Заблудившийся олень [Виталий Васильевич Лозович] (fb2) читать онлайн

Виталий ЛОЗОВИЧ Заблудившийся олень

Зрение у оленей слабое, лодку они замечают поздно, когда до встречи остаются секунды.

Эдгар Дубровский, сценарий «Запасной аэродром»

Виталий Васильевич Лозович родился и жил в Воркуте. Более тридцати лет проработал кино- и телеоператором. Публиковался в журналах «Север», «Автограф», «Дальний Восток», «Союз писателей», «Аврора». Автор прозаических книг «Тёща для всех», «Опрокинутый мир», «Убойный снег». Лауреат журнала «Дальний Восток». Член Российского межрегионального союза писателей. Член Союза журналистов России. Живёт в Салехарде.

С раннего детства Ромка Шустов страдал плохим зрением. Заметили это в первом классе. Ромка сидел на последней парте и через месяц обучения пожаловался родителям, что не видит, что там на доске пишет мелом учительница. Ромку отвели к офтальмологу, тот глянул и как приговор прочитал:

— Минус три. Плохо дело в таком возрасте!

Родители, ужаснувшись, стали кормить Ромку витаминами, морковкой, черникой и всем прочим, что в их понимании должно было срочно восстановить зрение, но все усилия были напрасны. К пятому классу зрение опустилось до «минус пять», к девятому — до «минус семь», а к выпускному — до «минус восемь»…

«Минус восемь» — это такое зрение, что когда человек снимает очки, то в глазах — один большой мутный туман, сквозь который проглядывают очертания близлежащих предметов. Чем предмет крупнее, тем его, конечно, лучше видно. Если человек не ходил долго без очков при таком зрении, то у него очень быстро начинает кружиться голова. Всё, что дальше метра — опять-таки в зависимости от величины предмета, — похоже на размытые пятна. Причём пятна эти размываются полностью, если контрастность их небольшая и от общей картины местности мало отличается.

В восемнадцать лет, когда всех друзей забрали в армию, а Ромку не взяли, когда все друзья хлопали его по плечу и завистливо напутствовали: «Ну, ты давай тут… за всех нас…» — Ромка впервые в жизни почувствовал, что его слабое зрение как-то влияет на его жизнь. Во-первых, в армию не годен, во‑вторых, работать тоже может не везде — есть медицинские ограничения, в‑третьих, что делать дальше, если зрение продолжит «садиться»?

В институт Ромка экзамены сдал, но пройти не смог по конкурсу — мало было баллов. Если бы он выбрал себе обычный институт, а не факультет кинодраматургии Московского ВГИКа, то вполне бы мог стать студентом. Он вернулся в родной Северск, в своё Заполярье, в тундру, посидел до осени дома на родительских харчах, после чего пошёл искать работу. Работы он не нашёл. Грузчиком идти было нельзя из-за зрения, главным инженером никто не взял.

Когда пришёл конец августа, Ромка, перечитавший за последние годы всего Джека Лондона, вступил в местный охотсоюз, получил сразу два охотбилета — от министерства природных ресурсов и от местного охотобщества, исправно посещал занятия в местной полиции по правилам обращения с охотничьим оружием, после чего в начале сентября получил разрешение и на родительские деньги приобрёл себе прекрасный бокфлинт (вертикально спаренные стволы) «ТОЗ‑34». Всю осень Ромка проохотился на уток и куропаток. Охотился неудачно, больше просто бродил по тундре. Зато впечатлений набралась масса, сюжетов для конкурсного рассказа во ВГИК было теперь предостаточно.

Подошла зима. Как всегда в Заполярье — быстро и неотвратимо. День уменьшился к декабрю до полутора часов, остальные двадцать два с половиной часа в тундре стояла ночь.

Работы Ромка себе так и не нашёл. Бездельничал под присмотром родителей. На охоту ходил чуть ли не каждый день, с охоты приходил усталый, на вопрос родителей: «Что, убил?» — отвечал коротко и уверенно: «Ноги». Правда, иногда приносил куропаток.

Однажды Ромка в магазине охотсоюза увидел небольшие капканы, поинтересовался у продавца: «На кого?» «На песца», — ответила та безразлично. У Ромки загорелись глаза. Песца он видел в тундре однажды, совсем недавно, увидел так близко, что даже опешил. Он присел отдохнуть в ложбине, где была вереница высоких кустов, в которых обычно кормились куропатки, и здесь краем глаза заметил какую-то движущуюся фигурку… Вначале подумал, собака. Песец просто пробежал мимо, по его же лыжне, только один раз глянув на человека безразличными глазами. Ромка уже слишком поздно стал палить из обоих стволов по зверю, но зверь ушёл. Ушёл ровно, спокойно, лишь чуть-чуть скорости прибавив.

Ромка приобрёл капкан, на следующий день поставил его там, где песца увидел, и, даже не поискав в этот раз куропаток по кустам, ушёл домой. Теперь оставалось ждать. Что он будет делать с песцом, когда поймает его в капкан, Ромка пока не знал. Скорее всего, просто пристрелит зверя в капкане. Метров с десяти, чтобы наверняка. Потом он снимет шкуру так, как много раз уже читал в самых разных книгах и справочниках. Шкуру с песца снимают «чулком», надрезая для этого вначале кожу убитого животного возле челюстей, потом выворачивают шкуру наизнанку. Потом откусывают аккуратно коготочки на лапах — и так до самого хвоста. Куда он денет эту шкуру? Матери отдаст. Пусть сошьёт себе шапку. Правда, у матери этих шапок… Ждал Ромка своего зверя всего один день, точнее, ночь, а следующим утром ещё затемно вышел в тундру.

К двадцатым числам декабря за полярным кругом светает в десять, темнеет в двенадцать тридцать, а собственно сам день длится сорок минут. День стоял тихий, облачный, небо и заснеженная тундра сливались у горизонта в один белый туман.

Ромка вышел за город, прошёл с пару часов в открытую тундру, в балку с кустами, и, мельком просмотрев, не кормятся ли здесь куропатки, вышел к месту, где поставил капкан. Место было довольно ровное, в низине — охотники называют её балкой. Ромка оглянулся — пусто. Снег, снег, снег… Уже рассвело, шёл одиннадцатый час дня, солнце спряталось за непроницаемыми тучами, но, очевидно, находилось в «зените». В зените в декабре — это где-то внизу, «под землёй», за линией горизонта. Солнце за полярным кругом зимой не выходит на небо, лучи его лишь отражаются от небесного свода. Это и есть день.

