Замок тамплиеров [Вадим Иванович Кучеренко] (fb2) читать онлайн

Вадим Кучеренко Замок тамплиеров

Предисловие

Этим летом в Элбертоне было жарко, как в пекле.

Джон Фридом, менеджер строительной фирмы «Granite Company Ltd», отчаянно потел. Но не потому, что июнь 1979 года в городке Элбертон, расположенном на северо-востоке штата Джорджия, выдался необычайно знойным. Жару умеряли кондиционер, исправно работающий в его кабинете, и «венецианские» жалюзи из множества деревянных планок, опущенные на окна. Джон Фридом был мокрым с головы до ног, потому что отчаянно трусил.

Сам не понимая почему, Джон Фридом испытывал панический ужас перед мужчиной, который сидел напротив него на жестком деревянном стуле с видом полнейшего равнодушия к теме разговора, а в его черных глазах не отражалось и тени эмоций, как будто они смотрели вглубь себя и видели только тьму.

А, тем не менее, речь шла о десятках миллионах долларов. Это был крупнейший заказ в истории «Granite Company Ltd». Но если бы не строгое недвусмысленное распоряжение президента строительной фирмы Николаса Томсона-младшего заключить этот контракт, сам Джон Фридом с радостью отказался бы от баснословных барышей, лишь бы этот чопорный незнакомец навсегда покинул его кабинет, а еще лучше его родной милый городок Элбертон и даже штат Джорджия. И убрался туда, откуда он явился. Джон Фридом охотно допускал, что это была сама преисподняя.

Но пока под взглядом непроницаемых глаз своего клиента Джон Фридом сам вертелся, как грешник на сковороде. Он никак не мог понять, что в действительности хочет этот незнакомец, который рассказал, что является представителем небольшой группы американцев, которые желают воздвигнуть на окраине города Элбертон памятник, задуманный ими как послание будущим поколениям. А еще мужчина потребовал от всех, с кем он общался, принести клятву о неразглашении тайны, угрожая в противном случае разорвать контракт и отсудить у компании неустойку, которая разорит ее. Разумеется, с ним не стали бы даже разговаривать после этого, если бы не сумма контракта, которую, учитывая все обстоятельства, заломил президент строительной фирмы. Она почти в десять раз превышала их обычные расценки. Но незнакомец даже глазом не моргнул, согласно кивнув. Радуясь удачной сделке, Николас Томсон-младший забыл все свои опасения. Он передал все дальнейшие дела, связанные с переговорами по будущему строительству, менеджеру компании Джону Фридому, а сам быстренько убрался восвояси.

– Умыл руки, – обиженно буркнул Джон Фридом, вертя в руках визитную карточку нового клиента, на которой готическим шрифтом было отпечатано только «Angelo Messi». Он почему-то все время забывал его имя, а потому иногда во время разговора заглядывал в карточку, чтобы освежить свою память, которая, кстати, раньше ни разу его не подводила в подобных случаях.

– Что, простите? – переспросил его собеседник, думая, что менеджер обращается к нему.

Но Джон Фридом быстро нашелся, сказав:

– Я спрашиваю, точно ли вы хотите, чтобы мы выбили на вашем памятнике надписи на четырех древних и восьми современных языках?

– Да, – кивком головы подтвердил мужчина. – На аккадском, классическом греческом, санскрите и древнеегипетском надо будет выгравировать на каждой из сторон верхней плиты фразу «Да послужат сии скрижали заветом Веку Разума». А на вертикальные плиты нанести надписи на английском, русском, китайском, арабском, иврите, суахили, испанском и хинди. Это заповеди человечеству для гармоничного развития в постапокалиптическую эру. Всего их будет десять.

Анжело Месси говорил сухо, без малейшего признака улыбки на лице, только поэтому Джон Фридом не воспринял его слова как шутку. Тем не менее, он, не удержавшись, спросил о том, что его действительно интересовало, и что он искренне не понимал:

– А зачем?

Мужчина поднял на него черные глаза, и Джон Фридом ощутил внезапную дрожь во всем своем огромном мускулистом теле, которое сейчас больше походило на мягкое желе. Он боялся, когда незнакомец смотрел ему в глаза. В эти мгновения он чувствовал, что как будто чья-то чужая воля пытается завладеть его разумом и подчинить себе.

Впрочем, когда мужчина отворачивался, Джон Фридом испытывал не меньший страх. В профиль Анжело Месси напоминал хищную птицу, а по его густым жгуче-черным волосам иногда словно пробегал электрический разряд, искря и потрескивая. Разумом Джон Фридом понимал, что это ему только чудится, вероятнее всего, от жары, от которой буквально плавится мозг, но легче от этого не становилось.

– Не утруждайте себя, вы не поймете, – после томительной паузы все-таки ответил Анжело Месси, словно решив снизойти до своего собеседника. – Это послание адресовано будущим поколениям землян.

– Нашим потомкам? – переспросил Джон Фридом, сам понимая, насколько глупо звучит его вопрос.

– Нашим потомкам, – делая акцент на слове «нашим», ответил мужчина. И Джону Фридому показалось, что в его голосе прозвучала насмешка. Но этого не могло быть, потому что незнакомец, по всей видимости, страдал каким-то странным заболеванием, лишившим его лицо способности выражать какие-либо эмоции.

Джон Фридом еще раз взглянул на чертежи, лежавшие перед ним на столе. Будущий памятник представлял собой четыре гигантских плиты с необработанными краями, установленные вокруг центральной плиты, а еще одна плита была расположена поверх них, венчая это гигантское гранитное сооружение высотой более шести метров и общей массой около ста тонн, вдобавок ко всему испещренное надписями на различных языках.

Джон Фридом сумел прочитать одну из этих надписей и поразился еще больше. Она гласила: «Поддерживайте численность населения Земли в пределах 500 000 000 человек, чтобы не нарушалось равновесие с природой». С его точки зрения, это был какой-то бред, лишенный смысла. Он сам был счастливым отцом двух детей, и вовсе не собирался ограничиваться этим, поскольку в скором времени его любимая жена Маргарет должна была разрешиться от бремени еще одним сыном. Кроме того, он прекрасно знал, что численность населения Земли приблизилась к пяти миллиардам человек. И снизить ее до какого-то жалкого полумиллиарда могли бы только ядерная мировая война, глобальная эпидемия или некий вселенский катаклизм, например, метеорит, упавший из космоса на планету, наподобие того, что в свое время уничтожил динозавров. Но люди – не динозавры, их так просто не смести с лица Земли. Или Анжело Месси и его сотоварищи думают по-другому?

Но Джон Фридом не успел задать этот вопрос клиенту, потому что тот неожиданно предложил:

– А почему бы нам с вами, мистер Фридом, не прогуляться по местным холмам и не присмотреть место, где будет установлен наш монумент?

Джон Фридом так никогда и не смог понять, почему он безропотно согласился на это предложение Анжело Месси, которое в этот знойный июньский полдень выглядело как приглашение на добровольное аутодафе.

Но уже через несколько минут они, выехав из города, тряслись в его стареньком «Форде» по каменистой дороге, то спускаясь, то поднимаясь на многочисленные зеленые холмы, опоясывающие Элбертон. Как заявил Анжело Месси, монумент непременно должен быть воздвигнут на вершине холма, поскольку в центральной плите на уровне глаз имеется круглое отверстие, ориентированное на Полярную звезду, а также прорезь, сделанная в соответствии с положением солнца в периоды солнцестояний и равноденствий.

– А верхняя плита служит своеобразным астрономическим календарем, – снисходительно пояснил он Джону Фридому. – В ней есть отверстие, через которое в полдень проникает солнечный свет и, попадая лучом на центральную скрижаль, указывает день года.

Джон Фридом слушал, молча кивая головой и чувствуя, что почти засыпает под монотонный голос мужчины. Он плохо спал предыдущую ночь, его мучили кошмарные сновидения, а какие именно, он, пробудившись, так и не смог отчетливо вспомнить. Кажется, в одном из них какая-то огромная хищная птица кружила над их с Маргарет домом и нападала на каждого, кто приближался к нему или пытался выйти. Что-то подобное он видел в одном из фильмов ужасов Альфреда Хичкока, но тогда это его не так напугало, как собственный сон.

Анжело Месси, который замечал все, несмотря на свой равнодушный вид, увидев, что его провожатый зевает, безучастно спросил:

– Вы знаете, что существует наука, изучающая сновидения? Ее называют онейрология.

– Впервые слышу, – буркнул Джон Фридом. Его раздражал голос незнакомца, ровный, как будто неживой.

– Так вот, ученые подсчитали, что если в среднем человек живет семьдесят лет, то почти треть его жизни уходит на сон, – словно не замечая, что Джон Фридом не жаждет вступать с ним в разговор, продолжал мужчина. – Из этих двадцати трех лет почти пятнадцать скрыто во тьме сознания. И только восемь лет человек видит сны.

– Да что вы говорите, – пробормотал Джон Фридом, чтобы не показаться невежливым. В конце концов, человек, желающий заключить с их строительной компанией контракт на миллионы долларов, имеет право хотя бы на видимость внимания.

– С древних времен считалось, что сновидения – это зашифрованные сообщения, которые человеку посылаются из другого мира…

Безжизненный голос убаюкивал Джона Фридома, едва доходя до его сознания, подобно шуму струящейся в реке воды.

– Но чтобы понять, о чем идет речь, эти зашифрованные сообщения надо разгадать…

«Форд», наехавший колесом на камень, резко тряхнуло, а вместе с ним и громадное, расплывшееся по сиденью тело Джона Фридома. И он отчетливо услышал:

– По моему мнению, лишь незнание языка мешает вам, людям, понять эти послания…

Но Джону Фридому показалось, что он ослышался, и он снова впал в легкую дрему, сквозь которую пробивался шелест слов Анжело Месси.

– Возможно, только страх перед неизвестным мешает людям изучить этот язык, а затем наладить контакты с другим, чуждым, как им кажется, миром…

Позже, пытаясь восстановить в памяти, о чем он говорил с Анжело Месси несколько долгих часов, которые они колесили на его «Форде» по окрестным холмам, Джон Фридом так и не сумел припомнить ни одной фразы. По прошествии недолгого времени ему уже начало казаться, что они промолчали всю дорогу. А через несколько лет он не мог вспомнить даже имени клиента, благодаря которому «Granite Company Ltd» сумела заработать миллионы долларов, после чего выплатила своему менеджеру щедрую премию, благодаря которой Джону Фридому удалось купить новый большой дом, так необходимый ему после рождения еще одного ребенка. Да это и не удивительно, потому что после нескольких встреч с руководством строительной компании таинственный Анжело Месси из городка Элбертон уехал, и с тех пор его здесь уже никогда не видели.

Глава 1

Ульяне снилось, что она идет залитой солнцем долиной, по цветущим алым макам. Небо прозрачно, словно родниковая вода. Цветы поднимают свои огненные головки из густой сочной зеленой травы, приятно ласкающей ее обнаженные ноги. При каждом ее шаге из зарослей вспархивают жаворонки и овсянки, самозабвенно воспевая радость жизни и красоту природы. Ульяна не одна, рядом с ней мальчик лет трех, до удивления похожий на нее, с такими же золотисто-рыжими волосами и темно-изумрудными глазами. Она держит его за руку, ощущая благодатное тепло крохотной ладошки. Чувство безмерного, безграничного счастья владеет всем ее существом.

Внезапно небо потемнело, его заволокло грозовыми тучами, повеяло промозглым ледяным холодом. Стихли все звуки, как это бывает перед бурей. А затем в этой неестественной тишине раздался злобный клекот. Ульяна подняла голову и увидела разъяренную хищную птицу, которая стремительно пикировала на нее из темного поднебесья. Ее черные перья искрились, звуки, которые тварь издавала, вселяли ужас. Ульяна в страхе невольно прикрыла лицо руками. А когда, услышав отдаляющийся шум крыльев, опустила руки, ребенка рядом с ней уже не было. Пропали и ярко-красные маки. Вместо них все поле поросло темно-желтыми лютиками. Ульяна машинально сорвала цветок, и одна из капель пахнущего горечью сока попала на ее руку. Она вскрикнула от боли…

И проснулась от собственного крика, еще чувствуя, как ядовитая капля с шипением прожигает ее кожу, проникая в кровь.

В полусонном сознании еще успела промелькнуть паническая мысль: «Где мой сын?!». Но сновидение, словно искра, погасло, и мысль эта тут же забылась, не оставив по себе никакой памяти в том реальном мире, где у Ульяны Русковой никогда не было детей.

Тем не менее, как это часто бывало в последнее время, она проснулась с ощущением глухой тоски по чему-то неизведанному и несбывшемуся в ее жизни.

Иногда, подчиняясь снедающему ее неукротимому желанию всему на свете дать имя, Ульяна называла это состояние подступающей депрессией. Многие ее одинокие подруги страдали от этого психического расстройства. Они испытывали постоянную усталость, не интересовались тем, что еще недавно приносило им радость, были равнодушны к окружающим их людям. Но Ульяна не хотела пополнить ряды этой потерпевшей поражение в битве с жизнью армии. Поэтому каждое утро она начинала с фламенко. Средство было радикальным, но действенным.

Квартирка, в которой Ульяна проживала, состояла из крохотной кухни и комнаты. Добрую треть комнаты занимала массивная кровать, украшенная балдахином, напоминавшим о королевской роскоши старинных замков Испании. Впрочем, весь интерьер ее скромного жилища был выполнен в испанском стиле, который не терпел, как и сама Ульяна, минимализма. Поэтому стены украшали гобелены на темы, навеянные фламенко, а пол устилал роскошный пестрый ковер, который как нельзя лучше подчеркивал национальный колорит. На этом ковре прочно стояли большой мягкий диван и не менее громоздкие стол и стулья. Для самой Ульяны было оставлено только небольшое пространство в самом центре комнаты, которое она также использовала во славу родины Дон Кихота и Санчо Пансы.

В это утро, ведомая слепым, но могучим инстинктом выживания, заложенным в нее самой природой уже при ее рождении, еще полусонная Ульяна встала с кровати, дошла, спотыкаясь, до окна и плотнее задернула тяжелые шторы. Ее беспокоили не солнечные лучи, а нескромные взгляды, которые могли проникнуть в ее девичью келью из окон соседнего дома, также начинавшего просыпаться. Несмотря на то, что она жила на последнем этаже, эту предосторожность Ульяна соблюдала неукоснительно. Сама она, в силу природного любопытства, любила наблюдать за другими людьми, но в свою личную жизнь предпочитала никого не впускать.

Затем Ульяна прошла в ванную комнату, где, старательно отводя взгляд от зеркала, чтобы ненароком не увидеть своего отражения и не опечалиться преждевременными морщинками и тенями под глазами, разделась догола. Скинув пижаму, она умылась и почистила зубы. Насухо вытерлась жестким махровым полотенцем и, не обременяя себя одеждой, вернулась в комнату. Отыскав дистанционный пульт управления, она включила музыкальный центр и замерла в ожидании первых тактов мелодии.

Ожидаемо неожиданно и резко зазвучали переборы испанской гитары. Это был ее любимый Пако де Лусия, один из самых известных в мире исполнителей фламенко. Несмотря на то, что изучать нотную грамоту он начал лишь в возрасте сорока четырех лет, Пако де Лусия обладал, по мнению Ульяны, не только музыкальным вкусом и бесспорным талантом интерпретатора фламенко, но и виртуозной техникой исполнения. А, может быть, он ей просто нравился, как мужчина. Как бы то ни было, Ульяна предпочитала танцевать по утрам фламенко под его музыку.

Пако де Лусия тихо, но страстно пел о трагической любви, которая все-таки была счастьем, как это стало понятно намного позднее. Ульяна гордо вскинула голову, пальцы ее высоко поднятых и изогнутых рук затрепетали, легкая дрожь спустилась ниже, прошла по ее упругим грудям, достигла округлых бедер, волнующе и призывно заколыхавшихся, словно морские волны. Она сделала несколько шагов по комнате, то сильно притопывая, то ступая мягко, словно дикая кошка, вышедшая на охоту. Это был танец «Севильяна», который зародился в испанском городе Севилья еще в пятнадцатом веке. Возможно, не совсем подходящий для исполнителя «чистого фламенко» Пако де Лусия, но Ульяна любила сочетать несочетаемое. И, во всяком случае, он не требовал применения кастаньет, на поиски которых Ульяна могла потратить все это утро. Такое с ней тоже случалось. Она так и не приобрела привычки, сколько ни обещала себе, отводить каждой вещи свое раз и навсегда определенное место.

Самозабвенно танцуя, она чувствовала, как радость жизни постепенно возвращается к ней. Ульяна снова начинала себя любить и восхищаться собой.

Рыжеволосая, тоненькая и изящная, она мало походила на классический образ танцовщицы фламенко, это было все равно, что сравнивать солнечное утро с полуночью. Но не это беспокоило Ульяну сейчас. Ее волновала мысль, сумела ли бы она перетанцевать ту легендарную восьмидесятилетнюю исполнительницу фламенко, которая привела однажды в неописуемый восторг самого Федерико Гарсиа Лорку.

Несколько лет назад Ульяна прочитала об этом в одной из его книг. Гениальный испанский поэт еще многие годы спустя вспоминал, что на танцевальном конкурсе в Хересе-де-ла-Фронтера какая-то старуха буквально вырвала первый приз у юных красавиц с кипучим, как вода, телом, покорив зрителей тем, как она вздымала руки, закидывала голову и била каблуком по подмосткам.

Эта призрачная старуха была вечным соперником Ульяны и ее живым укором. Утешала ее только мысль, что вздумай ее соперница обнажиться, то пальма первенства непременно досталась бы ей, Ульяне. Возможно, именно поэтому она предпочитала танцевать голой, несмотря на то, что сшила себе на заказ у портнихи несколько замечательных платьев для фламенко, среди которых было и классическое черно-красное, и в голубой горошек, и в ажурных кружевах искусной ручной работы. Но мысль, что это был не совсем честный прием в единоборстве со старухой, не оставляла ее. Ульяна никогда не одобряла Макиавелли, считавшего, что для достижения цели хороши все средства.

Чтобы отвлечь себя от этой досадно жужжащей в ее голове, словно назойливый комар, мысли, Ульяна начала вслух отрывисто произносить в такт мелодии строки ее любимого с недавних пор стихотворения. Она написала его сама в одну из бессонных ночей, устав страдать от своего одиночества. Называлось стихотворение «Влюбленная в красном», и было напрямую обращено к Федерико Гарсиа Лорке.

Как жаль, что меня ты не видел

В моём новом платье красном…

В словах моих мало смысла?

В любви моей много страсти?

Последнюю строку Ульяна произнесла с нескрываемым возмущением и, забыв, что она босиком, сердито топнула ногой так, что стало больно пятке. Поэтому следующие строки она почти прокричала, чтобы заглушить боль.

Ты думал так и поверил,

Что мою разгадал загадку…

Несколько строф она пропустила нарочно, так как ей очень нравились идущие за ними два четверостишия, несмотря на то, что они были надуманными и выдавали желаемое за действительность. Когда Ульяна их произносила, ее голос трепетал, подобно кончикам пальцев, высоко поднятых над головой.

Но я назло всем стихиям

Вихрем влетела в счастье,

В высотах небесно-синих

Воскресла вдруг в одночасье.

Лавиной безмерная радость.

Весна в мою душу вселилась.

И силою стала вдруг слабость.

Наверно, я просто влюбилась!

Ульяна взмахнула руками, словно крыльями, по всем канонам жанра фламенко в мгновение ока из голубки снова превратилась в фурию, ее темно-изумрудные глаза сверкнули, и она торжествующе закончила:

Ты так ничего и не понял,

Всё ждал неземной сказки.

Как жаль, что меня ты не видел

В моём новом платье красном!

Музыка, Пако де Лусия и Ульяна смолкли одновременно. Пако де Лусия, судя по его хриплому голосу, явно устал. Зато Ульяна чувствовала себя превосходно, ощущая прилив жизненных сил. Танец фламенко был для нее лучшим средством привести себя в боевую готовность утром, какую бы ночь накануне она не пережила.

– В конце концов, мне нет и двадцати пяти, – стоя под прохладной струей воды, поставила очередную точку в бесконечном споре с самой собой уже в ванной Ульяна. – И мой Федерико Гарсиа Лорка еще впереди. А он пусть остается со своей старухой!

Это было разумное решение, впрочем, как и всякое другое, которое принимала Ульяна, благополучно забывая о нем уже на следующий день.

Выйдя из ванной, она накинула на себя легкий шелковый халатик, который ничего не скрывал, а только выгодно подчеркивал, и пошла на кухню, одновременно служившую ей кабинетом. Для начала она заварила кофе cortado, щедро плеснув в него молока. Ульяна знала, что это любимый большинством испанцев напиток, и поглощают они его в течение всего дня, причем наливают в стаканы. Но сама она пила этот кофе только по утрам и в своей любимой, расписанной китайскими драконами, фарфоровой чашке с изогнутой ручкой, за которую было удобно держаться. Поступала она так не только из свойственного ей чувства противоречия. Стакан обжигал ей пальцы. А по вечерам она предпочитала зеленый чай, который, в отличие от кофе, ее успокаивал, заменяя снотворное.

Плеснув кофе в чашку и периодически из нее отхлебывая, Ульяна, не глядя, отработанным годами движением открыла ноутбук, лежавший на широком подоконнике, заменявшем ей письменный стол. Безмятежное утро закончилось. Пришло время узнать, как мир прожил без нее минувшую ночь и какие сюрпризы он для нее приготовил.

Ульяна была журналисткой, причем не только по образованию, но и по призванию. В свое время она окончила Московский государственный университет, а последние годы работала в одной из крупнейших газет Москвы специальным корреспондентом. И новости были если не ее хлебом в буквальном смысле этого слова, то, несомненно, источником, без которого стал бы невозможным привычный образ жизни. А если отбросить все случайные штрихи, то он Ульяне нравился, и другой жизни для себя она не желала.

Глава 2

Главным достоинством своей крохотной кухни Ульяна считала то, что, сидя за ноутбуком у подоконника, она могла дотянуться до любого шкафчика и даже до дверцы холодильника, стоявшего в дальнем углу. Еще одним преимуществом был вид из окна. Окно кухни выходило во двор, в котором росли несколько чахлых кустов и два-три хилых, почти карликовых деревца. Но все же это была природа, а не опостылевший городской пейзаж с бесконечными унылыми потоками автомобилей и людей.

Полюбовавшись на деревья и кусты, которые в это утро старательно обходил выгуливающий хозяина длинноухий спаниель, обнюхивая их и часто поднимая заднюю лапу, чтобы пометить, Ульяна перевела взгляд на призывно мерцающий экран ноутбука.

Новости в это утро были на удивление однообразны. Экономический кризис, который, казалось, не утихал с тех самых пор, как Карл Маркс написал свой «Капитал», скачки курса национальных валют, покорных вассалов доллара, локальные военные конфликты, подобные синице из детского стишка, грозившей поджечь море… Ульяна невольно зевнула, тем самым выразив свое отношение к работе мировых информационных агентств.

– И чем прикажете девушке зарабатывать себе на жизнь? – недовольно пробормотала она. – Сменить профессию на первую древнейшую? Но прежде хотелось бы знать, что я выгадаю, уйдя на панель!

Она разговаривала сама с собой, а ее взгляд в это время машинально пробегал по торопливо бегущим по экрану ноутбука строчкам, анонсирующим новостные заголовки. Но ни на чем не задерживался. Ульяна уже почти ни на что не надеялась, когда один из заголовков привлек ее внимание. Он гласил: «Перенаселение – главная причина изменения климата планеты».

– Кто бы мог подумать! – наигранно поразилась Ульяна. – А ведь это еще я не внесла свою лепту в дело разрушения окружающей среды. А что? Вот возьму и рожу себе ребеночка. Всем борцам с перенаселением планеты назло.

Но других аргументов в пользу нежданного младенца не находилось, и Ульяна не стала развивать эту мысль, по своему обыкновению постепенно доводя ее до абсурда. Вместо этого она продолжила чтение статьи, которая с каждой строкой заинтересовывала ее все больше.

Автор статьи, некий советник по науке президента одной из крупнейших стран мира, увлеченно рассуждал о повсеместном внедрении программы по стерилизации женщин после рождения ими второго или третьего ребёнка. По его мнению, это было намного проще, чем пытаться стерилизовать мужчин.

– Типично мужской взгляд на проблему, – с презрением произнесла Ульяна. – Очередное подтверждение истины, что все мужчины…

Но она не докончила фразу, так как именно в этот момент дошла до того места в статье, где ученый муж многословно рассуждал о том, что разработка «капсулы продолжительной стерилизации», которую можно было бы вшить под кожу женщины и удалить, когда беременность желательна, «открывает дополнительные возможности для принудительного регулирования рождаемости».

– Ну и мерзкий же тип! – возмущенно воскликнула Ульяна. – Надеюсь, что его жена каждый день наставляет ему рога с разносчиком пиццы. Лично я с удовольствием вышла бы за него замуж именно с этой целью!

Но ее терпение иссякло окончательно, когда советник президента предложил вшивать подобную капсулу женщине уже в самом начале периода половой зрелости и изымать ее только по официальному разрешению властей.

– Ну, уж нет, – едва сдерживая клокотавший в ней гнев, решительно заявила Ульяна, открывая файл в папке, куда она имела обыкновение складывать статьи, которые она писала для своей газеты. – Только через мой труп. Но прежде я спляшу фанданго на трупе моего врага!

Само собой подразумевалось, что с этой минуты не известный ей ранее советник президента, допустивший столь опрометчивые необдуманные высказывания, становился личным врагом Ульяны Русковой. И он должен был об этом пожалеть уже в самое ближайшее время.

Но месть пришлось отложить. Не успела Ульяна напечатать первую букву своего будущего памфлета, как в дверь ее квартиры позвонили. Звонок звенел долго и настойчиво, мешая сосредоточиться и войти в состояние, необходимое для написания статьи. Затем раздался громкий частый стук. Незваный гость самозабвенно колотил по двери, сочтя, что звонка недостаточно. Если исключить разгневанных соседей снизу, которых Ульяна иногда заливала водой из неожиданно начинающего течь крана, то решиться на такое мог только один человек в мире. Звали его Мила, и она была единственным живым существом на планете, ради которого Ульяна могла пренебречь своей работой. Статус лучшей подруги давал Миле право врываться в тихое жилище Ульяны в любое время дня и ночи.

Ульяна открыла дверь и сразу поняла, что Мила была сильно навеселе, и это в девять часов утра. По всей видимости, Мила даже не ложилась спать в эту ночь. В руке она держала пузатую бутылку со светло-желтой жидкостью, которую увенчивала золотая пробка.

– Текила, – важно произнесла Мила, глядя на подругу ласковыми голубыми глазами, которые почти скрывали ее густые темно-каштановые волосы, мягкими волнами падавшие на лицо. – Напиток богов.

Роста Мила была небольшого, поэтому бутылка из толстого граненого стекла в ее крошечной ручке выглядела огромной. Оставалось только удивляться, как вообще Миле удалось донести ее. Но Ульяна ничего не сказала, лишь молча кивнула, приглашая подругу зайти.

– У тебя есть лимоны? – спросила Мила, проходя в комнату и почти падая на диван, в мягкой бездне которого она сразу же утонула, виднелась только голова с растрепанной прической. – Потому что пить лимоны… То есть, я хотела сказать, пить текилу без лимона – это… Это преступление против человечества!

– Ты сама дошла до этой мысли? – скептически отозвалась Ульяна. – Или кто-то подсказал? Сдается мне, что верно последнее.

– Ну, и что с того? Да, его звали Хуан… Или Хулио… Впрочем, уже не помню, – вздохнула Мила. – А жаль! Такой был мужчина… Настоящий мексиканский мачо… И такой галантный! Вызвал мне утром такси, представляешь? И отправил домой, взяв с меня обещание… А вот какое, я уже и не помню. Как ты думаешь, Уля, что я могла ему наобещать спьяну?

– Все, что угодно, – мрачно произнесла Ульяна.

Она всегда осуждала неразборчивые любовные похождения подруги, и не скрывала этого. Героев своих скоротечных романов Мила находила, как правило, в дорогих ресторанах или модных ночных клубах, которые могла позволить себе посещать, поскольку была единственной дочерью чрезвычайно богатого человека, имеющего отношение к нефтяной отрасли. Большую часть своей жизни отец Милы проводил за границей, даже не догадываясь о том, что его дочь тем временем пускается во все тяжкие в Москве. Далеко не всегда новые знакомые Милы оказывались рыцарями без страха и упрека, поэтому ее похождения порой заканчивались слезами и горьким раскаянием. Но жизнь ничему не учила Милу, и она снова и снова наступала на те же самые грабли. Такого понятия как жизненный опыт для нее не существовало.

– На мой взгляд, на этот раз ты превзошла себя и выпила значительно больше своей обычной нормы.

– А все почему? – спросила Мила и, не дожидаясь, пока подруга назовет ее легкомысленной особой, сама же ответила: – Потому что я доверчивая. Поддалась на заверения, что текила – это не крепкий алкогольный напиток, а целебный настой. Можно сказать, лекарство, полученное путём дистилляции ферментированного сока голубой агавы.

Как ей удалось запомнить и произнести такие мудреные слова, как «дистилляция» и «ферментированного», для Ульяны осталось загадкой. Возможно, Мила повторяла их всю минувшую ночь, чтобы поразить подругу. Она была на такое способна.

– А ты знаешь, что агава для Мексики все равно, что береза для России? –глядя на Ульяну невинными глазами, спросила Мила. – Но наша российская березка дает только березовый сок, а вот агава…

– Сочится текилой? – ехидно спросила Ульяна. – Которую мексиканцы сразу разливают по бутылкам?

– И вовсе нет, – обиделась Мила. – В Мексике существует даже легенда о том, как однажды молния, попав в агаву, расколола ее пополам. Сердцевина растения запеклась, а через какое-то время из-под корки стал вытекать забродивший сок. Его благоуханный аромат вскоре ощутили местные жители. Отведав этот сок, они посчитали его даром богов. И в дальнейшем начали добывать из агавы самостоятельно, уже не впутывая в это дело высшие силы.

– Очень разумно, – одобрила Ульяна. – Как говорят у нас в России, на бога надейся, а сам не плошай.

– Так мы будем пить эту проклятую текилу или нет? – окончательно разобиделась Мила.

– Нет, – коротко отрезала Ульяна.

– Почему? – с нескрываемым удивлением воззрилась на нее Мила.

– Лимонов нет, – невольно улыбнулась Ульяна. В настоящую минуту любые другие разумные доводы для ее подруги были бы подобны гласу вопиющего в пустыне.

– Это верно, – важно кивнула Мила. – Вот и Хулио мне говорил… Или все-таки его звали Хуан? Ты не помнишь случайно, как я его назвала, когда пришла?

– Педро, – хмыкнула Ульяна.

– Разве? – с сомнением спросила Мила. Вероятно, она уже начала трезветь.

– Всех истинных мексиканцев зовут Педро, – заверила ее Ульяна. – Ведь он же настоящий уроженец Мексики?

– Кажется, – неуверенно ответила Мила. – Во всяком случае, так он утверждал.

– И это объясняет, почему твой новый друг так много знает о текиле. Кстати, он не говорил, что является прямым потомком капитана испанского судна Христофора де Окате? Того самого, который в шестнадцатом веке основал в Мексике город Текила.

Мила сумела расслышать в тоне подруги иронию, и с неожиданной грустью произнесла:

– Не осуждай меня, Ульяна. Я сама понимаю, что так девицы из благородных семей себя не ведут. Все, что было этой ночью, всего лишь очередная ошибка молодости. Надеюсь, мой будущий избранник поймет меня и простит. Если только я не забеременею… Ой!

Глаза Милы округлились до невероятных размеров. В них появился ужас.

– Не могла же я забыть принять противозачаточную таблетку? – жалостливо спросила она. – Особенно после того, как он сказал, что доверяет мне, а я должна доверять ему.

– А ты не помнишь?

– Не могу вспомнить, как ни пытаюсь, – вздохнула Мила.

Она была немного старше Ульяны, но одна только мысль о рождении ребенка все еще приводила ее в паническое состояние. Возможно, именно поэтому она и не выходила замуж, несмотря на то, что претендентов на ее руку и сердце было великое множество. Эта крошечная, похожая на миниатюрную статуэтку, женщина умела внушать мужчинам неукротимое желание опекать ее днем и ночью.

Неожиданно Мила всхлипнула. Ульяна недоуменно посмотрела на нее.

– А вдруг я забеременею? – трагическим голосом произнесла Мила, запинаясь от страха. – Ты же знаешь, как я к этому отношусь… Мне придется избавиться… Но ведь это грех… Все равно что убить… Уля, я боюсь!

Ульяна знала, что ее подруга носила золотой крестик и часто ходила в церковь, как она сама говорила, замаливать свои грехи. После чего, облегчив душу, подобно тому, как днище корабля очищают от налипших ракушек, она самозабвенно грешила снова. Но, видимо, был предел и в христианском всепрощении грешников, и даже Мила это понимала. Ульяна не знала, что сказать подруге, чем ее утешить.

Внезапно со стороны дивана послышалось мирное, почти детское, посапывание. Не дождавшись ответа, Мила заснула, прижимая к груди бутылку с текилой. Только что пережитая тревога окончательно подкосила ее. Глядя на свою беспутную подругу, Ульяна неожиданно почувствовала, как в ее голове зашевелился червь сомнения.

– А, может быть, этот ученый муж не так уж и не прав? – задумчиво произнесла она вслух. – Для некоторых женщин эти так называемые капсулы продолжительной стерилизации могут быть даже благом. Взять, к примеру, Милу…

Но додумывать эту мысль, которая еще полчаса назад показалась бы ей кощунственной, она не стала. Иногда Ульяна предпочитала о чем-то не думать, чтобы ненароком не дать предмету своих размышлений имени и тем самым не даровать ему жизнь. Подобное нередко случалось в восточных сказках, которые она любила читать ребенком. Детство давно прошло, а страх вызвать из небытия и оживить случайным словом какое-нибудь ужасное чудовище остался.

Она накрыла спящую подругу большим цветастым платком, при этом взяв у нее из рук бутылку текилы, которую отнесла на кухню и постаралась спрятать так, чтобы Мила ее ненароком не нашла. Та должна была проспать несколько часов и проснуться с дикой головной болью, неизменно терзающей ее после ночных похождений. Поэтому Ульяна оставила для нее на прикроватной тумбочке пачку таблеток и стакан с минеральной водой без газа.

Все, что произошло этим утром, было уже не в первый раз. Ульяна знала, что когда Мила проснется, она покорно примет таблетки, дождется, пока головная боль стихнет, и уйдет, не забыв закрыть за собой дверь ключом, который однажды вручила ей хозяйка квартиры и который она до сих пор умудрилась не потерять. И то, что она не потеряла ключ, говорило очень о многом. Мила, как и сама Ульяна, дорожила их дружбой. Они были слишком разные, очень непохожие, и, тем не менее, не могли обходиться друг без друга, испытывая удивительное чувство привязанности, близости и любви, словно встретившие свою вторую половину мифологические андрогины, которых некогда описал Платон…

Дойдя в своих размышлениях до древнегреческого философа, Ульяна поняла, что она слишком увлеклась, и ей уже пора возвращаться из мира фантазий в реальную жизнь. Причем поспешить с этим, поскольку после бессвязных слов Милы о грехе, связанном с избавлением от ребенка, у нее появилась идея, имеющая отношение к ее будущей статье. Это был новый, чрезвычайно интересный поворот темы, но чтобы быть уверенной, что она не собьется с пути, пойдя по нему, ей следовало уже через полчаса оказаться в Новодевичьем монастыре. Если, конечно, она собиралась сегодня добраться до редакции своей газеты раньше, чем наступит время обеда, от которого совсем недалеко до официального окончания рабочего дня, когда можно будет уже никуда и не торопиться.

Новодевичий монастырь в данном случае имел то преимущество, что ближе всех остальных находился к дому, в котором Ульяна жила.

Глава 3

Поскольку ей предстояло посетить монастырь, то оделась Ульяна с подобающей скромностью. Вместо открывающего плечи, грудь и ноги сарафана, который был наиболее удобен в летнюю жару, она выбрала костюм из хлопка. Блузу полуприлегающего силуэта и удлинённую юбку украшал черно-белый орнамент. Это произведение отечественного портновского искусства Ульяна купила недавно на распродаже только потому, что было недорого, и она давно не радовала себя подарками. Но сейчас оно пришлось весьма кстати.

– Просто, незатейливо и почти со вкусом, – грустно констатировала Ульяна, рассматривая себя в зеркале, висевшем в прихожей.

Она едва не забыла платок на голову, который был обязателен в том случае, если бы ей пришлось зайти в храм. Но уже не стала примерять, а взяла первый, который попался под руку, с крупными темными цветками по красному полю, и положила его в сумочку. Вихрем спустилась по лестнице вниз и быстрым шагом направилась в сторону станции метро.

С точки зрения Ульяны, метрополитен был самым быстрым и одновременно самым утомительным видом общественного транспорта. Не говоря уже о том, что метро пугало ее. Она всегда с некоторым душевным содроганием спускалась под землю, а выходила на поверхность с таким чувством, как будто только что избежала опасности быть заживо погребенной в громадном мраморном склепе вместе с тысячами других людей. Утверждение, что на миру и смерть красна, не утешало ее. Она по-другому представляла себе место своего последнего упокоения. Ее должны были похоронить не на станции московского метро, и даже не на унылом городском кладбище, а, например, на территории древнего Святогорского монастыря, у стен Успенского собора, рядом с могилой Александра Сергеевича Пушкина. А, главное, это должно было произойти спустя много долгих лет прекрасно прожитой жизни, а не в самом расцвете жизненных сил. С метро же у нее такой уверенности не было.

Поэтому, войдя в вагон, в ожидании необходимой ей станции метро Спортивная, Ульяна, присев на скамью и закрыв глаза, стала вспоминать, когда она в последний раз посещала Новодевичий монастырь и чем эта экскурсия ей запомнилась. Занятие было не очень увлекательное, но за неимением лучшего годилось и оно.

Этот православный женский монастырь, служивший на протяжении первых двух столетий своего существования местом заточения царственных особ женского пола, располагался в излучине Москвы-реки на Девичьем поле, в самом конце исторической Пречистенки, которая в настоящее время называлась Большой Пироговской улицей. Ульяна, имевшая почти феноменальную, по утверждению ее подруги Милы, память на даты и исторические факты, помнила, что монастырь был основан великим князем Василием III в 1524 году в честь Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия», чьем имя в переводе с греческого означало «путеводительница», «наставница». Поскольку сама Ульяна ни в чьем наставничестве не нуждалась, по меньше мере, последние лет десять, то обычно она не испытывала желания ехать через пол-Москвы, чтобы побродить по аллеям Новодевичьего монастыря, а тем более бить поклоны перед его древними иконами, вымаливая наставления, как ей жить.

Было еще одно обстоятельство, вызывавшее гнев Ульяны. Основание Новодевичьего монастыря Василием III странным образом совпадало с его бракоразводным процессом, а это давало основание утверждать, что монастырь предназначался для его жены великой княгини Соломонии Сабуровой. Провинилась же та перед царственным мужем только тем, что после двадцати лет брака так и не родила ему наследника. Поэтому в 1523 году Василий III добился разрешения на второй брак, а спустя два года Соломонию Сабурову постригли в Рождественском монастыре в монахини, дав ей имя София. Выступавшие против расторжения брака Вассиан Патрикеев, митрополит Варлаам и преподобный Максим Грек были сосланы из Москвы туда, «куда Макар телят не гонял», причём митрополит впервые в русской истории был лишён сана. И уже в начале следующего, 1526 года, Василий III женился на юной дочери литовского князя девице Елене Глинской, которая и родила ему наследника, известного ныне всему миру как Иван Грозный.

Правда, поселиться в Новодевичьем монастыре великой княгине-инокине Софии, позже причисленной Русской Православной церковью к лику святых, так и не пришлось, она умерла в Покровском монастыре Суздаля. Но это обстоятельство не умаляло праведного гнева Ульяны. По ее мнению, поступок Василия III по отношению к своей жене был подлым. А с точки зрения истории – крайне неосмотрительным и даже предосудительным. Ульяна считала, что Иван Грозный принес Руси неисчислимые беды, так же как много позднее – Петр I и Иосиф Сталин. Это были безумные тираны, залившие страну кровью, чтобы утолить свою ненасытную жажду смерти. Не то чтобы Ульяна предпочитала эпоху правления Екатерины II, считая эту императрицу слишком распущенной и легкомысленной (одна только переписка с безбожником Вольтером чего стоит!), но если бы ей дали право выбирать, то большинство русских царей она заменила бы на женщин. Тем более, что в действительности те и правили, оставаясь в тени своих мужей. Например, Александра Фёдоровна, бывшая женой последнего российского императора Николая II…

– Станция метро Спортивная! – сердито прокаркал металлический голос в динамике, и вагон замедлил ход, а затем остановился.

Задумавшись, Ульяна едва не пропустила свою остановку. Она поспешила к выходу, с трудом пробиваясь сквозь хлынувшую с перрона толпу. Но все-таки успела выйти в самый последний момент. Двери грозно клацнули за ее спиной, едва не ухватив за подол юбки, и вагон укатил во тьму тоннеля, злобно сверкая красными глазищами фонарей.

Ульяна представила, что было бы, если бы двери вагона сорвали с нее юбку, и вздрогнула. Не то, чтобы она стеснялась своих ног или трусиков, но становиться объектом пристального внимания толпы, кишащей вокруг, а тем более попасть в выпуски вечерних новостей всех московских средств массовой информации ей не хотелось. Придя к выводу, что ее предубеждение против метро имеет под собой веские основания, а не высосано из пальца, она поспешила к эскалатору.

От станции метро Спортивная до Новодевичьего монастыря Ульяна шла минут пятнадцать, глубоко дыша, чтобы освободить свои легкие от затхлого подземного воздуха, а голову – от навязчивых мыслей о русских царях и царицах. Сейчас ее волновало не престолонаследие, а где и как найти в монастыре эксперта по вопросу, который и привел ее в древнюю женскую обитель. Она сама признавала, что вопрос этот был крайнещекотливым, а с определенной точки зрения даже фривольным. Но сколько ни думала, так ни до чего и не додумалась.

– Ничего, все у меня получится, – утешала она себя, подходя к чеканной решетке ворот монастыря. – Видит Бог, не для себя стараюсь!

И в надежде на извечный русский «авось» Ульяна ступила на территорию Новодевичьего монастыря, поразившую ее своей пустынностью, которую она объяснила ранним утром и будним днем.

Но все-таки она была не одна, кто хотел с утра пораньше приобщиться к таинствам мира религии. Об этом свидетельствовал автомобиль с украшавшей его капот статуэткой Spirit of Ecstasy, замерший у ворот монастыря. Могло показаться, что он стоит здесь уже целую вечность, покрывшись за это время на толщину пальца пылью. На вид автомобиль был такой древний, словно его доставили сюда из какого-нибудь провинциального музея автомотостарины. Несомненно, это был ролс ройс, шикарный и чопорный, как истинный англичанин времен Елизаветы II.

В любое другое время Ульяна, несомненно, заинтересовалась бы этой диковинкой, кажущейся анахронизмом на улицах Москвы двадцать первого века, но сейчас ей было не до этого. Она подумала только, что, возможно, встретит его владельца на территории Новодевичьего монастыря и, если останется время, задаст ему пару вопросов, главный из которых будет звучать так: как ему, занесенному в наше время из глубины веков, живется в современном мире интернета и психоанализа?

Ульяна свернула на одну из аллей, разбегавшихся в разные стороны от монастырских ворот. Время шло, но никого из людей, а тем более в монашеском одеянии или черной рясе, которые носят священнослужители, она не встречала. Ульяна шла, все ускоряя шаг, по территории монастыря, а ее глаза зорко рыскали по окрестностям, пытаясь отыскать следы присутствия человека. Казалось, монастырь в одночасье вымер, а все его обитатели вознеслись на небо, зачем-то прихватив с собой свои бренные тела. Многометровая ограда монастыря с зубцами, бойницами, галереями и множеством башен нависала над Ульяной мрачной каменной громадой, скрадывая лучи солнца и словно угрожая навеки заточить ее здесь, как некогда многих других, таких же юных и красивых, княгинь и боярынь, Годуновых, Лопухиных, Романовых…

Ульяна никогда не была пугливой, но внезапно она испытала страх. То ей чудились какие-то тени, мелькавшие в сумраке узких бойниц, то она явственно слышала хруст веток под ногами невидимых существ, а порой ощущала жаркое дыхание, опалявшее ее затылок. После того, как она почувствовала чье-то легкое, почти эфемерное, как крылышко бабочки, прикосновение к своему плечу, а, обернувшись, никого не увидела, ее затрясло, словно в ознобе. И, не сдержавшись, она закричала:

– Эй, люди! Отзовитесь!

– А люди – это так важно? – вдруг услышала она за своей спиной лишенный каких-либо интонаций тихий голос. Как будто внезапный порыв ветра прошелестел в кронах деревьев, росших на территории монастыря.

Она почти взвизгнула от неожиданности. Резко обернулась и увидела мужчину, который смотрел на нее завораживающими, черными как смоль, глазами. Он расположился на скамейке, которую наполовину скрывал густой развесистый куст, поэтому, наверное, она и прошла рядом, не заметив его. Мужчина был в дорогом элегантном костюме из тонкой шерсти и широкополой шляпе, бросающей тень на его лицо. Из-за этой ли тени, или из-за глаз, от которых было трудно отвести взгляд, нельзя было понять, сколько ему точно лет, молод ли он, как Ульяна, или в более зрелом возрасте. Можно было рассмотреть только его породистый нос с горбинкой, чем-то напоминавший клюв хищной птицы. В руках он держал газету, которую, по всей видимости, до этого читал.

Ульяна почувствовала смущение. Говоря по совести, ее возглас вполне можно было принять за крик о помощи. Сейчас она и сама не понимала, что могло так напугать ее. Стояло чудесное солнечное утро, в траве радостно стрекотали кузнечики, из-за каменной стены монастыря доносились звуки автомобилей, раздавались голоса людей. То, что Ульяна их не слышала за минуту до этого, было, конечно, странно, но вполне объяснимо, если вдуматься.

В таких случаях Мила всегда говорила «нервишки шалят». Она умела рассказать о самом сложном явлении простыми словами, не считая нужным забивать свою очаровательную головку утомительными мыслями.

Вот и с ней случилось то же самое. Вероятнее всего, это был нервный срыв, вызванный… А вот чем он был вызван, Ульяна даже предположить не могла. Поэтому она не стала углубляться в свое подсознание, на что требовалось время, а покаянно произнесла:

– Простите меня!

Но мужчина ничего не ответил, продолжая смотреть на нее непонимающим взглядом. Могло показаться, что он не понимает русского языка.

– Сама не пойму, что со мной случилось, – вдруг начала откровенничать Ульяна. Незнакомец по непонятной причине вызывал у нее доверие. Его черные, как ночь, глаза буквально завораживали, она не могла оторвать от них своего взгляда. – Мне вдруг показалось, что я совершенно одна в этом монастыре и никогда не смогу выбраться отсюда. Забавно, правда?

Ульяна вымученно рассмеялась. Но мужчина даже не улыбнулся, на что она рассчитывала, а вместо этого произнес на языке, в котором Ульяна с удивлением признала испанский, короткую фразу:

– Nunca te rindas aunque todo el mundo este en tu contra.

В переводе на русский это значило: «Никогда не сдавайся, даже если весь мир против тебя».

Ошеломленная Ульяна машинально ответила:

– Sabemos quiénes somos, pero no sabemos quiénes podemos ser.

«Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть». Это высказывание она когда-то вычитала в одной из трагедий Шекспира, и, казалось, забыла, а сейчас вдруг вспомнила, да еще и произнесла на испанском языке. Но Ульяна даже не поразилась этому. Ей показалось, что в глазах ее собеседника появилась и тут же исчезла тень удивления. Но, вероятнее всего, это промелькнул солнечный блик.

Мужчина ничего не сказал в ответ, только молча кивнул, как будто давая понять, что согласен с ней. Он встал со скамейки, прощаясь, приподнял рукой шляпу, обнажив при этом красивые черные, с серебряной искрой, волосы, и неторопливой походкой уверенного в себе человека, который никогда не торопится, пошел по направлению к воротам.

Ульяна почувствовала внезапное желание пойти за ним. Что-то неодолимо влекло ее к незнакомцу, и она хотела понять, что именно, чтобы потом не жалеть об упущенной возможности. Но в эту самую минуту она увидела человека в рясе. Он спешил, еще немного – и скрылся бы в одной из монастырских башен.

Ульяна в растерянности оглянулась – незнакомец уже исчез за поворотом. И она выбрала синицу в руках, тем более что именно та и была целью ее визита в Новодевичий монастырь.

– Батюшка! – закричала, привлекая к себе внимание священнослужителя, Ульяна. – Постойте! Пожалуйста, подождите, я вас должна спросить о чем-то очень важном!

Священник или монах, Ульяна плохо разбиралась в мужчинах, носивших одежду, похожую на женское платье, услышав ее, остановился. Застигнутый на полпути, он с явным неудовольствием взирал на почти бегущую к нему женщину. Но, разглядев, что она молода и красива, сменил гнев на милость и неожиданно густым рокочущим басом произнес:

– Не спеши, дочь моя! Я не испарюсь, яко дух.

Священник был маленького роста, и его бас, а особенно то, что он пытался шутить, весьма изумили Ульяну. Но за это утро она уже устала удивляться, поэтому, подойдя, без долгих предисловий заявила:

– Buscando la verdad, Santo padre!

Священник с удивлением воззрился на нее, явно ничего не поняв. Он растерянно пробормотал:

– Отец Евлампий я…

Ульяна прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Все ее мысли были о незнакомце, с которым она только что рассталась. Поэтому и к батюшке она обратилась по-испански. «Ищу истину, святой отец!» Еще хорошо, что тот ее не понял, а то счел бы за сумасшедшую. И был бы, вероятно, недалек от истины.

Ульяна, не теряя времени на объяснения, уже на чистом русском языке спросила:

– Батюшка, если кто-то лишает другого человека возможности зачать ребенка, он тем самым совершает грех?

Но в лучшую сторону ситуация не изменилась. Лицо отца Евлампия выразило столь сильное недоумение, что Ульяне вдруг захотелось махнуть на все и вся рукой, повернуться и бежать со всех ног без оглядки из монастыря. Но понимая, что это выглядело бы еще более странным, чем все то, что происходило до сих пор, она сдержала свой душевный порыв и не сдвинулась с места. Изменилась лишь ее улыбка, став печальной.

Возможно, только неожиданно погрустневшее лицо Ульяны и сподвигло ошеломленного отца Евлампия на ответ. Запинаясь, он пробормотал:

– Дочь моя, грех аборта страшнее убийства. Ибо он не только лишает жизни ребенка, но и лишает его возможности принять Таинство Святого Крещения…

– Да я не об этом,– нетерпеливо отмахнулась Ульяна, не дослушав. – Аборт – это тяжкий грех, об этом каждая школьница знает, батюшка. А вот если женщине не дают даже зачать ребенка? Это грех или нет?

– А яко же, – перешел от смущения на старославянский батюшка. – Это великий грех перед Богом – препятствовать зачатию.

– Любыми средствами? – уточнила Ульяна.

– Любыми, – укрепившись духом, подтвердил отец Евлампий.

Ульяна торжествующе улыбнулась и заявила:

– Я так и знала! – После чего проникновенно добавила: – Спасибо вам, батюшка! Вы мне очень помогли.

Они помолчали. Отец Евлампий, растерянно поморгав глазами, все-таки не смог преодолеть искушения и полюбопытствовал:

– Дочь моя, не мое, это, конечно, дело, но исповедуйся, как на духу. Кто-то не дает тебе зачать ребеночка?

– Мне? – глядя на него невинными глазами, спросила Ульяна. Но говорила уже не она, а Дэнди.

Плох тот танцор фламенко, на которого никогда не сходил дух этого древнего испанского танца, называемый дуэнде. Одержимый им танцор творит на сцене чудеса, вызывая у зрителей восторг своим искусством. Но, однажды посетив Ульяну, дуэнде по каким-то причинам так и не покинул ее. Привыкнув к его существованию внутри себя, Ульяна даже дала ему имя, назвав, не мудрствуя лукаво, Дэнди. И теперь живший в ней бесенок требовал вознаграждения за долгое смирение. Решив не быть слишком строгой, Ульяна уступила ему.

Опустив глаза, кротким голосом она произнесла:

– Да что вы, батюшка! У меня другая беда.

– И какая же, дочь моя? – не удержался отец Евлампий от вопроса. И немедленно был наказан за свое любопытство.

– Я ведьма, поэтому зачать не могу, – горестно вздохнув, ответила Ульяна. – Бесплодные мы, ведьмы. Уж вам ли не знать, батюшка!

Отец Евлампий открыл было рот, но не смог произнести ни слова, и снова закрыл его, словно рыба, издав громкий чмокающий звук.

– Я вот что хотела спросить, батюшка, – вдохновенно продолжала Ульяна. – Если ведьма примет таинство святого крещения, то сможет ли она после этого зачать? У нас всякое об этом говорят, а вот что вы думаете?

Пышущее здоровьем румяное личико отца Евлампия приобрело серый оттенок. Он троекратно осенил себя крестным знамением, повернулся и почти побежал по аллее, часто семеня короткими ножками. Ряса мешала ему, и он приподнимал ее руками. Тяжелая железная дверь, ведущая в башню, где когда-то томилась в заточении одна из царственных особ, с тяжким грохотом захлопнулась за его спиной.

Глядя ему вслед, Ульяна невольно рассмеялась.

– Flota como una mariposa, pica como una abeja, – вздохнув, произнесла она. В переводе с испанского это означало: «Порхай как бабочка, жаль как пчела».

После чего она с возмущением спросила у Дэнди:

– Ну, теперь ты доволен?

Но ответа так и не дождалась. Лукавый дух хорошо знал, что когда хозяйка сердится на его проделки, то лучше промолчать.

Глава 4

Пора было возвращаться в привычную, мирскую жизнь. Но Ульяна почему-то медлила, как будто что-то удерживало ее в Новодевичьем монастыре, который еще совсем недавно внушал ей панический ужас.

Она дошла по аллее до скамейки, на которой сидел ее недавний таинственный собеседник. И увидела, что он забыл свою газету. Крупный заголовок на испанском языке можно было прочесть издали. Это была «El Mundo», крупнейшая газета Испании, ежедневный тираж которой составлял более трехсот тысяч экземпляров. Ветер загибал ее страницы. Одна из статей была обведена красным фломастером, и на ней была проставлена дата – 7 июля. Ульяна поняла, что именно эту статью читал незнакомец.

Идею, которая пришла в голову Ульяны при виде забытого номера «El Mundo», едва ли можно было назвать оригинальной, но она показалась ей очень удачной. Ульяна подумала, что ее никто не осудит, если она вернет газету хозяину. А заодно спросит его, что он имел в виду, когда на ее призыв к людям ответил такой странной, если задуматься, фразой. Да еще и на чистейшем русском языке. А затем почему-то начал прикидываться, что ни бельмеса не понимает по-русски. Странное поведение ее собеседника занозой засело в голове Ульяны, но только сейчас она осознала, что именно эти мысли не дают ей покоя и не позволяют уйти из Новодевичьего монастыря.

С газетой в руках Ульяна поспешила к воротам монастыря. Учитывая неторопливый шаг незнакомца и непродолжительное время, затраченное на разговор с отцом Евлампием, она вполне могла догнать его.

Но Ульяне пришлось испытать жестокое разочарование. Мужчина как будто сквозь землю провалился. Исчез и ролс ройс. Сопоставив эти два факта, Ульяна поняла, что именно ее недавний собеседник и был хозяином допотопного автомобиля, стоившего, тем не менее, целое состояние. Почему-то это ее не удивило.

– Я все могу понять, – задумчиво произнесла она по своей неискоренимой привычке, привитой одиночеством, размышлять вслух. – Кроме того, почему я бегаю за ним, как последняя дура!

Но Дэнди, которому она обычно и адресовала свои вопросы, промолчал и на этот раз. Поэтому Ульяна развернула «El Mundo», словно надеялась прочесть ответ на ее страницах. Перелистав страницы газеты, она открыла статью, которую читал незнакомец.

Крупный заголовок гласил: «Джорджийские скрижали подверглись нападению вандалов».

Подзаголовок, набранный чуть меньшим шрифтом, был не менее броским: «Десять заповедей постапокалиптического послания к человечеству залили полиуретановой краской. Полиция города Элбертон подозревает членов местной христианской общины».

Ниже на странице был опубликован большой снимок, на котором Ульяна увидела четыре гигантских плиты с необработанными краями, установленные вокруг центральной плиты. Еще одна плита была расположена поверх них, венчая это гигантское гранитное сооружение, испещренное какими-то надписями, почти не видными из-за густых потеков черной краски.

Под снимком газета опубликовала все заповеди в их первозданном виде. Ульяна прочитала текст сначала по-испански, затем перевела его на русский язык. И вот что у нее получилось:

1. Поддерживайте численность населения Земли в пределах 500 000 000 человек, чтобы пребывать в равновесии с природой.

2. Разумно регулируйте рождаемость, заботясь о здоровье и многообразии человечества.

3. Объедините человечество живым новым языком.

4. Проявляйте терпимость в вопросах чувств, веры, традиций и тому подобного.

5. Защитите людей и нации справедливыми законами и справедливыми судами.

6. Пусть каждая страна сама решает свои внутренние дела, предоставляя решение иных проблем суду международному.

7. Избегайте мелочных законов и бесполезных чиновников.

8. Поддерживайте равновесие между личными правами и общественными обязанностями.

9. Превыше всего цените истину, красоту и любовь, стремясь к гармонии с бесконечностью.

10. Не будьте раковой опухолью на земле – оставьте место для природы.

Чтение и перевод заняли довольно много времени. Но Ульяна, увлеченная прочитанным, уже никуда не спешила. Она, гуманитарий, не особо дружила с цифрами, но даже ей было понятно, что вызвало праведный гнев тех, кого газета в погоне за сенсацией в броском заголовке окрестила вандалами.

В свое время Ульяна интересовалась этой темой и помнила, что еще десять тысяч лет назад на земле жило всего около пяти миллионов человек. К 1930 году планету населяло уже два миллиарда человек. А всего через сорок лет после этого, в 1974 году, численность человеческой расы удвоилась, превысив четыре миллиарда. Это дало повод говорить о настоящем демографическом взрыве. Рационально мыслящие ученые из Организации Объединенных наций подсчитали, что если динамика роста не претерпит разительных изменений, то к 2100 году Землю будут населять уже одиннадцать миллиардов человек.

ПУсть это было отдаленное будущее, а в настоящее время планету населяет от семи до восьми миллиардов человек. Тем не менее, призыв сократить население Земли до пятисот миллионов многим мог показаться бесчеловечным, даже кощунственным, сродни нацистской идеологии, обосновывающей истребление неполноценных рас.

Как известно, всякое действие рождает противодействие. Джорджийские скрижали только залили краской, а ведь могли заложить под гранитные плиты взрывчатку и, как говорится, разом решить проблему.

Подумав об этом, Ульяна поморщилась. Она воочию представила себе эту ужасающую, сопровождающую любой террористический акт, картину – взрыв, обломки гранита, разлетающиеся вокруг, быть может, погибшие туристы, кровь…

Она не одобряла такой способ разрешения споров. Людей на земле с каждым годом становится больше, но отстаивать свои взгляды и принципы они по-прежнему предпочитают силой, как их далекий предок, пещерный человек. Камнем по голове, не тратя лишних слов.

– Джорджийские скрижали, – задумчиво произнесла Ульяна. – Десять заповедей постапокалиптического послания к человечеству. Так вот какие у тебя интересы! Чем ты меня еще поразишь, мой таинственный незнакомец?

В газетной статье упоминалось то время, когда Ульяна еще не появилась на свет. Когда 22 марта 1980 года на окраине города Элбертон в штате Джорджия был торжественно открыт памятник, местный священник, присутствующий на немногочисленной церемонии в числе ста других гостей, отозвался о нем с ужасом. Он во всеуслышание заявил, что монумент построен для сатанинских языческих культов.

С того дня споры вокруг Джорджийских скрижалей не стихали, Ульяна знала об этом. Ведь даже ей однажды удалось принять участие в одной из дискуссий на эту тему. Ульяна училась в университете, и диспут, как она смутно помнила, назывался «Завет Веку Разума или очередная проделка сатаны?». Ульяна в то время отстаивала теорию, согласно которой Джорджийские скрижали были всего лишь глупым розыгрышем какого-то эксцентричного миллиардера. По ее мнению, призыв поддерживать численность населения Земли в пределах пятисот миллионов человек, являющийся первой «заповедью» из десяти, выбитых на каменных глыбах, был попросту абсурден. И тогда, с помощью неотразимых аргументов, ей удалось блестяще доказать свою правоту.

Спустя несколько лет Ульяна была готова признать, что главными среди тех аргументов были ее юность и смазливая мордашка. А еще сверхкороткая юбочка, не скрывавшая, а, скорее, обнажавшая умопомрачительные ножки. Как ни странно, но она была единственной женщиной на том диспуте.

Но это ей сейчас подобный факт кажется странным, подумала она, усмехнувшись, а тогда он казался совершенно естественным. В молодые годы Ульяна не терпела конкуренции. По этой причине она даже отказывалась принимать участие в конкурсах красоты, несмотря на то, что все ее друзья-мужчины, которых было великое множество, загодя дружно пророчили ей победу.

С тех пор многое изменилось. Она уже давно принципиально не носит мини-юбок, а дружить предпочитает с Милой. Если задуматься, то это тоже несколько странно…

– Стоп, подруга, – решительно остановила сумбурное течение своих мыслей Ульяна. – Сейчас речь не о себе, любимой, а о некоем таинственном незнакомце и не менее таинственных Джорджийских скрижалях, которые его так заинтересовали, что он исчеркал всю статью красным фломастером. Еще хорошо, что не своей кровью. Этот человек, как мне кажется, способен на все. А вот на что способна ты?

Это был вопрос, ответ на который обычно заводил Ульяну в такие дебри, что далеко не всегда она могла выбраться из них без посторонней помощи, а тем более без потерь. Услышав его, Дэнди, затаившийся внутри Ульяны, воспрянул духом и радостно завозился. По опыту он знал, что вскоре их с хозяйкой ожидают приключения, в которых ему будет где разгуляться и чем потешить себя.

– Ну, ты, не очень-то радуйся! – осадила его Ульяна. – Еще ничего не решено. Подумай сам, что мы имеем? Газетную статью, обведенную фломастером, и написанную на этой статье дату. Единственное, что мне приходит на ум – именно в этот день, седьмого июля, наш незнакомец собирается побывать в Элбертоне, чтобы своими глазами увидеть оскверненные Джорджийские скрижали. Но я могу ошибаться.

Дэнди не согласился с хозяйкой. Он был уверен, что она никогда не ошибается.

– Пусть так, и мое предположение верно, – не стала спорить Ульяна. – В таком случае, чтобы встретиться с ним еще раз, я должна быть в районе Джорджийских скрижалей седьмого июля, и ни днем позже.

На этот раз Дэнди согласился. Иногда он тоже был не чужд логики.

– Но Джорджийские скрижали – это в Америке, тогда как я в Москве, – грустно сказала Ульяна. – А седьмое июля – это уже послезавтра. И как, скажи на милость, я могу там оказаться за столь короткий срок?

Дэнди промолчал. Проза жизни его обычно не интересовала. Он был мечтателем, а не прагматиком.

– Лично я вижу только одну возможность, – задумчиво произнесла Ульяна. – И это – командировка от газеты в город Элбертон. Так сказать, на место событий. С заданием от редакции написать статью об осквернении вандалами известного всему цивилизованному миру монумента.

Дэнди возликовал. Выход был найден. Но Ульяна была настроена менее оптимистично и восторженно.

– Но не будем спешить собирать чемоданы, – сказала она, вздохнув. – Для начала мне нужно переговорить с главным редактором газеты, в которой я, если ты не забыл, получаю зарплату.

Услышав это, Дэнди сразу поскучнел. Главный редактор газеты, в которой работала Ульяна, был, выражаясь поэтическим языком, ее злым гением. Именно он пресек на корню великое множество ее грандиозных творческих замыслов, которые, по задумке, должны были увеличить тираж газеты, а попутно известность самой Ульяны, до мировых масштабов.

Звали его Абрам Осипович Зильбер, и он предпочитал не лезть на рожон, а, взяв за образец своего любимого поэта Тютчева, предугадывать «как слово наше отзовется». К этому он призывал и Ульяну, к ее вящему неудовольствию.

Ульяна часто сердилась на его почти отеческие увещевания и отвечала в том духе, что еще в библейские времена рожном называлась длинная заостренная палка, которой кололи отставших волов, возвращая их в стадо. Но Абрам Осипович только хитро щурился и примирительно говорил, что тем более не понимает, зачем Ульяне это надо. Спорить с ним было бесполезно, он только внешне казался мягким, словно воск, а в действительности был неуступчив и настойчив. Ульяна в первые месяцы своей работы в газете иногда сравнивала его с теплым ласковым ветром. Однако, как известно, плевать против ветра – занятие не благодарное, чреватое неприятными последствиями, и она очень скоро это поняла.

Поэтому к неизбежному разговору с главным редактором следовало хорошо подготовиться.

Глава 5

Ульяна, решив, что ей требуется время на раздумья, присела за столик летнего кафе с видом на Новодевичий монастырь и заказала чашку черного кофе без сахара. Этот горький напиток лучше всего остального возбуждал ее ум, а вовсе не был средством сохранить стройную фигуру, как утверждала Мила.

Но одной чашки на этот раз оказалось мало. Слишком сложную задачу ей предстояло решить – как добиться от Абрама Осиповича разрешения на срочную командировку в Элбертон. Только после третьей чашки в голове Ульяны созрел план, который мог принести ей успех. Она понимала, что дуэль с главным редактором будет скоротечной, и на победу можно рассчитывать только в том случае, если она нанесет удар первой, причем удар этот должен быть неотразимым или, по меньшей мере, ошеломляющим. Поэтому план ее, несмотря на всю свою изощренность, состоял всего из одного пункта.

Но зато если бы он провалился, то потерять Ульяна могла все, чем дорожила – любимую работу, неизменную опеку Абрама Осиповича, привычный образ жизни.

Стоило ли оно того? Едва ли не в первый раз в жизни Ульяны ее разум вступил в конфликт с чувствами. Разум настаивал на том, чтобы Ульяна забыла о незнакомце, которого она встретила в Новодевичьем монастыре. Чувства, впервые за долгие годы задетые за живое, противоречили. Устав от этого спора и сомнений, Ульяна пришла к выводу, что ей нужен третейский судья.

Недолго думая, она подозвала официантку, которая подносила ей кофе. Это была рослая белокурая девица лет двадцати пяти с крупными чертами лица, на котором явственно читалась скука.

– Извините, как вас зовут? – поинтересовалась Ульяна преувеличенно вежливо, не зная, с чего начать беседу на интересующую ее тему.

