Сочинения в 3-х тт. Том 2 [Дэшил Хэммет] (fb2) читать онлайн

Дэшил Хэммет СОЧИНЕНИЯ В ТРЕХ ТОМАХ Том второй
КРАСНАЯ ЖАТВА Роман
СТЕКЛЯННЫЙ КЛЮЧ Роман
ПРОКЛЯТИЕ ДЕЙНОВ Роман

*

Художники

З. ШАБДУРАСУЛОВ, Р. РАМАЗАНОВ

© ТЕРРА — Книжный клуб, 2000

© Издательство «Литература», 2000

КРАСНАЯ ЖАТВА Роман

Пер. с англ. А. Дивергента

I ЖЕНЩИНА В ЗЕЛЕНОМ И МУЖЧИНА В СЕРОМ

Впервые Берсвилл назвал при мне Бесвиллом один рыжий детина, по имени Хикки Дьюи, в «Большом корабле», в Батте. Поскольку он и рубашку называл убашкой, я обнаружил, что Берсвилл называют Бесвиллом и те, кто произносит «р» вполне нормально. Но и тогда я счел это всего лишь безобидной шуткой. Спустя несколько лет я поехал в Берсвилл и убедился, что был не прав.

Прямо с вокзала я позвонил в «Геральд», попросил к телефону Дональда Уилсона и сообщил ему о своем приезде.

— Можете быть у меня в десять вечера? — спросил он хорошо поставленным голосом. — Я живу на Маунтин-бульвар, 2101. На Бродвее сядете в трамвай, сойдете на Лорел-авеню и пройдете два квартала пешком.

Я обещал, что приду. Затем поехал в отель «Грейт Вестерн», оставил там вещи и вышел пройтись.

Красотой Берсвилл не отличался. У его архитекторов была явная слабость к кричащим цветам. Когда-то, возможно, город смотрелся, но со временем желтый дым, валивший из высоких кирпичных труб плавильного завода, выстроенного у подножия мрачной горы, выкрасил все дома в одинаково тусклые цвета. В результате получился уродливый сорокатысячный городишко, зажатый между двумя не менее уродливыми, покрытыми густым слоем сажи горами. Под стать городу было и нависшее над ним закопченное небо, которое ничем не отличалось от заводского дыма.

Первый же попавшийся мне полицейский был сильно не брит. У второго на поношенном кителе не хватало пары пуговиц. А третий стоял на самом оживленном городском перекрестке и регулировал движение с сигаретой в зубах. После этого я перестал обращать на них внимание.

В девять тридцать я сел на Бродвее в трамвай и поехал по адресу, который дал мне Дональд Уилсон. Через полчаса я уже стоял у ограды углового дома.

Служанка, открывшая мне дверь, сообщила, что мистера Уилсона нет дома. Пока я пытался втолковать ей, что мистер Уилсон сам назначил мне прийти в это время, в прихожую вошла стройная блондинка лет тридцати, в зеленом шерстяном платье. Улыбка никак не вязалась с ледяным взглядом ее больших голубых глаз. Пришлось повторить все сначала.

— Мужа сейчас нет. — Она говорила с легким акцентом. — Но раз вы с ним договорились, значит, он скоро будет.

Мы поднялись по лестнице и вошли в комнату, выходившую на Лорел-авеню. Темная мебель, много книг. Она усадила меня в кожаное кресло у камина, сама села напротив, вполоборота ко мне, и приступила к допросу:

— Вы живете в Берсвилле?

— Нет, в Сан-Франциско.

— Но вы здесь уже бывали?

— Нет.

— Правда? И как вам наш город?

— Пока трудно сказать, — соврал я. На самом деле сказать было легче легкого. — Я ведь только сегодня приехал.

— Место жуткое, сами увидите. — Она на мгновение опустила свои большие голубые глаза, а затем допрос продолжался: — Промышленный город, ничего не поделаешь. Вы горный инженер?

— Не совсем.

Она покосилась на каминные часы и сказала:

— Дональд повел себя не лучшим образом. Пригласил вас, а сам ушел. Да и время для деловой встречи он выбрал не самое удобное.

— Ничего страшного.

— Впрочем, может, у вас не деловая встреча?

Я промолчал.

Она язвительно хмыкнула.

— Я, наверно, ужасно надоела вам своими расспросами, — весело сказала она. — Но вы сами виноваты — молчите, вот и заинтриговали меня. Вы, случаем, не бутлегер? Сколько их у Дональда перебывало — не сосчитать.

Я только загадочно улыбнулся: понимай, мол, как знаешь.

Внизу зазвонил телефон. Миссис Уилсон вытянула к огню длинные ноги в зеленых домашних туфлях и сделала вид, что не слышит звонка. Почему — неизвестно.

— Боюсь, мне… — начала она.

Но тут в дверях появилась служанка, которая поднялась позвать хозяйку к телефону. Миссис Уилсон извинилась, вышла вместе со служанкой в коридор, но вниз не пошла, а взяла отводную трубку.

— Говорит миссис Уилсон, — услышал я. — Да… Что, простите?.. Кто? Пожалуйста, говорите громче… Что?!. Да… Да… Кто это?.. Алло! Алло!

Трубка с грохотом упала на рычаг. Послышались удаляющиеся шаги. Быстрые шаги.

Я закурил. Пока она бежала вниз по лестнице, я тупо вертел в руках сигарету. Затем подошел к окну, отодвинул край занавески и выглянул на Лорел-авеню. За домом, прямо под окном, находился квадратный белый гараж.

Тут я увидел, что от дома к гаражу торопливо идет стройная молодая женщина в темном плаще и шляпе. Это была миссис Уилсон. Уехала она в двухместном «бьюике». А я вернулся к камину и стал ждать.

Прошло три четверти часа. В пять минут двенадцатого перед домом взвизгнули тормоза. Через две минуты в комнату вошла миссис Уилсон. Без плаща и без шляпы. Лицо белое, глаза почернели.

— Извините, пожалуйста, — выдавила она из себя, и ее крепко сжатый рот исказила судорога. — Но вы прождали зря. Мужа сегодня не будет.

Я сказал, что утром позвоню ему в редакцию. Спускаясь по лестнице, я ломал себе голову, почему зеленый носок ее левой туфли потемнел и намок. Уж не от крови ли?

* * *

На Бродвее я сел в трамвай. Сойдя на остановке, находившейся в нескольких минутах ходьбы от моей гостиницы, я увидел, что у бокового входа в здание муниципалитета стоит толпа.

У двери с надписью «Полицейское управление» собралось человек тридцать — сорок мужчин и несколько женщин. Кого тут только не было: еще не снявшие комбинезоны рудокопы и плавильщики; расфранченные завсегдатаи бильярдных и дансингов; холеные мужчины с сытыми, бледными лицами; добропорядочные мужья, с постным видом; такие же добропорядочные и скучные жены, а также несколько шлюх.

Вклинившись в толпу, я встал рядом с коренастым человеком в измятом сером костюме. Серым, впрочем, был не только его костюм, но и лицо и даже полные губы, хотя на вид ему было немного больше тридцати. Крупные черты, умные глаза. На серой фланелевой рубашке алел широкий красный шелковый галстук.

— Что случилось? — поинтересовался я.

Прежде чем ответить, он внимательно изучил меня, словно хотел убедиться, что информация попадет в надежные руки. Глаза у него были такими же серыми, как и костюм, только жестче.

— Дон Уилсон отправился в гости к Всевышнему. Пусть на небесах полюбуются, сколько в него пуль всадили.

— Кто его убил? — спросил я.

— Убийца, — ответил серый, почесав в затылке.

Но мне нужны были факты, а не хохмы и я бы попытал счастья с кем-нибудь другим из толпы зевак, если бы меня не заинтриговал его красный галстук.

— Я в этом городе никого не знаю. Сделайте доброе дело — просветите меня, — попросил я.

— Дональда Уилсона, эсквайра, редактора двух газет — утренней, «Морнинг геральд», и вечерней, «Ивнинг геральд», — нашли убитым на Харрикен-стрит. Убийца скрылся, — монотонной скороговоркой диктора пробубнил он. — Теперь, надеюсь, вы удовлетворены?

— Более чем. — Я выставил палец и коснулся кончика его галстука. — Вы в этом галстуке случайно или нет?

— Я — Билл Квинт.

— Не может быть! — воскликнул я, лихорадочно соображая, кто бы это мог быть. — Очень приятно.

Я стал рыться в бумажнике в поисках подходящей визитной карточки — они у меня имелись на все случаи жизни. Вот эта, красная, пожалуй, подойдет. Из нее следовало, что я — Генри О’Нил, моряк, активный член профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира». Все — ложь от начала до конца.

Я вручил карточку Биллу Квинту. Он внимательно изучил ее, повертел, затем вернул и еще раз пристально оглядел меня с головы до пят. Доверия я у него явно не вызывал.

— Все там будем, — глубокомысленно заметил он. — Вам в какую сторону?

— В любую.

Мы пошли по улице и завернули за угол; по-моему, нам обоим было совершенно безразлично, куда идти.

— Раз вы моряк, что вы здесь делаете? — как бы невзначай спросил он.

— Откуда вы взяли, что я моряк?

— Из вашей визитной карточки.

— Мало ли что там написано. У меня есть еще одна, где сказано, что я шелковичный червь. А завтра, если хотите, могу показать карточку, что я шахтер.

— Не выйдет. Кого-кого, а шахтеров я знаю неплохо.

— А если вы получите телеграмму из Чикаго?

— Подумаешь! Здесь я хозяин. — Он показал на дверь ресторана и спросил: — Выпьем?

— Не откажусь.

Мы прошли через ресторан, поднялись по ступенькам и вошли в узкую комнату с длинной стойкой и рядом столиков. Билл Квинт кивнул молодым людям, сидевшим за столами и у стойки, и, откинув зеленую занавеску, завел меня в один из небольших кабинетов. Часа два мы пили виски и разговаривали.

Серый, оказывается, сразу сообразил, что я не имею никакого отношения ни к той визитной карточке, которую я ему вручил, ни к той, которую упомянул. На профсоюзного активиста я был совсем не похож. Будучи сам ведущим деятелем ИРМ в Берсвилле, он счел своим долгом выведать, кто я такой, а про деятельность профсоюзов особенно не распространялся. Это меня устраивало. Мне хотелось знать, что делается в Берсвилле, а он охотно рассказывал про местные нравы, прощупывая между делом мое отношение к профсоюзам.

Из нашего разговора я вынес следующее.

Уже сорок лет в городе безраздельно хозяйничал Элихью Уилсон, отец убитого. Он был президентом и главным акционером городской горнодобывающей корпорации, а заодно и владельцем Первого национального банка, обеих городских газет, «Морнинг геральд» и «Ивнинг геральд», а также практически всех крупных предприятий. Вдобавок ему принадлежали сенатор Соединенных Штатов, несколько членов палаты представителей, губернатор штата, мэр города и большинство работников законодательной власти. Словом, в Берсвилле Элихью Уилсон был не последним человеком.

Во время войны ИРМ, организация в те годы на западе страны очень популярная, заручилась поддержкой Берсвиллской горнодобывающей корпорации. На деле, однако, корпорация навстречу профсоюзам не пошла. Тогда профсоюзы, воспользовавшись своей силой, стали требовать то, что им причиталось. Старый Элихью вынужден был уступить и стал ждать подходящего случая отыграться.

Случай этот представился в 1921 году. Дела у старого Элихью шли настолько плохо, что ему ничего не стоило, если понадобится, закрыть все свои предприятия. Он отказался от уступок, на которые в свое время пошел, и снизил рабочим зарплату до предвоенного уровня.

Местным профсоюзам требовалась помощь, и из Чикаго, где находился штаб ИРМ, в Берсвилл послали Билла Квинта. Билл выступил против забастовки и вообще против открытой конфронтации. Он предлагал испытанную тактику саботажа: на работу ходить, но любым способом работе препятствовать. Руководителям местных профсоюзов такая тактика, однако, казалась недостаточно активной. Они непременно хотели прославиться, войти в историю. И они забастовали.

Забастовка продолжалась восемь месяцев. Обе стороны истекали кровью, причем рабочие — своей собственной, а старый Элихью — кровью наемных убийц, штрейкбрехеров, национальных гвардейцев и даже солдат регулярной армии. Когда же был раскроен последний череп и сломано последнее ребро, профсоюзы в Берсвилле перестали существовать.

Но, по словам Билла Квинта, старый Элихью плохо знал историю. Он победил забастовщиков, зато утратил власть над городом и штатом. Одержав победу над горняками, наемные головорезы окончательно распоясались, и, когда стычки прекратились, Элихью уже был не в состоянии от этих головорезов избавиться. Берсвилл их вполне устраивал, и они присвоили себе город, как присваивают боевые трофеи. Открыто порвать с ними Элихью не мог. Они слишком много знали: ведь за все, что они вытворяли во время забастовки, отвечал он.

Когда Билл кончил, мы оба были уже сильно навеселе. Мой собеседник допил очередную порцию виски, откинул волосы со лба и напоследок сообщил, какова ситуация в городе на сегодняшний день.

— Сейчас самый сильный из них, по-видимому, Пит Финик. Виски, которое мы с вами пьем, принадлежит ему. За ним идет Лу Ярд, у него ломбард на Паркер-стрит; кроме того, он занимается поручительством, контролирует — так, во всяком случае, я слышал — большинство городских увеселительных заведений и на дружеской ноге с Нуненом, шефом местной полиции. У крошки Макса Тейлера — или Сиплого — тоже друзей хватает. Он маленький, смуглый, ловкий, вот только с горлом беда — еле говорит. Игрок. Эти трое с помощью Нунена и помогают Элихью управлять городом, помогают больше, чем тот хотел бы. Но ему приходится мириться с ними, иначе…

— А этот, сын Элихью, которого сегодня пристрелили? — спросил я. — Чем он занимался?

— Служил своему папочке верой и правдой. И дослужился…

— Вы хотите сказать, что старик?..

— Может быть, не знаю. Не успел сынок вернуться из-за границы, как папаша посадил его выпускать газету. Старый черт уже одной ногой в могиле, а себя в обиду не даст. Но с этими ребятами надо держать ухо востро, поэтому старик выписал Дона с его французской женой из Парижа и использовал собственного сына в качестве приманки. Любящий папаша, нечего сказать! Дон проводил в газетах кампанию: очистим наш город от порока и коррупции. Понимай — от Пита, Лу и Сиплого. Дошло? Старик решил стряхнуть с себя эту банду руками мальчишки. Вот им и надоело, что их трясут. Впрочем, это только мое предположение.

— И не самое удачное. Что-то здесь не то.

— В этом проклятом городе все не то. Еще стаканчик этой отравы?

Я отказался. Мы вышли из ресторана и двинулись по улице. Билл Квинт жил в отеле «Майнерс» на Форист-стрит, и нам было по пути.

Перед моей гостиницей здоровенный детина, сильно смахивающий на переодетого полицейского, стоял у края тротуара и беседовал с кем-то сидевшим в большом открытом автомобиле.

— В машине Сиплый, — сказал Билл Квинт.

Я повернул голову и увидел Тейлера. Молодой, чернявый, маленький, профиль прямо-таки скульптурный.

— Хорош, — сказал я.

— Угу, — согласился серый. — Лучше некуда.

II ВЛАДЫКА БЕСВИЛЛА

«Морнинг геральд» посвятила смерти Дональда Уилсона две страницы. С фотографии широко улыбался симпатичный человек в полосатом галстуке, с живым, умным лицом, смеющимися глазами, вьющимися волосами и ямочкой на подбородке.

Произошло вот что. Накануне вечером, без двадцати одиннадцать, Дональд Уилсон был убит на месте четырьмя пулями — в живот, в грудь и в спину. Услыхав выстрелы, жители дома номер 1100 по Харрикен-стрит выглянули в окно и увидели на тротуаре распростертое тело. Над ним склонились мужчина и женщина. На улице было темно, и разобрать их лица было невозможно. Когда же сбежались люди, мужчина и женщина скрылись. Никто не знал, как они выглядят. Никто не видел, куда они убежали.

Стреляли в Уилсона из пистолета 32-го калибра. Два выстрела из шести пришлись в стену дома, и, изучив траекторию этих пуль, полиция пришла к выводу, что в Уилсона целились из узкого прохода между домами на противоположной стороне улицы. Больше ничего выяснить не удалось.

В помещенной в «Морнинг геральд» редакционной статье го-верилось, что покойный Уилсон не жалея сил боролся с коррупцией и что убийство, судя по всему, — дело рук тех, кто не хотел, чтобы в Берсвилле произошли изменения к лучшему. Шеф городской полиции, отмечалось в статье, убедительнее всего докажет свою непричастность, если как можно быстрее поймает и осудит убийцу или убийц. Тон статьи был недвусмысленно резким.

Дочитав газету и допив вторую чашку кофе, я вскочил на Бродвее в трамвай, вышел на Лорел-авеню и направился к дому убитого.

Я уже находился от него всего в двух минутах ходьбы, как вдруг мне совершенно расхотелось идти туда. Дело в том, что прямо передо мной улицу перешел невысокий молодой человек в коричневом костюме. Со скульптурным профилем. Это был Макс Тейлер, он же Сиплый. Когда я дошел до Маунтин-бульвар, то увидел, как его коричневые брюки мелькнули в дверном проеме дома покойного Дональда Уилсона.

Я вернулся на Бродвей, нашел магазин с телефонной будкой внутри, полистал телефонный справочник в поисках домашнего номера Элихью Уилсона, набрал этот номер и сообщил человеку, назвавшемуся его секретарем, что я приехал из Сан-Франциско по просьбе Дональда Уилсона, знаю кое-какие подробности о его смерти и хочу видеть отца убитого. Проявив некоторую настойчивость, я в конце концов получил разрешение приехать.

Когда секретарь, тощий тип лет сорока, с колючим взглядом и бесшумной походкой, ввел меня в спальню своего хозяина, владыка Берсвилла сидел в постели, со всех сторон обложенный подушками.

Маленькая, круглая как мяч головка, коротко стриженные седые волосы, прижатые ушки, такие крошечные, что их не видно вовсе. Над небольшим носом крутой лоб; рот и подбородок плоские, нарушающие округлость черепа. Короткая бычья шея, на квадратных мясистых плечах топорщится белая пижама. Одна рука, жилистая, с короткими, толстыми пальцами, лежит поверх одеяла. Глазки круглые, голубые, водянистые. Кажется, они вот-вот выскочат из-под седых кустистых бровей и во что-нибудь вцепятся. Да, этот за себя постоять сумеет.

Едва заметным движением своей круглой как мяч головки он указал мне на стул возле кровати, другим, столь же неуловимым движением выставил из комнаты секретаря и только тогда спросил:

— Что там насчет сына?

Голос хриплый. Слова вырываются не изо рта, а откуда-то из груди, поэтому разобрать, что он говорит, было непросто.

— Я из Сан-Франциско, работаю в детективном агентстве «Континенталь», — представился я. — Несколько дней назад мы получили от вашего сына чек и письмо, где он просил прислать сюда сотрудника. Этот сотрудник — я. Вчера вечером мы договорились с вашим сыном встретиться у него дома. Я пришел в назначенное время, но его не застал. По дороге в гостиницу я узнал, что его убили.

Элихью Уилсон подозрительно уставился на меня и спросил: — Ну и что?

— Когда я пришел, кто-то позвонил по телефону вашей невестке, после чего она ненадолго ушла, вернулась с подозрительно напоминающим кровь пятном на туфле и сказала, чтобы я мужа не ждал. Его убили в десять сорок, а она ушла в десять двадцать и вернулась в пять минут двенадцатого.

Старик оторвал голову от подушки и принялся ругать миссис Уилсон. Как он только ее не обзывал! Наконец он иссяк и взялся за меня.

— Она в тюрьме? — заорал он.

Я сказал, что вряд ли.

По-видимому, это ему не понравилось, ибо он снова разразился самыми отборными ругательствами, на этот раз в мой адрес.

— Так чего же вы, черт побери, ждете? — закончил он свою длинную тираду.

Не будь он таким старым и больным, я бы с удовольствием хорошенько хватил его по спине.

— Улик, — рассмеявшись, ответил я.

— Улик?! Каких еще улик? Ведь вы…

— Не валяйте дурака, — перебил я его. — Зачем ей было его убивать, сами подумайте?

— Затем, что она французская шлюха! — опять завопил он. — Затем, что она…

В дверях появилось испуганное лицо секретаря.

— Пошел вон! — гаркнул старик.

Лицо пропало.

— Она ревнивая? — поспешил спросить я, воспользовавшись тем, что он на мгновение затих. — Кстати, вы напрасно так громко кричите — я, конечно, глуховат, но последнее время принимаю сухие дрожжи и стал слышать значительно лучше.

Старик согнул под одеялом ноги в коленях, положил на них сжатые в кулак руки и выставил на меня свою квадратную челюсть.

— Я стар и болен, — с расстановкой произнес он, — но меня очень подмывает встать и выставить вас отсюда коленом под зад.

Я пропустил его слова мимо ушей и повторил:

— Она ревнивая?

— Ревнивая, — сказал он уже спокойнее. — А также властная, избалованная, недоверчивая, жадная, мелочная, бессовестная, вероломная, себялюбивая — короче, дрянь, ничтожная дрянь.

— А основания для ревности у нее были?

— Хочется верить, что были, — съязвил он. — Я бы очень расстроился, если бы узнал, что мой сын ей ни разу не изменил. Хотя очень может быть, так оно и было. С него станется.

— И все же вы не можете назвать мне причину, из-за которой она могла убить его?

— Не могу назвать причину?! — Он опять завопил. — Я же вам говорю…

— Все, что вы говорите, несерьезно.

Старик откинул одеяло и стал вылезать из постели. Затем передумал, поднял покрасневшее от бешенства лицо и заорал:

— Стэнли!

Дверь открылась, и в щелку заглянул секретарь.

— Выставь-ка отсюда этого ублюдка! — распорядился старик, замахнувшись на меня кулаком.

Секретарь повернулся ко мне.

— Один ты, боюсь, не справишься, — сказал я, покачав головой.

Секретарь нахмурился. Мы были примерно одного возраста. Он был долговязый, на целую голову выше меня, зато фунтов на пятьдесят легче. А мои сто девяносто фунтов состояли не из одного жира. Секретарь занервничал, виновато улыбнулся и ретировался.

— Между прочим, — сказал я старику, — сегодня утром я решил побеседовать с женой вашего сына, но, подходя к ее дому, увидел, как туда входит Макс Тейлер, и счел за лучшее с визитом повременить.

Элихью Уилсон опять сунул ноги под одеяло, тщательно подоткнул его со всех сторон, откинулся на подушку, уставился, прищурившись, на потолок, а затем глубокомысленно заключил:

— Гм, вот оно что…

— Не понял?

— Теперь все ясно, — с уверенностью сказал старик. — Его убила она.

В коридоре послышались шаги, только на этот раз не легкие, секретарские, а тяжелые.

— Вы устроили вашего сына в газету для того… — начал было я, когда шаги приблизились к самой двери.

— Убирайтесь вон! — гаркнул старик, но не мне, а тому, кто стоял за дверью. — И в дверь не заглядывать! — Он сердито посмотрел на меня и спросил: — Так для чего, по-вашему, я устроил сына в газету?

— Чтобы рассчитаться с Тейлером, Ярдом и Питом.

— Ложь.

— Это не я придумал. Весь Берсвилл об этом знает.

— Вздор. Я отдал газеты в его полное распоряжение. Он делал с ними все, что хотел.

— Расскажите об этом своим дружкам, они вам поверят.

— Плевать я хотел на дружков. Я говорю то, что есть.

— Не будем спорить… Оттого, что вашего сына убили по ошибке — а это надо еще доказать, — он все равно не воскреснет.

— Его убила эта женщина.

— Сомневаюсь.

— Сомневается он! Она и убила.

— Возможно. Но про политику тут тоже не следует забывать. Вы могли бы…

— Повторяю еще раз: его убила эта французская тварь, а все ваши идиотские домыслы можете оставить при себе.

— И все-таки политикой пренебрегать нельзя, — не сдавался я. — Вы же Берсвилл знаете как свои пять пальцев. Дональд ведь как-никак ваш сын. При желании вы могли бы…

— При желании я мог бы, — взревел он, — послать вас ко всем чертям назад во Фриско вместе с вашими идиотскими…

Тут я встал и довольно бесцеремонно перебил его:

— Значит, так. Я остановился в отеле «Грейт Вестерн». Если надумаете поговорить начистоту, я к вашим услугам. — С этими словами я вышел из спальни и спустился по лестнице.

Внизу с виноватой улыбкой слонялся секретарь.

— Старый скандалист, — буркнул я.

— На редкость яркая личность, — пробормотал он в ответ.

* * *

В редакции «Геральд» я разыскал секретаршу убитого. Ею оказалась крохотная девушка лет двадцати, с большими карими глазами, светло-каштановыми волосами и бледным хорошеньким личиком. Звали ее Льюис. О том, что ее шеф вызвал меня в Берсвилл, она слышала первый раз.

— Надо сказать, мистер Уилсон вообще был человеком замкнутым, — пояснила Льюис. — И потом… — она запнулась, — он не очень-то доверял своим сотрудникам.

— И вам?

— И мне, — покраснев, сказала она. — Впрочем, он проработал в редакции очень недолго и поэтому плохо знал нас.

— Думаю, дело не только в этом.

— Видите ли, — проговорила она, прикусив губу и оставив на полированной крышке стола главного редактора целый ряд превосходных отпечатков пальцев, — его отцу… не очень нравилось то, что он делал. Поскольку газеты принадлежали Уилсону-старшему, нет ничего удивительного в том, что мистер Дональд не вполне доверял своим подчиненным, считая их более преданными отцу, чем себе.

— Старик был, кажется, против поднятой на газетных страницах кампании? Почему же в таком случае он, полноправный владелец газеты, с этими кампаниями мирился?

Она низко опустила голову, словно изучая собственные отпечатки пальцев, а потом еле слышно ответила:

— Тут все не так просто. Когда мистер Элихью серьезно заболел, он вызвал сюда Дональда, мистера Дональда, — ведь мистер Дональд основном жил в Европе. Узнав от доктора Прайда, что ему придется оставить дела, мистер Элихью телеграммой вызвал сына домой. Но когда мистер Дональд приехал, мистер Элихью раздумал передавать ему дела. А чтобы сын не уезжал, он отдал ему газеты, вернее, назначил его редактором. Эта работа пришлась мистеру Дональду по душе, журналистикой он увлекался еще в Париже. Когда же он обнаружил, что творится в городе, то развернул в своих газетах кампанию. Он не знал… он же большую часть жизни прожил за границей… он не знал…

— …Что у его отца тоже рыльце в пуху, — закончил за нее я.

Ее слегка передернуло, но она не стала мне возражать и продолжала:

— Они с мистером Элихью поссорились. Мистер Элихью сказал сыну, чтобы тот угомонился, но мистер Дональд отца не послушался. Знай мистер Дональд, чем он рискует, он бы, возможно, одумался. Но, по-моему, он бы все равно не догадался, что в городских злоупотреблениях замешан его собственный отец. А сам мистер Элихью не стал бы ему говорить, ведь признаваться в таком родному сыну очень нелегко. Тогда старик пригрозил, что отберет у мистера Дональда газеты. Не знаю, пугал он его или действительно решил проучить. Но затем Уилсон-старший заболел опять и все пошло своим чередом.

— Дональд Уилсон посвящал вас в свои дела?

— Нет. — Она перешла на шепот.

— Откуда же вы все это знаете?

— Я пытаюсь… пытаюсь помочь вам найти убийцу, — обиделась она. — И вы не имеете никакого права…

— Если действительно хотите помочь, скажите лучше, откуда вы все это знаете, — настаивал я.

Она сидела уставившись в стол и прикусив нижнюю губу. Я ждал. Наконец она сказала:

— Мой отец — секретарь мистера Уилсона.

— Благодарю.

— Только не подумайте, что мы…

— Мне это безразлично, — заверил ее я. — Скажите, что вчера вечером делал мистер Уилсон на Харрикен-стрит, когда назначил мне встречу у себя дома?

Она ответила, что не знает. Я справился, слышала ли она, как он попросил меня по телефону приехать к нему домой в десять вечера. Она сказала, что слышала.

— А чем он занимался после этого? Пожалуйста, попытайтесь вспомнить все, что говорилось и делалось с момента нашего телефонного разговора и до конца рабочего дня.

Она откинулась на спинку стула, закрыла глаза и потерла лоб.

— Вы позвонили около двух часов дня. После этого мистер Дональд продиктовал мне несколько писем — на бумажную фабрику, сенатору Киферу и… Да, чуть не забыла! Около трех часов он уходил минут на двадцать. А перед уходом выписал чек.

— На чье имя?

— Не знаю, но я видела, как он его выписывал.

— Где его чековая книжка? Он носил ее с собой?

— Она здесь. — Секретарша встала, обошла стол и дернула за ручку ящика. — Заперто.

Я подошел, разогнул лежавшую на столе скрепку и с ее помощью, а также с помощью перочинного ножа открыл ящик.

Девушка вынула оттуда тоненькую чековую книжку Первого национального банка. На последнем использованном чеке было вписано пять тысяч долларов. И только. Никаких фамилий. Никаких пояснений.

— Итак, он вышел с этим чеком, — сказал я, — и отсутствовал двадцать минут, да? За это время он успел бы дойти до банка и вернуться?

— Конечно, до банка от силы минут пять ходьбы.

— А до того, как он выписал чек, ничего не произошло? Подумайте. Никто не приходил? Не звонил?

— Одну минуту. — Она опять закрыла глаза. — Сначала он диктовал письма, потом… Господи, какая же я дура! Ну конечно, ему звонили! «Да, — сказал он, — я могу быть в десять, но я буду очень спешить». Больше он ничего не говорил, только несколько раз повторил «да, да».

— А кто звонил — мужчина или женщина?

— Не знаю.

— Подумайте, ведь можно было догадаться по его голосу.

— Тогда женщина, — сказала она после паузы.

— Кто раньше ушел, вы или он?

— Я. Он… Я уже говорила, мой отец — секретарь мистера Элихью. Так вот, у него с мистером Дональдом в тот вечер, сразу после работы, была назначена деловая встреча. Нужно было решить какие-то финансовые вопросы. Отец заехал за ним в шестом часу. По-моему, они собирались вместе пообедать.

Больше из Льюис при всем желании мне ничего вытянуть не удалось. Каким образом Дональд Уилсон оказался накануне вечером в доме номер 1100 по Харрикен-стрит, ей было решительно не известно. О миссис Уилсон она также понятия не имела.

Мы обыскали письменный стол убитого, но ничего любопытного не обнаружили. Я обратился было за помощью к телефонисткам, но безуспешно. Битый час проговорил с курьерами, редакторами и другими сотрудниками газеты — тоже без толку. Маленькая секретарша не ошиблась: покойник и впрямь умел держать язык за зубами.

III ДИНА БРЭНД

В Первом национальном банке я разыскал младшего кассира Олбери, симпатичного блондина лет двадцати пяти.

— Чек Уилсона принял я, — сказал он, узнав, в чем дело. — Выписан он был на имя Дины Брэнд. Пять тысяч долларов.

— А вы ее знаете?

— Дину Брэнд? Конечно, знаю.

— А мне про нее не расскажете?

— Только не сейчас, у меня свидание, я и так на восемь минут опаздываю…

— Давайте сегодня вечером вместе пообедаем, заодно и поговорим.

— С удовольствием.

— В семь часов у отеля «Грейт Вестерн»?

— Договорились.

— Сейчас я вас отпущу, только один вопрос: у нее в этом банке есть счет?

— Да, и сегодня утром она депонировала этот чек. Полиция в курсе.

— Вот как? А где она живет?

— Харрикен-стрит, 1100.

— Так, так, — проговорил я, а затем, спохватившись, добавил: — До вечера, — и ушел.

Из банка я направился в муниципалитет, к шефу городской полиции.

Шеф полиции Нунен был приземистым толстяком, с живыми зеленоватыми глазками на круглом, добродушном лице. Узнав, что привело меня в Берсвилл, он, похоже, обрадовался, стал жать мне руку, предложил сигару, пододвинул стул.

— А теперь, — сказал он, когда мы оба сели, — рассказывайте, кто его укокошил.

— А я у вас хотел спросить.

— Вот видите, мы с вами друг друга стоим, — весело сказал он, исчезнув в клубах сигарного дыма. — Хоть догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Я вообще недогадлив, особенно когда фактов нет.

— Почему же, факты есть, немного, но есть. Вчера перед самым закрытием Уилсон пришел в банк и внес на имя Дины Брэнд чек на пять тысяч. В тот же день поздно вечером его застрелили из пистолета 32-го калибра неподалеку от ее дома. Из окна видели, что над трупом склонились двое — мужчина и женщина. А сегодня рано утром, с первыми, можно сказать, лучами солнца, вышеозначенная Дина Брэнд идет в вышеописанный банк и депонирует вышеозначенный чек. Каково?

— Кто такая Дина Брэнд?

Шеф полиции сбросил пепел прямо на стол, повертел сигару в толстых пальцах и сказал:

— Девочка что надо. Шлюха высшего разряда, профессиональная вымогательница.

— Вы ее уже взяли?

— Нет. Она на очереди. За ней установлена слежка. Только это между нами.

— Ладно. А теперь послушайте. — И я рассказал ему все, что видел и слышал накануне в доме Дональда Уилсона.

Когда я кончил, шеф сложил толстые губы бантиком, присвистнул и воскликнул:

— Интересно! Очень интересно) Кровь на туфлях, говоришь? Муж, сказала, домой не вернется?

— Так мне показалось. Вот именно. — Первая моя фраза была ответом на его первый вопрос, вторая — на второй.

— И после этого ты с ней больше не разговаривал? — спросил он.

— Нет. Сегодня утром я отправился было к ней, но меня опередил молодой человек по имени Тейлер, и я решил визит отложить.

— Надо же! — Его зеленые глазки весело сверкнули. — Выходит, у нее побывал Сиплый?

— Он самый.

Нунен швырнул сигару на пол, встал, уперся толстыми руками в стол и качнулся в мою сторону, всем своим видом излучая неподдельный восторг.

— Это уже кое-что, дружище, — промурлыкал он. — Ведь Дина Брэнд — подружка Сиплого. Слушай, давай-ка съездим навестим вдовушку.

* * *

Мы вылезли из машины перед домом миссис Уилсон. Поставив ногу на нижнюю ступеньку, шеф полиции на мгновение замер, разглядывая висевшую на звонке траурную ленточку.

— Ничего не поделаешь, работа есть работа, — вздохнул он и стал подыматься по лестнице.

Нельзя сказать, чтобы миссис Уилсон очень хотелось нас видеть, но, когда в гости напрашивается шеф полиции, делать нечего. А дело обстояло именно так. Миссис Уилсон ждала нас наверху, в библиотеке. Она была в черном, от ее голубых глаз веяло ледяным холодом. После того как мы с Нуненом по очереди, запинаясь, выразили ей свои соболезнования, шеф приступил к делу:

— Мы бы хотели задать вам пару вопросов. Ну, например, куда вы ездили вчера вечером?

Она с неприязнью посмотрела на меня, затем опять на шефа, нахмурилась и с высокомерным видом поинтересовалась:

— На каком, собственно, основании мне устраивают допрос, можно узнать?

Сколько раз мне приходилось слышать этот вопрос, слово в слово, с точно такой же интонацией. А шеф, не обратив на ее слова ни малейшего внимания, вполне дружелюбно продолжал:

— Да, и потом, когда вы вернулись, у вас на туфле вроде бы появилось пятно. То ли на правой, то ли на левой. На какой-то одной.

Ее верхняя губа начала судорожно подергиваться.

— Это все? — спросил шеф, обращаясь ко мне, и не дождавшись ответа щелкнул языком и опять повернул добродушное лицо к хозяйке дома. — Да, чуть не забыл. Непонятно, откуда вы знали, что ваш муж не вернется домой?

Она неуверенно поднялась, держась побелевшей рукой за спинку стула.

— Я вынуждена перед вами извиниться, но…

— О чем разговор! — Шеф понимающе поднял вверх громадную лапу. — Мы не будем к вам больше приставать, скажите только, куда вы ездили, откуда на туфле взялось пятно и с чего вы взяли, что ваш муж не вернется. И еще: с какой стати сегодня здесь был Тейлер?

Миссис Уилсон присела на край стула и застыла. Шеф взглянул на нее. Его толстое лицо расплылось в ехидной улыбочке. Через некоторое время она расправила плечи и села поудобнее. Я придвинул стул и сел лицом к ней.

— На эти вопросы вам придется ответить, миссис Уилсон, — сказал я как можно более участливо. — Они требуют объяснения.

— Неужели вы думаете, мне есть что скрывать? — вызывающе спросила она, опять сев прямо и очень отчетливо, хотя и с акцентом, выговаривая каждое слово. — Да, я действительно ненадолго уезжала. Да, на туфле действительно была кровь. Я знала, что мужа убили. Тейлер приходил ко мне в связи с его смертью. Теперь вы довольны?

— Все это мы знали и без вас, — возразил я. — Нам нужны объяснения.

Она опять встала и сердито сказала:

— Мне не нравится ваш тон. Я отказываюсь подчиняться…

— Дело ваше, миссис Уилсон, — перебил ее Нунен, — но тогда мы будем вынуждены пригласить вас с собой в полицию.

Она повернулась к нему спиной и, набрав полную грудь воздуха, выпалила:

— Когда мы ждали Дональда, раздался телефонный звонок. Звонивший не захотел назваться. Дональд, сказал он, отправился к женщине по имени Дина Брэнд с чеком на пять тысяч долларов. Он дал мне ее адрес, и я решила поехать туда и подождать мужа в машине.

Приехав, я увидела Макса Тейлера, которого знала в лицо. Он подошел к дому Дины Брэнд, но внутрь заходить не стал. Постоял и ушел. Затем из дома вышел Дональд и зашагал по улице. Меня он не заметил, да и я не хотела попадаться ему на глаза. Я решила поехать домой, чтобы опередить его. Только я включила зажигание, как раздались выстрелы. Дональд упал. Я выскочила из машины и бросилась к нему. Он был мертв. Я совершенно потеряла голову. Тут появился Тейлер. Он сказал, что если меня здесь обнаружат, то сочтут убийцей, и заставил сесть в машину и ехать домой. — По ее щекам катились слезы, а в глазах была настороженность — она пыталась понять, как я воспринял ее историю.

Я промолчал.

— Вы удовлетворены?

— В общем, да, — сказал Нунен. Теперь он стоял сбоку от нее. — А что вам сегодня говорил Тейлер?

— Он уговаривал меня молчать. — Голос у нее ослабел и стал каким-то невыразительным. — Если кто-нибудь узнает, что мы с вами там были, — говорил он, — одного из нас, а то и обоих, заподозрят в убийстве, ведь Дональда застрелили, когда он выходил от женщины, которой принес деньги.

— А откуда стреляли? — спросил шеф.

— Не знаю. Я видела только, как Дональд упал.

— Стрелял Тейлер?

— Нет, — быстро проговорила миссис Уилсон. Она приоткрыла рот и положила руку на грудь. — Я не знаю. Вряд ли, ведь он сказал, что не стрелял. Я понятия не имею, где он в этот момент находился. Уж не знаю почему, но эта мысль ни разу не приходила мне в голову.

— А что вы думаете теперь?

— Может быть…

Шеф весело подмигнул мне, и не одним глазом, а всем лицом.

— Выходит, вы не знаете, кто вам звонил? — спросил он, возвращаясь к началу разговора.

— Он не назвался.

— А по голосу вы не узнали?

— Нет.

— А какой у него был голос?

— Он говорил шепотом, как будто боялся, что его услышат. Я его с трудом понимала.

— Шепотом, говорите? — Шеф широко разинул огромную пасть, плотоядно сверкнули, утопая в складках жира, маленькие зеленые глаза.

— Да, хриплым шепотом.

Шеф захлопнул пасть, разинул ее вновь и веско сказал:

— С вами говорил Тейлер…

Женщина вздрогнула и перевела широко раскрытые глаза с шефа на меня.

— Значит, это был он! — вскричала она. — Это был он!

* * *

Когда я вернулся в гостиницу, в холле меня уже ждал младший кассир Роберт Олбери из Первого национального банка. Мы поднялись ко мне в номер, заказали воды со льдом, выпили разбавленное шотландское виски с лимоном и гранатовым соком и спустились в ресторан.

— А теперь расскажите мне про эту дамочку, — сказал я, когда мы принялись за суп.

— А вы ее еще не видели? — спросил он.

— Пока нет.

— И ничего про нее не слышали?

— Только что она мастер своего дела.

— Это точно, — согласился он. — Думаю, вы ее увидите. Сначала вас постигнет разочарование, зато потом и сами не заметите, как начнете рассказывать ей свою жизнь, делиться самым сокровенным. — На его мальчишеском лице появилась застенчивая улыбка. — И с этой минуты считайте, что вы погибли.

— Спасибо, что предупредили. Скажите, а откуда у вас, если не секрет, такие сведения?

Он стыдливо хмыкнул, опустив глаза в тарелку с супом, и признался:

— Я их купил.

— В таком случае, боюсь, они вам недешево обошлись. Говорят, она денежки любит.

— Еще как. Она абсолютно помешана на деньгах. Она так корыстна, так откровенно одержима жаждой наживы, что в этом даже есть своя прелесть. Когда познакомитесь с ней, поймете, что я имел в виду.

— Очень может быть. Простите за нескромный вопрос, а как вы с ней расстались?

— Деньги у меня кончились, вот мы и расстались.

— Да, с ней, я вижу, не забалуешься.

Он слегка покраснел и кивнул.

— И вы, насколько я могу судить, не в претензии?

— А что мне еще оставалось делать? — Его молодое, миловидное лицо покрылось густым румянцем, и он, запинаясь, объяснил: — Видите ли, если бы не она… Сейчас я вам расскажу, я хочу, чтобы вы знали ее и с этой стороны тоже. У меня было немного денег. Когда они кончились… не забывайте, я был молод и ужасно влюблен… Так вот, мои сбережения кончились, но ведь в банке деньги были… И я… впрочем, какая вам разница, взял я деньги из банка или только собирался это сделать. Короче, она обо всем догадалась. Я никогда не мог ничего от нее скрыть. На этом наши отношения и прекратились.

— Она с вами порвала?

— Да, и слава Богу. Если бы не она, вы бы сами упекли меня в тюрьму за растрату! — Он наморщил лоб. — Надеюсь, вы об этом особенно распространяться не станете? Я просто хотел, чтобы вы знали: не такая уж она плохая.

— Возможно. А может быть, она просто смекнула, что лучше отказаться от ваших денег, чем попасть в переделку.

Он задумался и покачал головой:

— Нет, это не совсем так.

— Но ведь, насколько я понял, без денег она в постель не ложится.

— А как же тогда Дэн Рольф?

— Кто это такой?

— Считается ее братом, то ли родным, то ли единокровным, словом каким-то близким родственником. На самом же деле он ей никто. Бродяга, нищий да вдобавок еще чахоточный. Живет у нее, на ее деньги, а ведь между ними ничего нет, подобрала его где-то и приютила.

— А кто у нее еще был?

— Один профсоюзный деятель. Но из него много не вытянешь.

— Что еще за профсоюзный деятель?

— Приехал сюда во время забастовки. Квинт.

— И он тоже на нее клюнул?

— Из-за нее, говорят, он здесь и остался, когда забастовка кончилась.

— Он и сейчас при ней?

— Нет, она говорила мне, что боится Квинта. Он грозился ее убить.

— Я вижу, она пользуется успехом.

— Она может охмурить любого, стоит ей только захотеть, — сказал он, причем очень серьезно.

— Дональд Уилсон тоже в нее влюбился? — спросил я.

— Не знаю. Про них я никогда ничего не слышал. Шеф полиции потребовал, чтобы мы выяснили, вносил ли он и раньше деньги на ее счет, но мы ничего не обнаружили.

— А с кем она живет сейчас? Не знаете?

— Последнее время я часто видел ее с одним типом, неким Тендером, владельцем игорных притонов. Тейлер, по прозвищу Сиплый. Вы, должно быть, о нем слышали.

* * *

В половине девятого я расстался с юным Олбери и направился на Форест-стрит, в отель «Майнерс». У входа я столкнулся с Биллом Квинтом:

— Привет! А я к вам.

Он остановился, пристально оглядел меня с головы до пят и прорычал:

— Так вы, оказывается, сыщик.

— Вот ведь невезение, — пожаловался я. — Иду, специально чтобы втереться к вам вдоверие, а вы уже против меня настроены.

— Что вы еще хотите выведать? — спросил он.

— Меня интересует Дональд Уилсон. Вы ведь его знали?

— Знал.

— Хорошо знали?

— Нет.

— И что вы о нем думаете?

Он стиснул свои бесцветные губы, выпустил через них воздух, издав при этом примерно такой же звук, с каким рвется тряпка, а затем заявил:

— Паршивый либерал.

— А Дину Брэнд знаете?

— Да, знаю. — Мне показалось, что он втянул голову в плечи.

— Думаете, она убила Уилсона?

— Конечно. Свела с ним счеты.

— Значит, не вы?

— Мы с ней работали на пару, черт вас побери. Еще вопросы есть?

— Есть, но не все сразу. Правды от вас все равно не дождешься.

Я вернулся на Бродвей, сел в такси и назвал адрес: «Харрикен-стрит, 1232».

IV ХАРРИКЕН-СТРИТ

Такси остановилось у серого коттеджа. Дверь мне открыл тощий тип, с изможденным лицом, абсолютно бескровным, если не считать ярко-красных пятен величиной с полдоллара на обеих щеках. «Чахоточный Дэн Рольф», — сообразил я.

— Мне бы хотелось видеть мисс Брэнд, — сказал я ему.

— Как доложить? — осведомился он голосом больного аристократа.

— Мое имя ей ничего не скажет. Я по поводу смерти Уилсона.

— Да? — спросил он, прощупывая меня большими темными глазами.

— Я из Сан-Франциско, из детективного агентства «Континенталь». Нас интересует это убийство.

— Как это мило с вашей стороны, — с иронией сказал он. — Заходите.

В гостиной на первом этаже, за столом, заваленным бумагами, сидела молодая женщина. На столе валялись деловые журналы, финансовые и биржевые бюллетени. Заметил я и программу скачек.

В комнате царил полный кавардак. Мебели было много, и вся не на месте.

— Дина, этот джентльмен работает в детективном агентстве «Континенталь», — представил меня чахоточный. — Он приехал из Сан-Франциско в связи с безвременной кончиной мистера Дональда Уилсона.

Молодая женщина встала, отшвырнула ногой валявшиеся на ее пути газеты, подошла и протянула мне руку.

Рост — пять футов восемь дюймов, дюйма на два выше меня, широкоплечая, полногрудая. Округлые бедра и большие, мускулистые ноги. Рука, которую она мне протянула, была мягкой, теплой и сильной. Лицо потасканной двадцатипятилетней женщины. В углах крупного, чувственного рта собрались морщинки. Едва заметная сеть морщинок наметилась и вокруг глаз — огромных, синих, слегка воспаленных, с густыми ресницами.

Длинные каштановые волосы не расчесаны, пробор неровный, верхняя губа справа накрашена сильнее, чем слева. Платье какого-то нелепого винного цвета, с расстегнутыми пуговицами, чулок на левой ноге поехал.

И это была та самая Дина Брэнд, которая, если верить всему, что мне рассказали, пользовалась невиданным успехом у мужского населения Берсвилла.

— Вас его папаша вызвал, дело ясное, — сказала она, скидывая со стула кожаные шлепанцы, а заодно и чашку с блюдцем, чтобы я мог сесть. — Голос мягкий, ленивый.

Я решил говорить правду:

— Меня вызвал Дональд Уилсон. Когда его убивали, я сидел у него дома и ждал его.

— Не уходи, Дэн, — окликнула она Рольфа.

Рольф вернулся, и Дина опять села к столу. Чахоточный опустился на стул напротив нее, положил худое лицо на худую руку и стал смотреть на меня с полным равнодушием.

Она сдвинула брови и спросила:

— Выходит, он догадывался, что его собираются убить?

— Понятия не имею. Я так и не узнал, что ему от меня было нужно. Возможно, Уилсон рассчитывал на нашу помощь, ведь он затеял кампанию по очистке города.

— Но вы…

— Знаете, неинтересно быть сыщиком, когда тебе задают вопросы, вместо того чтобы отвечать на них, — пожаловался я. — Вы же отнимаете наш хлеб.

— Я просто хочу знать, что происходит, — хмыкнув, сказала она.

— Какое совпадение, и я тоже. Например, мне хотелось бы знать, с какой стати он принес вам чек на пять тысяч.

Дэн Рольф как бы невзначай переменил позу: откинулся на спинку стула, а тощие руки убрал под стол.

— Так вы и про это знаете? — Дина Брэнд положила ногу на ногу, и ее взгляд упал на поехавший чулок. — Чтоб я еще хоть раз эту дрянь купила! — в сердцах воскликнула она. — Лучше уж босиком ходить! Только вчера целых пять долларов за эти чулки выложила, а сегодня они уже поехали. Проклятие!

— Знаю, и не я один. Нунен тоже знает. Про чек, разумеется, не про чулки.

Она взглянула на Рольфа, который уже давно смотрел в сторону, и кивнула ему.

— Вот если бы ты заговорил по-нашему, — доверительно сказала она мне, прищурившись и растягивая слова, — я, может быть, смогла бы тебе чем-нибудь помочь.

— Как же это — по-вашему?

— Наш язык — деньги. И чем больше, тем лучше. Я денежки люблю.

— К сожалению, и я тоже. Но, говорят, не в деньгах счастье. — Я вдруг заговорил пословицами.

— Что-то ты темнишь.

— Полиция тебя про чек не расспрашивала?

— Нет. — Она покачала головой.

— Нунен подозревает в убийстве не только Сиплого, но и тебя.

— Очень я испугалась твоего Нунена.

— Нунену известно, что Тейлер знал про чек. Ему известно, что Тейлер приехал к тебе, когда здесь был Уилсон, но в дом не вошел. Ему известно, что Тейлер бродил где-то поблизости, когда застрелили Уилсона. Очевидцы рассказывали ему, что над трупом Уилсона стояли Тейлер и какая-то женщина.

Дина взяла со стола карандаш и в задумчивости стала водить острием по щеке, оставляя на слое румян маленькие черные завитки.

В потухших глазах Рольфа вдруг вспыхнул огонь. Они лихорадочно заблестели. Смотря на меня в упор, он подался вперед, однако руки из-под стола не вынимал.

— Тейлер и мисс Брэнд не одно и то же, — бросил он.

— Тейлер и мисс Брэнд знакомы, — возразил я. — Уилсон принес чек на пять тысяч долларов, после чего был убит. Если бы он предусмотрительно не заверил в банке этот чек, мисс Брэнд могли бы его не оплатить.

— Господи! — воскликнула Дина. — За кого ты меня принимаешь? Если бы я хотела его убить, я убила бы его здесь, без свидетелей, либо дождалась, пока он уйдет подальше от дома. Не такая уж я дура.

— А я и не говорю, что его убила ты. Я говорю, что толстяк Нунен шьет тебе дело.

— А чего, собственно, хочешь ты?

— Хочу выяснить, кто убийца. Настоящий убийца.

— А если я тебе помогу? — поинтересовалась она. — Что я с этого буду иметь?

— Спокойную жизнь, — сказал я.

Но она покачала головой.

— Мне нужны деньги. За информацию надо платить. А о цене сговоримся.

— Исключается, — сказал я, улыбнувшись. — Забудь про денежные знаки и займись благотворительностью. Представь себе на минуту, что я Билл Квинт.

Весь побелев, с трясущимися губами, Дэн Рольф вскочил со стула. Затем, когда девушка лениво, добродушно рассмеялась, сел опять.

— Он считает, Дэн, что я не нажилась на Билле. — Она подалась вперед и положила руку мне на колено. — Допустим, ты заранее знаешь, что служащие какой-то компании собираются устроить забастовку. Знаешь даже, когда именно она начнется и когда кончится. Так неужели, зная все это, ты не пойдешь на биржу и не сделаешь деньги? Наверняка пойдешь, — с воодушевлением закончила она. — Так что не думай, что Билл ушел не расплатившись.

— Тебя избаловали, — сказал я.

— С чего ты такой прижимистый? Ты ведь не из своего кармана платишь. Тебе же дают на расходы, правда?

Я ничего не ответил. Она хмуро посмотрела сначала на меня, потом на свой чулок и, наконец, на Рольфа.

— Может, он расщедрится, если дать ему выпить? — сказала она ему.

Чахоточный молча встал и вышел из комнаты. Она надула губки, ткнула меня пальцем ноги в колено и сказала:

— Пойми, дело не в деньгах. Вопрос-то принципиальный. Если девушке есть что продать, с какой стати она должна отдавать это бесплатно?

Я усмехнулся.

— Ну не упрямься!

Вошел Дэн Рольф с сифоном, бутылкой джина, лимонами и кубиками льда в миске. Мы выпили по одной. Потом чахоточный ушел, а мы еще долго сидели, выпивали и торговались. Я старался перевести разговор на Тейлера и Уилсона, она — на деньги. Так продолжалось до тех пор, пока бутылка не кончилась. Мои часы показывали четверть второго ночи. Дина пожевала лимонную корку и в сотый раз за этот вечер повторила:

— Какая тебе разница! Ты же не из своего кармана платишь.

Она скорчила гримасу и не глядя опустила бокал на стол. Так ей, во всяком случае, показалось. Промахнулась она всего на каких-нибудь восемь дюймов. Я забыл, разбился бокал или нет, зато хорошо запомнил, что ее промах почему-то воодушевил меня.

— Между прочим, — избрал я новую тактику, — вполне обойдусь и без твоей информации. Не так уж она мне и нужна.

— Дело твое, но не забудь, что последней, кто его видел, если не считать убийцы, была я.

— Ничего подобного. Его собственная жена видела, как он вышел отсюда, пошел по улице и упал.

— Жена?!

— Да. Она ждала его в машине.

— Откуда же она знала, что он здесь?

— Ей якобы позвонил Тейлер и сообщил, что ее муж поехал к тебе с чеком в кармане.

— Не морочь мне голову. Макс этого знать не мог.

— Я передаю то, что рассказала нам с Нуненом миссис Уилсон.

Дина выплюнула остатки лимонной кожуры на пол, взъерошила и без того взъерошенные волосы, вытерла рот тыльной стороной ладони и хлопнула рукой по столу.

— Все-то ты знаешь. Ладно, так и быть, помогу тебе. Можешь считать, что тебе это ничего стоить не будет, но за меня не беспокойся — я свое возьму. Думаешь, нет? — Она посмотрела на меня так, словно я находился по меньшей мере в миле от нее.

Снова начинать торговаться не имело никакого смысла, поэтому я сказал:

— Ну конечно, возьмешь. — Эту фразу я повторил, по-моему, раза четыре, причем совершенно серьезно.

— То-то. А теперь слушай. Ты пьяный, я пьяная. Самое время поговорить по душам. Могу выложить все, что тебя интересует. Такой уж я человек. Если мне кто понравился, у меня от него секретов нет. Спрашивай что хочешь. Валяй, не стесняйся!

Долго упрашивать меня не пришлось.

— С какой стати Уилсон дал тебе пять тысяч?

— А просто так, шутки ради. — Она откинула голову и засмеялась. А затем разъяснила: — Понимаешь, ему нужны были компрометирующие документы, а у меня кое-что имелось. Я ведь девушка предусмотрительная, знала, что когда-нибудь на этих бумажках заработаю, вот их и припрятала. Когда Дональд пошел на них войной, я ему намекнула, что у меня есть материальчик и я готова им поделиться — за деньги, разумеется. Кое-что я дала ему прочесть, чтобы он убедился, что товар стоящий.

А товар действительно был стоящий. После этого мы стали торговаться. Он был не таким прижимистым, как ты, — тебя не переплюнешь, но давал мало. Короче, до вчерашнего дня вопрос о цене оставался открытым.

Тогда я решила на него нажать: позвонила ему и сказала, что у меня появился еще один покупатель и если он хочет, чтобы товар достался ему, то должен в тот же вечер принести либо пять тысяч наличными, либо заверенный в банке чек на эту сумму. Про второго покупателя я, естественно, все выдумала, но Дональд по неопытности мне поверил.

— А почему вы договорились на десять вечера?

— А почему бы и нет? Чем это время хуже любого другого? В таких делах точное время — самое главное. Теперь тебя, наверное, интересует, почему мне нужны были либо наличные, либо заверенный в банке чек. Пожалуйста, могу ответить. Я вообще могу рассказать тебе все, что хочешь. Уж такой я человек. Все или ничего.

Еще минут пять она рассуждала о том, какой она человек и почему одним готова рассказать все, а другим — ничего. Я же ей поддакивал и терпеливо ждал, когда она кончит.

— Так почему же все-таки тебе понадобился заверенный чек? — удалось наконец вставить мне.

Она прикрыла один глаз, погрозила мне пальцем и сказала:

— Я хотела себя обезопасить: ведь, если бы мои бумаги Уилсону не пригодились, он мог бы чек аннулировать. Но собранный мной материал был хорош. Даже слишком. Попади он в газету — и его собственный отец, а с ним и все остальные угодили бы за решетку. А папаше Элихью досталось бы больше всех.

Я засмеялся вместе с ней, из последних сил барахтаясь в бездонном море выпитого джина.

— А кому бы еще досталось?

— Им всем. — Она махнула рукой. — Максу, Лу, Ярду, Питу, Нунену и Элихью Уилсону — всей их проклятой банде.

— А Макс Тейлер знал, что ты затеяла?

— Конечно, нет. Кроме Дональда Уилсона, о нашей сделке не знал никто.

— Ты в этом уверена?

— Еще бы. Ты что же думаешь, я об этом по всему городу раззвонила?

— А сейчас кто об этом знает, как тебе кажется?

— Какая разница. Это ведь была шутка. Он же все равно не мог этим материалом воспользоваться.

— И ты полагаешь, что ребятам, чьи секреты ты выдала, эта шутка понравится? Нунен пытается посадить тебя и Тейлера на скамью подсудимых. Это означает, что он нашел компрометирующие бумаги в кармане убитого Дональда Уилсона. Как видно, они все считают, что старый Элихью решил покончить с ними руками своего сына.

— И правильно считают, — откликнулась она.

— А вот я в этом не убежден, а впрочем, не в этом дело. Если Нунен обнаружил в кармане Дональда Уилсона разоблачительные документы, да еще выяснил, что их продала ему ты, он может решить, что ты и твой дружок Тейлер перешли на сторону старого Элихью, не находишь?

— Ерунда, он же понимает, что папаша Элихью поплатится не меньше остальных.

— А что за документы ты продала Уилсону?

— Три года назад строилось новое здание муниципалитета, — объяснила она, — и вся их банда на этом строительстве, прямо скажем, не разорилась. Если Нунену действительно попались документы, то он довольно быстро смекнет, что старый Элихью виноват не меньше, а то и больше остальных.

— Какая разница, кто виноват больше, а кто меньше. Нунен сделает вывод, что старик нашел лазейку. Уж ты мне поверь, детка. Нунен и его дружки считают, что ты, Тейлер и Элихью решили их заложить.

— А мне наплевать, что они там считают, — упрямо сказала она. — Говорю же, это была шутка. Шутка, и больше ничего.

— Вот и отлично! — вырвалось у меня. — Отправишься на тот свет с чистой совестью. Скажи, ты видела Тейлера с тех пор, как произошло убийство?

— Нет, не видела. Но пойми, Макс его не убивал, даже если он и находился в это время неподалеку от моего дома.

— Почему ты так думаешь?

— По многим причинам. Во-первых, Макс никогда не стал бы убивать его сам. За него это сделал бы кто-нибудь другой, а он отсиживался бы в безопасном месте да еще обеспечил бы себе алиби — не подкопаешься. Во-вторых, у Макса пистолет 38-го калибра, а у наемного убийцы наверняка был бы такой же или еще больше. Какой же профессионал станет стрелять из пистолета 32-го калибра?

— Тогда кто же убийца?

— Я и так рассказала тебе слишком много. Больше я сама ничего не знаю.

— Зато я знаю, — сказал я, вставая.

— Знаешь, кто убил?

— Да, хотя надо еще кое-что уточнить.

— Кто? Кто? — Она вскочила, почти совершенно протрезвев, и вцепилась в мой пиджак. — Скажи, кто это сделал?!

— Скажу, но не сейчас.

— Ну пожалуйста!

— Не сейчас.

Она отпустила мой пиджак, спрятала руку за спину и расхохоталась мне в лицо.

— Ладно, не хочешь — не говори. А на досуге подумай, что в моем рассказе правда, а что ложь.

— В любом случае спасибо за информацию, — сказал я на прощание. — И за джин тоже. А Максу Тейлеру, если ты к нему неплохо относишься, передай, чтобы он Нунена опасался.

V СТАРЫЙ ЭЛИХЬЮ ЗАГОВОРИЛ

В отель я вернулся почти в половине третьего. Вместе с ключом дежурный протянул мне записку с телефоном. П-605 — номер Элихью Уилсона.

— Когда принесли записку? — спросил я у дежурного.

— Во втором часу ночи.

Значит, что-то срочное. Я зашел в телефонную будку и набрал номер. Секретарь попросил меня приехать немедленно. Я сказал, что скоро буду, послал дежурного за такси, а сам поднялся в номер пропустить стаканчик.

Я бы предпочел быть совершенно трезвым, но, поскольку остаток ночи предстояло провести без сна, трезветь смысла не имело. Виски очень меня взбодрило. Я перелил то, что осталось в бутылке, в фляжку, сунул ее в карман и вышел на улицу.

Все окна в доме Элихью Уилсона были ярко освещены. Я еще не успел нажать на кнопку звонка, как секретарь открыл мне дверь. Под голубой пижамой и темно-синим купальным халатом все его тощее тело тряслось мелкой дрожью, а худое лицо было ужасно взволнованным.

— Скорей! — закричал он. — Мистер Уилсон ждет вас. И пожалуйста, уговорите его дать нам убрать тело!

Я обещал и последовал за ним в спальню. Как и в прошлый раз, старый Элихью лежал в постели, только теперь на одеяле, рядом с его толстой розовой рукой чернел пистолет. Не успел я войти, как он оторвал голову от подушки, сел в кровати и проревел:

— Посмотрим, на что вы, болтуны, способны!

У него был нездоровый, багрово-красный цвет лица, глаза же на этот раз горели, точно раскаленные угли.

Я оставил его слова без внимания и взглянул на лежавший посреди комнаты труп.

Невысокий, коренастый мужчина в коричневом костюме лежал на спине в луже крови и стеклянными глазами из-под надвинутой на лоб серой шляпы пялился в потолок. Одна пуля снесла ему полчелюсти. Голова была закинута назад, и видно было отверстие в шее, куда через галстук и воротничок вошла вторая пуля. На одну руку он упал, а в другой сжимал здоровенную дубинку.

Я перевел взгляд на старика. На его лице застыла злобная, идиотская улыбка.

— Болтать-то вы мастер, — сказал он. — Это я заметил. Кому угодно голову заморочите. А что вы еще умеете? Только языком трепать?

Спорить было бесполезно. Я бросил на него сердитый взгляд и напомнил:

— Я ведь, кажется, просил меня не беспокоить, пока вы не захотите говорить начистоту.

— Просил, дружок, просил. — В его голосе прозвучало какое-то дурацкое торжество. — Вы хотели начистоту? — Пожалуйста. Мне нужен человек, который очистит наконец берсвиллские конюшни, выкурит крыс, больших и маленьких. Но учтите, такая работа по плечу только настоящему мужчине.

— Так бы сразу и говорили! — прорычал я. — Если у вас есть для меня хорошая работа и вы дадите хорошие деньги, я, может быть, и соглашусь. А все эти разговоры о конюшне и крысах для меня пустой звук.

— Ладно. Я хочу очистить Берсвилл от жуликов и проходимцев. Это для вас не пустой звук?

— Еще сегодня утром вы этого не хотели, — сказал я. — Передумали?

Последовало длинное, невразумительное объяснение, которое перемежалось руганью и криком. Сводилось оно к тому, что Берсвилл он строил собственными руками, возводил, можно сказать, по кирпичику, и либо город сохранится в том виде, в каком он когда-то был, либо его не будет вообще. Никто не смеет угрожать ему, Элихью Уилсону, в его собственном городе. Он их в покое оставил, но, если они будут учить его жить, он им покажет, кто есть кто. Закончил он свою речь, ткнув пальцем в убитого и хвастливо заявив:

— Пусть знают, что старик еще кое на что способен.

Я пожалел, что был нетрезв. Его фокусы озадачили меня, я никак не мог взять в толк, что за ними скрывается.

— Дружки подослали? — спросил я, указав на убитого.

— Они, не иначе, но разговор у нас был коротким, — сказал старик, поглаживая лежавший на одеяле пистолет.

— Расскажите, как все произошло?

— Да рассказывать особенно нечего. Слышу, дверь в спальню открывается, зажигаю свет, вижу — стоит. Я выстрелил — и все дела.

— Когда это было?

— Около часа.

— И с тех пор он тут лежит?

— С тех пор и лежит. — Старик злобно засмеялся и опять начал ерничать: — Что, покойников никогда не видели? Или боитесь, воскреснет?

И тут я засмеялся. Мне вдруг стало ясно: старикан сильно струхнул — от этого и дурачился. Поэтому хвастался, угрожал, не давал вынести тело. Хотел, чтобы мертвец лежал на виду — труп отгонял страх, был наглядным свидетельством того, что старый Элихью еще может за себя постоять. Теперь я все понял.

— Вы действительно хотите очистить город?

— Сказал, хочу — значит, хочу.

— Учтите, у меня должны быть развязаны руки, никому никаких поблажек, во всем идти мне навстречу. Деньги вперед — десять тысяч!

— Десять тысяч! С какой стати я буду платить такую громадную сумму человеку, которого знать не знаю. Который только и умеет, что языком трепать.

— Не валяйте дурака, я представляю «Континенталь». Вы же это агентство знаете.

— Да, и они меня знают. И им должно быть известно, на что я способен.

— Вопрос стоит иначе. Люди, которых вы хотите отправить за решетку, еще вчера были вашими дружками. Быть может, через неделю вы опять с ними снюхаетесь. На это мне наплевать. Но стараюсь я не ради вас. Я не для того рискую, чтобы помочь вам приструнить их, а потом убраться восвояси. Если хотите, чтобы дело выгорело, придется раскошелиться. Лишнее я не потрачу. Но учтите, либо я доведу дело до конца, либо вообще за него не возьмусь. И это мое последнее слово.

— И мое тоже, черт вас побери! — взревел он.

Окликнул он меня, когда я уже спускался по лестнице.

— Я — старик, — пробурчал он. — Будь я на десять лет моложе… — Он глянул на меня и стиснул губы. — Так и быть, даю вам этот чек, пропади он пропадом.

— И полномочия распоряжаться им по своему усмотрению? — Да.

— Хорошо. Сейчас все и оформим. Где ваш секретарь?

Уилсон нажал на кнопку, и, словно из-под земли, перед нами вырос его молчаливый секретарь. Где он все это время отсиживался — неизвестно.

— Мистер Уилсон хочет выписать чек на десять тысяч долларов детективному агентству «Континенталь», а также написать в Сан-Франциско письмо, санкционирующее расследование преступлений и политической коррупции в Берсвилле. В письме следует оговорить, что агентство имеет право вести расследование так, как оно сочтет нужным, — заявил я ему.

Секретарь вопросительно посмотрел на старика, но тот, насупившись, кивнул своей белой круглой головой.

— Но сначала вызовите полицию! — крикнул я вдогонку скользнувшему к двери секретарю. — Пусть приедут и заберут труп грабителя. И врачу мистера Уилсона тоже позвоните.

На это старик тут же заявил, что нечего вызывать сюда этих проклятых докторов.

— Он сделает вам укол, и вы будете спать, — пообещал я ему и, переступив через покойника и подойдя к постели, забрал пистолет. — На ночь я останусь здесь, а завтра мы с вами вволю наговоримся о Берсвилле.

Старик явно устал. Когда, ругаясь и крича, он стал поносить меня за то, что я себе слишком много позволяю, его истошные вопли лишь сотрясали воздух.

Тем временем я снял с убитого шляпу, чтобы разглядеть его лицо, однако оно мне ничего не говорило и шляпу пришлось вернуть владельцу.

Когда я распрямился, старик, немного поостыв, спросил:

— Как там с убийцей Дональда? Дело идет?

— Идет. Еще день-другой, и все выяснится.

— Кто же убийца?

Но тут с чеком и письмом вошел секретарь и я, не ответив на вопрос, протянул и то и другое старику на подпись. Он дважды коряво расписался, и не успел я спрятать бумаги в карман, как приехала полиция.

* * *

Первым вошел в комнату сам шеф полиции, толстяк Нунен. Он дружелюбно кивнул Уилсону, пожал руку мне и уставился своими блестящими зелеными глазками на убитого.

— Так, так, — сказал он. — Чистая работа, ничего не скажешь. Якима Коротыш. Ну и дубина у него! — С этими словами он выбил носком ботинка дубинку из рук убитого. — Такой и линкор потопить можно. Ты его шлепнул? — осведомился он у меня.

— Мистер Уилсон.

— Неплохо, очень неплохо, — похвалил он старика. — Вы очень многим время и силы сэкономили. Мне в том числе. Выносите его, ребята! — приказал он четверым стоявшим в дверях полицейским.

Двое подняли Якиму Коротыша за ноги и за руки и унесли, а третий подобрал с пола дубинку и закатившийся под труп фонарь.

— Вот бы все так с грабителями поступали! — рассуждал шеф. Он извлек из кармана три сигары, одну кинул на кровать, вторую протянул мне, а третью сунул себе в пасть. — А я как раз тебя искал, — сказал он мне вполголоса, пока мы закуривали. — Предстоит одно дельце, и я подумал, что ты захочешь принять в нем участие. Потому-то я и был на месте, когда отсюда позвонили. Сиплого будем брать. Хочешь поехать с нами?

— Хочу.

— Я так и знал. Привет медицине! — И Нунен пожал руку только что вошедшему маленькому, пухленькому человечку с усталым длинным лицом и серыми заспанными глазами.

Доктор направился к постели, где один из людей Нунена допрашивал Уилсона. А я пошел вместе с секретарем в холл.

— Кроме вас, в доме еще есть люди?

— Да, шофер и повар-китаец.

— Шофер пусть ночует сегодня в комнате старика. Я уезжаю с Нуненом. Вернусь, как только смогу. Думаю, ночь пройдет спокойно, но старика ни в коем случае одного не оставлять. И наедине с Нуненом или с его людьми — тоже.

Секретарь широко разинул рот и вытаращил глаза.

— В котором часу вы вчера вечером расстались с Дональдом Уилсоном?

— Вы хотите сказать позавчера, когда его убили?

— Да.

— Ровно в половине десятого.

— А встретились в пять?

— В четверть шестого. Сначала мы занимались делами в его кабинете, а около восьми пошли в ресторан обедать. Ушел он в половине десятого — сказал, что у него встреча.

— А больше про эту встречу он ничего не говорил?

— Нет.

— И даже не обмолвился, куда идет, к кому?

— Нет, сказал, что у него встреча, и все.

— А сами вы ничего об этом не знали?

— Я? Откуда?

— Я думал, он что-нибудь вам говорил. — Тут я решил переменить тему: — Скажите, у Уилсона кто-нибудь еще сегодня был?

— Простите, — сказал секретарь извиняющимся тоном, — но этого без разрешения мистера Уилсона я вам сказать не могу.

— Был у него кто-то из местных воротил? Скажем, Лу Ярд или…

— Простите, но на эти вопросы я не отвечу, — повторил секретарь и покачал головой.

— Как хотите, — сказал я и вновь отправился наверх.

Из спальни, на ходу застегивая плащ, вышел доктор.

— Сейчас он уснет, — бросил он. — Но кто-то обязательно должен с ним остаться. Утром зайду. — И он побежал вниз по лестнице.

Я вошел в спальню. Шеф и полицейский, который допрашивал Уилсона, стояли у постели. Нунен заулыбался, как будто был ужасно рад меня видеть, а полицейский насупился. Уилсон лежал на спине и смотрел в потолок.

— Ну-с, — сказал Нунен, — делать нам здесь вроде бы больше нечего. Поехали?

— Спокойной ночи, — сказал я старику.

— Спокойной ночи, — откликнулся тот, даже не посмотрев в мою сторону.

В комнату вошли секретарь и шофер — молодой, высокий, загорелый парень.

Нунен, еще один полицейский — лейтенант Макгроу — и я вышли на улицу и сели в машину шефа. Макгроу сел рядом с водителем, а мы сзади.

— Брать будем на рассвете, — сказал Нунен, когда машина тронулась. — У Сиплого притон на Кинг-стрит, и обычно он сидит там до утра. Мы могли бы ворваться ночью, но пальба нам ни к чему. Возьмем его тепленьким, когда он будет выходить.

«Интересно, они собираются его брать или убрать», — подумал я про себя, а вслух спросил:

— А улик против него хватает?

— С головой. — Нунен добродушно рассмеялся. — Если того, что рассказывала нам про него вдовушка, недостаточно, чтобы его вздернуть, — считай меня карманным вором.

Я хотел было пошутить на этот счет, но сдержался.

VI ПРИТОН СИПЛОГО

Недалеко от центра, на обсаженной деревьями темной улице, мы оставили машину и подошли к перекрестку.

К нам приблизился верзила в сером плаще и в серой, надвинутой на глаза шляпе.

— Сиплый в курсе деда, — доложил он Нунену. — По телефону он сказал Донохью, что носа на улицу не высунет. Пусть, говорит, выкуривают, если смогут.

Нунен хмыкнул, почесал за ухом и вежливо спросил:

— Как ты думаешь, сколько их там?

— Человек пятьдесят, не меньше.

— Брось! Никогда не поверю, чтобы в это время суток их было так много.

— Не хочешь — не верь! — огрызнулся верзила. — Они туда еще с вечера стекались.

— «Стекались», говоришь? Значит, где-то у нас с тобой брешь образовалась. Может, тебе не следовало их пускать?

— Может, и не следовало. — Верзила разозлился: — Я делал то, что ты мне приказал. Ты ведь сказал, пусть входят и выходят на здоровье, а вот когда появится Сиплый…

— …Держи его, — подхватил Нунен.

— Точно, — согласился верзила и бросил на меня свирепый взгляд.

Подошли еще несколько человек, и мы стали обсуждать план действий. Все были раздражены, кроме Нунена. Он пребывал в превосходном настроении. Почему — непонятно.

Притон Сиплого находился в трехэтажном здании, возвышавшемся между двумя двухэтажными. На первом этаже был табачный магазин, который служил одновременно входом в игорное заведение и его прикрытием. Внутри, если верить верзиле, собралось полсотни вооруженных до зубов бандитов — дружков Сиплого. Притон был окружен со всех сторон: люди Нунена расположились вокруг здания, на улице, в переулке за домом и на крышах прилегающих домов.

— Значит, так, ребята, — бодро сказал Нунен, когда все высказались, — Сиплый боится огласки не меньше нашего, а то бы он наверняка попытался прорваться, раз у него столько народу, хотя что-то не верится.

— Не верится, и черт с тобой, — отозвался верзила.

— А раз он не хочет огласки, почему бы не вступить с ним в переговоры? Сбегай, Ник, — может, тебе удастся его убедить. Разобрались бы по-хорошему.

— Сам и беги, — сказал верзила.

— Не хочешь бежать — позвони, — предложил Нунен.

— Это дело другое, — буркнул верзила и ушел.

Вернулся он очень довольный.

— Говорит, идите к черту, — доложил он.

— Всех сюда! — весело распорядился Нунен. — Пусть только начнет светать — мы им дадим жару.

Верзила Ник и я пошли вместе с Нуненом проверить, все ли на месте. На меня полицейские особого впечатления не произвели: вид жалкий, глаза бегают, в бой не рвутся.

Небо посерело. Нунен, Ник и я остановились у входа в слесарную мастерскую через дорогу от притона.

Притон был погружен во мрак, окна верхних этажей голые, витрина и дверь табачного магазина зашторены.

— Надо все-таки дать Сиплому шанс, — сказал Нунен. — Он ведь парень неплохой. Но мне с ним говорить без толку. Меня он никогда не жаловал. — Шеф взглянул на меня.

Я промолчал.

— Может, ты попробуешь, а? — спросил он.

— Отчего ж не попробовать.

— Вот спасибо. Очень уважишь. Посмотрим, — может, тебе удастся уговорить его не сопротивляться. Сам знаешь, что в таких случаях говорят: для твоей же, мол, пользы делается — что-нибудь в этом роде.

— Ладно, — сказал я и пошел через улицу к табачному магазину, изо всех сил размахивая руками, чтобы видно было, что они пусты. Рассвет еле брезжил. Казалось, улица плавает в дыму. Шаги по тротуару отдавались гулким эхом. Я остановился перед застекленной дверью и точно в зеркале увидел, как по противоположной стороне улицы крадутся двое. Мой стук остался без ответа. Я постучал сильнее, а затем дернул за ручку.

— Проваливай, пока цел! — посоветовали мне изнутри. Голос был приглушенный, но не сиплый. Значит, не Сиплый.

— Мне надо поговорить с Тейлером, — сказал я.

— Если приспичило поговорить, ступай к своему толстобрюхому хозяину.

— Нунен тут ни при чем. Тейлер меня сейчас слышит?

Последовала пауза, а затем приглушенный голос произнес: — Да.

— Я — сотрудник агентства «Континенталь». Нунен шьет тебе дело. Если не веришь, спроси Дину Брэнд. Удели мне пять минут. С Нуненом я связался, чтобы вывести его на чистую воду. Я один. Если хочешь — могу выбросить пушку. Впусти меня.

Я стал ждать. Все зависело от того, передала ему Дина о нашем с ней разговоре или нет. Ждать пришлось долго.

— Когда откроем, входи быстрей. И без глупостей! — приказал приглушенный голос.

— Договорились.

Щелкнула задвижка, и я скользнул внутрь. В ту же секунду с противоположной стороны улицы загремели выстрелы. На пол посыпалось стекло. Кто-то подставил мне ножку. Со страху я видел и соображал так, будто у меня по крайней мере три головы и полдюжины глаз. Я попал в переплет. И все из-за Нунена. Теперь эти пташки наверняка решат, что я с ним заодно. Я рухнул на пол и перевернулся на живот лицом к двери. Пистолет у меня был в руке.

К табачному магазину приближался Верзила Ник и палил в нас сразу из двух стволов. Я уперся локтем в пол. В дверном проеме показался Ник. Я спустил курок. Ник перестал стрелять. Он прижал оба пистолета к груди и рухнул на тротуар.

Кто-то схватил меня сзади за ноги и потащил в глубь помещения. Я поехал, скребя подбородком по полу. Дверь захлопнулась. Какой-то умник сказал:

— А они тебя не больно-то любят.

— Я тут ни при чем! — воскликнул я, стараясь перекричать грохот выстрелов, и сел на полу.

Стрельба стихла. Дверь и занавески на окнах были как решето. В темноте раздался хриплый шепот:

— Лиса, ты и Ребро остаются внизу, на стреме! Остальные — наверх!

Мы прошли через магазин, вышли в коридор и поднялись по крытой ковром лестнице на второй этаж, в комнату, где находился обтянутый зеленым сукном стол для игры в кости. Комната была маленькая, без окон. Горел свет.

Нас было пятеро. Тейлер сел и закурил. Это был маленький, смуглый молодой человек, с приторной опереточной физиономией, с которой, впрочем, никак не вязались тонкие губы и волевой рот. На диване развалился, пуская дым в потолок, тощий блондин лет двадцати в шерстяном костюме. Еще один блондин, такой же молодой, но пополнее, стоял у стола и поправлял ярко-красный галстук и пышную шевелюру. Со скучающим видом, мурлыкая «Розовые щечки», взад-вперед расхаживал по комнате тридцатилетний субъект с худым лицом, вялым ртом и почти полным отсутствием подбородка.

Я сел на стул рядом с Тейлером.

— Долго Нунен будет дурака валять? — поинтересовался он. В его хриплом, свистящем шепоте ощущалось полное равнодушие.

— Он хочет тебя взять, — ответил я. — И не отступится.

Тонкие губы владельца игорного притона скривились в презрительной улыбке.

— Он должен понимать, что меня оправдают за отсутствием состава преступления.

— А он и не собирается ничего доказывать на суде.

— Как так?

— Тебя прикончат при сопротивлении или при попытке к бегству. Судить будет некого.

— Что-то он к старости совсем несговорчив стал. — На тонких губах опять заиграла улыбка. Сиплый явно не верил, что от толстяка может исходить смертельная угроза. — Он уже не первый раз собирается меня прикончить. И все за дело. А что он имеет против тебя?

— Подозревает, что я ему буду мешать.

— Плохо. А вот Дина говорит, ты отличный парень, вот только чересчур прижимистый.

— Мы с ней отлично пообщались. Скажи, что ты знаешь об убийстве Дональда Уилсона?

— Его жена пристрелила.

— Ты ее видел?

— Конечно. Через секунду после убийства — с пистолетом в руке.

— Не пудри мне мозги — тебе это невыгодно, — сказал я. — Что ты там придумал, мне неизвестно. Быть может, на суде тебе и поверили бы, но до суда ты не дотянешь, не рассчитывай. Если уж попадешь к Нунену в лапы, тебе не жить. Расскажи все как было — мне для дела надо.

Он бросил сигарету на пол, наступил на нее ногой и сказал:

— Больно умный.

— Хотя бы намекни, а уж я разберусь — дай только выйти отсюда.

Он снова закурил и спросил:

— Значит, миссис Уилсон сказала, что ей звонил я?

— Да, но ее в этом убедил Нунен. Сейчас-то ей, вероятно, и самой так кажется.

— Ты уложил Верзилу Ника, — сказал он, — поэтому я тебе доверяю. В тот вечер звонит мне какой-то тип. Кто — понятия не имею. Говорит, что Уилсон поехал к Дине и прихватил с собой чек на пять тысяч. Казалось бы, мне-то что до этого? Но ведь согласись, странно, что какой-то тип, которого я знать не знаю, вдруг ни с того ни с сего мне про это рассказывает. С какой стати? Вот я и решил съездить к Дине, взглянуть, что там у нее делается.

Но Дэн меня не пустил. Что ж, не пустил, и ладно. И все-таки хотелось узнать, почему мне позвонили.

Выхожу я на улицу и прячусь в подворотне. Вижу — машина миссис Уилсон. Тогда, правда, я еще не знал, что это ее машина, а внутри она сидит. Довольно скоро из дома Дины выходит Уилсон и идет по улице. Вдруг — выстрелы. Кто стрелял, откуда — я не видел. Она выскакивает из машины и бегом к нему. Стреляла не она — это точно. Могу поручиться. Вижу, это жена Уилсона. Ну и дела, думаю. Подхожу ближе — дай, думаю, узнаю, что же все-таки случилось. Это была моя ошибка, понимаешь. Поэтому и пришлось ее на следующий день припугнуть — чтоб самому не влипнуть. Вот и вся история, пропади она пропадом. Все так и было.

— Благодарю, — сказал я. — Для этого я сюда и приходил. А теперь весь фокус в том, как выбраться отсюда, да по возможности не ногами вперед.

— Никакого фокуса, — заверил меня Тейлер. — Мы можем уйти когда захотим.

— Считай, что я захотел. Да и тебе советую. Нунена, я вижу, ты всерьез не воспринимаешь, но рисковать незачем. Убежишь, отсидишься где-нибудь до полудня — и план Нунена будет сорван.

Тейлер сунул руку в карман и вытащил толстую пачку денег. Затем отсчитал пару сотен пятидесятками, двадцатками и десятками и сунул их типу без подбородка.

— Дай им на лапу, Джерри, — сказал он. — Но не больше, чем обычно, нечего их баловать.

Джерри спрятал деньги, взял со стола шляпу и вышел. Спустя полчаса он вернулся, отдал Тейлеру сдачу и небрежно бросил:

— Сказали — подождать на кухне.

Мы спустились на кухню. Там было темно. К нам присоединились еще несколько человек. Вскоре в дверь постучали, и мы спустились по ступенькам на задний двор. Уже почти рассвело. Нас было десять человек.

— Всего десять? — удивился я.

Тейлер кивнул.

— А Ник говорил, что вас пятьдесят.

— Пятьдесят?! — Сиплый ухмыльнулся. — На этих придурков и десятерых много.

Полицейский в форме приоткрыл калитку и нервно пробормотал:

— Ребята, поскорей! Пожалуйста!

Я заторопился, но, кроме меня, никто не обратил на его слова никакого внимания.

Мы пересекли переулок, затем какой-то здоровяк в коричневом костюме поманил нас в другую калитку; мы прошли через дом, вышли на другую сторону улицы и влезли в стоявший у бровки черный лимузин. За руль сел один из блондинов. В быстрой езде он толк знал.

Я попросил высадить меня где-нибудь возле отеля «Грейт Вестерн». Блондин покосился на Сиплого, тот кивнул, и через пять минут я стоял у входа в отель.

— До встречи! — шепнул мне владелец притона, и лимузин умчался.

Когда машина заворачивала за угол, я обратил внимание, что номер на ней полицейский.

VII ВЫ СВЯЗАНЫ ПО РУКАМ И НОГАМ

В половине шестого, миновав несколько кварталов, я подошел к зданию с потухшей вывеской «Отель Крофорд», поднялся на второй этаж, в контору, снял номер, попросил разбудить себя в десять утра, получил ключ, вошел в довольно невзрачную комнатушку и перелил виски из фляжки себе в горло. Спать мы легли втроем: чек старого Элихью на десять тысяч, пистолет и я.

В десять утра я оделся, пошел в Первый национальный банк, разыскал там юного Олбери и попросил его заверить чек Уилсона-старшего. Кассир на некоторое время отлучился, — по-видимому, звонил старику проверить, не фальшивка ли это. Наконец он вернулся с заверенным чеком.

Я вложил письмо старика и чек в конверт, заклеил его, написал адрес: «Сан-Франциско, детективное агентство «Континенталь», приклеил марку, вышел на улицу и бросил письмо в почтовый ящик на углу.

— Так почему же вы убили его? — поинтересовался я у юного Олбери, вернувшись в банк.

— Кого «его»? — улыбнувшись, переспросил он. — Президента Линкольна?

— Значит, не хотите признаваться, что убили Дональда Уилсона?

— Боюсь вас разочаровать, но не хотелось бы, — ответил он, по-прежнему улыбаясь.

— Вот незадача, — огорчился я. — Не можем же мы с вами препираться у всех на виду. Здесь нам поговорить не дадут. Кто тот тучный джентльмен в очках?

— Мистер Дриттон, старший кассир, — ответил, покраснев, молодой человек.

— Познакомьте нас.

Молодой человек, хоть и неохотно, обратился к кассиру по имени, и Дриттон — крупный мужчина в пенсне, с гладким розовым лицом и лысым розовым черепом, окаймленным редкими седыми волосиками, — подошел к нам.

Младший кассир пробормотал что-то невнятное, и я пожал Дриттону руку, внимательно следя за молодым человеком.

— Я как раз объяснял мистеру Олбери, — сказал я, обращаясь к Дриттону, — что нам с ним не мешало бы уединиться, а то, боюсь, он по собственной воле не сознается, а мне бы очень не хотелось, чтобы все в банке слышали, как я на него кричу.

— «Не сознается»?! — Старший кассир чуть язык не проглотил от удивления.

— Вот именно. — Я расплылся в широкой, добродушной улыбке, старательно подражая Нунену. — А вы разве не знаете, что Олбери — тот самый человек, который убил Дональда Уилсона?

Старший кассир отреагировал на показавшуюся ему идиотской шутку, изобразив под пенсне вежливую улыбочку, которая, впрочем, сменилась испугом, когда он повернулся к молодому человеку. Тот густо покраснел, на его застывшее, улыбающееся лицо было страшно смотреть.

— Какое великолепное утро! — с жаром воскликнул Дриттон, откашлявшись. — Вообще погода последнее время — грех жаловаться.

— И все-таки, — настаивал я, — не найдется ли здесь пустой комнаты, где бы мы могли поговорить по душам?

— А что, собственно, происходит? — обратился к юноше Дриттон, нервно передернувшись.

Юный Олбери произнес нечто абсолютно нечленораздельное.

— В противном случае, — пригрозил я, — мне придется отвести его в полицию.

Дриттон ловко поймал съехавшее на нос пенсне, водрузил его на место и скомандовал:

— Следуйте за мной!

Мы пересекли холл и вошли в пустую комнату с табличкой «Президент» — кабинет старого Элихью.

Кивком головы я показал Олбери на стул и сел сам.

— Итак, сэр, объясните, в чем дело, — сказал старший кассир, который, поерзав, присел на край письменного стола лицом к нам.

— Всему свое время, — сказал я ему и повернулся к молодому человеку. — Одно время вы путались с Диной, но она вас выставила. Из тех, кто ее знал, только вы один могли успеть известить по телефону миссис Уилсон и Тейлера о заверенном чеке. Уилсон был убит из пистолета 32-го калибра. Такие пистолеты обычно выдают работникам банка. Впрочем, возможно, вы воспользовались и не служебным оружием, хотя лично я в этом сомневаюсь. Возможно, вы не положили его на место — тогда одного пистолета в банке не хватает. В любом случае я приглашу эксперта, и он с помощью своих микроскопов имикрометров сравнит пули, которыми был убит Уилсон, с пулями, которыми заряжены банковские пистолеты.

Молодой человек спокойно посмотрел на меня и промолчал. Он опять взял себя в руки. Плохо. Придется припугнуть.

— Ты ведь по этой девчонке с ума сходил, — сказал я. — Сам же мне говорил: не останови она тебя, ты бы…

— Не надо, пожалуйста, не надо! — взмолился он, судорожно глотая воздух. Его лицо опять густо покраснело.

Я смотрел на него с нескрываемой насмешкой до тех пор, пока он не потупился.

— Сам виноват, наговорил лишнего, сынок, — продолжал я. — А все потому, что слишком со мной разоткровенничался. Все ны, любители, переигрываете.

Он сидел с низко опущенной головой, а я его добивал:

— Ты сам знаешь, что убил Дональда Уилсона. Воспользовался служебным оружием, а потом положил его на место, а? Если так и было, ты пропал. Эксперты об этом позаботятся, будь спокоен. Если же ты стрелял не из служебного пистолета, я все равно рано или поздно тебя уличу. Ладно. Не мне тебе рассказывать, есть у тебя шанс выкрутиться или нет. Без меня знаешь.

Нунен шьет дело об убийстве Сиплому Тейлеру. Засадить его за решетку он не сможет — улик нет, а вот задержать — пожалуйста, и, если Тейлер будет убит полицией во время ареста, Нунену это сойдет с рук. Это ему и нужно — убрать Сиплого. Вчера полиция окружила притон на Кинг-стрит, и Тейлеру пришлось всю ночь отстреливаться. Они и сейчас его ловят — если уже не поймали. Если полиция его выследит, ему не жить.

Если ты считаешь, что у тебя есть шанс улизнуть, и если хочешь, чтобы из-за тебя убили другого человека, — дело твое. Но, поскольку ты сам знаешь, что у тебя шансов нет — а если найдется пистолет, тебе крышка, — дай, черт возьми, шанс Тейлеру, сними с него подозрение…

— Я бы хотел… — произнес Олбери голосом глубокого старика; поднял голову, увидел Дриттона, повторил: — Я бы хотел… — И замолк.

— Где пистолет? — спросил я.

— В ящике Харпера, — ответил молодой человек.

Я бросил злобный взгляд на старшего кассира и рявкнул:

— Принесите!

Он вылетел из комнаты как ошпаренный.

— Не хотел я его убивать, — промямлил юноша. — Правда.

Я понимающе кивнул, изобразив на лице глубокое сочувствие.

— Я его действительно убивать не хотел, — повторил он, — хотя пистолет с собой прихватил. Вы правы, тогда я был по уши влюблен в Дину и страдал ужасно. Бывали дни более или менее сносные, но иногда совсем невмоготу становилось. В тот день, когда Уилсон пришел к ней с чеком, я был в очень плохом виде. Меня мучила мысль, что я лишился ее оттого, что у меня не осталось денег, а Уилсон принес ей целых пять тысяч. Этот проклятый чек всему виной. Поймите, я ведь знал, что она… с Тейлером. Если бы я услышал, что она и с Уилсоном спуталась, но чека не видел, я бы ничего не сделал. Уверяю вас. Самое невыносимое было видеть этот чек и сознавать, что я потерял Дину из-за отсутствия денег.

В тот вечер я следил за ее домом и видел, как он вошел. Я за себя боялся: я был в плохом состоянии, и у меня в кармане лежал пистолет. Если честно, мне не хотелось ничего предпринимать. Я струсил. Я только и думал о чеке и о том, почему я ее лишился. Я знал, что жена Уилсона ревнива. Про это все знали. Я подумал: а что, если позвонить ей и все рассказать? Впрочем, не могу точно сказать, о чем я тогда думал. Я зашел в магазин на углу и позвонил миссис Уилсон. А потом Тейлеру. Я хотел, чтобы они оба приехали. Знай я кого-нибудь еще, кто имеет отношение к Дине или к Уилсону, я бы и им позвонил.

Затем я вернулся и опять стал следить за домом Дины. Сначала приехала миссис Уилсон, затем Тейлер, оба стали ждать. А я обрадовался: теперь я не так за себя боялся. Через некоторое время из дома вышел Уилсон и пошел по улице. Я взглянул на машину миссис Уилсон и на подворотню, куда, я сам видел, скрылся Тейлер. Ни он, ни она даже не шелохнулись, а Уилсон уходил все дальше и дальше. И тут я вдруг понял, зачем я их вызвал. Я надеялся переложить на них то, что боялся сделать сам. Но они бездействовали, а он уходил. Если бы кто-то из них догнал его и сказал ему что-нибудь или хотя бы пошел за ним следом, я бы ни за что не решился.

Но они, повторяю, бездействовали. Хорошо помню, как я вынул пистолет из кармана. Перед глазами все затуманилось, как будто я заплакал. Может, так оно и было. Как стрелял, то есть как целился и нажимал на курок, я не помню. Помню только, что из пистолета, который я держал в руке, грянули выстрелы. Что было с Уилсоном, не знаю; то ли он упал до того, как я повернулся и побежал по переулку, то ли после. Вернувшись домой, я почистил и перезарядил пистолет, а наутро подложил его кассиру Харперу.

* * *

По дороге в муниципалитет, куда я решил доставить юного Олбери вместе с его пистолетом, я извинился перед ним за свои простецкие замашки в начале допроса.

— Мне надо было обязательно вывести тебя на чистую воду, — объяснил я ему. — Когда ты рассказывал про Дину, я сразу понял: актер ты отличный, и голыми руками тебя не возьмешь.

Он вздрогнул и медленно проговорил:

— Я и не думал притворяться. Когда я осознал, что меня могут вздернуть, то как-то… как-то охладел к ней. Я не мог… я и сейчас не могу… уяснить себе, почему я это сделал. Вы понимаете, что я хочу сказать? Ведь какая-то дешевка получилась… Все дешевка, с самого начала…

Мне ничего не оставалось, как с глубокомысленным видом заметить:

— Бывает.

В кабинете шефа мы встретили краснолицего полицейского Биддла, который накануне участвовал в налете на притон. Он с любопытством вытаращил на меня свои серые глаза, но вопросов про Кинг-стрит задавать не стал.

Биддл вызвал прокурора, молодого человека по имени Дарт, и только Олбери начал снова рассказывать все с самого начала Биддлу, Дарту и стенографистке, как в кабинет ввалился Нунен. Вид у него был такой, словно он только что продрал глаза.

— Ужасно рад тебя видеть, — сказал он мне, одной лапой хлопая меня по спине, а другой тиская мою руку. — Да, вчера ты чудом уцелел. Пока мы не вышибли дверь и не обнаружили, что притон пуст, я был уверен на все сто, что тебя порешили. Расскажи, как этим сукиным детям удалось уйти?

— Очень просто. Твои люди, несколько человек, вывели их с заднего хода, провели через дом и увезли в полицейской машине. Меня они забрали с собой, поэтому я и не смог тебя предупредить.

— Мои люди? — переспросил он, нисколько не удивившись. — Ну и ну! И как же они выглядели?

Я их описал.

— Шор и Риордан, — сказал он. — Что ж, с этих станется. А это кто такой? — И он повел своей бычьей шеей в сторону Олбери.

Я вкратце рассказал ему всю историю, пока молодой человек диктовал свои показания.

— С Сиплым, выходит, я погорячился, — хмыкнул шеф. — Надо будет его поймать и извиниться. Так этого парня ты расколол? Отлично! Поздравляю и благодарю! — И он опять пожал мне руку. — Уезжаешь?

— Пока нет.

— Вот и отлично.

Я пообедал (а заодно и позавтракал), затем пошел постричься и побриться, дал в агентство телеграмму, попросив прислать в Берсвилл Дика Фоли и Мика Лайнена, поднялся в номер переодеться и отправился к своему клиенту.

Старый Элихью, завернувшись в одеяло, сидел в кресле у окна и грелся на солнышке. Он протянул мне свою розовую ладошку и поблагодарил за то, что я поймал убийцу его сына.

Я ответил то, что полагается отвечать в таких случаях, но расспрашивать, откуда он узнал об этом, не стал.

— Вы заслужили деньги, которые получили вчера вечером, — сказал он.

— Чек вашего сына с лихвой возмещает все мои усилия.

— В таком случае мой чек считайте вознаграждением.

— Работникам «Континенталя» запрещается принимать вознаграждения.

Его лицо стало наливаться краской.

— И что же, черт возьми…

— А вы не забыли, что ваши деньги должны были пойти на расследование преступлений и коррупции в Берсвилле?

— Вздор! — фыркнул он. — Просто мы с вами вчера погорячились. Все отменяется.

— У меня ничего не отменяется.

На меня обрушился поток проклятий, после чего он заявил:

— Это мои деньги, и на всякую чепуху я их тратить не намерен. Не хотите взять чек в качестве вознаграждения — отдайте его назад.

— Перестаньте кричать, — сказал я. — Никаких денег я вам не верну, а вот город, как мы с вами и договорились, постараюсь очистить. Вы ведь этого сами хотели? Вот и получайте. Теперь вы знаете, что вашего сына убил юный Олбери, а вовсе не ваши дружки. А им стало известно, что Тейлер не был в сговоре с вами. Коль скоро вашего сына нет в живых, вы могли посулить им, что газетчики впредь не станут совать нос куда не следует. И в городе снова наступит мир и благодать.

Я все это учел. А потому связал вас письменными обязательствами. И связаны вы по рукам и ногам. Чек заверен, и не платить по нему вы не можете. Возможно, контракт был бы лучше официального письма, но, чтобы доказать это, вам придется обратиться в суд. Хотите — обращайтесь, но не думаю, чтобы такого рода реклама была вам на руку. А в рекламе вы недостатка иметь не будете, об этом я позабочусь.

Шеф городской полиции толстяк Нунен попытался сегодня утром убить меня. Мне это не нравится. Я человек злопамятный и не успокоюсь, пока с ним не расквитаюсь. А пока я повеселюсь вволю. У меня есть десять тысяч долларов ваших денег. С их помощью я выверну наизнанку весь Берсвилл. Мои отчеты о проделанной работе вы будете получать исправно, не беспокойтесь. Надеюсь, они доставят вам удовольствие.

И с этими словами я вышел из дома, а вдогонку мне неслись отборные ругательства.

VIII СТАВЬТЕ НА КРОШКУ КУПЕРА

Остаток дня я просидел над отчетом по делу Дональда Уилсона. Потом до самого обеда валялся на диване, курил сигары и обдумывал дело Элихью Уилсона.

Вечером я спустился в ресторан и только открыл рот, чтобы заказать ромштекс с грибами, как меня вызвали к телефону. В трубке раздался ленивый голос Дины Брэнд:

— Тебя хочет видеть Макс. Вечерком заедешь?

— К тебе?

— Да.

Я обещал, что приеду, положил трубку и вернулся в ресторан. Покончив с ромштексом, я поднялся к себе на шестой этаж. Окна моей комнаты выходили на улицу. Я отпер дверь, вошел и повернул выключатель. По двери, у самого моего виска, чиркнула пуля. Еще несколько пуль изрешетили дверь и стену, но я уже успел забиться в угол, который из окна не просматривался.

В пятиэтажном доме напротив размещалось какое-то учреждение, его крыша была чуть выше моего окна. В темноте крыши видно не было, у меня горел свет, и высовываться из окна было бы по меньшей мере неосмотрительно.

Я стал искать, чем бы запустить в лампочку, дотянулся До Библии, швырнул ее, лампочка разлетелась вдребезги, и комната погрузилась во мрак. Стрельба прекратилась.

Я подкрался к окну и, прижавшись к стене, вперился в темноту, однако так и не увидел, есть ли кто-то наверху: между крышей и моим окном был слишком большой перепад. Десять минут я не отрываясь наблюдал одним глазом за домом напротив, в результате чего лишь свернул себе шею. Затем, добравшись до телефона, я попросил коридорную прислать дежурного полицейского.

Им оказался упитанный малый с белыми усами и маленькой, как у ребенка, головкой. Крохотная шляпа была сдвинута на затылок. Звали его Кивер. Узнав, что в меня стреляли, он ужасно разволновался.

Следом за Кивером пришел управляющий отелем, дородный мужчина, бесподобно владеющий собой. Моя история не произвела на него никакого впечатления. Воспринял он ее с притворным испугом уличного факира, которому не удался фокус.

Мы рискнули включить свет, ввернув новую лампочку, но опять засвистели пули. В стене появилось еще десять дырок.

Полицейские приходили и уходили, безуспешно пытаясь обнаружить стрелявших. Позвонил Нунен. Сначала он говорил с сержантом, ответственным за проведение операции, а затем попросил к телефону меня.

— Представляешь, только что узнал, что в тебя стреляли, — сообщил он. — Кто бы это мог быть, как ты думаешь?

— Понятия не имею, — соврал я.

— Ты цел?

— Цел.

— И на том спасибо, — с облегчением вздохнул он. — Ничего, дай срок, мы эту пташку выловим. Никуда от нас не уйдет. Хочешь, я оставлю у тебя двоих ребят, если тебе так спокойнее?

— Нет, благодарю.

— А может, все-таки пусть остаются?

— Спасибо, не стоит.

Он взял с меня слово, что в случае чего я ему тут же позвоню, заверил, что вся полиция города Берсвилла к моим услугам, намекнул, что, если со мной что-нибудь случится, он этого не переживет, — и только тогда отстал.

Полицейские ушли. Я перенес вещи в другой, более безопасный номер, переоделся и отправился на Харрикен-стрит, на свидание с Сиплым.

* * *

Дверь мне открыла Дина Брэнд. Ее полные, чувственные губы на этот раз были накрашены ровно, но русые волосы так же плохо расчесаны, пробор неровный, а оранжевое шелковое платье в пятнах.

— Тебя еще не убили? — удивилась она. — А ты живучий. Заходи.

Мы вошли в захламленную гостиную. Дэн Рольф и Макс Тейлер играли в карты. Рольф кивнул, а Тейлер привстал и пожал мне руку.

— Говорят, ты объявил Берсвиллу войну, — просипел он.

— Я тут ни при чем. У меня есть клиент, который хочет проветрить этот нужник.

— Не хочет, а хотел, — поправил меня Сиплый, когда мы сели за стол. — Делать тебе больше нечего.

Тут я произнес целую речь:

— Видишь ли, мне не нравится, как Берсвилл со мной обошелся, а сейчас я могу взять реванш. Насколько я понимаю, ты)пять вернулся в шайку, снова ходишь с ними в обнимку, все обиды побоку, верно? Ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое. Было время, когда и я хотел того же. Если бы меня оставили в покое, я, быть может, ехал бы сейчас назад, в Сан-Франциско. Но меня в покое не оставляют. Взять хотя бы толстяка Нунена. За два дня он дважды пытался меня прикончить. Не слишком ли часто? А теперь настала моя очередь за ним поохотиться, и в этом удовольствии я себе отказать не могу. Пришло время собирать берсвиллскую жатву. Этим-то я и займусь.

— Если останешься жив, — заметил Сиплый.

— Естественно, — согласился я. — Сегодня утром, например, я вычитал в газете, что какой-то парень ел в постели эклер с шоколадным кремом, подавился и помер.

— Хорошая история, — вставила Дина Брэнд, развалившись в кресле, — только в сегодняшней газете ничего такого нет. — Она закурила и швырнула спичку за диван.

Чахоточный собрал разбросанные по столу карты и стал их бесцельно тасовать.

— Уилсон хочет, чтобы ты взял себе эти десять тысяч, — нахмурившись, сказал Тейлер. — Чего ты упрямишься?

— Склочный у меня нрав, вот беда, — сказал я. — Терпеть не могу, когда людей убивают.

— Смотри, сыграешь в ящик. Я-то против тебя ничего не имею. Ты Нунена от меня отвадил. Поэтому и говорю: плюнь и возвращайся во Фриско.

— И я против тебя ничего не имею, — сказал я. — Поэтому и говорю: порви с ними. Один раз они уже тебя обманули. И еще обманут. И потом, они плохо кончат. Выходи из игры, пока не поздно.

— За меня не бойся, — сказал он. — Я себя в обиду не дам.

— Охотно верю. Но ведь ты же сам знаешь: долго они все равно не протянут. Ты уже сливки снял — пора и когти рвать.

— Парень ты не промах, не спорю, — сказал он, покачав своей маленькой черной головкой. — Но и тебе не удастся расколоть этот орешек. Он тебе не по зубам. Если бы я считал, что это тебе по силам, я бы перешел на твою сторону. Сам знаешь, как я отношусь к Нунену. Но тебе их не одолеть. Никогда. Отступись.

— Ни за что. Вколочу в это дело все десять тысяч папаши Элихью, до последнего цента.

— Говорила же я тебе, — зевнув, сказала Сиплому Дина Брэнд, — если уж он что-то вбил себе в голову, его не переубедишь. Эй, Дэн, у нас что-нибудь выпить найдется?

Чахоточный встал из-за стола и вышел из комнаты.

— Дело твое. — Тейлер пожал плечами. — Не мне тебя учить. Завтра вечером на бокс собираешься?

Я ответил, что собираюсь. Вошел Дэн Рольф с джином и стаканами. Мы выпили. Разговор зашел о боксе. О моей схватке с Берсвиллом больше никто не упоминал. По-видимому, Сиплый просто умыл руки, но мое упрямство его не разозлило. Он даже дал мне совет, если я пойду на бокс, поставить на Крошку Купера, который должен выиграть у Айка Буша нокаутом в шестом раунде. Тейлер явно что-то знал, и его прогноз ничуть не удивил Дину и Рольфа.

Ушел я в начале двенадцатого и добрался до отеля без всяких происшествий.

IX НОЖ С ЧЕРНОЙ РУКОЯТКОЙ

Утром, когда я проснулся, меня посетила гениальная идея. Ведь в Берсвилле всего сорок тысяч жителей и слухи наверняка расходятся моментально. В десять утра я взялся за дело.

Я ходил по бильярдным, табачным магазинам, барам, закусочным, останавливался на перекрестках. Стоило мне увидеть одного-двух шатающихся без дела берсвилльцев, как я подходил и говорил примерно следующее:

— Спичек не найдется?.. Благодарю… Сегодня на бокс идешь?.. Буш, говорят, сольет в шестом раунде… Мне Сиплый рассказывал — он зря говорить не будет… Еще бы, — конечно, жулики, все до одного…

Люди любят секреты, а все связанное с именем Тейлера носило в Берсвилле налет секретности. Слухи распространялись с невероятной быстротой. Многие из тех, кому я сообщил прогноз Сиплого, спешили передать его дальше — главным образом чтобы продемонстрировать свою осведомленность.

Еще утром шансы Айка Буша на победу считались более предпочтительными, некоторые полагали даже, что он победит нокаутом. Но уже к двум часам дня ситуация изменилась: сначала шансы боксеров выравнялись, а к половине третьего Крошка Купер стал фаворитом, ставки на него принимались два к одному.

Напоследок я зашел в закусочную и, уписывая сандвич с жареной говядиной, поделился своим прогнозом с буфетчиком и несколькими постояльцами.

Когда я вышел, на улице меня ждал какой-то тип с кривыми ногами и острой, отвисшей, как у борова, челюстью. Он кивнул и пошел рядом, грызя зубочистку и косясь на меня. Когда мы дошли до перекрестка, он сказал:

— Все это вранье.

— Что именно?

— Что Айк Буш сольет. Вранье, я тебе точно говорю.

— А тебе-то какая разница? Знающие люди ставят на Купера два к одному, а ведь ему без помощи Буша не выиграть.

Кривоногий выплюнул изжеванную зубочистку и обнажил желтые зубы.

— Да он мне сам вчера вечером говорил, что уложит Купера одной левой, а уж мне бы он заливать не стал.

— Дружишь с ним?

— Дружить не дружу, но он знает, что… Слушай! Тебе правда про Купера Сиплый рассказывал?

— Правда.

— Надо же! — И он злобно выругался. — А я-то развесил уши, поверил этому паразиту, последние тридцать пять долларов на него извел. А ведь я мог бы его посадить… — Он осекся и стал озираться по сторонам.

— За что?

— Было за что. Неважно.

— Послушай, раз ты про него что-то знаешь, это меняет дело. Я и сам на Буша поставил. Если он у тебя на приколе, можно было бы с ним договориться.

Он взглянул на меня, на тротуар, порылся в кармане жилета, извлек оттуда зубочистку, сунул ее в рот и пробормотал:

— А ты кто будешь?

Я назвался то ли Хантером, то ли Хантом, то ли Хантингтоном и спросил, как зовут его.

— Максвейн, Боб Максвейн, — представился кривоногий. — Если не веришь, спроси кого хочешь. Меня в городе все знают.

Я сказал, что верю.

— Ну, что скажешь? Нажмем на Буша?

Его маленькие глазки вспыхнули и тут же погасли.

— Нет, — выдохнул он. — За кого ты меня принимаешь? Я всегда…

— …Даю себя за нос водить, — подхватил я. — Не бойся, тебе с ним дело иметь не придется, Максвейн. Выкладывай все, что знаешь, а я уж сам все устрою — если будет что устраивать.

Обдумывая мои слова, он облизнул губы, и зубочистка выпала у него изо рта и застряла в пиджаке.

— А ты не разболтаешь, что и я замешан в этой истории? — спросил он. — Я ведь здешний и, если это дело выплывет, меня тут же загребут. А его в полицию не сдашь? Только пригрозишь, чтобы он сегодня вечером не слил?

— Конечно.

Он вцепился в мою руку и с волнением в голосе спросил:

— Честно?

— Честно.

— Его настоящее имя — Эл Кеннеди. Два года назад он принимал участие в налете на банк «Кистоун-траст» в Филадельфии, когда ребята Финки Хоггарта уложили двух посыльных. Сам Эл их не убивал, но в ограблении участвовал. Он вообще в Филадельфии немало дел натворил. Всю банду забрали, а ему удалось смыться. Поэтому-то он здесь и отсиживается. Поэтому никогда не даст репортерам свою физиономию в газетах пропечатать. Предпочитает не высовываться. Ты меня понял? Айк Буш — это Эл Кеннеди, которого разыскивают легавые за ограбление «Кистоуна». Уяснил себе? Он участвовал…

— Уяснил, уяснил, — заверил его я, с трудом остановив эту карусель. — Скажи лучше, как нам с ним встретиться?

— Он живет в отеле «Максвелл», на Юннон-стрит. Сейчас, надо думать, он в номере, отдыхает перед боем.

— Чего ему отдыхать? Он ведь еще не знает, что будет драться всерьез. Ладно, попробуем. Попытка не пытка.

— Не мы попробуем, а ты! Сам же слово дал, что меня не выдашь, а теперь «мы» да «мы»!

— Извини, запамятовал. Как он выглядит?

— Черноволосый такой, стройный, одно ухо изуродовано, брови прямые. Не знаю, как он тебя встретит.

— Это дело мое. Где мне потом тебя найти?

— Буду возле бильярдной Марри. Смотри не проговорись, ты обещал.

* * *

Отель «Максвелл» ничем не отличался от десятка точно таких же затесавшихся между магазинами маленьких отелей на Юннон-стрит: узкая входная дверь; на второй этаж, в контору, ведет крутая лестница с побитыми ступеньками. Располагалась контора прямо в холле: за деревянной стойкой с облупившейся краской стоял стенд с ключами и ячейками для писем. На стойке валялся медный колокольчик, а рядом — захватанная книга гостей. В конторе было пусто.

Пришлось перелистать восемь страниц, прежде чем я обнаружил нужную мне запись: «Айк Буш, Солт-Лейк-Сити, номер 214». Ключа от его комнаты на стенде не было. Я поднялся этажом выше и постучал в дверь под номером 214. Безрезультатно. Постучал еще несколько раз и поплелся назад, к лестнице.

Кто-то подымался наверх. Я остановился на площадке, решив посмотреть, кто это. В полумраке возник стройный, мускулистый парень, в военной рубашке, синем костюме, серой кепке и с абсолютно прямыми бровями.

— Привет, — сказал я.

Он кивнул и молча прошел мимо.

— Сегодня выиграешь?

— Надеюсь, — бросил он не останавливаясь.

— Вот и я надеюсь, — сказал я ему вдогонку. — Уж больно не хочется отправлять тебя обратно в Филадельфию, Эл.

Он сделал еще шаг, очень медленно обернулся, прислонился плечом к стене и с сонным видом буркнул:

— Чего?

— Ты меня, говорю, очень огорчишь, если проиграешь такому сопляку, как Крошка Купер. Не делай этого, Эл. Ты же не хочешь возвращаться в Филадельфию, верно?

Парень набычился и двинулся в мою сторону. Подойдя почти вплотную, он замер и повернулся ко мне вполоборота. Я держал руки в кармане плаща, он — по швам.

— Чего? — буркнул он во второй раз.

— Запомни хорошенько: если Айк Буш сегодня вечером не одержит победу, Эл Кеннеди завтра утром отправится на восток.

Он слегка повел левым плечом, а я пошевелил пистолетом в кармане.

— А с чего ты взял, что я не выиграю? — буркнул он.

— Слухи ходят. Вот я и подумал, что ты уже приобрел билет до Филадельфии.

— Челюсть бы тебе, жирному подонку, свернуть.

— Если сворачивать, то прямо сейчас, а то потом поздно будет: либо ты выиграешь и тогда, скорее всего, больше меня не увидишь, либо проиграешь, но тогда руки у тебя будут заняты.

Максвейна я нашел в бильярдной Марри, на Бродвее.

— Ну что, видел его? — спросил он.

— Да, мы обо всем договорились. Если он сольет, или скажет хоть слово тем, кто на него ставил, или наплюет на то, что я ему сказал, или…

Максвейн ужасно встревожился.

— Смотри, будь начеку, — предупредил он. — Они могут попытаться убрать тебя. Он… ой, вон идет парень, мне с ним переговорить надо… — И с этими словами он исчез.

* * *

Боксерские поединки проводились в бывшем казино, большом деревянном здании на окраине Берсвилла, где раньше был парк с аттракционами. К половине девятого здесь собрался весь город. Когда я приехал, зал уже был набит битком: и внизу, где были расставлены складные стулья, и наверху, на крошечных балкончиках, куда внесли скамейки, свободных мест не было.

Дым. Вонь. Жара. Шум. Я сидел в третьем ряду, сбоку от ринга. Пробираясь на свое место, я увидел неподалеку, на боковом сиденье, Дэна Рольфа, а рядом с ним — Дину Брэнд. На этот раз она причесалась, даже завилась и в длинной серой шубе выглядела на все сто.

— Играешь Купера? — спросила она, когда мы помахали друг другу.

— Нет. А ты на него много поставила?

— Могла бы больше, но не стала. Он же фаворит, теперь за него много не получишь.

— Все почему-то считают, что Буш должен слить. Несколько минут назад я сам видел, как на Купера ставили сотню, четыре к одному. — Я перегнулся через Рольфа и, нырнув под серый меховой воротник, шепнул Дине на ухо:

— Буш не сольет. Поставь на него, пока еще есть время.

Ее огромные воспаленные глаза расширились и потемнели от волнения, жадности, любопытства, недоверия.

— А ты не врешь? — хрипло спросила она.

— Нет.

— Откуда ты знаешь? — Она нахмурилась и стала кусать подкрашенные губы.

Я не ответил. Она опять прикусила губу.

— Макс в курсе?

— Я его не видел. Он здесь?

— Должен быть, — сказала Дина, рассеянно смотря перед собой. Рот ее шевелился, как будто она что-то про себя подсчитывала.

— Поступай как знаешь, но это верняк, — сказал я.

Подавшись вперед, Дина пристально посмотрела мне в глаза, щелкнула зубами, взяла сумочку и достала оттуда пачку банкнот толщиной в кофейную банку. Часть денег она сунула Дэну:

— Пойди поставь на Буша. Впереди еще целый час, посмотришь, как его играют.

Рольф взял деньги и ушел, а я сел на его место. Она коснулась пальцами моей руки и сказала:

— Если он проиграет, я тебе не завидую.

Всем своим видом я дал ей понять, что о проигрыше не может быть и речи.

Начались предварительные четырехраундовые поединки между любителями. Все это время я искал глазами Тейлера, но безуспешно. Дине не сиделось, на ринг она почти не смотрела и занималась тем, что либо спрашивала, от кого я узнал про Буша, либо угрожала мне адским пламенем и вечными муками, если мой прогноз не сбудется.

Когда начались полуфинальные бои, вернулся с тотализаторными билетами Рольф. Дина вцепилась в билеты, а я пошел на свое место. Не подымая головы она бросила мне вслед:

— Когда кончится, подожди нас у входа.

Пока я пересаживался, на ринг поднялся Крошка Купер. Это был краснощекий, светловолосый крепыш в лиловых трусах, зубастый и не в меру упитанный. В противоположном углу, нырнув под канаты, появился Айк Буш, он же — Эл Кеннеди. Айк смотрелся лучше своего соперника: стройный, подтянутый, проворный, вот только лицо бледное, встревоженное.

Они сошлись в центре, обменялись, как полагается, приветствиями, опять разошлись по углам, скинули халаты, грянул гонг — и бой начался.

Купер двигался тяжело и, хотя владел мощным ударом снизу, попадал редко. В Буше же сразу чувствовался класс: прыгучий, отменная реакция, отлично работает правой. Если бы проворный Буш хоть немного постарался, Купера бы унесли с ринга прямо на кладбище. Но в том-то и беда, что Буш не старался, он совершенно не стремился к победе, — наоборот, делал все возможное, чтобы проиграть.

Купер неуклюже расхаживал по рингу и со страшной силой лупил по всему, что попадалось под руку, — от свисавших с потолка ламп до боковых стоек. Его тактика была предельно проста: не щадить никого и ничего. Буш плясал вокруг него, то приближаясь, то отскакивая; все его удары приходились в цель, вот только настоящих ударов не было.

Еще не кончился первый раунд, а зал недовольно загудел. Второй раунд оказался ничем не лучше. Мне стало не по себе.

Похоже, Буш не сделал выводов из нашей короткой беседы. Краем глаза я следил за Диной Брэнд: она была в исступлении и, как могла, пыталась привлечь к себе мое внимание, но я сделал вид, что ничего не вижу и не слышу.

В третьем раунде любовный танец на ринге проходил под аккомпанемент громких выкриков из зала: «Долой обоих!», «Вы еще поцелуйтесь!», «Драться будете?» Улучив момент, когда пляшущие по рингу боксеры оказались в ближайшем от меня углу, а негодующий крик болельщиков на мгновение смолк, я сложил руки рупором и крикнул:

— Привет из Филадельфии, Эл!

В этот момент Буш стоял ко мне спиной. Он поменялся с Купером местами, толкнул его на канаты и поглядел в мою сторону. И тут откуда-то сзади, совсем из другого конца зала, кто-то выкрикнул:

— Привет из Филадельфии, Эл!

Максвейн, не иначе.

Какой-то пьяница слева от меня прокричал то же самое, его испитое лицо расплылось в широкой улыбке — шутка про Филадельфию, как видно, пришлась ему по вкусу. Подхватили ее и другие — в основном чтобы позлить Буша.

Видно было, как лихорадочно забегали под черной полоской прямых бровей его маленькие глазки. В этот момент мощный удар Купера пришелся ему прямо в челюсть. Айк Буш рухнул к ногам судьи. Судья за две секунды успел досчитать до пяти, но тут грянул гонг.

Я посмотрел на Дину Брэнд и засмеялся. А что мне еще оставалось? Она тоже взглянула на меня, но не засмеялась. В эту минуту она была похожа на чахоточного Дэна Рольфа, только гораздо злее.

Секунданты оттащили Буша в угол и стали его растирать — без особого, впрочем, усердия. Он открыл глаза и опустил голову. Грянул гонг.

Подтянув трусы, Крошка Купер поплелся на середину ринга. Буш подпустил его поближе, а затем рванулся навстречу.

Левая перчатка Буша скользнула куда-то вниз, на мгновение исчезла, и Купер вдруг сказал «ух!» и, скрючившись, подался назад — удар пришелся ему прямо в живот.

Ударом правой в челюсть Буш заставил его распрямиться, а затем его левая перчатка опять соскользнула вниз. Купер снова сказал «ух!» и еле устоял на ногах.

Буш еще пару раз стукнул его по голове, поднял правую перчатку, обводящим ударом левой заставил его раскрыться и, выбросив правую руку, нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Звук удара разнесся по всему залу.

Купер рухнул, дернулся и замер. До десяти судья ухитрился считать целых полминуты. Впрочем, он мог бы считать и полчаса. Крошка Купер был в нокауте.

Досчитав наконец до десяти, судья нехотя поднял руку Буша. Вид у обоих был невеселый.

Вдруг что-то сверкнуло в воздухе. Сверху, над головой зрителей, просвистела пущенная с одного из балкончиков какая-то серебряная стрелка. Раздался женский крик. Стрелка спикировала на ринг, издав глухой и в то же время какой-то резкий звук.

Айк Буш опустил поднятую судьей руку и ничком повалился на Крошку Купера. Из шеи у него торчала черная рукоятка ножа.

X СРОЧНО ТРЕБУЮТСЯ ПРЕСТУПНИКИ ОБОЕГО ПОЛА

Выйдя через полчаса из зала, я увидел Дину Брэнд: она сидела за рулем маленького голубого «мармона» и беседовала со стоявшим возле машины Максом Тейлером.

Квадратная челюсть Дины выдавалась вперед, а углы большого красного рта опустились и заострились. У Сиплого вид был не лучше. Его смазливое личико пожелтело и застыло, а губы были тоньше бумаги.

Семейная сцена, одно слово! Я бы не стал им мешать, если бы Дина сама не увидела меня.

— Господи, сколько же можно ждать! — окликнула она меня.

Я подошел к машине. Взгляд, которым окинул меня Тейлер, не сулил мне ничего хорошего.

— Вчера я советовал тебе возвращаться во Фриско, — проговорил он шепотом, от которого стыла в жилах кровь, — а сегодня приказываю.

— Спасибо за заботу, — сказал я, садясь в машину рядом с Диной.

— Ты подводишь меня уже не в первый раз, — сказал ей Сиплый, когда она стала заводить мотор. — Но в последний.

Машина тронулась, Дина повернула голову и пропела:

— Катись, любимый, к дьяволу!

Вскоре мы въехали в город.

— Буш мертв? — спросила она, сворачивая на Бродвей.

— Мертвей не бывает. Когда его перевернули на спину, оказалось, что острие ножа торчит спереди.

— Сам виноват: не надо было их надувать. Давай где-нибудь перекусим. Я выиграла больше тысячи, и, если победа Буша моего дружка не устраивает, тем хуже для него. А ты в выигрыше?

— Я не играл. Макс, стало быть, недоволен?

— Не играл?! — удивилась она. — Каким же надо быть дураком, чтобы заранее знать результат и не играть! Первый раз такое слышу!

— Я не знал наверняка, что бой заделан. Значит, Макс недоволен?

— Не то слово. Он проиграл кучу денег. А теперь злится, что я в последний момент передумала и поставила на победителя. — Она резко затормозила перед китайским ресторанчиком. — Плевать я хотела на этого коротышку! А еще игрок называется! — От слез у нее заблестели глаза. Когда мы выходили из машины, она достала носовой платок и приложила его к лицу. — Господи! Как есть хочется! — воскликнула она и потащила меня в ресторан. — Ты меня угостишь «чоуменем»? Целую тонну съем!

Тонну она не съела, но со своей огромной порцией, а заодно и с половиной моей расправилась без труда. Поужинав, мы сели в «мармон» и поехали к ней.

Дэн Рольф был в столовой. Перед ним на столе стояли стакан с водой и какая-то коричневая бутылка без этикетки. Он неподвижно сидел и пялился на бутылку. В комнате пахло опиумом.

Скинув шубу, которая тут же съехала со стула на пол, и нетерпеливо щелкнув пальцами, Дина Брэнд окликнула чахоточного:

— Деньги получил?

Не отрывая взгляда от бутылки Рольф достал из внутреннего кармана пиджака пачку кредиток и швырнул ее на стол. Девушка схватила деньги, дважды их пересчитала, облизнула губы и сунула пачку в сумочку.

Затем Дина вышла на кухню и стала колоть лед. Я сел и закурил. Рольф тупо смотрел на бутылку. Говорить нам, как всегда, было не о чем. Девушка вернулась с бутылкой джина, лимонным соком, минеральной водой и льдом. Мы выпили.

— Макс злой как собака, — сказала она Рольфу. — Он узнал, что ты в последний момент поставил на Буша, и теперь считает, что я его обманула. Макака! Я-то тут при чем? На моем месте так поступил бы любой разумный человек. Правда, я ни при чем? — спросила она у меня.

— Правда.

— Вот именно. Макс, и в этом все дело, боится, как бы другие не подумали, что он был в сговоре с нами, что Дэн в последний момент поставил на Буша не только мои деньги, но и его. И пусть себе боится, а мне наплевать! Пропади он пропадом, коротышка проклятый! Давай-ка еще по одной. — Она налила себе и мне.

К своему стакану Рольф даже не притронулся.

— На его месте я бы тоже не веселился, — сказал он, по-прежнему не сводя глаз с коричневой бутылки.

— А я на твоем месте заткнулась бы! — одернула его Дина. — Разговаривать со мной в таком тоне никто ему права не давал. Я не его собственность, а если он так считает, то сильно ошибается. — Она залпом осушила свой стакан, хлопнула им по столу и резко повернулась в мою сторону. — Ты действительно собираешься употребить десять тысяч долларов Элихью Уилсона на то, чтобы очистить город?

— Да.

Ее воспаленные глаза загорелись алчным блеском.

— А если я тебе помогу, ты мне дашь?..

— Ты на это не пойдешь, Дина. — Рольф говорил с трудом, но спокойно и твердо, как с ребенком. — Это будет гадко с твоей стороны.

Девушка медленно повернулась к нему. У нее снова, как во время разговора с Тейлером, угрожающе отвисла челюсть.

— Я на это пойду, — сказала она. — Пусть даже я буду гадиной, как ты говоришь.

Он ничего не ответил, сидел, как и прежде, не отрывая глаз от коричневой бутылки. Ее лицо покраснело, ожесточилось, а голос, наоборот, смягчился, сделался нежным и вкрадчивым.

— Нехорошо, что такой благородный джентльмен, как ты, даром что чахоточный, связался с такой гадиной, — проворковала она.

— Как связался, так и развяжусь, — медленно проговорил он, пытаясь подняться. Опиум свое дело сделал.

Дина Брэнд вскочила, и, обежав вокруг стола, двинулась на него. Он смотрел на нее пустым, одурманенным взглядом. Она подошла к нему вплотную.

— Значит, я гадина?

— Я сказал, что только последняя гадина может продать своих друзей этому типу, — спокойно сказал он.

Тут она вцепилась ему в запястье и стала выворачивать его тощую руку, пока он не упал на колени. Другой рукой она несколько раз наотмашь ударила его по ввалившимся щекам. Его голова беспомощно моталась из стороны в сторону. Он даже не пытался защитить лицо свободной рукой.

Она отпустила его, повернулась к нему спиной и смешала себе джин с минеральной водой. Она улыбалась. Ее улыбка мне не понравилась.

Моргая, он поднялся на ноги. Рука, в том месте, куда вцепилась Дина, покраснела и распухла, все лицо было в синяках. Он выпрямился и тупо уставился на меня. Потом сунул руку за отворот пиджака, вынул пистолет и с таким же тупым видом выстрелил в меня. По счастью, у него тряслись руки и я успел запустить в него стаканом. Стакан попал ему в плечо, а пуля просвистела у меня над головой.

Прежде чем он выстрелил во второй раз, я бросился на него. Вторая пуля угодила в пол.

Я размахнулся и ударил его в челюсть. Он отлетел в сторону, упал и затих. Я обернулся.

Дина Брэнд занесла у меня над головой здоровенный хрустальный сифон с минеральной водой, который наверняка размозжил бы мне череп.

— Не вздумай! — крикнул я.

— А ты не распускай руки! — огрызнулась она.

— Ты бы лучше привела его в чувство.

Она поставила сифон на стол, и я помог ей отнести Дэна наверх, в его спальню. Когда он стал подавать признаки жизни, я оставил их наедине и вернулся в столовую. Через пятнадцать минут спустилась и Дина.

— Все нормально, — сказала она. — Но ты мог бы обойтись с ним и повежливее.

— Верно. Но ведь я сделал это ради него. Знаешь, почему он стрелял в меня?

— Потому что я хотела выдать тебе Макса.

— Нет. Потому что я видел, как ты его била.

— Не понимаю — его же я била, а не ты.

— Он тебя любит, а избиваешь ты его не впервые. Он совершенно не сопротивлялся, — видимо, убедился, что бесполезно. Но когда тебя бьют по щекам в присутствии другого мужчины — радости мало, согласись.

— А я-то всегда считала, что в людях разбираюсь, — пожаловалась она. — Впрочем, попробуй тут разберись. Все вы психи.

— Ударив его, я вернул ему чувство собственного достоинства — ведь я повел себя с ним как с настоящим мужчиной, а не с опустившимся ничтожеством, которое позволяет девицам лупить себя по лицу.

— Может, ты и прав, — вздохнула она. — Спорить не буду. Давай лучше выпьем.

Мы выпили, и я сказал:

— Ты говорила, что поможешь мне, если я поделюсь с тобой уилсоновскими денежками. Я готов.

— Сколько дашь?

— От тебя зависит. Сколько заработаешь, столько и получишь.

— Это несерьезно.

— Пока что серьезной помощи от тебя я тоже не имею.

— Напрасно ты думаешь, что я своих денег не отработаю. Кто-кто, а я, дружок, Берсвилл изучила неплохо. — Она посмотрела на свои колени, помахала мне ногой в сером чулке и с возмущением воскликнула: — Ты смотри! Опять поехал. Видал что-нибудь подобное?! Хоть босиком ходи, честное слово!

— У тебя слишком толстые ноги. Никакой материал не выдержит.

— Много ты понимаешь. Так как же ты собираешься почистить наш берсвиллский нужник?

— Если я правильно информирован, Берсвилл превратился в нужник прежде всего благодаря стараниям Тейлера, Пита-Финика, Лу Ярда и Нунена. У Папаши Элихью, разумеется, рыльце тоже в пуху, но не у него же одного. К тому же, хочет он того или нет, он мой клиент, уже одно это может служить ему оправданием.

Единственное, что мне остается, — это копать поглубже и вывести на чистую воду всю банду, одного за другим. Возможно, придется дать объявление в газете: «Срочно требуются преступники обоего пола». Если они действительно настоящие мошенники, а я в этом не сомневаюсь, за ними наверняка что-то числится — надо только как следует поискать.

— Так вот почему ты вывел боксеров на чистую воду?

— Это был всего лишь эксперимент — хотелось посмотреть, что получится.

— Оказывается, у вас, детективов, научный подход. Господи, никогда не скажешь, что такой увалень, как ты, толстый, немолодой, упрямый, способен на такие невероятные хитрости.

— Иногда лучше действовать осмотрительно, — сказал я, — г- а иногда, наоборот, надо лезть на рожон — если знаешь, конечно, что выживешь и в пылу боя головы не потеряешь.

— Самое время выпить, — сказала она.

Сказано — сделано. Мы выпили, она поставила стакан на стол, вытерла губы и сказала:

— Раз ты намерен лезть на рожон, могу подкинуть тебе одну любопытную историю. Ты когда-нибудь слышал про брата Нунена, Тима, который пару лет назад покончил с собой в Мок-Лейке?

— Нет, не слышал.

— Ничего хорошего все равно бы не услышал. Тим ведь не покончил с собой. Его убил Макс.

— Да?

— Господи, да проснись ты! Все, что я говорю, — чистая правда. Нунен относился к брату как отец к сыну. Если до него дойдет, что Тима убил Макс, Сиплому не поздоровится. А ведь ты к этому и стремишься, правильно?

— А доказательства у нас есть?

— Перед смертью Тима видели два человека, и он успел сказать им, что его убил Макс. Свидетели и сейчас живут в городе, хотя одному из них жить осталось недолго. Ну, что скажешь?

