Выдумки [Амир Кари] (fb2) читать онлайн

Амир Кари Выдумки

С папой в лес

Шел домой, увидел наш местный музей, который был в красочных баннерах с надписью “Картины местных художников”. Маленькое здание, снаружи обшарпанное, но внутри уютное. При входе, посетителей встречала бабушка Валя. Старенькая, в морщинах. Я поздоровался с ней, перекинулся парой слов и прошел в зал.

Картин было много, ни одна из них не была похожа на другую. Казалось, что вот-вот вылетят птицы и пролетят мимо. Но художник заточил их в картину, “Быть вам здесь навеки”. Безжалостный и коварный… кто же ты, местный художник?

Картина второго художника – необъятное море, вскипает, поднимаясь вверх пугает своим беспокойным поведением, и песчаный берег, который противостоит стихии. Солнце скрылось за облаками, только лучики его проскользнули сквозь тучи.

А вот наш сосед нарисовал натюрморт. Он мне часто рассказывал, что скоро станет известным художником. С улыбкой говорил ему “конечно станешь”. И вот, теперь его картины висят, не в самом большом музее, но все-таки они здесь, и это имеет значение по крайне мере для него. Все больше и больше мне казалось, что я нахожусь, то на берегу моря, то в джунглях, то на необитаемом острове.

Проходя мимо картины, уже другого художника, я вздрогнул: снег, у охотника в руках ружье, его палец вот-вот нажмет на курок и выстрелит в зайца. Тот, в свою очередь убегает от охотника. Ему главное выжить. Охотник стоит спиной к посетителям музея. Мне бы посмотреть тебе в глаза: что-же ты делаешь? Воспоминания всплыли сами собой: день, когда отец взял меня впервые на охоту.

Утром разбудил папа. Мама была против, но мы ее уговорили. Он собрал походный мешок, который всегда брал с собой в лес, взял свое ружье, и мы ушли. Мы сели в старенькую «Ниву» и поехали. Как сейчас помню: зима, мы едем далеко в лес, проплывая мимо деревьев, ехали мы долго. Примерно три часа. И вот приехали. Я в первый раз увидел лес. Он мне казался таким своим и родным. Так веяло теплом. Большие деревья, как братья звали меня к себе: давай поиграемся, кидай в нас снежок.

Мимо пробегал заяц. Сначала, он пробежал возле сугроба, потом выбежал из-за него. В это время все мое внимание было на отце, который легкой рукой достал ружье, прицелился и промахнулся. Пуля прошла недалеко от зайца. Мое сердце сжалось от страха. Секунды не прошло, как заяц скрылся. По моим щекам полились слезы. Я врезался всем своим телом папе в ногу. Комок обиды был внутри моей груди. И я смог только заорать.

– Папа, папа! Не надо, не надо никого убивать! Поехали домой!

Он увидел меня в первый раз таким, испуганным, но смелым. Он взял меня за руку. И мы пошли в машину.

И уже прошло лет тридцать после этого, а у меня все еще наворачиваются слезы от этих воспоминаний. Насколько я помню он больше не ездил на охоту. Или просто не говорил мне.

Чебурек

Маленькие, тусклые глазёнки, в которых угасла надежда и спокойствие. Можно закончить описание, и так все понятно. Перейти к главному, но читатель хочет знать больше, для общей картины. Кто может быть обладателем этих угасших глаз? Маленькая дряблая женщина, измученная жизнью, голодом, нехваткой денег, приводящей к нервному истощению, а от этого женщина все реже улыбается, чаще ворчит. Кожа желтоватого цвета. Ей сорок два, но выглядит на шестьдесят четыре: хромает, руки в мозолях и порезанные. Живет она в маленькой комнатке, в малосемейке. Название ее жилища говорит само за себя: обшарпанные обои, клочки линолеума, прикрывающие гнилые доски, в углу электрическая плитка в желтых пятнах от жира, рядом умывальник, сколоченный из досок и обклеенный обоями для красоты, в комнате ударяет по носу сыростью и гнилыми овощами. Порченные овощи Румия покупала дешевле или ей отдавали из жалости, перебирала и варила рагу.

У Румии была язва желудка при которой часто из горла текла кровь. Из-за близорукости людей различала по силуэту или проходила мимо. О выходе на работу не было и речи: пару дней физического труда, и она месяц в мучениях проводила в кровати. Муж, Роберт, бранил ее за беспомощность. Все время проводила сидя возле окна. Румия получала пенсию чуть больше пяти тысяч, две семьсот относила за квартплату. Она до жути боялась быть должной государству. Остальных денег Румия чуралась, быстрей-быстрей избавлялась от них, все до копейки, покупала крупы, картошку, муку и еще по мелочи. Вечером из муки делала лепешки, рецепт которых прост – вода, соль и мука, оставляла на двенадцать часов, чтобы тесто закисло и на сковородке жарила. По ночам штопала любимую кофту розового цвета с маленькими цветочками на груди, из-за плохого зрения получалось не всегда удачно. Знакомые увидев на ней нелепую кофту, улыбались.

Ключ в замке провернулся и на пороге появился длинный, худой мужчина с безобразным лицом, на которым выделялся большой кривой нос и пухлые губы. Большие ладони с кривыми пальцами сняли шапку и кинули на вешалку. Он открыл кран и с угрюмой гримасой сделал пару глотков.

– Роберт, ну что? – спросила Румия.

– Ничего, отстань. Как все запарило.

– Ну, расскажи – сказала Румия чуть слышным голоском.

Роберт нахмурился, он был не в самом хорошем расположении духа. Сдерживая себя, возмущенно начал рассказывать.

– Че рассказать? Как меня хотели побрить? Ха-ха! Я не такой дурак как он думал! Пятьсот рублей за чё!? залить фундамент под забор!? Хе! этот хач знает, что у меня денег нема и так делает – Румия глотала каждое слово как будто этим можно наесться, – представляешь пятьсот рублей? Дурака нашел. Хм, и где только он такие расценки нашел. Черт. – следующую фразу прошептал под нос. – Нет, я не дурак.

– Пятьсот, вроде хорошие деньги? – Чуть слышно проговорила Румия.

– Ты то из меня дурака не делай. Метр стоит сто пятьдесят, а там все двадцать. Не знаю, может и все тридцать. Вот и считай. Давай, давай. Я бы к следующему вторнику то закончил. Народ жадный пошел.

– А больше никакой работы?

– Нет. Походу сегодня тоже вода на ужин, – он нервно захохотал.

«Может ты мелочный?» подумала она, «пятьсот рублей – можно купить булку хлеба, картошечки и маленький кусочек сала, чтоб не так пресно было и … так охота сладкого чая…» от обиды хотела закричать, врезаться в него и колотить его по голове. Увы, мешало плохое здоровье и голод. В эту минуту в мыслях Румии сплыло недавнее событие. Роберт пришел пьяный и улегся спать, в кармане нашла пятьдесят два рубля. Когда Роберт перевернулся на спину, на рубашке заметила сальное пятно, вытянув нос приблизилась к рубашке, от нее исходил запах мяса, «свинина» – она сразу определила. Попробовала на язык, но рубашка была пропитана потом и запахом дерева, выплюнула. Обида накатила к горлу и потекли слезы. Руки сами собой заколотили пьяное тело, но он и не шевельнулся. Когда силы кончились, Румия села рядом и зарыдала тихо в себя.

В один морозный день. После разгрузки грузовой машины с овощами, на руках имея триста рублей, Роберт шел домой и в уме делил добычу. «Отдам Румие все. Пускай купит пожрать. А нет, а если что не то купит? Нет, надо по-другому. Сто себе, ей двести. Нет, мне не хватит. Айй, ей и сто хватит. А что сказать? Почему сто? Скажу пока только сто дали, а потом и забудет». Порешив на этом, довольный собой, добавил шагу. Проходя мимо двух больших зданий больницы, он заметил большое белое окно, за которым люди шумя ложками ели. Не моргая глядел на них минут пять. «Идея!» – подумал Роберт и растянул улыбку.

Быстро вбежал в комнату, Румия сидела за столом.

– Румия, хватит сидеть! Башка родила план! Ха-ха-ха!!! – он был так доволен собой, что станцевал чечётку. Румия от радости подскочила.

– Я решил проблему, мы не голодны.

– Тебе дали работу? О, Роберт, как хорошо! Тебе заплатили?

– Нет, да не про это – ему обидно стало, и думал не рассказывать, но потом поменялся в лице и начал. – Я сейчас проходил мимо больницы, и знаешь, что я увидел в окно? – Румия покачала головой – Они там ели. Понимаешь ели, кушали и все на халяву, понимаешь? – он схватил ее за плечи и дернул.

– Роберт, ты сума сошел? Я там картошку сварила, иди поешь – тихим плаксивым голосом сказала она.

– Ай, отстань со своей картошкой, нам нужно попасть в больницу. – после он подошел к кастрюле вытащил картошку с кулак и проглотил.

– Роберт, ты хочешь стать вором? У государства…?, Ни за что! Я костьми лягу …

– Румия, хватит! Слушай, мне уже надоело тебе что-либо говорить, слушай и молчи. – она судорожно кивнула, – мне нужно попасть туда как пациенту, я буду ходить кушать, а там и тебе перепадет. Я даже придумал как это сделать. Нужно сломать палец или руку.

– Чтобы обворовывать государство? Ни за что! Ты понял меня? Ни за что! Да и со сломанной рукой там не лежат, ставят гипс и вуаля – домой. Забудь.

– Да? Эх, жаль. А с чем лежат?

– Роберт, не надо.

– Румия, нет вообще работы, этот старый хач отказался платить. Сказал, что потом – засунул руку в карман и сжал деньги.

– Как? Я купила там продуктов, но этого нам не хватит до следующей пенсии. – Она села и уставилась в стену.

Уговоры ничего не дали.

На протяжении двух недель Роберт проходил мимо больницы, чтобы убедиться, что там кормят.

Так бывает, что человеческая мысль, долго вертевшая в голове может стать явью.

Ранним утром, Роберт побрел на шабашку разгружать муку. Для него день был похмельным и последних два дня ел плохо. Роберт залез в кузов камаза и стал подавать мешок за мешком. Работал он медленно, прерывисто. Хозяин грузовой спешил и все время ругался с лентяем. Очередной раз, когда Роберт стоял, прислонившись к мешку, хозяин грузовика дернул мешок чтобы напугать и взбодрить, Роберт не удержался и упал на землю.

Вошел домой. Каждое его движение было плавным, лицо бледным, рот открыт и скрючен. Он медленно присел на кровать, не раздеваясь охая лег. Румия, наблюдавшая за Робертом, подошла, выдвинула нос вперед себя и вдохнула. «Вроде не пахнет» – пробормотала она. Через час, когда Роберту стало чуть легче, он рассказал все Румие. Первый ее вопрос был:

– А ты не врешь? – боязливо проговорила, вспомнив недавний разговор.

– Дура. – хотел крикнуть, а только прошипел.

– Может ты специально.

– Свали, а. – он попытался перевернуться на бок, но от боли закричал.

– Может в больницу – поверив ему сказала Румия.

– Ах да, иди к Машке позвони, пускай едут – он говорил долго растягивая каждое слово.

Приехала скорая и забрала Роберта. К вечеру Роберт вошел в комнату, Румия сидела за столом.

– Иди, там за такси надо заплатить. – Сказал Роберт, махая рукой в сторону двери.

– Откуда денег то взять, Роберт, ты что? – на глаза поступили слезы. – Откуда Роберт, Роберт откуда? – говорила она.

– Не знаю, займи иди, у тебя должны быть. – При этих словах он лег и уснул.

Румия пошла занимать.

Проснувшись, Роберт рассказал, что у него трещина в ребре, и как бы он не просился, его не положили в больницу, сказали нет мест. Да и травма его не опасна.

Роберт от скуки каждый день пел одну и ту же песню.

– Ой, Румиюшечка моя, хочется чебурека, жирного мясистого. Эх. – он говорил таким голосом, что у Румии у самой текли слюни, успевала только проглатывать.

– Какой чебурек, надо за квартплату платить, долг отдать теть Маше. Ждет, наверное.

– Эх – он вздыхал так жалобно насколько мог – вот сейчас чебурек – это лучшее лекарства, вот мне надо хорошо кушать, чтобы выздороветь и пойти работать, и вкусный чай с сахаром. Эххх. Аххх. А потом я пойду работать и все выплатим.

– Не знаю. Из тебя работник то… Упал на мою голову. – Ей стало дурно, как она представила, что не заплатит за этот месяц.

– Так вот Румиюшечка, нужно кушать чтобы выздороветь, и идти на работу, – он жалобно стонал, – Румия тебе нравится как я стону? Ты изверг, просто изверг! Эх, изверг… – последние слово он сказал обиженно.

Румия не ответила. Налила в чайник кипятка. Заварка в чайнике была заварена больше десяти раз, так она экономила на чае. Смотрела в окно, и думала, может Роберт говорит правду. А если нет, что тогда. Эти мысли мучали ее до вечера.

В день пенсии, Румия встала в очередь к оплате за квартплату. Она подумала про Роберта, «Если он не поправится, если он будет всю жизнь лежать и стонать как вчера, еще и помрет, зараза такая. Две тысячи на двоих. Ой, как мало! Его надо срочно ставить на ноги. Так он хотя бы хоть какие-то деньги приносил». Подошла ее очередь платить, она по привычки протянула деньги, но быстро отдернула дрожащей рукой, сминая купюры заснула в карман и выбежала с твердым решением заняться здоровьем Роберта.

Румия вошла в комнату с покупками, Роберт спал. На стол она выложила чай, сахар, чебурек, картошки и кусочек сала. После перечитала деньги, и спрятала их во внутренний карман пальто. Она хотела сделать Роберту приятное и разбудить его под запах чая с чебуреком. Румия взяла упаковку чая и хотела разрезать пленку. Вдруг, ей стало дурно, бросило в жар, руки задрожали, грудь сдавило и дыхание стало взволнованным, ей померещилось что она стоит перед судом.

– Подсудимая Румия Давлетшина, вы проговариваетесь к семи лет строго режима – судья встал подошел к присяжным, они долго беседовали. Судья сел за стол, постучал молотком – Румия Давлетшина, переговорив с присяжными мы приняли другое решение: за неуплату квартплаты, за вранье государству вы проговариваетесь к смертной казни. Вы будете посажены в камеру без еды и питья, и смерть вас настигнет.

Из зала кричали «С такими так и надо», «Мало, голодом морить, повесить», «Пристрелить как собаку». Проходя мимо зала, увидела всех знакомых, соседей, родственников они зло глядели на нее. Когда она уже выходила из зала, к ней подошел Роберт и сказал: «Можно пенсию, эт самое, мне будут давать, ты поговори, тебе не понадобится, там» и Роберт посмотрел на потолок «Я хоть за квартплату заплачу».

Придя в себя в холодном поту. Положила покупки в пакет. «Нужно вернуть деньги» – шептала она. Проходя мимо Роберта, она хотела огреть его за такие слова, но прошипев сквозь зубы прошла мимо к двери, повернулась к нему он мучительно вздыхал. Тут она оказалась на его похоронах. В тот момент, когда люди просили денег для того, чтобы закапать тело, она начала рыться в пустых карманах. Замотала головой, потрогала лоб нет ли температуры, не бредит ли. Ей стало совсем дурно. «Нет, смерть – это дорогое удовольствие, месяц и потом пойдет работать» – решила она.

Она накормила Роберта. От волнения в этот день она ни к чему не притронулась, а только залила кипятком ту старую заварку.

Поняв всю ситуацию и прелесть происходящего, Роберт затаил в мыслях план. В первые месяцы он просил овощной суп, во-второй месяц суп с мясом, в третий суп и второе.

Думая достучаться до его совести, Румия со всей важностью, которую только могла создать, садилась рядом к постели Роберта и начинала рассказывать сколько они должны за квартплату, в этот момент Роберт становился слепым и глухим. Один раз Румия пыталась накричать, и пригрозив что перестанет его кормить, он жалобно простонал, взывая к сочувствию. В такие моменты Румия ругала себя за слабый характер.

Так продолжалось полгода. Роберт уже давно вставал и мог бегать, только Румия об этом не знала.

Роберт смотрел исподлобья как Румия собирается в магазин. От бессилия она собиралась долго. Минут пять надевала кофту, потом в прихожей еще дольше натягивала сапоги, которые были ей малы. Она вышла вздыхая, он дождался, пока несчастная женщина исчезнет за углом. Роберт положил в тарелку картошечку, пару помидорок и маленькую котлетку в которой было больше хлеба, чем мяса.

За углом Румия вспомнила, что забыла пакеты и пошла обратно, проклиная все на свете.

Они бы встретились на первом этаже, если бы Румию не окликнула соседка, которая из вежливости спросила, как у нее дела. Румия только пожала плечами. Войдя в комнату, ворча искала пакет, она привыкла что на кровати есть кто-то, и поэтому не посмотрела в ту сторону, перед дверью опомнилась и оглядела всю комнату, пусто. Она села на угол кровати и тяжело выдохнула.

– Ну ты и конь же Роберт, – сказала она, когда он вошел через десть минут в приподнятом настроение. Взяла сумку и огрела пару раз Роберта по голове. Он вырвал сумку, схватил за шиворот и одним движением кинул ее на кровать.

– Ты это, успокойся, я потом приду – он ушел обратно к соседу.

Вечером, когда закуска и водка кончилась он решил вернуться, думая, что Румия все забыла. Он встал возле открытой двери.

– Румиюшечка, виноват, давай мириться. Я завтра же пойду работать. Отдадим мы этот долг. Вон, Серега говорит, что там на складе грузчики нужны – в глубине комнаты никто не отвечал.

Роберт вошел на кровати лежала Румия бледная, щеки впали, ни мертвая, ни живая. Подойдя ближе в руке заметил белый лист.

– Мы. – она еле слышно прошептала.

– Что мы? говори! – он ее потряс, ее взгляд был пустой. Роберту стало стыдно, и он покраснел.

– Двадцать одну.

– Что о чем ты, ты сдурела?

– Двадцать одна… – шептала она как полоумная, – откуда…?

– Че откуда? Говори же! Не молчи, старая галоша, не молчи.

Она перевела взгляд на него и вцепилась ему в глаза.

– Ирод, ирод! – она орала во все горло – Ненавижу! Всю жизнь сломал. Ирод, ненавижу – Роберт отбросил от себя костлявые пальцы.

– Дура, чуть без глаз не оставила – он сильно тер глаза, чтобы заглушить боль, – с ума чтоль сошла, галоша старая?

Она шептала – «Ирод, ненавижу, будь проклят!».

– Больше двадцати одной тысячи мы должны государству, откуда мы возьмем… – Она заплакала, но глаза оставались сухими, а только тело шевелилось, – это все твои чебуреки. Лучше б ты помер, ирод.

– Румия, с ума сошла? Видишь, как все хорошо? Теперь пойду работать. – с надеждой в голосе произнес Роберт.

– Чебурек бы мне… – шептала она долго, пока не уснула тревожным сном.

Враньем сыт не будешь

В деревне Проскино каждый день, кто-нибудь просыпался с мыслями о том, что нужно что-нибудь выковать. Больше для красоты, да похвастаться соседу, чем из нужды. Два года тому назад, Иван Петрович заказал Митрохе-кузнецу карету, похожую на тыкву, как из сказки про Золушку. Он мечтал, что будет дочь возить, да сказки рассказывать. Любил он дочь больше всего на свете. Принесет двойку из школы, не ругал ее, а бранил учителей, мол, как ей посмели такой красавице да лапоньке двойку поставить. "Да не нужна тебе эта учеба, за тобой принц приедет" – постоянно твердил он ей. Пока Иван Петрович возмущался, она бежала к мальчишкам в войнушку играть.

Иван Петрович подошел к делу ответственно. То колеса не должны быть такими простыми, нужны веточки да листочки. Говорил он: "Карета на тыкву не похожа. Вот не похожа и все". А ему Митроха отвечал: "Да как не похожа? Все похожа, что ни на есть настоящая тыква, как, вон, в огороде". А Иван Петрович все стоял на своем: "Да как? У тыквы хвостик, да и пузанистее она". С тех и пор и кличут его "Пузан". Пузан мог в три часа ночи приехать с тыквой или с книгой "Золушка" и давай объяснять. Да так он его замучил, что тот ночами не спал, лишь бы отвязаться.

Карета готова. Впереди колеса маленькие, сзади большие, громадные, под рост Ивана Петровича. Один в один тыква, а сверху хвостик торчит. Запрягли лошадь. Как не секли беднягу, так с места и не тронулась. Всё село собралось. Кто у виска крутил, кто смеялся, а лошадь только в землю зарывалась. Загрузили карету в трактор и увезли к дому Пузана. Иван Петрович первые две недели крутился возле нее, все думая, как ее с места тронуть, да все напрасно. Махнул рукой, да так и оставил для красоты.

На другом конце села жил дядь Егора, лет под шестьдесят. Настоящее имя Епифан Загульдович, то ли не могли выговорить, то ли еще из-за чего, но теперь он даже сам себя Егором звал. Так вот, он тоже был кузнецом, но к нему люди не ходили. Вот по какой причине. К сроку не успевал. Бывало, возьмет дорогой заказ, а дешевый отложит. Люди возмущались, а он им деньги выносит наполовину, а другую себе оставляет, за его якобы беспокойство, да так и отправлял людей восвояси. Да и дорого брал, всем говоря, что железо, мол, дорогое, и "работник он золото, днем с огнем не сыщешь". Сейчас к нему заезжают только проезжие. Жил один. Еще одна странность у него была – чертей боялся до ужаса. Конечно, он их не видел, а ложился не позднее двенадцати ночи. После двенадцати, как он воображал, черти с душой играют, да еще и забрать могут. В доме стояли две большие бочки со святой водой, которые сам и крестил. Почитает "помоги, Боже, спаси от чертей" раз двадцать и начинал с утра по углам лить, затем выходил во двор и поливал всюду, не обращая внимание зима это была, или лето.

