Сквозь пласты времени: Очерки о прошлом города Иванова [Венедикт Вонифатьевич Герасимов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

В. Герасимов СКВОЗЬ ПЛАСТЫ ВРЕМЕНИ Очерки о прошлом города Иванова


Вместо предисловия

Богата история нашего города! С малых лет впитывал я рассказы родных и близких о героической борьбе иваново-вознесенских рабочих за свои права.

Сколько знали старожилы былей и легенд об ивановской старине, о диких нравах текстильных фабрикантов!

В годы журналистской работы захотелось обо всем, услышанном в детские и юношеские годы, узнать подробнее. Так были написаны очерки о прошлом Иванова, его местечек, площадей, улиц и переулков, о происхождении их названий. Эти очерки в течение ряда лет печатались в областной газете «Рабочий край». Именно они — переработанные, дополненные, уточненные — легли в основу книги, которую вы держите в руках.

Было бы неверно видеть в ней систематизированное изложение истории нашего областного центра или путеводитель по его достопримечательностям. В книгу вошли очерки лишь о некоторых, в основном наиболее древних частях города, о том, какую роль в его развитии сыграли водные источники — река Уводь и ручьи. За рамками книги осталось многое, например, целиком Вознесенский Посад, хотя о нем можно было поведать тоже немало любопытного.

Тем не менее искренне надеюсь, что и в нынешнем ее составе книга будет полезна для каждого, кто интересуется прошлым родины первого Совета.

Выражаю глубокую признательность всем, кто помог мне в подготовке очерков советами, консультацией, сообщением новых сведений. Столь же сердечно буду благодарен читателям за любые замечания, уточнения, дополнения к книге.

АВТОР


Стал славен безвестный Иван

«Первое упоминание о селе Иванове встречается в 1561 году». Так, или примерно так, говорится во множестве книг, посвященных нашему городу. Часто авторы к сказанному добавляют, что именно в том году царь Иван Грозный «пожаловал» село своей родне — князьям Темрюковичам-Черкасским.

Вроде бы все ясно, и спорить тут не о чем. Тем более, что хорошо известен источник этих сведений — книга историка В. Борисова «Описание города Шуи и его окрестностей», увидевшая свет в 1851 году в Москве.

Однако не столь давно краеведы Ю. Глебов и Т. Лешуков[1] усомнились в правильности утверждения историка. И выяснили, что оно, по сути дела, голословно. Документ о «пожаловании» села не был опубликован ни тогда, ни позднее. И вообще неизвестно, существовал ли он.

Вот почему, как это ни огорчительно, следует все же признать, что первые, действительно достоверные, сведения о селе относятся к более позднему времени — началу XVII века, ко времени крестьянской войны и польско-шведской интервенции.

К сожалению, ни в одном из сохранившихся до наших дней документов о первых веках существования села нет и намека на то, когда, кем и при каких обстоятельствах оно было основано, откуда получило свое название. Возможно, авторов документов это совсем не интересовало. Но возможно также, что обстоятельства, при которых возникло селение, были столь обыденны, столь общеизвестны, что о них и упоминать не стоило.

Интерес к происхождению названия села возник только в середине прошлого века. Возник не случайно. Ведь современники столкнулись с настоящим феноменом: рядовое русское селение, расположенное на несудоходной реке, вдали от важнейших торговых путей, стало одним из крупнейших промышленных центров России. Как свидетельствует исторический опыт, господствующие классы и их прислужники всегда стремились использовать подобные явления в своих целях. Они объясняли феномен «божьим предопределением», связывали его с именами «святых», исторических личностей, коронованных и владетельных особ и т. п.

Так произошло и в данном случае. Начало положил все тот же В. Борисов и в той же книге — «Описание города Шуи и его окрестностей». Он сообщил о предании, согласно которому село получило свое название от существовавшей здесь древней деревянной часовни, а позднее церкви «во имя святого Иоанна Предтечи».

Но следом автор дал и другое объяснение: название пошло от существовавшего в селе при Крестовоздвиженской церкви придела «во имя святого Иоанна Богослова». Ни одной из этих версий автор не отдал предпочтения, ни одну не подкрепил фактами.

Рассмотрим сначала первую из них.

Документальных данных о существовании древней часовни Иоанна Предтечи не найдено. Но церковь такая была. Больше того, она существует и поныне. Это хорошо известный ивановцам памятник архитектуры XVII века — деревянная Успенская церковь в Минееве. Первоначально она находилась в Покровском монастыре (на месте Дворца искусств), затем была перенесена на Успенское кладбище (в конце нынешней улицы Смирнова), а уже оттуда — на кладбище в Минеево.

И все же нет никаких оснований считать, что село получило имя по этой церкви или часовне. Ведь монастырь со слободкой находился в стороне от села и слился с ним только в XVII веке. В течение долгого времени это были совершенно самостоятельные поселения.

Историк и краевед, ключарь Суздальского собора Анания Федоров оставил рукопись, относящуюся к середине XVIII века. В ней содержится географическое, экономическое и этнографическое описание Суздальской епархии. Сообразно положению священнослужителя, Федоров отметил все, что так или иначе связано с церковью. Он не забыл упомянуть даже те храмы и монастыри, от которых, по выражению автора, и «следа не осталось». В немногих строчках, посвященных селу Иванову, он указал его местонахождение, занятия жителей, сообщил, что они «полотна знатные сострояют», упомянул Покровский монастырь, но и словом не обмолвился о том, что село названо в честь какого-то святого. А ведь это ему вроде бы «по чину» было положено.

Есть и другие соображения против «церковной» версии, о некоторых из них будет сказано ниже.

Видимо, все это и принял во внимание ивановский фабрикант Я. Гарелин, когда, спустя тридцать с лишним лет после В. Борисова, вернулся к тому же вопросу в своей книге «Город Иваново-Вознесенск или бывшее село Иваново и Вознесенский Посад». Он отбросил версию о часовне и церкви Иоанна Предтечи, даже не упомянул о ней, зато воспользовался другим соображением своего предшественника. Он писал: «Название свое Иваново получило, как говорят, по церкви Иоанна Богослова, которая была здесь. Действительно, и теперь существует при Воздвиженской церкви придел во имя Иоанна Богослова, и в старину весьма распространено было обыкновение давать селам названия по существующим в них церквам».

Итак, Борисов писал о приделе Ионна Богослова, Гарелин — уже о церкви его имени. Разберемся внимательнее и в этих версиях.

На том самом месте, где сейчас находится памятник Борцам революции, издавна стояла церковь, сначала деревянная, а с конца XVII века — кирпичная. Полное ее наименование — «Церковь воздвижения честного креста господя с престолом Иоанна Богослова». Но чаще ее называли Крестовоздвиженской или просто Воздвиженской. Слово «придел» означало, что у церкви имелась пристройка, в которой стоял дополнительный алтарь (престол).

Известны селения, названные по возведенной там церкви (например, город Покров Владимирской области). Но чтобы дать имя селу по пристройке, по второстепенному алтарю… Такой случай, если он действительно имел место, можно отнести к числу редчайших, вызванных какими-то необычайными обстоятельствами, о которых, однако, нам ничего не известно.

Это, очевидно, и учел Я. Гарелин, сославшись, как на источник названия села, уже не на придел, а на церковь, подкрепив свой тезис ссылкой на то, что в старину таково было «распространенное обыкновение». Но так ли это?

Раскрываю изданный в 1955 году справочник «Ивановская область», где перечислены все ее населенные пункты. Итак, Тейковский район. Какие же в нем значатся села? Крапивново, Морозове, Богатырево, Елховка, Зернилово, Шумилово… Все чисто русские, народные названия. Правда, есть село и с языческо-мерянским именем — Сахтыш, есть с татарским — Якшино. А вот и с «церковным» — Золотниковская Пустынь. Одно на весь район.

Беру область в целом. В ней значатся: единственное Рождествено, два — Богородских, три — Церковных, несколько больше — Воскресенских. Как видим, совсем не густо. Менее одного процента от общего числа селений. К тому же это в основном не села, а деревни, где не было церквей.

Если взять более давние, дореволюционные списки, то цифра, конечно, изменится, поскольку в советское время некоторые селения были переименованы. Но изменится весьма незначительно, не настолько, чтобы поколебать главный вывод, который напрашивается сам собой: утверждение Я. П. Гарелина несостоятельно. «Церковные» названия сел были не «весьма распространенным обыкновением», а скорее исключением.

Известный ивановский краевед И. Власов в начале нашего века потратил немало времени на изучение первоначальной истории села. Он просмотрел десятки первоисточников, обширную литературу. Итогом этой работы стала обстоятельная статья «Село Иваново до 1700 года», опубликованная уже в советское время в «Иваново-Вознесенском губернском ежегоднике» (1921 год). Касаясь происхождения названия села, автор повторил то, что сказал до него Я. Гарелин. Возможно, сделал он это «по инерции», так как не привел в подтверждение никаких новых фактов. Более того, само содержание статьи доказывало как раз нечто противоположное.

И. Власов писал, что одним из древнейших селений нашего края является Кохма. Об этом свидетельствует мерянское[2] название. Со временем возле Кохмы возникли тяготеющие к ней деревни, сельцо (не село!) на ручье Поток. Называлось оно Иваново-Кохма. Вторая часть названия говорила о принадлежности селения к Кохомской волости.

Постепенно развиваясь, сельцо в свою очередь обзавелось собственными деревнями, став центром феодальной вотчины. Дополняя И. Власова, укажем: только тогда сложились условия для образования нового церковного прихода. Ведь православная церковь была организацией не только идеологической, но и экономической. Чтобы построить культовое здание и создать приход, необходимо было иметь достаточное число прихожан, которые были бы в состоянии содержать храм и причт, да еще приносить епархии доход.

Тысячи селений Центра Европейской части России проделали этот путь: от сельца — группы крестьянских дворов без церкви — к селу — обстроенному и заселенному крестьянами месту, в коем есть церковь (В. Даль).

Утверждать при подобных обстоятельствах, что село Иваново было наименовано по возведенной там церкви, едва ли можно. Это значило бы, что селение, до появления прихода, носило в течение долгого времени какое-то иное название. Но даже малейших следов его мы не обнаруживаем.

Не может не удивлять безразличное, чтобы не сказать более, отношение духовенства к якобы «церковному» происхождению названия села. Известно, что в прошлом, когда то или иное селение получало религиозное наименование, церковь, блюдя свои интересы, стремилась увековечить его. Для этого учреждались престольные праздники, служились торжественные литургии, проводились крестные ходы и прочие религиозные церемонии. Ничего подобного в прошлом Иваново-Вознесенска не наблюдалось. До революции главным здесь был религиозный праздник «иконы Казанской божьей матери», а не какого-либо Иоанна.

Не значит ли все это, что церковь, располагая некогда большими архивами, лучше других знала действительное положение дел и потому вовсе не была склонна увековечить под именем Иоанна Предтечи или Иоанна Богослова память о простом мужике-хлебопашце Иване, основавшем селение? И не в противовес ли «мужицкому» Иванову к его названию, при образовании города, была добавлена вторая, действительно «церковная», часть — «Вознесенск»?

Вообще создается впечатление, что православная церковь своими действиями как бы открещивалась от предположения, что село носит «церковное» имя. Она переименовала храмы, некогда воздвигнутые в честь библейских Иоаннов, и даже выдвинула собственную «теорию» о происхождении названия села.

В 1916 году протоиерей Покровского собора Д. Сперанский в брошюре, посвященной истории храма, писал, ссылаясь опять-таки на устное предание, что село назвали Ивановом князья Черкасские. И сделали они это будто бы в знак благодарности царю Ивану Грозному, который пожаловал им данную вотчину.

Но это опять-таки значило бы, что село имело прежде какое-то иное название. Выше уже говорилось, что ни малейших сведений на этот счет нет. Так что принимать всерьез слова протоиерея не приходится. Так же, как и версию о том, что село названо по имени князя Ивана Шуйского, который владел им некоторое время в начале XVII века.

Казалось бы, при критической оценке версий, опирающихся только на предания, нигде прежде не зафиксированные, ничем не подкрепленные, следовало решительно от них отказаться. Но велика сила инерции! Кое-кто и в наши дни продолжает брать их на веру, пытается гальванизировать, пусть даже с оговорками, несостоятельную версию о том, что название города произошло от одной из его церквей. Так, М. Горбаневский и В. Дукельский, авторы книги «По городам и весям „Золотого кольца“» (Москва, 1983 г., стр. 115―116), всерьез пишут, что об этой гипотезе «стоит подумать».

Иногда, в качестве «доказательства», авторы ссылаются на «могущество» церкви в средние века. Ей, дескать, все было нипочем. Захотела — и назвала селение, как ей заблагорассудилось.

Но подобное утверждение, как свидетельствуют факты, весьма спорно. По крайней мере, в той его части, которая касается села Иванова. Да, при феодальном строе, который господствовал в России на протяжении тысячи лет, с IX по XIX век, православная церковь была могущественна. Но отнюдь не беспредельно. Это могущество ей приходилось добывать в непрерывной и нелегкой борьбе с давними, языческих времен, традициями русского народа, с народными освободительными движениями, короче говоря, со всеми видами оппозиции. В этой борьбе церковь далеко не всегда выходила победительницей. Порой она была вынуждена «не замечать» тех или иных неугодных ей явлений в народной жизни или как-то приспосабливать их к своей доктрине, порой шла на компромиссы, а то и терпела поражение.

Вспомним: в XVII―XIX веках Иваново было одним из центров старообрядческой оппозиции официальной церкви, средоточием беглых попов, «лжеучителей» и прочих «еретиков». Именно из тех времен до нас дошла образная фраза о том, что «ивановцы в вере христовой аки лист древесный колеблются». Тот же Гарелин писал, как очевидец, что и в середине XIX века в Иванове «официальная церковь не имела никакого влияния на жителей».

Сказанное имеет самое непосредственное отношение и к топонимике. Так, когда в Кохме был построен храм «во имя рождества Христова», по настоянию духовенства селение стало именоваться «Кохма-Рождествено». Но это двойное название так и не закрепилось.

Другой пример. Вплоть до XIX века в селе Иванове не было ни одной площади, ни одной улицы, ни одного переулка, названного по имени какого-нибудь «святого», «угодника», христианского праздника. Не парадоксально ли это для селения с библейским будто бы названием и «могущественным» духовенством?

В наши дни среди ученых и краеведов все более крепнет убеждение, что имя селу дал его первооснователь — безвестный крестьянин по имени Иван. Для такого предположения есть веские основания.

Советский ученый-лингвист и литератор Л. В. Успенский писал в шестидесятых годах: «Заимствованное это имя, как в русском языке, так и в других европейских, необыкновенно привилось и, приобретя звуковое обличье, очень далекое от первоисточника, стало повсюду одним из любимых имен, превратившись… в типично русское Иван, типично французское Жан, типично английское Джон. Любопытно, что во многих странах носитель этого имени стал характерным народным типом: у нас — Иванушка (и „русский Иван“ — в устах иностранцев); у французов — Жан, Жанно; у англичан — Джон Буль — чисто национальные образы».

Именно типичность, широчайшая распространенность имени Иван послужили причиной того, что уже в XVI веке в окрестностях одной только Шуи насчитывалось 15 сел и деревень, называвшихся Иваново. Даже теперь, после упразднения многих бесперспективных селений, в Ивановской области насчитывается более 30 населенных пунктов, в основе названий которых то же имя. В стране счет таким селениям может идти на сотни и тысячи. Трудно предположить, что даже отдельные из них были названы некогда в честь «святых», царей или бояр — ведь такое селение сразу бы «затерялось» среди множества своих «мужицких» тезок.

Так что ивановцы могут справедливо гордиться не только тем, что их город является родиной первого Совета, местом, где рождаются прославленные ситцы, но и тем, что он имеет истинно народную родословную, начало которой положил простой русский труженик, крестьянин-землепашец по имени Иван.

Голос улиц и площадей

Имени Революции
Вскоре после Великой Отечественной войны мне довелось участвовать в закладке одного нового города. Ударами топоров по хилым березкам люди расширили поляну в лесу. Посредине ее вбили колышек с фанеркой. Углем из костра написали на ней название, предложенное кем-то из присутствующих, и дату. Потом поставили первую парусиновую палатку.

В советское время подобным образом появились на свет десятки крупных промышленных центров, составляющих ныне славу нашего отечества. А как возникали города в старину?

Русские летописи сообщают нам о времени закладки лишь малой части из них, в основном крепостей. Мы точно знаем, например, когда были основаны Юрьевец и Плес. Но что нам известно о первопоселенцах, скажем, древней Шуи или не менее древней Кинешмы? Города эти появились тихо, незаметно, не выправляя метрик о рождении.

Только наивный фантазер может надеяться, что когда-нибудь отыщутся документы о постройке первых домов, положивших начало селу, а затем и городу Иванову. И все же, невзирая на скудость вещественных доказательств, историки и краеведы с редким единодушием утверждают: село возникло на том самом месте, где сейчас находится площадь Революции. Именно здесь, на крутом левом берегу урочища Кокуй, были срублены из могучих сосен первые крестьянские избы.

Так образовалось ядро поселения. Со временем среди крестьянских усадеб были возведены судная (приказная) изба и деревянная церковь. Они находились друг против друга. Свободное пространство между ними, кстати, весьма небольшое, стало первой в селе площадью, его своеобразным общественным центром.

Шумел сход, свистел кнут…
Первоначально площадь была местом сельских сходов, на которых объявлялись «повеления» владельца села, то ли князя Черкасского, то ли графа Шереметева, творился суд, решались мирские дела. Зимой крестьяне собирались в судной избе.

«Сущность дела при приглашении на сходы не объявлялась, да и самые вопросы ставились по желанию выборного (в его руках находилась судебная и административная власть) или управляющего, — писал Я. Гарелин. — Богатые крестьяне или, по местному выражению, первостатейные и добросовестные (выборные по разным отраслям хозяйства) сидели около выборного за столом, а остальные все стояли не только в комнате, где было собрание, но и в сенях и даже на улице, так как судная изба была небольшая; предложения о разборе дел читались старшим земским (секретарем) или объявлялись выборным словесным. Сбора голосов не было, а почти постоянно по совету добросовестных и первостатейных дела решались согласием прочих, посредством крика голытьбы: „согласны!“

Здесь же, на площади, приводились в исполнение приговоры о телесных наказаниях. Чаще всего провинившегося стегали розгами. В серьезных случаях в ход пускали кнут. Тогда на площадь собирали всех жителей села — в назидание. Кнутом был наказан, в частности, крестьянин Дмитрий Икрянистов, обвиненный в 1776 году в поджоге. Двадцать пять ударов кнута, с последующей ссылкой на каторжные работы, получил в 1818 году крестьянин И. Нечунаев „за ругательство над крестом“».

Судная изба
Она находилась на том самом месте, где теперь трамвайные пути поворачивают с проспекта Ленина к улице 10 Августа. До нас дошло подробное ее описание. Построили избу из могучих бревен — в семь-двенадцать вершков толщины (от 31 до 52 сантиметров). Доски для пола и потолка не пилили, а тесали топором.

В первом этаже помещался архив, где хранились разного рода дела по управлению вотчиной, и так называемая «черная», иначе говоря — арестантская. Второй этаж был отведен для собственно приказа. Он состоял из двух комнат и сеней. В первой комнате — судейской — проходили заседания членов управления. Здесь вершили суд над крестьянами, налагали штрафы, взимали оброки и недоимки. Во второй комнате, сборной, помещались канцеляристы. Здесь же ожидали решения своих дел просители.

Во время больших пожаров, то и дело случавшихся в селе, приказная изба неоднократно сгорала. Но всякий раз ее восстанавливали в первоначальном виде. Правда, не на самом пепелище, а чуть в стороне.

После образования города Иваново-Вознесенска бывшую приказную избу продали под жилье некоему мещанину Гусеву. А в конце 80-х или в начале 90-х годов ее снесли. Возможно, потому, что понадобился участок, но скорее всего из-за того, что она служила чересчур уж наглядным напоминаем о страшном времени крепостного права. На этом месте на средства города был возведен неказистый кирпичный дом, в котором позднее открыли амбулаторию.

Но вернемся к судной избе. Самым мрачным местом в ней была, конечно, «черная». Кого же в ней держали? Официально она предназначалась для крестьян вотчины, уличенных в разных проступках вроде пьянства и воровства. Несомненно, такие арестанты составляли определенную долю. Но столь же очевидно и другое: сюда заключали всех недовольных крепостным режимом и порядками, которые царили на текстильных мануфактурах.

Как известно, в дореформенную пору крестьяне испытывали двойной гнет — помещика и «капиталистых» земляков — владельцев мануфактур. Доведенные до отчаяния притеснениями, произволом, изнурительной работой, крепостные нередко совершали поджоги мануфактур, ударялись в бега или «шли в разбойники». Недаром вотчинная полиция имела строгий наказ следить за тем, чтобы рабочие текстильных предприятий «не токмо по ночам с дубинками и кистенями по улицам не ходили, но и в день без дела не шатались». Всех задержанных немедленно препровождали в «черную» для суда и расправы. Сажали сюда также нищих, которых в селе было великое множество, раскольников и беглых попов.

Арест, пожалуй, был самым легким видом наказания для крестьянина, обвиненного в том или ином проступке. Чаще ему вдобавок надевали железные «поручники», а ноги стискивали деревянными колодками.

В большом ходу были розги, кнут. «Смутьянов» ссылали также на поселение, сдавали в солдаты.

Кормили арестантов очень скудно, а порой не кормили вовсе. Чтобы не умереть с голоду, они просовывали в маленькие окошечки, между железными прутьями решетки, мешочки для подаяния. Затем, стараясь привлечь внимание прохожих, вызвать у них сочувствие начинали распевать: «Подайте, Христа ради, бедным и невольным заключенникам!»

Торговали тканями, хлебом и… крепостными
С течением времени в селе появились промыслы. Главным стал холщевый, из которого затем выросла текстильная промышленность города и всей округи. Крашеные и набитые холсты ивановские крестьяне продавали во многих местах России — «с торженцом и товаренцом волочились». Добирались с ними даже до Камчатки, ходили и за границу.

Не всякий, однако, мог надолго отлучиться из дому в дальние края: а кто будет пахать, сеять, жать?.. Заинтересованность в сбыте товаров на месте была широкой. Постепенно в селе развивалась торговля.

Самым удобным местом для нее оказалась сельская площадь. С начала XVII века она обустраивалась именно в этом направлении. Легкие временные сооружения типа полков постепенно сменялись более капитальными, рубленными из дерева, а позднее — и каменно-деревянными палатами и лавками. Тут же строились сараи для товаров, открывались кабаки. Известен указ, относящийся ко времени правления Петра I, точнее — к 1705 году, которым повелевалось открыть в селе Иванове торг, поставив нужные «для продажи питей строения». Собирать пошлину и «питейную прибыль» в Иваново из Шуи приезжали государевы целовальники.

В начале прошлого века базарный сбор превышал две тысячи рублей в год — сумма по тому времени внушительная. Она свидетельствует о солидных размерах ивановской торговли. Недаром и главную площадь села стали именовать Торговой.

Владелец мануфактуры М. Ямановский, в ту пору один из богатейших в селе, решил вместе с семьей выкупиться из крепостной зависимости на волю. В ходатайстве, направленном графу Шереметеву, он старательно перечислил свои заслуги. Среди них есть одна довольно любопытная. Оказывается, войдя в состав сельской администрации, Ямановский повысил базарный сбор. Прибавив к собранным таким образом средствам две тысячи рублей, позаимствованных у священнослужителей, Ямановский в 1809 году приступил к постройке кирпичных оград вокруг Крестовоздвиженской и Пятницкой церквей, находившихся на площади. А затем… поставил вдоль этих оград 105 каменных и 62 деревянных лавки. В результате на площади стало очень тесно. Тогда Ямановский велел выровнять часть оврага за Крестовоздвиженской церковью и построить там еще несколько десятков лавок. Делал он это, разумеется, не по доброте душевной, а в интересах ивановских фабрикантов, ну и в собственных тоже, разумеется. Результаты не замедлили сказаться: торговый оборот возрос во много раз.

Чем же торговали в лавках на площади, скажем, в начале прошлого века? Первейшим товаром, конечно, были ткани местного производства — набивные ситцы. Бойко распродавалась мука (брали ее пудами), а также калачи. Немалым спросом пользовалась крестьянская обувь, прежде всего, лапти.

Но был еще один «товар» особого рода, на который тоже находились покупатели. Вот что пишет по этому поводу тот же Гарелин: «Крепостных девушек привозили на базары возами и продавали, кому желательно было купить. В начале нынешнего (XIX) столетия такая торговля велась и в Иванове. Сюда привозили девушек из разных мест России, главным образом из Малороссии, и местные из богатых покупали их для домашних услуг…»

Значение ивановских базаров, в частности, для текстильного производства, непрестанно возрастало. В середине XIX века их ежегодный оборот достиг 700 тысяч рублей серебром. Если крупные фабриканты вроде Зубкова, Гандурина, Гарелиных, приобретали пряжу в Москве или выписывали ее из Англии, то для средних и мелких хозяйчиков базар был почти единственным местом, где они могли купить нужные их предприятиям сырье и материалы. Не мудрено, что в базарный день в село приезжало до двадцати тысяч продавцов и покупателей. Причем не только из окрестных селений, но также из Костромы, Суздаля и других не столь уж близких городов. Отсюда они увозили прежде всего миткаль, а также пряжу и краски.

