруг вспомнил, что где-то возле Перника живет друг инспектора, странный тип по фамилии Паргов. Изредка он приходил к ним в управление — громадный, неуклюжий, небрежно одетый мужчина, но, как все гиганты, добродушный и кроткий. Кажется, он был к тому же начальником районного управления милиции. Ралчев немного ревновал его к Димову, потому что инспектор относился к нему удивительно сердечно и тепло. Улыбаясь до ушей, он всегда подолгу тряс тяжелую руку Паргова, даже угощал его кофе у себя в кабинете, что делал крайне редко. Похоже, они служили где-то вместе много лет назад, и их связывали общие воспоминания. Когда они въехали в городок, не было и четырех часов, но гигант уже ждал их перед отделением милиции. Он стоял возле тротуара, широко расставив ноги, и в своем сером брезентовом плаще был скорее похож на незавершенную скульптуру, чем на живого человека. Но как только машина остановилась, гигант задвигался. При слабом свете фонаря Ралчев увидел его добродушную улыбку. Вскоре Паргов и Димов уже крепко пожимали друг другу руки и так трясли их, словно собирались вырвать. А Ралчев тем временем предусмотрительно затолкал в багажник сачок для ловли раков и потянулся было к громадному рюкзаку, но Паргов опередил его.

— Что у тебя там? — удивленно спросил Димов.

— Да так… — пробормотал гигант. — Парочка вареных цыплят. — И он виновато посмотрел на Ралчева. — Не знал, что нас будет трое…

— Не многовато ли?

— Как многовато? Я и блины с вареньем взял. И пирог с брынзой прихватил… Тетя Цвета испекла его специально для тебя.

Через полчаса Паргов уже осторожно погружал сачок в спокойную темную воду. Ралчев наблюдал за его бесшумными легкими движениями, такими неожиданными при его неуклюжей внешности. На безбородом лице гиганта появилось мальчишеское выражение — выжидательное и вместе с тем озорное, словно он браконьерствовал в запрещенной зоне. А Ралчев с Димовым расположились под ракитами, покуривали и терпеливо ждали.

— Мы что же, так и будем сидеть да глядеть? — осведомился старший лейтенант.

— И это немало! — ответил Димов. — Посмотри какой воздух! Когда тронемся в обратный путь, почувствуешь, как отдохнул и проветрился…

Вскоре Паргов установил сачок и тоже подошел к ракитам. Он разостлал под деревьями свой тяжелый плащ и почти насильно заставил Димова сесть на него. Небо над ними начало медленно светлеть. Стало еще холоднее. Паргов весело потирал свои ручищи.

— Помнишь, как мы однажды увидели с этого места летающую тарелку? — шутливо спросил он.

— Помню, конечно, — немного рассеянно ответил Димов.

И вдруг — без вступлений и предупреждений — начал рассказывать историю Радева. Он рассказывал спокойно, даже несколько бесстрастно, но излагал факты точно и объективно. У Ралчева было такое чувство, что он рассказывает не столько для Паргова, сколько для самого себя, чтобы снова все взвесить. Но Паргов слушал его очень внимательно, слегка приоткрыв рот, что придавало его лицу глуповатое выражение. Неожиданно он заволновался и крикнул:

— Раки!

Он бесшумно побежал к сачку и вскоре вернулся, неся высокую клеенчатую сумку, в которой скреблись и тарахтели своими твердымипанцырями крупные раки. Их было не меньше десятка.

— Продолжай! — бросил он инспектору.

Димов терпеливо продолжил свой рассказ. Паргов неподвижно сидел на своем месте и словно прислушивался к приятному шороху в сумке.

— Хочешь знать мое мнение? — неожиданно спросил он.

— Конечно! — кивнул Димов.

— Сам знаешь: от человека все ожидать можно… Но чтобы он просто так, за здорово живешь, взял на себя такую вину — это мне кажется невероятным.

— Но так получается! Суд доказал, что убил не он!

— Возможно, он и впрямь не убийца, но это не означает, что он вообще не виноват. Представь, к примеру, что он — соучастник.

Димов молчал.

— Ты об этом думал?

— Да, думал, — кивнул Димов.

— Ну и что?

— Ничего, теперь тебя спрашиваю.

— Тогда давай предположим, что кто-то другой убил его жену. Кто-то, с кем они сговорились. После убийства Радев вернулся домой. И когда увидел кровавую картину, нервы у него сдали. И вместо того, чтобы выдать истинного преступника, сам сознается в убийстве.

«А этот верзила далеко не глуп, — с легкой завистью думал Ралчев. — Ведь если принять это предположение, то все загадочные факты вокруг этого убийства сразу становятся понятными и объяснимыми». Но Димов продолжал молчать.

— Эта гипотеза не лишена логики, — наконец проговорил он. — Но она не опирается на факты. А и нет у нас наемных убийц. Кто согласится пойти на это?

— Причем тут наемные убийцы? — удивился Паргов. — У преступника могли быть свои мотивы для такого поступка.

— Какие, например?

— Откуда я знаю, какие? Любые! Не исключено, что она водила за нос одновременно двух мужчин. Или была посвящена в чужую тайну. На этом свете все может быть.

— Может! — тихо повторил Димов и замолчал. — Но в том-то и дело, что Радев по-настоящему любил свою жену. Я слышал его выступление на суде. В этом он не лжет.

Они ловили раков до тех пор, пока не припекло солнце. Они наловили уже больше сотни, но Паргов все не вынимал своего сачка. Потеплело, и они сняли верхнюю одежду. Вода, такая темная ночью, посветлела. Стало видно, как время от времени в ней проносятся стремительные рыбы. Наконец, часам к девяти, Паргов вытащил сачок и устало провозгласил:

— Все! На сегодня хватит! Они уже попрятались. Давайте закусим.

Он разостлал на земле прозрачную нейлоновую скатерть, ловко разорвал на куски двух крупных цыплят.

— Настоящие домашние цыплята. Мы кормили их только крошками и червяками, — заявил он.

И принялся вытаскивать из бездонного рюкзака всякую снедь. Кроме пирога и блинов, в нем оказались баклажанная икра, печеный перец, свежая брынза. Димов и Ралчев невольно рассмеялись.

— Не смейтесь, — с легкой обидой произнес Паргов.

— Увидите, этого нам даже не хватит!

Они наелись до отвала, но, несмотря на все старания Паргова, часть еды все же осталась.

— Давайте бросим остатки ракам, — сказал Паргов.

— В знак благодарности.

Потом немного подумал и добавил:

— Похоже, скоро придется с ними проститься.

— Почему? — удивился Димов.

— Выше по течению строят завод. И как только они начнут спускать сюда свои отходы, все живое в реке погибнет.

— Этому не бывать! — решительно заявил Димов.

— Чему не бывать — заводу?

— Нет. Мы не дадим загрязнять реку. Это дело я возьму на себя. Не видать им завода, пока не построят очистительных сооружений.

— Не знаю, — пожал плечами гигант. — Наверное, такие сооружения построят, но не будут использовать их, как надо. Ведь так им куда легче.

Вскоре клеенчатая сумка с раками лежала в багажнике машины, несущейся в сторону Софии. Они довезли Паргова до городка и продолжили свой путь. Несмотря на бессонную ночь, оба чувствовали себя великолепно. Чистый ночной воздух сделал свое дело. Они проехали больше половины дороги, когда Ралчев наконец решился спросить:

— Когда приступим к работе?

— С завтрашнего дня, — ответил Димов.

— И с чего начнем?

Димов усмехнулся:

— А ты как считаешь?

— Мне кажется, надо снова проверить алиби Радева. Нельзя целиком полагаться на этого новоиспеченного адвоката.

— Он далеко не прост. И здорово поставил нас на место.

— И все же он — заинтересованное лицо, и я сомневаюсь…

— Раз сомневаешься, то займись этим делом сам. Хоть я и думаю, что ничего ты тут не добьешься.

— А ты?

— Для себя я оставлю косточку пожирнее. Кто этот загадочный любовник? Какую роль играет во всей этой истории? Я имею в виду Генова…

2

На следующий же день инспектор Димов отправился в Плевен, захватив с собой только плащ и легкую дорожную сумку. Он удобно расположился в вагоне-ресторане, плотно закусил и, поскольку официант бросал на него недружелюбные взгляды, заказал бутылку импортного пива. Ему не хотелось думать о предстоящем деле, он не спешил заранее строить гипотезы. Возможно, самое главное — увидеть этого человека.

Юрист работал на большом современном индустриальном предприятии, которое находилось за городом. Прибыв в Плевен, Димов прямо у вокзала взял такси и отправился туда. Через четверть часа шофер остановил машину перед административным корпусом. Расплатившись, инспектор поднялся на второй этаж, где помещалась дирекция. Найти дверь с табличкой «Юрист» оказалось делом нетрудным. Димов постучался и вошел. За массивным письменным столом сидел мужчина лет пятидесяти, изысканно одетый, с приятной внешностью. Мужчина не сразу поднял голову, занятый разборкой бумаг, и у Димова было достаточно времени, чтобы рассмотреть его. Приблизительно так выглядели обычно представители старых буржуазных семей — широкое, несколько бледное лицо, полные женственные губы, округленный подбородок. Поредевшие волосы мужчины были тщательно причесаны. Когда юрист посмотрел на него, Димов неожиданно увидел красивые синие глаза. Они смотрели приветливо и мягко.

— Вы ко мне? — спросил юрист небрежно, но голос его звучал мягко и приятно.

— Я из милиции, — ответил Димов.

Ничто не дрогнуло ни во взгляде, ни в лице Генова. Это показалось инспектору несколько неестественным. Какой бы чистой ни была совесть Генова, у него были причины для волнения. Как юрист он хорошо знал, что не может быть вне подозрения.