В одно прекрасное утро, заходит к нему клиент в протертом костюме. Толстый, платком пот вытирает, губы толстые, некрасивые и глаза бегают.

– Егора, здрав будешь, милый человек?

– Да, хорош. Как сам? Матвей Андреевич, а тебя давно не было!

– Да тут, у Митрохи завал, – как услышал Егор про Митроху сразу ему дурно стало, аж глаз задергался. – К делу, розочку на моем заборе сломали вчера, надо сделать, сегодня хотел. – Замолчал и огляделся, – вчера зять, головой не соображает, привез сена, и давай кидать через забор, да вилами и подцепил розу. Эх, орал да кричал на него. А толку? Были б мозги тогда другое дело. Одни затраты… ммм-хэ

– Эт даа, – прошептал дядь Егора. – Так вот я че думаю, Матвей Андреевич. Вам-то, от греха-то подальше, забор-то нужно..эт самое… – Клиент от волнения свернул губы в трубку, и раскрыл глаза так, что еще чуть-чуть и выпали бы, но перебивать не стал. – Новую, эт самое…

– Ты, Егора, уж не совсем поехал-то? – клиент покрутил пальцем возле виска. – Ты с мои зятем дружбу не ведешь? Тот тоже из всего хочет деньги сделать. Как на уши присядет.. Если заслушаешься, считай дело дрянь.

– Да, тссс, слушай – дядь Егора оглянулся посмотреть нет ли кого. – Твой Митроха с чертями…

– Это ты, Егора, с чертями, – перебил его клиент да замахал руками. – Да еще и с жадными, которые науськивают тебя из-за розочки весь забор перековывать. Хе, поглядите, люди, на него. Нашелся мне. И не затыкай меня, пойду лучше. Дядь Егора схватил за руку и притянул обратно, посадил.

– Слушай меня и не перебивай, а то и ты с ума сойдешь. Да ты и так уже по-тихому вон…тю-тю… Вся деревня говорит, что скоро врачи приедут, руки свяжут и увезут тебя! Теперь иди, раз не хочешь ничего. Иди. Сказать мне тебе больше нечего. – Дядь Егора приподнял Матвея Андреевича и хотел было проводить.

– Ты че, Егора, знаешь то, чего я не знаю? Выкладывай. Не уйду. – Матвей Андреевич поставил руки в бок и вытянул губы в трубочку. Это означало, что он внимательно слушает.

– Ты же не хотел!

– Говори! Не уйду!

– Так вот, – начал дядь Егора, почесывая затылок и осознавая, что план удался, взял за руку Матвея Андреевича и усадил обратно. Сам присел поближе и начал шептать, чтобы придать больше убедительности своим лживым речам. – Ты, наверное, один не слышал, что у нас в деревне твориться. Многие уже от Митрохи отказываются, или в другое село идут, или же ко мне. Все знают, что он с чертями водится. Вон Пузану какую карету отгрохал. Думаешь просто так не едет? А я скажу тебе, что народ поговаривает, – дядь Егора положил руку на плечо клиенту и оглянулся. – Черти ее к земле тянут, а вечерами ездят, следов не оставляя. Вон Митрохе, помнишь, теть Марина не заплатила, долго слух ходил еще, померла только она потом. Да знаешь, как померла? Ой, лучше не знать. Тяжело…

– Да ты че?! Ты это, не врешь ли? – Матвей Андреевич платком пот вытер.

– Не своих слов же говорю, а говорю то, что слышал. Многие ко мне заходят, да и по секрету мне говорят. Сосед напротив теть Марины, бессонница у него. Ужасная картина, говорит. Однажды сидит, курит, да сигарета сама выпала, когда тихонько карета в виде тыквы подплыла к дому и ничего не видно. Только смеются, да шепчутся. Потом засверкала, и смотрит, белый дым в карету несется. А потом карета отплывает. Понимаешь?!

– Ну, Митроха… – прошептал Матвей Андреевич и выпучил глаза.

– А если и этому не веришь, так вот че послушай. Забор Ипатыча помнишь? Митроха ковал. Тоже красивый такой, как конфетка, – продолжал дядь Егора. – Этот забор – флейта. Если ветер дует – страшная мелодия, ууууу, – тихо пропел Егора – да не каждый слышит. Ветер юго-западный нужен, несильный, нормальный. И вот ветер дует, а Ипатыч-то с ума сходит. Кстать, твой дом рядышком ведь.

– Так Ипатыч что сделал-то?

– Хм, точно не скажу, но говорят, что Митрохой черти командуют. Что скажут, то он и делает. Ты, эт, никому… – и дядь Егора отвернувшись заулыбался, предчувствуя свою будущую наживу.

Дядь Егора еще по десять раз рассказал каждую историю, выдумывая новые подробности. Да тот сидел с умным видом кивал и причитал. Что ему еще делать? Дядь Егора дал ему святой воды, рассказал, как пользоваться. Матвей Андреевич побежал дом крестить, так розочку и не сделав.

Матвей Андреевич будучи человеком серьезным решил все проверить сам. В течение десяти дней спал плохо, ворочался, да все бегал к дому Пузана. От калитки отсчитал семь шагов до кареты. Каждую ночь бегал и считал. По первости все в порядке было. А потом, видимо от недостатка сна, он уже начал считать и пять, и десять шагов. Хмурился, чесал затылок и бежал к дому Ипатыча послушать не издает ли музыку забор. Забыв, что у Ипатыча есть странность ночами на пианино играть, Матвей Андреевич это и слышал. Тут он и поверил всему и решил обезопасить деревню и себя.

Матвей Андреевич придумал план. Рано утром поехал он к верующим бабкам, да все им и рассказал. А они молчать не стали. Даже не проверив, по всей деревне слух пустили. А народу много ли надо, чтобы поверить? Главное, чтобы это говорил старый человек, с опытом. Карету и забор Ипатыча на металлолом сдали. Ипатыча кое-как оторвали от забора, а Пузан только помахал вслед. Потом каждый в деревне собрал кто что ковал и тоже сдал. К Митрохе боялись идти.

Так без работы и остались Митроха с дядь Егором.

Теперь в деревне Проскино все занимались вырезкой дерева.

Сладко жить

На противоположной стороне дороги от кафе стоит мужчина, лет сорока, в белоснежной рубашке, и в лакированных туфлях.

Каждое утро Артем Валерьевич любовался изогнутыми буквами, которые гласили «СЛАДКО ЖИТЬ». Затем ручка двери поворачивалась, мужчина входил и со всей внимательностью оглядывал зал кафе, ровно ли лежат скатерти, есть ли на столах соломки и салфетки, все было на высоте, кроме одного – не было в этом кафе посетителей. В углу сидела Наташа – кассир, толстенькая женщина клевала носом, но как увидела кто вошел, подпрыгнула и стала копошиться с бумагами.

Артем Валерьевич опустил глаза, пошел на кухню и увидел, как два повара сидели, уткнувшись в телефоны. Он кашлянул. Они лениво посмотрели кто кашляет и разбрелись по кухне, Антон схватил кастрюлю, не предполагая, что будет делать и начал с ней бегать взад-вперед, а Дима, раскрыв рот рассматривал внутренности холодильника. Артем Валерьевич покачал головой, прикусил губу, оглянулся, хлопнул по плечу Димы и позвал к себе в кабинет.

– Дима, что с супами? – сказал хозяин кафе и уставился в угол кабинета. – Ты сделал как я просил?

– Артем Валерьевич, да сколько можно? И так все жалуются, там хоть… – Дима махнул рукой, как будто отгонял мух – хм, одним словом хоть полощи то самое… – Дима покраснел и рукавом вытер пот со лба.

– Ты пойми, и так практически даром. Ты еще хочешь, чтобы мы в убыток работали? А? Нужно что-то сократить, а то я не знаю, как зарплату вам платить! – Артем Валерьевич привстал опираясь за ручки стульчика и сел поудобнее.

– Так уже некому продавать. Остались залетные ток, остальные вон, по соседству.

Дима присел, и уставился на пол, они сидели, боясь смотреть друг другу в глаза. Артем Валерьевич, продолжил разговор нехотя, лениво.

– Дима, не скули, людям нужно, чтобы было дешево, а ты вон, постоянно что-нибудь, то у тебя, то перец положишь куда не надо, то помидор в борщ. Есть томатная паста, она дешевле. Кстати, почему ты отказался от поставки «Димбл Трейд». Там все дешево. – экономист все смотрел в тот же угол.

– Хреново там.

– Как хреново?

– Да в тот раз брали, курица чем-то пичканная, прям варишь и слизь какая-то! Фу! – Дима поморщился.

– Блин, так-то там дешево… Вот как-нибудь может все-таки, а, Дим? – только сейчас он посмотрел на Диму, чтобы получить его одобрение.

– Да вы не понимаете, что за херь они поставляют? Последних покупателей спугнем.

– Ладно, хватит. – выпалил хозяин – Насчет ревизии. Недостача по овощам и по молочке.

– Да че, киснет все, да пропадает, вы вон полугнилые тащите, я говорю вам лучше подороже и будет зер гуд, вон на рынке я посмотрел рублей на пятьдесят дороже.

– Дима, – хозяин хлопнул рукой об стол, – Дима, причем тут соседний рынок, тут у тебя недостача, ты мне зубы не заговаривай. К чертям тебя, с твоим зер гудом! Куда дели два килограмма помидор, литр молока, двести грамм болгарского перца. А? И это еще не все, куда дели?

Тут всплыли все Димины оплошности, что всех нужно уволить, все бездари, и только он один думает о предприятии. И в конце закончил списком статьи расходов. Начиная от вывоза мусора и заканчивая водой. Тирады окончились и он показал на дверь.

Артем Валерьевич принялся за работу, а именно зарылся в бумаги и попытался где-нибудь что-нибудь то урезать. Уже отчаялся как вдруг увидел и радостный побежал к Диме, взял его под руку и потащил в свой кабинет чтобы никто не услышал.

– Слушай Дим, я тут посмотрел мы в суп харчо не много ли риса ложем?

– Ну не смешите, а? Ну че прям озолотитесь? Рис то оставьте! – И Дима от обиды решил выйти. Но, его держали.

– Ты мне это, самое, не порть дисциплину, я о вас думаю, как в конце месяца зарплату платить, все получат, а ты … а ты – не много помолчав – вот, рис получишь, понял, будет он мне тут!

Когда речь заходила о зарплате Дима молчал.

Артем Валерьевич после разговора вышел в зал. Прошелся по длинной раздаче, где были полупустые мармиты с макаронами и гречкой, две-три маленькие котлетки, полная кастрюля белой жижи, называемой ухой, и в конце раздачи лежал в застекленном холодильнике на тарелке маленький кусочек торта.

Он положил себе одну маленькую котлетку, макароны и взял компот. Занял стол и кушал, приговаривая «Так, здесь соли много, нужно уменьшить. Компот сладкий, нужно меньше». После встал и только хотел скрыться за дверью кухни, как услышал насмешливый голос толстого посетителя.

– Че такая маленькая котлетка, для карликов что ли? – Хозяин замер, боясь повернуться и сделал маленький шаг в сторону отступления.

– Нормальная – ответила Наташа.

– Ммм, понятно, че то у вас и выбора нет.

– У вас не суп, а вода. – сказала женщина которая хотела уходить, – вообще невкусно.

Наташа покраснела, боясь смотреть кому-либо в глаза. В одно мгновение и Артем Валерьевич испарился. И только в след услышал: «Я больше не приду». Он появился у себя в кабинете и заперся.

На следующие утро, хозяин кафе погруженный в мысли, о том, как привлечь больше клиентов, проехал свою остановку. Он не огорчился так как можно еще немножко подумать.

Артем Валерьевич спустился в подземный переход, здесь его встречал приятный запах жареного мяса и овощей. Он забыл про все, и стал искать откуда эти запахи. За углом Артем Валерьевич увидел белую будку с красной надписью «Вкусная шаурма» рядом стояли три человека в очереди. Поваром работал молодой парень в веснушках, который быстро закручивал эти маленькие бомбы и закидывал их в гриль. Когда очередь прошла, Артем Валерьевич решил заказать. И этот парень в течение несколько минут подал ему теплую шаурму.

– А ты не взвешиваешь? – Перед уходом решил спросить Артем Валерьевич.

– Да глаз алмаз, да и какой дурак будет постоянно взвешивать! – молодой парень улыбнулся.

– Ааа, – Только вырвалось из груди Артема Валерьевича.

Он быстро побежал с новой идеей в кафе.

– Слушай Дим, я знаю, как можно увеличить поток людей. – сказал хозяин кафе, когда к нему вошел Дима.

– Как? – сказал Дима, зевая.

– Вот – и он показал на шаурму, – будем делать. Где я брал там три человека стояло, когда уходил еще парочку набежало. Вот представь всего за десять минут пятеро, а это деньги.

– Да не знаю! Да кто ее купит? – Дима присел.

– Давай не это мне, вот принес, посмотри, что внутри и сделай такую же, я пока вывеску закажу. Будет вроде «СЛАДКО ЖИТЬ С ШАУРМОЙ» или «ВКУСНАЯ ШАУРМА». Что-то в этом роде. Пока не знаю. Иди вороши, и сделай мне такую же.

До закрытия кафе оставалось ровно полгода. И даже такой ход конем им не помог. Потом проклиная все на свете Артем Валерьевич, продал все что мог из оборудования и открыл маленький магазинчик со всякими безделушками, вот там то действительно нужно, чтобы было дешево. На кассе сидел Дима.

Разочарование

Тимур стоит перед овальным зеркалом в тесной прихожей. Его худая ладошка проскользнула по щетине, потрогала кончик острого носа и погладила низкий лоб. Он доволен собой. Отходит на шаг назад, поворачивается в профиль и видит щупленького человека с горбом, горб совсем не виден, только тело изогнуто дугой. Он возвращается с небес, вздыхает и чуть погодя ищет удобное положение, чтобы спрятать горб.

Собравшись с мыслями смущенно тараторит.

– Ириночка, вы …эээ… я, – и на выдохе говорит быстро – может сходим в кафе? – растерянно мотает головой – нет, нет, еще раз. Ириночка, – улыбается, говорит запинаясь, – Ирина, солнце, …эээ нет, без солнца. Ир, вы … мы с вами уже так долго бок о бок, да какой бок? Фухххх… Ирина, мы можем с вами сходить в кафе, да что это вдруг она пошла в кафе, со мной.

Он оценивающим взглядом посмотрел на лицо, не найдя не одного изъяна, улыбнулся. Потом взглянул на часы. Все внутри подпрыгнуло. Без пяти девять… А в девять он должен быть на работе.

Тимур вошел в кабинет. Снял куртку, отряхнул ее от воды, которая осталось после снега. Сел за стол на котором две стопки бумаг аккуратно сложены с краю, большой монитор и клавиатура выровнены по краю стола, а вот ручка лежит не на месте, он оглянулся, пытаясь найти нарушителя. Их в кабинете сидело четыре человека: толстый маленький мужчина, который ходил всю жизнь в одном свитере в ромбик, пышная женщина с короткой стрижкой и с большими очками и конечно напротив него сидела Ириночка. Которой не было на месте. Тимур растерялся, она на днях говорила, что ей все надоело, и она думает об увольнении. «Не может быть. Нет вроде. Бумаги раскиданы по всему столу. Спросить – заподозрят». Приступить к работе он не мог, сильно волновался. Тимур ждал, когда распахнется дверь. Пять, семь, десять минут ее нет. По монитору забегала стрелка которая не знала, что делать.

– Тимур, я тебе скинула на почту – сказала чуть слышно толстая женщина.

– Хорошо, Людмила – после паузы тихо проговорил, – Анатольевна.

– Посмотри – она опустила очки, и посмотрела на Тимура добродушно – если я и с этим напортачу, то меня – она подняла вверх руки и показала, как будто выжимает белье. – Ну ты понял, пожалуйста. Молю, молю.

Бухгалтерская работа забавляла Тимура. Еще со школы он любил цифры, ездил на олимпиады по математике. И в старших классах точно знал кем будет.

Его отчеты не требовали проверки. Под словами «Это сделал Тимур» сразу ставился знак качества. Все знали Тимура как работящего и со слабым характером, если ему скинуть отчет для того, чтобы проверить, а там еще конь не валялся, он из любезности и к любви к работе все сделает. Даже после работы останется. Но, если еще с ним Ириночка останется по каким-то своим делам, то счастливее его не найдешь, и через краешек монитора смотрит на нее и представляет, как они смотрят фильм, или дает ей лекарства, когда она лежит больная и как врач твердит: «Так сегодня, дорогая, дома полежишь, я все сделаю». Наяву было все сложней, как-то Ирина попросила налить кофе, с которым Тимур с блеском облажался и пролил все на отчеты.

Дверь открылась, вошла она, длинные волосы развивались, тонкие брови хмурились, а маленький носик дернулся. Пышечка, которая не идет, а летит мягкой походкой. Все это уловил Тимур, через угол монитора. Он простонал «Привет», она не услышала, а только когда села помахала, словно он на другом береге. Тимур отводя взгляд приподнял щупленькую ручку. Ему стало спокойнее, и работа пошла на лад.

– Тимуууурчик – Ирина погладила его по плечу и села на стол, бумаги сдвинулись, он схватил их – ну что ты молчишь, притворюша, сделаешь?

– А, ааа, а, а … чтоооо, о, а. – Он был увлечен работой и не услышал, как она просила о помощи.

– У меня в программе не сходится, там смотреть надо, не объясню. – она встала и позвала его с собой.

– Тимурчик, сделай мне тоже – издевательским женским голосом пролепетал толстый мужчина с ромбиками на кофте. – Тимурчик, а, Тимурчик.

Тимур не обратил внимания на издевки, потому что каждый раз, когда его Ирина о чем-либо просила. Артур вставлял в любую фразу ласково лепетав «Тимурчик», будь то принести кофе или помочь надеть пальто.

– И… ээээ… и. Ириночка, – он закрыл рот, думая, что удастся поймать вылетевшие слово. Оглядел всех, они сидели не поднимая головы. Артур ухмылялся. Наверное, не мог остроумную шутку забыть.

Тимур не мог сосредоточиться перед компьютером, пустяковая работа на две минуты растянулась на четверть часа. Все это время Ирина находилось в пару сантиметров от него, она локтями уперлась в стол и смотрела что делает Тимур. Ему захотелось обнять ее и глубже вдохнуть запах сладкого персика. Когда закончил возиться с программой, заметил, что весь стол усыпан бумагами, от бардака затрясло, но не показал недовольства и не смотря на Ирину, смущенно прошел к себе за стол.

Заснеженный декабрь пролетел незаметно. У бухгалтеров сдача отчетов, а до нового года остается пару дней.

– Может тебе помочь? – робко спросил Тимур, когда узнал, что Ирина остается допоздна. Она с улыбкой кивнула.

Рабочий день кончился. Тимур пошел ставить чайник, Людмила Анатольевна достала медовый торт и разрезала. Артур пошел вымыл кружки. И минут через десять все сели за стол Людмилы Анатольевны – это она всех приучила в любой праздник отмечать с тортом.

– Конечно не шампунь! – проговорила тихо Людмила Анатольевна, все улыбнулись – давайте подымим бокалы за следующий Новый год. Чтобы у всех все было, и, конечно, здоровья. —После выпили по глотку чая и все принялись за торт, с полным ртом Людмила Анатольевна начала говорить смотря на Ирину и Тимура – Давайте, может и вы наконец-то в новом году скреститесь – и добродушная улыбка засверкала на ее лице, они засмущались и сделали вид что не слышали.

– А что вместе на работу, потом в постель – Людмила Анатольевна не останавливалась. – Вот знаете, главное не внешность, главное внутри чтобы не пусто было. Далеко не будем ходить, у меня подруга есть от нее мужик ушел, конечно не она последняя, но бог с ним. Так вот. И знаешь к кому ушел. Ирин?

– Ну, наверное, к топ модели какой-нибудь, я так думаю – и оглядела всех краснея.

– На десять лет себя старше и с четыремя детьми, толстая, с кривыми ногами, видела на днях. Так что это значит? – она раскинула руками – Это значит, что кроме красоты мужчина еще что-нибудь ищет такое в женщине, или в постели что-нибудь делает, такое, не знаю. Короче, эх…

Тимур подавился и громко закашлял.

– Вы что, Тимурчика пугаете со своей постелью? – бодрым голосом проорал Артур. Все засмеялись.

– Да я не из-за этого – кашляя оправдывался Тимур.

После все затихли, и только стук ложек стоял в кабинете.

– Вот у меня, например, жена. – начал рассказ Артур. – Я ее в библиотеке встретил. Так она скромнее самой серой мышки была. Словечки ее заковыристые мне понравились, да еще бегал за ней пару месяцев. Прикинь. Потом как сошлись. С сестрой поговорил, она малеваться научила. Потом смотрю, платье себе купила. Модница теперь, в библиотеке ходит первая крооса, длинная коса. – последние слова выговорил как поговорку.

Любил он этим хвастаться. Ведь в люди вывел мышь свою.

Потом Ирина рассказала про бывшего, как он ее бил, с дочкой из квартиры зимой выгонял.

Тимур от рассказа вжался в стульчик и сжал кулаки.

Людмила Анатольевна поздравила еще раз всех с Новым годом и ушла, Артур посидел с пол часа и тоже ушел. Они остались вдвоем и разделили обязательства: Тимур делает умственную работу, а она отчеты подшивает.

Тимур краешком глаза посмотрит на нее, вздохнет и опять принимается за работу. Он старался сделать быстрее, потому что хотел изложить чувства, от будущего разговора сердце подпрыгивало, дышать становилось трудно.

Работа кончилась быстрее, чем он ожидал. Они вдвоем подошли к выходу. Тимур захотел показать свои джентельменские качества и открыл дверь, но получилось, что загородил весь проход. Ирина улыбнулась, он засмущался и вышел первый.

Они медленно шли по снегу, головы были опущены. Внутри Тимура летали слова как лебеди и вырвались наружу, но необъяснимая сила держала их под замком.

