Комедии [Джордж Фаркер] (fb2) читать онлайн

Джордж Фаркер Комедии

И. Ступников Комедия в десяти действиях

17 июля 1694 года в регистрационной книге дублинского Тринити-колледжа была произведена следующая запись: «Джордж Фаркер, сын Уильяма Фаркера, клерка, зачисляется с сего дня на полный пансион. Упомянутый джентльмен, Фаркер-младший, родился в Лондондерри (Ирландия) в 1677 году; обучался в школе у Эллиса Уолкера…»

Безупречная латынь официальной бумаги, скрепленная печатью и размашистой подписью, — первый и почти единственный документ, относящийся к короткой, но бурной жизни английского драматурга Джорджа Фаркера, автора веселых и остроумных комедий, исполненных тонкого юмора, едкого сарказма.

Первая биография Фаркера появилась, к сожалению, лишь семьдесят лет спустя после его смерти. Автором «жизнеописания» был некий Томас Уилкс из Дублина, добросовестно и честно собравший сведения о жизни драматурга. Однако черпал он эти сведения из рассказов, воспоминаний, анекдотов, бытовавших в литературной и театральной среде Лондона, где любили приукрасить, преувеличить, серьезное обратить в шутку, а невероятное выдать за «правду истинную». Так со страниц старинной книги сходит к нам Джордж Фаркер, во многом — как впоследствии доказали ученые — «настоящий», в чем-то — созданный фантазией людей.

…Клерк Уильям Фаркер зарабатывал немного. Всего 150 фунтов в год. А семья была большая: семь ртов. Поди-ка, прокорми такую ораву. Вот и старались пристроить детей «на полный пансион», как только они подрастали. В семь лет Джорджа, одного ив младших сыновей, отдали в местную школу, где в ту пору преподавал Эллис Уолкер, человек больших знаний и недюжинных способностей. Под руководством своего умного наставника юные воспитанники школы не только научились правильно спрягать латинские и греческие глаголы, но и пристрастились к искусству театра, играя в комедиях Теренция, Шекспира и Бена Джонсона, постановку которых осуществлял сам мэтр.

В семнадцать лет Джордж Фаркер уезжает в Дублин и поступает в знаменитый Тринити-колледж, из стен которого вышло немало крупных английских писателей. «Полный пансион» отнюдь не означал привольного и беспечного житья. Казенный кошт приходилось отрабатывать, прислуживая за столом членам совета колледжа. Едва ли молодой Фаркер, увлекавшийся поэзией и театром, серьезно занимался богословием: согласно воспоминаниям друзей, время он проводил в чтении светских книг, поездках на ярмарку, посещениях театра. В феврале 1696 года ученью Фаркера неожиданно наступил конец: с неподобающими будущему священнику легкомыслием и фривольностью излагал он на экзамене эпизоды из Евангелия, за что и был изгнан из Тринити.

Вырвавшись на свободу, избавившись от казарменного режима, царившего в колледже, Фаркер поступает в дублинский театр Смок-Элли, где встречается с молодым талантливым актером Робертом Уилксом, сделавшим впоследствии блестящую карьеру на английской сцене. Рассказывают, что благодаря дружеской поддержке Уилкса Фаркер удачно дебютировал на подмостках театра в роли Отелло (!).

Вскоре репертуар начинающего актера расширяется: Фаркер играет в комедиях Этериджа, Хауарда, Бомонта и Флетчера, в трагедиях Шекспира, Драйдена, Бэнкса, «никогда при этом не вызывая у публики ни малейшего раздражения».

Однажды, исполняя роль Гайомара в трагедии Драйдена «Император индейцев», Фаркер настолько вошел в образ, что серьезно ранил своего коллегу в сцене дуэли из последнего акта. Этот случай так поразил воображение Фаркера, что он решает навсегда покинуть сцену и отправляется в Лондон попытать счастья на поприще драматургии.

Приехав в Лондон в конце 1697 года, Фаркер тотчас обращается к директору театра Дрюри-Лейн Кристоферу Ричу, к которому у него было рекомендательное письмо от Уилкса. Суровый и недружелюбный, Рич на этот раз проявил некоторые «признаки Человеколюбия» и дал возможность молодому дублинцу испробовать свои силы: первая пьеса Фаркера «Любовь и бутылка» была с успехом поставлена на сцене театра Дрюри-Лейн в декабре 1698 года. Спектакль прошел девять раз подряд, что по тем временам означало немалый успех.

1698 год был в известном смысле знаменательным в истории английской драматургии и театра: в марте месяце проповедник Джереми Колльер опубликовал свой памфлет-декларацию «Краткий очерк безнравственности и нечестивости английской сцены», где явно с буржуазных позиций критиковал комедию Реставрации, столь популярную при дворе Карла II, с ее прославлением бесчинства, расточительства, изощренного остроумия, откровенной фривольности, веселья и беспечности. Пьесы Джорджа Этериджа, Уильяма Уичерли, Томаса Шедуэла, написанные в антипуританской манере, представляющие буржуа в самом неприглядном и смешном виде, вызывали гнев Колльера. «Истинное назначение театра, — писал он, — поощрять добродетель, противодействовать пороку, изображать шаткость человеческого величия, внезапные перемены судьбы и пагубные последствия насилия, несправедливости и гордыни. Представлять безрассудство, коварство и вообще все дурное в таком свете, чтобы они вызывали полное к ним презрение».

Итак, третье сословие объявляло борьбу за свой театр.

Книга Колльера вызвала горячую дискуссию. Множество возражений в первую очередь возникло, конечно, со стороны драматургов. Но памфлет Колльера оказал не только эмоциональное воздействие на литературные и театральные круги: он привел и к практическим последствиям. Комедии типа тех, которые создавали Уичерли или Этеридж, едва ли могли, теперь идти на подмостках английских театров.

Постепенно господствующее место на сцене заняли драматические произведения, чей пафос заключался в утверждении и восхвалении буржуазных добродетелей — бережливости, набожности, деловитости.

Сила Колльера заключалась в том, что его взглядах встретили поддержку у нового, третьесословного зрителя, который мало-помалу теснил светских щеголей и щеголих, прочно завоевывая свое место в театре. И, надо отметить, зрители-буржуа умели весьма решительно выражать свое мнение по поводу того или иного спектакля, определять успех или неуспех любой пьесы.

Фаркер пришел в мир театра на переломе эпох, когда принципы и эстетика комедии Реставрации уже изживали себя, а новая идея — грядущего века Просвещения — еще только зарождалась. Комедии Фаркера, сохранившие во многом антибуржуазную традицию и антипуританский дух эпохи Реставрации, сыграли значительную роль в процессе становления английского театра XVIII столетия.

«Двойственность переломной эпохи» ощущалась уже в первой пьесе Фаркера. Написанная в традициях Этериджа и Уичерли, «Любовь и бутылка» тем не менее существенно отличалась от своих литературных предшественников: весь ее «человеческий климат» был мягче, теплее, добродушнее. Верно: герой комедии, молодой повеса Роубак, весьма напоминал весельчаков и кутил Реставрации. Как и они, соблазнял он доверчивых и невинных девиц, скрывался от назойливой любовницы, участвовал в многочисленных проделках и дебошах. Но пружиной всех его действий и поступков был не изощренный и холодный ум щеголя, стремящегося, во что бы то ни стало, действовать вопреки принципам пуританской морали, а, скорее, молодость с ее избытком душевных и физических сил, неуемностью желаний и бесшабашностью.

28 ноября 1699 года в том же театре Дрюри-Лейн состоялась премьера второй пьесы Фаркера «Верная супружеская пара». На одну из главных ролей — сэра Гарри Уайльдера — был приглашен из Дублина Роберт Уилкс. Спектакль имел невероятный успех, «блестящая труппа комедиантов» сыграла его в течение сезона более пятидесяти раз! Образ сэра Гарри Уайльдера отныне навсегда будет связан в истории английского театра с именем первого (и блестящего!) исполнителя этой роли — Роберта Уилкса. Публика не только с интересом следила за стремительно развивающимся действием, не только с удовольствием слушала легкий, искрящийся юмором диалог, но и бурно радовалась торжеству добродетели: «благополучному воссоединению верной супружеской пары» — леди Льюруэлл и полковника Стэндарда, вновь нашедших друг друга после долгих лет разлуки. Искреннее чувство и верность одерживали в спектакле победу над цинизмом и расчетом.

В двадцать два года Фаркер стал популярным и модным драматургом. Нередко теперь за советом и помощью к нему обращались коллеги, он стал завсегдатаем кофейни Уилла, что находилась неподалеку от Ковент-Гардена и где собирались представители литературных и театральных кругов; «высокомерный Рич» просил молодого драматурга писать прологи и эпилоги к пьесам, идущим на сцене Дрюри-Лейна. Жизнь, казалось, сулила безоблачное будущее, успех, благосостояние. Однако все сложилось иначе.

В начале апреля 1701 года Рич поставил третью пьесу Фаркера — «Сэр Гарри Уайльдер», которая продолжала и развивала сюжетные линии «Верной супружеской пары». Хотя спектакль прошел несколько раз, успехом у публики он не пользовался. Знакомые зрителю образы потеряли в этой пьесе свое былое обаяние и силу: в бездушную и капризную кокетку превратилась леди Льюруэлл, а умный и скромный полковник Стэндард — в «ревнивого мужа», персонажа столь типичного для комедии Реставрации. Переодевания, «призраки», обманы и розыгрыши лишились своей занимательности, легкости, остроты; они отягощали сюжет, структура спектакля становилась громоздкой и неуклюжей.

Тяжело пережил свою неудачу Фаркер и, словно не веря более в собственные силы, обратился за помощью к драматургу елизаветинской эпохи Джону Флетчеру, переделав его комедию «Охота за охотником». «Неверный» Фаркера был холодно принят публикой: уж слишком трудной оказалась задача приспособить пьесу Флетчера, написанную в 1621 году, ко вкусам английского зрителя начала XVIII века. «Охота за охотником» лишена каких бы то ни было романтических мотивов, отношения между героями грубы, порой откровенно физиологичны. В развитии сюжета отсутствует логическая последовательность, язык отличается тем «светским остроумием», которое сделало Флетчера модным драматургом в период Реставрации.

Несмотря на неудачу, «Неверный» был свидетельством растущего мастерства Фаркера-драматурга.

«Невеселая театральная доля» была уготована — увы! — и следующей пьесе Фаркера — «Близнецы-соперники» (1702). Как ни пытался Фаркер развеселить публику, «смехом обличая порок», ничего из этого не вышло: сюжет пьесы — борьба братьев-близнецов за наследство и титул — никак не «укладывался» в привычные рамки жанра, был слишком серьезным для дрюри-лейнской публики, не привыкшей к «глубокомысленной комедии».

Драматург вскоре и сам понял, что выбранную им тему едва ли стоило «облекать в форму комедии», однако в предисловии к первому изданию «Близнецов-соперников» он попытался объяснить свою точку зрения на задачи комедии: «…существует мнение: дело комедии — критиковать глупость и безрассудство, цель трагедии — бичевать порок. Но что же делать со злом «средним», слишком высоким для комедии и слишком низким для трагедии? Неужели может оно оставаться безнаказанным? Разве не опасны для общества злодейства, разоблаченные в моей пьесе, — мошенничество, злословие, интриганство, подлог?.. Но персонажи мои слишком мелки для трагедии. Что же с ними делать? Конечно, они должны стать предметом комедии».

В этих рассуждениях Фаркера намечается, вне сомнений, поворот к новому жанру — буржуазной драме.

К бедам театральным прибавились вскоре неприятности личные. Как рассказывают, в 1703 году Фаркер, надеясь поправить свое весьма пошатнувшееся материальное положение, женился на молодой вдове, которая — по ее собственным словам — имела ежегодный доход в 700 фунтов стерлингов. Однако после того как был подписан брачный контракт, выяснилось, что единственным «имуществом», которым владела вышеназванная вдова, были… ее трое детей от первого брака.

Материальное положение семьи становилось тяжелее день ото дня. Потеряв всякую надежду на успех, Фаркер неделями не брался за перо, существуя лишь на случайные заработки.

В феврале 1704 года на сцене театра Линкольнс-Инн-Филдс состоялась премьера фарса «Дилижанс», который Фаркер написал совместно с Питером Моттё, заимствовав сюжет у французского драматурга Жана де ла Шанеля. Спектакль был хорошо принят публикой и принес авторам некоторый доход. К тому же с помощью Роберта Уилкса пьесу удалось напечатать в Дублине, а к концу года театр Смок-Элли, желая хоть как-то помочь Фаркеру, пригласил его сыграть роль сэра Гарри Уайльдера в «Верной супружеской паре», специально возобновленной к приезду «блудного сына» и показанной в его бенефис.

На деньги, вырученные от поездки в Дублин, рассчитывать, однако, не приходилось. Вскоре Фаркер снова метался по Лондону в поисках заработка. И тут совершенно неожиданно подвернулась возможность купить патент на чин лейтенанта и стать офицером-вербовщиком в пехотном полку, которым командовал герцог Оррери. Долго раздумывать не приходилось: время было нелегкое, шел третий год войны за Испанское наследство. Драматург принял предложение: 54 фунта 16 шиллингов в год. Деньги хоть и небольшие, но верные: уж очень устал Фаркер от непрестанной нужды, здоровье пошатнулось, да и семья увеличилась быстро — в 1704 году родилась дочь, а через год — другая.

Однажды новоиспеченного офицера-вербовщика судьба занесла в маленький провинциальный городок Шрюсбери графства Шропшир. Здесь он был тепло принят местным обществом, что превратило его службу («самое скучное и неблагодарное дело на земле») в сплошное удовольствие.

Пьеса «Офицер-вербовщик», в которой отразились впечатления Фаркера от пребывания в Шрюсбери, была поставлена в театре Дрюри-Лейн 8 апреля 1706 года. Спектакль имел триумфальный успех. Вслед за Дрюри-Лейном пьесу почти одновременно поставили еще два лондонских театра — Дорсет-Гарден и Театр королевы в Хеймаркете.

«Офицер-вербовщик» тотчас завоевал любовь английского зрителя. Комедию с успехом играли как в столице, так и в провинции, актеры неизменно выбирали ее для своих бенефисов, а в 1714 и 1728 годах «Офицером-вербовщиком» торжественно открыли свой первый сезон новые лондонские театры — Нью-Линкольнс-Филдс и Гудменс-Филдс. С 1706 по 1776 год комедия была сыграна 447 раз.

Между тем дела Фаркера едва ли улучшились. Правда, благодаря «Офицеру-вербовщику» удалось уплатить долги, толпа кредиторов уже не осаждала двери дома, но прокормить большую семью по-прежнему было нелегко. К тому же здоровье Фаркера, подточенное годами нужды, становилось все хуже. Недуг, природу которого врачи не брались (да и едва ли могли!) определить, отнимал силы, лишал возможности работать. Пришлось продать должность и чин. Снова начались поиски заработка.

В декабре 1706 года Фаркер внезапно исчез из дому. Розыски не дали никаких результатов. Друзья уже потеряли всякую надежду вновь увидеть Фаркера, когда Роберт Уилкс неожиданно получил от него письмо, где сообщался адрес «тайного убежища». Уилкс нашел Фаркера в плачевном состоянии в крошечной комнатке на чердаке дома по улице Сейнт Мартин-Лейн. Волнуясь, со слезами на глазах, рассказал Фаркер другу о своих бедах и невзгодах: долгах, нужде, болезни, уходе в отставку, тяжелой семейной жизни. Уилкс, твердо убежденный, что театр является панацеей от всех зол, посоветовал Фаркеру написать новую пьесу и дал ему 20 гиней «для поддержания духа».

Собрав последние силы, Фаркер, уже прикованный болезнью к постели, принялся за новую комедию, которую он назвал «Хитроумный план щеголей, или В погоне за женой». Пьеса была написана за шесть недель. Ее премьера состоялась 8 марта 1707 года в Театре королевы в Хеймаркете. Об огромном успехе спектакля Фаркеру сообщили друзья. Драматургу не суждено было увидеть героев своей новой комедии: он умер 20 мая 1707 года.

Члены семьи драматурга на похоронах не присутствовали. За гробом Фаркера шли его верные друзья — актеры лондонских театров, никогда не унывающее племя лицедеев, для которых «бедолага Джордж» навсегда остался жить в героях своих остроумных и веселых комедий.

«Офицер-вербовщик» и «Хитроумный план щеголей» — лучшие комедии Фаркера. Остроумие, комедийный блеск, юмор, ирония, сочные, ярко вылепленные характеры — все это щедро представлено драматургом, все призвано создать реалистическую комедию, верно отражающую современное ей состояние мира.

В атмосферу веселья и смеха читатель погружается, как только открывает первые страницы «Офицера-вербовщика», — на рыночной площади ловкий и смекалистый сержант Кайт вербует в гренадеры. Уж и мастер он на цветистые речи да на хитрости разные! А что делать? Иначе никого не завербуешь. Весельем пронизаны все сцены, где капитан Плюм встречается со своей возлюбленной Сильвией. Их диалоги — словно бой на рапирах: удар, еще удар, временное отступление, ловкий выпад, снова атака. А чего стоит сцена, где пройдоха Кайт, выдавая себя за астролога, предсказывает простодушным горожанам их будущее! Тут уж комических ситуаций, задора, страсти к розыгрышу хоть отбавляй!

Но Фаркер не только смешит. Сквозь смех то и дело прорываются нотки осуждающие, сатирические, «колкие». Фаркер-офицер отлично знает жизнь. Он умен, наблюдателен, этот лейтенант, приехавший однажды в Шрюсбери вербовать солдат для королевской армии, вот уже который год ведущей разорительную войну. Разве может он не понимать всю жестокость законов о принудительной вербовке? Разве может не видеть, как с помощью обмана и мошенничества людей насильно заставляют служить королеве? Закон гласит: «…рекрутировать здоровых мужчин, не имеющих определенных занятий и видимых средств к существованию…» Boт и решает сержант Кайт (с полного на то согласия судьи и капитана Плюма) забрать в солдаты «честного малого», шахтера: ведь он работает под землей, а следовательно, не имеет «видимых» средств к существованию.

Кто побогаче, тот откупится от армии: даст взятку судье да капитану. Ну а беднякам что делать? Порой и они находят выход: «Уж так мы договорились, — доверительно сообщает суду подружка шахтера, — он будет звать меня женой, чтоб меня за шлюху не считали, а я его — мужем, чтоб ему в солдаты не идти».

Шахтер, проститутка, кузнец, мясник, деревенский парень Буллок и его сестра Рози, сержант и капитан королевской армии… Кем населил Фаркер свою комедию? Не часто доводилось английскому зрителю начала XVIII столетия встречаться с такими героями. После светских остроумцев, щеголей и кутил Лондона — простые люди маленького захолустного города. К провинции у Фаркера особое отношение, исполненное доверия, уважения. По замечанию литературного критика и поэта Ли Ханта, читая пьесу, «вы словно вдыхаете чистый, свежий, бодрящий воздух далекого захолустного местечка». И люди в этом местечке, как убедительно доказывает Фаркер, выше душой и чище нравом, чем лондонский свет, откуда брали своих героев Этеридж, Уичерли, Конгрив или Ванбру. Неверно было бы, однако, полагать, что эти комедиографы никогда не «опускались» до изображения провинциального быта и жизни: Уильям Конгрив, например, знакомит нас в «Двоедушном» с «удивительным обществом» — лордом и леди Тачвуд и их окружением; в «Неисправимом» Джон Ванбру, современник Фаркера, приводит нас в дом сэра Танбелли Кламзи, где мы встречаемся с его женой и дочерью. Но характеры этих провинциалов, выписанные сочно и ярко, наделены лишь отрицательными чертами. Тупость, обжорство, леность ума, узость интересов — вот что в первую очередь типично для «провинциальных аристократов» — четы Тачвуд.

Иное дело у Фаркера. Судья Баланс, его дочь Сильвия, шропширский джентльмен мистер Уорти — люди умные, образованные, по-своему интересные. Нет, Фаркер далек от мысли идеализировать своих провинциалов, рассказывает он о них с уважением, порой с мягким юмором, но всегда с каким-то внутренним чувством признательности. Благодаря Фаркеру, как тонко подметил один из исследователей его творчества, Уильям Арчер, английская комедия начала XVIII века вырвалась из узкого, замкнутого круга фешенебельных гостиных и кофеен Лондона и перекочевала на рыночные площади, проселочные дороги, в дом сквайра, в зал суда.

Воздух провинции словно облагораживает героев Фаркера, смягчает их душу, делает людьми гуманными, способными откликнуться на чужую беду. За бравадой и дерзостью капитана Плюма скрывается доброе сердце: «Ей-богу же, я не такой непутевый, как думают, — признается он Сильвии. — Я просто люблю привольное житье, а людям кажется, что это разврат. Ведь они судят но видимости: им не вера в бога нужна, а набожность…» Сколько общего окажется впоследствии у капитана Плюма с другим героем английской литературы, добрым малым Томом Джонсом, главным персонажем романа Генри Филдинга «История Тома Джонса найденыша», написанного четыре десятилетия спустя.

Умная, энергичная и смелая Сильвия не имеет ничего общего с «городскими» героинями Уичерли или Конгрива. Перед нами женщина благородная, волевая, борющаяся за свое счастье, лишенная, по словам Плюма, «притворства, неблагодарности, зависти, корыстолюбия, спеси и тщеславия, которые столь свойственны ее сестрам». Не случайно так часто литературоведы сравнивают Сильвию с Виолой и Розалиндой, героинями комедий Шекспира «Двенадцатая ночь» и «Как вам это понравится». Сильвия — воплощение деятельного начала в жизни. Задорная, остроумная, она не хочет стать женой-рабыней, беспрекословно подчиняющейся воле мужа. Капитану Плюму она станет другом, будет равноправной участницей всех семейных дел и затей, вместе с мужем будет «все утро носиться под звуки охотничьего рога, а весь вечер — под звуки скрипки».

Надменная Мелинда, обладательница солидного состояния, в финале пьесы «капитулирует» перед верностью мистера Уорти, понимая, что главное в жизни — искреннее чувство.

Доброе расположение Фаркера ко многим своим героям сказалось и в том, что драматург никогда не превращает их в «ходячие карикатуры», как это нередко делали его предшественники, комедиографы эпохи Реставрации. В пьесе есть, пожалуй, всего лишь одно исключение — капитан Брейзен, нахальный, болтливый, пошлый. Всех-то он знает, всюду бывал, во всех битвах участвовал, со всеми на короткой ноге. Здесь драматург не скупится на гротеск, буффонаду. Каждая сцена, в которой появляется Брейзен, сопровождалась, по свидетельству современников, саркастических! смехом. Этим смехом зритель-буржуа казнил распущенность нравов, глупость и безрассудство уходящей эпохи. Новый зритель не только смеялся. В финале спектакля он торжествовал; Мелинда отдавала руку и сердце (а вместе с ними — приданое в двадцать тысяч фунтов!) мистеру Уорти. Богатство и красивая жена (но богатство прежде всего!) становились наградой добродетельному шропширскому джентльмену, а не распутному Брейзену.

Фаркер не пренебрегал теми драматургическими средствами, к которым привык зритель. В «Офицере-вербовщике» он использует все богатство театральных приемов, выработанных предшественниками. Фаркер любит и умеет поражать публику неожиданностью поворотов в судьбах героев, заставляет зрителя внимательно следить за одновременным развитием нескольких сюжетных линий, мастерски нагнетает действие. Задолго до Фаркера был хорошо испытан и выверен прием переодевания: в мужской наряд облачалась шекспировская Виола, Фиделия из «Прямодушного» Уичерли, Оливия и Тереза из «Младшего брата» Афры Бен.

Веселый розыгрыш, обман, хитроумная проделка были также неотъемлемой частью многих комедий. Псевдогадалки, прорицатели, астрологи-мошенники — все эти персонажи пользовались популярностью у зрителя, да и актеры считали, что в этих ролях есть что играть. Дабы потрафить театральным вкусам века, «гадает по звездам» и сержант Кайт, суля богатство и славу мужской половине города Шрюсбери.

Но если в отношении структуры пьесы Фаркер следовал многим канонам, выработанным задолго до него, то в области языка он шел путями новыми. Герои Фаркера не щеголяют цитатами из классиков, не изощряются в сравнениях, высокопарных эпитетах, не создают «походя» афоризмов, которые становятся затем достоянием всех лондонских кофеен. Диалоги «Офицера-вербовщика» исполнены простоты, безыскусственности, в них звучит подлинно «разговорная интонация». Грубая речь солдат и новобранцев, «зазывальные рулады» сержанта Кайта, степенные рацеи судья Баланса, дерзкая и остроумная «словесная перепалка» Сильвии и капитана Плюма — все это создает яркую, реалистическую картину языковых особенностей эпохи.

Комедия «Хитроумный план щеголей» продолжает и развивает многие социальные и эстетические мотивы, порой лишь намеченные в «Офицере-вербовщике».

Снова читатель оказывается в провинции, на этот раз в Личфилде. И если Шрюсбери славился своим прекрасным воздухом, то Личфилд не менее прекрасным элем. Рассказывают, что Фаркер заезжал однажды в Личфилд по делам службы. Остановился он в гостинице «Джордж Инн». Комната, в которой жил лейтенант Фаркер, и доныне составляет одну из достопримечательностей городка.

Кого мы только не встречаем на страницах веселой комедии: хозяина гостиницы и его дочь, разбойников с большой дороги, пленных французских офицеров, лондонских щеголей, «провинциального остолопа» сквайра Саллена, слуг и служанок, по уму и изобретательности ничуть не уступающих своим хозяевам, ирландца, выдающего себя за французского капеллана. Круг героев Фаркера еще более расширился, стал еще демократичнее по составу.

Дом гостеприимной леди Баунтифул отличается простотой нравов, а сама хозяйка — добротой и сердечностью. В этой атмосфере покоя, тишины и доверчивости два лондонских весельчака Эймуэлл и Арчер кажутся совершенно инородными элементами. Сюда, в провинциальный Личфилд, они приехали в поисках невесты и состояния, выдавая себя не за тех, кто они есть. Щеголи убеждены: «Нет большего стыда, чем лохмотья, нет худшего преступления, чем бедность». Фаркер не допускает молодых прощелыг и обманщиков в дом леди Баунтифул: драматург поселяет их в гостинице, хозяин которой — скупщик краденого, «душа» воровской шайки. Притон мистера Боннифейса — с точки зрения Фаркера как раз подходящее место для Эймуэлла и Арчера, приехавших в Личфилд с нечестными замыслами.

Так традиционный сюжет комедии Реставрации — погоня за богатым приданым — уже в начале пьесы неожиданно раскрывает новые грани: драматург не только не возвышает столичных щеголей, а, напротив, осуждает их намерения. Эймуэлл и Арчер должны избавиться от своих пороков, пройти сквозь ряд испытаний, доказать, что они способны на душевные порывы, на поступки благородные и честные. Только тогда Фаркер наградит их и богатством и красивой женой. Снова возникает мотив, уже знакомый нам по «Офицеру-вербовщику»: деньги — дело серьезное, богатство не для прощелыг, оно должно быть в руках людей добропорядочных и степенных.

Образы Эймуэлла и Арчера эволюционируют от действия к действию: пробуждается совесть, сознание вины тяготит сердце, свежий и прозрачный воздух провинциального Личфилда словно очищает душу светских щеголей, и вот в финале пьесы мы свидетели того, как доброе начало берет верх: «Сударыня, — признается Эймуэлл Доринде, — перед вами не только влюбленный, но и человек, обращенный вами на путь истинный. Судите о моей страсти по моему превращению! Все во мне — ложь. Но вам я открою всю правду. Все во мне фальшиво — только страсть подлинная!.. Я не лорд, я жалкий бедняк и явился сюда с гнусной целью завладеть вашим приданым…»

Признание удивительное! Светский щеголь, кутила, обманщик, завсегдатай модных кофеен, беспечный покоритель женских сердец кается в своих прегрешениях милой и доверчивой Доринде! Такого читатель не встречал даже в пьесах Джона Ванбру, современника Фаркера.

Ну, а что же произошло с Арчером? Он тоже совершает ряд благородных поступков и, надо полагать, обретет себе в жены миссис Саллен.

Доринда и миссис Саллен — образы, созданные Фаркером с особой любовью. Романтичная, открытая, исполненная веры в жизнь, Доринда летит навстречу счастью, она убеждена в искренности чувств своего поклонника. Умудренная жизненным опытом, миссис Саллен с грустной улыбкой выслушивает восторженные речи Доринды: уж миссис Саллен знает, как рушатся мечты, что такое неудачный брак, тоскливое существование без любви, взаимопонимания, дружбы. Но жизнь не озлобила миссис Саллен, не превратила ее в жестокую и мстительную мегеру. А ведь быть женой «угрюмого пьянчуги», грубого, невежественного сквайра Саллена — жребий не из легких.

Предшественники Фаркера — Уичерли, Конгрив, Ванбру — рассматривали вопросы брака как юридическую условность, с помощью которой собственность и деньги переходили из одних рук в другие. Брачный контракт не подразумевал непременного «наличия» чувства: оно было элементом желательным, но не обязательным. Развод считался позором.

В «Хитроумном плане щеголей» впервые слышится протест против брака-сделки, брака унизительного, в первую очередь для женщины.

А какова точка зрения на брак ее супруга? С некоторым удивлением узнает Саллен, что законы о браке, как и всякие законы, должны создаваться для блага людей, что никому не нужен закон ради самого закона. Но в полное изумление приводят сквайра слова сэра Чарлза Фримена о том, что у разумных существ помимо плоти есть еще и души, которые соединяются в браке.

Привычная ситуация — стороны, вступающие в брак, излагают свои условия — как бы «перевернута» Фаркером в этой комедий: Саллен и миссис Саллен обсуждают свою совместную жизнь, свои «условия» много позже подписания брачного контракта, хорошо узнав друг друга в течение четырнадцати месяцев. И миссис Саллен обретает в этой беседе положение равноправного участника, уверенно решающего свою судьбу.

У комедий Фаркера завидная театральная судьба: и «Офицер-вербовщик» и «Хитроумный план щеголей» в течение более двух столетий привлекают внимание актеров и режиссеров. Сержант Кайт был первой ролью выдающегося английского актера Дэвида Гаррика, которую он сыграл в любительском спектакле одиннадцатилетним мальчиком. Позже, став профессионалом, Гаррик исполнял роли Костара Пермейна и капитана Плюма. Бравому Плюму вообще везло на исполнителей: в 1756 году в этой, роли выступил талантливый актер Спрейнджер Барри, а в 1797-м — Чарлз Кембл.

21 ноября 1740 года роль Сильвии на сцене театра Ковент-Гарден впервые сыграла замечательная актриса Пегг Уоффингтон.

Не забыл «Офицера-вербовщика» и современный театр. Пятьдесят шесть представлений выдержал этот спектакль в лондонском Артс Тиэтр с ноября 1943 по январь 1944 года. А в 1963 году Лоренс Оливье, руководитель вновь организованного Национального театра, включил комедию в репертуар только что сформированной труппы.

Образы «Хитроумного плана щеголей» также вошли в творческую биографию многих актеров и актрис разных эпох. В роли Арчера любили выступать Дэвид Гаррик и Чарлз Кембл. Саллена и Скраба нередко играли Джеймс Куин и Чарлз Маклин, выдающиеся мастера сцены XVIII века. Как ни странно, роль Скраба пришлась по душе актрисам. Так, в 1786 году одна из ведущих актрис Ковент-Гардена, миссис Эбингтон, выбрала эту роль для своего бенефиса. Подобных примеров можно привести много. Миссис Саллен была любимицей почти всех знаменитых актрис XVIII века. В особенности роль удалась Ханне Притчард и Пегг Уоффингтон. Имена героев «Хитроумного плана» возникли на афишах театров и в XX веке. В мае 1963 года, например, комедию поставил лондонский театр Эшкрофт.

И. Ступников

ОФИЦЕР-ВЕРБОВЩИК

Комедия в пяти действиях

Действующие лица

Мистер Бэланс, судья

Мистер Скейл, судья

Мистер Скрупл, судья

Мистер Уорти, джентльмен из Шропшира

Капитан Плюм, офицер-вербовщик

Капитан Брейзен, офицер-вербовщик

Кайт, сержант Плюма

Буллок, деревенский парень

Костар Пермейн, рекрут

Томас Эпплтри, рекрут

Мелинда, состоятельная особа

Люси, служанка Мелинды

Сильвия, дочь Бэланса, влюбленная в Плюма

Рози, деревенская девчонка, сестра Буллока

Констебль, первый из толпы, слуга, кузнец, мясник, подсудимый, жена, женщина, управляющий, рекруты, слуги и служанки, толпа.

Место действия — Шрусбери

Пролог

Действие первое

Сцена первая

Рыночная площадь. Барабан выбивает «Марш гренадеров». Входит сержант Кайт, за ним толпа.

Кайт (громко, на всю площадь). Если кто из вас, джентльмены, пусть он даже не ополченец, желает пойти на службу ее величества и посбить спеси с французского короля^[6], если у кого из вас, подмастерья, строгий хозяин, а у тебя, сынок, непочтительные родители; если какому слуге жрать нечего, а муж женою по горло сыт, — приходите все к честному сержанту Кайту в таверну «Ворон» в нашем славном городе Шрусбери, вас там угостят на славу и мигом избавят от всех забот… Мы не за тем, джентльмены, тут в барабан бьем, чтобы кого-нибудь замаять и заарканить. Да будет вам известно, джентльмены, я человек благородный и вербую я не простых солдат, а особенных — гренадеров. Слышите, джентльмены, гренадеров! Взгляните на эту шапку, джентльмены! Это не простая шапка, а почти что волшебная! Наденешь ее, и не успеют спустить курок, как ты уже джентльмен. Счастливчики, кто шести футов ростом! Этим на роду написано быть большими людьми. (Первому из толпы.) Позвольте, сударь, примерить вам эту шапку.

Первый из толпы. Да что-то боязно! Еще в солдаты за это угодишь!

Кайт. Не волнуйся! В солдаты попадешь, если запишешься. А ну-ка посмотрим, идет тебе эта шапка?

Первый из толпы. А вдруг она заколдованная? Вдруг возьмут и устроят против меня Пороховой заговор?^[7]

Кайт. Нашел чего бояться, дружище!

Первый из толпы. Ой, чует мое сердце недоброе! А ну, покажите… (Хочет надеть шапку.) Смердит потом и серой. Что это на ней спереди намалевано, сержант?

Кайт. Королевский герб. Иначе — «Ложе чести».

Первый из толпы. А что это за «Ложе чести»?

Кайт. Великое ложе! Раза в полтора больше знаменитой кровати в Уэре^[8]. Десять тысяч человек улягутся и друг друга не почувствуют.

Первый из толпы. Нам бы с женой такую! Лежали бы себе, друг друга не трогали. А крепко спится на этом «Ложе чести»?

Кайт. Так крепко, что ни один еще не проснулся.

Первый из толпы. Ишь ты! Мою бы жену туда!

Кайт. Да ну?.. Так что же, братец, давай…

Первый из толпы. Уже и братец! Что-то я не припомню, приятель, чтобы мы с тобой в родстве состояли. Ты меня, сержант, не уговаривай, не заманивай. Захочу — запишусь, не захочу — не запишусь. Так что забирай назад шапку и не лезь ко мне в родню. Я и в другой раз успею записаться. Еще уговаривает, в братья лезет!

Кайт. Это я-то тебя уговариваю? Я тебя заманиваю? Да я выше этого, сударь! Я в двадцати кампаниях участвовал!.. А вы, сударь, остры на язык, и во всем остальном вы мужчина хоть куда: молодой да веселый! Люблю людей с характером. А чтобы кого заманивать — боже избави! Это же низость! И все же, право, в жизни не встречал такого ладного молодца! Ведь как шагает — твердо да четко, ну точно башня на тебя движется! А чтобы кого улещивать — ни-ни!.. Пойдем, приятель, пропустим по стаканчику!

Первый из толпы. Что ж, охотно! С таким умным человеком и пенни не жалко потратить. Считайте это за извинение, сударь.

Кайт. Руку, приятель! А теперь, джентльмены, довольно слов — вот мой кошелек, а на квартире у меня сыщется бочонок эля, да такого, что с ног валит. Деньги королевские — питье тоже. Королева у нас щедрая и любит своих подданных. Надеюсь, джентльмены, вы не откажетесь выпить за здоровье королевы?

Все. Нет, выпить не откажемся!

Кайт. Крикнем же ура королеве и славному Шропширу!

Все. Ура!

Кайт. Бей в барабан!

Все уходят с криками; барабан выбивает «Марш гренадеров».

Сцена вторая

Там же. Входит Плюм в дорожном платье.

Плюм. А, «Марш гренадеров»! Это мой барабан бьет. И толпа кричит «ура» — значит, мы победили. Интересно, который час? (Смотрит на часы.) Четыре. А из Лондона я выехал вчера в десять утра. Сто двадцать миль за тридцать часов! Впрочем, это что! Вот начну вербовку, тогда намаюсь!

(Входит Кайт.)

Кайт. Добро пожаловать в Шрусбери, ваше благородие! «От вод Дуная к берегам Северна…»^[9]. Добро пожаловать, капитан!

Плюм. Вы стали так обходительны, мистер Кайт! Я вижу, вы совсем вошли в роль вербовщика. Как успехи?

Кайт. За какую-нибудь неделю пятерых завербовал.

Плюм. Неужто пятерых! Кого же?

Кайт. Силача из Кента^[10], цыганского короля, шотландского коробейника, прохвоста стряпчего и валлийского пастора.

Плюм. Стряпчего? Ты что, рехнулся? Мало нам мороки! Сейчас же отпусти его!

Кайт. Почему, сударь?

Плюм. Мне грамотеи не нужны. Еще, чего доброго, жалобы начнет строчить! Отпусти его сию же минуту, слышишь!

Кайт. А с пастором как быть?

Плюм. Грамотный?

Кайт. Не скажу!.. Вот на скрипке здорово играет!..

Плюм. Этого не отпускай! А каково настроение в городе? Обрадовались, когда узнали, что я еду?

Кайт. Вы, сударь, так нравитесь простолюдинам, а я судьям и разным другим властям, что мы свое дело живо обстряпаем. Кстати, сударь, вы здесь нежданно-негаданно завербовали еще одного рекрута.

Плюм. Это кого же?

Кайт. Помните свою старую приятельницу Молли из Касла? Ну, что завербовали в прошлый приезд.

Плюм. Надеюсь, она не беременна?

Кайт. Что вы, сударь, вчера родила.

Плюм. Кайт, ты должен усыновить ребенка!

Кайт. Чтобы потом ее друзья заставили меня жениться на ней?

Плюм. Что же, тогда прихватим ее с собой. Она, знаешь, и постирать может, а когда и постель постелит…

Кайт. А мне не надобно. Я ведь женат, ваше благородие.

Плюм. На скольких?

Кайт. Враз не припомнишь!.. (Достает бумагу.) Вот список личного состава: я всех их на обороте записал. Сейчас посмотрю… Первой по списку значится миссис Шили Хихикинс, которая торгует картошкой на Ормонд-Ки в Дублине. Вторая Пегги Галлон — та, что держит питейное заведение в Уайтхолле^[11] у Главного штаба^[12]. Долли Фургон — дочь возчика из Гулля. Мадемуазель ван Плоскопопинс из Басса. Еще тут записана Дженни Балкинс, вдова корабельного плотника из Портсмута, только она не в счет: у ней в мужьях еще два флотских лейтенанта и боцман с военного корабля.

Плюм. Да их у тебя целая рота наберется! Впрочем, где пятеро — там и полдюжины. А скажи, пожалуйста, мальчик родился или девочка?

Кайт. Мальчишка, крепыш.

Плюм. Тогда запиши мать в свой список, а мальчишку в мой. Поставишь его в списке гренадеров под именем Фрэнсиса Кайта, отпущенного на побывку к матери. Деньги, положенные ему на содержание, можешь забирать себе. А теперь иди утешать соломенную вдову.

Кайт. Слушаюсь, сэр.

Плюм. Стой! А в прорицатели ты здесь уж наряжался?

Кайт. Разумеется, сэр. Обо мне уже идет слава по всей округе как о самом надежном из всех лгунов-предсказателей. Пришлось, правда, для пользы дела посвятить в тайну моего домохозяина. Но он малый честный: мошенника не выдаст. Вам будут солдаты, мне — деньги, что нам еще нужно? Вот идет ваш приятель, мистер Уорти. Есть еще какие-нибудь распоряжения, ваше благородие?

Плюм. Пока все.

(Кайт уходит.)

Да разве это Уорти, это его тень!

(Входит Уорти.)

Что ты стоишь, скрестив руки на груди, Уорти? Открой свои объятия, ведь перед тобой друг… Видно, у него сплин перекинулся на уши. Я вышибу из него эту черную меланхолию!

(Ударяет Уорти по плечу.)

Уорти. Плюм! Дружище! Цел и невредим?

Плюм. Как видишь. Я уцелел в Германии и не пострадал в Лондоне. Руки, ноги, нос — все при мне. И внутри ничего не застряло — ни любви в сердце, ни злобы, а желудок справится с любым количествомростбифа.

Уорти. Счастливчик! Когда-то и я был таким.

Плюм. Что с тобой творится старина? Не случилось ли у тебя в Уэльсе наводнения или землетрясения? Или, может, твой отец восстал из мертвых и отобрал у тебя поместье?

Уорти. Нет.

Плюм. Тогда, значит, ты женился.

Уорти. Нет.

Плюм. В таком случае ты сошел с ума или стал квакером^[13].

Уорти. Сейчас я тебе все выложу начистоту. Узнай же, до чего опустился твой друг! Веселый гуляка превратился в жалкого мечтателя, вздыхающего все об одной.

Плюм. Чего это ради?

Уорти. Ради женщины.

Плюм. Руку, товарищ! Перед тобой другой жалкий мечтатель, вздыхающий все об одном.

Уорти. А ты о чем вздыхаешь?

Плюм. О полке. Не о женщине же. Я, черт возьми, бывал верен зараз пятнадцати, но ни об одной не вздыхал. А ты влюбился в одну и уже раскис! Кто же твоя прекрасная Елена?

Уорти. Поистине Елена! Такая же прекрасная и такая же бездушная. Хоть десять лет веди осаду, не овладеешь!

Плюм. Бездушная, говоришь? Она что, шлюха?

Уорти. Да нет.

Плюм. Тем хуже. Но кто она? Я ее знаю?

Уорти. Прекрасно!

Плюм. Быть того не может. Я не знаю женщины, которая выдержала бы десятилетнюю осаду.

Уорти. А что, если это Мелинда?

Плюм. Мелинда?! Но год назад она уже почти капитулировала и готова была сдаться на приличных условиях. Помнится, я еще советовал тебе, отправляясь в поход, предложить ей содержание в пятьсот фунтов годовых.

Уорти. Я так и сделал. Она выслушала меня и сказала, что должна с недельку подумать. Но тут неожиданно для нее самой прибыло подкрепление, и мне пришлось отказаться от надежды на победу и опять возобновить осаду.

Плюм. Я что-то не пойму, объясни-ка.

Уорти. В решительный момент во Флинтшире скончалась ее тетка, леди Капитал, и оставила ей в наследство двадцать тысяч фунтов.

Плюм. Ну, теперь прелестная Мелинда для нас потеряна! Согласно правилам тактики, твоя осада, Уорти, больше не имеет смысла. Раз у осажденных теперь вдоволь провианта, измором их не возьмешь. Придется удвоить натиск и взять город штурмом — или погибнуть.

Уорти. Я уже пробовал атаковать ее — все пустил в ход, — но был столь решительно отброшен, что расстался с мыслью сделать ее своей любовницей. Я изменил тактику, стал сдержанным и покорным и теперь добиваюсь ее руки.

Плюм. Ну, чем покорней будешь ты, тем надменней она. Начни только молиться ей, как богине, и она станет обращаться с тобой, как с собакой.

Уорти. Так и вышло.

Плюм. Все они таковы. Поверь, Уорти, сдержанностью и покорностью ты ничего не добьешься. Своим унижением ты не победишь ее гордости. Если ты хочешь, чтоб она больше ценила тебя, заставь ее поменьше ценить собственную особу. Постой, на твоем месте я бы прежде всего переспал с ее горничной и нанял двух-трех девчонок, чтобы те повсюду рассказывали, будто они от меня понесли. А что, если нам подшутить над всеми местными красотками, кроме нее? Устроить бал и не позвать ее и еще нескольких уродин.

Уорти. Подобного унижения она бы не вынесла! Но мы живем в такой дыре — у нас не дают балов, не пишут памфлетов и…

Плюм. Скажешь, не брюхатят баб?! Это когда в городе столько вербовщиков! По-моему, у них правило: оставить после себя столько же будущих солдат, сколько они увезут с собой.

Уорти. Никто не сомневается, что ты не щадишь себя для отчизны, храбрый капитан. Взять к примеру Молли из Касла. Знаешь, сколько шума было в городе?

Плюм. Надеюсь, до Сильвии ничего не дошло?

Уорти. А ты еще ее помнишь? Я думал, что ты совсем позабыл о ней, бедняжке.

Плюм. Из-за твоих дел у меня выскочили из головы мои собственные. Конечно, Сильвия пустила бы меня к себе в постель, если б только мы уладили все предварительные вопросы. Но она полагала, что сперва надо обвенчаться, а потом уже сблизиться, я же считал, что наоборот. Вот мы всё и спорили. И если она такая упрямая дурочка, что никак не может расстаться со своей девственностью, то пусть и хранит ее всю жизнь.

Уорти. А иначе ты никак не хотел на ней жениться?

Плюм. Я вообще не хотел жениться, сэр. Но если уж приходится, то как можно связать себя на всю жизнь с женщиной, коли не знаешь, приятно ли тебе провести с ней вдвоем хоть полчаса. А вдруг женишься на безногой? Значит, во избежание этого надо получше разобраться, что за товар берешь. Если бы люди получше узнавали друг друга до брака, было бы куда меньше разводов, измен и прочей чертовщины.