Вроде бы она и впрямь говорила правду, хотя женщинам, в особенности голубоглазым, не стоит верить на слово.

— Расскажи все с самого начала, — попросил я. — Люблю подробности.

— Пожалуйста. Ты когда-нибудь бывал в Мок-Лейке? Это наш летний курорт, отсюда по шоссе миль тридцать через каньон. Там, правда, сыро, но летом прохладно, — в общем, место неплохое. Произошло это прошлым летом, в последний уик-энд августа. Я поехала туда с одним англичанином, Холли. Сейчас он в Англию вернулся, но это к делу не относится. Смешной такой, прямо как старуха: носил белые шелковые носки, причем надевал их наизнанку — чтобы раздражения на коже не было. Несколько дней назад, кстати, пришло от него письмо. Где-то здесь валяется… черт с ним, неважно.

Так вот, я была с этим англичанином, а Макс — с девицей по имени Мертл Дженисон. У него с ней тогда любовь была. Сейчас-то Мертл в больнице лежит, не сегодня завтра умрет. Воспаление почек вроде бы. А тогда она была стройная блондинка — глаз не оторвешь. Мне она всегда нравилась, только вот, когда выпьет, шуму от нее много. Тим Нунен был от нее без ума, но она никого, кроме Макса, в то лето не замечала.

Но Тим все равно от нее не отставал. Он был хорош собой, ничего не скажешь: красивый, высокий ирландец, но дурак дураком и мелкий жулик, — если бы не брат, ондавно бы пропал. Ходил он за Мертл буквально по пятам, но она от Макса это скрывала: не хотела, чтобы у него неприятности с полицией были.

В субботу приезжает в Мок-Лейк Тим — где Мертл, там и он. Мертл с Максом были одни, а мы с Холли — с компанией. Захожу я в тот день к Мертл, а она мне записку от Тима показывает. Тим пишет, чтобы она пришла вечером в беседку, всего на несколько минут. А если не придешь, покончу с собой — так и сказано. Мы с ней, помню, еще над ним посмеялись: какой пылкий влюбленный нашелся! Я отговаривала Мертл, как могла, но она выпила, разошлась и сказала, что обязательно пойдет — пусть выскажется.

В тот вечер мы все отправились на танцы. Макс некоторое время был в зале, а потом куда-то исчез. Мертл сначала танцевала с Ратгерсом, городским адвокатом, а затем потихоньку вышла в боковую дверь. Проходя мимо, она мне подмигнула, и я поняла, что Мертл идет на свидание с Тимом. Только она вышла, слышу — выстрел. Больше никто не обратил на это внимания; если б не записка, я бы, вероятно, тоже пропустила его мимо ушей.

Я сказала Холли, что мне надо поговорить с Мертл, и тоже покинула зал. Минут, наверное, на пять позже нее. Спускаюсь я в парк и вижу, что вокруг одной из беседок огни, толпа собралась. Иду я туда, и… черт, в горле пересохло!

Я разлил джин по стаканам, а она вышла на кухню за минеральной водой и льдом. Мы бросили в стаканы по кубику льда, разбавили джин водой, выпили, и Дина продолжила свой рассказ:

— В беседке я увидела мертвого Тима, в виске дырка. Рядом его пистолет. Вокруг человек десять: служащие отеля, гости, сыщик Максвейн — один из людей Нунена. Мертл тут же бросилась ко мне, отвела меня в сторону и говорит: «Его убил Макс. Как мне быть?»

Я спросила, как было дело. Оказывается, она услышала пистолетный выстрел и сперва решила, что Тим все-таки застрелился. Ничего, кроме вспышки, она не видела: было темно, да и до беседки еще далеко. Когда она подбежала к Тиму, тот катался по траве и стонал: «Не из-за нее же он меня убил… Я бы…» Больше Мертл ничего разобрать не смогла. Он катался по траве, а из раны в голове лилась кровь.

Мертл испугалась, что это дело рук Макса, опустилась на колени и, приподняв голову Тима, спросила его: «Кто это сделал, Тим?» Он был еле жив, но, собравшись с силами, сумел все-таки проговорить: «Макс».

«Как мне быть? Как мне быть?» — повторяла она, и тогда я спросила, слышал ли кто-нибудь, кроме нее, предсмертные слова Тима. «Только сыщик», — ответила она. Оказывается, пока Мертл пыталась оторвать от земли голову Тима, к ним подбежал Максвейн. Все остальные находились далеко.

Я не хотела, чтобы из-за такого придурка, как Тим Нунен, у Макса были неприятности. Тогда у нас с Сиплым еще ничего не было, просто он мне нравился, а братья Нунены — нет. Максвейна-то я знала, когда-то дружила с его женой. До того как Максвейн пошел работать в полицию, это был отличный парень, простой — проще некуда. Ну а став легавым, ясное дело, скурвился. Жена терпела-терпела, а потом не выдержала и ушла.

С Максвейном, значит, я была знакома, а потому и сказала Мертл, что это дело мы сможем уладить: либо дадим Максвейну на лапу, чтобы у него память отшибло, либо, если он вдруг заартачится, уберем его. Макс поможет. Мертл не уничтожила записку от Тима, где тот грозился покончить с собой, и, если бы только Максвейн не заупрямился, ничего бы не стоило доказать, что Тим совершил самоубийство.

Я оставила Мертл в парке, а сама побежала искать Макса, но его нигде не было. Народу вообще было мало, в зале еще играл оркестр. Так и не найдя Макса, я вернулась к Мертл. Теперь мой план ее уже не устраивал: она не хотела, чтобы Максу стало известно, что она узнала про убийство Тима. Она ведь Макса побаивалась.

Понимаешь, к чему я клоню? Она боялась, что когда они с Максом расстанутся, то он пронюхает, что она может, если захочет, отправить его на виселицу, и с ней расправится. Теперь-то я ее понимаю и тоже держу язык за зубами. Вот мы и решили: удастся все уладить без Макса — тем лучше. Да мне и самой высовываться не хотелось.

Мертл извлекла из обступившей Тима толпы Максвейна, отвела его в сторону, и они быстренько обо всем договорились. Кое-какие деньги у нее с собой были. Она дала ему две сотни наличными и в придачу бриллиантовое кольцо, за которое один парень, Бойл, в свое время выложил целую тысячу. Я думала, что потом Максвейн потребует еще денег, но он не потребовал. Слово свое он сдержал и с помощью записки выдал убийство за самоубийство.

Нунен чувствовал, что концы с концами не сходятся, но придраться было не к чему. По-моему, он считал, что Макс каким-то образом в этом деле замешан. Но у Макса — будь спокоен! — было стопроцентное алиби, и даже Нунен в конце концов перестал его подозревать. И все же убедить Нунена в том, что это самоубийство, так и не удалось. А поплатился за это Максвейн: Нунен выгнал его из полиции.

Вскоре после этого Макс и Мертл расстались. Без всякого скандала — разошлись, и все. Думаю, при встрече с ним ей с тех пор всегда становилось немного не по себе, но, насколько я знаю, ему и в голову не приходило, что ей может быть что-то известно. Сейчас, я уже говорила тебе, она больна и жить ей осталось недолго. Мне кажется, если ее попросить, она бы выложила всю правду. Не стал бы молчать и Максвейн, если бы почуял, что на этой истории можно подзаработать. Он тоже еще в городе: так с тех пор и слоняется без дела. За такие сведения Нунен много бы дал. Ну как, любопытная история? Для начала сойдет?

— А не мог Тим и в самом деле застрелиться? — предположил Я. — И в последний момент все свалить на Макса?

— Чтобы этот симулянт покончил с собой? Да никогда в жизни!

— А может, Тима застрелила Мертл?

— Нунен тоже сперва так думал. Но ведь когда раздался выстрел, Мертл была от беседки еще далеко. У Тима на голове обнаружили следы пороха, — значит, стреляли в упор. Нет, Мертл отпадает.

— Но ведь у Макса, ты сама говоришь, было алиби?

— У него всегда есть алиби. Четыре человека подтвердили, что все это время он просидел в баре, в совсем другой части отеля. Помню, эти четверо упомянули про бар несколько раз подряд по собственной инициативе. А ведь в баре были в тот вечер и другие посетители, — они почему-то не помнили, сидел там Макс или нет. А эти четверо по указке Макса припомнили бы все что угодно.

Дина зажмурилась, и ее большие глаза превратились в узкие щелочки с черным ободком. Она пододвинулась ко мне, опрокинув локтем свой стакан.

— Одним из этих четырех, — доверительно сообщила она, — был Каланча Марри. Они с Максом сейчас на ножах, и Каланча только рад будет его заложить. У него бильярдная на Бродвее.

— Этого Максвейна случайно не Боб зовут? — поинтересовался я. — Кривоногий такой, с отвисшей, как у борова, челюстью?

— Он самый. Ты его знаешь?

— Только в лицо. Чем он сейчас занимается?

— Мелкий жулик. Ну, как история?

— Ничего. Может, она мне и пригодится.

— Тогда поговорим о деньгах. — В глазах у нее опять сверкнул алчный огонек.

— Не торопись, малютка, — сказал я. — Давай сначала посмотрим, что из всего этого выйдет, а уж потом будем делить добычу.

Она обозвала меня прижимистым подонком и потянулась к бутылке.

— Спасибо, на сегодня с меня хватит, — сказал я, взглянув на часы. — Скоро пять, а день предстоит тяжелый.

Тут неожиданно выяснилось, что она опять хочет есть. Проголодался и я. Не меньше получаса ушло, чтобы сварить кофе, испечь вафли и поджарить хлеб с ветчиной. Еще столько же — чтобы запихнуть все это в рот, выпить по нескольку чашек кофе и покурить на сытый желудок. Короче, ушел я только в седьмом часу.

* * *

Вернувшись в гостиницу, я принял холодную ванну. Это меня немного освежило. Когда тебе сорок лет, джин может заменить сон, но чувствуешь себя после этого не самым лучшим образом.

Одевшись, я сел к столу и сочинил следующий документ: «Перед смертью Тим Нунен сказал мне, что его убил Макс Тейлер. Наш разговор слышал детектив Боб Максвейн. Я дала детективу Максвейну двести долларов и бриллиантовое кольцо стоимостью тысяча долларов, чтобы он молчал и выдал убийство за самоубийство».

Положив эту бумагу в карман, я спустился, еще раз позавтракал, в основном крепким кофе, и отправился в городскую больницу.

С утра к больным не пускали, но, помахав перед носом швейцара удостоверением «Континенталь» и дав всем понять, что дело у меня сверхсрочное и от него зависит жизнь тысяч людей, я все-таки проник к Мертл Дженисон. Она лежала одна в палате на третьем этаже. Остальные четыре койки пустовали. На вид ей можно было дать и двадцать пять, и пятьдесят пять лет: оплывшее, изрытое морщинами лицо, заплетенные в косы жидкие русые волосы.

Дождавшись, пока сестра, которая поднялась со мной, вышла, я протянул больной бумагу и сказал:

— Мисс Дженисон, вы не распишетесь?

Страшными, провалившимися глазами, с набухшими мешками, она сначала взглянула на меня, потом на документ, после чего из-под одеяла к бумаге протянулась бесформенная, толстая рука.

На то, чтобы прочесть тридцать семь слов, у нее ушло почти пять минут. Наконец она уронила бумагу на одеяло и спросила:

— Откуда это у вас? — Голос у нее был резкий, раздраженный.

— От Дины Брэнд.

— Выходит, она с Максом порвала? — с неожиданной живостью спросила она.

— Про это мне ничего не известно, — соврал я. — Насколько я понимаю, она просто хотела на всякий случай заручиться вашей подписью.

— И подставить свое дурацкое горло под нож. Дайте ручку.

Я протянул ей ручку и подложил под бумагу блокнот — так и писать удобнее, и документ сразу же окажется у меня в руках. Она нацарапала внизу свою подпись и, пока я тряс бумагой в воздухе, чтобы высохли чернила, сказала:

— Раз ей это надо, я не против. Мне все равно. Я человек конченый. Пропади они все пропадом! — Она хмыкнула и вдруг резким движением откинула одеяло, и я увидел ее обезображенное, распухшее тело под грубой белой рубахой. — Как я тебе нравлюсь, а? Понял, что мне конец?

Я укрыл ее и сказал:

— Спасибо вам, мисс Дженисон.

— Не за что. Мне теперь на все наплевать. Вот только… — тут ее пухлый подбородок вздрогнул, — тошно умирать такой уродиной.

XI ЭТО ДЕЛО — ОСОБОЕ

Из больницы я отправился на поиски Максвейна. Ни в телефонной, ни в адресной книге его имени не было. Я таскался по бильярдным, табачным магазинам, барам, сначала молча искал его глазами и только потом задавал осторожные вопросы. Безуспешно. Тогда я решил вернуться в отель, вздремнуть, а ночью продолжить поиски.

В холле отеля, в углу, прикрывшись газетой, стоял какой-то человек. Увидев меня, он сложил газету и двинулся мне навстречу. У него были кривые ноги и отвисшая, как у борова, челюсть. Я на ходу кивнул ему и пошел к лифту. Максвейн последовал за мной.

— Тебя можно на минуту? — прошамкал он мне в затылок.

— Разве что на минуту. — Я остановился, изобразив на лице полнейшее равнодушие.

— Здесь слишком людно, — нервно шепнул он.

Мы поднялись ко мне в номер. Он оседлал стул и сунул в рот спичку, а я сел на кровать и стал ждать, что он скажет. Некоторое время он молча жевал спичку, а затем заговорил:

— Хочу потолковать с тобой начистоту, приятель. Я…

— Ты хочешь сказать, что вчера подошел ко мне не случайно? Что Буша ты сыграл сам, по собственной инициативе, да и то только после моего с ним разговора? Что знал об ограблении, в котором участвовал Буш, от своих бывших дружков, полицейских? И смекнул, что, если удастся связаться с ним через меня, ты сможешь на нем подзаработать, верно?

— Допустим, но будь я проклят, если держал столько всего в голове.

— Ты много выиграл?

— Шесть сотен. — Он сдвинул шляпу на затылок и, вынув изо рта изжеванную спичку, почесал ею лоб. — А потом все в кости просадил: и эти шестьсот, и еще своих двести с лишним. Представляешь? Шутя выигрываю шесть сотен — а потом должен клянчить четыре доллара на завтрак.

— Ничего не поделаешь, такова жизнь, — утешил я его.

— Это точно, — отозвался он, снова запустил спичку в рот, пожевал ее и добавил: — Вот я и решил к тебе зайти. Я ведь когда-то и сам был сыщиком…

— Почему Нунен тебя выгнал?

— Меня?! С чего ты взял? Я сам ушел. Обстоятельства… Понимаешь, жена в аварии погибла, я страховку получил — вот и ушел.

— А я слышал, он тебя выставил, когда его брат застрелился.

— Плохо, значит, слышал. Это потом было. Да ты можешь у него сам спросить, если мне не веришь.

— Какая мне разница? Рассказывай лучше, зачем пришел.

— Я проигрался, сижу в дерьме. Ты ведь сыч из «Континенталя», и я догадываюсь, чем ты здесь занимаешься. Я могу тебе пригодиться, сам был сыщиком, все входы и выходы в Берсвилле знаю.

— Значит, шестеркой хочешь стать?

Он посмотрел мне прямо в глаза и спокойно сказал:

— Не понимаю, почему обязательно надо человека обидеть? Неужели другого слова подобрать нельзя?

— У меня есть к тебе дело, Максвейн. — Я протянул ему бумагу, подписанную Мертл Дженисон. — Что ты об этом скажешь?

Он стал внимательно читать, его губы шевелились, спичка прыгала во рту. Прочитав, он встал, положил бумагу рядом со мной на кровать и насупился.

— Сперва я должен кое-что уточнить, — с серьезным видом сказал он. — Я скоро вернусь и тогда все тебе расскажу.

— Не валяй дурака, — засмеялся я. — Неужели ты думаешь, что я тебя отсюда выпущу?

— Ничего я не думаю, — с таким же серьезным видом сказал он, качая головой. — Это ты думаешь, что сможешь меня остановить.

— Не думаю, а уверен, — сказал я, а про себя прикинул: он же здоровый малый, моложе меня лет на шесть и фунтов на двадцать легче.

Он стоял передо мной и с серьезным видом смотрел на меня. А я сидел на кровати и смотрел на него — с каким видом, трудно сказать. Продолжалась эта немая сцена, наверное, минуты три.

Не знаю, о чем в это время думал Максвейн, а я мысленно измерил расстояние между нами и рассчитал, что, если он на меня бросится, я откинусь назад, перевернусь на бок и ударю его ногами в лицо. Он стоит слишком близко, рассуждал я, и достать пистолет не успеет. Но тут мои размышления были прерваны.

— Это паршивое кольцо ни черта не стоит. Еле-еле две сотни за него получил.

— Сядь и расскажи всю историю.

Он опять покачал головой и сказал:

— Сначала объясни, зачем она тебе.

— Чтобы Сиплого посадить.

— Сиплый меня не волнует. Что будет со мной?

— Тебе придется пройтись со мной в полицию.

— Не пойду.

— Почему? Ты ведь свидетель.

— Спасибо! Чтобы Нунен пришил мне взяточничество или, чего доброго, соучастие в убийстве. А может, и то и другое. За ним ведь не заржавеет!

Пустая болтовня.

— Ничего не поделаешь, — сказал я. — Придется тебе с ним повидаться.

— Это мы еще посмотрим.

Я выпрямился и сунул правую руку в боковой карман. Он кинулся на меня. Я упал на кровать, перевернулся на бок и выбросил вперед ноги. Но не тут-то было: Максвейн, не рассчитав своих сил, врезался в кровать, сдвинул ее, и я очутился на полу. Я шлепнулся на спину и попытался одновременно вынуть пистолет и залезть под кровать. А Максвейн, споткнувшись о ножку, перелетел через кровать и приземлился рядом со мной, ударившись головой об пол. Я приставил пистолет к его левому виску и сказал:

— По твоей милости мы кувыркаемся, точно клоуны на арене. Не двигайся, а то сделаю трепанацию черепа. — Я встал, нашел и спрятал в карман подписанную Мертл бумагу и только тогда велел подняться Максвейну. — Поправь галстук и надень как следует шляпу, а то с тобой по улице идти неудобно, — сказал я, проведя рукой по его карманам и убедившись, что оружия у него нет. — Хочу тебя на всякий случай предупредить: пистолет у меня в кармане плаща, а рука — на курке.

Он поправил съехавший галстук, надел шляпу и сказал:

— Слушай, теперь я уже все равно никуда не денусь. Забудь про драку, хорошо? Скажешь им, что я сам пришел?

— Ладно.

— Спасибо, приятель.

* * *

Нунена на месте не оказалось — ушел обедать. Пришлось ждать целых полчаса у его кабинета. Когда он вернулся, я услышал привычное: «Как поживаешь?.. Вот и отлично», — словом, весь джентльменский набор. Максвейну же он не сказал ничего, только глянул на него исподлобья.

Мы вошли в кабинет. Нунен усадил меня, сам сел за письменный стол, а своего бывшего подчиненного оставил стоять.

Я протянул Нунену бумагу, подписанную больной Мертл. Он мельком взглянул на документ, вскочил и ударил Максвейна в лицо кулаком величиной с крупную дыню.

Максвейн отлетел в сторону и врезался затылком в стену. Стена жалобно скрипнула, и с нее слетела и рухнула рядом с пострадавшим фотография в рамке, на которой Нунен вместе с другими знатными людьми города приветствовал какого-то типа в гамашах.

Толстяк вразвалочку обогнул стол, поднял с пола фотографию и стал колотить ею Максвейна по голове и по плечам, пока она не разлетелась на части. Затем шеф, тяжело дыша, вернулся к столу, улыбнулся и весело сказал мне:

— Много я перевидал подонков, но такого впервые вижу.

Максвейн уселся на полу и посмотрел по сторонам. Все лицо было у него в крови.

— Пойди сюда, скотина! — заорал на него Нунен.

— Есть, шеф, — отозвался Максвейн, с трудом поднялся и подбежал к столу.

— Выкладывай всю правду, а то убью!

— Есть, шеф. Все было так, как она говорит, вот только камешек мне достался никудышный. Дала она мне, значит, колечко и еще две сотни в придачу — чтобы язык за зубами держал, ведь я слышал, как она его спрашивает: «Кто это сделал, Тим?» — а он говорит: «Макс!» Громко так сказал, отчетливо, как будто хотел, чтобы его услышали. Сказал — и тут же помер. Вот так было дело, шеф, а камешек мне перепал…

— Дался тебе этот камешек! — рявкнул Нунен. — Посмотри, весь ковер мне кровью залил!

Максвейн порылся в кармане, извлек оттуда грязный носовой платок, приложил его к носу и опять забубнил:

— Вот так было дело, шеф. Обо всем остальном я и тогда докладывал, вот только про Макса скрыл. Знаю, виноват…

— Заткнись! — прервал его Нунен и нажал на кнопку звонка.

Вошел полицейский в форме. Нунен показал большим пальцем на Максвейна:

— В подвал его. И пусть ребята из спецотряда с ним разберутся.

— За что?! — завопил было Максвейн, но полицейский вытолкнул его из кабинета.

Одну сигару Нунен сунул мне в рот, другой постучал по бумаге с подписью Мертл и спросил:

— Где эта шлюха?

— Умирает в городской больнице. Прокурора придется везти к ней, ведь эта бумага юридической силы не имеет: я состряпал ее сам. Зато можно обратиться к Каланче Марри. Говорят, Каланча и Сиплый сейчас не ладят. Марри, насколько я знаю, был одним из тех, кто подтвердил алиби Тейлера.

— Да, — сказал шеф, поднял телефонную трубку, вызвал Макгроу и распорядился: — Свяжитесь с Каланчой Марри и попросите его зайти. Тони Агости арестовать. Тоже мне метатель ножей нашелся. — Нунен положил трубку, встал и, скрывшись в табачном дыму, признался: — Я не всегда был с тобой откровенен.

«Что верно, то верно», — подумал я про себя, но промолчал.

— Ты же сам знаешь, что такое работать в полиции, — продолжал он. — Одни говорят одно, другие — другое, и всех надо выслушать. Шеф полиции не всесилен, не думай. Бывает, ты мешаешь тому, кто потом будет мешать мне. Оттого, что я считаю тебя своим человеком, ничего не меняется. Лавировать приходится все время. Ты меня понимаешь?

Я закивал головой, сделав вид, что понимаю.

— Но сейчас я говорю с тобой начистоту. Потому что это дело — особое. Когда наша с Тимом старуха мать померла, брат был еще мальчишкой. «Смотри, — сказала она мне перед смертью, — не бросай его, Джон». — И я обещал, что не брошу. И вот Сиплый убивает его из-за этой шлюхи. — Он перегнулся через стол и стиснул мою руку. — Понимаешь, куда я клоню? Только теперь, через полтора года, благодаря тебе у меня появилась возможность с ним рассчитаться. Начиная с сегодняшнего дня, так и знай, ни один человек в Берсвилле пальцем тебя не тронет.

Эти слова мне понравились, о чем я не преминул тут же сообщить ему. Мы оба нежно замурлыкали, но тут в кабинет ввели долговязого типа, курносого, круглолицего, веснушчатого. Это и был Каланча Марри.

— Где же все-таки был Сиплый, когда умер Тим? — спросил у Каланчи Нунен, предложив ему сесть и угостив его сигарой. — Ты ведь в тот вечер был в Мок-Лейке?

— Угу. — отозвался Марри, и его острый носик заострился еще больше.

— Вместе с Сиплым?

— Не все же время мы были вместе.

— А когда раздался выстрел, ты с ним был?

— Нет.

Нунен прищурился, и его зеленые глазки вспыхнули.

— А ты знаешь, где он был?

— Нет.

Нунен издал вздох облегчения и откинулся на стуле.

— А раньше ты говорил, черт тебя побери, что сидел с ним в баре.

— Верно, — согласился долговязый. — Говорил. Он меня попросил, я и сказал. Надо же было друга выручать.

— А знаешь, что бывает за ложные показания?

— Да брось ты! — Марри смачно сплюнул в плевательницу. — В суде я ничего такого не говорил.

— А Джерри, Джордж Келли и О’Брайен тоже сказали, что видели его в баре, потому что он их попросил?

— О’Брайен — да. Про остальных не знаю. Выхожу я из бара, а навстречу мне Сиплый, Джерри и Келли. «Пойдем, — говорят, — выпьем по одной». Тут Келли и говорит: «Тима-то пристрелили». А Сиплый ему: «Алиби никому из нас не помешает. Мы все это время из бара не выходили, правильно я говорю?» Сказал и смотрит на О’Брайена, бармена. «Конечно, не выходили», — говорит тот. Потом Сиплый посмотрел на меня, и я то же самое повторил. Тогда я его выручил, а теперь прикрывать не собираюсь. С какой стати?

— А Келли, значит, сказал, что Тима пристрелили? А не нашли мертвым?

— «Пристрелили» — так и выразился.

— Что ж, спасибо, Каланча, — сказал шеф. — Нехорошо ты, конечно, поступил, ну да ладно, сделанного не воротишь. Как детишки?

Марри ответил, что дети в порядке, вот только грудной что-то в весе никак не прибавляет. Нунен вызвал прокурора, и Каланча перед уходом еще раз повторил сказанное Дарту и стенографистке.

После этого Нунен, Дарт и стенографистка отправились в больницу к Мертл Дженисон. А я, сказав Нунену, что зайду попозже, отправился в отель спать.

XII ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ ДЕСЯТЬ ЦЕНТОВ

Не успел я расстегнуть рубашку, как раздался телефонный звонок. Дина Брэнд пожаловалась, что никак не может мне дозвониться.

— Ты уже что-нибудь предпринял? — спросила она.

— Пока собираюсь с мыслями. Думаю, твоя история мне пригодится. Возможно, уже сегодня.

— Повремени. Надо увидеться. Можешь приехать прямо сейчас?

— Да, — ответил я без особого энтузиазма, с грустью посмотрев на расстеленную постель.

Мало сказать, что на этот раз холодная ванна меня не освежила, — я чуть было не заснул в ней.

Дверь мне открыл Дэн Рольф, который вел себя так, словно накануне ничего не произошло. Дина вышла в прихожую помочь мне снять плащ. Она была в шерстяном платье песочного цвета, порванном по шву на плече.

Когда мы вошли в гостиную, она села рядом со мной на диван и сказала:

— У меня к тебе просьба. Ты ведь неплохо ко мне относишься, правда?

Я сказал, что неплохо. Она провела своими горячими пальцами по моей левой руке и пояснила:

— Знаешь, забудь о том, что я говорила тебе вчера вечером. Погоди, дай договорить. Дэн был прав: Макса предавать нельзя, с моей стороны это было бы ужасным свинством. И потом, тебе ведь нужен не Сиплый, а Нунен, правильно? Пожалуйста, не трогай Макса, а про Нунена я тебе столько всего расскажу, что ты его на всю оставшуюся жизнь за решетку упечешь. Тебе же это важнее? Ты ведь не настолько плохо ко мне относишься, чтобы дать ход истории, которой я с тобой поделилась только потому, что разозлилась на Макса?

— Что ж тебе известно про Нунена? — спросил я.

— А ты обещаешь, что оставишь Макса в покое? — с этими словами она погладила меня по плечу.

— Пока нет.

Она нахмурилась и сказала:

— У меня с Максом все кончено — честное слово. Ты не имеешь никакого права делать из меня доносчицу.

— Что там с Нуненом?

— Сначала дай слово.

— Недам.

— Ты уже ходил в полицию? — резко спросила она, впившись ногтями мне в локоть.

— Да.

Она отпустила мою руку, пожала плечами и мрачно сказала:

— Выходит, уже поздно.

Я встал, но чей-то знакомый голос велел мне сесть. Хриплый, скрипучий голос.

Я повернул голову и увидел, что Сиплый стоит у двери, ведущей в столовую, и держит в своей маленькой ручке здоровенный пистолет. А за ним — краснолицый детина со шрамом на щеке.

Когда я сел, появились люди и в прихожей. В гостиную вошел субъект с вялым ртом и полным отсутствием подбородка, тот самый, кого Сиплый называл Джерри. В каждой руке у него было по пистолету. У Джерри из-за плеча выглядывал тощий блондин, один из двух, которых я встретил в притоне на Кинг-стрит.

Дина Брэнд вскочила с дивана и, повернувшись спиной к Тейлеру, обратилась ко мне. Голос у нее срывался от бешенства:

— Я тут ни при чем. Сиплый явился сюда сам. Пришел извиниться за то, что наговорил мне вчера, и рассказал, что можно хорошо заработать, если выдать тебе Нунена. Все врал, но я ему поверила. Честное слово! Мы с ним решили, что он подождет наверху, пока я с тобой поговорю. Про остальных я вообще понятия не имела. Я…

— По-моему, если всадить ей пулю-другую пониже спины, она наверняка сядет, а если повезет, то и заткнется. Ты не против? — лениво спросил у Сиплого Джерри.

Самого Тейлера я не видел. Между нами стояла Дина.

— Успеется, — раздался его голос. — А Дэн где?

— На полу в ванной. Отдыхает, — отчитался худой блондин.

Дина Брэнд повернулась лицом к Тейлеру. Швы от чулок на ее полных ногах извивались змеей.

— Макс Тейлер, ты паршивый маленький…

— Заткнись и не вмешивайся! — веско прохрипел Сиплый.

Она, как ни странно, сделала и то и другое: пока Сиплый говорил со мной, Дина не проронила ни слова.

— Шьете мне с Нуненом убийство его братца? — поинтересовался он у меня.

— Тут и шить нечего. И так все ясно.

— Я смотрю, вы с толстобрюхим друг друга стоите, — заметил он, и его тонкие губы раздвинулись в ядовитой улыбочке.

— Со стороны виднее, — отпарировал я. — Между прочим, когда он пытался ошельмовать тебя, я был на твоей стороне, а туг он в своем праве.

Дина Брэнд опять возмутилась и замахала руками:

— Убирайтесь отсюда! Все до одного! Нечего в моем доме счеты сводить. Вон!

Худой блондин, тот самый, что уложил Дэна «отдохнуть», протиснулся в комнату. С застывшей улыбочкой на лице он подошел к Дине и заломил ей за спину руку. Она вывернулась и сильно, по-мужски, ударила его в живот кулаком. Блондин отпустил ее руку и отлетел в сторону.

Затем, судорожно глотнув воздуха, он схватил дубинку и снова двинулся на Дину. Улыбочка исчезла. Джерри громко захохотал, нисколько не смущаясь отсутствием подбородка.

— Отстань от нее! — прошипел Тейлер.

Но блондин его не слышал. Как видно, он рассердился не на шутку.

Дина не спускала с него глаз, лицо у нее было совершенно непроницаемым. Она перенесла центр тяжести на левую ногу, готовясь ударить блондина правой, но тот был начеку. Приблизившись, блондин левой рукой сделал обманное движение, а правую, в которой была дубинка, ткнул Дине в лицо.

— Отстань от нее! — еще раз прошипел Тейлер и выстрелил.

Пуля угодила блондину чуть ниже правого глаза, он завертелся волчком и рухнул навзничь, прямо в объятия Дине.

Настал мой черед. Пока все наблюдали за поединком, я незаметно сунул руку за пазуху. Теперь же я выхватил пистолет и выстрелил в Тендера, целясь ему в плечо. А надо было целиться в голову, ибо меня опередил Джерри. Смех не помешал ему сориентироваться. Он выстрелил, его пуля чиркнула по моей руке, и я промахнулся. Правда, вместо Тейлера я попал в стоявшего за ним краснолицего.

На всякий случай я переложил пистолет в левую руку. Джерри выстрелил в меня еще раз, но вновь неудачно: Дина толкнула ему под ноги труп блондина. Мертвая желтая голова ткнулась ему в колени, он на мгновение потерял равновесие, и я, улучив момент, бросился на него. И очень вовремя. Еще секунда, и Тейлер уложил бы меня на месте. Его пуля просвистела у меня над головой, а мы с Джерри, сцепившись, выкатились в прихожую.

Справиться с Джерри было не так уж сложно, но приходилось спешить, ведь Тейлер в любой момент мог выстрелить еще раз. Дважды я ударил своего противника кулаком, один раз ногой, боднул головой и уже собирался его укусить, как вдруг почувствовал, что он весь обмяк. Я еще раз, на всякий случай, хватил его в то место, где полагалось быть челюсти, и отполз на четвереньках в глубь прихожей, подальше от двери в гостиную.

Затем я сел на корточки, спиной к стене и стал ждать, не выпуская пистолета из рук. Кровь так сильно стучала в висках, что я абсолютно ничего не слышал.

В прихожей появилась Дина Брэнд. Она взглянула сначала на Джерри, потом на меня. Затем загадочно улыбнулась, поманила меня за собой и вернулась в гостиную. Я с опаской двинулся за ней.

Сиплый стоял посреди комнаты. В руках у него было пусто, в глазах — тоже. Если бы не маленький ощерившийся ротик, он был бы в этот момент похож на манекен в витрине универмага.

За спиной у Сиплого, приставив пистолет к его левому боку, стоял Дэн Рольф. Лицо чахоточного было залито кровью. Блондин, который сейчас сам «отдыхал», лежа между мной и Рольфом, неплохо его обработал.

— Красиво стоишь, — хмыкнув, сказал я Тейлеру и тут только заметил, что в другой руке у Рольфа еще один пистолет, дуло которого направлено на мою полную талию. Это уже хуже. Впрочем, и у меня в руке был пистолет, так что мы с чахоточным были в одинаковом положении.

— Брось пушку! — приказал Рольф.

Я посмотрел на Дину, и взгляд у меня, по-видимому, был очень озадаченный, ибо она пожала плечами и сказала:

— Похоже, Дэн вышел из этой игры победителем.

— Вот как? Может, ты ему объяснишь, что со мной такие шутки не проходят.

— Брось пистолет! — повторил Рольф.

— И не подумаю, — огрызнулся я. — Я уже и так, гоняясь за этой пташкой, похудел не меньше чем на двадцать фунтов и, если понадобится, готов сбросить еще столько же.

— Меня ваши дела не волнуют, и я не собираюсь… — начал было Рольф.

— Если ты сейчас его обезвредишь, — перебил я чахоточного, обращаясь к Дине, которая, пройдясь по комнате, стояла теперь у Рольфа за спиной, — то приобретешь сразу двух друзей: Нунена и меня. Тейлеру доверять все равно нельзя, поэтому и помогать ни к чему.

— Говори сразу, сколько я с этого буду иметь.

— Дина! — воскликнул Рольф.

Но было поздно: она уже стояла сзади, и ей ничего не стоило с ним справиться. Стрелять в нее он бы, пожалуй, не решился, а иным способом переубедить ее было невозможно.

— Сто долларов! — выпалил я.

— Господи! — воскликнула она. — Что я слышу? Наконец-то ты сам предложил мне деньги. Нет, сотни мало.

— Двести…

— Orel Смотри не разорись! Нет, двести — это тоже не разговор.

— Двести долларов только за то, что ты выбьешь у Рольфа пистолет.

— Ты хорошо начал. Продолжай в том же духе. Накинь еще.

— Двести долларов и десять центов. Больше не дам.

— Вот скряга! Нет.

— Дело твое. — Я скорчил Тейлеру гримасу и предупредил его: — Когда произойдет то, что произойдет, смотри, держи язык за зубами.

— Постой! — воскликнула Дина. — Ты действительно что-то затеял?

— Тейлера я заберу с собой в любом случае.

— Говоришь, двести долларов десять центов?

— Да.

— Дина, — проговорил Рольф не поворачивая головы, — ты этого не…

Но она рассмеялась, подошла к нему вплотную и обхватила его сзади с такой силой, что чахоточный не смог пошевелиться.

Локтем правой руки я оттолкнул Тейлера в сторону и, наставив на него пистолет, выбил оружие из рук Рольфа. Только тогда Дина его отпустила.

Рольф сделал несколько шагов в сторону столовой, слабым голосом проговорил: «Это не…» — и свалился. Дина бросилась к нему, а я вытолкнул Тейлера в прихожую, где «отдыхал» Джерри, и подвел его к стоявшему в нише телефону. Я позвонил Нунену и сообщил ему, что задержал Тейлера.

— Пресвятая Дева Мария! — вскричал он. — Только не убивай его до моего приезда.

ХIII МАКС…

Весть об аресте Сиплого распространилась быстро. Когда Нунен, полицейские, которых он прихватил с собой, и я привели Тейлера и очнувшегося к тому времени Джерри в муниципалитет, у входа нас поджидала внушительная толпа.

И столпившиеся у входа зеваки, и бледные, насупившиеся полицейские — зрелище, надо сказать, довольно жалкое — никакой радости от поимки Сиплого не испытывали. Зато Нунен ликовал, — казалось, не было человека счастливее к западу от Миссисипи. Даже неудачный допрос Тейлера не испортил ему настроения.

Сиплый все отрицал. Он заявил, что ни с кем, кроме своего адвоката, говорить не намерен, и настоял на своем. Хотя Нунен ненавидел Тейлера лютой ненавистью, он запретил своим ребятам даже пальцем до него дотрагиваться. Сиплый убил брата шефа — и шеф его за это ненавидел, но Сиплый был слишком заметной фигурой в Берсвилле и о том, чтобы избивать его, как других заключенных, не могло быть и речи.

Наконец Нунену надоело возиться с арестованным и он отправил его «на крышу» — тюрьма находилась на последнем этаже. Я закурил сигару Нунена и изучил подробные показания, взятые у больной Мертл. Ничего для себя нового я из них не извлек.

Нунен стал зазывать меня к себе домой обедать, но я, хоть и с трудом, отговорился, притворившись, что раненая — и уже перебинтованная — рука побаливает. На самом же деле рана была пустячной.

Пока мы с ним препирались, двое в штатском ввели краснолицего — того, в кого попала предназначенная для Сиплого пуля. Оказалось, что он отделался перебитым ребром и, пока мы выясняли отношения, незаметно скрылся через черный ход. Люди Нунена задержали его у врача. Добиться от краснолицего толку Нунену тоже не удалось, и он был отправлен в больницу.

— На Сиплого навела меня Дина Брэнд, — сказал я, вставая. — Поэтому я и просил, чтобы ее с Рольфом оставили в покое.

Нунен вскочил и в пятый или шестой раз за последние два часа стиснул мне левую руку.

— Если ты хочешь сам с ней разобраться, я тебе мешать не буду, — заверил он меня. — Если же она выдала нам этого ублюдка, передай ей, что я к ее услугам.

Я обещал, что передам, и отправился в отель, мечтая поскорее лечь в чистую, теплую постель. Но было уже почти восемь часов вечера и желудок взывал к моей совести. Пришлось зайти в ресторан отеля.

Выйдя из ресторана в холл, я не смог отказать себе в удовольствии опуститься в глубокое кожаное кресло и выкурить сигару. Закурив, я разговорился с сидевшим рядом железнодорожным инспектором из Денвера, с которым у нас нашелся в Сент-Луисе общий знакомый. Вдруг с улицы послышались выстрелы.

Мы встали и подошли к двери, и нам обоим показалось, что стреляют в районе муниципалитета. Отвязавшись от инспектора, я бросился туда.

Я уже прошел большую часть пути, как вдруг увидел, что навстречу мне мчится на большой скорости машина, из которой гремят выстрелы.

Я попятился в переулок и вытащил пистолет. Машина поравнялась со мной. Свет уличного фонаря упал на водителя и пассажира, сидевшего справа. Шофера я видел впервые. Что же касается пассажира, то верхняя часть его лица скрывалась под надвинутой на глаза шляпой, а нижняя принадлежала Сиплому.

Переулок, куда я завернул, продолжался и по другую сторону улицы, и, как раз когда автомобиль Сиплого с ревом пронесся мимо, я разглядел в свете далекого фонаря маячившую в переулке мужскую фигуру. Фигура эта крадучись двигалась в моем направлении, перебегая от урны к урне и прижимаясь к стенам домов. Сиплый сразу же вылетел у меня из головы, ибо я обратил внимание, что у крадущегося кривые ноги.

Мимо пролетела еще одна машина, битком набитая полицейскими, которые поливали свинцовым дождем автомобиль Сиплого.

Я перебежал через дорогу и углубился в переулок, где скрывался кривоногий. «Если это действительно он, оружия у него быть не должно», — решил я и пошел прямо по середине грязной улочки, мучительно всматриваясь в темноту.

Переулок уже кончался, когда от одной неподвижной тени внезапно отделилась другая и послышались частые шаги человека, удиравшего от меня сломя голову.

— Стой! — завопил я, пустившись в погоню. — Стой, а то стрелять буду!

Максвейн пробежал еще несколько шагов, остановился и повернулся ко мне.

— А, это ты, — расстроился он, как будто имело значение, кто отведет его назад в тюрьму.

— Он самый, — подтвердил я. — Что это вы все на свободе разгуливаете?

— Сам ничего не понимаю. Кто-то подложил под пол камеры взрывчатку, и я провалился в дыру вместе со всеми. Несколько человек взяли легавых на себя, а остальные, и я с ними, пустились наутек. Потом мы разбежались в разные стороны, и я решил податься в горы. А сам я тут ни при чем. Когда рвануло, все побежали, а я что, хуже?

— Сегодня вечером взяли Сиплого, — сообщил я ему.

— Черт! Ну, тогда все понятно. Нунен мог бы догадаться, что в нашем городе этого клиента ему под замком не удержать.

Мы по-прежнему топтались в переулке, на том самом месте, где остановился Максвейн.

— А знаешь, за что его взяли? — спросил я.

— Как не знать. За то, что он Тима убил.

— Сказать, кто убил Тима?

— Как «кто»? Он и убил.

— Не он, а ты.

— Я?! Ты что, спятил?

— Учти, у меня в левой руке пистолет, — предупредил я.

— Постой, Тим же сам сказал этой шлюхе, что его Сиплый прикончил. Что с тобой, друг?

— Он не сказал «Сиплый». Максом называют Тейлера только женщины, а мужчины — никогда. Тим сказал «Макс…» и умер, не договорив до конца «Максвейн». Не забудь, пожалуйста, про пистолет.

— Зачем же мне было его убивать, подумай сам? Другое дело Сиплый, ведь Тим приударил за его…

— Сам не знаю пока зачем, — признался я, — Но смотри: с женой ты разошелся, а Тим был ходок, верно? Может, в этом дело. Надо еще будет все это как следует обмозговать. Тебя же я заподозрил потому, что ты ни разу не пытался выпросить у Мертл еще денег.

— Выбрось ты эту историю из головы! — взмолился Максвейн. — Сам знаешь, что все это чушь. Зачем же я тогда, спрашивается, разгуливал у всех на виду? Придумал бы себе алиби, как Сиплый, — и все дела.

— А затем, что тогда ты сам еще был полицейским. В том, что ты ходил вечером по парку, не было ничего подозрительного, согласись.

— Перестань, сам же видишь, что у тебя концы с концами не сходятся. Ерунда все это. Брось.

— Пусть даже ерунда, — сказал я, — но Нунену, когда мы вернемся, я об этом обязательно расскажу. Представляю, в каком он бешенстве оттого, что упустил Сиплого. Моя догадка его немного отвлечет.

Максвейн плюхнулся на колени прямо в грязь и закричал:

— Нет! Только не это! Ведь он убьет меня собственными руками!

— Встань и прекрати вопить! — зарычал я. — Рассказывай лучше, как было дело.

— Убьет собственными руками… — продолжал скулить он.

— Приди в себя. Не будешь говорить ты, заговорю я, учти. А если скажешь правду, я сделаю для тебя все, что смогу.

— А что ты можешь? — упавшим голосом спросил он. — И где гарантия, что ты действительно постараешься мне помочь?

Тут я решил рискнуть и выдал ему один маленький секрет:

— Ты сам говорил, что догадываешься, зачем я приехал в Берсвилл. А значит, должен понимать, что моя задача — столкнуть лбами Нунена и Сиплого. Поэтому мне выгодно, чтобы Нунен считал Сиплого убийцей Тима. Не поможешь ты — поможет Нунен.

— Выходит, ты ему ничего не скажешь? — оживился он. — Обещаешь?

— Ничего я тебе не обещаю. С какой стати? Ты у меня и так в руках. Не сознаешься мне, придется тебе иметь дело с Нуненом. И поторопись. Всю ночь я с тобой тут стоять не намерен.

Максвейн предпочел иметь дело со мной.

— Что тебе известно, а что нет, не знаю, — начал он, — но ты был прав: моя жена спуталась с Тимом. С этого наш с ней разлад и начался. Можешь кого хочешь спросить — я был хорошим мужем. Ни в чем ей не отказывал, хотя с ее запросами мне иногда туго приходилось. Ничего не поделаешь, такой уж я человек. Поставь я себя с ней по-другому, мы бы гораздо богаче жили. В общем, удерживать я ее не стал, дал ей развод — думал, он действительно хочет на ней жениться.

Но скоро до меня дошли слухи, что Тим приударил за этой девицей, Мертл Дженисон. Тут уж терпение мое лопнуло. Я ведь им с Элен пошел навстречу, а он променял ее на эту Мертл. Обошелся с моей женой как с последней девкой. И тогда я решил с ним сразу за все рассчитаться. Правда, в тот вечер в Мок-Лейке я повстречал его совершенно случайно. Вижу, идет по парку к беседке, и думаю: пойду-ка за ним, кругом никого, самое время поговорить по душам.

Мы оба, по-моему, хватили в тот день лишнего. Короче, разговор у нас крутой вышел. Тим видит, я не шучу, и выхватил пистолет. Трус поганый. Стал я у него этот пистолет вырывать, а пистолет возьми да выстрели. А сам я в Тима не стрелял, упаси Бог. Пистолет разрядился, когда мы оба за него держались. Тим упал, а я — бегом в кусты. Слышу, он стонет и что-то говорит. Потом смотрю, Мертл Дженисон из отеля по дорожке бежит.

Я хотел послушать, что Тим говорит, чтобы знать, как себя дальше вести, но первым подходить не решался. Пришлось ждать, пока подбежит Мертл. Сижу жду, а сам прислушиваюсь, что он там лопочет, но разобрать не могу: слишком между нами расстояние большое. Когда она к нему подбежала, и я из кустов вышел. Подхожу, а он возьми и умри, так мое имя и не договорив.

Мне и в голову не могло прийти, что часть моей фамилии совпадает с именем Сиплого, пока Мертл не дала мне прочесть записку от Тнма и не предложила двести долларов и кольцо в придачу. Я слонялся вокруг, делал вид, что прибежал на выстрел — я ведь тогда еще в полиции служил, — а сам ломал голову, как дальше быть. Тут она договорилась со мной, чтобы я состряпал дело о самоубийстве, а ведь мне только этого и надо было. Если бы ты не начал эту историю ворошить, никто бы ничего не узнал. — Он помесил грязь ногой и добавил: — А через неделю после того жена погибла — попала в аварию. Ехала в «форде», пошла на обгон и столкнулась с тяжелым грузовиком.

— Мок-Лейк в этом округе? — спросил я.

— Нет, в соседнем.

— Значит, Нунен там не хозяин. А что если я сдам тебя тамошнему шерифу?

— Не надо. Шериф Том Кук — зять сенатора Кифера. Лучше уж тогда здесь оставаться: Кифер все равно выдаст меня Нунену.

— Если все произошло так, как ты рассказываешь, у тебя есть шанс на суде оправдаться.

— Не смеши меня. Неужели ты думаешь, чтоони дадут мне этот шанс? В их судах не оправдаешься.

— Я отведу тебя обратно в тюрьму, — сказал я. — Держи язык за зубами.

* * *

Нунен расхаживал по кабинету и последними словами ругал нескольких полицейских, которые стояли по стойке «смирно» и жалели, что родились на свет.

— Посмотри, кого я тебе привел, — сказал я ему, выталкивая Максвейна на середину комнаты.

Нунен без лишних слов отправил бывшего детектива в нокдаун, пнул ногой и велел одному из полицейских увести.

Тут раздался телефонный звонок, и я, воспользовавшись этим, скользнул за дверь не попрощавшись и пошел пешком в отель. Вдали гулко хлопали пистолетные выстрелы. Мнмо, пряча глаза, вразвалочку прошли трое. По самому краю тротуара крадучись просеменил какой-то подозрительный тип. Его лицо было мне неизвестно, мое ему — тоже. Неподалеку раздался пистолетный выстрел.

Когда я уже подходил к отелю, мимо, со скоростью не меньше пятидесяти миль в час, промчался обшарпанный черный лимузин, до отказа набитый людьми. Я улыбнулся ему вслед. Берсвилл начинал закипать, точно суп под крышкой, и у меня вдруг стало так легко на душе, что даже мысль о той неблаговидной роли, которую я сыграл в этом кипении, не помешала мне безмятежно проспать двенадцать часов подряд.

XIV ОТЕЛЬ «СИДЕР-ХИЛЛ»

В первом часу дня меня разбудил телефонный звонок.

— Мы в городе, — сообщил мне Микки Лайнен. — Почему нас не встречают с цветами?

— А с наручниками не хочешь? Сдайте ваши вещи в камеру хранения и приезжайте ко мне в гостиницу. Номер пятьсот тридцать семь. Свой визит особенно не рекламируйте.

Когда раздался стук в дверь, я был уже одет. Микки Лайнен был здоровяк, с покатыми плечами и рыхлым телом, с руками и ногами как на шарнирах. Уши у него торчали в разные стороны, словно большие красные крылья, а на круглом багровом лице застыла идиотская улыбочка. Клоун в цирке, не иначе.

Дик Фоли был канадцем, крошечного роста, с остреньким, нервным личиком. Чтобы казаться выше, он ходил на высоких каблуках; пользовался надушенными носовыми платками и говорил в час по чайной ложке. Оба были отличными оперативниками.

— Старик вам что-нибудь говорил о предстоящей работе? — спросил я их, когда мы сели.

Старик был шефом сан-францисского отделения детективного агентства «Континенталь». Мы также называли его Понтий Пилат, потому что, посылая нас на Голгофу, он обычно ласково улыбался. Это был мягкий, обходительный пожилой джентльмен, от которого исходило тепла не больше, чем от веревки на виселице. У нас в агентстве острили, что он плюется ледышками в июле.

— По-моему, Старик и сам ничего толком не знает, — заметил Микки. — Он получил твою телеграмму. Говорит, что уже несколько дней от тебя нет отчетов.

— Нет и в ближайшее время не будет. Вы что-нибудь знаете об этом Берсвилле?

Дик покачал головой, а Микки сказал:

— Только то, что этот городишко называют Бесвиллом — и, как видно, не зря — нечистой силы тут хватает.

Я подробно рассказал им о ситуации в городе и о своих подвигах. Когда мой рассказ подходил к концу, зазвонил телефон.

— Привет. Как рука? — раздался в трубке ленивый голос Дины Брэнд.

— Ожог, пустяки. Про бегство Сиплого слышала?

— А я тут при чем? Я свое дело сделала. Нунен сам виноват. Хочу сегодня съездить в центр, купить себе шляпку. Думала зайти К тебе на минутку, если ты не уходишь.

— Когда это будет?

— Часа в три.

— Ладно, приезжай. Кстати, тебя ждут двести долларов десять центов, которые я тебе должен.

— Вот и хорошо. Не помешают. Пока.

Положив трубку, я вернулся к своему стулу и своей истории. Когда я кончил, Микки Лайнен присвистнул и сказал:

— Теперь понятно, почему ты боишься слать отчеты. Знай Старик, чем ты тут занимаешься, он бы тебя не одобрил.

— Если все сложится так, как я планирую, кое-какие неутешительные подробности можно будет скрыть, — возразил я. — Я, конечно, понимаю, работники агентства должны соблюдать инструкции, но, когда берешься за дело, бывает не до инструкций. Мораль — не самое лучшее оружие в борьбе с Берсвиллом. В общем, ребятки, чтобы вы мне давали прочесть свои отчеты, прежде чем отсылать их Старику.

— И какие же преступления предстоит раскрыть нам? — поинтересовался Микки.

— Я хочу, чтобы ты занялся Питом Фиником, а Дик возьмет на себя Лу Ярда. И действуйте так, как действовал я, — не давайте им спуску. Мне кажется, что эта парочка попробует заставить Нунена отстать от Сиплого. Как поведет себя Нунен, сказать трудно. Он ведь хитрый как черт. К тому же за брата отомстить хочет.

— Заняться этим Фиником — дело нехитрое, даже для такого дурака, как я, — сказал Микки. — Я все понимаю, кроме двух вещей: чем ты тут занимаешься и с какой целью?

— Начнешь с того, что сядешь ему на хвост. Мне необходимо вбить клин между Питом и Ярдом, Ярдом и Нуненом, Питом и Нуненом, Питом и Тейлером или Ярдом и Тейлером. Если это получится, они сами перережут друг другу глотки, избавив нас от лишних хлопот. Первым делом надо поссорить Тейлера и Нунена. Если это нам не удастся, мы провалим всю операцию.

За деньги Дина Брзнд подкинет мне новые сведения об этой компании. Но судить их, какие бы преступления за ними ни числились, не имеет никакого смысла. У них в судах свои люди, к тому же на судебное разбирательство у нас с вами нет времени. Если Старик пронюхает, чем я тут занимаюсь, а нюх у него отличный, он засыплет нас телеграммами, требуя объяснений. Чтобы замять подробности, мне необходимы результаты. Поэтому нам с вами нужны не улики, а взрывчатка.

— А как быть с нашим уважаемым клиентом, мистером Элихью Уилсоном? — спросил Микки. — С ним ты как собираешься поступить?

— Можно либо разорить его, либо силой перетянуть на свою сторону, — сказал я. — Меня устраивают оба варианта. Ты, Микки, снимешь номер в отеле «Берс», а Дик может жить, скажем, в «Национале». Держитесь порознь и, если не хотите, чтобы меня выгнали, поскорей беритесь за дело, пока сюда не нагрянул Старик. Вы меня поняли? Тогда у меня все.

Я дал им имена, адреса и устные характеристики всех, кого только мог: Элихью Уилсона, его секретаря Стэнли Льюиса, Дины Брэнд, Дэна Рольфа, Нунена, Макса Тейлера (Сиплого) и его телохранителя Джерри, миссис Дональд Уилсон, дочери Льюиса (в прошлом секретарши Дональда Уилсона), а также Билла Квинта, профсоюзного активиста, бывшего дружка Дины.

— А теперь за работу, — сказал я. — И учтите, в Берсвилле действуют только те законы, которые вы сами для себя устанавливаете.

На это Микки ответил, что прекрасно может обойтись и без законов. А Дик сказал «пока». С этим они и ушли.

* * *

Позавтракав, я отправился в полицию. Нунен окинул меня мутным взором, как будто не спал всю ночь. Румянец на его лице на этот раз отсутствовал. Правда, он, как всегда, энергично, стиснул мне руку и выдал привычный набор любезностей.

— От Сиплого что-нибудь слышно? — спросил я по окончании торжественной части.

— Кое-что есть. — Он взглянул на часы на стене, а потом на телефон. — Жду звонка с минуты на минуту. Садись.

— Кто еще сбежал?

— Всех поймали, на свободе только Джерри Купер и Тони Агости. Джерри — правая рука Сиплого, а итальяшка тоже из их банды. Это он после бокса метнул нож в Айка Буша.

— А кто-нибудь еще из банды Сиплого сиди!?

— Нет, их было всего трое, если не считать Бака Уоллеса, которого ты ранил. Он в больнице. — Шеф опять перевел глаза с настенных часов на ручные: было ровно два. Он повернулся к телефону: тот зазвонил. Шеф схватил трубку. — Говорит Нунен. Да… Да… Да… Хорошо. — Швырнув трубку на рычаг, он сыграл бравурную мелодию на перламутровых кнопках вмонтированного в стол пульта, и кабинет наполнился полицейскими. — Отель «Сидер-Хилл»! — объявил шеф. — Ты, Бейтс, со своим нарядом поедешь со мной. Терри ударит сзади. Заедешь на Бродвей и по дороге подберешь всех постовых — собственными силами на этот раз нам не обойтись. Ты, Даффи, возьмешь на Юннон-стрит своих людей и поедешь в объезд, по старой дороге. Макгроу останется здесь. Собери всех, кого сможешь, и посылай нам вдогонку. Выполняйте! — Он схватил шляпу и тоже бросился из кабинета, на бегу гаркнув мне через толстое плечо: — Поехали с нами. Не пожалеешь!

Я последовал за ним в гараж, где уже ревели моторы нескольких полицейских машин. Нунен плюхнулся на сиденье рядом с водителем, а я и еще четверо разместились сзади.

Полицейские рассаживались по машинам. Приводились в боевую готовность пулеметы, раздавались винтовки, короткоствольные крупнокалиберные карабины, патроны.

Первой, рванувшись с места так резко, что мы все дружно лязгнули зубами, отъехала машина Нунена. Чуть не врезавшись в дверь гаража и не передавив разбежавшихся в разные стороны прохожих, мы съехали с тротуара на мостовую, чудом увернулись от летевшего навстречу грузовика и, включив на полную мощь сирену, понеслись по Кинг-стрит.

Пренебрегая правилами дорожного движения, насмерть перепуганные водители шарахались от нас направо и налево. Ехать было весело.

Обернувшись, я увидел, что за нами едет вторая полицейская машина, а за ней поворачивает на Бродвей третья. Нунен пожевал погасшую сигару и буркнул шоферу:

— Поддай газу, Пат.

На полном ходу Пат объехал малолитражку, за рулем которой застыла какая-то перепуганная дама, виртуозно проскочил — да и то благодаря лакированной поверхности нашего автомобиля — в узкое отверстие между трамваем и бельевым фургоном, а затем заметил:

— Поддать-то можно, да боюсь, тормоза откажут.

— Вот и хорошо, — откликнулся сыщик с седыми усами, который сидел слева от меня, но уверенности в его голосе я не почувствовал.

На окраине машин стало меньше, зато испортилось шоссе. В течение получаса наш лимузин прыгал по ухабам, а мы то и дело садились друг другу на колени. Последние десять минут мы ехали по такой разбитой дороге, что при каждом толчке слова Пата о тормозах все глубже врезались в память.

Наконец мы остановились у ворот с обшарпанной вывеской, где когда-то, пока не перегорели лампочки, светилась надпись «Отель «Сидер-Хилл». Футах в двадцати от ворот над кучей мусора возвышалось покосившееся, выкрашенное в ядовито-зеленый цвет деревянное здание придорожной гостиницы «Сидер-Хилл». Входная дверь и окна были закрыты, кругом ни души.

Нунен вышел первым, мы — за ним. Вторая машина показалась из-за поворота, подъехала и тоже выгрузила людей и оружие. Нунен командовал. Трем полицейским было приказано разделиться и обойти здание вокруг. Еще трое, в том числе пулеметчик, остались у ворот. А все остальные, ступая по консервным банкам, бутылкам и старым газетам, двинулись к входной двери. В руках усатого сыщика, который в машине сидел рядом со мной, был топор. Мы поднялись на крыльцо.

Из-под карниза вырвался огонь, и раздался грохот. Усатый упал, накрыв топор своим трупом. А мы бросились врассыпную. Я побежал за Нуненом. Мы легли в придорожную канаву у ворот. Канава была такой глубокой, что в ней, согнувшись, можно было стоять. Шеф волновался.

— Вот повезло! — радостно воскликнул он. — Он здесь — как пить дать!

— Стреляли из-под карниза, — сказал я. — Неплохо придумано.

— Никуда не денутся! — бодрился шеф. — Мы этот домишко с землей сровняем. Даффи должен сейчас с другой стороны подъехать, а там и Терри Шейн придет на подмогу. Эй, Доннер! — крикнул он полицейскому, который выглядывал из-за валуна. — Обеги здание кругом и передай Даффи и Шейну, чтобы они, как только приедут, открывали огонь. Где Кимбл?

Сидевший за валуном показал большим пальцем на дерево сзади. Из нашей канавы видна была только его верхушка.

— Скажи ему, пусть устанавливает свой станок и бьет по дому! — приказал Нунен. — Целиться надо пониже, прямо по двери и окнам — чтоб наверняка.

Сидевший за валуном исчез. Забыв об опасности, Нунен расхаживал по канаве во весь рост, что-то кричал и жестикулировал. Потом он присел на корточки, дал мне сигару и закурил сам.

— Все будет в порядке, — самодовольно заметил он. — У Сиплого нет шансов. Ему не уйти.

Стоявший под деревом пулемет, захлебываясь, дал короткую, пробную очередь — восемь — десять выстрелов, не больше. Нунен ухмыльнулся и пустил колечко дыма. Теперь пулемет строчил не переставая, изрыгая свинец, словно маленькая фабрика смерти. Нунен пустил еще одно колечко и сказал:

— Теперь им хана.

Я согласился. Мы стояли, откинувшись на глиняную насыпь, и курили, а вдалеке тем временем заговорил второй пулемет, за ним — третий. Пулеметная трескотня перемежалась одиночными пистолетными и винтовочными выстрелами. Нунен одобрительно кивнул и сказал:

— Я ему не завидую. Уж лучше целую вечность жариться в адском пламени, чем пять минут под таким огнем.

Прошло пять минут, и я предложил взглянуть, что осталось от противника. Я подсадил Нунена, а затем вылез из канавы сам.

У придорожной гостиницы был такой же нежилой и, пожалуй, еще более затрапезный вид. Изнутри не стреляли. Вся наша канонада осталась без ответа.

— Что скажешь? — спросил меня Нунен.

— Не исключено, что кто-то отсиживается в подвале.

— С этими мы разделаться успеем.

Он достал из кармана свисток и оглушительно свистнул. Затем замахал своими толстыми руками, и пулеметный огонь стал понемногу стихать. Пришлось довольно долго ждать, пока выстрелы смолкнут.

Мы вышибли дверь. Пол по щиколотку был залит спиртным, виски до сих пор еще струилось из пробитых пулями коробок и бутылей, которыми были заставлены почти все комнаты.

Покачиваясь от винных паров, мы обошли весь дом, но обнаружили лишь четыре трупа. У всех четверых были смуглые лица и рабочие комбинезоны. Двое были буквально изрешечены пулями.

— Пусть лежат, — распорядился Нунен. — Выходим.

Голос у него был бодрый, а вот лицо, на которое случайно упал свет фонаря, побелело от страха.

Уговаривать нас не пришлось, хотя я у выхода задержался, раздумывая, не прихватить ли с собой в качестве трофея бутылку виски.

В это время у ворот с мотоцикла слез полицейский в форме защитного цвета. Еще издали он прокричал:

— Первый национальный банк ограбили!

Нунен грубо выругался и прорычал:

— Обманул нас, подонок! Всем в город!

Все, кроме тех, кто ехал с шефом, бросились по машинам. Двое вернулись к дому и подобрали усатого. Нунен покосился на меня и сказал:

— Каков фрукт, а?

Я промычал что-то неопределенное, пожал плечами и неторопливо двинулся к той машине, где за рулем сидел Пат. Повернувшись спиной к дому, я о чем-то заговорил с ним. О чем — не помню. Вскоре подошли Нунен и остальные полицейские.

Последнее, что я увидел, когда мы поворачивали за угол, был язычок пламени, вырвавшийся из открытой двери придорожного отеля «Сидер-Хилл».

XV ДЖЕРРИ ВЫХОДИТ ИЗ ИГРЫ

Вокруг банка собралась толпа. Мы протиснулись к дверям, где стоял Макгроу, злой как черт.

— Их было шестеро, все в масках, — доложил он своему шефу, когда мы вошли. — Налет начался где-то в половине третьего. Пятерым удалось уйти вместе с деньгами, а одного, Джерри Купера, уложил вахтер. Вон на скамейке лежит, остыл уже. Дороги мы блокировали, и телефонограммы я дал — боюсь только, не поздно ли. Я сам видел, как их черный «линкольн» свернул на Кинг-стрит.

Мы подошли к скамейке, на которой под каким-то коричневым покрывалом лежал мертвый Джерри. Пуля угодила ему под левую лопатку.

Вахтер, безобидный на вид старичок, стал бить себя в грудь и рассказывать:

— Знаете, они как с неба свалились, мы поначалу даже растерялись. Я уж решил, плохо дело. Работали они, правда, медленно: от одного сейфа к другому переходят и денежки гребут. Тут уж ничего не попишешь. Ну а я себе думаю: «Давайте, ребятки, гребите. Посмотрим, как вы уходить будете».

А у меня слово с делом не расходится. Они в дверь, а я за ними, и на бегу свою старую пушку вытаскиваю. Этот парень уже в машину влезал, когда я его уложил. Будь у меня еще патроны, я бы не только его одного прикончил, а то ведь особенно не постреляешь, когда…

Нунен остановил этот нескончаемый поток слов, назвав старика молодцом и так шарахнув его по спине, что тот чуть не задохнулся от кашля. Макгроу снова накрыл покрывалом труп и прорычал:

— Опознать их не удалось. Но раз в налете участвовал Джерри, это дело рук Сиплого, как пить дать.

Шеф радостно закивал головой и сказал:

— Вот и займись этим делом, Мак. Здесь останешься или поедешь со мной в полицию? — обратился он ко мне.

— Ни то ни другое. У меня встреча. Не могу же я идти на свидание с мокрыми ногами.

У отеля стоял маленький «мармон». Однако Дины Брэнд в машине не было. Я поднялся к себе в номер. Но дверь оставил незапертой. Не успел я снять плащ и шляпу, как, даже не постучавшись, вошла Дина.

— Господи, у тебя вся комната спиртным провоняла!

— Это мы с Нуненом в виски искупались.

Она подошла к окну, открыла его, села на подоконник и спросила:

— С какой стати?

— Нунен почему-то решил, что твой Макс скрывается в притоне под названием «Сидер-Хилл». Мы туда съездили, зачем-то обстреляли здание, убили нескольких итальяшек, извели море спиртного, подожгли дом и уехали.

— Отель «Сидер-Хилл»? А я думала, она уже больше года закрыт.

— Вид у него действительно нежилой. Но кто-то, очевидно, устроил там себе склад.

— Но Макса вы не нашли?

— Пока мы там околачивались, он, похоже, ограбил Первый национальный банк.

— Да, знаю. Я как раз в это время выходила из универмага, это соседний с банком дом. Сажусь я в машину и вижу: какой-то здоровенный детина, с черным платком на лице и с мешком и пистолетом в руках, пятится из банка.

— А Макс с ними был?

— Станет он пачкаться. Обычно Макс посылает своих мальчиков. Для того их и держит. За главного был Джерри. Только он вышел из машины, я его, несмотря на черный носовой платок, сразу узнала. Они все черные платки нацепили. Четверо выбежали из банка и кинулись к стоявшему у бровки автомобилю. А в автомобиле сидели Джерри и еще один парень. Когда эти четверо были уже близко, Джерри выскочил им навстречу. Тут-то и началась пальба, и Джерри упал. А остальные сели в тачку и скрылись. Кстати, не забудь мне вернуть долг.

Я отсчитал ей десять двадцатидолларовых банкнот и монету в десять центов. Она соскочила с подоконника и взяла деньги.

— Это за то, что я удержала Дэна и ты смог арестовать Макса, — сказала она, спрятав деньги в сумочку. — А что мне полагается за историю об убийстве Тима Нунена?

— Придется подождать до суда. Откуда же я знаю, сколько стоит такая информация.

— А что ты сделаешь с деньгами, которые не потратишь? — спросила она, нахмурившись. — Знаешь, где сейчас Макс? — Она опять оживилась.

— Нет.

— А сколько дашь, если скажу?

— Нисколько.

— Это обойдется тебе всего в сотню.

— Не хочу тобой рисковать.

— Пятьдесят.

Я покачал головой.

— Двадцать пять.

— Мне он не нужен, — сказал я. — Какая мне разница, где он. Что ж ты не продашь эту информацию Нунену?

— А ты сам подумай. Слушай, ты теперь только умываешься виски или внутрь тоже употребляешь?

— Одну бутылку виски «Дьюэр» я подобрал сегодня в «Си-дер-Хилле». А еще у меня в чемодане припасена бутылочка «Короля Георга». Что выбираешь?

Она выбрала «Короля Георга». Мы не разбавляя выпили по одной, и я сказал:

— Пообщайся с «Королем Георгом», а я пойду переоденусь.

Когда через двадцать минут я вышел из ванной, она сидела за письменным столом и изучала мою записную книжку, которую вытащила из бокового отделения саквояжа.

— Все ясно, сюда ты записываешь расходы, — сказала она даже не подняв головы. — Никак не могу понять, черт возьми, почему же ты тогда на мне экономишь? Вот, смотри: шестьсот долларов с пометкой «Инф.». Значит, у кого-то ты приобрел информацию за шестьсот долларов, правильно? А ниже — сто пятьдесят долларов, с пометкой «Важно»; почему непонятно. И за этот день ты потратил почти тысячу.

— Это, должно быть, телефонные номера, — сказал я, отбирая у нее записную книжку. — Не стыдно рыться в чужих вещах? Где тебя только воспитывали?

— В монастыре, — ответила она. — Каждый год мне доставался приз за лучшее поведение. Я считала, что девочки, которые кладут слишком много сахара в какао, попадут в ад за обжорство. Пока мне не исполнилось восемнадцати лет, я не знала ни одного грубого слова. Когда я впервые услышала нецензурную брань, то, мать твою… чуть в обморок не упала. — Она сплюнула на ковер, откинулась на стуле, положила ноги на кровать и поинтересовалась: — Ну, что скажешь?

Я скинул с кровати ее ноги и сказал:

— А я воспитывался в портовом кабаке, и если ты сейчас же не сотрешь плевок с ковра, то вылетишь отсюда к чертовой матери.

— Сначала давай выпьем еще по одной. Послушай, сколько ты мне дашь за историю о том, как наши мальчики не потеряли ни цента на строительстве муниципалитета, — помнишь бумаги, которые я продала Дональду Уилсону?

— Этим меня не соблазнишь. Что у тебя еще есть?

— Могу рассказать, почему первую жену Лу Ярда отправили в сумасшедший дом.

— Не надо.

— Хочешь знать, как получилось, что Кинг, наш шериф, еще четыре года назад был должен восемь тысяч, а теперь стал крупным бизнесменом? Подробности мне неизвестны, но свести тебя с нужными людьми могу.

— Обойдусь. Давай дальше, — подбодрил я ее.

— Хватит. Все равно ты ничего у меня не купишь. Надеешься бесплатно разнюхать. Неплохое виски. Где ты его взял?

— Из Сан-Франциско привез.

— Почему ты отказываешься от сведений, которые я тебе предлагаю? Думаешь по дешевке приобрести?

— Видишь ли, теперь мне все это не нужно. Я должен действовать быстро. Мне необходим динамит — чтобы их разнесло в разные стороны.

Она вдруг засмеялась и подскочила на стуле. Глаза ее вспыхнули.

— Слушай, у меня есть визитная карточка Лу Ярда. Давай пошлем ее Питу вместе с бутылкой виски, которую ты подобрал в «Сидер-Хилл». Пусть подумает, что ему объявили войну. Раз в «Сидер-Хилл» хранилась выпивка, значит, склад принадлежит Питу. А вдруг, получив бутылку и визитную карточку, он решит, что Нунен совершил налет на склад по приказу Лу Ярда?

— Грубая работа, — возразил я, обдумав ее предложение. — Этим его не проведешь. Кроме того, на этом этапе я бы предпочел, чтобы Пит и Лу объединились против Нунена.

— Тебе не угодишь, — проворчала она. — Слушай, давай сходим куда-нибудь вечерком. У меня новое платье — закачаешься!

— Можно.

— Заезжай за мной часов в восемь. — Своей теплой рукой она похлопала меня по щеке, сказала «пока» и под аккомпанемент телефонного звонка вышла из комнаты.

* * *

— Наши с Диком подопечные находятся в данный момент у твоего клиента, — сообщил мне по телефону Микки Лайнен. — Мой что-то вдруг засуетился, хотя в чем дело, пока не знаю. А что слышно у тебя?

Я ответил, что ничего не слышно, после чего, забравшись под одеяло, провел с самим собой совещание, на повестке дня которого стоял вопрос о возможных последствиях нападения Нунена на «Сидер-Хилл» и Сиплого — на Первый национальный банк. Я бы многое дал, чтобы иметь возможность услышать, о чем сейчас говорят папаша Элихью, Пит Финик и Лу Ярд. Но такой возможности у меня не было, а сообразительностью я никогда не отличался. Поэтому, полчаса поломав голову, я объявил совещание закрытым и задремал.

Когда я проснулся, было уже почти семь часов. Я умылся, оделся, в один карман сунул пистолет, в другой — фляжку шотландского виски и поехал к Дине.

XVI РЕНО

Мы вошли в гостиную, и Дина, отступив назад и повертевшись, продемонстрировала мне свое новое платье. Я его похвалил, а она, разъяснив мне, какой у платья цвет и как называются штучки на рукаве, закончила свою лекцию вопросом:

— Значит, по-твоему, оно мне идет?

— Тебе все идет, — успокоил ее я. — Сегодня днем в гости к папаше Элихью заявились Лу Ярд и Пит Финик.

Она скорчила недовольную гримасу и сказала:

— Мое платье тебя абсолютно не волнует. И что же они там делали?

— Совещались, надо полагать.

— Тебе правда неизвестно, где Макс? — спросила она, посмотрев на меня сквозь ресницы.

И тут я догадался. Скрывать это не имело никакого смысла.

— Возможно, он тоже у Уилсона, но точно не знаю — не интересовался. Какая мне разница?

— Очень большая. У Сиплого есть все основания нас с тобой не любить. Послушайся моего совета, детка: сцапай его поскорей, если тебе дорога жизнь — твоя и моя.

— Ты еще не знаешь самого главного, — рассмеявшись, сказал я. — Макс не убивал брата Нунена. Тим не сказал «Макс», он пытался сказать «Максвейн», но умер на полуслове.

Дина схватила меня за плечи и встряхнула — сто девяносто фунтов чистого веса!

— Черт тебя побери! — закричала она, обдав меня горячим дыханием. На ее побелевшем лице румяна и помада обозначились ядовито-красными пятнами. — Раз ты пришил ему дело, да еще меня в это втянул, тебе придется убить его, другого выхода нет.

Я не люблю, когда со мной распускают руки, даже когда это руки молоденьких женщин, которые, распалившись, похожи на мифологических героинь. Я вырвался из ее железных объятий и сказал:

— Хватит причитать. Ты еще жива.

— Да, пока жива. Но Макса я знаю лучше, чем ты. Те, кто обвиняет его в преступлении, которого он не совершал, долго не живут. Нам бы не поздоровилось, даже если бы мы пытались засадить его за дело, а тут уж…

— Главное, не паникуй. Кому только я не шил дел, и, как видишь, — жив. Одевайся и пойдем есть. Сразу лучше себя почувствуешь.

— Ты что, спятил?! И не подумаю. Тем более…

— Будет тебе. Если уж Сиплый такой злодей, ты и дома от него не спасешься. Не все ли равно где…

— Совсем не все… Знаешь что? Поживешь у меня, пока Макс на свободе гуляет? Ты виноват, вот и охраняй меня. Ведь сейчас даже Дэна нет, он в больнице.

— Не могу, — сказал я. — Дела. Зря ты переживаешь. Макс наверняка и думать о тебе забыл. Одевайся, а то я умираю от голода.

Она подошла ко мне вплотную, и я прочитал в ее глазах ужас.

— Скотина! — воскликнула она. — Тебе на меня наплевать. Используешь меня, как и других, в качестве взрывчатки. А я-то тебе поверила!

— Насчет взрывчатки ты правильно говоришь, а все остальное — чушь! У тебя тяжелые черты лица, и тебе не идет, когда ты злишься. Пошли, ужасно есть хочется.

— Будешь есть здесь, — сказала она. — Уже темно, ни за что из дому не выйду.

Спорить было бесполезно. Поверх розово-бежевого платья Дина надела фартук и, произведя учет имеющихся в холодильнике продуктов, извлекла оттуда картошку, зеленый салат, банку консервов и кусок фруктового пирога. К этому я добавил, сходив в магазин, пару бифштексов, булки, спаржу и помидоры.

Когда я вернулся, Дина, налив в шейкер много джина, вермут и апельсиновый сок, делала коктейль.

— На улице никого? — тревожно спросила она.

Я лишь понимающе хмыкнул. Мы отнесли коктейль в столовую и не теряя времени даром выпили по одной. Джин пошел ей на пользу. Когда мы сели ужинать, она почти совсем успокоилась. Готовила она неважно, но на нашем аппетите это не сказалось.

На десерт мы выпили по паре стаканов имбирного пива. И тут вдруг ее охватила невероятная жажда деятельности. Чтобы она боялась на улицу нос высунуть из-за какого-то паршивого пигмея — да никогда в жизни) Она ведь вела себя с ним честнее некуда, а он взъелся на нее из-за ерунды, и, если ему не нравится се поведение, пусть хоть на голову встает — она все равно, как и собиралась, повезет меня в «Серебряную стрелу», она же обещала Рено, что обязательно приедет, и она, черт возьми, сдержит слово, а тот, кто в этом сомневается, пусть катится… правильно она говорит?

— А кто такой Рено? — поинтересовался я, пока она, вместо того чтобы развязывать тесемки от фартука, завязывала их еще туже.

— Рено Старки. Тебе он понравится. Отличный парень. Я обещала, что приеду на его праздник, и свое слово сдержу.

— А что он празднует?

— Проклятый фартук! Его сегодня из тюрьмы выпустили.

— Повернись, я развяжу. За что его посадили? Стой спокойно.

— Полгода назад он вскрыл сейф в ювелирном магазине Тер-дока. Их было пятеро: Рено, Толстяк Коллинз, Черномазый Уэйлен, Хэнк О’Марра и один хромой коротышка, по кличке Колченогий. Прятал их сам Лу Ярд, но неделю назад сыщики их все-таки накрыли. Так что пришлось Нунену их посадить. Но это ничего не значит. Сегодня, в пять часов дня их выпустили под залог, и больше об этом деле, будь спокоен, никто никогда не услышит. Рено это не впервой: его уже раза три под залог выпускали. Слушай, пока я переоденусь, взболтай еще пару коктейлей.

* * *

Ресторан «Серебряная стрела» находился на полпути между Берсвиллом и Мок-Лейком.

— Неплохой кабак, — сообщила мне по дороге Дина. — Полли Дивото — хорошая хозяйка, умеет накормить и напоить, вот только виски у нее всегда почему-то мочой отдает. Тебе Полли понравится. Из ее заведения можно вынести все что хочешь, она слова не скажет, главное — не шуметь. Шума она не переносит. Ну вот, приехали. Видишь сквозь деревья красные и синие огоньки?

Мы выехали из леса, и перед нами выросло похожее на старинный замок ярко освещенное здание придорожного ресторана.

— Ты же говорила, хозяйка не переносит шума, — сказал я, прислушиваясь к громкому пистолетному хору, который доносился изнутри.

— Что-то стряслось, — пробормотала Дина, останавливая машину.

Из ресторана выбежали и скрылись в темноте двое мужчин, тащивших за собой женщину. Из боковой двери стремглав вылетел какой-то тип. Пистолеты продолжали петь на разные голоса, хотя вспышек видно не было. Еще кто-то выскочил из ресторана и исчез за углом. Из окна второго этажа, с пистолетом в руке, высунулся мужчина.

Дина истошно закричала.

Из кустов в направлении окна вырвалось оранжевое пламя. На выстрел высунувшийся ответил выстрелом. Второй вспышки из-за кустов не последовало. Человек в окне высунулся еще дальше, перекинул ногу, повис на руках и спрыгнул вниз.

Наша машина дернулась. Дина прикусила губу. Выпрыгнувший медленно вставал на четвереньки.

— Рено! — взвизгнула Дина, всматриваясь в темноту.

Человек вскочил на ноги, повернулся к нам лицом и стремглав кинулся к нашей машине. Дина включила зажигание, распахнула дверцу, и Рено на ходу вскочил на подножку «мармона». Я обхватил его за пояс, но, отстреливаясь, он так вертелся, что чуть не оторвал мне руку. В воздухе свистели пули.

Еще мгновение — и выстрелы смолкли. Оставив далеко позади «Серебряную стрелу», мы неслись в противоположную от Берсвилла сторону. Рено повернулся ко мне лицом и стал держаться сам, а я начал разминать затекшие пальцы. Дина впилась в руль.

— Спасибо, детка, — сказал Рено. — Без тебя я бы пропал.

— Пустяки, — отозвалась она. — Хорошенький, я смотрю, ты себе праздник устроил.

— Приехали незапланированные гости. Тэннер-роуд знаешь?

— Да.

— Поезжай по ней. Эта дорога выведет нас на Маунтин-бульвар, а оттуда мы вернемся в город.

Дина кивнула, сбавила скорость и спросила:

— Кто такие?

— Несколько подонков. Знали бы, с кем имеют дело, — не совались бы.

— А я их знаю? — с нарочитой небрежностью спросила она, свернув на узкую, разбитую дорогу.

— Бог с ними, детка, — сказал Рено. — Много будешь знать, скоро состаришься.

Дина выжала из своего «мармона» еще пятнадцать миль в час. Теперь машину так подбрасывало, что ни Дине, ни тем более стоявшему на подножке Рено было не до разговоров.

— Значит, Сиплый проиграл, а ты выиграла? — спросил он, когда трясти стало поменьше.

— Угу.

— Говорят, ты напустила на него легавых.

— Мало ли что говорят. Ты сам-то что думаешь?

— Правильно сделала, что бросила его, а вот что с сычом снюхалась и дело Сиплому шьешь — нехорошо. Очень даже нехорошо. — С этими словами он покосился на меня.

Это был крепкий, довольно высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, с большими карими тупыми глазами на желтоватом лошадином лице. Лицо скучное, невыразительное, но незлое. Я молча посмотрел на него.

— Раз ты так считаешь, можешь… — начала было Дина.

— Стой! — рявкнул Рено.

Впереди, на манер баррикады, вырос длинный черный лимузин, стоящий поперек дороги. Наш «мармон» сделал крутой вираж.

Вокруг опять засвистели пули. Мы с Рено стали отстреливаться, а Дина приготовилась к скачке с препятствиями.

Она выехала на противоположную полосу, затем, чуть не угодив левым колесом в кювет и проскочив по самой бровке мимо лимузина, вывернула резко вправо, отчего мы с Рено чуть не вывалились наружу, и, с трудом удержав машину, вынесла нас из опасной зоны как раз в тот момент, когда мы расстреляли все патроны.

Пуль с обеих сторон было выпущено немало, но все мимо. Рено, зацепившись локтем за дверцу машины, вставил в пистолет новую обойму и сказал:

— Отлично, детка. Тачка слушается тебя с полуслова.

— Куда ехать? — спросила Дина.

— Чем дальше, тем лучше. Езжай никуда не сворачивая, а там сообразим. Похоже, они не хотят пускать нас в город. Нутром чувствую.

Мы отъехали от Берсвилла еще миль на десять-двенадцать. По дороге нам встретилось несколько машин, но ничего подозрительного в них не было. Никто вроде бы за нами не гнался. Под колесами прогромыхал небольшой мост.

— Въедешь на горку — сверни направо, — сказал Рено.

Мы съехали на грязную грунтовую дорогу, петлявшую между скал. По такой больше десяти миль в час при всем желании не поедешь. Минут через пять Рено велел остановиться. С полчаса мы просидели в кромешной тьме. Затем Рено сказал:

— В миле отсюда есть пустая хибара. Там и переночуем. Сегодня пробиваться в город без толку.

Дина сказала, что готова ночевать где угодно, лишь бы не было стрельбы, а я сказал, что меня предложение Рено устраивает, хотя я бы предпочел все же попытаться вернуться в город.

Мы вновь потащились по разбитой дороге, пока в свете фар не увидели маленькую дощатую лачугу, которую давно пора было покрасить.

— Эта? — спросила Дина.

— Она самая. Останови здесь, а я схожу посмотрю, что там делается. — Он соскочил с подножки и скрылся в темноте.

Вскоре фары высветили его фигуру на пороге лачуги. Он повозился с висячим замком, снял его, открыл дверь и скрылся внутри. Потом вышел на порог и позвал нас:

— Все в порядке. Заходите, будьте как дома.

Дина заглушила мотор и вышла из машины.

— У тебя фонарь есть? — спросил я.

— Да, — ответила она, зевнув. — Держи. Устала как собака. Хорошо бы чего-нибудь выпить.

Я сообщил ей, что у меня с собой фляжка шотландского виски, и это несколько примирило ее с действительностью.

В хибаре была всего одна комната, с застеленной коричневыми одеялами раскладушкой и низким столиком, на котором лежала колода карт, а сверху — фишки для покера. Помимо стола и раскладушки, в комнате были железная плита, четыре стула, керосиновая лампа и много всякой утвари: посуда, горшки, кастрюли, ведра, три полки с консервами, дрова и тачка.

Когда мы вошли, Рено зажигал керосиновую лампу.

— Не так уж плохо, — сказал он. — Сейчас я отгоню с дороги машину, и до утра мы будем в полной безопасности.

— Там, наверно, остались какие-то вещи, — вспомнила Дина, садясь на раскладушку и откидывая одеяло, — но не убегут же они. Давайте выпьем.

Я протянул ей фляжку, а Рено пошел к машине. Сначала Дина, а потом я сделали по большому глотку.

Шум мотора становился все глуше. Я открыл дверь и выглянул наружу. По деревьям и кустам разбегались тени от фар удалявшегося «мармона». Когда все вновь погрузилось во тьму, я вернулся в комнату.

— Как бы нам с тобой не пришлось прогуляться.

— Чего?

— Рено сбежал.

— Подонок! Хорошо, хоть крыша над головой есть.

— Хорошего мало.

— Почему?

— Потому. У Рено был ключ от этой лачуги. Ребята, которые за ним охотятся, наверняка об этом знают. Поэтому он нас здесь и бросил. Он все рассчитал: они заявятся сюда и будут разбираться с нами, а он тем временем смоется.

Дина, потянувшись, встала с раскладушки, осыпая проклятиями Рено, меня, всех мужчин начиная с Адама, а потом буркнула:

— Все-то ты знаешь. Скажи лучше, что делать будем?

— Найдем где-нибудь неподалеку укромное местечко под открытым небом, спрячемся и будем ждать.

— Я возьму с собой одеяла.

— Больше одного не бери, а то они смекнут, что мы где-то рядом, в кустах.

— Провались ты пропадом со своими кустами! — проворчала она, но захватила только одно одеяло.

Я задул лампу, запер дверь на замок и с фонарем в руках стал продираться сквозь кустарник. Взобравшись на пригорок, мы обнаружили небольшую лощину, откуда просматривалась вся дорога, а нас сквозь густую листву без фонаря видно не было. Я расстелил одеяло, и мы сели. Девушка прижалась ко мне и стала жаловаться, что сидеть сыро, что даже в шубе холодно, что затекла нога и хочется курить.

Я протянул Дине фляжку, она сделала глоток и минут на десять оставила меня в покое. А потом заявила:

— Я простудилась и скоро начну так громко кашлять и чихать, что в городе слышно будет.

— Только попробуй! — зашипел я. — Придушу!

— Под одеялом кто-то шевелится. Мышь, наверно.

— Или змея.

— Ты женат?

— Началось!

— Значит, женат?

— Нет.

— Вот повезло кому-то.

Ее шутка осталась без ответа, потому что по дороге пополз свет. Не успел я шикнуть на Дину, как свет исчез.

— Что это? — спросила она.

— Автомобиль. Наши гости бросили машину на дороге, выключили фары и оставшуюся часть пути решили пройти пешком.

Время остановилось. Прижавшись ко мне своей горячей щекой, девушка дрожала всем телом. Наконец послышались шаги и на дороге возникли темные силуэты. Так нам по крайней мере показалось.

Мы поняли, что не ошиблись, только когда увидели упавший на дверь домика сноп яркого света. Чей-то грубый голос сказал:

— Девица пусть выйдет.

Опять воцарилась тишина: они ждали ответа. Затем грубый голос переспросил: «Ну, ты идешь?» — и вновь стало тихо.

Тишину разорвал ставший уже привычным грохот выстрелов. Раздался треск досок.

— Пошли! — шепнул я Дине, вставая. — Пока они ломают дверь, надо попробовать завладеть их машиной.

— Не связывайся ты с ними! — сказала она, удерживая меня за руку. — На сегодня с меня хватит. Здесь мы в безопасности.

— Пошли! — настаивал я.

— Не пойду!

Пока мы препирались, преследователи взломали дверь, обнаружили, что внутри никого нет, и бросились к машине. Мы опоздали. В машину набилось восемь человек, и она покатилась вниз, в том направлении, куда исчез Рено.

— Теперь можно возвращаться в дом, — сказал я. — Сегодня они уже вряд ли заявятся.

— Надеюсь, в твоей фляжке еще осталось по глотку? — спросила она, подымаясь с моей помощью на ноги.

XVII ПЕЙНТЕР-СТРИТ

Среди имевшихся в хибаре консервов не нашлось ни одной банки, от вида которой разыгрался бы аппетит, и мы позавтракали пустым кофе, сваренным на ржавой воде из железного ведра.

Пройдя около мили, мы вышли к ферме, и сын хозяина за несколько долларов отвез нас в город на допотопном семейном «форде». По дороге он засыпал нас вопросами, но мы либо не отвечали вообще, либо несли какую-то околесицу. Он высадил нас в самом начале Кинг-стрит, перед маленьким ресторанчиком, где мы съели всю имевшуюся в наличии грудинку и бессчетное число гречишных оладий.

Не было еще девяти утра, когда мы подъехали на такси к дому Дины. Я вошел вместе с ней и обыскал всю квартиру, но следов незваных гостей так и не обнаружил.

— Когда ты вернешься? — спросила она, провожая меня до ДВфИ.

— Не волнуйся, сегодня забегу обязательно. Где живет Лу Ярд?

— Пейнтер-стрит, тысяча шестьсот двадцать два. Отсюда недалеко. А зачем тебе его адрес?

Не дожидаясь ответа, она схватила меня за руку повыше локтя и взмолилась:

— Пожалуйста, разделайся с Максом, я боюсь его!

— Может, со временем я напущу на него Нунена. Посмотрим, как пойдет дело.

На прощание она обозвала меня бессовестным мошенником и проходимцем, которому на нее наплевать, лишь бы обделать свои грязные делишки.

Я отправился на Пейнтер-стрит. Табличка с номером 1622 висела на кирпичном доме с подземным гаражом. Неподалеку, во взятом напрокат «бьюике», сидел Дик Фоли.

— Как успехи? — спросил я, садясь к нему в машину.

— Заступил в два. Вышел в три тридцать. К Уилсону. Микки. Дома в пять. Занят. На посту. В три ушел, в семь. Пока ничего.

Это сообщение расшифровывалось следующим образом: накануне в два часа дня Дик сел на хвост Лу Ярду; в три тридцать Ярд отправился к Уилсону, где встречался с Питом, которого выследил Микки; в пять часов Ярд возвратился домой; Дик видел, как к нему приходили разные люди, но слежки за ними не вел; до трех утра Дик следил за домом, затем уехал, но в семь вернулся, после чего все было тихо.

— Придется тебе переключиться с Ярда на Уилсона, — сказал я ему. — Насколько я знаю, у папаши Элихью скрывается Тейлер, а мне бы хотелось не упускать его из виду. Пока я еще не решил, выдавать его Нунену или нет.

Без лишних слов Дик кивнул и завел мотор, а я вернулся в отель.

Меня ждала телеграмма от Старика:

«С первой же почтой разъясните смысл данной операции, а также обстоятельства, при которых вы дали на нее согласие. Приложите отчеты».

Я сунул телеграмму в карман и мысленно пожелал себе, чтобы события разворачивались как можно быстрее. Отчет об операции, которого потребовал Старик, был равносилен заявлению об уходе.

Я сменил воротничок и поплелся в полицию.

— Привет, — встретил меня Нунен. — Где ты пропадаешь? Мне сказали, что в гостинице ты не ночевал.

Выглядел он неважно, но, похоже, на этот раз действительно был рад меня видеть.

Только я сел, как зазвонил телефон. Нунен поднес к уху трубку, сказал «да?», некоторое время молча слушал, затем сказал: «Ты бы лучше сам туда съездил, Мак», после чего дважды безуспешно пытался закончить разговор. Наконец он положил трубку, тупо уставился на меня и, справившись с волнением, сообщил:

— Только что Лу Ярд убит. Пристрелили, когда из дому выходил.

— Подробности есть? — полюбопытствовал я, проклиная себя за то, что поторопился снять Дика Фоли с поста на Пейнтер-стрит. Досадно.

Нунен уставился в пол и покачал головой.

— Нет, — промычал он наконец не подымая головы. — Если честно, что-то не хочется. Не могу больше на трупы смотреть. Что ни день — убийство. Сил нет. Нервишки пошаливают, понимаешь?

Я снова сел, попытался сообразить, чем это он такрасстроен, а потом спросил:

— Кто его убил, как ты считаешь?

— Бог его знает, — промямлил он. — Сколько же можно убивать друг друга? Конца этому нет.

— Может, Рено?

Нунен вздрогнул, хотел было посмотреть на меня, но передумал и повторил:

— Бог его знает.

Я решил сменить тактику:

— В «Серебряной звезде» убитые есть?

— Всего трое.

— Кто такие?

— Два афериста, Черномазый Уэйлен и Толстяк Коллинз, из только вчера под залог из тюрьмы выпустили. И еще Джейк Вал, по прозвищу Голландец-рецидивист.

— Из-за чего там все началось?

— Пьяная драка, надо полагать. Толстяк, Черномазый и другие решили отпраздновать освобождение из тюрьмы, назвали гостей, напились — и пошло.

— Это люди Лу Ярда?

— Понятия не имею.

— Ну ладно, пойду, — сказал я, встал и направился к двери.

— Постой! — окликнул меня Нунен. — Куда ты заторопился? Да, скорее всего, это его люди.

Я вернулся и снова сел. Нунен застыл, уставившись в стол. Лицо — серое, дряблое, потное.

— Сиплый скрывается у Уилсона, — сообщил я.

Нунен вздрогнул. Его глаза потемнели. А потом лицо исказила судорога и голова вновь повисла на плечах. Взгляд потух.

— Больше не могу, — промямлил он. — Устал от этой резни. С меня хватит.

— Так устал, что решил не мстить за Тима? — поинтересовался я.

— Да.

— А ведь с его убийства все и началось, — напомнил я. — Если бы ты отказался от мысли отомстить за брата, возможно, резня бы кончилась.

Он поднял голову и уставился на меня глазами собаки, которая смотрит на кость.

— Убийства надоели не тебе одному, — продолжал я. — Выскажи им свою точку зрения. Соберитесь все вместе и заключите перемирие.

— Они решат, что я против них что-то замышляю, — с неподдельной грустью возразил он.

— Соберитесь у Уилсона. У него скрывается Сиплый. Если ты сам туда явишься, они никогда не заподозрят тебя в обмане. Боишься?

Он насупился и спросил:

— А ты со мной пойдешь?

— Если захочешь, пойду.

— Спасибо. Я… я попробую.

XVIII МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

Когда мы с Нуненом в назначенное время, в девять часов вечера того же дня, вошли в дом Уилсона, все остальные делегаты мирной конференции были уже в сборе. Встретили нас без аплодисментов.

Я знал всех, кроме бутлегера Пита Финика, широкоплечего мужчины лет пятидесяти, с абсолютно лысым черепом, низким лбом и бульдожьей челюстью.

Расположились мы в библиотеке, за большим круглым столом. Во главе стола сидел папаша Элихью. При электрическом свете его коротко стриженные седые волосы на круглом розовом черепе отливали серебром. Круглые синие глаза властно смотрели из-под кустистых белых бровей. Тонкие, крепко сжатые губы, квадратный подбородок.

Справа от него, прощупывая окружающих маленькими черными глазками с неподвижными зрачками, уселся Пит Финик. Рядом с бутлегером пристроился Рено Старки. Лошадиное лицо, глаза тупые, безжизненные.

Слева от Уилсона, в тщательно отутюженном костюме, развалился на стуле, небрежно положив ногу на ногу, Макс Тейлер. Губы у маленького картежника были крепко сжаты. К углу рта прилипла сигарета.

Я сел рядом с Тейлером, а Нунен — рядом со мной. Собрание открыл Элихью Уилсон. Так дальше продолжаться не может, сказал он. Мы ведь все взрослые, разумные люди и достаточно пожили на свете, чтобы понимать: любой человек, кем бы он ни был, должен считаться с другими людьми. Всем нам, хотим мы того или нет, приходится иногда идти на компромисс. Хочешь жить сам — давай жить другим. Я уверен, сказал в заключение Уилсон, что сейчас самое главное для всех нас — прекратить кровопролитие. Уверен, все спорные вопросы можно решить за столом переговоров, не превращая Берсвилл в бойню.

Речь получилась неплохая. Когда Уилсон кончил, воцарилась тишина. Тейлер выжидающе взглянул на Нунена, и все остальные, последовав его примеру, повернулись к шефу полиции. Нунен покраснел и хрипло сказал:

— Сиплый, я готов забыть, что ты убил Тима. — Он встал и протянул Тейлеру свою мясистую лапу. — Вот тебе моя рука.

Тонкие губы Тейлера скривились в злобной ухмылке.

— Твоего ублюдка брата надо было убить, но я его не убивал! — прошипел он.

Нунен побагровел.

— Постой, Нунен, — вмешался я. — Так у нас ничего не получится. Давайте говорить начистоту. Тима убил Максвейн — и ты это знаешь.

Разинув рот, Нунен тупо уставился на меня. Казалось, он не понимает, что происходит. С добродетельным видом я оглядел присутствующих и сказал:

— Ну-с, с этим вопросом мы, кажется, покончили. Давайте теперь разберемся с остальными. — А затем, обратившись к Питу, добавил: —Что вы скажете о вчерашнем недоразумении с вашим складом спиртного и об убийстве четырех человек?

— Хорошенькое недоразумение, — буркнул Пит.

— Нунен ведь не знал, что вы используете «Сидер-Хилл» для хранения спиртного. Он думал, что отель пустует, и погнал туда полицию, чтобы развязать руки грабителям банка. Ваши люди открыли огонь первыми, и тогда шеф решил, что в «Сидер-Хилл» и впрямь скрывается Тейлер. Когда же Нунен обнаружил, что это ваш склад, он окончательно потерял голову и спалил дом.

Тейлер наблюдал за мной с едва заметной ядовитой улыбочкой. Рено по-прежнему тупо смотрел перед собой. Элихью Уилсон, подавшись вперед, сверлил меня своими колючими, хищными глазками. А вот что делал Нунен — не знаю. Я старался не глядеть в его сторону: от моего поведения в этот момент зависело слишком многое.

— На людей наплевать — им платят за риск, — сказал Пит. — А вот здание… Двадцать пять тысяч меня бы устроили.

— Хорошо, Пит, хорошо. Я заплачу! — поспешил сказать Нунен.

Голос у него так дрожал, что я с трудом удержался от смеха. Теперь я мог спокойно смотреть на него. Он был раздавлен, сломлен, готов на все, лишь бы спасти свою толстую шкуру. Я не сводил с него глаз. А он на меня даже не взглянул. Как, впрочем, и на других. Сел и опустил голову. Всем своим видом он давал понять, будто не ожидал, что его будут рвать на части кровожадные волки. Закончив с Питом, я повернулся к Элихью Уилсону.

— А вы пойдете жаловаться, что ограбили ваш банк, или, может, объявите налетчикам благодарность?

— Будет лучше, — внес предложение Макс Тейлер, коснувшись моей руки, — если сначала ты сам расскажешь, как, по-твоему, было дело, чтобы мы знали, кому на кого жаловаться.

Упрашивать меня не пришлось.

— Нунен посадил бы тебя, — начал я, обратившись к Сиплому, — если бы не Ярд и Уилсон, которые передали шефу, чтобы тот оставил тебя в покое. Вот Нунену и пришло в голову, что, если удастся пришить тебе ограбление банка, твои покровители откажутся от тебя, и тогда он с тобой расправится. Ни одно преступление в городе, насколько я понимаю, не совершалось без санкции Ярда. Ограбив банк по собственной инициативе, ты бы посягнул на его власть и одновременно нанес ущерб Уилсону. Так бы, во всяком случае, это выглядело со стороны. Нунен рассчитал, что Ярд и Уилсон разозлятся и помогут ему поймать тебя. Что ты скрываешься здесь, он не знал.

А Рено со своей бандой сидел за решеткой. Он был у Ярда на побегушках, но перейти ему дорогу был не прочь; он уже подумывал, как бы отобрать у Лу власть над городом. Верно я говорю? — спросил я, повернувшись к Рено.

— Я за твои слова не отвечаю, — отозвался тот, тупо посмотрев на меня.

— Как же поступает Нунен? — продолжал я. — Чтобы развязать Рено руки, он делает вид, что клюнул на приманку, и забирает с собой в «Сидер-Хилл» всех полицейских, кому не очень-то доверяет, даже снимает с Бродвея регулировщиков. А тем временем Макгроу и подкупленные полицейские дают Рено и его банде смыться из тюрьмы, ограбить банк и вернуться за решетку. Алиби — лучше не придумаешь. А через несколько часов их выпускают под залог.

Как видно, Лу Ярд смекнул, чем дело пахнет, и вчера вечером послал в «Серебряную звезду» Голландца Джейка Вала с компанией проучить Рено и его банду — пусть, мол, знают свое место.

Но Рено удалось спастись и вернуться в город. Он понял, что теперь ему с Лу не разойтись, и, когда сегодня утром Лу Ярд вышел из дому, Рено уже поджидал его с заряженным пистолетом в кармане. Теперь я понимаю, что другого выхода у Рено не было, не зря же он сидит на том самом месте, где сидел бы Лу Ярд, не лежи он сейчас в морге.

Наступила мертвая тишина, как будто все играли в молчанку. Ведь рассчитывать на то, что кругом друзья, не приходилось. Было не до разговоров.

На мои слова Рено никак не отреагировал.

— А ты ничего не упустил? — шепнул мне Тейлер.

— Ты имеешь в виду Джерри? — Сегодня я был явно в ударе. — Я как раз собирался вернуться к этому эпизоду. Я не знаю, остался ли он по каким-то причинам в тюрьме, когда все остальные бежали, или смылся вместе с тобой и был впоследствии схвачен. Я не знаю, так ли уж он хотел ограбить банк или его заставили это сделать. Во всяком случае, в машину с остальными налетчиками его посадили, убили и оставили лежать у входа в банк — ведь Джерри был твоей правой рукой и его труп служил против тебя веской уликой. В машине его продержали, пока грабители не выбежали из банка, а затем вытолкнули и пристрелили. Убит он был выстрелом в спину, из машины.

Тейлер взглянул на Рено и прошептал:

— Ну, что скажешь?

Рено тупо уставился на Тейлера и спокойным голосом переспросил:

— А что мне говорить?

Со словами «разбирайтесь без меня» Тейлер встал и пошел к двери.

Встал и Пит. Он уперся в стол своими громадными лапами и низким голосом проговорил:

— Сиплый! — Когда Тейлер остановился и повернулся к нему лицом, он продолжал: — Вот что я тебе скажу. Тебе, Сиплый, и всем вам. Кончайте стрельбу, слышите? Раз сами не знаете, что в ваших же интересах, спросите меня, и я вам отвечу: от этой пальбы бизнес страдает, неужели непонятно? Постреляли, и будет. Кончайте, добром прошу.

У меня есть молодые ребята, уж они-то с огнестрельным оружием обращаться умеют. В моем деле без таких не обойтись. Надо будет — они вас проучат. Хотите с порохом и динамитом поиграть? Поиграете. Хотите драться? Подеретесь. Так и знайте. У меня все.

Пит сел. Тейлер с озабоченным видом потоптался на месте, а затем вышел из комнаты, забыв поделиться с нами своими заботами. За ним следом поднялись и другие: риск попасть в засаду был слишком велик. Через несколько минут мы с Элихью Уилсоном остались в библиотеке одни. Мы сидели и смотрели друг на друга. Наконец он сказал:

— Хотите быть шефом полиции?

— Куда мне.

— Не сейчас. Когда мы разделаемся с этой бандой.

— И наберем другую, такую же.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Что за тон?! Я ведь вам в отцы гожусь.

— Хорош отец — ругается последними словами и строит из себя беспомощного старика.

От гнева у него на лбу вздулись жилы. С минуту он помолчал, а потом рассмеялся:

— Хамить вы мастак, но деньги, которые я вам заплатил, вы отработали, ничего не могу сказать.

— С вашей помощью.

— А по-вашему, я нянчиться с вами должен? Деньги я вам дал, свободу действий — тоже. Вы же больше ничего не просили. Мало вам?

— Старый пират, вот вы кто, — сказал я. — Если бы не шантаж, мне никогда бы не удалось втянуть вас в это дело. Вы все время мешаете мне, даже сейчас, когда они сами готовы сожрать друг друга. А еще рассуждаете о том, сколько вы всего для меня сделали.

— «Старый пират», — повторил он. — Сынок, не будь я пиратом, я бы до сих пор получал зарплату клерка и не было бы в Берсвилле никакой горнодобывающей корпорации. Только не строй из себя дурачка. Меня обманули, сынок. Обвели вокруг пальца, как мальчишку. Мне многое не нравилось — вещи похуже тех, о которых я до сегодняшнего дня понятия не имел, — но меня приперли к стенке, и мне ничего не оставалось, как выжидать подходящего момента. Ведь с тех пор, как Сиплый прячется у меня, я живу в собственном доме как в тюрьме. Как заложник, черт побери!

— Сочувствую. А сейчас? Сейчас-то вы за меня? — спросил я.

— При одном условии. Если победишь.

Я встал и сказал:

— Очень надеюсь, что вас посадят вместе с ними.

— Зря надеешься. — Он весело подмигнул. — Я ведь тебя финансирую. А значит, я благонадежен, верно? Так что не суди меня слишком строго, сынок. Ведь я, можно сказать…

— Ступай к черту! — гаркнул я и вышел из комнаты.

XIX ОПИУМ

На углу в машине сидел Дик Фоли. Он довез меня до улицы, где жила Дина Брэнд, а оттуда до ее дома я прогулялся пешком.

— У тебя усталый вид, — сказала она, когда мы вошли в гостиную. — Перетрудился?

— Присутствовал на мирных переговорах, которые, по моим расчетам, должны привести как минимум к дюжине убийств.

Зазвонил телефон. Она подняла трубку и позвала меня.

— Я думал, тебе будет интересно узнать, что Нунена пристрелили к чертовой матери, когда он выходил из машины у своего дома, — раздался голос Рено Старки. — Живого места не осталось. Не меньше тридцати пуль в него выпустили.

— Спасибо за информацию.

В больших синих глазах Дины значился вопрос, и не один.

— Сиплый первым пожинает плоды мирных переговоров, — сообщил я ей. — Где джин?

— Это Рено звонил?

— Он самый. Думал, что обрадует меня тем, что в Берсвилле не осталось больше ни одного шефа полиции.

— Ты хочешь сказать?..

— Если Рено не врет, сегодня вечером Нунен отправился на тот свет. Ты дашь мне джина? Или хочешь, чтобы я за него заплатил?

— Ты же знаешь, где он. Где ты пропадал? Все темнишь?

Я пошел на кухню, открыл холодильник и, вооружившись острым, как бритва, ледорубом с круглой бело-синей рукояткой, стал с остервенением крошить лед в морозилке. Девушка стояла в дверях и задавала вопросы, которые оставались без ответа, пока я не разлил джин по стаканам, не бросил в них по кубику льда и не разбавил спиртное лимонным соком и минеральной водой.

— Чем же ты занимался? — спросила она в сотый раз, когда мы принесли выпивку в столовую. — На тебе лица нет.

Только когда я поставил стакан на стол и сел, меня наконец прорвало:

— В печенках у меня сидит этот проклятый городишко! Если в самое ближайшее время я отсюда не уеду, то стану таким же кровожадным, как местные жители. Ведь за то время, что я здесь, совершено без малого два десятка убийств. Считаем: Дональд Уилсон, Айк Буш, четверо итальяшек и один полицейский в «Сидер-Хилл», Джерри, Лу Ярд, трое в «Серебряной стреле»: Голландец Джейк, Черномазый Уэйлен и Толстяк Коллинз. Кроме того, Верзила Ник, которого уложил я; блондин, которого в этой комнате пристрелил Сиплый; Якима Коротыш, подосланный убить папашу Элихью, и вот теперь Нунен. Шестнадцать человек меньше чем за неделю, и это еще не вечер!

Она недовольно посмотрела на меня и бросила:

— Приди в себя.

Я рассмеялся и продолжал:

— У меня бывали в жизни случаи, когда приходилось идти на убийства. Но никогда раньше я не входил в такой раж, как теперь. А все этот проклятый город! Здесь все время надо быть начеку. С самого начала я был связан по рукам и ногам. Когда папаша Элихью предал меня, мне оставалось только вбить между этими бандитами клин, натравить друг на друга. Что ж поделаешь, если такая тактика приводит к бесконечным убийствам? Без поддержки Элихью другого выхода у меня не было.

— Ну а раз не было, чего ты переживаешь? Выпей лучше.

Я последовал ее совету, и мне еще больше захотелось говорить:

— Понимаешь, когда человек становится убийцей, с ним могут произойти только две вещи: либо ему делается тошно, либо он постепенно втягивается. С Нуненом случилось первое. Когда он узнал, что убили Ярда, его со страху чуть наизнанку не вывернуло, он был готов на все, лишь бы пойти на мировую. Вот я ему и посоветовал: пусть все, кто еще остался в живых, соберутся и заключат мир.

Сегодня вечером мы встретились у Уилсона. Хорошо посидели. Под предлогом того, что у нас разговор по душам, я разоблачил Нунеиа и выдал его со всеми потрохами, и Рено в придачу. В результате переговоры сорвались: Сиплый сказал, что выходит из игры, а Пит заявил, что ему как бутлегеру война невыгодна, и пригрозил, что, если стрельба не прекратится, порядок в городе наведут его люди. На Сиплого, впрочем, эта угроза особого впечатления не произвела. И на Рено тоже.

— Да, они не из впечатлительных, — сказала Дина. — Что же ты все-таки сделал с Нуненом? Каким образом ты их с Рено вывел на чистую воду?

— Нунен, — сообщил я присутствующим, — прекрасно знал, что Тима убил Максвейн. Это была единственная ложь, которую я себе позволил. Затем я рассказал, что ограбление банка было подстроено Рено и шефом полиции, а Джерри посадили в машину и пристрелили у входа в банк, чтобы пришить ограбление Сиплому. Обо всем этом я догадался, когда ты описала, как Джерри выскочил из машины, бросился навстречу бегущим из банка и упал. Как выяснилось, пуля вошла ему под лопатку. Кроме того, Макгроу обмолвился, что видел, как машина с налетчиками свернула на Кинг-стрит: грабители возвращались в тюрьму, где бы никому не пришло в голову их искать.

— А разве Джерри не был убит вахтером? Вахтер уверял, что подстрелил одного из налетчиков, я сама в газете прочла.

— Он и мне говорил то же самое, но это ничего не значит: старик может сказать все что угодно. Когда стреляешь с закрытыми глазами, всех убитых записываешь на свой счет. Ты же видела, как Джерри упал?

— Да, он упал на живот, но все произошло так быстро, что я не заметила, кто его убил. Все стреляли одновременно…

— Ладно, без нас разберутся. Поставил я их и еще перед одним фактом — а в том, что это факт, я лично не сомневаюсь: Лу Ярда прикончил не кто иной, как Рено. Вообще этот Рено — крепкий орешек. Нунен сразу в штаны наложил, а Рено не растерялся, держался молодцом, ничего, кроме «а что тут говорить?», они от него так и не добились. Разделились они поровну: Пит с Сиплым против Нунена и Рено. Но ни одни из них всерьез рассчитывать на партнера не может. Собрание еще не кончилось, а пары уже разбились: Нунена вообще нельзя было принимать в расчет, а Пит ополчился на Рено и Сиплого. Все они, пока я рвал и метал, тихо сидели на своих местах и посматривали друг на друга.

Первым ушел Сиплый; не тратя времени даром он устроил Нунену засаду, и шеф полиции был убит на пороге собственного дома. Теперь, если Пит Финик отвечает за свои слова — а он, судя по всему, шутить не любит, — Сиплому придется не сладко. Не поздоровится и Рено, ведь в смерти Джерри он виновен не меньше Нунена. Со своей стороны Рено постарается опередить Сиплого и нанести удар первым, но тогда ему придется иметь дело с Питом. Вдобавок Рено должен будет держаться подальше от людей покойного Лу Ярда, которые не желают признавать его своим боссом) Вообще, у вас тут не соскучишься!

Дина Брэнд перегнулась через стол и погладила мою руку. В ее глазах я прочел тревогу.

— Ты тут ни при чем, дорогой, — сказала она. — Ты же сам говоришь, другого выхода у тебя не было. Допивай и налей еще по одной.

— Нет, я мог поступить иначе, — возразил я. — Вначале папаша Элихью предал меня, потому что у него с этими тварями были свои счеты, и он порвал бы с ними лишь в том случае, если бы не сомневался в их поражении. В меня же он не верил, вот и переметнулся на их сторону. А ведь он не такой головорез, как они; к тому же он считает Берсвилл своей вотчиной, а они прибрали город к рукам, что ему, разумеется, не нравится.

Сегодня я мог пойти к нему и доказать, что они у меня в руках. Он бы мне поверил, перешел на мою сторону и помог бы довести дело до конца законным путем. Я мог бы это сделать. Но мне проще, чтобы они сами перебили друг друга. Проще и спокойнее. Сейчас я в таком кровожадном состоянии, что эта мысль даже доставляет мне удовольствие. Не знаю, правда, как на это посмотрят в детективном агентстве. Если Старик узнает, что я тут натворил, он шкуру с меня спустит. Проклятый город Бесвилл, одно слово — все точно взбесились!

Слушай, сегодня вечером у Уилсона я делал с ними все что хотел. Давно я не получал такого удовольствия. Я смотрел на Нунена и прекрасно понимал, что теперь, после всего сказанного, дни его сочтены. Я смотрел на него и смеялся от радости. Знаешь, я сам себя не узнаю. У меня ведь толстая шкура, за двадцать лет тесного общения с бандитами я так свыкся с убийствами, что они стали для меня будничной работой, моим хлебом с маслом. Чтобы я заранее радовался, что кого-то должны убить?! А все этот проклятый город!

Она как-то особенно нежно мне улыбнулась и ласково сказала:

— Ты преувеличиваешь, любимый. Другого отношения они и не заслуживают. У тебя жуткий вид. Мне за тебя страшно.

Я хмыкнул, взял стаканы и пошел на кухню за джином. Когда я вернулся, она окинула меня озабоченным взглядом и спросила:

— Зачем ты принес из кухни ледоруб?

— Чтобы ты видела, что со мной творится. Еще совсем недавно на вопрос, для чего этот ледоруб нужен, я бы ответил: чтобы колоть лед. — Я провел пальцем по острию ледоруба. — Теперь же я прикидываю: а ведь этой штукой можно пригвоздить человека к стене. Это первое, что приходит мне в голову, честное слово. Даже вид самой обыкновенной зажигалки наводит на мысль: а не налить ли в нее нитроглицерина? По дороге к тебе я видел в канаве моток проволоки, и знаешь, о чем я подумал? Хорошая проволока, длинная, тонкая, — надеть бы такую кому-нибудь на шею, закрутить потуже и потянуть за два конца в разные стороны… Еле удержался, чтобы не прихватить ее с собой. На всякий случай…

— Ты спятил.

— Знаю. О том и речь. Я жажду крови.

— Ты меня просто пугаешь. Пожалуйста, отнеси ледоруб на кухню, сядь и возьми себя в руки.

Две первые просьбы я выполнил, третью — нет.

— Все дело в том, что у тебя сдали нервы, — проворчала она. — Ты переволновался. Еще немного, и тебя родимчик хватит, так и знай.

Я вытянул вперед руку и растопырил пальцы. Рука не дрожала. Она посмотрела на мою руку и сказала:

— Это еще ничего не значит. Болезнь не снаружи, а внутри. Слушай, а почему бы тебе на пару дней не уехать? Дела никуда не убегут. Давай съездим в Солт-Лейк. Отдых пойдет тебе только на пользу.

— Не могу, детка. Кто-то же должен считать трупы. Кроме того, если мы уедем, ситуация всего за несколько дней может в корне измениться, и придется все начинать сначала.

— Никто не заметит, что тебя нет в городе, а я вообще тут ни при чем.

— Правда? С каких это пор?

Она подалась вперед, прищурилась и спросила:

— На что ты, собственно, намекаешь?

— Просто забавно, что ты вдруг превратилась в стороннего наблюдателя. Ты забыла, что Дональд Уилсон — ас него ведь все и началось — был убит из-за тебя? Забыла, что вся история заглохла бы, не расскажи ты мне про Сиплого?

— Ты знаешь не хуже меня: моей вины во всем, что произошло, нет! — с возмущением сказала Дина. — И потом, сейчас это не имеет никакого значения. Просто у тебя плохое настроение, вот ты и цепляешься к каждому слову.

— Вчера вечером, когда ты тряслась от ужаса, что Сиплый убьет тебя, это почему-то имело значение.

— Опять ты про убийства? Сколько можно?

— По словам юного Олбери, Билл Квинт угрожал пристрелить тебя, — сказал я.

— Прекрати!

— Ты обладаешь удивительной способностью возбуждать в своих дружках кровавые инстинкты. Олбери прикончил из-за тебя Уилсона. Сиплый охотится за тобой. Даже я не избежал твоего влияния. Посмотри, в кого я превратился. Да и Дэн Рольф, мне кажется, еще попытается свести с тобой счеты.

— Дэн? Ты спятил. Да ведь я…

— Знаю, ты подобрала и приютила чахоточного доходягу. Ты дала ему крышу над головой и много-много опиума. Поэтому он у тебя на побегушках, ты хлещешь его при мне по щекам и вообще с ним не церемонишься. А ведь он в тебя влюблен. В одно прекрасное утро, помяни мое слово, ты проснешься и обнаружишь, что он отвернул тебе голову.

Она вздрогнула, встала и засмеялась.

— Несешь какую-то ахинею, — сказала она и унесла пустые стаканы на кухню.

А я закурил и задумался: что же все-таки со мной происходит, уж не свихнулся ли я, и откуда у меня такие предчувствия — не иначе нервы совсем расшатались.

— Если не хочешь уезжать, напейся в стельку и забудь обо всем на свете, — посоветовала мне Дина, вернувшись с наполненными стаканами. — Я налила тебе двойную порцию джина — не повредит.

— Ахинею несешь ты, а не я, — сказал я, сам не знаю зачем. — Стоит мне заговорить об убийстве, как ты на меня набрасываешься. Типично женская логика: если этой темы избегать, то ни один из многочисленных потенциальных убийц никогда не посягнет на твою жизнь. Глупо же. Мы с тобой можем говорить все что угодно, а Сиплый все равно…

— Перестань, прошу тебя! Да, я глупая. Я боюсь слов. Я боюсь его. Я… Господи, я же просила тебя расправиться с ним! Почему ты этого не сделал?

— Прости, — совершенно серьезно сказал я.

— Ты думаешь, он…

— Не знаю… боюсь, ты права. Но говорить об этом бесполезно. Вот пить — дело другое, хотя этот джин сегодня что-то меня не берет.

— Дело не в джине, дело в тебе. Хочешь кое-что покрепче?

— Сегодня я и нитроглицерин выпил бы.

— Что-то в этом роде я тебе и принесу, — пообещала она.

Дина пошла на кухню, звякнула бутылками и принесла стакан с какой-то жидкостью, которая по виду ничем не отличалась от того, что мы до сих пор пили.

— Опиум Дэна? — спросил я, понюхав жидкость. — Он, кстати, еще в больнице?

— Да, у него вроде бы перелом черепа. Ну-с, мистер, попробуйте этот божественный напиток!

Я сделал глоток джина с наркотиком, и вскоре мне стало легче.

Мы выпивали и беседовали, а мир вокруг сделался лучезарным, радостным — земной рай, да и только.

Потом вслед за Диной я опять перешел на джин, но не удержался и выпил еще один стакан дьявольской смеси спиртного с наркотиком.

Прошло еще какое-то время, и я придумал себе игру: во что бы то ни стало сидеть с открытыми глазами, хотя я все равно уже ничего не видел. Догадавшись, что Дина этот фокус раскусила, я перестал себя мучить.

Последнее, что я помню: она укладывает меня на диване в гостиной.

XX СЕМНАДЦАТОЕ УБИЙСТВО

Мне снилось, что я в Балтиморе: сижу на скамейке в Гарлем-парке и смотрю на фонтан, а рядом со мной женщина в вуали. Я пришел сюда с ней. Это моя хорошая знакомая. Но вдруг я забыл, кто она. Из-за длинной черной вуали мне не видно ее лица.

Я подумал, что, если я заговорю с ней и она мне ответит, я узнаю ее по голосу. Но я никак не мог придумать, с чего начать, и наконец спросил, знает ли она Кэрролла Харриса.

Она что-то ответила, но я не расслышал: ее голос потонул в грохоте падающей воды.

На Эдмондсон-авеню показались пожарные машины. С криком: «Пожар! Пожар!» — она вскочила и бросилась за ними следом. И тут, услыхав ее голос, я понял, что это очень близкий мне человек, побежал за ней, но и она, и пожарные машины куда-то исчезли.

Где я только не побывал в поисках этой женщины: бродил по Гей-стрит и по Маунт-Ройэл-авеню в Балтиморе, по Колфакс-авеню в Денвере, по Этна-роуд и Сент-Клер-авеню в Кливленде, по Маккинни-авеню в Далласе, по Ламартин-стрит, Корнелл-стрит и Эмори-стрит в Бостоне, по бульвару Берри в Луисвилле, по Лексингтон-авеню в Нью-Йорке, пока наконец, оказавшись на Виктории-стрит в Джексонвилле, я опять не услышал ее голос, хотя самой ее не видел.

Я шел по улицам, а вдалеке звучал ее голос. Она повторяла чье-то имя, не мое, какое-то совершенно неизвестное мне имя, но куда бы я ни шел, как бы ни торопился, голос ее не становился ближе. Где бы я ни был, на главной улице Эль Пасо или в парке Гранд-серкес в Детройте, ее голос находился на одинаковом расстоянии от меня. А потом вдруг голос пропал.

Усталый, расстроенный, я зашел в отель на вокзальной площади в Роки-Маунтин, штат Северная Каролина, и сел в холле. Из окна вижу: подошел поезд. Из вагона выходит она, вбегает в отель, бросается ко мне и начинает меня целовать. А мне неудобно: все смотрят на нас и смеются.

На этом первый сон кончился и начался второй. Мне снилось, что я в чужом городе, разыскиваю своего смертельного врага. В кармане у меня нож, которым я собираюсь этого человека убить. Воскресное утро. Колокольный звон. На улице много народу, одни идут в церковь, другие — из церкви. В этом сне я хожу не меньше, чем в первом, но все время по улицам одного и того же неизвестного мне города.

Вдруг слышу голос человека, которого я преследую. Это небольшой, смуглый мужчина, в гигантском сомбреро. Он стоит на другом конце огромной площади, у входа в высокое здание и громко смеется надо мной. Площадь запружена народом.

Сунув руку в карман, я бегу к нему через площадь по головам и плечам людей. Бежать трудно: головы и плечи разной высоты, расстояние между людьми неодинаковое. Я то и дело скольжу, проваливаюсь.

А маленький смуглый человечек стоит себе и смеется. В последний момент он поворачивается ко мне спиной и вбегает в высокое здание. Я бегу за ним наверх по нескончаемой винтовой лестнице; кажется, еще немного — и я поймаю его. Мы выскакиваем на крышу. Он прыгает вниз — ив этот момент я успеваю одной рукой схватить его.

Его плечо выскальзывает у меня из-под пальцев. Я сбиваю с него сомбреро и хватаю за голову. Череп совершенно гладкий, круглый и твердый, не больше крупного яйца. Я провожу пальцами по его лысой голове, обхватываю ее одной рукой, а другой пытаюсь вытащить из кармана нож — и тут только понимаю, что падаю вместе с ним. Мы несемся вниз с головокружительной быстротой навстречу миллионам людей, которые стоят далеко внизу, на площади, задрав головы.

* * *

Открыв глаза, я увидел, что сквозь опущенные занавески в комнату пробивается дневной свет.

Я лежал ничком на полу в столовой, подложив под голову левую руку. Правая рука была выброшена далеко вперед. В кулаке я сжимал маленький ледоруб. А его острое, как бритва, лезвие вошло по самую бело-синюю рукоятку в левую грудь Дины Брэнд.

Дина была мертва, она лежала на спине, длинными мускулистыми ногами в сторону кухни. На правом чулке впереди была спущена петля.

Медленно, осторожно, словно боясь ее разбудить, я выпустил рукоятку ледоруба и встал. В глазах жгло, в горле першило. Я пошел на кухню, отыскал бутылку джина и жадно приник к горлышку губами. Оторвавшись, чтобы перевести дух, я увидел, что кухонные часы показывают 7.41.

Вернувшись в столовую, я включил свет и осмотрел тело. Крови немного: пятно величиной с серебряный доллар вокруг отверстия в синем шелковом платье, куда вошел ледоруб. На правой щеке внизу синяк. Еще один синяк — от пальцев — на запястье. В руках пусто. Под телом — я его отодвинул — тоже.

Я осмотрел комнату: вроде бы все на месте. Пошел на кухню — и там без перемен.

На задней двери задвижка аккуратно задвинута, на входной — тоже никаких следов. Я обошел весь дом, но так ничего и не обнаружил. Окна целы. Все вещи на месте: драгоценности, за исключением двух бриллиантовых колец, которые были у Дины на пальцах, — на туалетном столике, деньги, четыреста долларов, — в сумочке на стуле у кровати.

Опять вернувшись в столовую, я встал на колени и вытер носовым платком рукоятку ледоруба, чтобы на нем не оставалось моих отпечатков пальцев. Точно так же я обработал стаканы, бутылки, дверные ручки, выключатели и ту мебель, до которой я дотрагивался либо мог дотрагиваться.

После этого я вымыл руки, посмотрел, нет ли на моей одежде следов крови, проверил, не забыл ли я чего, и пошел к выходу. Я открыл входную дверь, протер носовым платком внутреннюю ручку, закрыл за собой дверь, протер наружную ручку и ушел.

* * *

Из магазина на Бродвее я позвонил Дику Фоли и попросил его приехать ко мне в гостиницу. Явился он буквально через несколько минут после меня.

— Сегодня ночью или рано утром у себя дома была убита Дина Брэнд, — сообщил я ему. — Заколота ледорубом. Полиция еще ничего не знает. Убить ее могли, как ты теперь и сам понимаешь, сразу несколько человек. В первую очередь меня интересуют Сиплый, Дэн Рольф и профсоюзный деятель Билл Квинт. Тебе их приметы известны. Рольф лежит в больнице с переломом черепа. В какой — не знаю. Для начала поезжай в городскую. Возьми с собой Микки Лайнена: он все еще сидит на хвосте у Пита Финика — пусть на время оставит его в покое и поможет тебе. Выясните, где эти пташки были вчера вечером. И особенно с этим не тяните.

Маленький канадец с любопытством смотрел на меня. Когда я кончил, он хотел что-то сказать, но передумал, буркнул «есть!» и удалился.

* * *

А я отправился на поиски Рено Старки. Спустя час я выяснил, что живет он в доходном доме на Руни-стрит, и позвонил ему по телефону.

— Ты один? — спросил Рено, узнав, что я хочу его видеть. — Да.

Он сказал, что ждет меня, и объяснил, как его найти. Таксист высадил меня на окраине города, у неказистого двухэтажного здания.

На углу, в конце улицы, у входа в продуктовый магазин, стояли двое. Еще двое сидели на низких деревянных ступеньках перед домом напротив. Ни один из этих четырех изысканной внешностью не отличался.

Когда я позвонил, дверь мне открыла еще одна парочка. И у этих вид был не самый располагающий.

Меня отвели на второй этаж, в комнату окнами во двор. Рено, без воротничка, в расстегнутом жилете и в рубашке с закатанными рукавами, развалился на стуле, закинув ноги на подоконник.

— Присаживайся, — сказал он, кивнув мне своей лошадиной головой.

Двое провожатых, которые поднялись со мной наверх, вышли из комнаты и прикрыли за собой дверь.

— Мне нужно алиби, — сказал я, садясь. — Вчера вечером, после моего ухода, была убита Дина Брэнд. Обвинить в этом убийстве меня им вряд ли удастся, но теперь, без Нунена, я ни от чего не застрахован. Чтобы не вызывать подозрений, мне бы вообще не хотелось давать показания. Если же меня все-таки привлекут, думаю, я смогу отговориться, но предпочел бы, чтобы у меня было алиби.

— А почему ты пришел ко мне? — спросил Рено, тупо уставившись на меня.

— Ты ведь звонил мне, когда я был у Дины. Кроме тебя, никто не знает, что вчера вечером я был там. Поэтому, даже если бы у меня было алиби, мне пришлось бы согласовать его с тобой, верно?

— А ты ее случаем не порешил?

— Нет, — небрежно бросил в ответ я.

Некоторое время он молча смотрел в окно, а потом сказал:

— Ас какой стати я должен тебя выручать? Вчера у Уилсона ты меня заложил, а сегодня, значит, помощи пришел просить?

— Я ничем тебе не навредил. И без меня почти все уже было известно. Сиплый знал достаточно и все равно рано или поздно догадался бы. То, что я рассказал, ни для кого уже не секрет. Ты. ничего не потерял. И потом, ты же себя в обиду не дашь.

— Что верно, то верно, — согласился он. — Ладно, уговорил. Вчера вечером ты был в Теннере, в городском отеле. Это маленький городишко в двадцати трех милях отсюда. После встречи у Уилсона ты поехал туда и пробыл там до утра. Отвез тебя в Теннер и обратно на своей тачке парень по имени Рикер, он обычно на Бродвее околачивается, возле бильярдной Марри. Зачем тебе понадобилось в Теннер, придумай сам. И оставь мне для гостиницы образец своей подписи.

— Спасибо, — сказал я, вынимая авторучку.

— Я за «спасибо» не работаю. Просто мне сейчас позарез друзья нужны. Если надо будет договориться с Сиплым и Питом, ты, надеюсь, мою сторону возьмешь?

— О чем разговор? — заверил его я. — Как считаешь, кто будет шефом полиции?

— Пока обязанности шефа исполняет Макгроу. Вряд ли он такое местечко упустит.

— И на чьей же он будет стороне?

— На стороне Финна, конечно. Его конторе убийства так же невыгодны, как и Питу. Ничего, придется им потерпеть. Хорош бы я был, если бы сидел сложа руки, когда такие, как Сиплый, на свободе гуляют. Теперь либо я — его, либо он — меня. Он, думаешь, девицу пришил?

— Причины у него были, — сказал я, передавая ему клочок бумаги с образцом свой подписи. — Она его много раз водила за нос и закладывала.

— У тебя вроде бы с ней что-то было? — спросил он.

Я оставил этот вопрос без ответа и закурил. Он немного подождал, а потом сказал:

— Чем сидеть тут, разыскал бы лучше Рикера: должен же он знать, как ты выглядишь, если спросят.

Тут дверь открылась и в комнату вошел длинноногий парень лет двадцати, с худым веснушчатым лицом и бегающими глазками. Рено нас познакомил. Звали парня Хэнк О’Марра. Я встал, чтобы пожать ему руку, а потом спросил Рено:

— В случае чего я смогу тебя здесь найти?

— Каланчу Марри знаешь?

— Да, мы встречались, я знаю, где его бильярдная.

— Так вот, свяжешься с ним, а он мне все передаст. А отсюда надо рвать когти: гиблое место. Насчет Теннера, считай, договорились.

— Хорошо, спасибо, — сказал я и вышел из комнаты.

XXI ЛЕДОРУБ

Вернувшись в центр, я сразу же отправился в полицию. За столом шефа восседал Макгроу. Он подозрительно глянул на меня из-под белесых ресниц, а его грубое, изрезанное глубокими морщинами лицо казалось еще мрачнее обычного.

— Когда вы последний раз видели Дину Брэнд? — выпалил он, даже не кивнув мне. Говорил он в нос, резким, неприятным голосом.

— Вчера вечером, без двадцати одиннадцать. Или около того, — ответил я. — А почему вы спрашиваете?

— Где это было?

— У нее дома.

— Сколько времени вы у нее пробыли?

— Минут десять, может, пятнадцать.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему так мало?

— А почему, собственно говоря, это вас так интересует? — спросил я, без приглашения усаживаясь на стул.

Он выпучил глаза, набрал воздуха и гаркнул что было силы прямо мне в лицо:

— Убийство!!!

— Уж не убила ли она Нунена? — предположил я, рассмеявшись.

Ужасно хотелось курить, но я воздержался: давно известно, что к сигарете тянется тот, кто нервничает.

Макгроу поедал меня глазами, но я за себя не беспокоился: я давно убедился, что, когда вру, вид у меня, как, впрочем, и у большинства врунов, абсолютно честный. Наконец он отвел взгляд и заметил:

— Все может быть.

Слабый ход.

— Это верно, — равнодушным голосом отозвался я, предложил ему сигарету и закурил сам. А затем добавил: — По-моему, это дело рук Сиплого.

— А разве он там был? — сквозь зубы, а не в нос, как обычно, процедил Макгроу.