Ирина позвала зайти с ней в ближайшей магазин и проводить до дома. Она сама не ожидала, что попросит его. Тимур с удовольствием согласился.

– Вот куплю себе кофе и буду пить, кхм… – выделяя каждое слово сказала Ирина, и потянулась за банкой.

– Так кофе нельзя вроде ночью, как уснете? – он стоял сзади нее.

– Это может кто-нибудь другой не уснет, я от кофе еще слаще сплю! – ей показалось что у нее в руке хорошая банка кофе, но посмотрев на ценник убрала обратно. – мы с дочкой, в обнимку спим вдвоем.

Тимур подошел ближе.

– И эээ и … э – вырывались тихие стоны из его груди.

– Что это с вами? – они стояли близко и она взглянула ему в лицо.

– Я хотел вам сказать … – быстро произнес Тимур, потом их взгляды встретились.

За столько лет он видел ее только краешком глаза, Тимур не мыслил о таком, чтобы он и она лицом к лицу. Зрение затуманилось, он перестал дышать, стал чаще моргать. Отодвинулся от нее и все стало проясняться, то, что он увидел, поразило его.

Его пышная нимфа в одночасье превратилась в женщину с жирными ногами. Его взгляд приковался на ее лице. Он увидел желтые кривые зубы, зсалистые, запутанные волосы торчали из-под желтого берета, левая бровь чуть выше другой.

Рот Тимура расползся кривой улыбкой.

– Вы чего, Тимур, приведение увидели? – она также стояла улыбаясь. Перед ней стоял человек, который лишился рассудка в одну секунду.

– Нет, нет – торопливо произнес Тимур.

– А что хотели сказать?

– Я хотел … хотел … хотел, вам сказать, то что, я – он увидел корзину с овощами. – Я хотел купить овощей, я хочу сесть на диету, тут по телевизору показывали.

Дрожащий рукой стал набирать все продукты что попадались под руку.

– А вы смешной!

Когда они вышли из магазина, Тимур побрел в сторону дома.

– Тимур, вы обещали?! – крикнула Ирина.

– Что? – не поворачиваясь ответил он.

– Проводить обещали.

– Да, да, обещал, значит сделаю.

Они пошли через парк. Фонари освещали им дорогу, пушистый снег медленно падал к их ногам.

– Уменя папа, все время на Новый год, елку живую притаскивал, мы с мамой ругались, что он срубил, а он говорил все время: Новый год же. – она засмущалась, и посмотрев на него продолжела – А у вас в семье что-нибудь было такое? – Она остановилась.

– Не помню, честно, не помню, вроде нет – ответил он сухо, – пойдемте, уже поздно! Праст… – Тимур не договорил, только сильнее сжал губы.

Возле ее подъезда, он разглядывал ее без какой-либо робости, как она стояла и прятала взгляд.

Они попрощались.

Возле двери, Ирина обернулась и пыталась разглядеть в темноте худую фигуру. Тимур растворился.

За пару секунд, до…

В центре маленького города, скрепя двигателями, перемещаются железные консервы, оставляя после себя увесистую тяжелю массу. Если достать нож, то лезвие утонет в воздухе, как в сыре. В банке где кончилось заседание генеральных директоров воздух не лучше, а может даже и хуже. Выходит, на улицу, с того самого совещания Степан Петрович Белоус и сладко вдыхает аромат родного города. Блестящая черная машина увезла его.

Машина остановилась возле двухэтажного здания. Длинные окна блестели синевой, вывеска гласила «Клеопатра, салон красоты».

– Это что? – Степан Петрович немного растерялся.

Водитель повернулся, показал рукой на вывеску.

– Вон же это, эээ… парихахерская, париккакерская ыэ … тьфу … стригут здесь, ваша жена с утра попросила привести, а то сказала вы сами, не дойдете.

– Давай не сегодня.

– У вас запись на семнадцать тридцать, и ваша жена сказала, что в третий раз если я вас привезу домой не стриженным, уволит.

– Да кого ты слушаешь? Я т … – и немного подумав вышел из машины.

Степан Петрович во всем соблюдал чистоту. Раз в неделю стриг ногти, брился каждый день и в выходные тоже. На чистом столе ровно по середине стоял монитор, ручки и бумаги аккуратно сложены полках стола. Порядок портили непослушные волосы, которые пока не начнут мешать жить, он не ходил к мастерам шевелюры.

– Добрый день – пропела девушка за стойкой, одна из тех, которых специально рожают для таких мест работы.

Степан Петрович назвался, она попросила подождать.

Он сидел в кресле, от скуки или от нервов стал растягивать губы в трубочку. Через минуту раздался стук каблуков в длинном коридоре. Стук стих и возле стойки оказалась женщина. Хотя нет. Больше походящая под это дивное существо. Брюки обтягивали ее дряблые ноги, нелепо смотрелась белоснежно завитые кудри по отношению ее коричневого лица. Ладонь согнулась и длинные кривые пальцы свесились. Когда она открыла рот, медленно потек скрипящий звук.

– Деточка! Быстренько, запишите меня на следующую неделю.

– Во сколько вам удобно? – эту фразу девушка спросила у ее спины.

Степан Петрович наблюдал за белокурой курочкой. Ему было стыдно и обидно. Стыдно что такие люди существуют – потребители. Стал тормошить память, припоминая себя в общение с продавцами, кассирами и консультантами. Нет не единого раза он не повел с ними по-хамски и тут же повеселел. А обидно. За девушку, что ей достается счастье, общение с такими людьми.

Степана Петровича позвали стричься.

Его встретила женщина с большим шаром на голове. Скорей всего это не прическа, а нимб, потому что она была так доброжелательна, что даже самым святым людям стало бы тошно.

Когда фартук был накинут, когда женщина-ангел добилась от него хоть каких-то разъяснений по поводу прически магия – началась.

Тонкие пальчики погрузились в каштановые заросли и отмеряв длину к ним спешили ножницы, блеснув на свету, сомкнулись. Маленькие гребешки плыли по воздуху. Некоторые пучки сопротивлялись, то не расчесывались, то запутывались чуть ли не в узел. Опытные пальчики приводили их в чувства, как пощёчина буйному посетителю, чтобы тот пришел в себя.

Действительно здесь творилась магия, но не одна, а целых две. Одна поверх черепа, другая внутри. Сверху понятна какая, а вот внутри более сложная под названием воспоминание.

– Люда, что за хрень? Я прикончу эту шавку! Где она? – это кричал Петр Валерьевич на свою жену Людмилу Аркадьевну, которая до ужаса любила своего Бусю. И конечно прощала все ее шалости. А мужа старалась успокоить, и донести до него, что не стоит оставлять ботинки где попала.

Степа в своей комнате, предполагал, что его долго не побеспокоят. Достал из-под матраца ножницы, а из шкафа куклу, с размером двухлетнего ребенка, такую же мясистую и с розовыми чечками. Юный парикмахер схватил неаккуратно торчавшие пряди, для того чтобы отрезать их, но они были на столько короткие, что острие больно надавливало на кончики пальцев. По телу расплылось негодование. Почему у кукол не растут волосы? С этими мыслями он обратно убрал куклу.

Его подбодрила одна новость, сегодня он едет с отцом на работу. Степа очень любил отца, потому что они редко виделись, а когда виделись маленькому Степе разрешалось практически все; трогать собак, бегать по лужам, кушать хот-доги и пить газировку. Да, много чего можно делать с отцом и только поэтому они становятся любимыми.

Петр Валерьевич более десяти лет работал в банке. За это время он прошелся от входной двери, до двери начальника отдела продаж. На работе старался с подчиненными не общаться. Поздоровался, попрощался и никаких личных отношений. Ведь, его глубокое убеждение, что бедные люди тянут его вниз, а выше стоящие, туда, на божий свет. В мечтах Петр Валерьевич сидел в кресле генерального директора; отдавая указы, подписывая договора; и как сам же считал, что все для этого сделал и всего через пару лет сыны божии позовут его, занять почетное место генерального директора. Почему он так был уверен? Потому что он знал формулу: комплимент, еще один, показать, что ты знаешь толк в своем деле, а это проще простого – выполняй план.

Начальство в нем видело человека, который хорошо делал свою работу и не больше. Еще надоедливого подхалима. Они старались реже с ним видеться, а если попадались, то находили такие сказочные отговорки, что потом удивлялись своей фантазии. Петр Валерьевич, смотрел им вслед и представлял, что скоро будет с ними наравне.

Степа сидел в кабинете отца и через застекленную дверь смотрел как проходят мимо люди, скорей нет, прически, которым он давал названия. Косички у него были хвосты, прямые выравненные – водопад, пучок из косы – чашка.

В кабинет вошла девушка в желтой кофточке. На ее плече лежала коса. Густые воздушные пряди переплетались от самых корней до самых кончиков, это придавало сей особе чистоту и легкость. Степа привстал, отдавая свое почтение мастеру. Тогда он себе сказал: «Она точна будет кокетка». Этим словом злоупотребляла его мама, когда находила в чье-либо особе хоть одну привлекательную черту.

Ровно в двенадцать, отец с сыном пошли в соседнее кафе. Они заказали пиццу с помидорами и грибами. Петр Валерьевич не заметил, как принесли еду, так как был полностью погружен в ленту новостей. Степа потянул треугольный кусок и ниточки сыра повисли в воздухе, в этот момент в голове его проскользнула мысль, а кто-нибудь делал пицце прическу, если нет, то он мог быть первым, и название есть «Сырный бум».

Тарелка опустела. Петр Валерьевич посмотрел на время, попросил Степу подождать пару минут, нужно дочитать статью. Сын не знал чем заняться, ведь все головы рассмотрены. В основном здесь сидели студенты. От скуки глаза опустились, на полу лежал рыжий волос. Степа не задумываясь поднял и закрутил между двумя пальцами. «Этот червячок тоньше чем у его куклы», – сделал вывод эксперт.

– Эт, чё? – Отец убрал телефон. Лицо его онемело и побледнело.

– Правда красивый? – Степа смотрел на будущую неприятность, с любопытством, ведь в его голове закрутились девушки, которые могли потерять столь дивную красоту.

Петр Валерьевич пришел в себя, не предав словам сына особого внимания, позвал официанта. Когда они вышли за дверь Степа понял, что молодому человеку попало из-за него. Отойдя на несколько шагов потянул отца за руку.

– Это я, пап, виноват! Прости. – Степа отпустил голову и стал носком ботинка ковырять землю.

– Послушай, – отец присел, чтобы видеть глаза сына и со всей твердостью в голосе продолжил – ты не в чем не виноват, эти люди должны нам прислуживать. Мы выше них. Посмотри на него. – За стеклом молодой парень вытирал тряпкой с их стола – разве он может чего-то добиться в этой жизни, кроме как быть обслугой, нет не может. Нет сынок. И еще раз нет. Это они виноваты. Ты меня понял?

Степа молчал.

– Я тебя спрашиваю, ты меня понял?

– Да пап.

После этого случая прошли годы и еще годы. Степе стукнуло четырнадцать и страсть его привела в парикмахерскую, которая находилась возле его дома. Здесь он проводил все свободные часы. За несколько месяцев юный парикмахер научился смешивать краски, делать прически манекенам и даже где-то нашел трехмесячные курсы «Парикмахерское искусство».

Иногда Степа имел смелость предлагать женщинам интересные варианты их внешности. Один из случаев был в начале мая. Весна его бодрила, он ворвался в парикмахерскую танцуя танго. Его радость улетучилась, увидев девушку со смазанным макияжем, она не могла выбрать прическу на свадьбу. Степа сел рядом, минут пять молчал. Имея опыт подобного общения стал расспрашивать, какие на ней будут украшения, туфли, рюшечки на платье, цвет глаз приметил и для чего-то даже спросил про жениха. Сделав убедительно умное лицо потянулся к шкафу с журналами и из нижней полки достал толстенный журнал. Пролистав, показал несколько мрачных причесок, только для того чтобы дать ей право выбора. Ведь покажи ей то, о чем он думает, она может отказаться. После пяти картинок с разными неинтересными головами, понял, что хватит. Через мгновение девушка плакала от счастья.

Его приводило в трепет одно лишь понимание что на курсах ему дадут занятие по душе, практику, а не теорию. Останавливало – деньги. Можно карманные накопить, но хотелось прямо сейчас. Просить отца или мать, появятся вопросы, а врать он не умел и не хотел. Тем более родители всю его сознательную жизнь твердят что будет он работать в банке. Идти на работу значит лишить себя последних часов, которые он проводил в маленькой комнатке, где пахнет дешевым шампунем, выедающий нос и аммиаком.

В середине летних каникул, его живые мысли скисли, настроение пропало. Обои с фиолетовыми кругами давили на него, мысли становились туманными и расплывчатыми. Изредка Степа доставал лысую куклу, но через минуту опять зашвыривал ее в шкаф. Телевизор не помогал, каждый человек проявлявший на экране был обязательно с хорошей прической. Не отказаться ли от всего и как отец говорил и мечтал, для него где там есть местечко. С другой стороны, он понимал, что если подождать, то когда-нибудь он прикоснется к волосам другого человека, и как он уже говорил отдаст всего себя, но не хотелось ждать, хотелось сейчас, сию же секунду. В один день его переполнило решимостью, и он минут десять стоял возле той самой двери, храм где его утешение и разочарование. Не смел войти.

На следующий день отец послал его в магазин за хлебом. И как Степа не молился, в магазине столкнулся со Светой. Она не спросила почему его так долго не было, а только подмигнула.

– Приходи завтра, у меня есть один клиент с которым я уже давно договорилась. Понял. Давай!

Степа успел кивнуть, а Света исчезнуть.

На следующий день Степа впорхнул в парикмахерскую и остановился возле двери, он не мог войти, то подходил, то отходил от двери. Его движения походили на полет бабочки, которая ударяясь о стекло не может вылететь.

За дверью послышался грубый мужской голос.

– И что это?

– Вы дернулись. – это был голос Светы.

– Оправдания! Одни оправдания! – открылась дверь, вышел старик в белой кофте, – Еще минус одна парикмахерская. Ах, вы же какие все. – И дверь захлопнулась.

– Простите! … Козел. – Последние, Света сказала, когда входная дверь за посетителем закрылась.

Степа так и остался по другую сторону двери.

– Готово!

Степан Петрович, встал, поблагодарил и даже не стал смотреть на прическу, вышел. Сел в машину. Машина оставила вонючий запах, а Степан Петрович грязные волосы.

Мне лучше знать

По весеннему ночному городу мчался белый «крузак». Все оставались позади, кто плелся меньше двухсот. Паренек гнал за порцией кайфа и поэтому, увидев вдалеке мигающий зеленый, пробормотал: «Вообще по, успею».

Красный. С пересекаемой дороги тронулся «КамАЗ», выдувая темно-синий дым. Мгновение – и «японец» крепко обнял всеми колесами русского товарища, как друга, которого давно не видел.

Душонка паренька кое-как выкарабкалась из тела, которое было жестко зажато между рулем и сиденьем, и медленно поплыла вверх. Прозрачное тело было усыпано червоточинами, из которых тихонько вытекала черная жижа и образовывала вокруг ног живую смолу, мешающую плавно плыть вверх.

Из больниц, жилых домов появлялись прозрачные головы, затем и полностью тела и, делая плавный рывок, отстегивались от крыш и тихо уплывали в небо. Эти души отличались от Салиха только одним – больше или меньше смолы. Глаза их были закрыты, так что они не могли узнать друг друга.

Над звездами. Огромная площадь, где нет ни забора, ни пометок, указывающих край или конец, битком была набита душами. Их глаза оставались закрытыми, а уста немыми. Сюда прибыл Салих и ждал своей очереди. Все находились в белой оболочке, в которой смола нагревалась, делая ожидание томительным и невыносимым. В этой гуще мертвых в некоторых местах проглядывались светлые коконы. Входом в распределительную часть служили два столба, здесь же скорлупа трескалась, и неживые, услышав приговор, шли в ближние белые ворота, спрятанные за густым туманом, или в красные, которые находились так далеко, что отсюда виднелось только пятно.

Дошла очередь до Салиха. Когда он перешагнул на священную сторону, двое стражников увидели молодого парня с пустым серым взглядом, живая смола передвигалась по его загноенному прозрачному телу, доставляя хозяину немало хлопот.

У белых ворот рассеялся дым, и Салих заметил, что за решеткой стоит женщина, ее руки крепко сжали прутья, а глаза пожирали его – полностью. Тяжесть взгляда заставила юношу отвернуться и повиноваться двум стражникам, которые указали ему на красные ворота.

Они дошли до впадины, через которую тянулась узкая тропинка к самому аду. Перед тем как ступить на нее, Салих решил оглянуться, и вдалеке, откуда его направили к красным воротам, возле стражника стояла женщина, она размахивала руками и что-то доказывала. Он отвел взгляд и посмотрел вниз: там торчали головы душ, их медленно засасывало в кипящую черную жижу. В углу котлована шевелилось что-то: наверное, кто-то хотел доплыть до края и вскарабкаться, но это затея была бестолковой.

Чем ближе они были к цели, тем становилось жарче. Из-за пекла приходилось закрывать глаза и прятать лицо рукой. Он не мог дальше идти, попятился назад и уперся в стражника, который не собирался останавливаться. Салих хотел объясниться с ним – может, они все ошиблись, – но его губы оставались немыми.

Женский вопль пронесся по всему небесному царству. Стражник остановился и повернулся в сторону орущей, она хотела столкнуть это чудовище. Но стражник сам отступил и повис над пропастью.

– Салих, сыночек, – женщина упала на колени и затряслась от плача, ее хрупкие руки обхватили его ноги. Он увидел женщину без единой червоточины, ее тело светилось белым. Она мотала головой. – Нет, не может быть. Сыночка…

Салих обрел надежду на спасение.

– Сыночка, я договорилась… Ты будешь в безопасности, мы можем поменяться, – мать подняла голову, посмотрела на стражника и сказала решительно: – Ведите нас.

Поняв всю ситуацию, он затряс головой, хотел вырваться, но тиски матери его крепко сжимали, и он никуда не мог дернуться. Когда она разжала руки и поднялась, он посмотрел на нее, потом на ворота и решил, чего бы то ни стоило, бежать в ад. Но мать успела взять его за руку и, видя его сомнения, взглянув в его серые глаза, прошептала:

– Нет, нет, ты не ведаешь, что творишь. Пошли. Все будет хорошо. Поверь.

Салих не смог долго противиться этому взгляду, и, как на земле, ему пришлось повиноваться. Она взяла его за руку и повела за собой. Когда они прошли тропинку, Салих грустно посмотрел на красные ворота и проклял себя за нерешительность.

Стражник провел их к двери, которая находились возле рая. Они пошли по белому длинному коридору. Дойдя до маленького коврика, они встали на колени и преклонили головы. И тут же две души засветились. Так они пробыли то ли долго, то ли мало, времени здесь не существовало. И вот внутри них заговорил святой голос.

– Бакламова Марьям, ваши намеренья чисты?

Она кивнула.

– А ваши, Бакламов Салих?

Салих молчал. Возгоревшееся сияние в его теле начало гаснуть, пока совсем не утихло в глубине души.

– Да, да, он согласен. И разговору быть не может. Да? Сыночка?

Она подползла и обняла его, не обращая внимания на слизистую смолу, которая двигалась по его телу.

– Сына, – уже более твердым голосом сказала мать. – Не думай ни о чем, пожалуйста. Я тебя так люблю… Сына, мне нечего терять: если я буду знать, что ничего не смогла сделать для тебя, и рай адом покажется. Кивни, у нас мало времени.

Салих слушал безмолвно, взгляд его не поднимался.

– Ради меня. Сына, в конце концов, мне лучше знать, – она стала трясти вялое тело, но это ничего не дало.

Они вышли из двери и разошлись по разным сторонам. Салих не мог смотреть, как уходит мама, но, все-таки решившись, поднял глаза, чтобы посмотреть на нее в последний раз. Вдалеке открылись ворота в ад, а перед ним – в рай.

Он медленно вошел в рай, туман развеялся, и его взору открылась ужасная картина. Взгляды душ ничего не выражали, их тела были покалечены, некоторые из них сидели, а кто-то хаотично передвигался, борясь со смолой, которая мешала ходить. Чуть поодаль торчали заостренные камни в человеческий рост, из некоторых виднелись макушки голов – тягучая жижа тихонько поглощала их. Салих развернулся и крикнул в закрывающиеся двери.

– Это разве рай?

Ворота остановились.

– Да, – послышалось из щели ворот.

– Врете, обманули. Мама!

– У каждого свой рай.

– А ад?

– Одинаков.

Ворота захлопнулись и исчезли в тумане.

Салих сел, где стоял, и стал смотреть, как мучаются души, как они не могут найти покоя в раю. Как и он сам.

Айфон

Обычно, когда Рустам выпивал, он был душой компании, но сегодняшний вечер был исключением. Ведь все в комнате были погружены в телефоны, а у него у одного в кармане лежал старенький «Нокиа», который, как думал Рустам, горел сейчас от стыда за своё происхождение. От злости он хотел сдавить это отребье, но телефон всё время ускользал из влажных ладоней.

Рустам смотрел с завистью, как одногруппники показывают друг другу смешные картинки и растягивают пасть во всю ширину лица. Всем видом он хотел показать, что ему неинтересна вся сущность «новейшего мира», но всё же краешком глаза заглядывал в айфон Пашки, который сидел рядом и листал ленту «ВКонтакте».

В комнате их зависало пятеро: четыре парня и одна девушка. Все они учились в колледже: они на автомехаников, а она на повара. Как Рустам увидел в начале вечера эту красотку с длинными прямыми волосами и круглыми зелёными глазами, так и начал перед ней вытанцовывать, рассказывать анекдоты, от которых хотелось зевать, и подкалывать одногруппников так, что это выглядело как оскорбление, и, чуть не получив по лицу, успокоился. Поняв всю свою безысходность, решил применить другую тактику – не замечать и игнорировать её, но это выглядело так: один раз закрыл перед ней дверь, пару раз наступил ей на ногу, не извинился и даже не покраснел.

