Алёна Волчья Заря [Михаил Семёнович Муллин] (fb2) читать онлайн

Михаил МУЛЛИН Алёна Волчья Заря

Михаил Семёнович Муллин родился в 1946 году в селе Старо-Костеево Бакалинского района Башкирской АССР. Окончил Башкирский сельскохозяйственный институт. Публиковался в журналах «Литературная учёба», «Волга», «Волга — ХХI век», «Степные просторы», «Кукумбер», «Простокваша» и др. Автор книг «Как перевернуть землю», «Вера», «Катамаран», «Это я устроил дождь», «Кукушка с часами». Член Союза журналистов России и Союза писателей России. Живёт в Саратове.

В конце позапрошлого века в Москве, недалеко от Кремля, жила барышня на выданье Алёна. Была она красавица писаная, а происходила из славного древнего рода бояр Шокуровых. Нравом отличалась Алёна кротким, но твёрдым.

Много к ней сваталось женихов, но всем учтиво отказывала. Батюшка её Степан Прокопьевич от того в большом смущении был: уважаемым и достойным сватам — да от ворот поворот!

— Я, батюшка, не из каприза это, — оправдывалась Алёна, — просто сердцу не прикажешь…

— Да знаю… — сокрушался батюшка. — С немилым какая же жизнь?! Я тебя, доченька, не неволю. Только ведь не та счастлива, что счастлива у отца, а та, что у мужа. Ты уж к сердцу-то своему будь повнимательней — а вдруг в нём всколыхнётся что…

И однажды всколыхнулось. Гуляла Алёна с няней своей по зимнему Александровскому саду и услышала, как на одной из аллей молодые офицеры жарко спорят.

— Запретить следует это грубое зрелище! — горячился один.

— Не стоит, князь, это ж народное удовольствие, теперь уже и обычай, освящённый десятилетиями.

— Вот о народе и думаю, — возразил тот, кого назвали князем, — зрелища должны облагораживать нравы, а тут дикость поощряется — травля бедных, обречённых волков несчастными собаками.

— Алексей, — с укоризной воспротивился собеседник, — опять напомню: это уже обычай. Люди привыкли к нему.

— А что касается обычаев, Серж, то напомню, что матушка Екатерина Великая в своё время не побоялась на них восстать: запретила своей монаршей волею принародную травлю медведей в Москве. Мы всё-таки не в языческом Риме живём, чтобы кровавые цирки устраивать!

— Ну ты, Алёша, скажешь тоже! В римских цирках людей — гладиаторов — убивали, а тут — хищников!

— Не хватало, чтобы ещё и людей! — возмутился молодой князь. — А волк — не столько хищник, сколько благородный зверь. Хочешь удаль свою показать — сразись с ним один на один, в чистом поле или в лесу.

И тут нечаянное внимание Алёны к интересному разговору было прервано… страхом, точнее, даже ужасом: из-за угла прямо к ним с няней бросилась громадная собака.

— Ах! — только и вскрикнула Алёна.

И как сквозь страшный сон видела всё остальное: двое молодых людей после её возгласа, мгновенно оценив опасность происходящего, кинулись на помощь.

Тот, что защищал волков, опередил товарища, успел встать между нападавшей собакой и барышней. Ещё на бегу он успел выхватить шашку из ножен и даже догадался обмотать левую руку своей шинелью. Правда, воспользоваться шашкой сразу он не сумел. Собака прыгнула на него — и офицер смело подставил руку под её укус. А когда собака схватилась зубами за намотанную шинель, молодой человек рубанул шашкой по шее серому зверю. Ударил удачно — нападавшее чудище свалилось замертво.

У впечатлительной Алёны от страха закружилась голова, и она упала бы на снег, если бы только что спасший её офицер не сбросил с руки прокушенную собакой шинель и не подхватил девицу.

Это помогло Алёне устоять, и слабость оставила её. Она уже совершенно ясно видела, как к её спасителю подбежал отставший товарищ и восторженно закричал:

— Да ты — герой, князь! Даму спас. А как красиво ты заколол это серое чудовище! Тореадор!

— Оставь восторги, Серж, — с досадой ответил Алёнин спаситель, — наша прекрасная незнакомка, кажется, в обмороке — ей помощь доктора нужна. Эй, есть ли в саду доктор?! — закричал он, поворачиваясь во все стороны.

