Война на двоих [Мария Сергеевна Кольцова] (fb2) читать онлайн

Мария Кольцова Война на двоих

Глава I

Туфли. Тканевые, замшевые, из искусственной кожи.

Туфли. На низком, среднем и высоком каблуке.

Туфли. Босоножки, лодочки, оксфорды.

Никто в Берлине не проклинал туфли как Мари. Ей, конечно, не нравились и тонкие платья с узкой талией, и гламурные шляпки. Но туфли она особенно ненавидела. Постоянные мозоли и шрамы, боль и страх споткнуться на мельчайшем камушке – разве это дело? Из-за необычного взгляда на модные тенденции ее даже выгнали из школы. Ну что поделать, если учебная форма и на вид, и на ощупь будто тюремная роба? Да что там роба – хуже. Та хоть не жмет со всех сторон.

– Зато теперь я полностью свободна! Свободна от всех ограничений и обязательств!

Утопив руки в глубоких карманах штанов и громко, будто всем назло, шаркая ботиночной подошвой, девочка в грубой, полу-расстегнутой серой рубашке неспешно прогуливалась по городским улицам. Если бы автором этой повести был неисправимый романтик, в этом месте он бы обязательно приписал, как красиво развевались ее золотистые, сияющие, длинные волосы. Но повесть эту написал отнюдь не романтик. Поэтому этого уточнения здесь не будет. Да его и не было бы, будь автором и романтик, так как у Мари этих самых великолепных волос не имелось. Своей остриженной головой она чрезвычайно гордилась. Ни разу в жизни она не видела девушек, чьи волосы бы не касались плеч. Даже в журналах.

– Почему так стричься до сих пор не модно? Это ведь так удобно! Можно не тратить все утро на расчесывание и завивание кудрей. Просто встала и пошла! Вот женщины странные…

По дороге проносились черные лакированные автомобили, у бордюра испуганно волочились велосипедисты, шумели набитые людьми трамваи. Жизнь в Берлине кипела – будто война и не начиналась. Мари даже и представить не могла, как это – война. Со школы она помнила только то, что страшнейший враг Германии – евреи, что война – с ними, что евреи – враги культуры, их цель – разрушить все и править миром. Больше ничего о войне она не знала, да и не хотела знать. Зачем забивать голову ненужными мыслями?

Девочка свернула в знакомый переулок. Скоро она уже будет дома. Наверняка фрау Катрин напекла булочек и ждет ее к уроку. После позорного отчисления Мари из школы-интерната эта старая добрая женщина приютила ее у себя, и, будучи бывшей учительницей, занялась ее образованием. Мари всегда занималась с ней с удовольствием, ведь ее ждали удобное кресло-качалка, черный чай с базиликом и душевная беседа за книгой.

Из раздумий девочку выдернул чей-то пронзительный крик. Посреди бела дня, под окнами, из которых выглядывали заинтересованные люди, избивали мальчика. Трое рослых белокурых парней повалили бедолагу на землю и безжалостно колотили его ногами. Вся сцена сопровождалась смехом как самих мучителей, так и «зрителей». Несчастный отчаянно пытался закрыть лицо руками и еще больше съежиться, чтобы боль от ударов не казалась настолько сильной. Мари аж затрясло от ярости. Не раздумывая, она подлетела к одному из хулиганов и отвесила ему смачную пощечину. Вздрогнувший юноша поднес ладонь к горячей и красной от удара щеке и гневно уставился на девушку. В его глазах играло бешенство.

– Ты… что это? Ты… это… совсем ку-ку?

Его товарищи тоже наконец оставили «жертву» в покое и с изумлением рассматривали неожиданного соперника.

– Вот вляпалась! Их трое, а я одна. Неужели придется «включать мальчика»? Хотя, а как иначе…

Мари глубоко вздохнула и решила – пора.

В ту же секунду жаркий дневной воздух разрезал абсолютно естественный мужской баритон:

– Я вам, мелюзга, не кукушка. Зачем дурью маетесь? Знаете, что с такими как вы обычно делают?

Лица парней мгновенно приобрели цвет белой, но не самой свежей простыни. Они, затаив дыхание и хватая друг друга за локти, начали отступать назад, все дальше и дальше, пока не скрылись за ближайшим поворотом.

– Бывают же черствые люди.

Мальчик продолжал лежать на земле, закрыв лицо руками. Мари склонилась нам ним и ласково похлопала по руке:

– Все хорошо, они ушли. Можешь не прятаться.

Подушечки его пальцев медленно прошлись вниз до подбородка и через пару мгновений окончательно оторвались от загорелой кожи, однако глаза упорно не хотели открываться. Мари невольно улыбнулась.

– Правда, они ушли. Совсем.

Мальчик свел брови в недоумении:

– Ты девочка?

– Да.

– Откуда ты здесь?

– Пришла к тебе на помощь.

– Ой-вей, насколько же я слаб, что мне буквально спасла жизнь женщина.

Мари засмеялась. Мальчик наконец открыл глаза.

– Вставай, я помогу тебе, – девочка протянула парнишке руку. Он крепко ухватился за нее и рывком поднялся, подавив хриплый стон. Мари позволила ему на нее опереться и они, покачиваясь, медленно пошли по переулку.

– Тебе ведь в эту сторону? – поинтересовалась она.

Утвердительный кивок.

– Меня кстати Мари зовут.

Мальчик бросил на девочка удивленный взгляд. Она слегка смутилась.

– Ну, Мари… Официально Мария. Мария Эргард.

– А меня Иссур. Официально Исраэль Эртман.

Дети одновременно прыснули. Знакомство выдалось странным, но забавным.

– Наши фамилии созвучны. Твоя – красивая. – продолжил разговор Иссур.

– Да? Вот уж чему точно никогда не делали комплиментов, так это моей фамилии.

– А меня уж точно никогда не спасала от побоев девочка.

Всего за несколько минут, которые разделяли место драки и дом Иссура, двое детей успели стать хорошими товарищами.

Глава II

В течение недели Мари навещала своего нового знакомого, так как ему все еще было трудно передвигаться. Она познакомилась с его родителями и дедушкой, который носил длинную серую бороду и даже дома не снимал свою черную шляпу.

– Чудной он все-таки. Но смешной, – делилась девушка мыслями с новым другом.

Еще Иссур показал Мари их домашнюю библиотеку. В шкафу у фрау Катрин не было и половины тех книг, что стояли на длинных полках в доме мальчика. Иссур играл на скрипке. Каждый раз, когда к нему заходила Мари, он брал инструмент в руки и играл. Играл до изнеможения, пока сама девушка не перехватывала руку, в которой он держал смычок.

– Болезнь – не повод для прекращения практики, – упрямился мальчик. А Мари лишь качала головой и с теплой улыбкой смотрела на этого человека крайностей.

Когда Иссур достаточно окреп, он сам начал приходить к новой подруге. Фрау Катрин была в восторге от такого «умного и светлого» мальчика. Жизнь в маленькой квартире стала куда веселее. По вечерам за столом стабильно велись дискуссии насчет писателей и критиков, политике и экономической ситуации в стране. Из этих бесед Мари начала понемногу узнавать и о событиях на войне.

– Сколько бы я еще прожила в неведении, если бы не встретила тебя! – сказала она однажды, провожая друга в прихожей.

– Если хочешь, я еще буду приносить тебе по утрам газеты с самыми свежими новостями. Папа их быстро читает.

Так текли дни. Дружба между детьми становилась все крепче. Они вместе гуляли по городу, читали, чаевничали и говорили, говорили, говорили. А когда заканчивались слова, просто молчали. Друг с другом им было приятно даже молчать.

Однажды Иссур прибежал к Мари с радостной новостью. Он весь светился от счастья и ему не терпелось им поделиться. Мальчик заперся с подругой в комнате, чтобы фрау Катрин ненароком не подслушала их разговор и зашептал:

– Скоро мы переезжаем!

– Как? Куда?

– Нас отвезут на поселение на восток Европы, скорее всего в Польшу. Мари, я так давно мечтал побывать в Польше! Варшава наверняка прекрасна!

– А вы туда уезжаете… навсегда?

– Скорее всего, да. Но ты только представь, новая страна, новый мир…

Радость за друга внезапно сменилась глубокой печалью. Он уезжает так далеко… Даже при всем желании, она не сможет приехать к нему. Пенсии фрау Катрин едва хватало на пропитание, а что уж говорить о поездках. Впервые за всю историю их общения, Мари раскрыла руки, подалась вперед и крепко обняла Иссура.

– Я буду… буду скучать по тебе. Очень.

От неожиданности мальчик немного замешкался, но не остался в стороне и обвил руками спину девочки. Эйфория прошла, и он наконец понял ее горе.

– Я… В любом случае тебя никогда-никогда не забуду, – Иссур попытался ее утешить.

Мари шмыгнула носом и уткнулась в дружеское плечо. Так дети просидели несколько минут. Вскоре девочка подняла голову и пробормотала дрожащим голосом:

– Неужели нет никакого способа, чтобы мы не разлучались?

Иссур мягко взял подругу за подбородок и посмотрел в глаза, в которых застыли слезы. Мальчику вдруг тоже захотелось плакать. Он напряженно закусил губу и задумался.

– Идея есть… Но она безумная.

Мари с надеждой всмотрелась в его сосредоточенное лицо.

– На поселение берут только евреев. Моя семья подходит под эту категорию, ты – нет. Это можно увидеть и невооруженным глазом. Я могу… немного изменить твою внешность, чтобы ты была больше похожа на еврейку. Скажу, что ты моя сестра и предупрежу об этом родителей. Но… ты сама хочешь уехать?

Сердце девушки застучало в бешеном темпе. Казалось, время остановилось. Слова Иссура вновь и вновь всплывали перед ней как белые облачка.

Сама хочешь уехать?

Сама хочешь уехать?

Сама хочешь уехать? …

– Да, хочу.

Мальчик удивился настолько твердому ответу.

– Ты… уверена? А как же фрау Катрин? Ты не будешь по ней скучать?

– Ей под восемьдесят, она про меня забудет уже через пару дней. Кроме того, у меня нет никаких родственников, друзей. Никто даже и не заметит, что я исчезну. Я испарюсь, улечу как снежинка. Будто меня и не было.

Спустя пятнадцать минут Иссур старательно замешивал в глиняной тарелке хну, а Мари сидела к нему спиной на стуле, вытянувшись в струнку.

– Когда за вами приедут?

– Через пару часов. Нужно успеть собрать вещи. Ты знаешь, что возьмешь?

Девочка оглядела свою комнату. В шкафу висят пара рубашек и штанов, ремень и соломенная шляпа. Конечно еще есть старая школьная форма, но вряд ли она понадобится. На тумбочке лежит записная книжка, которую с легкостью можно положить в карман, календарь, который можно с такой же легкостью положить в другой карман и «Критика чистого разума» Канта (фрау Катрин настояла на прочтении). Для Канта карманов не осталось, поэтому решено было оставить его пылиться у кровати. Больше брать с собой было нечего.

– Да, знаю.

Иссур зачерпнул кисточкой немного краски из тарелки и подошел к Мари.

– А теперь – поехали, – мальчик нанес на кудрявые волосы первый мазок.

Глава III

У обшарпанного подъезда стояли пятеро: пожилой мужчина в черном сюртуке и накидке, семейная пара, окруженная кожаными чемоданами, и двое детей с маленькими сумками на плечах. Все они казались взволнованными, кроме старика – тот вообще ни о чем не беспокоился и удивленно улыбался.

– Я точно хорошо выгляжу? Краска не осталась где-нибудь на шее или лице? Все естественно?

– Я же тебе говорю – все хорошо, перед выходом я все проверил. Да ведь ты сама смотрела на себя в зеркало!

– Ну вдруг мы пропустили какое-нибудь пятнышко…

Иссур в очередной раз осмотрел голову подруги.

– Все чисто. Ни единого пятна.

Это не сильно успокоило Мари. Она продолжала нервно теребить ремешок сумки и похлопывать себя по карманам. А вдруг не поверят? Не возьмут? Может, вообще арестуют за ложные показания.

– Люблю же я попадать во всякие авантюры!