Устав от социальных сетей, встал Пашка, потянулся и, зевая, промямлил:

– Курнем?

Все, не отрываясь от телефонов, пошли одеваться. Сигарет у него не было, а стрелять уже стыдно, и просить у тех, кто ему стал неприятным – бррр – не хотелось. Курильщики вышли.

В носу у него защекотало, он посмотрел на лампочку и с удовольствием чихнул, и откуда-то послышался нежный девичий голосочек:

– Будь здоров!

– Ага, – ответил Рустам с испугом и помотал головой, пытаясь увидеть, кто же здесь.

В углу в кресле сидела она, подобрав под себя ноги и уткнувшись в телефон. «Вот мой шанс», – подумал Рустам. О чём же с ней заговорить? И что первое ему пришло в голову, то и сказал.

– А ты чё, не куришь?

Лиля помотала головой, не отрываясь от телефона.

– А! Понятно, а это у тебя ай-ай… ым… айфон, – последнее слово он выговорил быстро и замер.

– Да, – ответила она и посмотрела на него. В её глазах отражался белый прямоугольник.

Не представляя, как продолжить разговор, Рустам затряс головой, как лошадь, которая пытается втолковать всаднику, что он ничего не понимает в своем деле.

Что двигало им в этот момент, Рустам сам не знал, а только сказал вот что:

– Понятно, я вот тоже хочу купить себе, ай-айфон, чё-т можешь посоветовать? – и он лукаво улыбнулся.

– Бери последний. Если с деньгами туго, то…

– Не, не, – перебил он её, – на это нельзя деньги жалеть, если покупать, то самый лучший.

Лиля спустила ноги на пол и локтями уперлась в колени. Телефон она держала так, что Рустам видел надкусанное яблоко.

– Да, я тоже так считаю, вообще не понимаю таких людей, кто экономит на этом, кстати, скоро восьмой выйдет, думаю поменять, – и она брезгливо посмотрела на серую побрякушку в руке.

– Да, чё со старьем ходить-то.

Они улыбнулись. В этот момент с треском открылась входная дверь, ребята, смеясь и обсуждая новую преподавательницу, вошли в квартиру. Лиля подогнула под себя ноги и погрузилась в мир Интернета. Вошёл первый Пашка и, тыкая пальцем в экран телефона, показал остальным что-то, от чего все громко засмеялись.

– Придурки, – выпалил Пашка и убрал телефон в карман, он подошёл к столу и разлил водку по рюмкам.

Миша, который был до ужаса худой, с белыми островками на волосах, сел рядом с Лилей на краешек кресла и показал ей что-то на айфоне. Она прикрыла рот рукой и засмеялась. Потом Миша убрал телефон в тугой карман джинсов и сладостно присел ей на ухо.

Рустаму стало так тошно, что захотелось заорать: «Чё, Миша, если бы у тебя не было айфона, был бы ты так крут? Не знаю, а может, сидел бы ещё грустнее меня, а?»

Проклятый айфон. Рустам загорелся желанием вырваться и бежать, пока ноги не подкосятся от усталости, и даже это не остановит его, он будет грести землю, лишь бы быть подальше от всех них.

Раздался громкий звук электронного пианино, все затихли и посмотрели на Рустама. Но он не хотел вытаскивать эту гадюку из кармана, хоть от вибрации занемела нога. Наконец достал. Его жизнь сузилась, как экранчик телефона, от волнения всё расплывалось в глазах, он не мог прочитать, кто звонит. Паша, не отрываясь от телефона, показывал козу и мотал головой, как будто слушал жестокий рок.

Вытащив своё тело из квартиры на лестничную площадку, он запомнил, как смотрела на него Лиля и улыбалась. «Наверное, смеётся надо мной», – подумал Рустам.

Большими буквами было написано: «Мама». Рустам постарался сделать голос ласковым.

– Да, – когда он прослушал, что сказала мама, его голос поменялся и погрубел. – Как не вышлешь? А я… Ну мам… Понятно, всё, пока.

В динамике ещё звучал женский голос, когда Рустам нажал на красную кнопку. От всего, что произошло, ему хотелось сесть где-то в углу и заплакать. Он так надеялся на эти деньги. «Она всегда так делает, она никогда меня не понимала, никогда. Что бы я ни делал, мои желания были последними в списке её дел. Никогда она не любила меня, я ей чё, какой-то мальчик с улицы, чтобы она со мной так поступала? Не буду с ней больше общаться. Пойду найду работу, заработаю себе на всё, даже не скажу ей ничего. Не поеду к ней больше в эту гнилую деревню, не хочу её видеть».

Грудь жгло от таких мыслей. Не хотелось существовать в этом несправедливом мире. Он тихонько спустился по лестнице, вышел на улицу и побрёл по зимнему городу. Под ногами скрипел снег, серый пар вылетал изо рта и тут же исчезал за спиной.

Войдя в комнату в общаге, не раздеваясь, лёг и уснул тревожным сном. Всю ночь он ворочался. В четыре утра весь в поту проснулся. Как безумный заговорил:

– Да как же? Обещал всё-таки. Надо что-то делать, как купить айфон? Как купить? Где найти деньги? Работа…

Он встал, походил по комнате и этим разбудил соседа, тот обматерил его. Рустам немного пришёл в себя и снова лег.

После того как пролежал с полчаса, его осенило. Кривая улыбка растянулась по его лицу.

– Тут осталось-то учиться, скоро практика, мы же с ней больше не увидимся.

На часах пробило полтретьего. Лиля вошла в квартиру. На кухне горел свет, и она пошла туда. Её мама Нурия Харисовна собирала вещи по коробкам. На столе стояли две коричневые коробки, из одной торчала скалка и ручка сковородки, из другой чашки, обёрнутые газетой. Во вторую коробку она засовывала зубочистки и белые салфетки.

– И где мы так долго? Ты же завтра не встанешь, – сказала ей мама, не отрываясь от своих дел. – Завтра рано вставать. «Газель» в девять приедет.

– Куда на этот раз? – спросила Лиля, обводя взглядом кухню.

– Тут неподалёку, где бывший МФЦ – там сзади есть хорошая времянка…

– Мама, какая времянка? – глаза Лили широко раскрылись. Она смотрела сквозь маму.

– За ваши деньги любой ваш каприз, – Нурия Харисовна говорила и открывала ящики шкафа, проверяя, всё ли взяла.

– А как добираться до учёбы?

Тут мать не выдержала, повернулась к ней и заорала:

– Пешком! Не сломаешься! Ещё вопросы?

Лиля, сделав обиженное лицо, прислонилась к стене и достала телефон.

– Кстати, Санька звонил, спрашивал про телефон, не про этот случаем? – Нурия Харисовна показала на телефон подбородком.

– Блин, мам, ему-то он зачем? – Лиля взглядом дырявила угол кухни. – Он всё равно китайский, этому телефону место на помойке.

Лиля кинула телефон на стол и пошла в свою комнату.

Трамвай

Как раз, когда я подошел к остановке, из-за угла выполз бело-красный трамвай под номером пять. Он катился не спеша, и, когда оставалось метров десять, мне удалось разглядеть водителя. Это толстая баба в желтом жилете и с обиженным лицом, она смотрела вперед, но, перед тем как остановиться, все-таки повернула голову и посмотрела на нас сверху вниз.

Возле меня сел мужчина в серой майке. От него ужасно пахло потом, мне пришлось дышать через раз. Что-то скрипнуло, и трамвай тронулся, из окон подул ветерок, и запах пота разлетелся по вагону. Я мог дышать. Ко мне подошел кондуктор, поискав в кармане деньги, подал ей пару десятчиков.

На следующей остановке я увидел ее. Девушку с изящной талией, высеченной не кем иным как самым известным скульптором самой Италии. Вай, вай, вай. На ней был белый сарафан и желтые сандалии. Моя радость сменилась на грусть, увы, напротив нее стоял парень в синей футболке.

Скрипучая гусеница тронулась. Напоследок я заметил, что при разговоре с ним она не смотрит на него, а витает в облаках. Это обстоятельство меня сильно возмутило, не знаю почему. Такие милашки всегда что-то скрывают.

После наблюдений за ними вспомнил Аню. Как мы с ней познакомились. Нет, мы были с ней знакомы, так как учились в одной группе, но она тусовалась с подкачанным бунтарем Глебом. Таких, как он, любят девушки. Моя ненависть к нему была особенной, он унижал меня перед ней. Как-то я не дал ему списать, уже не помню какой предмет. У меня были всегда хорошие оценки, а вот он не мог похвастаться этим. На перемене Глеб схватил меня за шкирку и начал тыкать в тетрадь и орать на всю группу: «Плохая кошка, очень плохая, больше ты не будешь гадить в чужом огороде». И еще вдобавок дал мне пощечину своей как доска ладонью. Спиной я чувствовал, как она смотрит на меня, как улыбается, но, увы, моя смелость куда-то делась.

Когда он закончил издеваться, я долго сидел не поднимая глаз, пока все не вышли из кабинета. Пусть лучше еще десяток таких Глебов меня изобьют до полусмерти, только чтобы ее ангельская улыбка не обратилась против меня. Это так ужасно.

Конечно, как-то я дал ему отпор, на первом курсе. При всех толкнул, когда он пытался поджечь мою сумку. Потом не понял, как оказался на лопатках, я смотрел на него снизу вверх, как он пытается коленом зажать мне горло, и тут же почувствовал, что его друг Митя хочет снять с меня штаны. Благо учительница зашла, и никто не увидел мои семейные труселя в цветочек. После этого случая ни дня не проходило, чтобы он прошел, не тронув меня.

В конце пятого курса Глеб охладел к ней. Она психовала, ходила за ним, умоляла, писала, все без толку. Даже драка была, она его новую подругу за волосы таскала по всему универу. Мне жалко ее было, иногда думал помирить их. Но потом одергивал себя.

Наконец-то и на моей улице перевернулся грузовик со сладостями, и все время учебы, которое я за ней ходил, не прошло даром. Она начала со мной общаться, но больше относилась как к большому платку, который весил на тот момент семьдесят пять килограмм, хорошая салфетка, ничего не скажешь. Быстро впитывающаяся.

Не стал упускать время, начал за ней ухлестывать незаметно. Всякие подарки ей в карман или сумочку засовывал. Обычно это были маленькие эльфы. Не знаю, но они мне тогда казались милыми, но потом не стал так делать, так как она думала, что это все дело рук Глеба.

Как-то увидел, что она сидит, смотрит на них и плачет, и даже вроде как спала с ними.

Аня рассказывала, какие у них отношения были. Я хотел быть противоположностью его, быть добрее к ней, хотел слышать и понимать. Но она не видела, как я к ней отношусь. И не могла не думать о нем.

Она поругалась со всеми своими подругами, потому что он со всеми переспал. Странно для меня, но она его не обвиняла, наоборот, говорила, какие подруги гадины, твари, которые только завидуют чужому счастью.

«Почему ты не можешь выбрать верного, как я?!» – хотелось иногда закричать ей в лицо. Но я от природы несмелый.

И вот в один вечер она разрешила себя проводить из универа. Это был первый раз, когда я шел рядом с ней при людях. Помню смутно, как все происходило, только вот после того как помахал ей вослед, пошел напился. Потому что нес какую-то ахинею. Про то, как я играю в компьютерные игры и какие там есть звания, как меня отец из роддома пьяный забирал на «Волге», как он же верхом на черной кобыле катал, тоже пьяный, и я пару раз упал. Наверное, эти события крепко впечатались в мою тупую память.

Но, как ни странно, она даже слова не сказала про тот постыдный для меня вечер. Как-то все изменилось, мы с ней стали больше общаться. Но такое ощущение было, что она это делает не просто так. Тогда я был влюблен и не понимал ничего, но сейчас, глядя издалека, многое осмысливаю.

Пока я перекручивал все в голове, трамвай прикатил к конечной. Я перешел на другую остановку и стал ждать его же, чтобы уехать обратно, так как пропустил остановку.

Хочу сказать одно, и это самое жуткое, что со мной было. Когда я сел на свое место, то рядом со мной оказался тот же мужчина в серой майке, от которого пахло потом. И все те же самые люди, что и когда сел в трамвай.

Что-то громко скрипнуло. Было похоже, что эта махина смеется над моими чувствами. «У меня хоть рогов нет», – подумал я, а это чудовище, как будто назло, еще громче скрипнуло, потом что-то треснуло, как будто отпали колеса, и наконец трамвай тронулся.

Мы ехали, и я наблюдал за пассажирами, они ничем не были заняты и смотрели перед собой. Какой-то зомби-трамвай. Хм, а я в главной роли.

Небо затягивалось черными облаками, вороны кружили над трамваем. Они кричали, залетали внутрь и опять вылетали, ходили по вагону. Зомби не обращали на них внимания, только мужчина рядом иногда поглядывал на меня, когда я отворачивался. Не замечая маленьких пассажиров, ко мне подошел кондуктор, и я опять подал те же самые деньги. Какое-то дежавю. Дальше я старался ни о чем не думать.

Вот проехали ту остановку, на которой сел. Тут еще кое-что вспомнилось. Ведь до этого я не замечал свою глупость. Помню, пришли с ней в кино, уже не помню, на какой фильм. Минут пять она молчала, не реагировала ни на что, оглядывалась только. Я как раз рассказывал про то, как снимался фильм, до этого обзор смотрел. И она ни с того ни с сего давай смеяться и говорить мне, что я такой смешной. Потом вдруг обняла меня и поцеловала в щеку. А как сели в зал, так она стала недотрогой, как бы я ни пытался к ней подлезть.

После конца фильма я ждал ее на улице. Вдруг парень вылетает в капюшоне и, толкнув меня, убегает за угол, за ним выбежала она. Мы сразу встретились с ней взглядом, она извиняюще улыбнулась. Опустив голову, подошла ко мне, по ней видно было, что душа у нее разбита.

Мы тихо шли. Она смотрела под ноги. Я ее ни о чем не спрашивал, потому что не мог, во мне кипела ненависть к ней и к нему. Я чувствовал себя обманутым, использованным. С другой стороны, мне казалось, что ей нужно дать время.

Но почему?

Тогда, когда за ней закрылась железная дверь, я понял, что нужно сделать, чтобы она навсегда стала моей.

Это было вчера. Сейчас я ехал к ней. И теперь стоял вопрос, как долго я буду кататься на этом трамвае и смогу осуществить свои планы.

На той самой остановке опять они. Девушка в сарафане и ее парень. Она объясняла ему, размахивая руками, и я услышал одну ее мерзкую фразочку: «Ну и вали, раз тебя что-то не устраивает, мне все равно…», дальше все заглушила черная «Приора», из машины так басило, что трамвай качался.

Я встал, следом и парень. Он влепил ей пощечину. Она толкнула его и побежала к парку, который находился сзади остановки. Парень побежал за ней, а я двинулся в конец вагона.

Она забежала в парк и побежала по газону. Сбоку ехал велосипедист. Он ее уже догонял, когда велосипедист наехал на парня. Они оба упали. Тут эта гусеница заехала за дом, и я больше ничего не видел.

Я огляделся, все пассажиры смотрели прямо. Мгновение, и правая нога загудела, что я крикнул как девчонка, джинсы в области колена пропитались кровью.

На меня напало дикое желание догнать их. Я вышел на следующей остановке и побежал за ними. Бежать было трудно и больно.

Когда я пробегал мимо велосипедиста, он поглядел на меня суровым взглядом и еще что-то сказал, махая рукой. Но я не обратил внимания на него и побежал дальше.

Кто-то в белом забежал в чащу леса, это она. Но за ней никто не бежал. Парень куда-то скрылся.

Я медленно шел среди деревьев, прислушиваясь к каждому шороху. «Помогите!» – раздался тихий голос девушки, это голос человека, попавшего в беду. Я пошел на зов и вышел на маленькую полянку, на которой поперек лежало засохшее дерево. Она сидела возле коряги, держась за колено. Облизнув сухие губы, осторожным шагом стал заходить со спины. Когда осталось метров пять до нее, под ногой хрустнула засохшая веточка, она обернулась. Мы долго смотрели друг на друга. Ее влажные глаза округлились, тело задрожало, она умоляюще подняла руки кверху и мотала головой.

Было тихо, только где-то гудели проезжающие машины.

Чем ближе к ней подходил, тем она отдалялась от меня и умоляла, чтобы я не прикасался к ней. Присев рядом, погладил по измятым волосам, глянул на рану и увидел, что в колене торчит маленький сук. Она тряслась, пыталась что-то выговорить, но я обнял ее, прижал так сильно, как мог. Потом сдавил ей горло и начал душить ее. Она брыкалась, била меня по лицу, вонзала свой маникюрный палец мне в глаз, а я все сильнее и сильнее сдавливал хватку.

Когда ее сердце перестало биться, я разжал руки. Голова ее упала на дерево, и шея прогнулась так, что подбородок коснулся груди. Глаза ее залились серым веществом, а губы не выговорили последние слова.

Я взял ее на руки, перетащил на ровную поверхность и положил на спину. Поправил волосы, сарафан подтянул до колен. Поцеловал в белый лоб и лег рядом.

«Теперь мы навсегда вместе, моя Аня».

Борщ

В кафе «Серый пингвин», что находиться по улице Кирова, сидел Илья. Ему недавно пришло смс от Катеньки, его любовницы, что она не разделит с ним вечер. Так что он решил допиться до чертиков. Рюмки то и дело летали от стола к его тонким губам. Кажется, водка не доходила до желудка, в горле образовалась дыра и через нее беленькая просачивалась и заливала истерзанную от самолюбия душу. От боли хотелось завыть, вцепиться зубами в гостей кафе, что сидели в кучной компании и посмеивались.

Катеньке он понравился с первого взгляда, его острые скулы, небрежная недельная щетина и тоскливые глаза с которыми он признавался ей в любви при каждой встречи. Через полгода ей приоткрылась декоративная дверь, и краешком глаза ей удалось увидеть сгнившие полы и дверь на чердак забитыми крест на крест досками. По началу ей хотелось сделать ремонт, но она вовремя осеклась, и тихонько закрыла дверь. Она не чувствовала, что нужна ему. Окончательно деготь испортил мёд, когда Илья обиделся на нее, из-за того, что к ней приезжает погостить мама, и они не смогут видеться, так часто как бы ему хотелось. Но до смс он все-таки надеялся, что она образумилась.

Водка не лезла. Деревянные стены в старинном стиле, акула, повешенная совсем не к месту в дальнем углу, медленно расплывались. Рассудок угасал. Перед тем как мозг дернул стоп кран, его встряхнули за плечо.

Илья с усилием открыл глаза и уставился на толстые губы. Он слышал невнятную речь. Когда немного прояснилось, то увидел сидевшего перед собой лысого мужчину, оглядывавшегося по сторонам.

– Ты кто? – разжал Илья слипшие губы.

– Ха. Поднялся походу. Старых знакомых не признаешь?

Как же тебя не узнать гамадрила лысого. Может притвориться что я его первый раз вижу. Прокатит?

– Че надо? – Илья подтянулся на стульчике, положил локти на стол, открыл бутылку и налил себе до краев.

– Да так… поздороваться, не каждый день же видимся – а сам смотрит на беленькую и облизывается.

Серега не стеснялся, доел овощи, потом принялся за Кириешки. Илья брезгливо посмотрел, как работает комбайн его собеседника, выдохнул, и опрокинул голову вместе с рюмкой. Хотел закусить, а все тю-тю. Возмущенный взгляд прошиб незваного гостя, и он понял, что ему не рады.

– Ох, забыл, Дашки обещал, что вовремя прейду. – Серега встал, вытер руку об джинсы и протянул хозяину стола.

От этих слов у Ильи остановилась кровь, руки и ноги похолодели. Он всегда уважительно относился к чужим отношениям. Теперь, когда с ним случилось такое, ему захотелось отомстить всему женскому полу, хоть и через мужика. Он схватил руку Сережи и притянул к себе.

– Останься. Парочку закинешь, и попрешь.

Не дожидаясь ответа Илья позвал официанта и попросил вторую рюмку. Принесли. Сережа без обиды ждал, когда ему нальют.

Пили они молча. Серегу быстро развезло на голодный желудок. Его язык не хотел спокойно стоять в стойле, начал лягаться, а потом вовсе вырвался и поскакал галопом. Работа, дом, гараж, машина все эти темы проскакивали мимо ушей Ильи, как только речь зашло о детях, он встрепенулся. Ожил.

– А ты че тут делаешь? – Илья сурово посмотрел на коня, который ржал обнажив кривые зубы.

– Как? Мы же… ну, то самое… ты че? – плечи Сережи поднялись от возмущения.

Илья шатаясь пошел к барной стойке, долго общался с барменом, который танцуя мешал в шейкере коктейль. Подойдя обратно положил на стол шоколадку «Нестле» перед Серегой и обнял его за плечи.

– Вот это сыну. И извинись за меня что задержал.

– У меня девочка вообще-то – шепотом сказал лысый, когда Илья надевал пальто.

Подруга осень залезла под одежду ледяными ручками и обняла его. Илья не сопротивлялся ей, безучастно засунул руки в карманы и поковылял по сырой улице Кирова. Его жгло изнутри обида, за то, что жена не смогла родить ему. В воображении он наставлял детей на праведный путь. А она?! Она отняла и сожгла пять лет его жизни. Пустые годы…

Вдруг перед ним выскочил запыхавшийся Серега.

– Я тебя обидел?

Илья с завистью смотрел на неуклюжего мужичка, который сгорбившись прятался от пронизывающегося ветра.

– Хороший ты мужик, чем ты мог меня обидеть? – Илья похлопал по плече Сереги и хотел пойди дальше, но дружеская рука остановила его.

– Говори, вижу же, что час разорвешься.

Он спрятал лицо за ладонями, потом вынырнул из них и посмотрел в маленькие глазки Сереги. В них для него промелькнуло надежда и спокойствие, что если даже выболтает лишнего, все останется в глубине этого человека.