— Где «там»?

— У Брэнд, где же еще.

— Да нет, — сказал я, потирая лоб. — Как же Сиплый мог быть там, если в это время он убивал Нунена?

— Плевать мне на Нунена! — заорал исполняющий обязанности шефа полиции. — Вы мне зубы не заговаривайте! Не о Нунене сейчас речь.

Я посмотрел на него как на безумного.

— Вчера вечером была убита Дина Брэнд, — сообщил он.

— Да?!

— А теперь отвечайте на мои вопросы.

— Пожалуйста. Сначала вместе с Нуненом и остальными я был у Уилсона. Затем, около половины одиннадцатого, я зашел к Дине Брэнд сказать, что уезжаю в Теннер. Мы договорились в тот день увидеться. Пробыл я у нее минут десять, не больше. Промочил горло и ушел. У нее никого не было — я по крайней мере никого не видел. Когда ее убили? И как?

Оказалось, что Макгроу сегодня утром послал к Дине двух сыщиков, Шеппа и Венмена, узнать, не могла бы девушка помочь полиции задержать Сиплого по подозрению в убийстве Нунена. Сыщики явились к ней в девять тридцать. Входная дверь была приоткрыта. На звонок никто не ответил. Они вошли и увидели, что Дина лежит мертвая на полу в столовой с ножевой раной в левой груди.

Доктор, который осмотрел тело, сказал, что девушка была убита около трех часов утра узким острым предметом примерно шести дюймов в длину. Ящики письменного стола, шкафы, чемоданы были, по всей видимости, тщательно обысканы. Ни в сумочке, ни в других местах денег обнаружить не удалось. Коробка с драгоценностями на туалетном столике тоже была пуста. Уцелели лишь два бриллиантовых кольца у покойной на пальцах.

Оружия, которым Дина была убита, полиция найти не смогла. Отпечатки пальцев также отсутствовали. Двери и окна были целы. Судя по беспорядку на кухне, девушка выпивала с гостем или с гостями.

— Узкий острый предмет шести дюймов в длину, — повторил я. — Судя по описанию, это ледоруб.

Макгроу снял телефонную трубку и вызвал Шеппа и Венмена. Шепп был высоким, сутулым, с большим ртом и редкими зубами, придававшими всему его облику до противного неподкупное выражение. Второй детектив был маленьким, коренастым, с короткой шеей и красным носом.

Макгроу представил меня и спросил сыщиков про ледоруб. Они в один голос заявили, что никакого ледоруба не видали и могут поручиться, что в доме убитой его не было. Не могли же они не заметить такой вещи!

— А вы вчера вечером его видели? — спросил меня Макгроу.

— Я стоял рядом, когда она разбивала им лед.

Я подробно описал, как выглядит ледоруб, и Макгроу приказал сыщикам еще раз тщательно осмотреть квартиру, а если ледоруба там не окажется, поискать перед домом.

— Вы же хорошо ее знали, — сказал он, когда Шепп и Венмен ушли. — Кого вы подозреваете?

— Сейчас мне трудно сказать, ведь все произошло так неожиданно, — ответил я, увиливая от вопроса. — Дайте мне пару часов. А вы-то сами что думаете?

— Ни черта я не думаю.

Однако по тому, что он не задержал меня и не стал приставать с вопросами, я понял, что про себя он уже решил: девушку убил Сиплый.

То ли это действительно дело рук маленького владельца игорных притонов, размышлял я, то ли шеф берсвиллской полиции в очередной раз пытается обвинить Сиплого в убийстве, которого тот не совершал? Сейчас, впрочем, это уже не имело значения, ведь Нунена наверняка убрал Тейлер, неважно, сам или чужими руками, и в любом случае его ждала виселица. Семь бед — один ответ.

* * *

В коридоре полицейского отделения толпился народ. Кого тут только не было: совсем еще мальчишки, какие-то иностранцы; рожи у всех — не приведи Господь.

Внизу я столкнулся с Доннером — полицейским, участвовавшим в операции «Сидер-Хилл».

— Привет, — окликнул я его. — Откуда столько народу? Из тюрьмы, что ли, выпускали?

— Это наши новобранцы, — сообщил он с довольно кислым видом. — Пополнение.

— Поздравляю, — сказал я и вышел на улицу.

Каланча Марри сидел у себя в бильярдной за стойкой и беседовал с какими-то тремя типами. Я сел в другом конце комнаты и стал смотреть, как гоняют шары. Через несколько минут Марри подошел ко мне.

— Если увидишь Рено, — сказал я, — можешь ему передать, что Пит Финик укрепил своими ребятами местную полицию.

— Передам при случае, — сказал Марри.

* * *

Вернувшись в гостиницу, я увидел в холле Микки Лайнена. Он поднялся вместе со мной наверх и доложил:

— Вчера после полуночи твой Дэн Рольф смылся из больницы. Врачи по всему городу за ним охотились, с ног сбились. Вроде бы сегодня утром они должны были в мозгах у него копаться. Но он пропал. С концами. НаСиплого мы пока не вышли. Дик пытается сесть на хвост Биллу Квинту. Что там с этой девицей? Дик говорит, ты сообщил об убийстве в полицию?

— Ничего…

Зазвонил телефон. Хорошо поставленный мужской голос произнес мое имя с вопросительной интонацией.

— Слушаю, — сказал я.

— С вами говорит Чарлз Проктор Дон, — сообщил голос. — Полагаю, вы не пожалеете, если в самое ближайшее время наведаетесь ко мне в контору.

— Вы так думаете? А кто вы такой?

— Я Чарлз Проктор Дон, адвокат. Моя контора находится в Ратледж-блок, Грин-стрит, триста десять. Полагаю, вы не пожалеете…

— А вы не скажете, о чем по крайней мере идет речь? — полюбопытствовал я.

— Это не телефонный разговор. Полагаю, вы не пожалеете…

— Хорошо, — во второй раз перебил его я. — Если смогу, заеду в течение дня.

— Это в ваших интересах, поверьте мне, — заверил он меня.

Я повесил трубку.

— Ты хотел рассказать про убийство этой девицы, — напомнил Микки.

— И не собирался. Я хотел сказать, что найти Рольфа ничего не стоит: у него проломлен череп и, наверно, забинтована голова. Этим ты и займись. Начать советую с Харрикен-стрит.

Красное лицо Микки расплылось в широкой шутовской улыбке:

— Можешь мне ничего не рассказывать, все равно я на тебя работаю, — сказал он, взял шляпу и ушел.

А я повалился на кровать, закурил и стал вспоминать: как накануне говорил без умолку, как уснул, что мне снилось и что я увидел, проснувшись. Воспоминания получились невеселые, и я обрадовался, услышав, как кто-то скребется в дверь.

Стоявшего на пороге я видел впервые. Он был молод, худ и безвкусно одет. У него были густые брови и очень бледное, нервное и в то же время довольно наглое лицо, на котором выделялись маленькие черненькие усики.

— Меня зовут Тед Райт, — представился он, протягивая мне руку, как будто я всю жизнь мечтал с ним познакомиться. — Вы, наверно, слышали обо мне от Сиплого.

Я пожал ему руку, впустил в комнату, закрыл за ним дверь и спросил:

— Вы друг Сиплого?

— Закадычный. — Он скрестил два тощих пальца. — Не разлить водой.

Я промолчал. Он осмотрелся, нервно улыбнулся, заглянул в ванную, вернулся в комнату, облизнул губы и только тогда перешел к делу:

— Если хочешь, я уберу его всего за полтысячи.

— Сиплого?

— Да. Считай, бесплатно.

— Ас чего ты взял, что я хочу его смерти? — поинтересовался я.

— Он же твою подружку пришил.

— Пришил? Мою подружку?

— Не прикидывайся дурачком.

И тут меня осенило.

— Ты садись. Это надо обсудить, — сказал я, собираясь с мыслями.

— Нечего тут обсуждать, — сказал он и, не сдвинувшись с места, метнул на меня ехидный взгляд. — Говори — хочешь или нет?

— Нет.

Он что-то пробормотал себе под нос и двинулся к двери. Я преградил ему путь. Он остановился, глазки у него забегали.

— Значит, Сиплый мертв?

Он попятился назад и сунул было руку в карман, но тут я размахнулся и ударил его в челюсть, вложив в удар все имеющиеся в наличии сто девяносто фунтов. У него подогнулись ноги, и он повалился на пол. Я поднял его за руки, притянул к себе и прорычал:

— Зачем пришел? Выкладывай.

— Я тебе ничего плохого не сделал…

— Еще не хватало. Кто убил Сиплого?

— Ничего я не…

Я выпустил его запястье и освободившейся рукой влепил ему пощечину, а затем стал выкручивать руки.

— Кто убил Сиплого? — повторил я.

— Дэн Рольф! — взвизгнул Райт. — Подошел к нему и всадил в него ту самую штуку, которой Сиплый девчонку порешил.

— Откуда ты знаешь, что это была та же самая штука?

— Дэн сказал.

— А что сказал Сиплый?

— Ничего. Вид у него ужас какой смешной был: сам стоит, а в боку эта штука торчит. Постоял, а потом пушку выхватил и всадил в Дэна две пули, одну за другой, — тут они, голубчики, лбами стукнулись и рядком на полу улеглись. У Дэна голова забинтована, вся в крови.

— Дальше.

— А что «дальше»? Смотрю, а они уже оба покойнички. Хочешь верь — хочешь нет.

— Кроме тебя, кто-нибудь при этом присутствовал?

— Нет, я один был. Сиплый прятался, а меня за связного держал. Нунена он сам убил и решил пару дней отсидеться, посмотреть, что будет. Кроме меня, ведь он никому не доверял.

— Понятно. А ты, значит, не будь дурак, решил на его смерти подзаработать. По второму разу его убить?

. — А что мне было делать? — опять заскулил Райт. — Не могу же я без денег отсюда уехать. Что ж мне, по-твоему, ждать, пока банда Сиплого пронюхает, что его кокнули?

— И сколько ты уже заработал?

— Сотню мне дал Пит и полторы Рено — через Каланчу Марри. И тот и другой обещали заплатить еще, когда дело будет сделано. — В его плаксивом голосе появились хвастливые нотки. — Мне, если очень постараться, и Макгроу бы заплатил. По правде говоря, я думал, что и ты раскошелишься.

— Здорово же они на него окрысились, раз тебе на слово поверили.

— Не скажи) — обиделся Райт. — Дело ведь было верное. — Тут он опять запричитал: — Не губи, шеф) Не выдавай меня! Если будешь держать язык за зубами, пока я это дельце обделаю и в поезд сяду, — отвалю тебе полсотни сейчас и половину той суммы, которую заплатит Макгроу. По рукам?

— Кроме тебя, никто не знает, где Сиплый?

— Только один Дэн, а он не проговорится. Они теперь оба молчать будут.

— Где они?

— На складе у старого Редмена, на Портер-стрит. Там у Сиплого наверху была комнатка окном во двор, с кроватью, плитой и запасом еды. Отпусти, шеф! Полсотни даю сейчас, остальные — потом.

— Деньги мне не нужны, — сказал я, отпуская его руку. — Можешь идти. Пара часов у тебя есть. Этого хватит.

— Спасибо, шеф. Спасибо, спасибо, — повторил он и убежал.

Я надел шляпу и плащ, вышел из гостиницы и отправился на поиски Грин-стрит. Дом под номером 310 оказался неказистой, видавшей виды деревянной постройкой. Контора Чарлза Проктора Дона находилась на втором этаже. Лифта не было, и пришлось подыматься по ходившей ходуном, скрипучей деревянной лестнице.

Под контору адвокат занимал две комнаты, обе грязные, душные и плохо освещенные. Я остался ждать в первой комнате, а клерк — другого такого в этой дыре и быть не могло — отправился обо мне доложить. Через минуту дверь в кабинет приоткрылась и клерк поманил меня внутрь.

Чарлз Проктор Дон был маленьким, упитанным человечком, лет пятидесяти пяти, с очень светлыми, пытливыми глазами навыкате, коротким мясистым носом и большим хищным ртом, который не могли скрыть ни седые косматые усы, ни седая бородка клинышком. На нем был тесный, неопрятного вида, хотя и не грязный костюм. Он не поднялся мне навстречу и во время нашей беседы держал правую руку в приоткрытом ящике письменного стола.

— Приветствую вас, уважаемый сэр, — сказал он, когда я вошел. — Я, признаться, очень рад, что вы оказались разумным человеком и вняли моему совету. — Голос у него был и в самом деле хорошо поставлен.

Я промолчал. Адвокат одобрительно тряхнул головой, словно, промолчав, я лишний раз продемонстрировал свое благоразумие, и продолжал:

— Должен вам со всей откровенностью сказать, что вы и впредь поведете себя разумно, если будете прислушиваться к моим советам. Я говорю это, уважаемый сэр, без ложной скромности, вполне — с искренним смирением и глубоким пониманием — отдавая себе отчет как в возложенных на себя обязательствах, так и в дарованных мне привилегиях, ибо считаю себя — и, поверьте, не без оснований — признанным и авторитетным главой законодательства нашего процветающего штата.

Довольно долго он распространялся в том же духе и наконец закончил следующей тирадой:

— Таким образом, поведение, которое мы бы с вами сочли неподобающим, исходи оно от какого-нибудь мелкого стряпчего, становится вполне уместным, когда тот, кто соответствующим образом ведет себя, пользуется в обществе — в данном случае я трактую понятие «общество» довольно широко — всеобщим уважением, что позволяет ему руководствоваться высшей этикой, пренебрегающей мелкими условностями, если речь идет о спасении человека, а стало быть, всего человечества. Вот почему, уважаемый сэр, в данном случае я не колеблясь решил отбросить условности и вызвать вас к себе, дабы со всей откровенностью сообщить вам, уважаемый сэр, что в ваших же интересах использовать меня в качестве своего частного поверенного.

— И сколько это будет стоить? — спросил я.

— Вопрос о цене, как мне представляется, не должен иметь первостепенного значения, что, впрочем, вовсе не значит, что этим вопросом следует пренебречь. В наших отношениях, поймите меня правильно, этот вопрос должен занять подобающее место, — с важностью произнес он. — Думается, мы начнем с тысячи долларов. В дальнейшем, однако… — Он взъерошил бородку и замолк.

Я сказал, что такой суммы у меня с собой, естественно, нет.

— Разумеется, уважаемый сэр. Разумеется. Но это ничуть не должно вас смущать. Ни в коей мере. Заплатить вы сможете в любое удобное для вас время. Последний срок — завтра в десять часов утра.

— Значит, завтра в десять, — согласился я. — А теперь мне хотелось бы узнать, для чего мне, собственно, частный адвокат.

На его лице изобразилось крайнее негодование.

— Это не повод для шуток, уважаемый сэр, уверяю вас.

Я объяснил, что не шучу и что этот вопрос меня действительно интересует. Тогда он откашлялся и с важным видом заявил:

— Я вполне допускаю, уважаемый сэр, что вы не вполне отдаете себе отчет в грозящей вам опасности, но вам никогда не удастся убедить меня, что вы понятия не имеете о тех трудностях — трудностях чисто юридического свойства, уважаемый сэр, — с которыми вам предстоит столкнуться; я имею в виду трудности, связанные с событиями, имевшими место не далее как вчера; не далее как вчера, уважаемый сэр. Сейчас, впрочем, мне, увы, недосуг подробно останавливаться на этом: я очень тороплюсь на встречу с судьей Леффнером. Завтра же я буду только рад всесторонне обсудить с вами создавшуюся ситуацию — а обсуждать нам есть что, уж вы мне поверьте. Итак, жду вас завтра к десяти часам утра.

Я обещал, что утром приеду, и ушел. Вечер я провел у себя в номере наедине с тошнотворным виски и с не менее тошнотворными мыслями, в напрасном ожидании вестей от Микки и Дика. В полночь я отправился на покой.

XXII ЧАРЛЗ ПРОКТОР ДОН

Я еще не оделся, когда пришел Дик Фоли. Как всегда, кратко, он сообщил, что Билл Квинт вчера днем выехал из отеля «Майнерс» в неизвестном направлении.

Поезд из Берсвилла в Огден отходил в двенадцать тридцать пять, и Дик дал телеграмму в Солт-Лейк, в филиал «Континенталя», чтобы они послали в Огден, по следам Квинта, своего человека.

— Мы должны быть начеку, — сказал я, — но, по-моему, Квинт тут ни при чем. Если бы он собирался ей отомстить, то давно бы отомстил. Узнав об убийстве, Квинт, по-видимому, решил поскорей отсюда смыться, понимая, что брошенный любовник наверняка вызовет подозрения.

Дик кивнул и сказал:

— Вчера вечером была стрельба. Вооруженное ограбление. Захвачены и сожжены четыре грузовика с виски.

Как видно, таким образом Рено Старки отреагировал на известие о том, что головорезы бутлегера влились в городскую полицию. Только я оделся, как пришел Микки Лайнен.

— Дэн Рольф действительно побывал у нее, — доложил он. — Грек, у него магазин на углу, видел, как чахоточный около девяти утра вышел из дома Дины. Его всего трясло, и он что-то бормотал себе под нос, поэтому грек решил, что он пьян.

— Почему же грек не сообщил в полицию? Или сообщил?

— Его никто не спрашивал. Отличная в этом городке полиция, нечего сказать. Ну, что будем делать? Поймаем Рольфа и приведем его с повинной?

— Макгроу не сомневается, что ее убил Сиплый, — сказал я — Копать это дело он не станет. Рольф ее не убивал — иначе бы он сразу забрал ледоруб. Дина была убита в три ночи. В половине девятого утра Рольфа еще не было, ледоруб торчал в теле. Дело в том…

Дик Фоли подошел вплотную ко мне и выпалил:

— Откуда ты знаешь?

Ни выражение его лица, ни тон мне не понравились.

— Значит, знаю, раз говорю.

Дик промолчал. А Микки улыбнулся своей идиотской улыбочкой и спросил:

— Какие планы? Надо бы довести это дело до конца.

— На десять утра у меня назначена встреча, — сообщил я. — Подождите меня в холле. Возможно, ни Сиплого, ни Рольфа уже нет в живых, — стало быть, нам охотиться за ними не придется. — Я покосился на Дика и пояснил: — Есть у меня такие сведения. Сам я ни того, ни другого не убивал.

Маленький канадец молча кивнул, глядя мне прямо в глаза.

После завтрака я отправился к адвокату. Свернув на Грин-стрит, я увидел в поравнявшемся со мной автомобиле веснушчатое лицо Хэнка О’Марры. Рядом с ним сидел человек, которого я не знал. Длинноногий помахал мне и остановил машину. Я подошел.

— Рено хочет тебя видеть, — сказал он.

— А где мне его найти?

— Садись.

— Сейчас не могу. Может, ближе к вечеру?

— Когда освободишься, зайди к Каланче.

Так и договорились. О’Марра со своим спутником поехали дальше по Грин-стрит, а я прошел пешком полквартала до Ратледж-блок. Я уже поставил ногу на первую ступеньку шаткой деревянной лестницы, когда мое внимание неожиданно привлек один предмет. Предметом этим был ботинок, самый обыкновенный ботинок, который валялся в углу и в полутьме был еле виден. Смутил меня, впрочем, не сам ботинок, а то положение, в котором он находился: пустая обувь так не лежит. Я сошел со ступеньки и направился к ботинку. Подойдя ближе, я разглядел еще и ногу в черной брючине.

Ногу Чарлза Проктора Дона, который лежал в углу под лестницей в окружении двух швабр, метлы и ведра. У него был рассечен лоб, бородка покраснела от крови, а запрокинутая назад и набок голова находилась под таким углом к телу, какой возможен лишь при переломе шейных позвонков.

Повторив про себя любимое изречение Нунена: «Работа есть работа» — и осторожно расстегнув на мертвеце пиджак, я переложил из его нагрудного кармана в свой черную записную книжку и связку бумаг. Больше в карманах пиджака не было ничего интересного, а в карманы брюк мне лезть не хотелось — для этого пришлось бы переворачивать труп.

* * *

Через пять минут я был уже в отеле. Чтобы не встречаться с Диком и Микки, я вошел с черного хода, поднялся пешком на второй этаж, а оттуда поехал на лифте.

Захлопнув за собой дверь номера, я стал рассматривать добычу. Начал я с записной книжки. Книжка как книжка, маленькая, переплет из искусственной кожи, — такие продаются за гроши в любом киоске.

В книжке я обнаружил какие-то записи, которые ничего мне не говорили, а также фамилий тридцать с адресами, говорившими немногим больше. Только один адрес меня заинтересовал:

Элен Олбери,

1229 А, Харрикен-стрит.

Заинтересовал по двум причинам. Во-первых, потому, что в тюрьме сидел молодой человек по имени Роберт Олбери, который признался, что в порыве ревности выстрелом из пистолета убил Дональда Уилсона. И во-вторых, потому, что дом под номером 1229 А находился прямо напротив того дома, где жила и погибла Дина Брэнд. Своего имени в записной книжке я не обнаружил.

Отложив книжку в сторону, я взялся за бумаги. Четыре письма, перевязанных резинкой, тоже попались мне на глаза далеко не сразу. Все четыре были вскрыты; самое давнее, судя по штемпелю, было отправлено чуть больше полугода назад, а остальные три приходили с разницей примерно в неделю. Адресованы письма были Дине Брэнд. Первое по времени письмо еще могло с грехом пополам сойти за любовное, второе вызывало улыбку, а третье и четвертое являли собой наглядный пример того, каким дураком выглядит пылкий и незадачливый ухажер, особенно если он немолод. Под всеми четырьмя письмами стояла подпись Элихью Уилсона.

Эта находка дала мне обильную пищу для размышлений, хотя каким образом Чарлз Проктор Дон собирался вытянуть из меня тысячу долларов, по-прежнему оставалось неясным. Наконец, как следует поломав голову и дважды затянувшись «Фатимой», чтобы лучше работали мозги, я спустился вниз.

— Разузнай про адвоката по имени Чарлз Проктор Дои, — поручил я Микки. — У него контора на Грин-стрит. Сам туда не ходи. Времени на него много не трать. Мне нужны только самые общие сведения, но побыстрей.

А Дику я велел, переждав пять минут, последовать за мной по адресу Харрикен-стрит, 1229 А.

* * *

Квартира 1229 А находилась на втором этаже двухэтажного здания, почти напротив дома Дины. На площадке была еще одна квартира с отдельным входом — 1229. Я нажал на кнопку звонка.

Дверь мне открыла худенькая девушка лет восемнадцати, с близко посаженными темными глазами на изможденном желтоватом лице и темно-каштановыми волосами, коротко стриженными и влажными.

Открыв дверь, она издала горлом сдавленный крик и, прикрывая обеими руками открытый рот, испуганно попятилась назад.

— Мисс Элен Олбери? — спросил я.

Она энергично замотала головой. Я бы даже сказал, чересчур энергично. Глаза безумные.

— Не могли бы вы уделить мне несколько минут? — спросил я и не дожидаясь приглашения вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

Она молча повернулась и побежала по лестнице, то и дело пугливо оглядываясь назад. Мы поднялись в полупустую гостиную. Из окна виден был дом Дины. Девушка вышла на середину комнаты, по-прежнему прижимая руки ко рту.

Чего я только не говорил, чтобы убедить ее, что не причиню ей никакого вреда. Напрасно. Любые мои слова вызывали у нее жуткий страх. Наконец мне это надоело и я перешел к делу.

— Вы сестра Роберта Олбери? — спросил я, но в ответ получил лишь взгляд, полный панического ужаса. — После его ареста по подозрению в убийстве Дональда Уилсона вы заняли эту квартиру, чтобы наблюдать за ней. Зачем?

Молчание. Пришлось отвечать на этот вопрос самому:

— Вы хотели отомстить. Вы считали, что во всем виновата Дина Брэнд. Вы ждали удобного случая. И позавчера ночью этот случай представился. Вы проникли к ней в дом, увидели, что она пьяна, и убили ее ледорубом, который нашли в квартире.

Она по-прежнему не говорила ни слова. Ее испуганное лицо застыло, превратилось в маску.

— Вам помог Дон, он облегчил вам задачу. Ему нужны были письма Элихью Уилсона. Скажите, кого он послал за этими письмами, кто был непосредственным убийцей? Кто?

Молчание. На лице — то же выражение, вернее, отсутствие всякого выражения. Я испытал сильное желание ее стукнуть.

— Я дал вам возможность высказаться. Я хочу знать, каковы были ваши мотивы. Не хотите говорить — дело ваше.

Говорить она явно не хотела, и я решил оставить ее в покое; я боялся давить на нее: в таком состоянии она могла выкинуть все что угодно. Вышел я из квартиры с ощущением, что она не поняла ни слова из того, о чем я ее спрашивал. На углу меня ждал Дик Фоли.

— В этом доме, — сказал я ему, — живет девица Элен Олбери, восемнадцати лет, рост пять футов шесть дюймов, худая, весит не больше ста фунтов, а то и меньше, глаза карие, близко посажены, кожа желтоватая, волосы темные, коротко стриженные, прямые; жакет и юбка серые. Последи за ней. Если бросится на тебя, сдай в полицию. Будь осторожен, она не в себе.

* * *

Чтобы выяснить, где искать Рено и что ему от меня надо, я отправился к Каланче Марри. Не доходя до его заведения я предусмотрительно зашел в подъезд какого-то офиса, чтобы оттуда оценить обстановку.

У входа стоял полицейский фургон, куда из бильярдной вели, тащили и пихали людей. Ведущие, тащившие и пихавшие на полицейских были похожи мало. По всей вероятности, это были головорезы Пита, брошенные полиции на помощь. Как видно, Пит, заручившись поддержкой Макгроу, решил, как и обещал, расправиться с Сиплым и Рено.

Подъехала «скорая помощь», погрузила носилки и уехала. Я находился слишком далеко, чтобы разглядеть, кого — или что — увезли в больницу. Когда напряжение несколько спало, я вышел из подъезда, попетлял по улицам и вернулся в гостиницу.

В холле меня уже поджидал Микки Лайнен.

— Про такого, как твой Чарлз Проктор Дон, — начал он, — есть старая хохма: «Этот юрист разбирается в уголовных делах? — Еще как! Сам старый уголовник!» Недавно пройдоху Дона наняли адвокатом к юному Олбери, которого ты посадил за убийство. Когда Дон явился к нему, тот сказал, что не желает иметь с ним ничего общего. Этот горе-адвокат в прошлом году сам чуть было за решетку не угодил: вымогал деньги у какого-то пастора Хилла, но выкрутился. У него свой дом где-то на Либерт-стрит. Мало тебе?

— Более чем достаточно. Садись, отдохни, подождем вестей от Дика.

Микки зевнул и сказал, что отдохнуть он всегда готов, потому как не из тех, кто любит бегать целыми днями задрав хвост. Помолчав, он поинтересовался, слышал ли я, что мы прославились. Я спросил, что он имеет в виду:

— На днях я встретил здесь Бобби Робинсона из «Консолидейтед пресс», — пояснил он. — Съезжаются репортеры и из других телеграфных агентств, из крупных газет. Вся страна на нас смотрит.

Только я заговорил на свою любимую тему — эти репортеры, мол, так все запутают, что потом в жизни не распутаешь, — как меня вызвали к телефону.

— Долго себя ждать не заставила, — услышал я голос Дика Фоли. — Отправилась на Грин-стрит, триста десять. Там полно полиции. Убили адвоката, Дона. Ее задержали.

— Она еще там?

— Да, в кабинете шефа.

— Продолжай слежку. Если что узнаешь — немедленно звони.

Я вернулся к Микки Лайнену и вручил ему ключ от своей комнаты:

— Располагайся у меня. Отвечай на телефонные звонки. Я буду поблизости, сниму номер в отеле «Шэннон» под именем Дж.-В. Кларка. Никому, кроме Дика, об этом не говори.

Микки спросил было: «Какого черта?!» — но ответа не получил и послушно поплелся к лифтам.

XXIII В БЕГАХ

Я пошел в отель «Шэннон», назвался Кларком, снял на один день номер, расплатился и получил ключ от комнаты 321. Телефон позвонил только через час. Дик Фоли сказал, что скоро будет. Через пять минут он был уже у меня. Лицо озабоченное, злое. Под стать лицу — голос.

— Тебя разыскивают. Сразу два убийства: Брэнд и Дон. Я звонил. Трубку взял Микки. Сказал, что ты здесь. Его забрали. Обрабатывают.

— Я этого ожидал.

— Я тоже, — огрызнулся он.

— Ты что же, думаешь, я убил их, Дик? — с расстановкой спросил я.

— Если нет, самое время доказать это.

— Уж не хочешь ли ты донести на меня?

Он оскалился. Из загорелого его лицо стало каким-то бурым.

— Возвращайся в Сан-Франциско, — посоветовал я ему, — у меня и без тебя забот хватает.

Он не торопясь надел шляпу, не торопясь закрыл за собой дверь и скрылся.

В четыре часа дня я заказал обед себе в номер, а также пачку сигарет и «Ивнинг геральд». Первая страница газеты была поровну поделена между недавним убийством Дины Брэнд и сегодняшним Чарлза Проктора Дона. Связующим звеном между ними была Элен Олбери.

Элен Олбери, прочел я, была сестрой Роберта Олбери, которая, несмотря на признания брата, считала, что в убийстве он не виновен и стал жертвой заговора. Вести его дело она пригласила адвоката Чарлза Проктора Дона. Скорее всего, подумал я, все было ровно наоборот: не она разыскала Чарлза Проктора, а Чарлз Проктор — ее. От его услуг — как, впрочем, и любого другого защитника, — брат отказался, однако девушка, несомненно под воздействием Дона, с этим не смирилась.

Сняв пустую квартиру напротив дома Дины Брэнд, Элен Олбери поселилась там с полевым биноклем и идеей — во что бы то ни стало доказать, что в убийстве Дональда Уилсона виноват не ее брат, а Дина со своими сообщниками.

К этим «сообщникам» причислили и меня. «Человек, выдающий себя за частного детектива из Сан-Франциско, — писала обо мне «Геральд», — находится в городе уже несколько дней и, судя по всему, сдружился с Максом Тейлером (Сиплым), Дэниэлом Рольфом, Оливером Старки (Рено) и Диной Брэнд». С точки зрения газеты, мы-то и были настоящими убийцами, а Роберт Олбери — лишь подставным лицом.

В ночь, когда погибла Дина, Элен Олбери увидела из окна своей квартиры нечто, по мнению «Геральд», весьма существенное для раскрытия преступления. Как только девушка узнала об убийстве Дины, она рассказала об увиденном Чарлзу Проктору Дону, а тот, как показали его клерки, немедленно вызвал к себе в контору меня и о чем-то долго со мной беседовал. Когда я ушел, он сказал клеркам, что ждет меня на следующий день, то есть сегодня, к десяти утра. Однако в десять утра я почему-то не явился, а в двадцать пять одиннадцатого дворник обнаружил под лестницей тело убитого Чарлза Проктора Дона. По сообщению полиции, из кармана убитого были украдены ценные бумаги.

В то самое время, когда дворник наткнулся на тело адвоката, я, как писала газета, ворвался в квартиру Элен Олбери и стал ей угрожать. После того как девушке удалось вытолкать меня за дверь, она побежала в контору Дона, застала там полицию и рассказала про мой визит. Полицейские бросились ко мне в отель, но вместо меня обнаружили в номере некого Майкла Лайнена, который тоже назвался частным детективом из Сан-Франциско. В данный момент Майкл Лайнен задержан и дает показания, а Сиплого, Рено, Рольфа и меня разыскивают по подозрению в убийстве. Развязка должна произойти в самое ближайшее время.

Интересной оказалась и заметка на второй странице, где говорилось, что детективы Шепп и Венмен, которые первыми обнаружили тело Дины Брэнд, куда-то исчезли. Автор заметки высказывал опасения, как бы и тут не обошлось без «сообщников».

О вооруженном нападении на грузовики, а также о налете на бильярдную Каланчи Марри в «Геральд» не говорилось ни слова.

* * *

Из отеля я рискнул выйти, только когда стемнело. Мне надо было связаться с Рено. Из автомата я позвонил в бильярдную:

— Марри на месте?

— Это я, — сказал чей-то совершенно незнакомый голос. — Кто его спрашивает?

— Лилиан Гиш! — прорычал я и бросил трубку.

Расставшись с мыслью найти Рено, я решил навестить своего клиента, папашу Элихью, и приструнить его с помощью любовных писем, которые он посылал Дине Брэнд, а я выкрал из кармана убитого Дона.

Улицы я выбирал только самые темные и пустые, поэтому идти пришлось долго — слишком долго для человека, который всю жизнь презирал любителей пеших прогулок. Добравшись наконец до дома Уилсона, я понял, что к разговору с ним не готов: все силы и нервы ушли на ходьбу. По счастью, как вскоре выяснилось, наша беседа на некоторое время откладывалась.

Я уже находился буквально в нескольких шагах от его двери, как вдруг услышал за спиной чей-то шепот. От неожиданности я подпрыгнул на месте.

— Не бойся, — прошептал голос.

Выглянув из-за куста, за который он спрятался став на четвереньки, я разобрал в темноте, что кто-то скрывается за живой изгородью. Я вытащил пистолет: верить этому типу на слово я был не обязан. Поднявшись с колен, я двинулся ему навстречу. Подойдя ближе, я узнал его: это был один из двух молодчиков, которые накануне впустили меня в дом на Руни-стрит. Я присел рядом с ним на корточки и спросил:

— Где мне найти Рено? Хэнк О’Марра сказал, что он хочет меня видеть.

— Так оно и есть. Знаешь, где забегаловка Малыша Маклеода?

— Нет.

— На Мартин-стрит. На углу с Кинг-стрит. Спросишь Малыша. Отсюда недалеко, найдешь.

— Будем надеяться, — ответил я и ушел, предоставив ему сидеть за оградой и следить за домом моего клиента в расчете на то, что удастся подстрелить Пита, Сиплого или любого другого недруга Рено, если те зашли навестить папашу Элихью.

Я вышел на Мартин-стрит и вскоре увидел перед собой довольно захудалое питейное заведение, разукрашенное красной и желтой краской. Войдя внутрь, я спросил, как мне найти Малыша Маклеода. Меня провели в заднюю комнату, где сидел толстяк, у которого был грязный воротничок, полный рот золотых зубов и всего одно ухо. Это и был Крошка Маклеод.

— Где Рено? — спросил я его. — Он хотел со мной встретиться.

— А ты кто такой? — в свою очередь спросил меня Крошка.

Я назвался, и он, не сказав ни слова, вышел. Вернулся Крошка с подростком лет пятнадцати, у которого было красное прыщавое лицо и отсутствующий вид.

— Сынок отведет тебя, — сказал Крошка Маклеод.

Мы вышли через боковую дверь, некоторое время брели какими-то закоулками, пересекли песчаный пустырь, вошли во двор через покосившиеся ворота и поднялись на заднее крыльцо каркасного дома. Мальчик постучал, а за дверью спросили, кто это.

— Сынок и человек от Малыша, — ответил мальчик.

Дверь нам открыл длинноногий О’Марра. Сынок ушел, а меня проводили на кухню, где за столом, уставленным пивными бутылками, сидел Рено Старки, а с ним еще четверо. Над входной дверью, у меня за спиной, висели на гвоздях два пистолета. Окажись за дверью вооруженный враг и прикажи он поднять руки вверх — висевшие на гвоздях пистолеты оказались бы как нельзя более кстати.

Рено налил мне пива и повел через столовую в комнату, выходящую на улицу. Там на животе лежал какой-то человек и глядел в окно, отогнув край задернутой занавески.

— Ступай на кухню, промочи горло, — сказал ему Рено.

Тот молча встал и вышел, а мы сели на стоявшие рядом стулья.

— Когда я устраивал тебе алиби в Теннере, — начал Рено, — то, если помнишь, сказал, что делаю это только потому, что мне нужны свои люди.

— На меня можешь положиться.

— Ты им про Теннер уже говорил?

— Пока нет.

— Это алиби стопроцентное, если только они не начали всерьез под тебя копать. Думаешь, копают?

«Еще как», — подумал я про себя, а вслух сказал:

— Нет, Макгроу просто дурака валяет. Ничего страшного. А что у тебя?

Рено осушил свой стакан, вытер губы тыльной стороной ладони и сказал:

— За меня не бойся. Вот зачем ты мне нужен. Понимаешь, ситуация сейчас — хуже некуда: Пит заодно с Макгроу, и легавые вместе с алкашами Пита охотятся за мной и Сиплым. А мы с Сиплым, вместо того чтобы ударить по ним сообща, сами норовим друг друга прикончить. Дело дрянь. Пока мы между собой воюем, они нам поодиночке глотки перегрызут.

Я сказал, что совершенно с ним согласен.

— Сиплый тебя послушает, — продолжал Рено. — Найдн его и передай ему все, что я тебе сказал. За то, что я пристрелил Джерри Купера, он хочет убрать меня, а я в свою очередь хочу убрать его. Мое предложение: объединиться всего на несколько дней. Причем нам с ним встречаться не придется. За Сиплого ведь всегда его мальчики отдуваются. И я на этот раз поступлю так же. Соединим наших людей, а сами останемся в стороне. Покончим с этим проклятым Фиником, а тогда, на покое, между собой разберемся.

Только смотри, перед ним особенно не заискивай. Пусть не думает, что я в кусты прячусь. Главное — Пита с дороги убрать, а свои счеты мы всегда свести успеем. Пит окопался в Виски-таун. Я бы его выкурил оттуда, да людей у меня маловато. И у Сиплого — тоже. А совместными усилиями мы бы с Фиником сладили, так ему и передай.

— Сиплый мертв, — сказал я.

— Это точно? — недоверчиво переспросил Рено.

— Вчера на складе старого Редмена его убил Дэн Рольф — прикончил тем самым ледорубом, которым Сиплый зарезал девчонку.

— А тебе это, случаем, не приснилось?

— Нет, не приснилось.

— Надо же! А ведь по его дружкам не скажешь, что он на тот свет угодил, — сказал Рено, но чувствовалось, что он мне верит.

— А они еще сами не в курсе, — пояснил я. — Сиплый скрывался от полиции, и связь с ним поддерживал только Тед Райт. Тед про убийство знал и даже на нем подзаработал. По его словам, Каланча Марри передал ему от тебя то ли сотню, то ли полторы.

— Знай я, что он не врет, я дал бы этому придурку вдвое больше, — пробормотал Рено, потер подбородок и сказал: — Ладно, Сиплый, значит, отпадает.

— Нет.

— Почему «нет»?

— Раз его люди не знают, где он, — предложил я, — давай скажем им, что он за решеткой. Один раз они уже вырвали его из лап Нунена. Может, теперь они опять устроят налет на тюрьму, если узнают, что его сцапал Макгроу.

— Дальше, — заинтересовался Рено.

— Если его дружки, поверив, что Сиплый под замком, опять попытаются его вызволить, полиции, в том числе и головорезам Пита, придется как следует попотеть. Пока они будут устраивать облаву на людей Сиплого, ты сможешь попытать счастья в Виски-таун.

— А что, это идея, — медленно проговорил Рено.

— Думаю, дело выгорит, — подбодрил его я и встал. — Увидимся…

Такой поворот событий меня не вполне устраивал. Но я, разумеется, промолчал. Не враг же я себе.

Я опять сел, а Рено стал обзванивать друзей. Телефон звонил не переставая. Точно так же, не переставая, скрипела, впуская и выпуская людей, кухонная дверь, причем впускать приходилось гораздо чаще, чем выпускать. Вооруженных мужчин, табачного дыма и напряжения прибавлялось в доме с каждой минутой.

XXIV ВИСКИ-ТАУН

В половине второго ночи, оторвавшись наконец от телефона, Рено сказал мне:

— Поехали.

Он поднялся наверх и вскоре вернулся с небольшим черным саквояжем в руках. К этому времени большинство его людей уже вышли из кухни на улицу.

— Поаккуратней с ним, — предупредил меня Рено, протягивая саквояж — саквояж оказался тяжелым.

В доме теперь нас оставалось всего семь человек. Мы вышли и влезли в большую машину с занавешенными окнами, которую О’Марра подогнал прямо к дверям. Рено сел вперед, рядом с О’Маррой, а я втиснулся назад, зажав саквояж между коленями.

Из переулка выехала еще одна машина и встала впереди, третья держалась за нами. Ехали мы со скоростью миль сорок в час, не больше — по принципу тише едешь, дальше будешь. Мы уже почти добрались до места, как пришлось немного поволноваться.

Уже на окраине, когда мы проезжали по улице, застроенной небольшими одноэтажными строениями, какой-то человек показался в дверях, сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Кто-то из третьей машины уложил его на месте.

На следующем перекрестке нас встретили градом пуль.

— Если пуля попадет в саквояж, — крикнул, повернувшись ко мне, Рено, — мы все взлетим на воздух! Открой его, а то потом времени не будет!

Мы прижались к тротуару возле какого-то темного трехэтажного кирпичного здания, и я открыл саквояж. Бомбы — короткие двухдюймовые трубы, лежавшие в опилках на дне саквояжа, — разобрали в одно мгновение. Занавески на окнах машины от пуль были изодраны в клочья.

Не поворачиваясь Рено выхватил из саквояжа одну трубу, выскочил из машины и, не обращая никакого внимания на побежавшую по его левой щеке струйку крови, размахнулся и запустил бомбу в дверь кирпичного здания. Раздался оглушительный взрыв, взвилось пламя. Нас отбросило взрывной волной, на голову посыпались какие-то предметы. Входная дверь слетела с петель.

К дому бросился еще кто-то, взмахнул рукой, и еще одна труба, начиненная дьявольской смесью, угодила в проем двери. С окон нижнего этажа сорвались ставни, посыпались осколки стекла и рванулся огонь.

Машина, державшаяся третьей, остановилась в самом начале улицы, и сидевшие в ней стали отстреливаться. А первая машина проехала вперед и свернула в переулок. Судя по выстрелам, раздававшимся между взрывами бомб, из нее обстреливали задний выход.

О’Марра выбежал на середину улицы и зашвырнул бомбу на крышу кирпичного дома. Бомба не взорвалась, а О’Марра задрал одну ногу, вцепился обеими руками себе в горло и повалился навзничь.

Еще одни из наших рухнул под пулями, которые градом сыпались на нас из соседнего с кирпичным деревянного дома. Рено смачно выругался и крикнул:

— Толстяк, выкури их оттуда!

Толстяк поплевал на бомбу, забежал за машину и взмахнул рукой. Нас словно сдуло с тротуара, а через мгновение охваченный пламенем деревянный дом осел на наших глазах.

— Бомбы еще есть? — спросил Рено.

Все мы испытывали странное чувство оттого, что в нас никто не стреляет.

— Последняя осталась, — ответил Толстяк, взяв в руки бомбу.

Языки пламени лизали окна верхнего этажа. Рено взглянул на кирпичный дом, взял у Толстяка бомбу и сказал:

— Назад! Они сейчас выйдут.

Мы отошли назад. Изнутри раздался голос:

— Рено!

— Что надо? — крикнул Рено, предусмотрительно зайдя за машину.

— Сдаемся, — пробасил голос. — Мы выходим. Не стреляйте.

— Кто это «мы»? — спросил Рено.

— Это я, Пит, — послышался низкий голос. — Нас осталось четверо.

— Ты выходишь первым! — приказал ему Рено. — За тобой по одному остальные. С интервалом в полминуты. Всем руки за голову! Выходите!

Вскоре в проеме изуродованной взрывом двери появились поднятые руки и лысая голова Пита Финика. В свете полыхавшего над соседним домом пожара видно было, что лицо у него в крови, а одежда изорвана в клочья. С минуту бутлегер постоял на пороге, а потом стал медленно спускаться по ступенькам на тротуар.

Рено обозвал его паршивым подонком и четыре раза выстрелил ему в лицо и в живот.

Пит упал. За моей спиной раздался смех. Рено швырнул в дверь последнюю оставшуюся бомбу. Мы кинулись за машину. За руль сел Рено. Но мотор не работал: и туда попали пули. Мы вылезли, и Рено стал громко сигналить.

К нам подъехала та машина, что остановилась в начале улицы. Я огляделся: от пожара было светло как днем. В окнах домов кое-где виднелись лица, но на улице, кроме нас, не было ни души. Издали послышался перезвон колокольчиков приближающихся пожарных машин.

Приехавший за нами автомобиль и так был набит до отказа. Мы набились в него как сельди в бочку, а те, кто не поместился, повисли на подножках.

Проехав по ногам мертвого Хэнка О’Марры, мы направились домой. Первую треть пути мы проехали без комфорта, но и без приключений. В дальнейшем же приключений, в отличие от комфорта, прибавилось.

Из боковой улицы выехал лимузин, двинулся нам навстречу, а затем повернулся боком, остановился и обстрелял нас.

Еще одна машина выехала из-за лимузина и направилась прямо на нас. И опять град пуль.

Мы дрались как львы, но, к сожалению, нас в машине было слишком много: трудно стрелять, когда один человек сидит у тебя на коленях, другой повис на плече, а третий палит из пистолета в дюйме от твоего уха.

Правда, первая наша машина, та, что заехала за кирпичный дом, вскоре подоспела нам на помощь, но и противник получил подкрепление, причем сразу в виде двух автомобилей. По всей вероятности, налет людей Сиплого на тюрьму уже кончился и армия Пита, посланная на подмогу полиции, повернула на нас. Нам пришлось туго.

Опустив раскаленный ствол и наклонившись к Рено, я прокричал ему в ухо:

— Дело дрянь! В машине нас слишком много. Давайте вылезем и будем отстреливаться с улицы!

Рено мое предложение понравилось, и он скомандовал:

— Все лишние — из машины! Вести огонь с тротуара!

Я выскочил первым, украдкой поглядывая на темный переулок.

Толстяк двинулся следом. Нырнув в переулок, я повернулся к нему и прорычал:

— Чего ты за мной увязался? Места, что ли, мало? Вон лестница в подвал — отличное местечко!

Он с готовностью двинулся к подвалу — и был тут же убит наповал.

Я осмотрелся. Проулок, куда я зашел, оказался всего двадцати футов в длину и упирался в высокий деревянный забор с запертыми воротами. Подставив мусорное ведро, я забрался на ворота и очутился в саду с выложенными кирпичом дорожками, потом перелез через другой забор и попал в другой сад, а оттуда точно так же — в третий, где меня заливисто облаял фокстерьер.

Я отшвырнул собаку ногой, перемахнул через очередной забор, запутался в бельевой веревке, пересек еще два сада, услышал за спиной крик из окна, увернулся от брошенной бутылки — и наконец оказался в каком-то вымощенном булыжником переулке.

Выстрелы теперь гремели далеко позади, однако не так далеко, как хотелось бы, и пришлось опять пуститься в путь. Большее расстояние я прошел только один-единственный раз в жизни, да и то во сне — в ночь, когда была убита Дина.

Когда я подымался по ступенькам к двери Элихью Уилсона, мои часы показывали три тридцать утра.

XXV ШАНТАЖ

Звонить пришлось долго. Наконец высокий, загорелый шофер открыл мне дверь. Он был в майке и трусах, а в руке сжимал бильярдный кий.

— Чего надо? — спросил он, а затем, присмотревшись, добавил: — А, это ты? Чего тебе?

— Хочу поговорить с мистером Уилсоном.

— В четыре утра?! А больше ты ничего не хочешь? — И он стал закрывать дверь.

Я подставил ногу. Он перевел взгляд с моей ноги на меня, подбросил бильярдный кий и спросил:

— Ты что, ноги давно не ломал?

— Я не шучу, — настаивал я. — Мне необходимо поговорить со стариком. Так ему и скажи.

— Без толку. Он как раз вчера предупредил меня, чтобы я тебя не впускал.

— Вот как?! — Я достал из кармана четыре любовных письма, выбрал из них первое, наименее идиотское, протянул его шоферу и сказал: — Передай хозяину это письмо и скажи ему, что с остальными я сижу здесь, на ступеньках. Скажи, что сидеть я буду ровно пять минут, а потом отнесу эти письма Томми Робинсу из «Консолидейтед пресс».

Шофер уставился на конверт, обругал Томми Робинса, взял письмо и захлопнул у меня перед носом дверь. Через четыре минуты он опять вышел на крыльцо и сказал:

— Эй, ты, входи.

Следом за ним я поднялся по лестнице в спальню старого Элихью. Мой клиент сидел на кровати, в одном пухлом розовом кулачке сжимая свое собственное скомканное любовное письмо, в другом — пустой конверт. Седые волосы стояли дыбом, синие глаза налились кровью, челюсть отвисла. Одним словом, он пребывал в отличном расположении духа. Не успели мы войти, как он начал кричать:

— Это что же получается? Раньше хамил, а теперь пришел, чтобы старый пират от виселицы спас?!

Я сказал, что пришел вовсе не за этим и что если он собирается и дальше молоть вздор, то пусть хотя бы говорит потише, чтобы в Лос-Анджелесе не слышали, какой он болван.

— Если вы украли пару чужих писем, — на весь дом заголосил старикан, — то это еще не значит…

Я заткнул уши, он обиделся, и крик смолк. Я вынул пальцы из ушей и сказал:

— Отправьте вашего человека спать — нам надо поговорить наедине. Сегодня он вам не понадобится. Бить я вас не собираюсь.

— Ступай, — буркнул старик шоферу.

Шофер повернулся и ушел, прикрыв за собой дверь и напоследок бросив на меня полный любви взгляд. Когда мы остались одни, папаша Элихью дал волю своему гневу: он потребовал, чтобы я немедленно вернул ему остальные письма, стал допытываться, громко сквернословя, как они ко мне попали и что я с ними сделал, угрожал мне невесть чем, в основном же осыпал меня самыми отборными ругательствами.

Писем я ему не отдал. Румянец сошел с лица старика, оно опять стало розовым.

— Стало быть, вы собираетесь представить это делотаким образом? — пожевав губами и скосив на меня глаза, процедил он.

Теперь папаша Элихью говорил значительно тише: ему было не до крика, разговор принимал серьезный оборот.

Я подставил стул к кровати, сел и ласково ему улыбнулся:

— А почему бы и нет.

Он молча смотрел на меня и жевал губами.

— Хуже клиента, чем вы, у меня в жизни не было, — пожаловался я. — Посудите сами. Сначала вы нанимаете меня, чтобы я очистил от преступников город, потом предаете, переходите на сторону противника и воюете со мной до тех пор, пока я не начинаю брать верх; затем выжидаете, а теперь, когда, по-вашему, дела мои опять плохи, вы даже не впускаете меня в дом. Не знаю даже, что бы я без этих писем делал.

— Это шантаж, — буркнул он.

Я рассмеялся:

— Вы бы уж лучше молчали. Ладно, пусть будет шантаж. — Я постучал пальцем по спинке кровати. — Так вот, старина, дела мои совсем неплохи. Я победил. Помните, вы плакались, что злые люди отобрали у вас ваш маленький городок? Пит Финик, Лу Ярд, Сиплый Тейлер и Нунен. Где они теперь? Ярд был убит во вторник утром. Нунен — вечером того же дня, Сиплый — в среду утром, а Финн — час назад. Так что хотите вы или нет, а город опять ваш. А вы еще говорите, что я вас шантажирую. А теперь слушайте, что вам надо будет сделать. Вам надо связаться с мэром города — должен же быть в этом поганом городишке мэр! — и вместе позвонить губернатору штата… Не перебивайте меня.

Губернатору скажете, что городская полиция, где бутлегеры действуют на правах блюстителей порядка, вышла из-под контроля. Попросите его прислать помощь — лучше всего национальную гвардию. Может, за городом еще какие-то банды и действуют, но главари — все те, кого вы так боялись, — отправились на тот свет. А ведь у них были с вами свои счеты. Сейчас появилось много деловых мальчиков, которые стремятся поскорей занять место убитых. Что ж, тем лучше: пока в городе царит анархия, белым воротничкам будет легче овладеть ситуацией. А новые люди, в отличие от старых, особой опасности для вас не представляют.

Пусть мэр или губернатор, в зависимости от того, кто за это отвечает, разгонит всю берсвиллскую полицию. Пока вы не наберете новых людей, за порядком в городе будут следить национальные гвардейцы. Я слышал, что и мэр и губернатор — ваша личная собственность. Они сделают все, что вы им скажете. А сказать придется, ничего не поделаешь.

И тогда ваш прелестный городок опять будет принадлежать вам и вы опять превратите его в помойную яму. Если же вы не свяжетесь с губернатором, я отдам ваши любовные письма газетчикам — и не в «Геральд», где сидят ваши люди, а в информационно-телеграфные агентства. Эти письма я забрал у Дона. Уверен, вам доставит огромное удовольствие доказывать на суде, что не вы его нанимали и не он убил девушку. Но еще большее удовольствие получат люди, которые будут читать ваши письма. Они просто великолепны. В жизни не читал ничего смешнее. — Я замолк.

Старик весь дрожал — и не от страха. Его лицо опять побагровело. Он разинул рот и проревел:

— Печатайте их и будьте прокляты!

Я вынул письма из кармана, бросил их на кровать, встал, надел шляпу и сказал:

— Я отдал бы правую руку за то, чтобы доказать, что девушку убил человек, которого подослали вы. Господи, кто бы знал, как мне хочется отправить вас на виселицу! Это был бы достойный финал.

К письмам он даже не прикоснулся.

— Вы сказали мне правду про Тейлера и Пита?

— Да, не понимаю только, какая вам разница? Вместо них вами будет распоряжаться кто-то другой.

Он откинул одеяло и сел, свесив с кровати свои короткие розовые ножки в пижамных брюках.

— Значит, смелости не хватает занять пост, который я вам уже предлагал, — шефа полиции?

— Да. Всю свою смелость я растерял, сражаясь с вашими врагами, пока вы полеживали в постели и придумывали, как бы подороже меня продать. Ищите себе другую няньку.

Он уставился на меня. А потом хитро прищурился, кивнул седой головой и сказал:

— Боитесь брать на себя ответственность. Признавайтесь, вы ведь ее убили?

На прощание, как и в прошлый раз, я послал его к чертовой матери и вышел из комнаты.

По-прежнему поигрывая кием и смотря на меня любящими глазами, шофер встретил меня внизу и проводил до двери. Ему явно очень хотелось, чтобы я что-то выкинул. Но я обманул его ожидания и он в сердцах захлопнул за мной дверь.

* * *

Начинало светать.

Недалеко от дома под деревьями стоял черный двухместный автомобиль. Поскольку невозможно было разобрать, есть в нем кто-нибудь или нет, я счел за лучшее пойти в противоположную сторону. Автомобиль двинулся за мной.

Бежать по улицам от машины — удовольствие сомнительное, поэтому я остановился и повернулся к машине лицом. Автомобиль подъехал. Я уже опустил было руку в карман, но тут увидел за ветровым стеклом красное лицо Микки Лайнена. Он открыл мне дверцу.

— Я так и знал, что тебя здесь застану, — сказал он, когда я сел рядом. — Надо же, мы разминулись буквально на несколько секунд. Издали я видел, как ты входишь в дом, но не успел тебя перехватить.

— Как же ты выкрутился в полиции? — спросил я. — Поезжай, будем говорить на ходу.

— Я притворился, что ничего не знаю, ни о чем не догадываюсь, понятия не имею, чем ты тут занимаешься, — просто случайно встретил тебя в городе. Мы, мол, с тобой старые друзья. Они как раз меня допрашивали, когда нагрянули налетчики. Меня заперли в каком-то кабинетике напротив зала заседаний. А когда началась заварушка, я сбежал.

— А чем дело кончилось?

— Полицейские дали им прикурить. Про налет они разнюхали заранее и стянули к тюрьме уйму народу. Но им пришлось здорово попотеть, прежде чем они перебили всю банду. Говорят, это были люди Сиплого.

— Ясно. Сегодня ночью между собой сцепились Рено и Пит Финик. Ты об этом что-нибудь слышал?

— Краем уха.

— Рено убил Пита, но на обратном пути попал в засаду. Что было дальше — не знаю. Дика видел?

— Я был у него в отеле, и мне сказали, что он уехал вечерним поездом.

— Я отослал его домой, — объяснил я. — По-моему, он решил, что Дину Брэнд убил я. Его подозрения ужасно действовали мне на нервы.

— Ну?

— Что «ну»? Тебя интересует, убил ли я ее? Не знаю, Микки. Сам пытаюсь это выяснить. А что надумал ты? Останешься со мной или вернешься следом за Диком во Фриско?

— Далось тебе это убийство! Может, его и вообще не было. Ты ведь деньги и побрякушки не брал?

— Не брал. Но и убийца тоже не брал. Когда я ушел оттуда в девятом часу утра, деньги и драгоценности еще были на месте. Между восемью и девятью в доме побывал Дэн Рольф, но он бы красть не стал. Сыщики… Постой, постой! Сыщики, Шепп и Венмен, которые нашли тело, пришли туда в половине десятого. Кроме драгоценностей и денег, из дома ведь вынесли еще и письма, которые посылал Дине старый Элихью. Иначе бы я не нашел их в кармане Дона. Примерно тогда же, когда был убит Дон, исчезли и двое сыщиков. Догадываешься почему?

Когда Шепп и Венмен обнаружили, что девушка мертва, они, прежде чем поднять тревогу, ограбили квартиру. Зная, что старый Уилсон миллионер, они вместе с другими ценными вещами прихватили и его письма, которые передали адвокату, чтобы тот продал их Элихью. Но адвоката убили, письма попали ко мне, и сыщики струхнули. Ведь Шепп и Венмен могли и не знать, что в бумагах убитого писем не оказалось, и они перепугались, как бы эти письма не стали уликой против них. Деньги у них были, драгоценности — тоже, и они сочли за лучшее улизнуть.

— Логично, — согласился Микки, — но кто убийца, все равно непонятно.

— И все-таки кое-что уже прояснилось. Попробуем разобраться и в остальном. Для этого неплохо было бы отыскать сейчас старый склад Редмена на Портер-стрит. Там, как мне рассказывали, Рольф убил Сиплого: подошел и всадил в него ледоруб, тот самый, которым зарезали Дину. Если так все и было, значит, Сиплый ее не убивал. Иначе бы он опасался чахоточного и не подпустил бы его к себе. Поэтому и хочется взглянуть на их трупы.

— Портер-стрит идет параллельно Кинг-стрит, — сказал Микки. — Давай начнем с южного конца улицы: отсюда ближе, да и складских помещений там вроде бы больше. А этого Рольфа ты не подозреваешь?

— Нет. Раз чахоточный расправился с Сиплым за убийство девчонки, значит, сам он тут ни при чем. Кроме того, у нее на руках и на лице были синяки, а Рольф не смог бы ее избить. Как я понимаю, он сбежал из больницы, всю ночь прошатался неизвестно где, утром, после моего ухода, заявился к Дине, открыл своим ключом дверь, увидел, что она мертва, решил, что это дело рук Сиплого, забрал ледоруб и отправился на поиски убийцы.

— Почему же в таком случае ты решил, что совершить убийство мог ты сам? — спросил Микки, сворачивая на Портер-стрит.

— Отстань, — проворчал я. — Давай-ка сначала поищем склад.

XXVI СКЛАДЫ

Мы медленно ехали по улице, поглядывая по сторонам в поисках домов, которые бы по виду напоминали брошенный склад. Уже совсем рассвело.

Вскоре мое внимание привлекло большое квадратное красное здание на заросшем пустыре. И у пустыря, и у самого здания вид был крайне заброшенный. Судя по всему, заглянуть туда стоило.

— Остановись на следующем перекрестке, — сказал я. — Похоже, это то, что мы ищем. Оставайся в машине, а я пойду обыщу эту дыру.

Я специально сделал небольшой круг, чтобы подойти к зданию сзади, и осторожно — не крадучись, но и без лишнего шума — пересек пустырь.

Несильно подергал заднюю дверь. Заперта, разумеется. Подошел к окну, попытался заглянуть внутрь, но ничего не увидел — окно грязное, внутри темно. Подергал раму — бесполезно.

Перешел к следующему окну — опять неудача. Обогнул здание и двинулся вдоль торца. С первым окном на этой стороне я тоже не справился, зато второе как бы нехотя поддалось, и я поднял его без особого труда.

Тут я увидел, что оконный проем изнутри забит досками, и, как мне показалось, намертво.

Я выругался, но тут вспомнил, что окно, подымаясь, не скрипело. Я залез на подоконник, вставил руку между досок и подергал их. Доски поддались. Я надавил посильнее. С левой стороны доски отскочили, ощерившись целым рядом блестящих острых гвоздей.

Я раздвинул доски и заглянул в проем окна. Темно и тихо. Стиснув пистолет в правой руке, я перелез через подоконник и спрыгнул на пол. Шагнул влево — и тут же очутился в темноте: тусклый свет из окна сюда не доходил.

Переложив пистолет из правой руки в левую, я вернулся к окну и опять сдвинул доски.

Целую минуту, затаив дыхание, я прислушивался. Тишина. Прижимая пистолет к груди, я стал на ощупь обследовать помещение. Под ноги ничего не попадалось — голый пол. Выброшенная вперед рука ловила воздух, пока не наткнулась на шершавую поверхность стены. Как видно, я пересек из конца в конец пустую комнату.

Я двинулся на цыпочках вдоль стены и вскоре нащупал то, что искал, — дверь. Приложил к ней ухо, но не услышал ни звука. Нашел ручку, осторожно ее повернул и взял дверь на себя. Что-то зашуршало.

Одновременно я сделал сразу четыре вещи: отпустил ручку двери, подпрыгнул, взвел курок и левой рукой наткнулся на что-то твердое и тяжелое, точно надгробие.

Вспышка от выстрела не дала мне ничего — да и не могла дать, хотя каждый раз кажется, будто что-то в этот момент видишь. Не зная, что делать, я выстрелил еще раз, а потом еще раз.

Раздался жалобный, старческий голос:

— Не надо, приятель. Зря стреляешь.

— Зажги свет! — приказал я.

У самого пола, чиркнув, загорелась спичка, и желтый мерцающий свет выхватил из темноты сморщенное лицо какого-то бессмысленного старика, из тех, что ночуют на скамейках в парке. Раскинув дряблые ноги, он сидел на полу. Судя по всему, я в него не попал. Рядом с ним валялась ножка от стола.

— Встань и зажги свет! — приказал я. — А пока жги спички.

Он еще раз чиркнул спичкой, прикрыл вспыхнувший огонек рукой, встал, прошел в другой конец комнаты и зажег свечу, стоявшую на трехногом столике.

Я шел за ним по пятам. Если бы у меня не затекла левая рука, я бы, наверно, держался за него, чтобы не упасть.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, когда свеча загорелась.

Впрочем, теперь на этот вопрос я мог бы ответить и сам. У стены до самого потолка возвышалась гора деревянных коробок с надписью: «Кленовый сироп экстра».

Пока старик объяснял мне, что он, видит Бог, абсолютно ничего не знает, что два дня назад некий мистер Йейтс нанял его ночным сторожем и, если что не так, с него спрос невелик, — я приподнял крышку на одной из коробок. Внутри оказались бутылки виски с этикеткой «Кэнэдиен клаб». Вид у этикеток был довольно сомнительный. Я отошел от ящиков и обыскал все здание, толкая перед собой старика со свечой. Как я и ожидал, никаких следов пребывания Сиплого обнаружить не удалось.

Когда мы вернулись в комнату, где хранилось спиртное, я, хоть и с трудом, вытащил затекшей рукой бутылку виски из коробки, сунул ее в карман и на прощание дал старику совет:

— Проваливай, пока не поздно. Тебя наняли сторожить склад, который принадлежит одному из людей Пита Финика. Теперь этот тип работает на полицию, а самого Пита убили и его контора лопнула.

Когда я вылезал в окно, старик жадным взглядом смотрел на коробки с виски и пересчитывал их по пальцам.

* * *

— Ну что? — спросил Микки, когда я вернулся.

Я молча вытащил из кармана бутылку виски — и какого виски! — вынул пробку, протянул бутылку Микки, а затем заправился сам.

— Ну? — снова спросил он.

— Давай попробуем найти склад старого Редмена, — сказал я.

— Смотри, твое упрямство до добра не доведет, — сказал Микки и включил мотор.

Мы проехали три квартала и увидели длинное низкое и узкое строение с рифленой крышей и всего несколькими окнами под выцветшей вывеской: «Редмен и К°».

— Тачку оставим за углом, — сказал я. — На этот раз ты пойдешь со мной. А то мне одному скучно было.

Выйдя из машины, мы увидели проход между домами, ведущий, по-видимому, к заднему входу на склад, и пошли по нему.

Отдельные прохожие нам уже попадались, но было еще очень рано и фабрики, которых в этом районе было полно, не работали.

Мы подошли к зданию сзади и заметили любопытную вещь: дверь закрыта, но на дверном косяке возле замка вмятины: здесь явно поработали ломом.

Микки подергал дверь. Она оказалась не заперта, но поддавалась с трудом. Наконец короткими рывками он сумел немного приоткрыть ее, и мы протиснулись внутрь.

Войдя, мы услышали далекий голос. Слов разобрать было невозможно. Слышно было только, что голос мужской и довольно резкий.

Микки показал большим пальцем на взломанную дверь и сказал:

— Это не полиция.

Осторожно, стараясь не скрипеть каучуковыми подошвами, я сделал несколько шагов. Микки шел следом, тяжело дыша мне в спину.

По словам Теда Райта, Сиплый прятался наверху, в задней комнате. Быть может, резкий мужской голос оттуда и доносился.

— Фонарь! — бросил я, стоя вполоборота к Микки.

Он вложил фонарь в мою левую руку, в правой я сжимал пистолет. Мы двинулись дальше.

В слабом свете, пробивавшемся через приоткрытую входную дверь, мы пересекли комнату и подошли к дверному проему, за которым царил кромешный мрак.

Свет фонаря прорезал тьму и высветил впереди дверь. Я выключил фонарь и направился к двери. Снова зажег фонарь и обнаружил за дверью ведущую наверх лестницу.

По ступенькам мы подымались с такой осторожностью, будто боялись, что они рухнут у нас под ногами.

Резкий голос замолк. Вместо него до нас доносилось что-то другое — какой-то тихий, неразборчивый шепот.

Я насчитал девять ступенек, когда прямо над нами кто-то громко сказал:

— Готов, сука.

И тут же в ответ четыре раза подряд на одной ноте выпалил пистолет. Под железной крышей каждый выстрел отдавался так гулко, будто стреляли из пятнадцатидюймовой винтовки.

— То-то же, — сказал тихий голос.

За это время мы с Микки преодолели оставшиеся ступеньки, распахнули дверь, вбежали в комнату и бросились на Рено Старки, который, навалившись на Сиплого, душил его обеими руками. Но мы опоздали. Сиплый был мертв.

Рено узнал меня и отпустил свою жертву. Глаза такие же тупые, как всегда; лошадиное лицо такое же деревянное.

Микки перенес труп Сиплого на стоявшую в углу кровать.

В комнате, которая когда-то, видимо, использовалась под контору, было два окна. При дневном свете я увидел под кро-атью труп Дэна Рольфа. На полу валялся автоматический кольт.

Рено покачнулся и подался вперед.

— Ты ранен? — спросил я.

— Он выпустил в меня всю обойму, — спокойно ответил он, прижимая локти к животу.

— Врача! — бросил я Микки.

— Без толку, — сказал Рено. — Он мне полживота отхватил.

Я подставил складной стул и усадил Рено на самый край, чтобы он мог нагнуться вперед.

Микки бросился из комнаты и побежал вниз по лестнице.

— Ты знал, что он не убит? — спросил меня Рено.

— Нет, я передал тебе то, что мне рассказал Тед Райт.

— Тед ушел слишком рано, — сказал Рено. — Этого я и боялся и решил посмотреть, что здесь творится. Сиплый здорово меня надул: прикинулся покойником, а я сдуру под его пушку подставился. — Он тупо посмотрел на труп Сиплого. — А держался он здорово, гад. Подыхал, а рану не перевязывал, так и лежал. — Рено улыбнулся, при мне впервые. — А теперь — мешок с костями, да и тот ничего не весит.

Он заговорил низким голосом. Под стулом на полу образовалась красная лужица. Я боялся к нему прикоснуться. Казалось, стоит ему распрямиться и убрать с живота локти — и он развалится на части.

Рено уставился на лужу и спросил:

— Как же, черт возьми, ты вычислил, что не сам ее убил?

— В этом я окончательно убедился только сейчас, — признался я. — Тебя я подозревал, но до конца уверен не был. В ту ночь у меня в голове все перемешалось, мне снились какие-то сны с колокольным звоном, таинственными голосами и прочим вздором. Потом мне пришло в голову, что, может, это был не сон: я слышал, что в наркотическом кошмаре, бывает, видишь то, что происходит на самом деле.

Когда я проснулся, свет был потушен. Маловероятно, чтобы я убил ее, выключил свет, а потом опять схватил ледоруб. Все могло быть по-другому. Ты же знал, что в тот вечер я был у нее. И алиби мне почему-то устроил сразу, не отнекиваясь. Это показалось мне странным. Кроме того, после рассказа Элен Олбери Дон стал вымогать у меня деньги, а полиция, выслушав ее показания, связала тебя, Сиплого и Рольфа со мной. О’Марри я встретил неподалеку от того места, где спустя несколько минут обнаружил труп Дона. Вероятней всего, адвокат попытался шантажировать и тебя. Все это, а также то, что мы с тобой оказались в одной компании, навело меня на простую мысль: полиция подозревает в убийстве не только меня, но и тебя. Меня они заподозрили потому, что Элен Олберн видела, как ночью я входил и выходил из дома Дины. Но раз они заподозрили и тебя, значит, побывал у нее и ты. По ряду причин Сиплого и Рольфа я в расчет не принимал, а стало быть, убийцей мог быть либо ты, либо я. Но почему ее убил ты — до сих пор ума не приложу.

— Поверь, — сказал он, глядя, как по полу растекается кровавая лужа, — она сама виновата, черт бы ее взял. Звонит она мне и говорит, что к ней собирается Сиплый. Если, говорит, я приеду первым, то смогу устроить засаду. Мне эта идея понравилась. Приезжаю, жду, а его нет.

Рено замолчал, сделав вид, что смотрит на лужу. Но я-то знал, лужа тут ни при чем, он не может говорить из-за боли. Возьмет себя в руки и снова заговорит. Умереть он хотел так же, как и жил, — точно улитка в раковине. Говорить для него было пыткой, но это его не останавливало, — во всяком случае, на людях. Ведь он был Рено Старки, которому все нипочем, и эту роль он играл до конца.

— Ждать мне надоело, — снова заговорил он. — Отучу в дверь и спрашиваю: «Что за дела?» А она зовет меня войти, говорит, она одна. Я не верю, но она клянется, что никого нет, и мы идем на кухню. А может, вдруг, думаю, засада не на Сиплого, а на меня? С нее ведь станется.

Тут вошел Микки и сказал, что вызвал «Скорую». А Рено, воспользовавшись его приходом, перевел дух и продолжал:

— Потом оказалось, Сиплый действительно позвонил ей и сказал, что приедет. Приехал он раньше меня, ты отрубился, и она со страху его не впустила. А он плюнул и уехал. От меня-то она это скрыла: боялась, что я, если узнаю, брошу ее одну. Ты ведь был в отпаде, и, вернись Сиплый, ее некому было бы защитить. Но тогда я всего этого не знал. Просто чувствую, неспроста все это — ее-то я хорошо изучил. Ну, думаю, сейчас ты у меня заговоришь. Врезал ей пару раз, а она ледоруб схватила да как завопит. Только она завизжала, как слышу — шаги. Все, попался, решил.

Он говорил все медленнее, голос у него срывался, каждое слово давалось ему с большим трудом, но виду он не подавал:

— Пропадать, так с музыкой, думаю. Вырываю я у нее ледоруб и всаживаю ей в грудь. Тут ты выскакиваешь: глаза закрытые, ругаешься — совсем плохой. Она на тебя падает. А ты валишься на пол, переворачиваешься и рукой за ледоруб хватаешься. Так с ледорубом в руке и засыпаешь. Лежишь с ней рядом, и не поймешь, кто из вас убитый. Только тут я понял, что наделал. Но ее-то уже все равно не вернуть. Делать нечего. Выключил я свет и поехал домой. А когда ты…

На этом история Рено закончилась, так как в комнату с носилками вошли врачи «Скорой помощи». Они валились с ног от усталости — работы им в Берсвилле хватало. Я был даже рад, что Рено не договорил до конца: всей необходимой информацией я уже располагал, а смотреть на него и слушать, как он из последних сил выжимает из себя слова, было занятием не из приятных.

Я отвел Микки в сторону и пробормотал ему на ухо:

— А теперь берись за дело сам. Я сматываюсь. Сейчас я уже, должно быть, вне подозрений, но рисковать не стоит — с Берсвиллом, ведь сам знаешь, шутки плохи. На твоей машине я доеду до какого-нибудь полустанка, а оттуда на поезде — в Огден. Там я остановлюсь в отеле «Рузвельт» под именем Р.-Ф. Кинг. А ты оставайся здесь. Дашь мне знать, выходить мне из подполья или, наоборот, в Гондурас прокатиться.

Почти целую неделю я просидел в Огдене за своими отчетами, ломая голову над тем, как составить их таким образом, чтобы у начальства не создалось впечатления, будто я — злостный нарушитель законов и кровавый убийца.

Микки приехал за мной через шесть дней. От него я узнал, что Рено умер, что в преступниках я больше не хожу, что награбленное добро возвращено в Первый национальный банк, что Максвейн признался в убийстве Тима Нунена и что Берсвилл благодаря объявленному в городе военному положению постепенно превращается в райское местечко.

Мы с Микки вернулись в Сан-Франциско.

Над отчетами, как выяснилось, я корпел совершенно зря. Старика провести не удалось, и мне здорово влетело.

СТЕКЛЯННЫЙ КЛЮЧ
Роман

Пер. с англ. Э. Медниковой

Глава 1 ТРУП НА КИТАЙСКОЙ УЛИЦЕ

I

Зеленые кости закувыркались по зеленому сукну, ударились о борт стола и отскочили назад. Одна сразу же остановилась, на ее верхней грани было шесть белых крапинок — два ровных рядка. Другая покатилась к центру. Когда она замерла, на ней белела одна-единственная точка.

Нед Бомонт тихо хмыкнул. Счастливчики собрали со стола деньги.

Гарри Слосс сгреб кости широкой волосатой рукой и подбросил их на ладони.

— Ставлю четвертной. — Он швырнул на стол две бумажки.

— Задайте ему жару, ребята, — сказал Нед Бомонт. — А мне пора подзаправиться. — Он пересек бильярдную и в дверях столкнулся с Уолтером Айвенсом. — Привет, Уолт! — Нед кивнул и хотел пройти.

Но Айвенс схватил его за локоть.

— Т-т-ы г-г-говорил с П-п-полем? — Когда Айвенс произнес «П-п-полем», с его губ брызнула тонкая струйка слюны.

— Я как раз иду к нему. — Голубые глаза на круглом белесом лице Айвенса было заблестели, но Нед, сузив глаза, добавил: — Особенно ни на что не рассчитывай. Вот если бы ты мог немного обождать…

У Айвенса дрогнул подбородок.

— Н-н-о она д-д-должна родить в с-с-следующем месяце.

В темных глаза Неда промелькнуло удивление. Он высвободил свой локоть из руки коротышки Айвенса и отступил. Уголок рта под черными усиками дернулся.

— Сейчас трудное время, Уолт… В общем, лучше ни на что не рассчитывать до ноября. — Его глаза опять стали узкими и настороженными.

— Н-но, если т-ты ему с-скажешь…

— Я ему объясню все в самом наилучшем виде. Да ты ведь знаешь, он бы для тебя все сделал, но только сейчас у него самого положение не из легких. — Нед пожал плечами, лицо его помрачнело, лишь блестящие глаза по-прежнему смотрели зорко и настороженно.

Айвенс облизнул губы и часто заморгал, потом глубоко вздохнул и, прижав руки к груди, попросил:

— Иди, я п-подожду т-тебя з-здесь.

II

Закурив тонкую, в зеленых крапинках сигарету, Нед Бомонт пошел наверх. На площадке второго этажа у портрета губернатора он свернул в коридор и постучал в широкую дубовую дверь в самом его конце.

Услыхав «Войдите!», он толкнул дверь и вошел.

Поль Мэдвиг был один. Он стоял у окна спиной к двери, руки в карманах брюк, и смотрел вниз на темную Китайскую улицу.

— А, вот и ты! — не спеша повернувшись, сказал он.

Полю Мэдвигу было сорок пять лет. Такой же высокий и крепкий, как Нед, он был фунтов на сорок тяжелее. Крупные, грубоватые черты румяного, по-своему красивого лица были обрамлены светлыми, гладко зачесанными волосами, разделенными посередине пробором. Одевался он, пожалуй, слишком франтовато, но костюмы его всегда были отлично сшиты и он умел их носить.

Нед закрыл дверь.

— Одолжи мне денег, — попросил он.

Мэдвиг вынул из внутреннего кармана большой коричневый бумажник.

— Сколько?

— Пару сотен.

Мэдвиг дал ему одну стодолларовую бумажку, пять двадцатидолларовых и спросил:

— Кости?

— Да. — Нед положил деньги в карман. — Спасибо.

— Давненько ты не выигрывал, а? — Мэдвиг опять засунул руки в карманы брюк.

— Не так уж давно — месяц или полтора.

Мэдвиг улыбнулся:

— Срок немалый.

— Только не для меня. — В голосе Неда послышалось легкое раздражение.

Мэдвиг побренчал в кармане монетами.

— Как сегодня, крупная игра? — Он присел на угол стола и посмотрел на свои блестящие ботинки.

Нед с любопытством взглянул на белокурого Мэдвига и покачал головой.

— По мелочи. — Он подошел к окну. Над домами напротив нависло тяжелое черное небо. Пройдя за спиной Мэдвига к телефону, Нед набрал номер.

— Привет, Берни, это Нед. Почем сегодня Пегги О’Тул?.. И это все?.. Ладно, поставь за меня по пятьсот в каждом… Еще бы… Бьюсь об заклад, что будет дождь, а если так, она как пить дать обштопает Крематория… Ладно, заметано. Я согласен, давай подороже… Пока! — Он положил трубку и снова повернулся к Мэдвигу.

— Почему бы тебе не переждать, раз уж ты попал в полосу невезения? — спросил Мэдвиг.

Нед ухмыльнулся.

— Так будет еще хуже — только затянет дело. Мне бы и сейчас не надо распыляться, а поставить все полторы тысячи в одном заезде. Проиграл бы — и дело с концом.

Мэдвиг засмеялся и поднял голову.

— Для этого надо характер иметь и выдержку.

Уголки губ Неда, а за ними и усики поползли вниз.

— А я смогу выдержать все, что надо, — ответил он на пути к двери.

Он уже взялся за ручку, когда раздался серьезный голос Мэдвига:

— Да, пожалуй, ты сможешь, Нед.

Нед обернулся.

— Что смогу? — спросил он раздраженно.

Мэдвиг перевел взгляд на окно.

— Все выдержать.

Нед пристально посмотрел на отвернувшегося Мэдвига. Тот неловко поежился под его взглядом и опять забренчал монетами в кармане. Тогда Нед изобразил на лице величайшее недоумение.

— Кто? Я?

Мэдвиг покраснел, привстал со стола и шагнул к Неду.

— Иди ты к черту, — сказал он.

Нед рассмеялся.

Застенчиво ухмыльнулся и Мэдвиг. Потом он вытер лицо платком с зеленой каймой и спросил:

— Почему ты не заходишь? Ма вчера сказала, что не видела тебя почти месяц.

— Может быть, забегу на этой неделе, как-нибудь вечерком.

— Обязательно, ты же знаешь, как она тебя любит. Приходи ужинать. — Мэдвиг спрятал платок.

Следя за Мэдвигом уголком глаза, Нед снова медленно двинулся к двери. Уже положив ладонь на дверную ручку, он спросил:

— Ради этого ты хотел меня видеть?

Мэдвиг нахмурился.

— Да, то есть… — Он откашлялся. — Ну… в общем, есть кое-что еще. — Наконец ему удалось справиться со своим смущением, он снова заговорил уверенно: — Ты больше меня понимаешь в таких вещах. В среду день рождения мисс Генри. Как ты думаешь, что мне ей подарить?

Нед отпустил ручку. Когда он опять стоял перед Мэдвигом, в его глазах уже не было удивления. Выпустив облако дыма, он спросил:

— Они что-нибудь устраивают?

— Да.

— Тебя пригласили?

Мэдвиг покачал головой.

— Нет, но я там обедаю завтра вечером.

Нед посмотрел на сигару, потом снова поднял глаза на Мэд-вига.

— Ты хочешь поддержать сенатора, Поль?

— Да, наверное, мы его поддержим.

Когда Нед задал следующий вопрос, улыбка его была такой же сладкой, как и голос:

— Зачем?

Мэдвиг улыбнулся.

— Если мы его поддержим, он в два счета победит Роуна, а тогда с его помощью мы без сучка без задоринки протащим весь наш список.

Нед затянулся и все так же сладко спросил:

— Без тебя, — он сделал ударение на местоимении, — смог бы без тебя сенатор проскочить на этот раз?

— Ни за что, — уверенно сказал Мэдвиг.

После небольшой паузы Нед снова задал вопрос:

— Он это знает?

— Уж кому это и знать, как не ему? А если бы и не знал… Да что с тобой, Нед? Какого черта?

Нед презрительно усмехнулся.

— Если бы он не понимал, тебя бы туда завтра не пригласили?

— Да что с тобой, Нед? Какого черта! — нахмурившись, повторил Мэдвиг.

Нед вынул изо рта сигару. Ее кончик был изжеван.

— Да нет, все в порядке. — На его лице появилось задумчивое выражение. — Ты считаешь, что нашему списку нужна его поддержка?

— Поддержка никогда не помешает, — небрежно бросил Мэдвиг. — Конечно, мы и без его помощи справились бы.

— Ты ему что-нибудь обещал?

Мэдвиг поджал губы.

— Все уже улажено.

Нед побледнел и опустил голову. Глядя на Мэдвига исподлобья, он сказал:

— Брось его, Поль. — Голос его звучал хрипло, приглушенно. — Пускай тонет.

Мэдвиг подбоченился.

— Вот это да, черт возьми! — удивленно воскликнул он.

Нед подошел к столу и тонкими дрожащими пальцами положил тлеющий кончик сигары в медную чеканную чашу.

Мэдвиг с нежностью смотрел ему в спину. Затем, когда тот повернулся, спросил:

— Что на тебя находит, Нед? То вроде все в порядке, то без всякой причины ты лезешь в бутылку.

Нед поморщился.

— Ладно, забудь об этом, — сказал он и тут же снова набросился на Мэдвига: — Ты думаешь, он будет плясать под твою дуду, когда его переизберут?

— Я с ним управлюсь. — В голосе Мэдвига была уверенность.

— Может быть, и так, но только не забывай, что ему ни разу в жизни не приходилось проигрывать.

Мэдвиг согласно кивнул.

— Конечно, вот поэтому нам и надо его держаться.

— Нет, Поль! — убеждал Нед. — Совсем наоборот! Ты подумай как следует, пошевели мозгами. Скажи, эта красотка блондинка, его дочка, крепко подцепила тебя на крючок?

— Я собираюсь жениться на мисс Генри, — сказал Мэдвиг.

Нед округлил губы, как бы собираясь присвистнуть, но так и не свистнул. Его глаза сузились.

— Это одно из условий сделки?

Мэдвиг хитро ухмыльнулся.

— Кроме тебя и меня, об этом никто не знает.

На впалых щеках Неда выступили красные пятна. Он улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.

— На меня ты можешь положиться, — сказал он, — я трепаться не буду. Но мой тебе совет: если тебе этого действительно так хочется, заставь их составить письменное обязательство, заверить его у нотариуса и внести солидную сумму в обеспечение неустойки, а того лучше — требуй, чтобы свадьбу сыграли до выборов. Тогда ты хоть будешь уверен в своем фунте мяса или… сколько она там весит?

Мэдвиг переступал с ноги на ногу. Не поднимая на Неда глаз, он сказал:

— Не понимаю, какого черта ты говоришь о сенаторе как о каком-нибудь бандюге. Он джентльмен и…

— Вот именно. Ты можешь прочесть об этом в журнале «Пост»: «Один из немногих аристократов, оставшихся на американской политической арене». И дочка его — аристократка. Поэтому я тебя и предупреждаю: пришей рубашку к брюкам, когда пойдешь к ним, а не то вернешься без штанов. Ты для них низшая форма животной жизни, и правила этики на тебя не распространяются.

Мэдвиг вздохнул.

— Брось, Нед. Чего ты так…

Но Нед что-то вспомнил. Глаза его злобно засверкали.

— Не забывай, — сказал он, — что молодой Тейлор Генри тоже аристократ, и ты, вероятно, именно поэтому запретил Опаль с ним хороводиться. А что получится, когда ты женишься на его сестре и он твоей дочери станет родственничком? Тогда он будет вправе снова к ней подкатиться?

Мэдвиг зевнул.

— Ты меня не так понял, Нед, — сказал он. — Я тебя обо всем этом не спрашивал. Я только хотел посоветоваться насчет подарка для мисс Генри.

Нед помрачнел.

— У тебя с ней далеко зашло? — спросил он бесстрастно.

— Заходить-то нечему. Я там был, наверное, раз шесть, к сенатору приходил. Иногда видел ее, иногда нет, кругом всегда люди, «здравствуйте» или «до свидания», вот и все. У меня как-то еще не было случая поговорить с ней.

На секунду в глазах Неда вспыхнули веселые огоньки. Он пригладил усики ногтем большого пальца и спросил:

— Завтра ты первый раз там обедаешь?

— Да, хотя думаю — не в последний.

— А на день рождения тебя не пригласили?

— Нет. — Мэдвиг заколебался. — Еще нет.

— Тогда мой совет тебе вряд ли понравится.

— А все-таки? — спросил Мэдвиг с бесстрастным лицом.

— Не дари ей ничего.

— А, иди ты!

Нед пожал плечами.

— Дело твое. Ты спросил — я ответил.

— Но почему?

— Подарки дарят только в том случае, если уверены, что они будут приняты с удовольствием.

— Но ведь все любят их получать…

— Конечно, но здесь дело сложнее. Когда ты кому-нибудь что-нибудь даришь, ты как бы во всеуслышание заявляешь: я, мол, уверен, что этому человеку приятно получить от меня подарок.

— Я тебя понял. — Мэдвиг встал, потер рукой подбородок и нахмурился. — Наверное, ты прав. — Затем его лицо просветлело. — Но будь я проклят, если упущу этот случай.

— Хорошо, — быстро сказал Нед. — Ну, тогда цветы или что-нибудь в этом роде.

— Цветы? О Господи… Да я хотел…

— Конечно, ты хотел подарить машину или пару ярдов жемчуга. Позже тебе еще представится такая возможность. Начни пока с небольшого.

Мэдвиг поморщился.

— Ты прав, Нед. В этих вещах ты лучше разбираешься. Так, значит, цветы.

— И не очень много, — бросил Нед и не переводя дыхания продолжал: — Уолт Айвенс повсюду трезвонит, что ты, мол, должен выцарапать его брата из тюрьмы.

— Так пусть знает: Тим не выйдет до конца выборов.

— Ты допустишь, чтобы был суд?

— Да, — сказал Мэдвиг и с раздражением добавил: — Ты отлично знаешь, что я ничего не могу поделать. Уладить эту историю сейчас, когда мы хотим переизбрать своих кандидатов, когда все женские клубы и организации и так готовы нам глотку перегрызть, — нет уж, лучше камень на шею — ив воду.

Нед криво усмехнулся:

— Что-то нас не очень-то беспокоили женские клубы, пока мы не связались с аристократами.

— А теперь беспокоят. — Глаза Мэдвига потемнели, стали непроницаемыми.

— Жена Тима родит в следующем месяце, — сказал Нед.

Мэдвиг шумно и нетерпеливо вздохнул.

— Мало мне без того хлопот, — пожаловался он. — Почему они об этих вещах не думают заранее, прежде чем попадут в беду? Нет у них мозгов, ни у одного из них нет.

— Зато у них есть голоса.

— В этом-то все и дело, — проворчал Мэдвиг. Он сердито уставился в пол, потом опять поднял голову, — Как только голоса будут подсчитаны, мы о нем позаботимся, а до тех пор ничего не выйдет.

— Ребятам это не нравится, — заметил Нед, искоса поглядывая на Мэдвига. — С мозгами там они или без мозгов, но они привыкли, чтоб о них заботились.

Мэдвиг сжал челюсти.

— Ну и что? — Его глаза, круглые, темно-синие, неотрывно следили за глазами Неда.

Улыбаясь, Нед ответил ровным голосом:

— Ты сам знаешь, не очень много надо, чтобы они начали говорить, что, пока ты не спутался с сенатором, все было иначе.

— Дальше.

Нед продолжал тем же ровным голосом, с той же улыбкой:

— А начав с этого, они быстро допрут, что Шед О’Рори до сих пор заботится о своих ребятах.

Мэдвиг, слушавший его очень внимательно, сказал:

— Я знаю, что могу на тебя положиться, Нед, и уверен, что ты сумеешь заткнуть болтунам рот.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза. Прервал молчание Нед:

— Если мы позаботимся о жене Тима и о его ребенке, это поможет.

— Правильно. — Мэдвиг опустил подбородок, и глаза его посветлели. — Проследи за этим, хорошо? Пусть они ни в чем не нуждаются.

III

Уолтер Айвенс ждал Неда Бомонта внизу. Глаза его блестели надеждой.

— Ну, чт-то он с-сказал?

— Ничего не выйдет, как я и говорил. После выборов будет сделано все, чтобы Тим вышел, а пока придется обождать.

Уолтер Айвенс уныло опустил голову, у него вырвался хриплый, низкий звук.

Нед положил ему на плечо руку.

— Не повезло. Никто лучше Поля этого не понимает, но сейчас он ничего не может сделать. Он просил передать, чтобы она не оплачивала счетов. Посылайте их ему — за квартиру, магазины, доктора и больницу.

Уолтер Айвенс резко вскинул голову и обеими руками схватил руку Неда. Его глаза увлажнились.

— Черт в-возьми, это здорово! Но хотелось бы, чтобы он п-помог Т-тиму.

— Ну, может, еще подвернется случай. — Нед высвободи руку, сказал: — Еще увидимся, — и, обойдя Айвенса, пошел к бильярдной.

В бильярдной никого не было.

Нед взял шляпу и пальто и вышел на улицу. Серые косы! струйки дождя поливали асфальт. Нед улыбнулся.

— Давайте, давайте, милашки! Заработайте мне мои три тысячи двести пятьдесят долларов!

Он вернулся в холл и вызвал такси.

IV

Нед Бомонт отдернул руки от трупа и поднялся. Голова убитого сползла с обочины, и свет от фонаря на углу улицы упал на его лицо. Убитый был молод. На лице его застыла маска гнева, еще подчеркнутая темным рубцом, наискось пересекавшим лоб от брови до светлых вьющихся волос.

Нед огляделся. По одну сторону как будто бы никого не было. По другую — за пару кварталов, у клуба «Бревенчатая хижина», — из машины вылезали два человека. Они оставили автомобиль у дверей и вошли внутрь.

Несколько секунд Нед рассматривал автомобиль, затем резко вскинул голову, посмотрел в другую сторону и вдруг стремительно прыгнул в тень ближайшего дерева. Он тяжело дышал, и, хотя на лбу его поблескивали капельки пота, вздрогнул и поднял воротник пальто.

Нед простоял в тени полминуты, держась рукой за дерево, затем решительно направился к «Бревенчатой хижине». Он шагал все быстрее и уже почти бежал, пригнувшись вперед, когда заметил на другой стороне улицы человека, идущего ему навстречу. Он туг же сбавил шаг. Человек на противоположной стороне, не успев поравняться с Недом, вошел в дом. Когда Нед подошел к «Хижине», он уже взял себя в руки, хотя и был бледнее обычного. Не останавливаясь он взглянул на пустой автомобиль, взбежал по ступенькам, освещенным двумя фонарями, и вошел в клуб.

Из гардероба вышли Гарри Слосс и еще кто-то. В середине холла они остановились и одновременно сказали:

— Привет, Нед.

Слосс добавил:

— Я слышал, ты огреб сегодня на Петти О’Тул.

— Да.

— И много?

— Три двести.

Слосс облизнулся.

— Неплохо. Наверно, не прочь сегодня поиграть?

— Позже, может быть. Поль здесь?

— Не знаю. Мы только что пришли. Особенно не задерживайся. Я обещал своей девчонке, что вернусь пораньше.

— Хорошо. — Нед направился к вешалке. — Поль здесь? — спросил он у гардеробщика.

— Да, пришел минут десять назад.

Нед посмотрел на часы: половина десятого. Он поднялся на второй этаж. Мэдвиг, в вечернем костюме, сидел у стола, держа руку на телефоне.

Увидев Неда, он отдернул руку и спросил:

— Как деда, Нед? — Его большое, красивое лицо было румяно и спокойно.

— Бывает хуже, — сказал Нед, закрывая за собой дверь. Он сед на стул возле Мэдвига. — Как прошел обед у Генри?

В уголках глаз Мэдвига появились веселые морщинки.

— Бывает хуже.

Нед обрезал кончик сигары. Не поднимая головы он взглянул на Мэдвига.

— Тейлор там был? — Его спокойный голос как-то не вязался с дрожащими руками.

— На обеде его не было. Почему ты спрашиваешь?

Нед вытянул ноги, откинулся поудобнее на стуле и небрежно махнул рукой, в которой держал сигару.

— Он мертв. Лежит в канаве, на улице, неподалеку отсюда.

— Вот как? — невозмутимо откликнулся Мэдвиг.

Нед наклонился вперед. На его худых щеках выступили желваки. Сигара, тонко хрустнув, переломилась в его пальцах.

— Ты понял, что я сказал? — спросил он раздраженно.

Мэдвиг неторопливо кивнул.

— Ну?

— Что «ну»?

— Его же убили.

— Ну и что? Ты что хочешь, чтобы я забился в истерике? — спросил Мэдвиг.

Нед выпрямился.

— Так вот — мне звонить в полицию?

Мэдвиг вскинул брови.

— А что — они не знают?

Нед в упор смотрел на Мэдвига.

— Когда я его увидел, вокруг не было ни души. Прежде чем что-то предпринять, я хотел поговорить с тобой. Значит, я могу сказать, что нашел его?

Мэдвиг опустил брови.

— А почему бы и нет? — сказал он безразлично.

Нед встал, сделал два шага к телефону, остановился и снова повернулся к Мэдвигу. Медленно, подчеркивая слова, он произнес:

— Шляпы его там не было.

— Она ему теперь не понадобится. — Мэдвиг нахмурился. — Ну и дурак же ты, Нед, черт тебя побери!

— Один из нас наверняка дурак — это точно, — сказал Нед и пошел к телефону.

V

УБИЙСТВО ТЕЙЛОРА ГЕНРИ

НА КИТАЙСКОЙ УЛИЦЕ ОБНАРУЖЕН

ТРУП СЫНА СЕНАТОРА

Вчера вечером, в начале одиннадцатого, на Китайской улице, близ Памела-авеню, был найден мертвым Тейлор Генри, 26 лет, сын сенатора Ральфа Бэнкрофта Генри. Предполагают, что он стал жертвой грабителей.

Следователь Уильям Дж. Хупс заявил, что смерть молодого Генри наступила в результате пролома черепа и сотрясения мозга, явившихся следствием удара затылком об угол тротуара, послетого как он был сбит ударом в лоб, нанесенным дубинкой или иным тупым предметом.

Первым, очевидно, обнаружил труп Нед Бомонт, проживающий в доме № 914 по Рэндал-авеню, который тут же пошел в клуб «Бревенчатая хижина», находящийся за два квартала от места происшествия, чтобы позвонить об этом в полицию. Однако до того, как ему удалось связаться с управлением, тело нашел полицейский Майкл Смит, который и сообщил о происшествии.

Начальник полиции Фредерик М. Рейни немедленно отдал распоряжение о задержании всех подозрительных лиц в городе и заявил, что полиция найдет убийцу или убийц, чего бы это ни стоило.

Родственники Тейлора Генри показали, что он вышел из дому около половины десятого и…

Нед отложил газету, допил оставшийся в чашке кофе, поставил чашку с блюдцем на столик рядом с кроватью и откинулся на подушки. Лицо у него было бледное и утомленное. Он натянул одеяло до шеи, заложил руки за голову и мрачно уставился на гравюру в простенке между окнами спальни.

Полчаса Нед лежал неподвижно, шевелились только веки. Потом он снова взял газету и еще раз прочел статью. Чем дальше он читал, тем более недовольным становилось его лицо. Отложив газету, он поднялся с кровати, медленно и лениво накинул черно-коричневый с мелким узором халат поверх белой пижамы, облегающей его худое тело, всунул ноги в коричневые домашние туфли и, слегка покашливая, вышел в столовую.

Это была большая комната в старинном стиле, с высоким потолком, широкими окнами, с огромным зеркалом над камином и обитой красным плюшем мебелью. Вынув из шкатулки на столе сигару, он сел в огромное кресло. Ноги его покоились в квадратном пятне позднего утреннего солнца, а дым сигары, подплывая к солнечному лучу, внезапно становился густым и плотным. Нед нахмурился и, вынув сигару, стал покусывать ногти.

В дверь постучали. Он настороженно выпрямился.

— Войдите.

Вошел официант в белой куртке.

— А, это вы! — протянул Нед разочарованно и опять откинулся на красный плюш кресла.

Официант прошел в спальню, вышел оттуда с подносом грязной посуды и удалился. Нед швырнул окурок в камин и направился в ванную. Когда он вымылся, побрился и оделся, его походка обрела обычную живость, а лицо посвежело.

VI

Было около полудня, когда Нед Бомонт, пройдя восемь кварталов, подошел к бледно-серому многоквартирному дому на Линк-стрит. Нажав на кнопку, он подождал, пока щелкнет дверной замок, вошел в вестибюль и поднялся лифтом на седьмой этаж.

Он позвонил в шестьсот одиннадцатую квартиру. Дверь тут же распахнулась. На пороге стояла миниатюрная девушка лет девятнадцати с темными сердитыми глазами и бледным сердитым лицом.

— Привет! — Она улыбнулась и приветливо махнула рукой, как бы извиняясь. Голос у нее был тонкий и пронзительный. Она была в меховой шубке, без шляпы. Коротко остриженные блестящие волосы черным шлемом лежали на ее круглой головке. В ушах девушки поблескивали сердоликовые сережки. Она отступила назад, пропуская его в прихожую.

— А Берни уже встал? — спросил Нед, входя.

Ее лицо снова исказила злоба.

— Грязный ублюдок! — взвизгнула она.

Нед не оборачиваясь захлопнул за собой дверь.

Девушка подошла к нему, схватила его за руки и начала их трясти.

— Знаешь, что я сделала ради этого подонка? — кричала она. — Я ушла из дома! Да еще из какого дома! Ушла от матери, от отца, который считал меня непорочной Девой Марией! Они предупреждали меня, что он мерзавец. Все мне это говорили, и были правы, а я, дура, не слушала. Теперь-то я знаю, что он такое. Он… — Дальше пошли визгливые непристойности.

Нед, не двигаясь с места, угрюмо слушал девушку. Глаза у него стали совершенно больные. Когда, запыхавшись, она на секунду умолкла, он спросил:

— Так что же он сделал?

— Сделал? Он сбежал от меня, чтоб… — Конец фразы был нецензурным.

Нед дернулся. Он заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась какая-то вымученная.

— Он ничего не просил передать мне?

Девушка лязгнула зубами и приблизилась к нему вплотную. Глаза ее округлились.

— Он вам что-нибудь должен?

— Я выиграл… — Он кашлянул. — Вчера в четвертом заезде я выиграл три тысячи двести долларов.

Она презрительно засмеялась.

— Попробуйте получить их теперь! Вот! — Она протянула к нему руки. На левом мизинце блестело кольцо из сердолика. — И вот, — она потрогала свои сердоликовые сережки, — вот все, что он мне оставил! Из всех моих драгоценностей! Да и то потому, что они были на мне.

— И когда же это случилось? — спросил Нед странным, чужим голосом.

— Вчера вечером, хотя обнаружила я это только утром. Но вы не думайте, этот сукин сын еще пожалеет, что встретился со мной! — Она засунула руку за корсаж и поднесла к лицу Неда три смятые бумажки. Он потянулся было за ними, но она отдернула руку и шагнула назад.

Нед пожевал губами и опустил руку.

— Вы читали сегодня в газете о Тейлоре Генри? — спросила она возбужденно.

— Да. — Хотя Нед ответил довольно спокойно, его грудь бурно вздымалась.

— Знаете, что это? — Она опять протянула ему мятые бумажки.

Нед отрицательно покачал головой. Глаза его сузились и заблестели.

— Это долговые расписки Тейлора Генри! — заявила она торжествующе. — На тысячу двести долларов.

Нед хотел было что-то сказать, но сдержался, а когда наконец заговорил, его голос звучал совершенно бесстрастно:

— Теперь, когда он мертв, они не стоят ни черта.

Она снова сунула бумажки за корсаж и совсем близко подошла к нему.

— Слушайте, — сказала она, — они никогда ни черта не стоили. Поэтому он и мертв.

— Это твоя догадка?

— Как хотите, так и считайте. Мне-то что. Но только я вам вот что скажу: Берни позвонил Тейлору в прошлую пятницу и сказал, что дает ему три дня сроку.

Нед пригладил ногтем усики.

— А ты это не со злости? — спросил он осторожно.

Она скорчила гримасу.

— Конечно, меня злость берет. Оттого я и собираюсь отнести их в полицию. Но если вы думаете, что я вру, вы последний идиот.

Неда не так легко было убедить.

— Где ты их взяла?

— В сейфе. — Она кивнула своей блестящей головкой в сторону комнаты.

— Когда он вчера смылся?

— Не знаю. Я пришла домой в половине десятого и ждала его почти всю ночь. Только к утру я заподозрила неладное. Начала шарить по квартире и увидела, что он забрал все деньги до последнего цента и все мои драгоценности, кроме тех, что были на мне.

Нед снова пригладил усики ногтем большого пальца.

— Как ты думаешь, куда он мог поехать?

Она топнула ногой и, замахав кулаками, снова начала поносить сбежавшего Берни пронзительным, злым голосом.

— Хватит, — сказал Нед. Он крепко схватил ее за запястье. — Если ты только и можешь, что орать, так лучше отдай расписки мне, я сумею ими распорядиться.

Она вырвала руки и закричала:

— Ничего я вам не дам! Никому я их не отдам, только полиции, черт бы вас всех побрал!

— Ладно, валяй. Только куда же все-таки он мог уехать, Ли?

Ли злобно ответила, что куда он уехал, она не знает, но зато хорошо знает, куда она послала бы его.

— Давай, давай! — сказал Нед устало. — Шуточки для нас сейчас первое дело. Думаешь, он вернулся в Нью-Йорк?

— Откуда я знаю? — Внезапно глаза ее забегали.

На щеках Неда выступили красные пятна.

— Ну, что ты еще придумала? — спросил он подозрительно.

— Ничего, — ответила она невинным голоском. — А почему вы спрашиваете?

Он наклонился к ней и заговорил серьезно, веско подчеркивая каждое слово:

— Не воображай, что тебе удастся утаить эти расписки от полиции, Ли. Этот номер не пройдет.

— А я и не думаю, — сказала она.

VII

Из аптеки, которая помещалась в первом этаже того же дома, Нед Бомонт позвонил по телефону. Он вызвал полицейский участок и попросил лейтенанта Дулана.

— Алло! Лейтенант Дулан? Я говорю по просьбе мисс Ли Уилшир. Она находится сейчас в квартире Берии Диспейна, Линк-стрит, 1666. Похоже, что Диспейн внезапно скрылся вчера вечером, оставив долговые расписки Тейлора Генри… Да так… И еще она говорит, что слышала, как пару дней назад он угрожал Тейлору… Да, она хочет вас видеть как можно скорее… Нет, нет, лучше приезжайте или кого-нибудь пришлите… Да… Это не имеет значения. Вы меня не знаете. Она попросила меня позвонить, потому что не хочет говорить из его квартиры… — С минуту он молча слушал, затем повесил трубку и вышел из аптеки.

VIII

Нед Бомонт подошел к аккуратному кирпичному домику в конце Темз-стрит и позвонил. Лицо молодой негритянки, открывшей ему дверь, расплылось в широкой, приветливой улыбке.

— Здравствуйте, мистер Бомонт) — сказала она, гостеприимно распахивая дверь.

— Привет, Джун. Есть кто-нибудь дома?

— Да, сэр, они обедают.

Он прошел в столовую, где за столом, покрытым белой в красную клетку скатертью, друг против друга сидели Поль Мэдвиг и его мать. Тут же стоял третий стул. Тарелка и серебряный прибор перед ним были пусты.

У матери Поля Мэдвига, высокой, худой женщины лет семидесяти с лишним, были светлые, тронутые сединой волосы. Ее голубые, ясные, такие же молодые, как у сына, глаза стали еще моложе, когда она увидела входящего Неда. Тем не менее она нахмурилась и сказала:

— Наконец-то! Никчемный ты мальчишка! Совсем забыл старуху!

В ответ Нед дерзко ухмыльнулся.

— Ладно, ма, я уже вырос, и у меня есть свои дела. — Он махнул рукой Мэдвигу: — Привет, Поль!

— Садись. Джун наскребет тебе чего-нибудь поесть, — сказал Мэдвиг.

Нед нагнулся над худой рукой миссис Мэдвиг, собираясь поцеловать ее, но старуха рассерженно отдернула руку:

— Где это ты научился таким фокусам?

— Я же сказал, что я вырос. — Нед повернулся к Мэдвигу. — Благодарю, я недавно позавтракал. — Он посмотрел на пустой стул. — А где Опаль?

— Она лежит. Ей нездоровится, — ответила миссис Мэдвиг.

Нед кивнул, немножко обождал и, глядя на Мэдвига, вежливо спросил:

— Ничего серьезного, надеюсь?

Мэдвиг покачал головой.

— Что-то голова болит. Перетанцевала, наверное.

— Хорош отец! Даже не знает, отчего у дочери болит голова, — вставила миссис Мэдвиг.

Вокруг глаз Мэдвига собрались морщинки.

— Ну, ма, веди себя прилично. — Он повернулся к Неду. — Что нового?

Нед сел на свободный стул.

— Берни Диспейн удрал вчера вечером с моим выигрышем.

Мэдвиг вытаращил глаза.

— В его квартире остались долговые расписки Тейлора Генри на тысячу двести долларов, — продолжал Нед.

Мэдвиг прищурился.

— Ли говорит, что он звонил Тейлору в пятницу и дал ему три дня сроку для уплаты.

Мэдвиг потер подбородок.

— Кто эта Ли?

— Девчонка Берни.

— А-а! — И, видя, что Нед молчит, Мэдвиг спросил: — Он не сказал, что собирается делать, если Тейлор не заплатит?

— Не знаю. — Нед положил руку на стол и наклонился к Мэдвигу. — Поль, сделай меня на время шерифом или еще каким-нибудь официальным лицом, а?

— О Господи! — воскликнул Мэдвиг, заморгав глазами. — Для чего тебе это?

— Я хочу найти этого парня. А с удостоверением мне будет легче. Меньше шансов влипнуть в историю.

Мэдвиг посмотрел на него с тревогой.

— Что это тебя так разобрало?

— А три тысячи двести пятьдесят долларов?

— Ну ладно, — сказал Мэдвиг медленно. — А вчера что тебе мешало жить, когда ты еще не знал, что тебя обчистят?

Нед нетерпеливо махнул рукой.

— Ты хочешь, чтобы я спотыкался о трупы, глазом не моргнув при этом? — спросил он. — Но речь сейчас о другом. Это теперь не в счет. Теперь мне нужен тот парень. Я должен до него добраться. Должен. — Лицо его было бледным, жестким. Голос звучал серьезно: — Слушай, Поль! Дело не только в деньгах, хотя три двести на дороге не валяются. Но если бы их было всего пять долларов, ничего бы не изменилось. Два месяца подряд я проигрывал. Это меня чуть не доконало. На что я гожусь, если фортуна повернулась ко мне спиной? Но вот я выиграл — и вроде бы все в порядке. Можно задрать хвост трубой и снова чувствовать себя человеком, а не побитой собакой. Деньги — это тоже важно, но дело не в них, а в том, как я себя чувствовал. Я все проигрывал и проигрывал. Понимаешь? Я уверенность в себе потерял. И вот, когда я уже подумал, что избавился от этого наваждения, Берни задает стрекача. Я этого не потерплю. Иначе мне крышка. Я его разыщу. Я и так поеду за ним, но ты здорово мне поможешь, если обеспечишь бумажкой.

Мэдвиг потрепал Неда по щеке.

— Ну и ну! — сказал он. — Конечно, я все устрою. Не хотел бы я, чтобы ты в это ввязывался, но раз такое дело, лучше всего сделать тебя специальным следователем окружной прокуратуры. Ты вроде будешь в подчинении у Фарра, но нос в твои дела он совать не посмеет.

Миссис Мэдвиг встала и собрала со стола.

— Если бы я не взяла себе за правило не вмешиваться в мужские дела, — сказала она строго, — я сказала бы вам парочку теплых слов. Занимаются Бог знает какими делами, которые очень просто могут их впутать в Бог знает какие неприятности.

Нед ухмылялся до тех пор, пока она не вышла из комнаты. Когда они остались одни, он словно стер ухмылку с лица и сказал:

— Ты можешь устроить, чтобы все было готово к полудню?

— Ага, — согласился Мэдвиг, вставая. — Я позвоню Фарру. И если тебе еще что понадобится, ты знаешь — як твоим услугам.

— Ага, — сказал Нед.

Мэдвиг вышел из комнаты.

Вошла Джун и начала убирать со стола.

— Мисс Опаль спит? — спросил Нед.

— Нет, сэр. Я только что отнесла ей чай с сухариками.

— Пожалуйста, узнайте, можно ли мне заглянуть к ней на минутку.

— Сейчас, сэр!

Когда негритянка вышла, Нед встал из-за стола и начал мерить шагами комнату. Щеки у него горели. Он остановился, только когда снова вошел Мэдвиг.

— Порядок, — сообщил Мэдвиг. — Если не будет Фарра, зайдешь к Барбероу. Он все оформит, и ему необязательно объяснять, что к чему.

— Спасибо, — сказал Нед и оглянулся на стоящую в дверях Джун.

— Она говорит, чтобы вы зашли, — сказала негритянка.

IX

Комната Опаль Мэдвиг была выдержана в голубых тонах. Когда Нед вошел, Опаль, в серебристо-голубом халатике, лежала на высоко взбитых подушках. Она была такая же голубоглазая, как отец и бабушка, с такими же, как у них, четкими чертами лица и длинными ногами. Ее розовая кожа была нежной, как у ребенка. Сейчас ее покрасневшие глаза припухли от слез.

Бросив сухарик на поднос, Опаль протянула Неду руку и улыбнулась, показав крепкие белые зубы.

— Привет, Нед! — Голос ее дрожал.

Он не стал пожимать ей руку, а лишь слегка шлепнул по ней ладонью.

— Привет, малышка! — Он сел в ногах кровати, закинул одну за другую длинные ноги и вытащил из кармана сигару. — Тебе не станет хуже от дыма?

— Нет, курите, пожалуйста, — разрешила она.

Нед кивнул, положил сигару назад в карман и серьезно посмотрел ей прямо в лицо. Его глаза светились сочувствием. Голос звучал глухо:

— Я знаю, малышка, это тяжело.

Она уставилась на него по-детски невинным взглядом.

— Нет, что вы! Голова почти прошла, да и не так уж страшно она болела. — Голос ее стал тверже.

Нед криво усмехнулся.

— Я уже стал чужим?

Между бровей у нее пролегла небольшая складка.

— Я не понимаю, о чем вы, Нед.

Сурово глядя на нее, он процедил сквозь зубы:

— Я — о Тейлоре.

Поднос на ее коленях покачнулся, но лицо не изменило выражения.

— Да, но, видите ли, я не встречалась с ним уже несколько месяцев, с тех пор как папа…

Нед Бомонт резко поднялся.

— Ну что ж, отлично, — бросил он через плечо, направляясь к двери.

Девушка молчала. Он вышел из комнаты и спустился вниз.

Поль Мэдвиг надевал в холле пальто. Он сказал:

— Я еду в центр, в контору, мне нужно уладить дело с контрактами по канализации. Если хочешь, я тебя подброшу к Фарру.

— Прекрасно, — сказал Нед, но тут сверху раздался голос Опаль:

— Нед, Нед!

— Сейчас! — крикнул он ей, потом обернулся к Мэдвигу: — Если ты торопишься, не жди.

Мэдвиг взглянул на часы.

— Мне нужно бежать. Увидимся вечером, в клубе.

— Угу, — пробормотал Нед и снова пошел наверх.

Поднос стоял теперь в ногах кровати.

— Закройте дверь, — попросила девушка. Когда он выполнил просьбу, она подвинулась и освободила ему место рядом с собой. — Зачем вы так?.. — спросила она с упреком.

— Ты не должна мне врать, — заявил он мрачно, присаживаясь на кровать.

— Но, Нед… — Ее голубые глаза буравили Неда.

— Когда ты последний раз видела Тейлора?

— Вы хотите знать, когда я с ним говорила? — И лицо и голос казались искренними. — Да уж несколько недель прошло, как…

— Ну что ж! — Нед снова поднялся.

Ему оставался один шаг до двери, когда она воскликнула:

— Нед, не надо, мне и так тяжело!

Он медленно повернулся, его лицо ничего не выражало.

— Разве мы не друзья? — спросила она.

— Ага, — ответил он без всякого энтузиазма. — Но об этом как-то забываешь, когда тебе врут.

Она повернулась на бок, положила голову на подушку и беззвучно заплакала. По подушке расползлось влажное серое пятно. Он вернулся, сел рядом и обнял ее. Она положила голову к нему на плечо. Несколько минут Опаль плакала молча. Затем оттуда, где ее рот был прижат к его пиджаку, донеслись заглушенные слова:

— Вы… вы знали, что я с ним встречалась?

— Да.

Она встревожилась, села прямо.

— А папа знал?

— Не думаю. Точно не знаю.

Она снова опустила голову ему на плечо, и ее следующие слова были едва слышны:

— О Нед, я вчера провела с ним полдня, до самого вечера.

Он обнял ее еще крепче, но не сказал ни слова.

— Кто, кто мог это сделать? — спросила она немного погодя.

Он поежился. Внезапно она подняла голову. Теперь это уже была не слабая девушка.

— Вы знаете, Нед?

Он помедлил, провел языком по губам, а потом пробормотал:

— Думаю, что знаю.

— Кто?! — вскрикнула она.

Он снова помедлил, затем, избегая ее взгляда, спросил, четко выдавливая каждое слово:

— Ты обещаешь до времени никому об этом не рассказывать?

— Да, — быстро ответила Опаль, но, когда Нед начал было говорить, она схватила его обеими руками за плечо. — Обождите! Я не могу ничего обещать, пока вы не пообещаете, что им это не сойдет с рук, что их поймают и накажут.

— Этого я обещать не могу. Этого никто не может обещать.

Она пристально вглядывалась в него, покусывая губы.

— Хорошо, обещаю. Кто?

— Он тебе когда-нибудь говорил, что должен много денег букмекеру по имени Берии Диспейн?

— Так это Диспейн?..

— Я так думаю, но ты мне ответь: он когда-нибудь говорил об этом…

— Я знала, что у него неприятности. Но он не говорил, какие именно. Правда, он сказал, что поскандалил с отцом из-за каких-то денег и что он в отчаянии, — это его слова.

— Он упоминал имя Диспейна?

— Нет. А что между ними было? Почему вы думаете, что это Диспейн?

— У него были долговые расписки Тейлора больше чем на тысячу долларов, а денег получить он никак не мог. Вчера Диспейн внезапно уехал. Сейчас его ищет полиция. — Он понизил голос, посмотрел на нее искоса. — Ты можешь кое-что сделать, чтоб помочь им поймать его.

— Что я должна сделать?

— Это, правда, не очень честно. Понимаешь, чтобы осудить Диспейна, нужны улики. Но ведь, если он виноват, ты же согласишься помочь? Ну, в общем, надо сделать кое-что не совсем законное, чтобы наверняка прижать его.

— Все что угодно!

Он вздохнул и покусал губу.

— Что нужно сделать? — спросила она нетерпеливо.

— Я хочу, чтобы ты достала мне одну из его шляп.

— Что?!

— Мне нужна одна из шляп Тейлора. Ты сможешь ее достать?

Опаль ничего не понимала.

— Но зачем, Нед?

— Чтобы наверняка загнать Диспейна в угол. Это все, что я могу пока сказать. Сможешь ты ее достать или нет?

— Я… я думаю, что смогу, но я бы хотела…

— Когда?

— К вечеру, наверное, — сказала она, — но я бы хотела…

Он снова прервал ее:

— Тебе незачем знать все. Чем меньше людей знают об этом, тем лучше. То же самое про шляпу. — Он обнял ее и притянул к себе. — Ты его действительно любила, малышка, или только потому, что отец…

— Я его любила. — Она всхлипнула. — Я совершенно уверена. Я уверена.

Глава 2 ФОКУС СО ШЛЯПОЙ

I

Нед Бомонт, сдвинув на затылок шляпу, которая была ему маловата, прошел вслед за носильщиком через вокзал Грэнд-сентрал к выходу на 42-ю улицу, а оттуда к темно-вишневому такси. Он расплатился с носильщиком, сел в машину, назвал отель неподалеку от Бродвея, в районе 40-х улиц, и, закурив сигару, откинулся на спинку сиденья. Пока такси медленно тащилось в потоке машин, направлявшихся к бродвейским театрам, Нед успел изжевать свою сигару.

У Мэдисон-авеню зеленое такси, выскочившее из-за угла на красный свет, врезалось на полном ходу в вишневое такси Бомонта и отбросило его на стоявшую у тротуара машину. Нед сжался в углу под ливнем битого стекла.

Потом он выпрямился, стряхнул с себя осколки и вылез из машины прямо в гущу собравшихся зевак. Нет, он не ранен, заверил он их. Он ответил на вопросы полицейского, отыскал шляпу, которая была ему маловата, снова надел ее, велел перенести свои чемоданы в другое такси, назвал отель новому водителю и всю дорогу сидел угрюмо забившись в угол машины.

В отеле, расписавшись в регистрационной книге, он спросил портье, нет ли ему писем, и получил две телефонограммы и два запечатанных конверта без почтовых штемпелей.

Коридорного, провожавшего его в номер, он попросил принести пинту хлебного виски. Когда коридорный вышел, Нед запер дверь на ключ и прочел телефонограммы. Они были помечены этим днем. Оба раза ему звонил Джек. Первая была принята в четыре часа пятьдесят минут дня, вторая — в восемь часов пять минут вечера. Он посмотрел на часы. Было уже восемь сорок пять.

Первая записка гласила: «В Химере». Вторая: «У Тома и Джерри. Позвоню позже».

Затем Нед распечатал один из конвертов. В нем было два листка, исписанных крупным, угловатым мужским почерком и датированных предыдущим днем. На первом он прочел: «Она остановилась в «Матэне», номер 1211, под именем Айлин Дэйл из Чикаго. Еще с вокзала звонила несколько раз по телефону. Встретилась с мужчиной и женщиной, которые живут на 30-й улице в Ист-сайде. Они обошли много мест, в основном кабаков; наверно, ищут его, но пока им не везет. Фамилия мужчины и женщины — Брук. Я в 734-м номере».

Листок бумаги на втором конверте, исписанный тем же почерком, был помечен этим днем: «Сегодня утром виделся с Дьюардом, он говорит, будто не знал, что Берни в городе. Позвоню позже».

Оба письма были подписаны «Джек».

К тому времени, как коридорный принес ему виски, Нед успел умыться, вынуть из чемодана чистое белье, переодеться и закурить сигару. Расплатившись с коридорным, он принес из ванной стакан и пододвинул кресло к окну. Дожидаясь звонка, он сидел, курил, пил и бессмысленно смотрел на другую сторону улицы.

— Алло, — сказал он в трубку. — Да, Джек… Только что… Где?.. Ага… Ага, сейчас еду.

Он отхлебнул еще виски, сдвинул на затылок шляпу, которая была ему маловата, надел пальто, валявшееся на спинке стула, похлопал себя по карману, погасил свет и вышел.

Было десять минут десятого.

II

Миновав двустворчатую стеклянную дверь, над которой во всю высоту здания ярким электрическим сиянием сверкала вывеска «Том и Джерри», Нед Бомонт попал в узкий коридор. Единственная дверь в левой стене вела в маленький ресторан.

Человек, сидевший за столиком в углу, поднялся и поманил его пальцем. Человек был франтоватый, с лоснящимся, довольно красивым смуглым лицом.

Нед подошел.

— Привет, Джек, — сказал он, пожимая протянутую руку.

— Они наверху, девица и эти Бруки, — сказал Джек. — Вам бы лучше сесть здесь, спиной к лестнице. Если они вздумают уйти, я их засеку. И его тоже, если он придет. А вас он не разглядит — здесь полно народу.

Нед сел за столик.

— Они ждут его?

Джек пожал плечами.

— Не знаю. Во всяком случае, они тянут время. Хотите перекусить? Выпивки вы здесь внизу не получите.

— А мне выпить хочется, — сказал Нед. — А разве наверху не найдется укромного местечка, где нас не будет видно?

— Да это ведь просто забегаловка. Там, правда, есть парочка кабинок, они нас там, может, и не увидят, но, если Берни придет, он сразу все усечет.

— Рискнем. Мне нужно выпить, а с ним, если он появится, я, в конце концов, смогу поговорить и тут.

Джек с любопытством посмотрел на Неда, потом отвел глаза и сказал:

— Дело ваше. Пойду посмотрю, есть ли свободная кабинка. — Он немного помедлил, снова пожал плечами и вышел.

Повернувшись в кресле всем телом, Нед следил, как франтоватый молодой человек поднимался по лестнице. Он не сводил глаз с лестницы до тех пор, пока Джек не спустился и не поманил его пальцем. Когда Нед подошел, он сказал:

— Свободна самая лучшая кабина, девица сидит спиной, так что вы сможете посмотреть на Бруков, когда будете проходить мимо.

Они поднялись наверх. Кабины — столики и скамейки, отделенные от зала невысокими перегородками, — были расположены справа от лестницы. Им пришлось повернуть головы, чтобы видеть через широкую арку бар и верхний зал ресторана.

Нед в упор смотрел в спину Ли Уилшир. Она была в палевом платье без рукавов и коричневой шляпке. Со спинки стула небрежно свисала меховая шубка. Он посмотрел на ее спутников. Слева от Ли развалился бледный мужчина с вытянутым подбородком и крючковатым носом, эдакое хищное животное лет сорока. Лицом к ней сидела полная рыжеволосая женщина с широко расставленными глазами. Она смеялась.

Нед прошел вслед за Джеком в кабину. Они сели по разные стороны стола. Нед — спиной к залу, ближе к выходу, под укрытием деревянного крыла перегородки. Пальто он снял, а шляпу снимать не стал.

Подошел официант.

— Виски, — заказал Нед.

— Джину с содовой, — заказал Джек.

Джек распечатал пачку сигарет, вытащил одну и, пристально разглядывая ее, процедил:

— Тут вы распоряжаетесь, а я работаю на вас. Но должен сказать: это не самое удачное место для разговора с ним, раз у него есть тут дружки.

— Есть ли?

Джек сунул сигарету в уголок рта, и она, как дирижерская палочка, задвигалась в такт его словам:

— Ну, раз они его ждут именно здесь, он, наверное, постоянно тут околачивается.

Официант принес рюмки. Нед сразу же осушил свою и брезгливо пожаловался:

— Только по стеклу размазалось.

— Что правда, то правда, — согласился Джек и отхлебнул глоток джина. Потом поднес к сигарете спичку, прикурил и сделал еще один глоток.

— Вот что, — сказал Нед, — как только он здесь объявится, я его возьму в оборот.

— Ну что ж, можно и так. — Красивое смуглое лицо Джека было непроницаемо. — А мне что делать?

— Ничего. Я сам справлюсь, — ответил Нед и кивнул официанту.

Бомонт заказал двойную порцию шотландского виски, Джек — еще раз джин с содовой. Не успели принести виски, как Нед осушил свою рюмку. Джек, оставив первую рюмку недопитой, начал потягивать из второй. Нед заказал еще одну двойную порцию и еще одну, а Джек все еще допивал свой джин.

И тут на лестничной площадке появился Берни Диспейн.

Джек, все время следивший за входом, увидел его и наступил Неду на ногу. Бомонт отвел взгляд от пустой рюмки, и в глазах его вспыхнул холодный, жестокий огонек. Он оперся ладонями о стол и встал. Выйдя из кабины, он подошел вплотную к Диспейну.

— Отдавай мои деньги, Берни, — сказал он.

Человек, поднимавшийся вслед за Диспейном, втиснулся между ними и сильно ткнул Неда в живот левой рукой. Он был невысокого роста, но плечи у него были тяжелые и кулаки как чугунные гири.

Нед отлетел к перегородке, скрючившись от боли, колени у него подогнулись, но он не упал. На мгновение он так и застыл. Глаза его остекленели, лицо позеленело. Он пробормотал что-то неразборчивое и двинулся к лестнице.

Бледный, с непокрытой головой, он, шатаясь, спустился вниз, прошел через зал, вышел на улицу и остановился на обочине. Там его вырвало. Потом он влез в такси, которое стояло в нескольких метрах от входа, и велел водителю ехать в Гринвич Вилледж.

III

У дома с серыми каменными ступенями Нед Бомонт остановил такси. Из распахнутой подвальной двери на темную улицу выплескивались шум и свет. Через эту дверь он прошел в длинную, узкую комнату, где два бармена в белых куртках смешивали напитки для десятка людей, сидящих вдоль длинной стойки, а два официанта обслуживали сидящих за столиками.

— Пропади я пропадом, да это же Нед! — воскликнул лысый бармен. Он перелил в высокий бокал какую-то розовую смесь и протянул через стойку мокрую руку.

— Привет, Мак, — откликнулся Нед.

Затем он обменялся рукопожатием с одним из официантов и с толстым краснощеким итальянцем, которого назвал Тони. Когда с взаимными приветствиями было покончено, Нед заявил, что он не прочь заказать выпивку.

— Ни черта подобного! — возмутился Тони. Он постучал по стойке пустым бокалом. — Не продавай сегодня этому парню ничего, даже стакана воды, — сказал он, когда бармены посмотрели на него. — Все, что он пожелает, — за счет заведения.

— Спорить не буду, лишь бы напоили. Двойную порцию виски!

Две девушки в другом конце комнаты поднялись со своих мест и крикнули:

— Ау-у, Нед!

— Сейчас вернусь, — пообещал Нед и направился к девушкам.

Они обняли его, засыпали вопросами, познакомили со своими спутниками и усадили за свой столик.

Он сел и в ответ на их вопросы сообщил, что в Нью-Йорк он вернулся на время, а не насовсем и пить будет шотландское виски двойными порциями.

Около трех часов утра они поднялись из-за стола. Из бара Тони они пошли в другой, похожий на первый как две капли воды, и там они уселись за точно такой же столик и пили то же самое, что и прежде.

В половине четвертого один из мужчин встал и ушел не попрощавшись. Минут через десять Нед, второй мужчина и обе девушки тоже поднялись. На углу они сели в такси, поехали в отель возле Вашингтон-сквер и высадили там второго мужчину с одной из девушек.

Оставшаяся девушка, которую Нед называл Фединк, повезла его к себе, на 73-ю улицу. В квартире было очень жарко. Когда Фединк открыла дверь, теплый воздух волной рванулся им навстречу. Девушка сделала три шага, вздохнула и повалилась на пол.

Нед закрыл дверь и попытался ее разбудить, но она не просыпалась. С большим трудом он дотащил ее до спальни и уложил на покрытую цветастым покрывалом кушетку. Сняв с нее верхнюю одежду, он разыскал одеяло, прикрыл ее и распахнул окно. Потом прошел в ванную, где его снова вырвало. После этого он вернулся в гостиную, лег не раздеваясь на диван и уснул.

IV

Неда Бомонта разбудил телефон, зазвеневший над самой его головой. Он открыл глаза, спустил ноги на пол и огляделся. Увидев телефон, он успокоился и закрыл глаза.

Телефон продолжал звонить. Нед застонал, заворочался и снова открыл глаза. Высвободив левую руку, он поднес ее к глазам и, прищурясь, посмотрел на часы. Стекла на циферблате не было, и стрелки остановились на без двенадцати минут двенадцать.

Еще поворочавшись, он устроился на левом боку, подсунув под голову согнутую в локте левую руку. Телефон продолжал звонить. Нед огляделся тоскливыми, мутными глазами. В комнате горел свет. Через открытую дверь он видел укутанные одеялом ноги Фединк.

Он снова застонал и приподнялся, приглаживая рукой растрепавшиеся темные волосы, сжимая виски ладонями. Его губы пересохли и потрескались. Он провел по ним языком и скорчил гримасу. Затем он встал, покашливая, снял перчатки и пальто, бросил их на диван и прошел в ванную.

Выйдя из ванной, Нед подошел к кушетке и посмотрел на Фединк. Она спала тяжелым сном, уткнувшись лицом в подушку. Одна ее рука, в голубом рукаве, была закинута высоко над головой. Телефон перестал звонить. Нед поправил галстук и вернулся в гостиную.

На столике между двумя креслами в открытой коробке лежали три сигареты «Мюрад» с золотым пояском. Он взял одну, пробормотал без тени юмора: «Пижонство», нашел спички, закурил и направился в кухню. Там он выжал в высокий бокал сок из четырех апельсинов и выпил.

Потом он сварил и выпил одну за другой две чашки кофе. Когда он выходил из кухни, раздался безнадежно унылый голос Фединк:

— Где Тэд? — Она слегка приоткрыла один глаз.

Нед подошел к ней.

— Кто такой Тэд? — спросил он.

— Парень, с которым я была.

— А ты разве была с парнем? Откуда мне знать?

Она зевнула так, что хрустнули челюсти.

— Который теперь час?

— Этого я тоже не знаю. Утро, наверное.

Она потерлась лицом о подушку.

— Хороша же я! Вчера обещала выйти за него замуж, а потом бросила, чтобы притащить к себе домой первого попавшегося пьянчугу. — Она сжала в кулак и снова разжала затекшую руку. — А может, я и не дома?

— Во всяком случае, ключ от этой квартиры был у тебя, — ответил Нед. — Хочешь апельсинового соку и кофе?

— Ничего на свете не хочу, только умереть. Можешь ты уйти, Нед, и никогда больше не возвращаться?

— Мне это будет тяжело, — раздраженно сказал он, — но я попробую.

Он надел пальто, натянул перчатки, вынул из кармана помятую темную кепку, нахлобучил ее на голову и вышел.

V

Полчаса спустя Нед Бомонт был в своем отеле и стучался в дверь 734-го номера. Через некоторое время из-за двери раздался сонный голос Джека:

— Кто там?

— Бомонт.

— А-а-а, сейчас. — Восторга в голосе не слышалось.

Джек открыл дверь и зажег свет. На нем была пижама в зеленую крапинку, из-под которой вылезали босые ноги. Глаза у него были заспанные, лицо раскрасневшееся и припухшее от сна. Он зевнул и снова лег в кровать, вытянувшись на спине и уставившись в потолок. Потом спросил без особого интереса:

— Как вы себя чувствуете сегодня?

Нед захлопнул дверь. Он стоял около кровати, мрачно взирая на лежащего в постели человека.

— Что произошло после моего ухода? — спросил он.

— Ничего не произошло. — Джек снова зевнул. — А может, вы хотите узнать, что делал я? — Он не стал дожидаться ответа. — Я тут же ушел и болтался на противоположной стороне улицы, пока они не вышли. Диспейн, и девица эта, и тот парень, что вам двинул. Они вышли вместе и отправились к Бакмену, сорок восьмая улица. Диспейн там окопался под именем Бартона Дьюи — номер девятьсот тридцать восемь. Я проторчал на улице до начала четвертого, а потом смылся. Они все еще там оставались, если, конечно, они меня не обдурили. — Он мотнул головой в сторону кресла, стоящего в углу. — Вон ваша шляпа. Я подумал: может, она вам еще пригодится.

Нед прошел в угол комнаты, взял с кресла шляпу, которая была ему маловата, и надел ее, а мятую кепку засунул в карман пальто.

— Если хотите выпить, на столе есть джин, — заметил Джек.

— Нет, спасибо, — сказал Нед. — У тебя есть пистолет?

Джек отвел взгляд от потолка. Он сел на кровати, потянулся, в третий раз широко зевнул и спросил:

— А что вы намерены предпринять?

Казалось, он спрашивал просто из вежливости.

— Собираюсь повидаться с Диспейном.

Джек обхватил колени руками и замер на месте, уставившись на спинку кровати. Затем он медленно произнес:

— Мне кажется, вам этого делать не следует. Во всяком случае, сейчас.

— Нет, следует, и именно сейчас, — ответил Нед.

Тон его заставил Джека поднять глаза. Нед выглядел больным. Лицо его было желтовато-серого цвета. Мутные глаза с красными ободками век так опухли, что почти не было видно белков. Сухие, как будто обветренные губы сильно распухли.