Перемены, продиктованные временем
Граф Шереметев цепко держался за доходы, которые приносила ему Торговая площадь. Он оставил ее в своем владении вместе с лавками даже после отмены крепостного права. Лавки сдавал в аренду, хотя на их устройство не затратил ни копейки. Ивановским фабрикантам и торговцам пришлось здорово раскошелиться, чтобы выкупить прибыльное место.

Но вскоре прибыль резко упала. Постройка железных дорог привела к тому, что рынок текстильных товаров сосредоточился в Москве. «С этих пор торговля ситцами в самом Иваново-Вознесенске сделалась почти ничтожною», — меланхолически констатировал один из современников.

В конце XIX века на Торговой площади возвели одноэтажное здание городской управы, на котором позднее надстроили еще один этаж. Примерно в то же время взамен одряхлевших деревянных домов было поставлено несколько кирпичных. Некоторые из них сохранились до наших дней. Площадь замостили булыжником. Торговля была отнесена на так называемый Нижний базар, туда, где теперь начинается улица Смирнова. На площади осталось лишь несколько магазинов да корпус кирпично-деревянных лавок на месте нынешнего Дома Советов.


Георгиевская (Городская) площадь. Ныне площадь Революции


И стала площадь называться Городской, а позднее — Георгиевской. С того же времени ее история, насчитывавшая несколько столетий, приобрела, образно говоря, отчетливо выраженный революционный характер. В декабре 1897 года она впервые увидела многотысячные толпы рабочих-текстильщиков, которые пришли к городской управе требовать человеческих условий существования. Стачка продолжалась две недели и закончилась победой рабочих. Фабриканты были вынуждены пойти на уступки.

Исторический день
Много удивительного повидала площадь весной и летом 1905 года, в период первой русской революции. 13 (26) мая здесь состоялся первый общегородской митинг рабочих, начавших знаменитую всеобщую стачку, которая вскоре же приобрела политический характер. Это был поистине знаменательный день не только для Иваново-Вознесенска, но и для всей России.

Под окнами управы над толпой поднялся ткач Евлампий Дунаев. «Его голос звучит уверенно и убедительно, — вспоминал впоследствии первый председатель первого в России общегородского Совета рабочих депутатов Авенир Ноздрин. — Речь пересыпается здоровым народным юмором. Дунаев говорил горячо, в нем говорил рабочий, хорошо знавший фабрику. В его речах не было книжности, но расчетную книжку рабочего и лавочную заборную харчевую книжку он знал хорошо. Он их в своих речах искусно критиковал, и это его делало популярным, более доступным и понятным рабочей массе».

Кто-то подкатил к управе пустую бочку из-под сахара. На нее поднялся Михаил Лакин, рабочий с фабрики Грязнова, и произнес пламенную речь, вызвавшую всеобщее одобрение. Потом он прочитал наизусть стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда».

Можно представить себе, как гневно, как обличающе звучали у парадного подъезда управы бессмертные строки поэта:

Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал,
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал?
В тот же день начались выборы в первый Совет рабочих депутатов.

«Булыжник — оружие пролетариата»
Всякий раз, проходя по площади, я вспоминаю скульптуру известного советского ваятеля И. Шадра — «Булыжник — оружие пролетариата». Вы ее, конечно, знаете, хотя бы по репродукциям. Полуобнаженный молодой рабочий, низко нагнувшись, вывернул из мостовой увесистый камень. В глазах у парня сосредоточенная ярость. Еще мгновение, и гранитный обломок полетит в цель. На Западе раньше, чем в России, поняли, как страшен булыжник в руках восставшего народа. Град камней валил наземь королевскую конницу, держал на почтительном расстоянии полицию. Асфальт на улицах и площадях западно-европейских городов появился, не в последнюю очередь, затем, чтобы лишить пролетариат его испытанного в схватках оружия.

В бессмертной эпопее девятьсот пятого есть такой примечательный эпизод. 23 июня (6 июля) бастующие рабочие устроили перед городской управой демонстрацию. Они хотели получить от фабрикантов ответ на свои экономические и политические требования. Фабриканты вместо ответа заранее сосредоточили вокруг управы войска. У входа в здание расположились казаки.

Перед текстильщиками, которых собралось тысяч двадцать, вновь выступил с речью Евлампий Дунаев. Казаки грозили ему нагайками. Видя это, Дунаев предложил рабочим сесть, чтобы лишить врагов возможности разогнать собравшихся.

«Это была грандиозная картина, — писал впоследствии известный ивановский революционер, депутат первого Совета С. Балашов. — Вся площадь и прилегающие к ней улицы были сплошь запружены сидящими рабочими. Ни проходу, ни проезду, и городская дума оказалась отрезанной среди грозного моря сидящих рабочих. Когда же вся эта масса встала и двинулась на Талку, то на месте мостовой не оказалось, вся она была вырыта рабочими на случай нападения казаков и солдат».

Так и пришлось городской управе мостить площадь заново.

Трагедия на Приказном мосту
До революции площадь соединялась с улицей Кокуй узким переулком, который считался продолжением Рождественской улицы (теперь — улицы Красной Армии). С одной стороны этот покатый переулок ограничивала кирпичная ограда Крестовоздвиженской церкви, с другой — каменные строения, принадлежавшие городу. В нижней части переулка находился кирпичный мост, называвшийся Приказным — по приказной избе. Взглянув с него вниз, можно было убедиться, что он довольно высок. В овраге находились: кузницы, где ковали лошадей, и двухэтажное кирпичное здание начального училища.

Именно здесь, на мосту, 10 (23) августа 1915 года разыгралась кровавая трагедия. Царские войска расстреляли антивоенную демонстрацию иваново-вознесенских текстильщиков, требовавших мира, хлеба, освобождения арестованных товарищей. 30 человек было убито, 53 — ранено.

* * *
Начавшаяся империалистическая война приостановила развитие рабочего движения в Иваново-Вознесенске. Но ненадолго. Уже в начале 1915 года оно заявило о себе с новой силой. Большевики города поставили задачу организовать всеобщее экономическое выступление, чтобы придать ему затем политический, антивоенный характер. Условия для этого были. С самого начала войны из продажи стали исчезать продукты первой необходимости: мука, масло, сахар… Росла дороговизна. Процветала безудержная спекуляция. Все выше поднималось недовольство рабочих войной, своим тяжелым положением.

Летом 1915 года в городе складывалась революционная ситуация. Партийная организация, выросшая к августу до тысячи человек, поставила вопрос о вооруженном восстании. Но ей было рекомендовано ждать указаний ЦК.

Однако власти переполошились. Владимирское губернское жандармское управление получило из Москвы приказ принять энергичные меры «к недопущению беспорядков». В помощь ему были направлены восемь шпионов и два опытных жандармских офицера.


Улица Кокуй (ныне улица 10 Августа). Справа — «номера Дунюшкина», слева — Приказной мост (не виден)


9 августа черносотенная газетенка «Ивановский листок» и объявления, расклеенные по городу, известили о телеграмме, полученной от владимирского вице-губернатора Ненарокова. Указывая, что «на некоторых фабриках г. Иваново-Вознесенска происходят брожения рабочих, грозящие вылиться в забастовку», он предупреждал, что «будут приняты самые энергичные меры к недопущению беспорядков». «Пусть всякий знает, — угрожал царский чиновник, — что в подавлении беспорядков я не остановлюсь принять самые крайние и решительные меры».

Командир 199-го запасного пехотного полка, расквартированного в городе, полковник Смирнов, получив соответствующий приказ, пригласил жандармского ротмистра Лызлова и полицмейстера Авчинникова на совещание. За закрытыми дверями было решено пресечь «смуту» в корне.

Затем у Смирнова состоялось совещание офицеров. Полковник напомнил им о самом строгом выполнении приказов, касающихся применения оружия против «бунтовщиков», особо подчеркнув, что использовать его следует не задумываясь.

И под конец состоялся разговор наедине с командиром 6-й роты прапорщиком Носковым — «прыщеватым молодым человеком с рыжими усиками». Вновь со значением напомнил ему полковник о присяге царю, о том, что применять оружие следует при малейшей опасности.

— Вы меня поняли, прапорщик?

— Так точно! — ответил Носков.

Чтобы обезглавить намечавшееся выступление рабочих, в ночь на 10-е августа полиция произвела массовые обыски и арестовала почти всех руководителей Иваново-Вознесенской большевистской организации: В. Н. Наумова, К. М. Гаричева, И. И. Черникова, Г. С. Зиновьева и других, всего 19 человек.

А наутро у гостиницы («номеров») Дунюшкина (здание сохранилось), напротив Приказного моста, была выставлена воинская застава численностью до полуроты (51 чел.) под командованием прапорщика Носкова. В нее были отобраны выходцы из купеческих и кулацких семей. Им роздали боевые патроны. Всех местных уроженцев, всех сочувствующих рабочим заперли в казармах.

И все же, несмотря на эти грозные приготовления, днем 10 августа остановились почти все текстильные предприятия Иваново-Вознесенска. Забастовало 25 тысяч рабочих. К двум часам дня они заполнили площадь перед городской управой и потребовали освобождения арестованных. Власти приказали выпустить шестерых, и в том числе Г. С. Зиновьева. Во главе с ними рабочие направились к городскому кладбищу (в конце нынешней улицы Смирнова), где провели митинг. В выступлениях ораторов слышались призывы к свержению царизма, выдвигались требования прекратить войну, улучшить условия труда и быта рабочих. После бурного обсуждения актуальных жизненных вопросов, было принято решение опять идти к городской управе и добиться освобождения всех арестованных. К семи часам вечера здесь собралось около четырех тысяч человек. Снова зазвучали призывы: «Долой царя!», «Долой войну!».

После окончания митинга, Г. С. Зиновьев, опасаясь стихийного выступления рабочих, предложил им разойтись по домам, а на следующий день собраться вновь. Но в это время распространился ложный слух о том, что арестованных якобы увозят на вокзал, чтобы отправить в другую тюрьму. Возбуждение рабочих еще более возросло. Толпа направилась к арестному дому.

Сразу же за Приказным мостом стояли две шеренги солдат в белых полотняных гимнастерках, со скатками через плечо, с винтовками на изготовку. Тут же суетился прапорщик Носков. Он нервен и бледен. Носков — служака и одновременно трус, как заклинание повторяет про себя слова полковника о необходимости действовать «без промедления». Его полурота не получала приказа охранять арестный дом, но ведь для чего-то ее сюда поставили!..

Толпа обтекает солдат справа. Носков истерически кричит: «Стойте! Дальше я не пропущу, а если пойдете, то у меня есть приказ стрелять!» И дает два свистка — сигнал солдатам: «Приготовиться к открытию огня».

Толпа остановилась. Какая-то женщина разорвала на себе кофточку и со слезами закричала солдатам: «Ну, нате, стреляйте в грудь, которой я младенца кормлю!» Мужчины тоже рвали на себе рубашки и вставали под штыки: «Бейте и нас!» Иные кричали: «С нами дети и женщины, вы тоже оставили дома детей, жен и матерей!» Зиновьев обратился к солдатам с горячей речью, в которой объяснял требования бастующих, призывал не стрелять в людей.

«Так и убедят солдатиков!» — панически подумал Носков и торопливо дал третий свисток: «Пли!» Грянули три залпа — по людям, в упор. Первым упал на мостовую Зиновьев. Упала женщина, царапая ногтями булыжник. Тридцать человек обагрили своей кровью мостовую. Еще больше было раненых. Тотчас из Торговых рядов выскочили казаки и принялись избивать нагайками разбегавшихся людей.

Минут через десять полковник Смирнов с адъютантом Штробиндером на пролетке примчались на место расстрела. Увидев трупы и кровь, Смирнов зло выругался: «Мало еще им, подлецам!» Потом обратился к солдатам и прапорщику Носкову: «Благодарю за храбрость, за верную службу царю и отечеству!» Солдаты нестройно, вразброд ответили жиденьким «ура».

В тот же вечер были посланы телеграммы царю и вышестоящему начальству о том, что «на воинскую заставу под командованием прапорщика Носкова напала толпа забастовщиков, вследствие чего для защиты себя и заставы прапорщик вынужден применить оружие, открыв стрельбу, чем и разогнал толпу, в результате убито 16 и ранено около тридцати».

Цифры пострадавших были занижены почти вдвое.

На следующий день в Иваново-Вознесенск из Владимира примчался следователь по важнейшим делам, который, совместно с полицией, сфабриковал пухлое и насквозь лживое четырехтомное «дело» — «О нападении рабочих на воинскую заставу 10 августа 1915 года в гор. Иваново-Вознесенске».

«О нападении…» С каким оружием?

На месте побоища были подобраны пять кошельков, пузырек с можжевеловым маслом, записная книжка и шесть перочинных ножей. И это все, ибо никак нельзя считать за принадлежащие бастующим камни и обломки кирпича, валявшиеся на улице и приобщенные к «делу».

Да и сам прапорщик Носков был вынужден признать, что никакого нападения толпы на заставу не было.

— Были ли ранены или ушиблены чины караула, на которых было произведено нападение 10 августа 1915 года, если — да, то кто именно из чинов военного караула и где раненые или ушибленные чины ныне находятся? — такой вопрос задал судебный следователь прапорщику Носкову.

Тот ответил:

— Раненых и ушибленных чинов караула не было во время произведенного нападения толпой 10 августа, кроме камня, который упал в трех шагах от меня и после отражения от земли ударился в носок правой ноги, не причинив ушиба.

Дело оказалось насквозь шито белыми нитками. Даже царский военный суд под председательством генерал-майора князя Друцкого в июле 1916 года вынес всем обвиняемым (а это были раненные во время побоища) оправдательный приговор. Окончательно грязное уголовное дело было прекращено только после февральской революции. Арестованных освободили из-под стражи.

После Великого Октября главный виновник расстрела рабочих экс-полковник Смирнов был приговорен пролетарским судом к высшей мере наказания. Носков покончил с собой в тюрьме.

Приказный мост становится Красным
Пролетариат России ответил на расстрел иваново-вознесенских рабочих массовыми забастовками протеста. Они состоялись в Петрограде и Москве, Нижнем Новгороде и Туле, Харькове и других городах. В память об этом событии Приказный мост в советское время был назван Красным. Он просуществовал до тридцатых годов, когда был засыпан, чтобы выровнять местность для прокладки трамвайных путей. Именно тогда участок, где находились переулок и мост, вошел в состав площади, которая таким образом значительно раздвинула свои границы.

Рабочая кровь на Приказном мосту пролилась не напрасно — свержение царизма было не за горами.

О февральской революции 1917 года в Иваново-Вознесенскестало известно 1 марта, и уже на следующий день, остановив фабрики, около 30 тысяч рабочих провели на площади политическую демонстрацию с красными флагами. По призыву большевиков текстильщики стали выбирать депутатов в Совет. Демонстрация продолжалась и 3 марта. Рабочие давали наказы своим депутатам. Главный из них был — покончить с ненавистной империалистической войной. А 1 мая здесь состоялась первая легальная маевка.

Вскоре после победы Великого Октября площадь по предложению рабочих была заслуженно названа площадью Революции.

Трудовой народ шел сюда отмечать свои рабочие праздники, победы над врагами. Отсюда отряды молодой Красной Армии уходили на защиту социалистического Отечества. Здесь в 1923 году состоялась многолюдная демонстрация протеста против наглого ультиматума английского министра иностранных дел лорда Керзона. Войска и демонстранты проходили на площадь под своеобразной триумфальной аркой, построенной из дерева неподалеку, на нынешнем проспекте Ленина.

А в здании бывшей управы разместился исполком городского Совета рабочих и солдатских депутатов.

Устремленная в будущее
…Со второй половины двадцатых годов в городе развернулось крупное строительство. Поднимались корпуса «Дзержинки», «Красной Талки», Меланжевого. На пустыре возник Первый рабочий поселок. Частично застроенный, утопавший в грязи бывший безуездный и заштатный город, ставший главным городом губернии, а затем Ивановской промышленной области, превращался в благоустроенный индустриальный центр.

«Даже смелые мечтатели растерялись бы сейчас перед зрелищем тех огромных перемен, в блеске которых теряется образ старого Иваново-Вознесенска», — писала в те годы местная печать.

В середине тридцатых годов был разработан генеральный план реконструкции города, рассчитанный на 15 лет. Предусматривалось, в частности, заново застроить и площадь Революции. Вот как рисовал ее предполагаемый облик журнал «Пламя», издававшийся в те годы в Иванове:

«В центре города перед многоэтажным, сверкающим зеркальными витринами, монументальным зданием Дома Советов торжественным форумом раскинулась площадь Революции. Прежние тесные пределы этой площади развернулись теперь до Центральной гостиницы с севера и до Степановской улицы — с юга. Это — подлинный форум — место для массовых шествий, стотысячных демонстраций, ограниченное с трех сторон архитектурным ансамблем общественных зданий и с четвертой стороны — исполинским Домом Советов».

В плане он должен был иметь форму буквы «П». Центральная часть его проектировалась девятиэтажной. Однако осуществить этот замысел не удалось. Военная угроза со стороны германского фашизма и японского милитаризма отвлекла средства на оборону страны. Был построен только один, южный корпус исполинского комплекса Дома Советов. Другие работы по реконструкции площади не начинались вообще. В послевоенный период в первую очередь отстраивались города, пострадавшие от вражеского нашествия. Прошли годы, и выяснилось, что первоначальный проект безнадежно устарел.


Площадь Революции. Памятник Борцам революции


Тем не менее площадь продолжала расширяться и благоустраиваться. Поистине священным для ивановцев местом стал, как и мемориал «Красная Талка» на легендарной речке Талка, где родился первый в России Совет, — воздвигнутый здесь величественный памятник Борцам революции.

Ныне градостроители нанесли на листы ватмана новые очертания исторической площади. И нет сомнения в том, что, как только появятся соответствующие материальные возможности, она приобретет полностью завершенный облик.


Мемориал «Красная Талка» на легендарной речке Талке, где родился первый в России Совет

Здесь начинается проспект

Главная и самая оживленная магистраль города — проспект Ленина. Нынешний вид он приобретал постепенно, на протяжении примерно полутора веков. Начало ему положила застройка участка от площади Революции до Почтовой улицы. Первыми строениями здесь были, однако, не жилые дома, а ветряные мельницы.

Как известно, основным занятием первопоселенцев Иванова было земледелие. Но скудные почвы, примитивные орудия труда не могли обеспечить сколь-нибудь сносного урожая. Нужда толкала крестьян к занятиям промыслами и торговлей. Одним из таких промыслов стало мельничное дело. Мельницы строились как водяные, на Уводи, так и ветряные, причем в немалом количестве.

Можно только дивиться предприимчивости ивановских мельников: уже в начале XVII века они обслуживали всю округу, а в придачу Шую и Суздаль. Иные арендовали мельницы и вне Иванова, например, монастырскую в селе Усолье (ныне Холуй).

Для постройки ветряных мельниц особенно удобной оказалась возвышенность над Уводью, как раз напротив Покровского монастыря (район почтамта). Здесь, среди старинных курганов, махали крыльями несколько ветряков.

Жилые дома подступали к ним неторопливо. Первые, ближайшие к площади, были построены примерно в XVI веке. Последние, на месте сломанных мельниц, — к концу XIX века. При их постройке были срыты курганы — места захоронения людей из древнего племени мерян.

Любопытно, что возникшая таким образом улица в народе долгое время за улицу как-то не считалась. Еще в первой половине XIX века ивановцы именовали ее «Заулок». Но официальное название она уже имела — «Мельничная» — по тем самым ветрякам, которые вытеснила.

Во время больших пожаров, которые до середины XIX века были часты, улица не раз выгорала дотла.

Значение главной улицы села Мельничная приобрела только в середине прошлого столетия. Произошло это не случайно. Дело в том, что по ней пролег кратчайший путь за реку, в Вознесенский посад, быстро развивавшийся экономически.


Георгиевская улица (ныне начало проспекта Ленина)


Это обстоятельство прежде всего оценило купечество. Черновы, Куражовы и другие торговцы стали воздвигать здесь кирпичные двухэтажные дома. В первом этаже велась торговля, во втором — жил хозяин с семьей. Во дворах появились огромные, опять-таки кирпичные, склады для товаров, конюшни, всякого рода хозяйственные постройки (иные из них существуют и в наши дни).

Строились купцы добротно, как заметил один историк «чтобы жить в доме могли не только они и дети их, но и дети детей даже до седьмого колена». Зайдя за покупками в «Гастроном» № 1 или в расположенный неподалеку хлебобулочный магазин, обратите внимание, какая толщина стен у этих зданий, какие мощные своды.

Одной из первых в городе Мельничная улица была замощена булыжником.

В конце XIX века по настоянию купечества улицу назвали Георгиевской — по имени одного из великих князей — родственника царя. Прежнее ее имя стало вторым, полуофициальным.

В 1905 году эта торговая улица впервые услышала громовые раскаты революционной бури, впервые увидела красные стяги. Рабочие шли по ней к городской управе требовать лучшей жизни.

…Опускались железные шторы на витрины магазинов, накрепко запирались двери купеческих бастионов. Торговцев обуял панический страх за судьбу капиталов и доходов. Они не пожалели денег на формирование пресловутой «черной сотни», от рук которой погибло немало передовых рабочих, революционеров, в том числе «Отец» — Ф. А. Афанасьев и Ольга Генкина.

Причастны были торговцы и к расстрелу текстильщиков на Приказном мосту в августе 1915 года.


Памятник О. А. Варенцовой


Великий Октябрь открыл новую, светлую страницу в истории улицы. Дома и торговые предприятия купцов были национализированы. Улицу назвали Социалистической. Здесь и на прилегающей площади Революции в течение ряда лет проходили праздничные демонстрации трудящихся города, устраивались парады войск.

Улица меняла облик. Были построены почтамт, телефонная станция, кинотеатр «Центральный» (на месте его до революции велась торговля съестными припасами с возов), большой магазин, жилые дома.

Реконструкция площади Пушкина позволила создать единую магистраль от площади Революции до переезда через железную дорогу в Хуторове. Этой важнейшей городской магистрали было присвоено имя Ленина.

На бывшей Мельничной улице, на левой (нечетной) ее стороне остались всего два здания старой постройки. На правой стороне таких зданий еще немало.

Бывшая Панская, ныне Станко

Народная этимология
Внимательно взглянув на карту нашего края, вы без труда обнаружите десятки географических названий, происхождение которых загадочно. Определить их истоки затрудняются даже специалисты.

О «непонятном названии Ландех» писал в одной из своих книг Лев Успенский. Он же обратил внимание читателей на группу селений, имена которых характерны для Урала, но выглядят чужеродными в Пестяковском районе Ивановской области: Филята, Степанята, Оверята, Гомозята…

А кто с уверенностью может сказать, что значат, к примеру, Кинешма и Решма? Попытки объяснить эти названия чаще всего наглядно убеждают нас, что этимология, по сравнению с другими науками, находится в особом положении: свое мнение о происхождении того или иного слова может иметь любой человек. Так возникает народная этимология, опирающаяся не на научные принципы, а на случайные сопоставления, на сходство в звучании слов. Справедливо заметил один лингвист: «Народная этимология — это та же легенда, пытающаяся объяснить непонятные факты далекого прошлого близкими и понятными явлениями современного нам языка».

Особенно часто это бывает, когда люди пытаются объяснить географические названия, происхождение которых загадочно.

Вот яркий пример из романа В. Верховской «Молодая Волга», использованный тем же Л. Успенским:

— Кинешма? — рассеянно произнесла путешествующая по Волге на теплоходе героиня книги Нина. — Нерусское слово какое-то.

— Почему нерусское? — возмутился ее спутник-волгарь. — Кинешма — «кинешь мя». Решма — «режь мя». Даже легенда есть насчет этих названий.

Не избегли подобных ошибочных толкований и названия некоторых старинных мест и улиц нашего города.

«Разбойничьи атаманы жили…»
Интересный образчик народной этимологии оставил нам бытописатель старого Иванова И. Волков в своей книге «Ситцевое царство». Этот образчик настолько любопытен, что, несмотря на длинноту, я приведу его целиком.

«Столетняя старуха-бабушка рассказывала мне, что разбойники жили раньше в самом Иванове на Панской улице.

— Оттого-то эта улица и названа „Панской“, — говорила мне бабушка, — что здесь паны, разбойничьи атаманы жили… Днем они, как все прочие люди-человеки, проживали честно и праведно: с хозяйством управлялись да в церковь божию ходили, перед богом свои грехи ночные замаливали, ставя свечи пудовые… А ночью „паны“ на промысел выходили: на мосты и дороги, что к городу вели, и запоздавших путников грабили. Оттого искони у нас Панская улица и богатая: хорошими, каменными домами изукрашена, да каменными палатками-кладовыми во дворах обставлена…

Доискиваясь до истины, я пытался возражать бабушке.