Где-то в конце улицы послышался рев мотора, и через полминуты подъехала машина с огромным открытым кузовом, в котором уже сидели какие-то люди. Почему-то их лица не показались Мари самыми счастливыми на свете. Из водительской кабины вышел военный в зеленой каске и с оружием на поясе. Он резким движением вытащил из-за пазухи какие-то листы и спросил:

– Семья Эртман?

– Да, вот мы все, муж, мой папа и дети – быстро заговорила мать Иссура, активно жестикулируя и указывая на каждого из членов семьи. Военный пробежался глазами по списку и недоверчиво вскинул бровь:

– Здесь сказано, что у вас только один ребенок. Откуда взялась девчонка?

Мари содрогнулась всем телом. Не получилось. Ее не возьмут. Сейчас он наверняка вытащит свой пистолет и…

– Это дочь моей покойной сестры. Она умерла несколько лет назад, и мы с мужем взяли ее дочурку на воспитание, но не внесли это в документы. Она нам как родная, – вдруг отчеканила женщина. Военный внимательно осмотрел Мари, еще раз глянул в список, и наконец вынес свой судьбоносный вердикт:

– Принято. А теперь – живо в машину!

Иссур и Мари запрыгнули первыми, за ними залезли «родители». Дедушке было сложно с такой же ловкостью забраться наверх, он был растерян и двигался очень медленно. Военный разозлился и грубо толкнул его в спину, заставив пожилого человека охнуть, упасть на пол кузова и скрючиться от боли. Дедушке помогли подняться и усадили, но детей будто ошпарило кипятком. Они не ожидали такой жестокости. Военный сел обратно в кабину, и машина тронулась. Оправившись от шока спустя несколько минут, Иссур наконец почувствовал, как сильно подруга сжимает его уже посиневшую руку.

Ехали долго. Мари отдыхала на плече у друга и будто дремала, но постоянно вздрагивала и сквозь сон интересовалась:

– Мы еще не приехали? Сколько нам ехать?

Иссур укладывал голову девушки обратно на плечо и шептал:

– Спи, спи, еще не приехали. Я тебя разбужу, когда будет нужно.

Попутчики тоже дремали. Мама разминала дедушке спину, отец похрапывал, сжимая в руках неизменную газету. Мальчик, как постовой, следил за обстановкой «за бортом» кузова. А «за бортом» были бесконечные ярко-желтые цветущие рапсовые поля, только изредка проскальзывало какое-нибудь деревцо. Машина неслась и оставляла за собой километры дорог. Неслась в новую жизнь для людей, сидящих в ее кузове.

Через пару часов пассажиров выгрузили на железнодорожной станции и оставили ждать поезда. Мари чуть не прыгала от радости:

– Сейчас сядем в поезд и поедем в просторном купе с мягкими креслами и столиком! Я о таких только от одноклассниц слышала! Мы положим чемоданы на верхние полки и свободно вытянем ноги! Я включу лампочку и буду что-нибудь писать, а еще нам наверняка принесут бесплатный чай! Я бы не отказалась сейчас от чая…

Однако Иссур не разделял счастья подруги и слушал ее вполуха. Какая-то подозрительная обстановка. Почему за ними приехали именно военные? Почему один из них так грубо толкнул дедушку в спину? Почему никто здесь, на станции, кроме Мари, не улыбается? Хотя, может переезд всегда так и происходит, и все не так уж страшно? Может, люди просто слишком устали для того, чтобы улыбаться?

Наконец подали состав.

Сначала детям казалось, что произошла ошибка. Вагоны внешне больше походили на грузовые, нежели на пассажирские: старые, ржавые, без окон. У дверей их не встречали проводники в элегантных костюмах. Но когда военные с силой стали заталкивать «переезжающих» в поезд, всякие сомнения окончательно развеялись. Внутри не оказалось ни сидений, ни столиков, ни даже подстилок. Зловонный запах окутывал все вокруг. Мари слегка замутило, ее ноги подкосились. Девушка схватилась за Иссура и прижалась к другу всем телом. Тот подхватил ее под руки и усадил подругу рядом с собой в углу. Рядом разместились остальные члены «семьи». Поезд тронулся.

– Я… не верю в это. Мне точно не кажется? Или у меня видения? Мы действительно сидим на… полу? – прошептала Мари в ухо мальчику.

– Тебе не кажется. Но не беспокойся, ты не замерзнешь.

Иссур снял с себя пиджак и подстелил его девушке.

– А как же ты? На улице дует прохладный ветер.

Дедушка вдруг подвинулся вплотную к внуку, он будто услышал разговор детей, к нему присоединилась мама, и папа не остался в стороне. Вскоре тесная компания согрелась. Мальчик обнял Мари и улыбнулся ей, будто уверяя – так он точно не замерзнет.

Поезд шел несколько дней. Без остановок, без еды и воды, без простейших санитарных удобств. Те сухари, что опрометчиво положила в кармашек чемодана мама, почти все были съедены в первые несколько часов. Два сухаря положили за пазуху дети. Когда голод становился нестерпимым, они доставали их и посасывали. Зорко следили друг за другом, чтобы никто не отгрызал большие куски. Но и хлеба не хватило надолго. К концу второго дня дети слизывали с рук последние крошки. Кроме них в вагоне сидели молодые девушки с кричащими младенцами на руках, будущие мамы, престарелые мужчины и женщины. Все они едва дышали. Иссур крайне волновался за своего дедушку. Тот уже не мог сидеть и просто лежал на коленях своей дочери, прикрыв глаза.

– Куда же нас везут, черт побери?! – прошипел сквозь зубы папа Иссура. Он перечитывал свою газету уже двадцатый раз, сжимая листы в пальцах до белеющих костяшек.

– Милый, успокойся, – женщина погладила мужа по щеке. – Может, это вынужденная мера.

– Я бы согласился с тобой, дабы здесь был хотя бы доступ к еде и, глубоко извиняюсь, санузел! Неужели так сложно подготовить поезд! У них что, других составов нет?!

– Тише, тише, милый. Я тебя поняла. По прибытии выскажешь свое недовольство в книге жалоб и предложений.

– Обязательно, дорогая! Обязательно выскажу! Они еще ответят за такое отношение к пассажирам! Бесстыжие!

Мари резко согнулась пополам. Живот скрутило. Да так, что на пару секунд перехватило дыхание, а в глазах задвоилось.

– Как же хочется есть…

Иссур последовал примеру мамы и уложил подругу к себе на колени.

– А ты возьми в рот палец и представь, что это морковь или кукуруза.

– Думаешь, поможет?

– Не уверен, но попробовать стоит.

Когда наступило утро третьего дня, детские пальцы были сплошь покрыты красными следами от зубов.

Глава IV

– Освободить вагоны! Все, живо! – громкий голос военного выдернул Мари из беспокойного сна. Еще толком не соображая, девушка вскочила, схватила свою сумку и на ощупь отыскала руку Иссура. Тот крепко сжал ладонь подруги, и дети вывалились из поезда вместе с толпой «переезжающих». Где-то впереди кричали:

– Женщины – в левую колонну, мужчины – в правую! Дети до 14-ти – к женщинам, после – к мужчинам!

Друзья завернули направо и устроились в первых рядах. В «женской» колонне Иссур заметил свою маму. Она ободряюще улыбнулась сыну и помахала рукой. Всюду шумели: плакали дети, возмущались их родители. Немцы беспрестанно кричали «быстрее, живее!» и подгоняли медлительных, а военные собаки громко лаяли, будто копируя поведение владельцев.

– Как думаешь, зачем нас разделяют? – шепнула Мари другу.

– Может, им так удобней, – постарался максимально уверенно ответить мальчик. На самом деле он тоже недоумевал. Наконец, распределение закончилось. Вдруг военные начали отбирать у приезжих багаж. Шум усилился. Кто-то отчаянно сопротивлялся, а кто-то в страхе разжимал руки и отдавал вещи сразу. Сердце Иссура екнуло. У мамы в чемодане лежат ценнейшие украшения, которые достались ей в наследство, семейная реликвия. А у папы – дорогие часы с позолотой и кошелек со всеми их сбережениями. Свою сумку он отдал немцу не задумываясь. Мари тоже добровольно лишилась своего багажа. Мама не стала протестовать, и сама протянула чемодан, но по ее лицу пробежала болезненная судорога. Реакцию отца мальчик не смог увидеть – он стоял где-то далеко позади. Когда «процедура» была окончательно завершена, впереди каждой колонны встало по двое военных, и людей повели к длинному зданию со множеством труб в крыше. Ворота распахнулись, толпа прошла сквозь них, и детям открылась огромная зеленая долина, почему-то со всех сторон огороженная забором из колючей проволоки. Каждую группу завели в отдельный каменный барак. Иссур нашел маму глазами и молча с ней попрощался. Та кивнула и вновь улыбнулась, через силу, но улыбнулась. В то мгновение мальчика пронзило чувство обеспокоенности и страха. Вдруг они прощаются надолго? Когда он еще увидит маму? За последним вошедшим человеком захлопнулась дверь. Отец подошел к сыну и приобнял его за плечи:

– Все с мамой будет хорошо. Мы точно скоро увидимся. Но это кошмар, просто кошмар. Без спроса отбирать личные вещи! Даже уличный хулиган, и тот не стал бы так нагло красть бумажник! Жаль, что в этой толчее я совсем забыл про жалобу… Что ж… Придется ждать, пока не представится случай.

Лежа на ледяном полу, от которого сильно несло хлоркой, Иссур буквально молился о том, чтобы этот случай не принес очередное разочарование.

Разбудил людей в бараке все тот же грубый голос:

– Мужчинам – встать! Дети – пока на месте!

Иссур поднял голову и отыскал глазами папу. Он уже встал в строй, заметил на себе взгляд сына и коротко кивнул мальчику. Мари, ничего не осознавая спросонья, вскочила и ринулась было к колонне, но Иссур удержал девочку за рукав.

– Это не нам приказ. Спи дальше.

Мужчины покинули место ночлега, и дверь за ними вновь заперлась на задвижку.

Однако дети уже не смогли заснуть. Необъяснимая тревога держала их глаза открытыми. Мари подползла поближе к другу и прижалась к нему спиной. Через зарешеченное окошко пробивался бледный свет. Раннее утро заглядывало в барак и восходящее солнце сочувственно гладило теплеющими лучами уставшие лица заключенных.

Через несколько часов пришли и за детьми. Военные повели их в сауну. По пути друзья перешептывались между собой и размышляли, когда же, наконец, они увидят своих родителей. В сауне всем приказали раздеться. Мари залилась краской. Иссур понял подругу и отвернулся. Далее детей начали регистрировать. Немцы постоянно смеялись и унижали более взрослых девушек, под чью категорию попала и Мари.

– Это вообще девчонка или мальчуган? Волосы короткие, и спереди нет ничего, так сказать, женственного! Вот же народили оборванцев! Будешь, раз такая «неправильная», с парнями работать. Нечего тебе венки из цветочков вязать да платья шить. – на этих словах офицер громко расхохотался. Мари захотелось съежиться, стать маленьким клубком и укатиться из этой сауны куда подальше. К глазам подступили горячие слезы обиды. Иссур положил теплую ладонь на плечо подруги, наклонился и почти неслышно сказал:

– Для меня ты – самая красивая.

По телу девочки пробежали мурашки. Мари точно не ожидала такого признания от друга, да еще в таком месте. Она еще больше покраснела, но теперь ее лицо озаряла смущенная улыбка. Дальше с детей стали сбривать волосы: на голове, подмышками, на гениталиях. Мари было нетрудно расстаться со своей короткой шевелюрой, а вот другие девочки горько плакали, видя, как их драгоценные темные кудри падают на пол. После процедуры друзья вновь уединились в уголке.

– Знаешь, Иссур, а тебе идет лысина, – хихикнула Мари.

– То же самое могу заявить и насчет тебя. Ты всегда прекрасна, – друг тепло улыбнулся ей в ответ.

– Да что это с тобой?.. Второй комплимент за сегодня. Уж… не влюбился ли ты в меня?

Настала очередь Иссура полыхать алым пламенем.