– Ну, Оксана, – ответила та, ткнув пальцем в карточку с именем, прикрепленную к ее груди. Бэйдж на фоне пышной груди терялся, имя почти не читалось. – А что не так?

– Да все так, Оксана, спасибо, просто я хотела кое о чем спросить вас, – старательно выговаривая каждое слово, пояснила Ульяна. Она уже поняла, что предстоящий разговор с этой скучающей пышнотелой девицей будет не из легких.

– Ну, спрашивайте, – равнодушно разрешила девушка. – Только быстро. Нам не разрешают с клиентами попусту болтать, если те ничего не заказывают.

– Так это, наверное, с мужчинами, – улыбнулась Ульяна.

– Ну да, – согласилась Оксана. И тут же возмутилась: – А мужчины что, не люди?

– Люди, конечно люди, – успокоила ее Ульяна. – Кстати, как раз о мужчинах я и хотела вас спросить. Мне кажется, что вы много о них знаете.

– Это почему же вам так кажется? – подозрительно взглянула на нее девушка.

– Ну, вы такая красивая, – польстила ей Ульяна. – Я уверена, что мужчины так и вьются вокруг вас, слово пчелы над цветком.

– Это точно, – охотно подтвердила официантка, не чувствуя подвоха. И милостиво разрешила: – Ну, спрашивайте!

– Видите ли, Оксана, одна моя подруга совсем недавно встретила мужчину, очень интересного и очень таинственного…

В глазах Оксаны впервые появился подлинный интерес.

– Но он неожиданно исчез, – вздохнула Ульяна.

– Такое часто бывает, – сочувственно кивнула ее собеседница. И убежденно добавила: – Потому что все они подонки!

– Он не такой, – не согласилась Ульяна.

– Значит, вашей подруге повезло, – вздохнула на этот раз Оксана. – Мне вот все как-то не везет… Ну, и что дальше?

– Дальше? – Ульяна помолчала, задумавшись, а потом честно ответила: – Соя подруга хочет с ним встретиться снова. Но для этого она должна, образно выражаясь, поставить на карту все, что у нее есть. Причем без какой-либо уверенности, что выиграет…

– Нет, так нельзя, – убежденно заметила Оксана. И ее пышная грудь возмущенно колыхнулась. – Пожертвовать всем ради мужчины, который ее к тому же бросил?

– Исчез, – робко уточнила Ульяна.

– А не все ли едино? – сурово отрезала Оксана. И решительно резюмировала: – Передайте от меня вашей подруге, что она просто дура!

В словах официантки было слишком много простой житейской правды, чтобы Ульяна начала спорить. Оксана только подтвердила ее сомнения.

Но в действительности именно это Ульяне и надо было, чтобы начать действовать. Препятствия только раззадоривали ее. Когда ей говорили, что это опасно и лучше повернуть назад, она шла напролом, закусив удила, словно своенравная кобыла. А потому, выслушав здравомыслящие рассуждения Оксаны, Ульяна твердо решила, что предпримет все, что только в ее силах, чтобы встретиться с незнакомцем вновь. Иначе она никогда не простит саму себя.

Ульяна расплатилась за выпитый кофе, щедро одарив официантку чаевыми, и поспешила к станции метро. После того, как решение было принято, она не собиралась терять ни минуты.

Она хотела было даже взять такси, но по здравому размышлению передумала, опасаясь извечных московских пробок, неизменно превращающих метро в самый быстрый вид общественного транспорта в Москве. По мнению Ульяны, Москва была прекрасна только в одно время суток – с двух часов ночи до пяти часов утра, когда автомобилисты отсыпались после утомительного стояния в уличных заторах. Именно поэтому, несмотря на свою нелюбовь к метрополитену, она так и не приобрела машину, предпочитая кратковременные мучения поездок на метро длительной агонии автомобильных пробок.

На дорогу от станции Спортивная до станции Савеловская, а затем пешком от метро до редакции газеты, в которой она работала, Ульяна потратила не более получаса. Войдя с жары в прохладный вестибюль здания, она с облегчением вздохнула, словно достигла земли обетованной после долгого скитания по пустыне. Это был ее мир, в нем она чувствовала себя уверенно и независимо, защищенной от разного рода случайностей, подстерегавших ее даже в Новодевичьем монастыре. Здесь она знала почти всех, кто встречался на ее пути. Радостно здоровалась с ними, отвечала на приветствия. Отшучивалась, когда кто-то смеялся над ее непривычным, почти монашеским, одеянием. Сама не заметила, как поднялась на этаж, где находился кабинет главного редактора. Притихла и потянула на себя дверь, ведущую в приемную.

Ей повезло, был обеденный час, и приемная оказалась непривычно безлюдной. А главное, в чем Ульяна увидела некий знак свыше, не было даже секретаря, Маргариты Павловны, обычно неусыпным стражем стерегущей дверь кабинета главного редактора и безжалостно отсекающей поток посетителей и сотрудников редакции, жаждущих проникнуть к Абраму Осиповичу без предварительной записи или устной договоренности. Вероятнее всего, Маргарита Павловна спустилась в столовую, находящуюся на первом этаже здания, тем самым опровергнув утверждение, что она не обыкновенный человек, а мифологическое чудовище Аргус, превратившееся за минувшие тысячелетия из многоглазого великана в сухую и желчную женщину неопределенных лет. Автором этого мифа была сама Ульяна. И, на ее беду, Маргарита Павловна каким-то образом узнала об этом. После чего для того, чтобы пройти в кабинет главного редактора, Ульяне приходилось совершать поистине чудеса, если, конечно, Абрам Осипович не вызывал ее сам, что бывало не так уж часто.

Мстительно показав опустевшему стулу Маргариты Павловны язык, Ульяна открыла массивную, обитую черной кожей дверь и вошла в святая святых редакции, чувствуя, вероятно, то же самое, что и Юлий Цезарь, когда он переходил Рубикон, сжигая за собой все мосты.

Несмотря на обеденное время, главный редактор сидел за письменным столом, читая и подписывая какие-то бумаги. Не надо было быть провидцем, чтобы заметить, что внезапное появление Ульяны не обрадовало его. По горькому опыту Абрам Осипович знал, что его душевный покой, которым он дорожил больше всего на свете, с ее появлением будет немедленно и надолго нарушен. Но он не вымолвил ни слова, продолжая заниматься своим делом, словно надеясь, что Ульяна сжалится над ним и выйдет из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.

Полноватый, с морщинистым лицом, в немодном черном костюме-тройке, выглядел он как типичный пожилой еврей, для полноты картины не хватало только бороды и длинных неподстриженных прядей волос на висках. Но, как считала Ульяна, пейсы он не носил только из желания скрыть от окружающих свои консервативные ортодоксальные взгляды на современную жизнь. Не дожидаясь, пока он что-то скажет, Ульяна подошла к столу и положила перед главным редактором лист бумаги с написанным от руки текстом. Она не только нервничала, но еще и торопилась, когда писала его, поэтому почерк оставлял желать много лучшего. Но до щепок ли, когда рубят лес…

Абрам Осипович тяжело вздохнул, отложил свои бумаги и с легкой картавинкой, которая появлялась в его голосе, когда он начинал волноваться, спросил, как будто не умел читать:

– Это что еще такое?

– Заявление на увольнение, – с видом оскорбленной добродетели пояснила Ульяна. – Поскольку я не согласна с редакционной политикой, то, как честный журналист, не считаю возможным…

Ульяна осеклась, не договорив. Тому, кто плохо ее знал, могло показаться, что она вот-вот заплачет. Абрам Осипович нахмурился, и Ульяна подумала, что перегнула палку. Сердце в ее груди испуганно затрепеталось, как птица. попавшая в силки. Но главный редактор сдержал свой порыв. И вместо того, чтобы подписать заявление, как это сделала бы, будь она на его месте, сама Ульяна, он спросил:

– Что ты от меня хочешь на этот раз, Ульяна?

Вопрос был, что называется, в лоб и требовал такого же прямого ответа.

– Командировки от редакции в Америку, – честно ответила Ульяна. – А если быть точнее, то в город Элбертон.

И, справедливо считая, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, она положила на стол номер «El Mundo» со статьей о Джорджийских скрижалях.

– Читайте, – потребовала она.

Абрам Осипович, прочитав заголовок, с недоумением взглянул на Ульяну, как будто хотел спросить, из-за чего вся эта буря в стакане воды.

– Весь цивилизованный мир возмущен этим вопиющим актом вандализма, – заявила она в ответ на его немой вопрос. – И только наша газета отмалчивается. А ведь мы – самый востребованный на сегодняшний день источник актуальной и полезной жителям столицы информации о событиях, происходящих в мире. И что мы ответим, когда наши читатели нас спросят, почему мы молчим?

Абрам Осипович, картавя уже намного сильнее, как это бывало, когда он начинал сердиться, пробурчал:

– Ответим, что мы не бульварная пресса, специализирующаяся на слухах, сенсациях, скандалах и сплетнях.

– По-вашему, осквернение Джорджийских скрижалей – это газетная утка? – почти задохнулась от возмущения Ульяна.

– Скорее, дутая сенсация, – хмыкнул Абрам Осипович. – Не говоря уже о том, что она имеет чрезвычайно мало отношения к проблемам, волнующим москвичей. А, на мой взгляд, так и вообще никакого.

Несомненно, он был прав, и в любое другое время Ульяна признала бы это. Но не сейчас. И она одним духом выпалила фразу, которую придумала, сидя за столиком летнего кафе, и старательно повторяла все последние полчаса, чтобы не забыть:

– Так, значит, вандалы, оскверняющие памятник, призывающий людей превыше всего ценить истину, красоту и любовь, стремясь к гармонии с мирозданием, не заслуживают того, чтобы их заклеймили в глазах жителей Москвы как безумцев, восстающих против разума и разрушающих основы современного общества?

Абрам Осипович взглянул на нее с таким видом, как будто хотел спросить, поняла ли она сама, что сказала. Но промолчал, видимо, не желая спорить с городской сумасшедшей. И снова склонился над бумагами, сердито проронив:

– Иди работать. Я подумаю над твоим заявлением.

Ульяна поняла, что потерпела фиаско. От огорчения у нее на глазах выступили настоящие слезы. Чтобы скрыть их, Ульяна опустила голову и жалобно пробормотала, уже ни на что не надеясь:

– Абрам Осипович, конкуренты утерли нам нос. Неужели мы это стерпим?

При этих словах Абрам Осипович Зильбер поднял голову и сердито сверкнул глазами. Старый еврей не на шутку рассердился. Своей парфянской стрелой Ульяна ненароком задела ахиллесову пяту главного редактора – его самолюбие. Он не мог позволить, чтобы конкуренты газеты, которую он возглавлял уже много лет, торжествовали, утерев ему нос. Абрам Осипович никогда не забывал, что их маленькому народу на протяжении всей истории его существования приходилось бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы сохранить свое достоинство и приумножить свой капитал. Весь мир был против них, но они не сдавались и одолевали своих конкурентов. Абрам Осипович не хотел быть позором еврейского народа, став посмешищем в глазах конкурентов. Его отец, мать и все предки до десятого колена перевернулись бы в своих гробах, допусти он это.

– Уговорила, – сердито прокаркал он.

Но, как истинный еврей, не мог не спросить:

– А что взамен?

Ульяна ждала этого вопроса, так как хорошо знала своего главного редактора. А потому ответила без запинки:

– Сногсшибательный репортаж. Феноменальный рост тиража. А еще мою искреннюю любовь и уважение до самого последнего дня моей жизни, если для вас это что-нибудь значит.

Абрам Осипович подозрительно взглянул на Ульяну, но ее глаза были кристально честны.

– По рукам, – буркнул он. – Иди в бухгалтерию, выписывай командировку.

Ульяна радостно кивнула и протянула руку, чтобы забрать лежавший на письменном столе номер газеты «El Mundo». Но Абрам Осипович, не поняв ее жеста, накрыл ладонью заявление на увольнение.

– А это пусть пока полежит у меня, – сказал он почти сердито. – Так сказать, в обеспечение сделки. На тот случай, если ты подведешь меня и не выполнишь своего обещания.

Взяв «El Mundo», Ульяна вышла из кабинета главного редактор с гордо поднятой головой и пылающим лицом, словно уходящая со сцены под гробовое молчание зрительного зала танцовщица фламенко. В приемной она увидела Маргариту Павловну, которая уже вернулась из столовой, и, не удержавшись, послала ей воздушный поцелуй. Взгляд, которым та ее одарила, мог бы поразить Ульяну как молния, если бы она придавала значение таким пустякам, как женская ревность.

Глава 6

Элбертон, который во всех справочниках именовался крупнейшим городом и административным центром округа Элберт, расположенного на северо-востоке американского штата Джорджия, населяло менее пяти тысяч человек. Поэтому ближайший аэропорт находился за девяносто три километра, в Гринвилле, который насчитывал уже почти восемьдесят тысяч жителей, замыкая десятку городов Северной Каролины по численности населения. Аэропорт Pitt-Greenville принимал самолеты со всех концов света, но Мила, тщательно изучив маршрут, посоветовала Ульяне лететь рейсом Москва – Нью-Йорк – Гринвилл компании Аэрофлот. А из Гринвилла добираться до конечной точки своего путешествия на автомобиле, арендованном в одной из местных фирм проката, или на такси.

– Всего одна пересадка в Нью-Йорке, и через двадцать с половиной часов полета ты уже в Гринвилле, – восторженно щебетала Мила. – Как я тебе завидую!

– Сочувствую, ты хотела сказать, – горестно вздыхала Ульяна. – Почти сутки лететь, и очутиться в провинциальном городке, в котором нет, вероятно, даже приличной гостиницы. А потом еще два часа трястись по местным ухабам, чтобы попасть в крошечное поселение, вопреки здравому смыслу присвоившее себе имя города, где уж точно нет приличной гостиницы. И ты считаешь, что есть чему завидовать?

Ульяна ворчала, потому что с каждым часом ее затея казалась ей самой все более безумной. Лететь за тридевять земель, надеясь встретиться с мужчиной, с которым обменялась парой ничего не значащих фраз, – на такое была способна только авантюристка, которой было нечего терять в этой жизни. Ульяна к таким особам себя никогда не причисляла. Ведь у нее были дом, работа, подруга Мила…

– Да вот, пожалуй, и все, – подводил итог неугомонный Дэнди, жаждущий отправиться в путешествие. – Если, разумеется, не считать меня. И ты, в самом деле, считаешь, что тебе есть что терять? Что все это не стоит надежды обрести смысл жизни, который был тобой утерян ты уже и сама не помнишь, при каких обстоятельствах и когда?

– С тобой я рассталась бы без сожаления, – огрызалась Ульяна. Но в глубине души она признавала его правоту. Уже много лет она жила без всякого смысла, крутясь как белка в колесе, не вспоминая прошлое и не задумываясь о будущем. Просто жила, потому что когда-то появилась на свет и должна была просуществовать некоторое количество лет, прежде чем кануть в небытие, в ту же мрачную бездну, из которой появилась, так и не поняв, зачем и кому все это было надо. Встреча с таинственным незнакомцем давала ей шанс изменить свою жизнь и кое-что понять. Во всяком случае, она на это надеялась. Но скрывала это даже от Милы, опасаясь, что ее подруга, какой бы легкомысленной та ни казалась, признает ее не только авантюристкой, но и сумасшедшей. Еще не так давно она и сама бы так сделала, расскажи ей подобную историю та же самая Мила.

– Да, я точно сошла с ума, – призналась самой себе Ульяна после бессонной ночи накануне вылета. – Завтра… – Она взглянула на часы, которые показывали пять часов утра, и поправилась: – Вернее, уже сегодня скажу Абраму Осиповичу, что меня надо отправить не в Америку, а в психушку.

Но, представив во всех жутких подробностях, как ее в машине «скорой помощи» увозят в сумасшедший дом, где надевают на нее смирительную рубашку и запирают в палате с другими безумцами, она все-таки передумала откровенничать с Абрамом Осиповичем и начала собирать дорожную сумку, неизменную спутницу всех ее путешествий. Задача осложнялась тем, что помимо привычных, необходимых в дороге вещей Ульяна хотела впихнуть в нее пару нарядных платьев и красивых туфель, сама не понимая, зачем. Но объем сумки этого не позволял. И надо было решать, что на этот раз оставить дома – ноутбук или пижаму, в которой Ульяна обычно спала даже летом. После долгих размышлений Ульяна рассталась с пижамой.

– То ли еще будет? – горестно вздохнула Ульяна, застегивая туго набитую дорожную сумку. Она чувствовала себя чуть ли не Мессалиной при мысли, что ей придется спать обнаженной. Но на раскаяние времени не оставалось. В дверь уже звонила Мила, которая вызвалась проводить ее до аэропорта. Как подозревала Ульяна, на тот случай, если она в последнюю минуту все-таки надумает увильнуть от полета. Иногда обычно беспечная Мила бывала раздражающе-предусмотрительной.

– Такси подъедет уже через полчаса, – ахнула Мила, увидев, что Ульяна еще не одета. – Ты о чем думаешь, подруга?

– Ни о чем, – слукавила Ульяна, не решаясь признаться, что весь последний час ее мысли были заняты распутной древней римлянкой.

– А надо бы начинать думать, – заявила Мила и съязвила: – В твои-то годы!

– Скажи честно, – спросила хорошо знающая свою подругу Ульяна, – ты имеешь какие-то виды на мою квартиру?

– Если ты не против, – смутилась Мила, застигнутая врасплох. – Понимаешь, мой папенька прилетает на днях в Москву со своей новой женой. А она мне в дочери годится. Представляешь, какой ужас?

– Угу, – скептически хмыкнула Ульяна.

Она знала о свойственной Миле привычке все преувеличивать, как и о том, что та не может простить своего отца. После смерти матери Милы он не только не дал обета безбрачия, а, наоборот, начал часто менять жен. Ульяна подозревала, что поступал он так потому, что любил только мать Милы, а все остальные женщины ему были просто безразличны. Он искал в них черты любимой женщины и не находил, а потому легко и быстро расставался с ними.Но Мила не хотела в это верить. И всячески избегала отца, когда он изредка возвращался из дальних стран домой. Ульяна не одобряла ее в этом. Возможно, потому что сама она избежала подобной ситуации. Она была поздним ребенком, и ее родители давно уже умерли. Они ушли в мир иной почти сразу один за другим, не успев, или не захотев, во что верила Ульяна, найти утешение в другом браке.

А Мила тем временем вкрадчиво продолжала:

– Вот я и подумала, что пока ты в командировке, я могла бы пожить у тебя. Буду кормить твоих рыбок, поливать цветы, чтобы не засохли…

– У меня нет никаких рыбок, – сказала Ульяна. – Тебе бы надо это знать. А последний цветок засох ровно год тому назад, когда мы с тобой месяц отдыхали в Геленджике. Но все равно живи.

– Какая ты добрая! – личико Милы засияло из-под густых темно-каштановых прядей волос, словно утреннее солнышко выглянуло из-за грозовых туч. И тут же снова приняло озабоченное выражение. – А теперь живо собирайся, а то опоздаем на рейс!

– Вот и делай после этого добро людям, – вздохнула Ульяна. – Неблагодарная!

Только благодаря стараниям подруги Ульяна не опоздала на рейс, на что она втайне рассчитывала. В аэропорт они приехали за пять минут до окончания регистрации. А вскоре самолет с Ульяной на борту пробежал по взлетно-посадочной полосе аэропорта Шереметьево и взмыл в воздух, намереваясь преодолеть почти восемь тысяч километров, чтобы через несколько часов доставить ее в международный аэропорт имени Джона Кеннеди.

«На другой континент, в другую страну, в другую жизнь…», – эта внезапная мысль прогнала на мгновение сонный туман, уже почти окутавший сознание Ульяны. Но сказалась бессонная ночь, и она, уютно свернувшись калачиком в мягком кресле, снова окунулась во мглу…

Нью-Йоркский аэропорт показался Ульяне гигантским муравейником, в котором она чувствовала себя личностью не более, чем муравей-солдат, марширующий в одной из шеренг многомиллионной армии насекомых. Она была рада, что пробыла здесь недолго.

В сравнении с ним аэропорт Pitt-Greenville выигрывал в плане индивидуальности, но могло создаться впечатление, что пока Ульяна летела из Нью-Йорка в Гринвилл, над Джорджией пронесся ураган, обезлюдивший этот штат. Либо весь мир преобразила глобальная катастрофа. Если бы на это принимали ставки букмекерские конторы, то Ульяна поставила бы на Джорджию, которую ей было не жалко.

В Москве Мила по интернету заказала в одной из гринвиллских компаний такси автомобиль, который должен был ждать Ульяну в аэропорту сразу после посадки самолета. Но, еще не выйдя из здания аэропорта, она увидела молодого мужчину в униформе, который стоял на пути потока пассажиров и держал перед собой табличку с надписью: «Ulyana Ruskova». Ульяна с облегчением вздохнула. Почти сутки назад она вылетела из Москвы, и очень устала. Физическое и нервное напряжение вымотали ее, она едва передвигала ноги.

– Это я Ульяна Рускова, – подойдя к мужчине в униформе, сказала она. – А вы, как я понимаю…

– Питер Брокман, – представился тот, радостно улыбнувшись. – Ваш Вергилий в том аду, который представляет собой Гринвилл в это время года. А по совместительству водитель такси.

– О! – невольно воскликнула Ульяна. Водитель такси, знающий Данте – такую диковинку редко встретишь даже в Москве, а здесь – забытый Богом и многими людьми Гринвилл. Было чему удивляться.

Питер Брокман понял ее восклицание, и его улыбка стала еще шире.

– Не удивляйтесь, – сказал он. – Я не только водитель такси, но еще и студент по совместительству. Учусь на третьем курсе Гуманитарного колледжа Восточно-Каролинского университета. Так что Вергилий – это мой будущий хлеб в некотором смысле. Я собираюсь преподавать литературу. Если повезет, то в университете.

Питер Брокман был не только молод, образован и умен, но и хорош собой внешне – высокий, светловолосый, спортивного телосложения. Если бы Ульяна встретила его несколько дней назад в Москве, то, несомненно, заинтересовалась бы им. Но после посещения Новодевичьего монастыря ее во всем мире интересовал только один мужчина. И его здесь не было.

– Хорошо, Питер, – устало сказала Ульяна. – Я рада за вас. А теперь скажите мне, где ваша машина, если не хотите меня проводить. Я дойду сама.

Питер Брокман смутился.

– О, простите меня за мою болтливость! – воскликнул он виновато. – Разрешите мне взять ваш багаж и пройдите за мной.

Ульяна с облегчением передала ему свою дорожную сумку, которая, казалось, стала вдвое тяжелее, чем была в Москве. Питер Брокман круто развернулся и быстро пошел к выходу. Ульяна едва поспевала за ним, но окликнуть не решалась из опасения, что если услужливый юноша, из лучших побуждений, предложит ей взять ее на руки и донести до машины, то она может не найти в себе силы отказаться.

Такси было ярко-желтого, словно новорожденный цыпленок, цвета. И такое же крошечное. Ульяна с трудом втиснулась на заднее сиденье, всем телом болезненно ощущая, какое оно жесткое. Но это было все-таки лучше, чем идти пешком до Элбертона почти сто километров, по жаре и с тяжелой сумкой в руках.

– Предлагала же мне Мила заказать «Хаммер», – с досадой пробормотала Ульяна, обращаясь к Дэнди, который только тихонько простонал в ответ. Дух тоже обессилел и не мог даже ругаться. – А я еще высмеяла ее, послав к Фрейду и его фаллическим символам.

– Это вы мне, Ульяна? – спросил ее Питер Брокман, уже занявший водительское кресло. – Простите, я не расслышал, что вы сказали.

– Это я говорю сама с собой, – была вынуждена пояснить Ульяна. – Не обращайте внимания, Питер. И, ради всех святых, отвезите меня поскорее в Элбертон.

– Вы даже не хотите совершить коротенькую экскурсию по Гринвиллу? – с видимым огорчением спросил юноша. – Как жаль! Здесь так много инетерсного. Я мог бы вам показать…

– Как-нибудь в следующий раз, – едва сдержавшись, чтобы не повысить голос, сказала Ульяна. – А теперь в Элбертон. В гостиницу.

– В какую гостиницу? – не унимался словоохотливый водитель такси. – В Элбертоне их много. Конечно, не так много, как в Гринвилле…

– В любую, – сжав зубы, ответила Ульяна. – Пусть даже самую худшую. И вот еще что, Питер. Если я еще раз услышу от вас хоть одно слово о Гринвилле, то вы позавидуете грешникам из «Божественной комедии» вашего любимого Данте. Обещаю вам!

Питер Брокман наконец-то понял, что Ульяна не хочет с ним разговаривать. Всю дорогу до Элбертона он хранил молчание. Но Ульяна даже не пыталась оправдаться, переложив всю вину на Дэнди. Это он повел себя недостойно, напрасно обидев словоохотливого юношу. Ему и извиняться. Но на это было мало надежды. Ульяна это хорошо понимала, а потому даже не пыталась увещевать зловредного духа. Вместо этого она решила вознаградить Питера Брокмана щедрыми чаевыми. Ей кто-то говорил, кажется, Мила, что американцы лучше всего понимают язык денег. Вот пусть за нее и выскажется Бенджамин Франклин, изображенный на стодолларовой купюре. Как два американца, они с Питером Брокманом, без всякого сомнения, найдут и общий язык, и общие темы для разговора.

Так и случилось. Высадив Ульяну перед отелем «The Samuel Elbert» и получив стодолларовую банкноту сверх платы за проезд, Питер Брокман снова обрел хорошее расположение духа. И, уезжая, даже дал Ульяне свою визитку, на которой был указан номер его мобильного телефона.

– Звоните в любое время, – сказал он. И, смущенно улыбаясь, добавил: – Вы мне очень понравились, Ульяна. Вы такая красивая и начитанная! Очень редкое сочетание для женщины.

– Вот как? – вежливо удивилась Ульяна. Она уже начинала жалеть о своей щедрости, которая вызвала у юноши новый всплеск словоохотливости. До этого ей не часто приходилось выслушивать комплименты, стоя под палящим солнцем и обливаясь потом.

– Поверьте, я знаю, о чем говорю, – заверил ее Питер Брокман. И, чтобы не наговорить лишнего, поскорее уехал.

Проводив глазами его ярко-желтый автомобиль, Ульяна подхватила свою дорожную сумку и поспешила войти в прохладный вестибюль отеля, который, если верить рекламному проспекту, имел в каждом номере ванную комнату. Душ с прохладной, освежающей струей воды был ей сейчас жизненно необходим. За это поистине райское блаженство Ульяна в эту минуту могла бы отдать любое из своих двух платьев, которые она привезла из Москвы.

Глава 7

Контрастный душ, жалюзи на окнах, кондиционер и двуспальная кровать «Кинг-сайз» сотворили чудо. Уже через час Ульяна почувствовала прилив сил и желание исследовать достопримечательности Элбертона. Она спустилась в холл и подошла к стойке администратора. Еще на подходе ее ослепила белозубая улыбка чернокожей девушки-администратора, в сравнении с которой меркло даже палящее джорджийское солнце.

– Меня зовут Лэрри, – сказала она. – Могу я быть вам чем-то полезна?

Ульяна подумала, что родители не ошиблись, назвав дочь Лэрри, что означало «непоседа». Девушка почти пританцовывала, стоя за стойкой. Казалось, что даже черные кудряшки ее волос, осыпавшие голову правильной округлой формы, также двигаются в такт мелодии, которую никто, кроме самой Лэрри, не слышал.

– Скрижали Джорджии, – ответила, невольно улыбнувшись в ответ, Ульяна. – Как мне до них добраться? Это далеко от отеля?

– Пятнадцать километров, мисс, – радостно произнесла Лэрри. – Могу вызвать вам такси.

Ульяна невольно нахмурилась. Одна лишь мысль о необходимости еще одной поездки на каком-либо транспортном средстве испортила ей настроение. Только не сегодня, подумала она. И сразу почувствовала облегчение.

– А что еще можно посмотреть в вашем городке туристу? – спросила она, решив, что недолгая прогулка по городским улицам перед сном ей все-таки не помешает. – То, что интересно с точки зрения местного жителя.

Лэрри вопрос не поставил в тупик. По всей видимости, девушка выучила брошюру с туристическими маршрутами Элбертона назубок и сейчас была рада показать свои знания.

– Городская площадь всего в одной минуте ходьбы от отеля, мисс, – затараторила она. – Там же находится здание окружного суда. В четырех минутах – Первая баптистская церковь. Туда обязательно стоит зайти, мисс. Скоро как раз начнется проповедь.

– А я-то все думаю, чего мне не хватает, – сказала Ульяна. – Точно, проповеди.

Скрытая в словах Ульяны ирония не ускользнула от тонкого слуха чернокожей девушки. Она подозрительно посмотрела на Ульяну и с тревогой спросила:

– Мисс, простите, но вы, случайно, не ведьма?

– Да вроде нет, – растерянно ответила Ульяна. – А что такое?

– Да с тех пор, как построили скрижали, ведьмы нам просто житья не дают, – пожаловалась Лэрри. – Приезжают отовсюду и говорят, что хотят просто посмотреть известный всему миру монумент. А сами настоящий шабаш там устраивают. Одна молодая ведьма как-то даже венчалась. Самый что ни на есть настоящий обряд венчания устроила, только ночью, под луной, в черном платье… Какое кощунство над святым таинством брака! Конечно, мы этого не стерпели…

Кэлли вдруг умолкла с растерянным видом, видимо, поняв, что сболтнула лишнего.

– А кто это мы, Лэрри? – поинтересовалась Ульяна. Ее журналистское чутье подсказало ей, что девушка невзначай приоткрыла завесу тайны, объясняющую, кто и зачем осквернил скрижали Джорджии.

– Мы? – переспросила Лэрри. Она явно сомневалась, стоит ли откровенничать дальше. Но, поощренная улыбкой Ульяны, все-таки решилась и гордо заявила: – Мы – это коренные жители города Элбертон, разумеется. Нам ведьмы с их обрядами здесь не нужны. Да и сами скрижали тоже. Наш пастор правильно говорит, что они построены для сатанинских языческих культов. И им не место в городе праведников, который населяют богобоязненные люди, желающие жить в ладу со своей совестью и религиозными убеждениями.

По всей видимости, юная Лэрри заучила наизусть не только туристический рекламный проспект, но и проповеди местного пастора, отрывки из которых, возможно, даже не понимая смысла, она повторяла с большим воодушевлением.

– И богобоязненные жители Элбертона, вдохновленные праведным гневом, залили скрижали полиуретановой краской, – сказала Ульяна. – Чтобы отвадить от города ведьм.

– Этого я не говорила, – испуганно запротестовала Лэрри. – Шериф округа сказал, что это преступление, за которое можно оказаться в тюрьме. Неужели вы думаете, мисс, что кто-нибудь из жителей города Элбертон способен на такое?

– Думаю, что нет, Кэлли, – с кошачьей вкрадчивостью ответила Ульяна. – А кто способен, ты не знаешь?

– Откуда мне знать? – с тоской посмотрела на нее девушка. Она, несомненно, уже жалела, что начала этот разговор. Но не решалась его прервать из опасения обидеть постояльца отеля и лишиться работы. – А вы бы лучше спросили у Питера, мисс. Ведь вы же с ним знакомы! Он больше меня знает об этом.

– Питер Брокман? – с удивлением произнесла Ульяна. – Водитель такси?

– Да, это он, – подтвердила Лэрри. – Питер очень хороший, богобоязненный юноша. Он скажет вам всю правду. И все объяснит, как надо. Он умный, не то, что я. Учится в университете в Гринвилле. А какой красивый! Да вы сами видели.

Лэрри явно была очарована юношей и могла говорить о нем долго, как сам Питер Брокман – о своем любимом Гринвилле. Поэтому Ульяна прекратила расспросы, поняв, что уже не сможет узнать от девушки ничего нового о скрижалях, а сведения о Питере Брокмане ее мало интересовали.

– Кэлли, я передумала, – сказала она. – Закажите мне такси. Я все-таки хочу посмотреть сегодня ваши джорджийские скрижали.

– Они не наши, мисс, – с достоинством ответила Лэрри, поднимая телефонную трубку. – Они принадлежат сатане.

Такси не заставило себя ждать, и уже через полчаса Ульяна была у скрижалей Джорджии. Еще издали она увидела гигантские каменные плиты, установленные одна возле другой, точно солдаты в строю. «А ведь это действительно армия, призванная начать войну на истребление с человечеством, – неожиданно подумала Ульяна. – Вернее, передовой отряд этой армии».

– И мне бы очень хотелось знать, где скрываются основные силы, – произнесла она вслух. – А, главное, сам верховный главно…

Ульяна осеклась, не договорив. На обочине дороги, ведущей к монументу, стоял автомобиль со статуэткой Spirit of Ecstasy на капоте. Несомненно, это был тот самый ролс ройс, который несколько дней тому назад она видела у стен Новодевичьего монастыря.

– Дежа вю какое-то, – хмыкнула Ульяна.

И почувствовала, как жаркая волна нежданной радости омыла ее сердце. Ульяна не сомневалась, что где-то неподалеку от автомобиля она увидит и его хозяина. Ее безумная надежда сбылась.

– Если только мне все это не снится, – прошептала она. И попросила водителя остановить такси сразу за ролс ройсом. Тот послушно исполнил ее просьбу. Значит, подумала Ульяна, выходя из такси, он тоже видит ролс ройс. И мне это действительно не чудится. Она знала, что одинаковые галлюцинации не бывают у двух людей сразу. Люди сходят с ума поодиночке.

– Вас подождать, мисс? – раздался за ее спиной голос водителя.

– Нет, спасибо, – ответила она, не оборачиваясь.

– А как вы доберетесь обратно? – с удивлением спросил таксист. Вероятно, он заподозрил худшее, потому что добавил: – Что-то метлы, на которой вы могли бы вернуться в отель, я не вижу.

– Я не ведьма, – успокоила его Ульяна. – Но я знакома с хозяином этого ролс ройса. И если он откажется доставить меня в отель… Что же, в таком случае мне уже будет все равно, даже если придется заночевать на одной из этих гранитных плит.

Она была совершенно искренней и говорила то, что думала. Водитель скептически хмыкнул, но не стал спорить и уехал. Это был пожилой мужчина, он повидал на своем веку немало, и давно уже понял, что если в голову женщины вкралась какая-то блажь, то спорить с ней бесполезно.

А Ульяна направилась к джорджийским скрижалям, построенным на вершине холма. Проходя рядом с ролс ройсом, она провела ладонью по статуэтке Spirit of Ecstasy, установленной на его капоте. Она все еще до конца не могла поверить, что происходящее не чудится ей. Но обжегший пальцы холод металлических крыльев окончательно убедил ее в реальности происходящего. Несмотря на жару, статуэтка была холодной, как лед. Но капот ролс ройса был горячим, двигатель не успел остыть. Следовательно, его хозяин приехал совсем недавно.

Скрижали Джорджии окружали густые заросли кустов, разросшиеся на половину человеческого роста. На фоне сине-голубого, без единого облачка, неба плиты из серого гранита, отбрасывающие тень одна на другую, казались слишком мрачными и словно настороженными. Трава вокруг монумента была вытоптана почти до земли тысячами ног туристов, образуя ровную коричнево-зеленую площадку. Однако сейчас ни поблизости, ни в отдалении не было видно ни одного человека. Ульяна не ожидала столпотворения, но и не думала, что окажется в одиночестве. Это было неожиданно.

И сразу возродились сомнения. Газетная статья о джорджийскиз скрижалях в забытой на скамейке газете и дата, написанная фломастером – все это показалось неубедительным. Неужели она ошиблась в своих предположениях? Наивная безмозглая дура! Размечталась, и сама же поверила в свои глупые мечты, убедила себя…

Ульяна почувствовала разочарование, вызванное несбывшимися ожиданиями. Замедлила шаг. Едва не повернула обратно.

Однако, поднявшись чуть выше и обойдя кусты, она неожиданно заметила одинокую фигуру, неподвижно замершую возле гранитного монумента. Сердце Ульяны тревожно зачастило в груди. Ей показалось, что она узнает этого человека. Или ей просто хотелось, чтобы это был он. С такого расстояния, да еще со спины, было невозможно рассмотреть и понять, кто это.

Подойдя ближе, Ульяна увидела, что мужчина пытается разобрать надпись на китайском языке, почти скрытую густыми потеками краски, длинными черными языками растекшейся по камню.

Заслышав шаги за спиной, мужчина обернулся. Ульяна невольно радостно вскрикнула. Она не ошиблась, это был тот самый таинственный незнакомец, с которым они встретились в Новодевичьем монастыре. На этот раз мужчина держал шляпу в руке, и, несмотря на его привлекательную внешность и атлетическую фигуру, можно было увидеть, что он не так молод, как показалось Ульяне при первой встрече. С равной вероятностью ему могло быть и сорок лет, и пятьдесят, а, быть может, и больше. Но, как и раньше, она не обратила внимания на это, настолько ее поразили его черные глаза, в которых гасли даже солнечные лучи.

Мужчина молчал, пытливо глядя на нее, и после минутной паузы Ульяна сообразила, что ей придется начинать разговор самой, если она не хочет, чтобы он снова ушел.

– Жаль, что ничего нельзя прочитать, – произнесла она, кивая на надпись.

Он что-то произнес гортанно и резко, но, увидев, что Ульяна не поняла, повторил на русском языке:

– Здесь написано: «Найдите новый живой язык, способный всех объединить».

Только сейчас Ульяна сообразила, что от волнения заговорила с ним по-русски. А он сначала ответил ей на китайском языке – на том, на каком была сделана надпись.

– Вы знаете китайский? – спросила она удивленно.

– Я знаю все языки, выбитые на этих скрижалях, – ответил мужчина, очевидно, не придавая этому факту никакого значения.

– И даже древние? – поразилась Ульяна.

Мужчина, как ей показалось, несколько снисходительно посмотрел на нее и ответил:

– Я говорю на всех языках, существующих на планете, включая те, которые ученые называют мертвыми.

– Но ведь их более семи тысяч! – недоверчиво воскликнула Ульяна.

– Вы правы, их слишком много, – кивнул мужчина. – Впрочем, как и самих людей. Человеческую популяцию просто необходимо радикально сократить, а заодно разрушить всю промышленную инфраструктуру.

– Но зачем? – возмутилась Ульяна. – Неужели вы хотите вернуться в каменный век?

– Только так можно избежать гибели, которая угрожает планете из-за перенаселения, – ответил мужчина. – Сократите человеческую популяцию до полумиллиарда во всем мире – и просто будет недостаточно людей, чтобы вызвать грядущую экологическую катастрофу. Экологический кризис напрямую связан с последствиями демографического взрыва. И никак иначе.

По мнению Ульяны, ее собеседник говорил ужасные вещи. Но произносил он их с таким безразличным видом, что опровергать их казалось глупым. Это было все равно что затевать спор во время ничего не значащей светской беседы. Тебя выслушают, но сочтут бестактным или плохо воспитанным. И уж точно не будут с тобой спорить, а просто под любым предлогом отойдут в сторону, оставив тебя в одиночестве. Поэтому она только растерянно улыбнулась и сказала:

– Если вас это утешит, то количество живых языков стремительно сокращается. Если мне не изменяет память, со средней скоростью один язык в две недели.

– Но не носители этих языков, – с явным сожалением ответил мужчина. – Эти-то как раз плодятся, словно мухи. И каждый человек, который появляется на свет, вносит диспропорцию в окружающую среду. Я повторяю, народонаселение планеты должно быть сильно сокращено, и как можно быстрее, чтобы уменьшить ущерб, который люди наносят окружающей среде.

– Вы напоминаете мне одного человека, который как-то признался, что если бы он мог перевоплотиться, то хотел бы стать вирусом-убийцей, чтобы уменьшить человеческую популяцию, – сказала Ульяна.

– Кажется, я знаю его, – кивнул мужчина. – Однажды мы с ним даже долго разговаривали на эту тему. Мне понравились его мысли. Жаль, что пока в его руках нет власти, опираясь на которую он мог бы воплотить в жизнь свои идеи.

Ульяна не нашлась, что ответить. Несомненно, ее собеседник был очень умен. Рядом с ним она чувствовала себя глупой маленькой девочкой. Это было непривычно. Но впервые в жизни это ей даже нравилось.

Неожиданный порыв ветра принес прохладу, приятно освежающую в жаркий день. Ульяна с грустью подумала, что мужчина сейчас развернется и уйдет, как тогда, в Новодевичьем монастыре. Кому интересны женщины, имеющие свое мнение? Ей бы пора понимать это, в ее-то почти бальзаковском возрасте…

Однако, вопреки ее опасениям, мужчина не ушел, а помолчав, спросил:

– Кстати, а почему вас удивило мое знание языков? Ведь вы тоже говорите на нескольких, причем превосходно, как я успел понять еще во время нашей первой встречи.

Ульяна была поражена тем, как элегантно мужчина признался, что узнал ее.

– Только английский и испанский, – сказала она. – Но об этой малости не стоит даже говорить. В сравнении с вами я чувствую себя питекантропом, промежуточным звеном эволюции.

– Тогда давайте поговорим о том, почему вы меня преследуете, – предложил он. – Ведь наши встречи не случайны, правда?

– Нет, не правда, – воскликнула Ульяна. И тут же поправилась, понимая, что лучше сказать все как есть. – То есть правда только наполовину.

– Это как же?

– В Москве, в Новодевичьем монастыре, мы встретились совершенно случайно. Я о вас тогда даже не думала…

Заметив насмешливую искорку, промелькнувшую в черных глазах ее собеседника, Ульяна замолчала, сообразив, что от волнения сболтнула лишнего. И снова поразилась, насколько он умен – понимает ее с полуслова.

– А в Элбертоне? – без тени насмешки в голосе спросил мужчина. – Тоже не думали?

– А в Элбертон я прилетела только затем, чтобы отдать вам вашу газету, – сказала Ульяна и, достав из маленькой сумочки, висевшей на плече, изрядно помятый номер «El Mundo», протянула его мужчине. – Вы забыли ее на скамейке в Новодевичьем монастыре.

Мужчина взял газету и увидел отчеркнутую красным фломастером статью о джорджийских скрижалях. Перевел взгляд на Ульяну и некоторое время как будто изучал ее. Ульяна почти физически ощущала, как его взгляд, медленно опускаясь, скользит по ее лицу, шее, груди, ногам, нигде не задерживаясь, словно ему было все одинаково интересно… или, вернее, безразлично. Она хорошо разбиралась в таких вещах. Это был взгляд не мужчины, а, скорее, оценщика в ломбарде.

– Явно не глупа, хороша собой, решительна, – произнес мужчина, как будто подводя неутешительный итог своего осмотра. – Но этого мало.

– Мало для чего? – упавшим голосом спросила Ульяна. Она чувствовала, что предательские слезы подступают к ее глазам. Все пошло не так, как она представляла в своих грезах. Совсем не так.

– Мало для того, чтобы заинтересовать меня собой, – сухо пояснил мужчина. – Ведь вы этого добивались, не правда ли? А иначе зачем вам было искать новой встречи со мной? Не затем же, чтобы вернуть мне старую измятую газету, не имеющую никакой ценности.

Ульяна хотела было возмутиться, но не смогла. Таинственный незнакомец был прав. Во всем прав. Он без труда разгадал Ульяну. Только обычно люди скрывают свои мысли, боясь обидеть другого человека или из каких-либо других побуждений, чаще всего недобрых. А он говорил все как есть. То, что думал. И это было непривычно. Обидно, без всякого сомнения, но даже интригующе.

– Заинтересовать? – переспросила Ульяна. – Легко! Было бы желание.

– Только помните, – при этих словах черные глаза мужчины вспыхнули, но сразу же погасли, как будто по ночному небу пролетела падающая звезда. И он негромко сказал по-испански, как показалось Ульяне, скорее себе, чем ей: – Una vez que consigues lo que quieres, tienes algo que perder.

– Когда получаешь то, что хочешь – тебе есть что терять, – тихо повторила она. Задумалась. Но после недолгого молчания решительно встряхнула копной рыжих волос, словно отгоняя прочь сомнения, и сказала: – Голову даю на отсечение, что вас интересует, кто мог надругаться над скрижалями Джорджии.

– Зачем мне ваша голова, – серьезно, словно он буквально воспринял слова Ульяны, сказал мужчина. – Но вы правы. Меня действительно это интересует.

– Почему-то это меня не удивляет, – заявила Ульяна. – Так вот, слушайте…

Неожиданно новый порыв прохладного ветра словно отрезвил ее. Ульяна почувствовала, что делает что-то не то. Ей расхотелось откровенничать с незнакомцем. И она решила перевести разговор в шутку. Но черные как смоль глаза мужчины не отпускали ее, завораживали, требовали ответа. Это было невозможно, но казалось, что они стали еще темнее. И этот мрак поглотил ее волю и сломил сопротивление.

И Ульяна покорно, словно под гипнозом, произнесла:

– Администратор отеля сказала мне, что об этом кое-что может знать Питер Брокман. Он студент Восточно-Каролинского университета в Гринвилле, а в свободное время подрабатывает водителем такси. У меня даже есть номер его мобильного телефона.

И, достав из сумочки визитную карточку, она протянула ее мужчине. Тот взял визитку, бросил на нее беглый взгляд и вернул ее Ульяне.

– Благодарю вас, – сухо произнес он. – Вы значительно сэкономили мое время. А оно очень дорого стоит, можете мне поверить. Я ваш должник. Но я не привык быть у кого-то в долгу. Я приглашаю вас на ужин. Сегодня вечером, если вы не возражаете.

– Впервые меня приглашает на ужин мужчина, имени которого я даже не знаю, – ответила Ульяна.

Она уже пришла в себя, но ничего не помнила, словно последние пять минут были стерты из ее памяти. Однако чувствовала себя так, словно очнулась после тягостного сна с больной головой и в препаршивом настроении. Почему-то она не испытывала радости от приглашения, от которого еще совсем недавно была бы на седьмом небе от счастья. В ее романтических грезах присутствовал и ужин. Но об этом она сейчас не хотела даже думать.

– О, простите меня, – галантно поклонился мужчина. – Меня зовут Анжело Месси. Наша встреча приятна мне.

– Ульяна Рускова, – слабо улыбнулась в ответ она. Ее рассмешил речевой оборот, который применил Анжело Месси. Никто из знакомых ей мужчин не сказал бы так. А между тем он прекрасно, без малейшего акцента, изъяснялся по-русски, как будто это был его родной язык.

– Странный вы человек, Анжело Месси, – произнесла она. – Я никак не могу вас понять.

– Человек? – повторил ее собеседник, словно пробуя слово на вкус. И поморщился, как будто надкусил незрелый лимон.

Впервые его голос прозвучал эмоционально. Ульяна бросила на него испытывающий взгляд, но было уже поздно. Лицо Анжело Месси снова стало непроницаемым.

– Мне пора ехать, Ульяна, – сказал он сухо. – Надо распорядиться, чтобы монумент привели в надлежащий вид. И если вас здесь ничто не задерживает…

– Ничего такого, чтобы брести потом полтора десятка километров под палящим солнцем до отеля, – заверила его Ульяна. – Так что я с благодарностью принимаю ваше предложение, Анжело.

Они в молчании дошли до ролс ройса. Здесь Ульяну ждал еще один сюрприз. Она думала, что в автомобиле они будут только вдвоем, но за рулем сидел какой-то мужчина в кепи с длинным козырьком и черных очках, надежно скрывающих его глаза. Ульяна могла бы поклясться, что раньше его не было, если только он не прятался за одной из гранитных плит. Но она предпочла промолчать. Ей было над чем подумать и без этого.

Анжело Месси сел рядом с водителем, предоставив ей заднее сиденье. За всю дорогу он не проронил ни слова. Ульяна была даже рада этому. Для первой встречи было сказано более чем достаточно. Главное, что она уже поняла – ей пока не удалось заинтересовать Анжело Месси собой как женщиной. Победу, которую она одержала, получив приглашение на ужин, скорее можно было назвать пирровой. Но не стоило отчаиваться или торопить события. Еще в юности, прочитав повесть Хемингуэя, она уверовала в принцип старого рыбака Сантьяго: человек создан не для того, чтобы терпеть поражения.

В конце концов, впереди у нее был целый вечер. И оставалось еще время, чтобы встретить его во всеоружии.

Глава 8

Высадив Ульяну у отеля, Анжело Месси велел водителю ехать в офис строительной фирмы «Granite Company Ltd».

– Надеюсь, мой старый добрый друг Джон Фридом еще жив, – сказал он. – Это избавит меня от лишних объяснений.

И, ни к кому не обращаясь, словно размышляя вслух, добавил:

– Никак не могу привыкнуть к скоротечности человеческой жизни…

Джон Фридом был жив и, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, все еще работал в компании, но уже в должности вице-президента. Об этом Анжело Месси сказала его секретарь. Но он занят, и едва ли сегодня сможет принять нежданного посетителя. Тем более, что он даже не знает его. Имя «Angelo Messi», отпечатанное на визитке, которую она передала вице-президенту, ничего ему не сказало.

Произнеся это, девушка с нескрываемой насмешкой взглянула на Анжело Месси. Он ей сразу не понравился. Надменный сноб, который явно интересуется только мужчинами. Иначе он не смотрел бы с таким равнодушием на ее ноги. Коротенькие шорты, которые она сегодня одела, сославшись на жару, ничего не скрывали и скорее напоминали фиговый листок, чем полноценный предмет туалета. Это было крайне рискованно, учитывая провинциальные нравы Элбертона, но ее босс, Джон Фридом, не протестовал. А поскольку именно он выплачивал ей зарплату, мнение остальных жителей города ее не интересовало.

Анжело Месси не стал спорить с молоденькой дурочкой, как он мысленно окрестил секретаря Джона Фридома. Вместо этого он прошел мимо нее, не удостоив даже взглядом, и открыл дверь в кабинет вице-президента, который в эту самую минуту размышлял о том, что, пожалуй, надо сказать Джейн, чтобы она приходила на работу в более скромном одеянии. Ведь люди завистливы и болтливы, слухи о фривольном наряде его секретаря могут дойти до его жены Маргарет. Разумеется, Маргарет не устроит скандала, она доверяет своему мужу, с которым прожила не один десяток лет, но неприятный осадок в ее душе может остаться. А ему бы не хотелось ее огорчать, тем более что о своих подозрениях она может рассказать в церкви, куда ходит каждое воскресенье, а это вольно или невольно бросит тень на его, Джона Фридома, доброе имя. И как тогда он будет смотреть в глаза всех остальных прихожан? Он, отец троих детей и семерых внуков, человек с доселе кристально чистой репутацией…

Размеренное течение мыслей Джона Фридома нарушило внезапное появление незнакомого мужчины, за спиной которого металась растерянная Джейн.

– Тем более, что позабавиться с малышкой Джейн можно и не привлекая внимания Маргарет.

Это сказал незнакомец или подумал он сам? Джон Фридом так и не успел этого понять. Потому что, увидев Анжело Месси, он сразу его вспомнил. Невозможно было забыть эти черные, как смоль, глаза, проникающие тебе в душу и буквально выворачивающие ее наизнанку. И этот профиль хищной птицы, от одного взгляда на который человека пронизывает дрожь.

Джон Фридом, изрядно постаревший и значительно потолстевший с того дня, когда они в последний раз встречались, снова, как много лет тому назад, испытал гнетущее чувство страха. Единственная мысль, которая сейчас билась в его голове, словно попавшая в мышеловку мышь, была проклятием. Джон Фридом клял на чем свет стоит джорджийские скрижали, из-за которых он некогда свел короткое знакомство с Анжело Месси.

– Вот и хорошо, что вы меня вспомнили, Джон, – заметив, что вице-президент его узнал, сухо сказал Анжело Месси. – А то я уже начинал беспокоиться. Скажите вашему секретарю, чтобы она вышла. У меня к вам конфиденциальный разговор.

Джон Фридом обреченно махнул рукой, и Джейн ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Она была ошеломлена, увидев, какое впечатление посетитель произвел на ее босса. Джейн никогда еще не видела его таким взволнованным и… Она не сразу нашла нужное слово. Но потом, когда это слово всплыло в ее памяти, она не поверила самой себе. Потому что это слово было «перепуганным». До сих пор она и представить себе не могла, что ее босс, огромный, словно гора, мужчина, может кого-нибудь бояться, кроме, разумеется, своей жены Маргарет. Думая об этом, Джейн испытывала такое чувство, будто ее маленький мирок рушился у нее на глазах…

– Вот уж не думал, что когда-нибудь снова увижу вас, – признался Джон Фридом, старательно отводя свой взгляд от черных глаз посетителя.

– Я тоже, – сухо произнес Анжело Месси, опускаясь в кресло, стоявшее напротив массивного стола, за которым восседал хозяин кабинета. – Но поскольку «Granite Company Ltd» не выполняет условия нашего контракта, мне пришлось навестить вас.

Джон Фридом с удивлением и даже с возмущением посмотрел на него.

– Что за чепуха! – воскликнул он. – Никто и никогда не мог обвинить нашу компанию в том, что…

– Значит, я буду первым, – перебил его Анжело Месси, не повышая голоса. – Позвольте узнать, вы внимательно читали контракт, который мы подписали с вашей компанией, когда договорились о строительстве монумента? Или вы в своем экземпляре упустили пункт, предписывающий «Granite Company Ltd» исправлять все повреждения, которые монументу могут быть нанесены, в течение двадцати четырех часов и ни одной минутой позже?

Джон Фридом виновато опустил голову под обвиняющим взглядом посетителя.

– Когда подписывался контракт, мы не учли, что компания может быть загружена заказами на год вперед, – произнес он, запинаясь. – Поэтому, как только мы узнали об акте вандализма, то сразу провели совещание и приняли решение. Не пройдет и трех-четырех месяцев…

– Нас это не устраивает, – снова не дослушал его Анжело Месси. – Три или четыре месяца – это слишком долго. И это нарушение контракта. Мы обратимся в суд и разорим вашу компанию. А вас лично, Джон, я пущу по миру со всем вашим многочисленным семейством. Вы будете просить милостыню на улицах Элбертона, но никто из жителей города не подаст вам ни цента.

– Постойте! – взмолился Джон Фридом.

Он не сомневался, что Анжело Месси исполнит свое обещание. И проклинал сейчас в душе свою жену Маргарет, которая убедила его нарушить контракт, ссылаясь на то, что Джорджийские скрижали построены для сатанинских языческих культов, и потому верному приверженцу баптистской церкви, которым он, Джон Фридом, является, не годится прислуживать сатане, отдавая распоряжение стереть следы краски, залившей богопротивные надписи.

– Ты только вдумайся, Джон, к чему призывают эти надписи! – возмущенно восклицала она. – Поддерживать численность населения Земли в пределах пятисот миллионов человек! Это что значит? Отправить на небеса наших дорогих Мэри, Джорджа и Анабель, а также их детишек, не дожидаясь, пока их призовет к себе Отец наш Всевышний? А, может быть, нам и самим туда срочно переселиться, совершив смертный грех самоубийства? Ты этого хочешь?

Джон Фридом честно отвечал, что о таком он даже и не помышляет.

– Тогда ты должен не ремонтировать богопротивные скрижали, а отдать приказ сравнять их с землей, – решительно заявляла Маргарет. – Но если ты на такое не способен, Джон, то давай мы будем хотя бы молиться за тех праведных людей, не нам чета, которые не побоялись восстать против сатаны!

И они действительно сходили в ближайшее воскресенье в церковь и помолились за тех, кто залил краской джорджийские скрижали. Джон Фридом заметил, что в этот день в церкви было многолюдно, как никогда, и многие прихожане молились с невиданным пылом, скрывая друг от друга, кого они поминают в своих молитвах. Это было необыкновенно трогательно. Когда они с Маргарет вспоминали об этом по возвращении домой, то даже прослезились. А вечером, стыдливо краснея и недоговаривая, даже призвали своих детей, которые пришли к ним, как обычно в воскресный вечер, на ужин, подарить им еще с десяток внуков и внучек к вящей славе Господней…

Но все это казалось хорошо и правильным дома, рядом с Маргарет, детьми и внуками. А сейчас, оставшись с глаза на глаз с таинственным Анжело Месси, заказчиком монумента, Джон Фридом испытывал поистине адские муки. Он понимал, что привел компанию, в которой проработал всю жизнь, на край финансовой пропасти, не говоря уже о том, что поставил крест на своем собственном будущем. Если компания разорится, то пострадает и он, Джон Фридом, с него взыщут за то, что он пренебрег условиями, прописанными в контракте. И будут совершенно правы.

Только в эту минуту Джон Фридом осознал, что он натворил, идя на поводу у жены. Он был готов упасть перед Анжело Месси на колени, лишь бы тот простил его и дал шанс исправить ситуацию. По жирному лицу Джона Фридом стекал пот, смешиваясь со слезами, которые невольно струились из его крошечных заплывших глазок. Он пытался что-то сказать, но только шлепал губами, а изо рта вырывались нечленораздельные звуки.

Анжело Месси равнодушно взирал на эту агонию человеческого духа. Наконец ему надоело, и он сказал:

– Хорошо, пусть будет по-вашему, Джон. Я забуду о вашей оплошности. Но при одном условии. «Granite Company Ltd» в течение ближайших двадцати четырех часов исправит все повреждения, нанесенные монументу. По рукам?

– Обещаю, – заверил его Джон Фридом, который от радости, что так дешево отделался, обрел, наконец, дар речи. – Богом клянусь!

– Ну, это уже лишнее, – сказал Анжело Месси. – Не богохульствуйте, Джон. Вполне достаточно, если вы подпишитесь кровью.

И, после паузы, глядя на ошеломленное лицо толстяка, он без тени улыбки произнес:

– Не пугайтесь, Джон. Это была шутка.

Джон Фридом с облегчением шумно выдохнул воздух и даже попытался засмеяться. Но у него ничего не вышло. Вместо смеха из его пересохшего горла вырвался только громкий всхлип.

Но Анжело Месси уже не видел и не слышал этого. Он прошел через приемную, не заметив забившуюся в угол Джейн, спустился по лестнице и вышел из здания на улицу, где его дожидался ролс ройс. Он чувствовал усталость. Телепатическое воздействие на людей, к которому он изредка прибегал в общении с ними, чтобы получить желаемое, сильно изматывало его. Ему требовался отдых.

Он сел на заднее сиденье автомобиля и, ощутив слабый запах человека, с шумом втянул воздух своим носом, похожим на клюв хищной птицы. Это был запах Ульяны, смесь пота и косметических средств, которыми умащают себя человеческие существа, чтобы привлечь особей противоположного пола или скрыть собственное отвратительное зловоние, которое они источают. Окна автомобиля были закрыты, и он еще не выветрился из салона. Обычно Анжело Месси оставался равнодушен к женщинам человеческой расы, они не волновали его ни своим недалеким умом, ни несовершенным дряблым телом. Но Ульяна неожиданно заинтересовала его. И он хотел понять чем. Именно поэтому он и пригласил ее на ужин.

Кроме того, эта женщина могла быть ему полезной. Ему нужен был свой человек в России. Поэтому он недавно предпринял утомительное путешествие в Москву. Но пока не нашел подходящего кандидата…

Размышления Анжело Месси прервал голос того, кто сидел в кресле водителя.

– Глубокочтимый Рур, – услышал он. – Как ты намерен поступить с Питером Брокманом? Прости, но я слышал твой разговор с этой женщиной. Я подошел ближе из опасения, что она может причинить тебе зло.

Анжело Месси, или Рур, как его звали в действительности, не рассердился на это признание. Он взглянул на солнце, которое уже клонилось к горизонту. Времени до встречи с Ульяной оставалось мало. А Питера Брокмана еще надо найти. И это дело нельзя откладывать. Возмездие должно быть не только неотвратимым, но и стремительным. Это был закон, свято чтимый их древним народом. Поэтому Альк, который был, как и он, рарогом, и обратился к нему, забыв о своей обычной молчаливой сдержанности. Алька также переполняет жажда мести. Надругательство над святыней никого не оставило равнодушным.

– Альк, возможно, этот мальчишка ничего не знает, и я только напрасно потеряю время, – сказал он.

– Все может быть, – хмыкнул тот.

– А я не могу себе этого позволить сейчас, ты знаешь. Уже на рассвете нового дня я жду важных гостей. Они могут прибыть и раньше.

– Так поручи это дело мне, – с готовностью предложил Альк.

Рур с сомнением покачал головой.

– Ты слишком жесток к людям, – сказал он. – Порою даже бессмысленно жесток.

– Aliena vitia in oculis habemus, а tergo nostra sunt, – от обиды Альк перешел на древний язык. – Чужие пороки перед глазами, собственные – за спиной.

– Я убиваю людей только в крайнем случае, когда нет другого выхода, – не согласился Рур. – Не забывай заветов наших предков, Альк. Иначе чем ты будешь отличаться от людей? Audiatur et altera pars. Следует выслушать и противную сторону.

– Если мальчишка не виновен, он останется жив, – неохотно сказал Альк. – Обещаю. Cujusvis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare. Каждому свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке

Рур кивнул, убежденный его словами.

– Benedicite! – сказал он. – В добрый час!

Произнеся эти слова, означающие разрешение, Рур закрыл глаза. Он предпочитал не видеть того, что за этим должно было последовать. Телепортация иногда была необходима, он это признавал, но видеть, как кто-то исчезает на твоих глазах, словно растворяется в воздухе, было не очень приятно. Переход тела из атомного состояния в квантовое походило на то, как кусок сахара растворяется в воде. Это напоминало ему уход в мир иной. А мыслей о смертном часе он старался избегать. Смерть страшила его. Собственная, разумеется. Он любил жизнь, несмотря на то,что иногда она была жестокой к нему. Но он всегда возмещал ущерб с лихвой, так что и горевать было не о чем…

Когда он открыл глаза, то Алька в автомобиле уже не было. Рур пересел на водительское кресло. Ролс ройс плавно тронулся с места.

Рур не любил торопиться, поэтому ехал по улицам Элбертона не спеша, никого не обгоняя и пропуская пешеходов. Он жалел, что ему не удастся самому расспросить Питера Брокмана и узнать имена вандалов, осквернивших святыню. А, главное, причину, по которой они это совершили. Рур искренне не понимал, что могло вызвать гнев людей. Ведь каждая фраза, выбитая на гранитных плитах, была разумна и продиктована исключительно заботой о благе Земли. Не понимать этого – верх глупости.

– Впрочем, о чем это я? – с презрением произнес он. – Ведь это же люди! Правы были наши предки. Multa sunt in moribus dissentanea multa, sine ratione. В обычаях человеческих много разнообразия и много нелепостей.

Глава 9

Питер Брокман неплохо заработал за поездку из аэропрта Гринвилла в Элбертон, и он проголодался. Это, а также приятное возбуждение, охватившее его после разговора с Ульяной, привели Питера в небольшой, но очень приличный ресторанчик на окраине Элбертона, где вкусно кормили, но, главное, там работала официанткой симпатичная девчонка, которая была от него без ума. Он перекусил, поболтал о разных пустяках с Эмили, как звали его знакомую, и даже условился с ней о свидании в ближайшее воскресенье. Питер собирался сводить ее в кино, на какую-нибудь слезливую мелодраму, которые так нравятся девушкам и настраивают их на лирический лад, а потом получить за это все, что он захочет.

День, начавшийся хорошо, удачно и заканчивался. Питер был доволен и часто смеялся. Помахав на прощание Эмили рукой, он вышел из ресторанчика и направился к своему такси. Когда он уже сел за руль, зазвонил его мобильный телефон. Номер не определился, а голос, который прозвучал в трубке, был Питеру незнаком.

– Питер Брокман?

– Точно, – весело ответил он. – А вы кто?

– Мне сказали, что вы лучший гид для экскурсии по Джорджийским скрижалям, – не ответив на его вопрос, произнес незнакомец.

– Вас ввели в заблужение, – рассмеялся Питер. – Я всего лишь перевозчик, а вовсе не гид.

– Я заплачу вам пятьсот долларов. И вы потратите всего один час на эту экскурсию. Хороший заработок.

– Очень хороший, – согласился Питер. – Но вы не сказали, кто вам меня рекомендовал.

– Ульяна, – после недолгой паузы ответил его невидимый собеседник. – Вы доставили ее сегодня из аэропорта в отель в Элбертоне.

– Как же, помню, – радостно воскликнул Питер. – Так это она вам рассказала обо мне? А что она говорила еще?

– Так я могу на вас рассчитывать? – в голосе появились недовольные нотки.

– Разумеется. На ваше счастье, я все еще в Элбертоне. Куда мне подъехать?

– К воротам Военного мемориального парка. Я буду вас ждать.

– А как я вас узнаю?

– Я сам вас узнаю, – буркнул незнакомец.

В телефоне зазвучали короткие гудки. Голос был неприятным, и Питер предполагал, что его обладатель при встрече также не вызовет у него симпатии. Но пятьсот долларов могли примирить его с чем и кем угодно. Кроме того, подумал он, едва ли эта симпатичная русская завела дружбу с каким-нибудь монстром. Она очень милая. Вероятно, и он, Питер Брокман, произвел на нее незабываемое впечатление. А рекомендовав его одному из постояльцев отеля, в который она заселилась, просто хотела напомнить ему, Питеру Брокману, о своем существовании. Он обязательно позвонит ей после того, как вернется с экскурсии. А еще лучше, заедет в отель, чтобы поблагодарить лично. А там… Кто знает!

С этими волнующими мыслями Питер сел в свой автомобиль и направился к Военному мемориальному парку, который находился всего в двадцати минутах ходьбы от отеля, где поселилась Ульяна.

У ворот парка Питер никого не увидел. Он уже подумал, что над ним подшутили, когда из-за дерева вышел мужчина в темно-зеленом кепи с длинным козырьком, из-под которого поблескивали темные стекла солнцезащитных очков. Мужчина сел в такси и резко, словно привык отдавать команды, спросил:

– Питер Брокман?

– Точно, – ответил Питер, решив не обращать внимания на странную манеру общения своего клиента. – А ваше имя?

– Зови меня Хуан, – ответил мужчина. – Хуан Баргес. И если ты никого больше не ждешь, то поехали.

– Так вас интересуют Джорджийские скрижали? – спросил Питер, отъезжая от парка.

– Мне сказали, что кто-то осквернил их, вот я и хочу посмотреть, – неохотно ответил Хуан.

– Вот молодцы ребята, правда? – с воодушевлением сказал Питер. – Все только говорят, а они сделали.

– А ты случайно не знаешь, кто это сделал? – безразличным тоном спросил Хуан. – Я бы с удовольствием пожал ему руку.

– Так вы тоже считаете, что Джорджийские скрижали, как и Стоунхендж в Англии, задумали и построили для сатанинских обрядов? – заинтересованно спросил Питер.

Хуан нахмурился, но сдержал свой гневный порыв.

– Я считаю, что ребята не довели дело до конца, – сказал он. – Им надо было взорвать скрижали. Чтобы и следа их не осталось на земле. Только тогда человечество могло бы чувствовать себя в безопасности.