– Говорят, к сердцу мужчине лежит через желудок, типа борщ сварила и дома идиллия. Ну варит она этот борщ, дальше то что? Все? Пожрал. Сытый. И как кот можешь упасть, уснуть. А вот что здесь – Илья пальцем тыкнул в грудь Сереги, что тот кашлянул – сюда борщ не зальёшь, знала бы она че я не просыхаю, так может по-другому ко мне относилась бы, не понимает она меня, и даже не хочет. Поговорить и то не можем. Гадина. Тьфу.

– Ха – лысый с недоумением повертел головой – да час вот, чтобы моя каракатица жрать не варила, да нахер такая нужна, – и выпятил пах вперед – я со своей по этому поводу постоянно ругаюсь, какие-то диеты придумывает. Прикинь, котлеты овощные – и захихикал голосом старика.

– Я детей хочу… – Илья добродушно улыбнулся, глаза стали влажными.

– О-о-о, дети, это вообще морока, – Серега посмотрел по сторонам и плюнул в лужу, – я тебе так скажу…

– Ничего мне не надо говорить, иди понял куда? – Илья махнул рукой и быстрым шагом пошел в обратную сторону. Серега искривил губу и не стал за ним идти.

Илья от выпитого туго соображал, и поэтому доверился ногам, а ноги существа такие, которые знают лишь знакомые тропы, и поэтому вели его в сторону дома. Он шел зигзагом, упал пару раз, умылся где-то лужей и через пол часа вышел к родимому порогу, остановился, посмотрел назад, хотел уйти и пропасть, но уже не было сил, топтать землю.

Вдруг в голову врезалась воспоминание. Как он с родителями переехал в это здание, который был построен один из первых, в этом районе. Пятиэтажка гордо возвышалась среди бараков и двухэтажных деревяшек. Весь город хотел здесь жить, завести семью, увидеть внуков. Дом был готов принять всех. Но что-то пошло не так, переехав, многие стали отгораживаться друг от друга за железными дверьми. Детский смех изредка плавал в воздухе, а взрослые прятались прежде чем улыбнуться. Потихоньку люди вымирали. И как будто дом посерел и стал ненужным.

– Гадина, гадина, ненавижу – пьяный Илья стоял прислонившись к кирпичной стене, и кое-как выговаривал эту молитву.

За всем наблюдал мужчина, похожий на почтальона Печкина, такой же худой и длинный, только усы седые. Мужик уж до боли сердобольный, подошел к измученному.

– Сынок, – Печкин затянулся и выдохнул отравленное облако, – может помочь.

Илья грустно выдохнул.

– Отста-а-ань, – и начал биться головой об стену.

– Сынок, сынок, ты шо делаешь? – мужик кинул сигарету в мусорный бак, и схватил его за лоб, – неужто из-за женщины?

– Отстать говорю. Не понятно что-ли? Ты шел куда-то?

– Грубить то не надо, я помочь хотел.

– Извини – пьяница обошел скамейку и сел, Печкиностался сзади и не знал, что делать.

– Вот говорят… – завыл свою песню Илья, пересказал слово в слово, что и Сережи. Только в конце добавил, – вот Катенька, ангелочек мой, любовь моя, я ее борщ не разу не евший. А люблю. Сидим болтаем, она слушает, улыбается. Улыбка красивая. Ммм.

– Ох, ох, ох, жизнь жестянка, – мужик сел рядом, стянул шапку и достал еще одну сигаретку.

– Я вот…, слышь дед, а ты бабку свою любишь? Только честно, – пьяница обнял себя и сгорбился, при этом смотрел на мужика снизу-вверх.

– Какой я тебе дед то, мне всего то пятьдесят семь. Бабка как ты говоришь, умерла уже лет семь назад. – Печкин достал зажигалку, чиркнул ею, закрыл от ветра огонь и подкурил, пыхтя продолжил – Ну раз ты со мной откровенно, то я бы тоже рассказал. Непротив?

– Хм, валяй.

– Женечку я на третьем курсе подметил. Молодуха, озорная, пышет здоровьем, такие нужны в деревни, да и я вроде неровно дышал к ней. И вот, получилось так что уговорил ехать в деревню. Хозяйство завели, пятнадцать лет вместе прожили, хм, и не тужили, между прочим. Ну конечно скандалы были куда без них, но они быстро утихали. Потом от сестры письмо пришло, что мать умирает, пришлось ехать одному, на Женечку хозяйство осталось. Мать еще полгода мучилась. Потом с сестрой и дядькой еще полгода пилили наследство. Никто ни хотел уступать, ну я плюнул и домой уехал без гроша. Захожу значит в хату, кричу «родная я тут», а там… – мужик затянулся что есть мощи в легких, выдыхая продолжил – с мужиком она. Голые бегают. Ну че делать, убивать что ли, расстроился, хотел уехать, а денег то нет, думаю останусь, поделим с ней и уеду. А если нет, то как было так и оставлю. Через неделю смотрю она мне на уши присела, говорит, что черт попутал, и так и сяк передо мной извивалась. Ну че делать? Простил. Но обиду затаил, на приблудную. Ой, как я пил, всех баб в деревни положил, некого не щадил, мстил. Она понимала всю участь свою. И не слово я не слышал от нее, про баб или водку. Так прожили мы восемь лет. Ну где-то. К этому времени она исхудала, одни глаза остались. Потом рак обнаружили, через год схоронил ее. И вот живу без нее уже больше десяти лет, и не к одной не тянет.

Мужик выпятил нижнею губу и вытер слезу.

– Да, история печальная – пьяница рассматривал маленькую лужицу под ногами – обидно за тебя. Вот если бы я, то я бы не за какой борщ не простил бы, убил бы всех, а его…

– Да, тьфу ты – Печкин встал, шапка которая лежала на коленки упала – у тебя че сынок, все в борщах измеряется, борщ то, борщ се. Душу тебе тут изливаю, придурок…

Мужик поднял шапку, отряхнул, быстро забрался по ступенькам и исчез во входной двери.

Илья сидел пол часа, продрог, а в мыслях, какой-то голый мужик бегает, туда-сюда, и извиняется еще, за что-то.

Тут он подскочил, побежал, на лестнице упал, не останавливаясь взобрался на четвереньках. Не помня себя залетел на третьей. Руки трясутся, кое-как отыскал замочную скважину, минут пять провозился. Забегает, бежит в спальню. Включает свет. Заглядывает в шкаф, потом под кровать.

– Ты чего? – сонный голос жены отрезвляет его, – что случилось? Ах ты паразит, ковер…

– Че, какой ковер? Заткнись. Где он?

– Кто?

– Голый этот.

Жена в недоумении смотрит на него. Илья пол ночи на нее орал, а она не понять за что оправдывалась. Ведь в каждый угол заглянул, все искал.

Диета

В работе повара мне нравиться – летнее утро, за час до открытия. Солнце поглядывает в окно, как мы все собираемся в прохладном зале. Наташа, с ковшиком разливает чай в граненные стаканы, а Мария Львовна нарезает с хрустом свежий хлеб. Я старался урвать корочку, мазал ее мягким маслом, посыпал сахаром и ел, ни о чем не думая.

Напротив, меня сидела Марья Львовна. Мы её ласково звали «Крыса». Потому что сдавала всех без разбора, а какая тяжелая энергетика у неё. Колбасу резал как-то, тут она подошла, у меня руки затряслись, глаз задергался, сознание помутилось, в берлоге с голодным зверем не так страшно, чем под ее надзором. Не сказав ни слова ушла, а меня потом пол дня трясло.

Случай помню. Стоял на раздаче, народу уйма. Будто трамвай останавливался каждый пол часа. Убегался. Плюсом к вечеру банкет, на сорок семь человек. Но одно радовала, к раздачи это не относилось. Но тут выходит Крыса, тащит на красном подносе вилки, ножи, и заявляет.

– До шести надо натереть – кидает на стол поднос, что аж ложки подпрыгнули, разворачивается и уходит.

Я немного опешил от такого расклада, а тут еще что-то из рук тянут, это оказывается мужик, хочет, чтобы я ему тарелку супа отдал.

Через пол часа ковыляет обратно.

– Еще салфетки скрути.

– Марья Львовна, – кричу ей, – так не успею, да вроде говорили…

– Что говорили? Знаю я, эти ваши разговоры. Лентяи вы все, работать быстрей надо…

В другое ухо амбал кричит, что опаздывает, и чтобы мы решали свои проблемы после работы.

Что делать? Согласился. Насмотрелась разных передач про поваров и хочет из столовой ресторан сделать. Конечно, на столах серебряные приборы смотрятся красиво, но на это совсем нет времени.

– Ильги-из, далеко собрался? – крикнула она мне в спину, когда я стоял возле выхода переодетый.

Я закрыл глаза, во мне закипела кисель. Она шоркая подошвой сланцев об плитку, подошла ко мне, и ласково пропела.

– Пока не сделаешь, домой не пойдешь.

– Да как, Ма-марья Львовна? – я повернулся – я же еще на той недели говорил, что у меня талон к стоматологу.

– Ильгиз, есть слово «надо». Вот тебе и мотивация.

– Я не обязан! Это вообще не моя работа, делайте сами, – развернулся и хотел уйти, но она продолжала.

– Не сделаешь, можешь вообще не приходить.

– Как? – меня передернуло от гнева.

– Вот так. Я поговорю с Нурией Расимовной. Она этого терпеть не будет. И насчет того, кто что должен делать, буду решать я, но никак не ты, – я хотел открыть рот, но она повысила голос и продолжила – и если ты как сонная муха не стоял бы, то все успел. Так что ступай.

К стоматологу я не попал.

Крыса сидит сгорбившаяся, и кажется, уменьшилась в размерах. Держит стакан двумя руками, и маленькими глотками пьет чай. Да, она скромная, при том что «заноза», но чтобы не кушать и разглядывать узоры на скатерти, хм, такого еще не было.

Задев Наташу, взглядом показал, на нее. Я был немного обеспокоен, ведь никто не знает, что у женщин в голове. Наташа человек простой, что думает то и говорит. Немного понаблюдав за Крыской, крикнула:

– Маришка, а Маришка. Любовник что-ль появился?

Мария Львовна растерянно обсмотрела нас всех. Недоуменно промямлила.

– В смысле.

– Да, ладно, вижу один чай хлебаешь.

Все прекратили жевать. Мария Львовна оттолкнула кружку и робко начала.

– Все де–девчонки – взгляд подняла на меня – ну и мальчишки, с сегодняшнего дня, – она остановилась, вдохнула больше воздуха, и еще тише продолжила – диета, я на диете. Все.

Не дожидаясь вопросов, она встала и пошла к себе в цех. Я не сомневался в ней, ведь она человек слова. Просто так говорить не будет.

Минутки три все молчали. За окном послышались голоса рабочих, кто-то дернул закрытую дверь. Наташа посмотрела на часы.

– Еще пятнадцать минут – и зевая продолжила – в поезде ехала с пожилой женщиной. Худая, страшная, как моя смерть. Мы с ней разговорились. Рассказала она, что тоже, на каких только диетах ни сидела. Сейчас не есть, не срать не может. Вот она мне сказала, ешь пока естся, и не чего на этих треклятых диетах сидеть. И с того момента даже не думаю. Эх, меня и такую любят.

– Ну, да, мне муж тоже говорит нет толстых женщин, есть мужчины с короткими руками, – все улыбнулись, это говорила Таня. Она не сказать, что толстая, такая пухленькая. Потом встала собрала стаканы и посмотрела в окно – ни чё, дня три посидит максимум, потом больше нас будет трескать. Ни чё, ни чё, ей полезно. Может когти выпадут.

И вот марафон сумасшествия начался: Мария Львовна забегала с тарелками. Мне кажется она раз десять на дню кушала. Утром она бегала с гречкой или овсянкой. В течение дня уплетала то фрукт, то йогурт, то творог обезжиренный. На обед у нее был легкий гарнир в основном тушеные овощи с кусочком курицы или белой рыбы. И все в таких маленьких порциях. Наверное, желудок ее ненавидит, ведь до похудения, она накладывала себе чуть ли не две порции пюре, сверху клала котлету, и поливала все это добро соусом из-под гуляша.

Через месяц девчонки, над ней перестали издеваться. Зауважали, ведь Марья Львовна скинула пять килограмм. Все ее спрашивали на какой именно она диете сидела, что помогло, а что нет. Она рассказывает и улыбается, встает перед всеми руками машет, талию свою показывает, а глаза говорят обратное что ей на самом деле то не очень то и сладко. Девчонки в это время что-то записывают, бока свои трогают и мысленно, наверное, прощаются с ними. Через неделю все сидели на диетах, мне неуютно было сидеть с макаронами и гуляшом, когда кто-то кушал морковку сырую, кто салат, кто суп пюре, кто пил воду.

Через неделю, все как-то начало возвращаться на круги своя. Только одна Марья Львовна не унимаясь и, наверное, хотела доказать, что она самая стойкая. Прошла еще неделя и в тусклых глазах появился огонек. Она мило сидела за столом и ни к чему не притрагивалась, еще милее была ее улыбка. И тут я понял – сорвалась. Прекрасная идея пришла мне в голову, разоблачить ее, и тем самым наказать за ее дурной характер.

За несколько дней заметил. Дверь в её цех постоянно закрыт. Когда мы обедали она куда-то уходила, и все время оглядывалась, наблюдала за всеми.

Я сообразил, что она прячет в цехе еду. Как мне хотелось ее раскусить. Заглянул к ней в цех, но ничего не нашел. Через четыре дня мне надоело, и прекратил все это.

Все раскрылось в один день. Был обед. Мария Львовна никуда не пошла. После сытного обеда я растянулся на стульчике и смотрел на потрескавшийся потолок. Девчонки вышли покурить. Во всем здание остались мы одни с Крыской. Вдруг она закашляла. Сначала не придал этому значение, но это продолжалось долго. Когда я заглянул к ней в цех то увидел, как она стоит с опущенной головой в мойке, кашляет и трясется.

– Марья Львовна, Марья Львовна, вам помочь? Что случилось?

Она вытянула руку назад, чтобы я не приближался и махала показывая на выход. Крыса практически задыхалась. Побоявшись ее преждевременной смерти, остался.

Мария Львовна прекратила кашлять и повернулась ко мне. На ее багровом лице, в некоторых местах проступали белые пятна. У нее что-то упала на ногу и отпрыгнув как лягушка приземлилась ровно между нами. Пригляделся, да это же надкусанная котлета. Поймал с поличным, промелькнуло у меня в голове. Распахнулась входная дверь, смеясь вошли девчонки. Я хотел позвать их, но Крыса подобрала улику, выбежала.

Я не стал за ней бегать, а сел в ожидание всех. Но вместо девчонок вошла заведующая Нурия Расимовна, а за ее спиной пряталась Крыса.

– Ильгиз, как ты мог? Ну в самом деле, я… мы не ожидали от тебя такого…

Заведующая еще что-то говорила про честь мужчины, что женщин нужно поддерживать. Я не слушал, только разглядывал свои сланцы.

– Ильгиз, но человек же на диете, а ты ходишь к ней с котлетой, и подстрекаешь. Знаешь, как трудно сидеть на диете, когда все против тебя. А? Вот ты не женщина тебе не понять.

– Я, я…

– Ильгиз, извинись перед ней, – Нурия Расимовна погрозила пальцем.

– Не буду я перед ней извиняться, она сама…

– Ильгиз, не спорь.

– Еще вот при вас скажу Нурия Расимовна, – Крыса вылезла из убежища – пусть перестанет следить за мной. Куда бы я не пошла, везде он. Как будто специально. Знаете, как маньяк какой-то. У девчонок спросите, если не верите.

Сзади них стояли Наташа, Таня, Вера и еще кто-то и смотрели на меня. У всех такое лицо было, как будто я домогался до Крысы. Они подтвердили, что я следил за ней. Худшего дня не припомню.

После этой истории прошло, наверное, месяц, вроде все забылось и потекли одинаковые дни. В один из таких дней готовил сырники, что-то напивая себе под нос. Кончилась мука и я пошел на склад. Но не успел я переступить порога как услышал тихие всхлипы и бормотания. Я прислонился к углу и через дощатый стеллаж увидел, как на мешке с сахаром сидела Крыса и вытирала слезы. В бесшумной комнате все хорошо слышалось.

– Ну, почему? Ну что же со мной не так, – Крыска еще немного помолчала и добавила со вздохом – Ну и катись колбаской.

Я ушел на кухню, обдумывая все что она сказала. Никакой жалости я к ней не испытывал. Мне надо было работать, и я пошел в склад. В складе было пусто, после неё остался мятый мешок.

Кофе

Рамис сладко посапывал, когда его толкнули в бок. Он открыл один глаз. На белоснежном фоне, выжженный ядом стоял силуэт жены. Глаз закрылся, обмякшее тело не подчинялось ему. Через сонную оболочку всплывали отдельные слова и ударяли в мозг, как нашатырь. «Обещал, раковина, идиот». Он сел, и, прежде чем сказать, облизнул губы.

– В смысле?

– А! Проснулся! Иди убирай! – Ее грубый прокуренный голос сверлил ухо.

Тамара сжимала сырую половую тряпку и готова, как ему показалось, бросить в него. Рамис знал, что она может это сделать, и поэтому с опаской приподнял руки.

– Че сидим-то?

– Да все-все, успокойся.

На полу растекалась грязная лужа с клочками волос и другим мусором. Там же лежал разноцветный коврик. Тамара ткнула мужа в плечо и всунула тряпку в руки.

– Твой косяк.

С чувством вины, и страха перед женой, брезгливо взял ветошь и помял в руке. Нехотя присел, неумело держа тряпку двумя пальцами он макал ею в лужу. Тамара от увиденного не смогла сдержать ярость и привычно дала ему подзатыльник. Прошипела:

– Не чего сделать нормально не можешь. Исчезни.

Она с психом отобрала тряпку, так что грязные капли разлетелись по комнате.

– Пошел вон…

«Лучше молчать», подумал он и, почесав лысину, пошел на кухню. Из шкафчика достал молотый кофе «Presidentti» в новой зеленой упаковке. Из ванной доносились бормотания: «Связалась с лодырем, не отходит от компьютера, спит днями и ночами, ничего нормально сделать не может». Рамис мог часами слушать какой он «хороший», и при этом думать или заниматься спокойно своими делами. Этот фон даже немного успокаивал его. Так что сейчас, легким движением открыл пачку, и бодрящий запах кофе заполнил комнату. Он только потянулся к турке, как из ванной донеслось.

– Иди сюда! Ты где? Коврик кто будет вешать?

С сожалением поплелся помогать жене. Открыл дверь на балкон, взял немного правее, так как часто бился ногой о колесо велосипеда. Раздвинул клетчатые сумки, освободил место и повесил коврик.

На балконе было душно, Рамис открыл окно. Тихим жужжанием донеслись до него звуки бензопилы. Он наблюдал с пятого этажа, как крошечные люди ходят по двору, занимаются хозяйством в своем доме.

Рамис любил наблюдать из окна, как живут другие люди. Он думал, что они счастливее его. Его мечта – иметь дом с большим участком и живностью: куры, свиньи, собака, и место, где можно спрятаться от жены. Томочка не хотела дом, обосновывала это: «научись сначала следить за квартирой…».

– Че вста… – опять заорала жена, – ты издеваешься надо мной.

– Что, что случилось?

Вдруг она резко села на пол и схватилась за ногу. Рамис понял, что у нее маневр не удался: о велосипед ударилась. Опять на него все свалит. Решил избежать этого обвинив ее:

– Что ты здесь делаешь? Сама виновата. Нечего лесть туда куда не следует.

– Че так долго? Кто будет раковину чинить? Я что ли? – слезливо тянула она глядя на свой ушибленный мизинец.

– Ну ладно. Ща сделаю.

Он хотел перешагнуть через нее, но вовремя сообразил сначала ей помочь подняться. Она кое как встала и, держась за его плечо, начала ныть.

– Почему ты такой? Обнял бы, поцеловал бы. Извинился. Ведь мне же больно. Ты какой-то черствый. Ты разлюбил меня? – немного подумав добавила – Может мне мужа на час вызвать? Он бы все сделал, и нервы в порядке у меня и у тебя.

– Ну, если хочешь. Давай.

– А – она посмотрела ему в глаза, – значит, вызвать человека со стороны лучше, чем самому что-то сделать? Давай раздарим! – Она выглянула в окно и крикнула:

– Кому нужны деньги! квартира номер…

– Ну хватит, – строго перебил он ее, – пойду.

Она искусственно заплакала, когда он вышел с балкона. Рамис почувствовал вину за ее слезы, и, как обычно, обнял ее и поцеловал. Тамара важно вырвалась из его объятий, похрамывая ушла в спальню.

Жена лежала на кровати с пробками в ушах, когда Рамис сделав раковину вошел в спальню. Увидев его она все же вытащила один наушник.

– Сделал?

Он кивнул нехотя. Она привычно прожужжала.

– Руки то хоть помыл?

Он посмотрел на грязные руки и тяжело выдохнул. Сходил помыл. У Тамары рот опять не закрывался. Сейчас ей важно наставить его на путь исправления. Он слушал ее и отвечал: «ага, мхым, ну да, еще бы». Когда она выговорилась, угасла в ней обида, прошла злость и как ни в чем не бывало пропела и похлопав ладошкой по кровати позвала к себе

– Ложись. Тут прикольная песня, пойдем послушаем.

Рамис лег рядом, она запихнула ему в ухо наушник. Он не любил попсу, но, чтобы не обидеть жену, скривил душой и кивнул благодарно.

Тело напомнило про нехватку кофеина холодком в груди. Он предложил ей тоже кофе. Она покачала головой, и отобрала у него наушник. Переступив порог кухни он предчувствовал с наслаждением, что остались считаные минуты до первого глотка бодрящего кофе. Он даже начал пританцовывать и запел песню «I love you baby…». Пару раз крутнулся на носке, потом резким движением взял пачку. Маленькая черная туча взмыла вверх, на мгновение зависла над головой и медленно посыпалась на пол.