– Я… я нисколько… не имел в виду… Просто… хотел поддержать…

Но речь мальчика была прервана распоряжением идти в душ. Вода лилась ледяная, однако для грязных и измученных друзей это было почти неважно. После процедур детей вывели в другой зал, где откуда-то сверху бросали одежду. Мари подпрыгнула и в полете поймала летящий комок. Расправив его, девочка поняла, что держит в руках тюремную робу. Полосатую твердую рубашку с длинным номером из цифр на груди. Эти же цифры ей потом вытатуировали на руке. Было больно не столько от процесса, сколько от осознания того, что безобидные шутки прошлого начинают претворяться в реальность, причем невероятно жестоко. Это – тюрьма, и они все, мужчины, женщины, дети – ее пленники. Они добровольно приехали сюда за новой, прекрасной жизнью, но получили только черно-белую, будто смирительную рубаху и огромные штаны, нещадно царапающие кожу. Рухнул мир, развеялись мечты. Детям пришили к спине и груди желтые шестиконечные звезды и надели на руки белые повязки с таким же символом. Всех поголовно маркировали и штамповали этим странным знаком, словно диких животных. Затем подвели к стене и стали фотографировать, в фас и в профиль. Многие ребята плакали от испуга, а военные прикрикивали на них и отвешивали подзатыльники. Когда детей наконец повели обратно к баракам, Мари не сдержалась и тихо заплакала. Уткнувшись в неизменное плечо Иссура, она повторяла одну и ту же фразу вновь и вновь:

– Почему с нами так обращаются, что мы сделали?

Их перевели в новый, деревянный барак, который оказался трехъярусным. Иссур первым вскарабкался на одну из верхних коек и подал руку подруге.

– Ты… не будешь против… спать со мной? Или тебя лучше устроить с какой-нибудь девочкой? – смущенно заламывая руки, вдруг поинтересовался мальчик. Мари закусила губу в раздумье и глянула вниз. Дети яростно расталкивали друг друга, чуть ли не дрались за удобные места. Еще никогда она не видела настолько злых, налитых кровью лиц.

– Не буду. Сам видишь, что сейчас происходит. Мне будет страшно спать с кем-то, кроме тебя.

Почему-то Мари показалось, что друг довольно ухмыльнулся.

В барак зашел военный. Возня тут же прекратилась.

– Те, кому есть четырнадцать, марш за мной на работу!

Иссур и Мари мгновенно спрыгнули с нар. К ним присоединились пара рослых парнишек и миниатюрная девчушка, глядящая на всех исподлобья. Ей по какой-то причине не отстригли волосы, и длинная челка наполовину закрывала круглое лицо.

– М-да, немного вас, однако, – удивленно пробормотал мужчина. Он обвел взглядом всех детей, подольше задержав его на «девочке с волосами». Мари показалось, что в его серых и колких как стекло глазах отразилась жалость. С чего бы это? Разве не их, бритых наголо несчастных, надо жалеть? Ей, наоборот, повезло.

Детей привели на огромную строительную площадку, где повсюду лежали груды кирпичей и валялись ржавые тележки.

– Значит так, будете складывать камни в тачки и возить вот к тому фундаменту. Если понадобится, поможете и в самом строительстве. Все ясно?

– Дядя… Ой! Господин офицер! А что здесь будут строить? – спросил вдруг один из парней. Военный взглянул на него с раздражением.

– Не вашего ума дело. Работайте больше руками, а не языком.

С этими словами он ушел, скрывшись за бараками. Делать нечего – Иссур и Мари взяли себе по тележке и принялись нагружать их кирпичами. Они оказалась весьма тяжелыми, но дети активно помогали друг другу, и вскоре у них стало весьма неплохо получаться. Партию за партией, они отвозили кирпичи к строящемуся фундаменту и возвращались обратно. У парней дела тоже шли славно. А вот у «девочки с волосами» возникли проблемы. Она возила тележку сама, без помощников, от чего быстро устала и уже на третьем заходе споткнулась и подвернула ногу. Мари тут же бросила свои дела, подбежала к девчушке и помогла подняться.

– Давай я пока буду возить кирпичи за тебя? А ты отдохни.

Девочка отбросила грязную челку назад и исподлобья взглянула на Мари.

– Ну? Ты согласна?

Девочка кивнула и постучала пальцем по сухим губам.

– Ты немая?

Еще один кивок.

Мари взяла чужую тележку за ручки и повезла к фундаменту. Возвращаясь обратно, она заметила на себе благодарный взгляд темных глаз.

Солнце медленно катилось к горизонту, а дети на строительной площадке продолжали работать. Они уже перестали считать заходы. У всех болели ноги, а на руках кровоточили мозоли. Иссур выгрузил из своей тачки последний кирпич и медленно сполз на землю от изнеможения.

– Мама… Мама, где же ты?

Вдруг прозвучал громкий свисток. Мальчик увидел, как мужчины, работающие на фундаменте, поднялись и побрели туда, откуда исходил шум. Иссур тоже встал, отыскал глазами Мари и крикнул:

– Наверное, это к нам тоже относится!

Девочка подошла к другу и крепко схватила его за руку. Они подбежали к мужчинам и пристроились сзади колонны. Вскоре дети вышли на мощеную дорогу и к ним стали подтягиваться другие рабочие. В одной из таких групп Иссур заметил маму, тоже в полосатой рубашке, с обритой головой и шестиконечной желтой звездой на груди. Он закричал от радости и яростно замахал ей рукой. Та тут же подбежала к сыну, крепко обняла и расцеловала всю его голову.

– Сыночек… Боже ты мой, как же они с тобой…

– А с тобой-то как, мама…

Несколько минут они просто шли, обнявшись, не помня себя от счастья. Вдруг Иссур спросил:

– Мама, а где папа с дедушкой?

Женщина немного ослабила объятия и посмотрела сыну в глаза.

– Папу я сегодня видела, мы даже успели немного поговорить. А вот дедушку я больше не встречала с самого нашего прибытия.

– Странно… Может, он в бараке для пожилых людей?

– Может. Но я думаю, о дедушке не стоит беспокоиться. Ему точно будет обеспечен полноценный уход.

Неожиданно зазвучала громкая музыка. Дети встали на цыпочки и вдалеке разглядели оркестр, члены которого играли веселую мелодию на саксофоне, аккордеоне и.. скрипке! Давно забытой Иссуром скрипке! Как бы он хотел взять сейчас в руку старый смычок и провести им по тонким струнам, таким родным и далеким…

– Как красиво играют! Знаешь, хоть мы и в тюрьме, но тут вполне весело! Мне даже начинает нравиться! – поделилась Мари своей радостью с другом. Она закрыла глаза и смешно танцевала под музыку, плавно двигая бедрами и выкручивая запястья. Мальчик заулыбался, восхищенно глядя на подругу.

– Что смотришь? Присоединяйся!

Иссур неумело стал дергать плечами и трясти головой. Мари громко расхохоталась и захлопала в ладоши. Люди начали оборачиваться и изумленно смотреть на необыкновенно веселую девочку. В их уставших глазах Мари прочитала безысходность и страх. Она мгновенно перестала смеяться. Вскоре толпа подошла к главным воротам, людей пересчитали, и Иссура с мамой вновь разделили по разным колоннам. Напоследок мальчик увидел ее неизменную улыбку.

На ужин детям выдали кусочек хлеба с маргарином и пресный чай с травами.

– Может, у них какой-то временный дефицит продуктов? Не может прием пищи быть таким скудным, – тихо недоумевал Иссур, разглядывая твердый ломтик. Мари стремительно поглощала свою порцию.

– В конце такого трудного дня даже мельчайшая крошка покажется блаженством, – заявила девочка с набитым ртом.

После ужина детей привели в барак и приказали ложиться спать. На нарах лежали тонкие серые одеяла с пятнами от жира. Мари поморщилась. Однако под вечер решил немного пошалить прохладный ветерок, и девочка нехотя завернулась в ткань будто гусеница в кокон. Иссур лег рядом с подругой. Горячее дыхание мальчика обожгло шею Мари.

– Эй! Ты чего удумал?

– Извини, – Иссур расстроенно повернулся на другой бок. Спустя пару минут девочке стало неловко и стыдно. Она перевернулась, занесла руку над спиной друга и через пару мгновений неуверенно опустила ее. Иссур дернулся от неожиданности и пронзил подругу ошарашенным взглядом.

– Прости, мне просто… страшно, – от смущения Мари прикрыла глаза и собралась было убрать руку. Однако друг не отодвинулся от девочки, а наоборот, крепко прижал ее к себе и шепнул:

– Не бойся, я с тобой. Этой ночью и всегда.

Засыпая, Мари все никак не могла понять, почему простые человеческие объятия греют лучше, чем созданное для этого одеяло.

Глава V

Разбудили жильцов барака рано. Еще даже не забрезжил рассвет, когда сонные дети волочились нестройными рядами по холодной земле. На завтрак выдали кофе. Точнее то, что военные им называли. Это была коричневая горячая жидкость, от которой несло желудями. После напитка в животе странно крутило, однако он помог детям взбодриться. После завтрака началось распределение по работам. Мари нервно схватила Иссура за плечи, и к великому счастью девочки друзей вместе отправили в одну команду.

– Интересно, что мы будем делать сегодня. Тоже носить кирпичи? Как думаешь? – зашептал мальчик на ухо подруге. Однако Мари закрыла ладонью рот Иссура и глазами указала куда-то вперед. «Девочку с волосами» не определили ни в одну из групп и поставили вплотную к одному из военных. Она едва стояла на ногах от ужаса, ее взгляд метался из стороны в сторону полный неподдельного страха. Другие дети тоже с удивлением смотрели на девочку.

– Почему она одна? Что с ней сделают? – шушукались в толпе.

Распределение закончилось. Девочку увели. Она все время оглядывалась назад, будто надеялась, что хоть кто-то из ребят последует за ней. К горлу Мари подступил ком, в глазах задрожали слезы. Неужели узнали, что она помогла девчушке? Тогда почему с ней не вызвали и саму Мари? И вообще, разве это плохо – помогать другому? Этими мыслями она поделилась с Иссуром. А тот нахмурился, задумчиво почесал подбородок и наконец вынес свой вердикт:

– Мне кажется, ты здесь ни при чем. Неспроста ей оставили волосы. Может, их приберегли для… лабораторных целей.

– В каком смысле… лабора – торных? – Мари впилась глазами в лицо друга.

– Вполне возможно, что здесь есть какая-то лаборатория. Волосы можно взять как источник ДНК и исследовать. Наверняка вернется она к нам в барак уже обритая, как и мы с тобой. Думаю, все с ней будет хорошо, она ведь ребенок, ей ничего не могут сделать.

– Как же мне хочется тебе верить…

Колонны с рабочими вывели на главную дорогу и вновь заиграл оркестр. Ту же веселую, энергичную, радостную мелодию. Под нее бы выскочить на сцену и танцевать, пока не отвалятся ноги. Но люди просто шли и провожали музыкантов тусклыми взглядами.

Работали в этот раз на другой площадке – строили деревянный барак. Дети носили длинные доски, а в минутных перерывах вытаскивали занозы из покрасневших рук. Солнце нещадно пекло друзьям головы, отчего Мари с Иссуром задрали рубашки повыше и сделали из них что-то вроде капюшонов, оголив худые животы.

– Ты похожа на монахиню, – хмыкнул мальчик, опустив очередную доску на землю.

– Ага, только ряса немного не по размеру пришлась.

Дети тихо прыснули. Громко здесь нельзя. Ни говорить, ни тем более смеяться. Не принято. Друзья никогда не видели, чтобы кто-то из рабочих или военных улыбался, никогда не слышали шуток и долгих разговоров. Здесь либо молчат, либо иногда перекидываются парой фраз. В этом месте вообще всегда очень тихо. Пугающе тихо. Но отчего?

На обеде Мари поделилась с Иссуром своей внезапной идеей:

– А почему бы не разбавить эту вечную тишину чем-то веселым? Например, спеть или станцевать?

Мальчик чуть не подавился пресным овощным супом:

– Ты что, на солнце перегрелась? Эти, – он кивнул в сторону военных, – сразу арестуют.

– В бараке, вечером! Максимально тихо.