Капкан стоял на месте, вокруг было чисто. Ни один зверь не то что не попался в его страшное орудие лова, но даже и не подошёл близко. Ромка аккуратно проверил мелкую цепочку, за которую капкан был привязан к метровому штырю, вбитому в снег, убрал кусочки сырого мяса оленины, что положил сюда вчера для приманки, достал нового мяса, разбросал вокруг… Хотел уйти, но внезапно в голову пришло: а если капкан под снегом сработал сам, захлопнулся и сейчас находится в неактивном состоянии, тогда что? Ромка понимал, что сам капкан вряд ли может сработать, но вдруг?.. Чего, спрашивается, ждать зверя, когда орудие лова не работает?

Осторожно разворошив снег, он вытащил капкан наружу, кусочек мяса лежал на железном «пятачке» и примёрз к нему намертво. За три с лишним часа ходьбы Ромка изрядно пропотел в своей тёплой брезентовой куртке, очки сегодня он в спешке не сменил и вышел в тундру в домашних — а они были лёгкие, держались на носу плохо, что называется, скользили постоянно вниз. Он регулярно поправлял их, но через минуту очки упрямо сползали.

Осмотрев капкан, он вытащил нож, решив проверить, не подмёрзло ли устройство? Мало ли? Подмёрзнет и не сработает… Ромка ножом ткнул в приманку — капкан мгновенно хлопнул своими челюстями и зажал нож мёртвой хваткой. Ромка расправил капкан, положил ещё один кусочек мяса на «пятачок», бережно положил капкан в углубление, легко рукой стал присыпать свою ловушку снегом, в голове промелькнуло: а устройство‑то жуткое, мучиться зверь будет, метаться… Едва эта мысль посетила впервые его голову, как оправа очков вновь скользнула вниз по носу, Ромка не успел её поправить. Очки слетели с лица, перевернулись заушниками вниз и упали ровно на «пятачок» капкана… Ловушка сработала быстро, хватко и чётко, челюсти с металлическим лязгом щёлкнули — во все стороны полетели брызги стекла…

Первое мгновение, когда вместо окружающего пространства появился «белый туман», когда вместо того же капкана на снегу мутно затемнело какое-то пятно, Ромка ничего не понимал. Потом поднял голову, глянул по сторонам и — ничего не увидел. Точнее, он увидел. Увидел тот же туман вокруг. Даже кустов, что находились вот здесь, рядом, метрах в трёхстах, вот здесь… нет, не здесь… там… или здесь? Так их нет — ни здесь, ни там… Так, кусты находились по левую руку — там. Или… Или здесь? Может, сходить глянуть? Зачем? Он зажмурил глаза, открыл, вновь зажмурил, опять открыл — картинка не изменилась: вокруг была белая мгла. Ни горизонта, ни кустов, ни даже антенны городской телевышки, что находилась километрах в десяти отсюда и здесь, в низине, была видна даже в пасмурный день из-за тундрового подъёма, — ничего видно не было. Молоко. В один миг Ромка остался слепым. Привычно коснулся пояса — а нет на поясе сотового телефона, дома оставил, потому как батарейка села ночью, заряжать времени не было. Решил, что и так обойдётся. Обошлось? Да и потом, он никогда ещё не проверял, работает ли тут сотовый. Здесь очень глубокая низина, вполне возможно, что и не «берёт» телефон… Зачем он себя сейчас успокаивает? Зачем? Не взял телефон, всё равно — идиот безмозглый.

Бесполезно он разжал почти механически створки капкана, вытащил зажатую, треснутую в двух местах пластмассовую оправу. Поднёс к глазам почти вплотную — стёкол не было, лишь в одном месте торчал осколок треугольной формы. Ромка повертел оправу в руках, не понимая, что делать. После сунул её в карман куртки, пошарил пальцами по снегу, нашёл ещё один осколок стекла, покрупнее, приложил к глазу… Осколок крутанулся в пальцах и уколол их. Ромка рукой тряхнул, тут же на подушке большого пальца показалась кровь, сам же осколок выпал в снег и тут же исчез. Ромка наклонился к снегу вплотную, со стороны было похоже, что он снег нюхал. Руками он осторожно водил по снегу, пытаясь всё же нащупать какой-нибудь кусочек спасительного стекла покрупнее, но осколков покрупнее не было. Челюсти самого хищного, безжалостного и чудовищного орудия лова зверей очень точно поймали его очки в свою пасть и раздробили стёкла в порошок. Капкан поймал его сам и безжалостно оставил беспомощного посреди тундры — бескрайней тундры… того самого «белого безмолвия»… Город был рядом, километров пятнадцать отсюда. Куда идти? Молоко. Солнца нет, ориентиров нет, даже ветра нет, чтобы запомнить хоть примерное направление.

Ромка сел на колени. Тупо, бессмысленно, невидяще смотрел в снег. Мысли вообще отсутствовали. Он впервые за свою очень короткую, молодую жизнь не знал, что сейчас делать. Дома этих очков у него пять или шесть в запасе валяется… Дома. Дома. Дома. Здесь-то что делать? Ромка поднялся на ноги, достал из рюкзака термос с чаем, выпил пару глотков, спрятал обратно, поправил ружьё на плече, оглянулся вокруг — молоко. Туман. Белая взвесь. Он зажмурил глаза, открыл — ничего. Зачем жмурился? Глупость какая. Что делать? Он вновь оглянулся вокруг — пустота. И тишина в тундре вдруг стала какая-то неземная, словно вымерло всё рядом. Ни ветерка, ни куропачьего треска, ни клёкота канюка тебе сверху — ничего нет.

«Домой идём!» — сказал он себе так, словно приказал другому, кому-то другому, который уже так испугался, что и двинуться с места сил нет.