— Всю ночь не спали? — спросил Джек.

— Немного подремал.

— Перебрали?

— Да. Так как насчет пистолета?

Джек высунул ноги из-под одеяла и опустил их на пол.

— Почему бы вам сначала не выспаться? А потом пойдем к нему. Сейчас вы не в форме.

— Пойду сейчас^ — повторил Нед.

— Ну ладно, — сказал Джек, — только зря вы это затеяли. Они не какие-нибудь мальчики, чтобы идти против них в таком состоянии. Они люди серьезные.

— Где пистолет? — повторил Нед Бомонт.

Джек встал и начал расстегивать пижаму.

— Дай пистолет и валяй спи дальше. Я ухожу.

Джек застегнул расстегнутую было пуговицу и снова забрался в постель.

— Пистолет в шкафу, на верхней полке. Там же и патроны, если они вам нужны. — Он повернулся на бок и закрыл глаза.

Нед нашел пистолет, сунул его в задний карман, кинул «до скорой», погасил свет и вышел.

VI

Квадратный, выкрашенный желтой краской многоквартирный дом Бакмена занимал почти целый квартал. Нед Бомонт вошел в холл, назвал себя и сказал, что хочет подняться к мистеру Дьюи.

Пять минут спустя он вышел из лифта и зашагал по длинному коридору к открытой двери, в которой стоял Берни Диспейн.

У низкорослого, жилистого Диспейна была несоразмерно большая голова. Длинные, пышные, подвитые волосы делали ее еще больше, создавая впечатление физического уродства. Глубокие борозды морщин резкими линиями разрезали его лоб и сбегали от крупного носа к широкому, тяжелому подбородку. Только глаза у него были маленькие. Одну щеку украшал розоватый шрам. Его синий костюм был тщательно отутюжен. Никаких драгоценностей он не носил.

Берни стоял в дверях, саркастически улыбаясь.

— Доброе утро, — приветствовал он Бомонта.

— Мне нужно поговорить с тобой, Берни, — ответил Нед.

— Я уже догадался об этом. Как только мне снизу сообщили, что ты поднимаешься, я сразу же сказал себе: «Держу пари, он хочет со мной поговорить».

На желтом, отекшем лице Неда не дрогнул ни один мускул. Он молчал.

Диспейн еще шире ухмыльнулся.

— Ну, что же ты стоишь, мой мальчик? Входи, входи! — пригласил он и сделал шаг в сторону.

Дверь вела в маленькую прихожую. В комнате он увидел Ли Уилшир и того человека, который его ударил. Они упаковывали дорожные чемоданы, но прервали свое занятие, чтобы посмотреть на него.

Нед вошел. Диспейн захлопнул дверь в коридор и сказал:

— Наш Малышка Кид очень скор на расправу, а ты вчера так неожиданно налетел на меня, что он и подумал, будто ты нарываешься на неприятность, понял? Я его потом отругал. Так что, если ты его хорошенько попросишь, он может и извиниться.

Малышка Кид что-то сказал вполголоса Ли, которая злобно посмотрела на Неда.

Она ответила, ехидно рассмеявшись:

— Да, джентльмен до кончиков ногтей.

— Входите, мистер Бомонт, — продолжал Диспейн, — вы уже со всеми знакомы, не правда ли?

Нед прошел в комнату.

— Как брюхо? — полюбопытствовал Малышка Кид.

Нед ничего не ответил.

— Вот те и на! Ты же сказал, что пришел сюда поговорить, а сам рта не раскрываешь. Ну и дела! — воскликнул Диспейн.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал Нед. — Но только разве нужно этим людям присутствовать при нашем разговоре?

— Мне — нужно. Тебе — нет. Если они тебе мешают, уходи. Тебя никто не держит, — ответил Диспейн.

— У меня к тебе дело.

— Ах да! Ты говорил что-то о деньгах. — Диспейн с улыбкой повернулся к Малышке Киду. — Ведь он говорил что-то о деньгах, Малышка, а?

Малышка Кид сделал несколько шагов и встал у входной двери.

— Да, говорил, только я не помню что, — ответил он сиплым, надтреснутым голосом.

Нед сиял пальто и бросил его на спинку большого кресла. Затем он опустился в это кресло и сунул за спину шляпу.

— На этот раз я пришел по другому делу. Я… постой минутку. — Он вынул из внутреннего кармана пиджака документ, развернул его, пробежал глазами и продолжал: — Я здесь в качестве специального следователя окружной прокуратуры.

На какую-то долю секунды веселый блеск в глазах Диспейна погас, но он тут же нашелся:

— Ого, да ты вышел в люди! Когда я тебя видел в последний раз, ты ходил у Поля в холуях.

Нед сложил документ и сунул его обратно в карман.

— Ну что ж, давай, — продолжал Диспейн. — Покажи нам, как это делается. — Он уселся лицом к Неду и покачал своей огромной головой. — Уж не хочешь ли ты сказать, что приехал в Нью-Йорк издалека только затем, чтобы расспросить меня об убийстве Тейлора Генри?

— Да.

— Очень жаль. Мог не утруждать себя. — Диспейн широким жестом указал на лежащие на полу чемоданы. — Как только Ли сообщила мне, что произошло, я начал собираться, чтобы вернуться назад и посмеяться над вашей провокацией.

— Провокацией? Это ты Ли скажи! Она дала полиции эти сведения, — ответил Нед. Он сидел лениво развалясь в кресле, одну руку держа за спиной.

— Еще бы, — вмешалась Ли сердито, — а что мне было делать, когда этот подонок их ко мне прислал?!

— Ли, конечно, дура безмозглая, но те векселя ничего не значат, — сказал Диспейн. — Они…

— Это я-то дура? — взвизгнула Ли. — А кто примчался сюда, чтобы предупредить тебя? И это после того, как ты сбежал со всем, на что мог наложить свои вонючие лапы…

— Вот именно, — с любезной улыбкой подтвердил Диспейн. — Твой приезд и доказывает, что ты дура. Ты его на меня навела.

— Вот оно что! Раз ты так, я ничуть не жалею, что отдала полиции эти расписки. Ну, что ты на это скажешь?

— Я тебе все скажу, подожди только, пока гости уйдут, — ответил Диспейн и снова обратился к Неду — Значит, честный Поль Мэдвиг решил отдать меня на съедение, да?

Нед улыбнулся.

— Улики против тебя никто не подтасовывает, Берни, и ты это знаешь. Ли дала нам ниточку, а остальное мы уж сами распутали.

— У вас только и есть, что те бумажки, которые она дала? Ведь больше ничего нет?

— У нас много чего есть.

— Например?

Нед снова улыбнулся.

— Я мог бы много тебе порассказать, Берни, но что-то нет настроения.

— Ерунда!

От дверей донесся сиплый голос Малышки Кида:

— Давай спустим этого болвана с лестницы — ехать пора!

— Обожди. — Диспейн нахмурился и снова обратился к Неду: — Есть ордер на мой арест?

— Да я не…

— Да или нет? — Диспейн уже не шутил.

— Насколько мне известно, нет, — медленно проговорил Нед.

Диспейн резко отодвинул кресло и поднялся.

— Тогда убирайся к чертям собачьим, и живо, а не то я спущу на тебя Малышку!

Нед встал. Он взял пальто, перебросил его через руку, вынул из кармана измятую кепку и, держа ее в другой руке, серьезно заметил:

— Ты еще пожалеешь.

Медленно, с достоинством он вышел из квартиры. Вслед ему раздался сиплый смех Малышки и пронзительное улюлюканье Ли.

VII

Выйдя из дома Бахмена, Нед Бомонт бодро зашагал по улице. И хотя лицо его было по-прежнему усталым, но глаза весело блестели, а темные усики вздрагивали в едва заметной улыбке.

На первом же углу он лицом к лицу столкнулся с Джеком.

— Ты чтоздесь делаешь? — спросил он.

— Насколько мне известно, я все еще работаю на вас, вот я и пришел посмотреть, нет ли здесь для меня дела.

— Прекрасно! Добудь такси. Они собираются смыться.

— Есть, — ответил Джек и отошел.

Нед остался на углу. Отсюда были видны центральный и боковые подъезды дома Бахмена.

Вскоре Джек вернулся с такси. Нед сел в машину и объяснил водителю, где встать.

— Что вы с ними сделали? — спросил Джек, когда машина остановилась.

— Да так, ничего особенного.

— А-а-а.

Прошло десять минут.

— Смотрите, — сказал Джек, указывая пальцем на такси, остановившееся у одного из боковых подъездов дома Бакмена.

Сначала из подъезда вышел Малышка Кид с двумя чемоданами. Когда он сел в такси, выбежали Диспейн и девушка. Машина тронулась.

Джек объяснил водителю, как ехать. Они поехали вслед за первой машиной. Их путь лежал по залитым утренним солнцем улицам. После многочисленных поворотов и петляний первая машина наконец остановилась на 49-й Западной улице, у старого особняка из бурого, некрашеного кирпича. И снова Малышка Кид вышел первым. Он посмотрел направо, налево, подошел к двери дома, отпер ее. Затем вернулся к такси. Диспейн и девушка быстро вышли из машины и прошли в дом. Малышка с чемоданами проследовал за ними.

— Оставайтесь в машине, — бросил Нед Джеку.

— Что вы собираетесь делать?

— Попытать счастья.

Джек покачал головой.

— Не тот район. Опять нарветесь на неприятности.

— Если я выйду с Диспейном, сматывайся. Достань другую машину и возвращайся к дому Бакмена. Держи его под наблюдением. Если я не выйду, решай сам, что делать.

Нед открыл дверцу и вылез. Он весь дрожал от возбуждения. Глаза у него блестели. Он отмахнулся от Джека, который, высунувшись из окошка, пытался что-то еще сказать ему, и быстро пересек улицу.

Поднявшись на крыльцо, он нажал на ручку двери. Ручка легко поддалась. Дверь не была заперта. Он открыл ее и вошел, вглядываясь в полумрак неосвещенного вестибюля.

Дверь за ним захлопнулась, и на его голову опустился кулак Малышки. Удар сбил с него кепку и отшвырнул его к стене. Мотая головой, он осел, и второй удар пришелся по стене над его головой.

Ощерившись, Нед ударил Малышку Кида кулаком в пах. Короткий, резкий удар заставил того охнуть и отступить, так что Нед успел подняться и подготовиться к следующей атаке.

Неподалеку стоял, прислонившись к стене, Берни Диспейн, — рот его растянулся в хищной гримасе, глазки сузились.

— Врежь ему, Кид, врежь ему… — подзуживал он вполголоса.

Ли Уилшир видно не было.

Следующие два удара Малышки Кида пришлись Неду в грудь. Прижатый к стене, он закашлялся. От третьего, направленного в лицо, ему удалось увернуться. Выставив вперед руку, Нед оттолкнул Малышку и ударил его ногой в живот. Тот взревел от ярости и бросился на Неда, размахивая кулаками, но Нед выдвинул плечо и ногой отбросил Малышку в сторону. На этот раз Нед успел сунуть руку в задний карман и вытащить пистолет. Ему некогда было целиться — он, едва приподняв руку, нажал на спусковой крючок и угодил Малышке в правое бедро. Малышка Кид взвизгнул и упал на пол. На Неда смотрели налившиеся кровью, испуганные глаза.

Нед отошел от него, сунул левую руку в карман и кинул Берни Диспейну:

— Ну-ка, выйдем на улицу, я хочу поговорить с тобой. — Выражение лица у него было решительное.

Наверху послышались шаги. Где-то вдалеке хлопнула дверь, и в конце коридора раздались взволнованные голоса. Однако в вестибюль никто не вышел.

Диспейн смотрел на Неда не мигая, как зачарованный. Потом, не говоря ни слова, перешагнул через лежащего на полу Кида и вышел первым. Прежде чем последовать за ним, Нед опустил пистолет в правый карман.

— К тому такси, — сказал он Диепейну, указав на машину, из которой уже вылезал Джек. Когда они сели, он велел водителю трогать.

— Поезжайте пока прямо, а там я скажу.

Наконец к Диепейну вернулся дар речи.

— Это грабеж, — просипел он. — Я тебе дам все, что скажешь, потому что я не хочу умирать, но это грабеж.

Нед неприятно рассмеялся и покачал головой.

— Не забудь, что я вышел в люди и получил какой ни на есть пост в окружной прокуратуре.

— Но ведь против меня не выдвинули обвинения. Меня не разыскивают. Ты сам сказал…

— У меня были причины не говорить тебе правду. Тебя разыскивают.

— За что?

— За убийство Тейлора Генри.

— Ах это? Да я, черт возьми, готов вернуться, если дело только в этом. Что у вас есть на меня? У меня были его векселя, это точно. И уезжал я в ту ночь, когда он был убит, точно. И когда он отказался платить, я припугнул его, точно. Но ведь от обвинения, построенного на таких уликах, любой мало-мальски толковый адвокат не оставит камня на камне. Господи, да раз я положил расписки в сейф еще до девяти тридцати, как показала Ли, разве это не доказательство, что в ту ночь я и не собирался получать с него долг?

— Нет. А кроме того, у нас есть против тебя еще кое-что.

— Больше ничего быть не может! — убежденно сказал Диспейн.

Нед усмехнулся.

— Ты ошибаешься, Берни. Помнишь, я был в шляпе, когда пришел к тебе?

— Вроде да.

— Помнишь, я вынул кепку из кармана пальто, когда уходил? В глазах Берни мелькнули страх и замешательство.

— Вот черт! Ну и что? Куда ты гнешь?

— Я ищу улики. Ты не обратил внимания, что шляпа была мне мала?

Голос Диспейна стал хриплым:

— Я не заметил. Ради Бога, Нед, что ты имеешь в виду?

— А то, что шляпа эта не моя. Ты знаешь, что ту шляпу, которая была на Тейлоре, когда его убили, не нашли?

— Я не знаю. Я ничего не знаю о Тейлоре.

— Вот я тебе и объясняю. Та шляпа, что была на мне сегодня утром, — шляпа Тейлора. А теперь она запрятана между сиденьем и спинкой кресла в твоей квартире у Бахмена. Как ты думаешь, этого хватит, плюс к тому, что у нас против тебя уже есть» чтобы посадить тебя на электрический стул?

Из горла Диспейна готов был вырваться панический вопль, но Нед закрыл ему рот ладонью и рявкнул в самое ухо:

— Тихо!

По лицу Диспейна заструился холодный пот. Он прижался к Неду, схватил его за лацканы пальто и залепетал:

— Послушай, Нед, не продавай меня! Я отдам тебе все деньги, которые должен. С процентами. Только не делай этого! Я ведь не хотел тебя обмануть, Нед, ей-богу! Просто у меня были затруднения с деньгами, и я решил одолжить немного из твоих. Ей-богу, Нед! У меня сейчас всей суммы нет, но я продал камешки Ли и сегодня должен получить за них. Я верну тебе деньги, все до последнего цента. Сколько я тебе должен, Нед? Я все тебе отдам сегодня же утром.

Нед оттолкнул коротышку, так что тот отлетел в противоположный угол, и сказал:

— Три тысячи двести пятьдесят долларов.

— Три тысячи двести пятьдесят долларов. Ты их получишь. Все до последнего цента. Сегодня же. Сейчас же — Диспейн посмотрел на часы. — Да, да, сейчас же. Как только доедем. Старик Стейн уже у себя. Только ты скажи, Нед, что ты меня отпустишь. Ради старой дружбы.

Нед задумчиво потирал руки.

— Я не могу тебя отпустить. Во всяком случае, сейчас. Я ведь служу в прокуратуре. А тебя разыскивают, чтобы допросить. Так что разговор может идти только о шляпе.

Вот мое предложение: отдай мне мои деньги, а я уж позабочусь, чтобы никого в комнате не было, когда я ее обнаружу! И никто ничего не узнает. Иначе я постараюсь, чтобы при этом присутствовала вся нью-йоркская полиция в полном составе. Вот так. Хочешь — соглашайся, не хочешь — не надо.

— Боже мой, — застонал Берни, — скажи ему, пусть везет нас к старику Стейну, на…

Глава 3 ДИНАМИТ

I

Из нью-йоркского поезда Нед Бомонт вышел совсем другим человеком — цветущим и жизнерадостным. Только впалая грудь несколько портила впечатление. Ясноглазый и стройный, он прошел через зал ожидания пружинистой походкой, помахал рукой знакомой девушке в справочном бюро и вышел на улицу.

В ожидании носильщика с чемоданами он купил газету. В такси по дороге на Рэндал-авеню он открыл ее и увидел на первой же полосе:

УБИТ ВТОРОЙ БРАТ

Френсис Ф. Уэст был убит неподалеку от того места, где погиб его брат.

Не прошло и двух недель, как в доме Уэстов на Ачленд-авеню вновь разыгралась трагедия. Вчера ночью был застрелен Френсис Ф. Уэст, 31 года. Смерть настигла его за квартал от того места, где он был свидетелем гибели своего брата Нормана, сбитого машиной, принадлежавшей, как предполагают, бутлегерам.

Френсис Уэст, работавший официантом в кафе «Рокауэй», возвращался домой после полуночи, когда его, как утверждают свидетели этой второй трагедии, догнал черный лимузин, несшийся по Ачленд-авеню на большой скорости. Когда он поравнялся с Уэстом, раздались выстрелы. Уэст упал, сраженный восемью пулями, и умер, прежде чем к нему успели подбежать. Машина с убийцами не останавливаясь набрала скорость и скрылась за углом Баумен-стрит. Разноречивые показания свидетелей затрудняют розыски машины. Сидящих в ней людей никто не разглядел.

Единственный из братьев, оставшийся в живых, Бойд Уэст, который также был свидетелем гибели Нормана, не знает, почему убили Френсиса. Он заявил, что ему неизвестно, были ли у него враги. Мисс Мари Шеперд, проживающая в доме № 19 по Бейкер-авеню, которая должна была обвенчаться с Френсисом на будущей неделе, также не могла назвать никого, кто желал бы смерти ее жениху.

Тимоти Айвенс, задержанный по подозрению в том, что он вел машину, которая случайно сбила Нормана Уэста, отказался дать интервью репортерам, которые пришли в его камеру в городской тюрьме, где он содержится до суда.

Нед Бомонт медленно сложил газету и сунул ее в карман пальто. Только стиснутые губы и горящие глаза выдавали его волнение. Забившись в самый угол машины, он вертел в руках незажженную сигару.

Дома он, не раздеваясь, быстро прошел к телефону, набрал один за другим четыре номера и каждый раз спрашивал: нет ли здесь Поля Мэдвига и где можно его найти? После четвертого звонка он отказался от своих попыток.

Опустив трубку, он вынул сигару, закурил, но тут же положил ее на край стола и взялся за телефон. Позвонив в городскую разу* шу, он попросил соединить его с окружным прокурором. Ожидал ответа, он подтянул ногой стул, сел и поднес сигару ко рту.

Наконец ему ответили.

— Алло, — сказал он, — можно попросить мистера Фарра?.. Нед Бомонт… Да. Спасибо. — Он затянулся и медленно выпустил дым. — Алло! Фарр?.. Вернулся несколько минут назад… Да. Могу я сейчас с вами повидаться?.. Так, Поль вам говорил об убийстве Уэста?.. Ага, вы не знаете, где он?.. Так вот, есть одно дельце, которое я хотел бы с вами обсудить… Ну, скажем, через полчаса… Есть.

Он положил трубку, встал и подошел к столику у двери посмотреть, нет ли ему писем. На столике лежало несколько журналов и девять писем. Он быстро просмотрел конверты, не открывая бросил из обратно на столик, разделся в спальне и прошел в ванную, где побрился и принял душ.

II

Прокурор Майкл Джозеф Фарр был грузный человек лет сорока. Над его красным лицом, никогда не терявшим драчливого выражения, торчала щетка коротких красных волос. Он сидел за большим письменным столом, на полированной поверхности которого стояли только телефон и письменный прибор из зеленого оникса, украшенный нагой женской фигурой из металла, держащей в поднятых руках самолетик. По обе стороны от фигурки лихо торчали черные и белые авторучки.

Фарр обеими руками пожал руку Неда Бомонта и усадил его в кожаное кресло. Раскачиваясь на стуле, он спросил:

— Хорошо съездили? — Сквозь дружелюбный блеск его глаз проглядывало любопытство.

— Ничего, — ответил Нед. — Я насчет Френсиса Уэста. Теперь, когда его пристукнули, как обстоит дело с Тимом Айвенсом?

Фарр вздрогнул, но быстро сделал вид, что просто усаживается поудобнее.

— По-моему, это ничего не меняет, — сказал он. — Ведь остался еще третий брат, который может дать показания против Айвенса. — Он разглядывал угол письменного стола, явно избегая встретиться глазами с Недом. — А почему вы спрашиваете? У вас есть какие-нибудь соображения?

Нед не отрывал взгляда от лица Фарра.

— Просто поинтересовался. Да, раз другой брат сможет опознать Тима, значит, все в порядке.

Фарр ответил, по-прежнему не поднимая головы:

— Конечно. — Он тихонько раскачивался на стуле. Его полные щеки дрожали, как желе. Потом он откашлялся, встал и, посмотрев на Неда, дружелюбно сказал: — Обождите минутку, мне нужно тут кое-что сделать. Они все забудут, если я перестану наступать им на пятки. Не уходите, я хочу поговорить с вами о Диспейне.

— Можете не спешить, — пробормотал Нед вдогонку прокурору. Все пятнадцать минут, пока Фарр отсутствовал, он спокойно курил.

Фарр вернулся хмурый.

— Очень сожалею, что мне пришлось вас покинуть, — сказал он и снова сел. — У нас тут работы невпроворот. Просто вздохнуть некогда. Если так будет продолжаться… — Он развел руками.

— Ничего, ничего, не беспокойтесь. Есть какие-нибудь новости в связи с убийством Тейлора Генри?

— Нет, пока ничего. Как раз об этом я и хотел у вас спросить… Насчет Диспейна… — Фарр снова отвел глаза от Неда.

Насмешливая улыбка незаметно для собеседника тронула уголки рта Неда и тут же исчезла. Он сказал:

— Если разобраться, улики-то все липовые.

Фарр медленно кивал, не отрывая глаз от письменного стола.

— Может быть, но ведь он удрал из города в ту самую ночь. Это подозрительно.

— У него были на то особые причины, — сказал Нед, — весьма основательные. — Тень улыбки снова появилась и исчезла.

Фарр опять закивал, словно ему хотелось, чтобы его убедили.

— А вы не допускаете, что это он убил Генри?

Нед ответил небрежно:

— Думаю, что он тут ни при чем. Но такая возможность всегда существует. И у вас достаточно оснований, чтобы его задержать, если захотите.

Прокурор поднял голову и посмотрел на Неда. Смущенно улыбнувшись, он пробормотал:

— Если я сую нос не в свое дело, можете послать меня к чертовой матери. Но почему, ради Бога, скажите вы мне, Поль отправил вас в Нью-Йорк за Берни Диспейном?

Нед ответил не сразу. Он задумался. Потом пожал плечами:

— Поль не отправлял меня, он разрешил мне поехать.

Фарр молчал. Нед затянулся, выпустил дым и продолжал:

— Берни надул меня и удрал с моими деньгами. Это чистая случайность, что Тейлор Генри был убит в тот самый день, когда Пегги О’Тул пришла к финалу первой. А я поставил на нее тысячу пятьсот долларов.

— Хорошо, хорошо, Нед, — быстро проговорил Фарр. — Меня ваши с Полем дела не касаются. Я, видите ли, не очень уверен, что Диспейн случайно не повстречал Генри на улице и не пристукнул его. Во всяком случае, я думаю его задержать на некоторое время. — Его толстые губы скривила подобострастная улыбка. — Не думайте, что я сую нос в дела Поля или в ваши, но… — Его багровое лицо лоснилось от пота. Внезапно он нагнулся, выдвинул ящик стола, зашуршал там бумагой и протянул Неду маленький белый конверт, вскрытый с одного края. — Вот. — Голос его стал хриплым: — Посмотрите и скажите, что вы об этом думаете. Может, это просто вздор?

Нед взял конверт, но не стал его разглядывать. Его глаза, ставшие холодными и блестящими, продолжали в упор смотреть на прокурора.

Лицо Фарра побагровело еще сильнее; он миролюбиво поднял мясистую руку и заговорил:

— Я не придаю этому никакого значения, Нед, но… всякий раз, когда что-нибудь случается, мы получаем кучу всякой ерунды. В общем, прочтите и скажите.

Выждав еще мгновение, Нед отвел глаза от лица Фарра и посмотрел на конверт. Адрес был напечатан на машинке:

«М-ру Дж. Фарру, окружному прокурору. Городская ратуша, лично».

Штемпель на конверте показывал, что письмо было отправлено в прошлую субботу. Внутри на листке белой бумаги было три фразы, без обращения и без подписи:

«Почему, после того как Тейлор Генри был убит, Поль Мэдвиг украл одну из его шляп?

Куда девалась шляпа, которая была на Тейлоре Генри в момент убийства?

Почему человека, который утверждает, что он первым обнаружил труп Тейлора Генри, взяли к вам на службу?»

Нед сложил бумажку, сунул ее обратно в конверт, бросил конверт на стол и разгладил усики ногтем большого пальца. Устремив на прокурора бесстрастный взгляд, он заговорил с ним столь же бесстрастным тоном:

— Ну и что?

Щеки Фарра опять задрожали. Он пытался нахмуриться, но в его глазах светилась немая мольба.

— Ради Бога, Нед, — сказал он проникновенно, — не думайте, что я придаю этому какое-либо значение! Нам приносят тюки таких писем каждый раз, когда что-нибудь происходит. Я просто «отел показать его вам.

— Значит, все в порядке, по крайней мере до тех пор, пока вы гак к этому относитесь, — сказал Нед Бомонт. Глаза его оставались бесстрастными, голос тоже. — Вы Полю об этом говорили?

— О письме? Нет, я его еще не видел. Да оно ведь и пришло-то только сегодня утром.

Нед взял конверт со стола и сунул его во внутренний карман пиджака. Прокурор проводил письмо затравленными глазами, но ничего не сказал.

Спрятав письмо, Нед вынул из другого кармана тонкую крапчатую сигару и сказал:

— На вашем месте я бы ему ничего не говорил. У него и без того хватает неприятностей.

— Конечно, конечно! — подхватил Фарр, прежде чем Нед успел закончить фразу.

После этого оба замолчали. Фарр снова уставился на угол стола, а Нед задумчиво смотрел ему в лицо. Молчание было прервано мягким жужжанием телефонного аппарата.

Фарр снял трубку.

— Да… да… — Его нижняя челюсть медленно поползла вперед, багровое лицо пошло пятнами. — Не может быть! — прорычал он. — Возьмите этого ублюдка и устройте ему очную ставку. Если он и тогда не признается, мы возьмемся за него по-другому… Да… Валяйте. — Он с силой швырнул трубку на рычаг и посмотрел на Неда взбешенными глазами.

Нед замер с сигарой в одной руке и горящей зажигалкой в другой. Глаза его заблестели, он провел языком по губам и усмехнулся.

— Что-нибудь новенькое? — спросил он ласково.

В голосе прокурора звучала ярость:

— Это Бойд Уэст, третий брат, который опознал Айвенса. Когда мы разговаривали, я подумал о нем и послал к нему людей спросить, может ли он опознать его еще раз. А он, сукин сын, видите ли, уже не уверен!

Нед кивнул, словно он это предвидел.

— Что же теперь будет?

— Ничего у него не выйдет! — прорычал Фарр. — Он его уже один раз опознал, и ему придется повторить это перед присяжными. Его сейчас приведут, я с ним побеседую, а к тому времени, как я с ним покончу, он у меня шелковым станет.

— Вот как? А если нет?

Письменный стол прокурора задрожал под ударом его кулака.

— Станет!

На Неда это, очевидно, не произвело впечатления. Он поднес зажигалку к сигаре. Выпустив изо рта струйку дыма, он спросил весело:

— Я тоже так думаю. А вдруг нет? Вдруг он посмотрит на Тима и скажет: «Я не уверен, что это он»?

Фарр снова стукнул кулаком по столу.

— После того как я с ним поработаю — не скажет. После этого он сможет только встать перед присяжными и сказать. «Это он».

Уже без тени юмора, спокойно и устало Нед сказал:

— Он откажется от своего первого показания. Вы это знаете, и тут ничего не поделаешь. Ведь правда? Это дело у вас не выгорит. А это значит, что ваше обвинение против Тима Айвенса провалилось. Вы нашли спиртное там, где он его оставил, но доказать, что именно он вел машину, когда она сбила Нормана Уэста, можно было только при помощи показаний двух братьев. Ну так вот, раз Френсис убит, а Бойд боится говорить, это дело не выгорит, и вы это знаете.

— Вы что, думаете, я так и поддамся?! — заорал Фарр.

Нед решительным жестом остановил его:

— Поддадитесь вы или нет, все равно вы погорели, ясно?

— «Ясно»? Мне вот что ясно: я — прокурор этого города и этого округа! И я… — Гнев Фарра погас так же внезапно, как вспыхнул. Фарр откашлялся, проглотил слюну. Воинственное выражение в его глазах сменилось сначала замешательством, а потом и страхом. Он перегнулся через стол, слишком взволнованный, чтобы скрыть это, и сказал — Конечно, если вы… если Поль… то есть я хочу сказать, что если есть какие-нибудь причины, почему не следует… Вы же знаете… тогда мы можем замять это дело.

Неприязненная усмешка тронула уголки рта Неда, его глаза поблескивали сквозь сигарный дым. Он медленно покачал головой и сказал подчеркнуто любезным голосом:

— Нет, Фарр, что вы, никаких причин нет. Поль обещал освободить Айвенса после выборов. Но хотите — верьте, хотите — нет, Поль никого не велел убивать. И даже если бы он это сделал, то уж, во всяком случае, не ради Айвенса. Айвенс того не стоит. Нет, Фарр, никаких причин нет. Мне бы не хотелось, чтобы вы так думали.

— Я вас умоляю, Нед, поймите меня правильно! — запротестовал Фарр. — Вы очень хорошо знаете, что в городе нет другого человека, который так стоял бы за Поля, за вас, как я. Вы это знаете. Я ведь ничего такого не хотел сказать. Вы должны понять, что всегда можете рассчитывать на меня.

— Вот и прекрасно, — сказал Нед без всякого энтузиазма и стал.

Фарр тоже встал, вышел из-за письменного стола и протянул Неду свою красную, мясистую руку.

— Куда же вы торопитесь? — спросил он. — Почему вам не остаться здесь и не посмотреть, как будет вести себя Уэст, когда его приведут. Или… — он посмотрел на часы, — что вы делаете сегодня вечером? Не хотите пообедать со мной?

— К сожалению, не могу, — ответил Нед. — Мне надо идти. — Он позволил Фарру потрясти себя за руку и в ответ на настоятельную просьбу прокурора заходить почаще и предложение как-нибудь встретиться ответил: «Да, конечно» — и вышел.

III

Уолтер Айвенс стоял возле конвейера, когда вошел Нед Бомонт. Он работал бригадиром на фабрике деревянной тары. Уолтер сразу же увидел Неда и, помахав ему рукой, пошел навстречу по центральному проходу. По фарфорово-голубым глазам Уолтера и круглому лицу было видно, что он не слишком доволен.

— Привет, Уолт, — сказал Нед, полуобернувшись к двери, чтобы избежать необходимости пожать протянутую руку или нарочито ее не заметить. — Уйдем отсюда, здесь слишком шумно.

Айвенс что-то ответил, но его слова потонули в грохоте стучащих по гвоздям молотков. Они подошли к открытой двери, через которую вошел Нед. За дверью была широкая деревянная площадка, от которой вели вниз дощатые ступеньки.

Они остановились на площадке, и Нед спросил:

— Ты знаешь, что одного из свидетелей по делу твоего брата вчера убили?

— Д-д-д-а, ч-ч-читал в газете.

— Ты знаешь, что другой теперь не уверен, что сможет опознать Тима?

— Н-н-нет, эт-того я не знал, Н-Нед.

— Если он его не опознает, Тима отпустят, — сказал Нед.

— Д-да.

— Что-то ты не радуешься!

Айвенс вытер лоб рукавом рубашки.

— Я оч-ч-чень рад, Нед. Клянусь Б-б-богом, я оч-ч-чень рад!

— Ты знал Уэста? Того, которого убили?

— Н-н-нет, я только о-д-дин раз ходил к н-н-нему п-просить за Тима.

— Что он ответил тебе?

— Отк-к-казал.

— Когда это было?

Айвенс переступил с ноги на ногу и снова обтер лицо рукавом.

— Д-д-ва или т-т-три дня назад.

— А ты не знаешь, кто мог его убить? — спросил Нед тихо.

Айвенс покачал головой. Нед с минуту задумчиво смотрел мимо Айвенса. Шум гвоздильных машин вырывался из двери, со второго этажа доносилось жужжание пил. Айвенс глубоко вздохнул.

Нед с сочувствием заглянул в фарфорово-голубые глаза. Наклонившись к Айвенсу, он спросил:

— У тебя все в порядке, Уолт? Я хочу сказать, что обязательно найдутся люди, которые подумают, что это ты убил Уэста, чтобы спасти брата. У тебя есть…

— Я б-был в к-клубе весь вечер, с в-восьми д-до д-двух ночи, — ответил Уолт Айвенс так быстро, как ему позволяло заикание. — Гарри Слосс, и Бен Феррис, и Брейджер м-могут п-под-твердить.

Нед рассмеялся.

— Тебе повезло, Уолт, — сказал он весело.

Он повернулся спиной к Уолтеру и спустился по дощатым ступенькам на улицу, не ответив на дружелюбное «до свидания, Нед».

IV

Выйдя с фабрики, Нед Бомонт прошел квартала четыре до ближайшего ресторана и зашел в телефонную будку. Он снова начал разыскивать Поля и, не застав его, везде просил передавать, чтобы тот ему позвонил. Потом он нашел такси и поехал домой.

На столике у двери прибавилось несколько новых конвертов. Он повесил шляпу и пальто, зажег сигару и, захватив почту, устроился в самом большом из своих красных плюшевых кресел. Четвертый конверт, который он вскрыл, был похож на тот, что он взял у прокурора. В нем был один-единственный листик бумаги с тремя фразами без обращения и без подписи:

«Вы нашли труп Тейлора Генри после убийства или присутствовали при самом убийстве?

Почему вы не сообщали о его смерти до тех пор, пока труп не был найден полицией?

Неужели вы думаете, что можно спасти виновных, фабрикуя улики против невиновных?»

Читая это послание, Нед Бомонт прищурился, нахмурил лоб и глубоко затянулся сигарой. Он сравнил письма. Бумага была та же, шрифт и расположение трех фраз в обоих посланиях одинаковые. И даже штемпель на конвертах. Он сунул было конверты в Карман, но тут же снова их вынул и начал внимательно перечитывать. Оттого, что он часто затягивался, сигара горела неровно, с одного конца. Поморщившись, он положил ее на край стола и начал нервно пощипывать усики. Потом опять спрятал конверты, откинулся в кресле и глядя в потолок начал грызть ногти. Он провел рукой по волосам, засунул палец между воротничком и шеей, как будто воротничок был ему тесен, снова выпрямился и вытащил конверты из кармана и снова спрятал их, даже не взглянув. Он пожевал нижнюю губу и, наконец, нетерпеливо встряхнувшись, начал читать остальную почту. Он все еще читал, когда зазвонил телефон.

Нед поднял трубку:

— Алло!.. А, привет, Поль! Ты где? Сколько ты там пробудешь? Прекрасно! Заезжай по дороге… Ладно, я буду ждать. — И снова углубился в чтение писем.

V

Поль Мэдвиг вошел в квартиру Неда Бомонта, когда колокола в серой церквушке напротив начали вызванивать к поздней обедне. Еще в дверях Поль радостно воскликнул:

— Здравствуй, Нед! Когда ты вернулся?

Серый твидовый костюм ладно сидел на его высокой фигуре.

— Сегодня утром, — ответил Нед, пожимая ему руку.

— Все в порядке?

Губы Неда раздвинула довольная улыбка.

— Я получил то, за чем ездил. Сполна.

— Вот и замечательно. — Мэдвиг швырнул шляпу на стул и сел в кресло возле камина.

Нед вернулся к своему креслу.

— Что произошло в мое отсутствие? — спросил он, поднимая наполненный до половины бокал, стоявший на столике у его локтя, рядом с серебряным миксером.

— Распутали эту неразбериху с контрактами по канализации.

Нед отхлебнул коктейль и спросил:

— Много пришлось уступить?

— Слишком много. Такой прибыли, как ждали, уже не будет. Но лучше так, чем рисковать скандалом перед самыми выборами. Наверстаем на реконструкции улиц в будущем году, когда пройдет закон о расширении пригородов.

Нед кивнул. Он посмотрел на вытянутые ноги Поля.

— С твидовым костюмом нельзя носить шелковые носки, — сказал он.

Мэдвиг поднял вытянутую ногу и посмотрел на свои щиколотки.

— Нельзя? А мне нравится носить шелк.

— Тогда не носи твидовые костюмы. Тейлора Генри уже похоронили?

— В пятницу.

— Ты был на похоронах?

— Да, — ответил Мэдвиг и добавил смущенно — Сенатор попросил меня прийти.

Нед поставил бокал на стол, вытер губы белым носовым платком из нагрудного кармашка.

— Как поживает сенатор? — Он искоса взглянул на собеседника, не пытаясь скрыть смешинки в глазах.

Мэдвиг ответил, все еще смущаясь:

— Хорошо. Я провел с ним весь вечер.

— В его доме?

— Ага.

— А златокудрая сирена тоже там была?

Мэдвиг слегка сдвинул брови.

— И Дженет была там, — ответил он, засовывая носовой платок в карман.

Нед издал приглушенный смешок.

— Значит, она уже Дженет? Ты делаешь успехи.

К Мэдвигу вернулось самообладание. Он сказал спокойно:

— Я еще не потерял надежды жениться на ней.

— А она знает о твоих благородных намерениях?

— Побойся Бога, Нед, — запротестовал Мэдвиг. — Сколько еще ты будешь меня допрашивать?

Нед рассмеялся, взял со столика миксер, потряс его и налил себе еще один коктейль.

— Как тебе понравилось убийство Френсиса Уэста? — спросил он, откинувшись в кресле с бокалом в руках.

Мэдвиг, казалось, не сразу сообразил, о чем он спрашивает.

— А… это тот парень, которого застрелили вчера вечером на Ачленд-авеню?

— Тот самый.

Голубые глаза Мэдвига опять смотрели недоуменно.

— Я его не знал, — сказал он.

— Он был одним из свидетелей против брата Уолтера Айвенса. А теперь второй свидетель, Бойд Уэст, боится давать показания. Так что этому делу крышка.

— Вот и прекрасно, — сказал Мэдвиг. Но потом на его лице появилось сомнение. Он согнул ноги в коленях и наклонился впе-рад- Боится? — переспросил он.

— Да, или, точнее сказать, запуган.

Лицо Мэдвига как бы застыло в напряженном внимании, а глаза превратились в голубые льдинки.

— Что ты хочешь сказать, Нед? — спросил он резко.

Нед допил коктейль и поставил бокал на столик.

— После того как ты сказал Уолту Айвенсу, что не сможешь освободить Тима до выборов, он пошел со своим горем к Шеду О’Рори, — сказал он нарочито монотонно, как будто повторял урок. — Шед послал своих бандитов к Уэстам, чтобы вынудить их отказаться от показаний против Тима. Один из братьев не испугался, и они убрали его.

— А какое дело Шеду О’Рори до горя Тима Айвенса? — мрачно возразил Мэдвиг.

Нед потянулся за миксером.

— Ладно, успокойся. Это только мои догадки. Забудь об этом, — сердито сказал он.

— Не валяй дурака, Нед. Ты знаешь, как я ценю твои догадки. Если хочешь что-нибудь сказать, давай говори.

Нед снова поставил миксер, так ничего и не налив себе.

— По-моему, я угадал правильно, ошибки нет. Все знают, что Уолт Айвенс работал на тебя в третьем районе, и он член твоего клуба и всякое такое, и что ты на все пойдешь, лишь бы вызволить его брата из беды. Ну так вот, теперь многие начинают думать: уж не ты ли велел запугать или убрать свидетелей, которые должны были выступить против его брата? Так будут думать, конечно, посторонние люди, ну, скажем, женские клубы — ты ведь стал их теперь побаиваться — и прочие достопочтенные граждане. А свои люди, которым, в общем-то, все равно, сделал ты это или нет, наверняка узнают правду. Вот это будет для них сюрприз! Один из твоих парней вынужден был обратиться за помощью к Шеду. И тот ему помог. Вот какую свинью подложил тебе Шед. А может, ты думаешь, он не посмеет подложить тебе свинью?

— Ну уж нет, я хорошо знаю эту гниду проклятую, — процедил Мэдвиг сквозь зубы. Насупившись, он изучал зеленые листья узора на ковре.

Внимательно посмотрев на собеседника, Нед продолжал:

— Можно взглянуть на это дело и с другой стороны. Не исключено, что ничего и не будет, но надо быть готовым, если Шед захочет раздуть это дело.

— Какое дело? — спросил Мэдвиг, поднимая голову.

— Уолт Айвенс провел вчера в клубе почти всю ночь, до двух часов утра, а обычно он уходит в одиннадцать, если не считать дней выборов или банкетов. Понимаешь? Он готовил себе алиби в нашем клубе. А что, если… — голос Неда зазвучал тише, а его темные глаза округлились и посерьезнели, — а что, если Шед продаст Уолта и подкинет какие-нибудь улики в доказательство того, что Уолт убил Уэста? Тогда твои женские клубы и прочая шушера, которая любит поднимать крик по таким поводам, решит, что алиби подстроено и что мы покрываем Уолта?

— Гнида, — повторил Мэдвиг. Он встал и сунул руки в карманы брюк. — Господи, до чего бы я хотел, чтобы выборы уже были позади или чтобы до них было далеко!

— Тогда ничего подобного бы не случилось, — сказал Нед.

Мэдвиг направился было к центру комнаты.

— Черт бы его побрал! — пробормотал он и остановился, нахмурясь, около телефона, стоящего на столике у двери в спальню. Он тяжело дышал. Не глядя на Неда сказал сквозь зубы: — Придумай, как выпутаться из этого положения. — Сделал еще один шаг в сторону телефона и остановился. — Впрочем, не надо, — сказал он и посмотрел Неду прямо в глаза. — Я, пожалуй, вышвырну Шеда из нашего городка. Мне надоело с ним возиться. Я, пожалуй, покончу с ним сегодня, сейчас же.

— Это как же? — спросил Нед.

Мэдвиг ухмыльнулся.

— А вот так, — ответил он, — велю Рейни прикрыть «Конуру», «Райский сад» и прочие притоны, в которых заинтересованы Шед или его друзья. И велю Рейни провести облаву сегодня же ночью.

— Ты поставишь Рейни в затруднительное положение, — нерешительно возразил Нед. — Наша полиция не привыкла притеснять нарушителей сухого закона. Вряд ли им это понравится.

— Могут один раз нарушить свои правила для меня. Свой долг мне они все равно этим не покроют, — сказал Мэдвиг.

— Так-то оно так. — Видно было, что Нед сомневается. — Но закрыть все оптом — это все равно что вдребезги разнести динамитом крохотный сейфик, который можно без шума вскрыть отмычкой.

— А что ты можешь предложить?

Нед покачал головой.

— Пока ничего определенного, но, по-моему, лучше подождать денек-другой.

Теперь Мэдвиг покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Нужно действовать. В том, как взламывать сейфы, я ничего не понимаю, но как нужно драться — это я знаю. У меня свой метод… атаковать с налету. Я никак не мог обучиться боксу. Пробовал несколько раз, но мне всегда доставалось. Так что нам придется расправиться с мистером О’Рори по-моему — подорвать его динамитом.

VI

Жилистый человек в роговых очках веско произнес:

— Так что об этом вам тревожиться нечего. — Он самодовольно откинулся в кресле.

Сидевший по его левую руку крупный, широкий в кости мужчина, с пушистыми каштановыми усами и лысой головой, сказал, повернувшись к другому соседу:

— А по-моему, хорошего тут мало.

— Вот как? — Жилистый гневно посмотрел на ширококостного. — Так вот что я тебе скажу: Полю не надо будет ехать самому в мой участок, чтобы…

— Ерунда, — ответил ширококостный.

— А вы видели Паркера, Брин? — спросил ширококостного Мэдвиг.

— Да, — ответил Брин, — и он сказал — пять. Только я думаю, из него можно выколотить еще парочку.

— Еще бы! — презрительно вставил человек в очках.

Брин усмехнулся.

— Да? А ты мне скажи, из кого ты хоть половину выколотил?

В широкую дубовую дверь три раза постучали. Нед Бомонт встал со стула, на котором сидел верхом, подошел к двери и слегка приоткрыл ее.

За дверью стоял смуглый человек с низким лбом, в мятом синем костюме. Он не вошел в комнату, но его возбужденный шепот услышали все:

— Шед О’Рори внизу. Он хочет видеть Поля.

Нед прикрыл дверь, прислонился к ней спиной и посмотрел на Поля Мэдвига. Из десяти присутствующих только их двоих не взволновало сообщение низколобого субъекта. Остальные тоже старались казаться спокойными, но учащенное дыхание их выдавало.

Нед, будто не зная, что повторять ни к чему, сказал, явно любопытствуя, как прореагируют на его сообщение:

— Тебя хочет видеть О’Рори. Он внизу.

Мэдвиг посмотрел на часы.

— Передай ему, что я сейчас занят. Но если он немного подождет, я его приму.

Нед кивнул и открыл дверь.

— Скажи ему, что Поль сейчас занят, — сказал он низколобому субъекту. — Но если он покантуется тут немного, Поль его примет. — И снова захлопнул дверь.

А Мэдвиг уже расспрашивал детину с квадратным желтым лицом, есть ли у них шансы заполучить побольше голосов по другую сторону Каштановой улицы. Тот отвечал, что они, конечно, получат больше, чем в прошлый раз, намного больше, но все же недостаточно, чтобы задавить противника. Во время разговора он то и дело скашивал глаза на дверь.

Нед снова оседлал свой стул у окна и закурил сигару.

А Мэдвиг уже расспрашивал следующего о том, какую сумму пожертвует на избирательную кампанию некий Хартвик. Тот, правда, не смотрел на дверь, но отвечал довольно бессвязно.

Однако ни спокойствие Мэдвига и Неда, ни их деловитость не могли рассеять напряженной атмосферы.

Через пятнадцать минут Мэдвиг поднялся и сказал:

— Конечно, успокаиваться еще рано, но дела идут неплохо. Работайте как следует — и мы своего добьемся. — Он встал у двери и по очереди пожимал руки своим подручным, которые уходили довольно поспешно.

Когда они остались одни, Нед, не вставая со своего стула у окна, спросил:

— Мне что — остаться или сматываться?

— Оставайся. — Мэдвиг подошел к окну и выглянул на залитую солнцем Китайскую улицу.

— Так, значит, атакуем с налету? — спросил Нед после короткой паузы.

Мэдвиг, отвернувшись от окна, кивнул.

— По-другому я не умею. — И он улыбнулся Неду своей мальчишеской улыбкой. — Разве что еще и с наскоку.

Нед хотел было ответить, но тут дверь открылась и в комнату вошел человек немногим выше среднего роста и ладно скроенный, что придавало его фигуре обманчиво хрупкий вид. Хотя волосы у него были совсем седые, ему вряд ли было больше тридцати пяти лет. С длинного, узкого, правильного лица смотрели ясные серо-голубые глаза. На нем было темно-синее пальто, надетое поверх темно-синего костюма, в руках, на которые были натянуты черные перчатки, он держал черный котелок.

Вслед за ним в комнату вошел кривоногий громила невысокого роста, длиннорукий, с плоским, сероватого цвета лицом и покатыми плечами, похожий на гориллу. Не снимая шляпы он закрыл дверь и прислонился к ней, засунув руки в карманы клетчатого пальто.

Первый подошел к стулу, положил на него шляпу и начал не спеша снимать перчатки.

Мэдвиг любезно улыбнулся.

— Как поживаешь, Шед? — спросил он.

— Прекрасно, Поль, — ответил седой. — А ты как? — У него был приятный баритон. Едва заметный ирландский акцент придавал его речи особую музыкальность.

Мэдвиг кивнул в сторону сидящего на стуле Неда и спросил:

— Знаком с Бомонтом?

— Да, — ответил О’Рори.

— Да, — сказал Нед.

Они не кивнули друг другу, и Нед даже не потрудился встать со стула.

Шед О’Рори наконец снял перчатки, положил их в карман пальто и сказал:

— Политика есть политика, а дело есть дело. Я за все плачу, готов платить и впредь, но я хочу получать то, что мне причитается. — Его хорошо поставленный голос звучал спокойно.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Мэдвиг безразлично.

— Я хочу сказать, что половина полиции в нашем городе живет на деньги, которые они получают от меня и моих друзей.

Мэдвиг сел за стол.

— Ну и что же? — небрежно бросил он.

— Я хочу получить то, что мне причитается. Я плачу за то, чтобы меня оставили в покое, и я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Мэдвиг усмехнулся.

— Ты что, жалуешься мне, что полицейские не соблюдают условий сделки и не хотят отработать твои денежки?

— Я вот что хочу сказать: Дулан вчера сообщил мне, что приказ о закрытии моих заведений исходит непосредственно от тебя.

Мэдвиг снова усмехнулся и повернулся к Неду.

— Что ты на это скажешь, Нед?

Нед кисло улыбнулся и ничего не ответил.

— Знаешь, что я по этому поводу думаю, — продолжал Мэдвиг, — я думаю, что капитан Дулан слишком переутомился. Он устал. Я думаю, что следует дать капитану Дулану хороший, длительный отпуск. Напомни мне об этом, Нед.

— Я плачу за то, чтобы меня не трогали, Поль, — повторил О’Рори. — Дело есть дело, а политика есть политика. Их не надо смешивать.

— Не выйдет, — ответил Мэдвиг.

Ясные глаза Шеда О’Рори мечтательно смотрели вдаль. Он грустно улыбнулся.

— Значит, борьба не на жизнь, а на смерть, — грустно сказал он.

Голубые глаза Мэдвига стали непроницаемы.

— Это зависит от тебя, — сказал он ровным голосом.

О’Рори кивнул.

— Похоже, другого выхода нет, — сказал он с грустью. — Я не мальчик, чтобы позволять так с собою обращаться.

Мэдвиг откинулся в кресле и положил ногу на ногу. Он сказал просто и без нажима:

— Может, ты и взрослый, но слушаться будешь. — Он сжал губы и добавил, словно ему это только что пришло в голову: — Ты уже слушаешься.

Мечтательность и грусть мгновенно слетели с лица Шеда О’Рори. Он надел свою черную шляпу, поправил воротник пальто и, вытянув длинный белый палец в сторону Мэдвига, произнес:

— Я сегодня снова открываю «Конуру». Я не хочу, чтобы мне мешали. Если ты будешь мешать мне, тебе не поздоровится.

Мэдвиг потянулся к телефону и попросил, чтобы его соединили с начальником полиции.

— Алло, Рейни, — сказал он. — Да, прекрасно. Как семья?.. Вот и хорошо. Послушай, Рейни, до меня дошел слух, что Шед снова хочет открыть свой кабак сегодня вечером. Да. Врежь ему, чтоб он больше не рыпался… Вот именно. Ага… До свидания. — Он отодвинул телефон и повернулся к О’Рори: — Теперь ты понимаешь, как обстоят дела? Тебе конец, О’Рори. В этом городе тебе уже не подняться.

— Понимаю, — сказал О’Рори тихим голосом, повернулся, открыл дверь и вышел.

Кривоногий громила на минутку остановился, нахально плюнул на ковер и вызывающе посмотрел на Мэдвига и Бомонта. Затем тоже вышел.

Нед вытер руки носовым платком. Мэдвигу, который вопрошающе смотрел на него, он так ничего и не сказал. Взгляд его был мрачен.

Прошла минута.

— Ну? — спросил Мэдвиг.

— Ты не прав, Поль, — сказал Нед Бомонт.

Мэдвиг встал и подошел к окну.

— Господи Боже ты мой, да разве могу я тебе угодить? — пожаловался он не оборачиваясь.

Нед встал со стула и двинулся к двери. Мэдвиг обернулся.

— Опять собираешься какую-нибудь глупость выкинуть? — бросил он сердито.

— Да, — ответил Нед и вышел из комнаты. Он спустился низ, взял шляпу и вышел из клуба. Пройдя семь кварталов до вокзала пешком, он купил билет на ночной поезд в Нью-Йорк, взял такси и поехал домой.

VII

Грузная, расплывшаяся женщина в сером платье и круглолицый, коренастый подросток под руководством Неда Бомонта упаковывали сундук и три кожаных чемодана, когда зазвонил звонок.

Женщина, кряхтя, поднялась с колен и пошла к двери. Широко открыв ее, она сказала:

— Господи, мистер Мэдвиг, вы? Входите, входите.

— Как поживаете, миссис Дьювин? — спросил Мэдвиг, входя. — Вы с каждым днем молодеете. — Его взор скользнул по сундуку, чемоданам и остановился на мальчике. — Здравствуй, Чарли. Ишь, какой большой стал! Уже настоящий рабочий — того и гляди встанешь за бетономешалку, а?

Мальчик застенчиво улыбнулся.

— Здравствуйте, мистер Мэдвиг, — сказал он.

— Собираешься путешествовать? — обратился наконецМэдвиг к Бомонту.

Нед вежливо улыбнулся.

— Да, — ответил он.

Мэдвиг снова осмотрел комнату, чемоданы и сундук, взглянул на одежду, в беспорядке валявшуюся на креслах, на выдвинутые ящики шкафов. Женщина и мальчик снова принялись за работу. Нед вытащил из кучи белья на столе две слегка поношенные рубашки и отложил их в сторону.

— У тебя найдется полчаса времени, Нед? — спросил Мэдвиг.

— Времени у меня много.

— Тогда бери шляпу — пойдем.

Нед взял шляпу и пальто.

— Постарайтесь затолкать туда как можно больше, — сказал он женщине и направился вместе с Мэдвигом к двери. — А что останется, можно будет отправить позже.

Они вышли на улицу и молча прошли один квартал. Потом Мэдвиг спросил:

— Куда ты уезжаешь, Нед?

— В Нью-Йорк.

Они завернули в переулок.

— Навсегда? — спросил Мэдвиг.

— Отсюда, во всяком случае, навсегда..

Они открыли зеленую деревянную дверь в красной кирпичной стене, прошли узкий коридор и, миновав вторую дверь, очутились в баре. За стойкой сидели несколько человек. Они поздоровались с барменом и тремя из посетителей и направились в соседнюю комнатушку, где стояло четыре столика. Там никого не было. Они сели за одни из столиков.

В дверь просунулась голова бармена.

— Как всегда, пива, джентльмены?

— Да, — ответил Мэдвиг и потом, когда бармен скрылся, обратился к Неду: — Почему?

— Мне надоели эти провинциальные штучки.

— Ты меня имеешь в виду?

Нед молчал. Помолчал некоторое время и Мэдвиг. Потом вздохнул и сказал:

— Нечего сказать — ты нашел подходящее время, чтобы бросить меня одного.

Вошел бармен с двумя кружками светлого пива и вазой соленых сухариков. Когда дверь за ним закрылась, Мэдвиг воскликнул:

— Черт возьми, ну и характер же у тебя, Нед!

Нед пожал плечами.

— Я никогда этого не отрицал. — Он поднес кружку к губам.

Мэдвиг крошил в руках сухарик.

— Ты в самом деле хочешь уехать, Нед? — спросил он.

— Я уезжаю.

Мэдвиг бросил крошки сухариков на стол и вынул из кармана чековую книжку. Оторвав чек, он достал из другого кармана авторучку и заполнил его. Помахав чеком в воздухе, чтобы высохли чернила, он бросил его на стол перед Недом.

Нед посмотрел на чек и покачал головой.

— Мне не нужны деньги, и ты мне ничего не должен.

— Должен. Я тебе должен гораздо больше. Мне бы хотелось, чтобы ты взял этот чек.

— Хорошо, спасибо, — сказал Нед и положил чек в карман.

Мэдвиг выпил пива, съел сухарик, поднес кружку к губам, но пить не стал.

— Ты чем-нибудь недоволен? — спросил он. — Есть еще что-нибудь, кроме того, что произошло сегодня в клубе? Что ты затаил?

Нед покачал головой.

— Со мной так разговаривать нельзя. Я этого никому не спускаю.

— Ноя ведь ничего такого не сказал, Нед.

Нед молчал. Мэдвиг снова отхлебнул пива.

— Может, ты мне все-таки скажешь, почему ты считаешь, что я неправильно обошелся с О’Рори?

— Тебе это не поможет.

— А ты попробуй.

— Ладно, только тебе это все равно не поможет, — сказал Нед и откинулся вместе со стулом, держа в одной руке кружку пива, а другой сухарик. — Шед будет драться насмерть. Иначе ему нельзя. Ты его загнал в угол. Ты сказал, что ему в этом городе крышка. Значит, у него только один выход — драться. Если он провалит тебя на выборах, тогда, что бы он для этого ни делал, все сойдет ему с рук. Если ты победишь, ему придется драться с полицией, и он это сделает. Значит, в городе поднимется волна преступлений. Ты хочешь, чтобы вся городская администрация была переизбрана на второй срок. Значит, вызвав эту волну преступлений (готов побиться об заклад, что они с ней не справятся), ты ставишь их под удар. Как они будут выглядеть в глазах избирателей? Они…

— Ты считаешь, что я должен был ему уступить? — сердито спросил Мэдвиг.

— Этого я не считаю. Просто ты должен был оставить ему путь к отступлению. Нельзя было загонять его в угол.

Мэдвиг нахмурился еще больше.

— Я ничего не знаю о том, как ты дерешься, Нед. Я знаю только одно: когда загоняешь человека в угол, его надо прикончить. До сих пор такой метод всегда срабатывал. — Он слегка покраснел. — Я, конечно, не Наполеон и не какой-нибудь великий человек, но я достиг своего положения сам, без всякой помощи. Ведь я начинал посыльным у Пекки Флада. А посмотри, кто я теперь!

Нед допил пиво.

— Я же говорил, что бесполезно тебе объяснять. Пусть будет по-твоему. Считай, что то, что годилось тогда у Пекки, сойдет и сейчас.

Раздраженный тон Мэдвига не скрывал его смущения.

— Ты не очень высокого мнения обо мне как о политическом боссе? Так ведь, Нед?

Теперь покраснел Нед.

— Я этого не говорил, Поль.

— Но ведь к этому все сводится, — настаивал Мэдвиг.

— Нет. Но на этот раз, мне кажется, тебя обошли. Сначала ты позволил этой семейке Генри уговорить себя поддержать сенатора на выборах. Вот когда у тебя была возможность уничтожить загнанного в угол врага. Но случилось так, что у этого врага есть дочь, и хорошее положение, и все такое прочее. Вот ты и…

— Прекрати! — рявкнул Мэдвиг.

С лица Неда исчезло всякое выражение. Он встал и со словами:

— Мне пора, — повернулся к двери.

Мэдвиг вскочил следом за ним и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Подожди, Нед!

— Убери руку, — сказал Нед не оборачиваясь.

Мэдвиг повернул Неда к себе.

— Послушай, Нед… — начал он.

— Пусти, — сказал Нед. Его губы побелели. Лицо окаменело.

Мэдвиг схватил его за плечи.

— Не будь идиотом! Ведь мы с тобой.

Левый кулак Неда пришелся как раз по губам Мэдвига. Тот опустил руки и отступил. Какое-то мгновение он стоял, открыв рот с выражением крайнего удивления на лице. Затем его лицо потемнело от гнева, а зубы сжались так, что на нижней челюсти вздулись желваки. Сжав кулаки, он подался к Неду. Нед потянулся за тяжелой стеклянной кружкой. Теперь он стоял лицом к лицу с Мэдвигом. Полные ярости, немигающие темные глаза не отрывались от голубых глаз Мэдвига.

Так они стояли друг против друга на расстоянии метра, один — светлый, высокий, очень сильный; другой — темноволосый, темноглазый, высокий и мрачный, и мертвую тишину комнаты нарушало лишь их дыхание. Из бара по другую сторону тонкой двери не доносилось ни звука — ни звона стаканов, ни шума голосов, ни всплеска воды.

Так прошло две минуты. Нед опустил руку и повернулся спиной к Мэдвигу. Лицо его не изменилось, только в глазах, которые уже не смотрели на Мэдвига, погас гнев. Они стали жесткими и холодными. Он неторопливо шагнул к двери.

Хриплый голос Мэдвига, казалось, вырвался из самой глубины его существа:

— Нед!

Нед остановился. Его лицо побледнело еще больше. Но он не обернулся.

— Сукин ты сын! — сказал Мэдвиг. — Психопат…

Тогда Нед медленно повернулся.

Мэдвиг протянул руку ладонью вверх и толкнул его в лицо. Нед потерял равновесие, переступил с ноги на ногу и схватился за спинку стула.

— Надо бы тебя как следует вздуть, — добавил Мэдвиг.

Нед виновато усмехнулся и сел. Мэдвиг сел напротив и постучал кружкой по столу. Дверь отворилась, и бармен снова просунул голову.

— Еще пива, — сказал Мэдвиг.

Через открытую дверь из бара доносились обрывки разговоров, звон бокалов и стук кружек о деревянную стойку.

Глава 4 СОБАЧЬЯ КОНУРА

I

Нед Бомонт завтракал в постели, когда в квартиру постучали.

— Войдите! — крикнул он. Дверь в прихожей открылась и снова захлопнулась. — Кто там? — спросил Нед.

— Ты где, Нед? — донесся из гостиной низкий, сиплый голос, и, прежде чем Нед успел ответить, на пороге спальни появился коренастый парень с квадратным серым лицом, большим ртом и веселыми, слегка косящими черными глазками. — Шикарно живешь, — сказал он, не вынимая сигареты из толстых губ.

— Здорово, Виски, — приветствовал его Нед. — Присаживайся.

Виски осмотрелся.

— Классную берлогу ты себе оборудовал. — Он вынул изо рта сигарету и не оборачиваясь помахал ею через плечо в направлении гостиной. — Чего это там чемоданы понаставлены? Уезжать собираешься?

Тщательно прожевав и проглотив последний кусок яичницы, Нед ответил:

— Да вот подумываю.

— Ну? А куда? — спросил Виски, направляясь к креслу, стоящему напротив кровати.

— Скорее всего, в Нью-Йорк.

— Что значит «скорее всего»?

— Во всяком случае, так значится на билете.

Виски стряхнул пепел на пол, снова сунул сигарету в рот и засопел.

— Надолго уезжаешь?

Рука Неда с чашкой кофе замерла на полпути. Он задумчиво посмотрел на прыщавого Виски.

— Билет у меня в один конец, — ответил не спеша он и поднес чашку к губам.

Виски прищурился, один черный глаз закрылся совсем, а другой — блестящая узенькая полоска — уставился на Неда. Он вынул сигарету изо рта и снова стряхнул пепел на пол.

— Почему бы тебе до отъезда не повидаться с Шедом? — спросил он. Его скрипучий голос звучал угодливо.

Нед опустил чашку и улыбнулся.

— Не такие уж мы друзья с Шедом, чтобы он обиделся, если я уеду не попрощавшись, — сказал он.

— Не в этом дело.

Нед поставил поднос на тумбочку возле кровати, повернулся на бок и приподнялся на локте. Натянув одеяло до шеи, он спросил:

— А в чем же дело?

— Дело в том, что вы с Шедом могли бы договориться.

Нед покачал головой.

— Не думаю.

— А может, ты ошибаешься? Разве так не бывает? — настаивал Виски.

— Бывает, конечно, — признался Нед. — Один раз я ошибся. В тысяча девятьсот двенадцатом году. Не помню только, в чем.

Виски поднялся и подошел к тумбочке. Он бросил сигарету в грязное блюдце на подносе и, остановившись у кровати, спросил:

— Почему бы тебе не попробовать, а, Нед?

Нед нахмурился.

— Пустая трата времени, Виски. Не думаю, что мы с Шедом сможем поладить.

Виски шумно втянул воздух и цыкнул зубом. Уголки толстых губ опустились вниз.

— Шед считает, что сможете.

Нед широко раскрыл глаза.

— Вот как? Так это он тебя прислал?

— Ну да, черт возьми! — ответил Виски. — Не сам же я пришел тебя упрашивать. Конечно, он прислал.

Глаза Неда снова сузились.

— Зачем?

— Да затем, что он считает, что вы сможете договориться.

— Да нет, я не о том. С чего он взял, что я захочу иметь с ним дело?

Виски поморщился.

— Ты что, дурочку строишь?

— Нет.

— Тогда чего ты увиливаешь? Весь город знает, что вы с Полем вчера поцапались в баре Карсона.

Нед кивнул.

— Ах вот что!

— Вот именно, — подхватил Виски. — Шед знает, что вы подрались из-за него. Ведь ты считаешь, что Поль зря прихлопнул № 0 заведения? Ты теперь из Шеда веревки вить сможешь, если только будешь действовать с головой.

— Не знаю, — задумчиво произнес Нед. — Вообще-то я решил уехать отсюда, вернуться в большой город.

— Да ты пошевели мозгами! — прохрипел Виски. — Большой город никуда не денется и после выборов. Оставайся. У Шеда монеты полно, он сейчас не скупится, лишь бы завалить Мэдвига. Оставайся, и ты свой кус ухватишь.

— Ну что ж, — пожал плечами Нед, — потолковать вреда не будет.

— Конечно, не будет, черт возьми! — обрадовался Виски. — Где тут твои подгузнички? Сейчас мы тебя запеленаем и отправимся.

— Ладно, — сказал Нед и встал с постели.

II

О’Рори поднялся с кресла.

— Рад вас видеть, Бомонт. Можете положить шляпу и пальто на любой стул. — Руки он не протянул.

— Доброе утро! — сказал Нед и снял пальто.

— Ну пока, ребята, увидимся позже, — сказал Виски, останавливаясь в дверях.

— Ладно, — кивнул О’Рори.

Виски оставил их вдвоем.

Нед бросил пальто на валик дивана, положил сверху шляпу и сел рядом. Он с любопытством разглядывал О’Рори.

О’Рори снова уселся в свое низкое кресло с золотым узором. Он закинул ногу на ногу и сложил на коленях руки, палец к пальцу. Его красивая, словно изваянная из мрамора голова склонилась на грудь, серо-голубые глаза смотрели на Неда исподлобья. Приятным низким голосом с легким ирландским акцентом он сказал:

— Я ваш должник, вы пытались отговорить Поля…

— Ничего вы мне не должны, — перебил его Нед.

— Не должен? — удивился О’Рори.

— Нет. Я тогда работал у него и думал о его пользе. Я считал, что он делает ошибку, и сказал об этом.

На лице ирландца заиграла мягкая улыбка.

— И он вскоре в этом убедится.

Воцарилась тишина. Из глубины своего кресла О’Рори, улыбаясь, смотрел на Неда. Нед с дивана смотрел на О’Рори бесстрастным взглядом.

Молчание нарушил О’Рори.

— Что именно вам сказал Виски?

— Ничего. Он сказал, что вы хотите меня видеть.

— Он не ошибся. — О’Рори развел свои тонкие пальцы в стороны. — Вы действительно окончательно порвали с Полем?

— Я полагаю, что вы об этом знаете, — ответил Нед. — Ведь именно поэтому вы и послали за мной.

— Слушать сплетни и знать точно — это не одно и то же. Что вы теперь намерены делать?

— У меня в кармане билет до Нью-Йорка. Я уже сложил чемоданы.

О’Рори поднял руку и провел ею по своим гладким седым волосам.

— Вы ведь сюда приехали из Нью-Йорка?

— Этого я никому не рассказывал.

О’Рори взмахнул рукой, как бы отметая подозрения Неда.

— Меня совершенно не интересует, кто откуда приехал, уверяю вас.

Нед промолчал.

— Зато мне вовсе не безразлично, куда вы отсюда поедете, — продолжал ирландец. — Если бы на то была моя воля, вы бы не уехали в Нью-Йорк. По крайней мере сейчас. Вам не приходило в голову, что вы можете с большой пользой для себя пожить здесь еще некоторое время?

— Нет, не приходило, — ответил Нед. — Во всяком случае, пока Виски не пришел ко мне.

— А что вы по этому поводу думаете теперь?

— Ничего не думаю. Жду, что вы скажете.

О’Рори снова провел рукой по волосам. Его умные серо-голубые глаза ласково смотрели на Неда.

— Сколько времени вы уже здесь живете? — спросил он.

— Год и три месяца.

— А как долго вы были правой рукой Поля?

— Год.

— Вы должны многое о нем знать, — кивнул О’Рори.

— Порядочно.

— Много такого, что я смог бы использовать.

— Что вы предлагаете? — произнес Нед ровным голосом.

О’Рори поднялся из глубокого кресла и направился к двери. Когда он открыл ее, в комнату, переваливаясь, проковылял огромный английский бульдог. О’Рори снова сел в кресло, а собака, не сводя угрюмых глаз с хозяина, улеглась на коврике у его ног.

О’Рори заговорил:

— Во-первых, вы получите возможность отплатить Полю.

— Мне это ни к чему, — сказал Нед.

— Так ли?

— Я считаю, что мы с ним квиты.

Откинув голову, О’Рори спросил вкрадчиво:

— Неужели вы бы не хотели немного насолить ему?

— Этого я не говорил, — ответил Нед с легким раздражением — Я не прочь малость насолить ему, но в вашей помощи я не нуждаюсь. Я и один справлюсь. Так что незачем платить мне из моего же кармана.

О’Рори ласково закивал.

— Это мне подходит. Лишь бы ему пришлось худо, — сказал он. — Скажите, зачем он прикончил молодого Генри?

Нед рассмеялся.

— Полегче, полегче. Вы еще не сказали, что вы предлагаете. Хороший у вас пес. Сколько ему?

— Стареет уже. Семь лет. — О’Рорн вытянул ногу и потрогал собаку носком ботинка. Бульдог лениво пошевелил хвостом.

— Что вы скажете на такое предложение? После выборов я оборудую для вас самый лучший игорный дом в штате, и вы сможете хозяйничать в нем. Я обеспечу вам покровительство, вас никто и пальцем тронуть не посмеет.

— Ненадежное предложение, слишком много «если», — произнес Нед скучающим тоном. — Если вы выиграете на выборах. Да и вообще я не уверен, что захочу здесь остаться после выборов или до них.

О’Рори перестал играть с собакой. Он снова взглянул на Неда, мечтательно улыбнулся и спросил:

— А на то, что мы победим, вы не рассчитываете?

Теперь заулыбался Нед.

— Пари держать не стал бы.

Все еще мечтательно улыбаясь, О’Рори продолжал:

— Идея перейти ко мне вас не очень-то прельщает, Бомонт?

— Вы правы. — Нед встал и взял в руки шляпу. — У меня и в мыслях этого не было, — сказал он небрежно. Лицо его было бесстрастно вежливым. — Я предупреждал Виски, что из этого ничего не выйдет. — Он протянул руку за пальто.

— Сядьте, — произнес О’Рори. — Мы еще не кончили разговора.

Нед остановился, поднял плечи, снял шляпу, положил ее вместе с пальто на диван и сел рядом.

О’Рори продолжал:

— Соглашайтесь; я дам вам десять тысяч наличными немедленно и еще десять вечером после выборов, если мы победим Поля, а также игорный дом, если захотите.

Нед поджал губы, насупился и мрачно посмотрел на О’Рори.

— Вы, конечно, хотите, чтобы я продал Поля.

— Я хочу, чтобы вы пошли в редакцию «Обсервера» и рассказали о том, как он управляет городом: вам известно о махинациях с подрядами на ремонт канализации, об афере с Шумейкером прошлой весной, о том, за что и как был убит Тейлор Генри, — в общем, вы раскроете всю подноготную.

— С канализационными подрядами ничего не вышло, — сказал Нед. Казалось, мысли его были заняты чем-то более серьезным. — Он испугался шумихи и отказался от прибылей.

— Ну ладно, — уступил О’Рори: он был слишком уверен в себе, чтобы настаивать. — Но ведь на убийстве Генри мы можем здорово сыграть.

— Да, тут ему не отвертеться, — сказал Нед, нахмурившись, — но я не уверен, можно ли использовать дело Шумейкера… — он запнулся, — не впутывая меня.

— Что вы! — перебил его О’Рори. — Это, конечно, исключается! Может быть, есть еще что-нибудь?

— Можно было бы поднять шум вокруг концессий на проведение дополнительных трамвайных линий и прошлогоднего скандала в секретариате округа. Тут придется, правда, покопаться, собрать материал.

— Дело стоит того, — заметил О’Рори. — Мы поручим Хинклу из «Обсервера» обработать все это. Вы ему дайте факты, а уж статью он сварганит. Начнем с убийства Тейлора Генри. Это можно пустить в ход немедленно.

Нед пригладил усики ногтем большого пальца.

— Может быть, — пробормотал он.

Шед О’Рори рассмеялся.

— Вы хотите сказать, что начинать надо с десяти тысяч? — спросил он. — Ну что ж, это тоже верно. — Он встал, подошел к двери, через которую впустил собаку, и вышел, захлопнув дверь за собой. Собака осталась лежать на коврике перед креслом.

Нед закурил сигару. Собака повернула голову и посмотрела на него.

О’Рори вернулся с толстой пачкой зеленых стодолларовых бумажек, перехваченной бумажной лентой, на которой синими чернилами было написано «10 000». Он перебросил пачку в другую руку и сказал:

— Хинкл уже здесь. Я велел, чтоб он шел прямо сюда.

Нед невольно нахмурился.

— Дайте мне хоть немного времени, чтобы собраться с мыслями.

— Да вы рассказывайте, как на ум придет. Он сам все приведет в порядок.

Нед кивнул. Он выпустил струю дыма и сказал:

— Ну что ж, можно и так.

О’Рори протянул деньги.

— Спасибо, — сказал Нед и, взяв пачку, сунул ее во внутренний карман. Пиджак вздулся на его плоской груди.

— Взаимно, — ответил О’Рори и вернулся в свое кресло.

Нед вынул изо рта сигару.

— Да, вот о чем я сейчас подумал. Неизвестно, от чего Поль больше расстроится: если все останется как есть или если в убийстве обвинят Уолта Айвенса.

О’Рори смотрел на Неда с любопытством.

— Почему? — спросил он наконец.

— Поль не даст ему возможности использовать свое алиби.

— Вы хотите сказать, что он прикажет своим ребятам забыть, что Айвенс был в клубе?

— Вот именно.

О’Рори прищелкнул языком.

— А откуда он узнал, что я подложу Айвенсу свинью? — спросил он.

— Мы догадались.

О’Рори улыбнулся.

— То есть это вы догадались. Полю бы ни за что не додуматься.

Нед скромно опустил глаза.

— А как, собственно, вам удалось ему подложить свинью?

О’Рори усмехнулся.

— Мы послали этого болвана купить пистолеты в Брейвуде, потом пустили их в дело. — Серо-голубые глаза О’Рори было сузились, но тут же снова весело засверкали. — Впрочем, теперь, раз Поль твердо решил раздуть историю с Айвенсом, это уже не имеет значения. А ведь началось-то все с этого. Он потому и прицепился ко мне, правильно я говорю?

— Да, — ответил Нед, — хотя рано или поздно это все равно должно было случиться. Поль считает, что он поставил вас на ноги, дал вам ход и вы должны теперь тихонько сидеть под его крылышком и не рыпаться.

О’Рори снисходительно улыбнулся.

— Поль еще пожалеет, что поставил меня на ноги, — пообещал он. — Пусть он…

Открылась дверь, и в комнату вошел молодой человек в мешковатом сером костюме. Его не по возрасту морщинистое лицо, с торчащими ушами и крупным носом, выглядело неумытым. Неопределенного цвета волосы давно не видели ножниц.

— Входи, Хинкл, — сказал О’Рори. — Знакомься — Бомонт. Он тебе все расскажет. Когда напишешь, покажешь мне. Завтра же тиснем в газете первую порцию.

Хинкл обнажил в улыбке гнилые зубы. Он пробормотал какое-то неразборчивое приветствие.

Нед поднялся с дивана.

— Прекрасно. Пошли ко мне и примемся за работу.

О’Рори покачал головой.

— Здесь вам будет удобнее, — сказал он.

Нед улыбнулся, взял шляпу, пальто и сказал:

— Очень жаль, но я жду телефонных звонков и всякое такое. Где ваша шляпа, Хинкл?

Испуганный Хинкл молчал и не двигался с места.

— Вам придется остаться здесь, Бомонт, — сказал О’Рори. — Мы не можем допустить, чтобы с вами стряслась какая-нибудь беда. Здесь вы в полной безопасности.

Нед улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.

— Если вы беспокоитесь о деньгах, — он сунул руку во внутренний карман и вытащил пачку, — можете подержать их у себя, пока материал не будет готов.

— Ни о чем я не беспокоюсь, — сказал О’Рори. — Но если Ноль узнает, что вы были у меня, вам несдобровать, а я не хочу рисковать вашей жизнью.

— Придется вам взять деньги. Я ухожу, — сказал Нед.

— Нет, — сказал О’Рори.

— Да, — сказал Нед.

Хинкл повернулся и быстро исчез за дверью.

Нед направился к противоположной двери, к той, через которую он пришел сюда. Он шел прямо, неторопливо.

О’Рори сказал что-то собаке, лежащей у его ног. Она неуклюже вскочила на свои расползающиеся ноги и, обойдя Неда, встала у двери с угрожающим видом.

Нед улыбнулся не разжимая губ и повернулся к О’Рори. В руке он держал пачку стодолларовых бумажек. Он поднял руку и с маху швырнул пачку в ирландца.

— Можете ее употребить сами знаете на что.

Бульдог тяжело подпрыгнул, и его железные челюсти сомкнулись на кисти Неда. Нед, как волчок, крутанулся влево и опустился на одно колено, чтобы уменьшить тяжесть повисшей на его руке собаки.

О’Рори подошел к двери, в которой исчез Хинкл, открыл ее и сказал:

— Войдите сюда. — Затем он подошел к Неду, который, стоя на одном колене, пытался освободить зажатую в челюстях руку. Бульдог распластался на полу, но челюстей не разжимал.

В комнату вошел Виски, с ним еще двое. Один из них был тот самый похожий на гориллу кривоногий тип, который приходил с Шедом в клуб «Бревенчатая хижина». Другой — рыжеватый парень лет девятнадцати-двадцати, приземистый, розовощекий и угрюмый. Он обошел Неда и встал между ним и дверью. Кривоногий громила взял Неда за левую руку. Виски остановился посреди комнаты, между Недом и второй дверью.

Тогда О’Рори отозвал собаку. Бульдог выпустил руку Неда и заковылял к хозяину.

Нед встал. Лицо его побледнело, по лбу катился пот. Он посмотрел на порванный рукав пиджака, на израненную кисть, на кровь, струйкой сбегавшую на пол. Его рука дрожала.

— Вы сами этого добивались, — произнес О’Рори своим хорошо поставленным, мелодичным голосом.

Нед отвел взгляд от своей руки и посмотрел на седого ирландца.

— Да, — сказал он, — но, чтобы удержать меня здесь, этого недостаточно.

III

Нед Бомонт открыл глаза и застонал. Рыжеватый парень повернул голову и рявкнул:

— Заткнись, ублюдок!

— Оставь его, Ржавый. Пусть он попробует выбраться отсюда еще разок, тогда уж мы побалуемся, — проворчал горилла. Посмотрев на распухшие суставы пальцев, он усмехнулся. — Тебе сдавать.

Нед пробормотал что-то о Фединк и приподнялся. Он лежал на узкой койке. Матрац под ним был залит кровью. Кровь запеклась на его распухшем, покрытом ссадинами лице, на укушенной собакой руке. Манжета рубашки прилипла к ране. В маленькой спальне, кроме койки, было только два стула, стол и комод. На выкрашенных в желтый цвет стенах висели три фривольные картинки в белых рамках и зеркало. Приоткрытая дверь вела в выложенную белым кафелем ванную. Вторая дверь была закрыта. Окон в комнате не было.

Человек-горилла и розовощекий парень играли в карты. На столе между ними лежало долларов двадцать бумажками и серебром.

Нед посмотрел на игроков, глаза его горели мрачной ненавистью. Он попытался встать. Сделать это было нелегко. Правая рука висела плетью. Левой рукой он по очереди перебросил через край непослушные ноги, дважды упал навзничь на матрац и с большим усилием, помогая себе левой рукой, снова поднялся.

Игроки не обращали на него внимания. Только один раз горилла оторвался от карт, искоса взглянул на него и бросил с усмешкой:

— Ну, как успехи, братец?

Наконец Неду удалось встать. Дрожа всем телом и держась левой рукой за койку, он дошел до ее конца. Там он выпрямился и, не отводя напряженного взгляда от своей цели, пошатываясь, двинулся к закрытой двери. Немного не дойдя до нее, он рухнул на колени, но последним усилием воли сумел ухватиться левой рукой за ручку двери и снова подняться на ноги.

Тогда человек-горилла не спеша опустил карты на стол и сказал:

— Ну вот! — Страшная рожа его расплылась в широкой улыбке, и сразу стало видно, что его удивительно красивые белые зубы были вставные. Он подошел к Неду.

Нед дергал ручку двери.

— На, фокусник, получай! — сказал горилла и, вложив в удар всю свою силищу, опустил кулак на лицо Неда. Нед отлетел к стене. Сначала он ударился головой, потом стукнулся плашмя всем телом и начал медленно оседать.

Розовощекий парень, по прозвищу Ржавый, продолжал сидеть за столом с картами в руках.

— Ты его так прикончишь, Джефф, — сказал он спокойно.

— Это его-то? — переспросил Джефф, сопровождая свой вопрос легким пинком по лежащему у его ног телу. — Его не так-то легко прикончить. Он парень крепкий. Кремень. Ему это нравится. — Он наклонился над потерявшим сознание Недом, взял его за лацкан пиджака и приподнял. — Тебе это нравится, а, малыш? — спросил он. Поддерживая Неда одной рукой, он еще раз ударил его кулаком в лицо.

Снаружи кто-то дернул ручку двери.

— Кто там? — крикнул Джефф.

— Это я, — донесся мелодичный голос Шеда О’Рори.

Джефф оттащил Неда в сторону и, вынув из кармана ключ, отпер дверь.

В комнату вошли О’Рори и Виски. Ирландец посмотрел на распростертого на полу Неда, потом поднял глаза на Джеффа и, наконец, повернулся к Ржавому. Его серо-голубые глаза затуманились.

— Джефф его просто так, ради удовольствия отделал? — спросил он.

Розовощекий парень покачал головой.

— Этот Бомонт тот еще сукин сын, — отвечал он мрачно. — Каждый раз, как приходит в себя, что-нибудь придумывает.

— Я не хочу, чтобы вы его прикончили. Рано еще, — сказал О’Рори и снова посмотрел вниз, на Неда. — Попробуйте-ка привести его в чувство. Я хочу с ним поговорить.

Ржавый встал из-за стола.

— Не знаю, удастся ли. Уж больно он того…

Джефф был настроен более оптимистически.

— Ничего, — сказал он, — сейчас сделаем. Я тебя научу. Бери его за ноги. — Он просунул руки под плечи Неда, и они потащили обмякшее тело в соседнюю комнату. Опустив Неда в ванну, Джефф закрыл слив пробкой и пустил холодную воду из нижнего крана и из душа.

— Оглянуться не успеете, как он запоет, — пообещал Джефф.

Через пять минут, когда они вытащили Неда из ванны и поставили на ноги, он уже мог стоять. Они привели его назад в спальню. О’Рори сидел на стуле и курил. Виски куда-то исчез.

— Положите его на кровать, — приказал О’Рори.

Джефф и Ржавый подвели Неда к койке, повернули его кругом и, слегка подтолкнув, отняли руки. Нед опрокинулся на спину. Они приподняли его, усадили, и Джефф начал шлепать его по избитому лицу, приговаривая:

— Проснись, Рип Ван Винкль, проснись.

— Как же, проснется он, — мрачно проворчал Ржавый.

— Думаешь, нет? — весело спросил Джефф и снова шлепнул Неда по лицу.

Нед приоткрыл тот глаз, который еще мог открываться.

— Бомонт, — окликнул его О’Рори.

Нед приподнял голову и попытался оглянуться. Было неясно, видит ли он О’Рори.

О’Рори встал со стула и подошел к кровати. Он наклонился так, чтобы его лицо оказалось перед самыми глазами Неда, и спросил:

— Вы меня слышите, Бомонт?

Единственный открытый глаз Неда с тупой ненавистью смотрел на О’Рори.

— Бомонт, это я, О’Рори. Вы слышите меня? — переспросил ирландец.

— Да, — выдавил Нед, с трудом шевеля распухшими губами.

— Вот и хорошо. Теперь слушайте, что я вам скажу. Вы мня расскажете все, что знаете о Поле. — О’Рори говорил очень четко, не повышая голоса, который и сейчас не утратил своей мелодичности. — Если вы думаете отделаться молчанием — не выйдет. Вас будут обрабатывать, пока не заговорите. Вы меня поняли?

Нед улыбнулся. Его изуродованное лицо было похоже ня страшную маску.

— Ничего не скажу, — выговорил он.

О’Рори отошел и сказал:

— Продолжайте.

Пока Ржавый колебался, горилла Джефф отбросил поднявшуюся было руку Неда и повалил его.

— Сейчас я испробую одну штуку. — Он подхватил ноги Неда и перекинул их через край койки. Затем наклонился, и руки его заработали.

Тело Неда судорожно задергалось, он застонал — раз, другой, третий — и замер.

Джефф выпрямился и отвел руки. Тяжело и шумно дыша, он проворчал, не то жалуясь, не то извиняясь:

— Сейчас ничего не выйдет, он опять скапутился.

IV

Когда к Неду Бомонту вернулось сознание, в комнате никого не было. Горел свет. Как и в прошлый раз, он с трудом, напрягая все свои силы, сполз с койки и упрямо двинулся к двери. Дверь была заперта. Когда он начал дергать ручку, дверь внезапно распахнулась и отбросила его к стене.

В комнату, босой, в одном нижнем белье, вошел Джефф.

— Ну и зануда же ты, — сказал он. — Все одно и то же. Тебе еще не надоели мои кулаки? — Он схватил Неда левой рукой за горло, а правой два раза ударил в лицо. Только на этот раз удары были не такими тяжелыми, как раньше. Потом он швырнул его на койку. — А теперь лежи смирно, — проворчал он.

Нед лежал не двигаясь. Глаза его были закрыты.

Джефф вышел и запер за собой дверь.

Превозмогая боль, Нед поднялся и снова добрался до двери. Он подергал ее. Потом отошел на два шага и попытался с разбегу высадить ее плечом. Это ни к чему не привело. Обессиленный, он упал. Нед не оставлял своих попыток, пока Джефф снова не открыл дверь.

— Никогда не встречал человека, которому бы так нравилось, чтобы его били. Да и мне еще никогда не было так приятно давать по морде, — сказал Джефф. Он отклонился вправо и ударил Неда кулаком в челюсть.

Отупевший от боли Нед даже не пытался увернуться. Удар отбросил его на другой конец комнаты. Он остался лежать там, где упал. Два часа спустя, когда в комнату вошел Виски, он лежал все на том же месте.

Принеся из ванной воды, Виски привел его в чувство и помог добраться до койки.

— Что ты делаешь? Где твоя голова? — увещевал он. — Эти кретины тебя убьют, они же ни черта не соображают.

Нед тупо посмотрел мутным, затянутым красной пленкой глазом.

— Ну и пусть, — сказал он, с трудом шевеля губами.

Нед спал, когда его разбудили О’Рори, Джефф и Ржавый. Говорить он снова отказался. Его снова избили, а когда он потерял сознание, швырнули обратно на койку.

Через несколько часов эта процедура повторилась. Есть ему не давали.

Когда Нед пришел в себя после очередного избиения, он на четвереньках дополз до ванной комнаты и там, на полу за стойкой умывальника, обнаружил узкое лезвие от безопасной бритвы, покрытое толстым слоем ржавчины. Вытащить его из-за умывальника было очень трудно. На это ушло не менее десяти минут. Потом негнущиеся пальцы Неда никак не могли оторвать лезвие от кафельного пола. Он попытался перерезать себе горло, но лезвие выпало из его рук, оставив лишь две-три легкие царапины на подбородке. Всхлипывая от огорчения, Нед улегся на полу ванной комнаты и заснул.

Когда он проснулся, он уже мог стоять. Он ополоснул голову холодной водой, а затем выпил подряд четыре стакана. Его вырвало. Дрожа от холода, он вернулся в спальню и лег на забрызганный кровью матрац, но тут же снова поднялся. Шатаясь и спотыкаясь от нетерпения, он дошел до ванной, опустился на четвереньки и начал шарить по полу. Найдя наконец лезвие, он сел. Засовывая лезвие в жилетный карман, Нед нащупал там зажигалку. Он вынул ее и начал разглядывать. Его единственный открытый глаз хитро заблестел. Это был безумный блеск.

Нед встал на ноги и прошел в спальню. Он дрожал, его зубы выбивали мелкую дробь. Когда он увидел под столом, за которым горилла и мрачный розовощекий мальчик играли в карты, старую газету, он хрипло засмеялся. Разорвав и скомкав газету, он поднес ее к двери и разложил на полу. В комоде он обнаружил оберточную бумагу, которой были выстланы ящики. Он скомкал ее и тоже положил рядом с газетой. Лезвием он вспорол матрац и вытащил из него грубую серую вату. Она тоже легла у двери. Теперь Нед уже не дрожал, не спотыкался, он ловко действовал обеими руками. Вскоре, однако, он устал перетаскивать вату частями и подтащил к двери все, что осталось от матраца, вместе с чехлом.

С третьей попытки зажигалка загорелась. Улыбаясь, Нед поднес ее к выросшей у двери куче. Некоторое время он стоял, склонившись над своим костром, но поднявшийся дым заставил его сначала отступить на шаг, потом еще. Кашляя, он прошел в ванную, намочил водой полотенце и обернул им голову, закрыв глаза, нос, рот. Шатаясь, он вернулся в спальню — призрак в клубах дыма, — споткнулся о койку и опустился на пол там, где его и нашел Джефф.

Джефф ворвался в спальню, чертыхаясь и кашляя, прикрывая рот и нос тряпкой. Открывшаяся дверь немного отодвинула горящую кучу. Раскидывая ногами бумагу и вату, он подскочил к Неду, схватил его за шиворот и вытащил из комнаты.

За дверью Джефф пинком заставил Неда подняться на ноги и, не выпуская из рук ворот его пиджака, потащил за собой в конец коридора. Там он толкнул его в какую-то комнату.

— Я тебе уши оборву, когда вернусь, ублюдок! — проревел он, еще раз пнул Неда ногой и, выскочив в коридор, захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

Ухватившись руками за стол, Нед удержался на ногах. Сползшее с головы мокрое полотенце как шарф лежало на его плечах. Нед попытался выпрямиться и осмотрелся. В комнате было два окна. Он подошел к тому, что было поближе, и подергал его. Окно было закрыто. Нед повернул шпингалет — окно открылось. На улице была ночь. Перебросив через подоконник одну ногу, затем вторую, Нед перевернулся и, лежа животом на раме, начал опускаться. Повиснув на руках, он попытался нащупать ногами опору, ничего не нашел и разжал руки.

Глава 5 БОЛЬНИЦА

I

Склонившись над Недом, сестра что-то делала с его лицом.

— Где я? — спросил он.

— В больнице Святого Луки. — Маленького роста, с большими карими глазами, сестра говорила тихим, с придыханием, голосом. От нее пахло мимозой.

— Какой сегодня день?

— Понедельник.

— Месяц, год? — продолжал Нед. Сестра нахмурилась, и он сдался.

— Ладно, неважно. Давно я здесь?

— Сегодня третий день.

— Где телефон? — Он попробовал сесть.

— Ничего не выйдет, — заявила сестра. — Вам нельзя разговаривать по телефону и вообще волноваться.

— Тогда позвоните вы. Вызовите Хартфорд шестьдесят один шестнадцать и попросите Поля Мэдвига. Скажите, что мне необходимо его немедленно увидеть.

— Мистер Мэдвиг приходит сюда каждый день после обеда, но вряд ли доктор Тейт разрешит вам с ним разговаривать. По правде говоря, вы и сейчас говорите больше, чем вам полагается.

— Теперь что? Утро? День?

— Утро.

— Не могу я так долго ждать. Позвоните ему немедленно.

— Сейчас придет доктор Тейт.

— Не нужен мне ваш доктор Тейт, — сказал Нед раздраженно. — Мне нужен Поль Мэдвиг.

— Будете делать то, что вам велят, — сказала сестра. — Лежите спокойно и ждите доктора Тейта.

Нед хмуро посмотрел на нее.

— Ну и сестра милосердия! Вам что, никогда не говорили, что с больными нельзя спорить?

Она пропустила его вопрос мимо ушей.

— А кроме того, вы мне делаете больно. У меня челюсть болит.

— Поменьше разговаривайте, тогда не будет болеть, — ответила сестра.

Нед помолчал немного, а потом спросил:

— А что со мной случилось? Или вы этого еще не проходили?

— Пьяная драка, наверное, — ответила девушка и не смогла сдержать улыбки. — Нет, правда, послушайте, вам нельзя так много разговаривать. И никого к вам не пустят, пока доктор не разрешит.

II

Сразу же после полудня пришел Поль Мэдвиг.

— Чертовски рад, что ты жив! — сказал он и обеими руками пожал левую, незабинтованную руку Неда.

— У меня все в порядке, — сказал Нед, — но тут есть одно срочное дело: надо отвезти Уолта Айвенса в Брейвуд и поводить по магазинам, где торгуют оружием. Он…

— Ты мне уже говорил об этом, — вставил Мэдвиг, — все сделано.

Нед нахмурился.

— Говорил?

— Ну да! В то самое утро, когда тебя подобрали. Тебя сразу же отвезли в больницу, но ты не подпускал к себе врачей, пока тебе не дали поговорить со мной. Ну, я и приехал. Едва ты рассказал мне об Айвенсе, как тут же потерял сознание.

— Ничего не помню, — протянул Нед. — Так ты до них добрался?

— Да, Айвенсов мы схватили. И после того как Уолта опознали в Брейвуде, он раскололся. На предварительном слушании присяжные признали виновными Джеффа Гарднера и двух других, но Шеда притянуть к этому делу мы не сможем. Айвенса подбил некто Гарднер, — все знают, конечно, что он без приказа О’Рори и шагу не сделает, но одно дело — знать, другое — доказать.

— Джефф? Это тот, что похож на гориллу? Его уже взяли?

— Нет, Шед, видимо, припрятал его, когда ты сбежал. Ведь ты у них был?

— Ага. В «Собачьей конуре». Наверху. Я пошел туда, чтоб поставить капкан на эту ирландскую лису, и попался сам. — Нед нахмурился. — Помню, я пришел туда с Виски Вассосом, потом меня укусила собака, потом меня били Джефф и какой-то рыжий мальчишка. Пожар там еще был. Вот, пожалуй, и все. Кто меня нашел? Где?

— Полицейский. Ты полз на четвереньках, истекая кровью, посередине Колман-стрит. Это было в три часа утра.

— Тоже нашел себе занятие!

III

Маленькая сестра с большими глазами осторожно приоткрыла дверь и робко просунула голову.

— Входите! — сказал Нед Бомонт усталым голосом. — Мы Что, в прятки играем? Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать. Вам не кажется, что вы уже вышли из этого возраста?

Сестра распахнула дверь и остановилась на пороге.

— Неудивительно, что вас излупили, — сказала она. — Я хотела узнать, проснулись ли вы. Там мистер Мэдвиг и… — придыхание в ее голосе стало заметнее, глаза загорелись ярче, — с ним леди.

Нед посмотрел на нее с любопытством.

— Что за леди? — насмешливо спросил он.

— Мисс Дженет Генри, — ответила она так, будто сообщала о приятной неожиданности.

Нед повернулся на бок и закрыл глаза. Уголки его губ задрожали, но голос стал безучастным.

— Скажите им, что я еще сплю.

— Как вы можете? Да и вообще, они теперь догадались, что вы не спите. Иначе я бы уже давно вернулась.

Нед театрально застонал и приподнялся на локте.

— Придется отмучиться сейчас, — заворчал он. — А то прибежит в другой раз.

Сестра посмотрела на него с негодованием.

— Нам пришлось поставить полицейского у больницы, — казала она презрительно, — чтобы отбиваться от женщин, которые вас осаждают.

— Вам легко говорить, — вздохнул Нед. — На вас, видно, фотографии сенаторских дочек в газетах производят неизгладимое впечатление, но это только потому, что вас они не преследовали. А мне они отравили всю жизнь. Они и их цветные фото. И всегда сенаторские дочки, одни сенаторские дочки. Нет, чтобы какая-нибудь там дочка члена палаты представителей, министра или на худой конец члена городского управления… Как вы думаете, в чем тут дело? А может, просто сенаторы более плодовиты, чем…

— И совсем не остроумно. Впрочем, все дело, видимо, в том, что женщины не могут устоять против вашей прически. Я их приведу, — добавила она и вышла.

Нед глубоко вздохнул, глаза его заблестели, губы растянулись в невольной улыбке. Однако, когда Дженет Генри вошла в палату, он поздоровался с ней небрежно, хотя и вежливо.

Она сразу же подошла к кровати.

— О мистер Бомонт, я так рада была узнать, что вы быстро поправляетесь. Я просто не могла не прийти. — Она взяла его за руку и улыбнулась. Ее карие с рыжими искорками глаза казались еще более темными из-за светлых волос. — Так что, если вам не по душе мой визит, пожалуйста, не ругайте Поля. Это я заставила его взять меня с собой.

Нед улыбнулся.

— Я страшно рад, что вы пришли. Это очень любезно с вашей стороны.

Поль Мэдвиг, вошедший вслед за Дженет, обошел кровать и встал с другой стороны. Он радостно улыбался, поглядывая то на Неда, то на девушку.

— Я знал, что ты будешь доволен, Нед. Я так ей и сказал. Как дела?

— Отлично. Пододвиньте стулья, садитесь.

— Мы не можем задерживаться, — возразил Мэдвиг. — Я должен встретиться с Маклафлином.

— А я — нет. — Дженет Генри опять улыбнулась Неду. — Можно я останусь? Совсем ненадолго?

— Буду счастлив, — заверил ее Нед.

Мэдвиг, сияя от удовольствия, подвинул к кровати стул и усадил Дженет. Затем он взглянул на часы.

— Нужно бежать, — сказал он жалобно и пожал Неду руку. — Тебе что-нибудь нужно?

— Нет, Поль. Спасибо.

— Ну, будь паинькой. — Мэдвиг повернулся было к Дженет, но вдруг остановился и снова обратился к Неду: — Как далеко, по-твоему, мне можно зайти в этом первом разговоре с Маклафлином?

Нед пожал плечами.

— Как угодно, при условии что не будешь говорить прямо, в открытую. Этого он боится. Но если крутить вокруг да около, его можно хоть в убийцы нанять. Понимаешь, с ним нужно канитель разводить. В таком примерно роде: есть, мол, человек по имени Смит, а живет он там-то и там-то. Так вот, если бы вдруг этот Смит заболел и не поправился бы, а вы заглянули быкак-нибудь ко мне, а мне, по счастливой случайности, пришел бы конверт на ваше имя, то откуда мне знать, что в нем лежат пятьсот долларов?

Мэдвиг кивнул.

— Убивать мне никого не нужно. А вот голоса рабочих с железной дороги нам необходимы. — Он нахмурился. — Жалко, что ты валяешься, Нед.

— Через пару деньков встану. Кстати, ты сегодня «Обсервер» видел?

— Нет.

Нед поискал глазами.

— Кое-кто там покуражился. В центре первой полосы поместили, в рамке. Всю грязь, что смогли собрать. Без подписи. А заголовок шикарный: «Что собираются предпринять городские власти?» Потом перечисляются все преступления за полтора месяца, чтобы доказать, что волна преступлений растет. А рядом коротенький списочек задержанных преступников. Вот, мол, смотрите, полиция бессильна. А больше всего визга подняли по поводу убийства Тейлора Генри.

Услыхав имя брата, Дженет Генри вздрогнула и неслышно вздохнула. Взглянув на нее, Мэдвиг предупреждающе кивнул Неду, но тот продолжал, словно не желая замечать, какое впечатление произвели его слова:

— Они совсем распоясались. Обвиняют полицию в том, что расследование было приостановлено на целую неделю, дабы дать возможность одному довольно влиятельному в политических кругах игроку свести счеты с другим. Это про меня и Диспейна. А потом задали такой риторический вопрос: что думает сенатор Генри о своих новых политических союзниках, которые используют убийство его сына в подобных целях?

Мэдвиг покраснел, взглянул на часы и заторопился.

— Я достану газету и прочту. А теперь мне нужно…

— Они также, — продолжал Нед безмятежно, — обвиняют полицию в налетах на притоны, которым она раньше покровительствовала. Это, мол, потому, что их владельцы не хотят раскошеливаться на огромные расходы по предвыборной кампании. Повод — твоя ссора с Шедом. Еще они обещают напечатать список тех злачных мест, которые продолжают процветать как ни в чем не бывало, потому что их владельцы выложили свою долю.

— Ладно, ладно, — смущенно забормотал Мэдвиг. — Счастливо оставаться, Дженет. Пока, Нед, — кивнул он и вышел.

— За что вы меня не любите? — спросила Дженет.

— Вы ошибаетесь, — ответил он.

Она покачала головой.

— Нет. Я это чувствую.

— Не судите по моему поведению. У меня всегда были плохие манеры.

— Вы меня не любите, — настаивала она, не отвечая на его улыбку. — А я хочу, чтобы вы хорошо ко мне относились.

Нед был сама скромность.

— Зачем вам это? — спросил он.

— Потому что вы лучший друг Поля.

— Поль — политик, — заметил Нед, искоса поглядывая на нее, — и друзей у него много.

— Но вы самый близкий. — Она нетерпеливо покачала головой и добавила: — Он сам так считает.

— А вы как считаете? — спросил он чуть насмешливо.

— Так же, — серьезно ответила Дженет, — иначе вы не попали бы в больницу. Ведь вы пошли на это ради него!

Он промолчал. Только слабая усмешка тронула его губы.

Когда она поняла, что Нед не склонен продолжать разговор на эту тему, Дженет повторила серьезным тоном:

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы хорошо ко мне относились.

— Может быть, так оно и есть.

— Нет! — покачала она головой.

Он снова улыбнулся. На этот раз его улыбка была молодой и обаятельной, в глазах светилась застенчивость, голос звучал робко и доверительно:

— Я вам скажу, отчего вы так считаете, мисс Генри. Ну… в общем… понимаете, еще и года не прошло, как Поль подобрал меня, что называется, под забором. Поэтому с людьми вашего круга я еще не освоился, чувствую себя неловко, неуклюже. Ведь вы совсем из другого мира — высшее общество, фотографии в газетах и всякое такое… Вот. То, что вам кажется враждебностью, на самом деле просто неотесанность.

Дженет поднялась.

— Вы издеваетесь надо мной, — констатировала она без всякой обиды в голосе.

Когда она ушла, Нед откинулся на подушки и уставился в потолок. Глаза его блестели.

Вошла сестра.

— Ну, что вы там натворили?

Нед поднял голову, угрюмо посмотрел на нее и ничего не сказал.

— Она вышла отсюда чуть не плача, — продолжала сестра.

Нед снова опустил голову на подушки.

— Да, не тот я стал. Обычно сенаторские дочки уходили от меня, заливаясь слезами.

IV

В палату вошел молодой франт среднего роста, со смазливым смуглым лицом.

Нед Бомонт приподнялся.

— Привет, Джек!

— Вы не так плохо выглядите, как я думал, — сказал Джек, подходя к кровати.

— Все на месте, на части не разобрали. Бери стул.

Джек сел и вынул пачку сигарет.

— У меня есть к тебе одно дельце. — Нед засунул руку под подушку и протянул Джеку конверт.

Джек прикурил и взял конверт. Это был простой белый конверт со штемпелем местной почты. Нед получил его два дня назад на адрес больницы Святого Луки. Внутри Джек обнаружил листок бумаги с напечатанными на машинке строчками:

«Что вам известно о Поле Мэдвиге, чего не знает, но очень хотел бы узнать Шед О’Рори?

Имеет ли это отношение к убийству Тейлора Генри?

Если нет, то почему вы так упорно старались сохранить это в тайне?»

Джек аккуратно сложил листок, сунул его обратно в конверт и лишь затем, взглянув на Неда, спросил:

— За этим что-нибудь кроется?

— По-моему, нет. Я хочу, чтобы ты узнал, кто это писал.

Джек кивнул.

— Письмо можно взять?

— Да.

Джек сунул конверт в карман.

— У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, кто мог его написать? — осведомился он.

— Абсолютно никаких.

Джек рассматривал горящий кончик сигареты.

— Предстоит нелегкая работенка!

— Знаю, — согласился Нед. — Я могу тебе только сказать, что за последнюю неделю таких анонимок появилось довольно много. У меня это третья. Я знаю, что Фарр получил по крайней мере одну. Кто их еще получал, не имею представления.

— А могу я взглянуть на другие?

— Это единственная, что я сохранил. Да они все как близнецы — та же бумага, та же машинка, и в каждой по три вопроса.

Джек бросил на Неда испытующий взгляд.

— Но вопросы-то не совсем одинаковые?

— Не совсем. Но все бьют в одну точку.

Джек кивнул и затянулся сигаретой.

— Ты понимаешь, что сделать это надо осторожно, без шума? — предупредил Нед.

— Понятно. — Джек вынул изо рта сигарету. — Кстати, когда вы сказали про одну точку, вы имели в виду участие Мэдвига в убийстве?

— Да, — ответил Нед, не сводя глаз со смуглого франта, — только он в этом не замешан.

Смуглое лицо Джека было непроницаемо.

— Разумеется, — сказал он, вставая.

V

Сестра внесла большую корзину фруктов и поставила ее на стол.

— Правда, мило? — спросила она у Неда Бомонта.

Тот осторожно кивнул головой.

Сестра вынула из корзины маленький плотный конверт и подала его Неду.

— Держу пари, это от нее.

— На что?

— На что хотите!

Нед покачал головой с таким видом, будто подтвердились его самые мрачные подозрения.

— Заглянули? — спросил он.

— Ну, знаете ли… — возмутилась она.

Нед рассмеялся. Сестра замолчала, но лицо ее еще долго сохраняло обиженное выражение.

Он вынул из конверта визитную карточку Дженет Генри, на которой было написано лишь два слова: «Прошу вас!».

— Вы выиграли, — нахмурив брови, сказал он сестре и постучал карточкой по ногтю большого пальца. — Угощайтесь, да берите побольше, чтобы выглядело так, будто я их ел.

Несколько часов спустя он написал письмо:

Дорогая мисс Генри,

«Вы просто ошеломили меня своей добротой, — сначала Ваш визит, затем эти фрукты. Даже не знаю, как и благодарить Вас. Надеюсь, что когда-нибудь мне представится возможность на деле выразить Вам свою признательность.

Преданный Вам

Нед Бомонт».

Кончив писать, он перечел письмо, разорвал его и переписал заново. На этот раз он переставил слова в третьем предложении. Теперь оно кончалось так: «…выразить свою признательность на деле».

VI

В это утро Нед был уже в халате и домашних туфлях. Когда вошла Опаль, он сидел за столом у окна палаты и, завтракая, просматривал последний выпуск «Обсервера». Сложив газету и бросив ее рядом с подносом, он поднялся.

— Привет, малышка, — сказал он сердечно.

— Почему вы мне не позвонили, когда вернулись из Нью-Йорка? — строго спросила она. Опаль была бледна и оттого выглядела старше своих лет. Ее широко открытые голубые глаза потемнели от волнения. Держалась она прямо, но без натянутости. Не замечая стула, который Нед поставил рядом с ней, она настойчиво повторила: — Почему вы не позвонили?

Он снисходительно рассмеялся:

— А тебе идет это платье.

— Нед, я прошу вас, пожалуйста…

— Так-то лучше, — сказал он. — Я собирался зайти, но… Так много событий произошло, пока меня тут не было, и еще больше — когда я вернулся. А к тому времени, как я с ними разделался, мы не поладили с Шедом О’Рори, и вот я попал сюда, — он махнул рукой, — в больницу.

Его легкомысленный тон не помог. Опаль оставалась серьезной.

— Этого Диспейна повесят? — спросила она резко.

Он снова засмеялся:

— Если мы будем разговаривать в таком тоне, ничего у нас не получится.

Она нахмурилась и повторила, но уже не таким повелительным тоном:

— Его повесят?

— Не думаю, — ответил он, покачав головой. — Видимо, Тейлора все-таки убил не он.

Она, казалось, ничуть не удивилась.

— Вы знали об этом, когда просили меня… помочь… достать эту улику против него?

— Конечно нет, малышка, — улыбнулся он укоризненно. — За кого ты меня принимаешь?

— Неправда, знали. — Ее голос был таким же холодным и презрительным, как и сузившиеся голубые глаза. — Вам нужно было получить свой долг, вот вы и заставили меня помочь вам… Чтобы шантажировать этого Диспейна.

— Думай как хочешь, — ответил он безразлично.

Она сделала шаг в его сторону. Ее подбородок задрожал, но она овладела собой, и на ее лице снова появилось решительное и независимое выражение.

— А вы знаете, кто убил? — спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза.

Он медленно покачал головой.

— Отец?

Нед моргнул.

— Ты хочешь спросить, знает ли Поль, кто убил Тейлора?

Она топнула ногой и закричала:

— Я хочу знать, не отец ли его убил!

Нед закрыл ей рот рукой.

— Замолчи, — пробормотал он, быстро взглянув на закрытую дверь.

Она оттолкнула его руку и отступила назад.

— Так это он убил?

— Если ты уж так лихо соображаешь, — глухо сказал он злым голосом, — так хоть не ори. Держи свои идиотские домыслы при себе. Никому нет до них никакого дела. Нечего оповещать об этом весь город.

Потемневшие глаза Опаль широко раскрылись.

— Значит, это все-таки он, — уверенно произнесла она тихим, безжизненным голосом.

Нед резко наклонился и приблизил к ней искаженное злобной улыбкой лицо.

— Нет, моя радость, — сказал он, с трудом сдерживая бешенство. — Нет, он не убивал Тейлора.

Не двигаясь с места, все такая же суровая, она твердо спросила:

— Если убил не он, не понимаю, какое значение имеет, что я говорю и как громко.

Уголки его губ насмешливо поползли вверх.

— Ты еще очень многого не понимаешь. И никогда не поймешь, если будешь себя так вести. — Он отошел от нее и сунул кулаки в карманы халата. Теперь уголки его губ опустились, лоб прорезали глубокие морщины, прищуренные глаза не отрывались от пола. — Кто внушил тебе эту нелепую мысль?

— И вовсе не нелепую, вы сами это прекрасно знаете.

Он нетерпеливо пожал плечами.

— Откуда ты это взяла?

— Ниоткуда, — она тоже пожала плечами. — Я… я сама поняла вдруг…

— Чепуха, — глядя исподлобья, резко бросил он, — ты читала сегодняшний «Обсервер»?

— Нет.

Он не отрывал от нее тяжелого, подозрительного взгляда.

Ее лицо слегка порозовело от досады.

— Да не читала я. А для чего вам это знать?

— Значит, нет? — спросил он все еще недоверчиво и задумался. Внезапно лицо его прояснилось. Он вынул правую руку из кармана и протянул к ней ладонью вверх. — Дай посмотреть письмо.

— Что? — Она взглянула на него округлившимися от удивления глазами.

— Письмо, — повторил он, — напечатанное на машинке, без подписи, с тремя вопросами.

Она в замешательстве опустила глаза и после секундного колебания открыла сумочку.

— Как вы узнали?

— Все в городе хотя бы одно такое да получили, — ответил он небрежно. — Ты что, раньше не получала?

— Нет! — Она протянула ему смятый листок бумаги.

Он разгладил его и прочел:

«Неужели вы не знаете, что вашего возлюбленного убил ваш же отец?

А если не знаете, то зачем вы помогали ему и Неду Бомонту в их попытке приписать это преступление невинному человеку?

Отдаете ли вы себе отчет в том, что, помогая отцу уйти от суда, вы сами становитесь соучастницей преступления?»

Нед кивнул и беспечно улыбнулся.

— Все они на один лад. — Он скомкал листок и швырнул его в корзину для бумаги возле стола. — Вероятно, получишь еще, раз уж попала в список адресатов.

Закусив нижнюю губу, Опаль Мэдвиг испытующе посмотрела на спокойное лицо Неда блестящими, недобрыми глазами.

— О’Рори, — продолжал Нед, — готовит материал для предвыборной кампании. У меня, как ты знаешь, были с ним неприятности. А все потому, что он думал, будто я порвал с твоим отцом и соглашусь за деньги помочь ему состряпать уголовный процесс против Поля. Шеду неважно, правда ли это, ему важно провалить кандидатов Поля. Я отказался.

Выражение ее глаз не изменилось.

— Из-за чего вы с папой подрались?

— Подрались? — переспросил он. — Допустим, что подрались, но это уж наше с ним дело, малышка!

— Конечно, подрались. В баре у Карсона. — Она решительно сжала губы. — После того как вы узнали, что именно он… убил… убил Тейлора…

Нед засмеялся и спросил насмешливо:

— А раньше я это не знал?

Но она не реагировала на его насмешливый тон.

— Почему вы спросили про «Обсервер»? Что там напечатано?

— Такая же чепуха, как и в твоем письме. Если хочешь посмотреть, газета на столе. Ты еще начитаешься этой муры, пока идет предвыборная кампания. Хорошая же ты помощница отцу, если не задумываясь все принимаешь на веру…

Но Опаль не слушала его, и он, нетерпеливо махнув рукой, замолчал. Девушка подошла к столу и взяла газету. Он учтиво улыбнулся ей в спину.

— На первой странице, «Открытое письмо мэру».

По мере того как она читала, ее колени, руки, губы дрожали все сильнее. Нед забеспокоился, нахмурился, но когда, отложив газету, она повернулась, ее стройное тело и красивое лицо были неподвижны, как у статуи. Почти не двигая губами она сказала:

— Они не осмелились бы писать такое, если бы это было неправдой.

— Это мелочь по сравнению с тем, что они еще напишут, — процедил Нед лениво, делая вид, что ее волнение его забавляет. Но в глазах его притаилась с трудом сдерживаемая злость.

Опаль окинула его долгим взглядом и, ничего не сказав, направилась к двери.

— Обожди, — сказал он.

Она остановилась и повернула к нему свое окаменевшее лицо.

— Политика — жестокая игра, малышка, — заговорил он с ласковой улыбкой. — Особенно на этот раз. «Обсервер» — по другую сторону баррикад, им наплевать, правду они печатают или нет, лишь бы это навредило Полю. Они…

— Не верю я вам, — заявила она. — Я знаю редактора мистера Мэтьюса — его жена всего на несколько лет старше меня, мы с ней вместе учились в школе и дружили. Я ни за что не поверю, что он может напечатать такое об отце, если у него нет достаточных оснований считать это правдой.

Нед посмеивался.

— Много ты знаешь! Мэтьюс по уши в долгах. Закладные на его фабрику и даже на его дом, если хочешь знать, в руках центральной компании. Компания эта принадлежит Виллу Роуну, а Роун выставил свою кандидатуру в сенат. Он соперник Генри. Что Мэтьюсу велят, то он и делает.

Опаль молчала. По-видимому, доводы Неда ее не убеждали. Но он продолжал искренне и настойчиво:

— То, что здесь напечатано, — он стукнул пальцем по газете, — еще цветочки по сравнению с тем, что пойдет дальше. Они будут ворошить кости Тейлора до тех пор, пока не придумают чего-нибудь повернее. Нам придется читать такую чертовщину до конца выборов. Надо с этим примириться. А ты тем более должна держаться спокойно, ведь Поль-то сам не очень волнуется. Он политик…

— Он убийца, — сказала она тихо, но отчетливо.

— А дочь у него — дубина! — воскликнул он в ярости. — Перестань валять дурака!

— Мой отец — убийца, — повторила она.

— С ума ты сошла. Послушай меня, малышка. Твой отец не имеет абсолютно никакого отношения к убийству Тейлора… он…

— Я не верю вам, — сказала она мрачно. — Я никогда больше не буду вам верить.

Нед хмуро посмотрел на нее.

Она повернулась и пошла к двери.

— Обожди, — попросил он. — Дай мне…

Она вышла и закрыла за собой дверь.

VII

Нед Бомонт бросил яростный взгляд на захлопнувшуюся дверь. Потом на его лоб набежали морщины, темные глаза сузились, губы под усиками сжались. Покусывая ногти и глубоко дыша, он погрузился в мрачные размышления.

За дверью послышались шаги. Он стряхнул с себя задумчивость и не спеша направился к окну, мурлыкая популярную песенку. Шаги миновали его дверь и затихли. Перестав напевать, он нагнулся к корзине, вытащил скомканное письмо и сунул его в карман халата.

Раскурив сигару, он подошел к столу и, щурясь от дыма, стал изучать первую полосу «Обсервер».

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МЭРУ

Сэр,

«Обсервер» получил первостепенной важности сведения, которые, как мы полагаем, помогут приподнять завесу над тайной, окружающей недавнее убийство Тейлора Генри.

Эти сведения содержатся в нескольких данных под присягой показаниях, хранящихся в настоящее время в сейфе редакции. Суть этих показаний заключается в следующем:

1. Несколько месяцев назад Поль Мэдвиг с возмущением узнал, что Тейлор Генри ухаживает за его дочерью. Он поссорился с молодым человеком и запретил Опаль Мэдвиг с ним встречаться.

2. Тем не менее дочь Поля Мэдвига продолжала видеться с Тейлором Генри в квартире, специально снятой для этой цели.

3. В день, когда Генри был убит, молодые люди провели несколько часов в этой квартире.

4. Вечером того же дня Поль Мэдвиг посетил дом сенатора Генри, как полагают, с целью выразить свое возмущение молодому человеку или его отцу.

5. Когда за несколько минут до убийства Поль Мэдвиг покидал дом сенатора, у него был весьма рассерженный вид.

6. Не более чем за пятнадцать минут до того, как был обнаружен труп Тейлора Генри, его видели с Полем Мэдвигом на Китайской улице, недалеко от того места, где было совершено преступление.

7. И наконец, ни один агент сыскной полиции не занимается в настоящее время поисками убийцы.

«Обсервер» считает необходимым сообщить Вам, а также всем избирателям и налогоплательщикам нашего округа об этих фактах. При этом «Обсервер» руководствуется лишь желанием помочь правосудию и не преследует никаких иных целей. Мы с удовольствием предоставим упомянутые выше показания, как и всю другую находящуюся в нашем распоряжении информацию, Вам или любому другому правомочному должностному лицу. Мы готовы также, в интересах правосудия, воздержаться от опубликования дальнейших подробностей.

Однако «Обсервер» не может допустить, чтобы содержащиеся в показаниях свидетелей сведения игнорировались. Если официальные лица, избранные и назначенные блюстителями закона, не сочтут эти показания достаточно веским основанием для принятия необходимых мер, «Обсервер» оставляет за собой право опубликовать их полностью и тем самым вынести этот вопрос на рассмотрение высшей инстанции — граждан нашего города.

Х.-К. Мэтьюс, издатель.

Нед иронически хмыкнул и пустил на это высокопарное заявление густую струю дыма. Однако глаза его оставались мрачными.

VIII

Вскоре после полудня к Неду в больницу пришла мать Поля Мэдвига.

Он обнял ее и расцеловал в обе щеки. Оттолкнув его, она сказала с напускной строгостью:

— Да хватит тебе! Ты хуже того эрдельтерьера, что был у Поля.

— А я наполовину эрдельтерьер. Со стороны отца, — ответил Нед и помог ей раздеться.

Расправив черное платье, она подошла к кровати и села. Он кинул ее шубку на спинку стула и встал перед ней, расставив ноги и заложив руки в карманы халата.

— Выглядишь неплохо, — сказала она, критически оглядев его. — Хотя и не блестяще. А как ты себя чувствуешь?

— Превосходно. Я не выписываюсь исключительно из-за медсестер. Уж больно хороши!

— Знаю я тебя! Ну, что уставился на меня, как кот на сливки? Мне даже не по себе становится. Садись. — Она похлопала по кровати рядом с собой.

Он сел.

— Поль считает, что ты совершил благородный, геройский поступок… Не знаю, что уж ты там такое совершил, но в одном я уверена: если бы ты вел себя хорошо, ты вообще не попал бы в эту переделку.

— Но, ма… — начал было Нед.

— Послушай, Нед, — прервала миссис Мэдвиг, сверля его взглядом своих голубых, молодых, как у сына, глаз. — Поль ведь не убивал этого сопляка?

Нед от удивления даже рот разинул.

— Нет, конечно.

— Я так и думала, — заявила старуха. — Поль всегда был хорошим мальчиком. Но я слышала, что по городу ходят всякие грязные слухи. Господи, и что это творится в вашей политике? Ничего не понимаю.

В изумленных глазах Неда запрыгали смешинки. Он не отводил взгляда от костистого лица старухи.

— Можешь пялить на меня свои глазищи сколько угодно, — сказала она, — но я никогда не могла понять ваши мужские затеи. Даже не пыталась. Бросила еще задолго до того, как ты появился на свет.

Он потрепал ее по плечу.

— Вы парень что надо, ма, — произнес он восхищенно.

Она отстранилась и осадила его строгим взглядом.

— А ты сказал бы мне правду, если бы Поль действительно был убийцей?

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда откуда мне знать, что он не убивал?

Он рассмеялся.

— Простая логика! Если бы он убил Генри, я бы все равно стал это отрицать. Но тогда на ваш вопрос о том, сказал ли бы я правду, если бы он был убийцей, я бы ответил «да». — Веселье в его глазах потухло. — Он действительно никого не убивал! — Нед улыбнулся одними губами. — Было бы хорошо, если б хоть один человек в городе, кроме меня, думал так же. И было бы совсем хорошо, если б этим человеком была его мать.

IX

Через час после ухода миссис Мэдвиг Неду Бомонту принесли пакет с книгами, к которому была приложена карточка Дженет Генри. Он писал записку с выражением своей глубокой признательности, когда пришел Джек.

— Мне удалось кое-что раскопать, но я не уверен, что мои сведения придутся вам по вкусу, — сказал он, выпуская изо рта клубы дыма.

Нед посмотрел на него задумчиво и разгладил усики указательным пальцем. Его голос звучал сухо:

— Если ты узнал то, что я просил, тогда все в порядке. Садись и рассказывай.

Аккуратно поддернув на коленях брюки, Джек сел, заложив ногу за ногу, бросил шляпу рядом с собой на пол и перевел взгляд с сигареты на Неда.

— Похоже, что эти письма писала дочка Мэдвига.

На какую-то долю секунды в глазах Неда мелькнуло удивление, но голос звучал все так же сухо:

— Откуда ты это взял?

Из внутреннего кармана Джек вынул и протянул Неду два одинаково сложенных, одинаковых по качеству и размеру листка бумаги. Нед развернул их и увидел, что на каждом были напечатаны три одинаковых вопроса.

— Один из листков — тот самый, что вы мне вчера дали. Можете определить который?

Нед отрицательно мотнул головой.

— Они абсолютно одинаковые, — сказал Джек. — Второй я отпечатал на машинке в квартире, которую снимал Тейлор Генри на Чартер-стрит. Бумагу я взял там же. Насколько известно, существовало только два ключа от этой квартиры: один был у Опаль Мэдвиг, другой у Тейлора. Я узнал, что после его смерти она туда пару раз ходила.

Продолжая рассматривать листки, Нед сердито кивнул.

Джек прикурил новую сигарету от окурка старой, затем, подойдя к столу, затушил окурок и вернулся на место. Похоже было, что его совершенно не интересует, как реагирует на его сообщение Нед.

После минутного молчания Нед приподнял голову и спросил:

— Как тебе удалось все это узнать?

Джек передвинул сигарету в угол рта.

— О том, что существует эта квартира, я узнал из «Обсервера», как и полиция, кстати говоря. Но они добрались туда первыми. Правда, мне крупно повезло. Полицейский, которого оставили охранять квартиру, оказался моим приятелем — Фред Харли его зовут, — и я за десятку смог там все осмотреть.

— Полиция в курсе? — спросил Нед, шелестя листками.

Джек пожал плечами.

— Я им не рассказывал. Фреда Харли я прощупал, он ничего не знает. Его просто поставили присматривать за квартирой, пока они не решат, что делать дальше. Так что, может, знают, а может, нет. — Джек стряхнул пепел на пол. — Могу навести справки, если хотите.

— Не стоит. Больше ничего интересного там не подвернулось?

— А я больше ничего и не искал.

Бросив быстрый взгляд на непроницаемое лицо молодого человека, Нед снова уставился на листки.

— А что это за квартирка?

— Чартер-стрит, дом двадцать четыре. Они там называли себя мистером и миссис Френч. Хозяйка утверждает, что, пока не явилась полиция, она не знала, кто они такие. Возможно, так оно и есть. В этих домах лишних вопросов не задают. Хозяйка говорит, что они там бывали довольно часто, в основном во второй половине дня. А за последнее время девушка тоже приходила раза два. Хотя точно хозяйка сказать не может, она могла и не заметить.

— А она уверена, что это была Опаль Мэдвиг?

— Описание сходится. — Джек помолчал, потом небрежно добавил: — С тех пор как его убили, эта женщина никого, кроме нас, там не видела.

Нед снова поднял голову.

— А что, раньше к Тейлору приходили и другие?

Джек сделал уклончивый жест.

— Хозяйка не захотела говорить об этом. Сказала, не знает. Но я готов спорить, что врет.

— А по вещам не видно?

— Нет! — покачал головой Джек. — Женского барахла там мало: халатик, пижама, кое-какие туалетные принадлежности.

— А его вещей много?

— Костюм, пара ботинок, пижама, какое-то белье, носки — вот и все.

— А шляпы есть?

— Шляп нет, — улыбнулся Джек.

Нед встал и подошел к окну. Снаружи было почти совсем темно. По окну забарабанили крупные капли дождя. Нед снова повернулся.

— Большое спасибо. — Его взгляд рассеянно скользнул по смуглому лицу Джека. — Думаю, что скоро ты мне опять понадобишься. Может, сегодня же. Я позвоню.

— Хорошо. — Джек поднялся и вышел из палаты.

Нед открыл стенной шкаф, достал костюм и пошел в ванную переодеваться. Когда он выходил оттуда, в палату вошла сестра — высокая, полная женщина с лоснящимся бледным лицом.

— Вы одеты?! — воскликнула она встревоженно. — Но вам нельзя выходить, мистер Бомонт! Сейчас ночь, начинается дождь, и доктор Тейт…

— Знаю, знаю, — сказал он нетерпеливо и направился к двери.

Глава 6 КОНЕЦ «ОБСЕРВЕР»

I

Миссис Мэдвиг открыла дверь.

— Нед? Ты с ума сошел! Не успел выйти из больницы, а уже бегаешь как угорелый! Да еще под дождем!

— Такси не протекают. — Его улыбка вышла несколько кислой. — Поль дома?

— Он ушел с полчаса назад. В клубе, наверное. Но все равно заходи.

— А где Опаль? — спросил он, закрывая дверь и следуя за ней через прихожую.

— Ее тоже нет Носится где-то с самого утра.

На пороге гостиной Нед остановился.

— Рад бы остаться, да не могу. Подъеду-ка я лучше в клуб и поищу там Поля. — Его голос звучал не совсем уверенно.

Старуха живо обернулась к нему.

— И думать не смей! — ворчливо заявила она. — Посмотри на себя. Того и гляди схватишь простуду. Нет уж. Ты сядешь здесь у огня, а я приготовлю тебе горячий пунш.

— Не могу я, ма. У меня дела.

Голубые глаза миссис Мэдвиг вдруг заблестели, она испытующе посмотрела на Неда.

— А когда ты выписался из больницы?

— Только что.

Она нахмурилась и осуждающе покачала головой.

— Удрал! — Ясная голубизна ее глаз затуманилась. Она подошла к Неду совсем близко, ее лицо было почти на уровне его лица. — Полю что-нибудь грозит? — Ее голос прерывался, как будто в горле у нее пересохло; в глазах мелькнул испуг. — Или Опаль?..

— Мне надо срочно увидеть их, — сказал он почти неслышно.

Она застенчиво дотронулась до его щеки костлявыми пальцами.

— Ты хороший мальчик, Нед.

— Не волнуйтесь, ма. — Он обнял ее одной рукой. — Ничего страшного, бывает и хуже. Только… когда Опаль вернется, задержите ее, если сможете.

— А мне ты не мог бы рассказать? — спросила она.

— Не сейчас. Им лучше не знать, что вы подозреваете неладное.

II

Под проливным дождем Нед Бомонт отшагал пять кварталов до аптеки. Сначала он вызвал по телефону такси, затем попытался дозвониться до Мэтьюса, но безуспешно.

Тогда он назвал другой номер и попросил мистера Рамсена.

— Привет, Джек, — сказал он секунду спустя. — Эго Бомонт. Ты не занят?.. Отлично. Тогда вот что. Я хочу знать, ходила ли сегодня девушка, о которой мы с тобой говорили, к Мэтьюсу из «Обсервера» и что она там делала потом… Верно. Хол Мэтьюс. Я пытался ему дозвониться домой и в редакцию, но все неудачно. Да, постарайся не поднимать шума. Только поскорее… Нет, я не в больнице. Буду ждать звонка дома. Ты знаешь мой номер… Спасибо, Джек, и звони мне как можно чаще. Пока.

На улице его уже ждало такси. Он уселся и дал шоферу свой адрес, но потом постучал пальцем по стеклу и дал другой.

Вскоре такси остановилось у сероватого приземистого здания, стоящего посередине аккуратно подстриженной лужайки. Выходя из машины, Нед попросил шофера подождать его. Он позвонил. Дверь открыла рыжеволосая служанка.

— Мистер Фарр дома? — спросил у нее Нед.

— Сейчас узнаю. Как передать?

— Мистер Бомонт.

Окружной прокурор выбежал в приемную, протягивая гостю обе руки. Его обычно свирепое лицо расплылось в улыбке.

— Очень, очень рад вас видеть, Бомонт. Ну, давайте пальто, шляпу.

Нед улыбнулся и покачал головой.

— Некогда. Я только на секунду, по дороге из больницы.

— Значит, снова в форме? Великолепно!

— Чувствую я себя хорошо, — сказал Нед. — А у вас есть что-нибудь новенькое?

— Ничего особенного. Эти бандиты, что вас обработали, все еще на воле. Прячутся где-то. Но мы их переловим.

Нед пренебрежительно скривил рот.

— Я же не умер. Да они и не покушались на мою жизнь. Больше обычной драки вы им не пришьете. Ну как, вы получали еще какие-нибудь трогательные послания с тремя вопросами?

Окружной прокурор откашлялся.

— Да, да, получил одно или два.

— Сколько? — переспросил Нед с вежливым безразличием. Уголки его губ чуть тронула ленивая усмешка. В глазах поблескивали веселые искорки. Он пристально смотрел на Фарра.

Прокурор снова откашлялся.

— Три, — признался он неохотно. Но тут же оживился: — Вы уже слышали, как здорово прошел у нас предвыборный митинг?

— Письма были все о том же? — прервал его Нед.

— Хм… более или менее. — Прокурор облизнул губы и неловко поежился.

— Насколько более… или менее?

Фарр отвел глаза и посмотрел на галстук Неда, потом куда-то в сторону. Губы его пошевелились, но он не произнес ни звука.

Нед злорадно ухмыльнулся.

— Во всех этих письмах утверждается, что Тейлора Генри убил Поль? — спросил он вкрадчивым голосом.

Фарр подскочил. Потеряв над собой контроль, он испуганно посмотрел Неду в глаза.

— О Боже! — выдохнул он.

Нед засмеялся.

— А у вас, Фарр, нервишки пошаливают, — продолжал он все так же вкрадчиво. — Следите за собой, а то и сорваться недолго. Поль вам ничего не говорил? О ваших нервах?

— Н-нет!

— Может быть, он еще не заметил? — Нед поднял руку, посмотрел на часы и снова перевел взгляд на Фарра. — Вы уже нашли отправителя? — спросил он резко.

— Послушайте-ка, Нед… Я не… ну, понимаете, это… — окружной прокурор запнулся и умолк.

— Ну? — подбодрил его Нед.

Прокурор сглотнул слюну.

— Кое-что мы разузнали, Нед, — сказал он безнадежным тоном. — Но говорить определенно еще рано. Может быть, за письмами ничего и не кроется…

Нед кивнул. Его лицо теперь выражало только дружелюбие, голос звучал ровно и не слишком холодно:

— Вы узнали, где эти письма были напечатаны и на какой машинке. Вот и все. Но этого недостаточно, чтобы догадаться, Кто их автор. Не так ли?

— Все верно, Нед! — выпалил Фарр с чувством глубокого облегчения.

Нед сердечно пожал ему руку.