Уорти. А в городе уже болтали…

Плюм. Вот потому я и ненавижу ваши провинциальные города. Город, в котором могут подумать дурное о такой женщине, как Сильвия, надо бы спалить дотла. Я люблю Сильвию, я восхищаюсь ее открытым, благородным характером. Эта девушка как-то не похожа на других представительниц своего пола. У нее только прелести женские. Зато нет в ней притворства, неблагодарности, зависти, корыстолюбия, спеси и тщеславия, которые столь свойственны ее сестрам. Будь я генералом, я бы на ней женился.

Уорти. И правильно бы сделал: ведь она вышла бы за тебя, будь ты даже капралом. А вот моя Мелинда кокетничает с кем попало. Ставлю пятьдесят фунтов, она еще и за тебя примется!

Плюм. А я ставлю пятьдесят, что не упущу случая. Послушай, Уорти, а что, если я ее осилю, а потом отдам ее тебе?

Уорти. Коли ты ее осилишь, можешь мне не отдавать. На кой шут мне победа, одержанная другим.

(Возвращается Кайт.)

Кайт. Можно вас на два слова, капитан?

Плюм. Говори: здесь все свои.

Кайт. Вы послали меня утешить эту соломенную вдову, милую миссис Молли, сэр… Это моя жена, мистер Уорти.

Уорти. Ого, вот как?! Желаю вам счастья, мистер Кайт.

Кайт. Большое вам спасибо, ваша милость, я ведь за полчаса приобрел сразу и жену и ребенка. Так вот, значит, послали вы меня утешить миссис Молли, мою жену, я хочу сказать. И что же вы думаете, сэр, — ее уже успели утешить!

Плюм. Каким образом?

Кайт. А вот каким, сэр: пришел лакей в голубой ливрее и принес ей десять гиней на пеленки.

Плюм. Что за чудо! Кто его прислал?

Кайт. А уж это, сударь, я скажу вам на ухо. (Шепчет.) Мисс Сильвия.

Плюм. Сильвия?! Какое благородство!

Уорти. Сильвия?! Возможно ли?!

Кайт. Вот они, эти гинеи, сэр. Я взял их в счет приданого. Мало того, сэр, Сильвия просила сказать ей, что будет крестной матерью и возьмет на себя заботы о ребенке. Только я собрался к вам с этой новостью, окликает меня лакей и говорит, что его хозяйка, мол, желает побеседовать со мной. Я пошел Узнав от меня, что вы в городе, она дала мне полгинеи за приятное известие и велела передать вам, что ее отец, судья Бэланс, вернулся из деревни и будет рад вас видеть.

Плюм. Видишь, какая девушка, Уорти! Разве она похожа на других женщин? Нет, она способна на благородную, великодушную, мужскую дружбу. Покажи мне другую женщину, которая не разразилась бы слезами и упреками из-за этого маленького покушения на ее собственность. Сильвии ненавистна обычная бабья ревность — ведь это лишь жадность, не больше. Она скорее откажется от любовника, чем предаст друга… Кстати, у кого тут самое лучшее вино, Уорти? Там я и поселюсь.

Уорти. Хортон недавно получил бочку старого барселонского. Мне хотелось получше тебя встретить, и вот, чтобы ты первым его отведал, я не велел старику открывать ее до твоего приезда.

Плюм. Так пойдем к нему! А ты, Кайт, ступай к этой даме, передай ей мой низкий поклон и скажи, что я только подкреплюсь немножко и пожалую к ней с визитом.

Уорти. Постой, Кайт! Ты уже видел того, другого вербовщика?

Кайт. Нет, сэр.

Плюм. Это кто же такой?

Уорти. Мой соперник, редкостный дурак! Остальное я тебе расскажу по дороге.

(Уходит вместе с Плюмом.)

Сцена третья

Комната. Мелинда и Сильвия идут навстречу друг другу.

Мелинда. С приездом, кузина Сильвия. (Целуются.) Ах, как бы мне тоже хотелось пожить в деревне! Жить в каком-нибудь провинциальном городе, вроде нашего Шрусбери, по-моему, просто невыносимо. Вечно дым, сутолока, сплетни, притворство — ни слова в простоте. И при этом никаких развлечений — прямо с тоски умрешь! А воздух здесь какой — дышать нечем!

Сильвия. А я слышала, кузина, что Шрусбери славится своим воздухом.

Мелинда. Ты забываешь, Сильвия, что я здесь уже целую вечность. Поверь, для женщины деликатного сложения любой воздух становится вреден, через полгода. По-моему, всего полезнее для организма — менять атмосферу.

Сильвия. Это как же ее менять — как платья, что ли? Впрочем, ты, наверно, права: разная бывает атмосфера — когда приятная, а когда нет. Бывает такая, что хоть беги. Такого дыму, такого туману напустят, страх!

Мелинда. Ну что за вздор! Я говорю о воздухе, которым мы дышим, или, вернее, вкушаем. Неужели ты не заметила, Сильвия, что в разных местах воздух даже на вкус различен?

Сильвия. А туман, кузина, это тоже род воздуха? И как это тебе удается вкушать воздух? Уж не хочешь ли ты сказать, что питаешься воздухом? Вот что, дорогая Мелинда, перестань напускать туман!

Воспитание мы с тобой получили одинаковое. Было время, когда мы с тобой и думать не думали о воздухе, разве что он был слишком студеный. Помнишь, в пансионе, по утрам, когда ветер дул с Уэльских гор, как у нас начинало течь из носу?

Мелинда. Воспитывали нас одинаково, кузина, но по природе своей мы разные. Ты, например, здорова, как лошадь.

Сильвия. Уж, по крайней мере, не страдаю ни от скуки, ни от колик, ни от разных капризов. Моя голова не нуждается в нюхательной соли, желудок — в порошках, а лицо — в притираниях. Я могу все утро носиться под звуки охотничьего рога, а весь вечер — под звуки скрипки. Словом, я ни в чем не уступаю отцу — только разве что стрелять влёт и пить не умею. А придет время, не хуже матушки моей справлюсь с чем надо.

Мелинда. Кажется, это не за горами. Я слышала, твой капитан вернулся.

Сильвия. Да, Мелинда, он приехал, и я постараюсь, чтоб он уехал не один.

Мелинда. Да ты с ума сошла, кузина!

Сильвия. «Радость безумья, ты мне поверь, дано познать лишь безумцам»^[14].

Мелинда. Право же, это донкихотство! И у тебя хватает смелости воображать, будто молодой и беспечный офицер, который знай себе шляется по свету — за полгода чуть не полземли объездит, — свяжет свою жизнь с барышней из медвежьего угла, дочкой какого-нибудь судьи!

Сильвия. А я не рассчитываю на его постоянство. Я бы не могла полюбить мужчину, для которого существует лишь одна женщина на свете. Это доказывало бы только его душевную ограниченность. Постоянство — это в лучшем случае лень. Ей не место среди мужских добродетелей. И я тоже не поставлю ее в ряд с мужеством, ловкостью, опытом, справедливостью и иными достоинствами сильного пола. Поверь, Мелинда, я порядком устала быть женщиной и не вижу большой радости в том, чтобы носить юбку.

Мелинда. Значит, тебе надоело ходить в юбке и ты бы почувствовала себя свободнее, будь на тебе штаны. Право, Сильвия, родись ты мужчиной, ты была бы распутником!

Сильвия. Уж я бы постаралась узнать жизнь! И мне бы не понадобилась для этого толпа наперсников и наперсниц, как то бывает с иными мужчинами. Да, кстати, как твои дела с мистером Уорти?

Мелинда. Он предмет моего отвращения.

Сильвия. Ох, всё капризы!

Мелинда. Что вы хотите этим сказать, сударыня?

Сильвия. А то, что тебе не следует так жестоко обращаться с этим честным малым. Он человек способный и состоятельный и к тому же друг моего Плюма. Клянусь всем святым, если вы не измените своего обхождения с ним, я потребую сатисфакции.

Мелинда. Что за речи! Ты, я вижу, и впрямь вообразила себя мужчиной. Признаться, я еще хуже отношусь к Уорти из-за его дружбы с Плюмом. По-моему, твой капитан обыкновенный распутник, бездельник и развязный хлыщ.

Сильвия. Но ты же в послдний раз видела его, когда у тебя еще не было двадцати тысяч фунтов и ты собиралась пойти к Уорти на содержание. Где ж тебе было ждать от него почтительности!

Мелинда. Что вы хотите этим сказать, сударыня?

Сильвия. То, что вы слышите, сударыня. Я все попросту выложила.

Мелинда. Тем хуже для вас — вы и так достаточно простоваты.

Сильвия. Ну, в этом ваша милость мне не уступит!

Мелинда. Будь я вроде вас, я, конечно, тоже обрадовалась бы какому-нибудь распутному офицеришке.

Сильвия. Не забывайте, сударыня, что я у вас в гостях.

Мелинда. Могли не приходить, я б не обиделась.

Сильвия. Ах вот как! Так не трудитесь возвращать мне визит, сударыня.

Мелинда. Жду не дождусь, чтоб этот кончился.

Сильвия. Я тоже. Можете меня не уговаривать. Ваша покорная слуга, сударыня. (Уходит.)

Мелинда. Нахалка!

(Входит Люси.)

Люси. Что случилось, сударыня?

Мелинда. Видала ты когда-нибудь такое зазнавшееся ничтожество! Стоило появиться ее молодчику, как она сразу обнаглела.

Люси. По-моему, дело не в этом, сударыня. Он ведь только что приехал, и они, кажется, еще не виделись.

Мелинда. И не увидятся, уж я о том постараюсь. Постой! Дай подумать… Подай мне перо и чернила. Погоди, я пойду в спальню и там напишу письмо.

Люси. В ответ на это, сударыня? (Протягивает письмо.)

Мелинда. От кого оно?

Люси. От вашего капитана, сударыня.

Мелинда. Этот дурак мне надоел. Верни письмо нераспечатанным.

Люси. Посыльный ушел, сударыня.

Мелинда. Значит, я все равно не могу ему ответить. Сбегай, верни его, а я пока пойду писать.

Уходят в разные стороны.

Действие второе

Сцена первая

Комната в доме судьи Бэланса. Входят судья Бэланс и капитан Плюм.

Бэланс. Если на наши деньги вы будете убивать побольше французов, недостатка в солдатах у вас не будет. А то в прошлый раз, какая же это была война^[15]? Сколько лет воевали, а ни раненых, ни убитых — одни только россказни про все это. За наши-то денежки мы только и получили, что газеты, в которых читать было нечего. Наши солдаты знай себе бегали взапуски да играли с врагом в прятки. Сейчас — дело другое: вы и знамена и штандарты привезли, и пленных взяли. Захватите еще одного французского маршала^[16], капитан, и я сам пойду в солдаты, ей-богу!

Плюм. Простите, мистер Бэланс, а как поживает ваша прелестная дочка?

Бэланс. Ну что моя дочь в сравнении с маршалом Франции! Мы же говорим о серьезных вещах, капитан. Я еще должен получить от вас подробный отчет о сражении у Гохштедта.

Плюм. О, это было великолепное сражение. Такое не часто увидишь. Но мы сразу устремились к победе и ничего вокруг не видели. Генерал приказал нам разбить врага, мы его и разбили. Вот и все, что я знаю об этом деле. Опять прикажет — опять разобьем. Простите, мистер Бэланс, а как поживает мисс Сильвия?

Бэланс. Все Сильвия да Сильвия! Как вам не стыдно, капитан! Ваше сердце уже отдано: вы повенчаны с войной и влюблены в победу. Думать о ином недостойно солдата.

Плюм. Я не о возлюбленной, я о друге, мистер Бэланс.

Бэланс. Оставьте, капитан! Разве вы не обманули бы мою дочь, если б могли?

Плюм. Ну что вы, сэр! Ее, по-моему, не так-то легко обмануть.

Бэланс. Да проще простого, сударь, как всякую другую девушку ее возраста и наружности — стоит только за дело взяться мужчине ваших лет и вашего темперамента. Я ведь тоже был молод, капитан, тоже служил в армии и по себе знаю, что за мысли бродят у вас в голове. Помню, сударь, как мне хотелось соблазнить дочку одного старого помещика, который был ну точь-в-точь таким, как я теперь, а я был как вы. Ногу бы, кажется, тогда отдал — только бы вышло.

Плюм. А этот помещик был что, вашим другом и благодетелем?

Бэланс. Я бы этого не сказал.

Плюм. Тогда нечего и сравнивать. Услуга, которую вы мне оказали, сэр…

Бэланс. Ну полно, пустое… Терпеть не могу этих слов! Если я в чем услужил вам, капитан, так ведь мне и самому это было в радость. Ты мне по сердцу, и, если бы я мог расстаться со своей дочкой, я отдал бы ее за тебя так же охотно, как за любого другого. Впрочем, чувство долга не позволит вам оставить службу, капитан, а благоразумие не даст моей дочери сопровождать вас в поход. А вообще говоря, она сама себе хозяйка, у нее полторы тысячи своих денег, так что… (Зовет.) Сильвия, Сильвия!

(Входит Сильвия.)

Сильвия. Вам несколько писем из Лондона, сударь. Я положила их на стол у вас в кабинете.

Бэланс. Тут к нам джентльмен из Германии. (Подводит к ней Плюма.) Вы меня извините, капитан, мне надо прочесть письма. Я скоро вернусь. (Уходит.)

Сильвия. Добро пожаловать в Англию, сударь.

Плюм. Вы не знаете даже, как мне радостно это слышать от вас, сударыня! Надежда услышать эти слова из ваших прелестных уст и привела меня обратно в Англию.

Сильвия. Молва гласит, что солдаты прямодушны, должна ли я этому верить?

Плюм. Непременно, если тому порукой еще и мое слово. Ибо, клянусь честью солдата, сударыня, я шел навстречу любой опасности, чтобы быть достойным вашего уважения. А если я мечтал вернуться живым, то единственно ради счастья умереть у ваших ног.

Сильвия. Можете умереть у моих ног или где вам заблагорассудится, сударь, только раньше позаботьтесь о завещании.

Плюм. Мое завещание уже составлено, сударыня! Вот оно. (Вручает Сильвии пергаментный свиток.) Потрудитесь прочесть бумагу, написанную мной в ночь перед битвой при Бленгейме, и вы узнаете, кому я все оставил!

Сильвия (разворачивает пергамент и читает). «Мисс Сильвии Бэланс». Что ж, капитан, превосходный комплимент и вполне веский. Но, поверьте, меня больше радует ваше доброе намерение, чем возможность получить эти деньги. Только, по-моему, сударь, вам следовало бы оставить что-нибудь вашему малютке из Касла.

Плюм (в сторону). Вот так удар! — Какому малютке, сударыня? Из завещания видно, что он вовсе не мой. Эта девчонка замужем за моим сержантом, сударыня. Бедняжка вздумала объявить меня отцом в надежде, что мои друзья поддержат ее в трудную минуту. Вот и все, сударыня. Оказывается, у меня уже и сын появился! Ну и ну!

(Входит слуга.)

Слуга. Сударыня, хозяин получил дурные вести из Лондона и желает немедленно с вами поговорить. Он просит извинения у капитана, что не может выйти к нему, как обещал. (Уходит.)

Плюм. Неужели что-нибудь случилось! Не дай бог! Ничто так не огорчило бы меня, как мысль, что столь достойного и благородного джентльмена постигла какая-то беда. Не буду вам мешать. Утешьте его и помните, что, если понадобится, жизнь моя и состояние — в распоряжении отца моей Сильвии. (Уходит.)

Сильвия. Я воспользуюсь всем этим только в случае крайней нужды. (Уходит.)

Сцена вторая

Другая комната в том же доме. Входят судья Бэланс и Сильвия.

Сильвия. Пока есть жизнь, есть и надежда, сударь. Брат может еще поправиться.

Бэланс. На это трудно рассчитывать. Доктор Мертвилл пишет, что, когда это письмо попадет мне в руки, у меня уже, наверно, не будет сына. Бедный Оуэн! Вот оно, возмездие господне! Я не плакал по отцу, потому что он оставил мне состояние, и теперь я наказан смертью того, кто был бы моим наследником. Отныне ты вся моя надежда и утешение! Твое состояние значительно возросло, и у тебя, надеюсь, появятся иные привязанности, иные виды на будущее.

Сильвия. Я готова во всем повиноваться вам, сударь, объясните только, каковы ваши желания.

Бэланс. Со смертью брата ты становишься единственной наследницей моего имения, которое через три-четыре года будет приносить тысячу двести фунтов в год. Теперь ты с полным правом можешь претендовать на титул и высокое положение в обществе. Знай себе цену и выкинь из головы капитана Плюма. Я с тобой говорю прямо.

Сильвия. Но вы так хвалили этого джентльмена, сударь…

Бэланс. Я по-прежнему к нему расположен. Он славный малый, и я был бы не прочь с ним породниться, но как наследник и продолжатель рода он мне не подходит. Полторы тысячи приданого я бы, пожалуй, еще отдал ему в руки — они бы не пошли ему во вред, — но, бог ты мой, тысяча двести годовых!.. Они же его погубят, он с ними рехнется. Пехотный капитан с такими деньгами — это же феномен какой-то! А у меня еще лесов на пять-шесть тысяч. Да он от них вконец обезумеет! У капитанов, да будет тебе известно, природная неприязнь к строевому лесу: никак не успокоются, пока не сведут его. Или наймет какого-нибудь шельму подрядчика, а тот уж изловчится и понарежет из моих вековых дубов и вязов карнизов, колонн, оконниц, птичек всяческих, зверюшек да разную нечисть, чтоб снизу доверху украсить этакую новомодную бонбоньерку на берегу Темзы. Но в одно прекрасное утро скотина садовник принесет вам «Габеас Корпус»^[17] на все мои земли, и вы переедете куда-нибудь в Челси или Туитнэм^[18] и снимете там домик с садиком.

(Входит слуга.)

Слуга. Там какой-то человек с письмом к вашей милости, сударь, но он желает отдать его в ваши собственные руки.

Бэланс. Хорошо, пойдем к нему. (Уходит со слугой.)

Сильвия. Теперь пусть только вступят в спор долг и любовь, и я в точности принц Красавчик!^[19] Если мой брат умрет — бедный мой брат! Если он останется жив — бедная, бедная его сестра! Как ни поверни — все плохо. Попробуем иначе! Последую своей склонности — разобью сердце отца. Подчинюсь его приказу — разобью собственное. Еще того хуже. А если прикинуть так: скромное состояние, пригожий муженек и сынишка — или, наоборот, обширное поместье, карета шестерней и осел супруг. Нет, ничего не выходит.

(Возвращается Бэланс со слугой.)

Бэланс (слуге, оставшемуся у двери). Заложи карету четвернёй!

(Слуга выходит.)

Послушай, Сильвия!

Сильвия. Да, сэр.

Бэланс. Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать?

Сильвия. Я и не помню ее. Когда она умерла, я была совсем маленькой, а вы так заботились обо мне, так меня баловали, что я и не чувствовала себя сиротой.

Бэланс. Отказывал ли я тебе в чем-нибудь?

Сильвия. Никогда, сколько я помню.

Бэланс. Тогда, Сильвия, исполни раз в жизни и ты мое желание.

Сильвия. Стоит ли говорить об этом?

Бэланс. Не буду. Но то, что я хочу сказать тебе, скорее совет, чем приказание. Я говорю с тобой не как отец, а как заботливый друг: сию же минуту садись в карету и поезжай в деревню.

Сильвия. Скажите, сударь, уж не письмо ли, которое вы получили, побудило вас подать мне подобный совет?

Бэланс. Неважно. Дня через три или четыре я тебя навещу и все объясню. Но перед отъездом ты должна мне кое-что пообещать.

Сильвия. Скажите только что, сударь.

Бэланс. Обещай без моего ведома не давать согласия ни одному мужчине.

Сильвия. Обещаю.

Бэланс. Прекрасно. А я, чтобы мы были на равных, обещаю никогда не распоряжаться тобой против твоей воли. Итак, Сильвия, карета подана. Прощай. (Провожает ее до двери и возвращается.) Теперь, когда она уехала, прочту-ка еще раз, что здесь написано. (Читает письмо). «Сударь, моя близость с мистером Уорти помогла мне узнать один секрет, который ему доверил его друг, капитан Плюм, а дружба и родство с вашей семьей побудили меня открыть его вам, пока не поздно. У капитана бесчестные намерения в отношении моей кузины Сильвии. В подобных делах легче предотвратить зло, чем исправить содеянное. Не теряйте времени, сударь, ушлите кузину в деревню — советует преданная вам Мелинда». Нынче молодежь стала какая-то одержимая! В десять раз хуже, чем в мое время. Если бы он обольстил мою дочь и сбежал, как джентльмен, я б, пожалуй, его простил. Так ведь нет: он сначала приходит сюда, разливается здесь соловьем — лиходей проклятый! Ну, ничего, я шутя сбиваю вальдшнепа или бекаса, так неужели же не попаду в шапку с плюмажем? Пистолеты у меня хорошие, и я не прочь ими воспользоваться.

(Входит Уорти.)

Ваш слуга, Уорти!

Уорти. Мне тяжело, сударь, быть вестником несчастья.

Бэланс. Я уже подготовлен, мой друг. Сами знаете, положение моего сына Оуэна безнадежно.

Уорти. Мне сообщили, что он уже умер, сударь.

Бэланс. Значит, он перестал страдать, и это меня утешает. Я не ропщу на бога, Уорти, но каково сносить обиды от людей!

Уорти. По-моему, никто не собирается причинить вам зла.

Бэланс. Вы сами знаете, что это не так.

Уорти. Вы обижаете меня, сударь! Всякий злой умысел против вас я так же принял бы к сердцу, как вы сами.

Бэланс. Вот письмо, в котором мне сообщают, что Плюм задумал погубить Сильвию и что вам это известно. А чтобы вы не открыли, кто написал, я рву его в клочки. (Рвет письмо.)

Уорти. Ну нет уж, сударь, коли меня впутали в эту историю, я должен знать, кто сочиняет подобные письма. (Подбирает обрывки.) Мне знакома эта рука и, если вы молчите, мне откроет содержание письма Мелинда. (Направляется к выходу.)

Бэланс. Постойте, сударь! Я ведь и так рассказал вам почти все. Забыл только упомянуть, что она узнала эту тайну благодаря своей близости с вами.

Уорти. Близости со мной? Дозвольте мне подобрать эти клочки, дорогой сэр. Раз она сама письменно заявляет о нашей близости, я сумею победить ее гордость. Вот удача! (Подбирает обрывки письма) Она недавно повздорила с Сильвией и в злобе возвела на нее эту напраслину.

Бэланс. Вы уверены в этом, сударь?

Уорти. Мне только что рассказала об этом ее служанка, которая слышала конец их спора.

Бэланс. Я рад вам поверить.

Уорти. Надеюсь, сударь, что у вашей дочери из-за этого письма не было никаких неприятностей?

Бэланс. Нет-нет. Бедняжка так была потрясена вестью о смерти брата, что попросила меня отпустить ее в деревню: она ни с кем не хочет встречаться.

Уорти. Она уже уехала?

Бэланс. Я не мог ей отказать, она очень настаивала. Когда вы пришли, экипаж только что отъехал от крыльца.

Уорти. Значит, говорите, она очень настаивала? Получила наследство и, как видно, заважничала не хуже Мелинды. Кажется, мы с Плюмом можем теперь пожать друг другу руки.

Бэланс. Возможно, возможно. Женщины так же подвластны тщеславию, как и мужчины. Стоит мужчине завоевать положение, как он забывает своих старых друзей, — так почему бы женщине поступать иначе? Впрочем, довольно об этом. Где ваш приятель? Окажись он обманщиком, у меня бы просто сердце разорвалось — я ведь души в нем не чаю. (В сторону.) А все-таки хорошо, что дочка уже далеко! — Так где он остановился?

Уорти. У Хортона. Мы уговорились встретиться там через два часа. Будем рады вашему обществу.

Бэланс. Не обессудьте, дорогой Уорти, но день или два я должен посвятить памяти своего сына. Живые должны оплакивать мертвых, ведь когда-нибудь пробьет и наш час. А потом я к вашим услугам: разопьем бутылочку или так посидим.

Уорти. Ваш покорный слуга, сударь.

Уходят в разные двери.

Сцена третья

Улица. Входит сержант Кайт под руку с Костаром Пермейном и Томасом Эпплтри; все пьяны.

Кайт (поет).

Вот, ребята, как мы, солдаты, живем! Пьем, песни орем, пляшем, играем… Живем ну прямо… Невесть как живем… Мы все сами себе государи. Ты вот — король, ты — император, а я — князь. Ну как, подходит?

Томас. Да нет, сержант, не хочу я быть императором.

Кайт. Не хочешь?

Томас. Нет, я хочу быть мировым судьей.

Кайт. Мировым судьей, говоришь?

Томас. Да, черт возьми! С тех пор как ввели закон о принудительной вербовке^[20], они поважнее всех императоров.

Кайт. Ладно, договорились. Ты — мировой судья. Ты — король. А я — герцог, да еще цыганский в придачу.

Костар. Нет, не хочу я быть королем.

Кайт. Кем же тогда?

Костар. Королевой!

Кайт. Королевой?!

Костар. Английской королевой^[21]. Она поважнее любого твоего короля.

Кайт. Метко сказано! Ура королеве!

(Все кричат «ура».)

Но послушайте, господин судья, и вы, господин королева, вы когда-нибудь видели портрет королевы?

Костар и Томас. Нет, не видали.

Кайт. Да неужто! А у меня с собой два королевских портрета, оба отчеканенные на золоте и как две капли воды похожие на ее величество. Хвала граверу! Смотрите, золотые. (Достает из кармана две золотые монеты и дает их Костару и Томасу.)

Томас (разглядывает монету). Вот чудеса-то!

Костар. А что это вокруг написано? Девиз, что ли? «Ка-ро-лус». Что это такое, сержант?

Кайт. Ах, «Каролус»! Это по-латыни значит королева Анна, вот и все.

Костар. Хорошо быть ученым! А вы мне его не уступите, сержант? Может, кроны-то за него хватит?

Кайт. Что там крона? Нет, с друзей я денег не беру. Вот вам каждому по портрету! У вас еще будет случай со мной расплатиться. Берите и вспоминайте своего старого друга, когда он будет шагать «по весям и по городам».

(Костар и Томас прячут деньги, поют. Входит капитан Плюм и подхватывает песню.)

Плюм (рекрутам и Кайту, которые вытянулись по стойке «Смирно»). Отставить! Продолжайте веселиться, ребята! Примите меня в свою компанию! — Кто эти молодцы, Кайт?

Кайт. Шапки долой! Шапки долой, черт вас подери! Это капитан, слышите, капитан!

Томас. Эка невидаль!

Костар. Мы не то что капитанов, мы старших лейтенантов видали, стану я перед ним шапку ломать!

Томас. Будто я стану! Да ни перед одним капитаном в Англии! Мой отец, небось, свою землю имел!

Плюм. Кто эти шутники, сержант?

Кайт. Честные и храбрые ребята, которые желают служить королеве. Я угостил их, потому что они поступили к вашему благородию добровольцами.

Плюм. Угости их получше. Добровольцы мне нужны. Из них-то и выходят солдаты, капитаны, генералы.

Костар. Что-то мне невдомек, Томми, ты что, записался, что ли, черт тебя подери!

Томас. И не думал, черт тебя подери! Разве что ты, Костар!..

Костар. Только не я, черт побери!

Кайт. Не записывались, значит! Ха-ха-ха! Ах вы, шутники такие!

Костар. Пошли домой, Томас.

Томас. Пошли.

Кайт. И не стыдно вам, джентльмены! Уже и домой собрались! Не позорьтесь перед своим капитаном! Славный Томас! Честный Костар!

Томас. Нет, мы пошли.

(Направляются к выходу.)

Кайт. А я вам приказываю остаться! Назначаю вас на два часа в караул. Ты будешь следить за передвижением минутной стрелки на башне святой Марии, а ты — на церкви святого Чэда. И тому, кто самовольно покинет пост, я проткну брюхо вот этой шпагой!

Плюм. В чем дело, сержант? Вы, по-моему, слишком грубы с этими джентльменами.

Кайт. Напротив, я с ними слишком мягок, сэр. Они ослушались приказания, и одного из них полагается застрелить на месте в назидание другому.

Костар. Слышишь, Томас, застрелить!

Плюм. Так что все-таки случилось, джентльмены?

Томас. Сами не поймем. Его благородие, сержант, изволит гневаться, но…

Кайт. Они ослушались приказания. Они отрицают, что записались.

Томас. Нет, сержант, мы не то чтоб отрицаем, разве мы посмеем! За это и застрелить могут. Только мы по неразумию своему считаем, что, коли ваша милость не будет гневаться и простит нас, так мы пошли.

Плюм. Сейчас все выясним. Вы получили королевские деньги?

Костар. Ни гроша ломаного, сударь.

Кайт. Они получили по двадцать три шиллинга, шесть пенсов, сударь. Эти деньги у них в карманах.

Костар. Да если вы сыщете у меня в кармане что-нибудь, кроме этого гнутого шестипенсовика, можете меня записать и заодно уж застрелить, черт подери!

Томас. И меня, сударь. Вот смотрите!

Костар. Только королевский портрет, который мне сержант сейчас дал, больше ничего.

Кайт. Поглядите — двадцать три шиллинга и шесть пенсов. У другого ровно столько же.

Плюм. Дело ясное, джентльмены. Вы пойманы с поличным. Каждая из этих монет равняется двадцати трем шиллингам, шести пенсам. (Шепчет что-то Кайту.)

Костар. Выходит, «Каролусу» по-латыни цена двадцать три шиллинга, шесть пенсов.

Томас. Верно, и по-гречески столько же. Как ни крути, а мы завербованы.

Костар. Нет, Томас, это мы еще посмотрим, черт их подери! Капитан, я желаю поговорить с мэром.

Плюм (тихо, Кайту). Этот номер не пройдет, Кайт. Ты меня погубишь своими жульническими штучками. А все-таки не хотелось бы мне упустить этих парней. Посмотрим, может, делу еще можно помочь. (Громко.) Тут что-то не так, джентльмены: мой сержант готов поклясться, что завербовал вас по всем правилам.

Томас. Мы знаем, капитан, что у вас, у солдат, совести больше, чем у других людей, — у вас ее на все хватит. Но что до меня или вот соседа Костара, так мы бы такой грех на душу не взяли.

Плюм (Кайту). Ах ты, мерзавец, ах подлец! Если я только узнаю, что ты обманул этих честных ребят, я тебя, собаку, загоняю до смерти. Рассказывай, как было дело!

Томас. Нет, теперь мы сами скажем. Этот сержант, как ваша милость изволила выразиться, мошенник, с позволения вашей милости, и…

Костар. Погоди, Томас, дай мне лучше сказать, я ведь грамотный. Так вот, сэр, он сказал, что это королевские портреты, и подарил их нам.

Плюм. Подарил?! Ах ты, сукин сын!.. Я тебя научу, как обижать честных ребят! Мерзавец! Подлец! Разбойник! (Бьет сержанта и гонится за ним, пока они не исчезают за кулисами.)

Томас и Костар. Ура капитану! Храброму, благородному капитану — ура!

Костар. Так вот, Томас, выходит, по-латыни «Каролус» — это все равно что «по морде». Ну до чего храбрый капитан! В жизни такого не видел, черт подери. Так бы за ним и пошел.

(Возвращается Плюм.)

Плюм. Ах, собака, обижать честных парней! Послушайте, джентльмены, мне нравятся такие вот красавцы. Я к вам пришел не как цыган какой-нибудь, чтобы красть детей. Я офицер и набираю солдат.

Костар. Слышишь, Томас?

Плюм. Я хочу; чтобы всякий, кто идет в солдаты, шел, как я, добровольцем. И вы тоже можете добровольцами пойти. Я только немножко потаскал на плече мушкет, а теперь вот командую ротой.

Томас. Видишь, Костар, какой любезный джентльмен.

Плюм. Я бы, конечно, мог, джентльмены, воспользоваться тем, что при вас были найдены королевские деньги, и сержант хотел присягнуть, что вы записались, но я на подобную низость не способен. Сами выбирайте! Хотите — записывайтесь, не хотите — не надо.

Костар. Спасибо, ваше благородие. Да разве от такого уйдешь! До чего красно говорит!

Томас. Ой, Костар, как бы он потом не заговорил иначе.

Плюм. Послушайте, ребята, я еще кое-что хочу вам сказать. Оба вы парни молодые, крепкие и в армии станете людьми. У каждого свое счастье. К примеру сказать, стукнули вы какого-нибудь мусью прикладом по башке, а у него карманы набиты золотом — разве бы вы отказались, а?

Костар. Уж я бы, капитан, не отказался и от шиллинга. На край света за вами бы пошел.

Томас. Погоди, Костар, не поддавайся на удочку.

Плюм. Бери, герой, две гинеи в залог будущего.

Томас. Не бери, Костар, не бери, милый! (Плачет и тянет его за руку.)

Костар. А я вот возьму! Сердце говорит — быть мне самому капитаном, черт подери! Давайте ваши деньги, сударь. Я теперь тоже джентльмен.

Плюм. Руку! Мы с тобою пройдем полсвета и будем господами везде, куда ни ступит наша нога. (Тихо.) Постарайся уговорить своего приятеля!

Костар. Так нам с тобой расставаться, Томас?

Томас. Что ты, Костар, разве я тебя брошу! (Плачет.) Берите уж и меня, капитан! Во всей вашей роте не сыщется более честных и простодушных ребят, чем мы с Костаром. Так и знайте!

Плюм. Держи, парень! (Дает ему деньги.) А теперь скажи, как тебя зовут?

Томас. Томас Эпплтри.

Плюм. А тебя?

Костар. Костар Пермейн.

Плюм. Откуда родом?

Томас. Да здешние мы.

Плюм. Отлично! Мужайтесь, ребята! А теперь запевай! (Поет.)

Действие третье

Сцена первая

Рыночная площадь. Входят Плюм и Уорти.

Уорти. А у нас с тобой, вижу, одна судьба. Просто умиления достойно! Влюбились, без труда обрели взаимность и уже готовы были заключить своих подружек в объятия, когда вдруг им свалилось с неба богатство, и они тут же задрали нос. Ну взбесились и только: принялись выкрутасничать, фыркать, брыкаться и умчались прочь.

Плюм. А мы, два разнесчастных меланхолика, остались вздыхать на морском берегу. Так что же нам все-таки делать?

Уорти. Свою-то я перехитрить сумею. Пущу в дело письмо, о котором говорил тебе. А еще мне поможет предсказатель.

Плюм. Я свою тоже знаю, как перехитрить.

Уорти. Как именно?

Плюм. Не стану больше о ней думать.

Уорти. Неужто?

Плюм. Да-да. Я слишком самолюбив, чтоб потакать капризам женщины, даже если у нее двенадцать тысяч в год, и не так тщеславен, чтобы мечтать о невесте хотя бы с двенадцатью сотнями. Пока Сильвия была бедна, меня восхищали ее великодушие и благородство, а высокомерная и чванливая Сильвия мне не нужна со всеми ее деньгами.

Подумай только: улизнула из города — и ни слова, ни строчки, ни привета! Узнать бы, где она, — уж я перебил бы ей все окна!

Уорти. Ха-ха-ха! А заодно, наверно, высадил бы оконные решетки, чтобы забраться к ней. Ты, приятель, свои солдатские штучки брось!

(Входит Кайт.)

Кайт. Поглядите, сэр, какая идет милашечка, этакий цыпленочек!

Плюм. Сейчас, Уорти, ты убедишься, что я не влюблен. Видишь эту девчонку? А что с ней за битюг?

Кайт. Не знаю, сэр.

(Входит Рози со своим братом Буллоком. Она держит в руке корзину с цыплятами.)

Рози. Цыплята, цыплята! Молодые и нежные!

Плюм. Сюда, цыплята!

Рози. Кому цыплят?

Плюм. Поди сюда, красотка!

Рози. Вам цыплят, сударь?

Уорти. И мне и ему.

Плюм. Погоди, Уорти, так не надо — ты сам себе ищи. Беру всех, малютка.

Рози. Берите на здоровье. (Приседает.)

Плюм. Дай-ка погляжу. Молодые и нежные, говоришь? (Берет ее за подбородок.)

Рози. Вы таких в жизни не пробовали, сударь.

Плюм. Пойдем, душечка, мне надо перебрать всю твою корзинку.

Рози. Да вы засуньте руку, пощупайте, сударь. Лучшего товара на рынке не сыщете.

Плюм. Всех беру, детка. В десять раз больше и то бы взял.

Рози. Охотно обслужу вас, сударь.

Плюм. Вот и отлично, а за ценою я не постою. Больно уж птички хороши. Как тебя зовут, прелесть моя?

Рози. Рози, сударь. У моего отца здесь ферма, милях в трех от города. Мы торгуем на здешнем рынке — я продаю цыплят, яйца и масло, а брат Буллок — зерно.

Буллок (свистит с другого конца сцены). Не задерживайся, сестра, пора домой ворочаться.

Плюм. Кайт! (Незаметно с ним перемигивается.) Милая мисс Рози, дайте мне посмотреть, сколько их там?

Рози. Дюжина, сударь. И всего за крону.

Буллок. Идем, Розалья! Я давеча пятьдесят мер ячменя быстрее продал. Будешь тут два часа рядиться из-за лишнего пенни.

Рози. А тебе что, болван? У меня тоже голова не соломой набита, я свою выгоду знаю. Случай-то нельзя упускать: джентльмен дает хорошую цену. Так что, сударь, закрону цыплята ваши.

Плюм. Вот тебе гинея, душечка.

Рози. Мне нечем отдать, сударь.

Плюм. Ничего, ничего, найдется. Я живу здесь близехонько, принесешь цыплят ко мне домой, там и разочтемся. (Уходит, Рози идет вслед за ним.)

Кайт (продолжает разговор с Буллоком). Так вот, приятель, как я вам уже рассказывал, гляжу, а один из гусаров сожрал себе на завтрак равелин и ковыряет в зубах палисадом.

Буллок. И какой только невидальщины вы, солдаты, не видывали! А что это, сударь, за рабелин такой?

Кайт. Это вроде нашего пирога с изюмом — только корка чертовски твердая, а изюмины плохо перевариваются.

Буллок. Ну, а палисад? Кончай там, Розалья!

Кайт. Здоровенное такое шило, толщиной с мою ногу.

Буллок (в сторону). Ну, здесь ты приврал! Да где ж это Розалья запропастилась? Розалья, Розалья! Куда она ушла, черт побери!

Кайт. Она ушла с капитаном.

Буллок. Да что ты?! Надеюсь, он с женщинами не очень?..

Кайт. Вот именно что очень.

Буллок. Да ведь, коли так, пропала моя головушка! Куда она пошла? Черт бы тебя побрал с твоими палисадами и рабелинами! (Уходит.)

Кайт. Уж я постараюсь, честный Буллок, чтоб ты поближе познакомился и с палисадами и с равелинами.

(Возвращается Уорти.)

Уорти. Ты просто находка для своего капитана! Тобой можно восхищаться.

Кайт. Разумеется, сударь. Я и сам того же мнения. Я свое дело знаю. Да будет вам известно, сударь, что я из цыган и до десяти лет бродяжил с табором. Там я научился врать и лицемерить. Потом меня отняли у матери, которую звали Клеопатрой, и продали за три пистоля одному вельможе. Я ему полюбился за красоту, и он взял меня в пажи. Здесь я научился озоровать и сводничать. Он прогнал меня за то, что я снашивал его белье и воровал у хозяйки наливку. Тогда я поступил в помощники к судебному исполнителю и тут научился сквернословить и лжесвидетельствовать. А когда я, наконец, попал в армию, то еще научился пить вино и путаться с девками. Так что, если взять да сложить лицемерие, вранье, наглость, сводничество, сквернословие, лжесвидетельство, пьянство, распутство и прибавить ко всему этому алебарду, то и получится сержант-вербовщик.

Уорти. Но что заставило тебя стать солдатом?

Кайт. Бедность и честолюбие. Страх умереть с голоду и надежда на маршальский жезл привели меня к одному сладкоречивому джентльмену в парике с кошельком, который, можно сказать, напичкал меня обещаниями, но у меня отчего-то по-прежнему сосало под ложечкой. Он посулил мне быстрое повышение, и, действительно, я скоро очутился на чердаке в одном из городов Савойи. Я спросил у него, за что меня посадили в тюрьму. Он назвал меня лживой собакой и сказал, что меня просто назначили на гарнизу. Так пусть она десять раз провалится, эта гарнизонная служба, прежде чем я снова на нее пойду! Ага, сюда идет мистер Бэланс.

(Возвращается Буллок с Бэлансом.)

Бэланс. Это вы, сержант?! А где ваш капитан? Этот вот остолоп пришел ко мне с жалобой на капитана. Говорит, что тот обесчестил его сестру. Вы что-нибудь про это знаете, Уорти?

Уорти. Ха-ха-ха! Она понесла цыплят Плюму на квартиру.

Бэланс. И все дело? Ну что за дурак!

Буллок. Я и сам, с позволения вашей милости, это знаю, а все же пусть ваша милость выпишет мне ордер, чтоб привесть ее пред вашу милость. А то как бы чего не вышло…

Бэланс. Да ты, парень, просто рехнулся. Капитан твою сестру не обидит.

Кайт (в сторону). Я тоже так думаю.

Уорти. Ты же знаешь, капитан не вербует женщин. Не такой уж ты дурак.

Буллок. Кто их знает, что он там с ними делает, может, и вербует. Эти капитаны уводят от нас столько же девок, сколько парней, ей-богу.

Бэланс. Отчего же ты не пошел вместе с сестрой?

Буллок. Господи, да я и не заметил, как она ушла! Знал бы, где упаду — солому бы подстелил! И этот вот джентльмен тоже ничего подозрительного не заметил… (Кайту.) Правда, вы ни о чем не догадывались, приятель?..

Кайт. Ну что вы, дружище, конечно! (В сторону.) Только как бы мне не пришлось завтра на ней жениться!..

Бэланс (в сторону). Нет, тут дело нечисто! — Так что он тебе тут такое говорил, любезный?

Буллок. Он, ваша милость, пока суд да дело, рассказывал мне одну диковинную историю про битву между этими, как их… венгерцами… и ирландцами. И в самый разгар битвы капитан увел обоз.

Бэланс. Вот что, сержант, отправляйтесь-ка с этим малым к своему капитану, кланяйтесь ему от меня и передайте, что я прошу его отпустить девицу, даже если он ее завербовал.

Буллок. А ежели он не захочет, так скажите ему, что заместо нее он получит мужчину.

Кайт. Пошли, честный Буллок! (В сторону.) Боюсь, ты попадешь ко мне на квартиру, а не к капитану. (Уходит с Буллоком.)

Бэланс. Надо поскорее достать солдат этому оголтелому капитану, и пусть себе уезжает, а то он, чего доброго, разорит собственную страну.

Уорти. Видите, сударь, как мало он думает о вашей дочери.

Бэланс. Ничего, этим он мне еще больше нравится. Я в его годы был таким же. Я никогда не влюблялся по уши и потому не знал мук разочарования. И вдруг из ветреного любовника я превратился в преданнейшего супруга — на диво себе и своим друзьям. Ну а как у вас дела с Мелиндой?

Уорти. Неважно. Говорят, когда-то у Купидона были крылья, но теперь он, видно, состарился, еле ноги волочит. А может, мои дела хромают оттого, что Венера зачала мою любовь от хромого Вулкана^[22]. Моя возлюбленная тоже обзавелась капитаном, да еще каким! А вот и он, легок на помине!

Бэланс. Как, вот этот остолоп, подпоясанный шарфом? Что-то я его не знаю.

Уорти. Зато, я ручаюсь, он вас знает. Он знает всех, кого видел хоть за версту. Этого типа можно было бы признать за образец наглости, не будь он еще и образцом невежества. У него знакомых как ни у кого, потому что одиночества он не переносит, а по второму разу с ним никто не встречается. В отношении женщин он прямо-таки Цезарь^[23]: пришел, увидел, победил. Поговорил со служанкой и уже клянется, будто спал с госпожой. Но самое удивительное это его память. В голове у него чудным образом задерживается только всякий вздор.

Бэланс. Видал я таких людей. У этих пустобрехов мозги устроены по-особенному: в них застревает всякая чушь и сидит себе там без помехи, — ведь собственных мыслей подобная голова не рождает. Знавал я одного, так тот был силен в хронологии и мог назвать год, даже день важнейших событий, а спросите, как что было и зачем, — так не ответит. Другой поездил по свету и привез множество разных сведений. Он знал названия большинства городов Европы и мог в точности сообщить — не хуже любого почтальона, — какое между ними расстояние в милях, лигах и даже часах. Но во всем остальном он разбирался не лучше почтовой лошади.

Уорти. И мой таков же. Как пойдет врать — охотника перещеголяет. Но это только портрет, а вот, полюбуйтесь, — сам оригинал!

(Входит капитан Брейзен.)

Брейзен. Мистер Уорти, я ваш слуга и прочее. Послушайте, дорогой…

Уорти. Шептаться при посторонних — неприлично, сударь, а если их нет — глупо!

Брейзен. Простите, не заметил! Mort de ma vie!^[24] Надеюсь, джентльмен на меня не в обиде. Кто он такой?

Уорти. Спросите сами.

Брейзен. И спрошу. Мой дорогой, я ваш слуга и прочее. Ваше имя, дорогуша?

Бэланс. Занятно это у вас выходит, сударь. Лаконично.

Брейзен. Ах, Лаконично! Чудесная фамилия, сударь! Я за морем встречал нескольких Лаконично. Бедняга Джек Лаконично погиб в битве при Лэндене^[25]. Помнится, на шляпе у него в тот день была голубая лента, а когда он упал мертвым, в кармане у него мы нашли кусочек воловьего языка.

Бэланс. А что, сударь, французы нас тогда атаковали или мы их?