Его тело онемело, глаза расширились. Он судорожно сжимал пачку «Presidentti». Рустам думать не хотел, что будет дальше, но, одно он понял точно – холодок в груди еще долго будет его мучать.

Приехал

Ранним утром прибыл поезд. На перроне суетились люди, кто-то искал свой вагон, кто-то выползал из него. Среди всей этой беготни проходил мимо толстенький мужчина в клетчатой рубашке. Никто не видел откуда он вылез, и не знали куда он направляется. Голова Олега стала тяжелее чем, когда он уезжал. После женитьбы он меж двух ушей засеял хлопотливые семена, а вот в санатории хрупкая ручка взяла сосуд с вином и полила грядку, и вот по пути домой все поспело.

Олег смотрел в затылок таксисту, он думал, что этот маленький худой дяденька тоже несчастен, и живет не с той. Ужас. Сколько же нас таких… и он, и он, и он… Олег считал прохожих. Машина повернула на перекрестке, солнце ярко засеяло и зайцем блеснуло в окне и будто мелькнул образ Ирины. Неужели она? Олег посмотрел назад. Обознался.

– Как ты думаешь, ты счастлив? …с ней, – последние слова Ирина сказала шепотом, как будто боясь чего-то.

Два счастливых тела лежало на кровати. Два уголька горели в полутьме. Табачный дым лениво поднимался к потолку. «К чему задают эти вопросы, ведь на них нет ответа, говори хоть что все равно это будет ложь». Эти никчёмные слова вывели его из равновесия. Как бы он не хотел проснуться с ней, он надел штаны, майку, сказав что-то невнятное, пошел к себе. Небо в эту ночь оказалось темнее чем обычно.

В квартире пахло жаренным, слышно было как на сковородке что-то журчало. Мария выглянула из кухни с лопаткой и поторопила его к столу, пока ей некогда с ним обниматься. Олег разулся, крадучись прошел по коридору и встал в проеме двери. Возле плиты стояла она: с толстой свиной шеей, в застиранным халате, на маленьких ладошках торчали пять крючкообразных сосисок. Мария повернулась к нему, её тонкие губы растеклись в улыбке.

– Ну ты чё стоишь? Соскучился?

Одного взгляда хватило, чтобы понять, не ту жизнь он прожил, обои и то не он выбирал, стульчик возле стола тоже не он, а жена? Как угораздило? Непонятно. Олег заперся в ванной, положил руки на раковину и посмотрел на себя. Щетина, красные глаза, этот человек в отражение испортил все, а этот, который здесь стоит должен все исправить.

Он выбежал из ванны, в коридоре столкнулся с Яшей. Сын минут пять ждал отца и радостно обнял его. Пришлось Олегу до конца вечера стать примерным семьянином.

Яши недавно исполнилось семь лет. Он любил отца. Они очень много времени проводили вместе, пускали воздушного змея, играли в шашки, и вот недавно Олег начал учить его в шахматы. Яша к приезду отца все названия фигур выучил, и он его звал на «партию».

Они на диване разложили шахматную доску. Яша перепутал местами офицера и коня. Отец поправил фигуры и улыбаясь потрепал его за волосы. Первый ход был за Яшей, когда он держал пешку чтобы сходить, на напряженном лице сына Олег увидел черты жены. Как будто маленькая копия сидела перед ним. Через минуту он поставил сыну детский мат и смахнул свои фигуры.

– Убирай, хочу лечь.

– Так не считается. Пап!

– Все считается. Давай, хочу лечь, – Олег задрал ногу чтобы лечь, но тут появилась Мария с той самой улыбкой.

– Идемте, все готово.

– Пап, давай еще, ну пожалуйста, – сын с обидой смотрел на отца.

– Папа устал, давай вместе, а папа пока пойдет покушает.

– Ну, давай, только я чур с черными. Чё то мне с белыми не везет.

Олег оставил их. На столе стояла глубокая тарелка с оладушками, все как на подбор кругленькие, мясистые, так и тянутся в рот. Только было потянулся за оладушкой, взглянул на живот. Долго он на него смотрел, трогал, щупал и решил, что для будущей жизни не нужны лишние килограммы и встал из-за стола.

Притворяться хорошим семьянином было выше его сил. Да солнышко, сейчас сделаю солнышко, солнышко, а где мои брюки? Ласковые обращения прилипли к ней давно, тогда, когда он и не задумывался о счастье, не думал любит или не любит. Это слово вылетало машинально, так, как если бы он называл ее по имени. Ближе к вечеру он решил открыть часть занавеса и пустить ее за кулисы.

Они сидели по краям кровати, она обмахивала себя сложенную пополам газетой, с него катил пот, но он не обращал внимания на это, есть дела и поважнее.

– Марин – он позвал ее, как испуганный мальчик пытается объясниться в своей правоте, она не слышала, тогда он решился сказать громче, – Марин.

– Да.

– Я же ездил в санаторий…

– Говори громче, не слышно.

– Так вот, – заговорил он громче, – я это понял, ну то самое. То, что жизнь у нас какая то не такая. Ну как хотелось бы. По-другому хочется. Понимаешь?

Она молчала и все обмахивалась газетой. Он затаив дыхания ждал.

– О да, я тоже, – она произнесла умирающим голосом.

– Ты тоже это поняла? – настороженно спросил он.

– Ну да, сейчас куда-нибудь в Антарктиду, представь нас с тобой на лыжах, мы такие… – она показала, как будто она стоит на лыжах и с палками отталкивается.

– Ты немного не поняла – он закинул ногу на кровать и смотря на ногу стал говорить, – я хочу сказать что понял…

– Ногу убери.

– А! Да – он на немного задумался, – вот видишь я хочу поговорить о другом, а ты все ногу убери. Мы разные. Я такой ты такая. Ну… – он взглянул на нее. она перестала обмахиваться и стала слушать внимательнее. – Я хочу другой жизни, совсем другой, не то что было. Человек должен быть счастливым, и я не исключение.

Марина смотрела в пространство, уголок ее рта дернулся.

– У тебя кто-то появился? Там?

Олег вскочил.

– Да какое это имеет отношение к делу? Я не про это имею…

– Так было или нет.

Голос Олега задрожал.

– Нет. Не было.

Она смотрела в окно, монотонный голос вытекал из нее.

– Ну да, только ты заслуживаешь счастья. А мне мою жизнь кто вернет? Может ты? Давай. Мне как сейчас быть? Отдала ему лучшие годы, вот во что ты меня превратил, – она так же не отрывая глаз с окна говорила и показала на себя, теми самыми сосисками, – а сын твой заслуживает счастья, а? Заслуживает? Я не слышу. Или ты только у нас особенный?

– Ты не так поняла.

– Бери свою подушку и вали нахрен. Ну или можешь к ней.

– К кому?

– Тебе лучше знать.

– Я не…

– Что ты…?

Она обошла кровать взяла со злостью подушку и кинула в мужа.

– Чтобы ноги твоей здесь не было.

– Марин…

Он смотрел как она пальцем показывает на дверь.

Олег вышел из спальни и постелил себе на диване. Он долго лежал с закрытыми глазами, ощущал легкость в голове и легкое покалывания в области груди, он слышал, как бьется его сердце. Тук-тук-тук. Вдруг в его голову залета мысль, и он достал телефон, зашел в одноклассники, в поисковике забил Зямина Ирина. Через пять минут он во всю рассматривал ее фотографии. И почему-то через все ее фотографии нитью тянулся один мужчина, лысый и коренастый, со смешным выражения лица. Они за новогодним столом подняли бокал за наступающий, они вместе чистят рыбу, они сидят на мотоцикле, и последняя обновленная фотография на стене – она со цветами на вокзале, и в глазах будто есть то что нету у него.

Марина мужа пустила в спальню через неделю, а через месяц начала слышать то знакомое слово «Солнышко».

Тетя Сания.

Сегодня мы с мамой пойдем к тете Сание. Обычно, когда мама от неё приходит, она начинает целовать меня в макушку. Достает из полки пыльную книгу «451 градус по Фаренгейту» и намекает на то чтобы я бросал смотреть телевизор и моментально погрузился в чтение. Она умеет прерывать на самом интересном месте, в тот самый момент, когда Брюс Лю наказывает плохих парней. Приходится отвлекаться, ведь она может все вырубить. Потом долго рассказывает, как сдавала макулатуру чтобы купить вот именно эту книгу, а как она сдала папины журналы «Сельская новь» лучше молчать. Я старался садится боком чтобы не упустить что творится в телевизоре, когда она это замечала, то убирала книгу и шла спать.

Кое-как застегнув замок на своей куртке, мы с мамой пошли к тети Сание. Выпал первый снег, мы шли по длинной улице, фонари освещали нам дорогу. Мама ровно отчеканивала на снегу следы. Я шел сзади и старался попасть в каждый ее след, как будто идет один человек. Мои кроссовки полностью закрывали ее тонкие следы.

Подойдя к покосившему забору, мы с трудом открыли калитку и подошли к двери дома. Дверь распахнула тетя Сания, тень закрывало ее лицо, хромая она завела нас в дом.

Половина кухни занимала побеленная печь. Пахло дымом. Я сразу заметил на столе среди соленых огурцов, салатов корзинку с конфетами. Тетя Сания поняла, что я хочу и подвинула корзину ко мне. После первой конфеты я затолкал вторую, третью не успел, мама схватила меня за руку.

– Не порть аппетит.

Сказав им что буду хранителем огня, сел возле печи. Я хотел открыть дверку, но она с лязгом упала.

– Она сама.

Тетя Сания смотрела на меня и виновата улыбнулась.

– Че сидишь, сделай, а то здесь нет мужчин, – сказала мама, а тетя Сания покраснела и махнула рукой.

Они позабыв обо мне о чем-то шептались, а я хотел придумать как сделать дверку. Иногда к столу подходили ее дети, это был лопоухий мальчик, и девочка, которая любила ходить с распущенными волосами. Тетя Сания просила их кушать сидя, но они отказались. Я стеснялся идти к ним играть, мне трудно с кем-нибудь заговорить.

Когда я придумал как сделать дверку, их разговор стал громче.

– … знаешь, как обидно, вчера целый вечер стиралась. Ладно Эльвира девочка, а этот как услышал, что я пришла куда-то исчез. Вечером только пришел. Ведь знал же. Плюнула. Сама, давай, воду таскала.

Я старался не слушать, но это было не возможно.

– И вот так всегда, я им одно, они мне другое. Эти дрова уже лежат с того лета, скоро все тю-тю. Хм, будут потом носки с пола отдирать.

– Строже будь! Мы с Ильгизом всегда вдвоем стираем, он мне воды натаскает, воду поставит греть.

– Повезло тебе!

– Разбаловала ты их.

Наступила тишина.

– Фу, за нас, за детей, чтобы слушались! – это сказала мама.

Мне было приятно что мама так отзывается обо мне, и на секунду даже перестал их слушать, только слышал их бормотания. Тут я испугался, мама чуть ли не заорала.

– Сания, а ты возьми их и в интернат сдай, что они будут делать. А?

Я посмотрел через плечо, тетя Сания закрыла ладонями лицо и мотала головой. Она отпустила руки, ее лицо стало красным как помидор, я ее никогда раньше такой не видел. Мама продолжила.

– Скажи им так. Попугай их, чтобы они вот здесь были, – мама показала кулак.

– Бесполезно, хоть что делай.

– А как иначе. Они плюют на тебя, а ты сидишь вытираешься и еще спасибо говоришь. А ты их напугай, пусть поживут там, что скажут? А? ведь мать это святое, вот у меня…

Тетя Сания рявкнула.

– Хватит, не надо.

– Что не надо? – мама опешила.

– Все не надо.

– Не поняла?

– Все ты поняла, че ты мне тут тычешь то, если у меня не все хорошо значит можно ей и так, и сяк. Посмотрите-ка какие выискались. В интернат сдай? – тетя Сания встала и животом толкнула стол, бутылка на углу закачалась и чуть не упала, мама успела поймать ее – а что люди скажут? При живой то матери. Ты думаешь вообще, о чем ты говоришь? Сама сдай своего, моих не тронь. Поняла?

Тут тетя Сания взглянула на меня, на секунду она замолчала, лицо покраснело. Она села и уставилась в одну точку. Мама хотела что-то сказать, но она опередила ее.

– Иди отсюдого, видеть не хочу.

Мама тихо встала.

– Спасибо все было вкусно, – она посмотрела на меня, и строго сказала – одевайся.

Я пошел накинул на себя куртку, молния не хотела сходится. С десятой попытки получилось застегнуть. Пошел на кухню и увидел странную картину, только вроде ругались, а тут на…

Плечи тети Сании тряслись, голова ее лежала на груди матери. Мама гладила её по волосам, и у нее тоже выползали капельки воды и стекали по щеке.

Странные они.

Волосы

В центре маленького города, скрепя двигателями, перемещаются железные консервы, оставляя после себя увесистую тяжелю массу. Если достать нож, то лезвие утонет в воздухе, как в сыре. В банке где кончилось заседание генеральных директоров воздух не лучше, а может даже и хуже. Выходит, на улицу, с того самого совещания Степан Петрович Белоус и сладко вдыхает аромат родного города. Блестящая черная машина увезла его.

Машина остановилась возле двухэтажного здания. Длинные окна блестели синевой, вывеска гласила «Клеопатра, салон красоты».

– Это что? – Степан Петрович немного растерялся.

Водитель повернулся, показал рукой на вывеску.

– Вон же это, эээ… парихахерская, париккакерская ыэ … тьфу … стригут здесь, ваша жена с утра попросила привести, а то сказала вы сами, не дойдете.

– Давай не сегодня.

– У вас запись на семнадцать тридцать, и ваша жена сказала, что в третий раз если я вас привезу домой не стриженным, уволит.

– Да кого ты слушаешь? Я т … – и немного подумав вышел из машины.

Степан Петрович во всем соблюдал чистоту. Раз в неделю стриг ногти, брился каждый день и в выходные тоже. На чистом столе ровно по середине стоял монитор, ручки и бумаги аккуратно сложены полках стола. Порядок портили непослушные волосы, которые пока не начнут мешать жить, он не ходил к мастерам шевелюры.

– Добрый день – пропела девушка за стойкой, одна из тех, которых специально рожают для таких мест работы.

Степан Петрович назвался, она попросила подождать.

Он сидел в кресле, от скуки или от нервов стал растягивать губы в трубочку. Через минуту раздался стук каблуков в длинном коридоре. Стук стих и возле стойки оказалась женщина. Хотя нет. Больше походящая под это дивное существо. Брюки обтягивали ее дряблые ноги, нелепо смотрелась белоснежно завитые кудри по отношению ее коричневого лица. Ладонь согнулась и длинные кривые пальцы свесились. Когда она открыла рот, медленно потек скрипящий звук.

– Деточка! Быстренько, запишите меня на следующую неделю.

– Во сколько вам удобно? – эту фразу девушка спросила у ее спины.

Степан Петрович наблюдал за белокурой курочкой. Ему было стыдно и обидно. Стыдно что такие люди существуют – потребители. Стал тормошить память, припоминая себя в общение с продавцами, кассирами и консультантами. Нет не единого раза он не повел с ними по-хамски и тут же повеселел. А обидно. За девушку, что ей достается счастье, общение с такими людьми.

Степана Петровича позвали стричься.

Его встретила женщина с большим шаром на голове. Скорей всего это не прическа, а нимб, потому что она была так доброжелательна, что даже самым святым людям стало бы тошно.

Когда фартук был накинут, когда женщина-ангел добилась от него хоть каких-то разъяснений по поводу прически, магия – началась.

Тонкие пальчики погрузились в каштановые заросли и отмеряв длину к ним спешили ножницы, блеснув на свету, сомкнулись. Маленькие гребешки плыли по воздуху. Некоторые пучки сопротивлялись, то не расчесывались, то запутывались чуть ли не в узел. Опытные пальчики приводили их в чувства, как пощёчина буйному посетителю, чтобы тот пришел в себя.

Действительно здесь творилась магия, но не одна, а целых две. Одна поверх черепа, другая внутри. Сверху понятна какая, а вот внутри более сложная под названием воспоминание.

– Люда, что за хрень? Я прикончу эту шавку! Где она? – это кричал Петр Валерьевич на свою жену Людмилу Аркадьевну, которая до ужаса любила своего Бусю. И конечно прощала все ее шалости. А мужа старалась успокоить, и донести до него, что не стоит оставлять ботинки где попала.

Степа в своей комнате, предполагал, что его долго не побеспокоят. Достал из-под матраца ножницы, а из шкафа куклу, с размером двухлетнего ребенка, такую же мясистую и с розовыми чечками. Юный парикмахер схватил неаккуратно торчавшие пряди, для того чтобы отрезать их, но они были на столько короткие, что острие больно надавливало на кончики пальцев. По телу расплылось негодование. Почему у кукол не растут волосы? С этими мыслями он обратно убрал куклу.

Его подбодрила одна новость, сегодня он едет с отцом на работу. Степа очень любил отца, потому что они редко виделись, а когда виделись маленькому Степе разрешалось практически все; трогать собак, бегать по лужам, кушать хот-доги и пить газировку. Да, много чего можно делать с отцом и только поэтому они становятся любимыми.

Петр Валерьевич более десяти лет работал в банке. За это время он прошелся от входной двери, до двери начальника отдела продаж. На работе старался с подчиненными не общаться. Поздоровался, попрощался и никаких личных отношений. Ведь, его глубокое убеждение, что бедные люди тянут его вниз, а выше стоящие, туда, на божий свет. В мечтах Петр Валерьевич сидел в кресле генерального директора; отдавая указы, подписывая договора; и как сам же считал, что все для этого сделал и всего через пару лет сыны божии позовут его, занять почетное место генерального директора. Почему он так был уверен? Потому что он знал формулу: комплимент, еще один, показать, что ты знаешь толк в своем деле, а это проще простого – выполняй план.

Начальство в нем видело человека, который хорошо делал свою работу и не больше. Еще надоедливого подхалима. Они старались реже с ним видеться, а если попадались, то находили такие сказочные отговорки, что потом удивлялись своей фантазии. Петр Валерьевич, смотрел им вслед и представлял, что скоро будет с ними наравне.

Степа сидел в кабинете отца и через застекленную дверь смотрел как проходят мимо люди, скорей нет, прически, которым он давал названия. Косички у него были хвосты, прямые выравненные – водопад, пучок из косы – чашка.

В кабинет вошла девушка в желтой кофточке. На ее плече лежала коса. Густые воздушные пряди переплетались от самых корней до самых кончиков, это придавало сей особе чистоту и легкость. Степа привстал, отдавая свое почтение мастеру. Тогда он себе сказал: «Кокеточка». Этим словом злоупотребляла его мама, когда находила в чье-либо особе хоть одну привлекательную черту.

Ровно в двенадцать, отец с сыном пошли в соседнее кафе. Они заказали пиццу с помидорами и грибами. Петр Валерьевич не заметил, как принесли еду, так как был полностью погружен в ленту новостей. Степа потянул треугольный кусок и ниточки сыра повисли в воздухе, в этот момент в голове его проскользнула мысль, а кто-нибудь делал пицце прическу, если нет, то он мог быть первым, и название есть «Сырный бум».

Тарелка опустела. Петр Валерьевич посмотрел на время, попросил Степу подождать пару минут, нужно дочитать статью. Сын не знал чем заняться, ведь все головы рассмотрены. В основном здесь сидели студенты. От скуки глаза опустились, на полу лежал рыжий волос. Степа не задумываясь поднял и закрутил между двумя пальцами. «Этот червячок тоньше чем у его куклы», – сделал вывод эксперт.

– Эт, чё? – Отец убрал телефон. Лицо его онемело и побледнело.

– Правда красивый? – Степа смотрел на будущую неприятность, с любопытством, ведь в его голове закрутились девушки, которые могли потерять столь дивную красоту.

Петр Валерьевич пришел в себя, не предав словам сына особого внимания, позвал официанта. Когда они вышли за дверь Степа понял, что молодому человеку попало из-за него. Отойдя на несколько шагов потянул отца за руку.

– Это я, пап, виноват! Прости. – Степа отпустил голову и стал носком ботинка ковырять землю.

– Послушай, – отец присел, чтобы видеть глаза сына и со всей твердостью в голосе продолжил – ты не в чем не виноват, эти люди должны нам прислуживать. Мы выше них. Посмотри на него. – За стеклом молодой парень вытирал тряпкой с их стола – разве он может чего-то добиться в этой жизни, кроме как быть обслугой, нет не может. Нет сынок. И еще раз нет. Это они виноваты. Ты меня понял?

Степа молчал.

– Я тебя спрашиваю, ты меня понял?

– Да пап.

После этого случая прошли годы и еще годы. Степе стукнуло четырнадцать и страсть его привела в парикмахерскую, которая находилась возле его дома. Здесь он проводил все свободные часы. За несколько месяцев юный парикмахер научился смешивать краски, делать прически манекенам и даже где-то нашел трехмесячные курсы «Парикмахерское искусство».

Иногда Степа имел смелость предлагать женщинам интересные варианты их внешности. Один из случаев был в начале мая. Весна его бодрила, он ворвался в парикмахерскую танцуя танго. Его радость улетучилась, увидев девушку со смазанным макияжем, она не могла выбрать прическу на свадьбу. Степа сел рядом, минут пять молчал. Имея опыт подобного общения стал расспрашивать, какие на ней будут украшения, туфли, рюшечки на платье, цвет глаз приметил и для чего-то даже спросил про жениха. Сделав убедительно умное лицо потянулся к шкафу с журналами и из нижней полки достал толстенный журнал. Пролистав, показал несколько мрачных причесок, только для того чтобы дать ей право выбора. Ведь покажи ей то, о чем он думает, она может отказаться. После пяти картинок с разными неинтересными головами, понял, что хватит. Через мгновение девушка плакала от счастья.