— Вот теперь я спокоен, — сказал он. — Ну, я побежал. И поверьте мне на слово, не стоит поступать опрометчиво. Вы не ошибетесь, если будете действовать не спеша, обдумывая каждый рой шаг.

Спасибо, Нед, спасибо. — Голос окружного прокурора рже задрожал от избытка чувств.

III

В двадцать минут десятого в гостиной Неда Бомонта раздался телефонный звонок. Нед быстро подошел и снял трубку.

— Да?.. Привет, Джек… Да… Понял… Где?.. Ага, прекрасно. На сегодня хватит. Большое спасибо.

Он положил трубку. По его бледным губам скользнула улыбка, глаза задорно заблестели.

Не успел Нед отойти от телефона, как снова раздался звонок. Поколебавшись, он взял трубку.

— Алло!.. А, Поль, привет! Да, мне надоело числиться в инвалидах… Ничего особенного. Просто подумал — дай заскочу… Нет, боюсь, что не смогу. Я не так хорошо себя чувствую, как полагал. Лучше я прилягу… Да, завтра, конечно… Пока.

На ходу надевая шляпу и плащ, Нед спустился вниз. Когда он открыл дверь на улицу, ветер хлестнул его струйками дождя. Он быстро зашагал к гаражу в конце квартала.

Войдя в застекленную коробку гаража, Нед застал там долговязого рыжеволосого парня, одетого в замасленную белую спецовку. Откинувшись на стуле и задрав ногу на полку над электрическим камином, парень читал газету. Когда Нед сказал: «Привет, Томми», парень опустил газету и улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Ну и погодка сегодня!

— Нет ли у тебя подходящего драндулета? Такого, чтобы не застрял на проселке?

— Ну и счастливчик вы! Можете кататься, когда вам вздумается. А что, если бы не повезло с погодой? А вдруг бы дождь пошел?.. Хорошо, что у меня есть «бьюик», на который мне наплевать.

— А он не развалится по дороге?

— Все возможно, — сказал Томми, — особенно в такую ночь.

— Отлично. Заправь его. Как мне лучше в такую ночь проехать к Ленивому ручью?

— А там по ручью далеко?

Нед внимательно посмотрел на Томми.

— Примерно до того места, где он впадает в речку.

Томми кивнул.

— Берлога Мэтьюса? — спросил он.

Нед промолчал.

— Все зависит от того, какое именно место вам нужно.

— Да, мие к Мэтьюсу. — Нед нахмурился. — Только без трепа.

— А когда вы ко мне шли, вы на что рассчитывали? — резонно возразил Томми.

— Я спешу, — ответил Нед.

— Тогда поезжайте по новой дороге до Бартона, за мостом свернете на проселок и если не увязнете, то у первого перекрестка поворачивайте на восток. Выедете на вершину холма как раз позади дома Мэтьюса. Если же проселком не выйдет, поезжайте по новой дороге до перекрестка, а потом придется немного вернуться назад по старой.

— Спасибо.

Когда Нед уже залез в «бьюик», Томми небрежно бросил:

— В дверном кармашке — запасной пистолет.

— Запасной? — переспросил Нед бесстрастным голосом и недоуменно посмотрел на долговязого парня.

— Приятной прогулки, — пожелал Томми.

Нед захлопнул дверцу и дал газ.

IV

Часы на приборном щитке показывали без двадцати восьми одиннадцать. Нед выключил фары и с трудом выбрался из машины. Косой дождь непрекращающимся потоком молотил по земле, по кустам, по деревьям, по машине. У подножия холма сквозь дождь и листву слабо мерцали желтые огоньки. Струйки воды потекли Неду за шиворот. Он вздрогнул, поплотнее закутался в плащ и, спотыкаясь, стал продираться сквозь мокрые кусты вниз по склону.

Дождь и ветер подталкивали его в спину. Постепенно слабость прошла. Хотя он то и дело спотыкался о корни, ноги, в общем, слушались его и он довольно уверенно продвигался к цели.

Наконец он почувствовал под ногами тропинку и, скользя, пошел по ней; ветки кустарника хлестали его по лицу с обеих сторон, не давая сбиться с пути. Тропинка увела его сначала влево, но потом, описав широкую дугу, он вышел к краю небольшого ущелья. Внизу с шумом бежала вода. Еще одни поворот, и он очутился у двери дома, окна которого тускло светились желтым светом.

Ему открыл седовласый мужчина с безвольным, поблекшим лицом и серыми беспокойными глазами за толстыми стеклами Очков в черепаховой оправе. На нем был аккуратный старомодный костюм из хорошего материала. На одной стороне высокого крахмального воротничка его белой рубашки расплылось несколько капель дождя. Открыв дверь, он отступил в сторону.

— Входите, входите, сэр, не стойте под дождем! — Голос его звучал дружелюбно, даже сердечно. — Ужасная ночь!

Нед слегка наклонил голову и переступил порог. Он оказался в огромной комнате, занимавшей весь первый этаж. Мебели в комнате было мало, да и та немудрящая, без всяких претензий. Комната служила одновременно и кухней, и столовой, и гостиной.

Со скамеечки возле камина поднялась Опаль Мэдвиг и, держась неестественно прямо, посмотрела на Неда холодным, враждебным взглядом.

Когда он снял шляпу и стал расстегивать плащ, его узнали и другие.

— Неужто Бомонт?! — недоверчиво воскликнул мужчина, открывший дверь, и округлившимися глазами посмотрел на Шеда О’Рори.

Шед О’Рори сидел на деревянном стуле посередине комнаты, напротив камина. Он мечтательно улыбнулся и произнес своим музыкальным баритоном:

— Так оно и есть — Нед! Как поживаете?

По обезьяньей роже Джеффа Гарднера расползлась широкая ухмылка, обнажившая вставные зубы и почти совсем скрывшая маленькие красные глазки.

— Подумать только, Ржавый, — обратился он к розовощекому мальчишке, развалившемуся на скамейке рядом, — наш резиновый мячик снова к нам вернулся. Я же говорил, что ему нравится, когда его бьют.

Ржавый угрюмо нахмурился и что-то негромко проворчал а адрес Бомонта.

Тоненькая девушка в красном, сидевшая рядом с Опаль, с любопытством подняла на Неда заблестевшие глаза.

Нед снял плащ и положил его вместе со шляпой на длинный некрашеный комод у двери. Его худое лицо, на котором еще сохранились следы побоев, было спокойно, и только в глазах светилось отчаянное безрассудство.

— У меня сломалась машина, когда я проезжал мимо, мистер Мэтьюс. Я очень признателен вам за приют, — вежливо улыбнулся он хозяину дома.

— Что вы? Пожалуйста. Я очень рад, — растерянно бормотал Мэтьюс. Его испуганные глаза с мольбой глядели на Шеда О’Рори.

О’Рори любезно улыбнулся Неду, пригладил тонкой, бледной рукой свои седые волосы, но ничего не сказал.

Нед подошел к огню.

— Привет, малышка, — кивнул он Опаль.

Она не ответила и продолжала смотреть на него холодным, враждебным взглядом.

Он улыбнулся тоненькой девушке в красном.

— Миссис Мэтьюс, не так ли?

— Да, — сказала она мягким, воркующим голоском и протянула ему руку.

— Опаль говорила мне, что вы с ней были подругами в школе, — сказал Нед, пожимая ей руку. Затем он повернулся к Ржавому и Джеффу. — Привет, мальчики! Я так и знал, что мы скоро встретимся. — Его голос звучал беззаботно.

Ржавый молчал. Джефф отвратительно осклабился.

— И я на это рассчитывал. Кулаки-то у меня уже зажили! Как по-твоему, почему мне так нравится тебя лупить?

— Слишком много ты болтаешь, — не поворачивая головы сказал Шед О’Рори. — Если бы ты пореже раскрывал свою пасть, у тебя, может быть, и сейчас были бы целы зубы.

Миссис Мэтьюс что-то вполголоса сказала Опаль. Та покачала головой и снова уселась у огня.

Мэтьюс указал на стул по другую сторону камина.

— Садитесь, мистер Бомонт, посушите ноги, погрейтесь, — приговаривал он суетливо.

— Спасибо. — Нед подвинул стул поближе к огню и сел.

Шед О’Рори закурил сигарету.

— Как вы себя чувствуете, Нед? — спросил он.

— Неплохо.

— Прекрасно! — О’Рори повернул голову к сидящим на скамейке Джеффу и Ржавому. — Завтра можете возвращаться в город, мальчики. — Он опять повернулся к Неду и вежливо объяснил: — Мы не хотели рисковать, пока не знали наверняка, что вы выжили. А отвечать за драку — этим нас не испугаешь.

Нед кивнул.

— Скорее всего, я и подавать на вас не буду. Но не забудьте, что вашего приятеля Джеффа разыскивают в связи с убийством Уэста. — Голос Неда звучал весело, но в глазах, прикованных к горящему в камине полену, на мгновение вспыхнул злой блеск. Когда же он перевел взгляд на Мэтьюса, в них засветилась насмешка. — Конечно, если бы я захотел, я мог бы доставить массу неприятностей мистеру Мэтьюсу за то, что он укрывает вас.

— Что вы, мистер Бомонт! Да я даже и не знал, что они здесь, — засуетился Мэтьюс, — я только сегодня приехал сюда. Я был удивлен не меньше… — Он внезапно осекся, охваченный паническим страхом, и, повернувшись к О’Рори, захныкал: — Вы знаете, что я вам рад. Но я хочу сказать… — Внезапно его лицо озарилось счастливой улыбкой. — Ведь я помогал вам непреднамеренно и, следовательно, не совершил ничего такого, за что должен нести судебную ответственность.

Ясные серо-голубые глаза О’Рори без всякого интереса обратились в сторону издателя.

— Да, вы помогли нам непреднамеренно.

Улыбка Мэтьюса слиняла и угасла. Он начал теребить свой галстук и, наконец, отвел глаза от О’Рори.

— Все такие скучные сегодня, — сказала Неду миссис Мэтьюс. — Пока вы не пришли, было совсем ужасно.

Нед с любопытством посмотрел на нее. Ее темные глаза призывно блестели. Под его взглядом она наклонила голову и кокетливо надула свои красивые губки. Нед улыбнулся, поднялся и подошел к ней.

Опаль Мэдвиг продолжала неподвижным взглядом рассматривать пол перед камином. Мэтьюс, О’Рори и два его телохранителя следили за Недом и женой Мэтьюса.

— А почему они такие скучные? — спросил Нед и, поджав под себя ноги, сел на пол рядом с ней, спиной к огню.

— Не знаю, — ответила она игриво. — Когда Хол предложил мне прокатиться сюда с ним и Опаль, я думала, будет весело. А потом, когда мы приехали, мы застали здесь… — она сделала небольшую паузу и добавила с плохо скрываемым недоверием: — его друзей. У них тут какие-то секреты, говорят они намеками. А я ничего не понимаю. Это до того глупо! И Опаль не лучше их… Она…

— Перестань, Элойс, — вмешался Мэтьюс, пытаясь проявить власть.

Но стоило жене посмотреть на него, и он смущенно отвел глаза.

— А мне все равно, — заявила она капризно. — Это правда. Опаль ведет себя не лучше вас всех. Ведь ты с ней собирался поговорить о каком-то деле. Поездку затеял именно ради этого разговора. А сам молчишь. Не воображай, что я торчала бы здесь столько времени, если бы не гроза. И не подумала бы!

Опаль Мэдвиг покраснела, но глаз не подняла.

Элойс снова обернулась к Неду. Ее капризное личико стало кокетливым.

— Скучно. Поэтому я так вам и обрадовалась. Именно поэтому, а не из-за ваших прекрасных глаз.

Нед нахмурил брови в притворном негодовании.

Она тоже нахмурилась и уже совершенно серьезно спросила:

— У вас в самом деле сломалась машина? Или вы тоже приехали обсуждать с ними эти скучные тайны, из-за которых они так по-дурацки ведут себя? Ну конечно же! Я уверена, вы приехали именно за этим.

Нед рассмеялся.

— А какая вам разница, зачем я приехал, если, увидев вас, я переменил свои планы?

— Переменили? — спросила она недоверчиво. — А откуда это видно?

— Я от вас ничего скрывать не буду, — весело пообещал он. — Вы действительно не знаете, что их гложет?

— Не имею ни малейшего представления. Но я абсолютно уверена, что это что-нибудь совершенно идиотское и, скорее всего, связанное с политикой.

— Вы умница. — Нед потрепал ее по руке. — Вы совершенно правы по всем пунктам. — Он обернулся, взглянул на О’Рори и Мэтьюса и снова перевел на нее озорной взгляд. — Хотите, я вам кое-что расскажу?

— Нет.

— Во-первых, — сказал Нед, — Опаль считает, что Тейлора Генри убил ее отец.

Из горла Опаль Мэдвиг вырвался придушенный стон. Зажав рот ладошкой, она вскочила на ноги. Ее полные ужаса глаза остекленели, широко раскрылись.

Побагровев от злости, Ржавый вскочил на ноги, но Джефф толкнул его обратно на скамейку.

— Оставь его в покое! Все в порядке, — просипел он добродушно…

Ржавый больше не пытался встать.

Элойс Мэтьюс застыла, уставившись на Опаль ничего не понимающим взглядом.

У Мэтьюса отвисла нижняя губа и задергались веки.

Шед О’Рори подался вперед. Его тонкое, продолговатое лицо стало бледным и суровым, глаза напоминали голубовато-серые льдинки, руки сжимали подлокотники кресла.

— Во-вторых, — спокойно продолжал Нед, не обращая внимания на охватившее всех волнение, — во-вторых, она…

— Не надо, Нед! — вскрикнула Опаль.

Не вставая с пола Нед повернулся и взглянул на нее. Прижав руки к груди, она смотрела на него испуганными глазами. Все ее измученное, осунувшееся лицо молило о пощаде.

Некоторое время он молча изучал ее холодным, испытующим взглядом. Сразу стало слышно, как беснуется за окнами ветер, обрушивающий на дом потоки дождя, как ревет река. Над, заговорил. Голос его звучал отчужденно, безучастно:

— Разве ты не затем сюда приехала?

— Не надо, пожалуйста! — повторила она охрипшим голосом.

Губы Неда шевельнулись в слабой улыбке, но глаза оставались серьезными.

— А что, разве, кроме тебя и врагов твоего отца, никому Нельзя об этом говорить? — спросил он.

Сжав руки в кулаки, она сердито вскинула голову и звонко выпалила:

— Он убил Тейлора!

Нед обернулся к Элойс Мэтьюс.

— Ну, что я вам говорил? — продолжал он, растягивая слова. — Считая отца убийцей, она пришла к вашему мужу, потому что прочла в газете ту ерунду, которую он напечатал сегодня. Конечно, у него и в мыслях не было, что Поль убийца. Но что ему остается делать? В его-то положении? Все закладные в руках центральной компании, а заправляет там кандидат Шеда. Хочешь не хочешь — делай что велят. А она…

Слабым голосом, в котором звучала безнадежность, Мэтьюс попытался остановить Неда:

— Вы это бросьте, Бомонт…

— Пусть говорит, — раздался спокойный, мелодичный баритон Шеда О’Рори. — Пусть выскажется.

— Спасибо, — небрежно поблагодарил его Нед, даже не обернувшись. — Опаль пошла к вашему мужу, чтобы он подтвердил ее подозрения, но что мог он ей сказать? Наврать что-нибудь? Ведь он ничего не знает, ваш муж. Он просто поливает Поля грязью, потому что так приказал Шед. Кое-что он, конечно, может сделать и самостоятельно. Он, скажем, может напечатать в завтрашнем номере историю о том, как Опаль пришла к нему и сказала, что уверена, будто отец убил ее возлюбленного. Вот шуму-то будет! «Дочь политического босса обвиняет своего отца в убийстве!», «Опаль Мэдвиг утверждает, что сына сенатора убил ее отец!» Можете себе представить? Жирные черные буквы на первой полосе.

Элойс Мэтьюс, с расширившимися зрачками и побелевшим лицом, не дыша слушала Неда. Косой дождь стучал в стены и окна дома. Ржавый шумно вздохнул.

Нед провел кончиком языка по губам и улыбнулся.

— Он затем и привез ее сюда. Хочет спрятать, пока не разорвется бомба. Может быть, он и не знал, что Шед и его мальчики здесь. Это не имеет значения. Ему нужно было увезти ее, чтобы до выхода газеты никто не смог пронюхать, что она натворила. Я не думаю, что он решился бы привезти Опаль сюда против ее воли или силой удерживал бы ее здесь. Это было бы глупо при нынешней ситуации. Да это и не нужно. Она сама готова на все, лишь бы погубить отца.

— Я знаю: он убил Тейлора, — отчетливо прошептала Опаль.

Нед выпрямился, серьезно посмотрел на нее, а затем, покачав головой, улыбнулся, давая понять, что не хочет вступать в спор.

Элойс глядела на мужа с недоумением. Мэтьюс опустился на стул и, склонив голову, закрыл лицо руками.

Шед О’Рори достал сигарету, закинул ногу за ногу и вкрадчиво спросил:

— Ну, у вас все?

Даже не обернувшись к нему, Нед ответил:

— Да, все. Точка. Конец. — Голос его звучал спокойно, но лицо как-то сразу осунулось и постарело.

О’Рори закурил.

— Ну и что? Какое все это, черт возьми, имеет значение? Наступил наш черед задать вам жару, сделать вам подарок, и мы своего не упустим. Эту девицу никто сюда на веревке не тащил. Она сама пришла и все рассказала, пришла, потому что ей так хотелось. То же самое и вы. Она, вы и кто угодно другой можете идти куда хотите и когда хотите. — Он встал. — Лично я иду спать. Где вы меня уложите, Мэтьюс?

— Это ведь неправда, Хол. — В обращенных к мужу словах Элойс не было вопросительной интонации.

Помедлив, Мэтьюс опустил руки.

— Дорогая, улик против Мэдвига в сто раз больше, чем нужно, и мы совершенно правы, требуя, чтобы полиция хотя бы допросила его. А это — единственное, чего мы требуем, — заявил он, вновь обретая чувство собственного достоинства.

— Я совсем не это имела в виду.

— Но, дорогая, когда мисс Мэдвиг пришла… — Он запнулся, поежился под ее взглядом и снова закрыл лицо руками.

V

Элойс Мэтьюс и Нед Бомонт были одни в большой комнате первого этажа. Они сидели перед камином неподалеку друг от друга. Элойс, наклонившись к огню, печально следила за догоравшим поленом. Нед, заложив ногу за ногу и перекинув руку через спинку стула, курил сигару, исподтишка наблюдая за ней.

Заскрипели деревянные ступеньки. Появился мистер Мэтьюс. Он едва начал раздеваться, не хватало только высокого воротничка. Распущенный галстук нелепо болтался поверх жилета. Опустившись до середины лестницы, он сказал:

— Дорогая, ты не хочешь прилечь? Уже полночь.

Элойс не шелохнулась.

— А вы, мистер Бомонт?

Услышав свое имя, Нед кинул на Мэтьюса безучастный, без тени сострадания взгляд и снова занялся сигарой и своими наблюдениями.

Мэтьюс еще немного потоптался и ушел наверх.

— Там в ящике комода есть виски. Тащите его сюда, — не отрывая взгляда от огня, попросила Элойс.

Нед принес виски, потом разыскал стаканы.

— Разбавить? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой. Ее грудь тяжело вздымалась под красным шелком платья.

Нед налил стаканы до половины и вложил один из них ей руку. Только тогда она наконец подняла голову и улыбнулась, скривив тонкие, ярко накрашенные губы. Ее глаза, в которых отражались красные блики, возбужденно блестели.

Нед улыбнулся ей сверху вниз.

Элойс подняла стакан.

— За моего муженька! — пролепетала она воркующим голоском.

— Не буду! — Он выплеснул свое виски в камин. Язычки пламени беспокойно затрепетали.

Восхищенно засмеявшись, Элойс вскочила.

— Налейте себе еще!

Он поднял с пола бутылку и снова наполнил свой стакан.

— За вас! — сказала она, поднимая стакан над головой.

Они выпили, и ее всю передернуло.

— Запейте водой, — посоветовал он.

Она покачала головой.

— Нет, лучше уж так. — Она встала рядом с ним и, повернувшись спиной к огню, взяла его за руку. — А что, если перетащить сюда скамью?

— Идея, — согласился Нед.

Они отодвинули стулья и принесли широкую, низкую скамью.

— Теперь погасите свет, — приказала она.

Когда он вернулся к камину, она сидела на скамье и разливала виски в стаканы.

— А теперь за вас! — предложил Нед.

Они выпили, и ее опять передернуло.

Он сел рядом. В ярком отблеске огня их лица казались розовыми.

Снова заскрипела лестница. Мэтьюс остановился на нижней ступеньке.

— Ну пожалуйста, дорогая!

— Киньте в него чем-нибудь! — свирепо прошептала она.

Нед фыркнул.

Она взяла бутылку.

— Где ваш стакан?

Когда она наполнила стаканы, Мэтьюса уже не было. Элойс чокнулась с Недом. Пламя камина отражалось в ее глазах нестерпимым огнем. На лоб беспорядочно свесились пряди темных волос. Рот был полуоткрыт. Дышала она тяжело, словно ей не хватало воздуха.

— За нас! — прошептала она.

Они выпили. Выпустив стакан из рук, она прижалась к Неду и подставила ему губы, но тут ее снова передернуло. Стакан со звоном разбился о деревянный пол. Глаза Неда были хитро прищурены. Элойс зажмурилась.

Они сидели не шевелясь. Опять заскрипела лестница. Нед и теперь не шелохнулся, а Элойс только еще крепче обняла его своими тонкими руками. Он не мог видеть лестницы; теперь они оба тяжело дышали.

И опять раздался скрип ступеней. Немного погодя они отодвинулись друг от друга, но рук не разжали. Нед посмотрел на лестницу. Там никого не было.

Элойс провела рукой по его волосам. Острые ногти вонзились ему в затылок. Теперь ее глаза были приоткрыты — блестящие темные щелочки.

— Такова жизнь, — тихо сказала она с горьким, язвительным смешком. Она откинулась на скамейку и притянула Неда к себе.

В этот момент они услышали выстрел.

Нед мгновенно вырвался из ее объятий и вскочил на ноги.

— Где его комната? — спросил он резко.

Оцепенев от ужаса, Элойс только хлопала глазами.

— Где его комната? — повторил он.

Она слабо махнула рукой.

— Над нами.

В несколько прыжков Нед очутился наверху. Там он столкнулся с гориллой Джеффом. Джефф был совсем одет, только без ботинок. Он мотал головой, пытаясь прогнать сон. Увидев Неда, он вскинул правую руку к бедру, а левой попытался схватить его.

— Ну, в чем дело? — рявкнул он.

Нед увернулся и, поднырнув под протянутую к нему руку, всадил левый кулак в морду гориллы. Джефф, рыча, отлетел в сторону. Нед рванулся вперед. За ним, выскочив из своей комнаты, мчался О’Рори.

Снизу раздался вопль миссис Мэтьюс.

Нед распахнул дверь и замер. Мэтьюс лежал на полу спальни под торшером. Из его открытого рта стекала тонкая струйка крови. Одна рука покоилась на груди, другая была откинута в сторону, словно указывая на черный револьвер, валявшийся у стены. На столе у окна стоял открытый пузырек с чернилами. Рядом лежали ручка и лист бумаги. К столу был придвинут стул.

Шед О’Рори оттолкнул Неда и опустился на колени у тела Мэтьюса. А Нед тем временем, метнув быстрый взгляд на лежащий на столе лист бумаги, сунул его в карман.

В комнату вошел Джефф, за ним полуголый Ржавый.

О’Рори выпрямился и безнадежно развел руками.

— В рот выстрелил, — сказал он. — Конец.

Нед повернулся и вышел из комнаты. В коридоре он столкнулся с Опаль Мэдвиг.

— Что случилось, Нед? — спросила она испуганно.

— Мэтьюс застрелился. Я спущусь вниз и побуду с Элойс, пока ты оденешься. Сюда не заходи. Интересного здесь мало. — Он пошел вниз.

Элойс лежала на полу возле скамьи.

Нед шагнул было к ней, но остановился и острым, холодным взглядом окинул комнату. Затем он подошел к молодой женщине, опустился на колени и пощупал пульс. Элойс была в глубоком обмороке. Нед вынул из кармана бумагу, которую взял со стола наверху, и не вставая с колен повернулся к камину.

В свете догорающих углей он прочел:

«Я, Ховард Кийт Мэтьюс, находясь в здравом уме и твердой памяти, объявляю свою последнюю волю и завещаю всю свою недвижимую собственность и личное имущество моей любимой жене Элойс Брейден Мэтьюс, ее наследникам и правопреемникам.

Назначаю единственным душеприказчиком и исполнителем моей последней воли центральную компанию, что и удостоверяю собственноручной подписью…»

Не дочитав завещания до конца, Нед мрачно улыбнулся и порвал его. Потом он встал и бросил обрывки на тлеющие угли. Бумага ярко вспыхнула и через мгновение погасла. Кованой кочергой, лежавшей возле каминной решетки, он перемешал пепел с углем.

Затем он налил в свой стакан немного виски и подошел к Элойс. Он поднял запрокинутую голову и, разжав крепко стиснутые зубы, влил несколько капель ей в рот. Когда Опаль спустилась вниз, миссис Мэтьюс откашливалась; она уже почти совсем пришла в себя.

VI

Шед О’Рори спускался по лестнице. Следом за ним шли Джефф и Ржавый. Все они были одеты. Нед Бомонт, в плаще и шляпе, стоял недалеко от двери.

— Куда это вы собрались, Нед? — спросил О’Рори.

— Надо разыскать телефон.

О’Рори кивнул.

— Неплохая мысль. Но сначала мне нужно кое о чем спросить вас. — Он шагнул вниз с последней ступеньки. Его телохранители неотступно следовали за ним.

— А именно? — спросил Нед и вынул из кармана руку. В ней был пистолет. О’Рори и его спутникам рука была видна, но от скамейки, где, обняв Элойс, сидела Опаль, пистолет заслоняло тело Неда. — Это на всякий случай. Чтобы не было никаких глупостей. Я спешу.

О’Рори остановился, хотя казалось, что он не замечает пистолета.

— Занятно, — проговорил он задумчиво. — Почему это на столе, где стоят открытые чернила и валяется ручка, мы не нашли ни одной написанной строчки.

Нед улыбнулся с притворным изумлением.

— Ну? Ни одной? — Продолжая смотреть на О’Рори и его спутников, сделал еще один шаг к двери. — Действительно занятно. Я готов обсуждать этот вопрос хоть всю ночь, но только потом, когда позвоню по телефону.

— Было бы лучше обсудить это сейчас, — сказал О’Рори.

— Извините, не могу! — Нед не оборачиваясь свободной рукой быстро нащупал щеколду и толкнул дверь. — Я скоро вернусь! — Он выскочил на улицу, захлопнув за собой дверь.

Дождь кончился. Свернув с тропинки, Нед побежал по высокой траве. Позади него еще раз хлопнула дверь. Где-то слева шумела река. Нед начал продираться к ней сквозь заросли мелкого кустарника. Позади него раздался негромкий, но отчетливый свист. С трудом вытаскивая ноги из жидкой грязи, Нед добрался до небольшой рощицы и, повернув от речки, побежал между деревьями. Свист раздался снова, теперь уже справа от него. За деревьями снова начинался невысокий кустарник. Пригнувшись, Нед нырнул в кусты. Хотя было совсем темно, он боялся, что его заметят.

Нед карабкался вверх по холму. Было скользко, кусты хлестали его по лицу, по рукам, цеплялись за одежду. Он все время спотыкался, падал. Свистков больше не было. Машину он не нашел, как не нашел и дороги, по которой приехал сюда.

Теперь Нед волочил ноги и спотыкался даже на ровном месте. Когда он наконец добрался до вершины и начал спускаться с другой стороны, ноги уже совсем не держали его. У подножия холма он нашел дорогу и повернул вправо. Глина большими тяжелыми комками прилипала к ботинкам, и ему то и дело приходилось останавливаться и счищать ее пистолетом.

Залаяла собака. Пошатываясь, Нед обернулся. Позади, метрах в двадцати от него, около дороги темнели неясные очертания дома, которого он раньше не заметил. Нед повернул назад и пошел к высоким воротам. Собака, казавшаяся в ночном мраке огромным чудовищем, бросилась на ворота, надрываясь от лая.

Нед нащупал засов, открыл ворота и, спотыкаясь, ввалился во двор. Не переставая лаять, собака отбежала и закрутилась на месте, делая вид, что собирается броситься на него.

С резким скрипом распахнулось окно.

— Эй, что это вы с собакой делаете, черт вас подери? — раздался сонный голос.

Выбившийся из сил Нед облегченно рассмеялся. Потом, помотав головой, ответил, стараясь придать своему голосу солидность:

— Я Бомонт из окружной прокуратуры. Мне нужно позвонить по телефону. Там внизу человек умер.

— Чего вы там несете, ни черта не разберу! — заорал сонный голос. — Да заткнись ты, Дженни! — Собака залаяла было с удвоенной энергией, но вскоре умолкла. — Ну, что там такое?

— Мне нужен телефон. Я из окружной прокуратуры. Здесь недалеко человек покончил с собой.

— Ну да? — Окно, скрипнув, захлопнулось.

Собака снова закружилась, залаяла. Нед швырнул в нее залепленным грязью пистолетом, и она убежала.

Дверь открыл краснорожий, круглый, похожий на бочонок коротышка, в длинной ночной рубашке голубого цвета.

— Святая Мария, ну и видок у вас! — Он чуть не задохнулся от изумления, когда свет из двери упал на Неда.

— Телефон! — прохрипел Нед.

Он качнулся, и краснорожий подхватил его.

— Ну вот! — воскликнул он и продолжал грубоватым тоном: — Скажи, куда звонить и чего говорить. Тебе не справиться.

— Телефон! — повторил Нед.

Краснорожий провел его через сени и открыл дверь.

— Сюда! Тебе чертовски повезло, что старухи нет дома. Она бы тебя и на порог не пустила. Ишь как вывалялся!

Нед упал на стул рядом с телефоном, но, вместо того чтобы сразу взять трубку, хмуро посмотрел на хозяина.

— Выйдите и закройте дверь.

Краснорожий, не успев даже войти в комнату, громко хлопнул дверью.

Нед поднял трубку, облокотился на стол и назвал номер Поля Мэдвига. Глаза слипались, и ему стоило больших усилий держать их открытыми. Наконец его соединили. Собрав всю свою волю, Нед заговорил ясным голосом:

— Привет, Поль. Нед говорит. Это не имеет значения. Слушай, Мэтьюс только что застрелился на своей даче. Завещания он не оставил… Ты меня слушай, это очень важно. При всех его долгах и при отсутствии завещания суду придется назначить душеприказчика. Понятно?.. Да. Проследи, чтобы дело попало к кому-нибудь из наших, — скажем, к судье Фелипсу. Тогда «Обсервер» выйдет из игры до конца выборов. Или будет на нашей стороне. Понятно?.. Хорошо, хорошо. Это еще не все. Слушай дальше. Сейчас тебе надо сделать вот что. В утреннем номере «Обсервер» — динамит, бомба. Не дай ей взорваться. Я бы на твоем месте вытащил Фелипса из постели и заставил подписать приказ об аресте номера. Сделай все, чтобы задержать номер, пока мы не укажем служащим газеты их место. Они живо поймут, что теперь месяц-другой газетой будут заправлять наши люди. Не могу я сейчас объяснять, но это — бомба. Ни в коем случае нельзя выпускать номер в продажу. Бери Фелнпса и поезжай посмотри сам. У тебя до утра осталось часа три… Правильно… Что? Опаль? Все в порядке. Она со мной… Да, я провожу ее домой… И позвони в полицию о Мэтьюсе. Мне нужно обратно. Пока.

Он бросил трубку на стол, встал и, шатаясь, побрел к двери. Со второй попытки он ее открыл, вывалился в коридор и не рухнул на пол только потому, что мешала стена.

К нему подскочил краснорожий.

— Обопрись на меня, приятель. Вот так. Я застелил тахту одеялом, так что на грязь нам теперь наплевать. Тебе будет удобно.

— Я хочу попросить у вас машину. Мне нужно обратно к Мэтьюсу, — сказал Нед.

— Так это он?

— Да.

Краснорожий поднял брови и тонко присвистнул.

— Одолжите мне машину, — настаивал Нед.

— Ты соображаешь, братец, чего просишь? Да ты не сможешь ее вести.

— Пойду пешком, — пробормотал Нед, отталкивая от себя краснорожего.

Тот взъярился:

— Ну да, пешком, еще чего) Если потерпишь, пока я штаны натяну, я тебя отвезу, хотя вполне может случиться, что ты по дороге отдашь концы.

Когда краснорожий ввел, вернее, внес Неда в дом, Опаль Мэдвиг и Элойс Мэтьюс были одни в большой комнате первого этажа. Они стояли тесно прижавшись друг к другу — их испугали вошедшие без стука Нед и краснорожий.

Нед нетерпеливо стряхнул с себя поддерживающие его руки и окинул комнату мутным взглядом.

— Где Шед? — пробормотал он.

— Ушел, — ответила Опаль. — Они все ушли.

— Хорошо. Мне нужно поговорить с тобой наедине. — Нед с трудом выговаривал слова.

Элойс Мэтьюс с криком бросилась к нему:

— Это вы его убили!

Нед глупо захихикал и попытался ее обнять.

Она завизжала и звонко ударила его ладошкой по лицу.

Он пошатнулся и упал навзничь, даже не согнувшись. Краснорожий пытался подхватить его, но не успел. Рухнув на пол, Нед уже не шевелился.

Глава 7 СВОРА

I

Отложив салфетку, сенатор Генри поднялся из-за стола. Стоя он казался моложе и выше ростом. У него была маленькая, на редкость правильная голова, покрытая редеющими прядями седых волос, и лицо патриция, с дряблыми, обвисшими щеками и глубокими вертикальными морщинами. Однако дряхлость еще не коснулась его рта, а глубоко посаженные зеленовато-серые глаза сохранили молодой блеск.

— Надеюсь, ты позволишь мне ненадолго увести Поля к себе? — с изысканной учтивостью обратился он к дочери.

— Позволю, — ответила она, — с условием, что ты оставишь мне мистера Бомонта и пообещаешь не сидеть у себя наверху весь вечер.

Любезно улыбнувшись, Нед Бомонт склонил голову. Он и Дженет прошли в гостиную с белыми стенами, белым камином и мебелью красного дерева, в которой зловещими бликами отражались догорающие в камине угли.

Дженет зажгла лампу, стоявшую на крышке рояля, и села на вращающийся табурет, спиной к клавиатуре. Подсвеченные сзади волосы золотистым нимбом вились вокруг ее головы. На ней было черное вечернее платье без единого украшения.

Наклонившись, Нед стряхнул на красные уголья пепел с сигары. Черная жемчужина в его галстуке заблестела, словно подмигивающий багровый глаз.

— Сыграйте мне что-нибудь, — попросил он.

— С удовольствием, если вы действительно этого хотите, хотя играю я не Бог весть как, но только позднее. Сейчас, пока есть возможность, я хочу поговорить с вами. — Она сидела совершенно прямо, сложив руки на коленях.

Нед учтиво улыбнулся, но промолчал. Он оставил свое место у камина и уселся неподалеку от нее на диванчик с круглой спинкой. В его внимательном взгляде совсем не было любопытства.

Повернувшись так, чтобы сидеть к нему лицом, Дженет спросила:

— Как себя чувствует Опаль? — Голос ее звучал тихо и задушевно.

— По-моему, хорошо, — беззаботно ответил Нед. — Впрочем, я не видел ее с прошлой недели. — Он поднес сигару ко рту, внезапно остановился, опустил руку и спросил так, словно этот вопрос неожиданно пришел ему в голову: — А почему вас вдруг заинтересовало ее здоровье?

Дженет удивленно подняла брови.

— А разве она не лежит в постели с нервным расстройством?

— Ах это! — Нед безмятежно улыбнулся. — Неужели Поль не объяснил?

— Он сказал, что у нее нервное расстройство.

Улыбка Неда сделалась совсем кроткой.

— Наверное, ему неприятно об этом говорить, — медленно проговорил он, глядя на кончик сигары, потом поднял глаза на Дженет и слегка пожал плечами. — Здоровье Опаль в полном порядке. Просто она вбила себе в голову, что Поль убил вашего брата, а потом — что уж совсем глупо — стала болтать об этом на всех перекрестках. Разумеется, Поль не мог допустить, чтобы его родная дочь бегала по городу, обвиняя его в убийстве, вот он и запер ее дома до тех пор, пока она не выкинет эту дурь из головы.

— Вы хотите сказать… — Дженет запнулась, глаза ее заблестели, — что она… что ее… держат взаперти как пленницу?

— Ну, это уж чересчур романтично, — рассмеялся Нед. — Опаль ведь еще ребенок. Детей в наказание запирают дома.

— Да, конечно, — торопливо согласилась Дженет. Она посмотрела на свои сложенные на коленях руки, потом снова подняла глаза на Неда. — Но с чего это пришло ей в голову?

— А разве она одна так думает? — Голос Неда был так же сдержанно вежлив, как и его улыбка. Ухватившись руками за края табурета, Дженет подалась вперед. Ее лицо стало серьезным.

— Как раз об этом я и хотела спросить вас, мистер Бомонт. Разве люди действительно так думают?

Нед безмятежно кивнул головой.

Дженет с такой силой сжала руки, что у нее побелели суставы пальцев; голос ее звучал хрипло, словно у нее запершило в горле:

— Но почему?

Нед встал с диванчика, подошел к камину и бросил в огонь окурок сигары. Вернувшись на место, он скрестил свои длинные ноги и непринужденно откинулся на спинку.

— Наши противники считают, что будет совсем неплохо, если люди поверят в это. — Ни голос, ни жесты, ни выражение лица — ничто не показывало, что тема разговора представляет для Неда какой-то интерес.

— Но, мистер Бомонт, с чего бы люди стали так думать, если бы не существовало доказательств или чего-то, что можно было бы выдать за доказательства.

— Конечно, кое-что есть, — ответил Нед. Он поглядел на нее с веселым любопытством. — Я полагал, что вы об этом знаете. — Кончиком пальца он аккуратно пригладил усики. — Неужели вы не получали ни одного из тех анонимных писем, которыми сейчас наводнен город?

Дженет вскочила с кресла — волнение исказило ее лицо.

— Да, как раз сегодня! — воскликнула она. — Я хотела показать его вам, чтобы…

Нед тихо рассмеялся и остановил ее быстрым движением руки.

— Не трудитесь, все они похожи как две капли воды, а я уже насмотрелся на них.

Медленно и неохотно Дженет вернулась в кресло.

— Так вот, эти письма; тот вздор, который печатался в «Обсервере», пока мы не заставили эту газетенку умолкнуть; слухи, которые распускали наши противники… — Нед пожал худыми плечами. — Все это в сочетании с немногими имеющимися фактами и позволило раздуть целое дело против Поля.

— Значит, ему действительно грозит опасность? — спросила она, прикусив нижнюю губу.

Нед кивнул головой.

— Если Поль проиграет на выборах, если он утратит свой контроль над городом и штатом, его посадят на электрический стул, — ответил он со спокойной уверенностью.

Дженет побледнела, голос ее задрожал:

— Но если он победит, он будет в безопасности?

— Разумеется, — кивнул Нед.

— А он победит? — У Дженет от волнения перехватило дыхание.

— Думаю, что да.

— И тогда независимо от улик… — у нее прервался голос, — ему уже ничего не будет грозить?

— Его и судить не будут, — ответил Нед. Внезапно он выпрямился, зажмурил глаза, снова открыл их и пристально взглянул в ее бледное, взволнованное лицо. Радостный огонек блеснул в его глазах, довольная улыбка расползлась по лицу. Он рассмеялся — негромко, но от души — и воскликнул: — Юдифь! Юдифь собственной персоной.

Дженет сидела не шевелясь, не дыша. Она ничего не понимала.

Вскочив с места, он зашагал по комнате из угла в угол, возбужденно разговаривая сам с собой, хотя время от времени поворачивал голову и улыбался ей через плечо.

— Так вот в чем вся штука!

Она терпела Поля, даже была с ним любезна ради той политической поддержки, которую он оказывал ее отцу, но… всему есть предел. Впрочем, этого было достаточно — Поль и так был по уши в нее влюблен. Когда же она пришла к выводу, что Поль убил ее брата и может ускользнуть от расплаты, если только она сама… Нет, это просто очаровательно! Дочка Поля и девица, в которую он влюблен, вдвоем волокут его на электрический стул. Положительно Полю не везет с женщинами! В руках Неда появилась тонкая бледно-зеленая сигара. Он остановился перед Дженет, обрезал кончик сигары и сказал, не обвиняя ее, а как бы делясь с ней радостью открытия:

— Так это вы рассылали анонимные письма. Конечно же, вы! Они были напечатаны на пишущей машинке в комнате, где ваш братец встречался с Опаль. Один ключ был у него, другой у нее. Она не могла написать этих писем, слишком уж сильное впечатление они на нее произвели. Это вы их писали. Вы взяли ключ, который полиция вернула вам вместе с прочими вещами Тейлора, проникли в комнату и там напечатали их. Вот это мило! — Он снова принялся расхаживать по комнате. — Ну что ж, придется попросить сенатора пригласить команду дюжих медсестер и запереть вас по причине нервного расстройства. Среди дочерей наших политических деятелей это заболевание начинает перерастать в эпидемию, но мы должны обеспечить себе победу на выборах, и мы обеспечим ее, даже если в каждом доме окажется по нервнобольному пациенту. — Повернув голову, Нед дружелюбно улыбнулся.

Дженет прижала руки к горлу и застыла, не вымолвив ни слова.

— К счастью, сенатор не доставит нам хлопот, — продолжал Нед. — Ему на все наплевать, на вас и на покойного сына, лишь бы его переизбрали. А он знает, что без Поля он ничего не добьется. — Нед рассмеялся. — Так вот что заставило вас взять на себя роль Юдифи? Вы знаете, что, пока не пройдут выборы, вашего папочку с Полем водой не разольешь, даже если б он и считал Поля виновным. Что ж, это утешительные сведения для нас.

Когда Нед умолк, чтобы раскурить сигару, заговорила Дже-Кет. Она отняла руки от горла и снова положила их на колени.

— Я не умею лгать, — сказала она холодным, спокойным голосом. — Я знаю, что Поль убил Тейлора. Да, я писала эти письма.

Нед вынул изо рта раскуренную сигару, вернулся к диванчику и уселся лицом к Дженет.

— Вы ненавидите Поля, — сказал он, — и все равно будете его ненавидеть, даже если я докажу вам, что он не убивал вашего брата.

— Да, буду, — ответила она, глядя ему прямо в глаза.

— В том-то и дело, — проговорил. Нед, — вы не потому его ненавидите, что считаете убийцей брата. Наоборот, вы считаете его убийцей вашего брата только потому, что ненавидите его.

— Неправда, — медленно покачала она головой.

Нед скептически улыбнулся.

— Вы говорили на эту тему с вашим отцом?

Дженет слегка покраснела и закусила губу.

— И он заявил вам, что это просто нелепо, — с улыбкой продолжал Нед.

Ее щеки порозовели еще сильнее; она хотела что-то сказать, но не смогла.

— Если Поль убил вашего брата, ваш отец должен знать об этом.

Дженет опустила глаза и сказала с несчастным видом:

— Мой отец должен бы знать, но он отказывается верить в это.

— Он должен бы знать, — повторил Нед. Ок сощурил глаза. — Поль говорил с ним в. тот вечер относительно Тейлора и Опаль?

Дженет удивленно подняла голову.

— Разве вы не знаете, что произошло в тот вечер? — спросила она.

— Нет.

— Это не имело никакого отношения к Тейлору или Опаль, — Дженет говорила торопливо, захлебываясь от нетерпения, от желания поскорее высказать все. — Дело в том, что… — Она повернула голову к двери и осеклась. Из-за двери послышались раскатистый грудной смех и звук приближающихся шагов. Торопливо повернувшись к Неду, Дженет умоляющим жестом протянула руку. — Мне необходимо вам все рассказать, — прошептала она с неподдельным отчаянием, — не могли бы мы встретиться завтра?

— Хорошо.

— Где?

— Хотите у меня дома?

Дженет торопливо кивнула. Нед едва успел пробормотать свой адрес и услышать сказанное шепотом: «После десяти утра», как сенатор Генри и Поль Мэдвиг вошли в гостиную.

II

В половине одиннадцатого Поль и Нед распрощались с сенатором и его дочерью и, усевшись в «седан» Мэдвига, направились вдоль Чарльз-стрит. Когда они немного отъехали, Мэдвиг удовлетворенно вздохнул:

— Господи Иисусе, Нед, до чего же я рад, что вы с Дженет так славно поладили.

— Я с кем угодно могу поладить, — заметил Нед, покосившись на своего собеседника.

— Да, у тебя это здорово выходит, — добродушно рассмеялся Мэдвиг.

Губы Неда скривились в еле заметной улыбке.

— Мне необходимо будет завтра поговорить с тобой кое о чем. Где ты будешь, скажем, около полудня?

Мэдвиг свернул на Китайскую улицу.

— В конторе, — ответил он, — завтра ведь первое число. А почему бы нам не поговорить сейчас? Вся ночь впереди.

— Сегодня я еще не все знаю. Как поживает Опаль?

— Нормально, — мрачно буркнул Мэдвиг и внезапно взорвался: — Боже! Как бы мне хотелось разозлиться на нее по-настоящему! Мне бы легче было. — Они миновали освещенный участок. — Она не беременна, — внезапно выпалил Мэдвиг.

Нед молчал. Лицо его было непроницаемо.

Подъезжая к клубу, Мэдвиг сбавил скорость. Мучительно покраснев, он хрипло спросил:

— Как ты думаешь, Нед, она была его… — он шумно откашлялся, — его любовницей? Или все это было просто детской игрой?

— Не знаю. Мне это безразлично. Не расспрашивай ее, Поль.

Остановив машину, Мэдвиг еще несколько секунд сидел за рулем, глядя куда-то вдаль. Затем он снова откашлялся и тихо сказал:

— Все-таки неплохой ты парень, Нед.

— Угу, — согласился Нед, вылезая из машины.

Они вошли в клуб вместе и, небрежно кивнув друг другу, расстались на площадке лестницы под большим портретом губернатора.

Нед толкнул дверь в маленькую комнатушку в самом конце здания, где пятеро мужчин играли в покер, а трое других наблюдали за игрой. Игроки освободили для него место за столом, и к трем часам утра, когда игра закончилась, Нед выиграл около четырехсот долларов.

III

Дженет Генри пришла к Неду Бомонту незадолго до полудня. Весь последний час Нед слонялся по комнате, грызя ногти и куря сигару за сигарой. Но когда раздался звонок, он не спеша подошел к двери, спокойно открыл ее и улыбнулся Дженет с видом человека, которому устроили небольшой, но очень приятный сюрприз.

— Доброе утро, — сказал он.

— Я ужасно сожалею, что опоздала, — начала было Дженет, но Нед не дал ей договорить.

— Ну что вы, что вы, мы ведь условились встретиться в любое время после десяти утра. — Он проводил ее в гостиную.

— Мне здесь нравится! — воскликнула Дженет, внимательно рассматривая старомодную комнату с высокими потолками, широченными окнами, огромным зеркалом над камином и красной плюшевой мебелью. — Очаровательно! — Она поглядела на полуоткрытую дверь. — А там ваша спальня?

— Да. Хотите взглянуть?

— Очень.

Он показал ей сначала спальню, затем кухню и ванную.

— Великолепно! — сказала Дженет, когда они снова вернулись в гостиную. — Я не подозревала, что в нашем до отвращения современном городе еще сохранились такие квартиры.

Нед выразил свою признательность легким кивком.

— Мне и самому она нравится. Кроме того, как вы сейчас убедились, здесь нет никого, кто мог бы нас подслушать — разве что кто-нибудь забрался в чулан, но это маловероятно.

Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Мне эта мысль и в голову не приходила. Мы можем ссориться, быть врагами, но, если бы я не была уверена, что вы джентльмен, я бы не пришла сюда.

— Вы хотите сказать, — рассмеялся Нед, — что я выучился нь надевать коричневых башмаков к синему костюму и все такое прочее?

— Я совсем не это имела в виду.

— Тогда вы ошиблись. Я игрок и мелкий приспешник политического босса.

— Я не ошиблась. — Ее глаза смотрели с немой мольбой. — Пожалуйста, не будем ссориться, по крайней мере из-за пустяков.

— Простите, — Нед примирительно улыбнулся, — садитесь, пожалуйста.

Дженет уселась в красное плюшевое кресло. Нед придвинул второе кресло, чтобы сидеть к ней лицом.

— Итак, вы собирались рассказать мне, что произошло у вас дома в тот вечер, когда был убит ваш брат.

— Да, — еле слышно прошептала Дженет. Лицо ее зарделось, и она опустила глаза. Затем она подняла голову и смущенно посмотрела на Неда. — Я хочу рассказать вам все. — Ее голос прерывался от волнения. — Я знаю, что вы друг Поля и поэтому должны быть моим врагом, но… мне кажется, что, когда вы узнаете, что произошло, когда вы узнаете всю правду, — все будет по-другому… по крайней мере вы тогда не будете моим врагом. Возможно, что вы… Нет, вы должны все знать. Тогда вы сами решите. А он ведь ничего не рассказал вам! Правильно? — Ее смущение сменилось решительностью.

— Я не знаю, что произошло у вас дома в тот вечер, — подтвердил Нед. — Он ничего мне не рассказывал.

Быстро нагнувшись к нему, она спросила:

— А разве из этого не следует, что он хотел что-то скрыть, что ему было что скрывать?

— Ну и что с того? — пожал плечами Нед. Голос его звучал спокойно и безразлично.

— Как вы не понимаете?.. Ладно, оставим это. Я расскажу вам все, что произошло, и тогда судите сами. — Она еще ближе наклонилась к нему и не отрываясь смотрела ему в глаза. — В тот вечер он впервые обедал у нас…

— Это я знаю, — прервал ее Нед, — и вашего брата не было дома.

— Его не было за столом, — подчеркнула Дженет, — но он был дома, в своей комнате. За столом были только я, папа и Поль. Тейлор в тот вечер не обедал дома. Он не хотел встречаться с Полем после их ссоры из-за Опаль.

Нед слушал внимательно и бесстрастно.

— После обеда мы с Полем ненадолго остались вдвоем в… в той самой комнате, где мы с вами вчера беседовали, и он неожиданно обнял меня и попытался поцеловать.

Нед рассмеялся негромко, но от души, словно он никак не мог сдержать нахлынувшего на него веселья.

Дженет смотрела на него удивленно.

Перестав смеяться, Нед улыбнулся ей и попросил:

— Продолжайте, пожалуйста. Не обращайте на меня внимания. Я потом расскажу, почему мне вдруг стало смешно.

Но едва Дженет открыла рот, как он снова прервал ее:

— Постойте. А целуя вас, он ничего не говорил?

— Нет. То есть, может быть, и говорил, но ничего вразумительного. — Ее лицо выражало полное недоумение. — А в чем Дело?

Нед снова рассмеялся.

— Он должен был бы упомянуть о причитающемся ему фунте мяса. Это, вероятно, моя вина. Я приложил все усилия, чтобы убедить Поля не поддерживать вашего отца на выборах. Я говорил, что вас используют в качестве приманки, чтобы заручиться его поддержкой, и посоветовал — раз уж ему так хочется попасться на эту удочку — потребовать причитающийся ему фунт мяса вперед, потому что после выборов ему не видать награды.

Дженет широко раскрыла глаза, но недоумения в них уже не было.

— Мы разговаривали с ним в тот самый день, но я никак не думал, что мои доводы на него подействуют. Послушайте, — продолжал Нед, наморщив лоб, — что вы с ним сделали? Он ведь собирался предложение вам сделать. Его просто распирало от почтения к вам и всякого такого. Вы, должно быть, сами дали ему повод, раз он потерял голову.

— Я не давала ему повода, — медленно проговорила она, — хотя мне было нелегко в тот вечер. Всем нам тогда было не по себе. Я пыталась и виду не показать, как мне противно занимать его… — Не кончив фразу, она развела руками.

— Что же случилось потом?

— Я, конечно, сразу же ушла. Я была в бешенстве.

— И вы ничего ему не сказали? — Глаза его выражали плохо скрываемое веселье.

— Нет, и он мне ничего не сказал. Я пошла наверх и на лестнице встретила папу. Когда я рассказывала ему о случившемся — а я была на него зла не меньше, чем на Поля, ведь все это из-за него произошло, он пригласил Поля к обеду, — мы услышали, как хлопнула входная дверь, и поняли, что Поль ушел. В этот момент из своей комнаты вышел Тейлор. — От волнения Дженет побледнела, лицо ее напряглось, голос звучал глухо: — Тейлор услыхал наши голоса и теперь хотел узнать, что произошло, но я оставила их вдвоем и ушла к себе. Я так злилась, что уже не могла больше разговаривать. И я не видела его больше, а потом папа пришел ко мне и сказал, что Тейлора… убили. — Она умолкла и, сцепив пальцы, выжидающе смотрела на Неда.

— Ну и что с того? — спокойно спросил Нед.

— «Что с того»? — удивленно повторила Дженет. — Разве вы ничего не поняли? Неужели вам не понятно, что брат бросился вслед за Полем, ввязался с ним в драку и Поль его убил. Тейлор был вне себя от ярости… Да, — лицо Дженет озарилось торжествующей улыбкой, — еще одна деталь: шляпу Тейлора таи не нашли. Он так торопился… боялся упустить Поля, что даже шляпу не надел. Он…

Покачав головой, Нед прервал ее.

— Не пойдет, — сказал он с полной уверенностью. — Полю не было нужды убивать Тейлора, и он никогда бы этого не сделал. Да он мог одной рукой справиться с Тейлором, а в драке он не теряет головы. Уж я-то знаю. Мне приходилось видеть, как Поль дерется. Я и сам с ним дрался. Не пойдет. — Он прищурил глаза, и лицо его застыло. — Но допустим, Поль убил его. Допустим, так случилось, хотя я и не верю в это. Все равно здесь речь будет идти не об убийстве, а о самообороне.

— Тогда зачем скрывать, что произошло? — презрительно спросила Дженет.

— Да ведь он хочет жениться на вас! — воскликнул Нед. — Если бы он признался, что убил вашего брата, это вряд ли помогло бы ему в достижении заветной цели. — Он усмехнулся. — Еще немного, и я стану рассуждать так же, как и вы. Нет, мисс Генри, Поль не убивал вашего брата.

Глаза Дженет сделались холодными. Она молча смотрела на Неда.

— У вас нет доказательств, — продолжал он задумчиво. — Вы просто прикинули что к чему и пришли к неправильному выводу, что ваш брат побежал вслед за Полем.

— Так оно и было, — настаивала она. — Тейлор просто не мог поступить иначе. Как еще можно объяснить то, что он оказался на китайской улице с непокрытой головой?

— Ваш отец не видел, как Тейлор вышел из дома?

— Нет, он тоже ничего не знал, пока нам не сообщили…

— А он удовлетворен вашим объяснением? — прервал ее Нед.

— Мое объяснение — единственно возможное! — вскричала она. — Что бы он ни говорил, он должен признать, что я права. И вы тоже. — В ее глазах стояли слезы. — Не может быть, чтобы вы этого не понимали. Я не верю вам, мистер Бомонт. Не знаю, что вам было известно раньше. Вы нашли тело Тейлора. Может быть, вы еще что-нибудь там обнаружили, не знаю, но теперь вы знаете все.

У Неда задрожали руки. Глубже усевшись в кресле, он сунул их в карманы брюк. Лицо его было спокойным, только глубокие складки около рта, выдававшие нервное напряжение, обозначились еще резче.

— Да, я нашел его тело. Но больше там никого и ничего не было. Кроме этого, я ничего не знаю.

— Теперь знаете, — сказала она.

Губы Неда дрогнули под темными усиками. В глазах зажегся гневный огонек. Намеренно резким тоном он хрипло бросил:

— Я знаю только одно: тот, кто прикончил вашего братца,оказал человечеству большую услугу.

В первое мгновение она отшатнулась от него, прижав руки к горлу, но затем выражение ужаса исчезло с ее лица.

— Понимаю. — В ее голосе звучали сочувственные нотки — Вы друг Поля. Вам тяжело сейчас.

Опустив голову, Нед пробормотал:

— Я сказал гадость, и к тому же глупую. — Он кисло улыбнулся. — Вот видите, я же предупреждал вас, что я не джентльмен. — Он перестал улыбаться и поднял голову. Глаза его глядели пристально и спокойно. — Но в одном вы правы; я действительно друг Поля. Им я и останусь, кого бы он там ни убивал.

Последовала длительная пауза, во время которой Дженет не сводила глаз с лица Неда. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал глухо, безжизненно:

— Значит, все было напрасно? Мне казалось, что если я расскажу вам правду… — Она осеклась. Ее лицо, руки, плечи выражали полную безнадежность.

Нед медленно покачал головой.

Вздохнув, она встала и протянула ему руку.

— Мне очень горько и обидно, но ведь нам необязательно расставаться врагами, не правда ли, мистер Бомонт?

Он тоже встал. Протянутой руки он словно не заметил.

— Та половина вашей души, которая обманывала Поля и продолжает его обманывать, — мой враг.

Дженет не убирала руки.

— А другая половина, — спросила она, — та половина, которая не имеет к этому отношений?

Он взял ее руку и низко склонился над ней.

IV

Проводив Дженет, Нед Бомонт подошел к телефону и назвал номер.

— Здравствуйте, — сказал он. — Это говорит Бомонт. Скажите, мистер Мэдвиг еще не появлялся?.. Когда он придет, передайте ему, пожалуйста, что я звонил и зайду повидаться с ним… Благодарю вас.

Нед посмотрел на часы. Было несколько минут второго. Он закурил сигару, уселся у окна и стал рассматривать серую церквушку напротив. Кольца дыма, отталкиваясь от оконного стекла, плавали над его головой сизыми облачками. Так он сидел и грыз сигару минут десять, пока не зазвонил телефон.

— Алло, — сказал он, сняв трубку. — Да, Гарри… Разумеется Где ты находишься?.. Ладно, подойду. Жди меня там… Через пол часика. Отлично.

Швырнув окурок в камин, он надел пальто и шляпу и вышел. Пройдя пешком шесть кварталов, он зашел в ресторан, съел салат с булочкой, выпил чашку кофе, а затем прошел еще четыре квартала до маленького отеля под названием «Мажестик». Юнец лифтер приветствовал Неда, назвав его по имени, и, поднимая его на четвертый этаж, спросил, что он может сказать о третьем заезде на сегодняшних скачках.

Подумав, Нед ответил:

— Полагаю, что Лорд Байрон выиграет.

— Очень надеюсь, что вы ошибаетесь, — сказал юнец, — я поставил на Шарманку.

— Все может быть. — Нед пожал плечами. — Но уж больно Шарманка отяжелела.

Пройдя по коридору, Нед постучал в дверь 417-й комнаты. Дверь открыл Гарри Слосс, плотный, широколицый, начавший лысеть человек лет тридцати пяти. Он был в одной рубашке, без пиджака.

— Секунда в секунду, — сказал он, открывая дверь. — Проходи.

Подождав, пока Гарри закроет дверь, Нед сказал:

— Выкладывай, что стряслось.

Гарри уселся на кровать и озабоченно поглядел на Неда.

— Знаешь, мне чертовски не нравится вся эта штука.

— Какая именно?

— А то, что Бен поперся в прокуратуру.

— Ладно, — раздраженно проговорил Нед. — Я не спешу, могу и подождать, пока ты соберешься по порядку рассказать, в чем дело.

Гарри поднял свою широкую белую ручищу.

— Подожди, Нед, сейчас я тебе все объясню. Выслушай Меня. — Он порылся в кармане и вытащил скомканную пачку сигарет. — Помнишь тот вечер, когда пристукнули этого парнишку Генри?

— Угу, — скучающим тоном произнес Нед.

— Помнишь, мы с Беном пришли в клуб как раз перед тем, как ты объявился?

— Да.

— Так вот, слушай: мы видели, как Поль ссорился с этим сопляком там, под деревьями.

Нед разгладил кончиком пальца свои усики и удивленно возразил:

— Но ведь я видел, как вы вылезли из машины перед клубом как раз в ту минуту, когда я обнаружил труп. Вы ведь подъехали с другой стороны. И к тому же, — он поднял палец, — Поль появился в клубе раньше вас.

— Все это верно, — закивал Слосс. — Только мы сначала проехали по Китайской улице до квартиры Пинки Клейна, но его не было дома, и тогда мы развернулись и поехали обратно в клуб.

— Так что же вы видели?

— Мы видели, как Поль ссорился с ним там, под деревьями.

— Вы это увидели, проезжая мимо?

Слосс снова утвердительно затряс головой.

— Но ведь было темно, — напомнил Нед. — Я просто не понимаю, как вы могли на ходу разглядеть их лица. Вы что, сбавили скорость или остановились?

— Мы не останавливались и скорость не сбавляли, но уж Поля-то я ни с кем не спутаю, — настаивал Слосс.

— Возможно, но откуда ты знаешь, что он стоял там с Тейлором Генри?

— С ним. Наверняка с ним. Мы достаточно ясно его видели.

— И к тому же еще вы видели, как они ссорились. Что ты хочешь этим сказать? Они дрались?

— Нет, но они стояли так, вроде они ссорились. Ты ведь сам знаешь: по тому, как люди стоят, можно понять, что они ссорятся.

— Разумеется, — невесело улыбнулся Нед. — Если один из них стоит у другого на голове. — Улыбка исчезла. — И Бен потащился с этим в прокуратуру?

— Да. Я не знаю, конечно, сам ли он туда пошел или же Фарр что-нибудь разнюхал и послал за ним, но только он раскололся у Фарра. Это вчера было.

— А ты как узнал об этом, Гарри?

— Фарр меня повсюду ищет, вот как я узнал об этом, — ответил Слосс. — Бен проболтался, что я был вместе с ним, и Фарр велел передать мне, чтобы я зашел, только я не хочу впутываться в эту историю.

— Еще бы! Но что ты скажешь Фарру, когда он тебя зацапает?

— Да не дам я себя зацапать! Поэтому-то я и вызвал тебя-Слосс откашлялся и провел языком по пересохшим губам. — Я подумал, что, может быть, мне лучше смыться из города на пару недель, пока заваруха не уляжется, только для этого монета нужна.

Улыбнувшись, Нед покачал головой.

— Этого как раз и не следует делать. Если ты действительно хочешь помочь Полю, пойди к Фарру и скажи, что ты не разобрал, кто там стоял под деревьями, и вообще считаешь, что из вашей машины разглядеть что-нибудь толком было невозможно.

— Ладно, сделаем, — с готовностью согласился Слосс. — Но послушай, Нед, должен же я что-нибудь за это получить? В конце концов, я ведь рискую… Ну, в общем, ты меня понимаешь?

Нед кивнул.

— После выборов мы подыщем тебе тепленькое местечко, такое, где работать придется не больше часа в день.

— Вот что, — Слосс встал; — его водянистые зеленоватые глаза смотрели с настойчивой мольбой, — я скажу тебе всю правду, Нед. Я совсем на мели. Не мог бы ты раздобыть мне вместо этого местечка немного деньжат? Мне они позарез нужны.

— Попробую. Поговорю с Полем.

— Сделай это для меня, Нед, и позвони, ладно?

— Ладно. Пока.

V

Из «Мажестика» Нед Бомонт отправился в городскую ратушу, где помещалась прокуратура, и заявил, что ему необходимо повидать мистера Фарра. Круглолицый молодой человек, к которому он обратился, вышел из приемной и минуту спустя возвратился с извиняющейся миной на лице.

— Мне очень жаль, мистер Бомонт, но мистер Фарр куда-то вышел.

— Когда он вернется?

— Не знаю. Его секретарша говорит, что он ничего ей не сказал.

— Что ж, придется рискнуть, — сказал Нед. — Подожду у него в кабинете.

Молодой человек загородил ему дорогу.

— Но это невозможно…

Нед улыбнулся ему своей самой очаровательной улыбкой и ласково спросил:

— Тебе уже надоело твое место, сынок?

Молодой человек нерешительно помялся и отступил в сторону. Нед прошел по внутреннему коридору и отворил дверь в кабинет окружного прокурора.

Фарр поднял голову от бумаг и вскочил с места.

— Как, это были вы?! — вскричал он. — Черт побери этого мальчишку! Вечно он что-нибудь напутает. Сказал, что меня спрашивает какой-то мистер Бауман.

— Не беда, — кротко сказал Нед. — Ведь я попал к вам в конце концов.

Он позволил окружному прокурору несколько раз пожать себе руку и усадить в кресло.

— Какие новости? — бросил он небрежно, когда они оба удобно устроились.

— Никаких, — ответил Фарр, заложив большие пальцы рук в карманы жилета и раскачиваясь на стуле. — Все та же рутина, Ютя, видит Бог, работы нам хватает.

— Как дела с выборами?

— Могли бы быть и получше. — По багровому лицу окружного прокурора скользнула тень. — Но я думаю, что мы все-таки справимся.

— Что-нибудь стряслось? — беззаботно спросил Нед.

— Так, всякая всячина. Всегда могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. На то она и политика.

— Не можем ли мы, я… или Поль… чем-нибудь помочь?

Фарр покачал рыжей, коротко остриженной головой.

— Может быть, ваши затруднения вызваны слухами, что Поль имеет отношение к убийству Тейлора Генри?

В глазах Фарра мелькнул испуг. Он несколько раз мигнул и выпрямился.

— Видите ли, — нерешительно произнес он, — все считают, что мы давно должны были найти убийцу. Конечно, на сегодня это одно из самых главных наших затруднений, может быть, даже самое главное.

— Раскопали что-нибудь новенькое со времени нашей последней встречи?

Фарр снова мотнул головой. Его глаза смотрели настороженно.

— Продолжаете придерживать некоторые линии расследования? — с холодной усмешкой спросил Нед.

Прокурор заерзал в кресле.

— Да, Нед, разумеется.

Нед одобрительно кивнул. Взгляд его сделался недобрым, в голосе зазвучало злорадство:

— Как насчет показаний Бена Ферриса? Их тоже придерживаете?

Фарр открыл рот, закрыл его, пожевал губами. В следующий момент его широко открытые от удивления глаза стали совершенно бесстрастными.

— Я не знаю, стоят ли чего-нибудь показания Ферриса. Думаю, что нет. Я придаю им так мало значения, Нед, что просто забыл о них.

Нед иронически засмеялся.

— Вы же знаете, — продолжал Фарр, — что я не стал бы скрывать от вас или Поля, если б узнал что-нибудь важное. Вы ведь достаточно хорошо меня знаете.

— Прежде знали, но тогда у вас нервы покрепче были, — ответил Нед. — Ну да ладно. Так вот, если вас интересует тот тип, который был в машине вместе с Беном, вы можете взять его сейчас в отеле «Мажестик», номер четыреста семнадцать.

Фарр молча разглядывал зеленое сукно своего стола, пляшущую фигурку с самолетом на чернильном приборе. Лицо его осунулось.

Нед встал, улыбаясь одними губами.

— Поль всегда готов выручить своих ребят из беды, — произнес он. — Если вам нужна его помощь, он с удовольствием позволит себя арестовать по обвинению в убийстве Тейлора Генри.

Фарр не поднимал глаз.

— Не мне указывать Полю, что ему делать, — выдавил он.

— Гениальная мысль! — воскликнул Нед. Он перегнулся через стол и доверительно прошептал в самое ухо окружного прокурора. — А вот еще одна, не менее гениальная. Не вам делать то, чего Поль не велит… — Улыбаясь, он направился к дверям.

Улыбка исчезла, едва он вышел на улицу.

Глава 8 ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ

I

Нед Бомонт открыл дверь, на которой было написано «Восточная строительно-подрядная компания», и, обменявшись приветствиями с двумя молодыми девицами, сидевшими за столиками, прошел в следующее помещение, где находились пять-шесть мужчин, а оттуда — в личный кабинет Поля Мэдвига. Поль сидел и обшарпанным столом, проглядывая бумаги, которые клал перед ним коротенький человечек, почтительно высовывавшийся из-за его плеча.

— Привет, Нед, — сказал Мэдвиг, поднимая голову, и добавил, обращаясь к человечку: — Принесешь мне этот хлам потом.

Коротышка собрал бумаги и со словами:

— Слушаюсь, сэр. Здравствуйте, мистер Бомонт — вышел из кабинета.

— Что с тобой, Нед? — спросил Мэдвиг. — У тебя такой вид, словно ты не спал всю ночь. Присаживайся.

Нед снял пальто, положил его на кресло, бросил сверху шляпу и вытащил сигару.

— У меня все в порядке. Как жизнь? Что новенького? — Он уселся на край обшарпанного стола.

— Я хочу, чтобы ты повидался с Маклафлином, — сказал Мэдвиг. — Если кто-нибудь и способен призвать его к порядку, гак это ты.

— Ладно. А что он?

Мэдвиг состроил гримасу.

— Одному Богу известно. Я думал, он у меня по струнке ходить будет, а он что-то финтит.

В черных глазах Неда появился зловещий блеск. Он посмотрел на Мэдвига.

— Значит, и он тоже хм…

После секундного колебания Мэдвиг спросил:

— Что ты хочешь этим сказать, Нед?

Однако Нед ответил на вопрос вопросом:

— Скажи, тебе нравится, как идут дела в последнее время?

Мэдвиг раздраженно пожал плечами, его глаза продолжали испытующе смотреть на Неда.

— Не так уж все плохо, черт возьми, — ответил он. — Обойдемся и без этой горстки голосов Маклафлина.

— Возможно, — ответил Нед, поджав губы, — но нам не выжрать, если мы будем и дальше терять голоса. — Он сунул в рот сигару и продолжал, не вынимая ее изо рта: — Ты отлично знаешь, что наши дела далеко не так хороши, как две недели назад.

Мэдвиг снисходительно усмехнулся.

— Господи! До чего же ты любишь причитать, Нед! Неужели ты все видишь только в черном цвете? — И не дожидаясь ответа нравоучительно добавил: — В каждой политической кампании а я их провел немало — всегда наступает момент, когда кажется, что все летит к чертовой матери. Однако ничего, обходится.

Нед зажег сигару, выпустил клуб дыма и сказал:

— Из этого не следует, что так будет и впредь. — Он ткнул сигарой в грудь Мэдвигу. — Если убийство Тейлора Генри и будет раскрыто немедленно, ты можешь не беспокоиться относительно исхода кампании. Кто бы ни взял верх, тебе крышка.

Голубые глаза Мэдвига затуманились. Однако на его лице не дрогнул ни один мускул и голос звучал по-прежнему спокойно:

— Куда ты гнешь, Нед?

— Весь город считает, что это ты его убил.

— Да? — Мэдвиг задумчиво погладил себя по подбородку. Пусть это тебя не тревожит. Обо мне говорили вещи и похуже.

Нед кисло улыбнулся.

— И чего только тебе не довелось испытать за свою жизнь! сказал он с ироническим восхищением. — Скажи, а электричеством ты ни разу не лечился?

— Нет, — рассмеялся Мэдвиг, — и не собираюсь.

— Ты очень близок к этому, Поль, — тихо проговорил Ней Мэдвиг снова рассмеялся.

— Господи, помилуй! — воскликнул он с притворным испугом.

Нед пожал плечами.

— Ты сейчас не очень занят? — спросил он. — Я тебе не слишком докучаю своей болтовней?

— Я слушаю тебя, — спокойно ответил Мэдвиг. — Мне еще ни разу в жизни не приходилось жалеть, что я слушал тебя.

— Благодарю вас, сэр! Как по-твоему, с чего это Маклафлин начал крутить?

Мэдвиг пожал плечами.

— Он считает, что с тобой покончено, — продолжал Нед. — Всему городу известно, что полиция не ищет убийцу Тейлора, и это объясняют тем, что его убил ты. Маклафлин решил, что твоя карта бита. Избиратели не поддержат тебя на этот раз.

— Да? Так он думает, что они предпочтут, чтобы Шед заправлял городом? Он считает, что из-за подозрения в одном-единственном убийстве моя репутация стала хуже, чем у Шеда?

— Не пойму, кому ты морочишь голову, мне или себе! — рассердился Нед. — Какое отношение к этому имеет репутация Неда? Он ведь не поддерживает своих кандидатов в открытую. А ты поддерживаешь. Именно твои кандидаты виновны в том, что полиция не расследует убийство Тейлора Генри.

Мэдвиг снова потер рукой подбородок и облокотился о стол. Его красивое, дышащее здоровьем лицо не выражало ни малейшего беспокойства.

— Вот мы все говорим о том, что думают другие. А ты что думаешь, Нед? Давай поговорим об этом. Ты тоже считаешь, что мне крышка?

— Вполне возможно, — решительно ответил Нед, — а если будешь сидеть сложа руки, то наверняка. — Он хитро улыбнулся. — А вот твои кандидаты победят в любом случае.

— Это нуждается в пояснениях, — флегматично отозвался Мэдвиг.

Нед перегнулся через стол и аккуратно стряхнул пепел в медную плевательницу, стоявшую возле стола.

— Они тебя продадут, — сказал он совершенно бесстрастно.

— В самом деле?

— А почему бы и нет? Ты позволил Шеду переманить у тебя Всех подонков. Ты решил опереться на респектабельных граждан, на сливки общества. Так вот, респектабельные граждане начинают коситься на тебя. Тогда твои кандидаты разыгрывают грандиозный спектакль: тебя арестовывают по подозрению в убийстве, и достопочтенные избиратели приходят в телячий восторг от благородства отцов города. Подумать только, они не побоялись засадить в тюрьму своего босса, когда тот нарушил закон! Толкаясь и Сивая друг друга с ног, они бегут к избирательным урнам, чтобы вручить своим героям бразды правления еще на четыре года.

Впрочем, и твоих ребят нельзя винить. Они знают, что таким путем они наверняка выиграют, а с тобой наверняка проиграют.

— Так ты не слишком полагаешься на них, Нед? — спросил Мэдвиг.

— Ровно столько, сколько и ты, — улыбнулся Нед. Его лицо снова стало серьезным. — Это уже не просто догадки, Поль. Сегодня днем я был у Фарра. Мне пришлось силой ворваться к нему, он хотел уйти от разговора, делал вид, что не занимаете! расследованием убийства. Потом начал вилять. — Нед презри тельно скривил рот. — Представляешь, тот самый Фарр, который у меня через палочку прыгал.

— Что ж, это ведь только Фарр… — начал было Мэдвиг, но Нед не дал ему договорить.

— Да, только Фарр, и этим, кстати, все сказано. Рутледж, или Броди, или даже Рейни могли бы продать тебя на свой страх и риск, но, если уж Фарр себе такое позволяет, — значит, он уверен, что его поддержат остальные. — Глядя в невозмутимое лицо Мэдвига, Нед нахмурился. — Послушай, Поль, ты можешь в любой момент перестать мне верить…

Мэдвиг беззаботно помахал рукой.

— Когда это произойдет, я дам тебе знать. Но зачем тебя по несло к Фарру?

— Мне сегодня позвонил Гарри Слосс. Похоже, что они Беном Феррисом видели, как ты ссорился с Тейлором на Китайской улице в ночь убийства; во всяком случае, так они говорят. — Ни голос, ни взгляд Неда ничего не выражали. — Бен пошел с этой историей к Фарру. А Гарри требовал денег за то, что бы не пойти. Вот тебе твои соратники, они умеют держать нос по ветру. Я давно уже замечал, что у Фарра сдают нервы, и от правился к нему, чтобы окончательно в этом убедиться.

— И ты убедился, что он собирается всадить мне нож в спину? — спросил Мэдвиг.

— Да.

Встав с кресла, Мэдвиг подошел к окну. Он стоял там добры! три минуты, засунув руки в карманы и глядя на улицу, и все это время Нед не сводил глаз с его широкой спины. Не поворачивая головы Мэдвиг спросил:

— Что ты сказал Слоссу?

— Да так, поморочил ему голову.

Мэдвиг вернулся к столу, но не сел. Его румяное лицо налилось кровью. Других перемен в нем заметно не было. Голос звучал ровно:

— Как по-твоему, что нам теперь делать?

— Со Слоссом? Ровным счетом ничего. Второй парень уже все выложил Фарру. Что бы ни сделал Слосс, ничего не изменится.

— Я не о том. Что нам делать вообще?

Нед бросил сигару в плевательницу.

— Я уже сказал тебе. Если убийство Тейлора Генри не будет раскрыто немедленно, тебе крышка. Это единственное, чем стоит сейчас заняться.

Мэдвиг перевел взгляд с Неда на пустую стену. Его полные губы были плотно сжаты. На висках выступили капли пота. Глухим голосом он произнес:

— Это не поможет. Придумай что-нибудь еще.

У Неда задрожали ноздри, глаза потемнели.

— Другого выхода нет, Поль. Все остальное будет на руку или Шеду, или Фарру и его шайке. Любой из них раздавит тебя.

— Должен же быть какой-то выход, Нед, — хрипло прошептал Мэдвиг. — Подумай, прошу тебя!

Нед встал со стола и вплотную подошел к Мэдвигу.

— Другого выхода у нас нет. Это единственный путь, и тебе придется пойти по нему, хочешь ты этого или нет, или же мне придется это сделать за тебя.

— Нет, — Мэдвиг энергично тряхнул головой, — не лезь в это дело!

— Это единственный раз, когда я тебя не послушаюсь, Поль, — ответил Нед.

Поль Мэдвиг взглянул Неду Бомонту прямо в глаза и произнес хриплым шепотом:

— Я убил его, Нед.

Нед втянул в себя воздух, потом выдохнул. Мэдвиг положил руки ему на плечи и заговорил глухо, едва слышно:

— Это несчастный случай, Нед. Когда я ушел от них, он попался за мной по улице. Понимаешь, у меня с Дженет вышла маленькая неприятность, вот он и бросился на меня с тростью. Сам не знаю, как это произошло, только я ударил его этой самой третью по голове, не сильно — не мог я его сильно ударить, — а он упал и разбил себе голову о тротуар.

Нед кивнул. Его лицо стало сосредоточенным. Напряженным голосом он спросил:

— А трость куда ты дел?

— Я унес ее под пальто и сжег. Когда я сообразил, что он мертв, я пошел в клуб и вдруг обнаружил, что трость у меня в руках. Вот я и спрятал ее под пальто, а потом сжег.

— Что это была за трость?

— Массивная такая, сучковатая коричневая трость, очень тяжелая.

— А что стало с его шляпой?

— Не знаю, Нед. Должно быть, он потерял ее в драке, а потом ТО-нибудь подобрал ее.

— Ведь на нем была шляпа?

— Да, конечно.

Кончиком пальца Нед разгладил свои усики.

— Ты не помнишь, мимо тебя проезжала машина с Феррисом и Слоссом?

— Не помню, — покачал головой Мэдвиг, — но это вполне возможно.

— Ты все испортил: у тебя был бы шанс добиться приговора — убийство с целью самозащиты.

— Знаю, Нед. Но я хочу жениться на Дженет больше все на свете, а если это вскроется, у меня не будет никаких шансов, даже если удастся доказать, что это был несчастный случай.

Нед горько рассмеялся в лицо Мэдвигу.

— У тебя было бы больше шансов, чем сейчас.

Мэдвиг молча посмотрел на него.

— Она с самого начала решила, что это ты убил ее брата, продолжал Нед. — Она ненавидит тебя. Она сделала все, чтобы отправить тебя на электрический стул. Это она первая навлекли на тебя подозрение анонимными письмами, которые рассылал! всем заинтересованным лицам. Это она восстановила против тебе Опаль. Сегодня утром она пришла ко мне и сама рассказала об этом. Она пыталась и меня восстановить против тебя. Она…

— Довольно, — сказал Мэдвиг. Он выпрямился. Его голуби глаза смотрели холодно и враждебно. — В чем дело, Нед? Ты что, решил приударить за ней, или же… — Он не кончил фразы и высокомерно посмотрел на Неда. — Впрочем, это не меняет дела. — Он небрежно указал на дверь. — Убирайся отсюда, подлец! Иуда ты! Это твой прощальный поцелуй, мы расстаемся.

— Я уйду, когда кончу говорить.

— Ты уйдешь, Когда тебе велят. Я не верю ни единому твоему слову. Я не верю ничему из того, что ты сказал. И никогда не по верю.

— Как знаешь, — ответил Нед. Он подобрал свое пальто и шляпу и вышел из комнаты.

II

Нед Бомонт вернулся домой бледный и осунувшийся. Он упал в плюшевое кресло; к виски, которое стояло рядом на столике, он и не притронулся. Угрюмо уставившись на свои черные ботинки он грыз ногти. Зазвонил телефон. Он не двинулся с места. Сумерки постепенно вытеснили из комнаты дневной свет. Было уже со всем темно, когда он встал, подошел к телефону и назвал номер.

— Алло, попросите, пожалуйста, мисс Генри.

Ожидая ответа, он беззвучно что-то насвистывал.

— Это мисс Генри? Да… Я только что вернулся после разговора с Полем. Да, об этом… И о вас тоже… Да, вы были правы. Он поступил именно так, как вы рассчитывали. — Нед рассмеялся. — Не спорьте, вы рассчитывали на это. Вы знали, что он назовет меня лжецом, откажется со мной разговаривать и выгонит Меня… Так он и сделал. Нет, нет, это ведь должно было когда-нибудь случиться. Нет, правда… Думаю, что навсегда. Того, что было сказано, назад не воротишь. Да, весь вечер… Это будет чудесно… Пока.

Он налил стакан виски и залпом выпил его. Затем он прошел спальню, поставил будильник на восемь часов и не раздеваясь лег на кровать. Какое-то время он лежал, глядя в потолок, потом уснул и проспал до тех пор, пока его не разбудил звонок будильника. Сонный, он прошел в ванную, зажигая по пути свет, умылся, пристегнул свежий воротничок и затопил камин в гостиной. Когда пришла Дженет Генри, он сидел в кресле и читал газету.

Дженет просто распирало от радости. Хотя она сразу же принялась уверять Неда, будто ей и в голову не приходило, что ее утренний визит к нему может иметь такие последствия и что она никак не рассчитывала на это, в ее глазах плясали радостные огоньки, а губы, произносившие слова извинений, то и дело расплывались в улыбке.

— Все это неважно, — сказал Нед. — Я бы поступил точно так же, даже зная все наперед. Наверное, в глубине души я это предчувствовал. Тут уж ничего не поделаешь. Если бы вы мне сказали, что этим может кончиться, я бы принял ваши слова за вызов и уж наверняка сделал бы это.

Она протянула ему обе руки.

— Я очень рада, — сказала она, — и не буду притворяться, что расстроена вашим разрывом.

— А вот мне грустно, — возразил он, забирая ее руки в Вой, — но я бы и пальцем не шевельнул, чтобы избежать того, что произошло.

— И теперь вы знаете, что я была права. Это он убил Тейлора. — Она испытующе смотрела ему в лицо.

— Так он сказал, — кивнул Нед.

— И вы поможете мне? — Она сжала его руки и подошла со-кем близко.

Нед колебался. Он видел ее нетерпение, и это сердило его.

— Это был несчастный случай, самозащита, — медленно проверил он. — Я не могу…

— Нет, это было убийство! — вскричала она. — Конечно, теперь он будет утверждать, что защищался. Но пусть даже так — разве он не должен, как порядочный человек, явиться в суд и доказать свою невиновность?

— Он слишком долго ждал. Теперь этот месяц будет служить уликой против него.

— А кто в этом виноват? Неужели вы думаете, что он тянул бы так долго, если бы это действительно была самозащита?

— Он ждал ради вас. Он вас любит, — медленно проговорил Нед с особым ударением на последнем слове. — Он не хотел, что бы вы считали его убийцей вашего брата.

— Но я с самого начала знала, что он убийца! — воскликнула она. — А теперь весь город узнает об этом.

Нед угрюмо пожал плечами.

— Вы не хотите помочь мне?

— Нет.

— Но почему? Вы же порвали с ним.

— Я поверил его рассказу. Я понимаю, что суд теперь не по верит ему. Слишком поздно. Между нами все кончено, это при да, но я не предам его. — Нед облизнул пересохшие губы. — Оставьте его в покое. Похоже, что до него доберутся и без вашей помощи.

— Никогда, никогда я не оставлю его в покое, пока он не понесет заслуженную кару. — Она задохнулась, ее глаза потемнели от гнева. — Если вы действительно верите ему, вы может! ничем не рискуя, взяться за расследование этого дела. Или вы боитесь найти доказательства того, что он солгал вам?

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил Нед.

— Хотите помочь мне выяснить истину? Хотите узнать, со лгал он вам или нет? Ведь должны же быть где-то доказательства его вины! Если вы действительно ему поверили, почему вы то боитесь помочь мне?

Внимательно посмотрев на нее, Нед спросил:

— А если я соглашусь вам помочь и мы узнаем истину, вы обещаете ее принять, какой бы горькой она ни была?

— Обещаю, — с готовностью ответила она, — если и вы пообещаете мне то же самое.

— И вы будете держать язык за зубами, пока мы не узнаем всю правду.

— Обещаю.

— Уговор, — сказал он.

Дженет счастливо всхлипнула, слезы радости навернулись нее на глаза.

— Садитесь, — сухо сказал Нед. — Нам необходимо выработать план действий. Вы еще не разговаривали с Полем после нашей ссоры?

— Нет.

— Значит, мы не знаем, как он сейчас к вам относится. А вдруг он подумал и решил, что я все же прав. В моих с ним отношениях это уже ничего не меняет — между нами все кончено, — но узнать это необходимо, и чем скорее, тем лучше. — Привычным движением Нед разгладил ногтем свои усики. — Придется подождать, пока он сам придет к вам. Если он колеблется, ваш звонок может только насторожить его. Насколько вы уверены в его чувствах к вам?

— Настолько, насколько женщина может быть уверена в мужчине. — Она смущенно рассмеялась. — Я понимаю, это звучит чересчур самонадеянно… но я действительно уверена, мистер Бомонт.

— Тогда нам, видимо, нечего опасаться с этой стороны, — кивнул Нед. — Впрочем, к завтрашнему дню вам следует выяснить это совершенно определенно. Вы ни разу не пробовали его прощупать?

— Нет, я все ждала…

— Ну, сейчас это отпадает. Как бы вы ни были в нем уверены, вам сейчас необходимо вести себя крайне осторожно. Может быть, вы вспомнили еще какие-нибудь обстоятельства?

Дженет покачала головой.

— Я понятия не имела, как подступиться к этому делу. Вот почему мне была так нужна ваша помощь.

— А вам не приходило в голову нанять частного сыщика?

— Приходило, но я боялась нарваться на такого, который Цюдал бы меня Полю. Я не знала, кому довериться.

— Я знаю одного, который может нам пригодиться. — Нед провел рукой по волосам. — А теперь мне нужно, чтобы вы узнали для меня две вещи. Во-первых, все ли шляпы вашего брата Дома. Поль уверяет, что Тейлор был в шляпе. Однако, когда я его нашел, шляпы на нем не было. Так вот, узнайте, сколько Шляп было у вашего брата и все ли они на месте, — Нед криво усмехнулся, — не считая той, которую я взял напрокат.

Дженет даже не обратила на это внимания. Покачав головой, она огорченно развела руками.

— Это невозможно, — сказала она. — Мы отдали все его ищи, да и потом никто, кроме Тейлора, не знал, что у него было.

— Ну что ж, — пожал плечами Нед. — Я особенно и не рассчитывал на это. Теперь второе. Не пропадала ли у вашего брата — или вашего отца — трость? Меня в особенности интересует одна из них: массивная сучковатая трость коричневого цвета.

— У папы есть в точности такая, — живо откликнулась Дженет, — По-моему, она дома.

— Проверьте это. Ну и хватит с вас до завтра; впрочем, если удастся, можете еще выяснить, как к вам относится Поль.

— А при чем тут трость? — спросила она и встала.

— Поль утверждает, что ваш брат набросился на него с этой самой тростью и он, пытаясь отнять ее, нечаянно ударил Тейлора по голове. А потом будто бы Поль унес трость с собой и сжег ее.

— Я совершенно уверена, что все папины трости дома. — ее лицо побледнело, глаза округлились.

— А у Тейлора была трость?

— Только черная, с серебряным набалдашником. — Она дотронулась до его руки. — Но если все трости на месте, значит…

— Что-нибудь это да значит, — сказал Нед, сжав ее руку-Только без фокусов, — многозначительно предупредил он.

— Обещаю! — воскликнула она. — Если бы вы только знали, как мне была нужна ваша помощь и как я счастлива сейчас, полу чив ее, вы бы поняли, что можете мне доверять.

— Надеюсь, что могу, — сказал Нед, отпуская ее руку.

III

После ухода Дженет Нед Бомонт не мог найти себе места. Он был бледен, но глаза его сияли. Когда он наконец посмотрел на часы, было уже без двадцати минут десять. Нед надел пальто и отправился в «Мажестик». Ему сказали, что Гарри Слосса нет я номере. На улице он остановил такси. «Вест Роуд», — сказал он водителю, садясь с машину.

Таверна «Вест Роуд» стояла в стороне от шоссе, в трех мили за городской чертой. Скрытое деревьями белое квадратное здание ночью казалось серым. Окна первого этажа были ярко освещены. У подъезда стояло пять или шесть автомобилей. Очертания остальных смутно виднелись под длинным темным навесом.

Небрежно кивнув швейцару, Нед вошел в большой зал, где под экстравагантную музыку маленького оркестрика из трех человек танцевали несколько пар. Он прошел между столиками, обогнул площадку для танцев и остановился возле стойки в углу Кроме толстого бармена с угреватым носом, там никого не было.

— Привет, Нед! — воскликнул бармен. — Давненько мы ям не видали.

— Привет, Джимми. Пытался исправиться. Сделай-ка мне «манхэттен».

Бармен принялся смешивать коктейль. Музыка умолкла. Наступившую тишину прорезал визгливый женский голос:

— Я не желаю оставаться здесь вместе с этим ублюдком Бомонтом.

Нед повернулся и облокотился о стойку. Бармен застыл с бокалом в руках.

В центре танцплощадки стояла Ли Уилшир и угрюмо смотрела на Неда. Она держала под руку здоровенного юнца, одетого в синий, слишком тесный для него костюм. Парень тупо таращил глаза.

— Я ухожу отсюда, — громко повторила Ли, — если ты не выставишь вон того ублюдка.

Зал настороженно молчал.

Юнец мучительно покраснел. Попытки придать себе грозный вид только подчеркивали его растерянность.

— Если ты дрейфишь, — кричала Ли, — я сама ему врежу! Нед улыбнулся.

— Как поживаешь, Ли? Встречала Берни с тех пор, как его выпустили?

Ли выругалась и шагнула к нему.

Юнец протянул руку и остановил ее.

— Сейчас я расправлюсь с этим ублюдком! — Он поправил воротничок, одернул пиджак и зашагал через танцплощадку к стойке.

— Кто позволил вам, — заорал он на Неда, — так разговаривать с порядочной девушкой?!

Не отрывая посуровевшего взгляда от юнца, Нед протянул правую руку и положил ее на стойку ладонью вверх.

— Дай мне чем его треснуть, Джимми, — попросил он, — сегодня не расположен драться на кулачках.

Рука бармена исчезла под стойкой. Он вытащил маленький кистень и вложил его в раскрытую ладонь Неда. Не убирая руки со стойки, Нед сказал:

— Порядочная девушка! И как ее только не обзывают! Последний парень, с которым я ее видел, называл ее безмозглой дурой.

Юнец вытянулся в струнку, глаза его забегали из стороны в сторону.

— Ладно, — буркнул он, — я тебя запомню. Мы с тобой еще встретимся там, где нам никто не помешает. — Он повернулся к Ли. — Пошли, плюнем на эту дыру!

— Валяй плюй, — сказала она язвительно. — Только разрази меня Господь, если я пойду с тобой. Меня мутит от тебя.

К ним подошел маленький толстый человечек.

— Мотайте отсюда оба, — гаркнул он, открывая полный рот золотых зубов, — да поживее!

— Корки, — весело крикнул ему Нед, — эта… порядочная девушка — со мной!

— Ладно! — Корки повернулся к юнцу. — Проваливай, приятель!

Юнец вышел.

Ли Уилшир вернулась к своему столику. Она сидела, подперев щеки ладонями, и не отрывала взгляда от скатерти. Нед уселся напротив и подозвал официанта.

— У Джимми остался мой «манхэттен». И кроме того, я хочу есть. Ли, будешь ужинать?

— Нет, — ответила она не поднимая глаз. — Я хочу шипучки.

— Отлично, — сказал Нед, — а я хочу бифштекс с грибами и овощами, если только у Тони найдутся свежие овощи — не из ба нок. Потом зеленый салат, помидоры под соусом рокфор и кофе.

— Все мужчины — сволочи! — с горечью сказала Ли, когда официант отошел от них. — Все до одного. Такая здоровая дылда — и трус. — Она беззвучно заплакала.

— А может, ты не умеешь выбирать? — предположил Нед.

— Вы бы уж молчали! — сказала она со злостью. — Особенно после того, как выкинули со мной этот фокус.

— Не выкидывал я с тобой никаких фокусов, — запротестовал Нед. — Если Берни пришлось сбыть твои стекляшки, чтобы расплатиться со мной, при чем тут я?

Снова заиграл оркестр.

— Мужчины никогда ни в чем не виноваты. — Ли вытерла глаза. — Пойдемте танцевать.

— Ну что ж, — согласился Нед без особой охоты.

Когда они вернулись обратно, на столике уже стояли шампанское и коктейль.

— Что поделывает Берни? — спросил Нед, прихлебывая и бокала.

— Понятия не имею. Я его не видела после того, как он ям шел, и видеть не хочу. Еще один герой! Ох, и везло же мне на мужчин весь этот год! Он, да Тейлор, да еще этот ублюдок.

— Тейлор Генри? — переспросил Нед.

— Да, но только я почти не бывала с ним, — объяснила она скороговоркой, — ведь я тогда жила с Берни.

Нед задумчиво допил коктейль.

— Так ты одна из тех девиц, которые бегали к нему на Чартер-стрит?

— Да, — она с опаской поглядела на него.

— Надо выпить по этому поводу, — сказал Нед.

Он подозвал официанта, и Ли, успокоившись, принялась пудрить нос.

IV

Неда Бомонта разбудил дверной звонок. Еще не вполне очнувшись, он встал с кровати, прокашлялся, надел халат и шлепанцы и пошел открывать. Будильник показывал начало десятого.

Рассыпаясь в извинениях, вошла Дженет Генри.

— Я знаю, что еще безбожно рано, но я просто не могла больше ждать ни одной минуты. Я вчера вечером никак не могла вам дозвониться, а потом всю ночь из-за этого не спала. Все папины трости дома. Теперь вы видите, что Поль солгал.

— А среди них есть массивная сучковатая трость коричневого цвета?

— Есть. Это та, что майор Собридж привез папе в подарок из Шотландии. Папа никогда с ней не ходит. Она дома. — Дженет торжествующе улыбнулась.

Нед сонно поморгал и провел рукой по взъерошенным волосам.

— Выходит, что солгал, — согласился он.

— А кроме того, — весело продолжала Дженет, — он ждал меня, когда я вчера вечером вернулась домой.

— Поль?

— Да. Он сделал мне предложение.

Сонливость Неда как рукой сняло.

— Он рассказал вам о нашей стычке?

— Ни слова.

— Что же вы ему ответили?

— Я сказала, что прошло еще слишком мало времени после смерти Тейлора и что мне пока неприлично даже думать о помолвке, но я не стала ему прямо отказывать. По-моему, он решил, что в принципе я не против.

Нед с любопытством посмотрел на нее.

Под его взглядом Дженет сникла. Ее лицо утратило веселую оживленность. Она робко дотронулась до его руки и сказала изменившимся голосом:

— Пожалуйста, не думайте, что я такая уж бессердечная, но а… Я так хочу довести то, что мы задумали, до конца, что все остальное уже не имеет для меня значения.

Нед облизнул губы и мягко заметил:

— Вот повезло бы Полю, если бы вы его любили так же сильно, как сейчас ненавидите. — В его голосе звучала печаль.

Дженет сердито топнула ногой.

— Не смейте! Никогда больше не смейте так говорить!

Нед нахмурился и раздраженно сжал губы.

— Пожалуйста, — с раскаянием добавила она, — я не могу этого слышать.

— Простите, — сказал Нед. — Вы уже завтракали?

— Нет, я спешила поделиться с вами моими новостями.

— Чудесно. Тогда мы позавтракаем вместе. Что бы вы хотели? — спросил он, направляясь к телефону.

Заказав завтрак, Нед прошел в ванную комнату, почистил зубы, умылся и расчесал волосы. Когда он вернулся в гостиную, Дженет уже сняла шляпку и пальто и стояла у камина, куря сигарету. Она хотела что-то сказать ему, но тут раздался телефонный звонок. Нед снял трубку.

— Хэлло… Да, Гарри, я забегал к тебе вчера вечером, тебя нс было. Я хотел спросить тебя о… ну, ты знаешь, о том человеке, который разговаривал с Полем под деревьями. На нем была шляпа?. Была? Это точно? А трость?.. Ладно… Нет, Гарри, я не смог ничего добиться у Поля. Тебе лучше самому попросить его. Да. Пока…

Когда он положил трубку, Дженет вопросительно подняла брови.

— Парень, который сейчас звонил, утверждает, что они с дружком видели, как Поль в тот вечер разговаривал с вашим братом. Он говорит, что ваш брат был в шляпе, но без трости. Впрочем, было темно, а они ехали на машине. Не думаю, чтобы они могли толком что-нибудь разглядеть.

— Почему вас так интересует его шляпа? С ней связано что-нибудь важное?

— Не знаю, — пожал плечами Нед, — я ведь не профессиональный сыщик, но мне кажется, что это может так или иначе оказаться существенным.

— Вам удалось что-нибудь узнать со вчерашнего дня?

— Нет, я провел бóльшую часть вечера, спаивая одну девицу, которая крутила с Тейлором, но это ничего не дало.

— Я ее знаю?

Он покачал головой, потом пристально взглянул на нее и сказал:

— Это не Опаль, не думайте.

— А вам не кажется, что мы могли бы что-нибудь узнать от нее?

— Нет. Опаль считает, что ее отец убил Тейлора из-за нее. Она пришла к такому выводу не потому, что ей были известны какие-либо факты. На нее повлияли ваши письма, статейки в «Обсервер» и тому подобная ерунда.

Дженет кивнула, но Неду было ясно, что его слова не убедили ее.

Им принесли завтрак. Они сидели за столом, когда снова за звонил телефон. Нед встал и снял трубку.

— Хэлло… Да, ма… Что?! — Несколько секунд он слушал, нахмурившись, потом сказал: — Ничего не поделаешь, придется ее впустить. Я думаю, от этого вреда не будет. Нет, я не знаю, где он… Думаю, что не увижу. Не расстраивайтесь, ма, все обойдется… Конечно… До свидания.

Улыбаясь, Нед вернулся к столу.

— Фарру пришла в голову та же мысль, что и вам, — сказал он, усаживаясь. — Звонила мать Поля. К ним пришел следователь из прокуратуры, чтобы допросить Опаль. — Глаза его заблестели. — Ничего интересного они от нее не узнают, но это значит, что кольцо вокруг Поля сжимается.

— Почему она позвонила вам? — спросила Дженет.

— Поля нет дома, и она не может найти его.

— А разве она не знает о вашем разрыве?

— Как видно, нет. — Нед положил вилку. — Послушайте, вы твердо уверены, что хотите довести это дело до конца?

— Больше всего на свете хочу, — ответила она.

— А знаете, Поль ответил мне теми же словами, когда я спросил его, так ли уж он хочет жениться на вас, — с горькой усмешкой сказал Нед.

Дженет вздрогнула, лицо ее стало суровым, чужим.

— Я ведь совершенно не знаю вас, — продолжал Нед. — Почему я должен вам верить? Я видел сон, который мне не понравился.

Она насмешливо улыбнулась.

— Неужели вы верите в сны?

— Ни во что я не верю, — без улыбки ответил Нед. — Но я игрок, и такие вещи всегда на меня действуют.

— Так что же это был за сон, после которого вы перестали мне доверять? — с нарочито серьезным видом спросила она. — Я ведь тоже видела сон про вас. Расскажите мне ваш сон, а я расскажу вам свой.

— Мне снилось, что я ужу рыбу, — сказал Нед, — и вдруг на крючок попалась огромная радужная форель, совершенно невероятных размеров, и вы сказали, что хотите посмотреть, какая она, а сами взяли и бросили ее обратно в воду, прежде чем я успел вас остановить.

— И что же вы тогда сделали? — звонко рассмеялась она.

— Проснулся. Вот и все.

— Неправда, — сказала она. — Не стала бы я выкидывать вашу рыбу. А теперь я расскажу вам свой сон. Мне снилось… — Вдруг она широко открыла глаза. — А когда вы видели этот сон? В ту ночь, когда обедали у нас?

— Нет, сегодня ночью.

— Какая жалость! Было бы куда многозначительнее, если бы наши сны приснились нам в одну и ту же ночь и даже в один и тот же час и минуту. Мой сон приснился мне в ту ночь, когда вы были у нас. Мы с вами — это уже было во сне — заблудились в глухом лесу. Мы бродили по этому лесу усталые и голодные, пока наконец не набрели на маленькую хижину. Мы постучали в дверь, но никто неотозвался. Мы попробовали ее отворить. Она была заперта. Тогда мы заглянули в окошко. Там стоял большой стол, а на нем была масса всяких вкусных вещей, но мы не могли туда залезть, потому что на окне была железная решетка. Мы вернулись к двери и долго-долго стучали. В домике по-прежнему царило молчание. И тут мы подумали, что люди часто прячут ключи под коврик у двери. Смотрим, и правда под ковриком лежит ключ. Но когда мы открыли дверь, то увидели, что весь домик кишит змеями — мы их в окно не заметили, — и они все зашипели, поднялись и поползли на нас. Мы испугались, захлопнули дверь и стали слушать, как они шипят и бьются головами о порог. И тогда вы сказали: «Давайте откроем дверь и спрячемся, змеи уползут, а мы зайдем в дом». Так мы и сделали. Вы помогли мне забраться на крышу — она почему-то оказалась очень низкой, — а потом залезли сами и, перегнувшись вниз, отворили дверь. Мы лежали на крыше затаив дыхание и смотрели, как тысячи и тысячи змей, извиваясь, ползут в лес. Наконец уползли последние, и мы соскочили с крыши, вбежали внутрь, заперли за собой дверь и ели, ели, ели… И тут я вдруг проснулась, и оказалось, что я сижу в постели, смеюсь и хлопаю в ладоши.

— Мне кажется, что вы все это придумали, — сказал Нед после небольшой паузы.

— Почему вы так решили?

— Потому что ваш сон начался как кошмар, а кончился совсем наоборот. И вообще все сны, которые мне снились про еду, обычно кончались прежде, чем я успевал поднести что-нибудь ко рту.

Дженет расхохоталась.

— Нет, я не все придумала, но вы мне не поверили, и теперь я вам не скажу, где правда, а где выдумка.

— Ну, хорошо. — Нед снова взял вилку, но есть не стал. Интересно, а ваш отец ничего не знает? Не могли бы мы что-нибудь выудить из него, если бы мы ему рассказали то, что нам известно? — Нед задал этот вопрос с таким видом, словно ему это только что пришло в голову.

— Конечно, могли бы! — с жаром ответила она.

Нед задумчиво сощурил глаза.

— Я одного боюсь — как бы он не взорвался и не испортил нам всю музыку раньше времени. Он ведь у вас горячий, правда?

— Да, — неохотно призналась она, — но мы… — ее лицо внезапно просветлело, — я совершенно уверена, что если мы объясним ему, почему необходимо подождать, то он… Но ведь у нас уже все готово?

— Пока нет, — покачал он головой.

Дженет надула губки.

— Может быть, завтра, — сказал Нед.

— В самом деле?

— Я ничего не обещаю, — предупредил он, — но думаю, что а завтрашнему дню все будет готово.

Дженет протянула руку через стол и коснулась руки Неда.

— Но вы обещаете, что, как только все будет готово, вы дадите мне знать — будь то день или ночь?

— Ладно, обещаю, — ответил он с непроницаемым видом. — Но ведь вам совсем необязательно лично присутствовать при той сцене.

Она покраснела, но глаз не опустила.

— Я знаю, вы считаете меня чудовищем. Наверное, так оно и есть.

— Будем надеяться, что истина, когда мы докопаемся до Нее, — пробормотал Нед, глядя себе в тарелку, — придется вам по кусу.

Глава 9 МЕРЗАВЦЫ

I

После ухода Дженет Нед Бомонт подошел к телефону и напал номер Джека Рамсена.

— Послушай, Джек, ты не мог бы заглянуть ко мне? — спросил он, когда тот взял трубку. — Хорошо… жду.

К приходу Джека Нед успел переодеться. Они уселись друг Против друга в плюшевые кресла, держа в руках по стакану виски с содовой, и закурили: Нед — сигару, Джек — сигарету.

— Ты слыхал о моем разрыве с Полем? — спросил Нед.

— Да, — небрежно обронил Джек.

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Ровным счетом ничего. Я припоминаю, что совсем недавно вы тоже порвали друг с другом, а потом оказалось, что это ловушка для О’Рори.

Нед улыбнулся, словно он с самого начала ждал именно такого ответа.

— Стало быть, все считают это новым трюком?

— Многие, — лаконично ответил его щеголеватый собеседник.

Нед глубоко затянулся и медленно, с расстановкой спросил:

— А если я признаюсь тебе, что на этот раз мы порвали с ним По-настоящему, без дураков?

Джек промолчал. Лицо его ничего не выражало.

— Увы, это так, — сказал Нед. Он отхлебнул из стакана. — Сколько я тебе должен?

— Сорок монет за последнее дельце с девчонкой Мэдвига. За прошлое мы в расчете.

Нед вытащил из кармана брюк толстую пачку денег, отделил от нее четыре десятидолларовые ассигнации и протянул их Джеку.

— Благодарю, — кивнул тот.

— Итак, мы в расчете, — сказал Нед. Он глубоко затянулся и, цедя дым сквозь зубы, продолжал: — У меня есть для тебя еще одна работенка. Я хочу, чтобы Поля взяли за убийство Тейлора Генри. Он мне признался во всем, но нужны дополнительные доказательства. Хочешь поработать над этим со мной?

— Нет.

— Почему?

Смуглый молодой человек поднялся и поставил пустой стакан на стол.

— Вы знаете, что мы с Фредом основали здесь небольшое сыскное агентство. Деда идут неплохо. Еще пару лет, и мы начнем прилично зарабатывать. Вы мне нравитесь, Бомонт, но не на столько, чтобы из-за вас рассориться с человеком, который дер жит в руках весь город.

— Поль — человек конченый, — спокойно ответил Нед. — Все его свора уже собралась хоронить его. В этот самый момент Фарр и Рейни…

— Так пусть они сами и занимаются этим, — прервал его Джек. — Я не собираюсь ввязываться в эту грязную историю, и вообще я только тогда поверю, что им под силу похоронить Пола, когда увижу его в гробу. Немножко потрепать его — это они могут, а вот на большее они не потянут. Да вы его сами знаете лучше меня. В одном мизинце Поля больше мужества, чем у всей этой шайки, вместе взятой.

— Да, в храбрости ему не откажешь, как раз это и может по губить его. Ну что ж, нет так нет.

— Нет, — повторил Джек и взял шляпу. — Что-нибудь другое — пожалуйста, а это — нет. — И он махнул рукой, как бы под водя черту под разговором.

Нед тоже поднялся с кресла.

— Я так и думал, что ты откажешься, — проговорил он безтени обиды в голосе. Он пригладил усики кончиком пальца и задумчиво посмотрел на Джека. — Кстати, ты не подскажешь мне, где бы я мог отыскать Шеда О’Рори?

Джек покачал головой.

— С тех пор как полиция в третий раз учинила налет на его притон и там в стычке прихлопнули двух фараонов, Шед скрывается, хотя и не похоже, чтобы полиция имела улики лично против него. — Он вынул изо рта сигарету. — Вы знакомы с Виски Вассосом?

— Да.

— Можно узнать у него; если вы его хорошо знаете, спросил у него. По вечерам он обычно околачивается в кабачке Тима Уокера.

— Спасибо, Джек. Попытаю счастья.

— Не за что, — ответил Джек. Он поколебался. — Мне чертовски жаль, что вы порвали с Полем. Уж лучше бы вы… — он оборвал себя и направился к двери. — Впрочем, вы сами знаете, что делать, — сказал он не оборачиваясь и вышел.

II

Нед Бомонт зашел в окружную прокуратуру. На этот раз его сразу провели к Фарру.

Фарр не сделал даже попытки приподняться с кресла и не протянул Неду руки.

— Здравствуйте, Бомонт. Присаживайтесь, — произнес он с ледяной вежливостью. Его задиристая физиономия несколько поблекла. Глаза смотрели враждебно и настороженно.

Нед уселся поудобнее, закинул ногу на ногу и начал:

— Я забежал к вам рассказать о том, что произошло между мной и Полем вчера, когда я ушел отсюда.

— Ну? — холодно процедил Фарр.

— Я сообщил ему, что у вас поджилки трясутся, — сказал Нед со своей самой очаровательной улыбкой; вид у него был такой, словно он рассказывает забавный анекдот. — Я рассказал ему, как вы пыжитесь, стараясь пришить ему убийство Тейлора Генри. Я сказал, что единственный для него способ спасти шкуру — это отыскать настоящего убийцу. И знаете, что он мне ответил? Что он и есть этот самый убийца, только он назвал это несчастным случаем, или самозащитой, или чем-то еще в этом роде.

Фарр еще больше побледнел и сжал губы, но продолжал молчать.

— Вам не очень скучно меня слушать? — спросил Нед, приподнимая брови.

— Продолжайте, — еще холоднее ответил Фарр.

Нед откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.

— Думаете, я морочу вам голову? Боитесь попасться в ловушку? — Он покачал головой. — Эх, Фарр, заячья душонка!

— Я готов выслушать сведения, которые вы пожелаете мне сообщить, — произнес Фарр, — но сейчас я очень занят и попрошу НС…

— Ладно, — рассмеялся Нед, — я только думал, что вы захотите оформить этот мой рассказ как свидетельское показание.

— Пожалуйста. — Фарр нажал перламутровую кнопку на столе.

В комнату вошла седоволосая женщина в зеленом платье.

— Мистер Бомонт хочет продиктовать показание, — сказал Фарр.

— Слушаю, сэр, — ответила женщина и присела сбоку за стол прокурора. Держа над блокнотом серебряный карандашик, она посмотрела на Неда пустыми глазами.

— Вчера днем в своем кабинете, — начал Нед, — Поль Мэдвиг рассказал мне, что в тот вечер, когда был убит Тейлор Генри, он обедал в доме сенатора Генри; что там у него вышла ссора с Тейлором Генри и, когда он ушел, Тейлор Генри побежал за ним и замахнулся на него тяжелой сучковатой коричневой тростью; пытаясь вырвать эту трость, Мэдвиг случайно ударил ею Тейлора Генри по голове и сбил его с ног; затем он унес эту трость с собой и сжег ее. Он сказал, что единственной причиной, которая заставила его умолчать об этом, было желание скрыть происшедшее от Дженет Генри. Вот и все.

— Немедленно отпечатайте это! — приказал Фарр стенографистке.

Женщина вышла.

— А я-то думал, что вас мой рассказ взволнует. — Нед вздохнул. — Мне казалось, что вы на себе волосы начнете рвать от вое торга.

Окружной прокурор пристально смотрел на него, не говора ни слова.

— Я рассчитывал, что вы по крайней мере задержите Поля, — не смущаясь продолжал Нед, — и предъявите ему… — он взмахнул рукой, подыскивая слова, — мои обличительные показания. «Обличительные показания» — неплохо звучит, а?

— Позвольте мне самому решать, как вести расследование, сдержанно ответил окружной прокурор.

Нед громко расхохотался, потом замолчал и молчал до тех пор, пока стенографистка не вернулась с отпечатанным экземпляром его заявления.

— Принести присягу на Библии? — спросил Нед.

— Не надо, будет достаточно, если вы просто подпишете.

Нед поставил свою подпись.

— А это совсем не так занятно, как я думал, — весело пожаловался он.

Квадратная челюсть Фарра выдвинулась вперед.

— Да уж, конечно, — произнес он с мрачным удовлетворением.

— Эх ты, Фарр, заячья душонка! — повторил Нед. — Берегись автомобилей, не переходи улицу при красном свете. — Он церемонно откланялся. — До новой встречи.

Выйдя из прокуратуры, Нед сердито сморщился.

III

Этим же вечером Нед Бомонт позвонил в дверь неосвещенного трехэтажного дома на Смит-стрит. Низенький человечек, с маленькой головой и чрезмерно широкими плечами, выглянул в щелку, сказал: «Входи» — и распахнул дверь.

Нед кивнул ему, прошел по тускло освещенному коридору мимо двух запертых дверей, отворил третью и спустился по деревянной лестнице в подвальчик, где была оборудована стойка и тихо играло радио.

Рядом со стойкой находилась стеклянная матовая дверь с надписью «Туалет». Дверь отворилась. Из нее вышел мрачный верзила. Всем своим обликом — покатыми плечами, длинными, здоровенными ручищами, кривыми ногами и плоским, приплюснутым лицом — он напоминал гориллу. Это был Джефф Гарднер.

Джефф увидел Неда, и его маленькие красноватые глазки радостно заблестели.

— Разрази меня Господь, это же Бомонт по кличке Вдарь-Меня-Снова! — заорал он, выставляя в улыбке все свои тридцать два зуба.

— Здорово, Джефф, — откликнулся Нед, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих.

Джефф вразвалку подошел к Неду, облапил его левой рукой, ухватил правой рукой за руку и радостно сообщил сидящим за столиками:

— Это самый шикарный парень из всех, о кого я обдирал свои кулаки, а уж я-то знаю в этом толк. — Он поволок Неда к стойке. — Мы только промочим горло, а потом я покажу вам, как по делается. Вот будет цирк, разрази меня Господь) — Он осклабился Неду прямо в лицо. — Что ты на это скажешь, мой мальчик?

— Шотландского, — флегматично ответил Нед, глядя на него упор.

Джефф радостно заржал и снова обернулся к сидящим за столиками посетителям:

— Вот видите, я же говорил, что он любитель этого дела. Мне пшеничной, — кивнул он бармену.

Когда перед ними поставили стаканы, Джефф отпустил правую руку Неда, но продолжал обнимать его за плечи. Они выпили. Потом Джефф снова ухватил Неда за запястье.

— Здесь наверху есть замечательная комната, — приговаривал он, — такая маленькая, что тебе негде будет падать. Ты будешь летать от одной стенки к другой, и нам не придется зря тратить время, пока ты будешь вставать с пола.

— Выпьем, я угощаю, — сказал Нед.

— Недурная идея, — согласился Джефф.

Они снова выпили.

Когда Нед расплатился, Джефф потащил его к лестнице.

— Простите нас, джентльмены! — крикнул он зрителям. — Мы ненадолго. Мы только прорепетируем наш номер и сразу вернемся. — Он ласково потрепал Неда по плечу. — Мы с моим приятелем.

Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату, в которой едва хватало места для двух столиков, шести стульев и диванчика. На одном из столиков стояли пустые стаканы и тарелки с недоеденными бутербродами.

Джефф близоруко огляделся.

— Куда, черт ее побери, она делась? — Он отпустил Неда. — Ты здесь никакой шлюхи не видишь?

— Нет.

Джефф покачал головой и многозначительно произнес:

— Ушла. — Покачиваясь, он повернулся к двери и грязным пальцем нажал на кнопку звонка. — Присаживайся, — предложил он Неду, нелепо поклонившись и сделав рукой широкий жест.

Нед сел за тот из двух столиков, что был почище.

— Бери любой стул, какой пожелаешь! — продолжал Джефф, снова взмахнув рукой. — Этот не нравится — садись на другой. Я хочу, чтобы ты считал себя моим гостем, а не хочешь, так черт с тобой.

— Это прекрасный стул, — сказал Нед.

— Это паршивый стул, — возразил Джефф, — во всей этой дыре нет ни одного стоящего стула. Вот смотри. — Он взял один из стульев и отломал переднюю ножку. — И ты называешь это прекрасным стулом? Эх, Бомонт, ни черта ты не смыслишь в стульях! — Он отшвырнул от себя стул и бросил отломанную ножку на диванчик. — Но меня ты нс проведешь. Я знаю, зачем ты сюда приперся. Думаешь, я пьян, да?

— Нет, ты не пьян, — улыбнулся Нед.

— Врешь ты все. Я пьянее тебя. Я самый пьяный во всей этой дыре. Я пьянее, чем сто чертей, и не смей говорить мне, что я не пьян… — Он помахал перед носом Неда своим толстым, грязным пальцем.

— Что вы будете пить, джентльмены? — спросил официант, появляясь в дверях.

Джефф обернулся к нему.

— Ты где был? Дрыхнешь? Я звонил тебе час назад.

Официант открыл было рот, но Джефф не дал ему говорить:

— Я привожу сюда своего лучшего друга, хочу с ним выпить, и что же, черт возьми? Целый час мы сидим и ждем какого-то паршивого официанта! Вот видишь, он уже дуется на меня.

— Чего вы желаете? — безучастно спросил официант.

— Я желаю знать, куда девалась девка, которая была со мной?

— Ах эта? Она ушла.

— Куда ушла?

— Не знаю.

— Так узнай, да поживее! — нахмурился Джефф. — В этой чертовой дыре никто ничего не знает… — В его красноватых глазах зажегся хитрый огонек. — Постой, я подскажу тебе. Сбегай в женский туалет и поищи ее там.

— Там ее нет, — сказал официант, — она ушла совсем.

— Ах ты, ублюдок! — Джефф повернулся и посмотрел на Неда. — Что нам делать с этим паршивым ублюдком? Я привел тебя сюда, чтобы ты с ней познакомился, потому что знаю, что ты ей понравишься и она тебе тоже. Так нет! Мои друзья, оказывается, недостаточно хороши для этой девки! Ушла!

Нед молча закурил сигару.

— Ладно, тащи нам чего-нибудь выпить, — сказал Джефф, почесав в затылке, — мне — пшеничной.

— Мне — шотландского, — сказал Нед.

Официант ушел.

Джефф уставился на Неда.

— Только ты не воображай, будто я не понимаю, что ты затеваешь, — проворчал он.

— Ничего я не затеваю, — примирительно ответил Нед. — Просто мне хотелось повидаться с Шедом, вот я и подумал, что, может быть, встречу здесь Виски Вассоса и он поможет мне найти Шеда.

— А я, по-твоему, не знаю, где найти Шеда?

— Должен бы знать.

— Чего же ты меня не спросишь?

— Ив самом деле. Где же он?

— Все ты врешь! — заорал Джефф, трахнув по столу своей могучей ручищей. — Плевать тебе на Шеда. Ты за мной охотишься.

Нед улыбнулся и отрицательно качнул головой.

— Врешь! — вопил горилла. — Ты же знаешь, черт тебя подери…

Дверь в комнату отворилась, и на пороге показался моложавого вида мужчина, с пухлым ртом и большими круглыми глазами.

— Потише, Джефф. От тебя одного больше шума, чем от всех остальных, — сказал он.

Джефф повернул к нему голову.

— Посмотри на этого ублюдка, — сказал он, указывая пальцем на Неда, — он воображает, будто я не знаю, что он затевает. А я знаю. Он мерзавец, вот кто он. И я его сейчас отделаю так, что На нем живого места не останется…

— Ладно, но зачем же поднимать из-за этого такой шум, — рассудительно сказал стоящий в дверях человек. Он подмигнул Неду и вышел.

— Вот и Тим тоже стал мерзавцем, — мрачно пожаловался Джефф и сплюнул на пол.

Пришел официант с заказом.

— Будем здоровы, — сказал Нед и осушил свой стакан.

— Не желаю я пить за твое здоровье, — возразил Джефф мрачно, — ты мерзавец.

— Не валяй дурака.

— А ты врешь! Я пьян, но я понимаю, что у тебя на уме. — Он залпом выпил свою водку и вытер рот тыльной стороной ладо-ни. — Я утверждаю, что ты мерзавец.

— Ну что ж, пусть будет по-твоему, — добродушно согласился Нед.

Джефф приблизил к нему свою гориллообразную рожу.

— Ты воображаешь, будто ты хитер, как дьявол, а?

Нед молчал.

— Думаешь, я не понимаю твоих фокусов. Решил накачать меня, думаешь, я тебе все выложу?

— Правильно, — небрежно бросил Нед. — Да, кстати, я слышал, будто тебя обвиняют в убийстве Френсиса Уэста. Это верно, что ты пришил его?

— К черту Френсиса Уэста!

— Я с ним не был знаком. — Нед пожал плечами.

— Ты мерзавец, — сказал Джефф.

— Выпьем за мой счет.

Горилла Джефф угрюмо кивнул и, откинувшись назад вместе со стулом, нажал на кнопку звонка.

— Все равно ты мерзавец, — сказал он, не снимая пальца с кнопки. Стул под ним угрожающе затрещал, и Джефф поспешил принять нормальное положение. Он поставил локти на стол и подпер кулаком подбородок. — Разве мне не все равно, кто меня продаст. Плевать я хотел! Ведь не поджарят же они меня за это дельце.

— Почему бы и нет?

— Почему? Он еще спрашивает! Все равно до выборов мня ничего не сделают, а потом Шед будет здесь хозяином.

— Может быть.

— Никаких «может быть»!

Вошел официант, и они снова заказали виски.

— А вдруг Шед не захочет тебя выручать? — задумчиво про говорил Нед, когда они остались одни. — Такое уже случалось.

— Черта с два! — насмешливо сказал Джефф. — Я за ним такие штучки знаю…

Нед выпустил облако сигарного дыма.

— Что же ты о нем знаешь?

— Разрази меня Господь! — захохотал горилла. — Он воображает, будто я настолько пьян, что все ему выложу. — Он тяжело ударил по столу кулаком.

— Валяй, Джефф, выкладывай! — раздался спокойный, мелодичный голос с легким ирландским акцентом. В дверях стоял Шед О’Рори. Его голубые глаза смотрела на Джеффа с едва заметным сожалением.

Джефф весело сощурился в его сторону.

— Здорово, Шед. Заходи, выпей с нами. Познакомься с мистером Бомонтом. Он мерзавец.

— Я тебе велел не вылезать из своей дыры, — не повышая голоса сказал О’Рори.

— Побойся Бога, Шед, я там так прокис, что боялся с тоски сам себя покусать. А потом разве этот кабак не дыра? Дыра и есть.

О’Рори еще секунду смотрел на Джеффа, потом перевел взгляд на Неда.

— Добрый вечер, Бомонт.

— Привет, Шед.

О’Рори ласково улыбнулся и, указав на Джеффа легким кивком головы, спросил:

— Много удалось из него выкачать?

— Ничего такого, чего бы я уже не знал, — ответил Нед, — шуму от него много, а толку чуть.

— Я считаю, что вы — пара мерзавцев, — заявил Джефф. За спиной О’Рорн появился официант с подносом в руках.

— Не нужно, — сказал О’Рори, — хватит с них.

Официант удалился. Шед О’Рори вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. Прислонившись к ней спиной, он тихо произнес:

— Ты слишком много болтаешь языком, Джефф. Я уже предупреждал тебя.

Нед многозначительно подмигнул Джеффу.

— Что это ты мне подмигиваешь? — разозлился Джефф.

Нед рассмеялся.

— Яс тобой разговариваю, Джефф, — сказал О’Рори.

— Слышу, не глухой.

— Смотри, как бы я не прекратил с тобой разговаривать.

— Не строй из себя мерзавца, Шед, — сказал Джефф, поднимаясь со стула. — Какого черта ты на меня взъелся? — Он обошел «округ стола. — Послушай, Шед, мы с тобой всегда были дружками. Если бы ты только знал, как я тебя люблю. — Он протянул руки, пытаясь обнять О’Рори. — Конечно, я нализался, но…

— Садись, — сказал О’Рори ровным голосом. Он уперся своей холеной рукой в грудь гориллы и с силой оттолкнул его.

Левый кулак Джеффа взвился. О’Рори отвернул голову вправо ровно настолько, чтобы кулак прошел мимо. Его узкое, тонко очерченное лицо оставалось совершенно спокойным. Правая рука быстро скользнула к бедру.

Нед вскочил со стула и, упав на колени, обеими руками ухватил Шеда за кисть.

Джефф схватил О’Рори за горло. Его приплюснутое, гориллообразное лицо было перекошено зверской гримасой. Весь хмель словно соскочил с него.

— Взял пушку? — пропыхтел он.

— Да.

Нед поднялся на ноги и сделал шаг назад. Черный пистолет в его руке был направлен на О’Рори.

Глаза О’Рори помутнели, лицо налилось кровью, он не сопротивлялся.

Повернув голову через плечо, Джефф посмотрел на Неда и оскалил зубы в широкой идиотской улыбке. Его глазки весело блестели. Хриплым, добродушным голосом он произнес:

— Сам понимаешь, теперь нам надо его прикончить.

— Не впутывай меня в эту историю, — проговорил Нед. Голос его был спокоен, только ноздри слегка трепетали.

— Струсил? — ухмыльнулся Джефф. — Думаешь, Шед все простит и забудет. — Он облизнулся. — Правильно. Забудет. Я это устрою.

Осклабясь и тяжело дыша, Джефф стоял, повернувшись к Неду лицом, не глядя на человека, которого он держал за горло. Мышцы тяжелыми буграми вздулись под его пиджаком, капли пота потекли по перекошенному лицу. Он расставил пошире ноги. Спина его напряглась. Раздался звук, как будто что-то хрустнуло. Тело О’Рори обмякло и повисло в руках Джеффа.

Нед побледнел. Его лоб покрылся испариной.

— Крышка! — хрипло засмеялся Джефф. Отшвырнув ногой стул, стоявший на дороге, он бросил труп О’Рори на диванчик, лицом вниз. Затем вытер руки о штаны и повернулся к Неду.

— Ты знаешь, кто я? Я просто добродушный слюнтяй. Меня хоть ногами пинай, я и пальцем не пошевелю.

— Ты боялся его, — сказал Нед.

Джефф расхохотался.

— А хоть бы и так? Я не стыжусь этого. Его всякий боялся, кто в своем уме. Один ты у нас герой. — Он расхохотался и огляделся по сторонам. — Давай сматываться отсюда, пока кто-ни будь не приперся. — Он протянул руку. — Отдай мне пушку. Or нее надо избавиться.

— Не дам! — отрезал Нед. Неторопливым движением он отвел руку вбок, направил пистолет Джеффу в живот. — Мы скажем, что ты оборонялся, что это была самозащита. Не бойся. Я с тобой. Как-нибудь выкрутимся на суде.

— Выдумал тоже! Вот умник! — воскликнул Джефф. — Ведь меня и без того разыскивают за убийство Уэста. — Его маленькие красные глазки торопливо перебегали с лица Неда на пистолет в его руке.

Тонкие губы Неда скривились в усмешке.

— Именно об этом я и подумал, — тихо сказал он.

— Не валяй дурака! — взревел Джефф, делая шаг по направлению к нему.

Нед быстро отскочил за стол.

— Я не расстроюсь, если мне придется всадить тебе пулю в живот, Джефф, — сказал он. — Я у тебя в долгу, помнишь?

Джефф остановился и почесал в затылке.

— Что же ты за мерзавец? — удивленно спросил он.

— Не хуже тебя, — ответил Нед и, поведя пистолетом, приказал: — Садись!

Джефф помялся и сел. Левой рукой Нед нажал на кнопку звонка. Джефф вскочил.

— Садись! — приказал Нед.

Джефф сел.

— Руки на стол! — скомандовал Нед.

— Да ты просто полоумный ублюдок, — печально покачал головой Джефф. — Неужели ты вправду воображаешь, что тебе дадут вытащить меня отсюда?

Нед переменил позицию так, чтобы держать под контролем одновременно и Джеффа и дверь.

— Самое лучшее для тебя — это вернуть мне пистолет и надеяться, что я забуду о случившемся, — сказал Джефф. — Разрази меня Господь, Нед, да ведь этот кабак для меня ну просто дом родной. Даже не думай, что у тебя здесь что-нибудь выйдет.

— Руки прочь от солонки! — скомандовал Нед.

Вошедший официант выпучил на них глаза.

— Позови сюда Тима, — сказал Нед.

Горилла открыл рот, собираясь что-то сказать.

— Заткнись! — посоветовал ему Нед.

Официант торопливо прикрыл за собой дверь.

— Не будь дураком, Нед! — настаивал Джефф. — Тебе же хуже будет. Прикончат тебя здесь. Да и какая тебе выгода продать меня фараонам? Никакой. — Он облизнул пересохшие Губы. — Послушай, Нед, я понимаю, что ты бесишься за тот раз, когда мы малость помяли тебе бока, но, черт подери, при чем тут я? Я ведь только выполнял приказ Шеда, и разве я сейчас не расквитался с ним за тебя?

— Если ты не уберешь свои лапы от солонки, — сказал Нед, — я продырявлю тебя насквозь.

— Ну и мерзавец же ты, — вздохнул Джефф.

Моложавый мужчина с пухлым ртом приоткрыл дверь, быстро вошел и прикрыл ее за собой.

— Джефф убил О’Рори, — сказал Нед. — Позвони в полицию. У тебя как раз хватит времени припрятать спиртное до их прихода. И не мешало бы найти доктора на случай, если он еще не умер.

— Если он не умер, — язвительно расхохотался Джефф, — можете называть меня папой римским! — Потом он перестал смеяться и фамильярно обратился к моложавому человеку: — Как тебе нравится этот тип, который считает, что ему сойдут с рук такие фокусы? Разъясни-ка ему, Тим, что здесь это не пройдет.

Тим расчетливо посмотрел сначала на труп, потом на Джеффа и, наконец, перевел свои холодные круглые глаза на Неда. Медленно взвешивая каждое слово, он сказал:

— Неприятная история для моего заведения. Может, вытащить его на улицу? Ни к чему приводить сюда фараонов.

Нед отрицательно покачал головой.

— Припрячь спиртное до их прихода, и все будет в порядке Я беру это на себя.

Видя, что Тим колеблется, Джефф снова заговорил:

— Послушай, Тим, ты ведь меня знаешь…

— Заткнись, ради Бога! — раздраженно оборвал его Тим.

— Вот видишь, Джефф, после смерти Шеда тебя никто и знать не хочет, — улыбнулся Нед.

— Ах так! — Горилла Джефф уселся поудобнее. — Ну, валяйте, бегите за фараонами. Теперь, когда я узнал, что вы за сукины сыны, я скорее подохну, чем попрошу вас о чем-нибудь.

— А иначе никак нельзя? — спросил Тим, не обращая внимания на Джеффа.

Нед снова покачал головой.

— Ладно, как-нибудь выкручусь, — решил Тим, поворачиваясь к двери.

— Проверь, нет ли у Джеффа пистолета, — попросил Нед.

— Не хочу, — сказал Тим. — Все это произошло здесь, но я и этому никакого отношения не имел и не собираюсь иметь. — Он вышел.

До прихода полиции Джефф сидел, положив руки на стол, и говорил без остановки. Он обзывал Неда всевозможными, большей частью непристойными прозвищами и многословно, с большим знанием дела, перечислял его пороки. Нед слушал его с вежливым интересом.

Первым в комнату вошел худощавый седой человек в форме лейтенанта полиции. Его сопровождали шестеро полицейских сыщиков.

— Здорово, Брет, — приветствовал лейтенанта Нед Бомонт. — Осторожнее, мне кажется, у него в кармане пистолет.

— Что здесь, собственно, происходит? — спросил Брет, глядя на труп, лежащий на диванчике.

Тем временем двое сыщиков, зайдя за спину Джеффа, схватили его.

Нед объяснил Брету, что произошло. Рассказ его в целом был правдивым, но создалось впечатление, будто О’Рори был убит во время драки, а не после того, как его обезоружили.

Пока Нед рассказывал, в комнату вошел врач, склонился над трупом и бегло осмотрел его. «Мертвый», — ответил он на вопросительный взгляд лейтенанта и вышел из комнаты.

Джефф добродушно переругивался с державшими его сыщиками. В ответ на каждое ругательство кто-нибудь из них отпускал ему зуботычину. Джефф смеялся и продолжал ругаться. Его фальшивые челюсти были выбиты, из уголка рта стекала струйка крови.

Нед передал лейтенанту пистолет О’Рори и встал.

— Мне сейчас поехать с тобой в участок? Или это подождет до утра?

— Лучше сейчас, — ответил Брет.

IV

Было уже далеко за полночь, когда Нед Бомонт вышел из полицейского участка. Он распрощался с двумя репортерами, вышедшими вместе с ним, сел в такси и назвал водителю адрес Поля Мэдвига.

Нижний этаж дома Мэдвига был освещен, и, когда Нед поднялся на крыльцо, ему отворила дверь миссис Мэдвиг. Она была в черном платье, ее плечи окутывала шаль.

— Привет, ма, — сказал Нед, — почему вы так поздно не спите?