Снег заскрипел под лыжами уверенно, как всегда, как бы ободряя: не всё так плохо, идти можешь — значит, дойдёшь. Ромка глянул вперёд — а куда дойдёшь? Куда идти? Так, стоп! Капкан стоял здесь, за спиной, он пришёл оттуда… Перед этим он пересёк длинную вереницу кустов в распадке, там летом течёт бурный ручей, тальник высокий растёт, до самой весны его не заметает. Он дойдёт до этого тальника, и тогда надо будет идти ровно вверх по тундровому подъёму, а когда он выйдет на него, то, вполне возможно, увидит впереди тёмную дымку от города. От городских труб по всему горизонту тянется тёмная полоса дыма… Но это же с нормальным зрением, это же когда видно всё… Увидит ли он сейчас эту дымку? Хоть бы просто тёмную полосу увидеть, хоть бы что-то увидеть…

Он шёл — словно был в какой-то пустоте, словно и не шёл вовсе, а двигал ногами на одном месте, а тундра под ним крутилась во все стороны, и конца и края ей не было и быть не могло. «Север крайний — он бескрайний…»

Через час Ромка понял, что идёт не в ту сторону, что идёт не домой, а неизвестно куда. Вереницы кустов не появилось, тундрового подъёма не было, он шёл по ровной местности куда-то в другую сторону от города. В какую? Куда ещё можно было выйти здесь? Если на восток, то можно было попасть на дорогу, ведущую в дальний посёлок… Если на восток… А он куда идёт? Так… на дорогу? На дорогу — это уже к людям. Там хоть раз в сутки, но пройдёт машина, там… А где восток? Где солнце? Солнце в декабря на юге находится. Нет солнца. Одна сплошная серая туча величиной с небо. И ветра нет… ветра нет… по ветру он бы запомнил движение, по ветру… Куда идёт?

Прошло ещё с полчаса, и Ромка заметил, что вокруг начинает очень уверенно смеркаться. День уходил. Снег мерк, темнел, вначале стал отдавать лёгкой синевой, потом начал сереть… Ромка инстинктивно ускорил ход, словно хотел догнать день… А куда побежал? Ромка остановился. Куда он бежит? Вокруг уже полная мгла. Сейчас пройдёт ещё с полчаса времени, и снег да небо полностью исчезнут. Останется этот тёмный туман вокруг.

Через полчаса небо и снег полностью исчезли. Совсем исчезли… На тундру опустилась ночь. Где-то за тяжёлыми тучами явно шла луна. Полная, яркая луна. Это Ромка понял сразу, потому как даже при самой сильной облачности зимой в тундре полной темноты не бывает. Хоть какой свет, но пробивается сквозь эту пелену мрака, а снег — он как глаза кошки, от него даже свет далёких звёзд отражается.

Ромка поднёс руку с часами вплотную к глазам — четырнадцать часов дня. Ночь. Тихо. Ни ветра, ни свиста, ни крика, ни голоса — ничего. Мёртво. Как перед глазами ничего, так и вокруг ничего. Что же делать? Идти ночью? Точнее, не ночью, а в ночи… в темноте полной? Куда?..

Ромка остановился, сел на снег, снял рюкзак, открыл его и стал смотреть, что там есть и что могло сейчас хоть как-то пригодиться. Спички, зажигалка, сухой спирт, сало, термос, фляжка с коньяком (брал больше для форса, нежели для дела, никогда на охоте не пил), аптечка… Кстати, есть таблетки с кофеином, говорят, могут выручить, если совсем усталость одолеет. Ромка снял ружьё, переломил стволы, достал патроны с мелкой дробью на куропатку, зарядил картечью… Зачем? Он же не видит перед собой дальше полуметра? Стрелять в кого? В волков? Идиотизм — они зарежут раньше, нежели успеешь руку поднять… Но здесь волки не ходят, здесь место пустынное, а им же есть надо… Здесь им зимой есть нечего, здесь нет волков… А кто есть? Липкий страх сковал немного сознание, Ромка поднялся на ноги — надо двигаться, если так сидеть и ждать неизвестно кого, можно с ума сойти. Он всё же снял курки ружья с предохранителя, повесил его на плечо стволами вниз, поправил за спиной рюкзак, вытащил фляжку с коньяком, открыл твёрдой рукой, отпил несколько глотков, граммов сто, поморщился, сказал громко: «Вкусно. Вперёд!»

И пошёл вперёд. А может, и назад. Он не знал. Если начнётся тундровый подъём, значит, идёт правильно. Перед городом подъём, потом долгая двухчасовая дорога вниз. А перед подъёмом кусты, длинная вереница, метров на пятьсот. Но ни кустов, ни подъёма не было. Когда он в следующий раз глянул на часы, было уже пятнадцать часов дня в ночи. Темнота сгустилась полностью. Но ни огонька нигде, ни светлячка какого. Сколько бы он сейчас отдал хоть за какой ориентир! В голове впервые качнулась мысль: где-то надо ночевать… Хоть где-то. А где ночевать, если вокруг никакого тебе не то что дерева, куста, бугорка, а и просто кочки, возле которой приткнуться можно?

Ромка снял лыжи, пробил ногами ямку под ноги, сел на лыжи, достал из рюкзака сухой спирт. Как обычно, он взял его много — полсотни таблеток. Спирт — груз лёгкий, а в случае чего грел неплохо. Не раз Ромка уже мог убедиться, что одна таблетка вполне может спасти обмороженные руки. Причём греть руки можно было на ходу. Поджигаешь таблетку спирта, кладёшь её на поддон небольшой алюминиевой печки, в виде крошечной «буржуйки» с алюминиевым стаканом внутри для кипячения пол-литра чая, и прямо так, с печкой, и идёшь, в руках её держа.

Сейчас Ромка поставил эту печку на снег, в стакан снега засыпал, пару таблеток поджёг и стал смотреть на огонёк в лотке печки. Смотреть больше было не на что. Всё остальное меркло в темноте и тумане при отсутствии зрения. Тишина вокруг была мёртвая. Темнота мёртвая, тишина мёртвая… Каждое движение Ромки отдавалось какими-то посторонними звуками извне. Ромка оборачивался, щурился изо всех сил, но ничего не видел. Чай согрелся быстро, он заварил покрепче, решив, что лучше ему не спать, а просто сидеть и ждать рассвета… Сколько ждать? Сейчас уже было шестнадцать часов дня, светать начнёт в восемь утра… Шестнадцать часов ожидания. В полной темноте, в полной слепоте.