— Я приехал из Софии, — добавил Димов. — В связи с убийством Радевой.

— Но я уже…

— Дали письменные показания… Это мне известно. Но мне этого недостаточно.

— Хорошо, садитесь, — пригласил Генов.

Димов опустился в мягкое кожаное кресло. Генов потянулся к сигаретам — это был единственный крохотный признак его волнения.

— Что именно Вас интересует?

— Прежде всего ваши отношения.

— Я уже дал объяснения по этому вопросу, — спокойно ответил Генов. — Тони была моим другом. Возможно, это не точное слово. Мы хотели пожениться, но решили подождать еще один-два года, чтобы подрос Филипп.

— Извините, но почему она предпочла вас своему мужу?

— На такой вопрос может ответить только женщина, — ответил юрист, и на его губах появилась чуть заметная улыбка.

— Я хочу, чтобы вы как следует вникли в мой вопрос. Существовала ли какая-то особая, специфическая причина ее охлаждения к мужу?

— Нет! — без колебаний ответил юрист.

— Она никогда не жаловалась на него? Прошу вас, припомните хорошенько.

— Н-нет, — на этот раз не так уверенно произнес мужчина.

— Вы в этом убеждены?

— Она была исключительно тактичной и культурной женщиной. Она вообще почти не говорила о нем. И ни разу не произнесла его имени. Но и по нескольким словам можно сделать некоторые заключения. Они были совершенно чужими людьми — и по своему внутреннему складу, и по своим понятиям.

— Хорошо, товарищ Генов. Скажите, когда вы в последний раз видели убитую?

Димову показалось, что юрист затаил дыхание.

— В день убийства, — спокойно ответил он.

— Так я и думал.

— Почему? — в голосе Генова мелькнула тень беспокойства.

— Таковы показания Радева. Он всегда знал, когда вы приезжаете в Софию. По ее виду, наверное. И по настроению.

Генов впервые нахмурился.

— Да, в тот день я, действительно, был в Софии.

— Расскажите подробнее…

— У меня было важное дело в объединении. Я взял командировку на один день. Я всегда езжу на своей машине в такие поездки, там мне удобнее. Я встал рано и в десять утра уже был в Софии. К половине двенадцатого я покончил со своими делами и позвонил ей в спецшколу. Мы встретились в кондитерской, потом поехали обедать в загородный ресторанчик.

— Она знала, что мы приедете в этот день?

Генов заколебался.

— Да, знала, — все же сказал он.

— Дальше?

— В ресторанчике мы пробыли около двух часов. Вы понимаете, что в нашем положении мы не могли ходить, куда хотели.

— Вы что-нибудь пили?

— Выпили бутылку белого вина. Она была совершенно трезва, если вас это интересует.

— Какой она вам показалась? Спокойной? Встревоженной?

— Обычной. Она умела владеть собой, товарищ инспектор, никогда не показывала своих настроений. Я бы сказал, что она была человеком с исключительно сильным, даже властным характером. Ее желания были для меня законом.

— Дальше?

— Потом мы вернулись в город. Она решила зайти на работу, а затем мы должны были снова увидеться.

— Во сколько часов вы расстались?

Генов задумался.

— Абсолютно точно сказать не могу. Но, видимо, в половине четвертого, а в пять мы договорились встретиться в Докторском сквере.

— Так!.. И где вы были до пяти часов?

— В том-то и дело, что у меня ни на что не оставалось времени, товарищ инспектор. Я люблю играть в карты, в бридж. В кондитерской «Витоша» играют в эту игру, вот я и пошел туда посмотреть, как играют. Присел возле одного столика, за которым играли четверо вполне приличных мужчин. И не заметил как пробежало время.

— В кондитерской находился кто-нибудь из ваших знакомых?

— Понимаю, что вы хотите сказать. Нет, никого из моих знакомых там не было. Там собираются случайные люди. Да и я захожу туда очень редко, один-два раза в год.

— А потом?

— Потом я пошел на встречу с Тони. Ждал ее до шести часов, но она не пришла. Я решил, что случилось что-то непредвиденное, и уехал. Телефона у них дома нет, найти ее я уже не мог.

— Когда вы узнали о ее смерти?

Лицо Генова совсем потемнело.

— Через несколько дней. И совершенно случайно, от нашего общего знакомого.

— Так!.. А вы были в суде?

— Да, был… Вы же понимаете, что все это мне не безразлично.

— Очень хорошо понимаю. Но не понимаю вашего поведения. Судя по вашим словам, получается, что между двенадцатью и половиной четвертого она была жива. Вы же юрист, не правда ли?

— Да, юрист.

— В суде шла речь о времени между двумя и тремя часами, у Радева не было твердого алиби именно на этот отрезок времени. Ваше личное вмешательство могло бы решить все…

Генов откинулся на спинку стула, в его взгляде появилось что-то холодное и враждебное.

— Товарищ инспектор, вы же понимаете деликатность моего положения.

— Понимаю. Но речь идет о человеческой судьбе. Неужели вы допустили бы, чтобы невинный человек попал в тюрьму.

Генов молчал. И Димов понимал, что он колеблется — сказать или умолчать о том, что было в этот момент у него на языке.

— Все дело в том, что я совершенно не считаю его невиновным.

— На каком основании? — строго спросил Димов.

— Разве здесь нужны особые основания? — устало произнес Генов. — Да, я очень хорошо знаю Тони, ее среду. Кто мог убить ее? И зачем? Этого ни в коем случае не мог сделать совсем посторонний, неизвестный человек.

— И я так думаю. Но кем бы он ни был, ясно одно: он заинтересован в том, чтобы Радева посадили в тюрьму.

— Вы не имеете права говорить этого мне. К тому же у вас нет на это и оснований.

— К такому выводу мог бы прийти каждый.

— Но суть в том, что сам Стефан Радев так не думал. Уж ради меня-то он не отправился бы в тюрьму. Ему не за что быть мне благодарным. Именно это и заставляет меня считать виновным его самого.

— Это не лишено логики, — спокойно согласился Димов. — Но нередко сама жизнь начисто нелогична. Порой под одним зонтиком оказываются смертельные враги.

Инспектор поднялся.

— До свидания, — сказал он, — поскольку мне кажется, этот наш разговор — не последний. На чем вы ездите в город?

— Удобнее всего автобусом, — сухо ответил Генов.

Автобус оказался не слишком удобным, но в город он Димова доставил. Там инспектор заглянул в Окружное управление милиции, поговорил с несколькими людьми. Потом ему пришлось поговорить еще кое с кем вне управления. Когда он к вечеру добрался наконец до вокзала и подвел итог, то понял, что этот день в Плевене он не провел напрасно. Перед ним открылось несколько новых тропинок. И хотя они убегали в разные стороны, все же в каждой из них была своя отправная точка. Правда, гадать о том, перекрестятся ли где-нибудь эти тропинки, пока была рано.

Димов вернулся в Софию за полночь, но на следующее утро пришел на работу точно к началу. В кабинете, поджидая инспектора, уже сидел Ралчев. Его внешний вид говорил о том, что он не принес важных известий.

— Ну? — коротко спросил Димов.

— Ты оказался прав, — сокрушенно ответил Ралчев. — Все крепко держатся за свои показания, данные в суде.

— Еще бы! Они и не скажут ничего другого. Ты мог лишь неожиданно обнаружить какую-нибудь фальшь.

— Ничего я не обнаружил. А у тебя как?

— Не могу сказать, что совсем ничего.

И он передал в общих чертах свой разговор с Геновым. Ралчев задумался.

— Значит, фактически у него нет алиби?

— Пока еще он не должен его доказывать.

— И все же! Я знаю эту кондитерскую. Там, по-моему, собираются довольно сомнительные типы. Но там в самом деле играют в бридж, в этом он не обманывает. Интересно, играет ли он сам?

— Да, играет, хотя и предпочитает покер. Если говорить о его слабостях, то это скорее карты, чем женщины. Порой он не особенно разборчив в партнерах.

— Интересно! — буркнул Ралчев.

— Но есть нечто и поинтереснее. На следующий день после убийства Генов продал свою машину. Совершенно новую «Шкоду». Почему? Она ему крайне необходима. Он и на работу на ней ездил… И на свидания…

— Какая же связь между убийством и продажей машины?

— Гипотез много. От человека, остро нуждающегося в деньгах, всего можно ожидать.

— Но ясно, что от Радевой он ничего не получил, — заметил Ралчев. — Ни от живой, ни от мертвой. Иначе он не продал бы машину.

— Так выходит. Но это не доказывает, что он не пытался получить… Может быть, просто не сумел.

Он задумался, потом продолжил:

— Как бы то ни было, в одном мы твердо убеждены… Независимо от экспертизы — в половине четвертого Радева была жива. Генов человек умный, интеллигентный и, как я догадываюсь, отличный юрист. Он понимает, что ложь в этом деле только повредила бы ему. Он был среди людей — в ресторанчике, на улицах… Возможно, его видели. Но что он делал после половины четвертого — этого никто не знает. Кроме него самого, конечно.

— Ты считаешь, что он пытался ее ограбить? И не сумел?

— Ничего я не считаю, — сухо ответил Димов. — Но ничто не мешает мне допускать и такую возможность.

— Но что можно было взять у Радевых? Они не слишком обеспеченные люди.

— А ты откуда знаешь, — насмешливо осведомился инспектор.

— По всему видно.

— А мне кажется, не по всему. Видел добротную старинную мебель? Дорогой ковер? Антония Радева, по отцу Пандилова, выросла в богатой семье.

— Это мне известно.

— Мало известно! Я хочу, чтобы ты покопался в ее прошлом. Чем глубже и придирчивей, тем лучше. Есть немало живых свидетелей. Возможно, какая-нибудь мелочь наведет нас на правильный след.