— Спасибо, — возразила Алёна, — мне доктор не нужен. Я уже в полном порядке. Просто я очень испугалась… За вас…

— За меня?.. — удивился и сразу же обрадовался спаситель. — Благодарю вас… Прошу прощения, не знаю вашего имени-отчества… Впрочем, извините, таковы обстоятельства, я представлюсь вам сам: князь Алексей Голенищев. А это, — он указал на своего спутника, — мой несносный товарищ, впрочем, добрый малый Сергей Брянцев. Однополчанин мой…

— Алёна… Степановна, — Алёна в создавшемся положении также сочла возможным и даже необходимым назвать себя. — А это моя нянюшка.

— Спаси вас Бог! — поклонилась няня молодому князю. — Да ведь именно Он вас и послал нам на спасение… Неспроста же нам с Алёнушкой так повезло…

— Ну, думаю, — сказал князь Алексей, глядя на Алёну, — мне повезло гораздо больше…

От этих слов Алёна покраснела, и Голенищев, как бы смягчая ясный намёк, добавил с самоиронией:

— Столько лет напрасно мечтал о героическом поступке, а тут вот, пожалуйста, и барышню защитил, и… в схватке с ужасным зверем победил.

После этой поправки, произнесённой, напомним, с подчёркнутой самоиронией, Алёна испытала горячую благодарность к спасителю своему, улыбнулась и снова, оценив его заинтересованную деликатность, залилась румянцем так, что князь Голенищев и его товарищ не могли не залюбоваться ею.

От этого Алёна смутилась ещё больше, и лицо её ещё сильнее зарумянилось.

Чтобы переломить неловкость, все посмотрели на поверженного зверя.

— Батюшки, — всплеснула руками нянюшка, — да ведь это же не собака, а волк!

— Настоящий волк, — подтвердил Сергей Брянцев. — Уж я как охотник готов вам в том присягу дать! Но откуда же волк посреди Москвы?!

— А вот оттуда и есть, — сказал, осознав, что убил волка, князь Алексей, — с Болотного поля, с травли этой мерзкой ноги унёс. Не дал над собой издеваться. И так озлоблен людской подлостью, что с перепугу на беззащитную барышню напал…

— Ну вот, — возразил Сергей, — теперь-то ты уж не станешь волков защищать — сам видел, насколько они опасны!

— Напротив, — ответил его товарищ, — теперь мои убеждения ещё более укрепились, чем там, на поле, когда я народ пытался устыдить — ведь не сам же этот несчастный зверь в Москву пожаловал, его насильно привезли для самой гнусной потехи — на радость грубым душам, с собаками стравливать. И после этого он, по-твоему, не имел права на освобождение любым способом? Я рад, что он за изгородь вырвался и ушёл от тех, кто его оскорбляет. Жалею, что до сих пор это удалось только ему одному. Если бы мог, я бы всем волкам помог оттуда сбежать.

— Чтобы они в Москве народ грызли? — не унимался Сергей.

— А это уж вторая вина людей, — возразил князь. — Преступление не только против свободного зверя, но и против спокойствия горожан совершено: сбежавший волк не должен иметь возможности в город попасть, путь ему следует открывать с Болотного поля только в лес, за Москву. А то, что дезориентированный зверь из Замоскворечья через Москва-реку да за Кремль пожаловал — это страшная вина людей…

— Вы, князь, — спросила Алёна, согласная с его словами, — тоже считаете недопустимым проводить такие дикие зрелища, как травля волков на Болотном поле?

— Разумеется, Алёна Степановна. Когда пойманного зверя выпускают в загородку и на него спускают двух или трёх бойцовых собак — это нечестно. Даже позорно для человека. И нравы развращает, жестокость в сердцах, а не смелость, развивает. По мне, если уж ты охотник, то выходи на волка один на один, чтобы у него был шанс — победить или благородно уйти, уклониться, не убивать человека.

— Это так справедливо, князь! — поддержала Алёна. — Неужели же только вы это утверждаете? Боретесь с этим?

— К счастью, нет, Алёна Степановна, в народе уже зреет протест против варварства. Московский купец Николай Подосинов даже к властям с челобитной обратился на сей счёт.

— Погоди, Алексей, — не согласился приятель, — теперь ты не можешь так говорить, после того, как сам убил гордого волка!

— У меня не было выбора! — возмутился князь. — Точнее, я выбрал жизнь Алёны Степановны. И потом… это был честный поединок. Не станешь же ты отрицать этого?

— Ни за что! — согласился Брянцев.

Вот так и познакомились Алёна и Алексей, барышня из славного старинного боярского рода Шокуровых и князь.