Брейзен. То есть как это — французы атаковали? Вы, сударь, что, якобит^[26]?

Бэланс. Это почему же?

Брейзен. Только якобит подумал бы такое. Да разве б они посмели? Нет, сударь, это мы шли на них при этом, как бишь… Мне ли не помнить тот день! Подо мной тогда пали двадцать две лошади!

Уорти. Очевидно, вы их совсем загнали.

Бэланс. А может, он скакал с целым табуном, как у нас в деревне.

Брейзен. Про что вы, господа?! Я же сказал — они были убиты. Все как одна разорваны пушечными ядрами, не считая полдюжины тех, что напоролись на колья у неприятельских заграждений.

Бэланс. Могу я осведомиться, как ваше имя, храбрый капитан?

Брейзен. Брейзен, к вашим услугам.

Бэланс. Ах, Брейзен? Чудесная фамилия, сударь. Я за морем встречал нескольких Брейзенов.

Уорти. А вы не знаете, сударь, некоего капитана Плюма?

Брейзен. Он, случайно, не родственник Фрэнка Плюма из Нортамптоншира? Честный Фрэнк! Сколько бутылок мы с ним откупорили! Вы должны знать его брата Чарлза из Индийской компании^[27]. Помните, он женился на дочери старого Тангпеда, что служит в суде лорда-канцлера. Премилая была женщина, только косила немного. Она умерла от родов, но ребенок — это был ее первенец — выжил. Девочка, только вот, хоть убей, не помню, как звали — то ли Маргарет, то ли Марджери. (Смотрит на часы.) Простите, господа, но у меня сейчас свидание с дамой, на берегу реки. Тянет на двадцать тысяч фунтов. Ваш слуга, Уорти, и ваш, мистер Лаконично. (Уходит.)

Бэланс. Невысокого же вы мнения о Мелинде, если ревнуете ее к этому малому. Или она дала вам основание так о себе думать?

Уорти. Она поощряет его не потому, что ей нужен еще один вздыхатель. Она просто хочет, чтоб у меня был соперник. И если ему можно хоть немного верить, это она назначила ему свидание. Пойду посмотрю. Извините, сударь.

Бэланс. Идите себе, идите, сударь, ваше дело отлагательств не терпит. А это еще кто такая?

(Возвращается Рози, что-то про себя напевая.)

Рози. Я стану дамой, женой капитана и ездить буду на белой лошади со звездой во лбу, на бархатном седле! Поеду в Лондон, увижу королевские могилки, и львов, и живую королеву. — А я вас знаю! Я часто видала, как ваша милость проезжала с охотой по нашей земле. Вы уж меня извините, ваша милость, но почем будет это кружево за ярд? (Протягивает ему кусок кружева.)

Бэланс. Батюшки, настоящее брабантское! Где ты взяла его, дитя мое?

Рози. Не все ли равно, сударь! Я его честным путем получила.

Бэланс (в сторону). Очень сомневаюсь.

Рози. Взгляните, сударь, а вот настоящая турецкая табакерка. А табак-то в ней какой, видите! (Жеманно берет понюшку.) Капитан научил меня, как это делают важные дамы.

Бэланс (в сторону). Ах, капитан! Теперь все ясно. Значит, капитан научил тебя брать понюшку, как важные дамы?

Рози. Да, и угощать тоже. Не желаете ли, ваша милость, отведать моего табачку? (Протягивает ему табакерку.)

Бэланс. Ты, милочка, способная ученица. А чем же ты отплатила капитану за эти хорошенькие вещицы?

Рози. Он — вербовщик, вот он и заберет в солдаты моего брата и еще двух-трех моих ухажеров из деревни. Ах, он такой красивый и к тому же такой обходительный! Вы и не поверите, сударь, до чего он фамильно со мной обращался… фамильярно, то есть. Словно я леди какая-нибудь, самая важная.

Бэланс. Ну, за этим у него дело не станет.

Рози. Уж вы меня простите, ваша милость, только мне надобно пойти сыскать моего брата Буллока. (Напевая, бежит к выходу.)

Бэланс. Ну, если все будут так вербовать солдат, то скоро каждый капитан станет отцом родным своей роте.

(Возвращается Плюм.)

Плюм (распевает песню).

(Обнимает Рози.) Бог ты мой, да здесь судья! Значит, меня уже обвинили, засудили и приговор привели в исполнение.

Бэланс. А, мой храбрый капитан!

Рози. И мой тоже, сударь.

Плюм. Ты что, девчонка, спятила, что ли! Ах, мистер Бэланс, столько мороки с этими рекрутами, прямо ни минуты свободной… Там меня дожидаются трое или четверо…

Бэланс. И все же, капитан, мне надо с вами поговорить.

Рози. И мне, капитан.

Плюм. Когда угодно, только не сейчас, сударь. Ни минуты свободной, ей-богу!

Бэланс. Но, сударь…

Плюм. Тыща дел… Потом… Сейчас никак, сударь!.. Занят по горло!.. Не могу!.. Приходится…

(Удирает.)

Бэланс. Ну, ты от меня не уйдешь! (Уходит.)

Рози. И от меня тоже! (Уходит.)

Сцена вторая

Тропинки вдоль берега Северна. Входят Мелинда и ее служанка Люси.

Мелинда. А ну-ка, признайся, чем он тебя так расположил к себе? Во что обратилось на сей раз всемогущее злато — в серьги, ленты, пряжку или колечко?

Люси. Ей-богу, сударыня, я только и взяла от капитана, что кусок фландрских кружев на отделку для чепчика.

Мелинда. Офицеры всегда дарят женщинам за услуги фландрское кружево. Они каждый год тюками привозят это кружево, лишая королеву пошлины, а ее подданных — чести.

Люси. Что ж, один запретный товар они меняют на другой, только и всего.

Мелинда. А тебя, я вижу, тоже втянули в коммерцию, мисс Срамница. То-то ты заговорила, как в лавке!

Люси. Вы так накидываетесь на меня, сударыня, будто я в чем провинилась. А я только тем не угодила вам, что защищаю мистера Уорти. Моя ли то вина, что он к вам неделю носа не кажет? Я же вам говорила, сударыня, что его друг, капитан Плюм, совсем завладел им, как приехал.

Мелинда. Конечно, их водой не разольешь с этим мерзким капитанишкой. Верно, и дня не был трезвым, с тех пор как прикатил этот вояка. Чтоб они все провалились, ей-богу, эти армейские, не столько с врагами воюют, сколько пакостничают и дебоширят дома. Только появится в городе военный, за ним уже идет толпа молодых людей, — попробуй тут удержать хоть одного!

Люси. Можно подумать, что вы скучаете без мистера Уорти, сударыня. Пожалуй, приди он сейчас, вы бы встретили его поприветливей.

Мелинда. С чего ты взяла, что я по нему скучаю! Просто меня раздражает, что уже два дня мне никто не объясняется в любви. Можно искать любви и презирать влюбленного, равно как можно воспользоваться изменой в рядах врага и ненавидеть изменника. А, вот идет тот другой капитан. И у этого субъекта хватает наглости за мной ухаживать! Впрочем, чему тут удивляться. Хватает же у него наглости считать себя светским человеком!

Люси (в сторону). Если он хоть словом обмолвится госпоже, что она ему назначила свидание, я пропала. (Уходит.)

(Входит капитан Брейзен.)

Брейзен (в сторону). Пришла, как обещала! Я немедленно брошу на штурм все свои силы.

(Мелинде.) Сударыня, ваш покорный слуга и прочее. Этот самый Северн — премилая речка. Рыбу удить любите?

Мелинда. Это занятие для тоскующих влюбленных.

Брейзен. В таком случае я сейчас пойду куплю крючки и удочки. Ибо я, да будет вам известно, сударыня, воевал против французов во Фландрии, против турок в Венгрии, против мавров в Танжере^[28], но ни разу еще так не влюблялся. И разрази меня гром, сударыня, если я хоть в одном походе встречал такую красавицу, как ваша милость.

Мелинда. А из всех мужчин, которых мне довелось встретить, ни один еще не делал мне столь изысканных комплиментов. Право, самые благовоспитанные люди — это солдаты.

Брейзен. Не все, сударыня, не все. Среди нас тоже попадаются грубияны, ужасные грубияны попадаются. Но что до меня, то в моей благовоспитанности никто еще, слава богу, не усомнился. У меня были очень выгодные предложения, сударыня. Я мог бы жениться на немецкой принцессе с годовым доходом в пятьдесят тысяч крон, но мне пришелся не по вкусу ее камин. А еще, когда я был в плену у нехристей, в меня влюбилась дочка турецкого паши. Она предложила мне ограбить казну ее отца и бежать с ней в чужие края. Но, видно, тогда мой час еще не пробил. Этого ведь никто не знает, кому когда жениться, а когда быть повешенным. Судьба сберегла меня для одной леди из Шропшира с двадцатью тысячами приданого. Вы ее не знаете, сударыня?

Мелинда (в сторону). Безмозглая кривляка! — Но ведь столько богатых женщин с радостью согласились бы стать миссис Брейзен!

Брейзен. И знатных тоже.

(Входит Уорти.)

Мелинда (в сторону): Ах, вы здесь, сударь! — Пройдемся по этой тропке, капитан. Дайте мне вашу руку.

Брейзен. Моя рука, мое сердце и весь я со всеми потрохами, сударыня, к вашим услугам. Ваш слуга, дорогой мистер Уорти! (Уходит об руку с Мелиндой.)

Уорти. Гром и молния! Чаша моего терпения переполнилась!

(Входит Плюм.)

Плюм. Хватит! Больше ни капли!

Уорти. Чего — ни капли?

Плюм. Мартовского пива в таверне «Ворон». Я сейчас послужил королеве за двоих — помог и армию увеличить и доход с акциза^[29]. Выборы и вербовка — акцизу лучшие друзья.

Уорти. Уж не пьян ли ты?

Плюм. Нет, только весел. Ведь если б я совсем одурел, то вообразил бы себя невесть каким умником. А у меня разум сидит на троне и только носом чуть-чуть клюет.

Уорти. Тогда ты как раз подойдешь для одного дела.

Плюм. Как кружевной чепчик уличной девке для выхода.

Уорти. Вот тебе боевое задание: надо отбить судно у арабов.

Плюм. Оснастка у него, вижу, хорошая, а шкипер кто?

Уорти. Капитан Брейзен, о котором я тебе сегодня рассказывал. Корабль первоклассный и называется «Мелинда». Он только что отошел с Брейзеном на борту — это вызов. Но я последовал твоему совету и сделал вид, будто это меня не трогает. Пусть знает, что на такую удочку меня не поймаешь. Только смотри, пожалуйста, без скандала!

Плюм. А я, когда пьяный, не скандалю, разве что подерусь с какой-нибудь торговкой устрицами или с кухаркой. Если они ко мне без уважения, я их сразу бац! — и с ног долой! Послушай, дружище, мне охота за кем-нибудь приволокнуться. Так не будем терять времени. Я ведь умею ухаживать согласно строевому уставу.

Уорти. Это как же?

Плюм. Буду опускаться на колено, падать на землю и вскакивать. Если все исполнить по уставу, ни одна не устоит.

Уорти. Вот они. Я должен скрыться. (Уходит.)

Плюм. А сейчас я прикинусь трезвенником да скромником, точь-в-точь шлюха на крестинах.

(Возвращаются Брейзен и Мелинда.)

Брейзен. Кто это, сударыня?

Мелинда. Кажется, какой-то армейский, вроде вас.

Брейзен. Так и есть. (Плюму.) Дорогой мой!..

Плюм. Мой дорогой!

(Обнимают друг друга.)

Брейзен. Мой милый, какая встреча!.. Как вас зовут, дорогой? Если не ошибаюсь, ваше лицо мне знакомо.

Плюм. А мне ваше — нет, дорогой. А вот это лицо, сиянием своим подобное солнцу, — ну можно ли его не знать или не любить?!

Брейзен. Вам от меня что-нибудь нужно, сударь?

Плюм. От вас — ничего.

Брейзен. Вы когда-нибудь служили в чужих краях, сударь?

Плюм. Только на родине, сударь. Я всю жизнь служу этому прекрасному, но жестокому полу. Это тоже не просто, сударь.

Мелинда (в сторону). В хорошенькое я попала положение! Оказалась предметом спора между дураком и гулякой! Вон идет Уорти! Если бы он только подошел сюда, я бы тотчас с ним помирилась.

Брейзен. Будете драться из-за этой дамы, сударь?

Плюм. Зачем! Она мне и так достанется.

Брейзен. Вы не хотите из-за нее драться, черт возьми?!

Плюм. Да помолчи ты, я еще не кончил!

Брейзен. Не обращайте на него внимания, сударыня. Будь он похуже одет, я принял бы его за поэта. Но ничего, он у меня сейчас попритихнет! Становитесь между нами, сударыня, и чья шпага дальше достанет, тому вы и будете наградой. (Обнажает шпагу.)

(Мелинда вскрикивает. Входит Уорти.)

Мелинда. Ах, мистер Уорти, спасите меня от этих помешанных. (Убегает с Уорти.)

Плюм. Ха-ха-ха! Что же вы стоите, сэр? Бегите за дерзким похитителем! Сражайтесь с ним!

Брейзен. Нет, сударь, вы мне нужны!

Плюм. Но я к вам не нанимался. На жизнь хватает.

Брейзен. Тогда вы не стоите моей шпаги!

Плюм. Да что вы! А сколько вы за нее отдали?

Брейзен. Мои враги расплатились за нее тысячами жизней!

Плюм. Ну, это они переплатили…

(Входит Сильвия, переодетая мужчиной.)

Сильвия. Привет вам, господа.

Брейзен. Ваш слуга, мой милый.

Плюм. Вам знаком этот джентльмен?

Брейзен. Нет, но сейчас познакомлюсь. Ваше имя, дорогой?

Сильвия. Уилфул. Джек Уилфул, к вашим услугам.

Брейзен. Из кентских Уилфулов или из стаффордширских?

Сильвия. Из тех и других, сударь. Я в родстве со всеми Уилфулами в Европе, и сейчас я единственный представитель нашего рода.

Плюм. Вы здешний?

Сильвия. Да, сударь. Вполне здешний. У меня нет ни дома, ни угла, нет иного пристанища, кроме того клочка земли, на который ступила моя нога.

Брейзен. Чем вы занимаетесь, сударь?

Сильвия. Распутничаю.

Плюм. А, значит, из военных!

Сильвия. Нет, но хочу поскорей завербоваться. Я, господа, пойду к тому, кто больше предложит.

Брейзен. У меня за чинами дело не станет. Считайте, сударь, что вы уже капрал.

Плюм. Эка невидаль, капрал! Вы будете моим другом. Мы будем есть из одного котелка!

Брейзен. Мы будем пить из одной кружки!

Плюм. Мы будем спать на одной подстилке, плутишка ты этакий! (Целует ее.)

Брейзен. Будете только деньги получать — делать ничего не придется.

Сильвия. Ну, для этого меня надо произвести сразу в штаб-офицеры.

Плюм. Чепуха. У меня вы получите больше. Я произведу вас в капралы, а жалованье буду платить сержантское.

Брейзен. Грамотный?

Сильвия. Да.

Брейзен. Все в порядке. Я устрою вас полковым священником.

Сильвия. Вы оба столько мне насулили, что я и не знаю, кого предпочесть. Есть такой капитан Плюм, его очень хвалят в городе. Скажите, кто из вас капитан Плюм?

Плюм. Я — капитан Плюм.

Брейзен. Нет, это я — капитан Плюм.

Сильвия. Вот так так!

Плюм. Ваш слуга, дорогой капитан Плюм!

Брейзен. Ваш слуга, капитан Брейзен. (В сторону.) Он не из драчунов.

(Входит сержант Кайт.)

Кайт (шепчет Плюму). С вашего позволения, сэр…

Плюм. Ты что, спятил? Вот твой капитан. Капитан Плюм, ваш сержант до того допился, что спутал меня с вами.

Брейзен. Ужасный пьянчуга! Прямо не знаю, что с ним делать! (Сильвии.) Вот вам сорок шиллингов, мой Гектор с Холборна.^[30]

Плюм. Нет, этого не будет! Ты завербуешься у капитана Брейзена, дружок!

Сильвия. Да его раньше повесят! Я хочу завербоваться у Плюма. Я свободный англичанин и сам могу выбирать, кому мне продаться в рабство! (Капитану Брейзену.) Вы меня защитите, сударь?

Брейзен. Разумеется, мой мальчик.

Сильвия (Плюму). Так знайте, капитан Брейзен, что вы самодовольный, невежественный и наглый хлыщ!

Брейзен. И еще свинья.

Сильвия. Редкостная притом! Давайте ваши деньги, благородный капитан Плюм.

Плюм. Значит, не хотите завербоваться у Брейзена?

Сильвия. Не хочу.

Брейзен. Не обращайте на него внимания, малыш. Я сейчас положу конец этому спору. Послушай, дорогой… (Уводит Плюма в другой конец сцены, и они объясняются жестами.)

Кайт. Сударь, капитан Плюм — это тот, что в штатском. Я его сержант и могу в этом присягнуть.

Сильвия. Так вы сержант Кайт?!

Кайт. К вашим услугам, сударь.

Сильвия. В таком случае я за вашу присягу и ломаного гроша не дам!

Кайт (в сторону). А ведь для своих лет мальчишка неглуп, очень неглуп. Дайте-ка вас хорошенько разглядеть, сударь.

Сильвия. Извольте сударь. Что вы можете обо мне сказать?

Кайт. Ну вылитый мой брат! Точь-в-точь две пули одного калибра. Послушай, Чарлз, не дури!..

Сильвия. Да что это вы выдумали, сударь?!

Кайт. И голос тот же, только чуть позвончее. Милый братик — пока буду называть тебя так, а если тебе посчастливится вступить в наше благородное содружество, я стану звать тебя другом.

Сильвия. Нет, сударь, если я кого и выберу себе в друзья — так вашего капитана.

Кайт. А ты честолюбив! Впрочем, солдат и должен быть таким. Это благородная страсть, без нее я бы никогда не получил алебарды! А ты уж, конечно, будешь офицером, по твоему лицу видно. Позвольте, ваше благородие, высказать вам мою любовь. (Хочет ее поцеловать.)

Сильвия. Разве мужчины целуются?

Кайт. Мы, служаки, целуемся, у нас это принято. В армии отношения семейные: мы либо целуемся друг с дружкой, либо деремся. Ну, кажется, сейчас они сцепятся всерьез!

Сильвия. Вот я и узнаю теперь, кто ваш капитан. Пойдите-ка, тресните другого так, чтоб он полетел вверх тормашками.

Кайт. Мой капитан в помощи не нуждается, сударь.

Брейзен (Плюму). Да как ты смеешь чего-то требовать, когда ты шпагу боишься вынуть? А впрочем, ты еще зелен! Тебе бы с мое послужить за границей! Так и быть, я не буду на тебя сердиться, только отступись от мальчишки, очень тебя прошу. Ты ведь хороший парень, я знаю.

Плюм. Ошибаешься, сукин сын. (Выхватывает шпагу и бросается на Брейзена.)

Брейзен (удирая от него). Постой! Ты же отказался драться из-за дамы!

Плюм. За женщин не дерусь. А вот за рекрута кишки тебе выпущу! Опять ты просчитался.

(Плюм и Брейзен раз-другой, на бегу, скрещивают шпаги. Кайт трубит в кулак сигнал «в ружье». Сильвия обнажает шпагу, но Кайт хватает Сильвию и уносит.)

Брейзен. Постой, а где же рекрут?

Плюм. Сбежал.

Брейзен. Так чего же нам драться? (Кладет шпагу в ножны.) Давай обнимемся, дорогой!

Плюм (тоже кладет шпагу в ножны). Охотно, мой дорогой. (В сторону.) Наверно, Кайт его уже завербовал. (Обнимает Брейзена.)

Брейзен. А ты храбрый малый! Чтобы подружиться с человеком, мне надо сперва с ним подраться. Я ведь такой — если знаю, что человек примет вызов, никогда с ним не ссорюсь! А теперь, мой друг, я тебе открою один секрет. Даму, которую мы только что спугнули, я застал нынче утром в постели… и такая она была соблазнительная!.. Я тут же запер дверь… Но молчок! Я человек чести! Впрочем, я ведь все равно на ней женюсь — двадцать тысяч, сам знаешь, приданое неплохое. Мы условились с ней тут встретиться, но ты пришел и испортил всю игру. Черт бы тебя побрал, мой дорогой, никогда больше так не делай!

Плюм. Не буду, миленький, не буду. Я сейчас интересуюсь только мужчинами.

(Уходят в разные стороны.)

Действие четвертое

Сцена первая

Декорация предыдущей сцены. Встречаются Буллок и Рози.

Рози. Ну где ты шатался, дурья башка? Окажись ты вовремя под рукой, человеком бы стал. Вот ты всегда так!

Буллок. А кто б это меня человеком-то сделал?

Рози. Я! Только женщина и может сделать мужчину человеком. Ну, бросай свою дубину! Скоро ты у нас начнешь драть нос и, чего доброго, распухнешь от важности.

Буллок. Эх, Розалья, гляди, как бы тебе самой не распухнуть! Стоит этим столичным прикатить к нам в деревню, как они уж постараются оставить по себе память. А сюда приходил Картуил, твой ухажер. С ним-то что будет?

Рози. Я теперь женщина влиятельная, могу всем своим пособить. Я рассказала капитану, как здорово Картуил играет на барабане и на волынке, и он определил его в тамбурмажоры^[31].

Буллок. Уж не могла мне это место приберечь! Ведь я, когда в пивной, завсегда по столу барабаню.

(Входит Сильвия.)

Сильвия. Пожалуй, в мужском платье я ничуть не уступлю этим задавакам. Шапка набекрень, твердая походка, нахальный вид — вот вам и капитан. Только патента на чин недостает. Ба, да тут Рози, дочь моей кормилицы! С нее и начну! Поцелуй меня, крошка! (Целует Рози.) А вот и ее братец. (Буллоку.) Эй ты, болван, какая разница между ломакой и ломовиком?

Буллок. Видать, ваша милость из капитанов. Смелый такой и одеты тоже…

Сильвия. Допустим. А ты ко мне завербуешься, приятель?

Рози. Нет, ваша милость, он к вам не пойдет. Вы, правда, собой красавец, но мы знаем и других, не хуже. Мой брат уже обещал капитану Плюму.

Сильвия. Плюму?! Вы его знаете?

Рози. А как же! И он меня знает. Видите эти банты у меня на туфлях — он их у себя с рукавов снял. Я с ним что захочу, то и сделаю.

Буллок. Не помыслите чего дурного, сударь. Думай, что говоришь, Розалья, а то, не ровен час, семью опозоришь.

Рози. Да разве я с ним что делаю, чего другому не позволю? Что я тебе, дурочка, что ли?

Сильвия. Вот как! Что же посулил тебе капитан, малютка?

Рози. Он не велел говорить, сударь. А что, если он пообещал на мне жениться?

Сильвия. Будь осторожней, милая! Мужчина наперед чего только не обещает!

Рози. Я знаю. Только ведь он не наперед обещал, а после.

Буллок. Что ты болтаешь, Розалья!..

Сильвия. После?! После чего?!

Рози. А после того, как я продала ему цыплят. Чего ж тут худого? Разве что песня есть такая похабная про цыплят.

(Входит Плюм.)

Плюм. Вижу, мистер Уилфул, вы уже подружились с этой милашкой.

Сильвия (в сторону). Сейчас мы узнаем, любит он ее или нет. — Да, сударь, и, кажется, еще больше подружусь. — Отойди, моя прелесть, мы с ним сейчас немного пофехтуем.

Плюм. Ты что, спятил?! Да у меня с ней ничего не было.

Сильвия. А у нас с ней еще все впереди. Как видите, права у нас равные.

Плюм. А ты, как я погляжу, нахал!

Сильвия. Разумеется. Я же хочу быть военным!

Плюм. Ты и вправду решил служить королеве?

Сильвия. Да, сударь, и потому отдайте мне Рози.

Рози. Не ругайтесь, джентльмены, прошу вас.

Плюм. Пускай девчонка сама выбирает. Кому ты хочешь принадлежать, ему или мне?

Рози. Дайте подумать. Вы оба такие красавчики.

Плюм (в сторону). Уже и засомневалась. Все женщины на один лад.

Рози. А что вы мне дадите, сударь?

Буллок. Не сердитесь, сударь, что она такая жадная, это она по молодости.

Сильвия. Что дам, малютка? Безупречную репутацию. У тебя будет карета шестерней и шесть лакеев на запятках, а этого довольно, чтобы всякий устыдился своей добродетели и позавидовал чужому пороку.

Плюм. Бог мой, да зачем же такие траты! Я дам больше, девочка. Я куплю тебе шарф с блестками и билет в театр.

Буллок. Вот это да! Соглашайся, Розалья! Бери билет и пошли смотреть представление.

Сильвия. Слушайте, капитан, или вы сейчас же откажетесь от Рози, или я завербуюсь у Брейзена.

Плюм. А если я откажусь от нее, ты у меня завербуешься?

Сильвия. Да.

Плюм. Бери ее. Я всегда предпочту женщине мужчину.

Рози. Значит, правда, что вы, капитаны, продаете своих солдат? (Плачет.)

Буллок (всхлипывая): Только уж, пожалуйста, капитан, не отправляйте Рози в Вест-Индию!..

Плюм. Ха-ха-ха! В Вест-Индию, говоришь? Нет, честный Буллок, вы с сестрой останетесь при мне. Вот тебе моя рука! Этот джентльмен тоже из моей роты, он позаботится о вас, мисс Рози.

Рози. Вы будете со мной так же добры, как капитан?

Сильвия. Не совсем так — у меня меньше средств, но присматривать за тобой, клянусь честью, я буду.

Плюм. Мы все за ней будем присматривать. Она у нас будет жить как принцесса, а ее брата назначим… Ну, кем тебя назначить?

Буллок. Ах, сударь, если вы еще никому не обещали места тамбурмажора…

Плюм. Как на грех, обещал. А что ты скажешь о должности квартирмейстера? Ты парень с головой, из тебя выйдет хороший квартирмейстер. Ну, а где этот Картуил, о котором ты мне говорила, душечка?

Рози. Сейчас мы его приведем. Пошли, братец квартирмейстер. Вы будете дома, ваше благородие?

Плюм. Да, разумеется.

(Рози и Буллок уходят.)

Держите ваши сорок шиллингов, сударь.

Сильвия. Мне не нужны ваши деньги, капитан. Я иду на военную службу только ради любви… ради любви к этой девице, я хотел сказать. Скажу вам без утайки, что я почти разорился, скитаясь по свету в поисках девственницы, но до сих пор не сыскал ее. А посему знайте, что я не уступлю свою судьбу дешевле, чем поместье. Словом, прежде чем я завербуюсь, я хочу знать наверное, девица ли эта Рози.

Плюм. Ну, мистер Уилфуд, здесь сам не проверишь — не узнаешь. Однако, сказать вам по чести, мне думается, она девушка, поскольку нет доказательств, что она женщина. Правда, я покорил ее сердце разными обещаниями и подарками, но ведь душа женщины не принадлежит нам, пока мы не овладеем ее телом, а тут я добился немногого: уж больно ревнива и бдительна моя квартирная хозяйка.

Сильвия. Значит, вы просто отложили дело до более удобного случая.

Плюм. Вовсе нет. Я получил свое. Ведь мне что надо было: заполучить кого-нибудь из ее парней. Женщины, сами знаете, — магнит. Полюбитесь жене, и вас обласкает муж. Ублажите куртизанку, и вас примутся расхваливать ее поклонники. Сыщите расположение какой-нибудь знатной дамы, и вам обеспечен успех при дворе. Так что если вы поцелуете какую-нибудь поселяночку, к вам немедля запишутся в рекруты самые ретивые из ее ухажеров. Иные назовут это плутовством, а по мне — это просто военная хитрость: такая уж у нас служба. К тому же вербовка — ой-ой какое тяжелое дело, так что, ей-богу, не грех прихватить немного земных радостей — без этого не проживешь.

Сильвия. Что ж, сударь, будем считать, что вы ответили на мой вопрос. А теперь забудьте на минуту, что вы вербовщик, и честно скажите мне, какого обращения мне следует ждать от вас, если я завербуюсь.

Плюм. Скажу напрямик: я не терплю в полку благородных. Иметь их хлопотно и дорого, а иногда и просто опасно. У нас в армии правило такое: кто меньше знает, лучше слушается. Но ты, однако, мне чем-то симпатичен, и я хочу, чтобы ты был при мне. Не знаю уж почему, а только не дам я тебе служить у другого. Ну, а как тебе будет у меня житься, будет зависеть от тебя самого. Только помни: провинишься в малом, я тебя прощу, а если в большом — выгоню. Сердце мне подсказывает, что по мелочам взыскивать с тебя я не сумею.

Сильвия. А мне сердце подсказывает, что, если вы меня выгоните, это и будет самым тяжким для меня наказанием. Мне легче пойти с вами в самое пекло, чем отпустить вас одного. Дайте мне вашу руку — так мы скрепим мое обязательство. Отныне вы мой капитан.

Плюм. Твой друг. (Целует ее; в сторону.) Ну чем этот мальчишка меня приворожил?!

Сильвия. Я хочу попросить вас об одной услуге. Мой поступок, боюсь, вызовет толки в городе, друзья меня осудят за то, что я по своей воле пошел рядовым солдатом. Пусть они считают, что я попал в армию согласно парламентскому акту о принудительной вербовке. Вы обещаете мне помочь?

Плюм. Можешь на меня положиться. Ты поселишься на моей квартире? Будешь спать со мной вместе.

Сильвия. Ну что вы, спать с рядовым. Уж лучше спите с какой-нибудь простолюдинкой.

Плюм. Ей-богу же, я не такой непутевый, как думают. Я просто люблю привольное житье, а людям кажется, что это разврат. Ведь они судят по видимости: им не вера в бога нужна, а набожность. Кругом один обман. А мои грехи, они откровенные, не то что у этих притвор. Если я кому и причиняю вред, так только себе, а они — бесчестят человечество. Ну как, будешь спать со мной?

Сильвия. Но вы забыли про Рози, капитан. Теперь я буду с ней спать.

Плюм. Ах, позабыл. Смотри, не обижай ее!

(Уходят порознь. Входят Мелинда и Люси.)

Мелинда. Ну до чего же мы, женщины, слабые создания! Когда не с кем поделиться секретом, прямо места себе не находишь! Даже здесь мы не можем без помощника — уж такие мы слабые создания. Меня так и распирает мой секрет! Кажется, сейчас дурно станет. — Помоги мне, Люси!

Люси. Боже мой, что с вами, сударыня?

Мелинда. Ничего, просто голова закружилась, я уже прихожу в себя. Если б Сильвия была в городе, я простила бы ей все ее провинности, лишь бы только открыть ей свои собственные.

Люси. Вы так задумчивы, сударыня. С чего бы это, осмелюсь спросить?

Мелинда. Господские тайны портят слуг. Ты станешь дерзкой.

Люси. Только если вы будете зазря придираться, сударыня.

Мелинда. А если и зазря. Могу же я покапризничать, когда мне хочется. Женщине иногда надо отвести душу, и, пока у нее нет мужа, пусть терпят слуги.

Люси. Ну, сударыня, тогда вам бы следовало найти для меня лучшую роль. Семью мою вы знаете, вот и назначили бы мне пятьсот фунтов жалованья. Я б тогда стала дамой и годилась бы в наперсницы к любой дворянке. К тому же, сударыня, это вдохновило бы меня на одно дело, которое я затеяла.

Мелинда. Не думаю, чтоб от этого тебе был большой прок. Правда, я б очень потешилась, если б могла проучить этого дуралея, который возомнил, будто смеет за мной ухаживать. Поэтому я с легким сердцем пообещаю тебе пятьсот фунтов в день моей свадьбы.

Люси. О, тогда я буду очень усердной наперсницей. Ведь, по-моему, ее дело помогать влюбленным.

Мелинда. Ах, Люси, я больше не могу скрывать! Прослышав, что в городе объявился знаменитый предсказатель, я оделась попроще и пошла к нему. Дорого же мне стоило мое любопытство! Этот человек — сам сатана или, по крайней мере, один из его приспешников. Он рассказал мне удивительные вещи о моем прошлом.

Люси. Прошлое мы и сами знаем, чему же тут удивляться! Вот не сказал ли он вам чего о будущем?

Мелинда. Такое сказал — ты даже не поверишь! Будто я умру в девушках.

Люси. Вот ужас-то! Да лучше на свет не родиться. Только не верьте ему, сударыня, не верьте, а то и взаправду случится. Ведь от одной этой мысли недолго и на тот свет отправиться! А про меня вы его не спрашивали?

Мелинда. Про тебя? А про тебя зачем? Я же в твоем платье к нему ходила.

Люси. Значит, выходит, это я должна умереть в девках? (В сторону.) Ишь ты какой брехун! Сам дьявол не заставит меня помереть в девках — это ему уже не под силу.

Мелинда. Я все это просто в шутку затеяла. Дай, думаю, переоденусь в твое платье, назовусь Люси, а он, только я вошла, сразу сказал, как меня зовут, и какого я происхождения, и сколько у меня денег, да тут же и выложил мне всю историю моей жизни. Он сказал мне, что за мной здесь ухаживал один молодой человек, и в точности описал Уорти. Таким, каков он сейчас, — равнодушным ко мне и безразличным. Сегодня, когда мне пришлось прибегнуть к его помощи, думаешь, он мне посочувствовал, стал меня успокаивать? Он только холодно обронил, что огорчен случившимся и опасается, как бы это не породило обо мне нехорошие толки в городе. А затем извинился, что не бывает у нас, отвесил небрежный поклон и ушел. Я готова была задушить или его, или себя. Да вот он опять идет. Ну погоди ж, я тебе покажу!

Люси. Обнадежьте-ка его лучше, сударыня. Помните, что предсказатель-то сказал?! Мужчин ведь не бог весть сколько, а время-то, оно идет. Мало их, что ли, которые в девушках умирают!

Мелинда. Ну и пусть!

(Входит Уорти.)

Уорти. Э, да она, я вижу, дошла до белого каления. Что ж, буду ковать железо, пока горячо. (Мелинде.) А вы смелей, чем я думал, сударыня. Не побоялись опять сюда прийти, хоть вас так здесь напугали!

Мелинда. А вы еще наглей, чем я думала. Не побоялись явиться перед человеком, которого так оскорбили!

Уорти. Сударыня, я мог оскорбить вас только нечаянно, равно как и встретить. Я покинул вас тогда, потому что спешил по делу, а сейчас вот пришел, чтобы встретить друга.

Мелинда. Но раз вы встретились не с ним, а со мной, надеюсь, вы уйдете отсюда?

Уорти. Зачем же, сударыня. Нам здесь обоим места хватит — тропинка широкая.

(Ходят по тропинке в разные стороны. У него шляпа заломлена набекрень. Она нервничает, теребит веер. Когда встречаются, Уорти протягивает ей свою табакерку.)

Не угодно ли понюшку, сударыня?

(Она вышибает у него табакерку из рук; он принимается собирать рассыпавшийся табак. Входит капитан Брейзен.)

Брейзен (обнимает Мелинду за талию). Кого я вижу, моя прелесть!

Мелинда (дает ему пощечину). Какая наглость!

Люси (подбегает к Брейзену). Вы что, рехнулись, не видите, что здесь мистер Уорти?!

Брейзен. Ничегоне вижу. Просто искры из глаз посыпались… Ах, здесь Уорти! Моя любезная отпускает такие полновесные шутки!.. Прошу прощения, сударыня, — мы за границей привыкли себя так вести. Вам еще повезло, мистер Уорти!

Уорти. Что ж, я вам не завидую, если эта дама одаривает только такими милостями.

Мелинда. Жаль, что они достались не по адресу. Они предназначались вам, мистер Уорти, и не надейтесь дождаться от меня иных милостей. Прошу прощения. (Уходит с Люси.)

Брейзен. Пожалуйста, сударыня. Видите, мистер Уорти, это была шальная пуля. Могло и вам стоить головы. Мужайтесь, дорогой. В любви как на войне — кому как повезет. Впрочем, враг, кажется, предпочел ретироваться.

Уорти. Это как же, сударь, черт вас возьми?!

Брейзен. Вот так. (Убегает.)

Уорти. Она потеряна, потеряна навсегда! Плюм своими советами погубил меня. Черт бы меня побрал! И чего ради я послушался человека, который не знает, как она горда и своевольна.

(Входит Плюм.)

Плюм. Ха-ха-ха! Кажется, пошли врукопашную! Не хмурься, дружище, поверь, она будет твоей. Ты видишь, как она на тебя бросается. Она в бешенстве, потому что до безумия тебя любит. Этот мошенник Кайт прибегнул тут к одному маневру и непременно поможет тебе выиграть битву. Он отлично играет свою роль, и Мелинда не замедлит к нему явиться.

Уорти. Но почему Брейзен так вольничает с ней?

Плюм. И ты ищешь логики в поступках дурака? Ну где твоя собственная голова? Дурак не подвластен здравому смыслу; тут лишь один закон — что в голову взбредет. Вот и выкидывает дурость за дуростью, почему — сам не знает. В точности какой-нибудь пьянчуга, который напивается спозаранку. Но поспешим: Кайт уж примерно час, как отпер свою лавочку. Пойдем, посмеемся. (Уходит с Уорти.)

Сцена вторая

Комната. Кайт в каком-то странном одеянии сидит за столом, уставленным глобусами и заваленным книгами.

Кайт (встает). Эти звездные глобусы говорят мне, что луна была прежде морским таможенником, солнце — начальником таможни, Меркурий — вором, Венера — шлюхой, Сатурн — муниципальным советником, Юпитер — гулякой, а Марс — сержантом гренадеров. Такова система мироздания по чернокнижнику Кайту.

(Входят Плюм и Уорти.)

Плюм. Ну, каковы успехи?

Кайт. Приходили ко мне сапожник и портной. Одному из них на роду написано быть капитаном морской пехоты, второму — драгунским майором. Вечером я ими займусь. Вы виделись со своей дамой, мистер Уорти?

Уорти. Да, но без толку. А бумажку с ее подписью, которую я оторвал от ее письма, вы ей уже показывали?

Кайт. Нет, сударь, я приберег это напоследок.

Плюм. О каком письме речь?

Уорти. Я боюсь тебе его показывать, а то как бы ты под горячую руку не перебил все окна у Мелинды.

(В дверь стучат.)

Кайт. Господа, по местам.

(Плюм и Уорти уходят.)

Тайчо, открой дверь.

(Слуга открывает дверь. Входит кузнец.)

Кузнец. Скажите, хозяин, это вы гадальщик?

Кайт. Я высокомудрый Коперник.

Кузнец. Так вот, господин Наперник, я человек бедный и больше шиллинга за свою судьбу дать не могу.

Кайт. Быть может, она и того не стоит.

Кузнец. Только уж, пожалуйста, господин ученый, предскажите мне за мой шиллинг что-нибудь хорошее. Не то я деньги назад возьму.

Кайт. Если верить звездам, вы получите в сорок раз больше. Дайте руку, приятель. Вы трудитесь на кузнице.

Кузнец. Как это вы догадались, черт возьми?

Кайт. Мне подсказал нечистый: он ваш собрат по ремеслу. Ага, вы родились под Ланцетом.

Кузнец. Это как же понять?

Кайт. Есть такое созвездие. Всего их двенадцать: Лев, Стрелец, Горн, Ланцет, Диксмейде, Намюр, Брюссель, Шарлеруа и другие^[32]. А ну, дайте еще взглянуть. Вы когда-нибудь изготовляли ядра или бомбы?

Кузнец. Нет, не приходилось.

Кайт. Значит, это у вас впереди. Звезды предначертали, что вы… Прибавьте еще денег, приятель, — вас ждет завидная судьба!

Кузнец. Ей-богу, ваша милость, я все вам отдал.

Кайт. Ну что ж, останется за вами. Вычту из вашего жалованья.

Кузнец. Это из какого же?

Кайт. Из тех пятисот фунтов, которые вам задолжало правительство.

Кузнец. Да никто мне не должен, ей-богу!

Кайт. Нет, сударь, должны. Дайте другую руку. Ах, простите, это все в будущем! Да еще плут-казначей взыщет половину вашего двухнедельного жалованья.

Кузнец. Слушаю я вас, господин ученый, а сам точно в облаках витаю!

Кайт. Вот и я так же, сударь, все среди звезд. Внемли же! Не пройдет и двух лет, трех месяцев и двух часов, как вы станете капитаном всех кузниц преогромного артиллерийского обоза. У вас будет жалованье — десять шиллингов в день и еще двое слуг в придачу. Так предвещают светила, а на светила небесные можно положиться, как на вашу наковальню. Куйте железо, пока оно горячо, сударь! Ступайте, сударь, не медлите!..

Кузнец. Так что же мне надобно делать, господин ученый? Пусть звезды мне подскажут, как получить эту распрекрасную должность.

Кайт. Звезды, они подскажут. Сейчас поглядим… Ага! Примерно через час отправляйся-ка ты преспокойно на рынок. Там ты увидишь высокого стройного господина, который будет покупать яблок на пенни.

На пуговице у него будет висеть трость. Он тебя опросит: «Который час?» Этот человек — творец твоей судьбы. Иди, куда он поведет тебя. А теперь ступай домой и попрощайся с женой и детьми. И помни: ровно через час судьба твоя свершился.

Кузнец. Высокий, стройный господин с тростью, говорите?.. А у трости-то какой набалдашник?

Кайт. Янтарный. И черная лента повязана.

Кузнец. По профессии-то он кто, этот господин?

Кайт. Сейчас узнаем. Не то он акцизный, не то полномочный, не то капитан гренадеров. Точно не скажу. Только он назовет тебя: «честный»… Как твое имя?

Кузнец. Томас.

Кайт. Ну, да, «честный Томас», конечно.

Кузнец. А как он узнает мое имя, черт возьми?

Кайт. О, Томасов, их тьма-тьмущая: есть Том Там, он же Мальчик-с-пальчик, Том-дурачок, Томас-юродивый.

(Стук в дверь.)

Иди же! Так ровно через час!..

Кузнец. Вы говорите, он спросит, который час?

Кайт. Скорее всего, и вы ответите… что не знаете, и, конечно, бросите взгляд на циферблат часов, что на церкви Святой Марии: солнце-то уже сядет, впрочем, если б оно и светило, вы все равно цифр-то не знаете.

Кузнец. Уж я как-нибудь разберусь. (Уходит.)

Плюм. (за сценой). Молодец, прорицатель! Продолжай в том же духе. Желаю тебе удачи!

Кайт. Рад стараться.

(Входит мясник.)

(В сторону.) Что я вижу? Мой старый приятель, мясник Потрох! Нынче утром я давал этому прохвосту пять гиней, так ведь нет — отказался.

Мясник. Вот вам полкроны, господин колдун. Я объясню вам…

Кайт. Мне не надо объяснять. Я и так все знаю, приятель.

Мясник. Значит, вы и взаправду ведун. Потому как я сам половины не пойму.

Кайт. Мне и положено знать больше, милейший. Есть такое глупое присловье: с луны, мол, свалился… А я тебе вот что скажу: луна, она мудрая и знает больше нашего. Она весь мир видит.

Мясник. По крайней мере, весь мир видит ее.

Кайт. Вот, значит, и она видит весь мир. Дай мне твою руку. По ремеслу ты хирург или мясник.

Мясник. Ага, я мясник.

Кайт. Что ж, будешь и хирургом. Ведь здесь только и отличия, что в названии. Тот, кто может разрубить быка, сумеет рассечь и человека. Если хватит сноровки разломать мозговую кость, нетрудно отрубить ногу или руку.

Мясник. Это как же понимать, господин ученый?

Кайт. Терпение, терпение, господин главный хирург. Светила, они огромные и движутся медленно.

Мясник. Но уж вы, господин ученый, пожалуйста, объясните мне про главного хирурга.

Кайт. Сударь, если вы не наберетесь терпения, я вынужден буду просить вашу милость удалиться.

Мясник. Это кто же «ваша милость»? Неужто я?

Кайт. Ах так? Я умолкаю. (Садится.)

Мясник. Ну прошу вас, господин ученый…

Кайт (вскакивает в гневе). Сто чертей! Вы что же думаете, небесные тела можно понукать, как лошадей!.. Или же звезды вам что-нибудь задолжали, сударь, что вы смеете так назойливо докучать их светлостям!.. Я у них за привратника, сударь, и уполномочен гнать в шею всех приставал.

Мясник. Боже упаси, господин ученый, я со звездами не торговал, и они мне не задолжали ни пенни… Только раз вы у них за привратника, соизвольте взять полкроны. Опрокиньте стаканчик за своих господ и уж будьте поласковей.

Кайт. Покажите мне еще раз вашу руку. Здесь недавно лежал золотой. Целые пять гиней, приятель, нынче утром, на этой вот самой ладони.

Мясник (в сторону). Видать, тут замешан нечистый! (Кайту.) Сдается мне, господин ученый, что вы сами как-то без матери на свет появились!

Кайт. Это моя тайна. А деньги вам давал один пригожий малый по имени Кий или Куй…

Мясник. Кайт он.

Кайт. Вот-вот.

Мясник. Самый отпетый из всех сержантов! Хотел меня в солдаты заманить, собака!

Кайт. Вздор! Такие, как вы, в солдатах не служат. У вашей матушки сто фунтов наличными — она их пока одолжила купцу, что торгует швейным товаром неподалеку отсюда.

Мясник. А ведь оно и взаправду так, только немногие про то знают.

Кайт. Я знаю, и тот мошенник — как его? — Кайт тоже знал. Вот он предлагал вам пять гиней, зная, что ваша бедная матушка не пожалеет и ста, лишь бы освободить вас из рекрутов.

Мясник. Ах он мерзавец! Послушайте, господин ученый, я дам вам еще полкроны, черт подери, только вы предскажите, что быть этому Кайте повешенным.

Кайт. Ему это так же грозит, как всякому другому в Шрусбери.