– Они патрулируют территорию день и ночь. Я и разговаривать с тобой перед сном вчера боялся, а ты уже решила устроить что-то наподобие кабаре! – Иссур в очередной раз наполнил ложку жидкостью из тарелки – Нет, ну что за издевательство. И это они называют овощным супом? Вода с травами!

– Да погоди ты со своим супом! Я вот что подумала. Военные – тоже люди, они вполне могут задремать или даже заснуть на посту. Правда, я буду крайне тихой.

– Ты… действительно этого хочешь? – мальчик наклонил тарелку, слизнул с ее стенок последние капли и вытер рот рукой.

– Больше, чем вообще что-либо на свете. Я хочу хоть немного развеселить людей в этом лагере, хотя бы наших соседей по бараку.

Вечером, уже взобравшись на нары, Мари решила – пора. Она набрала в грудь побольше воздуха и тихо запела песенку, которую когда-то услышала от фрау Катрин:

O, du lieber Augustin, Augustin, Augustin,

O, du lieber Augustin, alles ist hin…

Дети начали приподниматься и протирать глаза, желая увидеть, где и кто поет. Десятки глаз устремились на поющую девочку. А Мари накрыли волны воспоминаний: поздний вечер, ветерок дует из приоткрытой форточки и раскачивает ажурную люстру. Фрау Катрин сидит в кресле-качалке. На ней розовое потертое платье, домашние тапочки и очки с огромными линзами. Фрау Катрин поет песенку про незадачливого Августина и вяжет Мари теплый зимний свитер, который девочке так и не пришлось надеть.

…Geld ist weg, Mäd'l ist weg, alles weg, alles weg.

O du lieber Augustin, alles ist hin.

Какая-то неведомая сила будто подталкивала девочку в спину. Мари аккуратно спустилась с нар, и, не прекращая петь, закружилась в танце по бараку. Она легко передвигалась на самых носочках, взмахивала руками и порой подпрыгивала, приземляясь настолько элегантно, как не умеет ни одна балерина. Девочка прикрыла глаза и вскинула голову вверх, будто пытаясь оторваться от грязной, пыльной земли и взлететь на далекое небо. Дети завороженно наблюдали за танцовщицей.

Так прошло несколько минут. Вдруг слова в песенке кончились. Мари опустилась и сделала реверанс, как учили в школе. Правда, кривовато получилось, но какая была разница. Ей бесшумно, едва касаясь ладоней, аплодировали со всех сторон. Девочка залилась румянцем и отвесила пару поклонов. Залезая к себе наверх, Мари почувствовала, что кто-то дернул ее за штанину. Им оказался мальчик лет шести.

– А ты завтра выступишь? – пролепетал он, умоляюще глядя на девочку своими громадными глазами.

– Обязательно выступлю, специально для тебя – подмигнула Мари мальчику. Тот мгновенно заулыбался, обнажив свои маленькие с щербинками зубы.

– А ты хороша, прямо талант. – похвалил подругу Иссур, когда та улеглась рядом. – Не ожидал от тебя таких пируэтов. Ты занималась балетом?

– Было однажды дело… Меня в школе отвели на пробный урок бальных танцев, но исключили с первого же занятия.

– Почему же?

– Я повязала ленточки на балетках бантиком. До сих пор толком не могу понять, за что меня выгнали.

Мальчик прикусил край одеяла и завыл от смеха.

– И ты туда же! Что смеешься? Это ведь так удобно! И надежно, нога устойчиво на подошве держится, не сползает никуда. Да прекрати ты уже!

Ночью, когда все в бараке крепко спали, Иссура разбудил знакомый голос:

– Иссур, Иссур! – встревоженно трясла Мари друга за плечо.

– А?.. Что такое?

– А ведь та девочка… Ну, которая с волосами… Она так и не вернулась.

– Ну не сегодня, так завтра вернется. Какая вообще разница? Спи давай, нам вставать рано.

– Но Иссур! Где она сейчас? Почему эти твои образцы для… ДНК берутся настолько долго?

– Не знаю, я же не ученый! Может, это такой трудоемкий процесс… Я лично спать хочу, – мальчик отвернулся от Мари и засопел.

– Зануда, – пробурчала девочка и сложила руки на груди. Из головы все никак не выходил прощальный испуганный взгляд темных глаз. Что же они с ней там делают? А главное – для чего? Туманная дымка скрывала от Мари «девочку с волосами». Что происходит за закрытыми дверями? Может, там вовсе не лаборатория и Иссур ошибается? Несмотря на постоянную тишину, это место не назовешь спокойным. Будто эти суровые военные в черных фуражках с черепами что-то скрывают.

Следующие несколько дней ничем не отличались друг от друга. Подъем до рассвета, завтрак, работа, обед, работа, ужин и отбой. Друзья успели привыкнуть к такой круговерти. Правда, Иссур больше не встречал своих родителей. Видимо, их посылали на другие строительные участки. Мари, как могла, подбадривала друга: шутками, разговорами, и, разумеется, вечерними выступлениями. Каждый день перед сном в бараке начиналось представление. Мари будто порхала над землей, поднимала руки, кружилась на носочках и пела смешные, короткие, легкие песенки. Ее нежный голос успокаивал уставших детей и дарил им крепкий, глубокий сон.

Одно утро в бараке началось не так, как обычно. Ночью умерла девочка. Она была очень маленькой, слабой и худой. Мари всегда было больно смотреть на то, как сильно выпирают ее кости. Эта девочка, хоть едва могла стоять на ногах, работала вместе с другими ребятами на равных. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Мари видела это и по вечерам часто подсаживалась к девочке и тихо разговаривала с ней, поглаживая по спине. И вот, военные выносят ее маленький труп из барака. Тонкая рука беспомощно висит, покачиваясь в воздухе. Сухие бледные губы обрамляют приоткрытый рот. Только проснувшиеся дети, шокированные ужасающим зрелищем, громко рыдают. А Мари сжимает ладонь Иссура до хруста в пальцах и подрагивает от невыносимого напряжения, сдерживая себя из последних сил.

За завтраком друзья молчали. Иссур обеспокоенно поглядывал на подругу, а та держала в руках чашку с кофе и смотрела куда-то сквозь пространство, в пустоту. Она не сделала ни одного глотка. На работе вечно веселая Мари безмолвно погружала кирпичи в тележку и везла к фундаменту. За весь день Иссур не услышал от девочки ни одного слова и даже звука. Уже после ужина, по возвращении в барак, мальчик не выдержал, взял подругу за плечи и обнял так крепко, как никогда раньше никого не обнимал. Они стояли посреди огромного потока рабочих, их беспрестанно толкали и пинали, кто-то даже не преминул выругаться пару раз. Мари раскрыла руки и сжала в пальцах рубашку на спине друга. По щекам девочки потекли горячие дорожки слез.

– Прости… Прости, что не разговаривала сегодня с тобой… Я просто… Мне было так…

– Я понимаю, понимаю.

Спустя несколько минут облегченного молчания дети наконец вернулись со всеми в барак. Дежурно спев очередную веселую песенку и покружившись, Мари буквально запрыгнула на нары. Ее лицо чуть ли не светилось от счастья.

– Отчего мы такие веселые? – поинтересовался Иссур.

– Я приняла одно из самых важных решений в своей жизни.

– И что же ты решила?

– Никогда больше не плакать. За те несколько дней, что мы с тобой здесь находимся, я рыдала уже два раза. Даже за прошедшие годы я не припомню, чтобы так часто и так сильно расстраивалась. В общем, больше – ни за что и никогда, – Мари гордо запрокинула подбородок и ткнула указательным пальцем вверх.

– Ого, какие у тебя… серьезные намерения. Думаешь, справишься?

– Абсолютно в этом уверена. Но, чья-то поддержка мне бы наверняка не помешала… – девочка улыбнулась краем губ и исподлобья взглянула на друга.

– Хитрая ты…

– Как иначе! С вами, мужчинами, и не такие уловки выдумывать приходится.

– А знаешь, что… Я согласен! Поддержу твою инициативу!

– Э, нет, друг, это не инициатива, это обещание! Можно даже сказать, клятва.

Мари придвинулась ближе к Иссуру и торжественно положила руку ему на плечо.

– Исраэль Эртман, ты клянешься больше никогда в этой жизни не плакать?

– Клянусь своим потом и кровью, что никогда не заплачу.

Теперь уже мальчик опустил ладонь подруге на ключицу.

– А ты, Мария Эргард, клянешься никогда не плакать в этой жизни?

– Клянусь своим потом и кровью, сердцем и желудком, что с этого момента не пророню ни слезинки.

Иссур собрал ладони подруги вместе и обхватил их своими с двух сторон.

– Вот теперь точно – клянемся.

– Клянемся, – прошептала Мари, не отводя взгляда от улыбающегося мальчика.

Дни медленно перетекали в недели, и вскоре, если верить карманному календарю Мари, прошел целый месяц. Друзья все работали на фундаментах и развлекали сожителей по бараку, а ночами, если не сильно уставали, говорили обо всем на свете. Иссур рассказывал подруге анекдоты, смешил историями из жизни ииногда погружался в философские рассуждения о создании и развитии мира, используя при этом сложные и неизвестные девочке слова. А Мари жаловалась другу на жесткие рамки, которые ей устанавливали в школе, думала над тем, кем же хочет стать по профессии и пересказывала сказки фрау Катрин. Эти сказки были добрыми и всегда хорошо кончались. Потому они Иссуру не особо нравились.

– В жизни не бывает так, чтобы все всегда завершалось настолько замечательно, здесь многое является неправдой. Не понимаю, зачем обманывать людей?

Мари смеялась и хлопала друга по голове:

– Глупый, это же особенности жанра. В сказках всегда что-то не совпадает с реальностью. Тебя никто не обманывает.

– Меня-то не обманешь, а вот подрастающее юное поколение может впоследствии разочароваться в жизни, узнав, что не у всего бывает радостный конец.

– То есть ты уже не являешься подрастающим поколением?

– Я все об этом мире уже знаю, для меня не существует неразрешимых загадок и проблем, все можно рассчитать по простому алгоритму. Из любой ситуации есть выход.

– Да ты что? А ну-ка, просветленный, расскажи мне тогда, зачем нас держат здесь, в этом старом, грязном бараке и заставляют работать на стройке по несколько часов?

Иссур укоряюще поглядел на девочку:

– Ну ты палку-то не перегибай.

С каждым днем кусочки хлеба, выдаваемые на ужин, будто становились меньше, а марципана на них могло и не встречаться. Травы в овощном супе тоже поубавилось. Иссур объяснял это прибытием в лагерь новых людей и обычным временным дефицитом продуктов.

– Ничего, это ненадолго. Скоро наверняка на поезде привезут питание, и мы будем есть как прежде.

Однако это обещанное «прежде» все никак не наступало. Совсем скоро Мари впервые столкнулась с чувством постоянного голода и резей в животе. В ненавистной школе ее хотя бы полноценно кормили три раза в день наваристой кашей, ароматными супами, мягким мясом с гарниром, заполняли до краев граненые стаканы кисловатым компотом. Здесь, разумеется, ничего такого девочке не предоставляли. Есть хотелось постоянно: с самого пробуждения до поздней ночи. Однако вскоре ощущение голода будто растворилось в девочке, стало ее вечным спутником, и перестало приносить настолько невыносимые страдания. Конечно, порой конечности Мари сводило внезапной судорогой от резкой боли, а в глазах темнело, но Иссур неизменно помогал девочке подняться и прийти в себя.

– Что бы я без тебя делала… – тихо хрипела Мари, опираясь на дружеское плечо. А мальчик молчал и едва заметно качал головой.

Однажды за ужином Иссур вдруг решительно протянул свою хлебную порцию подруге.

– Возьми, я не голоден, – отрезал он, отведя взгляд в сторону. Девочка приоткрыла рот от изумления.

– Врешь! Ты голоден! Просто хочешь, чтобы я съела побольше, так?

Мальчик не ответил и продолжил держать руку на весу.

– Я сильная, выдержу. Не нужно мне твоих подачек.