Его приводило в трепет одно лишь понимание что на курсах ему дадут занятие по душе, практику, а не теорию. Останавливало – деньги. Можно карманные накопить, но хотелось прямо сейчас. Просить отца или мать, появятся вопросы, а врать он не умел и не хотел. Тем более родители всю его сознательную жизнь твердят что будет он работать в банке. Идти на работу значит лишить себя последних часов, которые он проводил в маленькой комнатке, где пахнет дешевым шампунем, выедающий нос и аммиаком.

В середине летних каникул, его живые мысли скисли, настроение пропало. Обои с фиолетовыми кругами давили на него, мысли становились туманными и расплывчатыми. Изредка Степа доставал лысую куклу, но через минуту опять зашвыривал ее в шкаф. Телевизор не помогал, каждый человек проявлявший на экране был обязательно с хорошей прической. Не отказаться ли от всего и как отец говорил и мечтал, для него где там есть местечко. С другой стороны, он понимал, что если подождать, то когда-нибудь он прикоснется к волосам другого человека, и как он уже говорил отдаст всего себя, но не хотелось ждать, хотелось сейчас, сию же секунду. В один день его переполнило решимостью, и он минут десять стоял возле той самой двери с надписью «Парикмахерская», храм где его утешение и разочарование. Не смел войти.

На следующий день отец послал его в магазин за хлебом. И как Степа не молился, в магазине столкнулся со Светой. Она не спросила почему его так долго не было, а только подмигнула.

– Приходи завтра, у меня есть один клиент с которым я уже давно договорилась. Понял. Давай!

Степа успел кивнуть, а Света исчезнуть.

На следующий день Степа впорхнул в парикмахерскую и остановился возле двери, он не мог войти, то подходил, то отходил от двери. Его движения походили на полет бабочки, которая ударяясь о стекло не может вылететь.

За дверью послышался грубый мужской голос.

– И что это?

– Вы дернулись. – это был голос Светы.

– Оправдания! Одни оправдания! – открылась дверь, вышел старик в белой кофте, – Еще минус одна парикмахерская. Ах, вы же какие все. – И дверь захлопнулась.

– Простите! … Козел. – Последние, Света сказала, когда входная дверь за посетителем закрылась.

Степа так и остался по другую сторону двери.

– Готово!

Степан Петрович, встал, поблагодарил и даже не стал смотреть на прическу, вышел. Сел в машину. Машина оставила вонючий запах, а Степан Петрович грязные волосы.

Пистолет во рту

Фёдор Дьянкин засунул себе в рот пистолет. Он покусал холодный металл, потом высунул и посмотрел на дуло. К его комнате приближалась дочь. Он был наготове.

Замок в двери щёлкнул. Пистолет залез обратно в рот. В дверь просунулась голова Даши. Она прищурила выпуклые глаза и молча смотрела на отца.

Фёдор Дьянкин сжал глаза и приложил палец к курку. Он чувствовал прожигающий взгляд дочери. Вот-вот и курок спустится. В этот момент дверь захлопнулась.

Даша пошла на кухню. Посмотрела на часы, без двух минут двенадцать. Села за стол, взяла печенье из коробки «Юбилейное» и макнула в кружку с кофе. Она, чавкая, ела печенье и посматривала в окно. Потом уставилась на гущу, чтобы быстрее пролетело время. Она вела себя, как обычно, как будто ничего не происходило. Она ещё раз взглянула на часы – ровно двенадцать.

Надо запустить бельё, подумала Даша. В ванной взяла отцовские джинсы, сжала их в руке и кинула их обратно в корзину. Шесть лет пролетели мгновенно, вроде только вчера она запускала в первый раз отцовское бельё. До этого делала мама, Антонина Олеговна. Её не стало в автокатастрофе, когда они с мужем ехали со дня рождения Кирпича. Так отец называл своего лучшего друга Виктора Кирпичникова.

Антонина Олеговна села на пассажирское сиденье. Она боялась, что он поедет дальше пить с друзьями. Если Фёдор Дьянкин начинал пить, то не мог остановиться. И что в итоге? Нет мамы, но есть «этот» который сидит с пистолетом во рту. Поскорей бы уже.

За отцом некому было присматривать и ей пришлось отказаться от учёбы в юридическом факультете, она хотела стать судьей. Ещё в детстве она судила зайчика, за то, что он украл морковку. Все её мечты рухнули, теперь она работает в соседском гипермаркете и буро ненавидит свою работу. У неё были другие планы на жизнь, может сейчас всё изменится… Выстрел…

Даша взяла ведро и половую тряпку. Подумав с секунды кинула их обратно и не спеша поковыляла в комнату отца. Даша открыла дверь и увидела, как Фёдор Дьянкин смотрел в окно и держал в рукепистолет.

Даша подошла к нему и уставилась туда же. В окне была дырка от пули. Не отрывая взгляда от окна, она задала вопрос.

– А что дальше?

– Полагаю, – произнёс Фёдор Дьянкин обычным голосом, – пить чай. Ты ставила воду?

Кошелек

– Дружок, не стой. Присядь, – сказала Кристина, и тяжело вздохнув сняла с себя леопардовую куртку. Она полвечера простояла под холодным ветром и теперь хотелось домой, под плед и включить российский сериал.

От этого решения её отделяла мысль о дочери. Кристина вчера плакала оттого, что не может позволить купить дочери новое платье. Как она, слыша от своей малышки, что даже воспитатели в детском саду её подтрунивают. Сейчас ей нужно не для себя, для дочери. Она дала команду рукам, и куртка повисла на крючке.

Сзади стоял щупленький старичок, робко оглядывая комнату. Он прижимал к себе полпакета конфет “KitKat”. Кристина резко подошла к нему, одной рукой взяла пакетик и кинула их на тумбочку, другой обвила шею Петра Игнатовича и прижалась к нему. Старик не знал? куда девать руки, и опустил по швам. Кристина положила подбородок на его плечо и лизнула мочку уха. Потом сняла с него куртку и бросила на кровать.

– Я… я… – Пётр Игнатьевич отстранил Кристину от себя и посмотрел на её кожаные сапоги, – вы… вы… Прекрасны, я вот шёл сюда, конфеты купил – он показал на конфеты? рассыпанные у тумбочки – наверное. Чай. Давайте пить чай. Ааа?

Всё мужчины заводились от её ласк и никому не нужен был чай или алкоголь. И в постели всё заканчивалось быстро. Кристина могла приложить усилия, чтобы этот старичок с лысиной на голове про всё забыл, но ей вдруг стало всё равно. Тем более продрогла.

– Валяй, – она надела куртку и вытащила сигарету. Села на кровать и закурила. Серый дым медленно начал подниматься к потолку.

Пётр Игнатьевич осмотрел комнату, кроме графина с водой и кружками ничего не увидел. Кристина послала его к администратору за кипятком. Он вышел.

Кристина легла и ударилось головой обо что-то. Она встала, потирая затылок, и посмотрела назад. Лежало куртка старика, из внутреннего кармана торчал уголок кошелька. Она машинально потянулась, потрогала кошелёк, он был тяжёлый. Ей стало стыдно за свои действия и она отдёрнула руку.

Неужели там столько много денег? Кристина ужаснулась от своих мыслей. Она вспомнила богатенького паренька, у которого выпало пачка денег, он мог не заметить потерю, но она вернула и была горда собой. Тут скромный старичок. Но ведь есть всегда одно “но”. Но ей тогда не нужны были деньги, а сейчас позарез. Не для себя, для дочери. Если, она вытащит пару купюр он не догадается. Скрипнула дверь вдалеке, оставалось полминуты, пока Пётр Игнатович зайдёт в комнату. Нужно решаться или перестать думать об этом.

***

Они сидели, молча на кровати, и пили чай. Время текло тихо, Кристина смотрела на часы каждую минуту. От скуки она открывала, то закрывала пачку сигарет. Пётр Игнатович держал обеими руками кружку и прежде чем отхлебнуть дул в чай. Он поставил кружку на тумбочку и усмехнулся.

– Я же сюда когда шёл, – он хихикнул по-детски, – ну, до этого ещё было дело, собирался, имею виду. Неделю не мог сюда прийти, а вот сюда пришёл, дома-то думал, всё по-другому будет, душевнее. А как-то оно не выходит. Пойду, наверное я.

– А больше-то ничего не надо? – Дрожащими руками она достала сигарету – захотели. Все бы вы душу забрали. А сам то чё припёрся, к жене иди.

Очень-то ей нравятся такие люди. У самих в кошельке сто рублей и горсть мелочи, а сами людей судят. Конечно, сейчас она будет его ожидания оправдывать. Твои ожидания тебе с ними жить. Она внезапно вспомнила про кошёлек. Наверное, он специально оставил куртку. Типа переступит через себя человек или нет. А потом посидеть поговорить по душам. Хм, какой.

– Не к кому идти, в том то и дело. Мне друг мой Женька Кузнецов рассказывал, что с вашей профессии можно посидеть поболтать. Ладно поковылял я, ещё надо внучку в садик вести сегодня. Хоть поспать чуть.

Он встал, потёр руки, надел куртку и пошёл к выходу. Кристина хотела крикнуть что-нибудь гадкое ему в спину, чтобы он тоже как она мучилась, но старичок вышел.

Рискну в следующий раз

Тяжёлая дверь туго открылась и вошла она, в короткой кожаной куртке. Я сразу заметил её длинные ресницы, а от кругленьких щёчек я не мог отвести глаз. Всего минуту назад я сидел один в ГАИ перед сто первым кабинетом. Ждал, когда придёт человек, который меня сфотографирует и выдаст водительское удостоверение. И вот зашла она. Кажется, все затихли, перестали щёлкать степлерами и выглянули посмотреть на неё. Шаг её был лёгок и быстрый, что не заметил, как она оказалась у окошка.

Девушка пришла снять с учёта машину, которую продала парню. Тот, в свою очередь, обещал, что в ближайшую неделю оформит на себя, и уже месяц как тишина. Ей дали бумагу для заполнения. Она пошла за стол, который находился в двух метрах от моего стола.

Я старался не смотреть на неё. И попытался отвлечь себя книгой Харуки Мураками “Норвежский лес”. Но я не понимал прочитанного, всё посматривал на неё. Девушка так сильно наклонилась над столом, что её длинные волосы мешали ей писать. Тогда она встала и собрала их в шишку.

Строки текста в книги стали линиями. Я погрузился в фантазию, где мы с девушкой зашли в кафе, я подарил ей цветы и мы долго говорили о философии, смысле жизни (не знаю, почему философия, я в этом ничего не понимаю, ох уж эти фантазии). Потом мы вышли из кафе, я открыл ей дверцу машины, она села и мы уехали кататься по городу…

– Сможешь здесь расписаться – на столе появился листок бумаги, а с краю кожаная куртка. Мама Мия, что делать? Я сидел как истукан и старался не смотреть на неё.

– Просто Зыков черкни, – пальцем она указала на чёрточку, где нужно расписаться.

– Подделка – вдруг вылетело из меня. Я побоялся, что меня могут привлечь за подделку подписи, тем более мне всё равно ничего не светило с ней.

– Не поняла!

– Ну как? – я говорил, смотря на бумагу – подпись моя, имею в виду, подделка. Ну как бы…

Тут дверь отворилась и она ускакала к мужчине, который вошёл. Тот улыбнулся и прислонив бумагу к стене расписался. Потом они стояли возле окошка, он ей что-то там рассказывал.

Я старался углубиться в книгу, чтобы не думать не о ней. Если в следующий раз появится такая возможность, обязательно рискну.

На вокзале

На вокзале открылась дверь, со свистом ворвался буран и растормошил двух сидящих, один из них поправил воротник на своем пальто. Вошли трое и все стихло. Они сложили чемоданы на полу. Федор сел растегнул балоневую куртку, вытащил телефон и в секунду погрузился в новую игру. Ангелина села рядом, огляделась, растегнула широкую пальо, достала телефон и ее палец затанцевал на экране. Сын их Витя стоял перед ними, смотря одним глазом, другой был прикрыт шапкой. Мокрыми от снега варешками он прикоснулся к маменой коленке. Ангелина вздрогнула через копроновые колготки хорошо чувствовалась влага. Она уставилась на Витю. Он смотрел в телефон и хотел разглядеть что такого интересного смотрит мама.

– здесь ничего для тебя интересного нет.

Витя жалобно выдохнул и пошел к отцу. Он залез на скамейку. Федор жестоко убивал врагов, пальцы его били со всей силой по экрану. Через минуту Вите надоело смотреть на войнушку, он слез со скамейки. Буря ворвалась привидя с собой новых пассажиров. С родителями не интересно, он с прищуром начал искать в комнате хоть что-то, чем можно занять свой живой детский ум. Кофемашинка, не то, магазин мелких товаров, не то, стенд, не то, а вот это то, бутылка возле мусорного бака. Он подбжал к маме и тронул ее мокрыми варешками. Ангелина вытерла колено.

– Не приставай, иди посиди.

– Мама там в сумке пистолет.

– Какой еще пистолет? Не время, – она глядела на него из-за телефона.

Витя подошел к отцу и начал теребить его ногу. Федор коротко отзывался на толчки «Ага», «Угу», «Сейчас». Что их ждать, пока сам не сделаешь. Зубами он снял варешки, подошёл к самой большому чемодану, растегнул его, и мамены вещи один за одним повалились на пол. Белая майка, розовая футболка. Он схватился за брительки и вытащил белый лифчик, который тоже оказался на полу.

Ангелина услышала возню, повернувшись, сначала, безвучно открывала рот, потом толкнула Федора и подбежав к сыну дала ему по жопе.

– Федя забери его. Перестань уже копаться в телефоне, что не смотришь за ним? Вечно за вами надо убирать.

Все посмотрели на них. Мужчина что сидевший в дальнем углу, привстал. Витя чуть не ревя от такой несправедливости пошел к отцу. Федор жалеющи погладил сына и посадил рядом с собой.

– …все на полу, – бубнила Ангелина, – лифчик то зачем ему…

– Лифчик? – спросил отец у сына, – растешь брат. Но пока тебе это рановато, – и он улыбнулся в кулак.

– Заткнулся бы лучше.

– Ладно ладно.

Ангелина собрала вещи и села рядом с сыном, поправила шапку, растегнула куртку. Федор понял что сын больше никому не навредит, достал телефон. Витя смотрел на бутылку, долго не смог сидеть в одном положение, встал, подошел к сумке, открыл, тут объявили их поезд.

Из вокзала вышли трое ругаясь. Ангелина возмущалась на Федора, что он опять не сммотреть за сыном, а он катил сумки, и старался не слушать её.

Сыночек

Недавно я бросила курить и в этом мне помог сын. Обычно матери помогают детям, а тут обратное. Месяц уже не курю, осталась привычка выходить во двор стоянки кафе в курилку. Как раз когда я вышла, не спеша парковался длинный грузовик. Раньше, когда только устроилась на работу в кафе, я думала, что дальнобойщики крутые парни, как же они управляются с этими монстрами. Работаю уборщицей два года и ничего хорошего от этих свиней не видела. В туалете постоянно бардак, лужи, по-видимому они моются так, и всё время воруют мыло и туалетную бумагу. Говорила заведующий, ей пока не до этого у неё посерьёзней проблемы. Она нас всех подозревает в воровстве, думает, наверное, что мы после её ухода встаём в цепочку и передаём коробку за коробкой и грузим в кузов. Потом смеясь над ней, уезжаем.

У Серёги, нашего повара, жена изменяла с директором своей фирмы. Ходит, рассказывает, какой он несчастный всем подряд, как даже застукал их и в какой позе. Рассказывает и улыбается, по-видимому его это забавляет. А потом смотрю, стоят за углом общаются, Серёга потом целый день ходил, блистал зубами. Что ещё мужикам-то надо. Хотя это не моё дело, это я так, говорю, рассказать некому, надо переходить к главному, то что накопилось, но не могу.

Сынок! Я его сильно люблю, и эта… я неподвластна моему внутреннему. Эти слова рождаются из внутри меня. Я знаю, что так делать нельзя.

У меня есть одна подруга, мы уже больше полугода не общаемся. Во всём виноваты деньги. Я ей заняла девять тысяч и всё, и за место здрасте у неё нелепые отговорки. Я совсем одна со своими переживаниями, а на работе если скажу начнут трепаться. Бабе Любе рассказала о сыне, о своей проблеме, она докурила, затушила и, посмотрев на меня, сказала "Дрянь, твой сын. Да они все такие мальчики…" и начала рассказывать про своего сына, то что я бы даже постеснялась говорить. Как иногда людям легко дается, так просто взять и рассказать всё, что на душе накопилась. А я вот не могу, и поэтому взяла ручку, пыльный блокнот, который наполовину исписан рецептами. Я бы может, купила бы тетрадь, но уже вечер, уснуть не могу, много переживаний . Это мне сын посоветовал начать писать свои переживания на бумаге, он вообще у меня умный, всякие вещи там читает. Недавно хотел бросить работу и открыть бизнес, я его отговорила, он у меня поваром работает, только в другой кафешки. Ведь у него кредит на машину, а он собрался развозить обеды, да, тьфу, стыдно, как прислуга. Вроде послушал и перестал думать об этом бизнесе. Ещё в его комнате висит плакат написанный зелёным фломастером «Думай о своём деле». Вот такой он у меня.

Рим неделю ходил около меня и хотел что-то сказать. Я молчала, ждала. И дождалась. Подходит ко мне и говорит, что давай мама сделай плов, а я возьму бутылочку, нам надо серьёзно поговорить. Что можно ждать от двадцатидвухлетнего мальчугана, так пытается быть взрослым.

Ноги все истоптала, пока нашла хорошую говядину. Потом полдня прыгала над пловом, попыталась сделать, как его папаша делал с огромными кусками мяса. А он даже слово не сказал, наверное, думал о своей… воздержусь. Как раз шло закрытие Олимпийских игр, мы чокнулись, уже было выпито полбутылки и вот он наконец признался, что влюблён в одну девушку и они решили (эти дети решили. Как?) жить вместе. Она там наверное тож

Сбилась, приходила соседка за солью, пьяненькая, довольная, с каким-то мужиком познакомилась. А зачем им соль? Странные. Ладно так на чём я там остановилась? Вспомнила. Мы сидели за столом молча, он собирался с мыслями, а я ждала. По телевизору шло закрытие Олимпийских игр. Как только по телевизору показывают, что-нибудь про спорт, вспоминаю, как я ходила на эстафетный бег. Я как раз бежала последний, нас было четверо, мы отставали. Я быстро получила палку и в самом конце обогнала Муратову с четвёртой школы и вырвала победу.

Потом я начала говорить про то, что никогда бы не подумала, что буду выпивать с родным сыном. Он застенчиво улыбнулся и опять начал ковырять плов. Рим сидел как воздушный шарик, а мне нужен был воздух, который он прятал. Боже какая же я, когда же он начнёт мне доверять? Хотя, наверное, я сама изначально всё испортила. Я его не воспитывала, он сам, как-то вырос. Когда мы разошлись с его папашей, моя мама восседала на меня. Всё говорила, что я изначально не правильный выбор сделала. Вот если бы я тогда выбрала Нургалина, тогда всё было в порядке. Он из богатой семьи. Сейчас где-нибудь жила бы припеваючи. Но нет встретилась с его папашей, а когда хотела с ним развестись так Рим ревел, так что я кое-как остановила его. Не любила я этого Нургалима. До сих пор не забуду, как мама меня не отпустила в институт иностранных языков. Я так хорошо знала английский, меня учительница возила на олимпиаду, я как-то помню, стояла общалась с мальчиком из Америки. Сейчас когда уже прошло много лет, я помню лишь пару слов. Даже учительница моя по английскому приходила к ней, и если она согласилась, как моя судьба тогда сложилась? Я не знаю. Сейчас когда вспоминаю, так злость берёт. Я это так, просто пишу, что приходит мне в голову, красиво это или нет, но я пишу.

И вот он мне заявляет.

– Мам, помнишь, я тебе говорил про Алию?

Он ещё что-то говорит, вижу, как его губы шевелятся. Такое ощущение, будто падаю в глубокую яму. Цепляясь за скалы, раздираю руки, лечу, лечу, лечу. Ему ещё всего двадцать два, а он должен уйти к ней. Да кто она такая? Чтобы всё рушить. И ещё в самом конце он добавляет, что у неё есть сын, и как бы намекает, что я бабушка и они будут привозить мне его на выходные, ведь я же люблю детей. Очень! Я стараюсь делать вид, что рада за него, не хочу его отговаривать, надеюсь, что это продлиться недолго. И через неделю он вернётся. Ему позвонили, он встал и ушел, а я полетела дальше, в пропасть.

Походу звонит ОНА, которая хочет забрать моего сына. Тогда я не думала, о том, что будет дальше. Что-то сдавило мне глотку ничего больше не лезло, долго смотрела на рюмку, не могу и не хочу больше пить. Хочется плакать, огромный камень обиды упёрся во что-то и не может вылезти. Нет, я не могла тогда плакать, он подумал бы что я плачу от радости. Нет, такого не допущу.

Он отпрашивается, а я ему говорю. Да не стесняйся иди. Иди… Иди куда хочешь. Делай что хочешь. Мама здесь одна приберётся. Иди…

Не проходит минуты, он надевает кроссовки и накидывает куртку, которую мы вместе покупали. Открывает дверь и уходит. По телевизору что-то говорят, я не могу из слов сложить предложения. Мне очень плохо. Приходит осознание, что завтра на работу, иду ложусь не хочу ни мыться ни убираться со стола, передо мной пелена, она такая ужасная, мрачная. Как будто я сижу в яме, а сын карабкается вверх от меня, а там наверху чья-то рука тянется к нему. На соседней стене лестница стоит, мне не понятно, почему Рим карабкается, если есть лестница? Я пытаюсь наступить на лестницу, слышу звонкий смех и сажусь обратно. Пусть идёт, ещё вернется.

Самое реальное в этот момент просто ждать. Он одумается. Женщины теперь такие, сейчас хотят, а завтра нет. Он вернётся ведь ему ещё двадцать два. Да я буду ждать, и с этими мыслями погрузилась в сон. Просыпаюсь оттого, что замок в двери поворачивается. Это пришёл он, снимает куртку, и идёт к себе в комнату.