— Добро! А какой срок ты мне даешь?

— Никакого! Теперь нам некуда спешить. Теперь нам придется тщательно обдумывать каждый новый шаг. Преступники или преступник, кем бы они ни оказались, проявляют сейчас особую осторожность.

Ралчев молчал. Новая задача его явно не воодушевляла. Он всегда предпочитал более динамичные и решительные действия.

— Не знаю, — произнес он. — И все же присматривай за Радевым. Как бы нам не промахнуться.

— Радев больше не должен тебя интересовать! — немного сухо ответил инспектор. — Суд оправдал его. Теперь нас интересует настоящий убийца.

Ралчев вздохнул и поднялся. Надо было немедленно приступать к делу.

3

Вскоре старший лейтенант убедился, что проникнуть в прошлое человека почти так же трудно, как и раскрыть сложное убийство. Конечно, в небольших окраинных кварталах, где люди на виду друг у друга, это не слишком сложно. Там и жизнь общая, и тайны общие. Но как проникнуть в такие глухие квартиры тех, кто несколько десятилетий назад считался сливками столицы? Как разговаривать с этими холодными и недружелюбными людьми, которые общаются только друг с другом? Как проникнуть в их воспоминания, которыми они делятся только в своем тесном кругу? Его первые попытки в этом отношении потерпели полный крах.

И тогда он пошел кружным путем — стал искать бывших горничных, гувернанток, кухарок. Потом прибавил к ним официантов, поставщиков, престарелого садовника — всех тех, кто раньше прислуживал этим людям. И картина постепенно дополнялась новыми и все более интересными деталями. Пока не стала совсем полной.

На первый взгляд она получалась достаточно внушительной. Богатый род торговцев, постепенно обративший свой взор к политике. Один министр, несколько высокопоставленных должностных лиц — все из партии народняков. Потом несколько поколений дипломатов. Но старая партия постепенно распадалась, государственных постов ей доставалось все меньше.

— Отец Антуанетты, когда-то ее звали только так, — подробно и добросовестно рассказывал Ралчев, — Крум Пандилов, был членом Верховного кассационного суда. Человек с твердым характером, отличавшийся безукоризненной честностью… Он был не слишком удобен для сторонников Третьего рейха. И при первом удобном случае его отправили на пенсию. Ясно, что на одну пенсию трудно содержать такой большой дом. Да и старые девы висели у него на шее. Я уж не говорю о том, что его младшая дочь, одна из самых красивых девушек города, фактически стала бесприданницей.

— А ее мать? — прервал Ралчева Димов.

— Она умерла очень рано. Я видел ее портрет — Антуанетта поразительно похожа на нее. Она выросла в более скромной семье, ее отец был всего лишь инспектором в Министерстве финансов. После девятого сентября дом Пандиловых был национализирован и передан в распоряжение дипломатического корпуса.

— Им заплатили за дом?

— Сначала его просто национализировали. Но позднее на основании жалобы наследников им сполна выплатили его стоимость. Но произошло это всего лет десять назад.

— И сколько они получили?

Ралчев назвал сумму.

— Деньги немалые! — заметил Димов.

— Немалые, но большую часть забрали сестры. Только так или иначе, но их семья обеднела еще до 9 сентября. Антуанетта, как известно, училась в университете, изучала французскую филологию, но получала государственную стипендию. И даже больше того: чтобы как-то связать концы с концами, она давала уроки французского языка детям богатых родителей. Университет она закончила в 1947 году. Ей предложили место преподавателя в провинции, но она от него отказалась. Многие годы она жила частными уроками, между прочим, давала их и нескольким нашим очень влиятельным товарищам. Только в 1957 году она устроилась на работу в спецшколу французского языка.

— А в каких семьях она давала уроки до девятого сентября? — спросил Димов.

— Извини, но этого я у нее не могу спросить.

— Есть и другие способы. Иди к ее сестрам, они тебя засыпят сведениями.

Ралчев закончил свой доклад. Димов молчал. Все эти данные ни к чему не вели. По всему было видно, что Пандиловы и в самом деле обеднели. Гипотеза об убийстве с целью грабежа становилась все невероятней. Больше всех мог бы рассказать о материальном положении семьи Стефан Радев. И было бы гораздо естественнее и проще всего именно его об этом и расспросить. Но инспектор сразу же отказался от такой мысли. Еще не пришло время для подобных разговоров. Пока они ни к чему не могли привести.

И он решил снова поговорить с Розой. Еще при первом свидании она сразу произвела на него хорошее впечатление своей чистотой и откровенностью. Но, к сожалению, ей была свойственна и крайняя наивность. Правда, порой и наивность полезна: наивный человек откровеннее.

Димов взял у Ралчева адрес Розы, сел в свой «Москвич» и вскоре был возле дома Желязковых. На его счастье в доме, наконец, заработал лифт, и он легко попал на девятый этаж. Инспектор позвонил. Роза почти сразу открыла. Несколько мгновений она недоуменно смотрела на незваного гостя, пытаясь вспомнить, кто это. Потом сдержанно произнесла:

— А, это вы, товарищ инспектор!.. Проходите.

— Спасибо.

Роза провела его в комнату. Димов сел в одно из кресел, не спуская глаз с молодой женщины. Она показалась ему не такой, как прежде, словно она заново родилась для какой-то иной, более сложной жизни.

— Товарищ Желязкова, у меня есть к вам несколько вопросов, — мягко начал Димов.

— Задавайте, — также сдержанно ответила Роза.

— Суд закончился, но следствие продолжается. Мы все еще не знаем, кто убил вашу мать. И почему. А это очень важно. Если мы поймем, почему ее убили, путь к истине станет намного легче.

— Но я уже говорила вам, что понятия об этом не имею. Не знаю, кто и зачем мог убить маму. У нее совершенно не было врагов.

— Я и не сомневаюсь в этом. Но ведь убить могут и самого невинного. С целью ограбления, скажем.

— Ограбления?

— К примеру. Чаще всего убивают именно с этой целью. Ответьте мне, хранила ли ваша мать дома какие-нибудь драгоценности? Или деньги?

— Нет! — уверенно ответила Роза. — Мы никогда не располагали большими средствами. Почти все, что у нас было, мы отдали за квартиру.

— Даже деньги, полученные за дом?

— Все, все… Сами знаете, как дорого сейчас частное строительство.

— И все же подумайте. Ваша семья когда-то была зажиточной. В таких семьях всегда хранятся драгоценности — браслеты, колье, дорогие кольца.

— Нет! Ни о чем подобном я не слышала. Сколько бы ни стоили такие вещи, их все-таки носят. А я никогда не видела на маме драгоценностей.

— Их далеко не всегда носят, — мягко возразил Димов. — Вы же знаете, что в таком обществе, как наше, это не принято. А некоторые просто боятся, одни — разговоров, другие — еще чего-то… Даже в самых бедных семьях что-нибудь да есть. Какая-нибудь золотая монета в узелке, кольцо, золотые часы… А что уж говорить о вашей семье, в которой был даже министр? Не может быть, чтобы у вас не было никаких драгоценностей!

— Возможно, они и были, — грустно согласилась Роза, — но дедушка все продал. Я слышала, что лет десять-пятнадцать у них почти не было доходов.

— Понимаю… И все же… Неужели у вашей матери не было ящика, который она тщательно запирала?

— Ну как же, был! — внезапно ответила Роза.

Инспектор насторожился.

— Вот видите! Вы помните этот ящик?

— Верхний ящик комода. А комод стоит в спальне. Наверное, вы заметили красивый старинный комод, привезенный из-за границы… Мама говорила, что ей давали за него две тысячи левов.

— И все же она его не продала. Человек никогда не продает самых красивых и самых дорогих вещей. Они — что-то вроде последнего запаса. На случай. У наших людей это стало своеобразным инстинктом — постоянно иметь какой-нибудь небольшой запас… На случай тяжелой болезни или смерти… Когда вы выходили замуж, мать не подарила вам какую-нибудь брошку или браслет?

— Нет!

— А такие вещи обычно хранят в старинных шкатулках с хорошим запором. Чаще всего в металлических…

Роза внезапно вздрогнула и удивленно посмотрела на него.

— В металлических шкатулках? — спросила она. — Кажется, у нас была такая шкатулка… Хотя я и видела ее всего один раз.

Димов почувствовал, что у него перехватывает дыхание. И все же он совершенно спокойно произнес:

— Продолжайте, продолжайте, пожалуйста. Когда вы ее видели?

— Два года назад. Когда мы переезжали на новую квартиру. Мы с мамой сидели впереди, рядом с шофером грузовика. И она держала шкатулку в руках.

— Вы не спросили ее, что это?

— Спросила, конечно. Но она ответила, что это не ее шкатулка. И заботливо укутала ее шарфом.

— После этого вы ее уже не видели?

— Нет.

— Помните, как она выглядела?

— Она вот такая, — Роза показала руками величину шкатулки, — зеленого цвета.

— И только? Ведь вы, молодые люди, очень впечатлительны.

Роза задумалась.

— Да, зеленого цвета… С ручкой… Квадратная и с бронзовым орнаментом по углам. Возле замка что-то вроде черного герба. Но я не очень в этом уверена, может, это просто игра воображения…

— Нет, не игра! Герб представлял собой золотого льва с названием фирмы.

— Откуда вы знаете?

— Ниоткуда! — засмеялся Димов. — Должен вам сообщить, что приблизительно так выглядят шкатулки такого типа. У нас их раньше выпускали только две фирмы.

— Я впервые видела такую шкатулку…

— Естественно, вы ведь росли в другое время. Сейчас нам не нужны шкатулки. Спасибо вам, Роза! — Димов впервые назвал ее по имени.