Иссур сжал кулаки и злобно процедил сквозь зубы:

– Ты еле держишься на ногах и падаешь в обморок несколько раз в день. Если так пойдет и дальше, то… – мальчик остановился на половине фразы и нервно сглотнул. Напряженно сдвинутые брови и поджатые губы помогли Мари понять друга без слов. Она положила свою ладонь на черноватую от грязи щеку Иссура и тепло улыбнулась:

– Я ценю твою заботу, но… я могу справиться и без нее. Правда. Лучше ешь сам.

После очередного вечернего выступления Мари как обычно взгромоздилась на нары. Иссур уже крепко спал, слегка посапывая. Устраиваясь, девочка откинула край одеяла на своей стороне постели и обнаружила под ним твердый ржаной ломтик.

– Вот дурак, ослабнет же без ужина, – пронеслось у Мари в голове. Она еще немного повертела в пальцах кусочек темного хлеба, слегка надкусила и, основательно прожевав во рту маленький размокший мякиш, засунула оставшийся ломоть в глубокий карман рубашки друга.

– Будет ему завтра к кофе добавка.

Девочка сверлила взглядом голый затылок лежащего рядом Иссура и отчаянно пыталась злиться на него, сурово хмуриться и обиженно дуть губы, но они непослушно расплывались в широкой и глупой улыбке.

Глава VI

А дни все шли и шли. Ползли, будто толстые зеленые гусеницы по листу. Еды с каждым днем становилось все меньше, а работы – все больше. Друзей стали посылать на сами фундаменты и заставляли строить бараки вместе с мужчинами-рабочими. Твердые мозоли на ладонях теперь обильно кровоточили. Дети слизывали капли с кожи языком и вытирали их рукавами, которые со временем приобрели красно-бурый оттенок.

– Мы с тобой на мясников смахиваем. Не хватает топора и пилы, – шутила Мари. А Иссур корчил забавные гримасы, изображая яростного скотобойца. Однако кроме открытых ран, девочку на новом рабочем месте еще тревожило внимание одного из военных, следящих за порядком. Он стоял в десятке метров от фундамента, положив правую руку на заткнутый за пояс пистолет, и не сводил с Мари своего взгляда. Военный смотрел на нее не злобно, не радостно и не грустно. Он будто пожирал ее глазами. Девочку это смущало и одновременно пугало. Каждый раз, когда они встречались взглядами, Мари растерянно закусывала губу и опускала голову.

– Что ему от меня нужно? Вокруг полно рабочих, почему он не смотрит на них? – задумывалась она в такие моменты. И хоть эта напряженная атмосфера между ней и таинственным военным больше всего волновала Мари в новой «должности» на работе, девочка решила пока не раскрывать свою тайну Иссуру. Ей казалось, что она не должна этого делать. Тема была слишком интимной и волнующей. Волнующей настолько, что порой Мари сама себе удивлялась. Конечно, то, что военный выглядел вполне молодо, а черты его бледного чистокровно-арийского лица были правильными и даже вполне миловидными, добавляло некой остроты в их переглядывания, но, чтобы настолько…

Однажды вечером Мари задержалась на работе. Она хотела наверстать упущенное за ее затянувшийся дневной перерыв из-за больных рук. Девочка складывала кирпичи из тачки в кучу, причем решила сделать все как можно более аккуратно и возвести в конечном счете что-то вроде пирамиды.

– Вот мужчины удивятся, когда обнаружат это утром, – хихикала Мари.

Вдруг она почувствовала кое-что спиной. Девочка не услышала ни шагов, ни шороха, ни единого звука. Кто-то стоял сзади. Может, это просто Иссур вернулся? Но почему так страшно оборачиваться?

«Кто-то» схватил Мари за плечи и развернул к себе. Им оказался тот самый военный. Он смотрел на Мари в упор, в полутьме его глаза отсвечивали синим. Девочка вся съежилась, готовясь к чему угодно: к удару, к ругательствам, к наказанию. Но мужчина мгновенно разрушил все ее ожидания, чуть наклонившись и накрыв губы Мари своими. Мощные руки крепко сжали худое тело, пальцы левой больно впились в бедро девочки, а правой грубо обхватили шею, перекрыв доступ к воздуху. Мари охнула и закашлялась. Военный слегка ослабил хватку.

– Вы… Что Вам нужно от меня? Я… в чем-то провинилась? – просипела девочка, ошарашенно разглядывая безумца. Тот впервые улыбнулся и отвел взгляд в сторону, будто что-то вспоминая.

– Нет, но… Я давно наблюдаю за тобой… Знаешь, когда слишком долго находишься на службе, начинаешь скучать по обыденной жизни. По встречам с друзьями, по выпивке, по женщинам… – военный вновь взглянул на Мари, чуть прищурившись. – И порой так хочется…

Девочка не успела спросить, чего же ему хочется, так как сразу получила ответ. Военный властно целовал свою жертву и прохаживался руками по юному телу, так нагло, так рьяно, так собственнически. Мари ахнула, когда мужчина залез холодными ладонями под рубашку.

– Вы… Меня… – выдохнула она, пытаясь отстраниться от чужих губ.

– Сейчас ты станешь моей, деточка, – шептал военный, оглаживая худые ребра.

– Но… это же незаконно!

– Я здесь закон.

Мари поняла – этого не избежать. В голове пронеслось отчаянное «беги!», но куда бежать, когда тебя со всех сторон сжимают будто тисками. И людей поблизости нет, все ушли на ужин. Нет даже Иссура. Военный принялся задирать наверх ее рубашку. И тут девочка вспомнила фразу из старой-старой библиотечной книги, которую даже выписала в отдельный блокнот:

«Самая лучшая защита – это нападение».

– О да, мой Аполлон! Я готова отдаться тебе прямо сейчас!

Мужчина приостановил процесс раздевания и недоуменно уставился на жертву.

– Мне не послышалось? Ты согласна?

– Да, мой господин! Ты даже не представляешь, как я этого хочу! – чуть ли не скулила Мари.

В глазах военного загорелись огоньки.

– Никогда еще не слышал такого откровенного признания. А ты, видимо, грязная девочка?

– Да, да! Я очень, очень грязная девочка!

Военный усмехнулся и взял Мари за подбородок.

– И чего же хочет грязная девочка?

– Хочет плетку! Или хлыст! Прямо сейчас!

– Больше всего на свете?

– Больше всего на свете!

Мужчина освободил Мари из своих объятий.

– Господин сходит за хлыстом и вернется через пару минуток.

– Девочка будет покорно ждать своего господина!

– Точно?

– Точно! – Мари чуть присела и сложила кисти словно кошачьи лапки.

Военный облизал губы и причмокнул от удовольствия.

– Уф, как же ты хороша…

Когда высокая мужская фигура скрылась из виду, девочка со всех ног помчалась к баракам. Не помня себя от ужаса, Мари ворвалась в свой деревянный дом, чуть ли не взлетела на нары и зарылась в одеяло. Иссур удивленно затормошил подругу, пытаясь выяснить, что произошло. А та прикрыла рот руками и беспомощно закричала в ладони. Как теперь смотреть ему в глаза? Что, если завтра за ней придут? А вдруг уже наутро ее не станет? Мари замотала головой и заколотила себя кулаками по вискам.

– Нет, нет, нет!

– Да что с тобой? – Иссур не выдержал и скинул одеяло с девочки. Губы подруги заметно покраснели и припухли, на ослепительно белой шее ярко выделялись темноватые синяки. Мальчик взял лицо подруги в ладони и оглядел его получше. С каждой секундой его глаза округлялись все больше и больше.

– Кто… с тобой это сделал? – прошептал Иссур наконец.

– Он… Он…

Мальчик вплотную подвинулся к Мари, их лица разделяли миллиметры.

– Кто. Это. Сделал?

Девочка стыдливо опустила глаза.

– Тот военный, что присматривает за нами на работе… Он постоянно за мной наблюдал, а сегодня…

– Наблюдал? Почему ты мне не сказала?! – Иссур неистово затряс Мари за плечи, будто она была пыльным ковриком из прихожей.

– Я думала, что ты не поймешь, посмеешься. Скажешь, что я все выдумала, – пролепетала девочка, все ниже и ниже склоняя голову. К глазам подступили предательские слезы. Мари утерла нос рукой и боязливо взглянула на друга исподлобья. Иссур не улыбался. Не смеялся. И даже не злился. Он с полминуты сидел молча, а потом собрал руки подруги вместе и обхватил с двух сторон своими ладонями, как несколько недель назад.

– Я бы никогда такого себе не позволил.

Мари стало гораздо легче. Знаки внимания и поддержки от друга ее успокоили, и не в первый раз. Иссур выслушивал все ее причитания на работе, крепко обнимал, и раздражение как рукой снимало. Вот и сейчас мальчик вновь помог ей расслабиться.

Однако вскоре Мари заметила на себе более встревоженный взгляд.

– Он ведь с тобой сделал… только это? Ничего более…?

– О, ну конечно только это, я успела убежать раньше! Правда, мне пришлось… обворожить его.

– Обворожить? – Иссур поднял одну бровь и усмехнулся.

– Сделать вид, что мне тоже…. Ну… Хочется. Послала его за… – Мари закашлялась, вспоминая пикантные подробности. – Дополнительным атрибутом. Ну и сбежала.

– Подонок, – только и вылетело у мальчика. – Мерзкий, грязный пошляк.

Мари чуть покраснела, вспомнив, что она сама оказывается не так уж и проста.

– Ого, где наш интеллигентный молодой человек таких плохих слов поднабрался? – рассмеялась девочка, чтобы сгладить неловкую паузу.

– Здесь и не такого наберешься.

Иссур сжал ладони Мари крепче.

– Теперь буду следить за ним. Если хоть на метр ближе к тебе придвинется…

– А может, не стоит? Он объективно сильнее и выше.

– Тогда по вечерам оставлять тебя одну на фундаментах не буду. Кто знает, что ему еще в голову взбредет.

– Ну, хорошо…

Двое детей сидели на постели, нежно обнявшись и слегка покачиваясь. Они почти забыли обо всем плохом, что преследовало их в течение долгого дня. Точнее, Иссур забыл. Мари все никак не могла понять, что же с ней происходит. От военного она улетела как пуля, хотя до этого случая не раз задумывалась о его поражающе притягательном лице. Притягательном и одновременно отталкивающем нескрываемой похотью в глазах. Этот тип сумасшедший, совершенно точно, и держаться надо от него подальше. Но не слетела ли с катушек она сама, она, Мария Эргард?

– В этом чертовом лагере все окончательно запуталось.

Глава VII

Следующие несколько дней Мари прожила в немом страхе. На работе она не поднимала глаз от кирпичей, чтобы случайно не встретиться с ним взглядом. Иссур никуда не отходил от подруги и постоянно наблюдал за ситуацией. Однако военный вел себя подозрительно спокойно и невозмутимо держался на посту. Разумеется, на Мари он поглядывал, но не так часто, как раньше. Это еще больше напрягало Иссура.

– Просто чокнутый псих! Накинуться посреди ночи на безоружную девочку, а наутро всем своим видом показывать, будто ничего не произошло! – делился яростью мальчик с подругой в бараке перед сном.

– Он меня не трогает. Это главное. А то, что у него в голове, уже не наше дело, – старательно умеряла девочка пыл Иссура, хотя сама жутко нервничала. Иногда ее тревога становилась настолько большой, что руки начинали дрожать, а в груди перехватывало дыхание.

Вскоре военного отправили на другой участок. Ему на смену пришел мужчина средних лет, который дни напролет был занят лишь курением своей лакированной трубки и не обращал почти никакого внимания на копошащихся рядом рабочих. Мари наконец выдохнула. Иссур еще какое-то время присматривался к новому постовому, но, убедившись в его относительной безобидности, успокоился.

– Однако, если он все-таки что-то вдруг удумает…

– Поняла я, поняла.

Как прежде поползли обычные дни. Веселый оркестр неизменно провожал людей на работу ранним утром и встречал поздним вечером, голодных, уставших и измученных. Мари жалела музыкантов. Каково им играть задорную музыку для публики, которая буквально иссохла и стала невосприимчивой абсолютно ко всем звукам, кроме команд и крика военных? Каково им ежедневно видеть сотни, а может, и тысячи осунувшихся лиц с пустыми глазами? И каково им так широко улыбаться этим лицам в ответ?