И когда князь Голенищев по обычаям того времени попросил руки Алёны у её батюшки, тот, уже зная историю их знакомства, ответил:

— Как скажет сама Алёна, я её неволить не стану. И полагаю, князь, что она давно уже… согласна.

Позвали Алёну.

— Ну, что подсказало тебе твоё сердце? — с улыбкой спросил отец.

Покрывшись румянцем смущения, Алёна ответила князю:

— Я согласна… ваша светлость…

Неделю спустя, когда Алексей Голенищев нанёс условленный визит Степану Прокопьевичу, они нечаянно встретились с Алёной с глазу на глаз. От неожиданности лицо Алёны опять залилось красным. Видя это, князь с радостной улыбкой сказал:

— Это вы — моя светлость, заря моя невечерняя, солнышко моё!

Однако не соединились два любящих сердца, не состоялась счастливая свадьба Алексея Голенищева и Алёны.

Однажды во время военных учений неопытный солдат-новобранец не сумел бросить бомбу — и снаряд упал прямо в окоп, где кроме этого новобранца находились ещё несколько солдат. Бомбы в те времена не такими были, как сейчас. По способу использования они скорее уж походили на теперешние гранаты — солдаты их руками в наступающего противника бросали. Бомба, которую в окоп уронил нерасторопный новобранец, не была слишком мощной, однако, взорвавшись, могла убить или покалечить всех находившихся там солдат. А этого не мог допустить русский офицер. Это было бы позором для него. Находившийся рядом с окопом молодой князь Голенищев, желая спасти неповинных солдат (и «виновного» тоже), спрыгнул в окоп и, поняв, что вышвырнуть бомбу за бруствер не успеет, накрыл её своим телом.

Бомба разорвалась, но ни один солдат не пострадал от её осколков — все они увязли в теле офицера. Умер князь мгновенно.

Сергей Брянцев, принёсший Алёне страшную весть, сказал ей:

— Я знаю, Алёна Степановна, что не должен вам сейчас говорить этого. Горе ваше безмерно, и утрата невосполнима. Но хочу только напомнить вам, что вы так молоды и прекрасны, что, когда уляжется боль в душе, вы поймёте, что жизнь не кончилась и что свою жизнь вам устроить не составит труда. Возможно, жестокость к вам проявляю, а возможно, надежду даю… Вам судить и вам решать. Но вы ещё, уверяю вас, будете счастливы…

— Ценю вашу заботу, — ответила Алёна, — благодарю за столь ценную поддержку. Только сердце моё знает: не быть обещанному вами…

— Степан Прокопьевич, — сказал потом Сергей отцу Алёны, оставшись с ним наедине, — дочь ваша — чудо природы или дар Божий. Жаль, если только вам. Говорить сейчас об этом не время, но… сберегите её в ближайшие дни. Позже молодость возьмёт своё. И тогда… Признаюсь вам, если бы не друг мой Алёша, я бы пришёл просить её руки. Извините за неуместную речь, но… я бы хотел через год, когда траур закончится…

— Понимаю, — ответил Алёнин отец, — и очень желаю вам удачи в вашем намерении.

А дочери после многих утешений он сказал:

— Надо перенести, Алёнушка. И следует жить дальше. Что же делать?

— Я знаю, что делать, — ответила Алёна. — Я буду делать то, что хотел сделать Алексей: спасать волков от людей и спасать людей от волков в человечьем обличье. Я уже всё решила.

А через несколько дней на Болотном поле в Замоскворечье, там, где ныне находится знаменитая на весь мир Третьяковская галерея, при большом стечении народа проходила травля волков. Как всегда, на поле, огороженном частыми жердями и красными (пугающими зверей своим сходством с огнём) флажками, выпустили из клетки специально привезённого матёрого волка. Серый зверь вздыбил шерсть на холке, показывая, что готов драться с противником. Но противники — люди — находились в безопасном месте, под защитой ограждения. Волк с презрением смотрел на толпу. Он знал, что ничего не имел против этих двуногих и никогда бы не напал ни на кого из них. Он всегда обходил подобных, непонятных и страшных своей непонятностью существ. И не его вина, что его обманом доставили на это поле и поставили среди этой страшной стаи. Волк уже не испытывал страха. Он не понимал, почему люди боятся его, готового при первой же возможности покинуть их и убраться в свой лес.

«А если уж привезли, то где же тот человек, который готов сразиться со мною?» — такую мысль читали в глазах зверя некоторые из наиболее проницательных зевак.