И встал с несколько благодушным и беззаботным видом.

— Вы кому-нибудь говорили об этой шкатулке?

— Нет! Совершенно никому. Да и зачем? Я сейчас же забыла о ней. И не вспомнила бы, если бы вы не навели меня на мысль о ней.

— Да, конечно… Извините за беспокойство. Вы не рассердитесь, если мне придется снова обратиться к вам за помощью?

— Ну. конечно, приходите.

— Отца не беспокойте. Даже я не решаюсь обращаться к нему. Ему надо прийти в себя.

— Это я понимаю лучше вас!

Через четверть часа Димов был в управлении. И сразу же спросил у секретарши о Ралчеве.

— Он вернется часам к двенадцати, — ответила она.

— Пусть сразу же зайдет ко мне!

Инспектор вошел в свой кабинет. Но не сел, как обычно, за стол, даже не просмотрел последнего бюллетеня. Когда через час Ралчев вошел в кабинет, его начальник задумчиво ходил из угла в угол. Но по блеску его глаз Ралчев понял, что случилось нечто важное. И он сразу спросил:

— Нашел что-то?

Димов засмеялся:

— Ничего особенного. И все же у меня такое чувство, словно у меня выросли крылышки.

— Расскажешь?

— Конечно. Но сначала хочу кое о чем тебя порасспросить.

— Расспрашивай.

— В спальне Радевых стоит дорогой старинный комод. Ты его помнишь?

— Прекрасно помню. Каждому хотелось бы иметь такой комод.

— Кто его осматривал при обыске?

— Я сам.

— Там были закрытые на ключ ящики?

— Нет, все ящики были открыты.

— Так я и думал! Вы не обнаружили в одном из них железную шкатулку вот такой величины? — И Димов, как и Роза, показал ее размер.

— Нет! — кратко ответил Ралчев.

— Ты уверен?

— Совершенно уверен.

Димов вздохнул и опустился в кресло. Его лицо прояснилось, и он стал подробно рассказывать о разговоре с Розой. Теперь и у Ралчева заблестели глаза.

— Да, это уже нечто! — воскликнул он.

С минуту они оба молчали.

— Стефан Радев не мог не знать о шкатулке, — заговорил наконец Димов. — Не мог он не знать и о ее содержимом. Какими бы чужими они ни были, все же они — одна семья. По всей вероятности там хранились драгоценности. Или что-то иное, представляющее большую ценность, раз ее так старательно прятали и закрывали.

— Конечно, знал! — охотно подтвердил Ралчев.

— Так!. Шкатулка исчезла… Почему? После того, как ее так долго хранили. Сам собой напрашивается вывод, что ее украли в день убийства. Возможно, ее взял убийца. А возможно… Возможно, конечно, что ее взяли раньше. Если это так, то истину установить легко. Но если шкатулка и в самом деле украдена в день убийства?

— Понятно! — оживляется Ралчев.

— Это не так трудно понять! — возбужденно заметил Димов. — Непонятно, почему в таком случае молчит Радев. Похоже, что убийство совершено в целях грабежа. Но почему Радев, зная об исчезновении шкатулки, до сих пор не обратился к нам? Почему ничего не сказал? Разве что…

Димов внезапно замолчал.

— Разве что он сам взял шкатулку?

Димов задумчиво покачал головой.

— Не смею прийти к такому заключению, хотя оно напрашивается само собой. Но ясно, что ему почему-то выгодно молчать.

— Что-то я тебя не понимаю. — буркнул Ралчев.

— Я и сам себя не понимаю. Мы исходили из предположения, что Радев не убийца. Но тогда почему он молчит? Почему не хочет навести нас на след настоящего убийцы? Может, их связывает общая тайна… Может, они соучастники.

— В одном я уверен! — убежденно произнес Ралчев.

— Существует какая-то связь между приездом Генова… и убийством.

— Теперь я и в этом почти убежден. Что бы ты сделал на моем месте?

— Прежде всего немедленно допросил бы Сгефана Радева.

— Почему немедленно? — с легкой улыбкой спросил инспектор.

— Потому что Роза может предупредить его Если уже не предупредила. И он подготовит свой ответ. Ложный ответ, разумеется.

— Нет, она его не предупредила! Я принял соответствующие меры.

— Чудесно! Тогда нужно приступать к работе.

Сейчас в его голосе звучало скрытое злорадство. И он поспешил объяснить:

— Интересно, что теперь преподнесет нам Радев.

Но Димов словно не слышал его.

— Генов завтра должен быть здесь. Я хочу допросить его, не арестовывая. Но он должен непременно быть здесь.

— Ясно. Ему нельзя позволить скрыться.

— Не думаю, чтобы он попытался скрыться. Но все же рисковать не стоит. Несмотря на то, что бегство было бы самым верным доказательством его вины.

Димов засмеялся и встал.

— А теперь давай где-нибудь плотно поедим. После стольких переживаний я вдруг почувствовал зверский голод.

— Лучше бы не откладывать! — озабоченно заметил Ралчев.

— Нет, я хочу допросить его у него дома. Не мешает еще раз осмотреть его квартиру.

— А если…

— Не беспокойся, — шутливо заметил Димов. — Все трое под наблюдением. Я хочу сказать, что и Роза тоже. Хотя она ни в чем не виновата.

— Я уже и в это не смею верить, — пробормотал Ралчев.

— Сейчас оставь Розу в покое. Важно, чтобы она не проговорилась в разговоре с отцом. Скажи, куда ты меня поведешь? Мне хочется чего-нибудь вкусного, с острым»/ Приправами.

— Разве в «Боянско ханче», как раз в этом загородном ресторанчике обедали Генов и Тони.

— Неплохая идея. Окунемся, так сказать, в атмосферу наших главных героев.

Через несколько минут «Москвич» уже катил по дороге к загородному ресторанчику.

4

Несмотря на голод, обед им не понравился. Как и во всех дорогих заведениях, кухня в «Боянско ханче» постепенно приходила в упадок. Мясо было жилистое, зелень несвежая, словно шеф-повар страдал сонной болезнью и занимался готовкой с нескрываемым отвращением.

— Интересно, что этот тип ест сам? — вслух рассуждал Димов, с трудом разрезая мясо. — Наверное, он вегетарианец.

— Не знаю, но мы промахнулись. Надо было поехать в «Шумако», хотя там всегда полно народу.

— В том-то и дело! — согласился Димов. — Он искал уединения. Хотел, чтобы его не увидели. Ты помнишь, что было в том ящике?

— Каком ящике?

— Ящике комода.

— Ничего особенного. Лишь несколько пустых баночек из-под английского крема «Понс».

— Никто не запирает на ключ пустые баночки, — заметил Димов. — Да и полные тоже.

Они поспешили доесть злополучный обед и разочарованные вернулись в город. Димов высадил Ралчева возле дома двух старых дев, а сам вернулся на работу. Но текущими делами заниматься на смог. Без конца нетерпеливо поднимал телефонную трубку. Но телефон зазвонил только в половине четвертого.

— Радев вернулся, товарищ Димов, — сообщил мужской голос.

— Да, хорошо.

Димов поспешил выйти. Погода испортилась, шел дождь. Сев в машину, он вдруг обнаружил, что у него исчезли дворники. Их украли именно у него! Когда же этого произошло? Но теперь это уже не имеет значения. Сердито глядя через мокрое стекло, инспектор кое-как доехал до знакомой улицы. На двери квартиры висела все та же табличка: «Семья Радевых». Он позвонил. Вскоре в дверях показался сам Радев. Он был без пиджака, в женском нейлоновом фартуке. Рукава его рубашки была засучены до локтей, мокрые руки покраснели. При виде гостя он еле заметно нахмурился.

— Вы ко мне? — сухо спросил он.

— Да, к вам.

Радев заколебался.

— Я купаю сына, — сказал он.

— Он уж не маленький, может и сам выкупаться.

— Проходите.

Хозяин ввел инспектора в холл, они сели возле низкого полированного столика.

— Я хочу задать вам несколько мелких вопросов.

Радев недружелюбно посмотрел на него:

— Какие еще вопросы? Все, что я мог сказать, я сказал в суде. Оставьте меня, наконец, в покое.

Димов ответил не сразу. Он измерил Радева долгим, немигающим взглядом.

— Вы странный человек, Радев. Убийца вашей жены свободно и безнаказанно расхаживает по городу. И вас это, кажется, совершенно не волнует!

— Волнует! — нервно ответил Радев. — Но я не могу вам помочь.

— Вы уже попытались раз навести нас на ложный след, взяв вину на себя. Разве это не странно?

— Я уже объяснил в суде…

— Хорошо, хорошо, мне понятны ваши тогдашние чувства. Но теперь я, честное слово, не понимаю вас. Какой-то зверь убивает вашу жену, которая, как вы сами сказали на суде, была единственным смыслом вашей жизни. Неужели в вас не живет чувство мести? Справедливости? Ведь это так естественно для живого человека!.. Я столько времени жду, что вы придете ко мне, попросите у меня помощи… И сами поможете мне. А вас это будто вовсе не интересует.

Радев враждебно молчал.

— Или вы в глубине души лаже благодарны убийце за то, что он избавил вас от кошмара…

— Замолчите! — гневно воскликнул Радев. Это не так!

— А как же? Скажите, что я должен думать? И если вам это безразлично, то мне — нет. Я — представитель закона. И отвечаю перед ним. Потому что закон для меня не просто закон, а часть моей совести. Кроме него у меня ничего на этом свете нет, как вы выразились на суде.

— Но что вы хотите от меня? Спрашивайте, раз пришли.

— Радев, где зеленая шкатулка покойной? — внезапно спросил Димов.