Мясник. Вот деньги, берите. А вы так мне и не сказали про этого главного хирурга.

Кайт. Ой, смотри, как бы не прогневались светила! (Листает свои книги.) Нет, сейчас они безмятежны. А ну поглядим… Случалось ли тебе когда-нибудь отрезать ногу человеку?

Мясник. Нет, не случалось.

Кайт. Припомни хорошенько!

Мясник. Да говорю же — нет.

Кайт. Странно, очень странно! Впрочем, меня ничем не удивишь: каких только чудесных превращений я не видывал. Когда вторично… нет — в третий раз ты будешь воевать во Фландрии, снаряд раздробит ногу у одного важного офицера. По счастью, ты окажешься рядом и в миг отсечешь своим распильным ножом поврежденную ногу. Словом, ты так ловко проведешь эту операцию, что тебя с общего одобрения назначат главным хирургом всей армии.

Мясник. Что ж, ногу отрезать — это пожалуйста. Это я не хуже любого хирурга во всей Европе, только вот воевать я совсем не собираюсь!..

Кайт. Не собираешься, да? А тебя никто и не спросит. Звезды тебе подсказали — значит, иди.

Мясник. Это как же получается?!. Нет, сударь, я по закону в солдаты не иду, черт возьми!

Кайт. Ну, это не моя забота, приятель. Я свое дело сделал. А все остальное — запомни! — ты узнаешь спустя полтора часа. Я кончил. Прощай.

Мясник (направляется к двери, останавливается). Да, вот еще, позабыл! Скажите, а этот-то, главный хирург, он много за труд получает?

Кайт. Пятьсот фунтов в год, не считая денег за лечение триппера.

Мясник. Пятьсот фунтов! Вот это да! Так, значит, спустя полтора часа?..

Кайт. Вот что, приятель, молчи и не приставай! Думаешь, это легкая работа — уговорить какого-нибудь дурня мясника, чтоб он согласился получать пятьсот фунтов в год? Впрочем, если тебе написано на роду — слушай! Скажу тебе в двух словах: когда через полтора часа ты будешь стоять за своим прилавком, мимо пройдет господин с табакеркой в руке, а из правого кармана у него будет высовываться кончик носового платка. Он спросит тебя, почем телячий филей, и погладит по голове твоего огромного пса, которого кличут Биток.

Мясник. Господи твоя воля, а пса ведь вправду так кличут!..

Кайт. Слушай меня внимательно! Все, что я говорю, — истинная правда, и чему быть, того не миновать. Иди домой, продай свою лавку, и пусть тебя не трогает, что мать и сестра поднимут истошный вой: женщины всегда стоят у мужчин поперек дороги. Раздобудь побольше денег и следуй за этим человеком… Его имя начинается с буквы «П»… Запомни это! Еще придет дочь цирюльника — ты обещал ей жениться, — она так вцепится в тебя, еле вырвешься!

Мясник. И про Сэлли он знает!.. Ну и ну! Что ж, как ни крути, ни верти, а с чертом не сладишь! (Идет к двери.) Так говоришь, платочек из левого кармана?

Кайт. Из правого, дурья башка! Если из левого — значит, не тот.

Мясник. Ладно. Как-нибудь узнаю. (Уходит.)

Плюм (высовывается из-за кулис с записной книжкой в руке). Значит, из правого, да?

Кайт. Чу! Зашуршали юбки!

(Стук в дверь.)

Прячьтесь, сударь! К нам пожаловала госпожа Мелинда.

(Входят Мелинда и Люси.)

(Слуге.) Тайчо, подай дамам стулья!

Мелинда. Не беспокойтесь, мы не собираемся засиживаться.

Кайт. И все же вы засидитесь, сударыня.

Мелинда. Здесь, у вас?

Кайт. Нет, в девицах. (Люси.) А вы, милая, не засидитесь. Уж вы-то не засидитесь!

Люси. Скажите, доктор, вам все это звезды подсказывают или сам сатана?

Кайт. Когда кто. Если надо узнать судьбу мужчины, я советуюсь со звездами, а если женщина спрашивает о своих делах, прошу помощи у своего приятеля.

Мелинда. А обо мне вы справлялись у дьявола?

Кайт. Да, сударыня, он и сейчас сидит под столом.

Люси. Господи помилуй! Пойдемте отсюда, скорее, сударыня!

Кайт. Если вы так его боитесь, вам не следовало приходить к нему за советом.

Мелинда. Не трусь, глупая. (Кайту.) Думаете, раз я женщина, то меня можно обмануть или запугать, сударь? А ну покажите мне вашего дьявола!

Кайт. Он сейчас занят, но, когда освободится, непременно придет.

Мелинда. Чем же он таким занят?

Кайт. Записывает ваше имя в свою памятку.

Мелинда. Мое имя записывает? Ха-ха-ха! Что ему до меня, вашему дьяволу? Да и вам тоже.

Кайт. Видите ли, милая барышня, дьявол — человек скромный и никогда никому сам не навязывается. Его надо пригласить. К тому же он сидит на цепи, как дворняга, и, пока его не отвяжут, никуда не двинется. Вот вы пришли ко мне узнать свою судьбу. Неужели вы думаете, барышня, что я все могу выдумать из головы? Нет, милая, у женщин все так сложно и запутанно, что лишь черту под силу разобраться. А чтобы избавить вас от сомнений, я сейчас вам кое-что покажу. Взываю к тебе, Какодемон дель Плюмо. Яви свою мощь, начертай имя этой дамы! Начертай имя Мелинды ее собственным почерком! Считаю до трех. Раз, два, три — готово! А теперь, сударыня, пусть ваша горничная возьмет у него бумажку.

Люси. Я?! У него?! А вдруг он меня утащит?

Мелинда. Моё имя, моим собственным почерком? Ну, тогда я вам поверю.

Кайт. Смотрите и изумляйтесь! (Подходит к столу и приподнимает ковровую скатерть.)

(Плюм осторожно пробирается по сцене и прячется под стол.)

Тре, Тре!.. Ну-ка, бедненький, отдай мне косточку. Ну отдай! (Опускает руку под стол, Плюм придвигается к нему поближе и хватает его за руку.) Ой-ой-ой! Здесь черт!.. Настоящий черт! Ой-ой, моя рука! Рука!..

(Мелинда и Люси вскрикивают и бегут в дальний конец сцены. Кайт обнаруживает Плюма и вырывает у него руку.)

Схватил, как клещами, черт возьми! Прямо впился когтями в тело. А все ваши вопросы да сомнения, сударыня. Дьявол так разъярился, что чуть было не оторвал мне руку.

Мелинда. Он и нас обеих мог разорвать. Получили вы мою подпись?

Кайт. Получил. С лихвой получил. До крови меня расцарапал, проклятый. Вот ваша подпись на этом клочке, сударыня. Полюбуйтесь.

Мелинда. Поразительно! Ну в точности моя рука!

Люси. Да, немного похоже, сударыня. Только не очень. Дайте поближе посмотреть. И совсем даже не похоже!

Кайт. Что до вранья, так тут дьявол перед служанкой — щенок!

Люси. Им нас не обмануть, сударыня. Ведь человек не знает ни своего лица, ни почерка. А чтобы получше удостовериться, напишите свое имя на бумажке, и мы сравним. (Достает лист бумаги и, сложив его, протягивает Мелинде.)

Кайт. Пожалуйста, сударыня, сделайте милость! Вот вам перо и чернила.

(Мелинда пишет на бумажке, которую за кончик придерживает Люси.)

Люси. Дозвольте взглянуть, сударыня… Как есть одинаковые… Ну-ну!.. (В сторону, тихо.) А эту бумажку я до срока припрячу.

Мелинда. Вы все так наглядно продемонстрировали.

Кайт. Вот именно, сударыня. Обратите внимание, что слово «продемонстрировать» происходит от слова «демон», а он прародитель всей лжи.

Мелинда. Теперь я вам верю, доктор. Расскажите, что меня ждет.

Кайт. Прежде чем солнце совершит свой круг, станет ясно — счастье вас ждет или несчастье.

Мелинда. Значит, все решится так скоро?!

Кайт. Дайте подумать. Завтра, около десяти утра, вас посетит один джентльмен. Он придет проститься с вами. Он отправляется в дальние края. Принять столь неожиданное решение его заставила женщина. Ваши судьбы связаны, как пуля и ружейный ствол — один без другого не выстрелит… Коротко сказать, если этот джентльмен уедет — он погибнет за границей, а если так не случится, вы умрете прежде, чем он вернется домой.

Мелинда. А что он за человек?

Кайт. Он человек образованный, воспитанный, но влюбленный, то есть сразу и умный и дурак.

Мелинда. Разве это возможно, доктор?

Кайт. Вот… как видите, сударыня. Женщинам больше нравятся дураки.

Мелинда. Так вы говорите, в десять часов?

Кайт. В десять. Как раз в то самое время, когда по всему королевству пьют чай.

Мелинда. Спасибо, доктор. (Дает ему деньги.) А ты, Люси, хочешь что-нибудь спросить?

Люси. О, тысячу вещей, сударыня!

Кайт. Простите, в другой раз. Я с минуты на минуты ожидаю посетителей. К тому же пора отпустить джентльмена, который сидит под столом.

Люси. Бога ради, сударь, отпустите сначала нас!

Кайт. Тайчо, проводи дам на улицу.

(Мелинда и Люси уходят. Появляются Плюм и Уорти; оба заливаются смехом.)

Хорошо вам смеяться, господа. А я такого страху натерпелся, когда вы схватили меня под столом. От французских пушек так не дрожал!

Плюм. Да, я получше вашего сыграл беса, милейший мой господин колдун.

Кайт. Да разве ж я мог ждать, что капитан обернется чертом.

Плюм. А я, что сержант — таким выдумщиком.

Кайт. Ну, мистер Уорти, сегодня вы изволили поздравить меня, надеюсь, что завтра мне будет случай поздравить вас.

Уорти. О, если я добьюсь успеха, постараюсь поздравить вас лучше, чем вы способны предположить. Так значит, я должен отправиться в странствие?

Кайт. Но вам не придется ехать за море, сударь.

Плюм. Мы же обо всем договорились заранее.

(В дверь стучат.)

Ах, черт подери, вы здесь, чего доброго, еще и за повитуху, доктор?

Кайт. Скорее прячьтесь, господа!

(Плюм и Уорти уходят. Входит Брейзен.)

Брейзен. Ваш слуга, любезный.

Кайт. Не подходите близко — злой дух!

Брейзен. Так вы одержимый, дорогуша?

Кайт. Вот именно, дорогуша. Но мой злой дух миролюбив от природы, он не выносит запаха пороха. Очертим магический круг. (Чертит вокруг себя круг.) Остерегайтесь ступить за эту черту, капитан.

Брейзен. Вот это укрепление! К вам тут целое паломничество, вот и я пришел с вами познакомиться. Как ваше имя, дружище?

Кайт. Трамтарарам.

Брейзен. Да неужели?! Знаете, в Лондоне есть один знаменитый врач, так он тоже Трамтарарам. Откуда вы родом?

Кайт. Из Алгебры.

Брейзен. Из Алгебры? Что-то я не слыхал про такую страну. Верно, это у нехристей. Не иначе, какой-нибудь заброшенный уголок горной Шотландии.

Кайт. Вот-вот. Так слышали — я одержимый.

Брейзен. Я тоже, дорогуша. Я надумал жениться. Я получил целых два письма от одной богатой дамы, которая любит меня до безумия, до обмороков, до обалдения, до колик. Скажите: женюсь я на ней через сутки или нет?

Кайт. Мне нужно знать год, месяц и число, когда были написаны эти письма.

Брейзен. Где ж это видано, старая перечница, чтоб на любовных посланиях ставили дату? Это тебе не векселя.

Кайт. То-то и есть, что не векселя. Ну, если на них нет даты, я должен знать хоть содержание.

Брейзен. Это можно. На, старикан, держи оба.

Кайт. Дайте последнее, хватит и его. (Берет письмо.) Мне надо справиться в моих книгах, сударь. Если позволите, я пришлю его вам на квартиру вместе с гороскопом.

Брейзен. Ну, пожалуйста. (В сторону.) Надо ему что-нибудь дать. (Шарит по карманам.) Значит, вы из Алгебры! А нелегко, верно, добраться до вашей родины! Вот. (Дает ему деньги.) И если счастье мне улыбнется, я построю башню на вершине самой высокой горы в Уэльсе, и пусть она служит процветанию астрологии и всех Трамтарарамов, вместе взятых. (Уходит.)

(Входят Плюм и Уорти.)

Уорти. Ну, доктор, этому письму и цены нет. Дайте-ка взглянуть. Держу в руках, а сам боюсь открыть.

Плюм. Глупости, дай мне. (Разворачивает письмо.) И если она обманщица, пусть катится к чертям… Да, так и есть! Вот ее подпись.

Уорти. О, тогда я всерьез отправлюсь путешествовать! Но постой, это же рука Люси!

Плюм. Люси?!

Уорти. Ну да. У Мелинды совсем другой почерк.

Плюм. Теперь ясно, что это плутни Люси, иначе Брейзен не решился бы свататься. А ты уверен, что это писала не Мелинда?

Уорти. Взгляни сам. Где бумажка, на которой дьявол написал имя Мелинды? Она должна быть у вас.

Кайт. Вот она, сударь.

Плюм. Да, подписи разные. И что, эта же подпись стояла под гнусным письмом, из-за которого мистер Бэланс отослал свою дочь в деревню?

Уорти. Та же самая. Я тебе недавно показывал обрывки этого письма. Я хотел использовать ее письмо иначе, но теперь, кажется, нашел ему лучшее применение.

Плюм. Как жестоко было с твоей стороны так долго скрывать его от меня! Ведь я же поддался пагубной ереси и готов был поверить, что ангел может стать демоном. Бедная Сильвия!

Уорти. Вернее — богатая Сильвия и бедный капитан Плюм! Ха-ха-ха! Наши дела идут на лад, дружище! Мелинда мне верна и будет моей, а Сильвия — постоянна и будет твоей.

Плюм. Нет, мне трудно на это надеяться. Но, кажется, Сильвия заставит меня изменить мнение о женщинах!

Действие пятое

Сцена первая

Прихожая в доме, где поселился мнимый мистер Уилфул. На столе лежат парик, шляпа и шпага. Входит Сильвия в ночном колпаке.

Сильвия. Ну и скверно же я провела ночь! Боюсь, что моя подруга чувствует себя не лучше. Бедная Рози!.. А вот и она!..

(Входит Рози.)

Здравствуй, душенька! Как ты себя чувствуешь нынче утром?

Рози. Так же, как прошлой ночью: ни хуже, ни лучше. Вам ли того не знать!

Сильвия. Что с тобой, милочка! Или ты не довольна своим мужем?

Рози. Ой, сдается мне, что я не замужем.

Сильвия. Разве я с тобой не спал?

Рози. Уж и не знаю!.. И как только у вас хватает совести взять и так — ни за что ни про что — погубить девушку!

Сильвия. Я же, наоборот, спас тебя, детка. Не печалься, дурочка, я надарю тебе всего не меньше, чем капитан.

Рози. Да уж куда вам с ним тягаться!

(Стук в дверь.)

Сильвия. Господи, а я еще по-домашнему! (Надевает парик и шляпу и засовывает в ножны шпагу.) Кто там?

Голос. Откройте или мы взломаем дверь!

Сильвия. Сейчас, погодите!.. (Открывает дверь.)

(Входит констебль с толпой.)

Констебль. Вот они, попались, миленькие: и голубок здесь и горлинка!

Сильвия. Что означает это вторжение? (Обнажает шпагу.) Не подходите, не то я уложу первого, кто приблизится!

Констебль. Угрозами тут не помочь. Спрячьте шпагу, сударь, а то я так вас огрею, что вы своих не узнаете. Я ведь блюститель порядка.

Сильвия. Дурак вы, а не блюститель!

Констебль. А это не ваше дело. У меня есть приказ о задержании вашей личности совместно с вашей шлюхой.

Рози. Где ж это видано, чтоб так, без греха, и попасть в шлюхи.

(Врывается Буллок в расстегнутом мундире.)

Буллок. Что здесь творится? А, мистер Каземат, чего это вы в такую рань из дому?

Констебль. Сейчас узнаешь. (Кладет ему руку на плечо.) Вы арестант ее величества.

Буллок. Нет, сударь, вы что-то путаете: я ее величества солдат.

Констебль. А это не важно. Я должен доставить всех вас к судье Бэлансу.

Сильвия (в сторону). Этого еще не хватало!.. Вот моя шпага, констебль.

Рози. Послушайте, мистер Каземат, а может, вы лучше отведете нас к нашему капитану?

Констебль. Дался тебе этот капитан! Смотри, как бы тебе от него не распухнуть! А ну, все пошли! Давайте, давайте!..

Все уходят.

Сцена вторая

В доме судьи Бэланса. Бэланс и Скейл.

Скейл. Это становится невыносимым, мистер Бэланс!

Бэланс. Видите ли, мистер Скейл, что до меня, то я б не хотел быть слишком строгим с военными. Они за границей рискуют для нас своей жизнью, поэтому и нам здесь следует делать им некоторые поблажки.

Скейл. Хороши поблажки! Отец этой бедной девушки мой арендатор, а мать, как мне помнится, служила в вашей семье кормилицей. Скоро эти вояки у нас на глазах станут бесчестить наших дочек.

Бэланс. Не забывайте, мистер Скейл, что, если б не храбрость этих вояк, у нас бы разгуливали здесь французские драгуны, а уж эти не пощадили бы ни нашей свободы, ни собственности, ни дочерей, ни жен. Право же, мистер Скейл, это горячие ребята с пылким сердцем. Пусть они такими и будут. Ведь пыл, с которым они влюбляются, ведет их в атаку. Покажите мне такого полководца, который не путался бы со шлюхами. Это я все про капитана Плюма, второго повесу я не знаю.

Скейл. Да его никто не знает. А, вот они все идут сюда!

(Входят арестованные Сильвия, Буллок и Рози в сопровождении констебля и толпы.)

Констебль. Вот этих двоих мы, с позволенья вашей милости, схватили, можно сказать, на месте преступления. Джентльмен, тот вел себя, как джентльмену и положено: вытащил шпагу и стал сквернословить, а потом шпагу отдал и ругаться перестал.

Бэланс. Верните шпагу джентльмену и подождите за дверью.

(Констебль и стражники уходят.)

(Сильвии.) Я сожалею, сударь, что наше знакомство состоялось при столь неприятных обстоятельствах. Это омрачает для меня нашу встречу.

Сильвия. Вам, сударь, нет нужды извиняться за этот арест, а мне — за мое поведение: у вас — власть, у меня — сознание моей невиновности.

Скейл. И у вас еще язык поворачивается говорить, будто вы невиновны! Может быть, не вы совратили эту юную девицу?

Сильвия. Нет, господин Простофиля, это она меня совратила.

Буллок. Уж это точно, могу присягнуть. Она предложила сыграть свадьбу.

Бэланс. Свадьбу? (К Рози.) Так ты замужем, детка?

Рози. В том-то и беда, сударь.

Бэланс. Кто свидетели?

Буллок. Я свидетель. Я все, что положено, сделал. И плясал, и чулок им вслед кинул, и неприличные шутки отпускал.

Бэланс. Кто совершал обряд?

Буллок. А нам, солдатам, это ни к чему. У нас на то есть устав. Мы их повенчали по уставу.

Бэланс. Да замолчи ты, дурак. (Сильвии.) Судя по вашей внешности, вы, сударь, из хорошей семьи. Может, вы мне объясните, о чем он тут болтает?

Сильвия. О свадьбе, я полагаю. Вы же знаете, люди по-разному смотрят на это дело. Двух согласных и то не найдешь. Одни устраивают из этого таинство, другие — сделку, а третьи — шутку. Для нас, солдат, брак — дело святое. Как известно, шпага — символ нашей чести. Мы кладем ее на землю, через нее перепрыгивает сперва жених, потом невеста — потаскушка за обманщиком, — барабан выбивает дробь, и они идут в постель. У нас обряд короткий.

Буллок. Но самый лучший из всех — веселый, пышный.

Бэланс. А ты разве солдат?

Буллок. А то как же! Дайте-ка сюда вашу палку, сейчас я вам покажу, как я ружейные артикулы выделываю.

Бэланс. Получай! (Бьет его тростью по голове.) (Сильвии.) Простите, сударь, в каком вы чине?

Сильвия. Лондонские буфетчики, трактирщики, конюхи да шлюхи величают меня капитаном, потому что я ношу красный кафтан, шпагу, заломленную шляпу и парик с кошельком. На шею я повязываю платок вместо галстука, трость пристегиваю на пуговицу, в голове у меня карточные игры, а в кармане игральные кости.

Скейл. Ваше имя, сударь?

Сильвия. Капитан Набекрень. Шляпу я ношу набекрень, мозги у меня набекрень, с бабами у меня набекрень. Словом, все у меня набекрень, вот только воевать да жрать приходится по-настоящему.

Бэланс. Простите, сударь, а что привело вас в Шропшир?

Сильвия. А то и привело, сударь. Вам, провинциалам, говорят, не хватает ума, а нам, столичным джентльменам, — денег. Вот я и надумал…

Бэланс. Ясно, сударь. Эй, констебль!

(Возвращается констебль.)

Отведите этого джентльмена в арестантскую. Пусть сидит до особого распоряжения.

Рози. Прошу вас, не обижайте его, ваша милость! Он ведь только так, болтает, а ничего худого мне не сделал. Такой безобидный, каких мало.

Скейл. Не тревожься, малютка, я о тебе позабочусь.

Сильвия. Не по правилам, джентльмены. Когда человек теряет жену, он зато обретает свободу. А вы сразу хотите отнять у меня и то и другое.

Бэланс. Вот что, констебль… (Шепчет ему что-то на ухо.)

Констебль. Будет исполнено, ваша честь. (Сильвии.) Идемте, сударь.

(Уходят констебль, Буллок, Рози и Сильвия.)

Бэланс. Идемте, мистер Скейл. А с этим нахальным мальчишкой я знаю, как поступить.

Сцена третья

У Мелинды. Мелинда и Уорти.

Мелинда (в сторону). Покуда все идет, как было предсказано. Сейчас ровно десять. — Простите, сударь, а давно вы надумали отправиться странствовать?

Уорти. Человек всегда бежит от своих печалей, сударыня.

Мелинда. Скажите лучше, у вас появилась охота к перемене мест. Это больше похоже на правду.

Уорти. Во всякого рода переменах, сударыня, есть своя прелесть, иначе ни вы, ни я к ним бы так не стремились.

Мелинда. Вы ошибаетесь, сударь, если полагаете, будто я настолько люблю перемены, чтобы ради них пускаться в путешествия. А что до вас, то, по-моему, неблагоразумно делать такие траты и подвергаться таким опасностям во имя каких-то несбыточных надежд. Надежды, даже когда они сбываются, не оправдывают наших ожиданий. Недаром путешественника тянет домой куда сильней, чем в чужие края.

Уорти. Я тоже не уверен, что получу особое удовольствие от своего путешествия. Одно несомненно — даже среди дикарей не встречу я такой жестокости, какую видел здесь!..

Мелинда. Сударь, мы доставили друг другу немало огорчений. Давайте же выложим все начистоту и положим конец нашим раздорам.

Уорти. Вы, конечно, признаете, сударыня, что вы у меня в долгу. Сколько у меня за год накопилось неоплаченных вздохов, опасений, обещаний, клятв, нежных слов, вожделений, ревнивых дум. Вы до сих пор этот счет ничем не покрыли.

Мелинда. Но того, что вы задолжали мне, не окупят и семь лет рабства. Вспомните, как вы держались со мной год назад, когда, пользуясь моей неопытностью и бедностью, хотели сделать меня своей любовницей, своей рабыней. Вспомните ваши подлые инсинуации, коварные обещания, хитрые уговоры, ловкое притворство, наглые выходки, вольные речи, развязные письма и бесцеремонные визиты, вспомните все это, мистер Уорти!

Уорти (в сторону). Помнить-то помню, да жаль, все было зазря. (Громко.) Но и вам, сударыня, не составит труда вспомнить, как…

Мелинда. Я ничего не желаю вспоминать, сударь. Вам же лучше, чтоб я все забыла. Вы были грубы со мной, а я с вами жестока, вот и выходит, что мы квиты. А теперь, если вы хотите, чтоб у нас все наладилось, оставьте мысль о путешествии и будьте паинькой до конца великого поста, а я обещаю держаться с вами, как с джентльменом. Вот вам на то моя рука.

Уорти. А я обещаю держаться с вами, как подобает с дамой. И если я отступлюсь от своих слов, пусть это (целует ей руку) будет мне отравой.

(Входит слуга.)

Слуга. Карета подана, сударыня. (Уходит.)

Мелинда. Я еду в имение к Бэлансу — хочу повидать свою кузину Сильвию. Я виновата перед ней и не успокоюсь, пока не попрошу у нее прощения.

Уорти. Я почел бы великим счастьем сопровождать вас.

Мелинда. В карете мы все не уместимся, но если вы догоните нас верхом, я буду только рада. И прихватите с собой капитана Плюма — думаю, нас от этого хуже не встретят.

Уорти. Постараюсь. (Уходит об руку с Мелиндой.)

Сцена четвертая

Рыночная площадь. Плюм и Кайт.

Плюм. Так, значит, портной, пекарь, кузнец и мясник. Пожалуй, среди первых колонистов Виргинии и то не было столько разных ремесленников, сколько в моей роте.^[33]

Кайт. Мясник, сэр, тот у нас будет при деле. Ведь двое из наших ребят мастера угонять овец. Еще я слышал, недавно судили тут одного конокрада.

Плюм. Возьмем его в драгуны. А нет ли у нас кого, кто бы домашнюю птицу доставал?

Кайт. Как же, сударь, а цыганский король на что? Уж он знает толк в индюках и гусях. А вот и капитан Брейзен пожаловал. Пойду-ка я пригляжу за моими молодцами. (Уходит.)

(Входит Брейзен, в руках у него письмо.)

Брейзен. Ага, так-так, значит, в назначенный час… Ага, прекрасно. Плюм, дорогуша, поцелуйте меня разок.

Плюм. Хоть десять, дорогуша. А что это у вас в руке, миленький?

Брейзен. Руководство, как потратить тысячу фунтов.

Плюм. А нет ли такого, чтобы узнать, как их сперва раздобыть?

Брейзен. Вы, верно, удивитесь, дорогуша, но мне как раз не хватает двадцати тысяч. За время, что я служил в армии, я истратил в двадцать раз больше. Послушайте, дорогуша, дайте мне совет. В голове моей куча планов. Что лучше: заняться каперством или открыть театр?

Плюм. Странный вопрос. Тут надо подумать. По-моему, каперство лучше^[34].

Брейзен. А я так другого мнения, дорогуша. Ведь каперство — дело ненадежное, каждому ясно.

Плюм. И театр тоже.

Брейзен. Но для каперства трудно сыскать людей.

Плюм. И для театра тоже.

Брейзен. С каперством живо сядешь на мель.

Плюм. С театром еще скорее.

Брейзен. С каперством, знаете, как раз и потонешь.

Плюм. А с театром в два счета пойдешь ко дну.

Брейзен. С каперством, если богатая добыча, так все передерутся.

Плюм. А с театром, думаете, — иначе? Так что мой вам совет: займитесь каперством.

Брейзен. Что ж, будь по-вашему. А вдруг эти двадцать тысяч окажутся не наличностью?..

Плюм. Какие двадцать тысяч?

Брейзен. Да я ведь… (Шепчет ему что-то на ухо.)

Плюм. Женитесь?

Брейзен. Словом, у нас назначено свиданье в полмиле от города на берегу реки… Ну и так далее. (Читает вслух.) «А чтобы меня не узнал кто-нибудь из друзей Уорти, позвольте мне не снимать маски, пока нас не обвенчают и я не стану навсегда вашей…» Вот, посмотрите сами, дружище. (Показывает Плюму подпись.)

Плюм. Мелинда! Насколько я могу различить, ее рука. А ну-ка, дайте мне еще раз взглянуть, дружок. Она и есть! Так, значит, сейчас свидание?

Брейзен. Мне как раз пора.

Плюм. Обождите минутку, я пойду с вами.

Брейзен. Нет-нет. Сюда идет один человек, он, чего доброго, пристанет с расспросами. Некто Уорти, вы его знаете?

Плюм. Только с виду.

Брейзен. Будьте начеку. Иной раз и по лицу все можно понять. (Уходит.)

(Входит Уорти.)

Уорти. Седлайте коня, капитан, вам надо ехать.

Плюм. Гоните во всю мочь, Уорти, а то ехать будет некуда.

Уорти. Да я и так спешу. Мы обо всем договорились с Мелиндой. Она отправилась навестить Сильвию. Так на коней, и мчимся следом. Пожалуй, неплохо бы прихватить с собой священника, чтобы он обвенчал и нас и вас.

Плюм. Не волнуйся, Мелинда уже позаботилась об этом.

Уорти. Уже позаботилась? Тебе что-нибудь известно, чего я не знаю?

Плюм. Я прочел об этом в ее собственном письме. Они с Брейзеном должны встретиться в полумиле отсюда на берегу реки. Там ждет их лодка, она отвезет их в Эдем, если таковой может подарить супружество.

Уорти. Я только что расстался с Мелиндой. Она уверяла меня, что не выносит Брейзена и выгонит Люси, которая смела писать ему от ее имени.

Плюм. Да при чем тут Люси! Говорю тебе, это писала сама Мелинда — я знаю ее почерк не хуже своего собственного.

Уорти. А я говорю тебе, что Мелинда только что отправилась в имение судьи Бэланса.

Плюм. Да говорю тебе: она пошла на реку.

(Входит слуга.)

Слуга (мистеру Уорти). Госпожа Мелинда велела передать вам, чтоб вы не трудились догонять ее. Поездка к судье Бэлансу откладывается. Она отправилась в другое место.

Уорти. Как откладывается?

Плюм. Для тебя откладывается, ужели не ясно?

Уорти. Ну ясно. Все ясно. Так как, где и когда она встретится с Брейзеном?

Плюм. Я же говорил тебе, что сейчас в полумиле отсюда на берегу.

Уорти. Вверх по течению или вниз?

Плюм. Уж этого не знаю.

Уорти. Хорошо, что лошади под седлом. Выводи коней, Джек!

Плюм. Мне ехать с тобой?

Уорти. Не надо. Я скоро вернусь.

Плюм. Я буду в суде. Заседание уже началось, а я должен на нем присутствовать.

Уходят в разные стороны.

Сцена пятая

Зал суда. Судьи Бэланс, Скейл и Скрупл сидят за судейской кафедрой. Констебль, Кайт и толпа. Констебль и Кайт выходят на авансцену.

Кайт. Как зовут этих почтенных джентльменов, что сидят на судейских местах?

Констебль. Тот, что посередке, — судья Бэланс, по правую руку от него — судья Скейл, по левую — судья Скрупл, а я — господин констебль. Все четверо очень порядочные люди.

Кайт. Да что вы говорите! Ваш покорнейший слуга, сударь. (Кланяется констеблю.) Послушай, друг, у нас с тобой, по-моему, похожая работа: я тоже держу в повиновении других, а если они не слушаются — бью их по зубам. И оба мы штабные.

Констебль. Я тоже сержант — сержант ополчения. Сейчас я покажу тебе, приятель, как я выполняю артикулы. Вот, скажем, «на плечо». Гляди! Как будто бы это мушкет. (Кладет свой жезл на правое плечо.)

Кайт. Ну, для констебля это неплохо. Да только ружье-то кладут на левое плечо, милейший.

Констебль. А ведь и впрямь, черт возьми! А ну, скомандуй мне еще что-нибудь.

Кайт. Молчать!

Констебль. Ну, молчать это можно. Вот мы сейчас и будем молчать.

Кайт. Молчать, говорю, собака! (Бьет его алебардой по голове.)

Констебль. Нет, так у нас только с неугодным свидетелем поступают. А ты зачем меня стукнул?

Кайт. Чтоб ты выполнил команду.

Констебль. Видать, у вас совсем не такие команды, и нам с тобой друг друга не понять. Попробовал бы капитан меня так огреть, я б его в суд потянул.

(Входит Плюм.)

Бэланс. Добро пожаловать, капитан.

Плюм. Спасибо, джентльмены.

Скрупл. Пожалуйте, дорогой капитан, садитесь рядом со мной!

Плюм (поднимается на помост и садится рядом с судьями.)

Введите заключенных.

(Вводят заключенных.)

Ага, вот он, этот малый. Посадите его на скамью подсудимых. В чем он обвиняется, констебль?

Констебль. Ни в чем, ваша честь.

Бэланс. Ни в чем? Так зачем же вы привели его сюда?

Констебль. Не знаю, ваша честь.

Скейл. А разве в ордере не указано, кого и за что вы должны арестовать?

Констебль. Вот не скажу, ваша честь. Я неграмотный.

Скейл. Ну и констебль! Видно, мы зря собрались.

Кайт. Я желал бы, с позволения уважаемого суда, выступить обвинителем.

Бэланс. Слушаем вас, сержант. Все равно слушать больше некого. Не зря же мы собрались, в конце концов.

Кайт. Джентльмены, перед вами всего лишь один человек. Здесь без него обойдутся, а в армии он необходим. К тому же он родился гренадером: в нем пять футов, десять дюймов; он хорош в драке на кулачках, умеет бороться и танцевать чеширские танцы, напивается пьян каждое воскресенье и колотит жену.

Жена. Врешь, паскуда! Да он, с позволения вашей милости, самый тихий и работящий во всем приходе. Спросите хоть пятерых моих детей.

Скрупл. Жена и пятеро детей! Констебль, ты что же, собака, приволок сюда человека, у которого жена и пятеро детей?!

Скейл. Освободить! Немедленно освободить!

Бэланс. Постойте, джентльмены. Скажи, друг мой, на что ты содержишь жену и детей?

Плюм. Они питаются дичью, сэр. У него есть ружье, и он уже выбил всех зайцев и куропаток на пять миль в окружности.

Бэланс. Ах, так у него ружье?! Что ж, раз он так любит стрелять, предоставим ему эту возможность. Пусть стреляет в французов, он ведь привык подстреливать на бегу.

Скрупл. А как же его жена и дети, мистер Бэланс?

Жена. Да-да, это вы из-за них его и отсылаете. Я, что ни год, хожу тяжелая, вот вы и боитесь, как бы приходу когда-нибудь не пришлось кормить моих детей.

Плюм. Эта добрая женщина права, джентльмены. Пусть лучше приход возьмет сейчас на содержание пятерых, чем шестерых или семерых через год. Этот малый так хорошо питается, что может по двойне или тройне в год делать.

Жена. Вот что я вам скажу, капитан, не будет приходу выгоды оттого, что вы его ушлете: пока я могу рожать, я и буду, если здесь останется хоть один мужчина.

Бэланс. Отправьте ее в исправительный дом, а мужа…

Кайт. Я позабочусь о нем, ваша милость. (Уводит его.)

Скейл. Ну, констебль, кто у тебя следующий? Давай этого грязнорожего. У парня такой вид, будто он завтра же устроит новый Пороховой заговор. В чем он обвиняется?

Констебль. Да в том, что он честнейший малый.

Плюм. Ах, джентльмены, пусть у меня в роте будет хоть один честный малый! Разнообразия ради.

Бэланс. Чем ты занимаешься, друг мой?

Подсудимый. Я шахтер. Добываю уголь.

Скрупл. У этого человека, джентльмены, есть профессия, а парламентский акт запрещает нам насильственно вербовать людей, имеющих видимые средства к существованию.

Кайт. Но он, с позволения вашей милости, не имеет видимых средств к существованию. Он работает под землей.

Плюм. Правильно, Кайт! К тому же армия нуждается в минёрах.

Бэланс. Безусловно! Будь на то приказ правительства, мы завербовали бы в наших двух графствах пятьсот шахтеров, и они, как кроты, подрыли бы все неприятельские крепости. Во время осады они полезнее всех ваших минёров.

Скрупл. Что ты можешь сказать в свою защиту, друг мой?

Подсудимый. Я женат.

Кайт. Ну и что? Я тоже.

Подсудимый. Вот моя жена. Вот она, бедняжка.

Бэланс. Вы замужем, любезная?

Женщина. Замужем, как не замужем!..

Кайт. Она, с позволения вашей милости, еще и беременна.

Скейл. Кто совершал бракосочетание?

Женщина. Да вот он. Уж так мы договорились — он будет звать меня женой, чтобы меня за шлюху не считали, а я его мужем, чтобы ему в солдаты не идти.

Скрупл. Прелестная парочка. Послушайте, капитан, может, вы их обоих заберете?

Плюм. Ну как, сержант, согласен позаботиться об этой женщине?

Кайт. Так точно, сударь. Пускай идет с нами до самого моря. А там, коли она захочет утопиться, я постараюсь, чтоб ей никто не мешал.

Бэланс. А теперь, констебль, приведите того мальчишку.

(Констебль уходит.)

Я тут припас вам одного парнишку, капитан, — сроду такого не видывали.

(Констебль вводит Сильвию.)

Бэланс. А вот и мой друг Набекрень. Рад вас видеть.

Сильвия. Ну, что скажете, сударь?

Скейл. То есть как это — что скажете? Так-то вы уважаете суд!

Сильвия. А мне плевать на вас и на ваш суд.

Скрупл. Хватит с ним разговаривать, джентльмены. Такому наглецу одна дорога — в солдаты.

Скейл. Эдакий негодяй и еще не в армии!

Констебль. Такой бабник, что ему только в армии и место.

Бэланс. А ваше мнение, капитан?

Плюм. Парень красивый — в солдаты годится.

Сильвия. Это меня-то в солдаты? А почему бы не ваших недорослей-сынков, позвольте узнать? Те жизнью готовы рисковать в погоне за какой-нибудь лисицей, а как за море поехать да сразиться с врагом — их и след простыл.

Констебль. Там за дверьми женщина, которая обвиняет его в насилии. Прикажете ее привести, ваша милость?

Сильвия. Это ты про свою жену или про дочку, болван? Я вчера имел их обеих.

Бэланс. Пожалуйста, зачитайте дисциплинарный устав, капитан. Мы его сейчас сдадим в солдаты.

Плюм (читает). «Дисциплинарный устав. Пункты о бунте и дезертирстве…».

Сильвия. Постойте, сударь! Еще раз предупреждаю вас, джентльмены, подумайте, что вы делаете. Если вы прибегнете к насилию, вы жестоко поплатитесь за это. Я обращаюсь к вам, мистер Бэланс. Вы горько раскаетесь в содеянном!

Плюм. Послушай, ты, молокосос, — еще одно слово, и я так тебя отрапортую, что тебе небо покажется с овчинку.

Сильвия. Вы очень любезны, грозный капитан, только лучше бы вам помолчать! Я знаю, как охладить ваш пыл.

Плюм. Не обращайте на него внимания, джентльмены, он тронутый.

Сильвия. Вздор! Я из семьи получше вашей, и мой отец ничем не уступит любому из сидящих за этой кафедрой. Я наследую тысячу двести в год!

Бэланс. Так и есть — сумасшедший. Читайте устав, капитан.

Сильвия. Постойте! Ответьте мне, мистер Бэланс, — будь я вашим единственным ребенком, вы бы так же со мной поступили?

Бэланс. Нет. Будь вы моим сыном, я сперва отправил бы вас в Бедлам^[35], а потом уж на военную службу.

Сильвия. Но пожалейте моего отца, сударь! Среди тех, кто служит отечеству, мало найдется таких добрых, благородных, решительных и справедливых, как он. Я его единственное дитя. Если он меня потеряет, он этого просто не сможет пережить.

Бэланс. Ну и дурак будет. Капитан, если вы тотчас же не заберете этого мальчишку, я покину заседание.

Плюм. Кайт, я буду читать, а ты пока раздай вербовочные деньги.

Кайт. Слушаюсь, сэр. Джентльмены, смир-но!

(Плюм читает «Дисциплинарный устав».)

Бэланс. Чудесно. И очень прошу вас, капитан, не отпускайте этого малого с военной службы ни под каким предлогом. Введите остальных!

Констебль. Все, с позволения вашей милости.

Бэланс. Как это — все?! Два часа тому назад их было пятеро.

Сильвия. Совершенно верно, сударь. Этот прохвост констебль отпустил остальных за взятку. Он берет одиннадцать шиллингов с головы. По закону-то ему полагается десять шиллингов за каждого завербованного, вот и выходит по шиллингу о человека чистой прибыли.

Все судьи. Быть не может!

Сильвия. Он предлагал отпустить меня за две гинеи, но у меня не оказалось при себе таких денег. Я готов подтвердить свои слова присягой.

Кайт. И я готов. Дайте сюда Библию. Ради дела я ни перед чем не постою.

Подсудимый. Я, с позволения вашей милости, полкроны ему дал, чтоб он сказал, что я честный. Но раз ваша милость все равно зачислили меня в прохвосты, путь он вернет мои деньги.

Бэланс. По-моему, констебля следует передать капитану, и если друзья к завтрашнему вечеру не выставят за него четырех бравых молодцов, пускай его увозят во Фландрию…

Скрупл и Скейл. Согласны.

Плюм. Кайт, констебля под охрану!

Кайт. Слушаюсь, сэр. (Констеблю.) Ну что, отобрать у тебя знаки власти или ты сам их сложишь? Такое ведь случалось со многими и поважней тебя.

(Констебль роняет свой жезл.)

Бэланс. Заседание закрывается, джентльмены. Сегодня обойдемся без лишних церемоний. Капитан, вы обедаете со мной.

Кайт. Пошли, сержант ополчения! Ты у меня прикусишь язык, забудешь, как в суд подавать.

Все уходят.

Сцена шестая

Сельская местность. Брейзен вводит под руку Люси (она в маске).

Брейзен. Лодка тут недалеко, вниз по течению.

Входит Уорти с ящиком пистолетов под мышкой; становится между Брейзеном и Люси.

Уорти. Выбирайте любой, сударь. (Протягивает ему пистолеты.)

Брейзен. Что это?! Пистолеты? А они заряжены, дорогуша?

Уорти. В каждом по две пули.

Брейзен. Но я пехотный офицер, дорогуша, я не стреляю из пистолета, я колю шпагой. И я не отступлюсь от этого никому в угоду.

Уорти. И я тоже. Так что начнем. (Взводит курок пистолета.)

Брейзен. Послушайте, дорогуша, не люблю я стрелять из пистолета. Ну уважьте меня, давайте сразимся на шпагах. Тут хоть можно увернуться.

Уорти. Вот если я не продырявлю вас пулей, сэр, то проткну шпагой.

Брейзен. Гром и молния! Да я вскормлен пушечным дымом. Я возмужал на нем, так думаете, побоюсь вашего пороху, сэр?! А ну, дайте взглянуть. (Берет в руки пистолет.) Итак, с какой дистанции стреляем, сэр?

Уорти. Вы начинайте, а я уж не промахнусь.

Брейзен. Постойте, а где же ваш плащ?

Уорти. Какой еще плащ, черт возьми?!

Брейзен. Чтоб положить между нами. Мы за морем иначе, не стрелялись.

Люси. Я сейчас помирю вас, джентльмены. (Снимает маску.)

Уорти. Так это Люси! Можете на ней жениться.

Брейзен. И не подумаю, черт возьми! Паскуда! (Стреляет.) Ты слышишь, окаянная девка, как свистят пули. Еще немного, и они сидели бы у меня в животе.

Люси. Уж вы простите меня, сэр?

Брейзен. Сперва я должен удостовериться в целости моих денег, малютка. (Шарит по карманам.) Да-да, я прощаю тебя. Но если бы ты мне попалась в трактире «Роза» на Ковент-Гардене с тремя или четырьмя молодцами и таким же количеством тонких салфеток в придачу, я бы поговорил с тобой иначе, дорогуша. (Уходит.)

Уорти. Значит, Мелинда была к этому непричастна?

Люси. Ну да, сударь. Когда мы давеча были у предсказателя, она написала свое имя на листочке бумаги, а я его припрятала и настрочила на нем письмо капитану.

Уорти. А почему она вдруг отложила поездку?

Люси. Уже у заставы ей повстречался управляющий мистера Бэланса. Он сказал ей, что мисс Сильвия сбежала из родительского дома, куда — неизвестно.

Уорти. Сильвия сбежала из дому! Уж то-то Плюм будет удивлен! Ступай домой и расскажи своей хозяйке, что меня чуть было из-за нее не застрелили.

Все уходят.

Сцена седьмая

Комната в доме судьи Бэланса. Входят Бэланс с салфеткой в руке — видно, его оторвали от обеда — и управляющий.

Управляющий. Мы хватились ее только вечером, сударь. В комнате молодого хозяина мы нашли ее платье, а его костюм, который он оставил гладить, когда уезжал в Лондон, — исчез.

Бэланс. Белый с позументом.

Управляющий. Он самый.

Бэланс. Вы никому не говорили об этом?

Управляющий. Только вашей милости.

Бэланс. И впредь молчите. Ступайте в столовую и скажите капитану Плюму, что мне надо с ним поговорить.

Управляющий. Иду. (Уходит.)

Бэланс. Вот так обманули меня, вот так провели! Она обещала, что не распорядится своей судьбой без моего согласия. Так оно и вышло: я сам отдал ее капитану своей волей и при свидетелях! Неужто капитан думает, что это ему сойдет! Нет, я никогда не прощу ему, во-первых, что он отнял у меня дочь, а во-вторых, что он почитает меня за дурака, которого так легко провести! Конечно, она одурела от любви, иначе она бы на это не решилась, но придумать такую затею мог только капитан. Сейчас мы все узнаем.

(Входит Плюм.)

Скажите, пожалуйста, капитан, где сейчас тот юнец, которого вы давеча завербовали?

Плюм. Наверно, у меня на квартире, вместе с другими солдатами.

Бэланс. И он, что же, все время находится в обществе солдат?

Плюм. Нет, он больше при мне.

Бэланс. И ночует тоже с вами?