Вдруг у изгороди появилась странная девица, одетая в жалкую рваную одежду, с растрёпанными волосами, едва прикрытыми старым платком.

— Эй, вы, волки! — закричала она, обернувшись к толпе. — Отпустите хорошего зверя в лес!

Толпа в недоумении подалась назад.

— Кто она такая? — спрашивали одни.

— Дура какая-то, сумасшедшая.

— Да колдунья она, — возражали другие, — вишь, взгляд-то какой — так и сверлит.

— А гнать её в шею — и вся недолга! Пущай потехе не мешает.

Но вот через специальные воротца за изгородь выпустили двух собак-волкодавов. По команде хозяина псы рванулись к волку, чтобы разодрать его в клочья. Видя это, волк отступил, бросился в сторону и тем самым разъединил собак — так, что перед ним оказалась только одна из них. И тогда серый хищник первым успел нанести псу серьёзную рану. Воспользовавшись секундным замешательством первого противника, волк схватился со вторым. Они клубком покатились, вонзив друг в друга клыки.

Кровь возбудила и собак, которых воспитывали как убийц, и волка, и, как ни прискорбно, зрителей. Люди ревели от дикого восторга, улюлюкали и свистели. В тотализаторе росли количество ставок и их суммы. Одни ставили деньги на победу собак, другие — на волка.

Организаторы «зрелища», которых в наши дни называли бы шоуменами, сверкали безумными от предвкушения крупных барышей глазами, принимали деньги и делали записи. Бой волкодавов и волка продолжался. Для собак это была честная работа, для волка — дело чести и спасение шкуры.

На снегу поля появились красные капли крови. Выдрессированные собаки старались действовать совместно, одновременно с двух сторон. Волк — стайное животное, он тоже умеет сражаться, распределяя роли в стае, но стаи тут не было. Ему приходилось прямо в бою придумывать тактику сражения на два фронта. И очень долго ему это удавалось. Но время шло. Волка рвали с двух сторон, угрожали спереди, кусали сзади. Конечно, и собачья кровь текла по шерсти и по снегу Болотного поля, но волк устал, казалось, больше. Именно казалось! Потому что, живя на воле, он всё-таки был живучее и выносливее пусть и могучих, но избалованных заботами собак. Поэтому, воспользовавшись промахом одного из врагов, во время нападения проскочившего мимо, он сумел вонзить свои клыки в шею волкодава… и прокусил что-то жизненно важное. Что именно, возбуждённая толпа озверевших людей не поняла, но зато увидела, как из шеи упавшей собаки струёй хлынула кровь.

Вопли восторга и негодования разрывали глотки зрителей, опьяневших от смертного боя.

Однако волку не приходилось праздновать победу, потому что пока он, как заострённые тиски, сжимал свои челюсти на шее одного врага, второй недруг схватил столь же могучими зубами его собственную шею. К счастью для волка, схватил не за горло. Но всё-таки серый как будто оцепенел. Толпа взревела в предвкушении удовольствия от созерцания смерти.

И тут раздался крик странной девушки:

— Ну что же ты, серый! Видишь, эти оборотни от алчности забыли ворота на засов закрыть! Беги в свой лес!

И волк, казалось, не только понял её совет, но и набрался сил от сочувствия девицы — он рванулся корпусом, крутанул головой, и челюсти волкодава не выдержали нагрузки, разжались, а серый хищник бросился в щель незапертых ворот. Организаторы «зрелища» и та часть толпы, что находилась рядом, в ужасе разбежались в стороны. Волк пронёсся по образовавшемуся коридору и ушёл в Замоскворецкий лес.

Ставки в тотализаторе этим были сорваны, потому что стало непонятно, кто же выиграл. Поднялся скандал. Организаторы пытались убедить собравшихся, что раз волк сбежал с поля боя, то победили собаки. А те, кто делал ставки на волка, недовольные, возражали: как же можно присудить победу волкодавам, если один из них лежит — издыхает или уже сдох.

Потом обе стороны опомнились и решили избить «виновницу» происшествия, по чьей «подсказке» волк обрёл волю, однако странной девицы и след простыл.

Следующая травля волков на Болотном поле состоялась только через две недели, потому что московский купец Николай Подосинов помешал устроить это раньше: к совести обывателей взывал, в полицию жаловался. Однако городовой и полицмейстер руками разводили — нет такого закона, чтобы волков собаками не драть!