Мари боялась стать такой же. Иссохнуть, будто мертвец, забыть, что такое чувства, укладывая кирпич за кирпичом. Окончательно затеряться в толпе. Просуществовать здесь весь тот срок, что ей отведен. И умереть лысой, маленькой, испуганной девочкой в грязной полосатой рубашке с потрепанной шестиконечной звездой на груди. Умереть, толком никем и не став.

– И все же, никак не пойму – зачем? – однажды вырвалось у Мари на работе.

Иссур опустил тачку на землю и вытер рукой потный лоб.

– Что – зачем?

– Зачем мы здесь. Зачем все это – бараки, оркестр, кирпичи? Зачем военные в черных фуражках с черепами? Зачем полосатые рубашки с номерами? Зачем забор из колючей проволоки? Зачем все это устраивать, если можно было бы с таким же успехом поселить нас в обычной деревеньке? Мы ведь не преступники. Тогда почему сидим в тюрьме?

– Тише, тише! – Иссур боязливо оглянулся на постового, но тот безразлично покуривал трубку.

– А почему я должна молчать? Мы ведь все-таки живем в цивилизованном обществе, и я имею право на свое мнение. Кто он вообще такой, чтобы заставлять меня молчать? Почему я должна слушаться?

– ПОТОМУ ЧТО! – вдруг взорвался мальчик. Рабочие устремили свои удивленные взгляды на детей. Невозмутимый постовой и бровью не повел.

– Потому что, – понизил голос Иссур, – сделаешь один неверный шаг здесь, скажешь хоть одно неверное слово, и тебя убьют.

Мари вздрогнула.

– Как… убьют?

Мальчик подошел к подруге и заговорил шепотом:

– Вчера в бараке один взрослый парень рассказал мне кое-что. Он был на участке и увидел, как один из рабочих подбежал к проволоке и пытался перелезть через нее. Верно, сумасшедший. Его схватили, а потом повели к дальней стене и расстреляли. Тот парень спрятался за грудой досок и видел… это.

У Мари все поплыло перед глазами. В этом и без того ужасном лагере еще и… убивают?

– А вдруг парень соврал тебе? – голос девочки дрожал.

– Про такое не врут. Да и кто здесь станет врать, какая с этого выгода? – бесстрастно ответил друг, стряхивая с ладоней грязь.

Мари почувствовала, что сейчас упадет. Упадет и прилипнет к этой пыльной сухой земле без единой травинки. И больше никогда не встанет.

– Но… Ведь наш постовой ведет себя вполне мирно… Я никогда не видела, чтобы он…

– Эта территория огромна. И на ней наверняка по группам работают сотни или тысячи рабочих. И у каждой такой группы есть свой постовой. А постовые бывают разные. Кто-то и внимания на тебя не обратит, как наш нынешний, кто-то прикрикнет, кто-то арестует, а кто-то может и… – на последних словах Иссур вздохнул и бросил на подругу горький взгляд. – Сама знаешь, что. Поэтому, будь осторожней. Веди себя тихо и не высовывайся лишний раз. А уж тем более не поднимай такие темы. Обещаешь?

Требования были жесткими, однако Мари без раздумий закивала головой. Лучше сейчас помолчать, чем позже мучиться, стоя под дулом. Но сам факт того, что здесь могут убить кого угодно за малейшую провинность, никак не выходил из головы девочки и внушал неугасаемый ужас.

– Почему ты… такой спокойный? Неужели тебе не страшно? – прошептала Мари.

Иссур сглотнул и отвел взгляд в сторону.

– Конечно страшно. Очень, очень страшно. Но мы ведь уже здесь и никуда отсюда не денемся. Остается только смириться и ждать освобождения.

– Освобождения? – в испуганных глазах зародилась надежда.

– Ну не вечно же нам тут копошиться. Достроим бараки и уедем еще куда-нибудь. Получим, так сказать, заслуженный отпуск, – мальчик тихо рассмеялся.

– А ты уверен, что здесь отпуска выдают?

– Мы же не в колонии срок отбываем и по закону нас должны отправить на отдых. Разве у них есть какие-нибудь основания, чтобы нас задерживать? Нет, мы ведь простые, невинные люди. Но лучше об этом им лишний раз не говорить, иначе для чего они пистолеты за поясом носят?

Слова друга звучали более чем убедительно, и Мари во второй раз рьяно закивала головой.

Однажды, как обычно перекладывая кирпичи из тачки на фундамент, Мари услышала за спиной вопрос:

– Ты никогда не жалела о том, что поехала со мной?

Девочка обернулась. Иссур стоял, заложив руки за спину и переминаясь с ноги на ногу.

– Жалела… о чем? – уточнила Мари, вернувшись к работе и выгружая последние камни.

– Ну… о том, что здесь нас держат как собак на цепи, мы живем в военном лагере, а не в деревне… Ты ведь так много об этом говорила… – мальчик исподлобья следил за реакцией подруги. Та развернула пустую тележку с противным скрипом ржавых колес обратно и улыбнулась:

– Конечно не жалела, дурачок. Да – трудно, да – сложно. Но мы ведь вместе. И вообще, мы наверняка работаем ради своей страны, ради Германии. А мне для блага Германии ничего не жалко.

Лучи закатного солнца освещали светлое лицо Мари с едва проступающими рыжими веснушками, и про себя Иссур отметил, что, несмотря на худобу и нездоровую бледность, она все равно осталась необычайно красивой.

– Просто я так часто корю себя за то, что позволил тебе ехать со мной… С самого начала я предчувствовал что-то недоброе: у подъезда, в кузове машины, на вокзале. Если бы я приехал сюда один, то тебе не пришлось бы так страдать. Все-таки, ты ведь не еврейка и здесь ты оказалась незапланированно. Ты могла бы всего этого избежать и спокойно жить дальше в Берлине, читать и обсуждать книги с фрау Катрин, пить чай, гулять. Но я предложил тебе ехать со мной. Я обрек тебя на каторгу. Я… – Иссур отвернулся и прижал ладони к глазам. Его спина задрожала. Мари с грохотом бросила тележку на землю и обхватила друга сзади за пояс.

– Не говори так, не говори! С тобой – это ничуть не каторга. И в Берлине мне бы лучше не жилось. Что с него взять? Ну что ты, не надо… Мы же обещали друг другу не плакать.

– Я такой… такой гадкий… ты здесь страдаешь… из-за меня…

– Я не страдаю! И ты не гадкий! Ты замечательный! Ну же, прекрати!

Ржавое колесико окончательно отвинтилось от тележки и покатилось по сухой, обжигающей ступни земле. Постовой, в очередной раз до блеска натирая свою трубку, горько усмехнулся, глядя на двух обнимающихся ребятишек.

– Эх, дети, глупые, наивные дети…

Для приличия военный прикрикнул на маленьких рабочих. Те тут же разбежались в разные стороны и вновь склонились к кирпичам.

Страницы карманного календаря медленно, но верно переворачивались, теплые августовские дни закончились и наступила осень. Пошли проливные дожди, ледяной ветер принялся задувать изо всех щелей. Неприятная сырость пронизывала воздух. Жители детского барака стали заболевать. Со всех сторон кашляли, шмыгали носами и чихали. В медпункт удавалось попасть единицам, и то не всегда лечение помогало. Не обошла простуда и наших ребят. Противное першение в горле никак не отпускало Мари, а Иссура беспокоила острая боль в ухе. К врачам друзья обращаться не решились. За все их время пребывания в этом лагере они стали вести себя тише и почти ни с кем не разговаривали. Они перестали всем доверять, стали более скрытными. Бедных детей держал в узде страх. Страх перед смертью. Каждый раз, когда взгляд их падал на заткнутые за пояс военные пистолеты, по телам проносилась дрожь. Юное воображение рисовало ужасающие картины. Лишь страх поднимал их до рассвета с постели и вел на работу. Лишь страх держал их на тонких, как спички, ногах.

Теперь почти каждое утро из барака выносили мертвые тела. Мари даже стала постепенно привыкать к такому пробуждению. Хотя при виде бледных лиц, навеки застывших в муках, что-то болезненно сжималось у девочки внутри. Ведь когда-то на этих лицах плясали улыбки, а стеклянные теперь глаза восторженно наблюдали за ее вечерними танцами. Больше всего Мари боялась оказаться на этих носилках. Боялась не дожить до освобождения и умереть никем. Хотя, как никем? Она – честный рабочий своей страны и трудится здесь ради Германии. Следовательно, она уже что-то да значит.

– Как думаешь, я ведь права? – однажды, делясь своими идеями с другом, поинтересовалась Мари. Иссур кивнул.

– Конечно. Я тоже в последнее время об этом думал. Да, нам порой бывает холодно и плохо. Но раз уж мы здесь оказались, значит надо работать и работать не покладая рук. Всю жизнь я хотел быть кому-то полезным. Помогал по дому родителям, читал дедушке вслух книги, доносил пожилым женщинам до дома тяжелые сумки. И сейчас я работаю здесь и помогаю своей стране, а это – большая честь. Ради этого и стоит возить тележки, ради этого и стоит жить.

– Ты говоришь совсем как взрослый, – подметила Мари.

– Мне кажется, что мы оба повзрослели.

Глава VIII

Казалось, с каждым часом становилось все холоднее. Теплой одежды и даже обуви рабочим не выдавали, отчего дети чуть приспускали длинные штаны и обматывали пятки грязной тканью. Дожди лились стеной почти каждый день. Койки в бараке быстро пустели, однако быстро и занимались новоприбывшими «переселенцами», еще не растерявшими ложных надежд. Просвещением новичков занимались по ночам. Сразу все карты, разумеется, не раскрывали, а описывали в общих чертах здешний общественный строй, правила и образ жизни. Большинство ребят плакали. Работы с наступлением холодов не убавилось, порции хлеба по-прежнему были маленькими, а о выходных или отпусках и речи не шло. Мари едва передвигалась на ногах. Ей было противно трогать свой впалый живот, выпирающие ребра и колени.

– Слава Богу, что здесь нигде нет зеркал, – частенько думала девочка, ощупывая худое лицо.

Иссур тоже выглядел неважно. Темные синяки под глазами утяжеляли взгляд мальчика, сухие губы покрылись трещинами.

– Помнишь, в тот день, когда нас осматривали, ты сказал мне, что я красивая? Можешь ли ты сказать обо мне это же сейчас? – однажды спросила Мари у друга. Тот без раздумий ответил:

– Конечно могу. Ты всегда очень красивая.

Мари вздохнула.

– Зачем ты врешь? Посмотри на меня. Ходячий мертвец.

– Ты – красивая, – упрямо повторил мальчик. Мари хмыкнула, ее щеки чуть порозовели.

–…ну, или красивый мертвец, если тебе так больше нравится.

– Дурак!

В один из особенно дождливых вечеров, когда беспощадный гром сотрясал темное небо, Мари, отдыхающая на постели и водящая пальцем по деревянной стене, вдруг осознала, что с наступлением осени она перестала танцевать. То ли из-за болезни, то ли из-за усталости.

– Но ведь многим детям здесь гораздо хуже, чем мне. Почему я не могу сделать им приятно? – задалась девочка вопросом. Надо наполнять свое и их существование смыслом. Наполнять, пока не поздно.

Доски кровати недовольно заскрипели, когда Мари, слезая вниз, встревоженно оглядывалась по сторонам. В бараке стояла тишина, слышалось лишь хриплое дыхание его поселенцев и сдавленные стоны. Девочка поежилась, встав ногами на сырую землю. Возможно, вид у нее сейчас не очень презентабельный: кровавые рукава рубашки, грязные штаны, изрядно стершаяся желтая звезда на груди. Но ведь она не в городском театре, куда, по рассказам бывших одноклассниц, ходят только надушенные терпкими одеколонами дамы с напудренными носами. Значит, и стесняться нечего. Но что-то останавливало Мари. А вдруг она разбудит детей и сделает им только хуже? Девочка неуверенно сжала пальцы в кулак.

И в этот момент, откуда-то сверху, раздался мужской, немного сиплый голос:

Seh ich ihre Lippen

Mit dem frohen Lachen

Möcht ich alles machen

Um sie mal zu küssen.