Глупо, конечно, было не взять с собой сотовый телефон. Хоть зарядить полчаса да выключить, а включить, когда уже и в самом деле понадобится. Впрочем, Ромка здесь серьёзно задумался: а стал бы он сейчас, к примеру, звонить… Куда звонить? В службу спасения? Смешно. Ни за что бы не стал. На смех бы подняли. Пошёл парень снимать капкан да угодил в него сам! Да как!.. Очки с носа слетели и — вдребезги! Нет, не стал бы звонить. Положение и глупое, и нелёгкое, но звонить, просить помощи — ещё глупее. Ночь пересидит, а там посмотрим. Выйдем куда-нибудь. В конце концов, он не в открытой тундре, в трёх сторонах из четырёх — или город, или дорога, или посёлок дальний. Самое ближнее — километров десять-пятнадцать будет, это всего-то три часа ходьбы. Хорошо бы ещё знать, в какую сторону ходьбы?.. Нет, звонить в МЧС он бы всё равно не стал. Может, это и глупо звучит, но стыдно как-то и уж тем более — не по-мужски. Тоже мне, ох-хотник!

В своё время Ромка очень многое прочёл из того же Джека Лондона о «белом безмолвии». Читал всегда хорошо: под торшером, в уютном кресле, со стаканом горячего чая… Переживал за героев, представлял, как бы он… А как бы он? Вот он сейчас и «как бы…» Есть у Джека Лондона такой рассказ, когда человек выходит один в маршрут, минус шестьдесят по Фаренгейту, по Цельсию это где-то пятьдесят два… Холодно! И человек этот промочил ноги в ловушке ручья. Хотел костёр разжечь, да не смог, так и замёрз. Мораль такая: не ходи в маршрут в одиночку. Друг бы разжёг ему костёр, и человек остался жив. Конечно, с его положением такой случай сравнивать глупо, но всё же: был бы рядом друг, он бы просто вывел его из тундры, из темноты, из слепоты. Но друга не было, все друзья были годны к службе в армии и сейчас отдавали свой долг Родине.

Вода закипела быстро. Прямо в колбу Ромка бросил два пакета чая, сахара несколько ложек, достал колбу и, держа её в перчатках, обжигаясь, стал пить. Холодно не было, но Ромка знал по опыту своему небольшому, что человек после ходьбы остывает очень быстро, оглянуться не успеешь. Полчаса посидишь на снегу — и замёрз. Поэтому любое тепло лишним не будет.

Через час его пробрал первый озноб. Ромка поднялся на ноги, беспомощно в который раз оглянулся в темноте, надел лыжи и пошёл… Куда? Куда-то вперёд. Правда, он сейчас не знал, где этот «перёд», но, на всякий случай, пошёл не в ту сторону, в которую шёл до сих пор, а совершенно в другую. Может, так выйдет на подъём перед городом. Ему лишь бы оказаться наверху, лишь бы выйти из балки. Освещённый огнями город он всё равно увидит, увидит просто свет… О, боже мой, сейчас бы свет! Тучи висят так низко, тучи столь тяжёлые и тёмные, что даже света города не отражают. Но если выйти на подъём — город раскинется перед ним сразу во весь горизонт одним облаком туманного света, и тогда он пойдёт просто на этот туман света… А если не раскинется? Если он даже этот туман света не сможет увидеть?.. Страх ударил ещё раз, ударил вновь больно, и Ромка опять ускорил шаг. Он бодро двинулся в обратном направлении, совершенно не предполагая, что два часа назад ушёл от города на несколько километров назад, а теперь идёт просто вдоль, идёт просто параллельно подъёму и городу за ним, куда-то в глубь тундры, в то самое «белое безмолвие», где человеку в одиночку с природой не справиться.

Сколько шёл, Ромка не считал. Просто шёл в темноте ночи, переставлял лыжи, вначале считал шаги, потом перестал, потом стал смотреть перед собой, в надежде хоть что-то увидеть обнадёживающее.

«Черноты ночи в тундре не бывает, — шептал он себе, — снег отражает всё. Снег отражает всё. Ночи нет как таковой… Если город рядом, то видно всё, что впереди тебя делается, всё на ярком фоне городских огней. Я должен увидеть огни, как только поднимусь на этот подъём, как только выйду на подъём, я увижу мириады огней, расплывшихся в одно облако, мириады огней… а не эту серую мглу…»

Часам к семи вечера Ромка стал уставать. Ноги слегка подрагивали, дыхание хоть и было ровным, но клубы пара вырывались наружу из-под куртки, оседали инеем на ресницах, бровях. Мороз был небольшим, градусов до двадцати, ветра почти не было… Ах, если бы был ветер! Если бы постоянно дул ветер, Ромка тогда, по крайней мере, мог ровно идти в одну и ту же сторону. А так… так он постоянно сбивался и не понимал уже совсем, куда идёт. Он читал, что в джунглях человек может выйти по прямой, только если будет ставить на расстоянии шесты и, выравнивая их в линию, так идти… И вообще, а надо ли в такой ситуации куда-то идти?

В девять вечера он упал на снег и лежал минут десять не двигаясь, стараясь контролировать себя, чтобы не подмёрзнуть на снегу. Потом вновь сел на лыжи, достал из рюкзака сало, съел его в один присест, или за один укус, выпил ровно глоток коньяка и, отломив от шоколадной плитки половину, закусил. Шоколад ему всегда давала с собой мать, говоря, что лучших калорий в тундре не найти. Смешно. Это всегда казалось ему смешным: сладкое — на охоту! Но после шоколада он и в самом деле почувствовал себя лучше, бодрее и пошёл веселее… Куда?

Если бы Ромка мог взлететь вверх, как мохноногий канюк, и осмотреться вокруг, то увидел бы, что он благополучно прошёл ровно между далёким уже городом и одинокой шахтой на восточной стороне Северска и вышел в самую настоящую открытую тундру, где впереди нет ничего, кроме заснеженного пространства.

В одиннадцать часов ночи он свалился на снег и лежал так долго, недвижимо, пока тело не стал пробирать озноб. Тогда встал, посмотрел невидящим взором перед собой, посмотрел в небо, вокруг, назад, по сторонам… внезапно резко повернулся вправо и пошёл совсем в другом направлении. Хотелось пить, очень сильно хотелось пить, но горячего не было, а от коньяка начиналось лёгкое похмелье. Похмелье сейчас совсем ни к чему.