— Послушай, бабушка, ведь за достоверное известно, что на Панской улице чуть не со времен Петра Великого начали фабриканты селиться. Оттого эта улица и богата каменными старинными домами…

Но старуха не сдавалась:

— Ну, так что ж из того, что фабриканты жили? — горячилась она. — Может, многие фабриканты с этого самого разбойства и в гору пошли: на награбленные деньги дома да фабрики понастроили…»

Многое из утверждений старушки соответствует действительности. Панская улица в старом Иванове отличалась от других обилием каменных строений. Здесь жило немало фабрикантов и купцов. Известно, что кое-кто из них пошел в гору, фабрикуя фальшивые ассигнации (хорошему специалисту по резке манер для набивки ситцев доступно было изготовить и клише для печатания бумажных денег). Не секрет, что среди купцов встречались изуверы и фанатики. Только вот разбойничьих атаманов среди них не было. Фабриканту представлялось выгоднее и безопаснее сколачивать капитал за счет эксплуатации трудового народа.

Разбойниками становились простые люди, крестьяне, доведенные до отчаяния притеснениями и нуждой. Конец их был, как правило, печальным: гибель в стычке с полицией, казнь или каторга. В фабриканты они не «выбивались». Так что в целом рассказ старушки — типичная легенда, созданная народной фантазией, изукрашенная ею.

И все-таки откуда в исконно русском селении взялась Панская улица?

Ошибочная версия
Представьте себе ученого, скажем, XXV века, который взялся уточнить некоторые детали возникновения текстильной промышленности в Иванове. Затребовав из архива планы села, относящиеся к XVIII―XIX векам, он увидел там Панскую улицу. Естественно, что наш гипотетический ученый поднял соответствующие справочные материалы, в частности, «Толковый словарь русского языка» Даля, и с радостью обнаружил там, что в старину «панским товаром» назывался «красный, аршинный, фабричные ткани». Не логично ли будет предположить, что именно на Панской фабриковался такой товар? Догадку ученого подкрепили другие документальные данные: действительно, на Панской улице существовали текстильные заведения.

Итак, проанализировав собранные материалы, ученый XXV века придет к несомненному вроде бы выводу: в истоке названия Панской улицы — фабрикация ситцев, «панского товара». И тоже ошибется, как та бабка. Свое название улица получила задолго до того, как появились фабрики и, следовательно, фабричные ткани, «панской товар».

В поисках истины придется идти иным путем.

«Преданья старины глубокой…»
Заметный след оставила в памяти ивановцев крестьянская война и польско-шведская интервенция начала XVII века. Рассказы об этих событиях передавались из поколения в поколение.

Ивановский крестьянин, владелец ситценабивной мануфактуры А. Полушин (1785―1852) оставил после себя «Памятную книгу», куда были занесены разного рода сведения об истории села и его промышленности. В этих записках указывается, что Панская улица — одна из старинных в Иванове. А название свое она получила потому, что, по преданию, там стояли станом поляки (паны) во время их набегов в начале XVII столетия. В подтверждение правильности этого предания Полушин сослался на то, что место на Панской улице, где она имеет небольшой долок, спускающийся в Потоку (Кокуй), носит название «Курень», так как тут-де стояли казаки, прибывшие вместе с поляками.

В. Борисов сообщил со слов старожилов (которые, конечно, в свою очередь передавали чьи-то рассказы), что «ивановцы при нападении их (панов) на село отсиживались, обведя село крепкими надолбами, обитыми толстыми досками, из-за них-то с успехом защищались ивановцы немалое время».

По этому скудному описанию трудно представить себе, что́ это были за оборонительные сооружения. Надолбы в ту пору использовались против атак конницы, как в минувшую войну — против танков. Но ведь следовало еще отражать натиск пехоты. Поэтому, кроме надолб, у ивановцев имелось еще что-то, возможно, частокол из заостренных бревен.

Такую оборону удобнее всего было строить по левому берегу ручья Кокуй (на правую сторону село еще не перешагнуло), то есть частично вдоль улицы, названной впоследствии Панской.

Трудной была борьба
Есть у писателя Михаила Кочнева сказ — «Курень за оврагом». Как раз о том самом времени. Пользуясь народными преданиями, он живо изобразил, как ивановцы отбивались от незваных гостей на улице Кукуй (Кокуй).

«Подошли паны к селу, — говорится в сказе, — а войти не могут. Кинутся к крайним домам, а из-за плетней, из-за дров мужики из дробовиков палят».

Получили паны подкрепление, а у наших порох весь вышел и свинца нарубить не успели. Пришлось отойти и укрепиться в монастыре на Покровской горе.

Сказ есть сказ. Многие детали осады писателем домыслены, иные в художественных целях гиперболизированы. Так, в лютую зимнюю стужу «наши по горе забор дубовый в четыре столба толщиной поставили… ров в сажень глубины, в две сажени ширины вырыли. Оказались за деревянной стеной и Притыкино и вся монастырская слободка». Такие оборонительные работы можно было осуществить, разумеется, только заранее, а не в виду неприятеля. Тем не менее в целом дух эпохи, героизм ивановцев в сказе переданы верно.

Пришлось ивановцам, конечно, нелегко, многие сложили головы в неравной борьбе с регулярным неприятельским войском. С большой долей вероятия можно предположить, что для защиты селения пушек им никто не отряжал. Крестьянам следовало рассчитывать только на ручное оружие. В конечном счете интервенты овладели селом и стали в нем лагерем.

Историки подтверждают
Ученые-историки подтвердили достоверность изустных легенд о пребывании в селе интервентов. Немало сделал для выяснения этого обстоятельства ивановский краевед И. Власов. Он указал на любопытное письмо суздальского воеводы Федора Плещеева, являвшегося сторонником Лжедмитрия II, ратному воеводе самозванца Яну Сапеге.

«…На Волге город Плесо взяли, — говорится в письме, — пришли назад в Суздальский уезд, в старые таборы, в село Иваново-Кохму.

И пишут, господине, ко мне пан Чижевски да Собельски с товарищи, чтобы мне итти к Костроме на государевых изменников.

И мне, господине, город покинуть не на кого и из Суздаля итти нельзя, потому что многие иные воры мужики в сборе от Суздаля верст за сорок и за петьдесят, в Холуе на посаде и в иных местах…»

Из этого письма видно, комментирует И. Власов, что в период крестьянской войны и польско-шведской интервенции в селе Иванове действительно находились вражеские отряды. Известны имена их предводителей: Мартын Собельский из отряда Сапеги, его подчиненный Плещеев, Чижевский из полка пана Лисовского. Иваново стало для них своеобразной базой для набегов на другие селения и города. Вместе с тем этот документ неопровержимо свидетельствует о волне народного гнева, поднимавшейся против захватчиков, о том, что «мужики в сборе» во многих местах и готовы к борьбе.

«Старыми таборами» в письме названа казачья стоянка. Это место ивановцы впоследствии нарекли «Куренем» (участок современной улицы Станко — от улицы Багаева до улицы Маяковского).

Вещественных доказательств маловато
Итак, можно считать, что легенды об истоках названия Панской улицы подтверждены документально. Хуже обстоят дела со свидетельствами материальными. Их крайне мало и непосредственно с Панской улицей они не связаны. Пушечное ядро XVII века, найденное в пригороде Иванова, «крылатый» польский шлем, поднятый со дна Уводи у Сосневского моста в 1940 году, — вот, пожалуй, и все. Объясняется это просто: никто специально таких материальных свидетельств не искал. Между тем, они должны быть. Под слоями земли могут обнаружиться остатки оборонительных сооружений ивановцев (хотя бы тех же надолб), следы существования крупного воинского лагеря.


Панская улица (ныне улица Станко)


Это обстоятельство, думается, следовало бы учитывать в дальнейшем при строительных работах в районе улиц Станко и Московской. Можно только пожалеть, что археологи не воспользовались прокладкой теплотрассы через Кокуй в начале 60-х годов, когда был сделан глубокий поперечный разрез всего этого участка.

На рубеже двух веков
Во второй половине прошлого века Панская улица полностью утратила свой промышленный характер. Производственные помещения частью были снесены, частью переоборудованы под жилье и для других надобностей. Кроме фабрикантов и торговцев, здесь жили духовенство, рантье, домовладельцы, чиновники, разного рода администраторы.

Попробуем мысленно перенестись лет на восемьдесят — девяносто назад и совершить по улице короткую прогулку.

…Дорога мощена булыжником. По обе стороны ее — ряды деревянных тумб. Дома двухэтажные кирпичные, но встречаются и одноэтажные деревянные с резными наличниками, с причудливыми водосточными трубами. Кое-где видны чугунные решетки палисадников. У подъездов — иконы под железными козырьками.

Вот полосатая полицейская будка, вот аптека, в ее витринах, по обычаю того времени, — стеклянные шары, наполненные разноцветными жидкостями. Магазинов почти нет, магазинами славится другая улица — Георгиевская. Правительственными или общественными зданиями улица тоже небогата. Отделение Государственного банка, казначейство, клуб приказчиков, — на этом перечень, пожалуй, можно прекратить.

Теперь заглянем в несколько особняков, посмотрим, чем они интересны. Удивляет толщина наружных стен. В первом этаже комнаты поменьше и пониже, чем во втором. Часто здесь помещались хозяйственные службы, жила прислуга. У парадного находится швейцарская. На второй этаж ведет литая чугунная лестница. В просторных комнатах — паркетные полы, лепные потолки, дорогие люстры, мраморные подоконники. Отопление печное, печи отделаны изразцом. Но в некоторых домах отопление калориферное: по специальным каналам внутри стен в помещения подается подогретый воздух.

Во дворах — обилие флигелей, различных служб: конюшни, каретные сараи, ледники, амбары для товаров и домашних припасов.

Об одном из таких зданий хочется рассказать несколько подробнее.

Подпольный арсенал
Такое на долю журналиста выпадает, может быть, раз в жизни — вскрывать тайник с оружием, запрятанным десятилетия назад.

Июньским вечером 1972 года мне позвонил по телефону давнишний мой знакомый Вадим. Голос у него был взволнованный:

— Понимаете, нашел у себя в квартире под полом оружие. Вроде, дореволюционное. Что делать?

— Пока — ничего. Через четверть часа буду у вас.

Невзирая на ночь и усталость, я поспешил на улицу Станко в хорошо знакомый мне старинный двухэтажный дом. Вадим встретил меня у парадного. По чугунной узорчатой лестнице мы поднялись на второй этаж. И лестничные площадки, и коридор, и комнаты, куда мы вошли, были голы и замусорены. В доме начинался капитальный ремонт, и жильцы со всем имуществом переселялись во временные квартиры.

В просторной комнате горела настольная лампа, поставленная на пол. Она освещала пачки паркетной дощечки.

— Понимаете, решил снять паркет, чтобы после ремонта вновь уложить его, — пояснил Вадим, — приподнял щит, заглянул под него, а там оружие, пачки патронов…

Ломиком мы поддели деревянный щит, к которому крепилась паркетная дощечка, приставили его к стене. Вот оно, неизвестно кем укрытое оружие. Два кольта в кобурах, один шестизарядный, другой — пяти. Зеленый бархат внутри кобур истлел, а револьверы так и сверкают никелировкой. Завернутый в тряпицу однозарядный винчестер. Солдатский тесак в ножнах. Заглянув дальше под пол, вытянул оттуда офицерскую шашку. Тут же коробки с патронами. Впечатление такое, будто они только что, с завода. Часть боеприпасов завернута в газету. Рассматриваю ее. «Русские ведомости» от 10 июля 1916 года. Что ж, она свидетельствует только об одном: оружие не могли укрыть ранее этого срока. Но какая была надобность делать это в 1916 году?

— Ну, что ж, надо звонить.

Вадим согласно кивнул головой.

Вскоре сотрудники милиции склоняются над находкой. Кто-то рассматривает марки на револьверах. Оба сделаны в США, оба новехонькие. Кто-то сортирует на ладони патроны по калибрам. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, для чего. Сколько видов патронов, столько должно быть и видов оружия. Трех стволов явно не хватает.

— Вот эти маленькие патроны — от дамского браунинга.

— А не его ли я нашла лет семь назад? — высказывает предположение женщина, приглашенная в качестве понятой. — Копали мы погреб в сарае и наткнулись. Малюсенький такой револьверчик, весь ржавый. Потом еще один нашли. Взяли да и выбросили.

Майор милиции укоризненно качает головой. Оружие есть оружие, пусть даже ржавое. Его следовало непременно сдать в милицию. Там разобрались бы. Возможно, оно использовалось прежде в преступных целях.

Пока составляется протокол, я коротко рассказываю присутствующим знакомую мне историю этого дома. Построил его в 70―80 годах прошлого века фабрикант Новиков. Ему принадлежала отделочная фабрика (ныне швейный завод). Позднее это предприятие арендовал, а незадолго до первой мировой войны и купил другой фабрикант — Бурылин. Жилой дом, однако, продолжал оставаться в собственности Новиковых. Один из них в начале века стал известным автомобилистом, участвовал в гонках по маршрутам Москва — Орел, Москва — Нижний Новгород и даже Москва — Париж.

После Великого Октября бывших хозяев потеснили. В доме жило множество людей, о которых теперь едва ли можно навести какие-либо справки.

В 1925 году здание передали Гостехконторе, которая переоборудовала его для проживания своих сотрудников.

В разговор вступают жильцы дома — понятые. Со слов людей, которых давно уже нет в живых, они рассказывают нечто похожее на легенду. Будто бы в том же 1925 году милиция обнаружила на чердаке ведерко с углем. Высыпали его, а на дне золото и бриллианты. Дом осмотрели сверху донизу, но больше ничего не нашли.

Человеку свойственно докапываться до истины. Поэтому сам собой возник вопрос: кто запрятал оружие в тайник?

Наиболее естественно было предположить, что сделали это офицеры — родственники Новиковых по возвращении с фронта в конце 1917 — начале 1918 года. Но от этой мысли приходилось отказаться. Во-первых, едва ли можно было незаметно провезти столько оружия от западных рубежей до Иваново-Вознесенска — его у офицеров повсеместно отбирали. Во-вторых, очень уж пестро оно по составу — от спортивного винчестера до солдатского тесака и дамского браунинга.

Эта разномастность скорее всего свидетельствует о том, что оружие собиралось на месте. Однако в его укрытии наверняка участвовал человек, знавший в нем толк. На это указывала маленькая, но характерная деталь: годы выпуска, начертанные карандашом на коробках с патронами. Они могут храниться только определенное время, после чего становятся ненадежны, дают осечки. Только сведущий в военном деле человек мог знать эту особенность и предусмотрительно сделать пометку — на крайний случай и такие патроны могли пригодиться.

Снова и снова мысленно возвращался я к грозовой поре революции. Да, в октябре 1917 года иваново-вознесенская буржуазия сдала власть пролетариату без боя. Но значит ли это, что она смирилась с поражением? Можно ли утверждать, что она разоружилась и отказалась от мысли о реванше?

Находка на улице Станко, думается, позволяет ответить на эти вопросы отрицательно. Конечно же, оружие пряталось не случайно. Буржуазия, реакционное офицерство выжидали: какой оборот примут события? Оружие могло понадобиться при малейшем намеке на непрочность Советской власти. Но такого намека они не дождались, оружие не было пущено в ход.

— Куда вы его денете? — поинтересовался я.

— Скорее всего, сдадим в музей, а патроны, как образцы, — в нашу криминалистическую лабораторию.

Новое дыхание
На протяжении многих лет Панская улица была монархической. В дни всевозможных «тезоименитств» она расцвечивалась национальными флагами, на фасадах домов появлялись портреты «государя императора».

Но именно здесь, в самом начале улицы, у клуба приказчиков, в октябре 1905 года был организован большевистский митинг. На нем в последний раз выступил Ф. А. Афанасьев (Отец).

Митинг охраняла боевая большевистская дружина, которую возглавлял один из руководителей партийной организации города, депутат первого Совета Иван Никитич Уткин.

Великий Октябрь обитатели улицы встретили враждебно, предчувствуя близкую утрату привилегий, капиталов, особняков. И действительно, революция вымела с Панской всех захребетников, наживавшихся на поте и крови народа. К десятой годовщине Великого Октября она была переименована в улицу Станко — по партийной кличке стойкого большевика-ленинца И. Н. Уткина.

За годы советской власти ряд старых капитальных зданий на улице был надстроен, сооружено несколько новых. Население получило водопровод, газ, частично центральное отопление. Дорога и тротуары оделись в асфальт, вдоль них зашумели листвой деревья.

На крутизне, над Уводью

Калейдоскоп эпох
Крутицкая улица — одна из самых своеобразных в городе. Попробуйте найти другую такую, где бы старина столь же непринужденно соседствовала с нашим днем, которая бы столь же прихотливо извивалась, соединяя две важнейшие городские магистрали — проспекты Ленина и Фридриха Энгельса.

Даже самому нелюбопытному взору здесь найдется нечто достойное внимания. Прикиньте, хотя бы бегло, сколько типов строений встретится вам по пути. Не так-то просто их подсчитать. Вот деревянный домишко, неказистый, доживающий свой век. Это наиболее характерный представитель дореволюционного Иваново-Вознесенска. Рядом притулилось здание «посолиднее» — в полтора этажа. Первый почти напрочь скрыт под землей, выглядывают только верхушки окон. «Подвальные жильцы» были некогда весьма распространенной в городе категорией. По соседству — еще один жилой дом, каких давно уже не возводят: низ кирпичный, верх — рубленный из бревен.

Есть здания, похожие на конюшни (да так оно, наверное, и было), есть двухэтажные с могучими стенами — явно купеческого происхождения, есть сравнительно молодые, опять-таки в два этажа, и самые новейшие, гордо вознесшие над своими меньшими собратьями железобетонное кружево конструкций.

Невольно возникает впечатление, будто история позволила себе шутку, собрав на малом участке столь обширную коллекцию архитектурных экспонатов.

А взять ограды… Каких только нет! И проволочные на бетонных столбах (это сад им. 1 Мая), и кирпичные, и дощатые — то решетчатые, то сплошняковые… Даже зелень — и та, похоже, стремится быть неповторимой. Шумят листвой старые липы, а в трех шагах от них — липки-подростки недавних посадок. Под березами в два обхвата буйствуют в провинциальных палисадничках лопухи.

Короче говоря, Крутицкая улица представляет собой пестрый калейдоскоп, насчитывающий много веков, и градостроителям придется немало поломать голову, как придать ей современный вид, сделать удобной и для людей, и для транспорта.

Говорит само за себя
Название улицы говорит само за себя и в разъяснениях вроде бы не нуждается. Крутицкая — от крутизны, крутого обрыва над Уводью. Высота здесь и в самом деле значительная. Недаром одна из улиц, уходящая отсюда вниз, к площади Пушкина, называется Подгорной — под горой.

Однако и в этом, казалось бы, совершенно ясном вопросе существует элемент сомнения. Дело в том, что прежде название улицы писали несколько иначе — Крутецкая. А крутец — слово уже иное, напоминает о кручении веревок.

И все же не стоит придавать названию иного значения, кроме привычного. Крутицкая — от крутизны. Крутецкая — просто вариант.

Лучше совершим прогулку от ее истока до конца, посмотрим, какими воспоминаниями она богата.

Через овраг шагнула дамба
Теперь улица начинается от проспекта Ленина. Сто с лишним лет назад было иначе. Тогда первые ее строения находились близ нынешнего Дворца искусств, возведенного на месте Покровского собора. От современного проспекта его отрезал в ту пору глубокий овраг с ручьем. Преодолеть их даже в сухую погоду было затруднительно, а что же говорить про весну и осень?

В семидесятых годах прошлого века, после образования города, это неудобство стало особенно обременительным. Ведь для нужд текстильных фабрик требовалось доставлять все больше клади. Да и церковники настаивали на удобном подходе к собору со стороны главной улицы (Мельничной-Георгиевской).

Однако городская дума не могла найти средств на устройство дамбы. Тогда в 1873 году фабрикант З. Кокушкин за свой счет набрал землекопов из числа пришедших на заработки крестьян, и те за четыре года с помощью лопат, тачек и носилок построили дамбу, замостив ее булыжником. Она обошлась в восемь тысяч рублей.

Любопытная деталь: на фоне непролазного бездорожья, грязи, неустройства, царивших в только что созданном городе, дамба выглядела довольно нарядно. По имени «благотворителя» ее назвали Кокушкинской и возвели в ранг «одного из украшений Иваново-Вознесенска». Тогда-то Крутицкая улица и получила новое начало. Дамба в изменившемся, конечно, виде сохранилась до наших дней.

При повороте с проспекта Ленина на Крутицкую улицу мы первым видим теперь двухэтажное здание, в котором помещается магазин «Цветы». А прежде на этом месте жил владелец небольшой ситценабивной мануфактуры. Об этом свидетельствовали два строения во дворе, снесенные лишь в самое последнее время. Прохожие обычно не обращали на них внимания. И напрасно. В одном из строений легко узнавалась «набойная». По размерам она была совсем невелика, намного меньше, например, того набойного корпуса, что находится на Красногвардейской улице, и тем не менее типична своей верхней частью — вешалами, по которым передвигался миткаль во время сушки.

Второе строение тоже было характерно для старого текстильного села: простенькая кирпичная палатка, иначе говоря, склад, где хранился готовый товар.

Думная гора
Собственно, горы, как таковой, давно уже не видно. От вершины, изрядно, впрочем, срытой еще в давние годы, и до самого подножья, словно гигантской шапкой, накрыта она зданием Дворца искусств. В ходе его реконструкции в шестидесятых — восьмидесятых годах был снят еще восьмиметровый слой грунта, и от горы практически ничего не осталось.

Поросшая по склонам вековыми соснами, гора с одной стороны довольно круто обрывалась к реке Уводи, с другой — к ручью Кокуй. Возможно, лишь узкий перешеек соединял ее с соседней возвышенностью, где оказалось удобно защищаться от нападений врагов. Стоило только сделать по склонам засеки, а перешеек перегородить забором из заостренных кольев, и получалось надежное убежище. К тому же и видно было с горы далеко во все стороны, что давало возможность вовремя заметить опасность. Эти выгоды люди подметили еще в глубокой древности. Есть сведения, что во время земляных работ в начале прошлого столетия на горе нашли орудия каменного века, а также глиняные изделия более позднего происхождения. К сожалению, этот ценный археологический материал до нас не дошел.

Как предполагают, в XIV или XV веках гору облюбовали монахи. Поставили на вершине деревянные келийки и стали жить в уединении. По-видимому, оно не раз нарушалось лихими людьми — то было время феодальных междоусобиц. До нас дошла легенда о том, что в горе имелось множество пещер и тайников, в которых иноки прятались во время нападений. В конце концов монахи, видимо, решили, что от врагов лучше укрываться за стенами, чем во мраке подземелий. На вершине горы был построен мужской монастырь с двумя храмами — Покровским и Троицким. Поэтому монастырь и в устной речи, и в официальных документах именовали двояко: то Покровским, то Троицким. Ивановцы долгое время предпочитали второе название. Потому-то возникшая рядом с монастырем слобода, первоначально называвшаяся Притыкино, или Монастырская, стала позднее именоваться Троицкой (ныне начало Советской улицы). Но гора оставалась Покровской.

Первое письменное упоминание о монастыре относится к первой трети XVII века. Был он из числа захолустных, особенным вниманием церковных властей не пользовался, и поэтому монастырской братии, чтобы иметь пропитание, приходилось, после молитв, подрабатывать различными ремеслами.

Живописную картину представляли собой деревянные монастырские строения, тесно сгрудившиеся на макушке горы. Здесь были церкви, кельи, скотные дворы, хлебные амбары, погреба. Только церкви да игуменская келья были крыты тесом, остальные — сплошь соломой. Здания окружала деревянная крепостная стена с башенками по углам.

Некоторое представление о том, как выглядел в ту пору монастырь, дает, можно сказать, чудом сохранившаяся до наших дней деревянная Успенская церковь, о которой говорилось выше. Она была построена в XVII столетии по типу большой крестьянской избы, от которой отличалась только двумя прирубами: с западной стороны — для притвора и с восточной — для алтаря.

Монастырь сыграл определенную роль в экономическом развитии села Иванова. Дело в том, что в урочные дни на Покровской горе собирались на богомолье люди со всей округи. Их нужно было поить и кормить. Появилась торговля — «сперва с поноской, потом с полочком, а там уж и с лавочкой». В конце концов возникла своеобразная «богомольная ярмарка». Село становилось торговым.


Дворец искусств


В 1764 году Екатерина II подписала указ об упразднении многих монастырей с переводом их на положение приходских церквей. Был ликвидирован и Покровский монастырь. Но произошло это много позднее, в самом конце XVIII века. В литературе встречается упоминание о том, что он стал приходской церковью только после того, как монастырская братия жестоко перессорилась. Обветшавшие деревянные стены снесли, заменив их невысокой кирпичной оградой.

В 1817 году на средства ивановских фабрикантов Гандуриных, которые еще числились крепостными крестьянами, на месте упраздненного монастыря была сооружена по проекту миланского архитектора Мавричелли каменная церковь.

Немаловажная деталь: именно в ту пору погибло множество веками хранившихся в монастыре ценнейших документов, касавшихся его истории и прошлого села Иванова.

Нельзя не отметить, что религиозное влияние монастыря, как и приходской церкви, на жителей села было весьма призрачным. Попы то и дело жаловались на местных крестьян, что они «от святой церкви удаляются».


Улица Крутицкая. Междугородная телефонная станция


Царское правительство и синод были немало озабочены этим. Они не могли не учитывать, что с развитием промышленности и ростом рабочего класса в селе все более обострялись классовые противоречия. Одной из мер властей явилось преобразование Покровской церкви в собор. Это произошло 30 августа 1873 года (по старому стилю) — в день официального объявления народу об «учреждении города Иваново-Вознесенска».