– Я тоже так говорил…, – сказав это, Питер осекся и бросил быстрый взгляд на мужчину. Но тот словно не расслышал его слов, продолжая смотреть в окно на дорогу. И Питер, успокоенный, продолжал говорить: – Лично меня возмущает наглость, с которой авторы этих заповедей высказали всему человечеству свои абсурдные взгляды на существующий миропорядок. Мол, разумно регулируйте рождаемость… Вот уж кого точно не надо было рожать, так это их!

– Не будьте раковой опухолью на теле Земли, – негромко процитировал Хуан одну из заповедей.

Питер принял его слова за поощрение.

– Вот-вот! – воскликнул он торжествующе. – Но это еще вопрос, кто на самом деле является раковой опухолью. Я лично думаю, что это как раз те, кто призывает сократить население планеты до полумиллиарда. А, вернее говоря, убить миллиарды люей.

– Почему убить? – не согласился Хуан. – Есть ведь и другие способы.

– Это какие же, позвольте узнать? – в голосе Питер прозвучал сарказм. – Может быть, поголовная стерилизация? Или генетически модифицированные продукты?

– А что в них плохого?

– Что плохого в учителях танцев для сперматозоидов? – возмушенно произнес Питер. – Да вы, наверное, шутите! Или ничего о них не слышали.

– Не слышал, – буркнул Хуан.

– Тогда послушайте, – назидательно сказал Питер. – В свое время ученые с помощью методов генной инженерии вывели семена кукурузы, которая мало чем отличается от обычной. Но только до того момента, когда эту кукурузу начинают употреблять в пищу. Она превосходно утоляет голод, но при этом делает мужские сперматозоиды такими тяжелыми, что они теряют способность двигаться. Сперматозоиды просто трясутся так, будто пляшут ламбаду. Именно поэтому я называю эти генномодифицированные семена учителями танцев для сперматозоидов. Хорошо сказано, ведь правда?

– А, главное, точно, – усмехнулся Хуан. – Ты молодец, парень!

Питер Брокман улыбнулся, польщенный, и продолжал:

– По мнению этих мерзавцев, которые только называют себя учеными, это было решением «проблемы перенаселенности мира». Как по мне, так их надо сажать на электрический стул. Кстати, это тоже вариант, как решить проблему перенаселенности. Разумеется, если она существует.

– А ты сомневаешься в этом?

– И не только я. На нашей планете достаточно места для всех. Возьмите, к примеру, Россию. Да ведь эта страна почти безлюдна! В ней одной можно разместить несколько миллиардов людей.

– Но люди плодятся, как кролики, – возразил Хуан. – И все равно наступит такой день, когда им станет тесно на планете.

– Никогда! – торжествующе заявил Питер. – Слышите, никогда такой день не наступит! Хайнц фон Ферстер, первооткрыватель закона гиперболического роста численности населения Земли, ошибался! Потому что население планеты само стабилизируется, когда его численность достигнет одиннадцати миллиардов.

– Вот как? Это еще почему?

– Это давно убедительно доказал русский ученый Сергей Капица, и не только он, – решительным жестом отмел сомнения своего слушателя Питер, едва не отправив машину в кювет. – Уже сейчас ежегодные темпы роста численности населения снижаются. И, согласно прогнозам, они будут продолжать падать. Ученые вычислили, что в 2050 году темп роста рождаемости составит менее половины процента населения. И это без какого-либо контроля за рождаемостью! Что вы на это скажете?

– Скажу, что мы уже почти доехали, – мрачно усмехнулся Хуан. Вдруг он закричал во весь голос: – Стой!

От неожиданности Питер слишком резко нажал на тормоз, и автомобиль, взвизгнув шинами, остановился, прочертив по дороге черную, пахнущую горелой резиной, полосу. Если бы Питер Брокман не был пристегнут ремнем безопасности, он вылетел бы из машины через лобовое стекло и погиб от удара или под колесами автомобиля.

Однако Питер остался жив и даже не пострадал. Потирая плечо, в которое врезался ремень, он огляделся, но не увидел ничего, что могло бы вызвать тревогу. Дорога и окрестности, заросшие низкими густыми кустарниками и редкими деревьями, были пустынны. Заходящее солнце освещало джорджийские скрижали, до которых автомобиль не доехал несколько сотен метров.

– Что за шутки! – недовольно сказал юноша. – Почему вы кричали?

– Я дойду пешком, – пояснил, выходя из машины, Хуан. – Дай тебе волю, так ты проедешь по скрижалям на автомобиле.

– А лучше на танке, чтобы сравнять их с землей, – пошутил в ответ Питер.

Но Хуан воспринял его слова всерьез. Он бросил угрожающий взгляд на юношу, однако ничего не сказал. Развернулся и начал медленно подниматься на холм, на вершине которого были установлены гранитные плиты.

– А мне-то что делать? – спросил Питер.

– Ждать, – коротко ответил Хуан, не останавливаясь.

– А как же экскурсия? – удивился Питер.

– Позже.

– А мои пятьсот долларов? – крикнул Питер. Хуан Баргес отошел уже довольно далеко, и юноша опасался, что тот не услышит. – Я их получу?

– И много больше, чем думаешь, – с угрозой негромко сказал Хуан Баргес. Его темные глаза сверкали ненавистью, их как будто освещали изнутри всполохи молний. – Или пусть меня назовут amicus humani generis – другом рода человеческого.

Но Питер уже не расслышал этих слов. Он обошел вокруг автомобиля, с сожалением рассматривая шины, которые понесли большой урон после недавнего резкого торможения. И начал обдумывать, можно ли взыскать с его странного пассажира их стоимость. В конце концов, это все произошло из-за его глупой шутки.

Питера так увлекли эти мысли, что он не заметил, как прошел час. Начало темнеть. А его пассажир не возвращался. И возле гранитных плит не было заметно никакого движения, словно там никого и не было. Питер начал беспокоиться. Крикнув несколько раз, чтобы привлечь внимание мужчины, и не дождавшись ответа, он пошел на его поиски.

В быстро сгущающихся сумерках скрижали, залитые черной краской, выглядели зловеще. Питер обошел вокруг них, но никого не увидел. Хуан Баргес исчез, словно сквозь землю провалился. Или вознесся на небо.

Подумав об этом, Питер невольно рассмеялся. И увидел, как на землю упала огромная тень, а затем услышал над своей головой злобный клекот.

Он поднял голову. Над ним кружила гигантская птица, не похожая ни на одну из тех, которых Питер когда-либо видел. Ее черное, без единого пятнышка, оперение сверкало от ярких искр, пробегавших от хищно загнутого клюва до хвоста. Мощные лапы неведомого существа заканчивались кривыми и острыми, словно турецкий ятаган, когтями. Какое-то время Питер как зачарованный следил за ее полетом.

Внезапно птица сложила крылья и камнем упала вниз, как это делают ястребы, с заоблачных высот молниеносно пикирующие на свою жертву. Питер слишком поздно понял, что птица атакует его. Поэтому он стал легкой добычей. Когти впились в его плечи, лишив возможности поднять руки и защищаться. Острым клювом птица начала бить его в лицо, целясь в глаза. Кровь, стекая, ослепила Питера. Еще несколько ударов – и его череп треснул. Питер обмяк.

И тогда птица взмыла ввысь, удерживая безвольное тело юноши своими когтями. Она поднялась высоко в небо над скрижалями. А затем ослабила свою хватку. Тело юноши, уже бездыханного, с тяжким всхлипом упало на верхнюю гранитную плиту, залив ее кровью, перевернулось и, сорвавшись, рухнуло на землю. И осталось там неподвижно лежать.

Птица, издавая громкие злобные крики, сделала еще один круг над скрижалями Джорджии, словно желая убедиться, что юноша мертв, а затем, медленно махая огромными крыльями, улетела в сторону Элбертона.

Глава 10

Ульяна долго не могла решить, какое из двух вечерних платьев, имеющихся в ее распоряжении, надеть к ужину, на который ее пригласил Анжело Месси. Наконец остановилась на платье «русалка», тесно облегающим фигуру и оставляющим открытой всю спину. Легкими свободными складками оно спускалось на пол в виде бутона тюльпана. Его бардовый цвет прекрасно оттенял ее волосы, которые каскадом спадали на обнаженные плечи. Элегантный наряд прекрасно дополняли туфли темно-вишневого оттенка на высоком каблуке и подобранная под общий тон обтянутая атласом крошечная сумочка-клатч, украшенная крупным бисером. Завершенность образу придали жемчужное ожерелье на шее и серьги с крупными жемчужинами в ушах.

Анжело Месси подъехал к отелю на своем ролс ройсе, когда начало смеркаться. Ульяна вышла к нему, чувствуя, как сильно бьется в ее груди сердце. И увидела, что потратила время не напрасно. В черных глазах мужчины промелькнуло восхищение. Она поняла, что впервые произвела на него впечатление как женщина. Это была ее первая победа с того дня, когда она встретила Анжело Месси в Новодевичьем монастыре.

Но вместо того, чтобы восхититься ее красотой и элегантностью, Анжело Месси только сухо заметил:

– Вы пунктуальны. Это редкое качество для женщины.

Ульяна молча проглотила обиду. Она поняла, что пока еще рано торжествовать. Она выиграла только одно сражение, но вся война была впереди.

– Mi vida, mis reglas, – только и сказала Ульяна. Что в переводе с испанского значило «моя жизнь, мои правила».

Это был вызов, который она бросила Анжело Месси, словно перчатку. И он это понял. Но ничего не ответил, а с невозмутимым видом открыл перед ней дверцу ролс ройса.

– Куда вы меня везете? – спросила Ульяна, когда автомобиль выехал из Элбертона. – Я думала, что мы поужинаем в одном из местных ресторанов.

– В Элбертоне нет хороших ресторанов, – ответил Анжело Месси. – А я хочу, чтобы этот вечер запомнился вам надолго. Поверьте, вы не пожалеете.

Ульяна откинулась на спинку кресла ролс ройса и закрыла глаза, чтобы они не выдали ее переживаний. В конце концов, подумала она, тому, кто назвался груздем, дорога одна – в кузов. И, откровенно говоря, разве не этого она хотела в глубине души? Ее мечты сбываются, а она беспокоится, словно невинная девочка.

«Ángel mío, estate conmigo, tú ve delante de mí y yo te seguiré», – прошептала она. «Ангел мой, веди меня, ты иди впереди, а я за тобой». Это был новый девиз ее жизни. Во всяком случае, на этот вечер.

Вскоре автомобиль съехал с трассы на петляющую среди деревьев асфальтированную дорогу, на обочине которой была установлена табличка с надписью «Частная территория. Проезд запрещен!». Через минуту перед ними предстал ярко освещенный дом с открытой террасой, посредине которой стоял одинокий столик, сервированный к ужину на две персоны.

Сначала Ульяна не увидела никого и подумала, что они будут только вдвоем. Но когда они вышли из автомобиля и зашли на террасу, к ним подошел одетый в белоснежный фрак с длинными фалдами дородный метрдотель, который показался Ульяне похожим на белого кита, бурей выброшенного на сушу. Он проводил гостей к столику и замер в почтительном ожидании, не решаясь первым нарушить молчание.

После того, как они сели за столик, Анжело Месси снисходительно спросил:

– Все сделано, как я приказал, Морис?

– Да, глубокочтимый Рур, – ответил тот, преданно глядя на спутника Ульяны. – Прикажешь начать с аперитива?

– Пожалуй, да, – кивнул Анжело Месси. – Что у тебя имеется? Надеюсь, мне не будет стыдно перед моей гостьей?

Морис с некоторым опасением взглянул на Ульяну, словно не зная, что от нее можно ожидать, и, не скрывая обиды, сказал:

– Ликер D’Amalfi Limoncello Supreme, изготовленный из сладких лимонов, которые растут только на итальянском побережье Амальфи. Фрукты настаивались в смеси алкоголя и сахара три недели. Это самый дорогой ликер в мире. Бутылка, которую я для вас выписал из Италии, стоит двадцать семь миллионов евро. В мире существуют всего две такие бутылки. Уверен, тебе не будет стыдно, глубокочтимый Рур.

– Ну, полно, полно, Морис, – успокоил его Анжело Месси. – Я верю, что ты меня не подведешь. Итак, нашей гостье ликер, а мне…

– Ямайский ром? – подсказал, заметив, что он затрудняется с выбором, Морис. И просиял, увидев, что угадал желание клиента.

– Да, того самого, что был разлит в бутылки в 1940 году на Ямайке, – кивнул Анжело Месси. – Помнится, ты говорил, что осталось всего четыре бутылки в мире?

– Уже три, – улыбнулся Морис. – Потому что одна из них хранится в моем винном погребе. А поскольку технология изготовления этого рома была безвозвратно утеряна почти сто лет тому назад, то едва ли их станет больше.

– Кстати, к аперитиву распорядись принести орехи макадамия и икру белуги-альбиноса. Но только, прошу тебя, не напоминай, что это самые дорогие орехи и икра в мире, а то испортишь мне аппетит.

Морис понимающе улыбнулся и сделал знак рукой. Тотчас на террасе появился официант, также одетый во фрак, только черный. Он нес на серебряном подносе удлиненную бутылку с наклейкой, на которой была изображена черноволосая и кудрявая, словно овечка, итальянская девушка с корзинкой лимонов в руках. Когда официант наливал ликер в бокал, Ульяна увидела на горлышке бутылки три алмаза, каждый весом не менее тринадцати каратов.

Не успел первый официант наполнить бокал, как появился еще один, с бутылкой ямайского рома. Третий официант принес орехи и икру в баночке из чистого золота. Гибкие, бесшумные и стремительные, они расставили бутылки и блюда на столике и исчезли, словно растворились в тени, которую отбрасывали на террасу деревья, растущие вокруг дома.

– Я оставлю вас ненадолго, – произнес Морис, с удовлетворением убедившись, что клиенты довольны обслуживанием. – Мне надо проследить на кухне за приготовлением трюфелей. Белые трюфели крайне капризны, знаете ли. Чуть недосмотришь – и вкус уже не тот.

– Конечно, Морис, – кивнул Анжело Месси, отхлебнув из высокого стакана с тонкими стенками и толстым дном. – Можешь идти. Ром просто превосходен.

Проводив метрдотеля взглядом, Анжело Месси наклонился к Ульяне и сказал, глядя ей в глаза:

– Я хочу, чтобы этот вечер был особенным. Я выполню любое ваше желание. Только пожелайте!

И, накрыв лежавшую на столике руку Ульяны своей ладонью, тихо добавил по-испански:

– Tus deseos son mi flaqueza. Твои желания – моя слабость.

Ульяна вздрогнула, словно очнувшись от своих мыслей. Она была поражена всем происходящим. Ликер, который она выпила, теплой ласковой волной разлился по ее телу. Ей, уставшей от одиночества, в этот вечер мучительно хотелось нежности и любви. Она уже была готова полюбить мужчину, сидевшего напротив нее. Но что-то удерживало ее. И это мешало ей наслаждаться своим зарождающимся чувством.

– Я благодарна вам за этот вечер и за ваши слова, – задумчиво сказала она, не отнимая своей руки. – Но почему метрдотель назвал вас Руром?

– Ох, уж этот Морис, – с сожалением вздохнул Анжело Месси. – Всегда он что-нибудь да напутает.

– А мне так не показалось, – заметила Ульяна, мягко, но решительно убирая свою руку. – Он не похож на человека, страдающего болезнью Альцгеймера.

– Он вообще не похож на человека, скорее на Моби Дика, – сказал Анжело Месси. Он допил стакан с ромом и снова наполнил его из бутылки доверху. – В своем белоснежном фраке.

Ульяна вздрогнула и почти со страхом посмотрела на своего собеседника.

– Иногда мне кажется, что вы читаете мои мысли, – сказала она. – А иногда – что играете со мной, как кошка с мышкой.

– А вы на удивление проницательны, – сказал Анжело Месси.

Было непонятно, шутит он или нет. Он улыбался, но глаза у него были серьезными и испытывающими.

– И тем не менее, – настаивала Ульяна. – Почему Рур, а не Анжело Месси?

С некоторым раздражением мужчина ответил:

– Потому что мы знакомы с Морисом уже не одну сотню лет. А Анжело Месси я стал недавно, с четверть века тому назад. Вот он еще и не привык, старина Морис, к моему новому имени. Вас удовлетворяет этот ответ?

– Не совсем, – призналась она. – А что случилось четверть века тому назад?

– Мне оказали высокую честь. Люди – ужасные существа, но мы не могли без них обойтись на этот раз. Поэтому мне пришлось назваться Анжело Месси, чтобы иметь возможность подписать контракт на строительство джорджийских скрижалей с «Granite Company Ltd».

– Но почему вы не могли подписаться своим настоящим именем? – продолжала допытываться Ульяна. – И что, извините, за странное имя – Рур? На каком это языке?

– На языке моего народа, – высокомерно ответил ее собеседник. – Одного из древнейших на этой планете. Мы населяли Землю задолго до того, как появился человеческий род.

– И что это за народ? – осторожно, словно она разговаривала с безумным, спросила Ульяна.

– Рароги, – с гордостью произнес мужчина.

– Я что-то такое слышала, – сказала Ульяна задумчиво. Она пыталась вспомнить. – Вернее, читала… Ах, да! Если мне не изменяет память, рароги – это из славянской мифологии. Кажется, это огненный дух, связанный с культом очага…

– Да, нас называют духами природы, – не дал он ей договорить. – Но меня просто бесит, когда вы, люди, выдаете свои выдумки за истину. До смешного доходит! В вашем представлении рарог – это дракон с искрящимся телом, пламенеющими волосами и сиянием, вырывающимся изо рта. Посмотрите на меня! Похож я на дракона?

Ульяна, которая и без этого приглашения не сводила глаз со своего собеседника, невольно отрицательно покачала головой.

– И, кстати, Морис – тоже потомок древнего рода, он млит. Если верить вашей мифологии, млиты – злобные лесные духи огромного роста. И они любят водить людей по лесу, показывая свои тайники с сокровищами. Блуждая с млитом, человек теряет ощущение времени, дни и даже недели кажутся ему часами…

Неожиданно Ульяна услышала за своей спиной голос, который возмущенно произнес:

– А, главное, люди, которые повстречали млита, теряют память. Так утверждают мифы. Но если это правда, то как же тогда, скажите на милость, они могли потом вспомнить и рассказать, что с ними происходило?

Ульяна обернулась и увидела Мориса. Метрдотель подошел неслышно и, по всей видимости, давно уже стоял, слушая их разговор.

– Так ты, Морис, считаешь, что мифам нельзя верить? – спросил Анжело Месси, с насмешкой глядя на Ульяну.

– Ни в коем случае, – благодушно улыбнулся метрдотель. – Ни мифам, ни тому, что говорит мужчина женщине после того, как он отведал ямайского рома более чем полувековой выдержки.

– А, пожалуй, ты прав, старина, – рассмеялся Анжело Месси. – Кажется, я порядком напугал нашу гостью своими побасенками.

Ульяна растерянно переводила взгляд с Анжело Месси на Мориса и обратно. Оба весело улыбались, подмигивая друг другу, словно заговорщики. Постепенно она начала понимать, что над ней просто подшутили. И с облегчением вздохнула.

– Признаюсь, вы действительно меня слегка напугали, Анжело, – сказала она, тоже улыбнувшись. – Особенно, когда заявили, что вы – рарог, а Морис – млит. Это же надо такое придумать!

– Видели бы вы свои глаза, Ульяна, когда речь зашла о джорджийских скрижалях, – усмехнулся Анжело Месси. – На какое-то мгновение мне даже показалось, что вы сейчас убежите с этой террасы в лес.

– Лучше бродить по лесу, рискуя встретить млита, чем находиться в одной компании с сумасшедшим, – отпарировала она.

Анжело Месси и Морис переглянулись, и метрдотель, сочно причмокнув толстыми губами, сказал:

– Трюфели готовы. Можно подавать?

Анжело Месси кивнул.

– И не забудь шампанское.

– Надеюсь, твоя гостья не откажется от «Perrier Jouet Belle Epoque Blanc de Blanc»? – спросил Морис. – Это шампанское изготавливается из особого винограда, который собирают только в местечке Cotes des Blancs. И только в годы наилучшего урожая. Кстати, каждая бутылка этого напитка расписана вручную в стиле арт-нуво. Ну, знаете, плавные линии, загадочные узоры и натуральные оттенки. Этот стиль пленил всю Европу в конце девятнадцатого и в начале двадцатого века.

– Не откажусь, Морис, – улыбнулась Ульяна. – Я уже поняла, что у вас отменный вкус. Во всем.

– Благодарю вас, – поклонился метрдотель. – А я, с вашего разрешения, снова удалюсь. Мраморная говядина из японских коров Вагиу требует моего неусыпного наблюдения. Возможно, вам это не известно, но многие столетия этих коров разводили только в Японии, недалеко от города Кобе. С ними обращались, как с английскими лордами, и кормили самыми лучшими травами. А также ежедневно натирали саке и поили пивом. Представляете, какая восхитительная жизнь?

– И все-таки я бы не хотела оказаться на их месте, – заметила Ульяна.

Морис улыбнулся, давая понять, что оценил шутку. И ушел сразу же после того, как принесли шампанское.

– Я предлагаю выпить за наше знакомство, – сказал Анжело Месси, поднимая бокал. – Я рад, что мы встретились, Ульяна.

– А уж я-то как рада, – сказала Ульяна и поспешно выпила шампанское, чтобы Дэнди не наговорил лишнего. Все это время он молчал, но поручиться, что так будет продолжаться и дальше, она бы не решилась. То, как ее разыграли, могло ему не понравиться. И он вполне мог отплатить той же монетой. Или хотя бы попытаться. А это было бы черной неблагодарностью по отношению к Анжело Месси. Ужин был великолепен. И то, как Анжело Месси себя вел, вызывало восхищение. Она не ошиблась, когда очертя голову бросилась в эту авантюру с поездкой в Элбертон. Благослови господь джорджийские скрижали и тех, кто над ними надругался!

Подумав так, Ульяна мысленно ойкнула и прикусила язычок. Ох, уж этот Дэнди! Она бросила незаметный взгляд на Анжело Месси. Ей все еще казалось, что он способен читать ее мысли. Если только они не написаны крупными буквами у нее на лице…

– Кажется, я слишком много выпила, – подумала Ульяна. Или произнесла вслух? Она уже и сама не понимала. Ей хотелось одновременно и смеяться, и плакать. Она была счастлива.

Ульяна подняла бокал с шампанским и сказала:

– Я хочу выпить за самое главное в жизни!

– И что же это? – спросил Анжело Месси таким тоном, как будто он прекрасно знал ответ на свой вопрос.

– Lo más importante en la vida es amar y ser amado, – тихо произнесла Ульяна по-испански. – Главное в жизни – это любить и быть любимым.

Она осушила бокал до дна. Анжело Месси тоже.

– Помнится, вы сказали мне, что выполните любое мое желание, – сказала Ульяна, утопая в черных глазах мужчины, которого она в эту минуту любила.

– И не отказываюсь от своих слов, – ответил он. – Только пожелайте! Все сокровища мира к вашим ногам.

– Танец. Только один танец, – сказала Ульяна. – Когда я счастлива, то всегда хочу танцевать.

– Фламенко? – понимающе улыбнулся Анжело Месси.

– Фламенко я танцую только тогда, когда чувствую себя несчастной, – ответила Ульяна, не став допытываться, откуда он знает про ее увлечение. – Это танец протеста. Я протестую против свинцовых мерзостей жизни. А сейчас я хочу вальс. В крайнем случае, танго. На меньшее я не согласна, так и знайте!

– Иного я бы и не осмелился вам предложить, – заверил ее Анжело Месси. Он встал и протянул ей руку.

Только сейчас Ульяна заметила, как грациозны его движения. Мужчина двигался легко и плавно, словно прирожденный танцор.

– А музыка? – спросила она, вставая.

– Какую вы предпочитаете? Иоганна Штрауса или Джузеппе Верди? Может быть, «Весенний вальс» Шопена? Или «Метель» Вивальди?

– «Вальс цветов», – произнесла Ульяна так, словно она была маленькая девочка и выбирала подарок ко дню своего рождения.

– Шуберта или Чайковского?

– Чайковского. Из балета «Щелкунчик». Это возможно? – спросила она с замиранием сердца, как будто от ответа зависела вся ее дальнейшая жизнь.

– No hay nada imposible, – прозвучало в ответ. – Нет ничего невозможного.

– Так где же музыка? – спросила она нетерпеливо.

– А разве вы не слышите? – спросил он.

И тогда она услышала. Это была прекрасная мелодия. Мелодия ее детства, любви и счастья. Она звучала не из какого-то определенного места. Казалось, что она льется отовсюду. Как теплый ветер. Как ласковый дождь. Как сама жизнь.

Мужчина обнял ее, и она подчинилась ему, чувствуя, какие у него сильные и нежные руки. Они кружились, и ей начинало казаться, что ее ноги уже не касаются пола. Его руки превратились в могучие крылья, которые бережно обнимали ее и поднимали все выше и выше над землей.

Это был уже не танец, а полет. Освобождение от земного притяжения. Экстаз. Самозабвение. Самоотречение и восторг.

«No hay nada imposible», – слышала она чей-то шепот. Это шептали деревья? Или ветер? А, быть может, луна или звезды, которые внезапно приблизились к ней?

Внезапно она почувствовала себя не человеком, а птицей. И без страха отправилась в полет. В небеса или в бездну? Этого она не знала. И не хотела об этом думать. Главное, что он был рядом. И они летели вместе. А все остальное сейчас не имело значения…

Глава 11

Ульяна проснулась от щебетания птиц за окном. В этом не было ничего удивительного. Она знала, что официальным символом штата Джорджии с 1928 года являлся коричневый пересмешник, и эти пернатые, пользуясь своим статусом, расплодились в огромном количестве. Ульяну поразило то, что она встретила утро в совершенно незнакомой комнате и совершенно голой.

Она не сразу вспомнила события вчерашнего вечера. Их словно окутал густой туман. Поэтому для начала она предположила самое безобидное – что ее занесло сюда ураганом, как Дороти из сказки «Удивительный волшебник из страны Оз». Такое предположение было тем правдоподобнее, что в Джорджии довольно часто бывают торнадо.

Но постепенно туман в голове начал рассеиваться, и она отбросила эту версию. Скорее всего, она пришла сюда сама. И не одна, а с Анжело Месси.

Однако по комнате были разбросаны в хаотическом беспорядке только ее вещи. И в постели она была одна. Отсюда Ульяна сделала вывод, что Анжело Месси покинул ее раньше, чем она проснулась.

Но явно не раньше, чем она успела наделать глупостей. Иначе она не была бы обнажена. На ней не было даже трусиков.

И это было плохо. Ульяна не вчера родилась, и уже сумела понять, что ложиться в постель с мужчиной в первый день знакомства – это прямая дорога куда угодно, но только не под венец. Как правило, мужчины в таких случаях считают, что ужин в ресторане – достаточная плата за ночь любви. Оставалось надеяться, что Анжело Месси был редким исключением. Но надежда эта была эфемерной, Ульяна и сама это понимала.

Она встала, после долгих поисков нашла свои трусики и надела, горько сожалея, что давно миновала эпоха, когда женщины носили пояс верности. Затем отыскала дверь в ванную комнату. Приняла душ. Содрогаясь, надела вечернее платье, зная, что утром оно смотрится на ней довольно нелепо.

– За что мне все это? – простонала Ульяна, с ужасом рассматривая себя в зеркале стенного шкафа.

Но это было еще не самое страшное. Намного больше она страшилась неизбежной скорой встречи с Анжело Месси.

И, выходя из комнаты, Ульяна молилась о том, чтобы этого не случилось. Только не в это утро. Пусть днем, после того, как она доберется до отеля, выспится и переоденется. А еще лучше вечером, когда сумерки скроют стыдливый румянец на ее щеках, который обязательно проступит, едва она увидит его. Ведь это очень стыдно – не помнить ни одной интимной подробности ночи, которую провела с мужчиной.

Думая об этом, Ульяна допускала, что вчера вечером она напилась до беспамятства и попросту заснула, едва ее окутанная винными парами голова коснулась подушки, а утомленное грешное тело – прохладных простыней. И это было даже хуже, чем секс без обязательств. Поскольку ни один мужчина такого пренебрежительного отношения к себе не сможет простить в силу своей природы.

Ульяну мучили противоречивые чувства. Так и не решив, что для нее было бы лучше, поскольку выбирать приходилось из плохого и очень плохого, она дошла до террасы дома. И увидела Анжело Месси. Он сидел за столиком в одиночестве и пил кофе.

– Hola, – приветствовала его почему-то по-испански Ульяна. Но прозвучало это уже не так романтично, как вчера, а жалко и вымученно.

А, может быть, ей только так показалось. Потому что во взгляде Анжело Месси, когда он поднял голову от чашки с кофе и посмотрел на нее, не было и намека на жалость. Его глаза были холодными и даже колючими. Как будто этой ночью между ними ничего не произошло, а если что-то и было, то он об этом уже забыл.

– Hola, – ответил он и спросил: – Вы пьете по утрам кофе?

– Еще как, – ответила Ульяна.

И мысленно обругала себя за столь глупый ответ. На ее месте любая другая женщина сказала бы что-нибудь умное, рассчитывая покорить сердце мужчины. Например, quisiera compartir la eternidad contigo – разделим вечность на двоих. Или eres mi vida – ты моя жизнь. И не стала бы пить кофе, а потребовала шампанское «Perrier Jouet Belle Epoque Blanc de Blanc», чтобы отметить их помолвку, а еще лучше – будущее венчание. Ульяна, как это часто бывало с ней при разных обстоятельствах, мгновенно прокрутила в голове киноролик всей своей будущей жизни с Анжело Месси, если бы он внезапно сошел с ума и тут же на террасе предложил ей руку и сердце. Прочитав заключительные титры «они жили долго и счастливо и умерли в один день», она едва не расплакалась от жалости к самой себе. Но, сдержав слезы, присела за столик и начала пить кофе, слушая пение птиц и проклиная свою незадачливую судьбу.

– Это мой любимый кофе, – произнес Анжело Месси, наполняя из кофейника чашечку Ульяны. – «Kopi Luwak». Вы что-нибудь слышали о нем?

«Если он сейчас скажет, что это самый дорогой кофе в мире, то я взвою», – подумала Ульяна. А вслух она сказала:

– Ровным счетом ничего. А вкус и в самом деле отменный.

– И это не удивительно, – заметил Анжело Месси. – Ведь мусанги выбирают только самые спелые и вкусные кофейные вишни. Но, на наше счастье, эти маленькие зверьки слишком прожорливы и съедают намного больше, чем могут переварить.

Ульяна едва не поперхнулась и с отвращением посмотрела на чашку, которую держала в руке.

– Вы хотите сказать, что зерна, из которых сварен этот кофе – результат дефекации каких-то мусангов?

– Пройдя через кишечник мусанга, непереваренные кофейные зерна приобретают неповторимые вкус и аромат, – невозмутимо подтвердил он, с видимым наслаждением отпивая очередной глоток из крошечной фарфоровой чашечки, расписанной золотыми цветами.

«Вот сейчас меня точно стошнит», – подумала Ульяна, ставя чашку на столик.

– Хотите еще? – любезно предложил Анжело Месси.

– Nо, gracias., – поспешно ответила Ульяна. – Если я чего и хочу, так это оказаться сейчас в номере своей гостиницы. – И пояснила в ответ на недоуменный взгляд мужчины: – Видите ли, Анжело, это платье… Боюсь, что я выгляжу в нем ужасно.

– Понимаю, – кивнул он. – Но если позволите, я задержу вас еще ненадолго. У меня есть предложение, которое вас может заинтересовать. Не возражаете?

Сердце Ульяны замерло на одно долгое мгновение, а затем забилось в учащенном ритме.

– Не возражаю, – сказала она дрогнувшим голосом.

– Что вы знаете об идеологии childfree? – спросил Анжело Месси.

Вопрос застал Ульяну врасплох. Она ожидала совсем иного. Но, видя, что от нее ждут ответа, начала лихорадочно рыться в своей памяти. Наконец вспомнила. Одно время ее внимание привлекли газетные статьи, выходящие под заголовками типа «Ученые доказали: брак у бездетных пар складывается счастливее» или «Скандальное открытие: брак крепче и счастливее, когда нет детей». Но затем она потеряла интерес к этой теме. Сочла, что та годится только для бульварной прессы. А личного интереса у нее не было, так как в ближайшем будущем она не собиралась выходить замуж.

– Чайлдфри – субкультура, характеризующаяся сознательным нежеланием иметь потомство, – сказала Ульяна. – Причем по разным причинам. Кого-то дети просто раздражают, другие считают их обузой, являющейся помехой для комфортной и счастливой жизни. Вот, пожалуй, и все, что я об этом знаю.

– Крайне примитивный взгляд, – поморщился Анжело Месси. – Сhildfree, прежде всего, это привилегия развитого социума. Сознательная бездетность имеет глубокие социальные корни. Поэтому движение приобретает все больше сторонников. По данным Национального Центра Статистики Здравоохранения, на сегодняшний день уже около двадцати пяти процентов американских женщин сознательно не желают иметь детей. И их число ежегодно увеличивается. В одной только Америке, раз уж заговорили об этой стране, мы создали около полусотни подобных организаций, в каждой из них по несколько тысяч членов.

– Мы? – переспросила Ульяна. – Так это организованная акция?

– Разумеется, – кивнул Анжело Месси. – Мы имеем филиалы почти во всех крупнейших городах планеты.

– И в Москве? – полюбопытствовала Ульяна.

– К сожалению, пока нет, – нахмурился ее собеседник.

– Жаль, Мила была бы рада найти единомышленников.

– Кто такая Мила? – с удивлением спросил Анжело Месси.

– Моя лучшая подруга, – невольно улыбнулась Ульяна. – Знаете, Анжело, она тоже не хочет иметь детей и страдает, думая, что она одна такая непутевая. Она даже называет себя avis rаrа, что в переводе с латыни означает…

– Я знаю, редкая птица, – с раздражением перебил ее мужчина. – И я сочувствую вашей подруге. Она находится во мраке заблуждения, впрочем, как и многие жители вашей варварской страны. Надеюсь, с вашей помощью, Ульяна, этот мрак наконец рассеется.

– С моей помощью? – с удивлением взглянула на него Ульяна. – Это вы о чем, Анжело?

– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Я хочу предложить вам работу, Ульяна.

– У меня есть работа. Если вы не знаете, я работаю…

– Я хочу, чтобы вы работали на меня, – снова не дал ей договорить Анжело Месси. – На меня, понимаете?

– И в каком качестве? – осторожно спросила Ульяна.

– В качестве представителя нашей организации в России. Я предлагаю вам организовать и возглавить наш филиал в Москве.

– И это все? – не сумев скрыть разочарования, воскликнула Ульяна. – Это и есть то предложение, которое должно было меня заинтересовать?

– А разве этого мало? – теперь уже он смотрел на Ульяну с удивлением. – Неужели вы еще не поняли, что наша организация – одна из самых могущественных и влиятельных в мире? Не говоря уже о финансовой стороне дела. На наших счетах миллиарды долларов. И мы не скупимся. Люди, возглавляющие наши филиалы, ни в чем не нуждаются. Вы будете очень богатой, Ульяна. Разве не об этом мечтает любой человек?

– Возможно, – пожала плечами Ульяна. – Но что мне Гекуба? Наверное, я, как и Мила, тоже avis rаrа. В другом смысле, конечно.

– Так вы отказываетесь? – спросил Анжело Месси разочарованно. – Почему?

– Ответьте мне честно на один вопрос, Анжело. Вы сказали, что филиалы вашей организации имеются почти во всех городах мира…

– В самых крупных, – поправил ее мужчина.

– Пусть так, – кивнула Ульяна. – Вы всех, кто возглавляет эти филиалы, набираете тем же способом, что и меня? Я имею в виду вчерашний вечер и… Ну, вы меня понимаете.

– Так вы ревнуете, Ульяна? – улыбнулся Анжело Месси. – Вот в чем дело! А я уже было подумал, что вы не разделяете моих взглядов.

– Взглядов на что? – Ульяна почувствовала, что начинает злиться. Она была оскорблена и разочарована. Но видела, что Анжело Месси этого не замечает. И это вызывало в ней жгучую обиду. – На мировой порядок? На ограничение рождаемости любыми способами? На взаимоотношения полов? О чем вы говорите, Анжело? Поясните мне, пожалуйста. Я вас не понимаю.

– Вы устали и раздражены, – сказал он сухо. – Давайте отложим наш разговор до завтра. Тем более, что я жду гостей, которые скоро должны прибыть. Пообещайте мне только одно, Ульяна.

– И что же?

– Подумать над моими словами. Это все, о чем я вас прошу.

– Хорошо, Анжело, – кивнула Ульяна, не став спорить. – Tus deseos son mi flaqueza. Твои желания – моя слабость.

Последняя фраза была ее маленькой женской местью. Но, кажется, Анжело Месси не понял и этого. Ульяне показалось, что он уже забыл о том, что говорил ей вчера вечером. И она почувствовала, что слезы готовы хлынуть водопадом из ее глаз. Чтобы избежать этого, она с деланой веселостью воскликнула:

– Так вы закажете мне такси, Анжело? Или мне добираться до отеля на автобусе?

– Мой автомобиль уже целый час ждет вас, Ульяна, – ответил Анжело Месси. – Как видите, я все предусмотрел.

Ульяна прикусила губу, чтобы не сказать лишнего.

– А завтра мы с вами снова встретимся и закончим наш разговор, если вы не возражаете.

– Разумеется, нет, Анжело, – ответила, она, вымученно улыбаясь. – Тогда я, с вашего позволения, прощаюсь. Как говорят у нас в России, долгие проводы – лишние слезы.

Она почти сбежала с террасы, споткнувшись на последней ступеньке и едва удержавшись на ногах. Села в ролс ройс. Нашла в себе силы помахать на прощание рукой Анжело Месси, который по-прежнему сидел за столиком, допивая кофе. И уже через полчаса входила в отель, стараясь не замечать удивленные взгляды, которыми ее провожали все, кого она встречала на своем пути. Подошла к стойке администратора, за которой стояла все та же чернокожая девушка, и сказала:

– Привет, Лэрри! Я хотела бы заказать билет на самолет до Москвы. На ближайший рейс.

– Разумеется, мисс, – ответила Лэрри. – Как скажете, мисс.

Голос девушки звучал глухо, и она не улыбалась. Только сейчас Ульяна заметила, что глаза Лэрри были опухшими и покрасневшими, словно она недавно плакала.

– Что случилось, Лэрри? – спросила она. – Я могу вам чем-то помочь?

– Ничем, мисс, – почти с ужасом посмотрела на нее девушка. И поспешно добавила: – С вами хотят поговорить, мисс.

– Со мной? – поразилась Ульяна. – Кто?

Лэрри не успела ответить. Ульяна услышала за своей спиной жесткий голос:

– Ульяна Рускова? Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, имеющих отношение к Питеру Брокману.

Она оглянулась и увидела двух широкоплечих мужчин в темных костюмах, в которых за версту можно было признать полицейских, даже если бы они не показывали ей свои жетоны.

Глава 12

Анжело Месси не солгал Ульяне, когда сказал, что ждет гостей. Не прошло и получаса после ее отъезда, как они прибыли, на двух шикарныхлимузинах, с разницей в пять минут.

Как радушный хозяин, Анжело Месси сошел с террасы во двор, чтобы встретить их. Это не было уступкой правилам приличия. И дело было даже не в том, что он опасался нанести обиду их самолюбию. Его гости были равны ему и по положению, и по происхождению. Он просто не мог поступить иначе. И он был действительно рад им.

Первым приехал Эргюс Бэйтс. Это был сухопарый мужчина среднего роста, светловолосый, с белесыми глазами, которые делали его похожим на альбиноса. Если бы не глаза, он мог бы даже считаться красивым мужчиной. Но сам себя он именно таким и считал, чем немало раздражал Анжело Месси. Он постоянно хвастался своими победами над женщинами, которых в действительности было не так уж и много, и своей неподкупной честностью, которой не было совсем. За Эргюсом Бэйтсом водился один грешок – он любил воровать. Несмотря на миллиарды, лежавшие на его банковских счетах, он мог украсть даже серебряную ложку в доме, в котором обедал по приглашению хозяев. Его страсть к воровству была всем известна и обычно прощалась, как безобидная прихоть. Но иногда ему приходилось платить громадные деньги, чтобы замять скандал. И Анжело Месси знал, что делал он это без сожаления. Страсть к воровству в нем была неискоренима, заложенная самой природой.

– Глубокочтимый Эргюс! – воскликнул Анжело Месси, раскрывая свои объятия гостю.

– Глубокочтимый Анжело! – радостно откликнулся Эргюс Бэйтс, обнимая его. – Рад тебя видеть! А где наш друг Мартин? Неужели я на этот раз опередил его?

Мартин Крюгер был вторым и последним гостем, которого ожидал Анжело Месси. Его черный лимузин появился через несколько минут. Мартин Крюгер, в отличие от Бэйтса, был грузным мужчиной небольшого роста и действительно честен во всем, что касалось финансов. Его нельзя было подкупить, склонить на свою сторону, заставить совершить подлог или другое мошенничество, даже пообещав ему за это баснословную сумму в качестве комиссионных. Но у Мартина Крюгера имелась другая слабость – он был чревоугодником. И за вкусное блюдо мог заплатить любые деньги, намного превышающие его реальную стоимость. Анжело Месси помнил случай, когда однажды в нью-йоркском ресторане Мартин Крюгер на его глазах выложил сто тысяч долларов за обыкновенный омлет, в котором кроме яиц присутствовали целые лобстеры, подавался он на подложке из жареной картошки и был украшен десятью унциями севрюжьей икры. Мартин Крюгер заплатил, не моргнув глазом, а съев, потребовал добавки, которая обошлась ему только вполовину дешевле. Но он также не жалел денег, потраченных на еду. При этом был чрезвычайно расчетлив и даже жаден, когда дело касалось трат на другие, порой самые насущные нужды.

– Глубокочтимый Мартин! – радушно приветствовал и его Анжело Месси. Но обнять Мартина Крюгера было не так просто, как худощавого Бэйтса. Поэтому они ограничились добродушными похлопываниями по плечу.

– Если мы больше никого не ждем, то я предлагаю пройти в дом и позавтракать, – сказал Мартин Крюгер, плотоядно облизываясь. – Встал сегодня ни свет, ни заря, чтобы поспеть вовремя. И почему такая спешка, не понимаю?

Эргюс Бэйтс, по всей видимости, также этого не понимал, и они уставились на Анжело Месси, который пригласил их, с немым вопросом в глазах.

– Я обязательно объясню, но только не здесь и не сейчас, – ответил он. И, понизив голос, сказал на древнем языке: – Brevis esse laboro, obscurus fiо – если я стараюсь быть кратким, я становлюсь непонятным.

– Copia verborum, copia verborum, – посетовал, качая головой, Мартин Крюгер. – Многословие – вот истинная беда нашего времени… Так что насчет завтрака?

– Морис с радостью угостит вас завтраком, – заверил его Анжело Месси. – По секрету он мне рассказал, что приобрел на аукционе белые трюфели. Торговался с каким-то индийским магараджей. И утер-таки ему нос, заплатив на сто тысяч фунтов стерлингов дороже.

– Сто тысяч фунтов, – равнодушно повторил Мартин Крюгер. – Какая проза жизни, когда речь идет об истинных ценностях!

Они прошли на террасу, где Морис, предупрежденный заранее, руководил официантами, расставлявшими на столике блюда и напитки. Вместо фрака на нем был одет светлый летний костюм, пошитый из паучьего шелка, который стоил не менее полумиллиона долларов за квадратный метр ткани. Увидев его, Мартин Крюгер осуждающе покачал головой и сказал:

– Морис, Морис… А ты расточителен, как я погляжу! Даже я не могу позволить себе купить такой костюм.

– А я не могу себе позволить белые трюфели на завтрак, – отпарировал Морис. – Не говоря уже об омлете с лобстерами.

– В яблочко, – злорадно рассмеялся Эргюс Бэйтс. Его всегда радовало, когда Мартин Крюгер терпел поражение. Но случалось это крайне редко.

Они с аппетитом позавтракали, изредка обмениваясь репликами о погоде. За едой Мартин Крюгер никогда не говорил о делах. А без его участия обсуждать деловые вопросы было бессмысленно.

– Мне кажется, или река Тара снова готова выйти из берегов, как несколько лет назад? – спросил Мартин Крюгер, кладя в рот кусочек трюфеля и с видимым удовольствием его разжевывая.

– Неужели штат Джорджия ждет новый ураган Флойд? – поддержал его Эргюс Бэйтс, вопросительно взглянув на Анжело Месси. – Помнится, тогда газеты утверждали, что это было самое сильное за последние пятьсот лет наводнение.

– Как всегда, преувеличили, – поморщился Анжело Месси. – Тара слишком мелководна, чтобы представлять реальную угрозу. А жаль! Местным жителям довольно скоро удалось оправиться от последствий урагана и наводнения.

– Я помню времена, когда Тара еще была судоходной, – задумчиво произнес Мартин Крюгер, пододвигая к себе вазочку с десертом. Взяв в руки золотую ложечку, инкрустированную алмазами, он с вожделением погрузил ее в сливочное мороженое, которое украшали взбитые сливки и кусочки съедобного золота. – Лет полтораста тому назад по ней ходили пароходы, перевозившие пассажиров и товары. А сейчас это крохотный грязный ручеек, который только иногда вспоминает о своем былом величии.

– Тара, как может, пытается отомстить людям, – сказал Эргюс Бэйтс. Он пил только кофе, запивая им маленькие кусочки шоколада «Chocopologie by Knipschildt», которые аккуратно отламывал от большой плитки. – Ведь это они виноваты в том, что она высыхает буквально на глазах.

– Люди своей жизнедеятельностью медленно, но верно убивают природу, – кивнул Анжело Месси. – Интересно, как они собираются жить, когда на земле не останется ни рек, ни лесов, ни плодородной почвы?

– Переселятся на другую планету, – зло сощурил глаза Эргюс Бэйтс. – Им не привыкать. А вот как будем жить мы?

Они помолчали, словно пытаясь найти ответ на прозвучавший вопрос. Но каждый думал о своем. Они были слишком разные, чтобы их мысли совпадали. Эргюс Бэйтс вел аристократический образ жизни, Мартин Крюгер был банкиром. Первый только тратил деньги, которые зарабатывал второй. Анжело Месси считался негласным главой этого триумвирата. Он рождал идеи, которые чаще всего сам же и воплощал в жизнь. Сами себя они называли «Комитетом трех». И считали этот комитет неофициальным правительством, которое правило миром. Это приятно щекотало их самолюбие. Но дальше собственного самолюбования они благоразумно не заходили. О существовании «Комитета трех», помимо них, не знала доподлинно ни одна живая душа на Земле. Ходили только слухи и сплетни. Изредка какая-нибудь газета публиковала очередной сенсационный материал, который на поверку оказывался «уткой». Впрочем, у «Комитета трех» была возможность заткнуть рот любой газете и закрыть глаза любой телекомпании. Обычно этим занимался Эргюс Бэйтс. Анжело Месси вмешивался только тогда, когда разумные доводы оказывались бессильны. А Мартин Крюгер платил во всех случаях.

После завтрака Анжело Месси пригласил своих гостей в дом. Он провел их в потайную комнату, которая находилась в подвале дома. Добраться до нее можно было только на лифте из личного кабинета Анжело Месси, вход в который преграждала сейфовая дверь метровой толщины, вскрыть которую не смог бы самый искусный взломщик. Прикоснись он к двери хотя бы пальцем, как электрический искровой разряд, в сравнении с которым природная молния могла показаться безобидным фейерверком, испепелил бы его в одно мгновение. Не осталось бы даже пепла. Только Анжело Месси мог без опасения открывать эту дверь. Но как ему это удавалось, он никому не рассказывал, даже остальным членам «Комитета трех».

Потайная комната была обставлена довольно скромно. Ничто не должно было отвлекать членов «Комитета трех» от решения мировых проблем. Исключение составляли только овальный стол и кресла, изготовленные из лунного эбена, чрезвычайно редкого дерева, произрастающего лишь в непроходимых лесах Мьянмы. Золотисто-жёлтого цвета, пронизанный чёрными, голубоватыми, зеленоватыми и шоколадными прожилками, лунный эбен был необыкновенно красив. Но не это было главное. Возраст дерева, из которого была изготовлена мебель, превышал тысячу лет. Это была единственная уступка вкусу Анжело Месси, который предпочитал старинные вещи.

Они сели в кресла. Помолчали, настраиваясь на деловой лад и отрешаясь от всех мирских забот. Бледно-зеленое рассеянное сияние люминисцентных ламп оставляло большую часть комнаты в тени, освещая только стол и лица. Первым заговорил Анжело Месси.

– Глубокочтимые братья! – произнес он торжественно. – Объявляю очередное заседание «Комитета трех» открытым. Наконец мы может сбросить омерзительные личины, которые вынуждены надевать, чтобы существовать в мире людей, и стать самими собой, не скрывая ни своих лиц, ни своих мыслей, ни истинных имен. Нос volo, sic jubeo. Этого я хочу, так приказываю!

Произнеся эту древнюю формулировку, снимающую заклятия, Анжело Месси преобразился. Это был уже не человек, а рарог, огненный дух, предстающий перед людьми в виде хищной птицы в ореоле пламени. Преобразились и его гости. Эргюс Бэйтс стал почти прозрачным существом, изящным и грациозным, его волосы длинными светлыми прядями упали на плечи, а уши заострились и покрылись шерстью, выдавая в нем эльфа. Мартин Крюгер, наоборот, превратился в безобразного карлика с черной бородой и мрачным взглядом, присущим всем гномам, подземным жителям.

Все они были представителями древних народов, порожденных самой Землей и населяющие ее задолго до того, как на ней появились люди, межзвездные скитальцы. Это люди назвали исконных обитателей Земли духами природы и вступили с ними в противоборство за право обладания планетой. У духов были способности, которыми не обладали космические пришельцы. Они владели магией, могли перемещаться в пространстве, проникать в чужие мысли, подчинять себе чужую волю.

Однако, несмотря на все это, в открытой и честной борьбе духи терпели одно поражение за другим. Люди обладали главным, как выяснилось, в войне преимуществом – способностью размножаться с невиданной быстротой. Умирая тысячами и возрождаясь миллионами, они стремительно и массово вырубали леса, осушали водоемы, загрязняли воздух, уничтожая природу и вытесняя духов с их исконных территорий, а тем самым лишая силы и воли к сопротивлению.

И тогда духи природы избрали другую тактику, чтобы выжить и не быть окончательно истребленными. Они скрылись, рассеялись по всей планете, поселились в местах, куда человек не мог добраться, а многие начали жить среди людей, принимая их образ и подобие.

Духи природы уступили поле боя, но не смирились, лелея мечту когда-нибудь вернуть себе планету, которую считали своей праматерью, давшей им жизнь. Для этой цели был создан Совет Тринадцати – своеобразное правительство в изгнании, в которое вошли представители тринадцати древних народов, самых многочисленных и могущественных в мире духов природы.

Но не всех духов устраивала политика, проводимая Советом Тринадцати, которую они считали примиренческой и недостаточно агрессивной, рассчитанной на то, что люди когда-нибудь сами исчезнут с лица Земли, пережив себя, подобно многим другим расам-захватчикам, пришедшим из космоса и пытавшихся колонизировать планету. Поэтому они создавали свои тайные общества, очаги сопротивления. Одним из таких и был «Комитет трех».

– Глубокочтимый Эг! Глубокочтимый Мор! – называя своих единомышленников их истинными именами, обратился к ним Рур. – Все вы знаете, что произошло со скрижалями, которые мы воздвигли, решив обратиться к разуму если не нынешних, то будущих поколений народов, населяющих Землю.

Эльф и гном молча кивнули, давая понять, что им все известно.

– Нами двигала благородная цель – напомнить, что перенаселение неизбежно изменит климат планеты и тем самым погубит ее, а вместе с ней и всех нас. В начале прошлого века Землю населяло около двух миллиардов человек, сегодня – уже более семи миллиардов. И их численность продолжает катастрофически расти, угрожая экологической катастрофой. Казалось бы, все очевидно, не правда ли?

Эг и Мор снова кивнули, не проронив ни слова.

– Однако нас не поняли, и даже более того, о чем свидетельствует недавний акт вандализма, совершенный по отношению к скрижалям. Я уже не говорю о длящейся все эти годы кампании травли и поругания наших взглядов, которая была развернута в мировых средствах массовой информации. В газетах, на телевидении, в интернете…

Но слушателям уже надоело слушать то, что они прекрасно знали, и гном недовольно пробурчал:

– Copia verborum!

– Глубокочтимый Мор призвал меня быть кратким, – поклонился в сторону гнома Рур. – Что же, пусть будет так. Если мы не предпримем радикальных мер, чтобы сократить численность людей, разразится экологическая катастрофа, последствия которой будут губительными для духов природы. Надеюсь, я достаточно кратко изложил свое мнение.

– Избитая истина, – хмыкнул Мор. – Есть конкретные предложения?

Его поддержал эльф.

– Негативное влияние роста численности населения Земли на все планетарные экосистемы давно уже стало ужасающе очевидным фактом, – сказал Эг. – Все мы знаем, что только для того, чтобы стабилизировать численность людей, необходимо ежедневно уничтожать триста-четыреста тысяч человек. Но идеальный вариант – сократить человеческую популяцию на девяносто пять процентов от нынешнего уровня. Однако мы не знаем, как этого достичь, не развязав войну, которая с одинаковой вероятностью может погубить и людей, и духов природы. Так для чего переливать из пустого в порожнее, снова и снова повторяя одну и ту же истину? Неужели ты для этого собрал нас здесь, глубокочтимый Рур?

– Разумеется, нет, – ответил рарог. – Я хочу предложить вам простой и действенный способ, с помощью которого мы можем уже в ближайшем будущем достичь своей цели и сократить численность людей до полумиллиарда.

– Тогда говори, – буркнул гном. – А не суесловь.

– Вакцинация, – сказал Рур. – Массовая вакцинация. Надеюсь, я достаточно краток.

Он замолчал, наблюдая за реакцией собеседников. Гном раздраженно засопел. Эльф нахмурился. Они напряженно размышляли. Но спустя какое-то время сдались.

– Нам нужно больше информации, Рур, – сказал эльф, и гном согласно закивал головой.

– Все очень просто, – заявил рарог, торжествующе улыбнувшись. – Люди часто болеют и нередко умирают от болезней. Они мечтают о панацее. Того, кто одарит людей вакциной, которая защитит их от всех болезней, они назовут спасителем человечества. И мы дадим им эту вакцину.

– Рур! – протестующе воскликнул эльф. – Ты думаешь, что говоришь?

– Он сошел с ума, – мрачно изрек гном. – Я так и знал, что этим все закончится. Его вечные разорительные фантазии…

– Auscultare disce, – с досадой сказал Рур. – Учись слушать. Я еще не договорил. Речь идет о вакцине, которая избавит людей от болезней, но у которой будет один побочный эффект. Всего один, но зато какой!

– И какой же? – спросил эльф, снова переглянувшись с гномом.

– Бесплодие, – улыбнулся рарог. – Люди потеряют способность зачинать детей. Понадобится не так уж много лет, чтобы человеческая раса вымерла. Когда они поймут, чем им приходится расплачиваться за жизнь без болезней, будет уже поздно. Процесс станет необратим.

Некоторое время гном и эльф молчали, обдумывая услышанное. Постепенно смысл сказанного рарогом дошел до их сознания. Мрачное лицо гнома озарила улыбка. Эльф весело рассмеялся и одобрительно заметил:

– Молодец, Рур! Приношу свои извинения за то, что в какой-то момент усомнился в тебе. То, что ты предлагаешь – это гениально.

– А, главное, просто, как все гениальное, – заметил Рур. – Кто откажется от такого заманчивого предложения? Люди сами будут выстраиваться в очередь за нашей вакциной. Нам не придется уничтожать их по одному. Мы истребим их всех разом. С маленькой отсрочкой во времени.

– Эта вакцина уже существует? – заинтересованно спросил эльф.

– Или это только твои мечты? – усмехнулся гном.

Рарог нахмурился, однако сдержал свой гнев.

– Она существует, но…, – замялся он. – Как бы это сказать…

– Говори как есть, – подбодрил его эльф.

– Ее рецепт зашифрован в одной из древних рукописей, – признался Рур. – Несколько лет тому назад я выкрал эту рукопись из библиотеки, где она хранилась, и переслал своему давнему знакомому, который является признанным авторитетом в области разгадки тайн. Он из рода пэн хоу, духов дерева, живет в Китае. Когда я в последний раз говорил с ним, он сказал, что уже близок к разгадке. А раз он так говорит, значит, так оно и есть. Как истинный китаец, он лишен фантазии. Скоро мы будем знать все об этой вакцине. Я настолько в этом уверен, что даже счел нужным и своевременным сообщить вам.

– Но во сколько это нам обойдется? – спросил прагматичный гном. – Я говорю о тратах на производство и распространение вакцины.

– Сущие пустяки, – отмахнулся Рур. – В какую-нибудь сотню миллиардов долларов. Не дорого за осуществление мечты, не правда ли, Мор?

Гном ничего не ответил, что-то мысленно высчитывая. Но его остановил эльф.

– Рур прав, – сказал он. – Auferte malum ех vobis. Исторгните зло из среды вашей. Так говорили наши предки, когда речь заходила о людях. И они не спрашивали о цене, жертвуя не только своими деньгами, но и жизнью. Неужели твой дух выродился, Мор? И скаредность окончательно подменила идеалы?

– Я же ничего не сказал! – запротестовал гном. И неохотно признал: – Мне нравится эта идея.

– Тогда голосуем? – предложил Рур. – Antiquo more. По старинному обычаю.

Гном и эльф молча кивнули. Это была древняя традиция духов природы, которой придерживались члены «Комитета трех».

– Что скажешь ты, Эг? – спросил рарог.

– Benedicite! В добрый час! Я принимаю твое предложение, Рур.

– А что скажешь ты, Мор?

– Probatum est. Одобрено, – сказал гном. – Pro bono publico. Ради общего блага.

– Orе uno. Единогласно, – подвел итог Рур. – Решение принято!

И, внезапно вскакивая со своего стула, он ударил кулаком по столу и воинственно крикнул:

– Ferro ignique! Огнем и мечом!

Гном и эльф, мрачно переглянувшись, начали ритмично стучать кулаками по столу, вдохновляя рарога.

– Ferro ignique!

Это был древний клич духов природы, с которым их предки шли на войну с людьми. И они, не опасаясь, что их услышат, повторяли его все громче и громче, вводя себя в состояние экстаза.

– Огнем и мечом! Огнем и мечом!

Воодушевленные жаждой мести, они уже не сомневались, что человеческая раса была обречена. И, предвкушая событие, которого духи природы ждали тысячи лет, члены «Комитета трех» торжествовали.

Глава 13

Ульяну доставили из отеля в городское полицейское управление, где в течение всего дня задавали одни и те же вопросы, немного их видоизменяя. Сводились они к трем основным темам – где, когда и при каких обстоятельствах она познакомилась с Питером Брокманом, маршрут, по которому передвигалось такси, и о чем они с юношей говорили.

Допрос вели, сменяя друг друга, двое полицейских, один добродушный и улыбчивый, второй суровый и грубый. Ульяна понимала, что к ней применяют банальную схему «плохой и хороший полицейский», но ничего не могла с собой поделать и невольно больше доверяла улыбчивому, несмотря на то, что во всем остальном он ничем не отличался от своего напарника. Те же жесткие недоверчивые глаза, дешевый помятый костюм, оставляющие желать лучшего манеры.

– Какую цель вы преследовали, предлагая Питеру Брокману совершить поездку к Джорджийским скрижалям? – спрашивал, глядя на нее с сочувствием, полицейский по имени Алекс. И Ульяна уверенно отвечала, что о Джорджийских скрижалях за все время поездки в такси с юношей не было сказано ни слова. Но когда тот же самый вопрос спустя полчаса задавал его грубиян напарник, которого звали Алан, она терялась и не могла припомнить, говорили ли они с Питером об этом. И мямлила что-то невразумительное, понимая, что этим лишь ухудшает свое положение.

Ей не сразу сказали, что Питер Брокман мертв. Его нашли рабочие строительной фирмы «Granite Company Ltd», которые по приказу вице-президента Джона Фридома прибыли сюда рано утром, чтобы очистить гранитные плиты от краски. И они сразу сообщили в полицию.

Полицейским не понадобилось много времени, чтобы установить, что последним клиентом Питера Брокмана была женщина из России, Ульяна Рускова, которую он встретил в аэропорту Гринвилла и отвез в отель в Элбертоне. После чего юноша заехал перекусить в одном из местных ресторанчиков, а затем его след терялся.

Детектив Алан Смит предполагал, что после ресторана Питер Брокман вернулся в отель и, выполняя желание Ульяны, отвез ее на такси к скрижалям, где она его и убила. Детектив Алекс Джонсон, в принципе, думал то же самое. Они расходились только во мнении, каким способом Ульяна убила юношу – столкнула его с гранитной плиты, установленной поверх четырех остальных, и уже на земле добила камнем, или сначала размозжила ему голову камнем, а уже затем сбросила вниз. Но это был чисто юридический вопрос, имеющий отношение лишь к тому, дадут Ульяне пожизненный срок или посадят на электрический стул.

Не могли они понять только одного – зачем женщина вырвала Питеру глаза, и долго спорили об этом, пока вторично не допросили чернокожую девушку-администратора из отеля. Путаясь, запинаясь и ужасно труся, Лэрри призналась, как она в какой-то момент заподозрила Ульяну в том, что она ведьма. А затем, испугавшись, что женщина нашлет на нее порчу, зачем-то отослала ее к Питеру, о котором ходили слухи, что он как-то связан с вандалами, залившими краской гранитные плиты. Сложить один и один не составляло труда. Оба детектива быстро пришли к выводу, что Ульяна действительно ведьма и приехала в Элбертон, подобно многим другим представительницам этого дьявольского племени, чтобы совершить сатанинский обряд жертвоприношения. И Питер, на свою беду, встретился на ее пути. А поскольку он имел отношение к осквернению Джорджийских скрижалей, то Ульяна выбрала для жертвоприношения именно его, а не второго водителя такси, с которым также ездила к монументу чуть раньше.

– Парню просто повезло, – считал Алан Смит. – Он был на волосок от смерти.

И Алекс Джонсон, соглашаясь, кивал в ответ.

Правдоподобие этой версии придавало то обстоятельство, что волосы Ульяны были рыжего цвета. А в Элбертоне всем, включая Алекса Джонсона и Алана Смита, было известно, что среди ведьм рыжеволосые встречаются чаще всего.

В общем-то, все было ясно. Не хватало только одного – фактов, подтверждающих эту версию. Или собственного признания Ульяны, что она убила Питера Брокмана.

Добыть факты было невозможно – рабочие основательно затоптали все следы у Джорджийских скрижалей, пока дожидались полиции. Оставался шанс «расколоть» Ульяну. И ее добросовестно допрашивали с утра до самого вечера, сделав только один получасовой перерыв – на обед. Обедали, разумеется, Алекс Джонсон и Алан Смит, Ульяне от их щедрот досталась только банка холодного черного кофе без молока, которую, впрочем, она, содрогаясь от отвращения, жадно выпила, так как с утра у нее во рту не было маковой росинки.

Но если бы ей сейчас дали даже сочный гамбургер, она все равно не смогла бы откусить ни кусочка. Известие о гибели Питера Брокмана лишило Ульяну аппетита, а мысль, что в его убийстве обвиняют ее, вызывала тошноту – от страха. Совершить безумный перелет из России в Америку для того, чтобы очутиться на электрическом стуле, было слишком экстравагантно даже для нее. Поэтому она заплетающимся языком добросовестно отвечала на все вопросы, которые ей задавали, надеясь убедить полицейских в том, что она невиновна.

– Где вы находились вчера вечером? – спрашивал ее детектив Джонсон. – С девяти до одиннадцати часов. В отеле вас не было.

– В это время я была в загородном доме, – отвечала Ульяна. – Это частный отель или что-то в этом роде. Меня пригласил на ужин мужчина, которого зовут Анжело Месси. Я провела с ним… В этом доме… В общем, я была там всю ночь.

Алиби Ульяны проверили. После чего все сомнения в ее виновности, если бы они и были, отпали.

– Ты лжешь, – глядя на нее колючими глазами, говорил детектив Смит. – Никакого загородного дома не существует. Мы прочесали весь лес в указанном тобой районе, но наткнулись только на старую полуразвалившуюся хибару с заколоченными окнами и даже без крыши. Это в ней ты провела всю ночь?

Ульяна протестовала и предлагала показать это место, утверждая, что она хорошо запомнила, где автомобиль свернул с трассы, и табличку, предупреждающую о том, что это частная территория. Над ней смеялись и предлагали придумать что-нибудь умнее, если она задумала сбежать от правосудия. Детективы считали, что она ведет тонкую игру, разыгрывая из себя безумную, чтобы избежать наказания за убийство. Никто из жителей Элбертона никогда не слышал об этом загородном доме в окрестностях города.

Ближе к закату Ульяна начала понимать, что ей придется провести эту ночь в камере полицейского управления. Она с тоской смотрела на свое платье, которое так и не успела переодеть в отеле, превратившееся уже в мятую тряпку неопределенного цвета. И думала, что полосатая тюремная роба на ней будет выглядеть даже элегантнее.

Детектив Смит, заметив направление ее взгляда, злобно гаркнул:

– Ты в этом платье убивала Питера Брокмана, дрянь?

Ульяна едва не лишилась чувств. Спасло ее только то, что в комнату заглянул детектив Джонсон, который выглядел до крайности озабоченным, и поманил пальцем своего напарника. Удивленный Алан Смит вышел.

Чуть ли не впервые за этот день Ульяна осталась одна. Ее мысли путались. Происходящее казалось ей кошмарным сном. Питер Брокман, такой милый и безобидный юноша, зверски убит. Загородный дом, в котором она провела прошлую ночь, если верить полицейским, существует только в ее воображении. Ей также сказали, что человек по имени Анжело Месси никогда не пересекал границы штата Джорджия, не говоря уже о городке Элбертон. Все это было выше ее понимания. Она так устала, что уже даже перестала бояться. Превратилась в тупое безмозглое существо, готовое на все, лишь бы ее оставили в покое. Еще немного, и она сама поверит во все то, что ей говорят полицейские. И признается в том, что она не совершала…

В комнату вошли полицейские. У них были злые и растерянные лица.

– Почему вы не сказали, что знакомы с Джоном Фридомом? – спросил детектив Джонсон, уже не улыбаясь. В его голосе даже звучали непривычные нотки уважения.

– Кто это? – безразлично спросила Ульяна. Она подумала, что это очередной подвох полицейских, с помощью которого они пытаются поймать ее на противоречиях.

– Вице-президент компании «Granite Company Ltd», – ответил детектив Смит уже почти вежливо. – Очень известный и уважаемый в Элбертоне человек.

– Впервые слышу, – честно сказала Ульяна.

– Но он внес за вас залог, – с видимым сожалением сказал Алекс Джонсон.