После долгих ссор и разбирательств на поле снова установили изгородь из жердей с флажками. Однако и перед самым началом развлечения вышел к собравшимся купец Подосинов, шапку снял, поклонился и сказал:

— Люди добрые! Пристало ли нам уподобляться грубым язычникам по части устройства кровавых зрелищ? Достойно ли огрублять нравы убийством чистого, невинного зверя?

— Не мешай, — закричали ему из толпы, — а то заместо волка тебя зашибём!

Из толпы, горячась, вышел и встал перед всеми огненно-рыжий скорняк Пантелей:

— Ты, купец, — сказал он Подосинову, — народное удовольствие портить не смей! Смелости не имеешь на бой смотреть, так иди — за юбку купчихи своей спрячься — вот и не страшно станет!

Толпа многоголосо захохотала.

— Не битвы я боюсь, Пантелей, — возразил Николай, — а сраму: нешто мы нехристи, чтобы из кровопролития потеху творить?

— Это ты врёшь, купец! — возразил вышедший из толпы молодец в шинели студента. — И на народ наш клевещешь. Не ведаешь, что ли, что в Гишпании издавна принародно корриду проводят с убийством быков, а то и… людей — и никто гишпанцев дикими не считает!

Толпа загудела одобрительно:

— Так его, школяр! Фактом бей!

А студент, всё так же подражая простонародной речи, продолжил:

— И не токмо в Европе, но и на утончённом Востоке издавна и до самого нашего просвещённого ХIХ века проводят где петушиные бои, где собачьи, а где и кулачные…

— Да нехорошо это! — пытался сопротивляться купец Подосинов. — И чужая грубость нам не указ… Да и что в том приятного — «стенка на стенку»?

— Э! Да ты вообще русских порядков не любишь? — заговорил студент. — Между тем в самой просвещённой Англии тоже дерутся «стенка на стенку». И один на один — на кулаках. И бокс их, как и в Ирландии, куда более жесток, чем наш кулачный бой, в котором дерутся лишь до первой крови и лежачего не бьют. У них-то, в иных землях, как раз и калечат, и убивают даже…

— Долой купца! — закричали кругом. — Начинаем волчью забаву!

— Гони Подосинова вон!

Организатор травли поднял руку, требуя внимания к себе, и чётко произнёс:

— Уважаемая публика! Сегодня для вашего удовольствия условия травли меняются: одновременно на два волка выпущены будут три собаки. Прошу делать ставки!

Народ радостно загудел. В тотализаторе начали принимать ставки.

Но, к неудовольствию собравшихся, перед изгородью с красными флажками появилась, будто из ничего возникла, странная девица, в жалкой одежде, с распущенными, едва прикрытыми волосами. И шла она так уверенно властно, что народ перед нею расступался, хотя девица не толкала никого.

— Эй вы, волки-оборотни! Как смеете зверя воли лишать? А если с вами так-то?

— Да кто же здесь волки, где? — подивились люди.

— Да вот же вокруг сколько волков! — ответила девица. — А ты, — указала она на задавшего вопрос, — ты как раз и начал превращаться в волка.

Спрашивавший смутился, осмотрел себя, будто ожидал увидеть на руках своих шерсть и когти. И, не обнаружив ничего этого, перекрестился и ушёл с Болотного поля домой.

— Кто эта умалишённая? — с тихим недовольством спросил один из зрителей.

— Дура ненормальная, хоть и лицом как заря, — ответил другой.

— Я, — ответила девица, услышав этот разговор, — Алёна. Теперь я — Волчья Заря. Хочу вас от волков спасти. А волков — от оборотней.

— Алёна Волчья Заря, — передавалось в толпе. — Алёна Волчья Заря…

— А по-моему, она — колдунья, беды на нас накликает.

— А ну, давайте-ка, ребята, начистим ей морду — пущай не смущает честных людей! Бей дуру!

— Стоп! — крикнули другие. — Аль не видишь, не дура она, а юродивая. Божий человек. Таких трогать — грех великий.

— А ежели я развлекаться хочу?.. — возразил какой-то детина.

— А она тебе, что, развлекаться мешает? Она своё дело делает, а ты — продолжай забаву.

— И то верно! — согласился детина.

Два красавца-волка оказались в большом загоне, как бы на арене цирка. Зло смотрели они на людей, жалели, что не могут ни уйти от неразумных, ни сразиться с ними. Звери вообще не понимали, зачем они здесь, в том месте, куда никогда не собирались.

Волки тогда поняли что к чему, когда на них двоих из узких ворот бросились три громадных пса, спущенные с поводков.