И все же в расчеты властей вкралась ошибка. С 80-х годов, как вспоминает бытописатель старого Иванова И. Волков, Покровская гора стала «любимым местом для собраний и бесед безработного люда. Здесь безработные ивановцы собирались для обсуждения своих нужд; здесь они собирали справки друг у друга о том, куда и кому какие работники нужны; здесь же безработные целыми днями сидели, глядя на расположенные внизу, под горой, фабрики, подолгу обдумывая свое тяжелое положение… Оттого-то эта гора, помимо старинного названия „Покровской“, носила еще название „Думной горы“».

Естественно, что ни соборному причту, ни богачам подобные сборища безработных и бездомных людей не приходились по вкусу. Ктитором собора в ту пору был фабрикант Мефодий Гарелин, оставивший по себе, как безжалостный эксплуататор рабочих, зловещую память. На заседании городской думы он с возмущением говорил о том, что от «ежедневного лазания» рабочих гора-де разрушается.

В 1907 году на средства Покровской церковной общины гору обрыли, округлили и обнесли, помимо кирпичной ограды, еще и железной решеткой. Тогда же здесь были срублены последние вековые сосны.

Эти меры вызвали негодование пролетариев города. Они отчетливее увидели в соборе рассадник религиозного мракобесия, а в его служителях — вдохновителей черносотенцев, чьи злодеяния осенью 1905 года были у всех свежи в памяти. Потому-то после Великого Октября решительным было требование рабочих: воздвигнуть на месте собора очаг культуры и просвещения. Таким очагом стал драматический театр (ныне Дворец искусств).

В XVIII―XIX веках лучшие здания напротив собора занимал причт. Теперь их почти не осталось. На месте снесенных строений вознеслось многоэтажное здание Междугородной телефонной станции современной архитектуры, из бетона и стекла.

Бывают же такие совпадения! Рядом с ней еще цел старинный кирпичный дом с наружной каменной лестницей и чугунным крыльцом. В свое время здесь размещалась городская телефонная станция. Как-то даже не верится, что она смогла «втиснуться» в такое малоприметное строение.

Первые и лучшие
Идем далее. Перед нами, городская библиотека им. Горького. Она находится здесь уже не один десяток лет. Однако первоначально это здание предназначалось для иных целей.

…Первые годы советской власти. Восстановлены и пущены основные текстильные фабрики города. У станков и машин трудятся тысячи людей, преимущественно женщин.

Чтобы облегчить домашние заботы текстильщиц, освободить их от возни у печки, решено было построить на Крутицкой улице фабрику-кухню. Она открылась 29 марта 1925 года. Это было первое в Советском Союзе предприятие общественного питания подобного рода.

«Здесь механизированное приготовление обедов, — писала в те годы печать. — Даже хлеб доставляется с кооперативного хлебозавода. Машины моют, чистят, режут, варят паром. Пальмы, свет, чистота, здесь нельзя курить. Отсюда в больших термосах развозят грузовики обеды по фабрикам…»

Предполагалось, что фабрика-кухня будет ежедневно отпускать шесть тысяч обедов. Фактически к 1930 году готовилось 25 тысяч. Пришлось сделать пристройку. Но и этого оказалось мало. Поэтому 1 мая 1930 года в Посаде была заложена и в 1933 году открыта вторая фабрика-кухня.

По ряду причин этот опыт в те годы, однако, не нашел продолжения. Здание фабрики-кухни на Крутицкой передали под библиотеку.

Если мы направимся по улице далее, то увидим в окружении деревьев еще одно здание, построенное в те годы, — областной противотуберкулезный диспансер. Как известно, в старом Иваново-Вознесенске туберкулез был подлинным бичом рабочих-текстильщиков. Изнурительный труд в пыли и духоте, отсутствие вентиляции неумолимо вели к болезни и сводили рабочего в могилу в тридцать — сорок лет.

Одной из мер борьбы с этим социальным злом и явилось открытие диспансера (1928 год). Здесь лечились и взрослые, и дети. По своему оснащению он был лучшим медицинским учреждением подобного рода в СССР.

«Удинские номера»
Как раз возле диспансера улица делает крутой поворот и одновременно резко расширяется, образуя неправильной формы площадь. Она иофициально, в течение пяти с лишним десятилетий, именовалась Удинской площадью и утратила свое значение только после постройки лечебного учреждения.

Свое название площадь получила в 1872 году по фамилии купцов Удиных. В середине прошлого века они владели довольно крупной ситценабивной фабрикой, кирпичные корпуса которой находились поблизости. Потом Удины разорились, что в старом Иванове было явлением довольно обыденным. Фабричные здания долго пустовали, что тоже никого не удивляло.

Обо всем этом, конечно, не стоило бы и вспоминать, если бы не одно немаловажное обстоятельство. В 1876 году полицейские власти арендовали один из заброшенных корпусов и оборудовали в нем городскую арестантскую, рассчитанную на 15―20 человек. Но обычно их «втискивали» сюда намного больше.

Здесь содержали задержанных пьяниц — «до вытрезвления», всякого рода уголовных преступников — до суда. Вместе с ними в камеры часто водворяли и «политических» — тех, кто протестовал против существующих порядков и произвола фабрикантов, не подчинялся властям, призывал к забастовкам, участвовал в них. С каждым годом таких арестантов становилось все больше.

Условия их содержания были ужасающими: теснота, невероятная грязь, клопы, удушливый воздух, издевательства надзирателей. Нет, недаром ивановцы единодушно окрестили арестантскую «Удинскими номерами». Если вспомнить, что номерами в ту пору именовались гостиницы, станет понятна вся саркастичность этого народного названия.

Мрачную память оставила по себе «Удинская гостиница» на Крутицкой. Сколько мук претерпели здесь и виновные, и безвинные, сколько их отправилось отсюда в тюрьмы, а оттуда — в ссылку, на каторгу!

Позднее арестантская была переведена поближе к полицейскому управлению, на улицу Кокуй, в двухэтажное кирпичное здание, отмеченное ныне мемориальной доской и известное каждому горожанину.

«Удинские номера» переделали под жилье. Были заселены, еще до революции, и пустовавшие прежде строения. Они частично сохранились до наших дней. Так, одно из них занимала кроватная фабрика, а теперь — цех № 2 Кохомского объединения «Металлист».

Вотчинная контора
Неподалеку от сада им. 1 Мая, на противоположной стороне улицы, находится особняк, окруженный кирпичной оградой и вековыми липами. Некогда он принадлежал родовитой семье графов Шереметевых.

Более полутора веков это имя довлело над судьбами нескольких поколений ивановцев. Графской была земля, графскими были крепостные крестьяне, графу платили оброк, за графом числились леса, фабрики, дома, торговая площадь, лавки…

Село Иваново и Ивановская вотчина перешли во владение Шереметевых еще в 1741 году. С этой поры графская семья цепко за них держалась. И недаром: владения приносили изрядный доход, который, по мере развития в селе текстильного производства, умножался.

Чтобы править многообразными делами вотчины, в начале XIX века было решено построить на окраине села здание вотчинной конторы. Как считают, его проектировал и наблюдал за работами кто-то из крепостных графа.

Здание представляет собой каменный двухэтажный дом с элементами раннего русского классицизма. Собственно вотчинная контора размещалась в нижнем этаже. Здесь же находились кладовые, кухня, другие служебные помещения. Верхний этаж занимали парадные комнаты для знатных приезжих, здесь же жил и управляющий конторой.

В эпоху крепостного права в конторе взимали оброк деньгами и натурой (вот для чего были нужны вместительные кладовые), вели учет прихода и расхода по вотчине, составляли документы на куплю-продажу имущества и крестьян, подбирали мастеровых людей для работ в других имениях Шереметевых. После отмены крепостного права здесь принимали у крестьян выкупные платежи, арендную плату за пользование землей и лесами, оставшимися в графском владении.

Вотчинная контора, как ни удивителен такой анахронизм, просуществовала до 1918 года. После ее упразднения здание передали детскому саду.

Сейчас оно охраняется законом как памятник архитектуры.

Колыбель ситцевой радуги
Наша прогулка по Крутицкой улице близится к концу. Мы вступаем в ее «студенческую» часть. Справа — кирпичные корпуса общежитий, построенных в тридцатые годы, неоштукатуренные, без особых удобств. На них в ту пору не хватало средств. А рядом — студенческие общежития, возведенные совсем недавно, по-современному отделанные и оснащенные, имеющие все, что нужно молодому человеку, который готовится стать высококвалифицированным специалистом.

А между общежитиями, словно напоминая о чем-то давнем, навсегда ушедшем, высится в тени деревьев здание, подобных которому в Иванове больше нет. С первого взгляда нелегко догадаться о его первоначальном назначении: то ли это фабрика, то ли церковь, то ли что еще.

В перечне достопримечательностей города оно значится как мануфактура Осипа Степановича Сокова. Этот талантливый самоучка оставил заметный след в истории развития текстильной промышленности села Иванова. В молодости Соков овладел ремеслом резчика и работал у своих односельчан, делая им манеры для набойки холстов. В 1780 году вместе с несколькими товарищами по ремеслу он отправился в Шлиссельбург, где устроился на фабрику англичан Козенса и Лимана, осваивая искусство составления красок для набойки. По возвращении в Иваново в 1787 году Соков завел небольшое предприятие, где стал изготовлять по новым рецептам набойку по холсту и полотну, а затем и по хлопчатобумажным тканям.

Изделия его отличались высокими художественными достоинствами — красотой и своеобразием рисунков, чистотой отделки и потому были вне конкуренции. (Образцы этой набойки, сохранившиеся в фондах Ивановского краеведческого музея, до сих пор восхищают своим совершенством).

Дело процветало и вскоре вместо деревянного здания Соков возвел близ Уводи просторный кирпичный корпус.

В судьбе этого энергичного, смышленого человека не все ясно. Судите сами: с момента возвращения Сокова в Иваново и до смерти его в 1801 году прошло четырнадцать лет. Последние годы, как пишет Я. Гарелин, он «мало уже занимался фабричным делом и редко куда выходил из дому, вел самую уединенную жизнь». Выходит, что на постройку двух предприятий и достижение высот в производстве ситцев у Сокова ушло не так уж много времени — что-то около десяти лет. Затем, по неизвестной причине, все достигнутое было им брошено на произвол судьбы. Согласитесь, что это не в характере человека, весьма предприимчивого, еще и не старого (он родился в 1743 году) и к тому же разбогатевшего.

Замечу попутно, что Соков был похоронен на той же Крутицкой улице, в ограде Покровской церкви. Когда в 1817 году была построена новая, каменная, могила оказалась под правым столбом при входе в церковь и впоследствии была забыта.

Наследники Сокова управляли фабрикой из рук вон плохо и в конце концов продали ее в 1810 году фабриканту М. Ямановскому. Будучи главой местной старообрядческой общины, он перестроил ее в молельню для «раскольников поповщинского толка». Тут же находилась богадельня.

Считают, что переоборудование мануфактуры производилось по проекту архитектора Мавричелли, того самого, который сооружал каменную Покровскую церковь и соборную колокольню в Шуе. Тогда-то и появились у производственного корпуса не приличествующие ему храмовые пристройки, в частности, полукруглая алтарная абсида, выходящая на проспект Фридриха Энгельса.

Если верить народной молве, в старину из корпуса имелся тайный подземный ход на берег Уводи.

Культовым целям здание служило в течение 120 лет — до 1930 года. В разное время оно считалось то молельней, то часовней, то Казанской старообрядческой церковью. Есть даже упоминание о том, что в нем находилась «австрийская молельня» — возможно, для военнопленных австрийцев. Впрочем, все это малоинтересно. Для нас здание представляет ценность именно как текстильная мануфактура, где родилась широкая слава многокрасочных ивановских ситцев.

«Лесная» топонимика

Сводили под корень
«В старину Иваново было окружено густыми лесами». Эта фраза столь часто встречается в книгах о прошлом нашего города, что уже не производит впечатления.

Живописнее обрисовал эти дебри И. Волков. В книге «Ситцевое царство» он приводит слова своего деда, Данилы Волкова, относящиеся к восьмидесятым годам прошлого века:

«Эх, бывало, в наших ивановских лесах и заблудиться легко было, особливо в серый, бессолнечный день… Попадешь, бывало, в лес, заплутаешься, идешь-идешь целый день, а то и два дня идешь, и конца-краю этому лесу на находишь… А какой лес был: сосны в три обхвата, березы аршин на сорок в вышину…»

Леса было обилие, а рубили его мало, в основном на дрова да на крестьянские постройки. И на продажу он не шел из-за трудности с вывозом: Уводь в нескольких местах перекрывали мельничные плотины, и сплав был невозможен.

Положение изменилось с появлением в Иванове мануфактур, а затем и фабрик с паровыми машинами. Резко увеличился спрос на строительную древесину и дрова. Владелец вотчины Шереметев не замедлил пустить в ход лежавшее до сих пор втуне богатство. Нимало не задумываясь о том, к чему может привести массовая вырубка лесов, он стал продавать их большими участками, лишь бы выручить куш посолиднее. Покупателями являлись, прежде всего, его же собственные крепостные — «капиталистые» крестьяне, владельцы ткацких светелок и набоечных заведений. Разумеется, в первую очередь они приобретали тот лес, что находился ближе к селу, чтобы не тратиться на перевозку.

К концу XVIII века окрестности Иванова большей частью превратились в пустоши, поросшие кустарником и мелколесьем, местами распаханные или превращенные в выгоны. Лес сохранился сравнительно небольшими островками.

Долгое время, например, стоял нетронутым бор Круглиха, непосредственно примыкавший к вотчинной конторе Шереметева. По этому бору Крутицкая улица имела второе, более раннее, название — Большая Круглиха. Можно предполагать, что лесной массив был компактен и имел в плане круглую или овальную форму, откуда и название.

Там, где сейчас находится памятник Федору Афанасьеву (Отцу), двести лет назад шумела листвой Гандурина роща. Она также была остатком прежних лесов, окруженным со всех сторон сельскими постройками. А называлась роща, как это часто бывало в старину, по фамилии своего владельца — «капиталистого» крестьянина Гандурина. Уже тогда это семейство владело немалым богатством. Судя по сохранившимся документам, у братьев Гандуриных имелось во владении около 150 десятин земли, десять — покосу и почти 50 десятин лесу.

На плане села 1774 года значится еще один зеленый массив — бор Денежкиной Выти. Находился он на правом берегу Уводи в районе между нынешним Соковским мостом, хлопчатобумажным комбинатом им. Самойлова и улицей III Интернационала.

В наши дни название бора звучит загадочно. Попробуем выяснить, откуда оно взялось. В старину слово «выть» имело несколько значений. Так называли участок земли, реки или озера, предназначенный для рыбной или звериной ловли. Размер выти при этом определялся характером местности.

Далее, выть в Московском государстве означала мелкую податно-платежную единицу. На выть, куда входила пахотная земля с угодьями, раскладывался платеж податей. Кроме того, вытью называлось вознаграждение за причиненный вред.

И в первом, и во втором значении это слово в нашем крае употреблялось широко. «Иваново делилось на выти, — читаем в книге Я. Гарелина. — Каждая выть заключала в себе 50 тягол и составляла главное мерило… для сбора доходов по Ивановской вотчине. Раскладка оброчной подати для помещика и на разные вотчинные и мирские расходы производилась по вытям».

Следовательно, можно считать, что возле бора имелся значительный клин запашки, и крестьяне, обрабатывавшие эту землю, платили денежную подать.

Возможно, однако, и иное объяснение. Кто-то из предприимчивых крестьян арендовал участок речного берега (вместе с бором) для рыбной ловли и платил за это право деньгами (а не долей улова, как тоже практиковалось). Недаром в названии бора как бы подчеркивается слово «денежкина». Как известно, в ту пору рыбой из Уводи лакомилось даже население Суздаля, и занятие рыболовством для ивановцев было довольно прибыльным.

Долее сохранялись леса на левобережье Уводи, там, где возник потом Вознесенский посад. Еще в тридцатых годах прошлого века Опрянин овраг представлял собой глухое лесное урочище. Особенно большой лесной массив примыкал к нынешнему парку им. Революции 1905 года. Шереметев продал этот лес фабрикантам Гарелиным, которые также вырубили его. Одну из вырубок люди называли просто Пустошью, другая, по старой памяти, продолжала именоваться бором. Когда на бывших вырубках появились слободки, нарицательные имена превратились в собственные. Уже в советское время в городе возник довольно обширный район со странным названием Пустошь-Бор. Странным потому, что первая часть названия противоречит по смыслу второй. Но… чего не бывает в топонимике! Ей известны и более причудливые имена вроде селений Потеряй-Кошки Большие и Потеряй-Кошки Малые, существовавшие до недавнего времени в Юрьевецком районе.

Явно «лесного происхождения» и название местечка Соснево. Правда, «лесной аромат» слова для многих коренных ивановцев давно выветрился. Кое-кто для объяснения названия готов привлечь даже слово «соснуть». Однако человеку свежему «Соснево» напоминает прежде всего о соснах, когда-то в изобилии росших на высоком берегу Уводи.

…А ларчик просто открывался
Выше уже говорилось о народной этимологии, которая, объясняя значение тех или иных географических названий, опирается лишь на случайные сопоставления, на сходство в звучании слов.

Подобный казус случился однажды и со мной. Старинное название одной из ивановских улиц — Приборная говорило вроде бы само за себя. А на поверку выяснилось, что толкование неверно.

Вроде бы осталась единственная возможность: считать, что улица действительно названа по приборам. Но отнюдь не измерительным. Известные ивановцам в XVIII веке весы, аршин, счеты, отвес, кое-что еще — устройства элементарно простые и едва ли их имели в виду при «крещении». Но ведь у слова «прибор» есть и специальное значение — комплект материалов, частей, принадлежностей для изготовления, устройства чего-нибудь. Комплект деталей для ткацкого станка — чем не прибор?

Вспомним, что в ту пору в селе Иванове почти в каждой избе стучал деревянный ткацкий станок, чаще всего не один. Как ни прост он по устройству, сделать его самостоятельно мог, конечно, далеко не всякий крестьянин. Требовались и определенные навыки, и нужный инструмент. Совершенно очевидно, что, по мере развития в селе ткацкого производства, и особенно с появлением мануфактур, спрос на ткацкие станки возрастал. Значит, должна была появиться определенная категория ремесленников, занятых их изготовлением. А в старину они обычно жили кучно (отсюда бесчисленные Гончарные, Кузнечные и тому подобные улицы и слободы в древних русских городах). Возможно, и в селе Иванове ремесленники жили по соседству, на одной улице, и по роду их занятий — изготовлению приборов ткацких станков — она и получила свое наименование?

Этими соображениями я и поделился однажды с читателями. И вскоре получил письмо из Москвы, от знакомого ученого-архивиста. Он писал, что разгадка странного названия, скорее всего, кроется не в приборах или «приборных», а в том, что улица возникла возле бора, находилась при бору.

И как это мне раньше не пришло в голову! Стал листать краеведческую литературу. Действительно, в районе нынешних улиц Варенцовой, Почтовой, по берегам Безымянного (позднее Павловского) ручья вплоть до Туляковского (ныне Театрального) моста в XVIII веке был обширный лес. Ивановцы отличали его от других, окружавших село, называя просто бор. «Лес был поистине богатырский», — писал о нем Я. Гарелин. Остатки этого бора сохранялись вплоть до середины прошлого века, когда его владелец, фабрикант Ямановский, свел могучие сосны под корень. Освободившееся место по обоим берегам ручья было занято бельниками.

Такова вкратце история одного поиска, итог которого лучше всего охарактеризовать известными словами: «А ларчик просто открывался!».

«Придирки»
Если взглянуть на старинный план села Иванова, то нетрудно убедиться, что оно возникло отнюдь не на ровном месте. Вплоть до XIX века жилые и хозяйственные постройки здесь размещались преимущественно по склонам оврагов, в болотистых низинах и на прочих неудобицах. Причина проста. Владельцам села не было резона отводить под новые улицы пахотные земли и луга, которые ценились в краю вековых лесов.

Потому-то в начале восемнадцатого столетия, при застройке очередной улицы, крепостным крестьянам пришлось ставить избы в сыром мелколесье: так распорядилась вотчинная контора, выполняя волю хозяина земель. Не так-то просто было новоселу добраться до только что срубленной избы: всюду моховые кочки, стоячая вода, заросли кустарника. Он цепко хватал человека за одежду, ноги то и дело проваливались в болотную жижу. Пока доберешься до жилья, глядишь, армяк порван, лапти с онучами мокры насквозь.

Так и прозвали крестьяне новую улицу «Продирки» — от «продираться (сквозь чащу), драть, рвать, царапать». Меткое название привилось, стало общеупотребительным. Его-то и занесли на первый план села, составленный в 1774 году.

Несколько десятилетий спустя, когда кустов и болота уже не было и в помине, истоки названия забылись. Кое-кто стал утверждать, что возникло оно после сильного пожара, когда огонь, по народному выражению, «продрал» улицу до основания. Как бы там ни было, однажды власти спохватились: «Что это за „Продирки“»? И назвали улицу Дмитриевской. Спустя некоторое время, при очередном «упорядочении» названий улиц, ее переименовали во 2-ю Московскую Поперечную. Но кто не знает, что столь длинные названия русскому языку не свойственны! Потому в разговорной речи улица осталась Продиркой. Когда же вспоминали, что это все-таки 2-я Московская Поперечная, то слово «Поперечная» зачастую опускали. Это приводило к путанице, поскольку совсем рядом находилась еще одна 2-я Московская (ныне Лежневская). Поэтому в 1899 году улицу вновь переименовали, назвав Владимирской — по городу Владимиру, центру губернии, в которую входил Иваново-Вознесенск. Так она именуется и поныне.

Но ивановцы мало обращали внимания на все эти официальные перемены. В обыденной жизни они упорно говорили «Продирка». Больше того, это просторечное название вообще перешло на всю округу — улицы Черкасскую (ныне Б. Пророкова), Шуйскую, Краснопрудную (ныне ул. Бубнова) и некоторые другие. Причем со временем слово чуть изменилось. Всего на одну букву. Но смысл его стал совсем иным. «Продирки» превратились в «Придирки». И произошло это не случайно.

Как известно, православная церковь в течение веков внедряла в народе свои религиозные праздники. Едва ли не в каждом селении был свой, так называемый престольный, или годовой (то есть отмечавшийся раз в году). Отголоски их мы слышим и поныне.

Как говорилось выше, был такой праздник и в дореволюционном Иваново-Вознесенске. Каждый год, восьмого июля по старому стилю, духовенство и верующие чтили «Казанскую божью матерь». Во всех церквах города проводились молебны, затем — крестные ходы в Покровский собор, а оттуда — к Казанской часовне. Она находилась на перекрестке нынешних улиц Лежневской и Смирнова и примыкала одной стеной к угловому кирпичному зданию. Часовня с момента постройки весьма мешала уличному движению, почему после революции и была снесена.

Помпезность обрядов привлекала в церковные шествия не только верующих, но и тысячи любопытных. По пути следования крестных ходов домовладельцы поливали дорогу водой, и тем не менее пыль над городом стояла столбом.

Когда стихал колокольный звон, начиналась «гулянка» — сначала по домам, а затем на улицах. Поскольку Казанская часовня находилась на границе Продирки, гульбище бывало здесь особенно многолюдным и шумным. На перекрестке Шуйской и Краснопрудной улиц заранее ставились карусели и полки со сладостями. Здесь же устраивались продавцы мороженого и грошовых игрушек. Лакомства и развлечения влекли детей и подростков едва ли не со всего города. Часам к шести появлялась молодежь. Парочки фланировали по улицам, лузгая семечки. Местные парни начинали «придираться» к пришлым «кавалерам». Вспыхивали драки.

Часам к десяти Продирки-Придирки, как свидетельствует современник, «превращались буквально в ад». Воедино сливались бесшабашные звуки гармоник, пьяные песни, визг девиц, ругань, свистки городовых… Полиция призывала на помощь казаков. Свистели в воздухе нагайки, слышались крики и стоны. Люди разбегались, улицы пустели.

Такая «гульба», постепенно затихая, продолжалась три дня. Ох, недешево обходилась ивановцам «Казанская божья матерь»! «Целую неделю после этого праздника, — вспоминал один из его участников, — все ходили, как зачумленные, без гроша в кармане», зато с синяками и шишками.

Со временем превращение «Продирки» в «Придирки» было как бы узаконено, новое название стало появляться и в официальных документах.

После Великого Октября, в двадцатых годах, празднование «Казанской божьей матери», как в корне чуждое новому общественному строю, постепенно сошло на нет. Стали забываться и «Придирки». Сейчас о них помнят лишь старожилы да краеведы.

Несколько слов о самой Владимирской улице. В конце XVIII — первой половине XIX столетия она носила промышленный характер. Чуть ли не в каждой избе стоял верстак, на котором вручную набивался ситец — до двух кусков в день.

Нынешний свой облик улица приобрела в конце прошлого — начале нынешнего века. Дома здесь преимущественно деревянные, постепенно ветшающие. Поскольку улица не магистральная, ее так и не удосужились благоустроить — проложить асфальтовые тротуары и дорогу. Зато по обилию зелени едва ли сыщешь ей равную. Кроны вековых деревьев почти смыкаются над ней.