– Помните, что вы никуда не должны уезжать из города, пока идет следствие, – предупредил ее Алан Смит. – Вот, подпишите эту бумагу. В ней говорится, что вы предупреждены об ответственности.

Ульяна подписала, не читая, какую-то бумагу, которую ей подал полицейский. Происходящее не сразу дошло до ее сознания. Какое-то время она смотрела на разочарованные лица детективов, которые явно жалели, что добыча ускользает от них, затем спросила:

– Так я свободна? И могу идти?

– Можете, – неохотно буркнул один из полицейских. – Джон Фридом ждет вас. Идите за мной, я провожу вас к выходу.

Ульяна шла, едва поспевая за полицейским. Ноги почти не слушались ее. Голова гудела, словно колокол. В ней билась только одна мысль: кто такой Джон Фридом? Она не была уверена, что ей следует уходить из полицейского управления вместе с этим неведомым ей человеком. Но и оставаться было бы глупо. Комната в отеле лучше тюремной камеры. Даже в своем полубессознательном состоянии она понимала это.

Джон Фридом оказался сильно потеющим толстяком большого роста в клетчатой рубахе и белых полотняных брюках. Он терпеливо дожидался Ульяну за дверями полицейского управления. Несмотря на свой внушительный размер, Джон Фридом выглядел жалким и беспомощным и часто с беспокойством оглядывался, словно чувствуя на своей спине чей-то неприятный взгляд. Увидев Ульяну, он жалобно сморщился, как будто хотел пожаловаться ей на свою жизнь. Но передумал, заметив ее безразличный вид.

– Мне сказали, что я должен внести за вас залог, а потом довезти вас, – шумно дыша, сказал он. – Мой автомобиль стоит неподалеку.

– Кто сказал? – спросила Ульяна. – И куда мы поедем?

– Я не знаю, – пожимая плечами, ответил Джон Фридом. Нервная судорога пробежала по его жирному лицу. – Я ничего не знаю. И не хочу знать. Я вообще не понимаю, почему оказался здесь. Так вы едете или нет?

– Я никуда с вами не поеду, пока вы не скажете, кто вас послал, – ответила Ульяна. – Говорите или идите ко всем чертям.

– Я думал, вы знаете, – почти жалобно прохныкал толстяк. – Его зовут Анжело Месси. Он позвонил мне и попросил об услуге. Или приказал, я уже точно не помню. Сказал, что иначе разорит нашу компанию, потому что мы нарушили условия контракта. А лично я так и не выполнил нашей с ним договоренности. А как бы я мог? Полиция оцепила Джорджийские скрижали и никого не пускает за ограждение. Видите ли, сейчас это место преступления. А что прикажете делать рабочим, которых я туда послал? Но вашего друга это не волнует. Он не считает убийство Питера Брокмана форс-мажорным обстоятельством…

Джон Фридом, продолжая говорить, увлек Ульяну за собой, и она покорно пошла. Имя Анжело Месси произвело на нее почти магическое действие, как, по всей видимости, на любого, с кем этот человек соприкасался. Достаточно было взглянуть на Джона Фридома, чтобы убедиться в этом.

Толстяк привел ее к огромному, словно мастодонт, «Форду» и забрался на водительское сиденье, предоставив Ульяне самой открыть дверь автомобиля и занять любое приглянувшееся ей место. Она села рядом с Джоном Фридомом, словно опасаясь полутьмы, в которой тонули задние кресла. Не успела она захлопнуть дверь, как автомобиль тронулся, почти сразу набрав большую скорость. Казалось, Джон Фридом даже не замечает, что едет слишком быстро, нарушая правила. Он спешил, сам не зная, куда и зачем. Его как будто подстегивал внутренний голос, который он слышал в своей голове. Голос был знакомый, резкий и сухой, но Джон Фридом никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

– Куда мы едем? – спросила Ульяна, увидев, что они свернули в противоположную от отеля сторону. – Мне надо в отель. Переодеться, привести себя в порядок…

Джон Фридом что-то сердито буркнул в ответ. И Ульяна больше ни о чем его не спрашивала. Они выехали за город и проехали несколько километров, прежде чем Джон Фридом нажал на тормоз, увидев припаркованный у обочины ролс ройс.

– Выходите, – сказал он. – И прощайте. Надеюсь, что никогда вас больше не увижу.

И Ульяна неохотно вышла из автомобиля. Она узнала ролс ройс. Но почему-то не обрадовалась. Ради своего душевного спокойствия, если вообще можно было говорить о нем в подобной ситуации, она предпочла бы забыть Анжело Месси, как страшный сон. Встречи с ним не приносили ей ничего, кроме душевных мук и разочарований.

Однако стоять, как верстовой столб, на обочине шоссе было глупо, и она пошла к ролс ройсу.

В салоне автомобиля царили полусумрак и прохлада. Анжело Месси был чист и свеж, словно только что сошел с обложки глянцевого журнала. Рядом с ним Ульяна чувствовала себя грязной, как вывалявшаяся в луже свинья, и дурно пахнущей. Да так оно и было на самом деле. Она молчала, ожидая, когда заговорит Анжело Месси. Но он тоже молчал, рассматривая Ульяну, как ей казалось, с брезгливым интересом. Ее возмутил этот оценивающий взгляд. И когда она уже была готова выплеснуть на него весь накопившийся за этот бесконечный ужасный день гнев, Анжело Месси, словно прочитав ее мысли, сухо сказал:

– Давайте обойдемся без истерики. Нам есть о чем поговорить. А времени у вас очень мало.

– Вы опять ожидаете гостей? – с сарказмом спросила Ульяна.

– Нет, вы можете опоздать на свой рейс, – невозмутимо сказал мужчина. – Самолет вылетает через несколько часов. А надо еще добраться до аэропорта в Гринвилле.

– Самолет? – переспросила Ульяна, ничего не понимая. – Но в полиции мне сказали, чтобы я…

– Забудьте о том, что вам сказали в полиции. И слушайте только меня, – требовательно сказал Анжело Месси. – Тогда у вас появится шанс благополучно выпутаться из этой истории.

– Выпутаться? – возмущенно воскликнула Ульяна. – Я никуда не впутывалась! И вам это известно лучше меня. Почему вы не пришли в полицию и не сказали, что весь вчерашний вечер и даже всю ночь я провела с вами? Меня бы сразу выпустили, и вам не пришлось бы обращаться к вашему другу за помощью.

– Я этого не сделал, потому что предпочитаю не общаться с полицией, – сухо сказал Анжело Месси. – О причинах позвольте умолчать.

– А ваш загородный дом? Он что, провалился сквозь землю? Почему полицейские его не смогли найти?

– Об этом спрашивайте у них, – посоветовал мужчина.

– А я спрашиваю у вас, Анжело! И хочу услышать вразумительный ответ, – настаивала Ульяна.

– Не нашли, может быть, потому, что не хотели найти? – сказал он. – Как вам такой ответ?

– Это не ответ, – возразила Ульяна, – а отговорка.

– Тогда скажите мне вот что. Вы знаете, как добропорядочные жители Элбертона относятся к ведьмам?

– А при чем здесь это?

– А при том, что для них вы ведьма. Одна из тех существ, которых еще не так давно их предки сжигали на костре без суда и следствия. Я бы не хотел, чтобы с вами случилось то же самое.

– Сейчас никого не сжигают, – сказала Ульяна неуверенно.

– Ну, так сажают на электрический стул. Изменился только способ. Суть та же.

– Но я не ведьма! – воскликнула Ульяна. – Что за бред! Средневековье какое-то!

Анжело Месси ничего не ответил. Помолчав, Ульяна спросила:

– Почему они так думают?

– Вы рыжая, – хмыкнул Анжело Месси. – Для них этого достаточно, чтобы признать вас ведьмой и обвинить во всех смертных грехах. Не забывайте, что они люди. Что с них взять?

Ульяна почувствовала свое бессилие перед человеческой косностью, которая ей угрожала. Опасность была безликой, но от этого не менее ужасной.

– И что же мне делать? – тихо спросила она.

– Бежать, – ответил Анжело Месси без тени сочувствия в голосе. – Пока они не опомнились и не перекрыли вам все пути для бегства. Пока это еще возможно. Утром, думаю, будет уже поздно.

– Но мои документы, вещи – все осталось в отеле. Мне даже не продадут билет на самолет.

– Ваш паспорт у меня, – сказал Анжело Месси. – А еще джинсы, рубашка и туфли. Остальные вещи и сумку, к сожалению, пришлось оставить в номере, чтобы не вызвать у Лэрри подозрений, которые неминуемо перерастут в желание позвонить в полицию. Вы бы знали, как эта чернокожая девушка боится ведьм! Чтобы избавиться от своего страха, она готова сжечь всех ведьм до единой, сложив гигантский костер на городской площади Элбертона. А первой, разумеется, вас, Ульяна. Ведь это вы убили Питера Брокмана, в которого она была втайне влюблена.

– Я не убивала этого юношу! – запротестовала Ульяна.

– Но Лэрри думает иначе, – зло улыбнулся Анжело Месси. – Как и все остальные жители Элбертона. Мы вернулись к тому же, с чего начали. И только теряем время, Ульяна. А его у вас, как я уже говорил, очень мало.

– Хорошо, – кивнула Ульяна. – О репортаже про Джорджийские скрижали придется забыть. Как-нибудь сумею оправдаться перед главным редактором. Я с радостью вернусь домой.

– А вот о возвращении домой тоже придется забыть, – сказал Анжело Месси. – Именно в Москве вас в первую очередь и будет искать Интерпол.

– А при чем здесь Интерпол?

– При том, что именно эта международная полицейская организация разыскивает преступников, которые сбегают от правосудия в другие страны.

– Но я не преступница!

– С той минуты, когда вы покинули пределы города Элбертон, а тем более, когда покинете Америку, вы становитесь преступницей в глазах полиции всего мира. И Интерпол, к сожалению, не исключение.

– Тогда я не покину Элбертон и Америку.

– В таком случае вас приговорят к казни на электрическом стуле. За убийство Питера Брокмана, которое, как я знаю, вы не совершали. Выбор за вами, Ульяна. Но выбирайте скорее. Времени остается все меньше. С каждой минутой.

Ульяна подавленно молчала. Ее плечи поникли, словно на них лег тяжкий груз. Она не знала, что выбрать. В ней еще теплилась надежда, что все обойдется и полиция найдет настоящего убийцу Питера Брокмана. Но точно так же можно было надеяться выиграть в лотерею сто миллионов долларов. Или миллион. Сумма не имела значения, потому что Ульяне ни разу в жизни не повезло даже в беспроигрышной лотерее.

– Хорошо, – обреченно вздохнула она. – Но в какую страну мне тогда придется лететь?

– В Китай. Это одна из немногих стран в мире, где Интерпол не чувствует себя как дома. Не говоря уже о том, что легче всего затеряться среди полутора миллиардов китайцев.

– Как иголке в стоге сена, – сказала Ульяна. – Тем более, что я вылитая китаянка.

– Об этом не беспокойтесь, – утешил ее Анжело Месси. – Пока вы находитесь под защитой Хенга Хо, вам ничто не грозит.

– А это кто? – поинтересовалась Ульяна. – Аналог Джона Фридома, только с раскосыми глазами?

– О, нет, Хенг Хо – мой старый добрый друг, – заверил ее Анжело Месси. – И он станет вашим другом, Ульяна, если…

– Если что? – спросила Ульяна, готовясь услышать самое худшее.

– Если мы с вами останемся друзьями.

– А разве у меня есть выбор? – с горечью произнесла она.

Но Анжело Месси ничего не ответил. Возможно, он даже не услышал Ульяну, потому что в эту минуту его внимание отвлекла какая-то птица, низко пролетевшая над автомобилем и едва не задевшая статуэтку Spirit of Ecstasy крылом. Ульяна была ему уже не интересна. Он помогал ей бежать от полиции только потому, что она могла продолжать настаивать на своем алиби в тот вечер, когда убили Питера Брокмана. И рано или поздно кто-нибудь мог поверить ей и всерьез заняться поисками как загородного дома, так и лично его, Анжело Месси. Люди неразумные существа. Красивые несчастные женщины способны пробуждать в глупых мужчинах рыцарские чувства. У него же хватало проблем и без дотошных полицейских или рыцарей без страха и упрека. Пока ему с легкостью удавалось наводить морок на всех, кто занимался следствием, и, поддавшись внушению, они вместо загородного дома видели полуразвалившуюся хибару. Но однажды это могло не сработать, кто-нибудь мог прозреть и начать задавать вопросы, совать свой нос в его дела и его жизнь. И тогда пришлось бы прибегать к более радикальным мерам. Может быть, даже кого-то убить, если не удастся подкупить. Это было просто, но слишком хлопотно. Проще было отправить Ульяну подальше от этих мест, туда, где она будет недоступна для полицейских. Человеческая память недолговечна, а Фемида, богиня правосудия, как известно, ослеплена повязкой на глазах. Вскоре все забудут о Питере Брокмане. И все вернется на круги своя. Возможно, даже Ульяна сможет возвратиться домой, в Москву. А если нет, то что ему за дело? Пусть живет до конца своих дней в Китае. Или умрет…

Анжело Месси долго провожал птицу задумчивым невидящим взглядом, пока она не превратилась в крошечную черную точку, неразличимую на фоне обложенного мрачными тучами неба, готового пролиться дождем. Он размышлял не над вопросом Ульяны, как могло показаться. Ульяна была уже прошлым. А он всегда думал только о будущем.

Глава 14

В самолете Ульяна большую часть времени проспала. Это была реакция организма на нервное переутомление. Но спала она беспокойно, вздрагивая, часто просыпаясь и снова впадая в тревожное забытье.

Ей снился один и тот же бесконечный сон, в котором она брела по узким тесным улочкам, застроенным убогими низенькими домами, и не могла найти выхода из этого лабиринта. Воздух казался мутным от дыма и пыли. Потом началась песчаная буря, песок обжигал глаза, скрипел на зубах, она задыхалась и не могла даже закричать, чтобы позвать на помощь. Неожиданно из сумрака выбежала черная собака без хвоста и с человеческим лицом и попыталась укусить руку, которую Ульяна протянула, чтобы погладить ее. Спасаясь, Ульяна свернула в один из переулков, потом в другой, третий и окончательно заблудилась, не зная, где она и куда ей бежать. Собака не отставала, ее шумное дыхание, отражаясь от стен домов, настигало Ульяну со всех сторон, вызывая ужас и порождая чувство безысходности…

Когда самолет пошел на посадку, Ульяна очнулась, чувствуя себя разбитой и не выспавшейся. Сновидение, мучившее ее много часов, которые длился полет, было забыто ею в момент пробуждения, и Ульяна не понимала, почему ей не удалось отоспаться и набраться сил, на что она рассчитывала. Выходя из самолета, она поймала на себе удивленный взгляд улыбчивой миниатюрной стюардессы-китаянки и поняла, что выглядит ужасно. Она через силу улыбнулась девушке в ответ и, сохраняя эту вымученную улыбку на лице, влилась в поток пассажиров, доверив ему вынести ее бренное тело из здания аэропорта.

Международный аэропорт Шоуду ежедневно принимал и отправлял более тысячи рейсов, пропуская через свои терминалы сотни тысяч пассажиров со всех концов света. Это был один из самых гигантских человеческих муравейников в мире. Здесь можно было затеряться и бродить часами, если не днями, не опасаясь првлечь к себе внимание. Ульяна не знала, к кому обратиться, чтобы ей помогли найти выход из терминала. До нее никому не было дела. Все спешили. Безликая масса обтекала ее, словно океан – крошечный безымянный атолл, который даже не отмечен на карте, а потому никто не заметит, если океан ненароком поглотит его.

Отчаяние овладело Ульяной. Она не понимала, зачем она здесь и что ее ждет в будущем. Ей начинало казаться, что будущего у нее нет, как сейчас не было ни юаня даже на такси. Анжело Месси,провожая ее, не подумал об этом, только сказал, что ее встретят в аэропорту. Но ее не встретили. Ульяна чувствовала, что еще немного, и у нее начнется истерика. Чтобы избежать этого, она пошла, куда глаза глядят. Бродить по зданию аэропорта было все же лучше, чем стоять соляным столбом, воплощая символ отчаяния и безысходности.

Через час блуждания ей пришла в голову мысль, что единственный разумный выход в ее положении – сдаться полиции.

– А почему бы и нет? – произнесла вслух Ульяна, словно пытаясь убедить саму себя. Она не беспокоилась, что ее кто-нибудь услышит, так было шумно вокруг. Впрочем, ей было уже все безразлично. – Будет где переночевать. Опять же, накормят и…

Она не договорила, настолько ее поразило то, что она увидела. Навстречу ей шел юноша-китаец, который держал в руках табличку с надписью «Ульяна Рускова» на русском языке. Юношу не смущала толпа, он чувствовал себя в ней, как рыба в воде. Высокий для китайца, он был виден издалека, привлекая внимание своим невозмутимым лицом и раскосыми глазами, в которых можно было рассмотреть душевный покой и тревогу одновременно. Увидев его, Ульяна испытала чувство дежа вю. Такое уже было с ней. Аэропорт, юноша, табличка с ее именем… Невольная дрожь пробежала по ее телу.

Пока она раздумывала, юноша уже почти скрылся из вида. Ульяна опомнилась и, расталкивая толпу, почти побежала за ним. Нагнала и, не зная, как ей обратиться к юноше, дотронулась до его плеча со словами:

– Эй, как там тебя! Постой! Я Ульяна Рускова.

Юноша обернулся, и в глазах его промелькнуло удивление. Видимо, он иначе представлял себе женщину, которую искал.

– Паспорт показать? – раздраженно спросила Ульяна. Ее почему-то обидел взгляд юноши. Она и сама знала, что сейчас мало похожа на себя прежнюю. Но если каждый из полутора миллиардов китайцев будет ей об этом напоминать, то лучше она от этого не станет, а скорее наоборот.

Молодой китаец неожиданно улыбнулся. И Ульяна в душе тут же примирилась с ним, настолько хороша была эта улыбка – дружелюбная и доверчивая, вызывающая желание улыбнуться в ответ.

– Госпожа Ульяна! – воскликнул он на неожиданно хорошем русском языке, почти без акцента. И, поклонившись, вежливо сказал: – Рад приветствовать тебя в Бэйцзин!

– А разве я не в Пекине? – удивилась Ульяна.

– Так наш город назвали французские миссионеры четыреста лет назад. Но это не соответствует современному китайскому произношению, – пояснил юноша. – На официальном диалекте путунхуа название города произносится как Бэйцзин. А поэты говорят – Яньцзин. На поэтическом языке…

– Буду знать, – перебила его Ульяна, испугавшись, что ей придется выслушать целую лекцию. – Бэйцзин так Бэйцзин.

Юноша аккуратно сложил табличку с ее именем и спрятал в нагрудный карман своей белой рубашки с наглухо застегнутым воротом. Брюки на нем, как и кеды со шнурками, завязанными сзади, были тоже белого цвета.

– А я уже почти отчаялся тебя найти, – сказал он радостно.

– А уж как я отчаялась, – сказала Ульяна. – И, кстати, как-то слишком быстро, на мой взгляд, мы перешли на ты.

– В Китае на «вы» обращаются только к женщинам старшего возраста, – ответил юноша. – Прости, язык не повернулся, как говорят у вас в России. Но если ты хочешь…

– Поговорим об этом позже, – сказала Ульяна, чувствуя себя смущенной. – Сейчас я хочу одного – принять ванну и почистить зубы. Надеюсь, тебя не шокирует моя откровенность?

– Нет, меня предупредили, что ты…, – юноша осекся, не закончив фразу. И поспешил перевести разговор на другую тему. – Где твой багаж?

– А разве тебя не предупредили, что я невеста без приданного? – съязвила Ульяна. – У меня нет багажа.

Кожа желтовато-песочного оттенка на щеках юноши слегка порозовела, выдавая высшую степень смущения.

– Прошу извинить меня за бестактность, госпожа Ульяна, – сказал он, кланяясь.

– Давай обойдемся без китайских церемоний, – вздохнула Ульяна. – Кстати, ты не назвал своего имени.

– Меня зовут Яозу Ксиу, – улыбнулся юноша. – Эти фамилию и имя подарил мне учитель Хенг. Я был еще ребенком, когда он нашел меня в одной из пещер на окраине города Санменхи в провинции Хэнань. Я был сиротой, он пожалел меня и взял к себе в дом. Дал мне имя Ксиу, что означает «выращенный», и фамилию Яозу – «почитающий предков». Я благодарен за это учителю Хенгу.

– Боюсь даже спросить, – сказала Ульяна. – Твой учитель Хенг и господин Хенг Хо, о котором мне говорили – это один и тот же человек?

– Великий человек, – с благоговением произнес юноша. – Его имя Хенг переводится как «вечный». А фамилия…

Поняв, что ей придется выслушать еще одну лекцию, если она не проявит бестактность, Ульяна почти взмолилась:

– Прошу тебя, Ксиу! Я ужасно устала. И очень голодна. Поэтому я хочу как можно быстрее увидеть учителя Хенга, к которому меня послал человек по имени Анжело Месси, его друг. Я доступно излагаю? Ты понимаешь мой ужасный русский язык? Извини, не владею китайским.

Ульяна ожидала, что Яозу Ксиу обидится, но вместо этого он приветливо улыбнулся и вежливо сказал:

– Прошу тебя идти за мной, госпожа Ульяна. Учитель Хенг с нетерпением ждет тебя в своем доме. Он просил извиниться, что не смог встретить тебя лично. Он слишком стар и уже давно не выходит из дома.

Ульяна почти с радостью услышала, что Хенг Хо – дряхлый старик. Все это время ей не давали покоя слова Анжело Месси о ее полной зависимости от его китайского друга. Она не верила в бескорыстие мужской дружбы, когда речь шла о женщинах. Платить своим телом за гостеприимство казалось ей чрезмерной платой даже за спасение от Интерпола. Достаточно было одного Анжело Месси. И одной ночи, проведенной с ним.

Они вышли из здания аэропорта и, отстояв длинную очередь, сели в такси. Пекин, он же Бэйцзин, связывала с аэропортом скоростная дорога протяженностью в двадцать километров. Уже через час они добрались до крохотного домика, в котором жил Хенг Хо. Много времени понадобилось на то, чтобы одолеть переулки-хутуны, соединяющие разные части старого города. Некоторые из них были настолько узкими, что по ним одновременно могли пройти лишь несколько пешеходов и едва ли разъехаться две машины.

Сам домик, соответствуя традиционному китайскому стилю сыхэюань, занимал квадратный участок и имел П-образную форму. Во внутреннем дворике росло, запустив корни в землю, крошечное камфорное дерево, которое было, по видимому, чрезвычайно дорого хозяину дома. Ульяна знала, что это вечнозеленое дерево может прожить до тысячи лет. Судя по изборожденной глубокими морщинами коре, этому, растущему во дворике учителя Хенга, было никак не меньше.

– Учитель Хенг посадил это дерево своими руками, – с благоговением сообщил юноша Ульяне, заметив, что она с интересом рассматривает карликовое растение. – И заботливо поливает его каждый день.

Они сидели на крохотных скамеечках во внутреннем дворике в ожидании, когда к ним выйдет Хенг Хо. Ждать пришлось долго.

– Когда учитель Хенг работает, он забывает о времени, – сказал Ксиу. – И никто не должен ему мешать. Приношу свои извинения.

– Извинения приняты, – устало сказала Ульяна.

Но Яозу Ксиу счел своим долгом пояснить, чем был занят хозяин дома.

– Учитель Хенг пытается расшифровать манускрипт Войнича, – сообщил он, понизив голос почти до шепота.

Ульяна кое-что слышала об этой книге, написанной предположительно в пятнадцатом веке неизвестным автором на неизвестном языке с использованием неизвестного алфавита, которую уже почти сто лет пытались прочесть все без исключения любители криптографии и профессионалы криптоанализа в мире. Но все они обломали об эту книгу зубы. И вот какой-то старый китаец решил утереть им нос. Не сошел ли он просто-напросто с ума?

– Но ведь, насколько мне известно, манускрипт Войнича хранится в библиотеке редких книг Бейнеке Йельского университета в Америке, – сказала она, решив не высказывать своих опасений относительно Хенга Хо. – И о его пропаже никто не заявлял.

– Учителю Хенгу прислал рукопись в подарок его американский друг, тот самый, который прислал и тебя, – невозмутимо ответил Ксиу.

– Тоже в подарок? – заинтересованно спросила Ульяна.

Но юноша не ответил, словно не расслышал вопроса. Вместо этого он спросил:

– А ты любишь оперу?

– Обожаю, – хмыкнула Ульяна. – Особенно китайскую

Но наивный Ксиу не понял иронии. И обрадованно сказал:

– Я тоже! Мы с тобой обязательно сходим в Большой театр «Чанъань» или Зал гильдии Хугуанг. Мне нравятся исторические спектакли про царя обезьян. А тебе?

От необходимости отвечать Ульяну спасло появление хозяина дома. Это был крошечный старичок с морщинистым личиком темного цвета, напоминающим кору камфорного дерева, которое росло во дворе. Он чем-то походил на добродушного мопса-переростка. Но у старого китайца оказался неожиданно гулкий голос. Каждое сказанное им слово отражалось эхом от стен дома, и долго еще звучало, постепенно замирая. Хенг Хо был радостно взволнован.

– Ксиу, мой мальчик! – воскликнул он, не замечая Ульяну, которую почти скрывало камфорное дерево. – Я разгадал загадку манускрипта. Это великое открытие. И все так просто! Ксиу, сегодня мы будем праздновать.

«Праздновать! Праздновать!» – торжествующе повторило эхо.

– Учитель Хенг! – розовея от смущения, пролепетал Ксиу. – У вас гости. Простите, что я сразу не сказал вам об этом.

– Сегодня никаких гостей! – сказал Хенг Хо недовольным тоном. –Немедленно закажи маньхань цюаньси. Я заслужил этот императорский банкет. И не скупись! Пусть будут все сто тридцать четыре горячих блюда, сорок восемь холодных мясных и рыбных закусок, разнообразные лакомства из муки и фрукты. Мы будем пировать несколько дней.

Ксиу, молчал, не смея проявлять настойчивость. Он с мольбой в глазах оглянулся на Ульяну. Старик и юноша говорили на китайском языке, и она не поняла ни слова. Подчиняясь взгляду Ксиу, она вышла из-за дерева. Только увидев ее, Хенг Хо вспомнил о том, что этим утром посылал своего ученика в аэропорт. Он начисто забыл об этом, увлеченный разгадкой тайны рукописи, которая мучила его несколько последних лет.

– Так что же ты не сказал, мой мальчик, что это женщина, да еще такая красивая! – почти закричал Хенг Хо, разыгрывая гнев. – Ведь женщины только украшают праздник. Впрочем, ты еще юн, и ничего не знаешь об этом, не то что мы, искушенные в любви старики.

На крошечном личике Хенга Хо промелькнула хитрая гримаса, и Ульяна поняла, что старый китаец шутит. Как умеет. Чтобы показать ему, что она оценила шутку, Ульяна улыбнулась.

– Ксиу, переведи, пожалуйста, мои слова, – сказала она. – Господин Хо, вам просил передать наилучшие пожелания наш общий друг, Анжело Месси.

Личико старика сразу поскучнело. По-видимому, он не умел скрывать своих эмоций. Или не считал нужным, пользуясь привилегиями, которые дает старость.

– Благодарю, – неожиданно сказал он по-русски, показав жестом Ксиу, что не нуждается в переводчике. Говорил он, почти не разжимая губ. Ульяне на какое-то мгновение даже показалось, что он совсем не открывает рта, как будто чревовещает. Тем не менее, его голос отчетливо звучал в ее голове. Кажется, она могла бы слышать его, даже зажав уши. – При случае передай ему, что я помню о его просьбе и выполню ее. Хотя и не понимаю, зачем ему это надо. Мы тысячи лет мирно сосуществовали с людьми. К чему все менять?

Ульяна не знала, о чем говорит старик. Но на всякий случай пожала плечами, показывая, что тоже не понимает Анжело Месси.

– Учитель Хенг, – раздался робкий голос Ксиу. – Я еще с утра заказал утку и фулин цзябин. Что делать с ними?

– Маньхань цюаньси слишком долго ждать, а я голоден, – сказал старый китаец. – Думаю, что и наша гостья тоже.

– Еще как, – заверила его Ульяна.

– Тогда мы будем есть утку. В конце концов, в Древнем Китае она тоже считалась императорским блюдом. А еще, ты сказал, будут блинчики с начинкой из фулина, тутового гриба?

– Да, – кивнул Ксиу.

– Превосходно, – сказал старик.

И эхо радостно повторило: «Превосходно! Превосходно!»

– А пить мы будем чай, – заявил Хенг Хо. – Мой любимый, Дахунпао. И в этом я не уступлю.

«Не уступлю! Не уступлю!» – вторило ему эхо.

И, повернувшись к Ульяне, старик с сокрушенным видом пожаловался:

– Этот мальчик вертит мной, как захочет. Мне приходится быть строгим, если я хочу настоять на своем.

При этих словах он бросил ласковый взгляд на Ксиу. Старый китаец явно очень любил юношу, и ему плохо удавалось это скрывать.

Не прошло и пяти минут, как все блюда уже стояли на низеньком столике, установленном во внутреннем дворе под камфорным деревом. Хенг Хо ел с завидным аппетитом, Ульяна, в которой при виде поджаренной, источающей пряный аромат утки проснулся зверский голод, тоже. Ксиу часто подкладывал им на тарелки кусочки, которые исчезали почти мгновенно. Сам юноша ел мало, пытаясь поддерживать разговор, который был бы интересен всем. Сначала ему это плохо удавалось, но, насытившись, Ульяна начала задавать вопросы, и беседа оживилась.

– Мне нравится ваше камфорное дерево, – сказала она. – Но почему именно оно? Насколько мне известно, символами Пекина… прошу прощения, Бэйцзина… считаются туя восточная и софора японская.

– А многие жители Бэйцзина предпочитают высаживать в своих двориках гранатовое дерево, – заметил Ксиу. – Но учитель Хенг выбрал камфорное, потому что оно считается праматерью древнего рода, к которому он имеет честь принадлежать.

– Праматерью? – удивилась Ульяна. – То есть ты хочешь сказать, что камфорное дерево родило предков учителя Хенга?

– В этом нет ничего удивительного, – заверил ее Ксиу. – Многие китайские роды считают своими предками различных животных или растения.

При этих словах Хенг Хо одобрительно покачал головой. Ульяна предпочла не спорить, чтобы не обидеть хозяина дома.

– Но ведь этому дереву по виду уже не одна сотня лет, – продолжала допытываться она. – А ты сказал, что его посадил сам господин Хо. Неужели оно так быстро стареет?

Ксиу беспомощно оглянулся на своего учителя, не зная, что ответить. Тот хитро сощурил свои и без того узкие глазки и сказал:

– Не всегда верь своим глазам. Слушай свое сердце. Что оно тебе говорит?

Ульяна прислушалась, но ничего не услышала.

– Учитель только открывает двери, дальше ты идешь сама, – улыбнулся старый китаец. И, отправив в рот очередной блинчик, добавил: – Можно привести верблюда к воде, но нельзя заставить его пить.

Ульяне, так и не получившей, по ее мнению, ответа на вопрос, пришлось смириться. Но не ее любопытству, которое в этом доме возбуждало все, на что только не падал взгляд.

– Ксиу сказал мне, что вы нашли его ребенком в пещере, – сказала она, когда юноша ненадолго вышел, чтобы принести чай. – А как он там оказался?

– Несчастье входит в ту дверь, которую ему открыли, – ответил старый китаец, омывая пальцы в чаше с водой. – Его отец и мать умерли, он – нет. Я не знаю, почему так вышло. Если мы так мало знаем о жизни, что можем мы знать о смерти? Среди людей не нашлось никого, кому он был бы нужен. Он ушел от них и жил в пещере, словно дикий звереныш. Я подобрал малыша, и он скрасил мою одинокую старость. Ксиу хороший мальчик. У тех, кто способен краснеть, не может быть чёрного сердца.

Ульяна кивнула, соглашаясь. Вошел Ксиу, неся на подносе чайник и чашки. Увидев его, загрустивший было старик снова улыбнулся.

– О, это не просто чай, – сказал он, с наслаждением вдыхая аромат напитка. – Это эликсир жизни. Дахунпао получают из листов всего шести кустов, растущих недалеко от монастыря Тяньсинь. Их возраст более трехсот пятидесяти лет. Я был еще юношей, почти как Ксиу, когда они зацвели в первый раз. И с тех пор они радуют меня всю мою жизнь.

Ульяна с удивлением взглянула на старого китайца, но предпочла промолчать. В конце концов, подумала она, многие старики заговариваются и путаются с датами. А некоторые все и навсегда забывают. Болезнь Альцгеймера не щадит никого. А время еще беспощаднее. Недаром те же китайцы говорят, что можно найти все потерянное, кроме времени.

Глава 15

– Учитель Хенг, – подал голос Ксиу. По всей видимости, юноша долго выжидал подходящего момента, чтобы утолить свое любопытство. И решил, что тот настал. – Вы сообщили нам радостную новость, сказав, что разгадали загадку манускрипта.

– И даже прочитал один из его шести разделов, – оживился Хенг Хо. – Теперь мне известно, как в древности излечивали женщин от бесплодия.

«Бесплодия! Бесплодия!», – повторило эхо.

Щеки Ксиу порозовели от смущения, и он, бросив быстрый взгляд на Ульяну, не решился продолжать расспрашивать. Зато Ульяна, отбросив ложный стыд, засыпала старика вопросами. Упускать такой шанс она не собиралась.

Ульяна не была бесплодной, в чем ее уверяли многочисленные врачи, к которым она обращалась за консультацией, однако не могла забеременеть. Она старалась не думать об этом, но иногда эта мысль ее тревожила. Когда-нибудь, в будущем, она хотела бы проститься со своей беспокойной профессией, выйти замуж и родить ребенка. Она мечтала об этом, неизменно отдаляя это событие во времени. Но в последние дни ей начало казаться, что это будущее неожиданно для нее наступило. Во всяком случае, работу она уже потеряла.

Хенг Хо отвечал охотно. Видимо, старику тоже хотелось поговорить о том, чему он посвятил несколько лет своей жизни.

Всего в манускрипте насчитывалось около двухсот сорока страниц из тонкого пергамента, не считая тех, что были вырваны и утеряны неизвестно когда. Язык, на котором был написан текст, не имел ничего общего ни с современными, ни с мертвыми языками. Даже иллюстрации, которые он содержал, не вносили ясности. И в этом, по словам Хенга Хо, и заключалась главная трудность.

– Манускрипт с одинаковой вероятностью мог быть инструкцией по приготовлению медицинских эликсиров, алхимической гербалистикой или обыкновенной абракадаброй, – говорил, слегка пришепетывая от волнения, Хенг Хо. – И почти на каждой странице – иллюстрации. То какое-нибудь растение, чаще всего никому не известное, а напротив него, на полях, нарисованы аптекарские сосуды. То диаграммы с Луной, Солнцем и звёздами. А то рисунки обнажённых женщин, купающихся в водоемах, соединённых трубами, имеющими форму органов тела. Многим из тех, кто пытался его расшифровать, манускрипт казался шарадой, не имеющей смысла. Сначала и мне так показалось, но я не отчаялся.

Сказав это, Хенг Хо тихо рассмеялся, словно ему удалось ловко провести кого-то. Ксиу подлил в его чашку чая, и он, с благодарностью взглянув на юношу, маленькими глотками осушил ее.

– В первый год я пытался найти того, кто мог бы написать этот манускрипт, но только потратил даром время, – продолжал Хенг Хо. – Весь второй год я разыскивал языки, когда-либо существовавшие на Земле, чтобы на их основе найти ключ к тексту. Третий год я потратил на гипотезы, среди которых были мистификация, набор случайных символов, искусственный язык, творчество безумца и множество других подобных. Я даже рассматривал теорию, согласно которой видимый текст манускрипта не имеет смысла, но каждый символ, из которых он состоит, является набором крошечных чёрточек, различимых только при увеличении, а они-то и содержат осмысленный текст. Четвертый год я посвятил инопланетным пришельцам, которые могли таким способом передать послание для жителей Земли, не подумав о том, что те не смогут его прочитать. Представляете, до какой степени отчаяния я дошел?

Хенг Хо горестно покачал головой, словно заново переживая события, о которых он рассказывал.

– Я уже совсем было отчаялся, когда однажды ночью, во сне, вспомнил об одном древнем народе, некогда живущем на Земле, который давно уже вымер и не оставил по себе ничего, кроме устных преданий.

– Киммерийцы? Сарматы? – не выдержала Ульяна.

Но Хенг Хо взглянул на нее с такой насмешливой укоризной, что она жестом показала, как отрезает себе язык и замыкает рот на замок.

– Этот народ существовал задолго до того, как на Земле появились люди, – сказал старик. – В те времена даже пэн хоу, род которых ныне считается одним из самых древних, были полудиким племенем.

Ульяна с тревогой посмотрела на Ксиу, подумав, что старик опять заговаривается. Но по лицу юноши она поняла, что тот верит каждому слову своего учителя. И быстро опустила глаза, чтобы они не выдали ее мысли.

– Я начал искать незримые следы этого народа, которые он мог оставить. Любое упоминание о нем. Все может быть ключом к шифру, думал я. На это ушло несколько лет. Но они оказались напрасны. И вот тогда я отчаялся.

Личико Хенга Хо стало печальным, ему и сейчас было горестно вспоминать о том, что он пережил в те дни. Но спустя минуту он снова улыбнулся.

– Мне помог случай. И это был хороший урок, окончательно убедивший меня, что никогда не надо отчаиваться. Однажды мы разговаривали с Ксиу, и он рассказал мне, что ученые, внимательно изучая снимки непроходимых джунглей Амазонки, сделанные из космоса, сумели рассмотреть следы жизнедеятельности какого-то народа.

Ксиу старательно закивал головой, словно подтверждая правоту слов учителя Хенга. Юноша видел, с каким недоверием слушает его Ульяна. И был рад избавить ее от сомнений.

– Это были крохотные участки тропического леса, расчищенные от древесной растительности. Ученые предположили, что в джунглях, неподалеку с границей с Перу, в полном отрыве от цивилизованного мира живет первобытное племя, численностью примерно из двухсот человек. Была отправлена экспедиция, которой удалось сфотографировать с воздуха жилища аборигенов. Однако дальше этого ученые не пошли, опасаясь, что контакт представителей современной цивилизации с аборигенами может навредить первобытным людям.

Хенг Хо презрительно улыбнулся. Видимо, он не одобрял действия и опасения ученых.

– Я оказался не так щепетилен и отправился в джунгли Амазонки. Это было тяжелое и опасное путешествие, поэтому я решил не брать с собой Ксиу.

Юноша печально вздохнул. По всей видимости, он до сих пор сожалел об этом решении учителя Хенга, но не осмеливался его укорить даже словом.

– Несколько членов моей экспедиции из числа людей, которых я взял, чтобы они несли груз, погибли от отравленных стрел аборигенов. Они посчитали нашу экспедицию вторжением и защищали свою территорию. Но кроме них в джунглях были еще дикие звери, ядовитые змеи, топкие болота и многое другое. Люди, которых я взял с собой, гибли как мухи. В конце концов, они взбунтовались и решили заставить меня повернуть обратно.

Хенг Хо снова с презрением улыбнулся. А Ксиу порозовел от волнения. Он переживал за своего учителя так, словно опасности, о которых тот рассказывал, грозили ему еще вчера, а не много лет назад.

– Видите ли, люди не могли сами найти дороги из джунглей и поэтому я был им нужен. Иначе бы они меня сразу убили. Чисто человеческая логика – убивай, чтобы выжить. Но меня она не убедила. И я сумел переубедить двух или трех членов своей экспедиции. Они были мне нужны, чтобы экспедиция продолжилась. Не мог же я сам нести груз! С остальными пришлось расстаться в ту же ночь. Я завел их в болото, и они утонули. Они навсегда остались в джунглях, которые внушали им такой ужас.

Хенг Хо помолчал, словно вспоминая ужасные события той ночи. Но даже следа сожаления не отразилось на его морщинистом личике. Оно оставалось таким же безмятежно-спокойным.

– Но уже наутро нам повезло. Мне удалось поймать одного из аборигенов, который, охотясь на нас, запутался в зарослях лиан. Сам бы он никогда не сумел выпутаться и погиб, если бы я не спас его. Отныне, по законам туземцев, его жизнь становилась моей, и я мог распоряжаться ею по своему усмотрению. Я приказал, и он привел меня к старейшине своего племени, рискуя тем, что его убьют свои же соплеменники. Но меня это мало волновало, а он не мог поступить иначе. Дикарь валялся у меня в ногах, но я остался непреклонен.

Старый китаец отхлебнул чая из чашки, смачивая пересохшее горло. Но воспоминания доставляли ему удовольствие, и он продолжил:

– Это было дикое племя пигмеев, но уже с зачатками цивилизации. Они строили покрытые соломой хижины без окон, разводили огороды, выращивая овощи и фрукты для еды, в основном кукурузу, фасоль и бананы. Мужчины этого племени окрашивали себя с ног до головы в красный цвет и выстригали волосы на голове, оставляя их длинными на затылке. Для ученых они представляли интерес, для меня – нет. От разочарования я был готов стереть это племя с лица земли, и, вероятно, сделал бы это, но неожиданно старейшина проговорился, что в самой глубине джунглей живет еще какой-то народ, который дикари считают потомками богов. Они существуют уже миллионы лет, их очень мало, и они такого крошечного роста, что пигмеи в сравнении с ними могут показаться великанами. Однако они обладают великой силой, позволяющей им выживать в джунглях и держать в страхе все местные племена.

Хенг Хо, повысив голос, почти грозно произнес:

– Я потребовал, чтобы пигмеи дали мне в проводники того, кого я спас, и отправился на поиски этого таинственного могущественного племени.

Ульяна слушала, затаив дыхание. Старый китаец рассказывал о своих жутких приключениях так просто, как будто совершил обыкновенную туристическую поездку с заранее проплаченной страховкой в одну из цивилизованных стран. Трудно было поверить, что он способен на такое. Но и оснований не верить ему не было. Если не считать его постоянных оговорок, вызывающих, мягко говоря, недоумение. Чего стоит одно только якобы посаженное им самим камфорное дерево, которому, по меньшей мере, насчитывалось уже несколько сотен лет!

Но слушать было интересно, и Ульяна, невольно увлеченная рассказом, не сводила восхищенных глаз с Хенга Хо.

– Мы бродили по джунглям несколько недель, пока не наткнулись на древнее капище, казалось, давно заброшенное теми, кто молился в этом природном храме своему богу. Это оказалось вырубленное из камня изображение неведомого существа, в чертах которого не было ничего человеческого. Идол был надежно укрыт от глаз ветвями окружающих его деревьев. Никто, кроме меня, не сумел бы его разглядеть в густых зарослях, а уж тем более пробраться сквозь них. Но когда я подошел ближе, путь мне преградили крошечные существа, своей макушкой едва достигавшие до моего колена. Они были совершенно голые, в одних набедренных повязках из пальмовых листьев, но в руках держали оружие, напоминавшее современные арбалеты. Только вместо стрел оно стреляло молниями. Мне довелось увидеть это. Один из сопровождавших меня людей, который шел впереди, был поражен такой молнией, от него осталась только горстка пепла.

– Ни шагу дальше, – услышал я в своей голове чей-то голос. – Иначе вы все погибнете.

Люди не услышали бы это предупреждение. Ведь они лишены способности к телепатии. Но я услышал, остановился и ответил:

– Я искал вас.

– Кто ты? – спросили меня.

– Я представитель древнего рода пэн-хоу, населяющего землю со дня ее творения, – ответил я. – Мы с вами братья по духу.

– А кто пришел с тобой? Они не похожи на тебя.

– Это люди. Они заселили планету намного позже нас. Поэтому вы их не знаете.

– Они не должны видеть наш храм.

Я сделал знак людям, и они с радостью отошли подальше, думая, что я беспокоюсь за их жизнь.

– Подойди, – сказал один из этих крошечных существ, – и склони колени перед нашим божеством.

Я так и сделал. Приблизившись к изваянию, я увидел, что на камне выбиты какие-то слова. Если быть точным, то всего одно слово. Буквы, которые его составляли, были похожи на те, что применялись при написании манускрипта, ради которого я совершил это путешествие. И я понял, что все мои испытания были не напрасными.

– Что означает это слово? – спросил я.

Мне сказали.

– Я могу его зарисовать?

Мне ответили согласием. Я зарисовал это слово, записал, что оно означает, и спросил:

– Я могу уйти?

– Нет, – ответили мне. – Ты останешься с нами.

– Надолго?

– Навсегда.

– Но почему?

– Ты видел нас, ты разговаривал с нами, ты узнал тайное слово, которое может изменить мир.

Я их понимал и не осуждал. На их месте я сам поступил бы так же. Но меня это не устраивало. И я прибегнул к хитрости, пообещав, что забуду обо всем, что здесь видел и слышал.

– А если вашему божеству нужны жертвоприношения, то я могу оставить вам людей, которых привел с собой, – сказал я. – Кроме одного – проводника-пигмея, который мне нужен, чтобы найти обратную дорогу.

И они поверили мне. Эти существа слишком долго жили вдали от мира, быть может, миллионы лет, и не знали о том, что мир с появлением в нем людей изменился, и теперь никому нельзя верить на слово.

Они с благодарностью приняли мой дар и отпустили нас с туземцем. Проводник-пигмей одному ему ведомыми тропинками вывел меня из джунглей. Я простился с ним, сказав, что если он кому-нибудь расскажет о том, что видел, даже старейшине своего племени, то боги придут и превратят все его племя в пепел, который развеет ветер. Он ответил, что для него это будет табу. И он скорее умрет, чем нарушит его и откроет тайну.

Я не поверил ему, и когда он отвернулся, чтобы уйти, вонзил свой нож в его шею. Он умер мгновенно. Я не испытывал жалости. Он сам отдал свою жизнь мне. И я распорядился ею так, как счел нужным.

После этого я вернулся домой. Теперь я знал значение одного из слов того языка, на котором был написан манускрипт. Это стало основой для моего анализа. Я ухватил за ниточку, осторожно потянул за кончик и – распутал весь клубок!

Хенг Хо торжествующе рассмеялся. Эхо повторило его смех, долго не давая ему умолкнуть и разнеся по всем окрестным сыхэюаням, каждый из которых представлял собой дом с уютным двориком внутри.

Глава 16

Ульяна с ужасом смотрела на старика. Он признавался в убийствах так, словно считал их безобидными пустяками, а, быть может, даже ставил себе в заслугу. Старый китаец, по ее мнению, намного превзошел итальянца, высказавшего столь радикальные взгляды в прославленном трактате «Государь». Никколо Макиавелли только писал, что при наличии благой цели следует опираться на силу, а не на мораль, которой в этом случае можно и пренебречь. А Хенг Хо претворил его идеи в жизнь, не задумываясь, обагрив свои руки кровью.

Впрочем, подумала Ульяна со вздохом, еще неизвестно, как бы она сама поступила, очутись на его месте при подобных обстоятельствах. Она вспомнила слова, сказанные ею когда-то Анжело Месси при их первой встрече в Новодевичьем монастыре: «Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть». Почти пророческие слова, учитывая то, что произошло позднее. Старина Шекспир хорошо знал человеческую природу. Так что не суди, да не судима будешь, как было сказано в одной великой книге…

И еще одно успокаивало Ульяну. Она предполагала, что старик все выдумал, послушно следуя за своей неуемной фантазией.

– Впрочем, я поторопился, сказав, что распутал весь клубок, – сокрушенно признался Хенг Хо, когда отголоски эха смолкли. – Как я уже говорил, пока я сумел прочитать только один из разделов манускрипта. А их шесть!

– Но этот, с моей женской точки зрения, самый главный, – безапелляционно заявила Ульяна. – Секрет излечения от бесплодия, если он станет достоянием человечества, принесет вам Нобелевскую премию. А также любовь и уважение всех женщин, которые не могут зачать ребенка.

– Если женщина молчит – это уже добродетель, – сокрушенно вздохнул старый китаец, и Ульяна прикусила язычок.

А Хенг Хо грустно заметил:

– Не думаю, что мне то же самое скажет наш общий друг. Не для того он прислал мне манускрипт, чтобы я вольно или невольно способствовал увеличению населения планеты. Неужели ты не знаешь?

– О чем? – удивилась Ульяна.

Но Хенг Хо не ответил, задумчиво качая головой, словно вырезанный из дерева китайский божок.

Однако Ульяна, несмотря на укоризненный взгляд, который на нее бросил Ксиу, не собиралась умолкать.

– Учитель Хенг, – вежливо сказала она, вызвав одобрительную улыбку Ксиу, – приоткройте хотя бы завесу тайны. Что сказано в манускрипте о том, как излечивать женское бесплодие?

– В манускрипте описан рецепт, составленный на основе листьев дерева Гинкго, одного из старейших растений на земле. Также в определенных пропорциях надо добавить корень мандрагоры, женьшень и что-то еще, но что – я сейчас не помню, – рассеянно произнес старый китаец, думая о чем-то другом, неприятном, как можно было понять по выражению его лица. – Но если тебе интересно, то попроси Ксиу, он прочитает.

– Ксиу? – воскликнула Ульяна, с удивлением взглянув на юношу, чьи щеки немедленно порозовели от смущения. – Неужели он…

– Разумеется, – досадливо отмахнулся Хенг Хо. – Он мой ученик. Мы вместе с ним проходили весь путь. Он знает все, что знаю я. А иногда мне кажется, что даже больше меня.

– Учитель Хенг! – почти с возмущением воскликнул юноша. – Сколько раз я только мешал вам своими догадками.

– Если ты споткнулся и упал, это ещё не значит, что ты идешь не туда, – нравоучительно заметил Хенг Хо. – И вообще, Ксиу, мы уже все съели и выпили. Почему бы тебе не показать нашей гостье город? Или своди ее в твою любимую оперу. В конце концов, в баню. В общем, развлеки ее, чтобы она не скучала.

– А вы, учитель Хенг? – почти с благоговением спросил Ксиу.

– А мне надо продолжать работу над манускриптом. Сильный преодолеет преграду, мудрый – весь путь. Не забывай об этом, мой мальчик!

Хенг Хо ушел, что-то озабоченно бормоча себе под нос. Все его мысли были уже о манускрипте, и он не замечал никого и ничего вокруг.

– Из всего, что перечислил учитель Хенг, мне больше всего понравилось предложение сходить в баню, – призналась Ульяна. – Или это была шутка? Когда у нас в России тебя посылают в баню, то подразумевают совсем иное.

– Учитель Хенг никогда не шутит такими вещами, – сказал Ксиу. – Баня – это очень хорошо после утомительной дороги. И как я сам не догадался предложить тебе это?

– Потому что ты еще ученик, – назидательно заметила Ульяна. – Так куда ты меня поведешь?

– В «Горячие источники Шунь Цзин», – ответил с поклоном Ксиу. – Эта баня стоит каждого юаня, который мы там потратим.

– Наверное, платишь ты, раз ты меня пригласил? – на всякий случай уточнила Ульяна.

– Разумеется, – с достоинством сказал Ксиу. – Я даже настаиваю на этом.

Ульяна не стала возражать.

Баня с поэтически звучащим названием «Горячие источники Шунь Цзин» оказалась многоэтажным зданием, которое уступало своим великолепием разве что Тадж-Махалу. Здесь даже стойка администратора сверкала золотом.

– Двести девяносто шесть юаней, – прощебетала юная китаянка, принимавшая плату за услуги. И, мило улыбнувшись, предупредила: – Напитки и ужин оплачиваются отдельно.

Ксиу кивнул и, не возражая, доплатил.

Ульяна ничего не поняла из их разговора, но ее удивило количество купюр, которые Ксиу выложил на стойку. Однако она не стала ни о чем спрашивать. В последний раз, проявив любопытство, она оказалась в Америке, где едва не угодила на электрический стул. И потому решительно зареклась на будущее. У пресловутой кошки из английской пословицы, которую сгубило любопытство, было целых девять жизней, и она могла позволить себе умереть, потому что тут же воскресла. Но у нее, Ульяны, жизнь была только одна. И она, в отличие от кошки, ею дорожила.

Но еще больше Ульяну поразило обилие обслуживающего персонала. После того, как Ксиу заплатил за нее, Ульяну окружило множество улыбающихся девушек, похожих на маленьких чисто вымытых обезьянок в нарядных цветастых одеждах. Но, что самое удивительное, всем нашлось дело. Одна довела ее до раздевалки, другая показала кабинку, где она могла раздеться, третья подала ей тапочки, полотенце, сменную одежду для выхода в общую зону отдыха, шампунь, одноразовые щетки и прочие банные принадлежности, о предназначении которых Ульяна даже не догадывалась. И уже четвертая девушка проводила ее в парную.

Парная разочаровала Ульяну. В ней не было привычных для русской бани веников, а температура явно не превышала семидесяти градусов. Сидящие на скамьях китаянки, завернутые, словно мумии, в белые простыни, не обливались потом от жары, а нежились в приятном расслабляющем тепле. Очень скоро Ульяне это надоело, и, пробормотав «пиво без водки – деньги на ветер», она пошла в душ, где, густо намылившись, затем яростно, до красноты, терла свое тело щетками. Вездесущие китаянки с ужасом смотрели на эту добровольную экзекуцию, и о чем-то гортанно переговаривались между собой, бесцеремонно показывая на нее пальцами. Здесь все были без простыней, и Ульяна злорадно отметила, что ее груди и бедра намного больше и более привлекательны, чем у местных женщин.

После душа Ульяна, решительно отказавшись, к нескрываемому удивлению очередной девушки из обслуживающего персонала, от посещения столовой и бара, отправилась в массажную комнату, оборудованную раскладными креслами с телевизорами. Она выбрала один из телеканалов с музыкой, скинула простыню, легла на стол для массажа, и в полумраке комнаты, под крепкими и одновременно нежными руками мастера, испытала истинное наслаждение, которое с лихвой компенсировало ей разочарование от теплой, как парное молоко, парилки.

Из бани Ульяна вышла другим человеком. Как сказала бы ее подруга Мила, доброй и пушистой. Словно вместе с грязной мыльной пеной смылись все тревоги и волнения последних дней. Она с улыбкой взглянула на Ксиу, который дожидался ее у стойки администратора, не проявляя ни малейшего нетерпения.

– Из тебя вышел бы идеальный муж, – одобрительно произнесла она, с удовольствием замечая, как медленно розовеет строгое лицо юноши. – Платишь и не ворчишь. Ты заслуживаешь поощрения. Что бы мне такое придумать?

Она сделала вид, что задумалась. Ксиу не сводил в нее глаз, став похожим на ребенка, ожидающего подарок. Рассмеявшись, Ульяна сказала:

– Так и быть, пусть это будет опера. Тем более, что сам учитель Хенг наметил наш маршрут.

Ксиу с укоризной посмотрел на нее, как это было всегда, когда она упоминала всуе имя учителя Хенга, но промолчал. Он был рад тому, что пойдет с Ульяной в оперу, и опасался вызвать ее неудовольствие, которое заставит ее передумать.

– Так в какой театр мы пойдем? – спросила она. – Выбор за тобой.

– Тогда Зал гильдии Хугуанг, один из четырех «великих театров» Китая и самый знаменитый оперный театр в Бэйцзине, – радостно улыбнулся юноша. – Чтобы ты знала, история китайской оперы насчитывает более двух тысяч лет!

– Надеюсь, что спектакль будет более современным, – сказала Ульяна, вздохнув. Но отступать было уже поздно.

Однако она ошиблась. Основой для сюжета оперы, на которую Ксиу приобрел билеты, послужили военные подвиги и политические интриги, случившиеся в одной из провинций Китая несколько тысячелетий тому назад. Среди персонажей были как исторические личности, так и сверхъестественные существа. О романтической любви никто из них даже не помышлял. По сцене передвигались, бегали и прыгали толпы людей в ярком гриме и красивых костюмах, они изредка пели, но чаще кричали или что-то громко декламировали, махая руками и бутафорскими мечами и копьями. О чем был спектакль, Ульяна так и не поняла, несмотря на то, что Ксиу добросовестно пытался ей объяснить происходящее на сцене.

– Многие движения на сцене имеют определенный смысл, который непосвященные могут просто не понять, – говорил он, склонившись к ней и ощущая тепло ее плеча.

Его шепот щекотал Ульяне ухо и только мешал, потому что она все время боялась рассмеяться и совсем не смотрела на сцену. В результате она даже не запомнила, как назывался спектакль. Много больше ей понравился зрительный зал, в котором вместо привычных кресел были установлены небольшие столики с придвижными стульями. Ксиу купил билеты на балкон, и сверху было хорошо видно, как между столиками сновали официанты, разнося зрителям тарелки с орешками и сушеными сливами, а также кофе и спиртные напитки. Все это не мешало артистам. Они продолжали с тем же азартом бегать по сцене, издавая неимоверный шум, от которого Ульяна вскоре почувствовала легкую мигрень. Но она стоически досидела до конца спектакля, видя, какое удовольствие испытывает Ксиу от оперы.

– Всего существует триста шестьдесят восемь форм китайской оперы, – сказал Ксиу, когда они вышли из театра и, прогуливаясь, не торопливо шли по улице. – Я тебя обязательно со всеми познакомлю.

Ульяна в ужасе содрогнулась. Почувствовав плечом ее дрожь, Ксиу, сохраняя невозмутимый вид, сказал:

– Я пошутил. Просто хотел проверить, такая ли ты храбрая, какой кажешься.

– Ах, ты! – возмутилась Ульяна и пообещала: – Моя месть будет еще изощреннее и ужаснее.

– Ужаснее китайской оперы? – с преувеличенным удивлением спросил Ксиу. – Этого просто не может быть.

Ульяна рассмеялась и простила его, позволив в знак примирения взять ее под руку. Они шли и молчали, понимая, а, главное, принимая друг друга без слов.

– Ты по-прежнему считаешь, что я был бы идеальным мужем? – тихо спросил Ксиу, нежно прижимая ее локоть.

– А ты этого хочешь? – улыбнулась она.

– Да, – с жаром ответил юноша.

И Ульяна увидела, какие у него преданные глаза.

– А ребенка? – с замиранием сердца спросила она.

– Очень, – просиял он. – Даже двоих – мальчика и девочку.

– Тогда нам очень пригодится манускрипт, – произнесла она дрогнувшим голосом. – Вернее, тот его раздел, который разгадал учитель Хенг.

Ксиу понял, о чем она не договорила.

– Учитель Хенг обязательно поможет тебе, – убежденно произнес он. – Вернее, нам.

Ульяна невольно улыбнулась.

– Тогда можешь поцеловать меня, – разрешила она.

И Ксиу робко прикоснулся губами к ее щеке. Ульяна ожидала другого, но не стала торопить события. Она и без того чувствовала себя счастливой. Это чувство возникло неожиданно, и она еще не успела к нему привыкнуть. Раньше Ульяна не верила, что существует любовь с первого взгляда. Но день, проведенный с Ксиу, изменил ее убеждения.

– А на что учитель Хенг так туманно намекал, когда мы говорили о манускрипте? – спросила она первое, что пришло на ум, лишь бы не молчать. – Я так ничего и не поняла. Но мне показалось, что он за что-то осуждает Анжело Месси.

– Да, – грустно ответил Ксиу. – Твой американский друг что-то требует от учителя Хенга. И это связано с манускриптом. А учителю Хенгу это не нравится. Но он не может отказать. Я не знаю почему.

– А ты спроси, – посоветовала Ульяна, перестав улыбаться. – Если тебе действительно дорог твой учитель Хенг. Насколько я успела узнать Анжело Месси, ничего хорошего от него ожидать не приходится. – Она помолчала и, нахмурясь, добавила: – И, кстати, он мне не друг. И вообще никто.

Говоря это, Ульяна не лгала. То, что она еще не так давно испытывала к Анжело Месси, не шло ни в какое сравнение с ее нынешним чувством к Ксиу. То былаослепившая ее вспышка далекой сверхновой звезды, очень быстро превратившейся в черного карлика. Ксиу был звездой, несущей ее миру благодатное тепло и свет.

– Я обязательно спрошу, – кивнул Ксиу. Ревность была ему не знакома, и он думал об учителе Хенге, а не о Анжело Месси.

– А давай спросим вместе, – предложила она.

Юноша вглянул на Ульяну. Туманная дымка, окутывающая вечерний Пекин, изменила черты ее лица, сделала их мягче, нежнее. На Ксиу смотрели призывные жаждущие глаза. В них было обещание любви. И Ксиу понял, что ни в чем не сможет ей отказать.

Глава 17

Детективы Алекс Джонсон и Алан Смит были вне себя от ярости. Эта рыжеволосая ведьма ловко обвела их вокруг пальца! Прикинулась бедной невинной овечкой, безропотно подписала все бумаги, запрещающие ей покидать Элбертон, тем самым усыпив бдительность полицейских, а сама в тот же час, как ее выпустили под залог, направилась в аэропорт Гринвилла. Села на первый же самолет и улетела в неизвестном направлении, оставив полицию с носом.

Разумеется, они не снимали с себя вины. Они обязаны были сообщить в администрацию аэропорта о Ульяне Русковой, тогда ей не продали бы билеты. А вздумай она покинуть город на автомобиле или автобусе, то далеко бы не уехала, ее задержала бы уже наутро или даже той же ночью любая патрульная машина. Но они пренебрегли инструкцией, доверившись Джону Фридому, известному и всеми уважаемому в Элбертоне человеку. А когда встревоженная и насмерть перепуганная Лэрри сообщила в полицию о том, что Ульяна Рускова не пришла ночевать в отель, было уже поздно что-то предпринимать. За это время из аэропорта Гринвилла вылетело с десяток самолетов. А некоторые даже успели приземлиться в аэропорту назначения.

Взбешенные детективы бросились, не теряя времени, к Джону Фридому и подняли его с постели посреди ночи. В конце концов, это он заплатил залог и должен был переживать за свои деньги.

Но Джон Фридом ничем им не помог. Он лопотал что-то несуразное, как будто был в гипнотическом трансе, а когда наутро пришел в себя, то не мог даже вспомнить о том, что накануне побывал в городском полицейском управлении и внес залог за неизвестную, как он утверждал, ему женщину. Детективы Алекс Джонсон и Алан Смит были готовы поверить в это, потому что присутствовали при том допросе с пристрастием, который бедняге учинила его жена Маргарет. Эта маленькая женщина выпотрошила своего гороподобного муженька как рождественскую индейку, но так ничего от него и не добилась, кроме жалобного пыхтения и хныканья.

Детективам ничего не оставалось, как поехать в аэропорт и попытаться найти следы Ульяны Русковой, затерявшиеся в небесах. Им удалось выяснить, что в тот вечер подходящая под описание женщина под этим именем приобрела билет на рейс до Пекина, благополучно села в самолет и улетела в Китай, причем даже без багажа. О том, что все ее вещи остались в отеле, детективы уже знали. Но их повторный осмотр ничего не дал.

Учитывая, что Ульяна Рускова, подозреваемая в убийстве Питера Брокмана, сбежала от американского правосудия в другую страну, детективам не оставалось ничего другого, как обратиться в Международную организацию уголовной полиции. Их собственные руки были слишком коротки, чтобы дотянуться до Пекина.

– Ведьма все просчитала, каждый свой шаг, а нам просто заморочила головы, – скрипя зубами, признал Алекс Джонсон. И потребовал: – Звони в Интерпол!

Алан Смит, признавая его правоту, не стал спорить, а покорно снял телефонную трубку и позвонил главе Центрального Национального бюро, как именовалось американское отделение Интерпола.

Разговор был коротким и чрезвычайно обидным для самолюбия провинциальных полицейских. Тем не менее, уже на третий день в Элбертон прибыл представитель Интерпола, которому поручили заниматься этим скандальным делом. Звали его Бродерик Маккарти, и цвет волос у него, как у истинного потомка кельтов, был огненно-рыжий. Вдобавок все узкое лицо ирландца было усыпано веснушками. Худощавого телосложения, среднего роста, он был на целую голову ниже детективов Джонсона и Смита, но казалось, что он смотрит на них сверху вниз, такой задиристый и насмешливый был у него вид.

– Ну, поведайте мне историю своего позора, – потребовал он, усаживаясь напротив детективов. – Со всеми подробностями.

И те, проглотив обиду, все ему рассказали.

– Так, значит, цвет ее волос является центральным звеном в хлипкой цепи собранных вами улик? – зловеще улыбаясь, спросил Бродерик Маккарти, когда детективы смолкли.

Но те предпочли не отвечать на этот провокационный вопрос. Бродерик Маккарти не был местным жителем, кроме того, он и сам был рыжим.

– Где ему понять! – возмущенно заявил детектив Смит, когда Бродерик Маккарти вышел из кабинета.

Детектив Джонсон кивнул. Он был того же мнения.

Но Бродерик Маккарти довольно быстро разобрался в том, что случилось, а заодно в нравах, царивших в Элбертоне. Жители города воспринимали Джорджийские скрижали как воплощенное зло. Начертанный на гранитных плитах призыв поддерживать численность населения Земли в пределах пятисот миллионов человек был в их глазах сигналом к уничтожению всего остального человечества, который сатана, извечный враг рода человеческого, подавал своим приспешникам. В глазах богобоязненных местных жителей Питер Брокман был чуть ли не святым, пострадавшим за веру. Они считали, что юношу зверски убили за то, что он выплеснул несколько галлонов краски на гранитные плиты, тем самым бросив вызов сатане. Они жаждали мести. Обвиняемая в убийстве юноши Ульяна Рускова вызывала их праведный гнев, тем более что других подозреваемых не было. А когда суеверная Лэрри бросила спичку в костер религиозного фанатизма, заподозрив женщину в том, что она ведьма, жители города Элбертон приговорили ее без суда и следствия, не дожидаясь официального вердикта. И местная полиция пошла на поводу общественного мнения, не оставив Ульяне Русковой ни малейшего шанса оправдаться.

Сам Бродерик Маккарти в причастности Ульяны Русковой к убийству Питера Брокмана сомневался. Сомнения у него появились после того, как он осмотрел место убийства. Питера Брокмана, предварительно убив или изуродовав, сбросили с гранитной плиты, лежавшей сверху на остальных плитах, что подтверждала его кровь, залившая надпись «Да послужат сии скрижали заветом Веку Разума», выгравированная на четырех древних языках на каждой из сторон верхней плиты. Но как он оказался там? Едва ли женщина далеко не богатырского сложения была способна поднять на высоту более шести метров мужчину, который был намного крупнее и тяжелее ее. Если только она не обладала сверхъестественной силой и способностью летать – тем, что суеверие приписывало ведьмам.

На этом круг логических выводов Бродерика Маккарти замыкался, и, чтобы выйти на новый виток, дальнейшие рассуждения надо было строить исходя не из разума, а на основе эзотерики. Но Бродерик Маккарти слишком мало прожил в Элбертоне, чтобы подхватить вирус, поразивший умы и души его жителей. Он не верил в существование ведьм. Как истинный полицейский, он верил только фактам и логике.