Эффект этого вопроса был поразителен. Радев вздрогнул, в его взгляде появился ужас.

— Какая шкатулка?

— Очень хорошо знаете какая. Зеленая металлическая шкатулка, которая исчезла из комода в день убийства.

Радев все же сумел взять себя в руки.

— Я ничего не знаю ни о какой зеленой шкатулке! — ответил он бесстрастно и глухо.

— Это ложь. Вы были мужем и женой. Жили в одном доме. Вы не могли не знать ей вещей.

— Я никогда не видел зеленую шкатулку, — уже спокойно ответил Радев.

— Вы просто лжете! Ваша дочь знает о ее существовании. Видела ее собственными глазами. И вы знаете, что ваша жена хранила ее в верхнем ящике комода. Скажите, что с ней стало? Ее взял убийца? Или вы сами ее спрятали…

— Думайте, что хотите! Я сказал вам все, что мог сказать.

— Это ваше последнее слово?

— Да! — твердо ответил Радев.

— Жалко… Но это развязывает мне руки. Теперь я буду действовать со всей строгостью закона.

— Закон не может быть строг к невинному человеку.

На мгновение Димов потерял над собой контроль. И хотя быстро совладел с собой, произнес тихо и медленно:

— В довершение ко всему вы еще и нахал! Но я поставлю вас на место!

Он встал и, не попрощавшись, покинул негостеприимный дом.

Дождь усилился. Мокрое стекло как бы исполосовало окружающий мир на куски, сделало все фигуры мутными, потерявшими очертания, искривленными. Он видел сквозь мутную пелену расплывчатые мокрые плащи, очертания машин с вспыхивающими время от времени стоп-сигналами, какие-то тени. И надо же, чтобы именно у него украли дворники! Димов с трудом добрался до управления, оставил машину и поднялся в свой кабинет. Попросил, чтобы ему принесли двойную порцию кофе. Но и он не помог.

Ралчев вернулся только к семи часам. И на этот раз Димов, не дожидаясь вопросов, рассказал ему о случившемся. Ралчев впервые видел своего начальника в таком возбужденном состоянии. Димов едва владел собой, призвав на помощь всю свою профессиональную выдержку. Когда инспектор закончил свой рассказ, Ралчев понял, что его волнение было не напрасным.

— Что же получается? — озадаченно поинтересовался он. — Что Радев убил свою жену, чтобы ее ограбить?

— Наверное, это не совсем так. Но я уже не сомневаюсь, что он знает, кто убийца.

— И почему молчит?

— Потому что убийца знает, где шкатулка. А Радев хочет, чтобы этого никто не знал.

Ралчев молчал. По его лицу было видно, что существует нечто такое, что очень смущает его во всей этой истории.

— Понимаю, но… — начал он.

— Что «но»?

— Но если им двигали корыстные побуждения, то зачем он сам полез в тюрьму?

— Вот в этом-то и загвоздка! — сердито произнес Димов. — Но я справлюсь и с ней.

Он долго расхаживал по кабинету. Потом обернулся и несколько небрежно спросил:

— Ты узнал что-нибудь от старых дев?

В глазах Ралчева загорелся лукавый огонек.

— Думаю, что кое до чего докопался.

Димов заметно оживился.

— Что же молчишь?

— По сравнению с твоими новостями, мои — мелочь.

— Ладно, рассказывай.

Ралчев вынул свою тоненькую записную книжку. Дождь бесшумно водил по наружной стороне стекла своими мокрыми руками. В его серой сетке тяжело, как тюлени, двигались трамваи, яростно свистели шинами мокрые автомобили.

5

На следующее утро, ровно в девять часов, юрист Генов вошел в кабинет инспектора. Он был гладко выбрит, спокоен, прекрасно сшитый костюм ловко облегал его крупную атлетическую фигуру. Только в его больших голубых глазах таилась тревога.

Эта тревога все нарастала, хотя он старательно скрывал ее. Димов сидел за письменным столом с недружелюбным и строгим лицом. За маленьким столиком, придвинутым с письменному, устроился Ралчев.

— Садитесь! — сухо бросил инспектор.

Юрист молча сел.

— Предупреждаю вас, Генов, что на этот раз ваше положение весьма серьезно. Любая ложь, любое недоразумение могут иметь фатальные последствия для вас.

Его тон был необычайно суровым и категоричным.

— Не надо таких предупреждений!

— Я хочу, чтобы вы ответили ясно и откровенно, что вынудило вас так спешно продать свою машину?

Лицо Генова внезапно потемнело. Он с усилием произнес:

— Моему брату крайне были нужны деньги.

— Предупреждаю, Генов, что если это окажется ложью, то я буду вынужден задержать вас. В связи с тяжелым подозрением.

— Протестую, товарищ инспектор. Вы не имеете права…

— Да, я буду иметь в виду ваш протест. Но после того, как вы скажете мне правду.

Генов словно уменьшился, притих.

— Я сказал правду. Деньги и в самом деле были нужны моему брату. Он материально ответственное лицо и совершил несколько… ошибочных операций. Поэтому задолжал кассе довольно значительную сумму.

— Какую именно?

— Восемь тысяч. Две тысячи у меня лежали на сберкнижке, две тысячи я занял у друзей. А четыре тысячи получил за машину.

— Ладно. Но сначала вы попросили эти четыре тысячи у покойной?

Генов побледнел.

— Да, попросил! — с болью ответил он.

— Расскажите подробно.

— Я прямо сказал ей, зачем они мне нужны. Мы были очень близки, ничего не скрывали друг от друга.

— Где это было?

— В «Боянско ханче», когда мы обедали. Она сказала, что у нее нет наличных денег. Все, что они скопили, ушло на квартиру. Но ей оставили на сохранение две тысячи долларов… которые предстояло вернуть их владельцу не скоро… Она спросила, выручат ли меня доллары. Сами понимаете, у меня не было иного выхода. Конечно, перевести в левы две тысячи долларов не легко, но и не невозможно.

— Что произошло дальше?

— Мы договорились, что она пойдет домой за долларами, а в пять часов мы встретимся и она мне даст деньги. Но, как я уже говорил, она не пришла. Я был очень удивлен. Честно говоря, сначала я подумал, что она раздумала. И ей стало неудобно передо мной. Я подождал около часа и уехал. На следующий день мне пришлось продать машину.

— Такова ваша версия! — сказал Димов. — И я с удовольствием поверил бы в нее, если бы у вас имелись хоть какие-то доказательства. Но вы юрист и понимаете, что ваше пребывание в кондитерской не является алиби.

— А зачем мне алиби? — спросил Генов с еле уловимой злобой.

— Затем, что может быть и другая версия… Более правдоподобная.

— Интересно послушать.

Его голос зазвучал неожиданно спокойно, даже иронично.

— Версия весьма проста. Вы прекрасно знали, что у покойной есть шкатулка с драгоценностями. Именно драгоценностями, потому что доллары были лишь незначительной частью этого богатства. Вы завлекли Радеву к ней домой. И так как она отказалась дать вам деньги, которые, в сущности, ей не принадлежали, то вы убили ее.

— Очень интересно! — холодно произнес Генов. — Зачем же после этого я продал свою машину?

— А я не сказал, что вы добрались до шкатулки. Вы сами расскажете, что произошло дальше.

— Да! И поскольку вы любите версии, то я приведу вам еще одну, которая прозвучит куда достовернее.

— Прошу вас! — учтиво сказал Димов.

— Антуанетта идет домой за деньгами. В это время неожиданно возвращается ее муж. И видит, что Антуанетта посягает на то, как вы выразились, богатство, которое он, возможно, ужесчитал своим. Разражается скандал, в котором сплетаются алчность и ревность. И он убивает свою жену…

— Да, интересная гипотеза! — с иронией произнес Димов. — И я бы принял ее. Но дело в том, что у Стефана Радева есть алиби. Установленное судом к тому же. С трех до пяти часов Радев находился на работе.

У юриста осунулось лицо.

— В том-то и дело, что алиби Стефана Радева фальшивое! — воскликнул он почти с отвращением.

В кабинете стало тихо. Ралчев вздрогнул, но Димов оставался все таким же невозмутимым.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу обратить ваше внимание на одну деталь, которую не заметили ни адвокат, ни ваши органы. А дело совсем простое.

Он замолчал, словно собираясь с силами.

— Хотел бы услышать! — спокойно бросил Димов.

— На докладе, написанном Стефаном Радевым, стоит дата — 27 мая, не так ли? Как раз день убийства. Товарищ Борова утверждает, что доклад написан Радевым между четырьмя и пятью часами. Благодаря этому и установлено его алиби.

— Верно.

— Ну, что ж, тогда проверьте протоколы министерства. И вы увидите, что 27 мая Борова уже прочитала этот доклад своему министерству и представителям одной зарубежной фирмы. И произошло это точно в половине пятого. Не могла же товарищ Борова находиться одновременно в двух местах. Как и не могла зачитать еще не написанный доклад.

В кабинете стояла такая тишина, что все трое слышали собственное дыхание. Генов помолчал несколько секунд, потом продолжил:

— Если вы еще раз расспросите Борову, то поймете, что доклад написан накануне двадцать шестого мая. Но по обыкновению на нем поставили день, в который его должны были зачитать. Борова вас подвела, конечно, неумышленно, она в таком возрасте, когда женская память нередко подводит. Да и времени прошло немало, каждый может в таком случае ошибиться.

Генов замолчал. Молчал и Димов. Он тщательно подготовился к встрече, старался предугадать возможные осложнения. Но такого он не ожидал и сейчас не мог собраться с мыслями.

— Когда вы поняли, что допущена ошибка? — спросил он наконец.

— Буду с вами до конца откровенным. Еще на суде. В министерстве работает мой близкий друг, и навести небольшую справку для меня не составляло труда.