Сельского происхождения

Здесь жили хлебопашцы
Был в Иванове разъезд Текстильный. Потом его сделали станцией. Но согласовать оба слова как-то не удосужились. И вот уже не один год, испытывая внутреннее чувство неловкости, мы говорим «станция Текстильный» вместо «станция Текстильная». Со временем, однако, мы перестанем обращать внимание на это несоответствие, как перестали ощущать его в названии нашего города.

Как известно, согласование географических названий в роде и падеже является нормой русского языка. Если перед нами деревня, то она будет Боровая, Давыдова, Соколова; если село, то Боровое, Давыдово, Соколово. Сравните также село Свердлово и город Свердловск, село Чапаево и город Чапаевск.

Иваново в течение веков было селом. Но вот сто с лишним лет назад его преобразовали в город. Однако согласование не нарушилось, поскольку к названию села было добавлено название посада. В новом географическом имени «Иваново-Вознесенск» вторая часть была мужского рода, как и «город». Эта часть и склонялась по падежам, тогда как первая («Иваново») оставалась неизменной.

В 1932 году вторая часть была аннулирована, однако первую оставили в прежнем виде. И возникло «странное сочетание: город Иваново. Правильнее было бы — город Иванов» (К. С. Горбачевич. «Русские географические названия»).

Как известно, село Иваново первоначально не выходило за пределы левого берега ручья Кокуй. На его правом берегу находились пахотные земли. Впоследствии одна из возникших на этих землях улиц так и называлась — Пахотная (ныне это участок улицы 10 Августа от Крутицкой до проспекта Фр. Энгельса). Парадоксально, но факт: Пахотная была почти сплошь застроена небольшими промышленными предприятиями — ткацкими светелками и мануфактурами по набойке холстов.

Разрастаясь, Иваново вбирало в свои границы окружающие деревни, где основным занятием было все же земледелие. Они становились городскими местечками (Авдотьино, Афанасово). Большей частью, однако, эти деревни оставляли по себе память в виде названий улиц. И поныне таких множество: Балинские, Коляновские, Курьяновские и другие.

Загадки Малой Голявы
До наших дней сохранилось самое первое каменное гражданское сооружение, построенное в селе Иванове. Это известная «Щудровская палатка» на Красногвардейской улице — первоначально подворье владельцев села князей Черкасских. Оно было поставлено в последней четверти XVII века на склоне низины — сухого ответвления Кокуй. Это низина, а позднее и появившаяся здесь улица, называлась Малой Голявой. Так, по-своему, по-местному, было изменено слово голь, означавшее, в частности, голое место — без лесу, без травы.

Надо полагать, что низина не всегда была такой. До тех пор, пока село не «перешагнуло» через ручей Кокуй, здесь пасся крестьянский скот (об интересном топонимическом свидетельстве на этот счет будет сказано ниже). Потом, на протяжении столетий по этой же низине стадо гоняли на пастбище к Красному пруду.

По мере того, как росло село, пастбище отодвигалось к реке Уводи, а затем и за нее — на Сластиху и далее. Не мудрено, что низина была вытоптана и оголена до предела. К XVII веку «голява» стала означать пустующее, незастроенное место.


Нижний базар (ныне начало улицы Смирнова)


Аналогичным образом возникло и название соседней улицы — Большой Голявы (ныне ул. Смирнова).

Через квартал от «Щудровской палатки» находится Рыночный переулок. Та часть его, что примыкает к Красногвардейской улице, ныне застроена многоквартирными домами и превратилась в узкий проезд. Прежде в этом месте переулок довольно круто поднимался вверх и на плане села 1774 года был обозначен как Вшивая горка.

Подумаем о том, что бы могло означать это странное, чтобы не сказать более, наименование? Может, горка заслужила столь нелестный эпитет потому, что была чересчур уж крута и неудобна? Или, наоборот, оно сатирически характеризовало всю пустяшность препятствия? А может, в старину на горке селились бедняки-горемыки, которые ходили в грязных отрепьях, кишевших насекомыми? Что ж, и то, и другое, и третье похоже на правду. И все-таки подобные предположения далеки от истины.

Известный академик А. Соболевский, одним из первых начавший изучение русского языка в его историческом развитии, заинтересовался Горкой, только не ивановской, а точно такой же московской. С помощью летописей и других старинных документов он установил истину. Оказывается, первоначально прилагательное звучало несколько иначе — Ушивая. От какой-то колючей травы «уш», которую скот не ел. (Значит, все-таки было здесь некогда пастбище!)

Со временем буква «у» превратилась в «в», и возникло название, которое мы считаем неблагозвучным, но в котором наши предки не видели ничего постыдного. Ведь насекомые-паразиты в ту пору не были редкостью даже в царских хоромах.

Но вернемся к Малой Голяве, вспомним о ее дальнейших превращениях. В XIX веке улицу стали именовать двояко: «Семеновская, она же Федоровская» — по фамилии кого-то из горожан и по Федоровской часовне, встроенной в ограду Крестовоздвиженской церкви. Так она и значится на плане города 1899 года.

Но вот, спустя 16 лет, был составлен новый план. Семеновская улица на нем исчезла бесследно. Вместо нее появился некий «Барашек». Однако лишь на участке от нынешней улицы Бубнова до улицы Марии Рябининой. Далее к центру улица носила прежнее наименование Федоровской. Это обстоятельство примечательно в двух отношениях. Прежде всего, как видим, явно народное «Барашек» взяло верх над узаконенной «Семеновской». Далее, переименование произошло стихийно где-то между 1899 и 1915 годами. Должно быть, существовала веская причина, по которой старое, привычное название было заменено новым не только в устной речи, но и в официальном документе, каким являлся план города. Что же произошло?

…Когда в 1981 году на улице Марии Рябининой заканчивалось сооружение девятиэтажного жилого дома, у его торца, выходящего на Красногвардейскую, неожиданно появилась заполненная жидкой грязью промоина. При благоустройстве прилегающего к дому участка она доставила строителям немало хлопот. Не знаю, догадались ли они, что случайно наткнулись на старый засыпанный колодец, история которого небезынтересна.

К концу XIX века параллельная бывшей Малой Голяве улица Кокуй стала торговой. По воскресеньям сюда съезжалось, подчас издалека, множество конных подвод, груженных съестными припасами. Городская управа разрешила торговать здесь мукой, крупой, рожью, горохом, постным маслом, жмыхом, а также мясом и рыбой. Естественно, лошадям требовался не только корм, который возчики обычно брали с собой, но и водопой. Именно с этой целью и был выкопан поблизости общественный колодец.

Как утверждают старожилы, это был обычный деревянный сруб с двухскатной крышей, воротом и цепью. Необычной была лишь голова барана, вырезанная из дерева каким-то безвестным умельцем и укрепленная на крыше, чтобы символизировать назначение колодца — для поения животных.

Новинка ивановцам понравилась. Все чаще они стали говорить: «у барашка», «на барашке». Постепенно название закрепилось, стало общепринятым.

Впрочем, существует и другая версия. Воды для поения требовалось много. Поднимать ее из колодца обычным ведром — дело долгое. Ведро заменили большой деревянной бадьей, а для вытягивания ее приспособили барашек. Так в наших краях назывался рычаг, предназначенный, как сказано в словаре Даля, «для подвыски изб при перемене венцов». Короче говоря, барашком был тот же колодезный журавль, какой еще сравнительно недавно можно было увидеть в любой деревне, только крупнее размером.

Колодец «Барашек» просуществовал недолго. Приезжие развели здесь непролазную грязь, которая угрожала эпидемическими заболеваниями, вызывала нарекания окрестных жителей. Городская дума нашла простейший, но отнюдь не лучший выход из положения. В 1909 году было решено все подобные колодцы в городе засыпать.

«Барашек» исчез. Но осталась, как память о нем, улица с тем же названием. Уже в советское время по этой улице получил имя и широко известный колхозный базар, просуществовавший около сорока лет.

Вокруг Красного пруда
Как уже говорилось выше, в Малой Голяве некогда пасся скот. Травы здесь были хорошие, да не хватало воды. А буренкам требовался водопой.

Поразмыслив, ивановские крестьяне решили устроить здесь искусственный водоем. Местность этому благоприятствовала. В лесистой низине весной и в дождливую погоду тек ручей, впадавший в Кокуй. Выбрав подходящий участок (в районе нынешнего ремизо-бердочного завода), крестьяне углубили его, а затем перегородили земляной плотиной. Весной талые воды быстро заполнили выемку. Так образовался пруд. Он имел около 60 метров в длину, почти столько же — в ширину и отличался, как писал один краевед, «замечательной глубиной».

Удовлетворенные сделанным, люди назвали пруд «Красным», то есть «видным», «красивым». Так он и был обозначен на плане села 1774 года.

К тому времени крестьянские строения уже вплотную придвинулись к водоему. Потому-то прилегавшая к нему улица и была названа Краснопрудной (ныне улица Бубнова). Позднее появились 1-я и 2-я Запрудные, то есть находящиеся за прудом.

Стесненный избами и «светелками» пруд потерял свою прежнюю «видность». Были срублены последние деревца, украшавшие берег, никто уже не поил здесь скот, воду брали только для полива огородов и тушения пожаров.

К началу нынешнего века пруд оказался сильно загрязненным, и в народе его стали презрительно называть «Поганым». Вот такая грустная метаморфоза произошла с рукотворным лесным водоемом. Некогда источник жизни, он превратился в очаг инфекции. По этой причине в советское время (в 1926―1927 годах) пруд засыпали. На этом месте были поставлены торговые павильоны, навесы, ларьки и открыт колхозный рынок «Барашек».

А теперь вспомним, что находящаяся неподалеку от засыпанного пруда Шуйская улица первоначально именовалась Краснопольской. Разве не логично предположить, что назвали ее так по расположенному рядом «видному», «красивому» полю? Но подобное утверждение будет ошибочным. Улица возникла лет через полтораста после того, как выкопали пруд. За это время прежнее значение слова «красный» было утрачено, его стали употреблять в основном для обозначения цвета. Скорее всего, новая улица пролегала по краю поля, отличавшегося от соседних красной глинистой почвой. Подобных участков в городе и его окрестностях немало и поныне. Естественно, что такое поле не могло давать хороших урожаев. Отсюда и пренебрежительный оттенок, который явственно ощущается в просторечном наименовании улицы «Краснополька».

Прилагательное «красный» в названиях, возникших в наше время, чаще всего значит «революционный», «советский». В областном центре это, к примеру, улицы Красногвардейская, Красной Армии и некоторые другие.

Вдоль да по Широкой…

Корреспондент журнала «Московский Телеграф», посетивший в 1827 году село Иваново, упрекал своего коллегу, побывавшего здесь чуть ранее, в «преувеличениях» (тот рассказал читателям о неслыханной роскоши свадеб в купеческих домах, когда невесте, например, дарили «полную столовую тарелку» жемчуга). Однако и сам критик не удержался от соблазна приукрасить увиденное. Так, он писал: «Прогулка по селу Иванову составляет приятнейшее удовольствие ивановских жителей. Блестящие экипажи проживающего здесь купечества и богатых крестьян в праздничные дни проезжают по чистым и широким ивановским улицам…» Спрашивается, какими же они могли быть чистыми, если ни одна из них не была замощена, ни одна не имела тротуаров? Что же касается ширины, то улицы в ту пору были значительно уже любого, самого узкого, современного переулка.

…После очередного опустошительного пожара вновь отстраивалась нынешняя улица Степанова. На сей раз две линии строений поставили на большем, чем прежде, расстоянии друг от друга. И улица получилась шире остальных. Так она и значится на плане села 1774 года — Широкая (до этого она называлась, видимо, как-то иначе). Замечу попутно, что уже на следующий год после составления плана Широкая вновь выгорела дотла и ее пришлось отстраивать заново.

Хотя от улицы до центра села было рукой подать, возникла она значительно позднее некоторых других, например, Панской. И все же, по самым скромным подсчетам, ей никак не меньше 250 лет.

С самого своего основания и вплоть до 60-х годов прошлого века улица носила промышленный характер. Здесь были расположены текстильные заведения, преимущественно холсто-, а затем и ситценабойные, «капиталистых крестьян»: Кубасова, Козырева, Ямановского, позднее — Ерасси, Напалкова, Бабурина, Бакулина… В частности, владение Ерасси находилось на месте нынешнего здания детской поликлиники. Два трехэтажных корпуса мануфактуры Напалковых занимали территорию нынешней средней школы № 30.

Ни одна из этих мануфактур так и не превратилась в капиталистическую фабрику. Не в последнюю очередь это объясняется быстрым ростом цен на земельные участки, особенно в центральной части города. На той же Широкой улице стоимость земли к 1897 году возросла до 30 рублей за квадратную сажень, в то время как на Лежневской, например, цена ей была всего 1 рубль 22 копейки. Как видим, капиталистам было выгоднее строить фабрики на городских окраинах. Попутно замечу, что городская управа приобрела у наследников Ерасси для своих надобностей земельный участок с производственными и другими постройками за крупную по тем временам сумму в 27 тысяч рублей.

От той промышленной эпохи до наших дней сохранилось, да и то в переустроенном виде, лишь здание мануфактуры Бакулина (дом № 16).

После отмены крепостного права текстильное производство на Широкой улице стало затухать, и она постепенно превратилась в торговую. Открылись магазины, ресторан. В нескольких новых зданиях обосновались представительства различных промышленных, торговых и финансовых компаний и обществ, в частности, страховых. Как и на других центральных улицах города, по урочным дням на Широкой шла бойкая рыночная торговля с возов и полков. Городская дума разрешила продавать здесь глиняную и фарфоровую посуду, готовое платье, обувь и кожевенные товары.

С 1878 года улица стала называться Воздвиженской, а с 1915-го — Напалковской.


Воздвиженская улица (ныне улица Степанова)


Один краевед образно назвал эту улицу «колыбелью ивановской печати». Как ни звучно такое определение, с ним невозможно согласиться по той простой причине, что оно противоестественно объединяет издававшиеся здесь печатные органы диаметрально противоположных классовых направлений.

В нынешнем здании городской типографии до революции находилась контора нотариуса И. Мумрикова. В 1906 году он взялся выпускать газету кадетского характера — «Иваново-Вознесенский дневник».

В том же году бывший военный фельдшер П. Зайцев арендовал типографию Тихомирова, находившуюся в длинном двухэтажном доме на месте нынешнего Дома культуры работников коммунально-бытовых предприятий. Здесь он стал издавать печально известный «Ивановский Листок». Это была черносотенная газетенка, постоянно клеветавшая на рабочее движение, призывавшая к расправе с ним, из номера в номер публиковавшая городские, подчас весьма грязные, сплетни. Не случайно после февральской революции по требованию рабочих отставной фельдшер был арестован, а «Листок» — закрыт. Взамен его в той же типографии Тихомирова стали печататься две только что возникшие буржуазные газеты — «Иваново-Вознесенск» и «Русский Манчестер». Однако их существование было весьма кратковременным. Так, кадетский «Русский Манчестер» всего лишь на месяц пережил свергнутое правительство Керенского.

В 1913―1914 годах на этой же улице, в доме некоей Тужиловой (не сохранился), помещалась редакция литературно-художественного журнала «Дым». Его издавал и редактировал поэт-правдист Михаил Артамонов. К сожалению, ему не удалось придать журналу отчетливо выраженного революционно-демократического характера, его направление было скорее либеральным. Так и не оставив в истории города заметного следа, журнал прекратил свое существование после выхода примерно двух десятков номеров.

В дореволюционные годы все местные большевистские издания (листовки, бюллетени) печатались только в подпольных типографиях. Однако сразу же после февральской революции большевистская печать перешла на легальное положение.

В верхнем этаже здания нынешней городской типографии в апреле — мае 1917 года помещался городской Совет рабочих и солдатских депутатов. Здесь же в начале мая был подготовлен к выпуску первый легальный номер предшественницы «Рабочего края» — большевистской газеты «Известия Иваново-Вознесенского Совета рабочих и солдатских депутатов», издание которой было прервано в 1906 году.

К сказанному остается добавить, что после Великой Отечественной войны вплоть до 1969 года в доме № 14 находилась редакция молодежной газеты «Ленинец».

В 1920 году «Воздвиженская» и «Напалковская» навсегда ушли в небытие. Улице дали имя замечательного большевика-ленинца, заместителя председателя и председателя городского Совета рабочих и солдатских депутатов Василия Яковлевича Степанова. В трудные для молодой Советской республики дни он отправился на фронт, возглавил политотдел 14-й стрелковой дивизии, действовавшей против деникинских войск, но заболел тифом и умер в январе 1920 года.

Теперь коротко о некоторых примечательных зданиях, находящихся на улице. Пожалуй, самым заметным из них является средняя школа № 30. После недавней реконструкции, осуществленной по решению областной партийной организации, она приобрела современный облик, получила все нужные удобства и стала, в сущности, эталоном для других учебных заведений области. В первоначальном виде здание было построено в 1905 году по проекту городского архитектора С. Напалкова специально для женской гимназии. Поскольку здесь имелся вместительный актовый зал, его до революции часто арендовали для устройства концертов и балов.

После февральской революции зал все чаще стали заполнять рабочие. Летом 1917 года перед ними выступил приехавший в город А. С. Бубнов с лекцией «Кризис власти и Временное правительство». Тем же летом здесь состоялась учредительная конференция профсоюза текстильщиков Иваново-Кинешемского района.

В 1918 году гимназия была преобразована в Единую трудовую школу, а позднее — в среднюю школу № 30. В ней учились многие юноши и девушки, ставшие впоследствии видными учеными, деятелями искусства, партийными, советскими и хозяйственными работниками. В частности, ее воспитанником был президент Академии наук СССР М. В. Келдыш.

Калейдоскопична история дома Бабурина. В прошлом веке его купил фабрикант Зубков, а у него — городская управа. Она приспособила здание для реального училища. С 1885 года здесь разместилась казенная женская гимназия, а с 1908-го — гимназия мужская.

В советское время в здании последовательно находились 14-е пехотные курсы РККА, губсовпартшкола, Высшая коммунистическая сельскохозяйственная школа. Наконец, вот уже более пяти десятилетий его занимает сельскохозяйственный институт. За эти годы здание разительно изменило свой внешний вид за счет надстройки и пристройки.

Неузнаваемо обновилось и здание областного комитета ВЛКСМ, возведенное до революции специально для гостиницы. После Великого Октября здесь было общежитие для партийных и советских работников. Небольшую комнату в нем, на втором этаже, некоторое время занимал Михаил Васильевич Фрунзе.

…Год от года все меньше остается на улице Степанова старых зданий. Однако и новые появляются не столь уж часто. Основные работы по коренной реконструкции улицы все еще впереди.

Под сенью лип

Пройдите в середине лета по Садовой улице. Чувствуете особый, неповторимый аромат? Это цветет липа. Прикрытые листьями от дождя, с деревьев крошечными букетиками свисают желтоватые соцветья.

Липа цветет… И летят к ней со всей округи пчелы, осы, всевозможная крылатая мелочь, чтобы полакомиться нектаром. Здесь им приготовлено обильное угощение.

Это дерево издавна служило для украшения усадеб, садов, парков. По приказу Петра I десятки могучих лип были привезены за много верст и посажены в знаменитом Летнем садуПетербурга. Хорошо известны липовые аллеи Царского села, воспетые Пушкиным.


Садовая улица. Начало XX века


В Иваново-Вознесенске липовые насаждения имелись почти при всех городских и загородных особняках фабрикантов. Через несколько лет после образования города появились в нем и «общедоступные» липовые аллеи. Первая из них была заложена на Старой Волостной улице, что протянулась от бывшей рощи «Круглиха» (на ее месте теперь сад им. 1 Мая) до деревни Рылиха (сейчас — начало улицы Суворова). Была Старая Волостная широкой и грязной, стояли на ней, вдалеке друг от друга, неказистые домишки.

Улица обзавелась бульваром благодаря инициативе Василия Викторовича Демидова, уроженца Луха, где его родители промышляли огородничеством. Говорили, будто он приходится каким-то родственником известным уральским заводчикам — миллионерам Демидовым.

Приехав в Иваново-Вознесенск, Демидов открыл небольшой трактир и стал хлопотать о разрешении открыть театр. В молодости он был актером, но и в зрелые годы продолжал мечтать о сцене. Разрешение было получено. Свой театр В. В. Демидов разместил в трехэтажном набойном корпусе Куваева, пустовавшем после постройки им фабрики (ныне фабрика им. Варенцовой). Корпус выходил окнами на Старую Волостную. Под сцену и зрительный зал приспособили второй этаж.

Вокруг Демидова образовался круг любителей драматического искусства из фабричных специалистов и служащих, ремесленников и их родственников. Играли пьесы А. Н. Островского, другие популярные в то время произведения, пьесы самого Демидова.

В 1878 году В. В. Демидову удалось благоустроить улицу перед театром. На средства, собранные по подписке, здесь высадили молодые липки, сделали возле них деревянную ограду, проложили дорожки. После этого Старую Волостную улицу в народе стали называть Садовой. Название закрепилось.

В мае 1905 года на Садовой собрались рабочие с ближних фабрик. Они группировались вокруг скамеек, стоявших на бульваре. Быстро были избраны депутаты в Совет, кандидатуры которых предложили большевики. Возможно, что здесь, на бульваре, присутствовал один из инициаторов создания первого в России общегородского Совета рабочих депутатов, руководитель городской большевистской организации Федор Афанасьевич Афанасьев. Сейчас его характерная фигура, высеченная из гранита, украшает вход на бульвар со стороны проспекта Фридриха Энгельса.

Театр на Садовой просуществовал до девяностых годов, затем Демидов, в поисках более широкой и демократической аудитории, построил новый летний театр в рабочем поселке Ямы. Здание набойного корпуса — театра на Садовой сохранилось до наших дней, только оно переоборудовано под жилье.

Садовая улица связана с именем Михаила Васильевича Фрунзе. В 1918 году он жил напротив бывшего театра в доме Селезнева, почти на том самом месте, где находится новый жилой дом с аптекой на нижнем этаже, в «бытовой коммуне», в которую, помимо него, входили Д. А. Фурманов и В. Я. Степанов.

Рядом со зданием бывшего театра, где сейчас высится четырехэтажный жилой дом № 28, сутулился некогда одноэтажный деревянный домишко. Здесь в 1891 году в семье служащего родился будущий генерал-лейтенант Советской Армии Леонид Никифорович Гречин-Миронов. Что нам известно о нем? Весьма немногое.

…Жили-были два брата, и фамилия у них была самая обыкновенная — Гречины. Когда старшего стали призывать в царскую армию, произошла бюрократическая путаница. Писарь выкликнул какого-то Миронова. Такого среди новобранцев не оказалось. Зато был налицо нигде не значившийся Гречин.

— Разберемся, — философски сказал писарь. — А пока будешь Гречиным-Мироновым.

Никто, конечно, разбираться не стал. Так и остался парень Гречиным-Мироновым. Под той же фамилией призвали в царскую армию и младшего брата, Леонида. Такой уж был тогда порядок.

С того и пошла непривычная для рабочего города двойная фамилия.

В 1918 году Л. Н. Гречин-Миронов добровольно вступил в ряды Красной Армии, некоторое время служил помощником коменданта Московского Кремля, участвовал в гражданской войне. После нее в течение многих лет преподавал в высших военных учебных заведениях Красной Армии, готовил для нее командные кадры. Среди его воспитанников было немало видных военачальников, прославивших свои имена на фронтах Великой Отечественной войны. С 1942 по день смерти (в августе 1945 года) Л. Н. Гречин-Миронов был начальником кафедры оперативного искусства Военной академии тыла и снабжения Красной Армии в Ленинграде. За большие заслуги перед Советскими Вооруженными Силами он был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

…Ширина Старой Волостной издавна смущала «отцов города». Столько земли зря пропадает! Как бы использовать ее? И вот, прямо посреди улицы, строят деревянный дом …с квартирами для полицейских. А в 1875 году, на пересечении Старой Волостной и Соковской улиц, по предложению мещанского старосты П. У. Кашенкова, воздвигают церковь Александра Невского (Александровскую). Оба здания, как изначально мешавшие уличному движению, были снесены уже при Советской власти.

Примеру В. В. Демидова, положившего начало озеленению Иваново-Вознесенска, лет через пять последовал управляющий вотчинной конторой графов Шереметевых Дейнека. На месте исчезнувшей лет за сто до этого рощи Круглиха он разбил прямо под окнами конторы «графский сад», засадив пустующий участок молоденькими липками. Лет через десять липки подросли, и сад арендовал на лето «Клуб господ приказчиков». Он считался организацией общественной, однако почти единственной его целью было устройство развлечений, преимущественно танцев. В 1883 году клуб насчитывал 90 членов.

Сад обнесли оградой, добавили деревьев и кустарников. Доступ в «графский сад» был ограниченный. Прежде всего им пользовались фабриканты, их служащие, торговцы, представители интеллигенции, короче говоря, публика имущая.

В 1896 году, по предложению энтузиаста театра Александра Петровича Бабенкова, Клуб приказчиков построил в саду вместительный деревянный театр. В него на лето Бабенков перевел свою профессиональную труппу, выступавшую в здании Клуба приказчиков. Высоко ценя драматическое искусство, он старался не допускать на сцену пошлых, низкопробных пьес.