Плюм. Я ему предлагал спать со мной, но он отказался. Мошенник влюбился в Рози. Едва он появился, как мигом совратил девчонку.

Бэланс. Ну, вы уж как-нибудь ее поделите.

Плюм. Клянусь честью, сударь, я ей вреда не причинил.

Бэланс (в сторону). Кажется, все в порядке. А знаете, капитан, ведь мальчишка не зря так нахальничал на суде. Помните, он сказал, что я горько раскаюсь в своем приговоре? Я в самом деле от души сожалею.

Плюм. Почему же?

Бэланс. Все, что он рассказывал, — чистая правда. Он из хорошей семьи и наследует тысячу двести годовых.

Плюм. Рад это слышать. Его-то мне и недоставало. Теперь в моей роте представлены все сословия Англии.

Бэланс. А может, вы его отпустите?

Плюм. Только за сто фунтов.

Бэланс. Вы их получите. Его отец — мой близкий друг.

Плюм. В таком случае забирайте его даром.

Бэланс. Нет, сударь, вы свое должны получить.

Плюм. Ни за что. Я вам обязан большим.

Бэланс. Что ж, сударь, пожалуй, мне не придется жалеть о своем благородстве. Будьте так добры, напишите на этом листке приказ об увольнении его из армии. (Протягивает ему записную книжку.) А пока что пошлем за джентльменом. Эй, кто там?

(Входит слуга.)

Сходи на квартиру к капитану и спроси там мистера Уилфула. Скажешь, что капитан немедленно требует его сюда.

Слуга. А он уже сам пришел, сударь. Стоит там внизу, спрашивает капитана.

Плюм. Пусть войдет.

(Слуга уходит.)

Вот приказ об увольнении, сударь.

Бэланс. Благодарю вас сударь. (В сторону.) Ясно, он тут ни при чем.

(Входит Сильвия.)

Сильвия. Вы могли бы получше обращаться со мной, капитан. Оставили меня с пьяной солдатней. Да и у вас, судья, не хватило любезности пригласить меня к обеду. Мне приходилось сиживать за столом с людьми ничуть вас не хуже.

Плюм. Наша недостаточная любезность, сударь, объясняется нашей неосведомленностью. Мы не знали, из какой вы семьи. Но сейчас вы свободны. Я вас отпустил.

Сильвия. Отпустили?!

Бэланс. Вот именно, сэр. И вам надлежит вернуться домой, к своему отцу.

Сильвия (в сторону). Как это — к моему отцу?! Значит, все открылось!.. — Сударь! (На коленях.) Я не жду прощенья!

Бэланс. И не жди его, дитя мое. Твое преступление и будет твоим наказанием. Вручаю ее вам, капитан. Вы сами, своей супружеской властью наложите на нее дисциплинарное взыскание. Она будет вам женой, так покажите ей, что значит иметь мужа. Когда она станет говорить вам о своей любви, не забудьте напомнить ей о ее глупой проделке. Она была к вам очень добра, а это в наш век не принято. Ведите хоть вы себя как положено и отплатите ей черной неблагодарностью. Третируйте ее как вам заблагорассудится. Ведь обращаться с ней так хорошо, как она того заслуживает, вы все равно не сможете.

Плюм. Нет, без шуток, вы — Сильвия?

Сильвия. Да какие уж тут шутки, сэр.

Плюм. И вы не шутите, говоря, что отдаете ее мне?

Бэланс. Если вы ее возьмете, сударь.

Плюм. Значит, я останусь цел и невредим, но прощай, свобода! Отныне мне угрожают не раны, а только подагра. Прощай, жалованье, да здравствуют налоги! Сударь, свобода и надежда стать генералом мне дороже ваших тысячи двухсот фунтов, но ради вашей любви, Сильвия, я откажусь от свободы, а ради вашей красоты — от честолюбивых мечтаний. У ваших ног я буду счастливей, чем во главе целой армии!

(Входит Уорти.)

Уорти. Я с огорчением узнал, сударь, что ваша дочь пропала.

Баланс. Не беда — ее нашел достойный джентльмен.

(Входит Мелинда.)

Мелинда. Что сталось с кузиной Сильвией, мистер Бэланс?

Бэланс. Вот ваша кузина Сильвия — беседует с вашим кузеном Плюмом.

Мелинда и Уорти. Это она?!

Сильвия. Не удивляйтесь, кузина, перемене, которая со мной произошла. Надеюсь, вы будете снисходительней ко мне, когда узнаете, что тому причиной — постоянство. Я изменила свой облик потому, что в душе осталась все той же. Да, я женщина, и потому пошла на все, чтобы завоевать своего милого. Такова моя история.

Мелинда. История немного романтичная, кузина, но, поскольку ваша затея увенчалась успехом, вас не будут строго судить. Я не стану идти против мнений света и поэтому прошу извинить меня, коли я вам повредила, написав письмо вашему отцу.

Плюм. Этим письмом вы повредили мне, сударыня, и я требую возмещения убытков. Причитающееся можете выплатить мистеру Уорти. Осчастливьте его, и я откажусь от своих претензий.

Мелинда. Добрый пример, сударь, не останется без подражания. Если моя кузина сдалась, я тоже скоро капитулирую.

(Входит Брейзен.)

Брейзен. Ваш слуга, джентльмены. (Мелинде.) А ваш — нет, сударыня.

Мелинда. Что ж, сударь, я только рада.

Брейзен. И я тоже. А у вас неплохой домик, мистер Лаконично.

Бэланс. Давайте покончим со всеми недоразумениями, сударь. Мое имя Бэланс.

Брейзен. Ах, Бэланс! Ваш покорный слуга, сэр. Да я знаю всю вашу семью. А не ваш ли дядюшка несколько лет тому назад был губернатором Вест-Индийских островов?

Бэланс. Он вам знаком?

Брейзен. Закадычный друг, сударь. Чудо как играл на бильярде! А еще у вас был брат, что служил капитаном на брандере^[36]. Бедный Дик! Замечательно варил пунш, а в каюте у него ни пылинки!.. Мальчонка его, которого он прижил, Джеком звался, был пройдоха. А смешной, собака! Ха-ха-ха! В жизни его не забуду!

Плюм. А как ваша идея заняться каперством? Вы еще не раздумали?

Брейзен. Ну нет, хватит с меня каперства!.. Меня самого чуть было не увел какой-то крейсер под чужим флагом. И как я не признал этого пирата-француза!

Плюм. А много вы набрали рекрутов, дорогуша?

Брейзен. Ни единого, дорогуша!

(Входят Рози и Буллок.)

Плюм. Пожалуй, я вас выручу.

Рози. Капитан, а капитан, опять я осталась одна. А я уговорила своего ухажера Картуила. Он пойдет с нами, только уж вы пообещайте больше со мной не разлучаться.

Сильвия. Видно, мисс Рози осталась недовольна своим прежним сожителем.

Рози. Уж сожитель! Да мы точно вместе и не жили.

Сильвия. Не сердись, малютка! Мне с тобой было не лучше, чем тебе со мной.

Буллок. Вы на нее не серчайте, сударь. Такая уж она у нас невежа. А коли что, так и я могу с вами лечь.

Плюм. Сударыня, я обещал позаботиться об этой малютке. Может, вы возьмете ее к себе служанкой. Или предпочтете оставить ее на моем попечении?

Сильвия. Уж лучше я ею займусь, сударь. Вам хватит забот обо мне.

Буллок. И обо мне тоже, черт возьми! Только вы рукам воли не давайте, капитан, а то я сбегу!

Плюм. Это уж ты говори капитану Брейзену. (Брейзену.) Послушайте, дорогуша, вместо двадцати тысяч приданого, о которых вы мечтали, получайте двадцать дюжих рекрутов. Весь мой набор. Я отказываюсь от своего патента на чин. Пусть он достанется какому-нибудь хорошему малому, которому повезло в жизни меньше моего, хотя он, возможно, больше этого заслуживает. А я последую примеру этого достойного джентльмена и отныне буду служить королеве и отечеству у себя дома.

Эпилог

Пусть дамы и господа, желающие посмотреть комедию под названием «Офицер-вербовщик», соберутся сегодня к шести часам вечера в Королевском театре Дрюри-Лейн — их ждет там доброе развлечение.

Звучит «Марш гренадеров»: тра-татам, тра-татам, тра-татам! Эта музыкальная пьеса, поднимающая в солдатах боевой дух, сочинена знаменитым итальянским композитором, господа, и с триумфом исполнялась на величайших театрах Виго, Шеленберга и Бленгейма^[37]; ей рукоплескала вся Европа, за исключением Франции: французам она режет слух.

Конечно, сударыня, эта музыка не так мелодична, как творения Бонончини^[38], и все же, смеем утверждать, с ней обрело покой столько людей, сколько не уснуло на представлениях всех «Камилл», вместе взятых; и при этом вы, наверно, согласитесь, что наш марш разгоняет сон лучше любой когда-либо исполнявшейся оперы.

Очевидно, «Марш гренадеров» прекрасно соответствует национальному духу британцев, ибо ни одно произведение не увлекало наших соотечественников так далеко и не возбуждало в них такого энтузиазма. И хоты мы с полным уважением относимся к предпринятой ныне подписке^[39], мы не можем не отметить, что «Марш гренадеров» субсидировал сам «Большой Альянс»^[40]. Еще мы доводим до сведения прекрасных дам, что сей марш всегда имел успех за границей и ему постоянно внимают самые бравые и красивые ребята в нашей армии. Словом, наш автор, угождая современным вкусам, переделывает сейчас кое-что в «Марше гренадеров» для завтрашнего спектакля, и вы его услышите, если исполнительница к тому времени не заболеет.

Конец

Перевод с английского Р. Померанцевой.

Стихи в переводе Ю. Корнеева.

ХИТРОУМНЫЙ ПЛАН ЩЕГОЛЕЙ, ИЛИ В ПОГОНЕ ЗА ЖЕНОЙ

Комедия в 5 действиях

Действующие лица

Эймуэлл, Арчер — два обедневших джентльмена; первый изображает из себя господина, а второй — его слугу

Граф Беллэр — пленный французский офицер, находящийся в Личфилде

Саллен — провинциальный остолоп, грубо третирующий свою жену

Чарлз Фримен — джентльмен из Лондона

Фуагар — капеллан при пленных французских офицерах

Джибит — разбойник с большой дороги

Хаунслоу, Бегшот — его сообщники

Боннифейс — хозяин гостиницы

Скраб — слуга мистера Салена

Леди Баунтифул — пожилая дама, учтивая и провинциальная; обожает лечить соседей от всевозможных недугов и души не чает в своем сыне Саллене

Доринда — дочь леди Баунтифул

Миссис Саллен — невестка леди Баунтифул

Джипси — служанка обеих леди

Черри — дочь хозяина гостиницы

Слуга, крестьянин, крестьянка

Место действия — Личфилд

Пролог

Действие первое

Гостиница.

Вбегает Боннифейс.

Боннифейс. Эй, слуги! Черри! Дочка! Да вы что, передохли все, что ли? Дрыхните, небось!

Вбегает Черри.

Черри. Здесь я! Что вы так орете, отец, мы ж не глухие.

Боннифейс. Так чтоб тебе оглохнуть, чертовка! Пассажиры уоррингтонской кареты уже битый час толкутся в прихожей, и до сих пор их не устроили.

Черри. Подождут, ничего им не станется! Тоже мне пассажиры! Ни одного лакея на запятках, а внутри хоть бы кто в красном мундире.

Боннифейс. Но они грозятся, что пойдут ночевать в другую гостиницу.

Черри. Духу не хватит — побоятся, что кучер возьмет да и вывалит их всех завтра в канаву. Ладно, бегу, бегу! Гляди, а вот и лондонская карета подъехала.

Через сцену проходят несколько человек с саквояжами, картонками и другими пожитками.

Боннифейс. Добро пожаловать, сударыни!

Черри. Добро пожаловать, джентльмены! Эй, малый, проводи гостей в комнаты. (Уходит с приезжими.)

Входит Эймуэлл в костюме для верховой езды; за ним Арчер, переодетый лакеем, несет саквояж.

Боннифейс. Сюда, сюда, джентльмены!

Эймуэлл (Арчеру). Вещи оставь здесь, а сам ступай на конюшню да присмотри, чтоб хорошенько вычистили лошадей.

Арчер. Слушаюсь, сэр. (Уходит.)

Эймуэлл. Вы здесь хозяин?

Боннифейс. Да, сэр, я — старый Уилл Боннифейс, меня, как говорится, по всему тракту знают.

Эймуэлл. Будем знакомы, мистер Боннифейс!

Боннифейс. Ваш слуга, сэр! Что угодно будет вашей милости выпить?

Эймуэлл. Говорят, ваш город славится элем. Я охотно его попробую.

Боннифейс. У меня, сударь, в погребе десять бочек самого лучшего. Такого во всем графстве не сыщешь: нежный, как масло, сладкий, как молоко, прозрачный, что твой янтарь, а уж крепкий-то… Ну прямо коньяк! Пятого марта по старому стилю ему как раз четырнадцать лет стукнет.

Эймуэлл. А вы, посмотрю, хорошо знаете возраст своего эля.

Боннифейс. Не хуже, чем возраст собственных детей. Вот увидите, что это за эль! Эй, буфетчик, откупорь, как говорится, номер тысяча семьсот шестой! — Отведайте, сэр, моего коллекционного! Я живу в Личфилде сызмала, и, хотя мне уже пятьдесят девятый пошел, я, наверно, не съел и пятидесяти восьми унций мяса.

Эймуэлл. Ну конечно! Это же сразу по вас видно. За один присест, хотите вы сказать?

Боннифейс. За всю жизнь, сэр. Я вырос на эле. Эль был моей пищей, моим питьем, и он меня укладывал в постель.

Буфетчик подает бутылку и стаканы.

Сейчас сами убедитесь, сэр. (Наливает.) За здоровье вашей милости! Эх, хорош, хорош! Назовите его бургундским, и не жалко будет отдать десять шиллингов за кварту.

Эймуэлл (пьет). Чертовски крепкий!

Боннифейс. А как же! Так и полагается. А то с чего бы мы сами были такими крепкими?

Эймуэлл. И сколько же лет вы питаетесь этим самым зельем, хозяин?

Боннифейс. Пятьдесят восемь, клянусь честью, сударь. Но мою бедную жену он, как говорится, прикончил.

Эймуэлл. Это каким же образом?

Боннифейс. А кто его знает, сударь. Думаю, все от того, что не умела она его ценить. Любила покойница, как говорится, подбавить в него чего-нибудь покрепче. Да тут еще, как на грех, какой-то проезжий ирландец подарил ей дюжину виски. С того она и загнулась, бедняжка. Впрочем, я искренне признателен этому ирландцу.

Эймуэлл. Значит, она пала жертвой виски?

Боннифейс. Так сказала леди Баунтифул. Эта достойная женщина сделала для нее все, что могла, — три раза, представьте, вылечивала ее от водянки. А уж на четвертый водянка ее одолела. Теперь и она счастлива, и я, как говорится, доволен.

Эймуэлл. А кто такая эта леди Баунтифул?

Боннифейс. Выпьемте за ее здоровье, сэр! (Пьет.) Леди Баунтифул — лучшая из женщин. Её покойный супруг, сэр Чарлз Баунтифул, оставил ей тысячу фунтов годового дохода, так она из этой тысячи добрую половину тратит на богоугодные дела. Мужчин она лечит от ревматизма, от грыжи и переломов; женщин — от бледной немочи, запоров и истерии, а детей — тех от золотухи, лихорадки и коклюша. Шутка ли сказать, за десять лет она вылечила в нашей округе больше народу, чем доктора уморили за двадцать.

Эймуэлл. А сама-то она заметно увеличила население города?

Боннифейс. Не сказал бы, сэр. У нее только дочь да сын. Дочка — от сэра Чарлза, и она гордость всего нашего края и первая богачка. А сын от первого брака — сквайр Саллен. Тот, что недавно женился на столичной барышне. Можно, конечно, и за его здоровье выпить.

Эймуэлл. А что он за человек?

Боннифейс. Человек как человек, сударь: говорит мало, думает и того меньше и ровно ничего не делает. Впрочем, он очень богатый и никого в грош не ставит.

Эймуэлл. Должно быть, охотник?

Боннифейс. Охотник, сэр, охотник! Большой охотник поразвлечься. Иной раз двое суток кряду знай себе режется в карты да трубочку покуривает.

Эймуэлл. Женат, говорите?

Боннифейс. И на премиленькой бабенке, сударь. Только он того… Здесь у него (показывает на голову) не все ладно…

Эймуэлл. Здесь, говорите?

Боннифейс. Вот именно. Да не мое это дело. Он мой помещик, и мне, знаете ли, не пристало… Но, ей-богу, он хуже всякого… Ваше здоровье, сэр. (Пьет.) А впрочем, мне на него плевать! Я ему плачу арендную плату каждые три месяца, дела мои идут как надо, и на приданое единственной дочке я отсчитаю верных… Ну, да не о том речь!

Эймуэлл. Счастливый вы человек, мистер Боннифейс. Скажите, а кто еще живет в вашем городе?

Боннифейс. Уйма красоток. А еще водятся у нас французские офицеры^[44].

Эймуэлл. О да, этих господ у вас хоть пруд пруди! И вам по вкусу их общество?

Боннифейс. Уж так по вкусу, что, право, как говорится, будь их хоть вдвое больше! Карманы у них набиты деньгами, и за все они платят втридорога. Понимают, какие с нас налоги тянут, сэр, чтобы их в плен брать. Вот они и стараются возместить нам хоть часть убытков. У меня в гостинице тоже один живет.

Входит Арчер.

Арчер (Боннифейсу). Хозяин, вас там внизу какие-то французы спрашивают.

Боннифейс. Иду, иду. (Тихо, Арчеру.) Ваш господин, как говорится, намерен долго здесь пробыть?

Арчер. Как говорится, не могу знать.

Боннифейс. Из Лондона?

Арчер. Нет.

Боннифейс. Значит, в Лондон?

Арчер. Нет.

Боннифейс (про себя). Чудной парень, (Эймуэллу.) Простите, ваша милость, через минутку я буду к вашим услугам. (Уходит.)

Эймуэлл. Кажется, мы одни. Ну-с, дружище Арчер, добро пожаловать в Личфилд!

Арчер. Спасибо, собрат прощелыга!

Эймуэлл. Уж и прощелыга! Ханжество тебе не к лицу. Стоило тебе переменить платье, как ты заговорил совсем по-другому.

Арчер. Ошибаешься, Эймуэлл. Я, как и прежде, стыжусь только лохмотьев, а преступлением считаю лишь бедность.

Эймуэлл. В свете все так думают, да только язык за зубами держат. Помнишь, тогда в театре, мы все еще в боковой ложе сидели, кого тогда из нас пригласил к себе на ужин мой высокочтимый брат?

Арчер. Джека Ловкота, смазливого и разнаряженного прохвоста, который так и сыплет шутками и комплиментами. Его в самых лучших домах принимают.

Эймуэлл. То-то и оно! Ну, а за кого вышла недавно замуж богачка Страхбери?

Арчер. За Ника Шуллера, профессионального карманника и завсегдатая кегельбана. Так ведь он красавец и разъезжает в собственной карете, хоть раньше стоял на запятках.

Эймуэлл. А видел ты в парке на прошлой неделе беднягу Джека Щедроттера?

Арчер. Еще бы! Лицо печальное, парик такой, словно он его всю зиму носил, кафтан — до ужаса старомодный и поношенный, одну руку в карман засунул, а другой ковыряет в зубах, — да только что оттуда выковыряешь? Кругом кишмя кишит народу, а бедняга Джек одинок, точно лев в пустыне.

Эймуэлл. И в такой же приводит всех трепет. А ведь он ничего дурного не сделал, беден только.

Арчер. Этого достаточно. Бедность — вещь непозволительная. Лень — вот источник зла. На земле всем места хватит, пусть себе люди и копошатся. И если фортуна взяла под свое покровительство дураков, умные должны сами о себе позаботиться.

Эймуэлл. Таково наше правило, и пока оно нас не подводило. Разве кто усомнится, что я джентльмен, а ты — мой слуга? Впрочем, если б узнали, чего мы стоим…

Арчер. Полно, мы кое-чего стоим. Нам проще простого заработать целое состояние. Мы ведь в этом деле ни от чего не зависим — ни от превратностей судьбы, ни от смены правительства. У нас хватит головы, чтоб раздобыть денег, и размаху, чтоб их потратить.

Эймуэлл. Что до размаха, то его нам всегда хватало, а вот головы нас частенько подводили. Много ли от них было проку? Вот разве что привели нас из Лондона в Личфилд, меня в звании лорда, а тебя в роли моего слуги.

Арчер. И это не так уж плохо. Сколько у нас осталось денег?

Эймуэлл. Всего двести фунтов.

Арчер. Но ведь еще лошади, костюмы, кольца и другие вещи! Скромный человек сказал бы, что мы просто богачи. И, позволь тебе заметить, эти двести фунтов плюс опыт, который нам удалось приобрести, куда ценнее тех десяти тысяч, которые мы растратили. Правда, наши друзья стали догадываться, что в карманах у нас не густо, но мы отступили с развевающимися знаменами. Ни словом, ни делом не выдали мы своей нищеты.

Эймуэлл. А какой чудный предлог мы нашли для своего внезапного отъезда. Поездка в Брюссель! Голову даю на отсечение, наши друзья уверены, что мы надумали пойти волонтерами.

Арчер. Что ж, этим оно и кончится, если из нашей затеи ничего не выйдет. Давай-ка сделаем вот что: пожертвуем сотню на рыцарские похождения, а если провалимся, нам хватит второй, чтобы пойти на войну и умереть так же достойно, как мы жили. Согласен?

Эймуэлл. Идет! Мы жили по-честному, Арчер, и не можем пожаловаться, что за свои деньги ничего не получили.

Арчер. Спору нет! Столько наслаждения за такую безделицу! Мы на ветер не выбросили ни пенни. И будь у меня миллион, я разменял бы его на том же рынке. О Лондон, Лондон! Что ж, мы свое взяли, так будем же благодарны! По мне, изведанные радости лучше грядущих. Былое от нас уже не уйдет, а в надеждах недолго и обмануться.

Эймуэлл. Я часто сокрушался душою, видя, как иные губят собственное счастье. Вот ведь душегубы! Чтобы насытить одну какую-нибудь страсть, они готовы уморить с голода все остальные. Я встречал людей, которые все свои чувства приносили в жертву гурманству. Бывают и такие эпикурейцы, которые и сами голодают и домочадцев своих морят голодом, чтобы во всем блеске явиться на людях. А иные только и знают, что ночные услады, и весь свой век проводят у чьей-нибудь юбки…

Арчер. Вот именно. Но ведь это для них земля обетованная. И, пожалуй, они остаются в выигрыше, ибо зараз тешат почти все свои чувства — зрение, слух, осязание. А философ сказал бы, что при этом возникает шестое чувство и оно приносит больше радости, чем все пять, вместе взятые.

Эймуэлл. Уж если говорить о крайностях, то хуже всех скупердяи.

Арчер. О, это самые жалкие из смертных! Они попирают законы природы и отвергают дары провидения. Мне подавай такого молодца, у которого все пять чувств отточены и сверкают, как острие шпаги. Они всегда у него готовы ринуться в бой, а командует ими разум. Он поочередно отряжает их в дело, едва на горизонте появится развлечение, и тотчас скомандует отступление, как только запахнет бедой. А что до меня, так доброе вино, веселые собутыльники и ясная голова — вот все, что мне надо. Я могу восхищаться пением Сафо^[45], но не подумаю в нее влюбиться. Я обожаю охоту, но не позволю, подобно Актеону^[46], собственным псам растерзать себя. Я люблю красивых лошадей, только пусть держит их кто-нибудь другой. И в своих сердечных делах я руководствуюсь тем же правилом.

Эймуэлл. Вот тут я с тобой не согласен.

Арчер. Еще бы! Ты такой влюбчивый щенок, что, чего доброго, испортишь нам всю игру. Стоит тебе притвориться влюбленным, и ты уже по уши втюрился.

Эймуэлл. В столице любовное сюсюканье уже не в моде, а на провинциалок оно действует по-прежнему. В делах любви, Фрэнк, дурак всегда одержит верх над плутом.

Арчер. Что ж, спорить не буду. Нынче командуешь ты. В Ноттингеме, как тебе известно, моя очередь быть барином.

Эймуэлл. Зато в Линкольне снова моя.

Арчер. А в Норидже опять моя. Это, пожалуй, будет наше последнее прибежище: ведь если и там нас постигнет неудача, мы отплывем в Голландию, скажем Венере «прости» и посвятим себя Марсу.

Эймуэлл. Поживем — увидим… Но тсс!

Входит Боннифейс.

Боннифейс. Что угодно вашей милости заказать на ужин?

Эймуэлл. А что у вас есть?

Боннифейс. В котле у нас, сударь, варится нежнейшая говядина, а на очаге жарится поросенок.

Эймуэлл. Отменный ужин, ничего не скажешь. Но я не ем говядины, милейший.

Арчер. А я терпеть не могу поросят.

Эймуэлл. Прикуси язык! Ты, что, забыл, кто ты такой?!

Боннифейс. Извольте, заказывайте! У меня в доме все есть.

Эймуэлл. А нет ли у вас телятины?

Боннифейс. Телятины, сэр? Как раз в прошлую среду была — нежнейшее телячье филе!

Эймуэлл. Может, у вас найдется рыба или дичь?

Боннифейс. Что до рыбы, сударь, то живем мы далековато от моря, и, сказать по правде, рыбкой нас не балуют. Ну а дичь… Могу предложить парочку кроликов — нежнейшее мясо.

Эймуэлл. Так приготовьте мне фрикасе из кроликов.

Боннифейс. Фрикасе! Поверьте, сударь, они куда вкуснее тушеные с луком.

Арчер. Тьфу, гадость! Терпеть не могу лука!

Эймуэлл. Опять ты за свое, болван! Ладно, как хотите, так в подавайте, милейший. Постойте-ка, я захватил с собой немного денег, а в доме полным-полно народу, так что надежней всего отдать их вам на хранение. Когда мой слуга напьется, ему на все плевать… — Эй ты, подай-ка мне шкатулку с деньгами!

Арчер. Сию минуту, сэр. (Тихо.) Этак мы прослывем богачами. (Подает Эймуэллу шкатулку.)

Эймуэлл. Держите, милейший. Шкатулка запечатана: так и вам спокойнее и мне. Здесь больше двухсот фунтов. Если не верите, после ужина я пересчитаю их при вас. Только не прячьте их далеко. Они могут мне понадобиться в любую минуту. Я еще не знаю, какие у меня окажутся дела может, я уеду через полчаса, а может, погощу у вас, пока не истрачу половину этих денег. И скажите конюху, чтоб держал лошадей под седлом. А главное — не давайте моему слуге ни глотка этого вашего коллекционного. Парень — пьянчуга, каких свет не видывал! Эй ты, возьми свечу и проводи меня в спальню. (Уходит вместе с Арчером, тот ему светит.)

Боннифейс. Черри! Дочка!

Входит Черри.

Черри. Вы меня звали, отец?

Боннифейс. Да, дитя мое. Спрячь-ка шкатулку этого джентльмена — она набита деньгами.

Черри. Деньгами?! Столько денег! Не иначе, джентльмен приехал в парламент избираться. Кто он такой?

Боннифейс. Ума не приложу. Велел, чтобы лошади его все время были под седлом — толкует, будто не ровен час, возьмет да уедет, а нет, так погостит здесь, покуда не истратит доброй половины этих денег.

Черри. Бьюсь об заклад — бандит с большой дороги!

Боннифейс. Бандит?! Так оно и есть, дочка! А в шкатулке — добыча. Вот бы накрыть его, тогда все деньги были бы наши!

Черри. Он не из нашей шайки.

Боннифейс. А какие у них лошади?

Черри. У хозяина — черная…

Боннифейс. Черная!.. Ставлю десять против одного, это и есть тот самый на черной кобыле. А раз он не из нашей шайки, так я со спокойной совестью могу его выдать. Кто станет укрывать человека, когда он из чужой шайки! Сущее беззаконие! Слушай, детка, действовать надо, как говорится, с оглядкой. Без доказательств нам не обойтись. Слуга этого джентльмена — не дурак выпить, вот я за него и возьмусь. А еще, бьюсь об заклад, он любит девчонок… Тут уж ты должна постараться.

Черри. Что ж мне, по-вашему, и стыд забыть?..

Боннифейс. Сама подумай, дочка, добыча-то — двести фунтов!

За сценой звонят.

Иду, иду! — Принимайся за дело, малютка! (Уходит.)

Черри. Ну и прохвост мой отец. Одно только название что отец! Матушка моя была женщина славная, добросердечная, великодушная и готова была на все ради блага своих детей. Аэтот, мой хозяин — кто же он мне еще? — с дорогой душой предаст своего гостя и дочки не пожалеет в придачу. И кому — лакею!

Входит Арчер.

Арчер. Так какой лакей, сударыня, удостоился быть предметом ваших размышлений?

Черри. Кто бы он ни был, приятель, ему от этого корысти мало.

Арчер. Рад этому, ибо уверен, что вы думали не обо мне.

Черри. А если о вас?

Арчер. В таком случае мы с вами квиты. Когда я входил сюда, я думал, как мне начать за вами ухаживать.

Черри. За мною, любезнейший?

Арчер. Да, малютка.

Черри. «Малютка» — что за обращение! Держитесь подальше, приятель, это вам больше приличествует.

Арчер. Подальше?! Спокойной ночи, гордячка! (Идет к двери.)

Черри (про себя). А парень недурен! Мне нравится, что он с норовом. Послушайте, сударь!

Арчер возвращается.

Мне доверили на хранение шкатулку с деньгами вашего господина, а значит, я вам, лакею, не ровня. Надеюсь, сударь, вы на меня не в обиде?

Арчер. Дайте-ка мне получше разглядеть ваше личико, тогда я скажу, можете вы меня обидеть или нет. Клянусь честью, у вас чудесные глазки, крошка, а вам и невдомек, для чего они.

Черри. Что вы, сударь! Я вижу всех и каждого!

Арчер. Ну, конечно. Только, будь такие глаза у другой женщины, она сражала бы ими наповал. Сделайте милость, подскажите, как за вами ухаживать, а то я и не знаю, что вам сказать.

Черри. Уж будто вы ни за кем не ухаживали?!

Арчер. За таким совершенством — никогда, смею вас уверить, сударыня. Я ухаживал только за равными себе, так высоко я еще ни разу не заносился. (Поет.)

Черри (в сторону). Ума не приложу, что он за человек! — Вы мне перепишете эту песню, сударь?

Арчер. Я запечатлею ее на ваших губах, милочка. (Целует ее.) Гром и молния! Ее губы — медовые соты.

Черри. Жаль, что в них не водятся пчелы, чтобы ужалить вас за вашу дерзость.

Арчер. В них целый рой купидонов, моя Венерочка, — он завершил дело с куда большим успехом.

Черри (в сторону). Он, видно, как и я, незаконнорожденный. — Как вас зовут, сударь?

Арчер (в сторону). Совсем из головы вон! — О, меня зовут Мартин.

Черри. Где вы родились?

Арчер. В приходе святого Мартина.

Черри. А кто ваш родитель?

Арчер. Приход святого Мартина.

Черри. Тогда спокойной ночи, дружок!

Арчер. Уж ли?

Черри. Можете не сомневаться.

Арчер. В чем же?

Черри. В том, что вы дерзкий нахал!

Арчер. А вы прелесть.

Черри. А вы — простой лакей!

Арчер. А вы — сущий ангел!

Черри. Сейчас я вам покажу!

Арчер. И я тоже.

Черри. Пустите мою руку!

Арчер. Еще один поцелуй! (Целует ее.)

Боннифейс (за сценой). Черри! Черри!

Черри. Меня зовет отец. Вы чуть меня не задушили, разбойник вы этакий! Посмейте только пойти за мной! (Уходит.)

Арчер. Заманчивое начало. Оно сулит приключение! Но мы — странствующие рыцари, так пусть нас ведет фортуна! (Уходит.)

Действие второе

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Галерея в доме леди Баунтифул.

Встречаются миссис Саллен и Доринда.

Доринда. Доброе утро, милая сестрица. Вы пойдете сегодня в церковь?

Миссис Саллен. Куда угодно, где можно помолиться. У меня только на бога и надежда. Впрочем, мне помнится, Доринда, во всей литургии нет ни слова против дурных мужей.

Доринда. Зато о них много говорится в законе о разводах. Право, сестрица Саллен, чем вечно ходить с кислой миной, обратитесь-ка лучше в суд. А уж мне сколько приходится терпеть из-за ваших проклятых ссор — мне, сестре одного и наперснице другой! К тому же, имея перед глазами такой пример, я могу проникнуться отвращением к супружеству и обречь себя на пожизненные каникулы. Но предположим, вы начнете дело о разводе, сударыня, — в чем вы можете обвинить своего мужа? Ведь мой брат — самый верный из мужчин.

Миссис Саллен. Спору нет.

Доринда. Спит он всегда с вами.

Миссис Саллен. Да, он всегда спит со мной.

Доринда. В деньгах он вас не стесняет, и вы тратите сколько приличествует женщине вашего положения.

Миссис Саллен. Вздор! За кого вы меня принимаете, сударыня? Что я, приютская малютка, которая должна вечно благодарить за еду, питье и одежду? Если память мне не изменяет, сударыня, я принесла вашему брату десять тысяч фунтов приданого. По-моему, я имела право рассчитывать на некоторые удовольствия.

Доринда. Вам доступны все удовольствия, какие только есть в деревне.

Миссис Саллен. Сельские утехи! Сущая пытка! Неужели ты воображаешь, дитя, что ноги мои созданы лишь для того, чтобы прыгать через канавы и перелезать через заборы? Или ты думаешь, что мои прозорливые родители знали наперед, какое меня ждет веселое будущее, и сызмальства развивали во мне сельские добродетели? Приучали меня пить крепкий эль, резаться в карты и курить табак, чтобы я могла составить компанию моему благоверному. А чтобы я стала достойной помощницей своей доброй старой свекрови, меня следовало научить накладывать пластыри, варить микстуры и гнать розмариновую воду.

Доринда. Весьма сожалею, сударыня, что не в нашей власти вас развлечь. Поверьте, я всей душой желала бы, чтобы здешние развлечения оказались более изящными или ваш вкус менее утонченным. Но объясните мне, сударыня, как могло случиться, что поэты и философы, столь жадные до земных радостей, обретали их на лоне природы?

Миссис Саллен. Да ведь у них не было денег для столичных развлечений, дитя мое. Видела ты когда-нибудь поэта или философа с десятью тысячами в кармане? Бьюсь об заклад на пятьдесят фунтов, что если и сыщется такой, так разве что в еженедельных списках лондонских покойников! А что до тех сельских радостей, которые описывают поэты, то и я до них охотница. Послушать поэтов, так у каждой Филлис есть свой Коридон^[47], а журчащие ручейки да цветущие сады для того и созданы, чтобы пробуждать волнение в крови. Да и припомни-ка, разве влюбленные связаны в поэмах узами брака? А вот и мой Коридон! Нечего сказать, прелестный пастушок! Полно, Доринда, не сердись! Хоть он мне муж, а тебе брат, но, право, он — самая последняя скотина!

Доринда. О его супружеских достоинствах не мне судить!

Миссис Саллен. Ах, сестрица! Выходи замуж за кого угодно, только не за угрюмого пьянчугу, который все о чем-то задумывается, да только думать-то не приучен. Болтливый дурак — тот хоть посмешит, и уж коли женщинам суждено носить сковы, пусть они хоть звенят. Сейчас я тебе расскажу, но ты не принимай этого слишком близко к сердцу. Сегодня он по своему обыкновению явился домой на рассвете, когда мне снилось что-то приятное, и разбудил меня: опрокинул чайный столик, ну тот и разлетелся в куски. Потом они со слугой долго еще тыкались то в один угол, то в другой, словно у них у обоих морская болезнь. Наконец он повалился на постель, чуть живой, как лосось, которого в корзине тащат на базар. Ноги — холодные, как лед! Изо рта пышет жаром, как из печки! Лицо и руки липкие от сала, под стать его фланелевому ночному колпаку! Вот она, супружеская жизнь! Он преспокойно стаскивает с меня одеяло, закутывается в него сам, а я лежу до утра полуголая и утешаюсь мелодичной серенадой, которую исполняет недремлющий соловей его нос! Уж поистине — превеликое счастье лежать этак рядом с храпящим мужем и считать удары часов на церковной башне. Сейчас ты сама увидишь, сестрица, как будет просить у меня прощения этот благовоспитанный человек.

Входит Саллен.

Саллен. Голова трещит.

Миссис Саллен. Не откушаете ли вы с нами чаю, — может, и головная боль пройдет.

Саллен. Не откушаю.

Доринда. А кофе?

Саллен. Тьфу, мерзость!

Миссис Саллен. Может, вы оденетесь и проводите меня в церковь? На воздухе вам полегчает.

Саллен (зовет). Скраб!

Входит Скраб.

Скраб. Чего изволите, сэр?

Саллен. Какой у нас сегодня день?

Скраб. Воскресенье, с позволенья вашей милости.

Саллен. Воскресенье?! Так принеси мне виски и подай в переднюю пирог с олениной и кружку крепкого пива. Я там позавтракаю. (Идет к двери.)

Доринда. Постойте, сударь! Так вы не уйдете. Вы плохо вели себя ночью и теперь должны загладить свою вину перед женой. Неужели вы не извинитесь перед нею, братец?

Саллен. Это в чем же?

Доринда. Вчера вы вернулись пьяный.

Саллен. Что ж, я могу себе это позволить.

Миссис Саллен. Но я не могу, сударь.

Саллен. Ну так и не пейте.

Миссис Саллен. Должна вам заметить, сударь, это становится невыносимым.

Саллен. Тем лучше.

Миссис Саллен. Почему вы так бесчеловечны, сударь?

Саллен. Скраб!

Скраб. Чего изволите, сэр?

Саллен. Приготовь бритву и побрей мне голову. (Уходит.)

Миссис Саллен. Поосторожней брей ему виски, Скраб, а то наткнешься на такую штуку, что вмиг бритву сломаешь.

Скраб уходит.

Вот болван! Видала ты когда-нибудь такого тупого и упрямого балбеса? Ах, сестрица! Не справиться мне с этим животным! Одно средство — увезти его в столицу. Лондон, прелестный, восхитительный Лондон — вот где можно приручить и укротить любого мужа.

Доринда. А разве там мужу труднее обидеть жену?

Миссис Саллен. Конечно, детка! Таковы уж законы супружества: коли муж желает поработить жену, он спешит увезти ее в деревню, а коли женщина мечтает командовать мужем, она заманивает своего дурня в столицу. В Лондоне мужчина не решится тиранствовать — слишком много у его жертвы примеров, подстрекающих к бунту. О Доринда, Доринда! В Лондоне женщина сама себе хозяйка, если только она хорошенькая. Она вмиг соберет под свои знамена тысяч сорок — целую армию!

Доринда. А мне сдается, сестрица, что вы не прочь испытать свои силы и здесь, в Личфилде, вы уже завербовали французского графа.

Миссис Саллен. Такой уж народ французы — жить не могут без галантных похождений.

Доринда. Насколько мне известно, сестрица, иные англичане тоже не прочь этим позабавиться.

Миссис Саллен. Уж если говорить начистоту, сестра, это всегда приятно. Мне надобно во что бы то ни стало добыть соперника моему пьянчуге — только так его и расшевелишь. Кто слишком уверен в своих правах, не ценит своего достояния. Припугнешь мужчину, он станет куда внимательней. Женщина — что картина: дурак только тогда поймет ей цену, когда узнает, что умный дает за нее вдвое.

Доринда. Ну разумеется, и мой братец сумел бы это понять, будь у него к вам хоть капля чувства. Но, боюсь, у него к вам какая-то врожденная неприязнь. Сознайтесь, сестра, ведь и вы, наверно, к нему чувствуете то же самое.

Миссис Саллен. Что ж, не стану душой кривить. Мы с ним от природы как вода и пламя. Но если бы он был хоть немного добрее со мной, я, подобно большинству жен, сделала бы вид, что у нас в семье тишь да благодать, лишь бы про нас не судачили.

Доринда. А почем вы знаете, сестрица, что своими уловками утихомирите супруга. Вдруг он придет в еще большую ярость?

Миссис Саллен. Ну и пусть его! Коли я не заставлю его быть любезным, то хоть выведу из терпения.

Доринда. А мне каково — быть между двух огней?!

Миссис Саллен. Прими мою сторону.

Доринда. Как? Идти против родного брата?!

Миссис Саллен. Вы с ним сводные, а я тебе настоящий друг. Если я переступлю границы дозволенного, можешь от меня отречься. А пока этого не произошло, будь мне верной союзницей. Я доверяю тебе свою честь, а уж ты доверь мне честь своего брата. Сегодня у нас обедает граф.

Доринда. Как хотите, сестрица, но этот человек мне чем-то не по душе.

Миссис Саллен. Да разве тебе кто по душе? Твой час еще не настал: любви, как и смерти, не миновать, да никто не знает, когда она явится. В один прекрасный день тебе придется разом выложить все, что задолжала. Но поспешим! Мамаше уже подали чай, скоро в церковь. (Уходят.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Гостиница.

Эймуэлл, разряженный, и Арчер.

Эймуэлл. Так значит, она хозяйская дочь!

Арчер. По крайней мере так думает хозяин. А я готов поклясться, что в ее жилах течет лучшая кровь.

Эймуэлл. С чего ты это взял?

Арчер. Да есть в девчонке что-то этакое… Она читает пьесы, держит ручную обезьянку и страдает припадками меланхолии.

Эймуэлл. Бьюсь об заклад, тебе еще кое-что о ней известно!

Арчер. Пока больше ничего. Красотка изволит задирать нос — ей, видите ли, подавай джентльмена — на меньшее она не согласна.

Эймуэлл. Так я и займусь ею.

Арчер. Еще одно слово — и я объявлю, кто я такой. Я испорчу тебе всю игру, и не только в здешних местах. Слушай, Эймуэлл, каждому — свое.

Эймуэлл. Верно сказано! А посему, раз ты мой слуга, так будь мне и сводником.

Арчер. А я, как положено всякому слуге, сперва позабочусь о собственных интересах, а потом о ваших. Но вернемся к делу. Ты так шикарен и неотразим, Том, что, ей-богу, в местной церкви все просто умрут от восхищения. Ты будешь иметь успех, ведь люди всегда судят по внешности.

Эймуэлл. Надо этим пользоваться. Когда в церкви появляется новый человек, все только на него и смотрят. Не всякое светило небесное привлекает к себе столько взоров. Не успеете вы переступить порог, как по рядам пробегает шепот: «Кто это? Откуда он? Вы его знаете?» Затем вы даете служке полкроны, он кладет ее в карман и сажает вас на лучшее место. Вы достаете табакерку, осматриваетесь по сторонам, кланяетесь епископу или священнику, который служит службу, и впиваетесь глазами в какую-нибудь красотку. У вас от натуги даже начинает идти кровь носом, и вы стараетесь это скрыть, привлекая тем самым внимание всей паствы. После проповеди в городе уже все знают, что вы поклонник этой дамы. Стоит ей поверить, что вы умираете от любви к ней, как она сама падает жертвой того же недуга.

Арчер. Кто этого не знает, Том! Чем пялить глаза на красотку, постарайся-ка лучше приглядеть хорошее приданое. Это нам сейчас важнее всего!

Эймуэлл. Будто я сам не знаю! Без приданого откуда же красоте взяться! Дайте мне только развернуться уж я не промахнусь.

Арчер. Слушай, Том!

Эймуэлл. Ну?

Арчер. Когда ты последний раз был в церкви?

Эймуэлл. Дай вспомнить… Кажется, на коронации.

Арчер. И ты, отправляясь сегодня в церковь, надеешься еще на божье благословение?

Эймуэлл. Нет, Фрэнк, оно мне ни к чему — мне жена нужна. (Уходит.)

Арчер. Право, он не слишком много требует. (Уходит в противоположную дверь.)

Входят Боннифейс и Черри.

Боннифейс. Ну что, дочка, удалось тебе, как говорится, поисповедовать этого Мартина?

Черри. Право, отец, не гожусь я для этого дела. Я молода, не умею подольститься.

Боннифейс. Молода, говоришь? Ах ты, негодница! Да ведь только молодая и может подольститься. От твоей матушки, так от той уже в двадцать пять лет никакого не было проку. Велика ли трудность подольститься! Или ты хочешь мать свою выставить шлюхой, а меня, как говорится, — рогоносцем? Вот что я тебе скажу: он слишком молчалив для честного человека. А хозяин его так сорит деньгами и так смахивает на настоящего джентльмена, что, нет сомнения, он разбойник с большой дороги.

Входит Джибит, закутанный в плащ.

Джибит. Чужих нет, хозяин?

Боннифейс. А, мистер Джибит! Что слышно?

Джибит. Давай-ка без лишних вопросов. Все прекрасно, все самым благородным образом. На, держи, малютка! (Отдает Черри сумку.) Двести фунтов чистоганом. За эти деньги можно на виселицу угодить и откупиться. Положи их к остальным. А вот тебе три кольца — не то обручальных, не то траурных, ведь разница не велика. А вот две шпаги с серебряными эфесами. Их отдали мне молодчики, у которых все равно никто их и не видел. Вот бриллиантовое кольцо — леди запрятала его в самый укромный уголок кареты. Но я его все-таки отыскал! Эти золотые часы принадлежали жене процентщика. Их, верно, заложила какая-нибудь знатная особа — на крышке-то герб.

Черри. А деньги чьи?

Джибит. Одной бедной женщины, так мне ее жаль! Она сбежала от мужа, и это составляло все ее достояние. Очень в Ирландию спешила, боялась минуту лишнюю потерять. Она пожаловалась мне на зверское обращение с нею супруга, и я оставил ей полкроны. Да, чуть не забыл, у меня есть для тебя подарок, милая Черри.