Поэтому после посещения Джорджийских скрижалей он направился с визитом к Джону Фридому.

Бродерик Маккарти считал, что слишком много ниточек связывало вице-президента строительной фирмы «Granite Company Ltd» с Джорджийскими скрижалями, но не видел ни одной, которая вела бы к нему от Ульяны Русковой. Однако Джон Фридом заплатил залог в размере ста тысяч долларов за женщину, обвиняемую в убийстве, рискуя тем, что потеряет и деньги, и свою репутацию примерного семьянина и добропорядочного жителя города Элбертон. Кстати, так оно и случилось. Джон Фридом пошел против своей семьи и общественного мнения. Для этого должны были существовать очень веские причины, которые, возможно, могли пролить свет на тайну смерти Питера Брокмана. Это предположение было логично и разумно.

Но когда Бродерик Маккарти встретился с Джоном Фридомом, он понял, что о логике и разуме здесь говорить не приходится. Он увидел перед собой отчаявшегося, телесно и душевно больного человека, уже почти потерянного для общества, которое безжалостно подвергло его остракизму, изгнав из своих рядов. Даже любящая и преданная жена Маргарет покинула Джона Фридома, переселившись к одной из своих дочерей, после того, как не сумела выбить из него признание в тайной связи с ведьмой, убившей Питера Брокмана.

Джон Фридом уже несколько дней не выходил из дома. Он бродил по опустевшим комнатам, похудевший, изможденный, и безутешно оплакивал свою прошлую жизнь, не понимая, что происходит.

Бродерик Маккарти долго звонил и стучал в дверь, прежде чем Джон Фридом услышал и открыл.

– Я из полиции, мистер Фридом, – сказал он, пройдя в дом и усаживаясь в кресло. – Хочу задавать вам несколько вопросов.

– Как хотите, – безразлично ответил Джон Фридом. Он был явно разочарован. В глубине души он надеялся, что это вернулась Маргарет, простив его. Он прошел к бару и налил себе виски в большой стакан. – Будете виски?

Бродерик Маккарти преодолел искушение и отказался. Его приводила в уныние картина разрухи, которую он видел вокруг себя. Разбросанные вещи, выдвинутые ящики шкафов, упавшие стулья. Пыль, покрывающая мебель густым слоем. Дом казался брошенным своими хозяевами в большой спешке, словно по внезапной тревоге.

Выпив, Джон Фридом немного приободрился и сказал:

– Но я ничего не знаю и не помню. Я уже много раз говорил это полиции. И Маргарет.

– Но что-то побудило вас заплатить сто тысяч долларов, – резонно заметил Бродерик Маккарти. – И мне надо знать, что именно.

– Я бы тоже хотел это знать, – жалобно сказал Джон Фридом. – Но я не знаю. Я даже не помню, как я это сделал. Я ничего не помню! Почему мне никто не верит? Даже Маргарет!

– Может быть, вы были под гипнозом? – осторожно спросил Бродерик Маккарти.

– А ведь точно! – глаза Джона Фридома вспыхнули надеждой. – Теперь я понимаю! Вот почему я ничего не помню! Ведьма навела на меня свои чары. Вы должны ее поймать. И она подтвердит, что я ни в чем не виноват.

– Но почему именно вы? – спросил Бродерик Маккарти. – Почему она выбрала вас, как вы думаете? Вы были знакомы раньше?

– Никогда, – решительно ответил Джон Фридом. – Я впервые услышал о ее существовании от полицейских, которые ворвались в мой и перевернули все верх дном, надеясь отыскать эту ведьму в одной из комнат. Бедная Маргарет! Что она пережила той ночью!

По всей видимости, Джон Фридом мог думать только о своей жене, оставившей его, поэтому он так часто упоминал о ней, о чем бы ни заходила речь. Бродерик Маккарти с сочувствием посмотрел на него. Но полицейский не мог ничем ему помочь. В том, что жена оставила мужа, заподозрив его в измене, не было состава преступления.

– Почему Маргарет мне не верит? – проникновенно спросил Джон Фридом, подходя к Бродерику Маккарти и заглядывая ему в глаза. – Ведь я ее никогда не обманывал!

В глазах Джона Фридома светилось отчаяние и где-то в самой глубине – безумие. Бродерик Маккарти почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Он боялся сумасшедших.

– Прощайте, мистер Фридом, – сказал он, вставая. И поспешно вышел из дома. Эта встреча ни на шаг не приблизила его к разгадке таинственного убийства.

Чтобы развеять неприятное впечатление, оставшееся после разговора с Джоном Фридомом, а заодно привести свои мысли в порядок, полицейский решил совершить прогулку на автомобиле по окрестностям Элбертона.

В городе было пыльно и душно. Небо обложили мрачные грозовые тучи, которые порой освещали беззвучные вспышки молний. Редкие крупные капли падали на иссушенную землю, не принося ей облегчения. За городом повеяло прохладой. Стало легче дышать и думать.

Открыв окно и подставив лицо встречному ветру, Бродерик Маккарти пытался восстановить в своей памяти в малейших деталях разговор с Джоном Фридомом. Мысль, что вице-президент строительной компании действовал, находясь в гипнотическом состоянии, не оставляла его. Смущало полицейского только то, что загипнотизированные люди, как ему было известно, обычно сохраняют свои воспоминания, а Джон Фридом не помнил ничего. И это говорило не в его пользу. Он либо обманывал, либо…

Это второе «либо» поневоле приводило Бродерика Маккарти в трепет. Потому что оно имело прямое отношение к религии, которая находилась вне пределов юрисдикции Интерпола.

Однажды Бродерик Маккарти где-то прочитал, что некоторые высокопоставленные представители церкви приравнивают гипноз к оккультизму. Церковники осуждали его как явление, которое разрушает дух человека и является сознательным служением злу, использующим тёмные силы духовного мира. И это витиевато высказанное религиозное суждение неожиданно накрепко засело в его памяти, обычно не столь поддатливой на новую информацию, далекую от криминального мира.

Оккультизм был зыбкой почвой, ступать на которую Бродерик Маккарти страшился. И если сознанием и поступками Джона Фридома, когда он вносил залог за Ульяну Рускову, руководил злой дух, то он, Бродерик Маккарти, хотел бы держаться от всего этого как можно дальше. Он считал, что этими проблемами должна заниматься римско-католическая церковь, которой это положено по статусу, но никак не полицейский Бродерик Маккарти, рядовой сотрудник Интерпола.

– Это просто смешно, – пробурчал Бродерик Маккарти. – Где я, а где Папа Римский?!

Но в действительности ему было скорее грустно. Перед его внутренним взором стояло жалкое, заплаканное и растерянное, лицо Джона Фридома, взывающее к справедливости. И он не мог избавиться от этого видения…

Размеренное течение мыслей Бродерика Маккарти внезапно было прервано громким квакающим сигналом, и рядом с его автомобилем, нарушая правила, пронесся возникший словно из ниоткуда ролс ройс. Это произошло на повороте, и Бродерик Маккарти, опасаясь столкновения, резко повернул руль. Ему с трудом удалось вернуть машину с обочины на шоссе. Еще бы немного, и она полетела бы, кувыркаясь, в кювет.

А ролс ройс уже скрылся за поворотом. Его водитель словно и не заметил того, что едва не стал виновником аварии. Несколько круглых и разных по размеру фар ролс ройса делали его похожим на живое допотопное существо, которое, затерявшись во времени и пространстве, бродило по дорогам штата Джорджия в поисках жертвы.

Возмущенный Бродерик Маккарти нажал на газ, рассчитывая догнать нарушителя. Однако, когда он проехал поворот, шоссе перед ним было пустынным. Ролс ройс, внезапно появившись, так же бесследно исчез.

Проехав еще немного, Бродерик Маккарти снизил скорость, развернул свой автомобиль и вернулся обратно. Теперь он ехал медленно, и смог рассмотреть уходящую от шоссе в лес малоприметную дорогу, на обочине которой был установлен плакат с надписью «Частная территория. Проезд запрещен!». Вероятно, именно туда и свернул ролс ройс, когда Бродерик Маккарти не мог его видеть.

Полицейский повернул руль. Ирландская кровь Бродерика Маккарти кипела и требовала справедливого возмездия. Но чем дальше он ехал, тем уже и извилистее становилась дорога, понемногу она превратилась в тропинку, по которой автомобиль уже не мог проехать. Тропинка вела к покосившемуся дому без крыши, зияющему провалами окон, явно давно заброшенному хозяевами. Это был даже не дом, а сарай, заросший густой высокой травой и едва различимый среди деревьев. Ролс ройса нигде не было видно.

Бродерик Маккарти озадаченно смотрел на дом и тропинку, не понимая, куда исчез ролс ройс, за которым он гнался. Он даже вышел из автомобиля и обошел сарай кругом, словно надеялся что-то увидеть за ним. Заглянул в темный провал окна. На него пахнуло сыростью и гнилью. Он бы даже забрался в дом, если бы не опасался ядовитых змей, которые могли затаиться внутри. Его беспокоила какая-то мысль, смутное воспоминание о том, что имело отношение к происходящему. Но он, как ни старался, не мог вспомнить.

Неизвестно, сколько бы еще Бродерик Маккарти простоял возле дома в раздумье, если бы не начался дождь. В небе сверкнула молния, послышался удар грома. Поднялся сильный ветер. Деревья зашумели и заскрипели, угрожающе склоняясь над ним. Бродерик Маккарти поспешил к автомобилю, чтобы переждать непогоду. И когда он очутился в уютной безопасности салона, его внезапно озарило, словно некий голос из глубины подсознания подсказал ему, где он может найти ответ на мучивший его вопрос.

В папке с бумагами, лежавшей на его столе в кабинете городского управления полиции.

Бродерик Маккарти включил мотор и, развернувшись, уехал. Когда он выехал из леса на шоссе, гроза так же внезапно, как и началась, прекратилась, из-за туч выглянуло солнце. Но Бродерик Маккарти уже не стал возвращаться. Он не любил испытывать судьбу, когда в этом не было жизненной необходимости. В эту минуту он хотел только одного – поскорее убраться из Элбертона.

В городском управлении полиции Бродерик Маккарти вошел в предоставленный ему кабинет и зачем-то запер дверь на ключ, словно опасался, что кто-то войдет и помешает ему. Папка с протоколами допросов Ульяны Русковой и в самом деле лежала на столе. Он забыл убрать ее, спеша на встречу с Джоном Фридомом. Бродерик Маккарти раскрыл папку, нашел протокол, в котором подозреваемая говорила о том, что всю ночь провела в загородном доме. Здесь же находился рапорт детектива Джонсона, который докладывал, что вместо загородного дома в указанном месте он нашел полуразвалившийся сарай.

Бродерик Маккарти внимательно прочитал оба документа. Затем подошел к висевшей на стене карте города Элбертон и его окрестностей. Нашел на карте тонкую нитку трассы, по которой он сам ездил сегодня. Убедился в том, что не ошибся. Волею случая он оказался в месте, о котором говорила Ульяна Рускова. Видел тот же сарай, что и детектив Джонсон.

А еще он видел здесь старинный ролс ройс, который бесследно исчез, когда он, Бродерик Маккарти, его преследовал. И если бы это случилось не с ним, он никогда бы в это не поверил.

Но разумного объяснения этому факту Бродерик Маккарти, как ни пытался, так и не смог дать. Единственная мысль, которая пришла ему в голову, была абсурдной, хотя и выглядела на первый взгляд логичной – ведь если исчез ролс ройс, то мог исчезнуть и загородный дом. Бродерик Маккарти отбросил ее из опасения, что если он ее выскажет, то его сочтут сумасшедшим.

Однако других мыслей так и не появлялось. И он начал думать над тем, как поступить. Разыскивать призрачные дома и автомобили-призраки не входило в привычный круг его служебных обязанностей. Ясно было одно – оставаться далее в Элбертоне не имело смысла.

Постепенно в его голове созрел план дальнейших действий. И он набрал номер мобильного телефона Николаса Нильсона, главы Центрального Национального бюро. Они были давними друзьями, и он мог себе это позволить, невзирая на время суток.

– Привет, Николас, – сказал он, услышав в трубке знакомый голос. – Звоню тебе из Элбертона.

– Привет, старина, – радостно отозвался Николас Нильсон. – Ну, как идет расследование? Как ты и предполагал, дело не стоит выеденного яйца?

Бродерик Маккарти вздохнул. Как бы он хотел ответить, что в очередной раз интуиция не подвела его, и он оказался прав! Но профессиональная совесть не позволяла. А еще – болезненное самолюбие ирландца. Исчезнувший почти на его глазах ролс ройс словно бросил вызов лично ему, Бродерику Маккарти, его здравому смыслу. И теперь он не успокоится, пока не получит рационального объяснения всему происходящему.

Бродерик Маккарти слишком хорошо знал себя, чтобы заблуждаться относительно мотивов своих поступков и намерений.

Поэтому он не стал вдаваться в долгие объяснения, а покаянно признался:

– Я ошибался, Николас.

– Ты меня поражаешь, Бродерик, – воскликнул Николас Нильсон. – Впервые за все годы слышу от тебя подобное признание. Тебя там случайно не околдовали?

Но поддерживать разговор в подобном тоне Бродерик Маккарти сейчас не мог. Поэтому он сухо ответил:

– Пока я уверен только в одном, Николас – объявлять Ульяну Рускову в международный розыск рано. Мне надо еще кое в чем разобраться самому.

Услышав это, глава Центрального Национального бюро сразу сменил тон.

– Все так серьезно?

– Более чем, – подтвердил Бродерик Маккарти.

И он действительно так думал. Он хорошо понимал, что если он выскажет свои сомнения в виновности Ульяны Русковой, находясь в Элбертоне, то весь город примет участие в его линчевании. Но с Николасом Нильсоном он мог позволить себе быть честным. Ульяна Рускова сбежала от правосудия, улетела в Пекин, и тем самым признала свою вину. В любом другом случае для Интерпола и самого Бродерика Маккарти этого было бы уже достаточно, чтобы объявить ее в розыск. Но на этот раз что-то удерживало его от окончательного решения.

– И что ты намереваешься делать? – спросил Николас Нильсон.

– Немедленно вылетаю в Москву.

– А почему не в Пекин?

– Искать ее в Китае – все равно что иголку в стоге сена. Тем более, что она улетела в Пекин случайно. Только потому, что это был первый рейс из аэропорта, когда она там оказалась. С таким же успехом она могла улететь в Лондон, Сингапур, Токио. В Москве ее дом, работа. Она обязательно вернется туда.

Глава Центрального Национального бюро немного помолчал, осмысливая сказанное, а затем нерешительно спросил, словно ему было неловко перед самим собой за этот вопрос:

– Послушай, Бродерик, так она ведьма или нет?

– В этом я и хочу разобраться, – ответил Бродерик Маккарти без тени улыбки в голосе и на лице.

Глава 18

Отправив Ульяну в Пекин и получив сообщение, что она благополучно долетела, Рур на какое-то время забыл о ее существовании. Все его время и мысли занимала одобренная «Комитетом трех» идея всеобщей вакцинации людей, следствием которой должно было стать их бесплодие и в скором времени – вымирание человеческой расы.

Воплощение этой идеи, помимо разработки самой вакцины, требовало огромных организационных усилий, включающих создание пунктов вакцинации по всему миру, масштабной рекламной кампании, призванной внушить человечеству убеждение в благе этой акции, подкуп должностных лиц и депутатов, от которых зависело принятие определенных решений и законов в той или иной стране, поскольку люди были разобщены государственными границами, и многое, многое другое. А, главное, все это требовало денег. И выбить их из прижимистого Мартина Крюгера, Мора, также было непросто.

Рур буквально изнемогал под бременем забот. Он перестал спать ночами, потому что в сутках было только двадцать четыре часа, и тратить время на сон казалось чрезмерной роскошью. А еще потому, что в своих перелетах по всему миру он ускользал от ночи, всегда опережая ее на несколько часов. Когда солнце начинало клониться к закату, он улетал на своем сверхскоростном самолете в другую страну, на другой материк, где оно только всходило.

Прошло несколько недель, прежде чем дела привели Рура в Пекин. Его личный самолет приземлился в аэропорту на рассвете. Пройдя все необходимые таможенные процедуры, от которых в этой стране его не могли избавить даже деньги, Рур сел в ролс ройс. Этот автомобиль он предпочитал всем остальным средствам передвижения, а потому всегда брал с собой, пользуясь тем, что в чреве самолета было достаточно места. И приказал Альку, также неизменно сопровождавшему его в поездках:

– К Хенгу Хо.

В этот ранний час на скоростной трассе, которая вела от аэропорта до города, да и на улицах самого Пекина было сравнительно немного машин. Альк вел ролс ройс в своей обычной манере, никому не уступая дорогу и подрезая другие автомобили. Они быстро добрались до дома, в котором жил Хенг Хо.

Этот дом никогда не нравился Руру. По его мнению, это была лачуга, в которой не пристало жить представителю одного из древнейших родов, занимавшему видное место в иерархии мира духов природы. Раздражало Рура и высаженное во внутреннем дворике камфорное дерево, от которого вел свою родословную Хенг Хо. Когда Рур приближался к нему, растение начинало усыхать буквально на глазах, словно рарог забирал у него всю жизненную энергию, питаясь чужим энергетическим полем. Даже если это было и так, Рур предпочитал не выставлять напоказ свои способности, которые давали ему преимущество перед остальными духами и внушали чувство превосходство над ними. Он считал это своим тайным оружием, которое он до поры до времени умело скрывал от чужих глаз. А камфорное дерево выдавало его с головой.

Поэтому Рур не стал задерживаться во внутреннем дворике, а сразу, не дожидаясь приглашения, прошел в дом. Внутри было тихо и пусто. На полу лежали плетеные циновки, несколько ширм с изображенными на них деревьями и драконами перегораживали помещение, деля его на несколько комнат. Рура никто не встретил. Ему пришлось сдвинуть две или три ширмы, прежде чем он увидел Хенга Хо. Старик сидел, скрестив ноги, на циновке и, закрыв глаза, перебирал пальцами гранатовые четки. Было непонятно, то ли он молится, то ли погружен в глубокие раздумья. И, судя по его сморщенному крошечному личику, эти молитвы или раздумья были горестными.

– Хенг, с каких это пор в твоем доме так встречают гостей? – громко спросил Рур, желая привлечь к себе внимание.

Хенг Хо вздрогнул всем своим маленьким телом и открыл глаза.

– С тех пор, как в нем поселилось горе, – почти беззвучно ответил он.

– Ты потерял кого-то из близких? – с нарочитым сочувствием спросил Рур. – Почему же ты не сообщил об этом мне?

– Ответ на твоей вопрос кроется в тебе самом, но найти его тебе непросто, – кротко сказал Хенг Хо.

Рур рассердился.

– Я никогда не понимал твоих загадок, Хенг, – сказал он раздраженно. – Не собираюсь разгадывать и сейчас. Не для этого я пересек полмира. Скажи мне, когда ты прочитаешь манускрипт, и я оставлю тебя в покое, наедине со своими печалями.

– Я прочитал его, – ответил старик. – Но лучше бы я сжег этот манускрипт. Он принес мне только горе. Принесет горе и тебе.

– Не каркай, – зло усмехнулся Рур. – Тебе дано многое, но не предвидеть будущее. Или ты мне угрожаешь, Хенг?

– Предостерегаю, – сказал старик. – А насчет того, что мне дано или не дано… Знай, что размышляя над прошлым, узнаешь о будущем.

– Пусть так, – отмахнулся Рур. – Но сейчас разговор не о будущем, а о настоящем. Ты сказал, что прочитал манускрипт. Почему же ты не порадовал меня этой вестью?

– Потому что это не радостное известие.

Но Руру уже надоело слушать стенания старого духа. Он хотел как можно скорее уйти из этого дома. Поэтому он не стал расспрашивать, а раздраженно спросил:

– Где же манускрипт? Отдай его мне.

– У меня его нет.

Эти слова окончательно разозлили рарога. Его черные глаза вспыхнули недобрым светом, по волосам пробежали ослепительные искры, а вокруг тела появился пламенный ореол.

– Не шути со мной, Хенг, – угрожающе сказал он. – Отдай манускрипт по-доброму. Иначе меня не остановит то, что я в твоем доме.

– Ты убьешь меня? – с надеждой спросил старик.

– Для начала я сожгу твое камфорное дерево, – пообещал рарог. – И посмотрю, как ты будешь корчиться в муках, пока оно будет гореть.

– Ты способен на это, – признал старик. – Но как бы сильно ни дул ветер, гора перед ним не склонится.

Рарог ничего не ответил. Он схватил старика за шиворот и с легкостью вытащил его во двор, где ничком бросил на землю. Затем протянул свою пламенеющую руку к камфорному дереву и поджег одну из ветвей. Пламя быстро охватило высохшую древесину.

– Остановись! – вскрикнул старик. По его личику катились крупные слезы отчаяния и боли. – Я ни в чем не виноват! Манускрипт у меня выкрали.

Рур одним движением сломал ветвь камфорного дерева, охваченную пламенем, и бросил ее рядом со стариком. Огонь не успел перекинуться на другие ветви и ствол.

– Кто выкрал? И когда? – зловеще спросил Рур, наклоняясь над жалобно стенающим старым китайцем.

– Мой ученик Ксиу, – прохныкал Хенг Хо. – Но он не виноват! Его околдовала ведьма, которую ты прислал в мой дом.

– Ульяна? – ошеломленно вскрикнул Рур. Он совсем забыл о ней, думая только о манускрипте. – Ты лжешь, Хенг!

– Она очаровала Ксиу и принудила его выкрасть манускрипт. А затем они сбежали вдвоем, повергнув меня в безутешную печаль. – Сказав это, старик неожиданно горестно воскликнул: – Ксиу, как ты мог!

– Но зачем это ей? – с недоумением спросил Рур.

– Она только наполовину ведьма, а на другую половину – человек, – напомнил ему Хенг Хо. Старый дух пытался обвинить во всем Ульяну, чтобы спасти Ксиу от мести рарога. – А в манускрипте говорится о том, как можно уничтожить все человечество. Возможно, она захотела спасти людей от неизбежной гибели.

– Но как она узнала? – поразился Рур.

– Я сам рассказал им об этом, поддавшись на их уговоры! – горестно воскликнул Хенг Хо.

Рарог издал злобный клекот и в ярости вонзил кривые и острые когти, выросшие на его пальцах, себе в грудь. Стекая по когтям, на землю закапала черная кровь. Кровопускание несколько охладило его гнев. Спустя некоторое время он смог опять рассуждать разумно.

– Когда они сбежали? – спросил Рур. – Я звонил тебе позавчера вечером, предупреждая о своем прибытии, но ты мне ничего не сказал.

– Прошлой ночью, – ответил старик. – После твоего звонка.

– Ты искал их?

– Я просидел весь день в доме, охваченный безутешным горем, – признался Хенг Хо. – Я не ожидал такого предательства от Ксиу. Но он не виноват! Это все чары той ведьмы. Она…

– Куда они бежали? – перебил его Рур. – Где они могут скрываться?

– Я не знаю!

– Подумай хорошенько, Хенг! Девчонка не знает этого города. А ты хорошо знаешь своего ученика. Куда он мог направиться, чтобы найти убежище? Причем это должен быть Пекин или его окрестности.

– Но почему Пекин? – возразил Хенг Хо. – Мир велик.

– Девчонку ищет Интерпол. Едва ли они поехали в аэропорт или в другое подобное место, где ее могут арестовать.

Хенг Хо задумался. Он думал долго. Потом обреченно выдохнул:

– Пурпурный запретный город.

– В самом центре Пекина? – с удивлением спросил Рур.

Он знал, о чем говорит Хенг. Пурпурным запретным городом, или по-китайски Цзыцзиньчэн, называли обнесенные восьмиметровой стеной дворцы, в которых почти пятьсот лет, начиная с пятнадцатого века, жили двадцать четыре китайских императора династий Мин и Цин, а также члены их семей. Вдоль стены шел наполненный водой ров глубиной шесть метров и шириной пятьдесят два метра. Это была неприступная крепость, окружённая с трёх сторон императорскими садами.

– Запретный город всегда был излюбленным местом отдыха Ксиу, – пояснил Хенг Хо. – Он ориентируется в его лабиринтах, как в собственном доме.

– Но это почти тысяча зданий и девять тысяч комнат! – воскликнул Рур. – Мне понадобится несколько месяцев, чтобы осмотреть их все.

– Поэтому я ничего не предпринимал, а размышлял, – поникнув головой, сказал Хенг Хо. – Как говорил один китайский мудрец, если очень долго сидеть на берегу, то рано или поздно мимо тебя проплывет труп твоего врага.

– Сидеть и ждать? У меня нет на это времени, – зло сказал Рур. – Да и зачем мне мертвый китаец? Мне нужен манускрипт.

И он позвал, не разжимая губ:

– Альк!

Во дворике тотчас появился его водитель, услышавший мысленный призыв.

– Ты все слышал, по своему обыкновению? – спросил Рур.

– Да, – ухмыльнулся Альк.

– Что скажешь?

– Всего одно слово – туди.

Туди считались в Китае духами домашнего очага, картинки с их изображениями местные жители наклеивали на стены домов. Либо ставили вырезанную из дерева или камня статуэтку туди на особой подставке в комнате и зажигали перед ней курительные свечи и выставляли жертвоприношения – хлебцы и фрукты.

Сам Рур был хорошо знаком с туди Вейжем, который считался главой этого древнего народа. Вейж был членом Совета Тринадцати, правительства духов природы, но большую часть времени проживал в Пекине.

Лицо Рура осветилось хищной улыбкой.

– Ты прав, Альк, – сказал он. – И как я мог забыть о туди Вейже! Его парни за один день прочешут Запретный город и найдут даже сверчка, забившегося в щель. Договорись с ним о встрече! На любое время, но только сегодня.

Альк обменялся с кем-то несколькими словами по мобильному телефону и сообщил:

– Его помощник говорит, что туди Вейж готов встретиться с тобой через полчаса. Позже он улетает в Берлин, на заседание Совета Тринадцати.

– Прекрасно! – воскликнул Рур. – Так поспешим!

Он повернулся, чтобы уйти, но услышал жалобный голос Хенга Хо:

– Рур!

– Что тебе еще? – раздраженно спросил он, не оборачиваясь.

– Прошу тебя – пощади Ксиу! Он ни в чем не виноват. Он еще мальчик. Это все та ведьма!

– Не беспокойся, – буркнул Рур. – Твой мальчишка не пострадает.

– Ты обещаешь мне?

– Клянусь, – заявил Рур. – Но если я сохраню ему жизнь, мы будем с тобой в расчете за манускрипт.

– Хорошо, – с облегчением прошелестел слабый голос за его спиной, словно порыв ветра тронул крону камфорного дерева…

Разговор с туди Вейжем не занял много времени. Этот полноватый, заросший с головы до ног густыми волосами дух был немногословен, и, кроме того, ему хотелось оказать ничего не значащую для него услугу могущественному рарогу Руру, который тем самым становился его должником.

– Я дам тебе тысячу туди, по одному на каждую постройку в Запретном городе, – сказал он, делая знак одному из своих двух прислужников, которые постоянно сопровождали его. Тот мгновенно исчез, торопясь исполнить волю туди Вейжа. – Когда они закончат свою работу, вознаграждать их не надо. Считай это моим тебе подарком, Рур.

– Я тебе искренне благодарен, глубокочтимый Вейж, – сказал Рур. – Я никогда не сомневался в твоей мудрости.

– Когда говорят о моих достоинствах – меня обкрадывают, когда о моих недостатках – меня учат, – улыбнулся Вейж, хитро сощурив узкие глазки, чтобы они не сказали его собеседнику больше, чем требовалось.

Спустя час сотни косматых туди, получив подробные инструкции от Алька, незримой бесшумной ордой заполонили Пурпурный запретный город.

Некогда около миллиона простых строителей и сто тысяч искусных ремесленников – мастеров резьбы по камню и дереву, художников, – в течение пятнадцати лет возводили этот город. Желтый – цвет императора, и почти все крыши в нем были покрыты жёлтой глазурованной черепицей, за исключением двух зданий – резиденции кронпринца и библиотеки в Павильоне литературной глубины. На резиденцию пошла зеленая черепица, на библиотеку – черная. Они были словно маяки в безбрежном море. Поэтому Ксиу Яозу так хорошо ориентировался в Запретном городе.

Ксиу нравилось бродить по улицам этого города, который был центром древнего Пекина, следовательно, и всего Китая, а для него оставался таковым и поныне. Он мысленно декламировал стихи древних китайских поэтов, воспевающих битвы и победы воинов, мудрость военачальников и величие императоров. Когда он уставал от улиц, то заходил во дворцы. Любовался колоннами, которые были изготовлены из цельных брёвен драгоценного китайского лавра, привезенного из джунглей юго-западного Китая. А особенно восхищался полами, вымощенными «золотыми кирпичами», которые получались путем многомесячного обжига глины, добытой в семи уездах префектур Сучжоу и Сунцзян. При ударе они издавали металлический звук, словно и в самом деле были сделаны из золота. Все здесь говорило о великом прошлом Китая, внушая надежду на не менее великое будущее.

Ксиу Яозу искренне любил Китай и верил, что когда-нибудь землю будут населять только китайцы, миролюбивые, трудолюбивые, проявляющие терпимость в вопросах веры и традиций, превыше всего ценящие истину, красоту и любовь, стремящиеся к гармонии с мирозданием. Он не сомневался, что именно китайский язык объединит всех людей в единую расу землян. И заповеди, начертанные на Джорджийских скрижалях, обретут плоть и кровь.

Об этом он мечтал, часами бродя по Пурпурному запретному городу…

Его нашли в библиотеке в Павильоне литературной глубины. Ксиу Яозу стоял у окна, наблюдая за тем, как лучи восходящего солнца окрашивают желтые черепицы дворцов Запретного города в нежно-лимонные цвета, и почти беззвучно шептал, читая по памяти, проникновенные строки о любви, написанные неизвестным китайским поэтом многие тысячи лет тому назад.

Меж нами лежат

бессчетные тысячи ли,

И каждый из нас

у самого края небес.

Дорога твоя

опасна, да и далека.

Увидеться вновь,

кто знает, придется ли нам?

Туди, который наткнулся на него, обходя здание, послал мысленный сигнал всем остальным, а также Альку. И вскоре юношу, оттеснив от окна, окружили несколько туди. Сотня других взяла в плотное кольцо библиотеку, остальные – Павильон литературной глубины. Сквозь этот тройной заслон, невидимый, но от этого не менее грозный, не проскочила бы даже мышь, и тем более не прошел бы ни один человек, вздумай Ксиу Яозу позвать на помощь. Но он молчал, невозмутимо дожидаясь, когда решится его судьба.

Рур, сопровождаемый Альком, был в библиотеке уже через несколько минут. Сгорая от нетерпения, он даже нарушил свои привычки и переместился в пространстве, не желая терять времени на пешую прогулку по улицам Запретного города, стены которого надежно защищали его от автомобилей.

Ксиу Яозу, увидев перед собой внезапно возникших, словно из ниоткуда, двух мужчин, вздрогнул от неожиданности, но не от страха, как подумал Рур. Юноша знал о мире духов от учителя Хенга, но далеко не все, потому что многое старик скрывал от юноши, не решаясь доверить тайны этого мира человеку. Поэтому Ксиу Яозу не понимал всей угрожающей ему опасности. Но он был готов к самому худшему, взяв за образец мужественный стоицизм китайских воинов далекого прошлого, которые умирали, но не сдавались на милость врага.

– Где манускрипт, который ты выкрал у Хенга? – спросил Рур без лишних предисловий. – Отдай его мне, и, быть может, останешься жив.

Юноша ответил, презрительно улыбнувшись:

– Я не боюсь умереть. Тебе меня не запугать!

– Он под действием чар, – шепнул Руру на ухо Альк. – Старик был прав. Угрозами мы ничего не добьемся.

Рур видел это и сам. Поэтому он пересилил себя и миролюбиво произнес:

– Зачем он тебе?

– Лучше пусть умру я, но не все человечество, – ответил юноша. – А ты просто безумец!

Рарог понял, что Хенг Хо открыл своему ученику его планы. В нем вскипела ярость против этого мальчишки, который возомнил себя Георгием Победоносцем, поражающим змия. Но он вспомнил об обещании, данном старику, а потому сдержался и спросил:

– Хочешь, я щедро заплачу тебе за манускрипт?

Юноша снова с презрением улыбнулся и ничего не ответил.

– Манускрипта у него нет, – сказал Альк, обращаясь к рарогу. – Туди обыскали его и всю комнату. Наверное, он у девчонки.

– Где она? – скрипнув зубами, спросил Рур.

– Ее нигде нет, – ответил Альк. – Туди осмотрели весь Запретный город, все уголки, но ее не нашли.

– Вы опоздали, – торжествующе сказал Ксиу. – Она уже далеко отсюда. Вам никогда ее не найти!

– Говори, где эта тварь? – обратился к юноше Рур.

– Ты не смеешь ее так называть! – возмутился Ксиу. – Если бы меня не держали за руки, я дал бы тебе пощечину.

– Отпустите его, – приказал Рур, и туди отошли от юноши. – А теперь выполни свою угрозу и умри, или скажи, где Ульяна. Но хорошенько подумай, прежде чем сделать выбор.

Ксиу Яозу сделал шаг к рарогу и замахнулся на него рукой.

Но Рур оказался быстрее. Одним неуловимым для глаза ударом он перебил юноше кадык. Ксиу Яозу захрипел, схватившись за шею, его глаза закатились, обнажив белки, колени подогнулись, и он рухнул на пол. Тело сотрясли несколько предсмертных конвульсий, и он умер.

– Он не успел сказать, где манускрипт и девчонка, – без тени осуждения в голосе произнес Альк.

– Он все равно бы ничего не сказал нам, – хрипло, задыхаясь от злобы, ответил Рур. – Ты никогда не понимал людей, Альк. Иногда они готовы умереть за свои убеждения. И это был тот самый случай.

Рур в раздумье сделал несколько шагов по комнате, не замечая, что переступает через бездыханное тело юноши. Ярость остывала, и он уже начинал жалеть, что поторопился, убив юношу. Под пытками тот рано или поздно признался бы, где находится манускрипт. Или Ульяна…

Ульяна! Это мысленно произнесенное имя осветило мрак в голове рарога. Без всякого сомнения, этот юнец отдал манускрипт Ульяне и помог ей бежать, а сам остался, отвлекая внимание на себя, чтобы дать девчонке время скрыться и надежно спрятаться. Наивные глупцы!

– Нам нужна эта девчонка, Альк, – сказал он. – Найди ее.

– Перетряхнем весь Пекин, – пообещал тот. – А понадобится, то и весь мир.

– Она уже не в Пекине, – покачал головой Рур. – Она в Москве. Только дома она может чувствовать себя в безопасности. Как ей кажется.

– Тогда я лечу в Москву, – хищно улыбнулся Альк. – И лишу ее иллюзий.

– Только не убивай ее, Альк, – потребовал Рур. – Питера Брокмана я тебе простил, но Ульяна нужна мне живой. Слышишь меня?

– Зачем она тебе? – удивился Альк. – Разве не достаточно одного манускрипта?

– Я хочу насладиться местью, – сказал Рур, и в глазах его промелькнула ненависть. – Я хочу сам убить ее. Я буду убивать ее долго. Ты понял меня?

Альк молча кивнул. Он хорошо понимал чувства, которые сейчас испытывал Рур. Он сам с наслаждением вырвал бы сердце из груди Ульяны и съел его, еще теплое от дымящейся крови. Но Рур имел больше прав на это. Эта девчонка предала его, а предательства прощать нельзя никогда и никому. Таков закон, по которому испокон века живет их древний народ.

И своенравный Альк на этот раз уступил желанию Рура. Он не только пообещал Руру, но и поклялся самому себе не убивать Ульяну даже невзначай. А клятвы, данные себе, он никогда не нарушал.

Глава 19

Ульяна отчаянно протестовала, когда Ксиу велел ей ехать в аэропорт одной, пообещав, что сам улетит на следующий день тем же рейсом.

– Но почему мы не можем лететь вместе? – недоумевала она.

– На то есть несколько причин, – глядя на нее влюбленными глазами, отвечал Ксиу. – Во-первых, если будут искать, то двоих, мужчину и женщину. И поодиночке нам будет легче скрыться от их всевидящих глаз. Во-вторых, у меня остались еще кое-какие дела в Пекине, и мне нужен один день, чтобы их завершить. В-третьих… Впрочем, достаточно, думаю, и двух первых. Если ты меня любишь, то послушайся.

Ульяна любила. И, скрепя сердце, послушалась.

Это было бегство. И бежать приходилось в спешке. Несколько недель безмятежной жизни, полной нежданно обрушившейся на них любви и счастья обладания друг другом, были внезапно и грубо прерваны сообщением, что прилетает Анжело Месси.

Расспросив, по совету Ульяны, учителя Хенга, Ксиу узнал, что задумал этот жестокий убийца, скрывающийся под чужим именем. Не утаилстарик от него и то, что сумел прочитать зашифрованные в манускрипте записи. Уже не было сомнений в том, что они вобрали в себя все медицинские познания древнего народа, некогда существовавшего на Земле. Некоторые из них несли жизнь, другие – смерть.

Ксиу рассказал об этом Ульяне. Та ужаснулась, а после недолгого раздумья сказала, что они должны выкрасть манускрипт и уничтожить его.

– Сжечь, а пепел развеять по ветру, – сказала она тоном, не допускающим возражений.

Но впервые Ксиу не согласился с ней.

– Ты забыла, что в манускрипте есть также рецепты, которые могут сделать счастливыми не только нас с тобой, но и многих других людей, – напомнил он. – Мы не имеем права уничтожать его.

– И что ты предлагаешь?

– Спрятать манускрипт так, чтобы Анжело Месси никогда его не нашел.

Подумав, Ульяна согласилась с разумными доводами Ксиу. Она, как и он, хотела ребенка. А угроза всему человечеству, которую таил в себе манускрипт, казалась эфемерной. Лишиться надежды на счастливое будущее только из-за того, что какой-то маниакальный убийца задумал практически едва ли осуществимый план? После разговора с Ксиу это показалось ей излишней и ничем не оправданной предосторожностью.

– Хорошо, любимый, – сказала она, целуя юношу. – Пусть будет по-твоему!

Они бежали из дома учителя Хенга ночью, почти под утро, когда тот крепко спал. Взяли с собой только самые необходимые вещи. Ксиу направился пешком в Пурпурный запретный город, а Ульяна – на такси в аэропорт.

Расставаясь, она пообещала, что будет ждать его в аэропорту Владивостока, никуда не выходя из здания, чтобы не пропустить рейс из Пекина. А затем они вместе улетят в Москву, ее родной город. И там уже им не придется никого бояться.

– Дома и стены помогают, – сказала Ульяна. – А еще говорят: мой дом – моя крепость. Ведь в Пекине у тебя нет дома, ты живешь в доме учителя Хенга. А у меня в Москве есть.

И Ксиу согласился с ней. Или только сделал вид, Ульяна так и не поняла. Он был тих и печален все последнее время, а когда Ульяна спросила его, о чем он думает, то в ответ услышала китайскую пословицу: «Никто не возвращается из путешествий таким, каким он был раньше». Она знала, что Ксиу очень переживал из-за того, что он вынужден бежать, ничего не сказав учителю Хенгу. Но он смирился с этим, когда Ульяна сказала, что это делается исключительно в интересах самого учителя Хенга. Ведь Анжело Месси обязательно будет его расспрашивать. Так зачем ставить старика перед тяжким выбором: солгать другу или предать ученика? А если он не будет ничего знать, то ему не придется и выбирать, терзая свою совесть.

– А потом, когда мы доберемся до Москвы, ты позвонишь ему или напишешь, – утешала она юношу. – И все объяснишь. Он мудрый, он все поймет.

Ксиу кивал, почти успокоенный. Но глаза его все равно грустили.

Владивосток был выбран Ульяной не случайно. Это был самый близкий к Пекину город на территории России. Всего одна тысяча триста сорок километров, менее двух часов полета. Их разлука была бы недолгой. Прожить друг без друга даже сутки казалось им тяжким испытанием.

Только в аэропорту Ульяна вспомнила, что ее разыскивает Интерпол. Она совсем забыла об этом в суматохе последних дней, то радостной, то тревожной. Лишь когда самолет оторвался от взлетной полосы, она вздохнула с облегчением. Возможно, подумала Ульяна, ей просто повезло. А, быть может, закончилась черная полоса в ее жизни, и началась белая. Жизнь, как известно, полосатая…

С этой мыслью Ульяна заснула, истощив за минувшую ночь запас своих физических и духовных сил.

Аэропорт Владивостока, в сравнении с пекинским, был немноголюден и показался Ульяне более уютным и гостеприимным. Быть может, потому что она была уже в России, почти дома. И это несмотря на то, что от Владивостока до Москвы пролегало более девяти тысяч километров – почти в пять раз больше, чем до Пекина. У Ульяны было достаточно времени поразмыслить, почему так, и она пришла к выводу, что расстояние, как и время, относительно. Каждый километр на чужбине как будто увеличивается многократно.

Однако сутки, проведенные в аэропорту Владивостока, показались ей вечностью. А когда на следующий день прибыл рейс из Пекина, и Ксиу не оказалось на борту самолета, Ульяна подумала, что ее жизнь кончилась, потому что дальнейшее существование не имеет смысла.

Она даже не заметила, когда и как Ксиу стал смыслом ее жизни. И осознала это, не увидев его среди пасажиров, прилетевших рейсом из Пекина. Быть может, слишком поздно, подумала она, отчаянно кусая губы, чтобы не расплакаться.

А когда приступ отчаяния прошел, она, как утопающая за соломинку, ухватилась за мысль, что Ксиу задержала какая-то непредвиденная случайность, и он может прилететь завтра. Только это позволило ей жить дальше.

Но оставаться в аэропорту Ульяна уже не могла, чувствуя, что может сойти с ума от ожидания. На деньги, что ей дал Ксиу, она купила билет на автобус и отправилась в город. Не развлекаться, а убивать время.

Владивосток показался ей серым и унылым, несмотря на то, что дома были разбросаны по сопкам в живописном беспорядке, а в Амурском заливе, который почти вплотную подступал к городу, пестрели разноцветные паруса яхт, над которыми с протяжными криками кружили чайки. Впрочем, это Ульяне могло и показаться. Весь мир был для нее сейчас окрашен в черно-белые цвета, словно перед ее глазами прокручивали старую кинопленку.

Когда автобус проехал городскую окраину, Ульяна вышла на одной из остановок, прошла немного между строений и оказалась на берегу, на который с тихим плеском накатывались морские волны. Она сняла туфли, закатала до колен джинсы и пошла по воде, ощущая усталыми ногами ее приятную прохладу. Такими же нежными, подумала она, были руки Ксиу, когда он ласкал ее. И его голос, когда он шептал ей по ночам стихи китайских поэтов о любви.

Весенней ночи краткий миг дороже тысячи монет.

Цветов струится аромат, рождает тени лунный свет.

На башне тихо плачет шэн, тоски не в силах превозмочь,

Скрипят качели во дворе… Весь мир вокруг объемлет ночь…

Шум волн почти заглушал ее голос. Ульяна не замечала, что плачет. Это стихотворение, которое написал китайский поэт по имени Су Ши, живший почти две тысячи лет тому назад, Ксиу часто повторял ей. И она запомнила эти незамысловатые строки, в которых было отражено все очарование жизни.

– Где ты, Ксиу? – произнесла она вслух, как будто юноша мог услышать ее.

Но ей никто не ответил. Только одинокая чайка, пролетая над ней, жалобно вскрикнула, словно оплакивая юношу. Но Ульяна не поверила ни чайке, ни собственному предчувствию, которое лишало ее покоя. Слишком долго ждала она своей любви, и слишком короткой она была. Это было несправедливо. С ней не могло, не должно было такого случиться!

«Невидимой красной нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на время, место и обстоятельства. Нить может растянуться или спутаться, но никогда не порвется», – это говорил Ксиу накануне их расставания, повторяя древнюю китайскую мудрость. Он убедил ее, что нить, которая связала их, никогда не порвется. И сейчас она подумала, что Ксиу не мог ее обмануть. Поэтому он вернется. Он обязательно вернется. Надо только ждать и верить.

Придя к этой мысли, Ульяна воспрянула духом. Она вытерла слезы, надела туфли и ушла от моря, нагонявшего на нее печаль своим равнодушием к ее горю.

Море равнодушно, потому что оно вечно, подумала Ульяна сердито. Люди, не успев родиться, уже умирают, и за краткое мгновение своей жизни они не успевают очерстветь душой. Поэтому они могут сопереживать и сочувствовать.

Неожиданно Ульяна ощутила потребность в людях, в общении с ними.

Она прибавила шаг и вскоре вышла к остановке общественного транспорта. Желтый автобус доставил ее на одну из центральных улиц города, Светланскую. Здесь было много людей. Они спешили или медленно прогуливались, иногда толкали друг друга, ссорились, смеялись, разговаривали. Они жили. И Ульяна, влившись, как крохотный ручеек, в эту человеческую реку, почувствовала себя одной из них. Ей это было нужно, даже необходимо сейчас, чтобы не страдать от одиночества и мыслей о смерти.

Над головами людей, видный издалека, возвышался памятник с высеченной на нем надписью «Борцам за власть Советов на Дальнем Востоке 1917—1922 гг.». На самом высоком гранитном постаменте навеки замер отлитый из бронзы боец Народно-революционной армии с развевающимся знаменем в правой руке и боевой трубой в левой. Он должен был смотреть в сторону моря, но, показалось Ульяне, обратил свой укоризненный взор на молодого пулемётчика из соседней скульптурной группы, положившего руку на щиток пулемёта «Максим» образца 1940 года. Ульяне об этом хронологическом несоответствии, которое допустил скульптор, рассказал Ксиу, когда они говорили о Владивостоке, а сейчас она вспомнила его слова. И посочувствовала пулеметчику – нелегко терпеть вечный укор, пусть ты даже и каменный…

На другой стороне улицы, почти напротив памятника, Ульяна увидела старинное здание, в котором располагалась Приморская филармония. Ее внимание привлекла яркая афиша на фасаде здания с изображенной на ней танцовщицей фламенко. Надпись на плакате сообщала о единственном концерте, который давал в этот вечер Владивостокский Театр танца фламенко «Beso del Fuego».

«Beso del Fuego» – в переводе с испанского это означало «Поцелуй огня». Ульяну словно обожгло это название. Оно напомнило Ульяне строки одного из стихотворений, которые она шептала Ксиу, сходя с ума от его поцелуев и страстно отвечая на них.

Словно две горящие кометы

Встретились в танце

И ночь поцелуем зажгли…

Не раздумывая и не сомневаясь, хватит ли денег, она вошла в здание филармонии и купила в кассе самый дорогой билет, дающий ей право занять кресло в первом ряду.

Место в непосредственной близости от сцены обычно рождало в ней чувство сопричастности происходящему. Она закрывала глаза, слушая четкий ритм музыки, стук кастаньет и гортанные вскрики певцов, сопровождавшие танец. И тогда ей начинало казаться, что она не сидит в кресле, а танцует сама.

Именно это Ульяна надеялась испытать сейчас.

Глава 20

Погас свет. Шум в зале стих. На сцену вышла стройная черноволосая женщина с гордым орлиным профилем и отстраненным от реальности взглядом красивых карих глаз. На ней была одета длинная красная юбка и черная, вышитая кружевами блуза. Она вскинула руки в ожидании, когда зазвучит музыка, и замерла, будто прислушиваясь к звучавшему внутри нее голосу. Вступила гитара. Танец, как было обозначено в программе, назывался «Тьентос». Сначала ожили, изогнувшись, руки. Зазвучали кастаньеты. Переборы гитары стали сильнее и печальнее. Женщина вскрикнула, словно подраненная птица. Используя пластику тела, она начала рассказывать трагическую историю своей любви.

Все, что танцовщица фламенко переживала на сцене, находило отражение на ее лице. Чувства сменяли друг друга с быстротой и яркостью молнии. Страсть, гнев, радость, надежда, отчаяние… Не было только смирения. Эта женщина не могла смириться, что бы с ней ни случилось. Она протестовала даже против судьбы, обрекавшую ее на вечную разлуку с теми, кто ей был дорог. Подкованные гвоздями каблучки туфель отбивали звонкую дробь, казалось, придававшую ей сил в моменты, когда она уже изнемогала. И она, воспрянув, снова обретала веру в счастливый исход…

Это было настоящее фламенко. Древнее испанское искусство, в основе которого лежал протест против несправедливости жизни.

Какое-то мгновение Ульяна чувствовала себя единой с танцовщицей на сцене, словно это она отбивала дробь каблуками, вскидывала над головой руки, вскрикивала в такт музыке и своим движениям. Это ощущение длилось очень недолго, но оно как будто переродило Ульяну. Внезапно она поняла, что не смирится с потерей Ксиу. И найдет его, чего бы ей это не стоило. Или всю оставшуюся жизнь будет мстить, не испытывая страха, тем, кто разлучил их.

Музыка смолкла. Танцовщица ушла со сцены. Вышли другие. Их было много, они часто сменяли друг друга. Но женщина с орлиным профилем, когда бы она ни появлялась, и сколько бы танцовщиц не было на сцене, неизменно притягивала взоры зрителей, вызывая аплодисменты и одобрительные крики. Ею в этот вечер владело дуэнде, и зрители это чувствовали. Они выкрикивали ее имя: «Анастасия!» – и она снова и снова выходила на поклоны…

Неожиданно свет снова вспыхнул, осветив зал и возбужденные восторженные лица. Концерт закончился. Два часа пролетели для Ульяны, как один миг.

После концерта Ульяна вышла из филармонии на ту же улицу, но словно другим человеком. Она помнила, что видела неподалеку салон мобильной связи. Не раздумывая, направилась к нему.

Свой телефон Ульяна оставила в отеле Элбертона. В Пекине звонить ей было некому, да и незачем. Все ее время и мысли занимала любовь к Ксиу. А перед побегом Ксиу сказал, что по мобильному телефону при желании можно легко определить их местонахождение, и оставил свой мобильник в доме учителя Хенга. Это было ошибкой, как она понимала сейчас. Будь у него с собой телефон, она могла бы позвонить и узнать, почему он не прилетел…

– Мне нужен телефон с сим-картой, – сказала она молодому человеку за стойкой. – Самый дешевый. И с тарифом, который не разорит меня, если я буду звонить в Москву. Или в Китай.

Скучающий молодой человек явно был не прочь поболтать с ней.

– А вы знаете, что сказал один старый еврей, когда ему предложили съездить по туристической путевке в Китай? – спросил он, нарочито картавя и заранее улыбаясь.

Но Ульяна обожгла его таким ненавидящим взглядом, что он поперхнулся на полуслове. А когда она вышла, встряхнул головой, словно освобождаясь от наваждения, и, чувствуя, что настроение у него испорчено на весь вечер, произнес со злостью:

– Вот ведьма!

На его счастье, Ульяна не услышала этих слов. Она шла по Светланской и набирала номер мобильного телефона своей подруги Милы, которой не звонила с того дня, как улетела в Америку. И если бы ей не встретился Ксиу, она всю оставшуюся жизнь проклинала бы этот день.

Услышав знакомый жизнерадостный голос, Ульяна едва не расплакалась от радости, только сейчас осознав, как страдала от одиночества. Но сдержала слезы и тихо произнесла:

– Привет, Мила!

В ответ раздался вопль, оглушивший ее и, казалось, потрясший всю улицу:

– Улька!

Ульяна невольно улыбнулась, вытирая все-таки капнувшую из глаз слезинку. Сама она изменилась, даже по мобильному телефону разговаривает почти шепотом, словно опасаясь, что ее кто-то услышит, а Мила осталась все той же. И это замечательно.

– Улька, ты где? Ты почему не звонила? Ты знаешь, что я пережила из-за тебя? Тебе сказать, сколько у меня появилось седых волос за это время?

Мила засыпала ее вопросами, нимало не беспокоясь из-за того, что не получала ответов. Для нее главным было высказаться самой. И только потом должен был наступить черед Ульяны. Так было всегда.

Но понемногу волнение улеглось, буря утихла, река чувств Милы вошла в свои привычные берега, и она начала делать паузы между вопросами, давая Ульяне возможность ответить.

Однако Ульяна не знала, что говорить. Рассказывать обо всем, что с ней приключилось за те дни, что они не виделись, было слишком долго, а, главное, бесполезно, потому что Мила все равно ничего бы не поняла. Чтобы понять, это надо было пережить. Или выслушать с глазу на глаз, сидя напротив друг друга и осушая время от времени рюмочку хорошего коньяка.

Поэтому Ульяна, которой за минуту до этого очень хотелось все рассказать подруге, не смогла произнести ни одного слова о том, что ее волновало, а только попросила:

– Мила, вышли мне, пожалуйста, немного денег. Я совсем на мели.

– Номер твоей банковской карты? – коротко спросила Мила. Когда было надо, она умела не задавать лишних вопросов.

– У меня нет карты, – почти виновато сказала Ульяна. – Она осталась в отеле в Элбертоне со всеми вещами. Так вышло.

– Тогда на какой адрес? – не смутилась Мила.

– Во Владивосток. На главпочтамт, до востребования. Я отдам, как только…

– Не зли меня, подруга, – потребовала Мила. – Или я сама прилечу во Владивосток. Сегодня же.

Ульяна знала, что Мила была способна на это. А потому решительно запротестовала:

– Не надо прилетать! Как только я получу деньги, сейчас же куплю билет на самолет и уже на следующий день буду в Москве.

– Обещаешь? – недоверчиво спросила Мила.

– Обещаю.

– Поклянись! – потребовала Мила.

– Чем? – невольно улыбнулась Ульяна. Это было в духе Милы – требовать от других клятвы, тогда как сама она не исполняла ни одной, если ей того не хотелось.

– Моей жизнью, – ответила Мила. – Надеюсь, что она для тебя настолько же дорога, как твоя для меня.

Неприятный холодок пробежал по спине Ульяны. Но она знала, что спорить с Милой бесполезно, если какая-то блажь вошла в ее голову, и потому сказала:

– Клянусь твоей жизнью, что мы скоро увидимся.

Мила радостно рассмеялась и сказала:

– Деньги я отправлю тебе уже сегодня. А через сутки жду тебя в Москве. Адрес помнишь?

– Напомни, пожалуйста, – попросила Ульяна.

Мила снова рассмеялась, словно ребенок, радуясь своей шутке.

– Видно, подруга, жизнь тебя сильно потрепала, если ты даже забыла свой домашний адрес. Помнишь, перед отъездом ты разрешила мне пожить в своей квартире? – И, не дожидаясь ответа, Мила поделилась новостью: – Кстати, я купила аквариум и завела рыбку. Ты не сердишься? Мне было так скучно без тебя, Улька! И очень одиноко. А с рыбкой я могла хотя бы разговаривать о тебе.

Ульяна снова едва не расплакалась от внезапно охватившей ее нежности к подруге. И поспешила закончить разговор, сказав:

– Рыбки – это замечательно. Но давай поговорим о них, когда я вернусь.

– Давай, – легко согласилась Мила, поняв, что ее не будут ругать. – И, кстати, тебе привет от Хуана. Он лежит… То есть сидит рядом со мной. И слышал весь наш разговор. Он говорит, что тоже будет с нетерпением ждать тебя.

– Что это за Хуан? – с недоумением спросила Ульяна.

– Неужели ты забыла? – с возмущением произнесла Мила. – Вспомни, перед твоим отъездом я рассказывала, что познакомилась в ночном клубе с мексиканцем по имени Хуан. Он еще подарил мне бутылку текилы, с которой я пришла к тебе в гости. Кстати, я нашла ее на твоей кухне. Так что разопьем ее, когда ты прилетишь, отметим нашу встречу.

Мысли Милы легко перескакивали с одной темы на другую, но Ульяна предпочитала логическую последовательность и потому сказала:

– Я помню, что ты рассталась с ним, не обменявшись ни телефонами, ни адресами.

– А вчера мы снова встретились, – рассмеялась Мила. – Представляешь, совершенно случайно. Я подходила к своему… То есть к твоему дому, а он проходил мимо. Мы столкнулись нос к носу почти у самого подъезда. Я его сразу узнала, а он… В общем, он мне тоже очень обрадовался. Мне было так одиноко, Уля!

– И потому он оказался в твоей постели, – укоряюще произнесла Ульяна. – Ах, Мила, Мила! И когда ты только образумишься?

– Как только ты возвратишься в Москву, – жалобным голосом сказала Мила. – Клянусь тебе своей жизнью!

И снова Ульяна почувствовала, как по ее спине пробежал неприятный холодок. Она всегда считала, что мысли материальны, а ненароком оброненное слово может обернуться серьезными неприятностями. Но, как ни пыталась, не могла убедить в этом Милу, которая разбрасывалась словами и клятвами, словно бумажками от конфет.

– Хорошо, – согласилась Ульяна. И пообещала: – Но знай, что мы и об этом поговорим, когда встретимся.

– Хорошо, – согласилась безропотно Мила. – До встречи!

Услышав в трубке короткие гудки отбоя, Мила отбросила мобильный телефон и с радостным воплем повернулась к черноволосому мужчине, который лежал рядом с ней на кровати под балдахином, темнея своим мускулистым телом на белых простынях.

– Представляешь, Улька нашлась! А мы только что о ней разговаривали. Вот странно-то, правда?

– Очень странно, – согласился Альк, обнимая девушку и притягивая ее к себе. – Кстати, откуда она звонила?

– Из Владивостока! – засмеялась Мила, приникая к нему всем своим телом. – А улетала в Америку. И как ее только туда занесло?

Умелые мужские руки заскользили по ее телу. Мила застонала от наслаждения.

– Я тебя обязательно с ней познакомлю, – прошептала она. – Улька просто удивительная…

– Я знаю, – сказал Альк, приникая губами к ее груди и раздвигая своими бедрами ее ноги.

Мила вскрикнула, радостно ощущая всем своим естеством его грубую мужскую силу, против которой она не могла устоять. Она кричала, не помня и не слыша себя, до тех пор, пока он не упал рядом с ней на простыню, тяжело дыша и обливаясь потом. Она долго лежала без движения, не в силах превозмочь истому, охватившую все ее тело.

Альк искоса, с презрительной насмешкой в глазах, наблюдал за ней. Увидев, что она пришла в себя, спросил словно невзначай:

– Когда твоя подруга прилетает?

– Надеюсь, что завтра, – ответила Мила. – А почему ты об этом спрашиваешь?

– Потому что нам надо искать новое любовное гнездышко, – ответил Альк. – Мы же не может заниматься этим втроем в ее квартире. Или можем?

– Ах, ты, распутник! – воскликнула Мила. – Скажи спасибо, что я не могу ревновать к Ульяне. А то бы вцепилась тебе в волосы!

Она ласково запустила пальцы в его густые жесткие волосы, похожие по цвету на вороново крыло. Притянула его голову к себе и впилась в губы страстным поцелуем. Оттолкнув ее, Альк встал с кровати и начал одеваться.

– Ты куда? – недоуменно спросила Мила. – Я думала, что мы с тобой еще не закончили.

– Я вернусь вечером, – пообещал Альк. – И мы продолжим с того места, на котором остановились. А пока у меня дела. Бизнес есть бизнес, он не может ждать. Ты бы знала, сколько я потерял денег за то время, что провел с тобой.

– Я компенсирую тебе потерянные деньги своей любовью, – томно потянулась всем телом Мила. – До единого рубля. Или что там у вас, песо?

Альк, ничего не ответив, шлепнул ее по бедру и вышел из комнаты. Громко хлопнула входная дверь.

– Все-таки Ульяна права, – сказала Мила, с болезненной гримасой потирая красное пятно, оставшееся после шлепка. – Надо быть разборчивее.

Она встала и, не одеваясь, подошла к большому круглому аквариуму, стоявшему на подоконнике, внутри которого сновала одна-единственная крошечная рыбка с длинным разноцветным, словно у павлина, хвостом. Мила насыпала ей корма из коробочки. И долго смотрела, как рыбка жадно хватает крупинки, плавающие по поверхности воды.

– Радуйся, – сказала Мила. – Скоро приезжает Ульяна. Помнишь, я тебе о ней рассказывала?

Мила привыкла разговаривать с рыбкой, которую под настроение однажды приобрела в зоомагазине, чтобы не скучать в одиночестве. Ей это даже нравилось. Рыбка всегда внимательно ее слушала, никогда не перебивала и ничего не требовала взамен. Говоря по правде, это был ее идеал мужчины. Мила мечтала встретить такого. Но пока ей фатально не везло.

Грустно вздохнув, Мила подсыпала еще немного корма в аквариум. Она от кого-то слышала, что если аквариумную рыбку хорошо кормить, то у нее пропадает инстинкт размножения. Заводить вторую рыбку она не собиралась.

Глава 21

В Москве Бродерик Маккарти поселился на Тверской улице, в люксе отеля, построенного на руинах бывшей гостиницы «Интурист».

Для начала он спустился в бар и выпил стаканчик ирландского виски. Согласно легенде, которая не находила никакого исторического подтверждения, но в которую, тем не менее, Бродерик Маккарти свято верил, монахи-миссионеры, проникшие в Ирландию под предводительством святого Патрика, начали производить этот благородный напиток уже в пятом веке. Сам Бродерик Маккарти предпочитал Pure Pot Still, уникальный сорт, изготавливаемый только в Ирландии, в состав которого входили как ячменный солод, так и зелёный не пророщенный ячмень. Но за неимением такового в баре московского отеля, он показал бармену пальцем на бутылку «Green Spot». Вкус был не тот, но приемлемый.

Порция виски Бродерику Маккарти была необходима, потому что он собирался добираться до редакции газеты, в которой работала Ульяна Рускова, на метро. Этот подземный вид транспорта Бродерик Маккарти не любил, но он был наслышан о московских пробках, и предпочел не рисковать, отправившись на такси. Не говоря уже о том, что о московских таксистах он также не слышал ничего хорошего. Они часто упоминались в уголовных хрониках.

Но виски сыграло с ним злую шутку. Когда Бродерик Маккарти добрался до редакции и увидел главного редактора, то, находясь в хорошем расположении духа, не смог сдержать ироничного смешка. Этому полноватому еврею с морщинистым лицом не хватало, на его взгляд, только пейсов, чтобы стать неотличимым от шекспировского Шейлока. Звали его, как истинного еврея, Абрам Зильбер. Он был, без всякого сомнения, скуп и чадолюбив. Едва ли остроумен, но наверняка мстителен. Так Бродерик Маккарти решил, заметив, какой недобрый взгляд бросил на него Абрам Зильбер, справедливо приняв смешок на свой счет.

Бродерик Маккарти рассчитывал многое узнать от него о Ульяне Русковой. Но его ждало разочарование. Услышав, что журналистской интересуется Интерпол, Абрам Зильбер достал из своего стола какую-то бумагу и показал ее полицейскому.

– Как видите, Ульяна Рускова в нашей газете не работает, – сказал он. – Это заявление на увольнение, написанное ею собственноручно накануне отъезда по своим личным делам в Америку. Поэтому ничем не могу вам помочь.

Глаза Абрама Зильбера говорили совсем другое. Но задавать вопросы глазам, когда отвечать должен был рот, не имело никакого смысла. И Бродерик Маккарти уже собрался уходить, когда неожиданно даже для самого себя спросил:

– Вам никогда не казалось, что Ульяна Рускова… как бы это сказать помягче… ведьма?

– Все женщины в той или иной степени ведьмы, – глубокомысленно заметил Абрам Зильбер, ничуть не удивившись этому вопросу, словно он и сам не раз задавал его себе. – Возьмите хотя бы мою жену и моих дочерей. На вид – просто ангелы, сошедшие с небес на землю. Но попробуй им в чем-нибудь отказать, и тогда что?

Отвечать Бродерик Маккарти не стал. Он предпочитал задавать вопросы.

Из редакции полицейский вышел посрамленным. У него было такое ощущение, что старый еврей ловко обвел его вокруг пальца. Но доказать этого он не мог, а потому был вынужден стерпеть.

Следующим пунктом намеченного им заранее маршрута была квартира, в которой Ульяна Рускова проживала до отъезда в Элбертон. Бродерик Маккарти довольно легко нашел дом, массивный и мрачный, построенный лет сто тому назад, но прекрасно сохранившийся. Поднялся на лифте на последний, восьмой этаж и позвонил в дверь, обитую темно-коричневой кожей. Он мало верил в то, что ему повезет. Однако за дверью раздались быстрые шаги и женский голос, томный и мелодичный, спросил:

– Кто там?

Но почти сразу же, не дожидаясь ответа, женщина открыла дверь.

Но это была не Ульяна Рускова. Невысокая, черноволосая, в легком халатике, под которым явно ничего не было надето, она совсем не походила по описанию, которое имелось у Бродерика Маккарти. Какое-то время полицейский не мог отвести глаз от ее соблазнительной груди, просвечивающей через ткань халата. Насладившись произведенным эффектом, женщина спросила:

– Вы кто, молчаливый незнакомец?

– Бродерик Маккарти, – ответил он, с трудом отрывая глаза от груди и опуская их ниже, на не менее соблазнительные ножки, которые халатик также не скрывал.

– Едва ли это ответ на мой вопрос, – проследив за его взглядом, женщина поощрительно улыбнулась. – Но если вы хотите сохранить тайну, пожалуйста. Не смею вас неволить.

– Во всяком случае, вы знаете обо мне больше, чем я о вас, – отпарировал Бродерик Маккарти, в котором заговорила ирландская кровь.

– Меня зовут Мила, – представилась женщина. – Милое имя, не правда ли?

– Как и вы сами, – заметил он одобрительно.

– Мне всегда нравились рыжеволосые, – доверительно сообщила ему Мила. – В них есть свой особый шарм.

Бродерик Маккарти кивнул, подтверждая ее слова. Но его глаза были намного красноречивее. Они с таким восхищением смотрели на женщину, что она невольно смутилась.

– Кажется, я слишком разговорилась, – спохватилась Мила. – Моя лучшая подруга, Ульяна, считает, что я не умею держать язык за зубами, и это меня когда-нибудь погубит.

– Только не сегодня, – заверил ее Бродерик Маккарти, показывая свое удостоверение. – Я пришел погубить не вас, а вашу подругу, Ульяну Рускову.

– Интерпол? – непритворно удивилась Мила. – Тогда я не скажу больше ни слова без моего адвоката. Знаю я вас, полицейских! Одно лишнее слово – и тебе уже зачитывают твои права и отправляют за решетку.

– А разве есть за что? – улыбнулся Бродерик Маккарти. Ему нравилась эта женщина, даже очень. Именно такой он видел в ночных грезах свою будущую жену – соблазнительной, умной, острой на язык, как все ирландки. И он был не прочь познакомиться с ней поближе.

– Кто из нас без греха, – философски заметила Мила. И заинтересованно спросила: – Не хотите бросить в меня камень?

Бродерик Маккарти рассмеялся и примирительно сказал:

– Может быть, продолжим наш разговор в квартире? А то вы можете простудиться, стоя на сквозняке почти…

Он хотел сказать «почти голой», но вовремя спохватился, опасаясь смутить женщину. Мила оценила его деликатность и жестом пригласила пройти за собой. Когда она повернулась, Бродерик Маккарти убедился, что и ее бедра достойны восхищения.