Уснула. Зазвенел будильник. Как будто смачно плюнули в лицо. Единственный раз в жизни хочу пойти на работу, лишь бы не быть дома. Иду ставить чайник и не пью кофе, просто забываю.

Всю смену отрабатываю как на иголках ничего не вижу, ничего не слышу всё прошло как на автомате. Всё с головы не проходит наш разговор с сыном. Страшно одно, если буду что-то делать, он поймёт он умный и характер как у меня, потом обидиться и будет с ней назло жить, даже если это дрянь будет с другими мужиками крутить. Ему будет легче жить с ней, чем с такой, как я. Лучшие что могу сделать – ждать.

Сижу у себя в коморки и тут подходит ко мне Аня, на холодном цехе работает. Так медленно работает, ужас. Ещё медленнее тянутся её слова. Вот она говорит мне, что сегодня своя не своя раньше шутила, а сейчс видимо что-то стряслось. Я думаю рассказывать ей или нет. Хорошо что её позвали и она юркнула в дверь. Эта по любому растреплет, хух, бог уберег.

Когда зашла домой, смотрю, лежит улыбается с телефоном в руке. Только посмотрел на меня и дальше уткнулся в свой маленький мир. Наверное, с ней. Ну и пусть. Плевать.

Лежу, смотрю в потолок. Почему-то перед глазами шестимесячный Рим в кроватки. Маленькими ручонками тянется за погремушкой, потом быстро тянет её в рот, изучает. Почему такие моменты быстро пролетают? Не знаю сколько прошло, подходит Рим и спрашивает, что будет на ужин. Сказала, что со вчера плов остался, его ешь. Он говорит, что это уже кушал. Я не сдерживаюсь и выбрасываю горячие слова наружу.

– Пожалуйста, не приводи её, ребёнка можешь оставлять хоть насколько, только пусть она не приходит. Пожалуйста.

Я лежу дальше смотрю в потолок. А он даже не знает, что сказать. Стоит надо мной, специально не смотрю на него, делаю обиженный вид, пусть видит как мне плохо. Помолчав, ушёл. Да, ушёл даже слова не сказал. От этого ещё хреновее.

Может он специально ничего не стал говорить, может, там действительно всё несерьёзно. Рим не хочет за неё бороться, не всё потеряно. Ладно надо идти готовить. Кто его ещё накормит?

Через два дня он привёз детское кресло. Они его вместе выбирали для её сына, который внезапно стал его, оказывается, пацану всего два года. Скоро переезжают, ищут квартиру, показывал фотки квартир. Ничего у них губа-то. Наверное, у этой фифы шикарные запросы. Ничего не сказала, пусть сами вошкаются.

Завтра выходной, попросила его свозить в магазин, надо затариться, а то потом придётся его отпрашивать у его возлюбленной. Мы поехали в “Монетку” всегда там закупаюсь. Рядом как раз есть рыбный, приготовлю ему, как он любит селёдочки с картошечкой. Выбрала самую жирную селёдку.

Иду с двумя полными пакетами. Он сидит в машине, уткнулся в свой телефон, аж наизнанку выворачивает. Ну ладно, так уж и быть, подхожу к окну, стучу, он аж подпрыгивает, и ещё обиженно говорит, что я его не позвала. Едем домой, он всё не может оторваться от телефона, я как заорала, чтобы он бросил свои переписки, для меня не свойственноорать, вынудел. Впереди две девчонки идут в мини-юбке. Рим посмотрел на них, потом когда проехали в зеркала заднего вида посмотрел. Нет ещё не всё потеряно. Всё будет хорошо.

Порезала селёдку, утрамбовала в банку, закидала лучком и налила нерафинированного масла. Вода с картошкой закипела, посолила. Тут слышу, что Рим одевается. Подхожу к нему, он мне говорит, что уезжает и, наверное, его не будет ночью. Если бы не подошла, наверное, вообще ничего не сказал .

Прошёл, наверное, месяц, как он съехал, иду домой после работы, как уже три дня не созванивались, хотя обещал. А я и не хочу. Последний разговор продолжался тридцать одну секунду. Узнали как у друг друга дела и повисло молчание. Сколько лет прожили, а общих тем нет. Да и о чём мне с мальчиком говорить? о машинках? Когда он мне сообщил, что переедет – это было самое длинное с ним общение. Я подумала, когда же Рим встал взрослым. Когда научился принимать решение или…

Зашла домой и долго смотрела на замок. Если оставить ключ в замке, тот, кто придёт не сможет открыть с ключа. Я всё время вытаскиваю ключ, конечно, неудобно всё время ищу, но что сделаешь? У моего сына должен быть дом, в который он сможет прийти. На столько на сколько хочет. Наверное, с получаса смотрела на ключ. Просто смотрела, думая, что всё обратно вернётся на круги своя.

***

Помню, как сама ходила беременной. Вообще, с Римом проходила хорошо, одно только под конец ноги стали отекать. Пару лет тому назад, разговор с сыном был о том, что Алия не может родить, типа они все перепробовали и всё равно ничего не получается. Я думаю, так, если женщина хочет, она рожает, тем более она такая здоровая лошадь. Нет здесь что-то не так. Как только я ему высказала своё мнение, он больше не говорил со мной на эту тему. Мы с Алией поговорили на моём дне рождении. Не знаю, как получилось. Честно не хотела заводить такие разговоры. Она положила свою руку на мою, и её тепло обожгло меня. Стало не по себе. И она рассказала, что три раза скинула. Мне стало стыдно и ещё она много чего рассказала, например, как плакала. Только привыкнешь, а он вот и все и нет. Мы тогда с ней хорошо выпили, так долго разговаривали. Я рассказывала как Рим рос, какой он был, как мы жили в деревни. Она сказала спасибо, за такого сына. Мне стало хорошо, уютно. Он, как то сам вырос, я его не воспитывала, но всё равно приятно слышать про своего сына такие хорошие слова. А сын ходил по квартире и ругал меня, что я не звала его починить раковину, ещё у меня тек шланг на стиральной машине, там у меня стояло вёдрышко из-под майонеза. Он сказал, что завтра приедет с инструментами, а мне как-то всё равно. Мы сидели общались с ней обо всём, как подружки. Тот день я не забуду. Я пришла к ним домой. Их вчера только забрали с роддома, и вот они дома. Я встала возле порога дома, было тихо, Дианочка – крошечка спала. Мне было страшно быть бабушкой. Дрожащими руками я расстегнула свои зимние ботинки, я всё делала медленно, на пороге стояла Алия и смотрела на меня, а я копошилась. Мне казалось здесь везде невидимые стены, которые не пускают меня. Я вроде хочу увидеть внучку, но что-то мешает. Пошла сначала руки помыла. А сын говорит, мне куртку-то сними. Забыла, покраснела, как девочка. В зале лежал запеленованный комочек, маленькое существо, и мама Алии сказала, что она похожа на меня. На меня, не на кого-нибудь, а на меня, это было чудесно, я сдерживала себя как могла, поджимая губы, посмотрела на сына, он кивнул. Наверное, я себя плохо знаю, но ничего своего не увидела. Тем более лицо опухшие было. Я не стала ждать, когда проснётся внучка, выбежала на улицу. Сын хотел меня подвезти, но мне нужен был холодный воздух. Когда дошла домой, я была зарёванная. Не знаю, что на меня снизошло, я решила оставить всё позади. За шесть лет в первый раз оставила ключи в замке. Сейчас я допишу и лягу спать. Завтра на работу, на смену, бабушка должна работать, зарабатывать и помогать.

Сапоги

Салиму казалось, что его ноги превратились в ледышки. Неудивительно, в конце января идти в школу в резиновых сапогах. Любимые зимние кроссовки разошлись у подошвы в том месте где вчера клеил. Скажи маме про обувь, она бы оставила его дома, и может быть они решили бы эту проблему, но только не сегодня. Камилю забили стрелку и Салим должен присутствовать на ней, при любом раскладе.

Проехала огромная черная машина. Салим проводил её взглядом, сзади он увидел Камиля, как обычно без шапки. Отмороженный, подумал Салим. Он забыл про холод и решил дождаться друга и сказать, что он тоже будет на стрелке. Камиль прошёл мимо него, даже не посмотрев. Салим хотел догнать Камиля, но скользкие подошвы не давали разогнаться, тем более ног он перестал чувствовать.

Неужели Камиль злится за вчерашние? Вроде оба виноваты. Почему он так поступает, для Салима это была загадка. Ведь Камиль его толкнул, так что он ушиб себе плечо. От злости у Салима сорвалось с языка матерное слово. Это слышала большая часть школы.

– Ты чё попутал упырь? – Камиль обхватил Салима за шею, и начал душить.

– Отпусти, – послышался слабый голос Салима.

– За слова отвечаешь? – Камиль еще сильнее сжал шею, – в следующий раз порву. Понял?

Не смотря на произошедшие, его восхищала его дерзость и самоуверенность. Он также хотел нравится девушкам. Камиль мог зайти на два класса старше себя и крикнуть парням “Привет девчонки” никто слова против не говорил, только натягивали рты.

Наверное, он сам виноват во всем случившимся. Нельзя человека просто так оскорблять, тем более при всех. Нужно было дождаться за углом и ответить ударом на удар. А не поступать так подло, при всех материть Камиля.

Салим вошел в школу. Уже шли уроки, так что он мог снять сапоги не стесняясь. Но это оказалось труднее чем он думал. Резина застыла как гипс, а ноги стали несгибаемыми. Он тянул за подошву, потом закинул ногу на порог и зацепившись пяткой за гвоздь стянул с себя оковы. Стопы стали как болванки, и он перекатываясь с одной ноги на другую пошёл в раздевалку. Чтобы никто не увидел сапоги он спрятал их в углу за шкафом.

В течение урока Салим наблюдал за Булатом и Камилем. Они вели себя как будто ничего не произошло. Хотя они и были лучшими друзьями, но иногда во мнениях расходились, и тогда могли неделями не общаться. И тут другом становился Салим для Камиля. Они ходили по школе вместе. Его друг делился с ним интересными сплетнями о школе, девчонках. Но как только между друзьями воцарялся мир, Салим отходил на задний план. Но теперь все изменится, он хотел доказать кто лучший друг и поэтому подошел на перемене к Булату.

– Пойдешь, ну… – Салим показал головой за окно где должна состояться стрелка, и ударил кулаком об ладошку.

– А ты? – Булат улыбнулся и прищурил глаза.

– Не знаю, – Салим пожал плечами. Он понял, что Булат испугался и решил надавить на больное, – я слышал, что Ильнура как-то толпа отпинала. Так он потом всех по одному… – он опять ударил кулаком об ладонь, – и еще у него пистолет есть. Ну, говорят.

– Чё боишься?

– Ээээ, – Салим пожал плечами.

– Ну я уж тогда лучше спрячусь где-нибудь, – Булат подмигнул и ушёл.

Настала большая перемена и Салим начал искать по всей школе Камиля. Вот-вот все случится. Не найдя его он испугался, что начали без него. Забежав в раздевалку он вспомнил в чем пришёл в школу. Он не может показаться в сапогах на стрелки, ведь он же не гусар. Он осмотрел раздевалку и глаза остановились на коричневых кроссовках с черной подошвой. Они были похожи на армейские, какие надевают спецназ перед особо важным заданием. Салим взял один ботинок и рассмотрел поближе, толстые шнурки, шипованная подошва, мех внутри, да столько, что ноги точно не замерзнут. Он с сожалением поставил их обратно, у него было боязнь что его может поймать хозяин обуви. Хоть позорно идти в сапогах, но не придется не перед кем оправдываться. Он надел сапоги, куртку и побежал к месту встречи. Пока бежал пару раз упал, но решимость не покидала его.

Сзади школы было место, где курили старшеклассники. Там и назначена стрелка. Место находилось возле склада овощей, с двух сторон заваленный сугробами, их никто не видел, и никто не тревожил, это место переходило от выпускников к одиннадцатиклассникам.

Решимость Салима начала трещать по швам, когда в морозной тишине, как громом прозвучал хохот Ильнура. Он остановился, сжал руки, и если было хоть какая возможность, он бы взял в руки сердце и успокоил его. Кровь страшной силой разгонялась по жилам разнося в каждую часть тела порцию страха. Коленка подкосилась, но он всё равно дошёл до сугроба, чтобы послушать что творится, если что кулаки наготове.

– Я короч, полтораху всосал и в машине уснул. Потом проснулся, езддил-ездил, и знаешь где уснул? – это был голос Ильнура, – около мусарни. Прикинь, – за сугробом заржали, – с утра встал и по газам.

– Чудик. Ладно погнали, – Салим услышал голос Рустама, одноклассника Ильнура.

Салим резко повернулся, начал бежать, но скользкая подошва подвела его. И он расстелился на земле. Он встал на четвереньки и поднял голову, стояли двое, которые смотрели на него.

– Опана, кто такие? Че подслушиваем? – Сказал Ильнур, который стоял в кожаной куртке, в руке вертел ключи от машины. Голова его была выдвинута вперед.

– Нет, нет. Вы что… – промямлил гусар.

Салим проследил за их взглядами, они смотрели на сапоги. Наверное, в их головах роились шутки по поводу резиновых сапог и придется выслушивать.

– Так это тот с этим в одном классе, – сказал плечистый Рустам.

– С кем?

– Ну, этот борзый. Который стрелу забил тебе.

– Ниче себе. Кстати, брат его звонил.

– Этот, – и Рустам девчачьим голосом передразнил, – “Ну, пожалуйста не надо”.

Они оба заржали, Ильнур сложился в двое. Когда они закончили, Ильнур вытер с глаза слезу и сказал.

– А ты чё его переводчик?

– Нет – Салим не двигался.

Ильнур порыскал по карманам.

– Сиги забыл. Ща.

Салим встал. Медленно переступая ногами, чтобы не поскользнуться, пошел в школу. Возле крыльца было накатана и Салим не удержался и упал, ладони встретились с бетонным полом. Он поднялся на колени и посмотрел на руки, они были ободраны. Сзади себя он услышал, как подходят старшеклассники, и чтобы не вырвалось писка, он так сжал челюсть, что затрещали зубы.

Когда двое проходили, гусар стоял на коленях, пытаясь встать.

– Да не стоило, – сказал Рустам.

И они оба улыбнулись. Ильнур увидел его руки, и поморщился.

– В сапогах… зимой? Завязывай с экстримом – Ильнур кинул фразу и исчез с другом в двери.

Салим почувствовал в голосе Ильнура что-то дружеское, по-настоящему великое, то ощущение с которым не хочется расставаться. И то что есть настоящая дружба, теперь он знал, что это такое, теперь ему все ясно.

Дневник

Солнце закатилось за горизонт, комната Ани погрузилось в полумрак. Свет фонаря слабо светил в окно. Она смотрела на подоконник, где тенью обросли деревянный крестик и икона божий матери. «Помоги хоть сегодня» подумала она. Мысли её прервались от тяжёлых шагов за дверью. Топ-топ, топ-топ. Тишина. Ручка двери повернулась, со скрипом открылась дверь, и на пороге засветились глаза её матери.

– Ты уроки сделала? – сказала Марина Витальевна, грубым, писклявым голосом.

– Да, мам, – еле выдавила из себя Аня.

– Ух, тыж.

Марина Витальевна, ругая себя матерными словами, потопала на кухню. Аня почуяла запах гари. Опять она забыла про ужин, все её судоку, так мать успокаивалась после тяжёлой работы на почте. Аня шагнула и почувствовала под ногами что-то твёрдое. Это был дневник. В котором она записала свою мысль и уронила на пол.

В двери сначала появился нос Ани, потом очки с огромными линзами. Она осторожно пошла на кухню, где что-то упало так резко, что Аню парализовала на секунду от страха. Когда она вошла на кухню, то увидела, как мама соскребала с противня что-то черное в мусорное ведро.

От дыма у Ани резало в глазах. Она не стала долго стоять, вдруг ей попадёт за что-нибудь. Рукой скользя по гладким обоям, Аня попятилась назад ища вход в свою комнату. Она зашла к себе. Возле кровати упала на колени и начала искать дневник.

Она села за стол, включила лампочку. Мерзкий жёлтый свет затопил стол. Аня открыла дневник, где было написано «Мама я беременна». Вырвав страницу она оглянула комнату, и не найдя место выбросить засунула себе в карман.

Аня легла, сердце так стучало что можно было забить гвоздь. Руки и ноги её немели. Тонкими ручками она схватилась за живот и проклинала, что родилась женщиной.

Монеты

Задорный ветер подхватил с кончиков сугробов кристаллики снега и забросил за шиворот Агзаму. Тело его покрылось мурашками, зубы застучали. Ему было не привычно в старье, после своей кожаной куртки на меху. Он стоял возле трёхэтажного гипермаркета, вглядываясь в лица прохожих. На первом месте для него не встретить знакомого, а уже потом подойти и попросить мелочи. Он не хотел подходить к каждому, ему нужен был один-единственный человек, который даст всю сумму.

Агзам работал консультантом в автосалоне. Те, кто приходили за машиной в одежде ниже стоимости его, то от них он старался держаться подальше, и смотрел на них сверху вниз. За последних пол часа Агзам ощутил на себе этот взгляд, свой. Эх, если не его привычка пропивать все деньги, не стоял бы он здесь. Да ещё похмелье подгоняет купить баночку пива.

Чтобы немного согреться, Агзам потертым ботинком вырыл нору в сугробе. Но он не пропускал ни одного прохожего и обдумывал, что на них может подействовать: жалость или внезапность. Этот анализ он делал незаметно для других, только сверкал глазками, как радаром и понимал кто жадина, а кто нет.

Агзам заметил, что к углу гипермаркета подошли две девчонки, и по-видимому, обсуждали что-то важное. Девчонка, которая стояла к нему спиной топала ногой и поднимала над собой руки. Вторая стояла, обняв себя. Агзам не слышал их голоса морозный ветер уносил их с собой на север.

Агзам продолжал рыть тоннель ботинком. Он поднял глаза и увидел старенькую женщину с широкими глазами, в них считалась человеколюбие, такие глазки не могли пройти мимо. В руках она несла синий надутый пакет, похоже, там было ватное одеяло.

Старушка приближалась. Он начал репетировать в голове «Не вините меня…». Агзам подумал, что это подходящие слова, а дальше импровизация. Ему казалось, что всё в ней благородное и походка, и взгляд.

Оставалось пару метров, Агзам хотел, шагнул ей навстречу, но застрявшая нога осталась в норе, и он предстал перед ней на одном колене и дабы не упасть схватился за её костлявую руку.

– Вы что? Вам плохо? Вставайте! – шёпотом заговорила бабушка.

И тут Агзам решил сыграть роль. Слова его были наигранными, как в дешёвом театре.

– Ой, мать. Силы кончились, не могу уже. Третий день не ел, – он старался делать голос жалостливым. Его голова была опущена, а руку её сжал сильнее, – дай на хлеб, а? Умираю.

– Ой, ой. Погоди, ща. Секунду.

Старушка еле вырвала свою руку из его тисков и залезла в карман куртки и достала помятую сто рублей. Дрожащий рукой протянула ему со словами.

– Хватит?

– Ой, спасибо, – Агзам схватил купюру и засунул к себе в карман, – дай бог тебе здоровье мать.

– Может покормить тебя, я как раз пойду обратно. Пса надо покормить. И тебе принесу. Здесь будешь?

– Да, мать, – он говорил обычной речью и не мог дождаться, когда старушка уйдёт по своим делам.

– Хорошо, – сказала старушка и ушла домой.

Агзам почувствовал, что за рукав тянут. Он обернулся и увидел девчонку, которая недавно топала ногой и доказывала, что-то своей подруге. Её тонкие брови нахмурились, а вид был озабоченный.

– Катя ты чокнулась, – крикнула её подруга, которая стояла в десяти шагов от них. Агзаму смешным показалось сердитая девочка с огромным белым помпоном и краешек его рта дёрнулся.

Катя протянула руку, разжала кулак и на её варежки лежали две монеты по десять рублей.

– На надо, – голос его поменялся на обидчивый, – купи себе чё-нибудь лучше.

Девчонка стояла, не шевелясь.

– Я слышала, возьмите. Вам нужнее, – она увидела, что он смотрит на её подругу, – она ещё маленькая, не обращайте внимание. Возьмите.

Агзам неохотно раскрыл ладошку и туда упали две холодные монеты.

– Всё равно на это не купишь, того чего я хочу.

Катя развернулась как солдат на плацу и пошла к подруге. Он долго смотрел, как они уходили вдоль гипермаркета. Смотря им вслед, у него где-то в глубине души вырвали больную мозоль. Но он недолго так стоял, похмелье напомнило о себе болью в висках.

Через полчаса он зашёл в «Красное белое» взял себе бутылку пива «Старый мельник» и пачку сосисок. На кассе стоял парень с сонным видом.

– Сто восемнадцать, – сказал продавец и зевнул.

Он дал сто рублей и полез за монетами. Долго пришлось искать, так как монеты провалились в дырявом кармане бог знает куда, пришлось немало времени потратить, чтобы их достать.

Агзам достал монеты, раскрыл в ладони и долго смотрел на кусочки металла.

– Ну чё ты скоро, – Агзам посмотрел назад, за ним стоял мужик с водкой и кетчупом в руках. Усатый дядька был по-видимому, в плохом настроении, это Агзам прочитал в его крошечных глазах – тороплюсь просто.

– Пробей сосиски только, – сказал Агзам и убрал монеты в карман, с мыслью, что эти деньги не нужно трогать.

Оглавление

С папой в лес

Чебурек

Враньем сыт не будешь

Сладко жить

Разочарование

За пару секунд, до…

Мне лучше знать

Айфон

Трамвай

Борщ

Диета

Кофе

Приехал

Волосы

Пистолет во рту

Кошелек

Рискну в следующий раз

На вокзале

Сыночек

Сапоги

Дневник

Монеты