Там, наверху, на третьем ярусе, на кровати сидел Иссур и пел песню. Впервые за все время их дружбы. Мальчик смотрел на Мари улыбающимися глазами и слегка покачивался. Девочка застыла от изумления. Она и подумать не могла, что ее друг так красиво поет. Слова песенки лились рекой и обволакивали все пространство вокруг.

Seh ich ihre Lippen

Mit dem frohen Lachen

Möcht ich alles machen

Um sie mal zu küssen.

Иссур не сводил с Мари своего взгляда, и девочка поняла, что краснеет. Неужели эти строчки адресованы именно ей? На нового певца с нар устремились десятки глаз, в которых зародилась искра любопытства. Ободренная Мари стала приплясывать и подхватила припев.

Aber heut bestimmt geh ich zu ihr

Gründe hab ich ja genug dafür

Ich trete einfach vor sie hin

Und sag ihr wie verliebt ich bin.

Маленькие зрители тоже стали подпевать, а те, кто не мог петь, хлопали в ладоши. Вскоре барак превратился в веселый хор. Казалось, что все болезни покинули рабочих, а каждая новая строчка дарила им силы и веру в освобождение. Иссур спрыгнул с нар, взял подругу за талию, и закружил в вальсе. У Мари захватило дух от новых ощущений и эмоций. Он еще и так замечательно танцует? Девочка не могла отвести завороженного взгляда от улыбки друга и его ласковых глаз, наполненных таким невероятным теплом, что на секунду Мари показалось, будто все это, и песня, и хор, и танец, ей снится. Они двигались вместе и двигались легко, будто пушинки. Мир сузился до двух танцоров, людей, дополняющих друг друга. Границы размылись, барак, военные, лагерь – все ушло в туман. Остались только два силуэта и танец.

– Это что еще за выступления?! А ну, всем спать, и чтобы не звука! – прогремел над ухом голос ночного сторожа. Зрители мгновенно укрылись одеялами.

– А вы! Вы… Маленькие негодники! Это же какую дерзость надо иметь…

Мари вжалась в Иссура своим тонким телом, дрожа от ужаса. Военный от ярости покраснел до ушей, поток ругательств лился из его рта, он поднял к небу свои толстые ладони, и, закатив глаза, воззвал к Всевышнему с просьбой жестоко покарать «детей Люцифера». Наконец спустя время, немного успокоившись, он вытер кистью руки лоб, сурово сдвинул брови, и вынес свой приговор:

– Теперь будете работать в два… Нет, в три раза больше нормы! Будете возвращаться в барак под утро, поняли?! Если еще хоть раз такое повторится, я вас… – военный вдруг запнулся и прижал два пальца к губам. Он выдержал паузу, кашлянул, вдруг развернулся и стремительно пошел к выходу.

– Что… вы нас? – вырвалось у Мари. У девочки все помертвело внутри, когда сторож остановился и, медленно обернувшись, остановил на ней свой взгляд. В нем закипало звериное бешенство.

– Ты еще смеешь что-то пищать в ответ? Ты, абсолютное ничтожество, смеешь со мной разговаривать?

Громко забренчала пряжка мужского кожаного ремня. Мари почувствовала, как Иссур впился пальцами в ее рукава и загреб ногтями грубую ткань.

– Эй ты, сзади, живо отошел, пока есть возможность! – прикрикнул сторож, стягивая и растягивая концы твердого пояса.

– Я… никуда не уйду.

– Марш, я сказал!

Военный пнул мальчика тяжелым ботинком в живот, тот упал и стукнулся головой о спинку чьей-то кровати. Мари вскрикнула и бросилась было к другу, но сторож перехватил девочку за предплечье, нагнул, спустил штаны и ударил. Острая боль. Противное жжение ниже поясницы. Злобный смешок позади, затем второй удар. И так по кругу. Мари вспомнила, как школьные попечительницы пороли ее палками за провинности. Тогда ей казалось, что ничего более позорного быть не может. А сейчас она, в вечерней полутьме, в сыром бараке, наполненном ледяным воздухом, стиснутая в руках военного, источающего отвратительный запах табачного перегара, прямо на глазах у Иссура, дорогого, милого Иссура, опускается все ниже и смешивается с желчью и грязью. Зарывается все глубже в землю с каждым ударом.

Спустя несколько минут сторож нацепил на себя ремень.

– Посмотрим, захочется ли тебе еще открыть свой поганый рот.

Он отвесил последний удар жесткой ладонью, отчего уже слегка расслабившаяся Мари вздрогнула и распласталась по земле. Садист вновь усмехнулся. Девочка чувствовала на себе его прожигающий взгляд и сытую улыбку. Гулкие удаляющиеся шаги наконец позволили Мари облегченно вздохнуть. Она приподнялась на локтях и отыскала взглядом Иссура. Тот сидел у стены и смотрел в сторону, потирая кровавый затылок. Мари привела себя в порядок и подошла к другу.

– Давай протру.

– Да мне не больно.

– Нет, я протру.

Девочка сбегала к своей койке и принесла карманный календарь. Вырвав из него пару листов, она размяла их в руках и приложила к шее Иссура. Страница с маем месяцем пропиталась кровью, цифры и крупные буквы с вензелями налились красным¹.

– Мне очень жаль, что так вышло, – стеклянный голос мальчика разрезал тишину. Он не плакал, не морщился, не кусал губы. Вид беспомощной подруги в мерзких мужских руках врезался и протаранил ему голову как пуля крупного калибра. Внутри треснуло.

– Все хорошо, не думай об этом, – Мари сменила «салфетку».

Иссур развернулся и схватил девочку за запястья.

– Как я могу… не думать? Ты сейчас стоишь передо мной, такая добрая, заботливая, а буквально пять минут назад это дрянь измывалась над тобой всеми возможными способами. А я просто сидел и смотрел на это, смотрел как убогий, жалкий слабак!

– Иссур, ты не…

– Нет! Даже не начинай! Кто я, по-твоему, мужчина или изнеженная принцесса?

– Ты – мужчина, но ты не должен…

– Хватит! Устал слушать!

Иссур сдернул с затылка «салфетку», вскочил на ноги, и направился к выходу, потирая переносицу.

– Сейчас он ответит, сейчас он получит…

– Нет, не надо!

Мари перекрыла мальчику дорогу, раскинув в стороны руки.

– Пусти! Я ему покажу, как подобает обращаться к девушками!

– Иссур, я прошу тебя…

– Пусти! Пусть меня высекут, пусть пристрелят, но я не позволю трогать тебя!

– Дурак!

Девочка медленно сползла на землю перед другом, обхватила руками голову и наклонилась к земле.

– К чему сейчас твое глупое благородство? Ты умрешь, с тобой умру и я. Я потеряю единственного родного человека, Иссур. Ради этого ты сейчас пойдешь драться с военным? Убивая себя, ты приставляешь дуло и к моему виску! Бестолочь, когда же ты уже это поймешь?!

Мари закричала в землю. Закричала, как орлица, навсегда потерявшая птенцов. Как мать солдата, нашедшая в списке погибших заветное имя. Вся боль, накопленная за долгие месяцы заключения, выплеснулась в одну минуту, когда ее, казалось бы, железная воля дала слабину. Иссур опустился рядом с девочкой на колени. Его растерянный взгляд бегал по подруге, руки застыли в нескольких сантиметрах от драгоценных плеч.

– Почему ты такой?! Почему ты считаешь себя рыцарем, которому поручено спасать девицу из плена злобного дракона? Ты ведь говорил, что не веришь в сказки, говорил, что они обманывают людей. А в итоге сам оказался обманутым.

Иссур прикоснулся к щеке подруги.

– Ты права. Я сам себя обманул. Наивно думал, что смогу уберечь тебя от всего дурного. Но сам этот лагерь – воплощение зла, и мы с тобой обмазались в нем как поросята в грязи. Просто я хотел сделать так, чтобы ты страдала чуточку меньше.

Мари подняла на мальчика красноватые глаза.

– Страдала меньше, когда тебя бы расстреляли у той дальней стены? Страдала меньше, когда увидела бы твое безжизненное тело? Мы с тобой вместе и должны все беды переносить одинаково. На работу – вместе, с работы – вместе, на допрос – вместе, и на расстрел – вместе.

– Но ведь ты страдаешь больше…

– Да, мне может достается больше телесных пыток. Но ты переживаешь их вместе со мной, перенимаешь боль на себя. Так что всего поровну. Уж поверь мне. У меня по математике была твердая четверка.

– Отчего же не пять?

– Учительнице я не нравилась со своими выходками, вот она оценки и занижала.

Дети звонко рассмеялись. В темном бараке снова воцарился покой.

Глава IX

Однажды Мари заметила за собой пугающую вещь. Когда очередным промозглым утром на улицу выносили мертвого ребенка, она не почувствовала ничего. Ничего не кольнуло в груди при виде открытых в предсмертной судороге глаз, упирающихся в потолок. По телу не пробежала дрожь, когда сестричка умершего с плачем побежала за носилками, хватая военных за штанины. Мари испугалась внезапной пустоты и рассказала обо всем другу. Тот ответил:

– Ты уже привыкла к смерти, привыкла видеть ее каждый день, каждое утро. Потому больше на нее и не реагируешь.

Мари поежилась.

– А когда настанет мне время умирать, я буду бояться смерти?

– Мы боимся смерти только тогда, когда у нас есть стимул жить. У тебя он есть?

– Конечно. Ты.

– А страна?

– А что страна? Из-за нее я и погибну. Посуди сам. Кто послал меня сюда? Страна. Кто заставляет выполнять бессмысленную работу? Страна. Да, я люблю свою страну. Люблю до сих пор. Но тот, кто ей управляет, видно, ее не любит.

– Уж не знаю, что у этого управляющего в голове творится, но мне как-то тоже расхотелось для него работать.

– Тогда зачем мы до сих пор это делаем?

– Думаю, ради них.

– Кого?

– Них, – Иссур обвел рукой маленьких жителей барака. – Они работают вместе с нами, хотя во многом слабее нас. И мы должны сделать так, чтобы они выжили, выросли и помогли сделать нашу страну лучше. Через обычную постройку этих деревянных сараев, как ты верно подметила, мы ничего не добьемся.

– Получается, у нас будет своя цель и мы будем жить не зря?

– Да.

– Но ведь тогда мы будем бояться смерти.

– Нет, глупая, – улыбнулся Иссур, – Мы точно будем знать, что у нас остались потомки: эти ребята, наследники и продолжатели нашего «рода», наших идей, нашей правды. Над правдой смерть не властна. Так сказал этот… как его… Шокскир.

– А это кто?

– Какой-то очень умный человек. Мне о нем рассказывал отец, но я так до конца и не запомнил, как правильно пишется его фамилия.

– Ну, раз так сказал сам Шокскир, значит, стоит ему верить.

И друзья поверили – стали брать на себя дополнительную работу и раздавать обед другим ребятишкам. Дети постарше недоверчиво поглядывали на неожиданные дарования, но порой и они подходили за вторым кусочком хлеба. Разумеется, раздача проводилась за спинами военных. Страшно представить, что произошло бы, если бы этот нелегальный обмен едой был ими обнаружен. Взамен Мари с Иссуром получали улыбки. Самые разные. Широкие и открытые, робкие и стеснительные, кто-то улыбался одними губами, а кто-то лишь вздергивал их краешек. Кто-то молча уходил со своей порцией, а кто-то шептал на ухо слова благодарности, постоянно оглядываясь вокруг. Друзья каждый вечер засыпали выжатые и разбитые, но с теплым огоньком в груди. Однако погода всерьез решила развязать с детьми войну. Выпал первый снег: мокрый, рыхлый, превращавшийся под ногами в жидкую кашицу. Ступни рабочих приобрели красный цвет и ужасно нелепую схожесть с гусиными лапками. Мари с Иссуром и тут решили не унывать: по вечерам они, кроме танцевальной программы, изображали из себя уточек, смешно крякая и хлопая локтями как крыльями. Сзади к ним пристраивались развеселенные малыши и «птичий паровоз» несколько раз обходил барак, по пути собирая все больше и больше «уток». Так, разбавляя всеобщую тоску незамысловатыми развлечениями, лагерь и преодолел рубеж поздней осени.