Черри. Какой же?

Джибит. Баночка белил, детка, я вытащил ее из кармана одной леди.

Черри. Так что ж, по-вашему, я белюсь, мистер Джибит?

Джибит. Этим не брезгуют женщины и почище тебя, негодница! Бьюсь об заклад, что на платке той дамы, у которой я позаимствовал баночку, вышита корона! Забери мой плащ и спрячь подальше от чужих глаз все это добро!

Черри. Не беспокойтесь, спрячу. (Уходит.)

Боннифейс. Но где же Хаунслоу и Бегшот?

Джибит. Будут к ночи.

Боннифейс. А вы не слыхали, чтоб в наших краях появились другие джентльмены с большой дороги?

Джибит. Нет, не слыхал.

Боннифейс. Сдается мне, что двое таких сейчас у меня в доме.

Джибит. Черт возьми, как вы их распознали?!

Боннифейс. Один из них пошел в церковь.

Джибит. Признаться, это подозрительно!

Боннифейс. Другой сейчас торчит в комнате своего хозяина — слугой прикинулся. А не позвать ли нам его сюда, чтобы покачать из него воду?

Джибит. Отлично придумано.

Боннифейс (зовет). Мистер Мартин! Эй, мистер Мартин!

Входит Арчер, расчесывая парик и напевая песенку.

Джибит. Дорога такая — ни пройти, ни проехать! Просто увяз в грязи, как Брентфорд^[48] на рождество! Смазливый парень. — У кого ты служишь, приятель?

Арчер. У моего хозяина.

Джибит. В самом деле?

Арчер. В самом деле.

Джибит. Что ж, неплохо. (В сторону.) Умеет выкрутиться! Видать, не раз сидел на скамье подсудимых. — Скажи, милейший, а как зовут твоего хозяина?

Арчер. Тра-ля-ля! (Напевает и расчесывает парик.) Вот упрямый завиток…

Джибит. Я тебя спрашиваю, как хозяина зовут?

Арчер. Как зовут хозяина? Тра-ля-ля! А я его не спрашивал. Тра-ля-ля-ля!..

Боннифейс (тихо, Джибиту). Ну, что вы на это скажете?

Джибит (тихо, Боннифейсу). Все правильно. Отвечает как на допросе. (Арчеру.) Скажи, а в какую сторону едет твой хозяин?

Арчер. Он в сторону не едет. Все прямо по дороге!

Джибит. Опять правильно ответил. Нет, это не какой-нибудь новичок! — Я спрашиваю, куда он едет — в гору или под гору?

Арчер. Боюсь, что под гору, сэр. Тра-ля-ля!

Джибит. А мне, боюсь, судьба на гору…

Боннифейс. Ха-ха-ха! Ну и хитрец же вы, мистер Мартин! Этот джентльмен направляется в Честер и охотно будет вашим попутчиком, вот и все дело. Ведь вы, наверно, заночуете у нас, капитан, так разрешите, я провожу вас в спальню. Прошу вас сюда, капитан.

Джибит. Счастливо, приятель!

Арчер. Ваш слуга, капитан!

Боннифейс и Джибит уходят.

Ну и капитан, нечего сказать! И как только офицеры терпят, чтоб и другие негодяи рядились в их мундиры! Отлупили бы хорошенько, чтоб неповадно было, и вся недолга.

Входит Черри.

Черри (в сторону). Ушли! А, здесь Мартин! Надеюсь, он ничего не слышал. Если я, а не кто другой, выведу их на чистую воду, он в меня влюбится. — Вы не знаете, кто это здесь был с моим отцом, мистер Мартин?

Арчер. Должно быть, какой-нибудь вербовщик или выгнанный из полка кавалерист.

Черри (в сторону). Все в порядке, он ничего не понял.

Арчер. Ну-с, душечка, затвердили вы уже катехизис, которому я обучал вас давеча?

Черри. Спрашивайте, сами увидите.

Арчер. Что есть любовь?

Черри. Что такое любовь — я не знаю, не знаю, когда она приходит и когда уходит.

Арчер. Превосходно! Молодец! (Треплет ее по подбородку.) Как проникает в нас любовь?

Черри. Через глаза.

Арчер. А каким путем уходит?

Черри. Не скажу.

Арчер. Что пробуждает в нас эту страсть?

Черри. Молодость, красота и свежее белье.

Арчер. Почему?

Черри. Потому что молодость и красота повсюду в моде, а свежее белье — в высшем свете.

Арчер. Правильно! Каковы же приметы этой страсти?

Черри. Взгляды украдкой, речь невпопад, несбыточные мечты, необузданные желания, необдуманные поступки.

Арчер. Вот умница-то! Поцелуй меня!.. А как должен вести себя влюбленный, чтоб завоевать предмет своей страсти?

Черри. Обожать ту, которая его презирает, одаривать горничную, которая его предает, и ухаживать за лакеем, который над ним смеется. А еще… еще…

Арчер. Э-э, моя крошка, придется вас высечь — вы не знаете урока!.. Он должен относиться к своим врагам…

Черри. Вспомнила! Он должен относиться к своим врагам уважительно, к друзьям — равнодушно и презирать весь мир. Он должен много страдать и еще больше испытывать страхов. Всего желать и ни на что не надеяться. Словом, он должен стремиться к своей гибели и отречься от себя самого.

Арчер. Ну у кого еще была такая способная ученица! А скажите, душечка, почему говорят, что любовь загадочна?

Черри. Потому что она слепа, а ведет зрячих; малютка, а управляет взрослыми.

Арчер. Восхитительно! А почему ее изображают слепой?

Черри. Да потому, что художники оказались не в силах нарисовать ее глаза и предпочли совсем их скрыть.

Арчер. Поцелуй же меня еще разок, милая моя ученица! А почему любовь — дитя малое — управляет взрослыми?

Черри. Ведь дитя — это конец всякой любви.

Арчер. И катехизис любви тоже на этом кончается. А теперь, солнышко, пойдем-ка постелим постельку моему хозяину.

Черри. Постойте, мистер Мартин! Вы положили немало трудов, чтобы обучить меня всем этим премудростям. Какой же вывод, по-вашему, я сделала из этих уроков?

Арчер. Какой же?

Черри. А тот, что речи ваши не вяжутся с вашим платьем. Не такая уж я дура, чтобы верить, будто вы лакей!

Арчер (в сторону). Ей-богу, она ведьма!

Черри. Поверьте, сударь, в этаком костюме меня не соблазнишь. Хоть я и прислуживаю постояльцам, мне это противно. Признайтесь, кто вы такой, поклянитесь мне в любви, и тогда….

Арчер. И тогда мы пойдем стелить постельку?..

Черри. Тогда пойдем.

Арчер. Так уж и быть, слушай! Хоть я и младший сын, но из благородной семьи и получил классическое образование. Приехав в Лондон, я угодил в лапы к шулерам, которые обчистили меня до нитки. Друзья от меня отвернулись, нужда одолела, и я стал тем, кем ты меня видишь.

Черри. Вот вам моя рука! Обещайте сегодня на мне жениться, и вы получите две тысячи фунтов.

Арчер. Сколько?!

Черри. Две тысячи фунтов. Я получила их на хранение. Скиньте свою ливрею, а я пойду за священником.

Арчер. Что?! За священником?!

Черри. Вы колеблетесь?

Арчер. Я? Нет, но… Две тысячи, говоришь?

Черри. И еще кое-что в придачу.

Арчер (тихо). Что мне сказать, черт побери? — Послушай, дитя мое, зачем тебе еще отдавать деньги, когда я могу доставить тебе столько радости, не лишая тебя состояния.

Черри. Значит, вы не хотите на мне жениться?

Арчер. Я бы рад, но…

Черри. Ага, вот вы и попались, сударь! Неужели вы думаете, я способна поверить, будто джентльмен, который унизился до того, что надел ливрею, откажется на подобных условиях от двух тысяч фунтов? Не на таковскую напали! Впрочем, надеюсь, вы меня простите, ведь все это я придумала лишь затем, чтобы узнать, стоите ли вы уважения. (Хочет уйти.)

Арчер (тихо). Сто чертей, она меня перехитрила! — Постой! У тебя и вправду есть две тысячи фунтов?

Черри. У каждого свои секреты, сударь. Когда вы соблаговолите стать откровенней, я тоже не будут скрытничать. И поверьте — мои тайны стоят ваших! Не бойтесь меня — ни одного вашего секрета я не употреблю вам во зло. Остерегайтесь только моего отца. (Уходит.)

Арчер. Ну и ну! Кажется, в этой гостинице нас ждет не меньше приключений, чем было у Дон-Кихота. Подумать только — две тысячи фунтов! Если б девчонка пообещала отправиться на тот свет в тот самый момент, когда я промотаю последнюю монету, ей-богу, на ней стоило бы жениться! Но деньги, чего доброго, испарятся через годик-другой, а жена проживет Мафусаилов век^[49]… К тому же она дочь трактирщика. Да-да — вот в чем загвоздка! Гордость не позволяет!

(Уходит.)

Действие третье

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Галерея в доме леди Баунтифул.

Входят миссис Саллен и Доринда.

Миссис Саллен. Ха-ха-ха! Дай, я тебя обниму, душена! Вот когда мы стали подругами: раз ты открыла мне свои секреты, ты будешь верно хранить мои. Теперь от тебя будет прок: я смогу говорить с тобой о любви.

Доринда. Значит, по-вашему, я столь не властна над собой, что способна влюбиться с первого взгляда?

Миссис Саллен. К чему хитрить! Ты только все испортишь. Разве мы с тобой не друзья и не можем поговорить друг с другом начистоту, как мужчина с мужчиной? Даю голову на отсечение, что наш джентльмен тут же поспешил к своему наперснику и поведал ему о своей любви. Он выпил за твое здоровье и, сравнивая тебя с целым легионом ангелов, принялся расхваливать твои глаза, губы, шею, твою стройность и осанку, словом, расписал все наилучшим образом, чтобы пуще разжечь свою страсть.

Доринда. Помогите, сестрица, мне худо!

Миссис Саллен. Ну вот, уже и занемогла! Принимайся-ка за дело, малютка, смущенно откашляйся… вот так… И признайся, понравился ли тебе тот джентльмен, которого мы видели в церкви?

Доринда. Он недурен.

Миссис Саллен. Недурен! Да он — сам Нарцис, полубог, неземное видение!

Доринда. Ах, сестрица, мне невмоготу!

Миссис Саллен. Не попросить ли у твоей матушки примочку от головной боли, детка, и не приложить ли ее к твоим пяточкам? Или, может, поискать лекарства у джентльмена? Распусти-ка лучше корсет и открой мне всю душу. Красивый мужчина, красивый, ничего не скажешь! Я его приметила, едва он вошел в церковь.

Доринда. Я тоже, сестрица. Мне даже почудилось, будто от него исходит какое-то сияние.

Миссис Саллен. Вот это разговор! Так и продолжай!

Доринда. Сколько скромного достоинства! Он не старается привлечь к себе внимание искусственными позами, не бросает заученных взглядов, все в нем так естественно…

Миссис Саллен. Право, все лучше и лучше!.. Ну, еще какой-нибудь штришок!

Доринда. А какие у него глаза!.. Вы заметили, какие глаза?

Миссис Саллен. У него глаза… Ну, как бы ты их описала?

Доринда. Взгляд быстрый, но пристальный… Глаза зоркие, но видят лишь меня. А во всем облике столько благородства и вместе с тем смирения, будто он хочет сказать: я презираю рабство и все же готов умереть у ваших ног!

Миссис Саллен. Подействовало! Как ты теперь себя чувствуешь, милочка?

Доринда. Значительно лучше, дорогая. А вот и наш Меркурий.

Входит Скраб.

Ну, Скраб, что тебе удалось узнать об этом джентльмене?

Скраб. Я принес вам целый мешок новостей, сударыня.

Доринда. Так развяжи его поскорей!

Скраб. Ну, первым делом, я осведомился, кто этот джентльмен, и мне сказали, что он приезжий. Потом я поинтересовался, что он за птица, и мне сразу так и выложили, что видят его впервые. Тут я и спрашиваю — откуда он? Не знаем, говорят. А я им — откуда приехал, спрашиваю. На это мне отвечают: «Понятия не имеем!» Тогда я спрашиваю, куда, мол, он едет. А мне на это: «Откуда нам знать!» Вот так я все и выведал, все как есть!

Миссис Саллен. Ну, а что о нем думают? Неужели никаких догадок не строят?

Скраб. Строят, как не строить. Одни говорят — шпион, другие — жулик. Только все это вздор. По-моему, он переодетый иезуит.

Доринда. Иезуит? Почему же это?

Скраб. А почему у него лошади все время под седлом? А лакей почему по-французски разговаривает?

Миссис Саллен. Лакей? По-французски?!

Скраб. А вы что думали? Они с графским лакеем трещали по-французски, как две сороки у мельничной запруды. Наверно, про меня: уж очень они смеялись.

Доринда. А какая на нем ливрея?

Скраб. Ливрея?! Да нешто это ливрея?! Он весь так и обшит кружевами! Я его спервоначала за капитана принял. На сапогах отвороты на полноги, трость с серебряным набалдашником на пуговице висит, и расхаживает он эдак руки в карманы… (Прохаживается, подражая светским щеголям.) А парик какой — с кошельком! Нет, я ему не чета, сударыня!..

Миссис Саллен. Легко верю. — Что же мы будем дальше делать, сестрица?

Доринда. А вот что. Скраб наш так простоват — не сразу поймешь, что он себе на уме. Эй, Скраб!

Скраб. Чего изволите?

Доринда. Нам все-таки очень любопытно знать, кто этот джентльмен.

Скраб. А мне, думаете, нет?

Доринда. Так пойди познакомься с его лакеем и пригласи его сюда на бутылочку эля. Ты ведь у нас сегодня за дворецкого.

Скраб. Верно, сударыня, по воскресеньям я дворецкий.

Миссис Саллен. Браво, сестрица! Ей-богу, ты уже постигла все премудрости. Ловко придумано. Твоя матушка уйдет в церковь, супруг мой со своей оравой — в пивную, и дом останется в полном нашем распоряжении. Мы с тобой войдем будто невзначай и порасспросим этого малого. В деревне, сама знаешь, каждому приезжему радуешься. Дворецкий на контрданс пригласит, а мы и довольны: не обошли, мол.

Скраб. Ну, это вы зря, сударыня! Я завсегда вас приглашаю.

Входит Джипси.

Джипси. Обед на столе, сударыня.

Доринда. Ты можешь нам не прислуживать, Скраб. Ступай куда велено.

Скраб. Ладно, я пошел.

Все уходят.

СЦЕНА ВТОРАЯ

В гостинице.

Эймуэлл и Арчер.

Арчер. Ну, Том, ты бьешь прямо в цель.

Эймуэлл. Что ж удивительного! Надо быть слепым, чтобы не разглядеть лебедя в стае ворон!

Арчер. Но послушай, Эймуэлл…

Эймуэлл. Какой я тебе Эймуэлл! Я — Орондат, я — Цезарио^[50], Амадис Гальский^[51] и прочие герои рыцарских романов. А на другие имена я даже не откликаюсь. Ах, Арчер, какое у нее лицо! Оно стоит всех ее тысяч. Поистине Церера^[52] в праздник жатвы. Злаки, вино и елей, млеко и мед, цветы, кущи, журчащие струи, — ты все найдешь в ее личике!

Арчер. Ты хочешь сказать — в ее кармане? Да, там и зерно, и вино, и елей. По-нашему говоря — за ней дают десять тысяч.

Эймуэлл. А какие глаза!

Арчер. Да у нее, я вижу, не глаза, а прямо-таки пушки. Нет, я боюсь, я лучше пойду. (Идет к двери.)

Эймуэлл. Надо же мне излить свою страсть!

Арчер. На кой черт! Думаешь, эти романтические бредни помогут делу? Будь я таким влюбчивым, у меня были бы приключения так приключения!

Эймуэлл. Это какие же?

Арчер. А разные.

Вот тебе превосходная цитата из Мильтона и вполне применима к дочке здешнего хозяина. Я могу играть девушкой, как рыбак рыбкой. Подцепит он форель на крючок, проведет по течению и обратно, а там, глядишь, вытащит, взрежет ее — и в корзину.

Входит Боннифейс.

Боннифейс. Вас, мистер Мартин, хочет видеть один, как говорится, честный малый. Он служит в дворецких у леди Баунтифул и любопытствует знать, не соблаговолите ли вы осмотреть его погреб.

Арчер. Поблагодарите от меня этого джентльмена и скажите, что я соблаговолю. Я сейчас к нему выйду.

Боннифейс уходит.

Эймуэлл. Что я слышу! Только Орфей^[53] заиграл, как Тофтида запела!^[54]

Арчер. Умерь свой пыл! Тебе в трюм надо бы поставить хороший насос, а то, ей-богу, затонешь на полпути. Ты говоришь, там есть еще одна дама, и притом красивая?

Эймуэлл. О да!

Арчер. Я уже влюблен в нее!

Эймуэлл. Может, ты пока что выдашь мне вексель на Черри?

Арчер. Э нет, приятель! Ее зерно, вино и елей я закупаю оптом. Остерегись бросать якорь возле меня: чего доброго, столкнемся, и ты пойдешь ко дну. Не дело — покушаться на мое жалкое суденышко, да еще когда оно тебя же охраняет. (Уходит.)

Эймуэлл (ему вслед). Ладно, ладно, я тебя не трону.

Возвращается Боннифейс.

Послушайте, хозяин, я не люблю обедать в одиночестве. Нет ли здесь кого-нибудь, кто бы составил мне компанию?

Боннифейс. Как же, есть! Там внизу сидит, как говорится, один капитан, сэр. Он прибыл эдак с час тому назад.

Эймуэлл. Мундир — лучшая рекомендация. Так потрудитесь передать ему мой поклон и скажите, что я буду рад его обществу.

Боннифейс. А от кого передать, сударь?

Эймуэлл (в сторону). Ишь ты, куда метит! — Скажите, что ею приглашает другой путешественник, вот и все.

Боннифейс. Мигом, как говорится, исполню. (Уходит.)

Входит Арчер.

Арчер. Знаешь, я позабыл, как тебя титулуют.

Эймуэлл. Так же, как моего брата, разумеется. Присвою себе хоть его титул — все какой-нибудь прок от знатного родства. А остальное ты сам знаешь.

Арчер. Как-нибудь. (Уходит.)

Входит Джибит.

Джибит. Ваш слуга, сударь.

Эймуэлл. Да что вы! А я вас не знаю.

Джибит. Ничего удивительного, сударь. Мы с вами встречаемся впервые… (в сторону) — надеюсь, но крайней мере.

Эймуэлл. Чему я обязан этой честью, сударь?

Джибит. Не в моих правилах, сударь, кому-нибудь навязываться, но здешний хозяин сказал…

Эймуэлл. A-а! Прошу прощения! Так это вы, тот самый капитан, о котором он мне говорил?

Джибит. К вашим услугам, сударь.

Эймуэлл. Разрешите поинтересоваться, какого полка?

Джибит. Пехотного… Из старых полков.

Эймуэлл (в сторону). Судя по мундиру — из очень старых. — Служили за границей, сударь?

Джибит. Как же, в Вест-Индии, на плантациях. Такая уж у меня участь, всегда в какую-нибудь дыру угодишь. Я бы, конечно, мог оттуда сбежать, но, сами понимаете, дело чести. К тому же меня надлежало отправить за море ради спокойствия моих сограждан. Все для блага отечества! Себе — ничего! Патриотичен, как римлянин!

Эймуэлл (в сторону). Да и, видно, из отпетых! — А как вы переносили вест-индскую жару?

Джибит. Прямо, сударь, с ног валился.

Эймуэлл. Постойте, а не встречал ли я вас в кофейне Уилла^[55], сударь?

Джибит. Разумеется, и еще в шоколадной Уайта^[56].

Эймуэлл. А где ваша рота, капитан?

Джибит. Еще не прибыла.

Эймуэлл. Когда ж она прибудет?

Джибит. Сегодня вечером, сэр.

Эймуэлл. А куда она направляется?

Джибит. По окрестностям. — Черт меня подери, если я не выложил ему достаточно, чтобы и у него развязался язык. Нет, видно, он не из наших. Дадим от ворот поворот.

Эймуэлл. Вы расквартируете свою роту в Личфилде?

Джибит. Да, в этом доме, сэр.

Эймуэлл. Как! Целую роту?!

Джибит. Да ведь это одно название, что рота. Три человека. Ха- ха-ха!

Эймуэлл. А вы шутник, сударь.

Джибит. А то как же! Извините меня, сударь, за уклончивость. Я людей повидал, особливо на большой дороге. Осторожность никогда не повредит, — ведь я не с пустыми руками хожу.

Эймуэлл (в сторону). Но пока что без наручников.

Джибит. Я доподлинно знаю, что в здешних местах орудует шайка грабителей. Разумеется, джентльмена, вроде вас, сударь, никто подозревать не станет, а все-таки, сударь, береженого бог бережет.

Эймуэлл (в сторону). Тебя он вряд ли убережет. — Стало быть, вы не капитан?

Джибит. Нет, сударь, не капитан. Просто в дороге всегда удобнее назваться капитаном. Придает вес, избавляет от дурацких расспросов, да и буфетчики становятся внимательнее. В дороге я всегда капитан.

Эймуэлл. Простите, сударь, а ваша настоящая профессия?

Джибит. Уж вы меня извините, сударь, не скажу. Не все можно говорить, сэр.

Эймуэлл. Ха-ха-ха! Нет, вы молодец, ей-богу!

Входит Боннифейс.

Ну, что слышно, мистер Боннифейс?

Боннифейс. Там, как говорится, еще один джентльмен. Прослышал, что вас только двое, и хочет, с вашего позволения, быть третьим.

Эймуэлл. А кто он?

Боннифейс. Как говорится, духовное лицо.

Эймуэлл. Священник? Настоящий священник? А может, это у него тоже дорожное прозвище, как вот у этого капитала?

Боннифейс. Что вы, сударь, он настоящий! Он капеллан при пленных французах.

Эймуэлл. Француз?

Боннифейс. Да, сударь, родился в Брюсселе.

Джибит. Так он француз да еще священник? Нет, он для меня не компания. Я дорожу своей репутацией, сударь!

Эймуэлл. Полно, капитан, ведь мы здесь одни. — А он говорит по-английски, хозяин?

Боннифейс. Еще как, сударь! Если б, как говорится, не акцент, вы б и не догадались, что иностранец.

Эймуэлл. Значит, он не первый раз в Англии?

Боннифейс. В том-то и дело, сударь, что первый. Он, как говорится, большой знаток в языках. А уж как по-латыни начнет — заслушаешься!..

Эймуэлл. А вы знаете латынь, мистер Боннифейс?

Боннифейс. Да нет, сударь, куда мне, как говорится! Но он хорошо изъясняется, быстро так.

Эймуэлл. Просите его.

Боннифейс. Да вот и он, как говорится.

Входит Фуагар.

Фуагар. Мир вам, джентльмены!

Эймуэлл. Ну и француз! — Ваш слуга, сударь.

Фуагар. Я рад-радешенек, ш вами пожнакомиться. Ваш сервант, шударь. И ваш так же тошно.

Джибит. А вы, отец, здорово по-английски выражаетесь. Только вот акцент мешает.

Фуагар. Я, милок, все шлова знаю. Только вот нам, загранишным, никак не швязать ваш язык и наших шлюх.

Эймуэлл (в сторону). Ну и француз, не иначе из Ирландии! (Фуагару.) — Вы родились во Франции, святой отец?

Фуагар. Училша я там, родилша в Брюшеле и подданный ешть короля гишпанского, милок.

Джибит. Да ведь королей-то испанских нынче — двое^[57], так вы какого из них подданный?

Фуагар. Пока не знаю, милок.

Эймуэлл. Полно, капитан, вы слишком много требуете от святого отца. Ведь он иностранец.

Фуагар. Пущай его, милок! Нашего брата, француза, ш папталыку-то не шабьешь!

Эймуэлл. Оставим споры, джентльмены. Хозяин, обед готов?

Боннифейс. Как говорится, на столе!

Эймуэлл. Прошу, джентльмены! В эту дверь!

Фуагар. Нет-нет, шпервоначала вы, капитан.

Эймуэлл. Нет-нет, святой отец, мы все следуем по стопам церкви.

Джибит. Что верно, то верно! (Выходит первым.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Галерея в доме леди Баунтифул.

Входят в обнимку Арчер и Скраб; оба поют.

У Скраба в руке кружка. Джипси подслушивает издали.

Скраб. Ля-ля-ля! А ну, приятель, споем-ка эту песню еще разок!

Арчер. Нет, хватит. Мы эдак весь дом переполошим. А ты умеешь хранить тайну?

Скраб. Еще бы! Клянусь честью джентльмена.

Арчер. Верю. Так я расскажу тебе, кто мой хозяин: лорд виконт Эймуэлл. Он дрался недавно в Лондоне на дуэли, и так как он опасно ранил своего противника, то счел за лучшее покинуть столицу, пока не выяснится, смертельна рана или нет. Здесь его никто не знает, вот он и приехал сюда. Понятно?

Джипси. Вполне. (Уходит.)

Скраб. А ты где был, когда он дрался?

Арчер. Да разве я знаю, с кем он повздорит?

Скраб. Ну нет! У нас в деревне, когда господа надумают драться, они первым делом бегут рассказать об этом женам, те — слугам, слуги — арендаторам, а через полчаса все графство уже на ногах.

Арчер. Чтобдомешать двум джентльменам сделать то, чего им вовсе и не хочется. — А ты не станешь болтать про нас с хозяином?

Скраб. Что ты! Эх, дружище, кабы я не умел молчать, разве б я удержался так долго в знатном семейств.

Арчер. Уж конечно, в каждой семье свои секреты.

Скраб. А то как же! Но я ни гугу. Давай-ка лучше сядем тут и прикончим нашу кружку.

Арчер. С удовольствием. А мы с тобой, пожалуй, подружимся. За здоровье ваших дам! Их ведь здесь, я слышал, трое. То-то должно быть секретов…

Скраб. Хоть отбавляй! Вот если б у меня был друг…

Арчер. А я разве тебе не друг? Давай будем назваными братьями.

Скраб. Да ну?!

Арчер. Вот прямо с этой минуты. Поцелуемся. А теперь, брат Скраб…

Скраб. А теперь, брат Мартин, я тебе открою секрет, такой секрет, что у тебя волосы встанут дыбом. Я влюблен, чертовски влюблен!..

Арчер. Это ужасно, вот что я тебе скажу.

Скраб. Заметил, там, в погребе, была одна девчонка, Джипси? Потаскуха! Одно слово — потаскуха! А я в нее влюблен.

Арчер. Ха-ха-ха! Ты влюблен в ее смазливую мордашку или в ее добродетель, братец Скраб?

Скраб. Я-то предпочел бы добродетель — она долговечнее. Иные женщины уже давно ее потеряли, а все кажется, будто она при них.

Арчер. В деревне — если не прижила ребенка, значит, и добродетельная.

Скраб. Эх, брат, если б дошло дело до ребенка, она бы уж от меня не улизнула! Да вот боюсь, как бы за это в солдаты не угодить. Скажи, брат, а вам, столичным жителям, закон о принудительной вербовке^[58] тоже, небось, не по вкусу пришелся?

Арчер. Уж до того не по вкусу, брат, хуже не придумаешь. Раньше-то как: не заплатил тебе хозяин, получай на него ордер и тащи к судье. Славные были денечки! А теперь, поди, заговори хотя бы о харчах! Мигом достанет на тебя ордер и тащит к трем судьям сразу.

Скраб. Ведь судьи, они тоже держат слуг и хотят уберечь их от дурного примера… Так что в солдаты мигом угодишь. А моя беда, что я совсем в доме голоса не имею. Эта Джипси всем заправляет. Одно слово — фурия. Прежде-то знаешь, как со мной считались!

Арчер. С чего же все переменилось?

Скраб. Все из-за священника.

Арчер. Какого священника?

Скраб. Явился сюда, проклятый сын вавилонской блудницы, читает молитвы французским офицерам да нас объедает. Дня не проходит, чтобы не пообедал или не поужинал в этом доме.

Арчер. А почему его так часто принимают?

Скраб. А потому, что по-английски он говорит словно век здесь прожил, а врет как прирожденный охотник.

Арчер. Это, наверно, он лишил тебя надежды на взаимность?

Скраб. Он, все он, брат. Меня лишил взаимности, а ее, боюсь, невинности, да еще превратил в папистку. А тут еще миссис Саллен стакнулась с французским графом, какие-то у них делишки, и, по-моему, те самые!

Арчер. Симпатичная семейка, братец Скраб, ничего не скажешь! А у барышни тоже, наверно, есть возлюбленный?

Скраб. Чего не знаю, того не знаю. По правде сказать, она лучше их всех. Они, чтобы я не любопытствовал, навалили на меня столько работы, что я света божьего не вижу. Ну вот как ты думаешь, какая у меня здесь должность?

Арчер. По-моему, дворецкого.

Скраб. Бели б только! Вот слушай! По понедельникам я кучер, по вторникам — пахарь, по средам — псарь, по четвергам — сборщик арендной платы, по пятницам — закупщик провизии, по субботам — управляющий, а по воскресеньям — дворецкий.

Арчер. Ха-ха-ха! Если разнообразие составляет прелесть жизни, так у тебя, братец, райское житье!

Входят миссис Саллен и Доринда.

Кто это такие?

Скраб. Мои хозяйки. Та, что справа, — миссис Саллен, а другая — мисс Доринда. Сиди, приятель, не обращай на них внимания!

Миссис Саллен. Мой брат как-то рассказывал мне про лорда Эймуэлла, но говорят, его младший брат еще более утонченный господин.

Доринда. Быть того не может, сестрица.

Миссис Саллен. Говорят, он чудовищно богат, но скул.

Доринда. Не беда! Если только я сумею завоевать его сердце, ручаюсь тебе, он откажется от своих привычек. Я слыхала, что человека легко узнать по его обращению со слугами. Не потолковать ли мне с этим парнем?

Миссис Саллен. Я тоже не прочь: уж очень он собой хорош. Пойдем вот туда, я попробую кинуть ему приманку.

Идут в противоположный конец сцены.

Арчер (тихо). Поистине — зерно, вино и елей! Только, по мне, замужняя соблазнительней: в ней больше плоти. Ага, я так и знал!

Миссис Саллен роняет перчатку.

(Подбегает и, подняв перчатку, подает ей.) Вот ваша перчатка, сударыня.

Миссис Саллен. О, благодарю вас, сударь! (Доринде.) Какой он отвесил изящный поклон!

Доринда. Ничего удивительного. Я знала нескольких лакеев из Лондона, которые открыли здесь танцклассы и женились на самых богатых невестах.

Арчер (тихо). Пожалуй, это придумано лучше нашего! (Скрабу.)

Что же ты не представишь меня, брат?

Скраб. Это слуга того самого приезжего джентльмена, сударыня, которого вы видели нынче в церкви. Узнав, что он из Лондона, я пригласил его к нам в погреб, чтоб он показал мне, как в столице точат ножи.

Доринда. Надеюсь, вы его приняли как должно?

Арчер. О да, сударыня! Только ваши напитки слишком крепки для вашего покорного слуги.

Миссис Саллен. Разве вы не пьете эля?

Арчер. Не пью, сударыня. Обычно я употребляю только чай или немного вина, разбавленного водой: врач прописал мне это против сплина.

Скраб. Вот тебе и на! У лакея, и вдруг сплин!

Миссис Саллен. Я полагала, что этой болезнью страдают только люди благородного происхождения.

Арчер. Что вы, сударыня! Сплин та же мода — приелся господам, перешел к слугам. Впрочем, у большинства из нас он развивается оттого, что в кровь проникает меланхолия от частой задержки жалованья.

Доринда (тихо, миссис Саллен). До чего тонко он выражается! (Арчеру.) Скажите, давно вы служите у своего теперешнего хозяина?

Арчер. Недавно. Прежде я служил только прекрасному полу.

Миссис Саллен. И какая же служба вам больше по душе?

Арчер. Прекрасный пол куда щедрее, сударыня. Угождать ему — такое наслажденье, что это заменяет любое жалованье. Прочесть приказание в глазах прелестной женщины, — ее радость ли это? И не становится ль всякое дело в два раза легче, когда его исполняешь с охотой?

Миссис Саллен (тихо.) Эта возвышенные речи не вяжутся с его ливреей. Скажите, сударь, а вы не хотели бы снова пойти в услужение к какой-нибудь даме?

Арчер. Пажом при спальне, но не лакеем, сударыня!

Миссис Саллен. А прежде вы служили в лакеях?

Арчер. И больше не хочу. Моей ли слабой памяти удержать все поручения, которыми заваливают своих слуг лондонские дамы. Миледи Воттактак, моя последняя хозяйка, призвала меня однажды утром и сказала: «Ступайте, Мартин, к леди Нуину и передайте ей мой нижайший поклон. Скажите, что давеча я хотела навестить ее и передать миссис Ребекке, что приготовления к известному ей делу приостановлены до тех пор, пока мы не убедимся в содействии известной особы. Это связано с некоторыми обстоятельствами, кои мы обсудим в обычном месте. А в настоящее время при миледи состоит одна личность, которая, по слухам, была причастна к тому разочарованию, какое натурально сопутствует событиям, имеющим, как ей известно, более серьезные последствия…»

Миссис Саллен и Доринда. Ха-ха-ха! И это еще не все, сударь?

Арчер. Меньше половины. Хозяйка наставляла меня около получаса. А когда я нечаянно перепутал два слога, меня объявили дураком и выгнали.

Доринда (тихо, миссис Саллен). Какой он милый, сестрица! Но если ваш хозяин женат, любезный, то вам все равно приходится угождать даме.

Арчер. Ну нет, сударыня, я у женатых не служу. Хозяин одно тебе говорит, хозяйка — другое, разве тут угодишь?

Доринда (тихо). Главное мы узнали: милорд не женат.

Миссис Саллен. Одного я не пойму, любезный, как это вы, служивший в таких хороших домах, не сумели получше себя обеспечить?

Арчер. Сам не пойму, сударыня. Раза два или три мне предлагали чин лейтенанта, но это дело не хлебное, в людской куда вольготнее, сударыня.

Скраб. А как он поет, сударыня! Я доселе слыл в наших местах неплохим певцом, но я ему и в подметки не гожусь!

Доринда. Вот как? Доставьте нам удовольствие, сударь, спойте что-нибудь!

Арчер. Про любовь или шуточную какую-нибудь?

Скраб. Он знает одну балладу — ну сущая потеха!

Миссис Саллен. Балладу? Так спойте ее нам, сударь!

Арчер. Мне совестно занимать ваше внимание такой безделицей… Но раз вы приказываете… (Поет на мотив «Сэр Саймон король»^[59].)

Миссис Саллен. Премило, сударь! Мы крайне вам признательны. Вот вам на пару перчаток. (Протягивает ему деньги).

Арчер. Покорно прошу прощения — мне платит хозяин, сударыня. Охраняя его честь и повинуясь его приказаниям, я ни от кого не беру денег. (Уходит со Скрабом.)

Доринда. Я просто поражена! Видали ли вы когда-нибудь такого благовоспитанного слугу?

Миссис Саллен. Угораздило же его родиться лакеем!..

Доринда. А может, сестрица, он тоже джентльмен, приятель милорда, который путешествует с ним в этой ливрее. Милорд остановил на нем свой выбор, зная его как человека мужественного, преданного и осмотрительного. Ставлю десять против одного, что он был секундантом милорда.

Миссис Саллен. Так, видно, и было. Пусть так и будет: он мне нравится.

Доринда. Больше графа?!

Миссис Саллен. Волей случая граф оказался самым приятным из всех окружающих. Вот я и решила прибегнуть к его помощи, чтобы раззадорить моего мужа. А этот малый раззадорил меня самое.

Доринда. Давайте-ка, сестрица, придумаем, как бы нам повидаться с милордом и джентльменом. Что бы предпринять?

Миссис Саллен. Терпение, милочка! Вы, провинциалки, слишком податливы, а мужчине надо дать распалиться страстью. Поверь, Доринда, если лорд Эймуэлл любит тебя и достоин твоей любви, он сам найдет способ с тобой увидеться. Предоставим ему действовать. А сейчас потолкуем о моих делах. Ты уже говорила со своим братом?

Доринда. Разумеется.

Миссис Саллен. И что он тебе сказал?

Доринда. Да почти что ничего, пробурчал что-то себе под нос. Обещал следовать моим советам… Да вот и он сам!

Входит Саллен.

Саллен. Кто это здесь песню распевал?

Миссис Саллен. Это у вас в голове гудит, душечка. Вы еще с утра на это жаловались.

Саллен. И нахалка же вы!

Миссис Саллен. А как же иначе — я ваша половина!

Саллен. Да будь у меня такая половина, я бы давно пополам разломился.

Миссис Саллен. Пожалуй, ты прав. Я не половина, я живая душа, прикованная к трупу.

Доринда. Это мне неплохое предостережение!

Саллен. Моя жена научит тебя, как обходиться с мужем!

Миссис Саллен. Мой муж покажет тебе, как обходятся с женами.

Саллен. Не умеешь ты молчать, черт возьми!

Миссис Саллен. А ты разговаривать, черт возьми!

Саллен. Что толку от твоей болтовни!

Миссис Саллен. А ты разве что придумал, пока молчал?

Саллен. Послушай, сестра… (Шепчет что-то на ухо Доринде.) — Я сегодня поздно вернусь. (Уходит.)

Миссис Саллен. Что он тебе шептал?

Доринда. Обещал сделать, как я его научила. Сказал, что вернется черным ходом, спрячется в чулане и будет подслушивать. А все-таки, сестрица, еще раз вам советую — откажитесь вы от этой затеи! Вместо того чтоб его урезонить, вы, чего доброго, только пуще его раздразните, а кто знает, на что способна эта скотина!

Миссис Саллен. Не бойся, я сумею за себя постоять. Ага, вот и граф! Мигом исчезни!

Доринда уходит. Входит граф Беллэр.

Ваше сиятельство, верно, удивились, не найдя меня нынче в церкви?

Граф Беллэр. Меня больше удивляет, мадам, что вы вообще туда ходите и осмеливаетесь возводить к небесам глаза, повинные в стольких убийствах.

Миссис Саллен. Ведь небо даровало моим глазам силу не только убивать, но и исцелять, сударь. Разве одно не искупает другое?

Граф Беллэр. О, с избытком, мадам! Лишь бы вы, нанося нам бессчетные раны, не отказывались быть нашей целительницей. Ведь я дважды пленник, мадам. Сначала меня пленил ваш генерал, а теперь ваши неотразимые очи. От первого плена меня легко избавит выкуп, но от второго мне нет спасенья!

Миссис Саллен. Ах, сударь, и вы жалуетесь мне, которая сама ходит в оковах! Как же мне освободить вас, сударь, когда я сама связана по рукам и по ногам? Я такая же пленница, как и вы! Да, именно пленница! Я дала слово. Вы могли бы нарушить слово, чтобы вернуть себе свободу?

Граф Беллэр. Разумеется, будь я в плену у турок, а ведь ваш муж хуже всякого турка, мадам. Вы — рабыня, мадам, поистине рабыня!

Миссис Саллен. И это мешает мне быть стойкой! Ни грозные фортификации, ни доблесть и бдительность их защитников не спасут крепость, в которой жестокость губернатора довела гарнизон до мятежа.

Граф Беллэр. А противник ради победы готов жизнь отдать! (Падает на колени.) Я буду осаждать ваше сердце слезами, клятвами, мольбами, не встану с колен, пока не сдадитесь. А если придется идти на штурм, да помогут мне любовь и святой Мишель — я ринусь в атаку!..

Миссис Саллен. Встаньте! (В сторону.) Боюсь, он ничего не слышит! А может, это и к лучшему!.. Этот граф так красиво ухаживает!.. Но почему, сударь, вы проявляете столько внимания ко мне, хотя видите, что мною пренебрегает тот, кому я лучше известна?

Граф Беллэр. Он не понимает, чем обладает. Знай он цену своему сокровищу, он не расставался бы с ним ни днем, ни ночью.

Миссис Саллен. Но он отталкивает меня, и поэтому…

Граф Беллэр.…Человек, который знает вам цену, приходит и берет вас. Это только справедливо! (Хочет ее обнять.)

Вбегает Саллен с обнаженной шпагой в руках.

Саллен. Стой, негодяй!

Миссис Саллен (направляет на него пистолет). Руки вверх!

Саллен. Как?! Ты готова убить мужа, чтоб спасти любовника?!

Миссис Саллен. Любовника? Стыдитесь, мистер Саллен! У любовников длинные-предлинные шпаги, а этот джентльмен безоружен. Вы знаете, что он пленник. Я проведала о вашем возмутительном замысле и приготовилась защищаться от вас, а если надо — и от этого джентльмена.

Граф Беллэр. Ваши глаза, мадам, страшнее пистолета — они бьют без промаха.

Саллен. Что! У меня на глазах обольщать мою жену?!

Миссис Саллен. Замолчите хоть на минуту, мистер Саллен. Возьмите себя в руки!

Саллен. А вы тем временем придумаете какую-нибудь уловку?!

Миссис Саллен. Мне это ни к чему.

Саллен. Конечно, ни к чему! Я ведь слышал весь ваш разговор!

Граф Беллэр. По-моему, диалог был весьма изящный.

Миссис Саллен. Значит, вы слышали, сударь, что здесь говорилось о вашей грубости?

Саллен. О моей грубости, черт побери! И эта женщина смеет говорить о моей грубости! Я что, суюсь во что не след?

Миссис Саллен. Ни чуточки.

Саллен. А что до вас, сударь, то с вами мы еще встретимся!

Граф Беллэр. Без сомнения, сударь.

Саллен. Вы, сударыня, наверно, вообразили, будто я пекусь о вашей чести. Дудки! Я хлопочу о своей собственной. И если вы ухитритесь быть шлюхой, не сделав меня рогоносцем, на здоровье!

Миссис Саллен. Спасибо. Только что мне за интерес, сударь, грешить без удовольствия. Ну нет! Если я когда и пойду на преступление, так лишь затем, чтобы насолить вам.

Саллен. Так давайте договоримся, милочка: пусть за вами ухаживает кто угодно, только не этот француз. Я их всех терпеть не могу! (Уходит.)

Граф Беллэр. Право, сударь, я заслужил большую благодарность! Я же люблю кой-кого из ваших соотечественников! Ах, сударыня!.. (Приближается к ней.)

Миссис Саллен. Нет, сударь!

Граф Беллэр. Нет? Но, сударыня, я же вам не муж, черт возьми!

Миссис Саллен. Пора мне открыть вам правду, сударь. На ваши ухаживания я смотрела как на веселую забаву и надеялась, что вы так же отнесетесь к моему потворству. Сейчас вы поймете, зачем я призвала вас сюда. Я хотела с вашей помощью наладить отношения с мужем. Я устроила так, чтобы он нас подслушал.

Граф Беллэр. Сами устроили?..

Миссис Саллен. Сама.

Граф Беллэр. Так значит, сударыня, пока я старался поссорить вас с мужем, я только мирил вас?.

Миссис Саллен. Не сердитесь, сударь, теперь вы на собственном опыте убедились, как добродетельны англичанки.

Граф Беллэр. Добродетели у вас, черт побери, хоть отбавляй, зато честности великий нехватка!

Входит Доринда.

Миссис Саллен. Полно, не сердитесь, сударь!

Граф Беллэр. Вам легко советовать! (Поет.) «О прекрасная Доринда…». (Доринде.) Если, сударыня, вам понадобится дурак, пошлите за мной, прекрасная Доринда. «Отмщенье, отмщенье!»… (Уходит, напевая.)

Миссис Саллен. Истинный француз! Смертельно обиженный, он не теряет благородства и гнев свой изливает в песне! — Ты слышала, сестрица, что здесь произошло, так рассуди, за кем из нас правда.

Доринда. По-моему, всему виною мой брат.

Миссис Саллен. А наказание должна нести я. Разве это справедливо, сестрица?

Доринда. Нисколько. Но вооружитесь, терпением!

Миссис Саллен. Старая песня! Против каждой болячки есть снадобье! Когда человек в силах справиться со своей бедой, а вместо этого знай ходит да причитает, он все равно что самоубийца.

Доринда. Но вы-то разве можете справиться со своей бедой? Такие ссоры, как у вас, суд во внимание не принимает.

Миссис Саллен. Разве судьям дано разгадать все тайны природы? Какому свидетелю под силу объяснить роковое несходство характеров? Присяжным ли судить о наших бесчисленных антипатиях? И может ли суд приговорить одного человека любить другого?

Доринда. Он никогда и не пытался, сестрица. Суду подлежат лишь дела о супружеских изменах.

Миссис Саллен. Вот и плохо! Ах, сестрица, случайная измена — дело поправимое, но как примирить два сердца, пылающие ненавистью? Нет, сестра, природа — единственный законодатель в делах любви, и, если два сердца не созданы друг для друга, их не соединить ни золотой цепью брака, ни железной цепью закона.

Действие четвертое

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Декорация предыдущей сцены.

Входит миссис Саллен.

Миссис Саллен. Родись я безответной турчанкой, которая ничем не владеет и ничего не вправе желать, я бы смирилась. Но в Англии, где женщина считается гордостью страны, должна ли она сносить обиды? И ей ли быть рабыней там, где она всем правит?! Меня поработили хитростью и, пообещав приятное общество, заманили в пустыню одиночества! Даже сама мысль об этом мне невыносима! Ага, кто-то идет, сейчас я устрою себе развлечение!

Входит крестьянка.

Крестьянка. Простите, ваша милость, не вы ли будете леди Баунтифул?

Миссис Саллен. Что у тебя за дело ко мне, любезнейшая?

Крестьянка. Да я к вам семнадцать миль пешком за лекарством шла. У мужа нога болит.

Миссис Саллен. У мужа болит? И ты что, хочешь его вылечить?