Во время жестокой кровавой драки Алёна Волчья Заря двигалась вдоль изгороди до тех пор, пока не нашла слабо закреплённую, выгнутую в сторону жердину. Незаметно для людей, поглощённых созерцанием драки животных, она повернула жердь горбинкой вверх, образовав тем самым между нею и нижней жердью довольно большую щель.

Асимметричный бой между волками и псами для поклонников травли был особо захватывающим. Ситуация менялась каждую долю секунды. Клочья шерсти, выпачканные в крови, летели от сбившихся в два неравных клубка животных. Угрожающее рычание и клацание клыков сопровождались восторженным воем толпы болельщиков. Один из волков свалился под натиском двух волкодавов. Зато второй, казалось, вот-вот одолеет третьего пса.

Буйные зрители ликовали от «яркого» боя. И всё-таки, когда Алёна заговорила, часть публики, находившаяся поблизости от неё, поняла то, что она произнесла:

— Разбегайтесь, волки окаянные и люди честные! Здесь звери уйдут на волю.

Алёна подняла руку, указывая на щель, только что ею расширенную. Люди в ужасе бросились врассыпную, а вот проигрывающий сватку пёс словно понял призыв юродивой — и стремглав проскочил в дыру изгороди. Сбив слабо закреплённую жердь, он, вырвавшийся из волчьих клыков, казалось, бросился на людей. Но ужас зевак сменился негодованием: собака, скуля, бежала под их защиту! Однако преследовавший её волк оказался очень умным — разъярённость смертельной схваткой оставила его, едва он проскочил в дыру, уже расширенную псом. Волк не стал ни преследовать противника, ни наказывать ненавистных ему людей. Он убежал с Болотного поля в сторону ближайшего леса. Выстрелы вдогонку, видимо, не навредили зверю.

Всю эту сцену с негодованием и восхищением наблюдал строго и со вкусом одетый господин из только что подъехавшей кареты.

— Как серому удалось уйти? — спросил он у стоявших рядом людей.

— Не знаем, барин, — ответили ему. — Опять, должно быть, колдунья ему помогла. Как в прошлый раз.

— Какая колдунья?

— А вот… — указал, было, мастеровой, но осёкся: Алёна Волчья Заря исчезла, как в воздухе растворилась.

— Хотел бы я поглядеть на колдунью, — сказал господин из кареты.

К карете подошёл студент:

— Ах, это вы, господин Васнецов! Собираетесь осчастливить нас новым шедевром? Это же знаменитый живописец! — показал он толпе свою «осведомлённость в культуре». — Он картины пишет!

— Не знаю, будет ли шедевр, но я не одобряю этого зрелища, развращающего нравы и губительного для души.

— Ну что вы, право, Виктор Михайлович! Не нами это придумано. Но, впрочем, весело! А всё-таки я прав, вы не только из чувства протеста сюда пожаловали.

— Исключительно из этого чувства! Впрочем, писать картину я действительно собираюсь. На ней я намерен изобразить настоящего волка. Таким, каким он воспринимался нашими славными предками, людьми русскими. «И бурый волк ей верно служит…» — помните строки? Да ведь и в сказках волк — уважаемый. Хороший зверь хорошему человеку всегда поможет. Как в сказке про Ивана Царевича, который, как известно, ездил верхом именно на Сером Волке… А всё-таки я рад, что увидел, как уходил этот серый рыцарь. Каков экземпляр! Не совсем серый, а скорее бурый… Красиво уходил! Это было не стыдное бегство побеждённого — гордый уход из плохого и презираемого общества! И лицо у этого волка — да, именно лицо — замечательное! Не злоба в нём, а философское понимание несовершенства мира. И нежелание множить несовершенство…

— Господин Васнецов, — обратился к художнику студент, — вы так говорите, что я просто полюбил волка. И заранее уверен, что полотно ваше будет прекрасным. И — простите мне мою дерзость — разрешите взглянуть на работу ещё до её завершения. Хочу знать, как реализуется замысел.

— Извольте, — ответил живописец и сообщил собеседнику свой адрес.

Перед Васнецовым предстал рыжий скорняк Пантелей:

— Барин, — спросил он растерянно, — растолкуй мне, тёмному: как же тебя твои кони не убили? Али слова колдовские знаешь? Ведь, почуяв волков, они понести должны…

Живописец развёл руками. Вместо него ответил ямщик:

— И понесли бы, да девица-оборванка что-то прошептала им и морды перекрестила. После этого они волков бояться и перестали.

— А как же я этого не видел? — удивился Васнецов.

— Каждому своё дело, барин, — ответил ямщик, — ты на людей и волка глядел, а я — на коней.