– Иссур, ты иди… Иди, я тебя догоню.

Мари бросила кирпичи и облокотилась на колени. Мальчик, шедший рядом, тоже отложил груз в сторону и наклонился к подруге.

– Тебе плохо.

– Нет, мне хорошо, все в порядке. Сейчас, минутку передохну, и снова в бой!

Мари натянула бодрую улыбку на лицо. Иссур недовольно покачал головой и взвалил девочку к себе на плечи.

– Опусти, я сама…

– Сиди уж.

Огромные хлопья беспрерывно летящего из плотных туч снега кололи глаза. Иссур быстро моргал и снимал с ресниц снежинки, мгновенно растворяющиеся на подушечках пальцев.

– Вот мы с тобой, старушка, и до зимы дожили, – подшутил он.

– Как я по ней скучала…

Мари мечтательно вздохнула и закинула наверх голову, подставляя ее всем ветрам.

– Мне всегда казалось, что зима – самое загадочное время года. В преддверии Рождества мы становимся на шажок ближе к волшебству. У меня, например, в декабре появляется особое настроение, я будто чего-то жду и надеюсь на чудо.

Если бы Иссур услышал эту фразу от подруги несколькими месяцами ранее, он бы посмеялся и назвал ее выдумщицей. Но, узнав Мари лучше, мальчик понял, что она просто на этом выросла и этим живет, несмотря даже на то, в каких жестоких реалиях ей приходится жить. Поэтому в ответ на длинное высказывание подруги он коротко кивнул и промолчал. До фундамента осталось несколько десятков метров. Вдруг Мари ощутила под собой содрогание.

– Иссур? Что такое?

Раздался громкий кашель, усилились содрогания, а после прозвучали невнятные слова и мальчик, пройдя еще пару шагов, упал в сугроб. Мари слезла со спины друга и в панике принялась его тормошить. Девочка стала звать рабочих, силуэты которых видела сквозь снежную пелену, но те не откликались. Обезумев от страха, она не придумала ничего лучше, как взять Иссура за руки и потащить в сторону лагеря. Как назло, поднялся ветер, свирепствовала метель, и далекие огоньки окончательно затерялись в белом тумане. Мари шла вперед, не разбирая дороги. Ей казалось, что она слышит чьи-то голоса. Спустя время девочка поняла, что скорее всего идет вдоль ограды. Она повернулась и пошла направо. Но и там не оказалось ничего, кроме бесконечного поля и вездесущей метели. Наконец Мари обессилела. Она легла рядом с другом, вложила свою ладонь в его и прошептала:

– Прости. Я не справилась.

Мари приоткрыла глаза. Белый потолок. Когда взгляд девочки смог немного сфокусироваться, она заметила на нем длинные трещины. Ухо ее уловило хриплый кашель, чье-то бормотание и жалобный стон. Мари с трудом подняла голову и осмотрелась. Она лежала на носилках в большом помещении, а вокруг нее – десятки, а может, и сотни таких же людей. Ее, как и остальных, любезно укрыли пледом.

– Извините, вы не подскажете, где мы находимся? – спросила девочка у своего соседа, худого мужчины с вытянутым морщинистым лицом, вцепившегося в свое покрывало до белых костяшек. Тот что-то неслышно пролепетал тончайшими губами.

– Что-что, простите? – переспросила Мари.

– В лазарете мы, девочка, в лазарете, – из угла отозвался другой мужчина со сросшимися бровями и темным синяком под глазом. Он полулежал на боку и с любопытством на нее поглядывал.

– А, то есть здесь лечат? Тогда где лекарства? Или мне уже сделали укол?

Мужчина горько усмехнулся.

– Нет, милое создание. Здесь просто отдыхают.

– Тогда какой же это лазарет без лечения? – недоуменно воскликнула Мари.

Новый знакомый открыл было рот, чтобы ответить, но запнулся и опустил глаза.

– Сам не знаю, детка. Я тут уже третий день лежу, еще ни разу даже сиропа какого-нибудь или трав целительных не принесли.

– А откуда вы знаете, что это лазарет? – недоверчиво прищурилась Мари. – Вдруг вы меня обманываете?

Мужчина сипло рассмеялся:

– Смешная ты. Кто здесь станет врать? Посмотри по сторонам. Эти бедняги обречены. Я тоже обречен. Зачем тратить последние мгновения и без того безнадежной жизни на ложь?

– Вы так спокойно говорите о смерти, – упавшим голосом произнесла Мари.

– Ко всему привыкаешь.

В лазарет вошли санитарки. Они разносили воду и протирали лбы бредивших тряпками. Когда одна из них подошла к Мари, девочка спросила:

– Вы не видели здесь одного мальчика?

Та вопросительно сложила тонкие брови домиком, на высоком лбу прорезались морщины.

– Ну, мальчика. Пятнадцати лет. Ростом чуть выше меня. Зовут Исраэль Эртман.

Морщины разгладились.

– А, того мальчика! Которого еще принесли с тобой? Вставай, я проведу тебя к нему. Только тихо.

В другом конце помещения, где ютились в одной кучке исхудавшие и простуженные больные, лежал Иссур. Санитарка прикоснулась к мальчику, и он открыл глаза.

– Иссур, милый! Как же я испугалась! – Мари, едва сдерживая рыдания, положила голову другу на грудь. Тот поворошил своей рукой отросший ежик жестких волос.

– Эй, тсс… Мы же договаривались – не плакать.

– Я чуть тебя не погубила… Вот зачем ты меня на спину посадил, ясно же было – перенапряжешься…

Санитарка поджимала губы и сочувственно качала головой. А больные, лежащие рядом, дружески улыбались и похлопывали Иссура по плечам.

– Какая верная девчушка тебе досталась, парень! Береги ее.

Проходили дни. В лазарет прибывали все новые и новые люди. Добродушные санитарки, как могли, ухаживали за болеющими, сидели у носилок с бредящими, вытирали потные лбы тряпками всем желающим. Но никому не приносили лекарств. Когда Мари поинтересовалась об этом у одной из женщин, та в ужасе приложила палец к губам.

– Никогда об этом не спрашивай.

– Но почему?

– Строгая тайна. Наш главврач запретил разглашать… – не успев договорить, она понеслась к больному, вбеспамятстве разразившемуся страшными ругательствами.

– Я уже скучаю по бараку, – однажды сказал Иссур. – Как они там, наши «потомки», без ежедневных игр и танцев…

– На то они и «потомки», – улыбнулась Мари. – Наверняка среди них нашлись те, кто продолжил эту традицию. Может, мы им теперь не так уж и нужны.

Вскоре барак заполнился почти доверху, воздух был спертый, затхлый, схожий с тем, что был в вагоне грузового поезда. Теперь каждый третий больной бредил, санитарки не успевали ходить между рядами носилок к каждому просящему помощи. Иссур и Мари держались. Даже здесь, в этом глухом и забытым Богом уголке мира, они умудрялись веселить других. Мальчик рассказывал соседям анекдоты, а его подруга пела песни своим слегка осипшим, но по прежнему мягким и приятным голоском. Санитарки, в отличие от военных сторожей, относились к таким выступлениям благосклонно, а некоторые самые смелые иногда даже подпевали и пританцовывали, бесшумно хлопая в ладоши.

Однажды утром санитарки зашли в лазарет с таким обреченным видом, что Мари сразу поняла —случилось что-то очень страшное. Даже, когда не справившись с горячкой, на их руках умирал человек, они не выглядели настолько сокрушенно. Мари спросила у трех женщин, что произошло, и получила в ответ молчание. На лицах всех больных, которые еще находились в сознании, блуждала тревога.

Где-то в полдень в помещение вошел военный. Он отдал приказ всем проследовать за ним. Мари, поднимаясь с носилок, перехватила одну молоденькую санитарку с огромными то ли от изумления, то ли от страха глазами.

– Куда нас поведут?

– В душ, – выпалила она, судорожно сглотнув.

– В душ? – удивился стоящий рядом мужчина. – Сроду в душ не водили, и тут – на тебе!

– Экая забота! – поддакнул другой.

– Пусть признаются, куда ведут!

– Имеем ведь право знать!

– Молча-ать! – прокатился по лазарету звучный голос военного. – Следовать за командиром без пререканий!

Толпа понемногу утихомирилась и, выстроившись в длинную колонну, вышла на улицу. Сугробы снега выросли еще больше, ветра не было, но стоял жуткий мороз, пробирающий до костей. По пути Мари заметила нескольких знакомых детей, возвращавшихся с работы на обед, и помахала им рукой. Те улыбнулись доброй знакомой, но, увидев военных, в ужасе отпрянули от толпы. Больных завели в кирпичное здание без окон и в маленькой комнатке при входе заставили раздеться. Мари с Иссуром, в знак уважения, отвернулись друг от друга на время снятия одежды. Всюду стоял неодобрительный гул. Заключенные бросали одежду кто куда – в комнатке не было вешалок. Наконец вышел военный и открыл тяжелую дверь, ведущую в другое, более широкое помещение. Эта дверь наверняка была пуленепробиваемой. Толпу загнали внутрь и за последним человеком закрыли дверь на засов. Мари огляделась и поняла, что душей здесь нигде нет. Ни душей, ни ванн, ни даже умывальников. Девочка отыскала друга и прильнула к нему, крепко сжав родную руку.

– Неужели это… конец?

Иссур не ответил на ее вопрос. Помедлив несколько секунд, он сказал:

– Помни: мы достигли нашей цели. Мы вырастили новое поколение, которое выживет, которое победит. Мы сделали все правильно.

– Да. Но кое-что пока еще мы не выполнили.

Мари схватила друга за щеки и впилась отчаянным, безумным, горьким поцелуем в его губы. Оторвавшись спустя несколько мгновений и упершись носом в мальчишечье плечо, она пробормотала:

– Как жаль, что это произошло так поздно.

Иссур нежно приподнял подругу за подбородок и с теплотой оглядел лицо, ничего милее которого для него не существовало теперь на свете. Сверху раздался скрежет. Кто-то отодвинул крышку и засыпал внутрь темного порошка. Неодобрительный гул начал перерастать в испуганные вопли. Стали безуспешно ломиться в дверь. Дети еще сильнее прильнули друг к другу.

– Знаешь, о чем я больше всего жалею? – вдруг спросила Мари.

– О чем?

– Я так толком и не поносила туфли. А ведь они красивые, элегантные такие, с тонкими ножками каблуков. Глупая я была, что в школе всегда башмаки им предпочитала.

Комнату, наполненную страшными криками, вопреки всему огласил звонкий детский смех, показавшийся запертым в ней смехом лучезарных ангелов. А далее крышка в кирпичном потолке задвинулась и все поглотила кромешная темнота.

Эпилог

Спустя несколько часов из высоких труб длинного здания повалил черный дым. Некоторые рабочие, находящиеся в это время на улице, дети, идущие в колоннах, вопреки строжайшим запретам остановились и сняли шапочки. Самый старший подросток из детского барака вышел вперед и воздел руки к небу, заволоченному темными клоками со словами: «Спасибо Иссуру и Мари, самым человечным из нас!». Ему вторили другие ребята. Военные накинулись на нарушителей, колотя их палками, разражаясь всевозможными ругательствами и стараясь возвратить детей обратно в строй. Но бесполезно. Никто не сдвинулся с места и не надел шапки. А дым все валил и валил из почерневшей трубы, улетая вверх и унося с собой крохотные частицы маленьких узников, почти ничего не значивших в истории своей страны и мира, но внушивших каждому, кто был с ними знаком, капельку веры в желанное освобождение.

Послесловие

Незадачливый автор на первой же странице своей повести упомянул, что он отнюдь не романтик. Так вот: он ошибся. В каждом писателе есть доля романтики. Конечно, он может и даже скорее всего будет это отрицать. Даже этот писатель ошибся, ошибся так глупо. А эта доля, пусть маленькая и почти незаметная, есть в каждом творце.

Примечания

1

1 мая 1945 года над крышей здания рейхстага в Берлине красноармейцами было водружено Знамя Победы.

(обратно)

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Эпилог

Послесловие

*** Примечания ***