После смерти Бабенкова в 1902 году от туберкулеза, летний театр в «графском саду» перешел в руки других антрепренеров, превратившись в обычное место увеселения мелкобуржуазной публики.


Летний театр в «графском саду»


В начале нынешнего века сад стал «подемократичнее», однако входная плата — 35 копеек — для рабочего, получавшего от семи до пятнадцати рублей в месяц, конечно, была не по карману. О театральном билете, за который требовалось выложить более рубля, и говорить не приходится.

В период Первой русской революции, летом 1906 года, когда система классовых привилегий дала заметную трещину, летний театр впервые заполнили люди в рабочей одежде. Они приходили сюда дважды для того, чтобы организационно оформить профсоюзы: ситцепечатников, ткачей и прядильщиков.

После победы Великого Октября двери сада широко распахнулись перед народом, он стал называться Городским. С весны 1918 года на сцене летнего театра стала выступать первая труппа Советского городского драматического театра. В сентябре 1918 года под председательством М. В. Фрунзе здесь проходили заседания губернского съезда Советов. Остался в памяти ивановцев и массовый интернациональный митинг, проведенный в саду 12 июля 1920 года. На нем выступили Марсель Кашен и другие делегаты III конгресса Коминтерна.

В 1924 году Городской сад получил свое нынешнее название — он стал носить имя 1 Мая.


Дом политического просвещения. Угол Садовой улицы и проспекта Ф. Энгельса. Справа — памятник Ф. А. Афанасьеву (Отцу)


Далеко не сразу пришли зримые изменения на Садовую улицу после Великого Октября. В начале тридцатых годов здесь было построено общежитие медицинского института. После Великой Отечественной войны на улице появились многоквартирные жилые дома, студенческое общежитие химико-технологического института. В шестидесятых годах на углу Садовой и проспекта Фридриха Энгельса поднялось монументальное здание Дома политического просвещения обкома КПСС.

Улица и дальше будет хорошеть.

Остывающий след

Этот небольшой переулок идет параллельно улице Станко и соединяет улицы Багаева и Маяковского. С 1950 года он называется в честь великого русского литературного критика, публициста и революционного демократа переулком Белинского. А до этого в течение примерно столетия именовался Фричевским. Происхождение названия непосредственно связано с развитием в селе Иванове текстильного производства.

…В древних грамотах не раз упоминается об искусстве ивановцев «в мелнишном заводе». А мельница — будь то ветряная или водяная — прежде всего механизм, хотя и простейший. «Мельничный» опыт как нельзя кстати пригодился ивановцам при начале производства хлопчатобумажных тканей. Один из краеведов несколько иронически писал по этому поводу в 1896 году: «Ивановны сами нарезывали винты, отливали чугунные колеса и шестерни, точили валы и сооружали из этих предметов такие несокрушимые механизмы, что доморощенные „сивки-бурки“ через силу приводили их в движение».

Попутно замечу, что «двигателем» долгое время служили не только лошади, но и люди. В частности, иноки Покровского монастыря, отдав «богу — богово», спешили по «мирским делам». Монастырь был из скудных, так что монахам приходилось подрабатывать. Инок влезал в огромное деревянное колесо и наподобие белки часами шагал там по ступенькам, приводя в движение какой-либо механизм.

Только во второй четверти XIX века на ивановских предприятиях стали появляться «настоящие» машины: цилиндренные и перротины. Обе предназначались для печатания ситцев. Однако и они некоторое время еще приводились в движение лошадьми (паровые машины появились позднее). В 1828 году в сельце Воробьеве близ Иванова начало действовать первое в округе механическое ситценабивное заведение.

Цилиндренные машины изготовлялись в Москве иностранными механиками. Новинка заинтересовала ивановских предпринимателей. Но прежде чем применить ее, требовалось решить ряд нелегких задач. Кто ее будет устанавливать, налаживать, чинить, где брать медные валы, гравировать их? Можно было, конечно, подготовить для этого местных механиков и граверов — село издавна славилось умельцами, но время не терпело, законы конкуренции были неумолимы, требовалось ковать железо, пока оно горячо.

Так в 1830 году в Иванове появился немец Фрич. Один из современников утверждал, что он приехал сюда прямо из Саксонии, соблазненный возможностью нажиться. Едва ли это так. Скорее всего Фрич был обрусевший немец. Во всяком случае, в Иванове он звался не Фридрихом, а Федором. Есть также основание считать, что он был из тех самых механиков, которые наладили в Москве производство цилиндренных машин, и действовал не по собственному почину и не на собственные средства, а имел поручение от фирмы создать в селе дочернее предприятие, освоить новый район сбыта машин. В пользу этого говорит тот факт, что после себя Фрич не оставил каких-либо вещественных следов: ни заводских корпусов, ни жилого особняка-дворца, какими обзаводились ивановские фабриканты.

Так это или иначе, но приехав в село, Фрич начал с того, что неподалеку от ручья Кокуй, в месте, где интенсивно велась фабрикация ситцев, простроил мастерские и стал брать заказы на установку (а позднее — и на изготовление) цилиндренных машин. Следующим шагом стал выпуск печатных валов. Видимо, Фрич был действительно знающим механиком и хорошим организатором, если сумел подобрать и подготовить для выполнения этой весьма тонкой работы нужных людей из местных жителей. Позднее был построен завод для литья валов и деталей машин. В общей сложности с 1830 по 1851 год предприятие изготовило и пустило в Иванове и окрестных селениях более сорока цилиндренных машин, выполнило заказы на тысячи медных печатных валов.

По месту нахождения мастерских и литейного завода переулок и стал называться Фричевским. Нелишне заметить, что за всю дореволюционную историю Иваново-Вознесенска это было единственное название на плане города. Но оно надолго пережило и своего обладателя, и его заведение. Уже в 1912 году один старожил писал: «В настоящее время от литейного завода и граверной мастерской остались одни воспоминания».

Неосведомленный человек может удивиться: как же так, литейный завод — и вдруг бесследно исчез? А дело в том, что подобные строения еще с допетровских времен чаще всего представляли собой бревенчатый или тесовый сарай, где лишь над источником огня имелся железный «зонт». Он собирал тепло, которое через трубу выводилось наружу. Легко представить себе, каковы были в таком сарае условия труда литейщиков!

Тесовыми «времянками» были, по-видимому, и мастерские. А может, старожил попросту ошибся? В нескольких шагах от переулка сохранилось старое кирпичное строение, весьма похожее на заводское. Ныне оно используется как склад. Не остаток ли это литейной заезжего механика?

В наши дни переулок Белинского еще сохраняет многие черты прошлого века. Здесь около десятка жилых домиков. И все до одного давней постройки. Даже бревенчатый рубленый сарай так и просится в какой-нибудь музей под открытым небом. Но два современных многоэтажных здания, выходящих торцами в переулок, говорят об иной эпохе, о том, что она теснит неудобную и неуютную старину.

Переулок Аптечный

Обрусевший прибалтийский немец Вильде был человек предприимчивый. В середине прошлого века в селе Иванове он «нашел золотое дно». В Поповском переулке, в трехэтажном кирпичном доме, принадлежавшем Крестовоздвиженской церкви, Вильде арендовал первый этаж и открыл здесь аптеку.

Расчет был прост: село большое, промышленное, со множеством фабрик. На них заняты тысячи рабочих. С утра до ночи они трудятся в духоте, пыли, смраде, живут скученно, питаются скверно. Потому и болеют часто, и мрут, как мухи. А лечиться им, кроме «домашних» средств и корешков, полученных от знахарок, нечем. Так что лекарства в аптеке будут брать нарасхват.

Вильде несколько ошибся в своих ожиданиях. Денег на лекарства у рабочих не было. Да и какие лекарства могли помочь, скажем, от скоротечной чахотки, которая косила и прядильщиков, и ткачей, и ситцепечатников! Или от холеры, частенько наведывающейся в село.

Но аптека стала истинным благодеянием для фабрикантов, торговцев, приказчиков, вообще для всех тех, кто в случае болезни имел возможность раскошелиться. Так что Вильде внакладе не остался. Да и место для аптеки было выбрано бойкое — возле торговых рядов.

Дело процветало. По обычаю того времени аптекарь обзавелся учениками. Поработав на хозяина, они позднее сами открыли аптеки — на улицах Панской, Никольской (ныне улица Театральная), в Вознесенском Посаде.

Однако вплоть до революции «козырем» Вильде было то, что его аптека являлась старейшей в городе и, следовательно, как все считали, самой лучшей, самой надежной. Наследники первого ивановского аптекаря не уставали это подчеркивать. Пакетики, в которые здесь упаковывались лекарства, были снабжены рекламной надписью, сделанной типографским способом: «Старая Иваново-Вознесенская аптека Вильде. Основана в 1842 г.»

Во время первой мировой войны, из-за вызванной ею разрухи, дела аптеки Вильде, впрочем, как и всех других, пошатнулись. Вот что читаем мы в книге, изданной в 1918 году и посвященной образованию Иваново-Вознесенской губернии:

«Больное место в деле охранения народного здравия в настоящее время занимает аптека. Как аппарат чисто капиталистический, она не может удовлетворить тем требованиям, какие к ней предъявляются: доставление доброкачественного и недорогого товара. Лекарственный голод развил ужасную подделку всевозможных препаратов и поднял цену на все медикаменты так высоко, что они являются доступными лишь для зажиточных слоев населения. Теперь аптечное дело ухудшилось еще более, так как владельцы аптек, опасаясь их реквизиции, прекратили приобретение медикаментов или доставляют их в таких ничтожных размерах, что не представляется возможным их приобрести для нуждающегося больного. И врачу нередко приходится заменять один ингредиент другим или его суррогатом».

Естественно, что мириться дальше с таким положением было невозможно. Все частные аптеки в городе были национализированы. Несмотря на трудные условия гражданской войны, губисполком выделил 300 тысяч рублей на организацию губернского аптечного склада и создание при нем лаборатории по изготовлению ряда медикаментов.

Что касается национализированной у Вильде аптеки, то она существует и поныне. Именно по ней бывший Поповский переулок называется теперь Аптечным.

Сенная площадь

Если вам доведется увидеть последний дореволюционный план города Иваново-Вознесенска, изданный в 1915 году, обратите внимание на общие очертания застроенных кварталов. Они образуют фигуру, которую не взялся бы определить ни один геометр, настолько она причудлива и ни на что не похожа.

Бесплановой и нерациональной была застройка города. В его территорию то тут, то там глубоко врезались пустыри. Один из них был настолько внушительных размеров, что на нем в советское время разместился аэродром. Этот пустырь долгое время существовал между улицами Лежневской, Футбольной и Большой Воробьевской.

В начале нынешнего века участок пустыря, прилегавший к Футбольной улице (тогда она называлась 4-й Ильинской), городские власти отвели для торговли фуражом. Здесь были поставлены тесовая будка с весами для возов и бревенчатый домик для конторы. И потянулись сюда по базарным дням десятки крестьянских подвод, груженных сеном и соломой. Сено требовалось в большом количестве лошадям, занятым на внутригородских перевозках (автомобили только-только начали появляться). Кроме того, многие домовладельцы — рабочие и мелкие служащие держали коров, коз, овец. Ведь домашние продукты обходились значительно дешевле покупных, что было немаловажно при скудных заработках.

Что же касается соломы, то она шла и в корм, и на подстилку. Торговали на площади также мохом и паклей, которые использовались для конопачения бревенчатых строений.

Место, отведенное под новый рынок, в течение нескольких лет не имело определенного названия. Даже в документах городской думы оно значилось как «площадь, лежащая направо по выезде из Пономаревского переулка». Только в 1915 году она была официально обозначена на плане города как Сенная площадь.


Вид на улицу Богдана Хмельницкого (бывшая Пономаревская). В центре — на втором плане — купол Центрального рынка (бывшая Сенная площадь). На первом плане — детский комбинат


Фуражный рынок на ней продолжал действовать и в советское время, поскольку лошадей и продуктивного скота в городе было еще много. Так, в тридцатые годы жителей Первомайских улиц будил по утрам звук рожка. Это пастух гнал на пастбище стадо в добрую сотню коров. Стада можно было видеть и на других окраинах города.

Привозили на рынок для продажи также зерно, дрова, бревна, тес, мелкую живность — кроликов, кур.

В конце июня 1941 года на Сенную площадь пришли с лопатами окрестные жители. Они выкопали множество щелей для укрытия людей в случае воздушного налета врага.

После войны площадь наскоро благоустроили, и торговля на ней возобновилась. Но характер ее изменился. Рынок стал вещевым, «толкучим». Позднее его обнесли забором, покрыли асфальтом, поставили павильоны, ларьки, столы. Правда по старой привычке сюда еще долгие годы привозили на продажу и фураж, и мох, и дрова, но уже не в таких размерах, как прежде.

В шестидесятых годах «толкучку» перевели в Хуторово, а на площади развернулось строительство первого и пока единственного в городе большого крытого рынка, предназначенного для торговли продовольственными товарами. Он получил название Центрального и был открыт в 1970 году. На этом Сенная площадь прекратила свое существование. Ее название в официальных документах больше не упоминается, хотя в разговорной речи продолжает бытовать. Память о ней живет также в названии Сенного переулка, примыкающего к рынку.

Копали глину, обжигали кирпич

Недобрую память оставило о себе местечко Ямы в истории нашего города. Возникло оно в середине прошлого века между нынешним проспектом Фридриха Энгельса, рекой Уводью и Пограничным переулком. До этого здесь была пахотная земля крестьян деревни Иконниково. Новое поселение появилось в связи с быстрым ростом соседнего, Вознесенского Посада. Строительство в нем текстильных фабрик вызвало большой наплыв рабочей силы. Приезжим и стали сдавать свои наделы небольшими участками в аренду под застройку.

Известно, однако: на гроши, которые текстильщики получали на фабриках, хором не поставишь. Поэтому местечко почти полностью было застроено деревянными избами, крытыми соломой или дранью. Обычно в таком домишке на три окна по фасаду имелась всего одна комната (передняя) и кухня с русской печью.

Нужда заставляла домовладельца ютиться с семьей на кухне, а комнату сдавать квартирантам, чаще всего крестьянам, приезжавшим в город на заработки. Те вселялись «артелью» по 8―15 человек. Спали на полу, иногда, из-за нехватки места, поочередно. Теснота, грязь, спертый воздух являлись причиной самых различных болезней рабочих.

Ужасающей скученностью и антисанитарией однажды был поражен даже видавший виды полицмейстер. Осенью 1884 года он подал в городскую думу докладную записку, в которой предлагал строить при фабриках казармы для приезжих рабочих. Дума отклонила этот проект, сославшись на то, что она де «не имеет права обязать господ фабрикантов строить помещения для рабочих людей» и… рекомендовала полицмейстеру самому «навести порядок» на частных квартирах. Это было, конечно, абсолютно невыполнимо.

Вплоть до первой русской революции в местечке не было ни одного тротуара, ни единого уличного фонаря. Весной и осенью оно тонуло в грязи, а летом — в тучах пыли. На положении «ни к селу, ни к городу» местечко оставалось до 1917 года.

Уже на третьем году Советской власти начались работы по его благоустройству. А после Великой Отечественной войны оно было не просто реконструировано, а застроено заново многоквартирными домами с коммунальными удобствами, получило все необходимые социальные, культурные и бытовые учреждения. Ныне это один из самых красивых и благоустроенных районов города.

Теперь о происхождении названия «Ямы».


Проспект Ф. Энгельса. Так выглядит местечко Ямы теперь


В 1899 году в губернском городе Владимире был издан «Список домов и улиц местечка Ям». В старину так называлось селение, крестьяне которого (ямщики) обслуживали своими лошадьми некоторые государственные перевозки, прежде всего почтовые. Для этого в селении имелась специальная станция.

Однако ни малейшего следа существования подобной станции в местечке обнаружить не удалось. Да и строилось оно в ту пору, когда профессия ямщика уходила в прошлое в связи с массовой прокладкой железных дорог. Так что название «Ям» можно считать ошибкой чиновников — составителей «Списка».

В различных изданиях советского времени авторы объясняют название местечка неровным, овражистым характером местности, где оно возникло. Это уже ближе к истине. И все-таки не овраг, который можно видеть и поныне, послужил поводом назвать местечко «Ямы».

Слово это надо понимать буквально. Дело в том, что в тридцатых — сороковых годах прошлого века на левом берегу Уводи, в слободках, слившихся потом в Вознесенский Посад, развернулось строительство крупных текстильных предприятий, фабрикантских особняков, разного рода торговых заведений. Потребовалось большое количество красного кирпича. Оказалось выгоднее не возить его издалека, а изготовлять на месте. Подходящая глина как раз и нашлась на земле крестьян деревни Иконниково. Они стали копать ее, формовать кирпич-сырец, примитивным образом обжигать его и продавать.

По множеству ям, оставшихся после добычи глины, и было названо возникшее здесь позднее рабочее поселение.

…Рылиха тож

Множество всяческих историй рассказывали до революции о пошехонцах — жителях глухого угла Ярославской губернии. Будто они в трех соснах заблудились, в проруби толокно заваривали, ноги под столом перепутали.

Как-то трое пошехонцев в складчину ружье купили. Один за приклад взялся, другой за ствол. «Эх, — сказал третий, — и моя копейка не щербата, если не за что уцепиться, так я хоть в дырочку погляжу!» И очень на том свете удивлялся, как это его пуля зацепила.

Предметом подобных же насмешек и бесчисленных анекдотов были у коренных иваново-вознесенцев крестьяне из прилегавшего к городу села Преображенского, более известного как Рылиха.

Вот идут будто бы «рылишные» мужики и на каменную Воздвиженскую колокольню — самую высокую в городе — любуются.

— Эх, махина!

— Аж под облака!

— Нам бы в Рылиху такую…

— Так давайте купим!

— Купить-то можно, да как ее в Рылиху приволочь?

Стали мужики соображать. И решили, в конце концов, колокольню передвинуть. Одни будут тянуть, другие — толкать, третьи — дорогу горохом посыпать. Так, по гороху, и доставят на новое место.

Еще рассказывали, как в Рылихе снег на лето запасали: собирали его средь зимы и в печах сушили, чтобы, упаси бог, в жару не испортился.

Эти насмешки частенько рождала зависть. Дело в том, что по мере развития промышленности Иваново-Вознесенска, роста его населения крестьяне из Рылихи стали сдавать свои земли в аренду. На этих землях поднялись, в частности, корпуса Покровской платочно-набивной мануфактуры (она же ситцепечатная фабрика Грязнова и Сосневская отделочная, ныне входит в хлопчатобумажный комбинат им. Самойлова). Здесь же селились в деревянных домишках или снимали «угол» многие рабочие. Общая сумма арендной платы за участки была немалой. Только с Покровской мануфактуры и только в 1911 году было получено 75 тысяч рублей. За счет этих денег богатела кулацкая верхушка Рылихи.

Дабы выразить свои «верноподданнические чувства», а заодно «насолить» своим недругам и насмешникам, «рылишные» кулаки задумали соорудить из бронзы и мрамора памятник Александру II — «освободителю крестьян». Монумент был открыт вскоре после полувекового юбилея этого события — летом 1911 года. Торжество получилось хоть куда. На него прибыл «сам» начальник Владимирской губернии. Состоялся крестный ход, затем молебен. Пели два церковных хора, звучала музыка, произносились речи, гремело «ура!».

Памятник просуществовал до 1918 года, когда его за ненадобностью снесли. Бронзовый императорский бюст несколько лет валялся в чертополохе, пока его не отправили на переплавку.

Но тогда, в 1911-м, бывшие крестьяне села Ивановка поняли «намек». Вскоре они собрались в мещанской управе на сход. Но речь повели вовсе не о том, как «увековечить память» Александра II. Выяснилось, что они тоже были бы не прочь брать арендную плату за некогда отторгнутые у них земли. Да ничего из этого не получилось. Все их претензии безнадежно застревали в бюрократической машине Российской империи. Вот и на этом сходе было объявлено, что их тяжебное дело о пустоши Соснево, которая усиленно застраивалась горожанами, рассмотрено Московской судебной палатой и решено в пользу жалобщиков. Однако городские власти с таким поворотом дела не согласились, и теперь нужно ждать, на чью сторону встанет сенат — высшее судебное учреждение царской России.

Примечательная деталь: последним на сходе обсуждался вопрос о том, кому расписаться за неграмотных, которых оказалось множество.

Вообще земельные споры в старом Иваново-Вознесенске были бесконечны, и, пожалуй, ни один из них не был решен окончательно и бесповоротно. Однажды вся земля, которую занимал город, едва не была продана, что называется, с молотка. И случилось это не столь уж давно — в начале нынешнего века.

Со всеми этими спорами раз и навсегда покончила Великая Октябрьская революция.

Но вернемся к Рылихе. Эта деревня возникла еще в XVII веке. О происхождении ее названия точных сведений нет. Считают, что сказался характер местности. Бугры, пригорки, промоины придавали ей такой вид, будто она изрыта нарочно. Косвенно это подтверждается хаотической застройкой ее арендаторами: каждый приспосабливался к рельефу местности, как мог.

Деревня вместе с землями занимала район между рекой Уводью и нынешними улицами Колотилова и Суворова. В 1893 году, в связи с постройкой здесь Преображенской церкви, Рылиха была переименована в село Преображенское. Но этим названием мало кто пользовался, предпочитали прежнее, привычное. Когда в конце прошлого века по соседству возникло новое поселение, то его назвали Новой Рылихой, а прежнее стали именовать Старой Рылихой. После Великого Октября, когда обе Рылихи вошли в состав города, название «Преображенское» было вообще забыто.

В начале тридцатых годов здесь произошли коренные преобразования. Был построен поселок «Пролетарский текстильщик», ряд современных зданий. И слово «Рылиха» официально перестало употребляться. И все же оно, наряду с Ямами, еще бытует в речи старожилов, когда они вспоминают о нищенском существовании рабочих дореволюционного Иваново-Вознесенска.

Имена переменчивы

Из того, что вы прочитали выше, думается, несложно сделать вывод: топонимика нашего города, впрочем как и всех других не только отечественных, но и зарубежных, не отличается постоянством. Если река Уводь остается Уводью вот уже лет семьсот — восемьсот, а то и больше, то улицы, переулки, площади, возникшие на ее берегу, в селе Иванове, двести — триста лет назад, успели с той поры, за малым исключением по три-четыре раза поменять свои имена. В этом процессе совершенно отчетливо прослеживаются три этапа.

Взглянем на план села 1774 года. На нем значатся улицы: Мельничная, Широкая, Московская, Панская, Ярмарочная, Краснополька, Продирка, Прислониха, Кокуй, Разгуляй. Как видим, названия эти весьма колоритны. Каждое из них было вызвано к жизни той или иной особенностью улицы. Широкая по сравнению с соседними была куда просторнее, с Московской начиналась дорога в первопрестольную и т. д. Эти наименования давались крестьянами, были им близки и понятны, соответствовали их укладу жизни, обычаям, нравам, привычкам.

С того времени до наших дней сохранилось, пожалуй, название лишь одной улицы — Московской.

Век девятнадцатый
Он внес немалые перемены в сложившуюся топонимику села. Быстро развивалась промышленность. Соответственно усиливалось влияние фабрикантов на все стороны жизни села, а затем и города. В результате появились улицы: Куваевская, Грачевская, Гарелинская; переулки: Витовский, Зубковский, Кокушинский, Напалковский… Вместе с тем городская дума, где в основном вершили дела те же фабриканты, не забывала выразить свои верноподданнические чувства царствующему дому Романовых. Отсюда улицы по имени русских императоров и императриц: Александровская, Николаевская, Екатерининская, Елизаветинская.

Активно вмешалось в процесс наименований и переименований духовенство. Десятки улиц и переулков получили названия по близлежащим церквам, часовням, по религиозным праздникам. Это Благовещенская, Введенская, Вознесенская, Покровская, Рождественская, Свято-Духовская, Сретенская, Троицкая, Часовенная и многие другие. Цель при этом ставилась вполне определенная: усилить влияние религии на ивановцев, «погрязших в мирских делах».

Ни одна, подчеркиваю — ни одна дореволюционная ивановская улица не носила имени кого-либо из отечественных писателей, ученых, художников, композиторов, полководцев. Как будто не было в России Ломоносова и Пушкина, Гоголя и Лермонтова, Глинки и Мусоргского, Венецианова и Крамского, Суворова и Кутузова. Зато «увековечивались» порой такие «именитые» люди из местных, как Чекрижев и Чихачев, о которых знать сейчас никто не знает, да и знать не хочет.

Дело доходило до курьезов. В 1899 году широко отмечалось столетие со дня рождения великого поэта земли русской — А. С. Пушкина. В том же году «отцы города» произвели массовое переименование ивановских улиц. Но ни одной из них не дали имени поэта. Зато вспомнили некоего Пономарева и дали его фамилию улице, которая впоследствии стала одной из главных городских магистралей (ул. Богдана Хмельницкого).

«Нечего мудрить»
Довольно часто, однако, городская дума действовала по принципу «нечего мудрить». Когда появлялась новая улица, ее сплошь и рядом для начала так и нарекали — Новая. Это случилось, например, с нынешней улицей Жарова. Но вот рядышком возникла еще одна. Чего тут думать? Пусть будет «Новая Задняя».