Крестьянка. Да он, бедняга, из-за этой ноги за порог не выходит.

Миссис Саллен. А, ну тогда понятно! Сейчас я тебе объясню, что делать. Так вот, любезнейшая, положи ему ногу на стол, вспори ее пошире кухонным ножом, вынь кость, а мякоть хорошенько отбей скалкой. Потом положи туда соли, перцу, гвоздики, мускатного ореха, имбирю и еще каких-нибудь приправ, сунь на два часа в печку — и нога готова.

Крестьянка. Да наградит господь вашу милость! А еще у меня двое ребятишек животами маются.

Миссис Саллен. Прошпигуй их солью с перцем.

Входит леди Баунтифул.

Простите, матушка, я тут без вас присоветовала кое-что одной вашей пациентке.

Леди Баунтифул. Ты ее не слушайся, милая, — она у нас чудачка. Ты, верно, ко мне? Ну, выкладывай, что у тебя?

Миссис Саллен. Она просит лекарства — у ее мужа нога болит.

Леди Баунтифул. Что ж у него с ногой, милочка?

Крестьянка. Значит, так — сначала у него была вроде бы какая-то ломота, потом слабота, ну а потом и вовсе рана открылась, и нога распухла. Потом рана закрылась, потом опять открылась, потом гной потек, а потом ему получшело, а потом опять хуже стало.

Миссис Саллен. Ха-ха-ха!

Леди Баунтифул. Ну что ты смеешься над чужой бедой!

Миссис Саллен. А мне надоело плакать над своей собственной, матушка.

Леди Баунтифул. Это не причина, дочка. Несчастья должны были научить тебя жалости.

Миссис Саллен. Но ведь у этой женщины совсем иные огорчения, чем у меня: у нее муж болен, а у меня, к несчастью, здоров!

Леди Баунтифул. Постыдись! Неужто ты хотела бы, чтобы с твоим мужем что-нибудь приключилось?!

Миссис Саллен. Чтоб нога у него заболела? Боже упаси!

Леди Баунтифул. Ступай в кухню, милейшая, там тебя досыта накормят, а потом я скажу тебе, как сварить целебный отвар для твоего мужа. Только пусть лежит спокойно.

Крестьянка. Да он, бедняжка, того и гляди успокоится. (Уходит.)

Леди Баунтифул. Хоть ты и смеешься, дочка, а мои лекарства творят в округе чудеса.

Миссис Саллен. И в самом деле, чудо из чудес, если они хоть кому помогли. Доверие больных к вашим снадобьям, матушка, вот, по-моему, главное чудо.

Леди Баунтифул. Да, порой доверие к врачу и в самом деле помогает больному. А вот у твоего мужа, у того никакого понятия нет, а я ведь его, можно сказать, из самых когтей смерти спасла!

Миссис Саллен. Вы его, матушка, верно, ослиным молоком отпаивали.

Входит Доринда и бросается к миссис Саллен.

Доринда. Сестрица, что случилось!..

Вбегает Арчер.

Арчер. Где тут леди Баунтифул? Скажите, кто из вас трех — старая госпожа?

Леди Баунтифул. Это я.

Арчер. О, сударыня, меня привела сюда молва о вашем милосердии, щедрости, доброте и редком искусстве врачевания. Помогите, миледи, умоляю вас, помогите моему несчастному хозяину — он при последнем издыхании!

Леди Баунтифул. Да где же он?

Арчер. В саду, сударыня, возле самых ворот. Желая полюбоваться вашим прелестным домом, он вошел за ограду и, не успел он пройти пяти шагов по аллее, как с ним случился какой-то припадок. Он упал и остался недвижим.

Леди Баунтифул. Эй, Скраб, Джипси, скорей. Возьмите мое кресло и принесите в нем джентльмена! Живей, живей!

Арчер. Да вознаградит вас бог за вашу доброту!

Леди Баунтифул. С вашим хозяином и раньше бывали такие припадки?

Арчер. О да, сударыня, частенько. Помню, однажды у него было пять или шесть припадков за ночь.

Леди Баунтифул. Как зовут вашего хозяина?

Арчер. Господи, да он умирает, сударыня! Минута промедления может его убить.

Леди Баунтифул. Бедняжка! Так пойдемте к нему, дружок, я погляжу, чтобы его несли поосторожней. (Уходит с Арчером.)

Доринда. Ах, сестрица, у меня замирает сердце! Так бы и кинулась ему на помощь.

Миссис Саллен. Даю голову на отсечение — твоя помощь ему нужнее. Я же тебе говорила, что он придумает, как сюда пробраться. Его недуг называется любовью, и ты одна можешь его исцелить. Стоит тебе пустить в ход все свои чары, направить против него огонь своих взглядов — и он твой навеки!

Доринда. Ах, сестрица, я еще такой неопытный стрелок! Я боюсь, как бы рикошетом не ранило меня самое!

Миссис Саллен. Решайся, а то как бы я тебя не опередила.

Доринда. Нет, сестрица, вы уже однажды промахнулись. Так что предоставьте мне действовать самой.

Арчер и Скраб вносят в кресле Эймуэлла. За ними идут леди Баунтифул и Джипси. Эймуэлл в притворном обмороке.

Леди Баунтифул. Сюда, сюда! Нашатырного спирту! Джипси, стакан воды! Какой сильный припадок! Господи, как он сжал кулаки!

Арчер (Доринде). Ну как вы можете в такую минуту спокойно стоять и смотреть, сударыня! Пожалуйста, возьмите его руку, сударыня, постарайтесь разжать ее, а я подержу ему голову.

Доринда берет руку Эймуэлла.

Доринда. Бедняжка!.. Ой, как он крепко схватил меня за руку!

Леди Баунтифул. Это судорога, дитя мое.

Арчер. Он в таких случаях как одержимый, сударыня. Смотрите, укусит.

Доринда. Ой, больно! Больно!..

Леди Баунтифул. Да что ты, дурочка, гляди, я без труда разжала другую его руку.

Арчер. Понятное дело, сударыня, ведь у вашей дочери рука теплее, а жар притягивает токи.

Миссис Саллен. Я вижу, любезный, вы очень сведущи в подобных недугах.

Арчер. Ничего удивительного, сударыня, я и сам подвержен таким же припадкам. Вот и сейчас подкатило. (Пристально смотрит на миссис Саллен.)

Миссис Саллен (в сторону). Знаю я, как помочь твоей болезни!

Леди Баунтифул. Какой длительный припадок!

Арчер. Обычно у него проходит быстрее. (Доринде.) Прошу вас, сударыня, расстегните ему ворот — ему, видно, не хватает воздуха.

Леди Баунтифул. Когда с ним случился первый приступ?

Арчер. Нынче в церкви, сударыня.

Леди Баунтифул. С чего это у него началось?

Арчер. Началось удивительным образом, миледи… Вдруг что-то случилось у него с глазами. Сначала он и сам не мог разобрать, мучительное это ощущение или приятное.

Леди Баунтифул. Не иначе, ветры в животе!

Арчер. Постепенно это ощущение усилилось и проникло в мозг. И тут воображение расцветило его такими яркими красками, что пробудившаяся страсть завладела чудесной мечтой и перенесла ее прямо в сердце. Этот гостеприимнейший хозяин выслал навстречу все живительные силы и распахнул все двери, чтобы принять путника.

Леди Баунтифул. Вашему хозяину надо всегда носить при себе флакон с нюхательной солью. Ах, он очнулся! Скорей лавандовой воды! Жгите перья под самым, его носом! Трите ему виски уксусом! Приходит в себя. Откашляйтесь, сударь, откашляйтесь! Джилси, сердечную микстуру!

Эймуэлл очнулся и притворяется, что изумлен.

Доринда. Как вы себя чувствуете, сударь?

Эймуэлл. Где я? (Встает.)

(Опускается на колени перед Дориндой и целует ей руку.)

Миссис Саллен. Ну да, я знала, что припадок кончится этим.

Эймуэлл.

Леди Баунтифул. Бредит, бедняга!

Арчер. Да, сударыня, ужасный бред!

Эймуэлл. Мне послышался голос Мартина…

Арчер. Я здесь, милорд. Как вы себя чувствуете, милорд?

Леди Баунтифул (тихо, миссис Саллен и Доринде). Вы слышали, девочки, он, оказывается, лорд!

Эймуэлл. Где я?

Арчер. В надежных руках, сэр. С вами приключился один из ваших обычных припадков в саду, возле дома этой доброй госпожи. Миледи приказала перенести вас сюда и вот, сами видите, чудесным образом привела вас в чувство…

Эймуэлл. Я сгораю от стыда, сударыня. Могу лишь просить у вас прощения и благодарить вас за все заботы. Надеюсь, мне представится случай отплатить вам тем же. Не смею вас больше утруждать. Мартин, дай две гинеи слугам!

Доринда. Вы простудитесь, сударь, если сразу выйдете на воздух. Судя по вашему виду, вы не совсем еще оправились.

Арчер делает знаки леди Баунтифул.

Эймуэлл. Мне уже не быть здоровым, сударыня. Болезнь пустила во мне такие глубокие корни, что, видно, я унесу ее в могилу.

Миссис Саллен. Не отчаивайтесь, сударь! Я знавала людей, страдавших тем же недугом, и они совершенно избавились от него после двухнедельного лечения.

Леди Баунтифул. Что вы, сударь! Ваш слуга говорит, что на свежем воздухе припадок может повториться. К чему соревноваться в учтивости, садитесь-ка! Полно, сударь, мы ведь провинциалы, у нас без церемоний. Давайте-ка я лучше вас полечу. Отведайте моего снадобья! Вот примите микстурку, от сердца помогает, собственными руками готовила. Пейте, сударь!

Эймуэлл пьет.

Ну как, лучше, сударь?

Эймуэлл. Как будто лучше… но я все еще очень слаб.

Леди Баунтифул. И не удивительно. После таких припадков люди всегда слабеют. Девочки, покажите джентльмену наш дом. Это обычный помещичий дом, сударь, но вы все-таки побродите по нему, остыньте хорошенько, прежде чем выходить на воздух. У нас тут портреты есть неплохие. Доринда, проводи джентльмена, а я пойду к той бедной женщине. (Уходит.)

Доринда. Прошу вас сюда, сэр.

Эймуэлл. Позвольте моему слуге сопровождать нас, сударыня, он знает толк в портретах.

Миссис Саллен. Мы разбираемся в оригиналах не хуже, чем он в портретах, так что пускай идет.

Все, кроме Скраба, уходят. Эймуэлл ведет под руку Доринду. Входит Фуагар.

Фуагар. Да благословит вас бог, Скраб!

Скраб. Пошел ты со своим благословением! Терпеть я не могу попов, французов и все ваше дьявольское отродье. Я смелый британец и готов пожертвовать последней каплей крови, чтобы спасти свою страну от рабства и папизма.

Фуагар. Опять вы о политике, мастер Скраб! Нет, я лучше пойду потолкую с Джипси.

Скраб. Не выйдет, мистер поп! Не потолкуете! Она больна, сэр, уехала, сэр, она… вот уже два месяца как умерла, сэр!

Входит Джипси.

Джипси. Что за наглость такая! Как вы смеете дерзить святому отцу! Не принимайте этого близко к сердцу, сударь! Разве в Англии простой народ умеет обходиться с иностранцами…

Скраб. Вранье! Только простой народ и умеет!

Джипси. Ах ты, негодяй!.. Вот я тебя!.. Пошел вон!

Скраб. И не подумаю!

Джипси. Не подумаешь, разбойник? Скажите, сударь, как зовут того капитана, что остановился у вас в гостинице?

Скраб (про себя). И капитан сюда же! О, черт, опять она меня уела! Тут — капитан, там — поп, вот и танцуй, как говорится, между рясой и шпагой! Cedunt arma togae.^[64] (Идет к двери.)

Джипси. Ну как, надумал-таки убраться отсюда?

Скраб. Нет, милочка, я не убираюсь, я ухожу… (в сторону) и постараюсь, что могу, подслушать. (Прячется за кулисами и подслушивает.)

Джипси. Да, что и говорить, святой отец, обидели графа, ой как обидели!

Фуагар. И впрямь, мишиш Жипси. от его штенаний раштопился бы мозг в ваших коштях и все внутренности перевернулись бы от жалости! Он и пляшет и поет, шлезы льет и шкверношловит, и шмеется, и швыштит, и ногами топает. Шловно заболел… Как взглянешь на эту его французскую болезнь, и не знаешь, плакать или шмеяться.

Джипси. Что я должна для вас сделать, святой отец?

Фуагар. Сущий пуштяк, милашка — как штемнеет, шпрячте графа в гардеробной мишиш Шаллен.

Джипси. И это, по-вашему, пустяк? Это, святой отец, сразу и грех и стыд!

Фуагар. Вот вам двадцать луидоров за штыд, милашка, а грех я вам отпушу.

Джипси. А не будет ли это взяткой?

Фуагар. Все зависит от того, когда брать деньги: ежели наперед, то, согласно логике, это — взятка, а ежели опосля — так это тебе благодарность, только и всего!

Джипси. Уж лучше я их возьму согласно логике, святой отец. Но как мне быть с моей совестью, сударь?

Фуагар. Предоштавьте ее мне, милашка! Я — ваш духовник, и с вашей шовестью, я как-нибудь договорюсь.

Джипси. Но ведь если я спрячу графа…

Фуагар. Какой же это грех сидеть в гардеробной? Может, он влез туда помолиться.

Джипси. А если миледи войдет и ляжет в постель?..

Фуагар. Какой же грех лежать в постели, милашка?

Джипси. Да, а если они вдруг окажутся там вместе, святой отец?

Фуагар. И пусть шебе! Им за это отвечать. Ты только шпрячь его, а уж грешить они будут шами. Я приду вместе ш графом в оштанусь у тебя, чтоб тебя наштавлять.

Джипси. Ах, святой отец, до чего же ваша религия очищает душу! Получишь отпущение грехов, и так-то легко становится, прямо хоть все сначала начинай — отпущение-то обеспечено! Ну как не пожертвовать собой для такой религии! Вот вам ключ от калитки. Как стемнеет, войдите с черного хода, я буду вас там ждать. Только вы даже шепотом не говорите: возьмите меня за руку и ступайте следом, а граф пусть держится за вас. (Уходит.)

Появляется Скраб.

Скраб. Что они тут затеяли, чертовы ублюдки?! Я своими ушами слышал, как он давал ей двадцать луидоров, и кошелек своими глазами видел. Ладно, уступлю место господам. (Уходит.)

Входят миссис Саллен и Арчер; Эймуэлл ведет под руку Доринду, за которой он усиленно ухаживает.

Миссис Саллен (Арчеру). Как вам понравилась эта картина, сударь?

Арчер. Вы про Леду^[65], сударыня? Юпитер и тот изменил свой облик, сударыня, чтобы добиться любви…

Миссис Саллен. А что вы думаете о битвах Александра?

Арчер. Только Лебрен^[66], сударыня, мог бы изобразить наши бон и нашего полководца, еще более великого. Дунай, сударыня, являл собой не менее величественное зрелище, чем Граник^[67], а наша победа при Рамийи^[68] не уступит Арбелаху.

Миссис Саллен. Скажите, сударь, а чей это портрет висит там, в углу?

Арчер. О, это бедный Овидий в изгнании, сударыня.

Миссис Саллен. За что же его изгнали?

Арчер. За то, что он полюбил женщину более знатную, чем он, сударыня. (Отвешивает поклон.) Его судьба печалит меня.

Миссис Саллен. А она ответила ему взаимностью?

Арчер. Об этом он умолчал. Он был настоящий джентльмен, сударыня.

Миссис Саллен. Мне очень его жаль, коли ему приходилось таить свою страсть!

Арчер. А я ему лишь завидую, коли она увенчалась успехом.

Миссис Саллен. Вам нравится Венера, что над камином?

Арчер. Неужто — это Венера?! Я думал, это ваш портрет, сударыня. Впрочем, теперь, присмотревшись, я вижу, что она не так хороша.

Миссис Саллен. О, как сладостна лесть! А вам в самом деле хочется взглянуть на мой портрет? Вот он, над комодом. Он вам нравится?

Арчер. Я не могу не восхищаться, сударыня, всем, что хоть сколько-нибудь напоминает вас. Но право, сударыня… (Глядит на портрет, потом на миссис Саллен; опять на портрет, и так несколько раз подряд.) Простите, сударыня, а кто его писал?

Миссис Саллен. Один знаменитый художник, сударь. Эймуэлл и Доринда уходят.

Арчер. Знаменитый художник, говорите?! Да, это ваши глаза, но где же их блеск, их влажность, где сияние, которое они излучают? Да, это ваши ямочки, но где рой маленьких убийц-купидонов, которые притаились в них? Вот они губы — но где та алая роза, где нежная припухлость, столь соблазнительная в оригинале?..

Миссис Саллен (в сторону). Ах, если бы судьба соединяла меня с таким вот человеком!..

Арчер. А ваша грудь!.. Безумный, он дерзнул рисовать небеса! Кстати, вон на той картине, сударыня, изображен Салмоней^[69], которого поразила молния за то, что он посмел подражать громам Юпитера. Я полагаю, вы также покарали этого живописца, сударыня?

Миссис Саллен. Если б мои глаза метали молнии, они избрали бы для себя лучший предмет.

Арчер. Какая восхитительная постель вон в той комнате, сударыня! Это, должно быть, ваша спальня?

Миссис Саллен. А что из того?

Арчер. Я в жизни не видел такого роскошного одеяла. Никак не могу разглядеть издали, что на нем вышито, сударыня. С вашего разрешения, сударыня… (Идет в спальню.)

Миссис Саллен. Какой, однако, наглец! Впрочем, если б я даже дала ему повод, он все равно не посмел бы им воспользоваться. А может, попробовать? (Идет в спальню, но поспешно возвращается.) Боже мой, что я делаю! Кругом ни души! Сестра! Сестрица! (Убегает.)

Арчер (выходит). Придется пойти за ней. (Направляется к двери.)

Входит Скраб.

А, братец Скраб! Ты уж меня прости, я ведь только ненадолго отлучился. Вот гинея, хозяин велел тебе дать.

Скраб. Гинея! Хе-хе-хе! И в самом деле гинея! Но ты, верно, хочешь получить с меня двадцать один шиллинг сдачи?

Арчер. И в мыслях не имел! У меня есть вторая гинея, для Джипси.

Скраб. Для Джипси? Чтоб она сгорела, ведьма проклятая! Дай мне эту гинею, брат, и я тебе открою целый заговор.

Арчер. Да ну?

Скраб. Да-да, братец, заговор! Страшный заговор! Ну чем не заговор: во-первых, в нем замешана женщина, во-вторых, в нем замешан поп, в-третьих, все делается на французское золото, а в-четвертых, я ни шиша во всем этом не понимаю.

Арчер. Боюсь, братец Скраб, что тут никто ничего не поймет!

Скраб. Ия того же побаиваюсь. Где замешаны поп да женщина, там всегда тайны да загадки. Одно несомненно, что здесь побывал этот попище, который одной рукой подбивает на грех, а другой дает отпущение… И Джипси продала душу дьяволу. Я видел, она взяла деньги, лопни моb глаза, если это не так!

Арчер. Значит, ты из-за Джипси распетушился?

Скраб. Нет, совсем не из-за нее! Я всего не расслышал, но они что-то говорили про графа, про гардеробную, про черный ход и про ключ от калитки.

Арчер. Про графа, говоришь? А миссис Саллен упоминали?

Скраб. Что-то вроде было, да только я не понял, о ком речь, то ли о Саллен, то ли о Доринде.

Арчер. Ты никому об этом не проболтался, приятель?

Скраб. Скажешь тоже! Да что я, дурак, что ли? Я дал себе зарок: покуда у нас в доме тишь да гладь, никому ни слова — ни за, ни против.

Арчер. Золотое правило, братец. Видно, между графом и твоей хозяйкой идут какие-то переговоры, а поп со служанкой — полномочные представители. Но я во что бы то ни стало приму участие в подписании договора. Где он, этот святой отец?

Скраб. Они забрались с Джипси в чулан и жрут там хозяйское варенье.

Эймуэлл (за сценой). Мартин! Мартин!

Арчер. Сейчас, сэр, сейчас!

Скраб. А про вторую гинею ты забыл, брат Мартин?

Арчер. Вот она. Даю ее от чистого сердца.

Скраб. А я беру от чистого сердца.

Арчер уходит.

Кажется, я расстроил ваши планы, голубушка Джипси, а коли вы напустите на меня капитана, эти две гинеи помогут мне откупиться. (Уходит.)

Из разных дверей входят миссис Саллен и Доринда, они встречаются.

Миссис Саллен. Как дела, сестрица?

Доринда. А как у вас, сестрица?

Миссис Саллен. Ну как милорд?

Доринда. А как его лакей?

Миссис Саллен. Лакей, говоришь! Да этот лакей куда больше похож на джентльмена, чем его хозяин, и во сто раз красивее!

Доринда. Смотрите, как бы вам не подвести его под петлю!

Миссис Саллен. Уж я бы постаралась, кабы на его месте был твой дружок!

Доринда. Вы, кажется, утверждали, что наш союз останется в силе, пока вы не преступите рамок приличия.

Миссис Саллен. Ах ты, глупая провинциалочка, какие у тебя мысли! В каждом мужчине тебе мерещится любовник!

Доринда. А что же тут удивительного? Наш разум так связан с нашей плотью, что ему приходится сообразовываться с ее желаниями.

Миссис Саллен. Ну как развивает женщину любовь и хорошее общество! Вот когда для тебя началась настоящая жизнь, дитя мое! Раньше ты так не говорила.

Доринда. А разве меня кто спрашивал? Милорд сказал, что я самая умная и красивая женщина на свете. И я верю, что он не кривил душой.

Миссис Саллен. Ты на правильном пути, девочка. Тщеславие — наш воздух, а лесть — хлеб наш насущный. Не верить комплиментам мужчины так же глупо, как доверяться ему во всем остальном. Впрочем, я готова поспорить с тобой на целую гинею, что мне довелось услышать куда более сладкие речи.

Доринда. А ну-ка! Что говорил вам ваш кавалер?

Миссис Саллен. Он принял изображение Венеры за мой портрет.

Доринда. А мой принял меня за Венеру.

Миссис Саллен. Пошлая лесть! Если бы мой назвал меня Венерой, я и в самом деле решила бы, что он лакей.

Доринда. А мой стоял передо мной на коленях.

Миссис Саллен. А мой передо мной на цыпочках.

Доринда. А мой клялся умереть за меня.

Миссис Саллен. А мой умереть со мною.

Доринда. Мой говорил мне такие нежные слова. Он так меня тронул.

Миссис Саллен. Мой тоже меня тронул.

Доринда. Мой, наверно, тысячу раз поцеловал мне руку.

Миссис Саллен. А моему еще предстоит это удовольствие.

Доринда. Мой предлагал мне жениться.

Миссис Саллен. Господи, и это, по-твоему, трогательно!

Доринда. Да ведь это самая меткая из всех его стрел, дражайшая сестрица! Я могла семь лет сидеть на своих десяти тысячах приданого и высидеть какого-нибудь несусветного грубияна, вроде вашего муженька. А если я выйду за милорда, у меня будет титул, положение, собственный выезд; я буду кататься в Гайд-Парке, ездить в театры, устраивать приемы, меня будут сопровождать слуги с факелами. Вокруг меня будет такая кутерьма! — «Эй, слуги миледи Эймуэлл! — Осветите-ка лестницу! — Карету миледи Эймуэлл! — Посторонитесь! Дорогу миледи!» Ну как тут не растрогаться? Что это вы пригорюнились?

Миссис Саллен. Счастливая ты, сестрица! Твой ангел-хранитель позаботился о твоем счастье, а мой, видно, проспал его! Целые годы счастья и радости — и все тебе одной, а мне ни часочка! (Плачет.)

Доринда. Перестаньте, душенька, поговорим о другом.

Миссис Саллен. О Доринда, ведь я женщина, и ничто женское мне не чуждо! У меня мягкая, великодушная натура; я податлива и легко уступаю своим страстям. У меня большое сердце, способное вместить любовь со всеми ее радостями. Так неужели же эта прекрасная обитель должна служить хлевом для свиньи?!

Доринда. Это вы про мужа?

Миссис Саллен. Хорош муж! Да разве он достоин этого имени? Ну ничего! Скоро приедет мой брат — он был в чужих краях, когда отец выдал меня замуж, — он что-нибудь придумает, чтобы спасти меня из неволи.

Доринда. Обещайте пока не прибегать к помощи милордова друга!

Миссис Саллен. Ты плохо меня знаешь, сестрица. Женщины как и мужчины: кто больше всех хорохорится, тот самый трусливый. В болтовне мужество выветривается. А направь его куда надо, от него было бы больше проку. Но признаюсь тебе по чести, я без ума от этого малого. И если б мы повстречались — он в подобающем ему костюме, а я — в подобающем дезабилье, — я вряд ли устояла бы перед искушением. Могу только пообещать тебе, сестрица, что не буду искать с ним встречи. Большего нельзя требовать даже от самой добродетельной женщины. Ведь я только человек, сестрица!

Уходят.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Гостиница.

Входят Эймуэлл и Арчер; оба хохочут.

Арчер. А старая леди с ее нелепой добротой….

Эймуэлл. А эта податливая девица… Совестно ее обманывать!

Арчер. Ну, когда у тебя такие принципы, бросай дело!

Эймуэлл. Не могу, я в нее по уши влюбился!

Арчер. Тогда — спасайся, пока не поздно!

Эймуэлл. А, я на все готов, лишь бы не сидеть целыми днями в кофейнях Уайта, Тома, Уилла и не глядеть без дела на игральные карты. Когда-то мы состояли с ними в близкой дружбе, а теперь в наших тощих карманах не найдется и гинеи на этих шлюх.

Арчер. А разве легко быть обязанным какому-нибудь богатому прощелыге, который угостит тебя бутылкой дрянного вина и заставит за это выслушивать свои глупости. Тебе-то ведь нечем платить, черт возьми! Нет, лучше у Морриса^[70] хлебать в долг пустой чай!

Эймуэлл. И тем делом наводить хулу на весь белый свет и бранить правительство, с чего все сразу заключат, что, во-первых, ты глуп, а во-вторых, беден.

Арчер. А в театре каково! Ну, на одно действие еще пустят бесплатно, второе, скажем, в другом театре посмотришь, а остальные три?^[71] Вот и уходишь, ругая все пять!

Эймуэлл. Чего тут не выдумаешь, когда промотал состояние с добрыми приятелями. Но пора уже….

Арчер. Да, пора положить всему этому конец. Куй железо, пока горячо. Хорошо, что нам повстречался этот священник: тебя он женит, мне будет сводником.

Эймуэлл. А я не мог бы увлечься женщиной, которая оказывает такое внимание французу.

Арчер. Увы, сударь, на безрыбье и рак рыба! Она ведь это не от хорошей жизни. Может, у нее муж негодяй и ею руководит скорее жажда мести, чем любовь. Право, я столь высокого мнения и о ней и о себе, что, думаю, мы с ней поладим. Ведь, к чести наших женщин и нас самих, они видят в своих мужьях нечто вроде Великой хартии вольностей^[72]. Если я правильно понял всю историю с заговором, моя задача — оставить этого французика в дураках. Вот идет этот поп. Спрячусь где-нибудь поблизости. (Уходит.)

Входит Фуагар.

Фуагар. Да благошловит вас господь, благородный господин!

Эймуэлл. Ваш покорный слуга, сударь. Могу я поинтересоваться, как вас зовут, святой отец?

Фуагар. Меня-то? Меня — Фуагаром.

Эймуэлл. Фуагар! Прекрасное имя для священника! Позвольте вас спросить, отец Фуагар, бывали вы в Ирландии?

Фуагар. В Ирландии? Что ты, милок! Да я первый раз шлышу про эту Ирландию! Там, говорят, не ушпеет человек возмужать, его сразу хвать — и в тюрьму.

Эймуэлл. А иной раз и тех, кто успел состариться, вот таких, как ты. (Кладет ему руку на плечо.) Сударь, я вас арестую как изменника родины! Вы — английский подданный, а утром вы предъявили мне удостоверение французского полкового священника. По нашим законам это карается смертью. Боюсь, как бы вашему преподобию не пришлось болтаться на виселице.

Фуагар. Клянуш шпашением, чудные вещи вы говорите, ваше благородие! Патер Фуагар — и вдруг английский подданный! Сын брюшельского бургомистра — и вдруг английский подданный! И во… вобше…

Эймуэлл. Ах ты пугало ирландское! Да тебя за один акцент могут засудить!

Фуагар. А у тебя, милок, только и доказательств, что мой акцент?

Эймуэлл. Этого достаточно.

Фуагар. Нет, милок, не достатошно. Я вот возьму и перестану говорить по-английски.

Эймуэлл. А у меня ведь есть и другие доказательства. Эй, Мартин!

Входит Арчер.

Знаете вы этого человека?

Арчер (с сильным ирландским акцентом). Здраштвуйте, мой родной кужен! Как здоровьице, милок?

Фуагар (в сторону). Клянуш шпашением, мой шоотечештвенник. Его акцент доведет меня до петли! Mynheer, Ick wet neat watt hey zacht, Ick universion ewe neat, sacrament!^[73]

Эймуэлл. На каком бы вы языке ни заговорили, сударь, это вам не поможет. Вот человек, который готов присягнуть, что знает вас в лицо.

Фуагар. Да что у меня, лицо тоже ш акцентом, что ли?

Арчер. Уж так и есть, милок, клянуш шпашением души! Или вы меня не признаете, нужен Макшин?

Фуагар (в сторону). Макшин! Швятой Патрик, меня и впрямь так зовут!

Эймуэлл (тихо, Арчеру). Кажется, Арчер, ты угадал.

Фуагар. Это откуда же вы мне штали куженом, черт ваш побери, милок?!

Арчер. Это ваш черт побери, милок! Нешто вы жабыли, что мы ш вами училиш в одной школе, а еще шын вашей кормилицы был мужем шештры моей няньки. Вот и выходит, что мы ирланжские кужены, милок.

Фуагар. Тоже родштво, нечего шказать! А в какой мы школе училиш, милок?

Арчер. Постой… да, вшпомнил! В Типерери.

Фуагар. Ну нет, милок, в Килкенни.

Эймуэлл. Чего ж вам еще — он сам признался. Придется, видно, тащить вас к судье, сударь!

Арчер. А он посадит вас в тюрьму. На ближайшей сессии вас засудят, потом на виселицу — и в чистилище!

Фуагар. А ваш тоже, кужен?

Арчер. Нет, только ваш, кузен. Выкладывайте лучше, какие у вас секреты с мисс Джипси! Одно из двух, сударь, — виселица или чистосердечное признание. Выбирайте!

Фуагар. Еще чего! Клянуш шпашением души, терпеть не могу вишелиц! У наш от нее вше поумирали! Так шлушайте, жентлемены! Мишиш Шаллен будет бешедовать с графом ношью у шебя в шпальне. Шо тут плохого, милок? Я шам его туды провожу.

Арчер. Так я и думал! А граф-то об этом знает?

Фуагар. Нет, я ему ишо не сказал.

Арчер. Вот и отлично! Вместо графа вы проводите в спальню меня, святой отец.

Фуагар. Как! Моего кужена — к леди! Клянуш шпашением души, шлишком дорогая цена за ирланжский акцент!

Арчер. Вы что, святой отец, забыли, что у вас на шее петля? Только пискните, и мы ее живо затянем. А коли все пойдет хорошо, у нас денька через два найдется для вас другая работа.

Эймуэлл. Сюда идут. Пойдемте ко мне в комнату и там все обсудим.

Арчер. Пойдем же, кужен, пойдем, милок! (Уходят.)

Входят Боннифейс, Хаунслоу и Бегшот.

В противоположную дверь входит Джибит.

Джибит. Славная ночка для нашего предприятия, джентльмены!

Хаунслоу. Темно, как в преисподней.

Бегшот. И ветер дует чертовски. Боннифейс показал, в какое нам влезть окно. Говорит, серебро в гостиной, в буфете.

Боннифейс. Вот именно, мистер Бегшот, — все как есть — и ножи, и вилки, и ложки, и чашки, и плошки, и бокалы, и даже кружки. Одна кружка такая, что, как говорится, с меня почти ростом. Ее подарила сквайру крестная матушка. А пахнет эта кружка мускатным орехом и сухарями, ну прямо ост-индский корабль.

Хаунслоу. Значит, на две группы мы разделяемся на лестничной площадке?

Боннифейс. Точно, мистер Хаунслоу. По ту сторону галереи почивает миледи Баунтифул с дочкой, а по эту — миссис Саллен. А что до сквайра, так он…

Джибит. О нем можно не беспокоиться, я его так накачал, что он уже своих не узнает. А с ним два таких прощелыги, что мне, право же, стыдно было сидеть в их обществе.

Боннифейс. Сейчас, как говорится, полночь, джентльмены, а вам на дело ровно в час.

Джибит. Хаунслоу, проверьте с Бегшотом оружие, а я сейчас к вам приду.

Хаунслоу и Бегшот. Ладно. (Уходят.)

Джибит. Итак, вы говорите, что Скраб отъявленный трус?

Боннифейс. Мокрая курица, как говорится. Там, кроме женщин, некого бояться.

Джибит. А что ты думаешь, приятель, ограбить женщину нелегкое дело. Тут нужна обходительность и хорошие манеры. Впрочем, я — самый воспитанный из всех джентльменов с большой дороги. Что ж, милый Бонни, нас ждет богатство почище сокровищ Виго!^[74] Ручаюсь, мы огребем в этом доме тысячи три или четыре.

Боннифейс. Столовым серебром, драгоценными каменьями и наличностью, как говорится.

Джибит. Теперь мне и Тайберн нипочем!^[75] Я поеду в Лондон, продам коня и оружие, куплю себе какое-нибудь тепленькое местечко в Управлении королевским имуществом и стану жить честно и спокойно не хуже любого придворного.

Боннифейс. Ну а как насчет того, чтобы взять в жены мою дочку Черри?

Джибит. Послушай, милейший Бонни, твоя Черри, как в песне поется, — «мое божество». Только сам знаешь, не дай бог, коли муж и жена могут отправить друг друга на виселицу. (Уходит вместе с Боннифейсом.)

Действие пятое

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Гостиница.

За сценой стучат. Входит Боннифейс.

Боннифейс. Иду, иду! Карета шестерней, лошади взмыленные, да еще в этакий час — не иначе какой-нибудь вельможа пожаловал. С другими-то путешествовать брезговает!

Входит сэр Чарлз Фримен.

Сэр Чарлз. Что ж это у вас, приятель, — заезжий двор, а все залегли спать!

Боннифейс. Нет, сэр, я, как говорится, не залег.

Сэр Чарлз. А как вы думаете, у мистера Саллена все уже спят?

Боннифейс. Все, кроме самого сквайра, сэр. Он, как говорится, у меня гуляет.

Сэр Чарлз. С кем же он здесь?

Боннифейс. С ним тут констебль, сэр, мистер Гейдж — акцизный, горбун-цирюльник да еще два-три джентльмена.

Сэр Чарлз (в сторону). Видно, сестра в своих письмах писала чистую правду.

Входит Саллен, пьяный.

Боннифейс. А вот и сам сквайр, сэр.

Саллен. Пока я спал, эти мерзавцы разбежались… Сударь!

Сэр Чарлз. Слушаю вас, сударь?

Саллен. Я, сударь, — самый несчастный из смертных! У меня три тысячи в год, а вот не могу никак сыскать себе собутыльника.

Сэр Чарлз. Весьма прискорбно.

Саллен. Весьма, сударь! И если вы не сжалитесь надо мной и не выкурите со мной трубочку, мне придется отправиться к жене, а это, по мне, все равно что катиться ко всем чертям.

Сэр Чарлз. Я полагаю, сударь, что вам сегодня уже не увидеться с женой. Она, наверно, уже спит. К тому же сомневаюсь, чтоб вы в столь плачевном состоянии легли к ней в постель.

Саллен. Ас кем же мне еще спать? Да за кого вы меня принимаете, сэр?! Что я — атеист или распутник какой!

Сэр Чарлз. Раз вы ее ненавидите, вам лучше спать отдельно, сударь.

Саллен. Конечно, лучше, приятель. Да только я — мировой судья, не могу же я идти против закона.

Сэр Чарлз. Насколько мне известно, господин судья, законы пишутся для блага людей. Кому нужен закон ради самого закона?

Саллен. А все-таки, если я по закону должен упечь вас в тюрьму, вы там и будете сидеть, дружок!

Сэр Чарлз. Если я совершил преступление, разумеется.

Саллен. А разве это не преступление, что я женат?

Сэр Чарлз. Когда вы считаете свой брак преступным, сударь, вам следует во имя закона от него отказаться.

Саллен. Эге! С вами стоит поближе познакомиться, сударь! Вот вы мне и объясните, где тут истина. Я охотно послушаю, сударь.

Сэр Чарлз. Истина, сэр, это — глубокое море, лишь немногие дерзают заглянуть на дно. К тому же, сударь, боюсь, не все в моих объяснениях будет вам понятно.

Саллен. Не знаю, как там насчет моря, сударь, но коли добрый участок земли дает человеку право хоть на крупицу истины, так у меня этого права больше, чем у любого другого в округе.

Боннифейс. Ни разу в жизни, как говорится, не слышал, чтоб вы столько рассуждали, ваша милость!

Саллен. А все потому, что я никогда еще не встречал человека, который бы мне по душе пришелся.

Боннифейс. Дозвольте и мне, сударь, как говорится, с вопросом таким вот обратиться: разве же муж с женой не одна плоть?

Сэр Чарлз. У вас с женой, господин толстяк, наверно, одна. У вас, кроме плоти, ничего и нет. А у разумных существ есть еще души, которые соединяются в браке.

Саллен. Тоже выдумали, души!

Сэр Чарлз. Именно, сэр, души. А разве, по-вашему, не дух владеет телом?

Саллен. Это у кого как!

Сэр Чарлз. И разве интересы хозяина не следует предпочесть интересам слуги?

Саллен. Завтра вы обедаете со мной, сэр, и никаких разговоров! А я-то думал, что мы с женой одна плоть.

Сэр Чарлз. Вот эти две мои руки, сударь, действительно одна плоть, потому что они любят друг дружку, целуются, милуются, во всем друг другу помогают. Но как бы я об этом узнал, если б они все время дрались?

Саллен. Ну, тогда мы с женой наверняка не одна плоть!

Сэр Чарлз. А почему бы вам не расстаться, сударь?

Саллен. А вы ее заберете, сэр?

Сэр Чарлз. С удовольствием.

Саллен. Так забирайте ее хоть завтра, я вам еще пирог с оленьим паштетом дам в придачу.

Сэр Чарлз. Может, вы и приданое ее мне отдадите?

Саллен. Нет, чего не отдам, того не отдам, сударь. С приданым я в ладах. Вот баба, та мне чертовски надоела, сударь, она пусть и убирается, а остальное может остаться.

Сэр Чарлз. Но все-таки ее приданое…

Саллен. Вы играете в вист, сударь?

Сэр Чарлз. Нет, не играю, сударь.

Саллен. А в «свои козыри»?

Сэр Чарлз. Тоже не играю.

Саллен (в сторону). И где только его воспитывали! — Черт возьми, не идти же мне домой в два часа ночи!

Сэр Чарлз. Ну ладно, полчасика я с вами посижу. Только время все-таки позднее.

Саллен. Потому мне и не спится. Пошли, сударь. (Уходят.)

Черри бежит через всю сцену и стучит в спальню Эймуэлла. Появляется Эймуэлл в ночном колпаке и халате.

Эймуэлл. Что случилось? Да ты вся дрожишь, малютка! Чего-нибудь испугалась?

Черри. Еще бы, сударь! Ведь как раз в эту минуту шайка разбойников отправилась грабить дом леди Баунтифул.

Эймуэлл. Да что ты говоришь?!

Черри. Я шла за ними до самых дверей и убежала, когда они стали пробираться в дом.

Эймуэлл. Ты позвала на помощь?

Черри. Нет, сударь. Я побежала искать вашего слугу Мартина, чтоб рассказать ему об этом и еще о многом другом. Но я обыскала весь дом и нигде его не нашла. Вы не знаете, где же он?

Эймуэлл. Это не важно, малютка. Лучше проводи меня поскорее в усадьбу.

Черри. С удовольствием, сэр. Ведь леди Баунтифул — моя крестная, и я так люблю мисс Доринду…

Эймуэлл. Доринда! Это имя воодушевляет меня! Пусть и опасность и слава достанутся вше одному. Идем, моя радость! Я только захвачу свою шпагу. (Уходят.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Одна из спален в доме леди Баунтифул.

На столе горят свечи. Входят полуодетые миссис Саллен и Доринда.

Доринда. Так поздно, сестрица, а о вашем муже ни слуху ни духу.

Миссис Саллен. Куда там. Мне так положено — сидеть часов до четырех в одиночестве, а потом наслаждаться его обществом.

Доринда. Ну, я пойду, душечка. Отдыхайте! Вы ведь, верно, сейчас в постель.

Миссис Саллен. И сама не знаю. Ох!

Доринда. Вы так томно вздохнули, сестрица.

Миссис Саллен. Такой уж томительный час, милочка!

Доринда. Пожалуй, он был бы роковым, окажись поблизости этот красавчик.

Миссис Саллен. Что ты! Здесь, у меня в спальне?! В два часа ночи, когда я почти раздета, все домочадцы спят, ненавистного мужа нету дома, а мой любезный — у моих ног! Нет — нет, сестрица, упаси господи!

Доринда. Люди не властны в своих помыслах, сестрица. Оставляю вас наедине с мечтами. Доброй ночи, душечка.

Миссис Саллен. Спи спокойно, милая Доринда!

Доринда уходит.

Не властны в своих помыслах!.. Тогда представлю себе на минутку, будто он входит сюда, одетый женихом, молодой, веселый, полный страсти…

Арчер тихонько выходит из гардеробной.

Речи его чаруют, взгляды обвораживают… Он с мольбой преклоняет колени… (Оглядывается и видит Арчера, стоящего на коленях.) Ах!! (Вскрикивает и бежит в другой конец сцены.) Неужто мои мечты вызвали к жизни призрак?! Кто вы, сударь, человек или дух бесплотный?

Арчер. Ну разумеется, человек, сударыня! (Встает с колен.)

Миссис Саллен. Как мне в это поверить?

Арчер. Сейчас я вам это докажу, сударыня. (Берет ее за руку.)

Миссис Саллен. Вы решили быть грубым, сударь?

Арчер. С вашего позволения, сударыня.

Миссис Саллен. Но откройте мне, как вы здесь очутились!

Арчер. Спустился с неба, сударыня… Я — влюбленный Юпитер, а вы — моя Алкмена.^[76]

Миссис Саллен. Как вы сюда попали?

Арчер. Впорхнул в окно, сударыня. Ваш братец Купидон ссудил меня своими крыльями, а ваша сестрица Венера услужливо распахнула окно.

Миссис Саллен. Я полна изумления!

Арчер. А я — восторга. (Страстно глядит на нее.)

Миссис Саллен. Что со мною будет?!

Арчер. Как она восхитительна! Сама весна сияет в ее улыбках — видно, ее матушка, прежде чем зачать ее, вдыхала аромат роз, любовалась лилиями…

(Бросается к ней.)

Миссис Саллен (взвизгивает). Ай!

Арчер. Проклятье! Опомнитесь, сударыня! Вы этак поднимете на ноги весь дом.

Миссис Саллен. Да я лучше разбужу всех мертвецов, чем допущу такое. Какая наглость, кинулись ко мне, будто у вас на меня права есть! Но это к лучшему. Ваша дерзость меня излечила.

Арчер. Разве я могу быть дерзок с вами!.. (Снова падает на колени.) Ну посудите сами: какой измученный долгим странствием пилигрим склонялся с таким благоговением перед своей святыней?

Миссис Саллен (в сторону). Ну вот, опять! Когда он на коленях, я не могу перед ним устоять. — Встаньте! Хоть вы и искусно ведете подкоп, но вам не добраться до моего сердца. Встаньте, и да будет вам известно: мужчина для меня ничто. Моему сердцу доступны желания, нежность, вздохи, слезы, — но не более того. И чтобы доказать вам, что я не такая, как другие женщины, я готова сознаться в своей слабости к вам…

Арчер. Ко мне?!. (Хочет обнять ее.)

Миссис Саллен. Пустите, сударь! Так вы ничего не добьетесь. Я возненавижу вас, если вы ослушаетесь моего приказа! Сию же минуту отпустите меня! (В сторону.) Если он ослушается, я пропала!

Арчер. Так вы обещаете…

Миссис Саллен. Все, что угодно, только не сейчас.

Арчер. Когда же мне прийти?

Миссис Саллен. Завтра, в любое время.

Арчер. Скрепите свое обещание поцелуем.

Миссис Саллен. Ах, что вы!..

Арчер. Иначе нельзя. (Целует ее.) Восторг и райское блаженство! Но почему не сегодня, мой ангел? Поздний час, тишина, уединение — все за нас! Сами звезды предсказали мне это счастье! (Обнимает ее.)

Миссис Саллен. Не трогайте меня! Слышите!

Арчер. Да, сегодняшняя ночь дарует мне блаженство, и это так же неизбежно, как приход утренней зари после сумрака ночи.

Миссис Саллен. Да поможет мне моя женская гордость!

Арчер. Да поможет мне моя мужская сила!

Миссис Саллен. Нет, скорее я умру!

Арчер. И я вместе с вами. (Хватает ее на руки.)

Миссис Саллен. Караул! Грабят! Убивают!

Вбегает Скраб без камзола и в одном башмаке.

Скраб. Караул! Грабят! Убивают! Католики вторглись!

Арчер. О, даже самый робкий олень может убить, когда ему помешали в делах любви! (Выхватывает шпагу и хочет заколоть Скраба.)

Скраб (падая на колени). О сэр, берите мою жизнь, только пощадите мой кошелек!

Миссис Саллен (удерживая Арчера за руку). Что он бормочет?