Димов мельком взглянул на своего помощника, тот покраснел, как рак, и был готов провалиться сквозь землю.

— Тогда почему вы не сказали об этом на суде? Почему позволили, чтобы суд допустил такой промах? — спросил Димов.

— Не знаю, что вы думаете о людях, товарищ инспектор, — хмуро ответил Генов. — Очевидно, вы считаете меня осколком старого мир. а, как вы любите порой выражаться. Возможно, это и так, не стану с нами спорить. Но у меня есть свои представления о морали и совести. Представьте себе мое положение. Я лишил этого человека личной жизни. Прямо или косвенно стал причиной всех его бед. И вдруг я встаю, разоблачаю его на суде и сажу в тюрьму. Может ли быть более отвратительный и скандальный поступок?

— Ни к чему было выступать на суде. Вы могли просто прийте ко мне… Или к следователю.

— Не мог! — твердо произнес Генов, отрицательно мотнув головой.

— Почему же нет? Это элементарный долг каждого гражданина. Независимо от личных чувств и предрассудков. В конце концов выходит, что он убил самого дорогого и самого близкого вам человека!

— Нет, товарищ Димов! Я — не суд и не милиция, не могу брать на себя их обязанностей. А кроме того я совсем не убежден, что он убийца. Как был убежден вначале… Но вы сами видели его на суде. Его вид, его поведение просто потрясли меня… А что, если Радев невинен? Если он и в самом деле глубоко и искренне любил свою жену? Кто тогда настоящий моральный преступник?

У Генова задрожал голос, и он замолчал. Пока он говорил, Димов пристально смотрел на него, и ни один мускул не дрогнул на лице инспектора. Все трое погрузились в свои мысли. Они даже не отдавали себе отчета в том, как долго длилось молчание.

— Хорошо! — наконец нарушил молчание Димов. — На сегодня хватит. Очень жаль, товарищ Генов, но вынужден задержать вас на известное время.

Во взгляде юриста мелькнул испуг.

— Почему, товарищ инспектор? У вас на это есть основания?

— В интересах следствия! — холодно бросил Димов. — Но вы не арестованы, вы просто временно задержаны. К вечеру я вас освобожу. Или, самое позднее, завтра в первой половине дня.

Вскоре дежурный старшина увел Генова, который уже не пытался протестовать. Инспектор и его помощник остались одни. Первым заговорил крайне огорченный Ралчев.

— Что же получается?

— Получается, что мы хуже слепых котят! Как тебе не пришло в голову проверить, что же на самом деле произошло 27 мая?

Ралчев вздохнул.

— И как ему это проишло в голову, просто удивительно, — хмуро произнес он. — Если только он с самого начала не знал, что Радева не было в тот день на работе.

— И такое возможно! — согласился Димов. — Знаешь, зачем я его задержал? Надо тщательно проверить все сообщенные им факты. Только после этого я его выпущу.

— Выходит, у Радева нет алиби?

— Выходит, что нет.

— Тогда что мы церемонимся? Если принять во внимание все остальное…

— Сначала надо проверить факты. Может быть, теперь Генов нас в чем-то и подвел. Кто слишком спешит, сам видишь, к чему приходит.

Неожиданно инспектор закусил губу и возбужденно встал с места. Несколько раз пересек комнату, потом снова сел.

— Мне кое-что пришло в голову! — произнес он, стараясь сохранить спокойствие. — Как бы то ни было, но мы на пороге истины. Можешь не сомневаться, пока мы не сделали ни одного хода впустую.

Он усмехнулся и добавил:

— Попроси-ка у прокурора санкцию на арест Стефана Радева. Аргументов для этого у нас больше, чем достаточно.

6

Ровно в пять часов возле дома Радева остановилась милицейская машина. Из нее спокойно и не спеша вышли Димов и Ралчев. Дежуривший возле дома сотрудник чуть заметно кивнул им — Радев дома.

Они поднялись на третий этаж и позвонили. Как и ожидали, им открыл Радев. В его взгляде на миг вспыхнуло и снова угасло что-то гораздо большее, чем неприязнь, что-то близкое к ненависти.

— Что вам нужно? — сухо поинтересовался он.

— Давайте войдем в квартиру, Радев! — в тон ему ответил инспектор.

— Вам не кажется ли, что это уже слишком?

— Только вы виноваты в этом!

— Хорошо, входите!

Мужчины вошли в холл и сели втроем возле старого лакированного столика.

— Я вас слушаю.

— У вас больше нет алиби, Радев! — строго начал Димов. — Оказалось, что доклад у Боровой вы писали не 27 мая, а на день раньше.

Димову показалось, что шея Радева вдруг ушла в его плечи. Но выражение лица Радева не изменилось. Он молчал.

— И вы прекрасно знали это.

— Да, знал! — глухо ответил Радев.

— Знали и промолчали в суде! Так?

Радев поднял голову. В его взгляде была какая-то особая твердость.

— Товарищ Димов, ведь я лучше всех знаю, что я не виноват. И в конечном счете все, что на пользу мне, на пользу правде.

— Не хитрите и отвечайте только на вопросы. Точно в четыре часа 27 мая ваша начальница и в самом деле позвала вас в свой кабинет. Что было потом?

— В том-то и дело, что товарищ Борова крайне рассеянная. Обычно через пять минут она забывает, что сказала или кого вызвала. Когда я поднялся в ее кабинет, ее там не оказалось. Наверное, она пошла в министерство. Я остался в кабинете, решив дождаться ее.

— Сколько времени вы ее ждали?

— Около двадцати минут, но она не вернулась. Тогда я решил пойти домой, не стоило возвращаться ради получаса. И я ушел.

— И что вы увидели дома?

Радева передернуло.

— Вы знаете, что я увидел… Мертвую жену. А вскоре пришел этот товарищ.

— И где вы ее нашли?

— Я уже говорил в суде… На кровати, прикрытую одеялом.

— Вы лжете! — строго прервал его инспектор. — Вы сами сказали, что пробыли в кабинете Боровой около двадцати минут… Десять минут ушло на дорогу — всего полчаса… Значит, вы пришли домой в половине четвертого…

— Нет, в тот раз я шел довольно медленно. И прошел парком. Я так часто делаю. Так что домой я вернулся только в начале шестого.

— Вы встретили кого-нибудь в парке? Разговаривали с кем-нибудь?

— Нет.

— А что, если вы вернулись домой намного раньше пяти часов? А потом ушли из дома и вернулись снова?

Радев молчал.

— Скажите, что вы увидели дома, когда вернулись в первый раз?

Радев хмуро молчал.

— Думайте, что хотите! Я сказал все, что имел сказать.

— В таком случае я вынужден снова передать ваше дело в суд.

— Вы вольны делать все, что вам заблагорассудится. Но одну вещь вы должны себе уяснить — моя личная судьба меня совершенно не интересует. Если я что-то и делаю, то ради детей.

— Возможно. Но с этого часа вы будете разговаривать со следователем. Прошу вас одеться и следовать за нами.

— А мой сын?

— Будьте спокойны, мы позаботились о нем.

Радев вздохнул и направился в спальню. Что-то надломленное чувствовалось во всем его виде. Кто знает, может быть, он наконец заговорит… Может быть, наконец скажет правду…

7

В записной книжке инспектора Димова только одна встреча не была отмечена галочкой — встреча с адвокатом Стаменовым. Конечно, можно было обойтись и без нее, но он чувствовал, что должен встретиться с молодым юристом. Он послал ему извещение, и на следующий день, точно в назначенное время, Стаменов появился в дверях его кабинета, притом в новом костюме. Правда, это был не весть какой костюм — он не отличался ни добротностью материала, ни изяществом покроя, но все же был совершенно новым. На неясно выраженных скулах молодого человека начинали пробиваться бакенбарды. Он был даже при галстуке. И держался он весьма самоуверенно — успех его первого дела, вызвавший много шума среди его коллег, явно поднял Стаменова и в собственных глазах. Это был уже не прежний скромный и непритязательный Жорка, страстный поклонник старинного Шиллера. Успех нередко оказывает дурные услуги. От блеска его щедрых и теплых лучей погибало куда больше людей, чем под ударами врагов.

Инспектор Димов уже первыми своими словами окатил, как кипятком, начавшего было важничать петушка. Ему даже не пришлось вырывать у него перья из его задранного хвоста — они выпали сами.

— Я просто поражен! — тихо произнес Стаменов. И надолго замолчал.

— Вы верили в его невиновность? — спросил Димов.

— Да, я был убежден в ней.

— Именно поэтому я вас и вызвал. Что, в сущности, давало вам эту уверенность?

Стаменов беспомощно развел руками.

— Все! — воскликнул он.

— А точнее?

— Не знаю, что вам и сказать. Например, то, что он не защищался. Не помогал мне ничем. Из него приходилось силой вытаскивать самые незначительные факты. Тот, кто лжет и хитрит, так не поступает. Тот борется и зубами, и когтями.

— Да, понимаю вас! — дружелюбно сказал Димов.

Он явно благоволил к молодому человеку, принимал его намного сердечнее, чем обычных посетителей.

— Мне хочется задать вам еще вот какой вопрос, — продолжил Димов. — В суде вы высказали следующее предположение: Стефан Радев мог вернуться домой раньше сына, увидеть мертвую жену и перенести ее в спальню, чтобы мальчик не увидел трупа. И что-то вынудило его уйти…

— Да, это я говорил, — кивнул Георгий.

— Это вы сами придумали? Или такой вариант каким-то образом подсказал вам Радев?

— Это мое предположение! — с горечью произнес молодой адвокат. — Я долго думал об этом.

— О чем именно?