— Я думала, это Поль, — сказала она разочарованно.

— А разве его нет дома? Мне необходимо поговорить с ним. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Что-нибудь стряслось?

— Зайди, Нед, — попросила она, распахивая перед ним дверь.

Нед вошел.

— Опаль пыталась покончить с собой, — сказала миссис Мэдвиг, прикрыв за ним дверь.

— Что?!

— Она перерезала себе вену на руке, прежде чем сиделка успела остановить ее. К счастью, она потеряла совсем немного крови и ей ничего не грозит, если только она не вздумает повторить это.

— А где Поль? — спросил Нед упавшим голосом.

— Не знаю. Я никак не могу отыскать его. Он давно уже должен был вернуться домой. Ума не приложу, где он. — Она положила свою худую руку ему на плечо и понизила голос: — Это правда, что вы с Полем… — Она осеклась.

— Да, между нами все кончено, — сказал Нед.

— Нед, мальчик мой, неужели это никак нельзя уладить? Ведь вы с ним… — У нее снова прервался голос.

Нед поднял голову. В его глазах стояли слезы.

— Нет, ма, — нежно сказал он, — этого уже не поправишь. Он вам все рассказал?

— Нет, но, когда я объяснила ему, что звонила тебе по поводу следователя из прокуратуры, он попросил меня никогда больше не обращаться к тебе и сказал, что уже не считает тебя своим другом.

Нед откашлялся.

— Передайте ему, ма, что я приходил поговорить с ним. Передайте ему, что я еду домой и всю ночь буду ждать его звонка. — Он снова откашлялся и добавил, плохо владея собой: — Скажите ему это.

Миссис Мэдвиг обняла Неда своими худыми руками.

— Ты славный мальчик, Нед. Я не хочу, чтобы вы с Полем ссорились. Лучшего друга у него не было никогда. Что произошло между вами? Неужели эта Дженет?..

— Спросите Поля! — с горечью прошептал он. — Я побегу, ма, если только я не могу вам или Опаль чем-нибудь помочь.

— Может быть, ты поднимешься к ней? Она еще не спит. Ей будет полезно поговорить с тобой. Опаль всегда слушалась тебя.

Он сглотнул слюну и покачал головой.

— Нет, ма, она… тоже не захочет видеть меня.

Глава 10 СЛОМАННЫЙ КЛЮЧ

I

Нед Бомонт вернулся домой. Он выпил кофе, покурил, прочитал газету, просмотрел журнал, взялся за книгу. Время от времени он бросал чтение и начинал бесцельно слоняться по комнате. Телефон молчал. Дверной звонок тоже.

В восемь часов утра он принял ванну, побрился и надел свежую рубашку. Затем он заказал завтрак.

В девять утра он позвонил Дженет.

— Доброе утро… Спасибо, хорошо… Что ж, для фейерверка все готово… Да. Если ваш отец дома, может быть, мы сначала расскажем ему. Хорошо, только до моего прихода ни слова. Как только управлюсь… Буквально через пару минут. До встречи.

Он положил трубку, глядя куда-то вдаль, шумно хлопнул в ладоши и потер руки. Губы его были угрюмо поджаты, глаза горели. Он надел пальто и шляпу и, еле слышно насвистывая сквозь зубы какой-то модный мотивчик, направился к дому Генри широким, торопливым шагом.

— Мисс Генри ждет меня, — сказал он служанке, отворившей ему дверь.

— Да, сэр, — ответила та и провела его в большую, залитую солнцем комнату, где завтракали сенатор с дочкой.

Увидев Неда, Дженет вскочила со стула и подбежала к нему, протягивая руки.

— Здравствуйте!

Сенатор удивленно взглянул на дочь. Он величественно поднялся со своего места и пожал Неду руку.

— Доброе утро, мистер Бомонт. Очень рад вас видеть. Не желаете ли присоединиться?

— Благодарю вас, я уже позавтракал.

Дженет Генри вся дрожала от возбуждения; щеки ее побледнели, зрачки расширились. У нее был такой вид, словно она наглоталась наркотиков.

— Папа, мы должны кое-что тебе рассказать, — начала она прерывающимся голосом. — Это касается… — Она резко повернулась к Неду. — Скажите ему! Скажите ему все!

Нед покосился на нее, нахмурил брови и посмотрел прямо в глаза ее отцу. Сенатор по-прежнему стоял у стола.

Нед Бомонт сказал:

— У нас есть очень веские доказательства, включая собственное признание Поля Мэдвига в том, что он убил вашего сына.

У сенатора сузились глаза, и он тяжело оперся рукой о стол.

— Что же это за веские доказательства?

— Видите ли, сэр, главное из них — это, конечно, его признание. Он говорит, что в ту ночь ваш сын бросился за ним вдогонку и хотел ударить его массивной сучковатой тростью. Пытаясь вырвать у него эту трость, Мэдвиг случайно ударил ею вашего сына по голове. Он говорит, что унес эту трость с собой и сжег, но ваша дочь, — он слегка наклонил голову в сторону Дженет, — утверждает, будто эта трость все еще находится в вашем доме.

— Трость дома! — воскликнула Дженет. — Это та самая, что тебе подарил майор Собридж.

Лицо сенатора сделалось бледным, словно мрамор, и таким же неживым.

— Продолжайте, — сказал он.

— Так вот, раз у вашего сына не было с собой трости, — продолжал Нед, слегка разводя руками, — отпадает басня о самозащите. Вчера я сообщил об этом Фарру. Фарр не будет зря рисковать. Вы знаете, что за человек Фарр, но ему не остается ничего другого, как арестовать Поля сегодня же.

Дженет удивленно взглянула на Неда, нахмурилась, хотели что-то сказать, но, сжав губы, промолчала.

Сенатор промокнул рот салфеткой, которую он все еще держал в левой руке, бросил ее на стол и спросил:

— А у вас есть… гм… другие доказательства?

— Разве этого мало? — наивно удивился Нед.

— Но ведь есть еще доказательства! — вмешалась Дженет.

— Так, всякая мелочь в подтверждение, — пренебрежительно ответил Нед. — Я могу сообщить вам подробности, но мне кажется, что и этого достаточно.

— Вполне, — ответил сенатор. Он провел рукой по лбу. — Никак не могу в это поверить, но, видно, так оно и есть. Если мистер Бомонт и ты, дорогая, простите меня… — повернулся он к дочери, — мне бы хотелось недолго побыть одному, чтобы привыкнуть к этой мысли. Нет, нет, оставайтесь здесь, я поднимусь к себе. — Он отвесил им изысканный поклон. — Пожалуйста, не уходите, мистер Бомонт. Я скоро вернусь. Мне надо хоть немного времени, чтобы свыкнуться с мыслью… что человек, с которым я работал плечом к плечу, оказался убийцей моего сына. — Он снова поклонился и вышел из комнаты, расправив плечи и высоко подняв голову.

Нед взял Дженет за руку и спросил, понизив голос:

— Послушайте, а он ничего не натворит?

Она удивленно посмотрела на него.

— Ну, например, он не может в ярости броситься искать Поля, чтобы ему отомстить? — объяснил Нед. — Это нам совсем ни к чему. Кто знает, чем это кончится.

— Не знаю, — растерялась Дженет.

— Этого нельзя допустить, — нетерпеливо поморщился Нед. Здесь можно спрятаться где-нибудь около выхода, чтобы перехви тить его, если он решится на крайности?

— Можно. — Ее голос звучал испуганно.

Она провела его через переднюю в маленькую, полутемную от спущенных штор комнатку. Слегка приоткрыв дверь, они встали за ней, тесно прижавшись друг к другу. Всего два шага отделяло их от парадного входа. Они дрожали. Дженет пыталась что-то шепнуть Неду, но он заставил ее замолчать.

Вскоре они услышали тихие, приглушенные толстым ковром шаги и увидели сенатора Генри, в пальто и шляпе, торопливо направляющегося к выходу.

— Минутку, сенатор! — окликнул его Нед, появляясь из своего убежища.

Сенатор обернулся. На его лице было выражение властной жестокости.

— Прошу вас извинить меня, — сказал он, высокомерно взглянув на Неда, — я спешу.

— Не пойдет, — ответил Нед, преграждая ему путь, — нам ни к чему лишние неприятности.

Дженет подбежала к отцу.

— Папа, не ходи! — воскликнула она. — Послушайся мистера Бомонта.

— Я уже выслушал мистера Бомонта, — ответил сенатор, — готов и дальше слушать его, если он может сообщить мне дополнительные сведения. Если таковых нет, прошу извинить меня. — Он улыбнулся Неду. — Я вас выслушал и теперь собираюсь действовать сам.

— Я думаю, что вам не следует сейчас встречаться с ним, — ответил Нед, спокойно выдержав высокомерный взгляд сенатора.

— Папочка, не ходи… — начала было Дженет, но сенатор взглядом заставил ее замолчать.

Нед откашлялся. Лицо его покрылось красными пятнами. Быстро протянув левую руку, он коснулся ею правого кармана сенатора.

Тот с оскорбленным видом отступил.

— Скверное дело, — кивнул Нед, словно разговаривая сам с собой. Он перевел глаза на Дженет. — У него в кармане пальто пистолет.

— Папа! — вскричала она и закрыла ладонью рот.

Нед упрямо поджал губы.

— Так вот, — обратился он к сенатору, — как хотите, но мы не позволим вам выйти отсюда с пистолетом в кармане.

— Не пускайте его, Нед! — взмолилась Дженет.

Сенатор возмущенно оглядел их.

— Мне кажется, вы забываетесь. Дженет, будь добра, пройди в свою комнату.

Девушка неохотно повернулась, сделала два шага и остановилась.

— Нет! Я не пущу тебя! Нед, не выпускайте его!

— Не пущу! — пообещал Нед, облизывая сухие губы.

Холодно взглянув на него, сенатор взялся за дверную ручку. Повернувшись, Нед накрыл его руку своей.

— Послушайте меня, сэр, — почтительно проговорил он. — Я не могу этого допустить. И не думайте, что я сую свой нос в ваши дела. — Он отпустил руку сенатора, полез во внутренний карман и вытащил грязную, истрепанную, сложенную в несколько раз бумажку. — Вот приказ, подписанный в прошлом месяце, о моем назначении специальным следователем прокуратуры. — Он протянул бумажку сенатору. — Насколько мне известно, этот приказ не был отменен, так что… — он пожал плечами, — я не могу допустить, чтобы вы совершили убийство.

— Вы пытаетесь спасти жизнь этого убийцы, потому что он ваш друг, — проговорил сенатор, даже не взглянув в сторону Неда.

— Вы отлично знаете, что это не так.

— Хватит с меня, — произнес сенатор, поворачивая ручку двери.

— Если вы выйдете на улицу с пистолетом в кармане, я арестую вас.

— Папочка, не надо! — простонала Дженет.

Сенатор и Нед, тяжело дыша, сверлили друг друга глазами.

Сенатор заговорил первым.

— Не оставишь ли ты нас на несколько минут, моя дорогая? — обратился он к дочери. — Мне необходимо поговорить с мистером Бомонтом.

Дженет вопросительно взглянула на Неда. Тот кивнул.

— Хорошо, — сказала она, — если только ты пообещаешь, что не уйдешь до моего возвращения.

— Не уйду, — улыбнулся сенатор.

Мужчины проводили ее взглядом. У двери в комнату Дженет на мгновение оглянулась на них и вышла.

— Боюсь, что вы скверно влияете на мою дочь, — с горечью сказал сенатор. — Обычно она не бывает такой… упрямой.

Нед виновато улыбнулся, но промолчал.

— И как давно это продолжается? — спросил сенатор.

— Наше расследование? Я занимаюсь им только второй день А ваша дочь — с самого начала. Она все время считала Поля убийцей своего брата.

— Что?! — Сенатор так и остался стоять с разинутым ртом.

— Она с самого начала считала Поля убийцей Тейлора. Они ненавидит Поля и всегда ненавидела его. Разве вы не знали об этом?

— Ненавидит его? — Сенатор задохнулся от изумления. — Неужели? О Боже!

— Вы и вправду этого не знали? — с любопытством спросил Нед.

Сенатор с шумом выдохнул воздух.

— Пройдемте сюда, — сказал он и первым вошел в полутемную комнату, где перед этим прятались Дженет с Недом.

Он зажег свет, а Нед тем временем прикрыл за собой дверь. Затем они повернулись лицом друг к другу.

— Я хочу поговорить с вами как мужчина с мужчиной, мистер Бомонт. Думаю, что на время мы можем забыть о вашем официальном положении. — Произнося последние слова, он слегка улыбнулся.

— Ладно, — кивнул Нед, — тем более что Фарр, наверное, тоже забыл о нем.

— Вот именно. А теперь послушайте меня, мистер Бомонт, я не кровожадный человек, но мне невыносима мысль о том, что убийца моего сына безнаказанно бродит на свободе, в то время как…

— Я уверен, что его арестуют. У них нет другого выхода. Улики свидетельствуют против него, и это всем известно.

— Поговорим как политик с политиком, — холодно усмехнулся сенатор. — Неужели вы думаете, что я поверю, будто Полю что-нибудь грозит в нашем городе, что бы он там ни совершил?

— Да, Полю Мэдвигу крышка. Его все предали. Вся его свора. Единственное, что их пока удерживает, — это привычка вытягиваться в струнку, стоит ему только щелкнуть бичом. Но подождите, они живо наберутся смелости.

Улыбнувшись, сенатор Генри покачал головой.

— Позвольте мне не согласиться с вами. Не забывайте, что вас еще не было на свете, когда я начал заниматься политикой.

— Не спорю.

— Так поверьте мне: они никогда не наберутся смелости, и Ждать этого бесполезно. Поль их хозяин, и, сколько бы они ни огрызались на него, он все равно останется их хозяином.

— Я держусь другого мнения. Поль — конченый человек. А теперь вернемся к вашему пистолету. Ни к чему это. Лучше отдайте его. — Он протянул руку.

Сенатор сунул правую руку в карман. Нед быстро шагнул к нему и левой рукой сжал ему запястье.

— Лучше отдайте, — повторил он.

Сенатор свирепо посмотрел на него.

— Ну что ж, другого выхода у меня нет, — сказал Нед и после непродолжительной борьбы, во время которой был опрокинут стул, отнял у сенатора старинный никелированныйревольвер.

Когда он засовывал его в карман брюк, отворилась дверь и на пороге появилась Дженет, с побледневшим лицом и широко раскрытыми глазами.

— Что случилось? — вскричала она.

— Ваш отец не хочет слушать доводов рассудка, — проворчал Нед. — Пришлось силой отобрать у него револьвер.

— Вон из моего дома! — взревел сенатор; лицо его дергалось, он тяжело дышал.

— И не подумаю, — отчеканил Нед. Его усики начали слегка подрагивать, глаза загорелись гневом. Он протянул руку и грубо втянул Дженет в комнату. — Садитесь и слушайте меня! Вы этого хотели — так получайте же. — Он повернулся к сенатору. — Я буду говорить долго, так что вам тоже лучше присесть.

Но Дженет и ее отец остались стоять. Лица их были одинаково бледными, только у Дженет на лице было выражение панического ужаса, а у ее отца — холодной настороженности.

— Это вы убили вашего сына, — сказал Нед, обращаясь к сенатору.

Тот не шелохнулся. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Несколько секунд Дженет тоже стояла неподвижно, затем се лицо исказилось и она медленно опустилась на пол. Она не упала, нет, просто у нее подогнулись колени и она осталась сидеть на полу, опершись о него рукой и испуганно переводя взгляд с Неда на отца.

Мужчины даже не посмотрели в ее сторону.

— Вы сейчас собирались застрелить Поля, — продолжал Нед, — только затем, чтобы он не смог рассказать, как вы убили своего сына. Вы отлично понимаете, что это сойдет вам с рук. Как же! Праведный гнев джентльмена старой закалки и все такое прочее. Вы перед всем миром собирались сыграть ту роль, которую только что прорепетировали перед нами.

Сенатор молчал.

— Вы прекрасно знаете, что, как только Поля арестуют, он перестанет вас покрывать. Он никогда не позволит, чтобы Дженет считала его убийцей своего брата. — Нед горько рассмеялся. — Подумать только, какая ирония судьбы. — Он замолчал и пригладил волосы. — На самом же деле произошло следующее, снова заговорил он. — Когда Тейлор услышал, что Поль поцеловал Дженет, он бросился за ним, схватив трость и Надев шляпу Впрочем, эти детали несущественны. Когда вы подумали, что их ссора может зачеркнуть ваши надежды на переизбрание…

— Это абсурд! — хриплым голосом прервал его сенатор. — Я не позволю, чтобы в присутствии моей дочери…

— Конечно же, это абсурд, — криво усмехнулся Нед. — Это так же абсурдно, как и то, что вы принесли обратно трость, которой убили вашего сына, и вернулись в его шляпе, потому что впопыхах забыли надеть свою, но этот абсурд выдает вас с головой.

— А как же быть с признанием Поля? — язвительно спросил сенатор.

— Да очень просто, — ответил Нед. — Мы сделаем вот что: Дженет, будьте добры, позвоните ему и попросите его немедленно прийти сюда. Когда он придет, мы расскажем ему, как ваш отец собирался его застрелить, и послушаем, что он на это скажет.

Дженет вздрогнула, но не двинулась с места. Ее глаза смотрели пустым, невидящим взглядом.

— Это просто нелепо, — возмутился сенатор, — разумеется, мы не сделаем ничего подобного!

— Позвоните ему, Дженет! — повелительно повторил Нед.

Девушка поднялась и все с тем же невидящим взглядом направилась к двери, не обратив внимания на резкий окрик отца.

Тогда сенатор переменил тон.

— Подожди, моя дорогая, — сказал он и обратился к Неду: — Я хочу поговорить с вами с глазу на глаз.

— Хорошо, — согласился Нед и посмотрел на Дженет, нерешительно остановившуюся на пороге.

Но Дженет опередила его.

— Я никуда не уйду. Я должна все знать! — упрямо воскликнула она.

Нед кивнул и снова повернулся к ее отцу.

— Она права.

— Дженет, родная моя, — заговорил сенатор, — я ведь хочу пощадить тебя…

— А я не хочу, чтобы меня щадили. Я хочу знать правду.

— Тогда я ничего не скажу! — воскликнул сенатор, картинно всплеснув руками.

— Позвоните Полю, Дженет.

— Не надо, — остановил ее сенатор, прежде чем она успела сдвинуться с места. — Я не заслужил, чтобы со мной поступали так жестоко, но… — Он вытащил из кармана платок и вытер им вспотевшие ладони. — Ладно. Я расскажу вам все как было и за по попрошу вас об одолжении, в котором вы не сможете мне отказать. — Он бросил взгляд в сторону дочери. — Раз ты так настаиваешь, входи и закрой дверь.

Дженет закрыла дверь и присела на стул, напряженно выпрямившись.

Сенатор заложил руки за спину. Во взгляде, который он бросил на Неда, не было неприязни.

— В тот вечер я бросился вслед за Тейлором, потому что я нс хотел рисковать дружбой Поля из-за дурацкой вспыльчивости моего сына. Я догнал их на Китайской улице. Поль уже вырвал у Тейлора трость. Между ними происходило бурное объяснение. Я попросил Поля оставить нас одних и предоставить мне самому управиться с сыном. Поль послушал меня и, передав мне трость, пошел прочь. Но тут Тейлор заговорил со мной в таком оскорби тельном тоне, в каком ни один сын не имеет права разговаривать с отцом. Он даже оттолкнул меня, пытаясь броситься вдогонку за Полем. Я до сих пор не знаю толком, как это вышло, но я ударил его тростью, — он упал и разбил голову о тротуар. Поль сразу же вернулся — он еще не успел далеко отойти, — и мы обнаружили, что Тейлор мертв. Тогда Поль настоял, чтобы мы оставили его там, на улице, и скрыли происшедшее. Он заявил, что скандал испортит нам всю избирательную кампанию, и я… в общем, я дал ему себя уговорить. Это он подобрал шляпу Тейлора и надел ее на меня: я выскочил из дому с непокрытой головой. Он заверил меня, что всегда сможет прекратить полицейское расследование, если на кого-нибудь из нас падет подозрение. Потом, точнее говоря, на прошлой неделе, когда по городу начали ходить слухи, будто Поль убил Тейлора, я встревожился и отправился к нему Я сказал, что во всем признаюсь, но он высмеял меня и заявил, что вполне в состоянии позаботиться о себе сам. — Сенатор вытащил из-за спины руку с носовым платком и вытер лицо. — Вот, собственно, и все.

— И ты оставил его валяться там, посреди улицы?! — вое кликнула Дженет, с трудом выговаривая слова.

Сенатор вздрогнул, но ничего не ответил.

— Целая предвыборная речь, — промолвил Нед после непродолжительного размышления, — капелька правды и вагон красноречия. — Он поморщился. — Вы хотели просить об одолжении.

Сенатор опустил голову, потом поднял ее и посмотрел Неду и глаза.

— Я бы хотел попросить вас об этом наедине.

— Нет.

— Прости меня, моя дорогая, — обратился сенатор к дочери и снова повернулся к Неду. — Я сказал вам правду, но я хорошо понимаю, в каком двусмысленном положении я оказался. Я прошу вас как о милости вернуть мне мой револьвер и оставить меня на пять минут… нет, всего на минуту… одного в этой комнате.

— Нет.

Сенатор умоляюще прижал руку к груди.

— Хотите улизнуть от расплаты? — сказал Нед. — Не выйдет.

II

Нед Бомонт проводил к двери Фарра, седовласую стенографистку и двух полицейских сыщиков, уводивших сенатора.

— Не хотите пойти с нами? — спросил Фарр.

— Нет, но я еще загляну к вам.

Фарр с энтузиазмом потряс ему руку.

— Заглядывайте ко мне почаще, Нед, — попросил он. — Вы откалываете жуткие фокусы… но раз все кончилось благополучно, я не сержусь.

Нед улыбнулся ему, обменялся прощальным кивком с сыщиками, раскланялся со стенографисткой и закрыл дверь. Он прошел в белую гостиную, где на диванчике с круглой спинкой лежала Дженет. Она поднялась ему навстречу.

— Они ушли, — буднично сказал Нед.

— А он?..

— Он продиктовал полное признание, гораздо более подробное, чем то, что слышали мы.

— Вы скажете мне правду?

— Хорошо.

— Что они с ним… — она запнулась, — что ему грозит?

— Ничего особенного. Возраст и положение спасут его. Скорее всего, его обвинят в непредумышленном убийстве и оправдают или же приговорят условно.

— А вы тоже считаете, что это был несчастный случай?

Нед отрицательно покачал головой. Глаза его смотрели холодно.

— Я думаю, что, когда его переизбрание оказалось под угрозой, он потерял голову и убил собственного сына.

Дженет не спорила. Она нервно сжимала и разжимала пальцы.

— А это правда… что он собирался застрелить Поля?

— Разумеется. Он встал бы в позу джентльмена старой школы, мстящего за сына там, где закон оказался бессильным, и ему бы все сошло с рук. Он знал, что Поль перестанет играть в молчанку, как только его арестуют. Поль молчал из тех же соображений, из которых он поддерживал вашего отца на выборах, — ему Нужны были вы. Взяв на себя вину за убийство вашего брата, он бы потерял вас навсегда. Ему плевать, что о нем думают другие, Ио, если бы он узнал, что вы подозреваете его, он бы оправдался в |у же секунду.

— Я ненавидела его, — скорбно покачала она головой. — Я навлекла на него беду, но я и сейчас ненавижу его. — Она всхлипнула. — Почему так устроена жизнь, Нед?

— Не задавайте мне загадок, — раздраженно отмахнулся он.

— А вы обманули меня, обвели вокруг пальца, принесли мне столько горя, но я все равно не в силах вас ненавидеть.

— Еще одна загадка.

— Нед, а вы давно знали… про отца?

— Трудно сказать. Где-то в подсознании эта мысль крутилась у меня чуть ли не с самого начала. Ничем другим я не мог объяснить дурацкого поведения Поля. Если бы он убил Тейлора, он сразу бы признался мне в этом. У него не было никаких причин скрывать от меня свое преступление. А вот преступление сенатора — это другое дело. Он знал, что я недолюбливаю сенатора. Я заявил ему об этом без обиняков. Он боялся, что я выдам вашего отца. В том, что я никогда не выдам его, он был уверен. И когда я заявил, что собираюсь докопаться до истины, он заткнул мне рот фальшивым признанием.

— А почему вы недолюбливали отца?

— Терпеть не могу сводников.

Она покрылась румянцем и отвела глаза.

— А почему вы меня недолюбливаете? — спросила она сдавленным голосом.

Нед молчал.

— Отвечайте! — воскликнула Дженет, закусив губу.

— Вы — славная девушка, но не пара Полю, и вы бессердечно играли с ним. Вы и ваш отец морочили ему голову. Я пытался открыть ему глаза. Я объяснил ему, что вы оба смотрите на него как на низшее существо, как на животное, с которым все средства хороши. Я пытался втолковать ему, что сенатор всегда все получал без борьбы и в трудную минуту потеряет либо голову, либо человеческий облик. Но Поль был так влюблен в вас… — Нед сжал зубы и повернулся к роялю.

— Вы презираете меня, — хрипло проговорила она. — Считаете меня продажной женщиной.

— Я не презираю вас, — возразил Нед, не поднимая на ноя глаз. — За все, что вы сделали, вы получили сполна. Да и все мы тоже.

— Теперь вы с Полем снова станете друзьями, — сказала она после долгого молчания.

Он резко повернулся и, посмотрев на часы, сказал:

— Я должен проститься.

Дженет с испугом вскинула на него глаза.

— Разве вы собираетесь уезжать?

— Я еще успею на четырехчасовой поезд.

— Навсегда?

— Если только меня не заставят выступить свидетелем на суде. Но я думаю, мне удастся отвертеться.

Она порывисто протянула ему обе руки.

— Возьмите меня с собой!

Нед часто заморгал.

— Вы действительно хотите уехать или это просто истерика? — Он чуть покраснел. — Впрочем, не все ли равно. Если хотите, я возьму вас с собой, — сказал он, прежде чем она успела ответить. — А что будет со всем этим? — Он хмуро обвел рукой комнату.

— Какое мне до этого дело? — с горечью сказала она. — Об этом кредиторы позаботятся.

— Тогда подумайте вот еще о чем, — с расстановкой проговорил Нед. — Все будут считать, что вы бросили своего отца в беде.

— Ну и пусть. Я действительно бросаю его. Мне все равно, что обо мне будут говорить, если только вы возьмете меня с собой… — Она всхлипнула. — Я бы никогда не уехала от него, если бы он не оставил Тейлора валяться там, на мостовой…

— Не надо об этом, — прервал ее Нед. — Если хотите ехать, Идите собирайтесь. Берите только то, что уместится в двух чемоданах. За остальными вещами, если понадобится, можно будет прислать потом.

Дженет неестественно рассмеялась и выбежала из комнаты. Нед закурил сигару, сел к роялю и стал тихо наигрывать какую-то мелодию.

Дженет вернулась в гостиную в черном пальто и черной шляпке. В руках она держала два чемодана.

III

Они поехали к Неду в такси. Большую часть пути они молчали. Но вдруг Дженет прервала молчание:

— Я вам не сказала — в том сне ключ был стеклянный и он ломался, едва мы открыли дверь, потому что замок был очень тугой.

— А дальше? — Он искоса взглянул на нее.

Она поежилась.

— Мы не смогли запереть змей в хижине, и они поползли на мае, и тут я закричала и проснулась.

— Это был всего-навсего сон. Забудьте его. А в моем сне вы все-таки выбросили рыбу. — Он невесело улыбнулся.

Такси остановилось. Они поднялись наверх. Дженет предложила помочь ему уложить вещи, но Нед отказался.

— Сам управлюсь. Сидите и отдыхайте. У нас есть еще целый час до отхода поезда.

Дженет уселась в красное плюшевое кресло.

— А куда вы… куда мы едем? — робко спросила она.

— Для начала в Нью-Йорк.

Нед успел уложить только один чемодан, когда позвонили в дверь.

— Вам лучше пройти в спальню, — сказал он и отнес туда чемоданы. Выйдя в гостиную, он плотно прикрыл за собой дверь Затем он открыл входную дверь.

— Я пришел сказать тебе, что ты был прав и я теперь понял это, — сказал Поль Мэдвиг.

— Но ты не пришел ночью.

— Нет, тогда я еще не знал этого. Я вернулся домой, как толь ко ты ушел.

— Входи, — кивнул ему Нед, делая шаг в сторону.

Едва войдя в гостиную, Мэдвиг сразу же заметил чемодан Неда, но все же огляделся кругом, прежде чем спросить:

— Уезжаешь?

— Да.

Мэдвиг уселся в кресло, в котором перед этим сидела Дженет. Он выглядел усталым и постаревшим.

— Как чувствует себя Опаль?

— Бедняжка! Но теперь все в порядке, слава Богу.

— Это ты во всем виноват.

— Господи, Нед, неужто я и сам не понимаю? — Мэдвиг вытянул ноги и принялся рассматривать носки своих ботинок. — Надюсь, ты не думаешь, что я горжусь собой. — Он помолчал. — Мне кажется, Опаль была бы рада повидать тебя перед твоим отъездом, — сказал Мэдвиг после короткой паузы.

— Придется тебе передать ей и ма мой прощальный привет. Я уезжаю четырехчасовым поездом.

Мэдвиг поднял на него тоскливый взгляд.

— Ты прав, видит Бог, ты прав, Нед. — Он снова уставился на свои ботинки.

— А что ты собираешься делать со своей продажной сворой? Загонишь их на место? Или они уже сами приползли, поджав хвосты?

— Кто? Фарр и прочие крысы?

— Ага.

— Я их проучу. — Мэдвиг говорил решительно, но энтузиазма в его голосе не чувствовалось. Он не отрывал глаз от своих ботинок. — Пусть это будет мне стоить четырех лет, но за это время я наведу порядок в своем собственном доме и сколочу организацию, на которую можно будет положиться.

Нед поднял брови.

— Собираешься провалить их на выборах?

— «Провалить»? Да от них мокрого места не останется. Теперь, когда Шеда нет, пусть его шайка берет власть. Среди них нет ни одного опасного противника. Через четыре года я верну себе город, а пока наведу порядок в своем доме.

— Ты мог бы победить и теперь.

— Не желаю я побеждать с этими ублюдками.

— Ну что ж, — кивнул Нед, — это, пожалуй, самый лучший путь. Правда, для этого нужны мужество и терпение.

— Это все, что у меня есть, — жалобно сказал Мэдвиг. — Мозгов-то у меня никогда не было. — Он перевел глаза с ботинок на камин. — Разве тебе обязательно уезжать, Нед? — спросил он еле слышно.

— Обязательно.

— Пусть я последний дурак, — Мэдвиг шумно откашлялся. — но мне не хотелось бы думать, что ты уезжаешь, затаив на меня злобу.

— Я не таю на тебя злобы, Поль.

Мэдвиг быстро поднял голову.

— Пожмешь мне руку?

— Разумеется.

Вскочив с места, Мэдвиг схватил Неда за обе руки и крепко, до боли, сжал их.

— Не уезжай, Нед! Останься со мной… Видит Бог, как ты мне нужен сейчас. Но даже если б и не это, я сделаю все, чтобы загладить прошлое.

— Заглаживать нечего, Поль.

— Так ты останешься?..

— Не могу. Я должен ехать.

Мэдвиг отпустил его руки и печально уселся в кресло.

— Что ж, поделом мне.

Нед нетерпеливо дернулся.

— Это не из-за прошлого. — Он прикусил губу. Потом он решительно выпалил: — У меня Дженет.

Мэдвиг смотрел на него удивленно.

Дверь в спальню отворилась, и в комнату вошла Дженет. Ее лицо было бледным и осунувшимся, но она высоко держала голову.

— Поль, — сказала она, вплотную подойдя к нему, — я причинила вам много горя. Я…

В первый момент он сделался таким же бледным, как она, но тут же кровь снова прилила к его щекам.

— Не надо, Дженет, — хрипло прошептал он, — что бы вы ни сделали… — Разобрать конец фразы было невозможно.

Сжавшись, она отступила назад.

— Дженет уезжает со мной, — проговорил Нед.

У Мэдвига отвисла челюсть. Он тупо посмотрел на Неда, и кровь снова отхлынула от его щек. Бледный как полотно, он начал бормотать какие-то слова, из которых можно было разобрать только одно — «счастья», а затем неуклюже повернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.

Дженет посмотрела на Неда Бомонта. Он стоял не сводя глаз с раскрытой двери.

ПРОКЛЯТИЕ ДЕЙНОВ
Роман

Пер. с англ. В. Голышева, М. Зинде

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДЕЙНЫ

1. ВОСЕМЬ БРИЛЛИАНТОВ

Да, это был бриллиант — он блестел в траве метрах в двух от кирпичной дорожки. Маленький, не больше четверти карата, без оправы. Я положил его в карман и начал обыскивать лужайку — очень внимательно, только что на четвереньки не становился.

Я осмотрел примерно два квадратных метра, и тут парадная дверь у Леггетов открылась.

На крыльцо из тесаного камня вышла женщина и посмотрела на меня с благодушным любопытством.

Женщина моих лет — около сорока, русая, с приятным пухлым лицом и ямочками на румяных щеках. На ней было домашнее платье, белое в лиловых цветочках.

Я прервал изыскания и подошел к ней.

— Мистер Леггет дома?

— Да. — Голос у нее был такой же безмятежный, как лицо. — Он вам нужен?

Я сказал, что нужен.

Она улыбнулась мне и лужайке.

— Вы тоже сыщик?

Я не стал отпираться.

Она отвела меня в зелено-оранжево-шоколадную комнату на тором этаже, усадила в парчовое кресло и пошла за мужем в лабораторию. Дожидаясь его, я оглядел комнату и решил, что тускло-оранжевый ковер у меня под ногами, похоже, в самом деле восточный и в самом деле старинный, что ореховая мебель — не фабричной работы, а японские литографии на стенах отобраны не ханжой.

Эдгар Леггет вошел со словами:

— Извините, что заставил ждать, — не мог прервать опыт. Что-нибудь выяснили?

Голос у Леггета оказался грубым и скрипучим, хотя говорил он вполне дружелюбно. Это был смуглый человек лет сорока пяти, среднего роста, стройный и мускулистый. Если бы не глубокие, резкие морщины, избороздившие лоб и протянувшиеся от носа к углам рта, его темное лицо было бы красивым. Широкий морщинистый лоб обрамляли темные вьющиеся волосы, довольно длинные. Светло-карие глаза за очками в роговой оправе блестели неестественно ярко. Нос у него был длинный, тонкий, с высокой переносицей. Губы узкие, резко очерченные, нервные, а подбородок маленький, но твердый. Одет он был опрятно, в белую рубашку и черный костюм, — и костюм сидел на нем хорошо.

— Пока нет, — ответил я на его вопрос. — Я не полицейский — агентство «Континенталь»… Наняты страховой компанией, и я только приступил.

— Страховой компанией? — Он удивленно поднял темные брови над темной оправой очков.

— Да. А разве…

— Ну конечно, — сказал он с улыбкой, прервав мои объяснения легким взмахом руки. Рука была длинная, узкая, с утолщавшимися на концах пальцами, некрасивая, как все натренированные руки. — Конечно. Камни должны быть застрахованы. Я об этом не подумал. Понимаете, алмазы не мои — Холстеда.

— Ювелиры Холстед и Бичем? Страховая компания мне подробностей не сообщила. Вы их не купили, а взяли на время?

— Для опытов. Холстед узнал о моих работах по окраске готового стекла и заинтересовался, нельзя ли применить мои методы к алмазам нечистой воды — для устранения желтоватого и коричневого оттенка и усиления голубого. Он просил меня по пробовать и пять недель назад дал для опытов эти камни. Восемь штук, не особенно ценные. Самый большой весил чуть больше половины карата, были там и по четверть карата, и, за исключением двух, все — плохого оттенка. Их и украли.

— Значит, опыты были неудачны? — спросил я.

— По правде говоря, я ничего не добился. Задача оказалась посложнее, алмазы — не стекло.

— Где вы их держали?

— Обычно на виду — в лаборатории, разумеется. Но эти несколько дней — с последнего неудачного опыта — они были заперты в шкафчике.

— Кто знал об опытах?

— Кто угодно, все — тайны тут никакой нет.

— Их украли из шкафчика?

— Да. Сегодня утром мы встали — парадная дверь открыта, ящик взломан, а бриллиантов нет. Полицейские обнаружили вмятины и на кухонной двери. Они сказали, что вор проник через нее, а ушел через парадную. Ночью мы ничего не слышали. И ничего больше не пропало.

— Утром, когда я спустилась, парадная дверь была приоткрыта. — Жена Леггета говорила с порога лаборатории. — Я пошла наверх, разбудила Эдгара, мы осмотрели дом, и оказалось, что бриллианты исчезли. Полицейские считают, что украл их, наверно, тот человек, которого я вчера видела.

Я спросил, какого человека она видела.

— Вчера ночью, около двенадцати, перед тем как лечь, я открыла окна в спальне. На углу стоял человек. Не могу сказать даже теперь, что он выглядел как-то подозрительно. Стоит и как будто кого-то ждет. Смотрел в нашу сторону, но мне не показалось, что он наблюдает за домом. По виду лет сорока с лишним, плотный, коренастый — приблизительно вашего сложения, — бледный… и у него были каштановые встопорщенные усы. В мягкой шляпе и пальто… темном, по-моему коричневом. Полицейские считают, что Габриэла видела того же самого человека.

— Кто?

— Габриэла, моя дочь. Как-то раз она возвращалась домой поздно ночью, — по-моему, в субботу ночью, — увидела здесь человека и подумала, что он спустился с нашего крыльца; но она не была в этом уверена и забыла о нем — вспомнила только после кражи.

— Я бы хотел с ней побеседовать. Она дома?

Миссис Леггет пошла за дочерью. Я спросил Леггета:

— В чем хранились бриллианты?

— Они были, конечно, без оправы и хранились в конвертиках — от Холстеда и Бичема, каждый в своем, а на конвертах карандашом написаны номер и вес камня. Конверты тоже исчезли.

Жена Леггета вернулась с дочерью, девушкой лет под двадцать, в белом шелковом платье без рукавов. Среднего роста и на вид субтильнее, чем на самом деле. Волосы у нее были вьющиеся, как у отца, и не длиннее, чем у него, но более светлые, каштановые. Острый подбородок, белая, необычайно нежная кожа и большие зеленовато-карие глаза — все остальное в лице было удивительно мелкое; и лоб, и рот, и зубы. Я поднялся, когда нас представили друг другу, и спросил, какого человека она видела.

— Я не уверена, что он шел от дома, — сказала она, — и даже с нашего участка. — Отвечала она угрюмо, как будто мои расспросы ей не нравились. — Я решила, что, может быть, и от нас, но видела только, как он шел по улице.

— Как он выглядел?

— Не знаю. Было темно. Я сидела в машине, он шел по улице.

Я его не разглядывала. Ростом с вас. Не знаю, может, это вы и были.

— Не я. В субботу ночью?

— Да… то есть уже в воскресенье.

— В котором часу?

— Ну… в три, в начале четвертого, — с раздражением ответила она.

— Вы были одна?

— Не сказала бы.

Я спросил, с кем она была, и в конце концов все же услышал имя: домой ее привез Эрик Коллинсон. Я спросил, где мне найти Эрика Коллинсона. Она нахмурилась, помялась и ответила, что он служит в биржевой конторе «Спир, Кемп и Даффи». Затем сказала, что подыхает от головной боли и надеется, что я ее извиню, поскольку вопросов у меня к ней, видимо, больше нет После чего, не дожидаясь моего ответа, повернулась и вышла из комнаты. Когда она повернулась, я обратил внимание, что уши у нее без мочек и странно заостряются кверху.

— А что ваши слуги? — спросил я у миссис Леггет.

— У нас только одна — Минни Херши, негритянка. Ночует она не здесь, и думаю, что никакого отношения к краже не имеет. Она у нас почти два года, за ее честность я ручаюсь.

Я сказал, что хочу поговорить с Минни, и миссис Леггет позвала ее. Пришла маленькая, жилистая мулатка, с прямыми черными волосами и индейскими чертами лица. Она была очень вежлива и твердила, что к бриллиантам никакого отношения не имеет, да и о краже узнала только утром, когда пришла на работу. Они дала мне свой адрес — в негритянском районе Сан-Франциско.

Легтет и его жена отвели меня в лабораторию, большую комнату, занимавшую почти целиком третий этаж. На беленых стенах между окнами висели таблицы. Голый дощатый пол. Рентгеновский аппарат — или что-то похожее, — еще четыре или пять аппаратов, кузнечный горн, широкая раковина, большой цинковый стол, несколько эмалированных поменьше, штативы, полки с химической посудой, металлические бачки — лаборатория были загромождена изрядно.

Шкафчик, откуда вор украл алмазы, был стальной, зеленый, с шестью ящиками, запиравшимися одним замком. Второй ящик сверху — в нем и лежали камни — был выдвинут. На ребре перед ней стенки остались вмятины от ломика или зубила. Остальные ящики были заперты. Легтет сказал, что, когда взломали этот ящик, запор заклинило и теперь придется звать слесаря, чтобы открыть остальные.

Мы спустились по лестнице и через комнату, где мулатка р «ботала пылесосом, прошли в кухню. Черная дверь и косяк хранили такие же отметины, как ящик, — видимо, от того же орудия. Осмотрев дверь, я вынул из кармана алмаз и показал Леггету:

— Он из тех?

Леггет взял его у меня с ладони двумя пальцами, поднес к свету, повертел и сказал:

— Да. Вот мутное пятнышко на нижней грани. Где вы его нашли?

— Перед фасадом, в траве.

— Ага, наш взломщик впопыхах обронил добычу.

Я сказал, что сомневаюсь в этом.

Леггет нахмурил за очками брови, посмотрел на меня прищурясь и резко спросил:

— Вы что думаете?

— Думаю, что его подбросили. Уж больно много знал ваш взломщик. Знал, в какой ящик лезть. На остальные времени не тратил. У нас говорят: «Работал свой»; это облегчает дело, когда мы можем найти жертву не сходя с места; но ничего больше я здесь пока не вижу.

На пороге появилась Минни, по-прежнему с пылесосом, и стала кричать, что она честная девушка, и никто не имеет права ее обвинять, и пускай ее обыщут, если хотят, и квартиру обыщут, а если она цветная, то это еще не причина — и так далее, и так далее; расслышать удалось не все, потому что пылесос гудел, а сама Минни рыдала. По щекам у нее текли слезы.

Миссис Леггет подошла к ней, потрепала по плечу и сказала:

— Ну, хватит, хватит. Не плачь. Я знаю, что ты ни при чем, и все знают. Ну, хватит, хватит.

В конце концов девушка унялась, и миссис Леггет услала ее наверх.

Леггет сел на угол кухонного стола и спросил:

— Вы подозреваете кого-то в доме?

— Кого-то, кто был в доме, — безусловно.

— Кого?

— Пока никого.

— Иными словами, — он улыбнулся, показав белые и почти такие же мелкие, как у дочери, зубы, — всех… каждого из нас?

— Давайте посмотрим на лужайке, — предложил я. — Если Найдем еще алмазы, я, пожалуй, откажусь от версии, что работал свой.

На полпути к выходу мы повстречали Минни Херши, в бежевом пальто и лиловой шляпке, — она шла прощаться с хозяйкой. Она сказала со слезами, что не будет работать в таком месте, где ее подозревают в воровстве. Честности у нее не меньше, чем у других, а то и побольше, чем у некоторых, и ее тоже нужно уважать, а если не уважают, она поищет другое место, она знает такие места, где ее не будут держать за воровку, после того как она проработала два года и ломтика хлеба с собой не унесла.

Миссис Леггет и упрашивала ее, и убеждала, и журила, и пыталась прикрикнуть, но все без толку. Служанка была непреклонна и отбыла.

Миссис Леггет посмотрела на меня со всей строгостью, какую могла придать своему добродушному лицу, и укоризненно сказала:

— Вот видите, что вы наделали!

Я сказал, что сожалею, и вместе с хозяином ушел осматривать лужайку. Других алмазов мы не нашли.

2. ДЛИННОНОСЫЙ

Часа два я истратил на соседей, пытаясь что-нибудь разузнать о человеке, которого видели жена и дочь Леггета. Этот не прояснился, зато я услышал о другом. Первой мне рассказала о нем некая миссис Пристли — бледная инвалидка, жившая за три дома от Леггетов.

По ночам из-за бессонницы миссис Пристли нередко сидела возле окна на улицу. И дважды видела этого человека. Она сказала, что он высокий и, кажется, молодой, а на ходу выставляет вперед голову. Улица плохо освещена, и разглядеть цвет волос и одежду она не могла.

Впервые она увидела его неделю назад. Пять или шесть раз, о интервалами минут пятнадцать-двадцать, он прошел взад и вперед по другой стороне улицы, повернув лицо так, как будто искал чего-то на той стороне, где жила миссис Пристли — и Легтеты Первый раз в ту ночь она увидела его между одиннадцатью и двенадцатью, а последний раз, — наверно, около часу. Через несколько дней — в субботу ночью — она увидела его опять: на этот раз он не ходил, а стоял на углу и наблюдал за улицей. Через полчаса он ушел, и больше она его не видела.

Миссис Пристли знала Леггетов в лицо, но никакими сведениями о них не располагала — слышала только, что дочь у них немного взбалмошная. Люди они, кажется, симпатичные, но держатся особняком. Он поселился в доме в 1921 году, один, с экономкой, некой миссис Бетт, — теперь она, насколько известно, миссис Пристли, живет в Беркли, у людей по фамилии Фримандеры. Миссис Легтет и Габриэла переехали сюда только в 1923 году.

Миссис Пристли сказала, что вчера ночью не сидела у окна и поэтому не видела того человека, которого заметила на углу миссис Леггет.

Другой сосед, Уоррен Дейли, живший на другой стороне улицы, возле угла, где миссис Пристли видела постороннего, застал у себя в холле человека, по-видимому того же самого, в воскресенье, запирая на ночь дверь. Когда я к ним зашел, самого Дейли не было дома, но жена его рассказала об этом происшествии, а потом соединила меня с мужем по телефону.

Дейли сказал, что человек стоял в холле, то ли наблюдая за кем-то на улице, то ли от кого-то прячась. Как только Дейли открыл дверь, человек бросился бежать, не обращая внимания на крик Дейли: «Вы что тут делаете?!» Дейли сказал, что незнакомцу тридцать два — тридцать три года, одет прилично, в темное, у него длинный, тонкий, острый нос.

Вот и все, что мне удалось вытрясти из соседей. Я отправился на Монтгомери-стрит в контору Спира, Кемпа и Даффи и спросил Эрика Коллинсона.

Это был молодой блондин, высокий, плечистый, загорелый, нарядный, с красивым неумным лицом человека, досконально изучившего поло, стрельбу, летное дело или что-нибудь в этом роде — а может быть, и два подобных предмета — и почти ничего кроме. Мы сели на пухлый кожаный диванчик в комнате для посетителей; рабочий день на бирже кончился, и комната была пуста, если не считать худосочного парня, менявшего цифры на доске. Я рассказал Коллинсону о краже и спросил, что за человека они с мисс Леггет видели в субботу ночью.

— С виду обыкновенный, насколько мне удалось разглядеть. Было темно. Приземистый, плотный. Думаете, это он украл?

— Он шел от дома Леггетов? — спросил я.

— Во всяком случае, с участка. Вел себя нервно — мне показалось, он что-то там вынюхивал. Я хотел догнать его и спросить, что он здесь делает, но Габи не позволила. Это мог быть знакомый ее отца. Его вы не спрашивали? Он водится со странными типами.

— А не поздновато ли для гостя?

Он стал смотреть в другую сторону, и поэтому я спросил:

— Который был час?

— Да, пожалуй, полночь.

— Полночь?

— А что? Самое время. Час, когда разверзаются могилы и блуждают призраки.

— Мисс Леггет сказала, что это было в четвертом часу ночи.

— Вот видите! — ответил он, вежливо торжествуя, словно доказал мне что-то в споре. — Она полуслепая, а очки не носит, считает, что ей не идут. И вечно попадает впросак. В бридж с ней играть — наказание: путает двойки с тузами. Наверное, было четверть первого, она посмотрела на часы и перепутала стрелки.

— Да, жаль, — сказал я, а потом: — Спасибо, — и пошел в магазин Холстеда и Бичема на Гири-стрит.

Уотт Холстед оказался любезным лысым толстяком, с усталыми глазами и слишком тугим воротничком. Я объяснил ему, чем занимаюсь, и спросил, хорошо ли он знает Леггета.

— Знаю его как порядочного клиента и наслышан как об ученом. Почему вы спрашиваете?

— История с кражей сомнительна… местами по крайней мере.

— Нет, вы ошибаетесь. Ошибаетесь, если думаете, что человек его калибра может заниматься такими вещами. Слуга — пожалуйста; это возможно: такое часто бывает. Но Леггет — нет. У него репутация серьезного ученого, его работы по окраске удивительны… и, если сведения нашего кредитного отдела верны, человек он вполне обеспеченный. Я не хочу сказать, что он богач в современном смысле слова, но достаточно богат, чтобы не пачкаться из-за мелочей. Между нами говоря, мне известно, что сейчас на его счету в Национальном банке Симена более десяти тысяч долларов. Ну а восемь бриллиантов стоили от силы тысячу двести — тысячу триста.

— В розницу? Значит, вам они обошлись в пятьсот или шестьсот?

— Точнее сказать, — он улыбнулся, — в семьсот пятьдесят.

— Как случилось, что вы дали ему алмазы?

— Он наш клиент — я вам уже говорил, — и, когда я узнал, что он делает со стеклом, я подумал, что было бы замечательно применить тот же метод к алмазам. Фицстивен — это в основном от него я узнал об опытах Леггета со стеклом — отнесся в идее скептически, но я думал, что попробовать стоит… И сейчас так думаю. Вот и убедил Леггета этим заняться.

Фамилия Фицстивен показалась мне знакомой. Я спросил:

— Это какой Фицстивен?

— Оуэн, писатель. Вы его знаете?

— Да, но я не знал, что он здесь. Когда-то мы частенько виделись. Вы его адрес знаете?

Холстед нашел его мне в телефонной книге — писатель жил и в Ноб-хилл.

От ювелира я отправился к Минни Херши. Район был негритянский, а это значило, что вероятность получить здесь точные сведения еще меньше, чем обычно.

Выяснить мне удалось следующее. Девушка приехала в Сан-Франциско из Винчестера в Виргинии четыре или пять лет назад и последние полгода жила с негром Тингли, по кличке Носорог. Один сказал мне, что его зовут Эд, другой — что Билл, но оба сошлись на том, что он молодой, большой, черный и что его легко узнать по шраму на подбородке. Мне сообщили, что кормят его Минни и бильярд, что малый он ничего, пока не взбесится, и тогда с ним сладу нет, что увидеть его я могу почти каждый вечер, только пораньше, либо в парикмахерской Кролика Мака, либо в табачном магазине Гербера.

Узнав, где находятся эти заведения, я вернулся в центр, в управление уголовного розыска, размещавшееся во Дворце юстиции. Из той группы, что занимается ломбардами, не было никого. Я перешел коридор и спросил лейтенанта Лафа, отряжен ли кто на дело Леггета. Он сказал:

— Найдите О’Гара.

Я пошел посмотреть, нет ли О’Гара в общей комнате, хотя не мог понять, какое отношение он, сержант из отдела тяжких преступлений, может иметь к моей истории. Ни О’Гара, ни его напарника Пата Редди не было. Я закурил, попробовав угадать, кого убили, а потом решил позвонить Леггету.

— После меня полицейские агенты у вас не появлялись? — спросил я, услышав в трубке его грубый голос.

— Нет, но недавно позвонили из полиции и попросили жену и дочь прийти на Голден-Гейт-авеню для опознания. Они вышли несколько минут назад. Я с ними не пошел, потому что не видел предполагаемого вора.

— Куда именно на Голден-Гейт-авеню?

Номер дома он сказать не мог, но квартал запомнил — на углу Ван-Несс-авеню. Я поблагодарил его и отправился туда.

В указанном квартале, перед подъездом небольшого дома, я увидел полицейского в форме. Спросил у него, здесь ли О’Гар.

— В триста десятой, — сказал он.

Я поднялся на ветхом лифте. На третьем этаже, выходя из кабины, я столкнулся лицом к лицу с миссис Леггет и ее дочерью — они уходили.

— Надеюсь, теперь вы убедились, что Минни ни при чем, — с укором сказала миссис Леггет.

— Полиция нашла вашего человека?

— Да.

Я сказал Габриэле:

— Эрик Коллинсон говорит, что в субботу ночью вы вернулись в двенадцать или в начале первого, не позже.

— Эрик, — раздраженно бросила она, проходя мимо меня к лифту, — идиот.

Мать, шагнув в кабину, ласково упрекнула ее:

— Ну что ты, милая.

Я пошел по коридору к двери, где Пат Редди беседовал с двумя репортерами, сказал: «Здравствуйте», протиснулся мимо них в короткий коридорчик, а оттуда в убого обставленную комнату, где лежал на кровати мертвец.

Эксперт Феле поднял голову от лупы, кивнул мне и продолжал изучать край тяжелого, простого стола.

О’Гар, высунувшийся в открытое окно, повернулся к нам и проворчал:

— Опять, значит, будете путаться у нас под ногами?

О’Гар был грузный, флегматичный мужчина лет пятидесяти и носил широкополую черную шляпу, как у шерифов в кино. Его круглая упрямая голова соображала очень неплохо, и работать с ним было удобно.

Я посмотрел на труп: человек лет сорока, с тяжелым белым лицом, короткими волосами, тронутыми сединой, щеткой темных усов и короткими, массивными руками и ногами. Прямо над пупком у него было пулевое отверстие, и выше, в левой стороне груди, — другое.

— Это мужчина, — сказал О’Гар, когда я снова накрыл его одеялом. — Он мертвый.

— Что еще вам о нем рассказали? — спросил я.

— Похоже, этот и другой украли камни, а потом другой раздумал делиться. Конверты здесь. — О’Гар вынул их из кармана и прошелся по пачке большим пальцем, — а бриллиантов нет. Совсем недавно камушки отбыли по пожарной лестнице в кармане его компаньона. Люди видели, как парень улизнул, но потеряли его из виду, когда он нырнул в проулок. Высокий, с длинным носом. Вот этот, — он показал конвертами на кровать, — жил здесь неделю. Луис Аптон, бумаги выправлены в Нью-Йорке. Нам он неизвестен. В этой берлоге никто не видел, чтобы к нему кто-то приходил. Длинноносого никто будто бы не знает.

Вошел Пат Редди, крупный, веселый парень — и настолько смекалистый, что это почти компенсировало недостаток опыта. Я рассказал ему и О’Гару, что мне удалось выяснить к этому часу.

— Длинноносый и покойник по очереди следили за домом Леггетов? — предположил Редди.

— Возможно, — ответил я, — но там свои замешаны. Сколько у вас тут конвертов?

— Семь.

— Значит, одного, где лежал подброшенный алмаз, не хватает?

— А что мулатка? — спросил Редди.

— Вечером собираюсь взглянуть на ее кавалера, — сказал я. — А ваши разузнают в Нью-Йорке про этого Аптона?

— Угу, — сказал О’Гар.

3. ЧТО-ТО ЧЕРНОЕ

На Ноб-хилл, в доме, который мне назвал Холстед, я сказал привратнику свою фамилию и попросил позвонить Фицстивену. Фицстивена я хорошо помнил: этот высокий, тощий, рыжеватый человек тридцати двух лет, с сонными серыми глазами и широким, насмешливым ртом, одевался небрежно, прикидывался большим лентяем, чем был на самом деле, и любому занятию предпочитал разговоры. О каком бы предмете ни зашла речь, у Фицстивена всегда было вдоволь точных сведений и оригинальных идей — лишь бы только предмет был не совсем обычным.

Познакомился я с ним пять лет назад в Нью-Йорке, когда занимался шайкой мошенников медиумов, нагревшей вдову торговца льдом и углем примерно на сто тысяч долларов. Фицстивен охотился в тех же угодьях за литературным материалом. Мы познакомились и объединили силы. Мне этот союз принес выгоды больше, чем ему, потому что спиритическую лавочку Фицстивен знал вдоль и поперек и с его помощью я закончил дело за две недели. Наши приятельские отношения продолжались еще месяц-другой, а потом я уехал из Нью-Йорка.

— Мистер Фицстивен просит вас подняться, — сказал привратник.

Квартира была на шестом этаже. Когда я вышел из лифта, Фицстивен стоял у себя в дверях.

— Глазам не верю, — сказал он, протянув худую руку. — Вы?

— Собственной персоной.

Он нисколько не изменился. Мы вошли в комнату, где пяток книжных шкафов и четыре стола почти не оставили места для людей. Повсюду валялись журналы и книги на разных языках, бумаги, газетные вырезки, гранки — все как в его нью-йоркской квартире.

Мы сели, кое-как разместили ноги между ножками столов и в общих чертах описали свою жизнь за то время, что не виделись. Фицстивен обитал в Сан-Франциско чуть больше года, выезжая только по выходным, да месяца два прожил отшельником за городом, когда заканчивал роман. Я перебрался сюда почти пять лет назад. Он сказал, что Сан-Франциско ему нравится, но, если возникнет идея вернуть Запад индейцам, он всей душой за это.

— А как литературные барыши? — спросил я.

Он посмотрел на меня пронзительно:

— Вы меня не читали?

— Нет. Что за странная идея?

— В вашем тоне проскользнуло что-то собственническое — так говорит человек, закупивший писателя доллара за два. Подобное мне редко приходится слышать — я еще не привык. Боже мой! Помните, один раз я предложил вам собрание моих книжек в подарок? — Он любил разговоры в таком духе.

— Ага. Но я на вас не в обиде. Вы тогда напились.

— Хересу… Хересу, у Эльзы Донн. Помните Эльзу? Она поставила перед нами только что законченную картину, и вы сказали: «Очень мило». Господи, как же она разъярилась! Вы изрекли это так искренне и вяло, словно были уверены, что она должна обрадоваться. Помните? Она нас выставила, но вы уже успели набраться. Впрочем, не настолько, чтобы взять книги.

— Боялся, что прочту их и пойму, — объяснил я, — и вы почувствуете себя оскорбленным.

Китайчонок принес нам холодного белого вина. Фицстивен сказал:

— А вы, значит, по-прежнему ловите незадачливых злодеев?

— Да. Из-за этого и на ваш след напал. Холстед говорит, что вы знаете Эдгара Леггета.

В сонных серыхглазах что-то блеснуло, и он слегка выпрямился в кресле:

— Леггет что-то натворил?

— Почему вы так сказали?

— Я не сказал. Я спрашиваю. — Он снова обмяк в кресле, но блеск в его глазах не потух. — Ну хватит, рассказывайте. Оставим хитроумие: это не ваш стиль, дорогой мой. А будете упорствовать — только запутаетесь. Ну-ка, что натворил Леггет?

— У нас так не принято, — сказал я. — Вы сочинитель. Вам расскажи — сразу нафантазируете Бог знает что. Я помолчу, а вы говорите, чтобы не подгонять свою историю под мою. Давно с ним познакомились?

— Вскоре после того, как переехал сюда. Он меня очень занимает. В нем есть что-то непонятное, что-то темное, интригующее Например, в физическом отношении он аскет — не курит, не пьет, ест мало, спит, по рассказам, три-четыре часа в сутки. Но в душевном, духовном плане он сенсуалист — это слово вам что-нибудь говорит? — сенсуалист на грани извращенности. Вы считали, что у меня ненормальный интерес к фантастическому. Вам бы с ним пообщаться. В друзьях у него… нет, у него нет друзей… в его ближайшем окружении люди с самыми диковинными идеями: Маркар, со своими безумными цифрами, которые вовсе не цифры, а границы областей в пространстве; Денбар Керт, со своей алгебраистикой; Холдорны и их секта Святого Грааля; безумная Лора Джойнс; Фарнем…

— И вы, — вставил я, — с объяснениями и описаниями, которые ничего не объясняют и не описывают. Надеюсь, вам понятно, что все ваши слова для меня — пустой звук?

— Вот теперь я вас узнаю: очень похоже на вас. — Он ухмыльнулся и провел пятерней по рыжеватым волосам. — Расскажите, в чем дело, а я пока придумаю для вас эпитеты покрепче.

Я спросил, знает ли он Эрика Коллинсона. Он ответил, что да; но знать там нечего, кроме того, что он обручен с Габриэлой Леггет, что его отец — тот самый лесопромышленник Коллинсон, а сам Эрик — это Принстон, акции, облигации и ручной мяч, славный малый.

— Возможно, — сказал я, — но он мне врал.

— Вот что значит сыщик! — Фицстивен помотал головой и улыбнулся. — Вам попался кто-то другой — кто-то выдавал себя за Эрика. Рыцарь без страха и упрека не врет, а кроме того, для вранья требуется воображение. Вы просто… Постойте! Ваш вопрос касался женщины?

Я кивнул.

— Тогда понятно, — успокоил меня Фицстивен. — Извините. — Рыцарь без страха и упрека всегда врет, если дело касается женщины, — врет даже без нужды и причиняет ей множество неудобств. Это — одно из рыцарских правил: охранять ее честь и тому подобное. А женщина кто?

— Габриэла Леггет, — ответил я и рассказал ему все, что знал о Леггетах, бриллиантах и мертвеце на Голден-Гейт-авеню. По ходу моего рассказа разочарование все сильнее проступало на его лице.

— Это ничтожно и скучно, — с обидой сказал он, когда я кончил. — Я примерял Леггета к романам Дюма, а вы предлагаете мне безделушку из О’Генри. Вы разочаровали меня своими бриллиантиками. Но, — глаза у него опять блеснули, — это может иметь продолжение. Преступник Легтет или не преступник, мелкое мошенничество со страховкой — не его масштаб.

— Вы хотите сказать, что он — из этих пресловутых стратегов уголовного мира? Никак вы газеты читаете? Кто же он по-вашему? Король бутлегеров? Заправила международного преступного синдиката? Скупщик живого товара? Главарь торговцев наркотиками? Или переодетая королева фальшивомонетчиков?

— Не будьте кретином, — сказал он. — Нет, у него хорошие мозги, и в нем есть что-то черное. Есть что-то такое, о чем он не хочет думать, но чего не должен забывать. Я сказал вам, он жаден до всего невероятного, ошеломляющего, и вместе с тем он холодный как лед… нет — обжигающе холодный. Это невротик, который держит свое тело в форме, в готовности к чему-то, а свое сознание дурманит безумными идеями. И вместе с тем он холоден и трезв. Если человек хочет забыть свое прошлое, ему проще всего заглушить память через тело — чувственностью, если не наркотиками. Но, положим, прошлое не умерло и человек должен быть в форме, чтобы совладать с ним, если оно ворвется в настоящее. В таком случае самое правильное — анестезировать разум непосредственно, а тело беречь и укреплять.

— Так что насчет прошлого?

Фицстивен покачал головой.

— Если я не знаю — а я не знаю, — это не моя вина. Прежде чем вы распутаете свое дело, вы поймете, как трудно получить информацию в их семействе.

— Вы пробовали?

— Конечно. Я писатель. Мой предмет — души и то, что в них происходит. Его душа меня интересует, и меня всегда задевало, что он не хочет вывернуть ее передо мной наизнанку. Например, я сомневаюсь, что его фамилия Леггет. Он француз, Как-то он сказал, что родом из Атланты, но он француз и внеш не, и по складу ума, и по всему, кроме места жительства.

— А его семейство? — спросил я. — Габриэла со сдвигом, как по-вашему?

— Интересно. — Фицстивен посмотрел на меня с любопытством. — Вы это так брякнули или правда думаете, что она не в себе?

— Не знаю. Она странный, трудный человек. Кроме того, у нее звериные уши, почти нет лба, а глаза — то зеленые, то карие, непрерывно меняют цвет. Удалось вам что-нибудь разнюхать о ее жизни?

— И это вы, зарабатывающий разнюхиванием, смеете издеваться над моим интересом к людям и над моими попытками его удовлетворить?

— Есть разница, — сказал я. — Я разнюхиваю для того, чтобы поместить людей в тюрьму, и мне за это платят, хотя меньше, чем следовало бы.

— Нет разницы, — ответил он. — Я разнюхиваю, чтобы поместить людей в книгу, и мне за это платят, хотя меньше, чем следовало бы.

— Ну и что проку от этого?

— Бог его знает. А что проку сажать их в тюрьму?

— Уменьшает перенаселенность, — сказал я. — Посадите по больше народу, и в городах не будет транспортных проблем. Что вы знаете о Габриэле?

— Она ненавидит отца. Он ее обожает.

— Отчего же ненависть?

— Не знаю, может быть, оттого, что он ее обожает.

— Ничего не понять, — пожаловался я. — Это просто литературщина. А жена Леггета?

— Вы, наверное, ни разу у нее не ели? У вас отпали бы всякие сомнения. Только безмятежная, прозрачная душа может достичь такого кулинарного искусства. Я часто спрашивал себя, что она думает об этих фантастических существах — муже и дочери, — но, скорее всего, она просто принимает их такими, как есть, и даже не замечает их странностей.

— Все это очень замечательно, но вы по-прежнему не сказали мне ничего определенного.

— Не сказал, — согласился он. — Именно так, мой милый. Я рассказал вам, что я знаю и что представляю себе, — и все это неопределенно. В том-то и дело — за год я не выяснил ничего определенного о Леггете. Не убеждает ли это вас — учитывая мою любознательность и незаурядное умение утолять ее, — что он скрывает нечто, и скрывает умело?

— Да? Не знаю. Знаю только, что потратил много времени и не узнал ничего такого, за что можно посадить в тюрьму. Пообедаем завтра вечером? Или послезавтра?

— Послезавтра. Часов в семь?

Я сказал, что заеду за ним, и ушел. Был уже шестой час. Обед я пропустил и поэтому пошел поесть к Бланко, а оттуда — в негритянский район, посмотреть на Тингли Носорога.

Я нашел его в табачном магазине Гербера: он катал в зубах толстую сигару и рассказывал что-то четверке негров:

— …Говорю: «Нигер, ты себе языком могилу роешь» — цап его рукой, а его словно сдуло, нету его, только следы в бетоне, ей-богу, один от другого — два метра, и домой идут.

Покупая сигареты, я присмотрелся к нему. Он был шоколадного цвета, лет под тридцать, ростом около шести футов и весом фунтов двести, пучеглазый, с желтоватыми белками, широким носом, толстыми синими губами, синими деснами и неровным черным шрамом, сбегавшим от нижней губы за ворот полосатой бело-голубой рубашки. Костюм на нем был довольно новый и даже еще выглядел новым, а носил его Тингли с шиком. Говорил он густым басом, и, когда смеялся вместе со своими слушателями, звенело стекло в шкафах.

Я вышел из магазина, пока они смеялись, услышал, как смех смолк у меня за спиной, и, преодолев искушение оглянуться, пошел по улице туда, где жили Носорог и Минни. Он нагнал меня, когда я подходил к их дому.

Я ничего не сказал, и несколько шагов мы прошли бок о бок. Заговорил он:

— Это вы тут, что ли, про меня расспрашивали?

Кислый дух итальянского вина сгустился так, что стал видимым.

Я подумал и ответил:

— Да.

— Какое вам дело до меня? — спросил он, не враждебно, а так, как будто хотел это знать.

На другой стороне улицы из дома Минни вышла Габриэла Леггет, в коричневом пальто и коричневой с желтым шляпке, и не поглядев в нашу сторону пошла прочь. Она шагала быстро, прикусив нижнюю губу.

Я посмотрел на негра. Он смотрел на меня. В лице его ничего не переменилось: то ли он не видел Габриэлу Леггет, то ли просто не знал ее. Я сказал:

— Вам ведь нечего скрывать? Так какая вам разница, кто о вас спрашивает?

— Все равно, хотите узнать про меня — меня и спрашивайте. Это из-за вас Минни выгнали?

— Ее не выгнали. Она ушла.

— А чего ей слушать всякое хамство? Она…

— Пойдемте поговорим с ней, — предложил я и стал переходить улицу. Перед подъездом он обогнал меня, поднялся на одни марш, прошел по темному холлу к двери и отпер ключом из связки, в которой их было штук двадцать.

Когда мы вошли в комнату, из ванной, в розовом кимоно, отороченном желтыми страусовыми перьями, похожими на сухие папоротники, появилась Минни Херши. Увидев меня, она шире ко раскрыла глаза. Носорог сказал:

— Минни, ты знаешь этого джентльмена?

— Д-да.

Я сказал:

— Не надо тебе было уходить от Леггетов. Никто не думает, что ты причастна к истории с бриллиантами. Что тут понадобилось мисс Леггет?

— Не было тут никакой мисс Леггет, — ответила она. — Не понимаю, о чем вы говорите.

— Она вышла отсюда, когда мы подходили.

— A-а! Мисс Леггет. Я думала, вы сказали: миссис Леггет. Извините. Да. Мисс Габриэла была здесь. Спрашивала, не вернусь ли я к ним. Она меня очень уважает, мисс Габриэла.

— Вот и возвращайся, — сказал я, — Глупо, что ты ушла.

Носорог вынул сигару изо рта и красным концом показал на девушку.

— Ушла от них, — загудел он, — и нечего тебе там делать. Нечего от них всякую гадость слушать. — Он засунул руку в брючный карман, вытащил толстую пачку денег, шлепнул ее на стол и пророкотал: — Чего тебе ходить в прислугах?

Обращался он к девушке, но глядел на меня — с улыбкой, блестя золотыми зубами. Девушка презрительно посмотрела на него и сказала:

— Паясничай перед ним, пьянь. — И, снова повернув ко мне коричневое лицо, серьезно, с нажимом, словно боясь, что ей не поверят, добавила: — В кости выиграл. Помереть мне, если нет.

Носорог сказал:

— Никого не касается, где я достал деньги. Достал, и все. У меня… — Он положил сигару на край стола, языком, похожим на коврик в ванной, смочил большой, как пятка, палец и стал отсчитывать на стол купюры. — Двадцать… тридцать… восемьдесят… сто… сто десять… двести десять… триста десять… триста тридцать… триста тридцать пять… четыреста тридцать пять… пятьсот тридцать пять… пятьсот восемьдесят пять… шестьсот пять… шестьсот десять… шестьсот двадцать… семьсот двадцать… семьсот семьдесят… восемьсот двадцать… восемьсот тридцать… восемьсот сорок… девятьсот сорок… девятьсот шестьдесят… девятьсот семьдесят… девятьсот семьдесят пять… девятьсот девяносто пять… тысяча пятнадцать… тысяча двадцать… тысяча сто двадцать… Тысяча сто семьдесят. Кому интересно, сколько у меня денег, — вот сколько у меня денег: тысяча сто семьдесят долларов. Кому интересно, где я их взял, — хочу скажу, не хочу не скажу. Смотря какое настроение.

Минни сказала:

— Он их в кости выиграл, в клубе «Счастливый день». Помереть мне, если нет.

— Может, выиграл, — сказал Носорог, по-прежнему широко улыбаясь мне. — А если не выиграл?

— Загадки разгадывать не умею, — сказал я и, еще раз посоветовав девушке вернуться к Леггетам, вышел из квартиры. Минни закрыла за мной дверь. Пока я шел по холлу, слышно было, как она выговаривает Носорогу, а он басом смеется в ответ.

В закусочной «Сова» я раскрыл телефонный справочник на городе Беркли, нашел там только одного Фримандера и заказал его номер. Миссис Бегг была дома и согласилась принять меня, если я прибуду с ближайшим паромом.

Дом Фримандеров расположился в стороне от извилистого шоссе, поднимавшегося в гору к Калифорнийскому университету.

Миссис Бетт оказалась худой и ширококостной женщиной, с жидкими седоватыми волосами, туго стянутыми на костистой голове, жесткими серыми глазами и жесткими ловкими руками, Она была сурова и угрюма, но при этом достаточно откровенна, так что к делу мы перешли без особых предисловий и околичностей.

Я рассказал ей о краже, о том, что вору помогал или по крайней мере подсказывал кто-то хорошо знакомый с домом Леггетов, и закончил:

— Мне сказала миссис Пристли, что вы были домоправительницей у Леггетов и, наверно, сможете мне помочь.

Миссис Бегг сомневалась, стоило ли мне ехать в другой город ради того, чтобы услышать ее рассказ, но, как честная женщина, которой скрывать нечего, выразила готовность оказать мне всяческое содействие. Начав, однако, она разогналась так, что чуть не заговорила меня насмерть. Если отбросить все не относящееся к делу, я почерпнул из ее рассказа следующее.

Леггет взял ее в экономки через агентство по найму весной 1921 года. Сперва ей помогала прислуга, но для двоих работы было мало и по предложению миссис Бегг прислугу отпустили. В быту Леггет был неприхотлив и почти все время проводил на верхнем этаже, где у него была лаборатория и маленькая спальня. В остальные комнаты он почти не наведывался, за исключением тех вечеров, когда к нему приходили приятели. Ей эти приятели не нравились: упрекнуть она их ни в чем не может, но что они говорили между собой — это просто стыд и срам. Эдгар Леггет — человек приятный, лучшего хозяина и пожелать нельзя, сказала она, но до того скрытный, что бывает прямо но по себе. Он никогда не позволял ей подниматься на третий этаж и дверь в лабораторию всегда была на замке. Раз в месяц приходил японец и убирался там под наблюдением Леггета. Наверно, у него были научные секреты, а может, и опасные вещества и он не хотел, чтобы туда лазили, и все-таки от этого делалось не по себе. О личных и семейных обстоятельствах хозяина ей ничего не известно и она никогда не спрашивала, поскольку знает свое место.

В августе 1923 года — дождливым утром, ей запомнилось, — к дому подъехала женщина с пятнадцатилетней девочкой и множеством чемоданов. Она открыла им, и женщина спросила мистера Леггета. Миссис Бегг подошла к двери в лабораторию, позвала его, и он спустился. На своем веку миссис Бегг никогда не видела такого удивления. Увидев их, мистер Леггет сделался совершенно белый, и она думала, что он упадет, — так он задрожал. О чем Леггет говорил в то утро с женщиной и девочкой, она не знает, потому что тараторили на каком-то иностранном языке, хотя по английски умеют не хуже любого, особенно эта Габриэла, когда ругается. Миссис Бегт ушла из комнаты и занялась своими делами. Довольно скоро на кухне появился мистер Леггет и сказал ей, что приехали к нему свояченица миссис Дейн и ее дочь, обеих он не видел десять лет, и что они будут здесь жить. Позже миссис Дейн сказала ей, что они англичанки, но последние годы жили в Нью-Йорке. Миссис Дейн ей понравилась, она была женщина разумная и прекрасная хозяйка, но эта Габриэла — наказание Господне. Миссис Беп называла ее не иначе, как «этой Габриэлой».

С приездом Дейнов и при такой хозяйке, как миссис Дейн, миссис Беп стала в доме лишней. Они поступили очень великодушно, сказала миссис Бегг, — помогли ей найти новую службу и проводили с хорошим денежным подарком. С тех пор она их не видела, но благодаря привычке следить за объявлениями о браках, смертях и рождениях в утренних газетах через неделю после своего ухода узнала, что Эдгар Леггет и Алиса Дейн поженились.

4. ТУМАННЫЕ ХАРПЕРЫ

На другое утро, в девять часов, явившись в агентство, я увидел в приемной Эрика Коллинсона. Его загорелое лицо побледнело, выглядело несвежим, и он забыл напомадить голову.

— Вы что-нибудь знаете о мисс Леггет? — спросил он, вскочив с места и бросившись мне навстречу. — Она не ночевала дома и до сих пор не вернулась. Ее отец говорит, что не знает, где она, но я уверен, что он знает. Он говорил мне «не волнуйтесь», но как я могу не волноваться? Вы что-нибудь знаете?

Я ответил, что не знаю, и сказал ему, что видел ее вчера вечером, когда она выходила от Минни Херши. Я дал ему адрес мулатки и посоветовал спросить у нее. Он нахлобучил шляпу и выбежал.

Я позвонил О’Гару и спросил, слышно ли что-нибудь из Нью-Йорка.

— Угу, — сказал он. — Аптон — фамилия оказалась правильная — когда-то был вашим коллегой, частным сыщиком, и даже держал агентство, но в двадцать третьем году его и некого Гарри Рапперта посадили за попытку подкупа присяжных. Вы разобрались с черным?

— Не знаю. Носорог носит в кармане тысячу сто зеленых. Мимниговорит, что они выиграны в кости. Может быть. Это вдвое больше того, что он выручил бы за камни Леггета. А что если ваши люди проверят? Якобы он выиграл их в клубе «Счастливый день».

О’Гар пообещал заняться этим и повесил трубку.

Я послал телеграмму в наше нью-йоркское отделение с просьбой собрать сведения об Аптоне и Рапперте, а потом пошел в муниципалитет и в кабинете регистратора стал листать журнал регистрации браков за август и сентябрь 1923 года. Искомое заявление было датировано 26 августа, в нем значилось, что Эдгар Леггет родился в Атланте, штат Джорджия, 6 марта 1883 года и это его второй брак; об Алисе же Дейн — что она родилась в Лондоне 22 октября 1888 года и прежде замужем не была.

Когда я вернулся в агентство, меня опять подстерегал там Эрик Коллинсон, еще более встрепанный.

— Я видел Минни, — возбужденно начал он, — и она ничего мне не объяснила. Сказала, что вчера вечером Габи была у нее и просила вернуться на работу, а кроме этого, ничего о ней не знает, но на ней… на руке у нее было кольцо с изумрудом — я точно знаю, что оно принадлежит Габи.

— Вы спросили об этом?

— Кого? Минни? Нет. Как можно? Это было бы…. вы же понимаете.

— Правильно, — согласился я, вспомнив слова Фицстивена о рыцаре без страха и упрека, — мы всегда должны быть вежливыми. Я вас спрашивал, в котором часу вы привезли мисс Леггет домой позавчера ночью. Почему вы меня обманули?

От смущения его лицо сделалось еще более миловидным и еще менее осмысленным.

— Я сделал глупость, — забормотал он, — но я не… понимав те… я думал, что вы… я боялся…

Конца этому не было видно. Я подсказал:

— Вы решили, что час поздний, и не хотели, чтобы у мена сложилось о ней неправильное мнение?

— Да, вот именно.

Я выставил его, а сам пошел в комнату оперативников, где большой, разболтанный, краснолицый Мики Лайнен и тоненький, смуглый, франтоватый Ал Мейсон рассказывали друг другу байки о том, как в них стреляли, и хвастались, кто сильнее испугался. Я изложил им, что к чему в деле Леггета — насколько сам знал, а знал я совсем немного, как показал мне собственный рас сказ, — и отправил Ала наблюдать за домом Леггетов, а Мики посмотреть, как ведут себя Минни и Носорог.

Часом позже, когда я позвонил в дверь Леггетов, мне открыла хозяйка, и ее симпатичное лицо было невеселым. Мы прошли а зелено-оранжево-шоколадную комнату, и там к нам присоединился ее муж. Я изложил им то, что О’Гару удалось выяснить а Нью-Йорке об Аптоне, и сказал, что запросил по телеграфу дополнительные сведения о Рапперте.

— Ваши соседи видели, что возле дома околачивался какой-то человек, но это был не Аптон. Судя по описаниям, тот же самый человек выбрался по пожарной лестнице из комнаты, где убили Аптона. Приметы Рапперта мы получим.

Я следил за лицом Леггета. Оно не изменилось. Его блестящие карие глаза выражали интерес, и ничего больше. Я спросил:

— Ваша дочь дома?

Он ответил:

— Нет.

— Когда она вернется?

— Наверное, через несколько дней, не раньше. Она уехала за город.

— Где ее найти? — обратился я к миссис Леггет. — Мне надо задать ей кое-какие вопросы.

Миссис Леггет отвела глаза, посмотрела на мужа.

— Точно мы не знаем, — услышал я его металлический голос. — Из Лос-Анджелеса приехали ее друзья, мистер Харпер с женой, и пригласили ее прокатиться в горы. Я не знаю, какой они придумали маршрут и намерены ли где-нибудь остановиться.

Я стал спрашивать о Харперах. Леггет признался, что ему известно очень мало. Жену Харпера зовут Кармелой, сказал он, а у самого Харпера прозвище Малыш, настоящее же его имя не то Фрэнк, не то Уолтер. Лос-анджелесского адреса Харперов он тоже не знает. Кажется, у них есть дом где-то под Пасаденой, но в этом он не уверен, поскольку слышал, что они продали его или собирались продать. Пока он рассказывал эту чушь, его жена сидела, уставясь в пол, и только дважды подняла голову, чтобы умоляюще взглянуть на него голубыми глазами. Я спросил ее:

— Вы что-нибудь знаете о них, кроме этого?

— Нет, — слабым голосом ответила она и снова бросила взгляд на мужа, который не обращал на нее внимания и спокойно смотрел мне в глаза.

— Когда они уехали? — спросил я.

— Рано утром, — ответил Леггет. — Харперы остановились в отеле — не знаю в каком, — и Габриэла ночевала с ними, чтобы выехать с утра пораньше.

Я был сыт Харперами.

— Кто-нибудь из вас, вы или ваша жена, знали что-нибудь об Аптоне, сталкивались с ним до этой истории?

— Нет, — сказал Леггет.

Надо было бы задать еще кое-какие вопросы, но ответы я получал невразумительные и, решив, что с меня хватит, встал. Мне очень хотелось сказать Леггету, что я о нем думаю, однако это не сулило никакой прибыли. Он тоже поднялся и с вежливой улыбкой сказал:

— Сожалею, что причинил страховой компании столько хлопот, тем более что всему виной моя халатность. Хочу знать ваше мнение: как вы думаете, должен я взять на себя ответственность за потерю бриллиантов и возместить ущерб?

— В сложившейся ситуации, — ответил я, — думаю, что должны; но расследования это не остановит.

Леггет сказал:

— Благодарю вас. — Голос его был безразлично вежлив. — Я подумаю.

По дороге в агентство я зашел на полчаса к Фицстивену. Он сказал, что пишет статью в «Психопатологическое обозрение» (не помню, так ли в точности оно называлось, но похоже), где разоблачает гипотезу о подсознательном и бессознательном как западню и обман, как волчью яму для неосмотрительных и накладные усы для шарлатана, а также дыру в крыше психологии, из-за чего честные ученые теперь бессильны, или почти бессильны, выкурить из дома науки таких модных насекомых, как психоаналитик и бихевиорист. Он распространялся об этом минут десять, но на конец все же вернулся на землю со словами:

— А как у вас дела с неуловимыми бриллиантами?

— И так и сяк, — ответил я и рассказал ему о том, что выяснил и сделал за истекшее время.

— Вам, безусловно, удалось до предела все запутать, — поздравил он меня, когда я кончил.

— Будет еще хуже, прежде чем прояснится, — пообещал я. Хотелось бы провести с миссис Легтет минут десять наедине. Без мужа, по-моему, с ней можно будет договориться. Вы не могли бы кое-что у нее выведать? Я хочу знать, почему уехала Габриэля, пусть нам даже не скажут куда.

— Попробую, — охотно согласился Фицстивен. — Скажем, завтра днем приду и попрошу книгу — хотя бы «Розовый крест» Уэйта. Они знают о моем интересе к таким предметам. Мистер Леггет будет в лаборатории, а я не захочу его беспокоить. Осведомлюсь у миссис Легтет между прочим, — возможно, удастся что-то узнать.

— Спасибо, — сказал я. — Увидимся завтра вечером.

Остаток дня я занимался тем, что заносил свои догадки и находки на бумагу и пытался привести их в систему. Дважды звонил Эрик Коллинсон и спрашивал, нет ли вестей о его Габриэле. Ни от Мики Лайнена, ни от Ала Мейсона сообщений не было В шесть часов я закончил рабочий день.

5. ГАБРИЭЛА

Следующий день принес события.

Рано утром пришла телеграмма из нашего нью-йоркского отделения. В расшифрованном виде она гласила:

«Луис Аптон бывший владелец сыскного агентства здесь тчк 1 сентября 1923 арестован за подкуп двух присяжных в деле об убийстве церковного сторожа тчк Пытался добиться оправдания зпт выдав сообщника Гарри Рапперта зпт служащего агентства тчк Оба осуждены тчк Оба освобождены Синг-Синга 6 февраля сего года тчк Сообщают зпт Рапперт угрожал убить Аптона тчк Рапперт тридцати двух лет зпт шесть футов зпт около ста пятидесяти фунтов зпт шатен зпт глаза карие зпт лицо худое зпт желтоватое зпт нос длинный зпт тонкий зпт ходит сутулясь зпт выставив подбородок тчк Фото почтой».

По описанию Рапперт определенно был тем человеком, которого видели миссис Пристли и Дейли, и тем, который, вероятно, убил Аптона.

Мне позвонил О’Гар:

— Вашего черного, Носорога Тингли, вчера вечером взяли в ломбарде — пытался сдать драгоценности. Бриллиантов россыпью там не было. Мы с ним еще не разобрались, только опознали. Я послал человека к Леггетам с кое-каким его добром — проверить, не оттуда ли, но они сказали нет.

Получалась какая-то ерунда. Я предложил:

— Проверьте у Холстеда и Бичема. Скажите им, что, по вашему мнению, они принадлежат Леггету. Не говорите, что он это отрицал.

Через полчаса сержант позвонил мне снова, уже от ювелиров: Холстед уверенно опознал две вещи — нитку жемчуга и топазовую брошь. Леггет покупал их для дочери.

— Прекрасно, — сказал я. — А теперь можете вот что сделать? Отправляйтесь к Носорогу домой и прижмите его подругу, Минни Херши. Обыщите квартиру, а с ней самой — покруче: чем сильнее напугаете, тем лучше. Посмотрите, нет ли у нее на пальце кольца с изумрудом. Если есть или если увидите другие украшения, которые могли принадлежать Леггетам, заберите их; но долго там не оставайтесь и ее больше не тревожьте. Мы за ней наблюдаем. Только вспугните и уходите.

— Она у меня станет белая, — пообещал О’Гар.

Дик Фоли был в комнате оперативников, писал отчет об ограблении склада, которым занимался всю ночь. Я отправил его на помощь к Мики — наблюдать за мулаткой.

— Если она покинет квартиру после ухода полицейских, отправляйтесь за ней вдвоем, — сказал я, — и, если она где-то задержится, один из вас звонит мне.

Я вернулся в свой кабинет и стал переводить сигареты. От третьей остался уже окурок, когда позвонил Эрик Коллинсон и спросил, не нашел ли я его Габриэлу.

— Не совсем, но надежда есть. Вы свободны? Тогда можете заглянуть ко мне, пойдем вместе — если выяснится, куда идти.

Он обрадованно сказал, что выходит.

Через несколько минут позвонил Мики Лайнен:

— Мулатка пришла в гости. — И он назвал мне дом на Паси-фик-авеню.

Едва я положил трубку, телефон зазвонил снова.

— Говорит Уотт Холстед. Вы могли бы зайти к нам на минутку?

— Сейчас — нет. В чем дело?

— Это касается Эдгара Леггета, и я в недоумении. Утром полицейские принесли ювелирные изделия и спросили, известны ли они нам. Я узнал нитку жемчуга и брошь, купленные Леггетом я прошлом году для дочери; брошь — весной, бусы — под Рождество. После ухода полицейских я, естественно, позвонил Леггету; он отнесся к моему звонку до чрезвычайности странно. Вы слушал меня, а потом сказал: «Весьма благодарен вам за то, что вмешиваетесь в мои дела» — и повесил трубку. Как вы думаете, что с ним?

— Бог его знает. Спасибо. Сейчас я убегаю, но зайду к вам, как только будет возможность.

Я нашел телефон Оуэна Фицстивена, набрал номер и услышал протяжное: «Алло-о».

— Поторопитесь идти за книгой, если хотите, чтобы от этого был прок, — сказал я.

— Почему? Что-то происходит?

— Происходит.

— В частности? — спросил он.

— Разное, но если кто хочет выведать тайны Леггета, то сей час не время возиться со статейками о подсознательном.

— Хорошо. Бегу.

Пока я разговаривал с писателем, появился Эрик Коллинсон.

— Пошли, — сказал я, направившись к лифтам. — Надеюсь, что на этот раз тревога не ложная.

— Куда мы едем? — нетерпеливо спросил он. — Вы ее нашли? Она здорова?

Я мог ответить только на один его вопрос и ответил, назвав адрес на Пасифик-авеню, который мне дал Мики. Оказалось, что он знаком Коллинсону:

— Это дом Джозефа.

С нами в кабине лифта было человек пять посторонних. Я ограничился неопределенным: «Вот как?»

За углом стоял его двухместный открытый «крайслер». Мы влезли и поехали к Пасифик-авеню, презирая прочий транспорт и светофоры.

Я спросил:

— Кто такой Джозеф?

— Очередная секта. Он глава. Называет свой дом храмом Святого Грааля. Сейчас его секта в моде. Вы же знаете, как они плодятся и исчезают в Калифорнии. Мне не нравится, что Габриэла у него — если она действительно там… хотя не знаю… может быть, там нет ничего плохого. Он — как раз один из странных знакомых мистера Леггета. Вы уверены, что она там?

— Может быть. Она в секте?

— Да, она к ним ходит. Я бывал там с ней.

— Что за публика?

— Ну, как будто бы ничего, — с некоторой неохотой отозвался он. — Публика достойная: миссис Пейсон Лоренс, Коулманы, миссис Ливингстон Родман… такого сорта люди. Холдорны — Джозеф и его жена Арония, — кажется, вполне достойные люди, но… мне не нравится, что Габриэла там бывает. — Правое колесо его «крайслера» едва не задело вагон фуникулера. — Она подпала под их влияние, и я считаю, что это нехорошо на ней сказывается.

— Вы там бывали; какого рода эта лавочка? — спросил я.

— Не могу сказать, что это лавочка, — ответил он, морща лоб. — Я не очень хорошо знаю их учение и вообще не очень в этом разбираюсь, но на их службах бывал с Габриэлой — они не менее торжественны и даже более красивы, чем англиканские и католические. Не думайте, что это какая-то секта, вроде Святых вертунов или Дома Давида. Ничего похожего. Во всяком случае, обставлено все первоклассно. Холдорны — люди более… словом, более культурные, чем я.

— Так чем же вы недовольны?

Он хмуро покачал головой.

— Даже не могу сказать. Мне это не нравится. Не нравится, что Габриэла исчезает, ничего никому не сказав. Вы думаете, ее родители знают, куда она отправилась?

— Нет.

— По-моему, тоже, — сказал он.

С улицы храм Святого Грааля представлялся тем, чем и был первоначально, — жилым шестиэтажным домом из желтого кирпича. Внешне ничто не указывало на его изменившееся назначение. Я велел Коллинсону проехать мимо, к углу, где, расслабленно привалившись к каменной стенке, стоял Мики Лайнен. Как только мы остановились, он подошел.

— Черная ушла десять минут назад, — сообщил он, — Дик сопровождает. Из тех, кого ты описывал, никто как будто не выходил.

— Устраивайся в машине и следи за дверью, — велел я ему А Коллинсону сказал: — Мы с вами идем туда. Разговаривать позвольте мне.

Когда мы подошли к двери храма, мне пришлось предупредить его:

— Постарайтесь не дышать так шумно. Может быть, все обойдется. — Я позвонил.

Дверь открылась немедленно: за ней стояла широкоплечая, мясистая женщина лет пятидесяти. Дюйма на четыре повыше меня — а во мне как-никак пять с половиной футов. Лицо в мешочках и припухлостях, но ни в глазах, ни в губах — никакой мягкости и дряблости. Ее длинная верхняя губа была выбрита. Черное — очень черное — платье закрывало ее тело от подбородка и мочек до самых ступней.

— Мы хотим видеть мисс Леггет, — сказал я.

Она сделала вид, что не понимает.

— Мы хотим видеть мисс Леггет, — повторил я, — мисс Габриэлу Леггет.

— Не знаю. — Говорила она басом. — Хорошо, войдите.

Без особого радушия она провела нас в маленькую сумрачную приемную, прилегавшую к вестибюлю, велела ждать и ушла.

— Кто этот тяжеловоз? — спросил я Коллинсона.

Он сказал, что не знает ее. Ему не сиделось на месте. Я сел Опущенные шторы пропускали мало света, и я не видел комнату целиком, но ковер был толстый и мягкий, а мебель, насколько мне удалось разглядеть, тяготела скорее к роскоши, чем к строгости.

Если не считать шагов Коллинсона, в доме не раздавалось ни звука. Я взглянул на открытую дверь и увидел, что за нами наблюдают. Там стоял мальчик лет двенадцати или тринадцати и смотрел на нас большими темными глазами, будто светившими!! в полутьме. Я сказал:

— Привет.

Коллинсон рывком обернулся на мой голос.

Мальчик ничего не ответил. Целую минуту он смотрел на меня не мигая, бессмысленным, совершенно обескураживающим взглядом, какой бывает только у детей, потом повернулся и у шал так же бесшумно, как появился.

— Кто он? — спросил я у Коллинсона.

— Наверное, Мануэль, сын Холдорнов. Я его раньше не видел.

Коллинсон расхаживал по комнате. Я сидел и смотрел в дверь. Наконец там появилась женщина и, ступая бесшумно по толстому ковру, вошла в приемную. Она была высокая, грациозная; ее темные глаза, казалось, тоже испускают свет, как у мальчика. Больше я пока ничего не мог разглядеть.

Я встал. Женщина обратилась к Коллинсону:

— Здравствуйте. Мистер Коллинсон, если я не ошиблась? — Более музыкального голоса я не слыхивал.

Коллинсон что-то пробормотал и представил меня женщине, назвав ее «миссис Холдорн». Она подала мне теплую твердую руку, а потом подошла к окну, подняла штору, и на пол лег прямоугольник сочного послеполуденного солнца. Пока я привыкал к свету и отмаргивался, она села и знаком предложила сесть и нам.

Раньше всего я увидел ее глаза. Громадные, почти черные, теплые, опушенные густыми черными ресницами. Только в них я увидел что-то живое, человеческое, настоящее. В ее овальном, оливкового оттенка лице были и тепло и красота, но тепло и красота, будто не имевшие никакого отношения к действительности. Будто это было не лицо, а маска, которую носили так долго, что она почти превратилась в лицо. Даже губы — а губы эти стоили отдельного разговора — казались не плотью, а удачной имитацией плоти — мягче, краснее и, наверное, теплее настоящей плоти. Длинные черные волосы, разделенные посередине пробором и стянутые в узел на затылке, туго обтягивали голову, захватывая виски и кончики ушей. Она была высокая, налитая, гибкая, с длинной, сильной, стройной шеей; темное шелковое платье обрисовывало тело. Я сказал:

— Миссис Холдорн, мы хотим повидать мисс Леггет.

Она с любопытством спросила:

— Почему вы думаете, что она здесь?

— Это ведь не так важно, правда? — быстро ответил я, чтобы Коллинсон не успел вылезти с какой-нибудь глупостью. — Она здесь. Мы хотели бы ее видеть.

— Не думаю, что это удастся, — медленно ответила она. — Ей нездоровится, она приехала сюда отдохнуть, — в частности, от общества.

— Очень жаль, — сказал я, — но ничего не поделаешь. Мы бы сюда не пришли, если бы не было необходимости.

— Это необходимо?

— Да.

Поколебавшись, она сказала:

— Хорошо, я узнаю. — Затем извинилась и покинула нас.

— Я не прочь и сам тут поселиться, — сказал я Коллинсону.

Он не понимал, что я говорю. Вид у него был возбужденный, лицо раскраснелось.

— Габриэле может не понравиться, что мы сюда пришли, — сказал он.

Я ответил, что это меня огорчит.

Вернулась Арония Холдорн.

— Мне, право, очень жаль, — сказала она, встав в дверях и вежливо улыбаясь, — но мисс Леггет не хочет вас видеть.

— Очень жаль, — сказал я, — но нам придется ее увидеть.

Она выпрямилась, и улыбка исчезла.

— Простите?

— Нам придется ее увидеть, — повторил я как можно дружелюбнее. — Это необходимо, я вам объяснил.

— Извините. — Даже холодность не могла испортить ее прекрасный голос. — Вы не можете ее видеть.

Я сказал:

— Мисс Леггет, как вам, вероятно, известно, — важный свидетель по делу о краже и убийстве. Нам надо ее видеть. Если вас это устраивает больше, я готов подождать полчаса, пока сюда придет полицейский со всеми полномочиями, которые вы сочтете необходимыми. И мы с ней увидимся.

Коллинсон произнес что-то невнятное, но похожее на извинения.

Арония Холдорн ответила незначительнейшим поклоном.

— Можете поступать как вам угодно, — холодно сказала она. — Я не согласна, чтобы вы беспокоили мисс Леггет против ее желания, и, если речь идет о моем разрешении, я вам его не даю. Если же вы настаиваете, помешать вам я не могу.

— Спасибо. Где она?

— Ее комната на пятом этаже, первая от лестницы, слева. Она опять слегка наклонила голову и ушла.

Коллинсон взял меня под руку и забормотал:

— Не знаю, стоит ли мне… стоит ли нам идти. Габриэле это не понравится. Она не…

— Вы как хотите, — проворчал я, — а я иду. Ей это может не понравиться, но мне тоже не нравится, что люди прячутся, когда а хочу спросить их о пропавших бриллиантах.

Он нахмурился, пожевал губами, сделал несчастное лицо, но со мной пошел. Мы отыскали лифт, поднялись на пятый этаж и по пурпурному ковру подошли к первой двери слева. Я постучал Ответа не было. Я постучал снова, громче.

В комнате послышался голос. Вероятнее всего, женский, но мог принадлежать кому угодно. Он звучал настолько слабо, что мы не разобрали слов, и как бы придушенно — даже нельзя было понять, кто говорит. Я толкнул Коллинсона локтем и приказал:

— Позовите ее!

Он оттянул воротничок пальцем и прохрипел:

— Габри, это я, Эрик.

Ответа все равно не последовало. Я опять постучал:

— Откройте дверь!

Внутри что-то произнесли, я ничего не понял. Я снова крикнул и постучал. В коридоре открылась дверь, и высунулся старик с бледным лицом и жидкими волосами:

— Что происходит?

— Не ваше дело, — сказал я и опять постучал в дверь.

Голос внутри стал громче, мы уже слышали в нем жалобу, но слов по-прежнему разобрать не могли. Я повертел ручку, и оказалось, что дверь не заперта. Я еще погремел ручкой и приоткрыл дверь сантиметра на два. Голос стал более внятным. Я услышал мягкие шаги. Я услышал сдавленный всхлип. Я распахнул дверь.

Эрик Коллинсон издал горлом странный звук — будто где-то очень далеко кто-то душераздирающе кричал.

Габриэла Леггет стояла у кровати, держась одной рукой за белую спинку, и покачивалась. Она была белая как мел. Глаза, тусклые, без белков, смотрели в пустоту, а маленький лоб был наморщен. Казалось, она видит что-то впереди и пытается понять, что это. На ней был один желтый чулок, коричневая бархатная юбка, в которой она явно спала, и желтая рубашка. На полу валялись коричневые туфли, другой чулок, коричневая с золотом блузка, коричневый жакет и желто-коричневая шляпа.

Все остальное в комнате было белое: белые обои на стенах, белый потолок, крашенные белой эмалью стулья, кровать, двери, оконные рамы, даже телефон; белый войлок на полу. Мебель была не больничная, — такую видимость ей придавала белая краска. В комнате было два окна и кроме той двери, которую я открыл, еще две. Левая вела в ванную, правая — в маленькую гардеробную.

Я втолкнул Коллинсона в комнату, вошел за ним и закрыл дверь. Ключа в ней не было, и скважины не было, и каких-либо признаков замка. Коллинсон глазел на девушку, раскрыв рот, и лицо у него стало такое же бессмысленное, как у нее, — разве только ужаса больше. Она прислонилась к спинке кровати и темными одурманенными глазами смотрела в никуда.

Я обнял ее одной рукой и усадил на кровать, а Коллинсону сказал:

— Соберите ее вещи. — Мне пришлось сказать это дважды, прежде чем он вышел из столбняка.

Коллинсон подал мне вещи, и я стал одевать ее. Он вцепился пальцами мне в плечо и запротестовал — таким тоном, будто я запустил лапу в церковную кружку.

— Нет! Нельзя же…

— Какого черта? — сказал я, оттолкнув его руку. — Хотите одевайте сами.

Коллинсон покрылся потом, сглотнул и забормотал:

— Нет, нет! Как я могу… — И не закончив отошел к окну.

— Она предупреждала меня, что вы идиот, — сказал я ему вдогонку и обнаружил, что надеваю на нее коричневую с золотом блузку задом наперед. Помощи от Габриэлы было как от манекена, но по крайней мере она не сопротивлялась, когда я ее вертел, и сидела как посадили.

К тому времени, когда я облачил ее в пальто и шляпу, Коллинсон отошел от окна и стал засыпать меня вопросами. Что с ней? Не надо ли вызвать врача? Не опасно ли вести ее на улицу? А когда я поднялся, он забрал ее у меня и, поддерживая длинны ми, сильными руками, залепетал:

— Габи, я Эрик. Ты меня узнаешь? Скажи что-нибудь. Что с тобой, милая?

— Накачалась наркотиком, больше ничего, — сказал я. — Вы ее сейчас не теребите. Отвезем сперва домой. Берите под эту руку, я — под ту. Идти она может. Если на кого-нибудь наткнемся, знайте себе идите, я сам разберусь. Пошли.

Никто нам не встретился. Мы добрались до лифта, спустились на первый этаж и вышли через вестибюль на улицу, не увидев ни души.

На углу в «крайслере» нас ждал Мики.

— Ты свободен, — сказал я ему.

— Ладно, пока. — И он ушел.

Габриэлу мы усадили между нами, и Коллинсон завел мотор Мы проехали три квартала. Тогда он сказал:

— Вы уверены, что ее надо везти домой?

Я ответил, что уверен. Он замолчал, а еще через пять кварта лов повторил вопрос и добавил что-то насчет больницы.

— А может, в редакцию газеты? — огрызнулся я.

Еще три квартала в молчании, и опять началось:

— Я знаю одного врача…

— У меня есть дело, — сказал я. — И у себя дома мисс Леггет в ее теперешнем виде будет мне в этом деле полезна. Поэтому она едет домой.

Он насупился и сердито напал на меня:

— Вы готовы ее унизить, опозорить, подвергнуть ее жизнь опасности ради какого-то…

— Ее жизнь в опасности не больше, чем моя и ваша. Просто она немного перебрала какой-то дряни. Сама перебрала. Не я ее угощал.

Та, о ком шла речь, была жива, дышала — и даже сидела между нами с открытыми глазами, — но от происходящего была так же далека, как если бы находилась в Финляндии.

Нам полагалось повернуть на следующем углу. Коллинсон, с отвердевшим лицом и устремленным вперед тяжелым взглядом, продолжал ехать прямо и довел скорость до сорока миль.

— На следующем углу поверните! — приказал я.

— Нет! — ответил он и не повернул.

На спидометре было пятьдесят, и прохожие уже поворачивались нам вслед.

— Ну? — сказал я, выпрастывая руку, прижатую к боку девушки.

— Мы едем по полуострову на юг, — твердо сказал он. — В таком состоянии она домой не вернется.

— Вон что, — проворчал я и быстро потянулся к приборному щитку. Он отбил мою руку и, держа руль левой, выставилправую, чтобы помешать мне, если я попытаюсь еще раз.

— Не надо, — предостерег он, увеличив скорость еще на десяток с лишним миль. — Вы знаете, что с нами будет, если вы…

Я обругал его — пространно, с досадой, от души. Он повернул ко мне лицо, полное праведного негодования, — видимо, мои слова были не из тех, которые приличны в обществе дамы. И этого оказалось достаточно.

Голубой «седан» выскочил из поперечной улицы перед самым нашим носом. Коллинсон уже вернулся к своим водительским обязанностям и от столкновения уйти успел — только не успел сделать это аккуратно. От «седана» мы прошли сантиметрах в пяти, но нас занесло. Коллинсон сделал все, что мог, — он попытался овладеть машиной, вывернул в сторону заноса, но в дело вмешался бордюрный камень. Высокий и твердый, он не пожелал посторониться. Мы налетели на него боком и опрокинулись как раз на фонарный столб. Столб переломился и грохнулся на тротуар. Открытый «крайслер» выбросил нас у его основания. Из сломанного столба с шумом вырывался светильный газ.

Коллинсон, с наполовину ободранным лицом, пополз на карачках выключать зажигание. Я сел и поднял на себе девушку; она лежала у меня на груди. Правая рука и плечо у меня не действовали, онемели. Девушка всхлипывала, но никаких повреждений, кроме неглубокой царапины на щеке, я у нее не увидел. Амортизатором ей послужило мое тело. А о том, насколько хорошо оно послужило, свидетельствовали боль в груди, в животе, я спине и непослушная рука. Прохожие помогли нам подняться Коллинсон стоял, обняв девушку, и умолял ее ответить, жива ли она и так далее. Удар отчасти привел ее в чувство, и тем не менее она не понимала, в аварию мы попали или что. Я подошел, помог Коллинсону держать ее — хотя ни он, ни она в этой помощи не нуждались — и горячо обратился к разбухавшей толпе:

— Нам надо отвезти ее домой. Кто может…

Свои услуги предложил низенький толстяк в брюках гольф Мы втроем забрались к нему на заднее сиденье, и я назвал адрес Он заикнулся о больнице, но я сказал, что ей надо домой. Расстроенный Коллинсон даже не вмешивался. Через двадцать минут мы подъехали к дому Леггетов и извлекли девушку из машины Я долго рассыпался в благодарностях, чтобы толстяк не вздумал проводить нас в дом.

6. БЕГЛЕЦ С ЧЕРТОВА ОСТРОВА

Дверь в дом Леггета, да и то после второго звонка, нам открыл Оуэн Фицстивен. Никакой сонливости в его глазах не было если жизнь казалась ему интересной, они всегда возбужденно поблескивали. Зная, какие события могут его заинтересовать, я понял — случилось что-то необычное.

— Где это вас так? — спросил он, оглядывая нашу одежду, окровавленную физиономию Коллинсона и царапину на щеке Габриэлы.

— Автомобильная авария, — ответил я. — Ничего серьезного А куда делись остальные?

— Остальные, — сказал он с особым нажимом, — наверху я лаборатории. — И, обращаясь ко мне, добавил: — Отойдем-ка и сторону.

Я бросил Коллинсона и девушку у дверей в прихожей и прошел за Фицстивеном к лестнице. Он наклонился ко мне и шепнул на ухо:

— Леггет покончил с собой.

Я был скорее раздосадован, чем удивлен.

— Где он? — спросил я.

— В лаборатории. Там же мисс Леггет и полиция. Застрелился полчаса назад.

— Мы поднимемся наверх все вместе, — сказал я.

— А есть нужда тащить туда Габриэлу? — спросил он.

— Есть! — раздраженно ответил я. — Ей, скорее всего, придется несладко, но сейчас она приняла наркотик и в таком состоянии легче перенесет удар. — Я повернулся к Коллинсону: — Пойдемте в лабораторию.

Оставив Фицстивена, чтобы он помог Коллинсону вести девушку, я отправился на третий этаж один. В лаборатории было шесть человек: у дверей стоял высокий рыжеусый полицейский в форме; в дальнем конце комнаты, ссутулившись на стуле и прижав к глазам платок, тихонько всхлипывала миссис Леггет; у одного из окон О’Гар и Редди бок о бок склонились над пачкой листков, которые сержант держал в толстых лапах; у цинкового стола, крутя в руке пенсне на черной ленточке, стоял щеголеватый человек с землистым лицом, в темном костюме, а за столом, раскинув руки и навалившись плечами и головой на столешницу, сидел Эдгар Леггет.

Когда я вошел, О’Гар и Редди оторвались от бумажек.

Шагая к ним мимо стола, я увидел кровь, маленький черный пистолет рядом с рукой Леггета и семь неоправленных бриллиантов у его головы.

— Нате, взгляните, — сказал О’Гар и протянул мне из пачки четыре плотных белых листка, исписанных мелким, ровным и ясным почерком. Я было начал с интересом читать, но тут в дверях появились Фицстивен и Коллинсон с Габриэлой Леггет.

Коллинсон бросил взгляд на Леггета. Его лицо побелело, и он тут же загородил мертвеца от девушки своим крупным телом.

— Входите, — пригласил я.

— Мисс Леггет здесь не место! — резко сказал Коллинсон, собираясь увести ее.

— Нам нужны все до одного, — бросил я О’Гару.

Тот кивнул круглой головой полицейскому. Полицейский положил на плечо Коллинсона руку и сказал:

— Придется войти обоим.

Фицстивен поставил для девушки стул у дальнего окна. Она села и окинула комнату — труп, миссис Леггет, всех нас — мутным, но уже не совсем бессмысленным взглядом. Коллинсон встал с ней рядом, свирепо уставившись на меня. Миссис Леггет даже не отняла от лица платок.

— Прочтем письмо вслух, — громко, чтобы слышали все, сказал я О’Гару.

Он прищурился, помялся и протянул мне остальные листки.

— Ну что ж, справедливо. Тогда сами и читайте.

Я начал:

«В ПОЛИЦИЮ

Мое настоящее имя — Морис Пьер де Мейен. Родился я 6 марта 1883 года во Франции, в городке Фекан, департамент Приморская Сена, но образование получил главным образом в Англии. В 1903 году я приехал в Париж изучать живопись и четы ре года спустя познакомился с Алисой и Лили Дейн, дочками покойного офицера британского флота. Еще через год я женился на Лили, и в 1909 году у нас родилась Габриэла.

Вскоре после свадьбы я понял, что совершил ужасную ошибку — на самом деле я люблю не Лили, а Алису. Пока Габриэле не исполнилось пяти лет, то есть в самом трудном для детей возрасте, я хранил свои чувства в тайне, затем признался во всем жене и попросил развода. Она мне отказала.

Шестого июня 1913 года я убил Лили и уехал с Алисой и Габриэлой в Лондон, где меня вскоре арестовали, перевезли в Париж, судили и приговорили к пожизненному заключению на островах Салю. Алису тоже привлекли к суду, но оправдали, поскольку она не участвовала в убийстве, не знала о нем заранее, а в Лондон поехала со мной только ради Габриэлы, которую любила. Мате риалы дела находятся в Париже.

В 1918 году с другим заключенным, по имени Жак Лабо, я сбежал с островов, уплыл на хлипком самодельном плоту. Сколько дней нас носило по океану, сколько дней в конце путешествия мы сидели почти без воды и пищи, я не могу сказать, мы оба потеря ли счет времени. Лабо невыдержан испытаний и умер. Он умер от голода и жары. Никто его не убивал. Если бы я и захотел, у меня не было сил убить даже самую слабую Божью тварь. Но после смерти Лабо еды на одного мне кое-как хватало, а потом плот прибило к берегу у Гольфо-Тристе.

Назвав себя Уолтером Мартином, я устроился на работу а британскую компанию медных рудников в Ароа и через несколько месяцев стал личным секретарем Филиппа Хауарта, местного управляющего. Вскоре после этого повышения некий лондонец, Джон Эдж, поделился со мной планом — он придумал, как обворовывать компанию на сто с лишним фунтов в месяц. Когда я отказался участвовать в афере, Эдж заявил, что знает, кто я такой, и пригрозил донести на меня властям. Он сказал, что поскольку между Венесуэлой и Францией нет договора о выдаче преступников, то на острова меня не вернут, но опасность поджидает с другой стороны: труп Лабо выбросило на берег, установить причину смерти можно, и мне, как беглому убийце, придется доказывать в венесуэльском суде, что я не убивал Лабо в их водах, чтобы самому выжить.

Все же я отклонил предложение и стал готовиться к отъезду. Тем временем Эдж убил Хауарта и ограбил сейф компании. Он убедил меня бежать с ним, доказав, что, если даже не заявит на меня, полицейское расследование все равно не сулит ничего хорошего. Тут он был прав, и я к нему присоединился. Через два месяца, в Мехико, я выяснил, почему Эдж так настойчиво добивался моего общества. Зная мое прошлое, он мог крепко держать меня в руках, а будучи высокого — неоправданно высокого — мнения о моих способностях, хотел подсовывать мне те дела, которые самому ему были не по зубам. Я твердо решил: как бы ни повернулась жизнь, что бы ни случилось, никогда не возвращаться на Чертов остров. Однако становиться профессиональным преступником мне тоже не хотелось. Я попытался удрать из Мехико, но Эдж поймал меня и в драке я его убил. Но убил при самозащите: он напал первым.

Приехав в 1920 году в Штаты, я поселился в Сан-Франциско, сменил имя — теперь на Эдгара Леггета — и, чтобы отвоевать себе место под солнцем, взялся за эксперименты с цветом, которые начал еще в Париже, когда изучал живопись. Я решил, что никому теперь не придет в голову отождествлять Эдгара Леггета с Морисом де Мейеном, и в 1923 году вызвал к себе Алису и Габриэлу — они жили тогда в Нью-Йорке. Мы с Алисой поженились. Однако прошлое не умерло, глухой стены между Леггетом и Мейеном не существовало. Ничего не зная о моей судьбе после побега и не получая от меня вестей, Алиса решила разыскать меня, для чего наняла частного сыщика Луиса Аптона. Аптон послал в Южную Америку некого Рапперта, и тому удалось шаг за шагом проследить мой путь от Гольфо-Тристе до отъезда из Мехико после гибели Эджа; дальше мой след терялся. Но Рапперт, конечно, выведал про Лабо, Хауарта и Эджа, трех человек, в смерти которых я был не повинен, но за которых — по крайней мере за одного — меня, с моим прошлым, наверняка бы засудили.

Как Аптон разыскал меня в Сан-Франциско, не знаю. Скорее всего, выследил через Алису и Габриэлу. В прошлую субботу он позвонил мне поздно вечером и потребовал заплатить ему за молчание. Свободных денег у меня не оказалось, поэтому я отложил встречу до вторника, а затем дал ему в качестве задатка бриллианты. Но я был в полном отчаянии. По опыту с Эджем я знал, каково быть во власти таких людей, и решил убить Аптона. Мне пришло в голову инсценировать кражу и заявить о ней в полицию. Я не сомневался, что Аптон тут же свяжется со мной. Тогда я назначу ему свидание и хладнокровно пристрелю, а уж придумать историю, оправдывающую убийство этого взломщика, у которого полиция к тому же найдет при обыске бриллианты, не составит мне труда.

Думаю, план удался бы. Но Рапперт, у которого были с Аптоном свои счеты, опередил меня и сам с ним расправился. Он знал мой путь от Чертова острова до Мехико и, ко всему прочему, уже выведал, то ли от самого Аптона, то ли шпионя за Аптоном, что Мейен и Леггет — одно лицо. Скрываясь от полиции после убийства, он явился ко мне, отдал бриллианты и потребовал вместо них денег и убежища.

Я его убил. Тело вы найдете в подвале. Из окна видно, что за домом следит агент. Другие ваши люди повсюду наводят обо мне справки. Мне не удалось избежать в рассказе противоречий и убедительно объяснить мои поступки, но теперь, когда я действительно под подозрением, надежды, что прошлое не всплывет, почти нет. Я всегда знал, что этот день настанет, — знал, даже когда пытался себя обмануть. Назад на Чертов остров я не вернусь. Моя жена и дочь ничего про Рапперта не знали и участия в убийстве не принимали.

Морис де Мейен».

7. ПРОКЛЯТИЕ

Когда я кончил читать, несколько минут стояла тишина. Миссис Леггет отняла платок от глаз и тихо всхлипывала. Габриэла, дергая головой, оглядывала комнату; глаза ее то прояснялись, то снова затуманивались, а губы шевелились, словно она хотела что-то сказать и не могла.

Я подошел к столу, наклонился над трупом и проверил карманы. Во внутреннем кармане пиджака что-то лежало. Я сунул руку Леггету под мышку, расстегнул пуговицы и вытащил коричневый бумажник. Он был туго набит деньгами — позже мы насчитали там пятнадцать тысяч долларов.

Показав содержимое бумажника всем присутствующим, а спросил:

— Еще какой-нибудь записки он не оставил?

— Нет, другой мы не нашли, — ответил О’Гар. — А в чем дело?

— И вы, миссис Леггет, тоже ничего не знаете?

Она отрицательно покачала головой.

— В чем дело? — переспросил О’Гар.

— Он не покончил с собой, — сказал я. — Его убили.

Габриэла Леггет пронзительно завизжала и вскочила со стула, тыча белым пальцем с длинным острым ногтем в сторону миссис Леггет:

— Это она, она его убила! Она ему говорит: «Проходи сюда», а сама одной рукой открывает дверь в кухню, а другой берет из сушки нож. Он вошел, и она всадила нож ему в спину. Я все видела. Это она убила. Я была раздета и, когда услышала шаги, спряталась в кладовке. Оттуда все и видела.

Миссис Леггет тоже вскочила на ноги, но пошатнулась и упала бы, если бы Фицстивен не успел поддержать ее. Выражение горя на ее припухшем лице сменилось замешательством.

Щеголеватый человек с землистым лицом — его звали доктор Риз, как я узнал позже, — отчетливо и сухо произнес:

— Ножевой раны на теле нет. Смерть наступила от выстрела в висок из этого вот пистолета, причем с близкого расстояния и с наклоном дула вверх. Явное самоубийство.

Коллинсон усадил Габриэлу на стул и попытался успокоить. Она ломала руки и постанывала.

Я был не согласен с доктором и сказал об этом, думая тем временем уже о другом:

— Нет, убийство. В кармане у него деньги. Он собирался бежать. А в полицию написал для того, чтобы на жену и дочь не пало подозрение. Разве это письмо похоже на предсмертное? — спросил я О’Гара. — Человек навсегда прощается с любимой женой и дочерью, но для них у него не находится ни слова, все письмо — сплошь для полиции.

— Может, вы и правы, — кивнул круглой головой полицейский. — Но если он готовился бежать, то почему не оставил им…

— Он бы что-то передал на словах или в записке, но не успел. Он собирался в дорогу, доделывал дела… может, он действительно решился на самоубийство, не исключено, хотя деньги и тон письма говорят, по-моему, об обратном. Но если и так, я все равно уверен, что его убили, прежде чем он кончил приготовления. Видно, слишком долго возился. Кто его обнаружил?

— Я, — всхлипнула миссис Леггет. — Я услыхала выстрел, бросилась наверх, а он, он уже… вот как сейчас. Я побежала вниз, к телефону, а тут звонок в дверь… пришел мистер Фицстивен. Я ему все рассказала. Да нет, какое убийство? Дома никого не было, кроме меня.

— Вы его и убили, — сказал я ей. — Он собрался уезжать и написал это письмо, чтобы взять на себя ваши преступления.

И Рапперта в кухне вы зарезали. Именно о нем говорит Габриэла. Вы быстро сообразили, что письмо мужа похоже на письмо самоубийцы, и убили его, решив, что после этой смерти и этих признаний мы угомонимся и не станем дальше копаться деле.

В ее лице я прочесть ничего не мог. Оно было искажено, но по какой причине — поди догадайся. Я набрал в грудь побольше воздуха и не то чтобы заорал, но и жалеть глотки тоже не стал:

— В рассказе вашего мужа полно вранья — пять-шесть примеров могу привести хоть сейчас. Из Нью-Йорка он вас с дочкой не вызывал. Вы его сами нашли. Миссис Бегг говорит, что, когда вы тут появились, лицо у Леггета прямо вытянулось — она такого удивления отродясь не видела. И бриллианты Аптону он не отдавал. Вся эта история — почему он их отдал и как собирался поступить дальше —. гроша ломаного не стоит: просто ничего лучшего, чтобы выгородить вас, не пришло ему в спешке на ум. Леггет откупился бы деньгами или вообще прогнал Аптона, не настолько он был глуп — отдавать чужие бриллианты и заваривать такую кашу.

Аптон разыскал вас в Сан-Франциско и пришел за деньгами к вам, а не к вашему мужу. Вы когда-то нанимали его, вас он и знал. Они с Раппертом проследили путь Леггета не до Мехико, а прямо до этого дома, и взяли бы вас за горло раньше, не упрячь их полиция в Синг-Синг за другие фокусы. Но только их выпустили, Аптон пришел сюда и открыл свои карты. Вы инсценировали ограбление, а на самом деле тайком от мужа передали бриллианты ему. Леггет считал, что бриллианты действительно украдены. В противном случае он — с его-то прошлым — вряд ли рискнул бы заявить в полицию.

Могу объяснить, почему вы ничего не сказали Леггету, почему старались скрыть, что шли по его следам от Чертова острова до самого Сан-Франциско. Все потому, что его подвиги a Южной Америке давали вам, в случае необходимости, дополнительную власть над ним. Вот вам и не хотелось, чтобы он знал, что вы знаете о Лабо, Хауарте и Эдже. Разве не так?

Возможности вставить в ответ хоть слово я ей не дал, зато дал полную волю своим голосовым связкам:

— Приехав сюда, Рапперт, видимо, встретился с вами, и им подговорили его убить Аптона, тем более что ему самому не терпелось свести с другом счеты. А возможно, Рапперт появился у вас уже после убийства и вы, решив избавиться сразу и от него, на кухне всадили ему нож в спину. Про девушку в кладовке вы на знали, зато прекрасно знали, что эту кашу вам не расхлебать.

Убийство вряд ли скроешь. Дом уже под наблюдением. Так что оставалось одно. Вы пошли к мужу, рассказали ему все — или сколько сочли необходимым — и заставили взять ваши грехи на себя. Затем прямо у стола спустили курок.

— Он выгородил вас. Всегда выгораживал. — Мой голос гремел теперь во всю мощь. — Это вы убили свою сестру Лили, его первую жену, а Леггета просто подставили вместо себя. Вы сами увезли его в Лондон. С убийцей сестры вы бы никуда не поехали. Это вы его выследили и, приехав сюда, в Сан-Франциско, заставили на себе жениться. Это вы решили, что он женат не на той сестре, на какой нужно, и сами ее убили.

— Она убила, она! — закричала Габриэла Леггет, пытаясь вскочить со стула, но Коллинсон ее удержал. — Она…

Миссис Леггет выпрямилась во весь рост и улыбнулась, обнажив крепкие, тесно посаженные зубы желтоватого оттенка. Потом сделала два шага к середине комнаты, одну руку уперев в бок, другую свободно свесив. Безмятежная, по определению Фицстивена, хозяйка дома и прозрачная душа внезапно исчезла. Теперь пухлое лицо и гладкие формы этой начинающей стареть блондинки не вызывали представления о спокойной, хорошо обеспеченной жизни: под жирком угадывались крепкие, пружинистые мускулы, словно у притаившейся под деревьями кошки.

Я взял со стола пистолет и сунул в карман.

— Желаете знать, кто убил сестру? — вкрадчиво спросила она, глядя на меня. Зубы у нее постукивали, глаза горели, рот растягивала улыбка. — Вот она, наша наркоманка Габриэла. Она убила мать. Ее Морис и выгораживал.

Девушка что-то выкрикнула.

— Чепуха, — сказал я. — Она была совсем маленькая.

— Не чепуха. Ей было пять лет. Она играла с пистолетом — вытащила его, пока мать спала, из ящика шифоньера. Пистолет выстрелил, и Лили не стало. Несчастный случай, конечно, но Морис, нежная душа, не хотел, чтобы девочка подрастала с мыслью о своей вине. К тому же его все равно признали бы виновным. Кое-кто знал, что мы с ним близки, что он спит и видит, как бы избавиться от жены. Да и во время выстрела он оказался у дверей спальни. Но все это его не пугало, главное — уберечь девочку от травмы, чтобы память об убийстве матери, пусть и случайном, не исковеркала ей жизнь.

Особенно тошнотворным было то, что она говорила с милой улыбкой, изящно изгибая губы и осторожно, даже тщательно подбирая слова.

— С самого рождения, — продолжала миссис Леггет, — еще до того, как она пристрастилась к наркотикам, Габриэла была, скажем так, умственно не очень развитой, и к приходу лондонской полиции нам удалось вытравить из нее память об убийстве. Я говорю чистую правду. Это она убила мать, а Морис, по вашему выражению, лишь взял грех на себя.

— Что ж, правдоподобно, — согласился я, — но не очень последовательно. Может быть, сам Леггет и поверил вам, но я сомневаюсь. Просто вы хотите отомстить падчерице за то, что она рассказала об убийстве Рапперта.

Алиса Леггет оскалилась, лицо у нее побелело, зрачки расширились. Она было сделала ко мне шаг, но тут же взяла себя в руки, хохотнула, и огонь в ее глазах погас, — скорее, не погас, а затаился где-то внутри. Подбоченившись, она беззаботно, даже кокетливо улыбнулась мне, хотя и в улыбке, и в глазах, и в голосе проскальзывала бешеная ненависть.

— Отомстить? Тогда уж придется сказать все. Врать мне, как вы сейчас поймете, незачем. Я сама подстроила убийство Лили. Ясно? Я научила девочку, что делать, натаскала ее, натренировала, все тщательно отрепетировала. Ясно? Мы ведь с Лили были сестрами, настоящими сестрами, и… страшно ненавидели друг друга. Морис был близок с нами обеими — в буквальном смысле, — хотя жениться ни на одной не собирался. Зачем ему? Но мы жили бедно, а он — нет, потому-то Лили и хотела женить его на себе. А раз хотела она, хотела и я — ведь мы были настоящими сестрами. Только Лили первой удалось заманить его в ловушку. Звучит грубовато, зато точно.

Габриэла родилась месяцев через шесть-семь после свадьбы. Ну и счастливая получилась у нас семейка! Я жила вместе с ними, мы ведь были не разлей вода, и с самого раннего возраста Габриэла любила меня крепче, чем мать. Тут уж я постаралась: чего только тетушка Алиса не сделала бы для своей дорогой племянницы. Привязанность девочки выводила Лили из себя, но не потому, что она сама так уж сильно любила дочь, — просто мы были сестрами и чего хотела одна, хотела и другая, причем без всякой дележки.

Не успела Габи появиться на свет, а я уже решила, что и как сделаю, и через пять лет привела замысел в исполнение. В верхнем, замкнутом на ключ ящике шифоньера хранился маленький пистолет Мориса. Я открывала ящик, разряжала пистолет и учила Габи эдакой занятной игре. Растянувшись на кровати сестры, я притворялась, что сплю. Девочка подставляла к шифоньеру стул, вытаскивала пистолет, подкрадывалась и, приставив дуло к моей голове, спускала курок. Если она подкрадывалась без шума и как надо держала оружие в ручонках, я давала ей конфету, а заодно предупреждала, чтобы она никому не проболталась, особенно маме — ведь мы хотим преподнести ей сюрприз, удивить ее.

Вот и удивили, когда она как-то днем легла вздремнуть, приняв от головной боли таблетку аспирина. На этот раз, открыв шифоньер, я не стала разряжать пистолет. Затем разрешила девочке поиграть в эту игру с мамой, а сама спустилась к знакомым на этаж ниже. Никто не заподозрил бы теперь, что я повинна в трагической кончине любимой сестрички. Мориса, я знала, в середине дня дома не будет. Услышав выстрел, мы с соседями кинулись бы наверх и обнаружили, что, играя пистолетом, Габриэла нечаянно застрелила мать.

Девочки я не боялась. Умишко у нее был, как я уже говорила, слабенький, к тому же она мне доверяла, любила меня, а во время официального расследования я бы взяла ее на руки и уж как-нибудь да проследила, чтобы она не проговорилась о моей роли в этой… затее. Но Морис чуть все не испортил. Неожиданно вернувшись домой, он оказался у дверей спальни как раз в тот момент, когда девочка спустила курок. Еще полсекунды — и он бы успел спасти жену.

Нам, конечно, не повезло — Мориса посадили, зато ему и в голову никогда не приходило подозревать меня. А его желание сделать все, чтобы девочка забыла о несчастье, избавило меня от нервотрепки и дальнейших забот. Да, я действительно выследила его после побега с Чертова острова и, когда Аптон раздобыл его адрес, приехала к нему в Сан-Франциско. Я действительно женила его на себе, убедив, что только так мы сможем наладить исковерканную жизнь. Тут мне многое сыграло на руку: и моя явная преданность их семье, и необходимость держать правду в тайне от Габриэлы, ее любовь ко мне и ненависть к Морису, которую я осторожно и искусно разжигала, вроде бы неуклюже уговаривая девочку простить отцу убийство. В тот день, когда он женился на Лили, я поклялась, что отниму его. И отняла. Надеюсь, моя дорогая сестричка знает в аду про это.

Улыбка с ее лица сошла. Бешеная ненависть уже не пряталась в глубине глаз, не подрагивала в голосе — она выхлестнулась наружу. Миссис Леггет казалась сейчас воплощением этой бешеной ненависти и единственным живым существом в лаборатории. Остальные восемь человек застыли, не видя, не воспринимая друг друга: все смотрели только на нее, слушали только ее.

Она отвернулась от меня и вытянула руку в сторону Габриэлы, сидевшей в другом конце комнаты. Голос у нее стал громким, хриплым, в нем звучало дикое торжество, и из-за частых пауз речь походила на какое-то заклинание:

— Ты — ее дочь и тоже проклята. У тебя такая же черная душа и такая же порченая кровь, как у нее, как у меня, как у всех Дейнов. Твои руки с детства в крови матери, и это тоже твое проклятие. У тебя вывихнутые мозги, ты не можешь без наркотиков — а это уже подарки от меня. Твоя жизнь будет черной, кик была черной у меня и у твоей матери. Она будет черной у всех, с кем тебя сведет судьба, как была черной у Мориса. Твое…

— Хватит! — тяжело дыша, сказал Эрик Коллинсон. — Пусть замолчит!

Зажав уши ладонями, с исказившимся от ужаса лицом, Габриэла Леггет вдруг страшно закричала и рухнула на пол.

Пат Редди был еще неопытной ищейкой, но мы с О’Гаром не имели права ни на мгновение спускать с миссис Леггет глаз, как бы страшно девушка ни кричала. И все же, пусть на долю секунды, мы отвернулись, и миссис Леггет этого хватило. Когда мы снова взглянули на нее, в ее руках был пистолет и она сделала первый шаг к дверям.

Между ней и выходом никто не стоял: высокий полицейский а форме вместе с Коллинсоном хлопотал над Габриэлой. Путь был свободен, а повернувшись спиной к двери, она взяла под наблюдение и Фицстивена. Горящий взгляд над дулом вороненого пистолета перебегал с одного лица на другое.

— Не двигаться! — прошипела она и сделала еще один шаг к двери.

Пат Редди напружинил ноги, но я сдвинул брови и покачал головой. Ловить ее надо было в холле или на лестнице — здесь это грозило смертью.

Не поворачиваясь к нам спиной, она переступила порог, резко выдохнула сквозь сжатые зубы и исчезла.

Оуэн Фицстивен выскочил за ней первым. Хотя полицейский загораживал мне дорогу, я оказался вторым. Она была уже у лестницы в другом конце тускло освещенного холла; Фицстивен быстро ее нагонял.

Когда я добежал до ступенек, он поймал миссис Леггет ни площадке между этажами. Одну ее руку ему удалось прижать к телу, другая, с оружием, была свободна. Он хотел вырвать пистолет — не удалось. Она повернула ствол в его сторону, но тут, пригнувшись, чтобы не зацепить головой лестницу, я с разбега прыгнул вниз.

Я врезался в них, сбил обоих в угол, и пуля, предназначениях Фицстивену, ушла в ступеньку.

Мы оказались на полу. Я обеими руками попытался поймать пистолет, но не смог, и мне пришлось обхватить ее за талию. Рядом с моим подбородком сухие пальцы Фицстивена сжали ее руку с пистолетом.

Она извернулась и всем телом навалилась мне на правое плечо, пострадавшее в автомобильной аварии. Удержать ее не было сил. Она перекатилась на меня, приподнялась…

Выстрел грохнул прямо над ухом, опалив мне щеку.

Миссис Леггет обмякла.

Когда О’Гар и Редди растащили нас, ее тело осталось неподвижным. Пуля пробила ей горло.

Я поднялся в лабораторию. Габриэла лежала на полу, доктор с Коллинсоном стояли рядом с ней на коленях.

— Посмотрите-ка миссис Леггет, — сказал я доктору. — Она на лестнице. По-моему, умерла, но все же посмотрите.

Доктор вышел. Растирая девушке руки — она все еще была без сознания, — Коллинсон глянул мне в глаза так, будто людей вроде меня необходимо держать в клетке.

— Ну что, довольны своей работой? — спросил он.

— Главное, что она сделана, — ответил я.

8. «НО» И «ЕСЛИ БЫ»

В тот же вечер я обедал с Фицстивеном у миссис Шиндлер. В полуподвальном зале с низкими потолками мы запивали хороший обед хорошим пивом мистера Шиндлера. Как писатель, Фицстивен хотел разобраться в том, что он назвал «психологией» миссис Леггет.

— Зная теперь ее характер, нетрудно понять, почему она убила сестру, — сказал он. — Так же нетрудно понять убийство мужа, желание отравить после разоблачения жизнь племяннице и даже покончить с собой, лишь бы избежать ареста. Но спокойные годы между этими событиями как-то не вписываются в общую картину.