Скраб. Поскорей на колени, сударыня, это один из них!

Арчер. Из каких «из них»?

Скраб. Из этой шайки негодяев… — Простите, сударь… этих честных джентльменов, которые только что вломились к нам в дом.

Арчер. Что?

Миссис Саллен. Надеюсь, вы пришли с честными намерениями?

Арчер. С самыми что ни на есть честными, сударыня. Я покушался лишь на то, без чего вы спокойно можете обойтись. А своими криками — «Грабят! Убивают!» — вы разбудили этого дурака, и он принял их всерьез.

Скраб. А как же иначе, сударь! Берите все, что у нас есть!

Миссис Саллен. У него такой вид, точно он удрал из самого Бедлама.

Скраб. Ей-богу, сударыня, они ворвались в дом с огнем и мечом! Я собственными глазами все видел и собственными ушами слышал. Через минуту они будут здесь!

Арчер. Кто, грабители?

Скраб. Да, сударь, грабители, с вашего позволения!

Миссис Саллен. Что нам делать, сударь?!

Арчер. Желаю вам спокойной ночи, сударыня!

Миссис Саллен. Как? Вы меня покидаете?

Арчер. Против воли, сударыня! Вы же приказали мне удалиться — и я повинуюсь, чтоб избежать вашей смертельной ненависти.

Миссис Саллен. Но умоляю вас, сударь!.. (Цепляется за него.)

Арчер. Ха-ха-ха! Теперь настал мой черед стать жертвой насилия. Значит, все-таки вам нужен мужчина, сударыня. Но запомните, моя милая: только отпетый дурак согласится проливать свою кровь за ту, которая отказывает ему в любви. Чем они вооружены, приятель?

Скраб. Шпагами и пистолетами, сударь.

Арчер. Tcc! По галерее кто-то идет с потайным фонарем. Я спасу вас, сударыня, даже ценою жизни.

Миссис Саллен. Но я дорожу ею больше всего на свете! Умоляю вас, сударь, уходите!

Арчер. Ни за что, сударыня! Впрочем, ради вас, я позабочусь о своем спасении. Я их перехитрю. Хватит ли у вас мужества встретиться с ними с глазу на глаз?

Миссис Саллен. Конечно. После того как я спаслась от вас, мне ничто не страшно!

Арчер. Пошли, дружище Скраб! Ты что, до сих пор не узнал меня?

Скраб. Ой, так это ты! Дай, я тебя поцелую, братик! (Целует Арчера.)

Арчер. Сюда, скорей! (Вместе со Скрабом прячется за кроватью.)

Входит Джибит с потайным фонарем в одной руке и пистолетом в другой.

Джибит. Так и есть — это спальня, и здесь никого, кроме молодой хозяйки.

Миссис Саллен. Кто вы такой, сударь? Что вам здесь нужно? Уж не собираетесь ли вы меня ограбить?

Джибит. Ограбить?! Что вы, сударыня! Я джентльмен, только бедный. И поэтому, сударыня, если вы поднимете шум, я прострелю вам голову. Только не пугайтесь, сударыня. (Кладет на стол пистолет и потайной фонарь.) Кольца, сударыня! Не огорчайтесь, сударыня, я питаю к вам глубочайшее почтение, сударыня! Ключи, сударыня! Не бойтесь, сударыня, я самый что ни на есть безупречный джентльмен! (Шарит у нее в карманах.) Ожерелье, сударыня! Я никогда не был груб с женщиной. Я прямо-таки благоговею перед вашим ожерельем…

Из-за кровати выходит Арчер. Завладев пистолетом, он хватает Джибита за шиворот, сбивает его с ног и приставляет ему к груди пистолет.

Арчер. Стой, гнусный негодяй! Сейчас ты поплатишься за свое святотатство!

Джибит. Не убивайте меня, сударь, я не успел еще прочесть молитву!

Арчер. Сколько их, Скраб?

Скраб. Сорок пять, сударь!

Арчер. Тогда надо его побыстрей прикончить, хоть одним будет меньше!

Джибит. Что вы, сударь! Нас всего трое, клянусь честью!

Арчер. Ты можешь его устеречь, Скраб?

Скраб. Что ты, что ты! Лучше кончай его!

Арчер. Тогда беги скорей к Джипси. У нее в спальне сидит Фуагар — приведи его сюда!

Скраб убегает.

Читай молитву, негодяй, да какую-нибудь покороче!

Джибит. Откуда же мне ее знать, сударь: ее за нас в этих случаях священник читает, так правительство распорядилось.

Миссис Саллен. Не убивайте его, сударь! Ведь я напугана вами больше, чем он.

Арчер. Этот негодяй умрет, сударыня, за то, что помешал мне! Настал твой последний час, подлец!

Джибит. Я дам вам двести фунтов, сударь, пощадите меня!

Арчер. Это все, что у тебя есть?

Джибит. Нет, сударь, сотни четыре еще наберется. Только ведь надо еще откупиться от судьи.

Входят Скраб и Фуагар.

Арчер. Поручаю его вам и Скрабу, святой отец. Надеюсь, вы с ним справитесь. Только держите его покрепче!

Фуагар хватает Джибита.

Джибит. Вот как! Меня уже передали священнику! — Нет, святой отец, вы поспешили! Благодарю вас за хлопоты, но я покамест еще не осужден.

Фуагар. Идем, милок, уж я позабочусь и о душе твоей и о теле. Ты штанешь у меня добрым католиком и получишь отпущение грехов.

Джибит. Отпущение, говорите? А помилование вы мне тоже можете исхлопотать, святой отец?

Фуагар. Чего не могу, того не могу, милок.

Джибит. Тогда катитесь к чертям со своим отпущением!

Арчер. Тащите его в погреб и там хорошенько свяжите! Вот вам пистолет — если он вздумает сопротивляться, стреляйте ему в голову. А как управитесь, мигом сюда!

Скраб. От нас не убежит! Пошли, святой отец! Вы только держите его покрепче, а я буду стеречь.

Фуагар уводит Джибита. Скраб идет за ними следом.

Миссис Саллен. Как очутился здесь священник?

Арчер. Видите ли, сударыня…

Слышны крики за сценой.

Эти негодяи напали на других женщин! Вот беда, отдал пистолет! Ну, все равно, побегу на помощь, — Вы останетесь здесь, сударыня, или отважитесь пойти со мной?

Миссис Саллен (берет его под руку). Ну, разумеется, дорогой, я пойду с вами! (Уходит с Арчером.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Другая комната в том же доме.

Хаунслоу и Бегшот с обнаженными шпагами в руках гонят перед собой леди Баунтифул и Доpинду.

Хаунслоу. Где драгоценности, молодка?

Бегшот. Отдавай ключи, старуха!

Входят Эймуэлл и Черри.

Эймуэлл. Ах вот вы где, мерзавцы! Сейчас я мог бы сразиться с целой армией! (Дерется с обоими на шпагах.)

Доринда. Будь у меня в руках шпага, я кинулась бы на помощь этому смельчаку.

Леди Баунтифул. В прихожей на стене висят несколько штук, да только из ножен не вынимаются. Пойду попробую, может, хоть одну вытащу. (Уходит.)

Вбегают Арчер и миссис Саллен.

Арчер. Погодите, милорд! Тут на двоих работы! (Вмешивается в драку; грабители побеждены и обезоружены.)

Черри (в сторону.) Батюшки, разбойников-то похватали! Теперь они выдадут моего отца. Надо его предупредить, пока не поздно. (Убегает.)

Арчер. Убить этих мерзавцев?

Эймуэлл. Не надо, лучше свяжем их покрепче.

Арчер. Можно и так. (К миссис Саллен.) Вы не одолжите мне свою подвязку, сударыня?

Миссис Саллен (в сторону). Ну прямо черт, а не человек! Дерется, шутит, крутит любовь и все зараз! — Возьмите эту веревку — ее, верно, притащили с собой разбойники. Арчер. Вот она, судьба мошенника — сам для себя и веревку приволок. (Связывает грабителей вместе.) Не хотелось бы мне кончить эту историю в роли палача! Впрочем, надеюсь, А это еще не конец.

Входит Скраб.

Ну как, Скраб, связали вы своего разбойника?

Скраб. Да, сэр. С ним остался священник, они там спорят о религии.

Эймуэлл. Так отведи к ним и этих двоих: пусть и они насладятся диспутом. (Передает пленников Скрабу, который уводит их.)

Миссис Саллен. Скажи, сестрица, как очутился здесь милорд?

Доринда. А этот джентльмен как здесь очутился?

Миссис Саллен. Сейчас тебе расскажу. Это чудовищное предательство! (Объясняются жестами.)

Эймуэлл. Надеюсь, Арчер, ты больше преуспел, чем эти взломщики?

Арчер. Стоят ли говорить о моих успехах! Дело решают твои. Немедля требуй, чтоб она вышла за тебя замуж! Сию же минуту, пока она еще трепещет от страха и радуется избавлению. Пока ее душа в смятении, кинься к ее ногам, болтай всякий романтический вздор. Говори с ней как Александр Македонский, только что одержавший победу. Заморочь ей голову, завладей ее чувствами — и она готова! Священник все еще в погребе и не посмеет нам отказать.

Входит леди Баунтифул.

Эймуэлл. Но как незаметно увести ее отсюда?

Арчер. И ты, влюбленный, спрашиваешь меня об этом! — Дай-ка подумаем!..

Эймуэлл. Ты весь в крови, Арчер.

Арчер. Вот и превосходно, черт подери! Это нам поможет. Пока старая леди и миссис Саллен будут перевязывать мне рану, ты тихонько уведешь Доринду.

Леди Баунтифул. Мы и не знаем, как нам благодарить вас за услугу, джентльмены…

Арчер. Полно, миледи! Сейчас не время для излияний. Я ранен, сударыня!

Леди Баунтифул и миссис Саллен. Батюшки, ранен!

Доринда. А вас не ранили, сударь?

Эймуэлл. В сердце, и только вы можете меня исцелить. (Жестами объясняется ей в любви.)

Леди Баунтифул. Покажите мне руку, сударь. Присыплем сахарной пудрой, и кровотечение мигом остановится. Господи, какая глубокая рана, сударь! Вам надо немедленно лечь в постель.

Арчер. Это было бы очень кстати, миледи! (К миссис Саллен.) Сударыня, не соблаговолите ли вы проводить меня в спальню?

Леди Баунтифул. Проводи его, дочка, а я тем временем приготовлю корпию, зонд и пластырь. (Уходит.)

Эймуэлл уводит Доринду в другую дверь.

Арчер. Что же вы не повинуетесь своей матушке, сударыня?

Миссис Саллен. И вас хватает просить меня об этом — после всего, что произошло между нами!

Арчер. Ну, если уж на то пошло, как вас хватает отказывать мне в этом после всего, что произошло между нами?! Разве не за вас пролита эта кровь? Разве я не рисковал жизнью, защищая вас? Послушайте, сударыня, я не принадлежу к породе романтических болванов, которые за так сражаются с великанами и чудовищами. Я ведь вроде швейцарского наемника: я — кондотьер, и мне нужно платить.

Миссис Саллен. Право, с вашей стороны неблагородно кичиться своими заслугами, сударь!

Арчер. А с вашей стороны благородно, сударыня, оставлять меня без награды?

Миссис Саллен. В ущерб своей добродетели?!

Арчер. Разве добродетель может уживаться с неблагодарностью? Хотите, чтобы вас считали честной женщиной, поступайте, как честный мужчина! Я бы никогда не отказал вам в подобном случае!

Входит слуга.

Слуга. Миледи приказала сообщить вам, сударыня, что приехал ваш брат. (Уходит.)

Миссис Саллен. Хвала всевышнему! Вот он и отблагодарит вас, сударь, за вашу услугу. Его это не затруднит.

Арчер. А кто ваш брат, сударыня?

Миссис Саллен. Сэр Чарлз Фримен. Простите, сударь, я должна пойти его встретить. (Уходит.)

Арчер. Сэр Чарлз Фримен! Мой старый знакомый! Проклятье! Ну, если Эймуэлл терял время даром, вся наша затея провалилась, как маяк Эддистон.^[77]

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Галерея в том же доме.

Входят Эймуэлл и Доринда.

Доринда. Вы победили, милорд. Ваш благородный подвиг, надеюсь, оправдывает мою уступчивость. Впрочем, должна признаться, что у вашего сиятельства был верный союзник в осажденной крепости.

Эймуэлл. Ах, эти речи слаще меда Гиблы!..^[78] — А вот и священник!..

Входит Фуагар с молитвенником в руках.

Фуагар. Кажный готов?

Доринда. Я готова, но выслушайте меня сначала, милорд! Я видела в нашей семье, к чему приводят поспешные браки. Мне страшно об этом и подумать. Поразмыслите обо всем наперед, прошу вас, милорд!..

Эймуэлл. О чем же? Вы усомнились в моей чести или в моей любви?

Доринда. Ни в том, ни в другом. Вы столь же честны, сколь и храбры. И если бы все мужчины на свете выстроились передо мной, как на смотру, я все равно бы выбрала только вас. Но я — женщина, милорд. За женскими прикрасами и ухищрениями во мне могут скрываться сотни недостатков. Узнайте меня сначала получше, ведь я и сама себя еще не знаю, как следует. Я уверена только в своей любви.

Эймуэлл (в сторону). Как можно обмануть такое чистое создание! Видно, я не гожусь в мошенники. Она завоевала мое сердце и сделала его таким же честным, как свое. Я не в силах причинить ей зло! — Оставьте нас, святой отец.

Фуагар уходит.

Сударыня, перед вами не только влюбленный, но и человек, обращенный вами на путь истинный. Судите о моей страсти по моему превращению! Все во мне — ложь. Но вам я открою всю правду. Все во мне фальшиво, только страсть моя подлинна!

Доринда. Господи, возможно ль!

Эймуэлл. Я не лорд, я жалкий бедняк и явился сюда с гнусной целью завладеть вашим приданым. Вы победили меня своей красотой и добродетелью. И ныне, подобно верному слуге, я готов ради госпожи пожертвовать своими интересами.

Доринда. Вот так бедный моряк видит во сне желанную гавань и снова просыпается среди бушующих волн! Но скажите, кто вы, сударь?

Эймуэлл. Я младший брат того, чей титул я присвоил. Нет у меня ни его титула, ни его богатства!

Доринда. Какая беспримерная честность! Прежде я гордилась вашим богатством и титулом, сударь, но теперь я горжусь тем, что их у вас нет. Отныне никто не усомнится, что мною руководила только любовь. Войдите, святой отец!

Входит Фуагар. В другую дверь входит Джипси и что-то шепчет Доринде.

(Фуагару.) Простите, сударь, вы нам сейчас не понадобитесь. (Эймуэллу.) Извините меня, сударь, я сейчас вернусь. (Уходит вместе с Джипси.)

Фуагар. Клянуш шпашением, это уж глупошть! (Уходит.)

Эймуэлл. Ушла! И священника отослала! Хорошего тут не жди!

Входит Арчер.

Арчер. Не падай духом, Том! Надеюсь, тебя можно поздравить?

Эймуэлл. Не с чем!

Арчер. Проклятье! Что ж ты тут делал столько времени?

Эймуэлл. Ах, Арчер, боюсь, честность меня погубила.

Арчер. Так что случилось?

Эймуэлл. Я ей признался во всем.

Арчер. Признался?! Без моего согласия? Что же это выходит? Последние остатки своего имущества я погрузил в один трюм с твоим, а ты распоряжаешься всем без спроса!

Эймуэлл. Признаюсь, Арчер, я виноват!

Арчер. Приговор уже вынесен. Теперь поздно просить о снисхождении. Вы, верно, помните, мистер Эймуэлл, что сами были инициатором этой вздорной затеи. Вы начали — вы и кончайте! Отныне я буду охотиться за богатством в одиночку. Прощайте!

Эймуэлл. Погоди, Арчер! Останься хоть на минутку!

Арчер. Остаться?! Чтобы меня разоблачали, чтобы меня презирали, чтоб надо мной смеялись? Да я скорей соглашусь очутиться на месте одного из тех негодяев, которых мы схватили, чем выдержу презрительный взгляд этого надменного вельможи! Ведь я еще недавно был с ним на равной ноге!

Эймуэлл. Какого вельможи?

Арчер. Сэра Чарлза Фримена, брата той леди, которую я чуть было… Ну да ладно!.. Уф, что за ночка! С меня хватит, я ухожу. А ты выпутывайся сам! (Направляется к двери.)

Эймуэлл. Фримена, говоришь? Погоди, Арчер! Еще не все потеряно. Кажется, ей понравилась моя откровенность.

Арчер. Кто же в этом сомневается, черт возьми!

Эймуэлл. Она не сказала, что порывает со мной, и, надеюсь, она не сделает ложного шага.

Арчер. Конечно, не сделает, я за нее спокоен! И тебе не к чему было его делать.

Эймуэлл. Вот она! И улыбается, клянусь всеми моими надеждами!

Входит Доринда, лицо у нее сияет.

Доринда. Идемте же, дорогой милорд! Мне не терпится отдать вам руку и сердце. Минуты без вас показались мне томительным годом. Куда же задевался этот надоедливый священник?

Входит Фуагар.

Арчер. Вот это девушка, черт побери!

Доринда. Надеюсь, этот джентльмен знает все, милорд?

Арчер. Разумеется, сударыня! Я буду вашим посаженым отцом.

Доринда. Начинайте же, святой отец!

Арчер. Не теряйте времени даром! Венчайте их, не важно как, лишь бы поскорей! (Берет за руку Эймуелла.) Так вот,сударыня, отдаю вас…

Доринда. Стойте, я передумала!

Арчер. Что?!

Эймуэлл. Ах, будь я проклят!..

Фуагар. И я, клянуш пшашением!

Арчер. Да что такое стряслось, сударыня?

Доринда. Слушайте же, сударь! Один благородный поступок порождает другой. Честность не позволила этому джентльмену обмануть меня. И я, в свою очередь побуждаемая честью, решила ничего не скрывать от него. Словом, сударь, вы тот человек, за которого себя выдавали! Вы — лорд виконт Эймуэлл, я поздравляю вас с этим! — Идите, святой отец! Если милорд и теперь настаивает на нашем союзе — пусть он перед всем миром назовет меня своей!

Эймуэлл (Арчеру). Что она говорит?!

Доринда. Вот свидетель, который подтвердит мои слова.

Входят сэр Чарлз, Фримен и миссис Саллен.

Сэр Чарлз. Дорогой лорд Эймуэлл, поздравляю вас!

Эймуэлл. С чем?

Сэр Чарлз. С титулом и поместьем. Ваш брат умер за день до моего отъезда из Лондона, о чем ваши друзья писали вам в Брюссель. Я также имел честь писать вам.

Арчер. Послушайте, сударь, вы, наверно, шутите!

Сэр Чарлз. Клянусь честью, это правда.

Эймуэлл. Хвала моей звезде, чреватой этим событием!

Арчер. Хвала времени, которое произвело его на свет!

Эймуэлл. Хвала моему ангелу-хранителю, который даровал мне такую награду! (Берет за руку Доринду.)

Арчер. А особливая хвала сэру Чарлзу Фримену. Поздравляю вас, милорд! Поздравляю вас, миледи! Клянусь честью, вы благороднейший из смертных, сэр Фримен! Я просто голову потерял! А вы как себя чувствуете, милорд? На одно слово, милорд! Вы не забыли про наш уговор: половина приданого — моя, а это, если не ошибаюсь, тысяч пять.

Эймуэлл. Ни пенни, Арчер. Ведь ты чуть было не перерезал мне горло за то, что я не пожелал обманывать Доринду.

Арчер. Да. А сейчас готов перерезать тебе горло, если ты ее обманешь.

Эймуэлл. Ну вот видишь! А чтобы раз и навсегда покончить с этим спором, давай поделимся по-братски, выбирай: десять тысяч или Доринда.

Доринда. Как! И вы можете такое предложить?!

Арчер. Успокойтесь, сударыня! Милорд знает, что я выберу деньги. Оставляю вас милорду — теперь мы оба устроены.

Входит граф Беллэр.

Граф Беллэр. Мсье и медам, ваш наипокорнейший слуга!

Я слышаль, вас ограбиль.

Эймуэлл. Наших дам немного напугали, сударь.

Граф Беллэр. Черт возьми, и нашу гостиницу ограбиль!

Эймуэлл. Кто ограбил?

Граф Беллэр. Хозяин! Ограбиль сам себя и удраль, черт его подери!..

Арчер. Ограбил сам себя?!

Граф Беллэр. Да, черт возьми! И прихватила мои сто фунтов.

Арчер. Сто фунтов?!

Граф Беллэр. Да, те, что я ему задолжаль.

Эймуэлл. Плакали наши денежки, Фрэнк!

Арчер. Черт с ними, с деньгами! Девчонка, жалко, ушла! (Графу Беллэру.) — Savez-vous quelque chose de mademoiselle Cherry?^[79]

Входит крестьянин; в руках у него шкатулка и письмо.

Крестьянин. Есть тут кто по имени Мартин?

Арчер. Ну есть. А кто его спрашивает?

Крестьянин. Тут у меня шкатулка для него и письмо. (Отдает Арчеру шкатулку и письмо и уходит.)

Арчер. Ха-ха-ха! А ну-ка, что здесь! Leger de main!^[80] Да это наши денежки к нам вернулись, милорд! Сейчас узнаем, в чем дело. (Распечатывает письмо и читает.) А, вот оно что! Это премило, надо сообщить всей честной компании. (Читает.) «Мистер Мартин! Мой отец, опасаясь, что его оговорят схваченные сегодня разбойники, бежал. Но если вы обещаете исхлопотать ему помилование, он даст кое-какие сведения, полезные для всей страны. Если бы нынче ночью я встретила вас, а не вашего хозяина, я вручила бы вам свою судьбу, а с нею вместе и некую сумму, значительно превышающую содержимое вашей шкатулки. Возвращаю моему Мартину шкатулку с заверением, что до конца дней своих останется его верным другом Черри Боннифейс». Вот так любовная записочка! Папашу, пожалуй, стоит приободрить, а что до девчонки… Прошу вас, милорд, уговорите свою невесту взять ее на место Джипси.

Эймуэлл (Доринде). Поверьте, сударыня, вы обязаны ей своим спасением.

Доринда. Даже не будь я ничем ей обязана, милорд, ваше желание для меня закон. Я позабочусь о ней.

Сэр Чарлз. Это прекрасно, что здесь собралось такое хорошее общество. Я задумал спасти свою несчастную сестру — хочу развести ее с мужем. Надеюсь, джентльмены, вы не откажетесь мне помочь?

Арчер. Конечно, не откажемся, черт возьми!

Граф Беллэр. Все поможем, черт возьми!

Входят Саллен и Скраб.

Саллен. Что это здесь творится, жена? Говорят, вас чуть было не ограбили.

Миссис Саллен. Вот именно, муженек! Так бы оно и было, не окажись тут эти два джентльмена.

Саллен. А как они сюда попали?

Миссис Саллен. Не удивляйтесь, джентльмены, это он так выражает свою благодарность.

Граф Беллэр. А вопрос не лишний, черт возьми!..

Сэр Чарлз. Сударь, вчера ночью вы обещали отдать мне свою супругу.

Саллен. Гм!

Арчер. Это что еще за «гм»? Сию же минуту отпустите ее, сударь! Мы, можно сказать, всех тут вас спасли! Попробуйте только нам перечить — мы тогда живо развяжем разбойников и вместе с ними подожжем ваш дом. — Нет, подумайте, жена ему понадобилась!

Граф Беллэр. Простых вещей не понимает, черт возьми!

Миссис Саллен. Позвольте мне вмешаться, господа! Уладим дело миром! От насилия мало пользы. Дайте нам с любимым мужем потолковать об этом деле, а вы нас рассудите.

Саллен. Мне надо знать, кто эти судьи. Вот хоть вы, сударь?

Сэр Чарлз. Я — сэр Чарлз Фримен и намерен увезти вашу жену.

Саллен. Ну, а вы, сударь?

Эймуэлл. Я — Чарлз, виконт Эймуэлл, и намерен увезти вашу сестру.

Саллен. А вы, сударь?

Арчер. Я — Фрэнсис Арчер, эсквайр, и намерен…

Саллен. Увезти мою матушку, не иначе! Рад вас видеть, джентльмены. В жизни не встречал таких услужливых людей! — Ну-с, дражайшая, первое слово за вами!

Арчер (в сторону). И последнее, клянусь честью!

Миссис Саллен. Итак, муженек!..

Саллен. Итак, жена!..

Миссис Саллен. Сколько мы женаты?

Саллен. По календарю выходит четырнадцать месяцев, а по- моему, четырнадцать лет.

Миссис Саллен. И по моему счету столько же.

Граф Беллэр. Здесь у них, как видно, нет разногласий.

Миссис Саллен. Скажите, мой благоверный, для чего вы женились?

Саллен. Чтоб иметь наследника.

Сэр Чарлз. И как, получилось?

Саллен. Нет.

Арчер. Значит, его ожидания не сбылись. А вы зачем выходили замуж, сударыня?

Миссис Саллен. Чтобы мне, слабой женщине, заручиться поддержкой сильного мужчины и наслаждаться приятным обществом.

Сэр Чарлз. И ваши надежды сбылись?

Миссис Саллен. Нет.

Граф Беллэр. Дело ясное.

Сэр Чарлз. Что мешает вашему взаимному счастью?

Миссис Саллен. Ну хотя бы то, что я не умею пить с ним эль.

Саллен. А я не умею пить с ней чай.

Миссис Саллен. Я не езжу на охоту.

Саллен. А я не танцую.

Миссис Саллен. Я ненавижу петушиные бои и скачки.

Саллен. А я ломбер и пикет.

Миссис Саллен. Сил нет сносить ваше молчание.

Саллен. А вашу болтовню, думаете, легче сносить?

Миссис Саллен. Мы друг у друга, как бельмо на глазу. Как заноза в пятке!

Саллен. Как быку красное!

Миссис Саллен. Как еж в постели!

Саллен. Как полынь во рту!

Миссис Саллен. Есть ли у нас хоть одно общее желание?!

Саллен. Конечно — развестись!

Миссис Саллен. С удовольствием!

Саллен. По рукам!

Миссис Саллен. По рукам!

Саллен. На свадьбе мы эдак на вечное житье по рукам ударили, а теперь давай на вечную разлуку. Скорее бежать отсюда!

Миссис Саллен. На север!

Саллен. На юг!

Миссис Саллен. На запад!

Саллен. На восток! В разные концы света.

Граф Беллэр. Очень изящная церемония, черт побери!

Сэр Чарлз. И чтобы делу конец, вам остается, мистер Саллен, вернуть приданое.

Саллен. Вы, сударь, любите сестру, а я ее приданое. У каждого, знаете, свой вкус.

Арчер. Так вы деньги не отдадите?

Саллен. Ни гроша.

Арчер. Видно, придется вам, сударыня, остаться в заточении.

Граф Беллэр. А сколько приданого?

Сэр Чарлз. Десять тысяч фунтов, сударь.

Граф Беллэр. Черт возьми! Я плачу, и она моя.

Арчер. Ха-ха-ха! Француз с головы до пят! Да знаете ли вы, сударь, сколько это — десять тысяч английских фунтов?

Граф Беллэр. Точно не скажу.

Арчер. Сто тысяч ливров, сударь.

Граф Беллэр. Сто тысяч ливров, черт подери! Нет, столько я не дам! Ваши английские красавицы мне не по карману!

Арчер. А мне по карману. Приключения этой ночи нам всем принесли пользу. Капитан Джибит, прогуливаясь по дому, заглянул к вам в кабинет, мистер Саллен. Он прихватил из вашего секретера все документы на ваше поместье, ваш брачный контракт, векселя, облигации, арендные договоры, расписки… Сумма изрядная. Я отнял у него эти бумаги и вручаю их сэру Чарлзу. (Отдает сэру Чарлзу пачку бумаг и свитки пергамента.)

Саллен. Вот они и уплыли, мои бумажечки! Ох, голова как разболелась! Забирайте ее приданое, джентльмены, только оставьте меня в покое. А ежели хотите отпраздновать помолвку моей сестры и мой развод, мой дом в вашем распоряжении, сэр Чарлз, а у меня голова болит. Налей-ка рюмочку, Скраб!

Арчер (к миссис Саллен). Сударыня, под звуки той песни, которую я давеча пел вам, танцуют контрданс. Так дайте мне руку, и мы откроем бал!

Все танцуют.

Трудно сказать, кто сегодня счастливее — те, кому удалось соединиться, или те, кому удалось развестись. Одни мечтают изведать радости, другие радуются, что не изведают новых бед.

Эпилог

Конец

Перевод с английского Р. Померанцевой.

Стихи в переводе Ю. Корнеева.

Примечания

1

Елена Спартанская — в греческой мифологии жена царя Спарты Менелая. Похищение Елены троянским царевичем Парисом послужило поводом к Троянской войне.

(обратно)

2

В греческой мифологии главный герой «Одиссеи», царь Итаки, участник Троянской войны.

(обратно)

3

Послегомеровские легенды повествуют, что прорицатель Калхант предсказал, будто только с помощью Ахилла греки овладеют Троей, но сам герой при этом погибнет. Желая спасти сына, мать Ахилла, морская богиня Фетида, укрыла его на острове Скирос, где, одетый в женское платье, Ахилл рос вместе с дочерьми царя Ликомеда. Узнав об убежище Ахилла, Одиссей вместе с другими греческими послами прибыл на Скирос под видом купца уговорить Ахилла принять участие в войне против Трои. Чтобы узнать переодетого Ахилла, Одиссей разложил пред царевнами женские украшения, а рядом положил копье и щит. Когда неожиданно раздался боевой клич, женщины в страхе убежали, Ахилл же, схватил оружие, бросился на врага, чем и выдал себя.

(обратно)

4

Пелид — в греческой мифологии один из сыновей царя Пелея; чаще всего подразумевается Ахилл.

(обратно)

5

Гектор — один из героев «Илиады», предводитель троянцев; был убит Ахиллом.

(обратно)

6

Англия в ту пору принимала участие в войне за Испанское наследство (1701–1713), одной из войн XVIII века, которые велись главным образом между Англией и Францией за господство в колониях, на море и на европейских рынках. Социально-экономический и политический кризис феодально-католической Испании к началу XVIII в. настолько обострился, что испанский двор стал неспособен вести самостоятельную политику и все в большей степени попадал под влияние Франции. За обширные испанские владения в Америке, Италии, Нидерландах и развернулась упорная борьба ряда европейских государств. В пьесе неоднократно упоминается один из эпизодов войны за Испанское наследство — битва при Бленгейме (Гохштедте), которая произошла 13 августа 1704 г. и закончилась победой английских войск, возглавляемых герцогом Мальборо.

(обратно)

7

Пороховой заговор — неудавшееся покушение католиков на жизнь английского короля Якова I Стюарта, раскрытое 5 ноября 1605 г. Когда Яков вступил на английский престол, католики рассчитывали на его поддержку, так как, будучи шотландским королем, он покровительствовал им и обещал терпимость и гражданское равноправие. Но король не сдержал своих обещаний, что вызвало гнев и ненависть католиков.

(обратно)

8

Один трактирщик в городе Уэре в целях привлечения любопытных поставил в своей гостинице гигантскую кровать, в которой одновременно могли поместиться двадцать четыре человека.

(обратно)

9

Капитан Плюм, участник битвы при Бленгейме, приехал в Шрусбери из Германии. Северн — река в Уэльсе.

(обратно)

10

Имеется в виду некий Уильям Джой, называвший себя Самсоном. В 1699 г. он стал владельцем театра Дорсет-Гарден.

(обратно)

11

Уайтхолл — улица в центральной части Лондона, на которой расположены правительственные учреждения.

(обратно)

12

Здание неподалеку от Уайтхолла, штаб нескольких конногвардейских полков.

(обратно)

13

Квакер — член религиозной христианской секты (основана в Англии в 1650 г. Джорджем Фоксом), отвергающей институт священников, церковные обряды и таинства, выступающей против роскоши и проповедующей пацифизм.

(обратно)

14

Цитата из пьесы Драйдена «Испанский монах» (акт II, сц. I).

(обратно)

15

Имеется в виду война 1688–1697 гг. между Францией и Аугсбургским союзом (лигой), созданным в Аугсбурге в 1686 г. В состав союза входили Голландия, «Священная Римская империя», Испания, Швеция, Бавария, Пфальц, Саксония. Англия присоединилась к Аугсбургскому союзу в 1689 г. Война закончилась Рисвикским миром.

(обратно)

16

Во время битвы при Бленгейме англичане захватили в плен французского маршала Таллара.

(обратно)

17

Habeas Coprus — закон, изданный английским парламентом в период борьбы буржуазии против королевского произвола. Закон обязывал суды по жалобе лица, считавшего неправильным лишение свободы себя или кого-либо другого, требовать срочного представления задержанного в суд для проверки законности задержания.

(обратно)

18

Пригороды Лондона.

(обратно)

19

Принц Красавчик — персонаж пьесы герцога Букингема «Репетиция» (1671). Сильвия ошибается: противоречивые чувства любви, чести и долга обуревают не принца Красавчика, а принца Вольциуса.

(обратно)

20

Закон о принудительной вербовке — ряд законов, изданных английским правительством в 1703, 1704 и 1705 гг., согласно которым судьи должны были отыскивать и рекрутировать здоровых мужчин, не имеющих определенных занятий и видимых средств к существованию.

(обратно)

21

Имеется в виду королева Анна (1702–1714).

(обратно)

22

Вулкан — в римской мифологии бог огня и кузнечного ремесла, в греческой мифологии соответствует Гефесту.

(обратно)

23

Юлий Цезарь (102 или 100–44 до н. э.) — римский полководец и диктатор. «Пришел, увидел, победил» — лаконичное сообщение Юлия Цезаря, которым он известил своего друга Аминтия о победе, одержанной над понтийским царем Фарнаком в битве при Зеле (47 г. до н. э.).

(обратно)

24

Чтоб мне провалиться! (фр.)

(обратно)

25

Битва при Лэндене — один из эпизодов войны между Францией и Аугсбургским союзом. В 1693 г. при Лэндене, неподалеку от Брюсселя, французские войска нанесли поражение Вильгельму III Оранскому.

(обратно)

26

Якобит — приверженец династии Стюартов, сторонник Якова II (1685–1688) и его наследников.

(обратно)

27

Одна из многочисленных, быстро возникающих и столь же быстро исчезающих в начале XVIII в. лондонских компаний по торговле с «экзотическими странами».

(обратно)

28

Война за Испанское наследство велась одновременно в Нидерландах, Испании, на Рейне и на морях. В конце XVII в. против Турции, захватившей часть Венгрии, сложилась мощная военная коалиция, «священная лига», в которой крупнейшую роль играли Россия и Англия. В рассказе хвастуна Брейзена он является участником всех походов одновременно.

(обратно)

29

Акциз — в Англии — государственный косвенный налог на продукты массового потребления (чай, сахар, табак и т. д.). Взимается с производителей или продавцов товаров и перелагается в цене товара на потребителя. В данном случае капитан Плюм острит, что в связи с повышением ему жалованья пропорционально числу завербованных им рекрутов он повысил и доход государства с налога, которым облагались офицеры-вербовщики.

(обратно)

30

Холборн — улица в Лондоне, по которой везли осужденных от уголовной тюрьмы Ньюгет к месту казни в Тайберне. Гектор с Холборна (ирон.) — разбойник, мошенник.

(обратно)

31

Тамбурмажор — унтер-офицер, руководивший в полку командой барабанщиков и горнистов.

(обратно)

32

Бойкий Кайт смешивает здесь воедино самые различные понятия — названия предметов, городов, знаков зодиака.

(обратно)

33

В далекие колонии ссылали, как правило, преступников и проституток.

(обратно)

34

Каперство — морской промысел, заключавшийся в том, что капер (пират, корсар) снаряжал на свои средства с разрешения воюющей державы судно для захвата неприятельских купеческих судов и товаров с целью вредить торговле неприятеля.

(обратно)

35

Бедлам — Вифлеемская королевская психиатрическая больница. Основана в 1247 г. в Лондоне.

(обратно)

36

Брандер — судно, наполненное горючими веществами и порохом. В парусном флоте употреблялось для поджигания неприятельских кораблей.

(обратно)

37

Места трех крупных битв войны за Испанское наследство, в которых победу одержали английские войска. Здесь и далее Фаркер использует чисто театральные понятия и выражения, чтобы лишний раз напомнить зрителю и читателю о военных успехах Англии; отсюда: «великие оперы Виго, Шеленберга…», «им аплодировала вся Европа, кроме Франции» и т. д.

(обратно)

38

Марк Антонио Бонончини (1677–1726) — итальянский композитор, творчество которого тесно связано с английским театром начала XVIII в. Опера Бонончини «Триумф Камиллы, королевы Вольши» на сюжет из «Энеиды» о царице италийского племени вольсков, была впервые поставлена 30 марта 1706 г. в театре Друри-Лейн. Опера успеха не имела.

(обратно)

39

Нередко итальянские оперы ставились на деньги, собранные по подписке. Итальянская опера, пользовавшаяся в Лондоне начала XVIII в. огромным успехом в аристократических и придворных кругах, была предметом насмешек со стороны представителей демократических слоев общества. Итальянскую оперу высмеивали в своих произведениях Д. Свифт, Г. Филдинг, Д. Гей.

(обратно)

40

Большой альянс — военный союз, заключенный 7 сентября 1701 г. в Гааге между Священной Римской империей, Голландией, Англией и другими странами, объединившими силы в борьбе против Франции.

(обратно)

41

Прямодушный — персонаж из одноименной сатирической комедии Уильяма Уичерли, написанной в 1676 г.

(обратно)

42

…долгожданной унии …Британия поет хвалу и славу. — Речь идет о государственном акте о присоединении Шотландии к Англии. Подписан 6 марта 1707 г., за два дня до премьеры «Хитроумного плана щеголей».

(обратно)

43

Анна — Имеется в виду королева Анна (1702–1714).

(обратно)

44

Французские офицеры — пленные, захваченные во время войны за Испанское наследство.

(обратно)

45

Сафо — греческая поэтесса (VI в. до н. в.).

(обратно)

46

Актеон — в греческой мифологии охотник, который, гонясь однажды за добычей, увидел купающуюся Артемиду; разгневанная богиня превратила Актеона в оленя, и его растерзали собственные собаки.

(обратно)

47

Филлис и Коридон — сельская девушка и влюбленный в нее пастух, герои «Эклог» Вергилия, чьи имена стали синонимами юных влюбленных.

(обратно)

48

Брентфорд — город в графстве Миддлсекс, «славящийся» своими оттепелями и непроходимой грязью зимой.

(обратно)

49

Мафусаилов век — Мафусаил — библейский пророк, один из многочисленных потомков Адама, по преданию, прожил 969 лет — дольше всех упомянутых в Библии.

(обратно)

50

Орондат, Цезарио — герои галантно-героических романов «Касандра» и «Клеопатра» французского драматурга и романиста Готье Ла Кальпренеда (1610–1663).

(обратно)

51

Амадис Гальский — герой одноименного испанского рыцарского романа, наиболее популярного у европейского читателя XIV–XVI вв.

(обратно)

52

Церера — в античной мифологии богиня плодородия и земледелия, божество созревания хлеба.

(обратно)

53

Орфей — в греческой мифологии фракийский певец. По наиболее распространенному мифу, Орфей изобрел музыку и стихосложение. Жена Орфея, нимфа Евридика, погибла от укуса змеи. Чтобы вернуть жену, Орфей спустился в подземное царство. Звуки его музыки растрогали владычицу преисподней, которая разрешила Орфею вернуть умершую Евридику на землю, но с условием не оглядываться на тень своей жены и не заговаривать с ней до выхода на дневной свет. Орфей нарушил запрет и навсегда потерял жену.

(обратно)

54

Тофтида — миссис Кэтрин Тофтс, английская певица (сопрано), обладательница «серебряного голоса». Покинула сцену в 1709 г.

(обратно)

55

Кофейня Уилла — излюбленный приют поэтов, драматургов, критиков и их патронов; находилась близ Ковент-Гардена.

(обратно)

56

Шоколадная Уайта — здесь собирался высший свет, здесь, как горько жаловался Свифт, молодых дворян обдирали и развращали светские игроки и распутники.

(обратно)

57

Да ведь королей-то испанских нынче — двое… — В 1707 г. все еще было неизвестно, кто станет королем Испании: Филипп Бурбон, внук Людовика XIV, или Карл, эрцгерцог Австрийский, представитель Габсбургов.

(обратно)

58

Закон о принудительной вербовке — см. комментарии к «Офицеру-вербовщику», стр. 48.

(обратно)

59

«Сэр Саймон король» — популярная песня того времени. Название происходит от имени Саймона Уодлоу, хозяина таверны «Дьявол», завсегдатаем которой был английский драматург Бен Джонсон.

(обратно)

60

…стихии вчетвером. — По поверью древних, природа слагалась из четырех элементов: земли, воды, огня и воздуха.

(обратно)

61

Элизий (Элизиум) — в греческой мифологии поля блаженных, загробный мир, куда попадают праведники.

(обратно)

62

Прозерпина — владычица преисподней, богиня произрастания злаков и земного плодородия.

(обратно)

63

Евридика — жена Орфея. См. комментарий к стр. 155.

(обратно)

64

Меч пролагает путь мантии (лат.).

(обратно)

65

Леда — в греческой мифологии дочь царя Этолии. Легенда рассказывает, что Юпитер (Зевс), плененный красотой Леды, явился к ней в образе лебедя, когда она купалась в Евроте.

(обратно)

66

Лебрен, Шарль (1619–1690) — французский художник, придворный живописец Людовика XIV. Излюбленной темой полотен Лебрена были победы Александра Македонского.

(обратно)

67

Граник — река в Малой Азии, неподалеку от устья которой Александр Македонский разбил персов в битве при Арбелах (334 г. до и. э.).

(обратно)

68

Рамийи — деревня в Бельгии; здесь 23 мая 1706 г. английская армия под предводительством герцога Мальборо одержала победу над французскими войсками.

(обратно)

69

Салмоней — мифологический герой. Пытался подражать Зевсу, имитируя гром грохотом котлов и лязгом колесницы, а молнию — с помощью факелов. За дерзость был убит Зевсом.

(обратно)

70

Моррис — владелец кофейни.

(обратно)

71

А в театре каково!.. А остальные три?.. — В английском театре XVII–XVIII вв. можно было посмотреть бесплатно первый акт спектакля, так как деньги собирались служителями в антракте между первым и вторым действиями.

(обратно)

72

Великая хартия вольностей — грамота, предъявленная английскому королю Иоанну Безземельному восставшими феодалами и подписанная им 15 июня 1215 г. Церковные и светские магнаты требовали сохранения феодальных вольностей и восстановления тех из них, которые частично были отняты королевской властью в процессе централизации страны.

(обратно)

73

Я, милый, не пойму что ты говоришь. Ничего не пойму, черт возьми! (голл.)

(обратно)

74

…нас ждет богатство, почище сокровищ Виго! — Английский адмирал Джордж Рук захватил 12 октября 1702 г. часть испанских кораблей, груженных золотом и драгоценными камнями, в заливе Виго (сев.-зап. Испания).

(обратно)

75

Тайберн — место казни в Лондоне. См. комментарий к «Офицеру-вербовщику», стр. 70.

(обратно)

76

Алкмена — супруга греческого царя Амфитриона; согласно мифу, Геракл был сыном Алкмены от Юпитера (Зевса), который являлся к ней под видом ее мужа.

(обратно)

77

…вся наша затея провалилась, как маяк Эддистон. — Деревянный маяк на скале Эддистон, построенный в 1696 г., был разрушен во время бури 27 ноября 1703 г.

(обратно)

78

Гибла — город в Сицилии, славящийся своим медом. Пасеки были расположены на холмах, окружающих город.

(обратно)

79

Вы ничего не знаете о Черри? (франц.)

(обратно)

80

Здесь. Вот так фокус (франц.).

(обратно)

81

…чтоб звон они отходный заглушили. — Фаркер закончил пьесу незадолго до смерти, весь эпилог пронизан грустью, ожиданием близкого конца.

(обратно)

82

…кто Фивы спас… — Имеется в виду Эпаминонд (IV в. до н. э.), один из величайших греческих полководцев и государственных деятелей. Фаркер ошибается: Эпаминонд погиб не в битве при Левктрах (371 г. до н. э.), а в сражении при Мантинее (362 г. до н. э.).

(обратно)

83

Сыны Уилла — завсегдатаи кофейни Уилла: поэты, писатели, драматурги.

(обратно)

Оглавление

И. Ступников Комедия в десяти действиях

ОФИЦЕР-ВЕРБОВЩИК

  Действующие лица

  Пролог

  Действие первое

    Сцена первая

    Сцена вторая

    Сцена третья

  Действие второе

    Сцена первая

    Сцена вторая

    Сцена третья

  Действие третье

    Сцена первая

    Сцена вторая

  Действие четвертое

    Сцена первая

    Сцена вторая

  Действие пятое

    Сцена первая

    Сцена вторая

    Сцена третья

    Сцена четвертая

    Сцена пятая

    Сцена шестая

    Сцена седьмая

  Эпилог

ХИТРОУМНЫЙ ПЛАН ЩЕГОЛЕЙ, ИЛИ В ПОГОНЕ ЗА ЖЕНОЙ

  Действующие лица

  Пролог

  Действие первое

  Действие второе

    СЦЕНА ПЕРВАЯ

    СЦЕНА ВТОРАЯ

  Действие третье

    СЦЕНА ПЕРВАЯ

    СЦЕНА ВТОРАЯ

    СЦЕНА ТРЕТЬЯ

  Действие четвертое

    СЦЕНА ПЕРВАЯ

    СЦЕНА ВТОРАЯ

  Действие пятое

    СЦЕНА ПЕРВАЯ

    СЦЕНА ВТОРАЯ

    СЦЕНА ТРЕТЬЯ

    СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

  Эпилог

*** Примечания ***