— О том, по какой причине Радев мог уйти из квартиры. И почему он не вызвал милицию…

— И вы пришли к чему-нибудь? Поскольку, как я вижу, это было не единственным вашим интересным предположением.

— Как вам сказать… Я решил, что из квартиры что-то вынесли… Или нужно было что-то скрыть и уничтожить… Нечто такое, чего не должны были увидеть ни милиция, ни свидетели.

— Вы умный молодой человек! — одобрительно заметил Димов.

Георгий почувствовал, что у него снова прорезаются крылышки.

— Что вы думаете о Розе?

— О дочери Радева? Она, бесспорно, чудесное создание!

— Нельзя ли конкретнее?

— Просто она милое, доброе, доверчивое существо. И она намного наивнее своих сверстниц. Наверно, она слишком чувствительна.

Теперь Димов сосредоточенно молчал. Но по его лицу было видно, о чем он думает.

— Вы, наверно, снова передадите дело в суд? — спросил Стаменов.

— Я не могу скрыть того, что узнал.

— Да, да, естественно. Понимаете, для меня, как начинающего адвоката, это будет страшный удар. Но это не самое главное. Мне просто жаль этого человека. И я не верю, что он в самом деле виноват.

— Не знаю, возможно, вы правы. И если он действительно не виноват, то спасти его может только Роза.

Последние слова Димова запали глубоко в сознание Стаменова. И он ушел со смутной надеждой и с тайным убеждением, что и он помог следствию.

8

Роза лежала на кушетке и неудержимо плакала. Время от времени она вытирала слезы, но была не в силах справиться с ними. Она уже и сама не знала, сколько времени плачет. Неожиданная страшная новость потрясла ее, повергла в отчаяние. Этот коварный инспектор не случайно, как ворон, несколько дней назад кружил вокруг ее дома.

Поглощенная своим горем, она не сразу услышала звонок в дверь. Но звонок зазвенел настойчивее, и Роза подняла голову. Какое-то неясное предчувствие, крохотная надежда заставили ее встать. Она вытерла слезы, открыла дверь и увидела двух своих теток. Они все еще были в мрачных траурных одеждах. Роза сейчас же бросилась на шею к старшей из них.

— Снова арестовали папу! — сквозь рыдания проговорила она.

Старая дама погладила ее по голове.

— Да, знаем… Узнали сегодня.

Роза провела их в комнату. Слезы снова неудержимым потоком потекли по ее лицу.

— Он ни в чем не виноват! — крикнула она, рыдая. — Он не может быть виноват… Ведь суд оправдал его.

— Раз не виноват, суд снова оправдает его! — сказала старшая.

Но в ее голосе не слышалось сочувствия. Роза была в таком отчаянии, что не заметила этого.

— Но почему? За что? — чуть ли не кричала она. — Они просто замучают его!

Женщины молчали.

— А где Филипп? — вдруг спросила Роза.

— Его привезли к нам.

— Они замучали и ребенка. Неужели у этих людей нет даже чувства жалости!

— Мы пришли по другому делу, — сказала старшая из теток. — Мы решили установить мраморную плиту на могиле твоей матери… с небольшим портретом… Нет ли у тебя подходящей фотографии? Такой, где она помоложе…

Роза ошарашенно смотрела на теток. Да что это они, совсем из ума выжили? В такой ужасный день они приехали за какой-то фотографией. Но, может, они и правы. Ведь в конце концов Стефан Радев для них — чужой человек. Может, они даже довольны, что его посадили в тюрьму.

Она встала и неохотно пошла к гардеробу. Там, в большой коробке из-под конфет, она хранила оставшиеся после матери фотографии. Она открыла самый нижний ящик и принялась копаться в нем. Но коробки, почему-то, на месте не было. Она выдвинула весь ящик и нетерпеливо выбросила из него целый ворох одежды. И вдруг застыла от ужаса. На дне ящика лежала пресловутая зеленая шкатулка. Точно такой и описал ее инспектор — с узорами по углам, с монограммой. Она не верила собственным глазам, не могла пошевельнуться. Ей казалось, что это ужасный сон. И неожиданно ее оцепеневшее сознание пронзила догадка.

— Что случилось? — спросила старшая из теток.

— Ничего! — холодея от ужаса, крикнула Роза.

Она лихорадочно обмотала шкатулку какой-то тряпкой и снова стала копаться в вещах. Наконец она нашла коробку из-под конфет. Когда она подошла к теткам, ее лицо покрывала смертельная бледность. Но тетки схватили коробку, даже не поглядев на племянницу.

— Отберите самый подходящий снимок, — задыхаясь, произнесла Роза и отошла к окну.

Старые девы принялись рыться в коробке и как будто совсем позабыли о племяннице. Наконец они отобрали две фотографии. Они были довольны.

— Пора идти! — сказала старшая. — Нас ждет Филипп. Ребенок остался совсем один!

В ответ раздались отчаянные рыдания. Роза резко повернулась к теткам спиной. Но те и не подумали утешать ее. Они даже не подошли к ней, только переглянулись и поспешили уйти. Роза услышала, как хлопнула входная дверь. На этот раз она не бросилась на кушетку, не разрыдалась снова. В ней созревало какое-то решение.

Ее муж вернулся домой на своем мопеде к семи часам. Он заботливо поставил мопед на место, еще раз посмотрел на него, прежде чем вызвать лифт. Его лицо выражало нетерпение, в последнее время его лицо всегда принимало это выражение, когда он возвращался домой. Словно боялся, что может не найти жену наверху. Словно ожидал от нее каких-то слов. Но он умел владеть собой. Когда он вышел из лифта, на его лице было приветливое и доброе выражение; оно даже улыбалось. С этим готовым выражением лица он позвонил в дверь своей квартиры, потом, не дожидаясь, когда ему откроют, вытащил ключ и вошел. Через стеклянную дверь, ведущую из прихожей в комнату, он увидел, что там нет света. Это озадачило и встревожило Желязкова, он вбежал в комнату и огляделся.

Роза была дома. Она все еще сидела возле окна с отрешенным и безучастным видом. Андрей направился к ней, но вдруг остановился, пораженный ее необычным видом.

— Что с тобой? Что случилось?

— Включи свет! — ответила Роза.

У нее дрожал голос, в нем слышался какой-то хрип… Андрей повернул выключатель. Потом снова направился к жене.

— Что с тобой, Роза? — снова спросил он, исполненный мрачных предчувствий.

— Посмотри на стол!

Андрей озадаченно обернулся. На столе действительно находился какой-то предмет, завернутый в льняную тряпку. Он подошел, нетерпеливо сдернул тряпку. И увидел зеленую шкатулку.

Он словно оцепенел. Но Роза не могла видеть его полных ужаса глаз. Она поняла только, что вид шкатулки приковал его к месту.

— Что с тобой? — спросила Роза.

Но он не слышал ее, он, явно пораженный, не сводил со шкатулки глаз.

— Этого не может быть! — наконец глухо произнес он.

Роза поднялась со своего места. Смертельная бледность покрывала ее лицо.

— Ты убийца! — сказала она. — Ты убил мою мать!

Андрей бросил на нее быстрый взгляд, потом схватил шкатулку.

— Это не та шкатулка! — крикнул он. Потом обернулся к Розе и грубо крикнул: — Кто принес ее?

— Кто же мог принести? Я нашла ее там, куда ты ее запрятал.

— Куда же я ее запрятал, глупая?

— Очень хорошо знаешь куда! В гардероб! В нижний ящик!..

Андрей выпустил из рук шкатулку.

— Ты что, с ума сошла? Я ничего туда не прятал!

Неожиданно он все понял и пристально посмотрел на жену.

— Дура, тебя обвели вокруг пальца!.. Эту шкатулку нарочно подбросили, чтобы увидеть твою реакцию.

Роза изумленно посмотрела на мужа, потом притихла. На мгновение в ее взгляде появилась надежда. Но сейчас же угасла.

— А откуда ты знаешь, что это не та самая шкатулка? Откуда знаешь, если ты не видел другой? И если ты не брал ее?

Этот неожиданный вопрос смутил Андрея. Он молчал, не зная, что возразить.

— Я знаю, это ты убил ее! Никто другой не знал о существовании шкатулки. Только тебе я говорила о ней. И лишь сегодня вспомнила об этом.

Лицо Желязкова сразу стало жестким и злым.

— Замолчи, дура! Не убивал я ее. Да и зачем мне нужно было убивать твою мать?

— Чтобы ограбить ее! Убийца! — истерично выкрикнула Роза.

— Замолчи, ты что, с ума сошла! Соседи услышат!

— Пусть слышат! Пусть все узнают! Или ты хочешь, чтобы из-за тебя страдал мой отец?

— Какие еще страдания? Его же выпустили!

— Сегодня его снова арестовали!

Андрей озадаченно посмотрел на жену:

— Сегодня?

— Не знаю… Может, вчера… Но мне сказали сегодня.

Желязков неожиданно вскипел:

— Ясно, что его должны были арестовать! Он убил твою мать! И сам в этом сознался. А потом пошел на попятный. Такие номера не проходят. Раз он сознался, значит, виноват. И нечего на меня кричать…

Роза с отвращением глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Вот как? — тихо спросила она. — Сначала ты погубил мою мать, а теперь хочешь погубить и отца?! Да ты знаешь, негодяй, какой человек мой отец? Знаешь?

— Да, знаю! И все теперь знают…

— Нет, этому не бывать! — резко перебила его Роза.

— Не бывать тому, что ты надумал!

Внезапно Роза бросилась к двери, ловкая и быстрая, как кошка. Но все же Андрей догнал ее, схватил за платье и резким движением отбросил назад. Молодая женщина потеряла равновесие и упала. Андрей склонился над ней.

— Если ты только раскроешь рот, я убью тебя! — злобно бросил он. — И глазом не моргну!