– Присаживайтесь на диване, – сказала Мила. – Подождете пару минут, пока я оденусь?

– Да, – кивнул он. – Но это совсем не…

– Если заскучаете, поговорите с моей рыбкой, – не дала ему договорить Мила. – Она умеет развлекать гостей не хуже меня.

Мила вышла. Бродерик Маккарти огляделся. Комната, в которой он находился, могла в равной степени принадлежать ведьме или одинокой женщине, помешанной на Испании, или влюбленной в эту страну – это зависело от точки зрения. Но не безжалостному убийце, который так жестоко расправился с Питером Брокманом. Украшенная роскошным балдахином кровать, гобелены с танцовщицами фламенко на стенах, пестрый ковер на полу, мягкий диван – все это свидетельствовало о жажде жизни, которую испытывала Ульяна Рускова, а не смерти. Бродерик Маккарти повидал на своем веку немало убийц, чтобы отличить их от людей, свято соблюдающих заповедь «не убий».

Только одинокая рыбка в аквариуме не соответствовала психологическому портрету Ульяны Русковой, который он набросал в своей голове. Вероятнее всего, рыбка принадлежала Миле. Но, возможно, он ошибался, и тогда все его логические выводы не стоили и цента. Бродерик Маккарти подошел к аквариуму и, засунув в воду палец, чтобы привлечь внимание его обитателя, сказал:

– Привет, дружище! Как зовут твою хозяйку, не скажешь?

– Я вижу, вы уже подружились, – сказала, входя в комнату, Мила. Коротенькое платье, которое она одела, было, несомненно, очень дорогим, но скрывало почти так же мало, как и халатик до этого. Однако Бродерик Маккарти за это ее не осудил. – Я рада. Только советую вам вынуть палец из аквариума, а то моя Пиранья не любит этого.

Бродерик Маккарти поспешно отдернул палец, расплескав воду. Мила рассмеялась, заметив его испуг.

– Почему вы сразу не сказали, что это пиранья? – строго спросил он, скрывая свое смущение. – Я мог пострадать. Стая этих рыбок, обитающих в водоёмах Южной Америки, может в считанные минуты съесть даже крокодила.

– Моя Пиранья на такое варварство не способна, – успокоила его Мила. – Она не имеет никакого отношения к этим кровожадным хищникам. Посмотрите, разве она похожа на них? Такая милая!

– Но ведь вы сами только что сказали, что это пиранья, – возмутился Бродерик Маккарти. – Вы обманули меня?

– Вас зовут Бродерик, меня – Мила, мою рыбку – Пиранья, – пояснила с серьезным видом женщина. Но в ее глазах плясали чертенята. – В чем же здесь обман, скажите на милость?

– Так это ее имя! – начал понимать Бродерик Маккарти. – Пиранья!

– Ну да,– кивнула Мила. – А вы что подумали?

– Почему вы назвали свою рыбку Пираньей? – спросил Бродерик Маккарти, делая вид, что не расслышал вопроса. – Или это рыбка вашей подруги?

– Моя, – грустно призналась Мила. – Ульяна с ней еще даже не знакома.

Бродерик Маккарти с облегчением вздохнул. Значит, он был прав, когда посчитал рыбку в аквариуме не соответствующей нарисованному им психологическому портрету Ульяны Русковой. Профессиональное чутье полицейского его снова не подвело.

– Так почему же? – повторил он свой вопрос. Сейчас его интересовала уже Мила. И не в связи с убийством Питера Брокмана, а, признавал он, по личным мотивам.

– Потому что она такая же доверчивая и беззащитная, как и я, – призналась Мила, глядя на него глазами ребенка. – А мир такой жестокий и беспощадный. Согласитесь, что пиранье в нем легче жить, чем какой-нибудь гупии. Считайте это своего рода ложью во спасение. Мы обе притворяемся хищницами, чтобы выжить.

Бродерик Маккарти почувствовал непреодолимое желание защитить эту женщину от превратностей жизни. С трудом подавив его, полицейский вспомнил о цели своего визита и спросил:

– А ваша подруга, Ульяна Рускова, она не такая?

– Я заметила, что вы все время переводите разговор на Ульяну, – погрозила ему пальцем Мила. – Скажите честно, Бродерик, она разбила вам сердце? Вы влюблены в нее?

– О чем вы? – ошеломленно посмотрел на нее Бродерик Маккарти.

– Не скрывайте от меня ничего, – потребовала Мила. – Я лучшая подруга Ульяны. И могу стать вашей лучшей подругой… То есть лучшим другом. Только скажите.

Бродерик Маккарти наконец понял, что эта женщина над ним смеется. И побагровел от гнева.

– Бросьте свои шуточки, – сказал он хмуро. – С Интерполом обычно не шутят. А тот, кто пытается шутить…

– Тот пожалеет об этом, – закончила за него Мила. – Я правильно вас поняла? Вот видите, я уже понимаю вас с полуслова. Так что напрасно вы не хотите стать моим другом. Скажу без ложной скромности, еще ни один мужчина об этом не пожалел.

Бродерик Маккарти почувствовал свое бессилие перед этой женщиной. Она была явно умнее его и лучше владела с собой, настолько, что он не мог на равных с ней состязаться. А ее внешность была всего лишь… Бродерик Маккарти задумался, подыскивая нужное слово, и, наконец, нашел его – мимикрией. Она только прикидывается легкомысленной девицей, чтобы с тем большим успехом достигать своей цели.

Разгневанный Бродерик Маккарти высказал все это Миле, не утаив ничего.

– Я вижу, вы меня разгадали, – сказала она с сокрушенным видом. – Сдаюсь на милость победителя. Где ваши наручники?

И она протянула ему руки, соединив их в запястьях.

Бродерик Маккарти, который за мгновение до того был готов растерзать эту женщину, неожиданно рассмеялся.

– А что вы мне ответите, если я предложу вам выйти за меня замуж? – спросил он.

Теперь растерялась уже Мила.

– Это что, такой хитрый полицейский ход? – спросила она. – Я где-то читала о таких вывертах. Кажется, в рассказах Агаты Кристи о Эркюле Пуаро.

– Это святая истинная правда, – заверил ее Бродерик Маккарти. – Признаюсь вам, я мечтал о такой женщине, как вы. Будьте моей женой!

– Так сразу?

– Зачем же сразу, можете подумать. Я буду в Москве еще день или два. А перед отъездом еще раз задам вам тот же самый вопрос. Если вы скажете да, мы улетим вместе.

– А если нет?

– Тогда я вернусь через какое-то время, как только мне позволит работа. И буду возвращаться до тех пор, пока вы не ответите согласием. Так что вы скажете?

Мила задумчиво смотрела на Бродерика Маккарти. Он с волнением ждал ответа. Нечто, что она видела в его глазах, не позволяло ей обратить весь этот разговор в шутку. Впервые в своей жизни она серьезно обдумывала вопрос, который так часто задавали ей мужчины. И почему-то не могла, – или не хотела? – ответить отказом.

– Хорошо, – сказала она неожиданно для себя. – Два дня. Задайте мне этот вопрос через два дня, и я отвечу.

Бродерик Маккарти хотел что-то сказать, но ему помешал раздавшийся звонок в дверь.

– Вы кого-то ждете? – спросил он.

– Да, – кивнула она.

– А если не открывать?

– Будет только хуже. Вы мне дали всего два дня, помните? Мне надо успеть за такой короткий срок расплатиться со всеми своими долгами. Так почему бы не начать немедленно?

Он кивнул, соглашаясь, и она вышла. Раздался звук открываемой двери, голоса в прихожей. Затем в комнату вошли Мила и смуглый мускулистый мужчина с хищным профилем, который сразу не понравился Бродерику Маккарти. Своим наметанным глазом полицейского он разглядел в мужчине убийцу, который прятался в глубине его черных глаз.

– Знакомьтесь, – произнесла Мила. – Бродерик. Хуан.

Мужчины смерили друг друга оценивающими взглядами, и ни один не протянул руки для приветствия.

– Если я верно понял, вы бывший возлюбленный Милы, – первым нарушил молчание Бродерик Маккарти.

– Бывший? – зло скривил губы Альк. – Еще сегодня утром я не был бывшим. Наверное, даже постель не остыла. Ведь так, Мила?

Она не ответила, опустив голову.

– Сразу предупреждаю, мне это безразлично, – сказал Бродерик Маккарти, пытаясь сохранять спокойствие. – Я люблю Милу, и ее прошлое не имеет для меня значения.

– Тогда встань в очередь, – издевательски посоветовал ему Альк. – Таких, как ты, у нее легион. А мне она все равно уже не нужна.

– Я думаю, вам лучше уйти, – сказал Бродерик Маккарти, сжимая кулаки. – Иначе…

– Что иначе? – нагло ухмыльнулся Альк.

– У нас, ирландцев, принято защищать честь своих женщин. Видно, вы воспитывались в плохом обществе. Но это не служит вам оправданием.

– А вот это? – спросил Альк и ударил наотмашь женщину по лицу.

Мила вскрикнула и упала на пол, обливаясь кровью.

Бродерик Маккарти, не ожидавший такого, в первое мгновение замешкался. Затем он яростно бросился на Алька. Но было уже поздно. Тот опередил Бродерика Маккарти на долю секунды и нанес ему удар по голове. Затем еще один удар и еще…

Свет померк в глазах полицейского, и он, потеряв сознание, упал рядом с Милой.

Альк сходил на кухню и вернулся с большим ножом. Он несколько раз воткнул остро наточенный нож в мягкое тело женщины, пока не убедился, что она мертва. Затем вложил нож в руку Бродерика Маккарти, ударив его перед этим ногой по голове, чтобы он не очнулся раньше времени.

Картина, которую он сам сотворил, понравилась Альку. Он поискал глазами и увидел мобильный телефон Милы, оставленный ею на столе. Взял его и спрятал в карман. Затем достал из другого кармана свой мобильный телефон и набрал короткий номер.

– Полиция? – спросил он. И, услышав ответ, сказал: – Немедленно приезжайте! Мужчина зарезал женщину. Насмерть. Кто я? Это не важно. Записывайте адрес…

Продиктовав адрес, Альк еще раз окинул цепким взглядом комнату, словно запоминая детали. Потом вышел, оставив входную дверь приоткрытой.

Спускаясь по лестнице, Альк весело насвистывал. Он был доволен самим собой. Всего два дня понадобилось ему на то, чтобы отыскать след Ульяны Русковой, казалось, затерянный на необъятных просторах этой дикой страны. Прилетев в Москву и установив наблюдение за ее квартирой, он быстро установил, что в ней проживает девчонка, которую он как-то подцепил в ночном клубе. Тогда он приезжал в Москву с Руром, днем сопровождал его, и ему было смертельно скучно, он развлекался, как мог, по ночам. Проведя с девчонкой ночь, он выставил ее за дверь, даже не заплатив за такси. Подстеречь девчонку во дворе, под видом случайной встречи, а затем снова затащить ее в постель было плевым делом. Он надеялся рано или поздно узнать от Милы, где скрывается ее подруга, а пока поразвлечься с нею. Но ему повезло, Ульяна позвонила сама, в тот момент, когда они с Милой занимались любовью. Теперь у него был номер мобильного телефона Ульяны, и он знал город, откуда она звонила – Владивосток. Мила стала ему не нужна. Но она была хороша в постели, и он вернулся, чтобы снова насладиться ею. Затем он ушел бы, и они никогда уже не встретились.

Таким было его первоначальное намерение. Альк не собирался ее убивать, как многих других до этого. В своей манере он тоже мог быть благодарным. Но Мила не должна была изменять ему с каким-то человечишкой, который к тому же осмелился так нагло разговаривать с ним. Поэтому он убил Милу, а ее любовника подставил, вложив в его руки нож. Теперь тому не избежать наказания за убийство своей возлюбленной в припадке ревности.

Альк улыбнулся. Двойная удача – он отомстил за себя и выполнил приказ Рура. Рур будет доволен, думал он…

Когда Бродерик Маккарти очнулся, вся квартира была полна полицейскими. Его руки были скованны наручниками. На полу в луже крови лежало укрытое простыней женское тело. Его о чем-то спрашивали, он машинально отвечал. Страшно болела голова, мысли путались. Затем его повели вниз по лестнице, жестко придерживая за локти. Но он не чувствовал боли. Все происходящее казалось ему сном. Кошмарным сном. Но как Бродерик Маккарти ни пытался, он не мог проснуться.

Глава 22

Дни проходили за днями, а Ксиу не прилетал. Ульяна встречала каждый самолет из Пекина. Разумом она понимала, что уже не дождется его, но надежда в ней не хотела умирать и вела ее в терминал, заставляла рассматривать лица пассажиров, радостно вздрагивать, услышав объявление о прибытии пекинского рейса. Испытав очередное разочарование, она уходила в гостиницу, расположенную вблизи аэропорта, и, никуда не выходя, ждала, когда наступит следующий день. Слушала, как взлетают и приземляются самолеты.

Во Владивосток она уже не ездила. Лежала в гостиничном номере на кровати с открытыми глазами и вспоминала, о чем они говорили с Ксиу. Его глаза. Его руки. Его улыбку. Их счастье длилось так недолго, но она жалела не об этом, а о том, что мало с ним разговаривала, слишком мало о нем узнала. Тонула в его глазах, и было не до слов…

Иногда она звонила Миле, но ее телефон не отвечал. Не пришли на главпочтамт и деньги. Это было не похоже на Милу, но у Ульяны уже не осталось душевных сил тревожиться еще и за подругу. В конце концов, та была в Москве, и ничего плохого с ней не могло случиться. Скорее всего, ей вскружил голову ее новый любовник, и она на какое-то время забыла обо всем на свете, включая просьбу Ульяны. Такое с ней бывало и раньше. Потом она будет плакать, просить прощения, раскаиваться, Ульяна, разумеется, простит ее, и все вернется на круги своя. Вот только Ксиу уже никогда не вернется…

Телефон Милы позвонил на четвертый день. Ульяна, увидев на экране ее номер, невольно улыбнулась, подумав, что Мила вышла из своего загула и звонит, желая покаяться. Но в трубке раздался чужой мужской голос, сухой и жесткий.

– Ульяна Рускова?

– Да, – ответила она, недоумевая. – А вы кто? Что с Милой?

– Она мертва.

Сначала Ульяна не поверила тому, чтоуслышала. В это было невозможно поверить.

– Перестаньте шутить, – потребовала она. – И вообще, кто вы такой?

– Мила Цикаридзе умерла, – повторил монотонно голос. – Вы должны мне поверить. Я семейный адвокат семьи Цикаридзе, звоню вам по просьбе ее отца.

– Как она умерла? – все еще сомневаясь, спросила Ульяна.

– Ее убил любовник в припадке ревности.

И тогда Ульяна поверила. Она сама все время предупреждала Милу, что ее многочисленные любовные похождения добром не кончатся. И вот – накаркала…

Вдруг Ульяна почувствовала свою вину в том, что случилось с Милой. Она должна была образумить Милу, и не только словами. А она ее бросила на произвол судьбы и собственного легкомыслия. Как Ксиу…

Ульяна была готова разрыдаться, но слез не было. Ее глаза были сухи, как Атакама, самая безводная пустыня на планете.

Я всем приношу только несчастье, подумала она. Близкие мне люди умирают один за другим, а я живу…

Ее мысли прервал голос адвоката, сказавший:

– Мила Цикаридзе оставила завещание, которое было оглашено в день ее похорон.

– Милу уже похоронили? – воскликнула Ульяна. Это был еще один удар, который отозвался острой болью в ее сердце. – Почему так быстро?

– У ее отца были срочные дела за границей, он должен был улететь или потерять свой бизнес. Поэтому пришлось ускориться. Сами понимаете, деньги помогают решить любые проблемы и в кратчайшие сроки. Милу похоронили на Новодевичьем кладбище, на участке, где ранее уже производилось захоронение ее близких родственников. Если вы помните, дед Милы был большим человеком в нашей стране. Это называется родственное захоронение.

Каждое слово, произнесенное невидимым собеседником, словно било Ульяну наотмашь, вызывая боль. А он как будто не понимал, что наносит ей рану за раной. Его голос ни разу не дрогнул. Он, как бездушный механизм, выполнял свою работу.

– Но я звоню вам не для того, чтобы все это рассказывать.

– А зачем? – машинально спросила Ульяна.

– Как я уже сказал, Мила Цикаридзе оставила завещание. Она была не бедным человеком благодаря своему отцу. Вы знали это?

– Какое это имеет значение? – удивилась Ульяна.

– Мила Цикаридзе завещала вам, своей единственной подруге… Это не мои слова, это строки из ее завещания… Она оставила вам замок в Испании, который ей принадлежал.

– Замок в Испании? – повторила Ульяна, ничего не понимая. – Мила ничего мне не говорила о нем.

– Тем не менее, это факт. Чтобы вступить в права наследования, вам необходимо срочно прилететь в Москву и оформить в моем офисе необходимые документы. Понимаете, срочно!

– Почему такая срочность? – спросила Ульяна. И болезненно вздрогнула, вспомнив, что уже задавала этот самый вопрос чуть раньше.

– Дело в том, что дела семьи Цикаридзе вынуждают меня уехать из России, и надолго. Когда я вернусь, все сроки могут быть пропущены. Поэтому вам надо поторопиться. Если вы хотите стать законной владелицей замка в Испании.

– Не хочу, – честно призналась Ульяна. В эту минуту она не могла даже думать об этом.

– Но Мила очень этого хотела, – голос в трубке изменился, он стал мягким и вкрадчивым, словно пытался, как змей-искуситель, проникнуть ей в душу. – Неужели вы можете пренебречь ее последним желанием?

Это стало еще одной каплей в чаше страданий, из которой пила Ульяна. Сначала Ксиу, теперь Мила… Ульяна уже не могла терять и терять. Она должна была чем-то поступиться в память о близком ей человеке. Чтобы потом не корить и не карать саму себя всю оставшуюся жизнь.

– Хорошо, – сказала она. – Я прилечу. Первым же рейсом.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно произнес голос в трубке. Он снова стал сухим и жестким. – Я немедленно закажу для вас билет, на ближайший рейс из Владивостока в Москву. И лично встречу вас в аэропорту, чтобы не терять времени. Надеюсь, мы договорились?

– Да, – прошептала Ульяна. У нее уже не осталось сил даже на то, чтобы разговаривать. А еще надо было расплатиться в гостинице, идти в аэропорт, садиться в самолет, совершать много других утомительных бессмысленных действий. При одной только мысли об этом ее охватывал ужас.

Тем не менее, она заставила себя сделать все это. И вскоре уже летела на самолете в Москву, увозя с собой из Владивостока только разбитые мечты и почти умершую надежду…

В аэропорту «Шереметьево» Ульяну встретил невысокий худощавый мужчина в светло-сером шелковом костюме и темных очках, которые скрывали его беспокойные глаза цвета болотной жижи. Он часто оглядывался по сторонам, как будто кого-то искал в толпе. Ладони у него были влажные, а сам он показался Ульяне похожим на пиявку, которой каким-то образом удалось принять человеческий облик. У него в руках не было плаката с именем Ульяны, он безошибочно узнал ее среди других пассажиров, словно они раньше встречались, и подошел сам.

– Меня зовут Генрих Вассерман, – представился он, протягивая руку. – Я адвокат семьи Цикаридзе. Это я звонил вам во Владивосток.

– Я не могу сказать, что мне приятна наша встреча, – глухо сказала Ульяна. – Простите.

– Я понимаю и не обижаюсь, – засуетился он, бросая быстрые взгляды вокруг. Взял Ульяну под локоть своими липкими пальцами и повел ее, но не к выходу из терминала, а куда-то вглубь здания. – Для меня самого смерть Милы Цикаридзе была неожиданным и неприятным известием. Она так любила жизнь!

Слова, которые произносил Генрих Вассерман, были правильными, но произносились они каким-то безразличным тоном, как будто адвокат семьи Цикаридзе читал текст, заранее написанный на бумажке и заученный им. Природный инстинкт подсказывал Ульяне, что ждать от него искреннего сочувствия бессмысленно. Возможно, он был хорошим адвокатом, но как человек – очень неприятным.

– Куда мы идем? – спросила она.

– В vip-зал, – пояснил адвокат. – Я взял все документы с собой, вы должны их подписать.

– Почему такая спешка? – Ульяна недоумевала. – Я думала, что сначала мы поедем на кладбище, я положу цветы на могилу Милы. Поверьте, для меня это важнее, чем замок в Испании, который она мне оставила по завещанию.

– Я вам верю, – кивнул адвокат. – Но поверьте и вы мне – так будет правильнее. Не спорьте!

– Хорошо, – согласилась Ульяна. Она не хотела спорить, она вообще не хотела ни с кем разговаривать, особенно с этим скользким субъектом, который почему-то внушал ей отвращение.

Они прошли в vip-зал и присели за столик. В зале никого, кроме них, не было. Адвокат достал из своего кейса какие-то бумаги, которые Ульяна подписала, не читая. Это было уже выше ее сил.

– Вот и все, – сказал, улыбаясь, Генрих Вассерман. – Как говорится, brevi manu – без проволочек и формальностей. Поздравляю вас!

– С чем? – с недоумением посмотрела на него Ульяна.

– С замком в Испании, – пояснил он. – С этой минуты вы его законная владелица. Со всеми вытекающими из этого факта правами и обязанностями.

– Теперь мы можем поехать на кладбище? – безучастно спросила Ульяна.

– Вы хотите провести этот, быть может, самый счастливый в своей жизни день в полиции? – улыбка Генриха Вассермана стала еще лучезарнее.

– При чем здесь полиция? – насторожилась Ульяна. Она вспомнила об Интерполе.

– А разве я вам не говорил? Милу убили в вашей квартире. А кто и зачем – неизвестно.

– Но ведь вы сказали по телефону, что ее убил любовник?

– Наверное, вы не совсем правильно меня поняли. Это всего лишь версия, одна из многих, – развел руками адвокат. – Полиции очень хочется пообщаться с вами, чтобы задать несколько вопросов, имеющих отношение к этому жуткому преступлению.

– Каких вопросов?

– Например, где вы были в момент убийства. Не вы ли дали ключи от своей квартиры убийце. Да и мало ли еще каких? Поймите, вы – среди подозреваемых.

– Что за бред! – воскликнула Ульяна.

– Это вам так кажется, – обиделся адвокат. – Но главный вопрос, который задает следователь, расследуя преступление, звучит так: «Cui prodest?» Что означает «кто от этого выиграет?».

– А при чем здесь я?

– По завещанию Милы вы получили замок в Испании. Поверьте, для очень многих это достаточный повод для убийства.

– Но мне не нужен этот замок! – почти закричала Ульяна. – Я даже не знала о его существовании, пока вы мне не позвонили!

– Тише, тише! – прошептал адвокат, с тревогой оглядываясь. – Нас могут услышать. А это не в ваших интересах. Вы думаете, в полиции вам поверят, что вы ничего не знали о замке и завещании? Очень сомневаюсь. Кстати, где вы были весь последний месяц? Вы можете об этом рассказать полиции?

И Ульяна поняла, что мышеловка захлопнулась. Бедная мышка, пожелавшая отведать кусочек бесплатного сыра, попалась. Если она расскажет обо всем, что с ней произошло, ее передадут Интерполу. Если скроет, то, как уверяет адвокат семьи Цикаридзе, и не верить ему у нее нет оснований, ее арестуют как возможную соучастницу или даже организатора убийства Милы. Она растерянно посмотрела на Генриха Вассермана и, почти против своей воли, спросила:

– Что же мне делать?

– Лететь в Испанию, – последовал быстрый и, видимо, заранее заготовленный ответ. – Немедленно. На месяц, на два – сколько потребуется. Отсидеться в своем замке, пока полиция не найдет настоящего убийцу или заказчика убийства. А потом вернуться в Москву, так сказать, на белом коне.

– В Испанию? – Ульяна была ошеломлена внезапным поворотом событий. – Но как?

– Очень просто, – радостно улыбнулся Генрих Вассерман. – Скажите мне спасибо за то, что я обо всем подумал заранее. Я заказал билеты на самолет, который через два часа вылетает в Мадрид. Конечный пункт назначения – Леон. В окрестностях этого города находится ваш замок.

– Но я не хочу! – запротестовала Ульяна. И тут же поправилась упавшим голосом: – Вернее, не могу.

– Почему же? – сухо спросил Генрих Вассерман. Было видно, что он начал терять терпение.

– Я никого не знаю в Леоне, – придумала Ульяна причину, чтобы не пускаться в долгие объяснения. Она знала, что адвокат ее все равно не поймет, только даром будет потрачено время. Ему были глубоко безразличны ее переживания. И он не знал о ней ничего, а тем более того, что случилось за последее время. – Как я доберусь до замка?

– Я предполагал это, – сказал Генрих Вассерман тоном, отметающим все сомнения. – Поэтому я лечу с вами.

Ульяна была поражена.

– Вы? – только и смогла произнести она. – Со мной? Но почему?

– Об этом меня попросил отец Милы Цикаридзе, – доверительно сообщил ей почти шепотом адвокат, предварительно оглянувшись по сторонам. – Он знает, что вы были лучшей подругой его дочери, и не верит в вашу виновность. Но полицейские его не слушают. Поэтому он обратился ко мне с просьбой вывести вас, как говорится, из-под удара. В память о дочери.

Ульяна молчала, обдумывая услышанное. Словно мало ей было неприятностей с американскими полицейскими, затем с Интерполом, теперь вот и московская полиция разыскивает ее. Хорошо, если все окончится допросом. Но вдруг ее арестуют, как тогда она сможет отомстить за Ксиу? Или помочь ему, если с ним случилась беда? Вывод напрашивался сам собой – она должна была покинуть Москву и на время где-то скрыться от полиции, переждать. Генрих Вассерман прав, давая ей такой совет. И, говоря по правде, замок в Испании – не самое худшее для этого место.

– Так что вы скажете? – вкрадчиво спросил Генрих Вассерман. – Я вас убедил?

– Не совсем, – ответила она. – Но за неимением лучшего варианта я вынуждена согласиться.

– Вот и хорошо, – радостно потер руки Генрих Вассерман. – Значит, летим в Испанию! Поверьте, вы сделали правильный выбор. Испанский замок лучше российской тюрьмы.

Ульяна не стала с ним спорить.

Глава 23

Это был утомительный многочасовой перелет с пересадками в Риме и Барселоне. Конечной целью их путешествия был аэропорт города Леон, административного центра одноимённой испанской провинции, расположенной на севере страны. От Леона надо было проехать на автомобиле еще около сотни километров, чтобы добраться до замка.

– Это не обычный замок, один из тех двух с половиной тысяч, которые сохранились до наших дней на испанской земле в каждой провинции, чуть ли не в каждом городе, – говорил, брызгая от возбуждения слюной, Генрих Вассерман. – Местные жители, да и не только они, называют его Замком тамплиеров, потому что в средние века он принадлежал таинственному Ордену Храмовников. В свое время замком владел первый великий магистр ордена Гуго де Пейн.

Ульяна почти не слушала его. Она чувствовала себя до крайности изможденной, и нервно, и физически. Всю дорогу она проделала в полудреме, явь в ее сознании перемежалась со сновидениями, иногда она даже не понимала, что происходит в реальности, а что ей только снится. И сквозь эту туманную завесу порой прорывался монотонный голос, пытавшийся внушить ей, что она должна быть счастлива, получив во владение знаменитый castillo, находящийся некогда в старинном королевстве, а ныне северо-испанской провинции Леон.

– Над воротами замка тамплиеры выбили свой девиз, который гласит: «Если Господь не защищает город, тщетны будут усилия тех, кто его охраняет», – нашептывал ей почти в ухо Генрих Вассерман. – Эти монахи-воины истребляли огнем и мечом мусульман и всех, кто противился воле Папы Римского, защищали паломников, путешествующих в Святую землю. Но при этом их подозревали в волшебстве, колдовстве и алхимии. Вот она, человеческая неблагодарность! А затем на них начались гонения, порожденные завистью к их несметным, как многим казалось, богатствам. По приказу французского короля рыцарей Храма арестовали и предали суду инквизиции, а их владения конфисковали. Филипп IV написал другим христианским монархам с настоятельной просьбой арестовать, по его примеру, всех тамплиеров в их владениях. А Папа Климент V издал буллу «Pastoralis praeeminentiae», в которой приказывал всем христианским монархам произвести аресты тамплиеров и конфискацию их земель и имущества. Эта булла положила начало позорным судебным процессам над тамплиерами в Англии, Германии, Италии, на Кипре. И только в Испании было иначе. Потомки Гуго де Пейна, засевшие в Замке тамплиеров, дали жестокий отпор тем, кто посягнул на их жизнь, имущество и честь. Они не стали беспомощными жертвами, покорно идущими на костер или в монастырь, чтобы до конца своей жизни влачить жалкое существование в заточении в мрачных сырых подземельях…

Монотонный голос постепенно угасал, словно искра в ночи, а в обступившей ее тьме Ульяна начинала видеть смутные тени, которые постепенно принимали зримые очертания.

Это была крепость, над которой гордо развевались красно-белые знамена Ордена тамплиеров.

Стены крепости, сложенные из громадных каменных глыб в форме неправильного четырехугольника, украшали рыцарские гербы. На квадратных с округлостью внизу щитах, являвшихся отличительным признаком испанских рыцарей, вставали дыбом львы, леопарды, волки, парили орлы, цвели розы и лилии. Золото соседствовало с серебром, а сами гербы были расписаны разнообразными красками – червлёной, лазурной, красной, черной, зелёной, пурпурной.

Откуда-то Ульяна знала, что золото символизировало богатство, силу, верность, знатность, а серебро – скромность и благородство. Имели свое значение и другие цвета. Красный означал мужество и страсть; голубой – величие и красоту; зелёный – изобилие, свободу и надежду; пурпурный – власть; а чёрный – печаль и постоянство. Чем богаче считался обладатель герба и чем древнее был его род, тем больше было изображений. И каждое также что-то символизировало. Лев – отвагу, силу, гнев и великодушие, присущие рыцарю; журавль – бдительность и осторожность; единорог – непобедимость; гриф – неустрашимость и свирепость; кошка – независимость; кабан – бесстрашие; петух – воинственность. Лилии означали расцвет и успех, а розы – чистоту и святость. Чаще всего на гербах, украшавших стены замка тамплиеров, можно было видеть единорогов, грифов и розы.

Крепость осаждали враги – рыцари, оруженосцы, простые воины, пешие и конные. Над их рядами пестрели красно-золотые значки арагонского короля и стяги с французскими лилиями.

В вертикальных бойницах крепости виднелись лучники и арбалетчики, которые пускали стрелы в тех, кто пытался взять замок приступом. На стенах были установлены громадные котлы с кипевшей в ней смолой. Иногда их опрокидывали на головы тех, кто находился внизу или карабкался по лестницам, и тогда раздавались крики боли и ужаса, вселявшие страх в одних и гнев – в других.

На самой высокой башне замка стоял рыцарь в кольчуге, надетой на стёганую куртку. Поверх доспехов была накинута гербовая котта из белой ткани с красными крестами спереди и сзади. На двух широких, идущих накрест ремнях-перевязях на поясе был подвешен тяжелый меч. На шее рыцаря висел треугольный щит, обтянутый кожей, а в руках он держал копье.

Рыцарь был без шлема, и Ульяна могла разглядеть его хищный профиль и длинные черные волосы, спадающие на плечи. Борода, усы и густые брови придавали его лицу мрачное выражение, которое подчеркивал хмурый взгляд его черных, как смоль, глаз. Он стоял, скрестив руки на длинной рукояти меча, упиравшегося острием в землю, и с презрительным выражением на лице смотрел на воинов, осаждавших крепость.

Его глаза насторожились, когда от основной части вражеского войска, над которой колыхалось особенно много рыцарских знамен с вытканными на них лилиями, отделился всадник, державший в руке развевающийся по ветру белый флаг. Это был парламентер, поэтому в него не стреляли. Всадник подъехал к воротам замка, остановился и протрубил в горн, привлекая к себе внимание и требуя тишины. Затем он развернул длинный свиток и начал громко выкрикивать слова, начертанные на нем.

– Рыцари Ордена Храмовников, также называющего себя Орденом бедных рыцарей Христа, Орденом бедных рыцарей Иерусалимского храма, Бедными воинами Христа и Храма Соломона, а в миру именуемые просто храмовниками! К вам обращаются все христианские монархи и милостью Божией Папа Климент V с требованием немедленно отречься от сатаны, прекратить сопротивление, сложить оружие и сдаться для праведного суда Святой инквизиции. Список ваших прегрешений велик. Вот лишь некоторые из них.

Всадник сделал паузу, чтобы дать осажденным осмыслить то, что он уже сказал, и продолжил чтение.

– Священники Ордена Храмовников не освящают Святых Даров и искажают формулу мессы. Рыцари ордена поклоняются некоему коту, который иногда является им на их собраниях, а также трехликому идолу, почитая их как богов, которые могут их обогатить, заставляют землю плодоносить, а деревья цвести. Рыцари обвязывают головы этих идолов короткими веревками, которые затем носят на теле под рубахой, чтобы они защищали их в бою, уберегая от меча и копья. Во время приёма новых членов в орден им выдают вышеупомянутые короткие верёвки. Всё, что рыцари Ордена Храмовников совершают, они совершают ради поклонения этим идолам…

Всадник дочитал только до середины свитка, но рыцарю, стоявшему на крепостной башне, уже надоело слушать. Он непритворно зевнул и сделал небрежный знак рукой одному из арбалетчиков, стоявших за его спиной. Стрела со свистом разрезала воздух и вонзилась парламентеру в шею. Он рухнул с коня, напугав его грохотом своих доспехов. Конь, испуганно заржав, ускакал от стен крепости, волоча за собой человека, чья нога застряла в кованом стремени. Вопль негодования потряс ряды осаждавших замок, тогда как осажденные издали радостный боевой клич.

– Non nobis Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam! – Прокричали они. – Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!

Сражение возобновилось с новой силой. Крепость казалась неприступной, но осаждающих было слишком много, а осажденных – очень мало. Рыцари Ордена храмовников и их оруженосцы едва успевали отталкивать шестами и пиками длинные лестницы, по которым взбирались на стены замка вражеские воины, лить кипящую смолу из огромных чанов на тех, кто пытался выломать ворота крепости, стрелять из луков и арбалетов, поражая военачальников объединенной армии арагонского и французского королей. Защитники замка изнемогали, теряя силы и надежду. Но их предводитель, владелец замка, укреплял их дух своим личным примером, не позволяя отчаиваться и сдаться. Рыцарь неожиданно появлялся в самых опасных местах, когда ситуация казалась уже безнадежной. И враги, дрогнув, бежали, а кто не успевал бежать, был изрублен в куски или поднят на копье. Словно некий злой беспощадный дух носился над полем боя, непобедимый и неуязвимый.

И когда вечерние сумерки упали на землю, дрогнули осаждавшие. Победа, которую, казалось, они уже почти одержали, ускользнула из их усталых рук, которые уже были не в силах поднять меч, боевой топор или копье. Ноги простых воинов и копыта лошадей рыцарей скользили в крови, пропитавшей землю вокруг замка. Многие падали и с трудом могли подняться.

Арагонцы и французы отошли от стен замка и разбили лагерь неподалеку. Беззвездную ночь осветило пламя костров. Никто не смеялся, редко кто разговаривал. Уныние владело всеми. Даже рыцари уже не вспоминали, как некогда французский король Карл Лысый в знак восхищения мужеством раненого герцога Готфрида Арагонского обмакнул пальцы в кровь рыцаря и по золотому полю его щита провёл четыре красных полосы. И тем более не бахвалились, как это было еще этим утром, что покроют себя на поле брани еще большей славой и заслужат еще большие почести.

А в полночь как будто разверзлись хляби небесные, и пошел проливной дождь, который погасил все костры, не позволяя воинам ни обогреться, ни приготовить на огне пищу, ни выспаться накануне нового сражения. Ветер выл, как стая озлобленных волков, вселяя ужас в сердца. Кромешная тьма окутала землю.

– Бог против нас, – испуганно шептались простые воины, не решаясь произнести эти слова громко. Но постепенно их ропот становился все явственнее, слышнее, и достиг ушей рыцарей, а затем тех, кто командовал армией.

Наутро восходящее солнце осветило брошенный лагерь. Армия ушла от стен крепости перед рассветом, оставив после себя только погасшие пепелища и могилы, в которых были наспех зарыты тела тех, кто погиб, пытаясь взять приступом замок, или умер этой ночью от ран.

Но их бегство не осталось незамеченным. Рыцарь – владелец замка, стоя на площадке самой высокой башни, провожал их презрительной улыбкой, освещавшей мрачное лицо с крупным костлявым носом, делающим его похожим на большую хищную птицу…

Ульяна почувствовала, как что-то гадкое и липкое прикоснулось к ее плечу, и, вздрогнув от отвращения, проснулась. Над ней склонился, окутав ее ароматом дорогого одеколона, Генрих Вассерман. Радостно улыбаясь, он сказал:

– Вот мы и долетели. Леон!

Ульяна брезгливым движением сбросила его руку со своего плеча и посмотрела в иллюминатор, но не увидела ничего, кроме забетонированной посадочной полосы, по которой медленно катился самолет.

Генрих Вассерман, не обидевшись и словно даже не заметив отвращения Ульяны, продолжал бубнить над ее ухом.

– Кстати, название города произошло от латинского legio, что означает «легион». Когда-то здесь был разбит лагерь солдат римского VI Победоносного легиона. В то время Леон считался крупным центром торговли золотом, которое добывалось неподалёку от города. Но увы! Те времена уже в далеком прошлом. Местным жителям вместо золота достались только древние постройки. Впрочем, за неимением других развлечений, могу порекомендовать посетить при случае романскую базилику Сан-Исидро или католический кафедральный собор. Готический стиль, знаете ли, впечатляет и в наши дни! Но что забавно – ранее, во втором веке, на этом месте были расположены римские термы. Собор вместо общественной бани – какая ирония, вы не находите? О чем только думали святые отцы!

Болтавший без умолку Генрих Вассерман порядком надоел Ульяне, но она не знала, как заставить его замолчать. Поэтому, с удовольствием замечая, как скользкая улыбка медленно сползает с его лица, она сказала:

– А я хотела бы зайти в собор сейчас. Помолиться за Милу. В Москве вы мне не дали такой возможности. Вы не будете возражать?

Генрих Вассерман поморщился, но не рискнул спорить, чувствуя, что переубедить Ульяну ему не удастся, и все может закончиться ссорой. И после того, как они покинули здание аэропорта и арендовали двухместный спортивный IFR Aspid в местной компании по прокату автомобилей, он подвез ее к кафедральному собору. Но сам заходить внутрь не стал, объяснив свое нежелание головной болью.

– Подвержен мигреням, знаете ли, – сказал он. – А в соборе такое эхо! Моей бедной голове оно противопоказано. Как-нибудь в другой раз.

Ульяна была рада избавиться от него хотя бы ненадолго, поэтому не настаивала. Снаружи старинный, уходящий остроконечнымм шпилями в небо, собор по странной, на взгляд Ульяны, прихоти архитектора был украшен многочисленными каменными горгульями, грифонами и химерами. Они скалили клыки и, казалось, злобно косились на всех, кто входил в собор. Ульяне почудилось, что чудовища, медленно поворачивая головы, проводили ее настороженными взглядами, и она долго еще испытывала неприятное ощущение.

В соборе было сумрачно, несмотря на огромные витражи. Цветные панно затемняли солнечные лучи, проникавшие внутрь. Шаги гулко отдавались под высокими сводами. Ульяна присела на деревянную скамью у мраморной колонны и замерла, с запоздалым сожалением подумав о том, что не знает полностью ни одной заупокойной молитвы. В ее голове мелькали только обрывки фраз: «В сокрушении и умилении сердца моего молюся Тебе..», «Упокой, Господи, душу усопшия рабы Твоея…», но все это было не то, слишком архаично и как-то даже нелепо, когда речь шла о Миле, всегда такой веселой, взбалмошной и жизнерадостной.

Ульяна поймала себя на том, что продолжает думать о Миле как о живой. Не увидев ее могилы, Ульяна в глубине души все еще не могла смириться с мыслью, что Мила умерла.

Этому было объяснение. Раньше смерть для Ульяны, молодой и здоровой, была отвлеченным понятием, она редко о ней задумывалась, и старалась подобные мысли, когда они приходили, гнать прочь. Смерть в ее сознании ассоциировалсь со старостью. Ее отец и мать были уже достаточно пожилыми людьми, когда умерли, а сама она – еще очень юной. Она знала, что умрет, как ее родители, и это неизбежно. Но также Ульяна была уверена, что это произойдет не раньше, чем она станет старой и дряхлой. А тогда и умирать будет не страшно, считала она, в действительности, быть может, даже не веря, что такое может случиться. Она не представляла себя старухой.

Но внезапная смерть Милы многое изменила. Даже потеря Ксиу была для Ульяны не так тяжела. Когда она думала о Ксиу, боль утраты смягчалась надеждой, что он, вопреки ее предчувствию, жив, и они когда-нибудь встретятся. После известия о трагической гибели подруги, которая была ей как сестра, Ульяна впервые по-настоящему осознала, что она сама смертна. И может умереть даже молодой, не успев состариться. Этому осознанию немало способствовали события последних недель.

Все это время исстрадавшаяся душа Ульяны искала не только покоя, но и собеседника, с которым она могла бы поговорить, что называется, по душам, и которого она не находила среди окружающих ее людей.

В детстве родители Ульяну не крестили, посчитав, что она должна сама принять осознанное решение, повзрослев. Но чтобы принять такое решение, надо было задуматься о жизни после смерти, осмыслить саму возможность постземного существования. А на это у нее не было ни времени, ни желания. По здравому размышлению Ульяна признавала, что она была типичным продуктом современного общества – с размытыми идеалами, нестрогой моралью, неопределенными убеждениями и верованиями. Это был груз, с которым было очень трудно не то что войти в царство божие, но даже помыслить о нем на досуге. И она, идя по легкому пути, просто не думала. И даже в церковь не ходила.

Неожиданно для себя оказавшись в католическом соборе, она внезапно подумала, что единственный, кому она могла бы сейчас открыть свою душу, был, как это ни парадоксально, тот, во имя которого этот собор и был построен. Незримый, безмолвный и давно умерший. Но были два обстоятельства, которые в эту минуту перевешивали для Ульяны все доводы против. Этот собеседник выслушает ее, хочет он этого или нет. И, если верить христианским догмам, не осудит.

И Ульяна мысленно обратилась к Иисусу Христу, в чьем доме она сейчас находилась. Ей это было легко, потому что Он смотрел на нее с огромного распятия, установленного в соборе. Его лицо было искажено мукой. Он сам страдал. Он должен был понять ее страдания.

Она начала рассказывать. О себе и Ксиу. О том, как они встретились. И как решили спасти человечество.

Но уже через несколько фраз она поняла, что это не то, что ей сейчас нужно, и что может принести ей утешение. Глаза Христа, полные великой любви к людям, призывали к смирению. Чтобы спасти человечество, Он смиренно пошел на Голгофу. А Ульяна пылала жаждой мести. Ее душа требовала возмездия. Это не имело ничего общего с христианской моралью всепрощения.

Она растерянно замолчала. Смотрела в лицо распятого Иисуса Христа. Оно по-прежнему было страдающим. Но Его глаза как будто изменились, в них словно появился немой вопрос. И они смотрели не на нее, а куда-то в сторону. Ульяна невольно проследила за направлением Его взгляда. И увидела, что Он смотрит на Деву Марию.

Могло показаться, что Иисус Христос не мог ей ничем помочь – ни утешением, ни советом. Он сам ждал ответа от своей матери, как ему поступить.

При жизни Дева Мария любила не все человечество, а своего сына. И ради него была, вероятно, готова на все, как любая мать. Она бы не смирилась, если бы от этого зависела Его жизнь. Поэтому сейчас она могла понять Ульяну лучше, чем ее божественный сын.

И ее глаза были также полны любви. Они словно призывали Ульяну к откровению, обещая понять и помочь.

И Ульяна обратилась к Деве Марии, как когда-то, еще в детстве, обращалась к своей родной матери, когда перед ней вставали неразрешимые, как ей казалось, задачи, и ей было больно и тяжко.

Она рассказала Деве Марии все – о себе, Ксиу, Миле. А затем, поощряемая ее взглядом, поведала самое сокровенное, о чем не говорила даже Миле и Ксиу.

Замолчав, она почувствовала огромное облегчение, словно сняла со своей души тяжкий камень. Даже страх, который жил в ней последние дни, покинул ее. Возможно, понимала Ульяна, ненадолго.

– Но сколько той жизни осталось, чтобы пренебрегать даже одним часом покоя?

Ульяна не заметила, что задала этот вопрос вслух. Ее слабый голос, усиленный эхом, поднялся ввысь и затерялся под сводами собора. Ответа не последовало, но ей и не требовалось. Она уже знала его. Она увидела его в обращенных на нее глазах Девы Марии.

Из собора Ульяна вышла глубоко религиозным человеком, но, быть может, не совсем в том понимании, которое вкладывает в это понятие церковь, претендущая на обладание всей полнотой истины. После разговора с Девой Марией она отвела ей место в своей душе. Сразу после Ксиу, Милы, матери и отца, самых дорогих ей людей на земле.

«Всех, или почти всех, если исключить Ксиу, ты уже потеряла, – с горечью подумала Ульяна, выходя из мрака собора на дневной свет. И взмолилась: – Пресвятая дева, будь милосердна, верни мне хотя бы Ксиу!»

Мысленно повторяя эту коротенькую молитву, она подошла к автомобилю. Генрих Вассерман посмотрел на нее тем же взглядом, что и каменные чудовища, облепившие фасад собора. Он словно прочитал мысли Ульяны. И они ему явно не понравились.

– Теперь мы можем ехать? – недовольным тоном спросил он.

– Теперь да, – ответила Ульяна. – Я готова.

Она не лукавила. Теперь она действительно была готова ко всему, даже к самому худшему, зная, что окажется сильнее и никакое испытание ее не сломит.

Глава 24

Уже через три секунды автомобиль мчался со скоростью сто километров в час, а Генрих Вассерман продолжал давить ногой на педаль газа. Легкий спорткар заносило на поворотах, от аварии его спасала только обладающая интеллектом бортовая электроника, исправляющая ошибки водителя.

В салоне вместо традиционных приборов были установлены сенсорные экраны, дающие всю необходимую информацию о работе систем и агрегатов. Но Генрих Вассерман ни разу не взглянул на них. Он как будто был раздосадован тем, что Ульяна, мрачно молчавшая всю дорогу, вышла из собора совсем иной, словно за недолгое время, проведенное в храме, ей открылась какая-то истина, позволившая ей взглянуть на мир другими глазами.

Впервые за все путешествие Генрих Вассерман не разговаривал с ней. Глядя на его хмурое, обращенное к ней в профиль, лицо Ульяна вдруг уловила его явное сходство с изображенной на логотипе автомобиля змеей. Не хватало только раздвоенного жала, выглядывающего из открытой пасти аспида. Она поняла, почему Генрих Вассерман в пункте проката выбрал именно IFR Aspid, возможно, даже подсознательно. Ульяна не удивилась бы, если бы он вдруг повернул к ней голову, и из его рта вместо слов раздалось змеиное шипение.

Но этого не случилось, может быть, потому, что Генрих Вассерман не проронил ни слова. И менее чем через час они увидели перед собой высокий, заросший густой зеленой травой холм, на вершине которого на фоне обложивших небо грозовых туч возвышался замок. Опоясанный замшелой каменной стеной, прорезанной множеством узких бойниц, он показался Ульяне чудовищем, притаившимся в ожидании своей жертвы. Глазки-бойницы смотрели на нее в упор, не мигая, как будто угрожая или желая заворожить. Она понимала, что это всего лишь наваждение, но ей вдруг захотелось попросить своего спутника повернуть автомобиль назад. Остановила ее только мысль, что Генрих Вассерман все равно бы ее не послушался.

Автомобиль проехал по подъемному мосту через глубокий и широкий ров. А затем через арку, соединявшую две большие зубчатые башни. Как только автомобиль миновал арку, сверху бесшумно опустилась массивная стальная решетка с мелкими ячейками, через которые не смог бы пробраться даже мелкий зверек. Словно захлопнулась дверца мышеловки, подумала Ульяна. Дорога назад была отрезана.

– Выходи, – почти приказал Генрих Вассерман, останавливая автомобиль. Его тон изменился, из любезно-угодливого стал повелительным, почти грубым. Ульяна молча повиновалась.

Они поднялись по лестнице и прошли по верхней галерее, украшенной прямоугольными зубцами. Генрих Вассерман открыл одну из дверей, и они вошли внутрь замка.

– Я не вижу ни одного человека, – нарушила молчание Ульяна.

– И не увидишь, – усмехнулся ее провожатый.

– Замок пуст? – удивилась она.

– Нет, – коротко ответил Генрих Вассерман.

Ульяна ничего не поняла из его кратких ответов, но переспрашивать уже не стала, рассудив, что скоро все узнает сама.

Пройдя длинным гулким коридором, они вошли в огромный зал с камином. Пол здесь устилали грубо отесанные каменные плиты, а где-то у самого потолка были прорезаны узкие окна без стекол, через которые с подвыванием врывался ветер. На стенах были развешены старинные рыцарские доспехи и разнообразное оружие, применявшееся в средние века. В основном это были мечи, самые разнообразные – длинные и короткие, широкие и узкие, двуручные и одноручные. Затем шли копья, топоры, протазаны, рогатины, перначи, цепы, стилеты, кинжалы. Отдельно располагались луки, арбалеты, пращи, шнепперы. Это было только то, что Ульяна смогла рассмотреть, остальное терялось в полумраке. Многое Ульяна видела впервые и даже не знала названия. Это была целая коллекция, которую владельцы замка собирали со знанием дела, возможно, в течение нескольких поколений.

Несмотря на лето, здесь было холодно. Солнечные лучи не проникали сквозь крошечные окна. В громадном камине пылал огонь, обогревающий помещение, а заодно скудно его освещаюший. Перед камином стояло большое кресло, в глубине которого Ульяна заметила очертания чьей-то фигуры. Лица она не смогла разглядеть, как ни пыталась.

– Глубокочтимый Рур, я доставил ее, – склонившись в глубоком поклоне, словно подданный перед королем, раболепно произнес Генрих Вассерман.

– Что значит доставил? – возмутилась Ульяна. – Я вам не посылка!

Она хотела сказать что-то еще, обидное для Генриха Вассермана, но внезапно осеклась на полуслове. До нее вдруг дошло, что произнесенное адвокатом имя ей знакомо. Когда-то она слышала его, но где и при каких обстоятельствах – этого она сейчас не могла вспомнить.

– Как я понимаю, это было не просто, – в голосе того, кто произнес это, прозвучала скрытая насмешка. Он обращался к Генриху Вассерману, проигнорировав реплику Ульяны.

– Очень не просто, – подтвердил Генрих Вассерман. – Я не раз испытывал желание вырвать ей глаза.

Услышав это признание из уст адвоката, Ульяна буквально онемела. Липкий, как пальцы Генриха Вассермана, страх пробежал холодком по ее спине.

– Вам, гафе, нравится делать мелкие пакости, на большее вы не способны, – с ноткой осуждения произнес тот, кто сидел в кресле. – Уйди, Гафос, ты нагоняешь на меня тоску одним своим видом. Твои хлопоты будут щедро оплачены.

– Благодарю, глубокочтимый Рур, – снова склонился в униженном поклоне тот, кого Ульяна знала как адвоката Генриха Вассермана. Но она начинала в этом сомневаться. Не только тембр голоса, но и весь его облик странным образом изменился. Из худощавого холеного мужчины он вдруг превратился в некое человекообразное существо, отличающееся крайней худобой, болезненным видом и землистым цветом лица, курносое, кривое на один глаз и рыжеволосое. Ульяна успокоила себя тем, что это ей только кажется из-за полумрака и бликов огня, отбрасывающих нервные тени на стены и потолок и искажающих реальность до неузнаваемости.

Генрих Вассерман, или Гафос, как его назвали, кланяясь и пятясь, чтобы не показать спины, вышел. Ульяна осталась наедине с незнакомцем. Она не знала, как ей поступить – идти вслед за своим недавним спутником и бежать из этого замка или остаться и узнать, что происходит и почему она оказалась здесь. Впрочем, как она догадывалась, выбора у нее не было. И скоро все должно было разъясниться само собой. Надо только немного потерпеть и выждать, не выказывая страха, как это ни трудно.

– Ты боишься, – вдруг услышала она. – Это хорошо.

– Что же в этом хорошего, – возразила Ульяна, не удержавшись. – И вообще, не пора ли прекратить это представление? Кто вы?

– Хозяин этого замка.

– Так я и знала, – почему-то обрадовалась Ульяна. – С самого начала подозревала, что здесь что-то нечисто. Не было у Милы никакого замка. И завещания не было, иначе бы я знала о нем. Мила от меня ничего не скрывала…

– Замолчи, – с раздражением перебил ее тот, кто назвался владельцем замка.

– Тогда говорите вы, – обиделась Ульяна. – Но для начала объясните мне, что все это значит. Впрочем, кажется, я догадалась сама. Вы меня похитили? Но зачем? Я бедна, как церковная мышь. И кроме этого замка, который, оказывается, тоже мне не принадлежит, хотя и я подписала какие-то бумаги, у меня ничего за душой нет.

Ульяна нервничала, а потому много говорила, словно опасаясь, что как только она замолчит, начнутся какие-нибудь ужасы. Из темных углов полезет всякая нечисть, один вид которой напугает ее до полусмерти. Или появится привидение, неотъемлемый, если верить слухам, атрибут любого старинного замка. Не отвергала она и версию банального изнасилования, хотя и не могла понять, зачем ради этого ее понадобилось везти из России в Испанию. Если только ее предполагаемый насильник, хозяин замка, не был парализован и не мог сам прилететь в Москву для этой цели.

Но как ни высоко ценила себя Ульяна, однако версию изнасилования она рассматривала в последнюю очередь. Она догадывалась, что потребует от нее хозяин замка. И знала, что никогда он этого не получит. Даже если ее будут пытать и угрожать смертью. Она не могла предать Ксиу. И все человечество.

– Как пафосно, – насмешливо произнес Рур, вставая с кресла и выходя из тени на свет. Он был одет непривычно для Ульяны. Вместо современного костюма на нем была старинная долгополая светло-коричневая туника, оставляющая открытыми ноги, а сверху для тепла накинут длинный белый плащ. Так одевались рыцари-крестоносцы в средние века, сняв с себя рыцарские доспехи. Но Ульяна об этом, разумеется, не могла знать. И ее поразил этот наряд.

А Рур продолжал:

– Ну, ладно бы еще этот мальчишка, Ксиу, выкормыш безумца Хенга. Но человечество? Что тебе за дело до человечества, которое даже не узнает о твоем самопожертвовании ради него?

Ульяна удивилась его одеянию, но не тому, что увидела Анжело Месси. Как только она предположила, что ее похитили для того, чтобы забрать у нее манускрипт Войнича, она сразу вспомнила, где и когда слышала имя Рур, и узнала его голос.

– Так все-таки ты умеешь читать мысли, – сказала она. – Я давно об этом догадывалась. Кто ты на самом деле, Анжело Месси, или как там тебя – Рур? Только не уверяй меня, что ты обычный человек. Я все равно не поверю.

– А ты слишком умна для человека, – заметил Рур. – Может быть, ты действительно ведьма? Но только не знаешь этого.

– И знать не хочу, даже если это и так, – зло ответила Ульяна. – А ты не уходи от ответа. Если хочешь, чтобы наш разговор получился.

Рур, ничего не говоря, подбросил в камин большое полено. Пламя вспыхнуло, осветив стену над камином, находившуюся до этого в тени. И Ульяна увидела громадный портрет человека в латах, в котором с удивлением признала рыцаря, явившегося ей во сне во время перелета из Мадрида в Леон.

– Кто это? – спросила она, переводя взгляд с портрета на Рура.

– Первый великий магистр Ордена тамплиеров Гуго де Пейн, – повысив голос, торжественно произнес Рур, словно представляя его Ульяне.

Ульяна внимательно всмотрелась в портрет.

– Это твой предок? – с удивлением спросила она. – Вы очень похожи с ним.

– Как могут быть схожи оригинал и его изображение, – сказал Рур, надменно глядя на нее. – На этом портрете изображен я.

Ульяна невольно рассмеялась, подумав, что ее собеседник шутит. Но смех замер на ее губах, когда она заглянула в черные, как сама тьма, глаза Рура. В них не было насмешки или безумия, что можно было предположить. И это были те же самые глаза, что и у рыцаря, запечатленного на потемневшем от времени портрете. В этом не могло быть сомнений. Ульяна мысленно одела Рура в латы. И сходство стало полным. Перед ней действительно стоял великий магистр Ордена тамплиеров Гуго де Пейн.

– Но ведь он жил почти тысячу лет назад, – произнесла она с ужасом.

– Официально Гуго де Пейн умер в 1136 году, – подтвердил Рур. – Но это для людей. Они бы не поняли, если бы он жил дольше отведенного людям века. Пожалуй, еще сожгли бы его на костре. Поэтому мне пришлось умереть. И затем возрождаться каждые полвека под новым именем, чтобы после небольшого перерыва снова возглавить Орден тамплиеров. Этобывало весьма утомительным, признаюсь. Но иногда очень удобно. Как будто начинаешь жизнь с чистого листа. Многие люди мечтают об этом, не правда ли?

И снова он как будто заглянул в голову Ульяны и прочитал ее мысли. Она вздрогнула, и, пытаясь избавиться от наваждения, в которое погружали ее глаза Рура, спросила:

– Но ведь орден упразднили, а рыцарей заточили в тюрьмы или сожгли на кострах. Как же ты избежал этой участи?

– С мечом в руках, – гордо ответил Рур. – И с ненавистью в сердце. Меня долго преследовали, и оставили в покое только тогда, когда решили, что я умер от старости, скитаясь по Испании, словно нищий бродяга. Так им было спокойнее. Но они жестоко поплатились за свой мнимый покой. Умерли все, кто был причастен к гонениям на Орден тамплиеров. Мне было легко мстить, будучи для всех мертвым.

Рур задумался, вспоминая те дни. Его взгляд стал мрачным, даже зловещим. Как у рыцаря, изображенного на портрете.

– Первым скончался Папа Климент Пятый. Я как сейчас помню этот день – 20 апреля 1314 года. Я смог подобраться к нему в его собственном дворце никем не замеченным. А в ноябре того же года умер, упав с коня на охоте, Филипп Красивый. Так все говорили. И только я знал, как это случилось на самом деле. Но мне было этого мало. Судьбу Филиппа разделили три его сына. Мне понадобилось четырнадцать лет, чтобы умер последний из них, Карл Четвертый, не оставив наследника. С его смертью династия Капетингов прервалась. Это была чудесная месть!

Рур злобно рассмеялся. Его смех разнесся по залу, вспугнув тени, притаившиеся по углам.

– Все враги Ордена тамплиеров пали, а сам Орден продолжал существовать, но только тайно. И Гуго де Пейну уже не приходилось умирать каждые полвека. Мне оставалось лишь благодарить тех, кто преподнес мне такой подарок, думая, что стирает меня с лица земли. О, люди, люди! Как вы глупы и наивны! Вам ли сражаться с нами!

– С кем с нами? – осторожно спросила Ульяна. Она все еще не могла поверить в то, что видела и слышала.

– Ведь я однажды уже говорил тебе, – с презрением взглянул на нее Рур. – Правда, потом Морис перевел все в шутку, потому что было еще не время для истины.

– Ты имеешь в виду ту пьяную болтовню в ресторане насчет рарогов и мли…?

Ульяна не договорила, почувствовав на своей шее железные пальцы Рура. Она даже не заметила, как он преодолел разделявшее их расстояние.

– Не смей так говорить! – почти прорычал он, сдавив ей горло. – Рароги – древнейший народ на земле. Мы – духи природы, нас породила сама Земля, а вы, люди – жалкие твари, пасынки планеты, пришельцы из космоса. Не забывай об этом, если тебе дорога твоя жизнь.

– Не забуду, – прохрипела Ульяна, задыхаясь. – Обещаю!

Рур отпустил ее и снова отошел к камину подбросить дров в затухающее пламя. Отдышавшись, Ульяна поняла, что была на волосок от гибели, и решила больше не испытывать судьбу необдуманными высказываниями. Но все же не удержалась и спросила:

– А Генрих Вассерман или как там его? Он что, тоже… из духов?

– Он из рода гафе, – с презрением отозвался Рур. – Это жалкий народишко, который ни на что стоящее не способен. Гафос может сглазить человека, заразить его проказой – вот, пожалуй, и все. Но все насылаемые им несчастья можно избежать, если не прикасаться к нему.

Ульяна слушала вполуха, думая о другом. Она уже поняла, что ее собеседник поистине дьявольски горд и тщеславен и настолько же мстителен. Его не следовало раздражать, если она хотела жить. А умирать она не собиралась, во всяком случае, по собственной воле или глупости.

– Здесь очень холодно и темно, – сказала она тихо, стараясь придать голосу жалобные нотки. Впрочем, особенно стараться ей не приходилось. – Мы не могли бы выйти на солнце и там продолжить разговор?

– Иди за мной, – коротко приказал Рур, направляясь к стене, на которой висел охотничий трофей – голова дикого кабана с громадными клыками. Рур потянул за один из клыков, и в стене открылась потайная дверь. Это был тайный ход, по которому можно было как спуститься вниз, так и подняться наверх. Они прошли по узкой винтовой лестнице и вышли на площадку главной башни замка. Ульяна без труда узнала это место – это была башня из ее сна. Именно здесь стоял рыцарь, наблюдая за войсками, осаждавшими замок.

Сверху открывался потрясающий вид на окрестности. Местность буквально утопала в густых лесах и цветущих садах. Невдалеке текли, сливаясь, две реки. Ветер доносил мерный шум воды и пьянящие запахи трав. Ульяна невольно залюбовалась тем, что видела.

– Это все может быть твоим, – произнес Рур, снова без труда прочитав ее мысли. Он стоял, запахнувшись в плащ, и наблюдал за ней.

– И каким же образом? – словно помимо своей воли спросила Ульяна, зная, что спрашивать не следовало.

– Я могу подарить тебе этот замок, – сказал Рур. – Но с одним условием.

– Вот так всегда, – не удержалась Ульяна, забыв о своем недавнем решении не раздражать Рура неосторожными репликами. – Это проклятое «но»! А без него нельзя? Мы с Ксиу будем тебе очень благодарны.

– Не будете, – усмехнулся Рур. – Во всяком случае, не Ксиу.

– Почему же?

– Потому что он мертв.

– Это неправда! – закричала Ульяна, чувствуя, как разрывается ее сердце. Ее крик спугнул стаю птиц, испуганно взвившихся над соседней рощицей. – Откуда ты это знаешь?

– Я сам убил его, – равнодушно ответил Рур.

Ульяна с коротким тихим стоном упала на каменные плиты башни и потеряла сознание.

Глава 25

Нервное потрясение было настолько сильным, что Ульяна пролежала без памяти несколько часов. Очнулась она в небольшой чисто убранной комнатке с зарешеченным окном, в котором виднелся кусочек темного вечернего неба. Еще одно зарешеченное окошко было вырезанно в массивной, обитой гвоздями с крупными шляпками, дубовой двери. Решетки свидетельствовали о том, что она пленница. Но кровать, на которой Ульяна лежала, укрытая толстым стеганым одеялом, ничем не походила на ту, что устанавливают в камерах. Она была широкая, с мягкой периной и балдахином, нависающим над изголовьем. Отсюда Ульяна сделала вывод, что если она и была узницей, то привилегированной.

Рядом с кроватью на деревянном стуле с высокой резной спинкой сидел крохотный старичок, одетый в залатанную красную куртку и такие же старые штаны синего цвета. На голове у него была шапка наподобие фригийского колпака со свисающим верхом и двумя клапанами на ушах. Старичок сильно мерз и часто ходил по комнате, чтобы согреться, тогда можно было заметить, что он хромает.

Увидев, что Ульяна очнулась, он приветливо улыбнулся и произнес таким тихим, но пронзительным голосом, что могло показаться, будто в углу пискнула мышь:

– Меня зовут Фолет. – А затем доверительно признался: – Ну, и напугала же ты меня! Я уж думал, ты окочуришься. Повелитель Рур не простил бы мне этого.

Ульяна хотела улыбнуться в ответ, но не смогла. Мышцы лица словно свело судорогой. Это было самое явное следствие пережитого ею нервного срыва. Заметив ее усилие подняться, старичок запротестовал:

– Лежи, лежи! Ближайшие два-три дня тебе надо много спать, много есть и ни о чем не тревожиться. Тогда все быстро пройдет. И ты снова затмишь красотой всех окрестных песант.

– Хотела бы я знать, кто такие песанты, и стоит ли оно того, – ответила Ульяна.

Старичок с удивлением взглянул на нее и сказал:

– Как же ты не знаешь? Это наши местные ведьмы. У них такой скверный характер, что они просто ради собственного удовольствия все в доме переворачивают вверх дном, ломают мебель, рвут занавески и белье. Поэтому в дом их обычно не пускают. А чтобы они не вошли, рассыпают перед дверью горсть проса. Перейти через такое препятствие песанты не могут. Так и стоят, пока не надоест, а потом уходят себе восвояси шкодить в тех домах, где забыли о просе.

– Вы все это серьезно говорите, Фолет? – недоверчиво спросила Ульяна. – Или так шутите?

– Какие шутки, – горестно вздохнул старичок. – Я сам женат на одной из них уже не одну сотню лет. Скажу по секрету, иногда мне очень хочется вернуть то славное время, когда я был молод и не обременен женой. Моя Мара…

Он замолчал, не договорив, с опаской оглянулся на дверь и, погрозив Ульяне крохотным пальчиком, строго предупредил:

– Но смотри, не сболтни кому! Если моя Мара узнает, что я здесь наболтал, то может обидеться. И, чего доброго, сживет меня со свету.

– Хорошо, – кивнула Ульяна. И полюбопытствовала: – А как же вы живете с ней столько лет? Не проще разойтись?

– А дети? А их дети? А дети их детей? – старик перечислял, загибая пальцы, чтобы не сбиться. – Что прикажешь делать с этим? От них не уйдешь. От них не спрячешься. Они найдут меня даже в замке повелителя Рура. И что тогда?

Ульяна, слушая сетования Фолета, думала, что он чем-то напоминает ей Абрама Осиповича. Тот тоже иногда проговаривался про свои семейные неурядицы с женой и дочерями, которых, как истинный еврей, обожал, старался держать в строгости и втайне побаивался. И выглядел при этом главный редактор московской газеты точь в точь, как забавный старичок, живущий в испанском замке.

– Вот родишь своего – тогда поймешь, каково это, – сказал Фолет почти сердито.

– Я бы с радостью, – сказала Ульяна, горестно вздохнув. – Но, видно, не судьба.