— Вот, не зря говорят, что колдунья она, — заключил скорняк, — с лошадьми разговаривает…

— А я тебе говорю, — возразил ямщик, — не колдунья — душой чистая, хоть и оборванка. А животные как дети — корыстью да страстями не испорчены, вот и чувствуют сразу доброту и верят ей. Не то что люди.

В тот же день молодой офицер Сергей Брянцев навестил Степана Пропьевича.

— Оживает ли после утрат дочь ваша? — спросил гость.

— Ожила! — как-то странно ответил батюшка Алёны. — Понимаете, мне показалось, что она умом тронулась. Говорит мудрёно, одевается почти во вретище. Пока по вашему делу ничего утешительного сказать не могу. Только люди замечают, что в странностях её есть какой-то высокий смысл. Утверждают, мудрость даже. Как у юродивых. Смотреть на неё мне страшно. И жалко очень.

— А можно ли мне её увидеть?

— Этого никак нельзя. Я не против — она никого не принимает. «Я, — говорит, — теперь за двоих жить должна: за себя и за Алексея. И Бог поможет мне. До государя дойду…» Поди разберись в ней!.. А иные люди её и за колдунью почитают. Но это уж полный вздор. Уж скорее я её святой признаю, хоть и нескромно это для отца…

— Юродство — тяжёлый крест, — ответил на это Сергей, — однако в вашей дочери много силы. Мне, право же, далеко до неё. Алёше она и впрямь была бы под стать.

Всю зиму по воскресеньям продолжалась в Москве травля волков. Случалось, гибли псы-волкодавы, бывало, загрызали на Болотном поле волков. Только перед каждым таким боем приходила пешком в Замоскворечье Алёна Волчья Заря. И была в ней такая сила, что боялись тронуть её не только отчаянные сорви-головы из болельщиков, но и специально нанимаемые тогдашними «шоуменами» — организаторами боен — преступники. Возвращали они заказчикам взятые в качестве аванса деньги, говорили:

— Никаких золотых гор не надо. Как взглянет она на нас — так душа в пятки и уходит.

— Так страшна девка? — шутили организаторы волчьей травли.

— Не она страшна, а то, что в нас творится.

— Да что же происходит в вас, окаянные души?

— Хошь верь, хошь не верь, а совесть просыпается! А с совестью как нашему брату, каторжнику, жить? Остаётся только отправляться на Москва-реку да головой в прорубь. Или в полицию добровольно.

— В полицию? Добровольно?! — ужаснулись устроители травли. И перестали нанимать расправу для Алёны.

Алёна же являлась на каждую травлю волков — и никто не осмеливался её прогнать, хоть досаждала она призывами отказаться от травли.

Все привыкли к ней и знали, что между ней и волками существует какая-то непонятная связь: понимают серые и слова её, и жесты. Да и собаки, как ни странно, тоже любили Алёну.

Прежде лишь одному волку по недосмотру удалось унести ноги с Болотного поля, а с тех пор, как стала туда приходить странная девица, вовсе нередко случалось, что поддерживаемые ею волки непонятным, почти чудесным образом умудрялись спастись во время травли, спасая тем самым и собак. Не из трусости волки уходили в лес, а как будто по мудрости. И выстрелы вслед обычно не вредили зверям. Точно были те заговорёнными.

В таких случаях радостно хохотала Алёна, которую кто-то считал колдуньей, кто-то, может быть и справедливо, святой — юродивой, танцевала в своих подшитых дырявых валенках дикий танец свободы. Смех её некоторым казался страшным — как обличение.

Люди показывали на неё пальцами, крутили перстами у виска, качали головами, некоторые — крестились.

К художнику Виктору Михайловичу Васнецову зашли его друзья — передвижники. Увидев на холсте изображение могучего волка и набросок юноши, сидевшего на звере, они долго восхищались энергией недописанной картины. Потом Суриков спросил:

— Волка, Виктор Михалыч, вы наверняка того самого, с Болотного поля, про которого нам с таким восторгом рассказывали, написали, а кто же позировал в качестве всадника?

— Хотите верьте, други, хотите — нет, а только в качестве Ивана Царевича на Сером Волке решил я написать погибшего молодого князя Алексея Голенищева. По-моему он истинный герой, настоящий русский офицер. И раз уж наши баталисты не хотят его изобразить, надумал я вставить его в сказку. Я ведь знаю и уважаю его батюшку и самого Алёшу очень любил. Однажды даже уговорил его попозировать мне без военной формы, сделал набросок портрета…

— Благое дело, — одобрил художник Перов.