— Знаю! Как ты убил мою мать!..

— Я тебе уже говорил… Я просто хотел взять шкатулку… Потому что она все равно не принадлежала ей. Она ее украла.

— Украла?

— А откуда же, дура, у твоей матери оказалась шкатулка, полная драгоценностей? И долларов впридачу! Это она преступница, а не я!

— Ааа, вот как?! — выйдя из себя, крикнула Роза.

Она вскочила и снова побежала — на этот раз к окну. Пока она пыталась открыть его, Андрей снова повалил ее на пол. Его пальцы сомкнулись на горле молодой женщины.

— Я тебя задушу!

Но внезапно он услышал доносящийся из прихожей шум, топот ног. Дверь стремительно распахнулась, и в комнату вбежали несколько мужчин. Впереди всех оказался Димов с пистолетом в руке.

— Стой!.. Руки вверх, Желязков!

Андрей распрямился. Свирепое выражение медленно сползало с его лица, на мгновение оно стало беспомощным и жалким.

— Посмотрите, что с женщиной!

Ралчев бросился к Розе. Ей и в самом деле была нужна помощь: Роза потеряла сознание.

9

Четверо мужчин сидели под прибрежными ракитами, слушая рокот реки. Светало, на небе осталась только одна крупная белая звезда. Но река все еще оставалась темной, вода подрагивала и словно дышала, неся живую прохладу.

Четвертый — Паргов — только что присел к остальным. Димов и Ралчев смотрели на него с любопытством, Стаменов терпеливо ждал. Он впервые присутствовал при ловле раков.

— Ну как? — осведомился Димов.

— Что-то не больно везет, — ответил Паргов.

— Нельзя же, чтобы во всех делах везло, — философски заметил Димов. — В жизни должно быть определенное равновесие.

— Рассказывай дальше, — сказал Паргов, накрывая тулупом свои огромные ноги.

Димов задумался.

— Надо было выяснить вопрос о шкатулке. Чья она, как попала к Антонии Радевой?.. Вы слышали имя Аврама Цонева?

Имя оказалось известным только Ралчеву. В сущности, он изучил все его досье. И поскольку двое других молчали, Димов продолжил:

— Аврам Цонев до установления народной власти был самым известным и самым крупным ювелиром в Болгарии. Его имя стало не только символом богатства, но и своеобразным свидетельством качества. «Куплено у Аврама Цонева», — эти слова звучали как гарантия того, что изделие самого высшего сорта. Антуанетта Пандилова несколько лет преподавала французский язык его сыну. Все, к сожалению, говорит за то, что она была и его любовницей.

— В какие годы? — спросил Паргов.

— С сорок третьего по сорок шестой годы. В эти годы Антуанетта и в самом деле была всего лишь студенткой, но она с детских лет в совершенстве владела французским языком. В 1948 г. Аврам Цонев официально оформил заграничный паспорт и уехал в Швейцарию, взяв с собой своего маленького сына. Но, конечно, он не мог захватить свои богатства… Правда, у него была некоторая сумма в швейцарском банке, обеспечившая ему безбедное существование. Но что делать с драгоценностями, которые он не мог вывезти? Вероятно, он распределил их между верными людьми с тем, чтобы позднее они вернули их законному владельцу. Нам не известны подробности, мы знаем только, что и Антуанетте он оставил зеленую шкатулку с бриллиантами и другими драгоценностями. Кроме того, там находилась и немалая сумма в долларах.

— Стефан Радев знал об этой шкатулке? — поинтересовался Стаменов.

— Знал, конечно. Но в 1952 г. Аврам Цонев внезапно получил инфаркт и умер в Лугано. Однако остался его сын. Конечно, ничто не мешало Антуанетте присвоить оставленное ей на сохранение солидное богатство. Наши эксперты еще не определили его стоимость, но это будет кругленькая сумма. Но Радева была на редкость порядочным человеком. Несмотря на все соблазны, она хранила драгоценности для их законного наследника, ревниво оберегала их до последнего дыхания. Именно это и стало причиной ей смерти.

Он немного помолчал, потом продолжил.

— Вы уже знаете, что после свадьбы Роза и Андрей около года жили у Радевых. Молодая женщина случайно проговорилась мужу о шкатулке. И у Желязкова сейчас же разыгралось воображение. Воспользовавшись временем, когда в квартире никого не было, он изготовил ключ от комода. Но, конечно, не торопился похищать шкатулку, решил выждать. Сначала он решил поселиться отдельно от родителей жены. Ему удалось получить хорошую квартиру. И все равно он не спешил. Считал, что если Радевы заявят о пропаже, то подозрение падет и на него. Но он почти не сомневался, что они не станут обращаться в милицию. В конце концов они незаконно сохраняли эти драгоценности.

— Интересно, как Стефан Радев пошел на это при его поразительной честности? — спросил Стаменов.

— Он узнал об этом не сразу. Да и не мог он возражать жене, на это у него не было душевных сил. Но, как бы то ни было, в один прекрасный день Желязков решил, что пора действовать. Для него не составляло труда проникнуть в квартиру, так как у него остался ключ от входной двери. А все остальное — роковое стечение обстоятельств. Сначала приходит Антуанетта, чтобы взять доллары, и застает зятя на месте преступления. Желязков не собирался никого убивать. Но когда его застают со шкатулкой в руках, он впадает в панику, пугается. Мгновенно приходит мысль об убийстве. Он знает, где лежит нож, и бросается в кухню, чтобы взять его. Только теперь Антуанетта осознает опасность, которая ей угрожает. И, естественно, обращается в бегство. Желязков настигает ее в прихожей и наносит первый удар. Она падает, он добивает ее… Как он утверждает, он сам не понимал, что делал.

— Как бы не так! — буркнул Ралчев с плохо скрытой ненавистью. — Он чуть не удушил и свою жену.

— И тут начинается самое страшное. Неожиданно возвращается Радев. При виде тестя Желязков едва не потерял сознание. Пока я не знаю, что точно было между ними. Но не было ни криков, ни обвинений. Они вместе перенесли труп в спальню, чтобы его не увидел Филипп. Радев вымыл нож и бросил его в мусоропровод. Зачем он это сделал? Он и сам не может этого объяснить. Просто он зачем-то хотел уничтожить все следы преступления. Они вместе вымыли пол в прихожей. Очевидно, они и сами не отдавали себе отчет в том, что делают. Но, потрясенный до глубины души, Радев уже тогда решил пожертвовать собой ради дочери. Его ужасала мысль о том, что она может узнать правду, он не мог допустить, чтобы ее постиг такой удар. А собственная судьба уже совершенно не интересовала его.

— Не могу понять такой психологии! — произнес молодой адвокат. — Как он мог примириться с мыслью, что его дочь живет с убийцей…

— И я не могу! — сказал Димов. — Но факт, что и такая психология существует. Может, это и не психология в полном смысле этого слова, а некий инстинкт, какое-то невообразимое чувство. Радев и впрямь болезненно любит свою дочь, намного больше, чем сына. Сначала и я думал, что причина не в этом. Предполагал, что он боялся скандала… Боялся, что откроется афера со шкатулкой. Но это не так. Он просто думал о дочери, щадил ее покой, не мог ей нанести такого удара.

— А ты как понял, что именно Желязков убийца? — спросил Паргов.

Димов едва заметно вздохнул.

— Факты говорили сами за себя. Я бы открыл это раньше, если бы Радев и Генов не вели себя так двусмысленно. Но наконец я добрался до факта, который рассеял все мои сомнения. Я тайно увиделся с Филиппом, долго разговаривал с ним. И сумел расположить его к себе. Я спросил, кто дал ему деньги на кино в тот фатальный день, в день убийства. И он без колебаний ответил, что Андрей. Конечно, детям не всегда стоит верить. Но иногда я верю им больше, чем взрослым. Картина прояснилась, но положение оставалось трудным. Тогда я придумал трюк со шкатулкой. Мы нашли похожую и уговорили двух старых дев помочь нам. И они довольно хорошо сыграли свою роль. Нам пришлось арестовать Радева, чтобы нарушить душевное равновесие Розы. Все остальное пошло, как по нотам. Самым трудным было, разумеется, не допустить, чтобы пострадала Роза. Но и это удалось, мы подоспели вовремя.

Паргов встал и пошел проверить сачок. Небо порозовело, белая звезда давно исчезла. Рокот реки стал более отчетливым.

— Подумать только, какую ошибку мы чуть не допустили! — со вздохом произнес Ралчев. — А считаем себя опытными криминалистами.

— Да, это так! Мы даже совершили ее! — ответил Димов. — В сущности, это Стаменов нас спас. Порой я начинаю думать, что чувства скорее постигают истину, чем разум. Я, например, обыкновенный криминалист, а не философ и не артист. И, как правило, сталкиваюсь с темной стороной человеческих чувств. Опасно иметь дело только с ними, привыкать к этому. Мы не сумели вовремя понять, что за человек Радев. Конечно, я не оправдываю его поступок. Но нельзя отрицать и его моральной силы. Хоть бы он нашел утешение и покой в этой жизни…

INFO

Вежинов, Павел

Самопризнание / Пер. с болг. Е. Андреевой; Ред. пер. И. Мазнин. — София: София-пресс, 1977. - 192 с.

ISBN: НЛА 567/БН2-25072017/35

САМОПРИЗНАНИЕ

Павел Вежинов

Редактор болг. текста Татьяна Николова-Егерт

Художник Мариана Генова

Худ. редактор Донка Алфандари

Корректор Светла Иванова

Формат бумаги 70/90/32. Печ. л. 10, 25

Государственная типография «Балкан»

31

95362 22331

5506-53-86

…………………..

FB2 — mefysto, 2022

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

INFO