– Насчет судьбы ничего не скажу, на картах не гадал, – ответил старичок, лукаво подмигивая из-под клобука, нависшего над глазами. – Но колыбель готовь. Через семь-восемь месяцев пригодится. Или не зваться мне Фолетом!

– Не надо так, – попросила Ульяна, едва сдерживая слезы. – Это жестокая шутка.

Но старичок обиделся и закричал на нее, топая ногами:

– Сказал – родишь, значит родишь! Даже знаю кого. Но не скажу.

– Не скажете, потому что не знаете, – сказала Ульяна. И мстительно добавила: – Врете вы все!

– А вот и знаю, а вот и не вру, – торжествующе пискнул Фолет. – Мальчика, вот кого! Что, рада? Как назовешь-то?

– Ксиу, – не задумываясь, сказала Ульяна. И робко спросила: – А вы точно не шутите?

Но Фолет ничего не ответил, смерив ее разгневанным взглядом. И Ульяна поверила.

– А я думала, что мне показалось, – опустив голову, тихо произнесла она, словно разговаривая сама с собой. – Такое и раньше иногда бывало, но… Неужели правда?

– Правда-правда, красавица, – радостно заверил ее Фолет. Видимо, он не умел долго сердиться. – А потому лежи себе смирно и мечтай о хорошем. Чтобы ему там хорошо было. По рукам?

– Договорились, – глядя на него сквозь неожиданно набежавшие слезы, прошептала Ульяна. – Спасибо вам, Фолет!

– Спасибо сыт не будешь, – нарочито сурово сказал Фолет, чтобы скрыть собственное волнение, так его растрогала тихая радость, осветившая лицо Ульяны. – Перекусить бы тебе надо. Малой, небось, проголодался. Слышишь, как в животе урчит? Требует!

И Ульяна вдруг действительно почувствовала, что голодна. Еще минуту назад одна только мысль о еде вызывала у нее тошноту. А сейчас она с воодушевлением сказала:

– Слона бы съела!

– Слоны в нашем замке не водятся, – ответил Фолет. – А вот холодный миндальный суп с виноградом предложить могу. И кролика по-сеговийски. Или печень по-андалузски. Еще есть гаспачо. Курица с оливками. Паэлья. Сарсуэла…

Старичок перечислял, а у Ульяны текли слюнки. Наконец она не выдержала и воскликнула:

– Несите все, Фолет!

– А что будешь на десерт? – невозмутимо спросил старичок. – Crema Catalana, баваройс из ананаса или, быть может, апельсины в вине?

– А разве можно? – спросила Ульяна. – В вине? В моем положении…

– Разумеется, – беспечно махнул рукой Фолет. – Помню, моя Мара, когда была беременна, выпивала бочонок в неделю. И какого малыша родила! Загляденье, а не малыш. Наше испанское вино – это же лекарство, а не та отрава, которую пьют во всем остальном мире.

– Нет, пожалуй, апельсинов в вине не надо, – со вздохом сказала Ульяна. – А все остальное – давайте. Пировать так пировать! Ведь нам есть что отметить, правда, милый Фолет?

– И я так думаю, – заявил старичок и направился к выходу. Уже открыв дверь, он вспомнил о данном ему строгом наказе охранять Ульяну и остановился на пороге. Строго взглянул на нее и спросил:

– Не сбежишь, пока я хожу?

– А вы закройте дверь на ключ, – посоветовала ему Ульяна. – И вам и мне спокойнее будет. Вам – что никто не выйдет. Мне – что никто не зайдет.

– Так-то оно так, – почесал под шапкой в затылке старичок. – Да только ключ от двери я куда-то спрятал, чтобы не потерять, а потом забыл это место. Поэтому ты мне просто пообещай. Я тебя насквозь вижу! Ты хоть и ведьма, а слову твоему верить можно. Оно надежнее всякого ключа.

– И вовсе я не ведьма, Фолет, – с обидой сказала Ульяна. – Зачем вы так говорите?

– Мне виднее, – сурово отрезал старичок и нетерпеливо потребовал: – Обещай, а то оставлю без десерта!

– Клянусь, что не сойду с этой кровати! – торжественно произнесла Ульяна, приложив руку к сердцу. – Даже за все золото мира.

Старичок, успокоенный, вышел, притворив за собой дверь.

Ульяна положила руку на свой живот и прислушалась. Нежно погладила живот. Закрыла глаза и лежала, притихшая, успокоенная, счастливая.

Неожиданно раскрылась дверь, и вошел Рур. Его черные глаза смотрели на нее равнодушно, но лицо было злым и презрительным.

– Ты очнулась, – не спросил, а констатировал он. – Мы можем продолжить наш разговор, прерванный твоим обмороком.

– О чем ты? – спросила Ульяна через силу. Она приподнялась с кровати и села, поджав колени и обхватив их руками, словно пытаясь защититься.

– Как я уже говорил, этот замок может стать твоим, – сказал Рур. – Но взамен ты должна отдать мне манускрипт, который был похищен вами у Хенга. Признаться, я не понимаю, зачем ты принимала в этом участие. Ах, да! Amor apasionado, – сказал он насмешливо по-испански. – Страстная любовь.

Ульяна с ненавистью посмотрела на него. Она вспомнила, что это он убил Ксиу.

– Ксиу здесь не при чем, – сказала она. – Это я настояла. Твой план безумен и ужасен. Неужели ты не понимаешь этого?

– Желание сократить человеческую популяцию до разумных пределов ты называешь безумием? – В глазах Рура промелькнуло сожаление. – В таком случае, я в тебе ошибался, и ты просто глупа. Каждый человек, который появляется на свет, приближает нашу Землю к гибели. Эта планета способна выдержать только полмиллиарда людей, которые могли бы существовать, не нанося вреда природе.

– Послушать тебя, так деторождение должно быть наказуемым преступлением против общества, – не сдержавшись, с иронией заметила Ульяна.

– Высшее проявление милосердия, которое общество может проявлять по отношению к рождающимся детям – это убивать их.

Рур сказал это спокойно, не повышая голоса. Ульяна содрогнулась от ужаса.

– Я бы сказала, что это бесчеловечно, но ведь ты не человек, так что даже не обидишься, – сказала она. – Поэтому я не вижу смысла продолжать этот разговор. Я никогда не отдам тебе манускрипта.

– Conseguiré todo lo que quiera, – сказал по-испански Рур. С Ульяной он предпочитал говорить на этом языке. – Я получу все, что хочу. – И с угрозой добавил, понизив голос почти до свистящего шепота: – A toda costa. Любой ценой.

– Удивительно, – сказала Ульяна задумчиво. – Слова любви на испанском языке звучат как музыка, а слова ненависти – словно шипение змеи. Не говори по-испански, когда угрожаешь. Ты становишься похож на мерзкую рептилию. И вызываешь у меня отвращение.

– Ты пожалеешь об этих словах! – потеряв терпение, закричал Рур. – Точно так же, как ты будешь вечно жалеть о том, что выкрала со своим любовником мой манускрипт.

– Nunca te arrepientas de lo que hiciste si en aquel momento estabas feliz, – ответила Ульяна. – Никогда не жалей о том, что сделал, если в этот момент был счастлив.

Эти слова, произнесенные Ульяной с вызовом и одновременно с нежностью, окончательно взбесили Рура. Он одним прыжком преодолел расстояние от порога до кровати. Рывком сдернул с Ульяны одеяло, которым она прикрывалась. Схватил ее за ногу и подтащил к себе. Разорвал на ней рубашку и навалился сверху, жадно шаря грубыми руками по ее груди и бедрам. Раздвинул ей ноги, причинив боль.

– Не смей! – вскрикнула Ульяна. – Не надо!

Но он продолжать срывать с нее одежду. Ульяна не могла сопротивляться. Она была слишком слаба и беспомощна перед этой дикой животной силой. Она могла только кричать. И она, извиваясь в объятиях Рура, закричала:

– Но ведь ты же рыцарь! Вспомни об этом! Неужели ты будешь насиловать беременную женщину?

Хватка Рура ослабла. Но только на мгновение. Он злобно рассмеялся и хрипло произнес:

– Ты лжешь! Но тебе не удастся меня обмануть.

Он снова с силой обхватил Ульяну. Из последних сил она прошептала:

– Я беременна. Это правда. Спроси у Фолета. Это он мне сказал.

Имя старичка подействовало на Рура отрезвляюще. Видимо, Фолет обладал в глазах Рура определенной репутацией, которую рарог не подвергал сомнению. Он с отвращением взглянул на Ульяну.

– Так ты действительно носишь в своем чреве плод?

– Называй это так, – всхлипнув, сказала Ульяна. Ей было больно, страшно и обидно. Воспользовавшись тем, что Рур отпустил ее, она схватила одеяло и прикрылась им, словно это могло послужить ей защитой.

Рур встал, с презрением глядя на истерзанную плачущую женщину.

– Если ты солгала мне, то берегись, – предупредил он, приводя в порядок свою одежду. – Кара будет ужасной.

– Я беременна, беременна, беременна! – прокричала, рыдая Ульяна. – Уходи! Оставь меня в покое, благородный рыцарь!

У нее началась истерика.

Рур вышел. Ульяна услышала, как стукнула дверь. Потом дверь снова отворилась, и раздались тихие, словно крадущиеся, шаги. Кто-то приблизился к ней, и Ульяна почувствовала на своей голове чью-то мягкую руку. Она гладила ее волосы, принося облегчение своей лаской. Ульяна подняла голову. Это был старичок Фолет. Он с нескрываемым сочувствием смотрел на нее. Фолет явно не одобрял своего хозяина, но не решался произнести ни слова осуждения. А потому молча гладил Ульяну, словно утешал обиженного ребенка.

Ульяна вытерла слезы и почти до крови закусила губу, чтобы справиться с подступающими рыданиями.

– No lamento nada. No tengo miedo de nada, – прошептала она. – Ни о чем не жалею. Ничего не боюсь.

Она уже не плакала, и в комнате стало очень тихо. В зарешеченное окно, прорезанное почти под потолком, было видно черное, как глаза Рура, небо, на котором в эту ночь не светилось ни одной звезды. Казалось, что весь мир погрузился во тьму.

Глава 26

Рур был в бешенстве. Пытаясь утолить свою ярость, он снял со стены длинный двуручный меч и сокрушал им все, что попадалось ему под руку – стулья, столы, рыцарские доспехи. Альк с затаенной усмешкой наблюдал за ним. Он стоял у камина и помешивал догорающие угли, наблюдая, как они вспыхивают и гаснут.

– Эта проклятая ведьма сведет меня с ума, – почти рычал Рур. – Сначала она крадет манускрипт, теперь обвиняет в бесчестии. А что затем? Скажет, что я трус, который может сражаться только с женщинами? Он нее можно ждать всего, поверь мне, Альк!

– Да, мой повелитель, – кротко ответил Альк. – От нее можно ждать всего.

– И тебя это не бесит? – остановившись, взглянул на него с удивлением Рур.

– Нет, мой повелитель.

– Я не узнаю тебя, Альк! – воскликнул рарог. – Неужели она и тебя очаровала?

– Ну, что ты, мой повелитель, – злобно улыбнулся Альк. – Просто я не понимаю…

Он не договорил, умолкнув, и начал шевелить кочергой угли. Отблеск света выхватил из полутьмы фигуру Рура. Рассвирепевший рарог, только что разрубивший надвое массивный дубовый стол, поднял меч и направил острие на Алька, почти касаясь его груди.

– Что ты не понимаешь? Продолжай, если не хочешь умереть!

– Я не понимаю, почему ты так бережно обращаешься с этой ведьмой, – отводя от себя кочергой меч, сказал Альк. – У меня она давно бы заговорила.

– А если она ничего не знает? – с сомнением произнес Рур. – Я пробовал читать ее мысли. Но то ли она умеет прятать их, когда ей это нужно, то ли… ей действительно не известно, где манускрипт.

– Это легко проверить, – со скучающим видом заметил Альк. – Я многим развязывал языки в подвале нашего замка. Тебе ли этого не знать!

– Но тогда…, – Рур вздохнул с некоторым сожалением. – Сам знаешь, во что она превратится после этого.

– А тебе не все ли равно? – удивился Альк.

– Я надеялся, что смогу использовать ее в будущем, – признался Рур. – Думал, она возглавит московский филиал движения чайлдфристов. Помнишь, мы так и не нашли подходящего человека.

– И что с того? – Альк усмехнулся. – Когда ты об этом думал, то, наверное, забыл о манускрипте. Когда он окажется в твоих руках, можно будет уже не тратить времени на все эти глупости. Люди вымрут и без чайлдфристов.

– А ведь ты прав, – рассмеялся Рур. – И как я мог забыть об этом?

– Наверное, потому, что она и тебя околдовала, – с невозмутимым видом предположил Альк. И едва успел уклониться от меча, который со свистом рассек воздух над его головой в угрожающей близости.

– Не болтай глупости, – рыкнул Рур. – Приведи ее. Я буду ждать вас в подвале.

– Сейчас, ночью? – недовольно спросил Альк. – Может быть, оставим это на утро?

Но Рур ожег его таким взглядом, что Альк счел благоразумным не настаивать. Он и сам был не против того, чтобы развлечься.

Альк вышел из каминного зала, прошел длинными извилистыми коридорами и оказался перед комнатой, в которой находилась Ульяна. Перед дверью примостился на низенькой широкой скамейке Фолет, мирно посапывая. Он спал, но когда Альк подошел, открыл глаза и, скрывая недовольство, спросил:

– Чем могу служить, Альк?

– Открой дверь, – приказал Альк.

– Зачем? – спросил Фолет, не спеша выполнить приказание.

– Пленница пойдет со мной.

– Куда? – настаивал старичок. Он знал, что сильно рискует, вступая в спор с всесильным фаворитом Рура. Но Ульяна нравилась ему, и он, после вечернего визита рарога, беспокоился за ее безопасность.

– Не твое дело, старик! – Возмутился Альк. – Открывай!

– Но она спит, – жалобно сказал Фолет. – А Рур распорядился…

– Это приказ самого Рура, – заявил Альк, считая унизительным для себя пререкаться с домовым, который на иерархической лестнице духов природы стоял на одной из последних ступенек. – Или мне пойти сказать ему, что ты помешал мне выполнить его приказ, потому что не хотел будить человека?

И Фолет смирился. Он не хотел терять своей головы, а это могло случиться, вздумай Альк выполнить свою угрозу. Тяжко вздыхая, Фолет осторожно постучал в дверь, подождал немного, открыл ее и вошел в сопровождении Алька. Ульяна встретила их взглядом испуганных глаз, в которых не было и тени сна. Она не могла заснуть и полночи пролежала, размышляя о своем прошлом. О настоящем она не хотела даже думать, а будущее было слишком туманно. Прошлое – это был Ксиу. Она вспоминала о нем и шептала, чувствуя, как по лицу струятся слезы, «para mí siempre estarás vivo», что означало «для меня ты всегда жив».

– Вставай и иди за мной, – приказал Альк. – И без лишних слов!

Ульяна ни о чем не спросила. Все это время она ждала, что будет дальше. И это ожидание было хуже, чем пытка. Так ей казалось.

Но когда Альк привел ее в сырой мрачный подвал, Ульяна пожалела о своих недавних необдуманных мыслях. Помещение освещало только пламя нескольких свечей в массивных бронзовых канделябрах, изготовленных в форме извивающихся змей. Ульяна сразу догадалась, что ее будут пытать. В подвале было много различных инструментов, предназначение которых не оставляло сомнений. Деревянные ложа с кожаными ремнями, железные щипцы, приспособления с винтами – все это она видела раньше, в исторических фильмах, и не могла даже предположить, что они сохранились до наших дней.

За грубо сколоченным из дерева столом в углу подвала сидел Рур. Его лицо не было жестоким. Но в нем не было ничего человеческого.

– Я даю тебе последний шанс признаться, – хрипло произнес Рур. – Где манускрипт?

– Я не знаю, – упрямо ответила Ульяна.

Мысленно она повторяла и повторяла «salvame y guardame», сама не зная, к кому обращается со словами «спаси и сохрани». Она делала это интуитивно, чтобы было не так страшно, но именно сквозь эту завесу, защищающую ее мозг от чуждого вторжения, не мог пробиться, как ни пытался, Рур. И это бесило его.

– Ты сама сделала выбор, – злобно сказал Рур. И махнул рукой Альку. – Она твоя!

Альк хищно оскалил зубы, предвкушая удовольствие. Он грубо схватил Ульяну за руку и почти подтащил ее к стене, вдоль которой стояли орудия пыток.

– Для начала я проведу экскурсию для нашей гостьи, – сказал он почти радостно. – Ей это будет интересно, уверен.

Альк остановился перед деревянным бревном, заточенным с одной из сторон в форме треугольника и установленным на ножках.

– Испания – великая страна, – сказал он с восхищением, обращаясь к Ульяне. – Она превосходит многие страны даже по части орудий пыток. Вот эта милая штучка называется «испанский осел». Тебя разденут и совершенно голую посадят сверху на бревно, которое своим острым углом врежется тебе… Ну, ты сама понимаешь, куда. А чтобы боль стала невыносимой, к ногам привяжут пару тяжелых камней. О, ты бы слышала, как кричат женщины, оседлавшие этого осла!

Ульяна содрогнулась от ужаса, представив себе, что ее ожидает. Но экскурсия, как ее назвал Альк, только началась.

– Это дыба, ничего интересного, – продолжал он. – Никакой выдумки. Жертву привязывают за руки и ноги к деревянной раме и начинают растягивать в противоположные стороны. Поначалу разрываются хрящевые ткани, а потом вырываются конечности. Скукотища! Но, скажу тебе по секрету, я внес свои изменения в конструкцию. Прикрепил на раму шипы, которые вопьются в твою спину, и смазал их солью. Соль попадет в кровоточащую рану и тогда… Будет немного больнее, скажу тебе честно.

Альк провел ее дальше, к длинному винту, который заканчивался железной чашей.

– А вот это так называемая «дробилка головы». Я одену эту чашу на твою голову и начну медленно закручивать винт. Сначала сломается челюсть, затем выпадут зубы. Потом глаза выдавит из орбит. И самым последним треснет череп… – Он злобно рассмеялся, но тут же смолк, словно спохватившись. – Ах, да! Я совсем забыл, что у нас есть еще и дробитель колен. Почти то же самое, только вместо чаши – железные зубцы, между которыми помещается колено. Несколько поворотов винта – и коленной чашечки как не бывало. Встать на ноги уже не получится. Правда, современная медицина нашла решение этой проблемы. Ох, уж эти протезы! Поэтому я все-таки предпочитаю дробилку головы. Здесь медицина пока бессильна.

Ульяна видела, что ее палач получал истинное удовольствие, рассказывая об орудиях пыток. Ее саму уже тошнило, и она чувствовала, что вот-вот упадет на пол в обморок.

Они остановились перед узкой, в рост человека железной клеткой.

– А вот это, признаться, я недолюбливаю, – сказал Альк. – За меня здесь всю работу сделают птицы. В этой клетке ты не сможешь шевельнуть ни рукой, ни ногой. Ее вывесят над крепостной стеной. И птицы будут клевать тебя, пока не доберутся до костей. В общем, ничего интересного. Зато «кошачья лапа»! О, ты не представляешь, какое удовольствие она мне доставляет. – Альк взял в руки железный предмет, похожий на грабли без ручки. – С ее помощью я смогу разодрать твою плоть до костей. Это тебе не птичий клюв. Намного эффективнее. Но все-таки я лично предпочитаю грудные «когти». Смотри!

Альк отложил «кошачью лапу» и взял нечто, похожее на огромные щипцы для сахара.

– Это не простое орудие пыток, как может показаться. Вот еще одно доказательство того, что не стоит судить по внешнему виду. Грудные «когти» издавна применяют исключительно для женщин, обвиненных в супружеской неверности. Я раскалю их вот на этом маленьком очаге, подбросив в него угольков. И очень медленно погружу в твои груди. Сначала появится запах горящей кожи, затем горелого мяса, и только после этого…

Возбужденный собственными словами, Альк нечаянно дотронулся до руки Ульяны. Почувствовав его прикосновение, Ульяна от неожиданности закричала, словно и в самом деле грудные «когти» вонзились в ее грудь. Ее натянутые как струны нервы не выдержали, и она бросилась к столу, за которым продолжал сидеть Рур, безучастно наблюдая за происходящим. Ульяна упала перед Руром на колени, протягивая к нему руки.

– Останови своего палача! – взмолилась она, рыдая. – Не за себя боюсь! Он убьет младенца в моем чреве!

Рур брезгливо отодвинул стул, чтобы она не дотянулась до него.

– Что мне за дело до твоего бастарда! – сказал он. – Чем их меньше на белом свете, тем лучше.

– Но это твой ребенок! – закричала Ульяна. – Он убьет твоего сына!

Альк подошел к Ульяне и грубо схватил ее за плечо, оттаскивая от стола.

– Сама разденешься или помочь? – ухмыльнулся он, протягивая руку к ее груди.

– Рур, это твой ребенок! – дико закричала Ульяна, отталкивая руку палача. – Верь мне! Вспомни о той ночи в Элбертоне!

Альк одним движением разорвал на Ульяне одежду, обнажив ее грудь.

– Прекрати! – вдруг произнес Рур.

Все это время он сидел, опустив голову, точно прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Он совсем забыл, охваченный жаждой мести, что когда-то действительно овладел этой женщиной. А когда она закричала об Элбертоне, вспомнил. Это была чудесная ночь. Тогда он потерял над собой контроль, упиваясь ее телом и запахом, который кружил ему голову. А, значит, она могла не лгать, и в ее чреве на самом деле зреет плод, зачатый от него, Рура. Бастард, но наполовину все же рарог. Его наследник…

Мысли Рура путались. Невольно его взволновало признание Ульяны. Он не хотел ей верить. Но он подумал, что в этом следовало разобраться, прежде чем отдать ее на растерзание палачу и тем самым наверняка убить младенца.

И Рур, повысив голос, грозно крикнул на древнем языке:

– Veto! Запрещаю!

Это был приказ, пренебречь которым Альк не мог под страхом смерти.

– Неужели ты ей веришь, Рур? – все же спросил он, склоняя голову перед своим властелином.

– Уведи ее.

Сказав это, Рур метнул на него взгляд, не предвещающий ничего доброго. И Альк предпочел не искушать судьбу.

– Иди за мной, – сказал он, не решаясь прикоснуться к Ульяне.

Когда они выходили, Рур одним движением руки смахнул на пол тяжелые канделябры со свечами, и подвал погрузился во тьму.

Плача и прикрывая обнаженную грудь руками, Ульяна вернулась в отведенную ей комнату. Увидев ее в таком виде, Фолет нахмурился и бросил грозный взгляд на Алька. Хотел что-то сказать, но в последний миг передумал. И долго еще после того, как Ульяна без сил ничком упала на кровать и, спрятав голову под подушку, беззвучно плакала, ходил возле двери со стороны коридора, прихрамывая больше обычного и что-то сердито бормоча себе под нос, как будто споря с самим собой. Наконец, замолчав, куда-то ушел, забыв, по обыкновению, запереть дверь.

Вернулся он часа через два-три, уже под утро, когда Ульяну, несмотря на ее нервное перевозбуждение, все-таки сморил сон. Спала она беспокойно, часто вздрагивая и вскрикивая. Фолет тихонько потряс ее за плечо. А когда она открыла глаза, приложил свой поросший густыми волосами палец ко рту, призывая ее к молчанию.

– Накинь вот это, – сказал он, подавая Ульяне черный с белыми ажурными оборками сарафан и ярко-красный платок. – А то срам на тебя смотреть.

Полусонная Ульяна, скинув свою рваную одежду, покорно одела через голову сарафан и накинула на плечи платок. После чего, повинуясь жесту Фолета, пошла за ним. Только выйдя за дверь, она окончательно очнулась от сна и с тревогой спросила:

– Куда мы идем?

– Пока спрячу тебя в своем доме, – горестно вздохнул Фолет. – Моя Мара обещала за тобой присмотреть. А там видно будет.

– Ничего не понимаю, – призналась Ульяна. – Неужели Рур отпускает меня?

– Узнай он об этом, и я пропал, – снова вздохнул Фолет. – У него разговор с предателями короткий – голова с плеч. А я ведь предаю его сейчас.

Ульяна все поняла. Старичок Фолет пожалел ее и пытается спасти, помогая убежать из замка и рискуя при этом собственной жизнью.

– Зачем вам это? – спросила Ульяна. – Не то чтобы я не была благодарна… Но все-таки?

– Не была бы ты брюхатой, не стал бы я в это дело впутываться, так и знай, – Фолет вздохнул еще печальнее.

– Какой вы хороший, – сказала Ульяна. – Можно я вас поцелую?

– Вот и Мара моя говорит, что я остолоп безмозглый, – грустно сказал Фолет. – А поцеловать можешь. Только Маре не вздумай об этом проболтаться. Ох, и ревнивая она у меня! Одно слово – песанта.

Ульяна, наклонившись, с благодарностью поцеловала крохотного старичка. Щетина, которой поросла его щека, куда она неловко ткнулась губами, неожиданно оказалась мягкой, почти шелковистой.

– А ведь намного приятнее, когда тебя целует молодая женщина, а не старая грымза, – улыбнулся довольный Фолет. – А теперь давай поспешим. Мне бы вернуться до восхода солнца, чтобы никто не заметил.

Фолет поправил свой колпак и пошел впереди Ульяны, держа ее за руку, чтобы она не споткнулась и не налетела на что-нибудь в темноте. Ему тьма не была помехой. Они долго шли, сворачивая то направо, то налево, потом спустились по винтовой лестнице и очутились в подземелье. Было сыро и холодно, словно в погребе, сверху капала вода, под ногами со злобным писком метались потревоженные крысы. Отсюда начинался подземный ход, прорытый когда-то рыцарями-тамплиерами под замком на случай, если враг овладеет крепостью, и надо будет спасаться бегством.

– Выйдем на опушку леса, оттуда до моей деревни полчаса хода, – пропыхтел невидимый в темноте Фолет. – Была бы лошадь, как в старые добрые времена, вмиг бы доскакали. Всех повывели, лиходеи!

– Лошадь? – переспросила Ульяна. – А на машине не пробовали?

– Стар я уже, чтобы переучиваться, – недовольно буркнул Фолет. – Вот доживешь до моих лет, тогда поймешь.

Ульяна благоразумно не стала спрашивать, сколько лет Фолету. Что-то подсказывало ей, что цифра будет внушительной, и в очередной раз заставит ее задуматься, не сошла ли она с ума. То, что с ней происходило, было выше ее понимания, она могла только принимать все на веру.

Верила ли она в рассказ того, кто представился ей сначала как Анжело Мессии, потом как Рур, а затем и вовсе как Гуго де Пейн, великий магистр Ордена тамплиеров, родившийся без малого тысячу лет назад? В данных обстоятельствах это был скорее риторический, если не философский вопрос. Обстоятельства вынуждали ее просто плыть по течению. Придет время, думала Ульяна, она выберется на берег, обсохнет, переведет дух – и тогда начнет думать, не нанести ли ей визит к психиатру. Пока же на повестке дня стоял только один вопрос – выживания. И она пыталась выжить, не забивая себе голову размышлениями о собственном психическом здоровье.

Ульяна брела по подземному ходу вслед за Фолетом, то утопая по колено в противной грязной жиже, то больно стукаясь головой о низкий земляной свод. Но не жаловалась. Тьма постепенно рассеивалась. Впереди уже начал брезжить свет, предвещающий, что скоро подземный ход закончится, когда она услышала за спиной чьи-то быстрые шаги. Обернулась и увидела мерцающий огонь. Кто-то с факелом в руках, освещавшим ему дорогу, нагонял их. Он приближался стремительно, ему не были помехой ни липкая грязь, ни низкие своды.

– Фолет, – тихо позвала Ульяна. И когда старичок обернулся, она увидела в его глазах страх и отчаяние. Увидела, потому что в это самое мгновение преследователь догнал их, и свет его факела ярко осветил подземелье.

Это был Рур. В одной руке он держал горящий факел, в другой – тяжелый двуручный меч, который он нес, как тросточку, словно тот ничего не весил. Его белый плащ был забрызган грязью, а в некоторых местах разорван.

– Остановись, Фолет, – произнес Рур.

В тесном полутемном подземелье его голос прозвучал так зловеще, что сердце Ульяны зачастило с неимоверной быстротой, и она почувствовала, что задыхается от удушья. Пламя факела пожирало кислород, которого ей стало не хватать в воздухе.

– Слушаю, повелитель Рур, – покорно произнес старичок.

– На колени, – потребовал Рур.

И Фолет, сняв свой колпак, покорно опустился на колени в грязь, запачкав синие штаны и красную куртку.

– Ты помогаешь ей бежать по доброй воле, или она взяла тебя в заложники своих чар? – грозно спросил Рур.

– По доброй воле, мой повелитель, – без раздумий ответил старичок.

– Ты предал меня!

– Да, повелитель.

– Ты знаешь, какая кара ждет тебя?

– Да, мой повелитель.

– Склони голову!

Фолет опустил голову и подобрал рукой волосы, обнажив свою крохотную тощую шейку.

– Ты не заслуживаешь чести быть обезглавленным мечом рыцаря, но у меня нет желания откладывать твою казнь. А тем более отдавать на расправу Альку, ведь ты верой и правдой служил мне много сотен лет. Благодари небо и мою доброту за то, что ты умрешь легкой смертью.

Рур поднял меч над головой, чтобы опустить его на шею Фолета, но низкие своды пещеры не сразу позволили ему этого сделать. Он замешкался, и этого хватило, чтобы Ульяна, ошеломленно наблюдавшая за происходящим, обрела дар речи и закричала:

– Не убивай его! Я отдам тебе манускрипт. Но только в обмен на его жизнь.

Меч, просвистев над головой Фолета, вонзился в землю рядом с его коленями, разбрызгав грязь по стенам.

– Ты не лжешь? – недоверчиво спросил Рур.

– Клянусь тебе ребенком, которого я ношу в своем чреве, – ответила Ульяна.

Рур поверил.

– Убирайся, – с презрением сказал он Фолету. – Она выкупила твою никчемную жизнь. Век благодари ее за это. И никогда не попадайся мне на глаза.

Фолет встал с колен и, униженно кланяясь, скрылся во мраке подземелья.

Рур повернулся к Ульяне.

– Ты же понимаешь, что если обманешь меня, то я всегда смогу найти Фолета, – сказал он. – И уж тогда без сожаления отдам Альку.

– Я не обману, – опустив голову, словно подставляя шею под меч, произнесла она. – У меня не осталось сил бороться. Я устала сеять смерть вокруг себя. Ты победил.

– Но и ты не прогадала, поверь, решив отдать мне манускрипт, – с затаенной радостью произнес Рур.

– Ты говоришь о своем замке? – равнодушно спросила Ульяна. – Оставь его себе. Мне он не нужен.

– Причем здесь мой замок? – искренне поразился Рур. Он уже забыл о своем обещании. Мысль, которая его волновала, вытеснила все остальные. – Я хотел сказать, что мой сын будет править миром людей. Я так решил, когда этой ночью бродил по замку в тяжких раздумьях.

– Я рада за твоего сына, – не смогла сдержать грустной усмешки Ульяна. – Но причем здесь я?

– Ты выносишь его в своем чреве, – с удивлением посмотрел на нее Рур. – Неужели тебя это не радует?

От изумления Ульяна не нашла, что ответить. Она до крови закусила губу, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния.

Глава 27

Несколько недель, проведенных в тесной душной камере старейшей московской тюрьмы с поэтическим названием «Матросская тишина», сильно изменили Бродерика Маккарти. Из общительного жизнерадостного холерика он превратился в угрюмого меланхолика, который мог часами сидеть неподвижно, погрузившись в мрачные раздумья и отмалчиваясь на все обращенные к нему вопросы. Даже его волосы, раньше ярко пламенеющие, потускнели, словно покрылись налетом ржавчины.

Следователь, который вел его дело, быстро убедился, что ловить Бродерика Маккарти на противоречиях бессмысленно – он раз за разом подробно описывал все, что произошло в тот день, не ошибаясь даже в мельчайших деталях. Следователя звали Иван Макаров, он был молод и жизнерадостен, как недавно сам Бродерик Маккарти, и, в общем-то, с симпатией относился к своему коллеге из Интерпола, который попал в такую неприятную историю. Однако он считал, что Бродерик Маккарти стал подозреваемым в убийстве Милы Цикаридзе во многом по собственной вине.

– Почему вы, господин Маккарти, посчитали возможным вести следствие на территории Москвы, не поставив в известность российские следственные органы? – строго спрашивал он и, не дождавшись вразумительного, с его точки зрения, ответа, нравоучительно говорил: – Самонадеянность погубила многих, и вы не исключение.

Бродерик Маккарти в душе соглашался с ним, но корил он себя совсем не за то, в чем обвинял его следователь. Он не мог простить себе, что недооценил убийцу Милы, приняв его за обыкновенного разозленного оставкой любовника, и только поэтому не сумел предотвратить преступление. И, кроме того, навсегда потерял женщину, которую полюбил, можно сказать, с первого взгляда.

Он не шутил, когда предлагал Миле выйти за него замуж. Если бы она согласилась, Бродерик Маккарти был бы счастлив. А теперь он знал, что будет корить себя до конца своих дней за то, что не уберег ее. Поэтому даже собственные неприятности казались Бродерику Маккарти не такими ужасными – если сравнивать их с участью Милы.

Бродерик Маккарти понимал, что «Матросская тишина» – не самое худшее, что могло с ним случиться. Из какого-то изощренного чувства мести бывший любовник Милы по имени Хуан не убил его, а только навлек на него подозрение в убийстве, вложив в руки нож. Но при этом убийца допустил ошибку, благодаря которой Бродерику Маккарти в конце концов удалось избежать суда и длительного тюремного заключения. Хуан оставил на ноже отпечатки своих пальцев. Проверив эти отпечатки по полицейской базе данных, дотошный и въедливый, несмотря на свою молодость и кажущуюся беспечность, следователь Макаров установил, что их хозяин подозревается еще в трех или четырех убийствах, совершенных на территории Москвы ранее.

Почерк убийцы во всех случаях был один и тот же – он убивал ударом ножа в сердце, а затем наносил еще несколько беспорядочных ударов по уже бездыханному телу, словно обезумев от вида и запаха крови. Его искали, но безрезультатно. Человека с такими отпечатками пальцев как будто не существовало. А других следов он не оставлял, скрываясь с места преступления никем не замеченным.

– Создается впечатление, что и отпечатки пальцев он оставляет только потому, что не знает, насколько это опасно для него, и что они способны выдать своего хозяина, – поделился однажды Иван Макаров с коллегой из Интерпола. И с благодарностью добавил: – Но теперь мы располагаем его описанием. Вы на удивление хорошо запомнили его внешность, господин Маккарти.

Действительно, лицо убийцы Милы буквально врезалось в память Бродерика Маккарти. Словно мозг его был гранитной плитой, на которой изображение было нанесено резцом скульптора, и стереть его не смогли бы ни годы, ни другие впечатления. Бродерик Маккарти, как истинный ирландец, был мстителен и верен своему слову. А он поклялся найти убийцу Милы и покарать его собственной рукой. Последнее, разумеется, в том случае, если не удастся передать его правосудию.

Но для этого ему надо было найти Ульяну Рускову. Это была единственная ниточка, которая могла привести его к таинственному Хуану. Ульяна Рускова могла что-то знать о бывшем любовнике своейподруги, настолько близкой, что доверяла ей свою квартиру в свое отсутствие.

Бродерик Маккарти был уверен, что, отыскав Ульяну Рускову, он рано или поздно найдет и Хуана.

Поэтому, выйдя из «Матросской тишины», Бродерик Маккарти сразу направился в московский офис Интерпола и позвонил своему начальнику и другу Николасу Нильсону. Но после первых же слов понял, что разговор будет не таким простым, как ему представлялось в тюремной камере долгими бессонными ночами.

– Вылетай первым же рейсом в Нью-Йорк, – потребовал Николас Нильсон. – Ты не представляешь, что здесь творится. Тебе придется долго объяснять, что произошло в Москве. И я не уверен, что мне удастся тебя отстоять.

– Меня хотят отправить в отставку? – спросил Бродерик Маккарти на правах друга. И по молчанию в трубке понял, что не ошибся. – Но ведь я ни в чем не виноват.

– Это тебе еще придется доказать, – сухо пояснил Николас Нильсон. – И поверь, это будет не так просто.

Скрытая угроза, прозвучавшая в словах Николаса Нильсона, только укрепила намерения Бродерика Маккарти. Он понимал, что если вернется в Нью-Йорк, то едва ли в ближайшем будущем сможет заняться розыском Ульяны Русковой и Хуана. А без этого вся его дальнейшая жизнь и даже карьера казались ему бессмысленными.

– Не требуй от меня этого, Николас. Я держу в своих руках нить, которая приведет к раскрытию сразу двух убийств – Питера Брокмана в Элбертоне и Милы Цикаридзе в Москве, – сказал он, старясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. – Без этого, как я понимаю, мне не выпутаться. Но эта нить может оборваться в любую минуту, и я навсегда останусь в этом лабиринте, Николас. И тогда только ты будешь виноват в том, что меня сожрет Минотавр.

Николас Нильсон помолчал, обдумывая информацию и последствия, которые мог повлечь за собой его ответ.

– Что ты хочешь? – неохотно спросил он после долгой паузы.

И Бродерик Маккарти возликовал в душе.

– Я был неправ изначально, отправившись в Москву, – сказал он. – Мне надо было лететь в Пекин, вслед за Ульяной Русковой. И теперь я хочу исправить эту ошибку.

– И сколько времени тебе на это потребуется?

– Неделя, – заявил Бродерик Маккарти, сам поражаясь своей наглости.

– Три дня, – сухо ответил Николас Нильсон. – Дольше я не смогу тебя прикрывать. И учти, что ты бессовестно пользуешься нашей старинной дружбой.

– А зачем еще нужны друзья? – нарочито преувеличенно удивился Бродерик Маккарти. И поскорее дал отбой, чтобы не выслушивать гневную отповедь главы Центрального Национального бюро, которую он заранее признавал заслуженной.

Бродерик Маккарти допускал, что на него в худшую сторону повлияло заключение в стенах тюрьмы, построенной на том самом месте, где более двухсот лет назад размещался смирительный дом для «предерзостных», находящийся в ведении российского Общества презрения. Эти сведения он почерпнул на допросах, которые вел следователь Иван Макаров, пытаясь выудить у него информацию об убийстве Милы Цикаридзе и пугая его возможным длительным заключением в «Матросской тишине» в случае, если следствие затянется.

Но в результате он пришел совсем не к тем выводам, на которые рассчитывал следователь. Не говоря уже о том, что тюрьма испортила характер Бродерика Маккарти, не сделав для него исключения. Он стал более мстительным и жестоким, перестав щадить даже своих друзей, если того требовали его личные интересы.

Полет из Москвы в Пекин занял несколько часов, которые Бродерик Маккарти провел, анализируя все имеющиеся у него сведения о Ульяне Русковой и составляя ее психологический портрет, который помог бы ему отыскать эту неуловимую, почти как пресловутый Хуан, женщину.

По его мнению, Ульяна Рускова допустила только один промах, попав в поле зрения полиции Элбертона, Хуан пока ни одного, если не считать встречи с ним, Бродериком Маккарти. Но этот промах должен был стать для него роковым.

Сам не замечая этого, Бродерик Маккарти в своем подсознании связал воедино Хуана и Ульяну Рускову, словно сиамских близнецов, и когда начинал думать об одном из них, то неизменно заканчивал другим. Это вдвое усложняло его задачу, но сам он считал, что намного упрощает.

В некотором смысле Бродерик Маккарти стал одержимым. Он все еще не мог забыть Милы Цикаридзе и, как истинный ирландец, верил в свою мистическую связь с этой женщиной. Он не верил в существовании леприконов, баньши и прочей нечисти, якобы населяющей просторы Ирландии, но допускал возможность призраков, являющихся в этот мир из потустороннего с определенной целью – например, отомстить своим прошлым обидчикам.

В том, что потусторонний мир есть, Бродерик Маккарти не сомневался, он сам собирался в нем поселиться после своей смерти. Бродерик Маккарти был верующим человеком. А в том, что его христианская вера тесно переплелась с язычеством, не видел ничего предосудительного, а, говоря по правде, даже не замечал.

Поэтому он часто пытался мысленно вызвать дух Милы Цикаридзе, надеясь, что она поможет ему в поисках своего убийцы или подруги. Однако пока безрезультатно. Это его злило, но не доводило до отчаяния. Отчаиваться Бродерик Маккарти был не способен в силу своей неукротимой ирландской природы. Даже находясь в «Матросской тишине», он верил в то, что все будет хорошо. Он выйдет из тюрьмы, найдет убийцу Милы Цикаридзе, покарает его, а затем, в отдаленном будущем, встретится с самой Милой – это произойдет в другом мире, разумеется, – и навеки воссоединится с ней, осуществив свою мечту.

Эти мысли помогали Бродерику Маккарти уйти от реальности. В некотором смысле он сам стал призраком, переселившись в иной, выдуманный мир мечты.

Свои поиски Бродерик Маккарти начал, едва сойдя с трапа самолета. Он знал, что в любом аэропорту мира есть видеокамеры, добросовестно фиксирующие все происходящее внутри и вокруг. День, когда сбежавшая из Элбертона Ульяна должна была прилететь в Пекин, ему был известен. Оставалось только добросовестно просмотреть записи всех видеокамер и найти ее среди множества других пассажиров. Любого другого эта поистине титаническая задача могла смутить, но только не Бродерика Маккарти. Он был готов посвятить этому всю свою жизнь. Но не забывал, что в его распоряжении есть только три дня.

Вера, как известно, способна двигать горами. Бродерик Маккарти, как истинный христианин, был хорошо знаком с Евангелием от Матфея. Его собственная вера была не с библейское горчичное зерно, а размером с саму гору, поэтому ему удалось, казалось, неосуществимое. Воспользовавшись удостоверением сотрудника Интерпола, а также подкрепив свою просьбу некоторой суммой денег, поскольку у него не было официального разрешения, он получил доступ к записям видеокамер пекинского аэропорта.

И довольно скоро он отыскал Ульяну Рускову, попавшую, на удивление, в поле зрения многих видеокамер. В тот день женщина долгое время в одиночестве бродила по зданию аэропорта и казалась растерянной и перепуганной. Затем к ней подошел какой-то китаец и увел ее на стоянку такси. Наружная видеокамера даже зафиксировала номер автомобиля. Это была редкостная удача, и Бродерик Маккарти мысленно возблагодарил судьбу и Милу Цикаридзе, которая призрачной рукой незримо вела его к своему убийце.

Бродерику Маккарти повезло в очередной раз – спустя полчаса он отыскал на стоянке аэропорта то самое такси, в котором уехала Ульяна Рускова со своим спутником. И водитель, юркий худощавый китаец с пронырливыми глазками на костлявом лице, даже вспомнил своих пассажиров и адрес, по которому он их отвез, несмотря на то, что уже прошло несколько недель. Этому способствовали несколько стодолларовых купюр, которыми Бродерик Маккарти помахал перед его носом. По купюре на каждую неделю, миновавшую с того дня. И он был готов заплатить по столько же за каждый день, если потребуется. К счастью, водитель такси не догадался об этом.

Впрочем, плату за проезд до дома, в который вошла Ульяна Рускова, водитель все-таки запросил. И, к своему удивлению, получил ее без возражений. Бродерик Маккарти свой путь к убийце Милы Цикаридзе усеивал долларами, не считая и не жалея их.

Густой смог привычно висел над Пекином, окутывая улицы, дома и людей туманной дымкой. Дом, у которого водитель такси высадил Бродерика Маккарти, поклявшись, что это тот самый, о котором он говорил, выглядел пустым и заброшенным. Окна были зашторены. На стук никто не отозвался, на крик тоже. Бродерик Маккарти обошел дом кругом. И во внутреннем дворике увидел старого китайца, сидевшего, поджав ноги, под высохшим, без единого листочка, деревом, которое, казалось, вот-вот рухнет ему на голову, давно отжив свой срок. Старик был погружен в глубокие раздумья, иногда по его темным морщинистым щекам медленно стекали слезинки, оставляя белый след.

– Доброго вам дня, – сказал Бродерик Маккарти, но старик даже глаз не открыл, как будто не услышал. Тогда он положил руку старику на плечо. Плечо было хрупким, нажми сильнее – и переломится кость. Но эта кажущаяся слабость была обманчивой. Старик открыл глаза, и Бродерик Маккарти поскорее убрал свою руку, увидев в них силу, по сравнению с которой его физическая мощь ничего не стоила, словно медный грош против золотого слитка.

– Простите, я подумал, что вы спите, – извинился он.

– Я давно уже не сплю, – чуть слышно ответил старик. – Только плачу. – И он издал громкий стон, сопровождаемый словами: – Мой бедный, бедный мальчик! Ты умер, оставив меня безутешным!

– Примите мои соболезнования, – стараясь быть вежливым, сказал Бродерик Маккарти.

Но старик уже снова не слышал его, погрузившись в пучину своих страданий.

Тогда Бродерик Маккарти достал из кармана снимок Ульяны Русковой, сделанный с камеры наблюдения аэропорта, и поднес его к лицу старика.

– Вы видели эту женщину? – громко спросил он.

Старик открыл глаза, увидел снимок и неожиданно разразился рыданиями. Он выхватил снимок из рук Бродерика Маккарти, порвал его на мелкие кусочки и бросил обрывки полицейскому в лицо.

– Эта она, ведьма, во всем виновата! – закричал он с надрывом.

И эхо повторило за ним несколько раз, медленно затихая: «Ведьма! Виновата!».

– Значит, видели, – констатировал Бродерик Маккарти. – Тогда, быть может, вы знаете, где она находится сейчас?

Старый китаец неожиданно сложил руки перед грудью и отвесил поклон, не вставая.

– Прости меня, – сказал он опять еле слышно.

– За что? – удивился Бродерик Маккарти.

– Я нарушил свой главный жизненный принцип, – пояснил старик. – Он звучит так: «Не говори, если это не изменяет мир к лучшему».

– Но это не ответ на мой вопрос, – хмыкнул полицейский.

– Живи, сохраняя покой. Придёт весна, и цветы распустятся сами, – сказал старик. И, помолчав, добавил: – Теперь я ответил на твой вопрос.

– Никогда не понимал ваши китайские ребусы, – возмутился Бродерик Маккарти. – Говори яснее! И не вздумай увиливать – я из полиции.

И он предъявил свое удостоверение, поднеся его к самым глазам старика.

– Будешь мне врать – попадешь в тюрьму, – строго произнес, решив запугать старого китайца, Бродерик Маккарти.

Но тот не испугался. А только с презрением взглянул на него и снова закрыл глаза. Это стало последней каплей, переполнившей очень не глубокую чашу терпения Бродерика Маккарти. Он грубо схватил старика за плечо. И тотчас же со стоном отпустил, прижав руку к своему глазу, в который, подхваченная неожиданным порывом ветра, угодила ветка камфорного дерева, едва не выколов зрачок.

– Победи сначала самого себя, а потом других, – не повышая голоса, произнес старик, глядя на него невозмутимыми глазами из-под густых седых бровей. – Как может владеть другими то, кто не владеет даже собой?

Бродерик Маккарти не стал повторять своей попытки. Он отошел подальше от дерева и присел на землю, в той же позе, что и старик.

– Приношу свои извинения, – сказал он. – Я погорячился. – И тут же поправился: – Да нет, я просто вне себя от бешенства, что скрывать! Эта ведьма сведет меня с ума. Из-за нее погибла женщина, которую я любил.

Он сразу понял, что наконец-то взял верный тон в разговоре со старым китайцем. Тот сочувственно кивнул и жалобно произнес:

– Мой мальчик, мой Ксиу, он тоже погиб из-за нее!

– Скажите мне, где она, и я обещаю, что поквитаюсь с ней за нас обоих, – предложил Бродерик Маккарти.

Но старик отказался от сделки.

– Мой враг скоро придет сам, – убежденно произнес он. – Я знаю. Ждать осталось уже недолго. До вечера.

– Провидишь будущее? – спросил с нескрываемой издевкой Бродерик Маккарти.

Но старик уже снова закрыл глаза и погрузился в свои раздумья.

– Хорошо, тогда я составлю тебе компанию, – сказал Бродерик Маккарти, усаживаясь на земле как можно удобнее. – Но если до вечера она не появится, тогда ты пойдешь со мной в полицию. И там-то тебе придется разговориться, обещаю!

Но старик ничего не ответил на эту угрозу. Над его головой качало голыми ветвями высохшее камфорное дерево, словно верный недремлющий страж.

Глава 28

Ульяна обратилась к Руру с просьбой на этот раз не брать с собой Алька в Пекин. Именно там, по словам Ульяны, в надежном тайнике хранился манускрипт.

– Я не обманывала тебя, когда говорила, что не знаю, где манускрипт, – пояснила она. – С той минуты, когда Ксиу вынес его из комнаты учителя Хенга, он не расставался с ним. Но когда мы вышли ночью из дома, манускрипта с ним уже не было. Значит, он спрятал его в доме.

– В доме Хенга манускрипт можно искать бесконечно долго, – недовольно сказал Рур. – Если ты не знаешь, где тайник, то как сможешь его найти?

– Я хорошо изучила Ксиу за те дни, когда мы… Когда я скрывалась в доме учителя Хенга, – возразила Ульяна. Ей приходилось тщательно подыскивать слова, чтобы ненароком не задеть самолюбие рарога. – И если я вновь окажусь там, то уверена, что разгадаю эту загадку. Мне подскажет сам дом.

– Ах, да, ты же ведьма, – благосклонно ухмыльнулся Рур. – Хорошо, пусть будет по-твоему. Но объясни, чем тебе не угодил Альк?

– Я боюсь его, – просто сказала Ульяна. – После той ночи в подвале замка, когда он собирался меня пытать.

– И что с того? – не понял рарог.

– Если он будет рядом со мной в доме учителя Хенга, то все мои мысли и чувства будут скованы животным страхом, – пояснила она. – У меня ничего не получится.

– Женская блажь, – скривился Рур. – Я привык, чтобы Альк всегда был рядом со мной.

– Неужели ты боишься остаться со мной наедине? – язвительно улыбнулась Ульяна.

– Глупости, – буркнул Рур.

– Рыцарь опасается стать жертвой женских чар, – усмехнулась Ульяна.

– Хорошо, – разъярился Рур. – Альк останется в замке ждать моего возвращения. Ты довольна?

– Да, – кивнула Ульяна. И она не лукавила.

Зато Альк был очень и очень недоволен решением Рура.

– Почему ты разрешаешь этой девке вертеть собой? – спросил он. – Ведь я знаю, что это ее желание, не твое.

– Не смей называть ее девкой, – почти смущенно произнес Рур. – Она носит в своем чреве моего сына. И она вернет нам манускрипт.

– Который сама же похитила со своим любо…

Но Альк не успел договорить. Рур сшиб его с ног одним ударом своей могучей руки.

– Заткнись! – злобно прорычал он. – Я знаю это без тебя. И когда она разродится, то заплатит за все. А пока молчи и терпи, как терплю я.

Альк смиренно склонился перед ним, скрывая торжествующую усмешку. Он услышал главное – Ульяна в фаворе, пока беременна. А затем Рур избавится от нее. И, без всякого сомнения, поручит это ему, Альку… Ноздри Алька раздулись, предвкушая запах крови, от которого он всегда получал высшее наслаждение.

– Да, мой повелитель, – произнес он покорно.

И успокоенный Рур милостиво потрепал его по плечу.

Рур испытывал радостное возбуждение. Все складывалось очень хорошо. Все последние недели его тяготила мысль, что манускрипт пропал, и его грандиозный план по ликвидации человеческой расы провалился. И это бы еще полбеды. Но, признавался он сам себе, по-настоящему его беспокоило то, что остальные члены «Комитета трех» могут узнать о его промашке. И тогда его репутация в их глазах, которой он чрезвычайно дорожил, рухнет, как некогда гигантский Колосс Родосский пал от обыкновенного землетрясения. Рур и сам не понимал теперь, как мог он доверить столь важный документ престарелому духу, пусть даже из древнего рода пэн-хоу, но выжившему из ума настолько, что он держит в своем доме бастарда, прижитого им от какой-то простолюдинки. Вероятно, у него было кратковременное помутнение рассудка, когда он высылал манускрипт Хенгу. Как и в случае с Ульяной…

Впрочем, в своей связи с этой женщиной Рур уже не раскаивался – после того, как узнал, что она понесла от него. У него будет сын, наследник – это оправдывает его безумство. Тем более, что она не простолюдинка, как избранница Хенга, а ведьма. Это, конечно, не то же самое, что представительница народа рарогов или какого-нибудь другого древнего рода, но и не позорно. Ведьма – не дух природы, но и не человек. Кто виноват в том, что ни одна из достойных его по праву рождения женщин за столько веков не подарила ему наследника? Уж, во всяком случае, не он, как теперь выясняется. Так пусть кто-нибудь попробует упрекнуть его в том, что он обрюхатил ведьму!

При этой мысли Рур до боли сжал рукоятку меча, которым всегда опоясывался, когда находился в своем замке. Он был не просто рарогом, а магистром Ордена, призванного править миром духов природы. У него было много могущественных врагов и завистников, и когда-то они даже восторжествовали над ним, помешав его планам. Но он возьмет реванш. Он, Рур, еще станет властелином духов природы, а его сын – властелином человеческой расы. И это будет совсем скоро!

Подумав об этом, Рур торжествующе рассмеялся. И, окликнув Алька, приказал ему поторопить Ульяну.

– Передай, что мы выезжаем через пять минут. И ни минутой позже!

Он знал, что этим причиняет Ульяне боль. Она не могла видеть Алька без содрогания. Так что с того? Пусть не забывает – всего один неверный шаг, и она окажется в подвале замка, где Альк испробует на ней весь свой арсенал инструментов для пыток. Это заставит ее быть покорной. А большего ему и не надо. Que me odien, lo importante es que me tengan miedo. Пусть ненавидят, лишь бы боялись. По-испански это звучит словно а капелла. Вот почему ему так нравится этот язык. Язык настоящего рыцаря – мужественного воина и нежного любовника. Не то что тот грубый древний язык, на котором общаются духи природы между собой. Когда он, Рур, будет править миром духов природы, он прикажет всем говорить только по-испански. И пусть только кто-нибудь ослушается!

В аэропорт Леона их доставил на неизменном ролс ройсе Альк. Автомобиль подъехал прямо к трапу личного самолета Рура. Тот имел два мощных турбовинтовых двигателя, расположенных в носовой части широкого фюзеляжа, и мог развить скорость, в несколько раз превышающую скорость звука. Расстояние от Нью-Йорка до Сиднея этот самолет преодолевал всего за три часа. Даже в NASA, как было известно Руру, пока только мечтали о подобном гиперзвуковом лайнере. Но внешне он почти ничем не отличался от обыкновенных пассажирских самолетов, на которых летали люди.

Альк загнал ролс ройс в багажный отсек и вышел из самолета. Он долго стоял на взлетной полосе, провожая взглядом улетающий лайнер. На душе у него скребли кошки и выли шакалы. Когда самолет растворился в сумрачном небе, Альк резко развернулся и быстрым шагом направился в здание аэропорта.

Салон самолета сверкал золотом. Рур предпочитал этот драгоценный металл всем остальным. Лучи солнца, падавшие из иллюминатора, окрашивали помещение в нежно-желтый цвет. Рур расположился в роскошном мягком кресле, обитом парчой, и, жестом предложив Ульяне занять такое же кресло напротив себя, потребовал коньяк. Юная стюардесса, гибкая и улыбчивая, принесла «Henri IV Dudognon Heritage» в округлой бутылке, обработанной золотом и платиной и украшенной бриллиантами.

– Мой любимый, помнишь, – благодушно улыбнулся Рур. Стюардесс он набирал исключительно из рода ламиаков, они были красивы и обольстительны, но в случае необходимости могли обращаться в змей и убивать своих врагов с жестокостью, которой позавидовали бы даже воинственные валькирии. – Умница, Ламия!

Радостная улыбка, вспыхнувшая на лице девушки при этих словах, погасла, как только она обернулась к Ульяне.

– Тебе тоже коньяк? – спросила она тоном, напоминавшим шипение змеи.

– Рекомендую попробовать, – сказал Рур, отпивая глоток. – Этот коньяк выдерживали в течение ста лет в бочках, которые пять лет до этого сушились на воздухе.

– И, разумеется, это самый дорогой коньяк в мире, – с иронией заметила Ульяна. Она уже поняла, что Рур слишком тщеславен. В общем-то, невинная слабость, если помнить о его остальных пороках. Но с некоторых пор это начало раздражать Ульяну, впрочем, как и сам Рур.

– Разумеется, – кивнул Рур. Он не понял насмешки, заключенной в словах Ульяны. – Или ты предпочитаешь, как все русские, водку?

На этот раз уже в его голосе проскользнула насмешка. Ламия, продолжавшая в почтительной позе стоять перед ними, тихо хихикнула.

– Да кто я такая, чтобы плыть против течения? – пожала плечами Ульяна. – Коньяк так коньяк. Наливай, Ламия!

Ламия плеснула коньяка в ее бокал, поставила бутылку на столик и ушла, оставив их наедине.

Светло-лимонная, под цвет золота, жидкость была приятной на вкус, но, как злорадно подумала Ульяна, явно не стоила затраченных на нее денег. Обыкновенная водка была ничуть не хуже. А бриллианты она могла приобрести и в ювелирном магазине.

Рур неожиданно рассмеялся. Ульяна с недоумением посмотрела на него.

– Ты не меняешься, – сказал он. – Все такая же… ведьма!

– Да и ты тоже, – отпарировала она. – Не можешь отказаться от привычки подслушивать мои мысли.

Рур на мгновение нахмурился, но благодушное настроение пересилило, и он сказал:

– Не будем спорить. В знак примирения предлагаю выпить за моего сына!

Ульяна, которая в этот момент поднесла ко рту бокал с коньяком, поперхнулась от неожиданности. Она закашлялась до слез.

– Будь осторожна, – снисходительно улыбнулся Рур. – Это крепкий напиток. Без привычки может обжечь горло. Не пей, если не хочешь.

– Нет, я с удовольствием выпью за твоего сына, – возразила Ульяна, поднимая бокал и смотря на Рура сквозь призму нежно-желтой жидкости, плескавшейся за драгоценным стеклом. – Уверена, у него завидное будущее.

– Ты права. Он будет править человеческой расой, – кивнул Рур. – Вернее, ее остатками, тем жалким полу-миллиардом, которому будет позволено существовать на планете.

– А не маловато подданных ты решил ему оставить? – спросила Ульяна, продолжая скрывать свои глаза за бокалом с коньяком. – Все-таки это твой сын. Он достоин большего.

– Больше нельзя, – с некоторым сожалением покачал головой Рур. – Это было просчитано. Каждый лишний человек способен нанести непоправимый ущерб нашей праматери природе. Это становится все более ужасающе очевидным. Земля изнемогает под бременем людей. Поэтому надо как можно быстрее сократить их численность. Полмиллиарда – и ни на одного человека свыше.

– А ты не боишься, что кто-то может сказать, что именно твой сын – тот самый лишний человек на Земле?

Рур с недоумением посмотрел на нее.

– Не сходи с ума, – буркнул он. – Этот кто-то даже не успеет договорить. Я снесу ему голову с плеч своим мечом.

– О, да, благородный рыцарь, я забыла, что кроме вакцины у тебя в запасе есть еще и меч, – с покаянным видом сказала Ульяна. – Прости меня. Что взять с глупой женщины? Кроме ребенка, которого она носит в своем чреве.

Рур широко зевнул. Коньяк начал сказываться на нем. Рарог не спал уже много ночей, и теперь его расслабленный алкоголем организм властно заявил о своих правах, требуя отдыха.

– Не ерничай, – сказал он сонно. – И благодари небо… Я немного вздремну, если ты не возражаешь. Продолжим наш разговор позже.

– Как скажешь, – ответила Ульяна. – Мой повелитель.

Но Рур, откинувшись в кресле, уже спал, хрипло дыша и вздрагивая во сне. Ульяна впервые видела его спящим. Сейчас, когда рарог расслабился и не контролировал себя, можно было увидеть, насколько он стар. Его лоб и лицо прорезали глубокие морщины, дряблая пористая кожа обвисла. Могло показаться, что с него сняли красивую маску, и из-под нее проступил настоящий уродливый лик.

Ульяна взяла в руки стоявшую на столике бутылку коньяка, ощутив ее тяжесть. Бутылка весила не менее четырех-пяти килограммов. Толстое стекло с выступами, золото и бриллианты не только придавали ей внушительный вид, но и делали грозным оружием даже в женских руках.

Ульяна взглянула на череп Рура, оценивая свои шансы. Череп был мощный, поросший густыми волосами, защищавшими его наподобие шлема. Шансы раскроить его ударом бутылки, а тем более убить Рура, казались невелики. Но в противном случае ее самопожертвование теряло всякий смысл. Она не спасла бы человечество от обезумевшего маньяка и погибла бы сама. После покушения на убийство ее не защитит от мести Рура даже беременность. В лучшем случае он заточит ее в замке, дождется, пока она родит, а затем отдаст на растерзание Альку…

Ульяна содрогнулась, вспомнив об Альке. Она подумала, что даже если удастся убить Рура, это все равно не позволит ей избежать пыток, которым позже подвергнет ее этот палач. Единственная возможность избавиться от мучений – убить Рура и умереть самой. А это можно было сделать только одним способом – раскроив череп пилоту. Неуправляемый самолет войдет в пике и врежется в землю. Не выживет никто.

– А что? Хорошая идея, – усмехнулась Ульяна. Коньяк начал действовать и на нее. – И как я только раньше до нее не додумалась!

Она оглянулась, но никого не увидела, даже Ламии. Этой девушки Ульяна сейчас опасалась больше всего, она могла расстроить ее план. Ульяна знала, где в самолете находится кабина пилота. Видела ее, когда, поднявшись по трапу, проходила в салон. До нее было не больше десятка шагов.

Покрепче ухватив бутылку за горлышко, Ульяна встала и сделала первый шаг.

– Как сказал бы учитель Хенг, путешествие в тысячу миль начинается с одного шага. – произнеся это, она почувствовала, как слеза потекла по щеке. Так было всегда, когда она вспоминала о том, что было связано с Ксиу.

Еще один шаг, и еще… Ульяна почувствовала, что ладонь, державшая горлышко бутылки, сильно вспотела.

– Как бы мне не потерять тебя, милая, – прошептала она. – Ты единственная надежда человечества. Гордись этим и веди себя хорошо.

Еще один шаг…

Она вспомнила о ребенке.

– Прости меня, прости, прости, – зашептала она. – Но лучше так, чем будущее, которое нас с тобой ожидает.

Новый шаг…

Как тяжело! Это хуже, чем пытка.

Еще шаг…

Нечеловеческая мука. Нет, она не выдержит!

Шаг…

Когда до двери, ведущей в кабину пилота, оставался всего один шаг, в динамике над ее головой внезапно раздался голос, объявивший:

– Самолет приступает к снижению. Прошу пристегнуть ремни!

За спиной Ульяны открылась дверь, вышла Ламия. Она с удивлением взглянула на Ульяну с бутылкой коньяка в руке, но, хорошо вышколенная, ни о чем не спросила и сухо сказала:

– Надо вернуться на свое место. Через пять минут мы садимся в аэропорту Пекина.

– Уже? – невольно вырвалось у Ульяны.

– Да.

– Но этого не может быть, – не могла поверить Ульяна. – Мы только недавно взлетели!

На лице Ламии промелькнула снисходительная улыбка.

– Это очень быстрый самолет, – сказала она. И неожиданно, как будто это только что пришло ей в голову, спросила: – Куда ты шла?

– Мне… надо, – замешкалась, но все нашлась с ответом Ульяна. – Ну, ты понимаешь…

Ламия кивнула и показала ей на дверь, из которой только что вышла сама.

– Это здесь. Только поторопись.

Ульяна зашла внутрь, закрыла дверь и, внезапно обессилев, прислонилась к переборке. Если бы не это, она бы упала. Постояла несколько минут, ни о чем не думая. Затем бросила бутылку в отсек для мусора. После этого спустила воду, вымыла руки и лицо, насухо их вытерла. Открыла дверь и пошла навстречу своей судьбе, которую только что попыталась изменить, но не смогла.

Глава 29

– Пекин – это гигантская клоака, – проворчал Рур, спускаясь по трапу самолета. – Вечный смрад, шум и гам, толкотня… Я предпочел бы жить даже в замке Франгокастелло на греческом острове Крит, чем в этом городе. Лучше каждый год в конце мая принимать участие в процессии призраков, которые в полном вооружении и на лошадях в течение десяти минут проходят от церкви Святого Харлампия до крепости, чем каждый день рисковать стать призраком на улицах Пекина.

Рур пошутил и сам же рассмеялся над собственной шуткой. Он был в превосходном настроении. Недолгий сон и коньяк придали ему сил. Проходя мимо Ламии, он ласково шлепнул ее пониже спины, и та ответила ему лучезарной улыбкой. На Ульяну, которая шла следом и, казалось, ничего не замечала, девушка взглянула с плохо скрытым презрением. Сама она была из древнего рода ламиаков, а эта женщина, по слухам, только ведьмой. Ламия не одобряла выбора повелителя Рура, но не осмеливалась порицать его даже мысленно.

Ролс ройс уже ждал их у трапа. Рарог доверял только Альку, поэтому на этот раз сел за руль сам, не преминув укорить Ульяну.

– Попадем в аварию, будешь виновата ты, – буркнул он. – Альк ей, видите ли, помешал!

Ульяна промолчала. Она все еще не могла прийти в себя после того, как уже простилась с жизнью, решившись на убийство пилота. Поэтому все, что сейчас происходило вокруг нее, Ульяну не волновало. В ней словно что-то умерло, даже пряди рыжих волос как-то безжизненно свисали до плеч. Рядом с цветущим Руром она выглядела изможденной и осунувшейся, как будто внезапно постарела на добрый десяток лет.

Но доехали они без происшествий. Сверхчеловеческая интуиция Рура, при том, что он был неважный водитель, позволяла ему избегать столкновений с другими автомобилями даже тогда, когда это казалось уже неизбежным. Рур злился и грозил водителям, они смеялись в ответ, кричали, как можно было понять и без переводчика, непристойности и показывали неприличные жесты. Когда за рулем ролс ройса находился Альк, ему каким-то образом удавалось избегать подобных ситуаций, он умел внушать ужас одним своим видом даже на расстоянии. Рур в очередной раз пожалел, что послушал Ульяну.

Настроение Рура испортилось, он обвинял во всем Ульяну. Она молчала, словно не слышала его брюзжания, и безучастно смотрела в окно. Разъяренный рарог жаждал выместить на ком-нибудь свою злобу. Если бы он мог, то убил бы Ульяну. Вместо этого он направил автомобиль на кошку, перебегавшую дорогу между домами, и прибавил скорость. Попав под колесо, кошка истошно заорала, ее кровь брызнула на стекло автомобиля. Ульяна отшатнулась, вскрикнув. Рур рассмеялся. Его настроение снова улучшилось.