К полуночи стало казаться, что кто-то идёт рядом с ним и постоянно что-то советует. Советует тихо, словно шепчет: не туда идёшь, не туда… иди обратно, там город, вон там… иди туда. Ромка пару раз оборачивался, но никого не видел. От неизвестности у него запульсировало в голове. Голос стал настойчивее, ему даже показалось, что он кого-то заметил рядом… здесь вот, справа… Ромка резко повернулся, но никого не увидел, тогда громко сказал в пустоту ночи: «Хорошо! Я пойду туда!»

Постоял, посмотрел «туда». Потом резко сбросил рюкзак, достал фляжку с коньяком, потряс перед ухом — там плескалось хорошо, значит, ещё много, больше половины. Он отпил хорошую порцию. Голова сразу просветлела, сознание укрепилось, сам себе сказал: «Глюки. Держись, ты сильнее!» Голос пропал, рядом шедший невидимый пропал, остались только ночь, темнота, слепота и снег, холодный, тёмный снег повсюду. В девять утра начнёт светать, надо продержаться до девяти, — подумалось ему, — когда рассветёт, легче будет идти, не так… не так страшно. Надо коньяк растянуть на девять часов. Как? По пятьдесят граммов каждые два часа? Может быть…

Где же подъём? Где этот тундровый подъём? Ничего не видно, ничего. Темень. Темень даже в сознание пробирается. Пробирается, селится там и держит его сознание в страхе. Темень.

Отчего-то вспомнился старый фильм о войне с фашистами, фильм назывался «Операция Хольцауге». Или нет? Как-то не так. Или так? Там главный герой на время заболел «куриной слепотой», потерял зрение и должен был ещё и вести с собой пленного фашиста… Ему, наверно, было ещё тяжелее? Что уж тут жаловаться? Иди себе и иди. Ты же не ведёшь с собой пленного фашиста?

Сколько времени? Он поднёс руку с часами вплотную к глазам, на расстоянии сантиметров десяти, дальше не читалось, глянул — ого, час ночи! Час прошёл — не заметил. Куда прошёл? Боже мо-ой… Куда же он прошёл? Нет подъёма тундрового — нет жизни ему, нет ему спасения без этого подъёма. В другой стороне, где стоит далёкая шахта на восточной стороне, он и не знает ничего… Впрочем, зачем ему знать? Выйти бы ровно на шахту… На любую территорию. Сколько раз здесь — или не здесь — ходил, сколько раз видел всегда вдали вездеходы, даже с охотниками встречался несколько раз… Вот сейчас бы?.. Хоть бы один человек! Один чужой человек, просто человек, любой, любой человек, одно слово, один жест, рукой махни!.. Куда идти? Он бы дошёл куда угодно, лишь бы знать, что правильно идёт.

В два часа ночи Ромка упал. Упал и не двинулся. Даже рюкзак стащить с себя и достать фляжку сил не было. Так он пролежал неизвестно сколько. Замёрз. Глаза закрывались, он смотрел перед собой на рукав куртки и видел, что снег стал припорашивать обшлаг… Снегом заносит? Ромка дёрнулся с силой вверх, сел на колени — пусто вокруг, темно, слепо. Встряхнулся, глянул на часы, достал фляжку, сделал глоток. Пить нельзя же?.. В таких ситуациях пить нельзя — он знал, он читал, ему говорили, но он же не пьёт, он только поддерживает себя.

Ромка не заметил, как уснул сидя на коленях, уснул и повалился лицом в снег, просто лёгкое похмелье спровоцировало слабость… Слабость, помноженная на неизвестность, сработала простым отключением сознания. Он ничего не увидел во сне, кто-то рявкнул рядом: ты в тундре! Ромка очнулся, поднялся, постоял, пошатался, глянул на часы: он спал восемь минут… это много. Пошатываясь, он опять повернул в сторону, уже не соображая, в какую, и пошёл наугад дальше. В этот раз путь его лёг ровно на восток… Если бы Ромка двинулся бы ещё немного в сторону, то вышел бы ровно на шахту через несколько часов… Там много огней у шахты, он бы увидел эти мутные, расплывчатые точки огней и вышел бы на шахту, но Ромка не сделал этого лишнего движения и пошёл обратно, подъём остался далеко-далеко в стороне, шахта — в другой стороне, Ромка пошёл вновь в открытую тундру.

Зачем он поставил этот капкан? Зачем ему вообще капкан? Он что, траппер? Добытчик пушнины? Он же на охоту ходит не для пропитания, а для удовольствия… Удовольствие убивать птиц и зверей — какое-то сомнительное удовольствие. Тогда он просто ходит на охоту, чтобы воспитать себя, воспитать в себе мужчину, знать, что такое оружие, раз его не берут в армию, он должен сам постичь эту часть мужской жизни… Зачем? Хорошо хоть, никакого зверя ещё не убил, только куропаток стрелял да уток осенью. А как убьёт, так и жалко сразу. Ну да, птичку жалко, сказать кому — засмеют!

Зачем он поставил этот капкан? Получается, поставил капкан для себя. Себе поставил капкан. Не рой яму другому, даже зверю, сам в неё попадёшь. Сколько бы мучился тот же песец, пока бы сидел в этом капкане? Так же вот бы мучился, изворачивался, кусал бы железо, но уйти не смог бы… Он сейчас тоже кусает сам себя, изворачивается, а уйти из тундры не может… Тундра держит… Зачем же он поставил капкан? Если бы зверь попался?.. Он бы как — подошёл бы к капкану и пристрелил беднягу? Вот так — расстрелял бы несчастного зверя? Расстрелял бы? Нет? Тогда зачем он ставил этот капкан? Зачем?

«Себе ты ставил капкан!» — сказал кто-то рядом громко и отчётливо.

Ромка вздрогнул, остановился, огляделся вокруг слепо и глупо, ружьё стащил в момент, стволы заходили по сторонам так же слепо и глупо. Вокруг было пусто. Темно. Холодно.

Кто сказал-то? Кто? Кто здесь? Он не мог остановиться, оборачивался, всматривался в темень — ничего, никого. А кто тут мог быть? Если бы кто-то был, так подсказал бы, в какую сторону идти. А здесь никого. Никого. Самое страшное — когда никого, а кто-то, кажется, есть! Но вперёд! Идём! Не сдаваться! Это такая проверка! Это проверка, как в армии… Просто проверка: если будешь сопротивляться — не сдохнешь!