— Не вписывается как раз убийство мужа, — возразил я. — Остальное вполне логично. Он был ей нужен. Даже смерть сестры она подстроила так, чтобы покрепче привязать его к себе. Но тюрьма их разлучила. Тут уж ничего она не могла поделать, оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь его выпустят — такая возможность всегда существует. Больше ничего ей в то время не требовалось. Габриэла была у нее заложницей на случай освобождения Леггета, жила она на его деньги вполне пристойно — так чего ей было суетиться? Узнав о побеге, она приехала в Америку и взялась за поиски. Сыщики нашли его, и она к нему явилась. Против брака он не возражал. Она наконец получила что хотела. Вот и успокоилась. Она была не авантюристка и не из тех, кто творит зло ради удовольствия. Обычная женщина, которая знает, чего хочет, и добивается цели любыми средствами. Заметьте, как терпеливо и долго она скрывала свою ненависть от девушки. В ее желаниях, кстати, тоже нет ничего необычного. Так что сложными психическими расстройствами тут и не пахнет. Элементарное звериное поведение с элементарным звериным непониманием разницы между добром и злом. Как все звери, она не любила, когда ей мешали, и царапалась, когда загоняли в угол.

Фицстивен глотнул пива и спросил:

— Значит, проклятие Дейнов вы сводите к первобытной, звериной наследственности?

— И того проще — к выдумке разъяренной женщины.

— Из-за таких, как вы, жизнь становится совсем пресной. — Он вздохнул в облаке сигаретного дыма. — Даже то, что Габриэла стала орудием в убийстве матери, не убеждает вас в существовании проклятия — пусть только в поэтическом смысле?

— Нет, не убеждает. К тому же я сомневаюсь, что она была этим орудием. А вот Леггет не сомневался. Очень уж он старается выгородить ее в своем письме. Но действительно ли он видел, как девочка убила мать? Об этом мы знаем только со слов миссис Леггет. С другой стороны, она в присутствии Габриэлы сказала, что воспитала девочку в вере, будто убийца — отец. Да, сам Леггет, скорее всего, не сомневался. Вряд ли он пошел бы на столько мытарств, если бы не стремился оградить дочку от чувства вины. Но с этого момента мы можем только строить предположения. Миссис Леггет он был нужен, и она своего добилась Так какого черта его убивать?

— Вот те на! — посетовал Фицстивен. — В лаборатории вы дали один ответ, теперь другой. А чего мудрить? Сами же сказали, что письмо вполне могло сойти за предсмертное и после гибели Леггета гарантировать вдове безопасность.

— Тогда сказал, — признался я. — Но теперь, на трезвую го лову и с дополнительными фактами в руках, — не могу. Она добивалась Леггета много лет, ждала его. Значит, он был ей дорог.

— Но она его вряд ли любила, — во всяком случае, оснований предполагать любовь у нас нет. Так чем тут дорожить? Он был для нее вроде охотничьего трофея, и смерть на ценность трофея и» влияет, — образно говоря, можно сделать чучело и поставить и прихожей.

— Тогда почему она не подпустила к нему Аптона? Почему убила Рапперта? Зачем было брать на себя чужую ношу? Опасность-то грозила не ей. Нет, не будь он ей дорог, она бы не стала так рисковать и скрывать от мужа, что прошлое сплыло.

— Кажется, мне ясно, к чему вы клоните, — раздумчиво произнес Фицстивен. — Вы считаете…

— Подождите. Есть кое-что еще. Раза два я разговаривал с Леггетом в присутствии его жены, и оба раза они друг с другом и словом не перемолвились. Алиса всячески давала мне понять, что, если бы не он, она бы многое рассказала об исчезновении дочери.

— Где вы нашли Габриэлу?

— После убийства Рапперта она забрала все свои деньги, все драгоценности и, поручив Минни Херши сбыть их, убежала к Холдорнам. Несколько украшений Минни взяла себе — ее парень накануне выиграл в кости кучу денег, полиция это проверила. Потом она послала его продать оставшиеся драгоценности. В ломбарде его и задержали.

— Габриэла ушла из дома навсегда? — спросил Фицстивен.

— Понять ее можно. Отца она уже давно считала убийцей, а тут и мачеху застала на месте преступления. Кому захочется жить в такой семейке?

— Вы полагаете, Леггет с женой не ладил? Вполне может быть. Последнее время я виделся с ними редко, да и был не настолько близок, чтобы меня посвящали в ссоры. Вероятно, он кое-что узнал про нее… какую-то часть правды.

— Не исключено. Но, во-первых, узнал не много, иначе бы не взял на себя убийство Рапперта; во-вторых, узнал про что-то, что не связано с последними событиями. Когда я встретился с ним в первый раз, он был уверен, что бриллианты украли. Но если бы…

— А ну вас! Вы не успокоитесь, пока не присобачите ко всему на свете «но» и «если бы». Нет, причин сомневаться в рассказе миссис Леггет я не вижу. Она говорила добровольно, без всякого принуждения Зачем ей было наговаривать на себя?

— Это вы про убийство сестры? Но ее уже оправдали на процессе: если не ошибаюсь, во Франции, как и у нас, дважды за одно преступление не судят Так что ничего особенного она не наговорила.

— Так уж и ничего! — сказал он. — Выпейте-ка еще пива, а то душа у вас совсем ссохнется.

Габриэлу я увидел на дознании по делу Леггета — Рапперта, но она, кажется, меня даже не узнала. С ней пришел Мадисон Эндрюс, раньше адвокат, а теперь душеприказчик Леггета. Был там и Эрик Коллинсон, но сам по себе, отдельно от Габриэлы. Мне он лишь кивнул.

Газеты ухватились за рассказ миссис Леггет про трагедию в Париже в 1913 году, и несколько дней только о ней и трещали. Поскольку бриллианты Холстеда и Бичема были найдены, агентство «Континенталь» вышло из игры: на последней странице дела Леггета появилась запись: «Прекращено». Потом мне пришлось уехать в горы на золотой рудник — его владелец подозревал своих служащих в мошенничестве.

Я рассчитывал просидеть там не меньше месяца: подобные расследования обычно съедают кучу времени. Но на десятый день вечером мне по междугородному позвонил Старик, мой шеф.

— Я посылаю Фоли сменить вас, — сказал он. — Вы его нс ждите. Возвращайтесь сегодняшним ночным поездом. Делу Леггета опять дан ход.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ХРАМ

9. СЛЕПОЙ В ТЕМНОМ ЧУЛАНЕ

Мадисон Эндрюс был высоким, сухопарым человеком шестидесяти лет, с жестким, костистым лицом, красный цвет которого подчеркивал белизну лохматых седых бровей, усов и шевелюры. Одежду он любил свободную, жевал табак и дважды за последнее десятилетие оказывался ответчиком на бракоразводных процессах.

— Молодой Коллинсон, верно, наплел вам Бог знает чего, — сказал он. — По его мнению, я впал в детство. Так прямо мне и заявил.

— Я его не видел, — сказал я. — Приехал всего два часа назад и успел забежать только в свою контору.

— Конечно, она его невеста, — сказал Эндрюс. — Но отвечаю за нее все-таки я, и я решил прислушаться к мнению доктора Риза, ее врача. Риз сказал, что немного пожить у Холдорнов будет ей полезно — быстрее восстановится психика. Как тут не прислушаешься? Они, скорей всего, шарлатаны, но после смерти родителей Джозеф Холдорн — единственный человек, с кем Габриэла охотно разговаривает и в чьем обществе спокойно себя чувствует. Доктор считает, что запрет приведет лишь к обострению болезни. Не отвергать же его советы только потому, что они не по душе молодому Коллннсону.

— Само собой, — сказал я.

— У меня нет иллюзий по поводу этой секты, — продолжал он, защищаясь. — Такое же жульничество, как и в любом другом культе. Но нам нет дела до религиозных проблем. Нам нужно вылечить девушку. Даже если бы я не мог поручиться за полную безопасность Габриэлы в храме, я и тогда рискнул бы отпустить ее. Главное, как я понимаю, — это ее здоровье, остальное — чепуха.

Он был явно чем-то обеспокоен. Я молча кивнул, пытаясь понять, что именно его беспокоит. Постепенно я все себе уяснил, хотя он и ходил кругами вокруг да около.

По совету доктора Риза и вопреки протестам Коллинсона он отпустил Габриэлу в Храм Святого Грааля. Холдорны были друзьями ее отца, у них гостила такая всеми уважаемая особа, как миссис Ливингстон Родман, да и сама девушка туда просилась. В общем, он отпустил ее шесть дней назад. С собой они взяла мулатку Минни Херши. Доктор Риз навещал храм каждый день; За первые четыре дня состояние Габриэлы улучшилось. Ни пятый день ее здоровье сильно обеспокоило его. Никогда еще она не находилась в таком оцепенении, в таком сумеречном состоянии: налицо были все симптомы какого-то шока, но никто ничего ему не рассказывал. Молчала Габриэла. Молчала Минни. Молчали Холдорны. Ему негде было узнать, что случи лось, — да и случилось ли что-нибудь.

Эрик Коллинсон требовал у доктора ежедневных отчетов, и Риз не скрыл от него правды о последнем визите. Коллинсон завелся. Он хотел, чтобы девушку немедленно увезли из храма: по его мнению, Холдорны готовились ее убить. С Эндрюсом он разругался. Эндрюс считал, что у Габриэлы просто рецидив болезни, от которого она быстро оправится, если оставить ее в покое. Риз склонялся к той же точке зрения. Коллинсон возражал. Он пригрозил, что поднимет бучу, если ее тут же не заберут.

Все это и не давало Эндрюсу покоя. Адвокат, трезвый, практичный человек, как он будет выглядеть, если с его подопечной случится несчастье в том месте, куда он ее сам отправил? С другой стороны, он искренне верил, что пребывание в храме ей на пользу. В итоге они с Коллинсоном пошли на компромисс. Габриэла останется там еще на несколько дней, но кто-нибудь присмотрит за ней, последит, чтобы Холдорны не морочили ей голову.

Риз предложил меня: на него произвел впечатление мой успех в расследовании смерти Леггета. Коллинсон был против: из-за моей жестокости девушка, мол, и оказалась в таком состоянии В конце концов Коллинсон уступил, поскольку я знал Габриэлу и ее биографию, не ударил лицом в грязь в предыдущем деле и тому подобное. В общем, мой профессионализм перетянул на весах мою жестокость. Тогда Эндрюс позвонил Старику, предложил солидную компенсацию за то, что меня сорвут с нового дела, и я оказался в городе.

— Холдорны о вас предупреждены, — закончил Эндрюс. Пусть думают что угодно. Я им просто сказал, что, пока психика Габриэлы не придет в норму, мы с доктором Ризом хотим поселить у них надежного человека на случай непредвиденных обстоятельств — охранять не только ее, но и всех остальных. Мои инструкции вам не нужны. Будьте поосмотрительнее — вот и все.

— Мисс Леггет знает, что я туда перебираюсь?

— Нет, и, думаю, говорить ей не стоит. Приглядывайте за ней как можно неназойливее. В теперешнем состоянии она вряд ли вас заметит и станет протестовать. Ну а если станет… в общем, поживем — увидим.

Эндрюс дал мне записку к Аронии Холдорн.

Через полтора часа я уже сидел напротив миссис Холдорн в приемной храма и наблюдал, как она ее читает. Отложив записку в сторону, миссис Холдорн протянула мне белую нефритовую сигаретницу с длинными русскими папиросами. Я сказал, что предпочитаю «Фатиму», и она подтолкнула ко мне настольную зажигалку. Когда мы оба прикурили, она сказала:

— Постараюсь устроить вас поудобнее. Мы совсем не дикари и не фанатики. Я потому и говорю, что многих людей это удивляет. Конечно, тут храм, но обычные бытовые удобства, счастье и покой не могут, по нашему мнению, осквернить его. Вы, конечно, не из числа наших приверженцев, но я надеюсь, мы вас обратим… и не надо пожимать плечами. Как бы там ни было, докучать вам никто не собирается. Хотите присутствовать на нашей службе — милости просим, не хотите — не надо. Уходить и приходить можете когда заблагорассудится. И я уверена, вы проявите к нам такое же уважение, как мы к вам, и, если ничего не будет грозить вашей… пациентке, не станете вмешиваться, какой бы странной та или иная сторона нашей жизни вам ни показалась.

— Не сомневайтесь, — заверил я.

Она улыбнулась, словно благодаря меня, аккуратно загасила папиросу в пепельнице и встала:

— Я покажу вам вашу комнату.

О моем предыдущем визите мы не проронили ни слова.

С саквояжем и шляпой в руках я проследовал за ней к лифту, и мы поднялись на пятый этаж.

— Здесь комната мисс Леггет. — Арония Холдорн показала на дверь, в которую мы с Коллинсоном рвались две недели назад. — А это ваша. — И она открыла дверь прямо напротив.

Моя комната оказалась точно такой же, как у Габриэлы, разве что без гардеробной. Запора на дверях тоже не было.

— А куда поселили служанку? — спросил я.

— На верхнем этаже есть комнаты для прислуги. Доктор Риз сейчас, кажется, у мисс Леггет. Я скажу ему, что вы прибыли.

Я поблагодарил. Миссис Холдорн вышла и закрыла за собой дверь.

Через пятнадцать минут пришел Риз.

— Рад вас видеть, — сказал он, пожав мне руку. Говорил он сухо, отчетливо выговаривая слова, а иногда подчеркивал сказанное взмахом руки, в которой держал пенсне на черной ленте На носу у него пенсне я пока ни разу не видел. — Надеюсь, ваши профессиональные таланты не понадобятся, но все же хорошо, что вы тут.

— А в чем дело? — спросил я мягко, стараясь вызвать его на откровенность.

Он пристально посмотрел на меня и постучал пенсне по ногтю большого пальца на левой руке.

— Все дела, насколько я знаю, только по моей части. В остальном, по-моему, порядок, — сказал он и на прощание снова пожал мне руку. — Думаю, вам придется поскучать.

— А вам — нет?

Он было направился к двери, но тут остановился, нахмурил брови и опять постучал пенсне по ногтю.

— Нет. — Он поколебался, словно решая, стоит ли продолжать разговор, решил, что не стоит, и пошел к выходу.

— Я имею полное право знать, что вы обо всем этом думаете, — сказал я.

Он снова пристально посмотрел на меня.

— А я не знаю, что я об этом думаю. — Пауза. — Просто я не доволен. — Он и правда выглядел недовольным. — Зайду вечером.

Он вышел и закрыл дверь. Но через несколько секунд она распахнулась снова.

— Мисс Легтет очень больна, — сказал он и ушел.

— Ну и весело мне тут придется, — проворчал я и, сев у окна, закурил.

Постучала служанка в черном платье с белым передником и спросила, что мне подать на второй завтрак. Это была крепенькая розовая толстушка летдвадцати пяти, со светлыми волосами, ее голубые глаза глядели на меня с любопытством и юморком Когда она принесла еду, я вытащил из саквояжа бутылку виски, глотнул из нее и перекусил. Всю вторую половину дня я провел и комнате.

В начале пятого мне удалось перехватить Минни, когда она выходила из комнаты Габриэлы. Увидев меня в дверях, она сделала круглые глаза.

— Заходи, — пригласил я. — Разве доктор Риз ничего обо мне не сказал?

— Нет, сэр. Вы… вы… Вам что-нибудь нужно от мисс Габриэлы?

— Просто слежу, чтобы с ней ничего не случилось. И если ты станешь мне рассказывать, что она говорит и делает, что говорят и делают другие, будет лучше и для твоей хозяйки — не придется ее беспокоить.

— Да, конечно, — с готовностью откликнулась мулатка, но, насколько я мог судить по ее смуглому лицу, идея сотрудничества пришлась ей не по вкусу.

— Как она сегодня?

— Повеселее, сэр. Ей здесь нравится.

— Как провела ночь?

— Не знаю, сэр… Провела и провела… вроде бы спокойно. Уйма информации!

— По мнению доктора Риза, — сказал я, — мисс Габриэле лучше не знать, что я здесь.

— Конечно, сэр, я ничего ей не скажу, — пообещала она, но в ее словах было больше вежливости, чем искренности.

К вечеру зашла Арония Холдорн и пригласила меня вниз обедать. Столовая была обшита панелями из ореха и обставлена ореховой мебелью. За стол, включая меня, сели десять человек.

Джозеф Холдорн, высокий и стройный, как греческая статуя, был в черной шелковой мантии. Седые, длинные, чистые волосы. Пышная, ровно постриженная седая борода. Представляя нас друг другу, Арония назвала его просто Джозефом, без фамилии. Точно так же к нему обращались и другие гости. Показав в улыбке ровные белые зубы, он протянул мне руку, сильную, теплую. На румяном, пышущем здоровьем лице не было ни морщинки. Очень спокойное — особенно ясные коричневые глаза, — это лицо почему-то примиряло вас с окружающим миром. Такое же успокоительное действие оказывал его густой баритон.

— Мы рады видеть вас у себя, — сказал он.

Обычная вежливость, без всякого подтекста, но я тут же поверил, что по какой-то причине он действительно рад меня видеть, и понял, почему Габриэла Леггет просилась сюда. Я ответил, что тоже рад, и, пока произносил эти слова, был вполне искренен.

Кроме самого Джозефа, его жены и сына за столом сидели: миссис Родман — долговязая болезненная дама с тонкой кожей, выцветшими глазами и тихим голосом; ушедший в себя молодой человек, по имени Флеминг, — смуглый, худой, с черными усиками; майор Джеффриз — хорошо одетый, изысканно вежливый толстяк, лысый и желтоватый; его жена, вполне приятная особа, несмотря на игривость, которая была бы ей к лицу лет тридцать назад; мисс Хиллен, нервная, энергичная дама, с острым подбородком и резким голосом, и, наконец, совсем молоденькая, смуглая и широкоскулая миссис Павлова, которая все время прятала глаза.

Еду подавали два филиппинца; она была отличной. Говорили за столом мало и совсем не о религии. Время прошло приятно.

После обеда я возвратился к себе. Постоял несколько минут у дверей Габриэлы, но ничего не услышал. Потом стал ходить по комнате из угла в угол, курить и ждать прихода доктора. Риз так и не появился. Видимо, его задержали какие-то непредвиденные дела, частые в жизни врачей, но я немного занервничал. Из комнаты Габриэлы никто не выходил. Дважды я подкрадывался на цыпочках к ее дверям. Первый раз там было тихо. Во второй до меня донеслось какое-то непонятное шуршание.

Вскоре после десяти я услышал, как мимо прошли несколько человек, — наверное, обитатели Храма отправлялись спать.

В пять минут двенадцатого дверь Габриэлы скрипнула. Я открыл свою и увидел удалявшуюся по коридору Минни Херши. Мне захотелось ее окликнуть, но я сдержался. Прошлая попытка хоть что-то вытянуть из нее окончилась полным провалом, да и сейчас мне вряд ли хватило бы терпения уламывать ее.

К этому времени я уже оставил надежду увидеть доктора.

Я выключил свет, открыл дверь, уселся в темноте и стал смотреть на противоположную комнату, проклиная все на свете. Я ощущал себя слепцом, который ищет в темном чулане черную шляпу, хотя ее там вовсе нет.

Незадолго до полуночи, в пальто и шляпке, вернулась Минин Херши, видимо с улицы. Меня она как будто не заметила. Я осторожно встал и попытался заглянуть в комнату, когда она открывала дверь, но ничего не разглядел.

Минни оставалась у Габриэлы до часу, потом вышла, бережно затворила за собой дверь и пошла по коридору на цыпочках Глупая предосторожность — коридор и так был выстлан толстым ковром. Но как раз из-за этой глупости я опять занервничал Я встал и тихонько окликнул ее:

— Минни.

Она, видимо, не услышала и продолжала так же, на носках, удаляться. Мне стало совсем не по себе. Я быстро догнал ее и остановил, схватив за худую руку.

Ее индейская физиономия была непроницаемой.

— Как она там? — спросил я.

— Нормально, сэр. Вам бы… оставьте ее в покое, — забормотала Минни.

— Ничего не нормально. Что она делает?

— Спит.

— Под наркотиком?

Она подняла злые, вишневого цвета глаза, но тут же опустила их, ничего не ответив.

— Она тебя посылала за наркотиками? — не отставал я, крепче сжав ее запястье.

— Мисс Габриэла посылала меня за… за лекарством… да, сэр.

— Приняла и заснула?

— Да, сэр.

— Пошли посмотрим, — сказал я.

Мулатка попыталась вырвать руку, но я держал крепко.

— Оставьте меня в покое, сэр, а то закричу.

— Сначала сходим посмотрим, а там, может быть, оставлю, — сказал я и, взяв ее за плечо другой рукой, повернул к себе. — Если собираешься кричать, то начинай.

Идти в комнату хозяйки Минни явно не хотелось, но и тащить ее не пришлось. Габриэла Леггет лежала на боку и спокойно спала — одеяло на плече мерно поднималось и опускалось. Маленькое бледное личико с каштановыми завитушками, свалившимися на лоб, казалось во сне детским и совсем больным.

Я отпустил Минни и вернулся к себе. Сидя в темноте, я понял, отчего люди начинают грызть ногти. Просидев так около часа, если не больше, я обругал себя старой бабой, снял ботинки, выбрал кресло поудобнее, положил ноги на другое кресло, накинул на себя одеяло и заснул перед открытой дверью, за которой виднелась дверь Габриэлы.

10. УВЯДШИЕ ЦВЕТЫ

В каком-то полусне я разомкнул веки, решил, что задремал всего на мгновение, сомкнул их, провалился опять в забытье, затем все-таки заставил себя проснуться. Что-то было не так.

Я с трудом открыл глаза, закрыл, открыл снова. Я понял, что было не так. И при открытых и при закрытых глазах — одинаково темно. Но это объяснимо: ночь темная, а окна моей комнаты не выходят на освещенную улицу. Нет… ведь, ложась, я оставил дверь открытой и в коридоре горели лампы. Теперь света в дверном проеме, через который виднелся вход в комнату Габриэлы, не было.

Я уже достаточно опомнился и не стал резко вскакивать. Задержав дыхание, я прислушался: все тихо, только на руке тикают часы. Поднес светящийся циферблат к глазам: семнадцать минут четвертого. Я спал дольше, чем мне показалось, а свет в коридоре, видимо, погасили.

Голова у меня была тяжелой, во рту — помойка, тело затекло и онемело. Я откинул одеяло и через силу встал с кресла — мышцы не слушались. В одних носках я проковылял к выходу и наткнулся на дверь. Она была закрыта. Я распахнул ее — свет в коридоре горел, как прежде. Воздух снаружи был удивительно свежим и чистым.

Я обернулся назад и принюхался. В комнате стоял цветочный запах, слабый, затхлый, — так пахнут в закрытом помещении увядшие цветы. Ландыши, луноцветы, какие-то еще. Некоторое время я стоял, пытаясь выделить отдельные запахи, серьезно размышляя, не примешивается ли к ним слабый аромат жимолости Я смутно припомнил, что мне снились похороны. Пытаясь восстановить в памяти сон, я прислонился к косяку и снова задремал.

Когда моя голова совсем свесилась, а шея заныла, я проснулся и кое-как разлепил глаза. Ноги казались чужими, деревянными Я стал тупо гадать, почему я не в постели. Есть же какая-то причина, только какая? Мысли сонно ворочались в голове. Чтобы не упасть, я оперся рукой о стену. Пальцы коснулись выключателя Ума нажать на кнопку у меня хватило.

Свет резанул по глазам. Прищурившись, я увидел знакомую комнату и вспомнил, что у меня тут дело, работа. Я отправился я ванную, подставил голову под холодную воду и немного пришел в себя, хотя в мозгах все еще была каша.

Выключив у себя свет, я пересек коридор и прислушался перед дверью Габриэлы. Ни звука. Я открыл ее и переступил порог Мой фонарик осветил пустую кровать со сбитым в ноги одеялом Вмятина от ее тела была на ощупь холодной. В ванной и гардеробной — ни души. Под кроватью валялись зеленые тапочки, на спинке стула висело что-то похожее на зеленый халат.

Я вернулся в свою комнату за ботинками и пошел к главной лестнице, намереваясь прочесать дом сверху донизу. Я решил, что сперва буду действовать тихо, а если ничего не найду, что всего вероятнее, то подниму бучу — начну ломиться в двери и всех перебужу. Мне хотелось найти девушку как можно скорее, но, поскольку она исчезла уже давно, две-три минуты сейчас не играли роди: бегать сломя голову я не собирался, но и терять времени н» стал.

Я был между третьим и вторым этажами, когда внизу что-то промелькнуло — уловить мне удалось только какое-то движения от входных дверей в глубь дома. Смотрел я в сторону лифта, я входную дверь загораживали перила. В просветах между стойками и мелькнуло что-то. Я сразу повернул голову, но было уж» поздно. Мне показалось, я заметил чье-то лицо, но так показалось бы любому на моем месте, в действительности я видел лишь нечто светлое.

Когда я добрался до первого этажа, в вестибюле и коридорах было пусто. Я направился в глубину здания, но тут же замер. В первый раз с тех пор, как я проснулся, до меня донесся посторонний звук. За входной дверью, на каменных ступеньках крыльца шаркнула подошва.

Я подкрался к дверям, взялся за замок и за щеколду, разом открыл их, распахнул левой рукой дверь, а правую опустил к пистолету.

На верхней ступеньке крыльца стоял Эрик Коллинсон.

— Какого дьявола вы тут делаете? — мрачно спросил я.

Возбужденно и сбивчиво он рассказал мне целую историю. Насколько я понял, Коллинсон каждый день звонил доктору Ризу и справлялся о здоровье Габриэлы. Сегодня, то есть уже вчера, ему не удалось застать доктора. Он даже позвонил в два часа ночи, но ему сказали, что доктора еще нет и никто из домашних не знает, где он и почему не пришел. После этого ночного звонка Коллинсон поехал к храму с надеждой увидеть меня и выяснить, что с девушкой. Он и не собирался подходить к дому, пока не увидел, как я выглядываю из двери.

— Кого вы увидели?

— Вас.

— Когда?

— Вы выглянули всего минуту назад.

— Вы видели не меня, — сказал я. — Что же вы все-таки видели?

— Кто-то высунулся. Я решил, это вы, и подошел — я сидел на углу в машине. С Габриэлой ничего не случилось?

— Ничего, — ответил я. Расскажи я ему, что она исчезла, он бы взбеленился. — Говорите потише. Значит, домашние Риза не знают, где он?

— Нет, и волнуются. Пусть себе, лишь бы Габриэла была здорова. — Он положил руку мне на плечо. — Можно мне поглядеть на нее? Хоть одну секунду. Я ни слова не произнесу. Она даже не узнает, что я здесь. Необязательно сейчас… но вы могли бы это устроить?

Малый он был высокий, крепкий, молодой, за Габриэлу готов в огонь и воду. Я понимал — что-то случилось. Только не знал что. Помощь мне могла понадобиться, так что прогонять его не стоило. С другой стороны, и рассказывать правду не стоило — начнет еще рвать и метать.

— Заходите, — сказал я. — Я должен осмотреть дом. Хотите сопровождать меня — прошу. Только тихо, а дальше — посмотрим.

Он вошел с таким видом, будто я — Святой Петр, открывший ему врата рая. Я захлопнул за ним дверь и повел через вестибюль к главному коридору. Кругом никого не было. Но недолго.

Из-за угла вдруг появилась Габриэла Леггет. Шла она босиком. Тело прикрывала лишь желтая ночная рубашка, забрызганная чем-то темным. Обеими руками она держала перед собой большой кинжал, почти меч. Он был красный, влажный. Красными, влажными были и ее голые руки. На одной из щек виднелся кровавый мазок. Глаза были ясные, блестящие и спокойные, лобик — гладкий, губы решительно сжаты.

Она подошла, глядя в мои, вероятно, обеспокоенные глаза с полной безмятежностью. Казалось, она ожидала меня здесь увидеть, знала, что я ей попадусь.

— Возьмите, — сказала она ровным голосом и протянула кинжал. — Это улика. Я его убила.

— Гм, — выдавил я.

Все еще глядя мне прямо в глаза, она добавила:

— Вы — сыщик. Заберите меня туда, где таких вешают.

Руками мне шевелить было легче, чем языком. Я взял у нес окровавленный кинжал — широкий, с большим обоюдоострым лезвием и бронзовой рукояткой в виде креста.

Из-за моей спины выскочил Эрик Коллинсон и, раскинув дрожащие руки, бормоча что-то нечленораздельное, пошел к девушке. Она со страхом отпрянула от него, прижалась к стенке и взмолилась:

— Не пускайте его ко мне!

— Габриэла! — крикнул он, протянув к ней ладони.

— Нет, нет! — Она тяжело дышала.

Чтобы загородить девушку, я встал перед ним, уперся рукой ему в грудь и рявкнул:

— Угомонись!

Он схватил меня за плечи сильными загорелыми пальцами и стал отпихивать. Я решил ударить его в подбородок тяжелой бронзовой рукояткой. Но так далеко дело не зашло: не спуская глаз с девушки, он вдруг забыл, что хотел спихнуть меня с дороги, и руки у него ослабли. Я толкнул его в грудь посильнее, оттеснил к другой стене коридора и отступил в сторону, чтобы видеть сразу обоих.

— Потерпите. Надо узнать, в чем дело, — сказал я ему и, повернувшись к девушке, показал на кинжал: — Что произошло?

Она уже успокоилась.

— Пошли, сейчас увидите, — сказала она. — Только, ради Бога, без Эрика.

— Он не будет мешать, — пообещал я.

Она хмуро кивнула и повела нас по коридору за угол, к не большой приоткрытой железной двери. Она вошла первой. Я за ней. За мной Коллинсон. В лицо нам повеял свежий ветерок Я задрал голову и увидел на темном небе тусклые звезды. Я по смотрел снова вниз, под ноги. В свете, проникавшем сквозь дверной проем, мне удалось разглядеть, что мы шагаем по белому мрамору или, скорее, по пятиугольным плитам под мрамор. Было темно, если не считать света из двери. Я вынул фонарик.

Неспешно ступая босыми ногами по холодным плитам, Габриэла повела нас к какому-то серому квадратному сооружению, неясно маячившему впереди. Потом остановилась и сказала:

— Здесь.

Я включил фонарик. Свет заиграл, рассыпался по широкому белому алтарю, отделанному хрусталем и серебром.

На нижней из трех ступенек, лицом вверх, вытянув руки по швам, лежал доктор Риз.

Казалось, он заснул. Одежда на нем была не измята, только пиджак и жилет расстегнуты. Рубашка потемнела от крови. В груди виднелись четыре одинаковые раны, как раз такой формы и размера, которые мог нанести этот большой кинжал. Из ран уже ничего не сочилось, но, когда я приложил руку ко лбу, он был теплым. На ступеньки и на пол натекла кровь, рядом валялось пенсне на черной ленточке, целое.

Я выпрямился и направил луч фонарика девушке в лицо. Она моргала, жмурилась, свет ей мешал, но лицо оставалось спокойным.

— Вы убили? — спросил я.

— Нет! — завопил Коллинсон, словно только что проснулся.

— Заткнитесь! — приказал я ему и подошел к девушке поближе, чтобы он не мог вклиниться между нами.

— Так вы или не вы? — переспросил я.

— А что тут странного? — спокойно спросила она. — Вы же слышали, что говорила мачеха о проклятии Дейнов, о том, что было и будет со мной и со всеми, с кем сведет меня судьба. Так чему удивляться? — И она показала на труп.

— Чушь собачья! — сказал я, пытаясь разгадать причину ее спокойствия. Я уже видел, как на нее действует наркотик, но здесь было что-то другое. Знать бы, что именно. — Зачем вы его убили?

Коллинсон схватил меня за руку и повернул к себе. Он был как в горячке.

— Что толку в разговорах?! — закричал он. — Надо ее скорее увезти отсюда! Тело мы спрячем или положим в такое место, где на нее никто не подумает. Вам лучше знать, как это делается. Я увезу ее домой. А вы тут все устроите.

— Ну да! — сказал я. — Свалим убийство на здешних филиппинцев. Пусть их вместо нее повесят.

— Правильно. Вам лучше знать, как…

— Черта с два! — сказал я. — Ну и понятия у вас.

Его лицо пошло пятнами.

— Нет, мне… я не хочу, чтобы кого-то… вешали, — забормотал он. — Честное слово. Я о другом. Ведь можно устроить, чтобы он исчез. А? Я дам денег… Он бы мог…

— Заткните фонтан! — зарычал я. — Только время теряем.

— Но вы должны что-то сделать! — не отставал он. — Вас сюда прислали, чтобы с ней ничего не случилось. Вы должны!

— Умница.

— Я понимаю, что это трудно. Я заплачу…

— Хватит! — Я вырвал у него руку и повернулся к девушке, — Кто-нибудь при этом присутствовал?

— Никого.

Я посветил фонариком на алтарь, на труп, на пол, на стены, но ничего нового не обнаружил. Стены были белые, гладкие и сплошные, если не считать двери, через которую мы вошли, и та кой же на противоположной стороне. Четыре побеленные стены поднимались прямо к небу.

Я положил кинжал рядом с телом Риза, выключил фонарик и сказал Коллинсону:

— Надо отвести мисс Леггет в комнату.

— Ради Бога, давайте увезем ее из этого дома, пока не поздно.

— Хороша она будет на улице, босиком и в забрызганной кровью рубашке.

Я услышал какое-то шуршание и включил свет. Коллинсом стаскивал с себя пальто.

— Моя машина стоит на углу. Я отнесу ее на руках. И он направился к девушке, протягивая пальто.

Габриэла забежала мне за спину и застонала.

— Не давайте ему до меня дотрагиваться!

Я хотел остановить его. Он отбил мою руку и пошел за ней Она — от него. Я почувствовал себя чем-то вроде столба карусели, и ощущение мне не понравилось. Когда этот болван оказался передо мной, я саданул его в бок плечом, так что он отлетел к углу алтаря. Я подошел поближе.

— Хватит! — прорвало меня. — Если хотите помогать нам, то не валяйте дурака, делайте что говорят и оставьте ее в покое. Понятно?

Он выпрямился и начал:

— Но вы не имеете…

— Оставьте ее в покое! Оставьте в покое меня! Еще раз влезете — получите пистолетом по челюсти. Хотите получить прямо сейчас — скажите. Так как?

— Ладно, — пробормотал он.

Я повернулся к девушке, но она уже серой тенью, почти не шлепая босыми ногами, летела к двери. Я бросился за ней, громы хая по плитам ботинками, и поймал ее за талию уже в дверях. Но тут же получил удар по рукам и отлетел к стене, приземлившись на колено. Надо мной во весь рост высился Коллинсон и что-то орал. Из всего потока слов мне удалось разобрать только: «Черт вас подери…»

Я встал с колена в самом чудесном настроении. Быть сиделкой при свихнувшейся барышне недостаточно, вдобавок получай тычки от ее жениха. Мне понадобились все мои актерские таланты, чтобы невозмутимо спросить Коллинсона:

— Ну зачем вы так?

Я подошел к стоявшей в дверях девушке.

— Пошли к вам в комнату.

— Только без Эрика! — потребовала она.

— Больше он не будет мешать, — снова пообещал я, надеясь, что на этот раз не ошибусь. — Пошли.

Она поколебалась, затем переступила порог. Коллинсон, с застенчивым, одновременно свирепым, а в целом очень недовольным лицом, вышел вслед за мной. Я прикрыл дверь и спросил Габриэлу, есть ли у нее ключ.

— Нет, — ответила она, будто вообще не знала о существовании ключей.

В лифте она все время пряталась от жениха за моей спиной, — если, конечно, он еще состоял у нее в женихах. Сам Коллинсон напряженно смотрел в сторону. Я же вглядывался в лицо девушки, пытаясь понять, вернулся ли к ней после потрясения разум или наоборот. Первое предположение казалось вернее, но в душе я ему не доверял. По дороге нам никто не попался. Я включил в комнате свет. Закрыв дверь, я прислонился спиной к косяку. Коллинсон повесил пальто на стул, положил шляпу и замер, скрестив руки и не спуская глаз с Габриэлы. Она села на кровать и уставилась мне в ноги.

— Расскажите, что случилось, только побыстрее! — приказал я.

Она подняла на меня глаза и сказала:

— Мне хочется спать.

Вопрос о ее здравомыслии — для меня, во всяком случае, — был решен: нормой тут и не пахло. Но сейчас меня тревожило другое. Комната. С тех пор как я ушел, в ней что-то изменилось. Я закрыл глаза, попытался представить, как она выглядела раньше, открыл глаза снова.

— Можно мне лечь? — спросила Габриэла.

Я решил, что ее вопрос подождет, и стал внимательно осматривать комнату, предмет за предметом. Пальто и шляпа Коллинсона на стуле — больше ничего нового обнаружить не удалось. Все вроде бы нормально, но сам стул почему-то не давал мне покоя. Я подошел и поднял пальто. Под ним было пусто. Раньше здесь висело нечто похожее на зеленый халат, а теперь было пусто. Халата я нигде в комнате не заметил и даже не стал искать — безнадежно. Зеленые тапочки все еще валялись под кроватью.

— Не сейчас, — ответил я девушке. — Пойдите в ванную, смойте кровь и оденьтесь. Одежду захватите туда с собой. Ночную рубашку отдайте Коллинсону. — Я повернулся к нему, — Спрячьте ее в карман и не вынимайте. Из комнаты не выходить и никого не впускать. Я скоро приду. Пистолет у вас есть?

— Нет, — сказал он. — Но я…

Девушка встала с кровати, подошла ко мне ближе и перебила его.

— Не оставляйте нас одних, — сказала она серьезно. — Я не хочу. Я уже убила одного человека. Вам что, мало? — Говорила она горячо, но не возбужденно, и довольно рассудительно.

— Мне нужно ненадолго уйти, — сказал я, — одной вам оставаться нельзя. И кончен разговор.

— А вы понимаете, что делаете? — Голосок у нее был тоненький, усталый. — Вряд ли. Иначе бы не оставляли меня с ним. Она подняла лицо, и я скорее прочел по губам, чем услышал; «Только не с Эриком. Пусть он уйдет».

Я от нее совсем одурел: еще немного, и мне придется лечь и соседнюю палату. Меня так и подмывало уступить ей, но я ткнул пальцем в ванную и сказал:

— Можете не вылезать оттуда, пока я не приду. Но он побудет здесь.

Она с безнадежностью кивнула и направилась в гардеробную Когда она шла в ванную с одеждой в руках, на глазах у нее блестели слезы.

Я отдал пистолет Коллинсону. Его рука была деревянной и дрожала. Дышал он тяжело, шумно.

— Не будьте размазней, — сказал я ему. — Хоть раз помогите, вместо того чтобы мешать. Никого не впускайте и не выпускайте! Придется стрелять — не теряйтесь.

Он хотел что-то сказать, не смог и, сжав мне руку, чуть не нс калечил ее от избытка чувств. Я вырвал у него ладонь и отправился вниз, к алтарю, где лежал доктор Риз. Попасть туда удалось ни сразу. Железная дверь, через которую мы вышли несколько минут назад, была заперта. Но замок оказался довольно простым. Я но ковырял в нем кое-какими инструментами из перочинного ножи и в конце концов открыл.

Зеленого халата я там не нашел. Не нашел я и тела доктора Риза. Оно исчезло. Кинжал тоже исчез. Вместо лужи крови на белом полу осталось лишь желтоватое пятно. Кто-то хорошенько прибрался.

11. БОГ

Я вернулся в вестибюль: еще раньше я заметил там нишу с телефоном. Телефон был на месте, но не работал. Я положил трубку и отправился на шестой этаж, к Минни Херши. Пока что помощи от нее я никакой не получил, но она, по-видимому, была предана хозяйке, а мне, за неимением телефона, требовался посыльный.

Я открыл ее дверь — тоже без замка, — вошел, затворил за собой. Включил фонарик, обхватив ладонью стекло. При свете, просачивавшемся между пальцами, я увидел мулатку — она крепко спала на кровати. Окна были закрыты, воздух спертый, со знакомым затхлым душком увядших цветов.

Я посмотрел на девушку. Она лежала на спине, дышала ртом, и лицо ее во сне приобрело еще большее сходство с индейским. Глядя на нее, я сам осоловел. Поднимать ее сейчас бесчеловечно. Может быть, ей снится… я тряхнул головой, пытаясь прогнать сонную дурь. Ландыши, луноцветы… увядшие цветы… А нет ли тут и жимолости? Этот вопрос почему-то казался важным. Фонарь тяжелел у меня в руке, стал чересчур тяжелым. Черт с ним… я его выпустил. Он упал на ногу… я удивился: кто тронул меня за ногу? Габриэла Леггет? Умоляет спасти ее от Эрика Коллинсона? Чушь какая-то… Или не чушь? Я опять пытался тряхнуть головой… пытался отчаянно. Она весила тонну, едва поворачивалась. Меня качнуло; чтобы не упасть, я выставил ногу. Нога была слабая, мягкая, подгибалась. Надо сделать еще шаг, иначе свалюсь; я сделал, с трудом поднял голову, разлепил веки, посмотрел, куда мне падать, увидел окно в пятнадцати сантиметрах от моего носа.

Меня потянуло вперед, и подоконник уперся в бедра, остановил падение. Мои руки лежали на подоконнике. Я пошарил по низу рамы — не знаю, нашарил ли ручки, но потянул вверх изо всех сил. Окно не поддавалось. Ручки были будто прибиты внизу. Кажется, тут я всхлипнул; а потом, правой ладонью упершись в подоконник, левой выбил стекло.

Уличный воздух шибанул в нос, как нашатырь. Я сунул лицо в дыру и, цепляясь обеими руками за подоконник, вбирал воздух ртом, носом, глазами, ушами, порами кожи и смеялся, а глаза щипало так, что лились слезы и затекали в рот. Я все глотал свежий воздух и вскоре почувствовал, что ноги меня держат, глаза видят, что я опять могу двигаться и думать, пусть не быстро и нечетко. Мешкать было некогда. Я закрыл нос и рот платком и отвернулся от окна.

В каком-нибудь метре от меня, посреди черной комнаты, стояло, извиваясь, нечто светлое, похожее на человеческую фигуру, но бесплотное.

Оно было высокое, но не такое высокое, как показалось сна чала, — потому что оно не стояло на полу, а парило: между его ногами и полом был просвет сантиметров в тридцать. Да, у него и ноги были, но уж не знаю, какой формы. Не было у них формы, постоянных очертаний. Они зыбились, разбухали и съеживались, вытягивались и сокращались, не очень сильно, но беспрерывно Рука сливалась с телом, растворялась в теле, а потом появлялась, будто выливалась из него. Нос свешивался над разинутым бесформенным ртом, потом втягивался обратно, утопая между кисельными щеками, снова начинал расти. Глаза расширялись, сливались в один громадный глаз, занимавший всю верхнюю часть лица, потом он уменьшался, пропадал вовсе, потом глаза прорезывались снова на прежних местах. А ноги — то их было две, то три, то одна, скрученная штопором, точно живой и шаткий пьедестал. Все члены и черты лица непрерывно искажались, колебались, так что нельзя было уловить их натуральную, правильную форму. Похоже было, что человек, гримасничая, парит над полом. Человек с жутким зеленоватым лицом и бледным телом, неосязаемым, но видимым в темноте, текучим, зыбким, прозрачным, как вода прибоя.

Я сознавал, что я не в себе, нанюхался душной цветочной дряни. Но как ни старался, не мог убедить себя, что не вижу эти го существа. Оно было — дрожало, корчилось между мной и дверью, близко, — только наклониться, только руку протянуть. Я не верю в сверхъестественное — ну и что из того? Оно было передо мной. Было, и я видел, что это не фокус с фосфорной крас кой, не человек в простыне. Мне надоело ломать голову. Я стоял, зажав платком рот и нос, не шевелясь и не дыша, и, может быть, даже кровь у меня в жилах остановилась. Оно было тут, и я был тут — и стоял, приросши к полу.

Потом оно заговорило — не могу утверждать, что я слышал слова, мне казалось, что я просто воспринял их всем телом:

— На колени, враг Божий! На колени!

Тут я вышел из оцепенения — облизал губы, хотя язык был еще суше их.

— На колени, ненавистный Господу, пока на тебя не обрушился удар!

Последний довод я уже мог понять. Я отнял от рта платок и сказал: «Пошел к черту». Звучало это глупо, тем более что голос у меня сел.

Оно судорожно перекрутилось, всколыхнулось и подалось ко мне. Я бросил платок и протянул к нему обе руки. Схватил его — и не схватил. Мои руки достали тело — ушли в него до запястий, сжались. И захватили только сырую пустоту, ни теплую ни холодную, вообще лишенную температуры.

И та же сырая пустота облепила мне лицо, когда его лицо наплыло на мое. Я укусил лицо — да… но зубы лязгнули впустую, хотя я видел и чувствовал, что мое лицо уже внутри его лица. И в руках у меня, вплотную к моей груди, корчилось, извивалось его тело, ерзало, вздрагивало и вдруг бешено завинчивалось, рвалось на части, которые жадно соединялись снова — все в черной пустоте.

Сквозь эту прозрачную материю я видел свои руки, сжавшиеся в сердцевине влажного тела. Я разжал их и согнутыми пальцами рванул вверх и вниз, раздирая его; я видел, что тело рвется и течет вслед за моими ногтями, но не ощущал ничего, кроме сырости.

Возникло новое ощущение, быстро усиливавшееся: на меня навалилась и душила какая-то немыслимая тяжесть. Существо было бесплотным, но страшно тяжелым, и этот груз придавливал меня, не давал вздохнуть. Ноги у меня подгибались. Я плюнул ему в лицо, вытащил руку из утробы и ударил в лицо. Кулак не встретил ничего, кроме сырости.

Я снова сунул левую руку ему в живот и стал рвать тело, так ясно видимое и так слабо осязаемое. Но тут я увидел кое-что новое — кровь на своей левой руке. Темная, густая, настоящая кровь капала на пол, текла между пальцами.

Я захохотал, потом, собравшись с силами, выпрямился под чудовищным грузом и снова стал рвать ему внутренности, хрипя: «Душу выну!..» Кровь еще сильнее полилась по пальцам. Я опять попробовал засмеяться, не смог — меня душило. И тяжесть на мне стала вдвое больше. Я попятился, привалился к стене, распластался по ней, чтобы не съехать на пол.

Воздух из разбитого окна, холодный, свежий, терпкий, хлынул сбоку, ударил в нос, и по разнице между ним и тем, чем я дышал в комнате, стало понятно, что давит на меня не тяжесть этого создания, а цветочная отрава, наполнившая дом.

Бледно-зеленая сырая тварь обволакивала мое лицо и тело. Кашляя, я продрался через нее к двери, распахнул дверь и вывалился в коридор, где было теперь так же черно, как в комнате.

Я упал, и что-то упало на меня. Но уже не бесплотное. Человек. В спину меня ударили колени — человечьи колени, острые.

Кряхтенье, теплым воздухом обдавшее мне ухо, было человечье, удивленное. Рука, которую я сжал, была человечья, тонкая. Я благодарил Бога, что она тонкая. Коридорный воздух меня освежил, но бороться с атлетом я еще не был готов.

Я сжал его руку изо всех сил и затащил под себя, накатился сперва на нее, потом на самого человека. Накатываясь, я перебросил руку через его тело, и она столкнулась на полу с чем-то твердым, металлическим. Я ощупал предмет пальцами и узнал: это был длинный кинжал, которым закололи Риза. Тот, на кого я сейчас взгромоздился, очевидно, стоял за дверью и хотел зарезать меня, когда я выйду; спасло меня падение: он не только промахнулся кинжалом, но и споткнулся об меня. А сейчас, лежа ничком, прижатый к полу моими восемьюдесятью пятью килограммами, он лягался, норовил долбануть меня головой и кулаками.

Схватив одной рукой кинжал, я перенес другую с его руки на затылок, вдавил его лицо в ковер, уже не суетясь, потому что сил у меня прибывало с каждым вздохом. Через минуту-другую я по ставлю его на ноги и немного расспрошу.

Но такой передышки мне не дали. Что-то твердое ударило меня по плечу, потом по спине, потом стукнуло по ковру рядом нашими головами. Кто-то охаживал меня дубинкой.

Я скатился с тощего. Прямо под ноги к тому, кто орудовал дубинкой. Я попытался захватить его за ногу, получил еще удар по спине, ногу не достал, а рука моя скользнула по юбке. От удивления я отдернул руку. Еще удар дубинкой — на этот раз по боку — напомнил мне, что церемонии тут неуместны. Я сжал руку в кулак и ударил по юбке. Кулак мой наткнулся на мясистую лодыжку. В ответ раздалось рычание, ноги отодвинулись, и еще раз ударить я не успел. Я быстро встал на четвереньки и стукнулся головой о дерево — дверь. Схватившись за ручку, я поднялся В нескольких сантиметрах от меня в темноте свистнула дубинки Я повернул ручку, нажал на дверь, вошел в комнату и тихо, почти беззвучно затворил дверь за собой.

В комнате у меня за спиной раздался голос, очень тихий, но очень серьезный:

— Выйдите сейчас же, буду стрелять.

Голос принадлежал светловолосой толстенькой служанке, и a нем слышался испуг. Я быстро нагнулся — на случай если они вправду вздумает стрелять. За окном уже светало, и я увидел силуэт на кровати — она сидела, вытянув руку с маленьким черным предметом.

— Это я, — прошептал я.

— А, вы! — Но рука с черным предметом не опустилась.

— Вы с ними в доле? — спросил я и осторожно шагнул к кровати.

— Делаю, что приказано, и держу язык за зубами, а в бандиты к ним не нанималась.

— Хорошо. — Я сделал еще несколько шагов к кровати, уже быстрее. — Если связать простыни, смогу я спуститься из окна на следующий этаж?

— Не знаю. Ой! Что вы делаете!

Я держал ее пистолет — автоматический, тридцать второго калибра — одной рукой, а запястье другой и выворачивал.

— Отпустите! — приказал я.

И она отпустила.

Я отошел назад, поднял кинжал, который бросил возле спинки кровати.

Потом на цыпочках подкрался к двери и прислушался. Тишина. Я тихо открыл дверь и ничего не услышал, ничего не увидел в сумраке. Дверь Минни была открыта, наверное, с тех пор, как я вывалился из комнаты. Того, с чем я боролся, там не было. Я вошел к Минни и включил свет. Она лежала, как прежде, забывшись тяжелым сном. Я спрятал пистолет в карман, стянул одеяло, поднял Минни, перенес в комнату служанки, свалил к ней на кровать и сказал:

— Попробуйте привести ее в чувство.

— Проснется немного погодя: они все просыпаются.

— Вон что, — сказал я и пошел вниз, на пятый этаж, к Габриэле.

Комната Габриэлы была пуста. Шляпа и пальто Коллинсона исчезли, исчезла одежда, которую она унесла в ванную, и окровавленная ночная рубашка тоже.

Я стал осыпать эту парочку проклятиями, и, хоть старался не обделить ни того, ни другого, больше все-таки досталось Коллинсону; потом выключил свет и побежал вниз по парадной лестнице — избитый, изодранный, растерзанный, с окровавленным кинжалом в одной руке, с пистолетом в другой, — и на лице у меня, наверное, было такое же осатанение, как в душе. До второго этажа я ничего не слышал. А тут снизу донесся звук, напоминавший отдаленный гром. Сбежав по последнему маршу, я понял, что кто-то ломится в парадную дверь. Хорошо бы этот кто-то был в синем мундире. Я подошел к двери, отпер ее и распахнул.

С ошалелыми глазами, встрепанный и бледный, передо мной стоял Эрик Коллинсон.

— Где Габи? — задыхаясь, спросил он.

— Кретин, — сказал я и ударил его по лицу пистолетом.

Он согнулся, уперся руками в стены передней, постоял так и медленно выпрямился. Из угла рта у него текла кровь.

— Где Габи? — упрямо повторил он.

— Где вы ее оставили?

— Здесь. Я собирался ее увезти. Она просила. Послала мена разведать, нет ли кого на улице. Вернулся — дверь заперта.

— Чем вы думаете? — прорычал я. — Она вас обманула — все хочет спасти от этого идиотского проклятия. Я вам что велел делать? Ну ладно, надо искать ее.

Ни в одной из комнат, прилегавших к вестибюлю, ее не оказалось. Не погасив в них свет, мы побежали по главному коридору.

Из двери сбоку выскочил кто-то маленький, в белой пижаме, и повис у меня на поясе, чуть не опрокинув. Он издавал нечленораздельные звуки. Я оторвал его от себя и увидел, что это мальчик Мануэль. Слезы текли по его испуганному лицу и мешали ему говорить.

— Успокойся, — сказал я. — А то я не пойму ни слова.

Я разобрал:

— Он убить ее хочет.

— Кто кого хочет убить? — спросил я. — Говори медленнее.

Медленнее он говорить не стал, но я расслышал «папа» и «мама».

— Папа хочет убить маму? — спросил я, потому что такая расстановка казалась более вероятной.

Он кивнул.

— Где?

Дрожащей рукой он показал на железную дверь в конце коридора. Я пошел туда, но остановился.

— Слушай, мальчик, — стал торговаться я. — Я хочу помочь твоей маме, но сперва мне надо узнать, где мисс Леггет. Ты знаешь, где она?

— Там, с ними, — крикнул он. — Скорей, скорей!

— Так. Пошли, Коллинсон. — И мы кинулись к железной двери.

Дверь была закрыта, но не заперта. Белый алтарь сверкал хрусталем и серебром под ярким лучом голубого света, протянувшимся наискось от карниза здания.

С одной стороны на корточках сидела Габриэла, подняв лицо кверху. В этом резком свете ее лицо было мертвенно-белым и застывшим. На ступеньке, где мы нашли Риза, лежала теперь Арония Холдорн. На лбу у нее был кровоподтек. Руки и ноги спутаны широкой белой лентой, локти примотаны к телу. Одежды на ней почти никакой не осталось.

Рядом с ней, перед алтарем, стоял Джозеф, в белом балахона Он стоял, раскинув руки и задрав к небу бородатое лицо. В при вой руке у него был обыкновенный нож для мяса, с роговой ручкой и длинным изогнутым лезвием. Джозеф говорил в небо, но он стоял к нам спиной и мы не могли разобрать слова. Когда мы вошли в железную дверь, он опустил руки и наклонился над женой. Нас разделяло метров десять. Я заорал:

— Джозеф!

Он выпрямился, обернулся, и я увидел, что нож у него в руке еще блестит, не испачкан.

— Кто рек «Джозеф» — имя, которого больше нет? — спросил он, и, признаюсь честно, когда я глядел на него и слышал его голос — а остановились мы с Коллинсоном метрах в трех от алтаря, — у меня возникло чувство, что ничего особенно страшного произойти, наверное, не должно. — Здесь нет Джозефа, — продолжал он, не дожидаясь ответа на свой вопрос. — Знайте, ибо весь мир скоро узнает, что тот, кого вы звали Джозефом, был не Джозеф, а сам Бог. Теперь вы знаете и ступайте прочь.

Мне бы сказать: «Чушь» — и броситься на него. С любым другим я так и поступил бы. А тут не смог. Я сказал:

— Мне придется взять мисс Леггет и миссис Холдорн с собой, — и сказал нерешительно, чуть ли не виновато.

Он выпрямился во весь рост, лицо с белой бородой было сурово.

— Ступай, — велел он, — отойди от меня, пока дерзость не привела тебя к гибели!

Связанная на алтаре Арония Холдорн сказала мне:

— Стреляйте. Стреляйте скорее. Стреляйте!

Я обратился к Джозефу:

— Мне все равно, как тебя звать. Ты отправишься в кутузку. А ну, брось нож!

— Богохульник! — загремел он и сделал шаг ко мне. — Сейчас ты умрешь!

Это должно было бы показаться смешным. Но мне не показалось.

Я завопил:

— Стой!

Он шел ко мне. Я испугался. Я выстрелил. Пуля попала ему в щеку. Я видел отверстие. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он даже не моргнул. Он шел твердо, не торопясь, на меня. Я нажимал и нажимал на спуск — еще шесть пуль попали ему в лицо и тело. Я видел раны. А он все шел и как будто не замечал их. Лицо и взгляд у него были суровые, но не злые. Подойдя ко мне, он поднял нож высоко над головой. Так ножом не дерутся; но он и не дрался: он намерен был обрушить на меня кару и на мои попытки помешать ему обращал так же мало внимания, как родитель, наказывающий ребенка.

Я же — дрался. Когда нож, сверкнув над нашими головами, устремился вниз, я нырнул под него, выставив согнутую руку против его вооруженной руки, и левой рукой воткнул кинжал ему в горло. Я давил на кинжал, покуда крестовина не уперлась в шею. Тут я выключился.

Я и не знал, что зажмурил глаза, — пока не открыл их снова. Раньше всего я увидел Эрика Коллинсона, который стоял на коленях возле Габриэлы, отворачивал ее лицо от слепящего луча и пытался привести ее в чувство. Потом увидел Аронию Холдорн: она лежала без сознания на ступени алтаря, а мальчик Мануэль плакал над ней и дрожащими руками пытался стянуть с нее путы. Потом я обнаружил, что стою расставив ноги, а между ногами лежит мертвый Джозеф с кинжалом в горле.

— Слава Богу, что он не был Богом! — пробормотал я вполголоса.

Мимо меня пронеслось коричневое тело в белом: Минни Херши бросилась на пол рядом с хозяйкой, крича:

— Мисс Габриэла, я думала, этот дьявол ожил и снова напал на вас!

Я подошел к мулатке, взял ее за плечи, поднял и спросил:

— Как так? Разве ты его не убила?

— Да, сэр, но…

— Но ты думала, что он вернулся в другом обличье?

— Д-да, сэр. Я думала, что он — это… — Она запнулась, сжала губы.

— Это я?

Она кивнула, отвернувшись в сторону.

12. НЕЧЕСТИВЫЙ ХРАМ

К вечеру мы с Фицстивеном опять сидели у миссис Шиндлер за хорошим обедом, но на этот раз я рисковал остаться голодным Любопытству Оуэна не было удержу — он засыпал меня вопроса ми, просил разъяснить ту или иную подробность, а когда я пытался передохнуть или положить в рот хоть кусок, требовал не отвлекаться.

— Могли бы захватить меня с собой, — посетовал он, когда нам принесли суп. — Я был знаком с Холдорнами, во всяком случае, раз или два встречался с ними у Леггетов. Чем не предлог, чтобы взять меня в храм? Тогда бы я точно знал, что случилось и при каких обстоятельствах, а теперь завишу от ваших пересказов да от газетных версий, подогнанных под вкусы читателей.

— Мне хватило огорчений и с одним помощником, — сказал я. — С Эриком Коллинсоном.

— Сами виноваты. Зачем потащили его, когда под рукой был куда более надежный человек? Но давайте, мой милый, я весь внимание. Начинайте ваш рассказ, а я вам потом скажу, где вы наделали ошибок.

— С чем, с чем, а с этим вы справитесь, — согласился я. — Раньше Холдорны были актерами. Во многом я основываюсь на словах Аронии и за полную правду поручиться не могу. Финк молчит, а остальные — служанки, филиппинцы, повар-китаец и так далее — ничего, кажется, не знают. В свои фокусы Холдорны их, видно, не посвящали.

Актерами они, по ее словам, были средними и зарабатывали так себе. Но год назад Арония повстречала старого знакомого, с которым когда-то играла в одной труппе, — он сменил сцену на кафедру проповедника, преуспел на новом поприще и ездил теперь в дорогих машинах, а не в сидячих вагонах. Встреча дала ей пищу для раздумий. Начав размышлять в этом направлении, она, естественно, вскоре пришла к таким знаменитостям, как Эйми, Бухман, Джеди^[1]… забыл фамилию… и иже с ними. В конце концов ее осенило: «А чем мы хуже?» И вот Холдорны, — скорее, одна Арония, Джозеф не отличался особым умом — надумали основать секту, культ, как бы возрождавший старую кельтскую церковь времен короля Артура… или что-то в этом духе.

— Из Артура Мэкина^name=r2>[2]? — сказал Фицстивен. — Продолжайте.

— Лавочку свою они открыли в Калифорнии, поскольку все так делают, а Сан-Франциско выбрали из-за того, что здесь меньше конкурентов, чем в Лос-Анджелесе. С собой они прихватили замухрышку по имени Том Финк, который в разное время заведовал технической частью почти у всех известных фокусников и чародеев, и его жену, смахивающую на тяжеловоза.

Толпы обращенных были Холдорнам ни к чему — пусть клиентов будет поменьше, зато богатых. Но, пока им не удалось подцепить на крючок миссис Родман, дело шло туго. Заглотнув приманку, миссис Родман отдала в их распоряжение один из своих доходных домов и даже оплатила счет за его реконструкцию. Руководил реконструкцией специалист по сценическим эффектам Том Финк, и очень постарался. Он знал, как переделать ненужные теперь кухни в потайные комнаты и закутки.

Технические подробности сейчас не объяснишь, — чтобы расковырять дом, нужно время. Но они наверняка окажутся интересными. С одним изобретением я познакомился лично — с привидением, что Финк сотворил из мастерски освещенной струи пара. Обернутую войлоком трубу просовывали в комнату через плинтус под кроватью; нижнюю, неподсвеченную часть струи в темноте было не разглядеть, и получалось нечто похожее на человека, который дергался, извивался, менял очертания, а на ощупь казался каким-то волглым, без плотной субстанции. Можете мне поверить, впечатление призрак производил потрясающее, тем более что перед его появлением вы уже успевали нанюхаться особого газа. В комнату они накачивали то ли эфир, то ли хлороформ, но перебивали специфический запах каким-то цветочным ароматом. Я честно сразился с призраком и даже решил, что пустил ему кровь, хотя на самом деле просто не заметил, как, вышибая окно, поранил руку. Нет, он был хорош: несколько минут в его обществе показались мне вечностью.

Джозеф сорвался только в самом конце, а до тех пор обходилось без грубой работы. Службу — публичную сторону культа — они отправляли с достоинством, четко, сдержанно. Фокусы и трюки начинались только в спальнях гостей, при закрытых дверях. Сначала туда напускали ароматизированного газу. Затем перед жертвой появлялось привидение из подсвеченного пара, a из той же трубы — а может быть, из другой — раздавался голос, отдающий приказы или что-то сообщавший. Газ ослаблял у жертвы зрение и волю, усыплял подозрительность, и добиться послушания было несложно. Ловкая работа. Думаю, таким манером они неплохо стригли свою паству.

Встречаясь в комнате один на один с жертвой, призрак получал большую власть, которую Холдорны еще особым образом укрепляли. Разговоры на эту тему вроде бы никто не запрещал, но на самом деле они осуждались. Отношения с призраком расценивались как личное дело жертвы и ее Бога, дело сокровенное, требующее тайны. Упоминать о встречах, даже в беседе с Джозефом — если, само собой, не было веской причины, — считалось дурным тоном. Понимаете, как удобно? Холдорны, казалось, и не думают извлекать никакой выгоды, они знать не знают, что происходит во время этих встреч, их не касается, выполнила ли жертва приказ или нет. Жертва и Бог, мол, сами между собой разберутся.

— Лихо, — сказал Фицстивен, радостно улыбаясь. — Полная противоположность обычным культам и сектам, где всегда есть исповедь, публичное покаяние или какая-то иная форма разглашения таинства. Продолжайте.

Я было принялся за еду, но он сказал:

— А что с обращенными, с клиентами? Как они относятся к культу сейчас? Вы же наверняка с ними беседовали.

— Да, — ответил я. — Только что возьмешь с этих людей? Половина все еще предана Аронии Холдорн. Я, к примеру, показал миссис Родман трубу, из которой появлялись призраки. Она разок ахнула, два раза сглотнула и… предложила отвести нас в церковь, где все символы и изображения, включая того, кто висит на кресте, сделаны из куда более плотного и прозаического материала, чем пар. Потом она спросила, не собираемся ли мы арестовать епископа за то, что в дароносице у него нет настоящей плоти и крови — Господней там или какой другой. Я боялся, что О’Гар, добрый католик, даст ей по голове дубинкой.

— А Коулманов там не было? Ралфа Коулмана и его жены?

— Нет.

— Жаль, — сказал он, ухмыляясь. — Надо бы заглянуть к Ралфу и поговорить с ним. Сейчас-то он, конечно, где-нибудь прячется, но поискать его стоит. У Ралфа всегда находятся непрошибаемо логичные и убедительные оправдания для самых идиотских поступков. Он, — добавил Фицстивен, словно это все объясняло, — специалист по рекламе.

Увидев, что я ем, он нетерпеливо нахмурился:

— Говорите, мой милый, говорите!

— Вы ведь встречались с Джозефом Холдорном? — спросил я. — Что вы о нем думаете?

— Видел, кажется, дважды. Личность, несомненно, эффектная.

— Да. При нем было все, — согласился я. — Разговаривали с ним?

— Нет. «Рад вас видеть», «Как поживаете?» — и только.

— Он смотрел на тебя, произносил обычные слова, а в душе что-то переворачивалось. Кажется, я не из тех, кого легко поразить, но ему это удалось. Черт, под конец я почти поверил, что он Бог! Ему ведь было чуть за тридцать, совсем молодой, а волосы и бороду он просто обесцветил — с сединой лучше получалась роль отца Джозефа. Арония говорит, что перед выходом на публику она его гипнотизировала, иначе он не производил нужного впечатления. Позже он научился гипнотизировать себя сам, без ее помощи, и последнее время просто не выходил из транса.

Пока Габриэла Леггет не перебралась в храм, Арония не догадывалась об увлечении мужа. Для него, она считала, как и для нее самой, девушка лишь очередная клиентка, причем очень перспективная из-за недавних бедствий. Но Джозеф влюбился, ему была нужна сама Габриэла. Я не знаю, много ли он успел и как обрабатывал ее с помощью всех этих трюков, но, думаю, пытался играть на страхе перед проклятием Дейнов. Доктор Риз в конце концов обнаружил неладное. Вчера он обещал заглянуть в храм ближе к вечеру. И действительно пришел, но девушку не увидел, а я не увидел его — живого.

Перед тем как подняться к ней в комнату, он решил заглянуть к Джозефу и случайно услышал, как тот давал указания чете Финков. Добром это не кончилось. По глупости Риз сообщил Джозефу, что подслушал разговор. Джозеф посадил его под замок.

На Минни Холдорны поставили с самого начала. Она цветная, — значит, ей легче внушить всякую чертовщину, к тому же предана Габриэле Леггет. В итоге ей так заморочили голову призраками и голосами, что она не знала, на каком она свете. С ее помощью они и решили избавиться от Риза. Доктора усыпили и перенесли на алтарь. Минни внушили, что Риз сатана и хочет утащить ее хозяйку в ад, не дать ей сделаться святой. Бедная мулатка приняла все за чистую монету. Когда призрак объявил, что она избрана спасти хозяйку, а освященный кинжал лежит на столе, она до конца выполнила указания. Встала с постели, взяла кинжал, спустилась к алтарю и убила Риза.

Чтобы я не проснулся и не помешал ей, Холдорн с Финком напустили газ и в мою комнату. Но мне в ту ночь было тревожно, спал я в кресле посередине комнаты, а не на кровати рядом с трубой, поэтому пришел в себя задолго до утра.

К тому времени Арония уже сделала кое-какие открытия: пер вое — девушка интересует Джозефа совсем не с финансовой точки зрения; второе — муж взбесился, стал опасным маньяком. У него, по ее словам, и прежде было не особенно много мозгов, а теперь, из-за постоянного гипноза, ум совсем зашел за разум. Он так удачно надувал свою паству, что успехи вскружили голову. Все ему по силам, он решил, все сойдет с рук. Он мечтал убедить в своей божественности весь мир, как убедил горстку поклонников, — разницы он не понимал. Джозеф и впрямь считал себя Богом, говорит Арония. Не думаю. По-моему, он знал, что никакой он не Бог, зато верил, что одурачить сможет кого угодно. Однако эти тонкости не меняют дела, важно одно — он сошел с ума и не видел пределов своему могуществу.

Миссис Холдорн утверждает, что узнала про убийство Риза не сразу. А пока что Джозеф через призрака вызвал Габриэлу к алтарю, где лежало тело доктора. Ему, видно, на самом деле не терпелось подчинить девушку, играя на ее страхе перед проклятием. Он задумал прийти к алтарю и устроить для нее какое-то представление. Но мы с Коллинсоном помешали. И Джозеф, и Габриэла услышали наши голоса у входных дверей; он затаился, а она пошла нам навстречу. Для Джозефа тем не менее все складывалось удачно: девушка действительно считала, что Риз погиб из-за проклятия Дейнов. Она призналась нам в убийстве и сказала, что заслуживает виселицы.

Как только я увидел труп, я понял, что это не ее работа. Очень уж аккуратно он лежал. Перед смертью Риза кто-то явно усыпил. К тому же дверь к алтарю была открыта, а про ключи Габриэла ничего не знала. Конечно, ее соучастие в убийстве нельзя было исключать, но убить его в одиночку она никак не могла.

Дом был специально оборудован для подслушивания, и Холдорны, муж и жена, оба слышали ее признание. Арония тут же начинает фабриковать улики. Она поднимается в комнату Габриэлы за халатом, берет с алтаря окровавленный кинжал, который я положил рядом с телом, заворачивает его в халат и сует сверток в угол, где полиции будет легко на него наткнуться. У Джозефа совсем другие планы. В отличие от жены он против того, чтобы девушку сажали в тюрьму или в сумасшедший дом. Она ему нужна. Чувство вины и раскаяния должно отдать Габриэлу в его руки, а не в руки полиции. Тогда он прячет тело доктора в потайной комнате и посылает Финков прибраться у алтаря. Он уже слышал, как Коллинсон убеждал меня замять дело, и знает, что может рассчитывать на его молчание, но сейчас ему мешаю я — второй вполне нормальный свидетель.

Запутался, убил — и выпутываться, скорее всего, придется тем же способом. Против помех у этого маньяка есть теперь простое средство — убийство. И вот с четой Финков — хотя их участие мы вряд ли сможем доказать — они снова берутся за Минни. Она послушно убила Риза, очередь — за мной. Правда, массовой резни никто из них не предвидел и не особенно к ней подготовлен. Кроме моего пистолета и пистолета служанки — а про него они даже не знают, — в доме нет огнестрельного оружия, да и кинжал всего один: в общем, хоть беги за кухонными ножами или слесарным инструментом. А ведь надо подумать еще о гостях — миссис Родман вряд ли будет в восторге, если ее ночью разбудит драка духовных наставников с хамом сыщиком. Нет, удобнее всего сделать так, чтобы Минни потихоньку воткнула в меня кинжал.

Спрятанный Аронией халат с кинжалом они, кстати, уже нашли, и Джозеф сразу заподозрил жену в двойной игре. А когда он узнал, сколько цветочного газа напустила она в комнату Минни — и дюжина призраков не смогла бы разбудить мулатку, — то окончательно уверился в ее предательстве и решил убить: терять все равно нечего.

— Жену? — спросил Фицстивен.

— Да. А какая разница? На ее месте мог оказаться любой другой — во всей этой истории нет ни капли логики. И не ищите. Вы же прекрасно понимаете — ничего подобного быть не могло.

— И что же тогда было? — спросил он озадаченно.

— Не знаю. И никто не знает. Я рассказываю вам, что видел сам, и добавляю те факты из рассказа Аронии, которые противоречат моим наблюдениям. Если взять их за основу, дело примерно так и происходило. Хотите верить — на здоровье. Лично я не верю. У меня такое ощущение, что я видел то, чего вообще не было.

— Ради Бога! — взмолился он. — Оставьте ваши «но» и «если» на потом. Доведите рассказ до конца, а уже дальше искажайте его сколько душе угодно — улучшайте, затуманивайте, путайте хоть до умопомрачения. Но сперва закончите — должен же я хоть раз услышать неисправленную версию.

— Вы действительно мне верите? — спросил я.

Улыбаясь, он кивнул и заявил, что не только верит, но и получает удовольствие.

— Дитя малое, — сказал я. — Давайте-ка лучше расскажу вам про девочку и волка, который пришел в дом к ее бабушке и…

— До сих пор люблю эту историю, но сперва закончите свой рассказ. Джозеф решил убить жену…

— Хорошо. Осталось немного. Когда они уже взялись за Минни, я поднялся к ней в комнату — надо было кого-то послать за помощью. Пытаясь ее разбудить, я надышался газа, и помощь потребовалась мне самому. Что касается призрака, то его на меня напустили сами Финки, Джозефа с ними, скорее всего, уже но было — он в это время вел жену вниз. Зачем ему понадобилось связывать ее перед убийством у алтаря — трудно сказать: скорее всего, совсем спятил, действительно вообразил, что все сойдет ему с рук. А может, этот спектакль каким-то образом работал на его планы. Или бывшего актера одолела страсть к кровавой трагедии. Как бы там ни было, пока я возился с призраком, Джозеф, видимо, отправился с женой к алтарю.

Призрак заставил меня попотеть, а когда я отделался от него и вывалился в коридор, насели Финки. Это были они, точно знаю, хотя рассмотреть в темноте я ничего не мог. Кое-как отбившись, я добыл пистолет и спустился на этаж ниже. Габриэлы и ее жениха там уже не было. Коллинсона я вскоре отыскал: девушка выманила его на улицу и захлопнула перед носом дверь. В это время сын Холдорнов, мальчик лет тринадцати, прибежал сообщить, что папа вот-вот зарежет маму и что Габриэла находится с ними у алтаря. Холдорна я еле убил. Семь раз выстрелил. Конечно, пуля тридцать второго калибра в рубашке входит чисто, но я ведь всадил в него семь штук — стрелял в голову и грудь, с близкого расстояния, почти в упор, а он и ухом не повел. Вот до чего себя загипнотизировал! Свалить его удалось лишь ударом кинжала в горло.

Я замолчал.

— Ну и?.. — спросил Фицстивен.

— Что «ну и…»?

— Что было дальше?

— Ничего. Вот и весь рассказ. Я предупреждал, что в нем нет никакого смысла.

— А что делала Габриэла?

— Сидела у алтаря и любовалась подсветкой.

— Но почему она там сидела? Что ее туда привело? Пришла по своей воле или заставили? Как она там оказалась? Зачем?

— Не знаю. И она не знает. Я у нее спрашивал. Она вообще не помнит, что делала.

— Но от других-то вы что-нибудь узнали?

— Я и рассказываю, что узнал — в основном от Аронии Холдорн. Она с мужем основала секту, потом он сошел с ума и принялся убивать — ну и что она могла поделать? Финк говорить не будет. Он простой механик, работал у Холдорнов, соорудил всякие приспособления, устраивал фокусы, но что случилось прошлой ночью — об этом он не имеет никакого представления. Да, ночью шумели, но совать нос в чужие дела не в его правилах, а про убийство он впервые услышал, когда приехали полицейские и стали его допрашивать. Слуги вряд ли о чем-то знали, хотя наверняка догадывались. Мануэль, сынишка Холдорнов, сейчас до того напуган, что слова вымолвить не может, но от него мы тоже ничего не добьемся. Такая вот картина: Джозеф свихнулся и совершил убийство, а все остальные чисты перед законом, поскольку если и помогали ему, то непреднамеренно. Им грозит лишь небольшой срок за участие в храмовом мошенничестве. А признайся хоть один, что о чем-нибудь знал, и он сразу станет соучастником убийства. Естественно, никто на это не пойдет.

— Понятно, — медленно произнес Фицстивен. — Джозеф мертв, — значит, виноват один Джозеф. Ну и что вы будете делать?

— Ничего, — ответил я. — Пусть попробует разобраться полиция. Мадисон Эндрюс объявил мне, что моя работа окончена.

— Но если вы недовольны результатами, если не выяснили полную правду, вам, казалось бы…

— Уже не мне. Я бы кое-что еще сделал, но Эндрюс нанял меня охранять Габриэлу в храме. Теперь ее увезли, и выяснять, он считает, больше нечего. Если же девушке снова понадобится охрана, то голова пусть болит у мужа.

— У кого?

— У мужа.

Фицстивен стукнул кружкой по столу, так что выплеснулось пиво.

— Вот те на! — сказал он сердито. — Чего же было молчать? Бог знает, сколько всего вы мне не рассказали.

— Воспользовавшись суматохой, Коллинсон увез ее в Рино, где им не придется ждать разрешения на брак три дня, как в Калифорнии. Я и сам не знал — мне сказал Эндрюс часа через три-четыре после их отъезда. Он был несколько грубоват, что и послужило одной из причин нашего разрыва.

— А разве он против ее брака с Коллинсоном?

— Насколько я знаю — нет, но он считает, что надо это делать не сейчас и не таким манером.

— Я его понимаю, — сказал Фицстивен, когда мы встали из-за стола. — Эндрюс любит, чтобы все было так, как хочет он.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КЕСАДА

13. ТРОПИНКА НА СКАЛЕ

Эрик Коллинсон телеграфировал мне из Кесады:

«Немедленно приезжайте тчк Очень нужно тчк Беда зпт опасность тчк Ждите меня отеле Санссттчк Отвечать не надо тчк Габриэла не должна знать тчк Поспешите тчк Эрик Картер тчк».

Утром меня в Сан-Франциско не было. Я был в Мартинесе, торговался с бывшей женой Фила Лича, известного также под многими другими именами. Он заваливал Северо-Запад самодельной валютой, и мы разыскивали его с большим усердием. У его бывшей жены, телефонистки, милой маленькой блондиночки, была сравнительно свежая фотография Фила, и она желала ее продать.

— Он меня так не уважал, что даже липовый чек на тряпки боялся выписать, — пожаловалась она. — Самой приходилось зарабатывать. Так почему мне теперь на нем не заработать, когда какая-нибудь шлюха купается в деньгах? Сколько вы за нее дадите?

Она, конечно, преувеличивала ценность этой фотографии, но в конце концов я с ней сторговался. Однако в город я вернулся уже в седьмом часу и на вечерний поезд не успел. Я собрал чемодан, вывел из гаража машину и поехал.

Кесада был городок с одним отелем, прилепившийся к скалистому склону молодой горы, которая спускалась к Тихому океану километрах в ста двадцати от Сан-Франциско. Берег под Кесадой, крутой, неудобный, усыпанный острыми камнями, для пляжа не годился, так что денег от курортников оседало мало. Какое-то время через его порт обильно тек в страну контрабандный ром, но эта деятельность замерла: бутлегеры смекнули, что с большей прибылью и меньшей морокой можно торговать отечественным пойлом. Кесада опять погрузилась в спячку.

Я прибыл туда в двенадцатом часу ночи, поставил машину в гараж и перешел на другую сторону улицы — в отель «Сансет».

Он представлял собой низкое, раздавшееся вширь желтое здание. В вестибюле сидел только ночной портье, маленький женоподобный человек на седьмом десятке, очень старавшийся показать мне, что ногти у него розовые и блестящие.

Когда я зарегистрировался, он дал мне конверт, надписанный рукой Эрика Коллинсона. Я разорвал его и прочел:

«Не уходите из отеля, пока не повидаетесь со мной. Э. К.».

— Давно это у вас? — спросил я.

— С восьми часов примерно. Мистер Картер ждал вас больше часа, пока не пришел последний автобус со станции.

— Он не у вас остановился?

— Нет, ну что вы. Они с молодой женой сняли дом Тукера над бухтой.

Коллинсон был не тот человек, к чьим инструкциям я стал бы прислушиваться. Я спросил:

— Как туда попасть?

— Ночью вы их ни за что не найдете, — уверил меня портье, — разве только кружной дорогой, через восточное шоссе, да и то если знаете местность.

— Да? А днем как туда попасть?

— Доходите по этой улице до конца, там развилка, и вы идете вправо, в сторону океана, вдоль обрыва. Это даже не дорога, а, скорее, тропа. До дома миль пять, а то и больше, дом на холмике, коричневый, обшит тесом. Днем его найти несложно, только надо все время держать вправо, к океану. А ночью вы ни за что, ни за что на свете не доберетесь…

— Спасибо, — сказал я, чтобы не слушать все это второй раз.

Он отвел меня в номер, пообещал разбудить в пять, и в двенадцать я уже спал.

Когда я вылез из постели, чтобы сказать в телефон: «Хорошо, спасибо», за окном занималось утро, тусклое, мглистое, холодное и противное. Пока я оделся и спустился на первый этаж, лучше оно не стало. Портье сказал, что раздобыть еду в Кесаде до семи утра нет никакой возможности.

Из отеля я дошел по улице до того места, где она превратилась в грунтовую дорогу, затем — до развилки и взял вправо, к океану. Эта дорога и сначала-то не была дорогой, а потом совсем превратилась в тропу, тянувшуюся по каменному выступу и все сильнее прижимавшуюся к берегу. Обрыв по ней становился все круче и круче, покуда она вообще не приняла вид неровной ступени на скале — местами в три-четыре ярда шириной, а местами сужавшейся до полутора. Скала над тропой поднималась ярдом на двадцать, не меньше, внизу — тридцатиярдовой кручей обрывалась в океан. Ветер откуда-то со стороны Китая гнал туман над вершиной скалы и с шумом пенил воду у ее подножия.

Огибая угол, где скала была круче всего — и, по сути, превратилась в стоярдовую отвесную стену, — я остановился, чтобы рассмотреть маленькую неровную ямку на краю тропы. Ямка примерно шести дюймов диаметром, с одной стороны от нее — маленькая, полукольцом, насыпь из свежей рыхлой земли, а с другой стороны земля разбросана. Ямка как ямка, но даже такому закоренелому горожанину, как я, стало ясно: здесь недавно вырвали маленький куст.

Самого кустика видно не было. Я бросил сигарету, стал на четвереньки и заглянул с полки вниз. Кустик находился ярдах в семи подо мной: он повис на макушке чахлого дерева, росшего почти параллельно обрыву, в корнях застряла свежая коричневая земля. Следующий предмет, на котором остались мои глаза, тоже был коричневый — мягкая шляпа, лежавшая тульей вниз между двумя острыми серыми камнями, на полпути к воде. Я перевел взгляд на воду и увидел ноги.

Мужские ноги, в черных туфлях и темных брюках. Ступни лежали на большом обкатанном камне в шести с лишним дюймах одна от другой, и обе были повернуты влево. Ноги наклонно торчали из воды, которая чуть-чуть не доставала до колен. Вот и все, что я мог разглядеть с тропинки.

Я спустился со скалы, но не в этом месте. Тут было крутовато для немолодого, грузного человека. Я вернулся через кривую расщелину, наискось пересекавшую всю скалу снизу доверху, и спустился по ней, спотыкаясь, оскальзываясь, потея и ругаясь, но добрался до подножия целый и невредимый, если не считать ободранных пальцев, испачканного костюма и погубленных туфель.

Каменный берег у подножия скалы был плохо приспособлен для прогулок, но я сумел пройти по нему, лишь дважды спустившись в воду, да и то по колено. Однако в том месте, где лежали ноги, мне пришлось зайти в Тихий океан по пояс, чтобы вытащить тело: оно лежало навзничь на покатой, сточенной стороне громадного камня, почти целиком находившегося в воде, и было покрыто вспененной водой до середины бедер. Я нащупал ногами удобную опору, взял его под мышки и вытащил.

Это был Эрик Коллинсон. Из разбитой спины сквозь одежду и кожу торчали кости. Затылок был проломлен. Я вытащил его из воды на сухие камни. В мокрых карманах оказалось пятьдесят четыре доллара восемьдесят два цента, часы, нож, золотые ручка и карандаш, бумаги, несколько писем и записная книжка. Я расправил бумаги, письма и записную книжку; прочел; выяснил только одно: все, что в них написано, не имеет никакого отношения к его смерти. Ни на нем, ни рядом с ним я не нашел ни одной вещи, которая рассказала бы мне о его смерти больше того, что рассказал вырванный куст, застрявшая между камнями шляпа и положение его тела.

Я оставил его, вернулся к расщелине, пыхтя вскарабкался на тропу и снова подошел к тому месту, где был вырван куст. Никаких следов, отпечатков ног и тому подобного. Тропинка была твердая, каменная. Я отправился по ней дальше. Вскоре скала стала отходить от океана, а тропинка — спускаться по ее склону. Ярдов через восемьсот скала кончилась и превратилась в заросший кустами гребень, вдоль которого тянулась тропа. Солнце еще не взошло. Брюки неприятно липли к застывшим ногам. Вода хлюпала в порванных туфлях. Я еще ничего не ел. Сигареты у меня размокли. Левое колено болело — я вывернул ногу, когда спускался по расщелине. Проклиная сыскное дело, я поплелся дальше.

Тропинка ненадолго увела меня от моря, когда пересекала основание небольшого лесистого мыса, потом спустилась в лощину, потом пошла вверх по склону невысокого холма; наконец я увидел дом, который описывал портье. Дом был довольно большой, двухэтажный, коричневый, с тесовой кровлей и стенами; он стоял на бугре, близко к тому месту, где океан выгрыз из берега треугольный кусок величиной с милю. Фасад был обращен к морю. Я подходил к дому сзади. Людей я не видел. Окна первого этажа были заперты и закрыты занавесками. На втором этаже открыты. В стороне от дома стояли службы.

Я зашел с фасада. На затянутой сеткой террасе стояли плетеные стулья и стол. Сетчатая дверь была заперта изнутри на крючок. Я громко постучал. Я стучал минут пять с перерывами, но никто не появился. Тогда я обогнул дом и постучал в кухонную дверь. Под моим кулаком дверь приоткрылась. В кухне было темно и тихо. Я открыл дверь шире и еще раз постучал. Тишина. Я крикнул:

— Миссис Коллинсон!

Никто не отозвался. Я прошел через кухню в еще более темную столовую, отыскал лестницу, поднялся и стал заглядывать в комнаты.

В доме не было никого.

В одной из спален на полу лежал автоматический пистолет тридцать восьмого калибра. Рядом валялась стреляная гильза, под стулом у стены — еще одна, пахло пороховым дымом. В углу, в потолке, — отверстие, какое могла бы оставить пуля, выпущенная из такого пистолета, внизу — несколько крошек штукатурки. Кровать была аккуратно застелена. По одежде в стенном шкафу, по вещам на столе и на бюро я понял, что это была спальня Эрика Коллинсона.

По тем же приметам нетрудно было понять, что соседней спальней пользовалась Габриэла. На ее кровати никто не спал, а если спали, то привели после этого в порядок. В стенном шкафу на полу валялось черное бархатное платье, некогда белый платок и пара черных замшевых туфель, мокрых и грязных, — платок тоже был мокрый, но от крови. В ванной комнате — прямо в ванне — лежали два полотенца, большое и поменьше, оба грязные, окровавленные и еще влажные. На туалетном столике — квадратик грубой белой бумаги, со сгибами. В одном сгибе застрял белый порошок. Я лизнул его кончиком языка — морфий.

Я вернулся в Кесаду, переобулся в сухие носки и туфли, позавтракал, купил сигарет и спросил портье — на этот раз франтоватого паренька, — кто тут отвечает за охрану порядка.

— Начальник полицейского участка Дик Коттон, — сказал мне парень, — но вчера вечером он уехал в Сан-Франциско. Помощник шерифа Бен Роли. Вы, наверно, найдете его в конторе у отца.

— Где это?

— Рядом с гаражом.

Контора оказалась одноэтажным зданием с витринами в надписях: «Дж. Кинг Ролли», «Недвижимость», «Ссуды», «Закладные», «Акции и облигации», «Страхование», «Векселя», «Бюро найма», «Нотариальные акты», «Перевозка и хранение», — и много еще чего, я не запомнил.

Внутри за обшарпанной стойкой, положив ноги на обшарпанный стол, сидели двое. Один — лет пятидесяти с лишним, с выцветшими, неопределенных бежевых оттенков волосами, глазами и кожей; дружелюбный, вялый, в поношенной одежде. Другой — на двадцать лет моложе, но через двадцать лет обещал стать копией первого.

— Мне нужен помощник шерифа.

— Я, — отозвался младший, сбросив ноги на пол. Он не встал. Вместо этого он вытянул ногу, зацепил ею стул, отодвинул от стены и вновь поместил ноги на стол. — Садитесь. Это папа, — повертел большим пальцем в направлении старшего. — Можно говорить при нем.

— Эрика Картера знаете? — спросил я.

— Молодожен, что у Тукера? Я не знал, что его звать Эриком.

— Эрик Картер, — подтвердил старший Ролли, — я ему составлял договор о найме.

— Он погиб. Ночью или сегодня утром упал с дороги на скале. Не исключено, что несчастный случай.

Отец посмотрел на сына бежевыми глазами удивленно. Сын посмотрел на меня бежевыми глазами вопросительно и произнес:

— Тц, тц, тц.

Я протянул ему свою карточку. Он внимательно прочел ее, перевернул, дабы убедиться, что на обороте ничего нет, и передал отцу.

— Пойдем посмотрим на него? — предложил я.

— Да надо, наверно, — согласился помощник шерифа и встал. Он оказался выше, чем я думал, — ростом с покойного Коллинсона — и, несмотря на расслабленность, отменно мускулистым. Я последовал за ним к пыльному автомобилю, стоявшему перед конторой. Ролли-старший с нами не пошел.

— Вам кто-то сказал про это? — спросил помощник шерифа, когда мы уже ехали.

— Я на него наткнулся. Знаете, кто такой Картер?

— Кто-то особенный?

— Вы слышали об убийстве Риза в сан-францисском храме?

— Ага, читал в газетах.

— Миссис Картер — это Габриэла Леггет, замешанная в деле, а Картер — Эрик Коллинсон.

— Тц, тц, тц.

— А ее отец и мачеха были убиты за несколько недель до этого.

— Тц, тц, тц, — отозвался он. — Что там у них вышло?

— Родовое проклятие.

— Ну? Правда?

Я не понял, серьезно ли задан этот вопрос, хотя вид у него был вполне серьезный. Я в нем еще не разобрался. Шут он или не шут, но он помощник шерифа по Кесаде и это его бенефис. Ему положено знать факты. И пока мы тряслись на ухабистой дороге, я изложил ему все, что знал, — от 1913 года в Париже до моей последней находки на скале.

— Когда они вернулись после женитьбы из Рино, Коллинсон ко мне зашел. Им нельзя далеко отлучаться, пока идет процесс над шайкой Холдорнов, а он хотел подыскать для жены тихое место; Габриэла еще не в себе. Вы знаете Оуэна Фицстивена?

— Писателя, что жил здесь в прошлом году? Ага.

— Ну вот, он и предложил это место.

— Знаю. Мне старик говорил. А зачем они поселились под чужой фамилией?

— Чтобы спрятаться от газетчиков и, может быть, — от чего-то вроде сегодняшнего.

Он глубокомысленно нахмурился и спросил:

— Значит, по-вашему, они чего-то похожего ждали?

— Ну, задним числом, конечно, легче всего сказать: «А я вам что говорил?» И все же считаю, в обеих историях, касавшихся этой женщины, мы ответов не нашли. А если нет ответа, кто знает, чего ждать дальше? Мне не очень понравилось, что они решили уединиться, когда над ней еще что-то висит — если вправду висит, — но Коллинсон настаивал. Я взял с него обещание, что он протелеграфирует мне, если заметит что-то странное. Вот он и протелеграфировал.

Ролли кивнул раза три или четыре, потом спросил:

— Почему вы думаете, что он не сам упал со скалы?

— Он меня вызвал. Что-то было неладно. Кроме того, слишком много накрутилось вокруг его жены — не верится, что тут одни случайности.

— Там ведь проклятие, — сказал он.

— Это конечно, — согласился я, вглядываясь в его неопределенное лицо. Ролли по-прежнему был для меня загадкой. — Но беда в том, что уж больно аккуратно оно сбывается. Первый раз с таким проклятием сталкиваюсь.

Минуты две он хмурился, взвешивая мое суждение, а потом остановил машину.

— Здесь нам придется вылезти: дальше дорога не такая хорошая. Хорошей, впрочем, она и раньше не была. А все ж таки слышишь иногда, что они сбываются. Такое иной раз бывает, что поневоле думаешь: нет, есть на свете… в жизни… всякое не совсем понятное. — И когда мы уже зашагали, он нахмурился и подыскал подходящее слово: — Непостижимое, что ли.

Я не стал продолжать.

По тропинке он шел первым и сам остановился у того места, где был вырван куст, — об этой подробности я ему не говорил. Я молчал, пока он смотрел сверху на тело Коллинсона, обшаривал взглядом каменную стену, а потом ходил взад и вперед по тропинке, нагнувшись и сверля землю своими рыжеватыми глазами.

Он бродил так минут десять, если не больше, потом выпрямился и сказал:

— Тут ничего не найти. Давайте спустимся.

Я пошел было назад к расщелине, но он сказал, что есть дорога полегче, впереди. Он оказался прав. Мы спустились к Эрику.

Ролли перевел взгляд с трупа на край тропы высоко над нашими головами и пожаловался:

— Прямо не пойму, как он мог сюда упасть.

— Он не сюда упал. Я его вытащил из воды, — ответил я и показал место, где лежало тело.

— Это уже больше похоже, — решил он.

Я сел на камень и закурил, а он бродил вокруг и разглядывал, трогал камни, ворошил гальку и песок. Но ничего, по-моему, не нашел.

14. РАЗБИТЫЙ «КРАЙСЛЕР»

Мы снова вскарабкались на тропинку и пошли в дом Коллинсона. Я показал Ролли испачканные полотенца, платок, платье и туфли; бумажку с остатками морфия; пистолет на полу, дырку в потолке, стреляные гильзы.

— Вот эта гильза под стулом лежит на старом месте, — сказал я, — а та, что в углу, лежала в прошлый раз рядом с пистолетом.

— Значит, после вас ее передвинули?

— Да.

— Кому это могло понадобиться? — возразил он.

— Понятия не имею, но ее передвинули.

Ролли потерял к ней интерес. Он смотрел на потолок:

— Два выстрела, а дырка одна. Непонятно. Может быть, другая пуля ушла в окно.

Он вернулся в спальню Габриэлы Коллинсон и стал осматривать черное бархатное платье. Подол был кое-где порван, но пулевых отверстий он не обнаружил. Он положил платье и взял с туалетного столика бумажку с остатками морфия.

— А это, по-вашему, откуда взялось? — спросил он.

— Она его принимает. Этому ее тоже научила мачеха, помимо прочего.

— Тц, тц, тц. Похоже, что она могла убить.

— Нуда.

— Похоже, знаете. Она ведь наркоманка? Они поссорились, он вас вызвал… — Ролли умолк, поджал губы, потом спросил: — По-вашему, когда его убили?

— Не знаю, может быть, вечером, когда он шел домой, не дождавшись меня.

— Вы всю ночь были в отеле?

— От одиннадцати с чем-то до пяти утра. Конечно, за это время я мог потихоньку выбраться и прихлопнуть человека.

— Да нет, я не к тому, — сказал он. — А какая она из себя, эта миссис Коллинсон-Картер? Я ее не видел.

— Лет двадцати; рост — примерно пять с половиной футом, на вид худее, чем на самом деле; каштановые волосы, короткие и вьющиеся; большие глаза, иногда карие, иногда зеленые; белокожая; лба почти нет; маленький рот и мелкие зубы; острый подбородок; уши без мочек и кверху заостряются; месяца два болела и выглядит соответственно.

— Такую найти будет нетрудно, — сказал он и начал рыться в ящиках, сундуках, стенных шкафах.

Я сам порылся в них, когда был здесь первый раз, и тоже не нашел ничего интересного.

— Не похоже, что она собирала вещи в дорогу или много взяла с собой, — заключил он, вернувшись в спальню, где я сидел перед туалетным столиком. Толстым пальцем он показал на серебряный туалетный прибор с монограммой. — Что значит «Г. Д. Л.»?

— До замужества ее звали Габриэла. Что-то там Леггет.

— Ну да. Она, наверно, на машине уехала? А?

— У них здесь была машина? — спросил я.

— В город он или пешком приходил, или приезжал в открытом «крайслере». Она могла ехать только по восточной дороге. Пойдем в ту сторону, выясним.

Я подождал во дворе, а он несколько раз обошел вокруг дома, но ничего интересного не увидел. Машину, судя по всему, держали перед сараем; он показал мне следы:

— Уехала сегодня утром.

Я поверил ему на слово. По грунтовой дороге мы дошли до гравийной, а еще через полтора километра увидели серый дом, окруженный кирпичными службами. Человек с костлявыми плечами, щуплый и слегка прихрамывающий, смазывал за домом насос. Ролли назвал его Дебро.

— Да, Бен, — ответил он Ролли. — Она проехала здесь часов в семь утра, неслась как угорелая. Ехала одна.

— В чем она была? — спросил я.

— В бежевом пальто, но без шляпы.

Я спросил, что он знает о Картерах, — он был их ближайшим соседом. Дебро не знал о них ничего. Раза два он говорил с Картером, и тот показался ему вполне симпатичным парнем. Однажды они с супругой хотели навестить миссис Картер, но Картер сказал, что ей нездоровится и она легла. И сам Дебро, и его жена видели ее только издали — в машине или на прогулке.

— Вряд ли кто из здешних с ней встречался, — закончил он, — ну, конечно, кроме Мери Нуньес.

— Мери у них работает? — спросил помощник шерифа.

— Да. В чем дело, Бен? Там что-то случилось?

— Он ночью упал со скалы, а она уехала и никому ничего не сказала.

Дебро присвистнул.

Ролли пошел в дом, звонить шерифу. Я остался на дворе с Дебро в надежде вытянуть из него что-нибудь еще — на худой конец его мнение. Но ничего, кроме удивленных восклицаний, не добился.

— Сейчас пойдем поговорим с Мери, — сказал помощник шерифа, вернувшись во двор; а потом, когда мы ушли от Дебро, пересекли дорогу и через поле направились к купе деревьев: — Странно, что ее там не было.

— Кто она?

— Мексиканка. Они все там, в низине живут. Муж ее, Педро Нуньес, отбывает пожизненное в Фолсоме за убийство бутлегера Данна — это было при ограблении, два-три года назад.

— Здесь убил?

— Ага. В бухточке под домом Тукера.

Мы прошли под деревьями и спустились по склону туда, где вдоль ручья выстроились пять хибар, формой, размером и суриковыми крышами напоминавших товарные вагоны, — каждая со своим огородиком. Перед одной, на пустом ящике из-под консервированных супов, нянча смуглого младенца, сидела, с кукурузной трубкой в зубах, расплывшаяся мексиканка в розовом клетчатом платье. Между домами играли оборванные, грязные дети; драные, грязные дворняги помогали им шуметь. На одном огороде смуглый мужчина в некогда синем комбинезоне едва шевелил мотыгой.

Ручей мы перешли по камням; дети, перестав играть, наблюдали за нами. Навстречу нам с лаем бросились собаки и рычали, тявкали вокруг, пока кто-то из ребят их не прогнал. Мы остановились перед женщиной. Ролли улыбнулся младенцу и сказал:

— Ишь, здоровенный какой негодяй растет!

Женщина вынула трубку изо рта, чтобы флегматично пожаловаться:

— Животиком мается все время.

— Тц, тц, тц. Где Мери Нуньес?

Чубук показал на соседнюю хибарку.

— Я думаю, она работает у этих, в доме Тукера, — сказал Ролли.

— Иногда, — безразлично отозвалась женщина.

Мы подошли к дому. В дверях появилась старуха в сером халате и глядела на нас, размешивая что-то в желтой миске.

— Где Мери? — спросил помощник шерифа.

Обернувшись, она сказала что-то кому-то в доме и отошла и сторону, уступая место в дверях другой женщине. Эта другая оказалась невысокой и плотной, лет тридцати или чуть больше, с умными черными глазами и широким плоским лицом. Она стягивала на груди темное одеяло, свисавшее до полу.

— Здравствуй, Мери, — приветствовал ее помощник шерифа. — Ты почему не у Картеров?

— Нездоровится, мистер Ролли. — Она говорила без акцента. — Знобит… дома сегодня сижу.

— Тц, тц, тц. Нехорошо. Врач тебя смотрел?

Она сказала, что нет. Ролли сказал, что надо показаться. Она сказала, что врач ей не нужен: ее часто знобит. Ролли сказал, что, может, оно и так, но тогда тем более надо показаться: лучше не рисковать и следить за своим здоровьем.

Да, сказала она, но врачи так дерут — мало того, что болеешь, еще им платить. Он сказал, что в конце концов без врача болезнь обойдется дороже, чем с врачом. Я уже стал думать, что это у них на весь день, но Ролли все-таки перевел разговор на Картеров и спросил у женщины, как она там работала.

Она сказала, что нанялась к ним две недели назад, когда они сняли дом. Ходила туда к девяти (раньше десяти они не вставали), стряпала, убирала, а уходила вечером, вымыв посуду после обеда, — обыкновенно в половине восьмого. Известие о том, что Коллинсон (которого она знала как Картера) погиб, а его жена уехала, кажется, было для нее неожиданным. Она сказала, что вчера вечером Коллинсон отправился гулять один. Это было около половины седьмого — пообедали вчера почему-то раньше. Сама она ушла домой в начале седьмого, а миссис Картер читала книгу на втором этаже.

Мери Нуньес не могла или не хотела сообщить ничего такого, что объяснило бы мне тревогу Коллинсона. Она твердила, что ничего о них не знает, только миссис Картер не похожа была на счастливую женщину, совсем не похожа. Она, Мери Нуньес, слава Богу, сама обо всем догадалась: миссис Картер любит кого-то другого, но родители выдали ее за Картера; этот другой, конечно, и убил Картера, а миссис Картер с ним сбежала. Иных оснований для этого вывода, кроме ее женской интуиции, у Мери не нашлось, поэтому я спросил о гостях Картеров.

Она сказала, что никаких гостей не видела.

Ролли спросил, ссорились ли Картеры. Она сказала было: «Нет», но сразу спохватилась: ссорились часто, и отношения у них были плохие. Миссис Картер не нравилось, когда муж был с ней рядом, и она несколько раз говорила — Мери это слышала, — что, если он не оставит ее, она его убьет. Я попытался выяснить подробности и спросил, что было поводом для этих угроз и как именно выражалась миссис Картер, но Мери ничего не могла ответить. Определенно она помнила только одно: миссис Картер угрожала убить мистера Картера, если он не уедет.

— Теперь, можно сказать, все прояснилось, — с удовлетворением заметил Ролли, когда мы перешли через ручей обратно и поднимались к дому Дебро.

— Для кого прояснилось и что прояснилось?

— Что жена его убила.

— Думаете, она?

— И вы так думаете.

Я сказал:

— Нет.

Ролли остановился и устремил на меня озабоченный взгляд.

— Почему «нет»? Разве она не наркоманка? Да к тому же с придурью, как вы сами рассказывали. Разве она не сбежала? И ее вещи, что там остались, грязные и в крови? Разве не грозилась убить его? Ведь он испугался, вызвал вас?

— Угроз Мери не слышала, — сказал я. — Это были предостережения — о проклятии. Габриэла Коллинсон серьезно в него верила, а к мужу относилась так хорошо, что даже спасти хотела. Все это я с ней уже обсуждал. Она бы за него и не вышла, — когда он увез ее, она была сама не своя и не понимала, что делает. А потом ей стало страшно.

— Но кто же поверит?..

— Верить никого не просят, — проворчал я, двинувшись дальше. — Я говорю вам то, в чем я уверен. И если на то пошло, я не верю, что Мери Нуньес сегодня не была у них в доме. Может быть, к смерти Коллинсона она не имеет отношения. Может быть, она просто пришла туда, увидела, что их обоих нет, увидела окровавленные тряпки и пистолет — и не заметила, как задела ногой гильзу. Потом удрала домой и выдумала болезнь, чтобы ее не тягали; она уже имела это удовольствие, когда судили ее мужа. Может быть, и не так. Но девять женщин из десяти в ее положении поступили бы именно так; а чтобы я поверил в ее внезапную болезнь, мне нужны доказательства.

— Ладно, пускай она ни при чем — ну и что из этого?

Все ответы, которые мне приходили в голову, были непристойными и оскорбительными. Я решил держать их при себе.

У Дебро мы одолжилиоткрытый автомобиль, расшатанный гибрид не менее чем трех марок, и поехали по восточной дороге в надежде проследить путь женщины в «крайслере». Первую остановку сделали перед домом местного жителя, по имени Клод Бейкер. Это был долговязый человек с худым, землистым лицом, три или четыре дня не соприкасавшимся с бритвой. Жена его, наверное, была моложе, чем он, но выглядела старше — усталая, бесцветная, худая женщина, в прошлом, может быть, и миловидная. Из шестерых детей Бейкера старшей была кривоногая, веснушчатая девочка десяти лет, младшим — толстый и горластый малыш, которому не исполнилось и года. В промежутке были и мальчики, и девочки, но все до одного сопливые. Семья Бейкеров встречала нас на крыльце в полном составе. Они сказали, что не видели ее: в семь у них еще никто не встает. Картеров они знали в лицо, но и только. Вопросов они нам задали больше, чем мы им.

Вскоре после дома Бейкеров гравийная дорога превратилась в асфальтовую. Судя по следам, «крайслер» проехал тут последним. Еще через три километра мы остановились перед маленьким ярко-зеленым домом, окруженным розовыми кустами. Ролли крикнул:

— Харв! Эй, Харв!

В дверях появился дюжий мужчина лет тридцати пяти, сказал: «Здорово, Бен» — и между кустами роз прошел к нашей машине. Голос у него был низкий, а лицо тяжелое, так же как речь и движения. Фамилия его была Уидден. Ролли спросил, не видел ли он «крайслер».

— Да, Бен, я их видел. Они проехали сегодня утром в четверть восьмого. И гнали.

— «Они»? — спросил я.

— «Их»? — одновременно спросил Ролли.

— Там сидели мужчина с женщиной… или девушкой. Не разглядел как следует — быстро промелькнули. Правила она, — мне показалось, маленькая, с каштановыми волосами.

— А мужчина какой из себя?

— Ну, с виду лет сорок, и тоже вроде не очень большой. Лицо румяное, в сером пальто и шляпе.

— Видели когда-нибудь миссис Картер? — спросил я.

— Молодую, что у бухты живет? Нет. Самого видел, а ее нет. Это она была?

Я сказал, что мы так думаем.

— Мужчина был не он, — сказал Уидден. — Этого я раньше не видел.

— А если снова увидите — узнаете?

— Да, пожалуй… если мимо поедет, как тогда.

Через шесть километров после дома Уиддена мы увидели «крайслер». Он стоял в полуметре от дороги, с левой стороны, на всех четырех колесах, уткнувшись радиатором в эвкалипт. Стекла в нем вылетели, а передняя треть капота была смята гармошкой. Он был пуст. Крови в кабине не обнаружилось. Местность вокруг казалась необитаемой.

Мы стали ходить около машины, вглядываясь в землю, и разыскания наши показали то, что ясно было с самого начала: машина налетела на эвкалипт. На дороге остались следы шин, а на земле возле автомобиля — отпечатки, которые могли быть следами человека; но такие отпечатки можно найти в тысяче мест возле этой, да и любой дороги. Мы сели в машину и поехали дальше, спрашивая всех, кто попадался по пути; и все отвечали: «Нет, мы не видели ее» (или «их»).

— А что этот Бейкер? — спросил я у Ролли, когда мы повернули назад. — Дебро видел ее одну, а когда она проезжала мимо Уиддена, с ней был мужчина. Бейкеры ничего не видели, а ведь мужчина должен был подсесть где-то недалеко от них.

— Да, — ответил он раздумчиво, — могло и так быть, верно?

— Может, стоит еще с ними поговорить?

— Как хотите, — согласился он без энтузиазма. — Только в споры с ними меня не втягивайте. Он мой шурин.

Это меняло дело. Я спросил:

— Что он за человек?

— Клод, конечно, недотепа. Как говорит папаша, у него на ферме ничего не растет, кроме детей, но я никогда не слышал, чтобы он кому-нибудь сделал вред.

— Ну, раз так, мне ваших слов достаточно, — соврал я. — Не будем ему надоедать.

15. «УБИЛ ЕГО Я»

Из главного города округа прибыли шериф Фини — багровый толстяк с пышными каштановыми усами — и окружной прокурор Вернон — остролицый, нахрапистый, жадный до славы. Выслушав нас и осмотрев место происшествия, они согласились с мнением Ролли, что Коллинсона убила жена. Их поддержал вернувшийся из Сан-Франциско Дик Коттон — надутый и туповатый человек лет сорока с небольшим, начальник местной полиции. Коронер со своими присяжными пришел к тому же выводу; он порекомендовал следствию обратить особое внимание на Габриэлу, хотя в вердикте ограничился обычной фразой: «Убит неизвестным лицом или неизвестными лицами».

Смерть Коллинсона, как установили, произошла между восемью и девятью вечера в пятницу. Никаких ран, кроме полученных при падении, на теле не было. Пистолет, найденный в его комнате, принадлежал ему. Отпечатков пальцев на нем не оказалось. Кое-кто из начальников, видимо, подозревал, что стер их я, но вслух об этом не говорили. Мери Нуньес продолжала настаивать, что сидела из-за простуды дома. Ее слова подтвердила целая куча мексиканцев. Разбить их показания мне не удалось. Следов человека, которого Уидден видел в машине, мы не нашли. Я еще раз, в одиночку, расспросил Бейкеров, но результатов не добился. Жена Коттона — она работала на почте, — хрупкая, застенчивая, с хорошеньким личиком и приятными манерами, сказала, что Коллинсон отправил телеграмму рано утром в пятницу. Он пришел бледный, с темными кругами под глазами, воспаленными веками, а руки у него тряслись. Ей показалось, что он пьян, но вином как будто не пахло.

Из Сан-Франциско приехали отец и брат погибшего. Отец, Хьюберт Коллинсон, был крупным, спокойным человеком, по виду способным выкачать из лесов Тихоокеанского побережья сколько угодно миллионов. Лоренс Коллинсон оказался копией Эрика, только на год-другой постарше. По-моему, оба считали Габриэлу виновницей его смерти, но старались скрыть свои мысли.

— Докопайтесь до правды, — сдержанно сказал мне Хьюберт Коллинсон и таким образом стал четвертым клиентом, обратившимся в наше агентство по этому делу.

Появился из Сан-Франциско и Мадисон Эндрюс. Мы разговаривали в моем номере. Он сел на стул у окна, отрезал от желтоватой пачки порцию табаку, засунул в рот и заявил, что Коллинсон покончил самоубийством.

Примостившись на кровати, я прикурил «Фатиму» и позволил себе не согласиться:

— Если он прыгнул вниз по своей воле, то почему тогда вырван куст?

— Значит, несчастный случай. В темноте ходить по скалам небезопасно.

— Не верю я теперь в несчастные случаи, — сказал я. — Он послал мне SOS. А в его комнате кто-то стрелял.

Эндрюс наклонился вперед. Взгляд стал жестким и внимательным, как у адвоката, ведущего перекрестный допрос:

— Вы считаете, что виновата Габриэла?

Я так не думал.

— Он был убит. Его убили те… Две недели назад я вам сказал, что мы далеко не покончили с этим чертовым «проклятием» и единственный способ с ним покончить — хорошенько разобраться с храмом.

— Да, помню, — сказал он, чуть ли не фыркая. — Вы выдвинули гипотезу, что между событиями у Холдорнов и смертью ее родителей есть связь. Но что это за связь, вы, по-моему, и сами не знали. Не кажется ли вам, что гипотеза выглядит… скажем… несколько надуманной.

— Вряд ли она надуманная! Убили отца, мачеху, личного врача, мужа — одного за другим в течение двух месяцев, а служанка угодила в тюрьму. Одни близкие ей люди. Похоже, что работа шла по плану. А если план не выполнен, — я усмехнулся, — то теперь самый близкий Габриэле человек — вы.

— Вздор! — Он был очень раздражен. — О смерти родителей и смерти Риза нам известно буквально все, и никакой связи тут нет. Виновные в убийстве Риза или мертвы, или в тюрьме. Разве я не прав? Так чего разглагольствовать о каких-то связях между преступлениями, когда мы знаем, что их не существует.

— Ничего мы не знаем, — не сдавался я. — Знаем только, что они не обнаружены. Кому может быть выгодно случившееся?

— Насколько мне известно — никому.

— А если она умрет? Кто получит наследство?

— Не знаю. В Англии или Франции есть, кажется, дальние родственники.

— Да, тут нам ничего не светит, — проворчал я. — В любом случае ее саму убить не пытались. Расправляются только с близкими.

Эндрюс угрюмо напомнил мне, что сначала надо найти девушку, а уж потом судить, пытались ее убить или нет и насколько преуспели. Он был прав. Следы Габриэлы обрывались у эвкалипта, в который врезался «крайслер».

Прежде чем он ушел, я дал ему совет:

— Думайте как угодно, но искушать судьбу все же не стоит; этот план, возможно, существует, и возможно, вы стоите в нем следующим пунктом. Береженого Бог бережет.

«Спасибо» он не сказал. Лишь язвительно спросил, не советую ли я ему нанять для охраны частного сыщика.

Мадисон Эндрюс предложил награду в тысячу долларов за информацию о местонахождении девушки. Хьюберт Коллинсон добавил такую же сумму и назначил еще две с половиной тысячи за поимку убийцы сына и необходимые улики. Половина населения округа превратилась в ищеек. Куда ни плюнь, всюду бродили, а то и ползали на четвереньках какие-то люди, прочесывая поля, долины, холмы и тропы; в лесу шпиков-любителей было больше, чем деревьев.

Фотографии девушки раздали по рукам и опубликовали в печати. Газеты от Сан-Диего до Ванкувера подняли суматоху, не жалея красок для портретов и заголовков. Более или менее свободные сыщики агентства «Континенталь» из Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, приехав на охоту в окрестности Кесады, проверяли выезды из городка и расспрашивали людей — все впустую. О результатах поисков трещало радио. На ноги подняли полицию и отделения агентства в других городах.

К понедельнику вся эта суета ничего не принесла.

Во второй половине дня я вернулся в Сан-Франциско и пожаловался на неудачи Старику. Он вежливо выслушал, словно я рассказывал не особенно интересную и лично его не касающуюся историю, потом одарил меня обычной, ничего не значащей улыбкой и вместо помощи любезно заявил, что в конце концов я непременно во всем разберусь.

Затем он добавил, что звонил Фицстивен и пытался меня разыскать:

— Видимо, у него к вам важное дело. Он хотел отправиться в Кесаду, но я сказал, что жду вас здесь.

Я набрал номер Фицстивена.

— Приезжайте, — сказал он. — У меня кое-что есть. То ли новая загадка, то ли ключ к старой — не пойму. Но кое-что есть.

Я поднялся на Ноб-хилл в фуникулере и уже через пятнадцать минут был у него в квартире.

— Ну, докладывайте, — сказал я, когда мы уселись в гостиной среди книжно-газетно-журнальной свалки.

— Габриэлу еще не нашли? — спросил он.

— Нет. Давайте-ка свою загадку. Только без литературщины, без заранее подготовленных кульминаций и прочего. Я для них недостаточно образован — только изжога всегда начинается. Рассказывайте просто и по порядку.

— Вас не переделаешь, — сказал он, пытаясь состроить кислую, разочарованную мину, хотя явно был возбужден. — Кто-то… голос был мужской… позвонил мне по телефону в пятницу ночью, в половине второго. «Фицстивен?» — спрашивает. «Да». Тогда он говорит: «Убил его я». Точные слова, тут я уверен, хотя слышимость была неважная. В трубке трещало, да и голос шел издалека.

Я не знал, ни кто это… ни о чем он говорит. «Кого убили? — спрашиваю. — Кто звонит?» Ответа я не понял, уловил только слово «деньги». Он говорил что-то о деньгах, повторил несколько раз, но я расслышал только одно это слово. У меня сидели гости — Марк ары, Тед и Сью Ван Слэки, Лора Джойнс с каким-то знакомым. Говорили о литературе. Я собрался ввернуть остроту о Кабелле^[3], что он, мол, такой же романтик, как деревянный конь — троянец, и этот пьяный шутник, или кто он там, оказался совсем некстати. Поскольку все равно не было слышно, я бросил трубку и вернулся к гостям.

— Мне и в голову не приходило, что в звонке есть смысл, но вчера утром я прочел о смерти Коллинсона. Я был у Коулманов в Россе. Все-таки разыскал их и нагрянул в субботу на выходные. — Фицстивен улыбнулся. — Ралф сегодня явно радовался моему отъезду. — Он снова стал серьезным. — Даже узнав о Коллинсоне, я все еще не был убежден, что звонок важный. Дурацкая шутка, и все. Конечно, я бы в любом случае вам рассказал. Но вот, взгляните — нашел в почтовом ящике, когда приехал. — Он вытащил из кармана конверт и бросил мне.

Дешевый белый конверт, какие продаются повсюду. Уголки грязные и загнутые, словно его долго таскали в кармане. Имя и адрес Фицстивена нацарапаны печатными буквами, твердым карандашом, и писала их неумелая рука, — а может быть, автор просто хотел сойти за малограмотного. Судя по штемпелю, письмо было отправлено из Сан-Франциско в субботу, в девять утра. Внутри лежал замусоленный клочок оберточной бумаги с одним предложением, выписанным тем же карандашом и тем же дрянным почерком: «Тот, кому нужна миссис Картер, может выкупить ее за 10 000 долларов».

Ни даты, ни подписи, ни привета.

— Габриэлу видели в машине, одну, около семи утра в субботу, — сказал я. — Письмо же опустили в городе, откуда до Кесады не меньше восьмидесяти миль, и, раз на штемпеле стоит девять часов, оно оказалось в ящике к первой выемке. Есть над чем поломать голову. И уже совсем странно, что оно адресовано не Эндрюсу, который ведет ее дела, не богатому свекру, а вам.

— И странно и нет, — ответил Фицстивен. Его худое лицо было возбужденным. — Кое-что можно объяснить. Кесаду порекомендовал Коллинсону я, так как жил там два месяца прошлой весной, когда заканчивал «Стену Ашдола»; дал я ему и записку, на визитной карточке, для Ролли — он отец помощника шерифа и торгует недвижимостью. Но представил я Коллинсона как Эрика Картера. Местный житель может не знать, что его жена — Габриэла Коллинсон, урожденная Легтет. В таком случае у него нет возможности связаться с ее родней, разве что через меня. Письмо и адресовано мне, но, чтобы его передали заинтересованным лицам, оно начинается «Тот, кому…»

— Письмо, конечно, мог послать местный, — медленно произнес я. — Или похититель хочет выдать себя за местного и делает вид, что незнаком с Коллинсонами.

— Верно. Насколько я знаю, ни у кого из местных моего городского адреса нет.

— А у Ролли?

— Если только узнал его от Коллинсона, записку я начеркал на обороте карточки.

— О звонке или о письме вы кому-нибудь рассказывали? — спросил я.

— Звонок упомянул при гостях ночью в пятницу — тогда я еще думал, что это шутка или ошибка. А письмо не показывал никому. Даже сомневался, стоит ли вообще показывать, и сейчас сомневаюсь. Меня что, будут теребить?

— Конечно. Но зачем расстраиваться? Вы же не любите узнавать о трагедиях по чужим рассказам. А пока мне нужны адреса ваших гостей. Если и они и Коулманы подтвердят, что вы находились с ними в пятницу и субботу, ничего страшного вам не грозит, хотя допроса с пристрастием в Кесаде не избежать.

— Отправимся туда сейчас?

— Я еду вечером. Встретимся утром в отеле «Сансет». У меня как раз будет время потолковать с властями, чтобы они не засунули вас в каталажку прямо с дороги.

Я вернулся в агентство и позвонил в Кесаду. Поймать Вернона и шерифа не удалось, говорил я с Коттоном. Я передал ему полученную от Фицстивена информацию и пообещал утром привезти романиста на допрос.

Полицейский сказал мне, что поиски девушки идут пока безрезультатно. По сообщениям, ее видели — почти в одно и то же время — в Лос-Анджелесе, Юрике, Карсон-Сити, Денвере, Портленде, Тихуане, Огдене, Сан-Хосе, Ванкувере, Портервилле и на Гавайях. Все данные, кроме самых идиотских, проверяются.

В телефонной компании мне дали справку, что звонок Фицстивену в ночь с пятницы на субботу был не междугородный, а из Кесады в Сан-Франциско в это время вообще никто не звонил.

Перед уходом из агентства я снова заглянул к Старику и попросил его убедить окружного прокурора, чтобы Аронию Холдорн и Тома Финка выпустили под залог.

— В тюрьме от них мало проку, — объяснил я. — А на свободе, если за ними последить, они, глядишь, на что-нибудь нас выведут. Прокурор, думаю, не станет возражать: у него все равно не выйдет предъявить им обвинение в убийстве.

Старик обещал похлопотать, а в случае их освобождения — отрядить людей для слежки.

Я отправился в контору Мадисона Эндрюса. Когда я рассказал ему о звонке, о письме и затем объяснил, что все это может значить, адвокат потряс седой шевелюрой и сказал:

— Верны ваши объяснения или нет — не знаю, но окружным властям придется бросить версию, будто Коллинсона убила Габриэла.

Я с сомнением покачал головой.

— В чем дело? — спросил он, вспыхивая.

— Наверняка решат, — предсказал я, — что письмо специально состряпано, чтобы ее выгородить.

— Вы так думаете? — На скулах у него заиграли желваки, а косматые брови поползли вниз, на глаза.

— Может, и не решат. Ведь если это уловка, то слишком уж наивная.

— Какая там уловка! — заговорил он на повышенных тонах. — Хватит чепухи. Никто из нас и не знал в то время об убийстве. Даже тело еще не успели найти…

— Конечно, — согласился я. — Поэтому-то, если письмо окажется липой, Габриэле несдобровать.

— Ничего не понимаю, — сказал он досадливо. — То вы утверждаете, что девушку кто-то преследует, то говорите о ней как об убийце. А что вы на самом деле думаете?

— Ни то, ни другое не исключено, — сказал я с не меньшей досадой. — И какое имеет значение, что думаю я? Решать будет суд присяжных, когда ее найдут. Проблема сейчас в другом: если письмо настоящее, то как вы поглядите на десять тысяч выкупа?

— Никак. Увеличу награду тем, кто ее отыщет, и назначу награду за арест похитителя.

— Неверный ход, — сказал я. — Награда и так уже обещана. Единственный способ улаживать дела с похитителями — соглашаться на их требования. Мне это и самому не по душе, но другого способа нет. Даже если он не зверь, страх, неуверенность, нервы, разочарование могут в любой момент превратить его в опасного маньяка. Сначала выкупите девушку, а уж потом начинайте драку. Требуют платить — плати сколько требуют.

С тревогой в глазах, но упрямо выпятив челюсть, он подергал себя за лохматые усы. Победила челюсть.

— Будь я проклят, если дам хоть доллар!

— Ваше дело. — Я встал и потянулся за шляпой. — Моя задача — найти убийцу Коллинсона, а гибель девушки, скорей всего, мне только поможет.

Он не ответил.

Я пошел в контору Коллинсона-старшего. На месте его не оказалось, и я рассказал обо всем Лоренсу.

— Уговорите отца дать деньги, — закончил я. — Они должны быть готовы к тому времени, как похититель пришлет инструкцию.

— Отца не надо уговаривать, — сказал он не задумываясь. — Чтобы обеспечить ей безопасность, мы заплатим сколько угодно.

16. НОЧНАЯ ОХОТА

Я сел в поезд, уходивший на юг в пять двадцать пять. В семь тридцать мне пришлось сойти в Постоне, пыльном городке раза в два больше Кесады, и в одиночестве полчаса трястись до места в обшарпанном автобусе. Когда я вылезал у отеля, зарядил дождь.

Из здания почты навстречу мне вышел Джек Сантос, журналист из Сан-Франциско.

— Привет. Есть что-нибудь новенькое? — спросил он.

— Возможно. Но сначала надо рассказать Вернону.

— Он у себя в номере, по крайней мере был там десять минут назад. Кто-то получил письмо с требованием выкупа? Правильно?

— Да. Он уже успел сообщить?

— Начал Коттон, но Вернон ему помешал — сказал, что это пока не для печати.

— Почему?

— Единственная причина — сведения давал нам не он, а Коттон. — Уголки тонких губ Сантоса поползли вниз. — У них, у Вернона, Фини и Коттона, соревнование — чье имя и фото будут чаще мелькать в газетах.

— Чем-нибудь еще они занимаются?

— Когда? — спросил он с презрением. — Каждый тратит по десять часов в день, чтобы попасть на первую страницу, еще по десять — на то, чтобы туда не попал соперник, но ведь и спать еще нужно.

В отеле я буркнул репортерам: «Ничего нового», снова оформил себе комнату, забросил в нее саквояж и пошел через холл к номеру 204. Дверь мне открыл Вернон. Он сидел один и занимался газетами, бело-зелено-розовой грудой валявшимися на кровати. Комната была сизой от сигарного дыма.

Тридцатилетний прокурор считал себя удачливым; у него были темные глаза, подбородок он выпячивал вперед, чтобы тот казался решительнее, чем на самом деле, и при разговоре выставлял напоказ зубы. Бодро пожав мне руку, он сказал:

— Рад, что вы вернулись. Заходите. Садитесь. Ничего нового нет?

— Коттон передал вам мои сведения?

— Да. — Красуясь передо мной, Вернон широко расставил ноги и засунул руки в карманы. — Насколько важными и подлинными вы их считаете?

— Я посоветовал Эндрюсу приготовить деньги. Он отказался. Их дадут Коллинсоны.

— Конечно, дадут, — сказал он таким тоном, будто я выдвинул гипотезу, а он ее подтвердил. — Дальше. — Он растянул губы, чтобы показать побольше зубов.

— Вот, возьмите, — я протянул ему письмо. — Фицстивен приедет сюда утром.

Решительно кивнув, он поднес письмо поближе к свету и с тщательностью осмотрел конверт и содержимое. Затем небрежно бросил все на стол.

— Явная фальшивка, — сказал он. — Что точно рассказал этот Фицстивен… так, кажется, его зовут?

Я передал рассказ Фицстивена слово в слово. Вернон лязгнул зубами, подошел к телефону и велел передать Фини, что он, мистер Вернон, окружной прокурор, желает его немедленно видеть. Через десять минут, вытирая с пышных каштановых усов капли дождя, в номер вошел шериф.

Вернон ткнул в его сторону пальцем и приказал мне:

— Расскажите теперь ему!

Я повторил рассказ Фицстивена. Шериф слушал напряженно, даже запыхтел, а его багровое лицо посинело. Когда я закончил, окружной прокурор прищелкнул пальцами:

— Отлично. Этот Фицстивен утверждает, что во время звонка у него в квартире находились гости. Шериф, запишите имена. Он утверждает, что на выходные поехал в Росс к… как его там… Ралфу Коулману. Отлично. Проследите, чтобы все было проверено. Надо выяснить, сколько правды в его словах.

Я дал Фини полученные от Фицстивена имена и адреса. Он записал их на обратной стороне квитанции из прачечной и, пыхтя, вышел, чтобы запустить на полные обороты окружную машину расследования.

У Вернона ко мне больше ничего не было. Я оставил его наслаждаться газетами и спустился на первый этаж. Женоподобный ночной портье поманил меня к стойке и сказал:

— Мистер Сантос просил передать, что у него сегодня играют.

Я поблагодарил и поднялся в номер к Сантосу. Кроме хозяина, там сидели еще три охотника за новостями и фотограф. Играли в покер. К половине первого, когда я выигрывал шестнадцать долларов, меня позвали к телефону. В трубке нахраписто зазвучал голос окружного прокурора:

— Зайдите ко мне как можно скорее!

— Иду.

Я взял пальто и шляпу.

— Расплатимся, — сказал я Сантосу. — Важный звонок. Мне всегда звонят, когда я выигрываю.

— Вернон? — спросил он, пересчитывая мои фишки.

— Да.

— Дело вряд ли серьезное, — усмехнулся он. — Иначе он вызвал бы Реда. — Сантос кивнул в сторону фотографа. — Чтобы читатели утренних газет могли полюбоваться, как он дает интервью.

У окружного прокурора собрались Коттон, Фини и Ролли. Коттон — среднего роста, с круглым, туповатым лицом и ямочкой на подбородке — стоял посреди комнаты в черных резиновых сапогах, плаще и шляпе, весь мокрый и перепачканный. Его круглые глаза самодовольно поблескивали. Фини, оседлав стул, мрачно пощипывал усы. Рядом с вялым добродушием разминал сигарету Ролли.

Вернон закрыл за мной дверь и раздраженно сказал:

— Коттон считает, что кое-что выяснил. Он считает…

Выпятив грудь, Коттон сделал шаг вперед и перебил его:

— Ничего я не считаю. Я точно знаю, что…

Вернон резко щелкнул пальцами между моим носом и носом полицейского и так же резко отчеканил:

— Ладно. Пойдем посмотрим.

Я заскочил к себе за плащом, пистолетом и фонариком. Мы вышли на улицу и влезли в заляпанную грязью машину. За руль сел Коттон. Рядом с ним — Вернон. Остальные устроились на заднем сиденье. Дождь хлестал по брезентовой крыше, просачиваясь в щели.

— Черт! Лучшей ночки гоняться за призраками и не придумаешь, — проворчал шериф, пытаясь увернуться от капели.

— Зря Дик полез не в свое дело, — согласился Ролли. — Раз это не в Кесаде, то и нечего лезть. Не его забота.

— Лучше бы следил, что творится под носом, тогда не пришлось бы рыскать по берегу, — сказал Фини.

Они с помощником в унисон хихикнули.

Смысл их разговора до меня не дошел.

— А что он затеял? — спросил я.

— Пустое, — сказал шериф. — Сами скоро убедитесь. Господи, я ему все начистоту выложу. Одного не пойму — как Вернон-то мог клюнуть?

Я опять ничего не понял и посмотрел в щель боковины. Темнота и дождь мешали любоваться пейзажем, но мне показалось, что мы направляемся куда-то по Восточному шоссе. Поездка была гнусная — мокро, шумно, тряско. Остановились мы в таком же темном, мокром и грязном месте, какие только что проезжали.

Коттон погасил фары и выбрался из машины, мы — за ним, скользя и утопая по щиколотку в мокрой глине.

— Черт! Это уж слишком! — пожаловался шериф.

Вернон хотел что-то сказать, но полицейский уже шагал по дороге. Мы потащились следом, не видя друг друга, держась вместе на слух — по чавканью грязи под ботинками. Было темно.

Вскоре мы свернули с дороги и перелезли через высокую проволочную ограду; грязь под ногами сменилась скользкой травой. Потом стали взбираться на холм. Дождь хлестал прямо в лицо. Шериф задыхался. Я взмок. Добредя до вершины, мы пошли вниз; где-то впереди бились о скалы волны. Спуск сделался круче, трава все чаще уступала место валунам. Коттон поскользнулся и упал на колени, об него споткнулся Вернон, но удержал равновесие, схватившись за меня. Пыхтение шерифа походило уже на стон. Мы повернули налево и двинулись гуськом по кромке прибоя. Потом еще раз забрали влево, поднялись вдоль склона и остановились под низким навесом — деревянной крышей, подпертой десятками столбов. Впереди на фоне почти черного неба черным пятном маячил дом.

— Подождите, гляну, здесь ли его машина, — шепнул Коттон и ушел.

Шериф громко перевел дух и пробурчал:

— Пропади они пропадом, эти экскурсии.

Ролли вздохнул.

Начальник полиции вернулся радостный.

— На месте ее нет, значит, уехал, — сказал он. — Пошли, там хоть не так сыро.

По грязной тропе, вьющейся среди кустов, мы зашагали к черному ходу. Пока Коттон влезал через окно в дом и открывал дверь, нам пришлось ждать на крыльце. Фонари, которые наконец были включены, осветили маленькую опрятную кухню. Мы вошли, оставляя за собой грязные следы.

Из нас только Коттон проявлял энтузиазм. Его лицо, от лба до ямочки на подбородке, напоминало лицо конферансье, который приготовил для публики замечательный сюрприз. Вернон поглядывал на него скептически, Фини — с отвращением, Ролли — равнодушно, а я, поскольку мне было невдомек, зачем мы пришли сюда, — наверное, с любопытством.

Оказалось, что мы пришли обыскивать дом. Но занимался делом лишь Коттон, другие в основном делали вид, что помогают ему. Дом был маленький. На первом этаже к кухне примыкала всего одна комната, и еще одна — неотделанная спальня — находилась на втором. По счетам от бакалейщика и налоговой квитанции в ящике стола я узнал, что дом принадлежит Харви Уилдену. Это был тот самый дюжий, медлительный человек, который видел в «крайслере» с Габриэл ой Леггет неизвестного.

Внизу мы ничего интересного не обнаружили и поднялись на второй этаж. Через десять минут там кое-что нашлось. Ролли вытащил это кое-что из-под матраса. Небольшой плоский сверток в белом льняном полотенце.

Коттон опустил конец матраса — он его держал, чтобы Ролли было удобнее шарить, — и мы все столпились вокруг них. Вернон взял у помощника шерифа сверток и развернул на кровати. Там оказалась пачка шпилек, кружевной платочек, серебряная щетка для волос, гребень с гравировкой «Г. Д. Л.» и пара черных лайковых перчаток, маленьких, явно женских.

Я был изумлен больше других.

— «Г. Д. Л.», — сказал я, чтобы хоть что-то сказать, — это, видимо, Габриэла, среднюю букву не знаю, Леггет. Девичья фамилия миссис Коллинсон.

— Вы правы. Так оно и есть! — с торжеством сказал Коттон.