— Надеюсь, — согласился живописец Васнецов, — только вот, как ни бьюсь, картина-то не выходит!

— Да полно, Виктор Михайлович! Ведь весьма живо!

— Я не о том… Никак завершить не удаётся…

— Давно стараетесь?

— Почти всю зиму. Волк, думаю, сразу получился. Вы правы: я именно того по памяти писал. А Иван Царевич до тех пор не выходил, пока я про Алёшу Голенищева не вспомнил. Дело сразу сдвинулось. Вот только закончить никак не могу — всё как будто не хватает на холсте чего-то.

— М-да… — задумался Суриков. — И в самом деле что-то следует сюда добавить для завершения замысла…

— А я уже придумал, господа! — сказал вдруг Виктор Михайлович.

— И что же? — заинтересованно вопросил Перов.

— Если честно, не сам я придумал — она сама мне подсказала.

— Она?

— Сама?

— Да кто же это? — по очереди удивлялись друзья.

— Алёнушка. Та самая, за которой Иван Царевич ездил, которую спас и на Сером Волке привёз.

— Позвольте, Виктор Михалыч, ведь вы же сказали: «Она сама!» Что же, выходит, Алёнушка к вам из сказки в мастерскую пожаловала?

— Из сказки или нет, не ведаю. А только стала мне сниться прекрасная девушка каждую ночь. И всегда говорила мне одно и то же: «Меня с Иваном Царевичем рядом изобрази!»

— Так что же вы медлите? — удивился Суриков.

— Вовсе не медлю — вот он, этюд.

С этими словами Виктор Михайлович сдёрнул покрывало со второго мольберта — глазам собравшихся предстало изображение чудесной девушки — светлой изнутри, знающей какую-то тайну. Руки у неё покорно лежали на коленях, а волосы и как будто заплетены в косу, и в то же время словно развеваются от ветра.

— Вот, господа други, — прокомментировал Васнецов, — осталось её только на того волка «пересадить», тогда уж с Божией помощью и Ивана Царевича можно будет дописать.

— Войдите! — крикнул художник в ответ на звонок дверного колокольчика.

Вошёл молодой человек в студенческой шинели.

— А, это вы, господин студент! — произнёс Васнецов. — Прошу вас, мы как раз рассматриваем эскизы.

Студент взглянул на изображение девушки — и ахнул.

— Что это с вами? — поинтересовался живописец Васнецов. — Что так поразило вас?

— Это же… — студент указал на изображение, — это же… она!

— Кто? — удивился Васнецов.

— Вы ведь тогда даже не увидели её — она ушла с Болотного поля. Как же вы добились такого изумительного портретного сходства?

— Да кто же это изображён, по-вашему?

— Это она — Алёна Волчья Заря.

Как только Виктор Михайлович Васнецов дописал свою картину, которая теперь находится в Третьяковской галерее (то есть на том самом месте, где в позапрошлом веке в Москве проводилась волчья травля), прекрасная девица, напоследок поблагодарив великого живописца, перестала ему сниться.

А вскоре Государь Российский, убеждённый ходатайством московского купца Николая Подосинова, издал указ, запретивший в России подобные жестокие зрелища.

С тех пор никто больше в Москве не видел и Алёну Волчью Зарю. Одни досужие языки говорили, что «дура в жёлтый дом на Канатчиковой даче угодила», другие — что «эта колдунья была наказана тяжкой болезнью, не позволявшей ей по городу шастать», третьи шептались, что «святая сия стала жить в Новодевичьем монастыре».

А Степан Прокопьевич поведал посетившему его офицеру Сергею Брянцеву, что дочь Алёна сказала ему: «В миру, батюшка, я всё сделала, что нужно было в память о моём женихе. И теперь вправе я стать невестой Христовой».

А в какой монастырь ушла Алёна Волчья Заря, он офицеру не сказал.

А те, кто хочет увидеть героев моего повествования, могут это сделать и ныне. Зайдите в Москве в Третьяковскую галерею — там на стене и висит знаменитая картина Васнецова «Иван Царевич на Сером Волке». Волк там не выдуманный, а настоящий, могучий и совсем не злой. И не серый, а скорее бурый. Глаза у него умные, и язык он высунул, совсем как домашняя собака, не от изнеможения, а от доброты. Иван Царевич на полотне — это замечательный русский офицер, и меч его немного походит на шашку, а Алёнушка — это и есть Алёна Волчья Заря.