Зачем он ставил капкан? Кому он ставил капкан? Для чего? Кого он проверял? Кого воспитывал? Себя? Себя добротой и отзывчивостью надо воспитывать, а не капканом на зверей! Где же город? Где же шахта? Нет, на шахту выйти невозможно, огней мало — не увижу их просто. Выходить надо на город… Как выходить? Куда выходить? Может, вновь повернуть наугад и пойти вновь в другую сторону?..

Боже мой, зачем же он ставил капкан? Когда же утро? Где этот свет, где рассвет? Если бы вдруг тучи стянуло в сторону и показались звёзды?.. Он бы не увидел звёзды, это уже проверено. Может, луну? Луну бы увидел… Как по луне выйти в город? Зачем я всё это думаю, если луны нет и не будет? Луна, как и солнце, идёт южной стороной… Надо же о чём-то думать, чтобы голосов не слышать посторонних? Интересно, а если глаза закрыть? Он так же пойдёт, с таким же успехом? Если глаза закрыть… закрыть… а если они открытые, что-то меняется? Меняется. Когда глаза открытые, у него есть ощущение окружающего пространства, у него есть ближний круг видимости действий. Боже мой, у него же дома родители! Вот интересно, там что? Объявили поиски? Где, в каком направлении? Он никогда не говорил, в какую сторону ходит охотиться. Он никогда вообще не говорил на эту тему, как-то всё было чисто и гладко всегда. Родители даже не знают, где меня искать! Какой я дурак! Зачем я купил этот капкан? Будь проклят тот момент, когда я решил купить этот капкан, будь проклят тот миг, когда мне пришла в голову эта мысль — ловить зверя на капкан! Будь проклят…

К трём часам ночи он впервые почувствовал, что ноги устали и передвигаются не так, как обычно: чтобы сделать шаг, надо было совершить усилие. Наверное, это и есть «еле-еле ноги волочить». Кто это сказал? Где-то прочитал? Джек Лондон? Нет. Это никто не сказал, это так… поговорка. Ромка вспомнил, как нарочито небрежно после охоты отвечал матери или отцу, на вопрос: «Что, убил?» — «Ноги». Вот сейчас он действительно убил ноги. Как же идти тяжело. Может, надо сесть и отдохнуть? А как станет засыпать? А как заснёт? А как… Когда человек замерзает, то перед гибелью ему становится на самом лютом морозе ужасно жарко. Человек начинает стягивать с себя одежду, всю… Ужасный обман организма… Человек замерзает от холода и раздевается догола… Смешно и горько… Сколько таких историй он уже слышал… Пришёл его черёд? Боже мой, что за слова «пришёл черёд»? Что ж ты болтаешь? Что ж ты… или это не я?.. Тогда кто? Опять кто-то рядом идёт? Опять кто-то…

Ромка стянул с себя рюкзак, достал фляжку, отпил пару глотков, доел весь шоколад горький. Постоял, тупо смотря себе под ноги, не видя даже своих лыж, а лишь расплывчатые две доски светло-жёлтого цвета… А вообще — он ещё жив? Может, это уже то, что материалисты называют последним всплеском работы головного мозга? А он кто? Материалист? Нет? Нет, конечно, он же в церковь с отцом ходил. А может, надо Богу помолиться? А как? Как молиться Богу? Как молиться, когда это надо? Ромка встряхнулся, набрал в лёгкие воздуха и изо всех сил громко заорал… Просто заорал. Без слов. Тундра проглотила этот вопль. Снег не отразил крика, воздух морозный не раскрошился отголосками, тяжёлые, чёрные, низкие тучи сожрали звук сверху, и тундра вновь впала в безмолвие. Крикнул — словно голову в аквариум опустил.

Зачем… он… купил… капкан?..

К утру мороз стал понижаться. Иней на ресницах просто стал мохнатым. Ромка определил температуру в минус тридцать. Он ошибался: иней появляется в минус тридцать восемь. Очень простая климатическая арифметика: днём — двадцать, ночью — сорок.

«Я дойду до города! — сказал он вслух громко и отчётливо, даже удивившись, что сил для этого вполне достаточно. — Я дойду до города в любом случае! Надо просто разобраться, куда идти. Стоп!»

Ромка остановился. От неожиданности для себя чуть не упал лицом вниз. Но удержался, покачался немного и устоял.

«Стоп! — повторил он, чувствуя, что стоять ещё труднее, чем идти, ноги стали тут же предательски дрожать, коленки как-то неуправляемо подгибались. — Где бы я ни находился, — проговорил он громко, громко для себя, — в любом случае, в одной стороне от меня город… в другой стороне, на восток… у меня шахта… шахта — место небольшое, но… но там ведь есть железная дорога…»

Мозг как игла пронзила: он совсем забыл, что на шахту идёт железная дорога! И дорога эта пересекает очень большую площадь тундры, потому получается, если он… значит, он идёт до сих пор просто параллельно и городу, и шахте с этой железной дорогой?.. Глупо как.

Ромка вновь повернулся ровно на девяносто градусов. Лыжи переставил под прямым углом и, глянув вперёд, да ничего не углядев, пошёл… Теперь он точно выйдет, теперь он выйдет. Если на город повернул — вначале будет подъём, потом будет россыпь света, россыпь света… А если на шахту? Тогда выйдет на железную дорогу… Так. Но там ведь сегодня, в наше дурацкое демократическое время, когда всё закрывается, по этой железной дороге поезда ходят один раз в неделю! А ничего, по дороге он выйдет на шахту.

Очень бодро, словно сил прибавилось, Ромка пошёл вперёд. Уверенно, словно видел перед собой ориентир. Он шёл. Он шёл и никого рядом с собой не видел, никого рядом с собой не слышал. Это Ромка расценил как некоторое выздоровление. От чего? От страха. От страха… Он и слова такого особенно в жизни своей не употреблял. Откуда этот страх взялся сегодня? Неужели состояние полной слепоты может так разрушать сознание, что человек начинает испытывать страх? Ну да, подумалось ему и вспомнилось то состояние, которое им овладело, когда всё случилось — полная безысходность. В один миг — стена, пропасть, мрак, пустота. Жизни нет. А как жить, когда не видишь ничего и от потери зрения даже голова начинает кружиться…

Зачем он купил капкан?..