Вскоре они добрались до места. Рур остановил автомобиль, едва не протаранив ворота, за которыми скрывался дом Хенга Хо.

Сгорая от нетерпения, Рур почти выволок Ульяну из автомобиля. Они прошли в незапертые ворота, вошли в дом. Никого не увидели. Было темно. Дом словно вымер, и уже давно. На всем лежал густой слой пыли.

– Смотри, – приказал Рур, встряхнув Ульяну. – Где тайник?

Ульяна закрыла глаза, пробуждая свою зрительную память. Все, что происходило тогда, она словно видела наяву сейчас. Вот здесь они встретились с Ксиу, когда он вышел из комнаты учителя Хенга, взволнованный и опечаленный. Прошли по этой лестнице. Остановились. Поцеловались. Ксиу улыбнулся. Они прошли до дверей, ведущих из дома к воротам. Здесь Ксиу оставил ее, а сам ненадолго ушел. В том направлении, где находилась еще одна дверь, которая вела…

– Во внутренний дворик, – сказала Ульяна. – Он вышел во внутренний дворик с манускриптом, а вернулся без него. Тайник где-то там.

Рур грубо схватил ее за руку и потащил за собой, не обращая внимания на стоны, когда она больно ударялась обо что-то в темноте. Для него тьма не была непроницаемой, как для Ульяны. Ударом ноги он распахнул дверь. Они вышли во внутренний дворик и увидели Хенга Хо, который, закрыв глаза, сидел возле камфорного дерева, медленно раскачиваясь и что-то шепча, словно он разговаривал сам с собой или с кем-то невидимым. Напротив него, также на земле, расположился неизвестный Ульяне рыжеволосый мужчина. Он почти спал, но, увидев их, вскочил на ноги и, не сумев сдержать своего удивления, громко вскрикнул.

– Хенг, принимай гостей! – сказал Рур.

Услышав его голос, Хенг Хо открыл глаза и перестал бормотать. Тень торжествующей улыбки промелькнула на его сморщенном, словно печеное яблоко, личике.

– Я ждал тебя, Рур, – сказал он.

– Вот и хорошо, – ответил тот. И, метнув на рыжеволосого мужчину злобный взгляд, бесцеремонно, словно тот не мог его услышать, спросил: – Я вижу, у тебя гость?

– Незваный гость, – уточнил Хенг Хо.

– Тогда избавься от него, – потребовал Рур. – Немедленно.

Но Бродерика Маккарти было не так легко смутить.

– Эй, приятель, сбавь-ка обороты, – вмешался он в разговор. И показал свое удостоверение сотрудника Интерпола. – Как видишь, я здесь по делу, а не чайку зашел попить.

– И какое же у Интерпола дело к Хенгу? – спросил Рур с насмешкой. – Он пересек границу Китая под чужими документами?

– Старик нет, а вот твоя спутница, возможно, да, – спокойно ответил полицейский. – Ведь ее зовут Ульяна Рускова, я не ошибаюсь? Мне надо задать ей несколько вопросов. – И с такой же насмешкой спросил: – Ты не возражаешь?

– Возражаю, – заявил Рур. – У меня дипломатический паспорт, а она моя жена. Поэтому обращайся в посольство Испании, если хочешь допросить ее.

Однако Бродерик Маккарти был не настолько доверчив, чтобы поверить на слово первому встречному.

– Покажите мне свой паспорт, пожалуйста, – вежливо попросил он. – И паспорт вашей жены тоже. Для этого, я полагаю, не стоит тревожить посольство Испании.

– В чем ты обвиняешь ее? – спросил Рур, не думая предъявлять документы.

– Она подозревается в убийстве Питера Брокмана, американского гражданина.

– Ерунда, – отрезал Рур. – Мальчишку убил Альк. Она в это время была со мной. Мы ужинали в ресторане, а потом… Ну, это не важно. Главное, что у нее есть алиби. Еще вопросы есть?

– Есть, и очень много, – невозмутимо сказал Бродерик Маккарти. – Во-первых, кто такой Альк?

Но Руру уже надоело разговаривать с ним. Он понял, что от полицейского не отделаться так скоро, как ему хотелось бы. А терять время из-за таких пустяков он не собирался.

– Ты сам напросился, – сказал Рур и шагнул к полицейскому.

Но Бродерик Маккарти тут же встал в боксерскую стойку, подняв кулаки.

– Предупреждаю, я чемпион нашего управления по боксу, – заявил он. – А за нападение на полицейского…

Но он не договорил. Рур перехватил его взгляд, черные глаза рарога как будто вспыхнули изнутри голубым пламенем, и Бродерик Маккарти безвольно обмяк, его глаза опустели, колени подогнулись, и он опустился на землю, погрузившись в гипнотический сон.

– С людьми всегда столько мороки, – проворчал Рур. – Они никогда не понимают слов.

Он обернулся к Ульяне, которая все это время стояла безмолвной тенью за его спиной, и отрывисто бросил:

– Ищи тайник!

Затем повернулся к Хенгу Хо.

– Хенг, если ты знаешь, где манускрипт, отдай его сам. И я постараюсь забыть обо всем.

– И о Ксиу тоже? – спросил старик.

– И о нем, – заверил его Рур. – Ты не виноват в том, что мальчишка предал тебя.

– Знаешь, Ксиу мне говорил: лучше один день быть человеком, чем тысячу дней – тенью, – задумчиво произнес Хенг Хо.

– Вот видишь, – сказал Рур. – Ты не виноват. Кровь человека пересилила в нем твою кровь. Человеческая природа победила.

– Лучшее время, чтобы посадить дерево, было двадцать лет назад. Следующее лучшее время – сегодня, – произнес старик едва слышно. И, повысив голос, сказал: – Нет, я не знаю, где манускрипт, Рур. Я всего лишь жалкий, выживший из ума пэн-хоу, которому давно пора покинуть этот свет и переселиться в мир предков.

– Я охотно помогу тебе в этом, Хенг, если ты мне солгал, – с угрозой сказал Рур.

– Я буду тебе благодарен, Рур, – поклонился ему Хенг Хо. – У меня самого не хватает духу.

Но Рур уже не слушал его.

– Где тайник? – снова обратился он к Ульяне.

Она закрыла глаза. И вновь увидела Ксиу. Он вышел из двери, подошел к камфорному дереву, стоявшему посреди дворика, поклонился ему, что-то сказал. Затем опустился на колени. Склонился над корнями дерева…

Ульяна раскрыла глаза и сделала несколько шагов к камфорному дереву. Поклонилась ему и опустилась на колени. Она увидела его корни. Могучие, узловатые, они переплетались между собой, некоторые уходили в землю, другие вздымались над ней, создавая подобие входа в подземную пещеру. Ульяна просунула руку в одну из таких пустот. Когда под корень ушел уже локоть, ее пальцы наткнулись на что-то твердое. Она ощупала это препятствие и почувствовала ткань, в которую был завернут какой-то предмет. Ухватила его крепче и вытащила руку.

Она держала в руке платок, подаренный ей Ксиу, и который она считала потерянным или забытым в доме при поспешном бегстве. Ульяна развернула платок и увидела внутри древнюю рукопись, страницы которой, потемневшие от времени, при прикосновении хрустели, словно высохшие листья.

Рур, издав радостный крик, почти вырвал манускрипт из ее рук. Перелистал его, чтобы убедиться в подлинности. Бережно закрыл и спрятал на груди под одеждой.

– Сегодня великий день, Хенг, – торжественно заявил Рур. – День, от которого мы будем вести отсчет начала гибели человеческой расы. Пройдет не так уж много времени, и почти все люди исчезнут с лица земли. Они отправятся туда, откуда нет возврата.

– То, что создавалось в течение ста лет, может быть разрушено за один час, – грустно сказал Хенг Хо. – Это так, Рур. Но спать на одной подушке – ещё не значит видеть одни и те же сны. И это тоже истина.

– Ты это о чем? – подозрительно взглянул на него Рур. – В твоих словах мне слышится какое-то сожаление. Неужели ты полюбил людей? – И он сам рассмеялся над своими словами.

– Нет, Рур, только одного человека, – сказал Хенг Хо. – А ты? Неужели тебе не будет жаль никого из них?

– Нет, Хенг.

– Даже собственного сына?

Рур с изумлением посмотрел на старика. Перевел взгляд на Ульяну. Спросил Хенга:

– От кого ты узнал об этом?

– От нашей матери природы, – ответил тот. – Так что ты мне ответишь?

– А с чего ты взял, что с моим сыном может случиться что-то плохое?

– Но ведь он тоже бастард. Как и мой Ксиу.

– Твой Ксиу наполовину человек. А мать моего сына – ведьма.

– Ты в этом уверен?

– Да, – не задумываясь, ответил Рур. – И то, что произошло с твоим сыном, лучшее тому доказательство. Она околдовала его своими чарами. Неужели это удалось бы кому-нибудь кроме ведьмы? Или он недостаточно тебя любил и таил в своей душе измену?

– Только не мой Ксиу, – покачал головой старик. И неожиданно запричитал: – О, мой мальчик, мой бедный мальчик!

– Замолчи, Хенг, – потребовал Рур. – Не порти мне праздник. Лучше принеси что-нибудь выпить. Меня мучает жажда после коньяка.

– Лучше всего утоляет жажду морская вода, которую добывают в глубине океана недалеко от побережья Гавайев, – смиренно сказал старик, перестав плакать. – Подать тебе этой воды?

– А, «Kona Nigari», – кивнул Рур. – Только неси сразу большую бутылку. Внутри меня пылает настоящий вулкан.

Старик ушел и вскоре вернулся с четырехгранной бутылкой темно-зеленого цвета, в которой плескалась отливающая голубизной жидкость. Рур не стал наливать ее в стакан, который протянул ему Хенг, и жадно припал ртом к горлышку. Опорожнив одним глотком половину бутылки, Рур оторвался от горлышка и спросил Ульяну:

– Будешь пить?

– Я принесу ей чай Дахунпао, – вмешался Хенг Хо. – Я не забыл, что твоя спутница предпочитала этот напиток, когда жила в моем доме. Пей до дна, Рур!

Рур допил бутылку и отбросил ее.

– Хорошо, – благодушно сказал он, погладив себя по животу. – Вулкан погас. Ты умеешь угодить гостю, Хенг!

– У дурака и счастье глупое, – тихо произнес старик, с презрением глядя на рарога.

– Что ты там бормочешь, Хенг? – спросил Рур. – Что-то у меня уши заложило. Я ничего не слышу. Повтори!

– И в глазах темнеет? – спросил Хенг Хо.

– Да… Откуда ты знаешь?

– А в груди появилась боль, как будто сердце рвется наружу?

– Да, вдруг заболело, – признался рарог. – Наверное, слишком перенервничал. Ничего, пройдет, Хенг! Здоровья у меня еще на тысячу лет хватит. Я надолго тебя переживу, так и знай.

– Не переживешь, – возразил старик. В его голосе послышалась ненависть, которую он перестал скрывать. – Тебе осталось жить минуту или две, Рур. Ты забыл, что я прочитал манускрипт. А в нем много рецептов, самых разных. Я долго выбирал. И приготовил специально для тебя одно лекарство. Оно прекрасно утоляет жажду. Навеки.

Рур в ужасе посмотрел на бутылку, которую он выпил, затем перевел взгляд на старика. Хотел сделать шаг к нему, но ноги уже отказались ему служить. Судорога перекосила лицо Рура, и он упал, как подкошенный.

– Ты отравил меня, Хенг, – прошептал рарог. На его губах выступила кровавая пена. – Будь ты проклят!

– Ты убил моего сына, – сказал старик. – Не я, а ты будь навеки проклят!

Рур перевел взгляд, полный боли и страдания, на Ульяну.

– Спаси меня, – произнес он почти беззвучно, одними губами.

– Ты убил Ксиу, – сказала она. – Будь ты проклят!

Ульяна склонилась над рарогом, и громко, чтобы он услышал сквозь тьму затухающего сознания, произнесла:

– И в моем чреве – не твой сын, а сын Ксиу. Ты бесплоден, Рур! И поэтому так жесток. Кто не умеет подарить жизнь, тот несет смерть. И сам заслуживает только смерти.

Но Рур уже не слышал ее. Его дыхание пресеклось, глаза выкатились из орбит, кровавая пена лохмотьями застыла на губах и подбородке. Он был мертв.

Ульяна оглянулась на старика с немым вопросом в глазах.

– Ты должна уйти, – произнес Хенг Хо. – Это моя месть. И я с радостью отвечу за его смерть.

– Но я могу подтвердить полиции…, – начала Ульяна.

Хенг Хо невольно улыбнулся, словно услышал лепет неразумного ребенка.

– Мне придется отвечать не перед людьми, – сказал он. – Но ты не думай об этом.

– Нет, я не уйду! – заявила Ульяна. – Перед кем бы то ни было я отвечу вместе с вами. Я сама хотела его убить.

– Нет, ты уйдешь, – кротко сказал старик. – Ты должна спасти сына Ксиу. Моего внука. Заклинаю тебя! Иначе он погибнет. Суд Совета Тринадцати, который меня ожидает, не пощадит бастарда. А ведь ты не ведьма, а человек. Меня не обманешь.

Старик говорил так убежденно, что Ульяна поверила. И испугалась. Но не за себя, а за будущего ребенка.

– Но куда мне бежать? – растерянно спросила она. – У меня даже денег нет.

Хенг Хо достал из кармана, спрятанного в складках его одежды, пластиковую банковскую карточку.

– Все моиденьги лежат в швейцарском банке, который принадлежит моему старому другу гному Вигману. Это самый надежный банк в мире. Я собирался завещать все Ксиу. Но теперь их получит его сын. Это будет только справедливо.

Старик тяжко вздохнул, помолчал, потом продолжил:

– Пин-код карты – дата рождения Ксиу. Ты помнишь ее?

– Да, – тихо сказала Ульяна.

– Каждый месяц банк будет переводить на эту карту один миллион евро. Это понятно?

– Да.

– Когда сын Ксиу достигнет совершеннолетия, пусть обратится в банк. Его примет сам Вигман. И расскажет о состоянии его финансовых дел, которые Вигман будет лично вести все эти годы. Запомнишь?

– Да.

– Он будет очень богат, мой внук, – улыбнулся старик. – Он ни в чем не будет нуждаться, проживи хоть тысячу лет, как я.

– Спасибо, учитель Хенг, – произнесла Ульяна дрогнувшим голосом.

– А теперь беги. Не медли ни минуты. Поймай такси и уезжай в аэропорт. Возьми билет на первый же рейс, не важно, куда. Весь мир у твоих ног. Пережди какое-то время. Роди ребенка. Потом можешь возвращаться домой.

– Я могу вас поцеловать, учитель Хенг? – робко спросила Ульяна. – На прощание.

Хенг Хо сам поцеловал ее, когда она наклонилась к нему. И, развернув, подтолкнул в спину с неожиданной для его маленького сухонького тела силой. Ульяна, не оборачиваясь, чтобы не расплакаться, ушла в дом. Уходя, она даже не взглянула на труп Рура.

Когда она вышла из ворот, то увидела ролс ройс, на котором они сюда приехали. В его замке зажигания торчал ключ, забытый рарогом. Не раздумывая, Ульяна села за руль. Она осторожно развернула автомобиль и поехала, петляя по узким улочкам. До аэропорта она добралась без приключений. Не доезжая до терминала, Ульяна остановила ролс ройс под знаком «Остановка запрещена» и ушла, даже не закрыв дверцу и не вытащив ключ из замка зажигания.

Вскоре Ульяна приобрела в кассе аэропорта билет на самолет, улетающий через час в Новую Зеландию.

Глава 30

Убедившись, что Ульяна уехала, Хенг Хо вернулся во внутренний дворик. Подошел к трупу Рура, нагнулся, пошарил в его одежде и достал манускрипт, который тот спрятал на своей груди.

Старик бережно разгладил измятую рукопись, на некоторое время задумался, словно не зная, что с ней делать, но это было не так. Он не сомневался, а мысленно обращался к Ксиу со словами: «Не волнуйся, мой мальчик! Они не доберутся до этой книги». Ксиу погиб, чтобы манускрипт не попал в преступные руки. Хенг Хо собирался выполнить последнюю волю сына, пусть даже не высказанную им. Он подошел к камфорному дереву, нагнулся и вложил сверток в тайник под корнями, на прежнее место.

– Береги эту тайну, – сказал он, обращаясь к дереву. – Если со мной что-то случится… Отдашь только моему внуку, сыну Ксиу.

«Ксиу! Ксиу!» – отозвалось эхо. Камфорное дерево качнуло высохшими голыми ветвями. Ветер прошелестел его призрачной листвой. Хенг Хо удовлетворенно кивнул. Теперь он был спокоен за сохранность тайника. Ксиу был его сын, но он не обладал властью над деревом. Поэтому оно позволило Ульяне взять манускрипт. Но теперь никто бы не смог извлечь его, кроме сына Ксиу.

Хенг Хо прошел в глубину дворика, равнодушно перешагнув через неподвижно лежавшего Бродерика Маккарти. Опустился перед крохотным холмиком, едва возвышавшимся над землей. Закрыл глаза и, тихо покачиваясь, погрузился в раздумья, которые были прерваны появлением незваных гостей. С недавних пор он проводил так все свое время. Здесь, под этим холмиком, насыпанным его собственными руками, лежал его мальчик. Он не отдал его чужим людям, а тайно перенес из Пурпурного запретного города в свой дом и похоронил во внутреннем дворике. И никому об этом не сказал, даже Ульяне. Это при жизни Ксиу был ее, но после смерти – только его. Он никогда не расстанется со своим сыном. Пока их насильно не разлучат. А это должно было случиться очень скоро.

Хенг Хо знал это, обладая даром предвидения. И хотел провести последние часы, думая о Ксиу, рядом с его могилой. Рядом с ним.

Через несколько часов во внутреннем дворике дома Хенга Хо появился Альк. Он спешил, словно боялся не успеть. Но, увидев мертвое тело Рура, понял, что опоздал. Вернее, понял он это намного раньше, когда увидел невдалеке от аэропорта брошенный ролс ройс с открытой дверью и ключом в замке зажигания. Но, вопреки очевидному, робкая надежда еще теплилась в нем, словно тлеющий даже под струями дождя уголек. Поэтому он гнал с безумной скоростью ролс ройс по трассе, нарушая все правила и ежеминутно рискуя. Всю дорогу он клял себя за то, что не настоял на своем, когда Рур приказал ему остаться в замке.

Недоброе предчувствие томило Алька еще в аэропорту Леона, вот почему он пренебрег приказом и вылетел чартерным рейсом почти сразу после того, как самолет с Руром на борту скрылся в небе. Но он летел намного дольше, поэтому не успел спасти Рура.

И теперь, упав на колени перед его мертвым телом, Альк завыл, словно волк в лунную ночь, протяжно и тоскливо.

Когда приступ отчаяния миновал, Альком овладела жажда мести. Он осмотрелся. Увидел неподвижное тело рыжеволосого мужчины, который показался ему знакомым, и Хенга, безмолвно сидящего в глубине двора. Человек пока не мог говорить, и Альк направился к Хенгу.

Он подошел к старику, который, казалось не замечал его, схватил за одежду, приподнял и встряхнул так, что у того клацнули зубы.

– Кто это сделал, Хенг? – спросил он. – Ведьма?

Хенг Хо отрицательно покачал головой.

– А кто? – удивился Альк. – Неужели вот этот мешок костей? – И он пренебрежительно показал на рыжеволосого мужчину.

– Нет, – ответил, задыхаясь, Хенг Хо. Ворот, за который держал его Альк, сдавил ему горло, а ноги беспомощно болтались в воздухе. – Не он.

– А кто же тогда? – не мог понять Альк.

– Это сделал я, – сказал старик.

Руки Алька невольно разжались, и Хенг упал на землю к его ногам.

– Ты лжешь! – воскликнул Альк. – Это ведьма, я знаю. Зачем ты ее выгораживаешь, старик? Неужели она и тебя околдовала, как твоего дурачка-бастарда?

В кротких глазах Хенга сверкнула ненависть.

– Не смей оскорблять Ксиу! – сказал он с угрозой. – Или я убью тебя тоже. Как твоего хозяина.

– Если сможешь, – спокойно ответил Альк. – Но это едва ли. Говоришь, ты его убил? И как же ты с ним справился? Он раздавил бы тебя одним пальцем.

– Я отравил его. Яд налил в бутылку из-под воды. Рура мучила жажда. Он выпил воду. И умер в жестоких мучениях, – Хенг Хо говорил почти шепотом, делая паузы и тяжело вздыхая после каждой фразы. – Как видишь, все очень просто. И не требует большой физической силы.

Альк молча выслушал старика. Огляделся. Увидел пустую бутылку, лежавшую неподалеку от Рура. Поднял ее. Снова схватил Хенга, силой раскрыл ему рот и вставил в него горлышко бутылки. Но последние капли, которые еще оставались в бутылке, уже высохли. Хенг только раскашлялся. Альк зарычал в бессильной злобе.

– Где манускрипт? – закричал он. – Ведьма унесла его с собой?

– Она не нашла тайника, – ответил Хенг Хо. – А ты никогда не найдешь ее. Это так же верно, как то, что наши предки не видят сегодняшней луны, но сегодняшняя луна некогда освещала наших предков.

Разъяренный Альк уже готов был свернуть старику шею. Но неожиданно остановился. Он вдруг услышал внутренний голос, который говорил властно и настойчиво. Как Рур, когда был еще жив. Поэтому Альк, вопреки своей воле, прислушался к нему.

– Не будь глупцом, воспользуйся ситуацией. Рур умер, и этого уже не изменишь, – убеждал его голос. – Но ты, Альк, жив, и можешь продолжить его дело. Для этого у тебя есть все, что необходимо. И даже Хенг. Поэтому манускрипт тебе ни к чему. А с ведьмой ты разберешься, когда будет время.

Альк не был глупцом. После недолгого раздумья он признал, что его внутренний голос прав. Он слишком долго находился в тени Рура. И даже привык к этому. Но теперь пришло его время. Он знает все, что знал Рур. Он всегда был рядом с ним. И он, Альк, не только может, но и достоин того, чтобы занять место Рура. Ведь, как и Рур, он тоже рарог.

– Старик, ты знаешь, что тебя ждет за убийство Рура, – сказал он уже более спокойным тоном. – По закону наших предков.

– Смерть, – кивнул Хенг Хо. – Я не боюсь ее. Я уже умер, когда умер мой Ксиу.

– Но смерть может быть разной, – вкрадчиво произнес Альк. – Долгой и мучительной или мгновенной, как вспышка молнии. Какой хочешь умереть ты?

– Я не хочу боли, – признался Хенг Хо. – Но ты ничего не даешь даром, Альк. Что ты потребуешь взамен?

– Узнаешь, когда придет время, – ответил рарог. – Я еще не решил. А сейчас ты пойдешь со мной. И не возражай. Иначе я передумаю, и тебе будет очень больно. А потом ты все равно уйдешь со мной. Даже если мне придется нести твое бесчувственное тело на руках. Ты веришь, что так будет?

– Да, Альк, – покорно произнес Хенг Хо.

Старик не мог сопротивляться рарогу, тот был намного сильнее. И потому он предпочел не спорить, а под маской показного смирения выжидать, пока представится подходящий случай избавиться от Алька. А в том, что этот случай вскоре представится, он не сомневался. Альк был силен, как бык, но настолько же глуп. Он верил, что миром правит сила. Но Хенг Хо всегда знал, что миром правят мудрость и терпение.

– Последний штрих, – сказал, ухмыляясь, Альк. – Я вспомнил, где видел этого рыжеволосого. Я думал, что избавился от него, однако я ошибся. Повторим попытку.

Альк поднял бутылку из-под яда и вложил ее в руки Бродерика Маккарти, который все еще находился в гипнотическом сне. Затем пошарил по его карманам и нашел мобильный телефон. Набрал номер местной полиции и произнес по-китайски:

– Я хочу сознаться в преступлении, которое я совершил. Я отравил своего врага и ничуть в этом не раскаиваюсь. Приезжайте немедленно, пока я не убил еще кого-нибудь!

Договорив, Альк небрежно бросил телефон на неподвижное тело Бродерика Маккарти.

– Надеюсь, мы уже никогда с тобой не встретимся!

Он схватил Хенга за шиворот и почти поволок старика за собой.

Рядом с воротами дома стоял ролс ройс. Зашвырнув Хенга на заднее сиденье, Альк занял водительское кресло. Автомобиль, взвизгнув шинами, рванулся с места. Уже через час Альк загнал ролс ройс в багажный отсек самолета, на котором прилетел в Пекин Рур, а сам с Хенгом разместился в салоне в мягких креслах, велев старику молчать.

Не отвечая на взволнованные расспросы Ламии, он приказал:

– Взлетаем!

– А как же Рур? – настойчиво спросила Ламия.

– Он решил остаться в Пекине, – ответил Альк. И с издевкой добавил: – Если ты не возражаешь, конечно!

Ламия нахмурилась, но промолчала. Она ушла, но вскоре вернулась и спросила:

– Куда мы летим? Это спрашивает пилот.

– Разве я не сказал? – удивился Альк. – В Нью-Йорк, детка, в Нью-Йорк! Да, и когда взлетим, соедини меня с Мартином Крюгером и Эргюсом Бэйтсом. У меня есть для них новости. Надеюсь, ты знаешь номера их телефонов?

Ламия кивнула и ушла. Почти сразу же загудели турбины самолета, он пробежал по взлетной полосе и поднялся в воздух.

Альк откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ему было над чем подумать. В скором времени ему предстоял серьезный разговор, который должен был решить его будущее. Пока он был уверен только в одном – в том, что станет магистром Ордена тамплиеров вместо умершего Рура. Для этого ему не требовалось одобрения Эргюса Бэйтса и Мартина Крюгера.

– И даже без их согласия, – пробормотал он, словно отметая возражения невидимого собеседника. Альк, по своему обыкновению, разговаривал с самим собой. И, как всегда, соглашался со всем, что было выгодно ему. Ему было глубоко безразлично, если при этом страдали интересы других лиц.

– Альк! – услышал он над собой голос Ламии. Открыл глаза. Девушка протягивала ему телефон. – Мистер Крюгер!

– Привет, Мор! Это Альк, – небрежно произнес рарог, пытаясь произвести впечатление на Ламию, которая продолжала стоять рядом. – Мне надо с тобой встретиться. Я через пару часов буду в Нью-Йрке. Выкроишь для меня часок в своем рабочем графике?

– Ты звонишь по поручению Рура? – раздался в трубке ледяной голос Мартина Крюгера.

– Можно сказать и так, – ухмыльнулся Альк.

– Хорошо, я жду тебя, – помолчав, отвтил Мартин Крюгер.

– До встречи, – развязно попрощался Альк.

Но в трубке уже звучали короткие гудки.

Альк передал телефон Ламии и грубо сказал:

– Да, и не забудь, что когда обращаешься ко мне, то следует называть меня повелителем.

– Хорошо, повелитель Альк, – ответила, опустив глаза, Ламия. – Тебя соединить с Эргюсом Бэйтсом, когда я дозвонюсь до него?

– Разумеется, – сказал Альк. – Мне что, надо повторять свои приказания дважды?

Через пять минут он уже говорил с Эргюсом Бэйтсом.

– Привет, Эг, это Альк, – произнес он в трубку, которую подала ему Ламия. – Мы встречаемся с Мором через пару часов в его офисе в Нью-Йорке. Ты не мог бы подъехать? Есть разговор.

– Это просьба Рура? – в голосе Эргюса Бэйтса, когда он спрашивал, явственно слышалось удивление.

– Считай, что так, – ответил Альк.

И на этот раз он первым дал отбой, не дожидаясь, пока это сделает его собеседник.

Альк был тщеславен. И не прощал даже мелких обид. Никому, кроме Рура. Но теперь Рур был мертв. И Альк испытывал пьянящее чувство свободы, словно после долгих лет заточения вышел из стен тюрьмы. Он ощущал себя всемогущим. Рур только мечтал править миром. Альк в своих мыслях уже им правил. Оставалось совсем немного, чтобы его мысли воплотились в реальность. Только то время, которое он потратит на разговор с членами «Комитета трех». И после этого весь мир со всеми потрохами будет принадлежать ему.

Альк радостно рассмеялся, подумав об этом. Даже презрительно-удивленный взгляд Хенга, который он заметил, не вызвал у него гнева, как это случилось бы прежде.

В таком радостно-возбужденном настроении Альк почти ворвался в кабинет Мартина Крюгера, оттолкнув от дверей его секретаря, худосочную высокую девушку в строгом брючном костюме, которая хотела предварительно доложить о нем.

Эргюс Бэйтс был уже в кабинете. Они с Мартином Крюгером о чем-то тихо разговаривали, сидя в креслах за столиком, на котором стояли чашки с остывшим кофе и тарелки с разнообразными закусками. Их лица были хмурыми и жесткими.

Увидев Алька, они сразу же замолчали. Но не встали, чтобы приветствовать его, как это было бы, войди в кабинет Рур. Альк не заметил этого, а потому не обиделся.

Расплывшийся в массивном мягком кресле Мартин Крюгер, дожевывая сладкий пирожок, на правах хозяина презрительно-вежливо сказал:

– Надеюсь, ты не голоден, Альк, поэтому не приглашаю тебя присоединиться к нашей скромной трапезе. Тем более что сырого мяса у нас нет, как ты видишь. Перейдем сразу к делу. Где Рур? Что с ним? Почему мы не можем до него дозвониться? Мы начинаем тревожиться.

Эргюс Бэйтс надменно кивнул, подтверждая эти слова. Его белесые глаза потемнели, выдавая раздражение, которое им владело. Но внешне он был абсолютно спокоен. От него веяло холодом, как от айсберга.

Возле столика, за которым они сидели, находилось только два кресла, и оба были заняты. Не желая стоять, Альк, оглядевшись, подтащил еще одно кресло, стоявшее поодаль, и уселся напротив них, заложив нога за ногу. Казалось, еще немного, и он положит свои ноги на столик, чтобы ему было удобнее сидеть.

– Ваша тревога не напрасна, – сказал он без долгих предисловий. – Рур мертв.

Его слова потрясли Эргюса Бэйтса и Мартина Крюгера. Крюгер даже перестал жевать, а Бэйтс положил на столик золотую ложечку, которую он вертел в руках, заинтересованно рассматривая.

– Рур умер?! – в один голос воскликнул они.

– Вернее будет сказать, Рура убили, – спокойно ответил Альк, почти наслаждаясь произведенным эффектом. – Но не беспокойтесь, я схватил его убийцу, и он будет жестоко наказан.

– И кто же его убил? – спросил Мартин Крюгер, с отвращением посмотрев на пирожок в своей руке.

– Сейчас это не самый важный вопрос, Мор, – ответил Альк. – Ради этого я не стал бы вас обоих беспокоить. Я хочу обсудить с вам совсем другое.

– И что же? – вкрадчиво спросил Эргюс Бэйтс.

– План Рура, одобренный «Комитетом трех», – без обиняков заявил Альк. – Тот самый, что предполагает вакцинацию человеческой расы и сокращение ее численности до полумиллиарда человек.

– Но теперь, когда Рур мертв, думаю, нам придется пересмотреть прежнее решение, – сказал Мартин Крюгер. – Мы доверяли ему. Не уверен, что подобное доверие может вызвать его преемник, кто бы он ни был. Мы не можем рисковать такими деньгами.

Мартин Крюгер взглянул на Эргюса Бэйтса, словно предлагая ему подтвердить эти слова. Тот согласно кивнул.

– Вы не доверяете даже мне? – со злостью спросил Альк. – Тому, кого Рур считал своей правой рукой и соратником?

– Не надо так ставить вопрос, – мягко укорил его Мартин Крюгер. – Речь идет не о доверии, а о деньгах. Мы были готовы вкладывать деньги в Рура. Но не готовы вкладывать в тебя, Альк. Без обид. Как говорят люди, это только бизнес.

– Бизнес так бизнес, – злобно огрызнулся Альк. Он уже начал терять над собой контроль. – В таком случае я продам этот план тому, кто за него заплатит. Возможно, намного больше, чем вы.

– И кто же это? – спросил Эргюс Бэйтс, переглянувшись с Мартином Крюгером.

– Совет тринадцати, – заявил взбешенный Альк, уже не думая, что он говорит. – Думаю, что у эльбста Роналда, который его возглавляет, в отличие от вас хватит ума понять, насколько это выгодно. И что не стоит жалеть денег на то, чтобы одним махом выиграть войну, которую мир духов природы ведет уже много тысячелетий с людьми. Надо быть идиотом, чтобы отказаться от этого.

– Эльбст Роналд слишком стар, – заметил Эргюс Бэйтс. – Поговаривают, что он давно уже стал пацифистом. И считает, что худой мир лучше доброй ссоры, когда речь идет о человеческой расе.

– Мы и это с ним обсудим, – сказал Альк. – Я спрошу у него напрямик, так ли это. И когда он меня спросит, кто распускает подобные слухи, вряд ли я стану скрывать.

Эргюс Бэйтс побледнел, став почти прозрачным. Но было непонятно, от страха или от гнева.

– К чему это? – рассудительно произнес Мартин Крюгер. – Ведь я же не сказал, что мы отказываемся от плана, предложенного Руром. Я считаю, что мы должны обсудить сложившуюся ситуацию. Ведь ты не будешь оспаривать, Альк, что ситуация изменилась?

– Нет, – буркнул Альк.

– Как говорят люди, в одну реку дважды не войдешь, – удовлетворенно кивнул Мартин Крюгер. – Мы обсудим наши действия в свете новой ситуации и примем решение, которое устроит всех. Ведь так, Эг?

Повинуясь его настойчивому взгляду Эргюс Бэйтс неохотно кивнул.

– Ты согласен со мной, Альк? – спросил, примирительно улыбнувшись, Мартин Крюгер.

– С одним условием, – заявил Альк. – Я займу место Рура в «Комитете трех». Это только справедливо, учитывая, что все нити, за которые дергал Рур, теперь в моих руках. Надеюсь, никто не возражает?

Эргюс Бэйтс раскрыл было рот, но тут же закрыл его, словно оказавшаяся на берегу рыба, под взглядом Мартина Крюгера.

– Это действительно справедливо, – сказал Мартин Крюгер. – Особенно если ты предоставишь нам вакцину, как это обещал Рур. Она уже готова?

Альк немного смутился, понимая, что сильно рискует, блефуя. Однако уверенно ответил:

– Без этого я бы не стал с вами разговаривать. Но нужно еще несколько дней, чтобы провести последние лабораторные испытания. Так, кажется, это называется.

– И где же они проводятся? – поинтересовался Мартин Крюгер, благожелательно глядя на Алька.

– В моем замке в Испании, – как само собой разумеющееся ответил Альк.

– Так это твой замок? – удивился Мартин Крюгер. – А мне казалось, Рура.

– Теперь мой, – заявил Альк. – После смерти Рура.

– А я слышал, что Рур ожидает появления на свет наследника, – вмешался Эргюс Бэйтс. – Он сам звонил мне и поделился этой новостью. Мне показалось, что он был счастлив.

– Ведьма, которая от него понесла, сбежала, – хмуро произнес Альк. – Я подозреваю, что она причастна к смерти Рура. Она не может считаться законной наследницей, пока не докажет свою невиновность.

– Она да, но его сын? – настаивал Эргюс Бэйтс. – Пусть даже еще не рожденный, но он является наследником Рура. Мне кажется, ты поспешил, Альк, присвоив себе замок. Как и другие привилегии Рура.

– Поговорим об этом позже, – грубо сказал Альк. – Быть может, ведьма уже мертва. И ее выродок тоже. А раз так…

Эргюс Бэйтс и Мартин Крюгер снова переглянулись, но ничего не сказали.

– Так мы договорились, я полагаю? – спросил Альк, вставая. От резкого толчка кресло упало, но он и не подумал его поднять.

– Разумеется, Альк, – кивнул Мартин Крюгер. – Мы ждем от тебя вакцины.

– И как можно скорее, – добавил Эргюс Бэйтс.

Альк бросил на него враждебный взгляд и вышел, не попрощавшись. Дверь с громким стуком захлопнулась за его спиной.

Эргюс Бэйтс поморщился и вопросительно взглянул на Мартина Крюгера. Они поняли друг друга без слов.

Мартина Крюгер набрал номер на мобильном телефоне. Услышав женский голос, произнес только одно слово:

– Действуй!

На этом разговор закончился.

– Проблемы нет, – сказал он в ответ на безмолвный вопрос, читавшийся в глазах Эргюса Бэйтса.

– А как быть с сыном Рура? – спросил тот. – Все-таки он законный наследник, кто бы что ни говорил.

– Здесь не может быть двух мнений, – заявил безукоризненно честный во всем, что касалось финансов, Мартин Крюгер. – Как только мы найдем его, он вступит в права наследования.

И, не находя нужным дальше обсуждать эту тему, они вернулись к завтраку, прерванному появлением Алька. Мартин Крюгер, как всегда, ел много и жадно. Эргюс Бэйтс откусывал маленькие кусочки, запивая их крошечными глотками кофе. Они молчали, думая каждый о своем. И не один не мог проникнуть в мысли другого.

Глава 31

Бродерик Маккарти почувствовал сильный удар в бок и открыл глаза. Над ним стоял китаец в полицейской форме и что-то гортанно кричал, отчаянно жестикулируя. В руках он держал бутылку из-под воды «Kona Nigari». На его лице были написаны ужас и отвращение.

– Я не понимаю по-китайски, – сказал Бродерик Маккарти.

Он попытался встать, но полицейский что-то пронзительно закричал, и на его руках повисли еще двое китайцев, тоже в полицейской форме. Спустя мгновение на запястьях и лодыжках Бродерика Маккарти со звуком спущенного курка защелкнулись стальные браслеты. Теперь он не мог ни шагнуть, ни пошевелить руками. А тем более достать из кармана удостоверение сотрудника Интерпола, которое могло бы помочь ему.

Весь двор был полон китайскими полицейскими. Они суматошно бегали, кричали и суетились, словно растревоженные внезапно вспыхнувшим светом тараканы, создавая сутолоку и неразбериху. Во всяком случае, так казалось Бродерику Маккарти.

– Кто-нибудь здесь говорит по-английски? – громко спросил он.

И тут же получил удар по лицу. Он понял, что лучше молчать, иначе его изобьют. И благоразумно не стал возмущаться и задавать вопросы, ожидая, что последует дальше.

Полицейские окружили тело мужчины, лежавшее на земле в неестественной позе, и о чем-то громко спорили. Или просто разговаривали, Бродерик Маккарти не мог понять. Он присмотрелся и увидел, что это был тот самый мужчина, с которым пришла Ульяна Рускова. Но почему он теперь лежит мертвый, а, главное, что произошло с ним самим, Бродерик Маккарти вспомнить не мог, как ни пытался. В его памяти образовался темный провал с того мгновения, когда он встал в боксерскую стойку, собираясь отразить нападение незнакомца.

Пришли еще двое китайцев, с носилками. Они попытались переложить мужчину с земли на носилки. Но едва взяли его за руки и ноги, как он рассыпался в прах, который тут же развеяло ветром. Не осталось ничего, даже костей и черепа.

Китайцы издали вопль, который эхо подхватило, усилило и долго повторяло, наводя ужас на всех, кто толпился во внутреннем дворике. Бродерик Маккарти застыл от изумления, он чувствовал, как по его спине стекает холодный пот.

К нему подбежал какой-то китаец в форме офицера и на ломаном английском пронзительно закричал:

– Что здесь произошло? Что здесь происходит?

Китаец повторял эти две фразы до тех пор, пока Бродерик Маккарти не ответил, стараясь его перекричать:

– Я ничего не знаю! Я офицер Интерпола! Удостоверение в моем внутреннем кармане. Достаньте его!

Офицер наконец услышал его и запустил руку ему за пазуху. Достал удостоверение и долго его рассматривал, потом показывал другим полицейским, они что-то бурно обсуждали, махая руками. В конце концов, после долгих переговоров со своими коллегами, офицер снова подошел к Бродерику Маккарти и спросил, но уже более вежливо:

– Зачем вы отравили этого мужчину?

– Какого мужчину? – недоуменно спросил Бродерик Маккарти. Он уже начал кое-что понимать и, несмотря на то, что ничего не знал об отравлении, заранее решил все отрицать, чтобы невзначай не навлечь на себя беду. Неприятностей у него и так было более чем достаточно. – Вы о чем говорите?

Офицер оглянулся, чтобы указать на то место, где еще совсем недавно лежал мужчина, но никого не увидел и только после этого вспомнил, что произошло на его глазах. Он снова закричал что-то по-китайски. Но Бродерик Маккарти, не вступая в полемику, спокойно сказал:

– Нет тела – нет дела. Так-то вот, ребята! А теперь снимите с меня наручники. И с ног тоже.

Но браслеты с него не сняли, на что он рассчитывал, напомнив китайцам о едином для полицейских всего мира негласном законе.

Вместо этого китайские полицейские долго и дотошно расспрашивали его, часто повторяя одни и те же вопросы, словно рассчитывая запутать и докопаться до истины. Кроме исчезнувшего на их глазах тела недоумение полицейских вызывало то обстоятельство, что они не могли войти в дом. Хлипкие на первый взгляд двери и окна не поддавались и не открывались, словно это были бронированные дверцы стального сейфа. От них отскакивал, высекая искры, даже железный лом.

Однако Бродерик Маккарти ничем не мог им помочь. Он и сам ничего не понимал. Но, в отличие от китайцев, он не был прагматиком, а, как истинный ирландец, верил, что на свете существуют таинственные мистические явления, которые невозможно понять и объяснить. Их надо просто принять на веру. Однако заставить китайцев в это поверить было выше его сил.

В результате Бродерика Маккарти увели под надежной охраной в полицейский участок. Дом опечатали, а двор оцепили заградительной сигнальной лентой, чтобы никто не заходил внутрь.

Когда полицейские покинули место преступления, все стихло, даже эхо, которое все это время испуганно металось между стенами дома. Только камфорное дерево продолжало тревожно постукивать своими ветвями, словно барабанщик, отбивающий воинственный ритм…

После разговора с членами «Комитета трех» Альк возвращался в аэропорт, где его поджидал самолет, в неопределенном настроении. С одной стороны, он добился своего, вырвав обещание у всемогущих членов тайного комитета принять участие в осуществлении плана Рура по истреблению человечества, что давало ему, Альку, неограниченные права и возможности в будущем. С другой стороны, все его надежды были подвешены на тонкой ниточке, обрезать которую ничего не стоило, это мог сделать по своей прихоти даже старый, выживший из ума Хенг.

Альк понимал, что без вакцины, и ему об этом было сказано предельно ясно, все его мечты обречены. Однако манускрипт бесследно исчез вместе с ведьмой, а тайна рецепта хранилась теперь только в голове Хенга. Но Хенг мог умереть в любую минуту и унести с собой в могилу тайну изготовления вакцины. Или забыть, в силу своего преклонного возраста, об одном из компонентов, делающих людей бесплодными, и тогда вакцинация теряла смысл. Или просто отказаться изготовлять вакцину, воспылав былой любовью к людям, которая некогда привела к появлению на свет бастарда Ксиу. Слишком многое зависело в этом деле от Хенга, а Альк привык во всем и всегда полагаться только на себя. И это его беспокоило. Причем намного больше, чем он пытался уверить самого себя.

Подъехав на ролс ройсе к самолету, Альк увидел, что трап опущен и вокруг никого нет, несмотря на его приказание экипажу быть готовым к любым неожиданностям.

Недоумевая, Альк быстро поднялся по трапу. Заглянул в кабину пилота – тот спал, прикорнув в кресле, и Альк не стал его будить. Ламии он нигде не увидел. Это разозлило его, но он решил не давать воли своему гневу, пока не увидит ее и не узнает, что произошло, и почему она проигнорировала его приказ, покинув самолет.

Пройдя в салон, Альк подошел к большому стальному сейфу, установленному за перегородкой. Торопливо открыл его. Внутри, сжавшись в комочек, сидел Хенг Хо. Старик тяжело дышал, задыхаясь от недостатка воздуха. Уезжая, Альк запер его в сейфе, не найдя другого надежного места или охранника, которому он мог бы доверить присмотр за Хенгом на время своего отсутствия.

– Выходи, Хенг, – сказал Альк. – Прости, но у меня не было другого выхода.

Старик, жалобно кряхтя, выбрался из сейфа. Едва не упал, встав на ослабевшие ноги. Альк подхватил его и почти на руках донес до кресла. Усадил и даже дружески потрепал по плечу. Он был рад, что с Хенгом ничего не случилось. И считал нужным завязать с ним подобие дружбы, учитывая, как много от него зависело в ближайшем будущем.

– Мы победили, Хенг! – радостно заявил Альк, усаживаясь в кресло. – Скажи, по своему обыкновению, что-нибудь заумное по этому поводу. Я разрешаю!

– Искушение сдаться бывает особенно сильным перед самой победой, – едва слышно послушно произнес Хенг Хо.

Альк долго смеялся над этими словами. Он никогда не сдавался, и не понимал тех, кто просил пощады у своего врага. Правильно говорили древние: audaces fortuna juvat – смелым судьба помогает. Сам он всегда исповедовал только один принцип, который звучал так: aut vincere, aut mori – победа или смерть. И не собирался ему изменять, что бы ни случилось. Тем более, жизнь доказала, что он был прав.

Хенг Хо видел, что Альк не понял его, но ничего не сказал. Он хотел умереть. И лучшего способа могло не представиться.

– Повеселил ты меня, старик, – сказал Альк, устав смеяться. – Но довольно! Нам пора лететь. Где же эта девчонка? Хенг, ты не знаешь, где Ламия? Ах, да, ты же был заперт…

Альк поднялся с кресла и прошел по самолету, разыскивая Ламию. Заглянул во все укромные уголки, думая, что она могла заснуть. Но Ламии нигде не было. Ничего о ней не знал и пилот, которого Альк разбудил. Вероятно, подумал Альк, воспользовавшись его отсутствием, девчонка убежала в здание аэропорта, где было много соблазнов для таких юных девушек.

– Я же приказал никому не отлучаться! – проревел, рассвирепев, Альк. – Если через пять минут она не появится, взлетаем. Пусть добирается до Испании сама или остается в Нью-Йорке, добывает себе пропитание на панели.

Но и через пять, и через десять минут Ламия не появилась.

– Запрашивай разрешение на взлет, – приказал Альк пилоту. – Больше ждать не будем. Это ее выбор.

Он вернулся в салон и опустился в кресло напротив Хенга.

– Девчонка была влюблена в Рура, – пожаловался он старику. – Он это знал и позволял ей слишком многое. Вот она и распустилась. Совсем отбилась от рук. Ну, ничего, это будет ей хорошим уроком!

Хенг Хо промолчал. Самолет легко оторвался от взлетной полосы и взмыл в голубое небо, на котором не было ни облачка.

Настроение Алька было испорчено. Чтобы поднять его, он снова обратился к Хенгу.

– Послушай, старик, – сказал он, доверительно наклонившись к нему. – Поговаривают, что ты провидец, можешь видеть будущее. Это правда?

– Beata stultica, – ответил на языке древних Хенг Хо. – Блаженная глупость.

– И все-таки, – упорствовал Альк. – Я точно знаю, иногда твои предсказания сбываются. Что ты скажешь о моем будущем?

– Трудно говорить о том, чего нет, – сказал Хенг Хо.

– Не каркай, старик! – разъярился Альк. – Или я подсеку твое дерево жизни под самый корень.

– Arbor vitae, – тихо произнес Хенг Хо. – Дерево жизни…

Это были последние слова в его жизни. И последние, которые услышал Альк.

Взрыв разнес самолет на куски. Заряд был таким мощным, что не осталось даже обломков. Яркая вспышка на мгновение осветила небо и погасла, превратившись в темную тучку, которую вскоре развеял ветер.

Ламия наблюдала за взрывом, стоя у огромного окна здания аэропорта, и ей все было прекрасно видно. Она достала мобильный телефон, набрала номер и, когда ей ответили, сказала:

– Canis mortuus non mordet. Мертвая собака не кусается.

Бросив прощальный взгляд в окно, Ламия прошла к стойке, где заканчивалась регистрация на рейс, улетающий на другой конец света. С теми деньгами, что ей были заплачены, она могла безбедно жить до скончания своего века…

В то самое мгновение, когда взрыв самолета развеял останки Хенга Хо над землей, камфорное дерево, растущее во внутреннем дворике его дома в Пекине, вспыхнуло бесцветным пламенем. Огонь быстро пожрал сухую древесину, забрался под корни, а затем по высохшей траве перекинулся на дом. Старый деревянный дом загорелся сразу и сгорел дотла в считанные минуты. Когда подъехала пожарная машина, от него остались только догорающие головешки. Пожарных удивило, что огонь, пожрав дом Хенга Хо, пощадил окрестные дома. Он словно насытился и затих, оставив после себя дымящееся пепелище. Это было необъяснимо. Но никто из пожарных не стал доискиваться до причин.

Полицейский, охранявший дом, и чудом, по его словам, спасшийся от пожара, долго потом рассказывал в полицейском управлении об этом странном происшествии. Он клялся, что не курил и не бросал спички, которые могли бы стать причиной возгорания. Ему поверили, и даже не наложили дисциплинарного взыскания.

Бродерика Маккарти выпустили из-под стражи в тот же день. Вменять ему в вину стало нечего – вначале на глазах у всех таинственно исчез труп, затем не менее таинственно было уничтожено само место преступления со всеми возможными следами. У китайской полиции было только одно условие – американский сотрудник Интерпола должен был немедленно покинуть Пекин и забыть обо всем, что он здесь видел.

Бродерик Маккарти не стал возражать и настаивать. Его поспешный отъезд из Пекина напоминал бегство. Вернувшись в свой город, он немедленно подал рапорт об отставке. И сколько его ни уговаривал Николас Нильсон, глава Центрального Национального бюро, Бродерик Маккарти остался непреклонен в своем решении.

Эпилог

Их первый день в Москве выдался ясным и теплым, и Ксиу очень хотелось пойти в зоопарк, но Ульяна, обычно с радостью уступающая ему во всем, на этот раз была непреклонна и настояла на своем маршруте. Выйдя из гостиницы, они поехали на Новодевичье кладбище.

Таксист, который их вез, молодой светловолосый мужчина в кожаной куртке, оказался словоохотливым. Из-за того, что Ксиу разговаривал с матерью на русском, испанском и китайском языках сразу, свободно переходя с одного на другой, водитель принял их за иностранцев и всю дорогу рассказывал истории, связанные с Новодевичьим кладбищем.

– А вы знаете, что первые захоронения на территории Новодевичьего монастыря появились еще в шестнадцатом веке? – спрашивал он, с интересом поглядывая на Ульяну в зеркало заднего вида. Он был явно очарован ею и пытался произвести на нее впечатление. – Поначалу хоронили только послушниц и монахинь, а потом дошло и до представителей княжеских, боярских и даже царских семей.

– Неужели? – из вежливости удивилась Ульяна. Она впервые оказалась в Москве после долгого отсутствия, и ее все радовало, даже болтливость таксиста.

– Ну да, – заверил ее таксист, приняв удивление за чистую монету. – Потом, конечно, там стали хоронить и людей попроще. Но уже за деньги, причем немалые. Обыкновенному человеку, такому, к примеру, как я, за всю жизнь не скопить.

– В конце девятнадцатого века на Новодевичьем кладбище участок первого разряда стоил тысячу рублей, второго – пятьсот, третьего – триста, – машинально, думая о своем, сказала Ульяна. Сработала ее феноменальная память на факты. – Для сравнения можно сказать, что корова в то время стоила три рубля.

Во взгляде водителя, который он бросил на нее через зеркало, появилось уважение.

– А у вас там, наверное, кто-нибудь из родных похоронен? – спросил он, меняя тон.

– Да, – кивнула Ульяна, чувствуя, как защемило сердце. – Один из самых близких мне людей.

– Тетя Мила, – вмешался в разговор Ксиу. Ему было уже почти пять лет, и он рос общительным мальчиком. – Это мамина почти как сестра.

Ульяна погладила его по черноволосой головенке. Он поднял на нее свои чуть раскосые глазенки и увидел, что она готова заплакать. Притянул ее к себе и поцеловал в глаза. Ульяна улыбнулась, и готовые пролиться слезы высохли.

Таксист с готовностью предложил подождать их, но Ульяна расплатилась с ним и отпустила. Она не знала, сколько времени проведет здесь. И не хотела торопиться, зная, что ее ожидают.

Они прошли по главной аллее старого кладбища, мимо стелы с изображением композитора Александра Скрябина, несколько раз свернули на боковые дорожки и почти заблудились, когда Ульяна увидела потемневшую от времени оградку, за которой стоял памятник с выбитыми на нем годами жизни Милы Цикаридзе. Это было родственное захоронение, места в оградке было мало, и памятник поневоле был скромным. Но Ульяне он понравился. Мила не любила помпезности при жизни. Она была даже застенчивой, скрывая это за внешней развязностью светской львицы.

– Прости меня, Мила, – прошептала Ульяна, положив букет цветов к подножию памятника. На фотографии Мила была юной, красивой, и она улыбалась ей, а, быть может, Ксиу, который расшалился и бегал между оградками, читая полустертые надписи на старинных надгробиях. Проследив за ее взглядом, Ульяна тоже улыбнулась и сказала: – Это мой сын, Ксиу. Он тебя очень любит и часто просит рассказать о наших с тобой приключениях. Ты не возражаешь?

Мила не возражала, это Ульяна увидела в ее добрых голубых, словно небо, глазах.

– Я сказала Ксиу, что тебе не понравилось бы, если бы мы стояли здесь с хмурыми заплаканными лицами, – призналась Ульяна. – Ведь ты всегда была такой веселой и жизнерадостной…

Но глаза Ульяны противоречили ее словам. И она прикусила губу по своей старой привычке, чтобы удержать слезы. Возможно, ей бы не удалось, но подбежал Ксиу, схватил ее за руку и закричал:

– Мама, ну, пойдем же! Ведь ты хотела еще поставить свечку в церкви за тетю Милу! Помнишь, ты говорила?

Ульяна кивнула.

– До свидания, Мила, – тихо произнесла она. – Я не смогу часто навещать тебя, ты прости. Я живу теперь не в Москве. Но буду обязательно приезжать. Только ради тебя.

Ульяна, наклонившись, поцеловала фотографию Милы и, выйдя из оградки, быстро пошла по дорожке, держа сына за руку. Ксиу едва поспевал за ней, но не возмущался, видя, что его мама сильно взволнована. Такой печальной он ее еще никогда не видел. И мальчик сам невольно затих. Его личико цвета слоновой кости стало непроницаемым и невозмутимым, словно у крошечного китайского божка.

Они вышли из ворот Новодевичьего кладбища, прошли вдоль замшелой крепостной стены и зашли на территорию Новодевичьего монастыря. Усаженная деревьями аллея привела их к храму. Они поднялись по ступеням и вошли в массивные двери. Внутри было тихо, сумрачно, спокойно, пахло ладаном и воском. Горящие свечи освещали старинные иконы в золотых, серебряных и деревянных окладах, висевшие на стенах. Неулыбчивые лики святых размывало колеблющееся пламя, и они казались уже не такими строгими.

Ульяна зажгла и вставила в бронзовый подсвечник две большие свечи за упокой души Милы Цикаридзе – одну от себя, другую от Ксиу. Безмолвно произнесла заупокойную молитву, которую она специально выучила, собираясь в эту поездку. Ксиу стоял рядом, не произнося ни слова. На него подействовала атмосфера храма. Он выглядел не по годам печальным и задумчивым.

За спиной Ульяны послышались тихие шаги. Она оглянулась и увидела священника, переходящего от иконы к иконе, словно он хотел убедиться, что со святыми, изображенными на них, за ночь ничего не случилось. Священник был небольшого роста и очень дородным, его пышущее здоровьем лицо, что было заметно даже в робком пламени свечей, светилось умилением.

Ульяна сразу узнала его, несмотря на то, что прошло несколько лет с их первой и единственной встречи.

– Отец Евлампий! – окликнула она священника, когда тот проходил рядом с ней. – Как я рада вас видеть!

Отец Евлампий остановился, глядя на красивую молодую женщину с отеческим благоволением.

– Мы знакомы, дочь моя? – спросил он густым басом, входящим в разительный контраст с его ростом.

Но на этот раз Ульяна даже не улыбнулась, как это было несколько лет назад. И она благоразумно не стала напоминать отцу Евлампию о их прошлой встрече.

– Кто же вас не знает, отец Евлампий, – польстила она ему.

Отец Евлампий благодушно улыбнулся. И привычным жестом протянул руку для поцелуя.

Но вместо поцелуя Ульяна вложила в руку священника банковский чек, который она предварительно заполнила еще в гостинице и теперь достала из своей сумочки.

– Что это, дочь моя? – спросил отец Евлампий, с удивлением разглядывая чек.

– Это мое скромное пожертвование на монастырские нужды, – ответила Ульяна.

Но отец Евлампий уже увидел сумму, прописанную в чеке, и на его лице появилось неподдельное изумление. Запинаясь, он пробормотал:

– Дочь моя… А ты не ошиблась?.. Такой небывало щедрый дар…

– Нет, батюшка, – успокоила его Ульяна. – Это для монастыря. А это вам лично. – И она передала священнику еще один чек.

– А мне-то за что? – вырвалось у отца Евлампия.

– Это в благодарность за ваши молитвы, которые вы будете произносить каждый день, поминая Милу Цикаридзе. И ухаживая за ее могилой на Новодевичьем кладбище.

Отец Евлампий хотел что-то возразить, но в эту самую минуту рассмотрел цифру со многими нолями во втором чеке. И почти поперхнулся своими невысказанными словами.

– Я могу надеяться на вас, отец Евлампий? – спросила Ульяна. – Пообещайте мне. Я прошу вас.

Отец Евлампий бросил взгляд на оба чека, которые держал в обеих руках, словно взвешивая их тяжесть. Тень сомнения, лежавшая на его лице, исчезла, как будто ярче разгорелись свечи в подсвечнике. Он часто закивал головой и хотел что-то сказать. Но Ульяна не стала слушать, опасаясь, что это будут слова благодарности. Взяв Ксиу за руку, она поспешила к дверям.

Спустившись по лестнице из храма, они прошли немного по аллее и остановились, почти наткнувшись на молодого мужчину, который бросился к ним с радостным возгласом.

– Ох, простите меня! – воскликнул он огорченно. – Но у меня такое ощущение, что я заблудился на территории этого монастыря. А увидев вас, подумал, что вы сможете указать мне дорогу. Бросился за вами – и вот не рассчитал…

Он сокрушался с таким искренним раскаянием, а в его смущенной улыбке было столькообаяния, что Ульяна невольно рассмеялась.

– Вы знаете, я сама однажды потерялась здесь, – сказала она. – Так что хорошо понимаю вас.

– Правда? – спросил он, глядя на нее с нескрываемым восхищением. – Вы такая добрая!

Ульяна взглянула на него внимательнее. Мужчина был высоким и черноволосым, очень обаятельным, в его глазах светился недюжинный ум – но не это вызвало ее интерес. Он кого-то напомнил Ульяне, и она попыталась вспомнить. У нее было такое чувство, что они раньше встречались с ним, причем очень часто, и это были не случайные встречи. Но это было не дежа вю, а что-то другое, она была в этом уверена.

– Как ваше имя? – невольно вырвалось у нее.

– Простите, я не представился, – смутился мужчина. – Меня зовут Артур Цикаридзе.

Ульяна была ошеломлена.

– Мила Цикаридзе… Вы знали ее?

– О, разумеется, – лицо мужчина стало печальным. – Это моя двоюродная сестра. Неужели вы с ней тоже были знакомы?

Ульяна молча кивнула. А Артур Цикаридзе продолжал говорить, словно оправдываясь:

– Поэтому, собственно говоря, я и здесь. Я много лет не мог приехать, чтобы навестить ее могилу. Все работа, работа… Я ученый, знаете ли. Биолог. У меня своя лаборатория. А это вечно какие-то новые идеи, которые требуют от тебя всего твоего времени.

Он помолчал, задумавшись. Затем, встряхнув головой, как будто отгоняя нахлынувшие мысли, продолжил:

– Уже все наши родственники, а они рассеяны по всему миру, побывали на ее могиле. Все кроме меня. Мне нет оправданий, я знаю. Но если я все-таки получу Нобелевскую премию за свое открытие, как меня уверяют, я посвящу ее Миле. Я так решил.

– Главное, что вы все-таки здесь, – мягко сказала Ульяна. Она видела, как искренне переживает ее собеседник, и хотела его успокоить.

– А теперь вот не могу найти кладбище, на котором она похоронена, – смущенно улыбнулся он. – Мне сказали – рядом с Новодевичьим монастырем…

Неожиданно Артур Цикаридзе замолчал и всмотрелся в лицо Ульяны.

– А ведь я вас раньше видел! – воскликнул он. – Да-да, я вспомнил! На фотографиях, которые присылала нам Мила. Вы всегда были рядом.

– Теперь и я вас вспомнила, – сказала Ульяна. – Мила много говорила о вас. Вы ее любимый младший братик из Тбилиси. Однако, признаюсь, я представляла вас несколько иным. Не таким взрослым, что ли.

– Я младше ее всего на два года, – улыбнулся Артур Цикаридзе. – Так что она сильно преувеличивала.

– В этом случае будет вернее сказать, что сильно преуменьшала, – поправила его Ульяна. – Но в этом вся Мила.

Они помолчали, смотря друг на друга с понимающей грустной улыбкой. Первым нарушил молчание Артур Цикаридзе.

– Мила писала, что вы ее самая близкая и любимая подруга.

– Это правда, – кивнула Ульяна.

– А ведь я вас даже полюбил по этим фотографиям, – неожиданно признался он. – Помнится, хотел поехать в Москву, надеялся, что Мила нас познакомит. Но не успел…

Его глаза загрустили. Это были глаза Милы, Ульяна не могла обмануться. Только Мила могла грустить и улыбаться одновременно своими ласковыми, словно южная ночь, глазами. Ульяна почувствовала, как теплая волна нежности омыла ее истосковавшееся сердце. И произнесла, сама не веря, что она это говорит:

– Но ведь еще не поздно… – И, смутившись, торопливо добавила: – Я имею в виду наше знакомство.

– Разумеется, – обрадовался мужчина. – Да ведь мы уже познакомились!

Они рассмеялись. Ксиу, который все это время стоял молча, слушая их разговор, решил, что пришло время вмешаться.

– Мама, если вы уже знакомы, то пригласи его к нам в гости, – сказал он, потянув Ульяну за руку. И когда она наклонилась к нему, громко прошептал: – Он мне очень нравится! А тебе?

Ульяна смешалась, не зная, что ответить. На нее с ожиданием смотрели две пары глаз – сына и Артура Цикаридзе. И оба ждали ответа с таким видом, словно от него зависела их судьба.

– Мне тоже, – наконец произнесла она. И сказала, обращаясь уже к Артуру Цикаридзе, глаза которого радостно вспыхнули: – И я бы с удовольствием пригласила вас в гости, но дело в том, что наш дом далеко. В Испании.

– Никогда не был в Испании, – улыбнулся мужчина. – Но всегда очень хотел побывать. Вот и случай представился. Если, конечно, вы все-таки пригласите меня.

– Будем рады вас видеть, – невольно улыбнулась в ответ Ульяна. У него была улыбка Милы, и устоять она мне могла. – Только предупредите заранее, пожалуйста, о своем приезде. Фолет не любит сюрпризов.

– А кто это – Фолет? – настороженно спросил Артур Цикаридзе.

– Наш дворецкий.

– Он очень строгий?

– О, еще какой! – воскликнул Ксиу, опять устав молчать. – Дедушка Фолет открывает ворота замка только по праздникам, когда мама приглашает жителей всех окрестных селений на танцы. Мама тоже танцует с ними фламенко. А дедушка Фолет ворчит. Но я знаю, ему нравится смотреть, как мама…

– Ксиу! – укоризненно произнесла Ульяна. – Ты не слишком разговорился?

Мальчик сконфуженно замолчал. Он сам признавал, что иногда бывает болтливым. И пытался бороться с этим недостатком. Но не всегда удавалось, и тогда он набивал рот конфетами, чтобы было легче молчать. Однако сейчас конфет под рукой не оказалось, и он с сожалением вздохнул.

– А вашему мужу тоже нравится фламенко? – как будто между прочим спросил Артур Цикаридзе.

– У меня нет мужа, – просто оответила Ульяна.

– А отец Ксиу? – не удержался мужчина.

– Он умер, – сказала Ульяна, и на мгновение глаза ее затуманились. Ее любовь к китайскому юноше по имени Ксиу была яркой и ослепительной, словно молния, но она была слишком недолгой, чтобы оставить неизгладимый след в ее душе. Эта вспышка страсти подарила ей ребенка, которого она назвала именем его отца. Иногда, целуя Ксиу-младшего, она вспоминала о Ксиу-старшем, и грустила. Но шли годы, и грусть становилась все светлее и прозрачнее. Она забывала юношу, и даже черты его лица постепенно стирались в ее памяти. Помогало этому и то, что она не знала, где он похоронен. Ульяна, сама не осознавая этого, была готова к новой любви. Поэтому, словно отвечая самой себе на свои же мысли, вызванные вопросом ее собеседника, она добавила: – Это было давно. И мне порой даже кажется, что не со мной.

И ее глаза прояснились.

– Так где же находится ваш замок? – спросил Артур Цикаридзе, не сводя глаз с Ульяны и, казалось, пытаясь угадать ее мысли. – Испания – большая страна.

– В окрестностях Леона, – ответила Ульяна, невольно опуская свои глаза под вопрошающим и одновременно слишком много говорящим взглядом мужчины. – Замок тамплиеров. Его все знают в тех местах. Спросите – любой покажет.

– Я найду, – пообещал Артур Цикаридзе.

– А не заблудитесь опять? – лукаво улыбнулась Ульяна, мысленно проклиная Дэнди, который так не вовремя вмешался в разговор.

– Нет, – заверил он ее. – Мне подскажет дорогу сердце.

Ульяна снова смутилась. Но ей уже надоело краснеть при каждом слове, словно невинной девушке, и она поспешила закончить беседу.

– Тогда до встречи, Артур!

– До свидания, – сказал он. И обратился к Ксиу: – Я могу тебя поцеловать на прощанье?

– Да, – ответил мальчик. Он решил быть немногословным.

Мужчина нагнулся, поцеловал его в щеку и шепнул на ухо:

– Передай этот поцелуй своей маме. А то я не решаюсь.

– Хорошо, – с серьезным видом кивнул Ксиу.

Мальчик взял маму за руку, и они ушли, часто оглядываясь и махая руками.

Мужчина махал им в ответ, едва удерживаясь от того, чтобы не броситься за ними. Но это было бы не правильно, он понимал это. Должно было пройти какое-то время до их новой встречи, чтобы она успела полюбить его. Ведь он-то знает ее и любит очень давно. А ей это еще предстоит.

Оглавление

Предисловие

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Эпилог