Существовала Дмитриевская улица. Продолжение ее, только что застроенное, окрестили Ново-Дмитриевской. Подобным же образом возникли Ново-Проводная, Воробьевская Задняя, Хуторовская Задняя, Ильинская Задняя, Соковская Задняя, Боголюбовская Малая.

Принцип «нечего мудрить» вызвал к жизни и номерную систему. Потому-то вслед за Бессоновской первой появились вторая и третья. В городе насчитывались две Ново-Дмитриевских, столько же Воробьевских, три Троицких (возможно, вспомнили старую пословицу «бог троицу любит»), по четыре Борисовских и Ильинских.

Ну как тут не пожалеть, что этот принцип — «нечего мудрить» — сохранился и до наших дней. Посчитайте, сколько у нас в городе Завокзальных, Березниковских, Деревенских, Земледельческих, Лагерных, всевозможных Линий и Проездов! Думается, подобная стандартизация современному социалистическому городу не к лицу.

Но вернемся в старое Иваново. Уже тогда «номерную систему» считали не лучшей. В результате к началу нынешнего века сложилась любопытная ситуация. Налицо имелась 3-я Кладбищенская улица, а вот первых двух уже не существовало. Исчезли три Борисовских, осталось лишь четвертая. Отсутствовала вторая Ильинская, хотя имелись первая, третья и четвертая.

Как видим, особого порядка в «географии города» не существовало. Она была довольно запутанной. Наряду с новыми названиями продолжали существовать старые. Исчезнув в одной части города, какое-то наименование появлялось вдруг в противоположной. Нелегко, должно быть, приходилось тогда почтальонам. Прочитав на конверте адрес: «Мельничная улица», письмоносец не спешил к адресату, прежде обдумывал: а куда именно надо идти? Ведь Мельничная улица существовала и в посадской части города, и в ивановской.

Названия улиц в пригородах вообще возникали стихийно и никем не контролировались.

«Низложение» Екатерины II
Топонимика города менялась постепенно, но непрерывно. К началу XX века в Иванове насчитывалось свыше 120 улиц и переулков. Лишь немногие из них сохранили (или приобрели) народные названия. Это Балаганная, Запрудная, Запольная, Крутицкая, Краснопрудная, Кокуй, Хуторовская, Шуйская, Ярославская; переулки Балаганный, Воробьевский, Кривой, Узкий…

Любопытно, что в результате переименований многие улицы носили двойные и даже тройные имена, причем одно из них часто было народным. Часть Воробьевской (от улицы Багаева до 1-й Межевой), например, называлась еще Старой Конной.

Продолжали существовать, в качестве вторых названий, и такие старинные, как Гришечкин переулок, улицы Большая Круглиха (Крутицкая), Сенная (тогда Пятницкая, ныне ул. Варенцовой).

Порой перемена названия являлась результатом незаметной для глаз, но весьма напряженной борьбы, в которой власти не всегда одерживали победу. Примечателен случай с Екатерининской улицей. Российской императрице (второй) в Иваново-Вознесенске «не повезло». После того, как в конце семидесятых годов прошлого века на улице были высажены молоденькие липки и устроен бульвар, жители стали единодушно называть ее Садовой. «Отцы города» сопротивлялись: «Екатерининская — и точка!» Ивановцы не сдавались: «Садовая — и все тут!» В конце концов власти были вынуждены признать это наименование в качестве второго, так сказать, полуофициального. Но в начале нынешнего века оно стало первым и единственным. Народное название вышло победителем. Упоминание о Екатерине II исчезло с плана города навсегда. Садовой она остается и поныне, радуя ивановцев зеленью столетних лип.

Потерпело поражение здесь и духовенство. Правда, речь идет уже не об улице в целом, а только о бульваре. Как-то исподволь его стали было именовать в документах Александро-Невским — по церкви, которая была поставлена на перекрестке Садовой и Соковской улиц (метрах в двадцати от нынешнего памятника Федору Афанасьеву).

Ивановны отвергли досужую выдумку церковников. Бульвар так и остался без самостоятельного названия.

Кстати, духовенство долго делало вид, что не замечает злой иронии в самом центре города.

Славны навеки
Быстрые и наиболее радикальные перемены в наименованиях ивановских улиц произошли после Великого Октября. Свято-Духовская, Рождественская, Александровская, Георгиевская никак не соответствовали духу революционных преобразований, происходивших по всей стране. Людям труда были ненавистны имена вчерашних эксплуататоров, их приспешников, самодержцев.

Советской власти не исполнилось и половины года, когда многие «черносотенные» (по выражению ивановских рабочих) названия улиц были заменены новыми, созвучными неповторимо бурной эпохе. Старая, классово чуждая пролетариату, география города трещала по всем швам. Появились улицы Карла Маркса (ныне проспект), 10 Августа, площадь Революции.

В канун десятой годовщины Октября наследию старого мира был нанесен новый, еще более ощутимый удар — произошло второе массовое переименование улиц. Начатое было продолжено в 1940 году и в послевоенные десятилетия.

В новых названиях отразилось славное революционное прошлое иваново-вознесенского пролетариата (улицы 3 Июня, Боевиков), увековечена память о несгибаемых революционерах-ленинцах О. А. Варенцовой, Ф. А. Афанасьеве, М. В. Фрунзе, В. Е. Морозове — Ермаке, Р. М. Семенчикове — Громобое, Е. А. Дунаеве, И. Н. Уткине — Станко, П. С. Батурине, В. Я. Степанове, А. С. Бубнове…

Главный проспект города получил имя основателя Коммунистической партии и Советского государства Владимира Ильича Ленина.

Только в советское время Иваново достойно отметило тех, кого мы гордо зовем великими сынами России: Ломоносова, Пушкина, Гоголя, Гончарова, Грибоедова, Достоевского, Некрасова, Льва Толстого, Чернышевского, Репина, Плеханова, Собинова, Сусанина, Тимирязева…

О главной профессии города напоминают нам проспект Текстильщиков, улицы Веретенная, Камвольная, Меланжевые. Тех, кто возводит производственные корпуса, высотные дома, жилые микрорайоны, школы и очаги культуры — славит величественный проспект Строителей.

Потому что без воды…

Река трудной судьбы
Остаться бы этой невеликой реке в безвестности, если бы не город, поднявшийся на ее берегах и ставший родиной первого Совета. Теперь же Уводь значится в энциклопедиях и справочниках как река, на которой расположен город Иваново.

Но откуда взялось такое название — Уводь? Что оно означает? Попытки объяснить его происхождение делались давно. Вот что писал, например, поэт Михаил Артамонов в заметке «На реке Уводи», опубликованной в «Иваново-Вознесенском губернском ежегоднике» за 1921 год:

«От житейских невзгод сюда, на живописные берега, сходились гулять крестьяне села Иванова, рассеять „тоску вековечную“, и река Уводь уводила их мысли от горькой жизни к беспредельному раздолью и свободе. От этого она и получила свое название. Впоследствии, когда построились фабрики, стала называться так потому, что уводила из города всю грязь и фабричные стоки».

Объяснение, как видим, довольно наивное. Ведь берега реки были заселены людьми задолго до возникновения села Иванова, и они, конечно же, определили ей какое-то имя.

Возможно, объяснение следует искать в языке племени мерян, некогда обитавшего на территории нашего края. Именно оно дало названия наиболее приметным географическим объектам, в частности, рекам и озерам. Такие названия дошли до нас в немалом количестве. Однако их смысл чаще всего остается пока неизвестным. Они еще ждут своих исследователей и истолкователей.

Вместе с тем заманчиво объяснить происхождение слова «Уводь», исходя все же из родного нам языка.

На десятках примеров можно показать, что в глубокой древности ту или иную реку чаще всего называли по какой-либо особенности ее самой или ее берегов. Так, в переводе с различных языков Нева обозначает «болото», Днестр — «быстрый», Ангара — «ущелье» и т. д. Думается, что Уводь — не исключение.

У жителей бассейна Волги издавна существует слово «суводь». В словаре Даля оно объясняется как водоворот, водоверть, «круговая струя над омутом, коего круча обращена встречу теченью; кружение воды от удара в мыс, или от встречного течения, при впадении одной реки в другую». Водовороты под кручами, за песчаными наносами и грядами, выдающимися в стрежень реки, появляются, главным образом, весной в половодье. Сейчас Уводь зарегулирована плотинами, русло ее в черте города выпрямлено. Глядя на спокойно текущие воды, трудно поверить, что когда-то у реки был беспокойный нрав, особенно в паводок и после сильных дождей. У крутых берегов, в многочисленных излучинах суводи возникали постоянно. «Суводистая река», — говорили люди. А потом стали называть ее и проще, и короче: «Суводь».

Характер реки был вовсе не безразличен для обитателей ее берегов. Рыболовство было одним из постоянных занятий местных жителей. И слово «суводь» звучало для них как предостережение: «Эй, рыбак, не попади в водоворот, худо придется!»

Со временем одна буква в названии реки была утрачена. Явление это обычное, в основе его лежит множество причин. Возможно, что с постройкой мельничных плотин число суводей в реке заметно поубавилось, первоначальный смысл названия стал забываться, и люди неосознанно сблизили его с привычным, обиходным глаголом «уводить».

«Рыбна весма»
В старину селенья возникали рядом с источником жизни — водой. Так происходит, за малым исключением, итеперь.

Но основателей сельца, названного Ивановом, Уводь почему-то не привлекла. Они обосновались, как уже отмечалось, несколько в стороне от нее, на ручье Поток. Однако по мере роста селения оно приближалось к реке, а потом и перешагнуло через нее.

Не только воду для питья и хозяйственных нужд давала Уводь ивановцам. Она и кормила их из своих запасов.

Историк XVIII века свидетельствует, что Уводь «рыбна весма», что в центр тогдашней епархии — город Суздаль — рыбу везли «летом с Клязьмы, с Уводи и с Нерли, в которых реках хотя осетров и белуги не имеется, но протчей мелкой рыбы — щук и лещей, и язей, и подлещиков имеется множество».

Удивляться этому обилию не приходится, если вспомнить, что в ту пору места наши были мало населены, что село от села отделяли порой десятки верст.

По мере роста населения и развития края Уводь «впрягалась в работу». На ней, впрочем, как и на других реках, Тезе, например, появились мельницы. Некоторые из них, разумеется, многократно перестроенные, действовали и в советское время.

Когда в Иванове появилось набоечное производство, по берегам Уводи стали возникать так называемые заварки, а на самой реке — мытилки. Ткань после окраски заваривали, а затем прополаскивали в речной воде. Таких мытилок в черте села были десятки. Они походили на те мытилки, которые существовали до последних лет возле Театрального (Туляковского), Соковского и других мостов и где женщины полоскали выстиранное белье.

Резко к худшему изменилась судьба реки в конце XVIII — начале XIX веков, когда в Иванове начался быстрый рост текстильной промышленности. Известковая вода Уводи оказалась подходящей для красильного производства. Потому-то вдоль ее топких, заросших ивняком берегов один за другим стали подниматься фабричные корпуса.

И помутнели воды…
В том, что фабрики брали из Уводи для технологических целей большое количество воды, ничего дурного не было. Куда страшнее было то, что Уводь постепенно превратилась в сточную канаву для промышленных отходов и всякого рода нечистот. Никому из фабрикантов и в голову не приходило позаботиться о чистоте реки, никто и копейки не хотел вложить в устройство канализации.

Река умирала. Безвестный ивановский поэт такими стихами откликнулся на ее беду:

Как построили,
Понаделали
Фабрик ситцевых
На краю реки, —
Нечистоты все
Ядовитые,
Краски крепкие
Отвели в реку.
Год от году шло —
Грязь копилася,
Рыба прежняя
Изводилася,
И реки серебро
Нефтью, красками
И отбросами
Все покрылося.
Мертва до самого устья
Не только пить воду, но и купаться в Уводи стало невозможно. Берега ее оказались застроены столь плотно, что нельзя было взять воду даже для тушения пожара. Сохранилось полулегендарное воспоминание о комиссии, которой было поручено проверить качество воды в реке. Свой отчет члены комиссии подписали, обмакнув перья не в чернильницу, а в Уводь.

Впрочем, предоставим слово очевидцу. Побывав в 1900 году в Иваново-Вознесенске, он писал:

«Ее вода, попеременно окрашенная то в красный, то в зеленый, то в синий цвета и подернутая радужной пленкой нефти, издает удушливое зловоние, распространяющееся в летнюю жару на несколько верст. В реку спускают все: отработанные краски, нефтяные остатки, нечистоты. Старики еще помнят, как в этой реке водилась рыба, раки, был прекрасный водопой. Теперь же это река смерти. В ней совершенно отсутствует органическая жизнь. Даже на ее берегах трава, осока и мелкий кустарник стоят, словно обожженные. Говорят, что если выкупаться в этой воде, то кожа вся покрывается сыпью и долго болит, если же в такую жаркую пору ее напьется какая-нибудь скотина, то зачастую это ведет к ее смерти. Когда после разлива вода остается в ложбинах поемных лугов, то, понемногу испаряясь, она дает осадок чистой нефти, совершенно убивающий траву, для спасения которой крестьяне обыкновенно выжигают нефть и только после этой операции трава начинает расти опять. Можете ли вы представить себе реку, вода которой горит!?»

Да, Уводь горела не раз, подожженная и случайно и умышленно.

Ивановский старожил М. И. Балдин рассказывал мне:

— До революции я жил возле Соковского моста. Там, на правом берегу Уводи, какой-то ловкач поставил тесовый сарай, который громко именовался нефтяным заводом. Рабочие с лодок черпали из реки смесь воды и нефти, которую сливали в бочки, стоявшие в сарае. Когда смесь отстаивалась, нефть отделяли и продавали ее на мелкие фабрики. Помню, хозяин этого нефтяного «предприятия» был редкостный скупердяй, плакал буквально над каждой копейкой, когда приходилось расплачиваться с рабочими. Наплачется, а потом крикнет: «Нате, пропивайте!» В конце концов рабочим это надоело. Кто-то в сердцах поджег и завод, и реку. Собрался народ и стал хохотать над незадачливым хозяйчиком. Пожар никто не тушил — бесполезно реку тушить…

Подобных «нефтеловных заведений» на Уводи было несколько. Чаще всего они представляли собой скрепленные между собой бревна, плавающие поперек реки, и резервуары на берегу, куда отводился верхний слой воды с нефтью. Так Иваново-Вознесенск обзавелся совершенно особой, до того нигде не известной отраслью промышленности.

В одной из давних работ об Иваново-Вознесенске я натолкнулся на цифру, которая не могла не ужаснуть. Оказывается, в начале нынешнего века в Уводь, помимо нефтяных остатков, красителей, кислот и всего прочего, ежедневно сливалось с отделочных фабрик до 90 (!) пудов отработанных мышьяковистых соединений. Иными словами, в Уводь ежегодно попадало около тридцати железнодорожных вагонов сильнейшего яда. Не мудрено, что в реке на много километров вниз по течению было истреблено все живое, а заливные, некогда цветущие луга с богатой флорой и фауной, превращались в зловонные пустыри.

Капитализм беспощадно расправлялся с природными богатствами края, действуя по принципу: «После нас хоть трава не расти».

Загрязнение реки достигло столь невыносимых размеров, что вопрос о ее очистке время от времени попадал в повестку дня городской думы. Но заседавшие там фабриканты единодушно проваливали любую попытку решить его.

В 1895 году, например, на одном из заседаний думы ее гласный фабрикант А. Гандурин безапелляционно заявил:

— Очистка реки Уводи от фабричных отбросов — пустая и даже вредная затея. Спуск фабриками всяких нечистот в реку — не вредное, а полезное дело: загрязненная фабричными отбросами, река испускает едкие туманы, которые дезинфицируют и очищают воздух города от зародышей и микробов всякого рода эпидемий, как-то: холеры, чахотки, скарлатины…

Вот к каким анекдотическим аргументам прибегали «отцы города», защищая целость своего кармана!

Пожалуй, единственное, что они сделали для Уводи, — это деревянный лоток. Он тянулся вдоль реки и по нему бежали с отделочных фабрик промышленные стоки всех цветов радуги. Но, во-первых, лоток отводил лишь часть таких стоков, а, во-вторых, они сбрасывались все в ту же Уводь, только не в черте города, а чуть ниже его по течению. Эта примитивная система, доставшаяся нам в наследство, действовала вплоть до середины тридцатых годов.

Крутой поворот
Передо мной план Иваново-Вознесенска 1915 года. Узкая ленточка Уводи, рассекающая город на две части, напоминает сороконожку: столько у нее заливов. Они глубоко врезаются в городские земли. Есть даже два острова — между Дербеневским и Туляковским мостами. Но нет ни одного гидротехнического сооружения, которое бы регулировало сток реки, делало ее полноводной, предотвращало стремительные разливы во время половодья, обеспечивало город чистой питьевой водой.

Коренной поворот в трудной судьбе реки обозначился уже в первые годы Советской власти. Ивановские текстильщики не хотели мириться с капиталистическим наследием. Уводь им виделась чистой, рыбной, с песчаными пляжами и лодочными станциями, а ее берега — озелененными, цветущими. Она должна была поить горожан прозрачной водой, стать местом отдыха и развлечений для тысяч трудящихся.

Разумеется, на решение этой задачи требовались годы: ведь река загрязнялась в течение полутора веков!

Прежде всего на повестку дня встал вопрос о строительстве водопровода, поскольку уводской водой в черте города пользоваться было нельзя, а колодцев не хватало, да и те, что имелись, не блистали чистотой.

В самую тяжелую пору гражданской войны, 22 апреля 1919 года, когда страну сжимало огненное кольцо фронтов, когда, казалось, были заботы куда поважнее, по предложению Владимира Ильича Ленина Совет Народных Комиссаров отпустил три миллиона рублей на устройство в Иваново-Вознесенске водопровода.

Его открыли к восьмой годовщине Октябрьской революции. По тому времени это был внушительный комплекс сооружений: плотина на Уводи, водоподъемное здание, отстойник с бетонным основанием, водонапорная башня, полсотни километров сети.

Десятки тысяч горожан впервые получили для питья доброкачественную воду. Так на деле стала осуществляться «реконструкция» реки, так началось ее участие в строительстве социалистического города Иванова.

Рукотворное озеро
Сначала его именовали Худынинским — по деревне, возле которой оно возникло. Теперь зовут Уводьским водохранилищем. Появление его на карте области было продиктовано ходом социалистического строительства.

Город стремительно рос. Поднимались корпуса текстильных фабрик и машиностроительных заводов, кварталы и поселки жилых домов, закладывались парки, сады, скверы. И всем нужна была вода — для производственных нужд, для бытовых целей, для поливки.

Уводь работала в полную силу. Пройдя сквозь котлы ИвТЭЦ № 1, она давала городу электроэнергию и тепло, горячей водой наполняла ванны в квартирах. Прокладывались все новые водопроводные магистрали.

В конце концов воды в реке перестало хватать. Вообще-то, конечно, она была. В пору половодья миллионы кубометров ее уносились без пользы к устью. Требовалось взять эти миллионы в плен, чтобы они равномерно питали реку на протяжении года.

Потому-то в середине тридцатых годов близ деревни Худынино, в восьми километрах к северу от города, развернулась большая стройка.

О размахе ее лучше всего могут сказать цифры. При постройке плотины, перегородившей Уводь, было вынуто 600 тысяч кубометров земли, забито 2500 свай, уложено 50 тысяч кубометров бетона, камня и щебня.

Работы были завершены в 1938 году. Образовалось водохранилище площадью 17,5 кв. километра. Глубина его местами достигает 19 метров.

До 50 тысяч кубометров воды в сутки стал получать отсюда город.

После Великой Отечественной войны возле плотины построили межколхозную ГЭС мощностью в 250 киловатт. Долгое время она снабжала электроэнергией окрестные хозяйства. Пока не была за ненадобностью закрыта.

Породненная с Волгой
Строители Уводьского водохранилища, верно, не думали и не гадали, что наступит время, и выполненная ими огромная работа перестанет удовлетворять запросы города. Впрочем, это извинительно, поскольку они не знали, что в Иванове, вдобавок ко всему прочему, появится гигантский Камвольный комбинат, заводы тяжелого станкостроения, автомобильных кранов и многие другие предприятия, что поднимут свои трубы вторая, а затем и третья ТЭЦ, что городская черта будет отодвинута намного дальше от прежней.

В общем, история повторилась: город стал ощущать нехватку воды. На ее поиски устремились геологи, гидрологи и геодезисты. Проектировщики предлагали разные варианты. Был выбран вроде бы наилучший: проложить от Волги до Уводи канал длиной 78 километров.

Так Уводь породнилась с великой русской рекой. Это знаменательное событие произошло в конце 1965 года, когда Уводьское водохранилище приняло первые кубометры волжской влаги.

Но и это гидротехническое сооружение не решило всей проблемы. Воды в городе по-прежнему недостает. Поэтому сейчас сооружается водовод от реки Молохты. Он позволит досыта напоить растущий город.

Не хуже чернозема
Уже не одно десятилетие манят ивановцев прохладой аллеи Городского сада. Сюда часто приходят и экскурсанты — к памятнику Михаилу Васильевичу Фрунзе. С открытием нового цирка в саду стало многолюднее, да и сам он обрел новые краски.

Теперь даже представить себе нелегко, как выглядело это место в предвоенные годы. Это был пустырь, где окрестные жители выращивали картошку и овощи. Ни одного деревца, только редкие кусты ивняка. Участок пересекала грузовая железнодорожная ветка. А по берегу Уводи тянулся многокилометровый тесовый лоток, о котором уже говорилось выше.

Немного дальше, напротив того места, где сейчас находится подвесной мост через Уводь, некогда была небольшая речная заводь. Она тянулась в направлении, противоположном течению. Так что вода здесь была почти стоячая. Год за годом на дно заводи откладывался ил, обильно сдобренный отходами мытилок, заварок и прочих заведений, где в мануфактурный период отделывались холсты, а позднее — ситцы. Как известно, для этого употреблялись многие вещества органического происхождения, вплоть до коровьего помета. Позднее, с появлением отделочных фабрик, в заводи стали оседать, вместе с тиной, всевозможные неорганические вещества и синтетические красители. Иначе говоря, в этом месте за столетия образовалась диковинная смесь, которая, под воздействием бактерий и времени, естественно «бродила», изменялась. И результат получился удивительный.

Еще в конце прошлого века на планах Иваново-Вознесенска заводь значилась под названием «Баран» (или «Барань»). Возможно, оно произошло от слова «баран» — хворостиновая дуга, дужка, скоба на бороне и было подсказано людям формой заводи и ее положением относительно реки. Но в двадцатые годы, после постройки железнодорожной ветки, заводь оказалась отрезанной от реки и высохла. Тогда-то и открылось, что здесь под наносным песком лежит толстый, местами не меньше метра, слой сапропеля. Да какого! Не хуже южного чернозема, о котором в народе говорят: посади оглоблю — вырастет тарантас.

О находке быстро стало известно всем ивановцам. И к сапропельному участку началось настоящее паломничество. Ивановцы шли сюда с ведрами, бадьями, корзинами… Считалось, что нет лучше почвы для комнатных цветов, а их выращивали в каждом доме. Кое-кто удобрял добром расположенные поблизости огороды, носил на приусадебные участки. Его хватило примерно лет на десять. Еще в середине тридцатых годов на месте бывшего речного залива можно было видеть людей с лопатами, копавшихся в остатках залежи, совершенно необычной для нашего Нечерноземья.

В годы детства я не раз бывал здесь. Не раз вместе с матерью приходил сюда за сапропелем. И теперь, многое узнав, не перестаю удивляться могуществу природы, сотворившей чудо. Причем вопреки усилиям человека. Вспомним, сколько сбрасывали в Уводь всевозможных химикатов, в том числе весьма ядовитых. Вне всякого сомнения, какая-то часть их осела в заводи, перешла в сапропель. Но ни разу и ни от кого не довелось мне слышать, что он, мол, неподходящ для цветов, вредит им. Наоборот по весне, едва оттаивала земля, со всех концов города на берег реки устремлялись люди — с ведрами, бадьями, корзинами.

Наверное, это был единственный в истории случай, когда загрязнение Уводи принесло людям хоть какую-то пользу.

Светлеют струи
Освобождаться от мути, светлеть Уводь стала задолго до того, как ее воды смешались с волжскими. Этому способствовали многие меры, в частности, устройство в городе канализации.

Еще в двадцатых годах на реке появились пляжи и лодочные станции. После войны на левом берегу, между цирком и фабрикой им. 8 Марта, был заложен городской сад. Вместо устаревших мостов воздвигали железобетонные.

Но самым разительным образом изменился облик Уводи в пору подготовки ее к приему волжской воды. Мощный земснаряд на протяжении нескольких километров выпрямил русло реки, расширил и углубил его, убрав многолетние наслоения грязи. Были засыпаны заливы.

И река словно обрела вторую жизнь, заиграла волной, удивила своим многоводьем.

Тогда же намечалось облицевать берега железобетонными плитами. К сожалению, осуществить это намерение не удалось. Думается, что в будущем Уводь в черте города все же получит достойную «оправу» — железобетонную или каменную. Это позволит предотвратить размыв и осыпание берегов.