Нет, не так… Что ты заладил: купил да купил? С чего ты решил, что можешь издеваться над животным?.. Кто тебе право дал, кто разрешил, а? Ты — высокоорганизованная материя! Захотелось острых ощущений за счёт страданий животного? Вот и поделом. Господи… Ромка даже шаг сбавил от неожиданности мысли: а что если это всё наказание ему за этот поступок… проступок перед Богом? Он же сам говорил, что в церковь ходил, что не материалист, значит… значит, Господь ему наказание даёт?.. Или как там? Он задрал голову и громко крикнул в тучи: «Я всё понял! Я всё понял! Отпусти! Отпусти домой!..»

Неизвестно каким образом, но Ромка услышал каждое своё слово, выкрикнутое в небо. Потом криво усмехнулся, погрозил туда же пальцем и сказал, как определил:

— А‑а… я понял… я не сдамся… нет!

Твердя эту мысль, повторяя каждое слово как заклинание, он побрёл дальше. Мысль эта — не сдаваться ни при каких обстоятельствах — вначале помогала идти, потом стала надоедать и сидеть в его голове гвоздём, это выматывало нервы, вместе с нервами выматывало силы. Иногда он поднимал голову и слепо всматривался вдаль… глупо так… как щенок слепой… больше на запах ориентируясь… Вдруг ему показалось, что стало вокруг как будто светлее. Ромка обрадованно подтянул руку к глазам: шесть утра, до рассвета ещё три часа.

Он шёл так медленно, что «знаменитые» и всем известные «пять километров в час» остались лишь в голове. Хорошо если у него выходил километр в час, хорошо, если этот километр был в верном направлении, хорошо, если этот километр пролегал по более-менее ровной местности, где не приходилось поднимать ноги на барханах снега, где ещё не улёгся хороший наст, хорошо, если ноги просто скользили, а точнее, плелись по снегу.

Он вспоминал, что у него осталось в рюкзаке от съестного. Осталось немного, может, бутерброд ещё? Может. А разве он его не съел? Может, посмотреть? Но посмотреть — это же остановиться, снять рюкзак, расшнуровать его, залезть в него рукой… Что я говорю? Нет сил останавливаться, нет сил снимать рюкзак, вот и всё. Да и потом, есть он не хочет, это всё обман… действие алкоголя… калорий у него достаточно, просто мышцы устали… просто судорога начинает уже хватать за икры и бёдра… просто человек не машина, живёт тогда, когда есть возможность отдохнуть… Просто жизнь закончилась. Вот именно так ему на роду написано закончить жизнь. Погибнуть в тундре, куда он ходил, чтобы закалить себя, чтобы стать сильным, чтобы доказать себе да и всем окружающим, что может… А что он может? Зверям капканы ставить? Стрелять в них? Здесь его вдруг охватил истерический смех, смех ни о чём. Просто смех. Он вспомнил, как генералы, выходя на охоту на кабана в лесу, берут с собой профессионального снайпера, чтобы тот, в случае чего, застрелил кабана, когда генерал промахнётся и зверь бросится на него. А ещё с вертолётов… А ещё… ещё эти — сразу выбросила память телевизионную картинку, — которые в Африке охотятся на львов и буйволов… наши нувориши-миллионеры тоже с прикрытием, а потом хвастают здесь, в России, я вот застрелил в Африке… Ох, Господи! Он вскинул лицо в небо: «Господи! А их почему не учишь? Их — почему? Они же ещё хуже?..»

Он шёл и шёл, уже не зная, зачем идёт дальше, не всё ли равно, где, в какой точке этого бескрайнего снега умереть? Но он шёл, шёл, потом вновь смотрел на небо, говорил тихо: «Капканы ставить не буду, даже убивать не буду, даже куропаток, а в тундру ходить буду… буду, буду, буду! Просто буду ходить, смотреть…»

В магазине охотсоюза продавались сигнальные патроны, подобие салюта, сигнальных ракет. Почему тогда не купил? Денег пожалел? Думал, что не пригодятся? А интересно, пригодились бы сейчас? К примеру, у него были бы сигнальные патроны? Ну выстрелил бы? Ну увидел бы кто? Откуда увидел? Он, похоже, в балке какой-то ходит, в низине, ну выскочит из-за горизонта огонёк на секунду-другую — кто в городе заметит? А если и заметит, то… Я бы что подумал? Подумал бы, что какие-то ребята развлекаются, чудят. Ну да, для сигнала обстановка нужна, когда все на стрёме, когда все в курсе, что человек пропал, и любая информация, любое происшествие в тундре, любое явление… Людей ищут через три дня. Людей ищут через три дня. Тебя никто не ищет. Ох, и дурачьё люди! Искать надо, пока жив! Или вы думаете, что человек ушёл в тундру и не вернулся в назначенное время, так он остался там погулять?

Ромка упал. Упал и не поднялся, даже попытки не сделал, лежал, дышал тяжело и только и пытался контролировать себя, свой воспалённый мозг, чтобы не уснуть. Дыхание било в снег, и снег этот стал сразу оседать вниз, кристаллизоваться и таять на глазах. Ромка хрипнул горлом, согнул руку в локте и упёрся ею в снег, только тогда почувствовал, что пальцы у него холодные, можно сказать, что замёрзшие. Рукавицы не греют? Странно. Он, кряхтя во всю силу, поднялся на колени, вытащил ладонь из рукавицы, посжимал её, потом засунул в рукавицу и стал что есть силы бить обеими ладошками о колени, стараясь их таким образом разогреть. Так разогревали руки все старатели на Аляске. Об этом он читал у Джека Лондона. А если тот сам не знал, что писал? Но руки скоро стали немного отходить. Ромка поднялся на ноги и, сжимая ладони с силой, что осталась, пошёл дальше. Потом быстро снял обе рукавицы, как следует дунул туда дважды, надел — чуть теплее, кожаные рукавицы держали его дыхание, но недолго. Вновь стал сжимать и разжимать пальцы. Вновь показалось, что стало светлеть. Посмотрел на часы — стёклышко у часов запотело, циферблат видно было плохо, Ромка посмотрел сбоку: около восьми утра… Значит, скоро день! Скоро рассвет! Боже мой, неужели будет свет в этой тундре? А что ему свет, если зрения нет? Что ему свет? А многое! Свет — это жизнь, когда светло, идти легче, и когда будет светло, он обязательно найдёт выход. А он сможет идти, когда будет свет? Может, уже ноги откажут? Обязательно сможет! В любом случае сможет, как только свет появится, он сможет идти даже быстрее! Ромка верил в это уже как-то истово.