В дверях раздался хриплый бас:

— Где ордер на обыск? А если его нет, какого черта вы здесь делаете? Это называется кража со взломом, сами прекрасно знаете!

В дверях стоял Харви Уидден. Его массивная фигура в желтом макинтоше загородила весь проем. Тяжелое лицо было хмурым, злым.

— Уидден… — начал Вернон.

— Это он!.. — завопил начальник участка и, откинув полу плаща, выхватил пистолет.

Он выстрелил, но я успел толкнуть его под руку. Пуля ушла в стену.

Злость на лице Уиддена сменилась удивлением. Он отскочил назад, бросился вниз по лестнице. Коттон, пошатнувшийся от толчка, выпрямился, обругал меня и побежал за Уидденом. Вернон, Фини и Ролли молча смотрели им вслед.

— Люблю спортивные игры, — сказал я. — Но пока ничего не понимаю. Что происходит?

Никто не ответил.

— Эта щетка и гребень, — продолжал я, — лежали на столе миссис Коллинсон, когда мы с Ролли обыскивали ее дом.

Не отрывая взгляда от дверей, помощник шерифа неуверенно кивнул. Никакого шума с улицы не доносилось.

— У Коттона что, особые причины гадить Уиддену? — спросил я.

— Друзьями их не назовешь, — ответил шериф. (Я и сам это понял.) — Что будем делать, Верн?

Окружной прокурор отвел глаза от двери, завернул вещи снова в полотенце и сунул сверток в карман.

— Пошли! — резко бросил он и затопал вниз по лестнице.

Парадная дверь была настежь. Коттона и Уиддена не было ни слышно, ни видно. У ворот под дождем мок «форд» Уиддена. Мы влезли в него. Вернон сел за руль и повел машину к дому в бухте. Там мы долго стучали в дверь; наконец ее открыл старик в заношенном белье — шериф оставил его сторожем.

Коттон, как рассказал нам старик, приходил сюда в восемь часов вечера, чтобы снова осмотреть дом. А с какой стати он, сторож, должен следить за начальником полиции? В общем, Коттону никто не мешал, но тот вроде бы ничего из имущества не взял, хотя кто его там знает.

Вернон и Фнни устроили старику взбучку, и мы поехали назад в Кесаду.

На заднем сиденье рядом со мной сидел Ролли.

— Что собой представляет этот Уидден? — спросил я его. — И что нужно от него Коттону?

— Ну, во-первых, у Харви дурная репутация — был замешан в контрабанде ромом, когда она здесь процветала, да и вообще время от времени влипает в истории.

— Понятно. А во-вторых?

Помощник шерифа нахмурился, запнулся, подыскивая слова, но тут машина остановилась на углу темной улицы, у обвитого виноградной лозой коттеджа. Окружной прокурор повел нас на крыльцо и позвонил.

Через некоторое время сверху донесся женский голос:

— Кто там?

Чтобы увидеть его владелицу, нам пришлось спуститься на нижние ступеньки: у окна на втором этаже стояла миссис Коттон.

— Дик не вернулся? — спросил ее окружной прокурор.

— Нет еще, мистер Вернон. Я уже беспокоюсь. Секундочку, я вам открою.

— Не надо, — сказал он. — Мы торопимся. Увижусь с ним утром.

— Ради Бога, подождите! — попросила она и исчезла в доме.

Через несколько секунд парадная дверь открылась. Голубые глаза миссис Коттон казались темными, она волновалась. На ней был розовый купальный халат.

— Не стоило трудиться, — сказал окружной прокурор, когда мы вошли в прихожую. — Ничего особенного. Мы с ним разминулись, я просто хотел узнать, не вернулся ли он домой. Все в порядке.

— Он… — ее пальцы теребили складки халата на плоской груди, — он не… не за Харви охотится… Харви Уидденом?

— Да, — сказал Вернон, не глядя на нее, и на этот раз даже не оскалил зубы.

Фини и Ролли тоже держались натянуто.

Щеки миссис Коттон залила краска. Нижняя губа дрожала, мешая говорить:

— Не верьте ему, мистер Вернон! Ни единому слову не верьте! Харви не имеет никакого касательства к Коллинсонам — ни к ней, ни к нему. Дик хочет его оговорить. А Харви тут ни при чем.

Вернон смотрел себе под ноги и молчал. Фини и Ролли мрачно разглядывали через открытую дверь прихожей дождливую темень. Никто не открывал рта.

— Ни при чем? — Я вложил в вопрос куда больше сомнений, чем у меня было на самом деле.

— Да! — крикнула она, поворачиваясь ко мне. — Он просто не мог! Не имел возможности. — Лицо ее побледнело, в глазах появилась безысходность. — В ту ночь он был у меня… всю ночь… с семи вечера и до рассвета.

— А где находился муж?

— В городе, у матери.

— Дайте мне адрес.

Она сказала адрес на Ной-стрит.

— А кто-нибудь…

— Хватит, пошли! — вмешался шериф, все еще не отрывая глаз от дождя. — Вам что, мало?

Миссис Коттон снова повернулась к окружному прокурору и вцепилась ему в рукав.

— Не рассказывайте никому, мистер Вернон, ладно? — взмолилась она. — Не знаю, что сделаю, если все раскроется. Вам-то я должна была сказать, чтобы он не свалил вину на Харви. Пожалуйста, никому не рассказывайте, очень прошу!

Окружной прокурор дал клятву, что ни при каких обстоятельствах ни один из нас не проговорится, а шериф с помощником, покраснев, энергично закивали.

Но когда мы сели в машину, они забыли про смущение и снова превратились в полицейских ищеек. Через десять минут эти ищейки уже рассудили, что в пятницу вечером Коттон ни к какой матери в Сан-Франциско не поехал, а остался здесь, убил Коллинсона, потом скатал в город, чтобы позвонить Фицстивену и опустить письмо, вернулся и похитил Габриэлу; и с самого начала он фабриковал улики против Уиддена, с которым давно был не в ладах, так как подозревал его в связи с женой, о чем, кстати, вся Кесада давно знала.

Шериф, чье благородство только что помешало мне расспросить миссис Коттон поподробнее, теперь ржал, тряся пузом.

— Дела! — хохотал он. — Дик мухлюет с уликами, а Харви добывает себе алиби в его постели. Ну и физиономия у него будет, когда мы это выложим! Давайте отыщем его прямо сейчас!

— Не торопитесь, — посоветовал я. — Сначала выясним про поездку в Сан-Франциско. С нас не убудет. Пока против него есть только одно: попытка ложно обвинить Уиддена. Убийца и похититель вряд ли наделал бы столько глупостей.

Фини нахмурился и стал защищать свою версию:

— А может, ему больше всего на свете хотелось подложить свинью Харви?

— Все может быть, — сказал я. — Но лучше сейчас его не трогать и посмотреть, что он выкинет.

Фини был против. Ему не терпелось тут же сцапать начальника полиции, но Вернон нехотя поддержал меня. Мы высадили Ролли у его дома и вернулись в отель.

В номере я заказал разговор со своим агентством в Сан-Франциско. Пока я ждал звонка, в дверь постучали. На пороге стоял Джек Сантос, в пижаме, халате и тапочках.

— Хорошо прокатились? — спросил он, позевывая.

— Отлично.

— Что-нибудь свеженькое привезли?

— Только по секрету, не для печати: Коттон решил свалить вину на любовника жены и уже сфабриковал улики. А остальные большие люди думают, что Коттон как раз сам и провернул все дела.

— Теперь уж они точно попадут на первую страницу. — Сантос сел на кровать и задымил сигаретой. — Кстати, вы не слышали, что Фини был соперником Коттона в борьбе за руку и сердце почтовой красотки? Но она выбрала начальника участка — ямочка на подбородке одержала победу над усами.

— Не слышал, — признался я. — Ну и что из этого?

— Откуда мне знать? Парень из гаража рассказал. Мне говорят — я слушаю.

— А давно?

— Давно ли они соперничали? Около двух лет назад.

Раздался звонок, и я сказал Филду, ночному дежурному в агентстве, чтобы он распорядился навести справки о визите Коттона на Ной-стрит. Пока я разговаривал, Сантос зевнул и ушел. Закончив, я лег спать.

17. ЗА ТУПЫМ МЫСОМ

На другое утро телефон разбудил меня около десяти. Звонил Мики Лайнен из Сан-Франциско: Коттон приехал к матери в субботу утром, между семью и половиной восьмого. Проспал пять или шесть часов — матери сказал, что всю ночь подстерегал взломщика, — а в шесть вечера уехал домой.

Когда я спустился в вестибюль, Коттон как раз вошел с улицы. Глаза у него были воспаленные, вид усталый, но по-прежнему решительный.

— Поймали Уиддена? — спросил я.

— Нет, черт его подери, не поймал. Слушайте, хоть он и сбег, хорошо, что вы толкнули меня под руку. Я… Сгоряча, бывает, совсем разум теряешь.

— Ну да. На обратной дороге мы заезжали к вам домой. Узнать, что с вами.

— Я еще не был дома, — сказал он. — Всю ночь охотился за этим подлецом. А где Вернон и Фини?

— Подушки давят. Вам бы тоже не мешало поспать. Если что — я вам позвоню.

Он отправился домой. Я пошел в кафе завтракать. Пока я сидел там, пришел Вернон. Он получил телеграммы из полицейского отделения Сан-Франциско и из конторы шерифа округа Марин, подтверждавшие алиби Фицстивена.

— Есть сообщение о Коттоне, — сказал я. — Он приехал к матери в семь или начале восьмого утра в субботу и уехал в шесть часов вечера.

— В семь или начале восьмого? — Вернону сообщение не понравилось. Если полицейский в это время был в Сан-Франциско, вряд ли он похитил Габриэлу. — Вы уверены?

— Нет, но более надежными сведениями пока не располагаем. А вот и Фицстивен. — Через дверь кафе я увидел худую спину романиста перед стойкой портье. — Извините, я сейчас.

Я вышел, привел к нашему столику Фицстивена и представил его прокурору. Вернон встал, чтобы пожать ему руку, но был рассеян, — видимо, его занимал сейчас один Коттон. Фицстивен сказал, что позавтракал перед отъездом из города, и заказал только чашку кофе. Тут меня позвали к телефону.

Голос Коттона, но настолько взволнованный, что я его едва узнал:

— Ради Бога, берите Вернона и Фини и давайте сюда!

— Что случилось? — спросил я.

— Скорее! Тут страшное дело! Скорее! — прокричал он и повесил трубку.

Я вернулся к столику и рассказал о разговоре Вернону. Он вскочил, опрокинув кофе Фицстивена. Фицстивен тоже встал и нерешительно посмотрел на меня.

— Поехали, — пригласил я его. — Может быть, одна из тех историй, которые вам так нравятся.

Машина Фицстивена стояла перед отелем. До дома полицейского было всего семь кварталов. Парадная дверь оказалась открытой. Вернон постучал в косяк на ходу, приглашения мы дожидаться не стали.

Коттон встретил нас в передней. Глаза у него были круглые и налиты кровью, лицо — застывшее и белое как мрамор. Он попытался что-то сказать, но слова не проходили сквозь стиснутые зубы. Кулаком, сжимавшим коричневую бумажку, он показал за спину, на дверь.

Через дверной проем мы увидели миссис Коттон. Она лежала на синем ковре. На ней было голубое платье. Горло — в темных кровоподтеках. Губы и вывесившийся, распухший язык были темнее кровоподтеков. Глаза, широко раскрытые, выпученные, закатились под лоб — мертвые глаза. Я прикоснулся к руке — она была еще теплая.

Коттон вошел за нами в комнату, сжимая в кулаке коричневую бумажку. Это был неровно оторванный кусок оберточной бумаги, с обеих сторон исписанный нервными, торопливыми карандашными каракулями. Карандаш был мягче, чем на записке, полученной Фицстивеном, а бумага темнее.

Коттон стоял рядом со мной. Я взял у него бумажку и быстро прочел, пропуская ненужные слова:

«Ночью пришел Уидден… сказал, что муж за ним гонится… свалил на него убийство Коллинсона… я спрятала его на чердаке… говорит, если не скажу, что он был здесь в пятницу ночью, он пропал… если не скажу, его повесят… когда пришел мистер Вернон, Харви сказал: убью, если не скажешь… я так и сказала… но в ту ночь его здесь не было… я тогда не знала, что он виноват… потом сказал… пробовал увезти ее в четверг ночью… муж чуть не поймал его… пришел к нам в отделение после того, как Коллинсон отправил телеграмму, и прочел ее… пошел за ним и убил… уехал в Сан-Франциско, пил там… решил все равно похитить… позвонил человеку, который ее знал, чтобы выведать, с кого требовать деньги… был пьяный, толком говорить не мог… написал письмо и приехал обратно… повстречал ее на дороге… отвез за Тупой мыс, там бутлегеры раньше прятали ром… плыть на лодке… боюсь, что убьет меня… запер на чердаке… пишу, пока он внизу собирает еду… убийца… не буду ему помогать… Дейзи Коттон».

Пока я читал, пришли шериф и Ролли. Лицо у шерифа было такое же белое и застывшее, как у Коттона.

Вернон оскалил зубы и зарычал Коттону:

— Это вы писали!..

Фини выхватил у меня бумажку, взглянул на нее, помотал головой и хрипло сказал:

— Нет, это ее рука, точно.

Коттон лепетал:

— Нет, клянусь Богом, не я! Пакет я ему подбросил, признаю, но это все. Пришел домой — она лежит мертвая. Клянусь Богом!

— Где вы были в пятницу ночью? — спросил Вернон.

— Здесь, следил за домом. Я думал… я думал, он сюда… Но в ту ночь его здесь не было. Я караулил до рассвета, а потом уехал в город. Я не…

Последние его слова заглушил рев шерифа. Шериф махал запиской покойницы. Он ревел:

— За Тупым мысом! Чего мы ждем?

Он кинулся из дома, мы — за ним. Ролли повез Коттона к берегу на своей машине. Вернон, шериф и я поехали с Фицстивеном. Всю недолгую дорогу шериф плакал, и слезы капали на автоматический пистолет, лежавший у него на коленях.

На пристани мы пересели на бело-зеленый катер, которым правил румяный русоволосый парень, по имени Тим. Тим сказал, что тайных бутлегерских складов под Тупым мысом не знает, но, если там есть такой, он найдет. Катер у него шел с хорошей скоростью, но Фини и Коттону этого было мало. Они стояли на носу с пистолетами наготове, напряженно смотрели вперед и каждую минуту кричали Тиму, чтобы он прибавил.

Через полчаса мы обогнули закругленный выступ, называвшийся Тупым мысом, и Тим, сбросив скорость, повел катер ближе к высоким, острым камням, тянувшимся по самому урезу воды. Теперь мы смотрели во все глаза, — глаза скоро заболели от напряжения и полуденного солнца, но мы продолжали смотреть. Два раза скалы на берегу расступались и мы видели бухточки, с надеждой заходили туда, но обнаруживали, что это тупики, что они никуда не ведут и тайников тут быть не может.

Третья бухточка выглядела еще безнадежнее, но теперь, когда Тупой мыс остался довольно далеко позади, нельзя было пропускать ничего. Мы вошли в бухточку, однако, приблизившись к берегу, решили, что она тоже глухая, и велели Тиму двигаться дальше. Пока паренек разворачивал катер, нас отнесло еще на метр в глубину бухты.

Коттон перегнулся на носу и закричал:

— Вот оно! — Он показал пистолетом на берегбухточки.

Катер снесло еще на полметра. Вытянув шеи, мы разглядели, что сбоку от нас вовсе не берег, а высокий, узкий, зазубренный выступ скалы, отделенный от берега несколькими метрами воды.

— Правь туда! — скомандовал Фини.

Тим, нахмурясь, поглядел на воду, помешкал и ответил:

— Не пройдем.

В подтверждение его слов катер с неприятным скрежетом вдруг задрожал у нас под ногами.

— Какого черта! — рявкнул шериф. — Правь туда!

Тим взглянул на разъяренное лицо шерифа и подчинился.

Катер опять задрожал, только сильнее, и теперь, кроме скрежета под днищем, послышался такой звук, будто что-то рвалось; однако мы прошли в горло и повернули за каменный выступ. Мы оказались в клиновидном кармане, метров семь шириной у входа и примерно двадцать пять длиной, огражденном каменными стенами и недосягаемом с суши, — проникнуть сюда можно было только так, как мы, — с моря. Вода (которая еще держала нас, но быстро набиралась в катер) покрывала лишь треть длины кармана. Остальные две трети были покрыты белым песком. На песке лежала маленькая лодка, наполовину вытащенная из воды. Пустая. Ни души кругом. И укрытия, кажется, никакого. Зато были следы на песке, большие и маленькие, а кроме того, пустые консервные банки и кострище.

— Его, — сказал Ролли, кивнув на лодку.

Наш катер уткнулся в берег рядом с ней. Мы спрыгнули и, брызгая, бросились на сушу — Коттон первым, остальные за ним, цепью. Вдруг, словно из-под земли, в дальнем углу появился Харви Уидден с винтовкой в руках. На лице его были написаны гнев и крайнее изумление; то же самое прозвучало в голосе:

— Ах ты, подлая скотина… — Остальное заглушил выстрел его винтовки.

Коттон бросился на бок. Пуля миновала полицейского, просвистела между мной и Фицстивеном, задев поля его шляпы, и ударилась в камни у нас за спиной. Четыре наших пистолета ответили одновременно, и некоторые — не по одному разу.

Уидден повалился навзничь. Когда мы подошли к нему, он был мертв — три пули в груди, одна в голове.

Мы нашли Габриэлу Коллинсон: она сидела забившись в нору — длинную треугольную пещеру с узким горлом; лаз был расположен в каменной стене под таким углом, что с берега не разглядишь. Там были одеяла, настланные поверх кучи сухих водорослей, консервы, керосиновый фонарь и еще одна винтовка.

Мелкое личико Габриэлы горело, а голос охрип: она простудилась. Вначале она была так напугана, что не могла связно говорить, и, по-видимому, не узнала ни Фицстивена, ни меня.

Катер наш вышел из строя. Лодка Уиддена могла безопасно увезти через прибой не больше трех человек. Тим и Ролли отправились на ней в Кесаду, за судном побольше. Туда и обратно полтора часа. Пока их не было, мы занимались Габриэлой, успокаивали ее, убеждали, что с ней друзья, что теперь ей нечего бояться. Испуг в ее глазах постепенно проходил, дышать она стала спокойнее, и ногти уже не так вонзались в ладони. Через час она начала отвечать на наши вопросы.

Она сказала, что ничего не знает о попытке Уиддена похитить ее в четверг ночью и о телеграмме, которую послал мне Эрик. В пятницу она просидела всю ночь, дожидаясь его с прогулки, а когда рассвело, в отчаянии пустилась на поиски. И нашла — как я. После этого она вернулась в дом и попыталась покончить с собой — застрелиться, чтобы положить конец проклятию.

— Два раза пробовала, — прошептала она, — и не сумела. Не сумела. Струсила. Не могла в себя целиться. В первый раз я попробовала стрелять в висок, а потом в грудь, но не хватило смелости. Оба раза я отдергивала пистолет перед выстрелом. А после второго раза уже и пробовать боялась.

Тогда она переоделась — сняла вечернее платье, перепачканное и порванное во время поисков, — и уехала из дому. Она не сказала, куда собиралась ехать. По-видимому, сама не знала. Может быть, никуда конкретно и не собиралась — просто уехала из того места, где проклятие настигло ее мужа.

Проехать она успела совсем немного, когда увидела встречную машину, которую вел человек, привезший ее сюда. Он поставил свою машину поперек дороги, преградил путь. Чтобы избежать столкновения, она свернула и налетела на дерево — и больше ничего не помнит с той минуты, когда проснулась в пещере. Так она и просидела в ней до сих пор. Почти все время одна. Ни сил, ни смелости, чтобы уплыть, у нее не нашлось, а другого пути отсюда не было.

Человек этот ничего не объяснял, ни о чем не спрашивал, да и не разговаривал почти, только: «Вот еда», или: «Пока не привезу воды, будете обходиться томатами из банок», или еще что-нибудь в таком же роде. Насколько она помнит, прежде он ей не встречался. Имени его не знает. Это был единственный человек, которого она видела после смерти мужа.

— Как он к вам обращался? — спросил я. — Миссис Картер или миссис Коллинсон?

Она задумчиво нахмурилась, потом покачала головой:

— Мне кажется, он ни разу не назвал меня по имени. Да и не разговаривал со мной без особой нужды. Я почти все время была одна.

— Сколько времени он здесь провел в последний раз?

— Приплыл перед рассветом. Меня разбудила лодка.

— Вы уверены? Это важно. Вы уверены, что он здесь с рассвета?

— Да.

Я сидел перед ней на корточках. Коттон стоял слева от меня, рядом с шерифом. Я поднял глаза на полицейского и сказал:

— Получается, что это вы, Коттон. В двенадцатом часу, когда мы увидели вашу жену, она была еще теплая.

Он выпучил на меня глаза и произнес запинаясь:

— Что? Что вы сказали?..

Я услышал, как справа от меня Вернон лязгнул зубами.

Я сказал:

— Ваша жена боялась, что Уидден ее убьет, и написала записку. Но он ее не убивал. Он с раннего утра был здесь. Вы нашли записку и выяснили, что они были чересчур дружны. Ну, что вы после этого сделали?

— Это вранье! — крикнул он. — Тут ни слова правды! Я увидел ее уже мертвую. Я не…

— Вы ее убили! — рявкнул у меня над головой Вернон. — Вы ее задушили в расчете на то, что после записки подозрение падет на Уиддена.

— Это вранье! — снова крикнул полицейский и сделал ошибку, потянувшись к пистолету.

Фини ударил полицейского по голове и защелкнул на нем наручники раньше, чем он успел подняться.

18. АПЕЛЬСИН

— Все нелепо, — сказал я. — Полная галиматья. Когда мы схватим этого человека — мужчину или женщину, — окажется, что он ненормальный и ждет его не эшафот, а желтый дом.

— Очень характерно для вас, — ответил Оуэн Фицстивен. — Вы растеряны, ошеломлены, обескуражены. Признаете, что столкнулись с мастером, ищете преступника, который умнее вас? Да ни за что. Он вас перехитрил, следовательно, он идиот или сумасшедший. Ну ей-богу же. Эта оценка и вам ведь не льстит.

— Но он должен быть ненормальным, — настаивал я. — Смотрите: Мейен женится…

— Вы что, — спросил он с отвращением, — снова будете декламировать вашу сагу?

— У вас непоседливый ум. В этом деле непоседливость мешает. Развлекая себя интересными мыслями, преступника не поймаешь. Надо сесть, разложить все собранные факты и крутить их, крутить, пока они не сцепятся.

— Ваша метода — вы и мучайтесь, — ответил он. — Но почему я должен страдать — убейте, не понимаю. Вчера вечером вы воспроизвели сказание о Мейене — Леггете — Коллинсоне раз пять во всех подробностях. И сегодня с завтрака ничем другим не занимались. С меня хватит. Нельзя превращать тайны в такое занудство.

— Черт возьми, после того как вы отправились на боковую, я просидел еще полночи и пересказывал всю историю самому себе. Надо крутить ее и крутить, мой милый, пока все не сцепится.

— Мне больше нравится школа Ника Картера. Неужели ни одна догадка не забрезжила у вас после этого кручения?

— Да, одна догадка появилась. Вернон и Фини напрасно решили, что Коттон помогал Уиддену в похищении, а потом его предал. По их мнению, Коттон составил план и убедил Уиддена выполнить черную работу, а сам прикрывал его, пользуясь своим официальным положением. Коллинсон помешал их затее и был убит. Тогда Коттон заставил жену написать записку — это и в самом деле липа, написано под диктовку, — убил жену и навел нас на Уиддена. Коттон первым выскочил на берег, когда мы подплыли к убежищу, — чтобы Уидден наверняка был убит при задержании и не успел заговорить.

Фицстивен провел длинными пальцами по рыжеватым волосам и спросил:

— Вы не считаете, что Коттоном могла двигать ревность?

— Могла. Но чего ради Уидден стал бы плясать под его дудку? Кроме того, как такой расклад согласуется с делами в Храме?

— А вы уверены, — спросил Фицстивен, — что не напрасно ищете между ними связь?

— Уверен. В течение нескольких недель убиты отец Габриэлы, мачеха, врач и муж — все самые близкие люди. Для меня этого достаточно, чтобы искать связь. Если вам нужны еще звенья, могу указать. Аптон и Рапперт, очевидные виновники первой трагедии, были убиты. Холдорн, виновник второй, был убит. Уидден — третьей, был убит. Миссис Леггет убила мужа; Коттон, по-видимому, убил жену; и Холдорн убил бы свою, если бы я не помешал. Габриэлу в детстве заставили убить мать; служанку Габриэлы заставили убить Риза и натравили на меня. Леггет оставил письмо, объяснявшее — не вполне удовлетворительно — все события, и был убит. То же самое произошло с миссис Коттон. Назовите любую из этих пар совпадением. Назовите любые две пары совпадениями. И все равно за этим виден человек, который действует по одной излюбленной схеме.

Фицстивен, задумчиво прищурясь, посмотрел на меня и согласился:

— Звучит убедительно. В самом деле кажется, что действовал один ум.

— Свихнувшийся.

— Вам угодно настаивать на этом? — сказал он. — Но даже у вашего свихнувшегося должны быть мотивы.

— Почему?

— Ну что за гнусный способ рассуждений, — сказал он с добродушной досадой. — Если его мотивы не связаны с Габриэлой, почему преступления с ней связаны?

— А мы не знаем, все ли они с ней связаны, — возразил я. — Мы знаем только о тех, которые связаны.

Он улыбнулся и сказал:

— Хлебом не корми — дай поспорить, а?

Я ответил:

— С другой стороны, преступления этого ненормального могут быть связаны с Габриэлой потому, что он с ней связан.

Серые глаза Фицстивена снова сделались сонными, он поджал губы и поглядел на дверь, отделявшую мою комнату от комнаты Габриэлы.

— Хорошо, — сказал он, снова повернувшись ко мне. — Кто же этот маньяк, близкий Габриэле?

— Самый ненормальный и самый близкий Габриэле человек — это сама Габриэла.

Фицстивен встал, прошел через всю комнату — я сидел на кровати — и торжественно потряс мне руку.

— Вы несравненны, — сказал он. — Вы меня изумляете. Потеете по ночам? Высуньте язык и скажите: «А-а».

— Предположим, — начал я, но тут в мою дверь тихонько постучали из коридора.

Я поднялся и открыл дверь. В коридоре стоял человек в мятом черном костюме, худой, моих лет и роста. Он робко смотрел на меня карими глазками и тяжело дышал носом — нос был в красных прожилках.

— Вы меня знаете, — виновато начал он.

— Да. — Я представил его Фицстивену. — Это Том Финк, один из помощников Холдорна в храме Святого Грааля.

Укоризненно взглянув на меня, Финк стащил с головы мятую шляпу, прошел в другой конец комнаты и пожал руку Фицстивену. После этого он вернулся ко мне и, понизив голос, сказал:

— Я пришел сообщить вам одну вещь.

— Да?

Он мялся и вертел в руках шляпу. Я моргнул Фицстивену и вышел с Финком в коридор. Затворив за собой дверь, я спросил:

— Ну, что у вас?

Финк провел по губам языком, потом тыльной стороной костлявой руки. И все так же полушепотом ответил:

— Я пришел сообщить вам одну вещь, вам надо знать это.

— Да?

— Это насчет Уиддена, которого убили.

— Да?

— Он был…

Дверь моей комнаты разлетелась. Пол, стены, потолок — все вздрогнуло. Грохот был настолько силен, что его не слышало ухо, — он воспринимался всем телом. Тома Финка отбросило от меня. Меня швырнуло в другую сторону, но я успел кинуться на пол и отделался ушибом — просто стукнулся плечом о стену. Полет Финка был остановлен дверным косяком — затылок его пришелся на острый угол. Он упал лицом вниз и затих, только кровь лилась из головы. Я встал и побрел в номер. Фицстивен лежал посреди комнаты кучей тряпья и растерзанного мяса. Постель моя горела. Ни стекла, ни сетки в окне не осталось. Я отметил все это механически, когда уже ковылял к комнате Габриэлы. Дверь туда была распахнута — наверное, взрывом.

Габриэла на четвереньках стояла на кровати, головой к изножию, коленями на подушке. Ночная рубашка была разорвана у нее на плече. Зелено-карие глаза блестели из-под свалившихся на лоб каштановых локонов — безумные глаза животного в западне.

На остром подбородке блестела слюна. Больше никого в комнате не было.

— Где сиделка? — прохрипел я.

Она ничего не ответила. В глазах, устремленных на меня, стыл ужас.

— Лезьте под одеяло! — приказал я. — Хотите схватить воспаление легких?

Она не пошевелилась. Я подошел к кровати, поднял одной рукой край одеяла, а другой стал укладывать ее, приговаривая:

— Ну-ка, укройтесь.

Она издала горлом какой-то странный звук, опустила голову и острыми зубами впилась мне в руку. Было больно. Я накрыл ее одеялом и вернулся в свою комнату. Пока я выталкивал тлеющий матрас в окно, начали собираться люди.

— Вызовите врача, — велел я первому из них, — и не входите сюда!

Едва я избавился от матраса, как сквозь толпу, уже заполнившую коридор, протолкался Мики Лайнен. Мики мигая посмотрел на останки Фицстивена, на меня и спросил:

— Что за чертовщина?

Углы его вялых, толстых губ опустились, изобразив нечто вроде перевернутой улыбки.

Я лизнул обожженные пальцы и сварливо сказал:

— Сам не видишь, что за чертовщина?

— Вижу. Опять неприятности. — Улыбка на красном его лице приняла нормальное положение. — Как же: где ты, там и они.

Вошел Бен Ролли.

— Тц, тц, тц, — произнес он, озирая комнату. — Как по-вашему, что тут произошло?

— Апельсин, — сказал я.

— Тц, тц, тц.

Вошел доктор Джордж и стал на колени перед телом Фицстивена. Джордж наблюдал за Габриэлой со вчерашнего дня, когда мы привезли ее из пещеры. Это был коротенький, средних лет мужчина, весь, кроме губ, щек, подбородка и переносицы, заросший черными волосами. Волосатыми руками он ощупывал Фицстивена.

— Что делал Финк? — спросил я у Микн.

— Ничего интересного. Я пристроился за ним вчера днем, как только его выпустили на солнышко. Из тюрьмы пошел в отель на Герни-стрит и снял номер. Весь конец дня просидел в публичной библиотеке, читал в подшивках про неприятности нашей девицы — со вчерашнего дня и дальше, дальше назад. Потом поел, вернулся в отель. Мог улизнуть от меня через черный ход. Если не улизнул, то ночевал в номере. Свет у него погас, и я ушел в двенадцать ночи, чтобы к шести быть обратно. Он появился в восьмом часу, позавтракал, на поезде приехал в Постон, там пересел на местный автобус — и в отель, спросил тебя. Вот и все дела.

— Будь я проклят! — раздался голос врача. — Он не умер.

Я ему не поверил. У Фицстивена оторвало правую руку и почти всю правую ногу. Тело было исковеркано так, что даже не поймешь, много ли от него осталось; но от лица осталась только половина. Я сказал:

— Там в коридоре еще один, с разбитой головой.

— А, там ничего страшного, — пробормотал врач, не поднимая головы. — Но этот… нет, будь я проклят! — Он вскочил на ноги и стал отдавать распоряжения. Он был взволнован.

Из коридора вошли двое. К ним присоединилась сиделка Габриэлы миссис Херман и еще один человек, с одеялом. Они унесли Фицстивена.

— Который в коридоре — это Финк? — спросил Ролли.

— Да. — Я повторил ему то, что сказал мне Финк. — Он не успел закончить, помешал взрыв.

— А может быть, бомба была для него, именно чтобы он не успел кончить?

Мики сказал:

— Из Сан-Франциско за ним никто не ехал, кроме меня.

— Может быть, — сказал я. — Мик, пойди посмотри, что там с ним делают.

Мики вышел.

— Это окно было закрыто, — объяснил я Ролли. — Такого звука, как если бы что-то бросили в стекло, перед взрывом не было; и осколков стекла в комнате нет. Кроме того, на окне была сетка, — значит, можно утверждать, что бомба попала сюда не через окно.

Ролли вяло кивнул, глядя на дверь в комнату Габриэлы. Я продолжал:

— Мы с Финком разговаривали в коридоре. Я побежал сюда и сразу — в ее комнату. Если бы кто-то выскочил после взрыва из ее комнаты, я непременно бы увидел или услышал. Я видел ее дверь почти все время — сперва снаружи, из коридора, потом изнутри; перерыв был такой, что вы бы чихнуть не успели. Сетка на ее окне цела.

— Миссис Херман с ней не было? — спросил Ролли.

— Не было, хотя полагалось быть. Это мы выясним. Предполагать, что бомбу бросила миссис Коллинсон, бессмысленно. Со вчерашнего дня, с тех пор как мы привезли ее с Тупого мыса, она лежит в постели. Устроить так, чтобы бомбу оставили заранее, она тоже не могла: она не знала, что займет эту комнату. Кроме вас, Фини, Вернона, доктора, сиделки и меня, никто туда не заходил.

— Да разве я говорю, что это ее рук дело? — вяло возразил помощник шерифа. — А что она говорит?

— Пока ничего. Сейчас попробуем, но вряд ли мы много от нее услышим.

Мы и не услышали. Габриэла лежала на кровати, подтянув одеяло к самому подбородку, словно готова была нырнуть под него при малейшей опасности, и в ответ на все наши вопросы впопад и невпопад мотала головой.

Пришла сиделка, грудастая, рыжая женщина на пятом десятке; ее некрасивое, веснушчатое лицо и голубые глаза производили впечатление честности. Она поклялась на принадлежащей отелю Библии, что покинула больную не больше чем на пять минут — только спустилась за конвертами и бумагой, чтобы написать письмо племяннику в Вальехо; больная в это время спала, а так она от нее ни разу за весь день не отходила. В коридоре ей никто не встретился, сказала она.

— Дверь вы оставили незапертой? — спросил я.

— Да, чтобы не будить ее, когда вернусь.

— Где бумага и конверты, которые вы купили?

— Я услышала взрыв и побежала обратно. — На лице ее выразился страх и даже веснушки побледнели. — Вы что, думаете…

— Займитесь-ка лучше больной! — сказал я грубо.

19. ВЫРОДОК

Мы с Ролли перешли в мою комнату и прикрыли смежную дверь. Он сказал:

— Тц, тц, тц. В ком, в ком, а в миссис Херман я не сомневался.

— А надо бы, раз сами ее порекомендовали, — заворчал я. — Кто она такая?

— Жена Тода Хермана. У него гараж. До замужества была медсестрой. Я считал ее надежной.

— У нее есть племянник в Вальехо?

— Ага. Шульц. Парнишка работает на Кобыльем острове. Как же она умудрилась впутаться в…

— Скорей всего, никуда она не впутывалась, иначе показала бы нам почтовую бумагу, за которой пошла. Сюда нужно поставить сторожа, чтобы никого не пускал, пока не приедет из Сан-Франциско эксперт по бомбам.

Помощник шерифа вызвал из коридора какого-то человека, и тот с важным видом занял свой пост. Спустившись в холл, мы нашли там Мики Лайнена.

— У Финка проломлен череп, — сообщил он. — Обоих раненых повезли в окружную больницу.

— Фицстивен еще жив? — спросил я.

— Да, и доктор думает, что, если больница у них хорошо оборудована, его спасут. Только зачем? В таком виде все равно не жизнь. Но нашему коновалу — сплошное развлечение.

— Аронию Холдорн тоже выпустили? — спросил я.

— Да. Ее пасет Ал Мейсон.

— Позвони Старику и справься, нет ли от Ала донесений. Расскажи ему, что здесь произошло, и узнай, нашли ли Эндрюса.

— Эндрюса? — спросил Ролли, когда Мики отправился к телефону.

— Ас ним что?

— Насколько мне известно — ничего. Просто не можем найти. Надо ему сообщить, что миссис Коллинсон вызволили. В конторе его не видели со вчерашнего утра, и никто не говорит, где он.

— Тц, тц, тц. А нет ли особой причины искать его?

— Не хочу нянчиться с девицей до конца жизни, — сказал я. — Он ведет ее дела, отвечает за нее, вот и передам с рук на руки.

Ролли неопределенно кивнул.

Мы вышли на улицу и принялись задавать всем людям подряд все вопросы, приходившие нам в голову. Ответы лишь подтвердили, что оттуда бомбу никто не кидал. Нашлось шесть человек, которые стояли неподалеку от окна во время взрыва или за секунду до него, и ни один не заметил ничего даже отдаленно похожего на попытку бросить бомбу.

После телефонных переговоров Мики передал, что из городской тюрьмы Арония Холдорн сразу уехала в Сан-Матео к семье Джеффризов и до сих пор гостит у них, а Дик Фоли надеется отыскать Эндрюса в Сосалито.

Из округа прибыли прокурор Вернон и шериф Фини со свитой репортеров и фотографов. Они развили бурную исследовательскую деятельность, но в результате добились лишь места на первых страницах всех газет Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, чего, собственно, и добивались.

Габриэлу Леггет я перевел в другой номер, посадил в смежной комнате Мики Лайнена и оставил дверь незапертой. Она теперь могла отвечать Вернону, Фини, Ролли и мне. Узнать у нее удалось немного. Она спала, проснулась от грохота и от того, что кровать заходила ходуном, а потом появился я. Вот и все.

Ближе к вечеру подъехал Макгрох, эксперт полицейского управления в Сан-Франциско. Исползав паркет и изучив осколки того и обломки сего, он вынес предварительное заключение: бомба была маленькая, из алюминия, с нитроглицерином и фрикционным детонатором — устройство несложное.

— Сработано профессионалом или любителем? — спросил я.

Макгрох сплюнул табак — он принадлежал к той породе людей, которые жуют сигареты, — и сказал:

— Думаю, что в апельсинах он разбирается, но хорошего материала под рукой не оказалось. Скажу точнее, когда изучу весь этот хлам в лаборатории.

— Часового механизма не было?

— Вроде бы нет.

Из окружного центра вернулся доктор Джордж с новостью — останки Фицстивена все еще дышат. Он так и светился от восторга. Мне пришлось заорать, чтобы до него дошли мои вопросы о Финке и Габриэле. Финк, сказал доктор, вне опасности, а у девушки простуда уже проходит, так что с постели ей можно встать. Я справился о ее нервах, но ему было не до того — не терпелось назад к Фицстивену.

— Хм, да, конечно, — бормотнул он, проскользнув мимо меня к машине. — Покой, отдых, поменьше волнений. — И испарился.

Вечером я ужинал в кафе отеля с Верноном и Фини. Оба подозревали, что я рассказал им про бомбу далеко не все, и целый вечер допрашивали, хотя прямо в сокрытии фактов не обвиняли.

После ужина я поднялся в свою новую комнату. Мики лежал с газетой на кровати.

— Пойди поешь, — сказал я. — Что наша детка?

— Встала. Как ты думаешь, у нее все шарики на месте?

— Она что-нибудь выкинула?

— Да нет. Просто в голову лезут мысли.

— Эго от голода. Пойди перекуси.

— Слушаюсь, ваше детективное величество, — сказал он и ушел.

В соседней комнате было тихо. Я постоял у дверей, затем постучал.

— Войдите, — раздался голос миссис Херман.

Она сидела у кровати с пяльцами и вышивала на желтоватой тряпке каких-то ярких бабочек. Габриэла Леггет ссутулилась в качалке на другой стороне комнаты, хмуро разглядывая сжатые на коленях руки — сжатые так крепко, что побелели костяшки пальцев и расплющились подушечки. На ней был твидовый костюм, в котором ее похитили, уже очищенный от грязи, но все еще мятый. При моем появлении она даже не подняла головы. У миссис Херман от вымученной улыбки на щеках сдвинулись веснушки.

— Добрый вечер. — Я старался говорить повеселее. — Инвалидов, похоже, у нас поубавилось.

Габриэла не ответила, но сиделка тут же оживилась.

— И правда! — воскликнула она с наигранным воодушевлением. — Миссис Коллинсон, раз она встала с постели, больной уже не назовешь… даже немного жаль… хе-хе-хе… такой приятной пациентки у меня никогда не было… наши девушки, когда я стажировалась при клинике, часто говорили: чем приятнее пациентка, тем быстрее она уходит от нас, а всякие зануды живут… я хочу сказать остаются на наших руках… чуть ли не до скончания века. Помню еще…

Я скорчил физиономию и показал головой на дверь. Слова застряли у нее в горле. Лицо покраснело, потом побледнело. Она бросила вышивку, поднялась и дурацки забормотала:

— Да, да, именно так. Мне надо проверить… ну, вы знаете что… Извините, на несколько минут отлучусь.

Она быстро засеменила к двери, боком, словно боялась, что я подкрадусь и наподдам ей коленом.

Когда дверь закрылась, Габриэла подняла глаза и сказала:

— Оуэн умер.

Она не спрашивала, а скорей утверждала, но по сути это был вопрос.

— Нет. — Я сел на стул миссис Херман и вытащил сигареты. — Жив.

— Не умрет? — Голос у нее был все еще хриплым от простуды.

— Врачи считают — выживет, — преувеличил я.

— Но останется… — Вопроса она не докончила. Ее хриплый голос показался мне довольно равнодушным.

— Да, останется полным калекой.

— Еще лучше, — сказала она, обращаясь скорее к самой себе, чем ко мне.

Я улыбнулся. Если я не переоцениваю свои актерские таланты, в моей улыбке было лишь веселое добродушие.

— Хорошо вам смеяться, — сказала она печально. — Но от него не отшутишься. Не выйдет. Оно существует. И будет всегда. — Она посмотрела себе на руки и прошептала: — Проклятие.

С другой интонацией это слово могло бы показаться мелодраматическим, до смешного манерным. Но она произнесла его как-то машинально, без всяких эмоций, словно по привычке. Я представил, как она лежит в темноте под одеялом и часами шепчет себе это слово, шепчет его своему отражению в зеркале, когда одевается, — и так изо дня в день.

Я поежился и проворчал:

— Бросьте вы. Оттого, что стервозная баба выплеснула на вас свою злобу и ненависть, вовсе не следует…

— Нет, нет. Мачеха выразила словами то, что я чувствовала всегда. Я, правда, не знала, что это в крови у Дейнов, но что у меня в крови — знала. И как не знать? Вон сколько у меня следов вырождения. — Она подошла, приподняла обеими руками кудряшки со лба и висков и повернулась в профиль. — Посмотрите на уши — без мочек, кверху заостряются. У зверей такие уши, а не у людей. — Не опуская волосы, она снова повернулась ко мне лицом. — Теперь посмотрите на лоб — узенький, звериный. А зубы? — Она обнажила белые, острые зубки. — А лицо? — Ее пальцы скользнули вниз по щекам и сошлись под странно узким подбородком.

— Все? — спросил я. — Или раздвоенные копыта тоже покажете? Пусть вы правы, и все это не совсем обычно. Ну и что? В жилах вашей мачехи текла кровь Дейнов, она была чудовищем, но где вы видели у нее следы вырождения? Нормальная, здоровая женщина — здоровее некуда.

— Это не довод, — досадливо помотала она головой. — Пусть внешне у нее было все в порядке. А я ненормальная и внешне и внутренне… умственно. Я… — Она присела рядом со мной на край кровати и, упершись локтями в колени, обхватила бледное, измученное лицо ладонями. — В отличие от других людей я не умею ясно думать даже о самых простых вещах. В голове одна каша. О чем ни подумаешь, все тут же заволакивается туманом, налезают другие мысли, отвлекают, путаются… я теряю ниточку, ловлю ее в тумане, а только поймаю — все начинается сначала. Понимаете, как ужасно? Жить так годами и знать, что ничего не изменится, если не станет еще хуже.

— Нет, не понимаю, — сказал я. — По мне это нормально. Никто не умеет ясно мыслить, разве что притворяется. Думать вообще чертовски трудно: всегда приходится ловить какие-то мельтешащие туманные обрывки и по возможности составлять из них целое. Потому-то люди и цепляются за свои мнения и взгляды — они им так тяжко достаются, что даже самые дурацкие, но готовые убеждения начинают казаться ясными, здравыми и не требующими доказательств. А стоит их растерять — и снова ныряй в туманную неразбериху, чтобы выудить новые.

Габриэла отняла ладони от лица и застенчиво улыбнулась.

— Странно, что раньше вы мне не нравились. — Она снова стала серьезной. — Однако…

— Никаких «однако», — сказал я. — Вы уже не маленькая, должны знать, что все люди, кроме совсем помешанных и совсем тупых, время от времени находят в себе признаки ненормальности. Чем больше в себе копаешься, тем больше на руках доказательств. А уж как вы в себе копались — такое мало кто выдержит Ходить и твердить: я — сумасшедшая! Удивительно еще, что вы на самом деле не свихнулись.

— А может быть, свихнулась.

— Нет, вы — нормальный человек, можете мне поверить. Впрочем, не хотите — не верьте. Просто пошевелите мозгами. Ваша жизнь началась чертовски неудачно. С раннего возраста вы попали в плохие руки. Мачеха была чудовищем и сделала все, чтобы сгубить вас, а в конце даже убедила, что над вами тяготеет особое семейное проклятие. Я знаком с вами всего месяца два. За это время на вашу голову свалились все известные людям беды, к тому же, из-за веры в проклятие, вы считали себя виноватой в них. Так? Ну и как это на вас сказалось? Почти все время вы находились в трансе, часто — в истерике, а когда был убит муж, решили покончить с собой… но оказались достаточно разумной, чтобы представить, как пуля будет раздирать тело.

Нет, милочка! Я всего лишь наемный сыщик, и ваши беды касаются меня постольку поскольку, но кое-что из случившегося даже меня выбило из колеи. Кто, как не я, пытался укусить привидение в этом чертовом храме? А я ведь немолод и ко многому притерпелся. Мало того, сегодня утром чуть ли не у вашей кровати взрывают бомбу с нитроглицерином. И что? Вечером вы уже на ногах, одеты и спорите со мной о своем здоровье.

Если вас и можно назвать ненормальной, то лишь в том смысле, что вы выносливее, здоровее и уравновешеннее обычных людей. И бросьте думать о наследственности Дейнов, подумайте о Мейене. Откуда у вас такая выносливость, как не от него? Почему он выжил на Чертовом острове, в Центральной Америке, в Мексике и не согнулся до самого конца? Вы похожи на него больше, чем на любого из знакомых мне Дейнов. Если есть у вас следы вырождения — хотя Бог знает, что это такое, — они тоже от него.

Моя речь пришлась Габриэле по душе. Глаза ее сделались почти счастливыми. Но пока я, выдохшись и спрятавшись за табачным дымом, искал другие слова, они опять потускнели.

— Я рада… и признательна, если, конечно, вы говорили искренне. — Она снова прижала ладони к щекам, а в ее голосе появилась безнадежность. — Не знаю, на кого я похожа, но мачеха все же права. И ничего тут не поделаешь. Вы же не станете отрицать, что над моей жизнью и жизнью всех, кто связан со мной, висит черное проклятие?

— А надо мной? Последнее время я только тем и занимаюсь, что торчу около вас, влез во все ваши дела, и ничего не случилось, во всяком случае, ничего серьезного.

— Вы — иное дело, — медленно произнесла она, морща лобик. — Мы с вами в других отношениях. Для вас это только работа.

Я засмеялся:

— Такой аргумент не пройдет. А Фицстивен? Он, конечно, знал вашу семью раньше, но здесь, в гостинице, оказался благодаря мне и поэтому был от вас еще дальше, чем я. Так почему не я пострадал первым? Может быть, бомба предназначалась мне? Вполне вероятно. Но тогда тут замешано не ваше неотвратимое проклятие, а люди, которые могут допустить промах.

— Вы ошибаетесь, — сказала она, уставившись в коленки, — Оуэн любил меня.

Я решил не выказывать удивления.

— Неужто вы… — начал я.

— Пожалуйста, не надо. Не заставляйте меня рассказывать. Особенно после того, что случилось утром. — Она выпрямилась, вздернула плечи и решительно продолжала: — Вы тут заговорили о неотвратимости. То ли вы не поняли, то ли притворяетесь и делаете из меня дурочку. Я вовсе не верю в неотвратимое проклятие, идущее от дьявола или от Бога, как в случае с Иовом, например. — Она теперь говорила с жаром и уже не хотела менять тему. — И не может ли быть… разве не существуют люди, которые… до мозга костей порочны и отравляют… могут вызывать самое плохое во всех, кто с ними общается?

— Существуют, — почти согласился я. — И могут, когда хотят.

— Нет, нет! Неважно, хотят или не хотят. Вызывают даже тогда, когда отчаянно не хотят. Именно так. Я любила Эрика, он был хороший, чистый. Вы сами это прекрасно знаете. Вы разбираетесь в людях, а с ним были хорошо знакомы. Я его любила, хотела, чтобы он был… Но когда мы поженились…

Она вздрогнула и протянула мне руки. Руки у нее были сухие, горячие, а кончики пальцев — как лед. Мне пришлось крепко сжать их, чтобы ногти не вонзились мне в ладони.

— До замужества вы были девушкой?

— Да. Была. Я и сейчас…

— Тут не из-за чего волноваться. Как и у многих, у вас на этот счет идиотские понятия. К тому же вы привыкли к наркотикам. Правильно?

Она кивнула.

— А наркотики, — продолжал он, — подавляют половые потребности, притупляют желание, поэтому естественные, нормальные желания других людей начинают казаться ненормальными. Эрик же слишком сильно любил вас, был молод, видимо, неопытен, а значит, неловок. К чему выдумывать что-то ужасное?

— Дело не только в Эрике, — объяснила она. — Это касается всех мужчин. Не подумайте, что я хвастаюсь, много о себе понимаю. Я знаю, что некрасива. Но я не хочу быть порочной. Не хочу! Почему мужчины… Почему все, с кем я…

— Вы, случаем, не обо мне говорите? — спросил я.

— Нет. Вы же знаете, что нет. Зачем надо мной смеяться?

— Видите, есть исключения. Кто еще? Мадисон Эндрюс, например?

— Вы с ним мало знакомы или мало про него слышали, иначе бы не говорили.

— И то правда, — согласился я. — Но при чем тут проклятье? Значит, у него такая натура. Он что, был очень настойчив?

— Скорее смешон, — сказала она с горечью.

— Давно это было?

— Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне… мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и…

— А откуда вам известно, — проворчал я, — что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них — даже искренне.

Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.

— Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.

— Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, — и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.

— Вы хотите сказать….

— Я докажу, что ваше проклятие — сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.

Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.

— Значит, договорились, — сказал я. — Как вы собираетесь жить?

— Я… я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду… Вы действительно…

— Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.

— Хорошо, — согласилась она.

Я посмотрел на часы и встал:

— А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.

Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:

— Мне понадобится морфий.

— Само собой. Какая у вас дневная норма?

— Пять… десять гран.

— Совсем немного, — сказал я и как бы мимоходом спросил: — Он доставляет вам удовольствие?

— Боюсь, я слишком далеко зашла, чтобы об этом думать.

— Начитались газет Херста, — сказал я. — У нас там будет несколько свободных дней, так что, если хотите вылечиться — як вашим услугам. Дело несложное.

Она неуверенно рассмеялась, странно кривя губы.

— Уходите, — выкрикнула она. — С меня достаточно обещаний и уверений. Больше я сегодня не выдержу. И так будто пьяная. Пожалуйста, уходите.

— Хорошо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи… и спасибо.

Я прошел в свою комнату и закрыл дверь. Мики свинчивал с бутылки крышку. Колени у него были в пыли. Он придурковато улыбнулся и сказал:

— Обольститель! Чего ты добиваешься? Захотелось обзавестись семьей?

— Тише. Что нового?

— Окружные умники убрались восвояси. Когда я возвращался из кафе, рыжая сиделка торчала у замочной скважины. Я отогнал.

— И занял ее место? — спросил я, кивнув на его грязные колени.

Но Мики трудно смутить.

— Черт, нет, конечно, — ответил он. — Она торчала у другой двери, в коридоре.

20. ДОМ НАД БУХТОЙ

Я вывел из гаража машину Фицстивена и отвез Габриэлу с миссис Херман в дом над бухтой. Габриэла была в подавленном настроении. Она пыталась улыбаться, когда к ней обращались, но сама ни с кем не заговаривала. Я решил, что ее угнетает мысль о возвращении в дом, где она жила с Коллинсоном, но, когда мы приехали, вошла туда без видимой неохоты и от пребывания там мрачнее не стала.

После второго завтрака — миссис Херман оказалась хорошей стряпухой — Габриэла решила, что хочет погулять, и мы вдвоем пошли в мексиканский поселок к Мери Нуньес. Мексиканка пообещала вернуться на работу завтра. По-видимому, она хорошо относилась к Габриэле — но не ко мне.

Мы возвращались берегом, пробираясь между камней. Шли медленно. Габриэла хмурила брови. Заговорили мы только тогда, когда до дома оставалось полкилометра. Тут она села на круглый камень, нагретый солнцем.

— Вы помните, что сказали мне вчера вечером? — спросила она, причем от спешки слова набегали одно на другое. Вид у нее был испуганный.

— Да.

— Скажите еще раз, — попросила она, сдвинувшись на край камня. — Сядьте и скажите все, как тогда.

Я подчинился. Из слов моих получалось, что угадывать характер по форме ушей так же глупо, как по звездам, кофейной гуще или плевку на песке; каждый, кто взялся искать в себе признаки душевной болезни, найдет их сколько угодно, ибо всякое сознание, кроме самого тупого, — штука запутанная; что же до нее, Габриэлы, то от Дейнов в ней мало, а что есть, не очень ее испортило, — уж если ей хочется думать, что характер передается по наследству, то в ней гораздо больше от отца; опять же, нет никаких признаков того, что она влияет на близких хуже, чем другие, да и вообще сомнительно, чтобы люди в большинстве своем так уж хорошо влияли на людей другого пола, а она вдобавок слишком молода, неопытна и занята собой, чтобы судить о своей исключительности в этом отношении; за несколько дней я берусь доказать, что беды ее проистекают не из какого-то проклятья, а из гораздо более заурядного, вещественного и уголовно наказуемого источника; с морфием же расстаться ей будет нетрудно — она еще не настолько втянулась, да и темперамент ее благоприятствует лечению.

Я развивал перед ней эти идеи минут сорок пять и, кажется, не ударил лицом в грязь. Страх понемногу уходил из ее глаз. Под конец даже появилась улыбка. Когда я умолк, она вскочила, сцепив руки, и засмеялась.

— Спасибо, спасибо… — залепетала она. — Прошу, не давайте мне в вас разувериться! Заставляйте верить, даже если… Нет. Неправильно. Сделайте так, чтобы я всегда вам верила. Погуляем еще.

Я чуть ли не бежал за ней всю дорогу до дому — и всю дорогу она тараторила. Мики Лайнен сидел на террасе. Габриэла ушла в дом, а я задержался.

— Тц, тц, тц, как говорит мистер Ролли. — Мики ухмыльнулся и помотал головой. — Надо рассказать ей, что стало с той несчастной доверчивой девушкой в Пузанвилле.

— Привез какие-нибудь новости из городка? — спросил я.

— Эндрюс объявился. Был в Сан-Матео, у Джеффризов, где живет Арония Холдорн. Она и сейчас там. Эндрюс гостил у них со вторника до прошлого вечера. Ал наблюдал за домом, но видел только, как он приехал и уехал; что он там делал, не знает. Самих Джеффризов нет — они в Сан-Диего. Эндрюса сейчас пасет Дик. Ал говорит, что холдорнская вдова из дому не выходила. Ролли сказал, что Финк очнулся, но про бомбу ничего не знает. Фицстивен пока дышит.

— Я, пожалуй, смотаюсь туда к концу дня, потолкую с Финком, — сказал я. — Сиди здесь. Да, и вот что: поуважительней со мной при миссис Коллинсон. Важно, чтобы она продолжала считать меня чем-то особенным.

— Привези выпить, — сказал Мики. — Трезвый не смогу.

Когда я вошел в палату, Финк лежал на высоких подушках. По его словам, он ничего не знал о бомбе, а явился в Кесаду только с одной целью: сообщить, что Харви Уидден — его пасынок, сын его скрывшейся жены, женщины-тяжеловоза.

— Ну и что из этого? — спросил я.

— Не знаю, что из этого, только он пасынок, и я думал, вам это будет интересно.

— С какой стати?

— В газетах пишут, будто бы вы сказали, что между здешними событиями и тамошними есть какая-то связь, а этот здоровый сыщик сказал, будто бы вы сказали, что я о чем-то умалчиваю. А мне неприятностей и так хватало — я решил пойти к вам и доложить про пасынка, чтобы вы не говорили, будто я не все сказал.

— Да? Тогда скажите, что вы знаете о Мадисоне Эндрюсе?

— Ничего я о нем не знаю. И самого его не знаю. Он у ней опекун какой-то? Я прочел в газетах. А его не знаю.

— Арония Холдорн знает.

— Она, может, и знает, а я — нет. Я просто работал у Холдорнов. Для меня это была просто работа, и больше ничего.

— А для вашей жены?

— То же самое — работа.

— Где жена?

— Не знаю.

— Почему она сбежала из храма?

— Я вам уже говорил, не знаю. Боялась неприятностей… А кто бы не сбежал, подвернись такой случай?

Сестра, все время хлопотавшая рядом, мне надоела, и я пошел из больницы в суд, в контору окружного прокурора. Вернон широким жестом отодвинул стопку документов, энергически кивнул и оскалил зубы:

— Рад вас видеть, присаживайтесь.

Я сел и сказал:

— Беседовал с Финком. Ничего не добился — но нам нельзя с него слезать. Кроме как с ним, бомба попасть туда не могла.

— А мотивы? К тому же там находились вы. Говорите, что не спускали с него глаз, пока он был в комнате. Говорите, что ничего не заметили.

— Что из того? — спросил я. — Тут он мог меня перехитрить. Он же работал механиком у фокусников. Такой сумеет и бомбу сделать, и подложить ее так, чтобы никто не заметил. Это его специальность. Мы не знаем, что видел Фицстивен. Мне сказали, что он выкарабкается. А до тех пор давайте не слезать с Финка.

Вернон лязгнул зубами и сказал:

— Отлично, мы его задержим.

Я прошел по коридору в контору шерифа. Самого Фини небыло, но его главный помощник — тощий, рябой человек по фамилии Суит — сказал, что, судя по тому, как Фини обо мне отзывался, он, Фини, хочет, чтобы мне оказывали всяческое содействие.

— Прекрасно, — сказал я. — В настоящее время меня интересует, как достать бутылки две… джина, виски — словом, что получше.

Суит почесал кадык и ответил:

— Прямо не знаю, что вам сказать. Может быть, у лифтера? Пожалуй, его джин будет надежнее всего. Слушайте, Дик Коттон аж посинел, так хочет вас видеть. Поговорите с ним?

— Поговорю, хотя не понимаю зачем.

— Ладно, сходите и возвращайтесь.

Я вышел и вызвал лифт. Лифтер — с согнутой от старости спиной и пожелтелыми усами — прибыл в нем один.

— Суит сказал, что, может быть, вы знаете, где мне добыть пару бутылок белого, — сказал я.

— С ума он сошел, — проворчал лифтер, но, ничего не услышав от меня в ответ, продолжил: — Уходить будете этой дорогой?

— Да, немного погодя.

Он закрыл дверь. Я вернулся к Суиту. Суит провел меня по крытой галерее, соединявшей здание суда с тюрьмой в тылу, и оставил с Коттоном в маленькой железной камере. Два дня тюрьмы не принесли пользы полицейскому начальнику Кесады. Он посерел лицом, нервничал, а когда говорил, ямочка у него на подбородке дергалась. Сообщить он мне мог только одно: что он не виновен.

— Допускаю, но вы сами заварили эту кашу. — Ничего лучше я не придумал в ответ. — Все улики против вас. Не знаю, хватит их, чтобы вас приговорить, или нет, — зависит от вашего адвоката.

— Чего он хотел? — спросил Суит, когда я вернулся.

— Сказать мне, что не виновен.

Помощник опять почесал кадык и спросил:

— А что, для вас это важно?

— Ну да, ночи не сплю из-за этого. До свидания. — Я пошел к лифту.

Лифтер сунул мне завернутую в газету четверть и сказал:

— Десятка.

Я заплатил ему, спрятал покупку в машине Фицстивена, нашел переговорный пункт и позвонил в аптеку Вика Далласа в Сан-Франциско.

— Мне нужно, — сказал я Вику, — пятьдесят гран М. и восемь порций этой твоей каломели-ипекакуаны-атропина-стрихнина-жостера. Я попрошу кого-нибудь из агентства забрать пакет сегодня вечером или завтра утром. Хорошо?

— Ну хорошо, раз хорошо; только, если кого-нибудь отравишь, не говори, где взял.

— Ага, — ответил я, — он потому отравится, что мне не выдали паршивого аптекарского диплома.

Я заказал еще один разговор с Сан-Франциско — с агентством — и поговорил со Стариком.

— Можете выделить мне еще одного оперативника? — спросил я.

— Свободен Макман, или он может подменить Дрейка. Кого предпочитаете?

— Макман годится. По дороге пусть заедет в аптеку Далласа и заберет пакет. Он знает, где это.

Старик сказал, что новых сведений об Аронии Холдорн и Эндрюсе не поступало. Я поехал обратно в дом над бухтой. У нас были гости. На дорожке стояли три пустых автомобиля, а на террасе вокруг Мики сидели и стояли с полдюжины газетчиков. Они накинулись на меня.

— Миссис Коллинсон здесь отдыхает, — сказал я. — Никаких интервью, никаких снимков! Оставьте ее в покое. Будут новости, дам знать — тем, кто от нее отстанет. Единственное, что могу сказать сейчас, — Финк задержан как виновник взрыва.

— Зачем приехал Эндрюс? — спросил Джек Сантос.

Для меня это не было сюрпризом: я ожидал, что он появится, коль скоро покинул убежище.

— Спросите у него, — предложил я, — Он занимается наследством миссис Коллинсон. Из того, что он приехал к ней, вы никакой сенсации не сделаете.

— Это правда, что они не ладят?

— Нет.

— Тогда почему он не объявился раньше — вчера или позавчера?

— Спросите у него.

— Правда ли, что он по уши в долгах или был в долгах до того, как занялся имуществом Леггетов?

— Спросите у него.

Сантос улыбнулся, поджал губы и сказал:

— А нам незачем: мы поспрашивали его кредиторов. Есть ли что-нибудь в слухах, будто дня за два до убийства Коллинсона у супругов была ссора из-за чересчур горячей дружбы миссис Коллинсон с Уидденом?

— Все есть, кроме правды, — ответил я. — Сочувствую. Вокруг такого сюжета можно было бы много нагородить.

— Может быть, еще не все потеряно, — сказал Сантос. — Правда ли, что она расплевалась с родней мужа и старик Хьюберт обещал снять с себя последнюю рубашку, лишь бы миссис Коллинсон расплатилась за свое участие в убийстве его сына?

Этого я не знал. Я сказал:

— Не будьте ослом. Хьюберт нас нанял, чтобы опекать ее.

— Правда ли, будто Том Финк и миссис Холдорн пообещали рассказать все как есть, в случае если их предадут суду?

— Вы смеетесь надо мной, Джек, — сказал я. — Эндрюс еще здесь?

— Да.

Я вошел в дом, позвал за собой Мики и спросил его:

— Дика видел?

— Он проехал мимо через минутку после Эндрюса.

— Выберись отсюда потихоньку и найди его. Скажи, чтобы не попадался на глаза газетчикам, пусть лучше потеряет ненадолго Эндрюса. Если узнают, что мы за ним следим, они очумеют и полезут на первые полосы, а мне это нежелательно.

По лестнице спускалась миссис Херман. Я спросил у нее, где Эндрюс.

— Наверху.

Я пошел туда. Габриэла, в темном шелковом платье с глубоким вырезом, сидела на краешке кожаной качалки, напряженно выпрямившись. Лицо у нее было белое и угрюмое. Двумя руками она растягивала носовой платок и смотрела на него. Когда я вошел, она подняла на меня глаза и как будто обрадовалась. Эндрюс стоял спиной к камину. Белые усы и брови на красном костистом лице, белые волосы — все топорщилось. Он перевел хмурый взгляд с Габриэлы на меня, но, кажется, не обрадовался. Я сказал: «Здравствуйте» — и оперся задом на край стола.

Он сказал:

— Я приехал, чтобы забрать миссис Коллинсон в Сан-Франциско.

Она молчала. Я спросил:

— Не в Сан-Матео?

— Как вас понимать? — Белые кустистые брови сползли еще ниже и наполовину прикрыли голубые глаза.

— А Бог его знает. Может быть, меня газетчики заразили нескромным любопытством.

Он едва заметно вздрогнул.

— Миссис Холдорн пригласила меня как юриста, — произнес он, взвешивая каждое слово. — Я поехал к ней с намерением объяснить, что в данных обстоятельствах не могу ни консультировать, ни представлять ее.

— Да мне-то что, — сказал я. — А если вам пришлось объяснять свою мысль тридцать часов, это опять же никого не касается.

— Вот именно.

— Но… я бы на вашем месте подумал, как теперь разговаривать с репортерами внизу. Вы же знаете, какие они подозрительные — без всяких на то оснований.

Он снова обратился к Габриэле и сказал тихо, но с оттенком раздражения:

— Так вы едете со мной, Габриэла?

— Я должна? — спросила она у меня.

— Нет, если не очень хотите.

— Я… я не хочу.

— Тогда решено, — сказал я.

Эндрюс кивнул, подошел к ней, чтобы пожать руку, и сказал:

— Очень жаль, дорогая, но мне надо вернуться в город. Хорошо бы установить здесь телефон, чтобы вы могли со мной связаться в случае надобности.

Он отклонил ее предложение пообедать с нами, довольно любезно попрощался со мной и вышел. Я видел в окно, как он садится в машину, стараясь не обращать внимания на обступивших его газетчиков.

Когда я отвернулся от окна, Габриэла смотрела на меня нахмурясь.

— На что вы намекали, когда сказали ему о Сан-Матео? — спросила она.

— Он очень дружен с Аронией Холдорн? — спросил я.

— Понятия не имею. А что? Почему вы с ним так разговаривали?

— Приемы сыска. К тому же ходят слухи, что, занявшись вашим наследством, он заодно сумел поправить и свои дела. Может быть, это просто болтовня. Но не мешает припугнуть его, чтобы, пока не поздно, занялся приборкой — если он в самом деле мудрил. Какой вам смысл терять деньги в дополнение к остальным неприятностям?

— Значит… — начала она.

— У него есть неделя или дней пять, чтобы распутаться с вашими делами. Этого должно хватить.

— Но…

Нас прервала миссис Херман, позвав обедать.

Габриэла почти не прикоснулась к еде. Беседу вели в основном мы с ней, но потом я втянул в разговор Мики и он стал рассказывать об одном своем деле в городе Юрика, где ему пришлось изображать иностранца, не понимающего по-английски. Поскольку другими языками, кроме английского, он не владеет, а в Юрике непременно встретишь представителя любой национальности на свете, ему было чертовски трудно скрыть, к какой именно национальности он принадлежит. Мики сделал из этого длинный и смешной рассказ. Может быть, кое-что там было правдой: он всегда получал большое удовольствие, изображая из себя вторую половину полоумного.

После обеда мы с ним вышли прогуляться в сгущавшихся весенних сумерках.

— Макман приедет утром, — сказал я ему. — Будете с ним на стреме. Смены поделите как вам удобно, но один непременно должен быть на посту.

— Себе работку поприятней выбрал, — пожаловался он. — Ты что тут устраиваешь — западню?

— Возможно.

— Возможно. Ну да. Сам не знаешь, что затеваешь. Просто время тянешь — авось подфартит.

— Плоды умной стратегии тупицам всегда кажутся фартом. У Дика есть новости?

— Нет. Из дома Эндрюс приехал прямо сюда.

Парадная дверь открылась, и на террасу упал желтый свет. В желтом проеме появилась Габриэла, в темной накидке, закрыла дверь и спустилась на дорожку.

— Вздремни, если хочешь, — сказал я Мики. — Я тебя вызову, когда вернусь. Тебе ведь до утра на часах стоять.

— Ну и миляга же ты! — Он засмеялся в темноте. — Ей-богу, миляга!

— Там в автомобиле четверть джина.

— Ну? Что же ты сразу не сказал, а мучил меня разговорами? — Он устремился прочь, и трава зашелестела у него под ногами.

Я вернулся на дорожку, подошел к Габриэле.

— Правда, красивая ночь? — сказала она.

— Но вам не стоит бродить в темноте, даже если неприятности ваши практически кончились.

— Я и не собиралась, — ответила она, взяв меня под руку. — А что значит «практически кончились»?

— Осталось разобраться кое с какими мелочами, — например, с морфием.

Она поежилась и сказала:

— Мне хватит только на сегодняшний вечер. Вы обещали…

— Утром прибудут пятьдесят гран.

Она молчала, как будто дожидаясь, что я еще скажу. Я больше ничего не сказал. Она помяла мне рукав.

— Вы говорили, что вылечить меня будет нетрудно. — Она произнесла это полувопросительно, словно думала, что я буду отпираться.

— Нетрудно.

— И что можно будет… — Она оборвала фразу.

— Заняться этим, пока мы здесь?

— Да.

— Хотите? — спросил я. — Если нет, то и смысла нет.

— Хочу ли я? — Она остановилась на дороге и повернулась ко мне. — Я бы отдала… — Она всхлипнула и не закончила фразу. Потом снова заговорила тонким, звенящим голосом: — Вы искренни со мной? То, что вы мне говорили… все, что говорили вчера вечером и сегодня, — это правда или вы меня морочите? Я вам верю. Но вы… вы правду говорите? Или просто научились — для пользы дела — морочить людям голову?

Возможно, она была помешанной, но дурой не была. Я дал ответ, который счел сейчас наилучшим:

— Ваше доверие ко мне зиждется на моем доверии к вам. Если мое не оправдано, то и ваше тоже. Поэтому разрешите сперва задать вопрос: вы лгали мне, когда сказали: «Не хочу быть порочной»?

— Нет, не хочу. Не хочу!

— Хорошо, — сказал я с решительным видом, словно все сомнения теперь отпали. — Раз вы хотите избавиться от этой дряни, мы избавимся.

— Сколько… сколько для этого надо времени?

— Ну, скажем, неделя. Для верности. Может быть, меньше.

— Нет, правда? Не больше?

— В решающей части — нет. Какое-то время после этого вам надо остерегаться, пока организм не перестроится, но от привычки вы уже избавитесь.

— Мне будет очень тяжело?

— Денька два будут плохие; но не такие плохие, как вам покажется, и отцовский характер поможет вам выдержать.

— А если, — медленно сказала она, — я пойму, что это мне не по силам, можно будет…

— Дать задний ход? Нет уж! — весело пообещал я. — Билет вы берете в один конец.

Она опять поежилась и спросила:

— Когда мы начнем?

— Послезавтра. Завтра угоститесь как обычно, только не набирайтесь впрок. И не надо волноваться. Мне придется хуже, чем вам: мне придется вас терпеть.

— Но вы сделаете скидку… отнесетесь с пониманием… если в это время я буду вести себя не совсем воспитанно? Даже если стану злобной?

— Не знаю. — Мне не хотелось заранее давать ей индульгенцию. — Что же это за воспитанность, если от небольших неудобств она превращается в злобу?

— Да, но… — Она запнулась, наморщила лоб и сказала: — А нельзя отослать миссис Херман? Я не хочу… не хочу, чтобы она видела меня.

— Утром ее отправлю.

— Если я… вы не будете пускать ко мне других, если… если буду безобразничать?

— Не буду пускать, — пообещал я. — Слушайте, по-моему, вы собираетесь устроить представление. Перестаньте об этом думать. Будьте паинькой. Без фокусов, прошу вас.

Она неожиданно засмеялась и спросила:

— А если буду фокусничать — побьете?

Я сказал, что возраст у нее вполне юный, отшлепать иногда не мешает.

21. АРОНИЯ ХОЛДОРН

На другое утро, в половине восьмого появилась Мери Нуньес. Мики Лайнен отвез миссис Херман в Кесаду, а обратно привез Макмана и запас еды.

Приземистый, широкоплечий Макман был отставным солдатом и сохранил военную выправку. За десять лет службы его угрюмое лицо, с жестким ртом и тяжелой челюстью, приобрело цвет мореного дуба. Он был отличный солдат: шел куда послали, стоял где поставили, делал что приказали — на другое у него не хватило бы воображения.

Он передал мне пакет от аптекаря. Десять гран морфия я отнес наверх Габриэле. Она завтракала лежа. Глаза у нее слезились, лицо было влажное и сероватое. Увидев у меня порошки, она отодвинула поднос и, поеживаясь, нетерпеливо протянула руки.

— Вернетесь через пять минут? — спросила она.

— Можете при мне. Я не покраснею.

— Зато я покраснею, — сказала она и покраснела.

Я вышел, закрыл дверь и, прислонившись к ней, услышал шелест бумажки и звяканье ложки в стакане с водой. Потом она позвала:

— Можно.

Я снова вошел. От порошка осталась только скомканная бумажка на подносе. Остальные исчезли. Габриэла лежала на подушках, полуприкрыв глаза, довольная, как кот, наевшийся золотых рыбок. Она лениво улыбнулась мне и сказала:

— Вы прелесть. Знаете, чего мне хочется? Поесть, пойти на море и весь день плавать под солнцем.

— Это будет вам полезно. Возьмите Лайнена или Макмана. Одной выходить нельзя.

— А вы что будете делать?

— Поеду в Кесаду, потом в центр округа и, может быть, даже в Сан-Франциско.

— А мне с вами нельзя?

Я помотал головой:

— У меня дела, а вам надо отдыхать.

— Ну да, — сказала она и взяла с подноса кофе. Я повернулся к двери. — А остальной морфий? — Она говорила с чашкой у рта. — Вы надежно спрятали, никто не найдет?

— Никто. — Я улыбнулся ей и похлопал себя по карману пиджака.

В Кесаде я потратил полчаса на разговор с Ролли и чтение сан-францисских газет. Еще немного, и их вопросы и намеки в адрес Эндрюса перешли бы в разряд клеветы. Неплохо. Помощник шерифа ничего нового мне не сообщил.

Я отправился в центр округа. Вернон был в суде. Двадцатиминутная беседа с шерифом ничего не прибавила к моим познаниям. Я позвонил в агентство Старику. По его словам, наш клиент Хьюберт Коллинсон выразил удивление тем, что мы продолжаем операцию, — он счел, что со смертью Уиддена убийство его сына разъяснилось.

— Скажите ему, что не разъяснилось, — ответил я. — Убийство Эрика связано с несчастьями Габриэлы, и окончательно разобраться в одном мы не можем, пока не разобрались в другом. На это уйдет, наверно, еще неделя. В Коллинсоне не сомневайтесь, — уверил я Старика. — Он согласится, если вы ему объясните.

— Будем надеяться, — холодно сказал Старик, по-видимому не слишком обрадованный тем, что пять агентов продолжают заниматься работой, за которую клиент, возможно, и не захочет платить.

Я поехал в Сан-Франциско, пообедал в «Сен-Жермене», зашел к себе, чтобы взять другой костюм, свежие рубашки и прочее, и вернулся в дом над бухтой в первом часу ночи. Когда я загонял машину под навес — мы все еще ездили на машине Фицстивена, — из темноты возник Макман. Он сказал, что происшествий не было. Мы вместе вошли в дом. Мики сидел на кухне и, зевая, наливал себе стакан, перед тем как сменить в карауле Макмана.

— Миссис Коллинсон уже легла? — спросил я.

— Свет у нее еще горит. Весь день просидела у себя в комнате.

Мы выпили втроем, а потом я поднялся наверх и постучался к Габриэле.

— Кто там? — спросила она.

Я ответил. Она сказала:

— Да.

— Утром не завтракайте.

— Вот как? — Затем, словно что-то вспомнив: — Ах да, я решила больше не обременять вас своими болезнями. — Она открыла дверь и стояла передо мной, улыбаясь чересчур любезно и заложив пальцем книгу. — Как вы съездили?

— Хорошо. — Я вынул из кармана оставшийся морфий и протянул ей. — Тогда мне незачем его носить.

Она не взяла порошки. И, смеясь мне в лицо, сказала:

— А вы в самом деле зверь, а?

— Вам же лечиться, не мне. — Я сунул порошки в карман. — Если вы… — Я замолчал и прислушался.

В коридоре скрипнула половица. Потом раздался мягкий звук, как если бы босую ногу опустили на пол.

— Мери меня сторожит, — весело прошептала Габриэла. — Она постелила себе на чердаке, не захотела идти домой. Считает, что с вами и вашими друзьями мне жить небезопасно. Она предупредила меня, сказала, что вы… как же она выразилась?.. Ах да — волки. Это правда?

— В общем, да. Не забудьте — утром не завтракать.

На другой день я дал ей первую порцию смеси Вика Далласа, а потом еще три с интервалами в два часа. Весь день она провела у себя в комнате. Это было в субботу.

В воскресенье Габриэла получила десять гран морфия и весь день была в хорошем настроении, считая себя почти что исцеленной.

В понедельник приняла оставшуюся часть далласовского снадобья, и день прошел примерно так же, как суббота. Из окружного центра вернулся Мики Лайнен с известием, что Фицстивен пришел в себя, но так слаб и так забинтован, что не смог бы говорить, даже если бы позволили врачи; Эндрюс опять навещал Аронию Холдорн в Сан-Матео; она в свою очередь хотела навестить в больнице Финка, но служба шерифа ее не пустила.

Вторник был богаче событиями.

Когда я принес Габриэле апельсиновый сок на завтрак, она встретила меня одетой. Глаза у нее блестели, она была возбуждена, разговорчива, то и дело смеялась, покуда я не обронил между прочим, что морфия ей больше не будет.

— То есть как, никогда? — На лице ее была паника, в голосе тоже. — Нет, вы серьезно?

— Да.

— Я умру. — На глазах выступили слезы, потекли по белому личику, и она заломила руки. Выглядело это по-детски трогательно. Пришлось напомнить себе, что слезы — один из симптомов абстиненции у морфиниста. — Так ведь неправильно. Я не рассчитывала получить сколько обычно. Я понимаю, что с каждым днем надо меньше. Но не сразу же… Вы пошутили! Это меня убьет. — При мысли, что ее убивают, она опять заплакала.

Я заставил себя рассмеяться так, будто я и сочувствую и забавляюсь.

— Чепуха. Самым трудным для вас будет непривычная бодрость. Но денька через два все уляжется.

Она покусала губы, улыбнулась через силу и протянула ко мне обе руки.

— Я буду вам верить, — сказала она. — Я верю вам. Буду верить, что бы вы ни сказали!

Руки у нее были холодные и влажные. Я сжал их и ответил:

— Ну и отлично. А теперь в постель. Время от времени буду заглядывать, а если вам что-нибудь понадобится, позовите сами.

— Сегодня вы не уедете?

— Нет, — пообещал я.

Весь день она держалась довольно стойко. Правда, смех ее в промежутках между приступами чихания и зевоты звучал не очень жизнерадостно, но, главное, она пыталась смеяться.

В начале шестого приехал Мадисон Эндрюс. Я увидел, как он подъезжал, и встретил его на террасе. Его красноватое лицо сделалось бледно-оранжевым.

— Добрый вечер, — вежливо сказал он. — Я хочу видеть миссис Коллинсон.

— Я передам ей все, что пожелаете.

Он нахмурил белые брови, и лицу его отчасти вернулся прежний красный оттенок.

— Я хочу ее видеть. — Это был приказ.

— Она вас видеть не хочет. Надо что-то передать?

Теперь краснота вернулась полностью. Глаза у него сверкали. Я стоял между ним и дверью. Он не мог войти, пока я так стоял. Казалось, он готов оттолкнуть меня с дороги. Меня это не пугало: он был на десять килограммов легче и на двадцать лет старше.

Он набычился и заговорил властным тоном:

— Миссис Коллинсон должна вернуться со мной в Сан-Франциско. Она не может здесь оставаться. Это нелепая ситуация.

— Она не поедет в Сан-Франциско, — сказал я. — Если надо, окружной прокурор задержит ее здесь как свидетельницу. Попробуете вытащить ее судебным решением — мы вам устроим другие хлопоты. Говорю это, чтобы вы знали нашу позицию. Мы докажем, что ей может грозить опасность с вашей стороны. Откуда нам знать, что вы не ловчите с наследством? Откуда нам знать, что вы не хотите воспользоваться ее нынешним подавленным состоянием и избежать неприятностей в связи с наследством? Да может, вы вообще хотите отправить ее в сумасшедший дом, чтобы распоряжаться ее наследством.

Глаза у него сделались больные, хотя в остальном он выдержал залп неплохо. Сглотнув раз-другой и продышавшись, он спросил:

— Габриэла этому верит? — Лицо у него было пурпурное.

— При чем тут «верит»? — Я пытался говорить вежливо. — Я вам просто объясняю, с чем мы явимся в суд. Вы юрист. Вы же понимаете: между истиной и тем, что поступает в суд — или в газеты, — необязательно должна быть связь.

Теперь у него не только глаза были болезненными: краска ушла с лица, оно обмякло; однако он держался прямо и даже сумел ответить ровным голосом:

— Можете передать миссис Коллинсон, что на этой неделе я сдам в суд завещательные распоряжения, а также свой счет по наследству и заявление о том, что слагаю с себя обязанности душеприказчика.

— Вот и отлично, — сказал я.

Но, когда старикан зашаркал к своей машине и медленно взобрался на сиденье, мне стало жалко его.

Габриэле я не сказал о его визите.

Теперь между приступами зевоты и чихания она потихоньку скулила, а из глаз у нее текли слезы. Лицо, грудь и руки были мокры от пота. Есть она не могла. Я накачивал ее апельсиновым соком. Звуки и запахи, даже самые слабые и приятные, действовали ей на нервы, и она все время дергалась на кровати.

— Мне будет еще хуже? — спросила она.

— Ненамного. Перетерпеть вполне сможете.

Когда я спустился, меня поджидал внизу Мики Лайнен.

— Мексиканка ходит с пером, — любезно сообщил он.

— Да?

— Да. Я им шкурил лимоны, чтобы вонь отбить в твоем уцененном джине — или ты взял его напрокат и хозяин знал, что он вернется: все равно пить его никто не сможет? Ножичек сантиметров десять-двенадцать, нержавеющей стали, так что, когда она воткнет его тебе в спину, ржавчины на майке не останется. Я не мог его найти и спросил ее; она, натурально, сказала, что ничего не знает. Но поглядела на меня как-то по-другому, не как на отравителя колодцев, а поскольку с ней такое в первый раз, я понял, что она и взяла.

— Хорошо соображаешь, — сказал я. — Ладно, приглядывай за ней. Она не очень нас любит.

— Мне приглядывать? — Мики ухмыльнулся. — Я думал, каждый будет сам оглядываться, тем более что зуб она точит в особенности на тебя, значит, тебя, скорее всего, и подколет. Что ты ей сделал? Не такой же ты дурак, чтобы надсмеяться над чувствами мексиканской дамы?

Остроумным мне это не показалось; впрочем, я мог и ошибаться.

Арония Холдорн приехала под самый вечер на «линкольне», и негр-шофер завел сирену еще у ворот. Когда она взвыла, я сидел у Габриэлы. Беспардонный сигнал, по-видимому, сильно подействовал на ее натянутые нервы, и она чуть не выскочила из постели от ужаса.

— Что это?! Что это?! — взвизгнула она, стуча зубами и дрожа всем телом.

— Тихо, тихо! — успокаивал я. Из меня уже выработалась неплохая сиделка. — Просто автомобильный гудок. Гости. Сейчас сойду вниз и спроважу.

— Вы никого ко мне не пустите? — умоляюще спросила она.

— Нет. Лежите смирно, скоро вернусь.

Арония Холдорн стояла у лимузина и разговаривала с Макманом. В сумерках, между черным манто и черной шляпой, лицо ее было тусклой овальной маской — и только светящиеся глаза казались живыми.

— Здравствуйте, — сказала она и протянула руку. Голос у нее был такой, что по спине у меня проходили теплые волны. — Я рада, что миссис Коллинсон на вашем попечении. И ей и мне вы были надежным защитником — мы обе обязаны вам жизнью.

Все это было чудесно, но такое я уже слышал. Я скромно отмахнулся от похвалы и упредил ее первый ход:

— Мне жаль, но она не сможет вас принять. Ей нездоровится.

— A-а, мне так хотелось увидеться с ней, пусть на минутку. Вы не думаете, что это улучшит ее самочувствие?

Я ответил, что мне самому жаль. Она, по-видимому, приняла это как окончательное решение, однако сказала:

— Я специально приехала из Сан-Франциско, чтобы повидать ее.

Я ухватился за этот повод:

— Разве мистер Эндрюс вам не сказал… — и повесил начало фразы в воздухе.

На это Арония Холдорн не ответила. Она повернулась и медленно пошла по траве. Мне не оставалось ничего другого, как пойти рядом с ней. Сумерки сгущались. Когда мы отошли от машины шагов на пятнадцать, она сказала:

— Мистеру Эндрюсу показалось, что вы его подозреваете?

— Он не ошибся.

— В чем вы его подозреваете?

— В манипуляциях с наследством. Учтите, я в этом не уверен, а только подозреваю.

— На самом деле?

— На самом деле, — сказал я, — больше ни в чем.

— Да? По-моему, и этого вполне достаточно.

— Для меня достаточно. Не думал, что и для вас тоже.

— Простите?

Мне не нравилось, как у меня развивается разговор с этой женщиной. Я ее опасался. Я сгреб известные мне факты, подсыпал сверху догадок и прыгнул с этой кучи в неизвестное:

— Освободившись из тюрьмы, вы позвали Эндрюса, вытянули из него все, что он знает, и, уяснив, что он мудрит с деньгами барышни, воспользовались этим, чтобы запутать следствие и навести подозрение на него. Наш старикан имеет слабость к прекрасному полу: легкая пожива для такой женщины, как вы. Не знаю, что вы собираетесь с ним делать, но вы завели его, а потом напустили на него газетчиков. Ведь это вы, я думаю, шепнули им о его непомерных тратах? Бесполезно, миссис Холдорн. Бросьте. Ничего не выйдет. Да, вы можете его раззадорить, подстрекнуть на противозаконные поступки, втравить в поганую историю: он и сейчас сам не свой, так его обложили. Но что бы он теперь ни натворил, за этим не спрячешь того, что натворил кто-то другой раньше. Он обещал привести имущество в порядок и передать наследнице. Оставьте его в покое. Ничего не выйдет.

Мы прошли еще шагов десять, а она все не отвечала. Мы очутились на тропинке. Я сказал:

— Эта тропинка ведет на скалу, с нее столкнули Эрика Коллинсона. Вы его знали?

Она вздохнула судорожно, будто всхлипнула, но голос ее был по-прежнему ровен, спокоен, мелодичен:

— Знала, вам это известно. Зачем вы спрашиваете?

— Сыщики любят задавать вопросы, заранее зная ответ. Зачем вы сюда приехали, миссис Холдорн?

— Вы и на это знаете ответ?

— Знаю, что приехали по одной из двух причин или по двум причинам сразу.

— Да?

— Первая: хотели узнать, насколько мы близки к разгадке. Правильно?

— Естественно, я тоже не лишена любопытства, — призналась она.

— В этой части я вас удовлетворю. Я знаю разгадку.

Она остановилась на тропинке, идя ко мне; ее глаза светились в густых сумерках. Она положила руку мне на плечо: я был ниже ростом. Другая ее рука лежала в кармане манто. Она приблизила ко мне лицо и заговорила медленно и очень внятно:

— Скажите мне чистосердечно. Без уверток. Я не хочу причинять зло без нужды. Подождите, подождите — подумайте, перед тем как говорить, — и поверьте мне, для уверток, блефа и лжи сейчас не время. Так скажите правду: вы знаете разгадку?

— Да.

Она слегка улыбнулась, сняла руку с моего плеча и сказала:

— Тогда продолжать это фехтование не имеет смысла.

Я бросился на нее. Если бы она стреляла из кармана, она могла бы меня застрелить. Но она попыталась вытащить пистолет. Я успел схватить ее за руку. Пуля ушла в землю между нашими ногами. Ногти ее свободной руки сняли три красные ленты с моей щеки. Я уткнулся головой ей в шею, подставил бедро раньше, чем она ударила коленом, сильно прижал ее к себе и руку с пистолетом завернул ей за спину. Когда мы падали, она выронила пистолет. Я оказался сверху. И продолжал занимать эту позицию, пока не нащупал пистолет. Едва я поднялся, подбежал Макман.

— Все в порядке, пьяных нет, — сказал я ему, не вполне владея голосом.

— Пришлось стрелять? — спросил он, глядя на неподвижно лежавшую женщину.

— Нет, цела. Посмотри, чтобы шофер не рыпался.

Макман ушел. Арония села, подобрала ноги и потерла запястье. Я сказал:

— Вот и вторая цель вашего приезда, хотя я думал, что это предназначалось для миссис Коллинсон.

Арония поднялась молча. Я ей помогать не стал — она почувствовала бы, как у меня дрожат руки.

— Раз мы зашли так далеко, не вредно и даже полезно будет поговорить.

— Пользы теперь ни от чего не будет. — Она поправила шляпу. — Вы сказали, что все знаете. Тогда хитрости бесполезны, а помочь могли только хитрости. — Она поежилась. — Ну, что теперь?

— Теперь ничего, только постарайтесь помнить, что время отчаянных действий прошло. Такого рода истории делятся на три части: поимка, осуждение и наказание. Согласимся, что по поводу первого делать уже нечего, а… каковы калифорнийские суды и тюрьмы, вы сами знаете.

— Почему вы мне это говорите?

— Потому что не люблю, когда в меня стреляют, потому что, когда работа сделана, не люблю, чтобы болтались свободные концы. Я не стремлюсь к тому, чтобы вас осудили за участие в афере, но вы мешаете — суетесь и мутите воду. Отправляйтесь домой и сидите смирно.

Мы оба не произнесли ни слова, покуда не вернулись к ее лимузину.

Тут она повернулась, протянула мне руку и сказала:

— Я думаю… не знаю, но мне кажется, что теперь я вам обязана еще больше.

Я ничего не ответил и не подал руки. А она, может быть потому, что рука все равно была протянута, спросила:

— Вы вернете мне пистолет?

— Нет.

— Тогда передадите миссис Коллинсон привет и сожаления, что я не смогла с ней увидеться?

— Да.

Она сказала: «До свидания» — и села в машину; я снял шляпу, и она уехала.

22. ПРИЗНАНИЯ

Парадную дверь мне открыл Мики Лайнен. Он глянул на мою расцарапанную физиономию и засмеялся:

— Ну и везет тебе с женщинами! Нужно сначала уговорить, а уж потом набрасываться. Поберег бы шкуру. — Он показал большим пальцем на потолок. — Поднимись к ней, урезонь. Черт-те что вытворяет.

Я поднялся в комнату Габриэлы. Она сидела посередке растерзанной постели, дергая себя за волосы. Ее потное лицо выглядело на все тридцать пять. Из горла рвались жалобные повизгивания.

— Нелегко приходится? — спросил я с порога.

Она подняла руки от волос.

— Я не умру? — Вопрос еле продрался сквозь стиснутые зубы.

— Нив коем случае.

Она всхлипнула и легла. Я натянул на нее одеяло. Она пожаловалась, что в горле какой-то комок, челюсти ноют, а под коленками боль.

— Нормальные симптомы, — уверил я. — Долго это не протянется, потом опять будут судороги.

Кто-то зацарапал в дверь. Габриэла рывком приподнялась и запричитала:

— Не уходите!

— Только до двери, — пообещал я.

На пороге стоял Макман.

— Эта мексиканка Мери, — зашептал он, — шпионила за вами и за гостьей. Я заметил, как она вылезла из кустов, и шел за ней до нижней дороги. Там она остановила «линкольн», и минут пять-десять они разговаривали. Ближе подобраться я не смог и ничего не расслышал.

— Где она сейчас?

— В кухне. Вернулась. А та поехала дальше. Мики говорит, что мексиканка ходит с ножом и добра от нее не жди. Это что, правда?

— Обычно он не ошибается, — сказал я. — Она переживает за миссис Коллинсон, а нас считает врагами. И чего лезет не в свое дело? Видимо, подглядывала и поняла, что миссис Холдорн против нас, а значит, за Габриэлу. Вот и решила наладить связи. У миссис Холдорн, надеюсь, хватило ума сказать ей, чтобы вела себя пристойно. В любом случае нам остается только наблюдать. Выгонять ее — себе дороже: без поварихи не обойтись.

Когда Макман ушел, Габриэла вспомнила, что у нас были гости, и стала расспрашивать о них, а заодно о выстреле и моем расцарапанном лице.

— Миссис Холдорн приезжала, чтобы убить меня, — спокойно, но с уверенностью сказала девушка.

— Возможно. Она со мной не откровенничала. А зачем ей вас убивать?

Ответа я не получил.

Ночь получилась долгая и тяжелая. Я провел ее по большей части в комнате Габриэлы, в кожаной качалке, которую притащил из гостиной. Спала она часа полтора, в три захода. И каждый раз с криком просыпалась от кошмаров. Всю ночь до меня доносились из коридора шорохи, — видимо, Мери Нуньес сторожила свою хозяйку.

Среда оказалась еще более долгой и тяжелой. От того, что я все время стискивал зубы, челюсти у меня к середине дня ныли не меньше, чем у Габриэлы. А она мучилась теперь вовсю. От света у нее резало глаза, от звуков — уши, от любого запаха тошнило. Шелковая ночная рубашка и простыни раздражали кожу. Каждый мускул не переставая дергался. Уверения, что она не умрет, уже не действовали: жить ей все равно не хотелось.

— Не сдерживайтесь, — предложил я. — Дайте себе волю. Я за вами присмотрю.

Она поймала меня на слове и словно сорвалась с цепи. На ее вопли к дверям прибежала Мери Нуньес и зашипела какие-то испано-мексиканские ругательства. Я удерживал Габриэлу за плечи и тоже был весь в поту.

— Пошла вон! — рявкнул я на Мери.

Она сунула руку за пазуху и шагнула в комнату. Сзади возник Мики Лайнен, выдернул ее в коридор и захлопнул дверь.

Между приступами Габриэла лежала на спине и, тяжело дыша, дергаясь, с мукой и безнадежностью глядела в потолок. Иногда она закрывала глаза, но конвульсии не прекращались.

Во второй половине дня Ролли принес из Кесады новость: Фицстивен пришел в себя и смог ответить на вопросы Вернона. Он заявил, что не видел бомбы и не знает, когда и каким образом она попала в комнату, но после того, как мы с Финком вышли в коридор, ему вроде бы послышалось что-то похожее на звон осколков и глухой удар об пол у ног.

Я попросил Ролли сказать окружному прокурору, чтобы он не слезал с Финка и что завтра я постараюсь с ним встретиться. Ролли пообещал все это передать и ушел. Мы стояли с Мики на крыльце. Говорить нам было не о чем — ни слова за весь день. Только я закурил, из дома снова понеслись вопли. Мики отвернулся и что-то пробормотал, помянув черта.

Я нахмурился и зло спросил:

— Дело я делаю или нет?

— К чертям собачьим! Лучше бы не делал! — бросил он с такой же злостью и пошел прочь.

Послав его подальше, я вернулся в дом. Мери Нуньес поднималась по лестнице, но при моем появлении быстро отступила к кухне, окинув меня диким взглядом. Я ее тоже послал, потом двинулся наверх, где оставил Макмана охранять комнату. Он прятал от меня глаза — ради справедливости я послал и его.

Остаток дня Габриэла плакала и кричала, умоляя дать ей морфий. Вечером она полностью во всем призналась:

— Я вам сказала, что не хочу быть порочной. — Ее руки лихорадочно комкали простыню. — Вранье. Хочу. Всегда хотела и всегда была. Я думала и с вами сыграть ту же шутку, но сейчас мне не до вас, мне нужен только морфий. Повесить меня не повесят, это я знаю. А там все равно, лишь бы получить дозу.

Она грязно хохотнула и продолжала:

— Вы были правы: я вызывала в мужчинах самое плохое, потому что сама этого хотела. Хотела, и все тут. Не получилось лишь с доктором Ризом и Эриком. Почему — не знаю. Знаю только, что потерпела поражение, но они тем временем слишком хорошо меня узнали. Вот и умерли. Риза усыпил Джозеф, а убила я сама, но потом мы внушили Минни, что это ее работа. И убить Аронию подговорила Джозефа я — он выполнял любые мои просьбы и убил бы, если бы не вы. И Харви заставила убить Эрика. К чему мне брачные узы с хорошим человеком, который собирался сделать из меня хорошую женщину?

Она снова засмеялась и облизала губы.

— Нам с Харви нужны были деньги, а у Эндрюса я много взять не могла — боялась, заподозрит. Тогда мы задумали добыть их, инсценировав похищение. Жаль, что Харви застрелили… великолепный был зверь. Что касается бомбы, она лежала у меня давно, уже несколько месяцев. Я ее выкрала из лаборатории отца, когда он проводил какие-то работы для кинокомпании. Бомба была маленькая, и я держала ее при себе на всякий случай. А потом решила подорвать вас. Между нами… мной и Оуэном… ничего не было… я все наврала, он меня совсем не любил. Убить я хотела вас… боялась, что докопаетесь до правды. Меня в тот час немного лихорадило и, услышав, что два человека вышли из комнаты, а один остался, я решила… остались вы. И только когда приоткрыла дверь и бросила бомбу, увидела Оуэна. Ну, теперь вы довольны? А раз получили что хотели — давайте морфий. Какой толк вести со мной игру дальше? Давайте его! Вы победили. Можете записать эти показания — я тут же подпишу. Лечить и спасать меня вам больше не имеет смысла. Давайте морфий!

Пришла пора смеяться мне:

— Может, еще признаетесь, что похитили Чарли Росса, а заодно подорвали «Мэн»?

Буча продолжалась не меньше часа, пока Габриэла не выдохлась. Время тянулось медленно. Спала она на этот раз часа два — на полчаса больше, чем в прошлую ночь. Мне тоже временами удавалось задремать в качалке.

Незадолго до рассвета я почувствовал на себе чью-то руку. Стараясь дышать ровно, я чуть-чуть приоткрыл глаза. В комнате было еще темно, но мне показалось, что Габриэла лежит на кровати, — правда, спит она или нет, разглядеть не удалось. Голова моя во сне откинулась на спинку. Я не мог видеть ни ту руку, что лезла во внутренний карман пиджака, ни другую, левую, над моим плечом, но пахли они кухней, — значит, были смуглыми.

За качалкой стояла Мери Нуньес. Мики предупредил меня, что мексиканка носит нож. Я представил, как она держит его в левой руке. Но внутренний голос приказал мне не суетиться. Я опять закрыл глаза. Потом в пальцах у Мери зашелестела бумага и рука убралась из моего кармана.

Я сонно пошевелил головой и переставил ноги. Когда дверь за ней без скрипа закрылась, я выпрямился и оглядел комнату. Габриэла спала. Я пересчитал пакетики — восьми не хватало.

Наконец Габриэла открыла глаза. Первый раз за все это время она проснулась спокойно. Лицо у нее было осунувшееся, но глаза — нормальные. Посмотрев на окно, она спросила:

— Уже день?

— Только светает. — Я дал ей апельсинового сока. — Сегодня можно поесть.

— Не хочу. Хочу морфий.

— Не дурите. Еда будет. Морфия не будет. Самое трудное позади, дальше пойдет легче, хотя вас еще немного поломает. Глупо требовать сейчас наркотик. Все ваши мучения коту под хвост. Вы уже фактически вылечились.

— Действительно вылечилась?

— Да. Осталось побороть страх, нервозность и воспоминания о том, как приятно было накачиваться.

— Это я смогу, — сказала она, — раз вы говорите, что смогу, — значит, смогу.

Все утро она вела себя пристойно и только к середине дня на час-другой сорвалась. Но буйствовала не особенно сильно, и мне без труда удалось ее утихомирить. Когда Мери вошла с вторым завтраком, я оставил их наедине и пошел вниз.

Мики и Макман сидели в столовой. Во время еды оба не вымолвили ни словечка. Поскольку молчали они, молчал и я.

Когда я поднялся наверх, Габриэла, в зеленом купальном халате, сидела в качалке, которая две ночи служила мне постелью. Она успела причесаться и напудрить нос. Глаза были зеленые и чуть прищуренные, словно ей не терпелось сообщить что-то смешное.

— Сядьте! — сказала она с напускной торжественностью. — Мне надо с вами серьезно поговорить.

Я сел.

— Ради чего вы столько от меня вытерпели? — Она действительно говорила сейчас вполне серьезно. — В ваши обязанности это не входило, а приятного было мало. Я… я и не знаю, до чего противно себя вела. — Ее лицо и даже шея покраснели. — Я была омерзительной, гнусной. Представляю, как теперь выгляжу в ваших глазах. Почему… ради чего вы пошли на такое?

— Я вдвое старше вас, — сказал я. — Старик. И будь я проклят, если стану объяснять причины и делать из себя идиота. Но ничего омерзительного и гнусного для меня тут не было, я снова готов пройти через все это. И даже с радостью.

Она вскочила с качалки, глаза у нее стали темными, круглыми, а губы дрожали:

— Вы хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать. Но если вы будете скакать нагишом, в распахнутом халате, то заработаете бронхит. Бывшие наркоманки легко простужаются.

Она села. Спрятала лицо в ладони и расплакалась. Я ей не мешал. В конце концов, не отнимая рук от лица, она хихикнула и попросила:

— Не могли бы вы уйти и оставить меня на весь день одну?

— Конечно. Если не будете раздеваться.

Я поехал в окружной центр, нашел больницу и долго спорил с персоналом, чтобы меня пустили в палату Фицстивена.

Фицстивен лежал весь в бинтах, из-под которых виднелся только один глаз, одно ухо и половина рта. Но этот глаз и эти губы мне улыбнулись.

— Пропади они пропадом, ваши отельные номера. — Голос звучал неясно, так как ему приходилось говорить одной стороной. рта, а челюсть не двигалась, но жизнерадостности Фицстивену было не занимать. На тот свет он явно не собирался.

Я тоже улыбнулся и сказал:

— Какие уж теперь номера, разве что камера в Сан-Квентине. Выдержите сейчас допрос с пристрастием или день-другой переждем?

— Самое время, — сказал он. — По лицу-то вам ничего не прочесть.

— Отлично. Тогда начнем. Первое: бомбу вам сунул в руку Финк, когда здоровался. Другим способом попасть в комнату она не могла. Он стоял ко мне спиной, и я не мог ничего заметить. Вы, конечно, не знали, что это бомба, и пришлось ее взять, как сейчас приходится все отрицать — иначе бы мы догадались, что вы были связаны с бандой в храме, а у Финка есть основания покушаться на вас.

— Какая удивительная история, — сказал Фицстивен. — Значит, уФинка были основания. Что ж, и на том спасибо.

— И убийство Риза организовали вы. Остальные вам лишь помогали. Но когда Джозеф умер, вся вина пала на него, на этого якобы сумасшедшего. Другие участники оказались вне подозрений. Но тут вы вдруг приканчиваете Коллинсона, и неизвестно, что еще собираетесь выкинуть. Финк понимает: если вы не угомонитесь, то убийство в храме в конце концов выплывет и тогда ему тоже несдобровать. До смерти испугавшись, он решает остановить вас.

— Все занимательней и занимательней, — сказал Фицстивен. — Значит, и Коллинсона убил я?

— Чужими руками. Вы наняли Уиддена, но не заплатили ему. Тогда он похитил девушку, чтобы получить свои деньги. Он знал, что она вам нужна. Когда мы его окружили, пуля пролетела ближе всего от вас.

— Восхищен. Нет слов, — сказал Фицстивен. — Значит, Габриэла была мне нужна. А зачем? Какие мотивы?

— Вы, скорее всего, пытались сделать с ней что-то очень уж непотребное. Ей досталось от Эндрюса, даже с Эриком не повезло, но про них она могла еще говорить. Когда же я захотел выяснить подробности ваших ухаживаний, она задрожала и сразу замкнулась. Видно, она здорово вам вмазала, но вы ведь из тех эгоистов, которым такого не перенести.

— Ну и ну, — сказал Фицстивен. — Мне, знаете ли, часто приходило на ум, что вы вынашиваете абсолютно идиотские теории.

— А что тут идиотского? Кто стоял рядом с миссис Легтет, когда у нее в руках оказалось оружие? Где она его взяла? Да и гоняться за дамами по лестницам не в ваших правилах. А чья рука была на пистолете, когда пуля пробила ей горло? Я не слепой и не глухой. Вы сами признали, что за всеми трагедиями Габриэлы чувствуется одна рука, один ум. Вы как раз и обладаете таким умом, при этом ваша связь со всеми событиями очевидна, да и необходимый мотив был. С мотивом, кстати, у меня вышла некоторая задержка: я его не видел, пока не получил — сразу после взрыва — реальной возможности как следует поспрашивать Габриэлу. Задерживало меня и кое-что другое — я никак не мог связать вас с храмом. Но тут помогли Финк и Арония Холдорн.

— Неужто Арония помогла? Интересно, что она затеяла. — Фицстивен говорил рассеянно, а его единственный серый глаз был слегка прикрыт, словно думал он сейчас о другом.

— Она делала все, чтобы выгородить вас: морочила нам голову, запутывала, пыталась науськать на Эндрюса, даже застрелить меня. Когда она поняла, что по следу Эндрюса мы не пойдем, я упомянул про Коллинсона. Она разыграла удивление, ахнула, всхлипнула — не упустила ни одной возможности, чтобы направить меня по ложному пути. Мне ее изворотливость даже по душе.

— Дама она упорная, — с отсутствующим видом процедил Фицстивен. Занятый своими мыслями, половину моей речи он пропустил мимо ушей. Затем отвернул голову и прищуренный, задумчивый глаз уставился в потолок.

— Вот и конец великому проклятию Дейнов, — сказал я.

Уголком рта смеяться трудновато, но он все-таки рассмеялся:

— А если я скажу вам, мой милый, что я тоже Дейн?

— Как так?

— Моя мать и дед Габриэлы с материнской стороны были братом и сестрой.

— Черт! Вот это да!

— Уйдите пока и дайте мне подумать. Я еще не решил, как поступить. Сейчас я ни в чем не признаюсь. Понятно? Но чтобы спасти свою драгоценную шкуру, мне, видимо, придется упирать как раз на проклятие. И тогда, мой милый, вы сможете насладиться удивительной защитой — таким цирком, от которого радостно взвоют все газеты страны. Я стану настоящим Дейном, отмеченным проклятием всего нашего рода. Преступления моих двоюродных сестричек Алисы и Лили, племянницы Габриэлы и Бог знает скольких еще Дейнов будут мне оправданием. Да и количество моих собственных преступлений сыграет свою роль — лишь сумасшедший способен столько совершить. И поверьте, я приведу их множество, если начну с колыбели.

Поможет даже литература. Ведь признало же большинство критиков моего «Бледного египтянина» детищем дегенерата. А разве в «Восемнадцати дюймах» они не нашли все известные человечеству признаки вырождения? Все эти факты, мой милый, выручат меня. К тому же я буду размахивать культями — руки нет, ноги нет, тело и лицо покалечены: преступник с Божьей помощью и так достаточно наказан. Да и контузия от бомбы — разве не могла она вернуть мне разум, во всяком случае выбить патологическую тягу к преступлениям? Я даже верующим стану. Нет, представление получится просто роскошное. Идея меня привлекает. Но сначала надо все продумать. — Измученный этой речью, он тяжело всасывал половинкой рта воздух, но в сером глазу светилось торжество.

— Что ж, скорей всего, дело выгорит, — сказал я, собираясь уходить. — Буду за вас болеть. Вам и так уже досталось. А потом, если кто и заслуживает снисхождения, — так это вы.

— Снисхождения? — переспросил он, и взгляд его потускнел. Он отвел глаз, потом снова смущенно посмотрел на меня. — Скажите правду: меня что, признают невменяемым?

Я кивнул.

— Черт! Тогда все уже не то, — пожаловался он, не без успеха пытаясь побороть смущение и принять свой обычный, лениво-насмешливый вид. — Что за удовольствие, если я на самом деле псих.

Когда я вернулся в дом над бухтой, Мики и Макман сидели на крыльце.

— Привет! — сказал Макман.

— Новых шрамов в любовных сражениях не заработал? — спросил Мики. — Твоя подружка, кстати, про тебя спрашивала.

Поскольку меня снова приняли в общество людей, я понял, что Габриэла чувствует себя прилично.

Она сидела на кровати с подушками за спиной, лицо все еще. — или заново — напудрено, глаза радостно поблескивают.

— Мне вовсе не хотелось усылать вас навсегда, нехороший вы человек, — пожурила она меня. — Я приготовила вам сюрприз и просто сгораю от нетерпения.

— Что за сюрприз?

— Закройте глаза.

Я закрыл.

— Откройте.

Я открыл: она протягивала мне восемь пакетиков, которые Мери Нуньес вытащила из кармана пиджака.

— Они у меня с середины дня! — гордо заявила она. — На них следы моих пальцев и слез, но ни один не открыт. Честно говоря, удержаться было нетрудно.

— Я знал, что вы удержитесь, поэтому и не отобрал их у Мери.

— Знали? Вы так мне верите, что ушли, оставив их у меня?

Только идиот признался бы, что уже два дня в этих бумажках лежит не морфий, а сахарная пудра.

— Вы самый симпатичный человек на свете. — Она схватила мою руку, потерлась о нее щекой, потом отпустила и нахмурилась. — Только одно плохо. Все утро вы настойчиво давали мне понять, что влюблены.

— И что? — спросил я, стараясь держаться спокойно.

— Лицемер! Обольститель неопытных девушек! Надо бы вас заставить жениться и подать в суд за обман. Весь день я вам искренне верила, и это мне помогло, действительно помогло. А сейчас вы входите, и я вижу перед собой… — Она остановилась.

— Что видите?

— Чудовище. Очень милое чудовище, очень надежное, когда человек в беде, но все же чудовище, без таких человеческих слабостей — как любовь и… В чем дело? Я сказала что-то не то?

— Не то, — подтвердил я. — Готов поменяться местами с Фицстивеном в обмен на эту большеглазую женщину с хриплым голосом.

— О Боже! — сказала она.

23. ЦИРК

Больше мы с Оуэном Фицстивеном не говорили. От свиданий писатель отказывался, а когда его переправили в тюрьму и встреч было не избежать, хранил молчание. Внезапная ненависть — иначе не назовешь — вспыхнула в нем, по-моему, оттого, что я считал его сумасшедшим. Он не возражал, чтобы весь мир, по крайней мере двенадцать представителей этого мира в суде присяжных, признали его ненормальным — и сумел-таки всех убедить, — но видеть меня в их числе ему не хотелось. Если он здоров, но, притворившись ненормальным, избежал за все свои дела наказания, то он как бы сыграл с миром шутку (назовем ее так). Если же он действительно ненормален и, не зная этого, еще и притворяется ненормальным, то шутка (назовем ее так) оборачивалась против него. Такого, во всяком случае с моей стороны, этот эгоист переварить не мог, хотя в глубине души он, мне кажется, считал себя нормальным. Как бы там ни было, но после беседы в больнице, где я сказал, что душевная болезнь спасет его от виселицы, он со мной больше не разговаривал.

Через несколько месяцев Фицстивен окреп; процесс над ним, как он и обещал, действительно стал цирком, а газеты действительно взвыли от радости. Судили его в окружном центре по обвинению в убийстве миссис Коттон. К тому времени нашлись два новых свидетеля, которые видели, как он выходил в то утро из задних дверей дома Коттона; третий свидетель опознал его машину, стоявшую ночью за четыре квартала от этого дома. Поэтому и городской и окружной прокуроры решили, что улики по делу миссис Коттон — самые надежные.

Его защитники заявили на процессе, что он «не виновен по причине невменяемости», в общем, сказали на своем воляпюке что-то в этом духе. И поскольку убийство миссис Коттон было последним по счету, они смогли предъявить в качестве доказательств все предыдущие его преступления. Защиту адвокаты провернули ловко и убедительно, так что замысел Фицстивена — чем больше преступлений, тем скорее суд признает его ненормальным — вполне удался. Преступлений он и в самом деле совершил столько, сколько нормальному человеку не совершить.

Свою двоюродную сестру Алису Дейн Фицстивен, по его словам, встретил в Нью-Йорке, когда она жила там с маленькой падчерицей. Габриэла этого подтвердить не могла, но, вероятно, так оно и было. Их отношения, сказал писатель, они держали в тайне, так как Алиса разыскивала в то время отца девочки и не хотела, чтобы тот узнал про ее связи с опасным прошлым. Она, заявил Фицстивен, была в Нью-Йорке его любовницей, что тоже вполне возможно, но большого значения не имеет.

После отъезда в Сан-Франциско Алиса с ним переписывалась — просто так, без всякой цели. Тем временем он познакомился с Холдорнами. Секта была его идеей, он организовал ее на свои деньги и сам перетащил в Сан-Франциско, хотя скрывал свою причастность, поскольку все приятели, зная про его скептицизм, сразу заподозрили бы мошенничество. Эта секта, сказал он, служила ему одновременно и кормушкой и забавой: его книги никто не покупал, а оказывать на людей влияние, особенно втайне, он обожал.

Арония Холдорн стала его любовницей. Джозеф всегда был лишь марионеткой — как в семейной жизни, так и в храме.

Через общих друзей Алиса познакомила Фицстивена с мужем и Габриэлой. Габриэла превратилась уже в молодую женщину. Ее необычная внешность, которую Фицстивен объяснял теми же причинами, что и она сама, восхитила его, и он решил попытать счастья. Но ничего не добился. Из-за отпора ему еще сильнее захотелось совратить ее — такой уж он был человек. Алиса в этом деле ему помогала. Ненавидя девушку, она прекрасно знала любовника, потому и хотела, чтобы он добился своего. Она рассказала Фицстивену семейную историю. Леггет пока не догадывался, что дочери внушили, будто он убил ее мать. Он, конечно, чувствовал глубокую неприязнь Габриэлы, но причин этой неприязни не понимал. Ему казалось, что виновата во всем тюрьма и последующая трудная жизнь — они сделали его грубым, что, естественно, не нравилось молоденькой девушке, которая только недавно с ним познакомилась.

Правду он выяснил, лишь поскандалив с женой после того, как застал Фицстивена при очередной попытке «научить Габриэлу жить» (собственные слова Фицстивена). Леггет понял, на ком женился. «Учителю» от дома было отказано, но тот не оборвал с Алисой связей и ждал своего часа.

Этот час настал, когда в Сан-Франциско объявился Аптон и занялся вымогательством. Алиса пошла за советом к Фицстивену. Советы он дал гибельные. Он убедил ее договориться с Аптоном лично, не открывая мужу, что прошлое известно. Преступления Леггета, особенно в Центральной Америке и Мексике, сказал Фицстивен, дадут ей власть над ним — сейчас, когда муж возненавидел ее за дочку, это будет очень на руку. По его подсказке она инсценировала ограбление и передала алмазы Аптону. Фицстивена не интересовала судьба Алисы, ему хотелось лишь извести Леггета и завладеть Габриэлой.

Первого он добился: Алиса полностью сломала мужу жизнь и до самого конца — до погони на лестнице после того, как Фицстивен дал ей в лаборатории пистолет, — она считала, что все идет хорошо и план Фицстивена их обоих выручит: судьба мужа ее волновала не больше, чем ее судьба волновала Фицстивена. Писателю, понятное дело, пришлось ее убить, чтобы она его не выдала, узнав, что «отличный план» был просто мышеловкой.

Фицстивен утверждал, что убил Леггета собственной рукой. Покидая после смерти Рапперта дом, Габриэла написала в записке, что уходит навсегда. По мнению Леггета, их с женой больше ничто не связывало. Он ей сказал, что все кончено, но согласился перед отъездом написать для полиции письмо и взять ее грехи на себя. Фицстивен потребовал, чтобы она его убила, но Алиса не соглашалась. Тогда он убил Леггета сам. Он добивался Габриэлы и считал, что отец, даже скрываясь от закона, не отдаст ему дочь.

Убрав с дороги Леггета, а затем — чтобы избежать расследования — и Алису, Фицстивен почувствовал себя хозяином положения и бросился добывать Габриэлу. Холдорны были знакомы с Леггетами уже несколько месяцев и успели приручить девушку. Она и раньше останавливалась у них, теперь же они уговорили ее совсем переехать в храм. О планах Фицстивена и его роли в трагедии Леггетов они ничего не знали и считали Габриэлу лишь очередной клиенткой — писатель регулярно таких клиентов поставлял. Но в тот день, когда я поселился в храме, доктор Риз, разыскивая Джозефа, толкнул дверь, которой полагалось быть запертой, и застал Фицстивена за советом с Холдорнами.

Опасность была велика: Риза молчать не заставишь, а если бы связь Фицстивена с храмом стала известна, то вполне могла всплыть и его вина в смерти Леггетов. Двумя людьми ему удавалось легко манипулировать — Джозефом и Минни. Риза они убили. Но тут Арония догадалась о его видах на девушку. От ревности она могла заставить его поступиться Габриэлой, а то и выдать полиции. Тогда Фицстивен внушает Джозефу, что, пока Арония жива, им обоим грозит виселица. Чтобы спасти ее, мне пришлось убить Джозефа, но тем самым на какое-то время я спас и Фицстивена: Арония с Финком вынуждены были молчать про Риза, иначе им самим предъявили бы обвинения в соучастии.

К этому времени Фицстивена уже было не остановить. Он теперь смотрел на Габриэлу как на свою собственность, купленную многими смертями. Каждая новая смерть увеличивала ее цену и значимость. Так что, когда Эрик Коллинсон увез Габриэлу и женился на ней, Фицстивен ни секунды не колебался. Эрику было суждено умереть.

За год до этих событий Фицстивен искал спокойный городок, чтобы закончить роман. Супруга Финка (женщина-тяжеловоз) посоветовала ему Кесаду. Она там родилась, и там жил Харви Уидден — ее сын от первого брака. Приехав туда на несколько месяцев, Фицстивен коротко сошелся с Уидденом. И теперь, перед следующим убийством, он вспомнил о приятеле — за деньги тот сделал бы что угодно.

Когда Коллинсон стал подыскивать тихое место, где Габриэла могла бы отдохнуть и подлечиться перед процессом Холдорнов, Фицстивен порекомендовал Кесаду. Место и в самом деле было тихое, вероятно самое тихое во всей Калифорнии. Затем он предложил Уиддену тысячу долларов за убийство Коллинсона. Сначала Уидден отказался, но человек он был недалекий, а Фицстивен умел убеждать людей, и в конце концов они ударили по рукам.

Первое покушение Уидден предпринял в четверг ночью, но только напугал Коллинсона и вынудил его дать мне телеграмму. Прочитав ее на почте, Уидден решил поторопиться — теперь уже ради собственной безопасности — и, выпив для храбрости, пошел в пятницу вечером за Коллинсоном и столкнул его со скалы. Затем он хлебнул еще и, считая себя чертовски лихим малым, покатил в Сан-Франциско. Там он позвонил Фицстивену и сказал: «Я с ним расправился, легко и навсегда. Где мои деньги?»

Звонок шел через коммутатор в доме, и неизвестно, кто мог услышать этот разговор. Фицстивен решил на всякий случай подстраховаться. Он сделал вид, что не понимает, кто звонит и о чем идет речь. Уиддену же показалось, что писатель просто хочет его надуть, и, зная, за кем тот охотится, он задумал похитить девушку и потребовать уже не тысячу, а десять тысяч. Хоть и под мухой, он сообразил изменить в письме почерк и так его составил, что Фицстивен не мог выдать автора полиции, не объявив, откуда он его знает.

Писатель заволновался. Но, получив письмо, решил пойти ва-банк — авось удача, как и прежде, ему не изменит. Он рассказал мне о телефонном звонке и отдал письмо. Ко всему прочему, у него появился законный повод для поездки в Кесаду. Однако приехал он туда заранее, ночью перед нашей с ним встречей, и сразу явился к миссис Коттон, чтобы выведать, где Уидден, — о их связи ему было известно. Уидден, как оказалось, прятался от полицейского прямо тут же. Он был человек недалекий, а Фицстивен, когда нужно, умел убеждать и быстро доказал Уиддену, что иначе говорить по телефону не мог, кстати из-за его же, Уиддена, неосторожности. Потом Фицстивен рассказал, каким образом без всякого риска можно получить десять тысяч. Уидден ему поверил и вернулся в свое убежище, на Тупом мысе.

Фицстивен остался с миссис Коттон один. Бедняжка знала слишком много, и то, что она знала, ей не нравилось. Песенка ее была спета: недавний опыт научил писателя, что убийство — самый надежный способ заткнуть человеку рот. История же с Леггетом подсказывала, что его, Фицстивена, положение станет куда прочнее, если перед смертью миссис Коттон напишет заявление, где вполне убедительно, пусть и не очень достоверно, объяснит кое-какие неясности. Она догадывалась о его намерениях и помогать ему не собиралась. Но в конце концов к утру заявление под его диктовку было составлено. Заставил он ее писать не очень приятным способом, но все же заставил, а затем задушил — как раз перед возвращением мужа после ночной погони.

Выскользнув через заднюю дверь, Фицстивен отправился в отель на встречу со мной и Верноном, ну а свидетели, видевшие его в то утро у дома Коттона, пришли в полицию лишь после того, как узнали его по фотографиям в газетах. Пока что Фицстивен поплыл с нами к убежищу Уиддена. Зная бесхитростность своего сообщника, он мог предугадать его реакцию на второе предательство. И, понимая, что Коттон с Фини при первой возможности без колебаний пристрелят Уиддена, решил еще раз положиться на удачу. Если же его расчет не оправдается, то, вылезая из лодки с пистолетом в руке, он споткнется и как бы нечаянно застрелит Уиддена. (Он помнил, как ловко расправился с миссис Леггет.) Конечно, его за это отругают, может быть, начнут подозревать, но ни в чем обвинить не смогут.

Фицстивену снова повезло. Увидев его с нами, Уидден вышел из себя, спустил курок, и мы Уиддена убили.

Таким вот рассказом этот сумасшедший, считавший себя нормальным человеком, пытался убедить суд в своей невменяемости — и преуспел. Другие обвинения были с него сняты. После процесса его отправили в сумасшедший дом в Напе. Но через год выпустили. Я не думаю, что врачи сочли Фицстивена здоровым, — просто решили, что такой калека уже ни для кого не представляет опасности.

Арония Холдорн, я слышал, увезла его на один из островов в заливе Пьюджет-Саунд.

На процессе она давала показания как свидетель, не как подсудимая. Попытка Джозефа и Фицстивена убить ее сослужила Аронии добрую службу.

Миссис Финк мы так и не нашли.

За увечья, нанесенные Фицстивену, Тома Финка отправили в Сан-Квентин на срок от пяти до пятнадцати лет. Зла друг на друга они с писателем, казалось, не держали и при даче свидетельских показаний один другого выгораживали. Финк сказал, что мстил за смерть пасынка, — правда, никто ему не поверил. Он просто боялся бурной деятельности Фицстивена и хотел, пока не поздно, ее остановить.

Выйдя после ареста из тюрьмы, Финк заметил, что Мики Лай-нен за ним следит, испугался, но придумал, как обернуть эту слежку себе на пользу. Вечером он выскользнул из отеля через черный ход, достал необходимые материалы и всю ночь провозился над бомбой. В Кесаду он приехал якобы для того, чтобы сообщить о пасынке. Бомба была маленькая, из алюминиевой мыльницы, завернутой в белую бумагу. Передать ее незаметно от меня во время рукопожатия, а Фицстивену спрятать — не составило труда. Фицстивен решил, что это какая-то важная посылка от Аронии. Не взять ее он не мог, иначе привлек бы мое внимание и выдал свою связь с храмом. Поэтому он спрятал посылку, а когда мы с Финком вышли в коридор, открыл — и очнулся только в больнице. Самому Финку опасаться было нечего; Мики не мог не подтвердить, что следил за ним от самой тюрьмы, а во время взрыва рядом находился я.

Фицстивен заявил, что рассказ Алисы Леггет про гибель Лили — сплошная чушь, она убила сестру сама, а врала, чтобы напакостить Габриэле. И хотя никаких доказательств он привести не мог, все, включая Габриэлу, с готовностью ему поверили. Меня было взял соблазн запросить нашего агента в Париже о подробностях этой истории, но я удержался. Дело касалось лишь Габриэлы, а она была сыта и тем, что уже удалось раскопать.

Заботились о ней теперь Коллинсоны. Они прибыли в Кесаду, как только прочли экстренные выпуски с обвинениями против Фицстивена. Признаваться в том, что они ее подозревали в убийстве, им не пришлось, да и вообще никаких трудностей не возникло: когда Эндрюс сдал завещательные документы и на его место был нанят другой адвокат, Уолтер Филдинг, Коллинсоны по праву ближайших родственников просто взяли Габриэлу на попечение.

Два месяца в горах закрепили ее лечение, и в Сан-Франциско она вернулась совершенно изменившейся. Не только внешне.

— Не могу представить, что все это со мной действительно произошло, — сказала она мне, когда мы обедали с Лоренсом Коллинсоном в перерыве между утренним и вечерним заседаниями суда. — Возможно, событий было столько, что я стала бессердечной. Как вы думаете?

— Нет. Вы ведь почти все время ходили под морфием. Помните? Это вас и спасло. Притупило чувства. Не употребляйте больше наркотиков, и прошедшее останется лишь смутным сном. Но если захочется живо и ярко все вспомнить, — что ж, стоит только принять…

— Нет, никогда! Хватит! — сказала она. — Не приму, даже если лишу вас удовольствия снова меня лечить… Он прямо-таки наслаждался, — обернулась она к Лоренсу, — проклинал меня, насмехался, чем только не грозил, а в конце, по-моему, даже пытался соблазнить. И если я вас временами шокирую, то надо винить его: он оказал на меня дурное влияние.

Она, судя по всему, действительно оправилась.

Лоренс засмеялся вместе с нами, но глаза у него остались холодными. Кажется, он считал, что я в самом деле оказал на нее дурное влияние.

INFO

Хэммет Д.

Х37 Сочинения: В 3 т. Т. 2: Красная жатва / Пер. с англ. А. Дивергента; Стеклянный ключ / Пер. с англ. Э. Медниковой; Проклятие Дейнов / Пер. с англ. В. Голышева, М. Зинде: Романы. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб; Литература, 2000. — 480 с. — (Большая библиотека приключений и научной фантастики).

ISBN 5-300-02957-2 (т. 2)

ISBN 5-300-02955-6

УДК 82/89

ББК 84 (7 США)

Дэшил ХЭММЕТ

СОЧИНЕНИЯ В ТРЕХ ТОМАХ том 2

Редактор Б. Акимов

Художественный редактор Н. Марев

Технический редактор Т. Фатюхина

Корректоры И. Белозерцева, Н. Проплетина

ЛР № 071673 от 01.06.98 г. Изд. № 0800067.

Подписано в печать 30.08.99 r.

Гарнитура Тайме. Формат 60 × 90 1/16

Печать офсетная. Усл. печ. л. 30,0.

Уч. изд. л. 31,15. Заказ. № 2736.

ТЕРРА — Книжный клуб.

113093, Москва, ул. Щипок, 2.

Отпечатано в ОАО «Ярославский полиграфкомбинат».

150049, Ярославль, ул. Свободы, 97.

Книги издательств и книжного клуба

Холдинговой компании «ТЕРРА»

вы можете купить в филиалах

Книжного клуба в ТЕРРА»:

Москва, ул. Мартеновская, 9/13. Тел. (095) 304-57-98, 304-61-13

Москва, б-р Дмитрия Донского, д. 2, к. 1. Тел. (095) 712-34-54

Москва, ул. Красная Пресня, 29. Тел. (095) 252-03-50

Москва, пр. Мира, 79, стр. 1. Тел. (095) 281-81-01

Москва, ул. Щипок, 2. Тел. (095) 737-04-78

Ярославль, ул. Свободы, 97. Тел. (0852) 21-92-72

Воронеж, ул. Копытовская, 23. Тел. (0732) 52-43-47

Новосибирск, ул. Танковая, 47. Тел. (3832) 76-00-57

Екатеринбург, ул. Викулова, 35/2 Тел. (3432) 42-91-26

Челябинск, ул. Красная, 69. Тел. (3512) 33-07-88

Омск, ул. Бударина, 3(6). Тел. (3812) 23-24-31

Архангельск, пл. Ленина, 3. Тел. (8182) 65-38-79

Ростов-на-Дону, ул., Б. Садовая 84. Тел. (8632) 66-63-84

Дубна, ул. Энтузиастов, 3. Тел. (221) 3-03-83

Саратов, ул. Вольская, 81 Тел. (8452) 24-38-63

Псков, Октябрьский просп 22. Тел. (81122) 16-27-49

или заказать по адресу:

113093, Москва, ул. Щипок, д. 2

Дополнительную информацию

можно получить в Интернете

по адресу: http://www.kkterra.ru

Примечания

1

Религиозные лидеры, основатели сект и движений: сестра Эйми Макферсон Семпл (1890–1944) — проповедница, миссионер, врачеватель; организовала секту в Лос-Анджелесе; Бухман Фрэнк (1878–1961) — основатель известного движения «Моральное перевооружение»; Джеди — легендарный иллюзионист Древнего Египта.

(обратно)

2

Мэкин Артур (1863–1947) — английский писатель, автор повествований о сверхъестественном, ужасном, мистическом.

(обратно)

3

Кабелл Джеймс (1879–1957) — американский романист, критик, поэт.

(обратно)

4

(обратно)

Оглавление

КРАСНАЯ ЖАТВА Роман

  I ЖЕНЩИНА В ЗЕЛЕНОМ И МУЖЧИНА В СЕРОМ

  II ВЛАДЫКА БЕСВИЛЛА

  III ДИНА БРЭНД

  IV ХАРРИКЕН-СТРИТ

  V СТАРЫЙ ЭЛИХЬЮ ЗАГОВОРИЛ

  VI ПРИТОН СИПЛОГО

  VII ВЫ СВЯЗАНЫ ПО РУКАМ И НОГАМ

  VIII СТАВЬТЕ НА КРОШКУ КУПЕРА

  IX НОЖ С ЧЕРНОЙ РУКОЯТКОЙ

  X СРОЧНО ТРЕБУЮТСЯ ПРЕСТУПНИКИ ОБОЕГО ПОЛА

  XI ЭТО ДЕЛО — ОСОБОЕ

  XII ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ ДЕСЯТЬ ЦЕНТОВ

  ХIII МАКС…

  XIV ОТЕЛЬ «СИДЕР-ХИЛЛ»

  XV ДЖЕРРИ ВЫХОДИТ ИЗ ИГРЫ

  XVI РЕНО

  XVII ПЕЙНТЕР-СТРИТ

  XVIII МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

  XIX ОПИУМ

  XX СЕМНАДЦАТОЕ УБИЙСТВО

  XXI ЛЕДОРУБ

  XXII ЧАРЛЗ ПРОКТОР ДОН

  XXIII В БЕГАХ

  XXIV ВИСКИ-ТАУН

  XXV ШАНТАЖ

  XXVI СКЛАДЫ

СТЕКЛЯННЫЙ КЛЮЧ Роман

  Глава 1 ТРУП НА КИТАЙСКОЙ УЛИЦЕ

  Глава 2 ФОКУС СО ШЛЯПОЙ

  Глава 3 ДИНАМИТ

  Глава 4 СОБАЧЬЯ КОНУРА

  Глава 5 БОЛЬНИЦА

  Глава 6 КОНЕЦ «ОБСЕРВЕР»

  Глава 7 СВОРА

  Глава 8 ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ

  Глава 9 МЕРЗАВЦЫ

  Глава 10 СЛОМАННЫЙ КЛЮЧ

ПРОКЛЯТИЕ ДЕЙНОВ Роман

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДЕЙНЫ

    1. ВОСЕМЬ БРИЛЛИАНТОВ

    2. ДЛИННОНОСЫЙ

    3. ЧТО-ТО ЧЕРНОЕ

    4. ТУМАННЫЕ ХАРПЕРЫ

    5. ГАБРИЭЛА

    6. БЕГЛЕЦ С ЧЕРТОВА ОСТРОВА

    7. ПРОКЛЯТИЕ

    8. «НО» И «ЕСЛИ БЫ»

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ХРАМ

    9. СЛЕПОЙ В ТЕМНОМ ЧУЛАНЕ

    10. УВЯДШИЕ ЦВЕТЫ

    11. БОГ

    12. НЕЧЕСТИВЫЙ ХРАМ

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КЕСАДА

    13. ТРОПИНКА НА СКАЛЕ

    14. РАЗБИТЫЙ «КРАЙСЛЕР»

    15. «УБИЛ ЕГО Я»

    16. НОЧНАЯ ОХОТА

    17. ЗА ТУПЫМ МЫСОМ

    18. АПЕЛЬСИН

    19. ВЫРОДОК

    20. ДОМ НАД БУХТОЙ

    21. АРОНИЯ ХОЛДОРН

    22. ПРИЗНАНИЯ

    23. ЦИРК

INFO

*** Примечания ***