Обновленная река как бы вспомнила о давнем своем изобилии. В самом центре города стали появляться люди с удочками. На первых порах на крючок ловились преимущественно карпы, переселившиеся сюда из теплых вод, которые сбрасывает вторая ТЭЦ. Сейчас уловы стали разнообразнее: плотва, жерех и даже щука радуют рыболовов.

В дальнейшем, после завершения строительства городского коллектора, воды реки станут еще чище, и рыбные богатства ее, несомненно, умножатся.

До революции на берегах реки почти не было жилых строений. Пойму занимали фабрики, склады, огороды… Это вполне объяснимо: селиться возле Уводи людям мешали зловонные испарения и разливы.


Набережная реки Уводь. Гостиница «Турист» (на месте бывшего села Иконниково)


Обе эти причины давно устранены. И город стал поворачиваться лицом к реке. Все больше многоэтажных жилых домов появляется на ее набережных, возникли новые зоны отдыха. Совсем недавно над водной гладью поднялся оригинальный комплекс гостиницы «Турист».

А зодчие уже спроектировали новые красивые здания, обращенные фасадом к реке, новые зеленые оазисы на ее берегах.

Возвращенная к жизни, любовно ухоженная, Уводь столетиями будет обогревать и поить горожан, дарить им прохладу в летний зной, радовать красотой окаймляющих ее садов и парков.

«Золотая речка»

Выше уже рассказывалось о том, что люди, положившие начало селу Иванову, обосновались не на реке Уводи, а несколько в стороне от нее, на ручье Поток (позднее — Кокуй).

Что это: случайность, каприз? Не думаю. Каждый человек, мало-мальски знакомый с нашим краем, может вспомнить не одно старинное селение, похожее на изначальное Иваново. Вроде и на реке оно, а все же в некотором отдалении, на взгорке. И до речного берега еще пошагаешь!

Опасались весенних разливов? Разумеется. Но причина не только в них. Вспомним русскую пословицу: «Лиса близ норы на промысел не ходит». Издревле поле, лес и река кормили русского человека. Но лес и поле могли обмануть, скажем, в засуху. Река обманывала реже. Старинные документы свидетельствуют о рыбных богатствах Уводи. Зачем же было рубить сук, на котором сидишь? Рыба пуглива, не любит загрязненной воды…

Позднее, конечно, на эти соображения махнули рукой. Уводь перегородили множеством плотин, дома подступили к самой реке. Однако первопоселенцы довольствовались ручьем. Они нимало не подозревали о том, что пройдут века, и Потоку в экономической жизни села будет отведена видная роль. Но об этом — ниже. Пока совершим экскурсию вдоль Кокуя.

Вниз по течению
Вернемся на короткое время в недавнее прошлое, к началу семидесятых годов нашего века. Направившись от Центрального рынка по улице Добролюбова, вы видели справа лощинку. Она была сравнительно суха. Но у пересечения с Летной улицей здесь появлялась первая непросыхающая лужа. Воды в ней было то больше, то меньше, что в немалой степени зависело от активности обрывавшейся здесь трубы ливневой канализации.

Миновав небольшую дамбу, ручей разливался вольнее, образуя два бочага, отделенных друг от друга пешеходным мостиком. Если вы преодолевали еще одну дамбу — в переулке Станко, перед вашим взором представало довольно обширное болото, поросшее густейшим тростником. Странно было видеть эти заросли в непосредственной близости от центра города, чуть ли не под самыми стенами областной типографии и хлопчатобумажного техникума.

Теперь, конечно, картина изменилась. Ручей в верховье взят в железобетонную трубу. Весь этот район застроен многоэтажными жилыми домами и благоустроен. Но болотце возле областной типографии осталось, и дальше по течению особых перемен в русле ручья пока не произошло.

Пополнившись дождевыми и подземными водами еще из двух ответвлений урочища, одно из которых давно уже засыпано, а другое тянется от 3-й Лежневской улицы мимо бывшей Жоховской рощи, болотце изливается ручьем под дамбу на улице Маяковского. Далее он течет по дну оврага между улицами Московской и Станко. В непосредственной близости от улицы Смирнова, как раз напротив кафе «Березка», железобетонная труба вновь вбирает в себя мутные воды и несет их под землей по низинке до магазина «Цветы». Там труба резко поворачивает налево, проходит под сквером на площади Революции, под Гостиным переулком, дамбой на Крутицкой улице, мимо здания Дворца искусств. Возле Театрального моста ручей впадает в Уводь.

Как видим, он не так уж длинен — от истоков до устья от силы полчаса ходьбы. И совсем не полноводен. Но в старину его нередко называли речкой. Значит, с той поры он оскудел влагой.

Хотя россыпей не обнаружено…
Никогда ни единой крупинки золота не было найдено в Кокуе. Тем не менее в народе о нем долго говорили, как о «золотом ручье», «золотой речке». И не случайно.

В селе развивалось льноткацкое, затем хлопчатобумажное производство. Сотканный холст или миткаль следовало перед набивкой отбелить. Для этого ткань расстилали на траве и поливали водой из леек или со специально устроенных желобов. Зимой ткань белили на снежном насте. Места этих процедур назывались бельниками. Хорошим считался бельник у воды. Его ценили, за него держались.

Так вот, оба склона Кокуя от нынешней улицы Маяковского до устья были заняты такими бельниками. У каждого домовладельца был свой, площадью около 60 квадратных метров, что давало возможность расстилать одновременно два-три ряда холстов. Беленьем, как правило, занимались женщины.

О высокой стоимости ивановских бельников в одном старинном документе сказано следующее: «Места же оные крестьянами один другому продаются ценами разными и берут за оные до 10 рублей».

Если вспомнить, что в ту пору корова стоила два-три рубля, эта цена не покажется вам малозначительной. Как видим, ручей недаром называли «золотым».

Памятные места
На Кокуе немало памятных мест. Бочаги в верховьях, теперь осушенные, в прошлом, вероятно, были хорошими водоемами. Не они ли соблазнили казаков, участвовавших в польско-шведской интервенции в начале XVII века, раскинуть здесь лагерь-курень? Не от него ли, как говорилось выше, происходит старинное, ныне забытое название одной из прилегающих к водоему улиц — «Курень»?

Вот улица Маяковского, дамба и мост через ручей. Сооружены они в прошлом веке на средства фабриканта Шодчина и долгое время назывались его именем. Ему принадлежали примыкавшие к дамбе земли. Здесь же находилось его ситценабивное производство. На том самом месте, где теперь здание хлопчатобумажного техникума, стоял дом Шодчина — религиозного фанатика и самодура. Этот особняк походил на скит или на крепость: прочнейшие ворота с окошечками-бойницами, дубовые, окованные железом двери, за которыми старик много лет держал взаперти свою красавицу жену. И днем, и ночью по двору бегали огромные псы-волкодавы. Выжимая из рабочих все соки, Шодчин скопил большое состояние, значительную часть которого перед смертью отказал церкви на золотые и серебряные ризы к иконам.

Представляется символичным, что в непосредственной близости от его владений, на левом берегу Кокуя, находился так называемый «городской корпус», впоследствии сгоревший. Именно в нем долгие годы размещались казаки, присланные властями в Иваново-Вознесенск для подавления революционных выступлений рабочих.

Участок улицы Багаева между Московской и Станко, с крутым спуском к ручью и столь же крутым подъемом, ивановцы издавна именуют Багановым (или Багановским) оврагом. Здесь, на самом берегу Кокуя, и поныне высится старинный трехэтажный кирпичный дом, некогда фабричный корпус, переоборудованный затем под жилье. В полуподвальном этаже этого дома с 1895 по 1898 год находилась конспиративная квартира Иваново-Вознесенского «Рабочего союза», а потом — Иваново-Вознесенского комитета РСДРП. Сюда, в частности, не раз приходил для встреч с рабочими и на ночлег разъездной агент ленинской «Искры» И. В. Бабушкин. Поэтому здание и отмечено мемориальной доской.

Прежде оно принадлежало фабрикантам Дарьинским, которые по какой-то из своих внешних примет, возможно, наследственной, получили в народе прозвище «Баганы». Слово «баган» означало жердь, сошный крюк, а также косноязычного человека, заику, таранту. От этой клички и пошло название оврага.

Ниже по течению ручья можно видеть множество старинных построек. От иных сохранились только фундаменты. Это были палатки-кладовые и всевозможные службы богачей — домовладельцев с Панской и Московской улиц.

Идем далее на улицу Смирнова. До Великого Октября это был единственный участок, где ручей тек под землей — в деревянной трубе.

А вот и сквер на площади Революции. Здесь через Кокуй был переброшен известный Приказный мост. В самом начале тридцатых годов ручей на этом участке и далее до устья заключили в трубу, часть оврага, а вместе с ним и мост засыпали.

В глубь веков
Объяснять значение слова Поток, думается, нет нужды. Оно очевидно. Сложнее обстоит с Кокуем (в старину говорили и писали также Кукуй).

«Название урочища Кокуй напоминает нам о старинной русской пословице „Вот тебе кокуй, с ним и ликуй“. В простонародном наряде кокуй означает женскую кику», — такое объяснение дал историк В. Борисов.

Но почему урочище (а затем и ручей) назвали по головному убору, который женщина надевала сразу же после выхода замуж? Что такое могло приключиться с кикой в лесистом овраге, чтобы навсегда врезаться в людскую память? Не странно ли все это? Конечно, в топонимике изредка нечто подобное происходит, но, как правило, уж если надо было дать урочищу имя, то в основу его на Руси брали то ли особенность ландшафта (Глухое, Глубокое), то ли флору или фауну (Березовое, Ракитовое, Бобровое).

Но в данном случае перед нами пример иного рода.

Не знаю, обращал ли кто внимание на такое обстоятельство: многие старинные названия местностей и улиц села Иванова в точности совпадают с московскими. В столице существовали (иные существуют и ныне) улицы Крутицкая, Краснопрудная, Панская, Хуторская и т. д. Ничего странного тут нет. И в Москве, и в Иванове действовали одни и те же законы топонимики.

Есть в столице и ручей Кокуй. Он течет в подземной трубе и возле улицы Баумана впадает в речку Чечеру (замечу в скобках, что в доме на берегу этого ручья родился А. С. Пушкин).

Русский писатель-этнограф С. Максимов, заинтересовавшись происхождением странного слова, выяснил, что кокуем у русских издревле, со времен родового строя, назывались места игрищ в честь Ивана Купалы (праздновался в ночь на 24 июня по старому стилю). В Иванову ночь люди сходились на условленное место, зажигали костры, прыгали через огонь, танцевали, распевали песни, пировали.

Вне всякого сомнения отмечали в былое время этот праздник и жители Иванова (тем более что Иван Купала приходился «тезкой» их селению). И трудно было выбрать для игрищ место удобнее, чем находившееся под боком, поросшее лесом урочище с полноводным, прозрачным ручьем.

Впоследствии характер праздника изменился. Игрища прекратились. Но память о них народ сберег в названиях урочища и ручья.

Кстати, очень долго, едва ли не до наших дней, у некоторых жителей ивановской округи было обычаем в ночь на Ивана Купалу собирать целебные травы.

Огонь, вода и… «пожарные трубы»

Пламя шло стеной
На протяжении веков строения в селе Иванове были преимущественно деревянные, крытые соломой. Ее предпочитали всем другим материалам из-за дешевизны. Церкви и редкие каменные дома крыли «по скале». Иными словами, на стропила клали слой бересты, поверх которой прилаживали тес.

Надо ли говорить о том, что оба вида кровли доставляли благодатную пищу огню. Иваново горело многократно, порой выгорало почти полностью. Этому способствовали также скученность строений, отсутствие надежных противопожарных средств.

Опустошительным был, в частности, пожар 1699 года, когда огонь поглотил большую часть села и две церкви.

В старинных документах сохранились сведения о страшном бедствии, которое претерпели ивановцы в августе 1775 года. Огонь шел по селу стеной. Он смахнул до четырехсот домов. Выгорели улицы: Широкая, Кабацкая, Московская, Прислониха, Панская, две площади. Огонь охватил лавки с товарами в торговых рядах, кузницы, стога необмолоченного хлеба. Заполыхали два кабака — Большой и Подпушечный и приказная изба со всеми делами. О силе огня свидетельствует такая деталь: на колокольне одной из церквей расплавились бронзовые колокола. В пламени погибли три женщины.

Причина пожара так и осталась невыясненной. Но поскольку пламя первым охватило избу крестьянина Сорычева, его «на всякий случай» отстегали розгами.

Это великое для ивановцев несчастье имело однако и некоторый положительный результат. Был положен конец бесплановой, хаотической застройке села, дававшей столько пищи огню. По указу домовой канцелярии Шереметева с 1776 года Иваново следовало застраивать по плану и определенным правилам. В частности, кривые улицы в погорелых местах следовало выпрямить и через каждые пятнадцать домов делать переулок. Постройки, возведенные вопреки этим правилам и без ведома сельской администрации, следовало ломать. Планировка села была поручена геодезисту Александру Иванову.

Неизвестно, случайно или намеренно на месте сгоревшего двора крестьянина Сорычева был проложен переулок.

Остались в памяти жителей села пожары: июньский 1781 года (в пламени погибло десять улиц, 260 домов), 1793 года (огнем уничтожено до пятисот домов). Последний по времени крупный пожар относится к 1839 году. 13 мая в золу и пепел превратились 416 домов. Сгорела также 61 «фабрика» (в основном мелкие ткацкие светелки и набоечные заведения).

От копеечной свечки и «красного петуха»
Главной причиной пожаров было неосторожное обращение с огнем. Кто-то забыл в набоечной зажженную свечу, кто-то вышел вечером задать корма скотине и заронил в сено искру…

В хронике села, которую вел купец Полушин, встречаются такие упоминания: «В Широкой улице загорелось у крестьянина Семена Сорычева», «Загорелось в доме крестьянина Дмитрия Головачева…»

Но случались, конечно, и поджоги. Они являлись своеобразной формой социального протеста крепостного крестьянства, проявлением классовой борьбы.

С 1775 по 1781 годы в поджогах было обвинено восемь крепостных крестьян. По приказу графа Шереметева их сослали в Сибирь. Вполне возможно, что некоторые из них, доведенные до отчаяния притеснениями и поборами, действительно пустили «красного петуха» на строения богатеев.

Как Феникс из пепла
…Всполошно гудел в ночи набат. Полуодетые люди выскакивали из домов, хватали кто ведра, кто багор, кто лопату, и бежали навстречу огню. Не с той ли поры сохранился в деревнях обычай прикреплять к фасадам домов дощечки с изображением этих необходимых для тушения огня орудий?

Распарывая мглу, лез на людей рыжий косматый зверь. Ревели дети, молились старухи. Утром на усыпанной пеплом улице собирались погорельцы. И всякий раз после беды, погоревав, крестьяне брали в руки топоры и начинали отстраиваться заново. Благо лесу вокруг села было много. И опять крыли избы соломой. А чем же еще?

Соломенные крыши, правда, уже как исключение, сохранялись некоторое время в Иванове и после Октябрьской революции. В середине тридцатых годов один такой дом, на Некрасовской улице, издалека сиял золотистой кровлей.

В шестидесятых годах прошлого века, с развитием капитализма, в России появились страховые общества — правительственные, земские, городские и частные. За определенные взносы владелец дома получал право на возмещение убытков в случае пожара.

И поныне на фасадах некоторых старых, намеченных к сносу домишек, можно видеть под чердачным окном ржавую железную пластинку с такой, примерно, надписью: «Застрахован от огня в обществе „Россия“».

Но пользоваться услугами страховых обществ могли только люди более или менее состоятельные. Поэтому большинство погорельцев никакого страхового возмещения не получало. Зато иные фабриканты воспользовались появлением страховых обществ для своего обогащения.

Ради барыша
Видный ивановский инженер С. Запруднов, кстати, в свое время курировавший сооружение завода тяжелого станкостроения, был сыном заводчика средней руки. В молодости ему довелось близко познакомиться со многими ивановскими богатеями, их бытом и нравами. Как-то Запруднов спросил меня:

— Вы знаете, чьи фабрики в старом Иванове горели чаще других?

Я этого не знал.

— Дмитрия Геннадьевича Бурылина, — сказал он. — Да, да, того самого Бурылина, который построил в 1915 году музей и подарил его городу. Он был страстным коллекционером. Во время поездок по России и Европе покупал старинные картины, оружие, всевозможные редкости. Из-за этих трат Бурылин нередко оказывался в затруднительном положении. И тогда «по неизвестной причине» загоралась та или иная его фабрика, застрахованная на сумму намного большую, чем она в действительности стоила.

Каждый раз страховые компании выплачивали Бурылину крупные суммы. Доказать поджог не удавалось. Улики, вроде бутылки из-под керосина, истреблял огонь. В общей сложности на Бурылинских фабриках было не меньше пяти-шести таких пожаров…

Этому рассказу можно поверить. Ни один ивановский фабрикант не упускал случая нажиться, хотя бы путем преступления. В капиталистических странах подобные явления и поныне нередки. Ради страховой премии идут на дно вместе с экипажем устаревшие суда, взрываются в воздухе самолеты вместе с пассажирами…

Негорелая улица
О случавшихся в старину больших пожарах напоминает нам прежнее название Советской улицы — Негорелая. Она возникла примерно в конце XVII — начале XVIII веков как слободка Троицко-Покровского монастыря. Впоследствии улица разрослась и стала именоваться Троицкой. Известен документ с упоминанием ее, относящийся к 1752 году.

А вот на плане села Иванова, составленном в 1774 году, она значится уже как Разгуляй. Дело в том, что в самом конце улицы был открыт «питейный дом» «Разгуляй». Он привлек немало любителей выпивки именно своей удаленностью от центра села, а значит и от «блюстителей порядка».

Впервые улица как Негорелая упомянута в записях фабриканта Ямановского в связи с опустошительным пожаром 1775 года. Именно тогда Разгуляй получил новое название. Можно представить себе, как это произошло.

…Погорельцев временно приютили хозяева домов на единственной в округе улице, не пострадавшей от огня. По странному стечению обстоятельств она называлась Разгуляем. Для людей, попавших в большую беду, оно звучало кощунственно. Поэтому на вопрос о месте жительства пострадавшие стали отвечать:

— На Негорелой улице.

Справедливости ради следует заметить, что впоследствии «красный петух» все же не раз наведывался сюда, выжигая улицу то полностью, то частично. Тем не менее и в народной памяти, и в разговорной речи, и в официальных документах она так и осталась на многие годы Негорелой.

Рукотворные водоемы
Бывало, пожар неудержимо разрастался только потому, что для его тушения не хватало воды. Конечно, почти на всех улицах села имелось по нескольку колодцев. Но взять из них в достатке воду было долгим делом. А огонь не дремал.

Уводь? Но берега ее в черте села были столь плотно застроены заварками, заняты огородами, что добраться до воды стало проблемой.

Выход остался один: устраивать искусственные водоемы. Так появились в селе две запруды. Одна — на ручье Кокуй у Дворца искусств. Этот водоем просуществовал до двадцатых годов нашего века. Вторая запруда была устроена на Павловском ручье (ниже дамбы на современной улице Кузнецова).

Противопожарным целям на протяжении десятков лет служил Красный (позднее — Поганый) пруд, о котором уже рассказывалось. Еще один противопожарный водоем существовал неподалеку от него на пересечении нынешней Красногвардейской улицы с Рыночным переулком, напротив кирпичного здания, которое долгие годы было попеременно рестораном, трактиром, чайной и столовой, а теперь превращено в склад. И этот пруд, донельзя загрязненный, был засыпан еще до революции.

На случай пожара в городе и его окрестностях существовало еще пять прудов. Недолгим был век водоема в Вознесенской части города, на Торговой площади под горой. Он имел тридцать с небольшим метров в длину и двадцать три метра в ширину при глубине чуть более двух. Его тоже засыпали еще до революции. Позднее это место обычно занимали передвижной цирк и торговые ларьки. Сейчас здесь находятся зеленые насаждения и хозяйственные постройки дома энергетиков на площади Ленина.

Пруды имелись также в отлогом овраге пустоши Минеевой — близ нынешнего завода Ивторфмаш, в Дмитровской слободе, у дороги на Ярославль в пустоши Березовик.

Все они предназначались как для тушения пожаров, так и для водопоя скота.

В пасынках
Таскать ведрами воду из пруда, даже если он находится поблизости от места пожара, дело долгое и тяжелое. Огонь может опередить. Вот почему в 1815 году в селе появилась первая «пожарная труба» — так называли тогда пожарный насос. Приобрел его фабрикант Ямановский. Позднее такими же машинами обзавелись и другие предприниматели — для защиты от огня своих фабрик. В самом же селе продолжали довольствоваться ведрами. Пожары по-прежнему были часты, хотя и редко достигали таких масштабов, как прежде.

Первая попытка как-то наладить борьбу с огнем была сделана лишь через три года после образования города Иваново-Вознесенска. Пять лет обсуждался в городской думе проект обязательного постановления. В конце концов его приняли, вычеркнув следующие любопытные пункты: устройство каланчи, образование пожарных участков, назначение пожарных старост для наблюдения за ночными караулами.

Но даже урезанное постановление осталось мертвой буквой. «Много правил не исполняются» — писал Я. Гарелин. И вот результат. 1883 год. Пожарная команда существует в единственном числе, и составлена она из полицейских чинов. Пожары тушат преимущественно сами жители. Городской противопожарный инвентарь состоит из трех насосов и стольких же рукавов, семи летних дрог, пяти бочек, шестнадцати ведер, шести лестниц, девяти багров и двенадцати топоров.

На содержание этого имущества за год израсходовано 186 рублей, на содержание пожарной команды — 139 рублей.

Каланчи в городе по-прежнему нет. Вместо нее используется Крестовоздвиженская колокольня, там дежурят два наблюдателя, которые дают знать о пожаре набатным звоном. О своей неусыпной бдительности наблюдатели извещают, ударяя через каждые четверть часа в небольшой колокол.

За год в городе было пятнадцать пожаров. Сгорело девять дворов. Убыток превысил 32 тысячи рублей.

Ну что еще можно добавить к этим красноречивым цифрам и фактам?

Слово к читателю
Пусть не посетует читатель, что книга заканчивается как-то необычно — описанием опустошительных пожаров, некогда бушевавших в старом Иванове. Дело в том, что автор пишет ее продолжение — об интересных зданиях города, о его мостах, о разных примечательных случаях в истории текстильного центра. Так что новая встреча не за горами.

А пока автор хотел бы знать ваше мнение о прочитанной книге. С благодарностью будут приняты любые замечания, предложения, дополнения, которые следует направлять по адресу: 153000, гор. Иваново, проспект Ленина, 16, Ивановское отделение Верхне-Волжского книжного издательства.

Литература об Иванове

Борисов В. Описание города Шуи и его окрестностей. М., 1851.

Гарелин Я. Город Иваново-Вознесенск или бывшее село Иваново и Вознесенский посад (Владимирской губернии). — Шуя, 1884. — Ч. I; Шуя, 1885. — Ч. II.

Волков И. Ситцевое царство. — Т. I., Иваново-Вознесенск:

Основа, 1925. — Т. II. — 1926.

Очерки истории Ивановской организации КПСС. — Ч. I. — Ивановское кн. изд-во, 1963.

Очерки истории Ивановской организации КПСС. — Ч. II. — Ярославль: Верхн.-Волж. кн. изд-во, 1967.

Экземплярский П. История города Иванова. — Ч. I. — Ивановское кн. изд-во, 1962.

История города Иванова. — Ч. II. — Ивановское кн. изд-во, 1962.

Революционеры текстильного края. — Ярославль: Верхн.-Волж. кн. изд-во, 1980.

Депутаты первого Совета. Биографии, документы, воспоминания. — М.: Советская Россия, 1980.

Прокуроров Ф. Е., Бочков М. В. Имена улиц города Иванова. — Иваново, 1981.

Лешуков Т. Н., Глебов Ю. Ф. Иваново. Путеводитель. — Ярославль: Верхн.-Волж. кн. изд-во, 1981.

Воспоминания Иваново-Вознесенских подпольщиков. — Иваново-Вознесенск, 1923.

1917-й год в Иваново-Вознесенском районе. — Иваново-Вознесенск: Основа, 1927.

Сборник статей и материалов по истории образования Иваново-Вознесенской губернии. — Выпуск I. — Иваново-Вознесенск, 1918.



Примечания

1

Лешуков Т. Н., Глебов Ю. Ф. Иваново. Путеводитель. — Ярославль: Верхн.-Волж. кн. изд-во, 1981. — С. 5.

(обратно)

2

Меря — финно-угорское племя, слилось с восточными славянами на рубеже 1―2 тысячелетий н. э.

(обратно)

Оглавление

  • Вместо предисловия
  • Стал славен безвестный Иван
  • Голос улиц и площадей
  • Здесь начинается проспект
  • Бывшая Панская, ныне Станко
  • На крутизне, над Уводью
  • «Лесная» топонимика
  • Сельского происхождения
  • Вдоль да по Широкой…
  • Под сенью лип
  • Остывающий след
  • Переулок Аптечный
  • Сенная площадь
  • Копали глину, обжигали кирпич
  • …Рылиха тож
  • Имена переменчивы
  • Потому что без воды…
  • «Золотая речка»
  • Огонь, вода и… «пожарныетрубы»
  • Литература об Иванове
  • *** Примечания ***