Когда небо обложено тучами, когда зимой солнце появляется лишь за горизонтом, не выходит на небо в полном своём величии и красоте, когда лучи его попадают на землю, только отражаясь от небесного свода, тогда и свет приходит к вам так незаметно, что видишь его, лишь когда очертания предметов вокруг вырисовываются перед тобой или горизонт сам по себе выплывает далеко впереди бело-серой ниткой, границей между небом и землёй.

Ромка этого видеть не мог. Просто к девяти утра он заметил, что видит, едва видит желтизну своих лыж… Взгляд мигом устремился вперёд. Вперёд! Но впереди была серая мгла. Рано. Он посмотрел на часы сбоку, словно мог заглянуть под запотевший циферблат… Около девяти?

Рассвет пришёл. Пришёл полный рассвет. Ночь закончилась. Свет пришёл ненадолго. На какие-то пару часов, не больше. Это всё вместе — рассвет, день и вечер — два часа, ну три, не больше. Потом опять ночь с двенадцати дня до девяти утра.

Ромка стал вглядываться вперёд, давить на глаза, жмуриться изо всех сил, раньше так иногда получалось, что на какое-то мгновение было хоть что-то видно… Но ничего не вышло. Глаза слипались. Ромка хотел повернуться вновь в какую-нибудь сторону и изо всех оставшихся сил пойти, попытать счастья в другой стороне. Повернуться сил не было. Перед ним была открытая тундра, в ней едва уловимой полоской темнело… темнели… А что там может темнеть? Вереница кустов? Ручей замёрзший? Тальник? Ручей может его вывести… куда? Ручей может вывести к речке. Возле шахты течёт небольшая речка Юнь-Яха. Тогда надо идти к ручью. А если это не ручей? Сил нет проверять. А что это? Спать хочется, так спать хочется, так в тепло хочется… Сейчас бы упасть на снег, хоть на десять минут, хоть на пять минут, хоть на минуту. Просто полежать минуту. Он читал, что йоги могут отдыхать десять минут, и этот сон будет равен восьми часам обычного сна… Он не сможет спать десять минут — он может заснуть навсегда. Неужели умираю? Зачем я купил капкан?..

Ромка стоял между выбором: сесть и отдохнуть… Как отдохнуть — заснуть? Второе — идти. Куда идти? Вновь выбрать какую-нибудь сторону и вновь наугад? Глаза слипаются… глаза… Боже, я сплю на ходу. Ромка зачерпнул рукавицей снега и протёр лицо… Боже, Боже, помоги, не забирай меня к себе или куда там мне определено? Куда?

Снег таял на лице. Снег немного ободрил. Немного. Ромка вынул руку из рукавицы и протёр ладонью лицо, протёр так, что снег стаял на ресницах.

«Боже, Боже, не покидай меня! — прошептал он старательно, как мог. —Боже…»

И тут в мозг вошла стальная, холодная игла, вошла так, что в любой другой раз Ромка просто бы заорал от боли, но не сейчас. Сейчас он увидел то, что так сильно хотел, так сильно просил, так желал… Маленькая, крошечная капелька снежной воды, стаявшая на ресницах под его рукой, осела на этих ресницах, сощуренных чуть ли не вплотную… Это было мгновение, это была даже не секунда — миг, вспышка, взрыв в сознании… Маленькая капелька воды сыграла роль линзы, и Ромка увидел всё вокруг на этот миг! Он увидел перед собой огромное поле снега, огромное, бескрайнее поле снега — никакого города, никакой шахты, ничего, ничего, только серая полоса насыпи, только серая полоса железнодорожной насыпи!.. То, о чём он думал, было не кустами, а железной дорогой с шахты. Ромка вскрикнул на все окрестности и побежал на лыжах вперёд. Капелька воды давно исчезла, вновь была вокруг одна муть, вновь вокруг было лишь серое, белое, мутное пространство. Но сознание цепко держало картинку насыпи. Каких-то сто метров? Ромка пробежал их в двадцать секунд. Перед насыпью он упал, потому что насыпь была крутая, подняться на лыжах не смог, сбросил лыжи, стал карабкаться наверх, выбрасывая ещё не припорошённые куски щебня из-под себя…

А вот и они — две стальные полосы рельс. Рельсы уходили вдаль в обе стороны. Куда? Никуда. Ромка упал на рельсы, пытаясь обхватить их руками, лицо его уткнулось в шпалы, пахнущие креозотом даже на лютом морозе, из глаз стали сами по себе капать слёзы, слёзы падали на шпалы, и там сразу темнело влагой, потом сразу леденело на холоде, потом опять темнело и опять… Ромка не понимал, что с ним происходит. Он даже забыл в этот миг, что поезда здесь ходят один раз в неделю. Конечно, поезда ходили чаще, но даже если один раз в день, то когда? Успеют? Даже если не успеют, никуда не уйду, никуда отсюда не уйду! Пойду по шпалам… пойду… сейчас пойду…

Ромка лежал на шпалах между рельс и ревел уже в голос, рыдания рвались наружу, и вся окрестная тундра внимала его радости. Занимался день, просыпалась в тундре жизнь. Он даже не помнил, как уснул, он не помнил, как отключился… Он не мог спать, он просто терял сознание, в бесконечном сне он слышал только одно, он слышал что рельсы начали «стучать»… часто, быстро стучать. Так стучит на рельсах только небольшая дрезина или мотовоз, что возит рабочих-железнодорожников… Так стучит спасение, так стучит, так поёт сама жизнь. А вот и ангелы… Сколько их — двое? Ромка не видел лиц, он видел лишь замерший перед ним оранжевый тупомордый мотовоз. Мутный, большой, потому что остановился мотовоз в двух метрах от него. В двух метрах!.. В двух метрах от него!.. Потому и вижу, значит, люди, рядом… Чей-то голос крикнул: «Живой? Хватай его!.. Под ноги давай, может, успеем…»

2014